Annotation
В этой книге подробно исследуется окончание Тихоокеанской
войны в контексте международного положения. Тщательному анализу
подвергнуты сложные взаимоотношения между тремя основными
участниками конфликта: Соединенными Штатами, Советским Союзом
и Японией. В книге автор показывает, что Сталин был активным
участником драмы под названием «Капитуляция Японии», а вовсе не
находился на второстепенных ролях, как ранее полагали историки.
Также в ней дается более полная картина того, при каких
обстоятельствах было принято решение об атомных бомбардировках
Японии. Наконец, в этой книге описывается бурная деятельность,
проводившаяся Сталиным между 15 августа, когда Япония согласилась
на безоговорочную капитуляцию, и 5 сентября, когда завершилась
операция советских войск на Курилах. Книга предназначена как
историкам, так и всем интересующимся периодом Второй мировой
войны и международными отношениями в целом.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Цуёси Хасэгава
Благодарности
К русскому изданию
Предисловие
История международных отношений
Кокутай: японская национальная идентичность
Слепые и слон
Глава 1
Япония вторгается в Маньчжурию
Заключение пакта о нейтралитете
Переход к политике умиротворения
Рузвельт требует безоговорочной капитуляции
Сталин обещает вступить в войну с Японией
Падение Тодзё

Сталин торгуется с Соединенными Штатами
Вопрос с пактом о нейтралитете
«Большая тройка» в Ялте
Япония готовится к обороне на последнем рубеже
Макартур призывает СССР вступить в войну
Манхэттенский проект
Глава 2
Власть переходит к Судзуки
Трумэн становится президентом
Призывы пересмотреть требование о безоговорочной
капитуляции
Советский Союз оценивает изменившуюся ситуацию
Японская армия рассчитывает на нейтралитет СССР
Жесткий разговор Трумэна с Молотовым
Выбор целей для атомных бомбардировок
Реакция на поражение Германии
Политика «Большой шестерки» в отношении Советского
Союза
Фиаско с ленд-лизом
Пересмотр условий Ялтинского соглашения
Грю
пытается
добиться
изменения
условий
безоговорочной капитуляции
Гопкинс едет в Москву
Сталин готовится к войне с Японией
Глава 3
Хирота встречается с Маликом
Япония пытается добиться посредничества Москвы
Стимсон, Грю и Форрестон редактируют требование о
безоговорочной капитуляции
Кидо составляет план окончания войны
Трумэн утверждает операцию «Олимпик»
Хирохито ищет посредничества Москвы
Продолжение переговоров между Хиротой и Маликом
Стимсон пишет черновик ультиматума Японии
Политбюро дает согласие на войну

Стимсон пишет докладную записку Трумэну
Хирохито назначает Коноэ чрезвычайным посланником в
СССР
Американская разведка и разведданные Magic
Сталин ведет переговоры с Сун Цзывенем
Глава 4
Американцы получают разведданные Magic
Первая встреча Трумэна и Сталина
Начало Потсдамской конференции
Военно-морская
разведка
США
продолжает
перехватывать японские телеграммы
Объединенный комитет начальников штабов редактирует
черновик Стимсона
Великобритания и Потсдамская декларация
Стимсон получает отчет Гровса
Трумэн рассказывает Сталину об «Оружии»
Трумэн публикует Потсдамскую декларацию
Реакция Сталина на Потсдамскую декларацию
Судзуки отвечает «мокусацу»
Разведданные Magic после Потсдамской декларации
Реакция на Потсдамскую декларацию Чан Кайши
Трумэн заранее утверждает заявление об атомной
бомбардировке
Глава 5
США сбрасывают атомную бомбу на Хиросиму
Реакция Японии на бомбардировку Хиросимы
Реакция Сталина на атомную бомбардировку Хиросимы
Сталин возобновляет переговоры с Сун Цзывенем
Москва объявляет войну Японии
Встреча Гарримана со Сталиным
Реакция Трумэна на вступление в войну Советского
Союза
Реакция Японии на вступление в войну Советского Союза
«Толстяк» сброшен на Нагасаки
«Большая шестерка» в тупике

Партия мира планирует заговор
Хирохито принимает первое «священное решение»
Глава 6
Трумэн отказывается принимать капитуляцию Японии с
одной оговоркой
Император и американское общественное мнение
Ответ Москвы на предложение Японии
Японская партия войны переходит в контрнаступление
США ожидают ответа Японии
Япония по-прежнему не может выбраться из патовой
ситуации
Второе вмешательство Хирохито
Мятежники захватывают императорский дворец
Хирохито объявляет по радио о капитуляции
Глава 7
Советская операция на Южном Сахалине
Сталин отдает приказ о начале Курильской операции
Битва за Шумшу
Соединенные Штаты реагируют на действия Советского
Союза
Ссора Трумэна и Сталина из-за Общего приказа No 1
Сталин отдает приказ о занятии Хоккайдо и Южных
Курил
Сталин отвечает на послание Трумэна
Объединенный комитет начальников штабов США
реагирует на Курильскую операцию Советского Союза
Загадочный запрос Вышинского
Американцы готовятся к капитуляции Японии
Трумэн и Сталин продолжают препираться друг с другом
Сталин отдает приказ о начале Южно-Курильской
операции
Япония подписывает Акт о капитуляции
Курильская операция продолжается
Заключение

Наследие Тихоокеанской войны в США, России и Японии
Архивы и библиотеки
Источники
Библиография
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32

33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69

70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106

107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143

144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180

181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217

218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254

255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291

292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328

329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
357
358
359
360
361
362
363
364
365

366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376
377
378
379
380
381
382
383
384
385
386
387
388
389
390
391
392
393
394
395
396
397
398
399
400
401
402

403
404
405
406
407
408
409
410
411
412
413
414
415
416
417
418
419
420
421
422
423
424
425
426
427
428
429
430
431
432
433
434
435
436
437
438
439

440
441
442
443
444
445
446
447
448
449
450
451
452
453
454
455
456
457
458
459
460
461
462
463
464
465
466
467
468
469
470
471
472
473
474
475
476

477
478
479
480
481
482
483
484
485
486
487
488
489
490
491
492
493
494
495
496
497
498
499
500
501
502
503
504
505
506
507
508
509
510
511
512
513

514
515
516
517
518
519
520
521
522
523
524
525
526
527
528
529
530
531
532
533
534
535
536
537
538
539
540
541
542
543
544
545
546
547
548
549
550

551

Цуёси Хасэгава
Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и
капитуляция Японии
Памяти Бориса Николаевича Славинского, моего
друга и коллеги, который не увидел плодов нашей
совместной работы
Tsuyoshi Hasegawa
Racing the Enemy
Stalin, Truman, and the Surrender of Japan
The Belknap Press of Harvard University Press
Cambridge Massachusetts / London, England
2006
Перевод с английского Ильи Нахмансона
© Tsuyoshi Hasegawa, text, 2006
© Harvard University Press, 2006
© И. M . Нахмансон, перевод с английского, 2021
© Academic Studies Press, 2022
© Оформление и макет. ООО «Библиороссика», 2022

Благодарности
Эта книга была написана в сотрудничестве с двумя учеными:
покойным Б. Н . Славинским, старшим научным сотрудником Института
мировой экономики и мировых отношений РАН (ИМЭМО) в Москве, и
Сумио Хатано из Цукубского университета в Токио. Мое
сотрудничество с Борисом Славинским началось во время моего
четырехмесячного пребывания в Москве в 2000 году. У нас состоялось
множество дискуссий, в ходе которых мы обсудили структуру нашей
совместной работы, и он щедро поделился со мной большим массивом
архивных данных, которые он усердно собирал в тот краткий период
времени, когда после падения Советского Союза Россия рассекретила
советские архивы. Славинский был отважным историком, бросившим
вызов ортодоксальной советской историографии, которая все еще
превалирует в российской академической среде даже после распада
СССР. Мы как раз собирались приняться за написание первого
чернового варианта этой книги, когда он неожиданно скончался в
апреле 2002 года. Его смерть стала тяжелой утратой для этого проекта.
Сумио Хатано внес неоценимый вклад в создание этой книги. Нет
никого, кто лучше него был бы знаком с историографией и источниками
по капитуляции Японии. Он нашел для меня множество архивных
материалов, некоторые из которых впервые были процитированы в этой
книге, и ответил на мои бесчисленные вопросы. Хатано целиком прочел
мою рукопись, снабдил ее комментариями и исправил множество
ошибок, прокравшихся в ее первую редакцию.
Мой интерес к заключительной стадии Тихоокеанской войны
возник в аспирантуре, когда я посещал семинар Роберта Бутоу в
Вашингтонском университете. Классический труд Бутоу «Japans
Decision to Surrender» («Решение Японии о капитуляции»),
опубликованный полвека назад, произвел на меня неизгладимое
впечатление. Отчасти эта книга является запоздалой благодарностью
моему учителю, который вдохновил меня заняться данной темой много
лет назад.
Я благодарен Синкити Это и Такаси Сайто, моим учителям в
Токийском университете, пробудившим во мне интерес к истории
международных отношений, когда я был еще студентом. Мой научный

руководитель в аспирантуре, покойный Дональд Тредголд, от которого
я так много узнал о профессии историка, был бы рад увидеть эту книгу.
Я также сожалею о том, что мой коллега и друг Сеидзабуро Сато не
прожил достаточно долго, чтобы принять участие в обсуждении
различных вопросов, поднятых в ней.
Роберт Скалапино, Гилберт Розман, Джон Стефан и Дэвид
Холловэй оказали мне неоценимую поддержку на различных этапах
работы над этим проектом.
В написании книги мне помогло слишком много друзей и коллег,
чтобы я мог перечислить их всех. Но некоторые из них заслуживают
отдельного упоминания. В частности, огромную поддержку оказал мне
Ричард Фрэнк, с которым я расхожусь по многим вопросам. Он щедро
делился со мной информацией и внимательно прочитал мою рукопись,
дав к ней ценнейшие комментарии. Бартон Бернстайн из
Стэнфордского университета всегда охотно отвечал на мои
многочисленные телефонные звонки, некоторые из наших разговоров
длились часами. Я также был счастлив, когда теплыми словами и
замечаниями к этой книге со мной поделился Гар Альперовиц,
являющийся идеологическим противником Фрэнка. Я очень благодарен
за оказанную мне поддержку всем этим троим ученым,
придерживающимся различных взглядов по такому сложному вопросу,
как история атомной бомбы.
Дмитрий Славинский, сын Бориса, любезно позволил мне
воспользоваться архивными данными, собранными его отцом, и также
помог мне найти многие публикации и фотографии, сделанные в
России. К . Е . Черевко, ведущий научный сотрудник Института
российской истории РАН, также прочел рукопись этой книги и дал к
ней полезные комментарии. Кроме того, я благодарен Эрнесту Мэю и
Одду Арне Вестаду, которые прочли эту рукопись для издательства
Harvard University Press и тоже поделились со мной ценными
замечаниями.
Постоянную поддержку в работе над этой книгой мне оказывали
мои коллеги и аспиранты из Центра изучения холодной войны и с
факультета истории Калифорнийского университета в Санта-Барбаре.
Фрэд Логеваль, работающий сейчас в Гарвардском университете, был
первым человеком, предложившим мне заняться данной темой, и его
поддержка и дружба невероятно помогли мне при написании этой

книги. Дженнифер Си прочла рукопись моей работы и поделилась со
мной ценными соображениями по целому ряду затронутых в ней тем.
Кристина Циглер-Макферсон, Эрик Эссельстрём, Нобуко Котани,
Тосихико Аоно и Юрий Маликов приняли участие в работе над книгой
в качестве моих стажеров-исследователей. Руководство Центра
междисциплинарных гуманитарных исследований и факультета
истории Калифорнийского университета в Санта-Барбаре выделило
гранты и стипендии, позволившие поддержать этот проект.
Мои бывшие коллеги по Центру славистики при Университете
Хоккайдо в Японии, особенно Синъитиро Табата, оказали мне
неоценимую помощь в поиске японских источников. Дискуссии,
состоявшиеся у меня с японскими коллегами, – о собенно с Харуки
Вадой, Хироси Кимурой, Тэруюки Харой, Такаюуки Ито, Нобуо
Симотомаи, Такаси Мураками, Нобуо Араи, Осаму Иэдой и Синдзи
Ёкотэ – дали мне ценную информацию и идеи для этой книги.
Я бесконечно благодарен многочисленным библиотекарям и
архивистам Национального архива в Колледж-Парке, библиотеки Гарри
С. Трумэна, библиотеки Франклина Д. Рузвельта, библиотеки Джорджа
Маршалла, Отдела рукописей библиотеки Конгресса, архива
Гуверовского
института,
библиотеки
Хоутона
Гарвардского
университета, библиотеки Стерлинга Йельского университета, отдела
устной истории библиотеки Батлера при Колумбийском университете,
библиотеки Мадда Принстонского университета, Специальной
коллекции библиотеки Университета Клемсона, библиотечного архива
и специальной коллекции Амхерст-колледжа, Государственного архива
(Кью-Гарденс, Великобритания), собрания рукописей отдела военной
истории Национального института оборонных исследований в Токио
(Боэй Кэнкюдзё Сэнсисицу), архива Министерства иностранных дел
Российской Федерации (АВП РФ) и Российского государственного
архива социально-политической истории (РГАСПИ) в Москве. Мне
исключительно повезло получить неоценимую помощь от Джона
Тейлора из Национального архива, которого я считаю национальным
достоянием. Я также благодарен Дэннису Билгеру из библиотеки
Трумэна, который приложил огромные усилия, чтобы помочь мне в
моей работе. Последней по порядку, но не по важности, я хочу
поблагодарить библиотеку Дэвидсона Калифорнийского университета в

Санта-Барбаре, в особенности ее отдел межбиблиотечного абонемента,
служивший для меня постоянным источником материалов.
Эта книга появилась на свет благодаря щедрым грантам и
стипендиям, предоставленным Национальным фондом гуманитарных
наук, Институтом мира США, Национальным Советом по
Евроазиатским и Восточноевропейским исследованиям, Японской
программой Совета по гуманитарным исследованиям, Советом
международных научных исследований (IREX), Стипендиальной
программой библиотеки Трумэна, Институтом глобальных конфликтов
и сотрудничества Калифорнийского университета, Программой по
исследованиям стран Тихоокеанского региона Калифорнийского
университета и Программой по предоставлению исследовательских
грантов Ученого совета Калифорнийского университета в Санта-
Барбаре. Я также благодарен за поддержку Дэвиду Маршаллу, декану
факультета гуманитарных наук и изящных искусств колледжа искусств
и наук Калифорнийского университета в Санта-Барбаре; сейчас –
старшему проректору Калифорнийского университета в Санта-Барбаре.
Стив Браун, художник с факультета искусств Калифорнийского
университета в Санта-Барбаре, нарисовал карты для этой книги. Кэтлин
Макдермотт из Harvard University Press заботливо вела эту книгу с того
момента, как я передал ее рукопись в издательство. Кристин
Торстейнссон из Harvard University Press тщательно и с вниманием к
деталям вычитала текст и колоссально улучшила его качество.
За все фактические ошибки и неточности, встречающиеся в этой
книге, вина лежит исключительно на мне.
Моя жена Дебби многократно прочитала рукопись книги на
различных этапах ее написания. На самом деле Дебби и мой сын
Кеннет прожили с этим проектом много лет. Без их постоянной
помощи, поддержки и любви эта книга никогда не была бы написана.

К русскому изданию
Я хочу поблагодарить Игоря Немировского из Academic Studies
Press, который инициировал и поддержал перевод этой книги на
русский язык, и Harvard University Press, давшее Academic Studies Press
разрешение на русское издание «Racing the enemy». С самого выхода
этой книги в свет в 2005 году я мечтал о том, чтобы она стала доступна
российским читателям и ученым. Работая над этим проектом, я не имел
доступа к важнейшим российским архивам, в частности к Архиву
Президента РФ и военным архивам, в том числе к РГВА (Российскому
государственному военному архиву), ЦАМО (Центральному архиву
Министерства
обороны
Российской
Федерации)
и
ЦВМА
(Центральному военно-морскому архиву). Поэтому в моем тексте есть
большие лакуны, относящиеся к политике СССР в отношении Японии
и США на последнем этапе Тихоокеанской войны. Я приложил все
усилия, чтобы восстановить ход этих событий на основе имевшихся у
меня материалов. Надеюсь, что русское издание данной книги
вдохновит российских ученых на то, чтобы восполнить имеющиеся в
ней пробелы, обратившись к новым архивным данным, которые были
мне недоступны; благодаря этому мы сможем приблизиться к ответам
на многие неразрешенные вопросы.
Я благодарен Программе по предоставлению исследовательских
грантов Ученого совета Калифорнийского университета в Санта-
Барбаре, которая выделила часть средств на грант, сделавший
возможной публикацию этой книги на русском языке.
За шестнадцать лет, прошедших со времени ее первого издания,
появилось огромное количество неизвестных ранее материалов, и я не
имел возможности включить в настоящее издание все новые данные. Я
постарался сохранить исходный текст, насколько это было возможно,
ограничившись исправлением ошибок, вкравшихся в первую редакцию,
и внесением правок там, где это было совершенно необходимо. Хочу
особо отметить два важных источника, которыми я воспользовался при
подготовке русского издания. Во-первых, это архивные материалы,
собранные независимым японским ученым Рюдзи Моритой в архиве
японского МИДа (Гаймусё Гайко сирёкан)
и
Британском
государственном архиве в Кью-Гарденс. Я обозначил их как Morita

Files, 1–6 . С помощью этих ценных материалов я смог по-новому
взглянуть на политику Министерства иностранных дел Японии и
правительства Великобритании в отношении Тихоокеанской войны. Во-
вторых, я не могу не упомянуть монографию о Советско-японской
войне в Маньчжурии и Корее, автором которой является Такэси Томита
[Tomita 2020]. На мой взгляд, его работа – лучшее из того, что было
написано об этой войне; в книге Томиты было использовано огромное
количество архивных источников из Японии и России и собраны
устные свидетельства японских военнопленных, интернированных в
Советский Союз. Включение этих новых материалов в мою книгу
значительно улучшило ее качество.
Я благодарен Дарье Немцовой из Academic Studies Press за
решение вопросов, связанных с использованием в русском издании
этой книги ряда материалов, в частности карт и фотографий. Если
исходные фотографии оказывались недоступны, я, с разрешения
Harvard University Press, заменял их новыми. Я также благодарен
людям и организациям, владеющим авторскими правами на эти карты и
фотографии, за то, что они любезно позволили мне воспользоваться
ими.
Я хочу отдельно поблагодарить своего переводчика Илью
Нахмансона, который не только точно перевел мой оригинал, но и
превратил его в прекрасный русский текст. Много раз он находил
исходные русские цитаты, которые я использовал. Труд переводчика
нередко бывает скучным и монотонным, но я получал удовольствие от
каждого мига совместной работы с Ильей. Мне повезло встретить
такого замечательного переводчика.
Я надеюсь, что это русское издание даст толчок к новым
исследованиям и обсуждениям такой важной и противоречивой темы,
как окончание Тихоокеанской войны.
Цуёси Хасэгава
Санта-Барбара, Калифорния, июнь 2021 года

Предисловие
Финишный спурт
Спустя семьдесят пять лет после атомных бомбардировок
Хиросимы и Нагасаки и капитуляции Японии мы все еще не имеем
четкого представления о том, как закончилась Тихоокеанская война.
Историки в США, Японии и Советском Союзе – трех ключевых странах
–
участницах драмы, разыгравшейся в конце этой войны, – как правило,
интересовались ее частными аспектами: американцы писали об
атомной бомбе, японцы о том, как император Хирохито решил
прекратить сопротивление, а русские – о боевых действиях советских
войск на Дальнем Востоке. Однако всю картину в целом никто так пока
и не описал.
В США до сих пор не утихают споры о том, действительно ли
именно атомная бомба вынудила Японию капитулировать. Огромный
скандал, разразившийся в 1995 году в связи с посвященной «Эноле
Гэй» выставкой в Национальном музее авиации и космонавтики в
Вашингтоне, показал, что атомные бомбардировки Хиросимы и
Нагасаки по-прежнему являются для американцев больной темой.
Однако бушевавшие тогда споры, как ни странно, носили локальный
характер и почти исключительно относились к роли, сыгранной
Америкой.
Драматические события, которые происходили в последние дни
Тихоокеанской войны и привели к решению о капитуляции, вызывали
огромный интерес и у японских историков. Однако, несмотря на
множество публикаций, посвященных этой теме, нет ни одного
серьезного
исследования,
в
котором
капитуляция Японии
рассматривалась бы в контексте сложившегося на тот момент
международного положения. Если говорить о публикациях в Японии и
США, то до сих пор лучшим комплексным научным трудом,
посвященным этой теме, является книга Роберта Бутоу [Butow 1954][1].
Советские историки в послевоенное время были стеснены рамками
марксизма-ленинизма. Официально утвержденная история финала
Тихоокеанской войны, как он описан в советских работах, видела в нем
заключительную главу Великой Отечественной войны, в которой СССР

сыграл героическую роль в освобождении угнетенных народов Азии от
ига японского милитаризма и империализма. Во время перестройки
некоторые ученые начали смотреть на историю своей страны по-
новому. Однако, несмотря на обилие новых данных, которые стали
доступны исследователям после распада Советского Союза, российские
историки по-прежнему придерживаются интерпретации истории,
сложившейся в советский период. Исключением из этого правила
являются работы Б. Н . Славинского [Славинский 1993; Славинский
1995; Славинский 1996; Славинский 1999].
Важно отметить, что как американские, так и японские историки
почти полностью игнорировали роль СССР в окончании войны на
Тихом океане. Конечно, вопрос о том, рассматривала ли администрация
Трумэна атомную бомбу в качестве дипломатического оружия против
Советского Союза, вызывает в США ожесточенные споры между
ревизионистами и традиционными историками. Однако даже в этом
случае речь идет по большей части о позиции Вашингтона и главным
камнем преткновения является то, как именно американцы
воспринимали намерения Советского Союза. В американских научных
трудах об участии СССР в финальной стадии Тихоокеанской войны
упоминается вскользь и Москве отводится в лучшем случае роль
второго плана.

История международных отношений
В этой книге подробно исследуется окончание Тихоокеанской
войны в контексте международного положения. Тщательному анализу
подвергнуты сложные взаимоотношения между тремя основными
участниками конфликта: Соединенными Штатами, Советским Союзом
и Японией. В этой истории можно выделить три отдельных сюжета.
Первый из них – это партнерство и соперничество Сталина и Трумэна
во время войны с Японией. Хотя США и СССР были союзниками,
Сталин и Трумэн не доверяли друг другу: каждый из них подозревал,
что другой первым нарушит Ялтинское соглашение, регулировавшее их
совместные действия на Дальнем Востоке. Потсдамская конференция
1945 года (17 июля – 2 августа) стала началом ожесточенной гонки
между этими мировыми лидерами. Если для Трумэна стало совершенно
необходимым провести атомную бомбардировку, чтобы вынудить
Японию к капитуляции до вступления в войну Советского Союза, то
для Сталина такой же первоочередной задачей стал ввод войск в
Маньчжурию до того, как Япония капитулирует. В этой книге будет
рассказано о том, как Потсдамская декларация, атомные бомбы и
вступление СССР в войну совместно вынудили Японию к
безоговорочной капитуляции.
Советско-американское соперничество продолжилось и после того,
как император Хирохито согласился на безоговорочную капитуляцию
14 августа 1945 года. Когда в Москве стало известно о том, что Япония
готовится капитулировать, Советский Союз не только не прекратил
боевых действий на Дальнем Востоке, но и ускорил проведение этих
операций; данный факт часто упускается из виду историками,
пишущими об окончании Тихоокеанской войны. Уже после того, как
Япония приняла условия Потсдамской декларации, Сталин отдал
приказ о высадке на Курилы и Хоккайдо. В те дни, когда японцы
готовились к капитуляции, Сталин и Трумэн отчаянно занимались
«перетягиванием каната», борясь за превосходство на послевоенном
Дальнем Востоке.
Второй сюжет этой книги – запутанные взаимоотношения между
Японией и Советским Союзом, ключевыми факторами в которых стали
усилия японской дипломатии и предательство СССР. Чем сложнее

становилась ситуация на театре военных действий, тем больше
внимания японская правящая элита уделяла отношениям с Советским
Союзом. Для армии, готовой защищать родную землю до последнего
патрона, было крайне важно удержать СССР от вступления в войну.
Для партии мира окончание войны при посредничестве Москвы
виделось единственной альтернативой безоговорочной капитуляции. В
то же самое время дипломатические маневры, предпринимаемые
Японией, были выгодны Сталину, так как благодаря им война на Тихом
океане затягивалась достаточно долго, чтобы СССР успел принять в
ней участие. Даже после опубликования Потсдамской декларации
японцы продолжали надеяться на то, что при посредничестве Москвы
им удастся договориться о более выгодных условиях капитуляции.
Вступление СССР в войну потрясло Японию даже сильнее, чем
атомные бомбардировки, потому что это означало конец всех надежд на
какое-либо иное окончание боевых действий, кроме как безоговорочная
капитуляция. В итоге именно страх перед возможными политическими
последствиями в результате советской оккупации Японии побудил
императора полностью согласиться с условиями Потсдамской
декларации.
Третий сюжет – это роковое противостояние между партиями
войны и мира внутри японского правительства по вопросу об условиях
капитуляции. В то время как Сталин и Трумэн отчаянно соревновались
в том, кто первым принудит Японию к сдаче, японские политики
разделились на два непримиримых лагеря: тех, кто хотел завершить
войну как можно скорее, чтобы спасти императора и императорский
дом, и тех, кто хотел вступить в последний решительный бой с врагом
на родной земле, чтобы сохранить японский национальный дух,
воплощенный в неразрывной связи между императором и его
подданными. Камнем преткновения в этих спорах между
милитаристами и миротворцами стал вопрос о толковании понятия
кокутай – идеологического конструкта, описывающего национальную
идентичность японцев. Обе стороны объясняли свои действия заботой о
кокутай.

Кокутай: японская национальная
идентичность
В Конституции Мэйдзи, принятой в 1889 году, император
объявлялся лицом «священным и неприкосновенным» и средоточием
власти: вся власть в Японии – законодательная, исполнительная и
судебная – исходила от него. Также император был верховным
главнокомандующим, и его полномочия превосходили полномочия
правительства.
Кроме того, император символизировал собой японское
национальное единство, то есть он был живым воплощением японской
национальной идеи. Обязательное всеобщее образование и воинская
повинность воспитали в японцах сильное чувство национальной
гордости, в основе которой лежало почитание императора. Таким
образом, императору принадлежала абсолютная власть в стране –
политическая, культурная и религиозная. Возникшая идеология,
согласно которой император являлся безусловным политическим и
духовным лидером нации, получила название «кокутай»[2].
Несмотря на то что император в политическом и культурном
отношении был центральной фигурой, лидером страны он являлся
только номинально и реальной властью не обладал. Такое положение
дел привело к тому, что крупнейший японский политический философ
Macao Маруяма называл «системой безответственности», когда
политики и министры принимали решения «от имени императора»,
который никак не мог повлиять на происходящее [Maruyama 1956: 7-
24]. В 1930-е годы Тацукичи Минобэ, профессор конституционного
права в Токийском университете, пытался превратить Конституцию
Мэйдзи в современную конституционную монархию, в которой
император являлся бы носителем государственной власти, чьи
полномочия были бы ограничены законом. Однако сторонники Минобэ
потерпели поражение в борьбе с ультранационалистами, которые
воспринимали кокутай не столько как политическую систему, сколько
как мистическое учение. В 1937 году Министерство просвещения
выпустило брошюру «Основные принципы кокутай», где император
был объявлен живым богом, единым целым с Создателем

императорской власти и вечной сущностью, неразрывно связанной с
народом и землей Японии. С этого момента мистическая сторона
кокутай была окончательно закреплена в официальной идеологии.
Важнейшим элементом этого нового толкования кокутай стала идея о
том, что императору принадлежит исключительное право на
командование армией, и именно это дало толчок той необузданной
экспансии,
которую предприняли японские милитаристы
в
последующие годы [Suzuki М. 1993: 189–202]. Все это только укрепило
позиции императора как центральной фигуры – и в политическом, и в
культурном аспекте – для определения японской национальной
идентичности. Изменение роли императора вызвало бы необратимые
изменения и в этой идеологической конструкции.
Капитуляция Японии в Тихоокеанской войне вынудила японских
политиков переосмыслить этот ключевой элемент национальной идеи.
В отчаянной попытке спасти себя и императорский дом император при
поддержке партии мира изменил прежнюю государственную
мифологию, приспособив ее под новые обстоятельства. Вместо того
чтобы, согласно традиции, оставаться всего лишь номинальным
лидером страны, Хирохито лично принимал активное участие в
решении о
безоговорочной капитуляции.
Тем самым он
продемонстрировал,
что
не
является
лишь
символическим
воплощением японской нации. Уже тогда, в процессе принятия
решения о капитуляции, а не в период оккупации, как считают многие
историки, Хирохито из «живого бога» стал превращаться в
«императора-человека»[3].

Слепые и слон
В этой книге я покажу, что Сталин был активным участником
драмы под названием «Капитуляция Японии», а вовсе не находился на
второстепенных ролях, как ранее полагали историки. Его
макиавеллистские
дипломатические
переговоры
с
японцами,
желавшими заключить мир с Великобританией и США при
посредничестве Москвы, всегда были лишь ширмой, за которой он
скрывал свои истинные цели. Он ставил свои условия американцам и
отвечал решительными действиями на их шаги. Он вынудил Китай
согласиться со своими требованиями и без колебания использовал
любые дипломатические и военные методы, чтобы заполучить те
территории, железные дороги и порты, которые считал своими по
праву.
Также в этом исследовании дается более полная картина того, при
каких обстоятельствах было принято решение об атомных
бомбардировках Японии. Атомная бомба стала решением стоявшей
перед Трумэном дилеммы: как добиться безоговорочной капитуляции
Японии до того, как СССР вступит в эту войну. Трумэн выпустил
Потсдамскую декларацию не в качестве предупреждения Японии, а для
того, чтобы оправдать использование атомной бомбы. Я не согласен с
общепринятой точкой зрения о том, что именно атомная бомба стала
решающим доводом, лишившим японцев воли к сопротивлению. На
мой взгляд, более важным фактором, вынудившим Японию
капитулировать, стало вступление в войну Советского Союза[4].
Более того, важно отметить, что на исход этой войны оказали
огромное влияние кокутай и усилия группы японских советников, о
которых мало говорится в трудах других историков. Хотя в прежних
исследованиях уделялось много внимания роли, сыгранной в этом
процессе правящей верхушкой Японии – министрами, военными,
приближенными императора и некоторыми влиятельными политиками,
не входившими в правительство, – мне удалось выяснить, что события
разворачивались по более сложному сценарию и действия,
предпринятые партией мира, были в значительной степени
срежиссированы группой советников менее высокого ранга.

Наконец, в отличие от других работ, посвященных окончанию
Тихоокеанской войны, в этой книге описывается бурная деятельность,
проводившаяся Сталиным между 15 августа, когда Япония согласилась
на безоговорочную капитуляцию, и 5 сентября, когда завершилась
операция советских войск на Курилах. Капитуляция Японии побудила
его дать приказ о начале боевых действий на Курилах и Хоккайдо. Если
Сталин успешно прибегал как к искусству дипломатии, так и к военной
силе, то Трумэну приходилось одновременно решать две задачи: как
можно скорее вынудить Японию капитулировать и удержать советскую
экспансию в рамках, определенных Ялтинским соглашением. В
результате Сталину достались Курилы, но ему пришлось отказаться от
планов оккупации Хоккайдо. Несмотря на все трения и взаимное
недоверие, в конце концов оба союзника выполнили условия
Ялтинского соглашения. Холодная война пока еще не началась.
Подобно слепцам, ощупывающим слона, историки описали только
фрагменты сложной драмы, разыгравшейся в финале Тихоокеанской
войны. Спустя семьдесят пять лет после того, как на борту линкора
«Миссури» был подписан Акт о капитуляции Японии, эта книга дает
возможность детально проследить за запутанными переговорами и
хитроумными дипломатическими ходами, итогом которых стало
согласие Японии на безоговорочную капитуляцию.

Глава 1
Трехсторонние отношения и
Тихоокеанская война
Днем 13 апреля 1941 года СССР и Япония подписали пакт о
нейтралитете, а вечером того же дня по этому поводу в Кремле был
устроен прием для японского министра иностранных дел Ёсукэ
Мацуоки. Они встретились и на следующий день. Сталин – что
случалось исключительно редко – приехал на Ярославский вокзал,
чтобы лично проводить Мацуоку. Он обнял и поцеловал японского
министра, позаботившись о том, чтобы этот момент был запечатлен
фотографом. Мацуока произнес: «Соглашение подписано. Я не лгу.
Если я лгу, моя голова будет ваша. Если вы лжете, я приду за вашей
головой». Сталин ответил: «Моя голова важна для моей страны. Так же,
как ваша для вашей страны. Давайте позаботимся, чтобы наши головы
остались на наших плечах». Затем он добавил: «Вы азиат. Я тоже
азиат». «Мы все азиаты, – откликнулся Мацуока, – давайте выпьем за
азиатов». Вся сцена была продумана в мельчайших деталях и должна
была продемонстрировать как японцам, так и присутствовавшему на
вокзале послу Германии важность для СССР заключенного пакта
[Lensen 1972: 19; Nishi 1987: 1–3].
Даже краткого взгляда на непростую историю русско-японских
отношений с конца XIX века достаточно, чтобы по достоинству
оценить это беспрецедентное проявление дружеских чувств. Однако
важно учитывать еще и тот факт, что взаимоотношения России и
Японии были тесно переплетены с интересами еще двух мировых
держав: США и Китая. Воспользовавшись слабостью Китая, Россия в
середине XIX века захватила обширные территории к северу от Амура
и к западу от Уссури. В 1860 году русскими был основан порт
Владивосток, ставший воротами Российской империи на Тихом океане.
Затем Россия планировала расширить зону своего влияния, включив в
нее Маньчжурию и Корею. Однако тут она столкнулась с Японией –
грозным соперником, который, вступив в 1868 году в эпоху
модернизации, начал собственную империалистическую экспансию,

претендуя на соседние территории. Агрессивная политика Японии в
Корее вскоре вызвала гнев Китая, являвшегося номинальным
сюзереном этого закрытого для внешнего мира государства, и в 1894
году между двумя азиатскими странами разгорелась война. Япония
разгромила Китай, который был вынужден уступить победителю
Тайвань, Пескадорские острова (теперь – острова Пэнху) и Ляодунский
полуостров в Маньчжурии, а также признать независимость Кореи.
Теперь у Японии появился плацдарм на азиатском континенте (см.
карту 1).
Карта 1. Япония в Тихоокеанской войне
Встревоженная японской экспансией в Азию Россия убедила
Германию и Францию вынудить японцев вернуть Китаю захваченный
ими Ляодунский полуостров. Кроме того, в 1890-е годы Россия начала
строительство через Маньчжурию Китайско-Восточной железной
дороги до Владивостока. Еще сильнее Япония была унижена в 1898
году, когда Россия арендовала у Китая Ляодунский полуостров и

получила концессию на строительство Южно-Маньчжурской железной
дороги, соединившей КВЖД с незамерзающим портом Дайрен (до
Русско-японской войны – Дальний, теперь – Далянь) и военно-морской
базой Порт-Артур. Столкновение между Россией и Японией было
неизбежно.
Когда в 1900 году разразилось Боксерское восстание против
иностранного вмешательства в дела Китая, Россия и Япония направили
в Цинскую империю крупные экспедиционные силы. Вопреки
протестам японцев, после подавления восстания русские не только не
стали выводить свои войска из Китая, но и начали перебрасывать туда
по Транссибирской магистрали подкрепления. В 1902 году, когда
отношения между Россией и Японией ухудшились еще сильней,
Япония заключила союз с Англией, обретя таким образом
могущественного сторонника. В феврале 1904 года Япония разорвала
отношения с Россией и неожиданно напала на русскую эскадру в Порт-
Артуре – за два дня до официального объявления войны. Началась
осада Порт-Артура, который капитулировал в январе 1905 года.
Японская армия форсировала реку Ялу, вторглась в Маньчжурию и в
марте заняла Мукден. Последняя надежда России оставалась на
Балтийский флот, который, пройдя полмира, должен был атаковать
Японию. Однако японский флот, подстерегший русские корабли в
Цусимском проливе, уничтожил Вторую Тихоокеанскую эскадру в
однодневном морском сражении. Россия проиграла войну. По
Портсмутскому договору, заключенному при посредничестве Теодора
Рузвельта в 1905 году, Япония получила южную часть Сахалина и
северный отрезок ЮМЖД от Порт-Артура до Чанчуня. Японская
империя постепенно превратила Маньчжурию в свою фактическую
колонию, направляя туда японских поселенцев, которые вытеснили
местное китайское население. После того как был создан этот
колониальный форпост, его необходимо было защитить от возможных
посягательств со стороны русских. В 1919 году японский гарнизон в
Маньчжурии был преобразован в Квантунскую армию (см. карту 1).
Поражение в войне с Японией стало для России тяжелым ударом
[Haslam 1992: 1]. Россия не только удостоилась сомнительной чести
стать первой великой европейской державой, потерпевшей поражение
от неевропейской страны, но и была вынуждена уступить Японии
Южный Сахалин, являвшийся частью территории Российской империи.

Кроме того, были потеряны стратегически важные Дайрен и Порт-
Артур. Унижение от поражения в этой войне не прошло и после
Октябрьской революции.
Впрочем, после окончания войны отношения между Россией и
Японией довольно скоро улучшились; этому помогли три конвенции
(1907,1910 и 1912 годов), на которых был произведен раздел сфер
влияния. Внешняя Монголия перешла под протекторат России, а
Япония аннексировала Корею. Маньчжурия была разделена пополам:
южная часть оказалась в сфере влияния Японии, а северная – России.
Также эти конвенции имели целью закрыть доступ в Маньчжурию для
других западных стран, особенно США, которые прилагали активные
усилия, чтобы за счет торговых и экономических связей укрепить свои
позиции в этом регионе под прикрытием политики открытых дверей.
Первая мировая война дала Японии возможность продолжить
территориальную экспансию в Китай. Воспользовавшись тем, что все
великие страны были заняты войной в Европе, японцы атаковали
принадлежавший Германии Циндао и предъявили Китаю позорный
список из 21 требования. Все крупные мировые державы выразили
возмущение столь наглым поведением Японии. Только Россия
воздержалась от участия в общем протесте, рассчитывая, что своим
молчанием заслужит благодарность Японии, которая не станет нападать
на русскую часть Маньчжурии. В 1916 году Россия с Японией
заключили союз, по которому обязались помогать друг другу, если
какая-либо третья страна станет посягать на сферу влияния одного из
союзников.
Однако Октябрьская революция и последовавшая за ней
Гражданская война привели к ухудшению русско-японских отношений.
Япония, как и США, направила на Дальний Восток экспедиционный
корпус,
который
должен
был
оказывать
поддержку
антибольшевистским силам. Однако Япония была более заинтересована
в захвате новых территорий, чем в борьбе с коммунизмом как таковым:
японцы планировали не только вторгнуться в Северную Маньчжурию,
но и продвинуться вглубь Сибири и оккупировать Северный Сахалин.
Сибирская интервенция привела к тому, что отношение советского
государства к Японии стало резко враждебным; русские укрепились в
своем подозрении, что Япония всегда была готова нанести им удар.
Общественное возмущение, вызванное Сибирской интервенцией,

наложилось на унижение, испытанное после поражения в Русско-
японской войне; все это привело к массовому росту сильных
антияпонских настроений.
Если условия послевоенного порядка в Европе были прописаны в
Версальском мирном договоре, то система международных отношений
на азиатском континенте была оформлена на Вашингтонской
конференции 1921–1922 годов. В рамках Вашингтонской системы
Япония, Великобритания и США согласились на сокращение военно-
морских флотов, а также подписали «Договор девяти держав», который
гарантировал суверенитет и территориальную целостность Китая.
Советская Россия при этом была исключена из Версальско-
Вашингтонской системы. Оставшись в изоляции, Советское
государство было вынуждено своими силами сдерживать японскую
экспансию. По договору, заключенному с Дальневосточной
республикой – марионеточным буферным государством, созданным
Советским Союзом, Япония в конце концов согласилась вывести свои
войска со всех советских территорий, за исключением Северного
Сахалина. Испытывая неуверенность в отношениях с западными
державами и подвергаясь все большей критике дома из-за огромных
расходов, связанных с продолжением интервенции, японское
правительство
сочло
разумным
восстановить
приемлемые
взаимоотношения с Советским Союзом, договорившись о новом
разделе сфер влияния в Маньчжурии. Согласно советско-японской
конвенции 1925 года между странами были установлены
дипломатические отношения. Япония наконец вывела войска с
территории Северного Сахалина, получив взамен концессии на добычу
нефти.

Япония вторгается в Маньчжурию
Японское вторжение в Маньчжурию в 1931 году стало началом
новой эры на Дальнем Востоке. В 1932 году японцами было создано
марионеточное государство Маньчжоу-го. В 1933-м Япония вышла из
состава Лиги Наций. В 1934-м она объявила о денонсации
Вашингтонского морского соглашения 1922 года. Несмотря на наглую
агрессию Японии, открыто бросившей вызов Вашингтонской системе,
реакция западных стран на эти действия была весьма сдержанной.
Британское правительство не спешило принимать меры против Японии,
так как возможная советско-японская война была в его интересах.
Франклин Делано Рузвельт, ставший президентом в 1933 году, в первые
годы своего правления был поглощен внутренними проблемами и
недостаточно четко представлял себе контуры нового международного
положения на Дальнем Востоке1.
Вторжение японцев в Маньчжурию и последовавшая за этим
аннексия поставили Советский Союз в сложное положение. СССР, все
еще находившийся в дипломатической изоляции, вынужден был своими
силами справляться сугрозой, исходившей от Японии, где все большую
власть приобретали милитаристы. Первой линией обороны была
политика умиротворения. Во время японского вторжения Советы
сохраняли полный нейтралитет. Хотя Япония несколько раз отвергала
предложения СССР заключить пакт о ненападении, советское
правительство договорилось с японцами о продаже КВЖД. Эта сделка
была заключена в 1935 году. [5]
В период между 1933 и 1937 годами международная обстановка на
Дальнем Востоке оставалась неопределенной. Японское правительство,
возглавляемое министром иностранных дел (а затем и премьер-
министром) Коки
Хиротой,
пыталось
установить
новый
международный порядок, который закрепил бы де-юре все то, что
получила Япония в результате своей агрессии. Национальное
правительство Китайской республики было расколото из-за ситуации с
Японией: партия мира, к которой присоединился Чан Кайши,
конфликтовала с партией сторонников войны, руководимой его
шурином Сун Цзывенем. Ситуация осложнялась еще и тем, что в эти
годы Национальное правительство тесно сотрудничало с нацистской

Германией, которая даже посылала в Китай оружие и военных
советников. Великобритания не могла сделать выбор между политикой
умиротворения и конфронтацией с Японией. Американцы, хотя они и
были более встревожены японской экспансией, чем британцы, по
большей части проявляли пассивность.
Военная угроза со стороны Японии на Востоке и подъем
нацистской Германии на Западе вынудили Кремль избрать новую
внешнюю политику и искать сотрудничества с западными державами.
В 1933 году СССР добился официального признания со стороны США,
а в 1934-м вступил в Лигу Наций. В 1935-м Коминтерн, международная
коммунистическая организация, за которой стояла Москва, объявил о
создании Единого фронта для борьбы с фашизмом. Однако
установление дипломатических отношений с США не привело к
созданию коалиции с западными странами против Японии.
Непреодолимым препятствием на пути к дальнейшему улучшению
отношений с Соединенными Штатами стал вопрос о внешнем долге
царского правительства, аннулированном большевиками после
революции. Британское правительство, возглавляемое канцлером
казначейства Невиллом Чемберленом и премьер-министром Стэнли
Болдуином, вместо сотрудничества с СССР предпочло установить
«постоянные дружеские отношения» с Японией, признав Маньчжоу-го.
В такой ситуации у Советского Союза оставалась только одна
возможность защитить себя от потенциальной японской агрессии:
опираться на военную мощь, демонстрируя ее в приграничных
инцидентах.
Москва стала существенно увеличивать свое военное присутствие
на Дальнем Востоке. В 1931 году Квантунская армия намного
превосходила Красную армию по численности, но к 1939 году ситуация
изменилась коренным образом. В 1932-м был создан Тихоокеанский
флот. В 1937-м было завершено строительство второй колеи Транссиба.
Также СССР начал возводить защитные сооружения вдоль границы
Маньчжурии и Приморья.
Пока в СССР спешными темпами укрепляли маньчжурскую
границу, командование японской армии активно продвигало идею
войны с русскими. Генерал Садао Араки, военный министр с 1931 по
1934 годы, неоднократно заявлял, что война с Советским Союзом
является национальной задачей Японии. Однако эта точка зрения

встретила сопротивление со стороны командования военно-морского
флота, которое выступало за войну с США и Великобританией. В
августе 1936 года правительство Японии и Императорская Ставка
сформулировали три основных принципа новой внешней политики
Японии: сохранение положения Японии на азиатском континенте;
предотвращение советской экспансии в Азию и продвижение на юг.
Именно эти принципы в итоге и определили стратегию Японии в
Тихоокеанской войне. При этом СССР по-прежнему однозначно
воспринимался ею как враждебное государство. В 1936 году Япония
заключила Антикоминтерновский пакт с Германией. В секретном
протоколе к этому пакту говорилось, что если одна из
договаривающихся сторон окажется в состоянии войны с Советским
Союзом, то вторая обязуется соблюдать нейтралитет. Этот пакт,
заключенный через месяц после создания оси Берлин – Рим, означал,
что Япония вплотную приблизилась к коалиции со странами «оси».
Вторая японо-китайская война, начавшаяся в июле 1937 года,
вынудила многие страны отказаться от прежней политики
невмешательства. Японские войска быстро продвигались вглубь Китая,
и в октябре президент Рузвельт выступил в Чикаго с речью, в которой
заявил о необходимости «подвергнуть карантину» тех, кто
«распространяет эпидемию мирового беззакония». В тот момент
Рузвельт впервые дал понять, что США готовы отказаться от политики
изоляционизма. В ноябре японцы атаковали отступившие войска
Национального правительства в Нанкине и, захватив город, устроили
страшную резню. Эта чудовищная жестокость вызвала возмущение во
всем мире и привела к еще большей международной изоляции Японии.
В 1938 году Рузвельт инициировал создание морского альянса между
Великобританией и США для проведения совместных операций против
Японии и перевел значительную часть флота на Тихий океан. Кроме
того, он одобрил заем для Национального правительства Китая в его
борьбе с японской интервенцией. Соединенные Штаты становились
главным препятствием на пути японской военной экспансии. Если
США все яснее давали понять, что не будут мириться с агрессией
Японии в Азии, то Германия, много лет оказывавшая помощь Китаю,
перестала поддерживать Чан Кайши и объявила о признании
Маньчжоу-го. Теперь между странами «оси» и коалицией западных

союзников была проведена четкая черта. Вопрос был в том, чью
сторону займет Советский Союз.
Для СССР Японо-китайская война была даром свыше. Чем сильнее
увязала Япония в противостоянии с Китаем, тем меньше была
вероятность того, что она нападет на Советский Союз. На раннем этапе
Японо-китайской войны Советы были самым надежным союзником
Китая; они заключили пакт о ненападении с Национальным
правительством и поставляли в Китай оружие, самолеты и танки для
борьбы с японской интервенцией.
С 1937 года СССР все жестче стал реагировать на приграничные
инциденты с участием японцев. В 1938 году между русскими и
японцами произошла серия боев у озера Хасан рядом с корейской
границей. В 1939-м состоялась полномасштабная боевая операция на
реке Халхин-Гол, по которой проходила граница между Монголией и
Маньчжурией, завершившаяся победой советских солдат. Это
поражение оказало отрезвляющий эффект на японское военное
командование. Стало понятно, что война с СССР потребует
тщательного планирования и формирования на границе с Советским
Союзом огромной армии.

Заключение пакта о нейтралитете
Когда началась Вторая мировая война, оказалось, что в
стратегических интересах обеих стран было временно отказаться от
враждебных действий по отношению друг к другу. Мюнхенская
конференция 1938 года убедила Сталина в том, что единственным
шансом избежать войны на советской земле станет подписание пакта о
ненападении с нацистской Германией. Однако даже несмотря на этот
пакт, к концу 1940 года отношения между СССР и Германией
ухудшились настолько, что безрадостная перспектива вторжения
немцев в пределы Советского Союза становилась все более ощутимой.
Для того чтобы избежать войны на два фронта, Сталину было
необходимо заручиться нейтралитетом Японии.
Для японцев подписание пакта Молотова – Риббентропа стало
шоком. Однако они быстро решили извлечь выгоду из стремительно
меняющегося международного положения и в 1940 году заключили
Тройственный пакт с Германией и Италией. Мацуока провозгласил, что
этот пакт означает создание «военного союза против США». Мацуока,
бывший тогда министром иностранных дел, лелеял грандиозный план
создания антизападного союза, членами которого были бы Германия,
Италия, Япония и СССР. С этой целью он в марте и апреле 1941 года
посетил Москву, Берлин и Рим. Во время пребывания в Москве он
договорился со Сталиным и Молотовым заключить пакт о
нейтралитете. Однако переговоры проходили далеко не гладко. В какой-
то момент Сталину пришлось лично вмешаться в этот процесс, а
Мацуока обещал отказаться от нефтяных концессий на Северном
Сахалине [Славинский 1995: 66-135].
Согласно пакту о нейтралитете обе страны обязались
поддерживать «мирные и дружественные отношения» и взаимно
уважать территориальную целостность. Кроме того, в случае нападения
на одну из сторон какой-либо третьей державы другая сторона должна
была соблюдать нейтралитет «в продолжение всего конфликта».
Договор был заключен на пять лет с момента ратификации, и в нем
говорилось, что если «ни одна из договаривающихся сторон не
денонсирует пакт за год до истечения срока, он будет считаться
автоматически продленным на следующие пять лет» [Lensen 1972: 278;

Славинский 1995: 102–114]. Пакт был ратифицирован обеими
сторонами и вступил в силу 25 апреля 1941 года. Так начался
«странный нейтралитет» между Советским Союзом и Японией.
В Соединенных Штатах внешняя политика Японии вызывала
беспокойство. После Мюнхенской конференции 1938 года в
администрации Рузвельта стало расти влияние сторонников жестких
мер, направленных против японцев. Однако угроза национальной
безопасности США исходила как из Азии, так и из Европы. После того
как Великобритания оказалась один на один с нацистской Германией в
героической Битве за Британию, абсолютный приоритет для Рузвельта
приобрела ситуация в Европе. Во второй половине 1940 года
правительство США приняло закон об обязательном призыве и
заключило с Великобританией соглашение о военной помощи. В ответ
на японскую агрессию в Северном Индокитае США наложили эмбарго
на вывоз в Японию железа и металлолома.
В марте 1941 года Конгресс США принял Закон о ленд-лизе, по
которому президент получил право оказывать военную помощь
Великобритании и другим странам, чья оборона признавалась
жизненно важной для Соединенных Штатов. В то же самое время США
продолжали внимательно следить за Японией. Положение дел на
Дальнем Востоке было тесно связано с ситуацией в Европе. Если бы
Германия напала на Советский Союз – а советники Рузвельта считали,
что так и будет, – о слабление или поражение потенциального союзника
было бы для США крайне нежелательно. Поэтому в правительстве
Рузвельта новость о заключении советско-японского пакта о
нейтралитете восприняли со смешанными чувствами. Это соглашение
явно означало, что японцы продолжат свою экспансию на юг, что, в
свою очередь, увеличивало вероятность войны Японии с США. Однако
Вашингтон никак не дал понять, что разочарован этим пактом. В США
были более обеспокоены нависшей над СССР угрозой немецкого
вторжения, чем ситуацией на Дальнем Востоке [Ozawa 1993: 65–66;
Iriye 1999: 6–9; Iriye 1987].
Подписание пакта о нейтралитете совпало с формированием
антияпонской «коалиции ABCD»[6], целью которой было остановить
японскую экспансию в Азии и поддержать Китай в войне с Японией.
США все же хотели избежать войны и потому продолжали вести с
Японией дипломатические переговоры. Однако условия сохранения

мира в Азии, на которых настаивал госсекретарь США Корделл Халл, а
именно уважение к территориальной целостности других стран,
мирное изменение статус-кво и вывод японских войск из Китая,
входили в прямое противоречие с той задачей, которую ставили перед
собой японцы: создание Великой восточноазиатской сферы
процветания.
22 июня 1945 года, менее чем через два месяца после ратификации
пакта о нейтралитете, Германия напала на Советский Союз. Это
положило конец мечтам Мацуоки о том, чтобы завлечь СССР в блок
стран «оси», противостоящий англо-американской коалиции. Рузвельт
принял ключевое решение, согласно которому вся дипломатическая и
военная политика США должна была основываться на предположении,
что Советский Союз в конечном итоге победит в войне с Германией.
Именно поэтому программа ленд-лиза была распространена и на СССР.
Таким образом, еще до того, как США вступили во Вторую мировую
войну, был заложен фундамент для создания «Большой тройки», в
которую войдут Соединенные Штаты, Великобритания и СССР
[Sherwood 1948: 323–348].
Немецкое вторжение в Советский Союз вызвало в Японии
переполох. Правительство оказалось поставлено перед выбором: начать
экспансию на север и вступить в войну с СССР в союзе с немцами или
продолжить продвижение на юг, что означало войну с Соединенными
Штатами. 24 июня командование армии и флота приняло решение
«пока что не вмешиваться в немецко-советскую войну», но при этом
«принять тайные военные приготовления для односторонних действий
и в дальнейшем использовать силу для решения северного вопроса и
обеспечения безопасности на севере, если немецко-советская война
примет исключительно благоприятный оборот для империи» [Hosoya
1985: 312]. На встрече 25 июля было решено ждать подходящего
момента, чтобы, как при сборе хурмы, спелые плоды сами упали на
землю[7]. Память о поражении при Халхин-Голе была еще слишком
свежа, и японские генералы не горели желанием очертя голову
ввязываться в войну с СССР.
Всего через два месяца после того, как Мацуока поклялся своей
головой, что будет верен пакту о нейтралитете, японский министр
выступил за войну с Советским Союзом. На Совместном совещании
правительства с Императорской Ставкой, которая в то время являлась

высшим органом руководства Японии, Мацуока настаивал на том, что
Япония должна незамедлительно напасть на СССР и временно
остановить экспансию на юг. Однако остальные участники совещания
считали, что время для войны с русскими еще не пришло. Начальник
Генштаба Хадзимэ Сугияма рекомендовал занять выжидательную
позицию, пока Германия не обеспечит себе решающий перевес в войне
с СССР. Япония должна была терпеливо ждать, пока Советский Союз,
подобно спелой хурме, сам не упадет на землю к ее ногам [Lensen 1972:
24–25; Славинский 1995: 120–121][8].
Наконец 2 июля на императорском совещании было принято
решение продолжить наступление на юг, при этом внимательно следя за
ситуацией на немецко-советской войне. При благоприятном развитии
событий Япония готова была нанести удар по Советскому Союзу. Под
предлогом «особых маневров» была проведена полномасштабная
мобилизация Квантунской армии на маньчжурской границе.
Численность японских войск в Маньчжурии почти удвоилась – с
приблизительно 400 тысяч человек до 700 тысяч[9].
Кремль с тревогой ожидал реакции Японии на начало войны СССР
с Германией. Мацуока заявил послу СССР в Токио К. А . Сметанину, что
для Японии приверженность Тройственному пакту обладает
приоритетом по сравнению с соблюдением пакта о ненападении с
Советским Союзом. Однако это бряцание оружием противоречило
решению Совместного совещания, и премьер-министр Фумимаро
Коноэ в итоге снял Мацуоку с занимаемой должности. Новый министр
иностранных дел Японии, Тэйдзиро Тоёда, заверил Сметанина, что
Япония будет неукоснительно соблюдать пакт о нейтралитете. Впрочем,
несмотря на эти заверения японцев, Сталин опасался, что Япония
может нанести неожиданный удар по СССР, и приказал командованию
Дальневосточного военного округа воздержаться от любых действий,
могущих спровоцировать японцев на нападение. Рихард Зорге,
резидент советской разведки, входивший в состав немецкого
посольства в Токио, посылал в Москву важнейшие сведения. Зорге
предупреждал Кремль, что Япония может напасть на Советский Союз
без объявления войны. Он также докладывал, что Германия оказывает
постоянное давление на Токио, убеждая японцев начать военные
действия против СССР. Обладая всей этой информацией, Сталин не
решался массово перебрасывать боевые части с Дальнего Востока на

европейский театр военных действий, чтобы не ослабить оборону
Приморья и Сибири. Только в октябре Зорге передал в центр отчет, в
котором высказал убежденность, что Япония не нападет на Советский
Союз – по крайней мере в этом году [Hosoya 1985: 321–323; Pegov
1985–1986: 33–36][10].
В конце концов хурма на землю так и не упала. Японская
оккупация Французского Индокитая в июле 1941 года привела к тому,
что правительство Рузвельта заморозило японские активы в банках
США. Военное министерство создало на Филиппинах новую группу
войск – Дальневосточные силы американской армии, для командования
которыми на активную службу был вновь призван бывший начальник
штаба армии США Дуглас Макартур. Затем США наложили на Японию
нефтяное эмбарго. В августе после переговоров, прошедших у
побережья Ньюфаундленда на борту тяжелого крейсера «Огуста»,
Рузвельт и Черчилль приняли Атлантическую хартию, в которой были
обозначены цели Великобритании и США в текущей войне, в
частности запрет на территориальную экспансию и восстановление
«суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были
лишены этого насильственным путем». Эти принципы, которые в
первую очередь относились к ситуации в Европе, были затем
применены и в отношении Азии [Sherwood 1948: 349–365].
Коноэ отчаянно пытался избежать войны с США. Даже тогда,
когда японское военное командование уже готовилось к нападению на
Соединенные Штаты, он предложил Рузвельту встретиться на высшем
уровне. В августе адмирал Исороку Ямамото завершил разработку
плана неожиданной атаки на Тихоокеанский флот ВМС США в Перл-
Харборе. В сентябре на императорском совещании была принята
резолюция о том, что, если разногласия с США не удастся разрешить
дипломатическими средствами, Япония вступит в войну с
Соединенными Штатами и Великобританией. Переговоры между
госсекретарем Корделлом Халлом и японским послом в Вашингтоне
зашли в тупик из-за вопроса о выводе японских войск из Китая. В
конце концов встреча между Коноэ и Рузвельтом так и не состоялась.
В октябре кабинет Коноэ подал в отставку, и премьер-министром
стал генерал Хидэки Тодзё. 26 ноября послу Японии в США была
представлена
«нота
Халла»,
которая
фактически
являлась
ультиматумом, положившим конец попыткам дипломатического

разрешения конфликта между Японией и США. Война против
американцев стала неизбежной. Всего через день после получения
«ноты Халла» министр иностранных дел Японии Сигэнори Того
проинструктировал посла в Берлине Хироси Осиму передать Гитлеру и
министру иностранных дел Германии Риббентропу, что Япония не
будет нападать на Советский Союз. Получив эти сведения, Сталин смог
перебросить с Дальнего Востока на оборону Москвы хорошо
обученные дивизии.
Подойдя незамеченным к Гавайям, японский флот 7 декабря
атаковал базу Тихоокеанского флота США в Перл-Харборе. Рузвельт
немедленно объявил войну Японии. Гитлер, в свою очередь, объявил
войну США, в результате чего американцы оказались втянуты в боевые
действия не только на Тихом океане, но и в Европе. Такое развитие
событий не могло не радовать Сталина. Война с США, безусловно,
делала еще менее вероятным нападение японцев на СССР [Kennedy
1999: 515–522].
Трехсторонние отношения между СССР, США и Японией были
весьма странными. Для того чтобы вести войну с американцами,
Япония была заинтересована в соблюдении пакта о нейтралитете с
Советским Союзом. Сталин был столь же сильно заинтересован в
сохранении этого нейтралитета, для того чтобы сосредоточить все
усилия на борьбе с Германией. Отношения, существовавшие между
СССР и Японией в период с 1941 по 1945 годы, Джордж Александр
Ленсен охарактеризовал как «странный нейтралитет». В то время как
русские воевали с немцами, которые являлись союзниками Японии,
Япония находилась в состоянии войны с США, которые вместе с СССР
состояли в антигитлеровской коалиции. Торгово-транспортные суда под
советским флагом доставляли тихоокеанским маршрутом в СССР
поставки по ленд-лизу. Некоторые из этих военных грузов попадали в
Китай, а другие впоследствии использовались в войне с Японией.
Некоторые американские летчики после бомбардировок японских
объектов скрывались от преследования на советской территории. СССР,
в свою очередь, обвинял Японию в оказании военной помощи
Германии и в том, что японцы передавали немцам по дипломатическим
каналам ценную военную информацию. Таким образом, нейтралитет,
существовавший между Японией и Советским Союзом, представлял
собой непрочный мир, продолжавшийся только до тех пор, пока это

было стратегически выгодно обеим сторонам [Deane 1946; Мау 1955:
154; Stephan 1974: 144][11].
8 декабря, на следующий день после нападения японцев на Перл-
Харбор, Рузвельт и Халл потребовали у советского посла М. М .
Литвинова, чтобы СССР объявил войну Японии. 11 декабря Молотов
дал указание Литвинову ответить американцам, что Советский Союз,
находясь в состоянии войны с Германией, не будет вступать в войну с
Японией, соблюдая условия пакта о нейтралитете. Однако было бы
ошибкой думать, что Сталин в то время не вынашивал планов войны с
японцами. Всего через 10 дней после того, как Литвинов отклонил
требование Рузвельта, Сталин сообщил министру иностранных дел
Великобритании Энтони Идену, что СССР в конечном итоге
присоединится к войне с Японией, что на переброску войск с
европейского театра военных действий на Дальний Восток потребуется
всего четыре месяца и что лучшим вариантом развития событий будет
тот, при котором Япония сама окажется спровоцирована на нарушение
пакта о нейтралитете. В конце декабря заместитель наркома
иностранных дел С. А . Лозовский направил Сталину и Молотову
докладную записку, в которой высказал свои соображения по поводу
внешней политики СССР после войны. В этом документе заслуживают
внимания два пункта. Во-первых, он предвидел, что главным
противостоянием послевоенного мира будет конфликт между
Советским Союзом и капиталистическими странами. Во-вторых, что
первоочередной задачей СССР будет обеспечение собственной
безопасности. Лозовский писал, что нельзя терпеть положение дел, при
котором японские корабли могут отрезать СССР от Тихого океана,
закрыв пролив Лаперуза, Курильские проливы и Сангарский пролив
(теперь – пролив Цугару). Поразительно, что даже в эти мрачные дни,
когда на Москву продолжали наступать немецкие дивизии, Сталин и
его советники по внешней политике уже строили планы нападения на
Японию[12].
В январе 1942 года на Совместном совещании были приняты
«Основополагающие принципы ведения войны». Япония планировала
какое-то время «поддерживать мир с Советским Союзом, чтобы
предотвратить укрепление отношений между СССР и его англо-
американскими союзниками и разделить эти два лагеря». Стоит, однако,
отметить, что за этим поддержанием мира скрывались планы нападения

на СССР при первом удобном случае. 10 июля 1942 года Риббентроп
потребовал от Японии вступить в войну с Советским Союзом, но
японское правительство отклонило это требование. Генерал-майор
Кэнрё Сато, начальник бюро по военным вопросам Министерства
армии, заявил, что «спелая хурма еще не упала на землю» [Hayashi
1958: 189–190, 195–196].
После первых военных успехов фортуна отвернулась от японцев.
Они проиграли крупное морское сражение у атолла Мидуэй в июне
1942 года, а затем еще и битву за Гуадалканал в феврале 1943-го,
которая по времени совпала с победой советских войск под
Сталинградом. Новое положение дел вынуждало Японию пересмотреть
свою политику в отношении Советского Союза.

Переход к политике умиротворения
В феврале 1943 года, когда стало очевидно, что немцы потерпели
поражение в Сталинградской битве, посол Японии в Москве Наотакэ
Сато призвал японское правительство улучшить отношения с СССР за
счет отказа от нефтяных и угольных концессий на Северном Сахалине
и заключения соглашения о рыбной ловле. В апреле 1943 года
министром иностранных дел стал ветеран японской дипломатии
Мамору Сигэмицу, решивший последовать рекомендациям Сато.
Назначение Сигэмицу имело важнейшие последствия для будущих
дипломатических маневров, целью которых было заключение мира.
Министр – хранитель печати и самый близкий советник Хирохито
маркиз Коити Кидо был старым другом Сигэмицу, и вместе они стали
вынашивать тайные планы завершения войны [Morishima 1975: 164;
Lensen 1972: 108–109]. Однако, зная, что Хирохито по-прежнему
доверяет Тодзё и проводимой им военной политике, Кидо не спешил
организовывать встречу дзюсинов (коллегия бывших премьер-
министров Японии) с императором.
19 июня на Совместном совещании была утверждена новая
политика в отношении Советского Союза. Теперь она была направлена
на то, чтобы «поддерживать мир между Японией и СССР» и «заставить
СССР строго придерживаться пакта о нейтралитете». Для этого Япония
выразила готовность передать Советскому Союзу нефтяные и угольные
концессии на Северном Сахалине, выполнив наконец обещание,
которое Мацуока дал Сталину еще до заключения этого пакта.
Переговоры начались в июне 1943 года.
Задачей-минимум было удержать Советский Союз от вступления в
войну с Японией, а при удачном развитии событий наладить с Москвой
более продуктивные и доверительные отношения. СССР начал
занимать в японской военной и внешней политике центральное место.
10 сентября Сигэмицу поручил Сато прозондировать почву на предмет
возможности отправки в Москву чрезвычайного и полномочного посла,
который передал был пожелания японской стороны установить более
теплые отношения между странами. Однако, как и предсказывал Сато,
Молотов ответил на это, что СССР не готов принять такого посла: не
только потому, что цель его визита была бы не вполне ясна, но и из-за

того, что этот визит был бы расценен как попытка Токио выступить
посредником в заключении мира между СССР и Германией. 25
сентября на Специальном совещании были приняты «Основы будущей
военной доктрины», в которых нейтралитет Советского Союза был
объявлен непременным условием продолжения войны с США и
Великобританией. Японское правительство перешло к политике
умиротворения [Shusen shiroku 1977,1: 77–94][13]. Ситуация изменилась
на 180 градусов. Теперь уже СССР ждал, когда спелая хурма упадет на
землю к его ногам.
Кремль быстро приостановил переговоры о сахалинских
концессиях и правах на вылов рыбы, когда японский флот захватил три
судна под советскими флагами, на которых находился груз,
отправленный по ленд-лизу Хотя правительство и Совместное
совещание сознавали, что поставки по ленд-лизу являются пустяком по
сравнению с необходимостью улучшения отношений с Советским
Союзом, они не могли оперативно решить разногласия по этому
вопросу с Генштабом военно-морского флота. Москва воспользовалась
этим инцидентом для того, чтобы бессрочно заморозить отношения с
Японией. К тому моменту, когда в ноябре ситуация с захватом
советских судов была разрешена, СССР уже принял участие в
Московской конференции министров иностранных дел и Тегеранской
конференции, укрепив свои связи с союзниками по антигитлеровской
коалиции. Переговоры по сахалинским концессиям и соглашению о
рыболовстве возобновились в ноябре 1943 года, но завершились только
в марте 1944-го. Япония потеряла на этом девять драгоценных месяцев
[Morishima 1975: 172–173, 175–177; Lensen 1972: 61–73, 78-104].

Рузвельт требует безоговорочной капитуляции
В январе 1943 года на пресс-конференции в Касабланке Рузвельт
объявил, что союзники будут требовать безоговорочной капитуляции
стран «оси» [Villa 1976: 70][14]. Само понятие «безоговорочная
капитуляция» возникло отчасти благодаря полученному после Первой
мировой войны опыту, когда было заключено перемирие и поражение
Германии породило теорию заговора, получившую название «удар
ножом в спину», отчасти из-за желания выкорчевать фашизм, нацизм и
милитаризм, а отчасти для того, чтобы теснее сплотить участников
антигитлеровской коалиции. Под безоговорочной капитуляцией
Рузвельт понимал не только собственно военную капитуляцию, но и
уничтожение философии, сделавшей возможными милитаризм и
территориальную экспансию. Более того, победитель получал право
диктовать свою волю побежденным до тех пор, пока «миролюбивые»
нации не будут полностью убеждены, что поверженный противник не
представляет более угрозы их мирному существованию. По словам
Уинстона Черчилля, безоговорочная капитуляция означала, что
победители получали полную свободу действий в отношении
проигравших. Он также добавил, что на капитулировавшего
противника не будет распространяться Атлантическая хартия [lokibe
1985, 1: 110–128].
Рузвельта не заботило, как именно принципы, заложенные в
понятие «безоговорочная капитуляция», будут прописаны в конкретных
документах: эта задача была поставлена перед Комитетом по
послевоенной внешней политике при Государственном департаменте. С
1942 года три главных специалиста по Японии – Джозеф Баллантайн,
Джордж Блейксли и Хью Бортон – активно работали над
формированием послевоенной политики США в отношении Японии11.
Вдохновленные идеалистическими положениями Атлантической
хартии, но в то же время пребывавшие в растерянности из-за
требования о безоговорочной капитуляции, озвученного Рузвельтом,
эти специалисты по Японии пытались создать программу действий,
которая позволила бы японцам вернуться после войны в
международное сообщество в качестве мирной и передовой нации. Они
сходились со сторонниками «жесткого мира» в том, что необходимо

уничтожить военную мощь Японии и выкорчевать из нее семена
милитаризма. Однако эта троица решительно возражала против
концепции «жесткого мира», за которую ратовала администрация
Белого дома. Сторонники «жесткого мира» настаивали на том, что
японский милитаризм останется неистребим до тех пор, пока
существует императорский дом. Поэтому они выступали за
упразднение монархии, наказание Хирохито как военного преступника
и установление в Японии республиканского строя. [15]
Баллантайн, Блейксли и Бортон были коренным образом не
согласны с этими предложениями. Они утверждали, что нельзя
безболезненно установить новый политический строй – даже такой, как
демократия – в стране, чьи политические, культурные и религиозные
традиции так сильно отличаются от американских. Зная японскую
историю, они понимали, что возрождение милитаризма было в очень
малой степени связано с императорским строем как таковым и что
симбиотическая связь между императором и милитаризмом, о которой
говорилось в принципах кокутай, имеет недавнее происхождение.
Почитание императора было глубоко заложено в японцах на
религиозном и эмоциональном уровне, и только горстка радикалов – по
большей части коммунистов – выступала за упразднение монархии.
Введение в Японии республиканского строя означало бы, что
американская оккупация будет длиться очень долго, и даже тогда не
было бы никаких гарантий, что после ухода американцев монархия не
будет восстановлена.
Сторонники «мягкого мира» утверждали, что в интересах США
будет превратить Японию в мирную и передовую страну. Для этого
было жизненно важно сохранить монархию. Выразителем идей этой
группы лиц был Джозеф Грю, ставший мишенью для яростных нападок
со стороны либералов, которые прозвали его «соглашателем» и
«апологетом Хирохито» [Heinrichs 1966: 364–369].
Хотя сам Рузвельт не очень глубоко вникал в эти вопросы, он явно
был сторонником жестких мер в отношении Японии. Даже Халл
критиковал позицию своих экспертов по Японии как слишком мягкую.
Общественное мнение США было однозначно против Японии и
Хирохито. В такой ситуации, когда все вокруг было пропитано
антияпонскими настроениями, экспертам Госдепа пришлось несколько
скорректировать свою позицию. На словах они выразили полную

поддержку поставленной президентом задаче добиться безоговорочной
капитуляции, однако при этом продолжали настаивать на том, что эта
капитуляция ни в коем случае не должна повлечь за собой свержение в
Японии монархического строя.

Сталин обещает вступить в войну с Японией
В октябре 1943 года в тихоокеанских взаимоотношениях между
СССР и США произошел коренной перелом. Новым послом
Соединенных Штатов в Советском Союзе стал Аверелл Гарриман, а
главой американской миссии в Москве Объединенный комитет
начальников штабов назначил генерал-майора Джона Р. Дина. На
конференции министров иностранных дел, начавшейся в Москве 19
октября 1943 года, в первую очередь обсуждалось открытие второго
фронта в Европе. Однако именно на этой встрече лидеры советского
государства впервые обозначили свое намерение вступить в войну с
Японией. Халл вспоминал, что Сталин «прямо и недвусмысленно»
сказал ему, что, «когда союзники нанесут поражение Германии,
Советский Союз присоединится к ним для победы над Японией».
Однажды вечером после ужина участникам конференции был показан
фильм о японской интервенции в Сибири. «Это была явная
антияпонская пропаганда, – писал Дин, – и нам всем показалось, что
таким образом советские лидеры косвенно дали понять о своем
отношении к Японии». Когда Иден заметил, что, возможно, показ
такого фильма был не вполне уместным действием со стороны
государства, сохраняющего нейтралитет с Японией, Гарриман возразил,
что поддерживает это решение, и провозгласил тост за тот день, когда
американцы и русские «вместе будут бить япошек». Хотя Гарриман
сказал Молотову, что поймет, если советский нарком иностранных дел
не присоединится к этому тосту, Молотов ответил: «Почему бы нет? С
удовольствием. Это время придет», – и опрокинул рюмку[16].
На Московской конференции министров иностранных дел
участники антигитлеровской коалиции приняли декларацию, в которой
договорились продолжать сотрудничество. В пятом параграфе этой
декларации было сказано, что союзники будут консультироваться друг с
другом и, если понадобится, с другими членами Объединенных Наций,
«имея в виду совместные действия в интересах сообщества наций...
пока не будет установлена система всеобщей безопасности» [Harriman,
Abel 1975: 237]. В июле и августе 1945 года это условие сыграло
важнейшую роль в переговорах между СССР и США.

Обещание Сталина вступить в войну с Японией было напрямую
связано с вопросом об открытии второго фронта в Европе. Советский
Союз, которому в предыдущие два года пришлось противостоять 80 %
немецкой военной мощи, принял на себя основной удар на европейском
театре военных действий. Англо-американские союзники неоднократно
отвергали требования Сталина открыть второй фронт в Европе.
Однако слова Сталина о присоединении к союзникам в войне
против Японии не были дипломатической уловкой; он уже начал
подготовку к ней. Победа советских войск в Сталинградской битве
придала Сталину чувство уверенности, побудив его предпринять
первые конкретные шаги к военным действиям против Японии. В
августе 1943 года Государственный комитет обороны принял решение о
строительстве железной дороги от Комсомольска-на-Амуре до
Советской Гавани для транспортировки войск на Тихоокеанский театр
военных действий – это был проект первостепенной важности,
реализация которого была поручена Наркомату внутренних дел (НКВД)
[Kirichenko 1992: 236–243]. Впрочем, если Сталин и строил планы
нападения на Японию, он держал их при себе, доверяя свои мысли
только избранным членам Политбюро, таким как Молотов и Берия.
Быстрота, с которой западные союзники достигли договоренности
о сотрудничестве с Советским Союзом, тревожила посла Сато. 10
ноября он спросил Молотова, означала ли Московская конференция
какие-либо перемены в политике Советского государства в отношении
Японии. Молотов заверил его, что все останется по-прежнему. Когда
Сато спросил Молотова о Декларации четырех государств, советский
нарком резко оборвал его, поинтересовавшись у Сато, что означает
недавнее подтверждение Тройственного пакта, провозглашенное
Германией, Италией и Японией 15 сентября того же года. Избрав
тактику нападения, Молотов смог скрыть от Сато истинный смысл
Московской декларации [Lensen 1972: 53].
Московская конференция стала прелюдией к первой встрече
лидеров антигитлеровской коалиции на высшем уровне. Но Сталин
наложил вето на участие в этом саммите Чан Кайши. Он не считал
Китай равным трем другим мировым державам и не хотел, чтобы Чан
Кайши вступил с Рузвельтом и Черчиллем в коалицию, которая
оказывала бы давление на СССР, вынуждая его начать войну на
Дальнем Востоке. Поэтому 27 ноября 1943 года Рузвельт, Черчилль и

Чан Кайши встретились в Каире без Сталина. Там они приняли
Каирскую декларацию, в которой провозгласили отказ от
территориальной экспансии и заявили, что их целью является лишить
Японию всех территорий, захваченных ею у других «при помощи силы
и в результате своей алчности», и обеспечить возвращение
Маньчжурии, Тайваня и Пескадорских островов Китаю, освобождение
тихоокеанских островов и установление независимости Кореи.
28 ноября «Большая тройка» (Рузвельт, Черчилль и Сталин)
встретилась в Тегеране. На этой встрече Рузвельт и Черчилль наконец
согласились открыть второй фронт в Европе не позднее мая 1944 года.
Взамен Сталин пообещал вступить в войну с Японией после победы
над Германией. «Там же, в Тегеране, наши союзники заручились
принципиальным согласием советской стороны объявить войну
империалистической
Японии
после
поражения
гитлеровской
Германии» [Славинский 1999: 327–328; Штеменко 2014: 275; Мау 1955:
164–165]. Также Сталин сказал, что в свое время сообщит союзникам
условия, на которых СССР вступит в Тихоокеанскую войну. Вполне
вероятно, что Сталин с Рузвельтом уже тогда обсудили в личной беседе
условия участия СССР в войне с Японией, но протокола этой встречи
не сохранилось. 12 января 1944 года Рузвельт на Тихоокеанском
военном совете объявил, что по договоренности со Сталиным
Маньчжурия, Тайвань и Пескадорские острова будут возвращены
Китаю, в Корее будет на 40 лет введена система международной опеки,
а Советский Союз получит в аренду Дайрен и маньчжурские железные
дороги; кроме того, СССР будет возвращен Южный Сахалин и
переданы Курилы[17]. В Тегеране Сталин с Рузвельтом тайно обсудили
особые требования советской стороны; формальное утверждение этих
условий было перенесено на более поздний срок [Bohlen 1973: 195;
Entry 1955: 24; lokibe 1985, 2: 76–79].
В то же время Сталин потребовал от экспертов по внешней
политике представить ему свои соображения по японскому вопросу. 11
января 1944 года руководитель комиссии Наркомата иностранных дел
И. И. Майский представил Молотову объемную записку, в которой
изложил свое видение общей стратегии Советского Союза по вопросам
будущего мира и послевоенного устройства. По мнению Майского,
первостепенной задачей СССР должно было стать «создание такого
положения, при котором в течение длительного срока были бы

гарантированы безопасность СССР и сохранение мира, по крайней
мере, в Европе и в Азии». Для достижения этой цели было необходимо,
чтобы СССР вышел из войны с выгодными стратегическими
границами. Применительно к Дальнему Востоку это означало
возвращение Южного Сахалина и передачу Советскому Союзу
Курильских островов, отгораживавших СССР от Тихого океана. Однако
Майский не считал, что для этого СССР необходимо вступать в войну с
Японией. По его мнению, было более выгодно «предоставить “честь”
разгрома Японии англичанам и американцам», что «заставило бы США
и Великобританию несколько порастрясти свои человеческие и
материальные ресурсы». На послевоенной мирной конференции СССР
мог бы получить эти территории, «не сделав ни одного выстрела на
Дальнем Востоке»[18].
В июне 1944 года в Москву из Токио был вызван посол Я. А.
Малик. В июле он представил 73-страничный доклад о советско-
японских отношениях[19]. В этом докладе было два важных раздела:
первый был посвящен анализу текущего положения, а второй –
перспективам на будущее. В первом разделе Малик подробно объяснял,
каким образом Япония оказалась в зависимости от Советского Союза.
Дело было не только в том, что соблюдение пакта о нейтралитете дало
японцам возможность продолжить войну с США, но и в том, что
развитие партнерских отношений с СССР стало для Японии
единственным шансом выбраться из этой войны. По словам Малика,
японцы верили, что смогут обратить себе на пользу конфликт между
англо-американскими союзниками и СССР и, когда ситуация на фронте
станет для Японии безнадежной, правительство Хирохито сможет
ценой значительных уступок Москве убедить Сталина выступить
против своих западных союзников. Хотя Квантунская армия все еще
представляла собой весьма грозную силу, не было никаких оснований
полагать, что в ближайшем будущем Япония нападет на Советский
Союз. В конце этого раздела Малик предлагал продолжать
сотрудничество с Японией на прежнем уровне[20].
Во втором разделе доклада Малик излагал свои взгляды на
будущее советско-японских отношений. Он пришел к выводу, что
поражение Японии являлось только вопросом времени. Поэтому он
советовал начать действовать до того, как США и Великобритания
разрушат Японскую империю. В первую очередь СССР необходимо

было обеспечить себе выход к Тихому океану, заняв такие
стратегические объекты, как Маньчжурия, Корея, Цусима и Курилы.
Во-вторых, нужно было позаботиться о том, чтобы эти стратегические
объекты не достались другим странам. Затем Малик перечислил 27
целей, реализовать которые СССР мог, даже не вступая в войну[21].
Вот некоторые из этих целей: решение о вхождении Маньчжурии в
состав Китая после получения ею независимости, компенсация за
КВЖД, вопрос о том, какова будет роль СССР в системе
международной опеки Кореи после получения ею независимости,
обеспечение безопасности интересов СССР в Корее, возвращение
ЮМЖД, вопрос о Дайрене и Порт-Артуре, возвращение Южного
Сахалина, передача СССР всех Курильских островов, денонсация
Портсмутского договора, компенсация за Сибирскую интервенцию,
участие СССР в оккупации Японии, гарантии соблюдения советских
интересов в послевоенном Китае[22].
Во всех трех упомянутых выше докладах, составленных
представителями советской внешнеполитической элиты (Лозовским в
декабре 1941 года, Майским в январе 1944-го и Маликом в июле 1944-
го), прослеживаются две основные общие мысли. Во-первых, это
обеспечение безопасности СССР и связанная с ним необходимость
гарантировать свободный доступ к Тихому океану. Для достижения
этой цели все трое экспертов настаивали на возврате Южного Сахалина
и оккупации Курил. Также стоит отметить, что в своем видении
послевоенного межевания территорий они опирались не на
исторические притязания России, Атлантическую хартию или
Каирскую декларацию, а исключительно на стратегические интересы
СССР. Во-вторых, все три автора докладов были убеждены, что лучшим
способом достижения этих целей для Советского Союза будет
неучастие в войне с Японией (хотя у Малика были сомнения на этот
счет).
Сталин тоже разделял точку зрения, что послевоенное устройство
мира должно быть основано на стратегических интересах Советского
Союза, а не на исторических притязаниях. Особенно высоко он оценил
доклад Малика. По сути, список целей, составленный Маликом, почти
полностью совпадает с условиями, озвученными Сталиным на
Ялтинской конференции. Однако советский вождь не согласился с

мнением своих советников, что СССР может добиться этих целей, не
вступая в войну с Японией.
Малик, Майский и Лозовский этого не знали, но к тому моменту
Сталин и Молотов уже приняли окончательное решение напасть на
Японию. Летом 1944 года Сталин вызвал маршала А. М . Василевского с
Белорусского фронта и сообщил ему, что собирается назначить его
главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке для
подготовки войны с Японией. В сентябре, в обстановке полной
секретности, Сталин поручил Генштабу произвести расчеты по
размещению и материальному обеспечению войск на Дальнем Востоке.
Генштаб завершил проведение этих расчетов в начале октября – перед
встречей Сталина с Черчиллем [Севостьянов 1995: 37; Василевский
1975: 552–553; Штеменко 2014: 406; Штеменко 1967: 55].
Пока Сталин втайне готовился к войне с Японией, США начали
пересматривать свою военную стратегию на Тихом океане. Несмотря на
то что после Мидуэя и Гуадалканала ход войны стал складываться в их
пользу, США по-прежнему сражались на Тихом океане, не имея
внятной долгосрочной стратегии. Объединенный комитет начальников
штабов был так поглощен войной в Европе, что дал двум своим
военачальникам – адмиралу Честеру У Нимицу, главнокомандующему
Тихоокеанской
зоной,
и
генералу Дугласу
Макартуру,
главнокомандующему Юго-Западной зоной,
–
слишком большую
свободу действий. Американское наступление на этих двух
направлениях диктовалось по большей части обстоятельствами и
сиюминутными задачами, а не какими-либо долгосрочными планами.
Однако во второй половине 1943 года союзники могли уже с
уверенностью прогнозировать исход войны с Германией, и
Объединенный комитет начальников штабов принял решение нанести
поражение Японии в течение года после победы над немцами. В начале
1944 года силы Нимица приближались к Марианским островам, а
Макартур готовился к освобождению Филиппин [Skates 1994: 33–59].
Возникла
необходимость
в
формировании
последовательной
долгосрочной стратегии, которая позволит победить Японию.
В высшем руководстве американских вооруженных сил имелись
разногласия по поводу того, как именно добиться капитуляции Японии.
ВМС, возглавляемые флотским адмиралом Эрнестом Кингом,
главнокомандующим флота США и руководителем военно-морскими

операциями, и ВВС под началом генерала Генри «Хэпа» Арнолда
считали, что морская блокада в сочетании с воздушными
бомбардировками вынудят Японию сдаться и без наземной операции.
Однако начальник штаба армии Джордж Маршалл и его советники
были уверены, что для обеспечения безоговорочной капитуляции
противника необходимо осуществить высадку на японскую землю.
Весной и летом 1944 года было достигнуто компромиссное решение:
США проведут наземную операцию, высадившись в индустриальном
центре Японии, и в то же время начнут морскую и воздушную блокаду
и интенсивные бомбардировки. В июле 1944 года Объединенный
комитет начальников штабов утвердил план двухэтапного вторжения в
Японию: сначала на Кюсю, а затем на равнину Канто [Cline 1951: 337–
339; MacEachin 1998: 1–2].
Важнейшим элементом этого плана было участие в войне с
Японией Советского Союза. Однако координация совместных военных
действий против японцев оказалась исключительно трудным делом.
Попытки Дина получить подробную информацию о намерениях и
возможностях Советского Союза ни к чему не привели. Поэтому, когда
Объединенный комитет начальников штабов утверждал генеральную
стратегию финального этапа войны с Японией на Квебекской
конференции в сентябре 1944 года, американское командование
вынужденно исходило из предположения, что СССР не будет
участвовать в этой операции [Entry 1955: 30–32].

Падение Тодзё
Перелом в ходе войны побудил Сталина задуматься о том, каким
образом выторговать у союзников наиболее выгодные для СССР
условия вступления в войну с Японией. В то же время в самой Японии
после потери Сайпана в июле 1944 года правительство Тодзё было
подвергнуто жесточайшей критике. Политическая элита, лидерами
которой были Кэйсукэ Окада, Рэйдзиро Вакацуки и Коноэ, строила
планы смещения Тодзё. Даже Кидо, который прежде часто поддерживал
Тодзё, счел необходимым принести в жертву утратившего популярность
премьер-министра [Shusen shiroku 1977,1:131–175; Koketsu 1996:149–
156]. Новым главой правительства стал генерал Куниаки Коисо.

1. Контр-адмирал Сокити Такаги. По поручению адмирала Ёная
Такаги создал аналитическую группу, разработавшую план выхода
Японии из войны. Эта группа, держась в тени главных политических
фигур, сыграла ключевую роль в обсуждении условий завершения
войны, обеспечении взаимодействия между японскими лидерами и
разработке сценария капитуляции.
Библиотека парламента Японии
Падение Тодзё совпало по времени с началом тайной подготовки
окончания войны. В конце августа министр флота адмирал Мицумаса
Ёнай уволил контр-адмирала Сокити Такаги с активной службы и дал
ему отпуск по болезни. Истинной целью этой отставки было данное

Такаги поручение составить секретный план выхода Японии из войны.
Такаги обладал острым аналитическим умом и был совершенно
свободен от того ура-патриотизма, который затуманивал головы
большинству его соотечественников. Обладая широкими связями как
среди политической элиты (Окада и Коноэ), так и внутри
академического сообщества, он имел доступ ко всем важным
документам правительства и Высшего совета по управлению войной,
который сменил Совместное совещание в качестве главного
руководящего органа Японии. Вскоре Такаги привлек к сотрудничеству
полковника Макото Мацутани из Министерства армии, секретаря Кидо
Ясумасу Мацудаиру и Тосикадзу Касэ, секретаря Сигэмицу. Группа
Такаги пришла к выводу, что единственным вариантом окончания
войны стало бы заявление императора, обращенное к военному
командованию и правительству [Takagi nikki 2000, 2: 765, 823][23].
Чем сильнее ухудшалась военная ситуация, тем более важное
место в военной и внешней политике Японии стали занимать
отношения с Советским Союзом. 12 сентября 1944 года Высший совет
по управлению войной принял решение сохранить нейтралитет с СССР
и улучшить отношения с Москвой, чтобы выступить посредником при
заключении мира между Советским Союзом и Германией, а также
предпринять активные дипломатические усилия, чтобы склонить СССР
на сторону Японии после поражения немцев в войне. Для достижения
всех этих целей было решено отправить в Москву чрезвычайного и
полномочного посла.
Среди особых уступок, на которые было готово пойти японское
правительство, было разрешение советским судам проходить
Сангарским проливом, упразднение советско-японского соглашения
1925 года, отказ от права на рыбную ловлю в территориальных водах
СССР, передача СССР Китайско-Восточной железной дороги, согласие
на осуществление СССР мирных действий в Маньчжурии, Внутренней
Монголии, Китае и других частях Восточной Азии, признание
Маньчжурии и Внутренней Монголии зонами советской сферы
влияния, выход из Антикоммунистического и Тройственного пактов,
возврат Южного Сахалина и передача СССР Северных Курил. Ради
того чтобы удержать СССР от вступления в войну, Япония была готова
пойти на существенные жертвы. Однако этого было недостаточно,
чтобы утолить аппетиты Сталина. Вопрос размежевания сфер влияния

в Маньчжурии не был оговорен в деталях, о Южно-Маньчжурской
железной дороге, Дайрене и Порт-Артуре не было сказано ни слова, так
же как и о Корее, а Южные Курилы оставались за японцами. На
примере этого списка видно, до какой степени японцы недооценивали
намерения Сталина[24]. Если советская внешнеполитическая элита
требовала, чтобы послевоенное устройство мира базировалось на
стратегических интересах и безопасности СССР, то японское
правительство полагало, что будет достаточно пойти на минимальные
уступки, основанные на исторических притязаниях России.
Следуя инструкциям, полученным от Сигэмицу, Сато встретился с
Молотовым
и
попросил
советское
правительство
принять
чрезвычайного посла из Токио. Молотов категорически отверг это
предложение. Он сказал, что советско-японские отношения были четко
оговорены в пакте о нейтралитете и он не видит причины, по которой
какие-либо вопросы, представляющие интерес для обеих стран, не
могли бы быть обсуждены по обычным дипломатическим каналам.
Кроме того, другие страны расценили бы такие переговоры как
возможный советско-японский союз против членов антигитлеровской
коалиции[25]. Готовясь к деликатным переговорам с Рузвельтом, на
которых надлежало сформулировать условия вступления Советского
Союза в войну на Тихом океане, Сталин не хотел, чтобы у американцев
создалось впечатление, будто он в то же самое время торгуется с
японцами.
В октябре 1944 года Такаги завершил первый всеобъемлющий
отчет, посвященный окончанию войны. В нем он указал за и против
возможных переговоров с США, Великобританией и Советским
Союзом.
Такаги
перечислил
четыре потенциальные задачи
американцев: уничтожение японского народа; уничтожение кокутай;
реформа политической системы Японии; и международное
сотрудничество с признанием гегемонии США в Восточной Азии. Из
этих четырех целей Такаги исключил первую как не отвечающую
американским интересам; что же касается уничтожения кокутай, то это,
по мнению Такаги, имело для США как плюсы, так и минусы. Он
считал, что Соединенные Штаты скорее всего будут добиваться
решения третьей и четвертой задачи. Поэтому мир, заключенный
благодаря переговорам с американцами, оставлял Японии наилучшие
шансы сохранить кокутай.

У сближения с Советским Союзом тоже были свои преимущества.
Японию и СССР объединяли общие интересы – соперничество с США
и Великобританией; кроме того, мир, достигнутый при посредничестве
нейтрального Советского Союза, не вызвал бы сильного протеста
внутри страны. Но на другой чаше весов лежали возможная пропаганда
коммунизма и малая вероятность долгосрочного мира с таким
ненадежным партнером, как СССР, чьи интересы в Китае были
противоположны японским.
Что касается условий окончания войны, на которых должна была
настаивать Япония, то самым важным из них Такаги считал
неприкосновенность императорского дома и сохранение кокутай.
Важно отметить, что Такаги проводил различие между этими двумя
понятиями. Другими условиями были установление демократии и
избавление от милитаристских клик, невмешательство во внутренние
дела Японии, экономическое выживание японских граждан, отсутствие
оккупации, наказание военных преступников самими японцами и
независимость стран Восточной Азии. Рассуждая о территориальных
уступках, Такаги писал, что Япония должна как минимум сохранить
четыре своих главных острова, но при этом не исключал отказа от
Курил, Бонин и Рюкю [Takagi nikki 2000, 2: 771–779]. Утрату остальных
территорий – за исключением Хонсю, Сикоку, Кюсю и Хоккайдо – он
считал неминуемой.
Понятно, что Такаги не выступал от имени японского
правительства. Тем не менее нельзя утверждать, что его идеи были
оторваны от политической реальности, потому что он возглавлял пусть
небольшую и разобщенную, но все же потенциально влиятельную
группу чиновников, стремившихся к окончанию войны. В тот момент
Такаги отдавал явное предпочтение сделке с США, полагая, что именно
в этом заключается наилучший шанс Японии на сохранение кокутай.
Можно говорить о том, что в некоторых аспектах интересы этой партии
мира пересекались с позицией Джозефа Грю и его экспертов по
Японии.

Сталин торгуется с Соединенными Штатами
Пока Япония заигрывала с Советским Союзом, пытаясь заручиться
его нейтралитетом, Сталин отчаянно торговался с Соединенными
Штатами, заламывая за вступление СССР в войну на Тихом океане
высокую цену. Когда Гарриман и посол Великобритании Арчибальд
Кларк Керр встретились со Сталиным 23 сентября 1944 года, чтобы
проинформировать его об итогах Квебекской конференции, советский
вождь дважды выразил удивление тем, что западные союзники,
разрабатывая стратегию победы над Японией, не принимали в расчет
участие в этих действиях Советского Союза. Он спросил послов,
планируют ли Великобритания и США поставить Японию на колени
своими силами или заинтересованы в помощи СССР, которую Сталин
предлагал им на Тегеранской конференции. После того как Гарриман
поспешно ответил, что США, разумеется, очень хотят действовать
вместе с русскими, Сталин подтвердил готовность СССР вступить в
войну с Японией и поинтересовался у американского посла, какую роль
отводят США СССР в этой войне. Гарриман спросил, разрешит ли
Сталин союзникам воспользоваться советскими авиабазами в
Приморье, как было обещано ранее. Отмахнувшись от этого вопроса,
Сталин ответил: «Это не самый важный вопрос». Гораздо большее
значение имел тот факт, что СССР был готов отправить на Дальний
Восток от 20 до 30 дивизий.
США из кожи вон лезли, чтобы умилостивить советского вождя.
Гарриман рекомендовал Рузвельту первым обозначить СССР ту роль,
которую уготовили ему союзники, а не ждать, пока Сталин выступит с
собственными инициативами. Рузвельт сообщил Черчиллю: «Сталин
<...> очень болезненно воспринимает сомнения насчет его готовности
помочь нам на Востоке», Гарриману Рузвельт написал, что никогда не
сомневался в том, что Сталин выполнит обещания, данные им в
Тегеране[26].
В октябре, во время визита Черчилля в Москву, Сталин провел
серию бесед с Гарриманом. Он сказал Гарриману, что пока что не готов
назвать точную дату нападения на Японию, но «планирование начнется
немедленно». Он также подчеркнул, что «необходимо внести ясность в
политические аспекты», намекая на то, что участие СССР в этой войне

должно быть вознаграждено. Сталин обещал американцам
предоставить доступ к авиационным и военно-морским базам СССР на
Камчатке, потребовав взамен «резервы в виде еды и авиационного и
автомобильного топлива, достаточные для двух– или трехмесячных
операций», а также «рельсы и прочее транспортное оборудование». Он
также выразил пожелание, чтобы США начали регулярные поставки
четырехмоторных самолетов для советских ВВС, и согласился на
совместные заседания советского и американского штабов в Москве[27].
Гарриман охотно согласился обеспечить снабжение баз в
Приморье. Сталин не ожидал, что война с Японией затянется, поэтому
двухмесячных резервов должно было хватить. Также Сталин добавил,
что необходимо внести ясность в политические аспекты участия СССР
в войне. «Русские должны знать, за что они воюют, – сказал он. – Мы
имеем определенный счет для предъявления Японии». Однако в тот
момент Сталин не прояснил, в чем именно состоит этот счет[28].
Одновременно со всеми этими переговорами Сталин готовил
страну к войне. Все последние годы советское правительство старалось
не делать каких-либо антияпонских заявлений, чтобы не
спровоцировать нападение Японии на СССР. Однако 6 ноября в своей
речи, посвященной годовщине Октября, Сталин впервые назвал
Японию агрессором и сравнил нападение японцев на Перл-Харбор с
нападением немцев на Советский Союз. В это же время советской
прессе была дана свобода печатать статьи, направленные против
Японии[29].
Если Сталин рассчитывал, что за помощь в войне с Японией США
уступят его требованиям, то он был совершенно прав. В ноябре 1944
года Объединенный комитет начальников штабов провел анализ
возможного участия СССР в войне с японцами, из которого следовало,
что безотносительно стратегических задач США национальные
интересы СССР неизбежно требовали от русских вступить в
Тихоокеанскую войну. «Однако, – писали составители этого отчета, –
наше общее мнение сводится к тому, что чем скорее русские начнут
военные действия, тем лучше для нас». В конце отчета говорилось, что
Объединенный комитет начальников штабов выступает за «скорейшее
вступление русских в эту войну» и готов «без предубеждений оказать
максимальную поддержку в нанесении главного удара по Японии».
Участие СССР в военных операциях было необходимо не только для

того, чтобы связать японские войска в Маньчжурии и Северной Корее,
но и чтобы «перерезать линии коммуникаций между Японией и
континентальной Азией» [Entry 1955: 39–41].
14 декабря Гарриман встретился со Сталиным и обсудил поставки
по ленд-лизу на Дальний Восток. Гарриман сообщил Сталину, что,
несмотря на нехватку ресурсов для ведения военных действий в Европе
и подготовку к Филиппинской операции, Рузвельт и Объединенный
комитет начальников штабов согласились выполнить его требования в
полном объеме и как можно скорее. Также американский посол
спросил, что имел в виду Сталин, когда упомянул в октябре
«политические аспекты» участия СССР в войне с Японией. Сталин
вынес из соседней комнаты карту и сказал, что Южный Сахалин и
Курилы должны быть возвращены Советскому Союзу. «Сейчас
подступы к Владивостоку полностью контролируются японцами, –
сказал он.
–
СССР вправе рассчитывать на защиту путей, ведущих в
этот важный порт. В настоящее время все выходы в Тихий океан
блокирует противник». Затем Сталин провел черту вокруг южной части
Ляодунского полуострова, включая Дайрен и Порт-Артур, и заявил, что
СССР рассчитывает снова арендовать эти порты. Кроме того, Сталин
заявил о желании арендовать КВЖД и ЮМЖД. Также он потребовал
сохранения статус-кво Внешней Монголии[30].
Гарриман не выразил удивления этими требованиями. Его
единственное возражение касалось аренды Дайрена. Он сказал, что
лучшим вариантом было бы превращение Дайрена в международный
свободный порт. Сталин ответил просто: «Мы обсудим этот вопрос в
другой раз».

Вопрос с пактом о нейтралитете
Пока Сталин готовился к войне с Японией, перед советским
правительством встал непростой вопрос, касавшийся пакта о
нейтралитете, согласно которому, если одна из сторон не денонсирует
его за год до его окончания, он автоматически продлевался еще на пять
лет. Безусловно, Советский Союз намеревался расторгнуть этот пакт до
наступления крайнего срока. Однако такое действие послужило бы для
японцев явным сигналом о намерениях СССР. Оно даже могло
спровоцировать Японию на нанесение предупредительного удара по
Советскому Союзу до того, как Сталин завершил бы приготовления к
войне. Сталин не хотел быть связанным пактом о нейтралитете. Однако
для того, чтобы нападение СССР стало неожиданным, он должен был
убедить японцев, что СССР будет соблюдать условия пакта до его
истечения в апреле 1946 года.
10 января 1945 года Лозовский послал Молотову служебную
записку, в которой рекомендовал советскому правительству
денонсировать пакт о нейтралитете до наступления крайнего срока.
Лозовский предлагал объявить о расторжении пакта таким образом,
чтобы у Японии оставалась надежда, что уступки с их стороны смогут
привести к его продлению. По мнению Лозовского, СССР следовало
приступить к переговорам о продлении пакта в октябре-ноябре 1945
года, когда ситуация в Европе и Азии окончательно прояснится[31].
Лозовский по-прежнему считал, что СССР стоит воздержаться от
участия в этой войне, и был убежден в том, что пакт о нейтралитете
будет иметь силу до своего истечения.
Нет сомнения в том, что этот вопрос обсуждался на самом высоком
уровне. Сталин и Молотов были согласны с Лозовским в том, что
касалось денонсации пакта о нейтралитете, но вопреки рекомендациям
Лозовского Сталин уже принял решение о войне с Японией, и Молотов,
скорее всего, был в курсе этих планов. Но для того, чтобы одурачить
японцев,
необходимо
было
также
обмануть
и
свою
внешнеполитическую элиту. Ни Лозовский, ни Малик не были
проинформированы о тайном замысле вождя. Однако Сталину с
Молотовым так и не удалось решить несколько ключевых вопросов: как
денонсировать пакт о нейтралитете, не спровоцировав Японию на

нападение; поддерживать ли иллюзию того, что пакт будет
действителен еще год, или разорвать его в одностороннем порядке,
чтобы иметь полную свободу действий; и, если будет решено обмануть
японцев, заверив их, что СССР продолжит сохранять нейтралитет, как
нанести неожиданный удар по Японии, не вызвав обвинения в
нарушении пакта.

«Большая тройка» в Ялте
Ялтинские переговоры Рузвельта, Сталина и Черчилля длились с 4
по 11 февраля 1945 года. Вопрос о Дальнем Востоке был поднят на
неофициальной встрече между Рузвельтом и Сталиным 8 февраля – на
пятый день конференции.
2. Ялтинская конференция, февраль 1945 года. Слева направо:
Черчилль, Рузвельт, Сталин; за спиной Рузвельта стоит начальник
Штаба президента США Уильям Лети. Сталин дал слово вступить в
войну с Японией через три месяца после капитуляции Германии, а в
ответ Рузвельт обещал передать СССР права на Южный Сахалин и
Курилы и
согласился
с
тем,
что
русские
обладают
«преимущественными интересами» в Маньчжурии. РГАКФД

Сталин перечислил уже высказанные им в разговоре с Гарриманом
особые условия, на которых Советский Союз вступит в войну с
Японией, и всего через 15 минут Рузвельт согласился со всеми его
требованиями. По словам А. А. Громыко, советского посла в
Соединенных Штатах, Рузвельт еще до этой встречи послал Сталину
записку, в которой принял условия советской стороны о статусе
Южного Сахалина и Курил. Когда Громыко перевел Сталину письмо
Рузвельта, тот был очень доволен и, расхаживая по кабинету, повторял
вслух: «Хорошо, очень хорошо!» [Громыко 1988,2:189]. Сталин уже
успел ознакомиться с подготовленной для Рузвельта перед Ялтинской
конференцией запиской Блейксли, в которой рекомендовалось
сохранить права на Южные Курильские острова за Японией, а
Северные и Средние Курилы передать в юрисдикцию международной
организации, возглавляемой Советским Союзом. Сталин был очень рад,
что Рузвельт не стал следовать рекомендациям Блейксли[32]. Ему
удалось убедить США в том, что в основу послевоенного
мироустройства должны быть заложены не исторические претензии
СССР, а его стратегические интересы.
10 февраля Молотов передал Гарриману черновой вариант
предложения Сталина, переведенный на английский. Гарриман внес в
этот документ две правки. Если в первоначальных требованиях
Сталина говорилось об аренде Дайрена и Порт-Артура, то Гарриман
высказался за интернационализацию обоих этих портов. Также Сталин
требовал восстановления прав России на Восточно-Китайскую и
Южно-Маньчжурскую железные дороги, но Гарриман предложил,
чтобы они управлялись совместно Советским Союзом и Китаем.
Сталин ответил Гарриману, что согласен на предоставление статуса
свободного порта Дайрену, но настаивает на аренде Порт-Артура.
Рузвельт принял эти условия. Также Сталин согласился с правкой
Гарримана касательно железных дорог, но при условии, что Чан Кайши
одобрит сохранение статус-кво Внешней Монголии.
В финальную редакцию соглашения так и не была включена одна
из важных правок Гарримана. В пункт, где говорилось об эксплуатации
железных дорог, Сталин вставил уточнение «с обеспечением
преимущественных интересов Советского Союза». Гарриману не
понравилось выражение «преимущественные интересы», и он сказал об
этом Рузвельту. Однако Рузвельт «не хотел цепляться к словам». Он и

представить тогда не мог, какую важную роль сыграют эти слова в
последующих переговорах между Китаем и СССР. После того как текст
секретного соглашения был утвержден, Черчилль, который не
присутствовал на этих встречах, решил подписать документ, не ставя об
этом в известность свой кабинет, – по всей видимости, ради защиты
британских интересов на Дальнем Востоке[33].
По принятому в Ялте соглашению лидеры «Большой тройки»
договорились о том, что «через два-три месяца» после капитуляции
Германии «Советский Союз вступит в войну против Японии на стороне
Союзников» на следующих условиях:
1. Сохранения status quo Внешней Монголии
(Монгольской Народной Республики);
2. Восстановления принадлежащих России прав,
нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 г., а
именно:
а) возвращения Советскому Союзу южной части о.
Сахалина и всех прилегающих к ней островов;
б) интернационализации торгового порта Дайрена с
обеспечением преимущественных интересов Советского
Союза в этом порту и восстановлением аренды на Порт-
Артур, как на военно-морскую базу СССР;
в) совместной эксплоатации Китайско-Восточной
железной дороги и Южно-Манчжурской железной дороги,
дающей выход на Дайрен, на началах организации
смешанного Китайско-Советского Общества с обеспечением
преимущественных интересов Советского Союза, при этом
имеется в виду, что Китай сохраняет в Манчжурии полный
суверенитет.
3. Передачи Советскому Союзу Курильских островов[34].
Это соглашение должно было получить одобрение Чан Кайши, и,
«по совету маршала И. В. Сталина», Рузвельт обязался принять меры к
тому, «чтобы было получено такое согласие». Советский Союз выразил
готовность заключить с Национальным Китайским Правительством
пакт о дружбе и союзе между СССР и Китаем [FRUS 1955:984].
Текст этого соглашения показывает, как тщательно подбирал
Сталин формулировки своих требований. Третья статья, в которой идет

речь о Курилах, отделена от второй статьи, где говорится о
восстановлении прав России, «нарушенных вероломным нападением
Японии в 1904 г.» . Курильские острова должны были быть «переданы»
Советскому Союзу, а не «возвращены», в отличие от объектов,
перечисленных в пункте 2. Давая понять, что эта статья соглашения
была так же важна, как и предыдущие, и намеренно используя слово
«передача» вместо слова «возвращение», Сталин исключал
возможность того, что вопрос о Курилах будет впоследствии
пересмотрен не в пользу Советского Союза, как нарушающий условия
Атлантической хартии и Каирской декларации, в которых
провозглашалась территориальная целостность всех наций. Более того,
убедив Рузвельта и Черчилля согласиться с тем, что «эти претензии
Советского Союза должны быть безусловно удовлетворены после
победы над Японией», Сталин получил двойную гарантию того, что
обещания не будут нарушены. Гарриману не понравился данный
параграф соглашения, но Рузвельт сказал, что это «всего лишь слова»
[Harriman, Abel 1975: 399].
Сталин одержал полную победу и в том, что касалось прав на
китайские железные дороги, порты и Внешнюю Монголию. Все эти
уступки были явным ущемлением прав Китая как суверенного
государства, и Рузвельт с Черчиллем бесцеремонно заключили сделку
за спиной своего ближайшего союзника. Кроме того, Сталину удалось
вставить фразу о «преимущественных интересах» Советского Союза в
отношении Дайрена и железных дорог, притом что условием
совместной эксплуатации порта и железных дорог было согласие Чан
Кайши признать Внешнюю Монголию зоной советского влияния. Для
того чтобы Сталин дал обещание вступить в войну с Японией, Рузвельт
не задумываясь пожертвовал суверенными правами Китая. Сталин и
Рузвельт обсуждали вопрос о том, когда именно рассказать китайцам о
Ялтинском соглашении. Оба они были уверены в том, что Китай,
получив эту информацию, не станет соблюдать тайну и раскроет детали
соглашения всему миру. Поэтому Рузвельт и Сталин решили временно
хранить все в секрете от китайского правительства, договорившись, что
американский президент сообщит Чан Кайши условия Ялтинского
соглашения, когда Сталин сочтет, что для этого настал подходящий
момент. Еще меньше волновала Рузвельта ситуация с нарушением
СССР пакта о нейтралитете. Гарриман показывал этот документ

Объединенному комитету начальников штабов, надеясь, что те
выскажут какие-то возражения, но Маршалл, Кинг и Уильям Леги,
начальник штаба при верховном главнокомандующем вооруженными
силами США, одобрили это соглашение без всяких замечаний. Леги
доставил подписанный документ в Вашингтон и запер его в личном
сейфе президента. Госсекретарь Эдвард Стеттиниус и Государственный
департамент (за исключением Гарримана и Боулена, переводчика
Рузвельта) не знали о существовании этого соглашения [Harriman, Abel
1975: 399–400][35].
В Ялте произошло еще одно событие, имевшее важные
последствия в будущем. 9 февраля на совещании Объединенного англо-
американского комитета начальников штабов Черчилль говорил о том,
что Россия может присоединиться к ультиматуму Великобритании,
Китая и США, призывающему Японию к безоговорочной капитуляции.
Японцы наверняка спросят, что имеется в виду под «безоговорочной
капитуляцией». В этом случае, сказал Черчилль, «несомненно можно
пойти на некоторые уступки, если благодаря им удастся избежать еще
года или полутора лет войны, в которой уже пролито столько крови и
потрачено столько средств». Рузвельт, однако, сомневался, что «этот
ультиматум возымеет действие на японцев, которые, судя по всему, не
имеют представления о том, что происходит в мире, и все еще считают,
что смогут добиться приемлемого компромисса». Впервые Рузвельту
было предложено отказаться от пункта о безоговорочной капитуляции.
Как Черчилль и предполагал, американский президент решительно
отверг это предложение. Однако важно заметить, что слова Черчилля
были произнесены на совещании Объединенного англо-американского
комитета начальников штабов в присутствии Маршалла, Кинга и Леги.
Черчилль надеялся заронить в их головы идею о том, что
безоговорочная капитуляция – не единственный вариант окончания
войны [FRUS 1955: 826; lokibe 1985, 2: 131–133].
Именно Ялта является точкой отсчета для войны СССР с Японией.
Если до конференции в Крыму никаких конкретных шагов в этом
отношении не предпринималось, то после Ялты Василевский и
Генштаб вплотную занялись разработкой детального плана нападения
на Японию [Василевский 1975: 554–555].

Япония готовится к обороне на последнем
рубеже
Пока между США и СССР устанавливалось все более тесное
сотрудничество, ситуация на Тихоокеанском фронте для Японии
ухудшалась день ото дня. В ноябре 1944 года японцы проиграли
сражение в заливе Лейте. В январе американцы высадились на Лусон;
участились бомбардировки Японии. С самого начала войны император
и Кидо наотрез отказывались от помощи дзюсинов, но в феврале 1945
года Хирохито стал приглашать их по очереди в императорский дворец,
где они делились своим видением ситуации.
Когда «Большая тройка» встретилась 14 февраля в Ялте, Коноэ
представил императору докладную записку. «С сожалением вынужден
сообщить, что поражение Японии неминуемо, – начинался этот отчет. –
Поражение ударит по кокутай, но общественное мнение в Америке и
Англии еще не зашло настолько далеко, чтобы требовать уничтожения
кокутай. < ...> Поэтому нам не нужно беспокоиться из-за поражения как
такового. Мы должны беспокоиться из-за того, что за поражением
может последовать коммунистическая революция». Далее Коноэ писал,
что Советский Союз, который уже проявил интерес к расширению
своего влияния в Восточной Европе, теперь обратит взгляд в сторону
Азии. Раньше или позже Советы вмешаются во внутренние дела
Японии. Экономический кризис вызвал глубокое недовольство в
японском обществе. Если недовольные массы объединятся с
радикально настроенными молодыми офицерами, возникнет серьезная
угроза кокутай. Поэтому, писал Коноэ, единственный шанс на
сохранение кокутай заключается в том, чтобы как можно скорее начать
переговоры с Великобританией и США – то есть император должен
открыто выступить против партии войны[36].
Зная, как выросла популярность Коммунистической партии
Японии сразу после окончания войны, мы можем согласиться с тем, что
опасения Коноэ насчет возможной революции были отнюдь не
беспочвенны. И многие представители политической элиты боялись,
что недовольство масс могло вылиться в военный переворот. Особенно
остро эта угроза ощущалась членами императорской семьи. Принц

Такамацу, младший брат Хирохито, и принц Хигасикуни, дядя
императрицы, боялись, что военные могут положить конец
императорскому дому. Для них идея спасения императорского дома уже
не была полностью тождественна идее сохранения кокутай.
Кидо был согласен с Коноэ в том, что поражение в войне
неизбежно и что для спасения императорского дома необходимо искать
пути к миру. Но он понимал, что действовать в этом направлении
нужно крайне осторожно, чтобы не настроить против императора
военных. В партии мира тоже не было единства. Правительство Коисо
не собиралось заканчивать войну, хотя японская армия проигрывала
одно сражение за другим. Даже когда скорое поражение стало уже
очевидным, у Японии так и не было плана капитуляции.
Опасения Кидо были полностью обоснованны, так как
командование Императорской армии не собиралось сдаваться. 15
февраля Генеральный штаб представил Высшему совету по
управлению войной отчет о ситуации в мире. В этом отчете говорилось,
что США сделают Филиппины и Марианские острова базами для
нападения на Японию. Также там высказывалось предположение, что
американцы попытаются вовлечь в войну с Японией Советский Союз.
Хотя СССР и мог объявить весной о денонсации пакта о нейтралитете,
военный совет считал, что русские сохранят нейтралитет. По мнению
авторов отчета, СССР нападет на Японию, только если сочтет, что ее
военная мощь окончательно иссякла, чтобы «гарантировать себе
возможность влиять на будущее Дальнего Востока». Самым больным
вопросом для США станут людские потери вследствие применяемой
Японией стратегии «обескровливания» (эвфемизм, обозначавший
действия камикадзе). В заключение отчета говорилось, что, несмотря
на все трудности, Япония сможет добиться триумфа, если продолжит
сражаться храбро и решительно. В середине марта Генштаб Японии
утвердил план обороны на последнем рубеже «Кэцу-го», правильно
предположив, что американцы высадятся на Кюсю[37].
Японское правительство с тревогой следило за переговорами
«Большой тройки» в Ялте. 22 февраля Сато встретился с Молотовым,
который только что вернулся из Крыма. Японский посол напрямую
спросил его, обсуждалась ли в Ялте война на Дальнем Востоке.
«Конечно, отношения между Советским Союзом и Японией отличаются
от тех отношений, которые имеют с Японией Англия и Америка, –

ответил нарком иностранных дел.
–
Англия и Америка воюют с
Японией, а Советский Союз имеет с Японией Пакт о нейтралитете. < ...
> Мы считаем, что советско-японские отношения являются делом
наших двух стран. Так было, и так остается». Сато заверил Молотова,
что Япония хочет продлить действие пакта еще на пять лет, и спросил,
каковы намерения Советского Союза на этот счет. Молотов ответил, что
с удовлетворением выслушал заявление посла о позиции Японии
относительно пакта о нейтралитете, и обещал передать его слова
советскому правительству[38]. Если считать дипломатию искусством
обмана, то Молотов был непревзойденным дипломатом. В отличие от
Малика и Лозовского, он знал о тайном плане нападения на Японию и о
соглашении, заключенном в Ялте.
Японское Министерство иностранных дел не сидело сложа руки. В
феврале Отдел по международным соглашениям составил отчет о
позиции союзников в отношении Японии, где говорилось о
безоговорочной капитуляции, оккупации, разоружении, ликвидации
милитаризма, демократических реформах, наказании военных
преступников и статусе императора. В конце было сказано, что США и
Великобритания почти наверняка будут настаивать на безоговорочной
капитуляции, но в вопросе об императоре между ними есть
разногласия. Некоторые из союзников считают, что в послевоенный
период император станет стабилизирующей силой, а другие видят в
императорском строе источник японского милитаризма. В отчете
особенно отмечалось заявление Грю о том, что вопрос об императоре
должен быть отложен до окончания войны, чтобы понять, является ли
институт императора положительным фактором для Японии или
отрицательным. Также в этом отчете подчеркивалось, что, хотя по
поводу статуса императора на Западе имеются разные точки зрения, по
вопросу о необходимости демократических реформ для искоренения
милитаризма среди союзников царит полное единодушие.
Имея доступ только к открытым источникам информации,
эксперты японского МИДа составили верное представление об
общественном мнении в странах антигитлеровской коалиции. Как и
Такаги, сотрудники министерства понимали, что единственным шансом
на окончание войны и спасение если не кокутай, то хотя бы императора
было сделать ставку на политических и общественных деятелей,
которые придерживались тех же взглядов, что и Грю. Результатом этой

кропотливой работы по сбору информации стало то, что Министерство
иностранных дел было готово сыграть важную роль в решающий
момент финального этапа войны.
Однако не только высшие чиновники японского МИДа ждали
подходящего момента, чтобы выйти на авансцену. 13 марта Такаги
завершил вторую редакцию своего секретного плана по достижению
мира. Он предсказал, что после неминуемого поражения Германии
участники
антигитлеровской
коалиции
вплотную
займутся
послевоенным устройством Европы и войной с Японией. Соединенные
Штаты попытаются закончить войну на Тихом океане до конца года,
полагаясь только на свое превосходство в военной мощи. Как и в своем
предыдущем отчете, написанном в октябре 1944 года, Такаги полагал,
что США вряд ли ставят перед собой задачу уничтожения японского
государства, японской нации или кокутай. Целью американцев будет
установление мирного режима, готового сотрудничать с США. Для
этого им потребуются реформы, которые позволят установить
либеральное демократическое правление и искоренить милитаризм.
Скорее всего, проведение этих реформ будет доверено самим японцам.
Очевидно, Такаги надеялся, что в США возобладает позиция
сторонников «мягкого мира», таких как Грю и его японские эксперты,
которые хотели сделать ставку на «умеренное» крыло японской
политической элиты. Японская партия мира и американские
сторонники «мягкого мира», пусть и разделенные океаном, говорили
друг с другом на общем языке, который мог приблизить окончание
войны. Однако взгляды, которые они высказывали, разделялись в обеих
странах очень небольшим числом людей.
Что касается азиатской политики Советского Союза, то Такаги
предполагал, что она будет вестись «с хладнокровным реализмом».
Сосредоточив войска на маньчжурской границе, СССР будет осторожно
ждать исхода смертельного противостояния между Японией и США.
Обе страны выйдут из этой войны ослабленными, дав Советском Союзу
возможность увеличить сферу своего влияния в Азии. США, вероятно,
будут иметь перевес в борьбе с Японией, но это неизбежно приведет к
тому, что японское правительство установит тесные отношения с
Советским Союзом. Главной задачей русских будет усиление своего
влияния в Азии. Однако когда военная мощь Японии будет сильно
подорвана, нельзя исключать того, что СССР окажет политическое

давление на Японию, осуществит вооруженное вмешательство,
захватит военные базы или даже вступит в войну с Японией. Выбор
Советского Союза будет зависеть от его отношений с Великобританией
и США и военной обстановкой в Азии. Здесь Такаги ошибался, но в
своем заблуждении он был не одинок: Объединенный комитет
начальников штабов США, посол Сато и даже советские дипломаты
Малик, Лозовский и Майский пришли к такому же выводу.
Исходя из своего анализа ситуации, Такаги считал, что именно
сейчас наступил подходящий момент для завершения войны. Японии
следовало настаивать только на «неприкосновенности императора» и
«сохранении кокутай». Как и в своем предыдущем отчете, Такаги
провел различие между статусом императора и кокутай. Однако теперь
между строк читалось, что если придется делать тяжелый выбор, то
надо будет отказаться от кокутай в широком понимании этого слова и
попытаться спасти хотя бы императора [Takagi nikki 2000, 2: 823–829].
У партии мира был план; вопрос был в том, как воплотить его в
действие. Как указывал Такаги, для его осуществления необходимо
было заручиться поддержкой штабных офицеров, а также согласием
императора. Поскольку правительство Коисо никоим образом не могло
реализовать такой план, его следовало отправить в отставку.

