Китайские сказки. Белая змея - Питман Н.Х.

Автор: Питман Н.Х.

Теги: литература сино-тибетских языков художественная литература сказки сказка китайская литература

ISBN: 978-5-9603-1042-0

Год: 2024

Похожие

Еврейские сказки. Свыше ста двадцати иллюстраций Эмиля Леви, Альфонса Леви, Анри Леви, Эдварда Луи

Индийские сказки

Польские волшебные сказки

Монах и дочь палача. Рассказы и притчи

Текст

КИТАЙСКИЕ
СКАЗКИ
•
БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Совместный проект издательства СЗКЭО
и переплетной компании
ООО «Творческое объединение «Алькор»

Санкт-Петербург
СЗКЭО

ББК 84.4
УДК 821.58
К45

Первые 100 пронумерованных экземпляров
от общего тиража данного издания переплетены мастерами
ручного переплета ООО «Творческое объединение «Алькор»
Классический переплет выполнен
из натуральной кожи особой выделки растительного дубления.
Инкрустация кожаной вставкой с полноцветной печатью.
Тиснение блинтовое, золотой и цветной фольгой.
6 бинтов на корешке ручной обработки.
Использовано шелковое ляссе, золоченый каптал из натуральной кожи,
форзац и нахзац выполнены из дизайнерской бумаги
с тиснением орнамента золотой фольгой. Обработка блока
с трех сторон методом механического торшонирования
с нанесением золотой матовой полиграфической фольги горячим способом.
Оформление обложки пронумерованных экземпляров
разработано в ООО «Творческое объединение «Алькор»

К45 Китайские сказки. Белая змея. — Санкт-Петербург: СЗКЭО, 2024. —
240 с.: ил.
Сборник включает пятнадцать китайских сказок, собранных американским
писателем Норманом Хинсдейлом Питманом (1876–1925) и переведенных
на русский язык Дмитрием Валерьевичем Мочневым, а также посвященную
борьбе между даосскими и буддийскими божествами китайскую легенду «Белая змея» в переводе синолога и востоковеда Павла Васильевича Шкуркина
(1868–1943) с его многочисленными комментариями. Книгу украшают иллюстрации Ли Чу-Т'Анг, а также китайские народные лубочные рисунки няньхуа.
© СЗКЭО, 2024
©Мочнев Д. В., перевод, 2024
© Дизайн кожаного переплета. ТО Алькор
ISBN 978-5-9603-1042-0 (7БЦ)
ISBN 978-5-9603-1043-7 (Кожаный переплет)

Норман Хинсдейл
Питман

КИТАЙСКИЕ
СКАЗКИ

Иллюстрации
Ли Чу-Т'Анг

Перевод с английского
Д. Мочнева

ЗОЛОТОЙ ЖУК,

или
ПОЧЕМУ СОБАКА
НЕНАВИДИТ КОШКУ

—Я

даже не представляю, что мы будем есть завтра! — сказала вдова Ван
своему сыну, когда тот утром собрался на поиски работы.
— Ой, матушка, не беспокойся об этом, боги всё устроят. Я уж как-нибудь
найду пару медяков, — ответил юноша, стараясь говорить бодро, хотя в душе
он тоже не имел ни малейшего представления, что делать и в каком направлении двигаться.
Зима в том году выдалась особо суровой: сильный мороз, глубокий снег и
буйные ветра. Дом Ванов сильно пострадал. Под тяжестью снега провалилась
крыша. Затем ураган обрушил стену, и Мин-Ли, сын вдовы, всю ночь пролежавший под пронизывающим холодным ветром, подхватил воспаление легких. Последовали долгие дни болезни, пришлось тратить дополнительные
деньги на лекарства. Все их скудные сбережения вскоре растаяли, а в лавке, где
работал Мин-Ли, его место занял другой работник. Когда наконец он поднялся с постели, то был слишком слаб для тяжелого труда, а в соседних деревнях,
похоже, для него не было никакой лёгкой работы. Ночь за ночью он возвращался домой и старался не унывать, но в глубине души он чувствовал глубокую печаль, которая охватывает доброго сына, видящего, как его мать страдает из-за отсутствия еды и одежды.
— Благословите боги его доброе сердце! — говорила бедная вдова, когда
сын уходил искать пропитание. — Ни у одной матери не рождалось лучшего
мальчика. Надеюсь, он прав, когда говорит, что боги всё устроят. За последние несколько недель всё стало настолько хуже, что кажется, будто мой желудок пуст, как мозг богача. Даже крысы покинули нашу лачугу, и бедняжке Белолобке нечего ловить, а старый Чернолап почти издыхает от голода.
В этот момент раздался громкий стук в ворота. Вдова Ван крикнула:
— Войдите!

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

И с удивлением увидела, что в дверях стоит старый лысый священник.
— Простите, но у нас ничего нет, — продолжила она, будучи уверенной,
что посетитель пришел в поисках еды. — Мы сами питались эти две недели
объедками и очистками, и живём воспоминаниями о том времени, когда был
жив отец моего сына. Наша кошка была такой толстой, что не могла влезть на
крышу. А теперь посмотрите на неё. Её почти не видно, — вот как она похудела. Нет, мне очень жаль, что мы не можем вам помочь, дорогой священник, вы
сами всё видите.
— Я пришёл не за милостыней, — воскликнул чисто выбритый священник, ласково глядя на неё, — а лишь узнать, чем я могу вам помочь. Боги давно прислушиваются к молитвам преданного сына. Они воздают ему почести
за то, что он не стал дожидаться вашей смерти, чтобы совершить жертвоприношение за вас. Они видели, как верно он служил вам до болезни, и теперь, когда он измучен и не может работать, они решили вознаградить его за добродетель. Вы тоже были хорошей матерью и получите подарок, который я принёс.
— О чём вы говорите? — запинаясь, спросила госпожа Ван, едва веря своим ушам, услышав, как священник упомянул о даровании божественной милости. — Вы пришли сюда, чтобы посмеяться над нашими несчастьями?
— Ни в коем случае. Вот в моей руке лежит крошечный золотой жук,
обладающий удивительной волшебной силой, о которой вы даже не мечтали.
Я оставлю эту бесценную вещицу у вас, как подарок от бога хорошего сыновьего поведения.
— Да, эту вещицу можно продать за хорошие деньги, — пробормотала
вдова, внимательно разглядывая безделушку, — и мы купим пшена на несколько дней. Спасибо, добрый священник, за вашу доброту.
— Ты ни в коем случае не должна продавать этого золотого жука, ибо он
способен насыщать ваши желудки до тех пор, пока вы живы.
Вдова посмотрела на священника с открытым ртом, изумившись этими
удивительными словами.
— Да, госпожа Ван, не сомневайтесь во мне, но внимательно слушайте, что
я вам скажу. Всякий раз, когда вы захотите поесть, вам нужно всего лишь положить этого жука в горшок с кипящей водой, снова и снова произнося названия того, что вы пожелаете отведать. Через три минуты снимите крышку,
и в горшке будет ваш обед, дымящийся и горячий, приготовленный вкуснее,
чем любая другая еда, отведанная вами раньше.
— Можно мне попробовать прямо сейчас? — нетерпеливо спросила она.
— Как только я уйду.
Когда дверь закрылась, старушка поспешно развела огонь, вскипятила воду,
а затем опустила в неё золотого жука, снова и снова повторяя такие слова:
«Пельмешки, пельмешки, идите ко мне,
Я сильно исхудала и голодно мне.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

Пельмешки, пельмешки, пельмешек поток,
Пельмешки, пельмешки, наполняйте этот горшок».

Неужели эти три минуты никогда не пройдут? Правду ли сказал священник? Её старые мозги едва не свихнулись от волнения, пока из горшка не поднялись клубы пара! Она больше не могла ждать. О, чудо из чудес! Перед её недоверчивыми глазами стоял горшок, до краев наполненный свиными пельменями, пляшущими в бурлящей воде, — самыми лучшими, самыми вкусными
пельменями, которые она когда-либо пробовала. Она ела и ела, пока в её жадном желудке не осталось места, а потом пировали кошка с собакой до тех пор,
пока они не были готовы лопнуть.
— Наконец-то на нас свалилось счастье, — прошептал пёс Чернолап кошке Белолобке, когда они улеглись понежиться на солнышке у лачуги. — Боюсь,
я не смог бы продержаться и недели, не убежав отсюда в поисках еды. Я не
знаю, что случилось, но это явно благоволение богов.
Госпожа Ван была просто вне себя от радости при мысли о возвращении
сына и думала о том, как она встретит его.
— Бедный мальчик, как он удивится нашему счастью, и всё это благодаря
доброму отношению к старой матери.
Когда пришел Мин-ли темнее тучи, вдова ясно увидела разочарование
сына.
— Идём, идём, сынок! — весело воскликнула она. — Умой своё лицо и
улыбнись, ибо боги были благосклонны к нам, и я скоро покажу тебе, как щедро была вознаграждена твоя преданность.
С этими словами она опустила золотого жука в кипящую воду и раздула
огонь.
Подумав, что его мать сошла с ума от недоедания, Мин-ли мрачно уставился на неё. Что угодно было предпочтительнее этого несчастья. Может, ему
стоит продать свою последнюю верхнюю одежду за несколько монет и купить
бедной старушке пшена? Чернолап ободряюще лизнул его в руку, как бы говоря: «Не унывай, хозяин, удача повернулась к нам лицом». Белолобка запрыгнула на скамью, урча, как лесопилка.
Мин-ли не пришлось долго ждать. Почти в мгновение ока он услышал
крик матери:
— Садись за стол, сынок, и ешь эти пельмешки, пока они еще горячие.
Правильно ли он расслышал? Неужели уши его обманывают? Нет, на столе красовалось огромное блюдо, полное вкуснейших пельменей со свининой,
которые он любил больше всего на свете, ну разумеется, кроме родной матери.
— Ешь и не задавай вопросов, — молвила вдова Ван. — Когда насытишься, я тебе всё расскажу.
Это был самый мудрый совет! Его палочки для еды мерцали, как маленькие звездочки в небесах. Он ел долго и с удовольствием, а его добрая матуш-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

ка наблюдала за ним, и её сердце переполнялось радостью оттого, что сынок
наконец-то смог утолить свой голод. Но старушка всё никак не могла дождаться, когда он закончит, а ей так хотелось открыть ему свой удивительный секрет.
— Вот, сынок! — воскликнула она наконец, когда он начал делать перерывы между глотанием пельменей. — Посмотри на моё сокровище!
И она протянула ему золотого жука.
— Сначала скажите мне, что за добрая фея богача наполнила наши руки
серебром?
— Именно это я и пытаюсь тебе втолковать, — засмеялась она, — ведь сегодня днём здесь точно была фея, только она выглядела, как лысый священник. Этот золотой жук — всё, что он мне дал, но вместе с ним мы получили секрет, который стоит сотни тысяч монет.
Юноша лениво повертел в руках безделушку, всё ещё не веря словам матери и нетерпеливо ожидая, когда же откроется секрет его восхитительного
ужина.
— Но, матушка, какое отношение имеет эта бронзовая безделушка к пельмешкам, этим замечательным пельмешкам из свинины, самым вкусным, которые я когда-либо ел?
— Безделушка! Из бронзы! Тьфу, тьфу, мой мальчик! Ты плохо понимаешь о чём говоришь. Послушай меня, и ты узнаешь историю, которая откроет твои глаза.
Затем она рассказала ему всё, что произошло, и закончила тем, что выложила остатки пельменей на пол для Чернолапа и Белолобки, чего юноша раньше никак от неё не ожидал, — ведь они были ужасно бедны и им приходилось
экономить каждый кусочек для следующего ужина.
И вот начался у них долгий период полнейшего счастья. Мать, сын, собака и кошка, — все они веселились от души. Чудесный маленький жук извлекал
из горшка всевозможные новые блюда, каких они отродясь не пробовали. Суп
из птичьих гнезд, акульи плавники и сотня других деликатесов подавались по
первому требованию, и вскоре Мин-ли полностью восстановил свои силы, но,
в то же время несколько обленился, поскольку ему больше не требовалось работать. Что касается двух домашних питомцев, то они стали упитанными и холёными, а их шерсть — длинной и блестящей.
Но, увы! как гласит китайская пословица, гордыня приводит за собой горести. Маленькая семья так возгордилась своим счастьем, что начала приглашать друзей и родственников на ужин, чтобы похвастаться своими вкусными блюдами. Однажды господин и госпожа Чу приехали из далекой деревни.
Они были очень удивлены, увидев роскошный образ жизни Ванов. Они ожидали отведать нищенскую еду, но ушли с полными желудками.
— Это лучшее, что я когда-либо ел, — сказал господин Чу, когда они вернулись в свой полуразрушенный дом.

«Вот, сынок! — воскликнула она наконец, когда он начал делать
перерывы между глотанием пельменей. — Посмотри на моё сокровище!»

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Да, и я знаю, откуда взялись эти кушанья, — воскликнула его жена. —
Я видела, как вдова Ван достала из котелка маленькое золотое украшение
и спрятала его в шкаф. Должно быть, это какой-то амулет, потому что я слышала, как она бормотала себе под нос о свинине и пельменях, как раз в тот момент, когда разводила огонь.
— Волшебство, ты думаешь? Почему другим людям везёт? Похоже, мы обречены вечно быть бедными.
— А почему бы нам не позаимствовать амулет вдовы Ван на несколько дней,
пока мы не поднакопим немного мяса на костях, чтобы они так не гремели?
Я думаю, это вполне справедливо. Разумеется, рано или поздно мы его вернём.
— Дорогая женушка, они, несомненно, очень внимательно следят за этим
амулетом. Зачем им выходить из лачуги, если им не нужно больше работать?
Поскольку в их лачуге всего одна комната, да и та не больше нашей, очень трудно позаимствовать эту золотую безделушку. По многим причинам украсть
у нищего труднее, чем у царя.
— Удача, несомненно, с нами, — воскликнула госпожа Чу, хлопая в ладоши. — Они как раз сегодня отправляются на храмовую ярмарку. Я подслушала, как госпожа Ван говорила сыну, чтобы он не забыл забрать её с ярмарки около полудня. Я проскользну к ним домой и возьму маленький амулет
из шкатулки, в которой она его спрятала.
— А ты не боишься Чернолапа? — спросил муж.
— Фу! Нашёл кого бояться, он так растолстел, что не может ничего делать,
кроме как валяться в пыли. Если вдова вдруг вернётся, я скажу ей, что зашла
поискать свою большую заколку для волос, потерянную во время ужина.
— Хорошо, действуй, только, конечно, не забудь, что мы берём вещь в долг,
а не крадём её, ведь Ваны всегда были нашими добрыми друзьями, да и потом,
мы только что ужинали вместе с ними.
Эта коварная женщина так искусно осуществила свой план, что уже через
час вернулась к себе домой, радостно демонстрируя мужу амулет священника.
Ни одна живая душа не видела, как она входила в дом Ванов. Собака не издала ни звука, а кошка только удивленно моргнула, увидев незнакомку, и снова
уснула, растянувшись на полу.
Сколько было шума и плача, когда, вернувшись с ярмарки вдова решила
приготовить ужин и обнаружила, что её сокровище пропало. Прошло много
времени, прежде чем она смогла осознать правду. Она десять раз возвращалась
к маленькой шкатулке в шкафу, прежде чем поверила, что она пуста. Вся лачуга
выглядела так, словно по ней прошёлся ураган: так долго и тщательно оба несчастных искали потерянного жука.
Затем наступили у них голодные дни, переносить которые было намного тяжелее после недавнего периода хорошей и обильной еды. О, если бы они
только не привыкли к этим вкуснейшим лакомствам! Как же тяжело было возвращаться к объедкам и очисткам!

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

Если вдова и её сын печалились о потере изобильной еды, то два домашних питомца тем более. Они были доведены до нищенского состояния и были
вынуждены ежедневно рыскать по улицам в поисках брошенных костей и отбросов, от которых приличные собаки и кошки воротили нос.
Однажды, когда голод стал совсем невыносим, Белолобка внезапно начала
резвиться в большом возбуждении.
— Что с тобой такое? — прорычал Черноног. — С ума что ли сошла от голода или ещё одну блоху поймала?
— Я просто обдумывала наши дела и теперь знаю причину всех наших несчастий.
— Да ну! — усмехнулся Чернолап.
— Да, знаю, и тебе лучше дважды подумать, прежде чем насмехаться надо
мной, потому что я держу твоё будущее в своей лапе, в чём ты очень скоро убедишься.
— Ну, Белолобка, не стоит раздражаться по пустякам. Что за удивительное
открытие ты совершила: что у каждой крысы есть хвост?
— Прежде всего ответь, — ты готов помочь мне вернуть счастье в нашу семью?
— Конечно, готов. Не будь глупышкой, — радостно гавкнул пёс, виляя хвостом при мысли об очередном хорошем ужине. — Конечно! Конечно! Я сделаю всё, что ты пожелаешь, тем более, если это снова вернёт госпожу Фортуну в наш дом.
— Хорошо. План таков. В доме побывал вор, который украл золотого
жука нашей хозяйки. Ты помнишь те наши сытные обеды, которые готовились в горшке? Так вот, каждый день я наблюдала, как наша хозяйка доставала
из черной шкатулки маленького золотого жука и клала его в горшок. Однажды
она показала его мне со словами: «Смотри, киса, вот причина нашего счастья.
Разве бы ты не хотела, чтобы он был твоим»? Потом она рассмеялась и положила его обратно в шкатулку, а потом в шкаф.
— Это правда? — спросил Чернолап. — Почему же ты раньше ничего не
говорила об этом?
— Ты помнишь тот день, когда господин и госпожа Чу были у нас в гостях,
и как госпожа Чу вернулась днём, после того как хозяин и хозяйка ушли на ярмарку? Краем глаза я видела, как она подошла к той самой черной шкатулке
и достала золотого жука. Мне это показалось любопытным, но я и подумать не
могла, что она воровка. Увы! Я ошибалась! Она забрала жука, и, если я не ошибаюсь, они с мужем сейчас наслаждаются кушаньями, которые принадлежат нам.
— Давай вцепимся в них когтями и разорвём их на куски, — прорычал
Чернолап, скрежеща зубами.
— Это не поможет, — возразила кошка, — ведь в конце концов они наверняка справятся с нами. Мы хотим вернуть жука и это самое главное. Оставим
месть людям, не наше дело этим заниматься.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Что ты предлагаешь? — спросил Чернолап. — Я с тобой несмотря ни
на что.
— Пойдём в дом Чу и заберём нашего жука.
— Эх, увы, я не кошка! — простонал Чернолап. — Если мы пойдём к ним,
я не смогу попасть внутрь, потому что грабители всегда хорошо запирают двери. Если бы я был таким, как ты, я мог бы взобраться на стену. Надо же, я впервые за всю свою жизнь завидую кошке.
— Мы пойдём вместе, — продолжила Белолобка. — Когда мы будем переходить ручей вброд, я поеду на твоей спине, и ты сможешь защитить меня
от незнакомых животных. Когда мы доберёмся до дома Чу, я перелезу через
стену, и сама добуду сокровище. А ты подождёшь меня снаружи, чтобы помочь
мне вернуться домой с добычей.
Сказано — сделано. В ту же ночь они отправились навстречу приключениям. Они переправились через ручей, как предложила кошка, и Чернолап получил настоящее удовольствие от плавания, потому что, по его словам, это вернуло его в щенячье детство. Во время переправы на морду кошки не попало
ни единой капли воды. Была полночь, когда они добрались до дома Чу.
— Просто подожди, пока я вернусь, — промурлыкала Белолобка на ухо
Чернолапу.
Мощным прыжком она взлетела на верх глинобитной стены, а затем спрыгнула вниз, во внутренний двор. Пока она отдыхала в тени, пытаясь решить,
как поступить дальше, её внимание привлек легкий шорох, и — хлоп! Один
гигантский рывок, одно разгибание когтей — и вот в ее лапах оказалась крыса, только что вылезшая из своей норы, чтобы попить и прогуляться в ночи.
Белолобка была так голодна, что быстро бы расправилась с этой соблазнительной добычей, если бы крыса не открыла пасть и, к ее изумлению, не заговорила на хорошем кошачьем наречии.
— Умоляю, милая кошечка, не так быстро со своими острыми зубками!
Пожалуйста, будьте осторожны со своими когтями! Разве вы не знаете, что теперь честь обязывает содержать пленников в почётном плену? Я обещаю не
убегать.
— Фу! Какая честь у крысы?
— У большинства из нас её не так уж и много, в этом я согласна с вами, но
моя семья воспитывалась под кровом Конфуция, и там мы почерпнули столько крох мудрости, что являемся исключением из правил. Если вы меня пощадите, я буду подчиняться вам всю жизнь, более того, стану вашим покорным
рабом.
Затем быстрым рывком крыса освободилась:
— Видите, теперь я свободна, но честь держит меня, как привязанного,
и поэтому я не предпринимаю попыток сбежать.
— Это довольно заманчивое предложение, — промурлыкала Белолобка,
её мех шумно потрескивал, а рот так и жаждал отведать крысиного мяса. —

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

Тем не менее, я вполне готова подвергнуть тебя испытанию. Сначала ответь
на несколько вежливых вопросов, и я посмотрю, говоришь ли ты правду. Чем
питается твой хозяин, что ты такой круглый и пухлый, когда я худая и тощая?
— О, могу вам сказать, что в последнее время нам везло. Хозяин и хозяйка
питаются очень изобильно1, а нам, прихлебателям, конечно, достаются крохи.
— Но это же бедный полуразвалившийся дом. Как они могут позволить
себе всякие яства?
— Это большая тайна, но поскольку честь обязывает меня её раскрыть, то
вот она. Моя госпожа недавно каким-то образом раздобыла волшебный амулет…
— Она украла его из нашего дома, — прошипел кошка. — Я выцарапаю
ей глаза, если у меня будет такая возможность. Да мы просто умираем с голоду из-за этой кражи. Она украла его у нас сразу после того, как была приглашена в гости! Что вы скажете о чести, Сир Рат? Неужели предки вашей госпожи
были верными последователями мудреца?
— О, о, о! Это всё объясняет! — завопила крыса. — Я часто задавался вопросом, как же они получили золотого жука, и всё же, я не осмеливался задавать никаких вопросов.
— Нет, конечно же, нет! Но послушай, дружище — верни мне эту золотую безделушку, и я немедленно освобожу тебя от всех обязательств. Ты знаешь, где она её прячет?
— Да, в щели, где проломлена стена. Я мигом принесу её вам, но как мы будем жить дальше, когда исчезнет наш талисман? Боюсь, у нас начнётся голодная жизнь, и мы станем нищими.
— Живи памятью о своём добром поступке, — промурлыкала кошка. —
Быть честным попрошайкой — это прекрасно, знаешь ли. А теперь беги!
Я полностью доверяю тебе, ведь твой род жил в доме Конфуция. Я буду ждать
здесь.
«Ах! — рассмеялась про себя Белолобка. — Кажется, удача снова улыбается нам!»
Через пять минут появилась крыса с безделушкой во рту. Она передала
жука коту, а затем, взмахнув хвостом, исчезла навсегда. Её честь была в безопасности, но она сильно боялась Белолобки. Она заметила в её зеленых глазах блеск желания полакомится крысиным мясом, и кошка вполне могла нарушить своё слово, если бы ей так не хотелось вернуться домой, где её госпожа
могла бы снова заставить чудесный горшок готовить еду.
Двое искателей приключений добрались до ручья, как раз в тот момент,
когда солнце уже поднималось над восточными холмами.
— Будь осторожна, — предупредил Чернолап, когда кошка запрыгнула
ему на спину, чтобы переправиться через ручей, — и не забудь про сокрови1
В оригинале «fat of the land (тук земли)» — фраза из Библии: «И вы будете
есть тук земли». Бытие 45:18

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

ще. Короче говоря, помни, что, хотя ты и женского пола, но держи рот на зам
ке, пока мы не доберёмся до другого берега.
— Спасибо, но я не думаю, что нуждаюсь в твоём совете, — ответила Белолобка, подхватывая жука в челюсти и вскакивая на спину собаки.
Но, увы, едва они приблизились к противоположному берегу, как взволнованная кошка на мгновение забыла о своей мудрости. Вдруг, прямо у неё под
носом из воды выпрыгнула рыба. Соблазн был слишком велик. Щёлк! Её челюсти сомкнулись в тщетной попытке поймать чешуйчатое сокровище, а золотой жук опустился на дно реки.
— Ну вот! — сердито гавкнул пёс. — Что я тебе говорил? Теперь все наши
хлопоты оказались напрасными, и всё из-за твоей глупости.
Некоторое время продолжался ожесточенный спор, и спутники называли друг друга очень плохими именами — например, «черепаха» и «кролик».
Когда они, разочарованные и удрученные, уже собирались уйти подальше от
ручья, дружелюбная лягушка, случайно услышавшая их разговор, предложила
им достать сокровище со дна речки. Сказано — сделано, и, горячо поблагодарив это услужливое существо, они отправились домой.
Когда они добрались до хижины, дверь была закрыта, и, как ни лаял, Чернолап, он не смог убедить хозяев открыть её. Изнутри доносились громкие
причитания.
— Хозяйка убита горем, — прошептала кошка, — я пойду к ней и осчастливлю её.
С этими словами она легко проскочила через дыру в бумажном окне, которое, увы! было слишком маленьким и слишком далеко от земли, чтобы в него
мог пролезть верный пёс.
Печальное зрелище предстало перед взором Белолобки. Мин-Ли лежал
на кровати без сознания, умирая от голода, в то время как его мать в отчаянии
раскачивалась взад и вперёд, заламывая морщинистые руки и крича во весь
голос, чтобы кто-нибудь пришёл и спас их.
— Вот и я, госпожа, — воскликнула Белолобка, — а вот сокровище, о котором вы плачете. Я нашла его и вернула вам.
Вдова, обезумев от радости при виде жука, схватила кошку своими тощими руками и крепко прижала к груди.
— Завтрак готов, сынок, завтрак готов! Очнись от голодного обморока!
Счастье снова пришло в наш дом. Мы спасены от голодной смерти!
Вскоре дымящееся горячее блюдо было готово, и вы легко можете себе
представить, как старуха и её сын, осыпая Белолобку похвалами, наполнили
её тарелку всякой всячиной, но ни слова не сказали о верном псе, который
оставался снаружи, принюхиваясь к ароматным запахам и с грустным удивлением ожидая подачки. За всё это время хитрая кошка ни слова не сказала
об участии Чернолапа в спасении золотого жука.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

Наконец, когда завтрак закончился, Белолобка, ускользнув от хозяев, выпрыгнула через дыру в окне.
— О, мой дорогой Чернолап, — начала она со смехом, — тебе следовало
быть внутри и посмотреть, какой пир они мне устроили! Хозяйка была так
рада, что я вернула её сокровище, что накормила меня досыта и наговорила
достаточно добрых слов обо мне. Очень жаль, старина, что ты голоден. Тебе
лучше побежать по улицам и поискать дрянную косточку.
Взбешённый позорным предательством своего товарища, разъярённый
пёс набросился на кошку и за несколько секунд загрыз её до смерти.
— Так умирает тот, кто забывает друга и теряет честь, — печально воскликнул он, стоя над телом своего бывшего товарища.
Выбежав на улицу, Чернолап объявил всем своим соплеменникам о предательстве Белолобки, в то же время предложив всем уважающим себя собакам
начать войну с кошачьей расой.
Вот почему потомки старого Чернолапа, будь то в Китае или в великих
странах Запада, ведут непрерывную войну с детьми и внуками Белолобки, и
уже тысячи поколений собак сражаются с ними и ненавидят их великой и непреходящей ненавистью.

ОГРОМНЫЙ
КОЛОКОЛ

огущественный император Юн-ло восседал на величественном троне
в окружении сотни слуг. Он был печален, потому что не мог придумать
ничего прекрасного, что мог бы сделать для своей страны. Он нервно трепал
свой шёлковый веер и щелкал длинными ногтями в отчаянии.
— Горе мне! — воскликнул он наконец, и горе взяло верх над его обычным
спокойствием. — Я взял и перенёс великую столицу с юга в Пекин и построил здесь могущественный город. Я окружил свой город стеной, ещё более толстой и мощной, чем знаменитая Китайская стена. Я построил в этом городе
множество храмов и дворцов. Я велел мудрецам и ученым составить великую
книгу мудрости, состоящую из 23 000 томов, самое большое и прекрасное собрание знаний, когда-либо собранных людьми. Я построил сторожевые башни, мосты и гигантские монументы, и теперь, когда мои дни в качестве правителя Срединного царства подходят к концу, я больше ничего не могу сделать для своего народа. Уж лучше я сейчас навсегда закрою свои усталые глаза
и вознесусь ввысь, став гостем Дракона, чем буду жить в праздности, подавая
своим детям пример бесполезности и лености.
— Но, ваше величество, — начал один из самых верных придворных императора Юн-ло по имени Мин-линь, упав на колени и трижды ударившись
головой о пол, — если вы соизволите выслушать вашего покорного раба, я осмелюсь предложить великий дар народу, за который множество жителей Пекина, ваших детей, благословят вас и сейчас, и в будущих поколениях.
— Поведай мне о таком даре, и я не только подарю его императорскому городу, но и в знак благодарности за твой мудрый совет вручу тебе императорское павлинье перо.
— Такая честь не входит в число моих маленьких добродетелей. Носить
почётное перо, когда другие, гораздо более мудрые, лишены его, я не смогу, —

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

ответил обрадованный чиновник, — но, если угодно Вашему Величеству,
вспомните, что в северном районе города возведена большая колокольня, остающаяся до сих пор пустой. Жителям города требуется огромный колокол,
чтобы отбивать быстротечные часы дня, побуждающие их к труду и праздности. Водяные часы на площади уже отмечают часы, но нет колокола, чтобы
возвестить о них населению.
— Хорошее предложение, — согласился император, улыбаясь, — но кто
среди вас достаточно искусен в колокольном деле, чтобы выполнить эту задачу? Мне говорили, что для отливки колокола, достойного нашего имперского
города, требуется гений поэта и талант астронома.
— Верно, Величайший, и всё же позвольте мне сказать, что Кван-ю, который так искусно отлил императорскую пушку, сможет отлить и гигантский колокол. Он один из всех ваших подданных достоин этой задачи, ибо только он
может выполнить её по достоинству.
В общем, чиновник, предложивший императору имя Кван-ю, преследовал две цели. Он хотел приглушить печаль Юн-ло, который скорбел, потому что ему больше нечего было сделать для своего народа, и в то же время возвысить Кван-ю, потому что его единственная дочь уже несколько лет
была обручена с единственным сыном Мин-линя, и для Мин-линя было бы
большой удачей, если отец его невестки попал бы в сферу особого внимания императора.
— Будьте уверены, Кван-ю справится с этой работой лучше, чем любой
другой человек во всей вашей империи, — продолжал Мин-линь, снова низко кланяясь три раза.
— Тогда немедленно призови Кван-ю к себе и сообщи ему об этом важном деле.
В великом ликовании Мин-линь встал и попятился от золотого трона, ибо
с его стороны было бы очень неприлично поворачиваться задом к Сыну Неба.
Но Кван-ю с опаской взялся за отливку большого колокола.
— Разве плотник может тачать сапоги? — запротестовал он, когда Минлинь передал ему послание императора.
— Да, если они похожи на те, что носят маленькие островные гномы,
и сделаны из древесины, — быстро ответил Мин-линь. — Колокола и пушки льются из одного сплава. Ты легко приспособишься к этой новой работе.
Когда дочь Кван-ю узнала, за что он собирается взяться, её охватил сильный страх.
— О, достопочтенный отец, — воскликнула она, — хорошенько подумайте, прежде чем давать это обещание. Как пушечный мастер вы преуспели, но
кто сказал, что вы мастер в отливке колоколов? И если вы не справитесь, то
гнев Величайшего обрушится на вас.
— Послушай, доченька, — перебила её честолюбивая мать. — Что ты
знаешь об успехе и неудаче? Лучше больше думай о кулинарии и детской

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

одёжке, ведь скоро ты выйдешь замуж. Что касается твоего отца, пожалуйста, позволь ему заниматься своими делами. Девушке неприлично вмешиваться в эти дела.
И бедняжка Ко-ай, — так звали девушку, — замолчала и вернулась к своим фантазиям, но по её светлой щеке скатилась крупная слеза, ибо она очень
любила отца, и в её сердце поселился ужасный страх при мысли о возможной
опасности, грозящей отцу.
Тем временем Кван-ю был вызван в Запретный город, находящийся в самом центре Пекина и в котором стоит Императорский дворец. Там он получил свои наставления от Сына Неба.
— И помни, — сказал Юн-ло в заключение, — этот колокол должен быть
таким большим, чтобы звук его разносился на расстояние тридцати трех миль
во все стороны. Для этого следует добавить в него в надлежащих пропорциях золото и медь, ибо они придают глубину и силу всему, с чем сочетаются. Более того, чтобы у этого великана не было недостатка в приятности звона, ты
должен добавить серебра в должной пропорции, а на его боках должны красоваться изречения великих мудрецов.
Теперь, когда Кван-ю получил заказ от императора, он обшарил все книжные лавки города в надежде найти древние книги о том, как лучше всего отливать колокола. Кроме того, он предложил щедрую плату всем, кто когда-либо
имел опыт в этом великом деле, к которому он готовился. Вскоре его огромная литейная мастерская наполнилась рабочими, зажглись огромные печи,
тут и там лежали огромные кучи золота, серебра и других металлов, готовые
к взвешиванию.
Всякий раз, когда Кван-ю отправлялся в общественную чайную, все его
друзья засыпали его вопросами об огромном колоколе.
— Будет ли он самым большим в мире?
— О, нет, — отвечал он, — это не обязательно, но он должен быть самого приятного тона, ведь мы, китайцы, стремимся не к размеру, а к чистоте,
не к величию, а к добродетели.
— Когда он будет готов?
— Только боги могут сказать, ибо у меня мало опыта, и, возможно, я не сумею должным образом смешать металлы.
Раз в несколько дней сам Сын Неба присылал императорского посланника, чтобы задать подобные вопросы, ведь правитель наверняка был не менее
любопытен, чем его подданные, но Кван-ю всегда скромно отвечал, что пока
он не уверен в своих силах, но старается как можно быстрее приступить к отливке колокола.
Наконец, заранее посоветовавшись с астрологом, Кван-ю назначил день
отливки, и тогда явился другой придворный, одетый в великолепные одежды,
сказав, что в положенный час сам Величайший впервые переступит порог мастерской Кван-ю и придёт посмотреть на отливку колокола, который он зака-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

зал для своего народа. Услышав это, Кван-ю сильно испугался, ибо почувствовал, что, несмотря на все его книги, несмотря на все советы доброжелателей,
чего-то не хватает в смеси бурлящих металлов, которые вскоре будут залиты
в гигантскую форму. А проще говоря, Кван-ю предстояло открыть для себя
важную истину, которую наш великий мир постигал тысячелетиями, а именно: что никакое чтение и советы не могут породить мастерства, — истинное
умение приходит лишь с годами опыта и практики. Находясь на грани отчаяния, он послал слугу с деньгами в храм, чтобы тот помолился богам об успехе этого предприятия. Воистину, отчаяние и молитва прекрасно сочетаются
на всех языках.
Ко-ай, его дочь, тоже испугалась, когда увидела помрачневшее лицо отца,
ведь именно она, как вы помните, пыталась помешать ему исполнить поручение императора. Она тоже отправилась в храм вместе с верным старым слугой
и вознесла молитву к небу.
Наступил великий день. Император и его придворные прибыли в мастерскую, причем первый сидел на специально построенном для этого случая помосте. Трое слуг обмахивали императорское чело красивыми веерами ручной
росписи, так как в мастерской было очень жарко, и огромная глыба льда таяла
в чаше из чеканной бронзы, охлаждая горячий воздух перед тем, как он должен был обдуть голову Сына Неба.
Жена и дочь Кван-ю стояли в углу в задней части мастерской, с тревогой
вглядываясь в котел с расплавленными металлами, ибо прекрасно понимали,
что от успеха этого предприятия зависит будущее положение и могущество
Кван-ю. Вдоль стен стояли друзья Кван-ю, а у окон группы взволнованных
слуг вытягивали шеи, пытаясь мельком увидеть императорскую особу и в които веки боясь заговорить. Сам Кван-ю метался туда-сюда по мастерской, то
отдавая последние распоряжения, то с тревогой поглядывая на пустую форму, то поглядывая на трон, чтобы посмотреть, не проявляет ли его император
признаков нетерпения.
Наконец всё было готово, — все, затаив дыхание, ждали знака Юн-ло,
по которому должны были начать лить металл. И вот — лёгкий наклон головы, поднятие пальца! Светящийся сплав, шипя от восторга, хотя его только на
мгновение освободили из своей тюрьмы, бежал вперёд все быстрее и быстрее
по каналу, ведущему в огромное земляное ложе.
Колокольный мастер прикрыл глаза веером, боясь взглянуть на стремительно текущий поток. Неужели все его надежды должны были внезапно рухнуть из-за того, что металлы неправильно смешались и затвердели раньше положенного? Тяжелый вздох вырвался у него, когда он наконец поднял глаза на
созданную им вещь. Что-то действительно пошло не так, в мгновение ока он
понял, что его настигло несчастье.
Да! И в самом деле, когда, наконец, глиняная оболочка была разбита, даже
самый маленький ребенок смог увидеть, что гигантский колокол вместо того,

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

чтобы стать предметом красоты, предстал уродливой массой металлов, которые не смешались друг с другом.
— Увы! — сказал Юн-ло. — Это действительно большая неудача, но даже
в этом разочаровании я вижу наглядный урок, достойный рассмотрения, ибо
вот! в этой штуковине собраны все материалы, из которых состоит наша страна. Здесь и золото, и серебро, и низшие металлы. Соединенные должным
образом, они могли бы создать колокол такой удивительной красоты и такого чистого тона, что сами духи западных небес остановились бы, чтобы посмотреть и послушать. Но в разрозненном виде они образуют вещь, отвратительную для глаза и уха. О, мой Китай! Сколько войн происходит время от времени между различными твоими частями, ослабляя страну и делая её бедной!
Если бы все эти народы, великие и малые, золотые и серебряные, а также низшие люди, объединились, тогда бы наша земля действительно была достойна
названия Срединного царства!
Все придворные рукоплескали этой речи великого Юн-ло, но Кван-ю
остался валяться у ног своего государя. Всё ещё склонив голову и стоная, он
воскликнул:
— Ах! Ваше Величество! Я убеждал вас не назначать меня, и теперь вы действительно видите мою никчёмность. Лишите меня жизни, умоляю вас, в наказание за мою неудачу.
— Встань, Кван-ю, — сказал великий государь. — Я был бы подлым правителем, если бы не дал тебе еще один шанс. Встань, извлеки урок из неудачной попытки и при следующей отливке порадуй меня и народ.
И Кван-ю встал, ибо, когда говорит государь, все люди должны его слушаться. На следующий день он снова принялся за дело, но на сердце у него попрежнему было тяжело, ибо он не знал причины своей неудачи и поэтому не
мог исправить ошибку. В течение многих месяцев он трудился днём и ночью.
Он почти ни словом не перемолвился со своей женой, и когда дочь пыталась
соблазнить его блюдом из подсолнечных семечек, которые она сама поджарила, он награждал её грустной улыбкой, но ни в коем случае не смеялся с ней
и не шутил, как это было у него в обычае раньше. В первый и пятнадцатый
день каждой луны он сам отправлялся в храм и умолял богов оказать ему дружескую помощь, в то время как Ко-ай присоединяла свои молитвы к его молитвам, возжигая благовония и плача перед ухмыляющимися идолами.
И снова великий Юн-ло воссел на помосте в литейной мастерской Кваню, и снова вокруг него вились бесчисленные придворные, но на этот раз, поскольку стояла зима, они не обмахивали его шелковыми веерами. Величайший
был уверен, что отливка пройдёт успешно. В первый раз он был снисходителен к Кван-ю, и теперь, наконец, ему и великому городу предстояло воспользоваться этой милостью.
Он снова подал сигнал, и снова все вытянули шеи, чтобы увидеть, как течёт
металл. Но, увы! когда обшивку разбили, стало видно, что новый колокол ни-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

чем не лучше первого. Это был ужасный колокол, растрескавшийся и уродливый, поскольку золото, серебро и низшие металлы снова отказались сливаться в единое целое.
С горьким криком, тронувшим сердца всех присутствующих, несчастный
Кван-ю упал на пол. На этот раз он не склонился перед своим господином, так
как при виде жалкого скопления бесполезных металлов мужество его покинуло, и он потерял сознание. Когда он наконец пришёл в себя, первым, что предстало его глазам, было хмурое лицо Юн-ло. Затем он услышал, как во сне, суровый голос Сына Неба:
— Несчастный Кван-ю, неужели ты, которому я всегда оказывал благосклонность, дважды обманул моё доверие? В первый раз я сожалел о тебе и готов был забыть, но теперь печаль превратилась в гнев — да, гнев самого Неба
обрушился на тебя. А теперь я прошу тебя хорошенько запомнить мои слова. У тебя будет третий шанс отлить колокол, но если с этой третьей попытки
ты потерпишь неудачу, то приказом в Киноварном Карандаше1 и ты, и Минлинь, рекомендовавший тебя, понесёте заслуженное наказание.
После отъезда императора Кван-ю ещё долго лежал на полу в окружении
своих слуг, но главным из тех, кто пытался вернуть его к жизни, была его верная дочь. Целую неделю он находился между жизнью и смертью, и вот, наконец, у него пробудилась жажда жизни. Он вновь обрёл здоровье, вновь начал
приготовления к отливке колокола.
Но всё время, пока он занимался этим делом, на сердце у него было тяжело, ибо он чувствовал, что скоро отправится в тёмный лес, в район великого
Желтого источника, туда, откуда не вернулся ещё не один паломник. Ко-ай
тоже, как никогда, чувствовала, что её отца подстерегает большая опасность.
— Наверняка, — сказала она однажды матери, — над его головой пролетел ворон. Он похож на слепца на слепой лошади из притчи, приехавшего
в полночь к глубокому рву. Как же ему перебраться на другую сторону?
Эта послушная дочь охотно сделала бы всё, чтобы спасти своего любимого отца. День и ночь она ломала голову над каким-нибудь планом, но всё казалось безрезультатным.
За день до третьей отливки, когда Ко-ай сидела перед своим бронзовым
зеркалом и заплетала свои длинные чёрные волосы, внезапно в окно влетела маленькая птичка и села ей на голову. И тут же испуганной девушке показалось, что она слышит голос, словно какая-то добрая фея шепчет ей на ухо:
— Не медли. Ты должна пойти и посоветоваться со знаменитым магом,
который сейчас гостит в городе. Продай свои нефритовые камни и другие
драгоценности, ибо этот мудрый человек не станет слушать, если его внимание не привлекут огромные деньги.
Пернатая вестница вылетела из комнаты, но Ко-ай услышала достаточно,
чтобы обрадоваться. Она отправила доверенного слугу продать нефрит и дра1

The Vermilion Pencil — официальный реестр императорских указов в Китае.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

гоценности, заставив ему ни в коем случае не говорить об этом матери. Затем, имея в своем распоряжении большую сумму денег, она обратилась к магу,
который, как говорили, был мудрее всех мудрецов в знании вопросов жизни
и смерти.
— Скажи мне, — взмолилась она, когда седобородый подозвал её к себе, —
как я могу спасти своего отца, ибо император прикажет казнить его, если он
в третий раз не сумеет отлить колокол.
Астролог, засыпав её вопросами, надел очки в черепаховой оправе и долго рылся в своей книге знаний. Он также внимательно изучал небесные знамения, снова и снова сверяясь с мистическими таблицами. Наконец он повернулся к Ко-ай, которая всё это время с нетерпением ждала его ответа.
— Ничто не может быть яснее причины неудачи твоего отца, ибо, когда человек стремится совершить невозможное, ему следует ожидать, что Судьба не
даст ему другого ответа. Золото не может соединиться с серебром, а медь —
с железом, если только не смешать с расплавленными металлами кровь девушки, но девушка, которая отдаст свою жизнь, чтобы осуществить это слияние,
должна быть чистой и доброй.
Со вздохом отчаяния Ко-ай выслушала ответ астролога. Она любила этот
мир и все его красоты, любила своих птиц, своих подруг, своего отца; она
рассчитывала вскоре выйти замуж, и верила, что у неё появятся дети, которых надлежало любить и лелеять. Но теперь все эти мечты о счастье должны
были быть забыты. Не было другой девушки, которая отдала бы свою жизнь
за Кван-ю. Она, Ко-ай, безумно любила своего отца и ради него должна была
пожертвовать собой.
И вот настал день третьей отливки, и в третий раз Юн-ло занял своё место
в мастерской Кван-ю в окружении бесчисленных придворных. На его лице застыло выражение сурового ожидания. Дважды он прощал своего подчиненного за неудачи. Теперь о пощаде не могло быть и речи. Если колокол не выйдет из
литейной мастерской безупречным по тону и красивым на вид, Кван-ю должен
будет понести самое суровое наказание, которое только может быть применено
к человеку, — возможно смерть. Вот почему на лице Юн-ло было выражение сурового ожидания, ведь он по-настоящему ценил Кван-ю и не хотел его казнить.
Что касается самого Кван-ю, то он уже давно оставил всякую мысль
об успехе, ибо со времени второй неудачи не произошло ничего, что могло бы
сделать его более уверенным в успехе на этот раз. Он уладил свои дела, приготовив много денег для любимой дочери, купил гроб, в котором будет покоиться его собственное тело, и хранил его в одной из главных комнат своего жилища. Он даже нанял священников и музыкантов, которые должны были петь
его похоронный молебен, и, наконец, он договорился с человеком, который
должен был отрубить ему голову, чтобы один кусочек кожи остался не разрубленным, так как это принесёт ему большую удачу при входе в духовный мир,
чем если бы голова была отрезана от тела полностью.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

И поэтому можно сказать, что Кван-ю был готов к смерти. В самом деле,
в ночь перед третьей попыткой отлить колокол ему приснился сон, в котором
он видел себя стоящим на коленях перед императором и предостерегающим
его, чтобы тот не забывал о соглашении, заключённом между ними.
Из всех присутствующих в большой литейной мастерской, пожалуй, меньше всех была взволнована преданная отцу Ко-ай. Незамеченная, она проскользнула вдоль стены с того места, где стояла с матерью, и встала прямо напротив огромного резервуара, в котором пузырилась расплавленная, бурлящая жидкость, ожидающая сигнала, чтобы вырваться на свободу. Ко-ай
смотрела на императора, напряженно ожидая известного сигнала. Когда наконец она увидела, что его голова движется вперед, то с разбегу прыгнула в бурлящую массу, одновременно крича своим чистым, сладким голосом:
— Это для тебя, дорогой отец! Это единственный способ!
Расплавленный белый металл принял прелестную девушку в свои пылкие
объятия, принял и поглотил её целиком, став для неё огненной могилой.
А Кван-ю… Что же сделал Кван-ю, несчастный отец? Обезумев от горя при
виде того, как его любимая дочь отдала свою жизнь, жертвуя собой ради его
спасения, он бросился вперёд, чтобы удержать её от ужасной смерти, но успел
поймать лишь одну из её крошечных туфелек с драгоценными камнями, когда
она навсегда скрылась из виду, — изящную шелковую туфельку, которая всегда будет напоминать ему о её чудесном самопожертвовании. В своём безумном
горе, прижимая к сердцу это жалкое маленькое воспоминание, он хотел бросится вслед за ней, но слуги удержали его. Император повторил свой сигнал и
расплавленный металл был вылит в форму. Печальные глаза всех присутствующих вглядывались в расплавленный поток металлов, устремившийся к своему глиняному ложу, и не увидели ни малейшего признака погибшей Ко-ай.
Такова, дети мои, старинная легенда о великом пекинском колоколе, сказка, которую миллионы раз повторяли поэты, сказители и преданные матери,
ибо вы должны знать, что при третьей отливке, когда была разбита глиняная
форма перед всеми предстал самый прекрасный колокол, когда-либо виденный людьми, и когда его подняли на колокольню, народ безмерно ликовал.
Серебро и золото, железо и медь, скрепленные кровью невинной девушки,
идеально сочетались друг с другом, и чистый голос царь-колокола разносился над великим городом, звуча более глубокой и богатой мелодией, чем мелодия любого другого колокола в пределах Срединного царства или, если уж
на то пошло, во всем мире. И, как ни странно, даже сейчас этот колосс с глубоким голосом, кажется, выкрикивает имя девушки, принесшей себя в жертву
живой:
— Ко-ай! Ko-aй! Ко-ай! — чтобы все люди помнили о её добродетельном
поступке, совершенном десять тысяч лет назад.
А в перерывах между плавными раскатами часто слышится пронзительный шепот, который воспринимают только те, кто стоит рядом:

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Сие! Сие! — китайское слово, означающее «туфелька».
— Это бедняжка Ко-ай плачет по своей туфельке. Бедная маленькая Коай! — говорят все, кто слышит эти звуки.
А теперь, мои дорогие дети, эта сказка почти закончена, но есть ещё коечто, что вы ни в коем случае не должны забывать. По приказу императора
на лицевой стороне огромного колокола были выгравированы драгоценные
изречения мудрецов, чтобы даже в минуты молчания колокол мог нести людям уроки добродетели.
— Вот, смотри — сказал Юн-ло, стоя рядом с убитым горем отцом, —
среди всех этих мудрых текстов, бесценных изречений наших почтенных мудрецов, нет ни одного, который мог бы преподать моим детям столь сладкий
урок сыновней любви и преданности, как последний поступок твоей преданной дочери. И хотя она умерла, чтобы спасти тебя, её подвиг будет воспеваться и прославляться моим народом, когда тебя и меня уже не будет в живых,
и, возможно, даже когда сам колокол рассыплется в прах.

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
ДОКТОРА ПСА

алеко в горах провинции Хунань в центральной части Китая в маленькой деревушке жил богатый господин, у которого был только один ребенок. Эта девочка Азалия1, подобно дочери Кван-ю из сказки об Огромном колоколе, была самой большой радостью в жизни своего отца.
Господин Мин, так звали этого господина, славился на всю округу своей учёностью, а поскольку он был ещё и владельцем огромного имущества, то не жалел сил, чтобы обучить Азалию мудрости мудрецов и дать ей
все, что она пожелает. Конечно, этого было достаточно, чтобы избаловать
большинство детей, но Азалия была совсем не такой, как другие дети. Такая же милая, как цветок, от которого она получила свое имя, она слушалась малейшего приказа отца и повиновалась, не дожидаясь повторного по
веления.
Отец часто покупал для неё воздушных змеев, всех видов и форм. У неё
были змеи в виде рыбы, птицы, бабочки, ящерицы и огромных драконов, у
одного из которых хвост был более тридцати футов длиной. Господин Мин
очень умело запускал этих змеев для маленькой Азалии, и его птицы и бабочки так естественно кружились и парили в небесах, что почти любой маленький западный мальчик был бы обманут и сказал бы: «Да ведь это настоящая птица, а вовсе не воздушный змей»! Он также прикреплял к бечевке
странный маленький инструмент, который издавал что-то вроде жужжания,
когда он двигал бечёвкой из стороны в сторону.
— Это ветер поёт, папочка, — восклицала Азалия, радостно хлопая в ладоши. — Поёт нам обоим песенку о воздушном змее.
Иногда, чтобы проучить свою любимицу, если она хоть немного была непослушной, господин Мин прикреплял к бечевке её любимого воздушного
1

В тексте «Honeysuckle» — жимолость, рододендрон.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

змея причудливо скрученные клочки бумаги, на которых было написано множество китайских иероглифов.
— Что ты делаешь, папочка? — обычно спрашивала Азалия. — Что это за
бумажки такого странного вида?
— На каждой бумажке написано о грехе, который мы совершили.
— Что такое грех, папочка?
— Грех, — это когда Азалия была непослушной! — мягко отвечал он. —
Твоя старая няня боится тебя ругать, и если ты хочешь вырасти хорошей женщиной, папа должен научить тебя, что правильно, а что нет.
Затем господин Мин запускал воздушного змея высоко-высоко над крышами домов, даже выше высокой пагоды на склоне холма. Когда вся бечевка
была выпущена, он подбирал два острых камня и, протягивая их Азалии, говорил:
— А теперь, дочка, перережь бечевку, и ветер унесет грехи, записанные на
клочках бумаги.
— Но, папочка, воздушный змей такой красивый. Разве мы не можем еще
немножко попридержать свои грехи? — спрашивала она невинно.
— Нет, дитя моё, цепляться за свои грехи очень опасно. Добродетель —
основа счастья, — строго отвечал он, подавляя смех в ответ на её вопрос. —
Поторопись и перережь пуповину.
И Азалия, всегда послушная — по крайней мере, своему отцу, — перепиливала веревку между острыми камнями и с детским криком отчаяния смотрела, как её любимый воздушный змей уносится ветром всё дальше и дальше,
пока, наконец, напрягая зрение, не могла разглядеть, как он медленно опускается на землю на каком-нибудь далёком лугу.
— А теперь смейся и будь счастлива, — говорил господин Мин, — ибо все
твои грехи исчезли. Смотри, чтобы у тебя не появилось новых.
Азалия также очень любила смотреть шоу Панча и Джуди1, ведь, как вы
должны знать, это старомодное детское развлечение нравилось маленьким детям в Китае, возможно, за три тысячи лет до рождения вашего прадедушки.
Говорят, что великий император Му, впервые увидев эти маленькие танцующие фигурки, сильно разгневался, увидев, как одна из них строит глазки его
любимой жене. Он приказал предать балаганщика смерти, и с большим трудом бедняга убедил его величество, что танцующие куклы на самом деле вовсе
не живые, а всего лишь игрушки из ткани и глины.
Неудивительно, что Азалия любила смотреть на Панча и Джуди, если сам
Сын Неба был обманут их странными выходками и посчитал их настоящими
людьми из плоти и крови.
Но мы должны поторопиться с рассказом, иначе некоторые из наших читателей спросят: «А где же доктор Пёс? Неужели вы так и не доберётесь до
героя этой истории»? Однажды, когда Азалия сидела в тенистой беседке, вы1

Панч и Джуди — действующие лица ярмарочного балагана.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

ходившей на крошечный пруд с рыбками, её внезапно охватил сильный приступ колик. Обезумев от боли, она велела слуге позвать отца, а затем без лишних слов упала в обмороке на землю.
Когда господин Мин добежал до дочери, она всё ещё была без сознания.
Послав за семейным врачом, он уложил дочь в постель, но, хотя она и оправилась от обморока, сильные боли продолжались, так что бедняжка едва не умерла от изнеможения.
Когда же прибыл учёный доктор и взглянул на нее из-под своих огромных
очков, он не смог обнаружить причину её бед. Однако, подобно некоторым
нашим западным медикам, он не признался в своём невежестве, а прописал
огромную дозу кипятка, за которой чуть позже последовал состав из толченого оленьего рога и сушеной жабьей кожи.
Бедная Азалия пролежала в агонии три дня, всё это время становясь все
слабее и слабее от бессонницы. Были вызваны все крупные врачи в округе,
двое приехали из Чанши, главного города провинции, но всё было безрезультатно. Это был один из тех случаев, которые, кажется, не под силу даже самым
учёным врачам. В надежде получить большое вознаграждение, предложенное
отчаявшимся отцом, эти мудрецы перелистали от корки до корки великую
китайскую «Циклопедию медицины», тщетно пытаясь найти способ лечения несчастной девицы. Была даже мысль позвать некоего иностранного лекаря из Англии, который жил в одном из дальних городов и, как предполагалось, из-за некоторых чудесных исцелений, совершенных им, находился в прямом сговоре с дьяволом. Однако городской магистрат не позволил господину
Мину вызвать этого чужака, опасаясь, что в народе начнётся смута.
Господин Мин разослал во все стороны послания с описанием болезни
своей дочери и предложением дать за ней хорошее приданое и выдать замуж
за того, кто сможет вернуть ей здоровье и счастье. Затем он сел у её постели
и стал ждать, понимая, что сделал всё, что было в его силах. На его предложение было получено множество ответов. Лекари, старые и молодые, съезжались со всех концов империи, чтобы испытать своё мастерство, и когда они видели бедную Азалию, а также огромную кучу серебряных башмаков, которые
её отец преподнес в качестве свадебного подарка, они все с силой и упорством
боролись за ее жизнь; одних привлекала её потрясающая красота и отличная
репутация, других — огромная награда.
Но, увы, бедняжка Азалия не поправлялась! Ни один из этих мудрецов не
смог её вылечить! Однажды, почувствовав небольшие перемены к лучшему,
она позвала отца и, сжимая его руку своей крошечной, сказала:
— Если бы не твоя любовь, я бы бросила эту тяжелую борьбу и ушла в темный лес, или, как говорит моя старая бабушка, улетела бы на западные небеса.
Ради тебя, потому что я твой единственный ребенок, и особенно потому, что
у тебя нет сына, я изо всех сил боролась за жизнь, но теперь я чувствую, что следующий приступ этой ужасной боли унесёт меня. Как же я не хочу умирать!

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Тут Азалия расплакалась так, словно у неё вот-вот разорвётся сердце, и её
старый отец тоже рыдал, потому что чем больше она страдала, тем больше он
её любил.
В этот момент её лицо начало бледнеть.
— Это приближается! Боль приближается, отец! Очень скоро меня не станет. Прощай, папочка! Прощай, прощай…
Тут её голос оборвался, и рыдания едва не разорвали сердце отца. Он отвернулся от её постели, — ему было невыносимо видеть, как она страдает.
Он вышел на улицу и сел на деревенскую скамейку, голова его опустилась на
грудь, и соленые слёзы потекли по длинной седой бороде.
Господин Мин сидел, охваченный горем, но услышав тихий скулеж он
вздрогнул. Подняв голову, он, к своему удивлению, увидел лохматую горную
собаку размером с ньюфаундленда. Огромный зверь посмотрел в глаза старику с таким умным и человечным выражением, с таким печальным и задумчивым взглядом, что седобородый обратился к нему со словами:
— Зачем ты явился? Чтобы вылечить мою дочь?
Пес трижды гавкнул, весело завилял хвостом и повернулся к полуоткрытой двери, которая вела в комнату, где лежала девушка.
К этому времени господин Мин, желая испробовать любую возможность
оживить свою дочь, пригласил животное следовать за ним в покои Азалии.
Положив передние лапы на край её кровати, пёс долго и пристально смотрел
на лежащую перед ним исхудавшую фигуру и на мгновение прижал ухо к сердцу девицы. Затем, слегка покашляв, он выплюнул изо рта в её протянутую
руку крошечный камешек. Коснувшись её запястья правой лапой, он жестом
велел ей проглотить его.
— Да, моя дорогая, повинуйся ему, — посоветовал ей отец, когда она вопросительно повернулась к нему, — ведь добрый доктор Пёс был послан
к твоей постели горными феями, которые прослышали о твоей болезни и хотят вернуть тебя к жизни.
Без промедления больная девушка, которая к тому времени уже почти сгорела от лихорадки, поднесла руку к губам и проглотила крошечный амулет.
Чудо из чудес! Не успел он пройти через её губы, как свершилось невероятное
чудо. Красный румянец сошёл с её лица, пульс пришёл в норму, боли покинули тело, и она поднялась с постели здоровой и улыбающейся.
Обняв отца за шею, она радостно воскликнула:
— Папочка, я снова здорова. Здорова и счастлива, и всё благодаря лекарству доброго лекаря.
Услышав эти наполненные слезами слова благодарности, благородный пес
трижды гавкнул, вне себя от восторга, низко поклонился и уткнулся носом
в протянутую Азалией руку.
Господин Мин, очень тронутый волшебным выздоровлением своей дочери, обратился к незнакомому лекарю с такими словами:

Лекари, старые и молодые, съезжались со всех концов империи,
чтобы испытать своё мастерство

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Благородный господин, если бы не ваша внешность, которую вы по непонятной причине приняли, я бы охотно отдал в ваше распоряжение сумму
в серебре в четыре раза большую, чем та, которую я обещал за излечение дочки. Полагаю, серебро вам ни к чему, но помните, что пока мы живы, всё, что
у нас есть, — ваше, и я прошу вас задержаться здесь, сделать наш дом домом
вашей старости, — одним словом, остаться здесь навсегда моим гостем, а может быть, и членом моей семьи.
Пёс трижды гавкнул, как бы выражая согласие. С этого дня отец и дочь стали относиться к нему, как к равному. Многочисленной прислуге было велено
исполнять малейшую его прихоть, подавать ему самую дорогую еду на рынке,
не жалеть средств, чтобы сделать его самым счастливым и сытым псом на свете. День за днем он сопровождал Азалию, когда она собирала цветы в саду, ложился перед её дверью, когда она отдыхала, охранял её носилки, когда слуги
несли её в город. В общем, они были постоянными спутниками, посторонний
человек мог бы подумать, что они дружат с детства.
В один прекрасный день, когда они возвращались из поездки за пределы
отцовского поместья, в тот самый момент, когда Азалия спускалась с носилок,
огромное животное промчалось мимо сопровождающих, схватило свою прекрасную хозяйку в пасть и, прежде чем кто-то успел остановить его, унесло девушку в горы. К тому времени, когда подняли тревогу, на долину опустилась
тьма, и, поскольку ночь была непроглядной, никаких следов собаки и её прекрасной ноши обнаружить не удалось.
И снова обезумевший отец не оставлял попыток спасти свою дочь. Были
объявлены огромные вознаграждения, группы лесников обшарили все горы
вдоль и поперёк, но, увы, никаких следов девушки не нашли! Несчастный
отец бросил поиски и стал готовиться к могиле. Теперь в жизни не осталось
ничего, что могло бы его волновать, — ничего, кроме мыслей об ушедшей дочери. Азалия исчезла навсегда.
— Увы! — сказал он, и процитировал строки известного поэта, впавшего
в отчаяние:
«Из моих седых волос получилась бы бесконечная веревка,
Но ей не измерить всей глубины моего горя».

Прошло несколько долгих лет, годы печали стареющего человека, годы тоски по утраченной дочке. В один прекрасный октябрьский день он сидел в той
самой беседке, где так часто сидел со своей любимой дочерью. Его голова была
склонена на грудь, на челе лежала печать скорби. Его внимание привлек шелест листьев. Он поднял голову. Прямо перед ним стоял доктор Пёс, а на его
спине, вцепившись в лохматую шерсть животного, сидела Азалия, его давно
потерянная дочь, а рядом стояли три самых красивых мальчика, которых он
когда-либо видел!

Вцепившись в лохматую шерсть животного,
на спине сидела Азалия

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Ах, доченька! Моя дорогая дочь, где же ты была все эти годы? — воскликнул обрадованный отец, прижимая девушку к своей ноющей груди. —
Много ли жестоких страданий ты испытала с тех пор, как тебя так внезапно
похитили? Была ли твоя жизнь наполнена печалью?
— Только от мысли о твоём горе, — нежно ответила она, поглаживая его
лоб своими тонкими пальцами, — только от мысли о твоих страданиях, только от мысли о том, как бы мне хотелось видеть тебя каждый день и говорить
тебе, что мой муж добр и хорош. Ибо ты должен знать, дорогой отец, что рядом с тобой стоит не просто животное. Этот доктор Пёс, излечивший меня
и взявший меня замуж по вашему обещанию, — великий волшебник. Он может по своему желанию принимать тысячи обличий. Он решил прийти сюда
в облике горного зверя, чтобы никто не смог проникнуть в тайну его далекого дворца.
— Значит, он твой муж? — запинаясь, спросил старик, глядя на животное
с изменившимся выражением на морщинистом лице.
— Да, мой добрый и благородный муж, отец трех моих сыновей, ваших
внуков, которых мы привели, чтобы навестить тебя.
— А где вы живете?
— В чудесной пещере в сердце великих гор. Это прекрасная пещера, стены
и полы которой покрыты кристаллами и инкрустированы сверкающими самоцветами. Стулья и столы усыпаны драгоценными камнями, комнаты освещены тысячей сверкающих бриллиантов. Ох, она прекраснее, чем дворец самого Сына Неба! Мы питаемся мясом диких оленей и горных козлов, ловим
рыбу из чистейшего горного ручья. Мы пьем холодную воду из золотых кубков, предварительно не кипятя её, ибо она сама по себе — чистота. Мы дышим
ароматным воздухом, проникающим через леса сосен и болиголова. Мы живём
только для того, чтобы любить друг друга и наших детей, и мы так счастливы!
И ты, дорогой отец, должен вернуться с нами в великие горы и прожить там
с нами остаток своих дней, которых, если позволят боги, будет очень много.
Старик снова прижал дочь к груди и стал ласкать ребятишек, которые перелезали через него, радуясь, что увидели дедушку, которого никогда раньше
не знали.
Говорят, что от Доктора Пса и его прекрасной Азалии произошло известное племя людей под названием юс, которые и сейчас населяют горные районы провинций Кантон и Хунань. Однако мы рассказали эту историю не
по этой причине, а потому, что были уверены, что каждый читатель захочет
узнать секрет пса, который излечил больную девушку и сделал её своей женой.

