Леопольд фон Захер-Мазох обогатил литературу описанием обычаев и быта еврейских общин, издавна существовавших почти в каждом городе Восточной и Западной Европы. Он полюбил жизнь таких местечек с детства. Как и
у Пушкина, у Захер-Мазоха была своя «Арина Родионовна». Ею стала кормилица хилого от рождения мальчика,
жившая в местечке Винники, расположенном неподалеку
от Львова, где жила семья будущего писателя. Она рассказывала маленькому Леопольду сказки, пела песни, и этот
пласт народной культуры писатель позже прекрасно отразил в своем творчестве. В семье Леопольда смешались
еврейские и немецкие корни. Его отец был начальником
полиции Галиции, мать была дворянкой и дочерью ректора Львовского университета.
Захер-Мазох писал на немецком. Он выучил этот язык, когда его семья в 1848 г. перебралась в Прагу. Леопольду тогда было двенадцать лет. Пройдет совсем немного времени, и он станет студентом знаменитого Пражского университета. Леопольд закончит его юридический факультет в девятнадцать лет и станет приват-доцентом в Граце
— втором по величине городе Австрии.
Писать Захер-Мазох начал рано — в 22 года, пробуя свои силы в разных жанрах.
Среди его сочинений были исторические исследования, пьесы, фельетоны, критика.
Вначале литературная деятельность не позволяла заниматься только ею, и Леопольд
продолжал преподавать, однако первые успехи его романов подтолкнули молодого
писателя к решению полностью посвятить себя сочинительству.
Семейная жизнь Леопольда складывалась не слишком удачно; брак с поклонницей его
писательского таланта властной Авророй фон Рюмелин распался. Свои личные переживания, связанные с этой историей, Захер-Мазох частично отразил в романе «Венера в мехах». Тема взаимоотношений деспотической женщины и подчиняющегося ей
мужчины не раз всплывала в произведениях Захер-Мазоха, что дало повод неврологу
Крафт-Эберингу даже ввести в психиатрию термин «мазохизм». Литературное творчество писателя было высоко оценено еще при его жизни. В 1886 г. он был награжден
орденом Почетного Легиона. Скончался Захер-Мазох в 1895 г. в немецком поселке
Линдхайм.
Иллюстрации к рассказам данного сборника выполнены тремя талантливыми французскими художниками однофамильцами: Эмилем Леви (1826–1890), Альфонсом
Леви (1843–1918) и Анри Леви (1844–1914), а также польско-французским художником и иллюстратором Эдвардом Луи (1857–1910). Все они прекрасно знали жизнь и
быт еврейских общин в городах и поселках тогдашней Европы. Их работы позволяют
наглядно представить обстановку, на фоне которой разворачиваются сюжеты рассказов Захер-Мазоха.

Леопольд фон
Захер Мазох
Леопольд
фон
Захер Мазох

ЕВРЕЙСКИЕ
СКАЗКИ

ЕВРЕЙСКИЕ
СКАЗКИ

Свыше ста двадцати иллюстраций
Эмиля Леви, Альфонса Леви,
Анри Леви, Эдварда Луи

Леопольд фон Захер Мазох
(1836–1895)

Леопольд
фон Захер Мазох

ЕВРЕЙСКИЕ
СКАЗКИ

Иллюстрации
Эмиля Леви, Альфонса Леви,
Анри Леви, Эдварда Луи
Перевод
С. Ю. Афонькина

Совместный проект издательства СЗКЭО
и переплётной компании
ООО «Творческое объединение „Алькор“»

Санкт-Петербург
СЗКЭО

ББК 84(0)5-6
УДК 821.112.2.0
З38

Первые 100 пронумерованных экземпляров
от общего тиража данного издания переплетены мастерами
ручного переплета ООО «Творческое объединение „Алькор“»
Классический европейский переплет выполнен
из натуральной кожи особой выделки растительного дубления.
Инкрустация кожаной вставкой с полноцветной печатью.
Тиснение блинтовое, золотой и цветной фольгой.
6 бинтов на корешке ручной обработки
Использовано шелковое ляссе, золоченый каптал из натуральной кожи,
форзац и нахзац выполнены из дизайнерской бумаги Malmero
с тиснением орнамента золотой фольгой. Обработка блока
с трех сторон методом механического торшонирования
с нанесением золотой матовой полиграфической фольги горячим способом
Оформление обложки пронумерованных экземпляров
разработано в ООО «Творческое объединение „Алькор“»

З38

Захер-Мазох Л. Еврейские сказки. — Санкт-Петербург.: СЗКЭО, 2022, —
208 с.: ил.
Сборник австрийского писателя Леопольда фон Захер Мазоха включает рассказы о жизни еврейских общин и местечек России и Польши, Италии и Испании, Швеции и Швейцарии, а также других стран Европы. Каждая история
повествует также о каком-либо еврейском обычае или религиозном празднике. Иллюстрации к рассказам и сказкам сборника выполнены французскими
художниками однофамильцами: Эмилем Леви, Альфонсом Леви и Анри Леви,
а также польско-французским художником и иллюстратором Эдвардом Луи.

ISBN 978-5-9603-0690-4 (7БЦ)
ISBN 978-5-9603-0691-1 (Кожаный переплет)

© СЗКЭО, 2022

Введение

Г

ИЗРАИЛЬ

ете говорит: «Избранный среди народов не самый лучший, но самый стойкий».
В этом изумительном изречении содержится вся история израильского народа, в нем отражены все его судьбы, ее светлые и мрачные стороны. Да, евреи
оказались самым стойким среди всех народов, населяющих земной шар. Это
великий народ, который выжил в горниле истории, он обрел славу, совершал
великие дела, и видел блистательные столетия веков. Он наблюдал, как разрушается величественный Вавилон и превращается в прах, он видел царствование фараонов и Римскую империю. Над ним бурным вихрем пронеслись
готы, вандалы и гунны, при них распалась империя Карла Великого и ослабла власть Римских пап, канула в Лету монархия Карла V, над которой никогда не заходило солнце. Голландия, Швеция, и Польша перестали играть первые роли на мировой арене, Испания пожинала печальные последствия своей яростной тирании, была свергнута власть Бурбонов, новый правитель нашел свой конец на ледяных пустынных пространствах России, а Израиль все
еще существовал. Он бросал вызов и противостоял убийствам, чуме, кострам
инквизиции, терпеливый и преданный данным ему Богом законам, он пережил смену многих времен.
Ни один народ так часто не порабощали завоеватели, никто так часто не
попадал в рабство и не был так рассеян по свету. Никого так не подвергали
преследованиям, гнали огнем и мечом, угнетали, грабили, поносили и мучили. Однако этот народ всегда выживал, и в наши дни он существует, бодрый
и энергичный, каким он жил когда-то в благословенных долинах Ханаанских.
Тем не менее, и сегодня он подвергается существенным гонениям в процессе борьбы, которая проходит во всех странах Европы. Ему угрожают отнять с таким трудом завоеванные права, лишить имущества и возможности
образования, а порой речь идет об угрозе жизни евреев. И это в наше время,
ровно через столетие после Великой революции, после провозглашения прав

6

ВВЕДЕНИЕ

человека, существует такая ненависть, угнетение по расовой принадлежности,
все эти предрассудки и религиозные преследования!
Хотя под маской неприятия чужой религии или национальной неприязни могут быть скрыты сильные эгоистические и в основном чисто экономические интересы, во всей этой дискриминации кроется бесспорная страсть, которую нельзя трезво объяснить причинами такого рода.
Еврейский народ — старейший цивилизованный народ Европы. Это может быть веским основанием. Другие народы, не менее древней культуры, например, китайцы или индусы, не оказали на нас существенного влияния. Некоторые цивилизации — египетская, греческая, римская — исчезли со сцены
истории. Однако среди нас есть народ, у которого есть упорядоченная система социальной организации, хорошие, разумные и гуманные законы, возвышенная вера и религия, возвышенная мораль, и великая славная литература.
И это в те времена, когда наши предки еще жили в пещерах или хижинах, вели
борьбу с дикими животными, да и сами вели полуживотный образ жизни.
И эта древняя культура, эта чистая вера, эта высокая мораль не канули
для этого народа в прошлое, с которым новая история и новые цивилизации
порвали все связи. Они не стали любопытным анахронизмом, вызывающими
интерес раритетами наподобие религии инков, древнегерманских богов, Перуна и Лады древних славян. Нет, движение их создания и изменения не прерывалось, а лишь только расширялось и усиливалось на протяжении ряда веков, проходя путь от Палестины, через золотой век греческого искусства и
римской цивилизации, через мрачное Средневековье, с его эпохальной борьбой императоров против пап, через церковную революцию Лютера и революцию 1789 года по настоящее время.
Народ Израиля не только был самым древним культурным народом в Европе. И в наши дни среди образованных народов, которые достигли высокого уровня развития, он остается наиболее образованным; народом с чистой верой в Бога, с высокой моралью, с самыми мягкими нравами, и при
этом он чрезвычайно деятелен во всех развивающихся областях человеческих знаний.
Старая культура оказала свое влияние на его природу благодаря великим
идеям, возникшим тысячелетия назад. Благодаря возвышенным чувствам, благородным человеческим отношениям и гуманным обычаям, он преодолел животные инстинкты и варварские атавизмы в большей степени, чем любой другой народ. Для него характерен гуманизм, любовь к миру, отвращение против
насилия и кровопролития, а также высокая мораль и благотворительность.
Это подтверждается европейской статистикой, а против языка чисел возражать трудно. Ненависть других народов к народу Израиля есть не что иное,
как ненависть индейцев к белым охотникам или ненависть дикарей к цивилизованным людям.
Никогда люди по-настоящему образованные, с истинно благородными
сердцами и чистыми душами не ненавидели или преследовали евреев. Напро-

ИЗРАИЛЬ

7

тив, просвещенные люди всех времен, всех народов защищали и продолжают
защищать их.
Эти избранные люди любили и любят евреев по разным причинам.
Во-первых, потому, что у еврейского народа, как ни у какого другого, есть
живое чувство жизни, которое является важнейшей основой здорового, нравственного, политического и социального развития.
В наши дни против семьи возникает много критики с разных сторон.
В Германии ее атакуют социалисты и приверженцы свободных отношений, во
Франции — коммунисты и представители натуралистической школы, на востоке это нигилисты, которые предрекают ее гибель.
Все эти враги семьи впадают в странную ошибку. Они считают, что брак и
семья являются чисто иудейско-христианским явлением, нарушающим естественные законы природы. Тем не менее, природа имеет только одну цель отношений между мужчиной и женщиной — сохранение вида.
Похоже, что современные родители становятся безразличны к детям, а
ведь они — основа жизни. Чтобы сохранить вид, родителям дано воспитывать детей, ведь именно так пока они могут сохранить себя. Мы видим на примере животных, что, за немногими исключениями, родители остаются вместе,
пока молодые не начнут самостоятельную жизнь. В исходном состоянии тот
же естественный закон применим к людям.
Однако ни одному животному не нужно столько времени для своего развития, как человеку, который даже в первобытном состоянии не способен самостоятельно существовать до десятилетнего возраста. Ведь пока первый ребенок медленно рос, за ним следовал второй, третий и четвертый, и поэтому
стремление и обязанность воспитывать своих детей настоятельно заставляло
родителей оставаться вместе до достижения всеми детьми зрелого возраста.
Таким образом, брак и семья возникли не благодаря религиозным или политическим законам, а исключительно по естественному инстинкту и полностью в соответствии с общими законами природы.
Поэтому тот, кто выступает против семьи, борется не против религии и
морали, а прежде всего против природы, и та нация, в которой мужчины и
женщины уклоняются от брака и избегают обязанности воспитывать детей,
восстают против природы.
Евреи же, как древнейшие цивилизованные люди, наиболее сильно сохранили брак и семью. В плане брака они составляют редкое исключение, ведь
они более других благословенны детьми и любовью между супругами. Любовь
родителей к своим детям и любовь детей к родителям среди евреев доказывает, что культура, которой обладает эта нация, развивает ее духовные качества
и противостоит распаду еврейской расы. Более того, она поддерживает их в
процветающем состоянии, и поэтому эта культура является здоровой и естественной.
Во-вторых, важным качеством евреев, которое помогает им завоевывать
сердца, является сострадание.

8

ВВЕДЕНИЕ

Шопенгауэр, этот философ пессимизма, печально констатирует, что самым благородным и самым красивым цветком человечества является преодоление эгоизма.
Этот самый красивый цветок человеческой натуры нигде не распускается
так богато, как среди евреев, и ни у одного другого народа не существует высочайшего морального закона, закона милосердия, столь же ярко выраженного, как у иудеев.
Когда билль о евреях обсуждался в Английской верхней палате, один из
ее членов спросил архиепископа Кентерберийского, предстоятеля Англиканской церкви: «Правда ли, что у евреев иная мораль, чем у христиан?». Умудренный архиепископ ответил: «У евреев та же мораль, что и у нас; разница
лишь в том, что они ей подчиняются, а мы нет».
Ни один народ не является таким же сострадательным и столь же отзывчивым, как евреи. Они никогда не спрашивают, заслуживает ли несчастный человек помощи, и не интересуются при этом, к какой нации или вере он принадлежит. Еврей видит в нуждающемся человеке брата и помогает ему, он одевает
нагих, кормит голодных и заботится о больных.
Еврей настолько счастлив, когда может помочь, что еврейские нищие не
привыкли просить. Они требуют помощи и даже гордятся своей бедностью,
потому что, давая богатым возможность проявить благотворительность, они
помогают им прокладывать путь в Царствие Небесное, ведь она ведет туда
скорее, чем молитвы и строгое соблюдение ритуальных правил.
Еще одно достоинство еврейской нации, которое они принесли с собой из
своих самых старых мест обитания и которое сохранили при любых обстоятельствах, это уважение к духовной жизни и к знаниям.
Еврей, будучи по-настоящему образованным человеком, освобожден от
наследства темных веков. Знания помогают ему усовершенствовать свою природу; он ненавидит войну и все, что с ней связано. Сражаться духовным оружием более правильно, потому что с его помощью человечество всегда побеждает, в то время как иное оружие несет страдания, разрушает мирное развитие
и приносит кровавые плоды.
Это уважение к духовной жизни, к знаниям идет рука об руку со свободой
и прогрессом. Это великое еврейское достояние призывает народ Израиля к
особой роли для всего человечества. Разбросанные по всей земле евреи остались единым народом, великой общиной, и поэтому они стали как бы своеобразными электрическими проводами, по которым по всему миру разносятся
новые идеи и тенденции, которые одинаково хорошо могут использоваться в
разных странах. В этом деле помогает известный еврейский космополитизм.
В то время как доминирование прочих народов заставляло многое сводить к их чисто национальным интересам, еврей всегда свободно смотрел через различные границы, чувствуя себя прежде всего Человеком. Его кругозор
всегда был шире узконационального, он охватывал весь образованный мир.
И в то время, когда люди враждовали друг с другом, грабили, преследовали

ИЗРАИЛЬ

9

друг друга огнем и мечом, еврей напоминал им об этих более высоких, широких целях и интересах, которые являются общими для всех и приносят благословения всем, в то время как меч побеждает и победителя, и побежденного.
Согласно научным воззрениям Томаса Бакла, истинная история европейской цивилизации, еще не написана. И если эта работа когда-либо будет проделана, эта история будет в то же время славной историей еврейского народа.
Я взял на себя труд составить сборник небольших рассказов из жизни евреев в разных европейских странах, и они естественным образом составили
часть истории еврейского народа.
В странах Востока мы часто видим, что жизнь евреев не слишком далеко
ушла от их существования в Средние века, иногда она напоминает нам даже о
библейских временах. Там по-прежнему идет борьба суеверий с духом просвещения. Постепенно продвигаясь к западу, можно проследить за прогрессом
иудаизма на протяжении веков. Во многих же цивилизованных странах Запада мы видим в среде евреев расцвет свободы. Они имеют равные права как в
государстве, так и в обществе, и в результате этих приобретенных прав выказывают двойное усердие в выполнении национальных и патриотических обязанностей в странах проживания.
В историю и культуру еврейского народа тесно вплетены его обычаи и религиозные доктрины с мнениями. С верой и судьбами иудеев тесно связаны и
ежегодные праздники, поэтому их описание является важным для понимания
широкой картины борьбы и страданий еврейского народа, его освобождения
и возвышения.
Леопольд фон Захер-Мазох.

БЛАГАЯ ВЕСТЬ
галиция

Простак — Хасиды — Рош-хаШана

Г

лавенствующие в Садагоре хасиды, ревнители старой веры,
считали Герца Майзеля простаком. Он не нарушал религиозные
правила, однако плохо разбирался в окружающем и поэтому часто
оставался на обочине жизни. Однако коль скоро он пришел в этот
мир, хасиды стали защищать и опекать его. Они делал все, чтобы обеспечить его счастье и на земле, и на
небесах.
Как только он появился на
свет, цадик — мудрый и просветленный раввин хасидов, умеющий
слушать голоса неба и земли — подал его отцу особый пергамент.
Ведь его отец подобострастно набивал трубку цадика табаком и поэтому мог рассчитывать на этот охранный документ, который должен быть защищать новорожден-

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

11

ного в течение первых восьми дней его жизни. Ведь именно в это время, как
считается, обворожительная дьяволица Лилит кружится вокруг дома новорожденного вместе с четырехсот восьмьюдесятью нечистыми духами. Полоска
пергамента с нанесенными на нее именами трех ангелов: Сеноя, Сансеноя и
Саммангелефа, прибитая к дверному косяку, должна была оградить детское
сердечко от этого авангарда адской армии.
Затем прочие демоны стали прибывать тысячами и даже миллионами.
Отец ребенка снова пошел к цадику, и на этот раз он принял от него целую
кучу маленьких полосок, аккуратно завернутых в красный носовой платок.
На них были написаны имена патриархов и пророков, царей и цариц, великих знатоков Талмуда, известных цадиков, а также различные отрывки из Священного Писания и Талмуда.
Теперь было необходимо правильно их распределить. Авраам, Исаак и
Иаков были размещены справа от ребенка, а Сара, Ревекка, Лия и Рахиль —
слева. Полоски с именами Моисея и основателя хасидизма — великого Бешта,
попали под подушку. Остальные полоски заняли свои места у окон и замочных скважин, у дымохода и были засунуты в трещины стен.
У двери обосновались полоски с именами ангелов, которые были учителями Моисея — Джехоэля, Михаила и Сангсагеля, а также с отрывком из пятьдесят пятого Псалма: «Он спасает мою жизнь, ибо они не могут приблизиться ко мне».

12

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

Тем не менее, малыш Герц упорно не хотел становиться знатоком Каббалы. Он ведь научился читать на иврите только в хедере1, да и то с трудом. Алеф
и Бет2 были для него двумя демонами, которые мучили его; он их постоянно
путал, и меламед3 напрасно тратил на него все свое терпение, когда несчастный сидел перед молитвенником — сидуром. Напрасно учитель неоднократно показывал ему буквы с помощью указки, напрасно жена учителя, красивая
темноглазая Ребезин обещала угостить его за труды тортом и фруктами. Казалось, квохчущие куры, разгуливавшие по школьной комнате, более привлекали внимание Герца, чем непонятные иероглифы, которые он должен был расшифровать. И однажды учитель сказал:
— Послушай, Герц, как только ты выучишь первые буквы, ангел с потолка
бросит тебе грошик.
Сорванец понял это буквально и с тех пор стал смотреть с открытым ртом
вместо книги на потолок комнаты, ожидая этого грошика. Тогда учитель прибегнул к более радикальному лекарству. Он полез пальцами в большую, стоявшую на столе коробку с нюхательным табаком, сунул его щепотку в нос Герцу
и загнал его под стол, где уже сидели два других ученика, наказанных таким же
образом. И каждый раз, когда внизу раздавался отчаянный чих, учитель восклицал:
— На здоровье!
И весь класс повторял вслед с ним:
— На здоровье!
Однако на Герца и это не подействовало, и он по-прежнему ничего не понимал. Прошло очень много времени, прежде чем он выучил алфавит, и однажды учитель объявил, что он не способен к занятиям, и отослал Герца из
школы.
Таким образом Герц начал помогать в магазине своему отцу, а поскольку цадик уже не простирал над ним свою могущественную длань, он превратился в простака-неудачника. И поскольку он был действительно никчемным
простофилей, то взял в женщину бесприданницу, нарожал дюжину детей и,
несмотря на все свои невероятные усилия и даже некоторую деловую сметку,
он всю свою жизнь боролся с различными страданиями и лишениями.
Ему было мало дела до того, что хасиды назвали его ослом и шлемазлом4,
ведь он ничем не оскорблял Бога или не нарушал Закона, и не его же вина была
в том, что ему на жизненном пути повстречалось несчастье с самим чертом.
Он жил со своей семьей в небольшом домике, покосившиеся стены которого были подперты снаружи досками. В единственной большой комнате мелом на полу была проведена граница наподобие тех, что рисуют на картах между странами. На одной половине жил Герц со своей женой Юдкой, взрослой
Хедер — начальная еврейская школа.
Первые две буквы еврейского алфавита.
3
Учитель
4
То есть придурком.
1
2

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

13

дочерью Рифкой и другими детьми, а на другой — портной Садуэль Петрушка со своей старой матерью, сыном Гидеоном и своим тестем — талмудистом
ребом Изахером.
Герц терпеливо сносил все: пограничные стычки с Садуэлем, дымящую
печку, капли с потолка в дождливые дни, скудную пищу и нехватку одежды.
Его ранило только то, что он так и не нашел жениха для своей красавицы и умницы Рифки, и что она всегда ходила в затрапезных нарядах. А ему так хотелось нарядить ее, как принцессу, или на худой конец как польскую панночку!

14

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

Однако на хорошее настроение Рифки это никак не сказывалось. Целыми днями она распевала, потому что просто не могла работать без пения, а работала она днями напролет. Пока она штопала и чинила грубую одежду, Гидеон сидел со скрещенными ногами на своем столе, как турецкий паша, и игла
также летала в его руках. Разница состояла лишь в том, что он работал с великолепными тканями — с шелком, бархатом, турецкой парчой, из которых он
творил великолепные платья.
Постепенно молодые люди начали обмениваться словами, потом фразами,
и, наконец, Гидеон начал соперничать с Рифкой. Как только она прерывала свое
пение, он начинал рассказывать ей истории, которые он вычитывал из потрепанных книжек местной библиотеки. Сегодня это была история графа Монте-Кристо, завтра — «Капитанская дочка», послезавтра — какой-то ужастик.
И каждый раз, когда он заканчивал какой-нибудь богато расшитый халат,
великолепную кацавейку или плащ, который подошел бы и королю, он приглашал Рифку примерить это произведение своего портновского искусства.
В результате все поднимали головы, чтобы восхититься, и даже реб Изахер забывал ненадолго о своем Талмуде.
— Знаете, что Герц… — сказал он однажды ночью, когда все уже легли
спать.
— Что? Я ничего не знаю.
— Вы должны попытать счастья, чтобы обеспечить для Рифки приданое.
— Да смогу ли я? — воскликнул Герц. — Со мной ведь вечно случаются
всякие несчастья! Если в Садагоре происходит какая-нибудь глупость или случается несчастье, вечно в этом виноват плохой парень и неудачник Герц Майзель. Должно быть, я для всех вроде козла отпущения…
— Вы правы, Герц, — ответил старик, — и поэтому я дам вам один хороший
совет. Сегодня ночь Рош-ха-Шана1, когда каждый может испытать свою судьбу.
Вставайте, давайте найдем три числа в Талмуде. Дайте мне книгу.
Герц принес книгу, и реб Изахер, не покидая свою убогую лежанку, закрыл
глаза и открыл ее наугад.
— Посмотрите номер страницы!
— Тридцать первая.
— Запишите — тридцать один.
Старик снова открыл Талмуд.
— А сейчас?
— Седьмая.
— Напишите — семь. А сейчас?
— Восемьдесят пятая.
— Запишите — восемьдесят пять! Теперь у вас есть три числа: 31, 7, 85.
Завтра вы поставите на эти цифры во время розыгрыша лотереи десять гульденов.
1

Рош-ха-Шана — еврейский Новый Год.

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

15

— А где мне взять эти десять гульденов?
— Вы должны одолжить эти десять гульденов, Герц, ведь деньги, взятые в
долг, приносят удачу.
Утром, когда Герц Майзель принес знатной госпоже Бистонизке различные заказанные ей вещи, он попросил ее одолжить ему десять гульденов.
С этими десятью гульденами он пошел в контору лотереи и поставил на три
числа, которые подсказал ему Талмуд. Затем он пошел на кладбище к могиле
своего отца, чтобы помолиться.
В следующее воскресенье, когда обе семьи собрались за обеденным столом,
в дом торжественно вошел реб Изахер. На голове у него красовалась соболья
казацкая шапка, а сам он сиял, как медный таз.
— Благая весть! — Воскликнул он. — Благая весть!
— Что случилось? — крикнули все разом.
— Мазлтоф! Удача! И пусть после этого скажут, что Герц — шлемазл!
— Да расскажите же в чем дело, реб Изахер!
— Я и рассказываю! Итак… Но вначале Герц, сядьте, а то упадете!
Герц сел.
— Слушайте, Герц. Прекрасная новость! Вы выиграли, Герц! Ваши числа!
Вы выиграли 48 000 гульденов, Герц!
Герц так и окаменел на своем стуле.
— Вы слышите, Герц, 48 000 гульденов!

16

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

— Рифка! — это первое, что смог выкрикнуть Герц. Отдышавшись немного, он добавил: — Теперь у тебя будет муж, дитя мое! Любой, какого ты пожелаешь.
Затем он встал, медленно подошел к стене и, повернувшись в ней лицом,
начал громко сквозь слезы молиться.
Когда все, наконец, пришли в себя, ведь большая радость поражает нас,
как и большое горе, Герц заявил:
— Ну, что же, я хочу по традиции пожертвовать десятину, но только после
того, как Рифка найдет себе мужа.
— Если вы хотите выделить десятину, — сказал реб Изахер,— по закону
это составит 4800 гульденов.
— Ладно, но я хочу дать эти 4800 гульденов Садуэлю Петрушке, — сказал
Герц. — Лучше помочь одному хорошему человеку, чем всем раздать без толку понемногу.
Садуэль удивленно посмотрел на Герца, а затем обнял его и поцеловал.
— Не благодарите меня, — сказал Герц, — я это делаю ради себя. Ну что,
Рифка? Ты уже нашла парня, который тебе нравится? Скажи, дитя мое, он у
тебя будет.
— Я хочу в мужья Гидеона, — быстро ответила она, — если я ему люба.
Гидеон смущенно улыбнулся и протянул ей руку.
— Скажи мне, Рифка, — прошептал он, — все это явь или сладкий сон?

ЛЕВАНА
турция

Благословение Луны — Освобождение от рабства

Н

а одной из узких темных улиц старого Белграда, которая одновременно
была мусульманским торжищем и бандитским притоном, находилось небольшое кафе, принадлежавшее итальянке сеньоре Перегрино. В нем однажды вечером сидел молодой человек и внимательно изучал «Венскую газету»,
в то время как вокруг него люди вели деловые переговоры, в задней комнате
цыгане наяривали свои безумные мелодии, и, ударяя в бубны, плясали цыганки.
Неожиданно хозяйка дома положила руку ему на плечо и прошептала:
— Вы всегда такой грустный, мистер Букарест? Что с вами?
— Я хочу уехать отсюда, — ответил он.
— Наверное, потому, что вы не можете жениться на девушке, которую любите…
В ответ Наум Букарест лишь пожал плечами.
— Мой дядя — торговец в Константинополе, — сказал он, — и я хочу уехать к нему. Не могли бы вы подсказать мне, как это сделать дешевле всего.
— О! Как все удачно складывается, — ответила хозяйка. — Здесь есть
одна дама, которая видела вас несколько раз и которая к вам неравнодушна.
Ее отец — капитан корабля, он отвезет вас. Пойдемте со мной.
И сеньора Перегрино провела молодого красивого еврея в маленькую комнатку, в которой из мебели был только турецкий диван. На нем сидела красивая женщина в турецком облачении. Увидев Наума, она приветливо ему улыб-

18

ЛЕВАНА

нулась. Хозяйка рассказала о планах молодого человека и оставила его наедине со статной красоткой. А та предложила ему присесть рядом с собой на мягкие подушки и начала весело болтать. Глядя на нее, Наум все больше и больше
ощущала силу ее странных чар, и, наконец, оказался, словно под воздействием
опиума, погруженным в фантасмагорические видения.
Было решено, что он отправится в плавание вместе с Варсавой, а именно так
звали незнакомку, и ее отцом, греческим капитаном Трифониадом, к бухте Золотой Рог. Когда красавица вышла из кафе в сопровождении Наума, она внезапно остановилась на одной из темных улиц, обняла его за шею и поцеловала.
Следующим же вечером капитан появился в том же кафе и договорился с
Наумом о плате за проезд. Сумма оказалась весьма незначительной, поэтому
у Наума на руках остались деньги, которыми он мог распоряжаться по своему
усмотрению.
На этот раз он нашел Варсаву в маленькой комнатке в компании трех молодых красивых девушек; две из них были родом из Венгрии, а третья — из Сербии. Варсава обещала им хорошую работу в Константинополе. Одна должна
была устроиться в магазин готового платья, вторая — кассиршей в кафе, а третья стать горничной австрийской графини.
— Видите, друг мой, — засмеялась Варсава, — какая очаровательная компания у вас будет. Боюсь, как бы вы мне не изменили.
Наум покраснел, а Варсава легонько хлопнула его по руке.
— Да, ладно! Я в вас полностью уверена.
Через два дня все они поднялись на борт корабля капитана Трифониада и
поплыли вниз по Дунаю. Варсава была занята одним Наумом. Она бросала на
него многообещающие взгляды, которые возбуждали в нем самые смелые надежды, и переходила порой на доверительный тон, который опутывал молодого неопытного человека, словно невидимыми магическими сетями.
Был вечер, когда они вышли из устья Дуная. Посреди ночи, в открытом
море, к судну подошел другой корабль. Два капитана обменялись сигналами,
затем их корабли соприкоснулись бортами. Грек приказал Науму и трем девушкам перейти на корабль незнакомцев.
— Зачем? — с удивлением спросил Наум. — Что все это значит?
— Не спрашивай! — воскликнула Варсава, — Иди давай.
Она первой прошла по мосткам, перекинутым через борта кораблей;
остальные последовали за ней.
Корабль грека отчалил, а загадочная красавица сделала Науму знак следовать за ней. Она привела его в просторную каюту, напоминавшую небольшой гарем. Там были турецкие диваны, персидские ковры и шкура пантеры
на полу. Варсава растянулась на вышитых золотом подушках, посмотрела на
удивленного Наума с насмешливой улыбкой и сказала:
— Теперь ты мой.
В это же мгновение ковер, закрывающий вход в каюту, откинулся, и внутрь
вошел красивый крепкий мужчина в армянском костюме. Он уставил руки в

ЛЕВАНА

19

боки, довольно рассмеялся, а затем тихо свистнул. Тут же в каюту вошли два
негра. Они схватили Наума, бросили его ниц и надели на него наручники.
— Неплохой улов, — сказал армянин — Девушки молоды и красивы; они
станут украшением любого гарема, а что ты собираешься делать с ним? — он
кивнул на Наума.
— Мы продадим его в Малой Азии, — ответила Варсава, — Белые рабы
нынче редкость, на такой товар желающих найти будет нетрудно.
Негры подхватили бедного Наума, вынесли его из каюты и бросили, как
мешок, в темный угол трюма, где лежали веревки и какие-то тюки.
— Скажите мне, где я? — спросил Наум матросов. — И кто тот человек,
которому принадлежит корабль?
— Нашего хозяина зовут Сааг, он армянин и работорговец.
— А Варсава?
— Его жена. Она умна, как змея, и как никто другой умеет заманивать пташек
в силки. Ты не первый, кого она ему привезла. Она понимает толк в торговле людьми и рабами.
На этом Наум прекратил свои расспросы. Он опустился на веревки и прижал свой разгоряченный лоб к влажному деревянному бору корабля.
Сааг пришвартовался в небольшой гавани на побережье Малой Азии.
Всем четырем пленникам заткнули рты кляпами. Затем их засунули в мешки
и погрузили вместе с другими товарами на повозку. Их освободили только в
небольшом дворе дома, который принадлежал армянину и был окружен высокими стенами.
— Мои дорогие, — сказала Варсава девушкам, которые стояли и со страхом смотрели на нее, — вам несказанно повезло! Скоро вы будете счастливо
жить в роскоши, окруженные богатством. Однако сначала вы должны кое-чему у меня научиться. Я обучу вас искусству, как всегда радовать и пленять вашего будущего господина. А ты, — обратилась она к Науму, — должен сначала научиться послушанию и смирению. Поэтому я дам тебе хороший совет —
покорись своей судьбе. Сааг станет для тебя отличным учителем, но если ты
будешь вести себя как норовистая лошадь…
— На это есть средство, — спокойно добавил армянин, — с помощью которого я усмирял всех.
С этими словами он снял с гвоздя большой кнут и громко им щелкнул,
прекрасная же злодейка разразилась громким смехом.
Наум молча опустил голову, он решил не сопротивляться. Сааг поручил
ему выполнять различную работу по дому и в саду. Наум проявлял желание
работать и был послушен, так что армянин был чрезвычайно доволен им и,
не колеблясь, предложил его через месяц богатой вдове, которая пришла к
нему, чтобы купить себе раба.
Наум застенчиво поглядел исподлобья на стоящую перед ним высокую
стройную женщину. На ней был голубой шитый золотом бурнус, ее черные
глаза с любопытством смотрели на него из-под густой вуали.

20

ЛЕВАНА

— Это поистине драгоценный товар, — сказал Сааг, хлопая Наума по плечу, — молодой, сильный, из хорошей семьи, образованный и послушный. Он
станет для вас, Замира Бен Опорте, отличным слугой. К тому же смотреть на
такое лицо приятнее, чем разглядывать физиономию негра.
Замира на это ничего не ответила. Она лишь проверила предлагаемый ей
товар — осмотрела руки Наума, заглянула, как лошади, ему в зубы и постучала
по груди. Наконец она кивнула в знак согласия и спросила о цене. После долгих препираний они пришли к соглашению. Вдова заплатила, и через час новый раб был доставлен к ней на дом.
Замира была вдовой богатого купца. Она торговала восточными тканями,
туфлями, украшениями, трубками и оружием. У нее было три корабля, которые плавали попеременно то по Черному, то по Средиземному морю и ходили даже в Индию.
С самого начала ей не понравилось, что Наум плохо знал арабский, ведь она
хотела пристроить его торговать в своем магазине. Поэтому она на какое-то время была вынуждена использовать его в качестве носильщика, чтобы он помогал
складировать тюки с товарами в ее доме, а потом развозить их по лавкам.
Однако вскоре в гордом сердце красавицы возникло странное чувство, которое она начала питать к Науму. Она злилась на себя за то, что ее раб нравился ей с каждым днем все больше, ведь она считала это недостойным и предосудительным.
А что чувствовал он? Наум лишь однажды видел ее стройную упругую фигуру, ее благородное, тонко очерченное лицо, но с тех пор он безраздельно
принадлежал ей, даже если бы она его и не купила. Она царила в его воображении день и ночь, и каждый раз ее присутствие вызывало у него неописуемое смущение.
Однажды Замира позвала его в свою комнату и объявила, что с этих пор
он будет оставаться в доме и прислуживать ей. Наум со сладострастным содроганием смотрел на эту красивую женщину в длинном халате из зеленой персидской ткани с меховым подбоем. Она лежала на красных шелковых подушках и недобро смотрела на него своими черными глазами. Хозяйка приказала
ему надеть на нее маленькие, вышитые золотом домашние туфли, а после этого принести ей кофе.
Наум подчинился, но в замешательстве споткнулся о ковер и пролил ароматный мокко.
— Какой ты неловкий! — сердито воскликнула Замира. — Вижу, что сначала я должна тебя вышколить.
Она вскочила и схватила кнут, который всегда был у нее наготове для непослушных рабов. Наум опустился перед ней на колени и скрестил руки на
груди, но его смирение не остановило ее. Замира взмахнула кнутом и несколько раз больно хлестнула его с непонятной злостью.
Внезапно она отбросила кнут и приказала ему уйти. А затем она бросилась на подушки и стала грызть ногти на своих изящных руках. Она была не-

ЛЕВАНА

21

довольна собой; ей было стыдно, а он в это время целовал то место на своей
руке, куда получил удар кнутом.
В тот вечер луна вошла в свою первую четверть. Когда стемнело, Замира завернулась в свой мех, опустила вуаль и вышла в сад. Прекрасная Левана1 плыла в темно-синем небе. Ее нежный, умиротворяющий свет выманил из дома и
1

Кидуш левана — специальная молитва в иудаизме, благословляющая молодую Луну.

22

ЛЕВАНА

Наума. Он сел под оливковым деревом. Перед ним расстилалась небольшая лужайка, вся покрытая анемонами, скабиозами и ирисами. Дальше стояли апельсиновые и лимонные деревья и серебрилось море. Вокруг него была разлита
тишина ночи, в воздухе плыли восточные ароматы. Наум вспомнил о прекрасном мифе из Талмуда1.
Когда Создатель установил на небосводе два светила, Луна приблизилась
к нему и сказала: «Всемогущий Господь! Разве это правильно, что два твоих создания имеют одинаковое значение? Позвольте мне быть немного больше и ярче, чем Солнце». Разъяренный Бог ответили: «Ты хочешь подняться
над своим господином, так смирись! Отныне ты будешь меньше его и будешь
лишь отражать его свет. Луна очень огорчилась. Тогда Бог сжалился над ней и
дал ей для компании целую армию сверкающих звезд.
Благочестивый же еврей никогда не забывает благословлять луну каждый
месяц, особенно когда она находится в первой четверти. И здесь, в чужой
стране, находящийся в рабстве Наум еще больше чувствовал в этом насущную
потребность, чем у себя дома.
Когда Замира подошла к лужайке, она увидела, что он стоит посреди травы. Спрятавшись за кипарисом, она услышала, как он говорил благословение
Луне, а она так долго не слышала этих слов! Она увидела, как он трижды подпрыгнул по направлению к сияющему серпу, и со все большим душевным волнением вслушивалась в слова, которые он при этом произносил:
— Я прыгаю к тебе, но не могу коснуться тебя, так пусть также и мои враги всегда будут держаться от меня подальше.
Затем он встряхнул полу своего кафтана и воскликнул:
— Пусть мои ненавистники и злые духи исчезнут, как эта пыль!
В это мгновение Замира быстро вышла из-за кустов.
Наум испугался и кинулся ей в ноги.
— Так ты еврей! — воскликнул Замира, и, поскольку он не ответил, она
продолжила: — Почему же ты скрывал это от меня? Я ведь тоже еврейка. Но
здесь, где живут только одни мусульмане, я должна скрывать свою веру. Прости меня за то, что я сделал с тобой. Я хочу сделать для тебя добро. Я подарю
тебе свободу и отправлю на родину с ближайшем кораблем.
— Нет, моя госпожа, — ответил Наум, — Это стало бы для меня наказанием, более жестоким, чем удары кнута. Позволь мне остаться, я не хочу ничего иного, кроме как всегда быть твоим рабом. Положи ногу мне на шею и
позволь мне целовать твою туфлю каждый раз, когда ты будешь наступать на
меня.
Замира удивленно посмотрела на него.
— Ты меня не ненавидишь? — спросила она в замешательстве.
— Кто может тебя ненавидеть?
Талмуд — свод правил, основанных на толковании Библии и регламентирующих
жизнь верующих евреев.

1

ЛЕВАНА

23

—Хорошо, останься, — сказала она, гордо вскинув голову, — но не как
мой слуга, это уже ни к чему.
— Как пожелаешь, — воскликнул он в ответ, — только не отсылай меня!
Красавица вдова тихо рассмеялась.

24

ЛЕВАНА

— Знаешь, почему я тебя ударила? — озорно спросила она. — Потому что
я злилась на себя. Мне было стыдно, что я полюбила своего раба и человека не
моей веры, которому я никогда не смогла бы протянуть руку.
— Замира! Возможно ли это! — пробормотал Наум.
Вместо ответа она наклонилась, обняла его за шею и поцеловала.

ПЕРЕПЛЕТЧИК
ИЗ ОРТА
венгрия

Еврейский ремесленник —
Любовь к родине —Желание учиться —
«Секретарь влюбленных»

В

зглянув с высоты за Эшедом на венгерскую равнину, которая раскинулась от подножия Матры до Сольнока и до Тисы, можно увидеть большой
зеленый остров среди виноградников и пшеничных полей. Это не лес, и не
парк, и не радующий глаз огромный фруктовый сад, а известная деревня Орт,
чьи белые домики тонут в густой листве деревьев.
В этой деревне жил еврей переплетчик по имени Симша Калиман, который в силу своей оригинальности был местной достопримечательностью. Он
был также оракулом и своеобразной живой хроникой всей этой области.
Революция 1848 года принесла новую венгерскую конституцию и ознаменовала конец феодального государства. Ее свет проник даже в самые темные
переулки еврейских поселений. Для бедных, гонимых в течение почти двух
тысяч лет людей, через окна, которые открылись бы только навстречу библейскому Мессии, пришло спасение — свобода и равенство. До бедных скромных
еврейских сердец дошла Великая весть.
Венгерские евреи обрели отечество, и тут же эти люди, служившие ранее
объектами насмешек, обрели смелость защищать свою родину.