Макартур призывает СССР вступить в войну
Если японская армия строила свою стратегию, предполагая, что
Советский Союз можно удержать от вступления в войну, то США
считали участие СССР в военных операциях необходимым условием
успешного вторжения в Японию. Макартур говорил бригадному
генералу Джорджу А. Линкольну, начальнику Группы стратегии и
политики Оперативного управления Военного министерства США, что
для того, чтобы сковать силы японцев на азиатском континенте, СССР
должен вступить в войну с Японией до начала американского
вторжения.
В письме к Джорджу Маршаллу Макартур соглашался, что
победить Японию можно будет, только осуществив высадку в
индустриальном сердце страны, однако предупреждал о «мощи
японской армии» и категорично утверждал: «Мы не должны вторгаться
в Японию до того момента, как русская армия подтвердит свое участие
в маньчжурской операции». Он прекрасно сознавал, что Сталин
планирует захватить Маньчжурию, Корею и часть Северного Китая, но
советская оккупация этих территорий была неизбежна. «Соединенные
Штаты должны настаивать на том, – писал Макартур, – чтобы Россия
выполнила свои обязательства, вторгнувшись в Маньчжурию как
можно скорее после победы над Германией» [Entry 1955: 50–52].
Рузвельт и Макартур недооценивали амбиции Сталина. Они
считали, что советский вождь будет ждать подходящего момента, чтобы
свести потери СССР в Тихоокеанской войне к минимуму. Однако они
не понимали, что Сталин намеревался воевать с Японией и до
заключения Ялтинского соглашения. Теперь же, когда это соглашение
было заключено, он был готов пожертвовать жизнями тысяч советских
солдат, чтобы получить то, что ему было обещано.
Несмотря на заверения советского Генштаба в том, что он будет
осуществлять тесное сотрудничество с американской военной миссией
в Москве, Объединенная группа планирования, проведя с января по
март 1945 года серию встреч, так и не добилась каких-либо результатов
[Deane 1946: 152–162][39]. Такое отсутствие содействия с советской
стороны
отчасти
объясняется
исключительными
мерами
предосторожности, предпринятыми для того, чтобы держать военные

планы СССР в секрете и добиться максимального эффекта
неожиданности. Однако была и другая причина: Сталину, очевидно,
претила мысль о том, что армия США будет участвовать в боевых
действиях на советской земле. Особенно советскому вождю не
нравились американские планы масштабной операции на Курилах. Он
не хотел накладывать вето на этот замысел, но и не спешил его
поддерживать.

Манхэттенский проект
История создания атомной бомбы в США так хорошо известна, что
нет никакой необходимости пересказывать ее здесь в деталях.
Программа под кодовым названием «Манхэттенский проект», в
результате которой была создана атомная бомба, заняла три года, и на
ее реализацию было потрачено два миллиарда долларов; проект был
запущен в 1942 году под руководством бригадного генерала Лесли
Гровса, который напрямую отчитывался военному министру Генри
Стимсону. Стоит подробнее осветить только несколько важных
аспектов, имевших большие последствия для трехсторонних
отношений США, Японии и СССР.
Еще в начале 1945 года вероятность того, что в распоряжении
США окажется атомная бомба, создателями военной стратегии всерьез
не учитывалась. Информацией об атомной бомбе обладали только
офицеры, работавшие вместе с генералом Гровсом или под его началом.
За разработку планов и ведение войны отвечало Оперативное
управление Военного министерства США (ОУ), официально
называемое «командным постом» начальника штаба, однако мало кто
из офицеров ОУ был в курсе Манхэттенского проекта. По словам
бригадного генерала Джорджа Линкольна, который был одним из
немногих людей, знавших об этой программе, «до 6 августа 1945 года в
отчетах ОУ не было ни одного упоминания об атомной бомбе». В
декабре 1944 года президент прочел подготовленный Гровсом отчет,
«содержавший предполагаемый график производства атомных бомб».
Одна бомба должна была быть изготовлена к 1 августа, вторая, более
сложная плутониевая бомба, возможно, была бы готова к испытаниям в
июле. Бомбы были делом слишком далекого будущего, чтобы
учитывать их в планировании военной стратегии. Тем не менее уже
тогда предполагалось, что, когда бомбы будут созданы, их используют
против Японии. В сентябре 1944 года Черчилль встретился с
Рузвельтом, и они договорились о том, что, «когда бомба наконец будет
готова, возможно, она <...> будет использована против японцев,
которые должны будут понять, что эти бомбардировки не прекратятся
до тех пор, пока они не капитулируют»[40].

Атомная бомба также сыграла важную роль в советско-
американских отношениях. Между союзниками уже возникли трения и
разногласия по ситуации в Восточной Европе, особенно в связи с
Польшей. В Ялте Черчилль и Рузвельт согласились с тем, что
Советский Союз станет доминирующей силой в Восточной Европе,
хотя для видимости СССР заявил о своей поддержке Декларации об
освобожденной Европе, в которой были обещаны «свободные выборы».
Однако то, каким образом Сталин утвердил господство Советского
Союза в Польше, обеспокоило даже Рузвельта. Черчилль начал давить
на американского президента, говоря, что Польша должна стать
прецедентом в отношениях между ними и русскими[41]. Но Рузвельт
ответил Черчиллю, что не надо вступать в открытую конфронтацию со
Сталиным. В своем последнем письме Черчиллю от 1 апреля Рузвельт
дал такой совет премьер-министру Великобритании: «Я бы не стал
раздувать проблему с Советским Союзом, потому что эти проблемы в
той или иной форме возникают каждый день и большинство из них
разрешаются сами собой. < ...> Однако мы должны быть тверды, и пока
что наш курс был правильным». Рузвельт умер на следующий день,
однако, как пишет Арнольд Оффнер, «нет причин полагать, что он
собирался вступать в конфликт со Сталиным из-за Польши или
создавать антисоветскую коалицию» [Offner 2002: 28–30].
Гарриман был встревожен таким развитием событий. В декабре он
написал (но так и не отправил) Рузвельту докладную записку, в которой
выразил обеспокоенность тем, как развиваются американо-советские
отношения:
Русские решают, что они хотят, и ставят нас в
известность об этом. Они не приводят никаких обоснований
своих решений, и у нас нет никакой реальной возможности
обсудить их. Похоже, русские ожидают, что мы безоговорочно
согласимся с любыми их решениями, и их совсем не заботит
то, как эти самоуправные действия будут восприняты в США
и как они повлияют на наши отношения[42].
После Ялтинской конференции избранная Рузвельтом политика
умиротворения беспокоила Гарримана еще сильнее, и тон его писем
становился все более резким. В еще одной не отправленной Рузвельту
записке он явно выражает свое разочарование бездействием

президента. Советский Союз нарушал соглашение по Польше, и когда
США не отступили, русские ответили тем же, рассчитывая, что
американцы сдадут свои позиции. Поскольку великодушие со стороны
США было расценено как проявление слабости, Гарриман писал, что
пришло время «отказаться от политики умиротворения и установить
наши отношения на основе прочных договоренностей»[43].
Рекомендации Гарримана, вероятно, не возымели бы действия на
Рузвельта, но к ним прислушался Стимсон. Военный министр много
думал об организации международного контроля в области
использования атомной энергии в послевоенном мире. Он пришел к
выводу, что секрет атомной энергии не удастся долго скрывать от
Советского Союза. Однако предостережения Гарримана заставили
Стимсона дважды подумать о том, делиться ли с Советами секретом
атомной бомбы. В конце декабря 1944 года он решил «не доверять им
эту тайну», пока США не будут «уверены, что получат достойную
награду» за свою откровенность[44].
История Манхэттенского проекта также показывает, как активно
Советский Союз занимался шпионской деятельностью. В апреле 1943
года Государственный комитет обороны начал работу по созданию
советской атомной бомбы, и НКВД вместе с военной разведкой
поручили своим агентам, в числе которых были Клаус Фукс, Дэвид
Грингласс и Теодор Холл, собрать информацию о Манхэттенском
проекте. Кроме того, в качестве связников были привлечены Гарри Голд
и Юлиус Розенберг. Благодаря информации, полученной от этих
шпионов, Сталин знал о бомбе. Он понимал, что Советский Союз
должен вступить в войну до того, как американцы ее сбросят.
За два месяца, прошедшие после Ялтинской конференции, многое
изменилось. Японцы потерпели поражение на Филиппинах, а в марте
были уничтожены войска, защищавшие Иводзиму. Стратегическая
авиация под командованием Кертиса Лемея безостановочно бомбила
японские города. Американцы были готовы атаковать Окинаву –
последнее препятствие на пути вторжения во внутренние территории
Японии. В Европе союзники наступали на нацистскую Германию с
запада и востока, но по мере приближения победы между СССР и
западными державами усиливались разногласия из-за Польши и
Восточной Европы. Черчилль негодовал, здоровье Рузвельта

ухудшалось, а Сталин планировал следующий ход. Март подходил к
концу, а апрель должен был принести крутые перемены.

Глава 2
Новые вызовы для Сталина, Трумэна и
Хирохито
Первые перемены начались на Тихом океане. 1 апреля
американские войска высадились на Окинаве, начав последний этап
боевых действий, предшествовавший запланированному вторжению во
внутренние территории Японии. 3 апреля Объединенный комитет
начальников штабов официально поручил генералу Макартуру,
главнокомандующему американскими войсками на Тихом океане, и
адмиралу Честеру Нимицу, главнокомандующему Тихоокеанским
флотом США и Тихоокеанской зоной, разработать план вторжения на
Кюсю. 5 апреля в Москве Молотов уведомил посла Сато о том, что
СССР не собирается возобновлять пакт о нейтралитете. В тот же самый
день в Токио пало правительство Коисо, и 7 апреля барон Кантаро
Судзуки сформировал новый кабинет министров, ставший последним
правительством Японии военного времени. 12 апреля в Вашингтоне
скончался Франклин Делано Рузвельт и к присяге был приведен 33-й
президент США Гарри С. Трумэн. Над миром задули ветры перемен.
1 апреля 183 000 американских солдат высадились на пляжах
Кадена на Окинаве. К тому моменту было ясно, что Япония
проигрывает войну. Однако вместо того, чтобы смириться с
неизбежным поражением, Хирохито решил дать американцам
решающий бой на Окинаве. Он рассчитывал, что, вынудив союзников
понести тяжелые потери, Япония сможет добиться для себя более
выгодных условий окончания войны. Хотя американцы в итоге
выиграли битву за Окинаву, потери наступающей армии оказались
огромными: 12 500 убитыми и 37 000 ранеными. Такое ожесточенное
сопротивление стало для американского командования еще одним
доказательством того, что японцы готовы сражаться до конца. Также
оно оказало решающее влияние на планирование финального этапа
войны, центральное место в котором занял вопрос о том, осуществлять
ли вторжение во внутренние территории Японии или нет[45].

5 апреля Молотов принял в Кремле посла Сато и сообщил ему о
денонсации пакта о нейтралитете. Молотов пояснил, что пакт был
заключен до нападения Германии на Советский Союз и до начала
войны между Японией и США. С тех пор обстановка изменилась в
корне. «Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии,
помогает последней в ее войне против СССР, – заявил Молотов.
–
Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются
союзниками Советского Союза. При таком положении Пакт о
нейтралитете между Японией и СССР потерял смысл, и продление
этого Пакта стало невозможным». Завершая разговор, Молотов сказал,
что в соответствии со статьей 3 пакта о нейтралитете «советское
правительство заявило правительству Японии о своем желании
денонсировать пакт от 13 апреля 1941 г.»[46].
«Странный нейтралитет», существовавший между Советским
Союзом и Японией, стал к тому времени уже привычным явлением. На
самом деле интерес представляет только один вопрос: почему советское
правительство решило выйти из пакта о нейтралитете именно в этот
момент? Ответы, данные Молотовым на вопросы Сато, показывают
нам, что Кремль оказался в двусмысленном положении. С одной
стороны, СССР хотел незамедлительно денонсировать пакт о
нейтралитете, чтобы развязать себе руки для нападения на Японию.
Однако, с другой стороны, согласно статье 3 пакт продолжал оставаться
в силе еще в течение года после того, как одна из сторон объявляла о
желании выйти из этого соглашения. Одностороннее расторжение пакта
могло спровоцировать Японию на нанесение упреждающего удара по
СССР. Поэтому советскому правительству было необходимо, как
позднее сформулировал Сталин, «усыпить бдительность японцев»,
убедив их в том, что Москва будет сохранять нейтралитет до истечения
срока действия пакта; все это позволяло Кремлю выиграть время, чтобы
тайно перебросить войска и боевую технику к маньчжурской границе.
Сато потребовал разъяснений. С точки зрения японского
правительства, пакт о нейтралитете оставался в силе до истечения всего
срока его действия. Молотов ответил, что после денонсации договора
«советско-японские отношения, очевидно, вернутся к положению,
которое было до заключения пакта».
Сато настаивал на том, чтобы расставить все точки над i. Он
заявил, что правительство Японии по-прежнему трактует статью 3 в

том смысле, что соглашение остается в силе еще на год. На это
Молотову нечего было возразить, и он ответил, что произошло
«недоразумение». Советская сторона руководствовалась той же
трактовкой статьи 3, согласно которой пакт действовал в течение всего
пятилетнего срока. Молотов решил на время прибегнуть к
«стратегическому обману», который позволил Сталину решить
ближайшие тактические задачи. Однако это лишь откладывало на
будущее проблему того, как Советский Союз собирался оправдываться
в нарушении пакта о нейтралитете, нападая на Японию. Молотов –
скорее всего, следуя указаниям Сталина, – выбрал такой вариант
действий, который дал Советскому Союзу возможность перебросить
серьезные подкрепления на Дальний Восток. Уповая на наивность
японского правительства, нарком иностранных дел на время забыл об
этом сложном юридическом вопросе, полагая, что в нужный момент он
разрешится другими средствами[47].
Остается понять, почему Советский Союз решил денонсировать
пакт о нейтралитете именно в этот момент. Срок действия договора
истекал только в апреле 1946 года – так не лучше ли было, прикрываясь
этим пактом, спокойно готовиться к войне с Японией? Разве,
денонсируя соглашение, Сталин не рисковал тем, что японцы нанесут
упреждающий удар по советскому Дальнему Востоку, куда еще не было
переброшено достаточно подкреплений?
Есть две возможных причины, почему Сталин заявил о желании
разорвать пакт о нейтралитете именно тогда. Первая, самая очевидная,
заключается в том, что советское правительство было обязано
уведомить японскую сторону о денонсации пакта не позднее 25 апреля
–
за год до истечения срока действия договора. Как подчеркивал
Лозовский, СССР должен был обозначить свои намерения до прибытия
в Москву министра иностранных дел Китая Сун Цзывэня, чтобы
японцы не расценили действия Кремля как результат давления со
стороны союзников. Даже притом, что Молотову не удалось запудрить
Сато мозги своей «вольной трактовкой» статьи 3, нарушение пакта все
же было меньшей провинностью – если не в правовом, то хотя бы в
политическом аспекте – чем нападение на Японию без денонсации
этого пакта. Не стоит полагать, что Сталин без колебаний нарушал
любые соглашения, если ему это было выгодно. Напротив, Советский
Союз
исключительно
серьезно
относился
к
соблюдению

международных договоров, хотя зачастую истолковывал их условия в
благоприятном для себя смысле. Сталин особенно не хотел, чтобы его
действия сравнивали с поступком Гитлера, нарушившего пакт о
ненападении между Германией и Советским Союзом.
Вторая, более важная причина денонсации пакта заключалась в
том, что этим поступком Советский Союз демонстрировал США
верность своему слову и готовность вступить в войну с Японией после
капитуляции Германии. После «медового месяца» в Ялте между
союзниками пробежала кошка из-за ситуации в Польше и на
европейском театре военных действий. Денонсация пакта о
нейтралитете должна была показать США, что СССР настроен на
продолжение сотрудничества с союзниками, несмотря на мелкие
разногласия. Как только нота о денонсации договора была вручена
послу Японии, Молотов послал советскому послу в Вашингтоне
Громыко телеграмму, в которой инструктировал его известить
правительство США о намерении Советского Союза разорвать пакт о
нейтралитете[48].
В Токио новость о том, что Советский Союз денонсирует пакт о
нейтралитете, истолковывали по-разному. В серии телеграмм,
отправленных своему правительству, посол Сато предположил два
возможных объяснения этого решения. Согласно одному из них,
денонсация соглашения была сигналом западным союзникам,
означавшим, что Москва настроена на продолжение сотрудничества,
несмотря на разрастание конфликта между СССР и странами
антигитлеровской коалиции. В таком случае одного лишь этого
извещения о денонсации будет недостаточно для урегулирования
противоречий, и Япония сможет воспользоваться трениями между
советским правительством и союзниками, убедив Сталина сохранить
нейтралитет. Однако посол Сато предупреждал Токио, что если
действия Советского Союза являются результатом соглашений,
достигнутых в Ялте, то Япония должна быть готова к тому, что СССР
окажет военное воздействие на японскую армию в Маньчжурии, даже
если не станет нападать на саму Японию (последнее он считал
маловероятным)[49].
Генеральный консул Японии в Харбине Фунао Миякава, напротив,
предостерегал японское правительство, что объявление о денонсации
пакта о
нейтралитете, сделанное советским руководством,

свидетельствует о полном согласии, царящем между Москвой и
союзниками, и поэтому Японии не стоит питать иллюзий, что ей
удастся вбить клин в эти отношения. Миякава призывал Токио трезво
взглянуть на вещи и пересмотреть свою международную политику[50].
Японское правительство пренебрегло рекомендациями Миякавы и
продолжило придерживаться прежнего курса, ориентированного на
сохранение нейтралитета с СССР.
Рисковал ли Сталин, подставляясь под возможное нападение со
стороны японцев? Оценивая ситуацию в Японии, кремлевские лидеры
опирались на мнение Малика. 22 марта советский посол в Токио
отправил в Москву важнейший отчет. Он писал, что, так как правящая
элита Японии убеждена в неизбежности поражения в войне, она все
больше рассчитывает на то, что Советский Союз выступит
посредником между японцами и союзниками для заключения мира. Это
мнение, подкрепленное данными разведки, вероятно, убедило Сталина
с Молотовым в том, что даже в случае денонсации пакта о нейтралитете
вероятность упреждающего удара по СССР со стороны японцев крайне
мала[51].
Однако не в привычках Сталина было полагаться в важных делах
на волю случая. 26 марта он подписал два приказа – один
командующему войсками в Приморье, а другой командующему
Дальневосточным фронтом, распорядившись повысить бдительность в
ожидании возможных нападений со стороны японцев, усилить охрану
железных дорог и укрепить оборону крупнейших городов, в частности
Владивостока и Хабаровска[52]. Прежде чем известить Японию о
желании советского правительства расторгнуть пакт о нейтралитете,
Сталин обезопасил себя со всех сторон.

Власть переходит к Судзуки
К тому моменту, когда Сато встретился с Молотовым в Кремле,
кабинет Коисо уже пал. Кресло премьера неохотно занял Кантаро
Судзуки, 78-летний адмирал, имевший проблемы со слухом. С
формированием правительства ему помогал Хисацуне Сакомидзу,
занявший пост секретаря кабинета министров.
3. Кабинет Кантаро Судзуки, сформированный 7 апреля 1945 года.
В первом ряду по центру стоит премьер-министр Кантаро Судзуки,
по левую руку от него – министр флота Мицумаса Ёнай; во втором ряду
между Судзуки и Ёнаем глава Управления информации Хироси
Симомура. В третьем ряду второй слева – министр иностранных дел
Сигэнори Того. В верхнем ряду по центру стоит секретарь кабинета
министров Хисацуне Сакомидзу, а справа от него – министр армии

генерал Корэтика Анами. Мемориальный музей Кантаро Судзуки в
городе Нода
Сакомидзу был зятем одного из дзюсинов – Кэйсукэ Окады,
который принимал участие в тайных переговорах по поводу окончания
войны. Однако самой важной должностью в новом правительстве был
пост министра армии, поскольку военные, опасавшиеся того, что
Судзуки собирается заключить мир, были готовы принять в штыки
любого претендента на этот портфель. Судзуки остановил свой выбор
на генерале Корэтике Анами, стойком приверженце продолжения
войны. Однако Анами был согласен занять этот пост только в том
случае, если Судзуки пообещает сражаться до самого конца и утвердит
победный план японского командования. К удивлению многих
армейских офицеров, адмирал принял эти условия без возражений и
оговорок. В противовес ястребу Анами министром флота Судзуки
назначил Мицумасу Ёная, известного сторонника прекращения боевых
действий[53].
Еще одно важное назначение касалось должности министра
иностранных дел. Хотя Кидо отдавал предпочтение своему близкому
другу Сигэмицу, Судзуки остановил выбор на Сигэнори Того, который,
будучи послом в Москве в 1938–1939 годах, занимался
урегулированием конфликта на Халхин-Голе, а во время нападения на
Перл-Харбор в 1941 году уже был министром иностранных дел
Японии. Когда Судзуки попросил Того вновь занять этот пост, тот
ответил, что в свете ухудшения военного положения пришло время
задуматься об окончании войны. Судзуки возразил, что, по его мнению,
Япония сможет сражаться еще два-три года. Сочтя эти доводы
неубедительными, Того поначалу отказался от предлагаемого поста.
Однако под нажимом со стороны Мацудаиры и Сакомидзу он в конце
концов согласился возглавить Министерство иностранных дел[54].
Такие могущественные лица, как Кидо и Того, вместе с
примкнувшим к ним министром флота Ёнаем составили ядро партии
мира. Слабейшим звеном в этой цепи был премьер-министр Судзуки.
По сути, его даже нельзя было причислить к сторонникам мирной
партии, по крайней мере поначалу. Его обращения к японскому народу
от 7 и 8 апреля состояли из привычного набора милитаристских фраз и
призывали японцев продолжить сражаться во имя кокутай. В интервью

газете «Асахи симбун» Судзуки заявил, что верит в победу Японии в
этой войне. Как и император, он делал ставку на последний
решительный бой [Suzuki К. 1946: 19; Tanaka 1988, 5, II: 107–108].
4. 13 апреля 1945 года. Трумэн принимает присягу в Белом доме
после смерти Рузвельта. В первом ряду: военный министр Генри
Стимсон (второй слева), министр торговли Генри Уоллес (третий слева)
и военно-морской министр Джеймс Форрестол (четвертый слева).
Между Трумэном и председателем Верховного суда Харланом Стоуном
стоит жена Трумэна Бесс, а между президентом и его женой –
госсекретарь Эдвард Стеттиниус. Библиотека и музей Гарри С. Трумэна

Трумэн становится президентом
По другую сторону Тихого океана тоже происходили перемены во
власти. В пять часов вечера 12 апреля вице-президент Трумэн
находился в кабинете Сэма Рейберна, когда там раздался телефонный
звонок и пресс-секретарь президента попросил Трумэна как можно
скорее явиться в Белый дом. Прибыв туда, он был проведен в кабинет
Элеоноры Рузвельт на втором этаже. Госпожа Рузвельт положила руку
Трумэну на плечо и произнесла: «Президент умер». Трумэн спросил ее,
чем он может помочь. Элеонора Рузвельт незамедлительно ответила:
«Скажите, чем мы можем вам помочь. Теперь все это ваши проблемы».
В 19:08 Трумэн принес присягу как тридцать третий президент США.
Сразу после этого он созвал первое собрание правительства [Ferrell
1980: 14–15; McCullough 1992: 341–342, 345–348].
Рузвельт не подготовил своего вице-президента к труднейшей
задаче управления страной в военное время. На самом деле Трумэна
намеренно держали в стороне от всех вопросов, связанных с
формированием военной и международной политики. В первый день
своего президентства Трумэн приехал на ланч в Капитолий и попросил
своих бывших коллег о помощи. После ланча он сказал поджидавшим
его в коридоре репортерам следующее: «Ребята, если вы умеете
молиться, помолитесь сейчас за меня. Я не знаю, попадали ли вы когда-
нибудь под каток, но, когда мне вчера сказали, что произошло, я
почувствовал, что на меня упало небо – с луной, звездами и всеми
планетами».
–
«Удачи вам, господин президент!» – ответил один из
репортеров. «Как бы я хотел, чтобы тебе не пришлось так меня
называть», – отозвался Трумэн [McCullough 1992: 353]. Это были слова
испуганного человека, который лучше кого бы то ни было знал о своих
слабостях и неготовности к тем колоссальным задачам, которые вдруг
оказались возложены на его плечи.
Трумэн пытался компенсировать собственную неуверенность
быстротой принятия решений, благодаря которой он начал производить
впечатление человека решительного. Джон Макклой, помощник
военного министра, писал в своем дневнике:

Он простой человек, склонный к быстрым и
решительным действиям, возможно, даже слишком быстрым.
<...> Он много говорил о решениях, принятых им после
вступления в должность, и постоянно подчеркивал, как ему
повезло с ними, поскольку большинство из них было сделано
под влиянием момента[55].
Первой важной задачей Трумэна было сохранение наследия
Рузвельта. 13 апреля он организовал заседание правительства в
кабинете своего предшественника. Для того чтобы обеспечить
преемственность власти, он попросил военного министра, военно-
морского министра и начальников штабов остаться на своих
должностях и продолжить службу. Несмотря на преклонный возраст,
чувство долга побудило Генри Стимсона, военного министра, принять
это предложение. Джеймс Форрестол, министр военно-морских сил,
тоже согласился не подавать в отставку. Адмирал Уильям Леги
предложил освободить должность начальника личного штаба
президента, созданную специально под него Рузвельтом, но Трумэн
попросил его остаться. После того как министры вышли из-за стола, в
кабинете вместе с Трумэном задержался один Стимсон. Он сообщил
главе государства о «новом оружии невероятной разрушительной
мощи». «Это все, о чем я могу рассказать на данный момент», – сказал
военный министр и вышел из кабинета. Туманная реплика Стимсона,
должно быть, немало озадачила Трумэна.
Вместе с тем, чтобы компенсировать свое невежество в вопросах
международной политики, Трумэн решил назначить на должность
госсекретаря человека, к которому испытывал личное доверие.
Возвращаясь с похорон Рузвельта в Гайд-Парке, Трумэн предложил
этот пост Джеймсу Бирнсу, влиятельному сенатору из Южной
Каролины. Они встретились 13 апреля и «обсудили все от Тегерана до
Ялты <...> и кучу разных вещей»[56].
В понедельник 16 апреля 1945 года, днем, Трумэн появился на
Объединенном заседании двух палат Конгресса и произнес первую речь
в качестве президента. Он заявил: «Наше требование было и остается
неизменным – безоговорочная капитуляция». Раздались оглушительные
аплодисменты. Трумэн заговорил о безоговорочной капитуляции не
только из-за того, что хотел продемонстрировать свою приверженность

политике Рузвельта, но и потому, что был убежден: США имеют право
настаивать на самом суровом наказании для Японии в отместку за
предательское нападение на Перл-Харбор [McCullough 1992: 359].
Трумэн также был намерен выполнить все условия Ялтинского
соглашения. 17 апреля посланник США в Китае Патрик Хёрли,
который был отправлен Рузвельтом в Москву, отправил Трумэну
телеграмму, в которой сообщил о встрече, состоявшейся у него со
Сталиным и Молотовым. Согласно Хёрли, Молотов сказал ему, что
«китайские коммунисты на самом деле вовсе и не коммунисты».
Советский Союз не поддерживал Коммунистическую партию Китая и
не собирался вмешиваться во внутренние конфликты и гражданскую
войну в Китае. Во время этой встречи Сталин спросил Хёрли, знают ли
Трумэн и Чан Кайши об особых условиях Ялтинского соглашения.
Хёрли ответил, что Трумэну сообщили об этих пунктах, а Чан Кайши –
нет. Хёрли писал Трумэну, что ему необходимо решить, когда лучше
рассказать китайскому лидеру об этом соглашении. Несмотря на
широко распространенное мнение, будто Трумэн не знал о секретных
пунктах Ялтинского соглашения до того, как открыл сейф Рузвельта,
он, безусловно, на момент получения телеграммы от Хёрли уже был в
курсе всех его деталей. 19 апреля Трумэн встретился с министром
иностранных дел Китая Сун Цзывэнем. Не раскрывая китайцу условий
Ялтинского соглашения, Трумэн посоветовал ему отправиться в
Москву, чтобы заключить соглашение с СССР[57]. Трумэн был убежден,
что для того, чтобы сохранить преемственность политического курса
Рузвельта, ему следует строго придерживаться соблюдения всех
договоренностей, достигнутых в Ялте.

Призывы пересмотреть требование о
безоговорочной капитуляции
Вступление Трумэна в должность президента совпало по времени
с принятием американским командованием окончательного решения о
вторжении на Кюсю, получившем кодовое название «Операция
“Олимпик”». 25 мая Объединенный комитет начальников штабов
назначил Макартура ответственным за проведение высадки на Кюсю и
объявил датой высадки десанта 1 ноября 1945 года [MacEachin 1998: 2–
3].
Пока военные строили планы вторжения в Японию, все больше
людей стало склоняться к мысли о том, чтобы сделать условия
капитуляции более приемлемыми для японцев. Независимо друг от
друга такая возможность обсуждалась членами трех политических
группировок. В первой из них состояли Джозеф Грю, Юджин Думэн и
трио консультантов по Японии – Баллантайн, Блейксли и Бортон. В
конце 1944 года Грю стал заместителем госсекретаря. Его вернейший
помощник Думэн получил должность председателя Дальневосточного
подкомитета в Координационном комитете Госдепа, Военного и
Военно-морского министерств США (SWNCC) и немедленно поручил
Бортону и Блейксли составить программу этого подкомитета.
Баллантайн был назначен главой комитета Госдепа по Дальнему
Востоку. Таким образом, эти сторонники «мягкого мира» заняли
важные должности в правительстве и были готовы нанести ответный
удар.
При участии Бортона, Блейксли, Баллантайна и Думэна
региональный комитет Госдепа по Дальнему Востоку принял
программу действий «САС 93, императорский строй», в которой
предлагались три различных способа сохранения монархии в Японии.
Первый подразумевал «полное отстранение», при котором император и
члены его семьи помещались под стражу. Император становился
номинальным главой государства без какой-либо политической власти;
вся власть переходила в руки верховного главнокомандующего силами
союзников. Вторым вариантом была «полная преемственность», при
которой император сохранял бы всю полноту власти. Третьей

возможностью была «частичная преемственность», оставлявшая
императору некоторое количество государственных обязанностей.
Первый вариант вызвал бы отторжение у японцев, вследствие чего
верховному главнокомандующему силами союзников было бы сложно
проводить оккупационную политику. Однако с учетом общественного
мнения в США комитет по Дальнему Востоку счел, что и у второго
варианта нет шансов быть реализованным. Поэтому комитет
рекомендовал прибегнуть к третьему способу, акцентировав особое
внимание на том, что император должен быть лишен права накладывать
вето на законы и единолично осуществлять военное руководство
(tosuiken). Именно из этого документа берет начало идея о том, что
император должен быть сохранен как «символ» японской нации, но
лишен при этом какой-либо реальной власти [lokibe 1985, 2: 41–44].
Особый вес партии сторонников «мягкого мира» придал тот факт,
что самым влиятельным защитником их идей стал Грю. С той самой
знаменитой речи в Чикаго в 1943 году, когда Грю с пылом выступил за
возрождение Японии как мирного и прогрессивного члена
международного сообщества, его нещадно критиковали как главного
японского «соглашателя». Во время утверждения своей кандидатуры на
пост заместителя секретаря Госдепа Грю пришлось умерить проявление
своих симпатий к японскому императору. Будучи мишенью для
яростных нападок со стороны левых, он вынужден был на словах
отступить от своих взглядов и заявить, что вопрос об императоре
должен быть решен «в зависимости от положения дел и непредвзято».
Однако это было чисто тактическое отступление. 14 апреля он написал:
Даже в случае военного поражения крайне маловероятно,
что Япония согласится на капитуляцию, если президент
публично не объявит о том, что безоговорочная капитуляция
не означает свержения правящей династии в том случае, если
японский народ желает ее сохранения [Heinrichs 1966:370][58].
Было очевидно, что в подходящий момент Грю вновь будет
лоббировать идею отмены требования о безоговорочной капитуляции.
Вторым инициатором пересмотра условий капитуляции стал
капитан Эллис Захариас из военно-морской разведки, который в апреле
был переведен в Управление военной информации (УВИ). С 1944 года
Управление военно-морской разведки собирало информацию о

положении дел в Японии. Оно установило, что в Японии существует
«партия мира», центральными фигурами в которой являются Ёнай и его
советник Такаги. Получив, судя по всему, надежную информацию о
различных группах внутри японского правительства от пленного
морского офицера и дипломата из нейтральной скандинавской страны
(по-видимому, им был Видар Багге из Швеции), Захариас убедил
военно-морского министра Форрестола начать пропагандистскую
войну против Японии. Эта операция, получившая кодовое название
«ОР-16-W», состояла в создании серии радиообращений, содержащих
заверения японских политиков, что безоговорочная капитуляция не
будет означать уничтожения японского народа и государства. Позиция
Захариаса в конце концов побудила Форрестола пересмотреть свои
взгляды относительно безоговорочной капитуляции [Zacharias 1950: 31–
35][59].

5. Джозеф Грю, заместитель госсекретаря США. Грю выступал за
отмену требования о безоговорочной капитуляции и сохранение
монархии в Японии. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и
фотографий, коллекция Харриса и Юинга
Третьей группой, заинтересованной в пересмотре условий о
безоговорочной капитуляции, оказался Объединенный комитет
начальников штабов. В начале апреля, понимая, что Япония вскоре
будет повержена, он заказал Объединенному разведывательному
комитету
исследование,
посвященное
возможным сценариям
капитуляции Японии. Разведывательный комитет в том же месяце
представил два отчета. В первом из них говорилось, что «усиление
воздушной и морской блокады, все большее количество разрушений в

результате стратегических бомбардировок и падение Германии»
заставят японцев осознать, что «полное поражение неминуемо». Далее
там говорилось: «Вступление в войну СССР, наряду с
вышеперечисленными факторами, должно немедленно убедить
большинство японцев в неминуемости полного поражения». В отчете
предлагалось только одно решение, которое могло бы подвигнуть
Японию на раннюю капитуляцию: «Если <...> японский народ и его
лидеров удастся убедить в том, что полное поражение неизбежно и
безоговорочная капитуляция не повлечет за собой уничтожения
японской нации, добиться этой капитуляции можно будет сравнительно
быстро». Объединенный комитет начальников штабов вернулся к идее,
высказанной еще Черчиллем в Ялте. Более гибкий подход к толкованию
понятия «безоговорочная капитуляция» давал возможность не только
избежать вторжения в Японию, но и обойтись без участия в войне
СССР.
Во втором отчете Объединенного разведывательного комитета
рекомендовалось отредактировать требование о безоговорочной
капитуляции: «...существует вероятность того, что некоторая группа
внутри японского правительства при поддержке императора примет
предложение о безоговорочной капитуляции на разумных условиях еще
до конца 1945 года». Вдохновившись этими отчетами, Джордж
Линкольн посвятил весь конец апреля исследованию вопроса о
безоговорочной капитуляции. В составленном им докладе было
сказано:
Психологическая готовность японцев продолжать сопротивление
может быть сломлена еще до того, как они полностью исчерпают свои
физические резервы. < ...> Требование о безоговорочной капитуляции
должно быть сформулировано так, чтобы оно оказалось приемлемым
для японцев; в противном случае единственной альтернативой окажется
уничтожение Японии, и даже угроза полного разгрома не гарантирует
этой самой капитуляции[60].
Все эти три группы, выступающие за пересмотр условий о
безоговорочной капитуляции, пока что никак не были связаны друг с
другом, но их идеи начали набирать силу. Рано или поздно президенту,
который только что поклялся добиться безоговорочной капитуляции
Японии, предстояло по-новому взглянуть на эту проблему.

Наметившийся перелом по вопросу о безоговорочной капитуляции
был напрямую связан с Советским Союзом и его возможным участием
в войне на Тихом океане. В Объединенном комитете начальников
штабов начали задумываться не только о новой трактовке понятия
«безоговорочная капитуляция», но и о целесообразности военного
сотрудничества с СССР. Объединенная группа планирования, несмотря
на серию встреч, проведенных в Москве с января по март 1945 года, так
и не добилась никаких результатов. Как и Гарриман, Дин стал
активным сторонником того, чтобы отношения с Советским Союзом
выстраивались по принципу quid pro quo[61]. Он настаивал на том, что
дальнейшее сотрудничество с русскими «будет бессмысленным, если
оно не будет основано на взаимном уважении и не будет работать в обе
стороны». Дин предупреждал, что США «находятся опасно близко к
тому, чтобы скатиться в “простофильство”». Американцы оказались в
положении одновременно «и дарителей, и просителей», что было не
только унизительно, но и просто вредно для международного
авторитета США.
Дин вернулся в Вашингтон в начале апреля и рекомендовал
Объединенному комитету начальников штабов отказаться от идеи
размещения стратегической авиации в районе Комсомольска и
Николаевска и прекратить переговоры с советским руководством о
сохранении тихоокеанского канала поставок. Когда Дин прибыл в
Вашингтон, оказалось, что военное командование США обеспокоено
сложившейся ситуацией даже больше, чем он сам. Объединенный
комитет начальников штабов немедленно приказал Дину уведомить
начальника Генштаба СССР А. И . Антонова, что США более не
планируют размещать авиабазы на Дальнем Востоке. Что касается
тихоокеанского маршрута поставок, то 17 апреля Объединенный
комитет начальников штабов решил «отказаться от всех проектов,
подразумевающих проведение боевых действий». Планы по
установлению маршрутов поставок «будут обсуждаться, если их
реализация не повредит решению главной задачи», но Объединенный
комитет начальников штабов также постановил, что «не будет
информировать русских об этом маршруте и не станет сотрудничать с
русскими для установления этого канала поставок, если только СССР
сам не проявит инициативу в этом вопросе» [Deane 1946: 265; Hel-
legers 2001, 1: 41–45, 47, 48][62].

Однако все это не означало окончания сотрудничества с Советским
Союзом. Вступление СССР в войну все еще считалось если не
ключевым, то важным элементом американского вторжения в Японию и
приближения конца войны. Как писал Дин, американцы «продолжали
щедро снабжать советские базы в Сибири, потому что все еще верили,
что, напав на Японию, русские приблизят конец войны, и потому, что
уже вложили много усилий в это сотрудничество». Хотя Дин и
Гарриман настаивали на том, что американцы должны жестко
реагировать на любые попытки СССР уклониться от выполнения
взятых обязательств, Маршалл возражал против таких ответных мер,
опасаясь, что они приведут к нежелательным последствиям [Deane
1946: 166; Hellegers 2001, 1: 46].
К апрелю военное командование США было убеждено, что за счет
стратегических бомбардировок японских городов зажигательными
бомбами, эффективной морской блокады и контроля над воздушными и
морскими путями, по которым японцы могли бы перебросить
подкрепления на свои внутренние территории из континентальной
Азии, Соединенные Штаты смогут осуществить операцию вторжения
собственными силами, не полагаясь на то, что СССР свяжет
Квантунскую армию в Маньчжурии. 25 апреля Объединенный комитет
начальников штабов принял стратегию JCS 924/15, которая
поддерживала план «Олимпик»; было отмечено, что одних только
бомбардировок и блокады будет недостаточно для быстрого завершения
войны. Указывая на большие потери американских войск в ходе
продолжающейся битвы за Окинаву, Маршалл настаивал на важности
участия СССР в финальном этапе Тихоокеанской войны. Кинг неохотно
дал согласие на вторжение в Японию, однако посоветовал показать
план операции президенту, чтобы тот окончательно его утвердил.
Почему же Объединенный комитет начальников штабов так
настаивал на как можно более скорой высадке десанта на Кюсю, после
того как американцы понесли такие ужасающие потери на Лусоне,
Иводзиме и Окинаве? Как пишет Дейл Хеллегерс, причиной этого
решения был
... невысказанный страх того, что время играет на руку
Японии; что время дает японцам возможность укрепить свою
оборону и увеличить численный состав армии; что время
остудит пыл американцев и возродит надежды японцев на

заключение мира при посредничестве третьей стороны; что
время может застать американцев вдали от Японии, притом
что русские будут готовы начать собственное вторжение
[Hellegers 2001, 1: 29–31, 32].
Точно так же думали и те японские офицеры, которые выступали
за идею «последнего решительного боя перед заключением мира».

Советский Союз оценивает изменившуюся
ситуацию
Хотя доклад Малика от 22 марта и убедил кремлевских вождей, что
нападение Японии на Советский Союз крайне маловероятно, все же
они с определенным беспокойством следили за тем, как Токио
отреагирует на денонсацию пакта о нейтралитете со стороны СССР. 12
апреля, когда новое правительство было полностью сформировано,
Малик телеграфировал в Москву, что японцы с облегчением
восприняли заверения Молотова о сохранении пакта в силе. Также он
сообщил, что некоторые чиновники в японском МИДе полагают, что
после победы над Германией Советский Союз усилит давление на
Японию, предъявит ей новые требования и даже пригрозит разорвать
дипломатические отношения, но «без объявления войны»[63].
Встреча Малика с Того, состоявшаяся 20 апреля, подтвердила
точность этого анализа ситуации. Того выразил сожаление из-за того,
что СССР решил не продлевать пакт о нейтралитете, но выразил
удовлетворение тем, что этот пакт будет оставаться в силе до апреля
следующего года. Это давало Японии достаточно времени для того,
чтобы улучшить отношения с Советским Союзом. Того пригласил
Молотова сделать остановку в Японии на обратном пути из Сан-
Франциско. Малик ответил, что Молотов скорее всего будет
возвращаться через Атлантический океан, хотя, безусловно, был в
курсе, что это не так[64].
По итогам своей встречи с Того Малик сделал несколько выводов.
Он отметил, что японцы понимали: фундаментальные разногласия
между СССР и Японией невозможно разрешить дипломатическими
средствами. Однако поскольку главной задачей Японии было окончание
войны, Того стремился заручиться нейтралитетом СССР и создать
видимость масштабных переговоров с Советским государством. Такое
развитие событий вызвало бы серьезное беспокойство со стороны
Великобритании и США и, в конечном итоге, заставило бы их пойти на
компромисс в отношении Японии[65].
Оценивая реакцию Японии на денонсацию пакта о нейтралитете,
Сталин полагался не только на информацию, полученную от Малика. В

его распоряжении были донесения военной разведки, полученные в
обход дипломатических каналов. 11 апреля токийская резидентура
доложила в Москву, что «новый кабинет, исходя из весьма
неблагоприятной военной обстановки и всевозрастающих трудностей в
стране, ставит своей целью создать условия для выхода Японии из
войны». Еще более важная информация, добытая токийской
резидентурой, заключалась в том, что японцы, по их собственной
оценке, располагали ресурсами всего лишь на восемь месяцев войны –
возможно, даже меньше, если американцы будут действовать более
активно[66]. Эти важнейшие сведения, вероятно, убедили Сталина в том,
что он не может позволить себе отложить нападение на Японию на
следующий год и что с учетом погодных условий на Дальнем Востоке
единственным подходящим временем для начала войны с Японией
является лето 1945 года.
Вместе с тем Сталина беспокоили перемены, произошедшие в
Белом доме. Смерть Рузвельта потрясла его. Когда Гарриман навестил
Сталина в Кремле вечером 13 апреля, советский вождь долго держал
руку посла в своей, прежде чем отпустить ее и выразить свои
соболезнования. Он сказал: «Президент Рузвельт умер, но его дело
должно жить. Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми
нашими силами и всей нашей волей». Гарриман счел эту беседу со
Сталиным «в высшей степени искренней и сокровенной».
Американский посол высказал предположение, что лучшим способом
сохранить добрые отношения между СССР и США стала бы поездка
Молотова в Соединенные Штаты. Изменив свое прежнее решение,
Сталин, чтобы показать свое расположение к Трумэну, согласился
послать Молотова в Сан-Франциско на конференцию, посвященную
созданию ООН. Советский вождь также затронул один важный вопрос.
Он спросил Гарримана, не планирует ли Трумэн пойти на какие-либо
уступки в отношении Японии. Гарриман ответил, что это невозможно.
Он сказал: «Наша позиция по Японии, оговоренная на Крымской
конференции, остается неизменной». Сталин хотел в этой беседе
заверить американцев, что по-прежнему верен своему обещанию
вступить в войну с Японией[67].
Сталин и советское правительство пристально следили за тем,
какой политический курс изберет новый президент США по
отношению к СССР. В телеграмме Молотову от 21 апреля Громыко

указал, что речь, произнесенная Трумэном на Объединенном заседании
двух палат Конгресса 16 апреля, является первым знаком того, что
новая администрация Белого дома не собирается отказываться от
политики Рузвельта. Громыко выразил уверенность, что по крайней
мере в ближайшем будущем Трумэн продолжит сотрудничать с
Советским Союзом, как и его предшественник, хотя в прошлом он
сделал несколько нелестных замечаний в адрес Советского государства.
В заключение Громыко писал, что предстоящая встреча с Молотовым в
Вашингтоне станет хорошей проверкой того, в каком направлении
будет двигаться Трумэн[68].

Японская армия рассчитывает на нейтралитет
СССР
Пока Сталин добивался расположения нового президента США,
японцы отчаянно пытались удержать Советский Союз от вступления в
войну. Японская разведка не упустила из виду переброску советских
войск с европейского театра военных действий на Дальний Восток. В
апреле подполковник Исаму Асаи, военный атташе японского
посольства в Москве, предпринял поездку по Транссибу. Обратив
внимание на то, что на восток проследовали от двенадцати до
пятнадцати военных поездов, Асаи 27 апреля отправил телеграмму
заместителю начальника Генштаба Торасиро Кавабэ, предупреждая его,
что в течение всего двух месяцев советское командование сможет
переправить на Дальний Восток 20 дивизий. Асаи пришел к выводу, что
вступление СССР в войну с Японией можно теперь считать
«неизбежным». В поезде Асаи встретил генерала Дзюна Усикуро,
командовавшего Третьим фронтом Квантунской армии. Усикуро сказал
Асаи, что у Квантунской армии нет шансов остановить советские
войска, и попросил его убедить Генштаб предпринять дипломатические
меры для того, чтобы предотвратить нападение Советского Союза
[Kantogun 1974: 325].
В Генеральном штабе Императорской армии Японии мнения по
поводу намерений Советского Союза разошлись. Пятое управление,
которое отвечало за военную разведку и наблюдение за Красной
армией, не было согласно с Двенадцатым управлением, в чьем ведении
находились планирование и проведение боевых операций. В Пятом
управлении считали, что рано или поздно СССР нападет на Японию, но
это заключение было категорически отвергнуто полковником Сукэтакой
Танэмурой, руководившим Двенадцатым управлением. Вот что говорил
Танэмура: «Сталин не настолько глуп, чтобы торопиться вступить в
войну. Он подождет, пока военная мощь Японии ослабнет и
американцы начнут высаживаться на внутренние острова Японии;
только тогда он нападет на нас» [Kantogun 1974: 331–332; Drea 1984:
68]. Танэмура считал, что для продолжения боевых действий против

США Японии необходимо удержать Советский Союз от вступления в
войну.
На совещании высших чинов Генерального штаба, произошедшем
18 апреля 1945 года, глава Генштаба Ёсидзиро Умэдзу высказал мысль о
том, что Япония должна «занять активную позицию в отношениях с
Советским Союзом». Танэмура воспринял это предложение как
слишком двусмысленное: было не вполне понятно, означало ли это, что
Япония должна всеми силами пытаться сохранить мир на северном
фланге или что необходимо привлечь СССР в качестве посредника для
окончания войны с США [Tanemura 1995:269]. Мир был абсолютно
неприемлемым вариантом для Танэмуры, который считал, что политика
Японии в отношении СССР должна служить одной цели –
продолжению войны. Кроме того, в Императорской армии существовал
конфликт между радикально настроенными штабными офицерами,
отвечавшими за конкретное планирование операций, и вышестоящим
руководством армии. Если у Верховного Командования японской армии
возникли бы планы искать мира с американцами при посредничестве
Москвы, им пришлось бы действовать тайно, скрывая эти переговоры
от своих подчиненных.
22 апреля
Кавабэ
вместе
с
начальником
Второго
(разведывательного) управления Сеидзо Арисуэ встретились с
министром иностранных дел Того и предложили ему занять более
решительную позицию в переговорах с СССР, чтобы добиться от
Москвы соблюдения нейтралитета. Кавабэ пообещал Того полную
поддержку со стороны армии. Того ответил, что поскольку Советский
Союз уже объявил, что не будет продлевать действие пакта о
нейтралитете, то для удержания Сталина от вступления в войну Японии
придется пойти на беспрецедентные уступки. Кавабэ не стал уточнять,
в чем могут заключаться эти уступки[69]. Того понимал, что армия
хотела сохранения нейтралитета с СССР для продолжения войны с
США. Однако он охотно согласился с предложением Кавабэ. План Того
заключался в том, чтобы превратить переговоры о нейтралитете в
переговоры об окончании войны при посредничестве Москвы.
29 апреля Танэмура написал докладную записку «Мнение о нашей
будущей политике в отношении Советского Союза» и отослал ее
нескольким избранным членам Верховного Командования армии[70]. В
самом начале своего отчета Танэмура подчеркивал ключевую роль

японо-советских отношений, имевших «жизненно важное значение»
для продолжения войны на Тихом океане. После денонсации Советским
Союзом пакта о нейтралитете Япония оказалась на грани кризиса.
Танэмура сравнил критическое положение, в котором очутилась
Япония, с ситуацией в сумо, когда один из борцов оказывается прижат к
краю ринга. В такой позиции у сумотори остается только один шанс из
десяти, чтобы самоубийственным приемом вытолкнуть противника за
край ринга и одержать победу. Однако у Японии нет другого выхода,
кроме как поставить все на эту отчаянную самоубийственную попытку.
Догадываясь о намерениях Того, Танэмура писал, что в Японии
найдутся желающие воспользоваться переговорами с СССР для того,
чтобы завершить войну, и этому необходимо противостоять изо всех
сил. Он предупреждал, что любые попытки переговоров с
Соединенными Штатами приведут к разрушению кокутай, а это будет
означать полное уничтожение японской нации. Единственный шанс на
успех, по его мнению, заключался в том, чтобы воспользоваться
существовавшими между Советским Союзом и его англо-
американскими союзниками разногласиями по ситуации в Японии и
Китае.
Япония должна стремиться к достижению одной из следующих
целей: к заключению союза с СССР, к заключению союза с СССР и
Китаем или к достижению нейтралитета с СССР. Для того чтобы
добиться какой-либо из этих целей, Япония должна быть готова пойти
на любые уступки, которых потребует от нее Москва. А именно:
Япония должна быть готова к тому, чтобы отдать Маньчжурию,
Ляодунский полуостров, Южный Сахалин, Тайвань, острова Рюкю,
Северные Курилы и Корею. Кроме того, Япония должна быть готова
уступить СССР КВЖД и отказаться от соглашения о рыбной ловле.
Таким образом, ситуация вернулась бы к тому, что было до Японо-
китайской войны 1894–1895 годов. Также Танэмура писал, что если
Советский Союз захочет поддержать коммунистические силы в Китае,
то он может вступить в переговоры с Юньаньским (коммунистическим)
правительством и с этой целью «распустить Национальное
правительство». Иными словами, в обмен на советский нейтралитет
Танэмура был согласен на приход к власти в Китае коммунистов.
Вся аргументация Танэмуры была построена вокруг одного
главного тезиса: война должна продолжаться. Для достижения этой

цели советский нейтралитет был необходимым условием. Даже притом,
что шансы на сохранение этого нейтралитета были один к десяти,
Япония обязана была попытаться добиться своего. За всеми этими
рассуждениями скрывалась апокалиптическая картина будущего, в
которой всему населению Японии была уготована участь камикадзе, –
все это было основано на вере в то, что японскому народу лучше
исчезнуть с лица земли, чем капитулировать. Точку зрения Танэмуры
разделяло большинство офицеров Генштаба и Министерства армии, что
отчасти дает представление о том, какой будет реакция всех этих людей
на окончание войны в августе.
Танэмура предлагал пойти на большие территориальные уступки
Советскому Союзу, чем те, на которые было готово пойти японское
правительство в сентябре 1944 года. Так, он предлагал отказаться от
Маньчжурии, Ляодунского полуострова, Тайваня, островов Рюкю и
Кореи, которые не были упомянуты в первоначальном предложении.
Однако если по Ялтинским соглашениям СССР получал все Курилы, то
Танэмура считал возможным ограничиться передачей только северных
островов. Танэмура обосновывал эти уступки тем, что при таком
раскладе Япония предлагала вернуться к положению дел,
существовавшему до Японо-китайской войны 1894–1895 годов. Зная о
том, что кремлевское руководство подходило к послевоенному
межеванию с позиций безопасности Советского государства, а не с
учетом исторических притязаний, нетрудно прийти к выводу, что в
Москве вряд ли согласились бы с этими предложениями Танэмуры.
Впрочем, то, что Танэмура предлагал отдать СССР только Северные
Курилы, не значит, что он считал Южные Курилы неприкосновенной
территорией Японии. Танэмура просто не верил, что аппетиты
Советского Союза простираются и на южные острова Курильской
гряды. Если бы Советский Союз потребовал передачи Южных Курил,
Танэмура рекомендовал бы правительству согласиться с этими
условиями – так же, как он был готов уступить СССР острова Рюкю.
Докладная записка Танэмуры дает некоторое представление о том,
как
отреагировали
бы
офицеры Генштаба Японии
на
отредактированное требование о безоговорочной капитуляции со
стороны США. Эти офицеры были убеждены в том, что целью США
является уничтожение кокутай. Они твердо верили, что принципы
демократии, провозглашаемые Соединенными Штатами, полностью

противоречат самой сути кокутай. Поэтому сомнительно, чтобы
японское военное командование согласилось даже на конституционную
монархию, если бы США дали им такое обещание.
Наконец, разногласия между Танэмурой и Пятым управлением,
которое более пессимистично оценивало японо-советские отношения,
показывают, какую важную роль играл Советский Союз в
стратегическом планировании японского Генштаба. Совершенно
очевидно, что японская военная разведка располагала достоверными
сведениями о наращивании советского военного присутствия на
Дальнем Востоке, и Пятое управление предлагало принять контрмеры,
направленные на отражение нападения со стороны СССР. Однако
мнение Пятого управления не было принято во внимание Верховным
Командованием армии. «Мозги» армии – Двенадцатое управление и,
что еще важнее, Управление по военным вопросам при Министерстве
армии – согласились с позицией Танэмуры, которая была признана
официальной программой действий и поддержана Умэдзу, Кавабэ и
Анами. Вся их стратегия «Кэцу-го» была основана на том
предположении, что СССР сохранит нейтралитет. Когда Советский
Союз вступил в войну, немедленно рассыпался сам фундамент, на
котором было воздвигнуто здание «Кэцу-го».
Если армия стремилась заручиться советским нейтралитетом для
того, чтобы продолжить войну на Тихом океане, то Того рассчитывал
добиться посредничества Москвы для заключения мира. Однако он
встретил неожиданное сопротивление со стороны японского посольства
в Москве. Посол Сато считал, что полагаться на СССР в вопросе
прекращения войны будет утопично и глупо. Он уже отослал своего
доверенного помощника, посланника Горо Морисиму, из Москвы в
Токио, чтобы тот занялся координированием политики в отношении
Советского Союза. 27 апреля, обедая с Того, Морисима дал тому совет
ни в коем случае не делать Сталину каких-либо предложений, сулящих
выгоду Советскому Союзу[71]. Для того чтобы добиться желаемого
результата в переговорах с СССР, Того предстояло проявить
изворотливость, проскользнув между Сциллой (Императорской армией)
и Харибдой (посольством в Москве).

Жесткий разговор Трумэна с Молотовым
Трумэн часто спрашивал себя, как бы поступил в той или иной
ситуации Рузвельт. Однако действия Рузвельта были бы совсем не
такими, какими их представлял себе Трумэн. Хотя сам Трумэн верил,
что четко следует курсу, проложенному Рузвельтом, было очевидно, что
характер нового президента, его выбор советников, стиль управления и
собственные мысли относительно России и Японии в конце концов
повлияют на принимаемые им решения. В итоге международная
политика Трумэна несла на себе явный отпечаток его личности.
При Рузвельте не было четко отлаженной структуры, отвечающей
за формирование международной политики. Зачастую разные группы
консультантов представляли ему противоречащие друг другу мнения.
Как писал Мелвин Леффлер, «Рузвельт умел балансировать на вершине
этой аморфной структуры, это было частью его стиля управления».
Трумэну же вся эта система казалась непонятной и невыносимой.
Леффлер полагает, что стиль управления Трумэна был основан на его
чувстве неуверенности в себе:
Поскольку он был не уверен в себе и боялся показать
собственную некомпетентность, он не любил обсуждать свои
взгляды и редко проговаривал проблемы вслух. Почти все
отмечают то, как быстро он принимал решения. Он
производил впечатление решительного человека, однако
ценой этой решительности были непродуманность и
непоследовательность проводимой им политики [Leffler 1992:
30].
Политика Трумэна в отношении Советского Союза была
отражением тех двойственных чувств, которые правящая элита США
испытывала к растущему восточному колоссу. С одной стороны, без
сотрудничества с СССР было невозможно создать прочный
послевоенный мировой порядок. Кроме того, участие Советского
Союза в Тихоокеанской войне по-прежнему считалось если и не
необходимым, то весьма важным условием скорой победы над
Японией. Однако действия СССР на только что оккупированных им

территориях Восточной Европы, особенно в Польше, вызывали у
западных союзников тревогу относительно последствий советской
экспансии. Члены администрации Трумэна расходились во мнениях по
поводу советско-американских отношений, и Трумэн обычно
прислушивался к тому из советников, который в данный момент
оказывался рядом с ним. В результате его политика по отношению к
Советскому Союзу развивалась по синусоиде.
Как только Трумэн принес присягу, перед ним встал вопрос о
Польше. Черчилль был встревожен: Сталин, в обход Ялтинских
соглашений, поставил во главе Польши марионеточное правительство.
13 апреля Трумэн ответил на письмо Черчилля Рузвельту от 11-го числа
того же месяца, поддержав предложение премьер-министра
Великобритании о том, что им следует написать совместное послание
Сталину. 16 апреля он поручил Гарриману передать это письмо
советскому вождю, напомнив тому, что СССР обязан соблюдать
договоренности, достигнутые в Ялте. Это показывает, что отношение
США к СССР и Сталину уже начало слегка меняться. Если Рузвельт
предостерегал Черчилля от «публичной критики русских», то Трумэн
был готов вступить с Кремлем в конфронтацию[72].
Когда в Белом доме поселился Трумэн, те чиновники
Государственного департамента, чье мнение Рузвельт по большей части
игнорировал, стали пытаться активно влиять на решения нового
президента. Особенно заметную роль начал играть Гарриман, который
вернулся в Вашингтон в середине апреля и отчаянно стремился донести
свое беспокойство в связи с советской экспансией непосредственно до
нового хозяина Овального кабинета. Гарриман и раньше критиковал
Рузвельта за то, что тот сквозь пальцы смотрел на нарушения
договоренностей со стороны Советского Союза, утверждая, что
Соединенные Штаты должны жестко придерживаться политики
«услуга за услугу». Он предостерегал американское правительство, что
«внешняя экспансия коммунизма является не пустой угрозой» и что
американцы могут «столкнуться лицом к лицу с идеологическим
противником, который будет не менее опасен и безжалостен, чем
фашизм и нацизм»[73].
Если Рузвельт был глух к предостережениям Гарримана, то Трумэн
охотно прислушивался к ним. Встретившись с президентом 20 апреля,
Гарриман указал на два возможных пути, которые могло избрать

советское правительство: «политика сотрудничества с США и
Великобританией» или «расширение советского влияния на соседние
государства, предпринимаемое в одностороннем порядке». Гарриман
отметил, что щедрость американцев и их готовность к сотрудничеству
воспринимаются советским руководством как проявления слабости.
Также он привел несколько конкретных примеров того, как СССР
нарушал Ялтинские договоренности. Трумэн ответил Гарриману, что не
боится русских и будет тверд и справедлив, аргументировав это
следующим образом: «Советский Союз нуждается в нас больше, чем
мы в нем». Также Трумэн заявил, что не собирается «отступать от
американских принципов и традиций ради того, чтобы завоевать их
благосклонность», и провозгласил, что дальнейшие отношения будут
строиться исключительно «на основе взаимных уступок и
компромиссов». Гарриман должен был быть доволен: наконец-то в
Вашингтоне прислушались к его призыву придерживаться политики
quid pro quo.
Выплескивая свое давно накопившееся разочарование тем, как к
его мнению относился прежний хозяин Белого дома, Гарриман
отчаянно пытался убедить Трумэна сменить политический курс США в
отношении Советского Союза. Он заявил, что сейчас происходит
«вторжение варваров в Европу». Гарриман не отвергал возможности
нормального сотрудничества с СССР, но утверждал: «Это потребует
пересмотра нашей международной политики и осознания того факта,
что в ближайшем будущем нельзя рассчитывать, что Советский Союз
будет действовать в соответствии с теми принципами, которых
придерживается в международных делах весь остальной мир». Трумэн
ответил, что, хотя он не может рассчитывать на стопроцентный
результат, американцы, по его ощущениям, могут «получить 85
процентов желаемого»[74].
Хотя Трумэн поддержал Гарримана по многим пунктам, он хотел
сохранять беспристрастность и в одном случае не согласился с послом.
Когда Гарриман заявил, что Соединенные Штаты должны
инициировать создание международной организации даже без участия
в ней Советского Союза, Трумэн резко оборвал его: международная
организация, в которой не состоит СССР, была бы лишена смысла.
Особенно сильно Трумэна встревожило нарушение Советским Союзом
Декларации об освобожденной Европе. После того как Бирнс ввел его в

курс Ялтинских соглашений, новый президент, вероятно, решил, что
различные договоренности, достигнутые в Крыму, должны были
заложить основу для дальнейшего сотрудничества между союзниками
по антигитлеровской коалиции. Для него нарушение договора означало
чудовищное оскорбление американских принципов. Если Рузвельт был
готов проводить силовую политику, не проявляя особой щепетильности
в вопросах права, Трумэн был строго привержен букве закона, полагая,
что договор обязаны в точности соблюдать обе принявшие его стороны
[Leahy 1950: 349–350]. Неукоснительное соблюдение Ялтинских
соглашений – даже в тех ситуациях, когда это противоречило интересам
США, – являлось одним из нерушимых принципов политики Трумэна,
по крайней мере до окончания Тихоокеанской войны.
Молотов прибыл в Вашингтон вечером 22 апреля. Он немедленно
встретился с Трумэном в президентском гостевом доме Блэр-Хаус.
Несмотря на данное Гарриману обещание быть твердым, на первой
встрече с Молотовым Трумэн оказал теплый прием советскому наркому.
Объявив о глубоком уважении, испытываемом им к Советскому Союзу
и лично к Сталину, Трумэн затронул в беседе польский вопрос.
Молотов ответил на это, что ситуация в Польше имеет большое
значение для безопасности Советского государства, и выразил надежду
на то, что договоренности, достигнутые в Ялте, заложат основу для
взаимопонимания между СССР и США. Затем Молотов заговорил о
Ялтинских соглашениях, касавшихся Дальнего Востока. Из разговора,
состоявшегося между Сталиным и послом Хёрли, он понял, что
президент досконально знаком с условиями этих соглашений, и
поинтересовался, будет ли Трумэн придерживаться достигнутых
договоренностей. Трумэн ответил на это, что будет верен всем
заключенным соглашениям. Молотов добился в ходе этой беседы
большого дипломатического успеха, получив от Трумэна заверение в
том, что США будут соблюдать условия Ялтинского договора[75].
23 апреля, в понедельник, Стимсон был вызван на экстренное
совещание «по неизвестному поводу» в Белом доме в два часа дня.
Когда Стимсон прибыл в Овальный кабинет, он увидел уже
собравшихся там Стеттиниуса, Форрестола, Маршалла, Кинга, Леги и
нескольких чиновников Госдепа. Позднее Стимсон написал об этом с
явным раздражением: «...без всякого предупреждения я оказался
втянут в одну из самых сложных ситуаций, в которых мне доводилось

бывать с тех пор, как я здесь нахожусь». Другими участниками
совещания, о которых Стимсон демонстративно предпочел умолчать в
своем дневнике, были Гарриман, Дин, Джеймс Данн (заместитель
госсекретаря) и Боулен – все они принадлежали к лагерю сторонников
Гарримана[76].
Совещание было посвящено политике США в отношении
Советского Союза. Как и подозревал Стимсон, оно было инициировано
Госдепом, который пытался склонить Трумэна к переходу на политику
«услуга за услугу». Стеттиниус и Гарриман горячо убеждали
остальных, что США должны занять жесткую позицию по отношению
к СССР. Форрестол и Леги поддержали это предложение. Гарриман
указал на то, что Москва уклоняется от взятых на себя обязательств
сотрудничать с США в войне на Дальнем Востоке, и попросил Дина
подтвердить эту точку зрения. Дин ответил на это, что, по его опыту
пребывания в Советском Союзе, страх перед русскими ничего не даст
американцам. Стимсон выступил против разрыва отношений с СССР
из-за Польши. Ему было понятно естественное желание Советского
Союза защитить свои интересы в Восточной Европе. Когда речь
заходит о военных обязательствах, сказал Стимсон, русские верны
своему слову и делают даже больше того, что обещали. Однако его
поддержал только Маршалл. Маршалл считал, что Соединенные Штаты
выгадают от участия Советского Союза в войне с Японией, однако
выразил опасения в связи с тем, что вероятность разрыва отношений с
русскими «очень велика».
Маловероятно, что Трумэн действительно произнес на этом
совещании часто приписываемые ему слова: «Если русские не
присоединятся к нам [на конференции в Сан-Франциско], они могут
отправляться к черту»; однако он очевидно поддерживал позицию
большинства своих советников относительно жесткой позиции,
которую США должны занять по отношению к СССР[77]. В конце этого
совещания президент отослал Стимсона и других представителей
военного командования, попросив остаться в Овальном кабинете только
госсекретаря и его советников, которые должны были помочь ему
подготовиться к новой встрече с Молотовым. Очевидно, что на этом
ключевом совещании в Белом доме Стимсон и Маршалл потерпели
поражение. Трумэн не собирался более миндальничать с Молотовым.

Если 22 апреля на первой встрече с советским наркомом
иностранных дел Трумэн сыграл роль доктора Джекила, то на второй
встрече, состоявшейся на следующий день, он превратился в мистера
Хайда. Президент сказал Молотову, что правительство США глубоко
разочаровано тем обстоятельством, что Советский Союз счел
невозможным прислушаться к высказанным Трумэном и Черчиллем в
совместном письме предложениям, касавшимся формирования
польского правительства. Позаимствовав у Гарримана выражение,
которое тот использовал на состоявшемся несколькими часами ранее
совещании в Овальном кабинете, президент «простым американским
языком», то есть «языком, который нельзя назвать дипломатичным»,
сказал, что правительство Соединенных Штатов не может участвовать в
создании польского правительства, которое не представляет всех
демократических сил Польши[78].
Очевидно застигнутый врасплох резкостью тона Трумэна, Молотов
вновь подтвердил, что Советский Союз хочет продолжить
сотрудничество с Соединенными Штатами. Принципы, по которым
будет осуществляться это сотрудничество, были, по его словам,
оговорены в Ялтинском договоре. Трумэн «с твердостью в голосе»
ответил на это, что соглашение по Польше уже было достигнуто и что
«маршалу Сталину оставалось только его выполнить». Молотов заявил,
что Советский Союз будет полностью следовать условиям Ялтинских
соглашений, но польский вопрос имеет большое значение для
советского правительства. Теряя терпение, Трумэн повторил:
правительство США готово соблюдать все договоренности,
достигнутые в Ялте, и он просит только о том, чтобы и советское
руководство поступало так же. «Никогда в жизни со мной так не
говорили», – возмутился Молотов. «Выполняйте свои обязательства, –
парировал Трумэн, – ис вами не будут так разговаривать». Затем он
резко встал, завершая разговор, и вручил Молотову копию заявления,
которое собирался передать журналистам [Harriman, Abel 1975: 452–
453; Truman 1955: 82][79].
Молотов имел репутацию жесткого переговорщика, который
славился упрямством и резкостью. Поэтому, если эта перепалка
действительно имела место, можно согласиться со словами Гарримана:
«Сама мысль о том, что его чувства были задеты, представляется <...>
довольно глупой». Однако даже Гарриман был «слегка поражен»

враждебностью, выказанной Трумэном по отношению к Молотову. «Я
сожалел о том, что Трумэн зашел так далеко, – писал Гарриман, – так
как его поведение дало повод Молотову доложить Сталину, что курсу
Рузвельта пришел конец» [Harriman, Abel 1975: 452–453].
Значение, разумеется, имело не то, насколько сильно были задеты
чувства Молотова, а то, как эти нападки на советского наркома были
восприняты в Кремле. Громыко, присутствовавший на этой встрече,
писал в своих воспоминаниях: «Трумэн вел себя жестко, сухость
сквозила в каждом жесте. Что бы ему ни предлагалось, о чем бы
разговор ни заходил, новый президент все отвергал. Казалось,
временами он даже не слушал собеседника». По словам советского
посла, «президент проявлял какую-то петушиную драчливость,
придираясь чуть ли не к каждому высказыванию с советской стороны о
значении будущей всемирной организации и о задаче не допустить
новой агрессии со стороны Германии», а затем «в середине беседы <...
> поднялся и сделал знак, означавший, что разговор закончен»[80]
[Громыко 1988,1: 212–213].
Реакция Сталина последовала незамедлительно. 24 апреля он
послал телеграмму Трумэну, отвечая на совместное письмо Трумэна и
Черчилля. Он отверг англо-американское предложение, объявив его
нарушением Ялтинских соглашений. Он сказал, что не возражал, когда
американцы и англичане по своему усмотрению формировали
правительства Бельгии и Греции, и поэтому требует такого же
отношения в вопросе о Польше, который является ключевым для
безопасности Советского государства. Тон Сталина был почти так же
резок, как и у Трумэна[81].

Выбор целей для атомных бомбардировок
Покинув совещание в Белом доме 23 апреля, Стимсон встретился с
Гровсом и Джорджем Гаррисоном, помощником военного министра по
особым вопросам, и они обсудили предстоящую встречу Стимсона с
Трумэном, на которой тот должен был рассказать президенту о
Манхэттенском проекте. На следующий день Стимсон имел краткую
беседу с Маршаллом. Недовольные тем, что позиция Государственного
департамента возобладала над мнением Военного министерства по
ключевому вопросу международной политики, они обсудили, каким
образом лучше всего восстановить свое влияние на президента. Затем
Стимсон написал записку Трумэну, прося принять его для разговора
«по совершенно секретному делу»[82].
25 апреля Стимсон и Гровс представили президенту полный отчет
о Манхэттенском проекте. Сначала они передали ему докладную
записку, в которой говорилось следующее: «В течение четырех месяцев
мы, по всей вероятности, завершим создание самого мощного оружия в
истории человечества; с помощью одной бомбы можно будет
уничтожить целый город». Далее в этой записке утверждалось, что,
хотя на данный момент США обладают монополией на это оружие,
такое положение дел не будет сохраняться долго. Авторы отчета
предсказывали, что «единственной нацией, которая сможет начать
производство ядерного оружия в ближайшие годы, является Россия».
Также там было сказано: «Учитывая текущее морально-нравственное
развитие человечества и тот технический прогресс, которого мы
достигли, можно утверждать, что мир в конце концов окажется во
власти людей, обладающих этим оружием. Иными словами,
современная цивилизация может быть полностью уничтожена».
Поэтому вопрос о том, с кем делиться информацией об этом оружии,
должен был стать ключевым при планировании международной
политики США[83].
Затем Стимсон передал президенту второй отчет, составленный
Гровсом, в котором шла речь о технических аспектах атомной бомбы.
Главным в этом документе было то, что он содержал детальный график
производства ядерного оружия. Там было указано, что первая бомба
«пушечного типа» «будет готова приблизительно 1 августа 1945 года».

Испытания первой бомбы с имплозивной схемой подрыва
предполагалось провести в начале июля [Alperovitz 1995: 133; Norris
2002: 375–376][84]. Стимсона особенно волновал вопрос, который он
считал
важнейшим для
послевоенного
устройства
мира:
международный контроль над использованием ядерного оружия. По его
мнению, было неразумно в данный момент времени вступать в
конфронтацию с Советским Союзом из-за ситуации в Польше. Лучше
было бы подождать до тех пор, пока США не создадут действующие
образцы атомных бомб.
Встреча Трумэна со Стимсоном и Гровсом стала поворотным
моментом в Тихоокеанской войне: теперь на руках у американского
президента был еще один козырь, с помощью которого он мог
принудить Японию к капитуляции. 1 мая Трумэн одобрил предложение
Стимсона создать Временный комитет – секретную группу высокого
уровня, которая должна была консультировать президента по атомной
бомбе. Однако необходимо отметить, что одно важное решение
относительно атомной бомбы было принято еще без ведома президента.
27 апреля Комитет по определению целей, возглавляемый Гровсом,
выбрал в качестве возможных объектов бомбардировок 18 японских
городов, в том числе Хиросиму, Токийский залив, Явату и т. д.
Решающим фактором при определении этих целей было то, насколько
сильно их бомбардировка скажется на боевом духе японцев и на их
готовности продолжать сопротивление. Поэтому Гровс считал
необходимым сбросить как минимум две бомбы: первая должна была
продемонстрировать мощь нового оружия, а вторая показать, что США
способны наладить массовое производство атомных бомб [Bernstein
1995b: 140–141; Norris 2002: 380–381].
На совещаниях, состоявшихся 12 и 13 мая, Комитет по
определению целей остановил выбор на Киото, Хиросиме, Йокогаме,
Кокуре и, в качестве запасного варианта, Ниигате. Киото, древняя
столица Японии с населением свыше миллиона человек, до того не
подвергавшийся воздушным ударам, был во главе этого списка –
списка, который очень встревожил Стимсона. Он понимал культурное
значение бывшей японской столицы и считал, что разрушение этого
города приведет к росту антиамериканских настроений и укрепит
решимость японцев продолжать сопротивление. На совещании 31 мая
Стимсон вступил в яростный спор с Гровсом из-за Киото, потребовав,

чтобы тот исключил свою приоритетную цель из этого списка. Гровс
ответил отказом, и Арнолд поддержал его. Потерпев поражение в споре
со своими подчиненными, Стимсон обратился непосредственно к
Трумэну, указав ему на то, что, если США сбросят бомбу на Киото, в
глазах остального мира это будет выглядеть поступком, сравнимым с
варварствами, учиненными Гитлером[85]. Трумэн согласился со
Стимсоном. Киото был исключен из списка возможных целей, но
только временно. Трумэн и Стимсон оба сошлись на том, что
бомбардировка Киото будет проявлением чудовищного варварства. При
этом никто из них не задался вопросом: а что насчет бомбардировок
других городов?

Реакция на поражение Германии
Поражение Германии дало Японии хороший повод к прекращению
войны. Однако Япония упустила шанс воспользоваться этой
возможностью. Уже понимая, что капитуляция Германии неизбежна,
Высший совет по управлению войной 30 апреля решил «продолжать
войну, пока не будут решены задачи Великой Восточноазиатской
войны», и придерживаться стратегии, целью которой было ослабление
связей между Советским Союзом и его западными союзниками. 3 мая,
после самоубийства Гитлера и падения Берлина, Судзуки в обращении
по радио призвал японцев продолжить сражаться, исполнившись
боевого духа пилотов-камикадзе. К этому хору сторонников войны
присоединился даже Того: «События в Германии не повлияют на
решимость Империи продолжить войну с Соединенными Штатами и
Великобританией». 9 мая, на следующий день после формальной
капитуляции Германии, японское правительство провозгласило, что
поскольку целями Японии в этой войне являются самосохранение и
самозащита, то, вне зависимости от ситуации в Европе, она еще более
решительно будет противостоять агрессии США и Великобритании[86].
Таким образом, правительство Японии дерзко объявило всему миру о
своей готовности продолжить войну, несмотря на поражение Германии.
Но что же думали император и его советники? 5 мая Кидо
признался Коноэ, что, хотя ранее император не хотел идти на такие
уступки, как разоружение и наказание военных преступников, теперь,
после долгой беседы с Кидо, он неохотно согласился принять эти
условия. Тем не менее когда 13 мая Коноэ предупредил Хирохито об
опасности советского военного вмешательства и возможности прихода
к власти в Японии коммунистов, император возразил ему, что у Японии
есть еще шанс нанести тяжелый удар по американцам. То есть он пока
что так и не отказался от идеи последнего решительного боя [Tanaka
1988, 5, II: 217][87].
Поражение в битве за Окинаву и падение Германии наконец
вынудили Хирохито отказаться от всех условий капитуляции, кроме
одного – сохранения кокутай, но ради этого он еще был готов поставить
на карту все и дать американцам бой на последнем рубеже. Однако
какими бы ни были в тот момент его мысли, у нас отсутствуют

свидетельства того, что он дал тогда указания своим советникам
действовать согласно его желаниям.
Несмотря на всю эту публичную браваду, главные деятели партии
мира постепенно приходили к мысли о том, что Япония должна искать
пути к окончанию войны и что это будет невозможно без активного
вмешательства императора. Мацутани получил разведывательное
донесение, что советские силы на маньчжурской границе составляют
уже 35 дивизий и 2000 танков. В этом донесении также высказывалось
предположение, что в июле и августе Советский Союз перебросит на
Дальний Восток дополнительные подкрепления из Европы. Мацутани,
Такаги, Мацудаира и Касэ пришли к выводу, что войну надо завершить
как можно скорее. Коноэ и Кидо согласились с ними[88]. Однако
действовать предстояло крайне осторожно. Во-первых, необходимо
было нейтрализовать сопротивление, которое, безусловно, оказали бы
этой идее военные; кроме того, требовалось объединить и
скоординировать усилия различных групп, стремившихся к миру, и все
эти действия надо было проводить очень осторожно и в обстановке
полной секретности; наконец, необходимо было убедить самого
Хирохито сыграть активную роль в мирном процессе.
В то время как сторонники мира в Японии начали потихоньку
искать варианты завершения войны, идея о том, что нужно
пересмотреть понятие «безоговорочная капитуляция», проникла в
высшие круги администрации Трумэна. Главным ее сторонником был
Форрестол. На заседании Комитета трех, состоявшемся 1 мая,
Форрестол спросил, не пришло ли время провести тщательный анализ
политических задач, стоящих перед США на Дальнем Востоке, и задал
ряд вопросов[89]. Насколько далеко должны зайти США в войне с
Японией и насколько сокрушительным должен быть их удар? Должны
ли США задуматься о возвращении Японии в международное
сообщество наций после ее демилитаризации? Какой должна быть
политика США в связи с ростом советского влияния на Дальнем
Востоке? Не должна ли Япония стать противовесом СССР? Каким
образом США должны добиваться полного поражения Японии в войне
–
стремительным, но чреватым большими потерями вторжением или
длительной выматывающей блокадой? Удивительно, но Грю не
подхватил мяч, брошенный ему Форрестолом. Он не решился поднять
вопрос о статусе императора, лишь повторив сказанные им раньше

слова о том, что решение по поводу императора нужно отложить до
окончания американской оккупации. Как ни странно, дальнейший ход
обсуждению, начатому Форрестолом, дал Элмер Дэвис из Управления
военной информации, являвшийся сторонником «жесткого мира». Уже
на следующий день Дэвис послал президенту докладную записку, в
которой поддержал предложение капитана Захариаса пересмотреть
требование о безоговорочной капитуляции. Дэвис предлагал два
различных способа того, как об этом можно было бы объявить
публично. Сам он выступал за то, чтобы это было сделано в форме
обращения президента, адресованного не правительству Японии, а
непосредственно японскому народу. Другим вариантом было объявить
об этом через прессу.
Грю охотно поддержал идею о том, чтобы публично объявить о
пересмотре понятия «безоговорочная капитуляция». Он ловко включил
предложение Захариаса в программу действий, составленную его
консультантами по Японии; все это помогало ему реализовать первую
часть своего давнего плана установления в Японии конституционной
монархии. Однако Грю опасался того, что первый вариант,
предложенный Дэвисом, – прямое обращение к японцам, а не к
правительству – вызовет немедленное отторжение. Он сказал, что в
интересах США сделать заявление через прессу, которое «произведет
на японцев определенный эффект». Леги согласился с предложением
Грю и 6 мая написал черновик президентской речи [Mills 1951: 52–53;
lokibe 1985, 2: 148–149][90].
8 мая, на свой шестьдесят первый день рождения, Трумэн получил
известие о капитуляции Германии. Президент собрал пресс-
конференцию и зачитал официальное обращение, посвященное Дню
Победы в Европе. Ближе к концу своей речи он затронул тему войны на
Тихом океане. Трумэн сказал, что дальнейшее сопротивление Японии
приведет только к полному уничтожению ее военно-промышленного
комплекса, и заявил: «Наши удары не прекратятся до тех пор, пока
японские армия и флот не сложат оружие на условиях безоговорочной
капитуляции». Однако сразу после этого президент задал риторический
вопрос: «Но что же будет означать безоговорочная капитуляция
вооруженных сил для японского народа?» Тем самым он дал понять,
что речь теперь идет о «безоговорочной капитуляции вооруженных
сил». Далее Трумэн пояснил, что это означает «отстранение от власти

военной верхушки, которая привела Японию на грань катастрофы»,
«возвращение солдат и моряков к их семьям, фермам и работе» и
«окончание агонии и страданий японцев, тщетно надеющихся на
победу». Он заявил также, что все это не означает «уничтожения или
порабощения японского народа»[91].
Теперь, когда «безоговорочная капитуляция» означала только
безоговорочную капитуляцию вооруженных сил, а японскому народу
больше не угрожало уничтожение, консультанты по Японии из Госдепа
добились решения двух важнейших задач, из-за которых им
приходилось так много спорить со сторонниками «жесткого мира».
Однако в обращении президента не было дано ответа на самый главный
вопрос из всех – о статусе императора.
Как ни странно, журналисты не обратили особого внимания на
существенную
оговорку,
сделанную Трумэном
относительно
безоговорочной капитуляции. Более того, похоже, и сам Трумэн не
понял, что именно имели в виду его советники, включившие в его речь
эти слова. Однако мимо японцев все это не прошло незамеченным.
Захариас, пересказывая обращение Трумэна в первой из шести своих
пропагандистских радиопередач, постарался, чтобы смысл сказанных
президентом слов дошел до японской партии мира. Более того, он
заявил, что послание президента можно сравнить с Атлантической
хартией, хотя сам Трумэн этого не говорил. Благодаря радиопередаче
Захариаса Того узнал, что понятие «безоговорочная капитуляция»
теперь трактуется не так широко, как раньше [Truman 1955: 207–208;
Hatano 1990: 307][92]. Однако никакой реакции на эти слова Трумэна со
стороны японского правительства не последовало. Дело в том, что по-
прежнему оставался неясным вопрос о кокутай и статусе императора.
Более того, у японской армии были свои ценности, которые она
хотела сохранить. В сентябре 1944 года министр армии составил
документ, в котором предсказывались следующие последствия
безоговорочной капитуляции: оккупация Японии американскими
войсками, разоружение японской армии и флота, уничтожение кокутай
и установление демократической формы правления, а также
насильственная депортация мужского населения Японии за океан
[Hatano 1990: 306]. Из речи Трумэна следовало, что последней угрозы
можно было не бояться, но, как считали в армии, первые три по-
прежнему были реальными. Таким образом, для армии безоговорочная

капитуляция была неприемлема, даже если бы Трумэн согласился на
конституционную монархию. Поскольку в сложно устроенном
японском правительстве военные обладали правом вето, нечего было и
рассчитывать на то, что гражданские министры смогут обсудить
возможность капитуляции на условиях, озвученных Трумэном, не
встретив серьезного сопротивления со стороны армии. На тот момент
партия войны была значительно влиятельней партии мира. Для того
чтобы ликвидировать это неравенство и ослабить позиции военных,
одного поражения Германии было недостаточно: должно было
случиться что-то намного более ужасное.

Политика «Большой шестерки» в отношении
Советского Союза
Чуткий радар посла Малика верно уловил перемены в настроении
правящей элиты Японии, которая все сильнее склонялась к заключению
мира. 4 мая Малик написал, что чиновники, занимающие высокие
посты в правительстве, как и некоторые другие политики, пришли к
выводу, что настало время задуматься о выходе Японии из войны.
Однако они боятся, что если инициируют мирные переговоры, то
Америка будет настаивать на безоговорочной капитуляции. Руководство
Японии дало понять, что готово уступить СССР Маньчжурию, Корею и
Формозу (Тайвань). Единственное, на чем продолжали настаивать
японцы, – это неприкосновенность внутренних территорий Японии и
сохранение императорского строя. Малик писал, что Япония никогда не
согласится на безоговорочную капитуляцию. Эта информация имела
большую ценность для Сталина. Он понял, что, если ему будет выгодно
продолжение войны, достаточно настаивать на безоговорочной
капитуляции.
Влиятельные лица в японском правительстве считали, что
Советский Союз будет оказывать на Японию дипломатическое
давление, не вступая в войну и дожидаясь подходящего момента для
достижения своих целей. Японское руководство возлагало свои
надежды на конфликт между СССР и западными союзниками из-за
ситуации в Восточной Европе и послевоенного устройства Германии,
рассчитывая, что при таких обстоятельствах у Японии появятся шансы
на заключение мира[93].
Как верно подметил Малик, представители правящей элиты,
громко заявляя о своей готовности сражаться до самого конца, втайне
уже начали приготовления к завершению войны. Первым шагом на
пути к этому было создание системы, с помощью которой можно было
бы строить секретные планы, не опасаясь вмешательства изнутри.
Главным руководящим органом Японии на тот момент был Высший
совет по управлению войной, однако заседали в нем заместители
министров и по сути это было марионеточное правительство, которое
утверждало предложения, подготовленные различными штабами и

комитетами, самым влиятельным из которых был Генеральный штаб
армии. 5 мая Того, следуя совету Такаги и Касэ, предложил
реорганизовать этот орган в Высший военный совет Верховного
руководства (далее – Высший военный совет), в который входили бы
только члены «Большой шестерки» правительства, а именно премьер-
министр, министр иностранных дел, министры армии и флота и
начальники генеральных штабов армии и флота. Все заседания этого
органа должны были проходить закрыто и без участия нижестоящих
членов правительства; таким образом члены «Большой шестерки»
могли бы откровенно обмениваться мнениями, не опасаясь давления
снизу. Предложение Того было поддержано не только адмиралом
Косиро Оикавой, начальником генерального штаба флота, но и, как ни
странно, Умэдзу и Анами. Судя по всему, даже высшему военному
командованию нужна была какая-то площадка, где они могли бы
говорить откровенно, не оглядываясь на своих подчиненных. Создание
этого нового руководящего органа стало важным шагом на пути к
окончанию войны[94].
Первые встречи «Большой шестерки» состоялись 11, 12 и 14 мая.
Обсуждалась на них политика в отношении Советского Союза. Армия
ставила своей задачей сохранение текущего нейтралитета, в то время
как флот лелеял несбыточные мечты договориться с СССР об обмене
японских крейсеров на советскую нефть и самолеты. Непонятно,
почему Ёнай выдвинул на этих заседаниях такое фантастическое
предложение. Однако это был первый и последний раз, когда Ёнай и
Того резко разошлись во мнениях. Того отверг оба этих предложения
как недостижимые, но ухватился за готовность армии вести переговоры
с Советским Союзом, планируя повернуть их в сторону окончания
войны[95].
В конце концов «Большая шестерка» приняла документ,
определявший политику Японии в отношении Советского Союза. «В
настоящий момент Япония ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с
США и Великобританией,
–
говорилось в этом документе.
–
Вступление в эту войну Советского Союза нанесет Империи
смертельный удар. Поэтому, какое бы развитие ни приняла война с
США и Великобританией, Империя должна предотвратить вступление
в эту войну СССР». Здесь важно отметить, что удержание Советского
Союза от вмешательства в войну было объявлено главной задачей

внешней и военной политики Японии, и в итоге это поддержали не
только премьер-министр, министр иностранных дел и министр флота,
но и министр армии с начальниками генеральных штабов армии и
флота. Из этого следовало, что если бы Японии не удалось добиться
решения данной задачи, то вся ее внешняя и международная политика
оказалась бы ввергнута в кризис. Далее в документе говорилось, что
необходимо немедленно начать переговоры с Советским Союзом, для
того чтобы добиться выполнения следующих трех целей: 1)
предотвратить вступление СССР в войну; 2) сохранить с СССР
состояние «взаимовыгодного нейтралитета»; и 3) попросить СССР
выступить посредником для заключения мирного договора на выгодных
для Японии условиях. В ходе этих переговоров Япония должна была
убедить СССР в необходимости сохранения
нейтралитета,
аргументировав это влиянием Японии в международных делах, которое
может сыграть важную роль в будущих отношениях между СССР и
США. Учитывая возросшую после победы над Германией уверенность
Советского Союза в собственных силах, Японии, скорее всего,
пришлось бы заплатить высокую цену за этот нейтралитет. А именно:
она должна была быть готова денонсировать Портсмутский договор, а
также советско-японское соглашение 1925 года, отдать Южный
Сахалин, отказаться от прав на рыбную ловлю, открыть доступ в
Сангарский пролив, передать СССР железные дороги в Северной
Маньчжурии, признать Внутреннюю Монголию зоной советского
влияния, отдать в аренду Порт-Артур и Дайрен, а также, при
необходимости, уступить СССР Северные Курилы. Однако Японии
следовало настаивать на том, чтобы оставить за собой Корею и чтобы
Маньчжоу-го продолжало существовать как независимое государство.
Этот документ, подготовленный в Генеральном штабе армии, во
многом повторял идеи, высказанные Танэмурой, однако, в отличие от
предложения Танэмуры, в нем говорилось о сохранении Кореи и
Маньчжурии. Но даже такие уступки пришлись не по нраву Анами. Он
настаивал: «Япония не проигрывает войну, поскольку мы не потеряли
ни одной внутренней территории. Я возражаю против ведения
переговоров исходя из предположения, что мы проигрываем». Ёнай
тоже вступил в дискуссию и предложил, чтобы правительство на
переговорах с СССР добивалось выполнения только первых двух задач,
а обсуждение завершения войны следует на время отложить[96]. После

совещания Ёнай пояснил, в чем была суть его спора с Анами. Ёнай
сказал Анами: «Достаточно защитить императорский дом, даже если
нам придется отказаться от всех территорий, кроме внутренних». Стоит
отметить, что Ёнай назвал в качестве обязательного условия только
неприкосновенность императорского дома, не упомянув о сохранении
кокутай.
Заседания «Большой шестерки» вскрыли фундаментальные
противоречия, существовавшие в японском руководстве. Московский
вариант был выбран по принципу наименьшего общего знаменателя,
притом что цели сторон были совершенно разными: Того надеялся
заключить мир, а военные жаждали продолжить войну. Как писал Леон
Сигал: «Ключевые проблемы – недостаток ресурсов для продолжения
войны и уступки, на которые надо было пойти ради мира, – были
проигнорированы, потому что они угрожали уничтожить саму
возможность достижения согласия» [Sigal 1988: 54]. Важным
последствием принятого решения стало то, что японское
правительство, по предложению Того, сложило все яйца в одну корзину
и вступило в переговоры с Советским Союзом, отвергнув любые иные
варианты. Того, Ёнай и Умэдзу приказали прекратить все частные
переговоры, которые осторожно велись с посредниками в Ватикане,
шведскими дипломатами и Алленом Даллесом в Берне. Так была
обрезана тонкая нить, связывавшая Японию с Соединенными
Штатами[97].
Тем временем Мацутани тайно встретился с Анами, чтобы
обсудить возможность заключения мира при посредничестве Москвы.
Мацутани сказал Анами, что единственным условием, которое должна
выставить Япония, соглашаясь на капитуляцию, является сохранение
кокутай. По его мнению, при посредничестве Москвы было больше
шансов добиться этого, чем ведя переговоры с Соединенными Штатами
напрямую. Мацутани полагал, что министр армии согласился с его
точкой зрения [Takagi nikki 2000 (22 May 1945), 2: 868–869]. Однако
если позиция Анами и смягчилась, то он, безусловно, не собирался
идти на те уступки, которые армия считала неприемлемыми.

Фиаско с ленд-лизом
12 мая подкомитет по транспортировке Протокольного комитета по
ленд-лизу собрался в Вашингтоне, для того чтобы исполнить указ
президента, подписанный двумя днями ранее. Подчиняясь этому указу,
подкомитет распорядился остановить поставки в Советский Союз.
Портовые службы на Атлантике и в Мексиканском заливе получили
распоряжение о прекращении погрузки судов, следующих в Советский
Союз, а транспорты, уже находившиеся в море, должны были вернуться
назад [Herring 1973: 205; Offner 2002: 44–46; Hellegers 2001, 1: 53–56].
Это решение было принято под влиянием двух факторов. Как
указывает Джордж Херринг, после Дня Победы в Европе Трумэн в
любом случае был вынужден существенно сократить помощь
Советскому Союзу в связи с сильным давлением, оказываемым на него
американским общественным мнением. Однако этот шаг также вытекал
из желания Трумэна занять жесткую позицию в отношении СССР.
Глава Управления внешнеэкономических связей Лео Кроули настаивал
на том, чтобы прекратить либеральную политику экономической
помощи Советскому Союзу, которой придерживалась предыдущая
администрация,
и
четко
следовать
правовым
положениям,
закрепленным в Законе о ленд-лизе. Грю тоже ухватился за
возможность изменить курс внешней политики, сделав ее менее
уступчивой по отношению к Советскому Союзу. Стеттиниус и
Гарриман собирались использовать ситуацию с ленд-лизом для того,
чтобы добиться уступок от Советского Союза в вопросе о Польше.
Однако Гарриман явно не хотел настолько резкой перемены
американской позиции по ленд-лизу, чтобы Советский Союз мог
воспринять ее как враждебное действие, направленное против него
[Herring 1973: 201; Hellegers 2001, 1: 55; Harriman, Abel 1975: 459–460].
Внезапное прекращение поставок по ленд-лизу без каких-либо
предварительных консультаций с советской стороной немедленно
вызвало возмущенные протесты Москвы. И . А. Еремин, начальник
Советской закупочной комиссии, тут же связался с генералом Джоном
Йорком, исполнявшим обязанности председателя Протокольного
комитета. Йорк объяснил Еремину, что это решение было принято
президентом и связано оно, несомненно, с польским вопросом.

Поверенный в делах СССР в США Н. В. Новиков пришел к
заключению, что решение Трумэна о прекращении поставок было не
случайной ошибкой, а намеренным актом враждебности по отношению
к Советскому Союзу[98].
Гарриман пришел в ужас. Как и разговор Трумэна с Молотовым,
состоявшийся 23 апреля, решение по ленд-лизу было намного более
жесткой мерой, чем все то, что он советовал новому президенту. В
конце концов, в отличие от Грю, Гарриман вовсе не стремился к
дестабилизации американо-советских отношений, он хотел продолжать
сотрудничество с Москвой – только по принципу «услуга за услугу».
Гарриман рассчитывал использовать ленд-лиз как пряник в
запланированном им задушевном разговоре со Сталиным, в котором он
хотел добиться от советского вождя уступок по польскому вопросу.
Теперь он боялся, не создаст ли решение от 12 мая у советского
правительства впечатление, что Трумэн готов пойти на полный разрыв
отношений с СССР [Harriman, Abel 1975: 459–460; Hellegers 2001, 1:
55].
Трумэн тоже был удивлен тем, как быстро его действия привели к
ухудшению американо-советских отношений. После этого случая его
доверие к Грю было поколеблено, и больше он никогда не полагался на
мнение своего и. о . госсекретаря. Гарриману он в дальнейшем тоже не
доверял так, как раньше. Теперь Трумэн обратился за советом к
Джозефу Дэвису и Гарри Гопкинсу, двум просоветски настроенным
консультантам Рузвельта. Он выразил обеспокоенность тем, что
прежний курс завел его слишком далеко. После встречи с Молотовым
президент спросил у Дэвиса: «Правильно ли я поступил?» Выглядел он
при этом студентом, ищущим одобрения у своего преподавателя. Дэвис
указал ему на опасность разрыва отношений с Советским Союзом.
Если прежде Трумэн пропускал мимо ушей предостережения
Стимсона, то теперь он прислушался к словам Дэвиса, что ему «следует
не делать поспешных выводов в отношении русских, не судить их
строго и пытаться понять их точку зрения»[99].

Пересмотр условий Ялтинского соглашения
В то время как японское правительство определялось с новой
японо-советской политикой, в правящей верхушке США тоже
задумывались о том, каким должен быть курс американского
государства по отношению к Японии и СССР. Хотя первым поднял на
высшем уровне вопрос о пересмотре понятия «безоговорочная
капитуляция» Форрестол, именно Грю начал активно продвигать мысль
о том, что его новая трактовка должна обязательно учитываться при
выстраивании американо-советских отношений. Вместе Форрестол и
Грю пытались перетянуть на свою сторону Стимсона. 11 мая Форрестол
встретился с Гарриманом, вице-адмиралом Чарльзом Куком
(начальником
штаба флота)
и
вице-адмиралом
Эдвардсом
(заместителем командующего флотом). Гарриман высказал свои
опасения в связи с тем, что после вступления в войну с Японией
Советский Союз начнет экспансию в Китай. Кук заявил, что в свете
последних событий США уже далеко не так сильно нуждаются в
участии СССР в войне с Японией. Эдвардс ответил на это, что для
Америки «будет лучше всего, если японцы согласятся на такую
безоговорочную капитуляцию, которая позволит им в какой-то степени
сохранить честь в собственных глазах». 12 мая Грю провел встречу с
Гарриманом, Макклоем, Боуленом и Форрестолом, на которой поднял
вопрос о том, вступит ли СССР в войну с Японией. Если это
произойдет, сказал он, Советский Союз, скорее всего, будет настаивать
на том, чтобы принять участие в оккупации Японии. Видимо, именно
на этом совещании Гарриман рассказал Грю о Ялтинском соглашении.
И. о . госсекретаря пришел в ужас. Он сразу же стал рассматривать
возможность пересмотра условий соглашения. С этой целью он послал
письменные запросы в Военное министерство и Военно-морское
министерство[100].
Грю задал военному министру и министру флота три вопроса:
будет ли вступление СССР в войну с Японией отвечать жизненно
важным интересам США? Не следует ли пересмотреть условия
Ялтинского соглашения? Должен ли Советский Союз принять участие в
оккупации Японии? Государственный департамент, писал далее Грю,
придерживается того мнения, что перед вступлением Советского Союза

в войну с Японией ему должны быть предъявлены следующие
требования: обещание использовать свое влияние на китайских
коммунистов, для того чтобы убедить их поддержать объединение
Китая под властью Национального правительства во главе с Чан
Кайши; безоговорочное соблюдение Каирской декларации в том, что
касалось возвращения Маньчжурии в состав Китая и будущего статуса
Кореи; обещание поддержать систему международной опеки Кореи,
осуществляемой Соединенными Штатами, Великобританией, Китаем и
СССР. Кроме того, прежде чем дать окончательное согласие на
аннексию Курил, было бы желательно получить от советского
правительства право экстренной посадки коммерческих самолетов на
некоторых из этих островов[101].
У Стимсона письменный запрос Грю вызвал раздражение. Свое
недовольство он выразил в дневнике: «Эти вопросы режут до кости и,
на мой взгляд, связаны с нашим прогрессом по проекту S-1
[Манхэттенскому проекту]». Как считал Стимсон, ответы на вопросы
Грю зависели от того, добьются ли США успеха в создании атомной
бомбы, и сейчас был неподходящий момент для того, чтобы отвечать на
них. 14 мая Стимсон обсудил эти темы с Маршаллом и Макклоем. Из
его дневника за этот день мы можем узнать, что он думал о полезности
атомной бомбы:
Я сказал ему [Макклою], что, по моему мнению, сейчас в
отношениях с Россией надо держать рот на замке, и пусть
вместо слов за нас говорят наши действия. Русские поймут
это лучше, чем любые разговоры. Это та ситуация, в которой
нам надо вновь перехватить лидерство и, возможно, сделать
это довольно грубым и доступным для понимания способом.
Они отодвинули нас на второй план, потому что мы слишком
много болтали и слишком охотно шли на уступки по
отношению к ним. Я сказал ему, что сейчас именно тот
момент, когда у нас на руках выигрышная комбинация. Это
настоящий флеш-рояль, и мы должны умно его разыграть.
Они не могут обойтись без нашей помощи и нашей
промышленности, а мы скоро создадим оружие, равного
которому нет. Сейчас важно не ввязываться в ненужные
ссоры, болтая слишком много, и не проявлять слабость,
болтая слишком много; пусть за нас говорят наши действия.

По мнению Стимсона, вся ситуация с американо-советскими
отношениями и особенно с вопросом о вступлении СССР в войну с
Японией была напрямую связана с атомной бомбой. Будучи отличным
игроком в покер и политиком, вышедшим из клики Тома Пендергаста,
Трумэн прекрасно понял метафору с «флеш-роялем», придуманную
Стимсоном. И действительно, Трумэн полностью согласился с мыслью
Стимсона о важности фактора атомной бомбы в переговорах с
Советским Союзом. Однако думали они в разных направлениях: если
Стимсона волновал вопрос об участии Советского Союза в
международном контроле над атомной бомбой, то Трумэна главным
образом заботило то, как не допустить советской экспансии на Дальнем
Востоке. Началось гонка, в которой все стремились опередить друг
друга: США пытались успеть создать атомную бомбу до того, как
Советский Союз нападет на Японию, а у Сталина были прямо
противоположные планы[102].
На следующий день, 15 мая, состоялось расширенное заседание
«Комитета трех», в котором приняли участие заместители глав
департаментов, Макклой, Гарриман и майор Матиас Корреа (помощник
Форрестола по особым вопросам). Как писал потом Стимсон, «встреча
была весьма жаркой». Грю и Гарриман, видимо, активно выступали за
пересмотр условий Ялтинского соглашения. Битва за Окинаву еще не
была завершена, и новая трактовка безоговорочной капитуляции могла
быть воспринята японцами как проявление слабости. Стимсон говорил,
что сейчас не время обсуждать пересмотр соглашения. Учитывая
предстоящую встречу «Большой тройки», было бы разумно отложить
эти вопросы на потом. По мнению Стимсона, позиция Трумэна на этой
конференции по всем спорным вопросам должна была зависеть от
успеха Манхэттенского проекта. «Представляется ужасной ошибкой, –
писал Стимсон в своем дневнике, – играть в дипломатию с такими
крупными ставками, не имея на руках выигрышной комбинации».
После заседания «Комитета трех» он обсудил Тихоокеанскую
кампанию с Маршаллом и Макклоем. Стимсон писал: «В японской
кампании есть два неопределенных фактора, играющих огромную роль:
во-первых, вступит ли в войну Россия (хотя мы считаем, что да), и во-
вторых, как решится вопрос с проектом S-1»[103].
Сразу после заседания «Комитета трех» Грю и Гарриман были
приняты президентом. На этом совещании они рьяно убеждали

Трумэна как можно скорее встретиться со Сталиным. Помимо всего
прочего, они призывали президента пересмотреть условия Ялтинского
соглашения, особенно те, что касались Китая и Кореи. Трумэн больше
не относился к Грю и Гарриману с прежним доверием, но терпеливо
выслушал их доводы. После того как они закончили говорить, он
ответил им, что из-за внутренних проблем – особенно из-за
необходимости подготовить предложение по бюджету – он не сможет
принять участие во встрече «Большой тройки» ранее июля [Grew 1952,
2: 1462–1464]. Приоритеты Трумэна, вероятно, повергли Грю и
Гарримана в шок, но им было неизвестно, что тот хотел предстать на
встрече «Большой тройки», будучи вооружен атомной бомбой.
Неожиданно еще две влиятельные политические силы стали
оказывать давление на Стимсона, убеждая его изменить свою позицию.
Грю приобрел могучего союзника в лице бывшего президента Герберта
Гувера, которого Трумэн вернул в высшую политику как человека,
обладающего огромным опытом. Как и Гарриман с Грю, Гувер был
озабочен тем, что озвученное США требование о безоговорочной
капитуляции Японии неизбежно повлечет за собой советскую
экспансию в Азию. 15 мая Гувер написал письмо Стимсону, в котором
говорилось, что «Соединенные Штаты, Великобритания и Китай
должны, не теряя времени, предложить японцам мир на определенных
условиях», прежде чем русские захватят Маньчжурию, Северный Китай
и Корею[104].
С другой стороны на Стимсона оказывал давление генерал-майор
Клейтон Бисселл из G-2, Разведывательного управления Генерального
штаба армии, который 15 мая написал военному министру, что
необходимо как можно скорее предъявить японцам отредактированное
требование о безоговорочной капитуляции, поскольку битва за Окинаву
близится к концу. Бисселл указывал, что если японское руководство
уверено во вступлении СССР в войну, то сейчас, когда Японию можно
убедить, что капитулировать придется только перед англо-
американскими союзниками, наступил самый подходящий момент,
чтобы добиться этой капитуляции[105].
Оперативное управление не согласилось с Гувером и Бисселлом
насчет роли Советского Союза. По мнению ОУ, Соединенные Штаты не
должны были отказываться от договоренностей, заключенных в Ялте.
Также ОУ было несогласно с предположением Гувера, что скорое

заключение мира с японцами остановит советскую экспансию на
Дальнем Востоке. ОУ одобряло его идею о том, чтобы дать
возможность японцам капитулировать «на определенных условиях»,
однако считало, что такое предложение, сделанное США,
Великобританией и Китаем без участия Советского Союза, может
поставить под угрозу желанное для Соединенных Штатов вступление
СССР в эту войну [Hellegers 2001, 1: 102–103]. 20 мая Макклой ответил
на письмо из G-2 отказом, объяснив, что было бы ошибкой предъявлять
японцам отредактированное требование о капитуляции до того, как
будет завершена кампания на Окинаве. Любой намек на смягчение
позиции США мог быть воспринят японцами как свидетельство того,
что героическая оборона Окинавы вынудила американцев искать пути к
отступлению. Также Стимсон и Макклой считали, что неразумно
делать такое заявление до завершения работы по созданию атомной
бомбы[106].
21 мая Стимсон послал Грю ответ Военного министерства на
запрос Госдепа о Ялтинском соглашении. В начале этого документа
было сказано, что, по мнению Военного министерства, русские решат,
вступать им в войну с японцами или нет, «исходя из собственных
военных и политических соображений, не обращая особого внимания
на дипломатические действия, предпринимаемые Соединенными
Штатами». Советский Союз охотно примет любые поощрения,
предложенные США, но эти поощрения не повлияют на то, когда
русские вступят в войну. Далее в письме Стимсона говорилось
следующее: «Вступление русских произведет огромный военный
эффект, так как, скорее всего, оно существенно приблизит конец войны
и спасет американские жизни». Военное министерство выразило
решительное несогласие с предположением Грю, что участие СССР в
Тихоокеанской войне будет противоречить интересам Соединенных
Штатов. Также Стимсон не был согласен с точкой зрения Военно-
морского министерства, что США больше не нуждались в советской
помощи для победы над Японией.
По поводу Ялтинских договоренностей Стимсон писал следующее:
Уступки, сделанные в Ялте России в отношении
Дальнего Востока, по большей части касались тех
территорий, которые и так были бы заняты русскими, и
никакие военные меры со стороны США, кроме объявления

войны, не могли бы этому помешать. Военное министерство
полагает, что Россия обладает достаточными военными
ресурсами, чтобы победить японцев и оккупировать Карафуто
(Южный Сахалин), Маньчжурию, Корею и Северный Китай
до того, как эти территории смогут занять американские
войска. США могут опередить Россию только в захвате
Курил. Однако если Соединенные Штаты решат занять эти
острова, чтобы помешать планам русских, это произойдет в
ущерб нашей операции против Японии и нам придется
заплатить за это неприемлемую цену жизнями американских
солдат[107].
Позиция Военного министерства была предельно ясна: США
могли забыть об обещаниях, данных Рузвельтом Сталину в Ялте. Эти
территории уже были потеряны, если только Вашингтон не был готов
вступать из-за них в войну с русскими. А мнение Военного
министерства насчет оккупации Японии, должно быть, привело Грю в
ужас: «С военной точки зрения участие в оккупации русских
представляется желанным, поскольку в таком случае США смогут
уменьшить собственное военное присутствие в Японии». Военное
министерство выступало за то, чтобы оккупация осуществлялась
силами союзников по коалиции, в том числе Советским Союзом. В
заключение Стимсон писал: «...у нас очень мало военных рычагов
воздействия на русских <...> если мы не решимся использовать силу».
Подводя итог, Военное министерство считало, что, хотя было бы
хорошо иметь полное взаимопонимание и согласие с Советским
Союзом по ситуации на Дальнем Востоке, США не стоило требовать у
Москвы пересмотра условий Ялтинского соглашения[108]. Однако это
письмо не следует воспринимать как полный отказ от территорий,
обещанных Сталину в Ялте. Скорее, стоит обратить внимание на
последние слова Стимсона: пока что не было смысла возвращаться к
обсуждению прежних договоренностей, потому что ключевую роль в
судьбе всех этих территорий должен был сыграть Манхэттенский
проект.

Грю пытается добиться изменения условий
безоговорочной капитуляции
Грю не удалось добиться пересмотра Ялтинского соглашения, но
он прилагал все усилия для реализации другого своего замысла:
пересмотра условий безоговорочной капитуляции. В ночь с 25 на 26 мая
в результате рейда на Токио зажигательными бомбами были
уничтожены западная и северо-восточная части города и сгорели
различные правительственные здания, в том числе Министерство
иностранных дел и дворцы принцев Микасы и Титибу. Резиденция
императора в императорском дворце тоже была сожжена [Shimomura
1948: 31].
В субботу, 26 мая, Грю вызвал в свой кабинет Думэна как раз перед
тем, как тот собирался уехать на выходные. Грю приказал Думэну
написать черновик обращения президента, которое должно было быть
передано японскому правительству после завершения битвы за
Окинаву, чтобы США смогли убедить японцев согласиться на
отредактированное предложение о безоговорочной капитуляции[109].
Грю хотел, чтобы в этом документе были прояснены детали, о которых
не было сказано в речи Трумэна, посвященной Дню Победы в Европе, а
именно статус императора и судьба института монархии.
Думэн взял за основу подготовленный Координационным
комитетом (SWNCC) Документ 150, называвшийся «Политика США на
первое время после капитуляции», и работал над ним все выходные.
Ему пришлось пойти на компромисс в том, что касалось использования
термина «безоговорочная капитуляция». Думэну не нравилось это
словосочетание, но он сознавал, что не может заменить его каким-то
другим, поскольку «его восторженными приверженцами были как
президент Трумэн, так и его предшественник». Однако Думэн понимал,
что это «понятие было скорее шибболетом или призывным кличем».
Поэтому, сохранив для вида термин «безоговорочная капитуляция»,
Думэн внес в текст документа слова, которые можно было расценить
как обещание сохранить монархию. Речь идет о следующем абзаце,
содержавшемся в ключевой части документа:

Оккупационные силы союзников покинут Японию, как
только будут достигнуты эти цели и будет сформировано
легитимное,
мирно
настроенное
и
ответственное
правительство, представляющее интересы японского народа.
Это может произойти и в рамках конституционной
монархии с сохранением существующий династии, если
миролюбивые нации будут убеждены в том, что истинной
целью этого правительства будет проведение мирной
политики, которая сделает невозможным возрождение
агрессивного милитаризма в Японии в будущем[110].
Кропотливая
работа,
проведенная
Бортоном,
Блейксли,
Баллантайном и Думэном при составлении Документа 150, привела к
появлению этого текста, который в итоге стал прототипом Потсдамской
декларации.
Однако когда Грю получил написанный Думэном черновик
президентского обращения и принес его на совещание высшего
руководства Госдепа, этот текст подвергся жесточайшей критике со
стороны Дина Ачесона и Арчибальда Маклиша, которые выступали за
принудительный мир с окончательным уничтожением императорского
строя – источника японского милитаризма. Возразив на это, что
«институт монархии может стать краеугольным камнем будущего
мирного режима», Грю сердито заявил своим подчиненным, что
воспользуется прерогативой исполняющего обязанности госсекретаря и
покажет черновик Думэна президенту, несмотря на их возражения[111].
28 мая Грю познакомил президента с текстом Думэна. Он пояснил
Трумэну, что в войне с Японией «ничто не должно быть принесено в
жертву». Это означало, что США ни в коем случае не должны были
отказываться от достижения своих целей: «уничтожения японских
средств ведения войны и лишения Японии самой возможности когда-
либо создать такие средства снова». Однако японцы являются нацией
фанатиков, «готовых сражаться <...> до последнего». Поэтому, говорил
Грю, пришло время, когда США должны задуматься о мерах, которые
позволят им, «ничуть не поступаясь своими принципами и задачами,
сделать так, что японцам будет легче принять решение о немедленной
безоговорочной капитуляции». Здесь Грю перешел к центральному
пункту своего плана:

Для японцев главным препятствием к безоговорочной
капитуляции является их вера в то, что она повлечет за собой
полное отстранение императора или уничтожение института
монархии. Если бы мы сейчас могли как-то дать понять
японцам, что им самим <...> будет позволено решить, какой
будет их политическая система, это дало бы им возможность
сохранить лицо; без этого добиться капитуляции будет вряд
ли возможно.
Затем Грю объяснил президенту, что японские императоры,
включая Хирохито, не обладали реальной властью в течение 800 лет.
Он признал, что Хирохито должен понести ответственность за то, что
подписал объявление войны Соединенным Штатам. Однако после того,
как военная клика будет устранена, императорский строй может стать
краеугольным камнем при строительстве мирной Японии. Выслушав
предложения Грю, Трумэн сказал, что слова и. о. госсекретаря вызвали
у него интерес, «потому что он и сам думал в этом направлении».
Однако он предложил Грю обсудить эти вопросы со Стимсоном,
Форрестолом, Маршаллом и Кингом[112].
29 мая Грю и Думэн приняли участие в совещании со Стимсоном,
Форрестолом, Элмером Дэвисом и Маршаллом, происходившем в
кабинете Стимсона. Стимсон был недоволен тем, что Грю созвал это
совещание, поскольку «там находились люди», в чьем присутствии он
«не мог говорить о факторе, который должен был сыграть ключевую
роль во всей этой ситуации, то есть о проекте S-1». Грю зачитал текст
обращения, написанный Думэном. Стимсон похвалил этот документ,
сказав, что, по его мнению, единственный недостаток этого текста
состоял в том, что в нем недостаточно четко прозвучало обещание
сохранить институт монархии. Форрестол спросил, можно ли оставить
в документе только слова о том, что безоговорочная капитуляция не
будет означать уничтожения японской нации. Думэн ответил, что этого
заверения будет недостаточно, поскольку «он считал, что, если у
японцев создастся впечатление, будто США стремятся к уничтожению
их принципов управления и религии», американцам «придется
столкнуться с их самоубийственной обороной на последнем рубеже».
Стимсон, Форрестол и Маршалл согласились с этим, но «по некоторым
причинам военного характера, не озвученным вслух, было решено, что
в настоящий момент президенту не следует выступать с таким

обращением». Предложение Грю было временно положено на полку по
причинам, которые он не должен был разглашать. Все ждали, чем
завершится Манхэттенский проект [Grew 1952, 2: 1434][113].

Гопкинс едет в Москву
После фиаско с ленд-лизом Трумэн попросил Гопкинса съездить в
Москву и поговорить со Сталиным, чтобы вернуть американо-
советские отношения в нормальное русло. Будучи уже тяжело болен,
Гопкинс тем не менее согласился. Он пробыл в Москве с 26 мая по 6
июня и в течение этого времени несколько раз встретился со
Сталиным[114]. Ему удалось уладить конфликт, вспыхнувший из-за
ситуации с ленд-лизом: Гопкинс заверил Сталина, что имело место
«недопонимание» и что США возобновят поставки Советскому Союзу,
необходимые для Дальневосточной кампании. Они договорились о том,
что «Большая тройка» встретится 15 июля. Даже в больном для
союзников польском вопросе Гопкинсу удалось убедить Сталина
включить в состав правительства нескольких лондонских эмигрантов.
Ситуация на Дальнем Востоке обсуждалась на встрече,
состоявшейся 28 мая. На вопрос Гопкинса о том, когда СССР вступит в
войну, Сталин ответил, что Красная армия будет «полностью
развернута» до 8 августа. Несмотря на ошибочные утверждения многих
историков, Сталин не обещал, что Советский Союз вступит в войну
именно 8 августа; он сказал лишь, что к этой дате будут завершены все
приготовления. Затем он отметил, что начало военных действий будет
зависеть от погодных условий, поскольку осенние туманы могут
затруднить проведение кампании. Кроме того, Сталин сказал, что
точная дата вступления СССР в войну будет определена после того, как
Китай признает Ялтинское соглашение. Он пояснил, что ему
необходимо будет объяснить советскому народу, почему СССР вступает
в войну с Японией.

6. 13 июня Гарри Гопкинс вернулся из Москвы, восстановив
хорошие отношения со Сталиным. В тот же день он представил свой
отчет Трумэну (сидит за столом). Стоят (слева направо) Джозеф Дэвис,
Уильям Леги и Гарри Гопкинс. Библиотека и музей Гарри С. Трумэна,
Библиотека Конгресса, коллекция Харриса и Юинга
Гопкинс спросил мнение Сталина по поводу предъявления Японии
требования о безоговорочной капитуляции. Тот ответил, что до него
дошли слухи, будто англичане ведут с японцами переговоры о
капитуляции на определенных условиях. Япония может согласиться на
капитуляцию, сказал Сталин, но не на безоговорочную. В таком случае
союзники должны будут оккупировать Японию, но обращаться с
японцами менее сурово, чем с немцами. Альтернативой этому является
безоговорочная капитуляция, которая позволила бы союзникам
полностью уничтожить Японию. Лично Сталин отдавал предпочтение

безоговорочной капитуляции, поскольку она означала полное
уничтожение военного потенциала Японии. Гопкинс спросил у
Сталина, согласятся ли японцы безоговорочно капитулировать до того,
как будут совершенно разгромлены. Сталин ответил, что Япония на
безоговорочную капитуляцию не пойдет[115].
Когда Гопкинс спросил Сталина о статусе императора, советский
вождь ответил, что сам Хирохито является марионеткой в чужих руках,
но «было бы лучше упразднить институт императора», потому что в
будущем место Хирохито может занять «энергичная и решительная
фигура», которая доставит неприятности. Позиция Сталина насчет
безоговорочной капитуляции произвела на Гопкинса такое сильное
впечатление, что он написал Трумэну: «Сталин совершенно ясно дал
понять, что Советский Союз хочет добиться безоговорочной
капитуляции и всего, что с этим связано. Однако он считает, что, если
мы будем упорствовать с безоговорочной капитуляцией, япошки не
сдадутся и нам придется разгромить их, как немцев».
Сталин был заинтересован в полном уничтожении военного
потенциала Японии. Однако требование о безоговорочной капитуляции
также было удобным способом затянуть войну. Кроме того, он
предложил обсудить «зону ведения боевых действий и оккупационные
зоны в Японии». Гопкинс телеграфировал Трумэну: «Маршал [Сталин]
предполагает, что Россия будет участвовать в фактической оккупации
Японии, и хочет заключить соглашение с нами и англичанами о
демаркации оккупационных зон»[116]. Гопкинс предложил советскому
вождю обсудить с Трумэном конкретные предложения по капитуляции
Японии и демаркации оккупационных зон на предстоящей встрече
«Большой тройки». Этот важный момент до сих пор упускался
историками из виду. Именно Гопкинс выдвинул идею совместного
американосоветского ультиматума Японии. Сталин ожидал, что данный
вопрос будет включен в повестку предстоящей Потсдамской
конференции. Скорее всего, именно после разговора с Гопкинсом
Сталин поручил своим советникам по внешней политике составить
черновик этого ультиматума[117].
На этой встрече были затронуты и другие вопросы, касавшиеся
войны на Дальнем Востоке. По поводу Китая Сталин заявил, что
Советский Союз не собирается посягать на Маньчжурию и какие-либо
другие китайские территории. Как Гопкинс докладывал в Вашингтон,

«Сталин не верил, что лидеры китайских коммунистов настолько
хороши и окажутся в состоянии добиться объединения Китая». Что
касается Кореи, то Сталин охотно согласился с международной опекой
при участии четырех держав[118].
Та часть переговоров Гопкинса со Сталиным, которая была
посвящена Тихоокеанской войне, завершилась большим успехом для
американской стороны. После того как Гопкинс отбыл в Лондон,
Гарриман телеграфировал Трумэну:
Мне кажется, что визит Гарри был более успешным, чем
я надеялся. Хотя у нас по-прежнему есть и будет в
дальнейшем много нерешенных проблем в отношениях с
советским правительством, я считаю, этот визит создал
существенно более благоприятную атмосферу для вашей
встречи со Сталиным[119].