ПОЧЕМУ ДЕВОЧКАМ
НАЧАЛИ БИНТОВАТЬ
СТУПНИ

самом начале всего сущего, когда боги создавали мир, настало время отделить землю от неба. Это была тяжелая работа, и, если бы не хладнокровие
и мастерство одной юной богини, всё бы закончилось полным провалом. Эту
богиню звали Лю-о. Она праздно наблюдала за ростом планеты, когда, к своему ужасу, увидела, что только что созданный шар медленно сползает со своего
места. Ещё секунда — и он бы упал в бездонную пропасть. Быстро, как вспышка, Лю-о остановила его своей волшебной палочкой и крепко держала до тех
пор, пока главный бог не примчался на помощь.
Но это было ещё не все её добрые дела. Когда мужчины и женщины были
отправлены на землю, Лю-о очень помогала им, подавая пример чистоты и доброты. Все любили её и выделяли как ту, кто всегда был готов сделать доброе
дело. После того как она покинула мир и отправилась в страну богов, во многих храмах были установлены её прекрасные статуи, дабы образ богини всегда
был перед глазами грешных людей. Самая большая из них находилась в столице. Поэтому, когда скорбящие женщины хотели вознести свои молитвы какой-нибудь добродетельной богине, они шли в храм Лю-о и изливали свои
души перед её святыней.
Однажды нечестивый Чжоу-Син, последний правитель династии Инь, отправился помолиться в городской храм. Там его царственные очи пленил вид
дивного лица, красота которого была столь велика, что он сразу же влюбился
в него и сказал своим министрам, что хотел бы взять эту богиню, которая была
не кто иная, как Лю-о, себе в жёны.
Лю-о была страшно разгневана тем, что какой-то земной принц осмелился
так о ней говорить. Тогда она решила наказать императора. Призвав своих духов-помощников, она рассказала им об оскорблении, нанесенном ей Чжоу-Сином. Из всех её слуг самой хитрой была та, кого мы назовём Лисичкой, потому

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

что она действительно принадлежала к лисьему племени. Лю-о приказала Лисичке не щадить себя, заставляя злобного правителя страдать за свою дерзость.
Сколько ни пытался Чжоу-Син, великий Сын Неба, в течение многих
дней он не мог забыть лицо, которое увидел в храме.
— Он совершенно безумен, — смеялись придворные у него за спиной, —
если влюбился в статую.
— Я должен найти женщину, точно такую же, как она, — сказал император, — и взять её в жёны.
— Почему бы вам, Всемогущий, — предложил любимый советник, — не
разослать приказ по всем просторам вашей Империи и в нём написать, что ни
одна девица не будет взята в жены, пока вы не выберете себе жену, красота которой будет равна красоте Лю-о?
Чжоу-Син остался доволен этим предложением и, несомненно, последовал бы ему, если бы премьер-министр не убедил его отложить издание приказа.
— Ваше Императорское Высочество, — начал чиновник, — поскольку вы
уже пару раз имели счастье последовать моему совету, я прошу вас прислушаться к тому, что я сейчас скажу.
— Говори, и твои слова удостоятся моего самого пристального внимания, — ответил Чжоу-Син, милостиво взмахнув рукой.
— Тогда знай, Величайший, что в южной части твоего царства живет наместник, чья храбрость прославила его в боях.
— Ты говоришь о Су-нане? — спросил Чжоу-Син, нахмурившись, ведь
этот Су-нань когда-то был мятежником.
— Никто иной, могучий Сын Неба. Он прославился как воин, но теперь
его слава стала ещё значительнее: он отец самой прекрасной девушки во всём
Китае. Этот прекрасный цветок, распустившийся в последнее время в его
доме, до сих пор не замужем. Почему бы не приказать её отцу привести девушку во дворец, чтобы вы могли сыграть с ней свадьбу и поселить её в своем
царском жилище?
— А ты уверен в этой дивной красавице, которую так красиво описываешь? — спросил правитель, и довольная улыбка осветила его лицо.
— Настолько уверен, что готов пожертвовать своей головой лишь бы вы
остались довольны.
— Отлично! Я приказываю тебе немедленно вызвать наместника и его
дочь. Приложи к посланию императорскую печать.
Премьер-министр с радостной улыбкой удалился, чтобы отдать приказ.
В душе он был более чем рад, что император принял его предложение, ведь наместник Су-нань давно был его главным врагом, и он планировал таким образом свергнуть его. Наместник, как он знал, был человеком железной воли. Он,
конечно, не сочтет за честь, если его дочь войдет в императорский дворец в качестве второстепенной жены. Несомненно, он откажется подчиниться приказу и тем самым приблизит своё скорое падение.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

И премьер-министр не ошибся. Когда Су-нань получил императорское
послание, в его сердце вспыхнул гнев на своего государя. Лишиться любимой дочери Та-ки даже ради сохранения должности было, в его глазах,
ужасным позором. Если бы он был уверен, что её сделают императрицей,
всё могло бы быть иначе, но зная, что Чжоу-Син благосклонно относился
ко многим другим жёнам, её продвижение на первое место в доме Высочайшего было абсолютно невозможно. Кроме того, она была любимой дочкой
Су-наня, и старик не мог смириться с мыслью о разлуке с ней. Он скорее
отдал бы свою жизнь, чем позволил бы ей отправиться к этому жестокому
правителю.
— Нет, ты не сделаешь этого, — сказал он Та-ки, — даже если мне придётся умереть, чтобы спасти тебя.
Прекрасная девушка слушала слова отца со слезами на глазах. Бросившись
к его ногам, она поблагодарила его за милосердие и пообещала любить его ещё
сильнее, чем прежде. Она сказала ему, что её тщеславие не позволяло польститься на то, что большинство девушек сочли бы за честь, — лучше иметь любовь одного доброго человека, такого как её отец, чем делить её с другими жёнами государя.
Выслушав дочь, наместник отправил во дворец почтительный ответ, в котором благодарил императора за его благосклонность, но заявил, что не может
расстаться с Та-ки.
«Она недостойна чести, которую вы намерены ей оказать, — писал он
в заключение, — ибо, будучи зеницей ока своего отца, она не станет делить
даже вашу высочайшую милость со многими другими, которых вы избрали».
Когда император узнал об ответе Су-наня, он едва поверил своим ушам.
Не подчиниться его приказу было неслыханным преступлением. Никогда еще
подданный Поднебесной не наносил правителю такого оскорбления. Кипя
от ярости, он приказал своему премьер-министру выслать армию, которая
образумила бы наместника.
— Скажи ему, что если он ослушается, то он и его семья вместе со всем, чем
они владеют, будут уничтожены.
Обрадованный успехом своего заговора против Су-наня, премьер-министр отправил полк солдат, чтобы привести мятежника к согласию. Тем временем друзья дерзкого наместника не сидели сложа руки. Услышав об опасности, грозящей их правителю, ставшему всеобщим любимцем, сотни людей
предложили ему свою помощь против армии Чжоу-Сина. И когда вдали показались знамена Императора и зазвучали военные барабаны, мятежники с криком бросились в бой за своего предводителя. В завязавшейся схватке императорские солдаты были вынуждены бежать.
Услышав об этом поражении, император воспылал гневом. Он созвал своих советников и приказал послать в земли Су-наня войско, вдвое большее, чем
первое, чтобы уничтожить поля и деревни восставших против него людей.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Не щадите никого из них, — кричал он, — ибо они предатели Драконьего Трона.
И снова друзья наместника решили поддержать его даже до последней
минуты. Та-ки, его дочь, ушла отдельно от других членов семьи, горько плача
о том, что навлекла на них такое горе.
— Лучше бы я отправилась во дворец и была самой низкой среди жён
Чжоу-Сина, чем быть причиной такого горя, — воскликнула она в отчаянии.
Но отец успокоил её, сказав:
— Не унывай, Та-ки. Армия императора, хотя она вдвое больше моей, не
одолеет нас. Правда на нашей стороне. Боги войны помогают тем, кто борется за справедливость.
Неделю спустя состоялось второе сражение, и борьба была настолько ожесточенной, что никто не мог предугадать её исход. Императорской армией командовали старейшие вельможи царства, наиболее опытные в военном деле,
в то время как люди наместника были молоды и плохо обучены. Кроме того,
солдатам армии Дракона было обещано двойное жалованье, если они выполнят пожелания своего государя, в то время как солдаты Су-наня прекрасно
знали, что в случае поражения они будут преданы мечу.
Как раз в тот момент, когда лязг мечей достиг своего апогея, на далёком
холме послышался звук гонга. Правительственные войска были поражены,
увидев свежие подкрепления, идущие на выручку врагу. С диким криком отчаяния они повернулись и бежали с поля боя. Этим неожиданным подкреплением оказались женщины, которых Та-ки убедила переодеться воинами
и пойти с ней, чтобы устрашить врага. Таким образом, Су-нань во второй раз
одержал победу.
В течение следующего года произошло несколько сражений, которые мало
что дали, за исключением того, что в каждом из них погибло много сторонников Су-наня. Наконец один из лучших друзей наместника пришёл к нему
и сказал:
— Благородный господин, продолжать борьбу бесполезно. Боюсь, вы
должны отказаться от дальнейшей борьбы. Вы потеряли больше половины
своих сторонников, оставшиеся воины либо больны, либо ранены и мало чем
могут быть полезны. Кроме того, император уже собирает новую армию из
дальних провинций и скоро направит против нас силы, в десять раз превосходящие всё, что мы видели до сих пор. Надежды на победу нет, и дальнейшая
борьба выглядит безрассудством. Поэтому отвезите свою дочь во дворец. Надейтесь на милость трона. Вы должны с радостью принять судьбу, уготованную вам богами.
Та-ки, случайно подслушав этот разговор, бросилась к отцу и стала умолять его не медлить, а отдать её на растерзание жадному Чжоу-Сину.
Вздохнув, наместник уступил их желанию. На следующий день он отправил гонца к императору, пообещав немедленно доставить Та-ки в столицу.

Бросившись к его ногам, она поблагодарила его за милосердие

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Не стоит забывать и о Лисичке, демоне, которому добрая богиня Лю-о
приказала навлечь на императора страшную кару. Все годы противостояния
между Чжоу-Сином и мятежниками она терпеливо ждала своего шанса. Она
хорошо знала, что когда-нибудь, рано или поздно, наступит час, когда ЧжоуСин окажется в его власти. Поэтому, когда Та-ки собиралась отправиться во
дворец, Лисичка поняла, что наконец-то ей выпал шанс. Прекрасная девушка, ради которой Чжоу-Син отдал столько сотен своих солдат, явно будет обладать огромной властью над императором. Следовало заставить её помочь
наказать своего нечестивого мужа. Поэтому Лисичка сделалась невидимой и
отправилась вместе с отрядом наместника из центрального Китая в столицу.
В последнюю ночь своего путешествия Су-нань и его дочь остановились
отдохнуть и перекусить в большом постоялом дворе. Не успела девушка отправиться в свою комнату на ночлег, как за ней последовала Лисичка. Затем
она стала видимой. Сначала девушка испугалась, увидев в своей комнате такое
странное существо, но когда Лисичка сказала ей, что она служанка великой
богини Лю-о, девушка успокоилась, ведь она знала, что Лю-о — помощница
и защитница женщин и детей.
— Но как я могу помочь наказать Императора? — она засомневалась, когда демон сказал ей, что ему нужна её помощь. — Я всего лишь беспомощная
девушка.
И она заплакала.
— Вытри слезы, — сказала Лисичка успокаивающе. — Это будет очень
просто. Только позволь мне ненадолго принять твой облик. Когда я стану женой императора, — смеясь, сказала она, — я найду способ наказать его, ведь
никто не может причинить мужчине больше боли, чем его жена, если она того
пожелает. Ты же знаешь, я — служанка Лю-о и могу делать всё, что пожелаю.
— Но император не возьмёт в жёны лисицу, — всхлипнула она.
— Хотя я выгляжу, как лис, во дворце я буду выглядеть как прекрасная Таки. Успокой свое сердечко. Он никогда не догадается.
— Понятно, — улыбнулась она, — ты вселишь свой дух в моё тело и будешь выглядеть как я, хотя на самом деле ты не будешь мной. Но что станет
с настоящей мной? Неужели мне придётся стать лисой и выглядеть как ты?
— Нет, если только ты сама этого не захочешь. Я сделаю тебя невидимой,
и ты сможешь вернуться в своё собственное тело, когда я избавлюсь от императора.
— Очень хорошо, — ответила девушка, несколько успокоенная её объяснением, — но постарайтесь не затягивать с этим, потому что мне не нравится
мысль о том, что кто-то другой разгуливает в моём теле.
Итак, Лисичка вселила свой дух в тело девушки, и по её внешнему виду никто не смог бы сказать, что произошли какие-либо изменения. Красивая девушка теперь на самом деле была хитрой Лисичкой, — но только в одном отношении она оставалась похожей на лису. Когда дух Лисички вошел в тело

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

девушки, её ступни внезапно сморщились и стали очень похожи по форме
и размеру на лапы животного, в чьей власти находилось её тело. Когда лиса заметила это, сначала она была несколько раздосадована, но, чувствуя, что никто
другой об этом не узнает, не стала утруждать себя тем, чтобы вернуть лисьим
лапам человеческий вид.
На следующее утро, когда наместник позвал свою дочь продолжить путешествие, он встретил Лисичку, не подозревая, что с тех пор, как он в последний раз видел Та-ки, произошло что-то необычное. Этот коварный дух так
хорошо исполнил свою роль, что отец был полностью введён в заблуждение
взглядом, голосом и жестами.
На следующий день путешественники прибыли в столицу, и Су-нань предстал перед императором Чжоу-Сином, ведя за собой Лисичку. Разумеется, хитрая лиса со всеми своими волшебными способностями вскоре одержала верх
над злобным правителем. Великий Император помиловал Су-наня, хотя и намеревался предать его смерти, как мятежника.
Теперь шанс, которого так долго ждала Лисичка, представился. Она сразу же приступила к делу, заставив императора совершить множество жестоких
поступков. Люди давно уже недолюбливали Чжоу-Сина, и вскоре он стал им
всем ненавистен. Многие из высокопоставленных придворных были несправедливо преданы смерти. Были придуманы ужасные пытки для наказания тех,
кто не находил расположения монарха. Наконец, открыто заговорили о восстании. Конечно, всё это радовало хитрую лису, ведь она видела, что рано или
поздно Сын Неба будет изгнан из дворца, и знала, что тогда её служба богине
Лю-о будет закончена.
Помимо того, что лиса пробралась в сердце императора, она стала всеобщей любимицей придворных дам. Эти женщины видели в последней жене
Чжоу-Сина самую красивую девушку, которая когда-либо жила в царском гареме. Можно было бы подумать, что эта красота должна была вызвать у них ненависть к Лисичке, но это было не так. Они восхищались упругостью тела Таки, чистотой её лица, огнём в её глазах, но больше всего их удивляли маленькие ступни Лисички, ведь, как вы помните, у мнимой Та-ки теперь были лисьи
лапы, а не человечьи ноги.
Таким образом, маленькие ступни стали модными среди женщин. Все придворные дамы, старые и молодые, красивые и некрасивые, стали обдумывать
планы, как сделать свои собственные ступни такими же крошечными, как у Лисички. Так они думали увеличить свои шансы на благосклонность императора.
Постепенно люди за пределами дворца услышали об этой нелепой моде.
Матери связывали ступни своих маленьких девочек так, чтобы остановить их
рост. Кости пальцев на ногах выгибались назад и ломались, настолько родителям хотелось, чтобы их дочери выросли девочками с крошечными ножками.
Так на протяжении нескольких лет своего детства малышки были вынуждены
терпеть жесточайшие пытки. Вскоре новая мода прочно укоренилась в Китае.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Родителям стало практически невозможно найти мужей для своих дочерей,
если девочки не перенесли жестоких мучений, связанных с бинтованием ступней. И даже по сей день мы обнаруживаем, что многие люди всё ещё находятся под влиянием магии Лисички и верят, что крошечная, деформированная
ножка красивее натуральной.
Но давайте вернемся к истории о Лисичке и злом императоре. В течение
нескольких лет дела в стране шли всё хуже и хуже. Наконец народ поднялся против правителя. Произошла великая битва. Нечестивый Чжоу-Син был
свергнут и предан смерти с помощью тех самых орудий пыток, которые он так
часто применял к своим подданным. К этому времени всем вельможам стало
понятно, что главной причиной злодеяний их правителя была любимица императора, поэтому они потребовали смерти Лисички. Но никто не хотел убивать столь прелестное создание. Каждый из назначенных палачей отказывался совершить это деяние.
Наконец, седовласый член суда позволил завязать себе глаза. Острым мечом он пронзил тело Лисички до самого сердца. Стоявшие рядом закрыли
глаза руками, ибо не могли смотреть, как умирает столь прекрасная девушка.
Вдруг, открыв глаза, они увидели столь странное зрелище, что пришли в великое изумление. Вместо того чтобы упасть на землю, изящная фигура на мгновение покачнулась вперёд-назад, и тут же из её бока показался огромная горная лиса. Животное оглянулось вокруг, а затем с испуганным воплем, промчавшись мимо чиновников, придворных и солдат, бросилось к воротам.
— Лиса! — воскликнул народ, полный удивления.
В этот момент Та-ки упала в обморок на пол. Когда её подняли, думая, что
она, разумеется, умерла от удара мечом, то не нашли на её теле крови, а присмотревшись, увидели, что нет ни малейшей царапины.
— Чудо из чудес! — воскликнули все собравшиеся. — Боги защитили её!
В этот момент Та-ки открыла глаза и огляделась.
— Где я? — спросила она слабым голосом. — Умоляю, расскажите мне, что
случилось.
Тогда ей рассказали о том, что видели, и наконец прекрасной девушке стало ясно, что после стольких лет Лисичка покинула её тело. Она снова стала собой. Долгое время она не могла заставить людей поверить в свою историю,
все говорили, что она, должно быть, сошла с ума, что боги сохранили ей жизнь,
но наказали за совершённые злодеяния, лишив рассудка.
Но в ту ночь, когда служанки раздевали девушку во дворце, они увидели
её ноги, которые снова стали естественного размера, и тогда они поняли, что
она говорила правду.
История о том, как Та-ки стала женой знатного вельможи, который долгое время восхищался ее необыкновенной красотой, слишком длинная, чтобы рассказывать её здесь. Однако в одном мы уверены точно: она жила долго
и была счастлива.

ГОВОРЯЩАЯ РЫБА

авным-давно, задолго до рождения вашего прадедушки, в деревне Вечного Счастья жили два человека по имени Ли и Син. Они были близкими друзьями и жили вместе в одном доме. Прежде чем поселиться в деревне
Вечного Счастья, они более двадцати лет были высокопоставленными чиновниками. Они часто обращались с людьми очень жестоко, так что все, и стар
и млад, недолюбливали и ненавидели их. Тем не менее, грабя богатых купцов
и обманывая бедняков, эти два злых товарища сильно разбогатели, и именно
для того, чтобы потратить нажитое в пустых развлечениях, они и разыскали
деревню Вечного Счастья.
«Ибо именно здесь, — говорили они, — мы наверняка обретем ту радость, которой были лишены во всех других местах. Здесь нас больше не будут
презирать мужчины и поносить женщины».
Поэтому они купили для себя самый лучший дом в деревне, обставили его
самым изысканным образом и украсили стены свитками с мудрыми изречениями и картинами знаменитых художников. Снаружи были разбиты прекрасные сады, полные цветов и птиц, а также множество деревьев с причудливо
изогнутыми ветвями в виде тигров и других диких животных.
Всякий раз, когда им становилось одиноко, Ли и Син приглашали к себе
богатых людей из окрестностей отобедать, а после обильной трапезы иногда
выходили на маленькое озерцо в центре их поместья, катаясь на плоскодонной лодке, построенной деревенским плотником.
Однажды, когда солнце яростно палило чисто выбритые головы всех, кто
находился на маленькой лодке, — ведь вы должны знать, что это было задолго до того дня, когда стали носить шляпы, по крайней мере, в деревне Вечного Счастья, — господин Ли внезапно почувствовал головокружение, которое
становилось всё сильнее и сильнее, пока его не охватила жгучая лихорадка.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Змеиная кровь, смешанная с толчёным оленьим рогом, — вот, что ему
нужно, — сказал прибывший доктор мудрого вида, внимательно вглядываясь
в Ли сквозь свои огромные очки.
А затем, обращаясь к личному слуге Ли, он продолжил, нервно щелкая
длинными ногтями.
— Прежде всего, не оставляй его одного, потому что он в любой момент
может сойти с ума, и я не могу сказать, что он может натворить, если за ним не
будут тщательно присматривать. У человека в таком состоянии не больше разума, чем у младенца.
И хотя эти слова доктора очень рассердили господина Ли, он был слишком болен, чтобы ответить, ведь всё это время его голова становилась все горячее и горячее, пока, наконец, он не погрузился в лихорадочный сон. Не успел
он закрыть глаза, как его верный слуга, проголодавшись, выбежал из комнаты
и присоединился к своим товарищам за полуденной трапезой.
Ли внезапно вздрогнул и проснулся. Он проспал всего десять минут.
— Воды, воды, — простонал он, — омой мне голову холодной водой.
Я умираю от боли!
Но ответа не последовало, потому что слуга весело обедал со своими товарищами.
— Воздуха, воздуха, — простонал господин Ли, теребя воротник своей
шелковой рубашки. — Я умираю от жажды. Мне не хватает воздуха. Эта палящая жара убьёт меня. Она горячее, чем когда-либо мог устроить сам бог Огня.
Слабо хлопая в ладоши, он позвал слугу:
— Ван, Ван! Воздуха и воды, воздуха и воды!
Но Вана по-прежнему не было.
Наконец, собравшись с силами, которые, как говорят, приходят от отчаяния, господин Ли поднялся с постели и, пошатываясь, направился к двери.
Он вышел на мощёный двор, а затем, после минутного колебания, прошёл через него в узкий проход, ведущий в сад у озера.
—Вот как они заботятся о хозяине, когда он болен? — пробормотал он. —
Мой хороший друг Син, несомненно, сейчас наслаждается послеобеденным
сном: слуга обмахивает его веером, а у головы стоит глыба льда, чтобы охладить воздух. Какое ему дело до того, что я умираю от свирепой лихорадки?
Безусловно, он рассчитывает унаследовать все мои деньги. А мои слуги! Этот
негодяй Ван все эти десять лет жил со мной, жил за мой счет и с каждым годом
становился всё ленивее! Какое ему дело до того, что я умру? Он, конечно, уверен, что слуги Сина придумают ему занятие, и у него будет еще меньше работы, чем сейчас. Воды, воды! Я умру, если в ближайшее время не найду место,
где можно облиться водой.
С этими словами он подошёл к берегу небольшого ручейка, который протекал через водяные ворота на одной стороне сада и впадал в большой пруд
с рыбками. Бросившись к небольшому ручью, Ли окунул руки и запястья

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

в прохладную воду. Как же это восхитительно! Если бы только ручеёк был достаточно глубок, чтобы покрыть всё его тело, с какой бы радостью он бросился
в него и насладился бы блаженством его освежающих объятий!
Долгое время он лежал на земле, радуясь тому, что вырвался из лап доктора. Затем, когда жар снова начал усиливаться, он вскочил на ноги с решительным криком:
— Чего я жду? Я сделаю это. Никто мне не помешает, и это пойдёт мне
только на пользу. Я брошусь головой вперед в пруд с рыбками. У берега совсем
не глубоко, чтобы утонуть, если я буду слишком слаб, чтобы плавать, и я уверен, что омовение вернёт мне силы и здоровье.
Он поспешил вдоль маленького ручейка, переходя на бег, стремясь добраться до более глубокой воды пруда. Он был похож на маленького Тома Брауна, который вырвался из-под присмотра хозяина и побежал играть в запретное место.
Что это? Это слуга бьёт в гонг? Неужели Ван обнаружил отсутствие своего хозяина? Неужели он поднял тревогу, и вскоре всё вокруг будет заполнено
людьми, разыскивающими больного лихорадкой?
С последним вздохом удовлетворения Ли бросился вместе с одеждой в тихие воды пруда с рыбками. Ли вырос в провинции Фуцзянь на берегу моря
и был искусным пловцом. Он нырял и плескался сколько душе угодно, а затем
всплывал на поверхность.
— Это возвращает меня в детство, — воскликнул он. — Почему, ну, почему сейчас не модно плавать? Я бы с удовольствием жил всё время в воде,
но некоторые из моих соотечественников боятся промочить ноги даже больше, чем кошка. Что касается меня, то я бы отдал всё, чтобы остаться здесь навсегда.
— Вы точно этого хотите, а? — хихикнул хриплый голос прямо под ним,
а затем раздался какой-то сиплый звук, за которым последовал громкий взрыв
смеха.
Господин Ли подпрыгнул, как будто в него попала стрела, но, когда он заметил жирное, уродливое чудовище внизу, его страх превратился в гнев.
— Послушайте, что вы имеете в виду? Я сильно испугался, услышав вас!
Разве вы не знаете, что говорят классики о такой грубости?
Гигантская рыба захохотала ещё громче.
— Как ты думаешь, сколько у меня времени на классику? Ты заставляешь
меня смеяться до слёз!
— Но вы должны ответить на мой вопрос, — кричал господин Ли все настойчивее и настойчивее, забыв на мгновение, что он судит не какого-то беднягу за мелкое преступление, а разговаривает с рыбой. — Почему вы рассмеялись? Говорите немедленно, приятель!
— Ну, раз уж ты такой наглец, — взревела рыба, — я тебе отвечу. Это потому, что вы, неуклюжие создания, называющие себя людьми, самыми высоко-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

развитыми существами в мире, всегда думаете, что полностью понимаете суть
дела, хотя только что узнали, как его делать.
— Вы говорите об этих островных карликах — японцах? — перебил его
господин Ли. — Мы, китайцы, редко берёмся за что-то новое.
— Ты только послушай этого человека! — захихикала рыба. — А теперь
представь, что ты хочешь остаться в воде навсегда. Что ты знаешь о воде?
У тебя даже нет подходящего снаряжения для плавания. Что бы ты делал, если
бы действительно остался здесь всегда?
— А что я делаю сейчас? — пролепетал господин Ли, настолько разозлившись, что набрал полный рот воды, прежде чем осознал это.
— Барахтаешься, — ответила рыба.
— Разве вы не видите, что я плаваю? Ваши большие глаза сделаны из стекла?
— Да, я тебя прекрасно вижу, — захихикала рыба, — вот именно! Я вижу
тебя слишком хорошо. Ты неуклюже кувыркаешься, словно водяной буйвол,
барахтающийся в грязной луже!
Поскольку господин Ли всегда считал себя экспертом в водных видах развлечений, к этому времени он потерял дар речи от ярости, и всё, что он мог
делать, — это слабо грести круг за кругом, гребя достаточно сильно, чтобы не
утонуть.
— И ещё, — продолжала рыба, становясь все более спокойной по мере
того, как собеседник терял самообладание, — у тебя очень плохое дыхательное устройство. Если я не ошибаюсь, на дне этого пруда тебе будет хуже, чем
мне на вершине пальмы. Что ты сделаешь, чтобы не умереть с голоду? Как думаешь, удобно ли будет тебе всякий раз, когда ты захочешь перекусить, выбираться на сушу? И поскольку ты человек, я сильно сомневаюсь, что ты удовлетворишься тем, что будешь питаться одной рыбой. У тебя нет ни одной черты,
которая бы позволила тебе быть довольным, если бы ты жил подводной жизнью. Взгляни на свою одежду, она пропиталась водой и стала тяжелой. Неужели ты думаешь, что она способна защитить тебя от холода и болезней? Природа забыла дать тебе чешую. Сейчас я расскажу тебе шутку, и ты обязательно
рассмеешься. Рыбы — это как товар в продуктовой лавке: их всегда оценивают
по весу1. А поскольку у тебя нет ни малейшего признака чешуи, как люди будут судить о тебе? Понимаешь, в чём дело? Природа дала вам кожу, но забыла
о внешнем покрове, за исключением, возможно, кончиков пальцев рук и ног.
Ты наверняка уже понял, почему я считаю твою идею нелепой?
Несмотря на недавний сильный приступ лихорадки, господин Ли совершенно успокоился. Он никогда раньше не понимал, какие огромные неудобства связаны с тем, что он человек. Почему бы не воспользоваться этим случайным знакомством, не узнать у него, как избавиться от того жалкого имущества,
которое он называл человеческим достоинством, и не обрести наслаждения,
доступные только рыбам?
1

Здесь и ниже игра слов, «scales» означает и весы, и чешую.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Значит, вы и в самом деле довольны своей судьбой? — спросил он наконец. — Разве не бывает моментов, когда вы предпочли бы стать человеком?
— Мне стать человеком? – взревела рыба, ударяя хвостом по воде. — Как
ты смеешь предлагать такую позорную перемену! Может быть, ты не знаешь
моего звания? Я смотрю, дружище, ты не разглядел во мне любимого племянника царя?
— Тогда, с позволения вашей светлости, — мягко сказал господин Ли,
— я был бы чрезвычайно признателен, если бы вы замолвили за меня доброе
словечко перед вашим господином. Как вы думаете, может он каким-нибудь
образом превратить меня в рыбу и принять в свои подданные?
— Конечно! — ответила рыба. — Для царя всё возможно. Разве ты не знаешь, что мой государь — настоящий потомок великого водяного дракона и,
как таковой, никогда не может умереть, но живёт вечно, как правящий дом
Японии?
— О-о-о! — ахнул господин Ли. — Даже Сын Неба, наш досточтимый
император, не может похвастаться такими долгими годами. Да, я бы отдал всё
свое состояние, чтобы стать приближенным вашего знаменитого царя.
— Тогда следуй за мной, — засмеялась рыба, и поплыла с такой скоростью,
что вода зашипела и закипела на десять футов вокруг неё.
Господин Ли тщетно старался не отставать. Если раньше он считал себя
хорошим пловцом, то теперь он осознал свою ошибку, и все остатки гордости
были разорваны в клочья.
— Пожалуйста, подождите минутку, — вежливо крикнул он. — Прошу
вас помнить, что я всего лишь человек!
— Прошу прощения, я по глупости забыл, тем более что только что говорил об этом.
Вскоре они достигли укромной заводи на дальнем берегу пруда. Там господин Ли увидел гигантского карпа, который праздно плавал в тихом затоне, то лениво помахивая огромным хвостом, то горделиво трепеща плавниками из стороны в сторону. Присутствующие при этом придворные шныряли
туда-сюда, готовые выполнить малейшее пожелание господина. Один из них,
великолепно одетый в царскую алую одежду, вскинув голову, возвестил о приближении племянника короля, который привёл господина Ли на аудиенцию
к его величеству.
— Кто у тебя здесь, мой мальчик? — начал правитель, в то время как его
племянник, не зная, как объяснить свою странную просьбу, нервно поводил
плавниками взад-вперед. — Мне кажется у тебя странная компания.
— Всего лишь бедный человечек, мой царственный господин, — ответил
тот, — который умоляет ваше высочество оказать ему вашу милость.
— «Когда человек просит рыбу об одолжении,
Трудно проникнуться его желанием —

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН
Он часто ищет изысканное блюдо,
Чтобы подать к его столу», —

сказал царь, улыбаясь. — И тем не менее, племянник, ты думаешь, этот человек действительно настроен миролюбиво и не явился к нам в качестве шпиона?
Прежде чем его друг успел ответить, господин Ли бросился на колени на
мелководье перед благородным карпом и трижды поклонился, пока его лицо
не вымазалось грязью со дна бассейна.
— Воистину, ваше величество, я всего лишь бедный смертный, ищущий
вашей милости. Если бы вы согласились принять меня в свой рыбный сад,
я навсегда останусь вашим преданным слугой и смиренным рабом.
— В общем, мужичок говорит как будто всерьёз, — заметил царь после
минутного раздумья, — и хотя его просьба, пожалуй, самая странная из всех,
что я когда-либо слышал, я не вижу причин, почему бы мне не откликнуться
на неё. Но сначала имей милость прекратить эти безумные поклоны. Ты взбаламутил столько грязи, что хватило бы на обмазку царского дворца акулы.
Бедный Ли, покраснев от упрёка монарха, терпеливо ждал ответа на свою
просьбу.
— Очень хорошо, пусть будет так, — импульсивно воскликнул царь, —
твоё желание исполнено. Сэр Форель, — обратился он к одному из своих придворных, — принеси сюда рыбью шкуру подходящего размера для этого честолюбца.
Сказано — сделано. Рыбья шкура была накинута на голову господина Ли,
и вскоре всё его тело было плотно укутано в чешуйчатый плащ. Не закрытыми
остались только руки. В мгновение ока Ли почувствовал резкую боль во всех
частях тела. Руки стали сморщиваться, а кисти постепенно менялись, пока не
превратились в отличные плавники, ничуть не уступающие тем, что были у самого царя. Что касается ног и ступней, то они вдруг стали слипаться, и как Ли
ни извивался, он не мог их разъединить. «Ах! — подумал он, — теперь я не
смогу никого пинать, потому что ступни с ногами превратились в первоклассный хвост».
— Не так быстро, — рассмеялся царь, когда Ли, горячо поблагодарив царскую особу, отправился опробовать свои новые плавники. — Не так быстро,
мой друг. Прежде чем ты уплывёшь, я, пожалуй, дам тебе небольшой дружеский совет, иначе ты со своими новыми способностями, скорее всего, быстро
попадёшь на крючок удачливого рыбака, и окажешься трофеем.
— Я с радостью выслушаю ваш совет, ибо слова Всемогущего, обращённые
к его ничтожному рабу подобны жемчугу перед морскими слизнями. Однако,
поскольку я сам когда-то был человеком, я думаю, что понимаю, на какие простые уловки ловят нас, рыб, и поэтому могу избежать неприятностей.
— Не будь так уверен в этом. Голодный карп часто попадает в опасность,
как точно подметил один из наших мудрецов. Есть два предостережения,

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

на которые я хотел бы обратить твоё внимание. Во-первых — никогда, никогда не пробуй висящего червяка: каким бы соблазнительным он ни выглядел,
внутри обязательно окажутся ужасные крючки. Во-вторых, если увидишь
сеть, всегда плыви как молния, но в противоположном направлении. Сейчас я прикажу подать тебе первую порцию еды из царской кладовой, но после этого ты должен будешь охотиться сам, как любой уважающий себя житель подводного мира.
После того как Ли накормили несколькими слизнями, а на десерт дали
сочного червяка, и он ещё раз поблагодарил царя и его племянника за их доброту, и принялся испытывать свои хвост и плавники. Поначалу двигать ими
как следует было нелегко. Один взмах хвоста, не более энергичный, чем те, которые он привык делать ногами, заставлял его кружиться в воде, как живую
вертушку, а когда он слегка, как ему казалось, шевелил плавниками, то оказывался распростертым на спине в самом нелепом положении для достойного представителя рыбьего племени. Потребовалось несколько часов постоянной практики, чтобы добиться правильного плавания, и тогда он обнаружил,
что может плавать, не осознавая этого. Это было самое лёгкое занятие в его
жизни, а вода была такой прохладной и восхитительной! «Вот бы насладиться той бесконечной жизнью, о которой пишут поэты»! — пробормотал он
с блаженством.
Прошло много часов, пока наконец Ли был вынужден признать, что, хотя
он и не устал, но определенно проголодался. Как раздобыть что-нибудь поесть? Ох! Почему он не задал дружелюбному племяннику несколько простых
вопросов? Как легко его светлость мог бы подсказать ему, как вкусно позавтракать! Но увы! без такого совета найти пищу было почти невыполнимой задачей. Он плавал по пруду туда-сюда, — в глубокую тихую воду, вдоль илистого
берега, вниз, к галечному дну, — всё время высматривая заманчивого червячка. Он нырял в сорняки и тростник, тыкался носом в кувшинки. И все впустую! Ни одной мухи или червяка, которые могли бы порадовать его жаждущие глаза! Медленно прошёл ещё один час, и всё это время голод становился
сильнее и сильнее. Неужели рыбий бог, могучий дракон, не даст ему хотя бы
одного маленького кусочка червячка, чтобы утолить боль в желудке? Тем более
что теперь, когда он стал рыбой, у него не было возможности потуже затянуть
пояс, как это делают голодные солдаты во время ускоренного марша.
Как раз в тот момент, когда Ли начал думать, что больше ни мгновением не
сможет вилять хвостом и что скоро, очень скоро он почувствует, что скользит
и скользит на дно пруда, чтобы там умереть, — в этот самый момент, случайно
взглянув вверх, он увидел, о радость! вкусного красного червяка, болтавшегося в нескольких дюймах над его носом. Это зрелище придало новые силы его
измождённым плавникам и хвосту. Ещё минута, и он уже держал бы во рту
нежный кусочек, но, увы, вспомнил совет, который дал ему накануне великий
царь Карп. «Каким бы соблазнительным он ни выглядел, внутри обязатель-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

но окажутся ужасные крючки». На мгновение Ли заколебался. Червяк подплыл чуть ближе к его полуоткрытому рту. Как же это соблазнительно! В конце концов, что такое крючок для рыбы, когда она умирает? Зачем быть трусом?
Возможно, этот червяк был исключением из правил, а возможно, и вообще…
от рыбы в таком бедственном положении, как господин Ли, нельзя было ожидать, что она последует совету, даже совету настоящего ЦАРЯ.
Хлоп! И червяк уже во рту. О, нежный кусочек, достойный самого царя!
Теперь он сможет смеяться над мудрыми словами и есть всё, что попадется ему
на глаза. Но ох! Что это было за странное чувство, которое… ай! Это был роковой крючок!
Одним бешеным рывком, сотней поворотов и движений бедный Ли пытался вырваться от жестокой колючки, которая так прочно застряла у него
во рту. Теперь уже было поздно жалеть о том, что он поддался искушению. Уж
лучше умереть с голоду на дне прохладного пруда, чем быть вытащенным каким-то жалким рыбаком на свет и солнце суетного мира. Всё ближе и ближе он
приближался к поверхности. Чем больше он боролся, тем острее становилась
жестокая колючка. И вот, с последним всплеском, он оказался висящим в воздухе, беспомощно раскачиваясь на конце длинной лески. С грохотом он упал
в плоскодонную лодку, прямо на нескольких рыбешек поменьше.
— А, карп! — радостно воскликнул хорошо знакомый голос. — Самая
крупная рыба, которую я поймал за эти три луны. Какая удача!
Это был голос старого рыбака Чана, который накрывал стол господина Ли
с тех пор, как чиновник прибыл в деревню Вечного Счастья. Всего одно слово,
и он, Ли, снова будет волен плавать, где ему заблагорассудится. И тогда у него
больше не будет колючек. Сбежавшая рыба всегда страшится крючка.
— Чан, — начал он, задыхаясь, — по правде говоря, ты должен немедленно выбросить меня за борт, потому что, как ты не понимаешь, но я — господин Ли, твой старый хозяин. Давай, поторопись. На этот раз я прощу
тебя за ошибку, ведь ты, конечно, не мог знать. Давай, быстрее выбрось меня
за борт!
Но Чан резким рывком вытащил крючок изо рта Ли и лениво посмотрел
на груду блестящей рыбы, радуясь своему улову и прикидывая, сколько денег
он может за него потребовать. Он не слышал слов господина Ли, так как Чан
был глуховат с детских лет.
— Скорее, брось меня в воду, я умираю без неё, — простонал бедняга Ли,
а затем со стоном вспомнил о недуге рыбака.
К этому времени они уже добрались до берега, и Ли вместе со своими товарищами по несчастью обнаружил, что его внезапно бросили в плетеную
корзину. О, ужасы путешествия по суше! В плетеной корзине оставалось совсем немного воды. Он только и мог, что немного дышать.
Какая радость! У дверей собственного дома он увидел своего доброго друга Сина, который как раз выходил из него.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Эй, Син, — закричал он во весь голос, — помоги, мне, помоги! Этот
сын черепахи хочет меня убить. Он держит меня здесь с этими рыбами и, похоже, не знает, что я Ли, его хозяин. Прикажи ему отнести меня к озеру и бросить в воду, потому что там прохладно, а водная жизнь мне нравится гораздо
больше, чем сухопутная.
Ли сделал паузу, чтобы услышать ответ Сина, но тот не проронил ни единого слова.
— Прошу вашу милость взглянуть на мой улов, — обратился старый Чан
к Сину. — Здесь лучшая рыба сезона. Я принес её сюда, чтобы вы и мой почтенный хозяин, господин Ли, могли угоститься. Ведь карп — его любимый
деликатес.
— Очень любезно с твоей стороны, мой добрый Чан, но боюсь, бедняга Ли некоторое время не будет есть рыбу. У него сильный приступ лихорадки.
— Вот тут ты ошибаешься, — закричал Ли из своей корзины, хлопая по
ней изо всех сил хвостом, чтобы привлечь внимание. — Я сейчас умру от удушья. Неужели ты не узнаёшь своего старого друга? Син, выручи меня из беды,
и ты получишь все мои деньги за свои труды.
— Эй, что это? — спросил Син, привлеченный, как обычно, словом «деньги». – Тень Конфуция! Похоже на то, как если бы карп заговорил.
— Что, говорящая рыба? — засмеялся Чан. — Хозяин, я прожил почти
шестьдесят лет, и такая рыба никогда не попадалась мне на глаза. Есть говорящие птицы и говорящие звери, но говорящая рыба… кто слышал о таком чуде?
Нет, думаю, ваши уши вас обманули, но этот карп наверняка вызовет разговоры, когда я принесу его на кухню. Я уверен, что повар никогда не видел ему подобных. О, хозяин! Надеюсь, вы будете голодны, когда примитесь за эту рыбу.
Как жаль, что господин Ли не сможет помочь вам её съесть!
— Помочь сожрать себя, да? — проворчал бедный Ли, который был почти
мёртв из-за отсутствия воды. — Вы, должно быть, принимаете меня за каннибала или за какого-нибудь другого дикаря.
Старый Чан обошёл дом и направился в комнату для слуг и, позвав повара,
взял беднягу Ли за хвост, чтобы тот осмотрел его.
Мощным рывком Ли вырвался и упал к ногам своего верного повара.
— Спаси меня, спаси! — закричал он в отчаянии. — Этот несчастный Чан
глух и не знает, что я — господин Ли, его хозяин. Мой рыбий голос недостаточно силён для его слуха. Просто отнеси меня обратно в пруд и освободи.
До конца дней своих ты будешь получать пожизненное обеспечение, носить
хорошую одежду и вкусно питаться. Только слушай меня и повинуйся! Слушай меня, мой дорогой повар, слушай!
— Кажется, эта тварь разговаривает, — пробормотал повар, — но таких
чудес не бывает. Только невежественные старухи или иностранцы могут поверить в говорящую рыбу.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

И, схватив своего бывшего хозяина за хвост, он швырнул его на стол, взял
нож и начал точить его о камень.
— О-о-о! — закричал Ли. — Ты вонзишь в меня нож! Ты соскребешь
с меня прекрасную блестящую чешую! Ты отрежешь мои прекрасные новые
плавники! Ты убьешь своего старого хозяина!
— Ну, недолго тебе осталось говорить, — хмыкнул повар, — я покажу тебе
пару трюков с ножом.
С этими словами он с огромным размахом погрузил нож в тело дрожащей
жертвы.
С пронзительным криком ужаса и отчаяния господин Ли очнулся от глубокого сна. Лихорадка прошла, но он дрожал от страха при мысли о страшной
смерти, пришедшей к нему во сне.
— Слава Будде, я не рыба! — радостно воскликнул он. — И теперь я достаточно здоров, чтобы насладиться пиршеством, на которое господин Син
пригласил гостей на завтра. И когда я съем выловленного старым рыбаком
карпа, тот он снова превратится в меня.
«Если бы все наши мечты сбывались,
Я бы не отказался мечтать все дни напролёт».

БАМБУК
И ЧЕРЕПАХА

днажды несколько путешественников-паломников прибыли осмотреть
достопримечательности Ши-Линя. Они как раз проходили по Священному пути между огромными каменными животными, когда Бамбук, маленький мальчик двенадцати лет, сын смотрителя, выбежал из дома своего отца,
чтобы посмотреть на проезжающих мимо мандаринов. Такого парада великих людей он не видел никогда, даже в праздничные дни. Там было десять паланкинов с носильщиками, одетыми в огненные цвета, десять красных зонтов
с длинными ручками, каждый из которых несли далеко впереди гордого владельца, и длинная череда всадников.
Когда эта шумная процессия прошествовала мимо, Бамбук готов был расплакаться оттого, что не может следовать за посетителями, переходящими
от храма к храму и от гробницы к гробнице. Но, увы, отец велел ему никогда
не следовать за посетителями.
— Если ты будешь так делать, Бамбук, они примут тебя за нищего, — говорил он укоризненно, — а если ты нищий, то и твой папочка такой же. В наше
время им не нужны нищие возле царских гробниц.
Бамбук так и не познал удовольствия от следования за богачами. Много
раз он возвращался в маленький глинобитный домик с почти разбитым сердцем, видя, как его товарищи по играм бегут, полные ликования, за паланкинами великих людей.
В день, когда начинается эта история, как раз в тот момент, когда последний всадник скрылся из виду среди кедров, Бамбук случайно взглянул в сторону одного из небольших храмовых зданий, хранителем которого был его отец.
Это было то самое здание, через которое только что провели посетителей.
Могли ли глаза обманывать его? Нет, об огромных железных дверях в спешке забыли, и они стояли широко распахнутыми, словно приглашая его войти.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

В сильном волнении он бросился к храму. Сколько раз он прижимался головой к решетке и вглядывался в тёмное помещение, желая и надеясь, что когда-нибудь сможет войти внутрь. И ни разу не удостоился такой возможности.
Почти каждый день с младенчества он смотрел на высокую каменную табличку, или скрижаль, испещренную китайскими письменами, доходившую почти
до потолка, и которая стояла в центре величественного храма. Но с ещё большим удивлением его взор устремлялся на гигантскую черепаху, на спине которой покоилась скрижаль. В Китае можно увидеть много подобных каменных
надписей, много таких черепах, терпеливо несущих свой каменный груз, но
это было единственное зрелище такого рода, которое видел Бамбук. Он никогда не бывал за пределами леса Ши-Линь и, конечно, мало что знал о великом мире за его пределами.
Неудивительно, что черепаха и скрижаль всегда удивляли его. Он попросил отца объяснить эту загадку.
— Почему черепаха? Почему не лев или слон?
Ведь он видел каменные фигуры этих животных в парке и считал, что они
гораздо лучше, чем его «друг», черепаха, умеют носить груз на спине.
— Это просто обычай, — ответил отец, — ответ, который всегда давался,
когда Бамбук задавал вопрос, — просто обычай.
Мальчик пытался сам придумать причину, но никогда не был до конца уверен, что он прав, и вот теперь, радость из всех радостей, ему выпала возможность войти в ту самую комнату с черепахой. Наверняка, оказавшись внутри,
он сможет найти ответ на эту загадку.
Задыхаясь, он бросился в дверной проём, ежеминутно опасаясь, что ктонибудь заметит открытые ворота и закроет их прежде, чем он успеет войти.
Прямо перед гигантской черепахой он упал ничком на пол, который был покрыт пылью. Лицо его было перепачкано, одежда представляла собой жуткое
зрелище, но Бамбука не волновали такие мелочи. Несколько мгновений он
лежал, не смея пошевелиться. Затем, услышав шум снаружи, он спрятался под
уродливым каменным чудовищем и притаился в узком укрытии, не шевелясь,
как мышь.
— Вот, так, вот! — раздался глубокий голос. — Смотри, что ты делаешь,
поднимая такую пыль! Ты меня задушишь, если не будешь осторожен.
Это заговорила черепаха, а ведь отец Бамбука часто говорил ему, что она неживая. Мальчик с минуту лежал, дрожа от страха, не решаясь встать и убежать.
— Не стоит так дрожать, мой мальчик, — продолжил голос чуть более доброжелательно. — Полагаю, все мальчишки одинаковы: ни на что не годны,
только пыль поднимать.
Черепаха закончила фразу хриплым смехом, и мальчик, увидев, что она
смеется, с удивлением посмотрел на странное существо.
— Я не хотел причинить вам вреда, придя сюда, — наконец сказал ребенок. — Я только хотел посмотреть на вас поближе.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Вот оно что! Что ж, это странно. Все остальные подходят и пялятся на
скрижаль у меня на спине. Иногда они читают вслух написанную там чушь
о мертвых императорах и их титулах, но они даже не смотрят на меня, на меня,
чей отец был одним из великой четверки, сотворившей этот мир.
Глаза Бамбука засияли от удивления.
— Что? Ваш отец помогал создавать мир? — и он ахнул.
— Ну, не совсем мой отец, но один из моих дедушек, а это одно и то же, не
так ли? Осторожно! Я слышу голос. Смотритель возвращается. Беги и закрой
двери, чтобы он не заметил, что они не заперты. Потом спрячься в углу, пока
он не уйдёт. Мне нужно ещё кое-что сказать тебе.
Бамбук сделал всё, как ему было велено. Ему потребовались все силы, чтобы водворить тяжелые двери на место. Он чувствовал себя очень важным, думая, что делает что-то для внука создателя мира, и его сердце разорвалось бы,
если бы этот визит закончился, едва начавшись.
Отец и другие хранители прошли мимо, даже не заметив, что тяжелые замки не были заперты, как обычно. Они говорили о великих деятелях, которые
только что ушли. Они казались очень счастливыми и позвякивали монетами
в руках.
— А теперь, мой мальчик, — сказала каменная черепаха, когда звуки голосов стихли и Бамбук вышел из своего укрытия, — может быть, ты думаешь,
что я горжусь своей работой? Вот уже сто лет я держу этот камень, я, которая
любит путешествовать. Всё это время днем и ночью я пыталась придумать, как
бы оставить свою должность. Возможно, это почетно, но, как ты понимаешь,
не очень приятно.
— Мне кажется, у вас болит спина, — робко предположил Бамбук.
— Спина! У меня болит всё — спина, шея, ноги, глаза, всё, что у меня есть,
и оно жаждет свободы. Но, видишь ли, даже если бы я встала на пятки и скинула эту каменную табличку, мне никак не пробраться сквозь эти железные
прутья, — и она кивнула в сторону ворот.
— Да, я понимаю, — согласился Бамбук, начиная жалеть своего нового
друга.
— Но раз уж ты здесь, у меня есть план, и, как мне кажется, весьма неплохой. Смотрители забыли запереть ворота. Что помешает мне получить свободу этой же ночью? Ты откроешь ворота, я выйду, и никто ничего не узнает.
— Но мой отец лишится головы, если они обнаружат, что он не выполнил
свой долг, а вы сбежали.
— О нет, вовсе нет. Ты можешь забрать у него ключи сегодня вечером, запереть ворота после моего ухода, и никто не узнает, что именно произошло.
Это сделает храм знаменитым. Это не повредит твоему отцу, но пойдёт ему
на пользу. Многие путешественники захотят увидеть место, откуда я исчезла.
Я слишком тяжела для вора, чтобы меня украсть, и они будут уверены, что это
ещё одно чудо богов. Ах, как хорошо я проведу время в большом мире.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Тут Бамбук заплакал.
— Ну и о чём ты рыдаешь, глупый мальчишка? — усмехнулась черепаха. —
Ты что, плакса?
— Нет, но я не хочу, чтобы вы уходили.
— Не хочешь, чтобы я уходила, да? Как и все остальные. Ты отличный малый! По какой причине ты хочешь, чтобы я всю оставшуюся жизнь просидела здесь с огромной глыбой на спине? Я думала, ты меня жалеешь, а оказалось,
что ты такой же злой, как и все остальные.
— Здесь так одиноко, и у меня почти нет товарищей по играм. Ты мой
единственный друг.
Черепаха громко рассмеялась.
— Хо-хо! Значит, это потому, что я хороший товарищ по играм, да? Если
это твоя причина, то это уже совсем другая история. Что ты скажешь, если отправишься со мной? Мне тоже нужен друг, и если ты поможешь мне спастись,
то ты как раз тот самый товарищ, что мне нужен.
— Но как ты снимешь каменную глыбу со спины? — с сомнением спросил
Бамбук. — Она очень тяжелая.
— Это легко, надо просто выйти за дверь. Скрижаль слишком высока,
чтобы пройти через неё. Он соскользнет и будет лежать на полу, а не на моём
панцире.
Бамбук, пришедший в восторг при мысли о путешествии с черепахой, пообещал подчиняться командам друга. После ужина, когда в маленьком домике смотрителя все уснули, он выскользнул из постели, снял с крючка тяжелый
ключ и сломя голову побежал к храму.
— Ну что, ты меня не забыл? — спросила черепаха, когда Бамбук распахнул железные ворота.
— О нет, я бы не нарушил обещания. Ты готова?
— Да, вполне готова.
Сказав это, черепаха сделала шаг. Скрижаль покачнулась вперед-назад, но
не упала. Черепаха зашагала дальше, пока наконец не просунула свою уродливую голову в дверной проем.
— Ох, как хорошо на улице, — сказала она. — Как приятен свежий воздух!
Это луна восходит вон там? Я вижу её впервые за целую вечность. Боже мой!
Только взгляни на деревья! Как они выросли с тех пор, как на моей спине установили этот надгробный камень! Теперь здесь настоящий лес.
Бамбук пришел в восторг, увидев, как черепаха радуется побегу.
— Будь осторожна, — крикнул он, — не дай скрижали разбиться на кусочки.
Не успел он договорить, как неуклюжее животное вразвалку вошло
в дверь. Верхний конец скрижали ударился о стену, отвалился и с грохотом
рухнул на пол. Бамбук задрожал от страха. Не придет ли отец и не узнает ли,
что случилось?

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Не бойся, мой мальчик. Никто не придёт в этот час ночи подглядывать
за нами.
Бамбук быстро запер ворота, забежал в дом и повесил ключ на крючок. Он
долго смотрел на спящих родителей, а потом вернулся к своему другу. В конце
концов, он уедет ненадолго, и отец наверняка простит его.
Вскоре товарищи шли по широкой дороге, очень медленно, потому что черепаха не отличается быстротой, а у Бамбука ноги были не слишком длинные.
— Куда вы направляетесь? — спросил мальчик, наконец почувствовав себя
рядом с черепахой в безопасности
— Куда? Как ты думаешь, куда бы я хотела пойти после столетия тюремного заключения? Обратно, в первый дом моего отца, в то самое место, где великий бог П’анку и трое его помощников сотворили мир.
— А это далеко? — неуверенно спросил мальчик, начиная чувствовать
себя немного уставшим.
— С такой скоростью — да, но, благослови меня бог, я надеюсь, ты не думал, что мы преодолеем весь путь такими черепашьими темпами. Запрыгивай
мне на спину, и я покажу тебе, как умею двигаться. К утру мы будем на краю
света, или, вернее, в его начале.
— Где начало мира? — спросил Бамбук. — Я никогда не изучал географию.
— Мы должны пересечь Китай, затем Тибет и, наконец, в горах сразу
за ним мы достигнем места, которое П’анку сделал центром своих трудов.
В этот момент Бамбук почувствовал, что его поднимают с земли. Сначала
ему показалось, что он соскользнет с округлого панциря черепахи, и он испуганно вскрикнул.
— Не бойся, — сказал его друг. — Просто сиди тихо, и ничего не бойся.
Они поднялись высоко в воздух, и Бамбук посмотрел вниз на великий лес
Ши-Линь, весь залитый лунным светом. Перед ним расстилались широкие белые дороги, ведущие к царским гробницам, прекрасные храмы, здания, где волов и овец готовили к жертвоприношению, высокие башни и поросшие деревьями холмы, под которыми были похоронены императоры. До этой ночи
Бамбук не подозревал о размерах царского кладбища. Неужели черепаха
унесёт его за пределы леса? Задавая себе этот вопрос, он увидел, что они достигли горы, и черепаха поднималась все выше и выше, чтобы преодолеть могучую каменную стену.
По мере того, как черепаха поднималась всё выше в небо, у Бамбука начала кружиться голова. Он чувствовал то же самое, когда кружился со своими
приятелями, — во время таких игр у него так кружилась голова, что он падал на землю. Однако на этот раз он знал, что должен держаться и не упасть,
ведь до земли под ним была почти миля. Наконец они перевалили через гору
и летели над огромной равниной. Далеко внизу Бамбук видел спящие деревни и маленькие ручейки, которые в лунном свете казались серебряными. Прямо под ними лежал город. На темных узких улицах виднелось несколько сла-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

бых огоньков, и Бамбуку показалось, что он слышит слабые крики торговцев,
продающих свои полуночные товары.
— Прямо под нами столица Шань-ши, — сказала черепаха, нарушая долгое молчание. — Отсюда до дома твоего отца почти двести миль, и мы потратили на это меньше получаса. Дальше находится провинция Западные долины. Через час мы будем над Тибетом.
Они мчались с быстротой молнии. Если бы не жаркое летнее время, Бамбук наверняка бы замёрз. Его руки и ноги были холодными и окоченевшими,
Черепаха, словно зная, как ему холодно, подлетела поближе к земле, где было
намного теплее. Как хорошо было Бамбуку! Он так устал, что больше не мог
держать глаза открытыми, и вскоре уже парил в стране снов.
Когда он проснулся, было утро. Он лежал на земле в дикой, скалистой
местности. Неподалеку горел большой дровяной костер, и черепаха наблюдала за едой, которая варилась в котелке.
— Хо-хо, мой мальчик! Итак, ты наконец проснулся после долгого полёта.
Как видишь, мы прибыли немного раньше. Неважно, думает ли дракон, что
он может летать быстрее, но я его победил, не так ли? Даже феникс смеется
надо мной и говорит, что я медленный, но феникс тоже еще не прилетел. Да, я
явно побил рекорд скорости, да еще и с грузом, которого, я уверен, не было
ни у кого из остальных.
— Где мы находимся? — спросил Бамбук.
— В стране начала, — мудро ответила черепаха. — Мы пролетели над Тибетом, а затем два часа летели на северо-запад. Если ты не изучал географию,
то не сможешь узнать название страны. Но вот мы здесь, и этого достаточно, не правда ли, достаточно для любого человека? А сегодня — ежегодный
праздник в честь сотворения мира. Мне очень повезло, что вчера ворота остались открытыми. Боюсь, мои старые друзья, дракон и феникс, совсем забыли,
как я выгляжу. Они так давно меня не видели. Счастливые они звери, не попали под скрижаль императора. Ура! Если не ошибаюсь, я уже слышу приближение дракона. Да, вот он. Как я рад его видеть!
Бамбук услышал сильный шум, похожий на взмахи огромных крыльев,
а затем, подняв голову, увидел прямо перед собой огромного дракона. Он
знал, что это дракон, по виденным им изображениям и резным рисункам
в храмах.
Не успели дракон и черепаха поприветствовать друг друга, — оба очень
обрадовались встрече, — как к ним присоединилась странного вида птица,
не похожая ни на одну из тех, что Бамбук когда-либо видел, но он знал, что это
феникс. Эта птица была похожа на дикого лебедя, но с клювом петуха, шеей
змеи, хвостом рыбы и плавниками дракона. Его перья были пяти цветов.
Трое друзей весело болтали несколько минут, и черепаха рассказал им, как
Бамбук помог ей сбежать из храма.
— Умный мальчик, — сказал дракон, нежно похлопывая Бамбука по спине.

«Ах, — вздохнула черепаха, — если бы только добрый бог П’анку
был здесь».

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Да, да, действительно умный мальчик, — вторил ему феникс.
— Ах, — вздохнула черепаха, — если бы только добрый бог П’анку был
здесь, мы были бы счастливее стократ! Но, боюсь, он никогда не придёт сюда.
Без сомнения, он где-то далеко, создаёт другой мир. Если бы я только мог увидеть его ещё раз, я бы умер спокойно.
— О чём ты говоришь! — рассмеялся дракон. — Как будто кто-то из нас
может умереть! Ты заговорил, как простой смертный.
Весь день трое друзей болтали, пировали и весело проводили время, осматривая места, где они жили так счастливо, когда П’анку создавал мир. Они
были добры и к Бамбуку и показали ему много чудесных вещей, о которых он
и не мечтал.
— Вы и вполовину не такой злой и свирепый, каким вас рисуют на флагах, — дружелюбно сказал Бамбук дракону, когда они уже собирались расходиться.
Трое друзей от души рассмеялись.
— О нет, он очень даже приличный, даже если и покрыт рыбьей чешуей, —
пошутил феникс.
Перед тем как распрощаться, феникс подарил Бамбуку на память длинное
алое перо из хвоста, а дракон — большую чешую, которая превратилась в золото, как только мальчик взял её в руки.
— Давай, пошли, нам надо спешить, — сказала черепаха. — Боюсь, твой
отец решит, что ты потерялся.
И вот Бамбук, проведя самый счастливый день в своей жизни, взобрался
на спину черепахи, и они снова поднялись над облаками. Обратно они летели ещё быстрее. Бамбуку было о чём поговорить, и он даже не думал ложиться
спать, ведь он и вправду видел дракона и феникса, и, если ему больше никогда
в жизни ничего не доведется увидеть, он всегда будет счастлив.
Вдруг черепаха остановилась в своём стремительном полёте, и Бамбук почувствовал, что оступился. Слишком поздно он позвал на помощь, слишком
поздно попытался спастись. Он упал, упал с головокружительной высоты, переворачиваясь, крутясь, думая о страшной смерти, которая непременно наступит. Свист! Он пронесся сквозь верхушки деревьев, тщетно пытаясь ухватиться за ветви. Затем с громким криком он ударился о землю, и его долгое путешествие закончилось.
— Вылезай из-под этой черепахи! Что ты делаешь в храме, в пыли? Разве
ты не знаешь, что это неподходящее место для тебя?
Бамбук протёр глаза. Хотя он еще не совсем проснулся, но узнал голос своего отца.
— Но разве это не убило меня? — сказал он, когда отец вытащил его за
пятку из-под огромной каменной черепахи.
— Что тебя убило, глупый мальчишка? О чём ты вообще говоришь? Я тебя
сейчас сам «убью», если ты не выберешься отсюда и не пойдешь ужинать.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

Мне кажется, ты слишком ленив, даже чтобы есть. А какова идея проспать
весь день под брюхом этой черепахи?
Бамбук, ещё не до конца проснувшийся, спотыкаясь, вышел из храма с черепахой, а его отец запер железные двери.