26

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

Тысячами они покидали гетто и устремлялись под венгерский триколор.
Среди них был и Симша Калиман. Как простой пехотинец он следовал за барабанным боем, сражаясь под Капольней, в Вайтцене и в Темершваре.
Однако за подъемом энтузиазма последовали поражения, за которыми последовали годы застоя и репрессий, но евреи, завоевали свои права, и не забыли, кому они были этим обязаны.
Когда Венгрия вновь получила своего короля и его конституцию, нигде
этому не радовалось столько счастливых сердец, как в гетто. Однако на этот
раз свобода пришла не со звоном меча, а вместе с ней наступил мир и согласие.
Именно в то время евреи начали перенимать венгерский язык и брать венгерские имена. И тогда же закончилась постыдная практика времен Иосифа
II, когда за благозвучные имена и фамилии приходилось платить чиновникам.
И поскольку теперь все имена стоили одинаково, Калиман выбрал себе самое
красивое, которое он нашел в истории. Он стал назваться Шандором Гуниади.
Он выкопал свое ружье и патронташ, зарытые в своем саду после сдачи Вилагоса, и гордо повесил это оружие над кроватью.
Там, где царит свобода, между конфессиями наступает мир. Взаимное уважение, терпимость и просвещение разрушили старые предрассудки.
Гуниади-Калимана в Орте считали вольнодумцем, и в то же время он был
набожным человеком и строго соблюдал все религиозные правила, хотя и отказался от различных обычаев, которые не казались ему основанными на верном учении или же совместимыми с прогрессом.
Он прикрывал голову только в храме, и его мало заботили дотошные законы Талмуда, касающиеся кошерной еды. Он одевался, как остальные люди,
позволил своей жене отрастить волосы и строго запрещал в своем доме любые суеверия.
Его внешность была вовсе не героической. Он был невысоким, худым и некрасивым человеком. Его бледное лицо было усеяно веснушками. У него были
светлые волосы и светлые усы, и он постоянно помаргивал своими маленькими серыми глазами. Калиман был ужасно близорук, а поскольку он вытаскивал свои большие очки из красного футляра, только когда работал или читал,
ему иногда случалось с благоговением кланяться дорожному столбу, приняв
его за важного господина, или проходить мимо своей лучшей заказчицы фрау
Баркани, потому что он принимал ее белое платье за белье после стирки, развешенное перед домом для просушки.
Калиман работал один. У него был лишь маленький подмастерье Хирш,
которого он взял к себе скорее из сострадания, поскольку считал себя способным переплести без какой-либо посторонней помощи всю европейскую литературу. Он работал усердно и старательно, большую часть дня проводя в мастерской. При необходимости он работал до поздней ночи при свете огарка
сальной свечи или маленькой керосиновой лампы.
Работа была его гордостью, а чтение — счастьем. И если в этой простой и
мудрой жизни и была какая-то темная страница, то она существовала благода-

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

27

ря исключительно фрау Рашель Калиман или Розы Гуниади, как любила называть себя его супруга. И дело было не в том, что эта красивая статная женщина, дородный вид которой мог бы служить прекрасной рекламой для занятий
своего мужа, обладала каким-то недостатками. Просто она совершенно не понимала интеллектуальных интересов своего мужа и считала их чудачествами.
Напрасно Калиман пытался произвести на нее впечатление, зачитывая отрывки из Писания или Талмуда. Напрасно он пытался объяснить ей ценность
мудрости, цитируя Книгу Иова, в которой сказано: «Мудрость не дается за
чистое золото, и не серебром измеряется его покупная цена. Она несравнима
с сокровищами Офира, с драгоценными ониксами или сапфирами. Мудрость
выше ценности жемчуга».
На это фрау Роза лаконично отвечала:
— Что я куплю за твою мудрость? Могу ли я ей прокормиться? Могу ли я
ее на себя одеть? Нет. Следовательно, она бесполезна.

28

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

Ученый переплетчик вздыхал и отмалчивался, но иногда это неуважение
к его самым священным чувствам раздражало его. Тогда начиналась перебранка, перетекавшая в ссору, хотя дело всегда заканчивалось капитуляцией Калимана, потому что он слишком любил свою жену, и не мог позволить
ей долго сердиться. Обычно он стремился обманывать Розу, скрывая от нее
свои радости.
Однажды ночью она заметила его в курятнике, куда он сбежал с «Гамлетом» Шекспира и небольшим фонарем. Отчитав его, она немедленно заставила его отправиться в постель. Калиман повиновался, но взял Гамлета с собой в
кровать. Однако как только он прочел несколько строчек, фрау Роза возникла
перед ним во всем своем величии и задула свечу.
Калиман был в отчаянии, но он не смел противиться. Он молча склонил
голову на подушку и вскоре захрапел с Хиршем на пару. Однако через некоторое время он осторожно выпрямился и, убедившись, что его жена спит, тихонько взял свою книгу и очки, выбрался из дома и дочитал трагедию о датском принце на ветхой скамейке перед домом при свете луны.
Да, он любил книги страстно и нежно, и, поскольку у него не было достаточно денег, чтобы покупать их, он прочитывал каждую книгу, которую ему
давали переплетать. А поскольку он не выбирал книги, которые попадали к
нему в мастерскую, сегодня ему попадался роман, завтра — трактат по медицине, послезавтра — богословская работа. Он читал все подряд, и в результате
в его бедной голове возникла невероятная мешанина из самых разнообразных
знаний и взглядов. Чем больше ему нравилась книга, тем позже ее владелец получал ее обратно, да и то лишь после неоднократных напоминаний.
Что касается обложек, у Калимана были по этому поводу свои соображения. Конечно, выбор материала определяли главным образом деньги, которые
он получал, однако он выбирал цвет и оформление переплета не в зависимости от пожеланий и требований своих клиентов, а исходя из собственных соображений о содержании, характере и ценности книги.
Возвращая переплетенные книги, он всегда заворачивал их в большой цветастый платок. Отдавая их, он пользовался случаем высказать о них свое суждение.
Порой у него возникали мнения, которые казались ему опасными, и тогда
он не решался их озвучивать. В таких случаях он говорил: «Пока жив, лучше
не судачить, а как умрешь, так и не посудачишь».
Жила в Орте некая фрау Зоя Баркани, красивая, богатая еврейка, которую
на самом деле звали Сара Ламмель. От нее он получал для переплетных работ
сочинения классической литературы и романы. Он делал для них синие, зеленые или красные обложки, украшая их изображением золотой лиры или сердца, пронзенного стрелой.
Он находил это красивым и иногда, возвращая книги, осмеливался на галантные замечания, поскольку все героини романов, которые он пожирал,
принимали для него образ и черты милой фрау Баркани.

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

29

Однажды он встретил ее в саду. На ней было белое платье, а в руках гитара. При этом он воскликнул:
— Силы небесные! Да это сама принцесса Эболи из «Дон Карлоса» Шиллера!
В другой раз, когда на ней был жакет из турецкой ткани, он сравнил ее с Ребеккой из« Айвенго» Вальтера Скотта.

30

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

Немного погодя фрау Баркани уже знала, что скажет при встрече переплетчик, и каждый раз она со смехом восклицала:
— Что скажете? Похожа я на Эсмеральду? Или вы снова хотите сравнить
меня с герцогиней?
Книги нотариуса были посвящены правовым вопросам, и каждый раз при
встрече Калиман начинал развивать свою собственную философию права.
У доктора он охотно погружался в медицинские вопросы, и пытался втягивать отставного профессора Харбурга в споры на исторические или географические темы. И всегда он находил какую-то особую, свою собственную, оригинальную и нередко забавную точку зрения. Например, он с пеной у рта доказывал, что Моисей запретил употребление свинины, поскольку обнаружил
у них трихинеллез.
Калиман был также блюстителем нравственности. Однажды миссис Баркани дала ему немецкое издание «Нана» Золя с иллюстрациями, выполненными в Будапеште. Вечером он застукал Хирша, который любовался этими
картинками, примостившись в углу у окна. Он схватил его за шкирку и встряхнул как щенка, а потом начал листать книгу. Сначала он покачал головой, потом протер очки, словно не доверял своим глазам, и, в конце концов, закрыл
книгу.
Фрау Баркани долго и терпеливо ждала свою «Нану», а затем послала за
ней свою кухарку Гютель. Калиман невнятно оправдывался, и через несколько недель, так и не дождавшись своего романа Золя, красавица сама заявилась
в дом к переплетчику.
— Я хочу, наконец, получить свою «Нану», — потребовала она.
— Ах, вот как…
Калиман продолжал работать.
— Вы еще не переплели эту книгу?
— Нет.
— Когда я смогу получить ее обратно?
— Вы не получите ее обратно, миссис Баркани.
— Что? Вы в своем уме?
— «Кого людской навет ославил, в беде Господ их не оставил», — ответил Калиман строчками из баллады Шиллера «Хождение за железным молотом». — Я просто бросил эту «Нану» в печку.
— Калиман, это уже чересчур!
— Это книга не для еврейской женщины.
Миссис Баркани покраснела, но не хотела сдаваться.
— Если вы сожгли мою книгу, — сказала она, — тогда дайте мне что-нибудь взамен.
— Охотно, — сказал переплетчик, снял со стены картину и протянув ей.
Это была иллюстрация из «Песни о колоколе» Шиллера. На ней мать в окружении своих детей сидела у себя на балконе. Под картинкой были напечатаны стихи:

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

31

И всюду хозяйка
Царит молодая,
Мать нежных малюток,
И правит с уменьем
Семьей и именьем1.

Переплетчик из Орта фанатично преклонялся перед учеными, поэтами и
художниками независимо от их национальности, будь они евреями, христианами или турками. Когда Калиман впервые увидел у фрау Баркани картину,
изображающую Шиллера, сидящего на осле в Карловых Варах, он заплакал.
— Такой человек — и должен ездить на осле! — воскликнул он. — В то
время как такие простые люди, как барон Феи или герр фон Мариасси, гордо
восседают на лошадях.
Позже, однако, он вспомнил, что Валаам2 ездил на ослице, и пришел к выводу, что Шиллер, должно быть, также слыл пророком.
Возможно, в Калимане тоже было что-то от поэта или пророка.
1
2

Перевод И. Мирнимскго.
Библейский персонаж, языческий прорицатель из Пифора.

32

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

Ибо, помимо переплетного дела, он также занимался другим делом, которое нередко встречается среди евреев в Восточной Европе и является весьма
прибыльным занятием.
Калиман был «секретарем влюбленных». То есть он писал любовные послания за людей, которые не умели ни читать, ни писать. На этом поприще он
прославился как Анакреон1 и Петрарка из Орта. К нему стекались многочисленные заказчики, и Калиман обеспечивал своим нежным лирическим пером
довольно приличный дополнительный доход.
Однажды Гютель Вольфрам, кухарка фрау Баркани, пришла к нему и заказала любовное письмо своему парню, жившему в Дьендже.
— Что ж, моя дорогая, и вас поразила стрела Амура, — застенчиво заметил Калиман.
— Бог с вами! — воскликнула Гютель. — Его зовут не Амур, а Мендель Захер, и он не стреляет из лука.
После того, как влюбленная повариха рассказала о своих чувствах переплетчику, она захотела узнать расценки.
— Это зависит не от длины письма, — ответил Калиман, — а от его содержания.
1. Дружеское письмо — 10 крейцеров
2. Письмо любезное и ободряющее — 15 крейцеров
3. Нежное письмо — 20 крейцеров
4. Трогательное — 30 крейцеров
5. Доходящее прямо до сердца — полгульдена

— Пока что пусть будет дружеское, — сказала Гютель, положив на стол 10
крейцеров.
— Для вас, — галантно ответил Калиман, — оно будет любезным и
ободряющим за ту же цену.
Мендель Захер получил это письмо на следующий день, и, поскольку он
тоже не умел читать, он пошел к Саулу Вайлю, который работал клерком в адвокатской конторе в Дьендже и также помогал влюбленным.
Вайль зачитал ему письмо Калимана с таким пафосом, что Мендель был
весьма тронут. Он сразу положил двадцатку на стол, чтобы Саул мог написать
ему столь же красивое письмо Гютель.
Саул сразу же узнал почерк Калимана и подумал: «Я хочу доказать
этому переплетчику, что я также могу писать письма и читаю классику».
И он написал Гютель письмо, которое было настолько напичкано цитатами из Песни песней2, Гете, Петефи, Гейне и Шатобриана, что когда это
любовное послание было прочитано Калиманом поварихе, ее бедная гоАнакреон — древнегреческий поэт V в. до н. э., один из «Девяти лириков».
Песнь песней — лирическая книга Ветхого Завета, авторство которой приписывается царю Соломону.

1
2

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

33

ловка просто пошла кругом. Сам же переплетчик почесал себя за ухом и
пробормотал:
— Кто бы мог подумать, что этот Саул, такой начитанный и так владеет
слогом…
Таким образом, переписка между Гютель и Менделем, а фактически между
Калиманом и Саулом продолжилась.
Когда Калиман называл Менделя «мой дорогой друг» или «мой голубок», Саул в ответ употреблял такие выражения как «Глаза газели», «Эльфийская фигура», «Твои розовые губки» и «Твой голос, звучащий, как музыка сфер».
За дружеским письмом Калимана последовало несколько нежных и два
трогательных. Наконец, пришла очередь письма «доходящего прямо до сердца». Гютель решила пожертвовать половиной гульдена и принесла Калиману
еще и бутылку славного вина. Переплетчик налил себе стаканчик, выпил, прищелкнул языком и начал писать.
Внезапно он воскликнул:
— Вы знаете, Гютель, это была хорошая идея — с вином, но восточные певцы хафизы1 слагали стихи не
только под вино. Их вдохновляли и поцелуи нежных губ.
Гютель сразу поняла, к
чему он клонит
— Поскольку я уже пожертвовала половину гульдена, — стыдливо сказала она,
вытирая рот фартуком, — и
бутылку вина, за поцелуем
дело не станет!
И она звонко чмокнула
счастливого переплетчика.
После этого его перо запорхало по бумаге, и когда Калиман прочитал Гютель это
письмо, она прослезилась.
Мендель же просто был
поражен, когда Саул зачел
ему письмо, «доходящее
прямо до сердца». Он стремглав побежал прямо к герру Шенбергу, на фабрике которого он работал, и попросил у него расчет.
— Что у вас случилось? — спросил фабрикант. — Почему вы хотите уйти?
Хотите прибавки к жалованию?
2

Хафиз — мусульманин, запоминающий Коран наизусть.

34

ПЕРЕПЛЕТЧИК ИЗ ОРТА

— Нет, нет, господин Шенберг, но я больше не могу оставаться в Дьендже,
я должен отправится в Орт.
— В Орт? Почему?
Мендель молча вручил ему письмо.
Фабрикант прочитал его и улыбнулся.
— Этот Калиман сам дьявол! — пробормотал он. В нем умирает большой
писатель. Но мы сделаем все по-другому, Мендель. Вы останетесь со мной и
женитесь на Гютель. Я выделю вам небольшую квартирку в здании фабрики, и
фрау Баркани даст девушке приданое.
Мендель просиял, он даже хотел обнять доброго герра Шенберга. Тот с радостью дал ему отпуск на один день, и счастливчик поспешил в Орт в объятия
своей Гютель. Фрау Баркани действительно решила дать приданое своей поварихе, которая верно служила ей с тринадцати лет. Свадьбу сыграли в Орте во
время праздника сбора урожая.
Во главе стола, на почетном месте рядом с раввином, сидел переплетчик из
Орта. Ведь это была его работа, и это была далеко не первая пара, которую он
соединил, а раввин благословил.
Когда подошла его очередь поднять тост за молодоженов, он встал, держа
в руке бокал с игристым вином, и процитировал стихи Шиллера:
Женщинам слава! Искусно вплетая
В жизнь эту розы небесного рая,
Узы любви они радостно вьют!1

1

Строчки из стихотворения «Достоинство женщины» в переводе Т. Спендиаровой.

РАВВИН АБДОН
россия

Каббала — Еврей-землепашец

С

олнце уже заходило, наступал хмурый зимний вечер. Туман медленно понимался над крышами небольшого городка, затерянного далеко на юге
России среди диких лесов, болот и степей. Снежная буря намела высокие сугробы, которые заперли людей в своих маленьких деревянных избах. Последние лучи солнца осветили морозные узоры на оконцах и раскрасили их весенними красками.
Затем и этот слабый свет померк. Серые унылые сумерки заполнили большую комнату, в которой сидел престарелый раввин Абдон. Он был погружен
в свои странные мысли и воспоминания.
В комнату тихо вошла пожилая горничная. Она зажгла лампу и исчезла
также незаметно, как и появилась. Раввин даже не шелохнулся. Мерцающий
свет свечей по-особому освещал священные и таинственные вещи, которые
его окружали: свитки Торы, переплетенные в кожу тома Талмуда, Зогар1, висевшее на стене изображение древа жизни, но сегодня старик их не замечал.
Его изможденная согбенная фигура казалась безжизненной, морщинистое
лицо застыло, и только большие глаза говорили, что разум все еще бодрствует в этом теле.
В этот момент он задавался вопросом — почему он все еще жив? За его спиной лежала безупречная и благочестивая жизнь. Он раскрыл все тайны Каббалы, он ожидал блаженства как великой награды, обещанной всем, кто проник
в это учение, которое, как говорят, даровал Адаму сам Бог. Но чем благочестие
помогло ему в жизни? Чем помогли ему знания? Он был одинок в этом мире,
1

Зогар — главная книга каббалистической литературы.

36

РАВВИН АБДОН

которого он не понимал, и который не понимал его. Он жил без любви среди
людей, которые относились к нему лишь с почтительным благоговением.
Как он мог использовать, стоя на краю могилы, Гематрию, Нотарикон и
Темуру1 — все эти учения, с помощью которых расшифровывается тайный
смысл, который Бог поместил в Священное Писание? Какая польза от его
способности видеть тихими ночами источник света, духа и жизни, скрытый
за тайной завесой? Что с того, что глядя на человека, он мог видеть микрокосмос, отраженный как бы в волшебном зеркале? Он был знаком с десятью сфиротами2 и четырьмя мирами, мог повелевать ангелами, и что с того? Что давала ему власть над духами и демонами? Он мог, если бы захотел, изгнать Самаэля и Асмодея3, и заставить прекрасную Лилит4 соблюдать заповеди, но он был
бессилен против тумана, сгущавшегося вокруг него, и против голосов, которые что-то нашептывали ему в тишине этого вечера.
Да, он остался один со своими мертвыми сокровищами, но ведь у него
когда-то была любимая жена, красивая и добродетельная, и сын. Да, сын. Где
он сейчас? Жив ли он? Или же он уже покинул эту землю вслед за своей матерью?
Она была тихим и милым существом, эта маленькая женщина. Стройная и
застенчивая, как лань, она тихонько проскальзывала в его комнату, в которой
он был погружен в свои манускрипты. Ее робкая, как лунный свет, улыбка пыталась порой проникнуть в его душу, но он обычно не обращал на нее никакого внимания. Напрасно она украшала себя, напрасно ее звонкий голос и тихий
смех звучали в этой темной комнате, в которой бедный человеческий ум осмеливался проникать в тайны рая и ада.
И все же она любила его, хотя и безответно. Ее бедное истосковавшееся
сердечко иссохло слишком рано, и однажды он нашел ее с ее последней улыбкой на уже похолодевших губах.
Он потерял ее навсегда!
А ныне он так хотел бы поцеловать маленькую бархатную туфельку на ее
ножке. О, если бы он только мог снова услышать ее легкую поступь среди этого пыльного замшелого мира, который его окружал.
А его сын? Быть может, он все еще жив, хотя и находится далеко отсюда?
Сын был его гордостью. Он должен был стать не только наследником его
имени и состояния. Он хотел оставить ему нечто бесконечно более драгоценное, священное наследие — всю свою мудрость, накопленное им золото науки, все тайны, которые волшебная сила Каббалы открыла для него. И этот сын
бросил все это ради глупой девчонки, ради зеленых деревьев и полей созревающей пшеницы.
Анализ смысла слов на основе числовых значений входящих в них букв.
Фундаментальные понятия Каббалы, десять первичных идеальных цифр.
3
Самаэль — глава демонов, ангел смерти; Асмодей — злой демон искуситель.
4
Лилит в кабалистике — первая жена Адама; расставшись с ним, она стала злым демоном.
1
2

РАВВИН АБДОН

37

Самой судьбой ему уготовано было стать раввином, но маленького Симона давила атмосфера этого дома. Когда первый луч солнца падал на кожаный
переплет книги, перед которой он сидел, ему казалось, что это золотая нить,
свитая некой сказочной рукой, которая зовет его из дома. И когда в первый
раз он ступил на эту черную землю, которую так сердечно любит русский крестьянин, он почувствовал ту же любовь. Это было словно дыхание верной и
любимой подруги, которая сторицей возвращает нам все заботы о ней. Он услышал в шепоте стеблей и шелесте листьев таинственный голос вечной матери — земли.
— О! Я знаю, что существует книга, более красивая, чем эта — сказал он
тогда своему отцу, указывая на Талмуд. — Эту книгу написал сам Бог, и в ней
можно увидеть зеленый лес и солнце, луну и звезды.

38

РАВВИН АБДОН

Когда крестьяне работали, он следил за их плугом издалека, как грач, а когда во время жатвы звучали серпы, он прятался за снопами и плакал.
Рабби Абдон уже сосватал его, когда тот был еще ребенком. Его женой
должна была стать дочь богатого человека, такого же благородного происхождения, как и он сам. Это был торговец из Амстердама Джонатан Бен Леви, чьи
корабли плавали в Индию.
Но когда Симон вырос, его сердцем завладела другая.
Это была бедная девушка Дарка Барилова. У ее родителей была лишь жалкая таверна на окраине города и небольшое поле.
Именно на этом поле Симон
впервые и увидел ее — красивую
статную девушку с телом Юдифи и
прелестной головкой Руфи, увенчанной рыжеватыми кудрями. Он
вышел тогда в поля с одной из книг
отца, чтобы погрузиться в дух Каббалы, и внезапно увидел эту еврейскую девчушку. Она шла за плугом, который тянула тощая захудалая кляча. И он отложил бесценную
книгу, схватился за плуг и продолжил борозду, начатую Даркой. Когда же вся работа была закончена, они сели вместе на краю поля и начали степенно беседовать. Девушка плела венок из полевых цветов, а между ними незримо расцветал чудесный цветок, цветок любви.
Старый раввин также помнил тот день, когда случилась его роковая размолвка с сыном. Он словно снова стоял перед ним со слегка покрасневшими щеками и сияющими глазами. Каждое грубое слово, вырвавшееся в гневе с
уст раввина, застряло у него в памяти. В своем одиночестве он слышал снова и
снова слова Симона, который говорил с ним спокойно и почтительно, но в то
же время смело и горячо, словно пророк:
— Евреи, — восклицал он, — не сами создали себе ту жалкую жизнь, которую они все влачат на землях Восточной Европы. Запертые своими угнетателями в узких, мрачных улицах гетто, лишенные возможности выбирать себе
занятие по душе, они вынуждены заниматься исключительно торговлей. Однако наша вина в том, что мы сами продлеваем этот наш второй вавилонский
плен, и это в наши дни, когда оковы разбиты и все барьеры разрушены. И те,
кто хочет блага для своего народа, кто верит в него, должен оставить эти мрачные закоулки, где цветет лишь мелкий обывательский меркантилизм, мрачное
самодовольное и бесплодное знание. Сегодня перед нами открыто широкое
поле деятельности для умственной работы, для всех видов человеческой деятельности. В Одессе просвещенные люди нашего народа встали во главе движения, которое должно вернуть евреев к работе на земле, к сельскому хозяй-

РАВВИН АБДОН

39

ству, которое когда-то сделало народ Израиля на Святой Земле счастливым и
могущественным. Я не хочу просидеть всю свою жизнь за книгами. Я не хочу
торговать под темными сводами, мне нужен воздух и свет, и я хочу возделывать землю по примеру Вооза1.
Отец остался глух к его доводам и объяснениям, и поскольку сын настаивал на своем решении, с его губ уже готово было сорваться ужасное проклятие, но, слава Богу, он не произнес его.
В ту же ночь его сын покинул город, и Дарка сбежала вместе с ним.
С тех пор более десяти лет о нем ничего не было слышно.
Лампы едва горели, мгла вокруг стала гуще, казалось, жизнь угасает в глазах старого раввина. Он закрыл лицо руками, и по его щекам потекли горячие слезы.
В это время тихонько приоткрылась дверь, послышались шаги, такие же
тихие и робкие, как и когда-то у его жены. Потом кто-то дернул его за рукав,
сначала тихонько, а потом более сильно и настойчиво.
Раввин Абдон опустил руки и поднял голову. Он все еще грезил, и перед
ним было блаженное видение? Рядом с ним стоял мальчик, высокий и красивый — вылитый Симон в те дни, когда старик пытался удержать его за изучением Талмуда и Каббалы. Медленно, как бы опасаясь, что чудесное зрелище
может рассеяться, как туман, как призрак, созданный его воспоминаниями,
раввин Абдон поднял дрожащую руку и коснулся мальчика.
Нет, это был не сон, а живой человек. Старик протянул руки, чтобы благословить его и привлечь к своей груди. Он торжественно произнес имя Всевышнего, Бога Авраама, Исаака и Иакова, а затем заплакал.
Дверь распахнулась, Симон бросился к ногам своего отца, а тот молча прижал блудного сына к своей груди. За ним вошла Дарка, на одной руке у нее сидела маленькая девочка, другой она держала за руку девочку постарше.
Когда Симон встал, раввин с удивлением на него посмотрел. Он стоял перед ним, такой рослый и сильный в своих высоких сапогах, в красной рубашке и в длинном пальто из драпа. И как красиво смотрелась молодая еврейка в
подбитой овечьей шкурой кацавейке и кокошнике русской крестьянки на голове.
— Это твои дети? — спроси раввин Абдон. Это были первые слова, которые слетели с его губ.
— Да, отец, это Симон, старший, он помогает мне сеять и ведет лошадей,
когда я пашу, и он уже читает Тору и Талмуд.
— Вы купили землю? Но на что? — спросил раввин.
— На наши собственные доходы, — ответил Симон, — мы пахали, сеяли, собирали урожаи и сохраняли их. Мы стали состоятельными крестьянами.
— И ты умудряешься обрабатывать свое поле? — спросил старик. — Это
же тяжелая работа. Ты справляешься?
1

Библейский персонаж, прадед царя Давида.

40

РАВВИН АБДОН

— Отец, я же был
солдатом, — гордо воскликнул Симон, — я
сражался с турками в
Азии, а когда стал гренадером, то участвовал вместе с русскими в
славном штурме крепости Карс.
— Мы пришли за
вами, отец, — сказала
Дарка с сердечной улыбкой.
— Да, дедушка, —
воскликнул внук, стоявший у него на коленях,
— я уже приготовил для
тебя беседку перед нашим домом, мы там будем вместе читать Аггаду1, если хочешь.
— Конечно хочу, Симончик! — воскликнул старик.
Сегодня раввин Абдон живет со своим сыном и среди своих внуков. Свитки Торы, Талмуда, Зоара и Илана переехали вместе с ним, но он предпочитает
сидеть в беседке перед домом, который построил для него маленький Симон.
А лучше всего ему сидится в шалаше из снопов, который мальчик каждый раз
строит для него во время сбора урожая. Над ним сияет голубое небо, вокруг
него травы, раздается пение серпов и жнецов, и он сидит, словно патриарх посреди этого божественного великолепия со своим Талмудом на коленях.

1

Аггада — еврейская книга молитв и песен.

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ
северная германия

Местная знаменитость — Балагур

А

дольф Тигерсон был признанным балагуром еврейской общины в Линденберге. Он был знаменит и среди прочих евреев, насколько может прославиться житель маленького городка, затерянного среди прибрежных низин
и болотистых пустошей.
Тигерсон был рожден, чтобы играть какую-нибудь комическую роль в
«Божественной комедии». Все в нем было забавно: его сухопарая фигура с
длинными кривыми ногами, его желчное, подвижное лицо с большим крючковатым носом, его крупные и синие, как у вороны, глаза, его походка, движения, речь… И все же по своей сути он был человеком более серьезным, чем все
те, кто умеет состроить глубокомысленное лицо. Возможно, он был просто замаскированным философом, который глядя на мир свысока, находит его маленьким и смешным, но у него определенно было что-то от шекспировского
шута или оруженосца рыцаря из Ла-Манчи.
Его таланты были неисчерпаемы. Он был одновременно акробатом, певцом, актером, музыкантом, художником и поэтом. Когда он начинал пародировать присутствующих, когда рисовал карикатуры, начинал импровизировать, читая стихи и распевая песни, радости не было конца. Все любили его, а
молодежь просто обожала. Тем же, кто хотел видеть Тигерсона в его полном
великолепии, следовало поприсутствовать на одной из свадеб в Линденберге.
Вот где он выкладывался по полной в соответствии с высказыванием из Тал-

42

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

муда, в котором сказано: «Кто радует невесту и жениха, делает столько же,
сколько восстанавливающий руины Иерусалима».
Его собственный брак также состоялся самым забавным образом.
В Линденберге жила симпатичная и умная еврейка Фишеле Левенхаупт.
Всем эта девушка была хороша, ее портила только чрезмерная худоба. И это
милое существо почему-то вбило себе в голову, что такой нелепый человек, как
Адольф Тигерсон, никогда не найдет себе жену.
— Кто это говорит? — спросил комик, когда ему передали этот приговор.
— Фишеле Левенхаупт.
— Ну, так она и выйдет за меня!
Вскоре настало время еврейского праздника Пурим1. Фишеле пригласили
к ее дяде, богатому торговцу Мардеркопфу, и когда молодые люди начали веселиться, появился балагур, ведь какой Пурим без Адольфа Тигерсона?
Весельчак на этот раз был одет, как турок. У него был огромный накладной
нос, большие очки и парик цвета лисьего меха. Щука, дивным образом приготовленная миссис Мардеркопф и поданная в образе библейского Левиафана2,
дала ему повод начать играть в буриме, а в этой забаве его никто не мог перещеголять. Поразвлекав некоторое время публику, он повернулся затем к Фишеле и сказал ей, гримасничая:
У рыбы3 есть печень. Попробуйте гости!
А девушка рядом исполнена злости.
Икра, голова и засоленный хвостик!
У девушки этой лишь кожа да кости.

Все рассмеялись, а бедняжка Фишеле убежала в коридор, и когда Тигерсон
уходил, он заметил, что она стоит в темном углу и плачет.
Хохмач провел за городом несколько недель, а затем заявился однажды в
дом торговца коврами Левенхаупта. Заметив за изгородью из крыжовника яркое платье, он осторожно прокрался через сад и натолкнулся на Фишеле. Она
сидела в беседке с книжкой и вязанием на коленях. Девушка сердито посмотрела на него, как кошка, готовящаяся к прыжку, однако это его не остановило.
— Ну, что же, неплохое начало! — усмехнулся он. — По крайней мере, вы
больше не смеетесь надо мной.
— Уходите, вы злой человек, — воскликнула Фишеле, — и если у меня не
будет мужа, то в этом будет лишь ваша вина.
— Будет у вас муж, — ответил шутник, — но здесь, в нашем городке, никто
вас не выберет. Никто, кроме меня! Это верно, как дважды два!
— Перестаньте!
— Да нет же! Я возьму вас в жены.
Пурим — еврейский праздник в память о спасении древних евреев, живших на территории Древней Персии.
2
Левиафан — морское чудовище, упоминающееся в Ветхом Завете.
3
Обыгрывается имя девушки, нем. Fisch — «рыба».
1

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

43

Фишеле уставилась на него, а затем громко рассмеялась.
— Вы хотите взять меня в жены? Это смешно!
Тигерсон спокойно сел на скамейку рядом с Фишеле и попытался взять ее
за руку, но она отдернула ее и отодвинулась от него.
— Послушайте, — прошептал он, — нам не в чем упрекать друг друга.
Я смешон, и вы смешна, и это верно. Сын тигра и голова льва — отличная парочка1. Нельзя запрячь вместе павлина и гуся, но два таких отважных зверя,
как мы с вами, составляют великолепную пару.
Фишеле отвернулась и прыснула от смеха в носовой платок.
— Вы все еще злитесь?
Она ничего не ответила, и тогда он схватил руку девушки и поцеловал ее.
— Но если я выйду за вас, я всегда буду смеяться над вами, Адольф.
— Это лучше, чем плакать надо мной.
— Но ...
— Что, моя несравненная Фишеле?
— Но вы ведь не любите тощих женщин…
— Я знаю одного маленького доктора, который вылечит вас от вашей худобы.
— Так вы хотите взять меня в жены?
— Непременно.
— Хорошо. Я выйду за вас.
Балагур захлопал в ладоши от радости, а затем он приобнял красавицу и
поцеловал ее.
Осенью они отпраздновали свою свадьбу. Все желали им удачи и благополучия, но про себя думали: «Что же из этого выйдет? Дурак и дурочка, потому что, если бы она не была дурочкой, она бы за него не вышла».
Так что же из этого вышло? Лучшая семья, которую Линденберг видел на
своем долгом веку.
Прежде всего, произошло чудо, и внезапно Фишеле перестала быть худышкой. Она неоднократно спрашивала, где же тот маленький доктор, которого она так долго ждала. И вот он внезапно появился, этот малыш балагур!
Он кричал в колыбельке и строил смешные рожицы, прямо как его отец, а Фишеле с того времени пышнотело расцвела, да так красиво, что многие завидовали Тигерсону.
Супруги жили как два голубка. Если вокруг порой и возникали ссоры, такие неизбежные в немецких семьях, то у Тигерсонов ничего подобного и в заводе не было.
— Как же этот дурак, — сказал однажды богач Мориц Вайнтрауб, — никогда не позволяет своей жене устраивать себе головомойку? Он же часто засиживается в пивной дольше, чем мы, и никогда по этому поводу не переживает.
1

Шутник дословно переводит фамилии — свою и девушки.

44

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

А все было просто. Когда медовый месяц подошел к концу, балагур однажды вернулся из кабачка необычно поздно. Его молодая жена уже была в постели. Тигерсон ворвался к ней и закричал:
— Фишеле, быстро вставай!
— У нас, что, пожар? — удивленно спросила она, пока ее муж одевал на
нее шлепанцы.
— Нет, нет, просто оденься.
Она быстро соскользнула в синий халат, который ей подал весельчак.
— Вот так, — сказал он, — а теперь маленький чепчик, который тебе так
нравится.
Она улыбнулась и надела чепец с красными лентами.
— Ну, нет, ты посмотри, какая же ты у меня красавица! — закричал балагур. — У кого еще в Линденберге есть такая жена? Ни у кого, кроме Адольфа
Тигерсона. Итак, начнем!
Он опустился перед ней на колени, сложил молитвенно руки и попросил:
— Влепи мне пощечину, Фишеле.
— Почему?
— Потому что я сделал глупость.

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

45

— Что за глупость?
— Я так долго просидел в кабачке, а дома у меня такая хозяйка. Ну, разве
это не огромная глупость?
Фишеле рассмеялась. Она уже больше не сердилась.
— Итак — ну, я прошу тебя ...
Все еще смеясь, она отвесила ему шлепок по щеке.
— Еще одну, Фишеле, прошу!
Она отвесила ему и вторую .
— А знаешь ли ты, что на самом деле для меня это не наказание? — воскликнул Тигерсон. — Так приятно получить пощечину от такой маленькой
пухлой ладошки! Я попросил тебя так красиво одеться, потому что хотел
смягчить свое наказание, но теперь я вижу, что это лишнее. Такая женщина,
как ты, может делать все, что захочет, и при этом она всегда доставит мужчине удовольствие.

46

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

Он начал целовать ее маленькие ручки, и она совсем забыла, что собиралась поворчать на него.
И так происходило каждый раз. Если весельчак совершал какой-нибудь проступок, он говорил Фишеле:
— Прошу тебя, дай мне пощечину.
И она смеялась в ответ и шутливо хлопала его по щеке, и нисколько не сердилась, даже если он действительно совершал оплошность.
Да, это была славная семья. Балагур выступал перед публикой с таким же
весельем и радостью, как и перед своей супругой. При этом ей выпадало удовольствие видеть первой все его новые шуточки.
Однажды вечером она приготовила на ужин одни бобы, которые он не очень
любил. С другой стороны, он был бы не прочь опрокинуть стопку шнапса. Тигерсон уселся перед дымящейся миской и попросил Фишеле поставить на стол
бутылку. Затем он сказал:
— Адольфик, если ты съешь все эти бобы, ты получишь большой стакан
шнапса.
В течение некоторого времени он героически наваливался на бобы, а потом снова сказал:
— Адольфик, если ты доешь эти бобы, ты получишь рюмочку шнапса.
И он продолжил уничтожать бобы. Наконец, когда тарелка перед ним
была почти пуста, он заметил:
— Адольф, если ты доешь все, то получишь каплю шнапса.
Сделав последнее усилие, он доел остатки.
— Ну, вот, — сказал он, поглаживая свой живот, — теперь ты, конечно, вообще ничего не получишь. Дурная твоя голова, почему ты был так глуп, чтобы
съесть все эти бобы?
Однажды, в пятницу, Фишеле приготовила для Шаббата1 кексик и отнесла его пекарю. Ее кексик был маленький и неказистый, а обратно она принесла большой и восхитительно пахнувший.
— Наш кексик изменился, — заметил Тигерсон, когда они сели обедать.
— Ну, и что с того? — ответила Фишеле, — Я встретила по дороге кухарку Морица Вайнтрауба и поменялась с ней. Вряд ли этот богач убьет ее, если
съест наш маленький кексик.
— Ты права, — сказал шут со вздохом.
В это время раздался стук в дверь, а затем в дом вошел нищий и попросил
накормить его. Тигерсон радушно пригласил его сесть с ним за стол и даже был
настолько любезен, что положил ему первому кусочек кекса. Когда трапеза закончилась и нищий ушел, Фишеле сказала:
— Ты, что? Хочешь сегодня заработать пощечину?
— За что это?
Шаббат — седьмой день недели в иудаизме, в течение которого рекомендуется воздерживаться от работы и приготовления пищи.

1

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

47

— Потому что ты отдал первый кусок кекса нищему!
— О! — воскликнул шут, — я сделал это специально. Ведь богач Вайнтрауба, получив наш маленький кексик, воскликнул: «Пусть подавится тот, кто
откусит от моего колобка первым». Вот почему я предложил первый кусок
нищему, а не тебе».
Фишеле засмеялась и осталась довольна таким объяснением.
Ее муж всегда долго одевался и раздевался, и однажды Фишеле предложила, чтобы он всегда держал свою одежду в порядке и в определенном месте.
— Ты права, — сказал шутник, и когда он пришел домой вечером, то взял
чернила, перо и бумагу и записал, где должна находится одежда и в какой последовательности ее одевать:
1. Положи шляпу на стол;
2. Пальто в шкаф;
3. Пиджак тоже в шкаф;
4. Жилетку на стул;
5. Брюки повесь на крючок у двери;
6. Сапоги поставь рядом с кроватью;
7. Носки положи под подушку;
8. Рубашку повесь на спинку кровати;
9. Галстук повесь на картину рядом с кроватью;
10. Тигерсон лежит в постели.
Когда утром Фишеле разбудила своего мужа, он воскликнул:
— Теперь ты увидишь — все пойдет, как по маслу!
Затем он начал одеваться, и начал с первого пункта. Он одел шляпу, натянул
пальто, поверх него пиджак, потом жилетку, рубашку и под конец закричал:
— А где же Адольф Тигерсон? Здесь написано — он в постели, видишь, а
кровать пуста! Где же Адольф Тигерсон?
И он пошел искать себя в гостиной, а Фишеле при этом смеялась так что,
слезы текли у нее по ее лицу.
Однажды хохмач объявил:
— Завтра я покажу лошадь с таким количеством глаз, сколько дней в году.
На следующий день весь Линденберг собрался, чтобы увидеть это чудесное животное, и все охотно заплатили по 10 пфеннигов за вход.
Наконец хохмач торжественно продемонстрировал своего коня.
— Но у него только два глаза, — воскликнул Вайнтрауб, — как у любой
другой лошади.
— Я же сказал — столько глаз, сколько дней в году, — с достоинством ответил шут, — а сегодня второе января!
Однажды холодным осенним утром Тигерсон отправился в город. Фишеле, беспокоясь о его здоровье, заставила его надеть большую шубу. Однако вскоре взошло солнце, стало жарко, и хохмач начал пыхтеть под ее тяжестью. У корчмы он увидел лавочника Натана Формстехера, который тоже собирался в город.

48

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

Они прошли некоторое время вместе, и Тигерсон спросил:
— Натан, ты можешь одолжить мне пять талеров?
— Только под залог, — сказал Натан.
Шутник, который ожидал такого ответа, предложил:
— Конечно! Вот моя шуба, держи ее у себя, пока я не верну пять талеров.

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

49

— Договорились, — сказал Натан. Он достал пять
талеров из своего
кармана, передал их
Тигерсону и одел на
себя шубу.
Теперь
потеть начал Натан,
и шутник легко и
весело зашагал рядом с ним к городским воротам. Подойдя к ним, он
сказал:
— Послушай,
Натан, я передумал. Быть может,
к вечеру похолодает, и мне потребуется моя шуба, отдай мне ее, вот твои
пять талеров.
Натан взял деньги и отдал шубу. А шутник добился того, чего хотел — простодушный Натан дотащил тяжелую шубу до города, избавив
его от ненужных хлопот.
Однажды некий землевладелец, который также любил повеселиться, и часто сравнивал свои шутки с выходками Тигерсона, обиделся на одну из них и
вызвал его на дуэль.
Тигерсон спокойно принял вызов.
— Мы будем стреляться, — воскликнул землевладелец.
— Конечно, будем, — ответил шутник, — определите только место и время.
— В роще, завтра в шесть часов утра.
— Очень хорошо, — ответил хохмач, — но если я приду немного позже, не
смущайтесь, начинайте без меня!
Однако у веселого мудреца из Линденберга бывали и тяжелые времена.
Старый раввин, который всегда поддерживал его, умер, а новый оказался
человеком современной просвещенной школы. Его первым желанием было изгнать балагура, в лице которого он видел воплощение старых еврейских предрассудков. Тигерсон был в отчаянии. Ему было запрещено посещать свадьбы, и
он не мог больше блистать остроумием на празднике Пурим. Это было невыносимо!

50

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

Фишеле плакала, и шутник поклялся отомстить поборнику новых веяний.
И вот однажды, когда снова праздновали свадьбу, во время трапезы прислуга сообщила, что Тигерсон стоит на улице и попросит впустить его чтобы
решить важный религиозный вопрос.
Сначала раввин решил не впускать его, однако гости, ожидавшие какой-либо выходки со стороны балагура, стали умолять его, и он, наконец,
дал разрешение.
Тигерсон степенно вошел, низко всем поклонился и сказал:
— Я хотел бы попросить — не может ли герр раввин просветить меня своей мудростью и ответить на непростой вопрос.
Раввин знаком разрешил ему продолжать.
— В Писании сказано, — сказал шутник, — что Господь, да благословится
имя его, приготовит в раю еду для избранных, которая превзойдет все, что может представить воображение смертного. Там будет жаркое из диких быков,
которым Господь дал откармливаться на сорока холмах, полных сочной травы.
Там будет рагу из Левиафана в божественном соусе, и это блюдо превзойдет
все деликатесы, что рождают земли и воды. И многое другое будет поставлено
на столы перед избранными, только не будет там блюд из дичи.
— Да, в описании еды для благочестивых не говорится о блюдах из
птицы.
— Интересно, почему? Это серьезный вопрос, ответ на который я ожидаю
услышать от мудрого и образованного раввина.
Раввин пожал плечами и ответил:
— Держу пари, у вас есть ответ, так что пусть все его услышат.
— Не будете ли вы сердиться на меня, герр раввин, — хитро прищурившись, спросил шутник, — если я скажу, как думаю?
— Нет!
— Я думаю, — продолжил балагур, — что ответ очень прост. Что касается
животных, в их случае легко определить, является ли их мясо кошерным или
нет, но с домашней птицей часто возникают трудности, и в сложных случаях
только раввин может рассудить правильно. Но так как ни один раввин никогда не попадет в рай, придется отправить всю птицу в ад, и там ее, несомненно,
съедят грешники. Поэтому, я думаю, Господь своей мудростью исключил птицу из пищи благочестивых.
В ответ раввин громко расхохотался, и вместе с ним рассмеялись и все гости.
— Я вижу, — сказал он, — ты не обычный хохмач, и твои шутки уместны
даже в серьезные моменты, в них есть благородный смысл и глубокая мысль.
Отныне ты можешь свободно исполнять свою веселую роль и увещевать наших сограждан, просто развлекая их.
Балагур благодарно поклонился, и тотчас же ему закричали со всех сторон:

ЕДА БЛАГОЧЕСТИВЫХ

51

— Садитесь с нами, Тигерсон, и выдайте нам что-нибудь из ваших шуток!
Хохмач опустошил бокал вина, который ему налили за здравие раввина, а
затем воскликнул:
Гусиная это печенка, не щуки.
Раввин изучил все Талмуда науки.
Печенка гуся, а не шустрой синицы
С раввином я рад, наконец,
подружиться.