Сталин готовится к войне с Японией
Подготовка Советского Союза к войне с Японией происходила в
три этапа. Сначала в Генеральном штабе был разработан план
операций, в котором путем сложных расчетов было определено
необходимое количество войск и военной техники, а также были
отобраны лучшие воинские части и командиры. Для того чтобы
координировать боевые действия трех фронтов на огромной
территории площадью 1,5 млн кв. километров (три Франции) и
осуществлять совместные операции с участием армии, Тихоокеанского
флота и авиации, Генеральный штаб принял решение создать Главное
командование советских войск на Дальнем Востоке, которое возглавил
маршал Василевский; начальником штаба был назначен генерал-
полковник С. П. Иванов. На втором этапе надо было переправить все
эти войска на Дальний Восток. Последний этап предполагал
проведение боевых действий в соответствии с разработанным планом
[Иванов 1986: 69–70].
К марту 1945 года первый этап подготовки к войне – планирование
–
был завершен. В апреле начались отправки военной техники, но
масштабная переброска войск последовала только в мае, после победы
над Германией. Ставкой Верховного Главнокомандования было принято
решение переправить с европейского театра военных действий на
Дальний Восток наиболее подготовленные воинские части и лучших
штабных офицеров; тщательно выбирались именно те части, чей опыт
боевых действий
лучше
всего
подходил для
проведения
дальневосточных операций. Так, 39-я и 5-я армии, которые воевали у
защищенного мощными укреплениями Кёнигсберга, должны были
штурмовать укрепленный район в Восточной Маньчжурии, а 6-й
гвардейской танковой армии и 53-й армии, которые преодолели
Карпаты, предстояло атаковать хребет Большой Хинган в Западной
Маньчжурии [Захаров 1960: 5].
Транспортировка миллиона с лишним человек – боевых и
инженерных частей, штабов, танков, артиллерии и прочей военной
техники на расстояние от 9 до 12 тысяч километров на восток менее
чем за 4 месяца представляла собой грандиозную логистическую
задачу, блистательно решенную советским командованием. И все это

было сделано с использованием всего лишь одной железнодорожной
линии и по большей части в ночное время, чтобы скрыть подготовку к
войне от японцев. В этой операции было задействовано 136 тысяч
вагонов, и в период максимальной нагрузки, в июне и июле, по
Транссибу ежедневно курсировали от 20 до 30 поездов; все это намного
превосходило самые пессимистичные оценки японской разведки. В
результате Верховное Главнокомандование удвоило численность
советских войск на Дальнем Востоке с 40 до 80 с лишним дивизий. В то
же самое время численность Квантунской армии существенно
уменьшилась. К апрелю из Маньчжурии в Японию были переброшены
для защиты внутренних территорий 16 дивизий. Благодаря
разведданным Ультра, полученным при перехвате японских сообщений,
США обладали детальной информацией о перемещениях японских
войск и передавали эти сведения Советскому Союзу [Glantz 1983: 1–2;
Василевский 1975: 559–560; Drea 1984: 67].
Казалось, все идет по плану Сталина. Пока с невероятной
скоростью шла подготовка к войне с Японией, ему удалось добиться от
США обещания соблюдать Ялтинское соглашение. Также он
удостоверился в том, что у Москвы с Вашингтоном имеется
взаимопонимание по поводу безоговорочной капитуляции Японии, и
даже вынудил США согласиться на то, чтобы на предстоящей встрече
«Большой тройки» обсудить и составить адресованный Японии
совместный ультиматум. Пока что все шло хорошо, но Сталина крайне
беспокоил один очень важный вопрос: как долго еще будет идти эта
война? По его замыслу, война должна была продлиться достаточно
долго для того, чтобы СССР успел принять в ней участие. В связи с
этим Сталин опасался двух вещей. Во-первых, с учетом жесткой
позиции, занятой Трумэном, он не был уверен в том, что американо-
советским отношениям суждено долго оставаться дружескими. Он
понимал, что американцы будут поддерживать вступление СССР в
Тихоокеанскую войну до тех пор, пока будут считать, что это поможет
им добиться капитуляции Японии. Однако Сталин опасался, что как
только в США будут уверены, что смогут добиться своих целей без
помощи русских, американцы решат обойтись своими силами. И в этом
случае Вашингтон наверняка откажется соблюдать Ялтинское
соглашение. Ключевую роль в этой ситуации играло то, когда будет

завершено создание атомной бомбы. Поэтому Сталин так внимательно
изучал отчеты разведки, получаемые от главы НКВД Берии.
Второе опасение Сталина было связано с тем, что война может
закончиться слишком рано, поскольку японцы примут предложение о
капитуляции. Для того чтобы затянуть войну и успеть завершить
подготовку нападения на Японию, он настаивал на том, чтобы США
придерживались своего первоначального требования о безоговорочной
капитуляции. Параллельно с этим он пытался обмануть японцев,
заставив их поверить, что можно удержать Советский Союз от
вступления в войну. Сталин признался Гопкинсу, что после середины
июля «невозможно будет долго скрывать от японцев передвижения
советских войск»[120]. Задачу облегчало то, что японцы готовы были
вестись на этот обман. Тем не менее Сталин должен был пристально
следить за действиями Японии.
Малик во второй половине мая активно собирал информацию,
задействуя контакты, которыми он успел обзавестись в правящих
кругах Японии. 20 мая он сделал в дневнике запись о беседе,
состоявшейся у него с одним морским офицером высокого ранга. По
мнению этого источника информации, Японии предстояло проиграть
войну, но ей не грозил такой разгром, как Германии, потому что у
японцев была возможность воспользоваться фундаментальными
противоречиями между СССР и США. По словам этого офицера,
Советский Союз боялся, что после войны влияние США и
Великобритании
на
Дальнем
Востоке
возрастет
благодаря
сотрудничеству с Чан Кайши. Что касается западных союзников, то они
испытывали тревогу в связи с тем, что после разгрома Японии
Восточная Азия и Китай «покраснеют». События в Восточной Европе
многому их в этом смысле научили. Малик отмечал, что главная цель
Японии состоит в том, чтобы любыми средствами добиться сохранения
советского нейтралитета; при этом Токио попытается извлечь
максимальную выгоду из конфликта между СССР и США, запугивая
американцев «красной угрозой», которая нависнет над Дальним
Востоком в случае полного разгрома Японии. В своем донесении
Малик предупреждал, что самым важным вопросом для Советского
Союза было то, планируют ли США смягчить свою позицию по
безоговорочной капитуляции, чтобы убедить японцев как можно
быстрее сложить оружие[121].

25 мая Малик записал в дневнике, что Министерство иностранных
дел пытается заручиться посредничеством Москвы для переговоров
между Японией и Соединенными Штатами. Ради этого Япония готова
отказаться от прав на рыбную ловлю в советских территориальных
водах и уступить СССР Южный Сахалин и Курильские острова.
Передача Советскому Союзу Курил должна была, по замыслу японцев,
спровоцировать конфликт между СССР и США. Кроме того, Япония
была готова вывести войска из Китая и признать независимость
Маньчжурии и Кореи. Поскольку Маньчжоу-го становилось
независимым государством, вопрос о том, кто будет контролировать
Китайско-Восточную железную дорогу, переставал быть проблемой,
касавшейся Токио[122].
30 мая Малика посетил датский посланник Ларс Тиллице, чтобы
получить советскую визу для возвращения домой, так как Япония
разорвала дипломатические отношения с Данией. Тиллице был умным
и
хорошо
информированным
человеком,
обладавшим
многочисленными знакомствами во влиятельных кругах. Во время
своей встречи с Маликом Тиллице сообщил советскому послу очень
интересную и полезную информацию, которую тот немедленно передал
в Москву. Датчанин сказал, что военное положение Японии становится
безнадежным, так как поражение в битве за Окинаву является всего
лишь вопросом времени. В связи с этим Япония всерьез задумывается о
том, как прекратить эту войну. По мнению Тиллице, японцы готовы
будут расстаться со всем, что было завоевано ими с 1905 года, включая
Маньчжурию и Корею. Единственными условиями, на которых будет
настаивать Токио, являются отмена безоговорочной капитуляции и
неприкосновенность внутренних территорий Японии. Что касается
намерений США, то Тиллице был убежден в том, что американцы будут
придерживаться жесткого курса в отношении японцев, ставя задачей
уничтожить Японию под лозунгом «не забудем Перл-Харбор».
Впрочем, по мнению датского дипломата, когда американцы сочтут, что
выкорчевали корни милитаризма и отомстили за Перл-Харбор, они
будут готовы предложить японцам более мягкие условия капитуляции.
Также Тиллице сообщил Малику, что император теперь склоняется
к завершению войны и разорвал отношения с Верховным
Командованием, которое по-прежнему решительно настроено
продолжать сражаться. По его мнению, главное противодействие

мирным инициативам будет исходить не от высшего, а от среднего
командного состава Императорской армии. Военно-морские офицеры
высшего ранга уже пришли к выводу, что необходимо искать пути
выхода из войны. Токио будет трудно выступить с конкретными
предложениями о заключении мира, поскольку до сих пор никто так и
не взял на себя ответственность за переговоры с США и
Великобританией. Однако в Японии зарождается партия мира, которая
состоит из людей, близких к императорскому дому, и возглавляется
маркизом Кидо[123].
Донесения Малика, отправленные в конце мая, позволили Сталину
прийти к важным умозаключениям. Япония активно искала пути
окончания войны. Одной из возможностей являлся диалог с Москвой,
который был на руку Сталину, стремившемуся затянуть войну. Однако
Сталин должен был учитывать и другие возможности, такие как
попытки Японии зондировать намерения союзников через посредников
в Швеции и Швейцарии. Тем временем Малик изо всех сил убеждал
японцев, что пакт о нейтралитете остается в силе, хотя Сталин
собирался нарушить его в подходящий момент.
Апрель и май стали временем перемен. Для Японии битва за
Окинаву складывалась плохо. Японцы больше не могли рассчитывать
на нейтралитет Советского Союза, и в недавно сформированном
правительстве Судзуки не было согласия по вопросу о том, следует ли
пытаться заключить мир до вступления в битву на последнем рубеже.
Неожиданно для самого себя ставший президентом Трумэн сразу же
столкнулся с проблемой, как выстраивать отношения с Советским
Союзом. Его непоследовательная политика – сначала жесткость, а затем
попустительство – выдавали неуверенность нового президента
относительно роли СССР не только в послевоенном устройстве мира,
но и в Тихоокеанской войне. Трумэну пришлось определяться с
позицией сразу по двум ключевым вопросам: надо ли пересматривать
требование о безоговорочной капитуляции и надо ли поддерживать
вступление СССР в войну с Японией. Сталин же, со своей стороны,
подстраивал свою политику под быстро меняющиеся обстоятельства.
Советское правительство денонсировало пакт о нейтралитете – отчасти
для того, чтобы продемонстрировать США свою готовность выполнять
ялтинские договоренности, а отчасти для того, чтобы освободить себя
от правовых обязательств перед Японией, готовя внезапное нападение

на эту страну. Хотя все вроде бы складывалось по сценарию Сталина,
советского вождя серьезно беспокоили две вещи: что война может
закончиться до того, как он будет готов вступить в нее, и что новый
президент США, которому он не полностью доверял, может отказаться
от соблюдения Ялтинского соглашения. В течение ближайших месяцев
руководителям всех трех стран предстояло принять судьбоносные
решения.

Глава 3
Решения относительно войны и мира
Полтора месяца с начала июня и до середины июля были периодом
принятия решений. В Токио после поражения Японии в битве за
Окинаву партия мира наконец сделала решительный шаг навстречу
окончанию войны и инициировала переговоры с Советским Союзом. В
Москве Государственный комитет обороны и Политбюро официально
утвердили план нападения на Японию. В Вашингтоне действия,
нацеленные на скорейшее завершение Тихоокеанской войны,
осуществлялись сразу по нескольким направлениям: Временный
комитет принял решение об атомных бомбардировках Японии,
президент одобрил план вторжения, а влиятельные члены
правительства составили черновой вариант ультиматума, в котором
японцам была обещана конституционная монархия с сохранением
существующей династии. В то время как Токио предпринимал
отчаянные попытки выйти из войны, между США и СССР началась
гонка за то, кто первым добьется капитуляции Японии.
На заседании Временного комитета, состоявшемся 31 мая, было
принято два важных решения. Главным пунктом повестки был вопрос о
международном контроле над атомной бомбой. Стимсон начал встречу
со слов о «революционном изменении в отношениях человека со
вселенной», которое станет следствием появления нового оружия.
Роберт Оппенгеймер, бывший научным руководителем Манхэттенского
проекта, сказал, что, по его мнению, США должны поделиться
информацией об атомной бомбе с Советским Союзом, а Маршалл
предложил, чтобы Соединенные Штаты пригласили советских ученых
на испытания ядерного оружия под кодовым названием «Тринити».
Бирнс положил конец всем этим фантазиям. Для него последствия
создания такого оружия для человечества не играли никакой роли. Он
думал только об угрозе, которую стали бы представлять русские,
завладев атомной бомбой. «Если мы поделимся с русскими
информацией даже самого общего характера, – предупреждал Бирнс, –
то Сталин будет настаивать на партнерском сотрудничестве». США
должны были ускорить разработку и создание ядерного оружия, не

ставя в известность Советский Союз. Бирнс задавил скептиков своим
авторитетом и заставил их замолчать[124].
Также на заседании Временного комитета был поднят вопрос о
том, надо ли использовать атомную бомбу против Японии, и если да, то
как именно. Этот пункт не был внесен в официальную повестку
совещания, а обсуждался частным образом во время перерыва на обед.
Бирнс возражал против того, чтобы предупреждать японцев о
предстоящей атомной бомбардировке или проводить демонстрацию
нового оружия. Бомба могла и не сработать; японцы могли перехватить
бомбардировщики или пригнать американских военнопленных на
место запланированной атаки. Никто не осмелился ему возразить. На
следующий день, 1 июня, Временный комитет принял такую
резолюцию:
Г-н Бирнс предложил, а комитет согласился, чтобы
военному министру была дана следующая рекомендация:
понимая, что окончательный выбор цели является военным
решением, комитет тем не менее считает, что бомба должна
быть использована против Японии как можно скорее, что она
должна быть сброшена на военный завод, окруженный
домами рабочих, и что бомбардировка должна быть
произведена без какого-либо предупреждения[125].
Это было судьбоносное решение. Так как Комитет по определению
целей уже постановил, что будут сброшены две бомбы, эта
рекомендация Временного комитета, как пишет историк Мартин
Шервин, «подтвердила не только предположение о том, что новое
оружие будет задействовано, но и то, что будут использованы две
бомбы, создание которых будет завершено к началу августа.
Уничтожение Хиросимы и Нагасаки стало результатом принятия одного
решения» [Sherwin 1987: 209]. Об итогах этого заседания Стимсон
проинформировал президента 6 июня. Также военный министр дал
совет Трумэну ничего не говорить русским до тех пор, пока первая
бомба не будет успешно сброшена на Японию. После этого
информацией можно будет делиться по принципу «услуга за услугу».
Президент ответил Стимсону, что это предложение совпадает с его
собственными мыслями, особенно с учетом «урегулирования ситуации
в Польше, Румынии, Югославии и Маньчжурии». Стимсон также

доложил, что ему с трудом удается заставлять ВВС использовать
точечные, а не ковровые бомбардировки. Этот вопрос волновал его по
двум причинам. Во-первых, он не хотел, чтобы у США была репутации
страны, превзошедшей в бесчинствах Гитлера, а во-вторых, он боялся
того, что американские «ВВС разбомбят Японию так основательно, что
не останется достаточно яркого фона для демонстрации мощи» их
нового оружия. Трумэн рассмеялся и согласился с ним. Ни того, ни
другого вроде бы не волновал тот факт, что эти высказанные
Стимсоном опасения явно противоречили друг другу[126].
Именно тогда начался отсчет времени до момента падения первой
атомной бомбы. Для того чтобы остановить эти часы, президенту
пришлось бы отменить свое решение, но на это потребовались бы
несокрушимая уверенность в необходимости такого поступка и
огромное мужество. Вместе с тем обсуждение атомной бомбы заняло
столько времени, что Стимсону так и не удалось затронуть другие
важные вопросы, в частности «возможный отказ от требования о
безоговорочной
капитуляции»
и
достижение
американских
стратегических целей «без использования этой формулировки»[127].

Хирота встречается с Маликом
К концу мая японскому руководству стало понятно, что поражение
на Окинаве неизбежно. После захвата этого острова у США появлялся
прекрасный плацдарм в непосредственной близости от внутренних
территорий Японии. Тем временем продолжались американские
бомбардировки японских городов зажигательными бомбами. Правящая
элита Японии начала испытывать страх в связи с перспективой
продолжения войны. Выдержит ли японский народ такое давление или
восстанет против правительства и императора?
Эти опасения вынудили робкую до того партию мира срочно
искать варианты завершения войны. Однако главным препятствием на
пути к этому по-прежнему оставалась Императорская армия, которая
была готова дать последний бой для защиты родины. Но как же
обуздать такого зверя? Ситуацию усугубляла нерешительность
премьер-министра Судзуки. В частных беседах он признавался в своем
желании завершить войну, однако в публичных выступлениях призывал
соотечественников сражаться до конца и умереть за страну, как пилоты-
камикадзе.

7. Коки Хирота, бывший премьер-министр и министр иностранных
дел Японии. В июне 1945 года Хирота провел с советским послом
Маликом неофициальные переговоры, целью которых было
невмешательство СССР в Тихоокеанскую войну. Библиотека
парламента Японии
Того начал предпринимать активные действия для достижения
нейтралитета со стороны Советского Союза. 21 мая он приказал Сато
встретиться с Молотовым и выяснить, изменится ли политика СССР по
отношению к Японии после конференции в Сан-Франциско. Сато
посетил Молотова 29 мая и был принят советским наркомом «в высшей
степени дружественно». Молотов заверил японского посла, что
денонсация Советским Союзом пакта о нейтралитете никак не

повлияла на текущую ситуацию. СССР был «по горло сыт войной в
Европе» и должен был, «не теряя времени, уделить все свое внимание»
решению «внутренних проблем». В свою очередь Молотов
поинтересовался у Сато, как долго, по мнению Японии, продлится
война на Тихом океане. «В связи с позицией, занятой американцами, –
ответил Сато, – нам не остается другого выбора, кроме как продолжать
сражаться». Даже Сато, очень искушенный и наблюдательный
дипломат, был введен в заблуждение дружеским поведением Молотова
и пришел к ложному выводу, что советское руководство планирует
сконцентрировать внимание на внутренних проблемах, не слишком
заботясь о ситуации на Дальнем Востоке[128].
8. Советский посол Я. А. Малик (третий справа), в центре –
Молотов. Малик отсылал в Москву ценную информацию о
внутриполитической ситуации в Японии. В июне Малик вел
переговоры с Хиротой, пытавшимся удержать Советский Союз от
вступления в Тихоокеанскую войну. СССР использовал эти переговоры
для затягивания войны. РГАКФД
1 июня Того дал указание Сато «при первой же возможности
поговорить с советскими лидерами». Он сообщил, что поручил

бывшему премьер-министру Хироте провести переговоры с Маликом,
прекрасно зная, что Сато выступал против этой идеи[129]. Того считал,
что делает все возможное для окончания войны, учитывая те
препятствия, которые перед ним стояли, и его раздражали критические
замечания, высказываемые Сато, который находился далеко от Японии
со всеми ее внутренними конфликтами. Поэтому Того решил вести
переговоры с Маликом тайно, не посвящая Сато в их детали; очевидно,
он боялся, что его действия будут подвергнуты уничтожающей критике
со стороны посла в Москве. Также вместо того, чтобы вступить в
переговоры с советским послом напрямую, Того решил вести их
частным образом и через посредника.
Своим неофициальным посланником министр иностранных дел
выбрал Коки Хироту. Профессиональный дипломат Хирота служил
послом в СССР с 1930 по 1932 год, возглавлял японский МИД в 1933–
1935 и 1937–1939 годах и был премьер-министром с 1936 по 1937 год.
Того объяснил Хироте, что необходимо не только удержать Советский
Союз от вмешательства в войну, но и установить с русскими дружеские
отношения. Хирота должен был избегать упоминания о том, что Токио
рассчитывает на посредничество Москвы для завершения войны, но
если советская сторона сама выступит с таким предложением, он
должен был немедленно уведомить об этом японское правительство.
Подчеркивая, что нейтралитет с Японией помог СССР одержать победу
над Германией, Хирота также должен был делать акцент на том, что
сохранение международного авторитета Японии выгодно Советскому
Союзу из-за его конфликта с США. Хирота мог сказать, что Япония
готова дать СССР значительную компенсацию в благодарность за
сохранение нейтралитета, однако должен был воздержаться от
обсуждения конкретных уступок [Hirota Koki 1966: 359].
3 июня один из сотрудников японского МИДа нанес визит Малику
в его временной резиденции – отеле «Гора» в Хаконе, где советский
посол укрылся от американских бомбардировок Токио. Он сообщил
Малику, что Хирота тоже был эвакуирован в Хаконе, после того как его
дом сгорел. Оказавшись соседом Малика, Хирота хотел бы нанести
визит послу СССР. Малик ответил, что будет рад принять Хироту на
следующей неделе. Через 20 минут без какого-либо предупреждения
Хирота появился на пороге у Малика. Засыпав советского посла
ворохом льстивых поздравлений в связи с победой СССР над

Германией и бурно выразив свое восхищением молодым, но
совершенно удивительным советским дипломатом, Хирота сказал
Малику, что хотел бы обсудить с ним, как улучшить японо-советские
отношения. Затем он попросил у Малика разрешения навестить его на
следующий день, чтобы поговорить о конкретных проблемах,
имевшихся в отношениях между Японией и Советским Союзом[130].
На следующий день Хирота вновь явился без приглашения в номер
Малика. «Советский Союз будет занят внутренними делами, – начал
разговор Хирота, – но его также должно заботить то, как гарантировать
мир в будущем». Далее японец заметил, что Советский Союз вернул
принадлежавшие ему ранее земли на западе и «проводит политику
дружбы и мира» по отношению к своим соседям. «Я думаю, –
продолжил Хирота, не замечая в своих словах иронии, горечь которой
Япония осознает впоследствии,
–
что и на Востоке советское
правительство будет вести себя так же». Затем Хирота перевел разговор
на пакт о нейтралитете. Пока этот пакт оставался в силе, Японии было
не о чем беспокоиться, но пришло время задуматься о том, что
произойдет, когда срок действия этого договора истечет. Если есть
какие-то трудности, то он хотел бы узнать о них заранее. Так начались
переговоры между Хиротой и Маликом, которые все время шли по
одному и тому же сценарию: каждый спрашивал другого, какие
конкретные предложения у того имеются, при этом не раскрывая
собственных намерений.
На обильные похвалы Хироты в адрес Советского Союза Малик
ответил, что действия японского правительства в прошлом не слишком
способствовали установлению веры в добрые намерения Японии;
скорее они вызвали у советских людей чувство недоверия и
подозрительности. Малик хотел знать, какие именно меры, с точки
зрения Хироты, поспособствуют улучшению японо-советских
отношений. Однако Хирота не мог озвучить каких-либо конкретных
предложений, потому что у него их не было. Он говорил только об
общих вещах. Он хотел узнать, какую форму могли бы принять эти
улучшившиеся отношения, по мнению советского руководства. Малик
спросил Хироту, высказывает ли он личную точку зрения или эти
взгляды разделяются в определенных политических кругах Японии.
Хирота ответил: «Я хочу, чтобы вы поняли: это позиция как японского
правительства, так и всего народа Японии в целом»[131].

Эти неожиданные визиты Хироты привели Малика к верному
выводу о том, что японское правительство отчаянно пытается найти
пути к окончанию войны и Хирота зондирует почву относительно
возможности заключения долгосрочного соглашения между СССР и
Японией. Во время этих бесед Хирота воздерживался от резких
нападок в адрес США и Великобритании, из чего Малик заключил, что
укрепление отношений с Советским Союзом является прелюдией к
мирным переговорам с союзниками[132].
Доложив Молотову о встречах с Хиротой 3 и 4 июня, Малик
предположил, что в интересах Советского Союза будет воспользоваться
трудным положением Японии и по максимуму добиться от нее уступок,
перечисленных в его докладной записке от лета 1944 года. В частности,
он считал, что теперь японцы будут готовы вернуть Советскому Союзу
Южный Сахалин, отказаться от прав на рыбную ловлю в советских
территориальных водах и даже вернуть часть Курильских островов.
Однако он предсказывал, что добиться от Японии уступок в отношении
Маньчжурии, Кореи и Ляодунского полуострова будет непросто. Малик
писал, что такие уступки будут возможны только после полного
военного поражения и безоговорочной капитуляции Японии и что без
этого никакие переговоры с Японией не дадут гарантий долгосрочного
мира и безопасности на Дальнем Востоке. Далее Малик предлагал,
если Хирота продолжит являться к нему без приглашения, отвечать ему,
что он не в праве делать какие-либо заявления, не получив конкретных
предложений. Советский посол запрашивал у Молотова дальнейшие
инструкции [Закулисами 1990:48–49].
Малик, скорее всего, был не в курсе, что Сталин уже принял
решение вступить в войну с Японией и дипломатия служила только
прикрытием для этого замысла. Однако такой проницательный и
хорошо информированный дипломат, как Малик, безусловно, знал о
переброске советских войск на Дальний Восток и должен был
догадываться о внешнеполитическом курсе, избранном Кремлем.
Поэтому с его стороны было благоразумно высказать именно те
предложения, которые, на его взгляд, были созвучны идеям Сталина.
По мнению Малика, главная цель Советского Союза была недостижима
без участия в войне, однако он не исключал возможности переговоров.
Сталин и Молотов предпочитали не информировать Малика о своих
планах. Они считали, что дипломату незачем вникать в военные дела.

Япония пытается добиться посредничества
Москвы
Малик был не единственным дипломатом, которого держали в
неведении. Сато понятия не имел о ходе переговоров между Хиротой и
Маликом. Посланная Того 1 июня телеграмма, в которой Сато было
дано указание обсудить с Молотовым улучшение японо-советских
отношений, чрезвычайно расстроила посла. Отвечая Того телеграммой
от 8 июня, Сато откровенно высказал свое мнение, что «нет ни
малейшей надежды на то», что отношение России к Японии станет
«благожелательным». Он писал, что если русские не выказывали
никакого желания улучшить отношения с Японией, когда сражались не
на жизнь, а на смерть с Германией, то зачем им это делать сейчас, после
победы над немцами? Денонсация советской стороной пакта о
нейтралитете должна быть воспринята как однозначный сигнал об их
намерениях. Сато не смягчал выражений: он был потрясен тем,
насколько наивен был японский МИД, цеплявшийся за несбыточные
мечты. Получив эту ядовитую отповедь, Того решил не сообщать Сато
о ходе переговоров Хироты с Маликом.
Далее Сато коснулся деликатного, но самого важного вопроса –
оценки военного положения. Он осмелился заявить: «В условиях
современной войны невозможно продолжать боевые действия после
того, как наши средства сопротивления были уничтожены». Эти
замечания, должно быть, особенно разозлили Того именно потому, что
он сам придерживался того же мнения. Но Того знал, насколько
сложной была внутриполитическая обстановка в Японии. Один
неверный шаг – и правительство могло рухнуть или политики,
работающие над достижением мира, могли быть убиты. Любой план,
целью которого было окончание войны, должен был получить
одобрение армии.
В заключительной части своей телеграммы Сато затронул еще
один важный вопрос: Япония оказалась бы совершенно бессильной,
если бы Советский Союз решил воспользоваться слабостью ее
положения и вступить в войну. Превосходство Красной армии над
японской было очевидно даже для гражданского человека. Прежде чем

это произойдет, писал Сато, Япония должна предпринять все
возможное, чтобы завершить войну, ставя перед собой единственную
цель – сохранение кокутай[133][134]
.
Того считал, что Сато несносен,
упрям как осел и совершенно не представляет себе всей сложности
ситуации в Японии. Однако поскольку ему некем было его заменить,
Того предпочел вести дипломатические переговоры за спиной
собственного посла.
Через два дня после второй бесплодной беседы Хироты с Маликом
Высший военный совет принял три противоречащих друг другу
документа, определявших военную политику Японии: «Основные
принципы ведения войны в будущем» и два дополнительных
документа, «Национальная мощь в настоящий момент» и «Ситуация в
мире». В основном документе делался упор на то, что, хотя США
приложат еще больше усилий для победы в Тихоокеанской войне после
поражения Германии, Япония сможет нанести противнику такие
колоссальные потери, что его боевой дух ослабнет к концу текущего
года. Однако этому главному документу противоречил первый
вспомогательный отчет, в котором давалась пессимистичная оценка
экономического положения Японии, запасов продовольствия в стране,
транспортной ситуации и боевого духа нации в целом11.
По поводу намерений Советского Союза во втором документе
было сказано, что русские планируют расширить свое влияние на
Дальнем Востоке, ударив в самый подходящий момент. С этой целью
СССР активно наращивает численность своей армии на маньчжурской
границе, готовясь к войне против Японии. Однако авторы этого отчета
пришли к выводу, что русские вряд ли скоро приступят к боевым
действиям. Самым подходящим моментом для потенциального
нападения были названы лето и осень 1945 года[135][136]
.
Опять мы
видим, что этот документ представляет собой любопытную смесь
анализа и самообмана. Если Советский Союз действительно собирал
громадную армию на Дальнем Востоке, если он ожидал подходящего
момента, чтобы напасть на Японию, и если лучшим временем для этого
нападения были лето и осень, то из этого логично следовало, что
Японии нужно готовиться к такому развитию событий. Тем не менее на
основе всей этой информации составители отчета пришли к выводу, что
Японии необходимо изо всех сил удерживать СССР от вступления в
войну.

Оборона на последнем рубеже, как ее представляли себе армейские
офицеры, должна была основываться на фанатичной самоубийственной
готовности японцев продемонстрировать превосходство своего боевого
духа. Ради этого армия собиралась объявить всеобщую мобилизацию
населения. В апреле армия выпустила «Полевое руководство по
ведению решающей битвы за Родину». В этом руководстве солдатам
было приказано бросать раненых, не отступать, быть готовыми
сражаться даже голыми руками и без колебаний убивать всех японских
жителей – женщин, стариков и детей, – которых планировалось
использовать в качестве живого щита против американцев [По 1982: 8].
Битва за Кюсю должна была стать самоубийственным сражением
большего масштаба, чем Иводзима, Гуадалканал и Окинава.
В итоге «Большая шестерка» приняла все три документа, главным
из которых был первый, где утверждалось, что Япония продолжит
сражаться для сохранения кокутай и защиты внутренних территорий.
Чтобы добиться этой цели, японское правительство должно было
вступить в активные переговоры с Советским Союзом и сделать
ключевыми
направлениями
внутренней
политики
всеобщую
мобилизацию и подготовку ресурсов для ведения боевых действий.
8 июня эти документы были утверждены на императорском совещании.
Данное решение было продавлено армией, и никто не стал
протестовать. Судзуки счел, что это адекватная оценка ситуации. Того,
которому не дали возможности принять участие в обсуждении этих
важных документов, горько сетовал на нерешительность Судзуки.
Однако Ёнай считал, что в данной ситуации японское руководство
должно быть объединено общей целью, хотя, возможно, уже
планировал предать армию в решающий момент. Император во время
этого совещания не проронил ни слова[137]. Хотя в итоге все дали свое
согласие, это решение побудило партию мира к более активным
действиям.
После того как японское правительство выбрало курс на
продолжение войны, Судзуки созвал парламент на чрезвычайную
сессию, проходившую с 9 по 13 июня. Парламент принял билль о
срочной военной мобилизации, и под давлением со стороны правых
депутатов Судзуки вынужден был выступить с серией громогласных
заявлений о том, что Япония готова сражаться до самого конца. Видя,
как Япония уходит в крутое пике, финалом которого станет

национальное самоубийство, Того и Ёнай решили сделать что-то, что
остановит это падение. 13 июня они согласились, что пришло время
приступить к решению третьей задачи, озвученной в решении Высшего
военного совета от 14 мая: добиться посредничества Москвы для
заключения мира. Кидо одобрил этот план, что помогло Того и Ёнаю
убедить согласиться с ним и Судзуки. Япония начала прикладывать все
больше усилий для того, чтобы завершить войну с помощью
Советского Союза [Shusen shiroku 1977, 3: 69–87; Kurihara, Hatano 1986,
2: 177–178; Hirota Koki 1966: 364].
9 июня министр иностранных дел Того выступил на закрытом
заседании 87-й сессии парламента. Речь его сводилась к тому, что до
тех пор, пока США настаивают на безоговорочной капитуляции,
ключевым для Японии становится вопрос взаимоотношений с
Советским Союзом. Того говорил, что если между русскими и их англо-
американскими союзниками по коалиции и есть признаки разногласий,
то по главным вопросам между ними наблюдается единодушие.
Поэтому он предупреждал, что Япония не должна сильно рассчитывать
на то, что сможет извлечь преимущества из этого конфликта. Говоря о
японо-советских отношениях, Того сослался на речь Сталина, в которой
тот назвал Японию агрессором, и заявил, что в связи с расторжением
пакта о нейтралитете и переброской войск и боевой техники на
Дальний Восток нельзя исключать вероятность того, что СССР нападет
на Японию. Что касается пакта о нейтралитете, то он оставался в силе
еще 10 месяцев, однако Того считал, что прочность этого договора
зависит от того, как будет складываться ситуация. По поводу того, как
избежать худшего сценария развития событий, Того заметил: «Нечего и
говорить, что сохранение мира на севере является для Японской
империи вопросом жизни и смерти», и потому Япония должна
предпринять все усилия, чтобы добиться советского нейтралитета
дипломатическими средствами. В этом выступлении Того ни слова не
сказал о продолжавшихся в то время переговорах между Хиротой и
Маликом[138].
Во время выступления Того в парламенте Министерство
иностранных дел выпустило отчет, в котором было высказано много
интересных соображений. Во-первых, там говорилось, что, поскольку
некоторые политики в Вашингтоне выступают за смягчение требования
о безоговорочной капитуляции, Япония может воспользоваться этими

разногласиями в американской политической элите. Во-вторых, касаясь
вопроса об императоре, авторы отчета пришли к верному выводу, что
некоторые влиятельные фигуры в американской правящей верхушке
склоняются к сохранению императорского строя, считая, что он сыграет
положительную роль в будущей оккупации Японии. В-третьих, насчет
возможного вступления Советского Союза в войну против Японии в
этом документе было сказано, что США теперь полностью уверены в
том, что смогут победить Японию без помощи русских, и потому не
хотят, чтобы Советский Союз принимал участие в этой войне. Можно
предположить, писали авторы отчета, что Соединенные Штаты
заключат соглашение с СССР, чтобы предотвратить односторонние
действия русских, в случае если Советский Союз решит вступить в
войну. Япония не должна сильно рассчитывать на то, что Москва
пойдет на такое соглашение с Вашингтоном, поскольку поведение
русских в прошлом говорит о том, что они предпочитают иметь полную
свободу действий.
Речь Того и этот отчет показывают, что в японском МИДе довольно
точно оценивали сложившуюся ситуацию[139].

Стимсон, Грю и Форрестон редактируют
требование о безоговорочной капитуляции
В то время как японская «Большая шестерка» тайно решила искать
посредничества Москвы, Трумэн 9 июня встретился с китайским
министром иностранных дел Сун Цзывенем и официально
проинформировал его об условиях Ялтинского соглашения. Президент
дал понять, что обязан соблюдать эти договоренности. Сун выразил
глубокие опасения в связи с особыми пунктами соглашения, которые
ущемляли суверенные права Китая. Сославшись на данные Гопкинсу
заверения Сталина в том, что он будет поддерживать Национальное
правительство, Трумэн посоветовал Суну договориться с кремлевским
вождем. Тогда Сун Цзывень спросил, что решил президент насчет
совместного заявления союзников об условиях безоговорочной
капитуляции Японии. Трумэн ответил, что всеми силами поддерживает
такое обращение, но с ним нужно повременить до тех пор, пока в войну
не вступят русские. Также он выразил надежду на то, что это
произойдет достаточно скоро, приблизив окончание войны и спася
жизни многих американцев и китайцев[140]. В тот момент Трумэн
разделял мнение Гопкинса, считавшего, что объявлять ультиматум
Японии лучше всего будет сразу после вступления в войну СССР.
Однако влиятельные лица в американском правительстве уже
начали обсуждать, как изменить требование о безоговорочной
капитуляции, чтобы умеренные японские политики сочли их
приемлемыми и согласились как можно скорее завершить войну. Даже
после предыдущей неудачной попытки склонить на свою сторону
Стимсона, Форрестола и Маршалла 29 мая Грю без устали продвигал
идею пересмотра требования о безоговорочной капитуляции. В начале
июня Макклой вел «продолжительные» беседы с Грю, который убеждал
его: «...мы ничего не потеряем оттого, что предупредим японцев о
катастрофических последствиях использования нового оружия,
которым мы теперь обладаем, и сообщим им о нашей готовности
сохранить в Японии конституционную монархию»[141]. Логично
предположить, что Макклой обсуждал эти вопросы со Стимсоном и они
решили поддержать кампанию Грю.

Ранее Стимсон возражал против того, чтобы президент выступал с
обращением о пересмотре условий безоговорочной капитуляции. Но
где-то в середине июня его мнение по этому вопросу изменилось.
Близость победы на Окинаве развеяла опасения военного министра, что
японцы воспримут смягчение позиции США по поводу безоговорочной
капитуляции как проявление слабости. Кроме того, на него наверняка
повлиял Гувер. В начале июня Гувер послал Трумэну письмо, копию
которого президент передал Стимсону, желая узнать его мнение. Гувер
писал, что умеренная японская прослойка, «желающая спасения как
нации, так и императора», с большей готовностью согласится на эти
условия, если «британцы и американцы смогут убедить японцев, что не
собираются выкорчевывать их, уничтожать их форму правления и
вмешиваться в их образ жизни». 12 июня Стимсон, Грю, Макклой и
Форрестол обсудили вопрос о безоговорочной капитуляции. На этом
совещании Стимсон сообщил о соображениях, высказанных Гувером в
своем письме. По словам Форрестола, «это был один из важнейших
вопросов», и Стимсон был с этим согласен. Теперь военный министр
твердо стоял на том, что «нет никаких препятствий к отказу» от
требования о безоговорочной капитуляции, если США смогут
«добиться решения всех своих стратегических задач, не используя эту
формулировку»[142]. Члены «Комитета трех» (Стимсон, Грю и
Форрестол) договорились координировать свои действия. На
следующий день Форрестол поднял этот вопрос в беседе с
президентом. Трумэн ответил, что до своего отъезда на Потсдамскую
конференцию хотел бы провести совещание Военного и Военно-
морского министерств, Госдепа и Объединенного комитета начальников
штабов, чтобы четко определить политический курс и стратегические
задачи США в Азии [Mills 1951: 69]. Трумэн прибег к ставшему уже его
излюбленным методу реагирования на совет, пришедшийся ему не по
вкусу: как только ему предлагали пересмотреть требование о
безоговорочной капитуляции, он увиливал от прямого ответа, заявляя о
необходимости провести совместное совещание.
Однако давление на Трумэна по этому вопросу продолжало
постепенно нарастать. 16 июня Грю послал президенту докладную
записку по поводу письма Гувера. В этой записке и. о . госсекретаря
умолял президента после завершения битвы за Окинаву выступить с
обращением, в котором было бы однозначно сказано, что японцам

«будет позволено самим выбрать будущую форму правления». Грю
отмечал, что «сохранение трона» и «неприкосновенность» Хирохито
скорее всего являются «не подлежащими обсуждению условиями
японцев». Без четкого разъяснения, что при безоговорочной
капитуляции будет гарантировано соблюдение этих условий, японцы
никогда не согласятся прекратить войну[143].
Утром 18 июня, перед совещанием президента с руководством
армии и флота, на котором обсуждался план вторжения в Японию, Грю
снова встретился с Трумэном и попросил его пересмотреть требование
о безоговорочной капитуляции. К разочарованию Грю, Трумэн ответил
ему, что отложит свое решение до тех пор, пока эта тема не будет
обсуждена на встрече «Большой тройки» [Grew 1952,2:1437][144].
Президент обещал, что этот вопрос будет внесен в повестку
Потсдамской конференции. Он снова ускользнул от обсуждения данной
темы. Такое постоянное увиливание приводит нас к неизбежному
выводу, что Трумэн не хотел пересматривать это требование. Он был
исполнен решимости отомстить за унижение при Перл-Харборе,
вынудив противника согласиться на безоговорочную капитуляцию.
Однако Трумэну еще предстояло найти способ утолить свою жажду
мести, сведя при этом к минимуму потери среди американских солдат.
У него еще не было на руках всех карт.
В то время как американцы стремились приблизить конец войны,
смягчая условия капитуляции, в Кремле изо всех сил пытались войну
затянуть. 15 июня Молотов послал Малику инструкции, как вести
переговоры с Хиротой:
Вам по собственной инициативе искать встречи с Хирота
не следует. Если он опять будет напрашиваться на встречу, то
его можно принять и выслушать и, если он опять будет
говорить общие вещи, то следует ограничиться заявлением,
что при первой же возможности (намек на диплопочту) Вы
сообщите в Москву о беседах. Дальше этого идти не
следует[145].
Телеграмма Молотова позволяет нам сделать несколько важных
выводов. Хотя нарком иностранных дел приказал Малику не искать
встреч с Хиротой, он не запретил ему принимать японского дипломата.

Также Молотов предложил Малику переслать в Москву предложение
японцев не телеграммой, а с дипломатическим курьером, что было
самым медленным способом передачи информации. Намерения
Молотова были ясны: он хотел использовать переговоры между
Хиротой и Маликом для того, чтобы затянуть войну. На фотокопии этой
телеграммы видна пометка, оставленная наркомом: «Сталину, требуется
утвердить, В. Молотов, 13/VI» и подпись Сталина, означающая его
согласие [За кулисами 1990:50]. Не вызывает сомнений, что Сталин и
Молотов внимательно следили за переговорами Хироты и Малика.
Неуклюжая попытка Того «прозондировать» намерения Москвы,
послав к Малику Хироту, непреднамеренно сыграла на руку Сталину.

Кидо составляет план окончания войны
Как правильно догадался Малик, японская политическая элита
начала тайно консолидироваться вокруг идеи о необходимости
окончания войны. Политолог Сигэру Намбара и еще пять профессоров
Токийского университета изучили возможность завершения войны
путем прямых переговоров с Соединенными Штатами. Они
предложили, чтобы японское правительство согласилось на
«безоговорочную капитуляцию», выставив взамен только одно условие
–
сохранение императорского дома. Они рассчитывали, что флот
одержит верх над армией и положит конец войне, подчиняясь решению
императора. После войны император должен был отречься от престола.
Шесть профессоров тайно консультировались с Коноэ, Того, Сокити
Такаги и некоторыми другими видными фигурами из партии мира.
Намбара и Ясака Такаги, главный японский эксперт по США, дважды
встречались с Кидо (7 мая и 1 июня), обсуждая эти идеи. 8 июня
Намбара посетил Сокити Такаги и попросил его принять план
завершения войны путем прямых переговоров с США. Намбара
объяснил ему, что американское общественное мнение разделено на
сторонников «мягкого мира» и тех, кто выступает за «жесткий мир».
Если Япония продолжит придерживаться курса продолжения войны до
самого конца, это озлобит американских «голубей», что неминуемо
поставит под угрозу существование императорского дома. Кроме того,
такая политика приведет к росту антиимператорских настроений
внутри самой Японии. Именно этого и добивался Советский Союз.

9. Коити Кидо, министр – хранитель императорской печати.
Маркиз Кидо был самым близким советником Хирохито. Он сыграл
ключевую роль в объявлении императором «священного решения» на
императорском совещании.
Государственный музей истории Японии
Неделю спустя Намбара снова нанес визит Сокити Такаги, на этот
раз в сопровождении профессора Ясаки Такаги. Оба политолога
обратили внимание Такаги на взгляды, высказанные Грю и Эдвином
Райшауэром, которые настаивали на необходимости сохранения
института императора. Они заявили, что Япония должна добиться в
ходе переговоров достижения мира, ведя диалог непосредственно с
Соединенными Штатами, а не рассчитывать на посредничество

Советского Союза. Хирохито был знаком с мнением профессоров
Токийского университета, однако неизвестно, как он отнесся к этим
рекомендациям[146].
Утверждение «Основных принципов ведения войны» встревожило
Кидо. Особенно сильно его беспокоила перспектива народного
недовольства, которое могло быть обращено против императора. Если
бы Япония упустила шанс закончить войну миром, ее ожидала бы та же
участь, что и Германию, и тогда нельзя было гарантировать сохранение
кокутай. Он пришел почти к тем же выводам, что и шесть токийских
профессоров, но с двумя важными оговорками. Кидо не видел никакой
возможности убедить армию пойти на мир. Поэтому он тоже полагал,
что единственным способом окончания войны является обращение к
авторитету императора, который заставил бы умолкнуть военную
оппозицию. Однако, в отличие от профессоров, которые выступали за
прямые переговоры с Великобританией и США, Кидо верил, что
Япония сможет добиться лучших условий капитуляции, используя
посредничество Москвы. В личном письме к советскому руководству
император попросил бы «почетного мира», обещав освободить
оккупированные японцами территории, вывести японские войска из
Азии и провести частичное разоружение. 8 июня Кидо составил
предварительный план окончания войны, в котором были высказаны
эти соображения. В тот же день маркиз показал документ императору.
Хирохито поручил Кидо немедленно претворить этот план в жизнь[147]
[148]
.
Важно отметить, что, работая над этим планом, Кидо советовался с
Мацудаирой, Касэ, Мацутани и Такаги. Постепенно вырисовывался
modus operand^ партии мира. Эти четыре человека являлись тайным
звеном, связывающим более влиятельные политические фигуры, такие
как Кидо, Сигэмицу, Того, Ёнай и Коноэ, которые не могли встречаться
и строить замыслы по достижению мира в открытую.
То, что решение о продолжении войны, принятое на
императорском совещании 8 июня, противоречило анализу
стремительно ухудшающейся ситуации внутри страны, не ускользнуло
от внимания Хирохито, хотя на той встрече он не сказал об этом ни
слова. 9 июня, прежде чем Кидо показал ему свой план, император
принял начальника Генштаба Умэдзу, который только что вернулся из
инспекционной поездки в Маньчжурию. Доклад Умэдзу оказался

шокирующим:
Квантунская
армия была
катастрофически
недоукомплектован^ а боеприпасов осталось лишь на одно крупное
сражение. Хирохито заметил, что, поскольку боевые части,
защищавшие внутренние территории, были вооружены оружием
низкого качества, национальная безопасность находится под угрозой.
Такаги заподозрил, что столь неутешительным докладом Умэдзу
намекал императору, что для завершения войны необходимо личное
вмешательство Хирохито[149]. Тем не менее стратегия армии по-
прежнему заключалась в том, чтобы укрепить оборону Кюсю для
«последнего решительного боя» за счет ослабления всех прочих
воинских частей. То, что от Квантунской армии осталось, по сути, одно
название, с точки зрения военного командования, было полностью
оправданно, так как расчет был на то, что Япония сможет удержать
СССР от нападения.
12 июня император получил еще один пессимистичный отчет от
адмирала в отставке Киёси Хасэгавы, который в качестве специального
представителя императора провел инспекцию различных военных
округов и складов вооружения по всей Японии. Хирохито, до самого
падения Окинавы веривший в эффективность своей армии, наконец
засомневался в том, что план японской обороны является надежным.
Это было первым признаком того, что Хирохито отказывается от
стратегии «последнего решительного боя»[150].
С 9 по 14 июня Кидо активно участвовал в немавасы.
неформальных закулисных переговорах с влиятельными политиками.
13 июня он показал свой план Ёнаю и получил его одобрение. Однако в
беседе с Судзуки Кидо пришлось прибегнуть к авторитету
поддержавшего его императора, чтобы удержать премьер-министра от
перехода в стан сторонников войны. 15 июня Кидо встретился с Того.
Министр иностранных дел поддержал этот проект, но был потрясен,
узнав, что Судзуки не уведомил Кидо и императора о переговорах,
проходивших между Хиротой и Маликом. Кидо получил одобрение
трех членов «Большой шестерки», но для реализации своего замысла
ему нужно было получить еще один голос от партии войны. Поскольку
он считал, что нет никаких шансов привлечь на свою сторону Умэдзу и
Тоёду, маркиз решил обратиться к Анами. Министр – хранитель
императорской печати и министр армии встретились 18 июня. Кидо
объяснил Анами, что жизненно необходимо начать переговоры о мире

до того, как началось вторжение на внутренние территории Японии.
Анами был с ним не согласен, поскольку был убежден в том, что
больше надежд на спасение кокутай даст бой на последнем рубеже
обороны. Возражая ему, Кидо спросил, что произойдет, если
американцы успешно вторгнутся в Японию и захватят «Три священных
сокровища» – регалии японских императоров. Чтобы склонить на свою
сторону этого фанатичного приверженца императорского строя, Кидо
ловко перевел разговор на эти мистические символы власти, посеяв
сомнения в душе Анами. Хотя Кидо и не удалось полностью убедить
министра армии в своей правоте, по крайней мере Анами обещал, что
не будет возражать против того, чтобы император написал письмо
Сталину, прося посредничества Москвы для окончания войны [Shusen
shiroku 1977, 3: 94–98; Tanaka 1988, 5, II: 297–298].
В тот же самый день «Большая шестерка» одобрила план
обратиться за помощью к Москве в конце июля, чтобы завершить войну
к сентябрю. Это решение было принято без ведома штабных офицеров,
все еще решительно настроенных на продолжение войны. Хирохито
призвал Того воплотить в жизнь план окончания войны как можно
скорее с учетом недостаточной готовности Японии к боевым действиям
на собственной территории[151]. Пока члены Генерального штаба
занимались подготовкой к последнему решительному бою, не зная, что
их начальство уже дало отмашку на проведение мирных переговоров
при посредничестве Москвы, партия мира начала предпринимать
тайные маневры, чтобы перехитрить армию.

Трумэн утверждает операцию «Олимпик»
Трумэн никак не мог принять решения насчет изменения условий
безоговорочной капитуляции. Для того чтобы определиться с этим
вопросом, ему надо было понять, что будет, если он продолжит
настаивать на данном требовании. 14 июня адмирал Леги оповестил
Объединенный комитет начальников штабов, что президент хочет
обсудить план вторжения в Японию на совещании в Белом доме 18
июня. Если конкретно, президент хотел знать, сколько людей и судов
потребуется для победы над Японией, сколько времени займет
операция вторжения и какими будут ожидаемые потери, какими будут
эти сроки и цифры в случае реализации альтернативных планов с
использованием блокады и бомбардировок и насколько желательно
участие в войне Советского Союза. Как было сказано в докладной
записке Леги, своей приоритетной задачей президент видел сведение к
минимуму боевых потерь среди американских солдат[152].
15 июня Объединенный комитет военного планирования
представил Объединенному комитету начальников штабов краткий
отчет, из которого следовало, что принятое решение о вторжении на
Кюсю является единственной стратегией, которая вынудит Японию
капитулировать. По оценке комитета военного планирования,
совокупные ожидаемые потери на Кюсю и равнине Канто составляли
193,5 тысячи человек, из них 40 тысяч убитыми. В отчете говорилось,
что возможное участие Советского Союза в этой войне более не играет
важной роли, хотя Красная армия может внести полезный вклад в
победу, связав японские силы в Маньчжурии и Северном Китае
[Hellegers 2001, 1: 105].
Получив от президента приглашение на это важное совещание,
Стимсон прибег к небольшой хитрости. Накануне вечером он позвонил
Макклою и, сославшись на плохое самочувствие, велел ему
присутствовать на совещании вместо себя. Вместе они обсудили, какой
линии поведения должен придерживаться Макклой на этой встрече. «Я
сказал ему, что мы будем полными идиотами, если не рассмотрим
возможность завершения войны без дальнейших потерь в живой силе, –
вспоминал потом этот разговор Макклой, имея в виду подавляющее
превосходство в военной мощи, которое на тот момент было у США

над Японией. – Я считал, что мы легко можем согласиться на то, чтобы
японцы сохранили императора в качестве конституционного монарха».
Они обсудили возможность обращения к японскому правительству,
форму этого самого обращения и то, следует ли в нем упомянуть, что у
американцев есть бомба[153].
Днем 18 июня начальники штабов (Маршалл, Кинг и генерал-
лейтенант Айра Икер, замещавший командующего военно-воздушными
силами Арнолда), Форрестол и Макклой собрались в Белом доме. К
удивлению и радости Макклоя, Стимсон тоже появился на этом
совещании. Маршалл начал с того, что зачитал отчет Объединенного
комитета по военному планированию, поддерживавший высадку
десанта на Кюсю 1 ноября (операция «Олимпик»), однако не стал
упоминать об ожидаемых боевых потерях. Вторжение на Кюсю было
необходимо для того, чтобы вместе с морской блокадой и
бомбардировками сжать Японию железной хваткой и добиться
капитуляции до начала высадки на равнину Канто (операция
«Коронет»), запланированной на 1 марта. По оценке Маршалла, для
того чтобы Япония капитулировала, не дожидаясь полного военного
разгрома, японцы должны были осознать полную безнадежность своего
положения, вызванную, «во-первых, огромным ущербом, уже
понесенным в результате воздушных бомбардировок и морской
блокады,
во-вторых,
высадкой
американского
десанта,
демонстрирующей твердость намерений США, и, в-третьих,
вступлением в войну Советского Союза или угрозой такого нападения».
Здесь важно отметить, что, по мнению Маршалла, для капитуляции
Японии необходимо было выполнение обоих условий: и американское
вторжение на Кюсю, и участие в войне СССР. Он считал, что роль
Советского Союза сведется к тому, чтобы «разобраться с японцами в
Маньчжурии (и Корее, если потребуется)». Маршалл заявил, что
вступление в войну России может стать «решающим аргументом,
который вынудит их [японцев] сдаться» после того, как американцы
высадятся на Кюсю. Кинг и Икер согласились с необходимостью
проведения операции «Олимпик». Однако Кинг был не согласен с
Маршаллом по поводу роли Советского Союза. Он считал, что можно
обойтись и без русских. Кинг сказал, что США не должны «заходить
так далеко, чтобы просить их о помощи», поскольку ему было
очевидно, что американцы смогут справиться с Японией своими

силами. «Одна из целей на предстоящей конференции [в Потсдаме], –
сказал президент, – это получение от России всей военной помощи,
какой только возможно». Для этого он хотел заранее иметь
представление о «всех решениях, которые ему предстоит принять,
чтобы занять в этом обсуждении наиболее выгодную позицию».
Вступление Советского Союза в войну все еще было картой в рукаве
Трумэна, но то, как он разыграет эту карту, зависело от многих
факторов[154].
Затем начальники штабов перешли к обсуждению ожидаемых
потерь. Ссылаясь на опыт Лейте, Лусона, Иводзимы и Окинавы,
Маршалл предположил, что процент потерь в ходе операции на Кюсю
не превысит показателей битвы за Лусон (один убитый американский
солдат на пять японцев). Леги сказал, что в битве за Окинаву потери
составили 35 %, но Кинг считал, что на Кюсю они будет значительно
меньше. По оценке Маршалла, потери убитыми и ранеными должны
были составить 63 тысячи человек из 193 тысяч. Хотя эти цифры
намного ниже тех, о которых потом писали Трумэн и Стимсон в своих
послевоенных
мемуарах,
оправдывая решение об атомных
бомбардировках японских городов, это все равно было очень большое
число, которое, несомненно, тяжелым грузом давило на плечи Трумэна.
У Макклоя создалось впечатление, что безальтернативный выбор в
пользу операции «Олимпик» был вызван тем, что участники
совещания, знавшие об атомной бомбе, избегали упоминать о ней в
присутствии тех, кто был не в курсе дела[155].
Убедившись в том, что начальники штабов единодушно
поддерживают операцию «Олимпик», президент спросил мнения
Стимсона. Военный министр согласился с их рекомендациями, но затем
обратился к «политической» стороне вопроса. «В Японии есть большая
пассивная прослойка, которой не по душе эта война, – сказал он. – Эти
люди будут сражаться, и сражаться упорно, если их атакуют на родной
земле». Поэтому Стимсон считал, что нужно что-то сделать для того,
чтобы «пробудить их и использовать в своих целях то политическое
влияние, которым они обладают, прежде чем возникнет необходимость
воевать против них». Чтобы избежать отчаянного сопротивления со
стороны японцев и увеличения боевых потерь, Леги предложил
изменить требование о безоговорочной капитуляции[156]. В конце
совещания президент обратился ко всем участникам с вопросом,

должны ли США окончательно утвердить план вторжения. Никто не
предложил других вариантов, и президент одобрил подготовку к
операции «Олимпик». Решение по операции «Коронет» было отложено.
Когда все уже собрались расходиться, Трумэн заметил Макклоя и
обратился к нему: «Макклой, вы все время молчали, и никто не имеет
права покинуть этот кабинет, не высказав своего мнения и не будучи
выслушан. Как вы считаете, есть ли какая-нибудь разумная
альтернатива тому решению, которое только что было принято?»
Стимсон кивнул Макклою и сказал ему чтобы тот откровенно говорил,
что он думает. «Мне кажется, у вас есть альтернатива, которую следует
тщательно рассмотреть, – начал Макклой, – и что мы все будем
идиотами, если не станем искать другого способа успешного окончания
этой войны, кроме как еще одна обычная бомбардировка и высадка
десанта». Затем Макклой предложил, чтобы США направили
«решительное послание императору», требуя полной капитуляции, но
при этом признавая за японской нацией право на существование, в том
числе с сохранением императора как конституционного монарха. Если
это предложение будет отвергнуто, продолжил он, США должны
объявить о том, что располагают атомной бомбой. При этих словах
Макклоя кто-то потрясенно ахнул [Reston 1991: 499][157].
Трумэн ответил, что у него схожие мысли на этот счет, но
попросил Макклоя более тщательно продумать это предложение и
обсудить его с Бирнсом. Как Трумэн и рассчитывал, Бирнс начисто
отверг идею Макклоя. «Он возражал против моего предложения, –
вспоминал Макклой, – потому что ему казалось, что это будет сочтено
проявлением неуверенности с нашей стороны. Бирнс дал понять, что,
возможно, не станет настаивать на признании императора военным
преступником, но будет возражать против любой “сделки”, которая
будет сопутствовать требованию о безоговорочной капитуляции».
Макклой убеждал его изменить это требование, чтобы избежать
использования атомной бомбы, но Бирнс уже пришел к выводу, что
именно атомная бомба станет тем инструментом, который позволит
добиться безоговорочной капитуляции. Впоследствии Макклой
выражал сожаление в связи с тем, что «Соединенные Штаты хотя бы не
предприняли такой попытки» [Reston 1991: 499][158].

Хирохито ищет посредничества Москвы
В то время как Трумэн проводил судьбоносное заседание с
высшим руководством вооруженных сил США, Хирохито тоже принял
участие в беспрецедентном императорском совещании. Испытывая
разочарование в связи с бездействием Судзуки, Ёнай и Кидо,
задействовав в качестве посредника Мацудаиру, тайно договорились
устроить встречу с императором. 22 июня «Большая шестерка» была
приглашена на высочайшую аудиенцию в императорский дворец, хотя,
вопреки традиции, никто из них не получил повестки этого совещания.
Сперва император спросил гостей, что они думают о возможности
окончания войны. Хотя мнение самого Хирохито было высказано в
форме вопроса, столь прямое вмешательство со стороны императора
являлось беспрецедентным. «Совершенно очевидно,
–
сказал
Судзуки, – что война должна быть продолжена любой ценой, но я
считаю необходимым прибегнуть и к помощи дипломатии». Не
удовлетворившись
этим
двусмысленным
ответом,
Хирохито
нетерпеливо обратился с этим же вопросом к Ёнаю, вероятно следуя
сценарию, подготовленному министром флота и Кидо. Опережая Того,
которому принадлежала эта инициатива, Ёнай сказал, что 18 июня
Высший военный совет постановил приступить к выполнению третьей
задачи, то есть просить Москву выступить посредником в мирных
переговорах. Умэдзу заметил, что к любым разговорам о мире нужно
подходить очень осторожно. Император спросил его, не приведет ли
чрезмерная осторожность к тому, что шанс будет упущен. У Умэдзу не
было другого выхода, кроме как согласиться поддержать идею о
переговорах с Москвой до битвы на последнем рубеже обороны. Анами
тоже высказался за Соэму Тоёда, который недавно сменил Оикаву на
посту начальника штаба флота, хранил молчание, вероятно не зная, как
себя вести на первом в жизни императорском совещании. Получив
одобрение «Большой шестерки», Хирохито завершил встречу, призвав
ее участников как можно скорее приступить к переговорам с Советским
Союзом.
Это был ключевой момент: Хирохито активно включился в
процесс завершения войны. Через две недели после того, как на
императорском совещании было постановлено продолжать войну,

«Большая шестерка» решила заключить мир с помощью Москвы. Эти
две резолюции необязательно противоречили друг другу: японцы могли
попытаться добиться мира летом и дать последний бой врагу осенью.
Последнее решение держалось в строжайшей тайне, особенно от
офицеров из Министерства армии и Генштаба. После императорского
совещания Ёнай сказал Такаги, что жребий брошен. Теперь осталось
обсудить только конкретные условия капитуляции. Ёнай сказал, что не
исключает вероятности военного переворота, подобного инциденту 26
февраля[159].
Несмотря на строго хранимое молчание, штабные офицеры
подозревали, что их начальство приняло важное решение об окончании
войны. Через некоторое время после императорского совещания к
князю Коноэ пришли три офицера из Министерства армии. Одним из
них был Танэмура, который объяснил Коноэ, что полмиллиона
японских солдат – на его взгляд, этого было достаточно – будут готовы
отразить нападение миллиона американцев. Коноэ не был уверен, что
Анами сумеет сдержать в узде этих радикально настроенных офицеров.
Также он отмечал, что есть два толкования понятия «кокутай».
Согласно одному из них, воля императора должна была исполняться
неукоснительно, а согласно второму, можно было действовать вопреки
приказу императора, если считалось, что он противоречит интересам
государства. Коноэ считал, что армейские штабные офицеры
придерживаются второй точки зрения[160].

10. Император Хирохито в своем императорском облачении.
Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция
Харриса и Юинга

Продолжение переговоров между Хиротой и
Маликом
Кидо и Того действовали в тандеме: пока министр – хранитель
императорской печати предпринимал хитрые маневры против армии,
Министерство иностранных дел тайно пыталось установить контакт с
советской стороной через переговоры Хироты и Малика. С 17 июня
сотрудники японского МИДа ежедневно звонили советскому
переводчику Н. Б. Адырхаеву, пытаясь организовать новую встречу
Хироты с Маликом, но каждый раз получали уклончивый ответ. Малик
был слишком занят, и, кроме того, он так и не получил инструкций из
Москвы, после того как отослал туда отчет о предыдущих беседах с
Хиротой. В японском МИДе были потрясены, узнав, что этот отчет был
отправлен с дипкурьером. Малик педантично следовал инструкциям
Молотова. 23 июня Того встретился с Хиротой и дал ему указание
снова навестить Малика. Хирота сомневался в том, что следует так
явно выказывать заинтересованность Токио в посредничестве Москвы,
но Того убедил своего скептически настроенного советника, что с
Маликом нужно поговорить как можно скорее. Если Советский Союз
не заинтересован в этих переговорах, аргументировал Того, Японии
придется искать помощи где-то еще [Наkone 1946: 23–25; Hirota Koki
1966: 365; Lensen 1972: 137].
До этого момента Того удавалось скрывать содержание
переговоров между Хиротой и Маликом от японского посольства в
Москве. Однако 22 июня он впервые рассказал Морисиме об этих
тайных встречах. Советник Сато был потрясен, узнав, что Того
продолжает придерживаться курса, против которого они с Сато все это
время возражали. «Если Того и Хирота родят блестящую идею, как
перетянуть на нашу сторону Советский Союз, – сказал Морисима, –
Сато, безусловно, приложит все силы. Но если такая блестящая идея
существует, то в чем она состоит?» Ответа на это у Того не было. Еще
больший шок у Морисимы вызвала новость о том, что министр
иностранных дел скрывал информацию о переговорах между Хиротой
и Маликом от Сато. Он выразил протест, заявив, что если посольство не
знает об этих переговорах, то нет никаких шансов на то, что они дадут

благоприятные результаты. Того обещал, что в подходящий момент
расскажет обо всем Сато[161].
Малик неохотно согласился встретиться с Хиротой в Хаконе 24
июня. При встрече советский посол сразу же сообщил своему гостю
услышанную по Московскому радио новость о том, что Верховный
Совет принял закон о демобилизации старших возрастов личного
состава действующей армии и что страна переходит на мирное
положение, чтобы заняться восстановлением экономики. Однако когда
разговор перешел на важные темы, оба дипломата говорили, словно не
слыша друг друга. Если Хирота все время спрашивал Малика о том,
какие именно обстоятельства мешают улучшению японо-советских
отношений, то Малик раз за разом просил японца озвучить конкретные
предложения, которые он мог бы передать в Москву. После того как
Малик в четвертый раз попросил Хироту высказаться по существу,
Хирото туманно намекнул на то, что Япония готова заключить сделку с
Советским Союзом по Маньчжурии, Китаю и Юго-Восточной Азии,
однако продолжил настаивать на том, что не может вести переговоры,
не зная, чего хочет СССР. Несмотря на принятое на императорском
совещании решение, Хирота не попросил помощи Москвы для ведения
мирных переговоров. Фактически он просто повторял те же фразы, что
и на двух предыдущих встречах, не делая никаких новых предложений.
Однако Хироте удалось добиться от Малика важного заявления. «Я
склонен считать, – сказал советский посол, – что взаимоотношения
наших стран на основе этого пакта развивались нормально. < ...>
Советское правительство денонсировало пакт на основании этих
законных положений, вытекающих из пакта, а не порвало его». Хирота
по-прежнему говорил об общих вещах, спрашивая, предпочтет ли
советская сторона возобновить пакт о нейтралитете на новых условиях
или же заключить договор о ненападении или дружеское
соглашение[162].
Это заявление Малика позволяет нам предположить ответ на
вопрос, был ли советский посол в курсе того, что в Кремле уже
приняли решение о нападении на Японию. По нашему мнению, он об
этом не знал. Молотов, инструктируя Малика затягивать переговоры, не
объяснил ему, с какой целью это делается. Поэтому Малик лишь
озвучивал официальную позицию Кремля. Однако трудно поверить, что
такой опытный дипломат, как Малик, не догадывался о том, какое

решение принято в Москве насчет участия в войне. Если советское
руководство проинформировало его об этом, Малик в тот момент
солгал Хироте.
До Потсдамской конференции оставался всего месяц, а японское
правительство впустую тратило драгоценное время на пассивную
дипломатию. Малика, должно быть, бесконечно раздражали
велеречивые тирады Хироты о необходимости улучшения отношений,
за которыми не стояло никаких конкретных предложений. Также его,
безусловно, потрясло нелепое предположение Хироты, что советская
армия и японский флот, объединившись, были бы непобедимы,
особенно когда, озвучив эту дикую фантазию, Хирота заявил, что
Советский Союз должен предоставить Японии нефть в обмен на
резину, олово, свинец и вольфрам.
После этой встречи Хирота мог сообщить Того мало полезной
информации. Того наконец понял, что разговор об общих вещах далее
не имеет смысла, и решился передать в Москву список конкретных
уступок, на которые была готова пойти Япония. Также он счел, что
пришло время рассказать Сато об этих переговорах между Хиротой и
Маликом. 28 июня Того послал телеграмму в Москву, дав своему послу
указание «получить [от Молотова] какое-то подтверждение того, что
русские продолжат соблюдать нейтралитет». Отвергнув все возражения
Сато, Того настаивал на необходимости диалога с Советским Союзом:
«Учитывая тяжесть нашего положения <...> мы должны как можно
скорее предпринять отчаянную попытку добиться более дружеских
отношений, чем просто нейтралитет». Того обещал, что ради этого
Япония готова «пойти на значительные жертвы», однако не сообщил
своему послу, в чем именно эти «жертвы» будут заключаться[163].
29 июня Хирота нанес четвертый визит Малику, на этот раз в
советском посольстве. Хирота передал Малику предложение Японии
заключить пакт о ненападении, ради которого Япония готова была
пойти на следующие уступки: 1) независимость Маньчжоу-го и вывод
японских войск из Маньчжурии; Япония и Советский Союз обязуются
уважать территориальную целостность Маньчжоу-го и не вмешиваться
во внутренние дела этого государства; 2) отказ от рыболовных прав в
обмен на советскую нефть; 3) готовность обсудить все другие вопросы,
которые поднимет советская сторона.

Эти «конкретные
уступки»
показывают,
что
японское
правительство жило в мире фантазий. Для Малика уступки Хироты по-
прежнему были общими вещами и не затрагивали ни маньчжурских
железных дорог, ни Дайрена с Порт-Артуром, ни Северного Китая, ни
Кореи, ни даже Южного Сахалина и Курил. То, что предлагал Хирота,
было намного меньше обещанного американцами в Ялтинском
соглашении. Что особенно дико, даже в этой безнадежной ситуации
Япония все еще пыталась выторговать нефть в обмен на рыболовные
права. Малик, безусловно, счел это идиотское предложение
оскорбительным. Советский посол выслушал Хироту «спокойно и
холодно», сказав, что предложение Японии будет внимательно
рассмотрено на высшем уровне. В своем отчете в Москву Малик
предположил, что Хирота, несомненно, будет настаивать на скорейшей
новой встрече, но с явным облегчением написал, что ответит японцу,
что информация об этом разговоре была отослана в МИД с
дипкурьером[164].
Получив отчет Малика, Молотов ответил ему, что чем хуже будет
становиться военное положение Японии, тем отчаяннее японцы будут
пытаться добиться невмешательства Советского Союза в войну на
Дальнем Востоке. Он написал Малику, что тот верно повел себя в
беседе с Хиротой, но предостерег советского посла, что тому следует
быть осторожным и не дать никакого повода, чтобы японцы изобразили
как переговоры эти беседы[165]. Как мы увидим, кремлевское
руководство уже приняло окончательное решение о вступлении в войну
с Японией. Молотов и, что еще важнее, Сталин уже думали не столько о
затягивании переговоров, сколько о начале войны.
Хирота так просто не сдался. Он постоянно звонил в советское
посольство, но Малик отказывался его принимать. В последний раз
Хирота звонил Малику с просьбой о встрече 14 июля, всего за три дня
до Потсдамской конференции. Малик снова отказался его принять.
Официальное решение об участии в войне уже было принято, и больше
не было никакого смысла продолжать эти беседы. Советское
посольство уведомило японский МИД о том, что предложение Хироты
было отправлено в Москву диппочтой, и это известие поставило крест
на переговорах Хироты и Малика[166].
Переговоры Хироты и Малика стали катастрофической неудачей
японской дипломатии. Попытка Того установить контакт с советской

стороной, отправив к Малику не занимающего официального поста
посредника, когда время было так дорого, оказалась колоссальной
ошибкой. Да и сам Хирота не был идеальной кандидатурой для таких
маневров. Он говорил только общие вещи и всеми силами скрывал то,
что Япония ищет посредничества Москвы для окончания войны. Целый
месяц был потрачен впустую, и советское правительство использовало
это драгоценное время для подготовки к войне. Сато и Морисима,
которые возражали против действий Того, были намеренно исключены
из этих переговоров. Если бы Того лично встретился с Маликом и
сделал конкретные предложения, назначив советской стороне для
ответа крайний срок, японцы могли бы раньше осознать, что их
надежды завершить войну с помощью Москвы являются пустыми
иллюзиями.
На что именно рассчитывало японское руководство, уповая на
посредничество Москвы? Как писал Тосикадзу Касэ в своих
послевоенных мемуарах, для Японии установление контакта с Москвой
было важным шагом на пути к решающим переговорам с
Великобританией и США. Поскольку армия была решительно
настроена против мира, такой кружной маневр был необходим. Более
того, по словам Касэ, он был убежден в том, что Японию вынудят
согласиться на безоговорочную капитуляцию или что-то подобное, и
поэтому поддался самообману, понадеявшись на «почетный мир»,
обещанный Кидо. Сато разделял мнение Касэ насчет капитуляции,
однако, в отличие от Касэ, не верил, что из обращения за помощью к
Москве выйдет что-то путное[167].
Эти два дипломата были исключением из общего правила. Того,
Кидо и Хирохито питали иллюзии, что при посредничестве Москвы
Япония сможет добиться лучших условий мира, важнейшим из которых
было сохранение императорской системы хоть в каком-то виде. «Если
бы мы не обратились к Советскому Союзу, – заявлял Того, – нам бы
однозначно пришлось согласиться на безоговорочную капитуляцию.
Только при посредничестве СССР мы могли рассчитывать превратить
безоговорочную капитуляцию в капитуляцию на определенных
условиях»[168]. Именно это и было главной целью предварительного
плана Кидо. Утопичная вера в помощь Москвы стала опиумом,
затуманившим головы большинству японских политиков.

Стимсон пишет черновик ультиматума Японии
На следующий день после судьбоносного совещания в Белом доме,
прошедшего 18 июня, состоялось очередное заседание «Комитета
трех». Хотя на нем отсутствовал Форрестол, Грю и Стимсон снова
сошлись на том, что до вторжения на Кюсю нужно сделать
предупреждение Японии, указав, что при капитуляции японцам будет
позволено «сохранить свою форму правления и религиозные
институты» – это был эвфемизм, обозначавший монархическую
систему. Грю прочел свою недавнюю докладную записку президенту, в
которой он настаивал на необходимости сделать такое заявление сразу
после взятия Окинавы; это предложение не было одобрено Трумэном.
Стимсон полагал, что упрямство Трумэна в этом вопросе проистекало
из его нежелания вмешиваться в военные приготовления к вторжению.
Стимсон полагал: «В ходе сегодняшней дискуссии стало совершенно
очевидно, что мы все сходимся на том, что нужно найти какой-то
способ убедить Японию сдаться, не доводя дело до последнего
сражения». Стимсон и Грю также пришли к единому мнению, что их
позицию разделяют Леги, Кинг и Нимиц. Вот что написал Стимсон в
своем дневнике:
Я считаю, что перед самой высадкой сухопутных сил мы
должны дать японцам последнее предупреждение, и, к
счастью, у нас есть достаточно времени, чтобы подкрепить
серьезность этого предупреждения мощной обычной
бомбардировкой и бомбардировкой с использованием S-1[169].
С этого момента Стимсон начал играть ключевую роль в
подготовке чернового варианта ультиматума Японии, постепенно
перехватывая инициативу у Грю.
26 июня состоялось еще одно заседание «Комитета трех»
с участием Стимсона, Грю, Форрестола, Макклоя и Корреа. Стимсон
представил свой вариант ультиматума Японии. Первый черновик был
написан Макклоем, но в нем не была гарантирована монархия. На
полях этого документа Стимсон написал карандашом: «Лично я думаю,
что, если, заявляя об этом, мы добавим, что не исключаем

конституционную монархию с сохранением существующей династии,
это существенно повысит наши шансы на успех». Эта формулировка
была взята прямо из докладной записки, которую Грю подготовил для
президента в мае. Участники совещания сошлись на том, что это
предупреждение должно быть сделано до высадки десанта в Японии и
что предстоящая конференция в Потсдаме может стать подходящей
площадкой для согласования итогового варианта этого ультиматума,
подписанного «главами Соединенных Штатов, Великобритании и
России, если та на тот момент будет воюющей стороной». «Комитет
трех» утвердил концепцию ультиматума Стимсона, но было решено,
что дальнейшей работой над этим документом займется специальный
подкомитет[170].

11. Генри Стимсон, военный министр США, осуществлявший
надзор за Манхэттенским проектом. Стимсон также выступал за
сохранение в Японии конституционной монархии и представил
Трумэну черновой вариант Потсдамской декларации.
Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция
Харриса и Юинга
Любопытно отметить, что, как только ответственность за
составление этого предупреждения легла на плечи Стимсона,
изменилось и представление о роли Советского Союза. Как уже было
отмечено выше, одной из причин спешки Грю было то, что он хотел
исключить Советский Союз из участия в процессе капитуляции

Японии. Теперь, когда центр тяжести сместился в сторону Военного
министерства, русские рассматривались как одна из сторон, стоявших
за этим ультиматумом.
На следующий день, 27 июня, в кабинете Макклоя состоялось
заседание подкомитета, в который вошли представители Госдепа
(Баллантайн), Оперативного управления (полковник Чарльз Боунстил),
G-2 (Джон Уэкерлинг) и Управления по связям с гражданской
администрацией. На этой встрече были зачитаны и обсуждены
черновик Стимсона и «Прокламация к японскому правительству и
народу», составленная Баллантайном[171].
Проблема с согласованием итогового варианта заключалась в том,
что эта прокламация должна была служить выполнению разных целей.
Основной ее смысл был в том, чтобы объяснить японцам условия
капитуляции и убедить их принять ее. Но эти условия не должны были
противоречить заявленным военным задачам США. Представители
Госдепа и военных ведомств понимали, что такой документ будет
неоднозначно воспринят в Америке. Главным был вопрос о статусе
императора. Но значение имели и другие факторы: время принятия
прокламации, форма ее подачи и стороны, участвующие в ее
подписании, – необходимо было решить, когда выдвигать Японии
ультиматум, каким образом (по дипломатическим каналам или через
обращение к японскому народу) и какие страны должны его подписать
(приглашать ли Китай и Россию).
Документ, составленный Баллантайном, не получил поддержки
подкомитета. Уступив нажиму сторонников «жесткого мира» из
Госдепа, Баллантайн настаивал на безоговорочной капитуляции и
полном разгроме, после которого вся полнота власти переходила в руки
военной администрации, назначенной союзниками. По поводу будущей
формы правления в своем черновике Баллантайн придерживался
позиции, высказанной Чан Кайши: «...все политические системы
Японии должны быть полностью очищены от малейших следов
агрессивных элементов. Что касается того, какую форму правления
следует ввести в Японии, то будет лучше, если этот выбор
раскаивающийся и пробудившийся японский народ сделает
самостоятельно». Подкомитет сразу же отверг этот вариант
прокламации, поскольку было маловероятно, что японцы согласятся с
такими условиями. Вместо этого был принят черновик ультиматума,

составленный Стимсоном, однако к нему были сделаны некоторые
замечания. Эти замечания 28 июня были переданы Макклою. Насчет
того, когда публиковать эту прокламацию, было высказано три точки
зрения: как можно скорее; в момент вступления в войну СССР; или в
зависимости от времени начала военной операции против Японии. В
вопросе наказания военных преступников подкомитет рекомендовал
правительству Соединенных Штатов не совершать действий, которые
«привели бы к озлоблению» японцев, в результате чего они стали бы
«воспринимать своими врагами скорее американцев, чем, например,
русских». Члены подкомитета сознавали, что после вступления в войну
Советского Союза между США и СССР неминуемо начнется борьба за
сердца и умы японцев[172].
Второе заседание подкомитета состоялось в кабинете Макклоя
утром 28 июня. На этот раз вариант Стимсона был атакован с
неожиданной стороны. Думэн из Госдепа возражал против включения в
текст прокламации пункта о сохранении императорского строя на том
основании, что это не будет поддержано американским общественным
мнением. Непонятно, почему Думэн высказал такое возражение; вполне
возможно, что они с Грю, столкнувшись с сильной оппозицией внутри
Государственного департамента и видя, что опросы общественного
мнения показывают непопулярность такой уступки, решили слегка
сдать назад и предложить перенести решение о судьбе монархии на
более поздний срок. Однако Стимсон никак не мог согласиться с такой
позицией. Как писал Линкольн, «Стимсон пытался найти условия,
которые были бы приемлемыми для Японии и все еще
удовлетворительными для нас, в то время как Думэн, судя по всему,
настолько слабо верил в готовность японцев согласиться с этими
требованиями, что пытался добиться только одного: чтобы эти условия
не вызвали критики в США»[173]. Позиции Стимсона и Грю
развернулись на 180 градусов, и теперь уже Стимсон возглавил
движение за пересмотр требования о безоговорочной капитуляции.
Перебрав несколько вариантов, ОУ пришло к выводу, что
выдвигать ультиматум будет лучше всего сразу после вступления в
войну Советского Союза. В их отчете было сказано: «Если это случится
между 15 августа и 1 сентября и если капитуляция будет признана,
военное положение союзников позволит им извлечь наибольшую
выгоду из этой ситуации». ОУ предвидело, что Трумэн договорится со

Сталиным о дате вступления русских в войну, и тогда дата
предъявления ультиматума придется «либо на конец августа, либо на
начало сентября»[174]. Что любопытно, эти временные рамки идеально
совпадали и с планами самого Сталина.
29 июня Макклой прислал Стимсону краткий вариант
прокламации от имени глав государств, составленный, вероятно, в
Оперативном управлении; текст, предложенный Госдепом, был
проигнорирован. К документу Макклой приложил записку о том, когда
лучше всего предъявлять этот ультиматум, высказав в ней несколько
важных соображений: «Вам должно понравиться, что здесь нет никакой
привязки к S-1, но поскольку в этом документе обсуждаются другие
факторы, влияющие на это решение, я считаю, что сюда можно легко
добавить и пункт об S-1»[175]. В глазах Макклоя и Стимсона атомная
бомба была не оружием для того, чтобы воспрепятствовать вступлению
Советского Союза в войну с Японией, а средством, которое вместе с
советским вмешательством должно было убедить японцев прекратить
сопротивление.
В письме Макклоя к Стимсону также шла речь о том, каким
способом предъявить этот ультиматум японцам. Макклой писал, что и
Госдеп, и он единодушны в том, что «это должно быть сделано не по
дипломатическим каналам, а в форме декларации со всей
сопутствующей этому пропагандой». Насчет того, делать ли это
заявление в одностороннем порядке или совместно с другими
странами, Макклой выступал за то, чтобы к этой декларации
присоединились США, Великобритания и Китай, а также русские, если
они «на тот момент станут воюющей стороной или будут близки к
этому». По поводу статуса императора Макклой писал:
Этот пункт вызывает больше всего споров, и мнения в
Госдепе на этот счет разделились. В данном документе
сохранен язык, который мы использовали в докладной
записке президенту. Это может вызвать негативную реакцию
в Америке, но те, кто больше всего знает о Японии, считают,
что без этого пункта капитуляция японцев крайне
маловероятна[176].

Полковник Чарльз Боунстил из ОУ написал свой вариант
прокламации, который он принес Макклою утром 29 июня. Тогда
Макклой провел третье заседание подкомитета, и черновик Боунстила
получил существенную поддержку со стороны Госдепа и Военно-
морского министерства. 1 июля Макклой лично доставил этот документ
Стимсону в его дом на Лонг-Айленде. Военному министру в целом
понравился этот вариант, но он внес в него несколько поправок.
Впоследствии Боунстил писал о том, что двигало им, когда он работал
над этим документом: «Миллиону американских солдат плевать на то,
останется ли на своем троне император, если им не придется
штурмовать япошек на их родных островах, где они глубоко засели в
пещерах». По словам Боунстила, точка зрения Госдепа, что
общественное мнение не потерпит отказа от безоговорочной
капитуляции, было «сильно преувеличенной и неверной оценкой того,
что подумают американцы на этот счет»[177].
Дискуссии, происходившие на заседаниях подкомитета с 27 по 29
июня, открывают для нас некоторые любопытные факты. Во-первых,
противостояние между различными группами в высших политических
кругах США было куда более сложным и неочевидным, чем считалось
ранее[178]. Думэн, самый преданный сторонник Грю, не выступил за
сохранение монархии. На самом деле его больше волновало то, как
отнесется американское общественное мнение к пересмотру
требования о безоговорочной капитуляции. Военное министерство
настаивало на формулировке «безоговорочная капитуляция», но
предлагало отредактировать это требование таким образом, чтобы оно
включало в себя условия, более приемлемые для японцев. Кроме того,
все по-разному представляли себе позицию простых американцев. Если
Думэн и Грю испытывали тревогу в связи с яростными анти-
императорскими настроениями, охватившими Америку в тот период, то
военное командование куда больше заботило то, что американцы
устали от войны и рано или поздно потребуют как можно скорее
вернуть своих мальчиков домой. Оно сознавало непостоянство
общественного мнения, которое могло быстро перемениться, как только
первые американские солдаты будут убиты при высадке на внутренние
острова Японии, притом что существовала возможность завершения
этой войны.

Важно еще раз подчеркнуть, что при составлении этой
прокламации главная цель ее авторов заключалась в том, чтобы убедить
японцев капитулировать. Отношение к роли Советского Союза было
противоречивым. С одной стороны, вступление СССР в войну грозило
США негативными последствиями, с другой – это приближало
желанный для Вашингтона момент капитуляции. Тогда военное
командование США считало, что участие Советского Союза в войне
является необходимым и важным фактором для принуждения Японии к
капитуляции. Поэтому оптимальным временем для предъявления
ультиматума стал бы день вступления СССР в Тихоокеанскую войну,
который, по оценке ОУ, должен был прийтись где-то на середину
августа. Именно поэтому первоначальная прокламация должна была
быть опубликована от имени США, Великобритании, Китая и
Советского Союза.

Политбюро дает согласие на войну
Для Сталина конец июня тоже стал временем принятия важных
решений. 26-го и 27-го числа состоялось совместное заседание
Политбюро (руководящего органа компартии), правительства и
военного командования. На этом заседании было решено провести в
августе полномасштабную военную операцию против японских сил в
Маньчжурии. Был окончательно утвержден план Генштаба, по
которому три фронта должны были одновременно продвигаться к
центру Маньчжурии [Штеменко 2014,445; Василевский 1975: 563].
Война против Японии более не являлась тайной, известной только
Сталину и его ближайшему окружению: теперь это был официальный
курс Советского государства.
На заседании обсуждались и географические аспекты планируемой
операции. Главной задачей, стоявшей перед советскими войсками,
являлся захват всех территорий, которые должны были отойти СССР по
условиям Ялтинского соглашения, в том числе Маньчжурии, Южного
Сахалина и Курильских островов. Для того чтобы отрезать японцам
пути отступления, было решено оккупировать и Северную Корею. По
поводу Хоккайдо мнения участников совещания разошлись. Без
оккупации Хоккайдо Советский Союз не мог установить полный
контроль над проливом Лаперуза и Курилами. Маршал Мерецков
считал, что необходимо занять этот остров. Его поддержал Хрущев, но
Вознесенский, Молотов и Жуков возражали против этой операции,
говоря, что она слишком рискованная и, по всей видимости,
спровоцирует американцев на ответные меры. Молотов заметил, что
оккупация Хоккайдо даст союзникам серьезный повод обвинить
Советский Союз в серьезном нарушении Ялтинского соглашения.
Сталин спросил Жукова, сколько еще войск потребуется для
проведения этой операции. Жуков ответил, что по меньшей мере
«четыре полнокровные войсковые армии, оснащенные артиллерией,
танками и другой техникой». Сталин промолчал. Вопрос с Хоккайдо
пока остался нерешенным [Славинский 1993: 126–127; Славинский
1995: 306–307][179].
28 июня Сталин выпустил три директивы: первую –
командующему Дальневосточным фронтом с требованием завершить

все приготовления к наступлению к 1 августа; вторую – командующему
войсками в Приморье с требованием завершить все приготовления к 25
июля; третью – командующему Забайкальским фронтом с требованием
завершить все приготовления к 26 июля[180]. В этих директивах не была
указана точная дата нападения, которая, скорее всего, должна была
быть определена позднее в разговоре с Василевским. Однако, по словам
Штеменко, операция должна была начаться где-то между 20 и 25
августа.
Мерецков,
назначенный
командующим
Первым
Дальневосточным фронтом, отправился на Дальний Восток под именем
генерал-полковника Максимова. Маршал Малиновский, который
должен был занять место командующего Забайкальским фронтом, 4
июля прибыл в Читу под именем генерал-полковника Морозова.
Наконец, Василевский, главнокомандующий всеми советскими
войсками на Дальнем Востоке, прибыл в Читу 5 июля под именем
заместителя наркома обороны генерал-полковника Васильева
[Штеменко 1967: 66; Василевский 1975: 564; Черевко, Кириченко 2006:
254][181]:
Всем троим в целях соблюдения секретности было
приказано снять маршальские погоны. К новому месту
службы Кирилл Афанасьевич следовал под именем генерал-
полковника Максимова. И не поездом, как ему хотелось, а
самолетом. <...> А 5 июля туда же явился и А. М.
Василевский, значившийся по документам «заместителем
Наркома
обороны
генерал-полковником
Васильевым»
[Штеменко 2014: 446].
Жребий был брошен. Гигантская военная машина на Дальнем
Востоке была приведена в движение.

Стимсон пишет докладную записку Трумэну
2 июля, за пять дней до отъезда Трумэна в Потсдам, Стимсон
передал президенту докладную записку с черновым вариантом
ультиматума Японии. В ней военный министр предостерегал, что
«боевые действия по оккупации Японии после высадки десанта могут
перерасти в очень долгую, кровопролитную и тяжелую операцию» –
даже более трудную, чем то, с чем США столкнулись в Германии. По
его мнению, чтобы избежать этого кровопролития, США могли бы
убедить умеренную часть японского общества в том, что американцы
не заинтересованы в уничтожении Японии как нации. Для этого
Стимсон предлагал
...в
точно рассчитанный момент времени передать
Японии предупреждение от имени глав Соединенных
Штатов, Великобритании, Китая и России, если она будет
тогда воюющей стороной, призвав Японию капитулировать и
допустить на свою территорию оккупационные силы, которые
обеспечат полную демилитаризацию ради будущего мира[182].
В своей записке Стимсон уделил особое внимание роли Советского
Союза в этом процессе. Он писал: «Если Россия представляет угрозу,
нападение русских, если оно произойдет, не должно зайти слишком
далеко. Наши собственные бомбардировки должны, по возможности,
ограничиваться военными объектами». Если в ОУ считали само собой
разумеющимся, что вмешательство СССР в войну необходимо для
принуждения Японии к капитуляции, то Стимсона больше волновало
то, что произойдет после победы, когда США и Советский Союз начнут
соревноваться друг с другом, борясь за поддержку японцев. Далее
Стимсон перечислял «элементы», которые должна была содержать эта
прокламация. Затем он переходил к главному пункту своего плана: «...
если <...> мы добавим, что не исключаем возможность сохранения
конституционной монархии и существующей династии, это
существенно повысит наши шансы на успех»[183].
К этой докладной записке был приложен черновой вариант
ультиматума, утвержденный Стимсоном накануне. Первой важной

особенностью этого документа было то, что в нем предполагалась его
поддержка со стороны Советского Союза. В заголовке и тексте
черновика Стимсона все те места, где шла речь об СССР, были
заключены в скобки; было указано, что эти куски документа должны
быть удалены, если Советский Союз не примет участия в войне[184].
Это показывает, что и Стимсон, и военное командование предполагали,
что эта прокламация будет подписана Сталиным и что они планировали
предъявить ультиматум либо одновременно со вступлением СССР в
войну, либо сразу после этого. Все это совпадало и с планами Сталина.
Вторая важная особенность черновика Стимсона состояла в том,
что там детально были прописаны условия капитуляции и было
прямым текстом сказано, что США решительно настроены наказать
«тех, кто начал проводить захватническую политику», добиться
соблюдения Каирской декларации, ограничив территорию Японии
четырьмя основными островами и «прилегающими малыми островами
по нашему выбору», и разоружить вооруженные силы Японии.
Одновременно с этим в документе Стимсона совершенно четко
говорилось, что США не собираются уничтожать Японию как
государство и порабощать японский народ. Самыми важными здесь
были параграфы 12 и 13:
12. Оккупационные войска союзников будут отведены из
Японии, как только будут достигнуты наши цели и как только
будет учреждено мирно настроенное и ответственное
правительство в соответствии со свободно выраженной волей
японского народа. Это может произойти и в рамках
конституционной монархии с сохранением существующей
династии, если мировое сообщество будет полностью
убеждено в том, что такое правительство никогда более не
прибегнет к агрессии.
13. Мы призываем правительство Японии провозгласить
теперь же безоговорочную капитуляцию всех японских
вооруженных сил, подчиняющихся японскому правительству
и верховному командованию, и дать надлежащие и
достаточные заверения в своих добрых намерениях в этом
деле[185].

Изменив «безоговорочную капитуляцию» на «безоговорочную
капитуляцию всех японских вооруженных сил» и дав понять, что
«конституционная монархия с сохранением существующей династии»
вполне возможна, Стимсон постарался сделать условия этого
ультиматума приемлемыми для японцев, хотя формально в нем все так
же шла речь о «безоговорочной капитуляции».
2 июля черновик Стимсона был передан в Госдеп. Грю, Думэн и
Баллантайн изменили текст этой прокламации, исключив из него
малейшие лазейки, которые в будущем могли бы использовать
милитаристы для возврата к власти. Более того, в новой редакции
прокламация была адресована не правительству, а японскому народу.
Хотя чиновники Госдепа и поддержали намерение Стимсона позволить
японцам установить «конституционную монархию с сохранением
существующей династии», они добавили в текст ультиматума
следующее условие: «если миролюбивые нации будут убеждены в том,
что истинной целью этого правительства будет проведение мирной
политики, которая сделает невозможным возрождение агрессивного
милитаризма в Японии в будущем». Также они следующим образом
изменили параграф 13 из варианта Стимсона:
Мы призываем японский народ и правительство Японии
провозгласить теперь же безоговорочную капитуляцию всех
японских вооруженных сил и дать надлежащие и достаточные
заверения в своих добрых намерениях в этом деле. Иначе
Японию ждет быстрый и полный разгром[186].
Будучи экспертами по Японии, Грю, Думэн и Баллантайн
понимали, как опасно позволять императорской системе и далее
оставаться неподконтрольной. Стимсон полностью разделял эту точку
зрения, однако он не был специалистом по Японии, и его формулировки
были недостаточно точны. Разнице между позициями Грю и Стимсона
было суждено сыграть ключевую роль на финальном этапе драмы,
разыгравшейся в конце войны.
Скорее всего, последнюю фразу о «быстром и полном разгроме»
добавил Грю, держа в голове атомную бомбу. В то время Думэн и
Баллантайн ничего не знали о ней, но Грю уже был в курсе
Манхэттенского проекта. Бомбардировка Токио, состоявшаяся 26 мая,
привела его в глубокое расстройство. Зная о существовании атомной

бомбы, Грю явно испытывал муки совести при мысли об ожидающем
Японию ядерном апокалипсисе. Он хотел предостеречь японцев, не
раскрывая секрета атомной бомбы. Если же автором этого дополнения
был не Грю, то интересно, кто и с какой целью это сделал. Вполне
возможно,
что
таким образом американское
правительство
предупреждало японцев об атомной бомбе. В итоге такую позицию
занял сам Трумэн.
3 июля, через день после того, как Стимсон передал президенту
черновой вариант прокламации, госсекретарем США был назначен
Джеймс Ф. Бирнс. Видя в новом госсекретаре своего союзника,
сторонники жесткой линии в Госдепе нанесли партии Грю ответный
удар. 4 июля Дин Ачесон созвал совещание руководства Госдепа, на
котором резко раскритиковал прокламацию, составленную Стимсоном
и одобренную Грю. «Ястребы» были вне себя оттого, что Стимсон и
Грю пытались протащить в ультиматум пункт о сохранении
монархического строя. 6 июля помощник госсекретаря Арчибальд
Маклиш послал Бирнсу докладную записку, написав, что прокламация
Стимсона – Грю серьезно расходится с заявленными целями войны, так
как слова о том, что «неотстранение нынешнего императора и
сохранение института монархии являются непреложными условиями
японцев», равносильны отказу от безоговорочной капитуляции
[Acheson 1969: 112][187].
Предвосхищая сильное противодействие со стороны «ястребов»,
Грю
перед
отъездом
Бирнса
в
Потсдам передал
тому
отредактированный вариант прокламации. 6 июля Грю встретился с
Форрестолом, который тоже собирался ехать в Европу, и поделился с
ним своими опасениями по поводу того, что по пути в Потсдам
черновик ультиматума «будет выброшен в канаву людьми,
сопровождающими президента». Форрестол упоминает в этой связи
имя Боулена, но Грю, скорее всего, имел в виду Бирнса [Mills 1951:73–
74].
7 июля, когда Бирнс отбыл с Трумэном в Потсдам, в Госдепе под
председательством Грю состоялось бурное совещание с участием
Ачесона, Маклиша и других. Как только заседание было открыто,
Маклиш пошел в атаку. Разразился горячий спор об уместности
сохранения монархического строя в Японии. Если Грю утверждал, что
его упразднение может оказаться неосуществимым, то Маклиш с

Ачесоном заявляли, что институт императора является неотъемлемой
частью японского милитаризма. Ачесон требовал, чтобы возражения
высших чиновников Госдепа по поводу предлагаемой прокламации
были занесены в протокол. Грю ответил, что, несмотря на эти
возражения, он воспользуется своими полномочиями заместителя
госсекретаря и передаст черновик ультиматума Бирнсу[188].
Бирнс писал в своих мемуарах:
Сразу после назначения на пост государственного
секретаря я узнал о существующих в Госдепе разногласиях по
поводу того, должны ли мы при капитуляции настаивать на
смещении императора. Перед моим отъездом в Потсдам я
получил несколько докладных записок, в которых были
изложены разные точки зрения. Все они отправились в
портфель, битком набитый проблемами войны и мира на
Тихом океане [Byrnes 1947: 204–205].
Бирнс склонялся к тому, чтобы поддержать сторонников жесткой
линии, хотя бы только для того, чтобы показать Грю и Стимсону, кто в
доме хозяин. За день до отъезда в Европу он имел двадцатиминутный
разговор с Корделлом Халлом, который заметил, что двенадцатый
параграф прокламации «уж слишком смахивает на умиротворение
японцев». Халл рекомендовал повременить с опубликованием этой
прокламации, чтобы «добиться максимального эффекта от совместных
бомбардировок и вступления в войну России»[189].
Черновик прокламации был написан и надежно упрятан в
портфель Бирнса. Однако вопрос о том, как и когда эта прокламация
будет опубликована и чьи подписи будут под ней стоять, так и остался
нерешенным.

Хирохито назначает Коноэ чрезвычайным
посланником в СССР
Японское
правительство
было
крайне
обеспокоено
приближающейся Потсдамской конференцией. 5 июля, узнав о визите
Сун Цзывеня в Москву, Того перепугался, что китайско-советские
переговоры могут завершиться заключением договора и что
«Советский Союз вскоре может вступить в войну с Японией». Того дал
указания Сато встретиться с Молотовым до его отъезда в Потсдам и
попытаться выяснить, как отнесется советская сторона к политике
Токио, изложенной в депеше от 30 июня: долговечная дружба,
нейтрализация Маньчжурии и отказ от рыболовных прав в обмен на
советскую нефть[190].
Сато, впрочем, не спешил выполнять это поручение, и только 11
июля ему удалось поговорить с Молотовым в течение 20 минут. Как
японский посол и предполагал, Молотов в привычной манере ушел от
прямого ответа, сказав лишь: «Мы очень внимательно обсудим
предложение Японии и примем решение», но ни словом не обмолвился
о конференции в Потсдаме. На следующий день Сато отправил в Токио
пространную депешу, обрушившись на Того с уничтожающей
критикой: «Ваше предложение о сотрудничестве между Японией и
Советским Союзом для поддержания мира в Восточной Азии и вся
ситуация с нейтрализацией Мань-чжоу-го основаны на том
предположении, что Япония и Мань-чжоу-го продолжат существовать».
Далее Сато напоминал Того, что, «так как само существование Японии
находится под вопросом [sic], нетрудно заметить, что расшатано все
основание, на котором выстроена наша политика». Он предупреждал:
«Мысль о том, что мы можем привлечь русских на свою сторону и даже
заставить их покинуть своих союзников, совершенно утопична»[191].
Однако пока Сато встречался с Молотовым, во внешней политике
Токио произошел заметный сдвиг. Японское правительство решило до
начала Потсдамской конференции отправить в Москву в качестве
чрезвычайного посланника императора князя Коноэ. Автором этой идеи
был сам Хирохито[192]. 7 июля по совету Кидо император вызвал в свой
дворец Судзуки и спросил его, как продвигаются переговоры с СССР.

Хирохито спросил прямым текстом: «Поскольку мы не должны
упустить этот шанс, почему бы не попросить их о посредничестве
напрямую? Что если мы направим [в Москву] посланника с особым
письмом от меня?» 10 июля «Большая шестерка» утвердила это
решение, не оглашая имени эмиссара. Наконец 12 июля император
принял во дворце князя Коноэ и назначил его чрезвычайным
посланником в Москве[193].
На этот момент Хирохито исключал возможность прямых
переговоров с США и Великобританией, которые, как ему было
известно, настаивали на безоговорочной капитуляции. Прежде всего
императора заботило сохранение кокутай, и он даже был готов
использовать возможную неудачу переговоров с Москвой в качестве
предлога для продолжения войны. Вряд ли на этом этапе Хирохито
проводил различие между сохранением императорского строя в том
виде, как он существовал при кокутай, и спасением императорского
дома как такового[194].
У Того же были свои планы. Ему приходилось лавировать между
собственной убежденностью в том, что войну нужно завершить как
можно скорее, и активным противодействием со стороны партии
войны. Он не был принципиальным противником прямых переговоров
с Великобританией и США, но понимал, что у него нет ни единого
шанса окончить войну без поддержки партии войны [Togo 1989:342–
343]. Того был убежден, что, прежде чем обратиться к США напрямую,
он должен прибегнуть к варианту с Москвой. На совещании Высшего
военного совета Того и Судзуки ни разу не упомянули имени Коноэ,
чтобы военные «ястребы» не наложили вето на его кандидатуру. Только
такими деликатными маневрами Того с трудом удалось добиться
согласия «Большой шестерки» на то, чтобы прозондировать готовность
Москвы выступить посредником в переговорах о мире. В итоге Коноэ
был утвержден в качестве специального эмиссара императора как
дипломат, который мог вести переговоры как с США и
Великобританией, так и с Советским Союзом.
На заседании Высшего военного совета, состоявшемся 14 июля,
Анами настаивал на том, что, несмотря на неудачи на Иводзиме и
Окинаве, Япония не потерпела поражения в этой войне. Поэтому он
яростно возражал против любых переговоров о мире, в которых
признавалось бы поражение Японии. Ёнай убедил Того отказаться от

обсуждения каких-либо условий капитуляции, чтобы не допустить
краха правительства из-за этого вопроса. Невероятно, но факт:
японское правительство решило отправить Коноэ на переговоры о
мире, не оговорив с ним никаких конкретных условий окончания
войны. Впрочем, самого Коноэ это вполне устраивало, так как давало
ему карт-бланш на решение всех этих вопросов прямо в Москве в
зависимости от хода переговоров[195].
Тем не менее неофициально помощники Коноэ уже работали над
составлением списка таких условий. Тайно были подготовлены два
предложения, которые Коноэ мог выдвинуть от имени японской
стороны. Первое из них было написано 3 июля Тосикадзу Касэ по
указанию Того. Затем его обсудили Мацудаира, Мацутани и Такаги. В
нем Япония поддерживала Атлантическую хартию, призывала к
немедленному прекращению огня и соглашалась добровольно вывести
свои войска со всех оккупированных территорий. Условия мира были
разделены на две категории: к первой относились неприкосновенность
императорского дома и сохранение кокутай, невмешательство во
внутренние дела Японии, гарантия экономического выживания
японского народа, отказ от оккупации, преследование военных
преступников самими японцами и независимость восточноазиатских
наций. Вторая категория включала в себя территориальные уступки,
репарации и самостоятельное разоружение. Мацутани возражал, что
эти условия слишком детальны, и настаивал на том, что эмиссар
императора должен требовать только сохранения кокутай. Такаги был с
этим не согласен. Переговоры с Москвой будут отличаться от
переговоров с Соединенными Штатами; лучше проговорить все
возможные условия заранее. Очевидно, Такаги верил, что московские
переговоры будут только прелюдией к решающим переговорам с США.
Однако он предложил, чтобы пункт о сохранении кокутай был изменен
на сохранение за императором права на правление[196].

12. Князь Фумимаро Коноэ. Хирохито назначил Коноэ своим
специальным эмиссаром и планировал отправить его в СССР для
ведения переговоров о мире. Пока Токио ожидал ответа из Москвы по
поводу миссии Коноэ, советское правительство объявило войну
Японии. Библиотека парламента Японии
Этот список условий интересен по двум причинам. Во-первых, в
нем было проведено разделение между императорским домом и
кокутай. Такаги определил кокутай как право императора на правление,
тем самым перенеся вопрос о кокутай в политическую плоскость и
отвергнув все мифологические и духовные наслоения этой идеологии.
Во-вторых, в предложении Касэ содержались три условия – отказ от
оккупации, саморазоружение и наказание военных преступников

самими японцами, – которые сыграют ключевую роль в обсуждении
вопроса о капитуляции высшим руководством Японии в критические
августовские дни.
Однако пакет предложений, подготовленный Касэ, так и не был
передан Коноэ. Вместо этого вечером 12 июля близкий советник Коноэ
генерал-майор Кодзи Сакаи составил другой вариант соглашения.
Принимая во внимание, что единственным непреложным условием
завершения войны, отказ от которого не был возможен ни при каких
обстоятельствах, являлось сохранение кокутай, Сакаи рекомендовал
пойти на любые территориальные уступки, за исключением внутренних
островов, согласиться на демократическую форму правления с
сохранением роли императора как главы государства, согласиться на
оккупационную администрацию и введение оккупационных войск на
какой-то период времени, согласиться на наказание военных
преступников оккупационными властями и на временное полное
разоружение. Далее в этом документе говорилось, что если Токио не
удастся заручиться посредничеством Советского Союза, то Япония
должна немедленно вступить в прямые переговоры с Соединенными
Штатами и Великобританией. Не доверяя Советскому Союзу, Коноэ и
Сакаи не возлагали особых надежд на успех московской миссии и
подготовились к ведению прямых переговоров с США. В этом варианте
сохранение кокутай означало оставление императора во главе
государства и неприкосновенность императорского строя; впрочем, в
худшем сценарии Сакаи был готов рассмотреть и возможность
отречения Хирохито. Относительно территориальных уступок Сакаи
считал, что Японии следует примириться с потерей Окинавы, островов
Бонин и Южного Сахалина и удовлетвориться сохранением южной
половины Курил[197]. Его пакет предложений указывает на то, что
Коноэ был готов согласиться на капитуляцию Японии при получении
гарантий неприкосновенности императорского дома. Как мы видим,
между условиями Сакаи и вариантом ультиматума, составленным
Стимсоном, имеется очень большое сходство.
11 июля, после того как Высший военный совет утвердил решение
об отправке в Москву чрезвычайного посланника, Того послал
«сверхсрочную» и «совершенно секретную» телеграмму Сато, впервые
информируя его о том, что Япония намерена добиваться окончания
войны. Сато было дано указание на встрече с Молотовым

«прозондировать, возможно ли использовать русских для окончания
войны». Впрочем, Того тут же проявил непоследовательность, добавив:
«Хотя нет никаких сомнений в вашей искусности как дипломата,
постарайтесь не дать намека на то, что мы планируем задействовать
русских для окончания войны». В еще одной депеше, оправленной в тот
же день, Того писал:
Мы считаем, что сохранение мира в Восточной Азии
является одним из условий сохранения мира во всем мире.
Япония, готовясь завершить войну, совершенно не
заинтересована в аннексии или удержании территорий,
захваченных в результате войны, заботясь об установлении и
сохранении прочного мира[198].
Последняя телеграмма Того истощила терпение Сато, и тот в ответ
написал, что инструкции министра иностранных дел были «не более
чем пустыми и формальными разглагольствованиями». Теперь, когда
Япония уже лишилась Бирмы, Филиппин и даже Окинавы, посол
спрашивал в лоб: «...какой, по-вашему, эффект возымеет наш отказ от
аннексии или оккупации других территорий на советское
руководство?» Русские очень реалистично оценивают ситуацию,
предупреждал Сато, и поэтому «крайне трудно будет убедить их
абстрактными аргументами. Нам точно не удастся заговорить их
прекрасными словами, не имеющими никакого отношения к
реальности». И язвительно продолжал: «Если Японская империя
действительно столкнулась с необходимостью прекращения войны, то
мы прежде всего сами должны задуматься о том, чтобы это сделать.
Пока мы сами не решимся завершить войну, нет никакого смысла
выяснять позицию советского правительства». В конце своего ответа
Сато нарушил табу: «Нет никакого сомнения в том, что исход, который
нас ожидает <...> будет фактически равен безоговорочной
капитуляции»[199].

13. Сигэнори Того, министр иностранных дел Японии, ключевая
фигура партии мира в правительстве Судзуки. Библиотека парламента
Японии
Еще до того, как Того получил эту язвительную отповедь, 12 июля
он отправил в посольство еще одну сверхсрочную телеграмму, дав
указание Сато немедленно добиться встречи с Молотовым. «Мы
считаем, – говорилось в этой депеше, – что в этой ситуации будет
уместным сделать следующий шаг и до начала трехсторонней
конференции уведомить русских о намерениях императора насчет
завершения войны». Далее Того велел Сато передать Молотову
следующее послание:

Его
Величество
Император
Японии,
глубоко
озабоченный бедствиями и жертвами народов всех воюющих
стран, увеличивающихся изо дня в день в результате
нынешней войны, выражает свою волю, чтобы положить
скорее конец войне. Поскольку в Восточно-Азиатской войне
США и Англия настаивают на безоговорочной капитуляции,
Империя будет вынуждена довести войну до конца,
мобилизуя все силы и средства, за честь и существование
Отечества. Однако в результате такого обстоятельства
неизбежно усиленное кровопролитие у народов обеих
воюющих сторон. Его Величество крайне обеспокоен в этой
мысли и изъявляет пожелание, чтобы на благо человечества в
кратчайший срок был восстановлен мир...
Император лично решил отправить в Москву князя
Коноэ в качестве Чрезвычайного Посланника с письмом от
Его
Величества,
содержащим
высказанные
выше
соображения. Прошу известить об этом Молотова и получить
согласие русских на прибытие этого посольства[200].
На тот момент это было самое важное послание от японского
правительства. В нем не только прямым текстом говорилось о желании
японского руководства завершить войну, но и был сделан акцент на том,
что это пожелание исходило не от кого иного, как от самого
императора. Также там было указано, что главным препятствием к
окончанию войны является требование союзников о безоговорочной
капитуляции. Хотя это письмо было отправлено советскому
правительству, Того, по всей видимости, надеялся, что оно будет
передано США и Великобритании [Hatano 1994: 20].

14. Наотакэ Сато, посол Японии в Советском Союзе. Яростно
критиковал политику японского правительства, направленную на
завершение войны при посредничестве Москвы. Его попытки добиться
от советского правительства однозначного ответа на предложение
Японии о переговорах завершились тем, что Москва объявила войну
Токио. Библиотека парламента Японии
Сато получил срочную депешу от Того в 01:00 13 июля – всего за
день до того, как Молотов должен был отбыть в Берлин, – и целые
сутки пытался дозвониться до советского наркома по иностранным

делам. Лозовский передал Сато, что Молотов «просто не может» найти
времени для беседы с ним. Посол встретился с Лозовским в 5 вечера.
Сато подчеркнул, что этот чрезвычайный посланник будет совершенно
иным, чем те, о которых он говорил с Молотовым в прошлом, потому
что Коноэ направляется в Москву по личной инициативе императора.
Далее Сато сказал, что ему необходимо как можно скорее получить
ответ от советского правительства «хотя бы в форме принципиального
согласия» до отъезда Молотова, чтобы эмиссар императора мог
встретиться с советским руководством, после того как оно вернется из
Берлина. Лозовский, прибегая к привычной тактике затягивания
переговоров, спросил Сато, кому именно было адресовано послание
Хирохито. Застигнутый врасплох этим второстепенным вопросом, Сато
ответил, что послание было адресовано советскому правительству, то
есть либо Калинину, председателю Президиума Верховного совета
СССР, либо Сталину, председателю Совета министров. Лозовский
ответил, что, поскольку некоторые члены правительства должны были
отбыть этой же ночью, невозможно дать ответ на это обращение до
отъезда Молотова. Он пообещал связаться с Берлином и перезвонить
Сато[201].
Сато послал еще одну телеграмму, на этот раз Того, в которой
откровенно высказал свое мнение насчет миссии Коноэ. Он указал, что
в этом плане отсутствуют конкретные предложения. Далее Сато
предположил, что русские затребуют дополнительную информацию «в
связи с тем, что не вполне ясна роль самого посланника». Он запросил
конкретную информацию о том, на каких условиях японское
правительство хочет обсудить вопрос завершения войны[202]. Сато
проник в самую суть проблемы. Однако с позиции Того Сато требовал
невозможного. Министр иностранных дел не мог поделиться
конкретными предложениями, потому что у него их не было.
Обсуждение этой темы раскололо бы правительство, лишив Японию
последнего шанса на мир.
Несмотря на все призывы Сато решить вопрос с посольством
Коноэ как можно скорее, Лозовский поздно вечером 13 июля уведомил
японского посла, что, так как Сталин с Молотовым уже отбыли в
Берлин, они не могут ответить на это обращение сейчас[203]. Сато,
впрочем, выяснил, что советская делегация покинула Москву только
вечером 14-го числа, и понял, что эта задержка была намеренной. У

него было несколько предположений, почему советская сторона тянет с
ответом на запрос Токио, но даже этот искушенный в делах дипломат
не допускал мысли о том, что СССР уже принял решение о вступлении
в войну. Однако Сато снова написал Того, что у Японии «нет другого
выбора, кроме как принять безоговорочную капитуляцию или
капитулировать на условиях, мало чем от нее отличающихся»[204].
Того
испытывал
раздражение
в
связи
с
откровенно
пессимистичной позицией своего посла по поводу посредничества
Москвы. 17 июля министр иностранных дел послал Сато еще одну
телеграмму, объясняя, что он хорошо понимает, как трудно
использовать русских для переговоров о завершении войны. «Однако
ситуация такова, что у нас нет другого выбора, кроме как попробовать
это». Переговоры с Советским Союзом были необходимы не только для
того, чтобы «добиться помощи Москвы в завершении войны», но и для
укрепления позиций Японии в переговорах с США и Великобританией.
Возражая Сато, который настаивал на том, что Японии необходимо
согласиться на безоговорочную капитуляцию, Того заявлял:
Если сегодня Америка и Англия признают честь и
существование Японии, они положат конец войне и спасут
человечество от участия в ней, но если они будут упорно
настаивать на безоговорочной капитуляции, Япония
единодушна в своей решимости сражаться до конца.
Император лично соизволил проявить решимость в этом
вопросе[205].
На совет Сато окончить войну, согласившись на безоговорочную
капитуляцию, Того ответил отказом.
Сато не одобрял идею Того вступить в переговоры с Советским
Союзом, но Того смотрел на эту ситуацию шире. Для него Москва была
необходимым перевалочным пунктом на пути в Вашингтон. К тому
моменту, как эта телеграмма достигла Москвы, Потсдамская
конференция уже день как началась.

Американская разведка и разведданные Magic
Американцы перехватывали телеграммы, которыми обменивались
Сато и Того (разведданные, полученные благодаря перехвату японских
шифровок, получили кодовое название Magic). Военно-морская
разведка, отвечавшая за разведданные Magic, интерпретировала эти
сообщения таким образом, что хотя и не было ясно, участвовало ли
японское военное командование в принятии решения об окончании
войны, «тот факт, что этот шаг был объявлен выражением воли
императора, имел большое значение»[206]. Однако Джон Уэкерлинг,
заместитель начальника G-2, составил свою докладную записку, в
которой
выдвинул
несколько
версий,
объяснявших
смену
внешнеполитического курса Японии. А именно: 1) император лично
выступил за заключение мира вопреки позиции армии; 2)
консервативные круги, близкие к императору, одержали победу над
кликой милитаристов, поддерживавших продолжение войны; 3)
японское правительство предпринимало координированные действия,
чтобы отсрочить поражение, надеясь, что им за хорошую цену удастся
купить помощь Советского Союза и что заманчивое предложение мира
со стороны Японии заставит американцев осознать усталость от этой
войны. Первую гипотезу Уэкерлинг отбросил как слишком
маловероятную, вторую счел возможной, но наиболее правдоподобным
полагал третий сценарий развития событий. В отчете также было
сказано, что этого мнения придерживался и Грю[207].
Как правильно заключила военно-морская разведка, тот факт, что
японское правительство обозначило желание завершить войну и эта
инициатива исходила от самого императора, действительно имел
большое значение. Однако из этого вовсе не следовало, что Япония
была готова немедленно капитулировать. Путь от готовности закончить
войну до фактического приятия капитуляции был еще очень долгим.
Главный вопрос звучал так: на каких условиях Япония согласится на
капитуляцию? По этому пункту у японского правительства не было
единой позиции; собственно, оно даже не могло сформулировать
конкретные условия. Несмотря на то что Анами, Умэдзу и Тоёда
приняли предложение императора о посредничестве Москвы, трудно
было рассчитывать на то, что они согласятся на капитуляцию,

условиями которой были бы разоружение, оккупация Японии
союзниками и наказание военных преступников. Хотя Хирохито и
проявил мирную инициативу, он сам признавал, что провал переговоров
с Москвой послужит отличным предлогом для того, чтобы призвать
японский народ на последний решительный бой.
Если говорить о докладной записке Уэкерлинга, то в каждой его
гипотезе была частица правды, но ни одна из них не была верной
полностью. Первые две версии, которые Уэкерлинг отверг как
маловероятные, были частично справедливы. Император действительно
лично предпринимал действия для окончания войны, и партия мира,
состоявшая из людей, близких к Хирохито, действительно, преодолев
сопротивление военного руководства, продавила решение императора
об отправке в Москву специального эмиссара. Третье же
предположение Уэкерлинга, которое сам он считал самым
правдоподобным, было не вполне точным. Партия мира была убеждена,
что Япония должна признать поражение в войне. Обращение в Москву
с просьбой о посредничестве было отчаянным ходом сторонников
мира, а вовсе не попыткой «отсрочить поражение». Более того, анализ
японского политического пейзажа, на котором Уэкерлинг провел
четкую линию между армией и «группой консерваторов, близких к
императору», тоже не вполне соответствовал реальности. Военная
половина «Большой шестерки» (а не все японское правительство)
действительно согласилась на посредничество Москвы лишь для того,
чтобы «отсрочить поражение» и «заставить американцев осознать
усталость от войны», но Коноэ, Кидо и Того, безусловно, не разделяли
эту позицию.
Аналитики из военно-морской разведки и Уэкерлинг пришли к
совершенно разным выводам. Если в первом отчете говорилось о том,
что мирные инициативы Японии являются значительным отклонением
от прежнего курса, которое представляет большой интерес для США,
то Уэкерлинг советовал не обращать на них особого внимания. На
самом деле позиции японской партии мира и группы влиятельных
сторонников «мягкого мира» в Вашингтоне были очень близки.
Вариант ультиматума, составленный Стимсоном 2 июля, включал в
себя пункт о сохранении в Японии конституционной монархии, а
«безоговорочная капитуляция» была заменена на «безоговорочную
капитуляцию вооруженных сил». Иными словами, депеша Того

оставляла некоторое пространство для маневра, которым Соединенные
Штаты могли воспользоваться.
Особый интерес в докладной записке Уэкерлинга представляет
место, где заместитель начальника Разведывательного управления
официально заявляет о поддержке со стороны Грю. Кроме этих слов
Уэкерлинга у нас нет никаких свидетельств того, что Грю был согласен
с его анализом разведданных Magic.
Если вспомнить, с каким упорством Грю защищал идею
сохранения в Японии конституционной монархии, вызывает удивление,
почему он не воспользовался телеграммой Того от 12 июля для того,
чтобы усилить свои позиции. Возможно, будучи заклеймен критиками
как защитник императора, он не решался открыто поддержать послание
Хирохито, подразумевавшее пересмотр требования о безоговорочной
капитуляции. Или же, занимая убежденную антисоветскую позицию,
Грю не видел смысла поддерживать попытки Токио заключить мир с
помощью Москвы.

Сталин ведет переговоры с Сун Цзывенем
Для Сталина время летело быстро. Политбюро и Государственный
комитет обороны официально утвердили его решение о нападении на
Японию. Однако японцы все еще пытались заручиться поддержкой
Москвы для завершения войны. Сталин использовал это для того,
чтобы затянуть войну, но он ясно понимал, что капитуляция Японии
неизбежна. Берия постоянно передавал ему разведданные о том, как
продвигается американский атомный проект. Американцы были близки
к созданию ядерного оружия, и им теперь было известно, что
единственным препятствием к окончанию войны является требование
союзников о безоговорочной капитуляции. Сталин обо всем этом знал,
и его, должно быть, терзал страх, что война может завершиться до того,
как СССР успеет в нее вступить. Более того, нападению на Японию все
еще мешали две вещи: обязательство соблюдать пакт о нейтралитете и
необходимость заключить до начала боевых действий соглашение с
Китаем.