БЕШЕНЫЙ ГУСЬ
И ЛЕСНАЯ ТИГРИЦА

у-линь была маленькой девочкой-рабыней. Отец продал её, когда она
была совсем маленькой, и пять лет она вместе с другими детьми жила
в жалком плавающем доме. Жестокий хозяин обращался с ней очень плохо.
Он заставлял её выходить на улицу вместе с другими купленными им девочками и попрошайничать. Такая жизнь была особенно тяжела для Ху-линь. Она
мечтала играть в поле, над которым парили в воздухе огромные змеи, похожие
на гигантских птиц. Ей нравилось наблюдать за воронами и сороками, снующими туда-сюда. Было очень забавно наблюдать, как они вьют гнезда из веточек на высоких тополях. Но если хозяин когда-нибудь ловил её на том, что она
бездельничает подобным образом, он жестоко избивал её и целый день не давал ей ничего есть. Он был настолько злым и жестоким, что все дети называли его Чёрное Сердце.
Однажды рано утром, когда Ху-линь стало очень досадно, что с ней так обращаются, она решила убежать, но, увы, не прошла и ста ярдов от дома-лодки,
как увидела, что Чёрное Сердце бежит за ней. Он поймал ее, ужасно отругал
и так избил, что она потеряла сознание и не могла даже пошевелиться.
Несколько часов она лежала на земле, не двигаясь, и стонала так, будто её
сердце вот-вот разорвётся.
«Ах! Если бы кто-нибудь спас меня! — подумала она. — Как же мне было
бы хорошо до конца моих дней!»
Недалеко от реки в обветшалой лачуге жил старик. Единственным его товарищем был гусь, который по ночам сторожил ворота и громко кричал, если
кто-нибудь из чужаков осмеливался шастать по двору. Ху-линь и этот гусь были
хорошими друзьями, и девочка-рабыня часто останавливалась поболтать с мудрой птицей, проходя мимо хижины старика. Так она узнала, что хозяин птицы был скрягой и прятал у себя в доме большие деньги. У гуся, которого зва-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

ли Ч’анг, была необычайно длинная шея, и поэтому он мог совать нос в большинство дел своего хозяина. Поскольку у гуся не было никаких родных, с кем
можно было бы поговорить, он рассказывал всё, что узнавал, девочке Ху-линь.
В то самое утро, когда Чёрное Сердце устроил Ху-линь взбучку за попытку
сбежать, Ч’анг сделал поразительное открытие. Его господин и повелитель на
самом деле был не старым скрягой, а молодым парнем. Проголодавшись, Ч’анг
на рассвете пробрался в дом, чтобы проверить, не осталось ли где-нибудь объедков от вчерашней трапезы. Ночью дверь в спальню распахнулась, и вместо
седобородого старика, которого гусь называл своим хозяином, на кровати лежал крепко спящий юноша. Затем на его глазах юноша внезапно изменил свой
облик и снова стал стариком.
От волнения, забыв о пустом желудке, гусь в ужасе кинулся во двор, чтобы
обдумать загадку, но чем дольше он размышлял, тем более странным ему всё
это казалось. Тогда он вспомнил о Ху-линь и решил ей всё рассказать, чтобы
узнать её мнение. Он высоко ценил ум девочки-рабыни и верил, что она сумеет до конца разобраться в произошедшем.
Ч'анг подошел к воротам. Как обычно, они были заперты, и ему ничего
не оставалось делать, как ждать, когда поднимется хозяин. Через два часа старый скряга вышел во двор. Он был в хорошем расположении духа и дал Ч'ангу
больше еды, чем обычно. Выкурив утреннюю трубку на улице перед домом, он
обошёл его, оставив ворота приоткрытыми.
Именно этого и ждал гусь. Тихо выскользнув на дорогу, он повернул к реке,
где виднелись лодки, выстроившиеся у пристани. На песке неподалеку лежала знакомая фигура.
— Ху-линь, — окликнул он девочку, подойдя ближе, — проснись, я должен тебе кое-что рассказать.
— Я не сплю, — ответила она, поворачивая заплаканное лицо к другу.
— Что случилось? Ты опять плачешь. Неужели старикашка Чёрное Сердце снова тебя поколотил?
— Тише! Он дремлет в лодке. Смотри, как бы он тебя не услышал.
— Вряд ли он поймёт гусиный язык, если услышит, — улыбаясь, ответил
Ч'анг. — Однако лучше перестраховаться, поэтому я буду говорить шепотом.
Приложив клюв к её уху, он рассказал Ху-линь о своём недавнем открытии и в заключение попросил объяснить ему, что всё это значит по её мнению.
Девочка забыла о своих собственных страданиях, услышав его чудесную
историю.
— Ты точно уверен, что у скряги не ночевал какой-нибудь друг? — серьёзно спросила она.
— Да, да, полностью уверен, потому что у него нет друзей, — ответил
гусь. — Кроме того, я был в доме как раз перед тем, как он запер ворота на
ночь, и не слышал, и не видел какого-либо другого человека.
— Тогда, должно быть, он волшебник! — мудро заявила Ху-линь.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Волшебник! Кто это? — спросил Ч'анг, всё больше и больше волнуясь.
— Да ты что, старый гусь, разве ты не знаешь, кто такой волшебник?
И Ху-линь искренне рассмеялась. К этому времени она уже забыла о своих
проблемах и всё больше удивлялась услышанному.
— Послушай! — сказала она тихо и очень медленно. — Волшебник —
это… — тут она понизила голос до шепота.
Гусь усиленно кивал, пока она продолжала ему объяснять, а когда она закончила, то он от изумления на несколько мгновений потерял дар речи.
— Ну что ж, — сказал он наконец, — если мой хозяин именно такой человек, то, пожалуй, тебе следует тихонько улизнуть и пойти со мной, ибо, если он
волшебник, как ты говоришь, он сможет избавить тебя от всех бед, а меня сделать счастливым до конца моих дней.
— Интересно, осмелюсь ли я? — сказала она, испуганно поглядывая на
плавучий дом, из открытого люка которого доносился громкий храп.
— Да, конечно, да! — уговаривал её Ч'анг. — Он так тебя отлупил, что
в ближайшее время не будет опасаться, что ты снова кинешься в бега.
Они поспешно направились к жилищу скряги. Сердце Ху-линь учащенно
билось, когда она решала, что сказать, когда предстанет перед волшебником.
Ворота были по-прежнему приоткрыты, и друзья смело вошли внутрь.
— Иди сюда, — сказал Ч'анг. — Он, должно быть, на заднем дворе, копается в огороде.
Но когда они дошли до грядки с овощами, там никого не было видно.
— Это очень странно, — прошептал гусь. — Я не понимаю, он никогда так
рано не уставал от работы. Наверняка он отдыхает.
Под руководством друга Ху-линь на цыпочках вошла в дом. Дверь в спальню скряги была широко распахнута, и они увидели, что ни в этой, ни в других
комнатах убогой хижины никого нет.
— Пойдём, посмотрим, на какой кровати он спит, — сказала Ху-линь, преисполненная любопытством. — Я никогда не бывала в покоях волшебника.
Должно быть, они отличаются от комнат простых людей.
— Ничем! Обычная кирпичная кровать, как и у всех остальных, — ответил Ч'анг, когда они переступили порог.
— А в холодную погоду он разводит огонь? — спросила Ху-линь, наклоняясь, чтобы осмотреть маленькое отверстие для костра в кирпичах.
— Да, каждую ночь он разводит жаркий огонь, и даже весной, когда другие люди перестали разводить костры, кирпичная кладка остается горячей всё
время.
— Ну, это довольно странно для скряги, тебе не кажется? – заметила девочка. — Поддерживать огонь стоит дороже, чем пропитание.
— Да, это правда, — согласился Ч'анг, поправляя перья. — Я об этом и не
думал. Странно, очень странно. Ху-линь, ты мудрый ребёнок. Где ты так много узнала?

Приложив клюв к её уху, он рассказал Ху-линь
о своём недавнем открытии

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

В этот момент гусь побледнел, услышав, как громко хлопнули ворота и задвинулся засов.
— Боже милостивый! Что же нам делать? — спросила Ху-линь. — Что он
сделает, если найдет нас здесь?
— Никто не знает, — сказал тот, дрожа, — но, мой дорогой маленький
друг, мы определенно попались, потому что нам не скрыться незаметно.
— Да, и я уже получила порцию побоев на сегодня! Да ещё таких сильных,
что я не знаю, смогу ли я пережить еще одну, — вздохнула девочка, и у неё потекли слезы.
— Ну, ну, малышка, не волнуйся! Давай спрячемся вон там, — в тёмном
углу за корзинами, — предложил гусь, как раз в тот момент, когда у входной
двери послышались шаги хозяина.
Вскоре насмерть перепуганные друзья скрючились на полу, пытаясь спрятаться. Однако, к их облегчению, скряга не пошёл в свою спальню, и вскоре
они услышали, как он усердно работает в саду. Весь тот день они оставались
в укрытии, боясь показаться за дверью.
— Не представляю, что бы он сказал, узнав, что его гусь-сторож привёл
в дом незнакомца, — сказал Ч'анг.
— Возможно, он решит, что мы пытаемся украсть припрятанные им деньги, — ответила она, смеясь, поскольку по мере того, как Ху-линь привыкала
к тесноте, она всё меньше боялась.
Во всяком случае, она уже не так сильно боялась скрягу, как ей казалось
раньше. «Кроме того, — размышляла она, — он не может быть таким плохим,
как старик Чёрное Сердце».
Так прошёл день, и на землю опустилась ночь. К этому времени девочка
и гусь крепко спали в дальнем углу комнаты скряги и больше ничего не знали
о происходящем.
Когда первые лучи нового дня просочились сквозь затянутое бумагой
окно над кроватью скряги, Ху-линь внезапно проснулась и сначала не могла
сообразить, где она находится. Ч'анг смотрел на неё широко раскрытыми испуганными глазами, которые, казалось, спрашивали: «Что всё это может значить?» На большее его гусиные мозги были не способны.
Ибо на кровати вместо скряги лежал прекрасный юноша с черными, как вороново крыло, волосами. Его красивое лицо озаряла слабая улыбка, словно он
наслаждался каким-то восхитительным сном. Крик изумления сорвался с губ
Ху-линь, прежде чем она смогла сдержать его. Глаза спящего мгновенно открылись и уставились на неё. Девочка была так напугана, что не могла пошевелиться,
а гусь сильно задрожал, когда увидел перемену, произошедшую с его хозяином.
Молодой парень был удивлен ещё больше, чем его гости, и на две минуты
потерял дар речи.
— Что это значит? — спросил он, наконец, глядя на Ч'анга. — Что ты делаешь в моей спальне и кто этот ребенок, который кажется таким испуганным?

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Простите меня, добрый господин, но что вы сделали с моим хозяином? — спросил гусь, отвечая вопросом на вопрос.
— Разве я не твой хозяин, ты, безумное создание? — сказал мужчина, смеясь. — Сегодня утром ты ещё глупее, чем когда-либо.
— Мой хозяин был стар и уродлив, а ты молод и красив, — ответил Ч'анг
льстивым тоном.
— Что? — воскликнул юноша. — Ты говоришь, я всё ещё выгляжу молодым?
— Ну, да. Спросите Ху-линь, если не верите мне.
Юноша повернулся к маленькой девочке.
— Да, это действительно так, господин, — ответила она в ответ на его
взгляд. — Никогда ещё я не видела более красивого юношу.
— Наконец-то! Наконец-то! — воскликнул он, радостно смеясь. — Я свободен, свободен, свободен от всех своих бед, но как это случилось, я не могу
даже представить!
Несколько минут он стоял в глубоком раздумье, щелкая длинными пальцами, словно пытаясь решить какую-то трудную задачу. Наконец улыбка озарила его лицо.
— Ч'анг, — спросил он, — как ты назвал свою гостью?
— Я Ху-линь, — тихо ответила девочка. — Ху-линь, рабыня.
Он хлопнул в ладоши.
— Точно! Всё верно! — воскликнул он. — Теперь я всё понимаю, это очевидно, как божий день.
Затем, заметив удивление на её лице, добавил:
— Это тебе я обязан своей свободой от чар злого духа, и, если хочешь,
я расскажу тебе историю своего несчастья.
— Прошу вас, добрый господин, расскажите — с готовностью ответила
она. — Я сказала Ч'ангу, что вы волшебник, и мне хотелось бы узнать, права
ли я.
— Видишь ли, мой отец очень богатый человек, живущий в далёкой провинции, — начал он. — Когда я был мальчиком, он давал мне всё, что я желал. С самого раннего детства меня так баловали и лелеяли, что в конце концов я стал думать, что в мире нет ничего, что я не мог бы получить по первому требованию, и ничего, что мне не следовало бы сделать, если бы я этого
захотел.
Мой учитель часто ругал меня за такие мысли. Он говорил мне, что
есть такая пословица: «Люди умирают ради выгоды, птицы погибают ради
пищи».
Он считал таких людей очень глупыми. Он говорил мне, что деньги могут
сделать человека счастливым, но в конце всегда заявлял, что боги могущественнее людей. Он говорил, что я всегда должен быть осторожен, дабы не разгневать злых духов. Иногда я смеялся ему в лицо, говоря, что я богат и могу

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

купить благосклонность богов и духов. Он качал головой и говорил: «Береги
себя, мой мальчик, или ты пожалеешь о своих опрометчивых речах».
Мы гуляли в саду в поместье моего отца, когда он однажды прочитал мне
очередную длинную лекцию подобного рода. Я повёл себя ещё более дерзко,
чем обычно, и сказал ему, что мне нет никакого дела до правил, которым следуют другие люди. «Вы говорите, — сказал я, — что этим колодцем во дворе моего отца управляет дух, и что, если я разгневаю его, перепрыгнув через
колодец, он рассердится и доставит мне неприятности». Он ответил: «Да,
именно так я и сказал, и я повторяю это снова. Остерегайся, юноша, остерегайся праздного хвастовства и нарушения законов». Я ответил с презрительной усмешкой: «Какое мне дело до духа, который живёт на земле моего отца?
Я не верю, что в этом колодце живёт дух. А если он и живёт, то он всего лишь
еще один из рабов моего отца».
Сказав так, и прежде, чем мой наставник успел остановить меня, я перепрыгнул через колодец. Не успел я коснуться земли, как почувствовал странное уменьшение своего тела. В мгновение ока силы покинули меня, кости
истончились, кожа пожелтела и покрылась морщинами. Я глянул на свою косичку и обнаружил, что волосы вдруг стали редкими и седыми. По всем признакам я превратился в старика.
Мой учитель изумленно смотрел на меня, а когда я спросил его, что всё это
значит, мой голос был таким же звонким, как в раннем детстве. «Увы! — мой
дорогой ученик, — ответил он, — теперь вы поверите моим словам. Дух колодца прогневался на ваше дурное поведение и наказал вас. Я сто раз говорил
вам, что прыгать через колодец нехорошо, но вы всё же не послушали меня».
Я спросил его: «Неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет способа вернуть мне утраченную молодость?» Он печально посмотрел на меня и покачал головой.
Когда мой отец узнал о моем плачевном состоянии, он ужасно расстроился. Он сделал всё возможное, чтобы найти способ вернуть мне молодость.
В дюжине храмов возжигали благовония, а сам он возносил молитвы различным богам. Я был его единственным сыном, и без меня он не мог быть счастлив. Наконец, когда все попытки были исчерпаны, мой достойный учитель
решил обратиться к известному в городе прорицателю. Расспросив обо всём,
что привело меня к печальной участи, мудрец сказал, что дух колодца в наказание превратил меня в скрягу и скупердяя. Он сказал, что только когда я буду
спать, я буду превращаться в себя прежнего, и даже тогда, если кто-нибудь случайно войдет в мою комнату или мельком увидит моё лицо, я сразу же стану
обратно седобородым.
— Я видел вас вчера утром, — крикнул гусь. — Вы были молоды и красивы, а потом на моих глазах превратились обратно в старика!
— Прорицатель, немного подумав, наконец объявил, что у меня есть только один шанс на избавление от чар, да и то очень маленький. Если в любое вре-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

мя, пока я нахожусь в своём истинном обличье, то есть таким, каким вы видите меня сейчас, в дом войдет бешеный гусь вместе с лесной тигрицей-рабыней,
чары будут разрушены, и злой дух больше не будет иметь надо мной власти.
Когда ответ прорицателя дошёл до моего отца, он потерял надежду, и я тоже,
потому что никто не знал разгадки этой бессмысленной загадки.
В ту ночь я покинул родной город, решив больше не позорить свой род,
живя там. Я пришёл в это место, купил этот дом на деньги, которые дал мне
отец, и сразу же начал жить, как скряга. Ничто не удовлетворяло мою жадность к деньгам. Всё должно было быть обращено в деньги. В течение пяти лет
я копил деньги и при этом голодал душой и телом.
Вскоре после приезда сюда, вспомнив загадку прорицателя, я решил, что
вместо собаки заведу гуся, который будет служить ночным сторожем. Таким
образом, я начал разгадывать загадку.
— Но я не бешеный гусь, — сердито прошипел гусь. — Если бы не я, вы бы
так и остались морщинистым скрягой.
— Совершенно верно, дорогой Ч'анг, совершенно верно, — успокаивающе сказал юноша, — ты не был бешеным, поэтому я дал тебе имя Ч'анг, что
значит «бешеный», и таким образом сделал из тебя бешеного гуся.
— А, теперь понятно, — вместе сказали Ху-линь и Ч'анг. — Как умно!
— Итак, как вы видите, часть разгадки всё время находилась у меня на заднем дворе, однако, как я ни старался, я не мог придумать, каким образом сделать так, чтобы Ч'анг привёл лесную тигрицу в мою комнату, пока я сплю. Всё
это казалось мне нелепым, и я вскоре оставил попытки придумать хоть чтонибудь. Но сегодня по воле случая это действительно случилось.
— Так я и есть лесная тигрица, да? — засмеялась Ху-линь.
— Ну, разумеется, моё дорогое дитя, прелестная маленькая тигрица, потому что «Ху» означает тигр, а «линь», по-китайски означает «роща деревьев». А еще ты сказала мне, что ты — девочка-рабыня. Следовательно, Ч'анг
привёл лесную тигрицу-рабыню.
— О, как я рада! — воскликнула Ху-линь, забыв о своей жалкой жизни. –
Я так рада, что вам больше не придётся быть ужасным старым скрягой.
Как раз в этот момент раздался громкий стук в ворота.
— Кто это может так барабанить? — удивлённо спросил юноша.
— Увы! Должно быть, это Чёрное Сердце, мой господин, — сказала Хулинь, начиная плакать.
— Не бойся, — сказал юноша, успокаивающе поглаживая девочку по голове. — Ты спасла меня, и я обязан сделать то же самое для тебя. Если этот
господин Чёрное Сердце не согласится на справедливое предложение, у него
на память об этом визите останется огромный фингал под глазом.
Благодарному юноше не потребовалось много времени, чтобы выкупить
свободу Ху-линь, тем более что он предложил за неё столько, сколько её хозяин
рассчитывал получить, когда ей исполнится четырнадцать или пятнадцать лет.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Когда Ху-линь рассказали о сделке, она была вне себя от восторга. Она
низко склонилась перед новым хозяином, а затем, встав на колени, девять раз
коснулась головой пола. Поднявшись, она воскликнула:
— Ох, как я счастлива, ведь теперь я буду вашей на веки вечные, а старый
добрый Ч'анг будет моим товарищем по играм.
— Конечно же так и будет, — заверил он её, — а когда ты немного подрастешь, я женюсь на тебе. Сейчас мы с тобой отправимся в дом моего отца, и ты
станешь моей маленькой невестой.
— И мне больше никогда не придется выпрашивать корочки хлеба на улице? — спросила она его, глядя на него полными удивления глазами.
— Нет! Никогда! — ответил он, смеясь. — И тебе больше не нужно бояться побоев.

ТИГР,
УМЕВШИЙ КИВАТЬ

а стенами одного китайского города жили молодой дровосек по имени
Т'анг и его старая мать, которой уже было за семьдесят. Они были очень
бедны, и у них была крохотная лачуга, построенная из грязи и соломы, которую они снимали у соседа. Каждый день юный Т'анг рано вставал и отправлялся на гору неподалеку от их дома. Там он проводил весь день, заготавливая
дрова для продажи в городе. Вечером он возвращался домой, относил дрова
на рынок, продавал их и приносил еду себе и матери. И хотя они жили в бедности, но были очень счастливы, потому что юноша очень любил свою мать,
а старуха считала, что во всём мире нет никого лучше её сына. Однако соседи
жалели их и говорили:
— Как жаль, что у нас не водится ни саранчи, ни кузнечиков, а то Т'анги
могли бы питаться небесной пищи!
Однажды юный Т'анг встал до рассвета и отправился в горы, неся на
плече топор. Он попрощался с матерью, сказав ей, что вернётся раньше
обычного с более тяжелым грузом дров, потому что завтра будет праздник
и они должны вкусно поесть. Весь день вдова Т'анг терпеливо ждала, снова
и снова повторяя про себя, когда занималась своей простой работой: «Какой хороший мальчик, какой хороший мальчик, как он любит свою старую
мать!»
После полудня она стала ждать его возвращения, — но всё было тщетно.
Солнце на западе опускалось всё ниже и ниже, а сын всё не приходил. Наконец старуха испугалась.
— Мой бедный сынок! — пробормотала она. — С ним что-то случилось!
Она посмотрела вдаль на горную тропу, но там никого не было видно,
кроме стада овец, идущих за пастухом.
— Горе мне! — простонала женщина. — Мой мальчик! Мой мальчик!

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Она взяла свой костыль и, прихрамывая, отправилась к соседу, чтобы рассказать ему о своей беде и попросить его пойти и поискать пропавшего сына.
Сосед был очень добросердечным и охотно помог старой матушке Т'анг,
потому что ему было очень жаль её.
— В горах полно диких зверей, — сказал он, качая головой, желая подготовить испуганную женщину к худшему, — и я боюсь, что вашего сына унёс
один из них.
Вдова Т'анг вскрикнула от ужаса и опустилась на землю. А сосед медленно
поднимался по горной тропинке, внимательно осматриваясь в поисках следов
борьбы. Наконец, пройдя половину склона, он подошёл к небольшой охапке разорванной одежды, забрызганной кровью. Возле тропинки лежал топор
дровосека, а также его шест и веревка. Ошибки быть не могло: после отважной борьбы бедный юноша был унесён тигром.
Подобрав разорванную одежду, мужчина печально спустился с холма. Он
боялся встречи с бедной матерью и не знал, как сообщить ей, что её единственный мальчик действительно пропал навсегда. У подножия горы он обнаружил старушку всё ещё лежащей на земле. Когда она подняла голову и увидела
его ношу, она с криком отчаяния упала в обморок. Ей не нужно было объяснять, что произошло.
Знакомые отнесли её в маленькую хижину и накормили, но не смогли утешить.
— Увы! — воскликнула она. — Что толку жить? Он был моим единственным сыном. Кто позаботится обо мне в старости? Почему боги так жестоко
обошлись со мной?
Она рыдала, рвала на себе волосы и била себя в грудь, пока люди не решили, что она сошла с ума. Чем дольше она горевала, тем более безумной становилась.
Однако на следующий день, к удивлению соседей, она отправилась в город,
медленно передвигаясь с помощью костыля. На неё было жалко смотреть, — такую старую, немощную и одинокую. Все жалели её и указывали на неё, говоря:
— Бедная старушка, ей некому помочь!
В городе она спросила дорогу к ямыню1. Найдя это место, она опустилась
на колени перед воротами и громко закричала, рассказывая о своём несчастье.
Как раз в этот момент мандарин, или городской судья, вошёл в зал суда, чтобы
рассмотреть дела, поступившие к нему. Он услышал, как старуха плачет и причитает на улице, и велел одному из слуг впустить её и рассказать ему о своих
злоключениях.
Вдова Т'анг пришла именно за этим. Успокоившись, она заковыляла в
большой зал судебных заседаний.
— В чем дело, старуха? Зачем ты поднимаешь такой шум перед моим ямынем? Говори быстрее и расскажи мне о своей беде.
1

Название государственных учреждений в Китае.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Я стара и немощна, — начала она, — хромаю и почти слепа. У меня нет
денег и нет возможности их заработать. У меня нет ни одного родственника во
всей империи. Моя жизнь зависела от единственного сына. Каждый день он
поднимался на гору, потому что был дровосеком, и каждый вечер возвращался домой, принося достаточно денег, чтобы мы могли прокормиться. Но вчера
он ушел и не вернулся. Горный тигр утащил его и съел, и теперь, увы! помощи
ждать неоткуда, — я должна умереть от голода. Моё кровоточащее сердце взывает к справедливости. Сегодня я пришла в этот зал суда, чтобы умолять вашу
светлость проследить за тем, чтобы убийца моего сына был наказан. Закон гласит, что никто не может проливать кровь, не заплатив за это своей кровью.
— Женщина, ты с ума сошла? — воскликнул мандарин, громко смеясь. —
Разве не ты сказала, что твоего сына убил тигр? Как можно привлечь тигра
к ответственности? По правде говоря, ты, должно быть, лишилась рассудка.
Вопросы судьи были бесполезны. Вдова Т'анг продолжала кричать. Она не
желала отступать, пока не добьётся своего. По залу разносилось эхо от её воя.
Мандарин больше не мог этого выносить.
— Остановись! — крикнул он. — Прекрати свои вопли. Я сделаю то, о чём
ты просишь. Только отправляйся домой и жди, пока я не вызову тебя в суд.
Убийца твоего сына будет пойман и наказан.
Судья, разумеется, лишь пытался избавиться от слабоумной матери, думая, что если она исчезнет с его глаз, то он отдаст приказ больше не впускать
её в ямынь. Однако старуха оказалась слишком проницательной. Она разгадала его замысел и стала еще более упрямой, чем прежде.
— Нет, я не уйду, — ответила она, — пока не увижу, что вы подписали
приказ поймать тигра и привести его в зал суда.
Так как судья был не таким уж плохим человеком, он решил ублажить старую женщину. Обратившись к помощникам, находившимся в зале суда, он
спросил, кто желает отправиться на поиски тигра. Один из них, по имени Линэн, сидел, прислонившись к стене, в полудрёме. Он был сильно пьян и поэтому не слышал, происходящего в зале. Один из его друзей ткнул ему в рёбра,
как раз в тот момент, когда судья искал добровольца.
Думая, что судья назвал его по имени, он шагнул вперед, опустился на колени и сказал:
— Я, Ли-нэн, пойду и исполню вашу волю, судья.
— Хорошо, пусть так и будет, — ответил судья. — Вот тебе приказ. Иди
и исполни свой долг.
С этими словами он вручил ордер Ли-нэну.
— Ну что, старушка, теперь ты довольна? — спросил он.
— Вполне, ваша милость, — ответила она.
— Тогда иди домой и жди там, пока я не пришлю за тобой.
Пробормотав несколько слов благодарности, несчастная мать покинула
суд.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Когда Ли-нэн вышел из зала суда, его друзья столпились вокруг него.
— Пьяный болван! — засмеялись они. — Ты понимаешь, что ты натворил?
Ли-нэн покачал головой.
— Всего лишь небольшое дельце для мандарина, так ведь? Довольно просто.
— Называй это как хочешь. Ну как ты арестуешь тигра, — тем более тигра-людоеда, — и приведёшь его в зал суда? Лучше иди и попрощайся с отцом
и матерью. Они тебя больше никогда не увидят.
Когда Ли-нэн наконец протрезвел, то увидел, что его друзья были правы. Он поступил очень глупо. Но, конечно же, судья решил пошутить! Такого приказа ещё никто и никогда не отдавал. Ясно, что судья придумал этот ход
просто для того, чтобы избавиться от причитающей старухи. Ли-нэн отнёс ордер обратно в зал суда и сообщил мандарину, что тигра найти не удалось.
Но судья не был настроен шутить.
— Не удалось найти? А почему? Ты сам вызвался арестовать этого тигра.
Почему же сегодня ты пытаешься отказаться от взятых на себя обязательств?
Я ни в коем случае не могу этого допустить, ведь я дал слово успокоить старушку, взывающую к справедливости.
Ли-нэн встал на колени и ударился головой об пол.
— Я был пьян, — плакал он, — когда вызвался исполнить это дело. Я не
знал, о чём вы просите. Я могу поймать любого человека, но не тигра. Я ничего
не смыслю в таких делах. Тем не менее, если вы хотите, я пойду в горы и найму
охотников, чтобы они мне помогли.
— Хорошо, мне нет разницы, как именно ты его поймаешь, лишь бы он
предстал перед судом. Если ты не справишься с этим делом, мне ничего не
останется, кроме как избивать тебя до тех пор, пока ты не добьешься успеха.
Даю на всё про всё пять дней.
В течение следующих нескольких дней Ли-нэн не оставлял попыток найти виновного тигра. Были задействованы лучшие охотники провинции. Днём
и ночью они рыскали по холмам, прятались в горных пещерах, наблюдали
и ждали, но ничего не находили. Это очень тяготило Ли-нэна, ведь он боялся тяжелых рук судьи больше, чем когтей тигра. На пятый день ему пришлось
сообщить о своей неудаче. За это он получил основательную взбучку, — пятьдесят ударов по спине. Но это было ещё не самое худшее. В течение следующих шести недель, как он ни старался, ему не удалось найти никаких следов
пропавшего животного. В конце каждой пятидневки он получал очередную
взбучку. Бедняга был в отчаянии. Еще месяц такого обращения, — и он окажется на смертном одре. Он это прекрасно понимал, но надежды у него почти
не осталось. Его друзья качали головами, когда видели его. «Он почти у входа в тёмный лес», — говорили они друг другу, имея в виду, что скоро он сойдёт в могилу. «Почему бы тебе не бежать из страны? — как-то раз спросили
его друзья. — Последуй примеру тигра. Ты же видишь, что он скрылся в неиз-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

вестном направлении. Судья не станет ловить тебя, если ты отправишься в соседнюю провинцию».
Ли-нэн покачал головой, услышав такой совет. Он не хотел покидать свою
семью навсегда и был уверен, что его поймают и предадут смерти, если он попытается сбежать.
Однажды после того, как все охотники окончательно отказались от поисков и разошлись по своим домам в долине, Ли-нэн вошёл в горный храм, чтобы помолиться. Слезы градом катились по его щекам, когда он опустился на
колени перед огромным идолом свирепого вида.
— Увы! Я погиб! — стонал он в перерывах между молитвами. — Погиб,
ибо больше нет никакой надежды. Лучше бы я никогда не притрагивался
к вину!
Как раз в этот момент он услышал лёгкий шорох поблизости. Подняв глаза, он увидел огромного тигра, стоящего у ворот храма. Но Ли-нэн больше
не боялся тигров. Он знал, что есть только один способ спасти себя.
— Вы пришли съесть меня, не так ли? — сказал он, глядя огромной кошке прямо в глаза. — Что ж, боюсь, вы сочтете мою плоть несколько жесткой,
поскольку за эти шесть недель мне нанесли четыреста ударов. Вы тот самый
зверь, утащивший дровосека в прошлом месяце, так ведь? Этот дровосек был
единственным сыном, единственной опорой старой матери. Теперь эта бедная
женщина сообщила о вас мандарину, который, в свою очередь, выписал ордер
на ваш арест. Меня послали найти вас и отдать под суд. По тем или иным причинам вы повели себя, как трус и скрывались, а это стало причиной моих побоев. Больше я не хочу страдать из-за вашего убийства. Вы должны пойти со
мной в город и ответить на обвинение в убийстве дровосека.
Всё время, пока Ли-нэн говорил, тигр внимательно слушал. Когда юноша
замолчал, животное не сделало ни единой попытки убежать, а наоборот, казалось, желало и было готово к поимке. Тигр наклонил голову вперед и позволил Ли-нэну накинуть на себя крепкую цепь. Затем он молча последовал
за ним, спустился с горы, прошёл по людным улицам города и вошёл в зал
суда. На протяжении всего пути царило большое волнение.
— Тигр, убивший человека, наконец-то пойман, — кричали люди. — Его
ведут на суд.
Толпа последовала за Ли-нэном в зал правосудия. Когда вошёл судья, все
затихли, как в могиле. На лицах людей отразилось удивление от странного
зрелища: впервые тигра вызвали к судье.
Огромный зверь, казалось, не боялся людей, которые с любопытством наблюдали за ним. Он уселся перед мандарином, всем своим видом напоминая
огромную кошку. Судья постучал по столу в знак того, что всё готово к судебному разбирательству.
— Тигр, — сказал он, поворачиваясь к пленнику, — ты съел дровосека,
в убийстве которого тебя обвиняют?

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Тигр скорбно кивнул головой.
— Да, он убил моего мальчика! — закричала престарелая мать. — Убейте
его! Предайте его смерти, которую он заслужил!
— Жизнь за жизнь, — таков закон нашей страны, — продолжал судья, не
обращая внимания на несчастную мать, но глядя обвиняемому прямо в глаза. — Разве ты не знал этого? Ты лишил беспомощную старушку её единственного сына. У неё нет родственников, которые могли бы её поддержать.
Она взывает к отмщению. Ты должен понести наказание за своё преступление. Закон должен быть исполнен. Однако я не жестокий судья. Если ты пообещаешь занять место сына этой вдовы и поддержать женщину в старости,
я готов избавить тебя от позорной смерти. Что скажешь, принимаешь ли ты
мое предложение?
Разинувшие рты люди вытянули шеи, чтобы посмотреть, что произойдет,
и снова с удивлением увидели, как дикий зверь кивнул головой в знак молчаливого согласия.
— Очень хорошо, тогда ты можешь вернуться в свой горный дом, только,
разумеется, помни о своём обещании.
С шеи тигра сняли цепи, и огромное животное молча вышло из ямыня,
прошло по улице и через ворота направилось к своей любимой горной пещере.
Старуха вновь была очень сердита. Выходя из зала, она бросала недобрые
взгляды на судью и снова и снова бормоча:
— Кто когда-нибудь слышал о тигре, занявшем место сына? Хорошенькая
это игра, — поймать негодяя, а потом выпустить его на свободу.
Однако ей ничего не оставалось делать, как вернуться домой, поскольку
судья строго-настрого приказал ни в коем случае больше не появляться перед
ним. С разбитым сердцем она вошла в свою жалкую лачугу у подножия горы.
Соседи, увидев её, покачали головами.
— Она долго не протянет, — сказали они. — На её морщинистом лице застыло выражение смерти. Бедняжка! Ей не зачем жить, да и не на что.
Но они ошибались. На следующее утро, когда старушка вышла на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, она обнаружила перед своей дверью,
только что убитого оленя. Её сын-тигр начал выполнять своё обещание, так
как на теле убитого животного виднелись следы его когтей. Она занесла тушу
в дом и разделала её для продажи на рынке. На следующий день на городских
улицах она без труда продала мясо и шкуру за солидную сумму денег. Весь город был наслышан о первом подарке тигра, и она совершила выгодные сделки.
Нагруженная едой, счастливая женщина отправилась домой, радуясь, что
денег ей хватит на много дней. Через неделю тигр пришел к ней с рулоном
ткани и деньгами в пасти. Он бросил эти новые подарки к её ногам и убежал,
даже не дождавшись слов благодарности. Теперь вдова Т'анг увидела, что судья поступил мудро. Она перестала оплакивать своего погибшего сына и стала любить вместо него красивого зверя, который так охотно занял его место.

Тигр скорбно кивнул головой.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Тигр очень привязался к своей приёмной матери и часто удовлетворенно мурлыкал у её двери, ожидая, когда она выйдет и погладит его мягкий мех.
У него пропало былое желание убивать. Вид крови уже не был таким соблазнительным, как в молодые годы. Год за годом он приносил еженедельные подношения своей хозяйке, пока она не стала такой же обеспеченной, как любая
другая богатая вдова в стране.
А потом, согласно законам природы, добрая старушка умерла. Добродушные соседи уложили её в последнее пристанище у подножия большой горы.
Из накопленных вдовой денег осталось достаточно средств, чтобы установить
красивое надгробие, на котором и была высечена эта история в том виде, в каком вы её здесь прочитали. Верный тигр долго оплакивал дорогую хозяйку.
Он лежал на её могиле, рыдая, как ребенок, потерявший мать. Долго прислушивался он к голосу, который так любил, долго рыскал по горным склонам,
каждую ночь возвращаясь в пустой домик, но всё было напрасно. Та, кого он
любил, ушла навсегда.
Однажды ночью он исчез с горы, с тех пор и по сей день никто в той провинции никогда его больше не видел. Некоторые, знающие эту историю, говорят, что он умер от горя в тайной пещере, которую долгое время использовал
в качестве укрытия. Другие, мудро пожав плечами, добавляют, что он, подобно Шаньваню, попал на Западные Небеса, дабы получить награду за свои добродетельные поступки и жить там вечно, как полубог.

ПРИНЦЕССА
ГУАНЬ-ИНЬ

авным-давно в Китае жил один царь, у которого было три дочери. Самой
прекрасной и лучшей из них была Гуань-инь, — самая младшая. Старый
царь заслуженно гордился своей дочерью, ведь из всех девушек, когда-либо
живших во дворце, она была самой привлекательной. Поэтому ему не потребовалось много времени, чтобы решить, что она должна стать наследницей его
трона, а её муж — правителем его царства. Но, как ни странно, Гуань-инь не обрадовалась такой благосклонности судьбы. Её мало заботили пышность и великолепие придворной жизни. Она не видела для себя никакого удовольствия
в том, чтобы править как царица, но даже опасалась, что в столь высоком положении будет чувствовать себя не в своей тарелке и несчастной.
Каждый день она уходила в свою комнату, чтобы читать и учиться. В результате таких ежедневных трудов она вскоре намного превзошла своих сестер в знаниях, и в самых отдаленных уголках царства её стали называть «Гуань-инь, мудрая принцесса». Помимо того, что Гуань-инь очень любила книги, она была внимательна к своим друзьям. Она тщательно следила за своим
поведением как на людях, так и наедине с собой. Её доброе сердечко всегда
было открыто для мольбы попавших в беду. Она была добра к бедным и страдающим. Она завоевала любовь низших классов и была для них чем-то вроде богини, к которой они могли обратиться всякий раз, когда были голодны
и нуждались. Некоторые люди даже верили, что она была феей, прилетевшей
на землю из своего дома на Западных Небесах, а другие говорили, что когда-то, много лет назад, она жила в этом мире не как принцесса, а как принц.
Как бы то ни было, одно было несомненно — Гуань-Инь была чиста и добра
и вполне заслуживала тех похвал, которыми её осыпали.
Однажды царь позвал любимую дочь к царской постели, ибо почувствовал, что смертный час близок. Гуань-инь склонилась перед царственным от-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

цом, преклонив колени и коснувшись лбом пола в знак глубочайшего почтения. Старик велел ей подняться и подойти ближе. Нежно взяв её руку в свою,
он сказал:
— Дорогая доченька, ты хорошо знаешь, как я люблю тебя. Твоя скромность и добродетель, твой талант и любовь к знаниям сделали тебя первой
в моём сердце. Как ты уже знаешь, я давно выбрал тебя наследницей моего
царства. Я обещал, что твой муж станет правителем вместо меня. Настало время, когда я должен взойти на дракона и стать гостем на небесах. Необходимо,
чтобы тебя немедленно выдали замуж.
— Но, высокочтимый отец, — запинаясь, проговорила принцесса, — я
ещё не готова к браку.
— Не готова, дитя мое? Разве тебе нет восемнадцати? Разве дочери нашего
народа не выходят замуж задолго до достижения этого возраста? Из-за твоего стремления к учёбе я до сих пор избавлял тебя от мыслей о муже, но теперь
мы не можем больше ждать.
— Царственный отец, выслушайте свою дочь и не заставляйте её отказываться от самых дорогих удовольствий. Позвольте ей уйти в тихий монастырь,
где она сможет посвятить свою жизнь учёбе!
Услышав эти слова, царь глубоко вздохнул. Он любил свою дочь и не хотел ранить её.
— Послушай, Гуань-инь, — продолжал он, — ты желаешь пройти мимо
зеленого источника юности, отказаться от этого могущественного царства? Неужели ты желаешь войти в двери монастыря, где женщины прощаются с жизнью и всеми её удовольствиями? Нет! Твой отец не допустит этого.
Мне очень грустно разочаровывать тебя, но через месяц после этого дня ты
вступишь в брак. Я выбрал в качестве твоего царственного супруга человека,
обладающего многими благородными качествами. Ты знаешь его по имени,
хотя и не видела его. Помни, что из ста добродетелей наивысшей является достойное поведение в отношении отца, и что ты обязана мне больше, чем всем
остальным на свете.
Гуань-инь побледнела. Дрожа, она бы рухнула на пол, но мать и сёстры
поддержали её и своей нежной заботой привели в чувство.
Каждый день последующего месяца родственники Гуань-инь умоляли
её отказаться от этой, как они называли, глупой затеи. Её сестры уже давно потеряли надежду стать царицами. Они были поражены глупостью своей сестрицы. Сама мысль о том, что кто-то выберет монастырь вместо трона, была для них верным признаком безумия. Снова и снова они спрашивали её о причинах столь странного выбора. На каждый вопрос она отвечала,
качая головой:
— Голос с небес говорит со мной, и я должна повиноваться ему.
Накануне свадьбы Гуань-инь выскользнула из дворца и после утомительного путешествия прибыла в монастырь под названием «Обитель Белого во-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

робья». Она была одета, как бедная девушка. Она заявила, что желает стать
монахиней. Настоятельница, не зная, кто она такая, приняла её не очень приветливо. Более того, она сказала Гуань-Инь, что её не могут принять в обитель,
что здание монастыря переполнено. Наконец, после того как Гуань-инь пролила много слез, настоятельница разрешила ей войти, но только как некой служанке, которую могут выгнать за малейшую провинность.
Теперь, когда Гуань-инь обрела ту жизнь, о которой давно мечтала, она
старалась быть довольной. Но монахини, казалось, хотели сделать её пребывание среди них как можно более тягостным. Они поручали ей самые трудные
задания, и у неё редко выдавалась минута для отдыха. Весь день она была занята, — носила воду из колодца у подножия монастырского холма или собирала
дрова в соседнем лесу. По ночам, когда спина сильно болела от дневных трудов, ей давали множество дополнительных заданий, которых хватило бы, чтобы сломить дух любой другой девушки, кроме этой храброй царской дочери.
Забыв о своём горе и стараясь скрыть страдальческие морщины, избороздившие её светлый лоб, она пыталась заставить этих жестокосердных женщин полюбить её. В ответ на их грубые слова она говорила с ними ласково и никогда
не поддавалась гневу.
Однажды, когда бедняжка Гуань-инь собирала хворост в лесу, она услышала, как сквозь кусты продирается тигр. Не имея возможности защититься,
она вознесла безмолвную молитву богам о помощи и спокойно ожидала прихода огромного зверя. К её удивлению, когда кровожадный зверь появился, то
вместо того, чтобы броситься на неё и разорвать на куски, он начал мягко мурлыкать. Тигр не пытался обидеть Гуань-инь, но дружелюбно тёрся о девушку
и позволял ей гладить себя по голове.
На следующий день принцесса снова отправилась на то же место. Там она
обнаружила не менее дюжины диких зверей, которые под присмотром дружелюбного тигра заготавливали для неё дрова. За короткое время было собрано достаточно хвороста и дров, чтобы хватило монастырю на полгода. Таким
образом, даже дикие звери в лесу смогли оценить её доброту лучше, чем женщины из монастыря.
В другой раз, когда Гуань-Инь в двадцатый раз поднималась на холм, неся
на шесте два больших ведра с водой, на дороге ей встретился огромный дракон. Дракон в Китае считается священным, и Гуань-Инь ничуть не испугалась, ибо знала, что не сделала ничего плохого.
Чудовище мгновение смотрело на неё, повернуло свой страшный хвост и
выпустило из ноздрей огонь. Затем, сбросив ношу с плеча изумленной девы,
оно исчезло. Переполненная страхом, Гуань-инь поспешила вверх по холму
к женскому монастырю. Приблизившись к внутреннему двору, она с изумлением увидела в центре открытого пространства новое здание из прочного
камня. Оно возникло как по волшебству с тех пор, как она в последний раз
спускалась с холма. Подойдя к нему, она увидела, что в волшебный домик вели

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

четыре арочных дверных проема. Над дверью, обращенной на запад, висела
табличка с такими словами: «В честь Гуань-инь, верной принцессы». Внутри
домика был колодец с чистейшей водой, а для черпания этой воды имелась
странная машина, подобной которой ни Гуань-инь, ни монахини никогда не
видели.
Сестры знали, что этот волшебный колодец, — памятник доброте Гуаньинь. В течение нескольких дней они относились к ней гораздо лучше.
— Раз боги вырыли колодец у самых наших ворот, — говорили они, —
этой девушке больше не придётся носить воду от подножия холма. Но по какой странной причине боги написали на камне имя этой нищенки?
Гуань-инь молча выслушала их недобрые замечания. Она могла бы объяснить смысл дара дракона, но предпочла оставить своих подруг в неведении.
В конце концов эгоистичные монахини снова стали проявлять беспечность
и стали обращаться с ней ещё хуже, чем прежде. Им было невыносимо видеть,
как бедная девушка наслаждается минутным бездельем.
— Это место для работы, — говорили они ей. — Все мы усердно трудились, чтобы добиться своего положения. Ты должна делать то же самое.
Поэтому они лишили её всякой возможности учиться и молиться и не доверили ей доступ к волшебному колодцу.
Однажды ночью сестры были разбужены ото сна странными звуками, и
вскоре они услышали за стенами монастыря рёв труб. Отец Гуань-инь послал
большое войско, чтобы захватить монастырь, так как его шпионы наконец-то
смогли выследить беглую принцессу в этом святом убежище.
— Ох, кто навлёк на нас такое горе? — восклицали женщины, глядя друг
на друга в великом страхе. — Кто сотворил это великое зло? Среди нас есть
одна, которая согрешила самым ужасным образом, и теперь боги собираются
уничтожить нас.
Они смотрели друг на друга, но никто не думал о Гуань-инь, ибо не считали её настолько важной, чтобы навлечь на себя гнев небес, даже если бы она совершила самый ужасающий поступок. К тому же она была настолько кроткой
и смиренной в их святой обители, что им и в голову не приходило обвинить
девушку в каком-либо преступлении.
Угрожающие звуки снаружи становились всё громче и громче. Вдруг среди
послушниц поднялся страшный крик:
— Они собираются сжечь наше священное пристанище.
Сразу за оградой поднимался дым, где солдаты разжигали большой костер, жара которого вскоре должно было хватить, чтобы стены монастыря рассыпались в прах.
Внезапно сквозь шум плачущих сестер послышался голос:
— Увы! Я — причина всех этих несчастий.
Монахини, обернувшись в изумлении, увидели, что это говорит Гуаньинь.

Весь день она была занята — носила воду из колодца.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Ты? — изумленно воскликнули они.
— Да, я, ибо я дочь царя. Мой отец не хотел, чтобы я приняла обеты этой
святой обители. Я бежала из дворца. Он послал сюда свою армию, чтобы
сжечь эти здания и привести меня обратно, как пленницу.
— Тогда посмотри, что ты навлекла на нас, несчастная девчонка! — воскликнула настоятельница. — Видишь, как ты отплатила за нашу доброту!
Наши здания будут сожжены над нашими головами! Какими несчастными ты
нас сделала! Да проклянут тебя небеса!
— Нет, нет! — воскликнула Гуань-инь, вскакивая и пытаясь удержать настоятельницу от произнесения этих ужасных слов. — Вы не имеете права так
говорить, ибо я не виновна во зле. Но подождите! Скоро вы увидите, на чьи
молитвы ответят боги, — ваши или мои!
С этими словами она прижалась лбом к полу, моля всевышние силы спасти монастырь и сестер.
Снаружи уже слышался треск жадного пламени. Повелитель огня скоро
уничтожит все здания на вершине холма. Обезумев от ужаса, сестры приготовились покинуть монастырь и отдать всё свое имущество на растерзание жестокому пламени и еще более жестоким солдатам. Одна лишь Гуань-инь оставалась в покоях и истово молилась о помощи.
Внезапно из соседнего леса подул легкий ветерок, над головами собрались
темные тучи, и, хотя это был сухой сезон, на пламя обрушился ливень. В течение пяти минут огонь был потушен, и монастырь был спасён. Как раз, когда дрожащие монахини благодарили Гуань-инь за оказанную им божественную помощь, двое воинов, взобравшихся на внешнюю стену монастыря, вошли в покои и грубо потребовали принцессу.
Дрожащая девушка, зная, что эти люди повинуются приказам её отца, вознесла молитву богам и тут же заявила о себе. Они оттащили её от монахинь,
которые только начали ценить добрую девушку. Таким образом, опозоренная
перед армией отца, она была доставлена в столицу.
На следующий день девушку привели к старому правителю. Отец печально смотрел на дочь, а затем суровый взгляд судьи ожесточил его лицо, и он
приказал стражникам вывести её вперед.
Из соседней комнаты доносились звуки приятной музыки. Там с большим
великолепием проходил пир. Громкий смех гостей донесся до ушей девушки,
когда она с позором склонилась перед троном своего отца. Она знала, что этот
пир был приготовлен для неё, и что отец хотел дать ей еще один шанс.
— Девочка, — сказал наконец государь, вновь обретя голос, — покинув
царский дворец накануне дня своей свадьбы, ты оскорбила не только своего отца, но и своего царя. Этот поступок заслуживает смерти. Однако, учитывая, что до побега ты успела зарекомендовать себя с лучшей стороны, я решил
дать тебе еще один шанс искупить свою вину. Откажешь мне, и наказание —
смерть. Повинуйся мне, и все ещё может быть улажено, — царство, которое ты

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

отвергла, по-прежнему твоё. Все, что я требую, — это выйти замуж за человека, которого я выбрал.
— И когда же, августейший государь, вы прикажете мне принять решение? — искренне спросила Гуань-инь.
— В этот самый день, в этот самый час, в этот самый миг, — сурово ответил он. — Как? Неужели ты будешь колебаться между любовью на троне
и смертью? Говори, дочь моя, скажи мне, что ты любишь меня и выполнишь
мою волю!
Гуань-инь только и оставалось, что броситься к ногам отца и уступить его
желаниям, — не потому, что он предлагал ей царство, а потому, что она любила его и с радостью сделала бы его счастливым. Но её сильная воля не позволяла ей сдаться. Никакая сила на земле не могла удержать её от выполнения того,
что она считала своим долгом.
— Любимый отец, — печально ответила она, и её голос был полон нежности, — дело не в моей любви к вам, в этом нет никакого сомнения, ибо всю
свою жизнь я проявляла её в каждом поступке. Поверьте, если бы я была вольна исполнять ваши желания, я бы с радостью сделала вас счастливым, но голос
богов повелел мне оставаться непорочной, посвятить свою жизнь делам милосердия. Когда повелевают сами небеса, что может сделать принцесса, кроме
как прислушаться к той силе, что правит землей?
Старому царю был не по нутру такой ответ Гуань-инь. Он пришёл в ярость,
его тонкая морщинистая кожа стала пурпурной, когда горячая кровь прилила к голове.
— Значит, ты отказываешься выполнить мой приказ? Возьмите её, слуги!
Даруйте ей смерть, подобающую изменнику царя!
Когда слуги уносили Гуань-инь прочь от него, седовласый монарх упал со
своего трона в обморок.
В ту ночь, когда Гуань-инь предали смерти, она спустилась в нижний мир
страданий. Не успела она ступить в эту мрачную страну мертвых, как обширная область бесконечного наказания вдруг расцвела и стала похожа на райские сады. Со всех сторон распустились чистейшие белые лилии, и запах миллионов цветов наполнил все казематы и проходы. Царь Яма, правитель владений, поспешил узнать причину этой чудесной перемены. Не успел его взгляд
остановиться на прекрасном юном лице Гуань-инь, как он увидел в ней олицетворение чистоты, которая не заслуживает иного дома, кроме рая.
— Прекрасная дева, подательница многих милостей, — начал он, обратившись к ней по титулу, — я умоляю вас во имя справедливости покинуть
моё кровавое царство. Не подобает, чтобы самый прекрасный цветок рая
входил и проливал свое благоухание в эти залы. Пусть здесь страдают виновные, а грешные не находят награды. Теперь же покиньте мои владения. Вам
будет дарован Персик бессмертной жизни, и только небеса могут быть вашей
обителью.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Так Гуань-инь стала Богиней Милосердия, так она вошла в небесную радостную обитель, превзойдя всех земных царей и цариц. И с тех пор, благодаря её безмерной доброте, тысячи бедных людей каждый год возносят к ней
свои молитвы о милосердии. В их глазах нет страха, когда они смотрят на её
прекрасный образ, потому что их глаза наполнены слезами любви.

ДВА ЖОНГЛЁРА

дним прекрасным весенним днём на площадь одного известного китайского города вышли двое мужчин. Они были просто одеты и выглядели как заурядные селяне, приехавшие посмотреть на достопримечательности.
Судя по лицам, это были отец с сыном. Старший, морщинистый мужчина лет
пятидесяти, носил редкую седую бороду. У младшего на плече висела небольшая котомка.
В тот час, когда эти незнакомцы вышли на площадь, на ней собралась большая толпа, — ведь это был праздничный день, и все стремились хорошо повеселиться. Все люди выглядели очень счастливыми. Некоторые, расположившись в маленьких открытых беседках, ели, пили и курили. Другие покупали
всякую мелочь у уличных торговцев, бросали монетки и играли в различные
азартные игры.
Двое мужчин бесцельно слонялись по городу. Казалось, у них не было знакомых среди искателей удовольствий. Наконец, когда они стояли и читали
объявление, вывешенное у входа в ратушу или по-китайски — ямынь, один
из прохожих спросил их, кто они такие.
— Мы жонглёры из далёкой провинции, — сказал старик, улыбаясь и указывая на котомку. — Мы умеем показывать множество трюков и фокусов
на потеху людям.
Вскоре по толпе разнеслась молва, что два знаменитых жонглёра только что
прибыли из столицы, и что они могут совершать множество чудесных трюков.
Случилось так, что мандарин, или градоначальник, в этот самый момент развлекал в ямыне множество гостей. Они только что закончили есть, и хозяин размышлял, чем бы ему развлечь своих друзей, когда слуга рассказал ему о жонглёрах.
— Спроси их, что они могут сделать, — нетерпеливо сказал мандарин. —
Я хорошо заплачу им, если они действительно смогут нас развлечь, но я хочу

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

чего-то большего, чем старые трюки с метанием ножей и балансированием.
Они должны показать нам действительно что-то новое.
Слуга вышел наружу и обратился к жонглёрам:
— Великий мандарин просит вас рассказать ему, на что вы способны. Если
вы сможете развлечь его гостей, он приведет их на отдельную трибуну на площади и позволит вам выступить перед ними и собравшимся народом.
— Скажите своему достопочтенному хозяину, — сказал старший, которого мы будем называть Чанг, — что, как бы он ни испытывал нас, он не будет разочарован. Скажите ему, что мы пришли из неведомой страны грёз и видений,
что мы можем превращать камни в горы, реки — в океаны, а мышей — в слонов, короче говоря, нам подвластны все чудеса магии.
Чиновник был в восторге, когда услышал отчёт своего слуги.
— А теперь мы можем немного повеселиться, — сказал он своим гостям, — ведь на улице нас ждут жонглеры, которые покажут нам свои чудесные фокусы.
Гости направились на трибуну, расположенную на одной из сторон площади. Мандарин приказал натянуть веревку так, чтобы на виду у всех оставалось открытое пространство, и где два Чанга могли бы устроить своё представление.
Некоторое время два незнакомца развлекали народ простейшими трюками, такими как вращение тарелок в воздухе, подбрасывание мисок вверх
и ловля их на палочки для еды, выращивание цветов из пустых горшков
и превращение одного предмета в другой. Однако в конце концов мандарин
воскликнул:
— Эти фокусы очень хороши в своем роде, но как насчет тех пустых бахвальств о превращении рек в океаны и мышей в слонов? Разве не вы говорили, что пришли из страны грёз? Эти трюки уже приелись и надоели всем. Нет
ли у вас чего-нибудь новенького, чем можно было бы порадовать моих гостей
в этот праздничный день?
— Конечно, ваше превосходительство. Но, разумеется, вы же не станете
заставлять работника делать больше, чем требует его работодатель? Разве это
не противоречит учению наших предков? Будьте уверены, господин, все, что
вы потребуете, я сделаю для вас. Только скажите.
Мандарин откровенно рассмеялся над этим хвастовством.
— Будь осторожен, дружище! Не заходи слишком далеко в своих обещаниях. Вокруг слишком много самозванцев, чтобы я мог верить каждому незнакомцу. Слушай! Никакой лжи, потому что, если ты солжёшь в присутствии моих гостей, я получу огромное удовольствие от того, что тебя побьют
палками.
— Мои слова совершенно правдивы, ваше превосходительство, — серьёзно повторил Чанг. — Что мы можем выиграть от обмана, мы, творившие чудеса перед бесчисленными сонмами Западных Небес?

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— Ха, ха, послушайте хвастунов! — закричали гости. — Что мы прикажем
им делать?
Мгновение они совещались, перешептываясь и смеясь.
— Я знаю, что хочу, — наконец воскликнул хозяин. — На нашем пиру не
хватало фруктов, так как сейчас не сезон. Пусть этот мужичок нас обеспечит
ими. Эй, дружище, достань-ка нам персик, да побыстрее. У нас нет времени
на дуракаваляние.
— Что, господа, хотите персик? — воскликнул старший Чанг в притворном смятении. — Но в это время года персиков не бывает.
— Попался на своём вранье? — засмеялись гости, и народ начал насмешливо улюлюкать.
— Но, отец, ты же обещал сделать всё, что потребует мандарин, — настаивал сын. — Если он запросил персик, как ты можешь отказать ему и в то же
время сохранить своё лицо?
— Послушайте, что говорит этот мальчишка, — пробормотал отец, —
и всё же, возможно, он прав.
А потом, обращаясь к толпе, сказал:
— Очень хорошо, господа, если вы хотите персик, что ж, вы его получите,
даже если мне придется послать гонца за плодами в сад Западных Небес.
Люди замолчали, а гости мандарина забыли о смехе. Старик, продолжая
бормотать, открыл котомку, из которой достал волшебные чаши, тарелки
и другие предметы.
— Подумать только, — люди хотят персиков в это время года! Куда катится этот мир?
Порывшись несколько мгновений в котомке, он вытащил моток золотой
нити, тонкой и легкой, как паутинка. Не успел он размотать и часть этой нити,
как внезапный порыв ветра поднял её в воздух над головами зрителей. Всё быстрее и быстрее старик раскручивал волшебную спираль, всё выше и выше
поднимался в небо свободный конец нити, пока, сколько ни напрягай глаза,
никто из присутствующих не смог разглядеть, в какой дали он исчез.
— Чудесно, чудесно! — закричали люди в один голос. — Этот старик —
настоящий волшебник!
На мгновение они совсем забыли о мандарине, жонглёрах и персике, так
они были изумлены, увидев полёт волшебной нити.
Наконец старик удовлетворился расстоянием, на которое улетела его нить,
и, поклонившись зрителям, привязал другой конец к большому деревянному
столбу, поддерживающему крышу трибуны. На мгновение сооружение задрожало и покачнулось, словно его тоже могло унести в голубой эфир, гости побледнели и схватились за кресла, но даже мандарин не осмелился заговорить,
настолько они были уверены, что находятся в присутствии волшебников.
— Всё готово к путешествию, — спокойно сказал старый Чанг.
— Что? Вы покинете нас? — спросил мандарин, снова обретя дар речи.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Я? О нет, мои старые кости недостаточно прочны для быстрого карабканья. Мой сын принесёт нам волшебный персик. Он достаточно красив и ловок, чтобы войти в этот райский сад. «Грациозно, о грациозно это персиковое дерево, — вы конечно, помните эту строчку из поэмы, — и только грациозный юноша может сорвать плод».
Мандарин удивился ещё больше, узнав, что жонглёр знает знаменитое стихотворение классиков. Это вселило в него и его гостей ещё большую уверенность в том, что новоприбывшие жонглёры действительно являются волшебниками.
По знаку отца юноша затянул пояс и ремешки на лодыжках, а затем изящным жестом обвёл изумленных людей, вскочил на волшебную нить, на мгновение удержал равновесие на крутом подъёме, а затем побежал вверх так же проворно, как моряк по веревочной лестнице. Он поднимался всё выше и выше,
пока его размеры не стали равны жаворонку, поднявшемуся в голубое небо,
а затем он превратился в крошечное пятнышко, далеко-далеко, на западном
горизонте.
Люди смотрели на него с открытым ртом. Они были ошеломлены и охвачены каким-то неведомым страхом, и едва осмеливались смотреть на волшебника, который спокойно стоял посреди них и курил свою длинную трубку.
Мандарин, устыдившись того, что смеялся и угрожал этому человеку, который явно был волшебником, не знал, что сказать. Он щёлкал длинными
ногтями и с немым изумлением смотрел на своих гостей. Гости молча пили
чай, а толпа зрителей вытягивала шеи в тщетной попытке разглядеть исчезнувшего волшебника. Лишь один из всех собравшихся, остроглазый мальчуган лет восьми, осмелился нарушить тишину и вызвал бурное веселье, воскликнув:
— Ой, папочка, неужели этот несчастный юноша улетит в небо и оставит
своего бедного отца совсем одного?
Седобородый волшебник громко рассмеялся вместе со всеми и бросил
мальчишке медяк.
— Хороший малый, — сказал он, улыбаясь, — его прекрасно научили любить своего отца, не стоит бояться, что чужие порядки испортят его сыновнее
благочестие.
После нескольких минут ожидания старый Чанг отложил трубку и снова
устремил взгляд на небо на западе.
— Он приближается, — тихо сказал он. — Персик скоро будет здесь.
Внезапно он протянул руку, как будто хотел поймать какой-то падающий
предмет, но, как бы они ни старались, люди ничего не могли разглядеть. Взмах,
глухой удар, и в руке волшебника оказался персик, самый красивый из всех,
что люди когда-либо видели, большой и розовый.
— Прямо из сада богов, — сказал Чанг, протягивая плод мандарину. —
персик времени Второй Луны, а ведь снег едва сошёл с земли.