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ
дания

В

Еврейский солдат — Синагога — Раввин — Чтение Торы — Благословение

ойна закончилась1. Почтовый дилижанс принес эту новость в город днем,
и по громким веселым звукам его рожка все сразу поняли, что он вестник большого и счастливого события. Каждый старался побыстрее передать
эту новость другому. На улицах люди кричали, высовываясь из окон: «Мир!
Мир!», и особенно радостно эти возгласы звучали, передаваясь от сердца к
сердцу, на длинной узкой темной улице, где жили евреи.
Поздним вечером в маленьком домике с фронтоном и эркером старушка
чинила домашнее белье и молилась. Кто не знал в округе добрую Розу Лилиенкрон, доверенное лицо всех влюбленных, советницу всех замужних женщин
и ангела для всех несчастных, бедных и больных.
Внезапно в дверь постучали. Она тихо приоткрылась, и старая Роза, подняв свои очки на лоб, увидела головку молодой красивой девушки, которая заглянула в комнату. Ее блестящие темные глаза горели.
— Мир! — воскликнула девушка.
— Мир! — повторила старушка.
Затем милая девчушка вошла, села на деревянную табуретку у ног Розы,
посмотрела на нее и спросила:
— Вы не получили письма?
— Нет.
1

Речь идет о датско-прусской войне 1848–1850 гг.

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

53

Девушка вздохнула.
— Не думай о плохом, Абигайль, — сказала Роза. — Если мой Давид не написал, это потому, что Бог защитил его. Если бы он был болен или ранен, мы
бы узнали об этом.
— А если…— Эбигейл не закончила. Она склонила голову, и большие слезинки блеснули у нее на ресницах.
— Если бы он погиб, один из его товарищей обязательно написал бы нам
об этом.
Некоторое время они молчали, и было лишь слышно, как ветер шумит за
окнами и тихо мурлычет кошка, которая медленно прошла по комнате, и теперь сидела посередине помещения и вылизывала себя.
— Смотрите — Мизи умывается, — воскликнула Абигайль Зильберстерн,
или, как ее звали родители, Адель.
— Надо ждать гостя, — сказала Роуз.
На какое-то время снова воцарилась тишина. Потом внизу рявкнул старый пес, затем он залаял громко и радостно. На лестнице послышались тяжелые шаги.

54

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

— Кто это может быть? Так поздно? — пробормотала матушка Роуз.
Она не смела произнести вслух, о чем подумала, что чувствовала и на что
надеялась. Старушка сложила руки и начала молиться. За старой покосившейся дверью снова раздался звук шагов, собака начала скрестись в нее и лаять.
Материнское сердце не могло больше сдерживать себя.
— Давид! — воскликнула старушка, протянув руки к двери.
Она медленно открылась, и на пороге появился солдат. На голове у него
была кепка, а на плечах плащ.
— Давид!
— Мама!
Ее сын ворвался в комнату и припал к ногам старой матери, которая обняла его за шею дрожащими руками, поцеловала и благословила. Потом она
откинулась и посмотрела на него еще раз, словно не могла поверить, что это
действительно он, живой и невредимый. Стоявшая рядом с ней девушка была
горда и счастлива, и когда Давид протянул к ней руки, она воскликнула:
— Матушка Роза! Жизнь прекрасна!
Давид встал и прижал Абигайль к своей груди.
— О! Как ты загорел! — воскликнула она, восхищаясь своим возлюбленным.
— Ты стал таким большим и сильным. Я смотрюсь крошкой рядом с тобой.
— Я не раз слышал, — ответил Давид, — что лучше всего, когда женщина
достает до сердца мужчины.
— Хочешь что-нибудь поесть, сынок? — спросила мама. — Может, горячего чая?
— И снимай же свой плащ, — добавила девушка. Она схватила его и повесила на большой гвоздь у плиты. Повернувшись к Давиду, Абигайль тихонько
вскрикнула и удивленно отступила. Матушка Роза поднялась и взяла молодого солдата за плечи.
— Давид, — воскликнула она, — ты совершил какой- то подвиг? Ты должен был написать нам про это. Твой король, благослови его Господь! Он наградил тебя! Удостоил такой награды — свидетельства храбрости и чести.
— Расскажи нам, мой герой, — попросила Абигайль, — что ты сделал?
— Ничего такого, — скромно ответил Давид, — просто выполнил свой
долг. Когда враги заняли укрепление Дюппель, наше полковое знамя могло
быть захвачено. Я и четверо моих товарищей спасли его.
— О! Как замечательно! — воскликнула девушка.
— Вся наша община будет гордиться моим Давидом, — воскликнула мать.
Дрожащей рукой она осторожно коснулась креста на груди сына, а затем поспешно убрала ее, как будто позволила себе слишком многое.
На следующий день все они — матушка Роза, Давид, Абигайль и ее родители, торговец вином Зильберстерн и его супруга — пошли в синагогу, чтобы
вознести Богу благодарственные молитвы.
Была суббота, и вся маленькая еврейская община собралась в храме. Когда вошел Давид, по рядам мужчин пробежал ропот, и над ними многие краси-

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

55

вые женщины и миловидные девушки прижались к балконной решетке, чтобы лучше рассмотреть бравого солдата.
Дом Божий ярко сиял в своем роскошном великолепии, и все эти огни в
глазах Абигайль горели, казалось, только для того, чтобы награда на груди ее
любимого сияла еще ярче. Раввин поднялся на кафедру, чтобы начать проповедь. Текст был им заранее выбран, а речь тщательно продумана, но когда старик увидел в толпе солдата с крестом на груди, с этой королевской наградой,
его посетило вдохновение, и он процитировал отрывок из притчей Соломоновых: «Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше, чем се-

56

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

ребро и золото». Он изрек то, что подсказало его сердце, и он никогда не проповедовал лучше.
Затем запел кантор1. Он тоже был в ударе. Он заливался, как жаворонок,
он пел соловьем. При этом он кивал головой, жестикулировал, взмахивал руками, изгибался и отбивал такт, как артист, который знает, что среди его слушателей присутствует некая особая персона.
Затем началось еженедельное чтение отрывков из Торы. Первым вызвали Давида. Он уже поднимался по ступенькам, чтобы получить большой свиток пергамента, на котором было писано Пятикнижие Моисея, когда из толпы раздался резкий голос:
— Можно ли призвать читать в Тору еврея с крестом на груди?
Этот резкий голос принадлежал Данкмару Бернштейну, который в свое
время заглядывался на симпатичную Абигайль, хотя наверняка он засматривался больше на ее приданое. И теперь он воспользовался случаем, чтобы отомстить своему сопернику.
Давид побледнел.
— Каждый добропорядочный еврей, — ответил он, — может быть вызван
для чтения Торы. Лишение такого права является наказанием и бесчестием.
У кого хватит смелости усомниться в чести солдата, сражавшегося за свое отечество и своего короля?
Все закричали в замешательстве, но голос Бернштейна перекрыл все возгласы:
— Талмуд запрещает евреям, живущим среди язычников, носить их одежду.
Наверху, за решеткой, матушка Роза прижала ладони к лицу и заплакала, а
Эбигейл вскочила на ноги, словно пытаясь защитить своего любимого.
Наконец, шамесу2, невысокому полненькому служителю синагоги, удалось
навести относительный порядок, чтобы раввин, уже неоднократно пытавшийся заговорить, начал свою речь.
Полный достоинства старик встал рядом с оскорбленным Давидом и возвел к небу руки.
— Что я слышу? — величаво начал он. — Может ли заблуждение настолько ослепить заблуждающегося человека в его слепом рвении служить Богу,
чтобы он осквернил Храм?
В ответ на эти слова в зале раздался сочувствующий ропот.
— Что означает крест на груди этого человека? — продолжил раввин. —
Он говорит только одно — что перед нами еврей! Этот знак когда-то был для
его предков знаком позора и преследования, а теперь он стал его честью. Аллилуйя! Слава Господу3.
— Аллилуйя! — подхватил кантор.
Кантор (лат. cantor) — певчий.
Шамес — синагогальный служка.
3
Я привожу здесь отрывок проповеди моего покойного друга, знаменитого раввина
Штейна (примеч. автора).
1
2

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

57

— Аллилуйя!» — единодушно подхватила община.
— Да будет благословен всемогущий Бог, святой судья войны и мира, что
своим милостивым руководством привел нас к тому, что свидетельство верности и исполненного долга смогло украсить грудь еврея. Какие изменения в
нашей жизни! Раньше желтая звезда на нашей спине, а теперь крест на нашей
груди. Слава Богу!
Все кивнули в знак согласия. Многие подняли руки, а некоторые начали
громко плакать.

58

ДАВИД И АБИГАЙЛЬ

— Конечно, евреям запрещено носить облачения язычников, но Талмуд
позволяет им, когда они общаются с высокопоставленными людьми других
конфессий надевать их одежду. В этом смысле этот христианский крест, знак
чести, следует рассматривать как законную награду, а не языческий символ.
В трактате Бехорат, в части первой, на странице второй говорится, что в наше
время на еврея может быть наложена нееврейская клятва, однако это не признание другого Бога, если цель этой клятвы, даже если она от другой веры,
восславить имя Творца небес и земли.
В данном случае христианский символ не является языческим, и еврея
можно призвать к Торе с ним на груди. Более того, этот символ на груди еврея
представляется мне знаком провидения Господня, как возвышающее отличие,
как прославление божественного имени Киддуш-Ашем!
С этими словами старик передал Тору солдату, и он начал читать ее вслух.
Когда служба закончилась, старый раввин снова обратился к Давиду Лилиенкрону.
— Сын мой, — сказал он, — в твоем лице удостоен чести весь еврейский
народ, разбросанный по земле, я хочу возблагодарить тебя за это.
Он поднял руки и сказал:
— Благослови тебя Бог и пусть Он сохранит тебя! Да обратит на тебя лик
он свой и будет милостив к тебе и дарует тебе мир!
Когда Давид вышел из храма во двор со своей семьей, все члены общины,
молодые и старые, окружили его, чтобы пожелать удачи, пожать ему руку и полюбоваться наградой на его груди. Сапожник Зиндель, человек с живым воображением, в порыве восторга воскликнул:
— Сам король прикрепил ее! Своей собственной рукой! Да-да, своей рукой!
У ворот синагоги стоял невысокий полненький шамес в окружении мальчиков учеников начальной школы, и когда к ним подошел Давид, который вел
свою матушку под руку, сотня звонких голосов затянули песню, которую он и
его товарищи пели в пороховом дыму под Оверзее и Дюппелем — «Бравый
пехотинец».

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС
галиция

Старьевщик — Шаббат — Семейная жизнь — Супружеская верность

З

везды уже появились на вечернем небе, в деревянных домиках маленького городка на люстрах зажглись свечи, когда Шиммель Нофелес, наконец,
появился на пороге собственного дома. Его жена Зебедия уже опасалась, как
бы он, такой набожный и добросовестный человек, не нарушил Шаббат. Она
представляла, как он все еще бродит с мешком на спине по пыльной дороге,
в то время как все евреи уже были готовы к празднику. Но слава Богу! Вот он
стоит в дверях со своей добродушной хитроватой улыбкой. Зебедия уже прибралась в большой комнат и накрыла на стол. Она принарядила детей, надела
на себя платье из темно-красного шелка и повязала голову. Рубиновые переливы шелка и блеск цветных стекляшек, украшавших ее лоб, прекрасно подходили к ее южной красоте, которая напоминала о песнях хафизов, к ее полноватой фигуре, белоснежной коже, красным губам и большим черным глазам.
А вот ее длинные черные косы упали в день свадьбы под неумолимыми ножницами.
Шиммель продолжал улыбаться. Он был искренне рад видеть свою любимую красавицу жену, к тому же он был доволен теми сокровищами, которые
он принес. Сначала он поставил на пол большую клетку, в которой раньше
держали коршуна, и которую он добыл достаточно дешево — по цене железного лома. Затем он развернул великолепную почти новую меховую кацавейку. Некая польская графиня отдала ее почти даром, потому, что ее красный
бархат не гармонировал с цветом ее матово-желтой мебели. Шиммель Нофе-

60

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

лес воспользовался этой возможностью и сделал своей жене поистине царский подарок.
Этот низенький худосочный еврей, чей нос, казалось, был сломлен вниз
под порывом ветра, а спина была изогнута так, как будто сама природа предназначила ее для перетаскивания тяжестей, неделями бродил из города в город, из деревни в деревню и по дворам, в метель, в дождь и под палящим солнцем, тяжело нагруженный своими товарами. Он жертвовал собой не потому,
что его домашним было нечего есть, нет, он хотел выучить своего сына, научить дочь играть на клавикордах и окружить свою Зебедию всеми возможными удобствами. И когда он возвращался по пятницам домой и садился за
праздничный стол в окружении своих домашних, он чувствовал, что вознагражден за все свои усилия и лишения.
Так было и нынче, когда он развернул свою меховую кацавейку, и его супруга, восхищенно рассмотрев ее со всех сторон, засмеялась и двумя ловкими движениями накинула на себя мягкий мех. Дети же были не менее
рады большой поставленной в угол клетке, которая могла стать прекрасной
игрушкой.
После того как Шиммель помылся и сменил свою каждодневную одежду
на шелковый халат, все собрались за столом, на котором горел субботний светильник. Началась праздничная молитва. Его голос, вначале приглушенный,
как будто от засевшей в горле дорожной пыли, постепенно крепчал и становился все более сильным. Этот маленький человек, поднимавший руки и взывавший к Богу Авраама, Исаака и Иакова, казалось, увеличился в росте. Его
опаленное солнцем лицо преобразилось. Старьевщик становился жрецом, царем, патриархом.
Когда молитва закончилась, он разломил хлеб, и Зебедия принесла карпа в
изюмном соусе. Все сели за стол и принялись за еду. Оглядываясь кругом, гордый как король Шиммель смотрел на субботний светильник и счастливые сияющие лица своих домашних.
Как только началась новая неделя, старьевщик Нофелес снова взял свои
вещи и отправился в путь. Дети засели в темноватой классной комнате за еврейские буквы, а Зебедия осталась одна в своем маленьком магазинчике, наедине со своими пестрыми разнообразными вещами и мыслями. В те дни,
когда Шиммель брел по просторам Галиции, словно верблюд через пустыню,
она чувствовала себя порой одиноко. Тогда она задавалась вопросом, действительно ли она счастлива рядом с этим человеком, который должен был
так усердно трудиться, чтобы обеспечивать ее. Ведь он так напоминал карикатурного еврея; такие картинки она порой видела на страницах венских журналов.
Похожие мысли осаждали ее и в этот вечер. Уже стемнело, а она позабыла
зажечь свет, настолько она была поглощена своей меховой кацавейкой и своими раздумьями. Она заметила это, когда в лавочку вошел незнакомец и потребовал сигары.

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

61

Она быстро зажгла лампу, и красноватый свет упал на ее строгое и в
то же время нежное и полное чувства
лицо. Молодой господин, которому
она любезно предложила сигарную коробку, удивленно посмотрел на нее. Теперь она узнала его. Это был граф Горевский — владелец расположенного неподалеку замка. Он заходил сюда
иногда, но теперь ему показалось, что
он видит ее впервые. Прошло довольно много времени, прежде чем он выбрал сорт сигар. Он специально попросил показать ему все коробки, чтобы подольше полюбоваться на красивые и живые глаза Зебедии. Когда он
ушел, она покачала головой. Она была
женщиной и видела, что понравилась
ему. При этом она подумала, что он
тоже весьма симпатичный молодой человек. Она долго сидела, спрятав свои
руки в рукава меховой кацавейки. Затем она тряхнула головой, как бы отгоняя навязчивую муху. Или это были непрошенные мысли?
Теперь граф стал приходить чаще, и
она встречала его любезно, потому что была умна. Она говорила себе, что он
не станет покупать у нее много вещей, если увидит ее кислую мину. Это было
составной частью торговли — быть любезной, улыбаться, стрелять глазками и
зажигать сигары своими собственными белыми ручками, выпрастывая их из
темного меха. Но почему же она тогда не зажигала трубки крестьянам, которые приходили покупать у нее табак?
Она играла в своего рода азартную игру, но ей это ничем не грозило,
потому что это граф был страстным, а она была умна и оставалась хладнокровной.
Однако однажды вечером он заставил ее раскрыть свои карты. Он взял ее
за руку и посмотрел ей в глаза.
— Разве не жаль, что вы умираете здесь, в этом мрачном углу, как роза в
темнице, — сказал он.
— Это не темница, а я не роза, — немного испуганно, но насмешливо ответила она.
— О! Вы прекрасны, Зебедия! Вы сами не знаете, как вы прекрасны!
— Прошу вас, герр Граф… Не надо!

62

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

— Почему нет?
— Я честная женщина...
— Кто в этом сомневается?
— Не говорите со мной так больше.
— Что это вдруг на вас нашло? Какой злой дух в вас вселился?
— Не злой, а добрый, герр Граф, дух семьи.
Горевский пожал плечами.
— Но вы же не хотите сказать, что счастливы с этим кривоногим уродом?
— Однако...
— Вы! Самая красивая женщина в округе и этот козел отпущения?
— Я не знаю, красива ли я, — гордо ответила Зебедия, — но мой муж не такой уродливый, как вы думаете. Для меня он хорош, и я люблю его. Его внешний вид может показаться странным, но у нег прекрасная душа. У него ангельское сердце и золотой характер. К тому же он умен — заткнет за пояс любого раввина!
— Но все это не помешает мне немножко поухаживать за вами, моя красавица!
— Немножко? — настороженно ответила Зебедия. — Почему бы и нет?
Но вы ведь не тот человек, который довольствуется малым.
— О! Для такой женщины, как вы, это уже очень много.
Он быстро и страстно поцеловал ее руку и удалился с рыцарским поклоном.
Она посмотрела ему вслед и вздохнула.
Осень наступила в том году рано. Деревья уже украсились красной и желтой листвой, холодный ветер проносился над тополями. Стаи птиц потянулись на юг, уступая место синицам. Они порхали повсюду, и везде был слышен их забавный посвист.
Однако за день до праздника скиний1 лучи солнца пробились сквозь серую
облачную завесу, и весь еврейский народ смог отпраздновать свой самый прекрасный праздник мирно и радостно. Шиммель Нофелес соорудил в своем
саду скинию — хижину из деревянных планок и еловых лап. Тем временем Зебедия соорудила из яичных скорлупок и цветной бумаги птичек, а дети развесили гирлянды из золоченой бумаги. Когда скиния была закончена, все птички были подвешены к ветвям, а вместе с ними и лулаф — странный плод, а также ветвь как символ утраченного рая — Земли обетованной.
Закончив работу, Шимель и его домочадцы поставили в эту маленькую
хижину скамейку и маленький столик и полюбовались работой своих рук.
Каждый член семьи ежедневно проводил в хижине по несколько часов днем
или ночью, как когда-то богоизбранный народ делал это во время блуждания по пустыне. Шиммель произносил здесь свои молитвы и читал Талмуд,
дети играли, а Зебедия занималась вышивкой.
1

Скиния — походный храм древних евреев.

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

63

Часто случалось так, что днем она была занята в лавке и на кухне. Тогда
она могла выполнить свой долг и пойти в скинию лишь ночью, когда ее муж
и дети уже спали. Красавица надевала теплую меховую кацавейку, садилась в
зеленый шатер, прислоняла усталую голову к перекладине и мечтала.
Одна из таких ночей просто была создана для грез. Луна стояла высоко
над тополями и лила на дом, сад и дальние поля свой призрачный серебристый свет. Беспрерывно журчащий фонтан, казалось, выбрасывал в воздух
маленькие алмазы. Астры и георгины в саду тихо покачивались на свежем
ночном ветру, и от кустов шел влажный и приятный аромат.

64

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

Внезапно на дорожке из гравия послышались шаги. Зебедия вздрогнула, и у нее для этого были причины. В следующее мгновение перед ней
предстал граф.
— Позвольте спросить, — запинаясь, сказала она, — что вы здесь делаете
в такое время? А если нас увидят...
— Я искал вас, красавица, — тихо ответил граф, — ваши глаза газели, ваши
руки, словно выточенные из слоновой кости. Вы словно невеста из Песни песней.
— Не заставляйте меня страдать, — ответила шепотом Зебедия, — оставьте меня.
Граф засмеялся.
— Нет, вы не отделаетесь от меня так легко. У вас есть выбор: поддаться моим
просьбам и сохранить репутацию или остаться ледяной статуей и оказаться виновной в глазах всего мира. Я люблю вас, и я должен обладать вами.
Горевский бросился к ее ногам и нежно обнял ее. Она не оттолкнула его,
она даже улыбнулась, потому что в этот самый момент ей пришла в голову забавная и веселая идея, достойная рассказов Боккаччо или «Галантных дам»
Брантома1.
— Хорошо, — сказала она, отводя глаза, — я подчинюсь вашим мольбам,
если вы пообещаете соблюдать все меры предосторожности, которые я от вас
потребую. Вы также дадите мне слово чести, что ни при каких обстоятельствах не скомпрометируете меня.
Граф, обрадованный великолепной победой, пообещал все.
— Как только я пойду спать, — продолжила она, — мой муж обойдет дом
и запрет входную дверь. Поэтому вы пойдете со мной, спрячетесь в столовой
и подождете, пока я не дам вам знак.
— С радостью подчиняюсь, — ответил Горевский.
Зебедия приложила палец к губам и знаком приказала ему следовать за собой. Она тихо провела его в дом, а потом в столовую, где царила кромешная темень. Здесь граф услышал, как скрипнула какая-то дверь, а затем раздался призывный шепот красавицы. Он не мог разобрать, куда идти, а она пригнула его
голову одной рукой, а другой подтолкнула вперед. Затем она захлопнула за ним
дверь, закрыла ее и вытащила ключ.
Некоторое время граф вел себя совершенно спокойно. Он ожидал, когда Шиммель сделает свой обход, но вскоре он услышал, как он громко храпит в соседней комнате, а Зебедия не вернулась. Потихоньку несчастный начал ощупывать все вокруг себя и вскоре обнаружил, что находится в клетке с
железными прутьями. Он решил было поднять шум, но нелепость ситуации,
в которой он оказался, заставила его сдаться на произвол судьбы. Добродетельная женщина коварно перехитрила его, он был в ее власти. Очевидно,
она решила продержать его взаперти всю ночь, поэтому он медленно опуПьер де Бурдейль, аббат де Брантом — один из крупнейших французских писателей
конца XVI–XVII в.

1

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

65

стился, попытался без успеха вытянуть ноги и, наконец, нашел положение, в
котором ему удалось задремать.
Когда он проснулся, день уже наступил. Он обнаружил, что сидит в большой железной клетке. Ситуация была просто отвратительной. Тем не менее,
он решил, что ему ничего другого не остается, кроме как терпеливо ждать,
что сделает с ним новая Далила1.
1

Далила — библейский персонаж, женщина, погубившая Самсона.

66

ШИММЕЛЬ НОФЕЛЕС

Она не заставила себя долго
ждать. Красивая и свежая, как утро,
она появилась в белом головном
уборе и меховой кацавейке, а потом
позвала мужа и детей, чтобы показать, какую редкую птицу она изловила.
— Что ты наделала? — воскликнул Шиммель. — Ты заперла господина графа в клетке!
— Я не сделала с ним ничего плохого, — ответила Зебедия. — Это он
хотел меня поймать, но я оказалась
немного умнее его. Пожалуйста, выходите.
С этими словами она отперла
дверцу клетки. Граф вышел, расправил затекшие конечности и, не говоря ни слова, ушел, а вслед ему еще
долго летел задорный смех Зебедии, которая, уперев руки в боки, стояла на
пороге своего дома.

ГАЛЕБ ЕКАРИМ
иерусалим

Фанатик — Еврейский паломник — Стена Храма
Я никогда не забуду тебя, Иерусалим.
Иегуда Бен Галеви

Д

ва источника света боролись друг с другом на маленькой мрачной мансарде: свет от огарка свечи и свет утреннего солнца, проникающий через зеленую занавеску. Первый был похож на последний вздох умирающего человека, а второй — на дыхание новорожденного. Уходящая из этого мира душа и
жизнь, которая только появилась.
Бледный, трепещущий свет свечи играл на пожелтевших страницах большой книги, которая была разложена на столе, в то время как красноватые лучи
рассвета освещали бледный лоб молодого человека, сидящего в убогом кресле
и погруженного в глубокие раздумья.
Его стройную фигуру прикрывал потрепанный кафтан, черные волосы
спадали кудрями из-под маленькой черной бархатной камилавки и прикрывали лицо, которое, казалось, никогда не знало юности. На этом лике страдания, лишения и упорная учеба прочертили острые линии. Большие, темные
сияющие глаза юноши были обращены к небесам, и, казалось, отвернулись от
всего земного. Они были обращены к другому, внутреннему миру, в котором
нет ни звуков, ни красок, ни форм, где царят только одни возвышенные и ничем не ограниченные мысли.

68

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

Галеб Екарим был беден, бледен и болен, и все
же, просиживая ночами за
своими книгами, он был
счастлив. Мать его давно
умерла, он ее не помнил,
его губы никогда не приникали к алым женским
устам, однако у него была
возлюбленная краше и богаче всех женщин на свете. У него не было ничего,
даже священный Талмуд,
единственный источник
его радостей, принадлежал не ему. Однако когда
он погружался в чтение
его пожелтевших страниц,
у него словно вырастали
крылья. Он уносился высоко в небо, поднимался все выше и выше, попадая,
наконец, в море света, а далеко внизу оставались шумные и дымные города,
узкие темные ущелья, просторы огромных равнин, и бескрайний пустынный
океан с его парусными кораблями.
В такие минуты он забыл обо всем: о своей бедности, своем одиночестве, о
пылком стремлении к любви в своем сердце, о тех наслаждениях, что являлись
ему порой в сновидениях тихими ночами. Он забывал о боли, об изнурительной мучавшей его лихорадке. Он не мог забыть только об одном.
Когда солнце мягко проникало сквозь зеленую занавеску и золотило убогую стену, словно невидимая рука писала на ней пылающими буквами слова
рожденного в Испании великого еврейского поэта Иегуды бен Галеви: «Я никогда не забуду тебя, Иерусалим».
Когда же луна заливала маленькую комнатку своим призрачным светом,
казалось, серебряный перст рисовал те же слова на темных перекладинах потолка, и когда он сидел, мечтая в сумерках на старом кладбище, призрачные
голоса шептали в верхушках кипарисов: «Я никогда не забуду тебя, Иерусалим».
И тогда его охватывала жгучая тоска по дому, тоска по родине его отцов,
которую он никогда не видел и которую он знал только по описаниям священной Книги. Эта тоска по отчизне была сильнее его любви к родному краю, к
семье, она побеждала его слабость и бедность.
Его удерживала лишь любовь своей сестры, которая приносила ему еду и
позволяла жить в этой комнатенке. У него не было никого, кто мог бы дать бы
ему денег для этого великого путешествия, тем не менее, этой ночью он решил

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

69

уехать. Когда на рассвете золотистые лучи солнца залили все вокруг, он надел
шляпу, схватил посох и ушел, не попрощавшись, в чужой, обширный и враждебный мир. Его путь лежал в Землю обетованную, в Иерусалим!
Галеб проскользнул через сад, вышел из него через маленькую калитку и
пошел по узкой тропинке через колышущееся поле ржи. На опушке леса располагалась небольшая ферма, где жили евреи. Мужчины работали в поле, а
Мидатья, дочь хозяина фермы Шальмона, пасла коров в подлеске.
Увидав Галеба, она щелкнула кнутом и взглянула на него своими черными
очами с жалостью и насмешкой.

70

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

— Ты правильно сделал, что наконец выбрался, — сказала она, — смотри,
как бледны твои щеки! Ты слишком многому учишься, Галеб, ты пропадешь со
своими книгами.
Галеб покачал головой, но остановился. Он знал, что девушка была к нему
добра, и в его сердце тоже возникало какое-то особое чувство при виде этого
милого, полного жизни создания с понимающим взглядом.
— Ты меня не понимаешь, Мидатья, — сказал он, — я выполняю священный долг.
— Да? Я знаю, чего тебе не хватает, — воскликнула она, — женщины, такой же, как я. Хотела бы я навести порядок в твоей голове!
Галеб грустно ей улыбнулся, кивнул и вошел в лес. Когда он вышел из зарослей, солнце пробилось сквозь облака и своими широкими сияющими лучами
пронзало белые клубы тумана. Это было возвышенное, поистине библейское
зрелище. Вокруг царила благоговейная тишина.
— В этом Бог! — сказал вслух Галеб Екарим.
И затем он возвел руки к небу, повернул свое бледное лицо к солнцу и начал молиться.
Галеб брел вперед с тем мужеством и настойчивостью, которые придает человеку великая идея. Он следовал за солнцем. Где-то там, где оно
оказывалось в полдень, было море, а за морем находился Иерусалим. Он
прошел через Галицию, пересек Буковину и ступил на землю Молдавии.
Горячие лучи солнца жгли его голову, дождь и град лупили его по спине, вокруг него сверкали молнии. Он часто слышал насмешки и злобные
бранные крики, но ничто не могло остановить его. Он двигался вперед
без устали.
Когда наступала ночь, он просился на ночлег, просил пищу, и везде где
он видел на косяке двери мезузу — маленький свиток со стихом из Талмуда, бедный еврейский паломник находил радушный прием и открытые
сердца.
Нередко он проводил ночь где-нибудь в кустах или в отрытом поле, укрывшись в снопу.
В Малых Карпатах он попал в руки грабителей, но и не подумал защищаться. Увидав себя в окружении этих свирепых людей, он спокойно сказал:
— Я паломник, идущий в Иерусалим.
Что разбойники увидели на бледном лице Галеба? Почему они его не тронули?
— В Иерусалим? — переспросил их атаман, а остальные посмотрели на
него с любопытством, смешанным с каким-то благоговением.
Затем атаман махнул ему рукой, чтобы тот следовал за ним.
В пещере, перед которой пылал большой костер, эти люди, считавшиеся
изгоями, предложили ему кров и пригласили разделить с ними трапезу. Когда
же Галеб собрался утром уходить, атаман сказал ему:
— Помолись за нас, когда ты там окажешься, ведь Бог для всех один.

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

71

Наконец он дошел до Дуная и до моря. Перед ним лежала бескрайняя водная гладь, с ее серебристым блеском, со скользящими по ней парусами, и тающими в дымке берегами.
Турецкий капитан взял его на свой корабль, а поскольку Галеб не мог за
себя заплатить, он должен был работать матросом. Однако уже на вторую ночь
на море поднялась буря. Корабль лишился своих мачт, потерял управление и
был захвачен пиратами из Триполи.
Галеб Иекарим показался им хорошей добычей, и они отвезли его на рынок
рабов в небольшой городок на побережье Малой Азии. Здесь Галеба купил богатый мусульманин. Он сделал его садовником, хотя Галеб не знал иных цветов,
кроме тех, что упоминаются на страницах Библии или в легендах Талмуда.
Сад был диким заросшим уголком. В нем росли кипарисы, а цветы наполняли его, своими ароматами. Рядом шумели голубые волны моря. Каждый раз,
когда Галеб Екарим видел сквозь апельсиновые и лимонные деревья сияющий
морской простор с виднеющимся вдалеке парусом, он вздыхал:
— Я никогда не забуду тебя, Иерусалим!
Горючие слезы текли по его запавшим щекам, когда на синеющем небе появлялась Луна, и на море начинала блистать серебристая дорожка.
После захода солнца Галеб не раз встречал в саду женщину. Она куталась
в белый бурнус, лицо ее закрывала белая вуаль, а сама она напоминала скользящий меж листвой призрак. И каждый раз ее темные глаза смотрели на раба,
который простирался перед нею ниц и склонял голову к земле.
В одну из лунных ночей, когда Галеб сидел и молился на берегу моря, турчанка неожиданно положила свою белую руку ему на плечо.
— Тихо! — прошептала она. — Быстро отвечай на мои вопросы. Ты несчастен. У тебя в твоей земле есть жена или невеста, которую ты любишь?
Галеб отрицательно покачал головой.
— Почему же ты плачешь?
— Я был паломником и направлялся в Иерусалим, — ответил он, — когда пираты захватили меня. Я чувствую, что ангел смерти находится рядом со
мной, но я не могу умереть, пока не поцелую святую землю, и не обращу свои
молитвы к Богу, там, в Земле обетованной.
Турчанка удивленно посмотрела на него, а затем медленно приподняла вуаль и распахнула расшитую золотом гаремную накидку.
— Разве я не красива? — спросила она.
— Да, ты прекрасна, — ответил Галеб.
— Тогда отдай мне свое сердце, потому что я полюбила тебя!
Обвив вокруг него свои украшенные золотыми браслетами руки, она поцеловала его.
Галеб вздрогнул.
— Проси мою жизнь, — пробормотал он, — но не мое сердце. Оно там,
где Стена Храма возвышается под небесами, призывая помнить об Иегове.
Я не могу позволить себе любить тебя.

72

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

Турчанка печально склонила свою голову, а затем внезапно выпрямилась.
Она прикрыла свое лицо и дала знак Галебу следовать за ней. В зарослях она
указала ему на лодку с рулем.
— Если у тебя хватит смелости, — сказала она, — беги, спасайся!
Галеб опустился перед ней на колени, прижался губами к маленькой ножке, прыгнул в лодку и оттолкнулся от берега. И еще долго на берегу была видна турчанка, машущая ему вслед своей вуалью. Затем все растаяло в серебристом свете луны. Исчезло все: и красивая женщина, и деревья, и усадьба на берегу. Кругом остались только море и призрачное небо.
Английский корабль подобрал паломника и высадил его в Яффе.
И снова он начал свой путь. Галеб шел по каменистым тропинкам под
жарким палящим солнцем, через заросли кактусов, мимо бесплодных, безжизненных суровых скал. Лишь изредка появлялось на этом пути поселение, и время от времени он набредал на источники, где можно было утолить
жажду.

ГАЛЕБ ЕКАРИМ

73

Жар лихорадки разливался по его венам, силы оставляли его, но он все
равно шел вперед. Он не решался долго отдыхать, поскольку боялся заснуть и
не проснуться, но у него хватало смелости бросать вызов палящему солнцу, голоду, истощению и жажде.
По ночам он слышал голоса, которые успокаивали его, и перед ним, казалось, вставала белая фигура — небесный ангел, указывающий ему путь вперед.
Наконец, однажды утром он увидел стены святого города.
Иерусалим!
Галеб Екарим простерся на этой священной земле и поцеловал ее. Затем
он встал и поспешил вперед. Он больше не чувствовал ни слабости, ни голода,
ни жажды. Золотые купола города сияли в утреннем свете. Его путь шел через
рощу фруктовых деревьев и заросли кактусов. Он увидел ярко-красные цветы
и зеленый ковер травы, анемоны и ирисы, густые заросли цветущего чертополоха. Над ним сияло чистое небо, и вокруг него разливался бальзамический
аромат — запах роз и виноградников Ханаана.
Иерусалим!
Однако он не смотрел по сторонам, он упорно спешил вперед.
Еще сто шагов!
И вот она — священная Стена, остаток тех высоких могучих террас, на которыми когда-то возвышался Храм.
У подножия этой стены паломник опустился на землю.
Потом, собравшись с силами, он приподнялся, приникнув к камням, и
громким голосом произнес свою молитву, которая звучала как песня радости,
а затем снова пустился на землю, чтобы больше уже не подняться.
Перед ним воссиял посланник с белыми крылами, его проводник, который вел его, и в вышине заслышалось далекое пение...
Галеб прислонился спиной к святой стене, и последнее слово, сорвавшееся
с его губ, было похоже на благословенный вздох — Иерусалим!

КАК ШЛОБЕ
ВЫДАЛА ЗАМУЖ
СВОЮ СЕСТРУ
бельгия

Предложение руки и сердца — Свадьба

Д

ом семьи Оренштейн вместе с их магазином дамских товаров находился на большой площади рядом со старой готической ратушей. В этом магазине можно было найти все, от шляп
до туфель, к тому же там были и две прелестные девушки — дочери Оренштейна, которые своим очаровательным видом привлекали
покупателей. Дамы охотнее приобретали различные вещи, когда видели их на
стройной черноволосой Шлобе или на пухленькой белокурой Беле, а мужчины заходили, чтобы просто полюбоваться двумя красавицами.
Младшая, Шлобе, любила читать и порой заходила в книжный магазин и читальный зал Луи Ядассона, чтобы знакомится с новинками. Ядассон был молодым, красивым, элегантным и хорошо образованным мужчиной. Шлобе же прекрасно владела тремя языками. Здравомыслящим голосом разума говорили ее красивые губки, озорным — ее черные глаза, а бессловесным, но кокетливым языком жестов прекрасно владели ее милые изящные руки, часто листавшие потрепанные тома, которые ей показывал
молодой продавец книг. Походы Шлобе в книжный магазин становилось
все более частыми, она все больше времени уделяла выбору книг, а Ядассон
смотрел на нее все более нежно.
Однажды вечером он прошептал ей:
— Реальные романы в жизни, интереснее тех, что в книгах.
— Конечно! — ответила хитрая Шлобе, — но мне нравятся только те, где
влюбленные в конце женятся.

КАК ШЛОБЕ ВЫДАЛА ЗАМУЖ СВОЮ СЕСТРУ

75

На следующий день Ядассон, одетый в смокинг и белый галстук, пришел к
Оренштейну и попросил руки Шлобе. Оренштейн позвал свою дочь.
— Ты хочешь его? — спросил он, улыбаясь.
Шлобе кивнула.
— Хорошо, договорились, — сказал Оренштейн, пожимая руку Ядассону,
— однако свадьбы не будет, пока Беле не оденет свой чепец1.
Это было трудное условие, и все мольбы влюбленных не смогли изменить
решение Оренштейна. Он оставался непреклонным.
За Беле, старшей сестрой Шлобе, ранее ухаживали многие, но ее гений2
привел однажды молодого художника в маленький городок у подножия Арденн, и он нарисовал ее в образе Эсфири3, раскинувшейся на роскошных подушках. С тех пор очаровательная девушка преисполнилась глубокой гордостью и стала вести себя настолько разборчиво, что, наконец, не осталось ни
одного мужчины, у которого хватало бы смелости ухаживать за ней. Так она и
дожила до двадцати пяти лет без золотого кольца на пальчике.
В тот же вечер Шлобе пришла в книжный магазин, и влюбленные начали
совещаться.
— Мы должны выдать Беле замуж, — решительно заявила Шлобе, — я
возьму на себя свою сестру, а тебе придется заняться женихом.
— Это будет нелегко, — вздохнул Ядассон.
После того, как Шлобе ушла, он задумался, но среди всех своих знакомых
так и не нашел никого, кого можно было представить Беле.
Однако вскоре из Женевы вернулся сын его домохозяйки; он работал там
на часовом заводе. Его мать, вдова Шник, была богата и ссудила сына деньгами, чтобы он мог утвердиться в обществе. Сам же Симон Шник был молодым
человеком тридцати двух лет, он повидал мир и вполне мог понравиться Беле.
Таким образом, жертва была найдена, и Шлобе со своим женихом сразу принялись за дело.
В ближайший Шабат, во время променада по набережной Ядассон обратил внимание часовщика на Беле. Шник нашел ее превосходной, а Шлобе со
своей стороны шепотом спросила у сестры:
— Интересно, что это за симпатичный мужчина составил Ядассону компанию?
— Он не местный, — ответила Беле, — наши мужчины не такие заметные.
На следующий день, во время обеда, Ядассон решил подзадорить молодого Шника.
— Вы явно пользуетесь успехом у дам, — заметил он, — вам везет с ними.
Помните ту красивую девушку, что мы встретили вчера?
То есть не выйдет замуж. Эта выражение возникло во времена Средневековья, когда
замужним женщинам возбранялось ходить с распущенными волосами.
2
Гений в римской мифологии — дух-хранитель человека или местности.
3
Эсфирь — библейский персонаж, знаменитая еврейская женщина, защитившая
свой народ перед своим мужем — царем Артаксерксом.
1

76

КАК ШЛОБЕ ВЫДАЛА ЗАМУЖ СВОЮ СЕСТРУ

— Беле Оренштейн?
— Да, она в восторге от вас.
А Шлобе прошептала своей сестре:
— Беле, у тебя снова есть новый раб для твоей колесницы славы.
— И кто же он?
— Красивый, элегантный молодой человек, которого мы сочли не местным. Это Симон Шник. Он с ума по тебе сходит.
— Если вы хотите добиться положения в обществе, вы обязательно должны жениться, — втолковывал книготорговец часовщику. — Богатая и красивая женщина всегда привлекает клиентов. И лучше, чем Беле вы вряд ли найдете.
— Но она слывет гордячкой, — ответил Шник. — Вряд ли она пойдет за
меня.
— Говорю вам — она в вас безумно влюблена!
На следующий день Ядассон представил часовщика Оренштейнам. Шлобе
разыграла все, как по нотам. За несколько минут до появления Шника в магазин Оренштейна вошла жена богатого ростовщика фрау Поргес, которая любезно пообещала Шлобе сыграть свою роль в этой комедии. Она попросила
показать ей новое дорогое платье, только что привезенное из Парижа. Шлобе предложила Беле надеть его, и двое мужчин прибыли как раз в тот момент,
когда Беле во всей своей ослепительной красоте, превращенная в элегантную
парижанку, стояла посреди магазина.
Все колебания Шника вмиг улетучились, он сдался и начал самоотверженно ухаживать за Беле. Вопреки ожиданиям она их любезно принимала и даже
бросала ему временами обнадеживающие взгляды.
Тем не менее, часовщик все же сомневался в своей победе. К тому же возникла новая трудность. Оказывается, фрау Шник уже выбрала невесту для
своего сына. Это была Клара бен Шорен, дочь богатого меховщика из Гента.
— О! Это же смешно, — воскликнул Ядассон в разговоре со Шником, —
предлагать такую девушку такому мужчине, как вы.
— Почему же?
— Во-первых, она косит одним глазом. Потом у нее косолапость и, наконец, она как моль — изведет на себя кучу шубок.
— Вы правы, я не стану брать ее в жены.
В тот же день Симон Шник пришел к Беле просить ее руки и получил благословение ее родителей. Так в городе возникли две счастливые пары, и все начали готовиться к свадьбам.
Из близких и дальних мест начали съезжаться родственники. Гости прибывали не только из Брюсселя, Антверпена и Амстердама, но также из Лондона, Парижа, Генуи, Франкфурта, Варшавы и Праги. Среди них были самые
разнообразные личности: от биржевого маклера до деревенского еврея-коробейника, от элегантной светской дамы до простой торговки птицей, от господ
во фраках с орденами до длиннобородых старцев в длинных кафтанах и тра-

В тот же вечер Шлобе пришла в книжный магазин,
и влюбленные начали совещаться.