15. Сун Цзывэнь, министр иностранных дел Национального
правительства Китайской республики. Сун вел переговоры со
Сталиным о дружбе и союзе между СССР и Китаем. По условиям
Ялтинского соглашения, Советский Союз до вступления в войну с
Японией был обязан заключить договор с правительством Чан Кайши.
Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция
Харриса и Юинга
30 июня в Москву прибыл министр иностранных дел Китая Сун
Цзывень, и через два дня начались его переговоры со Сталиным. Став
президентом, Трумэн четко следовал условиям Ялтинского соглашения,

поэтому он поддерживал заключение договора между Советским
Союзом и Китаем. Чан Кайши однажды попробовал убедить
Вашингтон пересмотреть ялтинские договоренности, но Трумэн
ответил отказом. Так Чан Кайши осознал, что Китаю необходимо
заключить соглашение с Советским Союзом. Главная цель Чан Кайши
состояла в том, чтобы Советский Союз поддержал объединение Китая
под властью националистов как единственного легитимного
правительства, осуществляющего суверенные права Китая. Сталин был
готов признать Национальное правительство, если оно гарантирует
соблюдение ключевых договоренностей, достигнутых в Ялте. Таким
образом, интересы Трумэна, Сталина и Чан Кайши в основном
совпадали; успешное заключение советско-китайского договора было
на руку всем.
Однако переговоры, начавшиеся 2 июля, почти сразу
застопорились. Первым камнем преткновения стал вопрос о Внешней
Монголии. Сталин подчеркнул важность Внешней Монголии для
безопасности Советского государства. Через 15–20 лет, сказал он,
Япония снова станет представлять потенциальную угрозу для
Советского Союза, и потому СССР должен обеспечить себе право
защищать Внешнюю Монголию своими войсками. Также Сталин
добавил:
Советский народ уже воюет четыре года, и он понимает,
что необходимо воевать в том случае, когда на него нападают.
Народ не пошел бы на войну с таким воодушевлением, если
бы Советский Союз первым напал бы. Теперь мы должны
нападать на Японию, и, если мы это сделаем, то вполне
естественно, что наш народ, который надеется на отдых,
скажет: «Нас не трогают, а мы нападаем». Чем в таком случае
можно оправдать нашу акцию нападения? Он, тов. Сталин,
считает, что ее можно оправдать тем, что написано в
документе, о котором сейчас идет речь.
Однако Сун не собирался идти на уступки в вопросе о Внешней
Монголии. Признание независимости Монгольской республики,
которая была составной частью Китая, поколебало бы положение
Национального правительства в глазах народа[208].

Впрочем, после того как Сталин обещал поддержать Национальное
правительство, Чан Кайши решил, что может пожертвовать Внешней
Монголией, если Суну удастся заключить выгодное соглашение по
Маньчжурии
и
Сталин откажется от
помощи китайским
коммунистам[209]. 9 июля Сун сделал Сталину новое предложение.
Взамен на признание Китаем независимости Внешней Монголии и
обещание Сталина не поддерживать китайских коммунистов Сун
предложил совместно использовать Порт-Артур и сделать Дайрен
открытым портом; управление обоих портов должно было
осуществляться
Китаем.
Также
Сун предложил
совместно
эксплуатировать КВЖД и ЮМЖД, однако право на владение этими
дорогами должно было принадлежать Китаю. Сталин охотно отказался
от поддержки китайских коммунистов, но настаивал на том, что
администрация Порт-Артура должна быть советской и что право на
железные дороги тоже должно принадлежать СССР, так как «эти
дороги были построены русскими»[210].
Сталин хотел заключить договор с Китаем, но не ценой отказа от
прав на порты и железные дороги. Во время беседы, состоявшейся 11
июля, Сталин сказал, что «нужно окончательно договориться до
поездки в Берлин», однако разрешить эти разногласия так и не удалось.
На последней встрече 12 июля стороны так и не вышли из тупика, и
Сталин наконец сдался. Переговоры были отложены, и было решено
продолжить их после возвращения Сталина из Потсдама[211]. Это была
всего лишь первая из целой серии помех, с которыми столкнулся
Сталин в последующие недели.

Глава 4
Потсдам: переломный момент
Потсдамская конференция, проходившая с 17 июля по 2 августа
1945 года, стала переломным моментом в Тихоокеанской войне. До
этого события в Вашингтоне, Токио и Москве проистекали независимо
друг от друга, как отдельные ручейки, не связанные между собой. В
Потсдаме все эти потоки слились в одну большую реку, и Трумэн,
Черчилль и Сталин начали финишный спурт за право завершить
Тихоокеанскую войну на своих условиях.
Однако на Потсдамской конференции речь шла не только о войне
на Тихом океане[212]. На самом деле там обсуждалось много различных
тем, в частности ситуация в Восточной Европе (главным образом в
Польше) и немецкий вопрос. Однако война на Тихом океане тоже имела
огромное значение, и в обсуждении именно этого пункта повестки
Сталин с Трумэном продемонстрировали особую изворотливость и
лицемерие.

16. Трумэн с госсекретарем США Джеймсом Бирнсом (слева) и
Уильямом Леги (справа) на борту крейсера «Огаста» изучают
документы, готовясь к Потсдамской конференции. Библиотека
Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга
6 июля, сидя в поезде Вашингтон – Ньюпорт-Ньюс, Виргиния,
Трумэн написал в письме к своей жене Бесс: «У меня поджилки
трясутся при одной мысли об отъезде». Это была его первая поездка за
границу в роли президента, и в конце пути его ждала встреча с
Черчиллем и Сталиным. Трумэн был не уверен в себе и ощущал
собственную некомпетентность: «Очень боюсь, что я ужасно
провалился. Однако я мало что могу сделать, чтобы исправить
ситуацию. < ...> Теперь я отправляюсь на встречу с палачом. Может,
мне удастся спасти свою голову». Немногим ранее 6 утра следующего
дня, 7 июля, президент взошел на борт крейсера «Огаста» в гавани
Ньюпорт-Ньюс. В течение восьмидневного плавания через
Атлантический океан, Ла-Манш и Северное море Трумэн изучал
документы и ежедневно проводил совещания в штурманской рубке с
Бирнсом и Леги. Стимсон, Гарриман и Грю не сопровождали
президента в этой поездке – и это говорит о многом. В эти важнейшие
восемь дней президент не имел под рукой экспертов ни по Японии, ни
по Советскому Союзу. В ходе подготовки к Потсдамской конференции
Джеймс Бирнс, вступивший в должность госсекретаря только 3 июля,
оказывал на Трумэна большее влияние, чем любой другой член его
администрации. Крайне самоуверенный, но имевший очень мало опыта
в международных делах Бирнс проявил себя искусным политическим
интриганом, не допустив своего главного соперника Стимсона на борт
«Огасты». Однако Стимсон отказался признать свое поражение в этой
подковерной борьбе, сам себя пригласил в Потсдам и прибыл в Берлин
за несколько часов до Трумэна, хотя и не был допущен до участия в
конференции [Ferrell 1983: 517; Truman 1955: 334, Мее 1975: 5][213].

17. Трумэн и Бирнс на борту крейсера «Огаста» по дороге на
Потсдамскую конференцию. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и
фотографий, коллекция Харриса и Юинга
Если Трумэн очень нервничал в связи с предстоящей встречей в
верхах, то Сталин был уверен в себе, но полон дурных предчувствий.
Конференция в Потсдаме должна была стать звездным часом
советского вождя. Будучи главой государства, внесшего наибольший
вклад в победу над Германией, Сталин стремился утвердить свои права
на все советские завоевания в Европе. Для того чтобы подчеркнуть свое
моральное превосходство над Черчиллем и Трумэном, Сталину
необходимо было провести первую встречу «Большой тройки» после
падения Германии на территории, захваченной Красной армией.
Проведение конференции в столице поверженной Германии
должно было впечатляющим образом продемонстрировать мощь
победоносного Советского Союза, однако организация этого события
требовала больших усилий. Берлин был настолько разрушен, что во
всем городе не осталось ни одного целого здания, в котором можно
было бы провести такую конференцию. Железные дороги в
послевоенной Германии и Польше тоже были полностью уничтожены.

Не обращая внимания на эти трудности, Сталин в конце мая приказал
главе НКВД Берии сделать необходимые приготовления для проведения
конференции.
Так была начата операция «Пальма». Мобилизовав десятки тысяч
человек из Красной армии и местного населения, Берия добился того,
что в течение месяца железнодорожные пути и мосты были
восстановлены. Местом проведения конференции был избран дворец
Цецилиенхоф в Потсдаме, в военное время использовавшийся в
качестве госпиталя. Зону вокруг этого дворца охраняло свыше 2000
сотрудников НКВД и солдат Красной армии. Делегации стран –
участниц конференции были размещены в пяти километрах от
Потсдама – в престижном пригороде Бабельсберге, где до войны
проживало много деятелей немецкой киноиндустрии. К 15 июня
сотрудники НКВД реквизировали несколько вилл и выселили местных
жителей из района проведения конференции[214].
Трумэн и его ближайшее окружение заняли трехэтажный особняк
желтого цвета по адресу Кайзерштрассе, 2, ранее принадлежавший
издателю Густаву Мюллеру-Гроте. Этот желтый Малый Белый дом
успел стать местом трагедии. Всего за два месяца до приезда Трумэна
советские солдаты ворвались на виллу, изнасиловали дочерей
Мюллера-Гроте, разломали мебель, уничтожили картины и редкие
книги и выставили всю семью на улицу, дав один час на сборы. Другие
члены американской делегации были поселены по соседству, как и
Черчилль. Сталин выбрал для себя виллу в Бабельсберге примерно в
километре от Малого Белого дома [McCullough 1992:407–408][215]. Мы
не знаем, какой была судьба владельцев этих домов, но нетрудно
догадаться, что их участь мало отличалась от произошедшего с семьей
Мюллер-Гроте.
Перед приездом американской и британской делегаций дома, где
они должны были поселиться, обставили заново. Старую мебель
выбросили, а вместо нее разместили новые предметы обстановки,
зачастую совершенно не сочетающиеся друг с другом цветом, размером
и стилем. Во время этих перестановок повсюду были установлены
скрытые микрофоны. Чтобы ни одно произнесенное в этих стенах
слово не ускользнуло от советской разведки, весь обслуживающий
персонал: официанты, истопники, швейцары и горничные, – были
служащими НКВД и являлись глазами и ушами Сталина[216]. Ко 2 июля

все было готово: в Потсдаме и Бабельсберге были восстановлены два
аэродрома и железнодорожная станция, дороги между Потсдамом и
Бабельсбергом отремонтированы, вся местность вокруг этих двух
городков зачищена от немцев и бдительно охранялась частями НКВД, а
все подслушивающие устройства были установлены где надо. Сталин
был готов принять Трумэна и Черчилля.
Для Сталина главной задачей на предстоящей конференции было
признание за Советским Союзом права на все то, что с таким трудом
было завоевано им во время войны; также он рассчитывал добиться
наиболее выгодного для СССР разделения Германии на оккупационные
зоны. Ситуация в Азии тоже была вопросом первостепенной важности.
Сталин был столь же решительно настроен захватить территории,
обещанные ему в Ялте, как и защитить свои завоевания в Польше и
Германии. Однако успешной реализации советского плана войны
мешало несколько обстоятельств. Первой преградой было то, что СССР
был обязан соблюдать условия пакта о нейтралитете. Объявляя войну
Японии, советское правительство должно было как-то обосновать
нарушение пакта – в первую очередь для того, чтобы избежать
сравнения с нацистской Германией, атаковавшей Советский Союз,
несмотря на пакт о ненападении. Поэтому Сталин рассчитывал на то,
что Трумэн и Черчилль сами пригласят его принять участие в
Тихоокеанской войне.
Вторым серьезным препятствием к войне с Японией было время, и
для Сталина это был ключевой вопрос. Для того чтобы забрать все
призы, обещанные ему в Ялте, Советский Союз обязан был принять
участие в войне на Дальнем Востоке, хотя бы в течение одного дня. Но
при этом Красная армия должна была нанести японцам
сокрушительное поражение: преждевременных действий следовало
избегать любой ценой, и, чтобы гарантировать себе убедительную
победу, время нападения следовало выбирать очень тщательно.
Благодаря дипломатическим маневрам японцев в Москве Сталин знал,
что капитуляция Японии является всего лишь вопросом времени. Он
предполагал, что в Токио обеспокоенно следят за стремительным
продвижением советских войск к маньчжурской границе, и понимал,
что ему не удастся слишком долго рассчитывать на наивность японцев.
Генералиссимус отчаянно боялся, что война может закончиться до того,
как советские войска пересекут границу с Маньчжурией.

Кроме того, оставалась нерешенной еще одна проблема: согласно
Ялтинскому соглашению, Сталину было необходимо получить
одобрение Китая. Советский вождь очень хотел прибыть в Потсдам,
имея на руках подписанный договор с Китаем, и без устали работал над
этим вплоть до самого отъезда из Москвы. Однако, к великому его
разочарованию, переговоры с китайцами оказались прерваны до того,
как обе стороны пришли к согласию. Сталин хотел, используя как
приманку свое обещание вступить в войну с Японией, заручиться
поддержкой Трумэна и заставить неуступчивых китайцев принять
требования советского правительства. Впрочем, не исключено, что он
уже тогда рассматривал возможность вступления в Тихоокеанскую
войну и без заключения договора с Китаем.
16 июля, сразу после прибытия в Потсдам, Сталин позвонил в
Читу
командующему Дальневосточным
фронтом
маршалу
Василевскому и спросил его, есть ли возможность перенести нападение
на 10 дней ранее запланированной даты начала операции между 20 и 25
августа. Василевский ответил, что «сосредоточение войск и подвоз
всего самого необходимого для них не позволяют» ускорить подготовку
к операции. Сталин временно согласился с осторожной оценкой
Василевского. Дэвид Холловэй, однако, считает, что первоначальной
датой нападения было выбрано 11 августа[217].
Как на выбор Сталиным даты вступления в войну повлиял
американский атомный проект? Согласно Холловэю, эксперту по
Сталину и атомной бомбе, 10 июля нарком государственной
безопасности СССР В. Н . Меркулов послал Берии отчет, в котором
говорилось, что в июле американцы проведут первые испытания
атомной бомбы – возможно, в тот же день, 10 июля. Эта информация
была передана Сталину до его отъезда в Потсдам, однако Холловэй не
считает, что она каким-либо образом повлияла на решение Сталина о
переносе даты нападения. Он полагает, что, хотя Сталин знал о
запланированных ядерных испытаниях, советский вождь, судя по
всему, не ожидал, что эта бомба будет использована против Японии.
«Вероятно, Сталин думал, – пишет Холловэй, – что между первыми
испытаниями и фактическим применением бомбы в боевых условиях
пройдет намного больше трех недель» [Holloway 2007: 170].

Американцы получают разведданные Magic
Разведданные Magic были пересланы Леги на борт «Огасты» еще в
тот момент, когда президент пересекал океан, а затем доставлены в
Бабельсберг, когда туда уже прибыла американская делегация. Леги
получил эти расшифровки из рук полковника Фрэнка Маккарти,
секретаря Маршалла, и ознакомил президента с их содержимым, хотя
нам точно не известно, читал ли их сам Трумэн, и если да, то какие
именно. Поскольку копии некоторых из этих депеш были найдены в
архиве Бирнса, мы можем сделать вывод, что Бирнс их читал. На самом
деле в мемуарах Бирнса сказано: «Президент узнал о японском
“мирном зондировании” за день или два до нашей встречи со
Сталиным, потому что мы взломали японский код еще в начале войны»
[Frank 1999:240–241; Byrnes 1958: 292][218]. Соответственно, Трумэн и
Бирнс должны были знать, что личное вмешательство императора в
мирный
процесс
сигнализировало
о
смене
японского
внешнеполитического курса и что главным камнем преткновения на
пути к завершению войны становилось требование о безоговорочной
капитуляции Японии.
Прибыв в Бабельсберг и получив разведданные Magic, Стимсон
написал в своем дневнике 16 июля: «Также я получил важный документ
[в котором идет речь] о попытках японцев заключить мир». Реакция
Макклоя была более бурной:
Получены новости о том, что японцы пытаются
заручиться помощью русских, чтобы те помогли им
выбраться из этой войны. Самого Хирохито заставили
отправить послание Калинину и Сталину. Ситуация меняется
–
какой же долгий путь мы проделали с того воскресного
утра, когда пришли вести из Перл-Харбора!
Макклой сразу же подумал о том, какой эффект произведет
предъявление ультиматума с учетом новых обстоятельств: «Сейчас
самый подходящий момент для того, чтобы опубликовать наше
предостережение. Скорее всего, это даст нам то, чего мы хотим –
скорейшее завершение войны; по крайней мере, оно приведет их в

сильное смятение, даже если будет отвергнуто». Форрестол тоже
оставил в своем дневнике за 13 июля такую запись: «Сегодня благодаря
перехваченным телеграммам от Того к Сато появилось первое реальное
доказательство того, что японцы желают завершить войну». Также там
говорилось: «Того далее пишет о том, что единственным препятствием
к окончанию войны является требование союзников о безоговорочной
капитуляции, и если мы будем на этом настаивать, японцы, безусловно,
продолжат сопротивление»[219]. Хотя Уэкерлинг на основании этих
разведданных заключил, что японцы пытаются затянуть войну,
Стимсон, Макклой и Форрестол, ознакомившись с телеграммой Того,
пришли к совершенно иному выводу.
16 июля Стимсон написал президенту докладную записку, в
которой утверждал, что предъявление ультиматума Японии вкупе с
угрозой вступления в войну Советского Союза заставит японцев
задуматься о «масштабных маневрах американских войск». Здесь
важно отметить, что Стимсон положительно расценивал участие СССР
в Тихоокеанской войне. «Вопрос о том, следует ли заранее
информировать русских о наших намерениях в этом отношении, –
писал он, – будет зависеть от того, удастся ли нам на приемлемых для
нас условиях заключить с ними соглашение об их вступлении в
японскую войну». Под «условиями вступления в японскую войну»
Стимсон, скорее всего, имел в виду данное Сталиным обещание
поддержать Национальное правительство Китая; также он был
заинтересован в том, чтобы Советский Союз участвовал в
международном контроле над атомной бомбой. 16 июля Стимсон
написал письмо и Бирнсу, приложив к нему черновик ультиматума
Японии. Он попросил госсекретаря организовать срочное совещание
для обсуждения содержания этого ультиматума, который, как
подчеркивал Стимсон, «имел в данный момент первостепенную
важность»[220].
Однако Бирнс был против срочного ультиматума Японии. Стимсон
записал в своем дневнике: «Он [Бирнс] наметил временные рамки для
[вынесения] предупреждения, которые, судя по всему, были
согласованы с президентом, поэтому я не стал настаивать»[221]. Эти
«временные рамки», которым суждено было сыграть ключевую роль во
всей потсдамской истории, скорее всего, зависели от двух ожидаемых и

взаимосвязанных, по мнению Трумэна и Бирнса, событий: исхода
ядерных испытаний и вступления в войну Советского Союза.
В своих воспоминаниях, относящихся к 11–12 июля, Бирнс тоже
упоминает о переписке Того и Сато, утверждая, что проигнорировал эти
сведения, потому что «советники [Того] <...> явно верили, что смогут
избежать смещения императора и даже сохранить часть захваченной
территории». Хотя первый сделанный Бирнсом вывод можно
обосновать тем, что Того не соглашался на безоговорочную
капитуляцию, второе предположение Бирнса было явной ошибкой, так
как в депеше японского министра иностранных дел речь шла о полном
отказе Японии от всех завоеванных ею территорий. Если Стимсон,
Макклой и Форрестол расценили разведданные Magic как
доказательство того, что Япония готова прекратить сопротивление в
случае отмены союзниками требования о безоговорочной капитуляции,
то Бирнс счел, что эта переписка свидетельствует о бескомпромиссной
позиции Токио. В его представлении требование о безоговорочной
капитуляции было непреложно и пересмотру не подлежало.
С учетом того, что Бирнс на самом деле не являлся таким
идеологически
непримиримым
сторонником
уничтожения
императорского строя, как некоторые приверженцы жесткой линии из
Госдепа, возникает вопрос: почему он занял настолько непоколебимую
позицию в ситуации с безоговорочной капитуляцией? Ключом к этой
загадке служат его слова о связи между безоговорочной капитуляцией и
атомной бомбой. В своих мемуарах он писал, что «если бы японское
правительство согласилось на безоговорочную капитуляцию, не было
бы необходимости сбрасывать атомную бомбу». Однако, возможно, это
утверждение правильнее будет читать в обратном порядке: «Настаивая
на безоговорочной капитуляции, мы могли оправдать атомную
бомбардировку».
Также Бирнс заострил внимание на том, что японцы обратились за
помощью к Москве: «Японское правительство решило действовать
через Советский Союз, а не через Швецию или Швейцарию, тем самым
дав русским понять, что готово пойти на любые уступки на Дальнем
Востоке. Они надеялись, что, удовлетворив требования русских,
добьются их поддержки в переговорах» [Byrnes 1947:211–212]. Бирнса
беспокоили дипломатические маневры, предпринимаемые японцами в
Москве. Он опасался того, что Советский Союз добьется от Японии

территориальных и прочих уступок в ущерб интересам Соединенных
Штатов.
18. «Большая тройка» на Потсдамской конференции: Черчилль
(слева), Трумэн (в центре) и Сталин (справа). Между Сталиным и
западными союзниками явно ощущается дистанция. РГАКФД
С учетом всего вышесказанного, действительно ли американское
руководство хотело, чтобы Советский Союз выполнил взятые на себя в
Ялте обязательства и вступил в войну на Тихом океане? Как следует из
мемуаров Трумэна, по мнению американского военного командования,
участие СССР в войне должно было приблизить капитуляцию Японии.
Однако высшие лица в руководстве страны понимали и политические
последствия этого участия. Поэтому они пытались по возможности
добиться капитуляции Японии до того, как Советский Союз вступит в
войну. Это являлось одной из тех вещей, которые необходимо было
учитывать, выбирая время для предъявления ультиматума Японии.
Требование о безоговорочной капитуляции, вступление СССР в войну,
атомная бомба – вот три фактора, определявших «временные рамки»
Потсдамской декларации.

Первая встреча Трумэна и Сталина
«Огаста» пришвартовалась в Антверпене утром 15 июля. Оттуда
Трумэн и его сопровождение проследовали в Малый Белый дом в
Бабельсберге. Потсдамская конференция официально должна была
начаться 16 июля, но поскольку Сталин прибыл в Берлин только днем
16-го числа, начало конференции было отложено на день.
Воспользовавшись случаем, Трумэн встретился с Черчиллем.
После этого вместе с Бирнсом и Леги они провели весь свободный
день, осматривая Берлин. За два часа до возвращения Трумэна в
Бабельсберг в Аламогордо взорвалась первая атомная бомба. В 19:30
(13:30 по вашингтонскому времени) – через полтора часа после
испытаний в Нью-Мексико – Стимсон получил совершенно секретную
телеграмму от своего особого помощника Джорджа Л. Гаррисона о
«Толстяке»: «Операция прошла сегодня утром. Диагноз пока не
подтвержден, но результаты выглядят удовлетворительно и уже
превосходят ожидания». Стимсон поспешил в Малый Белый дом,
чтобы сообщить эти новости Трумэну и Бирнсу, «которые, конечно,
проявили к ним огромный интерес», хотя на тот момент информация об
испытаниях и была лишь самой общей. Как правило крайне
осторожный военный министр написал тогда своей жене: «Я получил
из дома хорошие новости от своего малыша, который привел всех в
восторг»[222].
Сталин прибыл в Берлин 16 июля. Он сразу же попросил Джозефа
Дэвиса организовать ему встречу с Трумэном в 9 часов вечера того же
дня. К ужасу Дэвиса, Трумэн отклонил эту просьбу и отложил
знакомство с советским вождем на следующее утро. Трумэн был
«слишком уставшим, встревоженным и чем-то разозленным».
Великодушно проигнорировав этот первый пренебрежительный жест
Трумэна, Сталин в полдень следующего дня прибыл на совещание в
Малый Белый дом в сопровождении Молотова и своего переводчика В.
Н. Павлова. Сталин был облачен в мундир цвета хаки с красным
эполетом, пожелтевшие пальцы «сухой» левой руки сжимали сигарету.
Советского вождя проводили в кабинет Трумэна, где президент с
Бирнсом ожидали своих гостей. Трумэна поразило то, насколько
невзрачным выглядел советский диктатор, имевший рост всего 165

сантиметров. Сталин был в хорошем расположении духа и вел себя
очень обходительно. Трумэна особенно сильно поразили «его глаза, его
лицо и его выразительность»[223].
Сталин извинился за опоздание на конференцию: он был занят
переговорами с китайцами, а врачи запретили ему лететь самолетом.
Трумэн записал в своем дневнике: «После обычных вежливых
замечаний мы перешли к делу. Я сказал Сталину, что я не дипломат, но
обычно отвечаю на вопросы “да” или “нет”, выслушав все мнения. Ему
это понравилось». Вскоре зашла речь о войне с Японией. Согласно
записям Боулена, Сталин заговорил о позиции Великобритании
относительно войны на Тихом океане, но затем напомнил о Ялтинском
соглашении, в котором было оговорено участие в войне Советского
Союза. Он «сказал президенту, что Советский Союз будет готов
вступить в действие к середине августа, но до того ему необходимо
завершить переговоры с китайцами и заключить с ними соглашение».
19. Трумэн и Сталин на Потсдамской конференции. Оба лидера
испытывали недоверие друг к другу. Библиотека и музей Гарри С.
Трумэна

В советской версии разговор Сталина с Трумэном изложен
несколько иначе. После слов Сталина о том, что английский народ,
видимо, считает, что война для него закончилась, там говорится
следующее:
Англичане думают, что США и Советский Союз
выполнят свой долг в войне против Японии. Трумэн говорит
<...>, что США ожидают помощи от Советского Союза.
Сталин отвечает, что Советский Союз будет готов вступить в
действие к середине августа и что он сдержит свое слово.
Трумэн выражает свое удовлетворение по этому поводу и
просит Сталина рассказать ему о переговорах с Суном[224].
Расхождения между записями Боулена и советской версией
объясняются тем, что обе стороны подошли к этим переговорам с
разными ожиданиями. Сталин с радостью бы принял приглашение
Трумэна вступить в войну с Японией. Однако Трумэн вовсе не намерен
был доставлять ему такое удовольствие. Когда события стали
разворачиваться не так, как рассчитывал Сталин, советская сторона
подделала протокол совещания, чтобы создать впечатление, будто
именно Трумэн попросил СССР о вступлении в войну и Сталин
согласился с этой просьбой. В отличие от этой версии, записи Боулена
доказывают, что как раз Сталин – внезапно и по собственной воле –
заговорил о своей приверженности Ялтинскому соглашению.
Более того, в советском изложении этой беседы Трумэн первым
спрашивает Сталина о ходе переговоров с китайцами, тем самым
призывая советского вождя как можно скорее заключить соглашение с
Китаем и вступить в войну с Японией. Записи Боулена, однако, рисуют
нам совершенно иную картину. После того как Сталин объявил, что
СССР будет готов напасть на Японию в середине августа, он заговорил
о переговорах с китайцами, явно рассчитывая убедить Трумэна оказать
давление на Чан Кайши, чтобы тот заключил договор с Советским
Союзом. Если в советской версии не указано, в чем именно
заключались разногласия между Сталиным и Суном, то Боулен
детально описывает ситуацию с русско-китайскими переговорами.
Согласно Боулену, Сталин объяснил, что после длительных
переговоров вопрос с Внешней Монголией был решен, но им так и не
удалось прийти к согласию по маньчжурским железным дорогам и

статусу Порт-Артура и Дайрена. Сун Цзывень уехал в Чунцин, чтобы
доложить о ходе переговоров Чан Кайши, но перед этим попросил
советское правительство сделать заявление, что «Маньчжурия является
частью Китая и на нее распространяется китайский суверенитет» и что
советское правительство будет поддерживать в Маньчжурии только
центральное правительство, а не китайскую коммунистическую
партию. Сталин заверил Трумэна, что «Советский Союз гарантирует
Суну свою полную поддержку по всем этим вопросам». Президент
ответил, что рад слышать, что Советский Союз и Китай близки к
заключению соглашения. Сталин вновь подтвердил, что «будет только
одно правительство и одна армия» и что Советский Союз обязуется «не
вмешиваться во внутренние дела Китая». Все эти подробности в
советской версии были опущены.
Если Сталин надеялся, что американцы окажут давление на Китай,
то его постигло глубокое разочарование. Трумэн в разговоре на эту тему
произнес только общие фразы. А вот Бирнс задал вопрос по существу:
«Какие именно разногласия так и остались неразрешенными?» Сталин
ответил, что Советский Союз претендовал на преимущественные
интересы в отношении железных дорог, Дайрена и Порт-Артура, но
китайцы были с этим не согласны. Разъяснив, что именно он имел в
виду под «преимущественными интересами», Сталин вдруг снова
вернулся к вопросу о вступлении СССР в войну с Японией, повторив,
что «Советский Союз будет готов в середине августа, как и было
оговорено в Ялте, и что он сдержит свое слово». Эта часть беседы
отсутствует в советской версии, но очевидно, что Сталин пытался
убедить США надавить на Китай, упирая на свое обещание вступить в
войну с Японией. Однако Бирнс еще не закончил беседу о советско-
китайских переговорах. Он заметил, что «если все договоренности
строго соответствуют условиям Ялтинского соглашения, то все будет в
порядке, но если какая-либо из сторон захочет расширить это
соглашение, это создаст трудности» [FRUS 1960, 2: 1585–1586; ПК
1980: 40].
Трумэн записал в своем дневнике:
Я спросил Сталина, есть ли у него повестка этого
совещания. Он ответил, что есть, но хотел бы обсудить кое-
что еще.

Я сказал ему, чтобы он выкладывал все карты на стол. Он
так и сделал – и это динамит, но у меня тоже есть свой
динамит, который я пока что не буду взрывать. < ...> Он
вступит в войну с япошками 15 августа. Когда это случится,
япошкам крышка[225].
Также Трумэн писал в своих мемуарах:
Для моей поездки в Потсдам было много причин, но
самым безотлагательным, на мой взгляд, было получение от
Сталина личного заверения в том, что Россия вступит в войну
с Японией: на этом особенно сильно настаивало наше
военное командование. Такое обещание мне удалось получить
от Сталина в самые первые дни конференции [Truman
1955:411].
После этого первого совещания он написал своей жене Бесс:
Я боялся, что не пойму – все ли идет по плану или нет.
В любом случае, начало положено, и я получил то, за чем
приехал, – 15 августа Сталин идет на войну без всяких
дополнительных условий. Теперь я уверен, что мы завершим
эту войну на год раньше, и думаю обо всех парнях, которые
не будут убиты. Это самое важное[226] [Ferrell 1983: 519].
Некоторые историки считают эти слова Трумэна доказательством
того, что он не собирался использовать в Потсдаме атомную бомбу в
качестве инструмента давления на Советский Союз, поскольку главной
его задачей было получить от Сталина заверение о вступлении СССР в
войну с Японией. Однако протокол беседы от 17 июля не подтверждает
такую точку зрения. Мы видим, что уже на этой первой встрече между
Сталиным и Трумэном с Бирнсом наметились определенные
разногласия. Вопросы Бирнса о намерениях Советского Союза в
отношении Китая показывают, что ситуация с советско-китайскими
переговорами была потенциальным источником конфликта между
СССР и США. Бирнс уже испытывал недоверие к Сталину [McCullough
1992:419; Frank 1999: 243][227].

Более того, если Трумэн действительно прибыл в Потсдам прежде
всего ради того, чтобы добиться от Сталина обещания начать войну с
Японией, странно, что он так пассивно вел себя во время разговора на
эту тему. Его поведение в ходе этого обсуждения можно
охарактеризовать в лучшем случае как нейтральное. Вот что он написал
в своих воспоминаниях:
К тому моменту [публикации Потсдамской декларации]
мы могли бы иметь больше информации о двух факторах,
имевших ключевое значение для наших планов на будущее:
участии Советского Союза и атомной бомбе. Мы знали, что
первые испытания бомбы пройдут в середине июля. Если эти
испытания пройдут успешно, я хотел дать Японии шанс
прекратить сопротивление до того, как мы используем это
новое оружие. Если бы испытания бомбы провалились, нам
было бы еще важнее добиться капитуляции до того, как мы
были бы вынуждены начать физическое завоевание Японии
[Truman 1955: 350][228].
Советское участие в Тихоокеанской войне было в лучшем случае
страховкой на случай неудачи ядерных испытаний, а главным своим
козырем Трумэн считал атомную бомбу Более того, Трумэн назвал
заявление Сталина «динамитом». Очевидно, что он воспринимал
Сталина не как союзника по общему делу – разгрому Японии, а как
соперника в гонке за то, кто первым заставит Японию капитулировать.
Впрочем, нет оснований сомневаться, что поначалу Трумэн был
рад известию о том, что Советский Союз намерен напасть на японцев в
середине августа. Это заверение Сталина исключило возможность
каких-либо договоренностей между Токио и Москвой и избавило
Трумэна от беспокойства на этот счет. СССР не собирался
воспользоваться мирными маневрами Японии для того, чтобы добиться
от Токио каких-либо уступок в ущерб интересам США и Китая, и не
планировал выступить посредником в переговорах о капитуляции.
Теперь, когда дипломатические каналы были перекрыты, ситуация
упростилась: принудить Японию к капитуляции можно было только
военными средствами. Заявленная Сталиным дата нападения на
Японию – 15 августа – устанавливала для США крайний срок: если они
хотели добиться капитуляции Японии, не прибегая к помощи

Советского Союза, им нужно было успеть сделать это до указанного
дня. Единственным фактором, который мог изменить расстановку сил,
была атомная бомба. Вопреки утверждениям историков, что Трумэн не
собирался использовать ее в качестве дипломатического оружия против
СССР, нельзя игнорировать тот факт, что Советский Союз повлиял на
решения, принятые американским президентом. Когда Сталин объявил
о дате вступления СССР в войну с Японией, для американцев стало еще
важнее произвести атомную бомбардировку в начале августа – до того
как русские начнут свое наступление. Гонка между СССР и США была
близка к развязке.
Почему Сталин объявил о своем намерении напасть на Японию на
самой первой встрече с Трумэном? Его готовность продемонстрировать
готовность СССР сотрудничать с союзниками на Дальнем Востоке
резко контрастировала с той упертостью, с которой он защищал свои
интересы в Европе. Скорее всего, дело было в том, что Сталин очень
спешил. Ему необходимо было получить от Великобритании и
Соединенных Штатов приглашение вступить в войну. Также он
надеялся, что США окажут давление на Китай, вынудив Чан Кайши
заключить соглашение с Советским Союзом. Сталин все еще исходил
из того предположения, что Трумэн, как и Рузвельт в Ялте, хотел, чтобы
СССР вступил в Тихоокеанскую войну, не зная, что американцы более
не заинтересованы в помощи русских на Дальнем Востоке.

Начало Потсдамской конференции
Официально Потсдамская конференция, получившая кодовое
название «Терминал», открылась во дворце Цецилиенхоф в 17 часов 17
июля под председательством ощутимо нервничавшего Трумэна. Менее
чем через два часа первое заседание было завершено, и его участники
перешли к застолью «с паштетом из гусиной печени, икрой, мясом всех
видов, сыром, блюдами из курицы, индейки и утки, винами и крепкими
спиртными напитками». Когда члены делегаций были уже готовы
покинуть дворец, Стимсон получил еще одну телеграмму от Гаррисона:
«Доктор только что вернулся, исполненный еще большего энтузиазма и
уверенности в том, что малыш такой же крепенький, как и его старший
брат. Свет из его глаз виден отсюда до Хайхолда, и я мог бы услышать
его раздававшиеся здесь крики на своей ферме». Офицер, отвечавший
за расшифровку телеграммы, поразился мужской силе 77-летнего
Стимсона, ставшего отцом здорового ребенка. Однако «доктором» был
в действительности Гровс, а «старшим братом» являлся «Толстяк»,
взорвавшийся в Аламогордо. Хайхол-дом называлось имение Стимсона
на Лонг-Айленде, а ферма Гаррисона в Виргинии находилась в 50
милях от Пентагона. Стимсон поспешил к президенту, но тот принимал
участие в банкете. При таком скоплении народа Стимсону не удалось
улучить момент, чтобы передать эти новости Трумэну, который в любом
случае не был настроен говорить о делах. Макклой в своем дневнике
сожалеет об этой упущенной возможности, так как «японский вопрос
требовал принятия срочных мер»[229].

20. Заседание Потсдамской конференции. В центре в белом
мундире Сталин, слева от него В. М . Молотов, справа – генерал А. И .
Антонов. Рядом с Антоновым сидит посол СССР в США А. А.
Громыко, за ним Леги, Бирнс и Трумэн. Четвертый и пятый слева от
Трумэна – Эрнест Бевин и Клемент Эттли соответственно. Посреди
Потсдамской конференции Эттли и Бевин заменили Черчилля и Идена в
качестве делегатов от Великобритании после своей победы на выборах.
РГАКФД
На следующее утро, 18 июля, Стимсон явился в Малый Белый дом,
чтобы передать Трумэну второе сообщение от Гаррисона. Президент
был «явно очень воодушевлен этим сообщением Гаррисона» и сказал,
что рад приезду Стимсона на эту встречу: это был первый раз, когда
Трумэн вообще обратил внимание на присутствие Стимсона в
Потсдаме. Трумэн оперативно поделился новостями с Черчиллем,
который был счастлив услышать это «потрясающее известие». Они
обсудили, что сказать Сталину. Существовал риск того, что Сталин,
узнав о бомбе, мог немедленно отдать приказ о нападении на Японию.
Для Черчилля атомная бомба стала решением сразу двух тревоживших
его проблем. Во-первых, союзникам больше не нужно было
осуществлять чреватое большими потерями наземное вторжение в

Японию. Вместо того чтобы отвоевывать у японцев территорию метр за
метром, что отняло бы жизни многих тысяч британских и
американских солдат, его взгляду открылась «казавшаяся четкой и
ясной картина завершения войны с помощью одного или двух
сокрушительных ударов». Во-вторых, что было еще важнее, теперь
союзники не нуждались в помощи Советского Союза. Вот что Черчилль
писал Идену: «Совершенно очевидно, что в данный момент
Соединенные Штаты не желают участия русских в войне с Японией».
Трумэн решил сообщить Сталину эти новости в самый последний
момент, сказав ему, что у американцев «есть бомба совершенно нового
типа», но не уточняя, что речь идет именно об атомной бомбе.
Черчилль согласился с этим планом Трумэна[230].
У Черчилля, в свою очередь, тоже были новости для Трумэна.
Накануне вечером Сталин рассказал Черчиллю о дипломатических
маневрах японцев в Москве. Черчилль спросил Сталина, почему тот не
поделился этой информацией непосредственно с Трумэном, на что
Сталин ответил, что «не хотел, чтобы президент подумал, будто
Советский Союз желает выступить в роли посредника». Сталин тут же
добавил, что не против того, чтобы Черчилль рассказал об этом
разговоре Трумэну. Затем британский премьер затронул вопрос о
безоговорочной капитуляции. Алан Брук, начальник британского
Генерального штаба, уже высказался за то, чтобы американцы
изменили свое требование о безоговорочной капитуляции. Адмирал
Леги, зная о жесткой позиции Трумэна по этому вопросу,
порекомендовал Бруку обсудить это с Черчиллем, чтобы тот лично
попробовал убедить Трумэна изменить свою точку зрения. Последовав
совету Брука, Черчилль предложил Трумэну отредактировать
требование о безоговорочной капитуляции таким образом, чтобы
союзники «получили все гарантии будущего мира и безопасности, но
при этом позволили японцам сохранить хотя бы видимость воинской
чести и дали им какие-то заверения в том, что не собираются
уничтожать их как нацию». Трумэн возразил ему, сказав, что японцы
лишились своей воинской чести после Перл-Харбора[231]. Тем самым
американский президент вновь продемонстрировал свое упорство в
вопросе о безоговорочной капитуляции. Новости об атомной бомбе
придали ему уверенности в собственных силах. Атомная бомба и
безоговорочная капитуляция были теперь для него неразрывно связаны.

В три часа дня пришло время Трумэну нанести ответный визит
Сталину. На этой встрече Сталин признался, что получил послание от
японцев с просьбой о посредничестве СССР для завершения войны, и
вручил президенту копию ноты Сато, переданную от имени
императора. Советский вождь заявил, что у него есть три варианта
действий: «попросить японцев высказаться более конкретно, убедив их
в том, что их план имеет шанс на успех; полностью проигнорировать
это предложение; или послать в ответ определенный отказ». Сталин
указал, что Советский Союз не находится в состоянии войны с Японией
и, может быть, стоит «усыпить японцев». Для этого наиболее
подходящим был бы первый вариант. Трумэн согласился с этим.
Все это было игрой в кошки-мышки . Благодаря разведданным
Magic Трумэн уже был в курсе московских маневров японцев. Сталин
мог знать, а мог и не знать, что американцы перехватили
дипломатическую
переписку
японцев,
но
поделился
этой
конфиденциальной информацией с Трумэном, для того чтобы убедить
президента в искренности своих намерений. Трумэн притворился, что
впервые обо всем этом слышит. Похоже, что тактика Сталина
сработала. Трумэн решил, что советский лидер «честен – но умен, как
черт»[232].
И Трумэн, и Сталин предпочли первый вариант – создание у
японцев впечатления, что их план имеет шанс на успех, – по разным
причинам. Сталину было выгодно, чтобы в Токио верили, будто они
смогут завершить войну с помощью Москвы; генералиссимус тем
временем мог готовиться к нападению на ничего не подозревающего
соперника. Трумэну же уловка с продолжающимися переговорами
давала возможность сбросить на японцев атомную бомбу до того, как
Советский Союз успеет вступить в войну Президент США был
счастлив узнать, что СССР не собирается выступать посредником в
мирных переговорах и ничто не помешает запланированной атомной
бомбардировке. Оба политика хотели застать Японию врасплох: Сталин
–
пересечением маньчжурской границы, а Трумэн – атомной
бомбардировкой.
Судя по дневнику Уолтера Брауна, Бирнс был согласен с Трумэном
или, возможно, Трумэн следовал совету своего госсекретаря. В записи
за 18 июля говорится следующее:

Дж. Ф . Б . надеялся, что на этой конференции Россия
объявит о вступлении в войну с Японией. Теперь он думает,
что Соединенные Штаты и Великобритания должны
опубликовать совместное заявление, дающее япошкам две
недели на то, чтобы сдаться или быть разгромленными.
(Секретное оружие будет готово к [т]ому моменту.)[233]
Этот фрагмент позволяет нам понять, на что именно опирались
Трумэн с Бирнсом, когда определяли временные рамки для выдвижения
ультиматума Японии. Во-первых, ультиматум надлежало предъявить до
вступления в войну СССР, и Советский Союз был исключен из числа
составителей этого совместного заявления. Во-вторых, атомная
бомбардировка должна была поставить Японию на колени до того, как
СССР станет участником этой войны.
Любопытно отметить, что в течение этого дня Трумэн дважды
вспоминал о нападении японцев на Перл-Харбор: в первый раз во
время встречи с Черчиллем и затем в беседе со Сталиным. Он
оправдывал обман японцев тем, что у них самих отсутствовала честь.
Испытываемая Трумэном слепая жажда мести, разделяемая и
американским общественным мнением, также повлияла на его
неуступчивость в вопросе о безоговорочной капитуляции и на решение
об атомной бомбардировке.

Военно-морская разведка США продолжает
перехватывать японские телеграммы
Вечером 18 июля посол Сато получил письмо от Лозовского,
который писал:
Высказанные
в
послании
императора Японии
соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо
конкретных
предложений. Советскому
правительству
представляется неясным также, в чем заключаются задачи
миссии князя Коноэ. Ввиду изложенного советское
правительство не видит возможности дать какой-либо
определенный ответ по поводу миссии князя Коноэ[234].
Именно такую линию поведения в отношении японцев и избрали
Сталин с Трумэном. Ответив на письмо Лозовского, Сато через два часа
отправил телеграмму Того, в которой фактически было сказано: «Как я
и предупреждал».
20 июля Сато послал в Токио две телеграммы. В первой, под
номером 1416, он объяснял, что имел в виду под словами «принять
безоговорочную капитуляцию или капитулировать на условиях, мало
чем от нее отличающихся», которые он употребил в телеграмме
No 1406. Он соглашался с тем, что Япония должна настаивать на
сохранении кокутай, но даже это требование не должно было считаться
непреложным[235]. Затем посол в Москве отправил еще одну
телеграмму (No 1427). В этом послании он утверждал, что противник в
настоящий момент полностью контролирует ситуацию на море и в
воздухе и потому начнет высадку десанта в Японию только после того,
как полностью уничтожит индустриальную и сельскохозяйственную
инфраструктуру страны. Сато предсказывал, что, даже если такое
вторжение состоится, японцы будут готовы сражаться и умереть до
последнего человека.
Тем не менее все наши офицеры и солдаты, так же как и
народ, который уже утратил боеспособность в связи с ничем
не сдерживаемыми бомбардировками нашей территории

зажигательными бомбами, не спасут императорский дом,
погибнув геройской смертью на поле боя. Должны ли мы
беспокоиться только о безопасности императора, когда в
жертву могут быть принесены 70 миллионов его подданных?
Что касается сохранения кокутай, то Сато предложил, чтобы
правительство отказалось от этого требования на мирных переговорах,
объявив это чисто внутренним японским делом, к обсуждению которого
можно было вернуться после войны на специальном собрании,
посвященном изменению конституции. Противник, вполне вероятно,
согласился бы на это предложение. Если конституционный конвент
выступит за сохранение императорского дома, это решение приобретет
дополнительный вес благодаря тому, что будет поддержано мировым
общественным мнением. Следует заметить, что Сато трактовал понятие
кокутай в узком смысле – как сохранение императорского дома. В этом
вопросе позиции Сато и Того совпадали. На самом деле это была
консолидированная позиция всего японского МИДа[236].
Отчаянные мольбы Сато, видимо, только разозлили Того еще
сильнее, и 21 июля министр иностранных дел послал своему послу в
Москве еще две телеграммы. В первой из них он напомнил Сато, что
«миссия чрезвычайного посланника Коноэ осуществлялась в
соответствии с волей Императора». Однако в следующей своей депеше
(телеграмма No 932) Того сделал шокирующее заявление. Он писал, что
Япония не согласится на безоговорочную капитуляцию. «Даже если
война затянется, – предупреждал он, – и станет ясно, что дело не
ограничится одним лишь кровопролитием, по воле Императора вся
страна как один человек выступит против врага, если тот будет
настаивать на безоговорочной капитуляции». Весь смысл московских
маневров, объяснял Того, заключался в том, чтобы добиться
капитуляции – но только не безоговорочной. Поэтому, продолжал он, по
соображениям внешней и внутренней политики будет невыгодно и
невозможно «сразу же заявлять о каких-то конкретных условиях». Того
раскрывал перед Сато свою стратегию:
Соответственно, мы надеемся заключить соглашение с
британцами и американцами после того, как, во-первых,
князь Коноэ известит русских о наших конкретных
намерениях, высказанных Его Императорским Величеством,

и, во-вторых, мы проведем переговоры с русскими, выслушав
их требования в отношении Дальнего Востока.
Эта телеграмма завершалась настоятельным требованием
выполнить поручение японского правительства
и добиться
посредничества Москвы[237].
Сато добросовестно отнесся к этому заданию и 25 июля вновь
встретился с Лозовским. В ответ на письмо Лозовского от 18-го числа,
где заместитель наркома иностранных дел спрашивал о целях миссии
Коноэ, Сато четко прояснил позицию японского правительства, не
оставив никаких недомолвок, которые могли содержаться в его
предыдущем запросе от 12 июля. Миссия Коноэ, объяснил он, имеет
задачей официально и конкретно «просить посредничества советского
правительства положить конец нынешней войне». Князь Коноэ был
лично выбран императором в качестве его доверенного эмиссара. Он
сообщит советскому правительству условия окончания войны и обсудит
конкретные предложения для укрепления японо-советских отношений
во время и после войны.
Несмотря на разъяснения Сато, Лозовский попросил японского
посла изложить все эти соображения в письменном виде. Далее он
спросил, намерено ли японское правительство прекратить войну с
Великобританией и США и какие конкретные предложения по
улучшению будущих японо-советских отношений есть у князя Коноэ.
Очевидно, Лозовский стремился затянуть переговоры с японцами, для
того чтобы выгадать больше времени для подготовки советского
нападения[238].
25 июля Того поручил Сато добиться встречи с Молотовым и
рассказать ему о намерениях японского правительства. Инструкции
министра иностранных дел были такими: 1) сделать акцент на том, что
«Япония обратилась за посредничеством в первую очередь именно к
России»; 2) разъяснить, что «приезд чрезвычайного посланника
позволит Сталину приобрести репутацию миротворца»; 3) сказать
Молотову, что японцы «готовы полностью удовлетворить советские
требования по Дальнему Востоку»; и 4) проинформировать русских: «В
том случае, если советское правительство останется безучастным к
нашей просьбе, у нас не останется другого выбора, как пойти другим
путем»[239]. Также в этой телеграмме Того писал, что Япония никогда

не согласится на безоговорочную капитуляцию, но, возможно,
присоединится к Атлантической хартии.
Того действовал одновременно на двух направлениях. Во-первых,
он добивался заключения договора с Советским Союзом. Соглашаясь
уступить требованиям Москвы в отношении Маньчжурии, Южного
Сахалина, Кореи и Северных Курил, он рассчитывал убедить Сталина
выступить посредником между Японией и Великобританией с США. С
учетом разрастающегося конфликта между Советским Союзом и
союзниками из-за положения дел в Польше и Восточной Европе, нельзя
сказать, что этот избранный Того курс был полностью утопичен.
Во-вторых,
Того
готовил
почву для переговоров
с
Великобританией и Соединенными Штатами. Его телеграммы к Сато
можно интерпретировать как сигнал американцам и англичанам о том,
что главным камнем преткновения на пути к миру является требование
о безоговорочной капитуляции. Того, безусловно, понимал, что
японские дипломатические маневры в Москве могут стать предметом
обсуждения на Потсдамской конференции. На самом деле Сато уже
пришел к выводу, что, поскольку ответ Лозовского пришел 18 июля,
через день после начала конференции, союзники по антигитлеровской
коалиции уже обсудили сделанное японцами предложение[240]. Кроме
того, благодаря пропагандистским передачам Захариаса японское
правительство знало, что Соединенные Штаты могут отказаться от
требования о безоговорочной капитуляции и предложить мир на
условиях, оговоренных в Атлантической хартии. Поэтому, с точки
зрения Того, оставалось обсудить только одно – статус императора и
сохранение императорского дома. Но главный вопрос по-прежнему так
и оставался нерешенным: как убедить армию согласиться
капитулировать на этих условиях?

Объединенный комитет начальников штабов
редактирует черновик Стимсона
Пока Трумэн и Сталин разыгрывали начало своей шахматной
партии, в военной секции Потсдамской конференции происходили
очень важные события. 16 июля начальники американского и
британского штабов провели объединенное совещание. Начальник
британского Генерального штаба, фельдмаршал Алан Брук, высказал
свои соображения насчет последнего пункта ультиматума Стимсона,
где говорилось о сохранении института императора. Для британцев,
сражавшихся на захваченных японцами территориях, прекращение огня
имело жизненно важное значение, и авторитет императора мог сыграть
в этом вопросе огромную роль. Поэтому Брук предложил, чтобы
«вскоре после вступления русских в войну» союзники дали японцам
понять, что император сможет сохранить свое место.
Представители Объединенного комитета начальников штабов
США объяснили, что эта проблема уже обсуждалась на политическом
уровне. Леги заметил, что «было бы хорошо, если бы премьер-министр
изложил президенту свои взгляды и предложения насчет того, как
объяснить японцам, что подразумевается под словами “безоговорочная
капитуляция”»[241]. Леги тайно поддерживал Брука в этом вопросе и
надеялся, что Черчилль сможет убедить Трумэна отказаться от
требования о безоговорочной капитуляции. Это объясняет, почему
Черчилль завел данный разговор с Трумэном на встрече, прошедшей
18-го числа.
17 июля на совещании Объединенного комитета начальников
штабов состоялось обсуждение чернового варианта прокламации за
авторством Стимсона. В начале месяца этот документ был передан на
рассмотрение Объединенного комитета стратегических исследований
(ОКСИ) – наблюдательного совета, в который входили заслуженные
офицеры самого высокого ранга, «чье влияние временами не уступало и
самому ОКНШ» [Villa 1976: 69]. ОКСИ пришел к выводу, что вариант
Стимсона является «в целом удовлетворительным», но предложил
внести изменения в раздел ультиматума, где шла речь о том, что
Японии, возможно, будет позволено сохранить конституционную

монархию. Эти слова, говорилось в резолюции Объединенного
комитета стратегических исследований, «могут быть неверно
истолкованы таким образом, будто Организация Объединенных Наций
намерена низложить или казнить нынешнего императора и заменить его
каким-то другим членом императорской семьи». Далее там было
сказано следующее: «...радикальные элементы в Японии могут
расценить это как обязательство сохранить императорский строй и
почитание императора». Хотя в настоящее время радикалы составляли
небольшую часть японского общества, «в преддверии неминуемого
полного разгрома эта группа может рассчитывать на рост своего
влияния в будущем». По всем этим причинам ОКСИ предложил внести
следующую правку в черновик прокламации, составленный
Стимсоном:
Оккупационные войска союзников будут отведены из
Японии, как только будут достигнуты наши цели и как только
будет учреждено мирно настроенное и ответственное
правительство в соответствии со свободно выраженной волей
японского народа. Это может произойти и в рамках
конституционной монархии с сохранением существующей
династии, если мировое сообщество будет полностью
убеждено в том, что такое правительство никогда более не
прибегнет к агрессии. Японскому народу будет позволено
самому выбрать будущую форму правления при условии
предоставления достаточных гарантий, что подобные акты
агрессии не повторятся в будущем[242].
Предложение комитета стратегических исследований изменить
этот пункт ультиматума было пощечиной Стимсону и всем тем, кто
пытался сохранить монархический строй в Японии. Более того, доводы,
приведенные ОКСИ в пользу этой новой редакции, были крайне
неубедительны. Обещание сохранить конституционную монархию вряд
ли можно было истолковать как намерение «низложить или казнить
нынешнего императора». Напротив, слова о конституционной монархии
«с сохранением существующей династии» могли быть восприняты как
ответ на ключевой вопрос, волновавший японцев в связи с требованием
о безоговорочной капитуляции: будет ли им позволено сохранить
институт императора. К тому же в Японии вряд ли существовали

«радикальные элементы» (кроме горстки сидевших в тюрьмах
коммунистов), являющиеся яростными противниками сохранения
императорского строя. Трудно понять, из какого источника
Объединенный
комитет
стратегических
исследований
взял
информацию о том, что движение против сохранения монархии
набирает силу. Кто именно стал инициатором написания такой
резолюции, где ультиматум Стимсона подвергся критике в самой
важной его части, остается загадкой. Вмешательство ОКСИ вызвало
гнев со стороны Оперативного управления Военного министерства, где
изначально и был составлен этот текст прокламации. По мнению
представителей ОУ, весь смысл пункта о конституционной монархии
был в том, чтобы убедить японцев капитулировать, не дожидаясь
полного разгрома.
13 июля Оперативное управление передало генералу Хэнди,
заместителю начальника штаба армии США, докладную записку,
защищая свою позицию от нападок ОКСИ. В ответе ОУ было сказано,
что первое замечание, сделанное комитетом стратегических
исследований, можно разрешить, уточнив понятие «конституционная
монархия». Что касается второго возражения ОКСИ, то, поскольку
«радикальные элементы» были столь немногочисленны и вряд ли могли
оказать какое-либо влияние на решение действующего правительства
Японии о капитуляции, этот аргумент был объявлен полностью
несостоятельным. Далее в заявлении ОУ говорилось следующее:
Главная цель опубликования этой прокламации
заключается в том, чтобы убедить Японию капитулировать и
избежать тяжелых потерь в битве до победного конца.
Практически все сходятся на том, что при решении,
соглашаться ли на условия капитуляции, главным для японцев
станет вопрос о неприкосновенности императора и
существующей династии. Поэтому, с военной точки зрения,
представляется необходимым однозначно заявить о том, что
мы собираемся предпринять в отношении императора.
Исходя из этого, Оперативное управление внесло новое изменение
в уже исправленный ОКСИ документ: «Японскому народу будет
позволено самому выбрать будущую форму правления при условии
предоставления достаточных гарантий, что подобные акты агрессии не

повторятся в будущем, решить, хотят ли они оставить своего
императора в качестве конституционного монарха»[243]. Оперативное
управление подчеркнуло, что данная позиция в полной мере
разделяется Стимсоном и Макклоем. Хэнди переслал эту докладную
записку Маршаллу в Бабельсберг.
Таким образом, когда 17 июля этот вопрос обсуждался на
заседании Объединенного комитета начальников штабов, в
распоряжении ОКНШ было два противоречащих друг другу
предложения. Леги зачитал докладную записку Объединенного
комитета стратегических исследований с поправками к черновику
Стимсона. Он пояснил, что «данный вопрос обсуждался на
политическом уровне и было предложено исключить эту фразу». Это
заявление Леги явно намекает на то, что Трумэн с Бирнсом уже
обсудили это и приняли решение убрать из текста ультиматума
обещание сохранить конституционную монархию. Маршалл предложил
принять поправки, сделанные ОКСИ. На следующий день, по
предложению Арнолда, Объединенный комитет начальников штабов
утвердил текст прокламации с поправками ОКСИ. Затем ОКНШ
отправил президенту пояснительную записку, объясняя внесенные
поправки теми же самыми словами, что были использованы в
резолюции Объединенного комитета стратегических исследований. В
этой докладной записке ни слова не было сказано о контраргументах,
приведенных Оперативным управлением[244].
С точки зрения ОКНШ, этот вариант ультиматума был самым
удачным, поскольку в нем Соединенные Штаты не давали
обязательства поддерживать какую-либо конкретную форму правления,
при этом оставив за собой право не допустить к власти правительство,
которое бы их не устраивало. Леги и Маршалл активно поддерживали
Стимсона, Грю и Форрестола, пытавшихся добиться отмены
требования о безоговорочной капитуляции. Вырезав, несмотря на
сопротивление Оперативного управления, из текста прокламации
пассаж,
обещавший
японцам
конституционную
монархию,
Объединенный комитет начальников штабов утвердил более суровый
по отношению к Японии вариант ультиматума.
Правки, внесенные ОКСИ в черновик Стимсона, вызывают много
вопросов, ответов на которые у нас до сих пор нет. Кто из членов
Объединенного комитета стратегических исследований внес эти

изменения и с какой целью? Почему Маршалл и ОКНШ согласились с
этой правкой, несмотря на возражения Оперативного управления?
Почему Стимсон и Макклой молча смирились с поражением? Почему
они хранили молчание по этому важнейшему вопросу в своих
дневниках? Ключом к разгадке, возможно, является то, что нам
известно о встречах Стимсона с Трумэном (16 июля) и Бирнсом (17
июля), а также о заявлении Леги, сделанном 16-го числа. Тогда
Стимсону было сказано, что президент и Бирнс определили
«временные рамки» окончания Тихоокеанской войны. Попытки
военного министра убедить президента отказаться от требования о
безоговорочной капитуляции в свете мирных маневров японцев в
Москве завершились неудачей. Стимсон, очевидно, почувствовал, что
Трумэн и Бирнс непоколебимы в своем стремлении добиться
безоговорочной капитуляции. Что касается ОКНШ, то после того, как
Леги сообщил, что Трумэн и Бирнс уже решили изъять из текста
прокламации обещание конституционной монархии, начальникам
штабов не оставалось ничего другого, как только принять это решение.

Великобритания и Потсдамская декларация
Важно отметить, что в подготовке Потсдамской декларации
немаловажную роль сыграли и британцы. Джордж Сэнсом, крупный
специалист по истории Японии, был координатором, отвечающим за
взаимодействие между британским посольством и Объединенным
англо-американским комитетом начальников штабов. Находясь в
контакте со множеством американских экспертов по Японии, в
частности с Хью Бортоном, Сэнсом оказал существенное влияние на
формирование политики США относительно оккупации Японии. До
Потсдамской конференции Сэнсом и Грю встречались и обменивались
мнениями по поводу безоговорочной капитуляции. Позиция, занятая
Великобританией в вопросе Потсдамской декларации, во многом была
обусловлена взглядами Сэнсома.
Посольство Великобритании было хорошо осведомлено о
разногласиях, существовавших в американском правительстве в связи с
вопросом о безоговорочной капитуляции. Сами британцы считали, что
ключевыми в этой ситуации должны стать следующие три принципа:
во-первых, союзники не должны навязывать Японии какую-либо форму
правления; во-вторых, они не должны требовать отречения императора
или упразднения императорского строя; и, в-третьих, они не должны
проводить в Японии экономическую политику, которая не позволит
жителям страны обеспечивать себе достойное существование[245].
Великобритания
обсуждала
с
Соединенными
Штатами
Потсдамскую декларацию, апеллируя к этим трем постулатам, однако
ее позиция была слабой, и взаимодействовать с американскими
партнерами ей приходилось с большой осторожностью. Особенно
важно было не вступать в конфронтацию с Трумэном и Бирнсом из-за
статуса императора.
Уже в самом начале конференции в Потсдаме американцы
спросили мнение британцев насчет чернового варианта прокламации.
Представители Великобритании внесли в переданный им Бирнсом
документ три поправки. Во-первых, они предложили, чтобы
потсдамский ультиматум был адресован японскому правительству, а не
японскому народу, как в исходном тексте. Бирнс отклонил это
предложение. Вторая поправка касалась оккупации. Британцы

предложили, чтобы после капитуляции состоялась только частичная, а
не полная оккупация Японии и чтобы она осуществлялась через
посредничество
японского
правительства,
а
не
напрямую
оккупационными силами союзников. Это была единственная поправка,
принятая американцами. Третье изменение, которое посольство
Великобритании и Министерство иностранных дел считали самым
важным, касалось статуса императора. Британцы возражали против
свержения Хирохито и упразднения императорского строя. Однако
Бирнс и Трумэн уже вычеркнули слова о «конституционной монархии с
сохранением существующей династии» из черновика Стимсона, и
Трумэн с Бирнсом наотрез отказались принимать эту британскую
поправку. В конце концов англичанам пришлось уступить США в этом
вопросе[246].

Стимсон получает отчет Гровса
Стимсон получил известия об успехе испытаний под кодовым
названием «Тринити» уже 16 и 17 июля, но первые сообщения были
такими короткими, что только после первого полного отчета Гровса,
прибывшего 21-го числа, фактор атомной бомбы стал играть в
американском стратегическом планировании важную роль. После того
как руководство США осознало, какие возможности дает им новое
оружие, атомная бомба совершенно изменила весь процесс принятия
решений.
В своем отчете Гровс был не в силах скрыть охвативший его
восторг: «Впервые в истории произошел ядерный взрыв. И какой
взрыв!.. Эти испытания превзошли наши самые оптимистичные
ожидания». Он объяснял, что высвобожденная при взрыве энергия
превышала 15–20 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте и полностью
уничтожила стальную вышку высотой 100 футов (30,5 метров), на
которой было установлено ядерное устройство. Далее Гровс писал:
«Мы все сознаем, что настоящая проверка еще впереди. В войне с
Японией значение будут иметь только боевые испытания»[247]. Часы,
отсчитывающие время до момента первой атомной бомбардировки,
ускорили свой ход.
Стимсон был впечатлен отчетом Гровса и зачитал его вслух
Трумэну и Бирнсу в Малом Белом доме. После этого чтения президент
выглядел «крайне оживленным». Трумэн поблагодарил Стимсона за
известия, которые внушили ему «совершенно новую уверенность», и
снова сказал военному министру, что рад его приезду в Потсдам.
Черчилль подметил, что на состоявшемся на следующий день
совещании Трумэн «из-за чего-то находился в очень приподнятом
настроении духа и самым решительным образом противостоял
русским». О том же в своем дневнике писал и Макклой: «Большая
Бомба придала Трумэну и Черчиллю твердости, после того как они
получили отчет Гровса. На следующем совещании они вели себя как
мальчишки с большим красным яблоком, о котором никто не знает».
Реакцию Трумэна на новость об успешном испытании «Тринити»
заметили многие, но ни очевидцы этих событий, ни историки никогда

ничего не писали о том, как восприняли перемену в поведении
западных союзников Сталин и советская делегация[248].
В течение следующих двух дней Стимсон был занят борьбой со
своими оставшимися в Америке подчиненными. Когда он вернулся в
свою временную резиденцию в Бабельсберге, его ожидала там
совершенно секретная телеграмма от Гаррисона: «Все ваши местные
военные советники, занятые в подготовке, однозначно предпочитают
ваш любимый город и будут счастливы использовать его в качестве
первой цели, если те, кто в пути, выберут его из четырех возможных
мишеней с учетом местных условий в момент атаки». Стимсон считал,
что ему уже удалось вычеркнуть Киото из числа городов,
предназначенных для атомной бомбардировки. Однако Гровс вновь
внес «любимый город» военного министра в этот список в качестве
приоритетной цели атаки. Гровс с самого начала мечтал сбросить
первую бомбу именно на Киото, чтобы продемонстрировать ее мощь на
примере изолированной от остальной Японии древней столицы,
окруженной горами. По его мнению, японцы потеряли бы волю к
сопротивлению, увидев, как их древние храмы и сады обратились в
прах. Разъяренный этим нарушением субординации со стороны Гровса,
Стимсон немедленно отправил Гаррисону телеграмму, не дожидаясь
одобрения президента: «Не знаю о каких-либо факторах, которые могли
бы изменить мое решение. Наоборот, новые факторы здесь скорее
подтверждают его»[249]. Этими «новыми факторами», по-видимому,
было скорое вступление в войну Советского Союза.
Между тем пришла еще одна телеграмма от Гаррисона: «Пациент
быстро поправляется и будет готов к последней операции в начале
августа. Сложные приготовления к процедуре проходят так быстро, что
о перемене планов мы узнаем не позднее 25 июля». На следующий день
Стимсон показал Трумэну обе эти телеграммы. Трумэн был
«исключительно доволен» тем, что им «удалось ускорить график». Он
был счастлив узнать, что атомная бомба будет готова к использованию
до того, как в войну вступят русские. Что касалось выбора цели, то он
одобрил исключение Киото из этого списка. Также Стимсон встретился
с Арнолдом, и тот тоже согласился с ним насчет Киото[250].
В десять часов утра 23 июля Бирнс позвонил Стимсону и спросил
его, как продвигаются работы по проекту S-1 . Для госсекретаря было
крайне важно получить полное представление о временных рамках. По

запросу Бирнса Стимсон послал Гаррисону очередную телеграмму:
«Мы предполагаем, что операция может начаться в любой день начиная
с 1 августа. Как только будет возможно, сообщите нам более точную
дату; пожалуйста, напишите нам об этом сюда, где очень ждут эту
информацию». Он также известил Гаррисона, что Киото должен быть
исключен из списка потенциальных целей, и написал, что это решение
было утверждено «высшим руководством». Вскоре после отправки этой
телеграммы Стимсон получил в ответ от Гаррисона два сообщения. В
первом были перечислены города, выбранные для бомбардировки:
Хиросима, Кокура и Ниигата[251]. Киото был спасен, но участь
Хиросимы была предрешена.
Благодаря неустанным хлопотам Стимсона древнюю столицу
Японии удалось уберечь от ядерного апокалипсиса. Однако сохранение
японского национального достояния было не единственной причиной,
побудившей Стимсона отстоять Киото. У его действий был еще и
политический мотив. 24 июля Стимсон и Трумэн разговаривали об
атомной бомбе. Стимсон написал в дневнике: «Он [Трумэн] особенно
энергично согласился с моей мыслью о том, что если мы не исключим
[Киото], то чувство горечи, вызванное столь жестоким актом агрессии,
не даст японцам склониться на нашу сторону во время долгого
послевоенного периода и скорее толкнет их в сторону русских».
Пощадив Киото, указывал Стимсон, Соединенные Штаты смогут
«расположить к себе Японию в том случае, если русские проявят
какую-либо агрессию в Маньчжурии». Выбор не только цели, но и
времени атомной бомбардировки был напрямую связан с моментом
вступления в войну Советского Союза. Вот что говорилось в ответной
телеграмме Гаррисона:
Оперировать можно в любой день после 1 августа с
учетом состояния здоровья пациента и погодных условий.
Если исходить только из состояния пациента, есть некоторые
шансы на проведение операции с 1 по 3 августа, хорошие
шансы на 4 или 5 августа, и если не будет непредвиденного
рецидива, то можно быть уверенным, что операция пройдет
до 10 августа[252].
Утром 23 июля к Стимсону пришел Гарриман и сообщил ему о
«новых требованиях, сделанных русскими». Мало того, что они

предъявляли такие требования в отношении Европы, теперь они могли
настаивать на передаче им полной опеки над Кореей. Придя в Малый
Белый дом, Стимсон передал президенту слова Гарримана и сказал, что
попросил Гаррисона указать точную дату, когда можно будет сбросить
атомную бомбу. В своем дневнике военный министр записал:
Он [Трумэн] ответил мне, что подготовленная нами
прокламация лежит у него на столе, что он одобрил наши
последние поправки к ней и что он готов опубликовать ее, как
только будет известен точный день операции. Мы недолго
поговорили о последних требованиях Сталина, и он
подтвердил мне то, что я уже слышал. Однако он сказал, что
Соединенные Штаты занимают твердую позицию, и явно
очень рассчитывал на новости о проекте S-1[253].
В голове Трумэна время предъявления ультиматума, вступление
СССР в войну и атомная бомбардировка были вещами, тесно
связанными между собой.
По словам Гаррисона, точная информация о том, когда будет
возможно провести ядерную атаку, должна была стать известной к 25
июля. Сброс атомной бомбы на Японию мог быть произведен в первую
неделю августа. С учетом того, что Советский Союз обязался вступить
в войну в середине августа, Трумэн был уверен, что атомная бомба
будет готова к использованию до того, как у русских появится
возможность напасть на японцев. Однако перед тем, как сбросить
бомбу, ему необходимо было предъявить Японии ультиматум. Таким
образом, у Трумэна оставалось для этого небольшое окно между 25
июля и 1 августа. Неудивительно, что президент был «исключительно
доволен» тем, что американцам «удалось ускорить график». Все
происходило согласно плану, разработанному им с Бирнсом.
Подготовка к атомной бомбардировке Японии проходила в
бешеном темпе, однако официально приказ об этой атаке пока так и не
был отдан. 23 июля генерал Карл Спаатс, командующий
стратегическими ВВС армии США, задержавшись в Вашингтоне по
пути из Европы на Гуам, где находился его новый командный пункт,
запросил у генерала Хэнди письменный приказ. На следующий день
Гровс составил черновой вариант директивы по использованию
атомной бомбы. Этот документ был передан Гаррисону, который

отправил его по радио Маршаллу в Потсдам, «чтобы он был как можно
скорее утвержден» им и военным министром. Маршалл и Стимсон
утвердили эту директиву. Как пишет Ричард Роудс, они
«предположительно показали ее Трумэну, хотя на ней не зафиксировано
его официальное одобрение». Приказ от генерала Хэнди был передан
Спаатсу утром 25 июля: «Приблизительно после 3 августа 1945 г., как
только погодные условия позволят совершить бомбардировку, 509-я
сводная группа 20-го соединения военно-воздушных сил сбросит свою
первую специальную бомбу на один из объектов – Хиросиму, Кокуру,
Ниигату и Нагасаки». Далее там было сказано: «На указанные объекты
будут сброшены дополнительные бомбы, как только их изготовит
проектирующий их штаб»[254].
Позднее Трумэн писал об этой директиве в своих мемуарах:
Этим приказом был запущен механизм первого в истории
использования атомного оружия против военной цели. Я
принял решение. Я также дал указание Стимсону что этот
приказ не будет отменен, если только я не извещу его, что
японцы дали удовлетворительный ответ на наш ультиматум
[Truman 1955: 421][255].
Этот абзац, состоящий из трех предложений, полон неправды и
полуправды. Атомная бомба не была предназначена для использования
именно «против военной цели». В приказе шла речь о подготовке не
одного «атомного оружия», а еще и «дополнительных бомб». Но самое
главное здесь то, что Трумэн в принципе не отдавал приказа об атомной
бомбардировке. На самом деле он вообще не принимал участия в этом
решении, а просто позволил военным действовать по своему
усмотрению, не вмешиваясь в их дела. Кроме того, сомнительно, чтобы
он давал Стимсону указание следовать этому приказу, пока не будет
получен удовлетворительный ответ из Японии. В архивах не было
найдено подобных инструкций.
Важно отметить, что приказ, данный Хэнди Спаатсу,
–
единственная существующая прямая директива о сбросе атомных бомб
на Японию – был подписан 25 июля, за день до того, как была
опубликована Потсдамская декларация. Популярное в США
заблуждение, искусственно созданное самими Трумэном и Стимсоном,
будто бы решение Соединенных Штатов об атомной бомбардировке

было принято из-за того, что Япония отклонила Потсдамскую
декларацию, не подтверждается фактами. Трумэн писал, что отдал
приказ о бомбардировке после того, как Япония отвергла ультиматум.
На самом деле все было ровно наоборот: отклонение Потсдамской
декларации было
необходимо для того, чтобы оправдать
бомбардировку.
Трумэн много размышлял о возможностях, предоставляемых ему
атомной бомбой. Он прибыл в Потсдам для того, что получить от
Советского Союза обещание вступить в войну с Японией. Однако,
получив известия об атомной бомбе, он начал менять свою позицию по
поводу роли СССР. Утром 23 июля президент встретился со Стимсоном
и поручил ему выяснить, считает ли Маршалл, что США «[нужны]
русские в этой войне», или что можно будет обойтись без них... Когда
Стимсон задал этот вопрос Маршаллу, тот не дал прямого ответа. Он
сказал, что по первоначальному замыслу американского военного
командования роль Советского Союза должна была заключаться в том,
чтобы связать японские войска в Маньчжурии. Эта задача уже была
выполнена, так как советские войска были стянуты к маньчжурской
границе. Далее Маршалл заметил: «...даже если мы продолжим войну
без русских и принудим японцев к капитуляции на наших условиях, это
не помешает русским в любом случае вторгнуться в Маньчжурию и
получить практически все то, что они хотели». Стимсон записал в
своем дневнике: «Как я и предполагал, Маршалл считает, что с нашим
новым оружием нам не нужна помощь русских для завоевания
Японии»[256].
Однако на этой встрече Маршалл и словом не обмолвился о том,
что в связи с атомной бомбой помощь Советского Союза стала
ненужной. К этому выводу пришел сам Стимсон. На самом деле
Маршалл, скорее всего, полагал, что даже после использования
атомной бомбы война продлится достаточно долго для того, чтобы
Советский Союз присоединился к боевым действиям против Японии, и
так как вступление СССР в войну было более-менее неизбежно, то
Соединенным Штатам следует обсудить с русскими условия их участия
в этой войне. Также Маршалл сказал Стимсону, что атомной
бомбардировке могут помешать погодные условия[257]. Маршалл явно
не верил в то, что атомная бомба заставит японцев капитулировать. В
действительности дневник Стимсона показывает, что позиции военного

министра и Маршалла относительно вступления Советского Союза в
войну и эффекта от атомной бомбардировки не вполне совпадали.
Утром 24 июля Стимсон рассказал Трумэну о своем разговоре с
Маршаллом. Как Стимсон сообщил президенту, со слов Маршалла он
пришел к заключению, что участие русских в войне не является
необходимым. То, что Стимсон неверно истолковал точку зрения
Маршалла, – факт. У этого недопонимания были далеко идущие
последствия, так как оно убедило Трумэна, что его военное
командование считает, будто благодаря атомной бомбе Соединенные
Штаты смогут в одностороннем порядке, не прибегая к помощи
Советского Союза, принудить Японию к капитуляции.
В дневнике Стимсона за 24 июля содержится запись, на которую
до настоящего времени историки по непонятным причинам не
обращали внимания. Вот что там сказано: «Затем я показал ему
пришедшую вчера вечером телеграмму от Гаррисона с датами
операций. Он [Трумэн] сказал, что это именно то, чего он хотел, что он
очень рад и это помогает ему с его предостережением». Президент
признался Стимсону, что уже отправил черновик ультиматума Чан
Кайши, и «как только он будет одобрен Чан Кайши, он, Трумэн,
опубликует это предостережение, и все это прекрасно сочетается с
графиком, который мы получили от Гаррисона»[258]. Время
опубликования Потсдамской декларации было напрямую связано с
датой атомной бомбардировки. Расчет времени играл в этой ситуации
действительно ключевую роль.

21. Перерыв в заседании Потсдамской конференции. Именно во
время одного из таких перерывов Трумэн как бы между делом сообщил
Сталину, что Соединенные Штаты обзавелись «оружием невиданной
разрушительной силы». Данный снимок был сделан через несколько
дней после этих слов. РГАКФД

Трумэн рассказывает Сталину об «Оружии»
24 июля в 19:30 в восьмом пленарном заседании «Большой
тройки» был объявлен перерыв. Трумэн без переводчика подошел к
Сталину и, словно невзначай, обронил: «У нас имеется новое оружие
невиданной разрушительной силы». Сталин не проявил к этим словам
никакого интереса; по крайней мере, у президента создалось такое
впечатление. Трумэн вспоминал об этом моменте в своих мемуарах:
«Он сказал только, что рад это слышать и надеется, что мы “должным
образом используем” его против японцев». Равнодушная реакция
Сталина ввела в заблуждение всех свидетелей этого разговора, включая
Трумэна. Все решили, что Сталин не осознал важность этой
информации [Truman 1955: 416][259].
Однако Сталина было не так легко провести. 2 июня советский
шпион Гарри Голд предложил вместе прокатиться Клаусу Фуксу –
физику, занятому в Манхэттенском проекте, который тоже осуществлял
шпионаж в пользу Советского Союза. Фукс рассказал Голду о
предстоящих вскоре испытаниях атомной бомбы[260]. В середине июня
агент НКВД Леонид Квасиков передал в Москву информацию о том,
что испытания американской атомной бомбы пройдут 10 июля (на
самом деле они были назначены на 4 июля и отложены на 16 число из-
за плохих погодных условий). Эти сведения были немедленно переданы
Сталину. Поэтому, когда Трумэн упомянул «новое оружие невиданной
разрушительной силы», советский вождь сразу понял, о чем говорит
американский президент[261].
После этого заседания Сталин позвонил Берии и спросил, известно
ли ему что-нибудь об этих испытаниях. Берия ответил: «Да, товарищ
Сталин! Как мы вам докладывали, они должны были провести это
испытание две недели назад, однако с тех пор мы не располагаем
никакой информацией о произведенных мощных взрывах». Сталин
уличил Берию в неведении и сурово отчитал его. Он сказал Берии, что
взрыв произошел уже неделю назад и что Берия был
«дезинформирован». Сталин возложил на главу НКВД вину за то, что
Трумэн мог вести переговоры с позиции силы и пытался «помыкать»
советской делегацией. По словам Громыко, вернувшись на свою виллу,
Сталин сказал, что, обладая монополией на атомное оружие,

Соединенные Штаты будут навязывать СССР свои планы относительно
Европы. «Нет, такого не будет!» – заявил он и выругался. Затем Сталин
дал указание ускорить процесс создания советской атомной бомбы
[Чиков, Керн 2001: 251–252; Gromyko 1989: ПО][262].
Для Сталина самым главным в данной ситуации было то, что
Трумэн скрывал от него информацию об атомной бомбе. На основании
этого Сталин, видимо, пришел к выводу, что Соединенные Штаты,
обладая новым оружием, собираются принудить Японию к капитуляции
без участия Советского Союза. Именно тогда советский вождь стал
опасаться, что США могут переиграть СССР.
За несколько часов до того, как Трумэн сообщил Сталину об
«оружии
невиданной
разрушительной
силы»,
участники
Объединенного англо-американского комитета начальников штабов
впервые встретились со своими советскими коллегами. Леги попросил
Антонова рассказать о том, как Советский Союз планирует действовать
против Японии. Антонов ответил, что СССР «будет готов вступить в
войну во второй половине августа». Точная дата будет зависеть от
исхода переговоров с китайцами. Антонов явно предполагал, что
западные союзники нуждаются в помощи Советского Союза в
Тихоокеанской войне, и потому выразил пожелание, чтобы США и
Великобритания оказали давление на Китай, с тем чтобы убедить Чан
Кайши заключить соглашение с СССР[263].
Однако после не вполне откровенного признания Трумэна о
наличии у американцев атомной бомбы советское руководство стало
оценивать ситуацию иначе. Получив от Сато 25 июля разъяснения
насчет миссии Коноэ, Лозовский поделился с Молотовым своим
мнением относительно того, как реагировать на последние мирные
инициативы японцев. Он считал, что советское правительство должно
продолжать затягивать переговоры, запросив список конкретных
предложений, с которыми Коноэ собирался прибыть в Москву. Молотов
отверг эту идею, написав на полях телеграммы Лозовского: «Не то».
Больше не было необходимости дурачить японцев. Все усилия теперь
должны были быть направлены только на подготовку к войне
[Славинский 1995: 293].
Как слова Трумэна об атомной бомбе повлияли на решение
Сталина о начале войны с Японией? Холловэй отвергает точку зрения,

согласно которой эта информация оказала на действия Сталина какое-
либо влияние. Вот что он пишет:
Ничто не говорит о том, что Сталин предполагал, что эта
бомба будет использована против Японии. Ни Молотов, ни
Громыко не пишут о том, что он беспокоился на этот счет: на
самом деле Громыко говорит в своих воспоминаниях, что
бомба могла стать инструментом давления на СССР в связи с
ситуацией в Европе, но не оружием в войне с Японией.
Сталин вполне мог считать, что промежуток между первыми
испытаниями и реальным использованием в боевых
действиях составит намного больше трех недель [Holloway
2007:170].
Однако нам нельзя исключать вероятность того, что сообщение
Трумэна о бомбе могло заставить Сталина изменить дату нападения на
Японию, даже если он, как считает Холловэй, и не ожидал, что
американцы смогут воспользоваться бомбой так быстро. До того как
Трумэн рассказал Сталину о «новом оружии невиданной
разрушительной силы», Антонов на совместном совещании
начальников штабов заявил, что Советский Союз нападет на Японию
«во второй половине августа». Эти слова доказывают, что до получения
Сталиным
информации от Трумэна
советское
руководство
придерживалось своего первоначального плана, по которому операция
должна была начаться между 20 и 25 августа. 25 июля, через день после
того, как Трумэн сообщил Сталину о бомбе, Молотов решил отказаться
от тактики затягивания переговоров с японцами. Нельзя исключать
возможность того, что фактором, заставившим Сталина поторопиться с
вступлением в войну с Японией, стала именно информация об атомной
бомбе.

Трумэн публикует Потсдамскую декларацию
Сталин ожидал, что его попросят присоединиться к Потсдамской
декларации[264]. Этот документ, подписанный Соединенными Штатами,
Великобританией, Советским Союзом и Китаем, превратил бы войну с
Японией в совместную операцию Объединенных Наций и тем самым
придал бы определенную легитимность участию в ней СССР, даже
несмотря на нарушение Москвой существующего пакта о нейтралитете.
Поэтому подписание такой декларации Советским Союзом было бы
равносильно объявлению войны Японии. С учетом того, что японцы
возлагали свои последние надежды на посредничество Москвы,
присоединение СССР к ультиматуму потрясло бы их и заставило
капитулировать. Для Сталина же было важно, чтобы война продлилась
достаточно долго, чтобы СССР успел принять в ней участие.
Однако атомная бомба изменила всю ситуацию вокруг совместной
прокламации. Американское руководство изначально рассчитывало с
помощью этого ультиматума добиться капитуляции Японии до начала
наземной операции. Теперь же, когда стало известно, что к началу
августа у американцев в распоряжении будут две атомные бомбы,
декларация обрела новый смысл: ее необходимо было опубликовать до
сброса первой бомбы. Кроме того, бомба изменила само
предназначение этого ультиматума: теперь его цель заключалась скорее
не в том, чтобы заставить Японию капитулировать до вторжения
союзников во внутренние территории, а в том, чтобы стать последним
предупреждением перед «быстрым и полным разгромом». Отказ
Японии выполнить требования, предъявленные в этой декларации,
послужил бы поводом для атомной бомбардировки. Более того, бомба
решала вопрос с участием в войне СССР. Для того чтобы добиться от
японцев капитуляции, Соединенные Штаты более не нуждались в
помощи Советского Союза: напротив, американцам нужно было
использовать бомбу, чтобы ускорить процесс и вынудить Японию
капитулировать до того, как Советский Союз вступит в войну.
К 24 июля Трумэн и Бирнс утвердили итоговый вариант
Потсдамской декларации. По словам Бирнса, ему был передан
черновик Стимсона. После того как пришли новости об испытаниях
атомной бомбы, Бирнс внес последние правки: «Копия, хранящаяся в

моем архиве, подтверждает, что в текст были внесены некоторые
предложения Черчилля, и сам президент оставил пером пару пометок».
Мы не знаем, какие правки были сделаны Бирнсом, а какие Трумэном,
и когда это случилось. Но очевидно, что кто-то из них вычеркнул
следующее дополнение к пункту 12, сделанное Объединенным
комитетом начальников штабов: «Японскому народу будет позволено
самому выбрать будущую форму правления при условии
предоставления достаточных гарантий, что подобные акты агрессии не
повторятся в будущем». В такой редакции этот параграф звучал более
жестко и менее ясно отвечал на вопрос о статусе императора. Черчилль
и Иден предложили Трумэну с Бирнсом внести некоторые правки в этот
документ. Американцы отвергли их предложение о том, чтобы
адресовать ультиматум правительству Японии, а не японскому народу,
но согласились на то, чтобы оккупация осуществлялась не напрямую
оккупационными силами союзников, а косвенно – через японскую
администрацию [Byrnes 1958: 296][265]. Впрочем, правительство
Великобритании и не настаивало на сохранении монархического строя.
Ввиду сильного сопротивления со стороны Трумэна и Бирнса Черчилль
с Иденом решили не требовать пересмотра решения о безоговорочной
капитуляции.
Стимсон также предпринял последнюю благородную попытку
внести изменения в текст Потсдамской декларации. Ссылаясь на то, что
в интересах США остановить экспансию Советского Союза в Азию, он
в самый последний момент попытался включить в декларацию
обещание сохранить в Японии монархическую форму правления.
Встретившись с Трумэном 24 июля, Стимсон постарался вновь внести в
текст ультиматума эти слова, вычеркнутые ОКНШ. Вот что он писал в
своем дневнике:
Затем я говорил о том, как важно было, по моему
мнению, убедить японцев в неприкосновенности их династии,
и что включение этого обещания в официальное
предостережение было очень важно и могло сыграть
ключевую роль в том, примут ли японцы эти условия или
отвергнут их.
Трумэн ответил на это, что уже отослал документ Чан Кайши и
потому не может больше ничего в нем менять. Тогда Стимсон попросил

Трумэна «внимательно проследить за тем, чтобы японцам передали эту
информацию устно по дипломатическим каналам, если окажется, что
это единственное, что удерживает их от прекращения сопротивления».
Трумэн заверил его, что полностью разделяет эту позицию и что он обо
всем позаботится[266]. Несмотря на все усилия Стимсона, Трумэн уже
все для себя решил. Бирнс не стал отказываться от формулировки
«безоговорочная капитуляция» и не дал никаких гарантий в отношении
императора, и Трумэн с ним согласился. Заверение президента, что он
будет держать в голове совет Стимсона, было пустым обещанием, и
Трумэн совершенно не собирался его выполнять.
Почему Бирнс и Трумэн отвергли совет Стимсона вновь включить
в текст декларации слова о том, что Японии будет позволено сохранить
конституционную монархию? Вот что по этому поводу сказано в
дневнике Уолтера Брауна за 24 июля:
Дж. Ф . Б . рассказал о деталях мирного предложения,
сделанного япошками России. Японский посол в России
предостерег свое правительство, что если Япония останется в
войне, то ее ждет та же судьба, что и Германию. Император
ответил, что они будут сражаться до последнего солдата, если
требование о безоговорочной капитуляции не будет
пересмотрено[267].
Можно предположить, что ключевую роль в решении, принятом
Бирнсом и Трумэном, сыграла перехваченная вторая телеграмма Того от
21 июля.
Биограф Бирнса Дэвид Робертсон утверждает, что, по мнению
Бирнса, телеграмма от 21 июля скорее говорила о «намерении Японии
продолжить сражаться, чем о
готовности согласиться
на
безоговорочную капитуляцию» [Robertson 1998:431]. После войны
Бирнс писал:
Эта телеграмма <...> очень меня расстроила. Это
означало использование атомной бомбы; вероятно, также и
вступление в войну России. У меня нет никакого сомнения в
том, что только опустошение, произведенное нашим новым
оружием, которое было использовано всего дважды,

заставило японских милитаристов наконец капитулировать
[Byrnes 1958: 308].
В телеграмме Того от 21 июля говорилось, что «у Японии не будет
другого выбора, кроме как сражаться до последнего солдата, если враг
продолжит настаивать на безоговорочной капитуляции», но также там
было сказано, что «весь смысл московских маневров заключался в том,
чтобы добиться капитуляции – но только не безоговорочной». Стимсон
и Форрестол тоже прочли эту телеграмму, но пришли к совершенно
иным выводам, чем Бирнс. Форрестол писал: «[Руководство Японии] в
конце концов решило, что война должна быть продолжена со всем
усердием и отчаянием, на которые была способна японская нация, но
только если единственной альтернативой этому является
безоговорочная капитуляция» [Mills 1951: 76]. Форрестол и Стимсон
заключили, что Япония может прекратить сопротивление, если
Соединенные Штаты пересмотрят свое требование о безоговорочной
капитуляции и согласятся с тем, чтобы сохранить в Японии
конституционную монархию и существующую династию.
Однако Бирнс относился к формулировке «безоговорочная
капитуляция» так трепетно, словно она была высечена в камне.
Робертсон объясняет эту непоколебимость госсекретаря тем, что он
испытывал давление со стороны американского общественного мнения
[Robertson 1998:435]. Однако вполне вероятно, что не менее важную
роль играл и другой фактор. Вот что Браун еще записал в своем
дневнике за 24 июля: «Дж. Ф . Б. все еще надеется выгадать время, веря,
что после атомной бомбы Япония капитулирует и Россия не успеет
принять большое участие в бойне, благодаря чему мы сможем
продавить свои требования насчет Китая»[268]. А вот слова Форрестола:
«Бирнс сказал, что очень надеется завершить японское дело до того, как
вмешаются русские, держа в уме ситуацию с Дайреном и Порт-
Артуром» [Mills 1951:78]. Когда Форрестол напомнил Бирнсу, что, по
словам Трумэна, «главной задачей в Потсдаме было добиться участия
России в войне», Бирнс ответил: «...скорее всего, позиция президента
изменилась; я, однозначно, никогда не разделял этих взглядов» [Byrnes
1958: 297].
Однако остается один вопрос: если Бирнса так сильно волновала
экспансия Советского Союза в Китай, почему он не прислушался к
совету Стимсона о том, чтобы воспрепятствовать вступлению СССР в

войну? Благодаря разведданным Magic ему было прекрасно известно,
что отказ от требования о безоговорочной капитуляции и гарантия
конституционной монархии с сохранением существующей династии
могли склонить японцев к скорому прекращению сопротивления. Более
того, он также знал, что ультиматум, в котором шла речь о
безоговорочной капитуляции, будет Японией отвергнут.
Ключевыми здесь являются слова: «после атомной бомбы Япония
капитулирует». Они предлагают нам другую трактовку этой ситуации –
еще более дьявольскую. Для Бирнса атомная бомба, бывшая тузом в
рукаве США, имела абсолютный приоритет. Атомная бомба должна
была заставить японцев капитулировать, а русских – воздержаться от
участия в войне. Поэтому атомную бомбу необходимо было
использовать. Для того чтобы сбросить бомбу, США необходимо было
предъявить Японии ультиматум, в котором было бы сказано, что
отклонение требований, содержащихся в декларации, приведет к
«быстрому и полному разгрому». Поэтому декларация должна была
быть отвергнута японцами, чтобы у США было оправдание
использованию атомной бомбы. Лучшим способом добиться всего
этого было настаивать на безоговорочной капитуляции. В дневнике
Брауна за 26 июля есть такая запись: «Было опубликовано совместное
обращение к Японии. Это была прелюдия к атомной бомбе»[269]. Еще
до ответа японцев на Потсдамскую декларацию Бирнс знал, что этот
документ был прелюдией к бомбе.
А как же Трумэн? Невозможно поверить, что он не понимал всех
нюансов, связанных с содержанием Потсдамской декларации,
моментом ее опубликования и подписями, стоявшими в конце
документа. Он знал, что Хэнди отдал Спаатсу приказ подготовиться к
атомной бомбардировке. Он должен был быть в курсе разведданных
Magic и благодаря этим расшифровкам знать, что японцы пытаются
добиться отмены безоговорочной капитуляции для завершения войны.
Поэтому он, безусловно, обязан был понимать, что декларация, в тексте
которой содержится требование о безоговорочной капитуляции, будет
отклонена японцами. Для Трумэна было важно не принимать никакого
решения и позволить событиям протекать своим чередом. Джордж
Элси, офицер военно-морской разведки, прикомандированный к
штурманской рубке на «Огасте», вспоминал: «Трумэн ничего не решил,
потому что у той ситуации не было никакого решения. < ...> Это было

все равно что пытаться остановить поезд на полном ходу»[270]. Трумэн
прежде всего думал о том, чтобы ничто не помешало атомной
бомбардировке.
В своем потсдамском дневнике за 25 июля Трумэн восхищается
разрушительной силой атомной бомбы, которая «вызвала полное
уничтожение стальной вышки высотой 60 футов» и «повалила
стальную вышку в полутора милях от взрыва». Сознавал ли он, что эта
разрушительная сила приведет к не имеющему прецедента убийству и
страданию гражданского населения? Вот что сказано далее в его
дневнике:
Это оружие должно быть использовано против Японии в
период между сегодняшним днем и 10 августа. Я сказал
военному министру Стимсону использовать его против
военных объектов, солдат и матросов, а не против женщин и
детей. Даже если япошки являются безжалостными и
фанатичными дикарями, мы, как мировой лидер, пекущийся
об общем благе, не можем обрушить эту бомбу на столицу,
старую или новую.
Затем он повторяет, словно пытаясь убедить самого себя: «Мы с
ним солидарны. Цель будет исключительно военной». Так что даже до
самой атомной бомбардировки президент предавался самообману,
убеждая самого себя, что бомба, способная вызвать «полное
уничтожение стальной вышки высотой 60 футов», может быть
использована только против военных объектов и не убить при этом
женщин и детей. Вот что вспоминал Арнолд о своей беседе со
Стимсоном по поводу атомной бомбы, состоявшейся 23-го числа: «Мы
говорили об убийстве женщин и детей; об уничтожении близлежащих
жилых районов, о реакции других стран и о том, какими будут
психологические последствия для самих японцев». Трудно поверить,
что главнокомандующий вооруженными силами США не знал того, о
чем знали Арнолд и Стимсон.
Далее в дневнике Трумэна говорится следующее: «...мы
опубликуем заявление, предложив япошкам сдаться и спасти свои
жизни. Я уверен, что они на это не согласятся, но мы предоставим им
такой шанс»[271]. С точки зрения Трумэна, цель Потсдамской
декларации заключалась в том, чтобы сделать необходимое

предупреждение до сброса атомной бомбы. Он был совершенно уверен
в том, что Япония отвергнет это предложение. Он не пишет о том, что
надеялся на положительный ответ со стороны японцев, чтобы ему не
пришлось сбрасывать атомную бомбу Напротив, из его дневника
следует, что Трумэн опубликовал этот ультиматум только для того,
чтобы оправдать последующую атомную бомбардировку
24 июля, сразу после того, как Трумэн утвердил итоговый вариант
Потсдамской декларации, он послал телеграмму послу Хёрли, дав ему
указание как можно скорее получить под этим документом подпись Чан
Кайши. 25 июля, перед своим отъездом в Лондон, подпись под
декларацией поставил Черчилль. Вечером 26-го числа Трумэн получил
известие, что этот ультиматум был одобрен и Чан Кайши. В 7 часов
вечера копии Потсдамской декларации, в которой содержалось
требование о
«безоговорочной капитуляции
всех
японских
вооруженных сил», но ничего не было сказано о судьбе императора,
были переданы прессе для опубликования в 21:20[272]. Малый Белый
дом также переслал экземпляр ультиматума в Управление военной
информации в Вашингтоне, чтобы массово распространить текст
прокламации среди японского гражданского населения. И в Госдепе, и в
Военном министерстве Потсдамскую декларацию воспринимали скорее
как орудие пропаганды, чем как дипломатическую ноту. В 16:00 по
вашингтонскому времени (5 утра 27 июля в Токио) американские
радиостанции Западного побережья начали транслировать текст
декларации на коротких волнах[273].

Реакция Сталина на Потсдамскую декларацию
В черновике декларации, который делегация США привезла в
Потсдам, предполагалось, что среди присоединившихся к ультиматуму
стран, возможно, будет и Советский Союз. Однако американцы ни разу
не обсудили этот вопрос ни со Сталиным, ни с Молотовым. На самом
деле после взрыва в Аламогордо Трумэн и Бирнс всеми силами
пытались исключить Советский Союз из участия в подписании
Потсдамской декларации. Эта секретная операция увенчалась успехом,
поскольку, судя по всему, до момента опубликования декларации в
прессе советская делегация ничего не знала о ее существовании. 26
июля, после того как текст ультиматума Японии был передан
журналистам, Бирнс в качестве дипломатической любезности послал
копию этого документа Молотову. Захваченный такими известиями
врасплох Молотов тут же попросил Бирнса отложить это заявление на
два или три дня, но госсекретарь США ответил ему, что для этого
слишком поздно, так как декларация уже передана прессе [Byrnes 1947:
207][274].
Скорее всего, Сталин предполагал, что во время конференции в
какой-то момент будет обсуждаться текст совместного предупреждения
Японии. Российский историк В. П. Сафронов недавно обнаружил
привезенный в Потсдам советской делегацией документ, который, по
сути, являлся черновиком такого ультиматума. Вот что говорилось в
советской версии Потсдамской декларации:
Пришло время, когда правительства союзных стран –
Соединенных Штатов Америки, Китая, Великобритании и
Советского Союза – признали необходимым совместно
заявить о своем отношении к Японии.
Восемь лет назад Япония напала на Китай и с тех пор
ведет кровавую войну против китайского народа. После этого
Япония вероломно напала на Соединенные Штаты Америки и
Великобританию, начав разбойничью войну на Тихом океане.
И до этого не раз Япония действовала таким же способом
внезапного коварного нападения, как сорок лет тому назад,
когда она напала на Россию.

Бросившись в войну, Япония стремилась использовать
положение, создавшееся вследствие гитлеровской агрессии в
Европе. Упорное сопротивление китайского народа и
мужественная
борьба
американских
и
британских
вооруженных сил расстроили захватнические планы японской
военщины.
Подобно гитлеровской Германии на Западе, воинственная
Япония на Востоке причинила и продолжает причинять
неисчислимые бедствия миролюбивым народам. Несмотря на
разгром Германии и окончание войны в Европе, Япония
продолжает затягивать кровавую войну на Дальнем Востоке.
Бедствия народов и жертвы войны все растут, несмотря на
бесцельность затяжки войны. Такое положение больше нельзя
терпеть.
Во всем мире народы полны желания покончить с
затянувшейся войной. Соединенные Штаты, Китай,
Великобритания и Советский Союз считают своей
обязанностью немедленно выступить с совместными
решительными мерами, которые должны привести к
окончанию войны. Япония должна понять, что ее дальнейшее
сопротивление бесцельно и является величайшей опасностью
для самого японского народа.
Япония должна прекратить войну, сложить оружие и
капитулировать без всяких условий[275].
Этот документ показывает, какой хотели видеть Потсдамскую
декларацию в Советском Союзе. Поражает примирительный, если не
сказать подобострастный по отношению к союзникам тон этого текста,
демонстрирующий, как сильно Сталин хотел предъявить ультиматум
Японии вместе с Великобританией и США. Но неужели его не
беспокоило то, что публикация такого совместного заявления могла
привести к немедленной капитуляции Японии, тем самым нарушив его
планы вступить в войну на Дальнем Востоке, чтобы заполучить все
обещанное ему в Ялте? Судя по всему, Сталин с Молотовым надеялись,
что опубликование этой декларации удастся отложить, чтобы оно
совпало с началом советской военной операции. Этот расчет был
вполне оправданным, так как и по первоначальной оценке Военного
министерства США оптимальным временем для предъявления

ультиматума был как раз момент вступления в войну Советского Союза.
Кроме того, последний абзац советского черновика декларации,
призывавший Японию «капитулировать без всяких условий», очевидно,
не позволил бы японцам немедленно согласиться с этим ультиматумом.
Не менее важным, чем содержание этого документа, было то, о чем
в нем не было сказано ни слова. В Потсдамской декларации
говорилось, что японским вооруженным силам после разоружения
«будет разрешено вернуться к своим очагам с возможностью вести
мирную трудовую жизнь». Однако в советском варианте ничего не
было сказано о судьбе японских солдат, после того как они
капитулируют перед советскими вооруженными силами. Этот документ
предвосхищал участь 640 тысяч японских солдат, которые после
пленения будут заключены в трудовые лагеря [Holloway 2007: 174].
Однако после того, как Бирнс сказал Молотову, что текст
ультиматума уже передан прессе, игра была окончена. Соединенные
Штаты обвели СССР вокруг пальца. Молотов даже не стал выносить на
обсуждение советский вариант декларации, который был втихую
отправлен в архив.
В 6 часов вечера следующего дня, 27 июля, состоялась встреча
между Молотовым и Бирнсом. Госсекретарь США сказал, что узнал о
просьбе Молотова о двух– или трехдневной отсрочке публикации
Потсдамской декларации только этим утром и к тому времени было уже
слишком поздно что-то менять. Это была явная ложь. В
действительности Бирнс с Трумэном изо всех сил стремились
опубликовать документ до того, как Советский Союз успеет в это
вмешаться. Молотов напомнил Бирнсу, что предложение об отсрочке
было сделано накануне вечером, как только советская сторона получила
копию декларации.
Бирнс объяснил, почему Трумэн настоял на публикации
декларации без обсуждения этого вопроса с Советским Союзом. Во-
первых, союзникам было необходимо предъявить этот ультиматум до
того, как Черчилль покинет пост премьер-министра после поражения
на выборах в Великобритании. Во-вторых, США не проводили
консультаций с Советским Союзом, потому что СССР «не состоял в
войне с Японией» и американцы «не хотели ставить русских в неловкое
положение». Молотов ответил на это, что у него нет полномочий, чтобы
дальше обсуждать это, и что Сталин позднее вернется к этой теме[276].

Отсутствие подписи Сталина под Потсдамской декларацией
колоссальным образом повлияло на действия Японии. Японцы сразу же
обратили внимание на то, что Сталин не подписал ультиматум. Поэтому
вместо того, чтобы немедленно согласиться с предъявленными
требованиями, они по-прежнему продолжали пытаться завершить
войну через посредничество Советского Союза. Таким образом, то, что
Сталина не допустили к подписанию совместной декларации, в итоге
сыграло ему на руку, так как японцы поверили, что все еще могут
добиться помощи от Москвы. Это был совершенно неожиданный
поворот событий.
28 июля в Потсдам прибыла новая делегация из Великобритании,
возглавляемая премьер-министром Клементом Эттли и министром
иностранных дел Эрнестом Бевином. До начала пленарного заседания
Сталин сказал, что хочет сделать заявление и поделиться важной
информацией, полученной из Москвы. Затем русский переводчик
зачитал записку Сато, отправленную Лозовскому 25 июля, а также
личное обращение императора, в котором Хирохито официально
просил Москву о посредничестве для завершения войны. Сталин
заметил, что хотя его и не проинформировали о составлении
Потсдамской декларации, он тем не менее намерен держать союзников
в курсе японских дипломатических инициатив. После того как
переводчик зачитал донесение из Москвы, Сталин сказал, что в этом
документе нет ничего нового, кроме того, что Япония предлагает
сотрудничество, и что он собирается «ответить им в том духе, как это
было в прошлый раз»[277]. Трумэн поблагодарил Сталина за эту
информацию.
Это была все та же игра в кошки-мышки. Трумэн уже знал о
содержании этой телеграммы благодаря разведданным Magic. Сталин
же поделился этой информацией исключительно с целью показать
американцам, как сильно он настроен на сотрудничество, несмотря на
унижение, испытанное в связи с тем, что с ним не посоветовались
насчет декларации. Он отчаянно нуждался в том, чтобы Соединенные
Штаты пошли ему навстречу в одном очень важном вопросе.
Неучастие в подписании Потсдамской декларации поставило
Сталина перед крайне трудной проблемой. Из-за этого он лишился
предлога для объявления войны Японии в нарушение пакта о
нейтралитете. 29 июля Сталин, по официальной версии, простудился и

не смог присутствовать на пленарном заседании. Его место занял
Молотов. В конце заседания Молотов заговорил о роли Советского
Союза в Тихоокеанской войне. По его словам, Сталин поручил ему
сообщить Трумэну, что «будет лучше всего, если Соединенные Штаты,
Англия и другие союзники по войне на Дальнем Востоке официально
попросят советское правительство о вступлении в эту войну». Это
обращение может быть сделано после того, как Япония отвергнет
Потсдамскую декларацию, ради «скорейшего завершения войны и
спасения жизней».
Это предложение советской стороны поставило Трумэна и Бирнса
в неловкое положение. Согласиться с ним они не могли ни при каких
условиях. Как писал Бирнс: «Мы, конечно, начали надеяться на то, что
капитуляция Японии неизбежна, и не хотели торопить русских вступать
в войну». Однако и проигнорировать этот запрос они тоже не могли, так
как после Ялты внешнеполитический курс США заключался в том,
чтобы убедить СССР принять участие в этой войне, и сам Трумэн
публично и в частных беседах заявлял, что именно это составляло
главную цель его участия в Потсдамской конференции. Для того чтобы
разрешить эту дилемму, Бирнс обратился за советом к Бенджамину
Коэну, своему главному советнику по правовым вопросам из Госдепа. И
Коэн предложил восхитительное юридическое решение. Советский
Союз мог придать легитимность своему вступлению в войну с
Японией, даже если оно нарушало пакт о нейтралитете, на основании
Московской декларации от 30 октября 1943 года, подписанной СССР,
США, Великобританией и Китаем, а также на основании статей 103 и
106 Устава ООН. В пятом пункте Московской декларации и в 106-й
статье Устава ООН говорилось, что четыре союзных государства будут
консультироваться друг с другом и предпринимать «совместные
действия» в интересах сообщества наций. В статье 103 утверждалось,
что в том случае, если обязательства членов ООН окажутся в
противоречии с их обязательствами по иному международному
соглашению, преимущественную силу будут иметь обязательства по
Уставу ООН[278]. В правовом отношении эта аргументация была в
лучшем случае шаткой. Московская декларация была всего лишь
совместным заявлением четырех государств, и было неясно, имела ли
она юридическую силу в отношении других стран и значила ли больше,

чем обязательства по существующим международным соглашениям.
Что касается Устава ООН, то он все еще не был ратифицирован.
В своих воспоминаниях Трумэн писал: «Мне не понравилось это
предложение [Сталина] по одной веской причине. Я видел в этом
циничный дипломатический ход, целью которого было представить
ситуацию таким образом, что именно вступление в войну России
сыграло решающую роль в победе». Советский Союз пообещал
вступить в войну на конференции в Ялте и подтвердил это обещание в
Потсдаме. Таким образом, по мнению Трумэна, СССР должен был
принять участие в войне в силу взятого на себя международного
обязательства, но «ничто не обязывало Соединенные Штаты и
союзников обеспечивать Россию предлогом для разрыва отношений с
Японией». Далее Трумэн объясняет, почему ему так претила идея об
участии в войне России: «Я не хотел, чтобы русские пожали плоды
долгой, горькой и благородной борьбы, к которой они не имели
никакого отношения». Бирнс же писал, что, на его взгляд,
«Соединенные Штаты не должны быть поставлены в такое положение,
когда они просят другое государство нарушить свои обязательства без
убедительной и уважительной причины», при этом упуская из вида тот
факт, что эти соображения совершенно не волновали Рузвельта, когда
он заручился обещанием Сталина вступить в войну на Дальнем
Востоке. «Убедительная и уважительная причина» нарушить пакт о
нейтралитете была именно тем, чего так отчаянно добивался Сталин,
однако Трумэн и Бирнс решительно отказывались пойти ему навстречу.
В своих воспоминаниях Бирнс был более откровенен:
Я должен честно признать, что в свете того, что нам было
известно о действиях Советского Союза в восточной
Германии и о нарушениях Ялтинского соглашения в
отношении Польши, Румынии и Болгарии, я был бы
удовлетворен, если бы русские решили воздержаться от
участия в этой войне. Несмотря на упорное нежелание
Японии соглашаться на безоговорочную капитуляцию, я
верил, что атомная бомбардировка окажется успешной и
заставит японцев принять капитуляцию на наших условиях.
В этой фразе прекрасно разъяснена последовательность событий,
рассчитанная Трумэном и Бирнсом: опубликование Потсдамской

декларации с требованием безоговорочной капитуляции – отказ Японии
–
использование атомной бомбы – капитуляция Японии до вступления в
войну Советского Союза.
Ни Трумэн, ни Бирнс не хотели удовлетворять пожелания русских
и от имени США приглашать Советский Союз к участию в войне с
Японией. Однако и игнорировать просьбу Молотова или отвечать на
нее прямым отказом тоже было нельзя. Поэтому 31 июля Трумэн
написал Сталину личное письмо, в котором предлагал обосновать
объявление Советским Союзом войны Японии Московской
декларацией от 30 октября 1943 года и статьями 103 и 106 Устава ООН.
По словам Бирнса, Трумэн сказал ему, что Сталин «дал высокую
оценку» письму Трумэна. Если кремлевский вождь действительно
высказался в этом духе, то это, конечно, было притворством
высочайшей пробы, поскольку такое письмо было не чем иным, как
пощечиной. В конце концов Сталин так и не прибег к этим
юридическим уловкам, придуманным американцами для обоснования
советского нападения на Японию [Truman 1955: 402–404; Byrnes 1947:
208].
С точки зрения Сталина, вся история с опубликованием
Потсдамской декларации была ярким примером американского
двуличия. То, как США поступили с Советским Союзом в этой
ситуации, встревожило его гораздо больше, чем все недомолвки
Трумэна насчет атомной бомбы. Его план на игру был полностью
испорчен. Кроме того, Сталина, безусловно, глубоко оскорбило то, что
Трумэн и Черчилль за его спиной опубликовали декларацию, носящую
имя того самого места, где он принял их в качестве хозяина. Что еще
важнее, Сталин понял, что этот поступок Трумэна однозначно
свидетельствовал о намерениях США добиться капитуляции Японии
без помощи Советского Союза. Советский вождь решил вступить в
войну как можно скорее – до того как атомная бомбардировка вынудит
японцев капитулировать. Теперь гонка между СССР и США перешла в
решающую фазу.

Судзуки отвечает «мокусацу»
26 июля полковник Суэнари Сираки из Разведывательного
управления Генерального штаба сообщил руководству Генштаба
тревожные новости. Советский Союз уже перебросил на Дальний
Восток около 1,5 миллиона солдат, 5400 самолетов и 3400 танков. На
маньчжурской границе было замечено движение советских танков и
разведывательных соединений. Было непохоже, что советские войска
готовы к проведению боевых операциях в зимних условиях. На
основании этой информации Сираки предположил, что СССР
осуществит нападение в августе[279]. Мало кто обратил внимание на
этот отчет.

22. Кантаро Судзуки. Последний премьер-министр Японии во
время Тихоокеанской войны. Он примыкал то к партии мира, то к
партии войны, но в итоге сыграл решающую роль в организации
августовских императорских совещаний. Библиотека парламента
Японии
Японцы начали получать передаваемые на коротких волнах из Сан-
Франциско новости с текстом Потсдамской декларации с 6 утра 27
июля. Такаги сразу обратил внимание на отсутствие подписи Сталина
под этим документом. Что касается требований, предъявленных в
Потсдамской декларации, то, по мнению Такаги, они означали, что
капитуляция будет не безоговорочной, а на каких-то условиях, и потому
станет более приемлемой для Японии. Он считал, что правительство ни

в коем случае не должно как-то реагировать на этот ультиматум до того
момента, пока не будет решено, как вести переговоры – через Москву
или непосредственно с Соединенными Штатами и Великобританией. В
МИДе тоже обсуждалось, как отвечать на Потсдамскую декларацию.
Заместитель министра иностранных дел Сюнъити Мацумото
утверждал, что раз в декларации указаны условия безоговорочной
капитуляции, то у Японии нет иного выбора, кроме как принять их.
Синъити Сибусава, глава Отдела по международным соглашениям,
заметил, что, хотя в декларации ничего не было сказано о сохранении
императорского строя, там также не говорилось и о его упразднении
или об установлении ограничений. Ёсиро Андо, глава Отдела по
политическим вопросам, обратил внимание на тот пункт ультиматума,
где японцам было обещано правительство в соответствии с волей
народа, и заявил, что японский народ никогда не захочет упразднить
императорский строй[280]. Мацумото, в свою очередь, высказал мнение,
что власти не должны пытаться скрыть Потсдамскую декларацию от
населения, и утверждал, что правительство ни в коем случае не должно
предпринимать действий, которые могут быть расценены как
отклонение от этого ультиматума. Он считал, что следует опубликовать
текст документа целиком без каких-либо комментариев со стороны
правительства. Далее он предложил, чтобы эта декларация легла в
основу переговоров Коноэ с Советским Союзом. Он даже составил
черновик телеграммы, в которой Сато давалось указание вступить в
контакт с советским руководством.
Однако Того отклонил совет Мацумото, сказав, что необходимо
дождаться ответа Молотова. По мнению Того, существовали
определенные противоречия между этой прокламацией, с одной
стороны, и Атлантической хартией с Каирской декларацией – с другой.
В частности, в Каирской декларации речь шла о безоговорочной
капитуляции Японии, а в Потсдамской – о «безоговорочной
капитуляции японских вооруженных сил». Также не было понятно,
присоединится ли к совместному ультиматуму Советский Союз. Пока в
эти вопросы не будет внесена ясность, Япония не могла принять
условия Потсдамской декларации. Однако он считал, что в любом
случае японское правительство не должно отвечать на этот ультиматум
отказом. Того надеялся, что с помощью Москвы удастся получить
разъяснения по всем пунктам, вызывающим вопросы[281].

В 11 утра Того доложил о декларации императору. Он высказал
свое мнение: «Поскольку Потсдамская декларация являлась заявлением
общего характера и оставляла широкое пространство для дальнейшего
обсуждения конкретных условий, мы собираемся выяснить, в чем
заключаются эти условия, через посредничество Советского Союза».
Император согласился с этой точкой зрения. Хирохито уже успел
получить копию декларации и тщательно ее изучить. Когда позже днем
к нему пришел Кидо, он обратил внимание императора на то, что в
документе есть много неясностей, главными из которых являются
отсутствие подписи Сталина и неопределенность в отношении статуса
императора. Это была необычайно долгая аудиенция. Несложно
предположить, что Кидо и Хирохито обсуждали судьбу императора и
императорского строя. В итоге они оба согласились с тем, что прежде,
чем принять решение по поводу Потсдамской декларации, нужно
дождаться исхода переговоров в Москве[282].
После аудиенции у императора Того поспешно отправился на
утреннюю встречу «Большой шестерки». На этом совещании он
настаивал на том, что Потсдамская декларация была предложением о
капитуляции не безоговорочной, а на определенных условиях. Того
утверждал, что, поскольку немедленный отказ повлечет за собой
ужасные последствия, Япония не должна никак реагировать на
ультиматум и должна продолжать вести переговоры с Советским
Союзом. Анами, Умэдзу и Тоёда выступили резко против. Тоёда сказал,
что
необходимо опубликовать особый императорский указ,
отвергающий требования Потсдамской декларации. Однако в конце
концов премьер-министр Судзуки и Того убедили военных временно не
предпринимать никаких действий[283].
Потсдамская декларация стала главной темой обсуждения на
дневном заседании кабинета министров. Там Того озвучил мысль о том,
что первостепенной задачей правительства Соединенных Штатов
является завершение войны для предотвращения дальнейшего
кровопролития. По его мнению, американская делегация подготовила
текст ультиматума заранее и рассчитывала в Потсдаме получить под
ним подпись Сталина. Однако Советский Союз отверг это предложение
и предпочел не подписывать декларацию, поэтому у Японии еще есть
шанс добиться успеха в переговорах с Москвой [Shimomura 1948: 88–
89; Shimomura 1950: 67–68]. Того считал, что по тактическим

соображениям кабинет министров не должен принимать решение по
поводу Потсдамской декларации, поскольку в таком случае в
правительстве неизбежно произошел бы раскол. В итоге на этом
заседании обсуждение декларации свелось в основном к тому, каким
образом донести ее содержание народу, а не к тому, как на нее
реагировать. Поскольку благодаря американским радиопередачам
известия об ультиматуме уже широко распространились, кабинет
министров решил, что пресса должна подать эту информацию как
малозначительные новости, кратко подытожив содержание ультиматума
без каких-либо комментариев со стороны властей, чтобы не снижать
боевой дух населения. 28 июля в японских газетах были опубликованы
статьи о Потсдамской декларации. Передовица «Ёмиури Хоти»
называлась «Смехотворное предложение о капитуляции Японии», но
заголовок заметки в «Асахи синбун» звучал более сдержанно:
«Правительство собирается “мокусацу” [проигнорировать это]». В
обеих статьях содержалось только более-менее точное перечисление
требований, содержавшихся в Потсдамской декларации, однако ни там
ни там не было сказано о том, что японским солдатам будет позволено
вернуться к мирной жизни [Shimomura 1948: 89; Shimomura 1950: 68]
[284].
Утром 28 июля состоялось совместное совещание Императорского
Генерального штаба и правительства по обмену информацией.
Поскольку это была рутинная встреча, Того решил не присутствовать на
ней. Однако именно на этом совещании Анами, Умэдзу и Тоёда стали
активно настаивать на том, что правительство должно ответить отказом
на Потсдамскую декларацию. Ёнай возражал против этого, но оказался
в меньшинстве. В итоге Ёнай предложил Судзуки заявить о том, что
правительство игнорирует ультиматум союзников. Под сильным
давлением со стороны партии войны Судзуки согласился сделать
краткое заявление на пресс-конференции, которая должна была
состояться в этот же день. Согласно «Ёмиури Хоти», Судзуки сказал на
встрече с журналистами следующее: «Я думаю, что это совместное
заявление повторяет Каирскую декларацию. Правительство не придает
ему большой важности. Мы можем только проигнорировать его
[мокусацу]. Мы сделаем все возможное, чтобы довести войну до
победного конца». Это заявление в тех же выражениях приводится и в
других источниках[285].

Эти слова Судзуки на пресс-конференции вошли в историю как
«заявление “мокусацу”». Дословно «мокусацу» означает «убить
молчанием» и может быть переведено как «игнорировать». Однако
вопрос в том, действительно ли Судузки заявил об этом на той самой
пресс-конференции. О решении правительства проигнорировать
(«мокусацу») Потсдамскую декларацию было сообщено в газетах уже
28 июля – до того, как Судзуки провел пресс-конференцию. Саидзи
Хасэгава из информационного агентства «Домэй», принимавший
участие в этой пресс-конференции, отчетливо помнил, что на вопрос о
том, согласится ли правительство с требованиями Потсдамской
декларации, Судзуки ответил: «Без комментариев» [NHK 2001, 2: 186;
Naka 2000, 2: 121–122]. Вполне возможно, что репортеры вложили
слово «мокусацу» в уста Судзуки, а сам он никогда этого не говорил.
Первая реакция Японии на Потсдамскую декларацию пришла из
информационного агентства
«Домэй»
–
полугосударственной
новостной организации. Именно там было впервые объявлено об
ультиматуме днем 27 июля – то есть за сутки до пресс-конференции
Судзуки. В сообщении агентства было сказано, что, по информации из
авторитетных источников, правительство Японии проигнорирует
совместное
заявление
и
«Япония
будет
вести
Великую
Восточноазиатскую войну до победного конца». Представительство
Associated Press в Сан-Франциско услышало это сообщение по радио и
передало 27 июля:
Полугосударственное
японское
информационное
агентство «Домэй» сегодня заявило, что совместный
ультиматум, предлагающий Японии капитулировать или быть
разгромленной, будет проигнорирован, однако мы еще
ожидаем официального ответа японских властей, так как
правящая милитаристская клика пока еще обсуждает
предъявленные требования.
Однако уже во втором абзаце сообщения АР было сказано, что
японское правительство отклонило совместную декларацию союзников.
Хотя Акира Нака считает, что переход от «проигнорировать» к
«отклонить», сделанный АР, является вполне естественным, между
этими двумя словами все же есть существенная разница. Решение

Японии «проигнорировать» декларацию значило не то же самое, что
«отклонить» ее.
Вне зависимости от того, использовал ли сам Судзуки это слово
или нет, «мокусацу» стало известно как официальная позиция Японии
относительно Потсдамской декларации. Лидеры партии мира знали о
том, как реакция Японии на совместное заявление союзников
преподносится в американской прессе, однако никто из них, даже Того,
не стал активно протестовать против этого заявления Судзуки. Если бы
император был
недоволен словами Судзуки, он мог бы призвать премьер-министра
к ответу и высказать ему свое неудовольствие. Он этого не сделал. Того
писал в своих мемуарах, что его расстроило заявление Судзуки.
Министр иностранных дел выразил свое активное несогласие с ним, но
когда ему передали, что исправить это заявление уже невозможно, Того
воздержался от дальнейших действий [Naka 2000, 2: 127, 128–131; Togo
1989: 354–355].
Основная причина столь вялой реакции Японии на Потсдамскую
декларацию заключается в том, что ультиматум не давал ответа на
вопрос о статусе императора. Но что если бы текст Потсдамской
декларации содержал обещание сохранить конституционную
монархию? Скорее всего, это не изменило бы ситуацию коренным
образом. Того, Кидо и Хирохито по-прежнему предпочли бы дождаться
ответа Москвы на предложение Японии о посредничестве. Тем не
менее нет сомнений, что обещание конституционной монархии
заставило бы партию мира более благосклонно отнестись к
Потсдамской декларации и ослабило бы позицию «ястребов»,
требовавших ее отклонения. Таким образом, баланс сил между партией
мира и партией войны слегка изменился бы в пользу первых. Также
можно предположить, что если бы Потсдамская декларация
гарантировала Японии конституционную монархию, то «заявление
“мокусацу”», приписываемое Судзуки, вероятно, не было бы сделано
вовсе, так как «голуби» и прежде всего сам Хирохито проявили бы в
этом вопросе особую осторожность, чтобы у союзников не создалось
впечатление, что Япония ответит на ультиматум отказом.
Вопрос в том, каким образом туманное заявление Судзуки стало
поводом для атомной бомбардировки. В своих воспоминаниях Трумэн
трижды пишет о реакции Японии на Потсдамскую декларацию.