Он поднимался всё выше и выше…

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Дрожа от волнения, чиновник взял персик и разрезал его на части. Он был
достаточно большим, чтобы все его гости могли попробовать, и какой это был
восхитительный вкус! Они чмокали губами и желали добавки, втайне думая,
что никогда больше обычные фрукты не будут стоить того, чтобы их есть.
Но всё это время старый жонглёр, фокусник, волшебник, чародей или как
его ещё назвать, с тревогой смотрел в небо. Результат этого фокуса превзошел
все его ожидания. Ему удалось достать волшебный персик, о котором просил
мандарин, но его сын, где его сын? Он прикрыл глаза ладонью и вглядывался в голубые небеса, как и все люди, но никто не мог разглядеть исчезнувшего юношу.
— Ох, сынок мой, сынок, — в отчаянии воскликнул старик, — как жестока судьба, отнявшая у меня тебя, единственную опору моих преклонных лет.
Ох, мой мальчик, мой мальчик, лучше бы я не отправлял тебя в столь опасное
путешествие! Кто теперь присмотрит за моей могилкой, когда меня не станет?
Внезапно шелковая нить, на которой молодой человек так отважно взмыл
в небо, резко дернулась, отчего столб, к которому она была привязана, чуть не
опрокинулся, и на глазах у людей, нить с огромной высоты упала шелковой
грудой на землю перед ними.
Седобородый волшебник громко вскрикнул и закрыл лицо руками.
— Увы! Всё объясняется достаточно просто, — всхлипывал он. — Моего мальчика поймали на месте преступления, — когда он срывал волшебный
персик из сада богов, — и бросили его в тюрьму. Горе мне! Ах! Горе мне!
Мандарин и его друзья были глубоко тронуты горем старика и тщетно пытались утешить его.
— Возможно, он ещё вернется, — говорили они. — Наберись мужества!
— Да, но в каком виде? — ответил волшебник. — Смотрите! Они уже возвращают его мне.
Люди глянули вверх и увидели, как рука молодого человека кружится
в воздухе. Она упала на землю перед ними, к ногам старика. Затем появились
голова, нога, туловище. Одна за другой, перед вздрагивающим народом, части
несчастного юноши были возвращены отцу.
После первой всплеска дикого, безумного горя старик огромным усилием
воли овладел своими чувствами и стал собирать эти части, бережно укладывая
их в деревянный ящик.
К этому времени многие зрители уже плакали, глядя на страдания отца.
— Давайте, — сказал наконец глубоко растроганный мандарин, — подарим старику достаточно денег, чтобы его сын был достойно похоронен.
Все присутствующие охотно согласились, ведь нет в Китае зрелища, вызывающего большую жалость, чем зрелище престарелого родителя, лишенного смертью единственного сына. Медные деньги дождем посыпались к ногам
жонглёра, и вскоре слезы благодарности смешались со слезами горя. Он собрал деньги и завязал их в большую черную тряпку. Затем в его лице произо

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

шла удивительная перемена. Казалось, он вдруг забыл о своём горе. Повернувшись к ящику, он поднял крышку. Люди услышали, как он сказал:
— Пойдём, сын мой, толпа ждет тебя, чтобы ты их поблагодарил. Поторопись! Они были очень добры к нам.
В одно мгновение ящик с грохотом распахнулся, и перед мандарином и его
друзьями, перед глазами всех зрителей возник юноша, снова крепкий и невредимый, он вышел вперёд и поклонился, сцепив руки и отвесив национальное
приветствие.
На мгновение все замолчали. Затем, когда до них дошел смысл происходящего, народ разразился бурными криками, смехом и восклицаниями.
— Несомненно, самые истинные волшебники пришли к нам в гости! —
кричали они. — Город будет благословлен удачей! Может быть, среди нас сам
Старый Волшебник!
Мандарин поднялся и обратился к жонглёрам, поблагодарив их от имени
города за визит и за то, что они угостили его и гостей персиком из райского
сада.
Пока он говорил, волшебный ящик снова открылся, оба волшебника исчезли внутри, крышка закрылась, и ящик поднялся с земли над головами людей. Какое-то мгновение он парил по кругу, словно почтовый голубь, пытающийся сориентироваться перед тем, как отправиться в обратный путь. Затем,
резко набрав скорость, он взмыл в небо и исчез из виду, и в подтверждение
пребывания странных гостей не осталось ничего, кроме волшебной персиковой косточки, которая лежала рядом с чашками на столе мандарина.
Согласно самым древним писаниям, теперь ничего не осталось, что могло
бы подтвердить эту историю. Однако более поздние учёные утверждают, что
чиновник и его друзья, съевшие волшебный персик, сразу же почувствовали
изменения в своей жизни. Если до прихода волшебников они жили несправедливо, брали взятки и участвовали во многих постыдных делах, то теперь,
отведав небесного плода, они исправились. Вскоре люди стали почитать и любить их, говоря:
— Эти великие люди не похожи на остальных себе подобных, ибо они
честны и справедливы в своих делах с нами. Похоже, они правят не ради собственной выгоды!
Как бы то ни было, мы точно знаем, что спустя много лет этот город стал
центром крупнейшего в Китае района, где выращиваются персики, и даже сейчас, когда незнакомые люди заходят в сады и с восхищением смотрят на прекрасные сладко пахнущие плоды, местные жители иногда с гордостью спрашивают:
— Вы разве никогда не слышали о волшебном персике, который положил
начало всем этим садам, о волшебном персике, который сами волшебники
принесли нам с Западных Небес?

ПРИЗРАЧНЫЙ
КОРАБЛЬ

днажды корабль, нагруженный искателями развлечений, плыл из Северного Китая в Шанхай. Сильные ветры и штормовая погода задержали плавание, а за неделю до прибытия в порт на борту корабля вспыхнула
страшная болезнь. Это была самая смертельная чума. Она поражала и пассажиров, и моряков, — и вскоре на судне осталось так мало людей, способных им управлять, что казалось, скоро оно будет отдано на милость ветров
и волн.
Со всех сторон лежали мёртвые, а стоны умирающих был страшно слушать. Из всей большой толпы путешественников спастись удалось лишь одному, маленькому мальчику по имени Ин-ло. Наконец, немногие матросы, которые изо всех сил пытались спасти свой корабль, были вынуждены лечь на палубу, став жертвой страшной болезни, и вскоре они тоже умерли.
И вот Ин-ло остался один в море. По какой-то причине, — он не знал почему, — боги или морские феи пощадили его, но в ужасе глядя на погибших
друзей и близких, он почти желал к ним присоединиться.
Паруса хлопали, как сломанные крылья, а гигантские волны вздымались
над палубой, смывая за борт мёртвые тела и промочив маленького мальчика
до нитки. Дрожа от холода, он считал себя погибшим и лишь молил богов,
о которых часто рассказывала ему мать, забрать его с этого ужасного корабля
и позволить избежать смертельной болезни.
Пока мальчик лежал, молясь богам, он услышал лёгкий шум в снастях прямо у себя над головой. Подняв глаза, он увидел огненный шар, бегущий вдоль
реи возле верхушки мачты. Зрелище было настолько странным, что он забыл
о молитве и уставился на шар с открытым от изумления ртом. К его изумлению, тот становился всё ярче и ярче, а потом вдруг начал сползать вниз по мачте, всё время увеличиваясь в размерах. Бедный малыш не знал, что делать и что

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

думать. Неужели боги в ответ на его молитву послали огонь, чтобы сжечь судно? Если так, то он скоро будет спасён. Сгореть вместе с кораблём было бы
лучше, чем остаться одному в море.
Огненный шар приближался всё ближе и ближе. Наконец, когда он достиг
палубы, к удивлению Ин-ло, произошло нечто очень и очень странное. Прежде чем он успел что-либо сообразить, свет исчез, а перед ним оказался маленький смешной человечек, который с волнением вглядывался в испуганное
лицо ребёнка.
— Да, ты тот самый мальчуган, которого я ищу, — сказал он наконец писклявым голосом, который заставил Ин-ло невольно улыбнуться. — Ты Инло, ты единственный, кто остался из этой жалкой компашки?
И он указал на тела, валявшиеся тут и там на палубе.
Видя, что старик не желает ему зла, мальчик ничего не ответил, но молча
ждал, гадая, что будет дальше.
К этому времени судно так сильно качало, что каждую минуту казалось,
что оно вот-вот развалится и уйдёт под пенистые волны, чтобы больше никогда не подняться. В нескольких милях справа из воды торчали зазубренные
скалы, поднявшие свои жестокие головы, словно поджидая беспомощный корабль.
Вновь прибывший человечек медленно подошёл к мачте и трижды постучал по ней железным посохом, который он использовал вместо трости. Тотчас же паруса распустились, судно выровнялось и заскользило по морю с такой скоростью, что чайки вскоре остались далеко позади, в то время как угрожающие скалы, о которые корабль едва не разбился, казались вдали мелкими
пятнышками.
— Ты помнишь меня? — спросил незнакомец, внезапно повернувшись и
подойдя к Ин-ло, но его голос потонул в свисте ветра, и мальчик только по шевелению губ понял, что старик что-то говорит.
Старец нагнулся и приблизил свой рот к уху Ин-ло:
— Ты когда-нибудь видел меня раньше?
С недоуменным видом ребенок сначала покачал головой. Затем, когда он
присмотрелся повнимательнее, ему показалось, что в морщинистом лице есть
что-то знакомое.
— Да, кажется, да, но не помню когда.
Взмахом посоха волшебник остановил порывы ветра, а затем снова заговорил с маленьким собеседником:
— Год назад я проходил через вашу деревню. Я был одет в лохмотья
и бродил по улице, прося милостыню, пытаясь найти кого-нибудь, кто пожалел бы меня. Увы! Никто не откликнулся на мою мольбу о милосердии.
В мою миску не бросили ни крошки. Все люди были глухи, а свирепые собаки гоняли меня от двери к двери. Наконец, когда я уже почти умирал от голода, и мне стало казаться, что в этой деревне нет ни одного доброго челове-

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

ка, ты увидел мои страдания, забежал в дом и принёс мне еды. Твоя бессердечная мать увидела это и жестоко избила тебя. Теперь ты вспомнил меня,
дитя моё?
— Да, я вспомнил, — печально ответил он, — а эта бессердечная мать теперь мертва. Увы! Все, все мертвы, и отец мой, и братья. Из моей семьи никто
не выжил.
— Ты и не подозревал, мой мальчик, кому принёс еду в тот день. Ты принял меня за жалкого нищего, но ты накормил не бедняка, ибо я — великий
волшебник Железный Посох. Ты, должно быть, слышал обо мне, когда рассказывали о живущих на Западных Небесах волшебниках и об их приключениях здесь, на земле.
— Да, да, — ответил Ин-ло, дрожа наполовину от страха, наполовину от
радости, — я, действительно, слышал о вас много-много раз и все люди любят
вас за милосердные поступки.
— Увы! Они не проявили своей любви, мой мальчик. Ты, конечно, знаешь, что, если кто-то хочет вознаградить волшебников за их милости, он должен сам начать совершать подобные поступки. Никто, кроме тебя, во всей
твоей деревне не пожалел меня в моих лохмотьях. Если бы они знали, что я
Железный Посох, всё было бы иначе, — они бы устроили мне пир и умоляли о защите.
«Единственная любовь, которая верна, —
Это та, что любит в любой беде.
Нищий в своём печальном одеянии
Вылеплен из той же глины.
Кто узнает человека по тому, во что он одет,
По тому, что он говорит, или по его молитвам?
Скрытый под морщинистой кожей,
Внутри может обитать волшебник.
Так относись с добротой и любовью
И к ничтожному человеку, и к богу.
Дружеский кивок, приветливая улыбка —
Ибо любовь всегда стоит того».

Ин-ло с удивлением выслушал маленький стишок Железного Посоха, а ко
гда тот закончил, то лицо мальчика светилось любовью, о которой поведал
волшебник.
— Мои бедные, бедные отец и мать! — воскликнул он. — Они ничего не
знали об этих чудесных стихах, рассказанных вами. Они воспитывались в бедности. В детстве их часто колотили окружающие, и они привыкли бить тех,
кто просил их о помощи. Разве странно, что их сердца не преисполнились жалости к вам, тем более что вы выглядели как нищий?

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

— А как же ты, мой мальчик? Ты не был глухим, когда я попросил тебя. Разве тебя не били и не наказывали всю твою жизнь? Как же ты научился с любовью смотреть на тех, кто страдает?
Ребёнок не мог ответить на эти вопросы, а только печально смотрел на
волшебника с железным посохом.
— Ах, неужели ты не можешь, добрейший волшебник, неужели ты не вернёшь к жизни моих родителей и братьев и не дашь им ещё один шанс стать хорошими и полезными людьми?
— Послушай, Ин-ло, это возможно, но ты обязан выполнить две простые
вещи, — ответил он, поглаживая свою бороду и тяжело опираясь на посох.
— Какие? Что я должен сделать, чтобы спасти свою семью? Всё, что вы попросите у меня, не станет слишком большой платой за вашу доброту.
— Сначала ты должен рассказать мне о каком-нибудь добром деле, совершенном этими людьми, за жизни которых ты просишь. Укажи только одно,
и этого будет достаточно, но помогать тем, кто ничего не сделал, — это против наших правил.
Ин-ло замолчал, и на мгновение его лицо омрачилось.
— Да, я знаю одно, — сказал он наконец, просияв. — Однажды они в храме воскурили благовония. Это, безусловно, было добродетельным поступком.
— Но когда, малыш, они это сделали?
— Когда мой старший брат был болен, и они молились за его выздоровление. Доктора не могли спасти его ни соком вареной репы, ни другими лекарствами, которые они применяли, поэтому мои родители обратились с мольбой к богам.
— Эгоистичные и корыстные! — пробормотал Железный посох. — Если
бы их старший сын не умирал, они бы не потратили и мелкой монетки на храм.
Они пытались таким образом вернуть ему здоровье, ибо рассчитывали, что он
будет поддерживать их в старости.
Лицо Ин-ло погрустнело.
— Вы правы, — ответил он.
— А больше ты ничего не можешь вспомнить?
— Вспомнил, в прошлом году, когда иностранец проезжал через нашу деревню и заболел прямо перед нашим домом, они приняли его и ухаживали за ним.
— Как долго? — резко спросил старичок.
— Пока он не умер на следующей неделе.
— А что они сделали с мулом, на котором он приехал, с его поклажей
и деньгами в сумке? Пытались ли они вернуть их его родственникам?
— Нет, они сказали, что оставят их себе, чтобы возместить убытки.
Лицо Ин-ло побагровело.
— Но попробуй что-нибудь вспомнить ещё раз, дорогой мальчик! Разве
нет ни одного маленького доброго поступка, который не был бы корыстным?
Подумай ещё раз.

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Долгое время Ин-ло ничего не отвечал. Наконец он негромко произнес:
— Я вспомнил об одном случае, но, боюсь, он ничего не значит.
— Ни одно добро, дитя мое, не бывает слишком малым, чтобы его не учитывать, когда боги взвешивают сердце человека.
— Прошлой весной в саду моего отца птицы клевали плоды. Мать хотела купить в лавке яд, чтобы уничтожить их, но отец отказался, и сказал — маленькие существа тоже хотят жить, и он был против того, чтобы их убивать.
— Наконец-то, Ин-ло, ты привёл настоящий пример милосердия, и как
твой отец избавил крошечных птичек от яда, так и его жизнь и жизнь твоей
матери и братьев будут избавлены от смертельной чумы.
— Но помни, тебе предстоит ещё кое-что исполнить.
Глаза Ин-Ло благодарно заблестели.
— Если это зависит от меня, и я смогу это сделать, то я обещаю вам исполнить это. Ни одна жертва не может быть слишком велика для сына, чтобы он
мог принести её своим близким, даже если в уплату за это потребуется сама
его жизнь.
— Хорошо, Ин-ло. Я требую, чтобы ты выполнил все мои указания в точности. Настало время и мне выполнить данное тебе обещание.
С этими словами Железный Посох обратился к Ин-ло с просьбой указать
на членов его семьи и, подходя к ним по очереди, концом своей железной трости коснулся их лбов. В одно мгновение они, не говоря ни слова, встали. Оглянувшись и узнав Ин-ло, они отступили назад, испугавшись, что рядом с ним
стоял волшебник. Когда последний из семьи поднялся на ноги, Железный
Посох подозвал всех к себе. Они охотно согласились, но были слишком напуганы, чтобы говорить, так как со всех сторон видели следы чумы, охватившей
судно, и помнили страшные муки, в которых умирали. Каждый из них знал,
что его подняла какая-то волшебная сила из тьмы на свет.
— Друзья мои, — начал он, — когда меньше года назад вы прогнали меня
от своей двери, вы и подумать не могли, что вскоре сами будете нуждаться
в милосердии. Сегодня вы заглянули в ужасную страну Яма. Вы видели ужас
его пыток, слышали крики его рабов, а через ночь вас бы повели к нему на суд.
Какая сила спасла вас от его лап? Оглядываясь назад, на свою злую жизнь, можете ли вы вспомнить хоть одну причину, по которой вы заслужили это спасение? Нет, в ваших чёрных сердцах не осталось и следа доброты. Что ж, я скажу
вам: именно этот мальчик, этот Ин-Ло, много раз чувствовал на себе тяжесть
ваших злых рук и в ужасе прятался при вашем появлении. Только ему одному
вы обязаны моей помощью и своей жизнью.
Отец, мать и братья поочередно посмотрели сначала на волшебника, а затем
на робкого ребёнка, чьи глаза опустились перед их благодарными взглядами.
— По своей доброте этот ребенок, которого вы презирали, оказался достоин места на Западных Небесах. По правде говоря, я пришёл в этот день, чтобы увести его в ту сказочную страну. Однако ради вас он хочет принести жерт

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

ву. С горечью я уступаю его желанию. Его жертва состоит в том, что он отказывается от места среди волшебников и продолжит жить здесь, на этой земле,
с вами. Он попытается изменить жизнь в вашем доме. Если же вы станете плохо относиться к нему и не прислушаетесь к его желаниям, — запомните мои
слова, — силой этого волшебного посоха, который я вложу ему в руки, он сможет сразу же отправиться в страну волшебников, оставив вас умирать в своих
пороках. Я велю ему это сделать, и он обещал повиноваться любому моему малейшему желанию.
Эта чума унесла вас внезапно и положила конец вашим нечестивым жизням. Ин-ло вызволил вас из её хватки, и его сила может поднять вас с ложа греха. Никакая другая рука, кроме его, не сможет взять посох, который я оставляю.
Если кто-то из вас прикоснётся к нему, он тут же упадет замертво на землю.
А теперь, дитя моё, пришло время покинуть тебя. Однако сначала я должен показать тебе, на что ты теперь способен. Вокруг тебя лежат трупы моряков и пассажиров. Постучи три раза по мачте и пожелай, чтобы они ожили, —
с этими словами он протянул Ин-ло железный посох.
Хотя магический посох был тяжелым, ребенок поднял его, словно это
была волшебная палочка. Затем, подойдя к мачте, он трижды постучал, как
ему было приказано. Тотчас же со всех сторон поднялись тела, вновь полные
жизни и силы.
— А теперь прикажи кораблю отвезти вас обратно в родной порт, ибо такие грешные создания, как эти люди, никак не годятся для путешествия к чужеземцам. Сначала они должны вернуться и освободить свои дома от грехов.
Снова стукнув по мачте, ребенок приказал огромному судну взять курс
на родину. Не успел он пошевелить посохом, как, подобно птице, кружащей
в небесах, судно развернулось и отправилось в обратный путь. Корабль летел
быстрее молнии, ведь теперь он превратился в сказочное судно. Не успели
моряки и путешественники оправиться от удивления, как показалась земля,
и они увидели, что действительно входят в родную гавань.
Как раз в тот момент, когда корабль несся к берегу, волшебник внезапно,
сказав напутствие Ин-ло, превратился в пылающий огненный шар, который
прокатился по палубе и поднялся по шпангоутам. Затем, достигнув верхушки
мачты, он взмыл в голубое небо, и все на борту, потеряв дар речи от удивления,
смотрели ему вслед, пока он не исчез из виду.
С радостным криком Ин-ло обнял родителей и вместе с ними сошёл на берег.

ДЕРЕВЯННАЯ
ТАБЛИЧКА

—И

запомни, мой мальчик, что бы ни случилось, обязательно сохрани эту
табличку. Это единственное, что стоит хранить из всего нашего иму-

щества.
Отец К'анг-пу собирался в город на весь день, когда говорил эти слова. Он
также дал сыну список работ, которые тот должен был сделать в маленьком
саду, ведь мальчик уже был сильным и охотно помогал ему.
— Хорошо, отец, я сделаю всё, что ты мне скажешь. Но вдруг, предположим, придут чужеземные солдаты, а тебя не будет? Я слышал, что вчера они
были в Танг-Шу и сожгли деревню. Если они нагрянут к нам, что мне делать?
Господин Линь от души рассмеялся.
— Да ведь им здесь нечего сжигать, если уж на то пошло! Глинобитный домик, крыша из травы и куча рваных тряпок. Уверен, они не станут беспокоить
нашу маленькую хижину. Им нужна добыча — деньги или что-то, что можно
продать.
— Но, отец, — настаивал мальчик, — разве ты забыл? Ты же не хочешь,
чтобы они сожгли табличку твоего отца?
— Точно, я совершенно про неё забыл. Да, да, мой мальчик, что бы ни случилось, обязательно сохрани табличку. Это единственное, что стоит хранить
из всего нашего имущества.
С этими словами господин Линь вышел за ворота, оставив К'анг-пу в одиночестве. Мальчику было едва ли двенадцать лет. У него было яркое, солнечное лицо и счастливое сердце. Остаться одному не означало для него слезы
и безделье.
Он вошёл в маленькую бедную хижину и на мгновение замер, серьёзно глядя на деревянную табличку. Она лежала на полке в маленькой хижине — продолговатый кусок дерева высотой около двенадцати дюймов, заключенный

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

101

в деревянный футляр. Сквозь резной орнамент на передней панели К'анг-пу
мог видеть имя своего деда, написанное на табличке китайскими иероглифами. С самого детства отец приучил смотреть на этот кусок дерева с чувством
благоговения.
— Внутри дух твоего дедушки, — сказал отец однажды. — Ты должен поклоняться его духу, ибо он был хорошим человеком, гораздо лучше твоего
отца. Если бы я слушался его во всём, то я, его единственный сын, не жил бы
сейчас в этой жалкой хибаре.
— Но разве он жил не в этом доме? – как-то удивленно спросил К'анг-пу.
— О нет, мы жили в большом доме вон там, в другой деревне, в большом
доме с высокой каменной оградой.
Мальчик ахнул от удивления, услышав об этом, потому что в их деревне не
было таких вещей, как каменные ограды, и он почувствовал, что его дед, должно быть, был очень богатым человеком. Он не стал больше задавать вопросов,
но с того дня стал очень бояться резного деревянного футляра с табличкой,
в котором якобы жил дух его деда.
И вот в тот день, когда отец оставил его одного, мальчишка стоял и смотрел на табличку, удивляясь, как дух большого человека может поместиться
в таком маленьком футляре. Он осторожно протянул палец и коснулся дна
футляра, затем отдернул его, испугавшись собственной смелости. Ничего плохого за этим не последовало. Табличка выглядела точно так же, как любой другой кусок дерева. Несколько озадаченный, он вышел из дома в маленький сад.
Отец велел ему прибраться в саду и пересадить несколько молодых кочанов
капусты. Это была работа, которую К'анг-пу проделывал много раз раньше.
Сначала он собрал корзину куриных перьев, потому что отец говорил ему, что
несколько перьев, положенных у корней молодого растения, сделают его сильным и здоровым, как ничто другое.
Весь день К'анг-пу неустанно работал в саду. Он уже начал чувствовать
усталость, когда услышал вдалеке женский крик. Он бросил корзину с перьями и помчался к воротам. На дороге в дальнем конце деревни он увидел толпу женщин и детей, которые бегали туда-сюда, и — да! там были солдаты —
страшные иноземные солдаты! Они жгли дома и крали всё, что могли найти.
Большинство бы мальчишек испугалось и бросилось наутёк, не задумываясь о последствиях. Однако К'анг-пу, хотя и боялся солдат, как и все остальные, но был слишком храбр, чтобы бежать, не выполнив свой долг. Он решил
остаться дома, пока не убедится, что чужеземцы направляются в его сторону.
Возможно, они устанут от своей жестокой забавы и оставят маленькую хижину невредимой. С широко открытыми глазами он наблюдал за грабежом.
Увы, эти парни, похоже, не уставали от своей забавы. Один за другим они входили в дома и грабили их. Женщины кричали, дети плакали. Почти все деревенские мужчины находились в отдалённом торговом городе, так как никто
из них не ожидал нападения.

102

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Грабители подходили всё ближе и ближе. Наконец они оказались рядом
с хижиной К'анг-пу, и он понял, что пришло время исполнить свой долг. Схватив корзину с куриными перьями, он бросился в дом, стащил с полки драгоценную табличку и спрятал её на дно корзины. Затем, не останавливаясь и не
прощаясь с местом, которое он знал всю свою жизнь, он выбежал за ворота
и помчался по узкой улочке.
— Убейте мальчишку! — крикнул солдат, на которого К'анг-пу чуть не налетел в спешке. — Поставь корзину, парень! Здесь нельзя воровать.
— Да, его надо убить! — крикнул другой солдат с громким смехом. —
Из него получится отличное жаркое.
Но никто не тронул его, и К'анг-пу, продолжая крепко держаться за корзину, вскоре оказался на извилистой тропинке среди кукурузных полей далеко
от деревни. Если они последуют за ним, то он решил спрятаться среди гигантских кукурузных стеблей. Ноги его устали, и он присел отдохнуть под каменной памятной аркой у какого-то перекрестка.
Куда ему идти и что делать? Вот такие вопросы заполняли маленький мальчишечий мозг. Сначала он должен выяснить, действительно ли солдаты уничтожили все дома в его деревне. Возможно, некоторые из них останутся не тронутыми огнём, и он сможет вернуться ночью к отцу.
После нескольких неудач ему удалось взобраться на одну из каменных
арочных колонн и перед ним открылся хороший вид на окружающую местность. На западе была его деревня. Его сердце учащенно забилось, когда он
увидел, что от всех домов поднимается огромное облако дыма. Очевидно, разбойники уже управились с его деревней, и скоро от неё не останется ничего,
кроме куч грязи, кирпича, пепла и прочего хлама.
Наступила ночь. К'анг-пу спустился со своего каменного насеста. Он начинал чувствовать голод, но не решался вернуться домой. И, кроме того, разве все остальные жители деревни тоже не были бы голодны? Он улёгся у подножия каменного монумента, поставив с одной стороны корзину, до которой
было рукой подать. Вскоре он крепко уснул.
Сколько он проспал, он так и не узнал, но до рассвета было ещё далеко,
когда кто-то отчетливо окликнул его по имени. Он вздрогнул и огляделся вокруг при лунном свете. Сначала он подумал, что это, должно быть, голос его
отца, но потом, всё больше просыпаясь, понял, что этого не может быть, потому что голос звучал по-стариковски. К'анг-пу в изумлении огляделся вокруг:
сначала на каменные колонны, потом на арку над ними. Никого не было видно. Может быть, ему это приснилось?
Как только он снова улёгся спать, голос прозвучал снова, но очень слабо:
— К'анг-пу! К'анг-пу! Почему бы тебе не выпустить меня? Я задыхаюсь
под этими перьями.
Он мгновенно понял, в чём дело. Зарывшись рукой в корзину, он схватил деревянную табличку, достал её из тайника и поставил на каменное осно-

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

103

вание. Чудо из чудес! На его глазах крошечный человечек, ростом не более
шести дюймов, уже сидел на деревянном верху, свесив ноги через переднюю
часть таблички. У карлика была длинная седая борода, и К'анг-пу, не глядя,
понял, что это дух его умершего деда, оживший и обретший плоть и кровь.
— Хо-хо-хо! — рассмеялся маленький человечек. — Значит, ты решил похоронить своего старого дедушку в перьях, верно? Могила достаточно мягкая,
но очень вонючая.
— Но, господин, — воскликнул К'анг-пу, — я должен был так поступить,
чтобы спасти вас от солдат! Они как раз собирались сжечь наш дом, а заодно
и вас.
— Ну, ну, мой мальчик! Не волнуйся. Я тебя не ругаю. Ты сделал всё, что
мог, для своего старого дедушки. Если бы ты был таким, как большинство
мальчишек, ты бы удрал и бросил меня на растерзание тем морским дьяволам, что разграбили деревню. Нет никаких сомнений: ты спас меня от второй
смерти, куда более страшной, чем первая.
К'анг-пу содрогнулся, ибо знал, что его дед был убит в бою. Он много раз
слышал, как его отец рассказывал эту историю.
— Итак, что же ты собираешься делать? — спросил наконец старик, глядя
прямо в глаза мальчику.
— Что делать? Да я и сам не знаю. Я подумал, что, возможно, утром солдаты уйдут и я смогу отнести вас обратно. Конечно, отец будет искать меня.
— Что? Искать тебя среди пепла? И что он сможет сделать, если найдет
тебя? Ваш дом сожжён, ваших кур унесли, а кочаны капусты растоптали ногами. Жалок дом, в который он вернется. Нет! Этот вариант не подойдёт.
Ты станешь всего лишь лишним ртом и обузой. Если твой отец решит, что
ты мёртв, он уедет в другую провинцию, чтобы найти работу. Это спасёт его
от голодной смерти.
— Но что же мне делать? — причитал бедный К'анг-пу. — Я не хочу, чтобы он оставил меня совсем одного!
— Совсем одного? Как? Разве ты не рассчитываешь на своего старого дедушку? Наверное, ты не очень вежливый мальчик, даже если и спас меня от смерти?
— Рассчитывать на вас? — удивленно переспросил мальчик. — Неужели
вы можете мне помочь зарабатывать на жизнь?
— Почему бы и нет, мой мальчик? Неужели в ваше время старики ни на
что не годны?
— Но, господин, вы всего лишь дух моего деда, а духи не умеют работать!
— Ха, ха! Только послушайте этого ребенка. Смотри, я покажу тебе, на что
способны духи, при условии, что ты будешь делать в точности то, что я тебе
скажу.
Естественно, К'анг-пу пообещал, ведь он всегда был послушным, и к тому
же этот маленький человечек, так странно говорящий, разве не был духом его
деда? А разве в Китае не учат всех мальчиков почитать своих предков?

104

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— А теперь послушай, мой мальчик. Прежде всего, позволь мне сказать,
что, если бы ты не был добрым, храбрым и воспитанным, я бы не взялся выручать тебя из беды. А так мне ничего другого не остается. Я выгнал твоего отца,
потому что он был непослушным. С тех пор он живет в грязной лачуге. Несомненно, он сожалеет о своих проступках, ибо я вижу, что, хотя его с позором изгнали из семейного дома, он научил тебя чтить и любить меня. Большинство
мальчишек, убегая от врага, схватили бы одеяло или кусок хлеба, но ты думал
только о моей табличке. Ты спас меня и лёг спать голодным. За эту храбрость
я верну тебе дом твоих предков.
— Но я не смогу жить в нём, — сказал К'анг-пу, полный удивления, — если
ты не позволишь моему отцу вернуться в него. Если он уедет, ему будет очень
тяжело: ему будет одиноко без меня, и он может умереть, а я не смогу ухаживать за его могилой и возжигать в положенное время благовония над ней!
— Ты совершенно прав, К'анг-пу. Я вижу, ты любишь отца так же, как табличку своего деда. Очень хорошо, пусть будет по-твоему. Осмелюсь предположить, что твой отец давно уже жалеет, что так плохо обошёлся со мной.
— Должно быть, так оно и есть, — искренне сказал мальчик, — ведь я много раз видел, как он преклонял колени перед вашей табличкой и в положенные
дни возжигал перед ней благовония. Я знаю, что он очень сожалеет.
— Очень хорошо, а теперь ложись спать. Давай подождём до утра, а потом
я посмотрю, что можно для тебя сделать. Этот лунный свет недостаточно ярок
для моих старых глаз. Утро вечера мудренее.
По мере того, как он произносил эти слова, маленький человечек становился всё меньше и меньше на глазах у внука, пока наконец не исчез вовсе.
Поначалу К'анг-пу был слишком взволнован, чтобы закрыть глаза. Некоторое время он смотрел в звездное небо и размышлял, правда ли то, что он
услышал, сбудется всё услышанное, или ему просто приснилась вся эта история о том, что его дед снова вернулся к жизни? Неужели старое семейное имущество действительно вернётся его отцу? Он вспомнил, что однажды слышал,
как отец рассказывал о том, что жил в большом доме на красивой улице. Это
было незадолго до того, как мать К'анг-пу свалила лихорадка. Он вспомнил,
что когда она лежала, скорчившись, на грубой каменной кровати, лишенная
всех тех удобств, которые так необходимы больным, отец сказал ей:
— Как жаль, что мы не живём в доме моего отца! Там ты могла бы иметь
все удобства. Это всё моя вина, — я ослушался отца.
Вскоре после этого мать умерла, но К'анг-пу с тех пор запомнил эти слова
и часто мечтал узнать побольше о доме, где его отец провёл своё детство. Может ли быть так, что скоро они будут жить в нем? Нет, конечно же, это какаято ошибка, — ночные феи из его снов просто обманывают его. Вздохнув, он
закрыл глаза и снова погрузился в сон.
Когда К'анг-пу проснулся, солнце ярко светило ему в лицо. Он огляделся
вокруг, сонно протёр глаза и попытался вспомнить всё, что произошло вчера.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

105

Внезапно он вспомнил о табличке и о появлении деда в полночь. Но, как ни
странно, корзина исчезла со всем своим содержимым. Таблички нигде не было
видно, и даже каменная арка, под которой он лег спать, полностью исчезла.
Увы! Увы, дедушкина табличка исчезла, — как же плохо он её охранял! Какие
ужасные вещи произойдут теперь, когда она пропала!
К'анг-пу встал и с удивлением огляделся вокруг. Что могло произойти,
пока он спал? Сначала он не знал, что делать. К счастью, тропинка через кукурузу всё ещё была на месте, и он решил вернуться в деревню и поискать следы
отца. Должно быть, его разговор со стариком был лишь пустым сном, а корзину унёс какой-нибудь вор. Но одновременное исчезновение каменной арки
сильно озадачило К'анг-пу.
Он поспешил по узкой тропинке, стараясь забыть о пустом желудке, который уже требовал еды. Если солдаты по-прежнему находятся в деревне, они,
конечно, не станут обижать маленького мальчика с пустыми руками. Скорее
всего, они ушли еще накануне. Если бы он только мог найти своего отца! Он
пересек небольшой ручей, куда женщины приходили стирать на камнях одежду. Там росло большое тутовое дерево, где мальчишки собирали листья для
своих шелкопрядов. Ещё один поворот дороги, и он увидит деревню.
Когда К'анг-пу завернул за угол, думая увидеть развалины деревенских лачуг, его взору предстало удивительное зрелище. Прямо перед ним возвышалась огромная каменная стена, похожая на те, что он видел вокруг домов богачей, когда отец брал его с собой в город. Большие ворота были широко распахнуты, и сторож, выскочив наружу, воскликнул:
— А вот и маленький хозяин!
В полном недоумении мальчик последовал за слугой через ворота, прошел через несколько широких дворов, а затем оказался в саду, где росли цветы
и причудливо изогнутые деревья.
Значит, это и есть тот самый дом, который обещал ему дед, дом его предков? Ах! Как же он прекрасен! Как он невероятно красив! Многие слуги, мужчины и женщины, низко кланялись, когда он проходил мимо, приветствуя его
с большим уважением и восклицая:
— Да, это в самом деле маленький хозяин! Наконец-то он вернулся домой!
К'анг-пу, видя, как хорошо одеты слуги, сильно устыдился своей потрепанной одежды и поднял руки, чтобы скрыть порванное место. Каково же
было его изумление, когда он обнаружил, что на нём больше нет испачканной
и потрепанной одежды, что он одет в красивейший вышитый шёлк. С головы
до ног он был одет как молодой принц, на которого отец указал ему однажды
в городе.
Затем он вошёл в великолепный зал для приёмов на другой стороне сада.
К'анг-пу не мог сдержать слёз, — ведь там стоял его отец и ждал встречи с ним.
— Мой мальчик! Мой мальчик! — воскликнул отец. — Ты вернулся ко
мне. Я так боялся, что тебя украли навсегда.

106

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— О нет! — ответил К'анг-пу, — Ты не потерял меня, но я потерял табличку. Вчера ночью, пока я спал, пришёл вор и забрал её.
— Потерял табличку? Украл вор? Нет, сын мой, ты ошибаешься! Вот она,
прямо перед тобой.
К'анг-пу взглянул и увидел стоящую на красивом резном столе ту самую
табличку, которую он оплакивал как утраченную. Когда он с удивлением уставился на неё, он почти ожидал увидеть крошечную фигурку, болтающую ножками наверху, и услышать высокий голос своего дедушки.
— Да, и в самом деле это потерянная табличка! — радостно воскликнул
мальчик. — Как я рад, что она снова вернулась на своё законное место.
Затем отец и сын упали на колени перед деревянной табличкой и благоговейно поклонились девять раз до пола, благодаря духа за всё, сделанное им.
Когда они поднялись на ноги, их сердца наполняло счастье.

ЗОЛОТОЙ
САМОРОДОК

огда-то много-много лет назад в Китае жили два друга по имени Ки-ву
и Пао-шу. Эти два молодых человека, подобно Дамону и Пифию, обожали друг друга и всегда были вместе. Ни бранные слов, ни недоброжелательные
мысли не омрачали их дружбы. Можно было бы рассказать много интересных
историй об их бескорыстии и о том, как добрые феи воздали им по заслугам
за добродетели. Однако даже одной истории будет достаточно, чтобы показать, насколько сильны были их привязанность и доброта.
Был яркий прекрасный день ранней весны, когда Ки-ву и Пао-шу отправились вместе на прогулку, ибо устали от города и его шума.
— Пойдём в сердце соснового бора, — беспечно предложил Ки-ву. — Там
мы сможем забыть о заботах и тревогах, которые беспокоят нас, там мы сможем вдыхать сладость цветов и поваляться на покрытой мхом земле.
— Хорошо! — сказал Пао-шу. — Я тоже устал. Лес — это лучшее место
для отдыха.
Счастливые, как двое влюблённых на отдыхе, они шли по извилистой тропинке, устремив тоскующие глаза на верхушки деревьев вдалеке. Их сердца
учащенно бились от юношеского удовольствия, когда они всё ближе и ближе
приближались к лесу.
— Тридцать дней я неустанно читал книги, — вздохнул Ки-ву. — Тридцать дней я не отдыхал. Моя голова так набита мудростью, что я боюсь, что
она лопнет. Ах, как хочется вдохнуть чистый воздух, веющий в зеленом лесу.
— А я, вкалывал, как раб, за своим прилавком и находил его таким же скучным, как ты свои книги, — печально добавил Пао-шу. — Мой хозяин плохо
со мной обращается. Хорошо хоть бы на денёк убраться от него подальше.
Оказавшись на границе леса, они пересекли небольшой ручей и окунулись
в гущу деревьев и кустарников. Целый час они брели, весело разговаривая

108

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

и смеясь, как вдруг, обойдя заросли покрытых цветами кустов, увидели прямо
перед собой на тропинке сверкающий золотой самородок.
— Смотри! — сказали оба одновременно, указывая на сокровище.
Ки-ву, наклонившись, поднял его. Он был размером почти с лимон и очень
красивый.
— Он твой, мой дорогой друг, — сказал он, одновременно вручая его Паошу. — Твой, потому что ты увидел его первым.
— Нет, нет, — ответил Пао-шу, — ты ошибаешься, брат мой, ведь ты первый сказал о нём. Теперь ты никогда впредь не сможешь сказать, что добрые
феи не воздали тебе за все твои долгие часы занятий.
— Вознаградили меня за учебу? Это невозможно. Разве не говорят мудрецы, что учёба сама по себе приносит награду? Нет, золото принадлежит тебе, я
настаиваю на этом. Вспомни о неделях тяжелого труда, о хозяине, который изнурял тебя до изнеможения! Этот самородок гораздо полезнее тебе. Возьми
его. Пусть это золото будет яйцом, из которого вылупится большое состояние!
Так они продолжали препираться несколько минут, каждый отказывался
взять сокровище себе, каждый настаивал на том, что оно принадлежит другому. Наконец, золотой самородок был брошен на то самое место, где они его
впервые увидели, и товарищи пошли дальше и каждый остался счастлив, потому что превыше всего на свете уважал своего друга. Таким образом, они пресекли любую возможность поссориться.
— Мы покинули город не из-за золота, — воскликнул Ки-ву.
— Да, не из-за золота! — воскликнул его друг. — Совсем не из-за него! Да
один день в этом лесу стоит тысячи самородков.
— Пойдем к источнику и присядем на камнях, — предложил Ки-ву. —
Это самое прохладное место во всём лесу.
Когда они добрались до источника, они с сожалением обнаружили, что
место уже занято. На земле во весь рост растянулся селянин.
— Проснись, парень! — крикнул Пао-шу. — Неподалёку есть подарок для
тебя. Вон там, на тропинке, золотое яблоко ждёт, как кто-то придёт и сорвёт
его.
Затем они описали незнакомцу точное место, где находилось сокровище,
и обрадовались, что он освободил место и отправился на поиски.
В течение часа они наслаждались обществом друг друга, говорили о надеж
дах и мечтах на будущее и слушали музыку птиц, скачущих по ветвям над их
головами.
Внезапно их напугал сердитый голос человека, которого они отправили
за самородком.
— Что за шутку вы сыграли со мной, почтенные господа? Почему вы заставили такого беднягу, как я, зря бегать по лесу в такой жаркий день?
— Что ты имеешь в виду, дружище? — удивленно спросил Ки-ву. — Разве
ты не нашел плод, о котором мы тебе говорили?

Они увидели прямо перед собой на тропинке
сверкающий золотой самородок.

110

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

— Нет, вместо него там была чудовищная змея, — ответил он злобным тоном, — которую я разрубил клинком на две части. Теперь боги принесут мне
несчастье за то, что я совершил убийство в этом лесу. Если вы думали, что сможете прогнать меня с этого места таким трюком, то сейчас поймёте, что ошибались, ибо я был здесь первым, и вы не имеете права отдавать мне приказы.
— Кончай болтать, увалень, и возьми этот медяк за свои хлопоты. Мы думали, что оказываем тебе услугу. Если ты ослеп, то винить в этом некого, кроме самого себя. Пойдем, Пао-шу, вернёмся и посмотрим на эту чудесную змею,
что пряталась в золотом самородке.
Весело смеясь, два товарища покинули селянина и вернулись назад в поисках самородка.
— Если я не ошибаюсь, — сказал ученик, — золото лежало за тем поваленным деревом.
— Да, так и было, скоро мы увидим мёртвую змею.
Они быстро преодолели оставшийся отрезок пути, не отрывая глаз от
земли. Придя на то место, где они оставили сверкающее сокровище, друзья
с удивлением увидели не золотой самородок и не мёртвую змею, описанную
бездельником, а два прекрасных золотых самородка, каждый из которых был
больше того, что они видели вначале.
Каждый из друзей взял по одному самородку и радостно вручил своему
товарищу.
— Наконец-то феи вознаградили тебя за бескорыстие! — сказал Ки-ву.
— Взамен, — ответил Пао-шу, — предоставив мне возможность вознаградить и тебя по заслугам.

ЧЕЛОВЕК,
КОТОРЫЙ НЕ УМЕЛ
РУГАТЬСЯ

деревне неподалеку от Нанкина жил человек по имени Ван. Он не заботился ни о чём на свете, кроме как о том, чтобы вкусно поесть, да побольше. Хотя Ван был отнюдь не бедным человеком, ему было очень жалко тратить деньги, и поэтому люди называли его в шутку Царём скупердяев, ведь
Ван — это китайское слово, означающее «царь». Самым большим удовольствием для него было есть за чужим столом, когда он знал, что угощение ему ничего не стоит, и можете быть уверены, что в такие моменты он всегда дочиста
вылизывал свои палочки. Однако, когда он тратил собственные деньги, то затягивал пояс потуже, — пил много воды и ел очень мало, да и то такие объедки, которые его друзья бросали своим собакам. Поэтому люди смеялись над
ним и говорили:
«Когда Ван приходит в гости,
Он жуёт и жуёт, пока не вспотеет,
Но, когда он ест у себя дома,
Слезы текут вниз и мочат его ноги».

Однажды, когда Ван дремал на берегу ручья, протекавшего рядом с его домом, он почувствовал голод. Он пролежал там целый день, так ничего и не отведав. Наконец он увидел стаю уток, плавающих в ручье. Ван знал, что они
принадлежат богатому человеку по имени Лин, который жил в их деревне.
Утки были такие жирные, такие пухлые и соблазнительные, что он умирал
от голода, глядя на них.
— Ах, как хочется варёной утки! — сказал он себе со вздохом. — Почему
за прошедший год боги не дали мне ни разу отведать утки? Что я такого сделал, что они мне в этом отказали?

112

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

И тут в его голове промелькнула мысль: «Вот я спрашиваю, почему боги
не дали мне поесть утки. Кто знает, может быть, они послали эту стаю, думая,
что у меня хватит ума схватить хотя бы одну утку? Друг Лин, большое спасибо
за вашу доброту. Пожалуй, я приму ваше предложение и возьму одну из этих
птиц себе на ужин». Конечно же, господина Лина не было поблизости, и он
не слышал, как старый Ван поблагодарил его.
К этому времени утки уже подплыли к берегу. Скряга лениво поднялся
с земли и, изрядно потрудившись, наконец сумел схватить одну из них. Он радостно понёс её домой, спрятав под своей потрепанной одеждой. Оказавшись
у себя во дворе, он, не теряя времени убил и приготовил утку на ужин. Он съел
её, все время смеясь над собственной хитростью и гадая, что подумает его друг
Лин, если ему вздумается пересчитать уток тем вечером.
— Без сомнения, он решит, что эту птицу унёс огромный ястреб, — усмехнулся он. — Боже мой! Разве я не проделал отличный трюк? Думаю, завтра я
повторю его. Первая утка хорошо прижилась в моем желудке, и я готов поклясться, что все остальные найдут себе постель в том же пансионе раньше,
чем пройдет несколько недель. Жалко будет оставить первую утку тосковать
в одиночестве. Я никогда не был столь жесток к животным
И старый Ван счастливый отправился спать. В течение нескольких часов он громко храпел, и ему снилось, что некий богатый человек пообещал
ему хорошую еду на всю оставшуюся жизнь и что ему никогда не придется
больше работать. Однако в полночь его разбудил неприятный зуд. Казалось,
что всё его тело горит, и боль была сильнее, чем он мог вынести. Он встал
и прошёлся по комнате. В доме не было масла для лампы, и ему пришлось
ждать утра, чтобы узнать, в чем дело. На рассвете он вышел из своей хижины. И о чудо! По всему телу у него появились маленькие красные пятнышки.
На его глазах из них прорастали крошечные утиные перышки. С наступлением утра перьев становилось всё больше и больше, пока всё его тело не покрылось ими с головы до ног. Только лицо и руки были свободны от странной поросли.
С криком ужаса Ван стал вырывать перья целыми охапками, бросать их
в грязь и топтать.
— Боги одурачили меня! — завопил он. — Они заставили меня поймать
утку и съесть её, а теперь наказывают за воровство.
Но чем быстрее он выдергивал перья, тем быстрее они отрастали вновь,
становясь длиннее и более блестящими, чем раньше. А потом боль стала такой
сильной, что он едва удержался от того, чтобы не покатиться по земле. Наконец, совершенно измученный бесполезным трудом и стонущий от отчаяния,
он лёг в кровать.
— Неужели я превращусь в птицу? — простонал он. — Да смилуются надо
мной боги!

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

113

Он ворочался на постели и не мог заснуть, сердце его ныло от страха. Наконец он погрузился в тревожный сон и, заснув, увидел сновидение. К его постели подошла фея, это была Старая Фея1, любимица народа.
— Ах, мой бедный Ван, — сказала фея, — все эти беды ты навлёк на себя
своей беспечностью и ленью. Когда другие работают, почему ты лежишь и
спишь? Почему бы тебе не встать и не расшевелить свои ленивые ноги? Для такого человека, как ты, в мире нет другого места, кроме свинарника.
— Я знаю, что ты говоришь правду, — причитал Ван, — но как, как я смогу работать со всеми этими торчащими из меня перьями? Они убьют меня!
Они убьют меня!
— Вы только послушайте этого человека! — рассмеялась Старая Фея. —
Если бы ты был жизнерадостным и счастливым человеком, ты бы сказал: «Вот
это удача! Не нужно покупать одежду. Боги подарили мне одежду, которая никогда не износится». А ты, оказывается, не прочь пожаловаться, верно?
Пошутив таким образом немного, добрая фея изменила тон голоса и сказала:
— Ну что, Ван, ты и вправду сожалеешь о том, как жил, о годах безделья,
о том, что опозорил своих старых отца и мать? Я слышала, что твои родители
умерли от голода, потому что ты не захотел им помочь.
Ван, видя, что фея знает всё о его прошлой жизни, и чувствуя, как с каждой
минутой его боль становится всё сильнее, наконец воскликнул:
— Да! Да! Я сделаю всё, что вы скажете. Только, молю вас, освободите
меня от этих перьев!
— Мне не нужны твои перья, — сказала фея, — и я не могу освободить
тебя от них. Тебе придётся всё сделать самому. Тебе нужно получить хорошую
порцию бранных слов. Пойди и попроси господина Лина, владельца украденной утки, отругать тебя как следует. Чем сильнее он будет ругать, тем скорее
у тебя выпадут перья.
Конечно, некоторые читатели посмеются и скажут: «Но ведь это был всего лишь глупый сон, который ничего не значит». Однако господин Ван так не
думал. Он проснулся очень счастливым и решил пойти к господину Лину, во
всём признаться и получить от него нагоняй. Тогда он освободится от своих
перьев и примется за работу. Ведь он, воистину, вёл ленивую жизнь. То, что
добрая Фея сказала о его отце и матери, очень ранило его сердце, ведь он знал,
что каждое слово было правдой. С этого дня он не будет лениться, а возьмёт
жену и станет отцом семейства.
Скряга Ван всё предусмотрел, выходя из своей лачуги. Из своего небольшого тайника он взял достаточно денег, чтобы заплатить господину Лину
за украденную утку. Он был готов сделать всё, что сказала ему фея, и даже больше. Но именно с этим «больше» у него и возникли проблемы. Когда он шёл
по дороге, позвякивая связкой денег и думая о том, что скоро ему придётся
1

В тексте «Fairy Old Boy», т. е. мужского рода, здесь пол заменен на женский.

114

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

отдать их своему соседу, ему стало очень грустно. Он любил каждую монетку
и не хотел с нею расставаться. В конце концов, Фея не сказала ему, что он должен признаваться владельцу утки, — она сказала, что должен пойти к Лину
и заставить Лина устроить ему хороший нагоняй. «Фея не говорила, что Лин
должен ругать меня, — подумал скряга. — Мне нужно только заставить его
выругаться, и тогда мои перья опадут, и я буду счастлив. Почему бы не сказать
ему, что старый Сен украл его утку, и не заставить его отругать Сена? Это наверняка будет не хуже, и я сохраню и деньги, и лицо. Кроме того, если я скажу Лину, что я вор, возможно, он пошлёт за стражами порядка, и они отведут
меня в тюрьму. А попасть в тюрьму будет так же плохо, как носить перья. Ха,
ха! Это будет хорошей шуткой над Сеном, Лином и всеми остальными. Я вдобавок и фею обману. В самом деле, она не имела права так отзываться о моих
отце и матери. В конце концов, они умерли от лихорадки, а я не врач, и не смог
их излечить. Как она мог вообще могла подумать, что это моя вина?
Чем дольше Ван разговаривал сам с собой, тем больше убеждался, что говорить Лину о том, что он украл утку, бессмысленно. К тому времени, когда он
добрался до дома хозяина утки, он уже окончательно решил обмануть его. Господин Лин пригласил его войти и сесть. Этот Лин был простодушным и честным человеком. Он всем нравился, потому что никогда не говорил плохо ни о
ком и всегда имел, что сказать хорошего о своих соседях.
— Что у тебя за дела ко мне, друг Ван? Ты пришел так рано, а от твоего
дома до моего довольно далеко.
— Я хотел поговорить с вами о чём-то важном, — лукаво начал Ван. —
У вас на лугу прекрасная стая уток.
— Да, на самом деле, у меня отличные утки, — сказал господин Лин, улыбаясь.
Но он ничего не сказал об украденной птице.
— Сколько их у вас? — спросил Ван более смело.
— Я пересчитал их вчера утром, и их было пятнадцать.
— А вчера вечером вы пересчитывали их еще раз?
— Да, пересчитывал, — медленно ответил Лин.
— И их стало четырнадцать?
— Точно так, друг Ван, одна из них пропала, — но одна утка не имеет большого значения. Почему вы об этом заговорили?
— Что, значит, — неважно! Вы потеряли утку! Как вы можете так говорить? Утка есть утка, не так ли, и, конечно, вам хочется знать, куда она подевалась?
— Скорее всего, её унёс ястреб.
— Нет, это был не ястреб, но если бы вы пошли и поискали на утином дворе старого Сена, то наверняка нашли бы там перья.
— Я уверен, на утином дворе всегда полно перьев.
— Да, но это перья вашей утки, — настаивал Ван.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

115

— Что? Вы думаете, что старый Сен — вор, и что он обокрал меня?
— Вот именно!
— Ну, что ж, очень жаль! Мне жаль, что старику приходится так тяжело.
Он хороший работяга и заслуживает большей удачи. Я бы охотно отдал ему
утку, если бы он только попросил. Жаль, что ему пришлось её украсть.
Ван стал ждать, как господин Лин накажет вора, и был уверен, что самое
меньшее, что он может сделать, — это пойти и хорошенько его отругать.
Но ничего подобного не произошло. Вместо того чтобы рассердиться, господин Лин, казалось, пожалел Сена, — пожалел, что тот беден, пожалел, что
он решился на кражу.
— Неужели вы даже не собираетесь его отругать? — с досадой спросил
Ван. — Лучше пойти к нему домой и от души отругать его за такое безобразие.
— Какой смысл? Какой смысл оскорблять соседа из-за утки? Это было бы
очень глупо.
К этому времени Король скупердяев начал ощущать зуд по всему телу. Перья снова начали причинять боль, и он испугался ещё больше. Он заволновался и бросился на пол перед господином Лином.
— Эй! В чём дело, дружище? — закричал Линь, думая, что у Вана припадок. — Что с вами? Вы больны?
— Да, очень болен, — причитал Ван. — Господин Лин, я плохой человек,
и я признаю это и хочу покончить с этим. Бесполезно уклоняться от правды
или скрывать свою вину. Я украл вашу утку прошлым вечером, а сегодня пришел сюда и попытался свалить всё на старика Сена.
— Да я и знал об этом, — ответил Лин. — Я видел, как вы уносили утку
под одеждой. Зачем же вы вообще пришли ко мне, если думали, что я не знаю
о вашем проступке?
— Подождите, сейчас я вам все расскажу, — сказал Ван, кланяясь еще
ниже. — После того как я сварил вашу утку и съел её, я отправился спать.
Очень скоро я почувствовал зуд по всему телу. Я не мог уснуть, а утром обнаружил, что у меня с головы до ног густо растут утиные перья. Чем больше я их
выдергивал, тем гуще они росли. Я с трудом удерживался от крика. Я улёгся
в постель, и после того, как я несколько часов метался по ней, ко мне явилась
фея и сказала, что я никогда не избавлюсь от своей беды, если не попрошу вас
хорошенько меня отругать. Вот деньги за вашу утку. А теперь, ради всего святого, отругайте меня, и побыстрее, потому что я не могу больше терпеть эту
боль.
Ван валялся в грязи у ног Лина, но Лин ответил ему лишь громким смехом,
который в конце концов перешел в рёв.
— Утиные перья! Ха! Ха! Ха! И по всему телу? Это слишком хорошая
сказка, чтобы в неё поверить! А скоро вы пожелаете жить в воде? Ха! Ха! Ха!
— Отругайте меня! Отругайте меня! — умолял Ван. — Ради всех богов,
отругайте меня!

116

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Но Лин только рассмеялась ещё громче.
— Пожалуйста, дайте мне сначала посмотреть на эти чудесные перья, а потом мы поговорим о нагоняе.
Ван охотно распахнул свою одежду и показал сомневающемуся Лину, что
он действительно говорит правду.
— Под ними должно быть тепло, — сказал Лин, смеясь. — Скоро зима, а
вы не слишком любите работать. Разве они не избавят вас от нужды в одежде?
— Но они вызывают у меня такой зуд, что я едва могу это выносить! Мне
хочется кричать от такой сильной боли, — и Ван снова опустился на колени
и стукнулся лбом о землю.
— Успокойся, дружище, и дай мне время придумать несколько хороших
ругательств, — сказал наконец Лин. — У меня нет привычки употреблять
крепкие выражения, и я очень редко теряю самообладание. Мне на самом деле
нужно время подумать, что сказать вам.
К этому времени Ван испытывал такую боль, что потерял всякую власть
над собой. Он схватил господина Лина за ноги, крича:
— Отругайте меня! Отругайте меня!
Господин Лин был уже не в силах терпеть своего гостя. К тому же Ван держал его так крепко, что Лину казалось, будто его сжимает какой-то гигантский
рак. Внезапно Лин больше не мог держать язык за зубами и прокричал:
— Ты грязный пёс! Ты щенок шелудивый! Ты черепаха! Ты, ленивое, ни
на что не годное создание! Я хочу, чтобы ты поскорее убрался из моего дома!
В Китае это очень грубые ругательства, и Ван с радостным криком вскочил с пола, так как понял, что Лин его отругал по полной. Не успели прозвучать первые резкие слова, как с тела лентяя начали сыпаться перья, и, наконец,
страшный зуд полностью прекратился. На полу перед Лином лежала большая
куча перьев, и Ван, освободившись от своих проблем, указав на них, сказал:
— Сердечно благодарю вас, мой дорогой друг, за те красивые имена, которыми вы меня называли. Вы спасли мне жизнь, и, хотя я заплатил за утку,
я хочу дополнить сделку, подарив вам эти красивые перья. Они в какой-то
мере отплатят ваш великолепный набор бранных слов. Надеюсь, я хорошо усвоил урок и выйду отсюда более лучшим человеком, чем был. Фея сказала мне,
что я ленив, и вы говорили о том же самом. Но с этого дня вы увидите, что я
буду гнуть спину, как подобает настоящему парню. До свидания и большое
спасибо за вашу доброту.
С этими словами, со множеством поклонов и вежливых слов, Ван покинул
дом хозяина уток, более счастливым и мудрым человеком.

ЛЮ-САН,
ДОЧЬ НЕБЕС

ю-сан легла спать не поужинав, но её маленькое сердечко жаждало чегото большего, чем еда. Она прижалась к спящим братьям, но даже в дремоте они, похоже, не давали ей той любви, что она жаждала. Мягкое журчание
воды о борта лодки, — музыка, которая так часто убаюкивала её в стране грез,
не могла успокоить её сейчас. Презираемая всей семьей, её короткая жизнь
была полна горя и позора.
Отец Лю-сан был рыбаком. Его жизнь была сплошной борьбой с нищетой. Он был невежественным и злым. К жене и пятерым детям он испытывал
не больше любви, чем к уличным собакам в родном городе. Он снова и снова
грозился утопить их всех до единого, и его удерживал от этого только страх перед новым мандарином. Жена даже не пыталась остановить мужа, когда он избивал детей, пока те не падали замертво на палубу. Да и сама она была жестока
с ними, а последний удар она зачастую наносила Лю-сан, своей единственной
дочери. На памяти девочки не было ни одного дня, чтобы она избежала ежедневной взбучки, и ни разу родители не пожалели её.
В ночь, с которой начинается эта история, отец и мать, не зная, что Лю-сан
их подслушивает, планировали, как от неё избавиться.
— Мандарин беспокоится только о мальчиках, — грубо сказал он. —
Можно убить дюжину девочек, а он и слова не скажет.
— От Лю-сан всё равно никакого толку, — добавила мать. — Наша лодка
маленькая, и она сроду мельтешит под ногами.
— Да, и ест она столько же, сколько нормальный мальчишка. Если ты тоже
так думаешь, я сделаю это сегодня же ночью.
— Хорошо, — ответила она, — но тебе лучше подождать, пока луна не
зайдет.
— Хорошо, моя жёнушка, пусть сначала исчезнет луна, а потом и девочка.

118

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

Неудивительно, что маленькое сердечко Лю-сан учащенно забилось от
ужаса, ведь никаких сомнений в значении родительских слов не осталось.
Наконец, услышав их храп и поняв, что они оба крепко спят, Лю-сан тихо
встала, оделась и поднялась по лестнице, ведущей на палубу. В её сердце билась только одна мысль — спастись немедленным бегством. У неё не было ни
лишней одежды, ни кусочка еды, чтобы взять с собой. Кроме лохмотьев у неё
на спине была только одна вещь, которую она могла назвать своей, — крошечное изображение богини Гуаньинь из мыльного камня, которое она нашла однажды, гуляя по берегу. Это было единственное сокровище и игрушка, и, если бы она тщательно не прятала его, мать бы обязательно отняла этот
амулет. Ох, как она лелеяла эту фигурку и как внимательно слушала рассказы старого священника о богине милосердия Гуаньинь, лучшей покровительнице женщин и детей, к которой они всегда могут обратиться с молитвой
в трудную минуту.
Было очень темно, когда Лю-сан подняла крышку люка, ведущего наружу,
и выглянула в ночь. Луна только что зашла, и на берегу квакали лягушки. Медленно и осторожно она толкнула её, так как боялась, что внезапно налетевший
ветер может разбудить спящих или, что ещё хуже, захлопнет с грохотом ловушку. Наконец, она стояла на палубе одна и была готова отправиться в большой мир. Когда девочка ступила на борт лодки, черная вода не вызвала у нее
страха, и она вышла на берег без малейшего страха.
Она быстро побежала вдоль берега, прячась в тень всякий раз, когда слышала шум шагов, — таким образом она пряталась от прохожих. Лишь однажды её сердце дрогнуло от страха. На неё с яростным лаем выбежал огромный корабельный пес. Однако рыкающий зверь оказался неопасным, и, увидев дрожащую девочку лет десяти, он с отвращением фыркнул, что обратил
внимание на такую кроху, и вернулся сторожить хозяев.
У Лю-сан не было никаких планов. Она думала, что если ей удастся избежать смерти, о которой говорили её родители, то они будут только рады, что
она покинула их, и не станут её искать. Проходя мимо рядов темных домов,
выстроившихся вдоль берега, она опасалась не своих родных. Она часто слышала, как отец рассказывал о страшных делах, творимых во многих из этих
плавучих домов. Самым мрачным воспоминанием её детства была ночь, когда
отец чуть было не продал девочку в рабство владельцу такой лодки, мимо которой она сейчас проходила. Мать посоветовала подождать, пока Лю-сан немного подрастет, тогда она будет стоить намного больших денег. Лишь поэтому
отец не продал её в ту ночь. Возможно, в последнее время он пытался снова её
продать, но у него ничего не получалось.
Вот почему она ненавидела речных жителей и стремилась поскорее миновать их дома. Она неслась вперед так быстро, как только могли выдержать её
маленькие ножки. Она хотела убежать подальше от темной воды, потому что
любила яркий солнечный свет и сушу.

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

119

Когда Лю-сан пробежала мимо последней лодки, она вздохнула с облегчением и через минуту упала на песок. Только сейчас она заметила, как здесь одиноко. Впереди был огромный город с тысячами спящих. Ни один из них не был
её другом. Она ничего не знала о дружбе, потому что у неё не было подружек
для игр. За спиной лежали открытые поля, спящие деревни, неведомый мир.
Как же она устала! Как далеко она убежала! Вскоре, крепко держа драгоценный
оберег в своей маленькой руке и шепча детскую молитву Гуаньинь, она уснула.
Когда Лю-сан проснулась, по её телу пробежал холодный озноб, поскольку над ней склонился незнакомый человек. Вскоре она с удивлением увидела,
что это женщина, одетая в прекрасные одежды, подобные тем, что носят принцессы. Малышка никогда не видела таких совершенных черт и такого светлого лица. Поначалу, вспомнив о своих грязных лохмотьях, она испуганно отпрянула назад, думая, что будет, если это прекрасное существо дотронется
до неё и испачкает тонкие белые пальцы. Пока девочка, дрожа, лежала на земле, ей хотелось броситься в объятия волшебного создания и молить о пощаде.
Только страх, что прелестное создание исчезнет, удерживал девочку от такого
шага. Наконец, не в силах больше сдерживаться, девочка, выпрямившись, протянула к женщине руку:
— Ах, вы так прекрасны! Возьмите эту вещичку, ведь наверняка именно
вы потеряли её в песке.
Принцесса взяла фигурку из мыльного камня, с любопытством осмотрела
ее, а затем с удивлением спросила:
— А знаешь ли ты, мое маленькое создание, кому ты отдаешь своё сокровище?
— Нет, — просто ответила девочка, — но это единственная вещь, которая
есть у меня во всём мире, а вы так прекрасны, что я уверена, что она принадлежала вам. Я нашла её на берегу реки.
И тут произошло странное событие. Изящная, царственная особа наклонилась и протянула руки к оборванному, грязному ребенку. Малышка с радостным криком бросилась вперед, ведь она нашла любовь, которую так долго искала.
— Моё драгоценное дитя, этот камушек, который ты с такой любовью хранила и который, не задумываясь о себе, отдала мне, — знаешь ли ты, чей это
образ?
— Да, — ответила Лю-сан, и румянец покрыл её щеки, когда она уютно
устроилась в теплых объятиях своего нового друга, — это дорогая богиня Гуаньинь, та, что делает детей счастливыми.
— А эта милостивая богиня принесла в твою жизнь солнечный свет, моя
прелесть? — спросила принцесса, и легкий румянец покрыл её прекрасные
щеки при невинных словах бедного ребенка.
— Конечно же, если бы не она, мне бы не удалось спастись сегодня ночью.
Отец бы убил меня, но добрая владычица небес услышала мою молитву и ве-

120

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

лела мне не спать. Она велела мне подождать, пока он уснет, а потом встать
и бежать с лодки.
— И куда же ты собираешься идти, Лю-сан, раз уж ты покинула отчий
дом? Разве ты не боишься оставаться ночью в одиночестве на берегу этой великой реки?
— Нет, о нет! Ибо благословенная мать защитит меня. Она услышала мои
молитвы, и я знаю, что она укажет мне куда идти.
Госпожа ещё крепче прижала к себе Лю-сан, и что-то блеснуло в её лучистых глазах. По щеке девушки скатилась капля слезы и упала на голову ребенка, но Лю-сан этого не заметила, так как крепко спала в объятиях своей защитницы.
Когда Лю-сан проснулась, она лежала совсем одна на кроватке у себя
дома, но, как ни странно, малышка не испугалась, обнаружив, что снова оказалась рядом с родителями. Солнечный луч осветил лицо ребенка и возвестил ей, что наступил новый день. Наконец она услышала негромкие голоса,
но не поняла, кто их произносит. Затем, когда голоса стали громче, она поняла, что разговаривают её родители. Их речь, однако, казалась менее резкой,
чем обычно, как будто они находились рядом с кроватью спящего, которого
не хотели будить.
— Когда я наклонился, чтобы поднять её с кровати, у неё на лице появился
странный свет. Я дотронулся до её руки, и тут же моя рука повисла, как будто
в нее выстрелили. И тут я услышал голос, шепчущий мне в уши: «Неужели ты
возложишь свои нечестивые руки на ту, что заставила плакать саму Гуаньинь?
Разве ты не знаешь, что, когда она плачет, рыдают сами боги?»
— Я тоже слышала этот голос, — сказала мать, и голос её дрожал, —
я слышала его, и мне казалось, будто сотня злобных бесов кололи меня копьями, при каждом уколе повторяя эти ужасные слова: «И ты убьёшь дочь
небес?»
— Страшно подумать, что мы ненавидели это дитя, хотя всё это время она
принадлежала к иному миру. Какими же злыми мы были, если не могли увидеть её доброту.
— Да, и, без сомнения, за каждый раз, когда мы её били, Яма воздаст нам
тысячекратно за нанесенные оскорбления богам.
Лю-сан больше не медлила, а поднялась, чтобы одеться. Её сердце пылало любовью ко всему, что её окружало. Она должна была сказать родителям, что простила их, рассказать, как любит их, несмотря на все их злодеяния. К её удивлению, поношенной одежды нигде не было видно. Вместо
неё на одной стороне кровати лежали самые красивые одежды. Мягчайшие
шелка, усыпанные цветами, такие прекрасные, что ей показалось, будто они
были взяты из сада богов, и были готовы опуститься на её маленькое тельце. Одеваясь, она с удивлением заметила, что её пальцы стали изящными,
а кожа — нежной и гладкой. Всего за день до этого ее руки были грубыми

Одеваясь, она с удивлением заметила,
что её пальцы стали изящными.