78

КАК ШЛОБЕ ВЫДАЛА ЗАМУЖ СВОЮ СЕСТРУ

диционных шляпах на головах, от женщин в дорогих одеяниях, украшенных
бриллиантами до старых теток в выцветших пальто и в непромокаемых накидках. И всех их, роскошных или смешных, влиятельных или скромных, богатых
или бедных, принимали с одинаковой любовью и уважением.
Так как и дедушка Оренштейн и дедушка Ядассон были ортодоксальными
евреями, на этой свадьбе можно было наблюдать много старых обычаев, которые уже вышли из употребления в Бельгии.
Поэтому свадьбу начали справлять ближе к вечеру. После того, как двух
невест одели их матери и двоюродные сестры, они вышли в гостиную, обе в
белых атласных нарядах, с миртовыми венками на головах и бутоньерками в
руках. Их сразу же окружили их друзья и подруги. Поцелуям и слезам не было
конца. Потом Беле сняла свой свадебный венок и подарила его самой молодой из девушек — Шорле ван Рубен, а Шлобе отдала свой Каталине Меербум.
Затем две невесты пошли в соседнюю комнату, где собрались самые старшие из родственников. Одна за другой они становились на колени перед своими родителями, просили прощения и получали их благословение. После этого все некоторое время молились.
Когда молитва закончилась, появились подружки невест. Они подвели их
к креслам, стоявшим, словно троны, на возвышении. Невесты уселись на них,
и вошел раввин. Сначала он накинул на голову Беле расшитую золотом шелковую фату, так называемый головной платок, и сказал:
— Благословен ты, о Боже, наш Господь, Царь мира, который сотворил
человека по образу своему, ты сделал для него плоть для жизни вечной. И да
святится брак Беле. Стань лозой, цветущей в твоем доме, и пусть дети твои да
окружат вас, как оливковые ветви. Пусть Бог защитит и благословит тебя. Дай
Бог тебе мира. Аминь!
Та же самая церемония была повторена для Шлобы, затем подружки завязали невестам фаты в форме тюрбана. Их окружили все родственники и гости,
и тогда вперед вышел бадхан1 и затянул песню.
Он спел про историю всех трех участвующих в свадьбе семейств и в то же
время восславил родителей, затем он воспел двух невест и похвалил их красоту и добродетели. Он сравнил прекрасную Беле со златовласой Суламифь из
«Песни песней», чьи локоны похожи на лучи восходящего солнца, а Шлобе
он сравнил с королевой Эсфирь2, к ногам которой склонился самый могущественный правитель мира. Он говорил о браке, его радостях и обязанностях
и в конце хвалил женщин, перемежая пословицы Талмуда своими стихами и
афоризмами.
Три вещи поднимают настроение, одна из них — красивая женщина.
Тот, кто живет на земле без жены, не должен называться мужчиной.
Подари жене удовольствие, ведь она помогает тебе жать и пахать.
1
2

Еврейский тамада, развлекающий гостей на семейных торжествах и на свадьбах.
Библейская Эсфирь была супругой царя Артаксеркса.

КАК ШЛОБЕ ВЫДАЛА ЗАМУЖ СВОЮ СЕСТРУ

79

Добродетель женщины, такая высокая и великая, облегчает нам иго
Египта.
Хорошая жена — награда тебе, что еще тебе нужно здесь, на земле?
Когда бадхан закончил, служка из синагоги объявил, что все готово. Подъехали экипажи, и вся многочисленная процессия тронулась в путь.
В ярко освещенной синагоге раввин уже ждал молодых. Прочитав ктубу, — брачный договор, — к жениху под хупу1 подвели сначала Беле. Раввин
передал Симону кольцо, которое он надел Беле на указательный палец со следующими словами:

— Я восславляю тебя вечно, я славлю добродетель, верность и праведность твою, чтобы ты могла познать Бога2.
Затем Симон получил из рук раввина бокал вина, который он бросил на
землю и раздавил ногой со словами:
— Как этот бокал не может снова стать целым, так и этот брак никогда не
может быть разорван.
Благословив пару, раввин сказал:
— Восславим Бога, который объединяет истинный союз любви, как объединил он первых людей в Раю. Благословен Бог, который создал жениха и невесту для радости, для единства и любви. Да пребудут далеко от них боли и печали, и да придут они к спасению, аминь!
И так этот брак был заключен.
Хупа — балдахин, под которым еврейская пара стоит во время венчания.
Традиционные слова обычно иные — «Ты посвящаешься мне этим кольцом по закону Моисея и народа Израиля».

1
2

80

КАК ШЛОБЕ ВЫДАЛА ЗАМУЖ СВОЮ СЕСТРУ

Таким же образом черноглазая Шлобе была обвенчана с Ядассоном.
Все гости собрались вокруг двух пар молодоженов,
чтобы пожелать им удачи, и
каждый получил по кусочку
разбитого бокала на память.
Празднование
завершила речь раввина, полная
красноречия и восточной
мудрости.
Все вернулись в дом
Оренштейна, где начался
свадебный ужин. Во время
него бадхан развлекал всю
компанию, а когда все встали, появлялись певцы из синагоги и затянули красивые
старые свадебные песни.
Свадьба
завершилась
танцами. По старинному еврейскому обычаю, когда танцевать с женщинами
могли только женщины, а мужчины с мужчинами, дедушка Оренштейн и дедушка Ядассон пустились в веселый пляс.
— Как все меняется, — сказал дедушка Ядассон, — у нас две свадьбы одновременно, а дело сладилось и без сводника.
— Да нет же! — воскликнула, смеясь Беле, — сводницей была Шлобе.

ПАНИ ЛЕОПАРД
польша

Еврейское правосудие — Рош

Н

ебольшой городок Замостье на Висле был населен в основном евреями.
Немногочисленные христиане жили с ними в полной гармонии, и только один из них был их непримиримым врагом. Польские евреи называют таких людей «рош». Это был Агенор Кочеловский — чиновник местного магистрата. Он дразнил и преследовал евреев при каждой возможности, и те боялись и ненавидели его.
Когда он встречал молодого элегантного франта в черном кафтане, гордившегося своими чудесными пейсами, он на полном серьезе спрашивал его, не
торгует ли он штопорами.
Он никогда не пропускал ни одну бутку — длинную, крытую брезентом
повозку, в которую польские евреи обычно набивались, как сельди в бочку. Завидев ее, он начинал громко их пересчитывать, указывая на каждого пальцем.
Напрасно жаловались несчастные, опасаясь увидеть меч ангела смерти1, напрасно они выкрикивали ему самые ужасные проклятия, он не останавливался, пока не заканчивал свое оскорбительное действо.
Если он встречал на улице торговца, попрошайку или погонщика, который шел рядом со своими лошадьми, он, неизменно обращался к нему с друПересчитывание людей считается у евреев дурным знаком со времен египетского
рабства.

1

82

ПАНИ ЛЕОПАРД

жеским вопросом: «Что нового в Пинчеве?», а еврей начинал в ответ злобно
плеваться, хотя и вынужден был отвечать: «Все хорошо»1.
В конечном счете, эти шутки были вполне невинными, однако он делал кое-какие вещи, которые вряд ли можно было назвать безобидными.
Никто не любил Роша, но больше всего его ненавидела пани Леопард, молодая симпатичная вдова, которая была хорошо воспитана и образована. Тем
не менее, она оставалась ортодоксальной еврейкой и воспринимала каждое
оскорбление соплеменника как свое личное. Она поклялась отомстить Рошу
и ждала только подходящей возможности, чтобы жестоко наказать Кочеловского.
Молодой красивый торговец Давид Задокин уже давно просил ее руки.
Она выделяла его среди всех своих воздыхателей, но все еще не решалась дать
окончательное согласие.
Чтобы полностью покорить пани Леопард, Задокин намеревался бросить
вызов Рошу, но когда вдова узнала об этом, она запретила ему дуэль.
— Я сама хочу наказать его, — сказала она, — и таким образом, чтобы это
навсегда отбило у него охоту пакостить.
Кочеловский жил у еврея-портного Озера Вайнштока, который обшивал
также и пани Леопард. Красавица вдова раньше вызывала портного к себе,
но теперь, чтобы заказать или примерить что-то новое, она стала приходить
к нему сама. Она прекрасно рассчитала влияние своих чар на врага всех евреев. Встретив ее в первый раз на лестнице, он пристально посмотрел на нее, во
второй раз, когда он встретил ее у входной двери, он поприветствовал ее. В
третий раз она пришла примерить платье.
— Держу пари, что пан Кочеловский смотрит в замочную скважину, —
прошептал портной, хитро подмигнув вдове глазом. — Вчера он сказал мне,
что вы самая красивая женщина в Замостье.
— Тем лучше, — ответила пани Леопард и поспешила снять жакетку и кофточку. Стоя с полуобнаженной грудью и оголенными руками перед Вайнштоком, который подгонял ее платье с помощью иголок и мелка, она невольно посмотрела на дверь, за которой действительно находился пан Кочеловский, и злорадная улыбка заиграла на ее пунцовых губках.
Когда она ушла, Рош схватил свою шляпу и выбежал на свежий воздух. Лесной воздух и тишина полей немного успокоили его кровь, но когда он вернулся в город, его потянуло к дому прекрасной еврейки. Он долго стоял на улице, скрываясь в темном закоулке, и был доволен, когда услышал, как ее пальцы скользят по клавишам пианино. Дважды он увидел ее тень, проплывшую
по светлым занавескам.
Он поборолся какое-то время сам с собой, но однажды был вынужден
признаться, что смертельно влюблен в эту женщину, дочь ненавистного ему
В Пинчеве Яков Франк основал секту, члены которой боролись с хасидизмом. Вопрос о Пинчеве из уст не еврея вызывал раздражение.

1

ПАНИ ЛЕОПАРД

83

народа, и что у него не было иного выбора, кроме как вогнать себе пулю в голову или сдаться на милость этой сатанинской красоте.
Кочеловский предпочел последнее.
У пани Леопард был небольшой ювелирный магазинчик в ее доме. Когда
однажды вечером Кочеловский увидел ее там одну, он вошел, попросил ее показать ему несколько колец и вдруг сказал, взяв ее за руку:
— Какая рука! Она словно выточена из слоновой кости.
— Рука еврейки, пан Кочеловский, — насмешливо ответила пани Леопард, не убирая ее.
— Женщина остается прекрасной под каждым небом и во всех сферах, —
сказал Рош. — С таким же успехом вы могли родиться графиней или султаншей.
— Как это мило с вашей стороны!
— Вы наказываете меня, прелестница, напоминая мне о моем отвращении
к евреям. Я признаю это, но это делает вашу победу еще более блестящей.
— Вы очень нетерпеливы, пан Кочеловский! Похоже, вы уже признаетесь
мне в любви…
— Что скрывать, — пробормотал он, — вы догадались с первого взгляда.
Да, пани Леопард, я безумно люблю вас.
— И что дальше?
— Позвольте мне просить вашей руки!
— Но я еврейка, пан Кочеловский.
— Это не будет препятствием, если вы разделите мои чувства.
— Посмотрим, — кокетливо ответила пани Леопард. — Мне нужно получше вас узнать.
— И вы позволите мне бывать у вас?
— Конечно, с удовольствием.
Кочеловский галантно поцеловал руку красавице-еврейке и откланялся.
Но уже на следующее утро он пришел, чтобы нанести ей свой первый визит.
Затем он каждый вечер начал появляться в ее магазине или в ее небольшом салоне, чтобы поболтать с ней и пылко за ней поухаживать.
Между ними всегда возникали горячие споры. Фрау Леопард обвиняла его
во враждебном отношении к евреям, он защищался как мог, но всегда капитулировал перед остроумной и сообразительной еврейкой.
Его последней козырной картой был шекспировский Шейлок.
На это пани Леопард лишь громко расхохоталась.
— Значит, вы не знаете, — воскликнула она, — что итальянский историк
Лотти рассказывает в своей книге «Жизнь Папы Сикста V». В XVI веке в
Риме было заключено пари между христианином по имени Секки и евреем
Сансоне Сенеда. Христианин ставил сотню скуди, а в ответ потребовал от
еврея фунт его плоти. Христианин выиграл пари и потребовал эту плоть, но
просвещенный Папа изгнал их обоих из Рима. Так что Шейлок действительно существовал, но он был христианином, и звали его Паоло Марини Секки.

84

ПАНИ ЛЕОПАРД

Кочеловский был полностью повержен. Он сдался и просил пощады, и хитрая женщина сделала вид, что простила его. Она пообещала принять крещение и выйти за него, а Рош со своей стороны дал честное слово, что будет хранить все в строжайшем секрете, чтобы не настроить всю семью пани Леопард
против этого. Опьяненный счастьем Кочеловский опустился перед очаровательной еврейкой на колени и получил первый поцелуй ее сладких уст. Затем
она приказала ему уйти, а когда он был уже на улице, она погрозила ему вслед
кулаком и пробормотала:
— Теперь ты попался, и ты получишь у меня по заслугам!
Забавное совпадение помогло милой вдове осуществить свою месть. Портной Озер Вайншток слишком злоупотребил благосклонностью своих кредиторов, и их терпению пришел конец, а поскольку польские евреи неохотно преследовали своих единоверцев в судебном порядке, они пожаловались
на него раввину, и тот пригласил несчастного портного Вайнштока на Бейт
дин — раввинский суд.
В день слушания шамесам было трудно удержать жалобщиков у дверей
зала, и когда Рабби Левинсон, Реб Барух и Реб Кракер наконец заняли свои
места за покрытым зеленым сукном столом, все шумно ворвались внутрь. Впереди всех оказались похожий на Голиафа мясник Хаим Мойсевич и торговец
мукой Лидде Фибиш.
Наконец появился и бедняга портной. Он был встревожен и смущенно
улыбался.
Какое-то время все одновременно кричали, вопили, угрожали и размахивали руками, но потом громкий голос раввина и кулаки шамесов в какой-то степени сумели навести порядок. Теперь каждый мог по очереди подойти и подать
свою жалобу. Торговец Хирш Глюкскинд клялся, что Вайншток набрал у него
шелку, бархату и других тканей ровно на восемьсот шестьдесят один рубль, а
заплатил не более одиннадцати. Скорняк Айзер Изерлес требовал вернуть ему
тысячу двести пятьдесят рублей. Галантерейщик Иост Фассель поставил товара
на двести тридцать рублей, а получил сто четырнадцать. Мясник Хаим требовал
шестьдесят два рубля, пекарь Фантес — тридцать четыре рубля, старая беззубая торговка гусями Чаве Крендель — семнадцать рублей, а низенькая толстуха
Лидде — двенадцать рублей за муку. Последняя кричала больше всех, вероятно
потому, что у нее было меньше всего претензий. При каждом слове она размахивала своим сжатым кулаком перед самым носом дрожащего портного.
Подсудимый с самым жалким видом объяснял, что у него нет денег и, следовательно, он не может заплатить.
— Но ты же все-таки что-то зарабатываешь, — заметил раввин.
— Этого едва хватает, чтобы не умереть с голоду.
— Но почему же ты продолжал брать ткань, ленты, пуговицы и китовый
ус?1 — спросил Реб Кракер.
1

В старину китовый ус использовался для изготовления корсетов.

ПАНИ ЛЕОПАРД

85

— Бог сотворил мир из ничего, — ответил Вайншток. — Это правда, но
сам Бог должен был взять шкуры, чтобы сделать накидки для Адама и Евы после того, как он их изгнал из рая. И я должен делать одежду из ничего? Я не
могу сделать халат из фиговых листьев и мех из паутины.
— Тогда заплатите всем хоть что-то, частями, — предложил Реб Барух.
— Это все едино, — ответил Вайншток, — частями или все сразу.
Бейт дин оказался бессилен против этого робкого и смиренного человека,
которого, однако, было не пронять любыми вопросами. Он не принимал ни
упреков, ни предложений. Наконец, суд решил удовлетвориться признанием
вины Озера Вайнштока, и когда он уже покидал зал, Рабби Левенсон сказал:
— Вы не получите от него ни копейки, и у вас не хватит духу подать на него
в суд, чтобы забрать последнее…
— Нет, нет, — закричали все.
— Поэтому я дам вам совет. Отдубасьте его разок хорошенько, но так, чтобы власти не узнали об этом и не смогли помешать вам.

86

ПАНИ ЛЕОПАРД

— Да, да! — воскликнули все разом и пошли в шинок Штронзака, где подкрепились для храбрости и устроили потом настоящий военный совет.
Семь мрачных фигур скрывались с того дня каждый вечер в закоулке, но
толстушка крепышка Лидде напрасно лихо крутила своим кнутом из воловьей кожи, ведь Озер Вайншток был хитер, как лис, и его кредиторы наконец-то потеряли всякую надежду вздуть его как следует.
Когда же пани Леопард узнала об этой эпохальной ссоре, она сразу разработала хитрый и коварный план, который должен был привести ее к цели. Теперь с помощью своего поклонника, молодого торговца Задокина, она могла,
наконец, отомстить ничего не подозревавшему Рошу.
В тот же день она пришла к Озеру Вайнштоку и заказала ему новую кацавейку. Когда работа была закончена, она написала Кочеловскому и попросила его ждать ее в восемь часов вечера, когда с улиц Замостья пропадали даже
кошки.
Был холодный февральский вечер. Поляк появился ровно в срок, а вскоре
появилась и красавица еврейка, закутанная в меха и под густой вуалью.
— Я пришла только на минуту, — сказала она, — про наши отношения узнали, за мной следят. Вам не остается ничего другого, как похитить меня, пан
Кочеловский. Я опасаюсь за свою жизнь, особенно если выяснится, что я собираюсь креститься.
— Это делает меня самым счастливым из смертных, — воскликнул пан Кочеловский, покрывая ее руки поцелуями.
— Но сначала я должна все с вами обговорить, — продолжила хитрая вдова, — все должно быть хорошо организовано.
— Разумеется.
— Вы придете ко мне сегодня в девять часов вечера в одежде Вайнштока
с фальшивой бородой и накладными пейсами и принесете мне меховую кацавейку, которую он сделал для меня.
— Отлично! — воскликнул Кочеловский. — Спешу исполнить ваши указания.
И они разошлись в разные стороны.
За пять рублей Кочеловский легко обо всем договорился с Вайнштоком.
Тот дал ему свою одежду, и ровно в девять часов вечера Рош в еврейском наряде, с ермолкой на голове, с накладной рыжей кудрявой бородой, пейсами и с
кацавейкой в руках, появился на пороге красавицы еврейки.
Между тем Задокин, также изменив свою внешность, уверил кредиторов
портного, что в девять часов вечера Озер Вайншток будет у пани Леопард.
Красавица еврейка заранее пригласила к себе двух подруг — пани Салон
и пани Абрамович. Их присутствие заставило пана Кочеловского остаться в
роли портного. Сначала обе женщины какое-то время восхищались великолепной меховой кацавейкой, а затем с помощью пана Кочеловского пани Леопард скользнула в нее и встала перед большим зеркалом. О! Как она была
прекрасна в этой кацавейке из пурпурного бархата, подбитого горностаем.

ПАНИ ЛЕОПАРД

87

Как эта шубка подчеркивала ее стройное тело. Кочеловский засмотрелся на
ее шею, вокруг которой вились тонкие локоны, и на ее стан под пушистым мехом. При этом он совершенно не замечал, что происходит позади него. А Задокин в это время тихонько приоткрыл дверь, через которую на цыпочках
прокрались кредиторы портного.
Внезапно Хаим схватил Роша за воротник, и в то же время могучая Лидде
хлестнула его своим кнутом.

88

ПАНИ ЛЕОПАРД

— Мы наконец-то схватили тебя, портновская ты душа! — закричали все
хором.
— Не хочешь платить, так мы оставим расписки на твоей спине! — добавила Лидде.
На Кочеловского со всех сторон посыпались удары, а пани Леопард в это
время спокойно стояла, прислонившись спиной к большой печке, спрятав
свои руки в меховую жакетку. Она с жестоким удовольствием наблюдала, как
несчастный корчился под ударами хлыста ее поклонника, под кнутом разъяренной Лидде, как его колотила красным зонтиком старая Хава, а мясник, пекарь, торговец и скорняк охаживали его палками.
— Не жалейте его! Бейте крепче, без пощады! — время от времени покрикивала она.
Наконец бедного Роша спустили с лестницы, и он скатился к входной двери под торжествующий смех хозяйки.
Кочеловский сразу понял, что хитрая еврейка заманила его в ловушку, но в
то же время он сообразил, что ему придется сыграть роль портного до конца,
иначе он станет посмешищем для всего города, даже может потерять работу.
Поэтому он терпеливо переносил побои и позволил спустить себя с лестницы. Весь следующий день он пролежал в постели, а затем вернулся на работу, как будто ничего и не произошло. У всех, кто участвовал в этой жестокой шутке, была причина помалкивать, тем более что Кочеловский оказался исцеленным от своей ненависти к евреям и впредь избегал евреев и в особенности евреек.
Однако пани Леопард хотела насладиться своей местью в полной мере.
И однажды пан Кочеловский получил надушенное письмо. Это было приглашение на свадьбу очаровательной вдовы и Давида Задокина.

КРАСАВЧИК КАЛЕБ
богемия

Сводник — Чокнутый — Голем1

Н

а маленькой улочке тенистого еврейского гетто, лепившегося вокруг знаменитой Старой школы2, стоял дом семьи Шмелькес. Эта семья пользовалась большим уважением среди евреев старой Праги и была известна во
всей Богемии.
Глава семейства, державший ссудную кассу, давно окончил свой земной
путь, и его вдова, фрау Евгения Шмелькес, единолично управляла домом и
воспитывала своих сыновей, как могла.
Ее старший сын, Натан, был с юных лет человеком серьезным и трезвомыслящим. Он был опорой для матери. Натан вырос хорошим человеком, женился и взял на себя управление семейным делом. Напротив, младший же, Калеб,
был избалован матерью и полудюжиной тетушек, так что в итоге он стал, как
говорят евреи, совершенно бесполезным человеком.
Калеб не обладал дурными наклонностями, но у него была только одна
слабость — он невероятно гордился своей внешностью, хотя, возможно, его
вины в том и не было. Ему все время говорили, что он красавчик. В детстве его
1
2

Голем — персонаж еврейской каббалистики, оживленное магами существо.
Имеется в виду старая пражская синагога.

90

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

одевали как девочку, а затем как принца. Поэтому ни одна из самых красивых
девушек Пражского гетто не удосужилась чести стать его супругой. Поэтому
со временем он превратился в «красавчика Калеба» — так стали в насмешку
называть его благовоспитанные евреи, а соотечественники в потертых платьях
дразнили «перцем», барчуком и «шишкой».
Красавчик Калеб ничему не научился, и не пристроился ни к какому делу.
Целыми днями он разгуливал по улицам Праги, ожидая красивую и богатую
невесту, которая, по мнению талмудистов, считающих, что браки заключаются на небесах, должна будет упасть к его ногам, как спелый фрукт.
Однако шли годы, а Калеб все еще не имел ни положения в обществе, ни
своего дохода, ни жены.
Однажды к нему пришел знаменитый сводник Трейтель и
предложил свои услуги, но Калеб
от них с насмешливой улыбкой
отказался. Такого с коротышкой
Трейтелем не случалось еще никогда. Он поднялся во весь свой
маленький рост, угрожающе поднял палец и сказал:
— Молодой человек! Вы не получите жену без моей помощи, и
это так же верно, как то, что меня
зовут Трейтель! Бог знает меня и
знает, как и куда меня направить,
иначе он бы не доверял мне вершить такие важные дела здесь на
земле. Но если уже вы собираетесь
искать себе жену без Трейтеля, вот
вам мой совет — прежде всего,
спрячьте свои кривые ноги!
Трейтель исчез, и Калеб застыл посреди комнаты. У него, что, действительно были кривые ноги? Еще не веря, он нерешительно подошел к большому зеркалу и посмотрел на свое изображение, а затем рухнул на стул.
Да, у него действительно были кривые ноги! У него — Адониса еврейского поселения Праги, который считал себя прекрасным и неотразимым, для
которого лучшая еврейская девушка была не слишком хороша, и который
претендовал на партию с какой-нибудь графиней или принцессой из богемской знати! Это было просто ужасно!
Он снова подошел к зеркалу, осмотрел себя и задумался. Он подумал о
тщеславных женщинах, которые с помощью макияжа скрывают свои первые
морщины, и нашел средство скрыть недостаток, который так внезапно ударил
по его самомнению.

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

91

Он отправился к своему портному, сделал соответствующие распоряжения и затем спокойно вернулся домой. Когда же он снова появился в кругу
друзей, они были удивлены его новым гардеробом. С тех пор он стал носить
только очень длинные рединготы, которые доходили ему почти до лодыжек,
и длинный широкий плащ из черной ткани, который вместе с широкополой
шляпой делал его похожим на художника. Дома его мать, тети и двоюродные
сестры сочли, что он стал еще более красивым и поэтичным, потому что летом
среди своих он заворачивался в нечто подобное белому арабскому бурнусу, а
зимой — в длинную меховую накидку в стиле доктора Фауста.

92

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

Теперь он снова поверил в свою звезду, и более, чем раньше, был убежден, что все женщины сохнут по нему, девушки мечтают о нем, а все родители с нетерпением ожидают заполучить его в качестве жениха. В каждом
стечении обстоятельств, в любом событии, он видел намек на судьбу, и в самом незначительном происшествии ему мерещились таинственные признаки скорой встречи с дамой, о которой он мечтал. Он уже пережил целую
серию романов, которые, впрочем, существовали лишь в его воображении.
Он был счастлив, томился и страдал, хотя никаких реальных причин для
этого не было.
Каждое воскресенье он стоял у католического собора, из дверей которого после мессы выходило целое шествие аристократических дам. Один единственный раз дочь генерала Ротфельда взглянула на него, возможно, просто
потому, что он ей действительно показался симпатичным. Однако он сразу
убедил себя, что она его любит, и начал преследовать ее на каждом шагу. Всякий раз, когда он встречал ее отца генерала, он почтительно его приветствовал.
Когда однажды генерал захотел закурить сигару и попросил у него огонька, он тут же составил ему компанию и завел бесконечный разговор о театре,
литературе и политике. Когда же терпение генерала иссякло, Калеб ретировался. Дома он рассказал об этом происшествии своей матери.
— Теперь все пропало, — вздыхал он. — Генерал рассердился, потому что
я ему не представился.
Через несколько дней он прочитал в газете «Богемия», что прекрасная
дочь генерала была обручена с каким-то полковником.
— Я так и знал, — пробормотал он. — Я сделал ее несчастной. О! Моя нерешительность…
В ложе немецкого театра он увидел блистательную графиню Вальдштейн.
Рядом с ним сидел молодой офицер, на которого графиня поглядывала через
театральный бинокль. И конечно красавчик Калеб, вообразил, что она смотрит именно на него.
Теперь он старался оказываться повсюду, где появилась графиня: на каждом концерте, на каждом публичном балу, на катке и в церкви. Однажды он
увидел ее отца, графа, когда тот, возвращаясь с охоты, украсил свою шляпу еловой веточкой.
— Он хотел намекнуть мне, — сказал он одному из своих доверенных друзей, — что я могу надеяться…
Однако «Богемия» снова жестоко разрушила эти его сладкие фантазии
заметкой об обручении графини Вальдштейн. В кофейне друзья красавчика
Калеба рассказали, что графиню заставили дать согласие на помолвку против
ее воли, и что на самом деле она отдала свое сердце бедному барону, которого
ее родители не хотели видеть своим зятем.
При этом красавчик Калеб гордо встал и сказал, сверкнув глазами:
— Бедный барон — это я!

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

93

Всякий раз, когда Калеб видел напечатанное в газете любовное послание,
а такими сообщениями галантные дамы и их доблестные кавалеры охотно обменивались в Австрии, он принимал его на свой счет. Он неизменно отвечал
на них, порождая весьма неловкие ситуации, и не отказывался от этого азартного занятия, пока однажды к нему не пришла дама под густой вуалью и не
пригрозила ему кнутом для верховой езды, а некий гусарский офицер не пообещал надрать ему уши в кафе.
Эта дама была баронессой Дивин, которую он своими газетными объявлениями чуть было на рассорил с ее поклонником, капитаном Легенди.
Поскольку Калеб сам ничего не зарабатывал, он сначал пользоваться помощью своей матери, потом одной из его теток, а потом и брата Натана. Когда
последний однажды ему возразил, Калеб высокомерно ответил:
— Я рассчитаюсь со всеми долгами, как только выгодно женюсь.
Эта выгодная женитьба на богатой невесте стал его навязчивой идеей, и
вполне естественно, что люди из гетто начали качать головами и шептать: «Да
он чокнулся».
Все чаще и чаще красавчика Калеба начинали донимать кружившие вокруг
него кредиторы, потому что он жил, как барон, хотя мать уже больше ничем не
могла ему помочь, а брат больше не хотел давать ему денег в долг.
И тут на сцене снова появился сводник Трейтель.
Это произошло вот по какой причине. В еврейском квартале Праги жил
в то время пожилой человек — Песах Вольф, который был владельцем книжного магазина. Он был богат и уважаем, но не всем нравилась его ортодоксальность в вопросах веры. Вольф похоронил свою жену и детей. Из родных у
него осталась только одна внучка Иенту. Она была его гордостью и радостью.
Вольф хотел любой ценой выдать ее замуж, но женихи не находились, несмотря на богатое приданое.
В конце концов, потеряв всякую надежду и погрязнув в мистике и суевериях, однажды вечером он пошел к Старой школе, намереваясь найти там ученого польского талмудиста, который смог бы ему помочь, потому что он доверял только восточной кабалистике.
Там он и наткнулся на Трейтеля, быстро поняв, что отпускать его ни в коем
случае нельзя.
— Скажите, Трейтель, — начал Песах Вольф издалека, — а правда ли, что
на чердаке Старой школы все еще хранится Голем знаменитого раввина Лейба1?
— Да, так говорят…
— А можно ли заполучить этого Голема?
— Для чего? Вы же знаете, что никто не посмеет подняться на этот чердак.
Вероятно, в былые времена раввины специально распространяли всевозможные жуткие слухи о Старой школе, чтобы пугать христиан. Хотя возможно,
что там до сих пор скрываются разные сокровища и тайны.
1

Он же известен как бен Бецалель.

94

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

— А ты знаешь кого-нибудь, Трейтель… — тихо продолжил Песах
Вольф, — такого каббалиста, наподобие раввина Лейба, который может сделать Голема и оживить его с помощью заклинаний?
— Это все сказки! — громко рассмеялся Трейтель. — Возможно, у раввина Лейба и была какая-то машина, которая породила эту легенду. Но зачем
вам этот Голем?
— Для моей бедной Иенты, — со вздохом ответил старик. — Поскольку у
нее нет мужа, я хочу подарить ей красивого Голема в качестве игрушки.
Трейтель приложил палец ко лбу.
— Красавчик Голем, говорите? Она его получит!
И сводник снова постучал в дверь красавчика Калеба.
На этот раз его приняли гораздо теплее, а когда Трейтель заговорил о богатой наследнице, Калеб стал даже учтив.
— Однако, все не так просто, — сказал сводник, — несмотря на вашу красоту, вы должны быть мудрым, следовать моим советам и слепо мне подчиняться.
Калеб все это ему обещал и для начала перебрался в комнату, которую
Трейтель снял в доме как раз напротив дома Песаха Вольфа.
— Показывайтесь у окна, — посоветовал сводник, — когда заметите девушку в окне напротив. Оденьтесь турком, но не показывайте ей преждевременно свои ноги.
Красавчик Калеб весь день рассматривал дом напротив с помощью своего театрального биноклика, и когда Иента села у окна, он открыл свое и выглянул.
— Красивый мужчина! — тихо заметила Иента, когда впервые увидела его
в роскошном турецком халате на меху и с феской на голове.
В доме Песаха Вольфа Трейтель тоже принял определенные меры. Он принес баночку румян и научил Иенту превращать свою бледную физиономию с
нездоровым оттенком кожи в очаровательное кукольное личико. Он показал
ей, как наводить черные брови жженой пробкой, и убедил старика Вольфа купить ей халат из красного атласа, в котором издали она смотрелась очаровательно. Калеб счел ее весьма хорошенькой, и согласился просить ее руки, а Иента
уже ожидала его с распростертыми объятиями.
Теперь Трейтель решил подготовить красавчика Калеба, рассказав ему всю
правду об Иенте.
— Конечно, она красива, — начал он, — правда, немного косит, но это
придает ей особый шарм. Она стройная, но очень высокая, хотя это придает
ей особую величественность и, наконец ...
— Что еще? — с тревогой спросил Калеб.
— Ну-ну, не надо так пугаться, — воскликнул сводник, — не стоит слишком внимательно присматриваться к девушке, за которую в качестве приданого дают двести тысяч гульденов. Да… наконец у нее есть несколько искусственных зубов, но зато какие это зубы! Клянусь Богом — чистый жемчуг!

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

95

— И за нее действительно дают двести тысяч гульденов?
— Да, абсолютно точно.
Тогда красавчик Калеб пошел вместе с Трейтелем и торжественно попросил у старого Песаха Вольфа руку Иенты. После того, как все было улажено, появилась богатая невеста. Калеб немного удивился, когда обнаружил, что она была на полголовы выше его и худа, как борзая. Однако отступать он не собирался. Калеб утешал себя образованностью Иенты и ее
деньгами, а потом он обнаружил, что косоглазие действительно придавало
ей определенный шарм.
Так что, в конечном счете, выиграли оба. Красавчик Калеб наконец-то обрел богатую жену, которую он ожидал в течение пятнадцати лет, и Иента получила свою игрушку, своего Голема.
Она всерьез восхищалась своим мужем, боготворила его, ласкала его, как
играет ребенок со своей игрушкой, служила ему, как раб служит своему хозяину, и поэтому красавчик Калеб все больше и больше находил себя на своем месте и, наконец, почувствовал себя полностью счастливым.
Его беспокоило только то, что его жена была выше его.
Однако в один прекрасный день он также нашел решение для этой проблемы, как он это когда-то сделал для своих кривых ног.

96

КРАСАВЧИК КАЛЕБ

Иенте было позволено носить только очень маленькие шляпки и туфли без
каблуков, в то время как Калеб стал ходить в ботинках на толстой подошве и
всегда носить высокие шляпы. Дома же он всегда сидел на подушке, как маленький мальчик, и никогда не расставался со своей феской, которая делала его на
несколько дюймов выше.
Голем же рабби Лейба, вероятно, так и остается на таинственном чердаке
Старой школы над могилой великого каббалиста, который, наверняка рассказывал о нем своим друзьям — Тихо Браге1 и императору Рудольфу2 в темных
закоулках старой Праги, которые до сих пор хранят чудесные передающиеся
от дедов к внукам легенды — наследие давних, мрачных и жестоких времен.

1
2

Тихо Браге — знаменитый датский астроном XVI в., долгие годы живший в Праге.
Император Рудольф (Рудольф II) был в том числе королем Богемии с 1575 по 1611 г.

СЛАВЕН
ГОСПОДЬ,
ДАРОВАВШИЙ
НАМ СМЕРТЬ!
испания

Дом жизни — Смерть и погребение

К

ладбище, которое евреи называют Домом жизни, находилось в маленькой долине, окруженной двумя холмами. Оно заросло вековыми деревья,
ветви которых походили на зеленую крышу над вертикальными надгробными
плитами и древними склепами, стоявшими среди высокой травы и полевых
цветов. После разрушения Храма евреи хоронил здесь своих умерших. Пала
Римская империя, канули в Лету готы, от мавританской славы остались лишь
горделивые и печальные руины. Испанскую империю, над которой никогда не
заходило солнце, постигла та же участь, а евреи, гонимые и бездомные, пережили все, даже костры инквизиции.
В то время как в расположенном на плато маленьком испанском городке, и
внизу в гавани, шумела бойкая торговля, на кладбище царили покой и тишина. Сюда, под густую тень, снаружи не доносилось ни звука. Лишь иногда теплый солнечный луч скользил по темной листве, ненадолго освещая наполовину стертую надпись на иврите. Здесь редко пели птицы. Только пчелы беспрестанно гудели над цветами, которые источали густой аромат.
В углу кладбища, в тени двух кипарисов, находилась небольшая могила, а
на ней сидел старик. Он всегда находился здесь, в любое время года, и днем, и

98

СЛАВЕН ГОСПОДЬ, ДАРОВАВШИЙ НАМ СМЕРТЬ

ночью. Своим длинным белым, словно погребальным, одеянием, седыми белыми волосами и спускавшейся на грудь белоснежной бородой он напоминал
надгробный памятник. Он сидел неподвижно, погруженный в свои мысли
или воспоминания и, казалось, не замечал никого, кто проходил мимо. Возможно, он молился.
Однако его, старца Менахема, знали все. Ему исполнилось уже сто лет, однако он сохранил энергию жизни и на фоне нового поколения выглядел патриархом, преисполненным добра и достоинства.
Пока старец был погружен в свои раздумья, прямо перед ним на розу опустился мотылек, а потом появился и высокий красивый мальчик, который за
ним охотился.
Менахем поднял голову и посмотрел на ребенка, на его благородное лицо,
обрамленное светлыми волосами, на его огромные голубые глаза.
— Хирон! — улыбнувшись ему, пробормотал старец.
— Нет, дедушка Менахем, — ответил мальчик, — меня зовут Шамай, и я
сын Киве Касталльо.
— Но у тебя те же черты лица, облик и телосложение моего сына, которого я потерял, когда ему было десять лет. Это было очень давно. Полвека назад.
Боже мой, как быстро летит время, и как медленно оно тянется.
— Это его могила? — спросил Шамай.
Старик кивнул, откинул его волосы со лба и улыбнулся.
— Что ты здесь делаешь, дитя мое? — спросил потом старик. — Это не
подходящее место для тебя. Ты пока не понимаешь, почему это тихое место
называется «Домом жизни». Оставайся там, Шамай, где светит солнце, где
поют океанские волны, где плуг бороздит землю, где под белыми парусами корабли везут сокровища земли. Живи, живи, дитя мое, но однажды ты придешь
сюда и поймешь… Ты найдешь здесь покой и счастье, которое ты напрасно искал в потоке времени.
— Дедушка Менахем, — сказал мальчик, садясь рядом со стариком и ласково прижимаясь к нему, — говорят, вы знаете всю Аггаду. Расскажите мне
сказку.
— Сказку? — Менахем согласно кивнул.
— Ну, да, сказку или сон, что-нибудь такое.
Старик провел рукой по лбу и начал так:
— Жил-был однажды человек, который был не лучше, не справедливее и
не умнее других. Он молился Богу и любил людей. Он искал истину и заблуждался, он хотел быть добродетельным, но и совершал ошибки. Он учился, он
жаждал мудрости и, наконец, увидел, что каждый человек похож на другого, и
что все человеческие судьбы схожи. Он питал надежды, желания и мечты, однако они никогда не сбывались, и он стремился к целям, которых никогда не
достигал. В конце концов, он удовлетворился жизнью, которую вел, и стал похож на всех остальных. У него появилась жена, прекрасная, как молодая роза,
и он очень любил ее. Она отдала ему свое сердце и родила детей, которых он

СЛАВЕН ГОСПОДЬ, ДАРОВАВШИЙ НАМ СМЕРТЬ

99

тоже любил. Он был ни богат и ни беден, он мог давать своим близким то, в
чем они нуждались, и ему этого было довольно.
Но прошли годы, и вместе с ними уходили люди. Они исчезали, как осенние листья, и уже не возвращались. Другие занимали их место, а их место следующие, и, наконец, человек остался один.
Он похоронил всех: родителей и братьев, сестер и жену, детей, родственников и друзей. Всех, кроме ангела смерти, который проходил мимо него из
года в год. Этот человек остался совсем один, и он жил в одиночестве в тече-

100

СЛАВЕН ГОСПОДЬ, ДАРОВАВШИЙ НАМ СМЕРТЬ

ние многих лет в мире, который стал для него чужим. Его окружали люди, которых он не понимал, и которые не понимали его.
Он знавал счастье и несчастье, познал радость и боль. Мир уже не мог
предложить ему ничего нового — ни удивления, ни радости, ни новых страданий, ни нового беспокойства. И поэтому этот человек начал жаждать смерти, которой все боялись. Когда он молился своему Богу, он взывал из глубины
своей души: «Господь, забери меня из этой долины теней и позволь мне, наконец, увидеть твой вечный свет».
Некоторое время мальчик молчал.
— Этот человек — ты, отец Менахем? — спросил он наконец.
— Да, этот человек — я.
— И ты хочешь умереть?
— Да, дитя мое, для меня смерть — тоже, что для тебя жизнь.
Старик встал и взял мальчика за руку.
— Пойдем, — сказал он. — Для тебя золотые врата земного рая все еще
открыты. Тебя ждет счастье, красота, честь и слава. Пошли.
Они прошли через ряды гробниц к воротам, а затем поднялись по склону.
Там, у городских ворот, старик указал на мавританские купола, которые светились в вечернем свете, и на синее, блестящее под солнцем море. Затем он проводил мальчика до маленького дома, перед которым стояла его мать, красавица Кива с грудным ребенком на руках, и удалился с доброй улыбкой на устах.
Три дня спустя мальчик, выйдя с кладбища, побежал по еврейскому переулку. Его послал дедушка Менахем, чтобы найти десять человек из Чебура
Кдиша1, ибо он чувствовал, что час, которого он долго и терпеливо ждал, уже
близок.
Старик медленно поднялся по склону, бросил последний взгляд на море
и землю, а затем вошел через старые ворота в город. Когда он остановился на
пороге своего дома, чтобы перевести дух, появился Шамай с десятью мужчинами.
— Что вы хотите, отец Менахем? — удивленно спросил старший из них.
— Умереть, — ответил старик.
Держась за стену, он медленно вошел в большую гостиную своего дома и
опустился, не снимая своего белого балахона, на простую кровать.
— Послать для вас за доктором?
— Я хочу умереть, — ответил Менахем. Откинувшись на подушки, он закатил глаза и сложил руки на груди. Его дыхание стало затрудненным.
Десять человек стояли полукругом вокруг него, а умирающий пробормотал предсмертную молитву смерти и тринадцать обетов веры.
Когда он закончил, десять человек начали читать псалмы.
Внезапно старик приподнялся. Его лицо было преобразилось. Он поднял
руки и пробормотал:
1

Чебура Кдиша — еврейское погребальное братство.

СЛАВЕН ГОСПОДЬ, ДАРОВАВШИЙ НАМ СМЕРТЬ

101

— Славен Господь, даровавший нам смерть!
Затем он снова опустился на подушки и остался недвижим. На губах его
застыла улыбка.
По истечении четверти часа мужчины подняли мертвеца и положили его
посреди комнаты на пол. Его руки вытянули вдоль тела, а кулаки сжали в форме еврейской буквы «Шин»1. После тело накрыли белой простыней, зажгли
в изголовье лампу и открыли окно. Душа Менахема полетела на свою родину.
В доме воцарилась тишина. Тихо было и на улице, где на вечернем небе появились первые звезды.
В тот день, когда хоронили Менахема, все магазины были закрыты, никто
не остался дома, все присоединились к траурной процессии.
Он лежал на носилках и был уже в саване, с белым покрывалом на голове.
Один за другим все подходили к нему, касались его большого пальца и просили прощения у покойного. Затем мужчины затянули погребальную молитву.
Рыдавших женщин отвели в сторону, чтобы не нарушать покой усопшего, и
медленно, ногами вперед, вынесли покойника на носилках.
Они дошли до кладбища, и все люди, следовавшие за покойным, образовали круг вокруг могилы, вырытой рядом с могилой его сына. Немногие дальние родственники вышли вперед и изрекли:
— Бог дал, Бог взял, да восхвалим имя Его!
Затем они разорвали свои одежды с левой стороны.
Затем к покойному подошел раввин и сказал:
— Мы поминаем, Боже, представшего перед Тобой Менахема Бен-Иосифа и молимся за спасение его души. Прими его и позволь его душе обрести
вечный покой, вечную радость, вечное блаженство, и пусть он получит благословение, которые Ты обещал благочестивым и праведным, в качестве награды за все их земные страдания и печали. Менахем, ты уже обрел свет, а мы все
еще во тьме. Ты обрел истину, а мы все еще ошибаемся, ты в мире, а мы в войне
Шин (или син) — двадцать первая буква еврейского алфавита и первая буква в имени Шадай — одно из имен Бога в Ветхом Завете.