Впервые речь об этом заходит после того, как он описывает
выступление Сталина на заседании 28 июля, в котором советский вождь
рассказал о дипломатических маневрах японцев в Москве. Вот что
пишет Трумэн: «Наш ультиматум японскому народу от 26 июля
постоянно транслировался по радио, а также был передан по
привычным нейтральным дипломатическим каналам – то есть через
посредников в Швейцарии и Швеции». Здесь президент допускает
фундаментальную ошибку, поскольку правительство Соединенных
Штатов приняло осознанное решение о том, что Потсдамская
декларация будет не дипломатическим документом, а инструментом
пропаганды. Никто и не пытался задействовать шведских и
швейцарских посредников. Затем Трумэн заявляет: «От японцев не
последовало никакого официального ответа. Но в тот день, 28 июля <...
> благодаря радиоперехвату мы узнали, что Токийское радио
подтвердило решение японского правительства сражаться до конца.
Наша декларация была названа “недостойной обсуждения”,
“абсурдной” и “наглой”» [Truman 1955: 396–397][286]. Поскольку
Потсдамская декларация распространялась Управлением военной
информации с помощью средств пропаганды, нет ничего
удивительного, что «от японцев не последовало никакого официального
ответа». Процитированные Трумэном газетные передовицы нельзя
было считать официальной позицией правительства. Еще большую
важность представляет тот факт, что, по мнению Трумэна, японцы не
ответили на Потсдамскую декларацию официально.
Второй раз Трумэн упоминает реакцию японцев на ультиматум,
когда говорит о принятом им решении сбросить атомную бомбу. Он
пишет:
28 июля Токийское радио заявило, что японское
правительство продолжит сражаться. На совместный
ультиматум Соединенных Штатов, Великобритании и Китая
не было дано официального ответа. Теперь у нас нет иной
альтернативы. Бомба должна быть сброшена после 3 августа,
если Япония не капитулирует до этой даты [Truman 1955:
421].
В одном из интервью, которое дал Трумэн в ходе работы над этими
мемуарами, он сказал следующее: «Мы послали ультиматум Японии

через Швейцарию и Швецию <...> и на наши предложения из этого
ультиматума было отвечено отказом. И бомба была сброшена»[287].
Потсдамская декларация была инструментом военной пропаганды, а не
дипломатическим документом. Поэтому утверждение о том, что она
была передана Японии через посредников в Швейцарии и Швеции,
является явной ложью. Неудивительно, что США «не было дано
официального ответа»; то есть ультиматум был «проигнорирован», а не
«отвергнут». Значит, атомная бомбардировка стала следствием
молчания и бездействия Японии.
Однако когда Трумэн описывает атомную бомбардировку
Хиросимы, он вдруг начинает рассказывать совершенно другую
историю. Вот что сказано в его мемуарах: «Потсдамский ультиматум от
26 июля был написан для того, чтобы уберечь японский народ от
полного уничтожения. Их лидеры резко отвергли этот ультиматум»
[Truman 1955: 422]. Только после того, как на Хиросиму была сброшена
атомная бомба, это решение было объяснено тем, что Япония «резко
отвергла» Потсдамскую декларацию. Однако это лишь выдумка,
сочиненная Трумэном постфактум, и ее опровергают его собственные
слова. Хотя миллионы американцев уверены в обратном, японское
правительство никогда не отвечало на ультиматум отказом. Трумэну
удалось создать устойчивый миф. Думэн, который был дипломатом
консервативных убеждений, писал: «Было ощущение, что для
оправдания атомной бомбардировки сгодится любой предлог». Он
замечает, что японское правительство не дало официального ответа на
декларацию и что заявление Судзуки было сделано спонтанно. «Мы
ухватились за эту случайную реплику премьер-министра, – пишет
Думэн, – и был отдан приказ о том, чтобы сбросить бомбу»[288].

Разведданные Magic после Потсдамской
декларации
27 июля, сразу после опубликования Потсдамской декларации,
Сато отправил телеграмму Того. Совместный ультиматум, по мнению
посла, «представлял собой предупредительный выстрел и являлся
прелюдией к нападению со стороны трех держав». Сато считал, что
Москва участвовала в обсуждении этого документа, и потому «крайне
сомнительно», что японцы могут теперь «рассчитывать на какую-либо
помощь со стороны Советского Союза, и нет никаких сомнений, что
этот ультиматум задуман как ответная мера», направленная против их
мирных инициатив. Также Сато обращал внимание министра
иностранных дел на освещающую Потсдамскую конференцию
передачу Би-би-си от 26-го числа, где было сказано, что Сталин
принимал участие в обсуждении войны на Дальнем Востоке.
Того больше всего интересовала позиция Советского Союза
относительно Потсдамской декларации. Его «глубоко беспокоило,
имелась ли связь между выдвижением ультиматума и предложением
Японии; то есть передало ли русское правительство это предложение
англичанам и американцам, и как будут себя вести русские по
отношению к японцам в будущем». Поэтому в телеграмме министра
иностранных дел Сато было дано указание как можно скорее
встретиться с Молотовым и прояснить намерения советской
стороны[289]. Из этой депеши Того становится понятно, что японское
правительство решило отложить решение по поводу Потсдамской
декларации.
В своей телеграмме к Того от 28 июля Сато продолжил
критиковать позицию министра иностранных дел, который все еще
надеялся на успех переговоров с Москвой. Ссылаясь на Потсдамскую
декларацию, которая, по мнению посла, предлагала Японии более
мягкие условия капитуляции, чем те, которые была вынуждена принять
Германия, Сато выражал сомнение в том, что есть смысл пытаться
добиться посредничества Москвы для завершения войны. Что касается
разговора с Молотовым, то Сато был категоричен: «Я бы очень хотел
узнать, есть ли у нашего Императорского правительства конкретный и

определенный план завершения войны; в противном случае я
отказываюсь обращаться со срочным запросом о такой беседе»[290].
30 июля Сато дал ответ на телеграмму Того от 28-го числа. Отвечая
на вопрос министра иностранных дел о там, какую роль сыграл Сталин
в составлении Потсдамской декларации, Сато доложил, что, скорее
всего, советский вождь ознакомился с содержанием ультиматума до его
публикации. Далее он писал, что о миссии Коноэ, судя по всему, было
сообщено США и Великобритании и что «совместная декларация была
опубликована для того, чтобы прояснить позицию Америки, Англии и
Китая» в связи с предложением японцев. Сато отметил, что союзники
потребовали «немедленной безоговорочной капитуляции Японии»
и прямо заявили о том, что не собираются смягчать свои требования.
«Если это можно толковать таким образом, – писал Сато, – что Сталин
не сумел никак повлиять на действия Америки и Англии, то из этого
следует, что он не сможет принять наше предложение о приезде
чрезвычайного посланника». В заключение Сато писал следующее:
«Если мы хотим смягчить Америку и Англию и предотвратить участие
в войне [России], у нас нет иного выбора, кроме как немедленная
безоговорочная капитуляция»[291].
Сато, твердящий о том, что необходимо соглашаться на
безоговорочную капитуляцию, не был единственным гласом
вопиющего в пустыне. 30 июля Сюнъити Касэ, японский посланник в
Швейцарии, тоже послал Того телеграмму из Берна, умоляя его принять
условия Потсдамской декларации. Глава Управления информации
Симомура 3 августа провел совещание с крупнейшими японскими
промышленниками. Общее мнение их было таково, что правительство
должно согласиться с требованиями этого ультиматума. На следующий
день Симомура встретился с Того и призвал министра иностранных дел
установить неформальный контакт с Соединенными Штатами,
Великобританией и Китаем, но Того отклонил это предложение[292].
Несмотря на свое несогласие с позицией МИДа по поводу
переговоров с Москвой, Сато, следуя инструкциям из Токио, встретился
30 июля с Лозовским и потребовал, чтобы советское правительство
ответило на предложение японцев о миссии Коноэ. Лозовский снова
сказал, что не может дать никакого ответа в связи с отсутствием
Сталина и Молотова. По поводу Потсдамской декларации Сато
повторил сказанные им раньше слова о том, что Япония ни при каких

обстоятельствах не согласится на безоговорочную капитуляцию, однако
подчеркнул, что «если честь и существование Японии будут сохранены,
то японское правительство для прекращения войны проявит весьма
широкую примиренческую позицию». Все, чего он добился от
Лозовского, это обещание передать слова Сато Молотову[293].
2 августа Того дал ответ на телеграмму Сато от 30 июля. В первых
строках он написал, что ценит мнение Сато как дипломата,
находящегося в гуще событий, однако тот должен понимать, что «здесь,
дома, трудно одним махом решить, какими должны быть конкретные
условия мира». Того, очевидно, имел
в виду сложную
внутриполитическую обстановку в Японии и в особенности жесткое
сопротивление, которое ему надо было преодолеть, чтобы убедить
правительство согласиться на капитуляцию. Далее он писал очень
важные вещи: «В сложившейся ситуации мы склоняемся к тому, чтобы
тщательно изучить условия Потсдамской декларации трех держав».
Затем Того сообщал, что императора очень беспокоит ситуация с тем,
как развиваются московские переговоры, и что «премьер-министр и
военное руководство теперь уделяют все свое внимание этому
вопросу».
Вот что писали аналитики из военно-морской разведки США,
изучавшие эти перехваченные телеграммы: «Самым важным из
событий, о которых говорится в этом отчете, является магнетический
эффект совместного ультиматума трех держав, который привел к
поляризации позиций всех японских “сторон”». Далее там было
сказано: «Хотя все еще нет согласия относительно способа действий (не
считая того, что есть “единодушное желание просить о помощи
русских”), японцы склоняются (или стремятся) к тому, чтобы найти в
условиях ультиматума какую-то пилюлю, которая как-то подсластит им
горечь безоговорочной капитуляции, как того требует их уязвленная
гордость»[294].
Как показывают разведданные Magic, по крайней мере некоторые
японские дипломаты поняли, что безоговорочная капитуляция, о
которой шла речь в декларации, относилась только к вооруженным
силам, и что ультиматум, не упоминая об императоре и императорском
строе, оставлял открытым вопрос о судьбе Хирохито. Также из этих
данных следует, что японский министр иностранных дел воспринимал
Потсдамскую декларацию как документ, на основе которого можно

обсуждать условия капитуляции. Логично предположить, что Трумэн,
Бирнс и Стимсон внимательно изучали разведданные Magic, чтобы
узнать о реакции Японии на предъявленный ультиматум[295]. Поэтому
они обязаны были знать, что реакция японского правительства была
совершенно не такой, как об этом сообщило Токийское радио. Если они
действительно хотели принудить Японию к капитуляции, чтобы спасти
жизни американских солдат, если они хотели предотвратить вступление
в войну Советского Союза и если они хотели избежать использования
атомной бомбы, как они писали в своих послевоенных мемуарах, то
почему они проигнорировали информацию, содержавшуюся в
разведданных?
Действительно, не было ни единого шанса, что в конце июля
японское правительство приняло бы требования Потсдамской
декларации в том виде, в каком они были сформулированы. Если бы
Того предложил согласиться на капитуляцию, то военный блок в
«Большой шестерке» наложил бы на это вето. Возможно, его не
поддержали бы даже Судзуки и Ёнай. Более того, на это могли не
согласиться и Хирохито с Кидо. Японская политическая элита, включая
лидеров партии мира, пока еще не была готова принять требования
Потсдамского ультиматума без гарантии сохранения кокутай, хотя они
и не задумывались всерьез о том, что именно стоит за этим понятием.
Вот почему Того так стремился заручиться посредничеством Москвы.
Тем не менее включение в текст декларации обещания сохранить
конституционную монархию вполне могло бы изменить хрупкий
баланс сил между партиями мира и войны в пользу «голубей».
Маловероятно, что Трумэн и Бирнс были в курсе всех
хитросплетений японской внутренней политики, но если они читали
перехваченные Magic телеграммы, то должны были знать, что японский
министр иностранных дел был готов завершить войну, исходя из
требований Потсдамской декларации. Почему же они не стали ждать
окончания японских переговоров в Москве, которые, как им было
известно, должны были завершиться неудачей? Возможно, эти
«шепоты» из разведданных Magic были слишком тихими, чтобы
остановить уже запущенную ими атомную программу. В конце концов,
японское правительство не прислушивалось к голосам Сато и Касэ,
призывавших принять требования Потсдамской декларации. Трумэн и
Бирнс знали, что, несмотря на советы Сато и Касэ, японское

руководство все еще добивалось помощи Москвы, и им также было
известно, что Советский Союз обманет эти ожидания, объявив Японии
войну.
Возможно, несправедливо будет осуждать решение Трумэна исходя
из той информации, которую мы теперь имеем о внутриполитической
ситуации в Японии в тот момент времени. Но и то, что, как мы знаем,
точно было известно Трумэну, Бирнсу и Стимсону, неизбежно приводит
нас к единственно возможному выводу: Соединенные Штаты
поспешили сбросить атомную бомбу, даже не попытавшись
воспользоваться тем, что некоторые влиятельные японские политики
были готовы заключить мир на условиях Потсдамского ультиматума.

Реакция на Потсдамскую декларацию Чан
Кайши
Чан Кайши не был приглашен на Потсдамскую конференцию, но
Китаю было суждено сыграть в этой встрече важную роль. Китайский
лидер стал одним из трех глав правительств, подписавших
Потсдамскую декларацию. Более того, ситуация с Китаем вынуждала
Сталина и Трумэна прибегать к помощи сложных дипломатических
маневров.
Советско-китайские переговоры, начавшиеся 2 июля, не привели к
подписанию соглашения до того, как началась Потсдамская
конференция. Возобновившись после встречи в Потсдаме, эти
переговоры сыграли большую роль в дальнейших отношениях между
Советским Союзом и США. Для советского правительства было
жизненно важно заключить соглашение с Китаем, так как это было
одним из необходимых условий для вступления СССР в войну с
Японией. О реакции Соединенных Штатов на эти переговоры следует
поговорить особо.
Нужно понимать, что интересы Китая и США совпадали отнюдь
не во всем. На самом деле Национальное правительство Китая
поменяло свою позицию в отношении предстоящих переговоров со
Сталиным исходя вовсе не из пожеланий американцев. Китайцы хотели
изменить условия Ялтинского соглашения, чтобы восстановить свои
суверенные права, грубо нарушенные Большой тройкой в Ялте.
Американцев же сильнее беспокоило то, что Сталин требовал
большего, чем было оговорено в Крыму. Поэтому они пытались
удержать китайцев от того, чтобы в переговорах с Москвой поднимался
вопрос о пересмотре Ялтинского соглашения, и уговаривали их
признать этот договор.
Американская политика в отношении советско-китайских
переговоров изменилась после того, как атомная бомбардировка
Японии стала делом ближайшего будущего. 21 июля Трумэн получил
отчет Гровса об успешном взрыве атомного устройства в Аламогордо.
23 июля Бирнсу стало известно, что атомная бомба будет использована
после 1 августа. Уолтер Браун написал в своем дневнике 24-го числа:

«Дж. Ф . Б. все еще надеется выгадать время, веря, что после атомной
бомбы Япония капитулирует и Россия не успеет принять большое
участие в бойне, благодаря чему мы сможем продавить свои требования
насчет Китая»[296]. Трумэн и Бирнс изменили свою позицию в
отношении советско-китайских переговоров. Теперь они решили
убедить китайцев затягивать переговоры до тех пор, пока американцы
не сбросят на Японию атомную бомбу.
23 июня, в день, когда Бирнс получил известие, что атомная бомба
готова к использованию, Трумэн отправил через Хёрли сообщение Чан
Кайши, призывая его «признать Ялтинское соглашение», но не делать
никаких уступок, выходящих за рамки эти договоренностей. Далее
президент США писал: «Если вы с генералиссимусом имеете
разногласия относительно трактовки Ялтинского соглашения, я
надеюсь, что вы отдадите распоряжение Суну вернуться в Москву и по-
прежнему будете прилагать все усилия для достижения полного
взаимопонимания». Бирнс тоже дал указание Хёрли «сказать Суну,
чтобы он вернулся в Москву и продолжил переговоры в надежде на
заключение соглашения». 27 июля Хёрли встретился с советским
послом А. А . Петровым. Американский посол сообщил ему, что
китайцы попросили Трумэна внести в Ялтинское соглашение
некоторые поправки. «На эту просьбу, – сказал Хёрли Петрову, –
Трумэн
ответил,
что
он
верен
Крымским
[Ялтинским]
договоренностям, не хочет делать никаких поправок и предлагает
китайскому руководству согласиться на все эти условия в их
переговорах с советским правительством». Американцы заявили о том,
что твердо придерживаются Ялтинского соглашения, однако втайне они
надеялись, что разногласия между Китаем и Советским Союзом не
будут разрешены быстро[297].
28 июля Петров посетил Чан Кайши в его летней резиденции.
Советский посол спросил китайского лидера, как, по его мнению,
японцы отреагируют на Потсдамскую декларацию. Чан Кайши ответил:
«Вряд ли это сейчас приведет к какому-то результату. Я думаю, что эта
мера даст эффект через три месяца». Также Петров спросил, сильно ли
деморализует японцев этот совместный ультиматум. Чан Кайши в ответ
на это сказал, что «вступление в войну Советского Союза станет более
значимым, сильным и важным ходом, чем опубликование данного
коммюнике»[298]. Чан Кайши, стремившийся к скорейшему завершению

войны, возлагал в этом плане больше надежд на вступление в войну
Советского Союза, чем на Потсдамскую декларацию, и именно эти
соображения, а не давление со стороны американцев, были для него
определяющими при формировании политики Китая на предстоящих
переговорах с Москвой.
Хотя Гарриман и был исключен из ближайшего окружения
Трумэна, которое принимало ключевые решения в Потсдаме, он
пристально следил за ходом советско-китайских переговоров. 28 июля
Гарриман послал Бирнсу докладную записку, в которой говорилось, что
президенту следует прояснить положения Ялтинского соглашения,
относящиеся к Дайрену и эксплуатации маньчжурских железных дорог.
Более всего Гарримана заботило то, что для защиты американских
интересов и политики «открытых дверей» Дайрен должен был остаться
свободным портом. Гарриман совершенно не собирался препятствовать
заключению советско-китайского соглашения, а напротив, хотел, чтобы
это произошло до вступления СССР в войну. В упомянутой выше
докладной записке Бирнсу он писал:
Хотя в настоящее время для нас нежелательно
демонстрировать свое беспокойство в связи с вступлением
России в войну против Японии, представляется, что нам будет
весьма выгодно восстановление дружеских отношений между
Советским Союзом и Китаем, и особенно соглашение, по
которому советское правительство поддержит Национальное
правительство в качестве объединяющей силы Китая[299].
Будучи исключен Трумэном и Бирнсом из процесса принятия
решений, Гарриман следовал прежнему внешнеполитическому курсу в
отношении
советско-китайского
договора,
предусмотренного
ялтинскими договоренностями.
То, что Трумэн и Бирнс начали проводить в Потсдаме новую
политику, подтверждается интервью, данным Бирнсом историку
Герберту Фейсу в 1952 году. Бирнс сказал, что утверждение Трумэна,
будто он стремился вовлечь Советский Союз в войну с Японией,
сделанное им в своих мемуарах, было ошибкой. Согласно Бирнсу, сам
госсекретарь был против участия СССР в войне, и Трумэн с ним
согласился. В телеграмме Сун Цзывеню, одобренной Трумэном, Бирнс

потребовал, чтобы тот не шел ни на какие уступки, выходящие за рамки
Ялтинского соглашения. Бирнс рассказывал Фейсу:
Причина, по которой я отправил эту телеграмму,
заключалась в том, что я знал, что Сталин возобновит
переговоры с Китаем после окончания Потсдамской
конференции и потребует от Китая новых уступок, сделав их
условием вступления Советского Союза в войну с Японией. Я
не хотел, чтобы китайцы соглашались с требованиями
Сталина, и надеялся, что, если эти переговоры затянутся,
Япония капитулирует до того, как русские успеют вступить в
войну[300].
23 июля Черчилль сказал Идену, что Бирнс отправил телеграмму
Суну, и посоветовал ему не уступать требованиям Сталина. «Сейчас
совершенно ясно, – добавил Черчилль, – что Соединенные Штаты не
желают участия Советов в войне» [DBPO 1984:573].
Трумэн с Бирнсом знали, что, по мнению Чан Кайши, вступление в
войну Советского Союза ударило бы по японцам, заставив их
капитулировать, гораздо сильнее, чем такой клочок бумаги, как
Потсдамская декларация. Именно поэтому они думали, что необходимо
сбросить атомную бомбу на Японию до того, как русские начнут
боевые действия, и для этого им важно было притормозить советско-
китайские переговоры. Затягивание переговоров было единственной
целью, которой добивались в этой ситуации Трумэн и Бирнс. Зная о
разногласиях между советской стороной и китайцами, они убеждали
Суна твердо стоять на своем, не уступая требованиям Сталина.

Трумэн заранее утверждает заявление об
атомной бомбардировке
30 июля Трумэн получил телеграмму от Стимсона, который 25-го
числа отбыл из Потсдама в Вашингтон. После того как ему не удалось
убедить Трумэна включить в текст Потсдамской декларации фразу о
том, что японцам будет позволено сохранить конституционную
монархию, Стимсон, по-видимому, счел, что в его пребывании в
Потсдаме больше нет смысла, и пришел к выводу, что атомной
бомбардировки Японии теперь не избежать. Он никак не отреагировал
на разведданные Magic, из которых следовало, что среди японцев были
люди, заинтересованные в заключении мира на условиях, изложенных в
Потсдамской декларации. В телеграмме от 30-го числа военный
министр информировал президента: «Работы по проекту Гровса
продвигаются так быстро, что необходимо, чтобы не позже чем в среду,
1 августа, вами было сделано заявление [об атомной бомбардировке]».
Стимсон собирался отправить черновой вариант этого заявления со
специальным курьером, но на тот случай, если ему не удастся вовремя
связаться с президентом, он попросил у Трумэна разрешения «поручить
Белому дому сделать такое заявление в последней редакции, как только
в этом возникнет необходимость». 31 июля Трумэн ответил на запрос
Стимсона: «Предложение одобрено. Делайте заявление, как только
будете готовы, но не ранее 2 августа»[301]. Хотя, по словам Дэвида
Маккалоу, эта телеграмма Трумэна представляла собой «окончательный
приказ о бомбардировке», на самом деле он всего лишь давал согласие
на то, чтобы такое заявление было сделано. В действительности,
несмотря на позднейшее утверждение Трумэна о том, что он отдал
приказ об атомной бомбардировке по пути домой где-то посреди
Атлантического океана, президент никогда этого не делал. Правда
заключается в том, что атомная бомба была сброшена без прямого
приказа Трумэна. В действительности подготовка к атомной
бомбардировке шла своим ходом еще с того момента, как Хэнди
передал распоряжение Спаатсу 25 июля[302].
В последний раз «Большая тройка» встретилась 1 августа. Трумэн,
бывший председателем, объявил о завершении конференции. Сталин

произнес небольшую речь, поблагодарив Бирнса, «который очень помог
в нашей работе и содействовал достижению наших решений»
[Санакоев, Цыбулевский 1970: 382]. Трудно судить, был ли советский
вождь искренен в своей похвале или это был едкий сарказм. Сталин
уехал из Берлина в тот же день, а Трумэн отправился домой утром 2
августа. Уже по пути в Соединенные Штаты, возле Ньюфаундленда, в
понедельник, 6 августа, он получил известие о том, что на Хиросиму
была сброшена атомная бомба.
Гонка между атомной бомбой и вступлением СССР в войну
наконец перешла в последнюю, самую драматичную стадию.

Глава 5
Атомные бомбардировки и вступление в
войну Советского Союза
Реакция Сталина на то, что он воспринял как секретные маневры
американцев, была быстрой. В Потсдаме он сказал Трумэну, что СССР
вступит в войну к середине августа, но Антонов сообщил
американским начальникам штабов, что Советский Союз будет готов
начать боевые действия во второй половине месяца. Скорее всего,
первоначально операция должна была начаться между 20 и 25 августа,
но еще до Потсдамской конференции дата вступления в войну была
перенесена на 11 число, хотя нам точно не известно, когда именно это
было сделано. Однако после того, как американцы обзавелись атомной
бомбой и Трумэн обвел Сталина вокруг пальца с Потсдамской
декларацией, советский лидер решил ускорить подготовку к войне.
Судя по всему, еще находясь в Потсдаме, он приказал маршалу
Василевскому начать операцию на один или два дня раньше
запланированной даты[303].
30 июля, через день после того, как Трумэн не дал Сталину
поставить подпись под Потсдамской декларацией, кремлевский вождь
назначил Василевского главнокомандующим советскими войсками на
Дальнем Востоке с 1 августа. 2 августа Ставкой было отдано
распоряжение
о
формировании
трех
фронтов:
Первого
Дальневосточного под командованием маршала К. А. Мерецкова,
Второго Дальневосточного под командованием генерала армии М. А .
Пуркаева и Забайкальского под командованием маршала Р. Я .
Малиновского. Завеса секретности, за которой Сталин готовился к
войне с Японией, была сброшена, и устрашающая советская военная
машина была приведена в движение[304].
3 августа начальник штаба Главного командования советских
войск на Дальнем Востоке генерал-полковник С. П . Иванов и генерал-
полковник Васильев (псевдоним Василевского) послали Сталину и
Антонову важный отчет. Василевский и Иванов утверждали, что 39-я и
53-я армии Забайкальского фронта выдвигаются в намеченные районы

сосредоточения в 50–60 км от границы, но с момента получения
команды до начала фактических действий им понадобится от трех до
пяти суток. Что касается Первого и Второго Дальневосточных фронтов,
то они должны были начать боевые действия «в один день и час»
с войсками Забайкальского фронта, «чтобы, использовав внезапность
начала войны, захватом интересующих нас объектов улучшить свое
исходное положение для начала основных операций». Далее они
писали: «Независимо от этого окончательная готовность войск обоих
фронтов установлена 5.08 .45 г.» . Поскольку в Приморье шли
непрерывные дожди, состояние дорог и аэродромов ухудшилось, а
улучшение погоды ожидалось между 6 и 10 августа. В донесении было
сказано, что Тихоокеанский флот будет приведен в полную боевую
готовность 5-7 -го числа. Также там говорилось, что, по данным
разведки, японцы увеличили количество пехотных дивизий и самолетов
в Маньчжурии и Корее. Судя по этому донесению, Иванов и
Василевский считали, что лучше всего будет начать боевые действия 9
или 10 августа – за один или два дня до запланированной даты.
В конце телеграммы они просили Ставку не позднее 5 августа дать
«окончательное указание по срокам начала действий для двух основных
направлений, а также и по остальным вопросам, и главным образом по
вопросам политического и дипломатического порядка, связанным с
этим»[305].
Это донесение проливает свет на два очень важных
обстоятельства. Во-первых, очевидно, что оно является ответом на
поступившее до того указание Сталина начать наступление на один или
два дня ранее запланированной даты нападения (11 августа). Поскольку
этот отчет был послан 3 августа, приказ Сталина точно был отдан до
того: скорее всего, еще из Потсдама до отъезда генералиссимуса в
Москву 2-го числа. Нет сомнений, что Сталин решил передвинуть
начало военной операции на более раннюю дату в связи с действиями
американцев, которые он воспринял как попытку добиться от Японии
капитуляции до вступления в войну Советского Союза. На это явно
указывают слова Василевского, в которых «сроки начала действий»
увязываются с «вопросами политического и дипломатического
порядка».
Во-вторых, хотя боевые действия должны были начаться 9 или 10
августа, точная дата пока еще не была выбрана. Видимо, где-то между 3

и 7 августа Сталин решил, что наступление начнется 11 августа в
полночь по забайкальскому времени (6 вечера 10 августа по Москве)
[306].
Сталин вернулся в Москву вечером 5 августа. Судя по его журналу
посещений за этот день, сразу же после возвращения в Кремль он с
головой погрузился в работу. Сталин встретился с несколькими из
своих ближайших помощников, в частности с наркомом иностранных
дел Молотовым, заместителем Молотова А. Я. Вышинским, главой
НКВД Л. П . Берией, наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым и наркомом
внешней торговли А. И. Микояном, отвечавшим за ленд-лиз. Не
вызывает сомнений, что по крайней мере часть этого совещания была
посвящена войне на Дальнем Востоке. Также логично предположить,
что Сталин постоянно находился на связи с Антоновым, скорее всего по
«вертушке»[307]. Советская военная машина набрала полный ход.
Сталин очень спешил.

США сбрасывают атомную бомбу на Хиросиму
«Малыш» был готов к бомбардировке уже 31 июля, но тайфун в
Японии отложил время проведения операции. Тем временем были
разработаны планы полетов бомбардировщиков. В миссии должны
были принять участие семь самолетов: трем Б-29 надлежало вылететь к
Хиросиме, Кокуре и Нагасаки для наблюдения за погодой; один
самолет нес атомную бомбу; еще два должны были сопровождать
основной бомбардировщик к цели: на одном должны были лететь
ученые, на другом – фотографы; и еще одному Б-29 предстояло
отправиться на Иводзиму и принять на борт бомбу, если у основного
бомбардировщика возникнут какие-то неисправности. 4 августа
полковник Пол Тиббетс провел совещание с участием экипажей
бомбардировщиков Б-29, впервые сообщив летчикам о том, что им
предстоит сбросить атомные бомбы на Хиросиму, Кокуру или
Нагасаки. Капитан Уильям С. Парсонс из ВМС США, отвечавший за
сборку первой атомной бомбы, показал экипажам самолетов фильм о
взрыве ядерного устройства в Аламогордо. Один из присутствовавших
на этом совещании летчиков, Эйб Спитцер, который тайно
протоколировал происходящее, сделал такую запись: «Это похоже на
какой-то странный сон, приснившийся человеку со слишком живым
воображением»[308].

23. «Малыш», атомная бомба, сброшенная на Хиросиму 6 августа
1945 года. Диаметр 700 миллиметров, длина 3000 миллиметров, вес
4400 килограммов. Национальное управление архивов и документации
На следующий день, 5 августа, синоптики предсказали улучшение
погодных условий. В 14:00 Кертис Лемэй, начальник штаба 21-й
группы бомбардировщиков в Гуаме, «официально подтвердил, что
миссия назначена на 6 августа». В тот же день «Малыш» был загружен
на борт самолета Б-29, который Тиббетс назвал «Энолой Гэй» в честь
своей матери. К обеду все приготовления были завершены.
В полночь Тиббетс провел последний инструктаж перед вылетом.
Протестантский капеллан прочел торопливо написанную на обратной
стороне конверта молитву, попросив: «Отец Всемогущий, будь с теми,
кто отважился вознестись в Твои Небеса и пойти войной на наших
врагов». После предполетного завтрака и группового фото на фоне
бомбардировщика экипаж «Энолы Гэй» занял свои места в самолете. В
2:45 ночи (11:45 5 августа по вашингтонскому времени) «Энола Гэй»
поднялась в воздух; вслед за ней с интервалом в две минуты взлетели
самолеты с наблюдателями. В 8:15 утра по японскому стандартному
времени «Малыш» был сброшен на Хиросиму. Тиббетс передал по
внутренней связи: «Парни, мы только что сбросили первую атомную
бомбу в истории» [Rhodes 1986: 701–710][309].

24. Полковник Тиббетс, пилот «Энолы Гэй», самолета,
сбросившего бомбу на Хиросиму, машет рукой из кокпита своей
машины перед взлетом 6 августа 1945 года.
Национальное управление архивов и документации
«Малыш» взорвался в 600 метрах над двором госпиталя Сима, в
170 метрах от цели – моста Айой через реку Ота; сила взрыва была
равна 12 500 тонн в тротиловом эквиваленте. В эпицентре ядерного
взрыва немедленно возник огненный шар температурой 3000 градусов
по Цельсию и диаметром 800 метров; у людей, оказавшихся внутри
этого шара, «в долю секунды сварились внутренние органы, и они

превратились в дымящиеся угли». По городским улицам, мостам и
тротуарам были разбросаны тысячи таких кучек пепла. Мужчина,
ждавший открытия банка, сидя на крыльце, испарился целиком,
оставив после себя только тень на гранитных ступенях.
Последовавшая за этим взрывная волна уничтожила тысячи домов,
большинство из которых сгорело. Из 76 тысяч домов в Хиросиме были
разрушены 70 тысяч. Огонь охватил весь город, пожирая все на своем
пути. В наступившей ужасной тишине бесцельно бродили оставшиеся в
живых люди, со многих слезала почерневшая от ожогов кожа.
Некоторые отчаянно пытались разыскать своих пропавших близких.
Река была запружена тысячами мертвых тел. Повсюду царили
«колоссальная боль, страдание и ужас» – неслыханные и
беспрецедентные. Затем на город обрушился черный дождь, полный
радиоактивных частиц. Те, кто выжил при самом взрыве, вскоре начали
умирать от лучевой болезни. Согласно одному исследованию,
проведенному в Хиросиме и Нагасаки, при атомной бомбардировке
мгновенно погибли 110 тысяч мирных жителей (в том числе 20 тысяч
корейцев) и 20 тысяч солдат. К концу 1945 года умерли еще 140 тысяч
человек [Midorikawa 1979: 274; Rhodes 1986: 713–734][310].

25. Атомная бомбардировка Хиросимы. Библиотека Конгресса,
отдел эстампов и фотографий. Армия США, фотография американских
ВВС
6 августа, через четыре дня после отплытия из Плимута, когда
Трумэн завтракал с экипажем «Огасты», капитан Фрэнк Грэм, бывший
дежурным офицером штурманской рубки, вручил ему следующую
телеграмму: «Большая бомба сброшена на Хиросиму 5 августа в 19:15
по вашингтонскому времени. Первые сообщения говорят о полном
успехе, который был даже большим, чем предшествовавшее
испытание». Президент США ликовал. Он вскочил на ноги и пожал
Грэму руку. «Капитан, – сказал он, – это величайшее событие в
истории». Трумэн приказал Грэму сообщить эту новость Бирнсу,
который завтракал за соседним столиком. Бирнс прочел телеграмму и
воскликнул: «Прекрасно! Прекрасно!» Через несколько минут была
доставлена еще одна депеша, в которой говорилось о «видимых
разрушениях, превосходивших результаты всех испытаний». Завладев
вниманием членов экипажа, собравшихся в столовой, Трумэн

возвестил: «Мы только что сбросили на Японию новую бомбу,
мощность которой превышает 20 тысяч тонн тринитротолуола.
Операция закончилась полным успехом!» Затем Трумэн с Бирнсом
отправились в офицерскую кают-компанию, чтобы сообщить эти
новости командованию «Огасты» [Truman 1955: 421–422][311].
26. Трумэн обедает в кают-компании «Огасты» с экипажем
крейсера. Во время одного из таких обедов он получил известия о том,
что 6 августа на Хиросиму была сброшена атомная бомба. Библиотека
и музей Гарри С. Трумэна
Тем временем Эбен Эйерс из Белого дома опубликовал заранее
утвержденное заявление президента: «Некоторое время тому назад
американский самолет сбросил одну бомбу на Хиросиму и уничтожил
эту вражескую базу. Эта бомба обладает разрушительной силой,
превышающей 20 тысяч тонн тринитротолуола». Далее в заявлении
президента говорилось, что японцы развязали войну, напав на Перл-
Харбор, и что бомбардировка Хиросимы была возмездием за это
нападение. Также там было сказано, что «сейчас идет производство еще

более мощных бомб». Завершалось заявление Трумэна следующей
страшной угрозой:
Мы предъявили наш ультиматум в Потсдаме 26 июля
только для того, чтобы уберечь японский народ от полного
уничтожения. Их лидеры незамедлительно отвергли этот
ультиматум. Если они и теперь не согласятся на наши
условия, их ожидает такой разрушительный дождь с неба,
равного которому на земле еще не было. За этой воздушной
атакой последуют удары с моря и с суши, числом и мощью
превосходящие все виденное японцами ранее, и с той
воинской доблестью, с которой они уже хорошо знакомы[312].
Следует обратить особое внимание на три пункта в этом заявлении
Трумэна. Во-первых, когда Трумэн только получил известие об атомной
бомбардировке Хиросимы, его первой реакцией была неприкрытая
радость; не было и следа тех угрызений совести и боли, о которых он
заявлял впоследствии, говоря о принятом им мучительном решении.
Как объяснить это ликование Трумэна? Для начала, он пока еще не
получил подробный отчет о последствиях бомбардировки Хиросимы
для гражданского населения города. По-видимому, на то, чтобы понять,
что взрыв 12,5 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте повлек за собой
гибель 100 с лишним тысяч человек, ушло некоторое время.
Безусловно, как лидер воюющей державы, он прежде всего думал о
том, как уберечь своих солдат от дальнейших жертв. Поэтому сердцем
он был вместе с окружившими его матросами и офицерами,
кричащими: «Это значит, что мы теперь можем отправляться домой?»
Еще одним важным местом в написанном загодя обращении
Трумэна является упоминание японского нападения на Перл-Харбор. В
интервью Эбену Эйерсу, данном в августе 1951 года, Трумэн вспоминал
разговор, состоявшийся у него в Потсдаме с представителями военного
командования США, в котором ему было сказано, что для участия в
наземной операции потребуется по меньшей мере миллион
американских солдат, а потери личного состава будут около 25
процентов. Согласно Эйерсу, «он сказал, что спросил, какой была
численность населения Хиросимы, и, насколько он помнил, ответ был –
около 60 тысяч. Он сказал, что намного лучше было убить 60 тысяч
японцев, чем пожертвовать жизнями 250 тысяч американцев». В

августе 1945 года численность гражданского населения Хиросимы
составляла 280–290 тысяч человек, и еще там находились 43 000 солдат
–
всего 323 или 333 тысячи человек11. Поэтому остается загадкой,
откуда Трумэн взял число 60 тысяч. Возможно, он сам впоследствии
убедил себя в том, что речь шла именно о такой цифре, и цеплялся за
эту ложь, чтобы оправдать свое решение в собственных глазах. Тем не
менее сам факт, что он клал на чаши весов 250 тысяч спасенных
жизней американцев и 60 тысяч отнятых жизней японцев, ясно
показывает, как был устроен его мыслительный процесс в августе 1945
года. Сбрасывая на японцев – на гражданское население наряду с
солдатами – атомную бомбу, Трумэн, как он считал, осуществлял
справедливое возмездие, наказывая «дикий и жестокий народ»,
осмелившийся подло напасть на Перл-Харбор и жестоко обращавшийся
с американскими военнопленными.
Не менее важными являются слова Трумэна о «незамедлительном»
отказе Японии согласиться с требованиями Потсдамской декларации,
которыми он оправдывает решение о бомбардировке Хиросимы.
Трумэн в своих мемуарах дважды пишет о том, что Япония не ответила
на совместный ультиматум. Аналитики из военно-морской разведки
США подчеркнули фразу из депеши Того от 30 июля, в которой было
сказано: «В сложившейся ситуации мы склоняемся к тому, чтобы
тщательно изучить условия Потсдамской декларации трех держав».
Кроме того, Управление стратегических служб послало 2 августа
президенту докладную [313] записку, проинформировав Трумэна о том,
что группа японских дипломатов в Берне сочла Потсдамскую
декларацию «полезным документом, который давал возможность выйти
из войны». Наиболее сильное впечатление на японцев в Швейцарии
произвело то, что «безоговорочная капитуляция» была заменена на
«безоговорочную капитуляцию вооруженных сил». Также они
утверждали, что союзники не должны «слишком серьезно относиться к
тому, что говорится по Токийскому радио», поскольку эти
радиопередачи являлись «всего лишь пропагандой, целью которой было
поддержание боевого духа японцев». Дипломаты в Берне намекали
Аллену Даллесу, что настоящий ответ на ультиматум будет дан по
некоему «официальному каналу»[314].
Мы не знаем, видели ли Трумэн и Бирнс эти отчеты. Но если бы
Трумэн действительно хотел избежать атомной бомбардировки Японии,

он бы предпринял меры для того, чтобы быть в курсе любых фактов,
указывающих на готовность японского правительства обсудить условия
капитуляции на основе Потсдамской декларации. Нет никаких
документальных свидетельств того, что в высших правительственных
кругах США происходило какое-либо внутреннее обсуждение реакции
Японии на ультиматум. Если Трумэн в самом деле страдал из-за своего
решения о бомбардировке, как он неоднократно утверждал
впоследствии в своих послевоенных воспоминаниях, то почему же он
не обратил внимания на эти сообщения, дававшие слабую надежду на
то, что страшного исхода удастся избежать?
Возможно, ответ на этот вопрос заключается в том, что Трумэн
ожидал от японцев отчаянного сопротивления на последнем рубеже
обороны. Несмотря на то что военно-морская разведка и Управление
стратегических служб сообщали о готовности японского правительства
принять условия Потсдамской декларации, ОКНШ, несомненно,
проинформировал президента о том, что японцы скопили большие
силы для защиты Кюсю[315]. Трумэну было хорошо известно, что из-за
содержавшегося в тексте Потсдамской декларации требования о
безоговорочной капитуляции Япония будет сражаться до конца. Перед
ним стояли две задачи: добиться безоговорочной капитуляции и спасти
жизни американских солдат. Трумэн не был заинтересован в
заключении мира путем переговоров. Он опасался, что любые
переговоры с японским правительством будут восприняты как
проявление слабости. Смягчение американской позиции в вопросе о
безоговорочной капитуляции могло усилить влияние японской партии
войны и укрепить боевой дух японцев. В самих Соединенных Штатах
такое проявление слабости могло подорвать доверие населения к
президенту.
Однако все эти доводы только лишний раз убеждают нас в том,
что, по сути, Трумэна мало интересовала реакция Японии на
Потсдамскую декларацию. Сделанное Судзуки на пресс-конференции
заявление, переданное прессой, а не по официальным дипломатическим
каналам, было для него достаточным доказательством того, что
японское правительство «незамедлительно отвергло» ультиматум. На
самом деле атомная бомба была для Трумэна решением обеих стоявших
перед ним задач – и принуждения Японии к капитуляции, и сохранения
жизней американских солдат. Поэтому, вместо того чтобы искать какие-

то другие варианты, он с большой охотой воспользовался атомной
бомбой[316].
Обращает на себя внимание отсутствие в заявлении президента
одного очень важного пункта – упоминания о возможном вступлении в
войну Советского Союза. Разумеется, его нападение должно было стать
неожиданным, и поэтому Трумэн ничего не мог об этом сказать. Тем не
менее планировавшееся вмешательство в войну СССР сыграло важную
роль в решении американцев как можно быстрее сбросить на Японию
атомные бомбы. Трумэн очень торопился. Он понимал, что идет гонка
между атомной бомбой и вступлением русских в войну. Поэтому для
оправдания атомной бомбардировки он и придумал историю о том, что
Япония «незамедлительно отвергла» Потсдамскую декларацию, и по
той же причине он так радовался, услышав новость о Хиросиме.
Атомная бомба представлялась Трумэну решением всех вопросов:
Япония должна была безоговорочно капитулировать, жизни
американских солдат были спасены, а Советский Союз не успевал
вмешаться в войну. Радость Трумэна, когда ему сообщили о
бомбардировке Хиросимы,
была
вызвана
не
извращенным
удовольствием от убийства японцев, а тем, что все происходило в
соответствии с его планом.

Реакция Японии на бомбардировку Хиросимы
В то время как гонка между Сталиным и Трумэном вышла на
финишную прямую, своей кульминации достигло и смертельное
противостояние внутри самой Японии – между теми, кто выступал за
завершение войны, и теми, кто хотел сделать ставку на последнюю
решающую битву. В отчаянной схватке за спасение нации обе стороны
оперировали новыми формулировками понятия «кокутай», которое до
того не имело четкого определения.
Поскольку атомная бомба уничтожила все средства коммуникации,
новости о разрушении Хиросимы достигли Токио только вечером 6
августа. Императорский Генеральный штаб получил телеграмму, в
которой было сказано следующее: «В 8:15 четыре бомбардировщика
Б-29 атаковали Хиросиму и сбросили атомную бомбу, уничтожив
большую часть города». Хотя время отправления телеграммы не было
указано, эта информация поступила в штаб Второй армии днем 6
августа с военно-морской базы Куре [Hattori 1965:921–922]. Полковник
Кэнъити Огата, военный атташе при императорском дворце, записал в
своем дневнике: «После 7 вечера премьер-министр получил
телефонограмму с военно-морской базы Куре, что около 8 часов утра 2
или 3 самолета Б-29 появились над Хиросимой и сбросили особую
бомбу, которая уничтожила больше половины города и убила или
ранила огромное количество солдат» [Daihonei ringunbu 1975: 418].
Однако секретарь кабинета министров Хисацунэ Сакомидзу получил
днем донесение из Министерства армии о «полном уничтожении
города Хиросима и чудовищных разрушениях, причиненных одной
бомбой с необычайно высокой эффективностью» [Sakomizu 1965:239].
Судя по всему, первая информация об атомной бомбардировке
Хиросимы достигла Токио только вечером 6 августа. Хотя во всех этих
донесениях говорилось об «особой бомбе», японское командование
сразу поняло, что речь идет о ядерном оружии.
Затем, в ночь на 7 августа, американские коротковолновые
радиостанции стали передавать заявление Трумэна о том, что на
Хиросиму была сброшена атомная бомба. Саидзи Хасэгава из
информационного агентства «Домэй» сообщил эту новость Сакомидзу
и Того в 3:30 утра. Утром 7 августа информация об атомной бомбе была

доведена до сведения императора, но, судя по дневнику Огаты,
Хирохито стало известно об этом еще вечером 6 августа.
Днем 7-го числа Судзуки провел заседание кабинета министров.
Несмотря на бытующее мнение о том, что именно это совещание стало
поворотным моментом в истории, так как на нем некоторые члены
правительства открыто выступили за принятие условий Потсдамской
декларации, у нас нет свидетельств, поддерживающих данную гипотезу
Того сообщил кабинету министров, что Трумэн сделал заявление о том,
что Соединенные Штаты сбросили на Хиросиму атомную бомбу.
Анами выразил сомнение в достоверности этой информации и заявил,
что армия решила отправить в Хиросиму специальную инспекционную
комиссию. Он предложил, чтобы правительство, прежде чем
предпринимать какие-то действия, дождалось результатов этой
инспекции. Кабинет согласился с этим предложением, и Того не стал
возражать. Однако он, в свою очередь, предложил, – и остальные
министры согласились с ним, – чтобы Япония через Международный
комитет Красного Креста и дипломатическую миссию в Швейцарии
заявила решительный протест против использования американцами
атомной бомбы как нарушающего международную конвенцию о
химическом оружии. Дневник Анами, однако, говорит нам о том, что
министр армии был в шоке. В записи от 7 августа Анами признает, что
на Хиросиму была сброшена атомная бомба, и пишет, что он обсудил с
ведущими
японскими
физиками-ядерщиками
последствия
использования урановых бомб[317].
В правительственном Управлении информации посовещались, как
именно сообщить японцам об атомной бомбардировке, и решили
открыто объявить о том, что бомба, сброшенная на Хиросиму, была
атомной, и призвать народ Японии продолжать сражаться с еще
большей решимостью. Однако военное руководство страны наложило
вето на это решение, посчитав, что такое объявление произведет
деморализующий эффект на население. Согласившись с этой точкой
зрения, правительство постановило не использовать в газетах и
радиопередачах словосочетание «атомная бомба», заменив его
эвфемизмом «оружие нового типа» [Shimomura 1948: 97–98].
На следующий день после атомной бомбардировки ни один
человек из кабинета министров или партии мира не посчитал нужным
как-либо скорректировать внешнеполитический курс Токио, в котором

делался упор на переговоры о посредничестве с Советским Союзом.
Большинство членов правительства знали, что, если Япония не
согласится на капитуляцию, на другие японские города могут быть
сброшены новые атомные бомбы. Но вместо того, что обсудить
возможную капитуляцию на условиях Потсдамской декларации,
кабинет министров был явно настроен на продолжение войны с США.
Инспекционная комиссия Министерства армии сразу же пришла к
выводу, что устройство, сброшенное на Хиросиму, действительно было
атомной бомбой, однако в Токио она вернулась только 10 августа[318].
В 5 часов вечера 6 августа Того послал Сато телеграмму
следующего содержания: «Когда Сталин и Молотов вернутся в Москву,
встретьтесь как можно скорее с Молотовым в связи с различными
обстоятельствами [сёсюно дзидзе] и добейтесь ответа». Под «ответом»
Сато, несомненно, понимал решение советского правительства в связи с
просьбой Токио о посредничестве для завершения войны[319]. Сокити
Такаги в своем дневнике за 6 августа написал, что на Хиросиму была
сброшена атомная бомба. Если новость об этом достигла Такаги, то
Того и Ёнай, безусловно, тоже были в курсе произошедшего. Очевидно,
что «различные обстоятельства», о которых писал Того в своей
телеграмме, относились к новому положению дел, возникшему после
атомной бомбардировки.
7 августа Того отправил Сато еще одну телеграмму ( No 993), на
этот раз под грифом «срочно»: «Ситуация становится все более и более
критической. Нам необходимо немедленно выяснить позицию Москвы.
Сделайте все, что в ваших силах, чтобы как можно скорее получить от
них ответ»[320]. «Различные обстоятельства», упомянутые в
предыдущей телеграмме, привели к ситуации, которая становилась «все
более и более критической». Из дневника Кидо за 7 августа нам
известно, что в этот день император принял Кидо и Того у себя во
дворце и выслушал доклад Того об атомной бомбе. Аудиенция
продолжалась с 13:30 до 14:05. По словам Кидо, «император высказал
свои соображения по разрешению текущей ситуации [дзикёку сюсю] и
задал много вопросов». Логично предположить, что Кидо передал
пожелания Хирохито Того, что и привело к написанию телеграммы
No 993 [Kido nikki 1966,2: 1223].
Телеграмма No 993 дает нам ответ на ключевой вопрос: как именно
атомная бомба повлияла на решение Японии о капитуляции? Из нее мы

узнаем, что ситуация становилась «все более и более критической».
Поэтому нельзя отрицать, что эффект от атомной бомбардировки
Хиросимы был колоссальным. Тем не менее нельзя говорить и о том,
что эта бомбардировка заставила японское правительство немедленно
капитулировать. Телеграмма No 993 была отправлена после заседания
кабинета министров, состоявшегося 7 августа. Из этого следует, что,
даже несмотря на атомную бомбардировку, японское правительство по-
прежнему стремилось завершить войну при посредничестве Советского
Союза.
Сато отправил ответную телеграмму Того 7 августа в 19:50 по
московскому времени. Он сообщил, что Молотов согласился
встретиться с ним в 17:00 на следующий день. Министр иностранных
дел Японии получил эту телеграмму в полдень 8 августа. Все
руководство Японии ожидало ответа Молотова[321].
Утром 8-го числа Того был принят Хирохито в императорском
дворце. «Теперь, когда появилось такое новое оружие, – сказал
император Того, – продолжение войны стало еще менее возможным.
Мы не должны упустить шанс заключить мир из-за того, что будем
настаивать на более выгодных для себя условиях. < ...> Поэтому я
желаю, чтобы как можно скорее были предприняты все меры для
завершения этой войны» [Togo 1989: 355–356]. Хирохито приказал Того
«сделать все, что в его силах, для скорейшего завершения войны»
и попросил министра иностранных дел передать это пожелание
премьер-министру Судзуки. Того встретился с Судзуки и предложил
немедленно созвать Высший военный совет.
Бомбардировка Хиросимы, безусловно, очень сильно повлияла на
действия императора, убедив его в том, что Япония должна срочно
завершить войну[322]. Тем не менее заявление, сделанное Хирохито 8
августа, не стоит истолковывать в таком смысле, что он решил выйти из
войны, приняв условия Потсдамского ультиматума. Японскую
правящую элиту волновал один вопрос: как закончить войну, сохранив
при этом кокутай, а Потсдамская декларация не проливала свет на
будущее императора. До тех пор пока японцы надеялись на сохранение
кокутай или на переговоры с союзниками при посредничестве Москвы,
они готовы были продолжать сопротивление. Бомбардировка
Хиросимы ничего в этом отношении не изменила, хотя после нее
необходимость в получении ответа Москвы на предложение о миссии

Коноэ стала еще более срочной. Согласно послевоенному
свидетельству Тоёды, «ситуация еще не была настолько критической,
чтобы одна атомная бомба вынудила нас обсудить возможность
завершения войны» [Toyoda 1950а: 52–53][323].
У нас нет убедительных данных, доказывающих, что
бомбардировка Хиросимы прямо и непосредственно повлияла на
решение Японии о капитуляции. Можно только сказать, что урон,
который атомная бомба нанесла Хиросиме, еще сильнее укрепил
некоторых японских лидеров (в частности, императора Хирохито, Кидо
и Того) в мысли о том, что войну необходимо завершить как можно
скорее. Тем не менее она не убедила их принять условия Потсдамской
декларации. На самом деле атомная бомба подвигла их только на
очередные бесплодные попытки заключить мир при посредничестве
Москвы.

Реакция Сталина на атомную бомбардировку
Хиросимы
В «Правде» за 7 августа ничего не сказано об атомной
бомбардировке Хиросимы, а в номере за 8-е число приведено только
заявление Трумэна – внизу четвертой страницы и без комментариев[324].
Молчание «Правды» 7 августа красноречивее всего говорит о том, в
каком шоке пребывала советская верхушка от этих известий. Сталин
был подавлен. Советский диктатор воспринял решение американцев об
атомной бомбардировке как враждебный акт по отношению к
Советскому Союзу, целью которого было, во-первых, заставить Японию
капитулировать до вступления в войну СССР и, во-вторых, запугать
Советское государство с позиции силы. Теперь, когда против Японии
была использована атомная бомба, Сталин был убежден, что
американцы победили СССР в гонке за окончание Тихоокеанской
войны.
Из его журнала посещений следует, что 5 августа, после
возвращения в Москву, он встречался со многими членами
правительства, очевидно, обсуждая приготовления к войне с Японией.
Новости об атомной бомбардировке Хиросимы Сталин узнал после
полуночи 6-го числа. Его журнал посещений за 6 августа пуст[325].
Трудно поверить, что Сталин взял выходной во время подготовки к
войне с Японией, когда американцы сбросили атомную бомбу. По
мнению российского историка О. В. Хлевнюка, отсутствие записей в
кремлевском журнале посещений Сталина не означает, что он ни с кем
в тот день не встречался. Он часто переносил встречи на свою дачу в
Подмосковье [Khlevniuk 2011]. Если бы Сталин встречался с кем-то в
тот день на даче, об этом не было бы сделано записей в его журнале
посещений. Согласно Дэвиду Холловэю, Светлана Аллилуева, дочь
Сталина, писала в своих воспоминаниях, что приезжала на эту дачу,
чтобы сообщить отцу новость о рождении сына, но Сталин был
слишком занят и не обращал на нее внимания. В связи с этим Холловэй
приходит к выводу, что моя гипотеза, согласно которой Сталин в тот
день пребывал в депрессии, является ошибочной [Holloway 2007: 176;
Аллилуева 1990: 143]. Однако в воспоминаниях Аллилуевой не сказано,

когда именно она посетила дачу Сталина – 6 или 7 августа. Пока в
России не будут найдены новые материалы, вопрос о том, чем
занимался Сталин 6 августа, остается загадкой.
Китайская делегация, возглавляемая Сун Цзывенем, прибыла в
Москву 7 августа во второй половине дня. Ожидая китайцев в
аэропорту, Гарриман спросил Молотова, что тот думает о реакции
Японии на атомную бомбардировку. Молотов ответил: «Я еще об этом
не слышал». И добавил: «Вы, американцы, умеете хранить секрет, когда
захотите»[326]. После прибытия делегации Сун Цзывеня Молотов сказал
китайцам, что Япония находится на грани коллапса. Из этого
удрученного настроения Молотова можно сделать вывод, что нарком
иностранных дел в то время не знал о поступившей в Кремль новой
информации о реакции Японии на атомную бомбардировку.
Вечером 7 августа произошло одно очень важное событие.
Накануне, узнав о возвращении Молотова в Москву, посол Сато
связался с Лозовским и попросил его организовать ему встречу с
Молотовым, чтобы окончательно прояснить позицию Москвы
относительно миссии Коноэ. Ответа Сато не получил. Однако
7 августа он вновь попросил Лозовского о разговоре с Молотовым
по поводу приезда Коноэ. Эта просьба Сато, высказанная 7-го числа,
однозначно свидетельствовала о том, что Токио еще не капитулировал,
несмотря на атомную бомбу.
Получив эти известия, Сталин с головой ушел в работу. Он
приказал Василевскому начать Маньчжурскую операцию в полночь 9
августа, за 48 часов до ранее запланированной даты. Василевский
немедленно выпустил четыре директивы (Забайкальскому фронту,
Первому и Второму Дальневосточным фронтам и Тихоокеанскому
флоту), в которых было отдано распоряжение начать боевые действия
ровно в полночь по забайкальскому времени[327].
Вечером 7 августа Сато наконец услышал долгожданные новости:
Молотов согласился принять японского посла в своем кабинете в 6
часов вечера 8 августа. Однако вскоре время аудиенции было
перенесено на 5 часов вечера. В 19:50 7 августа Сато отправил
телеграмму Того, извещая министра иностранных дел о том, что
Молотов встретится с ним на следующий день в 17:00[328]. Также
Сталин решил в 10 часов вечера – всего через несколько часов после

прибытия китайцев в Москву – встретиться в Кремле с китайской
делегацией[329].
Журнал посещений Сталина за вечер 7 августа показывает, что он
вдруг снова развил активную деятельность. Сначала в 2:30 он
встретился с Молотовым. С 22:10 до 23:4 °Cталин общался с Сун
Цзывенем и китайской делегацией, а после этой встречи до 1:10 ночи
разговаривал с Ворошиловым[330]. Скорее всего, Сталин обсуждал с
Молотовым
и
Ворошиловым
военные
и
дипломатические
приготовления к войне с Японией. Кроме того, он, безусловно,
связывался по «вертушке» с Антоновым и Василевским.

Сталин возобновляет переговоры с Сун
Цзывенем
Гарриман вернулся в Москву 6 августа. В Потсдаме американский
посол в СССР всецело посвятил свое время решению китайского
вопроса. Бирнс не ответил на запрос Гарримана, в котором тот
предложил Госдепу более активно вмешаться в советско-китайские
переговоры. Обеспокоенный молчанием Бирнса, Гарриман еще до
отъезда из Потсдама «составил список инструкций, которые он хотел
бы получить от Государственного департамента для того, чтобы
противодействовать новым требованиям Сталина по отношению к
Китаю». В этой докладной записке Гарриман просил у Бирнса
разрешения заявить Сталину, что Соединенные Штаты не поддержат
требование Советского Союза о передаче русским в аренду Дайрена,
который должен стать открытым портом, управляемым международной
администрацией. Инструкции Бирнса, почти дословно повторявшие
предложения Гарримана, поступили в американское посольство в
Москве 5 августа[331].
После приезда Сун Цзывеня в Москву у Гарримана произошла с
ним короткая встреча. Сразу после этого разговора Гарриман послал
президенту и Бирнсу докладную записку, информируя их о том, что Чан
Кайши готов согласиться на требование Сталина о присоединении
большой территории вокруг Порт-Артура к советской военной зоне.
Гарриман писал, что они с Дином не имеют возражений против этой
уступки, если только «свободный порт Дайрен и ведущая в него
железная дорога не будут включены в советскую военную зону, и
администрация Дайрена будет китайской»[332].
Просьба Сталина о встрече с китайской делегацией через
несколько часов после прибытия, вероятно, удивила Суна, но советский
вождь очень спешил: на заключение договора с Китаем до нападения на
Маньчжурию у него оставалось менее 20 часов. Перед встречей Суну
удалось передать Гарриману написанную от руки записку, в которой
глава китайской делегации предложил американскому послу тем же
вечером попросить Сталина о встрече[333]. Между Суном и Гарриманом
начались сложные дипломатические маневры. Сун Цзывень,

окруженный просоветски настроенными членами китайской делегации
и получивший от Чан Кайши инструкции заключить соглашение с
русскими, не хотел идти на уступки Сталину в отношении порта и
железных дорог, в то время как Гарриман пытался использовать Суна
для защиты американских интересов и сохранения за Дайреном статуса
открытого порта.
Как только китайцы вошли в кабинет вождя в Кремле, Сталин
нетерпеливо спросил, что нового привез Сун Цзывень. Сун упомянул
только о встрече Чан Кайши с Петровым, состоявшейся 19 июля, что,
вероятно, разочаровало Сталина, рассчитывавшего на прорыв в
переговорах. Обе стороны вновь вступили в жаркий спор из-за
Дайрена. Сун, как и предложил Гарриман, сказал, что Дайрен должен
стать свободным портом под полным управлением китайской
администрации, в то время как Сталин настаивал на обеспечении в
Дайрене преимущественных интересов Советского Союза. Сун ответил,
что речь идет о китайском суверенитете в Маньчжурии, уже
признанном советской стороной. Китай уже пошел на ряд уступок в
вопросе Внешней Монголии, Порт-Артура и железных дорог: теперь
пришло время советской стороны сделать небольшую уступку
китайцам. Сталин ответил, что советская сторона настаивает на этих
требованиях только для предотвращения угроз со стороны Японии в
будущем. После капитуляции Япония восстановит свою мощь в течение
30 лет. Советские порты на Дальнем Востоке были плохо оборудованы.
Именно поэтому Советский Союз настаивает на аренде Порт-Артура и
Дайрена[334]. Однако прийти к согласию в вопросе по Дайрену так и не
удалось, и переговоры 7 августа не завершились заключением
соглашения.
Переговоры между Сталиным и Суном, состоявшиеся 7 августа,
позволяют нам понять некоторые очень важные вещи относительно
того, как Сталин воспринимал ситуацию с Японией. Все его требования
к Китаю об уступках в отношении Внешней Монголии, Порт-Артура и
Дайрена были продиктованы страхом перед возможным возрождением
Японии. В основе его действий лежала не идеология, а
геостратегические соображения. Для Сталина главной целью
вступления в войну с Японией было получение всего того, что, как он
полагал, было обещано ему в Ялте. Он не собирался ради соглашения с
китайцами жертвовать тем, что считал своим по праву, даже притом,

что по Ялтинскому соглашению «выразил готовность» заключить с
Китаем пакт о дружбе и союзе. Сталин верно рассудил, что после того,
как советские танки пересекут границу с Маньчжурией, американцы и
китайцы не осмелятся обвинить СССР в нарушении Ялтинского
соглашения, опасаясь, что Сталин может передумать и откажется
признать Национальное правительство как единственную законную
власть в Китае.

Москва объявляет войну Японии
9 августа около двух часов ночи по токийскому времени секретарь
кабинета министров Сакомидзу завершил все приготовления к
предстоящему Высшему военному совету и отправился спать,
размышляя о встрече Сато с Молотовым, которая должна была
проходить в Москве примерно в это время, и о том, какой ответ даст
советский нарком иностранных дел насчет миссии Коноэ [Sakomizu
1965: 245–246]. В тот же день в Вашингтоне президент Трумэн
вернулся к работе после возвращения из Потсдама. Когда Сакомидзу
ложился спать в Токио, в Вашингтоне было время завтрака.
Посол Сато, сопровождаемый секретарем посольства Сигэто
Юхаси, прибыл в кабинет Молотова в Наркомате иностранных дел[335].
У Сато не было никаких иллюзий по поводу ответа Молотова на
предложение японцев о миссии Коноэ. Тем не менее то, что произошло
в этот роковой момент, стало для него полным шоком. Войдя в кабинет
Молотова, посол обратился к наркому с привычным приветствием.
Молотов тут же прервал его и предложил послу присесть, сказав, что
должен сделать важное заявление от имени советского правительства.
После чего Молотов начал зачитывать советское заявление об
объявлении войны Японии. Вот что в нем было сказано:
После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии
Япония оказалась единственной великой державой, которая
все еще стоит за продолжение войны.
Требование трех держав – Соединенных Штатов
Америки, Великобритании и Китая – от 26 июля сего года о
безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил
было отклонено Японией. Тем самым предложение японского
правительства Советскому Союзу о посредничестве в войне
на Дальнем Востоке теряет всякую почву.
Учитывая отказ Японии капитулировать, союзники
обратились к Советскому правительству с предложением
включиться в войну против японской агрессии и тем самым
сократить сроки окончания войны, сократить количество

жертв и содействовать скорейшему восстановлению
всеобщего мира.
Верное своему союзническому долгу, Советское
правительство
приняло
предложение
союзников
и
присоединилось к заявлению союзных держав от 26 июля
сего года.
Советское правительство считает, что такая его политика
является единственным средством, способным приблизить
наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и
страданий и дать возможность японскому народу избавиться
от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты
Германией после ее отказа о безоговорочной капитуляции.
Ввиду изложенного Советское правительство заявляет,
что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз
будет считать себя в состоянии войны с Японией[336].
Прочтя все это, Молотов передал копию заявления послу. Сато взял
в руки эту ноту и тихим голосом попросил Молотова повторить
сказанное. Молотов сказал Сато, что в этот самый момент в Токио
посол Малик делает то же заявление японскому правительству. Сато
ответил, что не вполне понимает, каким образом вступление Советского
Союза в войну с Японией избавит японский народ от дальнейших
разрушений; по его мнению, именно неучастие СССР в войне поможет
японскому народу сократить число дальнейших жертв, особенно в то
самое время, когда японское правительство просит Советский Союз о
помощи в деле окончания войны[337].
Посол спросил, может ли он «до полуночи сегодняшнего дня»
отправить своему правительству шифрованную телеграмму, в которой
будет передано объявление войны и содержание этой беседы с
Молотовым. Молотов не стал возражать. Сато, однако, не уловил
важной двусмысленности, намеренно оставленной в тексте советского
объявления войны Японии. Там было просто сказано, что война
начнется «с завтрашнего дня, то есть с 9 августа», однако ничего не
говорилось о часовом поясе, по времени которого СССР вступит в
войну. Сато по умолчанию решил, что речь идет о московском времени,
не сообразив, что забайкальское время опережает московское на 6
часов, а хабаровское – на 7. Впрочем, телеграмме Сато так и не суждено

было достичь Токио: скорее всего, она вообще не покидала Москву. По-
видимому, советское правительство полностью прекратило телеграфное
сообщение с Японией, чтобы нападение стало для японцев полной
неожиданностью.
С
сарказмом,
завуалированным
под
старомодную
дипломатическую вежливость, Сато выразил Молотову свою глубокую
признательность за сотрудничество, благодаря которому все эти
непростые годы обе страны сохраняли нейтралитет по отношению друг
к другу, явно намекая на то, что на самом деле после денонсации
Советским Союзом пакта о нейтралитете Молотов четыре месяца водил
за нос и посла, и японское правительство. Молотов обнял Сато, и они
распрощались[338].
Утверждение советской стороны, что союзники попросили
Советский Союз присоединиться к Потсдамской декларации, было
наглой ложью. Война должна была начаться в течение часа, и Сталину
нужно было найти повод для нарушения пакта о нейтралитете. Ему
оставалось только выдумать его, надеясь, что союзники проглотят эту
ложь. В ноте об объявлении войны намеренно ничего не было сказано о
пакте о нейтралитете, однако якобы поступившее от союзников
приглашение «включиться в войну»
и верность Сталина
«союзническому долгу» могли служить оправданием нарушению этого
пакта. В 1941 году Мацуока сказал советскому послу Сметанину, что
приверженность Японии Тройственному пакту обладает приоритетом
по сравнению с соблюдением пакта о ненападении с Советским
Союзом. В 1945 году советское правительство объявило японцам, что
для СССР таким же приоритетом обладает приверженность
Потсдамской декларации. Различие было только в том, что Советский
Союз не только не подписывал Потсдамскую декларацию, но и не
получал от союзников такого предложения.
На обратном пути в посольство Сато мрачно сказал Юхаси в
машине: «Наконец случилось то, что и должно было произойти» [Sato
1963: 499; Yuhashi 1974: 219].

Встреча Гарримана со Сталиным
После ухода Сато у Молотова в семь часов вечера состоялась
встреча с британским послом Арчибальдом Кларком Керром и
американским послом Гарриманом. Нарком иностранных дел сообщил
союзникам, что двумя часами ранее зачитал японскому послу ноту об
объявлении войны. Он подчеркнул, что советское правительство в
точности выполнило свое обещание вступить в войну с Японией через
три месяца после победы над Германией. Далее Молотов сказал, что
сообщение о вступлении СССР в войну с Японией будет передано
газетчикам и радиожурналистам в 20:30 по московскому времени (2:30
ночи в Токио и 13:30 в Вашингтоне)[339]. Эта информация вместе с
текстом советской ноты была немедленно отправлена в Вашингтон.
Затем Гарриман встретился со Сталиным и выразил советскому
вождю свою признательность в связи со вступлением СССР в
Тихоокеанскую войну. Он сказал ему, что счастлив оттого, что
Соединенные Штаты и Советский Союз снова стали союзниками.
Сталин на удивление подробно рассказал Гарриману о ситуации на
Дальнем Востоке. Он сообщил, как далеко углубились советские войска
в Маньчжурию на каждом из фронтов, и заявил, что вскоре начнется
наступление на Южный Сахалин. Сталин пребывал в прекрасном
расположении духа. Он был явно доволен тем, что успел начать боевые
действия до капитуляции Японии. Советский лидер охотно делился с
американским послом подробностями о ходе войны – отчасти для того,
чтобы продемонстрировать американцам свою готовность к
сотрудничеству, а отчасти чтобы впечатлить Гарримана тем, как быстро
и решительно продвигаются советские войска в Маньчжурии.
Гарриман спросил Сталина, что он думает об эффекте, который
окажет на японцев атомная бомбардировка. Сталин ответил, что, «по
его мнению, японцы в данный момент ищут предлог для смены
существующего правительства таким, которое было бы способно
согласиться на капитуляцию. Бомба могла бы дать им такой предлог».
Это важное замечание, свидетельствующее о том, что Сталин отнесся к
атомной бомбе очень серьезно.
Обсуждение атомной бомбы привело к тому, что беседа между
Сталиным и Гарриманом приняла неожиданный оборот. Посол

отметил: как удачно, что атомную бомбу изобрели американцы, а не
немцы. Затем он сообщил, что «оружие невиданной разрушительной
мощи», о котором президент США вскользь упомянул на Потсдамской
конференции, на самом деле и было атомной бомбой. Не комментируя
не вполне откровенное признание Трумэна о наличии у США атомной
бомбы, Сталин ответил: «Советские ученые говорят, что это очень
трудная задача», тем самым признав, что у СССР тоже есть
собственный атомный проект. Он даже упомянул о захваченной
советскими войсками немецкой лаборатории, где также велись работы
по созданию атомной бомбы. «Англичане тоже никуда не продвинулись
с этими исследованиями, – продолжил Сталин, – хотя у них есть
прекрасные физики». Гарриман в ответ проинформировал Сталина, что
«с 1941 года Англия объединила усилия с США» и «Черчиллю
принадлежит большая заслуга в успехе атомного проекта». Сталин
сделал вид, что слышит об этом впервые, хотя благодаря разведданным
ему было прекрасно известно о сотрудничестве Великобритании и
США. «Должно быть, это стоило очень больших денег», – заметил он,
на что Гарриман ответил: «Соединенным Штатам это обошлось в два
миллиарда долларов»[340].
Затем Гарриман затронул тему советско-китайских переговоров.
Он подчеркнул, как важно, чтобы Дайрен оставался свободным портом,
и попросил Сталина в письменной форме выразить свою поддержку
политике открытых дверей, так как советский вождь неоднократно
заявлял об этой своей позиции устно. Когда Гарриман показал Сталину
текст предлагаемого заявления от имени советского и китайского
правительств, Сталин внимательно прочел этот документ и сказал, что
его все в нем устраивает, кроме последнего предложения в первом
параграфе. Он объяснил, что в соответствии с Ялтинским соглашением
Советский Союз обладал преимущественными интересами в Дайрене, а
это, по его мнению, означало предпочтительную позицию в портовой
администрации. Сталин сказал, что, хотя Дайрен не будет
использоваться в качестве советской военно-морской базы, этот порт не
может быть вне милитаризованной зоны и что советское правительство
обеспечит безопасность и города, и порта. По итогам этой встречи
Гарриман уведомил Вашингтон, что Сталин вряд ли согласится на
предложение американцев объявить Дайрен свободным портом[341]. К

сожалению для США, советская военная операция в Маньчжурии
позволила Сталину диктовать свои условия в этом вопросе.
Как Сталин и рассчитывал, Гарриман не стал выдвигать
возражений в связи с тем, что Советский Союз вступил в войну, не
заключив предварительно договор с Китаем. Ставка советского вождя
сыграла.

Реакция Трумэна на вступление в войну
Советского Союза
Через два часа после того, как первые советские танки пересекли
маньчжурскую границу, Трумэн и Бирнс узнали о вступлении СССР в
войну из телеграммы Гарримана – еще до того, как Н. В. Новиков из
советского посольства 8 августа в 14:45 позвонил в Госдеп, чтобы
сообщить эти новости. Вскоре после 15:00 Трумэн провел
импровизированную пресс-конференцию. Хотя президент появился в
зале для прессы с широкой улыбкой, он тут же принял серьезное
выражение лица и выступил перед журналистами со следующим
заявлением: «У меня есть для вас одна простая новость. Я не могу
сегодня провести полноценную пресс-конференцию, но эта новость так
важна, что я решил позвать вас сюда. Россия объявила войну Японии».
Сказав это, Трумэн лаконично завершил: «Это все». Эта была самая
короткая пресс-конференция в истории Белого дома [Truman 1955: 425]
[342].
Столь немногословное выступление показывает, как сильно был
разочарован Трумэн услышанными новостями. Рассказывая в своих
мемуарах о том, что Сталин обещал ему не вступать в войну на
Дальнем Востоке, пока не будет заключено соглашение с Китаем,
Трумэн дает понять, что ощутил себя в тот момент преданным [Truman
1955: 425]. Трумэн надеялся опередить Советский Союз в гонке за
принуждение Японии к капитуляции. Ему удалось выложить на стол
своего туза, сбросив на Хиросиму атомную бомбу, но русские все равно
ухитрились присоединиться к игре.
После краткого выступления Трумэна госсекретарь сделал
официальное заявление для прессы. Бирнс приветствовал объявление
Советским Союзом войны Японии, которое, как он полагал, «сократит
сроки окончания войны и спасет <...> много жизней». Далее он заявил,
что на Потсдамской конференции президент Трумэн сообщил Сталину,
что участие СССР в войне может быть обосновано пятым пунктом
Московской декларации 1943 года и статьями 103 и 106 предлагаемого
Устава ООН. Очевидно, эти слова Бирнса относились к заявлению
советской стороны о том, что России поступило от союзников

предложение присоединиться к Потсдамской декларации. Бирнс
намекал, что эта часть советского объявления войны не была правдой.
Он даже отметил противоречие между действиями советской стороны и
соблюдением пакта о нейтралитете. Тем не менее он воздержался от
того, чтобы назвать советскую ноту об объявлении войны
очковтирательством. Ставка Сталина сработала. Сенатор Александр
Уили из Висконсина заявил: «Похоже, что атомная бомба,
обрушившаяся на Хиросиму, заодно встряхнула и “Джо”». «Нью-Йорк
тайме» писала: «В военных и правительственных кругах все уверены,
что разрушительное действие атомной бомбы, продемонстрированное
на примере Хиросимы, ускорило вступление в войну России».
«Объявление Россией войны в этот самый момент, – говорилось далее в
статье,
–
стало сюрпризом для президента Трумэна и всего
правительства»[343]. Трумэн был крайне разочарован.
Почему же, зная о том, что СССР уже вступил в войну на Дальнем
Востоке, Трумэн не отдал приказа об отмене или переносе атомной
бомбардировки Нагасаки? Бомба «Толстяк», сброшенная на Нагасаки,
была загружена на борт самолета Б-29, названного «Бокс кар», в 22:00 8
августа. В 3:47 ночи 9 августа «Бокс кар» стартовал с Тиниана, одного
из Северных Марианских островов. На тот момент Советско-японская
война длилась уже почти три часа. Когда Трумэн проводил свою пресс-
конференцию, в Вашингтоне едва миновало 15:00 8 августа, а на
Тиниане уже шел пятый час следующего дня. Поэтому «Бокс кар»
взлетел с Тиниана после того, как Трумэн получил известия о
советском наступлении на Маньчжурию, но до того, как началась
пресс-конференция в Белом доме. Когда Трумэн делал свое заявление,
Б-29, на борту которого находилась бомба, предназначенная для
Нагасаки, уже следовал в направлении Японии. «Толстяк» был сброшен
на Нагасаки в 11:02.
Было ли у Трумэна время, чтобы вернуть «Бокс кар» на базу?
Согласно одному эксперту, командованием стратегической авиации
США было принято решение о том, что окончательная установка
взрывателей на атомной бомбе должна производиться только тогда,
когда самолет уже находится в воздухе. Поэтому, если бы командиру
«Бокс кар» поступил приказ об отмене боевого задания, ему пришлось
бы сбросить бомбу за борт до приземления[344]. Однако дело было не в
технических сложностях. В имеющихся у нас в наличии документах

нет и намека на то, чтобы кто-либо вообще предлагал пересмотреть
решение о сбросе второй атомной бомбы. Решение о бомбардировке
было принято 25 июля, и никто не посчитал нужным вносить
изменения в план операции из-за того, что Советский Союз вступил в
войну. Напротив, можно предположить, что участие русских в войне
только усилило необходимость во второй атомной бомбардировке.
Перечитывая краткое заявление Трумэна и пресс-релиз,
подготовленный Бирнсом, мы видим, что американское правительство
было явно не в восторге от вступления СССР в войну на Дальнем
Востоке. Начав боевые действия, русские стали преследовать
собственные стратегические интересы. Теперь руководству США
приходилось беспокоиться о последствиях советских завоеваний в
Маньчжурии, Корее и даже Северном Китае. Если объявление СССР
войны Японии как-то и повлияло на действия американцев, то только
лишь тем, что укрепило решимость правительства США и далее
следовать намеченному плану, добиваясь односторонней капитуляции
со стороны Японии. Теперь исход войны должен был определить, кто
из новых мировых супердержав будет обладать большим влиянием и
большей военной мощью на Дальнем Востоке.

Реакция Японии на вступление в войну
Советского Союза
Весь смысл Дальневосточной кампании заключался в том, чтобы
занять территории, порты и железные дороги, обещанные Сталину в
Ялтинском соглашении. Советские войска должны были наступать по
трем направлениям: силы Забайкальского фронта двигались с запада,
силы Первого Дальневосточного фронта – с востока, а силы Второго
Дальневосточного готовились ударить с севера; общей целью всех трех
фронтов были Чанчунь и Мукден. В августе 1945 года численность
советских войск на Дальнем Востоке составляла 1,5 миллиона человек;
противостояли
им
сильно
поредевшая
Квантунская
армия
численностью 713 тысяч человек и еще 280 тысяч солдат в Корее, на
Сахалине и Курилах. Согласно Такэси Накаяме, в Квантунской армии
было 700 тысяч солдат, 200 танков и 26 самолетов. В советской же
армии числились 1 740 000 солдат (в 2,4 раза больше, чем у японцев),
27 086 единиц артиллерии, 1171 ракетных ПУ, 5556 танков и
самоходных установок (26-кратное превосходство над японцами) и
3721 самолетов (тоже 26-кратное превосходство). Поскольку
Императорский Генеральный штаб перевел из Маньчжурии во
внутренние территории Японии значительные силы для обороны от
предполагаемой
высадки
американского
десанта,
ни
одно
подразделение Квантунской армии не находилось в полной боевой
готовности [Nakayama 1990: 34; Tomita 2020: 19; Glantz 1983: 32][345]
(см. карту 2).

Карта No 2. Августовский шторм. Советское нападение на
Маньчжурию, Корею и Сахалин. Росреестр
9 августа в полночь по забайкальскому времени ив 1:00 по времени
Хабаровска советские танки пересекли маньчжурскую границу на всех
фронтах. Главная ударная сила западного фронта, 6-я гвардейская
танковая армия под командованием генерал-лейтенанта А. Г.
Кравченко, почти не встретила сопротивления. Единственными
противниками, замедлившими продвижение советских войск, стали
пустыня Гоби и хребет Большой Хинган, а также нехватка горючего. На
третий день операции Малиновский отдал приказ, чтобы для более
быстрого наступления в каждом корпусе были сформированы
передовые части с полным запасом горючего[346].
Первый Дальневосточный фронт под командованием маршала
Мерецкова столкнулся с более серьезным сопротивлением на востоке.

Главное сражение развернулось в Муданцзяне, где ожесточенные бои за
город продолжались до 16 августа. Пока части 5-й армии вели в
Муданцзяне уличные бои, 25-я армия обогнула город и быстро
выдвинулась к Харбину и Гирину для соединения с силами
Забайкальского фронта, подошедшими с запада. В то же самое время
был нанесен второй удар по Корее. Здесь, встречая ожесточенное
сопротивление,
советский
морской десант
при
поддержке
Тихоокеанского флота 16-го числа взял Сейсин (Чхонджин). Только
после того, как японцы прекратили вести боевые действия, советские
войска стали быстро продвигаться вглубь Корейского полуострова.
Тогда они окончательно заняли Пхеньян и другие крупные города к
северу от 38-й параллели[347].
2-я армия Второго Дальневосточного фронта под командованием
генерала армии Пуркаева в 00:00 9 августа форсировала Амур и
разделилась на две оперативные группы, первая из которых атаковала
крепость Айгун, а вторая – крепость Суньу. Обе группы войск легко
справились со своей задачей и быстро выступили в направлении
Цицикара[348].
В 1:00 9 августа (полночь по хабаровскому времени) Генштаб
Квантунской армии получил тревожные известия о том, что русские
войска пересекли советско-маньчжурскую границу в Восточной
Маньчжурии. После этого поступили донесения о том, что Муданцзян
был подвергнут бомбардировке с воздуха. В 1:30 была осуществлена
воздушная атака на столицу Мань-чжоу-го Чанчунь. К двум часам ночи
Генеральный штаб Квантунской армии пришел к выводу, что Советский
Союз начал полномасштабное наступление на Маньчжурию. Однако
инструкции Императорского Генштаба командованию Квантунской
армии состояли в том, чтобы давать отпор только в рамках самозащиты.
Генерал Отодзо Ямада, командовавший Квантунской армией,
отсутствовал в штабе, так как в это время находился в Дайрене. Только
после шести часов утра Императорский Генеральный штаб отдал
приказ руководству Квантунской армии организовать сопротивление
советскому вторжению [Yomiuri shinbunsha 1980: 183–184]. Начальник
штаба генерал-майор Хикасобуро Хата приказал «раздавить» врага,
следуя утвержденному плану обороны. Пока советские войска
продвигались вперед, Квантунская армия бездействовала по меньшей
мере в течение пяти часов с момента начала атаки. Приказ Хаты звучал

очень храбро, однако Квантунской армии не хватало подготовки и
вооружения для того, чтобы «раздавить» наступающие силы
противника. В Чанчуне ждали инструкций из Императорского
Генерального штаба, однако в Токио тоже не знали, как остановить
полномасштабное наступление советских войск. Тем временем в
Квантунской армии приняли решение оставить Чанчунь и эвакуировать
войска в Дуньхуа у маньчжурско-корейской границы, согласно плану,
принятому в июле. Из столицы началось массовое бегство японских
офицеров и маньчжурских чиновников, среди которых был и император
Пу И, в результате чего гражданское население Чанчуня численностью
100 тысяч человек осталось без какой-либо военной защиты[349].
Около 1:30 ночи 9 августа, через два с половиной часа после того,
как
советские
танки
пересекли
маньчжурскую
границу,
информационное агентство
«Домэй» перехватило сообщение
Московского радио об объявлении войны Японии. Хасэгава из «Домэй»
немедленно передал эту информацию Того и Сакомидзу. Разбуженный
неожиданными известиями, Сакомидзу спросил Хасэгаву: «Это
действительно так? Вы можете удостовериться в точности этой
информации?» Когда Хасэгава подтвердил, что все так и есть,
Сакомидзу был охвачен гневом, словно вся кровь закипела у него в
жилах. Когда Хасэгава передал новости о войне Того, ошарашенный
министр иностранных дел тоже спросил его, уверен ли он в
правдивости этой информации [Sakomizu 1965: 246; Sakomizu 1973:
188][350].
Рано утром 9 августа четыре высших чиновника Министерства
иностранных дел (Того, Мацумото, Андо и Сибусава) собрались в
резиденции Того. Они сразу же сошлись на том, что у Японии нет
другого выхода, кроме как принять условия Потсдамской декларации.
Учитывая сильную неприязнь со стороны США и Великобритании по
отношению к персоне императора, они понимали, что Япония может
столкнуться с трудностями, если будет настаивать на сохранении
императорского строя как на непреложном условии принятия
Потсдамского ультиматума. Поэтому они решили, что лучше всего
будет согласиться с требованиями союзников, заявив при этом в
одностороннем порядке: «Принятие условий Потсдамской декларации
не влияет на нашу позицию в вопросе об императорском доме»[351].

На рассвете Сакомидзу отправился в личную резиденцию Судзуки,
чтобы сообщить ему о вступлении Советского Союза в войну с
Японией. Премьер-министр молча выслушал эти новости, после чего
тихо сказал Сакомидзу: «Наконец произошло то, чего мы так боялись».
Любопытно, что эти слова почти дословно совпадают с
произнесенными Сато, когда он услышал об объявлении войны. В
своих послевоенных мемуарах Судзуки писал, что в его мозгу в тот
момент проносились картины того, как скопища советских танков
рвутся через границу, словно потоки воды, прорвавшие дамбу. Судзуки
сразу же заключил: «В нашем теперешнем положении, если мы будем
противостоять советскому нападению, мы не сможем продержаться и
двух месяцев». Он понял, что наступил последний шанс для того,
чтобы завершить войну.
Около 8:00 Того прибыл в резиденцию Судзуки и предложил
принять требования Потсдамской декларации при условии сохранения
императорского дома. Сакомидзу предложил премьер-министру три
варианта действий: 1) отставку всего кабинета; 2) завершение войны
путем принятия Потсдамской декларации; и 3) продолжение боевых
действий с объявлением войны Советскому Союзу. Судзуки отверг
первый вариант, но так и не смог сделать выбор между вторым и
третьим. На тот момент у премьер-министра не было четкого плана
действий. Его слова о том, что Японии не продержаться и двух месяцев,
могут быть истолкованы и в том смысле, что страна все еще обладала
ресурсами, чтобы воевать в течение этих самых двух месяцев. После
долгой паузы Судзуки ответил, что доложит обо всем императору.
Можно предположить, что премьер-министр, прежде чем принять
решение, хотел услышать, чего хочет Хирохито[352].

27. Адмирал Мацумаса Ёнай, министр флота Японии, одна из
ключевых фигур партии мира. Библиотека парламента Японии
Затем Того встретился с министром флота Ёнаем, который
согласился с решением о признании капитуляции на условиях
Потсдамской декларации. Сразу после того, как Того вышел из
кабинета Ёная, он столкнулся с принцем Такамацу, младшим братом
Хирохито. Такамацу тоже не видел другого выхода, кроме как принять
потсдамские требования. Однако, хотя принц Такамацу и Ёнай и
согласились с мнением Того, маловероятно, что в этих беседах
обсуждались детали мирного соглашения. Советник Коноэ Хосокава
сказал принцу, что пришло его время выйти на сцену: «Вы должны

возглавить новый кабинет министров и провести переговоры напрямую
с Великобританией и США». Принц отказался от этого предложения,
заметив: «Пусть этим займется Коноэ». Взяв у принца машину,
Хосокава помчался к дому Коноэ в Огикубо – западном пригороде
Токио [Togo 1989: 359][353].
Пока Того наносил визиты ключевым фигурам в партии мира,
пытаясь заручиться их поддержкой, ничего не знавший об этих усилиях
министра иностранных дел Хирохито тоже пришел к выводу, что
пришло время завершить войну. В 9:55 утра он вызвал к себе Кидо.
«Советский Союз объявил нам войну, и с этого дня мы являемся
врагами, – сказал Хирохито Кидо. – Вследствие этого нам необходимо
принять решение об окончании войны». Император поручил Кидо
обсудить этот вопрос с премьер-министром. В 10:10 во дворец прибыл
Судзуки. Кидо сообщил премьер-министру, что император изъявил
желание
прекратить
войну,
«воспользовавшись
Потсдамской
декларацией», и что Судзуки должен сообщить об этом решении
коллегии бывших премьер-министров (дзюсинам)[354]. Неизвестно, что
именно думали Кидо и император о том, как признание требований
Потсдамской декларации будет увязано с сохранением кокутай, однако
вероятно, что в тот момент они готовы были оставить все детали
капитуляции на усмотрение Высшего военного совета.
Узнав о воле императора, Судзуки решил немедленно созвать
заседание Высшего военного совета. Членам «Большой шестерки»
было сообщено о новом совещании утром. Тем временем Хосокава
добрался до дома Коноэ и рассказал ему о советском нападении. Коноэ
не выказал ни малейшего удивления при этом известии, заметив:
«Возможно, это подарок небес, который позволит нам справиться с
армией». Хосокава и Коноэ тут же отправились в императорский
дворец на встречу с Кидо[355].
Факты говорят о том, что вступление в войну Советского Союза
сильно потрясло партию мира. На самом деле не бомбардировка
Хиросимы, а именно нападение СССР вынудило японское руководство
завершить войну, приняв условия Потсдамской декларации.
Однако как обстояли дела в армии? Весь план обороны на
последнем рубеже («Кэцу-го») был построен на том предположении,
что Советский Союз продолжит соблюдать нейтралитет. В Генеральном
штабе действительно обсуждали возможность советского нападения,

однако в отчете, сделанном в июле, утверждалось, что проведение
Советским Союзом полномасштабной боевой операции против Японии
до конца 1945 года маловероятно. Исходя из этого оптимистичного
прогноза, Квантунская армия пренебрегла должными приготовлениями
к возможному нападению со стороны СССР [Kantogun 1974: 330].
8 августа, за день до советского вторжения, Управление военных
дел выпустило отчет, в котором говорилось, что должна делать Япония
в том случае, если Советский Союз в ультимативной форме потребует
вывода всех японских войск с континента. Согласно этому плану,
варианты были такими: отвергнуть требования русских и вступить в
войну с СССР вдобавок к той, что уже ведется с Великобританией и
США; немедленно заключить мир с Великобританией и США и
сосредоточить все усилия на войне с Советским Союзом; принять
требования советской стороны и попытаться заручиться ее
нейтралитетом, продолжая сражаться против Соединенных Штатов и
Великобритании; или принять требования Москвы и вовлечь СССР в
Великую Восточноазиатскую войну. Из всех этих вариантов, по
мнению военных, наилучшим было удовлетворение требований
Советского Союза и либо сохранение советского нейтралитета, либо,
если получится, привлечение русских на свою сторону в войне против
Великобритании и США. Авторы отчета рекомендовали в случае
вступления Советского Союза в войну «предпринять все усилия, чтобы
как можно скорее прекратить войну с СССР и продолжить боевые
действия против США, Англии и Китая, сохраняя нейтралитет в
отношениях с русскими»[356]. Здесь важно отметить, что до самого
момента советского вторжения военное руководство Японии не только
не верило в возможное нападение, но и считало, что сможет сохранить
нейтралитет с СССР или привлечь Советский Союз на свою сторону в
войне с союзниками. Генеральный штаб и командование Квантунской
армии тешили себя иллюзиями, полагая, что возможное нападение
Советского Союза так и не случится.
Когда советские войска начали свое развернутое наступление,
штаб Квантунской армии уведомил Императорский Генеральный штаб
о том, что советская операция является полномасштабным вторжением.
Эта информация стала для военного руководства Японии полной
неожиданностью. Штаб Квантунской армии немедленно запросил
инструкций у Генштаба, что делать в сложившейся ситуации. Однако

майор Сигэхару Асаэда, отвечавший за советское направление,
поначалу вовсе отказался подходить к телефону, а когда наконец взял
трубку, был уклончив и не давал конкретных указаний [Yomiuri
shinbunsha 1980: 184–185].
Заместитель начальника Генштаба Кавабэ, ночевавший в своем
кабинете, был разбужен в шесть утра известиями из разведывательного
управления, которое перехватило радиосообщения из Москвы и Сан-
Франциско о том, что Советский Союз выпустил ноту об объявлении
войны Японии. Кавабэ записал в дневнике свое первое ощущение от
этой новости: «Русские наконец взялись за оружие! Я оказался
неправ»[357]. Кавабэ был главным творцом стратегии «Кэцу-го», и
поэтому он с особым упорством выступал за сохранение нейтралитета с
Советским Союзом за счет переговоров. Нападение СССР подорвало
сами устои его веры. Восклицательный знак в конце первого
предложения из дневника Кавабэ много говорит о пережитом им шоке.
Для того чтобы понять, что стало для Кавабэ большим шоком –
атомная бомбардировка Хиросимы или нападение Советского Союза, –
достаточно сравнить записи из его дневника за 7 и 9 августа. 7 августа
Кавабэ написал следующее:
Прочитав несколько отчетов о воздушной атаке на
Хиросиму с применением нового оружия, произошедшую
вчера, утром 6-го числа, я испытал сильное потрясение. <...>
В связи с этим событием военная ситуация ухудшилась
настолько, что положение дел стало еще более тяжелым. Мы
должны проявить упорство и продолжить сражаться[358].
Кавабэ признает, что испытал «сильное потрясение» (сигэки),
прочитав донесения об атомной бомбардировке Хиросимы. Тем не
менее он избегает употребления слова «шок» (сёгэки). Сравнив этот
отрывок с его записью от 9 августа о том, что «русские взялись за
оружие», мы видим, что новость о нападении СССР потрясла Кавабэ
сильнее, чем известие об атомной бомбе.
Тем не менее даже после вестей о советском вторжении Кавабэ
был полон решимости продолжать войну. Он написал туманную
докладную записку, в которой первостепенной задачей объявлялось
продолжение войны против Соединенных Штатов, а также
предлагалось ввести военное положение, распустить правительство и

установить военную диктатуру. Что касается ситуации в Маньчжурии,
он писал, что Япония должна полностью оставить эту территорию и
оборонять только Южную Корею[359].
Когда Кавабэ изложил свою позицию Умэдзу, начальник
Генерального штаба воздержался от высказывания собственного
мнения на этот счет. Прямо перед заседанием «Большой шестерки»
Кавабэ зашел в кабинет министра армии. В манере поведения Анами не
было заметно никаких изменений. Выслушав заместителя начальника
Генштаба, министр армии сказал, что, насколько он понимает, мнение
Кавабэ совпадает с позицией всего Генерального штаба. Кавабэ
предположил, что предстоящее заседание Высшего военного совета
будет очень бурным, и попросил Анами проявить твердость. Анами
пообещал, что будет защищать эту позицию «ценой своей жизни».
Выходя из кабинета, чтобы отправиться на совещание, Анами широко
улыбнулся и сказал: «Если мои взгляды не поддержат, я уйду в отставку
с поста министра армии и потребую отправить меня в боевую часть в
Китае». Отставка министра армии означала бы падение правительства
и лишение Японии последнего шанса на завершение войны. Кавабэ был
восхищен боевым духом, проявленным Анами в столь сложный момент.
Также Анами сказал, что необходимо обсудить введение военного
положения, дав понять, что не остался глух к предложению Кавабэ[360].
В 8:00 в Императорском Генеральном штабе состоялось
стратегическое совещание, на котором обсуждалось, как реагировать на
советское вторжение. По словам Асаэды, основная стратегия, которой
придерживался Генштаб до нападения СССР, заключалась в том, чтобы
ввести русских в заблуждение, убедив их в мощи Квантунской армии.
Теперь же, когда Советский Союз начал наступление, Квантунская
армия могла продержаться лишь несколько дней, в лучшем случае
недель. Поэтому вместо того, чтобы объявлять войну СССР, как
предлагали в МИДе и в командовании Квантунской армии, следовало
заглянуть в будущее. В армии все еще верили, что с Советским Союзом
можно договориться, воспользовавшись конфликтом между Сталиным
и его западными союзниками. Для этого Асаэда составил
Континентальную директиву No 1374, в которой Квантунской армии
было объявлено, что, хотя Советский Союз и объявил войну Японии,
предпринимаемые им боевые действия на маньчжурской границе
незначительны.
Императорский
Генеральный
штаб
приказал

Квантунской армии подготовиться к проведению операции против
Советского Союза. Хотя военное руководство Японии прекрасно знало,
что советское нападение являлось полномасштабным вторжением, оно
попыталось удержать Квантунскую армию от ведения активных боевых
действий[361].
По предложению Кавабэ в 9:00 подполковник Масахико Такэсита
из Управления военных дел, бывший зятем Анами, составил документ,
в котором излагалась позиция армии в связи с нападением Советского
Союза. Вот что в нем говорилось:
Империя должна прекратить войну с Советским Союзом
и
продолжить
войну
с
Соединенными
Штатами,
Великобританией и Китаем, сохраняя нейтралитет с СССР.
Если это станет неизбежным, нам придется завершить
Великую Восточноазиатскую войну, но, если под угрозой
окажется сохранение кокутай, мы должны продолжать
сражаться до конца.
Далее в этом документе предлагались следующие конкретные
действия: 1) вести оборонительные действия против Советского Союза
и удержать маньчжурско-корейскую границу; 2) не объявлять войну
Советскому Союзу; 3) продолжать дипломатические переговоры с
Советским Союзом, завершить войну с Советским Союзом и, если не
будет другого выхода, завершить Великую Восточноазиатскую войну
при посредничестве Советского Союза; 4) любой ценой сохранить
кокутай; 5) укрепить власть внутри страны, чтобы продолжить войну.
Это был удивительный документ, показывающий, какому самообману
по-прежнему предавалась армия, надеясь, что ей удастся договориться
с СССР о нейтралитете в то самое время, когда советские войска катком
сминали любое сопротивление японцев по всей Маньчжурии. Также из
этого документа следует, что младшие офицеры Генерального штаба
готовили заговор для установления военной диктатуры с целью
продолжения войны. Кроме того, здесь предсказывалось, что при
завершении войны ключевым станет вопрос о сохранении кокутай.
Однако данный документ не был одобрен главой Управления военных
дел генерал-майором Macao Ёсидзуми и потому не получил одобрения
Умэдзу и Анами. Если бы высшее военное руководство Японии

решилось завершить войну, ему пришлось бы столкнуться с
фанатичным сопротивлением со стороны младших офицеров[362].

«Толстяк» сброшен на Нагасаки
Вторая атомная бомба была сброшена на Нагасаки в 11:02 (по
японскому времени) 9 августа; погибли от 35 до 40 тысяч человек.
Трумэн выступил по радио со следующим заявлением:
Заполучив бомбу, мы воспользовались ею. Мы
воспользовались ею против тех, кто без предупреждения
напал на нас в Перл-Харборе, против тех, кто морил голодом,
избивал и казнил американских военнопленных, против тех,
кто даже не пытался делать вид, что следует положениям
международного права о ведении военных действий [Clemens
1960: 69].
Возмездие было постоянным мотивом обоих выступлений Трумэна
после Хиросимы и Нагасаки. Однако нельзя не услышать
оправдательные нотки, звучащие в его втором обращении.
28. Атомная бомба «Толстяк», сброшенная на Нагасаки 9 августа
1945 года. Диаметр 1520 миллиметров, длина 3250 миллиметров, вес
4670 килограммов. Национальное управление архивов и документации

Еще 7 августа сенатор Ричард Рассел из Джорджии послал
Трумэну телеграмму, призывая его сбросить на Японию новые атомные
бомбы, чтобы «немедленно покончить с япошками». Президент не
согласился с этой точкой зрения. Трумэн ответил Расселу в тот же
самый день, когда состоялась атомная бомбардировка Нагасаки:
Я знаю, что во время войны Япония показала себя
жестокой и нецивилизованной нацией, однако я не могу
убедить себя в том, что, поскольку они звери, мы должны себя
вести таким же образом. Лично я, безусловно, сожалею о том,
что из-за «ослиного упрямства» руководства страны перед
нами стоит вопрос об уничтожения целого народа, и, к
вашему сведению, я не пойду на эти меры, если только это не
будет совершенно необходимо.
Затем президент США добавил: «На мой взгляд, после вступления
в войну русских японцы очень скоро прекратят сопротивление. Моя
задача заключается в том, чтобы сохранить как можно больше
американских жизней, но я также сопереживаю японским женщинам и
детям». Генри Уоллес, бывший министром торговли, записал в своем
дневнике, что на совещании правительства, прошедшем 10 августа,
Трумэн объявил о том, что отдал приказ о запрете новых атомных
бомбардировок без своего личного разрешения: «Он сказал, что мысль
об убийстве еще 100 тысяч человек слишком ужасна. Ему не по душе
было убийство <...> “всех этих детей”». Леги тоже писал в своем
дневнике, что, «по информации из Японии, город Хиросима был
разрушен на 80 процентов и 100 тысяч человек были убиты»[363].
Читая письмо Трумэна Расселу, нетрудно заметить перемену,
случившуюся с президентом после всего его ликования при известии о
бомбардировке Хиросимы. Несмотря на все заверения о том, что целью
атомных бомб были военные объекты, он знал, что их жертвами стали
также «женщины и дети» и что продолжать бомбардировки было бы
бесчеловечно. Трумэн читал отчеты, составленные по данным
перехваченных японских шифровок, в которых говорилось, что при
атомной бомбардировке Хиросимы погибли 100 тысяч человек[364]. Эта
информация произвела на президента США отрезвляющий эффект.
Отданное им распоряжение о прекращении дальнейших атомных

бомбардировок без его четкого приказа стало первым случаем, когда он
взял на себя личную ответственность за решения, связанные с
использованием ядерного оружия.
Тем не менее это не означает, что Трумэн окончательно решил
отказаться от новых атомных бомбардировок. В одном интервью после
войны его спросили: «Были ли готовы другие бомбы, которые можно
было использовать сразу после первых двух?» Трумэн ответил не
задумываясь: «Да. Были запланированы бомбардировки еще двух
городов из этого списка [Ниигаты и Кокуры]»[365].

«Большая шестерка» в тупике
Тем временем в Токио «Большая шестерка» встретилась незадолго
до 11:00 в подвале императорского дворца[366]. Открыл заседание
Судзуки, сказавший, что ввиду атомной бомбардировки и вступления в
войну Советского Союза у Японии нет другого выбора, кроме как
заключить мир на условиях Потсдамской декларации. После этих слов
премьер-министра воцарилось тягостное молчание, прерванное через
несколько минут Ёнаем. Министр флота заявил:
Нет никакого смысла молчать дальше. Если мы
принимаем Потсдамскую декларацию, то либо безоговорочно
соглашаемся со всеми ее требованиями, либо выдвигаем
какие-то свои условия. Если мы выставляем свои условия, то
первым из них должно быть сохранение кокутай. Кроме того,
мы можем обсудить наказание военных преступников, способ
разоружения и размещение оккупационных сил в Японии.
Хрупкая договоренность, заключенная Того с Ёнаем перед этим
совещанием, была нарушена сразу. Вместо того чтобы настаивать на
сохранении императорского дома, как того хотели чиновники из
Министерства иностранных дел, Ёнай заговорил о дополнительных
условиях, которые его ближайший советник Сокити Такаги обсуждал в
небольшом, но влиятельном кругу своих сторонников еще с июня.
Возможно, в тот момент Ёнай еще не определился окончательно со
своей позицией и просто перечислил все возможные условия
капитуляции, чтобы спровоцировать их обсуждение. На самом деле
далее на протяжении всего заседания министр флота не сказал ни
слова.

29. Министр армии Японии Анами, бывший самый яростным
сторонником продолжения войны. Рано утром 15 августа, после того
как император объявил о своем согласии на безоговорочную
капитуляцию, Анами совершил ритуальное самоубийство.
Из [Shusen shiroku 1952]

30. Начальник Генерального штаба армии Японии генерал Умэдзу,
выступавший за продолжение войны. После того как Хирохито
согласился с условиями Потсдамской декларации, Умэдзу быстро
объединил вокруг себя высшее командование армии, поддержав
решение императора о капитуляции. Из [Kantogun 1974]
Анами поначалу отверг саму идею капитуляции. По его словам,
было неизвестно, продолжат ли Соединенные Штаты атомные
бомбардировки, и ситуация в Маньчжурии оставалась неясной. Однако
точка зрения Анами не встретила одобрения у других участников
совещания. Все они признали неизбежность капитуляции, и оставалось
только обсудить условия, которые предъявит японская сторона,
соглашаясь на потсдамские требования[367]. Того говорил, что Япония
должна настаивать только на сохранении императорского дома. Мало
кто обратил внимание, что вместо слова «кокутай» он использовал
словосочетание «императорский дом». С тем, что Япония должна
требовать сохранения кокутай, были согласны все участники
совещания, однако по поводу других условий возникли разногласия.
Уцепившись за слова Ёная, Анами и Умэдзу выступали за то, чтобы,
помимо сохранения кокутай, Япония выдвинула еще три условия

капитуляции: во-первых, суд над военными преступниками должен был
быть доверен японцам; во-вторых, разоружением должны были тоже
заниматься сами японцы, поскольку, с учетом национальных военных и
культурных традиций, передача полномочий по разоружению
иностранным державам приведет к восстанию; и в-третьих, необходимо
возражать против ввода оккупационных сил во внутренние территории
Японии, а если это окажется неизбежным, настаивать на том, чтобы
оккупация не затрагивала Токио и была бы настолько краткой и
незначительной, насколько возможно.
31. Начальник Генерального штаба флота Японии адмирал Соэму
Тоёда. Наряду с Анами и Умэдзу Тоёда был одним из трех «ястребов»
в кабинете Судзуки. Из Boeicho Boeikenshujo senshishitsu, Senshi sosho,
vol. 51, «Hondo kessen junbi 1: Kanto no boei»

В этот момент грань между партиями мира и войны была
обозначена не так явно, как считает большинство историков. Хотя
Судзуки и Ёнай скорее разделяли позицию Того, они не стали возражать
против выдвижения этих трех дополнительных условий. Тоёда
сомневался в том, что Ёнай полностью поддерживал предложение Того
об одном-единственном условии. Сам Тоёда выступал только за два
дополнительных условия, считая, что избежать оккупации все равно не
удастся[368].
В 11:30, когда члены «Большой шестерки» были заняты жаркими
дебатами о том, что делать с потсдамскими требованиями, им
сообщили новость о второй атомной бомбе, сброшенной на Нагасаки.
Информация поступила от губернатора Нагасаки Вакамацу Нагано,
который доложил, что ущерб, причиненный городу, был незначителен.
На самом деле из Нагасаки было передано шесть донесений, и каждое
последующее было ужаснее предыдущего, однако Высший военный
совет руководствовался только первым из них[369]. Эта информация
мало повлияла на ход дискуссии. Более точной информации из
Нагасаки, поступившей позднее в течение дня, судя по всему, не было
уделено особого внимания из-за того, что участники совещания были
слишком погружены в споры по поводу условий завершения войны. В
официальной истории Императорского Генерального штаба написано
следующее: «Ни в одном источнике нет упоминания о том, что там
серьезно обсуждались эти последствия [бомбардировки Нагасаки]».
Вспоминая о заседании «Большой шестерки» в этот судьбоносный
день, ни Того, ни Тоёда ничего не пишут об атомной бомбе,
сброшенной на Нагасаки[370].
Время перевалило за полдень, однако участники Высшего
военного совета так и не пришли к согласию. В то время как Судзуки и
Ёнай хранили молчание, Того отчаянно боролся за то, чтобы убедить
остальных принять потсдамские требования с одним-единственным
условием. Выдвижение трех дополнительных условий было
равносильно отклонению ультиматума. Он спросил Умэдзу и Тоёду,
считают ли они возможным победить в войне, если союзники отвергнут
эти условия японцев. Начальники штабов армии и флота вынуждены
были признать, что полной победы добиться будет невозможно, однако
настаивали на том, что смогут причинить силам противника
значительный урон. Когда Умэдзу и Тоёда заявили о своей уверенности

в том, что смогут отразить нападение врага на внутренние территории
Японии, Того возразил, что они потеряют большую часть самолетов и
вооружения в первой же битве и пути подвоза окажутся под угрозой.
Представители партии войны, в свою очередь, заметили, что, если
японские силы смогут нанести десанту союзников колоссальный урон,
это сломит боевой дух противника и заставит его заключить мир на
выгодных для Японии условиях.
Своими вопросами Того глубоко вторгся на территорию,
находившуюся в исключительном ведении военного командования; еще
неделю назад подобное было бы немыслимо. Тот факт, что Анами и
Умэдзу без возражений отвечали на эти вопросы, говорит об
ослаблении позиции армии. Однако Того был единственным, кто
настойчиво предлагал согласиться с требованиями Потсдамской
декларации всего лишь при одном условии. Когда в 13:00 заседание
Высшего военного совета завершилось, правители Японии согласились
принять потсдамские требования, однако они так и не договорились о
том, выдвигать ли в ответ четыре условия или одно.

Партия мира планирует заговор
Группа сторонников мира, не входившая в «Большую шестерку»,
отчаянно пыталась найти выход из этой патовой ситуации. Примерно в
то же время, когда завершилось заседание Высшего военного совета,
князь Коноэ приехал в императорский дворец, для того чтобы обсудить
сложившееся положение с Кидо. В 13:3 °Cудзуки присоединился к ним
с отчетом о совещании «Большой шестерки». По словам Кидо, Судзуки
сообщил ему, что Высший военный совет «принял решение»
согласиться с требованиями Потсдамской декларации, выставив в ответ
четыре условия. Что именно сказал Судзуки, нам неизвестно. По
мнению Ричарда Фрэнка, премьер-министр, скорее всего, доложил, что
предложение выдвинуть союзникам четыре встречных условия «было
принято “Большой шестеркой” по принципу наименьшего общего
знаменателя» [Kido nikki 1966, 2: 1223; Frank 1999: 219][371]. Возможно,
Судзуки сказал Кидо, что за эти четыре условия проголосовало
большинство членов Высшего военного совета.
Нам точно известно, что поначалу Кидо согласился на то, чтобы
принять Потсдамский ультиматум с четырьмя встречными условиями.
Коноэ был шокирован этим решением, будучи уверен в том, что эти
четыре условия будут решительно отвергнуты союзниками. Коноэ и
Хосокава ничего не пишут об этом, но, вероятно, они догадались, что
это предложение было поддержано самим Хирохито. Вместо того
чтобы обращаться напрямую к императору или действовать через Кидо,
Коноэ и Хосокава решили заручиться поддержкой принца Такамацу.
Убежденный аргументами Коноэ, Такамацу позвонил Кидо по
телефону и предложил отказаться от трех дополнительных условий.
Кидо, не скрывая недовольства, ответил принцу, что у них нет другого
выхода, кроме как поддержать предложение о четырех условиях
[Hosokawa 1953, 2: 414; Kido nikki 1966, 2: 1223][372].

32. Мамору Сигэмицу. Министр иностранных дел Японии в
правительствах Хидэки Тодзё и Куниёси Коисы. Будучи другом Кидо,
сыграл важную роль в принятии императором «священного решения».
2 сентября 1945 года на борту линкора «Миссури» подписал Акт о
капитуляции как глава делегации японского правительства. Библиотека
парламента Японии
Коноэ отчаянно пытался изменить ситуацию. Для того чтобы
переубедить императора, ему для начала надо было привлечь на свою
сторону Кидо. В 15:00, когда Хирохито выслушивал доклад Кидо,
Коноэ встретился с Сигэмицу в конгресс-центре «Кадзан» и призвал
бывшего премьер-министра оказать давление на Кидо, чтобы тот

убедил императора разрубить этот гордиев узел, приняв «священное
решение [сэйдан] о согласии с требованиями Потсдамской декларации
при одном условии». Коноэ объяснил, что Кидо не поддается
увещеваниям и не хочет уступать в этом вопросе. Сигэмицу сразу же
согласился с ним и направился в императорский дворец.
Кидо принял своего старого друга Сигэмицу в 16:00, однако,
выслушав незваного гостя, не стал скрывать своего раздражения. «Вы
все добиваетесь от императора прямого вмешательства, – пожаловался
Кидо.
–
Однако задумывался ли кто-либо из вас, какое беспокойство
ваши слова могут причинить его величеству?» Раздражение Кидо,
вероятно, было вызвано тем, что сам Хирохито поддерживал
предложение о четырех условиях. Сигэмицу продолжил настаивать на
своем. Для того чтобы проломить непреодолимую стену, воздвигнутую
армией, у них не было другого выхода, кроме как положиться на
вмешательство императора. Отчаянные мольбы Сигэмицу в конце
концов убедили верного советника Хирохито. В 16:35 состоялась
долгая аудиенция Кидо у императора. В 17:20 маркиз вышел из
императорской библиотеки и сказал Сигэмицу: «Император все
понимает и принял твердое решение. Вам не о чем беспокоиться.
Поэтому почему бы нам через кабинет министров не созвать
императорское совещание, на котором, после того как все выскажут
свое мнение, кто-нибудь попросит императора объявить о своем
решении?»[373] Так при участии Кидо был разработан план со
«священным решением» императора. Сигэмицу тайно отправил на
заседание правительства Мацумото, чтобы тот сообщил об этом Того.
Помимо кружка Коноэ существовала и другая группа,
предпринимавшая закулисные маневры, для того чтобы убедить
императора вмешаться в ситуацию. Полковник Мацутани, поняв, что
переубедить Анами невозможно, связался с Такаги и спросил его, какие
срочные меры необходимо сейчас предпринять. Днем Такаги
встретился в Палате пэров с Мацудаирой. Там они решили разработать
сценарий «священного решения» императора, который во многом
совпадал с планом, только что утвержденным Кидо. Мацудаира
направился в императорский дворец и попросил Кидо принять
Потсдамскую декларацию безо всяких встречных условий [Takagi 1948:
53; Takagi nikki 2000 (9 Aug. 1945), 2: 925][374]. Хотя у нас нет
неоспоримых доказательств связи между кружком Коноэ – Сигэмицу и

группой Такаги – Мацутани – Мацудаира, они почти наверняка
обменивались друг с другом сообщениями по телефону и через
курьеров и координировали свои действия.
Разговор Кидо с Хирохито в святая святых императора – его
библиотеке, состоявшийся 9 августа между 16:35 и 17:20, по всей
видимости, стал одним из самых важных событий, подтолкнувших
Японию к решению о капитуляции[375]. Мы все еще не знаем, о чем
именно они говорили и что заставило их изменить свою позицию.
Можно предположить, что изначально Хирохито не хотел отказываться
от трех дополнительных условий. Еще более вероятным представляется
то, что императору вообще не по душе была мысль о личном участии в
решении о прекращении войны. Ясно, однако, что Кидо и Хирохито
вняли словам Коноэ и Сигэмицу о том, что только «священное
решение» императора о признании потсдамских требований при одном
встречном условии позволит спасти кокутай. Для них самым главным,
безусловно, было сохранение императорского дома.
Можно высказать догадку, что на этой судьбоносной встрече они
изменили узкое толкование понятия «кокутай» с «сохранения
императорского дома» на более размытое определение «сохранение
установленного государственными законами статуса японского
императора». Прежняя формулировка, придуманная в МИДе, была
озвучена Того днем на заседании «Большой шестерки», однако на
императорском совещании, состоявшемся вечером, использовалось уже
новое определение. Вопрос в том, кто именно сделал эту замену и когда
это произошло. Хотя мы не можем этого доказать, методом исключения
это должно было случиться во время того самого разговора Кидо с
Хирохито в библиотеке. Возможно, это была уступка, на которую Кидо
пришлось пойти, чтобы уговорить императора согласиться с
требованиями Потсдамской декларации при одном встречном условии.
Для того чтобы привлечь Кидо на свою сторону, Сигэмицу
заговорил о советской угрозе. В своих послевоенных мемуарах он
писал о том, что советские войска захватывали Маньчжурию, Южный
Сахалин и Курилы и были готовы вторгнуться в Хоккайдо. Однако 9
августа Советский Союз еще не начал операцию на Сахалине, не говоря
уж о Курилах. Тем не менее Сигэмицу не надо было расписывать Кидо
в деталях, каким образом продолжение советской экспансии может
поставить под угрозу положение императора [Shigemitsu 1952, 2: 286].

Все, о чем шла речь на заседаниях Высшего военного совета, по
идее, должно было держаться в тайне, но как только встреча «Большой
шестерки» была окончена, подробности происходившего там стали
известны их подчиненным. И те, кто выступал за мир, и те, кто хотел
сражаться дальше, поспешили высказать поддержку своим лидерам.
Мацумото активно убеждал Того до конца стоять на своем и настаивать
на том, чтобы условие было одно. Заместитель начальника Генштаба
военно-морского флота вице-адмирал Такидзиро Ониси, инициатор
создания отрядов камикадзе, ворвался в Министерство армии и стал
умолять Анами не прекращать борьбу за продолжение войны,
поскольку он не может доверять собственному министру флота
Ёнаю[376]. Радикально настроенные офицеры младшего командного
состава в Министерстве армии осудили военное руководство за то, что
оно было готово согласиться с требованиями Потсдамской декларации
даже с четырьмя условиями [Takeshita 1998: 752][377]. Оба лагеря
пытались укрепить позиции своих лидеров перед следующим раундом
споров.
Экстренное заседание правительства началось в 14:30, после того
как Судзуки вернулся из императорского дворца. Анами заявил, что
лучшей
гарантией
сохранения
кокутай будет
обеспечение
боеспособности вооруженных сил и что капитуляция при одном
условии будет равносильна безоговорочной капитуляции, так как она не
будет обеспечена поддержкой армии. Логика этого аргумента
заключалась в том, что, согласно кокутай, императору принадлежала
высшая власть во всех военных вопросах. Министр армии признавал,
что после появления атомной бомбы и вступления в войну Советского
Союза победа представляется маловероятной, однако у японцев всегда
будут шансы на успех, пока они сражаются за честь расы Ямато. Ёнай,
промолчавший все заседание Высшего военного совета, возразил
Анами. Министр флота заметил, что, помимо атомных бомбардировок
и нападения СССР, необходимо учитывать обстановку внутри страны,
которая делает продолжение войны невозможным. У Японии нет ни
материальных, ни моральных ресурсов, чтобы надеяться на победу.
Сложившееся положение требует четких и взвешенных решений, а не
витания в облаках. Остается загадкой, почему Ёнай решил поддержать
предложение об одном условии на заседании кабинета министров. В
отсутствие документальных свидетельств остается предположить, что

он изменил свою позицию под сильным давлением со стороны
Такаги[378].
Затем Анами поделился последней информацией о наличии у
американцев атомных бомб, полученной от одного американского
военнопленного – лейтенанта Маркуса Макдилды. В ходе допроса
Макдилда якобы признался в том, что следующей целью атомной
бомбардировки будет Токио. Далее министр армии заявил, что у
Соединенных Штатов может быть на вооружении свыше 100 атомных
бомб[379]. Как ни поразительно, эти новости не сильно впечатлили
японских министров. Непонятно, почему Анами решил раскрыть эту
информацию. Не далее как в то же самое утро он утверждал, что нельзя
планировать будущие действия исходя из того, что Япония
подвергнется новым бомбардировкам. Теперь же он сообщил другим
членам правительства, что враг располагает еще сотней с лишним
атомных бомб и следующей целью может стать Токио. И при этом он
настаивал на продолжении войны. Слова Анами были полностью
лишены логики и только подрывали его авторитет. Каждый из
министров высказал свое мнение, однако согласие достигнуто не было.
Первое заседание правительства завершилось в 17:30, так и не
закончившись утверждением какой-либо резолюции.
После этого совещания Мацумото и Сакомидзу оба сошлись на
том, что необходимо инициировать принятие «священного решения».
Этой договоренности между двумя политиками суждено было стать
движущей силой, которая подтолкнет Японию к признанию
капитуляции. Тем временем Судзуки отправился во дворец доложить о
том, как прошло заседание правительства. Кидо сообщил премьер-
министру, что Хирохито согласился провести императорское
совещание. В этот момент Кидо впервые дал Судзуки понять, что
император поддерживает предложение о капитуляции при одном
условии. Теперь партии мира удалось сформировать мощную
коалицию, единственной задачей которой было поднять вопрос о
капитуляции на императорском совещании, где «священное решение»
императора заткнуло бы рот оппозиции раз и навсегда [Tanaka 1988, 5,
II: 485, 491].
Второе заседание правительства началось в 18:30. Того рассказал о
дискуссии, имевшей место на встрече «Большой шестерки», сообщив,
что голоса членов Высшего военного совета разделились поровну

между предложениями о четырех встречных условиях и об одном.
Министр иностранных дел сказал, что, по его мнению, нет шансов на
то, что союзники согласятся на три дополнительных условия, и сделал
акцент на важности сохранения императорского дома. В тот момент
Того по-прежнему продолжал трактовать понятие «кокутай» как
сохранение императорского дома. Анами возразил ему, заявив, что
большинство в Высшем военном совете выступило за предъявление
союзникам четырех условий и, если они будут отвергнуты, за
продолжение войны. Каждый из министров высказался за или против
предложения Того. Только четверо поддержали позицию Анами. В
22:0 °Cудзуки прервал это затянувшееся до бесконечности обсуждение.
Поскольку решение правительства должно было быть единогласным,
это было равносильно отсутствию какого-либо решения. Премьер-
министр объявил, что созовет новое совещание Высшего военного
совета и доложит об итогах заседания правительства императору
[Shimomura 1948: 121–128; Shimomura 1950: 83–88; Takeshita 1998: 752,
754][380]. Тем самым Судзуки следовал сценарию, о котором они
договорились с Кидо.