122

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

и потрескавшимися от тяжелой работы и зимнего холода. Всё больше удивляясь, она наклонилась, чтобы надеть обувь. Вместо вчерашних изношенных
грязных башмаков на её крошечных ножках красовались прелестные атласные туфельки.
Наконец Лю-сан взобралась по грубой лестнице, и о чудо, всё, к чему она
прикасалась, менялось словно по волшебству, как и её платье. Узкие ступени
лестницы превратились в широкие ступени из полированного дерева, и казалось, что она поднимается по полированной лесенке какой-то сказочной пагоды. Когда она вышла на палубу, всё вокруг преобразилось. Потрепанный кусок ткани, который так долго служил парусом, превратился в красивое полотнище, гордо развевающееся на речном ветру. Внизу стояли грязные рыбацкие
лодки, к которым привыкла Лю-сан, а она была на величественном корабле,
больше и красивее любого, о чём она когда-либо мечтала, на корабле, возникшем от прикосновения её ног.
После нескольких минут поисков родителей она обнаружила их дрожащими в углу, с выражением сильного страха на лицах. Они как обычно, были
одеты в лохмотья и ничуть не изменились, разве что их дикие лица, казалось,
немного смягчились. Лю-сан приблизилась к родителям и низко поклонилась им.
Мать попыталась заговорить, губы её шевелились, но не издавали ни звука, она просто оцепенела от страха.
— Богиня, богиня! — пробормотал отец, трижды наклоняясь вперед и
стукаясь головой о палубу.
Что касается братьев, то они спрятали лица в ладонях, словно ослепленные внезапно вспыхнувшим солнечным светом.
На мгновение Лю-сан остановилась. Затем, протянув руку, она коснулась
плеча отца.
— Разве ты не узнаешь меня, отец? Я Лю-сан, твоя маленькая дочь.
Мужчина удивленно посмотрел на неё. Все его тело сотрясалось, губы дрожали, на суровом жестоком лице появилось странное выражение. Внезапно
он наклонился и прикоснулся лбом к её ногам. Мать и братья последовали его
примеру. Затем они уставились на неё, словно ожидая приказа.
— Говори, отец, — сказал Лю-сан. — Скажи, что любишь меня, скажи, что
не убьешь своёго ребенка.
— Дочь небес, ты не мой ребёнок, — пробормотал он и замолчал, словно
боясь продолжать.
— В чём дело, отец? Не бойся.
— Сначала скажи, что ты меня прощаешь.
Девочка положила левую руку на лоб отца, а правую подняла над головами остальных:
— Как Богиня Милосердия даровала мне свою благосклонность, так и я
её именем дарую вам любовь небес. Живите в мире мои родители. Братья,

КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ

123

не произносите злых слов. Мои дорогие, пусть радость будет с вами навсегда.
И когда вашими жизнями будет править одна любовь, этот корабль и всё, что
в нем, станет вашим.
Так Лю-сан изменила своих близких. Несчастная семья, жившая в нищете, теперь обрела счастье и покой. Поначалу они не знали, как жить по наставлениям Лю-сан. Отец иногда выходил из себя, а мать произносила злые слова,
но по мере того, как они набирались мудрости и духа, они вскоре поняли, что
править должна только любовь.
Всё это время огромное судно двигалось вверх и вниз по реке. Команда
матросов повиновалась малейшему желанию Лю-сан. Когда они забрасывали
сети за борт, то всегда вытаскивали их обратно, полные самой крупной и вкусной рыбы. Эту рыбу продавали на городских рынках, и вскоре люди стали говорить, что Лю-сан — богатейший человек во всей стране.
В один прекрасный день Второй луны семья только что вернулась из храма. Это был день рождения Гуаньинь, и во главе с Лю-сан они с радостью
отправились почтить память богини. Они только что поднялись на палубу судна, когда отец Лю-сан, смотревший на запад, вдруг позвал всю семью
к себе.
— Смотрите! — воскликнул он. — Что это за птица там, в небе?
Присмотревшись, они увидели, что странный объект приближается все
ближе и ближе, причём прямо к кораблю. Все были взволнованы, кроме Люсан. Она была спокойна, словно ожидая чего-то неизбежного.
— Это голуби, — воскликнул отец в изумлении, — и кажется, что они чтото волокут в воздухе.
Наконец, когда птицы пролетели прямо над судном, изумленные наблюдатели увидели, что под их крыльями парит удивительное кресло, все белое и золотое, более ослепительное, чем Трон Дракона, на котором восседает сам Император. Вокруг каждой из белоснежных шей голубей было по длинной ленте
из чистого золота и шёлка, и эти шелковистые ленты были привязаны к креслу таким образом, чтобы оно парило в воздухе, куда бы ни понесли его легкокрылые скакуны.
Всё ниже, ниже, и ниже опускалось над волшебным кораблём пустое кресло, и по мере того, как оно опускалось, к ногам Лю-сан сыпался дождь из белых лилий, пока она, царица всех цветов, не оказалась почти заваленной ими.
Голуби на мгновение зависли над её головой, а затем осторожно опустили
свою ношу, пока она не оказалась прямо перед ней.
Помахав на прощание отцу и матери, Лю-сан села в волшебное кресло.
Когда птицы начали подниматься в воздух, голос из облаков произнёс с божественной нежностью:
— Так Гуаньинь, Мать Милосердия, награждает Лю-сан, дочь земли.
Из праха вырастают цветы, из земли рождается добро. Лю-сан! Та слеза, что
извлекла ты из глаза богини, упала на сухую землю и смягчила её, она тронула

124

НОРМАН ХИНСДЕЙЛ ПИТМАН

сердца тех, кто не любил тебя. Дочь земли, вознесись на Западные Небеса, займи свое место среди фей, стань звездой в лазурных сферах.
Когда голуби и Лю-сан исчезли вдали, её летящее кресло окружил радужный свет. Всем, кто с удивлением смотрел на девочку, казалось, что небесные врата открылись, дабы принять её. Наконец, когда она скрылась из виду,
на земле внезапно потемнело, и глаза всех, кто смотрел на неё, увлажнились
от слез.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ
Китайская легенда

Перевод с китайского
П. Шкуркин

Посвящается
Вере Ивановне Крыжановской
(J. W. Rосhеstеr)

ПРЕДИСЛОВИЕ

итайская поэзия, особенно древняя, заключает в себе столько своеобразного, то страшного и отталкивающего, то трогательного и возвышенного, что она нашла бы себе массу почитателей среди европейцев, если бы китайский язык не был так труден для перевода.
Труд переводчика осложняется еще одним: китайская литература — это
плюшкинская куча, такой невероятной величины, что литература всех народов Европы, сложенная вместе, не сравнится с ней по объему.
Конечно, при отсутствии критики или какого-либо руководства крайне
трудно сразу отыскать в этой куче жемчужину. Часто случается, что, потратив много труда на перевод какого-либо расхваливаемого китайцами произведения, приходишь наконец к убеждению, что с европейской точки зрения
оно не отличается никакими достоинствами, и оканчивать перевод не имеет
смысла.
Вот почему мы так мало знакомы с характером китайской изящной литературы, — особенно народного творчества.
Между тем, сказки, предания и легенды, передаваясь тысячелетиями из уст
в уста, несомненно, гораздо лучше выражают собирательную душу народа, чем
произведения одного автора, хотя бы и великого поэта.
Кроме того, почти в каждом таком народном произведении есть указания на какие-либо исторические события, иногда совсем не отмеченные официальной историей и теперь совсем забытые. Например, в предлагаемой легенде о Белой Змее рассказывается о необычайном наводнении, смывшем город Чжэнь-цзян, и упоминается еще об одном, еще более сильном, бывшем
в древние времена, в эпоху борьбы Змеи с Царем лягушек, т. е. в эпоху мифическую, но когда низовья реки Ян-цзы-цзяна были уже заселены. Оба этих
наводнения истории неизвестны. А между тем, геологические и орографические исследования нижнего течения Ян-цзы указали, что вся теперешняя
провинция Цзян-су и большая часть провинции Чжэ-цзяна — наносного
и сравнительно недавнего образования; почти совершенно горизонтальная
поверхность этой местности, перерезанная бесчисленным количеством про-

128

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

токов, речек и каналов, создавала всегда чрезвычайно благоприятные условия для наводнений.
Другое, более раннее наводнение имеет подтверждение более доказательное. Теперь нет никакого сомнения, что в древности река Ян-цзы-цзян
впадала в море не там, где теперь, а значительно южнее; ее древнее устье —
теперешний длинный, узкий Хан-чжоуский залив. Русло, оставленное великой рекой от города Чжэнь-цзяна до Хан-чжоу, легко проследить и сейчас: главный памятник, оставленный рекой после себя — это огромное озеро Тай-ху.
Так как это перемещение реки должно было совершиться, по предположениям китайцев, 3000–4000 лет тому назад, — вернее всего, в 2297 г. до Р. X.,
т. е. незадолго перед появлением китайцев на Ян-цзы-цзяне1, то нужно думать,
что рассказ о великом наводнении, уничтожившем почти всех жителей этого
края, китайцы услышали от оставшихся местных аборигенов — Цзин-маней.
Это предание сохранилось и между поселившимися здесь китайцами и вошло
в легенду о Змее — древнем духе этой местности.
В легенде действие начинается в древнем городе Цянь (вошедшем потом
в состав города Хан-чжоу), продолжается в Су-чжоу (60 верст севернее), развивается в Чжэнь-цзяне (еще 60 верст севернее — все по древнему руслу Янцзы) и оканчивается опять в Хан-чжоу, у башни Лэй-фын-та.
Но основные элементы этой легенды, очевидно, старее постройки этой
«Башни Громовой Стрелы», которая воздвигнута вдовой князя Цянь-шу
во время правления Кай-юаня 968–976 гг. (по другим данным — Кай-Бао),
Сунской династии.
Башня была построена на холме Громовой Стрелы (откуда она и сама впоследствии получила название), где издавна уже обитали два духа: Белая Змея
и Зеленая Рыба. Башня своим гигантским массивом придавила их обеих и навсегда лишила возможности приносить зло людям.
Через всю легенду красной нитью проходит борьба между даосскими и
буддийскими божествами, причем победа, очевидно, на стороне последних.
Это дает нам некоторое указание для определения времени возникновения
элементов этой легенды. Очевидно, фабула легенды уже сложилась во времена Сунской династии (около 1000 г.) или никак не позже императора Хубилая
(1280 г.), когда буддизм окончательно победил даосизм.
Существует еще легенда недавнего происхождения, которая говорит, что
при императоре Цзя-цзине (1522) с вершины башни Лэй-фын-та высоко поднялись и исчезли в небесах три столба дыма, имевшие форму козлиных рогов.
Это было прощение Белой Змеи и Зеленой Рыбы и превращение их вместе
с Фахаем, их стражем, в небесных духов.
Из этого добавления видно, что, хотя вся легенда составилась из нескольких преданий различной древности, но в предлагаемой редакции она явилась
не ранее XVI столетия.

Лубочная картина няньхуа из Янлюцина.
Первая половина 20 века.

130

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

На канве ее написано много китайских пьес. Согласно традициям, сам император со всем двором должен присутствовать на представлении одной из
них, по крайней мере, раз в год.
Это представление дается дворцовой труппой в императорском театре,
причем зрителями является вся приглашенная знать. Вопреки строгому этикету, господствующему при дворе, на этих представлениях зрителям разрешается свободно выражать свои чувства и одобрение артистам. Наэлектризованные совершающимися на сцене действиями, зрители иногда настолько
увлекаются, что актерам, играющим монахов — Мао-шаньского и Фахая, —
приходится, кроме игры, следить еще и за публикой, чтобы увернуться от бросаемых в них предметов.
Предлагаемая легенда записана в городе Хан-чжоу, причем использован
рассказ F. D. Cloud’a, бывшего американского вице-консула в Хан-чжоу, и книга Сю-сян-и-яо-цюань.
Всякое литературное произведение, подобное предлагаемому, по необходимости должно быть снабжено массой объяснений и комментариев, которые
могут заинтересовать не только специалистов, но и широкую публику. Чтобы
не затруднять чтения, все эти примечания вынесены в конец.
Автор, не придавая никакого значения литературной форме этой книги,
считает, что объяснения и комментарии (в большинстве случаев не появившиеся в печати ни на одном европейском языке) дадут интересующимся гораздо
более сведений о Китае, чем сам текст легенды.
В целях сохранения колоритности, многие места в легенде представляют
почти дословный перевод китайских источников.
П. Шкуркин
Октябрь 1909 г.
г. Гирин.

а крайнем западе Китая, покрытом отрогами гор Тибета, в чудной, но недоступной местности провинции Сычуань, находится священная гора
О-ми или Э-мэй.
Бесчисленные гроты и пещеры покрывают гору и ее окрестности; некоторые из них так велики и глубоки, что никто не мог достигнуть дна. Эти пещеры населены духами, оборотнями и демонами, и горе тому смертному, который без заклинания или священного амулета вздумает проникнуть в это волшебное царство!
Но из всех пещер нет большей, чем «Небесная пещера», и нет удивительней, чем «Грот Чистого Ветра».
Давным-давно, во времена седой старины, в Гроте Чистого Ветра поселилась Белая Змея. Очищаясь нравственно от грехов жизни, просветляясь умственно, она тысячу лет провела в уединении и созерцании, стремясь к совершенству и бессмертию.
Темная сущность великого «Пути» — бездны, породившей все предметы, первопричины всех причин и первоисточника всего существующего —
материального, нравственного и идейного, — уже начала проясняться перед
ее умственными очами…1
Однажды, стараясь проникнуть мысленным взором в сущность отношений людей к Высшим Существам, она вдруг вспомнила, что сегодня — праздник персиков, когда все боги и духи должны посетить великую «Древнюю
Матерь», воскурить ей фимиам и от нее — Великой, Золотой Матери, Владычицы Запада, услышать слова, полные благости и великого разума2.
Бесчисленный сонм богов, духов — владык земли и неба и божественно
мудрых древних бессмертных царей, восседающих в драгоценном дворце Золотой Матери или наслаждающихся тенью под деревьями Персиков Бессмертия в волшебных садах ее, — предстал перед мысленным взором Белой Змеи.
Земные мысли и чувства были ей еще не чужды; она взглянула на холодные, скользкие стены своей мрачной пещеры — и ей стало тяжело от ее тысячелетнего одиночества.
И она решила сама принести поклонение Госпоже Матери.

132

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Обитель Праматери3 находится в Тибете, на западных небесах, высоко над
увенчанными вечными снегами вершинами Кунь-луня. Долог и труден путь
туда, и человек не может свершить его.
Но Белая Змея, взывая к западным богам, вспрыгнула на проходившее
облако, которое, повинуясь ее воле, со страшной быстротой помчалось на
запад.
Скоро она была во дворце Цзинь-му.
Когда Белая Змея, преклоняя колени и воскуряя фимиам, приблизилась
к сверкавшему ослепительной белизной драгоценному трону, Великая Праматерь, обрадованная появлением редкой гостьи, протянула руки и, подняв
Змею с земли, сказала:
— Белая Змея! Тысячу лет ты провела в пещере, стремясь к совершенству.
Я давно желала тебя видеть, но не хотела прерывать твоего созерцания. Иди,
вкуси персиков моего сада, и затем я скажу тебе, зачем я, руководя незаметно
для тебя твоей волей, привлекла тебя к себе на Кунь-лунь.
Белая Змея, пораженная этими словами и тронутая добротой Цзинь-му,
вспоминавшей о ней целую тысячу лет, — медленно пошла в сад. Она терялась в догадках — зачем она может быть нужна Великой, Мудрой Царице
Запада?
II
Ни один земной властелин, ни один небожитель не имели и никогда не
будут иметь таких садов, какими обладала Святая Праматерь. Цветы, растущие здесь, по красоте и аромату не имеют себе соперников, и ни один плод
в мире не может сравниться вкусом с растущими здесь «персиками души».
Всякий, вкусивший этих «заоблачных» персиков, имеет право на бес
смертие.
Белая Змея с восторгом смотрела на тени богов, скользивших между прекраснейшими деревьями и ароматными цветами; она в своей пещере совершенно отвыкла от подобного зрелища.
Прямо перед ней росло чудное персиковое дерево, сплошь усеянное крупными зрелыми персиками с совершенно гладкой кожицей. Змея сорвала один
из них и вкусила его… Одуряющий аромат ударил ей в голову; ничего вкуснее
никогда она не знала…
И тотчас земные желания и стремления проникли в ее сердце, и оно сжалось при мысли о необходимости возвращения в Грот Чистого Ветра для продолжения своего подвига…
Вдруг неожиданно раздался голос сзади нее:
— Белая Змея!
Она быстро обернулась: это была сама Цзинь-му.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

133

— Белая Змея, — продолжала Мать, — ты не вернешься в пещеру: ты
останешься здесь и будешь хранительницей моего сада и этих «бессмертных»
«ледяных» персиков!4
И жила Белая Змея у Цзинь-му триста лет.
III
В то время в городе Хан-чжоу, «части неба на земле»5, жил юноша по имени Сюй-Ханьвэнь. Фамилия Сюй была одна из самых старых и почтенных
в Хан-чжоу. Но после целого ряда бедствий — войн, наводнений, пожаров
и других потерь, — род этот находился теперь в очень стесненном материальном положении. Поэтому отдельные семьи этой фамилии не могли помогать
друг другу, и каждый член ее был предоставлен самому себе.
Отец и мать Ханьвэня умерли, когда он был еще ребенком, и он попал
на попечение к мужу своей старшей сестры.
Его шурин, сам человек бедный, не мог дать ему образования, и поэтому
отдал мальчика в ученье к старому другу их семьи — доктору Вану, у которого была аптека.
Несмотря на свои детские годы, мальчик поражал своими успехами не
только учителей в школе, в которую его определил Ван, но также и своим пониманием медицины. Он скоро мог различать все двадцать девять способов
биения пульса, мог правильно приготовить пилюли и выскоблить больному
язык ивовой палочкой.
Кроме того, он настолько усвоил ведение торговых книг, что сделался в аптеке серьезным помощником доктора Вана.
Прошло несколько лет, и дела аптеки, благодаря стараниям и настойчивости Ханьвэня, значительно расширились. Старик Ван искренне полюбил юношу и часто уговаривал его немного отдохнуть, развлечься, погулять со сверстниками; но Ханьвэнь ни разу, даже в праздник, не вышел из дому без какогонибудь дела.
Приближался «праздник мертвых», когда каждый китаец должен оплакивать своих усопших предков на их могилах6.
Ханьвэнь вышел уже из детства и находился в таком возрасте, когда пренебрегать обычаями страны он уже не мог. Он решил посетить могилы своих
предков, находившиеся близ Тянь-чжу7.
Совесть властно упрекала его за пренебрежение к священным обязанностям…
Ханьвэнь сказал об этом Вану. Старик охотно дал ему свое согласие на это
путешествие и радовался, что у юноши пробудилось чувство долга.
Настал день поминовения. Ханьвэнь взял с собой кушанья, благовонное
куренье и бумажные деньги.

134

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Подойдя к главной могиле, он с южной стороны ее поставил на земле пять
чашек с кушаньями, пятнадцать маленьких вареных на пару хлебцев в трех кучках и три крошечные чашечки с водкой. Вокруг этих яств он воткнул в землю
ароматные свечи толщиной с гусиное перо, сделанные из сердцевины растений.
Сделав три земных поклона, он зажег свечи, которые только тлели, издавая своеобразный запах.
Ханьвэнь молился. Ему казалось, что его предок, лежащий неглубоко под
землей, внимательно следит за ним, правильно ли он выполняет все священные обряды. И Ханьвэнь стал еще внимательнее, еще тщательнее следить
за собою, чтобы по неопытности не сделать какого-либо упущения и тем самым не навлечь на себя гнев духа предка.
Потом он раздул огонь одной тлевшей свечи и зажег ею бумажный мешок,
наполненный бумажными кружками, имеющими форму денег, и бумажными
же изображениями слитков золота и серебра8.
Когда мешок разгорелся, Ханьвэнь стал на колени и, взяв обеими руками рюмку с водкой, поднял ее сначала над головой — как бы предлагая духам
неба; затем сделал ею движение направо и налево — для духов земли, и наконец — вылил содержимое в огонь горевшего мешка — для усопшего.
То же сделал он и с кушаньями, выбрасывая их палочками в огонь и наблюдая, чтобы они, по возможности, вполне сгорели.
Делая затем три земных поклона, Ханьвэнь просил своего предка взглянуть на него милостивым оком и отвратить от него все грозящие ему беды.
Ханьвэнь, совершая эту церемонию в первый раз в жизни, вложил в нее
всю душу; ему казалось, что он входит в общение с духом давно умершего,
но близкого по крови покойника; и он чувствовал и страх, и какой-то необыкновенный подъем духа.
И вдруг ему показалось, что кто-то сказал:
— Слушайся всегда только своего сердца — и будешь счастлив!
Ханьвэнь не слыхал звуков этих слов, но ясно их понял, точно кто-то извне вложил ему ясный смысл их в его возбужденный ум.
Сердце его, как бы сжатое чьей-то холодной рукой, упало и на мгновение
перестало биться. Он понял, что его предок видит, чувствует и понимает его,
и готов охранять на предстоящем жизненном пути его, неопытного юношу.
Надежда сразу вернулась к нему; сердце радостно забилось, и Ханьвэнь,
положив лишний, не положенный по правилу поклон, встал и направился домой в Хан-чжоу, светлый и радостный.
IV
В одно прекрасное весеннее утро Великая Праматерь потребовала к себе
Белую Змею и сказала ей:

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

135

— Слушай, Белая! Сегодня кончается срок твоей службы. Я знаю твое сердце, знаю про тебя то, чего ты сама не знаешь, и поэтому должна расстаться
с тобой. Сегодня же ты вернешься на землю; знай, что тебе суждено сделаться матерью величайшего светила поэзии, матерью земного бога литературы…
Я просветлю твою память: вспомни, как однажды, пятьсот лет тому назад, ты
мирно скользила между скалами у входа в свою пещеру. Ты не заметила, как
отвратительный нищий подкрался, схватил тебя и хотел разбить тебе голову
камнем…
На твое счастье, на тропинке, где годами не бывало людей, показался еще
один прохожий. Это был добрый, почтенный и сострадательный человек,
почти старик. Увидев тебя в руках нищего, он стал просить отпустить тебя.
Но злой нищий хотел непременно убить. Тогда старик купил тебя у нищего,
и заплатил два дяо — все, что у него было9.
Старик отпустил тебя на волю, благословляя богов, позволивших ему совершить доброе дело.
По мере рассказа Цзинь-му, Белая Змея сначала как сквозь туман, а потом
все яснее и яснее вспоминала и тот день, когда она, продрогнув в пещере, выползла на солнце и задремала, и ужасного нищего со зверской физиономией,
в руках у которого она беспомощно извивалась, и старика с добрым лицом
и каким-то особенным светом в больших черных, выпуклых глазах… Вспомнила, как она поспешно уползла, лишь только старик выпустил ее, даже не поблагодарив своего избавителя.
И даже теперь, через 500 лет, ей стало стыдно…
— Теперь, — продолжала Си-ван-му, — в прекрасном Хан-чжоу живет
юноша по имени Сюй-Ханьвэнь. Завтра он совершает поклонение перед могилой своего предка — твоего спасителя. Ты и сейчас чувствуешь стыд в своем
сердце, — вместо благодарности предку на словах, ты выйдешь замуж за потомка. Отправляйся скорее в Хан-чжоу. Ты узнаешь Ханьвэня по его высокому росту10. Ступай!
Белая Змея преклонилась перед Мудрой, Доброй и Всеведущей Матерью
Запада.
Дул западный ветер. От снеговой вершины оторвалось ночевавшее там
снеговое блестящее облако и поплыло мимо Белой. Она прыгнула на него
и понеслась на восток, быстро опускаясь и минуя и горы Кунь-лунь, и голую
равнину Си-цзана, и роскошное, изрезанное отрогами Тибетских гор, но еще
безлюдное Четырехречие…11
Это новое возложенное на нее дело наполнило ее сердце волнением и
страхом перед забытой ею земною жизнью. И вдруг — как будто луч молнии
озарил ее память: она с поразительной ясностью вспомнила, что она еще ребенком видела несравнимый ни с чем по красоте город Хан-чжоу с его Западным Озером, достойным быть жилищем богов; вспомнила и зеленые холмы,
и высокие пагоды, и ароматные сады святых храмов…

136

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

И ее сердце, из которого так долго изгонялось все земное, — затрепетало радостью при мысли о скором возвращении в эти чудные родные места12.
Границы роскошного Чжэ-цзяна13 были уже в виду; обширная плодоносная равнина с рядами высоких холмов казалась совсем близко.
Вдруг прямо перед ней показалась тень; и вот, в тумане проносившегося
мимо облака она увидела сурового Сюань-у (Чжэнь-у Бэй-цзи), бога Северного полюса. Он был у Великого Владыки всех миров, Юй-хуан-ди14, с докладом
о делах людей. Но, так как он плохо видел то, что делалось на юге, то доклад
его был не полон, и очи Великого Повелителя с упреком смотрели на нерадивого бога.
Раздраженный и гневный, возвращался он теперь домой, в необъятные
выси севера — в Бэй-цзи, Северный полюс.
Бог, показавшись из своей воздушной колесницы, сразу узнал Белую по ее
блеску.
— А, так вот это кто осмелился встретиться мне на пути! — рассердился
бог. — Как смеешь ты, мерзкий скотский ублюдок, пользоваться божественными средствами для выполнения твоих гнусных дел и желаний, как ты решилась пользоваться дорогой богов и попадаться мне на этом пути?
Белая Змея страшно перепугалась. Она еще раньше много слышала про
гневного бога, никогда не чувствующего сострадания или жалости и пользующегося своей страшной властью не только над людьми, но и над низшими бессмертными.
Смущенная и трепещущая, она не знала, как умилостивить Бэй-цзи; она
стала на колени и умоляла о прощении.
— Отвечай мне, куда ты стремилась? — гремел бог в страшном гневе.
Белая поняла, что, скажи она правду, — она навлечет бедствия не только
на себя и Ханьвэня, но, быть может, и на Великую Матерь. Страшный Бэй-цзи
Сюань-у никому ничего не прощает! И Белая решила скрыть правду.
— Великий бог! Прости меня, что я осмелилась встретиться тебе на пути;
но я не могла избрать другой дороги, потому что я должна была пользоваться
попутными воздушными течениями, чтобы достигнуть Южного океана.
— Зачем ты стремишься туда? — спросил Сюань-у, сверкая холодным блеском своих никогда не дремлющих глаз.
— Ты, великий, знаешь, что я тысячу лет провела в пещере, стремясь к совершенству; много я передумала в это время и убедилась, что одного созерцания и самоуглубления мало: без любви и милосердия совершенства нельзя
достигнуть. И я решила предпринять путешествие на Южный океан к великой Гуань-инь Пу-сы, славной богине милосердия, чтобы преклониться перед ней и просить ее, Матерь Доброты, наставить меня и разрешить мои сомнения.
В словах Белой о любви и милосердии свирепому Сюань-у послышался
намек на его собственную злобу.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

137

— Я не верю тебе, Змея, — сказал Бэй-цзи. — Твой путь был не на юг, а на
юго-восток. Поклянись, что ты не лжешь!
Как ни тяжело было Белой давать ложную клятву, но Сюань-у внушал ей
такой страх, что она готова была решиться на все, лишь бы спастись от него.
И она поклялась.
— Если ты только солгала мне, если ты стремилась не к Южному океану,
к Гуань-инь Пу-сы, то помни, змеиное отродье: пусть Башня Громовой Стрелы раздавит твое мерзкое тело15!
Страшный Бэй-цзи Сюань-у давно уже исчез, а Белая Змея, подавленная
всем происшедшим и мучимая тяжелыми предчувствиями, долго еще оставалась на одном месте, ошеломленная, с сжатым сердцем, почти без чувств,
без мысли и желания…
С земли до нее донеслось благоухание цветов и сразу привело в себя, напомнив о предстоящей ей миссии, и она понеслась дальше.
Скоро вдали показались увенчанные башнями холмы, окружающие обширный водный бассейн — Си-ху, «Западное озеро».
Вокруг озера на огромнейшем пространстве раскинулся великолепный
город, равному которому нет и не будет в мире, весь перерезанный каналами, через которые было перекинуто двенадцать тысяч16 высоких каменных
мостов.
Сердце ее билось, когда она проносилась над городом, в котором она вторично должна была начать жизнь.
Белая остановилась над Си-ху и, осмотрев внимательно острова и берега
озера, выбрала для своего жилища какое-то огромное здание, казавшееся издали совершенно необитаемым. Она опустилась на внутренний двор, заросший густой травой.
Это был древний дворец, поросший мхом и лежавший в развалинах, но
который был когда-то жилищем «Сына Неба». Валявшиеся повсюду обломки скульптурных изображений, изящные каменные балюстрады вокруг сохранившихся еще водоемов и выглядывавшие там и сям из-за деревьев поросшие
мхом каменные изваяния мифических животных, — все указывало на былое
великолепие дворца.
Он находился вблизи городских ворот, носящих название «ворот струящегося золота»; вход в него был прегражден рвом, который наполнялся водой из Си-ху.
Дворец так понравился Белой своей красотой, заброшенностью и уединенным местоположением, что она решила поселиться здесь надолго.
Но, блуждая по обширным залам, чудным садам и извилистым дорожкам,
она совершенно неожиданно встретилась с большой Зеленой Змеей. Своим
умственным взором Белая проникла в ее душу — и тотчас узнала, что это не
простая змея, а тоже высшее существо, хотя и низшего порядка, чем она сама,
и вдобавок настроенная по отношению к ней очень враждебно.

138

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Зеленая Змея, подняв гордо голову, сказала:
— Вежливость — украшение всякого разумного существа. Я давно живу
здесь, и этот дворец — мой по праву первого завладения. Скажи мне, ты просила позволения войти сюда или я тебя приглашала?
Белая Змея сдержанно отвечала, что она должна жить в Хан-чжоу и что она
выбрала жилищем себе именно этот дворец.
Зеленая, пришедшая в ярость от этих слов, закричала:
— А, если ты отсюда не хочешь уйти добром, так я заставлю тебя силой!
И она, свирепо сверкая зелеными глазами, бросилась на Белую.
Но она не рассчитала своих сил. Белая была гораздо сильнее ее, и после короткой, но отчаянной борьбы, обессиленная Зеленая лежала на земле, обвитая могучими кольцами Белой.
Раздосадованная неожиданным препятствием, Белая хотела умертвить
противника, но Зеленая, изведав силу и могущество Белой, стала умолять пощадить ее жизнь.
— Я вижу, — говорила она, — что ты не простая змея, но существо гораздо выше меня самой; какую пользу принесет тебе моя смерть? Оставь мне
жизнь, и я тебе вечно буду верной и преданной служанкой.
Белая подумала, что ей будет трудно жить одной, без помощницы, поэтому
она пощадила Зеленую, и они поселились во дворце вдвоем17.
Зеленая показала лучшие комнаты дворца, и они выбрали для себя большой круглый зал, где у Зеленой уже было устроено ложе из сухих ароматных
трав. Зеленая, которая оказалась заботливой хозяйкой, почтительно поднесла
своей новой госпоже чашку восхитительного чая, принесенного с границ западных небес.
Зеленая очень скоро узнала прекрасное сердце Белой, искренне полюбила
и привязалась к ней; и Белая посвятила ее во все свои тайны.
На другой день, приведя свое жилище в порядок, обе змеи вышли прогуляться на берег озера по направлению к Башне Громовой Стрелы. Навстречу
им шла масса людей, возвращавшихся с могил предков после поминовения.
Направо от них расстилалась гладкая водная ширь озера с разбросанными
на нем чудными островами; деревья, наклонившись над водой, отражались
в ней, как в зеркале и купали в воде ветви, сплошь усыпанные белыми и розовыми цветами. Прямо перед ними возвышалась красивая, но мрачная
и страшная башня Лэй-фын-та, своим массивным основанием как бы вросшая в землю.
Белая, пристально вглядываясь в эти когда-то близкие ей места, старалась
припомнить обстоятельства своего детства. Мысли вихрем кружились у нее
в голове и, при виде башни, приняли мрачное направление.
«Вот это та самая башня, — думала она, — которая, если сбудется заклятие злого Сюань-у, должна раздавить мое тело… А оно должно сбыться, потому что Сюань-у властный бог; я же дала ложную клятву. Но — о, боги! — ведь

Белая Змея сдержанно отвечала, что она должна жить в Хан-чжоу
и что она выбрала жилищем себе именно этот дворец.

140

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

вы же предопределили мне пройти еще раз жизненный путь на земле; я —
только ничтожная исполнительница высшей воли; за что же меня так жестоко наказывать!»
Ее печальные мысли вдруг были прерваны Зеленой.
— Смотри, — сказала она торопливо, дернув Белую за рукав, — что это
там за молодой человек? Не он ли? Посмотри, как он высок и строен!
Белая взглянула и увидела красивого высокого юношу с черными выпуклыми глазами — теми же глазами, которые смотрели на нее пятьсот лет назад, когда старик выкупил ее у нищего…
— Он, он! — проговорила Белая задыхающимся голосом; но, собрав все
свои силы, она победила волнение и сказала: — Смотри, не забывай же, что
меня зовут Сучжэнь18. Пойдем скорей: мы его обгоним, а потом медленно направимся ему навстречу.
— Но у нас здесь нет никого, кто мог бы нас с ним познакомить; и если
женщина не может разговаривать с мужчиной, который не был ей представлен, то наше обращение к нему может показаться неприличным!
— Подожди минуту, — сказала Сучжэнь и махнула шелковым веером по
направлению к западу.
Тотчас на безоблачном до тех пор небе показалась низкая черная гряда облаков; солнце скрылось и пошел проливной дождь19.
V
Совершив поклонение могилам предков, Ханьвэнь возвращался домой
с сердцем, переполненным новыми ощущениями. Пролегавшая по берегу
Си-ху дорога была сплошь обсажена магнолиями, абрикосовыми, апельсиновыми и еще многими другими деревьями, названий которых он не знал.
Деревья сплошь были усыпаны розовыми и белыми цветами, удивительно
нежными, радостными и неустойчивыми; природа с невероятной расточительностью залила цветами все — ветви, стволы, даже выступающие из земли корни; не было видно ни листьев, ни темной коры, ни земли, которую
покрывал толстый слой осыпающихся при малейшем ветерке миллионов
лепестков; но убыль их была незаметна: в диком стремлении вознаградить
себя за зимний перерыв, деревья с нетерпеливой поспешностью на место
каждого упавшего цветка торопились выронить два, три, пять, десять органов любви…
Ароматы — то неуловимые, чуть доносящиеся, то грубые, сильные, бьющие в нос и захватывающие дыхание, плотной завесой стояли в воздухе…
Пение бесчисленных птиц, которых здесь никто не беспокоил и которые
тоже праздновали время любви, — наполняло воздух целым хаосом звуков,
не смолкавшим ни на одно мгновение…

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

141

Ханьвэнь никогда еще в жизни не видел и не слышал ничего подобного.
Он был ошеломлен, поражен и не мог дать себе отчета в своих чувствах. Вместо того, чтобы идти домой, в душную и смрадную аптеку, он, не замечая времени, почти до вечера гулял по берегу Си-ху, срывая цветы, вдыхая ароматы,
слушая птиц и открывая все новые красоты во всем, что представлялось его
восторженному взору.
Вдруг он заметил двух молодых девушек, одетых в изысканные одежды.
Одна из них казалась госпожой, другая — служанкой. Когда они подошли
ближе, Ханьвэнь подумал, что нигде в мире никогда не могло быть более прекрасных девушек. Он испытывал необычайное желание подойти к ним ближе,
удостоиться их взгляда, дотронуться только до их одежды, — но обычай запрещал ему заговаривать с незнакомыми. Он мучился и волновался, но, боясь
быть назойливым, не решался приблизиться к ним.
Ему было восемнадцать лет!
Вдруг пошел дождь. Оба чудных создания были без зонтиков, и дождь грозил превратить их шелковые вышитые платья в грязные обвисшие тряпки.
Ханьвэнь быстро подошел и предложил им свой зонтик.
После некоторого колебания они взяли его и, застенчиво поблагодарив,
сказали, что они сейчас наймут крытую лодку и переедут на ту сторону озера.
Ханьвэнь провожал их до пристани.
Дорогой он хорошо рассмотрел их обеих. Хотя меньшая ростом, казавшаяся служанкой, и была красива, но у нее было худощавое темное лицо и холодные, даже злые глаза; это еще более оттеняло необыкновенную красоту ее госпожи — высокой, стройной девушки с необыкновенно белым цветом лица
и чудными, добрыми, глубокими таинственными глазами…
Когда они дошли до пристани, то крытой лодки не нашлось, и Сучжэнь
(конечно, это была она) предложила Ханьвэню, не хочет ли он сопровождать
их на тот берег в простой рыбачьей лодке. Ханьвэнь и сам мечтал об этом, но
боялся предложить, и с восторгом согласился.
Во время переезда Ханьвэня поражали суждения девушки, обличавшие
в ней глубокий ум и прекрасное знакомство с науками и литературой. Очарованному юноше весь переезд казался делом минуты, — хотя Си-ху в ширину
не менее шести верст.
Когда они достигли противоположного берега, уже стемнело. Конечно,
Ханьвэнь должен был проводить девушек до самого дома.
На их нетерпеливый стук в ворота им открыл чрезвычайно представительный старик. Это был сам отец Сучжэнь, обеспокоенный долгим отсутствием
девушек.
Сучжэнь рассказала отцу о любезности их спутника; старик так был благодарен Ханьвэню, что пригласил его переночевать.
— Все равно, — говорил он, — городские ворота уже заперты. Вам нельзя уже попасть в город, и придется искать пристанища в какой-нибудь сквер-

142

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

ной загородной гостинице. Лучше оставайтесь у меня, а утром рано вы вернетесь домой!
Ханьвэню ничего больше не оставалось, как согласиться на такое радушное приглашение.
Но спать ему в эту ночь пришлось мало. Старик-отец Сучжэнь, отставной генерал прошлого царствования, расспрашивал Ханьвэня о его детстве,
занятиях, родных и т. д., и сам рассказывал юноше много нового и интересного.
Прошло едва несколько часов, как они познакомились, но казалось, что
они знакомы несколько лет, — так они понравились друг другу.
Ханьвэнь заснул только после колокола второй стражи.
Едва он на другой день проснулся и вспомнил, что произошло вчера, как
его позвали завтракать. Сучжэнь, вопреки обычаю, тоже присутствовала; старик-отец извинился перед гостем, говоря, что он, старый вдовец, не может теперь обходиться без помощи дочери.
За завтраком Ханьвэнь несколько раз встречал взгляды Сучжэнь и прочитал в них такую ласку, такую негу, что мысли его невольно все время вращались около нее, и он иногда отвечал невпопад…
Завтрак кончился; и, как ни хотелось Ханьвэню оттянуть время, — но, наконец, он должен был идти.
Тогда старик позвал его в свой кабинет и сказал:
— Слушайте, Ханьвэнь! Я стар, и мне нужна опора. Я вас успел хорошо узнать, и лучшего зятя не желаю. Хотите ли вы жениться на Сучжэнь?
Словно какая-то волна подхватила юношу и колыхнула его. От радости он
не мог говорить…
Но вдруг он вспомнил бедственное положение своей семьи — и его серд
це упало.
— Отец мой, — сказал он печально, — это было бы такое счастье, о котором я не мог и мечтать. Но это невозможно! Я — бедняк, и все мои родственники так бедны, что мы едва можем существовать. Разве возможен мой брак
с дочерью такого лица, как вы?
Старик благодушно улыбнулся.
— Не деньги делают человека, — сказал он, — а человек деньги!
С этими словами он вышел и скоро вернулся с несколькими тяжелыми
слитками серебра в руках.
— Возьми это, юноша, — сказал старик, — и сделай необходимые приготовления. А затем приходи скорее, и мы назначим день свадьбы.
Ханьвэнь торопливо отправился домой с тяжелым серебром в руках, но —
с легким сердцем, переполненным радостью. Мысли его неотступно витали
около его милой невесты, и он думал, что в мире не может быть человека счастливее его. Он чувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своим счастьем и пошел к сестре, чтобы излить перед ней свое сердце.

Девушки, застенчиво поблагодарив, сказали, что они сейчас
наймут крытую лодку и переедут на ту сторону озера.

144

БЕЛАЯ ЗМЕЯ
VI

В эту же ночь в Цянь-танском уездном управлении, «ямыне»20, было совершено загадочное преступление: воры проломали заднюю стену в денежной
кладовой и украли тысячу лян серебра в слитках. Никто из сторожей ничего
не слыхал, хотя подобную работу без шума сделать невозможно. Удивительнее
всего то, что сделанный пролом был настолько мал, что в него невозможно
было влезть даже маленькому мальчику; очевидно, нужно было действовать
с улицы посредством какого-нибудь очень длинного орудия.
Но тогда каким же образом ворам удалось отпереть замки сундуков? Кроме того, 1000 лян серебра представляет из себя настолько большой вес, что одному человеку трудно унести такую тяжесть; очевидно, воров было несколько,
что еще более затрудняло совершение кражи21.
Преступление открыл ямыньский казначей, вошедший в кладовую. Тотчас дали знать начальнику уезда, который потребовал к себе хранителя ямыньской казны.
Хранитель, по фамилии Чжу, ничего не зная о случившемся, немедленно
явился к начальнику.
Пораженный вопросами начальника, он понял, что ему придется жестоко пострадать, и не столько за сам факт недостаточно бдительной охраны денег, сколько за то, что о краже он узнал чуть ли не последним из всех ямыньских чиновников.
Несчастного хранителя серебра, даже не пытавшегося умилостивить разгневанного начальника, сначала поставили на колени на свернутую спирально
железную цепь, а потом связали ему ноги, продели между ними палку и подняли вверх так, что он только головой и плечами касался земли.
И треугольная дубовая тяжелая палка сто раз опустилась на его подошвы,
причиняя сначала страшную, резкую боль, а потом вызывая только ощущение
ожога, как будто бы ему обливали ноги кипятком.
Конечно, он тут же с позором был выгнан со службы. И хорошо еще, что
это дело кончилось для него так благополучно!
Этот Чжу был шурин Ханьвэня, муж его старшей сестры.
Когда Ханьвэнь, радостный и возбужденный, прибежал к сестре, то его
поразили плач и вопли, раздававшиеся из дома. Сестра плакала не потому, что
ее муж подвергся тяжкому наказанию — это в Китае часто случается и пятна
на человека не кладет, — а потому, что его выгнали со службы «по денежному
делу», и вновь на службу его нигде более не примут. Призрак нищеты и голодной смерти уже стоял перед ней. При взгляде на перепуганных детей, прижавшихся в углу, она рыдала все сильнее и сильнее…
Ханьвэню стало невыразимо жаль эту женщину, которая, уйдя в свою собственную семью, так долго была чуждой для него; ведь все-таки это была его
родная сестра!

Завтрак кончился; и, как ни хотелось Ханьвэню оттянуть время, —
но, наконец, он должен был идти.

146

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

И он, скрепя сердце, решил отдать ей свое серебро, хотя этим он отдалял
от себя собственное счастье: где он снова достанет денег для приготовлений
к свадьбе!
— Сколько всего украдено? — спросил он.
— Всего пропало двадцать слитков по пятьдесят лян, — отвечал ему Чжу.
Ханьвэнь вздохнул: у него было всего два слитка. Но он решил отдать их
оба, чтобы облегчить положение шурина.
— Старший брат, — сказал Хан, — я готов помочь вам всем, чем могу, но
у меня есть только два слитка — простите, что так мало! Возьмите их и отдайте в ямынь; быть может, начальник смилостивится и даст вам службу, хотя бы
на первое время и ничтожную.
Обрадованный неожиданной помощью с той стороны, с которой менее
всего ожидал ее, Чжу схватил серебро и стал завязывать его в платок, чтобы
тотчас передать в ямынь.
Но каково же было его изумление и испуг, когда на внутренней стороне
каждого слитка, имевшего форму лодочки, он увидел казенное клеймо и написанные тушью характерным почерком ямыньского казначея номер слитка
и его вес!
У Чжу закружилась голова. «Значит, вор — это его собственный ближайший родственник, не побоявшийся осрамить его, Чжу, и не остановившийся
перед гибелью своей сестры и ее детей!..» И еще более тяжелая мысль сжала
его сердце: «Да ведь я сам в глазах людей должен быть участником этого преступления! Правда, я сейчас отнесу это серебро в ямынь: ни один вор этого не
сделает, — давать лишнюю улику против себя, — но люди так жестоки и слепы
в осуждении ближнего, что никто, даже ближайшие друзья, не рискнут заступиться за него… Не лучше ли оставить эти деньги у себя или отдать их Ханьвэню? Да ведь тогда-то я и сделаюсь на самом деле участником воровства! Нет,
будь что будет, — а я отнесу деньги в ямынь!»
Такие мысли разрывали сердце Чжу на части в то время, как Хань рассказывал сестре о встрече с очаровательной девушкой, о знакомстве с ее почтенным отцом, о получении денег и о будущем счастье…
Сестра слушала его с изумлением. Тут только она заметила, что ее брат высок, красив и строен, и подумала, что, вероятно, какая-нибудь прелестница
увлеклась им; ведь этих женщин много развелось с тех пор, как путешественники стали съезжаться посмотреть их чудный Хан-чжоу! Тогда делается понятным, откуда у брата взялось серебро. Конечно, юноша стесняется сказать
правду, — а может быть, он и сам, по своей неопытности, не понимает, в чем
дело…
Но ее муж, ставший более внимательным под конец рассказа Ханьвэня, думал иначе.
«Как он еще глуп, — думал Чжу, — что может сочинять такие неправдоподобные сказки! Неужели найдется хоть один человек, который может ему по-

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

147

верить! Конечно, опытные воры сделали его своим помощником: зная, что он
мой родственник и должен от меня знать расположение денежной кладовой,
ямыньские порядки и вообще все, что им нужно было знать для их дела, —
они его выспросили, а может быть — даже заставили участвовать в краже.
Ведь в эту ночь он не ночевал дома, в первый раз за 18 лет! И эти деньги — его
доля в краже. Одно непонятно — почему он предложил их мне? Что это — жалость к сестре или крайняя глупость?..»
И Чжу, с величайшим трудом передвигая свои избитые ноги, пошел
в ямынь.
Получив деньги и расспросив Чжу, уездный начальник послал солдат за
Ханьвэнем. Юноше и в голову не приходило, что его могут заподозрить в краже; он спокойно рассказал начальнику о событиях вчерашнего дня.
Конечно, «сянь-гуан» не поверил ни одному слову Ханьвэня, но, тем не
менее, взяв стражу, тотчас сам поспешил к тому месту, где, по точному указанию Ханьвэня, стоял «большой дворец» отставного генерала.
Вот — он будет сейчас здесь, за этой рощей…
Глядь, а на месте дворца — болотистый пустырь, а рядом — старый разрушенный храм, заросший травой и покрытый мхом.
Развалины были тщательно обысканы. Довольно большой четырехугольник, застроенный вокруг полуразвалившимися зданиями, был вымощен камнем. Посреди него стояло здание, сохранившееся лучше других построек.
Входная дверь отворилась от толчка, и все вошли внутрь.
Большая комната вовсе не казалась запущенной; наоборот, везде были видны ясные следы обитаемости, и казалось, что хозяева вот-вот войдут и спросят, что нужно здесь уездному начальнику и ямыньской страже?
Вдруг крик изумления вырвался из груди сянь-гуана: посреди комнаты на
столе лежали нехватавшие девятьсот лян серебра; на всех восемнадцати слитках были казенные клейма.
Чиновник внимательно осмотрел все кругом, но ничего подозрительного
не мог более открыть. Только легкий, чудный аромат носился в воздухе и слышался какой-то шелестящий звук, как бы от крыльев птицы.
VII
Ханьвэню был вынесен смертный приговор.
Но, так как все похищенные деньги были найдены, то было решено ограничиться теми двумястами ударами, которые он получил при первом допросе, и ссылкой его в Су-чжоу.
На облегчение приговора повлияли еще прекрасные отзывы соседей о безупречной жизни юноши и его крайняя молодость.

148

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Кроме того, старый ямыньский чиновник, пользовавшийся уважением самого сянь-гуана, по просьбе последнего, внимательно разобрал все это странное дело.
Он заявил, что здесь непременно замешаны темные силы и, по всей вероятности, юноша только игрушка в их руках.
И старик долго и настойчиво внушал Ханьвэню, что впредь нужно быть
осмотрительнее, и как опасно в другой раз попасться в руки колдуньи.
Но Ханьвэнь на собственной спине знал это лучше его самого. И, вместо
любви к прелестной девушке, он почувствовал злобу к колдунье.
Железную цепь, соединявшую шею Ханьвэня с закованными в деревянную колодку ногами, в тот же день сняли, и его выпустили из тюрьмы домой.
Отправка его в Су-чжоу должна была состояться только через несколько дней,
и ямынь не хотел тратить денег на содержание арестанта.
VIII
Когда Сучжэнь с первого же дня убедилась, что она страстно влюблена
в Ханьвэня, то она решила как можно скорее выйти за него замуж.
К сожалению, он был только аптекарский ученик, бедняк, который и самто не мог еще самостоятельно существовать; чем же он будет содержать семью!
Но Сучжэнь была женщиной и не могла противиться своему желанию.
Она решила добиться своего каким бы то ни было путем, и притом как можно скорей.
Во время долголетнего пребывания в пещерах далекого запада, постоянно
соприкасаясь с невидимым миром и развивая свою волю, она приобрела тайные знания и волшебную силу не только над видимыми предметами, но и над
духами низшего порядка, удел которых — служить высшим существам.
Эти духи обладают страшной силой над внешним, материальным миром
и могут творить все, что подскажет им их ограниченная фантазия и бедный
ум — до тех пор, пока они не встретятся с другой, более сильной волей.
Белой Змее нетрудно было превратить заброшенный храм в прекрасный
дом, а единственного остававшегося в нем дряхлого монаха — в отставного
генерала, своего отца. Затем она вызвала из тьмы пять низших духов и приказала им достать 1000 лян серебра.
Духи, проникнув в ямыньский двор, навели волшебный сон на Чжу, который в эту ночь как раз был на страже; проломав стену кладовой со стороны
глухого переулка, они похитили серебро и принесли его Белой Змее.
Сучжэнь никак не могла предвидеть того, что произошло. Когда она увидела, сколько горя и позора она причинила Ханьвэню, она испытала жесточайшие укоры совести. Она рада была бы сама перенести двести ударов, лишь
бы избавить от них любимого человека, — но было уже поздно.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

149

К счастью, о смертном приговоре и об отмене его она узнала очень быстро, иначе своими необдуманными действиями могла бы еще более повредить
Ханьвэню.
Все это время Зеленая являлась незаменимой помощницей и другом Белой. Она внимательно следила за всеми перипетиями дела и доносила обо
всем своей госпоже; она же уговорила Белую не предпринимать пока ничего,
а дать всему этому делу немного утихнуть и забыться.
Белая, скрепя сердце, послушалась ее, и обе змеи переселились в «прекрасный Су».
IX
У Ханьвэня сжималось сердце при мысли, что он должен покинуть дом
и своего верного друга, доктора Вана. Но старый доктор немного успокоил
его, рассказав, что в Су-чжоу живет его старинный друг — тоже доктор, попечению которого он и хотел вверить юношу.
Поэтому, тотчас после прибытия в Су-чжоу, Хань разыскал старого доктора и передал ему рекомендательное письмо Вана.
Доктор Вэй очень любезно принял юношу; оказалось, что он когда-то был
очень дружен с отцом Ханьвэня, что их тотчас же сблизило. Скоро они искренне полюбили друг друга, и молодой человек, с жаром принявшись за привычное дело, быстро довел его до такого же процветания, как и в Ханчжоу,
у доктора Вана.
Однажды вечером, когда народ уже расходился по домам и улицы пустели,
Хань и Вэй стояли перед дверями своей аптеки, наслаждаясь вечерней прохладой.
Вдруг они увидели двух прекрасно одетых дам, направляющихся к ним.
Когда те подошли ближе, то Хань узнал в них Сучжэнь и Зеленую.
Юноша снова почувствовал всю горечь пережитого, вспомнил советы старого цянь-танского чиновника, и ему страстно захотелось чем-нибудь обидеть, оскорбить подходившую к ним девушку.
— Зачем ты, ведьма, пришла сюда? Ты последовала за мной в Су-чжоу, чтобы снова преследовать меня и мучить? Ну, на этот раз ты ошибешься: один раз
ты меня провела, но во второй это уже не удастся!
Вэй не узнавал Ханьвэня, всегда такого вежливого и воспитанного.
Красота девушки произвела сильное впечатление на старика, и Сучжэнь
сразу почувствовала в нем надежного союзника.
Девушка была поражена в самое сердце. Она так стремилась к нему, милому, возлюбленному, — и вот как он ее встречает!..
Она ничего не сказала, только подняла на юношу с мольбой и укором прекрасные, глубокие как ночь глаза, и крупные жемчужины покатились из них…

150

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Сердце у Ханьвэня дрогнуло и забилось, и он скорей опустил глаза, чтобы
не изменить себе.
Тогда Вэй, молчавший до сих пор и с негодованием смотревший на эту сцену, воскликнул:
— Ханьвэнь, ты ли это? Куда делись правила приличия, которым тебя учил
мой друг, доктор Ван? Что бы сказал твой покойный отец, если бы услышал такие грубые слова из уст своего сына?!
Ханьвэню стало так стыдно, что он не сдержал своего порыва и, потупив
глаза, молчал. Молчала и Сучжэнь, лишь изредка всхлипывая.
Чтобы прервать эту тяжелую сцену, поглазеть на которую уже стал собираться народ, Вэй попросил девушек зайти в аптеку.
Скоро Сучжэнь совершенно обворожила старика своим умом, а о Ханьвэне и говорить нечего: былая любовь вспыхнула в нем с новой силой.
С этого дня обе девушки стали ежедневными гостьями в аптеке и даже помогали старику: Зеленая — в хозяйстве, а Сучжэнь — в составлении лекарств.
И удивительное дело: под их тонкими пальчиками дело шло во много раз лучше, чем у мужчин!
Тогда старый Вэй решил во что бы то ни стало женить Ханьвэня на Сучжэнь.
Согласие юноши на этот брак он получил гораздо скорее, чем думал, судя
по их первой встрече…
Скоро была сыграна свадьба. Старый доктор подарил молодой семье порядочную сумму денег…
Но себялюбивые расчеты старика Вэя не оправдались: с первых же дней
Сучжэнь заявила, что она хочет непременно жить отдельно, своим домом. Вэй
был настолько хороший человек, что не только не препятствовал этому желанию, но даже помог Ханьвэню открыть собственную аптеку на другом конце
города.
X
Проходили дни, месяцы, — но дела Ханьвэня шли из рук вон плохо. В Китае личное знакомство и связи купца с покупателями играют несравненно
большую роль для успеха торговли, чем у европейцев. У Ханьвэня здесь, в Сучжоу, не было ни родни, ни знакомых, и почти никто не покупал в новой аптеке: никто не доверял знаниям неизвестного юноши.
Наконец, не только все деньги были проедены, но и большая часть платья
была уже отнесена в ломбард.
Ханьвэнь пришел в отчаяние.
— Если еще три-четыре дня наши лекарства не пойдут в ход — брошу эту
несчастную аптеку и буду искать другое дело, — сказал он жене.

Чтобы прервать эту тяжелую сцену,
Вэй попросил девушек зайти в аптеку.

152

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Сучжэнь подошла к нему и, обняв его за шею, сказала:
— Дорогой мой! Исполни мою просьбу — и все будет хорошо.
— Говори, жена, — сказал немного удивленный Хань.
— Почему ты не займешься еще и медицинской практикой, вместо того,
чтобы только продавать эти снадобья? — спросила она.
— Но ведь я так мало знаю медицину, хотя и учился у старого Вана, что
в роли доктора еще меньше смогу рассчитывать на успех, чем теперь. Аптечное дело я все-таки понимаю, — возражал Хань.
— Не бойся: я многое понимаю в медицине, чему меня выучила Великая
Матерь. В трудных случаях я всегда буду помогать тебе. Увидишь, что мы вдвоем добьемся своего.
На следующий день новая вывеска в виде длинной висячей доски появилась перед аптекой. На ней старинным ученым шрифтом было написано:
ДОКТОР ХАНЬВЭНЬ.
Полная гарантия в излечении всех болезней.
Советы бесплатно.

Но народ все-таки обходил их…
Тогда Сучжэнь решилась на злое дело. Однажды она без ведома мужа послала куда-то Зеленую, которая вернулась уже поздно и принесла с собой какой-то сверток. Это был страшный яд, неизвестный людям, но действие которого прекрасно знают змеи.
С наступлением ночи Белая послала Зеленую отравить этим ядом все колодцы в городе22.
Зеленая сделала все, как ей приказала Белая.
На следующее утро множество людей заболело одинаковой болезнью: голова горела, как в огне, режущие боли в желудке и опухоли в разных местах
тела мешали ходить.
Народ бросился к докторам, но никто не мог помочь.
Вот когда пригодились знания Белой и те травы, из которых Белая Змея
сделала себе ложе на облаке, когда отправлялась из жилища Цзин-му, и лекарственную силу которых Великая Мать открыла ей еще раньше. Эти травы
обладали силой исцелять чуму23.
Целые ночи напролет Ханьвэнь и его жена работали, приготовляя пилюли
с целительной травой…
Кто случайно обращался в аптеку Ханьвэня за лекарством, тому он
продавал свои пилюли. Больной, приняв их, выздоравливал почти моментально.
Слух об этом тотчас облетел весь город. Все бросились к Ханьвэню, который стал продавать свои пилюли на вес золота. Кто не хотел покупать — тот
умирал.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

153

Скоро вся улица около Ханьвэня, весь квартал, вся западная часть города были переполнены жаждущими получить хотя бы одну пилюлю молодого
врача.
Хорошо, что Ханьвэнь с женой наготовили пилюль несколько ящиков!
Постепенно чума стала ослабевать, и наконец совсем прекратилась.
Ханьвэнь и Сучжэнь за это время не знали ни отдыха, ни сна; но зато народ буквально осыпал их серебром и золотом. Действительность превзошла
самые радужные ожидания молодой четы.
Не нужно прибавлять, что Ханьвэнь сделался знаменитостью, почтенным
и уважаемым гражданином Су-чжоу24.
XI
Приближался праздник великого Яо-вана, бога медицины. В этот день все
врачи и аптекари делают ему торжественное жертвоприношение, устраивают
около храмов своего бога ярмарки, даровые театральные представления для
народа и т. п.
Ханьвэнь, так много обязанный Яо-вану, хотел достойно возблагодарить
своего покровителя. Он принес в храме тройную жертву и пожертвовал значительную сумму денег на храм.
В этот же храм на праздник пришел с горы Мао-шань даосский монах, известный волшебник и заклинатель. Имени его никто не знал.
Увидев Ханьвэня, монах внимательно посмотрел ему в лицо и, отведя
в сторону, сказал:
— Послушайте, доктор! По вашему лицу я вижу, что вы находитесь под
влиянием злых сил!
Пораженный Хань просил доброго монаха хорошенько исследовать его
лицо — не откроет ли он чего-нибудь более определенного.
Осмотрев еще раз его голову и ощупав ее, монах сказал:
— Да, я вижу ясно, что власть колдуньи тяготеет над вами. Берегитесь,
злые чары опутали вас невидимой сетью и влекут вас к гибели. Спасайте себя,
примите меры, пока еще не поздно!
— Что же я могу сделать, отец мой, — отвечал перепуганный Ханьвэнь, —
когда я, ничтожный, не только не обладаю нужными знаниями, чтобы отогнать от себя дьявольскую силу, но даже не знаю, откуда и как она мне грозит!
— О, сын мой, — отвечал монах, — на то я, великий мао-шанец, и призван
богами, чтобы оказывать услуги человечеству. Если хотите — я могу вам помочь. Но, конечно, отказываясь от всего земного для блага других людей, мне
некогда заботиться о себе, и я беден…
— О, не беспокойтесь, отец мой; я человек состоятельный и щедро заплачу вам за вашу помощь.