1

102

СЛАВЕН ГОСПОДЬ, ДАРОВАВШИЙ НАМ СМЕРТЬ

и в разрушении. Дай нам, Боже, чтобы и мы тоже закончили битву на земле и
мирно вступили в твое царство. Благословенна память праведников. Аминь!
Медленно мертвец был спущен в могилу, в сидячем положении и лицом к
востоку.
Затем в могилу стали падать комья земли, и толпа в молчании покинула
кладбище. Перед воротами все срывали пучки травы и, не оглядываясь, бросали ее за спину со словами: «Помни, что ты всего лишь прах».
Наконец на кладбище не осталось никого, кроме могильщика и мальчика.
Когда могила была засыпана, он положил на нее большой букет цветов, который он собрал на кладбище.
— Спи спокойно, дедушка Менахем! — молвил он.
Затем он вышел на свет, где колосилась рожь, и шумели морские волны.

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ1
эльзас

Диббук 2 — Детская любовь — Песах — Пророк Илия

Н

е все виноваты в том, как складывается их жизнь. Есть смелые, трудолюбивые люди, которые делают все возможное, чтобы справиться с несчастьями, которые их преследуют, и все же они терпят неудачу.
С такими людьми поселяется Диббук — злой дух, олицетворение их несчастий. Чем больше бедствий терпят эти несчастные люди, чем больше они
страдают, тем лучше Диббуку. Он пирует, пока все вокруг него бедствуют.
Похоже, именно такой Диббук обосновался у матушки Иетты Голденблюм. В небольшом эльзасском городке, где у нее была небольшая лавочка,
приносящая ей средства к существованию, ее знали как прекрасную женщину. Однако в течение некоторого времени ее преследовали неудачи, и теперь ее
маленькое хозяйство было полностью в долгах. Ее отец, Беер Таубс, был отзывчивым человеком, он помогал всем своим родственникам и друзьям и таким
1
2

Мир вам (иврит).
Диббук в еврейском фольклоре — дух умершего злого человека.

104

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

образом растратил свое маленькое состояние. Теперь же никто и не думал помогать ему, и он был рад хотя бы тому, что рядом с его дочерью у него есть старое кресло и место за обеденным столом.
Сына Иетты, способного, трудолюбивого Фрица, также преследовал этот
злой дух. Стило ему наняться в какой-нибудь магазин, и его хозяин вскоре разорялся. Или же дочь хозяина влюблялась в него, и ему приходилось оставлять
место, потому что он не хотел нарушать верность своей невесте, милой и умной Саре Майер.
Вот и на этот раз он снова оказался в доме со своей матушкой, без работы
и без средств к существованию. Какое-то время вместе они терпеливо переносили нищету, страдания и лишения, пока, наконец, Фриц не принял решение.
Он захотел переплыть океан, чтобы попытать счастья в Америке. Деньги для
этой поездки ему одолжил его старый друг Герман Кюгель.
Родные выслушали это решение Фрица, грустно повздыхали, но приняли
его, и матушка Иетта, не мешкая, приготовила все необходимое для переезда.
В тот вечер Фриц и Сара сидел вместе на лавке у печки. Они почти не говорили. Держась за руки, они понимали друг друга и без слов.
— Я буду ждать тебя, — сказала на прощанье бедная Сара, — и даже если
ты не вернешься, я не выйду за другого.
На следующее утро Фриц уехал. Дедушка благословил его, а мать с невестой проводили его до ближайшей железнодорожной станции.
Не прошло и месяца, а от него уже пришло первое письмо с деньгами.
Фриц нашел работу в Милуоки, ему хорошо платили, и он обещал каждую неделю отправлять сэкономленные деньги домой. И он сдержал свое слово. Он
был вынужден оставить своих родных и свою невесту, чтобы заработать для
своей матери денег по другую сторону океана, но он хорошо помнил Божью
заповедь — «Почитай отца своего и мать свою, чтобы хорошо тебе было ходить по земле».
А дела у Фрица шли хорошо. Прошло уже пять лет, и все эти пять лет Сара
терпеливо ждала его, ни на что не жалуясь. Долгих пять лет работал он для
своей семьи, и каждую неделю от него приходило письмо с одной и той же
суммой.
Люди в городе знали об этом, и они приветствовали матушку Иетту с еще
большим почтением, чем обычно, поскольку они снимали свои шляпы и перед
ее сыном, передавая привет ее доблестному Фрицу, работавшему в Америке.
Настало время Пасхи. Из Милуоки пришло толстое письмо, в котором
было необычно много денег, и все были в хорошем настроении. Сара помогла матери Иетте вычистить закоптившуюся на огне посуду, и убрала весь дом
от крыши и до подвала.
Праздник Пасхи хранит память об Исходе евреев из Египта, а в библейской книге «Исход» написано, что в течение семи дней надо есть только
пресный хлеб, а все заквашенные продукты в это время надо удалить из своих домов.

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

105

В старину евреи в это время намывали всю посуду и продавали все продукты, которые можно было считать заквашенными, а теперь это стало праздничным символическим действием. Все такие продукты отдаются друзьям христианам за символическую плату, а они после Пасхи возвращают их обратно.
Матушка Иетта уже выполнила эту смешную церемонию, и теперь в доме
у нее был полный порядок. Все было надраено и блестело, в недавно вымытой
столовой пол был посыпан красным и желтым песком, на окнах висели занавески в цветочек, а в конце стола стояло кресло, предназначенное для главы семьи. Все помещение было наполнено запахом фиалок, которые Сара собрала
в ближайшей роще.
Женщины приготовили и испекли пресный хлеб — мацу, и теперь матушка Иетта думала в первую очередь о подарках и подаяниях, которые каждый
еврей должен совершить в это время.

106

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

С большой корзиной, наполненной бутылками с вином и пресным хлебом, Сара ходила от места к месту и раздавала всем подарки: раввину, кантору,
служкам синагоги, учителям, бедным талмудистам, а также некоторым нуждающимся евреям и христианам, ибо для истинно благочестивого еврея не существует границ благотворительности.
Приближался первый вечер праздника. Дедушка Таубс сидел перед домом
и ждал появления звезды, возвещающей начало четырнадцатого дня месяца
Ниссана и начало пасхальной недели. Провозвестник уже ходил по улицам и
трижды стучал в каждую дверь еврейского дома — знак того, что настало время для молитвы.
Потом началась какая-то веселая суматоха. Вдали послышались крики и
громкие приветствия, и к дому подошел мужчина с рюкзаком за спиной и дорожной палкой в руке. Его окружала радостная толпа молодых людей. Он
остановился на улице, и в это же время матушка Иетта и Сара выглянули в
окно.
— Шалом Алехем! Мир вам! — сказал человек, которого обе женины приняли за незнакомца.
— Алехем Шалом! Мир вам тоже! — последовал ответ, и в то же время
дети закричали:
— Фрау Голденблюм, разве вы не знаете своего Фрица?
Да, это был Фриц, в больших охотничьих сапогах и с длинной бородой. Радости не было предела! После того, как все насмотрелись на него и вдоволь наобнимались, они пошли в синагогу, и когда служба закончилась, по дороге домой Фриц начал рассказывать о своей жизни.
Вне всяких сомнений злой дух Диббук остался дома и не последовал за
ним. Фрицу повезло в Америке, он много заработал и много сэкономил, основал собственное дело, а потом продал его и вернулся домой с тридцатью тысячами франков в своем рюкзаке.
Сначала он отправился к Герману Кюгелю. Ведь Фриц считал, что первым
делом он должен вернуть деньги, которые получил на дорогу. Затем он поспешил к своей матушке и невесте.
Звезды в это время уже появились на небе, и весь народ Израиля отправился на празднование первой Пасхальной ночи — Седера1.
Дедушка Таубс занял свое место в большом кресле за столом, над которым
горел семисвечный светильник. Рядом с ним сидели матушка Иетта и Сара, а
напротив — Фриц. Перед каждым на белой скатерти лежала Аггада — еврейская книга молитв и песен для вечера Седера.
Мужчины сидели с покрытыми головами. В центре стола лежали три больших мацы, отделенных друг от друга белой тканью. Вокруг них находились
различные символические предметы: харосет — смесь из тертых яблок и моСедер на древнееврейском — «порядок». Имеется в виду особо установленный
порядок действий, чтения молитв и трапезы за праздничным столом.

1

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

107

лотых орехов с вином в память о глине, с которой израильтяне работали в
Египте, уксус, крутое яйцо и хрен в память о страданиях рабства, кость с кусочком мяса как символ пасхального ягненка и красное вино как символ крови еврейских детей, что пролили фараоны.
Дедушка произнес благословляющую молитву, с которой начался праздничный вечер. Затем Фриц встал, взял маленький кувшин и полил воду на
руки Беера, а затем все встали и коснулись блюда, на которой лежали три мацы.
— Это хлеб страданий, — сказали все одновременно, — что наши предки
ели в Египте. Все, кто голоден, да придут к нам, чтобы поесть, и кто жаждет,
пусть приходит, чтобы отпраздновать Пасху вместе с нами.
В этот момент раздался стук в дверь. Вошел нищий поляк и после взаимных приветствий сел за праздничный стол.
Фриц взял лежащую перед ним Аггаду и начал читать на иврите:

108

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

— Для чего этот праздник?
— Мы были рабами в Египте, — ответил старик, — но наш Бог освободил
нас от рабства своей всемогущей рукой.
Прочитав о страданиях рабства и об исходе из Египта, каждый попробовал символическую пищу, а старик наполнил вином стоящий перед ним большой кубок, который предназначался для пророка Илии — святого покровителя еврейского народа.
Началась трапеза. Фриц рассказывал о далекой Америке, а польский побирушка в качестве примеров приводил кой-какие анекдоты. Затем старый Беер
разломал мацу в напоминание о переходе через Красное море. Он дал каждому по кусочку и закончил трапезу благодарственной молитвой.
— Фриц, — сказал он под конец, — открой дверь.
Фриц встал, широко распахнул дверь и отошел в сторону. Все хранили торжественное молчание, и казалось, что в дом незримо вошел сам пророк Илия.
Фриц закрыл дверь, и когда по поверью святой пригубил предназначенный

ШАЛОМ АЛЕЙХЕМ

109

для него кубок, все затянули сто пятнадцатый псалом. Вслед за ним последовали и другие.
Было поздно, когда все пошли укладываться на покой. При этом никто не
читал перед сном молитвы, ибо в эту ночь сам Бог приглядывал за каждым еврейским домом, как когда-то давно в Египте.
На следующий день после обеда, когда все еще сидели за столом, почти вся
еврейская община пришла навестить дом матушки Голденблюм. Среди них
был раввин, учитель, служка из синагоги, кантор, соседи и соседки, и все хотели услышать что-то о жизни в Америке. В маленькой столовой царил такой
шум, что каждый едва слышал сам себя.
Однако когда Фриц начал отвечать на различные вопросы, наступила глубокая тишина. Все слушал его ответы с наивным любопытством, пока не настало время для минхи — послеобеденной дневной молитвы.
В первый день после Пасхи Фриц вышел с Сарой прогуляться за околицу. Повсюду на свежевспаханных черных полях зеленели озимые, на каждом
цветке играли капли недавнего дождя, цвели деревья. Над этим маленьким
раем улыбалось голубое небо и радостно сияло теплое солнце.
Молодые люди держались за руки и не говорили ни слова. Их сердца были
переполнены счастьем и благодарностью к Создателю неба и земли.
Наконец, Фриц нашел нужные слова.
— Сара, — сказал он, — мы скоро отпразднуем свадьбу, скажи мне, жизнь
моя, мое сокровище, ты хочешь, чтобы мы имели землю со скотом и птицей
или чтобы мы занялись делами?
— Как скажешь, Фриц, — ответила она с улыбкой. — Я заранее согласна с
тобой. Делай, что тебе нравится, потому что твоя боль — это моя боль, а твоя
радость — моя радость.
— Тогда я куплю ферму Франца Шнеганса, — сказал Фриц, — я могу это
сделать. Это из-за матушки, это продлит ее жизнь.
— Какой ты славный, Фриц! — воскликнула Сара. — Да, сделай именно
так, и это принесет нам благословение свыше. «Почитай отца своего и мать
свою, чтобы хорошо тебе было ходить по земле».

КОЛДУНЬЯ
англия

Ш

Омер — Еврейское суеверие — Лилит

алом Рафаэли был одним из самых богатых торговцев в Англии. Раньше, еще в юности, он начал торговать спичками, и теперь городе Бат
он владел магазинами и дворцом в итальянском стиле. Его корабли ходили в
Америку, Индию и Японию. Во главе семейного бизнеса стоял его старший
сын Моисей. Сам Шалом спокойно жил со своей семьей в небольшом замке
неподалеку от города. Здесь каждый член семьи занимался своим любимым
делом. Шалом выращивал цветы и ухаживал за фруктовыми деревьями, его
жена Эдит была увлечена лошадьми и псовой охотой, дочь Ноэми разводила
голубей, а его младший сын Иуда изучал филологию.
Этот Иуда, которого отец безмерно обожал, доставлял ему немало хлопот.
Во-первых, у него совершенно не было никакого желания заниматься торговлей, вместо этого он изучал еврейские, греческие и латинские фолианты.

КОЛДУНЬЯ

111

А во-вторых, он отвергал каждую невесту, которую его родители подбирали
для него. Похоже, он вообще и не собирался жениться.
В конце концов Шалом Рафаэли начал думать, что его сына околдовали.
В торговле Шалом был отважен и смел, как капитан корабля, но при
этом он был невероятно боязлив и суеверен. Когда летом он заезжал к своим соседям и видел, что на крыше нет громоотвода, он даже не приказывал распрягать лошадей и старался как можно скорее уехать домой. Когда он оставался на ночь в чужом доме, то сразу же проверял, есть ли на окнах решетки. Когда он встречал собаку с высунутым языком, он мог перебраться через ближайший забор и убежать. Особенно он боялся керосина.
В его доме не было керосиновых ламп. Он вырезал из журналов все заметки, в которых говорилось о пожарах, случившихся из-за керосина, и показывал их своим знакомым, которые находили в себе смелость использовать
подобное освещение.
Когда пасхальная неделя заканчивалась, Шалома
охватывало беспокойство.
Промежуток времени между Пасхой и Шавуотом1,
назывался Омер в честь
первого снопа, который
раньше приносили в жертву в Иерусалиме, и это время, согласно верованиям в
традиционных еврейских
общинах, было несчастливым и даже опасным.
Во время Омера на земле и в воздухе царили злые
духи и демоны — шейдимы
и масикимы, а ведьмы машевы справляли свой шабаш. В это время надо было
вести себя с величайшей
осторожностью, и Шалом
Рафаэли никогда не терял
бдительности.
В первый же вечер Омера он лично прибил к косяку двери строчки из прекрасного Псалма у: «Возвел я очи мои к горам, откуда придет помощь моя.
Помощь моя — от господа, сотворившего небо и землю»2.
1
2

Шавуот — праздник в иудаизме, Пятидесятница.
Псалом 120.

112

КОЛДУНЬЯ

В это опасное время Шалом беспокоился, чтобы никто не выбрасывал
подстриженные ногти или волосы, их было необходимо сжигать. Он запрещал свистеть, бросать камни, стрелять из огнестрельного оружия, а также ездить верхом или в экипаже. Даже слугам было категорически запрещено ходить в одних рубашках. Всем воспрещалось садиться в лодки и смотреться ночью в зеркало.
Поскольку Шалом был добропорядочным мужем, рабом своей жены, слугой для своей дочери и товарищем для сына, все домашние следовали его указаниям, хотя и с кислыми лицами. Эдит с тяжелым сердцем отказывалась от
поездок верхом. Ноэми всякий раз плакала, когда ястреб похищал ее голубя,
а ей не разрешалось снимать со стены свое ружье. Иуда был еще тише и серьезнее, чем когда-либо прежде. Он весь погружался в книги, поскольку лодка была прикована к берегу цепью.
Когда Шалом отправился в город, чтобы заняться своими делами, все
вздохнули с облегчением. Фрау Эдит оседлала своего черного коня, а Ноэми
зарядила свое ружье. Иуда оставил лодку на цепи, но днем также сел на лошадь
и ускакал.
Когда Шалом вернулся вечером домой, Эдит уже сидела в своей гостиной,
Ноэми рылась в библиотеке, но Иуда еще не вернулся.
Шалом пошел к тому месту, где была привязана лодка, затем отправился в конюшню и сосчитал лошадей. Вернувшись в гостиную, он был бледен и
взволнован.
— Где Иуда? — спросил он.
— Недалеко, — ответил Ноэми, — он должен прийти с минуты на минуту.
— Должен! — воскликнул Шалом, — а если он не придет?
— Иуда не ребенок, — сказала Эдит, — если я спокойна, то и тебе не следует волноваться.
— Неужели? — крикнул Шалом. — А я вот волнуюсь! И никто не может
запретить мне опасаться. А если он у Куков, где жгут керосин?
В душе Шалома боролись противоречивые чувства. Однако любовь к сыну
восторжествовала над его робостью. Он сошел вниз, оседлал коня, спросил,
куда поехал Иуда, и поскакал в том же направлении.
Тем временем стемнело, на лугах поднялся густой туман, который скрывал
даже деревья. Шалома это страшило, но он подгонял свою лошадь и успокаивал себя. «Ты же ежедневно справлял свои молитвы, — говорил он себе, —
ты строго соблюдал все правила и щедро раздавал милостыню. Бог не оставит
тебя». И в это самое время из ночи и тумана появилась белая фигура, которая, казалось, помахала ему. Его лошадь перешла на шаг, и Шалом, весь дрожа,
начал молиться. Теперь он увидел и вторую фигуру, освещенную призрачным
светом Луны, медленно появившейся из-за облаков. Шалом хотел уже было
повернуть назад, но вспомнил, что рядом кладбище. Он подъехал к его стене и
увидел ряды гробниц и погребальных памятников, окруженных кипарисами.

КОЛДУНЬЯ

113

Он трусцой поехал дальше, как вдруг услышал перед собой громкий шум,
который быстро к нему приближался. Он стегнул свою лошадь. Перепрыгнув
через канаву, она устремилась, в поле. Без сомнения, это был какой-нибудь шейдим или даже сама Лилит с ее дьявольским окружением.
Шалом особенно опасался этой женщины-дьявола. Созданная из земного праха, она стала первой женой Адама, затем была проклята Богом, и теперь
носится ночами по воздуху в сопровождении целой армии демонов. Каждую
тысячу лет она пытается соблазнить мужчину, чтобы освободиться от проклятия, которое над ней довлеет.
А что если она встретила Иуду? Что если он уже в ее сетях?
Тут к нему быстро подкатила небольшая повозка, которую тянули десять
черных пони. Из-под ее колес летели искры. Повозка быстро промчалась
мимо и исчезла в тумане.
Через несколько минут раздался топот копыт, и перед Шаломом остановилась молодая красивая женщина. На ней был какой-то фантастический наряд. Можно было подумать, что она цыганка, если бы не ослепительно белый
цвет ее лица и похожие на пламя огненно-рыжие волосы, развевающиеся вокруг ее плеч.
Без всяких сомнений это была она, соблазнительница Лилит. Шалому хотел было ускакать, но тут она заговорила.
— Скажите, это дорога на Бат? — спросила она его на чистом английском
языке.
Эти слова немного успокоили его.
— Уже довольно поздно для конных прогулок, — ответил он. — Вы не боитесь, леди?
— О! Я родилась верхом на лошади, — засмеялась красавица. — Разве вы
не слышали о мисс Корнилс? Моя труппа держит путь в Бат, где мы дадим несколько представлений.
— Так вы…
— Цирковая наездница, — ответила мисс Корнилс, ударив свою лошадь хлыстом. Когда она исчезла в тумане, Шалом продолжил свой путь и подумал: «Даже
если она не Лилит, то все равно дьяволица, и я рад, что Иуда не встретил ее.
В тот момент его лошадь споткнулась, и Шалом полетел в канаву.
— Вот дела! — громко воскликнул он.
Потом он поднялся и убедился, что ни шея, ни руки у него не сломаны.
Ему лишь было больно ступать на правую ногу.
— Разве я не говорил, — пробормотал он, — что не нужно ездить верхом
во время Омера.
К этому времени туман немного рассеялся, и Шалом увидел, что он находится всего в ста шагах от загородного дома, в котором обитало знакомое ему
семейство Кук. Он повел свою лошадь, держа ее под уздцы, к воротам парка,
и там заметил всадника, стоящего у стены, и наклонившуюся к нему женскую
фигуру.

114

КОЛДУНЬЯ

Шалом привязал свою лошадь и прокрался через кусты к влюбленной парочке. Да, это был его Иуда, как он сразу и предположил, а дамой была Лея
Мебора — воспитательница детей Кука. Это была миловидная девушка из достойной еврейской семьи, к тому же весьма образованная, потому что она понимала как греческий, так и латынь, а также иврит и арабский.
«Так вот, кто его околдовал, — подумал Шалом, — Вот та колдунья, из-за
которой ему не подходила ни одна невеста.
— Мне нужно идти, — сказал Иуда, — мой отец может вернуться, и я не
хочу огорчать его.
— Вы правы, — ответила Лея. — Вы и так огорчаете его, потому что не хотите жениться.
— Я никогда не осмелюсь просить его благословения, — ответил Иуда, —
но я никогда не женюсь ни на ком другом, кроме вас, Лея. Вы для меня все, и
ничто не сможет разлучить нас.

КОЛДУНЬЯ

115

— Я ждала три года, —
сказала Лея, — и я могу ждать
еще дольше, всю мою жизнь,
если только вы не отдадите
свое сердце другой.
Шалом услышал достаточно…
На следующее утро Шалом, улыбаясь, сказал Иуде:
— Я подыскал для тебя
другую невесту.
— Спасибо, — сказал
Иуда, — я останусь холостяком.
— Но на этот раз она хорошо образована.
— Ученая, неученая —
никакая мне не нужна.
— И Леа Мебора не подойдет?
— Отец, не шутите так! —
взволнованно
воскликнул
Иуда.
— Я не шучу, — ответил
Шалом, — у тебя будет твоя
Лея, но при одном условии.
— О! Я приму любое.
— При условии, что ты никогда больше не сядешь на лошадь во время
Омера, и что в твоем доме не будет керосиновых ламп.

АНГЕЛ СМЕРТИ
италия

Бродяга — Галут1 — Еврейский аскетизм

С

тоял морозный декабрьский вечер. Зима превратила Апеннины в поблескивающие ледяные стены и засыпала все долины снегом. Ледяной ветер
свистел в верхушках деревьев, ледышки тряслись и звенели, как тысяча звонких колокольчиков. На раскинувшемся наверху небе светили мириады звезд.
Призрачные ледяные фигуры стояли вдоль дороги. Вокруг царила тишина
смерти.
Тем не менее, по этой пугающей пустынной ледяной местности брел человек. Его звали Зеруджа Небуш. Завернувшись в странного вида хламиду, с непокрытой головой, опираясь на палку, он с трудом пробирался вперед. Однако он не боялся ни мороза, ни усталости, ни лавин, которые срывались с гор,
ни пропастей, которые время от времени открывались перед ним по краям его
дороги. Он брел тем ужасным путем, который евреи называют Галутом, и который делает человека подобием волка или хищной птицы.
Он постился уже три дня и три ночи, и за это время он почти не пил и ни
разу не отдыхал под крышей человеческого жилья. Его ноги все еще несли его
вперед, но он чувствовал, что его силы были на исходе. Мороз терзал его измученное тело, а мягкий снег навевал сон. Он знал, что замерзнет, если остановится отдохнуть хоть на мгновение, и он шел вперед, хотя в его ушах звучала какая-то странная тихая музыка, а вокруг него разливалось странное сияние, которое порой видят умирающие.
Вдруг он услышал лай собаки, и вскоре заметил крышу, над которой поднимался голубоватый дымок.
Зеруджа не мог более продолжать свой путь. Он подошел к постройкам,
оказавшимися большой фермой, открыл дверь сарая, вошел внутрь и бросился на солому.
1

Изгнание (иврит).

АНГЕЛ СМЕРТИ

117

Странное свечение все еще было разлито вокруг, и у него все еще звенело в
ушах. Подумав, что конец его близок, он вытащил из своей хламиды Зоар, священную книгу каббалистов, и стал молиться в ожидании смерти.
Внезапно дверь открылась, и на пороге появилась светлая фигура. Это
была женщина библейской красоты, в белых одеждах и с черными волосами,
спадающими на ее плечи. В правой руке у нее была изогнутая сабля.
— Приветствую тебя, ангел смерти! — воскликнул Зеруджа и упал навзничь без чувств.

118

АНГЕЛ СМЕРТИ

Когда странник снова открыл глаза, он увидел, что лежит на мягкой кровати в большой комнате. Перед ним стоял мужчина цветущего возраста с небольшим фонарем в руке. Красивая женщина, которую он принял за ангела
смерти, хлопотала, пытаясь привести его в чувство с помощью каких-то снадобий.
— Где я? — спросил Зеруджа.
— В благочестивом еврейском доме, — ответил мужчина на иврите. Его
звали Саламоне Болонья, и он был хозяином дома, земли и таверны в деревне. Суламифь, его дочь, услышала лай собак и скрип двери сарая. Думая, что
к ним залез вор, она поспешила в сарай со старой саблей в руке и обнаружила
там полуживого пилигрима.
— Откуда ты? — спросила девушка.
— Из Польши.

АНГЕЛ СМЕРТИ

119

— А куда ты идешь?
— А кто-нибудь знает, куда он идет? — ответил Зеруджа. — Я ищу Бога, но
кто знает, найду ли я его.
С этими словами он откинулся на подушки и заснул.
Когда на следующий день он проснулся, был уже полдень. Он быстро оделся, схватил свою палку и собирался уйти. Однако девушка остановила его.
— Я не могу оставаться под одной крышей больше ночи, — сказал Зеруджа.
— Ты что, с ума сошел?
— Разве Бог не сказал Каину: «Будешь ты изгнанником и скитальцем на
земле»?
— Разве ты убил своего брата, как Каин?
— Нет, но каждый человек грешен, и когда я искуплю свои грехи, я заплачу и за грехи других.
— Ты не можешь уйти, — ответила Суламифь. — Этой ночью сошли лавины, мосты повсюду разрушены.
Зеруджа вздохнул.
— И сегодня Шаббат, ты не можешь странствовать в субботу.
Пилигрим покорился своей судьбе. Он сел на табуретку у большого камина, где горело огромное бревно, и уставился на пламя. Суламифь налила красноватую жидкость из пузатой бутылки в маленький стакан и протянула ее паломнику.
— И что мне с этим делать? — спросил он.
— Выпей, это лекарство.
— Тот, кто знает, как правильно молиться Богу, не нуждается ни в докторах, ни в лекарствах, — сказал польский пилигрим.
— Если бы Бог хотел, чтобы ты погиб, — ответила девушка, — он бы позволил тебе погибнуть той ночью. Он привел тебя под крышу нашего дома,
чтобы мы могли спасти тебя. Пей!
Она пристально посмотрела на него, и, возможно, ее темные и таинственные, как Каббала, глаза подействовали на него сильнее слов. Он взял стакан и
осушил его.
— А теперь поешь.
— Вечером, за ужином в Шаббат.
— Нет, сейчас! Ты хочешь заплатить за чужие грехи, — воскликнула Суламифь, — так не заставляй других грешить ради тебя.
— Как это?
— Ты хочешь помешать нам выполнить Божью заповедь — накормить голодных и напоить жаждущих.
— Ладно, дай мне еды.
Прошла неделя, а Зеруджа так и не отправился снова в путь. Забота и отдых сделали свое дело: лихорадочный блеск его глаз исчез, а предсмертную
бледность на его впалых щеках сменили краски жизни.

120

АНГЕЛ СМЕРТИ

— Я довольна тобой, — сказала однажды ему Суламифь. — Твое тело медленно восстанавливается, надеюсь, восстановится и разум.
— Я не сумасшедший, — ответил странник.
— Твоя душа больна, — ответила девушка, — потому что ты находишься
в плену заблуждений.
— Я знаю, что делаю, — сказал Зеруджа. — Недостаточно выполнять Божьи заповеди, из любви к Богу нужно делать больше, чем Он требует от нас.
Нужно отречься даже от разрешенного. По-настоящему верующий должен
отринуть все дела, работу, удовольствия. У него не должно быть жены. Он должен изнурять свою плоть, чтобы победить в себе зверя.
Суламифь покачала головой.
— И для чего все эти страдания?
— Чтобы открыть двери духовного мира, чтобы душа могла соединиться
с Богом.
— Разве нет других способов угодить Богу?
— Есть только один путь, — торжественно изрек странник, — надо молиться, бдеть, поститься, изнурять себя, терпеть мучения и вечно странствовать.
— И ты следуешь этим путем?
— Да, зимой я валялся в снегу, а летом продирался через терновники, я позволил бичевать себя до крови, я простирался ниц на пороге синагоги, чтобы
каждый, входящий в храм Бога, мог попрать меня ногами.
— Зеруджа, ты и впрямь чокнутый!
— Я привык терпеть насмешки.
— А кто говорит, что я смеюсь над тобой? — ответила девушка — Напротив, мне жаль тебя. Я хочу тебя исцелить.
В ту же ночь Суламифь услышала, как открылась дверь. Была полночь, она
встала, быстро оделась и вышла. Первой ее мыслью было, что Зеруджа тайно
покинул дом, решив продолжить свое путешествие.
Она нашла его перед маленьким прудом напротив дома. Он долбил лед.
— Что ты тут делаешь? — удивленно спросила она.
— Хочу погрузиться в воду.
— Для чего?
— Чтобы покаяться. Я согрешил, прервав свои скитания, и я должен чтото сделать, чтобы умилостивить Бога.
Суламифь забрала у него из рук мотыгу и властным жестом указал на дверь.
— Иди в дом, — приказала она.
Зеруджа посмотрел на нее и подчинился. Она последовала за ним, вошла в
большую комнату, заперла дверь и села у камина.
— Ты хочешь служить Богу, — сказала она строго и в то же время сострадательно. — Безумец! Ты совсем не знаешь Бога. Тот Бог, с которым ты хочешь примириться, это Бог ненависти и мести. Я же знаю другого Бога. Это
Бог любви и милосердия. Бог, который после потопа раскинул радугу на небе

АНГЕЛ СМЕРТИ

121

в знак мира. Это Бог, который вывел свой народ из Египта, и который защитил нас в вавилонском плену, и который не оставляет нас даже сегодня, когда
мы рассеяны по земле в наказание за грехи наши.
Зеруджа потупил голову и ничего не ответил.
— Не делай больше, чем требует от тебя твой Бог, — продолжала девушка. — Ты считаешь, что знаешь больше о воле Создателя, чем он сам? Тот, кто
говорил с нами на горе Синай устами Пророка?
— Я должен сделать что-то, чтобы примириться с Богом, — пробормотал
Зеруджа. — Если ты жалеешь меня, помоги мне совершить покаяние. Надень
тяжелые вериги на мои руки и ноги!
С этими словами он бросился перед ней ниц, как перед судьей, ожидая решения.
— Нет, — сказала Суламифь, — Бог не хочет, чтобы человек обрекал себя
на страдания. Он назначает каждому свою долю в этой жизни. Не стоит тер-

122

АНГЕЛ СМЕРТИ

петь горе или боль, которые Он тебе не предназначил. Терпеливо принимай
то, что он уготовал тебе. Не старайся быть более благочестивыми, чем другие,
и более усердным, чем те, кому Бог открыл себя.
Зеруджа выпрямился и посмотрел на девушку, а потом опустился перед
ней на колени, сложив руки, как во время молитвы.
— Я думаю, что ты права, — пробормотал он, — теперь я понимаю, почему в трактате Нида говорится, что Бог сделал женщину более проницательной, чем мужчину.
— Благословен Бог, который просветил тебя!
— Но Он меня одновременно и наказал.
— Как?
— Поскольку я искал страданий, он мне их и послал.
— Я тебя не понимаю…
— Он привел меня в ваш дом, чтобы наказать за мое рвение.
— Какие глупости! — воскликнула Суламифь. — Ты попал к хорошим людям, которые хотят спасти тебя.
— Но ведь Господь избрал именно тебя, Суламифь, чтобы наказать меня,
— продолжал странник. — Тебе не нужны цепи, чтобы сковать меня, и ты бичуешь меня, не размахивая хлыстом. Мучай меня! Терзай мое сердце, раз на то
воля Божья.
Суламифь улыбнулась.
— Это совпадение, — сказала она, — но счастливое. Все это устроил Господь вовсе не для твоих мучений, а для твоего счастья.
Зеруджа снова простерся перед ней и прижался губами к ее ногам.
— Ты любишь меня, — продолжила Суламифь, глядя на него сверху вниз.
Ее прекрасные глаза наполнились слезами, — Мое сердце тоже принадлежит
тебе. Я отдала его тебе с того момента, когда нашла тебя чуть живого той ночью в нашем сарае. Вставай!
Зеруджа не шелохнулся. Тогда она медленно склонилась к нему, помогла
подняться и нежно прижала его белокурую кудрявую голову к своей груди.

АМАН И ЭСФИРЬ
польша

Шушан Пурим1 — проделки Амана

Б

ыло время карнавала Шушан Пурим. Во всем городе Сандомир царило
праздничное оживление. Все старались зажечь карнавальные огни, чтобы
ночью стало также светло, как при дневном свете. Окна домов были ярко освещены, и кое-где дома были украшены разноцветными фонариками и воздушными шариками. Красивые еврейские женщины и девушки сидели в шикарных меховых жакетках, смеялись и ели традиционное печенье. Улицы были заполнены веселящимися людьми в длинных кафтанах. Маскарад был в разгаре.
По городу ходили группки еврейской молодежи. Юноши и девушки были
в костюмах малороссийских крестьян. Останавливаясь перед каждым домом,
они под скрипки и дудки распевали малороссийские народные песни. Другие
нарядились медведями и пугали выходивших на порог девушек. Третьи разыгрывали сценки про царя Артаксеркса и его супругу Эсфирь. Украшенную
шелками, бархатом и мехом горностаев царицу с короной из золотой бумаги
на голове несли четыре раба. Рядом были царь Артаксеркс в красном плаще,
Мордехай с большим тюрбаном на голове и, наконец, главный герой — Аман.
На нем были белые полотняные одежды. Он ходил на ходулях, возвышаясь

1

Польский еврейский карнавал.

124

АМАН И ЭСФИРЬ

как настоящий гигант над толпой, а на голове у него была поношенная шляпа
из плетеной соломки. Его огромный нос с тремя гигантскими красными бородавками появлялся то там, то здесь в окнах второго этажа маленьких, низких
домов, и в ответ раздавались испуганный девичий визг и веселый женский хохот. Шуткам не было конца.
Аманом был, конечно, Лактеф Вильна. Кто же кроме него, самого красивого, сильного, смелого и самого смешного еврея во всей округе взялся бы
изображать Амана в Сандомире. Рокот большого барабана, звон крышек, кастрюль и звуки предвещали начало праздника. Несмотря на холод, окна были
открыты почти настежь, из них выглядывали раскрасневшиеся лица девушек,
а почтенные дамы поглядывали на улицу из-за занавесок. Все ожидали появления Амана. И вот он появлялся — Лактеф Вильна с его уморительными шуточками и показами.
В мадам Пфлауменбаум, которая ненадолго приоткрыла свое окно, он запустил старой тапкой. Прекрасной фрау Цукершпиц, которая выглянула из
окна в своей подбитой мехом кацавейке, он подарил большого пряничного гусара. Она покраснела и в мгновение ока скрылась в глубине комнаты. Он поклялся худощавой дочери господина Грюнвальда, что нашел для нее подходящего жениха, и вручил ей селедку. В дом торговца Джонатана Шмейка, где собралось полдюжины молодых девушек, он запустил мышь и наслаждался потом последовавшим за этим визгом. Девушки запрыгнули на стулья и столы и
не слезали с них, пока маленький нарушитель спокойствия счастливо не удрал
через дырку в стене.
Так, подшучивая над знакомыми, Лактеф Вильна подошел к маленькому строению, стоявшему в конце длинной улицы. Стены его наклонились
внутрь словно у карточного домика. Там, среди разбитых и заклеенных бумагой окон и гнилых дверей, на двух этажах в двенадцати комнатах жило
тридцать бедных еврейских семей. Вильна посмотрел через окно, дырка в
котором была такой большой, что ее уже нельзя было заклеить полосками бумаги, и поэтому она была забита старыми чулками. Он заглянул в маленькую комнату размером не больше курятника и увидел там девушку в
старом залатанном платье. Она горько плакала. Это безотрадное зрелище
испортило Вильна весь праздник, потому что, как и у всех несерьезных людей, у него было доброе сердце, и он, конечно, не переносил женских слез.
Поэтому он замолк, приставил свой длинный нос к стеклу и прислушался. В комнатке, освещаемой лишь огарком сальной свечи, воткнутой в выеденную картофелину, в старом колченогом кресле сидел старик в изодранном кафтане и ермолкой на седой голове. Сложив руки, он таращился в пустоту.
Вильна узнал его. Это был слепой портной Тобиас Фиштран, а девушка
была его дочерью Эсфирь.
— Не плачь, Эсфирька, — кротко сказал Тобиас, — не порти свои глаза.
Что ты будешь делать, если не сможешь работать?

АМАН И ЭСФИРЬ

125

— К чему работать, отец, — вздохнула девушка, — когда Бог отвернулся
от нас?
— Бог никого не оставляет, — ответил Тобиас, — он посылает нам испытания, но не оставляет.
— Наверное, нас он испытывает больше других, — сказала Эсфирь, —
хотя же мы не грешили больше, чем прочие. Отец, разве я не тружусь с рассвета и до поздней ночи? И все равно у меня нет даже дров, чтобы протопить
комнату для моего слепого отца и испечь печенье, которые есть даже у самых
бедных в Шушан Пурим!
— Не нужно нам печенья, достаточно людского смеха и музыки на улицах, — ответил старый Фиштран.
— Мне больно слышать, как они смеются, — пробормотала бедная девушка и снова заплакала, но очень тихо, чтобы ее старый отец ее не услышал. Он
ведь не мог видеть, как затряслись ее худые руки, и как слезы покатились из ее
глаз. Однако Аман, а точнее Лактеф Вильна, хорошо это разглядел, а после поспешил прочь на своих ходулях. Он был сыном богатых родителей, и мог про-

126

АМАН И ЭСФИРЬ

сто бросить деньги в окно Эсфирь, чтобы помочь этим бедным людям, но это
бы его не порадовало. Ведь он любил разыгрывать веселые добрые шутки и
розыгрыши с бедняками и не слишком добрые с богачами.
Сначала он подошел на своих ходулях к дому лесопромышленника Янкефа Етельса. Опершись о стену его двора, он начал вытаскивать из его дровяного сарая одно бревно за другим и бросать их вниз Мордехаю, то есть своему
другу Тейтелю Зильбербаху. Затем они быстро вернулись в дом, где жила Эсфирь. Лактеф слез со своих ходулей, оба подкрались к двери Фиштрана, и сложили дрова перед ней.
Когда все это было проделано, Аман продолжил расхаживать по улицам,
заглядывая во все окна. И ему повезло — в доме торговца Натана Шмейкиса
он заметил на подоконнике кухонного окна две большие миски с только что
испеченным печеньем. Стряпуха была чем-то занята у плиты и повернулась к
окну спиной. Аман схватил печенье и быстро, словно в сапогах скороходах,
вернулся к дому Эсфирь. А Мордехай в это время в своем огромном тюрбане прокрался по лестнице, трижды громко стукнул в дверь и быстро убежал.
Когда же Эсфирь встала и пошла открывать, Лактеф Вильна поспешно вытащил чулки из дырки в стекле, бросил печенье через отверстие в комнату, заткнул дыру и спрятался за водосточным желобом.
Когда Эсфирь открыла дверь, она невольно вскрикнула:
— Отец, у нас тут лежат дрова. Кто их нам принес?
— Дрова? — удивленно ответил Тоби. — Какие дрова? Кто должен нам
принести дрова?
— Три раза постучали в дверь, — продолжала Эсфирь, — и когда я открыла, там лежали дрова. Да какие замечательные! Могу я их взять?
— Разумеется, дитя мое.
— Все это похоже на какое-то волшебство.
Она сложила дрова за печью, расколола одно большое полено, наделала лучинок, и вскоре в печи запылал жаркий огонь, наполняя маленькую комнатку
уютным теплом. Эсфирь вытерла свои слезы.
— А здесь что? Что все это значит? Отец! — закричала она, — тут печенье у окна!
— Печенье? — повторил слепой старик, не веря, но дрожа от радости.
Эсфирь протянула ему печеньку, и оба начали лакомиться.
— Все еще теплое, — сказала она, — это какое-то чудо!
— Видишь, Эсфирька, Бог не оставил нас, — сказал старик. — Наверное,
это пророк Илия. Он увидел твои слезы, пришел и принес нам дары на Шушан Пурим.
—Да, отец, никто, кроме пророка Илии нам не поможет.
И она начала молиться.
— Но если он здесь, с нами, и видит нашу нужду, — снова завела разговор
Эсфирь, — почему он не приносит теплую одежду и обувь для моего бедного
слепого отца?

АМАН И ЭСФИРЬ

127

— Не нужна мне теплая одежда, — с улыбкой ответил Тобиас, — ведь в
нашей маленькой комнате теперь тепло. Она скорее нужна тебе. Это ведь ты,
дитя мое, бегаешь к людям в мороз по снегу в своих дырявых туфлях и тонком
платьице.
— Ты хочешь слишком много, отец, — утешила его Эсфирь, — у меня ведь
есть теплый платок.
— Если пророк Илия захочет, — сердито ответил слепой, — он сможет
одеть тебя, как принцессу, в соболиную шубу, будь, конечно, на то его воля.
— Но отец…
— Надо только попросить как следует.
— Отец, не надо! Он рассердится, и дрова пропадут.
— Ну, ладно, хорошо, пусть не соболью, но все-таки шубку для тебя.
— Зачем? Не стоит!
— Хорошо, пусть будет просто меховая жакетка, чтобы ты больше не мерзла.
Лактеф Вильна слышал этот разговор, и его сострадательное доброе сердце запрыгало от возможности помочь. И снова его ходули забегали туда и
сюда, и большой нос Амана заглядывал в каждое окно, а его рука хватала то,
в чем так нуждался пророк Илия. Перед магазином Винкфельда висела пара
красных сапог, которые тот купил у какого-то знатного господина. Аман завладел ими без зазрения совести. У богача Шпринца Вигельштока он позаимствовал черный атласный кафтан, а у дочерей Фрейденталя — пару новых
туфель и платье. Но где раздобыть меховую кацавейку? Ну, конечно у фрау
Цукершпиц! У нее несколько молодых людей в масках пили чай и танцевали.
Красотка хозяйка, разгорячившись, сбросила на стул свою кацавейку на собольем меху. Окно было приоткрыто, Лактеф Вильна тихонько распахнул его и
схватил кацавейку со стула.
Через несколько минут в окно Эсфирь постучали.
— Это он, — прошептал Тобиас. — Открой!
Эсфирь открыла окно, а затем зашла за печку и закрыла глаза. Когда же она
их открыла, то увидела кафтан и кацавейку, платье, туфли и сапоги.
— Отец, — воскликнула она, — он принес нам все, о чем мы просили!
Она закрыла окно, натянула теплые сапоги на ноги своего слепого отца,
одела на него шелковый кафтан, а сама надела туфли, платье и нырнула в великолепную кацавейку фрау Цукершпиц.
— Какое счастье! — воскликнул слепой. — Ты, наверное, сейчас похожа на
принцессу. Эсфирька, подойди ко мне!
Он не мог ее видеть, но с удовольствием гладил бархат и мех ее кацавейки.
Его руки дрожали, но на сей раз от радости.
— Это соболь, дитя мое, — воскликнул он почти испуганно. — Добрый
пророк Илия услышал меня и принес тебе куртку с собольим мехом для Шушан Пурима. Ты видишь, как Бог любит нас? И поскольку пророк Илия дал
нам так много, было бы славно, если бы он привел моей доченьке хорошего,
красивого и молодого жениха.