Хирохито принимает первое «священное
решение»
В 22:50 император вновь встретился с Кидо; разговор длился три
минуты. Вероятно, они окончательно договорились о том, чтобы
провести императорскую конференцию, на которой Хирохито должен
был объявить о своем решении. Сразу после этой беседы во дворец в
сопровождении министра иностранных дел Того прибыл премьер-
министр Судзуки, сообщивший императору об итогах заседаний
правительства. Также Судзуки попросил у Хирохито разрешения
пригласить на императорское совещание главу Тайного совета Киитиро
Хирануму. Если бы правительство приняло условия Потсдамской
декларации, это было бы равносильно заключению международного
договора, который по закону должен был быть одобрен Тайным
советом. Приглашение Хиранумы, по мнению Судзуки, позволило бы
правительству уклониться от этой процедуры. Кроме того, Судзуки с
Того, вероятно, рассчитывали на то, что Хиранума поддержит идею о
завершении войны путем принятия потсдамских требований. Хирохито
согласился с этим предложением. После ухода Судзуки и Того у
императора с Кидо состоялась еще одна беседа, длившаяся 12 минут.
Видимо, Хирохито репетировал свое выступление в конце
предстоящего совещания [Kido nikki 1966, 2: 1223].

33. Глава Тайного совета барон Киитиро Хиранума, важный
участник императорских совещаний. По его настоянию было изменено
встречное условие Японии к Потсдамской декларации, из-за чего для
США стало невозможно принять предложение японцев. Библиотека
парламента Японии
Для проведения императорского совещания необходимо было
заручиться согласием премьер-министра и обоих начальников
Генштабов (армии и флота), но Сакомидзу уже успел получить подписи
Умэдзу и Тоёды под тем предлогом, что в таком заседании может
возникнуть срочная необходимость. Умэдзу и Тоёда приложили личные
печати к соответствующим формам, но попросили Сакомидзу заранее
предупредить их в случае созыва императорского совещания.
Сакомидзу не выполнил своего обещания и передал Судзуки подписи

начальников штабов, не получив на то их разрешения. Таким образом,
он просто обвел военное руководство страны вокруг пальца [Sakomizu
1965:259–260; Toyoda 1950b: 210].
Объявление о созыве императорского совещания оказалось шоком
для армии. Генерал-майор Macao Ёсидзуми (начальник Управления
военных дел Министерства армии) и Дзэнсиро Хосина (начальник
Управления военно-морских дел) в сопровождении некоторых других
армейских и флотских офицеров ворвались в кабинет Сакомидзу и
обвинили его в предательстве. Сакомидзу унял их гнев, сказав, что
императорское совещание является открытым форумом, на котором
любой член Высшего военного совета может высказать свое мнение
перед императором. Так Сакомидзу перехитрил «ястребов» во второй
раз [Sakomizu 1965: 260–261]. После созыва императорского совещания
игра была окончена. Заговор партии мира увенчался успехом: ей
удалось переиграть партию войны, завербовав в свои ряды императора,
которому суждено было сыграть ключевую роль в разыгрываемом
спектакле.
Почему «ястребы» так легко поддались на уловки «голубей»?
Скорее следует говорить о том, что Анами, Умэдзу и Тоёда сами
позволили себя одурачить. Им, несомненно, было известно о
заготовленном заранее «священном решении» и о том, что
императорское совещание неизбежно завершится именно тем, против
чего они возражали. Их аргументам за продолжение войны не хватало
убедительности, но, представляя военную верхушку, они обязаны были
настаивать на этом, чтобы держать в узде своих подчиненных. По
словам Тоёды, он поддерживал Анами и Умэдзу, потому что изоляция
армии могла привести к восстанию и потому что он верил, что Анами и
Умэдзу тоже считали предстоящую капитуляцию неизбежной, хотя и
решительно возражали против нее под давлением со стороны
радикально настроенных офицеров[381]. Хотя ни Умэдзу, ни Анами
никогда открыто не признавали этого, мы можем предположить, что
втайне они надеялись, что «священное решение» избавит их от тяжкой
необходимости и далее бороться за продолжение войны.
Это совещание сыграло ключевую роль в последовавшем затем
решении Японии о капитуляции. Однако есть много неясного как в том,
что касается происходившего на самой этой встрече, так и
применительно к событиям вокруг нее. Во-первых, там не велось

никакого официального протокола, и о ходе императорского совещания
нам известно только из воспоминаний его участников, которые
зачастую противоречат друг другу. Во-вторых, императорское
совещание должно было стать продолжением заседания Высшего
военного совета, однако помимо членов «Большой шестерки» на нем
присутствовали Хиранума (председатель Тайного совета), Сакомидзу
(секретарь кабинета министров), Ёсидзуми (начальник Управления
военных дел), Хосина (начальник Управления военно-морских дел),
Сумихиса Икэда (глава Управления общего планирования) и Сигэру
Хасунума (главный адъютант императора). Неизвестно, кто решил
пригласить всех этих людей и с какой целью это было сделано.
Вероятно, решение об их участии в совещании было принято тогда же,
когда Судзуки обратился к Хирохито с предложением позвать на эту
встречу Хирануму. Двоих помощников Анами и Тоёды пригласили для
того, чтобы заставить их согласиться с императорским решением и тем
самым лишить возможности возражать против завершения войны
впоследствии. Сакомидзу, Икэда и Хасунума, вероятно, должны были
увеличить число представителей партии мира. Я подозреваю, что
список участников императорского совещания был тайно составлен
группой сторонников мира, в которую входили Сакомидзу, Такаги,
Мацутани и Мацудаира. Заслуживает внимания тот факт, что на этой
встрече отсутствовал Кидо, но был Хасунума. Адъютант императора
обязан был вести подробный протокол совещания, и этот протокол
должен храниться где-то в императорском архиве, но пока что он так и
не был обнаружен исследователями.

34. Императорское совещание, 9-10 августа 1945 года. «Священное
решение» императора о принятии потсдамских требований с одной
оговоркой. Четыре дня спустя, на втором императорском совещании,
Хирохито согласился на безоговорочную капитуляцию. Рисунок Итиро
Сиракавы
Императорское совещание началось в 23:50 в помещении
бомбоубежища императорского дворца[382]. После того как Сакомидзу
зачитал текст Потсдамской декларации, Судзуки доложил о том, что
происходило на заседаниях Высшего военного совета и кабинета
министров, и сообщил о наличии двух различных предложений.
Предложение Того о выдвижении одного встречного условия было
распечатано и положено на стол перед каждым участником совещания.
В нем было сказано, что «Японское правительство принимает условия,
выдвинутые совместной декларацией трех держав, понимая их в том
смысле, что они не содержат требования об изменении установленного
государственными законами статуса японского императора». Следуя
совету Мацумото, Того на заседаниях «Большой шестерки»
и правительства выступал за то, чтобы это условие подразумевало
только сохранение императорского дома. Однако на императорском

совещании речь шла уже об «установленном государственными
законами статусе японского императора».
Это была намного более широкая трактовка статуса императора, и
она очень напоминала концепцию Тацукичи Минобэ, согласно которой
император являлся органом государственной власти. Впрочем, автор
этого предложения, ссылаясь на «государственные законы», скорее
всего апеллировал к конституции Мэйдзи. С учетом того, что по
конституции Мэйдзи императору принадлежала верховная власть в
военных вопросах, а именно армия была источником необузданного
японского милитаризма, можно прийти к выводу, что это условие
противоречило главной цели американцев – полному искоренению
этого самого милитаризма. Тем не менее это условие, пусть только
отчасти, совпадало с идеей Стимсона об установлении в Японии
«конституционной монархии».
Того и Ёнай высказались в пользу этого предложения министра
иностранных дел, что вызвало гневную реакцию со стороны Анами.
Анами выразил уверенность в том, что Япония готова нанести
американцам серьезный урон в ходе ожидаемого вторжения во
внутренние территории страны, и предсказал, что принятие условий
ультиматума приведет к гражданской войне; это была завуалированная
угроза, означавшая, что в случае объявления о капитуляции армия
восстанет. Умэдзу поддержал Анами, хоть и не с таким пылом.
Тогда Судзуки попросил высказаться Киитиро Хирануму, хотя по
протоколу право следующего выступления принадлежало Тоёде.
Председатель Тайного совета, который не принимал участия в
предыдущих обсуждениях, но был приглашен на совещание
императором, ожидавшим, что он поддержит партию мира, задал
множество вопросов, в том числе о переговорах с Советским Союзом, о
деталях Потсдамской декларации, о готовности армии к воздушным
атакам и, в частности, к атомным бомбардировкам, а также о боевом
духе населения. К раздражению премьер-министра, выступление
Хиранумы заняло уйму времени. Однако некоторые из его вопросов
были очень важными. Например, он спросил Того, действительно ли
японское правительство официально отвергло потсдамский ультиматум,
как утверждалось в советской ноте об объявлении войны. Того сказал,
что это ложь. Барон Хиранума спросил: «Тогда на каком основании они
заявляют, что мы отклонили Потсдамскую декларацию?» Того просто

ответил: «Наверное, они просто себе это вообразили». На вопрос о том,
что собирается делать армия в связи с атомными бомбардировками,
Умэдзу сказал, что армия предпринимает соответствующие меры, но
никогда не капитулирует в результате воздушных налетов. Также
Хиранума выразил обеспокоенность тем, что продолжение войны
приведет к недовольству населения, и премьер-министр согласился с
этой точкой зрения. Глава Тайного совета даже осмелился поднять
вопрос о личной ответственности императора в связи со сложившимся
кризисом.
Сказав, что он поддерживает принятие потсдамских требований
при выдвижении одного встречного условия, Хиранума предложил
внести
в
него
одну
поправку.
Будучи
главой
ультранационалистического движения, Хиранума в свое время
торпедировал концепцию Минобэ об императоре как органе
государственной власти, и теперь глава Тайного совета настаивал на
том, что императорская власть зиждется не на законах государства, а на
национальном духе японского народа. Поэтому он считал необходимым
изменить формулировку Того следующим образом: «...понимая их в
том смысле, что они не содержат требований, затрагивающих
суверенитет императора в управлении страной [Тэнно но кокка momu но
таикен]»[383].
Исходная формулировка Того, согласно которой кокутай
интерпретировался как «сохранение императорского дома», была
разбавлена водой, судя по всему, еще на встрече Кидо с Хирохито и
превратилась в «сохранение установленного государственными
законами статуса японского императора». Однако Хиранума заложил
мину замедленного действия, изменив эту обтекаемую формулировку
на еще более странное толкование кокутай, в котором подразумевалась
трансцендентальная мистическая сущность, породившая императора,
императорский строй и законы государства. Это было заявление о
стоящей выше всех законов теократической власти императора,
дарованной ему древними синтоистскими богами, которое было
совершенно несовместимо с представлениями о конституционной
монархии. Если предложение Того, прозвучавшее на императорской
конференции, хоть как-то, пусть и весьма слабо, могло быть соотнесено
со словами Стимсона о конституционной монархии, то поправка

Хиранумы полностью исключала возможность того, что Соединенные
Штаты согласятся на такое условие [Bix 2000: 517–518].
Как будет показано в следующей главе, в ближайшие дни эта мина
замедленного действия едва не пустила под откос все усилия по
процессу капитуляции. После того как Хиранума выпустил кота из
мешка, его уже невозможно было запихнуть обратно. Его толкование
кокутай было частью официальной идеологии с того самого момента,
как в 1935 году была разгромлена теория Минобэ. Никто не
осмеливался возразить ему, а Судзуки и Ёнай, возможно, в принципе
были согласны с этой точкой зрения. Что касается Того, то ему было
достаточно забот о том, как продвинуть свое предложение об одном
встречном условии, и он счел бесполезным спорить с поправкой
Хиранумы. После многословного выступления председателя Тайного
совета наступила очередь Тоёды, который проголосовал за предложение
о четырех условиях.
Шел уже третий час ночи, когда Судзуки, встав со своего места,
извинился за то, что, несмотря на долгие споры, участникам совещания
так и не удалось прийти к согласию. Проигнорировав Анами, который
попытался остановить его, воскликнув: «Господин премьер-министр!»,
Судзуки медленно приблизился к креслу императора. Затем он низко
поклонился и попросил Хирохито объявить о своем решении.
Император, все еще сидя, слегка подался вперед и сказал: «Тогда я
выскажу свое мнение». Все затихли, и в комнате повисло напряженное
молчание. Тогда Хирохито сказал: «Мое мнение совпадает с тем, что
сказал министр иностранных дел». Так было принято «священное
решение» императора. После этого своим высоким голосом Хирохито
объяснил, почему он поддержал принятие требования Потсдамской
декларации с одним условием. С учетом международной ситуации и
положения дел внутри страны продолжение войны не только
разрушило бы Японию, но и «сделало бы несчастным человечество».
Поэтому необходимо было «вынести невыносимое». Обрушившись с
суровой критикой на армию, он указал на противоречия между
обещаниями, сделанными военным руководством, и реальным
положением дел, приведя в качестве примера недостаточную
готовность к обороне равнины Канто[384]. План Хирохито и партии
мира был очевиден: они хотели спасти императора и императорский
строй, свалив всю вину на военных.

Когда император закончил свое выступление, Судзуки выпрямился
и торжественно провозгласил: «Мы выслушали вашу августейшую
волю». Все встали и поклонами проводили Хирохито, который вышел
из комнаты. Оставшиеся в бомбоубежище члены «Большой шестерки»
немедленно провели краткое заседание Высшего военного совета и
утвердили решение о принятии требований Потсдамской декларации с
одним встречным условием в редакции Хиранумы. Все, включая
представителей партии войны, подписали эту резолюцию [Sakomizu
1965: 268–269].
В послевоенном интервью, данном его помощнику, Хирохито
объяснил, что у этого решения были две причины. Во-первых, если бы
он не согласился с потсдамскими требованиями, «японская раса
погибла бы» и он «был бы не в силах защитить своих верных
подданных [сэкиси — детей]». Во-вторых, «если бы противник
высадился возле залива Исе, он бы сразу захватил храмы Исе и Ацута.
У нас не было бы времени переместить оттуда священные
императорские регалии и никакой надежды защитить их. В этих
обстоятельствах уберечь кокутай было бы трудно». Историк Герберт
Бикс утверждает, что официальное синтоистское толкование кокутай,
обозначенное Хиранумой, разделялось и другими участниками
императорского совещания и что сам Хирохито тоже придерживался
этой позиции[385]. Нет сомнений в том, что Хирохито очень серьезно
относился к своим обязанностям главы синтоистской религии. Тем не
менее в этих словах он отождествляет кокутай с очень личными
вещами, имеющими отношение к императорскому дому. Вместо того
чтобы держаться за абсолютную теократическую власть, он
беспокоился о семейных реликвиях, которые могли бы быть утеряны,
если бы он не остановил войну. Также эта цитата дает нам ключ к тому,
о чем говорили Кидо и Хирохито во время их судьбоносной беседы 9
августа между 16:35 и 17:20. Для них самым важным было сохранение
императорского строя. Однако ценой, которую Кидо пришлось
заплатить за согласие Хирохито поддержать предложение о
единственном условии, стало изменение узкого определения кокутай
как сохранения императорского дома на более расплывчатую
формулировку
«сохранение
установленного
государственными
законами статуса японского императора». Хирохито и Кидо знали, что

для спасения института императора им придется принести в жертву
армию.
Трудно судить о том, как именно отреагировали Кидо и Хирохито
на поправку Хиранумы. Возможно, они восприняли ее с радостью – так
считает Бикс. Однако не исключено, что это предложение главы
Тайного совета вызвало у императора раздражение, хотя он и не
возражал – по крайней мере тогда – против того, чтобы предъявить
союзникам это максимальное требование и посмотреть, как они на него
отреагируют. Известно только то, что Хирохито с Кидо ни слова не
сказали против поправки Хиранумы.
Когда участники совещания выходили из бомбоубежища, Ёсидзуми
гневно обвинил премьер-министра в нарушении своего обещания.
Шедший рядом Анами одернул своего подчиненного: «Ёсидзуми,
достаточно». Министр армии сказал Ёсидзуми, что один возьмет на
себя всю ответственность за согласие армии на капитуляцию и что не
нужно предпринимать необдуманных действий.
В 3:00 кабинет министров собрался на третье заседание – на этот
раз для того, чтобы утвердить решение императора. Анами, однако,
устроил небольшую ловушку Судзуки. Так как правительство
согласилось на требования Потсдамской декларации при одном
встречном условии, Анами спросил Судзуки и Ёная, поддержат ли они
продолжение
войны,
если союзники откажутся
признавать
«полномочия императора в управлении страной». У Судзуки и Ёная не
было другого выбора, кроме как сказать, что в этом случае они
поддержат продолжение войны[386].
Умэдзу вернулся в Генеральный штаб в три часа ночи и рассказал
Кавабэ о решении Хирохито. Недоверие императора к армии глубоко
потрясло Умэдзу. В отличие от записи за прошлый день, заместитель
начальника японского Генштаба написал в своем дневнике следующее:
«Увы, все кончено!»[387] Высшее командование армии начало свыкаться
с мыслью о капитуляции.

Глава 6
Япония соглашается на безоговорочную
капитуляцию
В последующие за 10 августа дни в Японии царил хаос. Как писал
в своих послевоенных мемуарах Такаги, в армии все сильнее зрело
недовольство, грозившее обернуться мятежом, а приверженцы войны
среди офицеров военно-морского флота отчаянно пытались положить
конец усилиям по достижению мира. Судзуки оказался никудышным
лидером и все время обращался за инструкциями к императору. Более
того, «Анами, Умэдзу и Тоёда были окружены своими сторонниками, в
то время как дзюсины со стороны наблюдали за происходящим. Очень
немногие политики, такие как Ёнай и Кидо, готовы были рискнуть
своими жизнями ради достижения мира» [Takagi 1948: 56].
Вечером 9 августа чиновники из Министерства иностранных дел
подготовили черновой вариант договора, в котором Япония
соглашалась на требования Потсдамской декларации. Того поручил
Мацумото составить два таких документа, в первом из которых
выдвигалась бы одна оговорка, а во втором – четыре, однако Мацумото
проигнорировал это распоряжение, заявив, что предложение заключить
договор, настаивая на четырех встречных условиях, будет равносильно
отклонению Потсдамской декларации. В четыре утра 10 августа Того
вернулся в МИД и сообщил своим подчиненным о священном решении
императора. Сотрудники министерства изо всех сил пытались как-то
перевести поправку Хиранумы и в конце концов сошлись на
формулировке «прерогативы Его Величества как суверена». Только
после 6:00 черновик соглашения был передан на телеграф[388].
Малик обратился к Того с просьбой об аудиенции только утром 9
августа. Сославшись на занятость, Того согласился принять его на
следующий день. На этой встрече советский посол зачитал ноту об
объявлении войны. Того гневно заявил о предательстве со стороны
СССР. Он сказал, что японское правительство, прежде чем
отреагировать на Потсдамскую декларацию, ожидало услышать ответ
советского правительства на предложение об отправке в Москву

чрезвычайного эмиссара. Поэтому содержавшееся в тексте объявления
войны утверждение о том, что Япония отвергла декларацию, было
ошибкой. Решение Москвы разорвать с Японией дипломатические
отношения и напасть без предупреждения было «совершенно
непостижимым и вызывающим сожаление». В ответ Малик сослался на
заявление Трумэна, сделанное сразу после бомбардировки Хиросимы, в
котором президент США сказал, что Япония отклонила Потсдамскую
декларацию. Таким образом, искажение фактов, к которому прибег
Трумэн, было ловко использовано Советским Союзом для того, чтобы
оправдать нарушение пакта о нейтралитете.
Того проинформировал Малика, что японское правительство
решило согласиться с требованиями Потсдамской декларации при
условии сохранения прерогатив императора, подчеркнув важность
неприкосновенности императорского дома. Он передал Малику
переведенное на английский язык уведомление о согласии с
требованиями потсдамского ультиматума и попросил советского посла
как можно скорее переслать этот документ в Москву [Togo 1989: 361]
[389]. Того явно хотел довести до сведения союзников, что
единственным желанием Японии было спасение императора и
сохранение императорского дома. Суть поправки Хиранумы
заключалась не в этом, однако Того в своих интересах придал его
формулировке другой смысл.
Открыв газеты утром 11 августа, японцы вряд ли сразу поверили
бы тому, что их правительство уже приняло решение о капитуляции. В
своем официальном заявлении начальник Управления информации
Симомура призвал народ Японии выстоять перед трудностями, чтобы
сохранить кокутай. Однако он ни словом не обмолвился о принятии
требований ультиматума союзников. Более того, в утренних газетах
было напечатано воинственное обращение министра армии,
призывавшее солдат продолжать сражаться, даже если японцам
«придется есть траву, жевать грязь и спать под открытым небом»[390].
На самом деле заявление министра армии было передано прессе
без согласия Анами. Рано утром Анами вернулся в Министерство
армии и сообщил о священном решении императора всему старшему
командному составу. Он сказал: «Будем ли мы искать мира или
продолжим воевать, зависит от ответа неприятеля. Что бы ни
произошло, мы должны действовать сообща и строго соблюдать

военную дисциплину, чтобы не допустить никаких эксцессов». Один из
офицеров, протестуя, вскочил с места и задал прямой вопрос:
«Министр сказал “что бы ни произошло”. Вы имеете в виду возможную
капитуляцию?» В комнате повисла гнетущая тишина. Это был явный
вызов высшему командованию со стороны штабных офицеров, которые
были готовы сражаться до конца. Анами резко ответил, что тому, кто
осмелится действовать вопреки официальному курсу правительства,
придется переступить через его труп.
Этот обмен репликами был предвестником грядущих событий. В
течение 11 августа в здании, где размещались Министерство армии и
Генеральный штаб, представители младшего офицерского состава
постоянно встречались друг с другом и обсуждали происходящее. В
этой крайне напряженной атмосфере созрел план заговора. Майор
Macao Инаба предложил начальнику Военного управления выпустить
от имени министра армии обращение, призывающее офицеров и солдат
сохранять высокий боевой дух. Получив разрешение руководства,
Инаба написал текст с призывом продолжить войну, который младшие
офицеры передали в прессу[391].
Новости о заявлении министра армии встревожили партию мира.
Однако Того отказался что-либо предпринимать, вероятно опасаясь
того, что его вмешательство только подольет масла в огонь. Сакомидзу,
Ёсидзуми и князь Коноэ пытались остановить публикацию этого
обращения, но безуспешно. Кидо тоже отказался вмешиваться в эту
ситуацию, заявив, что такой шаг может спровоцировать армию на
активные действия. Анами же, в свою очередь, ничего не предпринял,
потому что, по его словам, это заявление, сделанное от его имени,
отражало его мнение[392]. Этот случай показывает, что капитуляция
Японии была еще под большим вопросом. Один неверный шаг мог
нарушить хрупкое равновесие, в корне изменить ситуацию и направить
Японию по пути продолжения войны, которое дорого бы ей обошлось.
Ключевая роль в этом раскладе сил принадлежала Анами, но он пока
так и не определился, какую сторону занять.
Для того чтобы предотвратить этот разворот на 180 градусов,
Мацумото и Хасэгава из агентства «Домэй» решили как можно скорее
отправить союзникам уведомление о том, что Япония принимает
требования Потсдамской декларации при одном условии. Поскольку
все новости, передающиеся в коротковолновом диапазоне, должны

были пройти военную цензуру, они тайно отослали морзянкой
сообщение под заголовком «Япония принимает Потсдамскую
декларацию». Им удалось передать текст сообщения трижды, прежде
чем военные цензоры узнали об этом и прервали передачу Ёсидзуми
возмущенно протестовал против этого. Он боялся, что известия о
решении японского правительства остановить войну могут подорвать
боевой дух солдат на передовой. Однако в течение следующего часа
информационное агентство «Юнайтед Пресс» начало передавать
новости о том, что Япония приняла требования Потсдамской
декларации. Трумэн узнал об этом 10 августа в 7:33 утра (20:33 по
времени Токио)[393]. Страшно подумать, что могло бы произойти, если
бы в США узнали о воинственном обращении министра
Императорской армии к солдатам до того, как «Домэй» передало
сообщение о капитуляции. Благодаря Мацумото и Хасэгаве новость о
том, что Япония согласилась на условия потсдамского ультиматума,
мгновенно распространилась по всему миру.

Трумэн отказывается принимать капитуляцию
Японии с одной оговоркой
10 августа в 7:30 утра по вашингтонскому времени американские
службы радиоконтроля
перехватили
сообщение,
переданное
информационным агентством «Домэй». Это были те новости, которых
Трумэн ждал с таким нетерпением. Хотя пока что это заявление не
было официально передано по дипломатическим каналам, Трумэн
немедленно созвал срочное совещание с участием Бирнса, Стимсона и
Форрестола, велев им явиться к нему в кабинет в 9 часов, чтобы
обсудить ответ. В тот миг, когда Стимсон увидел текст японского
уведомления о принятии ультиматума, он понял, что сбылись его
худшие опасения. Прокручивая в голове воспоминания о своих
потсдамских встречах с президентом и госсекретарем, он устремился в
Белый дом, где Трумэн, Бирнс, Форрестол, Леги и советники
президента уже ждали его[394].
Историки единодушно сходятся во мнении, что главная роль в том,
что США отклонили капитуляцию Японии с одной оговоркой,
принадлежит Бирнсу. Однако одно обстоятельство, проливающее свет
на то, каков был ход мыслей госсекретаря, осталось ими незамеченным.
Джозеф Баллантайн получил информацию о небезоговорочной
капитуляции Японии по коротковолновому радио в 7:30. Японское
условие о сохранении императорских прерогатив сразу же насторожило
его. Баллантайн поспешил в Госдеп, чтобы встретиться с Грю и
Думэном, и сказал им: «Мы не можем пойти на это, потому что
прерогативы императора безграничны, и, если вы согласитесь с этим,
вашей борьбе с японцами не будет конца». По иронии судьбы, именно
проимператорски настроенная троица из Госдепа (Баллантайн, Думэн и
Грю) первой поняла важность поправки Хиранумы.
Теперь необходимо было убедить Бирнса, изначально склонного
согласиться с этим требованием японцев, что сохранение
императорских прерогатив, на котором настаивал Токио, будет
несовместимо с достижением основной задачи США в этой войне. Грю
вместе с Думэном и Баллантайном дважды разговаривали с
госсекретарем, пока Бирнс наконец не согласился с тем, что, несмотря

на усталость от ведения войны, они не могут принять капитуляцию
Японии с такой оговоркой[395].
Тот факт, что Бирнс был готов заключить сделку с Японией,
несмотря на свою приверженность требованию о безоговорочной
капитуляции, малоизвестен. Зная о предыдущих заявлениях Бирнса о
безоговорочной капитуляции и о его возвращении к этой точке зрения,
трудно поверить в то, что госсекретарь США собирался принять
капитуляцию Японии со встречным условием. Тем не менее нельзя
считать свидетельство Баллантайна полной выдумкой и отмахнуться от
него. Бирнс знал, что Трумэну не терпелось поскорее закончить войну.
Несмотря на две атомные бомбардировки, Япония не капитулировала и
Советский Союз продолжал захватывать Маньчжурию. Бирнс
рассчитывал на то, что Стимсон, Форрестол и Леги будут настаивать на
том, чтобы принять предложение японцев. Тем не менее, даже если на
какой-то миг он склонился к тому, чтобы согласиться с условием
Японии, он быстро передумал[396].
Президент начал совещание с того, что задал его участникам ряд
вопросов. Должны ли они счесть это сообщение из Японии
уведомлением о согласии с требованиями Потсдамской декларации?
Могут ли они допустить сохранение императорского строя и при этом
выкорчевать японский милитаризм? Должны ли они вообще принимать
капитуляцию Японии, учитывая существенное встречное условие,
выдвинутое Токио? Бирнс ответил, что его беспокоит это условие и что
он сомневается в необходимости соглашаться на него после всех
публичных заявлений Рузвельта и Трумэна о безоговорочной
капитуляции. В своих мемуарах он, однако, приводит другую причину:
Хотя я точно так же желал завершения войны, мне
пришлось возразить ему, сказав, что нам было необходимо,
чтобы это соглашение было утверждено британцами и
русскими; так как они одобрили Потсдамскую декларацию, в
которой были слова «безоговорочная капитуляция», то любое
отклонение от этой формулировки могло привести к
задержке, связанной с получением их согласия на это [Byrnes
1958: 305][397].

Если Бирнс и выдвинул такой аргумент, то только как предлог для
того, чтобы ответить отказом на предложение японцев, поскольку он
знал, что Великобритания согласится на это условие. Что касалось
Советского Союза, то Бирнс не видел никакого смысла в том, чтобы
обсуждать этот вопрос с русскими. Странно, что он не сделал акцент на
самом сильном доводе против принятия предложения японцев: оно шло
вразрез с главными целями, которых добивались США в Тихоокеанской
войне.
После Бирнса слово взял Леги. Он сказал, что «с позиции простого
здравого смысла» сохранение за императором его места является
пустяком по сравнению с перспективой затягивания войны. Тогда
президент попросил высказаться Стимсона. Военный министр сказал,
что, даже если бы этот вопрос не был поднят самими японцами,
Соединенным Штатам все равно пришлось бы оставить на троне
императора, чтобы убедить многочисленные разрозненные японские
армии сложить оружие и уберечь американцев «от множества новых
кровопролитных Иводзим и Окинав в Китае и Голландской Ост-
Индии». Японские армии признают только авторитет императора. В
своем выступлении Стимсон ничего не сказал по поводу того, поможет
ли принятие предложения японцев решить те задачи, которые стояли
перед США в этой войне. Он также предложил, что, поскольку, «пока
будут решаться все эти вопросы, неизбежно наступит своего рода
перемирие, и <...> [поскольку] такое решение будет гуманным и
повлияет на достижение мира, необходимо немедленно прекратить
бомбардировки». Форрестол «душой и сердцем» поддержал
предложение Стимсона о прекращении бомбардировок. По словам
военно-морского министра, если эти бомбежки продолжатся, «вся
ненависть японцев обратится на Соединенные Штаты, а не на
британцев, китайцев или русских»[398].
Стимсон, Форрестол и Леги выступили за то, чтобы
незамедлительно принять предложение японцев. Однако Бирнс
высказался против мнения большинства. Он настаивал на своем:
В Потсдаме
«Большая
тройка»
заявила
о
«безоговорочной капитуляции». Тогда еще не было атомной
бомбы, и русские не вступили в войну. Я не понимаю, почему
теперь мы должны идти на уступки по сравнению с тем, чего

мы хотели в Потсдаме, когда у нас не было атомной бомбы и
в войне еще не участвовала Россия.
Бирнс утверждал, что если Трумэн согласится на условие японцев,
то общественное мнение «распнет президента»[399]. Госсекретарь
прибег к мощным политическим доводам.
Стимсон же считал, что фактор Советского Союза требовал от
администрации Белого дома более гибкого подхода. Он вспоминал, что,
по его мнению, «было крайне важно захватить внутренние территории
Японии до того, как русские смогли бы предъявить хоть сколько-нибудь
обоснованные претензии на участие в их оккупации и администрации».
Бирнс тоже разделял эти опасения[400]. У США была возможность
предотвратить дальнейшую экспансию Советского Союза в Азию, и
Бирнс, которого историки-ревизионисты называют самым яростным
противником СССР, отказался воспользоваться ею.
Почему же Бирнс отверг предложение Японии о принятии
потсдамского ультиматума с одним встречным условием? Безусловно,
то, что американское общественное мнение было настроено против
императора, сыграло важную роль в этом решении. Однако
существовали еще два фактора, повлиявших на позицию госсекретаря.
Во-первых, по его глубокому убеждению, Соединенные Штаты не
должны были позволять Японии диктовать условия капитуляции. Бирнс
не возражал против того, чтобы в каком-то виде сохранить в Японии
императорский строй. Однако решение об этом должны были принять в
Вашингтоне, а не в Токио. Бирнсу было прекрасно известно, что
Трумэн разделяет эту точку зрения.
Во-вторых, Бирнс знал, что сохранение за Хирохито его
полномочий было равносильно признанию неограниченной власти
императора, в том числе в военных вопросах, и потому лишало
союзников возможности искоренить японский милитаризм. На самом
деле разница между позицией Бирнса и позицией Стимсона,
Форрестола и Леги была не так значительна, как утверждают историки.
Форрестол предложил такой компромисс: «Мы можем в своем ответе
намекнуть на нашу готовность принять это предложение, однако
оговорить условия капитуляции таким образом, чтобы в них были четко
реализованы намерения и цели Потсдамской декларации». Трумэн

согласился с этой идеей и дал указание Бирнсу подготовить ответ
Японии[401].
С помощью Бенджамина Коэна, Баллантайна и Думэна Бирнс
составил такой документ. Баллантайн и Думэн активно возражали
против присутствия в этой ноте требования о том, чтобы документы о
капитуляции были подписаны императором, однако Бирнс отклонил эти
возражения. Тем временем в Пентагоне Стимсон обсудил сложившееся
положение с Макклоем. Макклой настаивал на том, чтобы включить в
текст ответного предложения пункт о намерении США сохранить в
Японии монархическое правление. Однако Стимсон не согласился с
Макклоем и одобрил вариант Бирнса, узнав о его содержании по
телефону. Незадолго до полудня Бирнс вернулся в Белый дом с
черновым вариантом своей ноты. Трумэн утвердил его и назначил
заседание кабинета министров на 14:00[402]. Пока Бирнс работал над
ответом японскому правительству, Трумэн встретился с сенаторами
Майком Мэнсфилдом и Уорреном Магнусоном. Он сказал им, что
предложение японцев является уловкой императора, пытающегося
сохранить свои полномочия, и что он не собирается принимать это
условие. Трумэн ответил отказом на это предложение не только по
соображениям внутренней политики, по и потому, что сам считал его
неприемлемым [Hellegers 2001, 1: 151].
На этом правительственном совещании президент заявил, что
получил из Швеции официальное уведомление Японии о согласии с
требованиями потсдамского ультиматума и что Бирнс подготовил ответ
на это предложение, который будет отправлен на утверждение в
Великобританию, Китай и, возможно, Советский Союз. Затем он
зачитал ноту Бирнса. Главными в этом документе были пункты 1 и 4. В
пункте 1 было сказано, что «с момента капитуляции власть императора
и японского правительства по управлению государством будет
принадлежать Главнокомандующему союзными силами». А в пункте 4
говорилось, что «окончательная форма правления в Японии будет <...>
установлена в соответствии со свободно выраженной волей японского
народа». Эти условия не исключали возможности того, что в Японии
будет сохранена монархия, однако в них ничего не было сказано о
судьбе императора и императорского дома. Президент сказал, что
рассчитывает на скорое утверждение этого документа со стороны
Великобритании и США. Однако, по словам Форрестола, он

категорично заявил, что не будет дожидаться ответа от Советского
Союза. Он добавил, что если СССР не даст ответа, то Соединенные
Штаты будут действовать самостоятельно и начнут оккупацию Японии.
Стимсон заметил, что «русские заинтересованы в задержке, которая
позволяет им продолжать наступление вглубь Маньчжурии». Эти слова
Стимсона логично дополняют то, что он говорил раньше, выступая за
принятие предложения Японии. Однако и Трумэн заявил о том, что в
интересах американцев было бы, «чтобы русские не слишком сильно
продвинулись вглубь Маньчжурии» [Truman 1955:429][403]. Это было
удивительное утверждение, противоречащее ноте Бирнса, которую он
сам только что одобрил.
Нота Бирнса была отправлена в Лондон, Чунцин и Москву в 15:45.
Эттли и Бевин одобрили ее с одной поправкой: они не считали
разумным настаивать на том, чтобы акт о капитуляции был подписан
императором. К удовлетворению Баллантайна и Думэна, Бирнсу
пришлось согласиться с этой поправкой[404]. После того как
Великобритания утвердила ноту Бирнса в редакции Эттли – Бевина,
этот документ был переправлен в Канаду, Новую Зеландию, Южную
Африку и Австралию. Правительство Австралии отослало ноту Бирнса
обратно, выдвинув серьезные возражения относительно ее содержания.
Австралийцы считали, что будет крайне желательно получить подпись
императора на акте о капитуляции. Кроме того, они утверждали, что в
ноте Бирнса с британской поправкой не говорится о самых важных
вещах, касающихся императора. Правительство Австралии настаивало
на том, что император должен предстать перед судом как военный
преступник, ответственный за развязывание Японией захватнической
войны, совершение зверств и жестокое обращение с военнопленными.
Также австралийцы выступали за то, чтобы император был лишен
властных полномочий сразу же после капитуляции[405]. Однако
американцы и англичане не согласились с точкой зрения австралийцев
и китайцев, настаивавших на суровых мерах по отношению к
императору. Ответ Чан Кайши был получен утром 11 августа. В
отличие от англичан, он был согласен с требованием, согласно
которому акт о капитуляции должен был быть подписан Хирохито, но
его мнение было проигнорировано. Что же касается реакции
Советского Союза, то на встрече с британским послом Кларком-
Керром, состоявшейся 11 августа, Молотов заявил, что советское

правительство не считает предложение Японии согласием с
требованием о безоговорочной капитуляции и потому советским
ответом на него станет продолжение войны против Японии в
Маньчжурии.
Несколько лет спустя в одном интервью Трумэна спросили: «Были
ли даны какие-нибудь обещания императору о том, что он сохранит
свое положение?» Трумэн ответил: «Да, ему сказали, что он не
предстанет перед судом как военный преступник и продолжит
оставаться императором». Когда Трумэна спросили, кто дал это
обещание, он ответил, что это было сделано «по обычным
каналам»[406]. Трумэн ошибался. Соединенные Штаты никогда не
сообщали Японии «по обычным каналам», что император не будет
осужден как военный преступник и сохранит свой трон. Каким-то
образом Трумэн позабыл о ключевом моменте, определившем исход
войны.
В то время как на заседании правительства обсуждался ответ США
Японии, Макклой вместе с Джорджем Линкольном, полковником
Боунстилом и другими начали готовить пакет документов с условиями
капитуляции. 11 августа на заседании Координационного комитета
(SWNCC) были зачитаны и утверждены черновые варианты Приказа
No 1 (который должен был быть издан Макартуром), Директивы
Главнокомандующему силами союзников (которую должен был
подписать президент) и Акта о капитуляции[407]. В партии между
Соединенными Штатами и Советским Союзом наступило время
бурного эндшпиля.

Император и американское общественное
мнение
По мнению абсолютного большинства историков, причина, по
которой Бирнс ответил отказом на предложение Японии о капитуляции
с одним встречным условием, заключалась в том, что такая уступка
могла вызвать недовольство в США и больно ударить по президенту.
Эта точка зрения подтверждается социологическими исследованиями.
Опрос общественного мнения, проведенный институтом Гэллапа 29
мая, показал, что 33 % опрошенных выступили за казнь императора,
17 % настаивали на судебном процессе, 11 % на заключении Хирохито
в тюрьму и 9 % на том, чтобы отправить его в изгнание. Только 3 %
проголосовавших считали, что он является марионеткой в чужих руках.
Слова Бирнса, что снисходительность Трумэна по отношению к
Хирохито приведет к тому, что его «распнет» общественное мнение,
имели под собой основание. На заседании правительства, состоявшемся
10 августа, Трумэн заявил о том, что после появления слухов о
заключении мира он получил 170 телеграмм, в 153 из которых
содержалось требование о безоговорочной капитуляции[408].
Тем не менее социологические опросы показывают только одну
сторону общественного мнения. Хотя историки часто упускают этот
момент из виду, на принимаемые руководством страны политические
решения влияют также колонки и передовицы, публикуемые в ведущих
газетах и журналах. А в прессе мнения относительно предложения
Японии разделились. Уильям Ширер, Артур Крок и Дрю Пирсон
выступили за жесткую позицию и проявление твердости в вопросе о
безоговорочной капитуляции. Ширер писал: «Если Объединенные
Нации сохранят после войны императорский строй в Японии, то тем
самым поддержат институт, губительный по отношению ко всем тем
целям и задачам, во имя которых и велась эта война». Уолтер Липпман,
напротив, считал, что сохранение императорской формы правления не
будет проявлением слабости со стороны США, а пойдет на пользу
национальным интересам. Эрнест Линдли, Лоуэлл Меллетт и Стэнли
Уошберн также писали о том, что необходимо сформулировать условия
безоговорочной капитуляции и дать японцам понять, что им будет

позволено сохранить монархию[409]. В то время как «Нью-Йорк тайме»
и «Нью-Йорк геральд трибьюн», в целом, выступали за жесткие меры в
отношении императора, «Вашингтон пост» и «Бостон глоуб»
поддерживали заключение мягкого мира.
Другим важным индикатором общественного мнения были
разногласия в Конгрессе. Конгрессмен Чарльз А. Пламли,
республиканец из Вермонта, написал Бирнсу письмо, в котором были
такие слова: «Дадим японцам однозначно понять, что такое
безоговорочная капитуляция. Заставим визжать этих грязных крыс».
Однако сенатор Кеннет С. Уэрри, республиканец из Небраски,
выступил за то, чтобы отредактировать требование о безоговорочной
капитуляции, позволив японцам сохранить институт императора.
Сенатор Уоллес X. Уайт, республиканец из Мэна, заявлял, что
безоговорочная капитуляция должна включать в себя условия, по
которым Япония не будет подвергнута полномасштабной оккупации и
императорская форма правления не будет уничтожена. Сенатор Бертон
К. Уилер, демократ из Монтаны, произнес 2 июля в Сенате речь, в
которой призвал Трумэна прояснить условия безоговорочной
капитуляции, и пригласил в Капитолий Грю, чтобы тот обсудил
положение дел с группой сенаторов. Уилер дал понять, что некоторые
сенаторы хотят обсудить эту тему, но Грю отказался от беседы с ними,
опасаясь, что этот поступок «может создать у японцев впечатление»,
что в рядах американцев «произошел раскол»[410].
В середине июля Фрэд Бёрдик, издатель информационного
бюллетеня «Кэпитол гист», провел исследование среди членов
Конгресса по вопросу о безоговорочной капитуляции. По данным этого
опроса, Конгресс практически единогласно выступал за то, чтобы
объяснить японцам условия капитуляции. Хотя в исследовании Бёрдика
и не говорилось прямым текстом о сохранении в Японии монархии,
многие конгрессмены выражали точку зрения, близкую к
«Четырнадцати пунктам Вильсона»[411]. Сразу после того, как известие
о согласии Японии принять требования Потсдамской декларации при
одном встречном условии достигло США, «Нью-Йорк тайме» провела
опрос среди нескольких членов Конгресса. Из восемнадцати
опрошенных сенаторов и конгрессменов десять высказались за
отстранение императора, а восемь были склонны оставить Хирохито на
троне[412].

Общественное мнение США было более переменчивым и
неопределенным, чем считают историки. Хотя опросы Гэллапа говорят
о том, что подавляющее большинство американцев было настроено
враждебно по отношению к японскому императору, мнения ведущих
политических обозревателей и издателей американских газет
разделились поровну. Более того, письма в газеты показывают, что и их
читатели не были единодушны по этому вопросу. Авторы некоторых из
этих писем настаивали на смягчении условий безоговорочной
капитуляции, чтобы как можно скорее вернуть домой американских
солдат. Эту точку зрения разделяло и большинство представителей
Управления военного планирования в Военном министерстве. Нельзя
забывать о том, что даже в упомянутом выше опросе Гэллапа 23 %
опрошенных не имели никакого мнения относительно императора
Японии. Прибавьте сюда 4 % тех, кто думал, что нужно оставить
Хирохито в покое, и 3 % американцев, считавших его марионеткой в
чужих руках, и получается, что 30 % населения США не были
сторонниками суровых мер по отношению к императору. С учетом
переменчивости общественного мнения можно предположить, что,
имея в качестве единственной альтернативы вторжение во внутренние
территории Японии, большинство американцев предпочло бы
завершить войну, смягчив условия безоговорочной капитуляции.
Безусловно, общественное мнение в США сыграло свою роль в
отказе Трумэна и Бирнса принять капитуляцию Японии с одним
условием. Однако часто цитируемое высказывание Бирнса, будто
любые уступки в вопросе безоговорочной капитуляции привели бы к
тому, что «президент был бы распят», является преувеличением. Не
общественным мнением были продиктованы их с Трумэном поступки;
скорее они решили сослаться на него, чтобы оправдать свои действия.

Ответ Москвы на предложение Японии
В Москву новости о том, что Япония согласна признать требования
Потсдамской декларации с одной оговоркой, пришли от Малика днем
10 августа. Ту же информацию получили и члены китайской делегации.
Вероятность скорой капитуляции Японии являлась для каждой из
сторон стимулом, чтобы заключить международное соглашение до
завершения Тихоокеанской войны. Однако ни СССР, ни Китай не были
готовы идти на уступки по фундаментальным вопросам. Впрочем, у
СССР было преимущество в этих переговорах благодаря тому, что его
войска быстро продвигались вглубь Маньчжурии.
Как только начался седьмой раунд советско-китайских
переговоров, Сталин объявил, что Япония близка к капитуляции.
Однако он добавил, что японцы хотят выдвинуть встречное условие, в
то время как союзники настаивают на безоговорочной капитуляции.
Сталин сказал: «Пора уже подписывать соглашения». Сун ответил, что
китайская сторона «хотела бы подписать договор и соглашения до
капитуляции Японии, ибо в этом случае эти соглашения было бы легче
представить и объяснить китайскому народу». Затем они начали
обсуждать оставшиеся нерешенными противоречия. Сталин сделал
китайцам несколько незначительных уступок, однако они так и не
смогли договориться по вопросу об администрации Дайрена и
железных дорог, а также по определению четкой границы между
Внутренней и Внешней Монголией[413].
Особый интерес представляет та часть беседы, в которой шла речь
о китайских коммунистах. В первый пункт предлагаемого соглашения о
дружбе и союзе, где Советский Союз обещал поддержать Национальное
правительство как единственное правительство Китая, Сталин
предложил добавить следующую фразу: после того, как советское
правительство убедится в том, что Национальное правительство будет
проводить политику «национального единства и демократизации».
Таким образом Сталин пытался вынудить националистов сформировать
коалиционное правительство с коммунистами. Китайская делегация
настаивала на том, чтобы исключить из текста соглашения это условие.
«Разве вы не хотите демократизации Китая?» – спросил Сталин. Сун

ответил, что это условие является вмешательством во внутренние дела
Китая. Сталин объяснил:
Если и впредь войска, подчиненные Национальному
правительству, будут нападать на китайских коммунистов, то
едва ли китайское правительство сможет надеяться на нашу
поддержку, ибо оказать эту поддержку в этом случае будет
трудно. Мы не хотим вмешиваться, но в случае столкновения
между войсками коммунистов и войсками Центрального
правительства Советскому Союзу будет весьма трудно
морально поддерживать Национальное правительство.
Однако в конце концов советский лидер сдался, подчеркнув, что
«советская сторона делает много уступок и, по-видимому, китайские
коммунисты будут ругать Советское правительство за то, что оно
соглашается принять указанные выше пункты, касающиеся поддержки
Национального правительства». Несмотря на то что Сталин пошел
навстречу Суну в этом очень важном вопросе, им так и не удалось
прийти к согласию по остальным спорным моментам. Советско-
китайский договор о дружбе пока так и не был заключен. Седьмая
встреча между Сталиным и Суном завершилась плохо скрытой угрозой
советского вождя, посоветовавшего главе китайской делегации прийти
к соглашению до того, «как в Маньчжурию войдут коммунисты»[414].
Китайские коммунисты были мощным козырем в колоде Сталина.
Гарриман был обеспокоен таким положением дел. Он сообщил
Бирнсу, что «главным камнем преткновения является требование
Сталина о совместном владении портовой инфраструктурой в Дайрене
и о назначении одного советского управляющего для обеих железных
дорог». Гарриман считал, что вопрос начальства над железными
дорогами не так важен, чтобы сорвать переговоры, но предупреждал:
«Наши интересы серьезно пострадают, если Сун согласится на
совместное владение портовой инфраструктурой Дайрена, и в
Ялтинских соглашениях это однозначно не предусмотрено».
Американский посол в Москве запросил срочных инструкций из
Вашингтона[415].
В этот день у Гарримана были и другие важные дела. Поздно
вечером 10 августа его вместе с британским послом Кларком-Керром
пригласил в свой кабинет Молотов, чтобы обсудить капитуляцию

Японии. Молотов сообщил послам союзных держав, что советское
правительство получило информацию о готовности Японии принять
условия Потсдамской декларации с той оговоркой, что «они не
содержат требований, затрагивающих суверенитет императора в
управлении страной». Нарком иностранных дел сказал, что советское
правительство «скептически» настроено в отношении этой поправки,
потому что она означает отказ от безоговорочной капитуляции.
Советская армия продвинулась вглубь Маньчжурии на 170 километров
и продолжит свое наступление. Это, как выразился Молотов, и является
«конкретным ответом» советского правительства на предложение
Японии о капитуляции с одной оговоркой[416].
Пока Гарриман и Кларк-Керр все еще разговаривали с Молотовым,
Джордж Кеннан, временный поверенный в делах США в СССР,
ворвался в кабинет советского наркома с последней телеграммой из
Вашингтона, в которой советскому правительству предлагалось
утвердить ноту Бирнса. Гарриман потребовал от Молотова
немедленного ответа. Молотов обещал дать ответ на следующий день,
но Гарриман настаивал на том, чтобы получить его до наступления
утра. В два часа ночи Гарримана и Кларка-Керра снова пригласили в
кабинет Молотова. Там они услышали, что Советский Союз одобряет
ноту Бирнса со следующим дополнительным условием:
Советское правительство также считает, что, в случае
получения
утвердительного
ответа
от
японского
правительства, союзные державы должны договориться о
представителе
или
представителях
верховного
командования союзными силами, которому будут подчиняться
японский император и японское правительство[417].
Это был первый из целой серии конфликтов между СССР и США,
связанных с вопросом оккупации Японии. В ноте Бирнса было сказано:
«С момента капитуляции власть императора и японского правительства
по управлению государством будет принадлежать главнокомандующему
союзными силами». Выбор в пользу слова «главнокомандующий» был
сделан осознанно. Форрестол писал в своем дневнике:
И президент, и госсекретарь подчеркивали этим, что
использовали термин «главнокомандующий», а не «верховное

командование», именно для того, чтобы четко дать понять,
что в этом конкретном деле вся власть принадлежит
Соединенным Штатам и они не допустят ситуацию с
совместной администрацией, которая так дорого обошлась
нам в Германии[418].
Теперь Советский Союз бросил США вызов, предложив, чтобы
верховное командование осуществлялось совместно.
Гарриман сразу же отверг это предложение как «совершенно
неприемлемое». Это условие давало Советскому Союзу право вето при
назначении главнокомандующего, и посол знал, что его правительство
ни за что с этим не согласится. Молотов предложил назначить двух
главнокомандующих, например Макартура и Василевского. Эта идея
вызвала у Гарримана гнев. Ничуть не смутившись этим, Молотов
заявил, что, несмотря на личное мнение американского посла, он
настаивает на том, чтобы тот передал это предложение своему
правительству. Гарриман обещал сделать это, но напомнил Молотову:
Соединенные Штаты несли на своих плечах основную
тяжесть войны на Тихом океане в течение четырех лет.
Именно это удержало японцев от нападения на Советский
Союз. Советское правительство участвует в этой войне всего
два дня. Совершенно исключено, чтобы главнокомандующим
был неамериканец.
Молотов запальчиво ответил, что не будет комментировать это
утверждение посла, поскольку в таком случае ему придется проводить
параллели с ситуацией на европейском театре военных действий.
Когда Гарриман вернулся в посольство, ему позвонил переводчик
Сталина Владимир Павлов, сказавший, что имело место недоразумение.
Советское
правительство
хотело
только,
чтобы
с
ним
«проконсультировались», а не «договорились» о кандидате на
должность главнокомандующего. Таким образом, Сталин предложил
заменить слово «договориться» на «проконсультироваться». Однако
даже когда русские предложили внести такую поправку в свое
предложение, Гарриман отказался пойти им навстречу[419]. Советское
правительство отступило, но это было только начало перетягивания
каната.

С одобрения правительств всех трех союзных держав
Государственный департамент США отправил ноту Бирнса японскому
правительству утром 11 августа.

Японская партия войны переходит в
контрнаступление
Весь день 11 августа руководство Японии мучительно дожидалось
ответа союзников на предложение о принятии требований Потсдамской
декларации с одной оговоркой. И партия мира, и партия войны
предприняли ряд шагов в ожидании этого ответа. Сакомидзу из партии
мира начал тайно работать над черновиком императорского рескрипта
(обращения императора к народу Японии).
В то же время Кидо пришел к выводу, что для того, чтобы убедить
японцев согласиться на условия Потсдамской декларации и
нейтрализовать сопротивление со стороны армии, императору
необходимо выступить с не имеющим прецедента в истории
радиообращением к нации. Хирохито согласился записать такое
обращение [Sakomizu 1965: 294–296; Kido nikki 1966, 2: 1224; Shusen
shiroku 1977, 4: 187–189]. Партия мира рассчитывала на то, что
подлинный голос Хирохито, обращающийся к жителям Японии, и
прежде всего к солдатам и офицерам, убедит население страны
подчиниться воле императора. Если «ястребы» хотели продолжить
войну, им необходимо было не допустить выхода этого радиообращения
в эфир. Судьбу Японии и исход войны должна была решить битва за
фонографы.
Токио узнал официальный ответ от правительства Соединенных
Штатов 12 августа. Около двух часов ночи Того, Сакомидзу и Мацумото
получили ноту Бирнса. Они были глубоко разочарованы тем, что
союзники не согласились с предложением Японии, однако Мацумото
настаивал, что теперь у них нет другого выбора, кроме как принять
ноту Бирнса. Примерно в то же время чиновники из Министерства
иностранных дел начали переводить текст ноты на японский. Надеясь,
что военные доверятся этому переводу, Синъити Сибусава, глава
Отдела по международным соглашениям, и Такэдзо Симода, один из
его заместителей, к которым позднее присоединился Мацумото,
намеренно смягчили тон американского ультиматума. В частности,
фраза о том, что «власть японского правительства по управлению
государством будет принадлежать главнокомандующему», была

переведена как «сэигэнка ни ари», то есть «власть японского
правительства будет ограничена главнокомандующим». Кроме того,
«окончательная форма правления» была переведена как «определенная
форма правления в Японии»; тем самым создавалось впечатление, что
правительство будет подчинено императору. Однако даже Того трудно
было заставить себя поверить в то, что четвертый пункт ноты Бирнса, в
котором делался намек на невмешательство во внутренние дела
Японии, можно истолковать как обещание сохранить кокутай[420].
Около 5:30 утра Мацумото, Сибусава и Андо приехали в
резиденцию Того. Они нашли министра иностранных дел в ужасном
расположении духа. Он опасался, что нота Бирнса вызовет гнев в среде
«ястребов». Того и так с трудом удалось протащить вариант
капитуляции всего лишь с одной оговоркой. И опять Мацумото
пришлось подбадривать министра и убеждать его не отступать. Он
сказал, что если Япония не примет ноту Бирнса, то о мире можно
забыть. Они проговорили два часа, но Мацумото так и не удалось
убедить Того принять ноту Бирнса. Тогда он на время покинул
министра иностранных дел и встретился с Сакомидзу. Оба чиновника
решили обмануть своих начальников. Мацумото вернулся в дом Того и
сказал ему, что Судзуки решил удовлетворить требования союзников, а
Сакомидзу, в свою очередь, сообщил Судзуки, что к такому же
решению пришел Того. Тогда наконец Того согласился принять ноту
Бирнса[421].
Тем временем армия действовала быстрее, чем ожидали чиновники
МИДа, и быстро подготовила собственный перевод ответа союзников.
В этой версии первый и четвертый пункты были переведены дословно,
то есть «власть императора и японского правительства по управлению
государством будет принадлежать главнокомандующему союзными
силами» и «окончательная форма правления в Японии будет <...>
установлена в соответствии со свободно выраженной волей японского
народа». Управление военных дел приняло решение полностью
отклонить это предложение как грубо противоречащее кокутай и
уведомило о своей точке зрения Сакомидзу и канцелярию
императора[422].
Однако высшее руководство Генерального штаба оценивало
ситуацию более трезво. По словам Кавабэ, нота Бирнса была
документом,
продиктованным
безоговорочным
победителем

безоговорочному побежденному. При этом он считал, что, «хотя
молодые офицеры и выражают недовольство этим документом, любое
сопротивление на данном этапе принесет больше вреда, чем пользы». В
своем дневнике Кавабэ писал, что провел этот день в своем кабинете,
находясь в ступоре. Ему пришлось выслушать нападки генерал-
полковника Сумихисы Икэды (главы Управления общего планирования)
на руководство Генерального штаба, которое позволило партии мира
вертеть собой, как марионетками. Кавабэ не стал возражать Икэде,
однако он чувствовал, что невозможно обратить вспять возобладавшее
в обществе стремление к заключению мира; кроме того, пожелание
завершить войну было высказано императором, чей авторитет был
безусловным и не мог ставиться под сомнение. На слова Икэды о том,
что правительство должно обратиться к союзникам с предложением
принять три других условия капитуляции, Кавабэ ответил, что это
несбыточные фантазии и что именно такое оторванное от
действительности мышление, свойственное армейским офицерам, и
привело к сложившейся трагической ситуации. Кавабэ в сердцах
написал в своем дневнике: «Увы, мы побеждены. Империя, в которую
мы верили, разрушена»[423]. Высшее командование Императорской
армии наконец осознало неизбежность поражения.
Умэдзу и Тоёде приходилось осторожно лавировать между
необходимостью подчиниться священному решению императора и
давлением со стороны своих подчиненных, настаивавших на
продолжении войны. Они подали Хирохито совместную петицию, в
которой утверждали, что принятие ноты Бирнса означало превращение
Японии в рабскую нацию, «принадлежащую» главнокомандующему
союзными силами. Согласие японского правительства с требованиями
союзников позволило бы врагу разоружить Императорские армию и
флот и оккупировать Японию, введя свои войска в ее внутренние
территории. Более того, этот документ унижал достоинство
императора, подрывая саму основу кокутай. Однако Хирохито упрекнул
обоих начальников штабов за то, что они сделали поспешные выводы,
основываясь на информации, полученной по радио и из недостоверного
перевода, вместо того чтобы изучить официальный дипломатический
документ[424]. Император уже принял решение. Если раньше он и
позволял себе помечтать о том, чтобы сохранить свои прерогативы, то
теперь боролся только за то, чтобы спасти самого себя и императорский

дом. В этой отчаянной борьбе ему пришлось пожертвовать армией и
флотом. Более того, хорошо видно, что петиции Умэдзу и Тоёды явно
недостает страсти; возникает впечатление, что авторы этого текста
писали его словно механически, пытаясь унять недовольство
радикально настроенных офицеров.
Тем временем Генеральный штаб подготовил документ для
заседания Высшего военного совета, на котором должны были обсудить
реакцию Японии на ноту Бирнса. Там было сказано, что «империя
категорически отвергает требования, предъявленные неприятелем в
ответе от 12 августа, и предпримет все усилия для достижения целей
Великой Восточноазиатской войны, даже с риском гибели самой
империи». Далее там были сформулированы три задачи на будущее:
«доблестно и отважно продолжать вести боевые действия против
Соединенных Штатов, Великобритании и Китая, однако пока что не
объявлять войну Советскому Союзу и пытаться улучшить ситуацию,
насколько это будет возможно»; укрепить положение дел на внутреннем
фронте, чтобы продолжать сражаться до конца и сохранить кокутай;
и договориться о новых условиях окончания войны, одновременно с
этим пытаясь рассорить Советский Союз с Великобританией и
США[425]. Данный документ показывает, что, при всей утопичности
этих планов, радикально настроенные офицеры из Генерального штаба
армии по-прежнему считали, что ключевую роль в продолжении войны
Японией играл Советский Союз и что у Токио все еще был шанс на то,
чтобы договориться с Москвой и вбить клин в отношения между СССР
и западными союзниками. «Укрепление положения дел на внутреннем
фронте» было эвфемизмом, означавшим, что армия готова установить в
стране военную диктатуру.
Непримиримые штабные офицеры продолжали строить планы
заговора. Подполковник Такэсита, зять Анами, намеревался с помощью
дивизии Императорской гвардии и частей Восточного военного округа
занять императорский дворец и остальные резиденции императорской
семьи, арестовать дзюсинов и членов правительства, захватить
радиостанции, здания Министерств армии и флота и Генеральных
штабов и «взять под защиту» первых лиц государства, включая самого
императора. Как и все прочие попытки военных переворотов,
предпринятые в эру Сёва, план Такэситы был очень энергичным, но в
нем почти полностью отсутствовала политическая программа.

Такэсита вместе с десятком других штабных офицеров пришли к
Кавабэ, чтобы обсудить этот замысел. Кавабэ не одобрил их план,
предложив вместо этого прибегнуть к гражданскому террору. Тогда
заговорщики сообщили о своих намерениях Анами. Говоря от лица
всей группы офицеров, Такэсита сказал своему зятю: «Вы должны
отклонить Потсдамскую декларацию. Если вы не можете этого
предотвратить, вам следует совершить сэппуку». Анами молча
выслушал эти слова. Он даже указал на некоторые огрехи плана
заговора, словно поддерживая его. Также Анами дал разрешение на
мобилизацию частей Восточного военного округа и дивизии
Императорской гвардии. Он не высказался ни за, ни против плана
заговора, но его молчание воодушевило сорвиголов из штаба армии на
то, чтобы продолжить начатое[426].
В 10:30, приняв решение о необходимости согласиться с
требованиями ноты Бирнса, министр иностранных дел Того явился в
кабинет премьер-министра, чтобы обсудить положение дел с Судзуки.
Не зная, что Сакомидзу и Мацумото обвели их вокруг пальца, Того и
Судзуки сошлись на том, что нужно принять предложение союзников.
Затем в 11 часов Того прибыл в императорский дворец и был принят
Хирохито. На этот раз император сразу же согласился с точкой зрения
Того. К тому моменту Хирохито уже стал главным инициатором
заключения мира. К полудню Судзуки, Того, Кидо, Ёнай и Хирохито
пришли к единодушному решению, что необходимо принять ноту
Бирнса, чтобы как можно скорее заключить мир.
Однако в тот самый момент, когда, казалось бы, было достигнуто
полное согласие, на партию мира обрушились удары сразу с двух
направлений. К Судзуки пришел Анами, сообщивший ему, что армия
категорически отказывается принимать предложение Бирнса; Анами
также напомнил премьер-министру, что тот обещал продолжить войну,
в случае если союзники отвергнут условие о сохранении кокутай. Еще
один удар пришелся с совершенно неожиданной стороны. Хиранума,
который поддержал «голубей» на императорском совещании, выступил
против принятия ноты Бирнса. Как последователь мистического
течения в кокутай, он не мог согласиться с положением дел, при
котором
император
был бы
вынужден
подчиняться
главнокомандующему союзных сил. Кроме того, условие о том, что
форма правления будет установлена в соответствии с волей народа,

противоречило его убеждениям. Кокутай, как его видел Хиранума, был
несовместим с демократией. Этот союз между Анами и Хиранумой,
помноженный на страх перед возможным мятежом штабных офицеров,
сильно поколебал уверенность Судзуки в том, что следует согласиться с
требованиями ноты Бирнса.
Неутомимый Хиранума отправился в императорский дворец, где
потребовал встречи с Кидо. Аргументы главы Тайного совета
произвели сильное впечатление на министра – хранителя
императорской печати, чья задача заключалась не только в том, чтобы
оберегать нынешнего блюстителя императорского престола, но и в
защите самого института монархии как такового. Встревоженный
доводами Хиранумы, Кидо поспешил поделиться своими опасениями с
Хирохито. Император ответил ему, что поскольку в ноте Бирнса
говорится о «свободно выраженной воле японского народа», то он не
видит никакой проблемы. Если народ Японии все еще доверяет
императорскому дому, в чем он уверен, то это условие только укрепит
его позиции. Здесь столкнулись взгляды Хиранумы и Хирохито на то,
что собой представляет кокутай. Если Хиранума воспринимал кокутай
как мистическое начало, из которого произрастает не только
императорский строй, но и сама духовная сущность японского народа,
то Хирохито теперь склонялся к его узкому толкованию, понимая под
ним только неприкосновенность императорского дома. Оказавшись в
критической ситуации, император отчаянно пытался спасти свое
семейство любой ценой. Кидо поддержал эту точку зрения. Он знал,
что будет ложью утверждать, будто нота Бирнса не несет угрозы
существованию кокутай, однако был готов пойти на любое искажение
правды, для того чтобы прекратить войну и спасти единственное, что
имело для него значение – императора и императорский дом[427].
В 15:00 император собрал у себя во дворце своих родственников.
Прибыли тринадцать принцев из пяти домов. Такое совещание членов
императорской семьи было беспрецедентным, и сам факт его
свидетельствовал о том, что ситуация становилась безнадежной. 71-
летний принц Насиномото, дядя императрицы, заверил Хирохито, что
все принцы полностью поддержат решение императора. Когда под
угрозу было поставлено само существование императорского дома,
семья сплотилась вокруг Хирохито. Она согласилась с тем, чтобы

прибегнуть к узкому толкованию кокутай, для того чтобы спасти
себя[428].
Пока император встречался со своими родственниками, кабинет
министров проводил экстренное совещание. Того прибег к казуистике
и, не веря собственным словам, утверждал, что четвертый пункт ноты
Бирнса не означает вмешательства во внутренние дела Японии. Анами
категорично заявил, что принятие ноты Бирнса было бы равносильно
отказу от кокутай. Главной неожиданностью стало то, что Судзуки
изменил свою позицию на 180 градусов. Теперь он не только возражал
против того, чтобы соглашаться на требования союзников,
отклонивших единственное встречное условие Японии, но и выразил
несогласие с тем, чтобы разоружением японской армии занимались
американцы и британцы. Если союзники отвергнут эти условия, заявил
премьер-министр, у Японии не будет другого выхода, кроме как
продолжить войну. Ёнай хранил молчание. Того оказался единственным
сторонником принятия ноты Бирнса. Партия мира оказалась на грани
поражения.
Последовав совету Мацумото, Того сумел убедить своих коллег
отложить решение по этому вопросу до тех пор, когда японское
правительство получит от союзников официальный ответ. Министр
иностранных дел был шокирован и разгневан предательством Судзуки.
Он признался Мацумото, что хочет подать в отставку. Мацумото убедил
министра не принимать поспешных решений и попросил его
подождать, пока правительство не получит от союзников официальный
ответ на свое предложение. Затем Мацумото ворвался в кабинет
Судзуки и обрушился на него с упреками, пытаясь заставить премьер-
министра снова изменить свое мнение. Судзуки опять заколебался.
Воодушевленный ободряющей речью Мацумото, Того в 18:30
явился в императорский дворец, для того чтобы сообщить Кидо о
произошедшем на заседании правительства. Кидо заверил Того, что
решение императора принять ноту Бирнса остается твердым и
неизменным. Он обещал надавить на Судзуки, донеся до него мнение
Хирохито. В 21:30 Кидо вызвал премьер-министра во дворец. Министр
–
хранитель печати заявил, что у них нет другого выбора, кроме как
принять ультиматум американцев. Если Япония отклонит его, то в
результате авианалетов и голода пострадают десятки миллионов
невинных людей. Более того, могут начаться массовые волнения. В

конце концов Судзуки согласился с доводами Кидо[429]. Такаги
встретился с Ёнаем и призвал военно-морского министра более активно
поддержать решение о принятии ноты Бирнса. Ёнай, в свою очередь,
вызвал к себе Тоёду и Ониси и сурово отчитал их за то, что они
действовали вопреки воле императора. Он был готов пойти на любые
меры, чтобы пресечь брожения во флоте. Ёнай признался Такаги, что,
на его взгляд, «атомные бомбардировки и вступление в войну
Советского Союза были в какой-то мере даром свыше», поскольку они
обеспечили правительство предлогом для окончания войны. «Причина,
по которой я так давно выступаю за завершение войны, – сказал Ёнай, –
заключается в моей обеспокоенности ситуацией внутри самой Японии.
Поэтому весьма удачно, что теперь мы можем прекратить войну, не
доводя ситуацию внутри страны до крайности»[430].
Через полчаса после того, как Кидо провел беседу с Судзуки,
Анами нанес визит принцу Микасе, младшему брату Хирохито, и
попросил его убедить императора изменить свое мнение. Микаса
категорически отказался выполнить просьбу Анами. Тогда Анами
сказал своему секретарю, полковнику Сабуро Хаяси, что Микаса
обвинил армию в том, что с момента Мукденского инцидента военные
постоянно игнорировали пожелания императора [Hayashi 1946:166].
Императорский дом оборвал связи с армией. Для того чтобы спастись
самим, семья Хирохито готова была пожертвовать важнейшим
элементом императорской системы.
В 18:30 Министерство иностранных дел наконец получило
официальный текст ноты Бирнса, но, как и планировал Мацумото,
известие об этом держалось в секрете вплоть до утра следующего дня,
чтобы дать возможность партии мира подготовить новую стратегию.
Тем временем в Генеральный штаб пришло множество телеграмм от
командиров армий, находившихся за пределами Японии, в которых
содержался призыв продолжать войну до конца. Командующий армией
в Китае, генерал Ясудзи Окамура, отправил в Генштаб телеграмму
такого содержания:
Мы с самого начала ожидали вступления в войну
Советского Союза. < ...> Я полностью убежден в том, что
пришло время приложить все усилия для продолжения войны
до самого конца, и вся армия полна решимости погибнуть

почетной смертью, не обращая внимания на мирные
инициативы противника и пассивную внутреннюю политику.
Маршал Хисаити Тэраути, командующий Южной группой армий,
также возражал против заключения мира:
Если мы сейчас откажемся довести нашу священную
войну до конца и подчинимся требованиям противника, то кто
гарантирует нам сохранение кокутай и защиту территории
империи, когда мы лишимся своей военной мощи? <...>
Южная группа армий ни при каких обстоятельствах не может
принять это предложение неприятеля[431].
Столь сильное давление со стороны командующих армиями в
Китае и Бирме подтвердило опасения Министерства армии, что
офицеры экспедиционных корпусов Императорской армии не
согласятся на капитуляцию. Того же боялся и Стимсон.

США ожидают ответа Японии
12 августа было воскресеньем, но Трумэн работал в своем
кабинете, ожидая реакции Японии на ноту Бирнса. Ответ из Токио так и
не пришел. Однако Трумэн получил послание от Сталина, в котором тот
согласился с предложением американцев назначить Макартура
верховным главнокомандующим союзных армий. Тем не менее Трумэна
продолжали тревожить последствия советского наступления в
Маньчжурии. Некоторые советники президента настаивали на том,
чтобы немедленно перебросить американские вооруженные силы в
Маньчжурию и Корею. Находившийся в Москве Эдвин Поли,
представитель США в Межсоюзной комиссии по репарациям, призвал
Трумэна послать американские войска для того, чтобы «быстро занять
<...> различные промышленные районы Кореи и Маньчжурии».
Гарриман поддержал эту идею. «В Потсдаме, – телеграфировал он в
Вашингтон, – генерал Маршалл и адмирал Кинг говорили мне о плане
высадки десанта в Корее и Дайрене, если японцы сдадутся до того, как
советские войска захватят эти территории». Держа в уме проходившие
в то время переговоры между Сталиным и Сун Цзывенем, Гарриман
предлагал следующее:
С учетом поведения Сталина и его возросших
требований по отношению к Суну я советую высадить десант
и принять капитуляцию японских войск, по крайней мере на
Квантунском [Ляодунском] полуострове и в Корее. Я не
считаю, что у нас есть какие-то обязательства перед
Советским Союзом в том, что касается признания за ним
исключительного права проводить операции в определенных
зонах военных действий [Truman 1955: 433–434].
В Чунцине посол Хёрли и генерал-полковник Альберт Ведемейер,
командующий американскими войсками в Китае, били тревогу,
сообщая президенту о том, что Чжу Дэ, командующий Красной армией
Китая, выступил по радио, призвав японцев и солдат марионеточного
государства Маньчжоу-го сдаться в плен ближайшим частям
антияпонских сил. Чжу Дэ также подчеркнул, что войска коммунистов

вправе занять любой город и установить свою власть на любой
территории, занятой Японией. Ведемейер предупреждал Трумэна, что
гражданская война в Китае неминуема. Вместе с Хёрли они настаивали,
что Соединенные Штаты должны принять меры для того, чтобы все
японские вооруженные силы сдались Национальному правительству, а
не коммунистам[432].
Таким образом, США, обеспокоенные советской экспансией в
Маньчжурию и Корею и вероятным сговором между СССР и
китайскими коммунистами, начали задумываться об ответных мерах.
Днем 12 августа Объединенный комитет начальников штабов
представил Трумэну черновой вариант Акта о капитуляции. С учетом
советов, полученных от Поли, Гарримана и Хёрли, Трумэн внес в
документ правку, по которой после Макартура этот акт должен был
быть подписан представителями четырех ведущих держав [Truman
1955:435]. Президент хотел получить гарантии того, что право США
как главной страны-победителя на оккупацию Японии будет одобрено
всеми союзниками.
Накануне – вопреки совету Стимсона и Форрестола – Трумэн
решил продолжить бомбардировки Японии. Бартон Бернстайн считает,
что он принял это решение из-за давления со стороны общественного
мнения. Бернстайн пишет, что большинство американцев желало
продолжения войны, для того чтобы добиться смещения императора.
Однако Трумэн руководствовался соображениями более весомыми, чем
просто желание угодить избирателям: ему отчаянно хотелось поставить
Японию на колени или, называя вещи своими именами, отомстить. В
период с 10 по 14 августа свыше 1000 американских
бомбардировщиков нанесли авиаудары по японским городам, убив
более 15 000 человек[433].
Атомные бомбардировки временно прекратились, однако Трумэн
не исключал того, что придется сбросить на Японию и третью атомную
бомбу: он знал, что ее производство будет завершено не ранее 19
августа. Военное министерство строило свои планы исходя из того, что
против Японии будут использованы и третья, и четвертая, и другие
атомные бомбы. Всего до конца октября планировалось изготовить еще
семь таких бомб. Для генерала Халла вопрос заключался лишь в том,
«продолжать ли их сбрасывать по одной сразу после изготовления» или

«обрушить их все вместе в течение сравнительно небольшого
промежутка времени»[434].

Япония по-прежнему не может выбраться из
патовой ситуации
На японские
города продолжали
падать американские
зажигательные бомбы, однако правительство Японии так и не могло
прийти к какому-либо решению. В 2:10 ночи 13 августа Министерство
иностранных дел получило телеграмму от посланника в Стокгольме
Суэмасы Окамото. В этой депеше содержались вырезки из лондонских
газет, в которых говорилось, что американское правительство, несмотря
на сильное противодействие как внутри страны, так и со стороны
советского руководства, приняло решение включить в ноту Бирнса
пункт 4, гарантирующий сохранение императорской власти. Мацумото
верил, что переговоры с Соединенными Штатами по поводу статуса
императора в конце концов вынудят Трумэна занять четкую позицию в
этом вопросе, который намеренно был оставлен без окончательного
ответа. Мацумото немедленно переслал копию донесения из Швеции
Судзуки и Кидо. Он не сомневался в том, что император ознакомился с
этим посланием[435].
Тем временем Анами прилагал все усилия, чтобы правительство
Японии отклонило ноту Бирнса. Рано утром 13 августа он добился
встречи с Кидо. Кидо настаивал на том, что союзники не поймут,
почему японцы отказываются соглашаться на условия, которые в
действительности сулят выгоду императорскому дому. Если Хирохито
отвергнет ноту Бирнса, союзники сочтут его «глупцом или безумцем».
Император сделал свой выбор после долгого и тщательного
обдумывания, и все японцы обязаны принять это решение[436]. Судя по
всему, Кидо и Хирохито прочли донесение Окамото и пришли к тому
выводу, что нота Бирнса позволит Японии сохранить если не кокутай в
том виде, как его понимал Анами, то хотя бы императорский дом.
В 9:00 в бомбоубежище официальной резиденции премьер-
министра началось очередное заседание Высшего военного совета, на
котором обсуждался ответ на ноту Бирнса. По настоянию военного
руководства на этом совещании также присутствовал Наокаи Мурасэ,
начальник Юридического управления
правительства. Мурасэ
согласился с заявлением МИДа, что принятие ноты Бирнса не несет

угрозы кокутай. Анами возразил против такой трактовки, сказав, что
принятие этой ноты будет равносильно уничтожению кокутай.
Заседание Высшего военного совета было прервано, потому что
начальников Генеральных штабов армии и флота неожиданного
вызвали для доклада в императорский дворец.
Хирохито пригласил к себе Умэдзу и Тоёду, для того чтобы
запретить любые наступательные операции на тот период, пока Япония
и союзники договариваются об условиях окончания войны. Он хотел
получить гарантии того, что армия не предпримет в одностороннем
порядке каких-либо действий, которые торпедируют переговорный
процесс. Умэдзу ответил, что если на них не будут нападать, то армия
воздержится от проведения масштабных операций[437]. Пытаясь
добиться окончания войны, Хирохито стал действовать все более
решительно. К тому моменту до него уже наверняка дошли слухи о
готовящемся заговоре, и он явно опасался, что полномасштабное
восстание уничтожит шансы Японии на достижение мира. Хотя ни
Умэдзу, ни Тоёда ничего не рассказывали об этой беседе, логично
предположить, что Хирохито в жесткой форме приказал начальникам
штабов сделать все что в их силах, чтобы предотвратить мятеж. После
этой аудиенции Умэдзу и Тоёда уже не возражали против мира с
прежним пылом.
Заседание Высшего военного совета возобновилось в 10:30, когда
начальники штабов армии и флота вернулись из дворца. Если Анами и
Умэдзу продолжали настаивать на том, что необходимо добиваться от
союзников права на саморазоружение и отказа от оккупации
внутренних территорий, то Тоёда не поддержал включение этих
требований в ответ на ноту Бирнса. Однако он согласился с Анами и
Умэдзу в том, что пункты 1 и 4 ноты Бирнса «несут угрозу суверенным
правам императора». Поэтому он выступил за то, чтобы хотя бы
предложить союзникам исключить из пункта 1 упоминание об
императоре как органе власти, «подчиненном главнокомандующему
союзными силами». Кроме того, Тоёда требовал гарантий того, что
оккупационная администрация не будет противодействовать японскому
народу в его желании сохранить кокутай. Союзники могли не
согласиться с этими оговорками, но игра стоила свеч[438]. Слова Тоёды
показывают, что если бы в ноте Бирнса было четко указано, что
Соединенные Штаты не намерены смещать императора, то

противодействие со стороны партии войны было бы гораздо менее
сильным.
И это совещание закончилось ничем. Того утверждал, что любые
предложения об изменении условий ноты Бирнса будут означать
продолжение войны. Судзуки и Ёнай по большей части молчали, но в
целом поддерживали Того. В 14:00 министр иностранных дел покинул
заседание Высшего военного совета и направился во дворец, чтобы
доложить императору, что и эта встреча «Большой шестерки» зашла в
тупик. Хирохито вновь заявил, что поддерживает Того, и велел ему
сообщить об этом премьер-министру, видимо, для того, чтобы Судзуки
опять не переметнулся на другую сторону[439].
В 16:00 состоялось новое заседание правительства. Судзуки
обошел вокруг стола, за которым сидели министры, и спросил точку
зрения каждого из них. Двенадцать министров из пятнадцати
поддержали Того. Только трое, включая Анами, высказались против.
Наконец слово взял сам Судзуки. Он объяснил членам правительства,
почему изменил свою позицию по ноте Бирнса: прочтя документ
множество раз, он пришел к выводу, что это даст возможность спасти
императора. Япония не может себе позволить дальнейшего
промедления, заявил Судзуки, и потому он донесет до императора
точку зрения каждого из министров. Он обратится к императору с
просьбой о священном решении[440]. В 19:00 заседание правительства
было окончено.
После этого Анами ворвался в кабинет Судзуки и попросил его
подождать еще два дня, прежде чем созывать императорское
совещание. Судзуки ответил отказом: «Мы должны действовать сейчас.
К сожалению, мы более не можем впустую терять время». В тот момент
в кабинете Судзуки находился флотский врач Гёта Кобаяси, лечивший
престарелого премьер-министра. Когда Анами вышел за дверь, Кобаяси
спросил Судзуки: «Если есть такая возможность, почему не подождать
еще несколько дней?» Судзуки ответил:
Я не могу этого сделать. Если мы не ответим сегодня,
Советский Союз захватит не только Маньчжурию, Корею и
Карафуто (Южный Сахалин), но также и Хоккайдо. Это
уничтожит фундамент, на котором стоит Япония. Мы должны

закончить войну, пока у нас есть возможность заключить
сделку с Соединенными Штатами.
Кобаяси сказал: «Вы знаете, что Анами совершит самоубийство». –
«Да, – ответил премьер-министр, – я знаю, и мне очень жаль» [Оуа
1976: 36][441].
Этот разговор между Анами и Судзуки и последовавшая за ним
беседа между премьер-министром и его врачом проливают свет на два
важных обстоятельства. Во-первых, мы узнаем, что Анами был уже в
курсе предстоящего императорского совещания. Он предложил
перенести совещание на более позднюю дату, но не возражал против
его проведения как такового. Очевидно, он предполагал, что император
заставит правительство принять ноту Бирнса. Если об императорском
совещании было известно Анами, то этой информацией, безусловно,
владели и заговорщики. Вне зависимости от того, поддерживал ли
Анами мятеж или нет, судьба заговора должна была решиться именно в
те несколько дней, на которые военный министр и предлагал отсрочить
совещание.
Во-вторых, следует обратить внимание на причину, по которой
Судзуки ответил отказом на просьбу Анами. Накануне Судзуки не
определился со своей позицией и скорее склонялся к тому, чтобы
отклонить ноту Бирнса. Он изменил свою точку зрения, после того как
узнал, что за капитуляцию на условиях ноты Бирнса выступает
император. Перед заседанием правительства в 16:00 Хирохито поручил
Кидо связаться с Судзуки и убедиться в том, что премьер-министр
снова не передумал. Таким образом, можно сделать вывод, что
ключевую роль в решении Судзуки сыграло давление со стороны
императора. Важно отметить, что, говоря о необходимости принятия
ноты Бирнса, Судзуки сослался не на атомные бомбардировки, а на
советскую угрозу.
Тем временем мятежные офицеры собрались в подвале
Министерства армии, чтобы сделать последние приготовления к бунту.
Двумя наиболее радикально настроенными членами этой группы были
подполковник Дзиро Сиидзаки и майор Кэндзи Хатанака из Военного
управления Министерства армии. Их непосредственный начальник
полковник Окикацу Арао взял на себя руководство этой организацией.

Нет сомнения в том, что Арао симпатизировал заговорщикам, однако
истинные его намерения остаются неизвестны[442].
Ранее днем, когда проходило заседание кабинета министров,
заговорщики подготовили такое заявление: «В 16:00 Генеральный штаб
сообщает о том, что Императорская армия, получив приказ от
императора, начала боевые действия против Соединенных Штатов
Америки, Великобритании, Советского Союза и Китая». Сакомидзу,
узнавший об этом заявлении от репортера «Асахи синбун», ворвался на
заседание кабинета министров, но ни Анами, ни Умэдзу ничего не
слышали о таком приказе. Умэдзу приказал отозвать это заявление до
того, как оно будет прочитано по радио в четыре часа дня.
Впоследствии Сакомидзу писал, что если бы это заявление прозвучало
в эфире, когда переговорный процесс находился в столь сложной
стадии, то союзники пришли бы к выводу, что Япония отклонила ноту
Бирнса [Sakomizu 1965: 284–285; Sakomizu 1955: 58–59][443]. Все
висело на волоске.
Вечером 13 августа шесть заговорщиков явились в официальную
резиденцию министра армии и показали Анами подробный план
мятежа. Анами выслушал молодых офицеров, однако так и не сказал,
на чьей он стороне. Офицеры два часа уговаривали его возглавить
заговор, однако Анами отказался поддержать переворот, хотя и не
предпринял никаких активных действий, чтобы его предотвратить.
Трудно сказать, каким именно было его отношение к этому плану. По
словам Такэситы, когда они оказались с Анами наедине, министр армии
сказал своему шурину, что не может раскрывать свои намерения в
присутствии такого большого количества людей, тем самым намекнув
на то, что неявно поддерживает заговорщиков. Анами отослал младших
офицеров по домам, обещав, что к полуночи объявит о своем решении
полковнику Арао. Когда в полночь Арао вернулся в дом Анами, тот
сказал ему, что мятеж не будет поддержан народом и что он осложнит
оборону внутренних территорий. Анами добавил, что сообщит о своих
планах заговорщикам, после того как обсудит их следующим утром с
Умэдзу. В ответ на увещевания Хаяси, который советовал ему
действовать более решительно, чтобы предотвратить переворот, Анами
заявил, что может оказаться невольным вождем восстания, как
легендарный Такамори Сайго, который, сам того не желая, стал
лидером сопротивления во время Реставрации Мэйдзи[444].

На Токио опустилась душная августовская ночь. Мало кому из
высшего руководства страны удалось спокойно заснуть; все сознавали,
что на следующий день им предстоит принять судьбоносное решение.

Второе вмешательство Хирохито
Когда Бирнс сочинял свою ноту японскому правительству, он
сказал Форрестолу, что рассчитывает получить ответ в течение 24
часов[445]. Однако после отправки ноты Бирнса прошло уже два дня, а
никакой реакции от японцев так и не последовало. Тем временем
советские войска продолжали продвигаться вглубь Маньчжурии. К 13
августа они с запада, севера и востока подошли к Чанчуню и Мукдену.
Очевидно, что нота Бирнса и медлительность японцев, которые не
приняли ее сразу, предоставили Советскому Союзу отличную
возможность расширить свою экспансию в Маньчжурии.
Терпение американцев было на исходе. 13 августа в 18:30 Джордж
Гаррисон позвонил Макклою с предложением объявить Японии
ультиматум, потребовав немедленно согласиться на условия
Потсдамской декларации; в противном случае все дипломатические
предложения, включая Потсдамскую декларацию, будут отозваны и
война будет продолжена с еще большим упорством[446]. В дневнике
Макклоя не сказано, что именно имел в виду Гаррисон, но почти
наверняка в новой кампании против Японии были бы использованы
следующие семь атомных бомб.
В Москве успехи советской армии вызвали воодушевление. Чан
Кайши торопил китайскую делегацию, дав Суну указание уступить в
вопросе с монгольской границей, чтобы как можно скорее заключить
соглашение с СССР. Последний раунд переговоров начался в полночь
14 августа. Сталин пошел на незначительные уступки в вопросе
администрации Дайрена и железных дорог, но потребовал, чтобы
советские войска в Маньчжурии снабжались Китаем. Наконец обе
стороны пришли к согласию. 15 августа в 3:00, через четыре часа после
того, как японское правительство телеграфировало союзникам, что
принимает условия Потсдамской декларации, был подписан Договор о
дружбе и союзе между СССР и Китайской республикой[447].
Рано утром 14 августа Кидо был разбужен своим адъютантом,
который показал ему одну из множества листовок, сброшенных на
рассвете бомбардировщиком Б-29 на Токио. В этой листовке были
напечатаны послание императора от 10 августа о принятии условий
Потсдамской декларации с одной оговоркой и перевод ноты Бирнса.

Опасаясь того, что эта информация может спровоцировать армию на
активные действия, Кидо в 8:30 встретился с императором и
предложил, чтобы Хирохито немедленно созвал совместное совещание
Высшего военного совета и кабинета министров и вынудил бы
правительство
безоговорочно
принять условия
Потсдамской
декларации. Император дал согласие, приказав Кидо следовать этому
плану при содействии премьер-министра [Kido nikki 1980: 42; Kido
nikki 1966, 2: 1226].
Решение Хирохито о проведении императорского совещания с
участием не только «Большой шестерки», но и всех членов
правительства, было беспрецедентным, но все это было частью
заговора, разработанного группой лиц, державшихся на заднем плане.
Подлинными творцами этого тайного плана были Сакомидзу, Касэ,
Мацудаира, Мацутани и Такаги. Судзуки, услышав об этом
предложении от Сакомидзу, согласился с ним и отправился во дворец,
чтобы получить одобрение императора. Там он встретился с Кидо, и
всем участникам предстоящего заседания было отправлено
распоряжение императора о проведении в 10:00 во дворце
императорского совещания, причем, по совету Сакомидзу, этот приказ
не был завизирован личными печатями начальников штабов армии и
флота, хотя это требовалось по закону. Таким образом, военные были
вновь оставлены в дураках[448].
Анами намеревался противостоять принятию Потсдамской
декларации до самого конца. Накануне, 13 августа, он связался с тремя
представителями высшего военного командования – маршалами
Сюнроку Хатой, Хадзимэ Сугиямой и Осами Нагано – и попросил их
обратиться к императору с петицией об отклонении ноты Бирнса. В
10:00 14 августа, прямо перед императорским совещанием, они были
приняты Хирохито. Однако еще до того, как маршалы успели подать
свою петицию, император остановил их, заговорив первым: «Военная
обстановка неожиданно изменилась. На нас напал Советский Союз.
Атак камикадзе недостаточно, чтобы противостоять мощи науки.
Поэтому у нас есть только один выбор – принять условия Потсдамской
декларации». На вопрос маршалов о сохранении кокутай Хирохито
ответил,
что
противник
гарантировал
неприкосновенность
императорского дома. Он приказал маршалам подчиниться его
решению. Из-за необычайно решительного вмешательства императора

последняя отчаянная попытка Анами продолжить войну потерпела
неудачу[449].
Всего на совещание в императорском дворце в 10 утра поспешно
явились 23 члена правительства; некоторые из них не успели
подобающим образом одеться, а другие позаимствовали галстуки у
своих секретарей. Поскольку конференц-зал в бомбоубежище был
слишком мал, а участников совещания было много, все столы из
помещения пришлось убрать. Министры, генералы и адмиралы, а также
секретари правительства и военных ведомств заняли свои места и в
тишине ожидали императора. В 10:50 в сопровождении своего главного
адъютанта Хасунумы в комнату вошел Хирохито, облаченный в
маршальский мундир и белые перчатки; все встали и низко
поклонились. Премьер-министр пересказал все, что происходило на
встречах Высшего военного совета и заседаниях правительства после
получения ноты Бирнса, и с сожалением подытожил, что руководству
страны так и не удалось прийти к согласию. Поэтому он обратился к
императору с просьбой выслушать мнение меньшинства и высказать
свою точку зрения по этому поводу. Умэдзу, Тоёда и Анами по очереди
вновь повторили свои уже ставшие привычными доводы. Не тратя
время на то, чтобы дать слово Того, Судзуки попросил императора
огласить свое решение, не выслушивая позицию большинства: он очень
спешил.
Император вновь заговорил. Несмотря на расхождения во мнениях,
сказал Хирохито, он своей позиции не изменил. Он все так же считает
невозможным продолжение войны – как в свете международной
ситуации, так и с учетом положения дел внутри страны. Что касается
высказанных сомнений по поводу будущего кокутай, то, на его взгляд,
позиция врага по этому вопросу вселяла оптимизм. «Я понимаю
чувства японцев, готовых умереть за нашу священную нацию,
рассыпавшись по земле осколками нефрита, но, какая бы участь ни
ждала меня лично, я бы хотел спасти их жизни», – произнес император.
Офицерам и солдатам будет непросто сложить оружие и согласиться с
оккупацией, но ради сохранения японского народа и государства все
должны вынести невыносимое, вытерпеть нестерпимое и приложить
все усилия для возрождения нации.
Хирохито сказал, что, поскольку его подданные, особенно
офицеры и солдаты Императорской армии, пока что ничего не знают о

принятом им решении, эта новость может оказаться для них огромным
потрясением. Для того чтобы убедить их в необходимости этой меры,
император готов объявить о своем решении по радио. Глядя прямо в
глаза министрам армии и флота, он попросил их понять его намерения
и помочь ему убедить солдат смириться с этим решением. Затем он дал
указание правительству подготовить текст императорского обращения
об окончании войны. Участники совещания склонили головы и плача
выслушали слова императора. Судзуки встал со своего места. Он
поблагодарил императора за священное решение и извинился за то, что
правительство не выполнило свой долг, из-за чего и потребовалось
вмешательство Хирохито[450].
Хирохито приказал прекратить войну. Теперь весь вопрос был в
том, как убедить японский народ принять волю императора.

Мятежники захватывают императорский
дворец
В то время как партия мира предприняла смелый маневр,
заручившись поддержкой императора, чтобы закончить войну,
заговорщики тайно готовились сделать свой ход до того, как Хирохито
объявит о своей воле народу. Перед тем как император принял второе
священное решение, в армии царила убежденность, что войну
необходимо продолжать. Однако это единодушие было мнимым.
Некоторые, как Умэдзу, втайне думали, что Японии следует принять
Потсдамскую декларацию. Кавабэ смирился с тем, что война
проиграна. Некоторые ставили преданность императору выше личных
убеждений; другие восприняли священное решение императора с
облегчением, так как оно избавило их от необходимости выступать
против капитуляции, которую они не могли поддержать открыто.
Многие молодые офицеры присоединились бы к заговору, даже притом,
что его целью было противодействие воле императора, если бы
восстание было поддержано всей армией. Однако их участие в мятеже
зависело от поддержки со стороны высшего военного командования.
Иначе у заговора не было реального шанса на успех. Впрочем, какими
бы ни были истинные убеждения армейского руководства, оно должно
было вести себя очень осторожно, зная, как сильны поддержка
заговорщиков и стремление продолжать войну среди командного
состава японских экспедиционных корпусов, сражающихся за
пределами внутренних территорий страны.
В ночь на 14 августа молодые офицеры Императорской армии
устроили заговор с целью предотвращения завершения войны.
Мятежники, возглавляемые двумя офицерами из Министерства армии –
майором Хатанакой и подполковником Сиидзаки,
–
собирались
захватить императорский дворец и с помощью Восточной армии
установить военную диктатуру под предводительством Анами. Однако
для того, чтобы этот план удался, заговорщикам нужно было заручиться
поддержкой со стороны министра армии (Анами), начальника Генштаба
армии (Умэдзу), а также командующего Восточной армией (генерала

Сидзуити Танаки) и командующего дивизией Императорской гвардии
(генерал-лейтенанта Такэси Мори)[451].
Все с самого начала пошло не по плану. В 7:00 Анами и Умэдзу
прибыли в Министерство армии, находившееся в районе Итигая. Сразу
после этого Анами, сопровождаемый лидером заговорщиков
полковником Арао, вошел в кабинет Умэдзу и спросил его, что он
думает о плане восстания. Умэдзу категорически отказался участвовать
в военном перевороте и тем самым обрек заговор на провал. Высшее
командование армии, возглавляемое Умэдзу, попыталось остановить
мятежников, провозгласив такой лозунг: «Беспрекословно [сёсё хиккин]
подчинимся воле императора». Умэдзу быстро привлек старших
штабных офицеров на свою сторону, оставив Анами без
организационной поддержки на тот случай, если он решит
присоединиться к мятежу.
Истинное отношение Анами к идее восстания все еще оставалось
неясным. Он вызвал к себе генерала Танаку, командующего Восточной
армией, и спросил его, поддержат ли его солдаты военный переворот.
Начальник штаба Танаки генерал-лейтенант Тацухико Такасима
ответил Анами: «Для этого потребуется официальный приказ,
подписанный вами». Танака ничем не выдал своих мыслей о
возможном участии в мятеже и сосредоточил свои усилия на
поддержании порядка в столичном регионе. Между Танакой и
Такасимой имелись разногласия относительно того, что делать, если
переворот будет санкционирован министром армии. Танака был твердо
намерен выполнить священное решение императора, в то время как
Такэсима, возможно, подчинился бы приказу Анами. Над армией навис
призрак гражданской войны[452].
Тем временем Такэсита составил «Второй план размещения
войск», согласно которому дивизия Императорской гвардии должна
была захватить дворец, перерезать все линии коммуникации,
связывающие его с внешним миром, и полностью перекрыть все входы
и выходы в резиденцию Хирохито, в то время как Восточная армия
должна была занять стратегические объекты, «взять под защиту»
важных лиц и удерживать радиостанцию до тех пор, пока император не
изменит своего решения. Хотя мятежниками руководило страстное
желание пожертвовать своими жизнями во имя спасения кокутай,
реализация их плана была просто ужасной. Они не думали, что

императорское совещание начнется раньше полудня. Однако партия
мира перехитрила их, пригласив членов правительства во дворец к 10
утра. Поэтому заговорщики упустили шанс заручиться поддержкой
Анами до того, как министр армии отправился на императорское
совещание. После того как Хирохито объявил о своем священном
решении принять ноту Бирнса, действовать было уже поздно. Когда
Анами вернулся в министерство, около двух десятков молодых
офицеров ворвались в его кабинет, желая узнать последние новости.
Сообщив заговорщикам о решении императора, Анами приказал им
подчиниться воле Хирохито. Когда те спросили его, почему он изменил
свою точку зрения, Анами ответил: «Император сказал мне, назвав
меня по имени, что он понимает мои чувства. Обливаясь слезами, он
попросил меня потерпеть, хотя это и очень больно. Я не мог возражать
ему дальше». Затем Анами повысил голос и пригрозил собравшимся
вокруг него офицерам: «Те, кто ослушается приказа, должны будут
переступить через мой труп». Повисшая после этих слов тишина была
прервана громкими рыданиями. Майор Хатанака плакал, не скрывая
слез. Мятежники поняли, что их план потерпел неудачу. Такэсита и
Ида, которые до того момента были идейными вдохновителями
заговора, отступились, решив, что у переворота нет шансов на успех.
Из Министерства армии Анами отправился в резиденцию премьер-
министра, где уже началось заседание правительства. Кабинет
министров решил, что император запишет обращение к нации на
фонографе; затем эта речь должна была прозвучать по радио в Японии
и на всех фронтах. Правящая элита Японии не могла далее
поддерживать миф о том, что император является живым богом, и
нарушила табу на запись его голоса. Радиотехникам из Японской
вещательной корпорации (JBC) было приказано к трем часам дня
явиться в императорский дворец со всем необходимым оборудованием
[Takeshita 1998: 762][453].
В 14:30 начальник Генштаба Умэдзу зачитал обращение ко всем
офицерам штаба, приказав им подчиниться решению императора.
Опасаясь того, что решение о капитуляции может вызвать недовольство
в офицерской среде, начальник Первого управления генерал-полковник
Сюити
Миядзаки
попросил
Кавабэ
предложить
высшему
командованию армии принести клятву в том, что оно выполнит волю
императора. Заместитель министра армии Тадакацу Вакамацу принес

Анами на подпись листок бумаги с текстом этой клятвы. Вот что в нем
было сказано: «Императорская армия будет до конца следовать
священному решению императора». К 14:40 Вакамацу удалось
получить подписи министра армии, начальника Генерального штаба,
начальника Управления военной подготовки и двух командующих
армиями, а также командующего корпусом армейской авиации. С этого
момента любое действие, нарушающее приказ Анами, являлось актом
государственной измены. Главная цель всего это маневра со сбором
подписей заключалась в том, чтобы помешать непредсказуемому
министру армии переметнуться в лагерь мятежников.
В 15:00 Анами собрал всех сотрудников Министерства армии и
сделал заявление, обязывающее всех офицеров подчиниться воле
императора. Затем Вакамацу предъявил подписанный членами
верховного командования армии документ, в котором тоже
приказывалось уважать священное решение Хирохито. Высшее
военное руководство Японии начало использовать свой авторитет для
того, чтобы от имени верховного главнокомандующего заставить всю
армию согласиться с решением о завершении войны, тем самым
нарушив вековую традицию, согласно которой в словаре японской
Императорской армии не было слова «капитуляция». Тысячи японских
солдат и офицеров совершили самоубийство или пали смертью
камикадзе, следуя этой доктрине, но теперь армия оправдывала
капитуляцию во имя сёсё хиккин (беспрекословного подчинения
приказу). В Министерстве армии и Генеральном штабе начали сжигать
документы. Императорская армия занялась приготовлениями к
собственной смерти.
Не все офицеры посетили собрание у министра армии. Хатанака и
Сиидзаки на нем демонстративно отсутствовали. Проигнорировав
приказ Анами, они направились в штаб дивизии Императорской
гвардии и заручились поддержкой некоторых офицеров для совершения
переворота. Затем Хатанака поехал в штаб Восточного военного округа,
чтобы привлечь на свою сторону его начальника, генерала Танаку.
Однако Танака гневно обвинил Хатанаку в нарушении воли императора
и выставил майора из своего кабинета. Так заговорщикам был нанесен
еще один сокрушительный удар[454].
Заседание правительства возобновилось в 16:00. Сакомидзу
наконец представил кабинету черновой вариант императорского

рескрипта, над составлением которого он все это время работал со
своими помощниками. Однако министры, увязнув в бесконечных
спорах о том, должно ли это обращение к нации быть утверждено
Тайным советом, сделали еще один перерыв в заседании. Часы тикали,
а японское правительство тратило драгоценное время на обсуждение
юридических формальностей. Примерно в это же время второй полк
Императорской гвардии под командованием полковника Тоёдзиро Хаги
заступил на дежурство в императорском дворце, которое должно было
продлиться до вечера следующего дня, 15 августа. Лидеры мятежников,
Хатанака и Сиидзаки, без проблем проникли на территорию дворца
вместе с солдатами Императорской гвардии.
Через час министры наконец начали обсуждать текст
императорского обращения. Анами предложил внести следующую
правку в вариант Сакомидзу: «поскольку военная обстановка
становится хуже с каждым днем» должно было быть заменено на
«поскольку военная обстановка не становится для нас лучше».
Разгорелся ожесточенный спор между Ёнаем, утверждавшим, что
Япония проигрывает войну, и Анами, не соглашавшимся с ним. Анами
тревожила реакция, которую вызовет императорский рескрипт в
офицерской среде, особенно в экспедиционных корпусах. Объявить
офицерам Императорской армии о том, что им нужно признать
поражение и капитулировать, означало спровоцировать их на
нарушение воли императора. Анами хотел подсластить пилюлю, чтобы
у его людей была возможность выбраться из этого безвыходного
положения. Правительство одобрило поправку министра армии.
Кабинет министров внес еще три изменения в черновик
Сакомидзу, одним из которых стало предложение Анами включить в
текст обращения выражение «сумев сохранить кокутай». Анами
понимал, что принятие ноты Бирнса означало уничтожение кокутай, но
для того, чтобы солдаты и офицеры японской армии смирились с
поражением, они должны были поверить, что кокутай удалось спасти.
Итоговая редакция обращения Хирохито к нации была утверждена в
19:00 и отправлена в Управление по делам императорского двора, где
императорский каллиграф составил оригинальный экземпляр
обращения императора так, как это было положено по традиции:
кисточкой и тушью. В докомпьютерную эпоху весь этот процесс
тянулся невыносимо долго. Тем временем правительство приняло

решение о том, что речь Хирохито будет зачитана по радио в полдень
следующего дня, отклонив предложение Анами отложить передачу
этого обращения до 16 августа. Наконец, вскоре после 20:00,
переписанный текст императорского рескрипта был доставлен на
заседание правительства для последнего утверждения. Затем Судзуки
направился во дворец, чтобы получить на документе оттиск личной
печати императора. Обращение к нации было готово. Около десяти
вечера премьер-министр Судзуки поставил свое имя на оригинальном
экземпляре императорского рескрипта, после чего документ подписали
и все остальные члены правительства. Когда наступила очередь Анами,
в атмосфере собрания повисло напряжение, но министр армии
спокойно поставил свою подпись под этим документом[455].
1. Императорский дворец
2. Управление по делам императорского двора
3. Министерство армии / Генеральный штаб
4. Резиденция министра армии

5. Парламент
6. Резиденция премьер-министра
7. Министерство флота
8. Столичное управление полиции Токио
9. Штаб-квартира Восточной армии
10. Токийский вокзал
11. Штаб-квартира военной полиции
12. Дивизия Императорской гвардии
Карта 3. Центральный Токио вокруг императорского дворца
Примерно в это же самое время заговорщикам наконец удалось
уговорить полковника Хагу, командовавшего вторым полком
Императорской гвардии, принять участие в военном перевороте. Для
того чтобы переманить Хагу на свою сторону, Хатанака и Сиидзаки
скормили ему басню о том, что идею восстания поддерживает вся
армия. Бунтовщики добились большого успеха: с согласия Хаги те
самые солдаты, которые должны были охранять императора, внезапно
стали движущей силой мятежа (см. карту 3).
Затем Хатанака и Сиидзаки поспешили обратно в Министерство
армии, чтобы встретиться с Идой. Для того чтобы вовлечь в заговор
командира дивизии Императорской гвардии генерала Мори, им нужно
было заручиться поддержкой офицера высокого ранга. Ида скептически
отнесся к планам заговорщиков, но все же согласился поговорить с
Мори. Поскольку Хатанаке и Сиидзаки не были положены автомобили,
им пришлось добираться от Ичигаи до штаба дивизии Императорской
гвардии на старых велосипедах[456].
В 23:00 Мацумото наконец получил новость о том, что все члены
правительства подписали императорский рескрипт. Сразу же в Берн и
Стокгольм для передачи властям четырех союзных держав была
отправлена от имени Того телеграмма, в которой говорилось, что
император согласился признать условия Потсдамской декларации.
Примерно тогда же Хирохито направился в свой кабинет, чтобы
записать обращение к нации. Все ставни во дворце были плотно
задвинуты, чтобы свет в помещении не был виден снаружи. Помимо
технического персонала радиостанции и адъютантов императора, в
кабинете присутствовали начальник Управления информации
Симомура и его секретарь. Запись была завершена в 23:50. Два

фонографа были сложены в сумки и спрятаны в сейф в кабинете
императрицы[457].
Пока император записывал свое обращение к подданным,
мятежники собрались у штаба дивизии Императорской гвардии к
северу от дворца. Заговорщики очень хотели, чтобы Мори перешел на
их сторону, но, несмотря на долгие уговоры Сиидзаки, тот отказался
поддержать мятеж. Не сумев убедить генерала, Хатанака в состоянии
аффекта застрелил Мори, а сопровождавший его капитан своим мечом
обезглавил товарища Мори, тоже принимавшего участие в этой беседе.
Услышав выстрелы, находившийся за дверью Ида вбежал в кабинет
Мори и увидел два мертвых тела, лежащих в луже крови.
Жребий был брошен; мятеж начался. Воспользовавшись печатью
командира дивизии, которого он только что убил, Хатанака
сфабриковал приказ, по которому все семь полков Императорской
гвардии «для защиты» императора должны были занять императорский
дворец, перекрыть все входы и выходы и прервать всякое сообщение с
внешним миром. Командиры батальонов тут же начали приводить этот
приказ в исполнение.
Ида немедленно направился в штаб Восточной армии, рассчитывая
привлечь ее руководство к участию в перевороте. Однако командующий
Восточной армией не только наотрез отказался поддержать мятеж, но и
пригрозил сокрушить его силой. Заговор потерпел неудачу на первой
же стадии. Столкнувшись с решительным отпором со стороны генерала
Танаки, Ида наконец отступил и вызвался поговорить с мятежниками,
чтобы убедить их добровольно сложить оружие во избежание
кровопролития (см. карту 3).
Тем временем бунтовщики захватили императорский дворец,
быстро перекрыли все входы и выходы, перерезали телефонные линии,
заняли Управление по делам императорского двора и арестовали
радиотехников. Хатанака вместе с другими лидерами восстания
допросили людей с радиостанции и дворцовую прислугу, стремясь
узнать, где находятся фонографы, и организовали поиски Кидо. Их
солдаты обыскивали весь дворец, но не смогли найти ни фонографы, ни
министра – хранителя императорской печати[458].
Около половины второго ночи Такэсита явился в официальную
резиденцию министра армии и попросил Анами поддержать мятеж (см.
карту 3). Такэсита застал Анами спокойно пьющим саке. Пригласив

шурина войти, министр сказал ему: «Я намереваюсь совершить
сэппуку. Что ты думаешь по этому поводу?» Такэсита ответил: «Я
всегда думал, что вы планируете сделать это, и не собираюсь вас
останавливать». Забыв о цели своего визита, которая заключалась в
том, чтобы убедить Анами встать на сторону заговорщиков, Такэсита
налил себе саке и составил компанию зятю.
Мятеж быстро оборачивался полным провалом. Части Восточной
армии заняли штаб дивизии Императорской гвардии. Обнаружив, что
приказ, отданный от имени Мори, был фальшивкой, люди Танаки
восстановили порядок во дворце. Вскоре после трех часов ночи Ида
приехал в штаб заговорщиков и приказал Хатанаке вывести солдат из
императорского дворца во избежание кровопролития. Узнав об обмане,
полковник Хага велел Хатанаке, чтобы тот немедленно убирался прочь
с территории дворца. Остается загадкой, почему Хага не арестовал
Хатанаку на месте. Представляется вероятным, что, сочувствуя целям
заговорщиков, Хага с самого начала последовал за Хатанакой, зная, что
приказ от имени Мори был сфабрикован.
Анами все еще наслаждался последней порцией саке и беседой с
шурином, когда Такэсита наконец признался, что дивизия
Императорской гвардии восстала. Анами сказал, что заговор потерпит
неудачу, потому что Восточная армия его не поддержит. В тот самый
момент,
когда Анами
приготовился
совершить ритуальное
самоубийство, к нему пришел Ида с докладом о произошедшем в
императорском дворце. Анами пригласил нового гостя тоже принять
участие в прощальной пирушке[459].
Наконец Анами допил свое саке, надел белую рубашку – личный
подарок императора, аккуратно сложил свою военную форму и
положил ее в альков[460]. В 5:30 к нему явился генерал из военной
полиции с известиями о мятеже Императорской гвардии. Анами
попросил Такэситу принять его и велел Иде встать на стражу в саду
снаружи дома. Оставшись в одиночестве, Анами сел на пол в коридоре,
обратившись лицом к императорскому дворцу. Затем он с силой
воткнул короткий меч в левую часть живота, сделал надрез вправо и
вытащил клинок. Когда Такэсита вернулся в комнату, Анами пытался
левой рукой нащупать сонную артерию. Найдя ее, он резко махнул
мечом по горлу. На лежавшее перед министром завещание брызнула
кровь. Такэсита спросил: «Хотите ли вы, чтобы я был вашим

секундантом?» – «Не надо мне помогать, – ответил Анами.
–
Оставь
меня». Это были его последние слова. Он прожил еще несколько минут,
но больше не приходил в сознание. Такэсита поднял выпавший из руки
Анами меч и перерезал ему артерию. Затем он уложил министра на
соломенный пол, положил рядом с ним завещание и укрыл тело
мундиром.
В тот миг, когда Анами испустил дух, с ним умерла и японская
Императорская армия. Это было тщательно продуманное самоубийство
–
ритуал, необходимый для завершения бесславной истории
Императорской армии, которая стала причиной невиданных прежде
несчастий, случившихся в эру Сёва. Вместе с Анами ушло в прошлое и
фанатичное следование кокутай, во имя которого он и другие военные
со схожим складом ума отчаянно сопротивлялись завершению войны
[Takeshita 1998: 767–778][461].
Наступило утро. В 6:00 император проснулся и узнал о том, что
дворец был занят восставшими солдатами. Хирохито приказал
адъютантам собрать солдат во дворе. «Я скажу им напрямую, что я
чувствую», – сказал он. Хирохито понятия не имел, что для лидеров
мятежников сохранение императорского дома было только частью
кокутай. Затем в императорскую библиотеку вошел генерал Танака.
Когда открылись железные ворота, утреннее солнце залило лучами
шкафы с книгами. Танака доложил императору, что мятеж полностью
подавлен. Когда высоко в небе поднялось августовское солнце,
последний акт драмы из жизни императорской Японии, сыгранный во
дворце императора, был сыгран до конца. Наступила заря
возродившейся из тела старой империи новой Японии, в которой
император являлся человеком, а не живым богом[462].

Хирохито объявляет по радио о капитуляции
В 7:21 утра 15 августа ведущий новостей на радио объявил, что
ровно в полдень император лично выступит с обращением к нации, и
несколько раз повторил, что всем необходимо выслушать это послание.
Фонографы, спрятанные в сейфе дворца, были доставлены в студию
радиовещания за час до назначенного времени. В 12:00 все жители
Японии и солдаты, сражавшиеся на фронтах за пределами внутренних
территорий, собрались у радиоточек. После того как прозвучал
национальный гимн «Кими га ё», была пущена запись с голосом
императора:
После
тщательного размышления об основных
тенденциях в мире и при текущих условиях, которые
сложились в Нашей империи сегодня, Мы приняли решение,
что повлиять на существующую ситуацию могут только
чрезвычайные меры. Мы приказали Нашему правительству
сообщить
правительствам
Соединенных
Штатов,
Великобритании, Китая и Советского Союза о том, что Наша
империя принимает условия их совместной декларации.
Затем Хирохито дал такое одностороннее обоснование
Тихоокеанской войны: «Мы объявили войну Америке и Британии,
искренне желая обеспечить самосохранение Японии и стабильность в
Восточной Азии, и Мы не помышляли о том, чтобы нарушить
суверенитет других наций, или о территориальной экспансии». Но
война продлилась более четырех лет, и ситуация сложилась «не в
пользу Японии». Затем император уклончиво упомянул об атомных
бомбах:
Более того, противник применил новую чудовищно
жестокую бомбу невиданной разрушительной силы, которая
погубила множество ни в чем не повинных людей. Если Мы
будем вести войну и дальше, это будет означать не только
ужасную гибель и уничтожение японского народа, но также
приведет к гибели всей человеческой цивилизации.

Затем он попросил солдат смириться с этим его решением, как бы
тяжело это ни было. Он заверил, что имеет «возможность сохранить и
поддерживать основу империи (кокутай)», и обратился к своим
подданным со следующим призывом: «Объедините всю вашу силу для
созидания, для лучшего будущего. Идите строго по пути
справедливости, благородства духа и работайте с той мыслью, что вы
можете вознести вечную славу империи (кокутай) и при этом идти в
ногу с мировым прогрессом»[463]. Император ни разу не использовал
таких слов, как «капитуляция» (кофуку) или даже «завершение войны»
(хайсен). Он просто объявил, что решил принять условия совместной
декларации. Более того, он обосновал это решение заботой о
сохранении кокутай.
Все японцы слушали голос императора. Хотя многие из них не
поняли архаичных выражений, использованных Хирохито, всем было
понятно, что император решил закончить войну. Многие плакали, но
некоторые чувствовали облегчение.
Два человека не услышали обращение императора к нации.
Незадолго до начала трансляции Хатанака и Сиидзаки сели на землю
возле моста Нидзюбаси лицом к императорскому дворцу. Хатанака
выстрелил себе в голову из того же револьвера, которым он убил
генерала Мори. Сиидзаки вонзил меч себе в живот, а затем тоже
застрелился.
В тот же день в 15:20 правительство Судзуки подало в отставку.
Перед этим оно опубликовало свое последнее заявление. Судзуки
объявил, что был подписан императорский рескрипт об окончании
войны. Он упомянул, что двумя ключевыми факторами, повлиявшими
на решение о завершении войны, стали появление у противника «новой
бомбы» неслыханной разрушительной мощи, изменившей методы
ведения боевых действий, а также вступление в войну Советского
Союза. Теперь задача японской нации заключается в сохранении
кокутай, подчеркнул Судзуки, и во имя этой цели необходимо любой
ценой избежать внутреннего конфликта[464]. Хотя согласие с условиями
Потсдамской декларации, данное императором, лишало кокутай той
идеологической составляющей, которая с 1935 года считалась
главенствующей, послание Судзуки продолжало поддерживать миф о
том, что кокутай удалось сохранить.

На императорском совещании Хирохито предложил выпустить еще
один рескрипт, адресованный офицерам, солдатам и морякам и
призывающий их сложить оружие и сдаться без сопротивления.
Составить этот исторический документ было поручено помощнику
Сакомидзу. По необъяснимой причине этот рескрипт, написанный 15
августа, был опубликован только 17-го числа. Вот что в нем было
сказано:
Теперь, когда в войну вступил Советский Союз, ее
продолжение при текущем положении дел внутри страны и в
мире приведет только к дальнейшим бессмысленным жертвам
и в конце концов поставит под угрозу саму основу
существования империи. Поэтому, хотя боевой дух Нашей
армии и флота все еще крепок, Мы собираемся заключить
мир с Соединенными Штатами, Великобританией, Советским
Союзом и Чунцином, чтобы сохранить наш славный кокутай.
Затем он выразил сожаление в связи с гибелью солдат и офицеров,
павших во время войны, и призвал всех носящих военную форму
действовать в соответствии с его волей и соблюдать строгую
дисциплину[465]. Важно отметить, что если в императорском рескрипте
от 15 августа эвфемистически говорилось об атомной бомбе, но ничего
не было сказано о вмешательстве в войну СССР, то в обращении к
офицерам, солдатам и матросам главной причиной завершения войны
было объявлено нападение на Японию Советского Союза, а об атомной
бомбе не говорилось ни слова. Однако Хирохито вновь подчеркнул, что
капитуляция необходима для спасения кокутай. В тот же день, 15
августа, на заседании Тайного совета выступил Того, объяснивший,
почему Япония согласилась принять требования Потсдамской
декларации. Он сказал, что из-за вступления в войну русских Япония
потеряла шансы на завершение войны при посредничестве Москвы. Он
тоже ни словом не обмолвился об атомной бомбе[466].

35. Трумэн в Белом доме объявляет о капитуляции Японии.
Библиотека и музей Гарри С. Трумэна
14 августа в 15:00 по вашингтонскому времени Бирнс
проинформировал президента, что, по последним сведениям, в Берн
поступило шифрованное послание из Токио. В 16:05 Бирнс связался с
Берном и получил подтверждение того, что Япония капитулировала. В
18:00 из советского посольства Бирнсу сообщили, что Москва получила
от Токио официальное заявление о принятии условий Потсдамской
декларации. Госсекретарь позвонил Бевину, Гарриману и Хёрли и
распорядился о том, чтобы новость о капитуляции Японии была
одновременно объявлена в 19:00 по вашингтонскому времени в
столицах всех союзных государств. В 18:00 поверенный в делах при
швейцарском посольстве в Вашингтоне доставил Бирнсу официальное
послание японского правительства.
В 19:00, выступая перед полным залом, в котором присутствовали
его жена, действительные и бывшие члены правительства и

аккредитованные в Белом доме журналисты, Трумэн зачитал заявление
о том, что Япония безоговорочно принимает условия Потсдамской
декларации. Одновременно с этим президент направил в Пентагон
следующее послание, которое было тут же передано командирам
полевых войск:
В связи с тем, что правительство Японии 14 августа
согласилось с требованием союзных сил о капитуляции, с
этого момента вам предписывается воздерживаться от
наступательных операций против японской армии и военно-
морских сил, если это не будет угрожать безопасности сил
союзников в вашем районе.
Трумэн писал в своих мемуарах: «Пушки умолкли. Война была
окончена». Однако пушки не умолкли, и война не была окончена.
Именно согласие Хирохито с условиями Потсдамской декларации и
стало для Сталина сигналом к тому, чтобы расширить военную
кампанию против Японии[467].