154

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Старый волшебник взял три узенькие полоски бумаги и написал на них
три одному ему ведомых заклинания.
— Возьми эти страшные слова, — сказал монах, подавая бумажки Ханьвэню, — одну бумажку носи всегда у себя на теле, другую положи на притолоке
над входной дверью, а третью ты сожги над чашкой с водой и, улучив минуту,
выплесни эту воду в лицо той, кого ты подозреваешь в колдовстве. Если она
оборотень — то моментально примет свой настоящий вид.
Ханьвэнь щедро заплатил старому даосу и пошел домой, мучимый самыми противоположными мыслями.
Но едва он вошел в дом, как Белая, благодаря своему дару провидения,
при одном взгляде на лицо мужа узнала все, что было с ним в храме Яо-вана.
Она увидела, что дело настолько серьезно, что она одна, своими собственными силами, не справится с ним.
Не теряя времени, она послала Зеленую в храм Черного Тигра44 просить
помощи у этого божества, сильнейшего между всеми животными-духами.
И, едва только Зеленая склонилась перед священным изображением Владыки Восточных Гор, как Белая тотчас почувствовала наитие таинственных
сил, и ее могущество, ослабленное продолжительной жизнью между людьми,
снова вернулось к ней, и еще в большей степени, чем раньше.
Тем временем Ханьвэнь, прячась от жены, точно выполнил все предписания монаха: одно заклинание лежало над дверью, другое висело на шее, а третье сожжено над чашкой с водой.
И как только Сучжэнь повернула к мужу лицо, он выплеснул воду из чашки прямо ей в лицо…
Сучжэнь вскрикнула, и в тот же миг глухо зарокотал голос Черного Тигра:
— Разрушься, заклятье, разрушься!
Взволнованный Ханьвэнь думал, что это гром.
Возмущенная Сучжэнь сказала:
— А, муженек, дорогой, что это ты делаешь? Так вот как! Ты думаешь, что
я ничего не понимаю? Старый бездельник из Мао-шаня дал тебе заклинание
против ведьм и оборотней; ловко же он тебя провел! Он обманул тебя, как маленького мальчика!
Таким образом знаменитый мао-шаньский колдун был посрамлен, и сила
его заклинаний — уничтожена.
Но Белая не хотела простить монаху этот выпад против нее. Кроме того,
ей было жаль денег, которые Хань заплатил монаху.
Доказав мужу самохвальство и лживость волшебника, Сучжэнь на другой
день утром убедила его идти вместе с ней и Зеленой в храм Яо-вана.
— А, лживый колдун! — воскликнула Сучжэнь, увидев монаха на дворе. — Отдай сейчас же деньги, которые ты выманил у моего мужа!
Волшебник мог смириться с чем угодно, но отдать деньги — это было
выше его сил. Он решил показать свою силу, запугать Сучжэнь, и тогда, конеч-

«О, сын мой, — отвечал монах, — на то я, великий мао-шанец,
и призван богами, чтобы оказывать услуги человечеству.
Если хотите — я могу вам помочь».

156

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

но, он заставит ее принять свой настоящий вид; Ханьвэнь убедится в правоте
его, монаха, и деньги останутся у него.
Он схватил стоявший тут же сосуд с водой, взял в рот воды и брызнул ею
вверх.
На безоблачном небе тотчас показались черные грозовые облака; налетел
вихрь, засверкала молния; раздались такие страшные удары грома, что, казалось, все рушится вокруг, — и целое море воды каскадами полилось на землю…
Ханьвэнь был оглушен, ошеломлен и с ужасом смотрел на Сучжэнь, которая бесстрашно и с вызовом смотрела на волшебника.
— Ха, ха, ха, — засмеялась Сучжэнь презрительно, — ты… ты хочешь
борьбы со мной?
И она, махнув веером на запад, воскликнула:
— Сгинь колдовство, разрушься заклинание!
И ливень тотчас прекратился; раскаты грома замерли вдали, облака исчезли и напоенная земля радостно засверкала под лучами солнца.
Мао-шанец этого не ожидал. В первый раз он встречает могущественное
существо, которое смеет состязаться с ним в чарах!
Вне себя от бешенства, он бросился в свою комнату и схватил обоюдоострый священный меч, который погубил уже много оборотней.
Но что это? Он не может обнажить блестящего, смертоносного клинка…
Незримо для монаха, Черный Тигр держал меч и не давал вынуть его из
ножен.
Но колдун не смутился: у него были другие могущественные средства против всякой нечисти. Он схватил свою волшебную кисть, чтобы написать ею
нерушимое заклятие против ведьм и чертей.
Но совершается нечто небывалое: кисть сделалась такой тяжелой, что он
не может поднять ее.
Невольный страх и неуверенность в своих силах стали закрадываться
в сердце непобедимого доселе мао-шаньца…
В отчаянии он бросился к священным лин-пай-цзам25 — последнему и самому страшному оружию, один вид которых наводит трепет на всех духов. Стоит
только монаху высоко поднять пай-цзы, обратив их против духа, — и все противное ему сгинет, всякое волшебство рассеется и враждебные духи — бегут…
Но волшебные таблички так плотно пристали к столу, что он, могучий
мужчина, не мог стронуть с места эти две маленькие деревянные дощечки…
Ужас окончательно овладел сердцем монаха. Все средства исчерпаны
им, — и он побежден. Уничтоженный и обессиленный, он упал в свое кресло,
бормоча проклятия, угрозы и заклинания против ведьм…
Белая с торжеством, но зорко наблюдала за ним, чтобы отбить всякое нападение монаха. Но убедившись, что волшебник совсем обессилен, она приказала ему:
— Давай сейчас те деньги, которые ты выманил у моего мужа.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

157

Монах с отчаянием в душе повиновался; он достал серебро и положил
к ногам Белой.
Тогда она прошептала заклинание — и вдруг появились пять ужасных демонов. Они схватили волшебника, подняли его на воздух и так стали его бить,
что вопли и стоны несчастного слышны были далеко от кумирни, заставляя
прохожих в страхе бежать от этого места.
Наконец, монах стал умолять Белую пощадить его жизнь; тогда, по мановению ее веера, демоны исчезли.
— Ну, мао-шанец, — сказала Белая полуживому монаху, — убирайся вон
отсюда; если наступающая ночь застанет тебя здесь — то пеняй на себя: с тобой случится нечто похуже, чем было сейчас!
Монах не мог больше сопротивляться. Не сказав ни слова, он ушел из Сучжоу.
XII
Было утро, ясное и теплое. Это был день Дуань-ян-дзе, праздник Дракона,
Возрождение Мужского Начала, день смерти великого Цзюэ-юаня26.
Это великий, страшный день для всех духов тьмы, оборотней, ведьм, змей,
скорпионов и других ядовитых гадов и насекомых. Ни один оборотень в этот
день ни за что не решится появиться в людном месте, потому что всякий человек непременно имеет при себе священные растения или волшебный порошок сюань-хуан. А в присутствии этих божественных предметов всякое колдовство разрушается, духи теряют свою волшебную силу и все принимают
свой настоящий вид.
Зеленая была осторожна. Сказав домашним, что она нездорова, она легла
в постель в темной комнате и просила не тревожить ее до двенадцати часов —
это был час, когда кончается праздник. Но самонадеянная Белая сказала ей,
что сама она не боится вредных для нее влияний, — и занялась домашними
работами.
Но она чувствовала, что ее сила все уменьшается. Она напрягала всю свою
волю, чтобы удержать свое могущество — но напрасно… Белая так измучилась в этой борьбе, что у нее сделалась жестокая головная боль и она тоже легла в постель.
Ханьвэнь, встревоженный внезапной болезнью жены, подумал, что ее укусило какое-нибудь ядовитое насекомое или змея и бросился в свою лавку за
лекарством. Через минуту он вернулся к жене с чашкой, полной серного вина.
Но Сучжэнь отказалась пить: она отлично знала действие такого вина
в этот день для всех существ, имеющих, подобно ей, двойной образ.
Ханьвэнь, как обыкновенно большинство мужей в подобных случаях, —
настаивал.

158

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Как ни упрашивала Сучжэнь, как ни умоляла его оставить ее в покое, но
Ханьвэнь, желая показать свою заботливость, продолжал настаивать.
Сучжэнь в это время была только слабая женщина; она не могла проявить
ни обычного ума, ни твердой воли.
С отчаянием в душе, она, в конце концов, принуждена была проглотить
немного страшного вина…
А Ханьвэнь, удовлетворенный сознанием, что он выполнил все обязанности хозяина дома и мужа, вышел на улицу.
Китайцы — большие любители всяких празднеств и зрелищ. Громадные
толпы народа покрывали все улицы, набережные и мосты. Люди то двигались
друг другу навстречу, как муравьи в муравейнике, с трудом протискиваясь
вперед; то людская волна принимала одно направление и вливалась в какуюнибудь улицу, увлекая всех попадающихся ей на пути и заставляя их идти по
своему течению, даже если они этого и не хотели.
Такой людской поток захватил и Ханьвэня. Долго он двигался вместе
с ним, пока не был выброшен в какой-то сравнительно пустынный переулок.
Но ему понравилась эта стихийность, эта утрата собственной воли в толпе,
и он снова пошел бродить по улицам, площадям и каналам, любуясь процессиями, оживленными лицами и праздничными одеждами.
Только к полудню проголодавшийся Ханьвэнь вернулся домой.
Не найдя жены в одной комнате, он пошел в другую, зашел в спальню —
Сучжэнь нигде не было. Хань был поражен: неужели она, утром совсем больная, так быстро поправилась, что вышла из дому?
Ханьвэнь громко звал жену — никто не откликался. Он поднялся в ее комнату, находившуюся на верхнем этаже, и подошел к постели, закрытой занавесками.
«Не заснула ли она слишком крепко от вина?» — подумал Ханьвэнь и
раздвинул занавески.
О ужас!
На постели лежала длинная белая змея с большой головой и страшными немигающими глазами, сверкающими огнем и издающими фосфорическое сияние; изо рта высовывались страшные клыки, с которых капала кровь
и слюна…
Леденящий душу страх сковал все члены Ханьвэня. Вперив в чудовище неподвижный взгляд, он не мог двинуться с места. Но когда змея подняла голову и медленно двинулась к нему, то, испустив крик ужаса, Ханьвэнь бросился
было из комнаты, но в дверях упал замертво и покатился стремглав с лестницы вниз.
Услыхав страшный крик, Зеленая поднялась с постели и бросилась смотреть, что случилось. Увидев внизу распростертого Ханьвэня, она одним
прыжком вскочила в комнату Сучжэнь. При виде Белой Змеи в ее настоящем
виде, она сразу поняла, в чем дело, и сердце ее переполнилось жалостью к ока-

Через минуту Ханьвэнь вернулся к жене с чашкой, полной серного вина.
Но Сучжэнь отказалась пить: она отлично знала действие такого вина
в этот день для всех существ, имеющих, подобно ей, двойной образ.

160

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

меневшей от горя Белой. Зеленая обняла ее и, сама заливаясь слезами, стала ее
ласкать и успокаивать.
Наконец, Белая разразилась успокоительными слезами.
Вдруг Белая Змея исчезла, а на ее месте очутилась прекрасная Сучжэнь.
Опасный праздник кончился, и к ней вернулось ее могущество. С криком:
«Будь проклято это вино!» — она бросилась к Ханьвэню.
Как описать ее горе и отчаяние, когда она увидела, что сердце его не бьется и что она, она сама была причиной смерти горячо любимого мужа! Обезумев от горя, она с ужасными воплями билась у трупа, царапая себе лицо и вырывая волосы.
Но Зеленая сохранила присутствие духа. Удерживая Сучжэнь, она старалась ободрить ее.
— Слушай, госпожа, — говорила Зеленая, — разве время теперь предаваться горести? Торопись скорее исправить дело!
— Как исправить?! — воскликнула Сучжэнь. — Разве я могу вернуть
жизнь дорогому мужу?!
Зеленая увидела, что горе отняло у Сучжэнь ее ясный ум и обычную находчивость.
— Неужели ты забыла, — сказала Зеленая, — что в горах Кунь-лунь, недалеко от хорошо тебе знакомой обители Древней Матери, находится также
дворец «Древнего Старца», в садах которого растет чудесное «Дерево Жизни»?27
Сучжэнь обрадовалась; надежда возвратить жизнь мужу вернула ей обычную энергию. Она быстро приготовилась к путешествию во дворец Шоу-сина, от которого она надеялась получить хотя бы малейшую веточку «Дерева
Жизни», — от которой зависит все ее счастье.
Выйдя на крышу дома и вызвав своим веером свежий восточный ветер, она
вспрыгнула на быстро несущееся облако и с сердцем, полным тревоги и наде
жды, помчалась к жилищу Шоу-сина.
XIII
Скоро Белая была у пещеры, через которую только и можно было проникнуть в сад Шоу-сина. Но, к ее несчастью, у самого входа в пещеру стоял на
страже вечно бодрствующий Сянь-хао-тун-цзы28 с поднятым мечом, готовый
нанести смертельный удар каждому существу, вздумавшему проникнуть в сад.
Сучжэнь не растерялась. Она схватила одну жемчужину из висевшего у нее
на шее ожерелья и со страшной силой бросила ее в стража. Жемчужина попала ему в лицо; из носа брызнула кровь.
Хао-тун схватился за лицо и растерялся от неожиданности; Белая воспользовалась этим моментом и хотела проникнуть в сад.

О ужас! На постели лежала длинная белая змея…

162

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Но Хао-тун-цзы уже ясно видел Белую. Он громко закричал, вызывая
Старца:
— Великий Отец! Поганый оборотень хочет пробраться в сад! Вероятно,
думает что-нибудь украсть!
Старый Отец, привлеченный страшным криком Хао-туна, появился у входа в пещеру; но он рассмотрел только, как какая-то колдунья огибала покрытую снегом вершину горы.
Старец, обыкновенно такой спокойный и доброжелательный, на этот
раз страшно рассердился, увидев окровавленное лицо своего верного стража; схватив свою сеть, избежать которой никто не может, он бросился в погоню.
Могучий бог скоро догнал усталую Змею и накрыл ее огромной сетью. Как
рыба в неводе забилась Белая, охваченная предсмертной тоской, когда гневный бог хотел ударить ее о скалы.
И слова — не то ропота, не то молитвы пронеслись в мозгу несчастной:
«Ом мани падме хум! О, Милосердная, где же ты?!»
И в тот же миг около нее появилась Гуань-инь-пу-сы29 которая возвращалась от Си-ван-му; и, как небесная музыка, раздался ее божественный голос:
— Не обижай Белую Змею!
Шоу-син, в сущности, был добрый и доброжелательный бог… Гнев его уже
остыл; вдобавок, заступничество самой богини милосердия показывало, что
перед ним — не один из простых ничтожных оборотней, которыми переполнены горы и леса, а существо высшего порядка, судьбой которого интересуется сама Гуань-инь-пу-сы.
— Что тебе нужно было у меня, Змея? — спросил Древний Старец.
Белая, видя устремленный на нее сострадательный взгляд великой Гуаньинь, со слезами на глазах откровенно рассказала все, что с ней случилось.
— Ах, несчастная, — воскликнула Гуань-инь, растроганная ее рассказом, — иди скорей за эту гору! На той стороне ты найдешь «Дерево Жизни». Ты сразу его узнаешь по его особенному виду; сломи ветку — но только
одну, и возвращайся скорее домой. Она вернет жизнь твоему мужу!
Старец раскрыл сеть. Белая бросилась к указанному Милосердной месту
и без труда нашла «Дерево Жизни». Задыхаясь от радости, она сорвала одну
ветку; потом, прыгая и перескакивая с одного неба на другое, в восторге, что
она может вернуть жизнь Ханьвэню, — помчалась в обратный путь.
Но несчастья преследовали Белую. Не успела она сделать и тысячи ли, как
вдруг высоко над собой, на темном небе, она заметила черную точку. То на
страшной высоте парил Феникс. Он уже увидел Белую и быстрее стрелы помчался за ней.
Уже слышался свист воздуха, рассекаемого могучими крыльями, — и Белая совсем близко увидела страшную птицу. Она пришла в ужас; голова ее закружилась, она потеряла равновесие — и упала стремглав на землю.

В саду у Щоу-сина.

164

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Великий Феникс камнем бросился за ней и открыл уже свой громадный
клюв, чтобы проглотить ее…
Но в этот миг их покрыла огромная тень и раздался властный голос:
— Не трогай Белой Змеи; если ты причинишь ей хоть малейший вред, то
возбудишь праведный гнев великого Будды. Ей суждено сделаться матерью величайшего ученого, земного воплощения бога литературы!
Так говорил страж верховного Будды, Белый Орел, «Птица с золотыми
крыльями»30.
Но разбитая Змея не могла шевелиться. Тогда Белый Орел прошептал заклинание — и силы вернулись к ней. Сам Орел помог Белой взойти на облако.
— Спеши, — сказал он, — чтобы не было поздно!
И Белая помчалась далее к благословенному Хан-чжоу, где вся ее радость,
все ее счастье лежали в виде неподвижного трупа.
Вот и ее дом; изнуренная волнениями и обессиленная потерей крови, Белая едва имела силы, чтобы открыть дверь. Зеленая, ни на минуту не спускавшая глаз с окна, радостно встретила ее. Она взяла у Сучжэнь животворящую
ветвь, положила в новый чайник и поставила на очаг; а сама, тревожимая одной мыслью, вернулась к Сучжэнь.
— Слушай, госпожа, — сказала Зеленая, — как же ты думаешь устроить
свою дальнейшую жизнь? Разве будет тебя любить муж после того, как видел
тебя змеей; разве он будет тебе доверять?
Сучжэнь заплакала:
— О да, как я раньше об этом не подумала!
Но не напрасно же Сучжэнь была мудрым духом; через минуту она успокоилась и сказала:
— Ага, я догадалась! Принеси мне сюда из моей комнаты белый платок.
Зеленая не знала, что хочет делать Сучжэнь, но она верила в могущество
Белой. Она принесла платок и передала его госпоже.
Белая взяла платок, прошептала несколько магических слов, дунула на платок и бросила его на пол.
И вдруг огромная белая змея с шипением поползла по комнате, ища выхода.
— Убей ее, — приказала Сучжэнь Зеленой, — и брось в саду.
Служанка поняла план своей госпожи. Она исполнила приказание и тотчас вернулась к очагу.
Между тем, в чайнике уже кипела красная, как кровь, вода.
— Готово! — с торжеством воскликнула Зеленая и понесла чайник к Сучжэнь, которая уже хлопотала около трупа мужа.
Женщины осторожно разжали зубы Ханьвэню и сквозь его бледные губы
влили немного красного настоя дерева жизни. Тело тотчас стало теплеть; еще
несколько капель — сердце забилось, на щеках заиграл румянец, веки дрогнули и глаза открылись.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

165

Ханьвэнь как бы проснулся от глубокого сна и, потягиваясь, расправлял
онемевшие члены.
Увидев вокруг себя необычайную обстановку и хлопотавших женщин, —
он вдруг сразу все вспомнил.
— Ведьма, черт! — закричал он, смотря со страхом на жену. — Ты, змея,
опять приносишь мне горе и страдания! Я теперь видел, кто ты!
Сучжэнь зарыдала, простирая к нему руки. Она была так прекрасна и так
трогательно просила выслушать ее, что в сердце Ханьвэня закралось сомнение: что может быть общего между ней, его прекрасной Сучжэнь, и той страшной змеей?
А Сучжэнь, следя за его мыслями, говорила:
— Вы были на гулянье, Зеленая спала, а я вышла на минуту на задний двор.
Вдруг я слышу страшный крик — ваш крик. Я бросилась в дом и вижу вас лежащим внизу, у лестницы; а наверху, в моей комнате, слышу крик Зеленой, которая прибежала туда еще раньше меня. Я вбежала наверх и увидела ужасную белую змею, которая во время моего отсутствия заползла, вероятно, из сада. Мы
с Зеленой едва ее убили и выбросили в сад, а затем в смертельном страхе бросились к вам, думая, что ядовитая змея вас укусила. Но, осмотрев вас и не найдя
нигде раны, мы убедились, что, к счастью, она вас только испугала. И вот теперь,
когда нам удалось привести вас в чувство, вы говорите ужасные слова! Неужели
ваш ум так потрясен, что вы не можете отделаться от страшного впечатления!
Ханьвэню стало стыдно, что женщины оказались храбрее его и смотрят
на него, как на боязливого ребенка. Но все-таки он вышел в сад, чтобы посмотреть, правду ли сказала Сучжэнь.
Увидев труп громадной белой змеи, — Ханьвэнь окончательно поверил же
не; все сомнения его оставили. К тому же, она была так нежна, так прекрасна…
Ханьвэню стало стыдно своих жестоких слов, и он мысленно дал себе клятву быть в другой раз осмотрительнее.
И семейная жизнь молодой четы потекла длинным, спокойным и глубоким руслом.
XIV
Но — не верь долгому счастью. И чем полнее оно — тем беда ближе; чем
безмятежнее — тем горе будет глубже.
Искусство Ханьвэня создало ему громкую славу. Не было врача лучше его.
А золото никого так не любит, как евнухов и знаменитых докторов, и течет
к ним, как вода в воронку.
Так, например, незадолго перед приключением, едва не стоившим ему
жизни, Ханьвэнь был приглашен к одному важному сановнику, у которого уже
давно была больна любимая жена. Все другие врачи приговорили ее к смерти,

166

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

но Ханьвэнь взялся лечить и, к великой радости мужа, она скоро совсем выздоровела. За это чиновник подарил Ханьвэню 5000 лян серебра.
Словом — молодой доктор очень скоро сделался богатым человеком.
Успехи Ханьвэня и его быстрое обогащение возбудили к нему смертельную зависть и злобу со стороны всех остальных докторов в городе, и они всеми силами старались повредить ему. Но это было довольно трудно сделать, потому что Ханьвэнь во всех своих деловых сношениях был честнейшим и аккуратнейшим человеком.
Однажды в клубе врачей случайно сошлись самые заклятые враги Ханьвэня. Естественно, беседа скоро перешла на общего недруга, — и они почти целый день толковали, каким бы способом погубить этого пришельца, как язва
свалившегося им на головы.
Наконец, объединенными усилиями был выработан следующий план действий:
— Завтра, — говорили они, — день, в который, по древним обычаям, именитые горожане приносят жертвы духам-покровителям города. Скажем молодому выскочке, что теперь его очередь принести жертву. Он — пришелец,
не здешний уроженец, и пришел сюда чуть ли не нищим; а в жертву должна быть принесена какая-нибудь старинная и дорогая вещь, доставшаяся по
наследству. Откуда же он возьмет такую вещь? Конечно, он или купит ее —
мы тотчас это узнаем и уличим в подлоге, или — откажется принести жертву.
В обоих случаях мы обвиним его в оскорблении богов и выгоним из города.
Так и сделали.
Ханьвэню было послано уведомление в самых льстивых выражениях, в котором общество врачей приглашало его, как почетного своего члена, выполнить в этом году старинный обычай и принести богам-покровителям в жертву
какую-либо достойную их вещь, доставшуюся ему по наследству.
Ханьвэнь пришел в отчаяние и не знал, что ему делать.
Но Сучжэнь успокоила его.
— Можно ли волноваться из-за таких пустяков? — говорила она. — Мои
предки оставили мне несколько старинных вещей; выбери любую из них и отнеси завтра в храм.
Успокоенный Ханьвэнь лег спать.
На другое утро Сучжэнь дала мужу несколько вещей, завернутых в бумагу,
и Ханьвэнь отнес их в храм, к великому огорчению уже собравшихся там докторов и аптекарей.
Но изумление их достигло высших пределов, когда принесенные вещи
были развернуты. Это были: курильница, вазочка и плоский колокол, сделанные из нефрита. Вне всякого сомнения, это были очень древние вещи, поражавшие изящностью и красотой, огромной ценности.
Весь город сбежался смотреть на эти редкости, выставленные в храме на
почетном месте.

И семейная жизнь молодой четы потекла длинным,
спокойным и глубоким руслом.

168

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Прошло несколько дней. Молодая чета вздумала устроить празднество
в честь их старого друга и покровителя — доктора Вана.
Никто из приглашенных не хотел отказаться; знакомые и соседи переполнили дом Ханьвэня и хвалили его убранство. Сучжэнь не могла противиться
женскому тщеславию — и пригласила гостей в свою комнату посмотреть редкие старинные вещи.
Гости были поражены при виде драгоценных предметов, сделанных из нефрита, ляпис-лазури, малахита, золота, серебра и бронзы. Все они поражали
своей красотой, и многие из них, по словам знатоков, относились к временам
династии Чжоу31 и даже древнее. Гости пробовали определить огромную ценность всей коллекции, любовались, завидовали…
Сам Хань в глубине души удивлялся, как он раньше не видал этих вещей
у Сучжэнь?
В числе гостей был один чиновник губернаторского ямыня. Он долго
и внимательно молча рассматривал все вещи и, наконец, сказал Ханьвэню:
— Мне очень жаль огорчать вас и расстраивать ваш праздник. Но я получил категорическое приказание отобрать у вас все эти вещи и именем императора арестовать вас!
Нет слов для выражения чувств Ханьвэня в эту минуту. Он был поражен,
ошеломлен, раздавлен стыдом, особенно когда узнал от чиновника, что все эти
редкости недавно украдены из императорского дворца…
Ханьвэня отвели в ямынь; допрос ему делал сам Чжи-фу32. Хань заявил,
что все эти старинные вещи получены в наследство его женой.
Чжи-фу тотчас послал за Сучжэнь, чтобы допросить ее, каким образом попали к ней эти вещи.
Посланный скоро вернулся и заявил, что дома у доктора Ханя никого нет.
Несмотря на тщательные розыски, ни Сучжэнь, ни ее служанки нигде
не могли найти.
Но такое вопиющее дело, как кража из императорского дворца, не могло
оставаться безнаказанным. Поэтому Ханьвэнь был обвинен если не в самой
краже, то в соучастии, — и был приговорен к смерти.
Казнь отложили до следующего дня. Ночью Чжи-фу долго не спал, тревожимый необъяснимыми странностями этого дела. Кроме того, Ханьвэнь
именно ему, Чжи-фу, еще недавно вылечил жену; и не одной ей, но и многим
другим в городе молодой доктор спас жизнь…
Чжи-фу был человек справедливый и мягкий. Он не мог примириться
с произнесенным им же самим приговором; рано утром он потребовал к себе
этот документ и уничтожил его.
Чем больше Чжи-фу вникал в дело, тем больше убеждался, что жена Ханьвэня — колдунья, которая посредством волшебства похитила вещи из дворца,
и что Ханьвэнь не только не виноват, но, скорее, сам является жертвой.
Смертная казнь Ханьвэню была заменена ссылкой в город Чжэнь-цзян.

Ханьвэнь был приглашен к одному важному сановнику,
у которого уже давно была больна любимая жена.

170

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Прошло довольно много времени, пока двери тюрьмы отворились для Ханьвэня, и то только для того, чтобы отправить его в изгнание.
К счастью, у доктора Вана в Чжэнь-цзяне был друг, старик, тоже доктор,
по фамилии Чжэн. Ван написал Чжэну убедительное письмо, прося приютить
несчастного молодого человека, которого преследует судьба.
Ханьвэнь поселился у Чжэна. Но перенесенные им страдания, унижения
и тяжелое тюремное заключение подорвали его организм. Он заболел.
Трудно было сказать, что это была за болезнь. У него ничего не болело,
но он бледнел, худел, почти ничего не ел, ничем не интересовался и таял с каждым днем. Старый Чжэн и другие приглашенные им доктора должны были
сознаться, что они бессильны против этой болезни.
Ханьвэню делалось все хуже и хуже. Он не мог не только встать с постели,
но даже сидеть.
Сердце Чжэна обливалось кровью. Он ясно видел, что Ханьвэню, которого он успел полюбить, осталось жить не более двух дней.
Поглощенный целиком грустными мыслями, старик проходил по давно
знакомой ему улице. Вдруг он остановился у дверей богатой аптеки, которой
раньше он никогда не видал. Эту аптеку только недавно открыли две женщины, и старик, всецело погруженный в заботы о больном, не знал этого.
«Почему бы здесь не попытать счастья?» — подумал старый доктор и вошел в аптеку.
Его встретила красивая женщина, внушившая ему доверие своими уверенными манерами и толковыми расспросами. Старик рассказал ей все, что знал
про больного.
Женщина сказала, что хорошо знает эту болезнь и даст от нее верное лекарство.
Чжэн не очень-то верил в полученное лекарство; но ему не оставалось выбора, — и он поспешил домой.
Ханьвэнь был так плох, что ночью можно было ожидать его «возвращения на Запад»33.
Старик дал больному лекарство так, как указала ему женщина-врач.
К удивлению и радости Чжэна, утром Ханьвэнь мог сидеть на постели.
После второго приема лекарства, в полдень, Ханьвэнь плотно поел вареной рыбы с рисом. А через два дня был совершенно здоров.
Удивленный сам таким быстрым выздоровлением, он, как врач, заинтересовался, каким лекарством лечил его Чжэн и где он его достал.
Старик указал ему аптеку, и Ханьвэнь пошел туда.
Какая буря самых противоположных чувств поднялась в его душе, когда
за прилавком он увидел прекрасную Сучжэнь, протягивающую к нему руки,
с глазами, полными ласки, мольбы и слез!
Ханьвэнь убежал. Видя его таким взволнованным, Чжэн стал его расспрашивать и скоро узнал все, что случилось. Старик много слышал о духах, колду-

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

171

нах, превращениях и т. п., но сам никогда не видел ничего таинственного и потому не очень-то верил в реальность рассказа юноши. Он подумал, что Ханьвэнь все это видел в бреду во время болезни и до сих пор не может отделаться
от этого впечатления.
Старик пошел к Сучжэнь и поговорил с ней. Она окончательно убедила
Чжэна, что ее муж, Ханьвэнь, одержим душевной болезнью: по временам он
воображает, что его преследуют духи, волшебницы, змеи и т. п.
Старый доктор был так очарован красотой и умом Сучжэнь, что решил
во что бы то ни стало примирить молодую чету. Ханьвэнь был так восстановлен против жены, что сначала не хотел ничего слышать о Сучжэнь, но потом,
благодаря настойчивым и благоразумным доводам старика, «слух его стал
мягче». Сучжэнь часто встречалась с мужем на улице: она знала обаятельную
силу своей красоты…
Словом, не прошло еще и недели, как Ханьвэнь и Сучжэнь жили уже вместе под кровом старого добряка Чжэна.
XV
Посреди Великой реки, против Чжэнь-цзяна, есть остров Цзинь-шань34.
На этом острове находится знаменитый буддийский монастырь. Но знаменит
он не красивым местоположением, не древностью, не богатством, а тем, что
он служит жилищем великому Фахаю. Не было между смертными волшебника сильнее, чем Фахай; не было у Будды слуги послушнее Фахая.
Исполняя веления великого Неба, Белая Змея забыла, что она — только
орудие божественного Промысла, глина Вечного Ваятеля, камень в руках Зодчего. Заботясь только о своем личном земном счастье, она совершила столько
беззаконий, что терпение милосердного Будды истощилось.
И повелел Будда своему слуге Фахаю наказать Белую Змею за все грехи ее.
Однажды доктор Чжэн и Ханьвэнь отправились на Цзинь-шань. Удивительный вид развернулся перед ними: на востоке — громадная водная
поверхность, разлившаяся на необозримое пространство и отражающая
утреннее солнце прямо им в лицо целыми потоками горячего расплавленного золота; на западе — широчайшая голубая лента реки, которую остров
«Серебряный» своими скалами прижимает к горе, выдвинувшейся на самом берегу реки навстречу острову; направо, ближе, — холмами прижат
к берегу город, опоясанный серой зубчатой стеной и окруженный раскинувшимися на огромное расстояние предместьями. Левый берег чуть виден
в сизом тумане; ни малейший шум не долетает сюда, до той высоты, где они
стояли…
Славное место выбрали монахи: и красиво, и близко от людей, и тихо-тихо, — это главное.

172

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Безотчетная грусть незаметно овладела сердцем Ханьвэня. В последнее
время Сучжэнь стала прихварывать; ее характер, прежде такой ровный и мягкий, сильно изменился; временами она делалась капризной, злой и всячески
придиралась к мужу. Не далее, как сегодня, она осыпала его упреками и насмешками за его бесхарактерность и легковерие; называла его тряпкой, которой может вытирать грязь всякий, кто только захочет.
Неприятное, тяжелое чувство против жены овладело Ханьвэнем. Он
вспомнил все горе, все обиды, которые причинила ему Сучжэнь, и злоба,
а вместе с тем и какая-то боязнь к ней все росли в нем. Какая разница между
его домашней жизнью, с упреками и ворчаньем жены и с этими неподвижными злобными глазами проклятой жениной служанки, — и этой тишиной, спокойствием, красотой на «Золотой Горе»…
Ханьвэнь не заметил, как на скале их оказалось трое. Ему показалось, что
этот третий — уже давно тут, с самого начала, как они пришли; нет, даже раньше — он его чувствовал в себе уже несколько дней, а может быть… Да что же
это? Его сердце и ум раскрывались, как мешок, и кто-то с силой вкладывал
туда мысли, чувства и ощущения, совершенно чуждые ему до сих пор…
Ханьвэнь обернулся и со страхом посмотрел на него. Это был монах, высокого роста, очень худой, с бритой головой, неопределенного возраста, с добрыми морщинками вокруг глубоких блестящих глаз, но с непреклонной
складкой в углах сжатых губ. Четырехугольный выдающийся подбородок обличал громадную силу воли.
«Фахай!» — мелькнуло в уме Ханьвэня.
Монах улыбнулся.
— Да, это я, — сказал он. — Здравствуй, мой друг!
Томление и чувство неопределенности сразу пропали у Ханьвэня, как
только заговорил Фахай; но зато он почувствовал, что у него вовсе нет своей
воли. Ему хотелось говорить и поступать так, как хочет этого проникший ему
в душу высокий монах.
— Ты, старик, — обратился Фахай к доктору Чжэну, — ступай домой и забудь, что был здесь!
Старый доктор поклонился монаху и ушел.
— Слушай, юноша, — сказал Фахай Ханьвэню, — я вижу твое сердце.
С первого раза, когда я увидел румянец на твоем лице, я узнал, что тебя давно уже мучают и волнуют ведьмы. Знаешь ли ты, с кем ты живешь? Ведь твоя
жена — Белая Змея из Грота Чистого Ветра! Из-за нее ты много раз был на волосок от смерти; и теперь, если ты не избавишься от этого злого оборотня —
ты непременно погибнешь.
— Отец мой, — воскликнул Ханьвэнь, — ты знаешь, что я слаб и безволен; помоги мне!
Фахай в упор посмотрел на Ханьвэня, но, кроме безграничной преданности, ничего не прочитал в глазах его.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

173

— Обещаешь ли ты слушать меня беспрекословно? — гремел монах, —
и весь вид его преобразился: огненные нити из глаз его проникали в сердце
Ханьвэня и выжигали на дне его все, что там оставалось еще темного, земного, греховного…
— Отдаешь ли мне душу, ум, волю, тело? — продолжал Фахай.
— Обещаю, отдаю, отдаю, отдаю, — говорил Ханьвэнь, и с каждым обещанием, с каждым отречением он чувствовал, как что-то невесомое, но прикреплявшее его к земле отрывалось от него, и он — обновленный, легкий, чуждый всему пережитому — начинал новую жизнь.
Ханьвэнь домой не вернулся.
XVI
Тщетно Сучжэнь ждала Ханьвэня. Наконец, встревоженная, она послала
Зеленую на розыски.
Тысячи грустных мыслей осаждали молодую женщину. Сердце подсказывало ей, что с ее мужем случилось что-то недоброе. Ведь не мог же он добровольно уйти от нее — которая так его любит, которая готова жизнью пожертвовать для его счастья!
Тем временем Зеленая ходила по городу, тщетно отыскивая следы Ханьвэня. Убедившись в бесполезности своих поисков, она вернулась домой.
Сучжэнь с удивлением спросила, почему она вернулась так рано?
Хитрая Зеленая ответила, что она проголодалась; и, так как она намерена
идти за город, то хочет сначала хорошенько пообедать.
Сучжэнь тотчас пошла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь для своей служанки-подруги.
Зеленая, пользуясь отсутствием госпожи, бросилась в спальню супругов
и быстро вытащила кусочек ваты из старой зимней одежды Ханьвэня, и тотчас вернулась вниз.
Пообедав, Зеленая вышла из дому и направилась на берег Великой реки.
Взойдя на одну из плавучих пристаней, далеко выдвинувшихся в реку, она
взяла вату, вынутую из халата Ханьвэня и, распушив ее, — прошептала несколько заклинаний.
Легкий ветерок тотчас снял вату с ее руки и понес ее над рекой прямо на
восток.
Зеленая сбежала с пристани и пошла по берегу вверх по реке, не теряя
из виду белой точки.
Пушинка миновала восточную городскую стену, миновала промоину, которая много лет спустя сделалась устьем Императорского канала, пролетела
предместье, потом упирающийся в реку глиняный холм, миновала последние хижины огородников — и вдруг направилась на Золотую Гору, гордо вы-

174

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

сившуюся посреди реки прямо перед Зеленой. Целый город фигурных крыш,
зубчатых стен и каменных предохранителей ворот35, на которых красовались
один или два иероглифа, покрывали всю вершину острова. На самой высшей
точке высоко вонзилась в небо прекрасная, стройная семиэтажная башня.
То был монастырь Фахая.
— А, — сказала Зеленая, — теперь я все понимаю!
Красивая зеленая бабочка полетела от берега, догоняя чуть видневшуюся
над рекой белую точку…
Уже было поздно, когда Зеленая вернулась домой. Сучжэнь сразу по ее
лицу узнала, что ей удалось отыскать Ханьвэня, но что сведения будут неутешительны.
На тревожные и торопливые расспросы своей госпожи Зеленая рассказала, что Ханьвэня держит в плену Фахай. Конечно, его можно было бы освободить, если бы монах не овладел совсем умом и волей ее мужа.
— Эта старая тварь, — говорила Зеленая, — все время втолковывает твоему мужу, что ты — отвратительная ведьма, злой оборотень, которая только
ищет случая, чтобы погубить его. И — странное дело! — Ханьвэнь не только
не сердится на бритоголового за эти слова, но, кажется, даже верит им!
— Подлая гадина! — воскликнула Сучжэнь, топнув своей крошечной
«золотой лилией»36 о каменный пол. Глаза ее засверкали, на щеках выступил
румянец — и Зеленая узнала в ней прежнюю гордую, энергичную, могучую
Белую Змею.
— Мы должны, — продолжала Сучжэнь, — сейчас же идти в это гнездо летучих мышей — монастырь на Золотой Горе, и во что бы то ни стало освободить дорогого моего Ханьвэня. Нужно действовать как можно скорее, потому
что старый негодяй с каждым днем подрывает доверие мужа к нам. Но — не
забудь, что Фахай могучий волшебник; нам нужно быть очень осторожными!
И обе женщины тотчас поспешили на Цзинь-шань.
У ворот монастыря их встретил привратник, который не пропустил их
за ограду, говоря, что женщинам вход внутрь воспрещен. Но они настаивали,
уверяя, что им нужно видеть самого великого настоятеля.
Тогда привратник впустил их в первый двор, а сам пошел к Фахаю и доложил ему, что какие-то две женщины хотят непременно его видеть.
Удивленный Фахай вышел на двор.
К нему подошли две дамы, и одна из них, молодая и очень красивая, обратилась к нему:
— Отец мой! Не видели ли вы в последнее время моего мужа?
Фахай сразу узнал, кто говорит с ним. Его поразила и возмутила та дерзость, с какой эти преступные исчадия вечного сумрака осмелились явиться
сюда, в святое место.
— Мерзкие твари! — грозно крикнул он. — Вон отсюда! Как вы осмелились показывать свои гнусные лица здесь, в священном присутствии великого

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

175

Будды! Ханьвэнь здесь, и у меня он в безопасности: никогда он не будет жить
с вами!
Сучжэнь сделала движение к монаху.
— Как, ты еще здесь! — в бешенстве закричал Фахай, — и бросил вверх
бывший у него в руках длинный посох.
Достигнув высшей точки, посох внезапно превратился в ужасного дракона. Падая вниз, прямо на женщин, дракон раскрыл свою страшную пасть и готов был поглотить Сучжэнь.
Но красавица не шевелилась и внимательно следила за движениями дракона. В тот момент, когда он был уже над головой у нее, Сучжэнь с силой дунула
ему навстречу: и внезапно дракон превратился в бога литературы — страшного Куй-сина37.
Раздался громовой голос бога, заставивший побледнеть и задрожать от
страха даже самого могущественного Фахая:
— Ты, бессемянное дерево! Не смей делать вреда Белой Змее: ей суждено
сделаться матерью величайшего ученого во всей Поднебесной!
Туман, давно уже клубившийся над рекой, поднимался все выше и выше
и волновался, как море в непогоду. Один вал медленно перекатился даже через Цзинь-шань…
Когда Фахай пришел в себя, — он стоял один посреди обширного двора.
Сучжэнь и Зеленая исчезли бесследно.
XVII
Первая неудача не остановила Сучжэнь; она решила какой угодно ценой освободить мужа из монастырской тюрьмы, из-под влияния проклятого Фахая.
Тысячи планов строили они с Зеленой, но ни один из них не давал шансов
на успех. Наконец, Сучжэнь сказала:
— Слушай, Сяо-цинь (это было детское ласкательное имя Зеленой), я чувствую, что это наша последняя, решительная игра. Если она нам не удастся —
я погибла. Мы не можем перехитрить Фахая — значит, нужно действовать силой. Мы уничтожим, мы разрушим это подлое гнездо вместе со всеми червями-монахами. Иди — зови сюда могучего Духа Черной Рыбы. Война — так
война!
Зеленая вышла во внутренний дворик их дома и произнесла несколько таинственных слов.
Тотчас зашумел ветер, дождь полил ручьями и дух могучего водяного бога,
владыки всех рек, явился к Сучжэнь. Сырость и запах плесени наполнили весь
дом.
— Мудрая Белая Змея, — заговорил черный гигант, шевеля громадными
усами, — что ты хочешь от меня?38

176

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

— Могучий Нянь-юй, — сказала Сучжэнь, — мне нужна твоя помощь для
великого дела; но я не знаю, хватит ли у тебя силы…
— А, ты сомневаешься в моем могуществе! — закричал дух. — Хочешь —
я сравняю горы с болотами и Да-цзян потечет на север?
— О, нет, — сказала Сучжэнь, внутренне смеясь над глупостью могучего
духа. — Но я боюсь, не испугаешься ли ты…
— Я, я испугаюсь?! — совсем рассвирепел Нянь-юй. — Пусть хоть все
боги встанут против меня, я и то не побоюсь! Говори, что нужно делать?
— Благодарю тебя, могучий дух, — сказала Сучжэнь, но я не потребую
от тебя ничего особенного. Мне нужно только освободить моего мужа из рук
Фахая. Так как монах ни за что не хочет освободить Ханьвэня, то придется
разрушить это гнездо ос — остров Цзинь-шань.
— Так ты думала, что я не в состоянии сделать такого пустяка?! — улыбнулся Нянь-юй. — Этой же ночью жди своего мужа!
И дух исчез.
Нырнув в свое жилище — бездонный омут под Серебряным островом, —
Нянь-юй тотчас созвал подвластных себе духов верхних, глубоких и подземных вод и приказал им уничтожить к утру Золотую Гору.
Тотчас разразилась ужасная буря. Казалось, молнии разрывали все небеса, от верхнего до нижнего; целые горы с вершин Кунь-луня, раздробленные ужасным трезубцем Лэй-чжэн-цзы — бога грома, со страшным грохотом
рушились на небеса, проваливались через поврежденные молнией места все
ниже и ниже и вот-вот могли обрушиться на трепетавшую от ужаса, залитую
потоками дождя землю…
Со всех сторон вода целыми каскадами устремилась в Да-цзян, а страшный восточный ветер гнал воду вверх, мешая ей изливаться в море. Вода в реке
поднялась до небывалой высоты; огромные волны одна за другой с грохотом
и ревом ударялись в скалу Цзинь-шань и в массивное основание монастырских башен. Весь монастырь, построенный на сводах, дрожал; во многих местах появились зловещие трещины, и некоторые башни уже осели.
А волны поднимались все выше и выше, и буря усиливалась. Казалось,
для обитателей острова настал последний час; спасения ждать было неоткуда. Все монахи сбились в кучу на центральном дворе монастыря, перепуганные, забывшие свои молитвы. Еще несколько мгновений — и все живое было
бы сметено прочь. Основание монастыря трещало и стонало под могучими
ударами воды…
Но в этот момент в дверях храма показался Фахай в праздничных ризах.
Быстро сняв свою священную мантию и держа ее в воздетых руках, он горящим взглядом смотрел в мутное небо; и, казалось, взор его пронизывал тучи
и видел там того, к кому обращался Фахай.
— О, ты, наш покровитель, — звенел голос монаха, — всевидящий, вечно бдительный Вэй-тоу39, неустанный защитник верных твоих слуг! Ты ви-

«Благодарю тебя, могучий дух, — сказала Сучжэнь,
но я не потребую от тебя ничего особенного. Мне нужно только
освободить моего мужа из рук Фахая».

178

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

дишь — мы гибнем; спаси жизнь верных твоих рабов и учеников для славы
твоей и великого Будды!
И Вэй-тоу внял молитве монаха. Он быстро спустился с неба и протянул
правую руку, в которой сверкал всесильный скипетр, по направлению к смятенным небесам — и гром умчался далеко на запад, чуть громыхая, переваливая через Кунь-лунь; гроза прекратилась, тучи рассеялись. Вэй-тоу простер
руку на восток — и буря мигом утихла. Опустил святой страж руку вниз, к бушевавшему Да-цзяну — и волны тотчас успокоились.
Утреннее солнце ярко засверкало на мокрой траве, отражаясь в бесчисленных лужах, все освещая, согревая, всему придавая жизнь и краски. Да, всему — кроме Чжэнь-цзяна.
Там, где был великолепный город, с роскошными домами, храмами и садами, где жизнь кипела ключом, где еще накануне тысячи людей жили, страдали и
любили, — там теперь от берега реки и до самых северных холмов расстилалась
мертвая, пустынная полоса земли, усеянная обломками разрушенных зданий…
Город был сметен с лица земли и все жители, более ста тысяч человек, —
погибли.
Когда ночью волны стали доходить до дома Сучжэнь, то она и Зеленая,
опасаясь наводнения, тотчас ушли на ближайшие холмы и ждали там утра.
Но когда буря утихла, взошло солнце и вместо цветущего города они увидели мертвую пустыню, — ужас объял их. А Цзинь-шань? Цзинь-шань стоял
невредимый, блестя своими стенами и башнями…
Очевидно, без божественной помощи Фахай не мог бы охранить монастырь, и всего могущества Черной Рыбы и подвластных ему духов было недостаточно, чтобы освободить Ханьвэня. Значит — весь этот совершенный ею
ужас, вся эта неслыханная человеческая жертва — все напрасно!
Сучжэнь зарыдала.
— Идем, госпожа, — сказала Зеленая, — скроемся в горах: не может быть,
чтобы Фахай не стал нам мстить!
И она увлекла Белую Змею к видневшейся на северо-западе гряде гор.
XVIII
И просил Фахай, чтобы над Черной Рыбой не было суда: слишком уж велико и открыто совершено было его преступление.
По приказанию Будды, подземный судья Пань-гуань доложил об этом
Чэн-хуану. Последний тотчас сообщил Ди-цзан-вану. Но, ввиду необычности
дела, и Ди-цзан-ван не решился окончить дело, а донес самому Тянь-ци40.
— Согласно воле Будды — да будет по просьбе Фахая, — изрек Тянь-ци.
И тотчас драконы Четырех Морей, по приказанию Гуй-вана, бросились
за Черной Рыбой. Напрасно Нянь-юй надеялся, что никто не найдет его в пу-

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

179

чинах Да-цзяна, никто не одолеет его, могучего властелина величайшей реки:
он совсем забыл о драконах.
Увидев их, Нянь-юй понял, что настали его последние минуты: никто не
может противиться этим страшным морским духам, которых Владыка духов
и людей посылает на землю только в редких случаях, для исполнения своих
смертных приговоров.
Драконы схватили Черную Рыбу, который и не думал сопротивляться: вся
его гордость и энергия оставили его.
Три дракона подняли его на воздух против Цзинь-шаня, а четвертый отрубил ему голову на глазах стоявшего на башне Фахая.
Голова Нянь-юя упала в реку, а обезглавленное туловище драконы утопили
у берегов Счастливых Островов41.
XIX
Воды вернулись в свои русла. Покой и тишина снова воцарились на Цзиньшане. Но нерадостный ходил Фахай, осматривая сдвинутые с места стены,
раздавшиеся своды и треснувшие башни. Да, борьба с Сучжэнь была не так
легка, как он думал сначала. Она же, это змеиное отродье, была вне его власти
до тех пор, пока не сделается матерью.
И решил Фахай, чтобы обезопасить монастырь, отпустить Ханьвэня.
— Слушай, Ханьвэнь, — сказал монах, — видишь ли ты теперь, какое
злобное существо та, которую ты называл своей женой?
Да, Ханьвэнь ясно это видел. И вместе с тем, рядом со злобным оборотнем Белой Змеи, образ милой, прекрасной и любящей Сучжэнь преследовал
его…
— И на тебя, — продолжал Фахай, — падает часть этой страшной вины.
Ты должен искупить ее!
— Отец мой, — сказал Ханьвэнь трепещущим голосом — он хорошо знал
жестокость и непреклонность монаха, — в силах ли буду я загладить свою
вину? Научи меня, что я должен делать!
Фахай улыбнулся — он читал в душе Ханьвэня, как в раскрытой книге.
— Не бойся, — продолжал Фахай, — от тебя не потребуется непосильных
трудов. Нужны только послушание и добрая воля. Ты вернешься в Хан-чжоу
и остаток своей жизни посвятишь служению великому Будде. А Сучжэнь —
и она не избегнет наказания за ее преступления. Но — да свершится предрешенное богами: гнев Будды постигнет ее не раньше, как она сделается матерью твоего сына. А теперь иди в Хан-чжоу!
— Учитель, — возразил Ханьвэнь, — но ведь до Хан-чжоу несколько дней
пути; как же я дойду туда, когда у меня нет ни лошади, ни денег?
— Не беспокойся, — ответил Фахай, — следуй за мной.

180

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

И Фахай повел Ханьвэня в ту часть монастыря, где последний не был еще
ни разу. Они прошли огромные сводчатые залы, бесчисленные коридоры
и проходы, разделенные массивными дверями. Медные лампы древней формы, в которых горело масло, были изредка разбросаны в нишах стен и едва освещали их путь. Постоянные спуски, повороты и изгибы пути не позволяли
Ханьвэню уследить, в какую сторону они идут; сначала ему казалось, что общее направление их пути — на север. Но он знал, что протяжение островка
на север — очень незначительно, и почти у самой северной стены монастыря
Цзинь-шань оканчивается отвесной скалой. Значит — подземелья вытянуты,
по всей вероятности, на восток, в каком направлении островок имеет значительно большее протяжение.
Занятый этими мыслями, он не заметил, как Фахай остановился у большого, мрачного отверстия в стене, и чуть не натолкнулся на него.
— Ну, друг мой, — сказал монах, — нам нужно расстаться. Возьми эту свечу, — продолжал Фахай, и подал молодому человеку зажженную короткую,
но толстую красную свечу из растительного воска, которую буддисты обыкновенно зажигают перед священными изображениями во время богослужения58. — Смело ступай вперед; отбрось всякий страх, который в тебя будут
вселять духи тьмы, и, думая только о Будде, иди все прямо перед собою до тех
пор, пока свеча не потухнет. Но — помни: ни под каким видом не возвращайся и не оборачивайся назад: иначе гибель твоя неизбежна. Иди, прощай!
И Фахай скрылся во мраке.
С жутким чувством одиночества Ханьвэнь сделал несколько шагов вперед и осмотрелся. Насколько можно было разобрать при тусклом свете свечи, он находился в огромнейшей пещере, неширокой, но очень высокой и такой длинной, что противоположный конец ее представлялся черным, бездонным колодцем.
Ханьвэнь пошел вперед по песчаному, слегка наклонному полу, придерживаясь левой стороны пещеры. Когда он внимательнее всмотрелся в блики
и тени, бросаемые на стены его свечой, он остановился, пораженный чудной
картиной: стены пещеры были сплошь покрыты высеченными в них статуями буддийских святых духов, животных, растений, цветов… Все изображения
были в натуральную величину и выкрашены в естественные цвета.
Много видел Ханьвэнь прекрасных статуй в монастырях и храмах, но такой чудной работы ему еще никогда не приходилось встречать. Главное —
не все фигуры вылеплялись на одной плоскости: некоторые из них почти отделились от стены и соединялись с ней только основанием или складками
одежды и, казалось, вот-вот совсем отделятся и пойдут; другие только наполовину выделились, а третьи едва намечались. Но все фигуры были так жизненны, законы перспективы были соблюдены так точно, что все эти процессии, поклонения, суды, наказания были так правдивы, так естественны, что казались не произведениями искусства, а застывшей, остановившейся жизнью.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

181

Ханьвэнь остановился, очарованный, и стал всматриваться в прекрасное,
спокойное лицо Будды с опущенными глазами и драгоценным камнем во лбу.
Но что это? Веки Будды дрогнули и глаза медленно поднялись на него;
полный спокойствия властный взгляд проник ему в сердце. Стоявшая перед
Буддой статуя монаха медленно подняла руку с кадильницей…
Ханьвэнь, полный священного ужаса, бросился вперед. Долго шел он,
пока, успокоенный тишиной, решился робко взглянуть на стены. Но там попрежнему были только неподвижные изваяния.
Совсем успокоившись, Ханьвэнь подумал, что он сделался жертвой игры
света и тени от колеблющегося пламени своей свечи. Но когда он, замедлив
шаги, снова стал внимательно всматриваться в изображения — ему вдруг показалось, что листья дерева зашевелились и, сверкая тусклым, неподвижным
взглядом, к нему поползла змея…
Ханьвэнь похолодел от ужаса и решил больше не смотреть по сторонам.
Он быстро подвигался вперед. Почва делалась все влажнее, воздух становился сырее; стены все больше сближались и, наконец, пещера превратилась
в длинный, мрачный коридор. Со стен уже капала вода; сделалось так холодно
и сыро, что свеча едва горела. Страх перед таинственным прошел, но Ханьвэня угнетала другая мысль: свеча едва горит; если даже удастся защитить ее рукой от капавших сверху капель воды, — все равно она должна скоро догореть.
Под влиянием этой мысли он побежал вперед, тщательно оберегая обеими
руками пламя свечи. Все его помыслы, вся его жизнь в этот момент сосредоточились в этом крошечном, трепещущем пламени, готовом вот-вот потухнуть.
И, наконец, это случилось.
В первый момент Ханьвэнь растерялся и отчаяние овладело им. Он хотел
идти, но поминутно наталкивался то на одну, то на другую стену. На минуту
он совсем потерял представление о верхе, низе, правой и левой стороне и почти без чувств упал на пол.
Холод мокрого песка скоро привел его в себя.
К счастью, он вспомнил, что в последнее время он придерживался левой
стороны. И теперь он лежал около самой стены. Придерживаясь за нее левой
рукой, он встал и пошел дальше.
Скульптурные украшения давно уже кончились, и стена была почти гладкая, мокрая, холодная. Ханьвэнь подумал, не лучше ли ему вернуться? Но тут
же вспомнил о категорическом запрещении Фахая и продолжал ощупью идти
вперед. Голова его кружилась, ноги одеревенели, руки были покрыты ссадинами. Надежда совсем покинула его.
И вдруг среди окружающей его тьмы Ханьвэнь увидел светлую точку. Сначала он приписал это своему расстроенному воображению.
Он закрыл несколько раз глаза — но точка не пропадала… Как безумный,
бросился он вперед, задевал о стены, спотыкался, падал, поднимался и опять
бежал.

182

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Точка быстро увеличивалась и скоро превратилась в пятно неправильной
формы, через которое проникал дневной свет. Еще минута — и Ханьвэнь, отстраняя руками ветви кустарников, выскочил из какого-то отверстия на свет
Божий.
Яркое солнце залило его лучами и совершенно ослепило. Когда его глаза
немного привыкли к блеску яркого дня, он открыл их — и бешеная, животная
радость овладела им. Он сделал несколько прыжков по склону холма, на котором находился — и остановился в неописуемом изумлении: солнце, во всем
своем блеске и великолепии, медленно поднималось из-за пологих восточных
холмов, поразительно знакомых по своей форме; а прямо перед ним расстилались хрустальные воды прелестнейшего в мире Западного Озера… Да, он очутился в Хан-чжоу, в «Небесном» городе!
В несколько прыжков Ханьвэнь достиг подошвы холма и бросился бежать
вокруг «Одинокой Горы» по пустынной в этот ранний час, прекрасной, окопанной канавами дороге, называемой Бай-дао, «белой дорогой». Радости его
не было пределов; бешеная жажда жизни овладела им. Ему хотелось обнять
каждый камень, каждое дерево, слиться с окружающей чудной природой, весь
мир вложить в свое сердце…
Он не заметил, как дошел до Проломанного Моста42, наверху крутой арки
которого стояли две фигуры. Вид людей был так приятен Ханьвэню, что он
бросился к ним. Быстро вбежав по каменной лестнице моста наверх — Ханьвэнь остановился, как пораженный громом: по одну сторону моста стояла
Зеленая, а с другой стороны — радостная, со счастливыми слезами на глазах
протягивала к нему руки его Сучжэнь.
Ханьвэнь ринулся было к ней; но — Фахай, Цзинь-шань, наводнение, разрушенный Чжэнь-цзян вдруг встали перед его мысленными очами…
— Опять ты, ведьма, на моем пути! — закричал он. — Уйди с моей дороги! Помни, что я не существую больше не только для тебя, но и для всего света! Больше я не поддамся твоему обману; я вернулся в Хан-чжоу только для
того, чтобы искупить твои и свои грехи. Я удалюсь от мира и под черной рясой монаха ты не посмеешь больше искать прежнего легковерного Ханьвэня!
Сучжэнь горько зарыдала. Терзаемая ужасом после своего преступления,
мучимая неизвестностью о судьбе дорогого ей человека, который, быть может,
поплатился жизнью за ее проступок, она бежала в Хан-чжоу, чтобы избежать
мести Фахая. Здесь, по крайней мере, все ей напоминало о первых счастливых днях ее встречи с Ханьвэнем… Каждый день она с Зеленой бродила около озера Си-ху, вспоминая каждое слово, каждый жест дорогого ей человека
и не смея мечтать о встрече с ним.
В этот день с раннего утра какая-то таинственная сила неудержимо влекла
ее к Одинокой Горе.
Увидев Ханьвэня, все существо ее переполнилось невыразимой радостью.
Никогда еще она не испытывала такого счастья…

Как безумный, бросился Ханьвэнь вперед, задевал о стены, спотыкался,
падал, поднимался и опять бежал.

184

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

И вдруг его резкие слова и тяжелые обвинения, как камни обрушившейся
горы, придавили, смяли ее; горячая волна крови облила ее сердце, — она едва
не закричала от боли и горя.
— Ханьвэнь, Ханьвэнь, остановись! — рыдала она. — Пойми же, что все
мои ошибки, все мои проступки происходили только от моей любви к тебе!
Я хотела дать тебе благополучие и счастье! Не только себя, — я весь мир готова была принести тебе в жертву! И никогда я не хотела обмануть или обидеть тебя, — я все делала только для твоей же пользы. И сегодня, когда небо
сжалилось над моими слезами и вернуло мне тебя, — ты хочешь покинуть
меня, твою преданную жену, и твоего ребенка. О, господин Сюй, господин
Сюй!..
Ханьвэнь никогда не мог равнодушно наблюдать слез жены. Теперь же, когда после ночных испытаний жажда жизни властно заговорила в его сердце,
когда он увидел преданную ему прекрасную плачущую женщину, которая —
он только теперь это заметил — готовилась скоро сделаться матерью, — он
не выдержал. Ведь он тоже очень ее любил…
Махнув рукой на все прошлое, на Фахая и на свои обеты, Ханьвэнь бросился к Сучжэнь, схватил ее на руки и как перышко понес в свой старый дом.
Жизнь их была так полна, так спокойна и счастлива, что все пережитые испытания казались обоим давно виденным, тяжелым сном.
С помощью денег, которые Сучжэнь сберегла от времен их благополучия
в Су-чжоу, они опять открыли аптеку на Большой улице; здесь, затерянные
в громадной людской толпе, они считали себя в большей безопасности от всяких волшебников, монахов и духов. Они хотели начать новую жизнь — жизнь
простых, заурядных людей.
И здесь свершилось великое для Сучжэнь событие: она родила прелестного, крепкого мальчика, которого назвали Сюй-ши-лин. Но другое, детское,
имя ребенка, было гораздо приятнее для слуха родителей: иначе, как «Спящий Дракон», никто его не звал.
Миссия Белой Змеи на земле была выполнена…
XX
Прошел месяц со времени рождения ребенка, и для мальчика наступил
первый торжественный день в его жизни. В этот день, который называется
«мань-юэ», ребенку в первый раз обрили голову и торжественно объявили
его детское или «малое» имя43. По обычаю, к родителям собрались все родные и знакомые Ханьвэня. Кто принес серебряное выпуклое изображение
Шоу-сина (бога долголетия) на шапку ребенка, кто — серебряную дощечку
ему на шею, со счастливой надписью, кто — игрушку. Счастливый Ханьвэнь
и гордая своим «Спящим Драконом» Сучжэнь приветливо принимали го-

Ханьвэнь остановился, как пораженный громом: по одну сторону моста
стояла Зеленая, а с другой стороны — радостная, со счастливыми
слезами на глазах протягивала к нему руки его Сучжэнь.