128

АМАН И ЭСФИРЬ

Эсфирь прикрыла ему рот рукой
— Тише, отец, иначе все исчезнет, как и появилось.
В это время Лактеф заглянул через окно в маленькую комнату, и когда он
увидел там Эсфирь, стоящую в красивом платье и великолепной меховой кацавейке, он подумал: «Какая красивая девушка! Она такая хорошая, умная и
такая чистая сердцем. Почему же для нее не находится жениха?
И как раз в этот момент Эсфирь улыбнулась и сказала:
— Отец, кто же возьмет меня в жены, ведь у нас нет ни гроша!
— Знаешь что, Эсфирька? — прошептал Тобиас. — Ты должна попытать
счастья, и поймать жениха. Нынче же Шушан Пурим. Все возможно. Сделай
силок!
— Почему бы и нет? — воскликнула Эсфирь, смеясь. — Я выйду на улицу и положу на землю петельку. Но что мы будем делать, если в нее попадется
старик или горбун?

АМАН И ЭСФИРЬ

129

И все еще смеясь, она вырвала у себя три длинных блестящих черных волоса, завязала их в петлю и пробормотала своими красивыми губками какое-то каббалистическое заклинание. Лактеф Вильна видел это. Он рассмеялся
и подумал: «Подожди, ты поймаешь в свою петельку самую необычную птичку нашей общины».
Когда Эсфирь осторожно вышла из дома, Аман спустился со своих ходулей
и отдал свою маскарадную одежду и накладной нос приятелю. И в тот момент,
когда девушка положила петельку на землю и, волнуясь, пошла к двери, Лактеф Вильна подбежал, ступил в петлю, а потом поймал Эсфирь у входной двери. Его сильные руки обвились вокруг ее тонкой талии, и он поцеловал ее прямо в губы. Но она вывернулась и взбежала вверх по лестнице.

130

АМАН И ЭСФИРЬ

На следующее утро фрау Цукершпиц жаловалась, что у нее пропала новая
кацавейка, Вигельштока — что у него исчез кафтан, а Винкфельд недосчитался сапог. Однако тут явился Лактеф Вильна и все объяснил.
— Я взял вашу кацавейку и отдал ее бедной девушке, — сказал он прекрасной кокетке. — Она верит, что ей ее подарил пророк Илия, но если вы хотите, я могу вам ее вернуть.
— Нет, нет, — воскликнула красавица, — в общем, она была не такой уж и
новой. Вы мне угодили, ведь теперь мой муж купит мне другую.
Прочие потерпевшие сказали примерно то же самое, потому что правоверному еврею доставляет радость делать подарки бедным соотечественникам.
И в то же утро отец Лактефа, старый Вильна пришел к Тобиасу Фиштран
и попросил выдать за его сына красавицу Эсфирь.

ИСКУПЛЕНИЕ
венгрия

Кол нидрей1 — Капорес2

Н

астало время для молитвы Кол нидрей перед днем Всепрощения. Солнечное веселье
осени, словно сладкий аромат, было разлито по
пестролистным лесным опушкам, и улочкам маленького венгерского городка среди домиков,
покрытых красной черепицей. Последний теплый луч солнца стыдливо проник сквозь подслеповатые окна в дом торговца Теллера Гершмана
и заплясал на полу огромной комнаты, когда в
нее вошли двое мужчин. На их лицах тоже был
отблеск света, и это был свет учености и науки,
и он тоже осветил эту темную комнату, наполненную старой, массивной мебелью и такими же темными предрассудками.
Первым из вошедших был доктор Йонас Биненфельд, брат фрау Гершман.
Он впервые появился в этот день, чтобы пожелать ей и ее семье счастья, ведь в
Кол нидрей — особая молитва в иудаизме для отказа от клятв, зароков и обетов.
Капорес — магический обряд в иудаизме накануне Йом Кипур — праздника отпущения грехов.

1
2

132

ИСКУПЛЕНИЕ

этой древней набожной общине он считался опасным вольнодумцем, и поэтому был почти изгнан из нее. Он был одним из тех людей, кого проклинали фанатичные посетители синагоги, искренне желая «чтобы земля разверзлась у
них под ногами». Однако земля упорно не желала поглощать доктора, несмотря на все эти проклятия и грозные предсказания.
Вместе с Йонасом Биненфельдом приехал молодой человек, чья стройная
фигура, и прекрасное, хотя и несколько бледное лицо выдавало в нем мыслителя. Он наверняка был занят серьезными вопросами познания, которые пытался решать со всем пылом своей юности. Это был любимый ученик весельчака доктора, студент-медик Абнер Барах, которого Биненфельд привел, чтобы познакомить со своими племянницами.
Когда оба мужчины вошли, фрау Меша Гершман как раз начала проводить
древний магический обряд. Посереди комнаты на стуле сидела старшая дочь
фрау Гершман — Мателе. Остальные дети, празднично одетые, торжественно
стояли полукругом вокруг нее. На полу с перевязанными разноцветными лентами лапами лежали капоресы — жертвенные куры. На Мателе было простое
белое платье, которое подчеркивало румянец ее слегка раскрасневшегося невинного личика в обрамлении густых темных кос.
Абнер с удивлением разглядывал это целомудренное прекрасное существо, которое казалось было рождено, чтобы повиноваться и страдать. Мателе тоже взглянула на него, приоткрыв свои большие, темные и томные глаза, в
которых стояли слезы. Они увидели друг друга впервые, но смотрели друг на
друга так, словно уже встречались где-то раньше, может быть на другой планете. Им казалось, будто их души знакомы уже целую вечность.
Тем временем фрау Гершман бросила глубокомысленный взгляд на своего наполовину потерянного для семьи брата и начала читать древнюю многозначительную молитву: «Сыны человеческие, во тьме обитающие, скованные оковами бедности и железа, Бог должен вывести их из тьмы и разорвать их узы. Изнуряет их собственная злая натура, их мучают грехи. Всякую пищу отторгает их душа, и достигнут они врат смерти. И пошлют они
молитвы свои Господу о своих нуждах, и от невзгод избавит он их словом
своим и спасает их от гибели. И да возблагодарят они Вечного за милость
Его и многие чудеса, явленые сынам человеческим. Если с Ним поговорит
ангел-заступник, который знает, как говорить о праведности человека, тогда
Он простит этого человека и спасет его от падения и могилы, и скажет Он:
я нашел ему искупление».
Когда молитва закончилась, мать трижды покрутила вокруг головы Мателе молодой курочкой, которая при этом истошно кудахтала и судорожно била
крыльями. Затем фрау Гершман продолжила: «Это моя замена, это вместо
меня, это мой выкуп для прощения. Эта курица должна быть предана смерти,
а меня ждет долгая жизнь, благополучие и радость».
После того, эта как церемония искупления была проведена со всеми другими детьми, несчастные жертвы, капоресы, были переданы беднякам, кото-

ИСКУПЛЕНИЕ

133

рых уже с нетерпением ожидали их в прихожей для того, чтобы приготовить
вожделенное жаркое.
Затем вся семья села за большой обеденный стол, и пока Биненфельд отпускал добродушные остроумные шуточки в адрес городских ортодоксов, Теллер Гершман отмалчивался, а его супруга негодующе вздыхала. Абнер и Мателе время от времени обменивались взглядами и перебрасывались несколькими словами, которые звучали для них обоих словно приятная музыка.
Так называемый «Долгий день» — строгий пост, длящийся сутки, от заката до заката, и трудный даже для самых набожных, наконец, счастливо закончился. Все евреи снова выглядели весело и бодро, а остановившийся у Биенфельда Абнер начал заниматься своей докторской диссертацией. При этом
он частенько стал проводить свое свободное время, посещая строгий и суровый дом Теллера Гершмана.

134

ИСКУПЛЕНИЕ

Однажды, когда Абнер снова туда заявился, он обнаружил, что красивые
глаза Мателе наполнены непритворными слезами.
— Что случилось? — спросил он с тревогой.
Девушка указала на свою кошку, которая лежала у печки и тяжело дышала.
— Я думаю, она умирает.
— Кто?
— Моя Лили.
— Не думаю, что она скоро умрет, — ответил Абнер с улыбкой. — Кошки — существа живучие. Позвольте мне стать вашим придворным медиком и
дайте отсмотреть вашу маленькую питомицу.
Мателе смущенно улыбнулась, взяла Лили за руку, и будущий доктор начал
осматривать милое создание.
— Ничего страшного, — сказал он немного погодя, — всего лишь простуда, не более того. Вы знаете, Лили — моя первая пациентка, и если я смогу вылечить ее, это будет добрым предзнаменованием. И чтобы успокоить вас, я немедленно отправляюсь за лекарством.
Абнер ушел и вскоре вернулся с гомеопатической настойкой. Мателе крепко держала свою любимицу, а молодой доктор, приоткрыв ей рот маленькой
ложкой, влил в него лекарство. Кошечка героически сопротивлялась, царапалась своими бархатными лапками, отчаянно мяукала, однако несмотря на все
это, лечение было начато и благополучно завершено. Когда Лили впервые после болезни начала мурлыкать, и вышла погреть на солнышко свою белоснежную шерстку, Мателе посмотрела на Абнера своими детскими глазами с искренней благодарностью. Казалось, он спас от смерти не кошечку, а саму ее хозяйку.
С тех пор Мателе всегда дружелюбно встречала молодого врача искренней
улыбкой, а когда он сидел среди детей и рассказывал им о чудесах и тайнах человеческого организма, Мателе смотрела на его умное воодушевленное лицо с
нежным восхищением.
И вот однажды Абнер зашел в лавку Теллера Хершмана. Его супруга болтала с покупателями — горожанами и местными крестьянами, а его дочь сидела за маленькой перегородкой, на которую были наклеены разноцветные
картинки. Она записывала дневные расходы и прибыль в большую бухгалтерскую книгу. Мателе заметила Абнера, заложила ручку за ухо и протянула ему руку.
— Добрый вечер, господин Барах.
— Добрый вечер, моя госпожа.
— Прошу вас подождать несколько минут, — попросила она, — я скоро
закончу.
— О! Я могу ждать сколько угодно.
Абнер сел на лежащий в углу тюк, и начал следить за изящной белой рукой,
быстро выводящей строчки на бумаге. Он любовался ее прекрасным добрым
лицом и наблюдал, как она по-детски и в то же время серьезно относилась к

ИСКУПЛЕНИЕ

135

своей работе, склоняясь над большой книгой и что-то шепча своими пухлыми губками.
Наконец девушка отложила перо, и когда Абнер встал, он увидел, что ее
милые пальчики перепачканы чернилами. Она тоже это заметила, и начала
смущенно их разглядывать, поднеся свою руку к глазам.
— Позвольте мне, Мателе, поцелуем убрать эти противные чернила с ваших милых пальчиков, — воскликнул Абнер, и, прежде чем девушка успела ответить, он схватил ее за руку и прижался губами к ее пальцам.

136

ИСКУПЛЕНИЕ

— Что вы делаете? — прошептала Мателе. — А если войдет мать ...
— Я делаю то, что должен, — пробормотал Абнер.
— А что же вы должны делать? — игриво спросила Мателе. — Целовать
мою испачканную руку?
— Поймите, я люблю вас, Мателе, — ответил Абнер, — я ничего не могу с
собой поделать. Я полюбил вас с первого взгляда, как только увидел. Это как
в сказке.
— О! Я тоже могу рассказать вам сказку, — ответила Мателе, грустно улыбаясь, — прекрасную сказку про глупенькую девушку, чье бедное сердце тоже
было покорено с первого взгляда молодым человеком, который очень умен и
образован. Ах, Абнер! Я тоже вас люблю, но что из этого выйдет?
— Что-то хорошее, Мателе! — воскликнул молодой доктор. — Ведь за
встречей двух верных влюбленных сердец наблюдают Божьи ангелы, и ни
один демон не имеет над ними власти.
Однако победить демонов было не так-то легко, демонов тьмы фанатизма
и алчности.
Меша Гершман с самого начала с подозрением смотрела на визиты Абнера в ее дом, и со временем Теллер Гершман стал разделять ее опасения. У него
ведь была приготовлена хорошая партия для дочери — «не человек, а золото». А теперь этот нищий, этот «еретик», — так Гершман называл доктора, — должен разрушить все его планы. Нет, он не потерпит этого, ведь он
в доме хозяин, и дочь должна ему подчиняться. Таков ее религиозный долг в
силу Закона.
И вот настал день, когда Теллер Гершман неожиданно представил домочадцам жениха своей дочери — богатого торговца зерном Марка Лайзера из
Кашау. И хотя Мателе была кроткой девушкой и послушной дочерью, ей было
что сказать в этом случае.
— Ты сделаешь меня несчастной, отец! — сказала она, когда осталась с
ним наедине. — Я не хочу, я не буду становиться женой этого Марка Лейзера!
Ты разбиваешь мне сердце, потому что я люблю Абнера Бараха, я не могу полюбить кого-то другого.
Однако Теллер Гершман ее не слушал. Упреки дочери трогали его также
мало, как и ее слезы, хотя щеки несчастной Мателе становились все более бледными день ото дня. Напрасно Йонас Биненфельд пытался его вразумить.
— Неужели я должен отдать своего ребенка, мою Мателе, — кричал Теллер Гершман, — за человека, который презирает закон! За человека, у которого нет собственного дома и ни гроша в кармане!
— У Абнера есть нечто больше, чем собственный дом и деньги, — возражал Биненфельд. — У него хорошая голова, и он многому научился. Он всегда носит свое сокровище с собой, и поэтому он никогда не сможет его потерять — ни при пожаре, ни при наводнении. Он заработает деньги своими руками и собственной головой и построит себе дом, потому что он станет прекрасным врачом.

ИСКУПЛЕНИЕ

137

— Может и так, но я не хочу, чтобы он был моим зятем, — сердито ворчал
Гершман. — Я не хочу этого! Вы слышите — не желаю!
— Я тоже не хочу, — поддакнула Меша.
— Ты хочешь принести в жертву свой алчности собственного ребенка? —
вспылил выведенный из себя Биненфельд. — Из-за твоей глупости и жадности Мателе может умереть, это я говорю вам, как врач. Так умирает сорванный
цветок. Ваши дети умрут раньше вас, как один, так и другой, и вы останетесь в
старости одиноким, нелюбимыми и всеми брошенными, потому что все ваши
дети станут всего лишь капоресами вашей жадности.
— Бог защитит нас!
— Бог не имеет ничего общего с такими людьми. Прощайте!
С тех пор Абнеру больше не разрешалось приходить в дом Гершмана.
И когда Мателе удавалось сбежать из темных комнат родного дома, в которых
царили упрямство и эгоизм, она тайно
посещала своего дядю Йонаса Биненфельда, чтобы поговорить там со своим
возлюбленным.
Так продолжалось некоторое время,
а затем Абнеру пришлось ухать в Вену,
чтобы сдать там свой докторский экзамен. Влюбленные долгое время не видели друг друга, но благодаря доброму дяде, они могли хотя бы писать друг
другу. Йонас принимал письма Абнера
к Мателе и отправил их ей.
Получив докторскую степень, Абнер поселился в столице страны, в Будапеште, и начал свою медицинскую
практику. Счастье ему улыбалось. Несколько счастливых случаев излечения
принесли ему популярность, и вскоре
он стал востребованным врачом в столице. Однако Мателе с каждым днем
становилась все бледнее в ожидании
своего возлюбленного. Она слегла, в ее
глазах появился лихорадочный блеск, и
время от времени на ее щеках расцветал нездоровый лихорадочный румянец.
И что еще хуже, мать обнаружила ее
переписку с Абнером, и отец пригрозил проклясть ее, если она напишет еще
хоть строчку Абнеру или получит он

138

ИСКУПЛЕНИЕ

него весточку. Мателе подчинилась, но она чахла, как сорванная роза в стакане воды.
И снова настало время Кол нидрей. Вечером перед Днем Искупления, и
когда Меша созвала детей в большую комнату, чтобы принести в жертву капоресов, Мателе не пришла. Она больше не могла ни выходить из своей комнаты, ни вставать с кресла, в котором она сидела. Когда мать вошла к ней, держа в руке украшенную синими лентами курицу, она вытянула руки, как бы отгоняя ее.
— Никаких капоресов для меня, — сбивчиво сказала она, горя, как в лихорадке, — я все равно скоро умру. Позови лучше отца.
Теллер Гершман был все еще тверд в своем решении, но вид больной дочери смягчил его каменное сердце.
— Я хочу отпраздновать свадьбу с Марком Лейзером, — сказала Мателе, — но ты должен поторопиться, отец. Если я должна стать капоресом, я не
хочу приносить себя в жертву без цели. Когда ты получишь деньги Марка Лайзера для своего дела, я смогу умереть и умру. Поторопись, отец, потому что ты
не можешь выдать за Марка Лейзера умирающую.
Теллер Гершман схватился руками за голову и выбежал из комнаты. Он
помчался прямо к Йонасу Биненфельду.
— Мателе умирает! — крикнул он, рвя на себе бороду. — Спаси ее, Йонас!
Я заплачу, сколько скажешь.
— Но я же не доктор, я не могу вылечить Мателе.
— И никто не поможет?
— Ее может исцелить только один человек — Абнер Барах.
— Пусть он придет, — крикнул Теллер Гершман, — и если он спасет Мателе, я отдам ее ему в жены. Пусть Бог накажет меня, пусть разверзнется земля и огонь ада поглотит меня, если я этого не сделаю. Но если он не спасет ее,
он ее не получит.
— Ты же неглупый человек, — ответил Бьененфельд с горькой улыбкой, — если он не спасет Мателе, если она умрет, как же она может стать женой Абнера?
— Я совсем запутался, — горько вздохнул Гершман.
Биненфельд немедленно отправил Абнеру телеграмму, и когда вечерняя
звезда принесла долгожданную весть о том, что «Долгий день» поста подошел к концу, и что Бог заключил мир с народом Израиля, он в сопровождении
Абнера вошел в комнату Мателе.
— Ну, Мателе, — крикнул Биненфельд, смеясь, — ты хочешь выздороветь прямо сейчас? Что? Не хочешь? — продолжил Йонас. — Тогда подожди,
я хочу выписать тебе лекарство, которое немедленно тебе поможет, и которое
ты с удовольствием будешь принимать.
Он сел за столик, на котором Мателе писала свои письма Абнеру и вела
свой печальный дневник, и набросал рецепт на клочке бумаги.
— Вот, получи!

ИСКУПЛЕНИЕ

139

Мателе взяла бумажку и прочла: «Принимать Абнера Бараха с утра до вечера всю оставшуюся жизнь». На лице Мателе появилась счастливая улыбка.
— Он будет твоим мужем, — воскликнул Теллер Гершман, — если только
сможет спасти тебя.
— Вот видишь, Мателе, нужно тебе выздороветь, — добавил Биненфельд, — или ты предпочитаешь упрямиться?
— О! Я уже почти здорова, — прошептала Мателе, нежно глядя на Абнера, который встал перед ней на колени и поцеловал ее руки.
И она действительно выздоровела благодаря искусству двух врачей и благодаря сладкому и целебному лекарству — любви, которое льет бальзам жизни на смертельно раненные сердца.
А потом снова наступила весна, и вместе с ней расцвела и девушка. Еще до
наступления лета она стала женой Абнера и свила свое маленькое семейное
гнездышко в Будапеште среди его медицинских инструментов и препаратов.

УЖАСНОЕ
ПРОИСШЕСТВИЕ
НА УЛИЦЕ РОЗ
голландия

У

Еврейская любовь — Пурим1 — Договор

лочка Роз в небольшом голландском городке Ваарнаме получила свое название по иронии судьбы. Там пахло чем угодно, но только не розами. Эта
улочка была такой узкой, что до домов на противоположной стороне казалось
можно было дотянуться рукой. Старые дома на ней были такими узкими и высокими, что солнечные лучи никогда не достигали их первых этажей. По обеим сторонам улочки располагались маленькие жалкие магазинчики, из которых всевозможные товары выставлялись прямо на улицу. И все этих тюки и
бочки наполнили воздух отвратительными запахами плесени, мокрой шерсти,
дубленых кож, прогорклого жира, лежалой селедки и прочих рыб.
Более ста лет на этой улочке друг напротив друга находились два небольших магазинчика. В каждом из них торговали одними и теми же товарами —
всеми видами тканей, и поэтому было очевидно, что эти две семьи никогда не
испытывали друг к другу особенно теплых чувств. Однако с течением времени
взаимная зависть и ревность торговцев Йозефа ван Маркуса и Аврахама Хонигмана переродились во вражду и настоящую ненависть.
Оба вели себя благопристойно только в конце недели — в Шаббат и по
воскресеньям. В эти дни отдыха и праздника в кругу своих домочадцев оба
были патриархами и королями, благородными, мудрыми, доброжелательными и просвещенными мужами, но в остальные дни недели они были мелочПурим — еврейский праздник в честь спасения древних евреев, проживавших на
территории Древней Персии.

1

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

141

ными торговцами, узколобыми, необразованными мелочными, эгоистичными, прижимистыми и суеверными торгашами.
Как только к их лавчонками приближался покупатель, они начинали из-за
него спорить. В это дело включались не только сами Маркус и Хонигман. Все
члены их семейств кидались на несчастного, как стервятники на падаль. С од-

142

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

ной стороны напирала фрау Маркус со своими дочерями, а также ее брат Леви
с женой и детьми. С другой стороны подступали фрау Хонигман, ее сын Йонас, а также его жена и дети.
Порой эта битва приобретала поистине гомерический размах.
Например, Хива Маркус держала пришедшего за красным бархатом мужчину под левую руку, а Овадия Хонигман — под правую. При этом маленькие
Лиза Маркус и Мирза Хонигман цеплялись за фалды его пальто. Фрау Маркус
блокировала дорогу своей пышной грудью, а фрау Хонигман отсекала покупателю путь к отступлению своими мощными бедрами. Пока Маркус и Леви
вытаскивали на улицу и разворачивали образцы своего бархата, Хонигман и
Йонас со своей стороны пытались заставить заиграть свой королевский пурпур под бледными лучами солнца, которые падали порой в узкую улочку Роз.
И когда покупатель делал свой выбор, с одной стороны его провожали благословения, а с другой проклятия и пожелания, чтобы в почках у него завелись
камни, а на носу вскочили красные прыщи.
Всегда, где представлялась такая возможность, две семьи строили друг против друга козни и пытались досадить любым способом. Например, когда лавочники вдвоем присутствовали на свадьбе, Маркус налил немного вина в карман
праздничного сюртука Хонигмана. А тот в ответ вымазал клеем дверную ручку Маркуса, и его недруг, вернувшись из таверны, основательно к ней прилип.
Однажды Маркус подослал к Хонигману польского бродягу, которого тот
принял за американца. И этот бродяга заказал Хонигману пальто для адмирала Тома Поуса, который в настоящее время находится в Ваарнаме. При этом
проходимец объяснил, что у адмирала просто нет времени, чтобы снимать
мерки. А Хонигман видел в театре актера, карлика, который играл роль адмирала. И думая, что речь именно о нем, он сшил ему по памяти чудесное маленькое пальто. Когда же работа была закончена, бродяга заявился к Хонигману в компании с высокого толстяка, который с трудом мог протиснуться через
дверь магазинчика и сказал:
— Вот адмирал! — заявил бродяга.
Хонигман ошеломленно уставился на незнакомца.
— Но этот человек настоящий гигант, а вы заказали пальто для карлика, — только и сумел выдавить он из себя.
— Разумеется, мой дорогой, — ответил адмирал, — просто я маленький,
когда выступаю на сцене, а вне театра мне так удобнее.
После этого оба проходимца вышли из магазина, оставив Хонигмана онемевшим от изумления.
Хонигман этого Маркусу так не спустил. Однажды он повстречал маленькую Лизу Маркус, которую послали за доктором. Он отправил ее домой, пообещав лично сообщить об этом ученику Эскулапа1. И вот через некоторое время к Маркусу под видом врача заявился друг Хонигмана.
1

Эскулап — древнеримский аналог греческого бога врачевания Асклепия.

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

143

—Что с вами? — спросил он Маркуса, который в одиночестве возился лавочке.
— О, доктор, — сказал он жалобно, — я мучаюсь животом со вчерашнего дня.
— Хорошо, — сказал лжедоктор, — садитесь сюда, на этот стул посреди
магазина, закройте глаза и покажите мне свой язык. Я скажу, когда можно будет закрыть рот.
Марк сделал, как ему было велено, и ждал слов доктора, пока громкий смех
не заставил его открыть глаза. Доктор исчез, а его маленький магазинчик был
заполнен любопытствующими, и на улице также стояла целая толпа зевак.
— Ну, слава Богу, — крикнул его сосед мясник Шмуль. — А то мы уж все
подумали, что вы сошли с ума, герр Маркус.
В разгар этого воинственного противостояния в родной дом вернулся
младший сын Хонигмана, Барух, который изучал право и успел побывать в
различных иностранных университетах. Теперь он готовился к экзаменам и
большую часть дня проводил дома.
Его маленькая комнатка располагалась под самой крышей. И каждый
раз, отрывая глаза от свода римского права, он видел в окне напротив среди
горшков с цветами очаровательную девушку, усердно занятую шитьем.
Это была Джессика, младшая дочь Маркуса.

144

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

Окна у молодых людей были открыты настежь, ведь был август, и теплый
летний воздух даже наполнял даже сумрачную улочку Роз. И Джессика, украдкой взглянув на окно напротив, заметила, как красивое, хотя и несколько бледное лицо Баруха склоняется над книгой в кожаном переплете. А когда девушка склонялась над своим бархатом или шелком, который переливался у нее на
коленях, Барух в ответ бросал робкие взгляды, чтобы получше рассмотреть
среди цветочных горшков ее белую шею, белокурые косы и маленький носик.

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

145

У Джессики был маленькая подружка — красивая белая кошечка по кличке Мими. Обычно она спала на подоконнике, пока ее хозяйка работала. Однажды вечером, когда при свете луны Мими бродила по крыше, она заметила
двух горгулий1 в форме драконов, которые располагались так близко друг от
друга, что, казалось, смотрели друг другу в глаза. Они образовали своего рода
мост. Мими тихо перешла по нему и заглянула в окно Баруха. Тот заметил кошечку и ласково подозвал ее. А после того, как он погладил ее по мягкой белой
пушистой шерстке, подруга Джессики стала подружкой и для Баруха. Молодой человек сорвал розу, растущую у него на подоконнике, прикрепил ее к синей ленточке на шее Мими, и кошечка прекрасно справилась с порученной
ей деликатной миссией посланницы. А на следующее утро Барух увидел свою
розу, приколотую на груди Джессики.
Через несколько дней Мими принесла ему книжную закладку, которую
Джессика вышила специально для него.
Это придало ему смелости. Барух набросал несколько воодушевленных
строк на розовой бумаге и доверил свою записку маленькому посланнику. На
следующий день Мими принесла прекрасный ответ. Таким образом между
детьми двух враждующих отцов завязалась невинная и в то же время глубоко
личная переписка. Молодые люди узнали друг друга и полюбили, не обменявшись вслух ни словом.
Однако вскоре листья начали падать, наступил сезон дождей, а за дождями
последовал снег, а зимой окна должны были быть закрыты, и визиты маленького посыльного прекратились.
Но любовь делает людей изобретательными. Джессика дышала на заиндевелое стекло, чтобы увидеть Баруха сквозь ледяные узоры на окне, а он использовал для этого свою зажженную студенческую трубку. Язык записок сменил язык знаков и цветов. Так на маленькой голландской улочке, и посреди
снега и льда расцвела Саронская лилия2 Востока.
Однажды на улочке Роз случилось нечто весьма неприятное. Хонигман
крикнул Марку, рядом с которым его зять Леви измерял шелковую ткань:
— Вы знаете, что Венеция — это еврейский город?
— Вы уж всегда знаете больше, чем остальные, — ответил Маркус.
— Да, — продолжал Хонигман, — у них там есть площадь Маркус и два
крылатых Леви — льва.
Это было уже слишком! Маркус бросился через улицу к Хонигману, чтобы
надавать ему тумаков, но их жены вовремя вмешались и растащили в разные
стороны смертельных врагов.
В тот вечер местный шутник Пинкель весело говорил:
— Это просто настоящая драма! В следующий раз они поубивают друг
друга.
Горгулья — декоративный водосточный желоб в готической архитектуре, обычно в
форме мифического создания.
2
Саронская лилия — символ любви в библейской «Песне песней».
1

146

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

А Маркус поклялся, что не найдет себе покоя, пока Хонигман не потеряет
самое дорогое, что у него есть.
— А что вы мне дадите, — воскликнула Джессика в этот момент, — если я
сделаю так, чтобы ваше пожелание сбылось? Если я отниму у Хонигмана самое
дорогое, что у него есть и он начнет с горя рвать на себе волосы?
— Все, что ты хочешь, Джессика, все самое дорогое, что есть у меня.
— Хорошо, но напишите мне об этом расписку.
Маркус написал то, что она ему продиктовала, а Джессика улыбнувшись,
спрятала бумажку у себя на груди.
Четырнадцать дней спустя начался Пурим — веселый еврейский праздник.
К вечеру весь еврейский квартал был прекрасно украшен и сиял огнями.
Все двери были открыты настежь. Молодые люди ходили по улицам в маскарадных костюмах, заходили в знакомые дома, разыгрывая всевозможные веселые сценки. Повсюду танцевали. В доме Маркуса представили историю Эсфири. Конечно же, прекрасная Джессика играла роль прекрасной царицы, жены
Артаксеркса.
Когда все семья собралась за длинным столом для ужина, снаружи послышались громкие голоса и какой-то шум. Хива, старшая сестра Джессики, ее
доверенное лицо и помощница, вбежала в дом и объявила, что у двери стоит
Барух Хонигман и что он хочет ворваться внутрь.
— Барух? — воскликнула Джессика-Эсфирь. — Ну, ничего! Он у меня получит по заслугам!
С этими словами она поспешила спуститься вниз по лестнице. Вскоре послышался грозный рев, и Эсфирь вернулась, ведя за собой на цепи большого
медведя. В другой руке она держала большой кнут.
— Вот он, Барух — сказала она. — Я превратил его в медведя!
Маркус ни минуты не сомневался в том, что его дочь говорит правду. Ведь
совсем недавно один польский еврей рассказал ему удивительную историю —
резали гуся, а он вдруг закричал «Шма Исраэль»!1 А потом в местной общине обнаружили большие злоупотребления. Да и Талмуд также рассказывает
много подобных случаев.
— Но как ты превратила его? — в ужасе спросила ее мать.
— Я брызнула ему в лицо водой, — ответила Джессика, — и трижды воскликнула: «Стань зверем! Стать медведем! Именем Джехела, царя животных
и его помощников: Пасселя, Гасила и Хозила».
В это врем Хива побежал к Хонигману с ужасной вестью, и он в сопровождении всей своей семьи прибежал в столовую Маркуса. Там он увидел, что
Джессика гордо восседает в кресле, попирая ногами лежащего перед ней на
ковре медведя, которому такое положение дел кажется даже нравилось.
— О, мой сын! — воскликнул Хонигман, — мой несчастный сын!
1

Слушай, Израиль (иврит).

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ РОЗ

147

А Джессика встала, взмахнула кнутом и заставила медведя танцевать.
— Смотри, — сказал Марк Хонигману, — это тебе кара Господня.
— Но если ты, Джессика, превратила его в медведя, — воскликнул Хонигман, — ты же можешь снова придать ему человеческий облик?
— Конечно, — сказала девушка с улыбкой, — но при одном условии. Барух теперь будет принадлежать только мне и больше никому. Мой отец поклялся, что он успокоится, только когда вы потеряете самое для себя ценное.
Так и случилось. Вы потеряли Баруха навсегда, а я теперь могу требовать от
отца, что хочу, у меня есть в этом его расписка. Поэтому я уверена, что он даст
мне свое благословение на брак с Барухом, когда я верну ему человеческий
облик. Однако чтобы это случилось, и вы тоже, герр Хонигман, должны дать
нам свое благословение.
— Хорошо! — воскликнул он. — Я согласен!
— И мы тотчас справим свадьбу?
— Непременно, — ответили оба отца.
Джессика дотронулась до руки Баруха и пробормотала какое-то каббалистическое заклинание. А затем Барух снял голову медведя, как шляпу, и весело
поприветствовал присутствующих.
— О! — закричали одновременно Маркус и Хонигман, — они нас провели!
— Не забывайте, что сегодня Пурим, — ответила Джессика, — и сегодня
дозволены любые шутки.
— Так все это были просто шутки? — спросил Хонигман.
— Все, — ответил Барух, — кроме нашей любви.
И с этими словами он обнял милую Джессику и прижал к своему сердцу.

КЕТСХЕН
ПЕТЕРСИЛ
румыния

Предсказание — Фабрика — Еврейские
погромы

Н

а самом деле ее звали Фрадель Леви,
а Персидский котенок — Кетсхен
Петерсил — было только прозвищем. Ее
так стали назвать, потому что она всегда
спала, свернувшись, как маленький котенок, а еще у нее окна всегда была бутылочка с настоем персила1. С ее помощью
она отчаянно боролась с маленькими веснушками, которыми было усыпано ее
красивое личико. Она была бедной, но смелой, умной и трудолюбивой девушкой, которая денно и нощно помогла своему отцу, старьевщику Шаве Леви и
своей матери Хендель, покупать, чинить и продавать поношенные вещи.
Жизнь Кетсхен Петерсил была полна мучивших ее забот, и она напрасно
жаждала того дня, когда могла бы отдохнуть от бесконечных дел. Ведь такие
несчастные люди, как Леви, не могут устроить себе даже Шаббат.
Многие молодые люди в маленьком румынском городке засматривались
на ладную стройную девушку, но кто бы решился взять ее в жены? Ведь даже
состоятельные юноши и их родители предпочитали богатых невест. Поэтому
отец и мать Петерсил давно отказались от надежды выдать свою дочку замуж.
1

Persil — «петрушка» (франц.).

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

149

А сама Кетсхен и не думала о мужчинах, ее единственной мечтой была меховая шубка. Конечно, не такая роскошная, как носят богатые барышни, а
скромная жакетка на кроличьем меху. Петерсил дрожала, когда зимой работала в их небольшой лавчонке, и даже летом ей частенько было холодно до озноба, поэтому ей казалось, что это высшее блаженство — закутаться в мягкий
теплый мех.
Однажды вечером, когда она сидела в лавочке, забитой всевозможными
старыми вещами и подкрашивала золотистой краской карниз, в помещение
проскользнул маленький длиннобородый мужчина. Он поприветствовал ее с
улыбкой и предложил подгадать. Это был Шас Мессинг, который слыл предсказателем и зарабатывал себе на жизнь гаданием.

150

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

Кетсхен Петерсил поблагодарила его, но она не могла потратиться на такую бесполезную вещь. Но Шас не сдался.
— Подари мне вон ту берестяную коробочку, — сказал он, — мне ее будет
вполне достаточно.
— Хорошо, — сказала Кетсхен.
Она протянула ему коробочку, а он начал изучать ее ладонь.
— Тебя ждет счастье! — воскликнул он. — И какое счастье! А также богатство, и какое богатство! И жених! Ах, какой мужчина!
Кетсхен недоверчиво улыбнулась, но не прошло и недели, как к Шаве Леви
пришел Баром — сводник из Яссы1. Он посмотрел на девушку, поговорил с
ней и сказал себе: «Эта девушка умна, хороша собой и отважна. Именно такую женщину хочет иметь в жены богач Пасхельс для своего сына. Она из семьи, которой нет равных во всем нашем крае. Ведь невеста должна быть из колена Левия2, и Бог помог мне найти такую девушку — благородного происхождения и с безупречной репутацией.
Через несколько дней молодой Модрух Пасхельс приехал вместе с Баромом на смотрины. Через месяц отгремела свадьба, и на следующий день молодая жена Кетсхен переехала в дом своего мужа в Яссах.
Она думала, что все это сон, и все время боялась проснуться, но нет, все
это ей не грезилось. Огромное удовольствие, которое она почувствовала,
впервые накинув на плечи меховую шубу, которую подарил ей муж, и радость, когда она сидела, закутавшись в мягкий мех, в железнодорожном вагоне по дороге в Яссы — все было реальным. Лошади, которые тянули экипаж Модруха по улицам этого города, не исчезли, как в сказке, а мраморная
лестница в настоящем маленьком дворце, в который она приехала, не рухнула под ее ногами. Нет, все это она видела не во сне. Счастье, которое предсказал ей Шас Мессинг, случилось. И оно было таким реальным, что, казалось, она могла схватить его руками. Она без конца прикасалась пальцами к
тяжелым дамасским шторам своей спальни, трогала дорогую мебель и, конечно, драгоценный соболиный мех, на подкладке своей жакетки из красного бархата.
Так продолжалось некоторое время. Казалось, беспокойство навсегда исчезло из ее жизни, а тревоги отступили перед гипсовыми отливками древних
скульптур и экзотическими растениями, украшавшими вестибюль. Они словно утекли сквозь замочные скважины и стены этого дома.
Кетсхен Петерсил была окружена богатством, как жена набоба. Она больше не дрожала от холода. Стоило ей приложить палец к одной из кнопок, вырезанных из слоновой кости, а они были повсюду, и электрические сигналы
разносили ее приказы по всему дому, приводя целую армию слуг в движение.
Она даже могла позвонить в другой город или селение.
1
2

Яссы — город в восточной части Румынии.
Левий — третий сын Иакова, родоначальник одного из колен (родов) Израилевых.

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

151

Ее супруг был первым из ее рабов. А она дивно похорошела и расцвела после того, как родила ему первенца, мальчика. Ее стройная фигура округлилась,
и даже противные веснушки исчезли с ее лица.
Однако переживания, с которыми она сталкивалась в детстве и в юности,
работая в лавке ее родителей, опять начинали ее мучать, и даже с большей силой, чем раньше. У бедняжки Кетсхен, которая была счастлива в течение нескольких дней, потом в течение нескольких месяцев и, наконец, в течение целого года, снова не было ни одного спокойного часа. Смутное волнение гнало ее из одной комнаты дома в другую, из дома на фабрику, в город и обратно,
оно преследовало ее во сне и наяву. Она внезапно просыпалась ночью и думала: «А если случится пожар?». А после быстро надевала свои шелковые чулки
и турецкие тапочки, натягивала на себя халат из желтого, расшитого золотом
шелка с великолепной горностаевой подкладкой, заворачивала свою прелестную головку в красную персидскую вуаль, а затем тихонько проходила по комнатам, чтобы проверить, не забыл ли кто-нибудь потушить лампу или свечу, а
потом заливала на кухне тлеющие в печи угольки.

152

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

В театре, во время смешной оперетты, ей внезапно в голову приходила
страшная мысль: «А вдруг мой муж разорился!» И она быстро оставляла
свою ложу, чтобы найти Модруха в его кабинете и проверить его бухгалтерские книги.
Она часто встала посреди обеда, который давала для друзей своего мужа,
чтобы броситься к колыбели и убедиться, что ее ребенок не умер.
В конечном счете Модрух сам начал страдать от душевной пытки, которая
терзала его жену. Напрасно он убеждал ее, что это были лишь пустые фантазии, что она мучает себя напрасно, усложняя жизнь себе и всем окружающим.
Каждый раз она неизменно отвечала ему только лишь грустной улыбкой. Однажды он привел ее ребенка и укоризненно спросил: «Разве он не делает тебя
счастливой?». В ответ она лишь пробормотала: «Не сердись на меня, у нас
все хорошо, но удача пришла ко мне слишком поздно».
Это произошло теплым осенним утром, когда Кетсхен шла по покрытым
листвой дорожкам своего сада. Она была одна, солнце грело, однако она куталась в меховую куртку и прятала свои маленькие руки в ее широкие рукава.
Она дрожала и чувствовала себя от чего-то несчастной. Она готова была расплакаться.
И вдруг она увидела, что к ней через сад бежит высокий мужчина. Это был
Ассур Мендерсон, которого все называли Великаном. Он приехал из Галисии,
и Пасхельс выделял его среди своих рабочих, потому что Ассур воевал и получил медаль за храбрость. К тому же он был сообразителен и предан.
— Госпожа! — закричал он еще издалека. — Где хозяин? Его нет на фабрике.
Кетсхен это напугало до смерти. Она чувствовала, что Ассур принес ужасные вести.
— Что случилось? — закричала она, страшно побледнев.
— Начинается! — ответил, насупившись, Ассур. — Эти злодеи, которые
все время подстрекали народ против нас, евреев, наконец добились своего.
Люди пришли в движение. В городе уже разграблено несколько магазинов.
Полиция не вмешивается. Они придут и к нам. Необходимо срочно принять
какие-то меры.
В этот момент появился Модрух, он принес еще одну плохую новость. Рабочие на их фабрике требовали повышения своей заработной платы, а поскольку их требования не были выполнены, они прекратили работать.
Кетсхен посмотрел на мужа и увидела, что он спокоен и решителен. Это ее
внезапно успокоило.
— Ты отправляйся на фабрику, — сказала она ему неожиданно твердым
голосом, — а я присмотрю за домом.
При этих словах она протянула ему руку, которую он удивленно пожал.
Потом она быстро вернулась домой, где начала спокойно и уверенно отдавать необходимые распоряжения. Сначала она отвела своего ребенка в безопасное место, а затем спрятала деньги и драгоценности. А потом она сня-

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

153

ла маленький револьвер со стены, зарядила его и сунула в карман своей меховой жакетки.
Внезапно на улице раздался какой-то шум. На двор ввалилась банда пьяных головорезов, которая начала подстрекать рабочих. Предводитель бастующих Бореску громко кричал:
— Правильно люди говорят — мы должны прогнать всех евреев!
Он схватил железный прут. Другие последовали его примеру, и с дикими
криками начали ломиться в дверь фабрики, которая была закрыта по приказу Модруха.
Другие попытались проникнуть в дом, но на их пути внезапно возник Модрух,
и это их ненадолго остановило. Он начал убеждать их успокоиться, и его разумные слова, казалось, подействовали, но в этот момент Бореску схватил его за грудь
— Деньги или жизнь, пархатый еврей! — яростно крикнул он.
Другие скрутили ему руки. Казалось, Модруху конец.
Однако тут его жена бросилась в самую гущу рабочих и оттолкнула Бореску.
— Чего тебе надо? — яростно воскликнула она. Ее сверкающие глаза, казалось, метали молнии, которые готовы были пронзить любого, приблизившегося к ее мужу, будь то даже грабитель или убийца!
— Ваши деньги, — крикнул в ответ заводила Бореску и снова схватил хозяина фабрики за грудь.
— Назад! — в последний раз крикнула Кетсхен.
— Уберите ее! — рявкнул Бореску, а окружавшие его люди угрожающе
подняли железные прутья.
Однако Кетсхен выхватила свой револьвер из кармана и выстрелила прямо в Бореску. Он пошатнулся, выпустил ее мужа, а затем рухнул лицом вниз
перед ней, как раб перед своей хозяйкой.
А она встала рядом со своим мужем. Ее глаза горели, она была похожа
в этот момент на готовое броситься вперед хищное животное. Глядя на револьвер, который она держала в правой руке, рабочие отступили.
Однако оба они, несмотря на ее мужество, могли бы погибнуть, если бы
к ним на помощь не подоспел Асур с тяжелым молотом в руке. Никто не осмелился подойти к нему. Он прикрывал отступление, и Модрух со своей женой смогли счастливо добраться до дома, где они и забаррикадировались. Хозяин, Кетсхен, слуги и несколько находившихся внутри рабочих евреев, заняли позиции возле окон и угрожали открыть огонь, если бастующие пойдут
на штурм. Бунтовщики некоторое время совещались, а затем удалились, но
как оказалось, только для того, чтобы поджечь фабрику со всех углов. Вскоре
огонь перекинулся и на дом, окруженный гудящей толпой.
— Мы должны найти какой-нибудь выход, — сказал Модрух, — если не
хотим задохнуться здесь в дыму.
Кетсхен подхватила ребенка на руки. Вооруженные кто чем, слуги евреи
окружили ее. Потому все стали медленно спускаться по лестнице. Гигант начал ломать дверь.