Глава 7
Августовский шторм: советско-
японская война и Соединенные Штаты
Реакции США и Советского Союза на принятие Японией
требований
Потсдамской
декларации
были
диаметрально
противоположны. Как только Трумэн получил известия о
безоговорочной капитуляции Японии, он отдал приказ командующим
Тихоокеанской
и
Западно-Тихоокеанской
зонами
прекратить
наступательные операции против японских вооруженных сил. В то же
время маршал Василевский, ссылаясь на директиву Ставки, отдал такое
распоряжение:
1. Сделанное японским императором 14 августа
сообщение о капитуляции Японии является только общей
декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ
вооруженным силам о прекращении боевых действий еще не
отдан, и японские вооруженные силы по-прежнему
продолжают сопротивление. Следовательно, действительной
капитуляции вооруженных сил Японии еще нет.
2. Капитуляцию вооруженных сил Японии можно
считать только с того момента, когда японским императором
будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить
боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет
практически выполняться.
3. Ввиду изложенного вооруженные силы Советского
Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои
наступательные операции против Японии[468].
Перед Василевским были поставлены следующие задачи:
оккупация территории всей Маньчжурии, Внутренней Монголии,
Ляодунского полуострова с портами Дайрен и Порт-Артур, Кореи до
параллели 38 градусов, южной половины о. Сахалин, половины о.
Хоккайдо севернее линии, идущей от города Кусиро до города Румой,

включая оба указанных города, и полностью всех Курильских
островов[469].
Активные действия советских войск беспокоили руководство
США. Было поздно предпринимать что-то в отношении Маньчжурии и
Южного Сахалина, уже отданных СССР, но оставались еще четыре
стратегические зоны, судьба которых волновала американцев: Дайрен,
Южная Корея, Курилы и Северный Китай. Вашингтону предстояло
решить непростую задачу: добиться фактической капитуляции Японии,
что было первостепенной целью США в этой войне, и при этом как-то
умерить советскую экспансию.
Несмотря на сделанное императором 15 августа заявление о том,
что война окончена, для того чтобы перестать сражаться, японские
вооруженные силы должны были получить приказ о прекращении огня
из Императорского Генерального штаба. По непонятным причинам
такой приказ был отдан только 17-го числа. Эта задержка дала
советскому верховному командованию повод продолжать боевые
действия с целью выполнения основных задач Дальневосточной
кампании и физически захватить все территории, обещанные Сталину
союзниками в Ялте.
15 августа Генштаб Японии выпустил Континентальную директиву
No 1381, в которой всем экспедиционным армиям предписывалось «до
получения
дополнительных
приказов
продолжать
выполнять
поставленные задачи, но прекратить наступательные операции».
Поскольку никакие части Квантунской армии не участвовали в
проведении наступательных операций, эта директива привела только к
продолжению боевых действий. 16 августа японский Генштаб
выпустил Континентальную директиву No 1382, в которой всем
вооруженным силам было приказано «немедленно прекратить боевые
действия, однако продолжать самооборону в случае нападения со
стороны противника до тех пор, пока не будет заключено соглашение о
прекращении огня». Этот приказ тоже был лишен смысла, потому что
большинство частей Квантунской армии подвергалось обстрелу со
стороны советских войск. Только 18 августа Генштабом была выпущена
Континентальная директива No 1385, в которой говорилось об
«остановке всех операций и прекращении всех боевых действий».
Руководство
Квантунской
армии,
в
том
числе
ее
главнокомандующий генерал Отодзо Ямада и начальник штаба генерал-

полковник Хикосабуро Хата, прослушали обращение императора к
нации 15 августа в своей штаб-квартире в Чанчуне и стали ждать
приказа из Генштаба в Токио. Директивы 1381 и 1382 были слишком
туманны и не давали ответа на вопрос, нужно ли продолжать
сопротивление советским войскам. Поэтому в штабе Квантунской
армии было проведено совещание по поводу того, какие меры
предпринять в сложившейся ситуации. Ямада и Хата сознавали
безнадежность положения и заявили о том, что подчинятся решению
императора. После этого совещания штаб Квантунской армии в 22:00
16 августа опубликовал приказ No 106, предписывающий всем частям
Квантунской армии прекратить огонь и сдаться ближайшему
советскому командиру[470].
Штаб Квантунской армии получил императорский рескрипт
офицерам, солдатам и морякам 17 августа, а Континентальную
директиву No 1385, предписывающую всем японским экспедиционным
армиям сложить оружие, 18 августа. В этой директиве содержалось
важное уточнение, суть которого состояла в том, что офицеры и
солдаты, сдавшиеся противнику, не будут считаться военнопленными.
Поскольку согласно прежней военной доктрине капитуляция была
позором и японскому солдату предписывалось не сдаваться в плен, а
совершать самоубийство, это уточнение дало возможность японским
экспедиционным силам сложить оружие и капитулировать. Кроме того,
для контроля за выполнением своего рескрипта Хирохито отправил в
расположение армии своих родственников. Так, для того чтобы убедить
солдат Квантунской армии сложить оружие и сдаться советским
войскам, в штаб-квартиру армии в Чанчуне прибыл принц Такэда
[Tomita 2020: 219].

36. 9 августа 1945 года советские войска переходят через
маньчжурскую границу в рамках операции «Августовский шторм».
РГАКФД
Не все боевые части выполнили приказ о прекращении огня, и кое-
где в Маньчжурии японцы продолжили сопротивление. Так, например,
капитан Оки, командовавший гарнизоном крепости Хутоу, обезглавил
японского военнопленного, посланного русскими для переговоров о
капитуляции, и отказался сдаваться. 18 августа к защитникам крепости
обратился полковник И. Бавин, призвав их прекратить сопротивление и
гарантировав безопасное возвращение в Японию всем тем солдатам,
кто добровольно сложит оружие и сдастся советским войскам. Этот
приказ был проигнорирован, и японцы начали самоубийственный
штурм города Хутоу, уже занятого русскими. Артиллерийским огнем
крепость была фактически стерта в пыль, а подземные бункеры
превратились в залитые кровью гробницы, заваленные телами убитых и
раненых солдат. И тем не менее войска гарнизона, верные своей
довоенной присяге, сражались до последнего солдата [Tomita 2020:119].
Разрозненные боевые действия против советских войск велись и в

некоторых других местах. Все эти случаи сопротивления обеспечивали
СССР прекрасным предлогом для продолжения войны.
К 15 августа советские силы достигли самого сердца
Маньчжурской равнины, однако крупнейшие города региона – Харбин,
Чанчунь, Гирин и Мукден – все еще были вне пределов их
досягаемости. Еще важнее было то, что русским требовалось добраться
до Дайрена и Порт-Артура, двух самых желанных целей всей
Маньчжурской кампании, обещанных Сталину в Ялте, до того, как
американцы высадят там свой десант. Также им нужно было захватить
северную часть Кореи, для того чтобы отсечь Квантунской армии путь
отхода в Японию через Корейский полуостров.
Советские войска продолжали наступать с трех направлений:
с северо-запада и запада силами Забайкальского фронта, с востока
силами Первого Дальневосточного фронта и с севера силами Второго
Дальневосточного
фронта.
К 17 августа
части
Первого
Дальневосточного фронта выдвинулись в направлении Харбина,
Гирина и Мукдена (см. карту 2)[471]. Эти три дня с 15 по 17 августа
должны были сыграть ключевую роль во всей Маньчжурской операции:
именно тогда советские войска должны были занять важные
стратегические позиции, чтобы получить возможность захватить эти
города. У Василевского была очень веская причина не прекращать 15
августа наступательные действия.

37. Маршал Василевский (слева), главнокомандующий советскими
войсками
на
Дальнем
Востоке,
руководивший
операцией
«Августовский шторм». РГАКФД
Ранним утром 17-го числа Ямада отправил телеграмму в штаб
Первого Дальневосточного фронта, предлагая заключить перемирие.
Василевский отверг это предложение на том основании, что в нем «ни
слова не сказано о капитуляции японских вооруженных сил в
Маньчжурии». Вместо этого он потребовал, чтобы к полудню 20
августа японцы прекратили боевые действия на всем фронте, сложили
оружие и сдались в плен. Тем же утром Хата обратился в советское
консульство в Харбине с предложением о прекращении огня. Хата
попросил о немедленной встрече с Василевским для обсуждения
условий перемирия и капитуляции, но заявил, что готов ждать ответа
только до 19-го числа. Это значило, что если соглашение о перемирии
не будет достигнуто к 19 августа, то Квантунская армия продолжит
свое самоубийственное сопротивление. Кроме того, Хата сообщил, что
16 августа американская авиация разбомбила несколько объектов в

Корее. Японцы опасались, что американцы высадят в Корее воздушный
десант. Хата заявил, что Япония предпочла бы передать Корею
Советскому Союзу, а не США. Кроме того, он подчеркнул, что если
Красная армия хочет продолжить наступление вглубь Китая, то
Квантунская армия не будет этому препятствовать[472]. Даже на этом
этапе войны Квантунская армия пыталась заключить с Советским
Союзом сделку для установления перемирия.
38. Переговоры о прекращении огня в Жариково. Генерал Отодзо
Ямада, главнокомандующий Квантунской армией (сидит в центре),
принимает условия прекращения огня. Командный пункт Первого
Дальневосточного фронта, Жариково. РГАКФД
Советская сторона ответила на это предложение японцев только
через два дня. Наконец 19 августа Василевский предложил Хате
прилететь в Жариково, где находился командный пункт Первого
Дальневосточного фронта. Днем того же числа Хата в сопровождении
полковника Рюдзо Сесимы и генерального консула Фунао Миякавы

прилетел в Жариково на советском самолете. Там они с Василевским
договорились о прекращении огня. Основные условия капитуляции
были следующими: после разоружения японские солдаты и офицеры
переходят в полное подчинение советской военной администрации;
высшим японским офицерам будет позволено сохранить мечи и
адъютантов; и японцы будут обеспечивать порядок на местной
территории вплоть до прихода советских вооруженных сил. В
сложившихся обстоятельствах японская сторона сочла эти предложения
весьма щедрыми, однако в действительности русские не выполнили
своих обещаний [Kantogun 1974: 466–467][473].
Новые архивные свидетельства показывают, что в течение двух
дней, прошедших между предложением Хаты о перемирии, сделанным
17 августа, и завершением переговоров о капитуляции 19-го числа
советское верховное командование попыталось захватить как можно
больше территории. 18 августа начальник штаба Главного
командования советских войск на Дальнем Востоке генерал Иванов
приказал всем частям Красной армии игнорировать любые
предложения японцев о прекращении огня вплоть до того момента,
когда японские солдаты фактически сложат оружие и сдадутся в плен.
Действуя согласно этому приказу, советские командиры отказывались
вести переговоры о перемирии с японскими парламентерами, нередко
убивая их. В тот же день группа офицеров Первого Дальневосточного
фронта вылетела в Харбин, а также туда были спешно переброшены
подразделения мотоциклетных полков и мобильные силы Первой
Краснознаменной армии. Еще один воздушный десант был высажен в
Гирине. Советское командование намеревалось захватить эти крупные
города до капитуляции японских вооруженных сил. Василевский
приказал командующим Забайкальского и Первого Дальневосточного
фронтов «для немедленного захвата городов Чанчунь, Мукден, Гирин и
Харбин перейти к действиям специально сформированных,
быстроподвижных и хорошо оснащенных отрядов». Советские
пехотные части должны были занять Чанчунь к 20 августа, Мукден и
Харбин к 21 августа и Ляодунский полуостров к 28 августа. Сталин
был недоволен медлительностью Василевского. Судьба Ляодунского
полуострова, и особенно Дайрена, крайне беспокоила кремлевского
вождя, потому что от Гарримана ему было известно, что американцы
очень заинтересованы в том, чтобы самим захватить эти территории. 21

августа, аннулируя
приказ Василевского, Сталин
приказал
Малиновскому завершить оккупацию Дайрена и Порт-Артура не
позднее 22–23 августа[474].
Красная армия сокрушила Квантунскую армию, однако эта победа
решила только одну из задач, стоявших перед Сталиным. Главнейшей
целью советских вооруженных сил был захват всех территорий,
обещанных СССР союзниками в Ялте, – а возможно, и некоторых
других.

Советская операция на Южном Сахалине
Японский Сахалин, или Карафуто (часть Сахалина к югу от 50-й
параллели), защищала 88-я дивизия. До объявления Советским Союзом
войны Японии сахалинское военное командование ожидало, что
нападение произойдет со стороны США. Поэтому оборонительные
сооружения были построены на восточном берегу острова. Однако
после советского вторжения в Маньчжурию, начавшегося 9 августа,
части 88-й дивизии были срочно переброшены на север для отражения
возможной атаки со стороны русских [Nakayama 1995: 79][475].
Карта 4. Курильская операция Советского Союза

С учетом численного превосходства Красной армии захват
Южного Сахалина был всего лишь вопросом времени, и так как
Соединенные Штаты уже уступили весь этот остров Советскому Союзу,
было маловероятно, что они каким-либо образом вмешаются в эту
военную операцию. Однако советское командование хотело завершить
Сахалинскую кампанию как можно быстрее, потому что их задача
заключалась не только в присоединении южной части Сахалина, но и в
том, чтобы использовать порты Маоку и Отомари[476] в качестве
плацдарма для проведения новой военной операции – захвата северной
части Хоккайдо и Южных Курил (см. карту 4) [Славинский 1993: 57].
Ночью 10 августа, убедившись в том, что Маньчжурская операция
идет по плану, Василевский отдал приказ Пуркаеву (командующему
Вторым Дальневосточном фронтом) на следующее утро вторгнуться в
Южный Сахалин силами 56-го стрелкового корпуса и Тихоокеанского
флота (ТОФ) и полностью занять остров к 22 августа. В 9:35 11 августа
советские войска вступили в южную часть Сахалина. Хотя части
Императорской армии были связаны по рукам и ногам категорическим
приказом Императорского Генштаба не проводить наступательных
операций, защитники Карафуто, засевшие в Котонском укрепрайоне,
оказали вторгнувшимся частям Красной армии ожесточенное
сопротивление. В полдень 15 августа японцы услышали по радио
обращение императора, в котором было объявлено об окончании войны.
В тот же вечер Генеральный штаб в Токио издал директиву об
остановке всех наступательных операций, а на следующий день заявил
о немедленном прекращении огня, кроме случаев самозащиты. Однако
вопреки этому приказу штаб Пятого фронта в Саппоро велел
командованию 88-й дивизии оборонять Карафуто до последнего
солдата, верно предположив, что русские сделают Отомари сборным
пунктом для подготовки операции против Хоккайдо. Таким образом,
88-й дивизии были отданы два противоречащих друг другу приказа.
Воспользовавшись замешательством противника, советские войска
продолжили наступление и к вечеру 17 августа наконец сломили
упорное сопротивление японцев у Котона. 19 августа Императорский
Генеральный штаб приказал командованию Пятого фронта полностью
прекратить сопротивление и вступить в переговоры с советским
командованием. 20 августа штаб Пятого фронта, аннулировав
предыдущий приказ, выпустил новую директиву, предписывающую

командирам боевых подразделений на местах начать переговоры со
своими противниками с советской стороны для прекращения огня и
разоружения. Советские части продвинулись на юг и 25 августа – через
три дня после даты, намеченной Василевским, – захватили Тоёхиру
(сейчас – Южно-Сахалинск)[477].
В отличие от советской операции в Маньчжурии, захват важных
портов Маоки и Отомари осуществлялся по плану, явно составленному
наспех. Задача по взятию этих портов была поручена десанту под
руководством полковника С. Е . Захарова из 113-й стрелковой бригады
16-й армии Второго Дальневосточного фронта и кораблям
Тихоокеанского флота под командованием капитана 1-го ранга А. И.
Леонова. Спешно собранный десант вышел из Советской Гавани в ночь
с 18 на 19 августа [Славинский 1993: 61; Glantz 2003: 258–260].
Как только первые части советского десанта высадились в Маоке,
они немедленно открыли огонь по безоружному гражданскому
населению, собравшемуся в порту в ожидании эвакуации на Хоккайдо.
Люди начали в страхе разбегаться во все стороны. К полудню советские
войска с легкостью овладели портом и выдвинулись в город, продолжая
расстреливать мирных жителей. Видя это, японские солдаты открыли
огонь по русским, в результате завязалась перестрелка. Однако к двум
часам дня город был полностью под контролем советских войск. В
19:30 начальник японского гарнизона отправил к противнику
парламентеров для переговоров о прекращении огня, но прежде, чем
они успели дойти до советского командного пункта, по ним начали
стрелять и убили всех, кроме одного [Hattori 1965: 975; Nakayama 1995:
137–144][478].
После захвата Маоки русским оставалось занять только ключевой
порт Отомари. Отряд Захарова выдвинулся к Отомари по суше, следуя
вдоль железной дороги. Капитан Леонов получил приказ организовать
высадку десанта в Отомари утром 24 августа. Однако как только
корабли Леонова вышли из бухты Маоки, начался сильный шторм,
который длился всю ночь с 23 по 24 августа и помешал советской
флотилии войти в пролив Лаперуза. У русских не осталось другого
выхода, как высадиться в Хонто (сейчас – Невельск) на западном берегу
острова [Славинский 1993: 62; Glantz 2003: 273–274]. Переждав шторм,
Леонов отплыл к Отомари 24-го числа. 25 августа советские войска
атаковали Отомари с моря и с суши. Порт был взят, и в тот же самый

день 53-й стрелковый корпус захватил Тоёхару. 26 августа
командование 5-го фронта приказало всем японским вооруженным
силам на Сахалине сложить оружие. Сахалинская операция была
завершена, но на четыре дня позже, чем планировал Василевский.
Все это время Соединенные Штаты придерживались той позиции,
что Советский Союз имеет полное право вернуть в свой состав Южный
Сахалин, и потому не выдвигали никаких возражений против
проведения этой операции. Однако советское руководство спешило с
завершением оккупации южной части Сахалина не только потому, что
хотело быть единоличным владельцем этого острова, но в большей
степени для того, чтобы подготовиться к следующему этапу операции
против Японии: захвату Курил и Хоккайдо.

Сталин отдает приказ о начале Курильской
операции
Хотя по Ялтинскому соглашению Курильские острова должны
были быть «переданы» Советскому Союзу в обмен на участие СССР в
Тихоокеанской войне, не было четко оговорено, о какой именно части
Курил идет речь. На Потсдамской конференции представители
Генеральных штабов СССР и США договорились о том, что все
Курильские острова, за исключением четырех самых северных, войдут
в американскую зону боевых действий, хотя и Советский Союз получил
плацдарм на Курилах благодаря тому, что Охотское море было
объявлено совместной зоной боевых действий[479]. Таким образом,
перед Сталиным встала сложная задача: ему надо было захватить эти
острова как можно быстрее и при этом все время следить за реакцией
американцев. Для достижения этой цели он прибег как к хитрым
дипломатическим маневрам, так и к безжалостным военным
операциям.
Утром 15 августа по владивостокскому времени, когда в Москве
еще был вечер предыдущего дня, Василевский отдал приказ Пуркаеву и
адмиралу И. С. Юмашеву захватить северные острова Курильской
гряды, не дожидаясь подкреплений с других фронтов. В то время как
японцы считали эти острова ключевыми для обороны Хоккайдо и
внутренних территорий Японии, советское руководство полагало, что
контроль над Курилами даст СССР выход в Тихий океан. Пуркаев
сказал своим подчиненным: «Ожидается капитуляция Японии.
Используя благоприятную обстановку, необходимо занять острова:
Шумшу, Парамушир, Онекотан» [Славинский 1993: 73, 81][480].
Скорее всего, приказ о начале Курильской операции Василевский
получил от Сталина. В Вашингтоне о том, что Япония приняла
требования Потсдамской декларации, стало известно в 8 часов вечера
14 августа по московскому времени. Таким образом, логично
предположить, что Сталин отдал приказ о начале Курильской операции,
узнав о том, что Япония согласна капитулировать[481]. Кампании в
Маньчжурии, Корее и на Южном Сахалине проходили точно по плану и
зачастую с опережением графика, однако операция на Курилах пока

даже не началась. Известие о скорой капитуляции Японии, вероятно,
побудило Сталина немедленно предпринять активные действия по
захвату Курил, до того как японцы фактически капитулируют. Приказ
Василевского атаковать «наличными силами на Камчатке, не дожидаясь
прибытия подкреплений», говорил о спешке, с которой проводилась эта
операция. Сталин очень торопился.
Из-за приказа Василевского Пуркаев располагал для проведения
Курильской операции очень скудными силами – двумя полками 101-й
стрелковой дивизии, двумя или тремя ротами морской пехоты
Тихоокеанского флота, а также кораблями и плавсредствами,
имевшимися в распоряжении Петропавловской военно-морской базы. В
своем отчете, написанном после захвата Курильских островов, генерал-
майор А. Р. Гнечко, командующий Камчатским оборонительным
районом, в деталях описывал, как плохо были подготовлены советские
войска к решению этой боевой задачи. На подготовку ко всей операции
у Камчатского оборонительного района было только два дня. Для
высадки десанта русским не хватало ни кораблей, ни артиллерии, ни
военной техники. Чтобы компенсировать недостаток вооружения и
слабую подготовку, им приходилось рассчитывать на элемент
неожиданности в связи с «политической ситуацией», возникшей в
результате скорой капитуляции Японии. План Гнечко заключался в том,
чтобы в 11 утра 16 августа осуществить неожиданную высадку десанта
на северо-восточном берегу Шумшу, нанести основной удар по военно-
морской базе Катаока в южной части острова и к 23:00 17 августа
захватить весь остров. Затем планировалось занять Парамушир и
Онекотан, используя Шумшу в качестве плацдарма[482]. Никаких
дальнейших планов на тот момент не существовало.
Не зная, как США будут действовать на Курилах, Сталин
вынужден был соблюдать осторожность. Он приказал армии занять два
острова (Шумшу и Парамушир), явно относившихся к советской зоне
боевых действий, и использовать их в качестве надежных плацдармов
для возможного проведения других операций. Важно отметить, что,
согласно этому первому плану, предполагалось захватить и Онекотан,
который относился уже к зоне американских боевых действий; скорее
всего, это было сделано для того, чтобы проверить, как отреагируют
Соединенные Штаты. Если бы Сталин столкнулся с сопротивлением со

стороны американцев, он бы отступил. В противном случае он бы
расширил операцию, включив в нее Центральные и Северные Курилы.
39. Советская десантная операция на Курилах. Курильская
операция началась уже после того, как император Хирохито объявил о
принятии Японией условий Потсдамской декларации. РГАКФД
Гнечко и его штабу предстояло решить множество задач, прежде
чем выйти из Петропавловска. Им надо было разработать детальные
оперативные планы, привести все свои войска в боевую готовность,
сформировать из них боевые подразделения и наладить координацию
действий между различными родами войск – сухопутными частями,
морской пехотой и авиацией, реквизировать рыболовные траулеры и
превратить их в военные суда, погрузить на корабли артиллерию,
военную технику и средства коммуникации, составить письменные
приказы, регламентирующие всю эту деятельность, и получить
необходимую информацию о расположении сил противника. Все эти
сложные приготовления нужно было сделать в течение 36 часов. На
фоне того, как тщательно была спланирована вся остальная часть
операции «Августовский шторм», Курильская кампания выглядела

сущим недоразумением. Неудивительно, что многое пошло не так.
Например, русские сначала погрузили на корабли артиллерию и
военную технику, которые в первую очередь были нужны им при
десанте, но оказались на самом дне трюма. Поэтому, когда начались
боевые действия, им пришлось убрать тонны лежащего сверху груза,
чтобы добраться до необходимого оборудования[483]. И это была всего
одна из многих ошибок, допущенных советским командованием.
В четыре часа утра 17 августа, двумя часами позднее, чем было
намечено, корабли с десантом вышли из Авачинской бухты
Петропавловска. Следуя за сторожевым кораблем «Дзержинский»,
караван судов, скрытый густым туманом, медленно и незаметно
преодолел расстояние в 170 морских миль от Петропавловска до
Шумшу, не включая огней на большей части пути. Это была самая
длинная дистанция, которую пришлось преодолеть советским
вооруженным силам для высадки десанта, за всю Вторую мировую
войну [Славинский 1993: 87; Glantz 2003: 293–294]. Через 24 часа
первый корабль советской флотилии достиг Шумшу в 2:00 18 августа
(полночь по времени Токио). Двумя часами позднее все корабли
выстроились в линию напротив места высадки. Битва за Шумшу
должна была начаться с минуты на минуту.

Битва за Шумшу
В 2:15 18 августа (по японскому времени) началась высадка
советского десанта на берег Такэда (см. карту 5)[484]. Советские корабли
начали обстрел японских позиций раньше времени, в результате чего
японцы открыли по русским сильный артиллерийский огонь с двух
батарей, расположенных на оконечностях пляжа. Первый эшелон
советской морской пехоты высадился на берег Шумшу только в семь
утра. Десантники атаковали две стратегические позиции японцев на
горе Ёцумине, но им не удалось захватить эти высоты из-за недостатка
огневой мощи. Генерал Фусаки Цуцуми, командовавший 91-й
дивизией, не зная, что его солдаты были атакованы советскими
войсками, отдал приказ 11-му танковому полку и 73-й пехотной бригаде
дать врагу отпор. Танковый полк безрассудно начал преследовать
противника, не дожидаясь поддержки пехоты, и стал легкой добычей
для советских противотанковых ружей. Только в ходе этого боя японцы
узнали, что на них напали не американцы, а русские.

Карта 5. Битва за Шумшу. На основе карт, составленных Накаямой
[Nakayama 1995: 186]
Второй эшелон советского десанта добрался до берега Шумшу в
9:00. При высадке уцелела одна-единственная радиостанция, и с нее
командование связалось с береговой батареей на мысе Лопатка и
стоявшими в заливе военными судами, с которых был открыт мощный
артиллерийский огонь по позициям японцев. Цуцуми приказал 74-й
бригаде на Парамушире присоединиться к защитникам Шумшу.
Главные силы 91-й дивизии были сконцентрированы как раз на Шумшу
и выдвинулись навстречу противнику. С учетом численного
превосходства японцев казалось, что сбросить советский десант
обратно в море было только вопросом времени.
Однако исход этого противостояния был решен не на поле боя.
Командование 5-го фронта в Саппоро впало в панику из-за
происходящего на Шумшу. В тот самый момент, когда Императорский
Генеральный штаб пытался как можно более гладко организовать

капитуляцию всех японских вооруженных сил, победа 91-й дивизии над
советскими войсками могла пустить под откос весь этот процесс.
Поэтому около полудня 18 августа Цуцуми получил из штаба 5-го
фронта приказ о прекращении огня, за исключением необходимой
самозащиты. Командующий 91-й дивизией отправил к русским десять
парламентеров с белыми флагами, но советские солдаты открыли по
ним огонь. Десантники перешли в контрнаступление и после двух
часов рукопашного боя заняли высоты на Ёцумине.
19 августа русские начали выгружать на берег Такэда оставшиеся
на кораблях артиллерийские орудия, вооружение и боевую технику, но
японцы не препятствовали этой операции. Генеральный штаб в Токио,
встревоженный перспективой дальнейшего сопротивления со стороны
японских защитников острова, дал указание командованию 5-го фронта
прекратить все боевые действия даже для самозащиты – «по приказу
императора». В течение дня на берегу Такэда прошли переговоры о
прекращении
огня.
20 августа,
согласно
заключенным
договоренностям, советские суда отплыли в направлении залива
Катаока, чтобы занять японскую военно-морскую базу, но в этот
момент под предлогом самообороны японские береговые батареи
открыли ожесточенный огонь по советской флотилии. Вскоре Цуцуми
получил из штаба 5-го фронта еще один строжайший приказ о
прекращении огня. 21 августа на рейде города Касивабара на
Парамушире (сейчас – Северо-Курильск) Цуцуми и Гнечко подписали
на советском корабле официальное соглашение о прекращении
огня[485].
Битва за Шумшу в полной мере демонстрирует катастрофическую
неподготовленность Курильской операции. Сталин боялся, что война
может закончиться до того, как он захватит все территории, обещанные
ему в Ялте. Несмотря на отдельные случаи героизма среди советских
солдат, сам план вторжения на Курилы был плохо продуман и плохо
реализован. Из-за недостатка подготовки, отсутствия продуманной
стратегии и координирования, нехватки кораблей, вооружения,
артиллерии и боевой техники, а также малой численности личного
состава у десанта под командованием Гнечко практически не было
шансов захватить Шумшу к 18 августа.
Советские вооруженные силы, задействованные в Курильской
десантной операции, насчитывали чуть более 8800 человек, в то время

как у японцев на Шумшу было 8500 солдат – или 23 000, если включать
гарнизон Парамушира. С учетом общего правила, что силы
нападающих должны в три раза превосходить силы обороняющихся,
мы видим, насколько безрассудно было со стороны Советского Союза
атаковать хорошо укрепленный Шумшу при соотношении 1 к I[486].
Советские десантные суда были слишком тяжело нагружены; они
вынуждены были бросить якорь в 100–150 метрах от берега, где
глубина превышала два метра. Солдаты прыгали в море, держа в руках
тяжелое оборудование и вооружение. Из 22 радиостанций все, кроме
одной, были либо утоплены, либо забрызганы соленой водой и
испорчены. Еще более серьезной ошибкой стало то, что, несмотря на
строгий приказ не открывать огня, артиллерия одного из десантных
кораблей начала стрелять преждевременно. Если советские
вооруженные силы и добились победы в битве за Шумшу, то в большей
степени это произошло благодаря тому, что Императорский
Генеральный штаб не хотел, чтобы 91-я дивизия победила.
У японцев не было возможности подсчитать свои потери в битве за
Шумшу. По советским данным, японцы потеряли убитыми и ранеными
1018 человек, а советская сторона – 1567. Это было последнее крупное
сражение Второй мировой войны. Но все эти люди погибли не ради
окончания войны на Тихом океане – она завершилась еще до битвы за
Шумшу. Почему же тогда Сталину было так важно провести эту
кровопролитную операцию, когда он мог завладеть Шумшу, просто
послав на остров военного эмиссара с требованием капитуляции?
Собственно, если бы он так поступил, то, вполне вероятно, получил бы
Шумшу в свое распоряжение намного раньше, еще 18 августа. Был ли
это просчет с его стороны или он принял плохое решение в панике?
Возможно, верны обе версии, но есть и третья. Сталин хотел пролить на
поле боя кровь советских солдат, чтобы иметь повод заявить, что
Советский Союз заслужил Курилы – все Курилы, – так как заплатил за
это жизнями своих сыновей. На самом деле кровопролитие на Шумшу
было авансовым платежом, позволившим ему завладеть всеми
Курильскими островами.
Большие цифры людских потерь в битве за Шумшу – притом что
японцы не использовали пилотов-камикадзе и кайтэны (торпеды,
управлявшиеся смертниками) и были связаны по рукам и ногам
приказами верховного командования, предписывавшими им прекратить

огонь,
–
могли послужить предостережением для создателей
американского плана вторжения «Олимпик». Когда президент Трумэн
18 июня одобрил операцию «Олимпик», по расчетам Маршалла, общая
численность японских вооруженных сил на Кюсю не превышала 350
тысяч человек (4 дивизии) против 766 700 американцев. К моменту
битвы за Шумшу, к ужасу наблюдавших за всем этим процессом
американцев, численность японской армии на Кюсю резко увеличилась
и составляла уже 625 000 человек (14 дивизий), намного превзойдя
ожидания Маршалла. Мы не знаем, насколько пристально в
Объединенном комитете начальников штабов следили за ходом битвы
за Шумшу, однако отчаянная решимость, с которой японцы
противостояли советскому нападению, и высокий процент потерь,
причиненный ими противнику, безусловно, придают веса хвастливым
утверждениям японского военного командования о том, что они могли в
случае вторжения причинить значительный урон американцам. Если бы
план «Олимпик» был приведен в исполнение, результатом стало бы
беспрецедентное кровопролитие. Как пишет Ричард Фрэнк: «Японская
группа армий на Кюсю была настолько мощной, что цена вторжения
могла оказаться неприемлемой» [Frank 1999: 343]. Судя по битве за
Шумшу, это утверждение является верным[487].
Также важно учитывать, что Сталина беспокоила реакция
американцев на Курильскую операцию. 18 августа Императорский
Генеральный штаб в Токио, получив известия о нападении на Шумшу,
послал срочную телеграмму в штаб-квартиру Макартура в Маниле:
«Часть ваших сил высадилась на острове Шумшу. < ...> Наши войска
вынуждены были для самозащиты взяться за оружие. Теперь, когда
боевые действия между нашими странами запрещены, в высшей
степени желательно, чтобы эти враждебные акты немедленно
прекратились». Штаб Макартура сразу же переслал эту телеграмму в
Москву. Эта информация вызвала переполох в Ставке, где посчитали,
что американцы высадились на Шумшу, нарушив оговоренную
демаркационную линию. Генерал Славин спросил Дина, была ли эта
десантная операция, о которой шла речь в сообщении японского
Генштаба, осуществлена американцами. В Москве вздохнули с
облегчением только в тот момент, когда Макартур прислал телеграмму,
сообщающую, что американцы на Шумшу не высаживались[488].

Соединенные Штаты реагируют на действия
Советского Союза
Нехотя согласившись с назначением Макартура на должность
единственного верховного главнокомандующего силами союзников,
Сталин при этом совершенно не собирался признавать его полномочия
на территориях, занятых советскими войсками. 15 августа Макартур
передал через Дина «инструкции» советскому Генеральному штабу в
Москве, потребовав, чтобы вооруженные силы СССР «прекратили
дальнейшие наступательные действия против японских сил»
в советской зоне оккупации. Бесцеремонный приказ Макартура сразу
же вызвал резкую реакцию со стороны Антонова. На следующий день
Антонов напомнил Дину, что «прекращение или продолжение боевых
действий Советского Союза на Дальнем Востоке против японских
вооруженных сил может произойти только по решению верховного
главнокомандующего советскими вооруженными силами»[489].
В Объединенном комитете начальников штабов мнения по поводу
целесообразности этой директивы Макартура разошлись. Заместитель
главы ОКНШ Халл признал, что Макартур не обладал полномочиями,
позволяющими ему отдавать приказы советским войскам, и что эта
инструкция была всего лишь «информацией к сведению». Поэтому
следует признать справедливость ответа Антонова, что произошло
«недоразумение». Однако адмирал Чарльз Кук, начальник Отдела
планирования штаба ВМС США, возразил ему: «У нас есть все
основания потребовать от них перестать стрелять по япошкам». Тем не
менее в ОКНШ не хотели ссориться с русскими по этому поводу.
Маршалл поручил Макартуру и Дину сообщить советскому
руководству, что в первоначальном приказе Макартура присутствовала
ошибка и он содержал только информацию к сведению[490]. Русские
рявкнули, и американцы сдали назад.
Однако несмотря на то, что США пришлось уступить СССР в этом
вопросе, их стала всерьез беспокоить советская экспансия на Курилах.
Демаркационная линия, о которой военное командование союзных сил
договорилось в Потсдаме, по-прежнему продолжала существовать даже
после вступления в войну СССР. Исходя из этих договоренностей, 13

августа Объединенный комитет начальников штабов предложил
поручить Нимицу принять капитуляцию японцев на Курильских
островах к югу от проливов вокруг острова Онекотан[491]. Основываясь
на потсдамских соглашениях, 14 августа ОКНШ подготовил Общий
приказ No 1, в котором, среди прочего, регламентировалось то, каким
именно военным властям должны сдаваться японские вооруженные
силы. Самое важное в этом приказе говорилось в пункте 1-Ь, где было
сказано, что «представители высшего японского командования и все
сухопутные, морские, воздушные и вспомогательные силы в
Маньчжурии, Корее к северу от 38 градуса северной широты и
Карафуто должны сдаться в плен главнокомандующему советскими
войсками на Дальнем Востоке». В этом списке территорий, где японцы
должны были капитулировать перед Красной армией, демонстративно
отсутствовали Курилы[492].
Вспомним, что еще в мае Грю спрашивал Стимсона о том,
возможно ли заново обсудить Ялтинские соглашения, убрав Курилы из
списка территорий, отходящих СССР. Стимсон ответил отказом, но
Боунстил был с ним не согласен. Он предлагал, чтобы США не
торопились отдавать все Курилы русским, приводя такой аргумент:
Не стоит обманывать себя: нам отлично известно, что
единственный противник в Азии, которого нам надо
опасаться, это русские. Поэтому зачем было приносить в
жертву всех этих людей и такие средства для обеспечения
безопасности на Тихом океане и затем не попытаться
устроить базу рядом с тем плацдармом, откуда нам следует
ожидать самого вероятного нападения?
В июне и июле рекомендации Боунстила обсуждались на
совещаниях ОКНШ, и в результате было принято решение, что частью
соглашения о переходе Курил под юрисдикцию Советского Союза будет
условие об устройстве на одном из этих островов базы американских
ВВС; Стимсон в Потсдаме принял это предложение[493].
Неизвестно, чем было вызвано дальнейшее развитие событий, но
как только Советский Союз вступил в Тихоокеанскую войну,
сторонники жесткой линии из Оперативного управления отступили от
первоначального замысла и попытались отобрать у Сталина обещанную

«конфетку». Исходя из того, что Курилы относились к американской
зоне боевых действий, «ястребы» из ОУ пересмотрели предыдущее
решение и исключили Курильские острова из советской зоны
оккупации. Как пишет Марк Галликкио, в тот же день, когда был
составлен Общий приказ No 1, Объединенный комитет военного
планирования выступил с предложением, чтобы американские
вооруженные силы заняли Мацуву (сейчас – Матуа) и Парамушир, что
позволило бы Соединенным Штатам укрепить свою позицию в
предстоящих переговорах об устройстве на Курилах после войны базы
американских ВВС [Gal-licchio 1991: 84][494]. Оккупация американцами
этих островов и особенно Парамушира, который по всем
договоренностям находился в советской зоне оккупации, была бы
воспринята Москвой как акт враждебности и покушение на
прерогативы Советского Союза.
Понимая, что Советский Союз скоро развернет свою операцию на
Курилах, офицеры, отвечавшие за разработку военной стратегии США,
давили на администрацию Белого дома, убеждая чиновников в
Вашингтоне, что необходимо захватить хотя бы несколько островов в
Южных Курилах. Как пишет Галликкио: «Макклой пытался убедить
госсекретаря Бирнса дать добро на оккупацию нескольких Курильских
островов». Бирнс не хотел идти на это, говоря: «Мы согласились отдать
Курилы русским и не можем взять свои обещания назад» [Gallicchio
1991: 84].
12 августа состоялось заседание Координационного комитета
Госдепа, Военного и Военно-морского министерств (SWNCC), на
котором обсуждали текст Общего приказа No
1. Заместитель
госсекретаря Джеймс Данн заявил, что у Госдепа нет возражений
против условий этого документа и он не видит противоречий между
Общим приказом No 1 и Ялтинским соглашением. В результате SWNCC
«согласился с тем, что прежде, чем комитет примет какое-либо решение
по Курилам, Данну предстоит получить более подробную информацию
обо всех договоренностях, заключенных в отношении этих островов».
Полковник Боунстил тоже присутствовал на этом совещании, хотя и не
являлся постоянным членом Координационного комитета. Судя по
всему, на членов SWNCC повлияла аргументация Макклоя. Затем
Макклой выдвинул предложение, чтобы адмиралу Гарднеру,
заместителю начальника штаба военно-морского флота, было дано

поручение «подготовить предварительный приказ адмиралу Нимицу по
данному вопросу, а также выбрать остров», на котором американцы
хотят иметь свою авиабазу[495]. Тем же вечером Данн и Макклой
встретились с Бирнсом. После бурных споров Бирнс наконец
согласился с доводами Макклоя и «дал согласие на то, чтобы адмирал
Нимиц воспринимал демаркационную линию, разделяющую советскую
и американскую зоны боевых действий, как границу между зонами
капитуляции». Макклой, при явной поддержке Боунстила и военно-
морского министра Форрестола, был главным инициатором активных
действий и захвата нескольких Курильских островов, в то время как
Госдеп сопротивлялся этой идее.
Положение дел в Маньчжурии и Корее волновало Вашингтон
сильнее, чем ситуация с Курилами. После продлившегося всю ночь с 10
по 11 августа заседания Координационного комитета Боунстилу и
майору Дину Раску было поручено определить советскую и
американскую оккупационные зоны в Корее. Макклой сказал им, что
«США должны принять капитуляцию японцев настолько далеко на
севере, насколько это возможно» в пределах досягаемости
американских вооруженных сил. Обратившись к мелкомасштабной
карте Дальнего Востока, висевшей на стене, Боунстил заметил, что 38-я
параллель проходит к северу от Сеула и делит Корею примерно
пополам, хотя, по словам Раска, 38-я параллель находилась севернее
той зоны, до которой американцы могли добраться [Cumings 1981:120–
121]. При столь произвольном и ни на чем не основанном разделе
Кореи американцы имели все основания опасаться реакции Советского
Союза на это решение.
11 августа Трумэн приказал Маршаллу и Кингу сделать
предварительные приготовления к немедленному захвату Дайрена и
порта в Корее сразу же после капитуляции Японии, «если этот порт не
будет к тому моменту занят войсками советского правительства».
Получив этот приказ, Военно-морское министерство начало разработку
плана операции. Позднее в тот же день Кук обратил внимание, что
черновой вариант Общего приказа No 1 ослабляет позицию США в
отношении Дайрена. Он пожаловался Халлу на то, что, уступая
Советскому Союзу право на Корею к северу от 38-й параллели и всю
Маньчжурию, Общий приказ No 1 фактически приглашает СССР

захватить все эти территории. Халл обещал Куку поговорить об этом с
Макклоем[496].
15 августа Трумэн проинформировал Эттли, Сталина и Чан Кайши
о том, что Соединенные Штаты собираются «использовать свои
воздушные и военно-морские силы, чтобы ускорить процесс
капитуляции японских вооруженных сил в прибрежной зоне азиатского
континента для того, чтобы воспрепятствовать продолжению
локальных военных конфликтов»[497]. Суть этого послания заключалась
в том, что, несмотря на демаркационные линии, обозначенные в Общем
приказе No 1, США намеревались в одностороннем порядке провести
воздушные и военно-морские операции во всей прибрежной зоне
азиатского континента, которая включала в себя Китай, Маньчжурию и
Корею. Тем самым Вашингтон забрасывал очень широкую сеть, но
главным образом американцы были заинтересованы в захвате Дайрена
и одного из корейских портов[498].
Началась новая гонка: на этот раз США и СССР соревновались в
том, кто первым доберется до Дайрена. Если бы обе стороны до конца
были готовы пойти на все, чтобы занять этот порт, это неизбежно
привело бы к серьезному конфликту и, возможно даже, вооруженному
противостоянию.

Ссора Трумэна и Сталина из-за Общего
приказа No 1
15 августа Трумэн через Гарримана передал Сталину копию
Общего приказа No 1. На следующий день Сталин ответил Трумэну как
через Гарримана, так и через Громыко в Вашингтоне. Начало послания
Сталина было выдержано в якобы примирительном тоне; он писал, что
«в основном» согласен с содержанием Общего приказа No 1, однако
предлагает внести в него две поправки. Во-первых, в соответствии с
Ялтинским соглашением «включить в район сдачи японских
вооруженных сил советским войскам все Курильские острова». Вторая
поправка была более дерзкой. Сталин потребовал следующее:
«Включить в район сдачи японских вооруженных сил советским
войскам» северную половину острова Хоккайдо к северу от
демаркационной линии между городами Кусиро и Румой (см. карту 4).
Затем он объяснил причину, по которой настаивал на этой второй
поправке. Во время Гражданской войны 1919–1922 годов Япония
захватила весь советский Дальний Восток. Поэтому, если бы русские
войска не оккупировали часть собственно японской территории,
«русское общественное мнение было бы серьезно обижено»[499].
Требование Сталина передать СССР «все Курильские острова»
выходило за рамки Ялтинского соглашения, в котором шла речь только
о «Курильских островах», но не уточнялось, что именно включалось в
это понятие. Также Сталин провел четкую грань между Курилами и
северной частью Хоккайдо. Обозначив последнюю как «собственно
японскую территорию», Сталин таким образом дал понять, что Курилы
таковой территорией не являются. Тем самым подразумевалось, что у
России было юридически обоснованное право на Курилы и они должны
были быть не «переданы» СССР, как говорилось в ялтинском
соглашении, а «возвращены» законному владельцу.
Еще более явно Сталин обозначил свои намерения 17 августа в
директиве генералу К. Н . Деревянко, который был назначен
представителем Главного командования советских войск на Дальнем
Востоке при штабе главнокомандующего союзными силами Макартура
в Маниле. В своей директиве Сталин поручил Деревянко потребовать

от имени советского правительства включения Курил и половины
Хоккайдо севернее линии, идущей от Кусиро до Румой, в советскую
оккупационную зону. Кроме того, Деревянко должен был поставить
перед Макартуром вопрос о выделении Советскому Союзу зоны
дислокации советских войск в Токио[500].
Трумэн написал ответ на это послание 17 августа и отправил его
Сталину 18-го числа. Он согласился «изменить “Общий приказ No 1” с
тем, чтобы включить все Курильские острова в район, который должен
капитулировать перед главнокомандующим советскими вооруженными
силами на Дальнем Востоке». Однако уступив в этом вопросе, Трумэн
заявил, что «правительство Соединенных Штатов желает располагать
правами на авиационные базы для наземных и морских самолетов на
одном из Курильских островов, предпочтительно в центральной группе,
для военных и коммерческих целей». На требование Сталина о
советской оккупационной зоне в Хоккайдо Трумэн ответил
категорическим отказом: «...я имею в виду – ив связи с этим были
проведены мероприятия, – что генералу Макартуру сдаются японские
вооруженные силы на всех островах собственно Японии: Хоккайдо,
Хонсю, Сикоку и Кюсю»[501].
Архивы не дают нам ответа на то, как именно в Вашингтоне
принималось решение по поводу письма Сталина Трумэну от 16
августа. Учитывая серьезность вопроса, можно предположить, что
послание кремлевского вождя обсуждалось на совещаниях в
Оперативном управлении Военного министерства и Координационном
комитете. По неизвестным причинам Оперативное управление
пересмотрело свою жесткую позицию по Курилам. Достав из старых
папок докладные записки Грю, Стимсона и Маршалла, в которых
предлагалось отказаться от притязаний на Курилы, потребовав взамен
лишь права на авиационные базы, Линкольн, хотя и неохотно,
предложил согласиться на передачу Курильских островов России. Он
признал с сожалением:
В Ялте <...> правительство США дало согласие на то,
что Курилы отойдут России. Военное министерство не
располагает документами, указывающими на то, что в
Ялтинском соглашении о передаче Курил России есть какие-
то оговорки. Также Военное министерство не располагает

документами, из которых следовало бы, что вопрос о Курилах
поднимался Гопкинсом, когда он был в Москве в прошлом
мае и июне.
Тем самым Линкольн давал понять, что Военное министерство
должно было выдвинуть возражения против полной передачи Курил
СССР ранее, однако этого сделано не было; теперь же приходилось
просто смириться с последствиями данного просчета. Эту перемену
настроения в Военном министерстве с радостью восприняли в Госдепе,
и итоговая редакция ответа Трумэна Сталину была «подготовлена
Государственным департаментом и адмиралом Леги»[502].
Притязания Сталина на Хоккайдо Трумэн решительно отверг: он
не собирался уступать ни дюйма. Однако на самом деле позиция США
в отношении Хоккайдо была не такой твердой, как кажется. В отчете о
будущей оккупации Японии, составленном в Военном министерстве,
рассматривалась возможность ее разделения на оккупационные зоны, и
в одном из вариантов Хоккайдо, а в другом – Хоккайдо и Тохоку
отходили Советскому Союзу[503]. Однако этот отчет остался всего лишь
мысленным экспериментом стратегов из Военного министерства; когда
с этим документом ознакомился Стимсон, он однозначно заявил, что
Хоккайдо войдет в американскую оккупационную зону. Того же курса
придерживался и Трумэн, когда отправлял ответ Сталину. Впрочем,
вряд ли можно считать, что на решение Трумэна сильно повлияла
именно позиция Стимсона, который в тот момент уехал из Вашингтона
в заслуженный отпуск. Хотя у нас нет документальных свидетельств,
подкрепляющих это предположение, скорее всего наибольшее влияние
на президента в его переписке со Сталиным оказал Бирнс.
Ловко составленное письмо Сталина поставило Трумэна в
положение, когда он не мог отказать советскому лидеру в его первом
требовании. Президент США категорически отверг посягательства
Сталина на часть Хоккайдо, но, отказав СССР в праве на Курилы,
Трумэн рисковал тем, что Сталин мог вовсе отклонить Общий приказ
No 1. В таком случае не было никаких гарантий, что советские войска
остановятся у 38-й параллели в Корее или будут сотрудничать с
союзниками в Маньчжурии. Более того, отвечая отказом на требование
Сталина о Курилах, Соединенные Штаты должны были начать
собственную Курильскую операцию, а это могло привести к

столкновению с советскими войсками. В Вашингтоне никто не считал,
что контроль над Курилами так важен для стратегических интересов
США, чтобы рисковать из-за этого вооруженным конфликтом с
Советским Союзом. Когда Трумэн уступил Сталину в этом вопросе,
судьба Курил была решена.
Выразив согласие с предложениями Сталина (за исключением
второй поправки), Трумэн тем самым согласился включить Ляодунский
полуостров в советскую оккупационную зону. Это поставило крест на
планах США занять Дайрен. 18 августа между Линкольном и
адмиралом Гарднером состоялся телефонный разговор, в котором они
обсудили все сложности, связанные с проведением Дайренской
операции. По словам Гарднера, военно-морской флот США мог
отправить войска в Дайрен «в любой момент». Проблема была не в
физической возможности, а в целесообразности. Линкольн сказал: «...
на самом деле мы не считаем целесообразным в настоящее время
отправлять в Дайрен крейсер или другие суда ВМС ради того...»
–
«Чтобы насолить русским», – закончил за него фразу Гарднер. По их
оценке, советские войска должны были захватить Дайрен к
понедельнику, 20 августа. Гарднер сказал: «Мы считаем, что русские в
любом случае окажутся там раньше нас, и, послав туда корабли, мы все
равно не сможем помешать им занять территорию порта, а нас больше
всего интересует именно эта территория, портовая инфраструктура и
все такое прочее». Линкольн согласился с этим[504]. Так США
отказались от военной операции в Дайрене.
В отличие от американцев, Сталин не медлил с захватом Дайрена.
После получения ответа от Трумэна Антонов 20 августа приказал
Василевскому «подготовить и провести быстрее авиадесантную
операцию для занятия Порт-Артура и Дайрена». В тот же день
Василевский доложил Сталину, что отдал приказ Забайкальскому
фронту захватить Порт-Артур и Дайрен с помощью внезапной
авиадесантной атаки[505].
Однако США были твердо намерены удержать под своим
контролем всю территорию Кореи к югу от 38-й параллели. Хотя
Сталин и согласился с этой демаркационной линией, в Объединенном
комитете начальников штабов продолжали испытывать тревогу на этот
счет. В докладной записке ОКНШ было сказано следующее: «По
неподтвержденным данным, советские войска планируют продолжить

наступление к югу от 38-й линии». Далее там спрашивалось, каким
образом Макартур и Нимиц собираются реагировать на эти действия
русских. Нам неизвестно, что ответили Макартур и Нимиц на этот
запрос, но, как оказалось, опасения ОКНШ были беспочвенны.
Советские войска не были заинтересованы в пересечении 38-й
параллели и дальнейшем продвижении на юг. На самом деле, когда
Сталин не стал возражать против того, чтобы демаркационная линия
прошла по 38-й параллели, Раск был «несколько удивлен». Американцы
установили надежный контроль только над теми территориями, куда
русские и не собирались соваться.

Сталин отдает приказ о занятии Хоккайдо и
Южных Курил
Большинство историков считают, что требование Сталина о
передаче СССР северной части Хоккайдо было рычагом для
заключения сделки по Курилам[506]. Однако Сталин ничуть не
блефовал, заявляя о своих притязаниях на Хоккайдо. Незадолго до того,
как он написал письмо Трумэну от 16 августа (или сразу же после
этого), Сталин приказал Василевскому начать операцию на Хоккайдо и
Южных Курилах. Василевский, в свою очередь, 18-го числа отдал
командующему
Первым Дальневосточным
фронтом
приказ
«оккупировать половину о. Хоккайдо к северу от линии, идущей от
города Кусиро до города Румой, и южную часть Курильских о-вов до о.
Симушу включительно»[507]. 19 августа он приказал командующим
Первым Дальневосточным фронтом и Тихоокеанским флотом «для этой
цели при помощи судов ТОФ и частей Морского флота в период с 19
августа по 1 сентября перебросить две стрелковые дивизии 87 СК. В те
же сроки перебазировать на Хоккайдо и Курильские острова одну
истребительную и одну бомбардировочную авиадивизии 9-й
Воздушной армии»[508]. После оккупации Хоккайдо именно там должна
была находиться штаб-квартира Главного командования советских
войск на Дальнем Востоке[509]. На тот момент Сталин считал Хоккайдо
главной целью всей этой операции.
20 августа Антонов послал телеграмму Василевскому, поручая
командующему Первым Дальневосточным фронтом «операцию на о.
Хоккайдо и Южные Курильские острова готовить, но операцию эту
начинать только по особому указанию Ставки. < ...> 87 СК
Ксенофонтова сосредоточить в южной части о. Сахалин и готовить его
к операциям или на остров Хоккайдо или на южные Курильские
острова»[510]. После того как 18-го числа Сталин получил ответ от
Трумэна, он начать склоняться к тому, чтобы вместо проведения сразу
обеих операций (на Хоккайдо и на Южных Курилах) осуществить
только одну из них – либо там, либо там. Также он проследил за тем,
чтобы эти операции самым строгим образом контролировались высшим
военным командованием страны, возглавляемым им самим.

21 августа, получив второй сталинский приказ, Василевский
выпустил директиву «немедленно и не позднее 21 августа» перебросить
87-й стрелковый корпус в Маоку и после захвата Отомари и Тоёхары
перебазировать туда достаточное количество боевых кораблей для
подготовки операции на Хоккайдо и Южных Курилах. Командующим
Первым и Вторым Дальневосточными фронтами, Тихоокеанским
флотом и военно-воздушными силами было приказано начать
авиадесантную операцию в порту и городе Румой и к 23 августа
подготовить авиабазу для оккупации северной части Хоккайдо. Кроме
того, Юмашеву был отдан приказ послать на Хоккайдо по меньшей
мере две пехотные дивизии в два-три эшелона каждая. Наконец
Василевский напомнил всем командирам фронтов, что приказ о начале
десантной операции на Хоккайдо будет отдан им лично, но что все
приготовления к этой операции должны быть завершены не позднее 23
августа (см. карту 4)[511].
Однако 22 августа произошло событие, изменившее планы
Сталина.

Сталин отвечает на послание Трумэна
22 августа Сталин отправил Трумэну ответ на его послание от 18-
го числа. В первом абзаце советский лидер выразил глубокое
разочарование тем, что Трумэн отклонил его требование. «Должен
сказать, – писал Сталин, – что я и мои коллеги не ожидали от вас такого
ответа». Далее в письме он категорически отверг просьбу
американского президента о предоставлении США прав на
авиационную базу на одном из Курильских островов. Во-первых, об
этом ни слова не было сказано ни в Ялте, ни в Потсдаме. Во-вторых,
такое требование было унизительным по отношению к Советскому
Союзу. По мнению Сталина, «требования такого рода обычно
предъявляются либо побежденному государству, либо такому союзному
государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть
своей территории и выражает готовность ввиду этого предоставить
своему союзнику соответствующую базу». Советский Союз,
безусловно, не относился к числу таких государств. В-третьих, он не
понимал, на каких основаниях США вообще выдвигают СССР такое
условие[512].
В отличие от телеграммы Сталина Трумэну, отправленной 16
августа, тон этого послания был крайне резким. Почему Сталин дал в
этом письме волю своему гневу? Действительно ли он был так разозлен
ответом Трумэна или это была дипломатическая уловка? Скорее всего,
и то и другое. Сталин не испытывал никакой благодарности за то, что
американский президент включил Курилы в советскую оккупационную
зону, поскольку считал, что эта территория и так уже по праву
принадлежит Советскому Союзу. Однако он был оскорблен тем, что
Трумэн отказал ему в его «скромной просьбе» – поделиться с русскими
частью Хоккайдо. Тон этого послания был частью его хорошо
просчитанной стратегии. Своим гневом он явно давал Трумэну понять,
что тот рискует испортить хорошие отношения с Советским Союзом.
Отказывая американцам в базе на Курильских островах самым
категоричным образом, Сталин тем самым пытался заставить Трумэна
окончательно признать, что Курилы являются неотъемлемой
территорией Советского Союза.

Почему же на этот ответ Трумэну у Сталина ушло целых четыре
дня? Вспомним, что на послание американского президента от 15
августа он отреагировал сразу же, отправив ответное письмо на
следующий день. Скорее всего, эта задержка была вызвана военными
приготовлениями. Как уже упоминалось выше, решение о проведении
операции на Хоккайдо и Южных Курилах было принято между 16 и 17
августа. Даже после получения телеграммы Трумэна Сталин не
отменял своего приказа военному командованию готовить план
оккупации Хоккайдо. Он взвешивал все «за» и «против» проведения
этой операции. Вот почему он тянул с ответом Трумэну до 22-го числа.
Сталин не согласился, что у Советского Союза нет прав на
Хоккайдо. Вместе с тем он не стал далее настаивать на этом
требовании. Заявив, что «понимает» отказ американского президента,
он отозвал свои притязания на Хоккайдо, но при этом не до конца
исключил возможность проведения там советской военной операции.
Это было первым признаком того, что Сталин готов отступить.
Что-то заставило кремлевского вождя изменить свою позицию насчет
операции на Хоккайдо, хотя нам точно не известно, что именно это
было. Возможно, он получил разведданные, показывавшие, что
Соединенные Штаты решительно настроены установить контроль над
всеми внутренними территориями Японии, включая Хоккайдо. Или же
на основе подробной информации о военных действиях американцев,
полученной от генерала Дина, он решил, что проведение операции на
Хоккайдо слишком рискованно. Или ему стало известно, что в США
прознали о его секретном плане захвата Хоккайдо, и он испугался
реакции Вашингтона. В самом деле, 21 августа офицер американских
ВМС, отвечавший за взаимодействие с Тихоокеанским флотом, послал
в Военно-морское министерство донесение из Владивостока, в котором
было сказано, что «по информации из достоверного источника <...>
Советский Союз планирует высадку десанта на Хоккайдо и южный
Карафуто (Курилы)»[513]. Также вполне вероятно, что Сталин
(возможно, прислушавшись к Молотову) понял, что операция на
Хоккайдо, явно нарушающая Ялтинское соглашение, ослабит
легитимность притязаний СССР на Курилы, основанных на тех же
самых крымских договоренностях.
22 августа в 17:00 Василевский приказал Кузнецову и Юмашеву
отложить проведение операции на Хоккайдо, продолжив при этом

переброску 87-го стрелкового корпуса на Сахалин. Далее в приказе
говорилось следующее:
В связи с заявлением японцев о готовности
капитулировать на Курильских островах прошу продумать
вопрос о возможности переброски головной дивизии 87 СК с
острова Сахалин на Южные Курильские острова (Кунашир и
Итуруп), минуя остров Хоккайдо. Соображения по этому
вопросу прошу сообщить мне не позднее утра 23 августа
[Славинский 1993: 65].
24 августа японский Императорский Генеральный штаб послал
срочную депешу генералу Макартуру в Манилу: «Согласно
радиосообщению из Москвы, получена информация, что Советский
Союз планирует высадить воздушный десант на Хоккайдо»[514]. Таким
образом, к 24 августа американцам было прекрасно известно о том, что
СССР готовится вторгнуться на Хоккайдо. На следующий день Трумэн
отправил Сталину резкий ответ на его послание от 22-го числа.
Настал тот момент, когда Сталину пришлось отступить. Генерал
Иванов, начальник штаба Главного командования советских войск на
Дальнем Востоке, разослал командующим фронтов и Тихоокеанского
флота приказ главкома: «Во избежание создания конфликтов и
недоразумений по отношению к союзникам Главком приказал:
категорически запретить посылать какие-либо корабли и самолеты в
сторону о. Хоккайдо». Сталин приказал Деревянко отозвать требование
об оккупации Хоккайдо и создании советской оккупационной зоны в
Токио. 25 августа Антонов сообщил Дину, что высадка десанта на
Хоккайдо не входит в планы советского Генерального штаба[515].
Однако он забыл упомянуть, что еще несколько дней назад эта высадка
была центральной частью плана всей советской операции.
Теперь центральное место в планах Сталина занимали именно
Курильские острова, и советский лидер принял еще одно решение,
предопределившее судьбу японских военнопленных, захваченных в
Маньчжурии, Корее, на Сахалине и Курилах. 23 августа советский
Государственный комитет обороны (ГКО) выпустил печально известное
постановление No 9898 «О приеме, размещении и трудовом
использовании 500 000 военнопленных японской армии». До того,
согласно приказу Берии от 16 августа, советское командование на

Дальнем Востоке отправляло капитулировавших японцев в лагеря для
военнопленных. Теперь же, по новому постановлению ГКО, Военные
советы Дальневосточных и Забайкальского фронтов должны были
отобрать 500 тысяч физически годных японских военнопленных для
работы в суровых условиях Дальнего Востока и Сибири. Такэси Томита
утверждает, что к тому моменту Сталин уже принял решение об
использовании японских военнопленных на тяжелых физических
работах, чтобы компенсировать нехватку рабочей силы при
послевоенном восстановлении экономики. Однако дата выхода
постановления No 9898 дает основания предположить, что это решение
было связано с отказом от операции на Хоккайдо. Использование труда
военнопленных для тяжелых работ на территории Советского Союза
было вопиющим нарушением седьмого пункта Потсдамской
декларации, регламентирующего права военнопленных. Необходимо
отметить, что в тот момент все это происходило с молчаливого согласия
японской администрации и правительства США [Карпов 1997: 36–37;
Tomita 2020: 215–216].

Объединенный комитет начальников штабов
США реагирует на Курильскую операцию
Советского Союза
Утром 23 августа Кук и Халл обсудили ситуацию на Курилах по
телефону. Оба они скептически отнеслись к вероятности того, что
Сталин согласится на просьбу Трумэна о предоставлении США прав на
авиабазу. Кук с Халлом обсудили идею перехода островов Эторофу
(Итуруп) и Кунашир под международную опеку, но никто из них не
придавал вопросу о Курилах особой важности. Кук сказал: «Наши люди
здесь не слишком волнуются по этому поводу». На что Халл ответил:
«Лично я не волнуюсь»[516].
После того как Трумэн получил послание Сталина от 22 августа,
заместитель госсекретаря Данн позвонил в Военное министерство и
заявил: «В высших кругах Государственного департамента созрело
мнение, что, если нет веской причины, по которой наши войска должны
обеспечить себе эти права на период оккупации, от этого требования
следует отказаться». Под «высшими кругами Государственного
департамента» подразумевался не кто иной, как Бирнс. Именно Бирнс
сыграл ключевую роль в этом вопросе. Хотя историки-ревизионисты
зачастую называют его последовательным сторонником жесткой
позиции США в отношениях с Советским Союзом, в этом случае Бирнс
избрал политику умиротворения[517].
23 августа, вскоре после пяти вечера, Кук и Халл провели еще одну
телефонную беседу, в ходе которой сошлись во мнении, что права на
авиабазу на Курилах не стоят того, чтобы за них сражаться. Халл
сказал, что понимает, почему русские ответили отказом на просьбу
правительства США. По мнению Кука, когда русские сказали, что хотят
заполучить Курилы, американцы должны были ответить следующее:
«Можете оккупировать Курилы, но мы считаем, что Эторофу (Итуруп)
и два соседних острова относятся к Хоккайдо». В таком случае русским
было бы трудно оспаривать законность претензий США. Халл, в свою
очередь, обвинил Госдеп в том, что они «все прохлопали». Госдеп
упустил возможность решить данный вопрос, когда для этого были все
возможности: во время поездки Гопкинса в Москву или в Потсдаме.

Халл признал: «Не могу винить их [русских] за то, что им это не
нравится. Честно говоря, лично я не думаю, что это имеет очень
большое значение». Кук согласился с ним: «Я тоже. < ...> Мы не
слишком в этом заинтересованы»[518].
Наконец 24 августа Халл написал Макклою такую докладную
записку: «В связи с теперешней позицией, занимаемой маршалом
Сталиным, созрело мнение, что США недостаточно сильно
заинтересованы в создании авиабазы на Курильских островах, чтобы
настаивать на этом требовании». Хотя американцам было бы
желательно обладать правами на авиационные базы на центральных
Курильских островах для транзита и дозаправки военных самолетов,
Халл считал, что «ВВС США не хотят доводить этот вопрос до той
стадии, когда потребуется политическое вмешательство. Ни интересы
наших оккупационных сил, ни ситуация с передислокацией не требуют
от нас придерживаться жесткой позиции по этому вопросу». Линкольн
согласился с этой точкой зрения и 24 августа заявил на совещании в
Оперативном управлении: «Ввиду всех обстоятельств мы в настоящее
время не будем настаивать на этом требовании». Так был закрыт вопрос
с Курилами[519]. Когда Советский Союз начал захватывать Курильские
острова, американцы не пошевелили и пальцем, чтобы остановить
русских.

Загадочный запрос Вышинского
Больше всего Соединенные Штаты боялись, что в результате
экспансии СССР в Маньчжурию советские войска соединятся с силами
китайских коммунистов. 19 августа Гарриман написал (но так и не
отправил) Бирнсу докладную записку, в которой было сказано, что
Сталин может «тайно подстрекать Яньань и Монгольскую Народную
Республику к активному сопротивлению Чану и США» и планирует
установить «независимый и дружественный СССР режим в
Маньчжурии и Корее, занятых советскими войсками». Бирнс разделял
эти опасения Гарримана. 23 августа госсекретарь США поручил
Гарриману встретиться с Молотовым и передать ему, что американцы
собираются привести в исполнение Общий приказ No 1, согласно
которому японские вооруженные силы обязаны были капитулировать
только перед Чан Кайши. Бирнс предложил выпустить совместное
заявление от имени правительств СССР и США, что единственной
законной властью в Китае является Национальное правительство[520].
Однако, несмотря на опасения американцев, Сталин вовсе не
собирался вмешиваться во внутренний китайский конфликт. Будучи
верен советско-китайскому договору о дружбе и союзе, только что
заключенному с Сун Цзывенем, он признал Национальное
правительство единственной легитимной властью в Китае. 18 августа
Сталин уже приказал командованию советских войск на Дальнем
Востоке разрешить администрации, назначенной Чан Кайши, поднять в
маньчжурских городах свои флаги и не препятствовать Национальному
правительству в установлении порядка. Однако в том же самом приказе
было дано распоряжение: «...склады с продовольствием, горючим,
оружием и всяким снаряжением, а также автомашины и другое
имущество, захваченное нашими войсками, считать своими трофеями и
китайцам не передавать»[521]. По мнению Сталина, Китай еще не созрел
для революции, и потому Советский Союз мог действовать там по
своему усмотрению.
На предложение Бирнса о совместном заявлении США и
Советского Союза о поддержке Национального правительства Наркомат
иностранных дел ответил загадочным посланием. 25 августа
заместитель наркома А. Я. Вышинский написал Гарриману от имени

Молотова письмо, в котором было сказано, что, поскольку предложение
Бирнса связано с опубликованием Общего приказа No 1, он хотел бы
получить от американцев подтверждение того, что Курильские острова
будут включены в район сдачи японских вооруженных сил советским
войскам, как было сказано в письме Сталина от 16 августа[522].
Послание Вышинского вызвало у американцев недоумение.
Гарриман немедленно ответил Вышинскому, напомнив ему, что еще 19
августа Дин письмом проинформировал Антонова о том, что Трумэн
принял поправку Сталина. Затем, продолжал Гарриман, Дин устно
сообщил генералу Славину об изменении, внесенном в Общий приказ
No 1, и о том, что японское правительство было уведомлено об этой
поправке 20 августа. Получив указание от Гарримана, Дин в субботу
вечером, 25 августа, встретился с Антоновым и напомнил ему и
Славину о том, что в тексте Общего приказа No 1, который он им
передал ранее, говорилось о капитуляции Курил перед советским
командованием. Гарриман и Дин оба посчитали, что советский
Генеральный штаб допустил огромную промашку, забыв известить
Наркомат иностранных дел об изменении в тексте Общего приказа No 1.
Дин пишет: «Антонов был застигнут врасплох, и я видел, что Славин
готов сквозь землю провалиться от стыда. Я попытался выгородить его
перед начальством, сказав, что при такой массе документов, которые
пришлось переводить, нет ничего удивительного, что эта поправка
ускользнула от их внимания» [Deane 1946: 282][523].
Однако на самом деле в дураках оказались сами Гарриман и Дин. В
недавно открытых бумагах Сталина содержится письмо Гарримана
Молотову, датированное 18 августа и полученное советским наркомом
19 августа, в котором совершенно ясно говорится о согласии Трумэна с
предлагаемой Сталиным поправкой о включении Курильских островов
в зону советской оккупации[524]. Как говорили в Советском Союзе, эта
ошибка «была неслучайной»; скорее она являлась частью хорошо
продуманной дипломатической стратегии. Невозможно представить,
чтобы Молотов, который, наряду с Гарриманом, был главным
посредником при переписке Сталина и Трумэна, не знал об этом
важнейшем изменении в тексте Общего приказа No
1.
Воспользовавшись предложением Бирнса о совместном заявлении по
поводу ситуации в Китае, Сталин через Вышинского еще раз проверил,
что его поправка остается в силе, чтобы убедиться в том, что

американцы не будут высаживать войска на каком-либо из Курильских
островов. Американцы вновь подтвердили, что принимают эту
поправку. Таким образом, получив от США гарантии выполнения
данного требования, Сталин наконец отдал приказ о приведении в
исполнение операции на Южных Курилах, будучи уверен, что
американцы не станут этому сильно противиться. Теперь его
беспокоила только дата завершения операции, поскольку он не знал,
когда американцы планируют провести официальную церемонию
капитуляции.

Американцы готовятся к капитуляции Японии
В то время как советские войска быстро продвигались вперед,
стремясь установить контроль над как можно большей территорией,
американцы не спешили вступать в Японию. Генерал Дуглас Макартур,
назначенный главнокомандующим союзными силами, больше думал о
том, как поэффектней обставить свой въезд в Японию, чем о том,
сколько лишних квадратных миль захватит Советский Союз. Для
обсуждения капитуляции Макартур приказал японскому правительству
отправить в Манилу делегацию из 16 человек. 19 августа японская
делегация прибыла в столицу Филиппин [Craig 1967: 204–217; Kawabe
1979: 265, 267–275].
В Маниле, увидев Акт о капитуляции, японцы были потрясены:
текст документа на японском, который должен был подписать
Хирохито, начинался со слов «Я, император Японии» – с
использованием местоимения первого лица единственного числа
«вата-куси». Японский император, говоря о себе, использовал только
местоимение «тин», аналог королевского «Мы». После протеста со
стороны японской делегации полковник Сидни Машбир изменил
«ватакуси» на «тин». Когда Машбир объяснил эту поправку
Макартуру, тот положил руку ему на плечо и сказал: «Машбир, вы
поступили совершенно правильно. У меня нет никакого желания
унижать его в глазах его собственного народа». Император и партия
мира, поспешившие завершить войну в надежде на то, что американцы
обойдутся с Хирохито более великодушно, чем Советский Союз, в
конце концов поставили на правильную лошадь. Тем временем
передовой отряд Макартура, возглавляемый полковником Чарльзом
Тенчем, прибыл в Токио во вторник, 28 августа [Manchester 1978: 441–
442][525]. К тому моменту Южно-Курильская операция Сталина уже
шла полным ходом. Пока Макартур двигался к Японии со скоростью
улитки, тщательно планируя свое эффектное вступление в покоренную
страну, советские войска в бешеном темпе проводили операцию по
захвату оставшихся Курильских островов.
26 августа Антонов внес три поправки к черновику Акта о
капитуляции, составленному в Соединенных Штатах. В первых двух
поправках говорилось о том, что советские силы будут обладать полной

свободой действий в своей оккупационной зоне независимо от
политики, проводимой главнокомандующим союзными силами. В
третьей поправке Антонова было выдвинуто требование о
предоставлении Советскому Союзу права участвовать в решении
вопроса о статусе императора[526]. У Сталина были свои планы насчет
военнопленных и промышленных активов в зонах советской
оккупации, и он намеревался претворить эти планы в жизнь, не
оглядываясь на действия США. Что же касается поправки о статусе
императора, то Антонов предлагал, чтобы на первых порах император
подчинялся исключительно главнокомандующему союзными силами,
но впоследствии было бы желательно установить совместную
администрацию, стоящую над японским правительством, – так, как это
было сделано в Германии. Это была еще одна попытка советского
правительства войти в состав регулирующего органа, который будет
решать вопросы, связанные с оккупацией Японии. Все это снова
говорит о том, что опасения Хирохито и партии мира относительно
последствий возросшего влияния Советского Союза в вопросе о статусе
императора были отнюдь не беспочвенными.
27 августа на встрече с Гарриманом Сталин спросил
американского посла, когда пройдет церемония подписания Акта о
капитуляции. Гарриман ответил, что корабли ВМФ США прибудут во
внешнюю гавань Иокогамы этим утром. Оттуда они направляются в
Токийский залив, где 2 сентября будут подписаны документы о
капитуляции. Так Сталин впервые узнал точную дату формальной
капитуляции Японии. Эта информация дала ему окончательный срок
завершения Курильской операции. Получив поправки Антонова к Акту
о капитуляции, Макартур, которого поддержало Военное министерство,
поручил Дину ответить на них отказом под тем предлогом, что
внесение любых изменений на столь поздней стадии затруднит и без
того сложные приготовления[527].

Трумэн и Сталин продолжают препираться
друг с другом
Трумэну пришлось не по вкусу послание Сталина от 22 августа.
После получения этого письма Белый дом отправил Гарриману такое
сообщение: «В настоящий момент президент не намерен отвечать»[528].
Трумэн написал ответ Сталину только 25-го числа, а доставлен он был
советскому лидеру не ранее 27 августа. Протоколы телефонных
переговоров между Халлом и Куком за 22 августа свидетельствуют о
том, что гневное послание Сталина обсуждалось в Вашингтоне на
самом высоком уровне. Хотя у нас нет информации о том, как именно
президент США готовил свой ответ Сталину, скорее всего при
составлении этого письма наибольшее влияние на него оказал Бирнс.
Однако мы не знаем, почему Трумэн затянул с отправкой послания до
27 августа. Эти 5 дней сыграли ключевую роль в Курильской операции
Сталина.
Трумэн начал свой ответ с отказа Сталина предоставить
американцам права для посадки самолетов на одном из Курильских
островов. Он объяснял, что пользование этими правами «было бы
существенным вкладом в те совместные действия», которые союзники
будут предпринимать «в связи с осуществлением условий капитуляции
Японии, так как это обеспечило бы еще один путь авиационной связи с
Соединенными Штатами для использования в чрезвычайных случаях в
период оккупации Японии». Он также предложил использовать эти
аэродромы для посадки коммерческих самолетов. Затем Трумэн
перешел в контратаку:
Вы, очевидно, неправильно поняли мое послание, так как
Вы говорите о нем как о требовании, обычно предъявляемом
побежденному государству или союзному государству,
которое не в состоянии защищать части своей территории. Я
не говорил о какой-либо территории Советской Республики.
Я говорил о Курильских островах, о японской территории,
вопрос о которой должен быть решен при мирном
урегулировании[529].

На тот момент это было самым сильным заявлением Трумэна в
связи с Курилами. Президент США не считал Курилы неотъемлемой
территорией Советского Союза, как заявлялось в предыдущем
послании Сталина; напротив, он придерживался той позиции, что
Курилы принадлежат Японии, и хотя он признавал, что его
предшественник согласился поддержать притязания СССР на эти
острова, по его мнению, этот вопрос следовало разрешить мирным
урегулированием. Это послание, скорее всего, укрепило подозрения
Сталина в том, что Соединенные Штаты собираются отказаться от
договоренностей, достигнутых в Ялте, и еще больше убедило его в
необходимости захвата всех островов до того, как война будет
официально окончена.
Сталин понял, что его письмо от 22 августа дало обратный эффект,
спровоцировав Трумэна на полный пересмотр американской позиции
по Курилам. Теперь ему было необходимо сдать назад. 30 августа
Сталин послал Трумэну свой ответ. Он выразил радость в связи с тем,
что «недоразумения», вкравшиеся в их переписку, рассеялись. Сталин
объяснял, что «не был нисколько оскорблен» предложением Трумэна,
но «переживал состояние недоразумения», поскольку неправильно
понял его. «Я, конечно, согласен с Вашим предложением обеспечить
для Соединенных Штатов право посадки на наших аэродромах на
одном из Курильских островов в чрезвычайных случаях в период
оккупации Японии», – писал Сталин. Он также не возражал против
использования одного из советских аэродромов для посадки
коммерческих самолетов. Однако взамен он просил, чтобы
Соединенные Штаты предоставили право посадки советским
коммерческим самолетам на одном из Алеутских островов. Он привел
такой довод: «Дело в том, что нынешняя авиационная трасса из Сибири
через Канаду в Соединенные Штаты Америки нас не удовлетворяет
ввиду ее большой протяженности. Мы предпочитаем более короткую
трассу от Курильских островов через Алеутские острова как
промежуточный пункт на Сиэтл». Таким образом Сталин как бы
удовлетворил требование Трумэна. Однако хитрый диктатор был в
своей стихии, когда требовал от американцев ответной услуги,
используя против них те же аргументы, что и Трумэн по отношению к
нему; он прекрасно знал, что в то время не существовало советской

коммерческой авиалинии, осуществляющей перелеты через Тихий
океан[530].
Также важно отметить время, когда Сталин послал Трумэну свой
ответ. Советский вождь получил послание Трумэна 27 августа, однако
тянул с ответом до 30-го числа. Эти три дня были ключевыми для
советской операции на Курилах. Прежде чем отсылать американскому
президенту свой ответ, Сталин хотел быть уверен в том, что захватил
большинство Курильских островов.

Сталин отдает приказ о начале Южно-
Курильской операции
19 августа, когда еще продолжалась битва за Шумшу,
командование
Тихоокеанского
флота,
видимо
получив
соответствующие инструкции из Москвы, отправило шифрованную
телеграмму на командный пост Петропавловской военно-морской базы,
приказав занять Северные Курильские острова вплоть до Симушира.
Первой боевой задачей, поставленной перед Гнечко после захвата
Шумшу, стало занятие Парамушира и Онекотана. Парамушир был
занят советскими войсками в ночь с 23 на 24 августа. Однако у Гнечко
не было точной карты, и поэтому он не обладал достоверной
информацией о том, на каких берегах Северных Курильских островов
можно безопасно высадиться. Также ему было неизвестно, какими
силами охраняются эти острова. Гнечко разделил находившиеся в его
распоряжении корабли и десантные силы на две группы и прикрепил к
каждой из них по японскому офицеру[531].
Первая группа захватила Онекотан 25 августа, Шиашкотан 26
августа и Харимкотан 27 августа, взяв в плен небольшое количество
японских солдат, находившихся на этих островах. 28 августа эта группа
вернулась в залив Катаока (см. карту 4). Вторая группа отплыла из
Катаоки на эсминце «Дзержинский» и достигла Мацувы, где штабной
офицер майор Мицуру Суидзу убедил командующего японским
гарнизоном капитулировать перед русскими. Основные десантные силы
заняли Мацуву 27 августа. В тот же день авангардная группа на
«Дзержинском» отплыла к Симуширу. Несмотря на заверения Суидзу,
что там нет японского гарнизона, советский командир подделал рапорт,
указав в нем, что японским солдатам удалось скрыться[532]. Данное
Гнечко задание – захватить Курильские острова вплоть до Симушира –
было выполнено. Курильская операция (в своем первоначальном
замысле) была завершена.
Приостановка операции на Хоккайдо, произошедшая 22 августа,
означала смещение акцента на Южные Курилы. 23 августа
Василевский приказал Юмашеву перебросить три главные дивизии 87-
го стрелкового корпуса с Сахалина на Кунашир и Итуруп, минуя

Хоккайдо. Выполняя эту директиву, Главный штаб Тихоокеанского
флота отдал такой приказ командующему Северной Тихоокеанской
военной флотилией (СТОФ): «Сегодня выслать два тральщика с двумя
ротами морской пехоты на острова Курильской гряды Итуруп и
Кунашир. Если не будет сопротивления, принять капитуляцию». Эта
задача была поручена Леонову, который в то время со своими
кораблями пытался сквозь сильный шторм добраться из Маоки в
Отомари. Не сумев пройти проливом Лаперуза, Леонов высадился в
Хонто – и добрался до Отомари только 25 августа. По прибытии в
Отомари он получил еще один приказ от начальника штаба
Тихоокеанского флота адмирала Фролова, в котором было сказано
следующее: «Готовить десантную операцию по оккупации острова
Итуруп. Для решения этого вопроса используйте ТЩ типа “AM”,
идущий из Маока с группой, возглавляемой капитаном 3 ранга
Чичериным». Этот поспешный приказ вызвал протесты как со стороны
местного штаба командования, так и в руководстве Северной
Тихоокеанской военной флотилии. Вице-адмирал В. А . Андреев
напомнил Фролову, что операция в Отомари еще не завершена. Он
заявил, что с учетом состояния кораблей СТОФ и незавершенности
оккупации Отомари
нет
никакой
возможности
завершить
разведывательную операцию в Южных Курилах[533].
25 августа штаб Тихоокеанского флота, получив, судя по всему,
указания из Кремля, выпустил директиву, в которой 87-му стрелковому
корпусу в Маоке было приказано занять Южные Курилы, а силам
авиадесанта захватить аэродром на Итурупе. Москва была полна
решимости фактически занять Южно-Курильские острова до
неминуемой формальной капитуляции Японии. Также этот приказ
расширял зону боевых действий советских войск, включая в нее не
только Итуруп и Кунашир, но и Шикотан с архипелагом Хабомаи[534].
Далее в этом приказе шла речь о расширении операции на
Центральных Курилах. По предыдущему плану операция на Северных
и Центральных Курилах должна была завершиться взятием Симушира;
теперь советским войскам предстояло продвинуться дальше на юг
вплоть до Урупа (см. карту 4). Выполнение этого приказа было
поручено командованию Камчатского оборонительного района под
руководством Гнечко, в то время как проведение Южно-Курильской

операции должно было осуществляться отдельно – силами 87-го
стрелкового корпуса на Сахалине[535].
Захват Урупа продемонстрировал всю слабость подготовки
советских войск к этой операции. Корабли разведки четыре дня (с 26 по
30 августа) кружили вокруг острова, тщетно пытаясь найти место для
высадки десанта; к тому же они так и не смогли узнать, где
расположены
японские
части,
защищавшие
Уруп.
Запасы
продовольствия на этих судах стали иссякать. Транспортное судно
«Волхов», на котором предполагалось переправить десант на Уруп,
напоролось на скалы и село на мель возле Харим-котана. В результате
«оккупация» Харимкотана, где вовсе не было японского гарнизона,
была осуществлена удивительно большой десантной группой.
Японских защитников Урупа советская разведка смогла обнаружить
только 30 августа. Наконец, когда острова достигло второе
разведывательное судно, на берегу появился японский парламентер с
белым флагом в руках. Все это время готовые к капитуляции японцы
ожидали прибытия советских сил. Наконец 31 августа японские
солдаты организованно передали русским свое оружие и сдались в
плен[536].
Майор Суидзу, сопровождавший советскую разведывательную
группу на «Дзержинском», обратил внимание на перемены в поведении
советских солдат по мере приближения к Урупу. До взятия Симушира
советские корабли курсировали только в Охотском море, не решаясь
выходить в Тихий океан. Теперь же, приблизившись к Урупу, они
впервые отважились выйти в океан. Но эти корабли держались на
отдалении от острова, и командование не предпринимало никаких
приготовлений к высадке десанта. Когда Суидзу спросил начальника
штаба стрелкового корпуса Дальневосточного фронта Р. Б . Воронова,
чего они ждут, тот ответил ему, что на острове могут быть американцы.
Неожиданно на эсминце завыла сирена, вслед за чем раздались
артиллерийские залпы. Когда полчаса спустя на корабле вновь
установился порядок, Суидзу спросил Воронова, чем была вызвана эта
суматоха. Воронов ответил, что к эсминцу приблизился американский
самолет, и это был их ответ. Японский офицер ожидал, что
«Дзержинский» продолжит плавание к югу в направлении следующих
Курильских островов, но вскоре корабль повернул на север.
Любопытный Суидзу снова подступился к Воронову с вопросами,

интересуясь, почему они возвращаются назад. Воронов ответил:
«Южные Курилы в американской юрисдикции. Мы туда не
пойдем»[537]. Но все это происходило еще 27 августа, и Воронов
действовал согласно предыдущим инструкциям, не зная, что в Кремле
было принято решение об оккупации Южных Курил.
Советское командование на местах не понимало, почему Москва
так спешит с проведением Южно-Курильской операции. 26 августа
Леонов получил приказ произвести разведку островов Кунашир и
Итуруп. Однако Андреев и Леонов сочли эту директиву безрассудной
авантюрой. Большинству их кораблей не хватало машинного масла,
поскольку все оно было израсходовано. Части морской пехоты были
рассредоточены в различных частях Отомари и обороняли
стратегически важные позиции. Остро не хватало продовольствия. Не
имелось никакой информации об Итурупе и Кунашире[538].
Однако Андреев и Леонов не видели всей картины в целом. Сталин
бежал наперегонки со временем. 27 августа Леонов получил еще один
срочный приказ расчистить мины на пути от Отомари до Южных Курил
и организовать разведывательную операцию на Итурупе и Кунашире.
Леонов все еще противился выполнению этого приказа, который считал
необдуманным. Командование СТОФ приказало ему отправить по
одному тральщику на Итуруп и Кунашир с ротой морской пехоты на
каждом. Ссылаясь на полученную им информацию, согласно которой
на этих островах находились 13 500 японских солдат, Леонов
предложил изменить приказ, отправив сначала оба тральщика на
Итуруп и потом, если противник не окажет сопротивления, на
Кунашир. Только в 12:50 27 августа из гавани Отомари вышли два
корабля Леонова: ТЩ-589 под командованием капитан-лейтенанта
Брунштейна с ротой 113-го стрелкового батальона в количестве 177
человек и ТЩ-590, на котором была еще одна рота того же
батальона[539]. Все происходило не так быстро, как рассчитывали в
Кремле.
28 августа Военный совет Тихоокеанского флота решил расширить
операцию
на
Южных Курилах.
Командующему Северной
Тихоокеанской военной флотилией был дан приказ отправить крупные
подкрепления на Итуруп и Кунашир, решить все трудности, связанные
с оккупацией этих островов, скоординировав действия с командиром
87-го стрелкового корпуса, и завершить операцию к 2 сентября[540].

Самым важным в этом приказе была дата завершения операции.
Именно в этот день Япония должна была подписать официальный Акт
о капитуляции на борту линкора «Миссури» в Токийском заливе.
Сталину необходимо было захватить острова до 2-го числа.
Через несколько часов после того, как Леонов получил этот приказ,
тральщики No 589 и No 590 в густом тумане вошли в бухту Рубэцу на
Итурупе. Рота с первого корабля высадилась на остров, а второе судно
прикрывало десант. В этот момент появились японские парламентеры,
сообщившие, что гарнизон Итурупа готов капитулировать. Шесть тысяч
японских солдат и офицеров без боя сложили оружие. Первое, что
спросили советские солдаты: «Есть ли на этом острове
американцы?»[541]
Задержка с выполнением Леоновым приказа, по-видимому,
вызвала гнев высшего военного командования. В 17:25 30 августа
Василевский приказал Леонову немедленно отправить одну роту с
Итурупа на Кунашир для захвата этого острова, а вторую оставить на
Итурупе. Данная задача была поручена Брунштейну, который ответил,
что до 1 сентября высадить десант на Кунашире будет невозможно.
Штаб Тихоокеанского флота, видимо подгоняемый директивами из
Москвы, приказал Брунштейну ускорить проведение этой операции
насколько возможно, а также собрал в Отомари еще одну десантную
группу. 31 августа тральщик ТЩ-590 с ротой морской пехоты в
количестве 100 человек вышел из бухты Рубэцу на Итурупе, а
одновременно с этим два судна, погрузив на борт 216 солдат под
командованием капитана 3-го ранга Виниченко, отплыли из Отомари.
Только 1 сентября обе десантные группы встретились у входа в бухту
Фурукомапу на Кунашире и начали высаживаться на остров. Как только
советские солдаты ступили на берег Кунашира, им навстречу вышли
парламентеры, сообщившие Виниченко, что 1250 японских солдат
готовы сдаться в плен. Так 1 сентября в течение нескольких часов была
завершена оккупация Кунашира[542].
Однако с захватом Кунашира Южно-Курильская операция не
закончилась. Советский Союз хотел заполучить еще несколько ценных
призов: Шикотан и острова Хабомаи. СССР заявил, что Хабомаи
относятся к Малой Курильской гряде, но на самом деле этот архипелаг
является продолжением Хоккайдо и явно относился к американской
оккупационной зоне. Для занятия Шикотана капитан 3-го ранга

Востриков организовал десантную группу, которая на двух судах вышла
из Отомари 31 августа и прибыла в бухту Сякотан острова Шикотан 1
сентября. Японский гарнизон в количестве 4800 человек сдался без
сопротивления. И здесь первым вопросом, заданным советскими
солдатами, был: «Есть ли на этом острове американцы?» [Славинский
1993: 120; Nakayama 1995: 210; Warerano Hopporyodo 1988: 177].
Так еще до формальной капитуляции Японии, произошедшей 2
сентября, Советскому Союзу удалось захватить Итуруп (28 августа),
Кунашир (1 сентября) и Шикотан (1 сентября). Однако оккупация
островов Хабомаи еще не была завершена. Для того чтобы начать
операцию на Хабомаи, командование Тихоокеанского флота решило
использовать в качестве базы Кунашир. Крупные десантные силы под
командованием капитана 3-го ранга Чичерина погрузились на два
судна: «Всеволод Сибирцев» (632 человека) и «Новосибирск» (1847
человек). Эти корабли вышли из Отомари 1 сентября и прибыли в бухту
Фурукомапу 3-го числа. Еще один десантный отряд в количестве 1300
солдат под командованием капитана 3-го ранга Успенского также
прибыл в Фурукомапу 4 сентября. Но к тому моменту, когда эти группы
прибыли на Кунашир, война была уже окончена[543].

Япония подписывает Акт о капитуляции
30 августа вскоре после двух часов дня Макартур наконец
торжественно прибыл в Японию [Manchester 1978: 445, 448]. В
воскресенье, 2 сентября, на борту линкора «Миссури», бросившего
якорь в Токийском заливе, американские офицеры вместе с
представителями стран-союзников ожидали прибытия японской
делегации из одиннадцати человек, возглавляемой Сигэмицу –
министром иностранных дел новосформированного правительства под
председательством принца Хигасикуни – и начальником Генерального
штаба Императорской армии Умэдзу. В 8:55 по токийскому времени
японцы прибыли на борт «Миссури». После того как членов японской
делегации отвели на уготованное им место на квартердеке, Макартур,
сопровождаемый адмиралом Нимицем, командующим Тихоокеанским
флотом, и адмиралом Уильямом Холси, командующим Третьим флотом
ВМС США, энергичным шагом поднялся на верхнюю палубу и встал
напротив японцев. Затем он произнес: «Мы собрались здесь как
представители главных воюющих держав, для того чтобы заключить
торжественное соглашение, посредством которого можно будет
восстановить мир».

40. Японская делегация, возглавляемая Мамору Сигэмицу, на борту
линкора «Миссури» перед подписанием Акта о капитуляции 2 сентября
1945 года. Членам военной делегации во главе с генералом Ёсидзиро
Умэдзу, начальником Генерального штаба Императорской армии
Японии, было отказано в праве сохранить свои мечи. Центр военно-
морской истории
Сигэмицу и Умэдзу подписали два комплекта документов о
капитуляции (по три в каждом); один такой комплект, переплетенный в
кожу, предназначался союзникам, а второй, в холщовой обложке, был
для японцев. Затем от имени союзников документы подписал
Макартур, а вслед за ним и остальные члены союзной делегации.
Деревянко поставил свою подпись вслед за Нимицем. Затем акт
подписали представители Китая, Великобритании, Австралии, Канады,
Франции, Нидерландов и Новой Зеландии. Через 18 минут церемония
завершилась. Тихоокеанская война была наконец окончена, а вместе с
ней наступил финал и Второй мировой войны. В 9:25 по Токийскому
времени (22:25 по времени Вашингтона) Макартур поднялся со стула и
провозгласил: «Процедура закончена».

41. Глава японской делегации Сигэмицу подписывает документы о
капитуляции на борту линкора «Миссури». Центр военно-морской
истории
После речи Макартура радиотрансляция переключилась на Белый
дом, и Трумэн выступил перед нацией с таким обращением: «Мои
соотечественники, – начал президент.
–
Мысли и надежды всей
Америки и всего цивилизованного мира обращены сегодня к линкору
“Миссури”. На этом маленьком кусочке американской территории, в
Токийской гавани, японцы только что сложили оружие в официальном
порядке. Они подписали условия безоговорочной капитуляции». Таким
образом долгожданная цель, к которой он шел с 16 апреля, была
наконец достигнута.
«Четыре года тому назад, – продолжил Трумэн, – внимание всего
цивилизованного мира было с тревогой устремлено к другому кусочку
американской территории – Перл-Харбору. Мощная угроза
цивилизации, которая выявилась там, теперь устранена. Путь к Токио
оказался длинным и кровавым. Мы не забудем Перл-Харбор». Привязка
«безоговорочной капитуляции» к мести за Перл-Харбор – мотив,

который красной нитью проходит сквозь всю японскую политику
Трумэна, – вновь появляется в этой речи.
42. К. Н. Деревянко, представитель Советского Союза,
подписывает документы о капитуляции в присутствии генерала Дугласа
Макартура. РГАКФД
Далее он упомянул всемогущего Бога, сказал о тех, кто погиб, кто
сражался на полях боя и в тылу, вспомнил о президенте Рузвельте и о
союзниках и завершил свою речь так: «Как президент Соединенных

Штатов, я объявляю воскресенье 2 сентября 1945 года днем победы над
Японией – днем официальной капитуляции Японии. < ...> Это – день,
который мы, американцы, всегда будем вспоминать как день возмездия
–
как мы помним другой день, день позора» [Truman 1955: 460–463]
[544].
43. Трумэн демонстрирует комплект документов о капитуляции.
Трумэн, Стимсон и генерал Джордж Маршалл (начальник штаба армии)
демонстрируют журналистам документы о капитуляции Японии.
Библиотека и музей Гарри С. Трумэна. Любопытно, что Трумэн держит
японскую копию документа боком
Не один Трумэн произнес в этот день речь. С обращением к народу
выступил также и Сталин. «Товарищи, – начал он.
–
Сегодня, 2
сентября, государственные и военные представители Японии
подписали акт безоговорочной капитуляции. Разбитая наголову на

морях и на суше и окруженная со всех сторон вооруженными силами
Объединенных Наций, Япония признала себя побежденной и сложила
оружие». Затем он сравнил Японию с фашистской Германией, тем
самым оправдывая вступление СССР в войну на Дальнем Востоке. И
продолжил: «Следует отметить, что японские захватчики нанесли
ущерб не только нашим союзникам – Китаю, Соединенным Штатам
Америки, Великобритании. Они нанесли серьезнейший ущерб также и
нашей стране. Поэтому у нас есть еще свой особый счет к Японии».
Сталин напомнил советским гражданам и о временах царской России:
«Как известно, в феврале 1904 года, когда переговоры между Японией и
Россией еще продолжались, Япония, воспользовавшись слабостью
царского правительства, неожиданно и вероломно, без объявления
войны напала на нашу страну». Целью этого заявления было
обосновать советское нападение на Японию во время продолжающихся
между двумя странами переговоров: в конце концов, сами японцы в
свое время поступили так же. Содержался в словах Сталина и намек на
то, что советское правительство официально объявило войну Японии
до вторжения в Маньчжурию. Затем кремлевский вождь сравнил
вероломное нападение на Порт-Артур во время Русско-японской войны
с атакой на Перл-Харбор[545]. Эта часть речи, безусловно, должна была
оправдать нарушение Советским Союзом пакта о нейтралитете. Судя по
всему, Сталин решил не вдаваться слишком глубоко в причины
вступления СССР в Тихоокеанскую войну, так как это был деликатный
момент, который мог привести к сравнению с предательским
нападением Гитлера на Советский Союз в нарушение пакта Молотова –
Риббентропа. Поэтому Сталин не упомянул ни о пакте о нейтралитете с
Японией, ни о Ялтинском соглашении.
«Как известно, в войне с Японией Россия потерпела тогда
поражение», – продолжил Сталин, вспоминая Русско-японскую войну
1904–1905 годов.
Япония же воспользовалась поражением царской России
для того, чтобы отхватить от России Южный Сахалин,
утвердиться на Курильских островах и, таким образом,
закрыть на замок для нашей страны на востоке все выходы в
океан – следовательно, также все выходы к портам Советской
Камчатки и Советской Чукотки. Было ясно, что Япония

ставит себе задачу отторгнуть от России весь ее Дальний
Восток.
Здесь Сталин явно исказил исторический факт. Япония получила
Курильские острова не в результате Русско-японской войны. По
Симодскому трактату 1855 года Курильские острова к северу от Урупа
отошли России, а к югу от Итурупа – Японии; затем в 1875 году по
Санкт-Петербургскому договору Россия получила Южный Сахалин в
обмен на Северные Курилы. Южные Курильские острова (называемые
сейчас в Японии «Северными территориями») никогда не были частью
ни российских, ни советских владений, а Северные Курилы были
приобретены Японией на законных основаниях и по праву, а не
захвачены ею «при помощи силы и в результате своей алчности»
[Сборник 1973: 912][546]. Эта историческая фальсификация была нужна
для того, чтобы заставить советских граждан поверить в жертвы,
принесенные их страной, а также оправдать захват части исконно
японской территории в глазах мирового сообщества.
Затем Сталин начал перечислять акты японской агрессии в
отношении Советского государства: Сибирскую интервенцию (1918),
озеро Хасан (1938) и Халхин-Гол (1939). Хотя все эти атаки были
отбиты советскими войсками, «поражение русских войск в 1904 году в
период русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые
воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном». Затем были
сказаны следующие знаменитые слова: «Сорок лет ждали мы, люди
старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил. Сегодня
Япония признала себя побежденной и подписала акт безоговорочной
капитуляции». Трудно не заметить сходства между этими обращениями
Сталина и Трумэна.
Однако это резкое шовинистское заявление, столь чуждое идеям
марксизма-ленинизма, было всего лишь предисловием к самой важной
части сталинской речи:
Это означает, что Южный Сахалин и Курильские острова
отойдут к Советскому Союзу и отныне они будут служить не
средством отрыва Советского Союза от океана и базой
японского нападения на наш Дальний Восток, а средством
прямой связи Советского Союза с океаном и базой обороны
нашей страны от японской агрессии [Сборник 1973: 912].

В этом абзаце говорится о главной причине всей Дальневосточной
операции Сталина. На первом месте для него были геополитические
интересы. Идеология и революционный пыл играли в этой военной
кампании очень небольшую роль.
Послание Сталина было ловко составлено таким образом, чтобы
обосновать нарушение пакта о нейтралитете, оккупацию Курил и войну
с Японией. Оно стало той основой, которая определила позицию
советского правительства и официальной советской историографии по
поводу действий СССР в войне против Японии.

Курильская операция продолжается
Пушки умолкли, как сказал Макартур во время церемонии
подписания Акта о капитуляции 2 сентября. Однако война еще не
закончилась. Советские войска тайно продолжали операцию на
Курильских островах даже после того, как японцы официально
подписали все документы о капитуляции. В тот же день, 2 сентября,
задача по занятию островов Хабомаи была поручена командованием
Тихоокеанского флота непосредственно Чичерину, а его начальник
Леонов узнал об этом приказе лишь через много часов. Чичерин решил
разделить находившиеся в его распоряжении силы на две группы:
первая из них должна была на одном тральщике занять острова Суисё
(сейчас – о . Танфильева), Юри (о. Юрий) и Акиюри (о. Анучина), а
второй было поручено оккупировать Тараку (о. Полонского), Сибоцу (о.
Зеленый) и Харукари (о. Дёмина). Леонов доложил в штабы ТОФ и
СТОФ: «Связь с Чичериным плохая. На фрегате No 6 плохие радисты. В
результате не смог ему разъяснить, что 2.09 .45 г. требуется план, а не
действия»[547]. Операция на Хабомаи была слишком опасна, чтобы
доверить командующему десантной группой проводить ее по своему
усмотрению, поскольку существовала немалая вероятность того, что
эти острова уже были заняты американцами. 4 сентября Леонов
написал: «После моего доклада [Черемисову] приказал Захарову до
получения приказа фронта острова не оккупировать»[548]. Очевидно,
командование Тихоокеанского флота хотело держать эту операцию под
строгим контролем, чтобы не рисковать вступлением в вооруженный
конфликт с американцами.
Из-за плохой радиосвязи Чичерин не получил от Леонова этих
приказов. Полагая, что ему поручено захватить острова Хабомаи, он
утром 3 сентября на двух тральщиках отплыл из бухты Фурукомапу на
Кунашире и прибыл к первому из островов Хабомаи в 4 утра
следующего дня. Произведя разведку, русские обнаружили, что вокруг
островов мин нет и японские вооруженные силы не выказывают
никаких признаков сопротивления. К 19:00 4 сентября две десантные
группы высадились каждая на своем острове. Все японские солдаты и
офицеры, включая самые крупные гарнизоны на Сибоцу (420 человек),
и Тараку (92 человека), сдались без боя. К 19:00 5 сентября перед

советскими войсками капитулировали японские вооруженные силы на
всех островах Хабомаи. Так, по счастливому стечению обстоятельств,
весь этот архипелаг достался Советскому Союзу. Только после
завершения операции на Хабомаи штаб ТОФ одобрил действия
Чичерина [Славинский 1993: 123–124]. Наконец, через три дня после
официальной капитуляции Японии, Тихоокеанская война была
завершена.
В итоге Сталину удалось захватить все Курильские острова,
включая архипелаг Хабомаи, на оккупацию которого он даже не
рассчитывал. Это произошло отнюдь не благодаря великолепно
проведенным военным операциям; на самом деле боевые действия
Советского Союза на Курилах были отмечены спешкой, недостаточной
подготовкой, нехваткой вооружения и информации, а также плохой
коммуникацией. Если русские и преуспели, то в основном благодаря
тому, что японцы были готовы капитулировать, а американцы не были
сильно заинтересованы в Курилах. В целом обе стороны были
удовлетворены таким исходом, поскольку Ялтинские соглашения были
более-менее соблюдены.

Заключение
А что, если бы...
Окончание Тихоокеанской войны прошло под знаком двух
напряженных противостояний. Во-первых, между Сталиным и
Трумэном: сможет ли Трумэн атомными бомбардировками принудить
Японию к капитуляции до вступления в войну Советского Союза, или
Сталин успеет начать войну на Дальнем Востоке до того, как Токио
объявит о капитуляции, чтобы получить все, что ему было обещано в
Ялте. Во-вторых, в самой Японии партии мира и войны спорили о том,
надо ли завершать войну, и если да, то на каких условиях. Эти две
гонки были до самого конца неразрывно связаны между собой. Ниже я
рассмотрю несколько гипотетических сценариев, показывающих, какие
факторы сыграли ключевую роль в исходе Тихоокеанской войны.
Что, если бы Трумэн одобрил включение в Потсдамскую
декларацию
пункта,
позволяющего
Японии
сохранить
конституционную монархию?
За этот вариант выступали Стимсон, Грю, Форрестол, Леги,
Макклой и, возможно, Маршалл. Черчилль тоже поддерживал внесение
в Потсдамскую декларацию этого пункта, и он содержался в ее
первоначальной редакции, написанной Стимсоном. Обещание
сохранить конституционную монархию еще сильнее укрепило бы
японскую партию мира в мысли о том, что необходимо принять
условия потсдамского ультиматума. Кроме того, в правящей верхушке
Японии намного раньше начались бы споры о том, принимать ли
потсдамские требования или нет, и в таком случае правительство
Судзуки в гораздо меньшей степени полагалось бы на посредничество
Москвы.
Тем не менее включение такого условия в текст Потсдамской
декларации не привело бы к немедленной капитуляции Японии,
поскольку приверженцы мистического направления в кокутай яростно
противились бы принятию потсдамских требований, даже если бы это
гарантировало сохранение монархии. Однако сторонники мира могли
бы обвинить партию войны в том, что, настаивая на дополнительных

условиях, она ставит под угрозу существование императорского дома.
Поэтому включение в Потсдамскую декларацию такого пункта могло
бы склонить чашу весов в пользу партии мира, однако сомнительно, что
разногласия между «голубями» и «ястребами» разрешились бы до тех
пор, пока японская правящая элита, состоявшая из сторонников обеих
партий, продолжала бы в вопросе завершения войны полагаться на
посредничество Москвы.
Почему же Трумэн не согласился с этим условием, если оно
усилило бы позиции японской партии мира и могло приблизить
окончание войны? Те люди в американском руководстве, которые
настаивали на том, что США должны позволить Японии сохранить
конституционную монархию, считали, что в противном случае японцы
будут фанатично сражаться до самого конца. Однако Трумэну нужна
была гарантия того, что этот курс приведет японское правительство к
решению о капитуляции. Такой гарантии никто дать не мог, и после
того, как у Трумэна в руках оказалась атомная бомба, он больше не
рассматривал обещание конституционной монархии как ключ к успеху
в этой войне.
Считается, что Трумэн не согласился включить в Потсдамскую
декларацию пункт о конституционной монархии во многом потому, что
его беспокоило, как это будет воспринято американским общественным
мнением. Социологические опросы в США показывали, что
подавляющее большинство американцев испытывало неприязнь к
императору, и сторонники жесткой линии в Государственном
департаменте, а также некоторые популярные политики резко
протестовали бы против такого решения. По словам Бирнса, уступка в
отношении императора привела бы к тому, что президент был бы
распят.
Но так ли это было? Несмотря на опросы общественного мнения,
многие члены американского правительства и некоторые влиятельные
политические
обозреватели
утверждали,
что
сохранение
монархического строя не помешает искоренению японского
милитаризма. Президент мог бы обосновать такое решение двумя
весомыми аргументами. Во-первых, он мог бы сказать, что скорейшее
завершение войны спасет жизни американских солдат. Во-вторых, он
мог бы объяснить избирателям, что эта мера необходима для
предотвращения советской экспансии в Азию.

Трумэн отказался включить в текст ультиматума это условие не
только потому, что был обеспокоен возможной реакцией на него внутри
США, но также из-за собственной внутренней убежденности в том, что
Америка должна отомстить Японии за унижение в Перл-Харборе. Его
не могло удовлетворить ничто, кроме безоговорочной капитуляции. Это
был тот самый случай, когда последнее слово осталось за президентом.
Поскольку Трумэн был твердо намерен стоять на своем до конца,
никакие гипотетические сценарии с обещанием конституционной
монархии не были возможны.
Однако это еще не все. За решением американского президента не
включать этот пункт в текст Потсдамской декларации скрывалась еще
одна тайная причина. Трумэн знал, что требование о безоговорочной
капитуляции без обещания сохранить конституционную монархию
будет отвергнуто японцами. Отказ Японии принять ультиматум нужен
был ему для того, чтобы оправдать атомную бомбардировку. Трумэн не
мог одобрить условие о конституционной монархии, так как был
намерен использовать атомную бомбу.
Что, если бы Трумэн предложил Сталину подписать
Потсдамскую декларацию, не внося в нее пункт о конституционной
монархии?
В этом случае японское руководство поняло бы, что их последние
надежды на завершение войны через посредничество Москвы
обратились в прах. Поэтому им пришлось бы четко и недвусмысленно
определиться с тем, принимать ли потсдамские требования или нет.
Однако из-за неопределенности в вопросе о статусе императора раскол
внутри политической элиты Японии все равно был неизбежен, и скорее
всего, ни кабинету министров, ни «Большой шестерке» не удалось бы
разрешить эти противоречия.
Задержка с ответом на потсдамский ультиматум, безусловно,
привела бы к атомным бомбардировкам и вступлению в войну
Советского Союза. Капитулировала бы Япония после первой атомной
бомбы? Отсутствие в Потсдамской декларации пункта о сохранении
монархического строя удержало бы партию мира, в том числе Хирохито
и Кидо, от решительных действий с целью скорейшей капитуляции. В
итоге последним ударом все равно стало бы вторжение СССР в
Маньчжурию.

Что, если бы Трумэн предложил Сталину подписать
Потсдамскую декларацию, в которой японцам было бы дано обещание
сохранить конституционную монархию?
Это вынудило бы японское руководство решить вопрос о том,
принимать ли потсдамские требования или нет. Военные, несомненно,
настаивали бы если не на продолжении войны, то по крайней мере на
выдвижении трех дополнительных условий к Потсдамской декларации,
позволяющих спасти армию. Однако обещание сохранения
монархического строя могло бы побудить членов партии мира
предпринять активные действия для завершения войны до первой
атомной бомбардировки, хотя нет никакой гарантии, что им удалось бы
преодолеть сопротивление «ястребов». Ключевым вопросом здесь
является то, как отреагировал бы на потсдамские требования Хирохито,
если бы в них был пункт о сохранении конституционной монархии и
они были бы подписаны не только Трумэном, Черчиллем и Чан Кайши,
но и Сталиным. Безусловно, в таком случае эти требования вызвали бы
у него меньшее отторжение, однако одного лишь обещания сохранить
конституционную монархию, возможно, было бы недостаточно для
того, чтобы убедить его поспешить с принятием ультиматума. Он все
еще мог считать возможным договориться с противником о сохранении
своих прерогатив в рамках Конституции Мэйдзи. Для того чтобы
заставить его отступиться от этой позиции и согласиться с узкой
трактовкой кокутай как сохранения императорского дома, требовался
шок. Как показано в этой книге, одной лишь бомбардировки Хиросимы
было для этого недостаточно. Ключевым событием, повлиявшим на
решение императора, стало вступление в войну Советского Союза.
Однако если бы Потсдамская декларация содержала пункт о
сохранении конституционной монархии и была подписана Сталиным,
капитуляция Японии могла бы наступить раньше – возможно, 10-го, в
крайнем случае 11 августа, а не 14-го, как произошло на самом деле.
Впрочем, все эти «если бы» не имели никакого шанса
реализоваться в действительности, поскольку Трумэн и Бирнс никогда
бы на это не согласились по причинам, изложенным в первом
гипотетическом сценарии. Атомная бомба стала для них решением
проблем, которые ранее казались непреодолимыми. После того как был
найден ответ на этот неразрешимый вопрос, Трумэн с Бирнсом не

рассматривали других вариантов. У них была альтернатива выбранному
пути, но они не сочли нужным ею воспользоваться.
Есть еще одна причина, по которой этот гипотетический сценарий
вряд ли имел шансы на успех. Если бы Сталину в Потсдаме
предложили подписать совместный ультиматум союзников, он бы
никогда не согласился дать обещание сохранить в Японии
конституционную монархию. Главной целью Сталина в Тихоокеанской
войне было вступить в нее. Обещание конституционной монархии
могло бы убедить Японию капитулировать до того, как советские танки
пересекли бы маньчжурскую границу, а это стало бы для Сталина
катастрофой, которой он пытался избежать любой ценой. Вот почему в
версии совместного ультиматума, которую привез в Потсдам сам
Сталин, содержалось требование о безоговорочной капитуляции. Если
бы советскому вождю предложили присоединиться к ультиматуму, в
котором имелось условие о сохранении в Японии монархического
строя, он под любым предлогом попытался бы убрать его из финальной
редакции. По иронии судьбы, и Сталин, и Трумэн, каждый по своей
причине, были заинтересованы в том, чтобы настаивать на
безоговорочной капитуляции.
Что, если Хиранума на императорском совещании 9-10 августа не
настоял бы на своей поправке и японское правительство приняло бы
условия Потсдамской декларации, «понимая их в том смысле, что они
не
содержат
требования
об
изменении
установленного
государственными законами статуса японского императора»?
Поправка Хиранумы была чудовищной ошибкой. Хотя три
«ястреба» в «Большой шестерке» выдвинули три встречных условия к
Потсдамской декларации, им не хватало широты кругозора для того,
чтобы
сформулировать
свои
возражения,
апеллируя
к
фундаментальным основам кокутай. Без поправки Хиранумы Хирохито
поддержал бы принятие требований потсдамского ультиматума с одной
оговоркой в той форме, в какой она была озвучена на первом
императорском совещании; это условие, пусть и с натяжкой,
соответствовало предложению о конституционной монархии, которое
поддержали бы Стимсон, Леги, Форрестол и Грю. Если верить
Баллантайну, Бирнс с Трумэном тоже могли бы согласиться с этим.
Однако после поправки Хиранумы американское руководство не могло

принять это условие, не поставив под угрозу выполнение своих
главных задач в Тихоокеанской войне.
С другой стороны, с учетом глубокой неприязни, испытываемой
Трумэном по отношению к японскому императору, даже при
оставлении этого условия в его первоначальной редакции – сохранение
установленного государственными законами статуса японского
императора – или при использовании исходной формулировки,
придуманной в японском МИДе («неприкосновенность императорского
дома»), Трумэн и Бирнс все равно могли бы отклонить эту оговорку.
Тем не менее любой из этих двух вариантов, вероятно, был бы одобрен
Грю, Думэном и Баллантайном и укрепил бы позиции Стимсона, Леги,
Форрестола и Макклоя, настаивавших на том, чтобы принять первый
ответ японцев.
Что, если бы нота Бирнса содержала явное указание на то, что
Японии будет позволено оставить конституционную монархию с
сохранением существующей династии?
Отказавшись принять капитуляцию Японии на условиях
Потсдамской декларации с оговоркой Хиранумы, США все равно могли
пообещать
японцам
сохранить
конституционную
монархию.
Отсутствие в ноте Бирнса такого обещания вызвало ответную реакцию
со стороны партии войны и поставило под угрозу планы партии мира
касательно скорейшего завершения войны. Если бы Бирнс
гарантировал Японии конституционную монархию с сохранением
существующей династии, Судзуки, возможно, не переметнулся бы
временно в лагерь сторонников войны, а Ёнай не стал бы хранить
молчание на совещании 12 августа. «Ястребы» возражали бы против
ноты Бирнса, утверждая, что она несовместима с идеологией кокутай.
Тем не менее обещание сохранить монархический строй выбило бы
почву у них из-под ног, особенно с учетом того, что император более
активно давил бы на правительство, вынуждая его принять ноту
Бирнса. Сталин стал бы возражать против ноты Бирнса, если бы в ней
содержалось обещание конституционной монархии, но Трумэн был
готов принять капитуляцию Японии и без согласия советского лидера.
При таком развитии событий Япония капитулировала бы 12 или 13
августа, а не 14-го числа.

Если бы не было атомных бомбардировок и Советский Союз не
вступил бы в войну, капитулировала бы Япония до 1 ноября, когда
должна была начаться операция «Олимпик»?
В «Обзоре эффективности стратегических бомбардировок США»,
опубликованном в 1946 году, было сказано, что Япония капитулировала
бы до 1 ноября и без атомных бомб и вмешательства в войну
Советского Союза. Основываясь на этом заключении, историки-
ревизионисты утверждают, что для принуждения Японии к
капитуляции атомные бомбардировки не были необходимы[549]. Так как
Бартон Бернстайн убедительно показал в своей критике «Обзора
бомбардировок», что его выводы не подтверждаются приведенными в
этом же документе данными [Bernstein 1995а: 101–148], я не вижу
необходимости дальше развивать эту тему. Основной задачей ведущего
автора этого исследования, Пола Нитце, было доказать, что обычные
бомбардировки зажигательными бомбами вкупе с морской блокадой
вынудили бы Японию капитулировать до 1 ноября. Однако выводы
Нитце часто противоречат свидетельствам, приведенным в самом
«Обзоре бомбардировок». Например, на вопрос, насколько дольше, по
его мнению, продлилась бы война, если бы не была сброшена атомная
бомба, князь Коноэ ответил: «Вероятно, она продлилась бы весь год».
Бернстайн приводит многочисленные свидетельства Тоёды, Кидо,
Судзуки, Хиранумы, Сакомидзу и других японских политиков, которые
опровергают выводы, сделанные Нитце. Как пишет Бернстайн, «Обзор
бомбардировок» является «ненадежным руководством» [Bernstein
1995а: 105].
Японские лидеры знали, что Япония проигрывает войну. Однако
поражение и капитуляция – это не одно и то же. Капитуляция – это
политический акт. Без двойного шока от атомных бомбардировок и
вступления в войну Советского Союза Япония ни за что не бы пошла на
капитуляцию в августе.
Капитулировала бы Япония до 1 ноября только при условии
вступления в войну Советского Союза и без атомных бомбардировок?
Японский историк Асада Садао считает, что без атомных
бомбардировок при одном лишь вступлении в войну Советского Союза
«есть вероятность, что Япония не капитулировала бы до 1 ноября»
[Asada 1998: 510–511]. По его мнению, ключевую роль в этом решении

сыграла сила шока. Японцы ожидали того, что Советский Союз нападет
на них, но атомные бомбы стали для них полным шоком. Бернстайн,
напротив, утверждает следующее:
Учитывая колоссальное влияние, которое оказало на ход
войны вступление в нее СССР <...>, в ситуации, когда
Япония подвергалась массированным бомбардировкам
зажигательными бомбами и находилась в кольце блокады,
представляется вполне вероятным – даже более чем
вероятным, – что после вмешательства в войну Советского
Союза японцы капитулировали бы еще до ноября и без
использования атомной бомбы. В этом контексте <...> можно
рассуждать о том, что в 1945 году была «упущена прекрасная
возможность» избежать кровопролитной битвы на Кюсю без
сбрасывания атомной бомбы, дождавшись вступления в
войну СССР [Bernstein 1995а: 129].
Ключевым здесь является то, насколько важно было для Японии
сохранение нейтралитета с Советским Союзом. Правительство Японии
рассчитывало на невмешательство СССР как в военном плане, так и в
дипломатическом. С дипломатической точки зрения японцы возлагали
на Москву свои последние надежды, пытаясь при ее посредничестве
завершить войну. После того как СССР объявил о вступлении в войну
на Тихом океане, Япония была вынуждена принимать решение по
поводу потсдамского ультиматума. В военном плане стратегия обороны
«Кэцу-го» тоже была основана на соблюдении Советским Союзом
нейтралитета; именно поэтому Управление военных дел Министерства
армии постоянно игнорировало предупреждения Разведывательного
управления о том, что советское вторжение неминуемо. Маньчжурия не
была списана со счетов, как утверждает Асада: напротив, в военном
руководстве были уверены, что Япония сможет, хотя бы на время,
сохранить нейтралитет с СССР. Когда советские войска вторглись в
Маньчжурию, японская армия была застигнута врасплох. Несмотря на
громкие разглагольствования о том, что война должна быть
продолжена, советское вторжение подорвало уверенность японской
армии в своих силах, проделав неустранимую дыру в ее стратегическом
плане. Настойчивые заявления военных о необходимости продолжения
войны утратили смысл.