186

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

стей, и, высоко поднимая обеими руками перед каждым новым гостем крошечную чашечку с рисовым вином, приглашали его за стол, указывая поставленной чашечкой место каждого.
Гости пили, ели и высказывали искренние пожелания счастья отцу, матери и Спящему Дракону.
Вдруг отворилась дверь и вошел — Фахай…
Когда злодеяния Белой Змеи переполнили чашу долготерпения великого
Будды, он велел Фахаю наказать ее, когда ее ребенку исполнится месяц. Но,
чтобы защитить своего верного служителя от злобы Змеи, которой помогали могущественные духи и древние боги, Совершенный дал ему волшебный
кубок. Ничто не могло противиться воле человека, обладающего священным
кубком, в котором была заключена частица силы самого Будды. Волшебная
сила кубка была настолько велика, что ей не могло противиться даже могущество ни одного из древних Бао-бэй44.
Узнав, что сыну Ханьвэня исполнился месяц, Фахай взял свой кубок и перенесся в Хан-чжоу.
При появлении незнакомого монаха, гости были удивлены, Ханьвэнь
же — страшно поражен: все его прошлое, которое он считал совершенно забытым, встало теперь перед ним во всей своей подавляющей реальности.
Но только одна Сучжэнь сразу поняла весь ужасный смысл этого посещения. Как мертвая, без движения, с широко раскрытыми, устремленными на
Фахая глазами, сидела несчастная женщина, и только толстый слой белил и румян скрывал смертельную бледность ее лица45.
Гости встали, приветствуя духовное лицо, и Ханьвэнь поспешил к нему навстречу, приглашая сесть за стол.
— Я пришел не на пир, — сказал монах, — а для того, чтобы судить Белую Змею!
Пораженные гости вскочили; многие взволнованно говорили:
— Этот монах сумасшедший! Какое отношение к нашему пиру имеет Белая Змея? Где она?!
Фахай спокойно протянул руку и, указывая на Сучжэнь, твердо сказал:
— Вот она!
Все соседи и знакомые успели искренне полюбить добродушного Ханьвэня и его красавицу-жену. Тяжкое обвинение, брошенное прямо в глаза хозяйке дома, возмутило всех. Раздались голоса:
— Выгоните вон этого монаха! Избейте его палками!
Но Фахай не смутился. Когда шум немного утих, он продолжал:
— Да, Змея, и цепь твоих злодеяний, и твоя земная жизнь кончились. Следуй тотчас за мной: я должен раздавить твое мерзкое тело Великой Башней!
Эти слова вызвали среди гостей такой взрыв негодования, что наиболее
горячие головы бросились на Фахая.
— Бейте этого негодяя, — кричали они в исступлении.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

187

Эта сцена вернула Ханьвэню самообладание: слишком большой стыд пал
бы на его голову, если бы в его доме был нарушен закон гостеприимства, и Фахай, его учитель, подвергся бы оскорблению. Ханьвэнь освободил монаха из
рук схвативших его гостей и едва упросил последних успокоиться46.
Тогда поднялся со своего места один из гостей — почтенный, всеми уважаемый старик, славившийся своей мудростью.
— Почтенные господа, — сказал он, — дело это необходимо разобрать:
слишком важно и слишком необычно обвинение, которым этот никому не известный монах оскорбил и хозяина, и прекрасную Сучжэнь, которую мы все
так уважаем, и всех нас, гостей. Прежде всего, мы должны знать, кто ты, дерзнувший так обидеть наших дорогих хозяев?
— Я — Фахай, — просто произнес священник.
Между гостями произошло сильное движение. Никто из них никогда не
видел монаха, но все слышали о нем, великом волшебнике, покорителе духов,
любимце Будды…
Один старик не смутился. На него, казалось, заявление монаха не произвело никакого впечатления.
— Если наша добрая, кроткая Сучжэнь действительно Белая Змея, — продолжал старик, — то пусть священник Фахай докажет это здесь, сейчас же, перед нашими глазами.
Фахай усмехнулся.
— Отец, — сказал он, — ты — умный и справедливый человек. Будда
не оставит тебя без награды за твой мудрый и правильный суд. Да, я сейчас докажу истину своих слов.
И Фахай, обернувшись к Ханьвэню и подавая ему священный кубок, сказал:
— Наполни этот кубок душистым чаем и дай выпить своей жене. Мы сейчас же увидим: если она не оборотень — то тогда Фахай обманут, и ему здесь
больше нечего делать.
Взволнованный до глубины души Ханьвэнь понимал, что все его счастье,
вся его жизнь ставятся на карту. Он чувствовал, что под каким бы то ни было
предлогом нужно удалить этот кубок от Сучжэнь, во что бы то ни стало нужно избавить ее от этого испытания… Но одно присутствие Фахая, один его
взгляд, властно проникающий в душу, лишали Ханьвэня собственной воли
и заставляли беспрекословно подчиняться каждому слову Фахая.
Трясущимися руками налил Ханьвэнь в кубок чая и повернулся, чтобы подать его жене.
В тот же миг кубок вырвался у него из рук и быстро опустился прямо на голову Сучжэнь, сжав ей лоб, как тисками.
Гости онемели от изумления.
Сучжэнь с криком схватилась за голову, стараясь обеими руками снять
страшный кубок… Напрасно. Чем сильнее старалась она сорвать его с головы,
тем сильнее он сдавливал ей голову, причиняя невыносимую боль…

188

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Тогда она поняла, что настал ее последний час. Энергия сразу ее покинула. Она затихла; только сердце ее билось редко, но страшно сильно, с ужасной болью, каждый раз выбивая в мозгу ее одну мысль: «Конец! Конец!
Конец!..»
И вдруг мысль о Спящем Драконе и с необычайной силой вспыхнувшее
материнское чувство сразу вернули ей способность мыслить и говорить.
«На чьи руки брошу я тебя, частицу моей души и тела?! — молнией пронеслось в ее мозгу. — На отца? Но ребенок нуждается в женском уходе, а Ханьвэнь хоть и добр, но находится целиком под влиянием Фахая; Зеленая — да,
только она постарается заменить ребенку погибшую мать!»
И она вибрирующим от сильного волнения голосом позвала Зеленую,
с ужасом следившую из задних дверей за всем происходящим:
— Иди сюда, сестра моя! Я знаю твое сердце — и поэтому я отдаю тебе
величайшее мое сокровище. Оставляю тебе моего Спящего Дракона; никому, кроме тебя, я не могу поручить его. Помни, что он невыразимо дорог мне
и моему любимому мужу. Никогда не забывай, что ему суждено сделаться величайшим ученым во всей Поднебесной!
А теперь, — продолжала Сучжэнь, вполне овладев собой, — я открою вам
все свои преступления, чтобы из-за меня ни на кого не могло пасть подозрения. Да, это я была виновата в краже серебра из цянь-танскаго ямыня, — хотя
и не приказывала воровать его. Да, это я отравила колодцы в Су-чжоу, — хотя
не желала смерти ни одному человеку. Да, это я присвоила себе драгоценные
вещи из Императорского дворца, — хотя и сама не знала, что они принадлежат Сыну Неба. Наконец — я одна виновата в ужасном преступлении, —
в уничтожении Чжэнь-цзяна…
Но, — продолжала Сучжэнь, протягивая руки к мужу и сыну, — клянусь
всем для меня святым, что я никогда в жизни не хотела никому сделать ни малейшего вреда! Все мои поступки были вызваны желанием принести пользу
своему мужу; я все это сделала из-за моей страстной любви к нему. Да, я действительно Белая Змея из Пещеры Чистого Ветра! Я бросила горы, я отказалась
от бессмертия и пришла сюда, в людской мир, только для того, чтобы за великую добродетель предка наградить его потомка, моего мужа, дав дыхание его
сыну — вот этому невинному младенцу… Да, мои друзья, не защищайте меня:
это правда, что мне суждено быть раздавленной под Великой Башней. Грозный Сюань-у своих слов не забывает и не прощает!
Затем, обернувшись к Фахаю, она сказала просто:
— Я готова.
Фахай подошел к Сучжэнь и сделал рукой несколько магических движений над ее головой. И кубок сам собой отделился от головы молодой женщины и перелетел в руку монаха. На мгновение белый туман окружил Сучжэнь и совершенно скрыл ее от глаз присутствующих. Но он быстро стал
редеть и, когда совершенно рассеялся — Сучжэнь не было. Она исчезла. По-

В тот же миг кубок вырвался у него из рук и быстро опустился
прямо на голову Сучжэнь, сжав ей лоб, как тисками.

190

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

среди комнаты стоял только Фахай с бесстрастным лицом, держа в руке священный кубок.
Гости хранили гробовое молчание. Они были так поражены всем виденным и слышанным, что не могли дать себе отчета: видят ли они ловкие фокусы знаменитого мага, или же перед ними таинственная, непонятная, но ужасная действительность?
— Посмотри в кубок, — сказал Фахай Ханьвэню.
Ханьвэнь и другие гости приблизились и заглянули в священный сосуд.
Там, на дне, они увидели маленькую, прекрасную белую змейку, которая ползала и извивалась в тщетных усилиях подняться по гладким золотым стенкам
сосуда…
Ханьвэнь не выдержал. Пораженный горем, он упал на колени перед Фахаем и умолял вернуть ему жену. Какое ему было дело до того, что она действительно змея! Он убедился в великой любви к нему прекрасного существа
и ему было все равно теперь: человек она, дух или оборотень. Он любит, он
желает ее, он требует ее у монаха назад!
Священник посмотрел в глаза Ханьвэню и укоризненно покачал головой.
— Неразумный! — сказал он. — Мы — только шахматные фигуры в руках
Высших Сил! И у меня — нет своей воли; я только исполнитель предначертаний великого Будды. Ты еще не знал своей жены, как уже ей было предрешено
свыше погибнуть под камнями башни. И никто в сферах земных и небесных
не может изменить этого!
Голос и взгляд Фахая оказали на Ханьвэня обычное действие: его силы
упали, энергия ослабела, и он мог только плакать, ломая руки.
Обращаясь ко всем присутствующим, монах сказал:
— Пойдемте!
И, медленно повернувшись, он вышел на улицу, торжественно неся кубок
перед собою. Все последовали за священником, который, минуя главные улицы города, направился на берег Си-ху, к Башне Громовой Стрелы.
XXI
Слух о событиях в доме Ханьвэня с быстротой молнии распространился
по городу. Когда процессия достигла башни, около нее образовалась громаднейшая толпа народа. Все выражали свои симпатии и сожаления убитому горем Ханьвэню; со всех сторон раздавались злобные крики и угрозы по адресу
Фахая. Но последний не обращал на них никакого внимания.
Достигнув башни, монах, не выпуская кубка из рук, совершил троекратное «кэ-тоу» — коленопреклонение перед статуей Будды, стоявшей
в нише башни. Народ, в ожидании чего-то чудесного и страшного, замолк.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

191

Не было слышно ни пения птиц, ни жужжания насекомых, которые все улетели, испуганные необычайным многолюдством в этих, обыкновенно тихих, местах. Прекрасный, тихий, безоблачный, но какой-то мертвый день
еще усиливал впечатление жуткости и ожидания чего-то ужасного и неотвратимого…
Фахай махнул рукой на запад. Оттуда тотчас появился белый туман, который спустился на вершину башни, пополз по стенам ее вниз и обволок совершенно Фахая. Но через минуту он рассеялся, и пораженный народ увидел
прекрасную Сучжэнь, которая стояла рядом с монахом и, улыбаясь, с любовью смотрела на своего мужа…
Ханьвэнь рванулся вперед, схватил жену, поднял ее как перышко и крикнул:
— Фахай, я не могу отдать ее тебе! Пощади ее! Верни ее мне и нашему
сыну! Если ты не простишь ее — я не смогу жить: я хочу вместе с ней разделить ее участь!
Фахай медленно подошел к Ханьвэню и пристально посмотрел на него.
Казалось, какие-то лучи протянулись из глаз монаха, проникая в душу Ханьвэня, и парализовали его волю. Он поставил жену на землю и, не будучи в состоянии вынести взор Фахая, опустил глаза вниз…
— Бедный волей человек, — сказал с жестокой усмешкой священник, —
неужели ты не понимаешь, что мои личные желания и воля — ничто; я обязан исполнять волю Будды — и исполняю ее, хоть бы духи всех миров восстали бы на меня… Но, — продолжал он, помолчав, — есть и для тебя утешение, а для нее — надежда, но при строгом выполнении одного условия… Ты,
Белая Змея, способна к развитию и самоусовершенствованию; ты тысячу лет
провела в Пещере Чистого Ветра и едва не получила бессмертия, сделавшись
высшим существом. У тебя есть сила воли в достижении хороших целей, если
только тебе поперек пути не становится твоя животная страсть. И теперь я не
потребую от тебя тысячелетнего искуса: если ты только двадцать лет проведешь в непрерывных размышлениях о грехах, в которые вовлекло тебя твое
животное начало; если ты неусыпно будешь развивать чистоту мысли и серд
ца — то великий Будда позволит тебе выйти из-под башни. Мало того — если
ты будешь достойна, то тебе будет разрешено вернуться на западные небеса
и присоединиться к сонму бессмертных…
Последние слова Фахая были для Сучжэнь и Ханьвэня каплей воды, которая освежает уста умирающего от жажды. Но все-таки они заронили слабую
надежду в их истерзанные сердца.
Затем Фахай повернулся к угрюмой гигантской башне и, подняв вверх
руки с длинным посохом, громко воскликнул:
— Славный О-ми-то-фо! Могучий О-ми-то-фо! Великий О-ми-то-фо!47
С каждым восклицанием он ударял в землю своим посохом, и с каждым
разом возгласы его делались проникновеннее и громче.

192

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

И вдруг, после третьего раза, — башня дрогнула… Ее основание, казавшееся вылитым из цельного камня, медленно раздвинулось как раз под нишей,
и разверзлась пропасть, зиявшая мрачным отверстием.
Народ в ужасе отшатнулся.
— Белая Змея, — сказал Фахай, — сходи!
Сучжэнь, бледная и еще прекраснее, чем обыкновенно, сделала несколько
неверных шагов вперед, и среди мертвой тишины раздался ее дрожащий, как
струна, голос:
— О, вы, силы земные и небесные! Дайте моему невыразимо любимому Ханьвэню вечное счастье, которое я хотела, но не смогла ему дать! Ханьвэнь — люблю, люблю!..
И с этими словами она бросилась в бездну.
Из сотни грудей вырвался крик; женщины застонали и заплакали.
Ханьвэнь бросился было за женой, но на самом краю бездны его остановила сильная рука Фахая, отбросившая его в сторону. И монах тотчас опять ударил посохом в землю.
Снова дрогнула громада башни, и зияющая пропасть закрылась. Башня
сделалась такой же неподвижной, какой она была в течение многих лет.
Фахай отошел от башни и махнул своим кубком по воздуху. Плывшее по
воздуху одинокое пушистое облачко тотчас спустилось на землю и остановилось на минуту у башни, пока Фахай садился на него; затем оно быстро поднялось вместе с монахом.
И вовремя! Потому что раздражение и злоба против священника все усиливались в народе. Глухой ропот, начавшийся в задних рядах, скоро превратился в бешеные крики. Промедли Фахай еще минуту — наверно, толпа разорвала бы ненавистного монаха.
Но когда волна злобы докатилась в народе до передних рядов — облачко
уже исчезало за вершинами высоких западных холмов.
Без чувства, без мысли, с ощущением страшной пустоты и полного отторжения от всего мира, стоял Ханьвэнь перед башней. Давно уже стемнело; бесчисленные звезды зажглись на небе; народ еще с вечера разошелся по домам,
спеша вернуться в город до закрытия городских ворот, и Ханьвэнь один стоял
около гробницы живой жены.
XXII
Когда Зеленая увидела, что ее госпожа погибла, — она поняла, что и ее собственной жизни угрожает опасность. И ей сделалось страшно: не за себя, —
а за Спящего Дракона. Конечно, ребенок будет в большей безопасности и станет пользоваться лучшим уходом у родной тетки, чем у чужих людей; поэтому
Сяо-цинь отнесла мальчика к сестре Ханьвэня, нашла ему хорошую кормили-

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

193

цу, оставила на воспитание ребенка все деньги, какие у нее были, и скрылась
в свое старое жилище в горах.
Но жизнь между людьми не прошла для нее даром. Знакомство с их мыслями, интересами, ненавистью и любовью развили ее сердце и сделали его способным к восприятию глубоких человеческих чувств. Во всякое время дня и ночи,
что бы ни делала Зеленая, мысли ее всегда вращались около ее несчастной госпожи, погребенной Фахаем под башней; сердечная связь двух Змей была настолько велика, что Зеленая не могла ни есть, ни пить… И вместе с тем дикая, бешеная
животная злоба против жестокого монаха разгоралась все сильнее в ее груди.
Четырнадцать долгих, тяжких лет провела Зеленая в полном уединении
среди мрачного хаоса суровых гор, в бесчисленный раз возвращаясь мысленно ко всему пережитому…
И смелая мысль запала ей однажды в голову: «Что пользы ее несчастной
госпоже от того, что она, ее верная Зеленая, ежечасно думает и грустит о ней?
Отчего бы не попытаться спасти Белую?»
Тщетно Сяо-цинь отгоняла от себя эти мысли, напрасно она говорила
себе, что не ей, одинокой, с ее ничтожными силами, бороться с могучим Фахаем; а она еще хочет противиться велениям высших сил…
Но Зеленая была, прежде всего, существом женского рода, да вдобавок еще
обладала пылким, нетерпеливым сердцем и настойчивым характером. И, несмотря на все доводы рассудка, мысль об освобождении Белой скоро разрослась в страстное, неудержимое желание видеть свою госпожу на свободе как
можно скорее.
Сяо-цинь решилась. Прежде всего — ей нужно было избавиться от этого скорпиона — Фахая. Но, чтобы победить такого могучего противника —
нужно обладать могучим оружием. Долго думала Зеленая, где бы ей достать
хоть одно из бао-бэй44, и наконец вспомнила: когда-то она оказала услугу одному демону, слуге великого духа Юань-ши-тянь-цзунь; конечно, он может узнать у своего господина, где находятся бао-бэй.
Сяо-цинь прошептала заклинание и трижды громко позвала демона.
Не успело еще замереть эхо ее голоса, как демон в виде красного волка48
уже был перед ней.
— Слушай, волк, — сказала Зеленая, — помнишь ли ты, как много лет
тому назад, в день праздника Дуань-ян-цзе, ты съел около деревни ягненка,
который только что проглотил страшную для нас в этот день траву лин-чжицао? Помнишь ли ты, что люди, привлеченные криками ягненка, уже бежали
к тебе, а ты, принявший от действия ужасной травы свой настоящий вид демона, только грубый и плотский, — не мог от них укрыться… И люди, схватив тебя, конечно, принесли бы тебя в жертву какому-нибудь богу!.. И тогда я,
тоже приняв свой настоящий вид змеи, бросилась навстречу людям; перепуганные моим внезапным появлением, они бросились назад, и ты мог свободно уйти в горы… Помнишь ли?

194

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

— О да, госпожа, — ответил волк, — я хорошо помню все. И раз я тебе теперь нужен — я готов для тебя все сделать за твою доброту!
— Я верю тебе, волк, — и теперь ты можешь отплатить мне за мою услугу.
Узнай у своего господина — где теперь хранятся бао-бэй, и достань мне хоть
одно из них.
Волк задумался. Очевидно, задача была для него нелегкая.
— Госпожа, — сказал он, — я сделаю все, что могу. Приходи завтра на это
же место в это время: если я не приду — знай, что нет надежды на получение
«живых драгоценностей».
И волк убежал.
На другой день, едва дождавшись условленного времени, Сяо-цинь была
уже на том месте, где накануне разговаривала с волком. Но его не было…
Отчаяние едва не овладело Зеленой, — как вдруг она заметила, что в густой траве что-то блестит. Она нагнулась — о радость! Три сверкающих, как
молнии, меча лежали рядом. Золотые рукоятки были украшены драгоценными камнями, между которыми были вырезаны непонятные даже ей кэ-доуцзы49…
О радость! Да, это были, без сомнения, великие, могучие, волшебные баоцзюнь!
Радость Зеленой не имела границ. Конечно, владея таким могучим оружием, она может бороться с кем угодно!
Но вдруг сомнение запало ей в сердце. Она вспомнила, что один из владельцев волшебных мечей, опасаясь их кражи, велел сделать к каждому настоящему мечу по два меча-хранителя, которые по внешнему виду ничем не отличались от волшебных мечей. Таким образом, вместо существовавших первоначально четырех бао-цзюнь, их появилось уже двенадцать. Быть может,
демон-волк достал ненастоящие?
Сяо-цинь тотчас решила испытать их. Схватив один из мечей, она замахнулась им и, сказав: «Вон стоит туя: сруби ее верхушку!» — бросила его.
Меч пролетел шагов пять и со звоном упал на землю.
Сердце Сяо-цинь упало; очевидно, это был поддельный меч.
Тогда она взяла в руки оставшиеся мечи и стала тщательно их осматривать.
Но, несмотря на все ее старание, ни в украшениях, ни в блестящих клинках,
ни в иероглифах — ни в чем не было ни малейшей разницы.
Взяв наугад один из них, Зеленая сказала: «Вон там за кустом мерзкий
заяц50. Отруби ему голову!» — и бросила меч.
Испуганный ее движением, заяц сделал несколько прыжков и, сев на задние лапы, поднял уши и осторожно выглянул из травы. А меч, описав небольшую дугу, грузно упал на мягкую, густую траву…
Сяо-цинь готова была прийти в отчаяние. Одна слабая надежда оставалась на третий меч. Она подняла его и осмотрелась, отыскивая — на чем можно было бы испробовать волшебную силу оружия.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

195

В этот момент над ней раздался клекот — огромный ястреб уносил в когтях какую-то птичку…
— Убей хищника! — крикнула Зеленая и бросила меч.
Быстрее птицы взвился он вверх, сверкнув на солнце сталью и золотом;
и прежде, чем Сяо-цинь могла отдать себе отчет в происшедшем, — окровавленный меч уже лежал у ее ног, голова ястреба падала камнем с высоты, а отделенное от нее тело кувыркалось в воздухе, хлопая крыльями, и описав ломаную линию, тяжело упало на землю в нескольких шагах от Зеленой.
Несказанно обрадовавшись, молодая женщина отрезала тонкую прядь
своих длинных волос и повязала ее на рукоять меча.
Захватив с собой все три меча, Сяо-цинь тотчас отправилась в путь.
Достигнув Чжэнь-цзяна, Зеленая поднялась на один из холмов правого берега Великой реки, расположенный как раз напротив Золотого острова. Прямо
перед ней в лучах заходящего солнца сверкали и переливались всевозможными
тонами крыши монастыря, покрытые цветными глазированными черепицами,
и чуть доносился мелодичный звон подвешенных на всех углах башен, похожих
на цветы ландыша вырезных железных колокольчиков, колеблемых легким ветерком… А там, за этими стенами, ее враг, злой, подлый, низкий монах…
Ненависть Сяо-цинь к священнику была так велика, что она не могла
ждать и решила тотчас же напасть на него.
Взяв в руки волшебный меч, Зеленая замахнулась им и, сказав задыхающимся от волнения и злобы голосом: «Святой, волшебный меч, убей сейчас
эту тварь — Фахая!» — бросила его.
В одно мгновение меч перелетел через рукав реки, отделяющий остров
от берега, и скрылся за стенами монастыря.
В этот день уже с утра Фахаю было не по себе. Ожидая грозы, он несколько
раз всходил на высокую башню и осматривал небо. Но горизонт был чист; насекомые и птицы не прятались и не выказывали никакого беспокойства.
Чтобы сбросить с себя гнетущую тяжесть, он вошел в храм, зажег фимиам, ударил в колокол, чтобы привлечь внимание бога, и распростерся перед
безмятежной, спокойной и холодной для других, но живой и премудрой для
него, огромной статуей Будды…
Молитва не успокоила монаха, а наоборот: на сердце у него сделалось еще
тоскливее, еще тяжелее. Такое ощущение было у него накануне страшной бури
и наводнения, едва не разрушивших монастырь. Очевидно, и теперь ему угрожает какая-то опасность; но с какой стороны — он догадаться не мог.
Раздумывая об этом, Фахай сидел в своей комнате перед огромным открытым окном; волшебный кубок — дар великого Будды — на всякий случай он
поставил на стол около себя; правая рука его покоилась на широком основании чаши.
Вдруг кубок вырвался из-под его руки и с силой накрыл его голову. Увеличившись внезапно в своих размерах, кубок закрыл даже глаза монаха. И в тот

196

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

же миг раздался свист рассекаемого воздуха и Фахай почувствовал жестокий
удар по голове; что-то тяжелое, звеня, упало на пол. Кубок тотчас снялся с головы монаха и стал на стол.
С изумлением Фахай рассматривал лежавший на полу обоюдоострый меч
чудной работы, сверкающий золотом и самоцветными камнями. Тоску Фахая
как рукой сняло.
— А, теперь я понимаю, — сказал монах, — великий Будда еще раз спас
меня от врагов! Всеведущий еще с утра предупреждал меня, — но я не понял его.
Сделав троекратное коленопреклонение перед стоявшей в нише маленькой статуэткой спящего Будды, священник стал рассматривать меч, недоумевая, какой враг мог покуситься на него?
Как вдруг он заметил у самого основания золотой рукояти тонкую прядь
черных волос… Луч солнца упал на нее — и волосы дали отблеск: не синий
или красный, как бывает по обыкновению у черных волос, а зеленый…
— Это дело Зеленой Змеи! — воскликнул Фахай, вдруг загораясь злобой. — Погоди же, подлая лягва, мы сейчас на тебя устроим охоту!
Жадным взором смотрела Сяо-цинь вслед скрывшемуся мечу, каждый
миг ожидая его возвращения. Но секунда проходила за секундой, а меча все
не было… Тревога, забравшаяся в сердце Зеленой, быстро сменилась страхом
и ужасом. Значит — Фахай проник в ее планы и сумел отразить нападение
даже волшебного меча! Но ведь злобный монах никогда не простит ей этого
покушения и, наверняка, сразу же постарается отомстить ей…
И Сяо-цинь, оставив на вершине холма остальные два меча, бросилась бежать по крутому склону — дальше от проклятого монастыря, вглубь холмистой страны, покрытой рощами и перерезанной по всем направлениям балками и оврагами.
Солнце закатилось; быстро наступила темнота, спасшая Зеленую от преследований Фахая.
Чем дальше уходила Сяо-цинь от Чжэнь-цзяна, тем большая злоба против
Фахая и негодование на собственное бессилие разгорались в ее сердце. «Хотя
я и не смогла победить монаха, — думала она, — но все-таки должна попытаться спасти мою несчастную госпожу. Только это нужно сделать скорее, сейчас же, чтобы этот подлый колдун не проведал о моих планах; иначе он погубит все дело!»
И Зеленая решила сейчас же идти в Хан-чжоу.
Проходя по склону одной горы, Сяо-цинь заметила у самой ее вершины
огонь, который вырывался клубами, казалось, из самой земли и, разлетаясь
в воздухе длинными языками, умирал в ночной тьме, посылая к небу бесчисленные искры…
Заинтересованная, кто и зачем мог зажечь такой огонь в этой безлюдной
местности, Зеленая подошла ближе — и очень удивилась, увидев краснолицего юношу с красными глазами и волосами. Юноша, прыгая и смеясь как безум-

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

197

ный, по временам из обеих рук бросал блестящие шары огня в костер. Шары,
ударившись об землю, с сильным взрывом превращались в огромные клубы
огня, которые сшибались и боролись друг с другом; огонь гудел и с ревом, казалось, пожирал сам себя.
Дикая оргия огня приводила юношу в неописуемый восторг.
Сяо-цинь поняла, что она видит перед собой одного из слуг Духа Огня,
вырвавшегося на свободу. И у нее тотчас мелькнула мысль — воспользоваться
страшной силой юноши.
— Как тебе не стыдно, Хо-шень (т. е. дух огня), — сказала она, — тратить
понапрасну свою силу?
Красный юноша, дух еще неопытный, не слышал осторожного приближения Сяо-цинь. Он смутился, как школьник, застигнутый учителем в самый
разгар шалости.
Увидев перед собой молодую женщину, — хотя, очевидно, тоже духа, —
он успокоился и рассказал, что убежал от своего строгого господина — Духа
Огня, хотевшего наказать его, молодого слугу, за своеволие. И хотя он очень
опасается погони, но ему сделалось так скучно среди темноты и ночного холода, что он не мог отказать себе в удовольствии позабавиться огнем.
Сяо-цинь скоро убедила юношу, что она даст ему забаву поинтереснее
этой, — и они вместе продолжали путь до Хан-чжоу.
Как забилось сердце Зеленой, когда она заметила Башню Громовой Стрелы! Целых четырнадцать лет она не видела этих мрачных сводов, под которыми страдает ее прекрасная госпожа!
— Ну, Хо-шень, — сказала Сяо-цинь, показывая на башню, — вот тебе
цель для твоих мячей: бей ее — можешь наиграться вволю!
Молодой дух огня не заставил себя просить вторично: он ударил клубом
огня в башню с одной стороны, с другой, с третьей — и скоро вся башня превратилась в столб яростного пламени, который поднимался до самого неба.
Великая Гуань-инь-пу-сы, богиня милосердия, все видела с высоты своего
южного престола. Еще несколько минут — и священная башня, свидетельница стольких событий и поколений, — исчезнет с лица земли…
Благая богиня не могла допустить такого варварства. Схватив одну из стоявших у ее трона неоценимых нефритовых ваз, она с быстротой мысли помчалась на Золотой Остров.
— Фахай, — воскликнула богиня, — Зеленая Змея подожгла Башню Громовой Стрелы! Спасай поскорее!
Монах схватил свой кубок и вместе с богиней в один миг перенесся в Ханчжоу.
Сяо-цинь заранее торжествовала победу. Под влиянием страшного жара,
кирпичи верхних этажей башни уже стали рассыпаться; еще немного времени — и башня превратится в груду песка и обломков, из-под которых уже нетрудно будет извлечь Белую…

198

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Увидев внезапно перед собой Фахая и Гуань-инь-пу-сы, которая смотрела
на нее с гневом и укоризной, Сяо-цинь помертвела от ужаса. Страх так сковал
ее члены, что она не могла шевельнуться и широко раскрытыми глазами смотрела на богиню; Зеленая никак не могла предполагать раньше, что она вызовет гнев и противодействие Милосердной.
— Задержи ее, — сказала богиня Фахаю, — пока я буду тушить огонь!
С этими словами Гуань-инь бросилась к озеру, зачерпнула своей драгоценной вазой воды и, поднявшись над башней, стала лить на нее воду…
И свершилось чудо: маленькая ваза казалась бездонной, вода лилась из
нее, не иссякая, до тех пор, пока огонь мало-помалу не стал уменьшаться и наконец совсем потух; только кое-где пар белыми струйками поднимался над
громадой почерневшей башни.
Тем временем Фахай, исполняя приказание богини, подошел к Сяо-цинь
и сделал движение рукой вокруг ее головы. И Сяо-цинь исчезла. Только в кубке монаха ползала, медленно извиваясь, небольшая зеленая змея…
— В наказание за ее вину, — сказала подошедшая богиня, — пусть она будет заключена в моей вазе четырнадцать лет!
Такое мягкое наказание было очень не по душе мстительному и злобному
монаху, — но он не смел противоречить великой богине; осторожно переложив змею из своего кубка в вазу богини, он закрыл драгоценный сосуд сверху
волшебной бумагой, сделанной из волокон аира и сердцевины лин-чжи-цао.
На ней монах священной кистью написал такое могущественное заклинание,
что никакой дух не мог спасти Зеленую из ее плена ранее указанного богиней
срока.
XXIII
Ханьвэнь потерял всякий интерес к жизни. Каждая вещь в доме напоминала ему о его тяжкой утрате; пустое кресло за столом, старая одежда на гвозде, недоконченное рукоделие — мгновенно вызывали перед ним образ его
кроткой, прекрасной жены, который смотрел на него с улыбкой бесконечной
любви и всепрощения…
Томимый тоской, Ханьвэнь ежедневно бродил по улицам города или по берегу озера; он внимательно осматривал землю под всеми кустами, где они когда-то отдыхали, стараясь найти отпечаток ее божественно-крохотных ножек…
Прекрасно поставленное дело Ханьвэня шло все хуже день ото дня. Приказчик, заменивший Сучжэнь в лавке, не был заинтересован в успехе торговли; теперь в Ханьвэньской аптеке можно было купить только те же обыкновенные снадобья, как и в других аптеках: Ханьвэнь не мог уже доставать тех
целебных трав, которыми раньше славилась его аптека. На все сетования и советы старых знакомых он только махал рукой.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

199

Скоро аптека была продана за десятую часть ее стоимости.
Прошло три года со дня страшного погребения Сучжэнь.
Однажды вечером в комнату Ханьвэня вошла его сестра и очень удивилась,
не найдя брата, потому что в это время он всегда был дома. Подойдя к столу,
она с ужасом увидела на куске бумаги его волосы, черные, как вороново крыло,
свернутые тугим узлом51. Подняв волосы, она увидела на бумаге ряды спешно
набросанных иероглифов и узнала почерк брата.
«Я покинул свой дом навсегда, — писал Ханьвэнь. — Жизнь, так меня
манившая и казавшаяся издали такой прекрасной, — что она мне дала в действительности? Ряд унижений и несчастий; играя со мной, как злобный демон, она показала было мне на миг, как может быть счастлив человек, а затем
заставила меня выпить море горя. Верно говорил мудрый Фахай, что полного
удовлетворения человек достигнет только тогда, когда смирит в себе все чувственные желания, потому что смерть происходит от жизни, жизнь от рождения, рождение — от желания. Весь видимый мир, все, что рождается от желания, — все это только мечта, узорчатая, временами ослепительная и прекрасная, временами ужасающая и страшная ткань фантазии… Я не хочу более
быть привязанным к призрачным вещам, я хочу спокойного безмятежного
пути, свободного от злого духа миража. Я покидаю этот дом навсегда и иду
на Золотой Остров. Сбросив эту одежду, буду там ждать, когда и дух мой
сбросит свою презренную оболочку, привязывающую его к жизни — этому
кошмару греха и желания».
Спящий Дракон быстро рос и делался сильным и умным ребенком. Поступив с шести лет в школу, он поражал учителя своими вопросами, на которые сам учитель часто не мог дать ответа; и, чтобы избегнуть неловкого положения, старый учитель говорил:
— Учись прилежно и читай книги! Из книг ты все узнаешь; в них ты найдешь ответы на все вопросы, какие ты только можешь задать.
Тогда мальчик с жаром принялся за ученье. Быстро усвоил он Троесловие,
затем Тысячеслов, потом Четверокнижие и Пятикнижие52. Все время он шел
первым в классе, и учитель ставил его в пример другим.
Ему стали завидовать.
Через несколько лет он был гораздо выше своих сверстников в умственном развитии и познаниях; его сочинения не только читались в классе, но
даже отправлялись раза два провинциальному экзаменатору как образцовые.
Товарищи возненавидели Сюя. Они пробовали даже несколько раз его
поколотить. Но юноша оказался и физически настолько сильным, что забияки больше его не трогали.
Но зато с каким злорадством передавались из уст в уста разные грязные и непристойные истории о Сюе! Говорили, что он по вечерам ходит
по городу в женском платье, что он любит только змей и всяких гадов; что
его мать была ведьмой, которая была наказана тем, что ее живьем закопа-

200

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

ли под Башней Громовой Стрелы; что его настоящий отец был буддийским
жрецом и т. д.
Эти рассказы до того обижали Спящего Дракона, что он наконец не вытерпел: взял свои книги и ушел из школы навсегда.
Когда Сюй пришел домой и откровенно рассказал все, что случилось, то
его тетка подумала: «Чем я дольше буду скрывать от него истину, тем ему впоследствии будет больнее!» И она рассказала мальчику об их предке, спасшем
Белую Змею от смерти, о Великой Матери, о страстной любви и преданности
к его отцу Белой Змеи, отказавшейся от бессмертия для того, чтобы дать ему
счастье и сделавшейся матерью Сюю, прекрасной Сучжэнь…
Одна за другой, как в свитке, развертывались перед пораженным мальчиком все прошлые драмы; картины то страшные, то нежные очаровывали его
и сладко сжимали сердце или потрясали ужасом весь его организм, и Сюй,
с широко раскрытыми глазами и прекратившимся дыханием, казалось, наяву
переживал весь тот ужас, всю ту бездну горя и отчаяния, которые пережили
его несчастные родители…
Мальчик зарыдал и в конвульсиях упал на пол…
Тетка наняла для Сюя частного учителя, который жил вблизи них, и поэтому учителю не составляло никакого труда приходить к ним на дом. Учитель,
почтенный цзюй-жэнь, был поражен способностями и прилежанием ученика,
который, казалось, схватывал все на лету и никогда не забывал. Учитель, которому приходилось подновлять свои познания из книги, часто бывал смущен,
когда ученик, прочитавший эту книгу, рассказывал учителю наизусть целые
страницы вперед…
Года шли. Спящий Дракон развивался физически и умственно, подавая
надежду сделаться замечательным ученым и мудрецом.
Настало время губернских двухгодичных экзаменов. Сюй страшно волновался; но учитель ободрял его, говоря: «Если не выдержишь — экая важность! Ты еще мальчик, а экзамены можешь держать хоть до восьмидесяти
лет!»
Сюй рассмеялся и с веселым сердцем пошел на экзамен53.
Целый день юноша сидел в отдельной келье, перечитывая свое сочинение,
хоть он и написал его за полчаса. Кажется, все тексты верны, иероглифы написаны красиво, тона в стихотворениях соблюдены…
Юноша шутя выдержал экзамен и получил степень сю-цай’я — студента,
которая уже открывала доступ к государственной службе, хотя Спящему Дракону было только четырнадцать лет. А сколько людей всю жизнь держат экзамены, добиваясь этого звания, — и все напрасно!
Через три года в Хан-чжоу приехал из Пекина экзаменатор по фамилии Го,
для производства испытания студентам, желающим получить степень цзюйжэня. Рассказывали, что этот Го отличается невероятной строгостью; что экзаменоваться у него — все равно что иголкой поле пахать.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

201

Но учитель заставил Сюя идти на экзамен.
В этом году из Су-чжоу и Фу-чжоу собралось в Хан-чжоу около восемнадцати тысяч студентов. Экзамены, действительно, были очень строгие: выдержали только сто пятьдесят пять человек59.
Но сочинение Сюя на изречение Конфуция: «Ученье без размышления —
бесплодная работа; размышление без ученья — умственная смерть» — так
понравилось экзаменаторам, что Сюй единогласно был признан цзе-юанем,
т. е. первым цзюй-жэнем…
Ему было только 20 лет, когда он, по настоянию старого Се — своего учителя, — приехал в столицу держать экзамен на цзин-ши. Се, гордившийся
успехами своего ученика, приехал с ним.
Экзамен, по обыкновению, прошел блестяще, и Сюй получил степень хуйюань — т. е. первого цзин-ши.
Юноша был подавлен, почти испуган своими успехами; и если бы не Се, то
он уехал бы домой тотчас после экзамена. Но старый учитель, глубоко уверенный в своем ученике, заставил последнего согласиться на добавочный экзамен
во дворце, в присутствии самого Сына Неба.
С трепетом явился юноша на «чао-као», т. е. на «придворный экзамен»;
с благоговением получил он тему, написанную самим «десятитысячелетним
повелителем», — но она показалась ему совсем легкой, и он без всякого усилия написал блестящее сочинение, где выказал и нежность чувства, и твердость сердца, и силу ума, и возвышенность духа.
На другой день в залах дворца император устроил роскошный пир в честь
нового чжуань-юаня, первого ученого во всей Поднебесной. Император долго беседовал с Сюем, поражаясь умом и богатством знаний у такого молодого человека.
— Что вы намерены предпринять, — спросил император, — прежде, чем
вы приступите к исполнению своих обязанностей на том ответственном посту, который мы хотим вам предложить?
— Великий Государь, — отвечал Сюй, — я — ваш; но еще прежде я принадлежал отцу с матерью. Поэтому прежде, чем Ваше Величество найдет применение моим ничтожным способностям, я хотел просить разрешения пойти
поклониться гробу матери и проститься со стариком-отцом.
Как ни хотелось императору не отпускать от себя чжуань-юаня, но — долг
перед родителями прежде всего54: и Сюю было разрешено вернуться в Ханчжоу.
Молодой ученый отправился в Хан-чжоу не прямой дорогой, а через
Чжэнь-цзян, чтобы увидеть своего отца.
Сильно забилось сердце юноши, когда, приближаясь к Чжэнь-цзяну, он
увидел необозримую гладь Великой реки, на востоке и на западе сливающуюся
незаметно с небом; а на юге чуть виднелся противоположный берег, едва оттененный виднеющимися вдали бледно-лиловыми пологими холмами. Прямо

202

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

перед ним из могучих недр гигантской реки высилась Золотая Гора, похожая
больше на искусственное сооружение, чем на остров. На вершине ее по-прежнему сверкали и переливались в лучах яркого солнца прихотливые крыши буддийского монастыря, в котором, как это знал Сюй, уже семнадцать лет безвыходно живет его отец…
Монах — монастырский перевозчик быстро перевез юношу на Золотой
Остров. Сюй поднялся на вершину по крутой лестнице с вырубленными
в скале ступенями и постучал в обитые медными листами ворота.
Привратник в черной порыжелой рясе, с бритой головой и добрыми, мечтательными глазами, окруженными целой сетью морщин, приотворил немного ворота.
— Здравствуйте, старый наставник, — сказал Сюй. — У меня есть дело
в вашем монастыре!
Монах впустил его во двор, где стояла группа монахов в ожидании вечерней службы, и тщательно запер ворота, ведущие в грешный мир.
— Позвольте узнать, господин, какое у вас дело, чтобы я мог доложить настоятелю, — сказал привратник.
— Я хотел бы видеть наставника Ханьвэня.
— Ханьвэня? Я его не знаю; у нас такого монаха нет!
— Я вас уверяю, что Ханьвэнь, Сюй-Ханьвэнь, у вас в монастыре живет
уже семнадцать лет55.
Тогда от группы монахов отделился один и подошел к спорившим. Он был
средних лет, высокого роста, с прекрасными черными глазами. Несмотря на суровый монастырский режим, истощавший его тело, он был еще очень красив.
— Примите благословение великого Фо, юноша! — сказал монах. — Скажите, что вам нужно от того человека, про которого вы спрашиваете?
Сюй хотел ответить монаху, но, посмотрев ему в лицо — был поражен:
глаза монаха неестественно расширились, впились в лицо юноши; улыбкой
счастья дрогнули уста…
— Сын! — воскликнул монах, протягивая руки к юноше, который, рыдая,
упал в ноги Ханьвэню, узнавшему в юноше свой молодой портрет.
Ханьвэнь не мог скрыть своей гордости. Ведь это — его сын, его маленький Спящий Дракон — чжуань-юань, первый ученый, которого почитает сам
император! О, если бы могла это видеть его мать, незабвенная Сучжэнь!
Тщетно монах старался гнать от себя нечестивые мирские мысли; тяжелые и радостные воспоминания властно проникали в его сердце и мутили его
ум. Не будучи в силах сохранить даже наружное спокойствие, — он прибегнул
к последнему средству.
— Сын мой, — сказал он, — пойдем, возблагодарим великого Фо за оказанные тебе милости!
Они вошли в храм. Прохладой, мраком и торжественной жуткой тишиной охватило их. Глядя на отца, распростершегося перед гигантской статуей

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

203

великого миролюбца — Будды, сидящего на лотосе и благословляющего одной рукой весь мир, — юноша почувствовал, как мир и тишина проникают
в его пылкое сердце.
Хань поднялся. На его глазах были слезы, но лицо выражало спокойствие.
— Отец, — сказал юноша, когда они вышли из храма, — идем скорей к Фахаю. Ведь уже исполнилось двадцать лет с тех пор, как моя несчастная мать
была погребена под башней этим жестоким человеком. Срок исполнился, все
искуплено, — он должен ее освободить!
— Не говори дурно о святом человеке, — возразил Ханьвэнь. — Он —
только рука Будды. Пойдем к нему, и ты увидишь, какой это достойный человек.
Но, несмотря на все поиски, они не нашли Фахая. Второй привратник сообщил им, что настоятель еще утром ушел из монастыря с посохом и до сих
пор не возвращался.
Молодой Сюй не мог ждать.
— Отец, — пылко говорил он, — идем сейчас же домой и освободим мать!
Хань грустно улыбнулся.
— Дитя мое, ты забыл, что я теперь только жрец великого Фо; быть может, он, по своей благости, и простит меня за то, что я питаю к тебе чувство отца, — но для меня не должны существовать радости семейной жизни.
Я так погряз в грехах, что до сих пор меня волнуют воспоминания прошлого… Иди, мой сын, один и освободи свою мать; а я — я должен остаться здесь
и до конца моей жизни молить Безначальный Свет, — да простит он всем
нам наши грехи!
Сердце сжалось у Спящего Дракона от отцовских слов, и он горько заплакал. Но он понимал, что отец не может поступить иначе и, поклонившись
отцу в ноги, он вышел из монастыря.
В тот же день он отправился в Хан-чжоу.
XXIV
На четвертый день молодой Сюй был уже в Хан-чжоу. Купив ладан и ароматы, чтобы возжечь их у гробницы матери, он ближней дорогой поспешил
к Башне Громовой Стрелы. За ним шли родственники и друзья.
Вот и длинная лестница, которая ведет от подножия до вершины холма,
на котором стоит башня. Юноша стал быстро подниматься по ней; сердце его
учащенно билось — и одна мысль, одно слово, казалось, било ему в виски:
«Скорей, скорей, скорей!»
В тот момент, когда он был уже наверху, его поразило дивное благоухание, распространившееся вдруг в воздухе. Взглянув невольно вверх, он увидел большое белое облако, медленно опускающееся около башни. Когда оно

204

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

достигло земли, из него вышел высокий худощавый монах с лицом, выражавшим могучую волю; он подошел к алтарю, стоявшему в нише башни, и сделал
троекратное коленопреклонение.
Сюй сразу догадался, кого он видит перед собой. Подойдя к монаху, он
спросил:
— Вы — Фахай?
— Совершенно верно, — ответил священник.
Бешеная злоба закипела в груди Сюя.
— Зачем ты заключил мою мать в эту ужасную башню? — проговорил он,
едва сдерживая себя.
— Для того чтобы она сделалась бессмертной, — бесстрастно отвечал монах, не взглянув на юношу.
Спокойствие жреца окончательно вывело Сюя из себя.
— Я давно искал тебя, негодяй, — закричал он, нанося монаху страшный
удар кулаком по голове.
Как сноп, упал Фахай на землю.
Сюй был юноша очень сильный; он чувствовал, что сейчас он способен
убить этого волхва — эту гадину, тварь, погубившего его мать и навеки разбившего счастье его отца…
Но жуткая и острая мысль пронизала его мозг: «Что я делаю? Так ли нужно освобождать мать?» И когда он увидел распростертого на земле не страшного Фахая, а беспомощного старика, — другая мысль заставила его густо покраснеть:
«Как я, изучивший все правила почтения к старшим, мог поднять руку
на старика?»
Между тем, Фахай с трудом поднялся с земли. В лице его не было злобы, —
оно было по-прежнему бесстрастно.
— Только сегодня, — спокойно сказал он, — для твоей матери окончился срок искупления ее грехов. Сегодня она сделается бессмертной и вознесется на небо, где она не будет более знать ни мучительных страстей, ни грязнящего греха, ни земных желаний; тлетворное трепетание земных радостей,
мук и скорбей не нарушит более ее покоя; она не исчезнет, но сольется воедино с жизнью вселенной. Она была змеей, животным, — но сегодня она перейдет в высший разряд духов, и не телом, а духом. И она познает бесконечную
жизнь — счастье, неизмеримое временем, — покой.
Сюй виновато стоял перед монахом, и чувство почтения к священнику зародилось в нем.
Фахай, подойдя к башне вплотную, своим длинным посохом ударил три
раза в землю, громко воскликнув:
— Разверзнись, о древняя мать Земля, разверзнись!
Основание гигантского здания треснуло и застонало; и вдруг, сдвинувшись в сторону, открыло огромную, бездонную щель.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

205

— Белая Змея, — воскликнул громко Фахай, — выходи!
Благоухающий порыв ветра пронесся из глубины зияющей пропасти; послышался звук, как от крыльев стаи голубей — и перед башней появилась
ослепительно прекрасная, улыбающаяся Сучжэнь; такая же, какой она была
20 лет назад, но выражение лица ее было одухотвореннее, спокойнее, глаза
глядели мягко и проникновенно…
Волна безумной радости и счастья залила сердце юноши. Как очарованный небесным видением, смотрел он на мать, но уже через мгновение с криком бросился к ней, схватил Сучжэнь на руки, целовал ее и плакал.
Из глаз Сучжэнь тоже текли слезы и она, улыбающаяся, гладила волосы
своего маленького Спящего Дракона.
Когда к Сюю вернулась способность речи, он воскликнул:
— Мама, дорогая! Никогда не было в мире человека счастливее меня!
Идем скорей домой — о, как мы счастливо заживем!
— Нет, мой сын, — грустно улыбнулась Сучжэнь, — нет, я не могу этого сделать. Сегодня я кончила искупление моих прегрешений, и сегодня же
я должна вернуться к Праматери — ибо я освободила свой дух и сделалась
бессмертной.
Затем, повернувшись к пораженным и восхищенным родственникам и
знакомым, толпившимся рядом, она продолжала:
— Дорогие мои! Благодарю вас от всего моего сердца за любовь и заботы,
которыми вы окружали моего сына в дни его юности; благодаря вам он сделался первым ученым в Поднебесной и прославил родину.
Сюй был так поражен словами матери, что не мог произнести ни слова;
черты лица его исказились горем.
В толпе раздались рыдания.
— Не плачьте обо мне! — обратилась Сучжэнь к родным. — Годы моего мира и счастья начинаются только сегодня. А теперь, перед разлукой, я вам
расскажу то, что до сих пор было скрыто от людей, расскажу вам мою первую
вину, за которую давным-давно я уже была осуждена Небесным Промыслом
пройти круг жизни человека, испытать его радости и горе…
Это было давно — очень давно, в то время, когда в Поднебесной наш народ, Хань, еще не жил; тогда здесь, на устье Да-цзяна, обитало племя маленьких ростом, слабых, но добрых и благочестивых людей. Они не умели проводить каналов, и поэтому вся эта страна была покрыта бесчисленным количеством болот, между которыми кое-где возвышались холмы и горы. Болота
населяли лягушки, а холмы — змеи. Между теми и другими всегда велась беспощадная война, причем перевес был то на той, то на другой стороне.
Когда я, Белая Змея, сделалась царицей змей, война приняла счастливый
для нас оборот: мы почти всегда одерживали победу над врагами и совсем
бы уничтожили их, если бы царем лягушек не сделался хитрый волшебник,
искусство которого равнялось моим знаниям.

206

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

Однажды, после большой битвы, где мы, змеи, тоже одержали верх, царь
лягушек захотел погубить нас другим способом. Посредством магических заклинаний он поднял воды реки так, что вода залила всю страну. Бесчисленное
количество змей и других животных погибло в воде; спаслись только те, кто
был на горах. Я сама едва избежала смерти.
Царь лягушек торжествовал победу.
Но горе в том, что во время этого наводнения погибло также множество
людей…
Небо было раздражено тем, что мы с царем лягушек из-за наших счетов
погубили людей. Чтобы мы поняли, насколько человеческая жизнь дороже
и полнее нашей, Оно предначертало нам пройти весь цикл людской жизни;
и в наказание — мне суждено было быть слабой, испытать любовь и счастье,
и — окончить эту жизнь под башней; а царю лягушек — быть могучим и мудрым, но никогда не ведать ни радости, ни счастья.
Но я сама узнала об этом только впоследствии.
И — я уединилась в Грот Чистого Ветра.
Теперь вы все знаете… Одно меня сокрушает: что я не могу исправить зла,
сделанного мной в жизни.
Сучжэнь умолкла и поникла головой.
Тогда Фахай, молчавший все время, выступил вперед и сказал:
— Теперь, люди, слушайте меня. Тот волшебник, тот царь лягушек, о котором говорила Белая Змея, это — я!
Пораженная Сучжэнь сделала движение.
— Не бойся, — улыбнулся Фахай, — прежнего твоего врага давно нет: теперь — я только монах.
После того, — продолжал священник, — когда наводнение, о котором говорила Белая Змея, прекратилось и почти все змеи погибли, я торжествовал
победу, думая, что и мой главный враг — царица змей — погибла. Это было
для меня единственное утешение при виде смерти той массы людей и животных, которых я погубил…
Но вот воды вошли в свои берега; змеи стали быстро размножаться на
оставленных людьми местах, и я посредством моей волшебной силы узнал,
что мой враг — Белая Змея — жива.
Тогда раскаяние и сожаление о загубленных мной жизнях так овладели
мной, что я решил уйти из области Да-цзяна и отправился путешествовать.
Много-много лет я, в виде лягушки, бродил из страны в страну, гонимый
роком, не находя себе ни смерти, ни покоя.
Однажды я отдыхал в тени большого дерева около дороги. Это было далеко отсюда, в иной стране. Вдруг на дороге показалась группа людей, которые
шли прямо ко мне. Я хотел было убежать, но шедший впереди всех человек так
поразил меня своим видом, что я остался на месте. С помощью моего волшеб-

Когда я, Белая Змея, сделалась царицей змей,
война приняла счастливый для нас оборот: мы почти всегда
одерживали победу над врагами.

208

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

ного зрения я увидел сияние вокруг его чела; я увидел бесконечную любовь
и жалость его сердца; я увидел, как демоны зависти, коварства и зла в ужасе
бежали от него…
Люди сели в тени того же дерева, под которым был и я, а Он стал их учить.
Святые слова то огнем падали мне на сердце и жгли его, то как роса и благоухающий елей врачевали его…
«Ни в воздушном пространстве, ни посередине моря, ни если ты поднимешься на горные вершины, — ты не найдешь места на земле, где бы ты мог
избежать плодов твоего злого дела», — говорил Он.
Меня объял ужас — я понял, что Он говорит мне.
«Пламя нашего существования при переселении душ блуждает по отдаленным странам от неба к аду и от ада к небу. И, в зависимости от дел, ты переродишься в адское существо и будешь мучиться в огне; или в прет — и будешь
мучиться от голода и жажды; или в животное — и будешь попадать в капканы;
или в человека — и будешь страдать от людских пороков; или в тенгри — и будешь страдать от гордости… Но если ты всегда будешь избегать зла, т. е. страданий, то сможешь, наконец, слиться с Нирваной-первоисточником, будешь
частью мировой души…»56
«Очам неспящим ночь долга,
Стопам усталым долог путь,
Долга и возрожденья скорбь,
Кому неведом правды свет…
Как озеро зеркальных вод
Спокойно, чисто, глубоко,
Находит сердце мудреца
В ученьи истинный покой.
Ты жизни ток затормози,
Из сердца похоть изгони;
Кто знает созданного тлен,
Несозданного видит мир.
Напрасно вечно я блуждал
Перерождения путем,
Ища владельца бытия;
Несчастен всех рождений рок.
Строитель дома! Ты открыт.
Уж дома не построишь впредь!
Разбиты балки все твои,

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

209

И крыша дома снесена.
Дух, все земное позабыв,
Достиг конца желаний всех»57.

Так говорил Готама, и мое сердце переполнилось такой сладкой болью, любовью ко всему живущему и сокрушением о моих злодеяниях, что я мысленно воскликнул: «О, Великий! Если бы я мог самыми страшными муками заплатить за миллионную долю того зла, которое я причинил ничтожнейшему
из живых существ, — я с радостью пошел бы в костер или дал бы себя растерзать на тысячу кусков!»
В это время к нам подошел пастух со своим стадом. Увидев группу учеников и посреди них проповедовавшего Святого, он подошел ближе, чтобы послушать слова Готамы. Пастух оперся на свой длинный посох — и конец посоха уперся как раз в меня…
Страшная боль едва не лишила меня сознания. Но я помнил, что, закричи
я — я прервал бы святые слова поучения…
А Будда продолжал проникновенным голосом:
«В ад попавши, знать не будешь
Ты стремлений к жизни лучшей;
Средь мучений позабудешь
Звук небесных всех созвучий».

Посох все сильнее давил меня, а божественная речь лилась:
«Если раз хоть в жизни низкой
Пред святынею смиришься,
То, ввиду кончины близкой,
Помни: претом возродишься».

Кости мои трещали и я понял, что умру, если пастух сейчас не поднимет своего ужасного посоха. Но пастух внимательно слушал, устремив взоры
на Учителя…
«Но, когда средь злодеяний
Красоту добра поймешь,
После долгих лет скитаний
Вновь животным жизнь начнешь».

Тело мое было совсем расплющено. Посох пронизал меня и пригвоздил
к земле. Я решил умереть, но не издать ни одного звука. Казалось, не уши мои,
а сердце ловило святые слова:

210

БЕЛАЯ ЗМЕЯ
«Коль душа твоя двоится
Между злом и меж добром,
Человеком возродиться
Суждено тебе потом.
Но, когда в земной юдоли
Не забудешь божество,
То в награду доброй воле
Узришь тенгри торжество.
Если ты не вознесешься,
Гордый дух смиряя вновь,
С Безначальным ты сольешься:
Нирвана — Свет, Душа, Любовь»…

Это были последние слова, которые уловило мое ухо среди мук агонии…
И — следующие мои воспоминания относятся уже к тому времени, когда
я, мальчик, играю на коленях у матери; я возродился в человека.
С тех пор я еще смутно помню несколько перерождений в человеческом
мире; помню только, что я никогда не был счастлив и не испытал любви. Теперь — я служитель великого Фо и понял, что моя жизнь в этом перерождении подошла к концу. Две чаши наполнены доверху: сбылось уже предопределенное мне и Белой Змее…
Немая толпа внимала монаху. Вместо прежнего выражения страха и ненависти к нему, на многих лицах отражалось почтение и благоговение к этому
могучему волшебнику, но несчастному человеку, к этому избранному сосуду
вышней воли…
— Сучжэнь, — обратился Фахай к прекрасной женщине, — кончились
наши земные странствования, — простись с сыном.
Сюй упал в ноги матери.
— Дитя мое! — сказала она, и голос ее задрожал и прозвенел, как металлическая струна, готовая оборваться. — Дитя мое! Что же я тебе скажу перед вечной разлукой? Ты думаешь, у тебя нет семьи, дома, отца? Твой дом —
от востока и до запада, от севера и до юга, а крыша — посмотри, какая она высокая и какая голубая!..
Ты думаешь, у тебя семьи нет? Оглянись кругом, сколько старых дядей,
взрослых братьев и малых детей, больных, измученных, несчастных не по своей вине, без вины виноватых окружают тебя?! Матери у тебя нет? А наука!
Ты — ее любимое детище; недавно она тебя всенародно усыновила… Отца
нет? Есть отец, отец всей твоей семьи, всего твоего народа, Император. Сын
мой, завещаю тебе — храни ему верность и любовь; оправдай честь и доверие,

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

211

оказанные тебе родиной, оправдай возложенные на тебя надежды. Прощай,
родной, — дух мой будет с тобой!
Сюй рыдал и бился у ног матери. Он чувствовал, что должен что-то предпринять; но чья-то могучая чужая воля, сильнее его собственной, парализовала его.
Повернувшись к Фахаю, Сучжэнь просто сказала:
— Я готова.
Фахай махнул жезлом. Тончайший аромат, неведомый никому на земле,
распространился в воздухе.
Вдруг над башней появилось колеблющееся и волнующееся облако, нежное, жемчужное, переливающееся всеми цветами радуги; оно остановилось
на один момент в воздухе и затем плавно опустилось к ногам Сучжэнь.
— Всходи, — приказал священник.
Бледная, как туман самого облака, но прекрасная как никогда и улыбающаяся, Сучжэнь ступила на облако и опустилась на колени.
— Дитя мое, — сказала она, кланяясь сыну и протягивая руки к нему и
к родственникам, и невыразимая нежность светилась в ее взгляде, — и вы, дорогие мои! Будьте вечно счастливы!
Облако поднялось: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и скоро скрылось на западе за горизонтом.
Фахай снова махнул своим посохом. Плывшее по небу золотистое облако
тотчас опустилось к его ногам, распространяя благоухание ладана. С волшебным кубком в одной руке и жезлом в другой, Фахай легко вспрыгнул на сверкающее и волнующееся руно облака и с возгласом: «Ом мани падме хум», —
исчез в сиянии.

ЭПИЛОГ

мущенный духом, разбитый нравственно и физически, молодой Сюй вернулся домой. Как ни священны были для него наставления матери, но всетаки — его отец — монах, его матери нет, все кругом чуждо… Жизнь представлялась такой безотрадной, такой мрачной…
Тяжелое одиночество и постоянное мрачное раздумье юноши тронули
сердце его кузины. Она была одних с ним лет и они были помолвлены еще
детьми.
Теперь, сочувствуя горести двоюродного брата, хорошенькая Сяо-я решила нарушить обычай: она сама напомнила брату их обязательство и сообщила,
что ничего не будет иметь против того, если он немного поторопится с совершением брачной церемонии.
— Это только для того, — уверяла ее мать, принесшая Сюю письмо дочери, — чтобы она имела право утешать и поддерживать вас в вашем великом
горе.
Это было бальзамом для надломленной души молодого чжуан-юаня. Благоприятный день был назначен и молодые вместе преклонили колени пред табличками предков.

ПРИМЕЧАНИЯ
К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

«Путь» — дословный перевод слова «Дао», откуда произошло название
народной религии Китая — «даосизм». Этим словом Лао-цзы назвал основной
элемент своего учения.
Ли-дань, по прозванию Лао-цзы («древний мудрец»), родился в 604 г. до Р. X.,
старший современник и противник Конфуция, величайший мыслитель Китая.
Слово «дао» в том смысле, как употреблял его Лао-цзы, — непереводимо. Сам
Ли-дань говорит: «ДАО неопределимо словами и непостижимо чувствами, вечно
и не имеет имени; и то ДАО, которое можно определить словами — не есть вечное ДАО. Оно не дает впечатления или вкуса для рта, ни света для глаз, ни звука
для ушей… глубоко и непостижимо ДАО; это бездна, породившая все предметы».
Европейские ученые пробовали перевести это слово греческим «логос»
(верховное бытие, разум и слово) и «натура», «первопричина вселенной», «метод»; это — самодовлеющее начало и конец идей, силы и материи.
Учение Лао-цзы, изложенное в его книге «Дао-дэ-цзин» («Книга пути добродетели»), во многом сходно с философией Шеллинга (см. брошюру Гарлесса:
«Лао-цзы, первый философ китайский или предшественник Шеллинга в VI веке
до Р. X.»).
1

«Праздник персиков» — пань-дао-хуй, собрание гениев и богов в гесперидских садах богини Си-ван-му в день ее рождения, 3-го числа 3-ей луны.
Си-ван-му — «западная княгиня», баснословная царица на горах Кунь-лунь,
в садах, где растут персики бессмертия, в золотых стенах, над девятью слоями облаков, против Сев. Медведицы. У даосов она есть начальница всех бессмертных
женского пола (Палладий).
Вопрос о Си-ван-му — крайне интересная загадка для истории всей Азии,
над разрешением которой трудились историки-китайцы, иезуиты и персы в течение не одной сотни лет. Без сомнения, личность или, вернее, личности Си-ванму — вполне реальные, оставившие яркий, но недостаточно определенный след
в истории Китая. Писатели-иезуиты 18-го столетия хотели видеть в Си-ван-му
царицу Савскую, приходившую на поклон к Соломону, а в последнем — импе2

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

215

ратора Му-вана. В тот период, когда история встречается с рассказом о Си-ванму, может быть, в стране этого государя или этой династии и управляла королева. В позднейшее время присутствие королев в северо-западных и восточных частях Тибета помогло закреплению народного взгляда, что Си-ван-му всегда была
женщиной и является даже одной и той же бессмертной королевой. Но изучение древних китайских текстов нигде не подтверждает, чтобы Си-ван-му была
непременно женщиной. Имя Си-ван-му встречается еще во времена императора Хуан-ди (2698–2598 до Р. X.), которому Си-ван-му прислала в подарок яшмовые кольца и топографические карты. Терриен де Лакупери, желая видеть в Хуанди вождя того племени китайцев, которое выселилось из Месопотамии в Китай,
приурочивает этот факт к тому времени, когда он проходил через Восточный Туркестан. Императору Шунь Си-ван-му прислала в подарок кольца из белой яшмы.
Великий Юй также имел сношение с Си-ван-му. При династии Шан, около
1530 г. до Р. X., к Си-ван-му было отправлено посольство для получения волшебных снадобий. Но самое знаменитое путешествие к Си-ван-му выполнено императором Му-ваном (в 986 г. до Р. X.), после которого Си-ван-му явился ко двору
императора.
Наиболее заслуживающее внимания упоминание о Си-ван-му мы встречаем в рассказе о вышеупомянутом путешествии чжоуского Му-вана. Очищенный
от преувеличений, он является со всеми признаками точного и весьма древнего
рассказа о путешествии Му-вана. Д-р Эйтель, опубликовавший это сообщение
на английском языке в 1889 г., убежден, что основная часть этого труда по происхождению очень древняя, и что составление ее отстоит очень ненадолго от событий, в нем описываемых. Тот же взгляд разделяет Т. де Лакупери.
В самом продолжительном из своих путешествий, продолжавшемся год и четыре месяца, My-ван дошел до Карашара, если не западнее, и в это время посетил
страну Си-ван-му и ее правителя. Терриен де Лакупери, после подробного анализа маршрута, приходит к заключению, что царство Си-ван-му нужно приурочить
к долине реки Хайду-гола, которая впадает в озеро Баграч-куль; из озера река вытекает под именем Конче-Дарьи и течет в Тарим. Этот писатель упоминает и указывает на распространенную легенду, записанную у Фирдоуси, будто My-ван женился на дочери персидского царя.
Известен также факт брака дочери Му-вана с одним из принцев хорасанских.
Другие источники сообщают также сведения о положении владения Си-ванму, в большинстве случаев согласные с рассказом о путешествии Му-вана. Вторая
книга, одна из древнейших частей сочинения Шань-хай-цзин, сообщает, что на
западе, в стране движущихся песков, имеются яшмовые горы, где обитает Си-ванму. Эти горы всеми комментаторами отождествляются с упомянутой в путешествии Му-вана горой яшмы, помещаемой исследователями возле Турфана.
Это и некоторые другие показания, происходящие из разных источников
и относящиеся к различным датам, определяют местопребыванием Си-ван-му
страну между Карашаром и Кучей.

ШКУРКИН П. В.