154

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

В этот момент зазвучали трубы, и раздался цокот лошадиных копыт. Это
прибыл, наконец, кавалерийский эскадрон, который разогнал толпу бастующих рабочих, плашмя колотя по ним саблями.
Модрух предпринял отчаянную попытку спасти полыхающий дом, но
вскоре понял, что это уже невозможно. Нахмурившись и сжав зубы, он смотрел, как его имущество пожирает огонь. И тут он почувствовал у себя на плече легкую руку, и голос, полный любви и решимости, сказал ему:

КЕТСХЕН ПЕТЕРСИЛ

155

— Дорогой мой! Любимый! Не отчаивайся. Мы построим новый дом и
новую фабрику. У меня есть ты, а у тебя есть твоя жена и твой ребенок, а без
того, что мы потеряем, мы можем и обойтись.
Маленькая храбрая женщина сдержала свое слово. Она внезапно обрела
былую энергию и силу. Обрушившееся на нее несчастье сделало ее спокойной
и хладнокровной. Как только порядок был восстановлен, и жизнь евреев вошла в прежнюю колею, она направилась к министру, но не с просьбами, нет, а
с требованиями. Она обвинила правительство в ущербе, который был нанесен
ее мужу, и она получила помощь, которую требовала. Затем она начала ездить
из страны в страну, из города в город, и повсюду, где у ее мужа были должники,
она просила его деловых партнеров заплатить раньше, чем следовало по договорам. Она отправилась из Бессарабии в Буковину и Галисию, а оттуда в Венгрию и Трансильванию.
Когда она вернулась, весь мусор на пожарище был уже убран, и вскоре на
пепелище поднялось новое здание. Кетсхен Петерсил смогла побороть судьбу,
и тревоги, охватывавшие ее душу, наконец навсегда исчезли.
Когда на коньке новой крыши укрепили рождественскую елочку, украсив
ее гирляндами и лентами, старший каменщик поднял стакан с вином, приветствуя своего клиента с верхотуры. А Модрух стоял в это время во дворе со
своей семьей. Маленькие руки его красавицы жены высвободились из мягких
рукавов ее меховой шубки и обвились, словно волшебные силки, вокруг шеи
Модруха.
— Мы многое потеряли, — сказала Кетсхен, подняв свои сияющие глаза
на мужа, — но мы многое и выиграли.
— Ты, наконец, довольна мной? — спросил Модрух, улыбаясь.
— О! Я так счастлива, — воскликнула она. — Бог сначала наказал меня, но
потом Его рука направила меня, как когда-то направляла его народ, устремившийся из Египта от рабства к свободе, от тьмы к свету.

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА
южная германия
Праздник Суккот1

П

осле долгого отсутствия Мартин Фридлиб
вернулся в свой родной город, который был
одним из самых крупных на юге Германии. Это
произошло в середине сентября, и вечером этого же дня во всех израильских семьях только об
этом и говорили. Судачили о нем и в семействе
Зинделя, который был владельцем большой фабрики игрушек и слыл самым богатым евреем города.
— Ну, и что он с этого получил? — ворчал
Зиндель, — этот Мартин потратил все свои деньги на учебу и вернулся нынче без гроша в кармане. И что он теперь будет делать? Сядет на шею
нашей общины?
— Это ему не потребуется, — ответила фрау
Леонора Зиндель, которая слыла мудрой женщиной. — Он учился в лучших университетах Мюнхена, Берлина, Гейдельберга, Праги и Вены. Он
проехал всю Италию, Францию и Нидерланды,
видел все галереи, все великолепные художественные сокровища античности и современности.

Суккот, он же праздник кущей — один из основных праздников еврейского народа,
отмечающий скитания по пустыне после выхода из Египта.

1

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

157

— И что он на это нынче купит? — насмешливо спросил Зиндель.
— Он искусствовед, — возразила Леонора, — он пишет книгу и собирается стать профессором.
— Это ему ничего не даст.
— Ну, есть профессора, которые получают по десять тысяч марок в год и
более.
— Поживем — увидим.
Дебора, дочь Зинделя, не сказала при этом ни слова. Она продолжала работать над куклой, наряжая ее, но все, что она услышала, сразу же вызвало у
нее симпатию и интерес к молодому ученому, поэтому когда Мартин на следующее утро появился в их салоне, у Деборы забилось сердце.
Время от времени Мартин позволял своему взгляду скользить по ее стройной и уже женственной фигуре, по ее ясному девичьему лицу. Дебора же нашла
его чрезвычайно мужественным и остроумным. Когда Мартин встал, прощаясь,
между ними уже существовала некая таинственная связь. Мать девушки сразу
же почувствовала это. Она была очарована молодым профессором (так она назвала Мартина) и пригласила его на обед. А поскольку у него не было ни отца,
ни матери, и он не мог отпраздновать вместе с ними приближающийся праздник Суккот, она предложила ему построить скинию1 в их доме. Мартин с благодарностью согласился, а Дебора покраснела, пожимая ему руку на прощание.
На следующий день во время еды Мартин нашел возможность добиться от
Зинделя некоторого расположения. За столом заговорили о грядущем празднике, и Мартин в своей дружелюбной и скромной манере растолковал его
смысл. Он рассказал, что так отмечают память о сорокалетнем пребывании
евреев в пустыне, одновременно это и своего рода праздник урожая, поскольку в земле Обетованной в это время созревали все плоды, и урожай уже был
собран. «Семь дней живите среди шатров, в память о кочевой жизни в пустыне, и плоды, которые вывешены в скинии, являются символами урожая Палестины», — так об этом говорится в Законе.
За три дня до праздника строительство скиний началось повсюду, и в нем
приняли участие все — и молодые, и старые. Каждый вносил свой вклад. Построенный в старом немецком стиле величественный дом Зинделя стоял позади фабрики игрушек, а далее простирался сад. Здесь, на небольшом лугу,
Мартин вбил в землю четыре столбика, которые должны были держать всю
конструкцию. Столбы были соединены планками, которые образовывали некую стену. Зиндель и его сын Зелиас прикрыли внешнюю часть сукки еловыми
ветками и мхом, в то время как женщины задрапировали ее внутреннюю часть
белой тканью. Мартин взял на себя заботу о потолке. Он соорудил крышу из
деревянных реек и прикрыл их еловыми ветками так, чтобы между ними оставались открытыми небольшие промежутки, сквозь которые можно было смотреть на небо и звезды.
1

Скиния — походный храм древних евреев.

158

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

Когда этот труд был закончен, он вошел внутрь сукки, чтобы украсить внутреннее пространство, подготовленное мадам Элеонорой и Деборой. Милая
девушка настояла на том, чтобы помогать ему в этом деле. Она подавала ему
гирлянды, сделанные из цветной бумаги, ветви рябины, чьи красные плоды
так красиво смотрелись на фоне густой хвои, груши, яблоки, виноград и золоченые орехи, которые он развесил на потолке. Потом пошли в ход маленькие
птички из яичных скорлупок с крыльями из золоченой бумаги. Не раз во время этой работы руки молодых людей касались, и каждый раз девушка краснела.
Потом был повешен лулаф — украшенная тканью пальмовая ветвь. В центре потолка располагалось «райское яблоко» цедрух и «щит Давида»; он
был сколочен маленькими гвоздями из палочек. Посередине был закреплен
крюк, на котором висел семисвечник.
— Осталось последнее, — сказала, засмеявшись Дебора, и взглянула на
Мартина своими детскими глазами.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
Дебора, которая до этого прятала руки за спиной, быстро показала ему
большую красную луковицу, украшенную длинными петушиными перьями.
— Верно! — воскликнул Мартин. — Не стоит забывать о магических средствах против злых духов.
Они повесили луковицу над дверью, и теперь все злые духи — шейдимы и
массикимы — не посмели бы проникнуть в скинию.
— Вы ведь проехали полмира,— сказала Дебора, — и вам наши древние
обычаи должны казаться странными.
— Не думайте, что там, где бурлит современная жизнь, люди просвещены и счастливы. Суеверия бессмертны. Он принимают новые формы, но никогда не исчезают. Сегодня это религиозное заблуждение, завтра политическое, послезавтра научное, но без глупостей человечество существовать не
может.
— Значит, мы глупы! — воскликнула Дебора, и быстро качнула головой.
При этом ее толстая черная коса, которую она перебирала в руках, хлестнула
Мартина по щеке. Он невольно отпрянул.
— Я сделала вам больно? — с тревогой спросила Дебора.
— Нет, вы словно бы взмахнули волшебной палочкой, — сказал он с улыбкой, — мне бы следовало повесить большой красный лук перед моим сердцем,
но боюсь, уже слишком поздно.
— Ах, вы шалун! — воскликнула девушка, смеясь, и снова шутливо ударила его косой, на этот раз по носу.
Первый день праздника выдался дождливым. Небо заволокли свинцовые
тучи, на улицах стоял туман, и журчали потоки воды. Зиндель был приглашен
на игру в карты, а фрау Леонора погрузилась в новый роман Шпильхагена1.
1

Фридрих Шпильхаген (1829–1911) — популярный в XIX в. немецкий писатель.

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

159

Деборе же хотелось спокойно помечтать в одиночестве. Несмотря на плохую погоду, она чувствовала себя вполне комфортно, забравшись в сооруженный недавно маленький шалаш. Она накрыла крышу досками от дождя, повесила перед дверью коврик, зажгла лампу, взбила подушку, завернулась в шаль
и уселась там, поставив свои маленькие ножки на банкетку. Она слушала, как
стучат дождевые капли, наблюдала за маленькими пичужками, смотрела, как
качаются от движения воздуха подвешенные орехи и вдыхала смолистый запах от влажных еловых лап.
Она немного испугалась, когда коврик кто-то внезапно откинул. На пороге стоял Мартин! Дебора вздрогнула от радости, когда он шагнул внутрь.
Улыбнувшись, она так сердечно протянула ему руки, что у молодого ученого
не осталось сомнений — он здесь желанный гость.
— Простите мою смелость, Дебора, — начал Мартин, войдя внутрь, — но
я хотел воспользоваться дождем, игрой в карты и романом Шпильхагена, чтобы сказать вам несколько слов наедине.
— И что вы хотели сказать?
— Дебора, я не мастак говорить красивыми фразами, — ответил Мартин. — Да это и ни к чему. Если вы расположены ко мне, я в них не нуждаюсь,
и если я вам не люб, они мне не помогут. Знайте же, что я люблю вас, дорогая,
люблю всем сердцем!

160

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

— И я… И мне никто не нужен в мужья кроме вас, — быстро сказала Дебора. — С моим отцом наверняка будут проблемы, однако у меня есть голова
на плечах, и я не сдамся, пока...
— Пока не станете супругой профессора!
— Да, — воскликнула она в ответ, — вот вам моя рука, она принадлежит
вам.
Они проговорили еще долго, пока дождь стучал по крыше, а осенний ветер выводил свои песни в еловых ветках. И когда их сердца забились в унисон,
они протянули друг другу руки, а их губы слились в поцелуе.
Дебора доверилась матери, и та полностью одобрила ее выбор. И когда на
следующее утро Мартин появился в их доме, чтобы официально попросить
руки Деборы, Леонора встала на его сторону, однако Зиндель нахмурил брови и сухо сказал:
— Я ничего не имею против вас, герр Фридлиб, но как вы собираетесь содержать вашу жену?
— Все свои сокровища я ношу с собой, — ответил молодой ученый.
— Быть может, однако моя дочь не может ждать, пока вы станете профессором, — ответил предприниматель. К тому же у меня должен быть зять, который умеет заниматься делами, и что самое худшее — вы человек расточительный, а я не могу обрекать свое чадо на нищенское существование.
Напрасно Леонора применяла все свое красноречие, и напрасно Дебора
проливала слезы — Зиндель остался непреклонен.
На следующий день к Мартину заявился Аарон Биркопф — доверенное
лицо Зинделя.
— Я пришел к вам с выгодным предложением, — сказал он, и его полное
красноватое лицо расплылось в улыбке. — Вам удалось вскружить голову девушке, так вы и должны вернуть ее на место. Для этого герр Зиндель хочет
дать вам десять тысяч марок, а вы тогда откажетесь от его дочери.
— Никогда!
— Почему никогда? Девушку вы все равно не получите, а десять тысяч марок — это неплохие деньги.
— Может быть, но я люблю Дебору и не продам свое счастье и за десять
тысяч миллионов.
Биркопф удалился, покачивая головой.
Мартин взял шляпу и пошел к Зинделям. Он хотел снова поговорить с Деборой и затем покинуть город. Когда он поднялся по лестнице, она подпорхнула к нему.
— Примите эти деньги, — быстро сказала она. — С такой суммой вы легко получите работу, и как только вы станете профессором, мой отец согласится. Я выйду только за вас!
Мартин задумался, затем кивнул головой, поднес руку Деборы к своим губам, поцеловал ее и вернулся домой. Там он написал короткое письмо Зинделю.

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

161

Через час к Мартину пришел сияющий Биркопф в сопровождении нескольких рабочих с фабрики. Они принесли десять увесистых мешочков, в
каждый из которых было по тысяче марок.
Еще через час Мартин Фридлиб постучал в дверь Зинделя.

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

163

— Что вам еще надо? — спросил Зиндель. — Разве вы не получили свои
десять тысяч марок?
— Нет, — сказал Мартин, бросая монету на стол Зинделя. Падая, она издала глухой звук.
— Этот монета фальшивая.
Зиндель взял монету, осмотрел ее с помощью увеличительного стекла, постучал ею по столу и, наконец, сказал:
— Да, монета фальшивая.
Затем он посмотрел на Мартина и долго не говорил ни слова.
— Мистер Зиндель, я очень ценю свое время, — не выдержал, наконец,
Мартин.
— Я тоже, — сказал предприниматель. — Однако вы удивляете меня не
этим. Вы нашли фальшивую монету, и я, честно говоря, этим впечатлен. Послушайте, а вы не такой расточительный человек, как я думал. Иначе вы бы

164

ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА

взяли деньги, не считая их, и поскольку я не люблю покрасневших от слез глаз,
вы получите настоящую монету и мою дочь в придачу.
— Герр Зиндель, вы великодушный человек! — воскликнул Мартин.
— Обнимите же меня, мой зять, — добродушно произнес Зиндель, — я
вам позволяю.
Мартин сердечно обнял его.
— Вы можете даже поцеловать меня, если хотите, — добавил Зиндель, —
хотя я не так красив, как Дебора.

ДВА ВРАЧА
австрия

Талмуд — Два вида лечения

П

осреди авст рийских лесов, недалеко
от границы с Богемией между могучими горными кряжами, бурными потоками и
зелеными долинами, где на фоне неба возвышаются руины старинных замков, расположилось симпатичное селение с побеленными
домами под красными черепичными крышами.
С незапамятных времен здесь, вдали от
больших дорог, по которым порой проходили войска, жила небольшая еврейская община. Она хранила свой образ жизни и обычаи
практически в неизменном виде.
Самым большим светилом этой общины был талмудист Мебус Кон — наставник, ее советник, оракул и врач в одном лице.
Мебус жил спокойно и счастливо со своей дочерью Перле под крышей небольшого увитого плющом дома, который принадлежал еврейскому мяснику
Бертольду Циммерману. И так продолжалось до того дня, пока в этот маленький городок не приехал молодой еврейский врач Леопольд Пфефферманн со
своей сестрой.

166

ДВА ВРАЧА

С этого дня спокойная жизнь для Мебуса закончилась. До сих пор евреи в
этом тихом уголке не знали другого средства лечения, кроме Талмуда. С помощью этой священной книги Мебус лечил все виды страданий и недомоганий,
и все зависело от того, какие духи побеждали — добрые или злые.
И вот внезапно заявляется какой-то незнакомец, молодой нахал, который
бросает вызов заслуженной славе старого целителя.
Старый талмудист возненавидел этого доктора с самого начала, даже раньше, чем он его увидел, и это отвращение лишь усиливало поведение сестры
Пфеффермана. Эта молодая грациозная образованная женщина элегантно одевалась и обладала внутренней свободой. Она яростно защищала все доброе и
разумное в иудаизме и восставала против всех устаревших предрассудков и обычаев. Она читала предосудительные книги, которые были напечатаны не на иврите, и одного этого был достаточным, чтобы превратить ее в глазах старого талмудиста в еретичку. К тому же у доктора на его столе находился человеческий череп, а в одном из углов его кабинета стоял человеческий скелет.
Мебус считал, что это было вопиющим нарушением Закона.
Однако его благочестие не слишком ему помогло. Молодой доктор успешно вылечил несколько больных, а его сестра не жалела сил, когда это могло кому-то помочь. Она посещала хижины бедняков, не опасаясь заразиться, чтобы ухаживать за больными и приносить им все необходимое. В результате все
больше и больше пациентов отходили от Мебуса и обращались к молодому
образованному врачу, который, возможно, и не ел кошерное, но обладал сердцем истинного еврея.
Если больной приходил к Мебусу, тот спрашивал его, не совершил ли он
ошибку, подрезав себе ногти, не ел ли он запрещенную пищу, не входил ли
он туда, где обитали злые духи массикимы и многое другое в том же духе. Затем он открывал Талмуд, произносил молитвы, возлагал руки на пациента и,
в лучшем случае, давал ему немного настоя из трав, которые собственноручно собирал в лесу.
Молодой же доктор со своей стороны осматривал горло больного, если тот
жаловался на боль в горле, а если человек сетовал на боль в груди, он прослушивал его грудь. Потом он изучал его пульс, назначал необходимое лекарство и назначал соответствующую диету.
Это было совсем другое лечение; и он использовал для борьбы с болезнями
различные приспособления и инструменты. И все эти приемы его нового врачебного искусства оказывали даже более сильное влияние на суеверное население, чем каббалистические заклинания Мебуса.
Однажды старый талмудист почувствовал себя полностью свергнутым со
своего пьедестала. Он уже стал подумывать о том, чтобы навсегда уехать из
этих мест, когда, как он полагал, сам Бог пришел к нему на помощь. Неким чудодейственным образом ему удалось вылечить своего домовладельца мясника.
Молодому доктору хотел разобраться, как ему это удалось, и он пришел
прямо к Мебусу. Тот принял его, окинув мрачным взглядом, в то время как

ДВА ВРАЧА

167

его прелестная дочь, положившая руку на старое кресло своего отца и скромно опустившая глаза доле, казалась воплощением самой грация и невинности.
— Объясните мне, господин Мебус Кон, — спросил Пфефферманн, —
как вам это удалось? Вы же не изучали медицину, и ваш успех удивляет меня.
А поскольку я стараюсь понять каждое явление, я прошу вас объяснить, в чем
состоит ваш метод.
— Вы верите, — с усмешкой ответил Мебус, — что вам нужно разрезать
человеческое тело, чтобы узнать, как оно устроено. Я таким никогда не занимался, но знаю многое лучше вас. А потом, кто вам сказал, что каждую болезнь
надо лечить? Когда Бог посылает болезнь, нужно молиться, чтобы предотвратить смерть, а не воевать против воли Создателя.
— Пожалуйста, мистер Кон, я бы хотел понять ваш метод, — спокойно
повторил молодой доктор.
— Мой метод? — пробормотал Мебус, прикрыв глаза. — Вы никогда его
не поймете. У вас нет нужного склада ума, и вам не хватает истинного страха перед Богом. Чтобы излечить больного, нельзя смотреть на его страдания
только с физической стороны. Нужно понять его психическое состояние.
Трактат Макот говорит нам, что в человеке существует 248 членов и 365 вен.

168

ДВА ВРАЧА

С другой стороны, Тора содержит 248 заповедей и 365 запретов. И если человек совершает грех, будь то невыполнение заповеди или пренебрежение запретом, наверняка у него заболит конечность или вена, связанная с этой заповедью или этим запретом.
Пфефферманн с удивлением посмотрел на старика. Он был похож в этот
момент на Фауста, который услышал, как ведьмы хором творят заклинания на
своей адской кухне.
— Чем больше человек грешит, — продолжил старый талмудист, — тем
более будет страдать его тело, и если он вовремя не покается, ни один врач не
сможет его спасти. Одно лишь искреннее и пропорциональное грехам покаяние способно предотвратить смерть, ибо что Бог сказал нам устами пророка
Иезекиля: «Я не желаю смерти грешника, но хочу, чтобы он покаялся и был
жив».
— И таким образом вы исцелили Циммермана? — искренне удивился
доктор.
Мебус кивнул.
— Он признался мне в своих грехах, — сказал он, — и обещал исправиться. Я же помолился Богу и поручился за мясника, и вы видите, что он выздоровел.
Однако триумф Мебуса Кона был недолгим, и за ним последовало его полное поражение.
Его любимая дочь Перле заболела, и на этот раз не помогли ни покаяние,
ни молитва, ни Талмуд. Бедняжка увядала на глазах. Мебус был в отчаянии, и,
наконец, он решился обратиться к доктору. Он пришел к Пфефферманну, как
побежденный восточный владыка, который готов подставить своему противнику шею, чтобы тот мог ступить на нее.
Однако молодой доктор проявил благородство. Он подавил в себе охватившее его чувство удовлетворения при виде поверженного талмудиста и без
лишних слов явился к больной. Внимательно обследовав ее, выписал необходимые лекарства, а затем попросил свою сестру со всем рвением и любовью
поухаживать за ней.
Пфефферманн приходил к больной два раза на дню, и порой даже оставался ночевать рядом с ее кроватью. Он сидел с больной, а та лежала почти безучастная, со щеками, раскрасневшимися от жара. Он измерял ей с
помощью термометра температуру и чувствовал, как сжималось его сердце при каждом тревожном симптоме. И однажды он понял, что борется не
только за жизнь своей пациентки, но и за жизнь человека, который стал
ему дорог. А затем, когда тяжелая победа над болезнью была наконец-таки одержана, и когда постепенно сознание и силы начали возвращаться к
Перле, он испытал огромную невыразимую радость, когда она взглянула на
него своими черными очами.
Девушка уже могла выходить из своей комнаты и сидеть в саду в освещенной солнцем беседке, а доктор все еще продолжал навещать ее.

ДВА ВРАЧА

169

— Я не могу себе представить, — сказала однажды Перле с нежной улыбкой, — что вы однажды уже не будете приходить. Я хочу... — При этих словах
она замолкла и потупила свой взор.
— Что же вы хотите, дорогая Перле?
— Я всегда хотела бы оставаться больной, чтобы вы всегда меня навещали.
Молодой врач внимательно посмотрел на девушку и взял ее за руки.
— Нет, Перле, вы больше не должны болеть. Я слишком опасался за
ваше здоровье. Но если вы меня хоть немного любите, я умоляю вас… Для
меня существует только одно счастье на земле. Мне бы хотелось, чтобы вы
стали полновластной хозяйкой в моем доме!
— Возможно ли это?! — Перле вздрогнула и прижала его руку к своему
сердцу.
— Вы этого хотите, Перле?
— Да, конечно хочу!

170

ДВА ВРАЧА

— Но ваш отец?
— Я уверена, что сумею его уговорить.
Однажды лесник застрелил бродячую собаку, которая бегала по лесу и пугала людей. Пфефферман взял ее труп и принес на двор к Мебусу.
Когда старый талмудист с пучком трав в руке вернулся домой из леса, он
застал молодого доктора с Перле в беседке. Пфефферманн вскрыл мертвую со-

ДВА ВРАЧА

171

баку и объяснял девушке, которая трепетно его слушала, устройство организма животного.
Мебус сначала сделал вид, что ничего не заметил, а затем он стал постепенно еле слышно приближаться и, наконец, оказался совсем близко с телом собаки. И тут он словно потерял дар речи перед этим вскрытым телом. Ему показалось, что молодой доктор словно бы приоткрыл таинственную дверь, через
которую он смог заглянуть в мастерскую самого Бога.
— Какое чудо! — вдруг воскликнул он, поднимая руки к небу. — Исполнились слова пророка Иова: «…однажды я изолью свой дух на всю плоть, и
ваши сыновья и дочери будут пророчествовать». Вот вам моя рука, господин
Пфефферманн, отныне я больше не буду пытаться лечить людей.
— Но, почему же нет, господин Кон, — ответил доктор. — Мы оба можем
делать это. Я возьму на себя тела, а вы — души. И видите — я отдаю на ваше
попечение лучшую часть, потому что на свете есть много больных душ, для которых Слово и Талмуд являются опробованными лечебными средствами.
— Вы правы. Мы должны стать друзьями и оставаться ими, господин
Пфефферманн.
— Однако этого недостаточно для меня, господин Мебус Кон, — воскликнул молодой доктор.
— Но, что же вы еще хотите?
— Вашу дочь, господин Кон!
— Перле?
Милая девушка застенчиво посмотрела на своего отца и кивнула.
— Вы любите друг друга?
— Да, отец.
— И господин доктор снизойдет до того, чтобы взять в жены дочь бедного Кона?
— Мистер Кон, не смущайте меня!
— Нет, нет, я буду гордиться таким зятем! — воскликнул Мебус. — Ведь
говорил Соломон: «Если мой сын мудр, мое сердце радуется».

ПЛУТОВСКАЯ
ИЛИАДА
россия

Цадик — Богословский спор — Проклятие — Чудо

Б

ендавид Кафтан и Мордахил Грюнспан были соседями. Оба торговали и
дружили, а их жены, Фогеле1 и Вейгеле2 также были добрыми приятельницами.
Однако в мире нет ничего вечного, и однажды произошло событие, которое их рассорило и сделало врагами.
Бендавид и Мордахил вместе отправились на большую ярмарку в Новгород. Бендавид, вспомнив наставления Талмуда, где было сказано, что свою
жену нужно любить, как самого себя, и чтить ее больше, чем она себя сама,
оставил Фогеле большую сумму денег и попросил ее не отказывать себе ни в
чем, пока он будет отсутствовать. И он сказал ей, чтобы она позволяла себе
все, что только пожелает ее сердце. Мордахил последовал его примеру и дал
Вейгеле равную сумму.
Когда двое мужчин вернулись домой из Новгорода, Вейгеле приняла своего мужа с большим мешком денег в руке. Она сохранила их и думала, что Мордахил будет этому очень рад. Однако увидав ее бледные щеки, и как она похудела, и что она плохо одета, он с трудом скрыл свой гнев.
Фогеле же со своей стороны, не жалела денег, и она встретила своего мужа
на пороге дома прекрасная, как сама жизнь. Ее черные волосы прикрывал че1
2

Птичка (идиш).
Фиалка (идиш).

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

173

пец с красными лентами, на шее и на руках сверкали драгоценности, блеск которых соперничал с блеском ее глаз. На ней была красивая меховая жакетка,
но прекраснее всего была ее обворожительная улыбка.
Ее муж был счастлив увидеть ее такой. Он притянул ее к себе, обнял и даже
не стал спрашивать, осталось ли у нее что-то из оставленных им денег. Он
знал, что она украшала себя для него.
— Добро доброй женщины бесконечно, но и зла ее нет конца! Хорошая
жена — подарок мужу, а злая — язва для него! — воскликнул он, повторяя
изречение из Мидраша1 в то время как Мордахил едва взглянул на свою супругу.
Вейгеле села в уголок и заплакала, а Фогеле положила руки на плечи своего мужа и лукаво улыбнулась ему.
— Чему ты улыбаешься? — спросил Бендавид.
— Ты знаешь, какой совет дает Талмуд жене? — спросила она.
— И какой?
— Там мать говорит своей дочери — предстань перед мужем, как перед
царем, и служи ему, как рабыня, и служа ему, сделаешь его своим рабом и станешь его госпожой.
— И ты хочешь сказать, что я твой раб? — воскликнул Бендавид, смеясь.
И Фогеле кивнула в ответ и прильнула к его рту своими ароматными устами.
Однако она не только старалась украшать свое прелестное тело для мужа,
но и развивать свой дух. Она много читала, а поскольку у Бендавида было
мало времени для чтения, она пересказывала ему все, что вычитала интересного и удивительного из книг, когда они сидели у своей теплой печки долгими зимними вечерами или летом на скамейке перед своим домом. Она рассказала ему, словно ребенку, о чудесах звездного неба, об удивительных животных, растениях и камнях, о происхождении земного шара, о далеких заморских странах, о других народах и об их истории.
В результате Бендавид постепенно обрел свободу духа, в то время как Мордахил был вынужден искать знаний на стороне, вне дома. В конечном счете, он
попал в руки хасидов2 и стал зелотом3.
А надо заметить, что евреи в городе находились под влиянием деспотичного цадика4, «благочестивого и праведного», и все хасиды почитали его, как
Мидраш — раздел Устной Торы, который включает толкование и разбор положений Торы Письменной.
2
Хасидизм — религиозное течение в иудаизме, которое в первой половине XVIII в.
распространилось в некоторых восточных странах Европы
3
Зелоты — приверженцы течения в иудаизме, возникшего еще в I в. до н. э. и ставившего своей целью избавить иудаизм от римского влияния; в переносном смысле
— ревнитель чистой веры.
4
Цадик в иудаизме — праведник, благочестивый человек, пользующийся особым
расположением Бога.
1

174

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

своего вождя. Даже сам раввин Мейер Горвиц, ученый муж с безупречной репутацией, был бессилен перед ним, хотя вокруг раввина оставалась еще небольшая община здравомыслящих людей, которые поддерживали и защищали истинную веру.
Вейгеле, которую все больше и больше охватывали зависть и всепоглощающая ревность к Фогеле, умудрилась настроить против нее своего мужа, и подговорила его наговорить на нее цадику.
И вот однажды вечером, когда «всемогущий» сидел в своей приемной
на диване в окружении своих последователей и учеников, которые восхищенно ловили его слова, Мордахил заметил, что длинная турецкая трубка цадика
погасла. Он снова набил ее табаком, передал цадику, зажег ее и, пользуясь моментом, прошептал ему на ухо:
— Фогеле Кафтан отращивает волосы, Рабби, но твоя кара настигнет ее,
как удар молнии!
Цадик, Леви Яффа Левенштамм остался бесстрастным. На нем был подбитый собольим мехом кафтан из темно-красного бархата, его голова с черными волосами была покрыта красной шелковой ермолкой, и он восседал
на мягких подушках как святой, как само воплощение хасидского божества.
И в то же время он напоминал султана, окруженного своими услужливыми
рабами.
В свои пятьдесят с небольшим лет он обрел силу, которую другие достигают только в старости. Эта сила сквозила в его приземистой, крепкой
фигуре и в выразительном красивом лице. Его властный взгляд заставил
дрожать людей, если он, будучи чем-то недовольным, обращал на них свое
внимание.
— Она также читает запрещенные книги, — продолжал ябедничать Мордахил.
— Для грешника есть только одно средство примирения с Богом, — сказал любимый ученик цадика Рубен Нессельблатт. — Ему надо следовать учению «Софар Хамидот»1 и всегда во всем слушаться цадика.
Цадик кивнул в знак согласия.
Шамес Маклер, местный старьевщик, в тот же вечер отправился к Бендавиду и посоветовал ему задобрить цадика, преподнеся ему подарок.
Однако поскольку Бендавид его не послушал, Шамес Маклер пришел к
Фогеле и стал угрожать ей и ее мужу анафемой.
В ответ Фогеле спешно пошла к раввину.
— Не поддавайся этим угрозам, — посоветовал он, — я буду защищать
вас, если это будет необходимо.
Красавица спокойно вернулась домой, а поскольку цадик объявил ей войну, она решила первой пойти в наступление. Для этого она нашла отличный
повод.
1

Труд основателя секты хасидов — Исраэля Баала Шем-Това.

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

175

Суровая зима в том году заставила волков приблизиться к городу. И когда Шамесу Маклеру надо было выехать по делам, он испугался и попросил цадика о помощи.
— У тебя же есть палка, — сказал Леви Яффа, — а если Бог захочет, то и
палка выстрелит, а если не захочет, то и пистолет может дать осечку.
Успокоившись, Меклер отправился в путь, и когда он увидел вышедшего
из лесу большого волка, он нацелил на него свою палку. Вдруг раздался выстрел, и хищник упал на снег.
Пораженный, Маклер пустился наутек, а когда пришел в себя, то воскликнул:
— Ну, и дела! Эта палка у меня уже давно, а я и не знал, что она была заряжена!
Узнав, что произошло, ученики цадика восславили его силу и влияние в
небесном царстве. Однако в разгар всеобщего ликования к ним пришла Фогеле и потребовала пустить ее поговорить с Леви Яффой. Поначалу привратники не хотели впускать ее, но Рубен воскликнул:
— Как писано в Софар Хамидот «Один лишь вид цадика отпугивает
грешников»! Пуст войдет.
Тогда Фогеле перешагнула порог, перед которым были бессильны демоны,
и предстала перед цадиком в своем белом, шитом золотом сарафане и меховой
жакетке.
— Что тебе надо? — спросил цадик красотку.
— Хочу сказать вам, что вы либо дурак, либо обманщик, — воскликнула
Фогеле.
Среди хасидов поднялся невообразимый гвалт, кажется, они готовы были
разорвать еретичку в клочки. Однако Фогеле не испугалась. Она не ведала
страха.
— Вы утверждаете, что с вашей помощью Шамес Маклер застрелил волка
из своей палки? Это ложь!
— Она одержима дьяволом! — воскликнул цадик.
В этот момент вошел лесничий, который ожидал нужного момента за дверью.
— Это я застрелил волка, — заявил он.
Однако ничто не могло смутить дух цадика.
— Я знаю, — ответил Леви Яффо, — но это я послал тебя.
Лесник лишь пожал плечами.
— А ты лишь подтверждаешь слова раввина Беше, — обратился цадик к
Фогеле, — что сатана пришел в этот мир в образе женщины.
— Докажите это мне!
— Это уже доказано, — ответил Леви Яффо. — До создания женщины в
Писании не встречается буква «Самет», а это ведь первая буква в слове «Сатана»!
— Твой раввин Беше — старый дурак! — воскликнула Фогеле, — как и те,
кто называют цадика царем вселенной. Венец мироздания — женщина!

176

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

— Докажи мне это!
— Каждый день Бог создавал что-то лучшее и более совершенное, — ответила Фогеле, — и в последний день Бог создал человека, как хозяина земли.
Верно?
— Да, это так.

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

177

— Хорошо, но ведь Бог создал женщину после мужчины, значит женщина — его самое совершенное творение, и она — госпожа для мужчины.
— Вижу, что ты умнее, чем я думал, — ответил цадик, — и поэтому мне будет нелегко обуздать тебя.
— Берегись, как бы я не обуздала тебя! — воскликнула Фогеле, уперев
руки в боки. — Где это видано, чтобы мужчина смог обуздать женщину? Талмуд говорит нам, что однажды одна благородная пара рассталась по неизвестным причинам, и каждый снова вступил в брак, но, к сожалению и мужчина, и женщина сделали одинаково неудачный выбор. И что же из этого вышло? Вскоре благодетельная женщина превратила своего второго неважнецкого мужа в прекрасного мужчину, а благородный мужчина стал злодеем благодаря своей второй порочной жене. Итак, вы видите, что женщина делает из
мужчины то, что ей по нраву, и если бы я только захотела, я бы сделал из вас
«венца вселенной», моего слугу и раба.
С этими словами Фогеле с гордо вскинутой головой покинула дом цадика,
оставив хасидов безмолвными и окаменевшими от страха. Рубен видел, какое
зло она совершила, и, чтобы положить конец смятению духа учеников цадика,
он затянул мистическое песнопение раввина Лурии.
Вскоре после первой победы над цадиком случай предоставил Фогеле
шанс одержать над ним еще более славный триумф.
В бурную весеннюю ночь в еврейском квартале вспыхнул пожар, и он начал быстро распространяться, поскольку в общине не было ни брандспойтов,
ни шлангов.
В квартале была в свое время создана пожарная команда, однако это показалось цадику недопустимым вторжением в божественный промысел, и команду распустили по его приказу.
Когда пламя готово было уже поглотить весь еврейский квартал, на запруженной отчаявшимися людьми рыночной площади появилась Фогеле и крикнула:
— Теперь вы видите, как далеко простирается сила цадика и чего стоит его
влияние на Бога? Цадик сказал вам, что ваши пожарные бросают вызов Богу.
Он благословил город и объявил, что заключил с Богом договор, согласно которому каждый год огнем должен уничтожаться только один дом. А теперь
уже горят одиннадцать домов, и если христиане не спасут нас, весь наш квартал будет поглощен огнем этой ночью.
— Она права, — воскликнули Таит Фейнтух и Воль Краков, и многие другие согласились с ними.
К счастью, в это время появилась пожарная команда православных христиан, которая спасла то, что еще можно было спасти. Однако престиж Леви
Яффы получил новый удар, и цадик видел, что скипетр всемогущества может
быть вырван у него рукой этой женщины.
На третье утро после пожара Фогеле обнаружил слово «Анафема», написанное на двери ее дома. Конечно же, это было заклинание цадика. Одна-

178

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

ко она спокойно взяла кухонную тряпку, стерла это ужасное слово и пошла по
своим делам, как будто ничего и не случилось.
Был прекрасный солнечный день. Цвели деревья, зеленели поля, а в рощах
распевали птицы.
Цадик со своими учениками вышел и дома, он любил вести с ними беседы
на свежем воздухе.
Однако как только он уселся под цветущей липой, от которой в чудесном
майском воздухе изливался дивный аромат, и ученики окружили его, к ним через поля подошла женщина. Это был Фогеле.

Она остановилась прямо перед цадиком. На ней была голубая кацавейка
с серебристо-серым мехом. Ее черные волосы прикрывал желтый шелковый
тюрбан, а сама она казалась великолепным цветком, появившимся из весенней земли.
— Кто написал проклятие на моей двери? — спросила она.
— Это было сделано по моему приказу, — ответил цадик.
— Что это ты себе позволяешь? — воскликнула Фогеле. — Ты что, раввин?
А ведь даже раввин не может объявить анафему.
— Я ничего не должен ни у кого для этого спрашивать, — ответил Леви
Яффо.
— Цадик — это венец, украшение и свет вселенной, — воскликнул его
верный ученик Рубен.

ПЛУТОВСКАЯ ИЛИАДА

179

— Если это действительно так, — возразила Фогеле, — покажи свою силу,
сокруши меня, сотвори чудо!
Постепенно вокруг Фогеле и цадика стала собираться толпа любопытных.
— Да, да сотвори нам чудо! — раздалось несколько голосов.
— Да онемеет эта женщина! — сурово и решительно крикнул Леви Яффо.
Но Фогеле это не остановило.
— Я уже говорила тебе раньше, — усмехнулась она, — ты дурак или обманщик.
— Земля да разверзнется и поглотит тебя! — кричал Задик еще более
страшно.
Но земля не поглотила Фогеле, хотя чудо все-таки произошло. Его сотворила сама Фогеле.
— Ты проиграл, — сказала она со смехом, — Бог оставил тебя передо
мной, так подойди ко мне, чтобы я возложила свою ногу на твою шею, змеиное семя!
В ярости цадик вскочил и шагнул к ней, чтобы бросить свои проклятия ей
прямо в лицо. Однако, его злой рок сделал так, что он споткнулся о камень на
земле и во весь рост растянулся у ног красавицы.
С громким смехом Фогеле быстро поставила свою изящную ногу на шею
побежденного врага и стояла над ним как справедливый и торжествующий
ангел мщения.
— Бог помогает ей! — закричали в толпе.
Некоторые опустились перед Фогеле на колени, другие срывали зеленый
ветки и махали вокруг ее головы, словно пальмовыми листьями.
Когда же она наконец отступила, бледный и уничтоженный Леви Яффа
поднялся, шатаясь, и побрел к городу, словно побежденный генерал, лишившийся своей армии.

ИСТОРИЯ
О РИМСКОЙ МАТРОНЕ
швеция

Ханука1

В

етер гудел в каминной трубе, за стеклом кружились и плясали снежинки, а
молодая красивая женщина с бледным лицом и большими темными глазами сидела в изящно украшенном будуаре, подперев голову руками, и смотрела вдаль.
То, что виделось ей в прошлом сквозь туман воспоминаний, представлялось прекрасным сном, сказкой.
Карола полюбила, когда была почти ребенком. В дом ее отца, банкира Рубенборга, приходил молодой доктор. Зигфрида Ференскельда хорошо принимали в богатом еврейском обществе Стокгольма. Хотя у него не
было состояния, все ценили его как честного человека и талантливого ученого.
Сам Рубенборг обычно говорил: «Зигфрид далеко пойдет», но когда однажды он обнаружил, что Карола отдала молодому доктору свое сердце, он
поспешил женить ее на судовладельце Скандорфе.
Некоторое время Карола сопротивлялась, но ее тщеславное сердце, наконец, сдалось, ослепленное богатством Скандорфа. Она написала Ференскельду письмо, в котором говорила о своей помолвке с ложной сентиментальностью, делавшем это послание откровенно жестоким. Он не ответил и через не1

Еврейский праздник.

ИСТОРИЯ О РИМСКОЙ МАТРОНЕ

181

сколько дней покинул шведскую столицу, чтобы присоединиться к экспедиции, направляющейся в Северный Ледовитый океан.
С тех пор о нем не было никаких вестей.
Тем временем Карола в полной мере наслаждалась столичной жизнью. Ею
восхищались, ее обожали и осыпали комплиментами, пока, наконец, ей уже не
к чему стало стремиться. Ее тщеславие было полностью удовлетворено, и тогда наступили пресыщение и усталость.
Потом муж ее умер, и она внезапно покинула высший свет, в котором недавно царствовала, как королева. Годы головокружений сменило время подведения итогов, отвращения и тоски. Карола чувствовала себя одинокой и покинутой, а образ Зигфрида все чаще и чаще всплывал из тумана ее памяти.
Преданный и, казалось, навсегда утраченный человек снова становился для
нее кумиром.
«Что это за жизнь — без супруга, без детей, без друзей, без любви?», —
снова и снова задавала она себе вопросы в тот вечер. «Ах, если бы у нее была
возможность последовать за призраком своей любви! Ах, если бы Ференскельд был жив!».
Теперь, когда у нее не осталось никаких иллюзий, мысль о том, что он принадлежит другой, казалась ей ужасной. Она предпочла бы оплакивать его, как
покойника, чем оставаться наедине со своим раскаянием и тоской.
Однако теперь ей предстояло выйти в морозную декабрьскую ночь и направится в ярко освещенный дом своих родителей. Ведь это был первый вечер
Хануки, и она не могла отсутствовать.
Вздохнув, она поднялась, чтобы одеться.
— Сегодня весь еврейский народ зажжет огни Хануки, — пробормотала
она, — но в твоей душе свет погас навсегда.
— Сегодня я не хочу видеть грустные лица, — сказал Рубенборг, когда Карола вошла. — Сегодня все должны веселиться. Кстати, у нас будет интересный гость, который, быть может, тебя развлечет.
Карола лишь презрительно пожала плечами.
Все комнаты в доме ее отца были великолепно украшены и ярко освещены. Ведь они праздновали великий день, в который Иуда Маккавей после своей победы над сирийцами очистил оскверненный Храм и снова зажег под звуки музыки и песни левитов священный светильник.
Похожий старинный серебряный светильник стоял в доме Рубенборга
на каминной полке. Его украшали великолепные фигуры, изображающие библейские сцены. В эту семейную драгоценность было вставлено восемь свечей,
потому что праздник длится восемь дней, и каждый день в светильнике зажигали новую свечку.
Окруженный домочадцами Рубенборг подошел к светильнику, громко
произнес молитву и зажег первую свечу.
В этот момент дверь открылась, и Кароле показалось, что она увидела привидение.

182

ИСТОРИЯ О РИМСКОЙ МАТРОНЕ

В комнату вошел Зигфрид Ференскельд, любовь ее юности. У него было
все то же добродушное лицо с голубыми глазами, но оно стало более мужественным, более серьезным; солнце и ветра наложили на него свой бронзовый отпечаток.
Молодая вдова, словно окаменевшая, замерла возле камина. После того,
как Ференскельд приветствовал ее родителей, он молча поклонился и ей.
Она вцепилась в каминную полку и умоляюще посмотрела на него, но он
и не подумал подойти к ней. Тогда она сама протянула ему руку, и когда он не
взял эту прекрасную, столь желанную когда-то руку, она сказала дрогнувшим
голосом:
— Зигфрид, дайте мне свою руку!
Ференскельд подошел к ней, и она быстро схватила его за руки.
— Вы простили меня?
— Человек прощает только тогда, когда он забывает.
— Значит, вы не забыли меня, — пробормотала она, и на ее бледном лице
появилась вымученная улыбка.
Сидя за столом, Ференскельд рассказывал истории из своей жизни. Корабль, на котором он плыл на север, потерпел крушение. Он провел несколь-

ИСТОРИЯ О РИМСКОЙ МАТРОНЕ

183

ко месяцев в полярной пустыне, а затем был спасен американской шхуной. Его
хорошо приняли в Нью-Йорке, он быстро обрел хорошую врачебную практику и теперь на несколько дней вернулся домой, чтобы навестить родственников.
Когда все встали из-за стола, дети начали танцевать у светильника, а потом
пришли к своим родителям, чтобы принять праздничные подарки.
Затем пришли несколько старых друзей дома, и вскоре вся публика, стар
и млад, занялись играми, как это и принято делать в такой вечер. Некоторое
время дети играли в кубики, а затем самый младший, Густав, подбежал к Ференскельду и попросил его рассказать какую-нибудь ужасную историю о бесконечном ледяном море, плавающих льдинах, белых медведях и северном
сиянии.
— По обычаю, — ответил Ференскельд, — этой ночью действительно
принято рассказывать истории, но только это должны быть истории из еврейской жизни.
Тогда Густав попросил рассказать именно такую сказку. Ференскельд сел у
камина, дети окружили его, а Карола тихо встала за его креслом и оперлась на
его спинку.
— Однажды одна римская матрона, — начал свой рассказ Ференскельд, —
спросила у раввина Хосе бе Шалафта за сколько дней Бог сотворил мир?
— За шесть, — ответил тот.
Тогда матрона спросила, что Бог делал потом, после сотворения мира,
и рабби Хосе ответил, что его основным занятием было объединять людей
брачными узами, чтобы делать их счастливыми.
Римская матрона сочла этот ответ забавным и сказала:
— Разве это должно быть занятием Бога? Женить легко, и держу пари, что
я могу сделать это не хуже твоего Бога. У меня есть множество рабов и рабынь,
и я могу поженить их всех всего за час, для этого не нужна никакая божественная сила.
— Может быть, — ответил раввин, — но для нашего Бога это было так же
трудно, как и сотворение любого другого чуда.
Тогда однажды вечером римская матрона созвала тысячу своих рабов и
столько же рабынь и поженила их всех друг на друге.
Но что стало результатом этих союзов, устроенных так быстро, без размышлений и без любви?
На следующее утро все рабы пришли в самом ужасном состоянии и бросились к ногам своей хозяйки. У некоторых были разбиты головы, у других
подбиты глаза, у других на спине были глубокие царапины, и все они умоляли, чтобы их развели.
Римская матрона удовлетворила их просьбы, и когда она снова встретила
раввина, то сказала ему:
— Ты оказался прав. Мое божество не может конкурировать с твоим Богом, и наши законы уступают твоим. Ваше учение основано на истине.

Тогда она сама протянула ему руку, и когда он не взял эту прекрасную, столь
желанную когда-то руку, она сказала дрогнувшим голосом:
— Зигфрид, дайте мне свою руку!

ИСТОРИЯ О РИМСКОЙ МАТРОНЕ

185

В ответ рабби Хосе улыбнулся и ответил:
— Разве я не говорил вам, что устраивать браки — это одна из самых трудных вещей на свете?
— А мораль? — крикнул Рубенборг из-за своего карточного стола.
— До этого браки заключались на небесах, — ответил Ференскельд, — сегодня все иначе, и эта римская матрона могла бы оказаться правой в наши дни,
к которым применимы слова Горация:
Правят над миром и царствуют деньги,
Все, что захочешь, даруют они.
Сможешь жену получить и с приданым,
Дружбу, почет и доверие — все!1

— Нет, не все, — тихо сказала Карола, — они не могут дать ни любви, ни
счастья.
Ференскельд встал и прислонился к камину. Бедная женщина подошла к
нему, дрожа, и снова схватила его за руки.
— Зигфрид, простите меня, — пробормотала она, — я тоже могу рассказать вам историю о женщине, которая устремила свое сердце к богатству, и которую ослепляла роскошь и среда сверкающих балов. Но все это в прошлом,
все умерло, она, эта женщина, совершила огромную ошибку, и она платит за
нелюбимого мужа безрадостным одиночеством своего вдовства.
Однако свет прежних воспоминаний еще теплился для нее в ночи надеждой.
— Если вы думаете, Зигфрид, что она недостаточно раскаялась, что она недостаточно наказана, скажите это, — прошептала Карола. — Тогда она продолжит страдать и любить, но не отнимайте у нее надежду.
— Что же вы хотите от меня, Карола?
— Прощения.
— Так я должен забыть вас?
— Нет, нет, — воскликнула молодая женщина. Она сделала движение, словно была готова упасть к его ногам. — Я принадлежу вам, я всегда была вашей, только вашей, не отталкивайте меня, не лишайте меня надежды.
— На что же вы надеетесь, Карола?
— О! Друг мой! — воскликнула она, — сегодня Ханука! Это день, когда Иуда Маккавей сверг ложных божеств и восстановил алтарь для истинного Бога. Давайте же и мы уничтожим божеств, которым принесли себя в
жертву, тщеславно склоняясь к богатству, удовольствию, гордости и мстительности.
— Я никогда не испытывал к вам ненависти, — ответил Ференскельд.
— Так давайте вернемся к нашему Богу, единственно истинному.
1

Строчки из «Посланий» Горация.

186

ИСТОРИЯ О РИМСКОЙ МАТРОНЕ

— И что это за Бог?
— И вы еще спрашиваете? — воскликнула она, бросаясь ему на грудь. —
Это любовь, Зигфрид!
Ференскельд сжал ее в объятиях, а она посмотрела на него своими красивыми, улыбающимися и полными слез глазами.

НЕ УБИЙ!
хорватия

Еврейская честь — Дуэль

В

хорватских горах Загорье графиня Мара Барович слыла в одном лице Цирцеей, Омфалой и Семирамидой1.
И хотя ее нельзя было назвать писаной красавицей, все
мужчины, молодые и старые, были у ее ног.
Она обладала странной внешностью, которая поражает, пленяет и привлекает. К тому же в ее жизни была история, которая привлекала к ней всеобщий
интерес.
Поговаривали, что один из ее любовников по наущению застрелил ее
мужа, когда этот хорватский Нинус2 начал ей досаждать.
К тому же она была большой оригиналкой!
Если женщина по словам известного поэта — произведение искусства, то
нельзя забывать, что в наши времена время изящного в искусстве прошли, и
предпочтение теперь отдается суровой правде, а не приятной красоте, причем
не только в искусстве, но и в искусстве любви.
Графиня была женщиной именно такого сорта. Один из двух ее самых
ярых поклонников, барон Кроненфельд, называл ее декаденткой3, а другой,
герр фон Брода, — натуралисткой.
Она скакала на лошади, как гусар, правила повозкой, охотилась на кроликов и лис, любила бродить по полям и лесам в живописном наряде хорватской крестьянки, гнала своих кредиторов кнутом и натравливала на них собак, если они заявлялись требовать свои деньги. Ведь графиня была в долгах, как в шелках, и все ее имущество, включая последний гвоздь в ее имении
В древнегреческой мифологии Цирцея — колдунья, дочь Гелиоса, а Омфала — лидийская царица, у которой Геракл три года был в услужении; Семирамида — легендарная царица древней Ассирии.
2
Легендарный основатель древней Ниневии.
3
Декадентство — направление в литературе и искусстве, для которого характерен
яркий индивидуализм и имморализм.
1

188

НЕ УБИЙ

«Граничка», было давно перезаложено. Даже коса у нее была не собственная, а накладная.
Молодые кавалеры, которые увивались вокруг нее, объясняли склонность
своей хорватской Цирцеи к двум «мудрецам Востока», как они называли
Броду и Кроненфельда, блестящим материальным положением этих двух еврейских аристократов.
Барон Кроненфельд был представителем старинного дворянского рода и
поэтому пользовался вполне заслуженной репутацией. Герр же фон Брода, со
своей стороны, лишь недавно получил титул, и он так носился со своим гербом, что стал объектом многочисленных шуток. Казалось, не было места, где
бы не красовался его герб. Он сиял и на ошейнике его собаки, и на сигаретах,
которые для него специально изготавливали у Лаферма.
Кроненфельд и Брода были хорошими друзьями и товарищами, потому
что оба были офицерами в запасе, но как долго может продолжаться мужская
дружба, если ей противостоит женщина?
Их взаимная ревность усиливалась день ото дня и, наконец, стала такой
острой, что конфликт мог разразиться в любой момент.
Ожидаемый взрыв между друзьями произошел однажды вечером за игрой
в карты, когда было выпито изрядно пенящегося шампанского.
Барон Рукавина рассказал забавную историю из полной приключений
жизни графини. Она случилась из-за того, что графиня в течение многих лет
не платила налоги, и она готова была привести в движение небо и землю,
лишь бы избежать нависшей над ней катастрофы. Она отправилась сначала
в Аграм1, а оттуда в Будапешт. Там она начала осаждать министров, влиятельных депутатов и даже добилась аудиенции у короля. Все обнадеживали ее, однако опасность не исчезала.
Тогда к ней пришел барон Мейербах и предложил устроить это дело.
Он был умным человеком с добрым сердцем и открытым кошельком, однако венгерская аристократия не принимала его в свой узкий круг по той простой причине, что он был евреем.
— Вы действительно настолько влиятельный человек? — удивленно спросила графиня.
— Не спрашивайте меня, как я это устрою, графиня, — ответил барон, —
достаточно того, что я уверен в успехе.
— А что вы хотите от меня за эту услугу?
— Ничего, кроме того, что в течение двух недель вы будете проводить со
мной по часу в аллее Вайтцнеров. К тому же вы будете кататься по часу в моей
компании на катке в городском парке, и каждый вечер показываться со мной
в разных театрах.
— И это все?
— Все.
1

Немецкое название Загреба.

НЕ УБИЙ

189

И графиня сделала все, о чем просил барон.
Четырнадцать дней спустя она получила квитанцию об оплате всех ее налогов на сумму в тридцать две тысячи гульденов, а для барона Мейербаха открылись двери всех домов венгерской аристократии. Графиня, как говорится,
представила его свету.
Все посмеялись над этой историей про хитрого Мейербаха, и только Брода сидел невеселым. Вздохнув, он пробормотал про себя слова Гете: «Здесь денег нет, а в них нужда…».
Барон Кроненфельд резко бросил карты на стол и посмотрел на него.
— Вы хотите сказать, что такая дама, как графиня Мара Барович, позволила ослепить себя деньгами или богатством?
В ответ Брода лишь пожал плечами.
Кроненфельд поднялся с негодованием и крикнул:
— Ты еврей!
Какое-то время все оставались неподвижными, а затем Брода тоже вскочил и с яростью ответил:
— Нет, это ты еврей!
Последствия такого обмена любезностями были серьезными. Оба господина тут же выбрали себе секундантов. Вопрос с оружием был решен, встреча должна была состояться на следующее утро в дубовой роще неподалеку от
Граника.
Вскоре после этого Брода вернулся к себе домой. Однако как только он начал приводить свои документы в порядок, к нему явился раввин Соломон Цукермандель.
— Вы правда хотите драться на дуэли? — были первые слова мудрого почтенного старца.
— Да.
— С евреем? Нет, герр фон Брода, вы не можете и не будете стрелять в человека.
— Простите меня, рабби Соломон, но я разбираюсь в вопросах чести лучше, чем вы.
— Вы так думаете? — ответил раввин, улыбаясь. — Ну, посмотрим. Вы думаете, что честь может быть смыта только кровью? Мой дорогой герр фон Брода, безупречную честь совсем не нужно отмывать, а запятнанную честь нельзя
смыть кровью. Барон назвал вас евреем. Это оскорбление?
— В том смысле, в котором он использовал это слово, да.
— Нет, это не может быть оскорблением ни в каком смысле, — продолжил
раввин. — Может ли звание солдата стать ругательством, потому что есть солдаты, которые бросили свой стяг на поле боя? Те евреи, о которых так оскорбительно говорят, также оставили свой флаг, но они больше не евреи. Иудаизм — это благоговение перед Богом, любовь к свободе, любовь к семье, любовь к человеку. Еврейская честь в том, чтобы не проливать кровь, а действовать, творя добро.

190

НЕ УБИЙ

— Вы правы, но…
— Нет, нет, никаких «но». Когда Бог на Синае в громе и молниях вручил
Моисею скрижали закона, не было никаких «но». Он сказал: «Не убий!».
Вы еврей, герр фон Брода, и это означает, что вы не станете убивать.
Молодой аристократ подошел к окну, чтобы скрыть свои чувства. Его еврейское сердце было тронуто, старик в простом таларе1 заставил его сложить
оружие.
1

Длинное одеяние темного цвета.

НЕ УБИЙ

191

Была уже полночь, когда раввин Соломон пришел к барону и вручил ему
письмо от его противника. Кронфельд взял его и прочел:
«Милостивый государь!
Вы жестоко оскорбили меня, назвав меня евреем в обществе кавалеров в
то время, когда господин фон Трейчке в Берлине назвал евреев «шлемазлами» и «бедствием немецкого народа». Однако вы единственный сын в семье, ее надежда, и мне было бы жаль встречаться с вами на дуэли. Вы видели,
как я попадаю в середину туза червей с первого раза, и вы знаете, я не говорю
напрасно. Поэтому я предлагаю, чтобы мы оба выстрелили в воздух, дав друг
другу честное слово не нарушать этого соглашения.
Брода».
Кроненфельд показал письмо раввину.
— Ну, и что мне теперь делать? — спросил он с улыбкой.
— Герр фон Брода доказал, что он истинный еврей, — ответил Цукермандель. — Не отставайте от него и докажите, что вы сын древнейшего племени,
которое превосходит все другие народы своей человечностью.

192

НЕ УБИЙ

В ответ Кроненфельд набросал несколько строк на бумаге, которую рабби
Соломон доставил Броде на рассвете. Барон писал:
«Милостивый государь!
Я собирался писать вам, когда получил ваше письмо.
Я бы тоже пожалел, если бы мне пришлось убить молодого человека, подающего столь большие надежды.
Между прочим, entre nous soit dit1, мы действительно истинные евреи, потомки родов более древних, чем Лихтенштейны или Ауэрсперги, и мы унаследовали от них два качества, которыми, вероятно, не обладает герр фон Трейчке — сын народа, позже ставшего цивилизованным. Я имею в виду отвращение к кровопролитию и доброту еврейского сердца.
Кроненфельд».
В шесть часов утра противники встретились в красивом дубовом лесу Граника. Оба сдержали свое слово и выстрелили в воздух.
Когда секунданты объявили, что честь была восстановлена, из кустов внезапно вышел прятавшийся там раввин Соломон. И когда Кроненфельд и Брода в знак примирения обменялись рукопожатиями, старик благословенно возвел руки к небу и сказал:
— Господа, вы истинные евреи!

1

Между нами говоря (франц.).

БАЕР И ВОЛЬФ
швейцария

Рош ха-Шана1 — Йом-Киппур2

Г

ерта Бер и Сельма Вольф считались самыми красивыми женщинами в Базеле, и не только среди евреек. Их всегда видели вместе, и были люди, которые утверждали, что обе прекрасно знали — они являются как бы зеркальными отражениями друг друга.
Герта была ослепительно бела, пышнотела и светловолоса, а у Сельмы был
смуглый цвет лица, стройная фигура, и черные волосы с вороным отливом как
у невесты из соломоновой «Песни»3.
Их мужья — торговец вином Вольф и лавочник Баер — тоже были друзьями.
Однако однажды молодому поэту пришла неудачная идея воспеть Сельму
в одной небольшой газетке, и с тех пор между двумя женщинами возникло соперничество. Они боролись за пальму первенства благодаря кошелькам своих
Еврейский Новый год, который празднуется в течение двух дней в новолуние осеннего месяца тиршей по еврейскому календарю.
2
День Всепрощения в иудаизме; отмечается в десятый день месяца тиршей, завершая
десять дней Покаяния.
3
Песнь Соломона (Песнь песней) — книга Ветхого Завета, авторство которой приписывается царю Соломону.
1

194

БАЕР И ВОЛЬФ

мужей. Каждая старалась превзойти другую в нарядах и украшениях, каждая
старалась как можно лучше украсить свой дом, каждая хотела затмить другую
в кулинарном искусстве, и каждая превозносила ум, таланты, красоту и превосходство своих детей над прочими.
А ведь отвращение, постепенно нарастая, может превратиться и в ненависть.
Герта, как и любая еврейская женщина, была увлечена литературой и искусством. В это время она несколько чрезмерно восхищалась игрой актера,
который блистал в роли Фауста, Эгмонта, Карла Мура, маркиза Поса или тамплиера в «Натане» Лессинга, и однажды вечером, когда он сыграл Ромео, она
бросила ему на сцену венок.
Сельма подшутила над ней, назвав Джульеттой, а злые языки Базеля с готовностью подхватили и начали повторять это прозвище. Герта проливала по
этому поводу слезы, и Баер разорвал все отношения с Вольфом.
Какое-то время они игнорировали друг друга, а затем их явное безразличие стало постепенно перерастать во враждебность.
Баер начал рассказывать в своих кругах, что Вольф подделывает свое вино,
подсовывая своим покупателям яд замедленного действия. Вольф же не оставался в долгу и, в свою очередь, распространял слухи, что Баер продает вместо
кофе жженое зерно, а вместо китайского чая листья орешника, и что он подмешивает тертый кирпич в корицу и мел в муку.
Люди верили обоим, и оба торговца страдали от злостной клеветы, которая продолжала распространяться, сокращая день ото дня ряды их клиентов.
В этой атмосфере взаимной ненависти прошел почти год. Приближался
Рош ха-Шана — еврейский Новый год.
Пасмурным осенним вечером евреи собрались в синагоге и молились до
десяти часов утра. В это время раввин Гольдшмидт открыл ковчег и вынул
свиток Торы. Он поднялся на помост, развернул священный пергамент, и
начал певуче читать на иврите историю об Аврааме и жертвоприношении
Исаака.
В своей цветастой проповеди раввин напомнил своим слушателям, что в
тот день избранный народ заключил с Богом завет, а затем он призвал набожного Натана подуть в бараний рог шофар1.
Натан медленно поднялся на помост. После того, как он и раввин покрыли свои головы талитами2 и прочитали молитву, все опустили глаза к земле,
потому что никто не должен видеть, как дуют в священный рог.
Священнодействуя, Натан поднес его к губам, и каждый раз по указанию
раввина он дул в него что было мочи.
Еврейский ритуальный духовой музыкальный (сигнальный) инструмент, сделанный из рога животного
2
Талит (талес) — особое прямоугольное покрывало, молитвенное облачение в иудаизме.
1

БАЕР И ВОЛЬФ

195

После того, как затих последний громогласный звук, напоминающий рев
труб Судного дня, Тора была убрана в ларец, раввин снова возвысил свой голос, и собрание поклонилось милости Божьей.
Торжественный праздник завершился Кидушем1 и троекратной «Осанной».
1

Кидуш — еврейский обряд освящения над бокалом вина.

196

БАЕР И ВОЛЬФ

Когда Баер вышел из синагоги, к нему подошел шамес и попросил зайти к
раввину.
Он принял его доброжелательно, спросил, как поживают жена и дети, и,
наконец, сказал:
— Вы ведь знаете, мой дорогой Баер, что в течение десяти дней мы будем
праздновать Покаяние?
Баер кивнул в ответ.
— А вы не задумывались о том, чтобы положить конец этой детской вражде с Вольфом?
— Я не могу сделать первый шаг, — ответил Баер, — ведь Сельма Вольф
оскорбила мою жену.
— Но вы первый оклеветали Вольфа…
Баер умолк и начал смущенно разглядывать свои начищенные сапоги.
— Вы ведь знаете, — продолжил раввин, — что Бог прощает в Йом-Киппур грехи, которые мы совершили против него, а не против других людей. Поэтому вы должны после молитвы Кол нидрей1 пойти к Вольфу и попросить у
него прощения, а Сельма Вольф пусть придет к вашей жене.
Девять дней Покаяния, которые предшествовали Йом-Киппуру, смягчили Баера.
Когда мужчины пришли в храм к двум часам для совместной молитвы, он
уже был полон решимости подойти к своему врагу. До этого он принял суровое наказание. Присев перед служкой синагоги, он получил традиционные
тридцать девять ударов по спине2, после чего вернулся домой притихшим и
сосредоточенным.
После обеда он благословил своих близких, оделся и вернулся в синагогу. На улицах уже было темно, но везде можно было рассмотреть похожие на
призраки фигуры людей, идущих в осеннем тумане; мужчины шли молча, с
опущенными головами, в расшитых серебром белых одеяниях и белых кипах3.
И когда двое мужчин встречались, они попросили друг у друга прощения.
Когда Баер дошел до угла с вывеской в виде винного бочонка, он замедлил
свой шаг — там находился дом его врага.
Баер помедлил еще немного, а затем быстро и решительно вошел в дом.
Вольф в этот момент спускался по лестнице.
— Я пришел!! — начал было Баер, но не смог продолжить — его душили
слезы.
— Это я прошу прощения, — воскликнул Вольф. — Я виноват, вернее,
моя жена...
— Нет, это я незаслуженно обидел тебя — ответил Баер, но Вольф уже заключил его в свои объятия.
Молитва, которую читают в синагоге в начале вечерней службы Йом-Киппур.
Такое наказание упоминается в законе Моисея, позже оно прибрело ритуальное
значение.
3
Кипа — традиционный еврейский головной убор.
1
2

БАЕР И ВОЛЬФ

197

Когда двое друзей вошли в синагогу, взявшись за руки, по собравшейся
толпе пронесся шепот одобрения.
Настал великий день, когда весь народ Израиля преклоняется перед своим Богом до земли, умоляя Его о милосердии. В этот день благочестивый еврей не принимает ни крошки еды и ни капли воды, торговля и всякая работа
замирают, и каждый вспоминает только свои грехи, думая о том часе, когда он
предстанет перед престолом Всевышнего.

198

БАЕР И ВОЛЬФ

Пока мужчины все еще продолжали молиться, женщины медленно возвращались домой из синагоги.
Герта Баер уложила своих детей спать, а затем присела в маленькой комнате рядом со спальней, где она обычно работала и читала. Сегодня она решила
посвятить вечерние часы размышлениям и молитвам.
Маленькая комната была освещена лишь огнем, который пылал в большой зеленой изразцовой печи. Герта не отрывала своего взора от красноватых отблесков, которые плясали вокруг изображений экзотических растений на стене; ее губы шептали слова молитвы. В это время раздался робкий
стук в дверь.
Кто бы это мог быть?
Герта встала и открыла дверь. На пороге стояла женская фигура, лицо ее
было прикрыто вуалью. Женщина вошла в комнату и медленно приподняла
покрывало. Изумленная и сбитая с толку Герта увидела, что это была Сельма.
Ее красивое лицо раскраснелось от волнения и смущения.
— Я пришла просить у тебя прощения, — сказала несчастная.
— Ты могла бы избавить себя от такого унижения, — резко и с усмешкой
ответила Герта. — Но ты оскорбила мою честь, ты заподозрила меня, верную,
добродетельную, еврейскую женщину, в самом тяжком грехе. Нет, я не могу
тебе помочь…Я не могу простить тебя.
— Я сожалею...
— Это лишь слова!
— Я приму от тебя любое наказание...
Герта посмотрела на нее задумчиво.
— Накажи меня, — пробормотала Сельма, бросаясь к ногам своего врага, — я не должна возвращаться под крышу моего мужа без твоего прощения.
Попри меня ногами, но сними с меня этот грех.
— Да, Сельма, — прошептала Герта с дрожащими от мести губами, — да,
я хочу тебя наказать, я хочу бичевать тебя! Быть может, тогда я смогу тебя простить.
Несчастная молча распростерлась перед ней, как и перед разгневанным божеством, и Герта безжалостно поставила на нее свою маленькую ногу. После
того, как она сочла своего врага достаточно униженным, она схватила хлыст,
которым наказывала огромного дога своего мужа. Молча и безропотно Сельма обнажила свои прекрасные плечи и склонила голову перед Гертой, а у той
хватило духу ее ударить.
Кнут оставил на спине Сельмы багровый рубец, и тут Герта пришла в себя.
Она закрыла лицо руками и громко зарыдала.
— Что я наделала! — воскликнула она — О, я безумная! И это в день покаяния и примирения!
Сельма поднялась, обняла Герту и попыталась успокоить ее.
— Я же сама потребовала, чтобы ты меня наказала, — тихо сказала она, —
и ты сделала это, наказав не слишком строго.

БАЕР И ВОЛЬФ

199

— Не слишком строго? — воскликнула Герта. — Тогда ты тоже накажи
меня, Сельма, потому что мне больше не нужно от тебя покаяния, от тебя,
прекрасной и великодушной, такой единственной на свете подруги.
Она поспешно распахнула турецкий халат и рубашку и опустилась на колени перед Сельмой.
— Накажи меня, — взмолилась она, — и не щади!
Сельма взяла хлыст и три раза провела им по ее плечам, и эти нежные касания были похожи на прикосновения цветка.
— Сельма! — воскликнула в ответ Герта, — ты унизила меня больше, чем
я. Ты сможешь простить меня?
Вместо ответа Сельма приподняла ее с колен, притянула к себе и поцеловала. Оданако Герта вывернулась, обхватила ногу Сельмы и прижалась к ней
своими губами.
День заканчивался, этот долгий день, который, казалось, не имеет конца,
и евреи-мужчины снова собрались в синагоге, чтобы в последний раз на сегодня послать свои молитвы Всевышнему.
Когда прозвучала Нагила1, мерцающие свечи начали одна за другой гаснуть, и освященное помещение начало погружаться в темноту.
Наконец раввин произнес знаменитые спасительные слова, те самые, которые благочестивый еврей говорит перед лицом смерти.
— Слушай, Израиль! Господь — Бог наш! Бог единый!
После того, как эти священные слова прозвучали семь раз, в последний раз
прозвучал шофар, а затем мужчины тихо и торжественно покинули синагогу.
Баер и Вольф встретились перед мавританскими воротами синагоги. Молча направились они вместе к своим домам. Над ними сияла прекрасная яркая
звезда, предвестница Шаббата2, посланник мира и примирения.

1
2

Хава Нагила — традиционная еврейская песня.
Шаббат — седьмой день недели в иудаизме.

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ
франция

Еврейская аристократия —
Наука, искусство и литература — Шаувот1

О

ни приехали в Париж из Франкфурта. Их предок за большие заслуги получил титул барона, став первым евреем,
занявшим свое место среди потомков рыцарей и трубадуров,
не изменив своей вере.
На самом деле он в этом и не нуждался, ведь они происходили из благородной еврейской семьи, которая была старше
Габсбургов и Гогенцоллернов2, и на протяжении веков они были той знатью,
чьим девизом были участие и сострадание.
Барон покровительствовал наукам и искусствам, а баронесса занималась
щедрой еврейской благотворительностью настолько широко, что прекрасные
сказки нашего детства становились реальностью.
Однако у этой любезной и остроумной женщины была страсть, которая
роднила ее с великой императрицей Марией3 — она любила устраивать браки.
Нередко эта добродетельная фея переодевалась до неузнаваемости и подобно Гаруну аль-Рашиду4 бродила по бедным кварталам в поисках несчастПраздник в иудаизме в честь дарования евреям Торы на горе Синай.
Габсбурги — одна из наиболее древних монарших династий Европы; Гогенцоллерны — германская династия, давшая королей Пруссии.
3
Мария Терезия Амалия Кристина (1717–1780) — эрцгерцогиня Австрии. Королева Венгрии и Богемии, основательница Лотарингской ветви династии Габсбургов.
4
Арабский халиф, легендарный правитель Абассидского халифата в VIII в. н. э.
1
2

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ

201

ных, которых она могла бы избавиться от страданий и болезней. Так однажды
она познакомилась с молодым еврейским ученым, про которого окружающие
рассказывали много интересных вещей.
Оскар Штайн был исследователем. В течение многих лет он со свойственным своей нации стремлением к истине и горячим рвением, которое отличает
ее в любом виде деятельности, занимался экспериментами и опытами. Никто
не знал, на какие собственно средства он существовал. Возможно, у него была
какие-то подработки, и он, как Спиноза, чтобы иметь возможность разрабатывать свою великолепную философскую систему, шлифовал линзы. Или как
Адольф Кафтан он производил нюхательный табак, чтобы иметь потом возможность год за годом собирать сотни тысяч рублей для нуждающихся.
Впрочем, эти побочные занятия не слишком-то ему помогали, потому
что Штайн жил в узком темном переулке в маленькой комнате под крышей, и
были дни, когда он питался только хлебом и овощами.
Баронесса написала несколько строк молодому ученому и пригласила его
к себе, но у бедняги не было даже приличного костюма, в который он мог бы
пред ней предстать, и он принес свои извинения в письме, которое было столь
же трогательным, сколь и неловким.
Однако это не остановило добрую фею. Однажды в сопровождении подруги-единомышленницы она поднялась по крутой темной лестнице и постучала в дверь Штайна.

202

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ

Бедный Штайн был бы счастлив, если бы в этот момент, как в театре, в полу
открылся люк, и он мог бы в нем исчезнуть. Он с отчаянием завернулся в свой
изношенный халат, как Цезарь в свою тогу, когда заговорщики бросились на
него с обнаженными кинжалами. Он споткнулся, запутавшись в собственных
ногах, покраснел как молодая девушка, и, запинаясь, пробормотал что-то неразборчивое как школьник, позабывший свой урок.
Однако доброжелательность баронессы помогла, наконец, ему преодолеть
свое смущение, и они поговорили. Она хотела помочь Штейну и при этом
прекрасно понимала, что он не примет от нее милостыни, поэтому она любезно предложила ему давать ее детям уроки естественной истории. Штейн согласился и даже сразу нашел портного, который взялся сшить для него необходимый костюм. И вскоре скромный ученый стал ежедневным гостем в прекрасном дворце с великолепным садом, чьи старые деревья в центре Парижа
напоминали ему о ливанских кедрах.
Почти в это же время барон открыл для себя молодую талантливую художницу Лазарину Декамп. Она была полной противоположностью бедному неловкому ученому. Она была из Лиона, из богатой еврейской семьи, хорошо зарабатывала, была красивой, элегантной, уверенной в себе и настолько раскрепощенной, что ее часто принимали за студентку медицинского факультета или
за нигилистку.
Однажды вечером в ложе театра Франсе барон сказал своей очаровательной жене:
— Твой ученый и моя художница просто созданы друг для друга. Каждый
из них по-своему односторонен, однако вместе они образуют совершенное существо. Как ты смотришь на то, чтобы их поженить?
— Почему бы и нет? — ответила баронесса с улыбкой. — Поскольку браки
заключаются на небесах, нам не нужно бояться, что мы сделаем что-то не так.
Через несколько дней мадемуазель Декамп и Штайн были приглашены
на чай к баронессе. Барон заказал художнице две маленькие жанровые картины из еврейской жизни в голландском стиле. Одна должна была изображать
еврейскую девушку, занятую плетением венков для Шавуота (Пятидесятницы), на другой должен быть нарисован молодой талмудист перед старинными свитками.
Что касается последней картины, то барон предложил в качестве модели
взять Штайна, а баронесса тут же нашла его в дальнем углу салона, где он скрывался среди солидных депутатов, и представила Лазарин.
Напрасно Штайн пытался отговориться, ссылаясь на свои занятия с детьми, и напрасно он прикрывался, как щитом, своей научной работой, на которую он возлагал все свои надежды. Его облик заинтересовал художницу, и она
стала настаивать на сеансах рисования.
— Поскольку вы не хотите приходить ко мне в мастерскую, — сказала
она, — я сама приду к вам и буду рисовать вас, пока вы сидите перед своими
книгами и рукописями.

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ

203

На следующее утро в комнатке Штайна появился негр — слуга художницы.
Он установил мольберт и разложил все необходимое для живописи, а через
полчаса приехала и сама Лазарин. Она повела себя со Штайном как дома —
повесила шляпу у окна, скинула жакет на стул и сразу же принялась за работу.

204

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ

Пока она делала наброски и рисовала, молодой ученый сидел перед своим
столом, на котором громоздились книги, бумаги, инструменты, образцы, и увлеченно работал. Однако со временем он все чаще и чаще стал поглядывать на
симпатичную и решительную молодую девушку. Потом они начали перекидываться словами, и Штайн стал оказывать ей знаки внимания. Не прошло и недели, как он и Лазарин стали добрыми друзьями.
Когда картина была закончена, и Лазарин попрощалась, Штайн почувствовал себя несчастным. Он привык все досконально исследовать, вот и теперь он проанализировал свои собственные чувства и пришел к выводу, что
любит Лазарин. Однако у него никогда не хватило бы смелости признаться
ей в этом. Поэтому он обратился с посланием к баронессе, в котором описал
свои чувства. Она же с улыбкой прочла его и в тот же вечер отнесла по нужному адресу.
На следующий день Лазарин ворвался в кабинет Штайна.
— Ах, вы неисправимый трусишка! — воскликнула она со смехом. — Почему вы не сказали мне, что любите меня? Вот вам моя рука!
Штайн обнял ее и нежно поцеловал.
— Однако давайте поговорим разумно, — продолжила Лазарин, усаживаясь напротив него, — прежде всего, вы должны завершить свою работу.
— Да, это верно…
— Когда же она будет закончена, вам будет легко устроиться на работу, тогда мы и поженимся.
— Да, тогда мы и поженимся!
Книга Штейна вызвала ажиотаж в научных кругах. У него неожиданно нашлись друзья и покровители; через несколько месяцев он стал профессором.
Лазарин купила небольшой дом с садом неподалеку от Булонского леса,
где она оборудовала рабочий кабинет для Штайна и студию для себя.
В день Шавуота они оба были приглашены к баронессе. Двери и лестницы ее красивого дворца были пышно украшены зелеными ветвями и цветочными гирляндами. Во второй половине дня в этот день принято навещать своих друзей, и в великолепном саду баронессы под шатром собралось изысканное общество. Там можно было найти самых разных представителей богатого и разностороннего еврейского духа. Гости со всех уголков Европы приехали, чтобы почтить своим присутствием царившую здесь аристократическую
пару. Рядом с мудрым и ученым раввином Парижа, а также известным немецким филологом можно было увидеть выдающегося геолога из Австрии, а вокруг баронессы, этой Рахили1 нового времени, образовался блестящий кружок, в котором особенно был заметен венгерский король скрипачей и знаменитый голландский живописец. Блистательный венский композитор прогуливался с гениальным русским пианистом. Там была целая плеяда знамениРахиль — библейский персонаж, одна из жен патриарха Иакова, вместе с сестрой
Лией она подчас считается праматерью всего дома Израилева.

1

ДВЕ АРИСТОКРАТИИ

205

тых еврейских писателей из всех стран Европы, они были хорошо знакомы с
баронессой, которая привлекала и вдохновляла их своими оригинальными суждениями.
После ужина барон объявил своим друзьям о помолвке художницы Декамп с профессором Штайном. Все окружили молодую пару, чтобы поздравить ее и пожелать всего наилучшего.
Ученый раввин стоял в стороне и улыбался, глядя на все происходящее.
— О чем вы сейчас думаете? — спросил его барон.
— Я думаю, — ответил раввин, — что мы действительно избранный народ, несмотря на клевету наших врагов. И это потому, что мы более других
чтим талант и образованность. И еще потому, что в то время, когда старая
аристократия видит, как слабеют ее позиции, мы создали новую, которая
знает, как объединить благородство происхождения с аристократией духа.
Я также думаю о словах Экклезиаста1: «И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю, и
наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий».

1

Одна из книг Ветхого Завета.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5
Благая весть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10
Левана. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17
Переплетчик из Орта. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
Раввин Абдон. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35
Еда благочестивых. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 41
Давид и Абигайль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52
Шиммель Нофелес. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 59
Галеб Екарим . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
Как Шлобе выдала замуж свою сестру. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 74
Пани Леопард. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 81
Красавчик Калеб. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89
Славен Господь,
даровавший нам смерть! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97

Шалом Алейхем. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Колдунья. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ангел смерти. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Аман и Эсфирь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Искупление. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ужасное происшествие на улице Роз. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кетсхен Петерсил. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фальшивая монета. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два врача. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Плутовская Илиада. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
История о римской матроне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не убий!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Баер и Вольф . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Две аристократии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

103
110
116
123
131
140
148
156
165
172
180
187
193
200

Захер-Мазох Леопольд фон
ЕВРЕЙСКИЕ СКАЗКИ
На основании п. 2.3 статьи 1 Федерального закона № 436-ФЗ от 29.12.2010
не требуется знак информационной продукции, так как данное издание
классического произведения имеет значительную историческую,
художественную и культурную ценность для общества
Компьютерная верстка,
предпечатная подготовка, обложка
А. Яскевич
Сдано в печать 05.03.2022
Объем 13 печ. листов
Тираж 3100 экз.
Заказ № 0614/22
Бумага кремовая книжная дизайнерская
Stora Enso Lux Cream

ООО СЗКЭО
Телефон в Санкт-Петербурге: +7 (812) 365-40-44
E-mail: knigi@szko.ru
Интернет-магазин: www.сзкэо.рф

Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами
в ООО «ИПК Парето-Принт»,
170546, Тверская область, Промышленная зона Боровлево-1,
комплекс №3А, www.pareto-print.ru

Леопольд фон Захер-Мазох обогатил литературу описанием обычаев и быта еврейских общин, издавна существовавших почти в каждом городе Восточной и Западной Европы. Он полюбил жизнь таких местечек с детства. Как и
у Пушкина, у Захер-Мазоха была своя «Арина Родионовна». Ею стала кормилица хилого от рождения мальчика,
жившая в местечке Винники, расположенном неподалеку
от Львова, где жила семья будущего писателя. Она рассказывала маленькому Леопольду сказки, пела песни, и этот
пласт народной культуры писатель позже прекрасно отразил в своем творчестве. В семье Леопольда смешались
еврейские и немецкие корни. Его отец был начальником
полиции Галиции, мать была дворянкой и дочерью ректора Львовского университета.
Захер-Мазох писал на немецком. Он выучил этот язык, когда его семья в 1848 г. перебралась в Прагу. Леопольду тогда было двенадцать лет. Пройдет совсем немного
времени, и он станет студентом знаменитого Пражского университета. Леопольд закончит его юридический факультет в девятнадцать лет и станет приват-доцентом в
Граце — втором по величине городе Австрии.
Писать Захер-Мазох начал рано — в 22 года, пробуя свои силы в разных жанрах.
Среди его сочинений были исторические исследования, пьесы, фельетоны, критика.
Вначале литературная деятельность не позволяла заниматься только ею, и Леопольд
продолжал преподавать, однако первые успехи его романов подтолкнули молодого
писателя к решению полностью посвятить себя сочинительству.
Семейная жизнь Леопольда складывалась не слишком удачно; брак с поклонницей его
писательского таланта властной Авророй фон Рюмелин распался. Свои личные переживания, связанные с этой историей, Захер-Мазох частично отразил в романе «Венера в мехах». Тема взаимоотношений деспотической женщины и подчиняющегося ей
мужчины не раз всплывала в произведениях Захер-Мазоха, что дало повод неврологу
Крафт-Эберингу даже ввести в психиатрию термин «мазохизм». Литературное творчество писателя было высоко оценено еще при его жизни. В 1886 г. он был награжден
орденом Почетного Легиона. Скончался Захер-Мазох в 1895 г. в немецком поселке
Линдхайм.
Иллюстрации к рассказам данного сборника выполнены тремя талантливыми французскими художниками однофамильцами: Эмилем Леви (1826–1890), Альфонсом
Леви (1843–1918) и Анри Леви (1844–1914), а также польско-французским художником и иллюстратором Эдвардом Луи (1857–1910). Все они прекрасно знали жизнь и
быт еврейских общин в городах и поселках тогдашней Европы. Их работы позволяют
наглядно представить обстановку, на фоне которой разворачиваются сюжеты рассказов Захер-Мазоха.

Леопольд фон
Захер Мазох
Леопольд
фон
Захер Мазох

ЕВРЕЙСКИЕ
СКАЗКИ

ЕВРЕЙСКИЕ
СКАЗКИ

Свыше ста двадцати иллюстраций
Эмиля Леви, Альфонса Леви,
Анри Леви, Эдварда Луи