216

То же заключение может быть выведено и из других источников. Даосский
писатель Ху-ай-нань-цзы сообщает, что владение Си-ван-му находится за границей «движущихся песков». В географической главе летописи Ханьской династии Хань-шу сообщается, что эта страна находится на севере за Лобнором. Записки о Ша-чжоу в западном Гань-су, относящиеся к периоду Танской династии,
и история 16-ти государств — ши-лю-го, около 500 г. по Р. X., сообщают, что место, где обитала Си-ван-му, лежит к северу-востоку от Ян-го, каковое имя приписывается Ян-ги-шару, около Кашгара, местности на восток от Кучи. В таком случае, горы, о которых здесь упоминается, будут на запад от Карашара — именно
Байрак-таг, а под знаменитыми садами Му-вана будет разуметься Юлдузская долина, покрытая роскошной растительностью (А. Позднеев).
Открытия Свена Гедина, блестящим образом подтвердившие показания древних китайских историков, проливают новый свет на царство Си-ван-му и, конечно, дадут новый толчок изучению этого темного вопроса.
Открытие Гедином (благодаря рассказам туземцев) под песками пустыни развалин древних городов Такла-Макан и Кара-дун и вырытые предметы искусства
доказывают, что когда-то страшная пустыня Такла-Макан представляла из себя
цветущее царство с высоким уровнем культуры.
Если верить показаниям туземцев (а не верить им нет основания), то к югу
от Ачик-Дарьи (Арка-Дарьи), т. е. недалеко на юго-запад от озера Баграч-Куля, находятся развалины города Шар-и-Катах, который, конечно, принадлежал к царству Си-ван-му. Если южная область с городами Такла-Маканом и Кара-дуном,
и северная, около Баграч-Куля, не представляли одного государства, то связующим звеном между последними являлся город Шар-и-Катах.
Сам С. Гедин определяет время гибели открытых им городов не менее 1500–
2000 лет назад; и эта дата вполне согласуется с теми выводами, которые можно
сделать, сличая древних китайских авторов.
К величайшему сожалению, С. Гедину были, конечно, неизвестны китайские
источники (Чжу-шу, Шан-хай-цзин, Му-тян-цзы-чжуань, упомянутая записка
о Ша-чжоу и пр.), иначе его бы не удивило открытие им в пустыне древней китайской дороги, охраняемой древними, хорошо сохранившимися крепостцами
и пао-таями — башнями.
Тогда бы ему в силу необходимости пришлось убедиться, что эта дорога
не только «важный тракт, связывавший Курлю с древним Лоб-Нором», — но дорога (правда проходившая через Лоб-Нор и Курлю), шедшая далее на север в царство Си-ван-му, и по которой император My-ван в 984 году до Р. X. приехал в столицу Си-ван-му, стоявшую среди райских садов Юлдузской долины…
Эта долина — единственный уцелевший до наших дней остаток когдато большого и культурного государства — до сих пор совершенно справедливо
носит название «земного рая».
Цзинь-му, золотая мать, «древняя мать», — Ева, как Цзинь-гун, «золотой
принц», — прародитель, — Адам китайского мистицизма.
3

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

217

Эти гладкие, без пушка, персики, называвшиеся еще «ледяными», «заоб
лачными», «персиками души», даровали бессмертность вкусившим их, поэтому они еще носили название «бессмертных». Для своего роста до первого цветения дерево требовало 3000 лет; столько же нужно было для цветения и образования завязи; и, наконец, еще 3000 лет должны были пройти прежде, чем плод мог
созреть. Урожай этих персиков был очень обильный, — конечно, для того, чтобы
плодов могло хватить «всей небесной породе» — всем бесчисленным даосским
божествам.
4

У китайцев существует пословица: «Шань-тянь-ю-тань, ся ю Су Хан»,
т. е. — на небе есть рай, а на земле Су-чжоу и Хан-чжоу.
Действительно, трудно найти другое такое место на земле, как город Ханчжоу, где бы природа и человеческое искусство, поддерживая друг друга, мог
ли бы создать такие красивые виды. Марко Поло (1270 г.) и Одорик (1324 г.) описывают Хан-чжоу, как величайший и красивейший в мире город.
Действительно, и в настоящее время, после целого ряда разрушений, даже после разрушения Тайпинами (в середине позапрошлого столетия) всех казенных
сооружений, т. е. всех достопримечательностей города, он поражает красотой
своего местоположения и каким-то чудом уцелевшими остатками старины. Одно
озеро Си-ху стоит того, чтобы его поставили во главе красивейших мест земного
шара. Теперь Хан-чжоу примыкает к озеру только с одной стороны; во времена
Марко Поло город был в десять раз больше и озеро было почти в центре города.
5

Цин-мин, «чистый разум», праздник весны или праздник усопших, 5 числа 3 луны (в наст, году 1 марта; через 125 дней после зимнего солнцестояния, когда солнце вступает в 16–1 градус Овна, т. е. по-нашему — 5 апреля). В этот день
китайцы совершают поклонения у гробов предков и поправляют могилы. Часто
сверху рассыпают цветы или втыкают их в насыпь, как у нас в некоторых местах
30 мая.
6

Тянь-чжу-сянь-ши — известный рынок благовоний, которыми торгуют буддийские монахи.
7

Многие исторические данные указывают на то, что в древности, при погребении китайца, ему в могилу клали не только его любимые вещи, утварь, телеги,
и т. п., но даже лошадей, коров, слуг и жен. Для удовлетворения всех земных потребностей покойника в загробной жизни, конечно, ему нужны были и деньги.
Впоследствии такая трата имущества была признана непроизводительной, и действительные предметы стали заменять их изображениями, сделанными из стеблей гаоляна, обклеенными бумагой и раскрашенными в естественные цвета.
Деньги также стали делать из бумаги, в виде общепринятой в Китае формы кружка с квадратным отверстием посередине, и в виде юань-бао, т. е. слитков, имею8

ШКУРКИН П. В.

218

щих форму лодочки с грузом посередине. Такие «слитки» делались из золотой
или серебряной бумаги; они наз. «чжи-цянь» — бумажные деньги.
Все эти предметы при погребении и при поминках сжигаются на могиле
в уверенности, что они тотчас передадутся усопшему.
По древним правилам, в первые 100 дней после смерти родителей, дети должны ежедневно совершать поклонения на могиле, приносить яства и сжигать бумажные деньги; в следующие три года — церемония должна совершаться раз в месяц, а потом дети должны совершать поклонения не менее 4-х раз в год в течение
всей своей жизни.
Все это соблюдается всеми китайцами по настоящее время, но, конечно,
не так часто, как требуют правила.
Дяо — «связка» — народная монетная единица в Китае. Это — 1000 мелких медных монет, чохов, нанизанных на веревочку. Теперь в ходу «двойные»
пекинские чохи, поэтому нанизывают только 500; но счет идет по-прежнему
на 1000. Курс дяо меняется в зависимости от цены на серебро. В настоящее время курс очень низок: в одном ляне серебра теперь содержится 5 дяо, и 1 дяо равняется приблизительно 24 копейкам (см. пр. 21).
9

Жители Хан-чжоу, благодаря климатическим условиям и примеси большого количества крови древних аборигенов края, отличаются чрезвычайной худобой и настолько малым ростом, что люди, по европейским понятиям, среднего
роста, резко выделяются среди толпы хан-чжоуских уроженцев.
10

Си-цзан — Тибет; Четырехречие — Сычуань, самая западная, прилегающая к Тибету, провинция Китая; доступ в нее очень труден, почему она заселилась значительно позднее остальных провинций.
11

Белая Змея, в одном из своих перерождений, родилась близ Хан-чжоу; ее
мать была великий Дракон Гор, а отец — знаменитый Пай, полководец императорской армии.
12

Чжэ-цзян — провинция Китая к югу от устья реки Ян-цзы-цзяна; столица
этой провинции — Хан-чжоу.
13

Юй-хуан-ди, «Император Нефрита», верховный правитель мира в религии даосов. В даосской литературе он называется еще «Бог-Отец» (Giles).
14

«Башня Громовой стрелы», Лэй-фын-та. Эта единственная в своем роде
башня была выстроена во времена Сунской династии, около 968 года по Р. X,
княгиней Цянь, вдовой князя Цянь-шу, который был владетелем значительного княжества, составляющего ныне округа Хан-чжоу и Шаосин. Княгиня назва15

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

219

ла ее «Хуан-фей-та», т. е. «башней вдовы Хуан», п. ч. ее девичья фамилия была
Хуан. Но впоследствии (неизвестно в точности когда) холм, на котором построена башня, передал свое имя и башне, которая с тех пор и до настоящего времени
известна под именем «Башни Громовой стрелы».
Первоначально княгиня Цянь хотела выстроить башню в 13-ть этажей,
но у нее не хватило для этого средств; тогда она решила ограничиться только семью. Но заклинатели и гадальщики объявили ей, что башня даже в семь этажей
будет слишком высока для «Фэн-шуя» города, что это может погубить весь ее
род и принести громадные убытки городу, и что крайний предел высоты башни
не должен превышать пяти этажей. И башня была воздвигнута в 5-ть этажей. Она
построена из обожженного кирпича и стоила около 60.000 долларов.
Вышина башни от основания до вершины около 200 футов; в настоящее время пятый этаж уже полуразрушен. Недалеко то время, когда и вся башня превратится в развалины.
Древняя легенда говорит, что некогда в этой части берега озера Си-ху жили
два духа или оборотня — Белая Змея и Зеленая Рыба. Кажется, эти сверхъестественные существа не всегда бывали расположены к людям, п. ч. последние боялись
их смертельно; но после постройки башни оба духа были пленены и погребены
навсегда под массивным основанием этого огромного здания.
Другая легенда рассказывает: однажды, во время царствования Цзя-цзина (1522 г.), с вершины башни Лэй-фын-та поднялись высоко три столба дыма,
имевшие форму козлиных рогов, и исчезли в небесах. Это было превращение Белой Змеи, Зеленой Рыбы и Фахая в небесных духов.
Тем не менее, вблизи башни все-таки обитают два великих демона, дыхание
которых постоянно слышно; оно может поразить насмерть всякое живое существо. И хотя множество людей толпится там ежедневно, тщетно стараясь увидеть
чудесных демонов, — но все возвращаются невредимыми, найдя только маленьких змеек.
Существует поверье, что если на рисовое поле высыпать порошок от растертых кирпичей башни, то это обеспечит прекрасный урожай риса. Поэтому каждый посетитель считает своей обязанностью отбить от ее стены и унести с собой
кусок кирпича. Видимо, скоро от великолепного древнего здания останутся одни
развалины: это вопрос только нескольких десятилетий (Ф. Клоуд).
Это указание сделано согласно свидетельствам Марко Поло и Одорика. Эти мосты, которых в настоящее время в городе и ближайших окрестностях
осталось не более 250-ти, выстроены почти все по одному типу: возвышающаяся над водой арка, в виде правильного полукруга, сложена из длинных гранитных или песчаниковых плит, держащихся только взаимным трением, безо всякого следа связывающего вещества. Подниматься на мост приходится по отлогой
каменной лестнице. Конечно, такой мост служит только для пешеходов и верховых; движение телег по ним невозможно.
16

ШКУРКИН П. В.

220

В «Истории озера Си-ху» (Си-ху-чжи) эти змеи упоминаются под названием «Белая Змея и Зеленая Рыба». Но обыкновенно в рассказе Зеленую Рыбу
называют «Зеленой Змеей» или «маленькой Зеленой», «Зеленушкой».
17

Книга о Белой Змее называется «Бай-Сучжэнь»; Су-чжэнь — это ее детское или малое имя.
18

Особенность климата Хан-чжоу, наблюдаемая и теперь. Вследствие необычайного богатства всей местности водой, в жаркую погоду огромное количество паров наполняет воздух; достаточно незначительного охлаждения атмосферы,
струи холодного ветра с моря и т. п., чтобы пары с поразительною быстротой сгустились в облака и пошел бы дождь.
19

Как центр управления провинции, город называется Хан-чжоу-фу; но город состоит из двух уездных городов: Цянь-тана, древнейшего поселения,
и Жень-хэ, более нового.
20

Вопреки сведениям разных календарей, авторам популярных книжек о Китае и т. п., в Китае до сих пор нет ни общепринятой монетной единицы, ни монетной системы в тесном смысле этих слов. Счет ведется на «ляны». Лян — это
1/16 часть китайского весового фунта, и равен приблизительно нашим восьми золотникам. Таким образом, может быть 1 лян серебра, 1 лян золота, 1 лян
опиума, шелка, лекарства и т. д. Десятая часть ляна наз. «цянь», десятая часть
цяня — «фынь». Употребляемые в иностранной литературе взамен этих названий португальские (кажется) слова «таэль», «месс» и «кандарин» — ни одному китайцу не известны.
Ценность товаров считается на ляны серебра. Так как вес китайского фунта
хоть немного, но все-таки колеблется для каждой местности, то и ценность ляна
серебра тоже колеблется; поэтому в каждом денежном документе всегда указывается, по какому весу ведется счет: по пекинскому, калганскому, мукденскому
и т. п. В настоящее время (октябрь 1909 г.) ценность одного ляна серебра в Маньчжурии равна 1 рублю 16–18 коп.
Европейцы, проникнув в Китай, никак не могли примириться с подобными
денежными знаками и уговорили некоторых вице-королей ввести у себя правильную монетную систему. Вице-короли и губернаторы, каждый для себя и на собственном монетном дворе, стали чеканить серебряную монету: доллар (равен
по ценности японскому иену, т. е. теперь 93–98 коп.), 1/2 доллара; 20, 10 и 5 центов. Но эта монета не есть государственная, а местная; и поэтому, хотя она ходит
везде, но попав в чужую провинцию, котируется с значительным лагом.
Так часто встречаемая в литературе китайская «монетная единица» — «таэль» — не что иное, как принятый в китайской таможне шанхайский лян серебра. Гораздо скорее ляна названия монетной единицы заслужи21

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

221

вает «дяо», о котором мы уже говорили (см. пр. 9). Бумажных денег мы здесь
касаться не будем.
Правительство, желая вывести свою монетную систему из этого хаотического
состояния, на днях издало указ, который повелевает чеканить монеты в 1 лян серебра, 1/2 ляна (980 пробы) и в 5 фынь (880 пробы). По изготовлении достаточного количества этой государственной монеты, чеканка монет на провинциальных монетных дворах будет запрещена.
Су-чжоу, как и Хан-чжоу, весь перерезан каналами, соединяющимися с рекой; но вода в них загрязнена нечистотами, почему воду можно пить только из колодцев. Но последних, сравнительно с народонаселением, мало.
22

В Хан-чжоу и Су-чжоу часто бывает чума; кроме того, в этих местностях,
обладающих жарким и необычайно сырым климатом, часто свирепствует какаято болезнь, имеющая все признаки брюшного тифа (не слишком тяжелой формы),
но сопровождающаяся опуханием желез в паху и под мышками. Вновь приехавшие сюда европейцы, поселившиеся не на холмах, а внизу, в долинах, рискуют быстро заболеть этой болезнью; причем, чем организм сильнее и человек физически
крепче, тем он скорее заболевает.
Малярия тоже находит себе массу жертв. Поэтому туземцы пьют много «Эликсира», японского изделия, состоящего из сахарного сиропа, хинина
и железа.
23

Вот пекинский вариант легенды, который разнится от хан-чжоуского.
Сюй-сянь (посмертное прозвище Ханьвэня) учился в школе. Он был чрезвычайно прилежен. Однажды в праздник все его товарищи ушли гулять, но он остался и весь день учился. Это удивило его учителя. На следующий праздник Сюй
опять остался, на третий тоже. Тогда учитель стал посылать его гулять, но Сюй
сказал, что ему некуда идти. Учитель сказал: «Неужели Вы не понимаете, что я
тоже человек, и мне тоже хочется отдохнуть! А если Вы сидите в школе, то и я не
могу идти гулять». Тогда Сюй пошел бродить бесцельно и забрел на гору. Вдруг
он увидал на каменистой тропинке маленькую белую змейку, всю избитую, еле
живую. Сюй пожалел ее, взял на руки и отнес в школу. Учитель увидал и говорит:
«Бросьте ее, она, быть может, ядовитая!» Но змейка была такая хорошенькая
и такая беспомощная, что Сюй не поверил учителю. Он бережно отнес ее к скале, нашел там скважину, положил в нее змейку и отверстие заткнул сухой травой,
чтобы бессильная змейка не выпала и не была бы растоптана.
Прошло много, много лет. Сюй-сянь давно умер и снова возродился. Однажды юноша Сюй-сянь только что возвратился домой с экзамена, на котором получил звание сю-цая (студента). Радостный Сюй гулял за городом. Внезапно полил проливной дождь. Скрыться было некуда. Вдруг он увидел, что к нему подходят две девушки и одна из них сказала ему, подавая зонтик: «Сюй-сянь, возьмите
24

ШКУРКИН П. В.

222

мой зонтик и идите домой, я после приду за ним». Удивленный обращением незнакомой девушки, которая откуда-то знает его имя, Сюй пошел домой.
Через пять дней, ночью, кто-то постучал в его дверь. На вопрос: «Кто
там?» — раздался женский голос:
— Отоприте, это я пришла за зонтиком.
Сюй вспомнил недавнее приключение, схватил зонтик и стал стирать с него
грязь; затем отпер дверь и подал его девушке. Но она сказала:
— Я хочу войти в комнату.
— Но я живу без матери, — протестовал Сюй.
— Ничего не значит!
Она вошла и прямо сказала Сюю:
— У меня нет ни отца, ни матери; я одна и хочу выйти за вас замуж.
— Но это невозможно! Я бедняк, только молодой сю-цай, и у меня нет никаких средств к жизни.
— Это пустяки; я ничего не буду у вас требовать, а сама буду вам помогать.
Сюй согласился, и скоро состоялась их свадьба. Они открыли аптеку. Молодая женщина отравила все колодцы, но вылечивала всех обращавшихся к ней чудесными пилюлями. Удивленный Сюй спросил у пришедшей с его женой служанки, откуда его жена могла приобрести такие познания. Та отвечала, что его
жена не простая женщина, а богиня. Сюй сначала не поверил, но после вспомнил,
что его всегда поражала необыкновенная ловкость жены во всем: захочет ли она
сшить новое платье — платье тотчас готово; начнет готовить обед — кушанье уже
поспело.
Тогда Сюй пошел к Фахаю, чтобы выяснить свое недоумение и т. д.
Есть еще су-чжоуский вариант этой легенды, гораздо красивее и полнее вышеприведенного.
Лин-пай или Лин-пай-цзы — небольшие деревянные дощечки, на которых
написаны древние священные формулы; употребляются даосскими священниками как самое могущественное средство против всякой чертовщины. Священники уверяют, что с помощью этих табличек можно «низвергнуть всех демонов».
Дощечки эти представляют эмблему власти, волшебный скипетр, которому все
повинуется. Слово «лин» — значит «приказание»; «пай» — «дощечка».
25

Ян и Инь — две противоположные силы в китайском дуализме. Ян — высшая сила, представительница света, тепла, силы и мужской член. Инь — низшее,
темное женское начало.
Цзюэ-юань, или по-простонародному Чюй-юань — знаменитый своей ученостью и добродетелями сановник, живший в княжестве Чу (теперь провинция Хубэй) в городе Цзин-чжоу, в период Чжань-го («враждующих государств», 480–
250 гг. до Р. X.); он был двоюродным братом владетельного князя Чу-чжуан-вана.
Указывая постоянно брату на его ошибки, он не пользовался любовью последне26

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

223

го; наконец, оклеветанный придворными прихлебателями перед князем, он должен был удалиться и три года жил на берегу р. Ми-ло-цзяна и ждал справедливости. Наконец, потеряв надежду, он вознес моление Небу, съел треугольный рисовый хлебец и утопился. Тогда князь раскаялся и стал ежегодно, в день смерти
брата, приходить на поклонение к Ми-ло-цзяну и бросать в воду для Цзюэ любимые им рисовые треугольные хлебцы; чтобы рыбы их не съели, князь завертывал
их в широкие листья.
В Цзин-чжоу есть храм Чюй-юаня, память которого празднуется 5 числа
5 луны, в праздник Дуань-ян-цзе. В этот день масса народа собирается к храму
и устраивает катанье на лодках, и всякий китаец считает долгом подарить родственникам несколько завернутых в листья треугольных хлебцев.
В этот день из листьев Calumus’a (аира, болотного растения с длинными листьями) делают подобие меча и прибивают его к косякам дверей вместе с травой долгой жизни «Лин-чжи-цао» — это чудесное грибовидное растение, шестицветное, цветет три раза в год, является, когда Государь чтит старцев и не изменяет заветов старины; имеет силу продолжить жизнь (Палладий). Вид этого
меча приводит в ужас не только всех врагов человека из другого мира, но также
и насекомых, из которых многие одарены злою волей. Чтобы окончательно застраховать себя от всякой нечисти, нужно еще выпить рисовой водки, в которой растворены сюнь-хуан и чжу-ша, — «северные цветы», — землистый красный и желтый порошок, добываемый в провинции Ху-нань (по-видимому, красная и желтая охра).
Шоу-син — бог долголетия и звезда долголетия, — Южная полярная звезда (в существование которой верят китайцы). Его называют также Лао-жэнь,
т. е. «старый человек».
27

Сянь-хао-тун-цзы, т. е. «дух Мальчик-Журавль». Наскучив своим одиночеством, Шоу-син однажды увидел птенца-журавля и маленького оленя. Он взял
их и превратил обоих в мальчиков; журавля он назвал Сянь-хао-тун-цзы, а оленя — Мэй-лу-тун-цзы, т. е. «Мальчик прекрасный Олень». Оба мальчика проявили необыкновенные способности; Шоу-син воспитал обоих, превратил в духов и научил их не только сразу открывать в каждом обороте настоящий его вид,
но и каким образом можно победить даже сильнейшего из них.
Поэтому, если какой-нибудь дух тьмы своими злыми поступками приносит
слишком много вреда людям, то по просьбе последних Шоу-син посылает Сяньхао или Мэй-лу для уничтожения демона.
«Журавль» и «Олень» навсегда остались у Шоу-сина и были его учениками
и слугами; главная их обязанность была сторожить «Дерево Жизни».
28

Гуань-инь-пу-сы — неправильный перевод инд. Авалокитешвара, владыка мира, самый популярный бодхисатва в китайско-японском и тибетско-мон29

ШКУРКИН П. В.

224

гольском буддизмах. Является в разных видах, начиная с Будды и до последнего существа, всего 32 явления. Пола не имеет. В Китае самое употребительное
его изображение в виде женщины с распущенными волосами и с ребенком в руках — как покровительницы матерей и детей. Как богиня милосердия, изображается с цветком лотоса в руке; она чествуется древней формулой: «Ом мани падме
хум», т. е. «О, драгоценный неню-фар!» (Палладий).
Белый Орел или «Птица с Золотыми Крыльями» был ближайший страж
Жу-Фо — «Старшего Будды». За слишком пылкий характер и за своеволие
он был низвергнут с неба и воплотился на земле в Я-фэй’я, знаменитого министра и полководца императора Гао-цзу, Сунской династии. Жу-Фо — Будда, принятый в даосский пантеон, и поэтому здесь он является даосским, а не буддийским
божеством.
30

Династия Чжоу правила в Китае с 1122 г. по 249 г. до Р. X., причем китайцы, определяя какую-нибудь дату словами «времен Чжоуской династии», обыкновенно подразумевают время до Конфуция, т. е. с 1122 г. по 551 г. до Р. X.
31

Китайские провинции — «шэн» — очень велики; они делятся на: фу (области), чжоу (округа), тин (комиссарства) и сянь (уезды).
Но чжоу и тины, будучи по величине значительно меньше, чем фу, обыкновенно не входят в состав сих последних, а подчиняются непосредственно центральным провинциальным властям.
Губернатор (у которого власть соответствует власти нашего генерал-губернатора в местностях, объявленных на военном положении), называется Сюнь-фу
или Фу-тай; начальник области — Чжи-фу; начальник округа — Чжи-чжоу, комиссар — Тун-чжи; уездный начальник — Чжи-сянь.
32

Китайцы — не коренные обитатели нынешнего Китая. Приблизительно за
4000-5000 лет до Р. X. они пришли с запада, двигаясь вдоль северного склона гор
Кунь-лунь, и заняли долину среднего течения реки Хуан-хэ и ее притока — р. Вэй.
Воспоминание об этом переселении смутно сохранилось в памяти и обычаях
народа. Будучи народом очень вежливым, китайцы никогда не говорят «смерть»,
«умер», если упоминают об уважаемом лице; о смерти почтенных людей, родителей и т. п. всегда скажут: «Вернулся на Запад». Про императора говорят:
«Унесся на колеснице дракона»; про обыкновенного человека — «ушел».
33

Река Ян-цзы-цзян у города Чжэнь-цзян называется «Да-цзян», т. е. «Великая река». Островок «Цзинь-шань», т. е. «Золотая гора» — огромный утес,
очень красивый, поднимающийся из воды ближе к правому берегу, недалеко
от города. На нем высится красивая старинная башня, согласно преданию — сохранившаяся еще со времен Фахая.
34

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

225

Город Чжэнь-цзян стоит на пересечении Ян-цзы-цзяна Императорским каналом, представляющим в этом месте канаву в 15 шагов ширины.
В воздухе по всем направлениям летает множество духов, в большинстве случаев неразумных, но грубых, злобных и злопамятных. Чтобы обезопасить
себя от них, не только правительственные учреждения, но почти каждый китаец при постройке дома считает необходимостью перед главными воротами через дорогу выстроить каменную или деревянную стену, немного выше и шире
ворот. На внутренней стороне стены пишется какой-нибудь «очень хороший»
иероглиф, чаще всего «фу» — счастье. На наружной — в богатых домах рисуют
солнце, погружающееся или выходящее из морских волн.
Такие стенки — лучшие предохранители от злых духов, потому что последние летают всегда низко и по прямой линии в горизонтальном направлении; ударившись о такую стенку, дух не может проникнуть в дом, а продолжает свой полет
по новой дороге согласно известному закону: угол падения равен углу отражения.
Не так давно китайцы-поселяне противились проведению телеграфных линий, потому что духи будут убиваться о проволоки.
На том же основании воспрещалась постройка многоэтажных зданий.
Но теперь, конечно, китайские власти (но не частные лица) беспрепятственно строят дома в три и четыре этажа, а телеграфные линии перерезывают Китай
по всем направлениям.
35

«Цзинь-лянь» — Золотой Лотос — фигуральное выражение для маленьких, изуродованных бинтованием ножек китаянок. Девочке 6–7 лет все пальцы
ноги, кроме большого, пригибали к подошве и бинтовали ногу так, чтобы притянуть пятку как можно ближе к пальцам. Раз начатое пеленание ног никогда уже
не прекращается. В результате, женщина с такой ногой ходить без бинтов уже
не может. Разбинтованная нога имеет ужасный вид: это какая-то обрубленная
культяпка. Для такой ноги выделывается особенный башмак, в который входит,
на самом деле, только большой палец и пятка.
Время происхождения обычая бинтования женских ног и причины его с точностью неизвестны. Китайцы, вообще отличающиеся удивительно миниатюрными ногами и руками, — очень ценят маленькую ножку.
Существует предание, что какой-то император очень любил одну из своих
жен за то, что у нее была крошечная нога. Однажды красавица, гуляя босиком
по дорожкам дворцового сада, оставляла на песке ясные отпечатки своих ножек.
Императору так понравились эти следы, что он захотел сделать их еще красивее.
С этой целью он приказал… на подошвах у жены выжечь лотос. Ступни несчастной красавицы свело дугой, — но следы ее ног приводили императора еще в больший восторг.
Следуя примеру императора, сначала придворные, а потом и все остальные
стали придавать ногам своих жен форму ног императрицы.
36

ШКУРКИН П. В.

226

Есть и другое объяснение, другая легенда.
При династии Тан (618–907 гг.) какой-то досужий человек изобрел самодвижущуюся тачку с двумя колесами — одно впереди, другое сзади; сидящий в тачке
человек приводил ее в движение ногами. Эта тачка «цзяо-та-чя» (современное название велосипеда) двигалась так быстро, что ее не могла догнать лошадь.
Изобретение это особенно понравилось дамам, которые стали пользоваться
им в ущерб своим домашним и семейным обязанностям.
Тогда император, опасаясь повреждения нравов, по петиции мужей приказал
бинтовать ноги женщинам с малых лет так, чтобы они не могли ими приводить
в движение «тачку».
А когда и эта мера не помогла, — то запретил впредь делать такие тачки. Оба
этих повеления не были отменены преемниками императора и, таким образом,
женщины у китайцев бинтовали ноги до настоящего времени, и велосипед явился у них западной новинкой.
По Палладию, бинтование ног началось с Яо-нян, наложницы Ли-хоу-чжу
(975 г.)
В прошлом году был издан указ, запрещающий бинтовать ноги. К удивлению,
женщины состоятельных классов протестуют против него, находя, что с утратой
«золотых лилий» они утратят большую часть своей привлекательности.
Величайшим почетом в Китае пользуется бог литературы, Вэнь-чан, которому официально стали поклоняться с 1314-го года.
Этот бог немного устарел, устал и положительно был не в силах уследить
за порядком и справедливостью на всех многочисленных экзаменах в Китае.
А он должен был еще помогать всем студентам, обращающимся к нему за помощью. Словом, ему приходилось разрываться на части, — и все-таки он не успевал
все сделать.
Пришлось ввести в небесные штаты другого бога. Во времена Трех Царств
(221–265 гг.) жил один юноша по имени Сы-ма-мао, отличавшийся удивительной ученостью. Но еще больше он поражал всех знавших его своим безобразием: у него было синее, изрытое оспой лицо и черные, необыкновенной величины глаза.
Быстро получив все ученые степени (см. прим. 53) в своем губернском городе,
он поехал в Пекин. И там без труда он получил звание цзюй-жэня.
Чтобы поднять образование в империи, император объявил, что на следующих столичных экзаменах на звание цзинь-ши он отдаст свою дочь-красавицу
за чжуань-юаня, т. е. за цзинь-ши, выдержавшего экзамен первым.
Первым выдержал Сы-ма-мао.
Самые честолюбивые мысли роились в мозгу юноши, когда, по приглашению
императора, его вели во дворец.
Но когда принцесса увидела Сы-ма-мао, то испустила крик ужаса и убежала.
Сам император отвернулся и ушел во внутренние покои.
37

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

227

Очевидно, свадьба не могла состояться. А так как император обещал выдать
дочь за чжуань-юаня, то, следовательно, Сы-ма-мао не получит этого звания.
Пораженный до глубины души, Сы пошел в храм Вэнь-чана, сел на молитвенный барабан и в гневных выражениях стал укорять бога литературы: почему он,
провидя будущее, помог ему выдержать экзамен первым? Теперь, конечно, он будет
осрамлен на всю жизнь, так как ему не дадут принадлежащего ему по праву звания.
Вэнь-чан тотчас явился обиженному ученому и сказал, что он, бог, совсем
не виноват в случившемся; но, чтобы вознаградить беднягу за позор, он делает
его ни больше ни меньше, как вторым богом литературы.
Вошедшие в храм люди увидели Сы-ма-мао распростертым на полу перед изображением Вэнь-чана в молитвенной позе.
Он был мертв.
Вэнь-чан, живущий на звезде Альфа Большой Медведицы, поселил нового
бога, получившего имя Куй-син, на звезде Бета.
С тех пор дела на экзаменах пошли гораздо лучше, потому что Куй-син оказался таким деятельным, что мог один справляться почти со всем сложным делом
литературы и учености. Вэнь-чан был доволен и удалился на покой.
По другой легенде, имя Куй-сина приписывается некоему Хуан-чао, жившему во время Танской династии (618–907 гг.). С ним случилось то же самое,
что и с Сы-ма-мао. Только он не умер от горя, а наоборот: озлобленный, он сделался разбойником и причинил много горя императору.
Но Хуан скоро умер; тогда император, боясь духа Хуан-чао, захотел вознаградить его: он обоготворил его под именем бога литературы Куй-сина.
Его изображают со страшным лицом и в угрожающей позе, но в руке он держит только большую кисть для письма.
Черная Рыба — «нянь-юй», сом, повелитель всех речных глубин; но в мо
ре власти не имеет. Вера в сверхъестественное могущество рыб и других водяных
животных живет между китайцами до настоящего времени.
В провинции Гуан-дун есть большой областной город Чао-чжоу, расположенный на р. Дин-цзян. И вот в этой реке появилась страшная рыба Ао-юй (крокодил), похищавшая, главным образом, детей. Никакими мерами нельзя было
справиться с чудовищем. Наконец, сам Чжи-фу, начальник области, сделал торжественное поклонение страшной рыбе на берегу реки, принес ей жертву и сжег
написанную в честь ее молитву. И что же? Гнев рыбы утих, и она больше никому
не причиняла зла.
Не так давно случилось еще одно происшествие.
Около города Синь-минь-тина протекает небольшая река Лиу-хэ. С некоторых пор в этой реке поселилась страшная рыба Ни-цяо-юй: вся черная и по форме больше похожая на змею, чем на рыбу. Жители окрестных деревень чем-то прогневали эту рыбу, и с тех пор река Лиу-хэ стала переполняться водой и по тричетыре раза в году выходить из берегов, затопляя поля и дома поселян.
38

ШКУРКИН П. В.

228

Тогда, по докладу мукдэньского Цзянь-цзюня Цун-ши, император приказал
канонизовать эту рыбу под именем Сянь-юй-шен. И река Лиу-хэ успокоилась.
Это было во 2-м году Гуан-сюй (1876 г.).
Вэй-тоу — неотлучный сторож и охранитель Будды. Когда Будда идет,
то Вэй-тоу находится у него сзади, вплотную, спина к спине, и двигается, таким
образом, отступая назад; в правой руке у него находится приподнятый вверх
длинный четырехугольный жезл или скипетр — «чу». Вэй-тоу — исполнитель
всех наказаний, налагаемых Буддой; достаточно ему протянуть «чу» к городу, и последний будет разрушен; укажет своим «чу» на человека — и тот немедленно умрет. Вэй-тоу никогда не спит и часто сам поражает преступников, чтобы не тревожить Будду. Буддийские монахи избрали его своим специальным покровителем.
В храмах, где есть статуи Будды — Вэй-тоу спереди не виден, но если зайти
за сень, в которой помещаются изображения Будды (обыкновенно три), то сзади
центральной фигуры Будды всегда есть статуя Вэй-тоу, спиной к спине Будды. Ладони его молитвенно сложены перед грудью, и на согнутых локтях лежит «чу».
Такова его поза, когда Будда отдыхает.
39

Тянь-ци — царь загробного мира, повелитель праведных и злых, людей
и духов.
Во времена Чжоуской династии некто Чжан-куй не захотел подчиниться императору; он овладел городом Мянь-чи-гуань и настолько хорошо управлял им,
что жители наслаждались полным покоем и благополучием, а жена Чжан-куя подчинила себе силу огня и разумно ею пользовалась на общую пользу.
Император послал против них войско под начальством генерала Хуан-фэйху («Желтого летающего тигра»), но последний не мог взять Мянь-чи-гуаня
и был убит Чжан-куем. Тогда, после молитвы императора Вэнь-вана, верховный
бог Юй-хуан-ди объявил Хуан-фэй-ху царем неба и дал ему титул Тянь-ци («небесный управитель»).
И послал Юй-хуан небесное войско под начальством Ли-тянь-вана, чтобы
наказать Чжан-куя. Несмотря на уменье Чжан-куя проваливаться сквозь землю
и появляться в другом месте, он не мог спастись от небесных сил и был убит вместе с женой.
Плохо стало житься жителям Мянь-чи-гуаня, исчез их покой, и с огнем в очагах нельзя было справиться.
И вновь, по просьбе Вэнь-вана, великий Юй-хуан обоготворил Чжан-куя
под именем Цзао-вана, т. е. бога домашнего очага; жена его получила имя Цзаован-най-най. Память их празднуется 23-го числа 12-го месяца: этот день называется «Сяо нянь», т. е. «малый год».
Между другими административными лицами того света, царю Тянь-ци подчинены:
40

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

229

а) Ди-цзан-бан, князь умерших и начальник адских мест заключения восьми горячих адов и восьми ледяных. При жизни он был третий сын сиамского
короля.
б) Гуй-ван — правитель казненных и бог палачей; меч палача в «свободное»
между казнями время всегда лежит в кумирне Гуй-вана и никогда не точится. Забота о поддержании его остроты лежит на обязанности самого Гуй-вана.
в) Духи, называемые Чэн-хуан; их всех теперь двадцать один, по числу провинций Китая. Это — загробные судьи и начальники полиций. У каждого из них
есть помощник — старец Ту-ди.
Три раза в год, в дни поминовения усопших, Чэн-Хуан появляется на земле:
во время праздника Цин-мин (в 3-ем месяце), затем на Юэ-лань-хуй — 15-го числа 7-ой луны и 1-го числа 10-й луны: дни эти называются «Чэн-хуан-е чу сюнь
жи цзы», т. е. «дни ревизий Господина Чэн-хуана». В это время Чэн-хуан в образе человека ходит между людьми и узнает о всех грехах людей за 4 месяца.
Кроме того, у каждого города есть свой «маленький» Чэн-хуан, который
не может отлучиться от стен и рвов своего города.
г) Адские судьи — Пан-гуань, всегда держащие в руках книги живота. Их всего десять. Когда они судят, то за правильностью и беспристрастием их решений
следят десять Янь-ванов.
д) Янь-ван (или Янь-мо-ло-ван), надзиратели за правосудием. Буддисты говорят, что раньше их было только двое, брат и сестра, которые, в сущности, представляют из себя одно существо, которое было бодхисатвой.
Над всеми божествами царит Юй-хуан-ди — верховный владыка вселенной
(греческий Уран, индийский Варуна), «Нефритовый Император».
«Счастливые острова» или «Острова Бессмертия» — три больших
острова: Пын-лай, Фан-чжаан и Ин-чжоу, с бесконечным количеством малых, находились на северо-востоке от Китая. Они были населены бессмертными.
Около 215 г. до Р. X. император Цинь Ши-Хуан-ди снарядил экспедицию
для розыска этих островов и приобретения талисманов бессмертия. На несколько кораблей были посажены триста прекрасных юношей и девушек, которые
должны были поселиться на островах бессмертия. Но сильный встречный ветер
заставил суда вернуться обратно, не достигнув своей цели.
Цинь Ши-Хуан-ди вторично снарядил экспедицию, которая также окончилась неудачей.
Между тем, жители северного побережья Китая упорно настаивали на существовании этих островов и уверяли, что к ним не раз приезжали люди с этих
островов.
Император У-ди (Ханьской династии, 140-86 гг. до Р. X.) повторил попытки
Цинь Ши-Хуан-ди, и тоже неудачно.
Конечно, это Японские острова, сообщение с которыми существовало уже
с незапамятных времен через Корейский архипелаг и остров Цусиму, но с мор41

ШКУРКИН П. В.

230

ского побережья центрального Китая весьма трудно было достигнуть Японии
при тогдашнем низком уровне морских знаний.
По другой версии «Проломанный Мост», перекинутый через сухую рытвину, был целым. Беременная Сучжэнь, спасаясь от гнева божества, бежала через этот мост к тетке Ханьвэня. Но когда она была посередине моста, последний провалился под ней; Сучжэнь тут же от сотрясения преждевременно родила
мальчика. Мост остался неисправленным и получил название «Проломанного».
Этот вариант принят в сценических произведениях.
42

Когда ребенку исполнится «мань-юэ», т. е. «полный месяц», то в присутствии родных и гостей ему в первый раз бреют голову и дают имя. На севере Китая это торжество часто переносят на третий день рождения.
Настоящая Да-циньская династия при своем воцарении в Китае ввела обязательный для всех китайцев маньчжурский обычай бритья передней части головы и ношения косы (исключение сделано только для даосских монахов, которым
оставлена прежняя прическа — скрученные пучком на макушке волосы; буддийские
монахи бреют всю голову). Но бритье головы у детей, при достижении ими месячного возраста, причем оставляют два пучка над ушами, — обычай несравненно
более ранний, чем возвышение «Цинов».
43

«Бао-бэй» — «сокровище». По уверению даосов, их было восемь:
1) Летающие обоюдоострые мечи — «бао-цзянь»; достаточно было владельцу меча сказать, кого следует убить, и бросить меч, — как тот сам летел и поражал
насмерть жертву. После этого меч возвращался к ногам хозяина. Но если жертвы
не было там, куда меч был брошен, или другая, более могущественная сила останавливала меч, то он уже не мог вернуться.
2) Летающая веревка — «Кунь-цянь-шэн»; по приказанию хозяина, она летела и связывала, кого ей было приказано.
3) Летающие ножи — «Фэй-дао»; их было двенадцать. Носили их за спиной,
заткнутыми за пояс. Их роль и свойства были те же, что и у летающих мечей.
4) Летающие ножницы — «Фэй-цзян», или «Цзинь-цзяо-цзянь» т. е. «летучие разящие ножницы» — самое страшное из оружий. Жили на свете три духа,
сестры-девицы: Юнь-сяо, Би-сяо и Линь-сяо. Они владели драгоценным сокровищем — летающими ножницами. Однажды их брат Чжао-гун-мин встретился
в лесу с даосским волшебником-монахом Лу-я-сянем (т. е. «духом на олене»).
Раздраженный непочтением к себе, Лу-я-сянь убил Чжао-гун-мина.
Узнав об этом, сестры решили отомстить Лу-я-сяню. Испуганный монах,
поздно узнавший, что он убил брата обладательниц страшных ножниц, просил
помощи у многих могучих духов. Против сестер выступил внук верховного бога
Юй-хуан-ди, по имени Ян-эл-лан, небесный военачальник. Ему помогала его Небесная Собака, знаменитая тем, что при императоре Цинь Ши-Хуан-ди она про44

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

231

глотила одиннадцать солнц, которые жгли и изнуряли до смерти людей, строивших Великую стену, и оставила на небе только одно, двенадцатое солнце.
Ян-эл-лан взял также с собой свою плеть, которой он когда-то загнал в море
много гор и выровнял для людей землю.
Затем, ему помогали три сына верховного небесного военачальника Литянь-вана, постоянно носящего на руке башню: старший — Цинь-чжи, и второй — Му-чжи, оба с копьями, и третий — Э-чжа. Этот дух мог передвигаться
с быстротой вихря, потому что на ногах у него было по колесу, которые вертелись
так быстро, что из-под них летели брызги огня. У него было еще страшное оружие — пятое «бао-бэй», называемое
5) «Цзинь-ган-цзянь», т. е. летающее кольцо. Это было большое металлическое кольцо; если хозяин бросал его в кого-нибудь, то оно сдавливало голову
или шею последнего до смерти и затем возвращалось к своему хозяину.
К ним присоединилась еще обезьяна Ту-синь-сунь, у которой была удивительная
6) Кривая палка: брошенная во врага, она поражала его и возвращалась назад
(бумеранг?); и жена Ту, Ден-цан-юй, тоже пошла с мужем и взяла
7) «бао-бэй» — «У-хуа-ши», т. е. «пять цветных камней». Брошенные хозяйской рукой, эти камни поражали насмерть кого было нужно и, окровавленные, возвращались.
Но все-таки союзники не могли справиться с сестрами. Тогда они просили помощи у духа Юань-ши-тянь-цзунь, у которого было
8) «бао-бэй» — «Фань-тянь-инь», т. е. печать, могущая перевернуть небо.
Когда эта печать стояла на своей лицевой стороне, она ничем не проявляла своего могущества; но достаточно было взять ее за рукоять и повернуть лицом в сторону врага, как страшная сила, исходящая из печати, все сметала на своем пути.
Если бы печать была направлена на небо, то и небеса перевернулись бы.
Страшные ножницы не могли противиться силе печати и были прижаты
к земле. Сестры были побеждены.
По просьбе Юань-ши-тянь-цзуня, ценившего геройское сопротивление сестер, они были сделаны «Би-ся-нянь-нянь», т. е. богинями зари; а невинно пострадавший их брат Чжао сделался суровым Черным Тигром «Чжээн-у-е», богом северных стран, могущественнейшим из даосских духов.
В Китае порядочная женщина не может показаться на улице или при гостях без белил и румян. Не соблюдают этого обычая или крестьянки, или женщины, не дорожащие своей репутацией.
45

Рассказывают, что в одной из своих частых поездок в Хан-чжоу, император
Хун-ли (его года правления называются «Цянь-лун», 1736–1796) присутствовал
на представлении «Драмы о Белой Змее». Труппа была первоклассная. Когда
действие дошло до того места, где монах обвиняет прекрасную Сучжэнь, старый
46

ШКУРКИН П. В.

232

император не был в состоянии вынести дольше. Он вскочил со своего места, спустился на сцену, схватил актера, игравшего Фахая и, дав ему звонкую пощечину,
закричал: «Как смеешь ты, негодяй, обижать такую прелестную девушку!»
Между прочим, прибавляют, что император, как губка, был напитан «шаосином» лучшей марки (шао-син — рисовое кисловатое вино, которое пьют теплым).
Ламаизм учит, что существует первичный Будда — Адибудда, проявляющийся в трех лицах: Дгарма-кая — закон, Самбхога-кая — отражение его, и Нирмана-кая — воплощение его, или человеческий Будда.
Эти три существа первичного Будды составляют единое. Первейшему из Будд
было дано название Амитабха — «бесконечный свет» (А. Краснов). Китайские
буддийские монахи постоянно призывают Будду восклицанием: «О-ми-то-фо»,
т. е. Амитабха.
47

В Китае нет наших серых волков. Но зато в окраинных провинциях в изобилии водятся красные волки. Они несколько меньше и трусливее наших, но,
по-видимому, хитрее последних; иногда, собравшись стаями, они устраивают
правильные облавы на других животных, причем приходится удивляться их уму
и сообразительности. Быстрота их бега — удивительна: иногда они догоняют косулю. Шерсть их рыжего, почти красного цвета. В центральных, густонаселенных
провинциях Китая их давно нет.
48

Китайские историки указывают, что во времена глубокой древности китайцы вместо письменных знаков употребляли для передачи мыслей веревочки с узлами (совершенно одинаковые с «квипу» древних перуанцев); на островах от Меланезии до Формозы, по словам проф. Э. Клодда, они остались в ходу
до сих пор.
Легенда рассказывает, что император Фу-си (2952–2837 гг. до Р. X.) однажды увидел, что из Желтой реки вышло чудовище Лун-ма, полудракон-полуконь;
на спине этого чудовища были изображены какие-то таинственные знаки. Всмотревшись в них, Фу-си составил те знаменитые 8 диаграмм па-гуа, которые, являясь сочетанием двух простейших форм (эмблемы Ян — положительной силы
в природе, и Инь — отрицательной), легли в основание изобретения иероглифов
и дали начало письменности. Те шесть категорий иероглифов, которые появились при Фу-си, сохраняются до сих пор.
При имп-ре Хуан-ди (2698–2598 гг. до Р. X.) начальник Исторического приказа Цан-се получил приказание улучшить систему письменности. Гуляя по берегу реки, Цан-се заметил на песке следы птичьих лап; он срисовал эти следы
на бамбуковые дощечки и наконец, при содействии Цзюй-суна, изобрел 540 иероглифов. Эта форма письменности получила название Няо-цзи-вэнь («письменность птичьих следов») или Кэ-доу-цзы («головастиковое письмо»).
49

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

233

Любопытный памятник этого письма оставил император Юй (2205–
2147 гг. до Р. X.) — в виде надписи на скале Цзюй-люй, в горе Хэн-ио в провинции Хунани, которая описывает потоп 2297–2293 годов, дата которого почти
совпадает с библейским потопом. Тот факт, что только в 1208–1224 годах одному чиновнику с большим трудом удалось добраться до этой надписи и снять с нее
копию, дает повод некоторым европейским ученым заподозрить (едва ли справедливо) ее подлинность.
В 1666 году эта надпись, до которой едва можно было добраться с помощью
лестниц и крюков, стала уже настолько обветшалой, что ее было уже почти невозможно разобрать.
Чтение головастикового письма до сих пор не установлено вполне самими китайцами (А. Позднеев).
При императоре Сюань-ване (827–782 гг. до Р. X.) чиновник Чжоу-ши изобрел почерк, названный Да-чжуан или Чжоу-цзы (и теперь употребляемый на печатях и надписях).
Во времена великого и ненавистного имп-ра Цинь Ши-Хуан-ди (246–
210 гг. до Р. X.) министр Ли-сы сократил почерк да-чжуань в сяо-чжуань. Этот последний был упрощен чиновником Чэн-мо, который изобрел форму письма, получившую название Ли-шу (а позднее названную «син-шу», т. е. «ходячее письмо»)
и сохранившуюся в основе своей на все дальнейшие времена (С. Георгиевский).
Заяц и черепаха считаются у китайцев позорными животными. Назвать
кого-нибудь зайцем — значит обвинить его в пассивном противоестественном
разврате; черепахой называют мужа публичной женщины, а «черепашьими яйцами» — детей ее (соответствует грубейшему нашему ругательству).
50

В настоящее время китайцы выбривают себе переднюю половину головы,
а оставшиеся на темени и на затылке волосы заплетают в косу, в которую вплетают еще длинные черные шнурки с кистями на конце. Чем длиннее коса, тем больше «шика».
Но эта прическа вовсе не китайская национальная. До вступления на престол
маньчжурской династии (т. е. до 1664 г.) китайцы голов не брили, а носили волосы закрученными на макушке головы в плотный узел, в который часто втыкалась булавка с кораллом или с ценным камнем. Подчинив Китай, маньчжуры потребовали от китайцев, чтобы они отказались от национальной прически и стали
носить маньчжурскую, т. е. косу; это был видимый знак подданства завоевателям.
На этой почве между маньчжурами и китайцами было много столкновений, кончавшихся всегда, конечно, очень печально для последних.
Старую китайскую прическу было разрешено носить только монахам-даосам,
которых и сейчас можно узнать издали по черным рясам с широкими рукавами
и по круглым черным шапочкам, у которых сборчатая плоская верхушка с отверстием посередине; из него часто виднеется шишка туго свернутых волос.
51

ШКУРКИН П. В.

234

Корейцы и теперь носят эту китайскую прическу, принятую ими в эпоху подчинения Китаю.
До последнего времени во всем Китае все дети, начиная от принца крови и кончая поселянином, при изучении родного языка строго следовали одному и тому же порядку. Первая книга, которую ребенок заучивал сначала наизусть
со слов учителя, а потом видел перед собой — была Сань-цзы-цзин, т. е. «Троеслов». Эта небольшая книга, содержащая: «правила Неба», «об императорах разных поколений», «три рода власти (императора, отца и мужа)»; «пять
отношений (императора и чиновника; чиновника и народа; отца и сына; мужа
и жены; старшего и младшего)».
Книга эта написана Ван-ин-линем во времена Сунской династии (960–
1280 гг.) таким образом, что каждая фраза состоит всегда из трех слов, — отчего
и вся книга получила свое название.
Вторая книга, следующая за Троесловом, Цянь-цзы-вэнь, т. е. «Тысячеслов».
Она трактует о Небе, земле, небесных светилах, об утре, вечере, тепле, холоде, явлениях природы и т. п. Особенность книги заключается в том, что вся она состоит из 1000 слов, причем ни один иероглиф ни разу не повторяется.
По преданию, «Тысячеслов» написан при северной Чжоуской династии
(951–964) преступником Чжоу-синь-сы в ночь накануне казни, который таким
образом хотел увековечить свое имя.
Третья книга — Сы-шу, «Четверокнижие», которая состоит из четырех отделов:
1) Лунь-юй — афоризмы Конфуция; 2) Да-сио — «великое учение», «нравственно-социальный и политический кодекс Китая, основные начала которого составлены Конфуцием, а объяснение написано его учеником Чжэн-цзы»
(Палладий); 3) Чжун-юн, «обыденные обязанности» — учение о золотой середине, написано внуком Конфуция Цзы-сы; 4) Мэн-цзы, учение Мэн-цзы (умер
в 299 г. до Р. X.) — знаменитейшего из последователей Конфуция, «Апостола
Павла конфуцианства».
«Четверокнижие» в настоящем его виде в первый раз было напечатано ученым Чжу-си в 1211 году.
Четвертая книга — У-цзин, «Пятикнижие», состоящая из пяти отделов:
1) Ши-цзин — стихотворения и оды; 2) Шу-цзин, «книга историй», обнимает период от имп-ра Яо (2357 г. до Р. X.) до 625 г. до Р. X.; редактирована Конфуцием; 3) И-цзин, «книга перемен» — толкования Конфуция и Вэнь-вана на каждую
из 64-х триграм, образовавшихся из «па-гуа» имп-ра Фу-си. Книга служила в древности для гаданий. 4) Ли-цзы, книга обрядов; наиболее древняя из книг этого рода.
Редактирована, по-видимому, Конфуцием; 5) Чунь-цю, «весна и осень», написана
Конфуцием. Чрезвычайно краткое изложение событий с 722 по 480 г. до Р. X.
Состав книг, вошедших в Пятикнижие, и порядок их считается не всегда одинаково; иногда в перечень входят и другие книги, напр.: Ио, Чжоу-и, Шан-шу,
52

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

235

Мао-ши, Цзо-ши. Вышеприведенный перечень их — тот, который принимают
сами китайцы у себя в училищах.
Единством метода и руководств достигалось с одной стороны то, что все
дети одинакового возраста были приблизительно на одном уровне умственного развития, и, знакомясь с иероглифами, незаметно приобретали сведения
по этике, истории, географии, астрономии, агрономии, знакомились с явлениями природы и т. п.; а с другой — у всех китайцев с самого раннего возраста воспитывалось единство идеалов и сознание единства народа и государства. Иначе — пекинец, шанхаец, нинбосец и гуандунец, не понимая языка друг друга,
чуждые по крови, с противоположными политическими стремлениями, — давно бы разорвали Китай на куски и вернулись бы, в лучшем случае, к древнему
удельному периоду. Весь государственный корабль Китая держат только два колоссальных гвоздя: крепость патриархального строя семьи и — единство образования, единство иероглифа, одинаково понятного всем, хотя и разно выговариваемого.
В последние 2-3 года к ученикам, поступающим в казенные низшие училища,
стали предъявляться другие требования. Дети должны пройти две новые книги:
1) Цзы-кэ-ту-шу — «уроки грамоты с рисунками»; книга содержит более
3000 разных иероглифов; трактует о всевозможных окружающих ребенка предметах и явлениях. Составлена весьма толково, по японским образцам, в 1901 году
одним учителем в Шанхае.
2) Мын-сяо-ду-бэнь — учебник, составляющий продолжение предыдущего;
объясняет явления природы; в 7-ми частях.
Потом уже, в низших училищах, начинается изучение древних классиков.
Каждые 2 года (или 2 раза в 6 лет) в главных городах провинций провинциальные экзаменаторы производят экзамены всем желающим получить первую
ученую степень — «сю-цая». (К экзамену не допускается потомство до 4-го колена: рабов, актеров, публичных женщин, сторожей присутственных мест, парикмахеров, а также южные инородцы — аборигены Китая.)
Выдержавшие экзамен получают степень сю-цая — студента, которая делится
на несколько разрядов.
Каждые 3 года, тоже в провинциальных городах, особые экзаменаторы, присланные из Пекина, экзаменуют всех желающих сю-цаев (исключение — Маньчжурия: сю-цаи Мукденской, Гиринской и Хэйлунцзянской провинций, желающие
получить высшую степень, едут на экзамен в Пекин). Из десяти-двенадцати тысяч,
обыкновенно, экзаменующихся, получают следующую, высшую степень цзюй-жэня (кандидата) около трехсот человек (W. F. Mayers. The Chinese Government). Эта
степень тоже имеет несколько градаций.
Следующая ученая степень, цзинь-ши («готового ученого», магистра), дается цзюй-жэням, которые успешно выдержат экзамен, устраиваемый в Пекине раз
в 3 года. Цзинь-ши также делятся на несколько разрядов.
53

ШКУРКИН П. В.

236

Затем желающие цзинь-ши подвергаются еще одному экзамену — во дворце,
в присутствии имп-ра; темы сочинений дает тоже сам император.
Первый из выдержавших цзинь-ши получает титул Чжу-ань-юань, второй — Бань-янь, третий — Тань-хуа.
Лица, получившие один из этих трех титулов, пользуются в Китае величайшим почетом вне зависимости от того, какой служебный пост они занимают,
находятся на службе или нет; не только деревня или город, где родился «первый» (второй или третий) ученый, устраивают ему празднества, торжественные
встречи, триумфальные арки и т. п., но даже целые округа и провинции гордятся
перед другими счастьем иметь в числе своих жителей тань-хуа или бань-янь, а тем
более чжуан-юаня. Семейство ученого окружается величайшим почетом со стороны сограждан.
По китайскому закону человек, совершивший кражу с целью поддержать
своих родителей, — наказанию не подлежит.
54

У буддистов, как и у нас, при поступлении в монахи мирянин отказывается
от фамилии и меняет свое имя. У нас хотя сохраняются первые буквы имен, старого и нового; у буддистов же и этого нет; поэтому, не зная монашеского имени
буддиста, почти невозможно его разыскать.
55

Дух каждого существа непрерывно перерождается, получая каждый раз
внешнюю оболочку или высшего, или низшего, или прежнего разряда существ
в зависимости от того, какую жизнь он вел в последнем своем существовании.
Явившись богом, в следующем существовании дух может переродиться в животное или даже в адское существо. Сам Будда в предпоследнем своем существовании был бог; а раньше был зайцем, львом, павлином. Родившись же как Сиддатха из рода Сакиа, он был вполне и только человеком, хотя он и сделался буддой,
т. е. «просветленным», в смысле «пробужденный», «познавший».
Относительно переселения душ древнейшие книги буддийского священного писания (Mahaparimbbana Sutta) говорят, что есть четыре разряда верующих;
они путем уничтожения трех уз вступили на дорогу; они не подвержены возрождению в низших мирах (в аду, в мире привидений и в животном мире); они уверены (в искуплении); они достигнут высочайшего познания.
Следующий высший класс — sakadagami («однажды возвращающиеся»):
«путем уничтожения трех уз; путем подавления желания, ненависти и ослепления сделались они однажды возвращающимися; если они еще один раз возвратятся в этот мир, то они достигнут конца страдания».
Далее следуют anagami («невозвращающиеся»): «путем уничтожения пяти
первых уз они сделались существами, возникающими сами собою (т. е. они вступают в бытие, не будучи зачаты и рождены: это свойство высших богов); они достигают там (в мире богов) Нирваны; они не подвержены возвращению из того мира».
56

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ

237

Наконец, высочайшая из четырех ступеней — arhat, т. е. «ступень святого»
(Г. Ольденберг).
Учение о переселении душ более всего разработано в современном ламаизме. По этому учению, души людей (или иных существ), которые окончательно погрязли в грехах, которым не было знакомо ни одно из высших побуждений, — попадают в ад. Кроме ледяных отделений, в аду есть 136 огненных отделений; перемена мучений не дает притупляться ощущениям мук. Ад находится под землей,
и царем его является Яма (ведийский бог смерти).
Немногим лучше является мир прет. Это существа или привидения, смертельно страдающие от жажды и голода. У них ноги — как былинки; живот — гигантский; шея — с соломинку, рот — огромный. Томимые голодом, раздражаемые
обилием пищи, — они хватают ртом огромные куски, но проглотить не могут.
Если им и удастся пропустить известное количество пищи в желудок — тонкие
ноги не могут выдержать даже этой тяжести.
Скупые и жадные имеют все шансы возродиться в «прет».
Следующие высшие миры — животных, а затем — мир людей.
Выше людей стоят тенгри. Это — существа, обладающие всеми чувствами
людей, но гораздо могущественнее последних. Присущий им порок — чрезвычайная гордость и зависть счастью богов. Живя между небом и землей, они свою
очень долгую жизнь проводят в веселье и празднествах, среди деревьев, дающих
плоды, коров, исполняющих все их желания и жен, окружающих их любовью.
Счастью их мешают непрерывные войны с богами, причем тенгри всегда бывают
побеждены. Рождаются они из цветка лотоса, а умирают как люди. Только немногие из них, благодаря своей гордости, могут возродиться в высшем мире — мире
богов.
Еще выше — рай, населенный богами, состоящий из нескольких небес. Царь
богов Индра живет в центре рая и занимает нижний этаж. На среднем этаже помещается Брама, а в верхнем — Мара, бог желаний.
Как сами боги, так и их жизнь в общем очень похожа на тенгри: то же рождение из лотоса, та же чувственная жизнь среди окружающей роскоши: летающие
кони, коровы, дающие напитки, озера из нектара и т. п. И боги подвержены смерти, хотя и не скоро…
Души богов, ведших грешную жизнь, возрождаются в одном из низших миров; и только после жизни, полной самоотречения и милосердия, души богов
сливаются с Нирваной, мировой душой.
57

Изречения из Дгаммапады (Г. Ольденберг: «Будда»).

Одна из любопытных отраслей сельскохозяйственной промышленности
провинции Сычуань — это производство растительного воска («бэй-ла»), который может быть приготовлен не иначе, как при разделении труда между жителями двух отдаленных один от другого округов. Насекомое (coccus pela), вырабаты58

ШКУРКИН П. В.

238

вающее воск, родится и развивается на листьях дерева ligustrum lucidum (по-китайски чун-шу, т. е. «насекомое дерево») в местности Цянь-чжуан, близ города
Нин-юань.
В мае земледельцы осторожно собирают с деревьев наросты с сотнями яичек
этого насекомого и отправляются с ними в окрестности города Цзя-дин-фу, за четырнадцать дней пути, по другую сторону гор. Дорога очень трудная, и притом
нужно идти ночью, чтобы яички не испортились от дневного жара: издали бесконечные вереницы мелькающих огоньков, движущиеся по извилистым тропинкам гор, представляют очень эффектное зрелище. В виде единственного исключения в Срединном царстве, ворота Цзя-дин-фу остаются постоянно отпертыми
в продолжение всего сезона сбора яичек. По перенесении последних в окрестности этого города, яички помещают на листья дерева совсем другой породы, китайского ясеня — fraxinus Sinensis («ла-шу», т. е. восковое дерево), где насекомые
вылупляются и выделяют из себя белый воск, так высоко ценимый китайцами;
воск этот идет на приготовление свечей для буддийских храмов и для домашнего
обихода (Реклю; Матусовский).
Такое количество экзаменующихся и эта тема были в описываемых местах
в 1907 году.
59

СОДЕРЖАНИЕ
КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5
Золотой жук, или Почему собака ненавидит кошку . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
Огромный колокол. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18
Странная история доктора Пса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27
Почему девочкам начали бинтовать ступни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35
Говорящая рыба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43
Бамбук и черепаха . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53
Бешеный гусь и лесная тигрица. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62
Тигр, умевший кивать. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71
Принцесса Гуань-инь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79
Два жонглёра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87
Призрачный корабль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94
Деревянная табличка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100
Золотой самородок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 107
Человек, который не умел ругаться. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111
Лю-сан, дочь небес. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 117
БЕЛАЯ ЗМЕЯ. Китайская легенда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
I. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
III. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
IV. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
V. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VI. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VIII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
IX. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
X. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XI. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XII. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XIII. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XIV . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XV. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XVI . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XVII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XVIII. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XIX. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XX. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXI. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXIII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXIV. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эпилог. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

125
127
131
132
133
134
140
144
147
148
149
150
153
157
160
165
171
173
175
178
179
184
190
192
198
203
212

ПРИМЕЧАНИЯ К ЛЕГЕНДЕ О БЕЛОЙ ЗМЕЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213

Норман Хинсдейл Питман
КИТАЙСКИЕ СКАЗКИ  БЕЛАЯ ЗМЕЯ
библиотека мировой литературы
Том 254
На основании п. 2.3 статьи 1 Федерального закона № 436-ФЗ от 29.12.2010
не требуется знак информационной продукции, так как данное издание
классического произведения имеет значительную историческую,
художественную и культурную ценность для общества
Компьютерная верстка,
обработка иллюстраций
Р. Уткина
Дизайн обложки,
подготовка к печати
А. Яскевича
Гарнитура Гарамонд Премьер Про
12 кегль
Сдано в печать 20.03.2024
Объем 15 печ. листов
Тираж 3000 экз.
Заказ № 27276
Бумага матовая мелованная
Омела 115 г/м2

ООО «СЗКЭО»
Телефон в Санкт-Петербурге: +7 (812) 365-40-44
E-mail: knigi@szko.ru
Интернет-магазин: www.сзкэо.рф
Отпечатано в типографии ООО «ЛД-ПРИНТ»,
196643, Россия, г. Санкт-Петербург, п. Сапёрный,
ш. Петрозаводское, д. 61, строение 6,
тел. (812) 462‑83-83, e-mail: office@ldprint.ru.