Однако еще большее значение имели политические последствия
советской экспансии на Дальнем Востоке. Если бы Япония не
капитулировала, логично предположить, что к началу сентября
Советский Союз завершил бы оккупацию Маньчжурии, Южного
Сахалина, всех Курильских островов и, возможно, половины Кореи.
Рано или поздно Советскому Союзу и Соединенным Штатам пришлось
бы обсудить вопрос о советском вторжении на Хоккайдо. США могли
бы возразить против советской операции на Хоккайдо, но с учетом
военной мощи СССР и тех колоссальных людских потерь, которые, по
подсчетам американского командования, были бы понесены
союзниками в ходе операции «Олимпик», Вашингтон мог бы и
согласиться на раздел Хоккайдо, как предлагал Сталин. Даже если бы
США удалось отклонить эти притязания русских, остальные завоевания
Советского Союза на Дальнем Востоке могли бы вынудить Трумэна в
какой-то степени удовлетворить требования Сталина об участии в
послевоенной оккупации Японии. Что бы ни предприняли американцы
в ситуации с советской операцией на Хоккайдо и послевоенной
оккупацией Японии, японское руководство прекрасно осознавало,
какими опасностями грозит расширение советской экспансии за
пределы Маньчжурии, Кореи, Сахалина и Курил. Именно поэтому в
самый последний момент японской политической элите удалось прийти
к согласию о капитуляции на условиях Потсдамской декларации, и
именно поэтому решимость армии продолжать войну иссякла, и
военные сравнительно легко согласились на капитуляцию. Решение о
капитуляции было принято Токио прежде всего по политическим
мотивам, а не по военным. Поэтому даже без атомных бомбардировок
война, скорее всего, быстро завершилась бы после вступления в нее
Советского Союза – до 1 ноября.
Капитулировала бы Япония до 1 ноября только в случае атомных
бомбардировок и без вступления в войну Советского Союза?
Скорее всего, двух атомных бомб было бы недостаточно для того,
чтобы подтолкнуть японцев к капитуляции, до тех пор пока у них
оставалась надежда на заключение мира при посредничестве Москвы.
Бомбардировка Хиросимы не стала катализатором серьезных
изменений во внешней политике Японии, хотя и добавила элемент
спешки в попытки партии мира завершить войну. Маловероятно, что и

бомбардировка Нагасаки существенно изменила бы это положение дел,
если бы в войну не вступил Советский Союз. Предостережения Анами,
заявившего, что у Соединенных Штатов может быть еще 100 атомных
бомб и следующей мишенью рискует стать Токио, не произвели
большого впечатления на участников экстренного совещания японского
правительства. Даже после бомбардировки Нагасаки Япония, по-
видимому, все еще дожидалась бы ответа из Москвы по поводу миссии
Коноэ.
Самым вероятным сценарием представляется тот, при котором
Япония, ожидавшая ответа из Москвы, была бы потрясена советским
вторжением в Маньчжурию, намеченным на 11 августа, и согласилась
бы капитулировать на условиях Потсдамской декларации. Если это так,
мы могли бы до бесконечности спорить о том, что именно в первую
очередь повлияло на решение Японии о капитуляции: две атомные
бомбардировки, предшествовавшие советскому вторжению, или само
вступление СССР в войну на Дальнем Востоке, хотя и в этом случае
было бы очевидно, что решающим фактором стало именно нападение
Советского Союза.
Ричард Фрэнк, считающий, что на решение японцев
капитулировать в большей степени повлияли бомбардировки
Хиросимы и Нагасаки, а не вмешательство в войну русских, полагается
в своем анализе исключительно на источники того времени и
игнорирует послевоенные свидетельства. При этом он особенно
подчеркивает
важность
выступления
Хирохито
на
первом
императорском совещании, императорского рескрипта от 15 августа и
заявлений Судзуки, сделанных на заседаниях правительства [Frank
1999: 343–348]. Этот подход, хоть и замечателен сам по себе, не
подтверждает выводов Фрэнка. О том, что Хирохито говорил на
императорском совещании про атомную бомбу, нам известно только из
дневника Такэситы, который сам на этой встрече не присутствовал.
Никто из реальных участников этого совещания не упоминал о словах
императора, относившихся к атомной бомбе. В императорском
рескрипте от 15 августа действительно говорится о появлении у
противника «новой бомбы неслыханной разрушительной мощи»,
которая стала одной из причин завершения войны, и ни слова не
сказано о нападении Советского Союза. Однако во время встречи с
тремя маршалами 14 августа Хирохито заявил, что решил заключить

мир как из-за атомных бомб, так и из-за вступления в войну русских.
Более того, в императорском рескрипте от 17 августа, адресованном
солдатам, офицерам и морякам, главной причиной прекращения войны
было объявлено именно нападение на Японию Советского Союза, а об
атомных бомбах не было сказано вовсе. Если говорить о
свидетельствах, относящихся к интересующему нас периоду с 6 по 15
августа, то в двух из них (императорском рескрипте от 15-го числа и
заявлении Судзуки, сделанном на заседании кабинета министров 13-го
числа) говорится только о факторе атомной бомбы, в трех – только о
нападении СССР (фраза Коноэ о «подарке небес», прозвучавшая 9
августа, слова, сказанные Судзуки своему доктору 13 августа, и
императорский рескрипт от 17 августа, адресованный солдатам,
офицерам и морякам), а еще в семи источниках упоминаются как
атомные бомбардировки, так и вступление в войну Советского
Союза[550]. Свидетельства очевидцев событий не подтверждают
выводов Фрэнка.
Если бы Советский Союз не вступил в войну на Дальнем Востоке,
перед Соединенными Штатами встал бы вопрос, использовать ли
третью атомную бомбу после 19 августа и четвертую в начале сентября;
целями, скорее всего, стали бы Кокура и Ниигата. Трудно сказать,
сколько еще атомных бомбардировок потребовалось бы для того, чтобы
убедить японское руководство прекратить попытки договориться с
Москвой. Вполне возможно, хотя и недоказуемо, что японские
«ястребы» настаивали бы на продолжении войны и после третьей, и
даже после четвертой атомной бомбы.
Смогла бы Япония выстоять до 1 ноября после семи атомных
бомбардировок? Хватило бы у Стимсона и Трумэна решимости на то,
чтобы сбросить на японцев эти семь бомб одну за другой? Как
повлияли бы эти бомбардировки на японское общественное мнение?
Сплотили бы они нацию или полностью уничтожили бы ее боевой дух?
Могли бы они настолько ожесточить японский народ против США, что
американская оккупация Японии стала бы невозможной? Могло бы это
привести к тому, что японцы приветствовали бы советскую оккупацию?
На все эти вопросы однозначного ответа у нас нет.
Однако на материале имеющихся свидетельств можно с
уверенностью утверждать, что сами по себе бомбардировки Хиросимы
и Нагасаки не сыграли ключевой роли в решении Японии о

капитуляции. Несмотря на всю разрушительную мощь атомных бомб,
этого оказалось недостаточно, чтобы изменить внешнеполитический
курс Японии. А вот советское вторжение стало решающим фактором.
Если бы СССР не вступил в войну на Тихом океане, японцы
продолжали бы сражаться до тех пор, пока многочисленные атомные
бомбардировки, успешное вторжение союзных сил во внутренние
территории страны или бесконечные бомбардировки зажигательными
бомбами вместе с морской блокадой не сделали бы дальнейшее
сопротивление невозможным.

Наследие Тихоокеанской войны в США,
России и Японии
Атомная бомба в общественном сознании США
После завершения войны каждая нация стала писать свою историю
того, как эта война закончилась. Многие американцы все еще верят в
миф, что ударом, отправившим в нокаут японское правительство, стала
атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. В рамках этого
нарратива решение об использовании атомных бомб спасло жизни не
только американских солдат, но и японцев. Предназначение данного
мифа в том, чтобы оправдать решение Трумэна и успокоить
коллективную совесть американцев. Поэтому он так важен для
американской национальной идентичности. Но, как показано в данной
книге, этот миф не выдерживает проверки историческими фактами.
Имеющиеся данные однозначно показывают, что у США были
альтернативы использованию атомных бомб, альтернативы, от которых
администрация Трумэна по своим причинам решила отказаться. И
именно здесь, где мы рассматриваем гипотетические сценарии развития
событий в финале Тихоокеанской войны, вопрос о моральной
ответственности выходит на первый план. До самой своей смерти
Трумэн постоянно возвращался к этой теме и раз за разом оправдывал
свое решение, создав миф, в который сам же потом и поверил. То, что
он так часто говорил об оправданности своих действий, показывает,
каким тяжелым камнем решение об использовании атомных бомб легло
на его совесть.
10 августа японское правительство через миссию в Швейцарии
отправило ноту протеста правительству Соединенных Штатов. В этом
письме было сказано, что использование американцами атомной бомбы
было нарушением статей 22 и 23 Гаагской конвенции о законах и
обычаях сухопутной войны, в которой запрещалось «употреблять
оружие, снаряды и вещества, способные причинить излишние
страдания». От имени «правительства Японской империи, а также всего
человечества и цивилизации» там было заявлено, что «использование

атомных бомб, которые своей чудовищной и не делающей разбора
между жертвами мощью превосходят все существующие виды оружия
и снаряды», является преступлением против человечества, и было
потребовано, чтобы «дальнейшее использование таких бесчеловечных
средств уничтожения было немедленно прекращено»[551]. Разумеется,
Трумэн никак не отреагировал на это послание. После того как Япония
согласилась с американской оккупацией и стала важным союзником
США, японское правительство никогда не поднимало вопроса об
использовании американцами атомных бомб. Письмо от 10 августа до
сих пор остается единственным и теперь забытым протестом японского
правительства по этому поводу [Kato 1995: 290–292].
Нельзя отрицать, что Япония и сама была виновна в совершении
военных преступлений, в нарушении международных конвенций о
ведении боевых действий. Нанкинская резня 1937 года, биологические
эксперименты, проводимые печально известным Отрядом 731,
использование против китайцев отравляющих веществ, Батаанский
марш смерти, многочисленные случаи жестокого обращения с
военнопленными – все это лишь немногие примеры таких
преступлений, совершенных японцами. Тем не менее нравственное
падение японцев не может служить оправданием тому, что сделали
Соединенные Штаты и их союзники. В конце концов, нравственность
по определению является величиной абсолютной, а не относительной.
Забытое послание, отправленное руководством Японии правительству
США 10 августа, заслуживает серьезного анализа. Оправдание
бомбардировок Хиросимы и Нагасаки под тем исторически
несостоятельным предлогом, что атомные бомбы завершили войну,
теперь уже неприемлемо. Наше восприятие себя как американской
нации зависит от того, сможем ли мы переосмыслить решение об
использовании атомных бомб. Хотя многое из того, о чем говорят
историки-ревизионисты, является неправдой и основано на предвзятом
использовании источников, надо тем не менее отдать им должное в том,
что они поднимают важную моральную проблему, разрушая
привычный американцам миф о бомбардировках Хиросимы и
Нагасаки.
Наследие сталинизма

Советские и патриотично настроенные российские историки после
падения Советского Союза оправдывают нарушение Сталиным пакта о
нейтралитете, утверждая, что это позволило завершить Тихоокеанскую
войну и прекратить страдания угнетенных народов Азии, а также
остановить бессмысленные жертвы среди самих японцев. Однако эта
книга показывает, что внешнеполитический курс Сталина определяли
экспансионистские геополитические соображения. Советский лидер
проводил свою империалистическую политику с макиавеллиевской
безжалостностью, изворотливостью и коварством. В конце войны он
успел вмешаться в нее и захватить те территории, которые считал
своими по праву. Хотя он недолгое время вынашивал планы по
оккупации Хоккайдо и юридически нарушил условие Ялтинского
соглашения, по которому должен был до вступления в войну заключить
договор с Китаем, в целом Сталин соблюдал договоренности,
достигнутые в Крыму. Однако захватив Южные Курилы, никогда не
принадлежавшие России до конца августа – начала сентября 1945 года,
он создал трудноразрешимый территориальный конфликт, известный
как «проблема Северных территорий», который по сей день мешает
сближению Японии и России. Российское правительство и
большинство граждан России и сейчас продолжают цепляться за миф,
согласно которому оккупация Советским Союзом южных Курильских
островов была законным возвращением утраченных Россией
территорий.
Действия Сталина в Тихоокеанской войне – это всего лишь
несколько эпизодов из истории его жестокого правления. Хотя по
сравнению с Большим террором и коллективизацией империализм не
был худшим из совершенных им преступлений, он был неотъемлемой
составляющей всего сталинского режима. Безусловно, его вероломство
в отношении японцев и наглый захват территорий, осуществленный им
в последние недели войны, не заслуживают добрых слов. Пока
россияне не поймут этого, процесс самоочищения от сталинского
прошлого так и не будет завершен до конца.
Мифология виктимизации и роль Хирохито

У японцев ушло некоторое время на то, чтобы осознать, что
события, происходившие на Курилах в смутный период с 15 августа по
5 сентября, по факту являлись захватом собственно японской
территории – актом, нарушившим Атлантическую хартию и Каирскую
декларацию. Однако унижение, испытанное японцами в ходе
четырехнедельной Советско-японской войны, стало результатом не
только советской оккупации Курил. Захват Курильских островов стал
последним в череде многих ударов, нанесенных СССР Японии, начиная
с нарушения пакта о нейтралитете и вторжения в Маньчжурию, Корею
и южную часть Сахалина и заканчивая депортацией и заключением в
лагеря более 640 тысяч военнопленных. «Проблема Северных
территорий», которую с момента окончания войны и до сего дня Токио
требует разрешить до какого-либо сближения с Советским Союзом (с
1991 года – с Россией), является лишь символом глубоко
укоренившихся в японцах недоверия и враждебности к русским,
которые предали Японию в тот момент, когда она так отчаянно
нуждалась в их помощи для завершения войны.
Наряду со вступлением в войну Советского Союза бомбардировки
Хиросимы и Нагасаки привели к тому, что японцы стали воспринимать
себя как жертв войны. То, что Гилберт Розман называет «хиросимским
синдромом» и «синдромом Северных территорий», на самом деле
является вывернутой наизнанку формой национализма [Rozman
1992:12–13]. Такое самовосприятие не позволяет японцам осознать
собственную вину в развязывании войны в Азии. Руководство Японии
могло капитулировать задолго до 14 августа 1945 года, например после
капитуляции Германии, поражения в битве за Окинаву, предъявления
Потсдамской декларации, атомной бомбардировки Хиросимы или
вступления в войну Советского Союза. Мало кто в Японии осудил
политическую элиту страны, затянувшую с капитуляцией. Если бы
японское
правительство
безоговорочно
приняло
требования
Потсдамской декларации сразу после ее опубликования, как на том
настаивали Сато и Мацумото, не было бы атомных бомбардировок и
война закончилась бы до того, как в нее успеет вмешаться Советский
Союз. Правители Японии, которые обладали властью для принятия
этого решения, – и не только сторонники войны, но и члены партии
мира, включая Судзуки, Того, Кидо и самого Хирохито, – должны нести

ответственность за разрушительный исход войны в большей степени,
чем американский президент и советский диктатор.
В послевоенной Японии Хирохито благодаря своим «священным
решениям» об окончании войны изображался спасителем Японии и
японского народа. В самом деле, без личного вмешательства
императора Япония бы не капитулировала. Правительство и «Большая
шестерка» были безнадежно расколоты противоречиями и не могли
прийти к согласию. Только император нашел выход из этого тупика. Его
решимость и лидерские качества, проявленные им на двух
императорских совещаниях, и стойкая поддержка дела завершения
войны, которую он демонстрировал после судьбоносного разговора с
Кидо 9 августа, стали определяющими факторами, приведшими к
капитуляции Японии.
Однако это вовсе не означает, что Хирохито был, если
процитировать Асаду, «главным приверженцем мира в Японии, все
более настойчиво и активно выражающим свое желание завершить
войну» [Asada 1998: 487]. Он, как и все другие японские лидеры в то
время, все еще надеялся на посредничество Москвы и отказывался
принять предъявленное в Потсдамской декларации требование о
безоговорочной капитуляции до тех пор, пока в войну не вступил
Советский Союз. После нападения СССР он наконец изменил свою
позицию в отношении потсдамского ультиматума. В Японии
существует табу на то, чтобы ставить под сомнение мотивы, приведшие
Хирохито к решению о капитуляции. Однако факты, изложенные в этой
книге, требуют переосмысления роли императора в процессе
завершения Тихоокеанской войны. Затянув с принятием требований
союзников, он позволил случиться атомным бомбардировкам и
нападению Советского Союза.
Хотя активность, проявленная Хирохито после 9 августа, достойна
быть отмеченной, мотивы, побудившие его завершить войну, были не
настолько благородны, как нас пытаются уверить создатели мифа о
«священном решении». Превыше всего его беспокоило сохранение
императорского дома. Он даже заигрывал с идеей о сохранении своих
политических полномочий. Несмотря на легенду, согласно которой он
заявил, будто его не волнует, что случится с ним лично, весьма
вероятно, что на самом деле его очень сильно волновала безопасность
его семьи и личная неприкосновенность. На судьбоносном

императорском совещании 10 августа Хиранума, не смягчая
выражений, предложил Хирохито взять на себя ответственность за
трагедию, постигшую Японию. Как утверждали Коноэ, некоторые
родственники императора и Грю, самый красноречивый защитник
японской монархии, в конце войны Хирохито должен был отречься от
престола, чтобы тем самым положить конец эре Сёва, которая была чем
угодно, но не тем, что значит слово «сёва» — просвещенным миром.
Продолжение его правления не позволило Японии до конца осознать
свою вину в развязывании войны и привело к тому, что японский народ
так и не смог переосмыслить свое прошлое.
Так что в этой истории нет героев, но нет и настоящих злодеев, а
есть всего лишь люди. Анализ финала Тихоокеанской войны
показывает, что это была человеческая трагедия, ход которой был
обусловлен людскими пороками и эмоциями ее участников:
честолюбием, страхом, тщеславием, гневом и предрассудками. С
каждым новым принятым решением число остающихся альтернатив
постепенно сокращалось, а вместе с ними уменьшалась и вероятность
другого исхода, пока наконец атомная бомбардировка, вступление в
войну Советского Союза и уничтожение японского государства не
стали неизбежны. Тихоокеанская война вполне могла завершиться
иначе, если бы люди, принимавшие в ней участие, выбрали другие
пути. Но они этого не сделали.
Так что они оставили нас жить с наследием этой войны. Вопрос
стоит так: хватит ли у нас смелости преодолеть его?

Архивы и библиотеки
АВП РФ – Архив внешней политики Российской Федерации
РГАКФД
–
Российский
государственный
архив
кинофотодокументов
РГАСПИ – Российский государственный архив социально-
политической истории
ГИАСО – Государственный исторический архив Сахалинской
области
ЦАМО – Центральный архив Министерства обороны
ЦВМА – Центральный военно-морской архив
Amherst College (Библиотечный архив Амхерстского колледжа)
Boei Kenkyujo Senshishitsu (Собрание рукописей отдела военной
истории Национального института обороны Японии, в тексте – BKSS)
Butler Library, Columbia University (Библиотека Батлера,
Колумбийский университет)
Clemson Library, Clemson University (Библиотека Университета
Клемсона)
Gaimusho Gaiko Shiryokan (Дипломатический архив Министерства
иностранных дел Японии)
Houghton Library, Harvard University (Библиотека Хотона,
Гарвардский университет)
Harry S. Truman Library (Призидентская библиотека Гарри
Трумена, в тексте – HSTL)
Library of Congress (Библиотека Конгресса США)
Marshall Library, George C. Marshall Library (Экономическая
библиотека Маршалла, Кембриджский университет)
Mudd Library, Princeton University (Библиотека рукописей С. Г.
Мадда, Принстонский университет)
National Archives and Records Administration (Национальное
управление архивов и документации, в тексте – NA)
Operation Division, U S. Army General Staff (Отдел полевых
операций Генерального штаба армии США, в тексте – OPD)
Sterling Library, Yale University (Мемориальная библиотека
Стерлинга, Йельский университет)

Источники
Аллилуева 1990 – Аллилуева С. И . Двадцать писем к другу. М .:
Известия, 1990.
Василевский 1967 – Василевский А. М . Финал // Военно-
исторический журнал. 1967. No 6.
Василевский 1975 – Василевский А. М . Дело всей жизни. М .:
Издательство политической литературы, 1975.
ВО 1997–2000 – Великая Отечественная: Советско-японская война
1945 года; история военно-политического противостояния двух держав
в 30-40-е годы: документы и материалы ⁄ Под ред. В. Н. Варламова и др.
Т. 7. Ч. 1. М.: Терра, 1997. Т. 7. Ч. 1, 2. М.: Терра, 2000.
Громыко 1988 – Громыко А. А . Памятное: В 2 кн. М .: Политиздат,
1988.
Жуков 1992 – Жуков Г. К. Воспоминания и размышления: В 3 т. М .:
Новости, 1992.
Переписка 1958 – Переписка председателя совета министров СССР
с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время
Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг.: В 2 т. М .:
Государственное издательство политической литературы, 1957.
ПК 1980 – Советский Союз на международных конференциях
периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Т. 6. Берлинская
(Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав –
СССР, США и Великобритании (17 июля – 2 авг. 1945 г.): Сборник
документов ⁄ Министерство иностранных дел СССР. М .: Политиздат,
1980.
РКО 2000 – Русско-китайские отношения в XX веке: Материалы и
документы. Т. IV. Советско-китайские отношения. 1937–1945 гг. Кн. 2.
1945 г. М .: Памятники исторической мысли, 2000.
Санакоев, Цыбулевский 1970 – Тегеран – Ялта – Потсдам: Сборник
документов ⁄ Сост. Ш . П. Санакоев, Б. Л . Цыбулевский. 2 -е изд. М.:
Международные отношения, 1970.
САО 1984 – Министерство иностранных дел СССР. Советско-
американские отношения во время Великой Отечественной войны,
1941–1945: документы и материалы: В 2 т. М .: Политиздат, 1984.

Сборник 1973 – Сборник основных документов по вопросам
советско-японских отношений (1954–1972). М .: Министерство
иностранных дел СССР, 1973.
Чуев 1991 – Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М .: Терра,
1991.
Штеменко 1967 – Штеменко С. М . Из истории разгрома
Квантунской армии // Военно-исторический журнал. 1967. No 4. С. 54 –
66; No 5. С. 49–60.
Штеменко 2014 – Штеменко С. М . Генеральный штаб в годы
войны. Кн. 1: В дни огорчений и побед. М .: Вече, 2014.
Acheson 1969 – Acheson D. Present at the Creation. New York:
Norton, 1969.
Arisue 1987 – Arisue S. Arisue kikancho no shuki. Tokyo: Fuyo shobo,
1987.
Arnold 1949 – Arnold H. H . Global Mission. New York: Harper and
Brothers, 1949.
Blum 1973 – The Price of Vision: The Diary of Henry A. Wallace,
1942–1946 / Ed. by J. M . Blum. Boston: Houghton Mifflin Company, 1973.
Bohlen 1973 – Bohlen С. E. Witness to History, 1929–1969. New York:
Norton, 1973.
Byrnes 1947 – Byrnes J. E Speaking Frankly. New York: Harper and
Brothers, 1947.
Byrnes 1958 – Byrnes J. E All in One Lifetime. New York: Harper and
Brothers, 1958.
Churchill 1953 – Churchill W. S . The Second World War: Triumph and
Tragedy. Boston: Houghton Mifflin Co., 1953.
Clemens 1960 – Truman Speaks I Ed. by C. Clemens. New York:
Columbia University Press, 1960.
Cline 1951 – Cline R. S . Washington Command Post: The Operations
Division. Washington, D. C.: Office of the Chief of Military History, U. S.
Department of the Army, 1951.
Craven, Cate 1953 – The Army Air Forces in World War II. Vol. 5: The
Pacific: Matterhorn to Nagasaki, June 1944 to August 19451 Ed. by W. E
Craven and J. L. Cate. Washington, D. C.: Office of Air Force History, 1953.
Daihonei rikugunbu 1975 – Seishisosho: daihonei rikugunbu. Vol. 10 /
Ed. Boeicho Boeikenshujo senshishitsu. Asagumo shinbunsha, 1975.
[Японский]

Daihonei Rikugunbu 1998 – Daihonei Rikugunbu sensoshidohan.
Kimitsu senso Nisshi / Ed. Gunjishigaku. Tokyo: Kinseisha, 1998.
[Японский]
DBPO 1984 – Documents on British Policy Overseas. Series I, vol. I:
The Conference at Potsdam, July-August 1945 / Ed. by R. Butler and M. E.
Pelly. London: Her Majesty’s Stationery Office, 1984.
Deane 1946 – Deane J. R. The Strange Alliance: The Story of Our
Efforts at Wartime Co-operation with Russia. New York: Viking Press, 1946.
DHTP 1995 – Documentary History of the Truman Presidency. Vol. 1:
The Decision to Drop the Atomic Bomb on Japan / Ed. by D. Merrill.
Bethesda, Md.: University Publications of America, 1995.
Entry 1955 – U . S. Department of Defense. The Entry of the Soviet
Union into the War against Japan: Military Plans, 1941–1945. Washington,
D. C.: U. S . Government Printing Office, 1955.
Ferrell 1980 – Off the Record: The Private Papers of Harry S. Truman I
Ed. by R. H . Ferrell. New York: Harper and Row, 1980.
Ferrell 1983 – Dear Bess: The Letters from Harry to Bess Truman,
1910–1959 / Ed. by R. H . Ferrell. New York: W. W. Norton, 1983.
Ferrell 1991 – Truman in the White House: The Diary of Eben A. Ayers
I Ed. by R. H . Ferrell. Columbia: University of Missouri Press, 1991.
FRUS 1955 – U . S . Department of State. Foreign Relations of the
United States. Diplomatic Papers: The Conferences at Malta and Yalta,
1945. Washington, D. C.: U. S. Government Printing Office, 1955.
FRUS 1960 – U . S . Department of State. Foreign Relations of the
United State. Diplomatic Papers: Conference of Berlin (The Potsdam
Conference), 1945: 2 vols. Washington, D. C .: U. S . Government Printing
Office, 1960.
FRUS 1967 – U . S . Department of State. Foreign Relations of the
United States, Diplomatic Papers, 1945: vol. 5, Europe. Washington, D. C.:
U. S. Government Printing Office, 1967.
FRUS 1969 – U . S . Department of State. Foreign Relations of the
United States, Diplomatic Papers, 1945: vol. 6: The British Commonwealth,
the Far East. Washington, D. C .: U. S . Government Printing Office, 1969.
Fujita 1986 – Fujita H. Jijucho no kaiso. Tokyo: Kodansha, 1986.
[Японский]
Gaiko shiryo 1946 – Gaiko shiryo: Nisso’ gaiko kosho kiroku no bu.
Tokyo: Gaimusho, 1946. [Японский]

Grew 1952 – Grew J. C. Turbulent Era: A Diplomatic Record of Forty
Years, 1904–1945. 2 vols. Boston: Houghton Mifflin, 1952.
Gromyko 1989 – Gromyko A. Memoirs. New York: Doubleday, 1989.
Hakone 1946 – Hakone Kaidanroku. Nihon gaimusho kiroku I Ed. by
Gaimusho // Gaiko shiryo: Nisso’ gaiko kosho kiroku no bu. Tokyo:
Gaimusho, 1946. P. 148–154 . [Японский]
Harriman, Abel 1975 – Harriman W. A., Abel E. Special Envoy to
Churchill and Stalin, 1941–1946. New York: Random House, 1975.
Hayashi 1946 – Hayashi Saburo. Shusen goro no Anami san // Sekai.
Aug. 1946. [Японский]
Higashikuni 1947 – Higashikuni no miya. Watashino kiroku. Tokyo:
Toho shobo, 1947. [Японский]
Hirota Koki 1966 – Hirota Koki. Tokyo: Hirota Koki denki kankokai,
1966. [Японский]
Hoshina 1975 – Hoshina Z. Daitoasenso hishi: Ushinawareta wahei ko-
saku: Hoshina Zenshiro kaisoroku. Tokyo: Hara shobo, 1975. [Японский]
Hosokawa 1953 – Hosokawa M. Joho Tenno ni tassezu: Hosokawa
Nikki: 2 vols. Tokyo: Isobe shobo, 1953. [Японский]
Hull 1948 – Hull C. The Memoirs of Cordell Hull: 2 vols. Vol. 2. New
York: Macmillan, 1948.
Ito, Watanabe 1986 – Shigemitsu Mamoru shuki / Ed. by T. Ito, I.
Watanabe. Tokyo: Chuokoronsha, 1986. [Японский]
Kantogun 1974 – Boeicho Boeikenshujo Senshishitsu. Senshi sosho,
Kantogun 2: Kantokuen, Shusenji no taiso sen. Tokyo: Asagumo
shinbunsha, 1974. [Японский]
Kashima heiwa 1972 – Kashima heiwa kenkyujo, Nihon gaikoshi. Vol.
25. Tokyo: Kashima kenkyujo, 1972. [Японский]
Kawabe 1979 – Kawabe Torashiro kaisoroku. Mainichi shinbunsha,
1979. [Японский]
Kido nikki 1966 – Kido Koichi nikki: 2 vols. Tokyo: Tokyo daigaku
shup-pankai, 1966. [Японский]
Kido nikki 1980 – Kido Koichi nikki: Tokyo saibanki. Tokyo: Tokyo
daigaku shuppankai, 1980. [Японский]
King 1952 – King E. J. Fleet Admiral King: A Naval Record. New
York: W. W. Norton, 1952.
Kurihara, Hatano 1986 – Kurihara K., Hatano S. Shusen kosaku no
kiroku: 2 vols. Tokyo: Kodansha, 1986. [Японский]

Leahy 1950 – Leahy W. D ., Fleet Admiral. I Was There: The Personal
Story of the Chief of Staff to Presidents Roosevelt and Truman Based on His
Notes and Diaries Made at the Time. New York: Whittlessy House, McGraw
Hill Book Company, 1950.
Matsutani 1947 – Matsutani M. Watashino shusen memo // Kokubo.
1947. Aug. – Oct. [Японский]
Matsutani 1980 – Matsutani M. Daitoa senso shushu no shinso. Tokyo,
1980. [Японский]
Matsutani 1982 – Matsutani M. Watashino shusen memo (2) // Kokubo.
1982. Sept. [Японский]
Mills 1951 – Forrestal Diaries I Ed. by W. Mills. New York: Viking
Press, 1951.
Morishima 1975 – Morishima Y. Showa no doran to Morishima Goro
no shogai. Tokyo: Ashi shobo, 1975. [Японский]
Nagasaki genbaku shiryokan 2006 – Nagasaki genbaku shiryokan //
Nagasaki Genbaku Sensaishi: 5 vols. Vol. 1 . 2006. P. 219–228. [Японский]
Nagasaki shiyakusho 1983 – Nagasaki shiyakusho // Nagasaki Genbaku
sensaishi: shiryhen: 5 vols. Vol. 5: Nagasaki shiyakusho, 1983. P. 257 –267.
[Японский]
NHK 1991 – Nihon hoso kyokai [NHK]. Nisso Purojekuto.
Koregasoren no tainichi gaiko da: Hiroku, Hopporyodo kosho. Tokyo: NHK,
1991. [Японский]
NHK 2001 – 20 seiki hososhi / Ed. Nihon hoso kyokai. Tokyo: Nihon
hoso kyokai, 2001. Vol. 2. [Японский]
Nihon gaiko 1966 – Gaimusho. Nihon gaiko nenpyo narabini shuyo
bunsho: 2 vols. Vol. 2 . Tokyo: Hara shobo, 1966. [Японский]
Nihon hososhi 1965 – Nihon hososhi / Ed. Nihon hosokyokai hososhi:
2 vols. Vol. 2 . Tokyo: Nihon hoso kyokai, 1965. [Японский]
Nihon kokusai gakkai 1963 – Nihon kokusai gakkai. Taiheiyo senso
eno michi: 8 vols. (с доп. томом). Tokyo: Asahi shinbunsha, 1963.
[Японский]
Sakomizu 1955 – Sakomizu H. Shusen no shinso. Tokyo: Dotoku
kagaku kenkyujo, 1955. [Японский]
Sakomizu 1965 – Sakomizu H. Kikanju ka no shusho kantei. Tokyo:
Kobunsha, 1965. [Японский]
Sakomizu 1973 – Sakomizu H. Nihon teikoku saigono 4-kagetsu.
Tokyo: Oriento shobo, 1973. [Японский]

Sanbo honbu 1989a – Sanbo honbu shozo. Haisen no kiroku. Tokyo:
Hara shobo, 1989. [Японский]
Sanbo honbu 1989b – Sanbo honbu. Sugiyama Memo: 2 vols. Vol. 2 .
Tokyo: Hara shobo, 1989. [Японский]
Sato 1963 – Sato N. Kaiko 80-nen. Tokyo: Jiji tsushinsa, 1963.
[Японский]
Shigeta, Suezawa 1988 – Nisso kihon bunsho, shiryoshu I Ed. by H.
Shi-geta and S. Suezawa. Tokyo: Sekai no ugokisha, 1988. [Японский]
Shimomura 1948 – Shimomura K. Shusenki, Tokyo: Kamakura bunko,
1948. [Японский]
Shimomura 1950 – Shimomura K. Shusen hishi. Tokyo: Dainihon
yuben-kai kodansha, 1950. [Японский]
Shusen shiroku 1952 – Shusen shiroku / Ed. Gaimusho. Tokyo,
Shinbun gekkansha, 1952. [Японский]
Shusen shiroku 1977 – Shusen shiroku / Ed. Gaimusho. 5 vols. Tokyo:
Hokuyosha, 1977. [Японский]
Suizu 1987 – Suizu Mitsuru. Hoporyodo kaiketsu no kagi. Tokyo: Ken-
kosha, 1987. [Японский]
Suzuki H. 1964 – Suzuki Kantaro jiden I Ed. by H. Suzuki. Tokyo: Jiji
tsushinsha, 1964. [Японский]
Suzuki K. 1946 – Suzuki K. Shusen no hyojo. Tokyo: Rodo bunkasha,
1946. [Японский]
Takagi 1948 – Takagi S. Shusen oboegaki. Tokyo: Kobundo, 1948.
[Японский]
Takagi 1978 – Takagi S. Kaigun Taisho Yonai Mitsumasa oboegaki.
Tokyo: Kojinsha, 1978. [Японский]
Takagi nikki 2000 – Takagi Sokichi: Nikki to joho I Ed. by Ito Takashi.
2 vols. Tokyo: Misuzu shobo, 2000. [Японский]
Takeshita 1998 – Takeshita M. Kimitsu sakusen nikki: Takeshita nikki
// Gunji shigakukai, Kimitsu senso nisshi. Vol. 2 . Tokyo: Kinseisha, 1998. R
749–768. [Японский]
Tanaka 1988 – Tanaka Nobumasa. Dokyumento Showa Tenno: 8 vols.
Tokyo: Ryokufu shuppan, 1988. Vol. 4 –5 . Haisen, 1988. [Японский]
Tanemura 1995 – Tanemura S. Daihonei kimitsu nisshi. Tokyo:
Fuyosha, 1995. [Японский]
Terasaki, Terasaki Miller 1991 – Showa tenno dokuhakuroku I Ed. by
H. Terasaki and M. Terasaki Miller. Tokyo: Bungei shunju, 1991.

[Японский]
Togo 1989 – Togo S. Jidai no ichimen. Tokyo: Hara shobo, 1989.
[Японский]
Toyoda 1950a – Toyoda S. Ayamararetaru gozenkaigi no shinso //
Bessatsu Bungei Shunju. 1950. Jan. R 48–62. [Японский]
Toyoda 1950b – Toyoda S. Saigono teikoku kaigun. Tokyo: Sekai no
ni-honsha, 1950. [Японский]
Truman 1955 – Truman H. S . Memoirs. Vol. 1: Year of Decisions.
Garden City, N. Y: Doubleday, 1955.
Ugaki 1996 – Ugaki M. Sensoroku. Tokyo: Hara shobo, 1996.
[Японский]
Warerano Hopporyodo 1988 – Warerano Hopporyodo: soren senryo
hen.
Sapporo: Chishima Habomai shoto kyojusha renmei, 1988. [Японский]
Yomiuri shinbunsha 1980 – Yomiuri shinbunsha. Showashi no Tenno:
30 vols: Tokyo: Yomiuri shinbunsha, 1967–1989. Vol. 5 . 1980. [Японский]
Zacharias 1950 – Zacharias E. M . We Did Not Need to Drop the A-
Bomb // Look. 1950. Vol. 14 (May 23). P. 29–35.

Библиография
Акшинский 1984 – Акшинский В. С. Курильский десант.
Петропавловск-Камчатский, 1984.
Багров 1959 – Багров В. Н . Южно-Сахалинская и Курильская
операции (август 1945 года). М .: Воениздат, 1959.
Волкогонов – Волкогонов Д. А . Триумф и трагедия. Политический
портрет И. В. Сталина. М .: Новости, 1989.
Галицкий, Зимонин 1994 – Галицкий В. П., Зимонин В. П. Десант
на Хоккайдо отменить! (Размышления по поводу одной несостоявшейся
операции) // Военно-исторический журнал. 1994. No 3. С. 5 –10.
За кулисами 1990 – За кулисами тихоокеанской битвы // Вестник
МИДа СССР. 1990. No 19 (77). С. 43–56.
Захаров 1960 – Захаров М. Кампания советских вооруженных сил
на Дальнем Востоке // Военно-исторический журнал. 1960. No 9 (сент.).
С. 3 –16.
Иванов 1986 – Иванов С. П . Стратегическое руководство
вооруженной борьбы в ходе кампании Советских Вооруженных Сил на
Дальнем Востоке // Разгром японского милитаризма во Второй мировой
войне. М .: Воениздат, 1986.
Йорыш и др. 1980 – Йорыш А. И ., Морохов И. Д., Иванов С. К. А-
бомба. М .: Наука, 1980.
История 1980 – История Второй мировой войны 1939–1945 гг.: В
12 т. Т. 11: Поражение милитаристской Японии. Окончание Второй
мировой войны. М.: Воениздат, 1980.
Карпов 1997 – Карпов В. В. Пленники Сталина. Сибирское
интернирование японской армии (1945–1956). Киев-Львов: Институт
украиноведения НАН Украины, 1997.
Можейко 2001 – Можейко И. В. Западный ветер – ясная погода. М .:
ACT, 2001.
Ржешевский 1994 – Ржешевский О. А . Визит А. Идена в Москву в
декабре 1941 г. и переговоры с И. В. Сталиным и В. М . Молотовым: из
архива президента РФ // Новая и новейшая история. 1994. No 3. С . 100–
123.
Сафронов 2001 – Сафронов В. П . СССР, США и японская агрессия
на Дальнем Востоке и Тихом океане. 1931–1945 гг. М .: Институт

российской истории, 2001.
Севостьянов 1995 – Севостьянов Г. Н. Япония 1945 г. в оценке
советских дипломатов. Новые архивные материалы // Новая и новейшая
история. 1995. No 6. С. 32–53.
Славинский 1993 – Славинский Б. Н. Советская оккупация
Курильских островов (август-сентябрь 1945 года). Документальное
исследование. М .: Лотос, 1993.
Славинский 1995 – Славинский Б. Н . Пакт о нейтралитете между
СССР и Японией: дипломатическая история, 1941–1945 гг. М .: Новина,
1995.
Славинский 1996 – Славинский Б. Н . Ялтинская конференция и
проблемы «северных территорий». М .: Новина, 1996.
Славинский 1999 – Славинский Б. Н. СССР и Япония – на пути к
войне: дипломатическая история 1937–1945 гг. М .: ЗАО «Япония
сегодня», 1999.
Сунцов 1985 – Краснознаменный Дальневосточный: история
Краснознаменного Дальневосточного военного округа ⁄ Под ред. Н . П .
Сунцова и др. М .: Военное издательство, 1985.
Черевко, Кириченко 2006 – Черевко К. Е ., Кириченко А. А .
Советско-японская война (9 августа – 2 сентября 1945 г.).
Рассекреченные архивы. М .: Бимпа, 2006.
Чиков, Керн 2001 – Чиков В., Керн Г. Охота за атомной бомбой:
Досье КГБ No 13676. М .: Вече, 2001.
Alperovitz 1995 – Alperovitz G. The Decision to Use the Atomic Bomb
and the Architecture of an American Myth. New York: Knopf, 1995.
Asada 1998 – Asada S. The Shock of the Atomic Bomb and Japans
Decision to Surrender: A Reconsideration 11 Pacific Historical Review.
1998. Vol. 67, No 4.
Bernstein 1977 – Bernstein B. J. The Perils and Politics of Surrender:
Ending the War with Japan and Avoiding the Third Atomic Bomb // Pacific
Historical Review. 1977. Vol. 46, No 1. P. 1 –27 .
Bernstein 1992 – Bernstein B. J. Writing, Righting, or Wronging the
Historical Record: President Truman’s Letter on His Atomic Bomb Decision
// Diplomatic History. 1992. Vol. 16, No 1. P. 163–173.
Bernstein 1995a – Bernstein B. Compelling Japan’s Surrender without
the A-Bomb, Soviet Entry, or Invasion: Reconsidering the U. S . Bombing

Survey’s Early Surrender Conclusion // Journal of Strategic Studies. 1995.
Vol. 18, No 2 (June).P. 101–148.
Bernstein 1995b – Bernstein B. The Atomic Bombings Reconsidered //
Foreign Affairs. 1995. Vol. 74, No 1. P. 135–152.
Bernstein 1995c – Bernstein B. The Struggle over History: Defining the
Hiroshima Narrative // Judgment at the Smithsonian / Ed. by Philip Nobile.
New York: Marvolowe and Co., 1995. P. 127 –256.
Bix 1995 – Bix H. P. Japans Delayed Surrender: A Reinterpretation //
Diplomatic History. 1995. Vol. 19, No 2. P. 197–225 .
Bix 2000 – Bix H. P. Hirohito and the Making of Modern Japan. New
York: Harper Collins, 2000.
Brooks 1968 – Brooks L. Behind Japans Surrender: The Secret Struggle
That Ended an Empire. New York: McGraw Hill, 1968.
Butow 1954 – Butow R. J . C. Japans Decision to Surrender. Stanford:
Stanford University Press, 1954.
Craig 1967 – Craig W. The Fall of Japan. New York: Dial Press, 1967.
Cumings 1981 – Cumings B. The Origins of the Korean War. Vol. 1:
Liberation and the Emergence of Separate Regimes, 1945–1947. Princeton:
Princeton University Press, 1981.
Drea 1984 – Drea E. J . Missing Intentions: Japanese Intelligence and
the Soviet Invasion of Manchuria, 1945 // Military Affairs. 1984. Vol. 48,
No 2. P. 66–73.
Ehrman 1956 – Ehrman J. Grand Strategy. 6 vols. London: Her
Majesty’s Stationery Office, 1956–1976. Vol. 6: October 1944 – August
1945,1956.
Feis 1960 – Feis H. Between War and Peace: The Potsdam Conference.
Princeton: Princeton University Press, 1960.
Frank 1999 – Frank R. Downfall: The End of the Imperial Japanese
Empire. New York: Random House, 1999.
Frank 2007 – Frank R. Ketsu Go: Japanese Political and Military
Strategy in 1945 II The End of the Pacific War: Reappraisals I Ed. by T.
Hasegawa. Stanford: Stanford University Press, 2007. P. 65–94.
Gaddis 1972 – Gaddis J. L . The United States and the Origins of the
Cold War. New York: Columbia University Press, 1972.
Gallicchio 1991 – Gallicchio M. The Kuriles Controversy: U. S.
Diplomacy in the Soviet-Japanese Border Dispute, 1941–1956 // Pacific
Historical Review. 1991. Vol. 60, No 1. P. 69 –101.

Giovannitti, Freed 1965 – Giovannitti L., Freed E The Decision to Drop
the Bomb. New York: Coward-McCann, 1965.
Glantz 1983 – Glantz D. August Storm: The Soviet 1945 Strategic
Offensive in Manchuria // Leavenworth Papers. 1983. No 7 (February).
P. 231–242 .
Glantz 2003 – Glantz. D . M . Soviet Operational and Tactical Combat in
Manchuria, 1945, August Storm. London: Frank Cass, 2003.
Hasegawa 1998 – Hasegawa T. The Northern Territories Dispute and
Russo-Japanese Relations. Vol. 1: Between War and Peace, 1697–1985.
Berkeley: University of California, Berkeley, International and Area Studies
Publication, 1998.
Hasegawa 2000 – Hasegawa T. Hopporyodo mondai to nichiro kankei.
Tokyo: Chikama shobo, 2000. [Японский]
Hasegawa 2011 – Hasegawa T. Anto: Sutarin, toruman to nihon
kohuku: 2 vols. Tokyo: Chuko bunko, 2011. [Японский]
Haslam 1992 – Haslam J. The Soviet Union and the Threat from the
East, 1933–1941. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1992.
Haslam 1997 – Haslam J. Soren no tainichi gaiko to sansen //
Taiheiyosen-so no shuketsu I Ed. by Hosoya Chihiro, Irie Akira, Goto Kan
ichi, and Hatano Sumio. Tokyo: Kashiwa shobo, 1997. [Японский]
Hatano 1990 – Hatano S. Mujoken kofuku to nihon. Keio daigaku
hogaku kenkyukai // Hogaku kenkyu. 1990. Vol. 73, No 1. P. 300–331.
[Японский]
Hatano 1994 – Hatano S. Hirota-Malik kaidan to senji nisso kankei //
Gunji shigaku. 1994. Vol. 29, No 4 (March). P. 9 –26. [Японский]
Hattori 1965 – Hattori T. Daitoasenso zenshi. Tokyo: Hara shobo, 1965.
[Японский]
Hayashi 1958 – Hayashi Shigeru. Taiso kosaku no tenkai // Nihon gaiko
gakkai. Taiheiyo senso shuketsuron. Tokyo: Tokyo daigaku shuppankai,
1958. P. 183–210. [Японский]
Heinrichs 1966 – Heinrichs W. H ., Jr. American Ambassador: Joseph C.
Grew and the Development of the United States Diplomatic Tradition.
Boston: Little, Brown, and Co., 1966.
Hellegers 2001 – Hellegers D. M . We, the Japanese People: World War
II and the Origins of the Japanese Constitution: 2 vols. Washington:
Stanford: Stanford University Press, 2001.

Herring 1973 – Herring G. C., Jr. Aid to Russia, 1941–1946: Strategy,
Diplomacy, the Origins of the Cold War. New York: Columbia University
Press, 1973.
Hill 1995 – Hill E A Disagreement between Allies: The United
Kingdom, the United States, and the Soviet-Japanese Territorial Dispute,
1945–1956 // Journal of Northeast Asian Studies. 1995. Vol. 14, No . 3 . P. 3 –
49.
Holloway 2007 – Holloway D. Jockeying for Position in the Postwar
World: Soviet Entry into the War with Japan in August 1945 // The End of
the Pacific War: Reappraisals / Ed. by Tsuyoshi Hasegawa. Stanford:
Stanford University Press, 2007. P. 145 –188.
Hosoya 1979 – Hosoya C. Nihon gaiko no zahyo. Tokyo:
Chuokoronsha, 1979. [Японский]
Hosoya 1985 – Hosoya C. Sangoku domei to Nisso churitsu joyaku //
Taiheiyo senso eno michi. Vol. 5 . P. 157 –331. [Японский]
lio 1982 – lio K. Jiketsu: Mori Konoe shidancho zansatu jiken. Tokyo:
Shueisha, 1982. [Японский]
lokibe 1985 – lokibe M. Beikoku no nihon senryo seisaku: 2 vols.
Tokyo: Chuokoronsha, 1985. [Японский]
Iriye 1987 – Iriye A. The Origins of the Second World War in Asia and
the Pacific. London: Longman, 1987.
Iriye 1999 – Iriye A. Pearl Harbor and the Coming of the Pacific War:
A Brief History with Documents and Essays. New York: Bedford / St.
Martins, 1999.
Itami 2011 – Itami H. Shumushuto: 1945nen 8gatsu // Kyokai Kenkyu.
2011. No 2 . P. 31–64. [Японский]
Jones 1998 – Jones D. R. The Rise and Fall of Aeroflot: Civil Aviation
in the Soviet Union, 1920–1991 // Russian Aviation and Air Power in the
Twentieth Century / Ed. by R. Highan, J. T. Greenwood, V. Hardesty.
London: Frank Cass Publishers, 1998.
Kato 1995 – Kato N. Amerika no kage: sengo saiken. Tokyo:
Kodansha, 1995. [Японский]
Kennedy 1999 – Kennedy D. M . Freedom from Fear: The American
People in Depression and War, 1929–1945. New York: Oxford University
Press, 1999.
Khlevniuk 2011 – Khlevniuk O. Stalin at War: Sources and Its [their]
Interpretations. Unpublished paper, The Soviet Union and World War II,

Conference, Paris, May 5–7, 2011.
Kiritchenko 1992 – Kirichenko A. Hakkutsu: KGB himitsu bunsho: Su-
tarin shunen no tainichi sansen, sore wa shino tetsudokara hajimatta // This
Is Yomiuri. 1992. Dec. P. 236–243. [Японский].
Koketsu 1996 – Koketsu A. Nihon kaigun no shusen kosaku. Tokyo:
Chuko shinsho, 1996. [Японский]
Koshiro 2004 – Koshiro Y. Eurasian Eclipse: Japans Endgame in World
War II // American Historical Review. 2004. Vol. 109, No 2. P. 417–444 .
Leffler 1992 – Leffler M. A Preponderance of Power: National
Security, the Truman Administration, and the Cold War. Stanford: Stanford
University Press, 1992.
Lensen 1972 – Lensen G. A. The Strange Neutrality. Tallahassee: The
Diplomatic Press, 1972.
MacEachin 1998 – MacEachin D. J. The Final Months of the War with
Japan: Signal Intelligence, U. S. Invasion Planning, and the A-Bomb
Decision. Washington D. C .: Center for the Study of Intelligence, 1998.
Manchester 1978 – Manchester W. American Caesar: Douglas
MacArthur, 1880–1964. Boston: Little Brown and Co., 1978.
Matsuura 1997 – Matsuura M. Munakata Hisataka to mo hitotsuno
shusen kosaku, 1 // UP. 1997. Vol. 291, No 1. P. 16–20. [Японский].
May 1955 – May E. R. The United States, the Soviet Union, and the Far
Eastern War, 1941–1945 // Pacific Historical Review. 1955. Vol. 24, No 2.
P. 153–174 .
McCullough 1992 – McCullough D. Truman. New York: Simon and
Schuster, 1992.
Mee 1975 – Mee C. L ., Jr. Meeting at Potsdam. New York: M. Evans
and Company, 1975.
Messer 1982 – Messer R. L . The End of an Alliance: James E Byrnes,
Roosevelt, Truman, and the Origins of the Cold War. Chapel Hill: University
of North Carolina Press, 1982.
Midorikawa 1979 – Midorikawa T. Hiroshima Nagasaki no genbaku
saigai. Tokyo: Iwanami shoten, 1979. [Японский]
Morgan 2003 – Morgan F. E. Compellence and the Strategic Culture of
Imperial Japan: Implication for Coercive Diplomacy in the Twenty-First
Century. Westport: Praeger, 2003.
Murayama 1956 – Maruyama M. Gendai seiji no shiso to kodo: 2 vols.
Vol. 1 . Tokyo: Miraisha, 1956. [Японский]

Naka 2000 – Naka A. Mokusatsu: Potsudamu sengen no shinjitsu to
nihon no unmei: 2 vols. Tokyo: NHK Books, 2000. [Японский]
Nakayama 1990 – Nakayama T. Sorengun shinko to nihongun:
Manshu, 1945.8 .9. Tokyjo: Tosho kankokai, 1990. [Японский]
Nakayama 1995 – Nakayama T. 1945nen natsu: saigono nissosen.
Tokyo: Kokusho kankokai, 1995. [Японский]
Nishi 1960 – Nishi H. Nisso kokko mondai, 1917–1945. Tokyo:
Kashima kenkyujo, 1960. [Японский]
Nishi 1987 – Nishi H. Sono hino Matsuoka. Appendix to Nihon
kokusai seijigakkai I Ed. Taiheiyo senso gen’in kenkyubu // Taiheiyo senso
eno michi: Kaisen gaikoshi. Vol. 5: Sangoku domei, Nisso churitsu joyaku.
Tokyo: Asahi shinbunsha, 1987. [Японский]
Norris 2002 – Norris R. S. Racing for the Bomb: General Leslie R.
Groves, the Manhattan Project’s Indispensable Man. South Royalton, Vt.:
Steerforth Press, 2002.
Offner 2002 – Offner A. A. Another Such Victory: President Truman
and the Cold War, 1945–1953. Stanford: Stanford University Press, 2002.
Oya 1976 – Nihon no ichiban nagai hi / Ed. by S. Oya. Tokyo:
Kadokawa bunko, 1976. [Японский]
Ozawa 1993 – Ozawa H. Beiso kankei to nihon // Nihon no kiro to
Matsuoka gaiko / Ed. by M. Kimitada, T. Ryoichi. Tokyo: Nansosha, 1993.
[Японский]
Pape 1993 – Pape R. A . Why Japan Surrendered // International
Security. 1993. Vol. 18, No 2. P. 154 –201.
Pegov 1985–1986 – Pegov N. M . Stalin on War with Japan, October
1941 // Soviet Studies in History. 1985–1986. Vol. 24, No 3. P. 26–38 .
Pogue 1973 – Pogue E C. Marshall, Organizer of Victory, 1943–1945.
New York: Viking Press, 1973.
Reston 1991 – Reston J. Deadline: A Memoir. New York: Random
House, 1991.
Rhodes 1986 – Rhodes R. The Making of the Atomic Bomb. New
York: Simon and Schuster, 1986.
Robertson 1998 – Robertson D. Sly and Able: A Political Biography of
James E Byrnes. New York: W. W. Norton, 1998.
Rozman 1992 – Rozman G. Japans Response to the Gorbachev Era,
1985–1991: A Rising Superpower Views a Declining One. Princeton:
Princeton University Press, 1992.

Sherwin 1987 – Sherwin M. A World Destroyed: Hiroshima and the
Origins of the Arms Race. New York: Vintage Books, 1987.
Sherwood 1948 – Sherwood R. E. Roosevelt and Hopkins: An Intimate
History. New York: Harper Brothers, 1948.
Shigemitsu 1952 – Shigemitsu M. Showa no doran: 2 vols. Tokyo:
Chuokoronsha, 1952. [Японский]
Sigal 1988 – Sigal L. V. Fighting to a Finish. Ithaca: Cornell University
Press, 1988.
Skates 1994 – Skates J. R . The Invasion of Japan: Alternative to the
Bomb. Columbia: University of South Carolina Press, 1994.
Stephan 1974 – Stephan J. Kuril Islands: Russo-Japanese Frontier in the
Pacific. Oxford: Clarendon Press, 1974.
Suzuki M. 1993 – Kindai no tenno: 10 vols. Vol. 7: Kindai nihon no
kiseki I Ed. by Tanaka Akira Tokyo. Yoshikawa kobunkan, 1993.
[Японский]
Takayama 1978 – Takayama N. Arao Okikatsu san о shinobu.
Takayama Nobutake, 1978. [Японский]
Tomita 2020 – Tomita T. Nisso senso: 1945nen natsu: Suterareta heishi
to koryumin. Tokyo: Misuzu shobo, 2020. [Японский]
Villa 1976 – Villa B. L . The U. S . Army, Unconditional Surrender, and
the Potsdam Proclamation // Journal of American History. June 1976. Vol.
63. P. 66 –92.
Wada 1995 – Wada H. Nisso senso // Koza: Surabu no sekai. Vol. 8 .
Surabu to Nihon / Ed. by Hara Teruyuki and Togawa Tsuguo. Tokyo: Kob-
undo, 1995. [Японский]
Wada 1999 – Wada H. Hopporyodo mondai; rekishi to mirai. Tokyo:
Asahi shinbunsha, 1999. [Японский]
Walker 2005 – Walker J. S. Recent Literature on Truman’s Atomic
Bomb Decision: A Search for Middle Ground // Diplomatic History. 2005.
Vol. 29, No 2. P. 311–334.
Weintraub 1995 – Weintraub S. The Last Great Victory: The End of
World War II, July/August 1945. New York: Truman Talley Books, 1995.
Westad 1993 – Westad O. A . Cold War and Revolution: Soviet-
American Rivalry and the Origins of the Chinese Civil War, 1944. New
York: Columbia University Press, 1993.
Yamada 1990 – Yamada A. Showa tenno no senso shido. Showa
shuppan, 1990. [Японский]

Yamada, Koketsu 1999 – Yamada A., Koketsu A. Ososugita Seidan.
Showa shuppan, 1999. [Японский]
Young 1974 – Atlas of the Second World War / Ed. by P. Young. New
York: G. P. Putnam’s Sons, 1974.
Yokote 1998 – Yokote S. Dainijitaisenki no soren no tainichi seisaku,
1941–1944 // Keio daigaku hogaku kenkyukai, Hogaku kenkyu. 1998. Vol.
71, No 1. P. 201–227 . [Японский]
Yoshida 1996 – Yoshida A. Showa tenno no shusenshi. Iwanami
shinsho, 1996. [Японский]
Yuhashi 1974 – Yuhashi S. Senji nisso kosho shoshi, 1941nen –
1945nen. Tokyo: Kasumigaseki shuppan, 1974. [Японский]
notes

Примечания

1
Среди других англоязычных научных исследований следует
отметить работы Леона Сигала, Ричарда Фрэнка, Роберта Пейпа и
Форреста Моргана. Также заслуживают внимания две книги,
написанные журналистами Лестером Бруксом и Уильямом Крэйгом. Ни
в одной из упомянутых книг не уделено внимания роли Советского
Союза в капитуляции Японии. Единственным англоязычным
исследованием, в котором была сделана попытка оценить эту роль,
является статья Юкико Косиро. Однако Косиро не использовала
русскоязычные источники [Sigal 1988; Pape 1993; Morgan 2003; Brooks
1968; Craig 1967; Koshiro 2004].

2
Подробнее см. об этом [Hellegers 2001, 1: 127–256].

3
Подробнее об участии Хирохито в принятии решений во время
войны см. следующие публикации: [Yamada 1990; Yamada, Koketsu
1999; Yoshida 1996; Bix 1995; Bix2000].

4
Подробное обсуждение историографии атомной бомбы и
вступления СССР в войну на Тихом океане находится за рамками
данного исследования. Всем, кто заинтересован в истории вопроса,
рекомендую ознакомиться с работами Бернстейна и Уокера [Bernstein
1995с; Walker 2005].

5
Подробно об американо-японских отношениях в межвоенный
период см. у Акиры Ириэ [Iriye 1987]. См. также [Nihon kokusai gakkai
1963]. О советско-японских отношениях см. [Haslam 1992].

6
Названа по первым буквам стран-участниц: США (American),
Великобритании (British), Китая (Chinese) и Нидерландов (Dutch).

7
Сравнение со сбором хурмы было сделано Сато Кенрио,
начальником бюро [Sanbo honbu 1989b: 134].

8
Подробнее о Совместных совещаниях см. [Sanbo honbu 1989b:
225–227, 240–253]. После начала Второй мировой войны Япония
перешла на максимально централизованную систему руководства. Роль
правительства в принятии решений уменьшилась, и главным
руководящим органом страны стало Совместное совещание, в состав
которого входили начальники штабов армии и флота, министр армии,
министр флота, премьер-министр, министр иностранных дел и еще
несколько важных членов кабинета.

9
См. [Nihon gaiko 1966: 531–532; Sanbohonbu 1989b: 260; Hosoya
1985:315–321;
Lensen 1972: 26–27; Nishi 1960: 231].

10
Отчеты Зорге см. в [ВО 1997–2000, 1]. Документы No 148–152, 154,
157–162, 164–166,168,170,172 и 174. С. 179–181,182-183,158–189,189-
190,191–194,196.

11
Подробнее о взаимоотношениях между СССР и Японией во время
Второй мировой войны см. [Lensen 1972: 35–77; Славинский 1995:174–
175,301-303].

12
О переговорах между СССР и США см. [САО 1984: 144–145]. О
разговоре между Сталиным и Иденом см. [Ржешевский 1994:105,118].
Записка Лозовского была опубликована в статье «Заняться подготовкой
будущего мира» // Источник. 1995. No 4 . Док. 1 . С. 114 –115. См. также
[Yokote 1998: 206].

13
См. также: Nishihara М. Shusen no ken (машинописный отчет,
составленный Нисихарой), BKSS. Vol. 1 .

14
О том, каким образом Рузвельт пришел к такой формулировке, см.
[lokibe 1985, 1: 84–91; Hellegers 2001, 1: 1-33].

15
Факты, изложенные ниже, почерпнуты в [lokibe 1985, 1: 178–282;
2, 4-140].

16
См. [Hull 1948: 1113, 1309–1310; Entry 1955: 22; Bohlen 1973: 128;
NHK 1991: 15–17].

17
Memorandum, 12 Jan. 1945. Papers of George M. Elsey. HTSL.

18
Заняться подготовкой будущего мира // Источник. 1995. No 4 . Док.
5.
С. 124 –125, 133–134. См. также [Yokote 1998: 216–218].

19
АВП РФ. Ф. 6. Оп. 6. Пап. 58. Д. 803а. Л. 204–258. Анализ этого
доклада Малика см. у Ёкотэ, Славинского и Хэслэма [Yokote 1998: 222–
225; Славинский 1995: 239–244; Haslam 1997: 74–81].

20
АВП РФ. Ф. 6 . Оп. 6 . Пап. 58. Д. 803а. Л . 213–215, 218–219, 223–
225.

21
АВП РФ. Ф . 6. Оп. 6 . Пап. 58. Д. 803а. Л . 230–240. Лозовский
раскритиковал этот доклад Малика за то, что в нем отсутствовал
классовый анализ (Там же. Л . 259–262).

22
АВП РФ. Ф. 6. Оп. 6. Пап. 58. Д. 803а. Л. 230–240.

23
См. также Matsudaira Yasumasa chinjutsuroku, р. 593, BKSS;
[Matsutani 1982: 98-100].

24
«Taiso gaiko shisaku ni kansuru ken (an)» [Shusen shiroku 1977, 1:
248–252]. См. также Nishihara. Vol. 1 . P. 19–20.

25
«Nisso gaiko kosho kiroku (Gaimusho chosho)» [Shusen shiroku
1977,1:152–154].
См. также [Morishima 1975: 180–184].

26
Harriman to Roosevelt, 23 Sept. 1944, Harriman Papers, Moscow Files,
19–24 Sept.
1944, Library of Congress; см. также [Entry 1955: 34–35].

27
Harriman to the President, Eyes Only Cable, 15 Oct. 1944, Harriman
Papers, Moscow Files, 15–16 Oct. 1944; «Summary of Conclusions of the
Meeting Held at the Kremlin, October 15,1944», Harriman Papers, Moscow
Files, 17–20 Oct. 1944.

28
«Conversation, the Far Eastern Theater», 15 Oct. 1944, Harriman
Papers, Moscow Files, 15–16 Oct. 1944.

29
«Interpretative Report on Developments in Soviet Policy Based on the
Soviet Press for the Period, October 15 – December 31, 1944», Harriman
Papers, Moscow Files, 13 Oct. 1944. Что касается реакции Японии на эту
речь Сталина, см. [Таkagi nikki 2000, 2: 781].

30
«Conversation: MILEPOST», 14 Dec. 1944, Harriman Papers, Moscow
Files, 8-14 Dec. 1944; Harriman to the President, 15 Dec. 1944, Harriman
Papers, Moscow Files, 15–20 Dec. 1944.

31
АВП РФ. Ф. 6. Оп. 7. Пап. 55. Д. 898. Л. 1–2. См. также
[Славинский 1995: 261–263; Севостьянов 1995: 35–36].

32
Отчет Блейксли см. в [FRUS 1955: 379–383]. Севостьянов нашел
копию этого отчета в Архиве Президента РФ [Севостьянов 1995: 34].

33
Harriman’s Note, 10 Feb. 1945, Harriman Papers, Moscow Files,
Conferences, Library of Congress. Там же см. три приложения к этому
документу:
первоначальное
предложение
Сталина,
правки,
предложенные Гарриманом, и итоговый вариант соглашения. См. также
[Harriman, Abel 1975: 398–399; Hill 1995:11].

34
Цит. по: URL: https://interaffairs.ru/news/show/25292 (дата
обращения: 07.08 .2021).

35
Ведущие эксперты по Японии в Госдепе, такие как Грю и Юджин
Думэн, не знали об условиях Ялтинского соглашения. Когда
впоследствии им стало известно его содержание, они были потрясены.
Они сочли, что, пойдя на уступки Сталину, Рузвельт предал
стратегические интересы США. Даже Чарльз Боулен, бывший
переводчиком Рузвельта на Ялтинской конференции, писал, что
американский президент не был знаком с историей Сахалина и Курил и
считал, будто Курильские острова были захвачены японцами. Впрочем,
как пишет историк Марк Галликкио, «Рузвельт согласился
удовлетворить стратегические интересы России в Северо-Восточной
Азии, потому что это было частью его плана по выстраиванию
политики с Советским Союзом. Ставя целью установление рабочих
отношений со Сталиным, которые продолжились бы и после войны,
Рузвельт не счел нужным ссориться из-за Курил». Японский историк
Макото Иокибэ выдвинул еще одну интересную гипотезу: все это было
макиавеллистским маневром Рузвельта, который хотел таким образом
посеять семена возможного территориального конфликта между СССР
и Японией после войны [Bohlen 1973: 197; Gal-licchio 1991: 76–77;
lokibe 1985, 2: 87–94].

36
«Копое ко no josobun» [Shusen shiroku 1977, 2: 42–49].

37
«Sekai josei handan», 15 Feb. 1945 [Sanbo honbu 1989a: 230–232].
См. также Nishihara. Vol. 1 . P. 21 –22; [Hattori 1965: 809].

38
АВП РФ. Ф. 6,1945 г. Оп. 7. Пап. 2. Д. 29. Л. 109–111. См. также
[Славинский 1995: 257–260].

39
См. также Minutes of the Meetings of the Combined Planning Group
from 26 Jan.
1945 through 13 March 1945, OPD, 336TS, Sec. VIII, Box 145, RG
165, NA.

40
«Military Use of the Atomic Bomb», George Lincoln Papers, West
Point, MHDC #746, donated by Robert Ferrell, Box 30, HSTL; [Sherwin
1987: 111, 133, 284].

41
Churchill to Roosevelt, 12 April 1945, Naval Aide Communication
File, Churchill to Truman, HSTL.

42
Draft, Navy Cable, 29 Dec. 1944, Harriman Papers, Moscow Files, 28–
31 Dec. 1944.

43
Unsent memorandum, 10 April 1945, Harriman Papers, Moscow Files,
10–13 April 1945.

44
Memorandum of Conference with the President, 31 Dec. 1944, Stimson
Papers, Reel 128, Sterling Library, Yale University; [Sherwin 1987: 134].

45
См. [Hattori 1965: 803; Tanaka 1988, 5, II: 30–33, 37–38; Bix 2000:
484–486; Hel-legers 2001, 1:27–28].

46
Заявление Правительства СССР. 5 апреля 1945 г. URL:
https://runivers.ru/doc/
d2.php?
SECTION_ID=6773&CENTER_ELEMENT_ID=147115&PORTAL_
ID=7149 (дата обращения: 08.08 .2021).

47
АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Пап. 2. Д. 30. Л. 32. «Прием японского посла
Сато 5 апреля 1945 года», из дневника В. М . Молотова; Ф. Секретариат
В. М. Молотова. Оп. 7. Пор. 28. Пап. 2. Л. 3. Японские документы в
переводе на английский см. SRH-071, Abrogation of the Soviet-Japanese
Neutrality Pact: PSIS 400-8,23 April 1945, Records of National Security
Agency/Central Security Service, Studies on Cryptograph 1917–1972, Box
23, RG 457, NA. Это обзор, сделанный на материале перехваченных
японских сообщений (разведданных Magic). Далее в тексте книги
архивный шифр будет опущен. См. также [Славинский 1995: 265–267].

48
Документ 212 в [САО 1984, 2: 347–348].

49
Sato to Suzuki, Telegram 686, April 6, 1945; Sato to Suzuki, Telegram
690, April 7, 1945, Sato to Togo, Telegram 697, April 8, 1945, Gaimusho
Gaiko shiryokan, Morita File 1.

50
Miyakawa to Togo, Telegram 103, April 7, 1945, Gaumushmo
shiryokan, Morita File 1.

51
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 201–202. Дневник
Малика от
22 марта 1945 г. См. также Документ 195 (доклад токийской
резидентуры) в [ВО 1997–2000, 7,1: 207–208].

52
Документы 312 и 313 в [ВО 1997–2000, 7,1: 330–332]; [Tomita
2020: 20–23].

53
См. [Kurihara, Hatano 1986, 2: 15–25; Suzuki К. 1946: 9; Takagi 1948:
22–23;
Sakomizu 1955: 29]. О том, как происходило формирование
кабинета Судзуки, см. [Takagi nikki 2000, 2: 834–837, 840–842, 848];
также см. [Kurihara, Hatano 1986, 2: 33–37, 39–44; Tanaka 1988, 5, II,
100–101]. Об условиях, поставленных армией, см. [Daihonei Rikugunbu
1998, 2: 697].

54
См. [Kurihara, Hatano 1986, 2: 45–46]; «Togo Shigenori
chinjutsuroku» (3) в [Kurihara, Hatano 1986, 2: 47–48]; [Tanaka 1988, 5, II:
104–105].

55
John J. McCloy Diary, 20 July 1945, John J. McCloy Papers, Amherst
College.

56
См. [Leahy 1950: 347–348; Truman 1955:10; Ferrell 1980:17; Offner
2002:23–24;
Robertson 1998:390]. См. также William Leahy Diary, 13 April 1945,
p. 56, Library of Congress.

57
Hurley to Stettinius, 17 April 1945, Department of State, Incoming
Telegram, Truman Papers, HSTL. Версии, что Трумэн и Бирнс не видели
текста Ялтинского соглашения, придерживается Роберт Л. Мессер
[Messer 1982: 79–80, 97-100]. Встреча с Сун Цзывэнем описана в
мемуарах Трумэна [Truman 1955: 66].

58
См. письмо Грю Рэндалу Гулду, издателю The Shanghai Evening
Post and
Mercury, 14 April 1945, в Grew Papers, Houghton Library, Harvard
University; также цит. в [Giovannitti, Freed 1965: 71].

59
Подробнее о Захариасе см. [Hellegers 2001, 1: 72–78]. О
миротворческих
дипломатических
маневрах
Японии,
предпринимавшихся при посредничестве Багге, см. [Butow 1954: 54–57;
Kurihara, Hatano 1986: 257–272]. О связи Малика с Багге см.
[Севостьянов 1995: 39].

60
JIC 266/ 1.18, «Military Use of the Atomic Bombs», Lincoln Papers.
P. 16–17 .
См. также [Villa 1976: 80–81; Hellegers 2001, 1: 30].

61
Услуга за услугу (лат.).

62
См. также Present Policy-JCS 1313/2, OPD 336TS, Case 132, Box 144
RG 165, NA; «History of the U. S . Mission in Moscow, Part I», p. 59, and
«History of the U. S. Mission in Moscow, Part II», p. 194, OPD 336TS,
Section VIII, RG 165, NA; Appendix C, 3, «Appendix to Brigadier General
G. A. Lincolns Memo», OPD, 336TS, Case 132, Box 144, RG 165, NA.

63
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 234–235, 244.
Дневник Малика от 13 апреля 1945 года. «Японская печать о
денонсации Японо-Советского Пакта о Нейтралитете».

64
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 264–265. Дневник
Малика от 20 апреля 1945 года. «Беседа с Того»; Документ 295 в [ВО
1997–2000, 7,1: 302].

65
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54. Д. 891. Л . 267. Дневник
Малика. «Выводы».

66
Документ 196 в [ВО 1997–2000, 7,1: 208].

67
Harriman to Truman, Paraphrase of Navy Cable, 14 April 1945,
Harriman Papers, Moscow Files, 14–16 April 1945, Library of Congress;
Harriman to Stettinius, Paraphrase of Embassy s Telegram, No 1163, 14
April 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 14–16 April 1945. Разговор
между Сталиным и Гарриманом также приведен в Документе 219 в
[САО 1984, 2: 356–359]. Пересказ этого разговора, изложенный
Гарриманом в его телеграммах в Вашингтон, слегка отличается от
советского варианта этой беседы. В советском варианте Гарриман
первым предложил, чтобы Молотов поехал на конференцию в США, а
Сталин спросил, будет ли политика Трумэна в отношении Японии
менее жесткой, чем линия Рузвельта.

68
Громыко Молотову, телеграмма от 21 апреля 1945 года [CAO
1984,2: 364–366].

69
Kawabe Torashiro. Jicho nisshi. Цит. no: [Kurihara, Hatano 1986, 2:
57].

70
Tanemura Taisa, Gokuhi [Совершенно секретно], «Kongo no taiso’
shisaku ni taisuru iken», 29 April 1945, BKSS; также [Sanbo honbu 1989a:
343–352]. Краткую версию см. в [Kurihara, Hatano 1986, 2: 61–66].

71
Morishima. «Kuno suru chuso taishikan» в [Morishima 1975:196–197].
См. также [Hirota Koki 1966: 355–356]. Точку зрения Морисимы см. в
[Takagi nikki 2000 (14 Apr 1945), 2: 843].

72
Elsey to Admiral Brown, 16 April 1945, Papers of William Ridgon,
Box 1, HSTL;
[Offner 2002:24–30]; Truman to Churchill, 13 April 1945, Papers of
Harry S. Truman, White House Map Room File 1945, Outgoing Messages,
Top Secret File, Secret and Confidential File, London Files, Messages to the
Prime Minister from the President, Box 2, Set II, HSTL; Truman to
Harriman, 16 April 1945, White House Central File, Confidential File, Box
36, HSTL.

73
Harriman to Stettinius, 6 April 1945 [FRUS 1955, 5: 821–824];
[Gaddis 1972:201];
Forrestal Diary, 20 April 1945, Mudd Library, Princeton University.

74
Department of State, Memorandum of Conversation, 20 April 1945,
Participants: The President, the Secretary of State, Mr. Grew, Ambassador
Harriman, and Mr. Bohlen, Papers of Harry S. Truman, PSF (Presidents
Secretary’s File), HSTL; см. также [FRUS 1955, 5: 232–233; Harriman,
Abel 1975: 448–449].

75
Department of State, Memorandum of Conversation, 22 April 1945,
Truman Papers, PSF, HSTL; Документ 226 в [CAO 1984, 2: 367–369];
[Truman 1955: 75–76].

76
Stimson Diary, 23 April 1945; Leahy Diary, 23 April 1945;
Memorandum of meeting at the White House, 2:00 p.m., April 23, Truman
Papers, PSF, HSTL.

77
Stimson Diary, 23 April 1945; Memorandum of meeting at the White
House, 2:00 p.m., April 23, Truman Papers, PSF, HSTL; [Mills 1951: 50–51;
Harriman, Abel 1975: 451–453; Leahy 1950: 351]. Запись в дневнике
Стимсона от 23 апреля 1945 года противоречит заявлению Трумэна,
процитированному в протоколе этой встречи (Memorandum of meeting
at the White House, 2:00 p.m., April 23). В [FRUS 1955,5:252–255]
содержится ссылка на указанный выше протокол встречи, и эта версия
подтверждается записью из дневника Форрестола.

78
Leahy Diary, 23 April 1945.

79
Department of State, Memorandum of Conversation: The President, the
Secretary of State, Mr. Molotov, Ambassador Harriman, Ambassador
Gromyko, Admiral Leahy, Mr. Pavlov, and Mr. Bohlen, 23 April 1945,
Truman Papers, PSF, HSTL. Последняя часть беседы между Трумэном и
Молотовым цитируется по мемуарам Трумэна и книге Гарримана и
Эйбела, однако в записях Боулена этот острый обмен репликами не
приводится.

80
В американском переводе «Воспоминаний» Громыко [Gromyko
1989] этот отрывок отсутствует. В [САО 1984] нет протокола встречи
между Трумэном и Молотовым, состоявшейся 23 апреля, хотя имеется
протокол встречи 22 апреля.

81
Stalin to Truman, 24 April 1945. Цит. no: [Truman 1955: 85–86].

82
Stimson Diary, 23 and 24 April 1945; [Alperovitz 1995: 130]. Tap
Альперовиц ссылается на следующие архивные данные: «White House
Correspondence», Box 15, Stimson Safe File, Entry 74A, RG 107, NA.

83
Stimson Diary, 25 April 1945; Memorandum discussed with the
president, April 25, 1945, in Stimson Diary. P. 70–72; см. также «The
Atomic Bomb», Papers of Eben A. Ayers, Subject File, Box 5, Atomic
Bomb [3 of 4], HSTL.

84
Альперовиц цитирует упомянутый выше отчет Гровса:
Memorandum for the Secretary of War, Atomic Fission Bombs, from Leslie
R. Groves, 23 April 1945, pp. 6 -17, Military Reference Branch, NA.

85
См. [DHTP 1995: 9-11; Bernstein 1995b: 142; Frank 1999: 256–257;
Norris 2002: 386–387; Naka2000, 2: 16].

86
«Doku kuppuku no baai ni okeru sochi yoko», 30 апреля 1945 года.
Решение Высшего совета по управлению войной No 25 [Sanbo honbu
1989а: 254–255]; «5-gatsu 3-kka, Suzuki shusho dan» [Shusen shiroku
1977, 2: 228–229]; «Suzuki naikaku soridaijin dan» [Sanbo honbu 1989a:
256]; «5-gatsu 6-ka, Togo gaiso no kishadan eno genmei» [Shusen shiroku
1977, 2: 229–230, 233]; «Teikoka seifu seimei» [Shusen shiroku 1977, 2:
233]; [Sanbo honbu 1989a: 255].

87
См. также «Konoe koshaku dan» [Takagi nikki 2000 (13 May 1945), 2:
855].

88
См. [Takagi nikki 2000 (24 May 1945), 2: 855]; Tatsumi Kineo [псевд.
Takagi
Sokichi], «Shusen oboegaki, 3», Sekai, May 1946, цит. в [Shusen
shiroku 1977, 2:241–242].

89
Комитет трех, созданный для того, чтобы координировать действия
Госдепа, Военного министерства и Военно-морского министерства на
еженедельных встречах глав этих ведомств, происходивших по
вторникам, возобновил свою работу в декабре 1944 года; инициатором
этого выступил Стимсон. Заседание, о котором идет здесь речь, имело
место в кабинете Стимсона в Пентагоне.

90
Forrestal Diary, 1 May 1945. Р. 323; Grew’s memorandum to Leahy, 3
May 1945, Grew Papers; Memorandum for the President, 6 May 1945, from
William D. Leahy, File 125, Box 19 (U. S . Joint Chiefs of Staff), Chairman’s
file, Admiral Leahy, 1942–1948, RG 218, NA. Memorandum for the
President, 6 May 1945, from William D. Leahy. Цит. у Альперовица
[Alperovitz 1995: 677]. Как ни странно, Стимсон вообще не упоминает
безоговорочную капитуляцию в своих дневниковых записях, сделанных
между1и8мая.

91
Department of State, Government Press, Foreign Service, Radio
Bulletin, No 110, 8 May 1945, White House, «VE Day Address», Clippings,
Grew Papers; [Truman 1955:207].

92
О радиопередаче Захариаса см. [Hellegers 2001, 1: 77–78].

93
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 278–279, 292–293.
Дневник Малика. «Реакция Японии на капитуляцию Германии».

94
См. [Shusen shiroku 1977, 2: 246–267]; «Togo Shigenori chinjutsuroku
(4)» [Kurihara, Hatano 1986,2: 69–70]; Nishihara M. Shusen no keii
(машинописный отчет, составленный Нисихарой), BKSS. Vol. 1 . P. 33;
«Togo gaiso uchiwa» [Takagi nikki 2000 (19 May 1945), 2: 865]; [Matsutani
1980:138–139; Takagi 1948: 32–33; Togo 1989: 330–331; Sakomizu 1965:
160–161].

95
См. «Togo Shigenori chinjutsuroku (4)» [Kurihara, Hatano 1986, 2:
71–76]; «Oi-kawa Koshiro chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 77–
80]; [Tanaka 1988, 5, II: 229–230]; [Tagaki nikki 2000 (22 June 1945), 2:
889].

96
См. [Shusen shiroku 1977,2:249–253,258-259; Kurihara, Hatano
1986,2: 81–82];
Nishihara. Vol. 1 . P. 39 –40; [Tanaka 1988, 5, II: 231–232]; «Yonai
daijin dan» [Takagi nikki 2000 (22 May 1945), 2: 865].

97
О различных дипломатических маневрах Японии в попытках
заключить мир см. также [Butow 1954: 103–111; Sigal 1988: 54–64;
Kurihara, Hatano 1986, 2:257–317].

98
Новиков Молотову от 12–13 мая 1945 года, в [САО 1984,2: 388–
391]. Подробнее о протесте Новикова см. Grew’s Telephone
Memorandum of Conversation with Novikov, Grew Papers.

99
Joseph Davies Diary, 27 and 30 April 1945, Joseph E. Davies Papers,
Chronological File, Co. No. 16, File 13–20 April 1945, File 22–29 April
1945, Library of Congress; Davies Journal, 30 April, 13 May 1945, Davies
MSS. Цит. no: [Herring 1973: 215].

100
Forrestal Diary, 11 May 1945, р. 333; Memorandum of Conversation,
Stettinius,
McCloy, Harriman, Grew, U. S . Policy in the Far East, 12 May 1945,
Grew Papers.

101
Grew to Stimson, 12 May 1945. Цит. no: [Grew 1952, 2: 1455–1457].

102
Stimson Diary, 13 May 1945. Р. 123–124; 14 May 1945. Р. 126.
Военно-морское министерство не дало определенного ответа на запрос
Грю. 18 мая Форрестол встретился с Кингом, который сказал, что он
предпочел бы не отдавать русским Порт-Артур, но поддержал бы
политику США, направленную на создание сильного Китая. В любом
случае, Кинг не придавал особого значения Ялтинскому соглашению.
См. Forrestal Diary, 18 May 1945. Р. 340.

103
Stimson Diary, 8 May 1945. Р. 106; 15 May 1945. Р. 128, 129.
Стимсон рассказал Форрестолу и Грю о S-1 (Манхэттенском проекте) 8
мая. Однако Грю в своих воспоминаниях не пишет подробно о том, как
он отреагировал на эту новость.

104
Hoover to Stimson, 15 May 1945, Office of Secretary of War, Stimson
Safe File, Japan (After 7 Dec. 1941), RG 107, NA. Цит. no: [Hellegers
2001, 1: 102].

105
Memorandum for Assistant Chief of Staff, OPD, from Clayton Bissell,
15 May 1945, ABC, Historical Draft Documents – Jap Surrender 1945, RG
165, NA.

106
Memorandum for the Chief of Staff from McCloy, 20 May 1945,
Memorandum for the Assistant Secretary, War Department General Staff
(WDGS), 28 May 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender
1945, RG 165, NA. О соображениях Макклоя и его влиянии на
Стимсона см. [Hellegers 2001,1: 83–85].

107
Stimson Diary, 15 May 1945.

108
См. [Grew 1952, 2: 1458–1459]; OPD, 336TS (Section III), RG 165,
NA; см. также «Operational Arrangements to Be Made with USSR in Event
They Decide to Come into the War against Japan», Part I, Item 4, OPD, Exec
File #5, Item #2la, RG 165, NA.

109
Eugene Н. Dooman, «Memoir of Eugene H. Dooman: American
Foreign Service, 1912–1945», Oral History Project, Butler Library,
Columbia University P. 142 –143; см. также «Memoir of Eugene H.
Dooman». P. 13–14, Eugene Dooman Papers, Hoover Institution; Grew
Diary, 25 May 1945, in «Miscellaneous», Dooman Papers, Hoover
Institution; Doomans NBC interview with Freed, Dooman Papers. P. 4 . См.
также [Hellegers 2001, 1: 91].

110
Цит. по: [Giovannitti, Freed 1965: 92–93] (курсив мой. – Ц. X .) . Этот
отрывок совпадает с пунктом 12 Потсдамской декларации.
Сомнительно, что в тексте Думэна говорилось о «конституционной
монархии». Скорее всего, там шла речь о том, что после войны японцы
сами смогут выбрать форму правления. В упоминаемом выше
Документе 150 не было сказано о конституционной монархии.

111
Doomans NBC interview with Freed, Dooman Papers. P. 4; Dooman,
«American
Foreign Service». P. 14; см. также [lokibe 1985,2:166–167; Hellegers
2001,1: 93].

112
Memorandum of Conversation, by the Acting Secretary of State, 28
May 1945 [FRUS 1955,6: 545–547]; [Grew 1952,2:1428–1431]; Dooman,
NBC interview with Freed, p. 5, Dooman Papers; Memorandum of
Conversation with the President, 28 May 1945, Grew Papers.

113
См. также Stimson Diary, May 29, 1945; Forrestal Diary, 29 May
1945. P. 349.

114
Наиболее полно переговоры Сталина и Гопкинса описаны в
следующих документах: «Hopkins-Stalin Conference: Record of
Conversations between Harry L. Hopkins and Marshal Stalin in Moscow»,
26 May – 6 June 1945, Papers of HST, Staff Member and Office File, Naval
Aide to the President Files, 1945–1953, Subject File, Box 12, «Hopkins-
Stalin Conference in Moscow», HSTL. Также беседы Сталина и Гопкинса
приведены в [FRUS 1960, 1: 21–62], но эта запись является неполной,
так как в ней четвертая встреча описана лишь частично, а пятая не
описана вовсе. Русская версия этих переговоров приведена в
Документах 258 и 260 в [САО 1984, 2: 397–403, 404–411].

115
Документ 60 в [CAO 1984,2:406]. В русской версии слова Сталина
переданы более полно, чем в американской («Hopkins – Stalin
Conference, Third Meeting». P. 3; [FRUS 1960, 1: 43–44]). Однако из
американских документов четко следует, что именно Сталин, а не
Гопкинс первым завел разговор о безоговорочной капитуляции.
Фрагмент этой беседы в русской версии опущен, см. «Hopkins – Stalin
Conference, Third Meeting». P. 4; [FRUS 1960, 1: 44].

116
Hopkins to Truman, Paraphrase of Navy Cable, 30 May 1945,
«Hopkins – Stalin Conference».

117
«Hopkins – Stalin Conference, Third Meeting». P. 7; [FRUS
1960,1:47]. Согласно американской версии, «Гопкинс сказал, что, по его
мнению, все эти вопросы должны были быть обсуждены на следующей
встрече трех глав правительств». Однако русская версия раскрывает
детали этой беседы более подробно: «Гопкинс заявляет, что при
следующей встрече маршала Сталина с Трумэном можно будет
обсудить возможные предложения капитуляции со стороны японцев, а
также планы оккупации Японии и другие срочные вопросы». См.
Документ 260 в [САО 1984, 2: 407].

118
«Hopkins – Stalin Conference, Third Meeting». P. 6, 8; [FRUS 1960, 1:
46].

119
Harriman to Truman, 8 June 1945 [FRUS 1960, 1: 62].

120
«Hopkins – Stalin Conference, Third Meeting». P. 2 .

121
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 300 –301. Дневник
Малика,
20 мая 1945 года; см. также разведдонесение от 18 мая: Документ
203 в [ВО 1997–2000,7,1:213–214].

122
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54. Д. 891. Л . 314. Дневник
Малика, 25 мая 1945 года; см. также разведдонесение от 23 мая,
которое, очевидно, основывалось на тех же данных: Документ 205 в
[ВО 1997–2000, 7, I: 215]. Данная информация более-менее соотносится
с предложениями полковника Танэмуры; это позволяет сделать вывод о
том, что кто-то близкий к министру иностранных дел – по-видимому,
Ясуацу Танакамару, глава Комитета по рыболовству в русских
территориальных водах, который часто использовался Того в качестве
неофициального канала связи с советским посольством, – дал Малику
понять, как далеко готова зайти Япония в своем желании заручиться
посредничеством Москвы для ведения мирных переговоров.

123
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 325–328. Дневник
Малика, 30 мая 1945 года.

124
Stimson Diary, 31 May 1945, «Notes of the Interim Committee
Meeting», 31 May 1945, Harrison – Bundy Files Relating to the
Development of the Atomic Bomb, 1942–1946, p. 11, Miscellaneous
Historical Documents Collection, Item #661–179, HSTL; [DHTP
1995:23,31–33; Rhodes 1986:642–647; Byrnes 1958:285; Sherwin 1987:
202–207; Norris 2002: 390–391]. Стимсон был вынужден отказаться от
участия в этом совещании, так как присутствовал на приеме в Белом
доме, поэтому он не слышал речь Бирнса.

125
«Notes of the Interim Committee Meeting», 31 May 1945, 1 June 1945;
[DHTP 1995:46–47; Byrnes 1958:285; Robertson 1998:409; Sherwin
1987:209; Bernstein 1995b: 144]. Описание обсуждения, состоявшегося
за обедом, см. в [Robertson 1998: 407–409; Sherwin 1987: 207–208;
Rhodes 1986: 647–648; Norris 2002: 391–392]. Только Ральф Бард,
заместитель министра флота, был не согласен с этой позицией и 27
июня послал Стимсону записку, в которой выразил свое мнение.

126
Stimson Diary, 6 June 1945; Memorandum of Conference with the
President, 6 June 1945, Stimson Papers, Reel 118, Sterling Library, Yale
University.

127
Memorandum of Conference with the President, 6 June 1945, Stimson
Papers.

128
Magic Diplomatic Summary, SRS-1684, 31 May 1945; SRS 1685, 1
June 1945, A1-A6.

129
Magic Diplomatic Summary, SRS-1688,4 June 1945. P. 2; «Russo-
Japanese Relations (June, 1945)», PSIS 400-IS, 2 July 1945, SRH-179. P. 5 .

130
АВП РФ. Ф . 0146 (фонд Референтура по Японии). Оп. 29. Пап. 269.
Д. 4.
Л. 261–265. Сокращенную версию этой беседы см. в «Я. А . Малик
–
в НКВД СССР», 7 июня 1945 года. [За кулисами 1990: 46–47].
Японскую версию см. в [Hakone 1946]; это просто краткое резюме
разговоров между Маликом и Хиротой. Наиболее полный отчет об этих
беседах, происходивших в июне, содержится в дневнике Малика,
хранящемся в архиве русского МИДа. Этот дневник был переведен на
японский (далее – Malik Documents (Japanese)). То, что переговоры
Хироты с Маликом были инициированы японским Министерством
иностранных дел и лично Того, подтверждено сотрудником японского
МИДа Сёдзи Огатой в [Shusen shiroku 1977, 3: 17]. См. также [Hakone
1946 (2 and 3 June); Lensen 1972: 135-36; Hirota Koki 1966: 361–362;
Hatano 1994: 4-26].

131
АВП РФ. Ф. 0146. Оп. 29. Пап. 269. Д. 4. Л. 265–293; АВП РФ. Ф.
Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 339 . Дневник Малика; [За кулисами
1990: 47–48; Hakone 46 (3 June): 2–8, 10–24]; Malik Documents
(Japanese). P. 1 –10; [Hirota Koki 1966: 362–364].

132
АВП РФ. Ф. 0146. On. 29. Пап. 269. Д. 4. Л. 273–276; АВП РФ. Ф.
Молотова. Оп. 7 . Пап. 54 . Д. 891. Л . 346–348. Дневник Малика; [За
кулисами 1990:48–49]; Malik Documents (Japanese). Р. 10–11; [Hatano
1994: 18–19].

133
Sato to Togo, 8 June 1945 [Kurihara, Hatano 1986,2:115–119]; Sato to
Togo, 8 June 1945, цит. в [Hirota Koki 1966: 358]; Magic Diplomatic
Summary, SRS-1695,

134
June 1945. P. 2 –3; SRH-079, 2 July 1945. P. 6 .

135
«Kongo torubeki senso shido no Kihon taiko», «Sekai josei handan» и
«Kokuryoku no genjo» [Sanbo honbu 1989a: 265–270]; [Shusen shiroku
1977, 3: 19–62]. См. также [Butow 1954: 92-102; Sigal 1988: 64–69;
Kurihara, Hatano 1986, 2: 137–178]. Эти документы были перед
заседанием «Большой шестерки» переданы Кидо Мацудаирой, который
получил их от Такаги. Мацудаира указал на противоречия между
анализом текущей ситуации и сделанными выводами и предложил,
чтобы император вызвал к себе «Большую шестерку» с целью
объяснить эти противоречия. Дальнейшие действия Кидо были
продиктованы именно этой идеей Мацудаиры. См. «Matsudaita
Yasumasa kojutsu yoshi» [Shusen shiroku 1977, 3: 90–91].

136
«Sekai josei handan» [Sanbo honbu 1989a: 267]; также в [Shusen
shiroku 1977, 3:30–31].

137
«Togo gaiso dan», «Gozenkaigi gaiyo» [Takagi nikki 2000 (7 June
1945), 2: 877, 879]; «Hoshina Zenshiro chinjutsuroku, 1» [Shusen shiroku
1977, 3: 159–160].

138
«Dai87gikai himitsukai ni okeru Togo gaimudaijin setsumei yoshi»
(showa 20nen 6gatsu 9nichi) [Shusen shiroku 1977, 3: 67–73].

139
Gaimusho seimukyoku, «Gikai himitsukai ni okeru daijin no setsumei
shiryo» (showa 20nen 6gasu), in Senso shuketsu ni kansuru nissokankei,
Gaimusho shiryoka, Morita File 2.

140
Memorandum of Conversation with Truman and Soong, 9 June 1945,
Grew Papers, Houghton Library, Harvard University; Grew’s Memorandum
of Conversation, the President, T. V. Soong, Grew, Bohlen, 14 June 1945,
Grew Papers.

141
«McCloy on the А-Bomb», Appendix [Reston 1991: 495].

142
Hoover to President Truman, «Memorandum on Ending the Japanese
War», OPD ABC 387, Japan (15 Feb. 1945), Sec. 1 -B, RG 165, NA. Цит. в
[Hellegers 2001,1:96] (см. краткое изложение письма Гувера в докладной
записке генерала Хэнди генералу Халлу: «Memorandum on Ending the
Japanese War», Records of the U. S. Joint Chiefs of Staff, JCS Historic
Office, Dr. Edward P. Lilly Papers, Box 7, RG 218, NA); [Mills 1951: 68–
69]; Forrestal Diary, 12 June 1945. P. 364; [Hellegers 2001,1: 104]; Truman
to Stimson, 9 June 1945, OPD, ABC 387, Sec. 4 -A, RG 165, NA. Стимсон
в своем дневнике ничего не написал о безоговорочной капитуляции:
Stimson Diary, 12 June 1945. Стимсон цит. по: [Hellegers 2001,1: 97].

143
Grew to Rosenman, 16 June 1945, Letters, 1945, Grew Papers; также
в: Office of Secretary of War, Stimsons Safe File, «Japan (After 7 Dec. 41)»,
RG 107, NA; [Grew 1952,2: 1435–1436]; Grew to President Truman, 13
June 1945, Office of Secretary of War, Stimson Safe File, «Japan (After 7
Dec. 41)», RG 107, NA.

144
Трумэн пригласил Грю принять участие в обсуждении плана
вторжения в Японию, запланированном в Белом доме. Грю собирался
пойти туда с Думэном, но после того как утром 18 июня Трумэн отверг
его предложение пересмотреть требование о безоговорочной
капитуляции, Грю, видимо, решил, что идти на это военное совещание
нет смысла. Memorandum of Conversation with the President, 15 June
1945, 18 June 1945, General Record of Department of State, 1945–1949,
Central Decimal File, from 740.00119P W/1 -145 to 740.00119PW/7– 3145,
RG 5, NA. См. также [Hellegers 2001, 1: 98–99].

145
Молотов Малику от 15 июня 1945 г. Цит. по: [За кулисами 1990:
49]. См. там же фотокопию телеграммы Молотова Малику (с. 50).

146
См. [Matsuura 1997: 16–17; Takagi nikki 2000 (8 June 1945, 15 June
1945), 2: 881–882, 886–887; Terasaki, Terasaki Miller 1991: 122].

147
См. [Kido nikki 1966,2:1208–1210; Shusen shiroku 1977, 3: 91–94;
Tanaka 1988, 5, II: 287–288; Matsuura 1997:17–18]; Nishihara M. Shusen
no keii (машинописный отчет, составленный Нисихарой), BKSS. Vol. 1 .
P. 49–50; «Kido kojutsusho» [Shusen shiroku 1977, 3: 94].

148
Характер действий (лат.) .

149
«Matsudaira hishokan kojutsu» [Takagi nikki 2000 (14 June 1945), 2:
885–886]; [Terasaki, Terasaki Miller 1991: 116–118].

150
Cm. Nishihara. Vol. 1 . P. 50–51; [Tanaka 1988, 5, II: 291–295].

151
«Togo Gaiso kojutsu hikki, “Shusen ni saishite”» Sept. 1945 [Shusen
shiroku 1977, 3: 101]; Kase Toshikazu, «Potsudamu sengen judakumade»,
Sekai, Aug. 1946, цит. в [Shusen shiroku 1977, 3: 104–105]; «Togo Gaiso
shuki “Shusen gaiko”», Kaizo, Nov. 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 102];
[Tanaka 1988, 5, II: 299–301]. О том, как эту ситуацию оценивал Малик,
см. в его дневнике: АВП. РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пап. 54. Д. 891. Л.
360–363 .

152
Memo, Ad. Leahy to JCS, 14 June 1945, цит. no [Entry 1955: 76];
[MacEachin 1998:11].

153
«McCloy on the А-Bomb», Appendix [Reston 1991: 495–496].

154
«Minutes of Meeting Held at the White House on Monday, 18 June
1945, at 15:30», pp. 3, 5,17, MHDC #736, HSTL; [Entry 1955: 78–79, 84,
85; King 1952: 605–607].

155
«Minutes of the Meeting Held at the White House». P. 3 –6; [Entry
1955: 79–81];
Leahy Diary, 18 June 1945. P. 98 . Об обсуждении ожидаемых потерь
см. [MacEachin 1998: 11–14; Hellegers 2001, 1: 106–108]. Мнение
Макклоя изложено в [Reston 1991:497].

156
Leahy Diary, 18 June 1945. P. 99; [Entry 1955: 83–84].

157
О реакции, вызванной этими словами Макклоя, см. также
Форрестола: For-restal Diary, 18 June 1945. P. 370; [Mills 1951: 70–71].

158
См. также McCloy to Clark Clifford, 17 Sept. 1984, и приложение
«President Truman and the Atomic Bomb», Harry S. Truman Centennial
Collection, HSTL.

159
«Yonai shuki» [Takagi nikki 2000 (22 June 1945), 2: 890–891]; «Yonai
kaigun dai-jin chokuwa» [Takagi nikki 2000 (23 June 1945), 2: 891–892];
«Yonai kaiso tono mendan yoshi» [Takagi nikki 2000 (25 June 1945), 2:
894]; «Togo Shigenori chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 203–207];
[Toyoda 1950a: 45–50]; «Takagi hiroku (shoroku)»; «Kido kokyosho»;
«Togo Gaiso kojutsu hikki, “Shusen ni saishite”», Sept. 1945 [Shusen
shiroku 1977, 3: 116–117]; Tatsum Kineo, «Shusen oboegaki, 3», Sekai,
May 1946, в [Shusen shiroku 1977, 3: 119–121]; [Sakomizu 1955: 36].

160
«Konoe Ko chokuwa» [Takagi nikki 2000 (26 June 1945), 2: 894–895];
[Tanemura 1995:286].

161
Morishima. «Kuno suru chuso taishikan» [Morishima: 198–199];
[Lensen 1972: 140–141].

162
АВП РФ. Ф . 0146. Оп. 29. Пап. 269. Д. 4 . Л . 463–469. См. также [За
кулисами 1990:49–52; Hakone 1946:27–39]; Malik Documents (Japanese),
24 June. P. 1 –11; [Hirota Koki 1966: 365–367].

163
SRH-079,2 July 1945. Р. 9; [Gaiko shiryo 1946:151–154]. Цит. по:
[Shusen shiroku 1977,3: 124–128].

164
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пап. 54. Д. 891. Запись бесед посла
СССР с Коки Хирота в Японии. Д. 422–423 (текст написан по-японски);
[Hirota Koki 1966: 367-68; Lensen 1972: 141–142; Shusen shiroku 1977, 3:
124–128; За кулисами 1990: 52].

165
Молотов Малику от 8 июля 1945 г. в [За кулисами 1990: 53].

166
Малик Молотову от 13 июля 1945 г. в [За кулисами 1990:53];
[Lensen 1942:143].

167
Kase Toshikazu shuki, «Shusen kinenbi о mukaete», Yomiuri shinbun,
14 Aug.
1949, цит. в [Shusen shiroku 1977, 3: 17]; Kase Toshikazu,
«Potsudamu sengen judaku made», Sekai, Aug. 1946, цит. в [Shusen
shiroku 1977, 3: 102–103]; [Sato: 489; Hatano 1994: 15].

168
«Togo gaiso kojutsuki, “Shusen ni saishite”», Sept. 1945, в [Shusen
shiroku 1977, 3: 117].

169
Stimson Diary, 19 June 1945; Forrestal Diary, 19 June 1945. P. 372.
Как было сказано выше, на самом деле Форрестол на этом совещании
отсутствовал. Эта запись в его дневнике, очевидно, сделана на
основании доклада его помощника, майора Корреа.

170
Minutes of Meeting of the Committee of Three, 26 June 1945, Stimsons
Draft Proposal for Japan, Formerly Security Classified Correspondence of
John J. McCloy, 1941–1945, Office of Secretary of War, Assistant Secretary
of War, RG 107, NA; First draft memorandum for the president (undated),
«Proposed Program for Japan», Office of Secretary of War, Stimson Safe
File, «Japan (After 7 Dec. 1941)», RG 107, NA; [Mills 1951: 71–72];
Forrestal Diary, 26 June 1945. P. 376; «Minutes of a Meeting of the
Committee of Three» [FRUS 1960, 1: 887].

171
Memorandum for the President, «Proposed Program for Japan», 27
June 1945, Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly Papers on
Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA.

172
Ballantine’s Memorandum to Grew, 27 June 1945, and Ballantine’s
Draft of Proposed Statement, General Record of Department of State, 1945–
1949, Central File, from 740.00119PW/1-145 to 740.00119PW/7.3145, RG
59, NA; Ballantine’s (State Department) draft as revised 28 June, «Draft of
Proposed Statement», Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly
Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA; G. A . Lincoln,
Memorandum for General Hull, 28 June 1945, ABC, Historical Draft
Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; «Allied War Aims in
Japan», ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165,
NA. Подробнее о дискуссии, состоявшейся на заседании подкомитета,
см. [Hellegers 2001, 1: 113–116].

173
J. McC [loy], «Memo for Record, Subject: Demand for Japanese
Surrender», 29 June 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP
Surrender, 1945, RG 165, NA; George A. Lincoln, «Memorandum, for
General Hull, Subject: Demand for Japanese Surrender», OPD, ABC,
Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; см. также
в Records of the Office of the Secretary of War, Stimson Safe File, White
House Cable, Box 15, RG 107, NA; Records of the U. S. JCS, JCS Historic
Office, Lilly Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA.

174
G. A . Lincoln], «Memorandum for General Hull, Subject: Timing of
Proposed Demand for Japanese Surrender», 29 June 1945, ABC, Historical
Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; см. также в Office
of Secretary of War, Stimsons Safe File, «Japan (After 7 Dec. 1941)», Box 8,
RG 107, NA; также в Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly
Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG218, NA.

175
John J. McCloy, «Memorandum for Colonel Stimson», 29 June 1945,
ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA.
Краткий вариант, отосланный Макклоем Стимсону, вероятно, состоял
из семи пунктов, включенных в докладную записку, которую военный
министр передал Трумэну 2 июля.

176
McCloy, «Memorandum for Colonel Stimson», 29 June 1945.

177
G. A . Lincoln], «Memorandum for General Hull, Subject: Demand for
Japanese Surrender». См. также интервью Хеллегерса с Боунстилом в
[Hellegers 2001, 1:114].

178
Различные взгляды на этот счет приведены в [Alperovitz 1995: 78;
Frank 1999: 215–219].

179
Протокол этого судьбоносного совещания так и не был
опубликован.

180
Документы 314, 315 и 316 в [ВО 1997–2000, 7, I: 332–336]. См.
также три идентичные директивы под номерами 11113, 11114 и 11115 в
Volkogonov Papers, Reel 4, Library of Congress.

181
Василевский пишет, что прибыл в Читу 5 июня, но, очевидно, речь
идет о 5 июля. У Москвы и Вашингтона не было конкретного плана
насчет Кореи, если не считать договоренности о международной опеке.
Судя по всему, и там и там считали, что военные действия в Корее
будет вести другая сторона, а детальная демаркация зоны ведения этих
действий будет произведена на предстоящей конференции в Потсдаме.
См. об этом [Cumings 1981:101–107].

182
Stimson to the President, 2 July 1945 [FRUS 1960,1: 891–892]; см.
также в ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165,
NA.

183
Stimson to the President, 2 July 1945 [FRUS 1960,1: 892]. Этими
«элементами» были полное разоружение вооруженных сил и
уничтожение милитаризма; ограничение суверенных прав Японии
только внутренними территориями; заверение в отсутствии каких-либо
намерений уничтожить японцев как народ или нацию; разрешение
японцам поддерживать свою экономику, чтобы обеспечить жителям
страны достойное существование; вывод оккупационных сил после
прихода к власти мирно настроенного правительства. Это, очевидно, и
был подготовленный в ОУ краткий вариант прокламации, который
Макклой передал Стимсону 29 июня.

184
Stimson, «[Enclosure 2] Proclamation by the Heads of State» [FRUS
1960,1: 893]; [DHTP 1995: 103–105]; «Draft: Proclamation by the Heads of
State», ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165,
NA. На этом черновике есть следующая сделанная от руки пометка в
правом верхнему углу: «Черновик Боунстила (на утв. Макклоя 29
июня)».

185
Stimson «[Enclosure 2] Proclamation by the Heads of State» [FRUS
1960, 1: 894]; [DHTP 1995: 105]. В черновике Боунстила параграф 13 из
варианта Стимсона помещен в параграф 14.

186
«Proclamation by the Heads of State», «United States Delegation
Working Paper: Draft Proclamation by the Heads of State» [FRUS 1960, 1:
893–894, 897–899].

187
См. также MacLeish to the Secretary of State, 6 July 1945 [FRUS
1960,2: 895–897].

188
«Minutes of the 133rd Meeting of the Secretary’s Staff Committee»
[FRUS 1960, 1:900–901].

189
Walter Brown Diary, 6 July 1945 (CFM) Conferences 2–1, Potsdam,
Folder 602, James E Byrnes Papers, Clemson University Докладная
записка Халла была отправлена Грю Бирнсу 16 июля [FRUS
1960,2:1267; Hull 1948,2:1593–1594].

190
Послание Сато от Того (5 июля) в SRH-084. Р. 6; «Japan-Peace
Negotiations (Japan thru Russia)», 2 July to 16 Aug. 1945, Folder 571,
James F. Byrnes Papers, Clemson University. Послание Сато от Того (30
июня) в Magic Diplomatic Summary, SRS-1723; SRH-084. P. 3 .

191
Сато сомневался в целесообразности встречи с Молотовым до его
поездки в Берлин и предлагал продолжать переговоры Хироты с
Маликом. Однако Того прислал ему еще одну «сверхсрочную»
телеграмму, приказывая встретиться с Молотовым. Magic Diplomatic
Summary, SRS-1724, 10 July 1945; SRH-084. R 7; Magic Diplomatic
Summary, SRS-1727,13 July 1945; SRH-085. R 3; Sato to Togo, 12 July
1945, SRH-085. P. 3 –4 .

192
«Yonai daijin chokuwa» [Takagi nikki 2000 (9 July 1945), 2: 904];
Matsudaira Ya-sumasa chinjutsusho, BKSS.

193
Cm. [Kido nikki 1966 (7 July 1945), 2: 1215; Shusen shiroku 1977, 3:
139; Takagi nikki 2000 (14 July 1945), 2: 91; Hosokawa 1953, 2: 400, 402;
Kurihara, Hatano 1986, 2: 135–142; 147–149].

194
«Yonai Kaiso chokuwa» [Takagi nikki 2000 (12 July 1945), 2: 909].

195
«Yonai kaiso chokuwa» [Takagi nikki 2000 (14 July 1945), 2: 909–
911]; [Takagi nikki (20 July 1945), 2: 916–917]; «Togo chinjutsuroku»
[Kurihara, Hatano 1986, 2:235]; [Shusen shiroku 1977,3:130–131];
«Konoeko shuki, Ushinawareshi seiji». P. 152 –153, цит. в [Shusen shiroku
1977, 3: 142–143].

196
«Taiso koshoan yoshi» [Takagi nikki 2000 (5 July 1945), 2: 903].

197
«Taiso kunreian kosshi» [Takagi nikki 2000 (17 July 1945), 2: 921–
922].

198
«Japan-Peace Negotiations», Folder 571, James Byrnes Papers; Magic
Diplomatic Summary, SRS-1726, 11 July 1945; SRH-084. P. 8 –9; японский
оригинал телеграммы от Того к Сато от 11 июля 1945 г. см. в [Shusen
shiroku 1977,3:165–166].

199
Sato to Togo, 12 July 1945, Diplomatic Summary, SRS-1728, 14 July
1945; Diplomatic Summary, SRS-1729, 15 July 1945; SRH-085. P. 5 –6 .

200
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пор. 889. Пап. 54. Л. 19–20; Magic
Diplomatic Summary, SRS-1727, 13 July 1945; SRH-084. P. 9 –10;
японский оригинал телеграммы от Того к Сато от 12 июля 1945 г. см. в
[Shusen shiroku 1977, 3: 167].

201
Magic Diplomatic Summary, SRS-1729,15 July 1945; SRH-085. P. 7–
8; японский оригинал телеграммы от Сато к Того No 1386 см. в [Shusen
shiroku 1977, 3: 169–170]. Советскую версию встречи между Лозовским
и Сато см. в АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пор. 897. Пап. 54. Л. 1–3. О
приезде Коноэ, нач. 14 VII – оконч. 6, VIII, из дневника С. А .
Лозовского, 14 июля 1945 года. Единственное различие между
версиями Сато и Лозовского состоит в том, что, по словам Лозовского,
делегация должна была отбыть либо поздно ночью, либо рано утром.

202
Magic Diplomatic Summary, SRS-1729,15 July 1945; SRH-085. P. 8–
9; японский оригинал телеграммы от Сато к Того от 13 июля 1945 г.
No 1386 см. в [Shusen shiroku 1977, 3: 171].

203
SRH-085. Р. 10; Sato to Togo, 14 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3:
172].

204
SRH-085. P. 10–11 .

205
SRH-085. P. 12 –13; Togo to Sato, No 913, 17 July 1945 [Shusen
shiroku 1977, 3: 175–176].

206
SRH-084. Р. 9 –10.

207
John Weckerling, Memorandum for the Deputy Chief of Staff, 12 July
1945 and 13 July 1945, OPD, Exec. File, #17, Box 98, item #13, RG 165,
NA; также Reel 109, item 2518, Marshall Library. Исходя из этого анализа
военно-морской разведки, Альперовиц пришел к выводу, что Япония
была на грани капитуляции. Ричард Фрэнк, полностью соглашаясь с
оценкой Уэкерлинга, утверждает, что США были правы, не
воспринимая мирные инициативы Японии слишком серьезно,
поскольку стремление Токио заручиться посредничеством Москвы вряд
ли можно было расценивать как искреннюю попытку завершить войну
«на условиях, приемлемых для Соединенных Штатов» [Alperovitz 1995:
232–234, 242–243; Frank 1999: 223–228].

208
«Notes Taken at Sino-Soviet Conference, Moscow 1945» (далее – Hoo
Notes),
2 July 1945. P. 1 –11, Victor Hoo Papers, Box 6, Hoover Institution;
«Запись второй беседы» в [РКО 2000: 73–82]; АВП РФ. Ф . 45 . Оп. 1 . Д.
322. Л. 3-17.

209
Телеграмма Чан Кайши Сун Цзывеню. См. в [РКО 2000, 102–104];
также [Westad 1993:40–41].

210
Ноо Notes, 9 July 1945. Р. 16–23; «Запись четвертой беседы» в [РКО
2000: 105–112]; АВП РФ. Ф. 45 . Оп. 1. Д . 322. Л . 28–38.

211
Ноо Notes, 11 July 1945. Р. 31–37; 12 July 1945. Р. 38 –40; «Запись
пятой беседы» в [РКО 2000: 124–131]; «Запись шестой беседы» в [РКО
2000: 134–137]; АВП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 322. Л. 52–64; АВП РФ. Ф. 45.
Оп. 1. Д. 322. Л. 65–69.

212
Подробнее о Потсдамской конференции см. [Feis 1960; Мее 1975;
Weintraub 1995; Naka 2000]. Архивные материалы, посвященные этой
конференции, см. в [FRUS 1960; ПК 1980].

213
См. также Leahy Diary, 7 July 1945, Library of Congress; «Potsdam
Diary», Stimson Papers, Reel 12, Sterling Library, Yale University. Чарльз
«Чип» Боулен, эксперт по России, был на борту «Огасты», но ни разу не
принимал участия в совещаниях с Трумэном. Ранее Боулен отвечал за
взаимодействие между Госдепом и Белым домом, но Бирнс отстранил
его от этой работы [Bohlen 1973:225].

214
Архив: Горничных представить к наградам // Коммерсантъ-Власть.
2000. 18 июля. С. 52 –53.

215
В одном доме с Трумэном были размещены Бирнс, Леги, пресс-
секретарь Чарльз Росс, Боулен и ближайшее окружение президента
[Truman 1955: 339–340]. См. также McCloy Diary, 15 July 1945.

216
Архив: Горничных представить к наградам // Коммерсантъ-Власть.
2000.
18 июля. С . 53–54 . Инженером, отвечавшим за установку
подслушивающих устройств, был сын Берии Серго. Трумэн, по-
видимому, не подозревал, что русские нашпиговали Малый Белый дом
микрофонами. Он писал: «Во время войны дом лишился мебели, но
русские обставили его заново» [Truman 1955:339].

217
Точная дата предполагаемого нападения на Японию по-прежнему
является загадкой. По словам заместителя начальника Генерального
штаба С. М . Штеменко, первоначально вторжение планировалось
осуществить между 20 и 25 августа [Штеменко 2014:444; Штеменко
1967: 66]. По воспоминаниям Василевского, Сталин позвонил ему 16
июля из Потсдама и поинтересовался, нельзя ли ускорить подготовку к
операции на десять дней и начать наступление 1 августа [Василевский
1967:85]. Это означает, что где-то между 27 июня и 16 июля дата начала
операции была перенесена на 11 августа. Именно такой точки зрения
придерживается Дэвид Холловэй [Holloway 2007: 168]. Однако в своих
мемуарах, опубликованных в 1975 году, Василевский не упоминает о 1
августа [Василевский 1975: 570]. В разговоре с Трумэном,
состоявшемся 17 июля, Сталин заявил, что Советский Союз сможет
вступить в войну 15 августа, но позднее в той же беседе упомянул, что
СССР нападет на Японию в середине августа. Начальник Генерального
штаба А. И. Антонов на совместном военном совещании, состоявшемся
24 июля, сказал американцам, что СССР вступит в войну во второй
половине августа. Если запланированной датой нападения было 11
августа, то как объяснить эти расхождения в словах Сталина и
Антонова? Холловэй предлагает два возможных объяснения, первое из
которых звучит так: «Сталин еще не отдал приказа начать операцию в
какой-либо конкретный день». Однако это противоречит собственному
утверждению Холловэя, что этой датой было выбрано 11 августа.
Согласно второй гипотезе Холловэя, Сталин верил, что, «начав войну за
несколько дней до того, как этого ожидают союзники, он получит
политический перевес над ними благодаря элементу неожиданности»
[Holloway 2007: 179–180]. Вопрос о том, когда и почему
первоначальная дата нападения (между 20 и 25 августа) была изменена
на 11 августа, по-прежнему остается без ответа.

218
См. также Japan, Peace Negotiations, 2 July to 16 Aug. 1945, Folder
571, James Byrnes Papers, Clemson University.

219
Stimson Diary, 16 July 1945; McCloy Diary, 16 and 17 July 1945;
[Mills 1951: 74];
Forrestal Diary, 13 July 1945, p. 398, Mudd Library, Princeton
University.

220
Stimson to Truman, 16 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1266–1267]; Stimson
to Byrnes, 16 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1265]; см. также Stimson Papers,
Reel 113.

221
Stimson Diary, 17 July 1945; также цит. в [FRUS 1960, 2: 1266].

222
Harrison to Stimson [FRUS 1960,2:1360]; «Potsdam Diary», Stimson
Papers, Reel 128; [Norris 2002: 406]; Stimson Diary, 16 July 1945;
Stimsons letter to his wife, 18 July 1945, Stimson Papers, Reel 113, Sterling
Library, Yale University

223
Davies Diary, 16 July 1945, Davies Papers, No 18, Chronological File,
16 July 1945, Library of Congress; [Ferrell 1980: 53; Truman 1955: 342;
DHTP 1995: 117–118].

224
О встрече Сталина и Трумэна, состоявшейся 17 июля, см. «Bohlen
Notes» [FRUS 1960, 2: 43–46]; «Appendix D: Bohlen Post-Conference
Memoranda on Two Truman-Stalin Meetings at the Berlin Conference»
[FRUS 1960,2:1582–1587]; советскую версию этой беседы см.
в Документе 2 [ПК 1980:41–43]. Заявление Трумэна цит. по: [Ferrell
1980: 53]; «Bohlen Notes» [FRUS 1960,2:1584]; [DHTP 1995: 117–118].
Советскую версию см. в [ПК 1980: 43]. Согласно записям Боулена,
Сталин говорил о вступлении СССР в войну с Японией дважды. В
первый раз он сказал, что «Советский Союз будет готов вступить в
действие к середине августа» (цит. по: [FRUS 1960, 2: 1585]). Однако
затем он сказал, что «Советы будут готовы к середине августа» (цит. по:
[FRUS 1960,2:1586]).

225
Truman Diary, 17 July 1945, original, Papers of Harry S. Truman, PSF,
Roosevelt, Eleanor (folder 2)-S, Box 322, Ross, Mr. and Mrs. Charles G.,
PSF-Personal, 17 July 1945, HSTL.

226
Cm. [Ferrell 1980: 53]; Truman Diary, 17 July 1945, original, Papers of
Harry S. Truman, PSF, Roosevelt, Eleanor (folder 2)-S, Box 322, Ross, Mr.
and Mrs. Charles G., PSF-Personal, 17 July 1945, HSTL; [Truman 1955:
411; Ferrell 1983: 519].

227
См. также «Appendix D: 332 Notes to Pages 133–139 Bohlen Post-
Conference Memoranda» [FRUS 1960,2:1586]; Walter Brown Diary, 16
July 1945, Folder 602, также в Folder 54 (1), James F. Byrnes Papers,
Clemson University.

228
Курсив мой. – Ц. X . См. также [Alperovitz 1995: 241].

229
См. [Truman 1955: 350]; Harrison to Stimson, 17 July 1945 [FRUS
1960, 2: 1360–1361]; Stimson Diary, 17 July 1945; McCloy Diary, 17 July
1945.

230
Stimson Diary, 18 July 1945; [Churchill 1953: 638–639, 640];
«Summarized Note of Churchill’s Conversation with Truman», 18 July 1945
[DBPO 1984: 367–368].

231
«Record of Private Talk between Churchill and Stalin», 17 July 1945
[DBPO 1984: 348]; [Ehrman: 302–303];Document 181 [DBPO 1984:369–
370]; [FRUS 1960,2:81].

232
«Bohlen Memorandum, March 28, 1960» [FRUS 1960, 2: 1587–1588];
[Bohlen: 236; Ferrell 1980: 53].

233
Walter Brown Diary, 18 July 1945, Folder 602, 18 July 1945, Folder 54
(1), James
F. Byrnes Papers, Clemson University.

234
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пор. 889. Пап. 52. Л. 23; Ф. 7. Оп. 7.
Пор. 897. Пап. 54. Л. 7; Ф. 7. Оп. 10. Пап. 39. Д. 542. Л. 2–4.

235
Sato to Togo, No 1416, 18 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 196];
Daitoasenso kankei 1-kken, senso shuketsuni kannsuru nisso kosho kankei,
Gaimushmo Gaikoshiryokan, Morita File 6; SRS-1734, July 1945. P. 4 –5 .

236
Sato to Togo, 1427, 20 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 196–202].

237
Две телеграммы от Того к Сато см. в Magic Diplomatic Summary,
SRS-1736,
22 July 1945; SRH-086. P. 2 –3; Togo to Sato, 21 July 1945 [Shusen
shiroku 1977, 3: 179, 180–181]. Телеграмму от Сато к Того см. в SRH-
086. Р. 6; Sato to Togo, 25 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 181–183].

238
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7 . Пор. 897. Пап. 54 . С. 10–11; Magic
Diplomatic Summary, SRS 1740, 26 July 1945. P. 5 –7; Magic Diplomatic
Summary, SRS-1741, 27 July 1945. P. 3 –9; SRH-086 . P. 7 –8; Togo to Sato,
25 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 185–187]. Вопросы Лозовского,
заданные Сато, см. в Magic Diplomatic Summary, SRS-1741, 27 July
1945. P. 6–7.

239
SRH-086 . P. 7 –8; Togo to Sato, 25 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3:
185–187].

240
Sato to Togo, 21 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 3: 179].

241
«Meeting of the Combined Chiefs of Staff, Monday, July 16, 1945»
[FRUS 1960, 2: 36]; «Combined Chiefs of Staff Minutes [16 July 1945]»
[FRUS 1960, 2; 37]; Document No 172, «Minute from General Sir H. Ismay
to Mr. Churchill» [DBPO 1984:347].

242
Enclosure «А», Report by the Joint Strategic Survey Committee,
Military Aspects of Unconditional Surrender Formula for Japan, Reference:
J. C. S, 1275 Series, Records of the Office of the Secretary of War, Stimson
Safe File, RG 107, NA.

243
Н. A . Craig’s Memorandum for General Handy, 13 July 1945, Records
of the Office of the Secretary of War, Stimson Safe File, RG 107, NA.

244
«Meeting of the Joint Chiefs of Staff, Tuesday, July 17,1945» [FRUS
1960,2:39–40]; «Meeting of the Joint Chiefs of Staff, Wednesday, July 18,
1945, 10 a. m.» [FRUS 1960, 2: 64]; «Joint Chiefs of Staff to the President,
18 July 1945» [FRUS 1960, 2: 1269]; OPD Exec File #17, Item 21A, Box
99, RG 165, NA.

245
F4058/584/G, British National Archive, Kew Garden, Morita File 5.

246
«Proposal by the British Delegation, No 1245» [FRUS 1960, 2: 1277];
Document 221, «Minutes from Mr. Eden to Mr. Churchill, July 21, 1945»
[DBPO 1984: 514]; Document 231, «Minutes from Mr. Rowan to Sir E.
Bridges», July 23,1945 [DBPO 1984: 550–551]; Eden to Churchill,
P.M ./45/S.T, July 21, 1945; Fouls to Bennett, Control of Japan, July 25,1945,
F4065; F4605/364/G23, July 25,1945; from Foreign Office to Washington,
No 7945, July 29,1945, F4396/364/G. British National Archive, Kew
Garden, Morita File 5.

247
Groves to Stimson, Washington, 18 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1361–
1363, 1368].

248
Stimson Diary, 21 July 1945; McCloy Diary, 23 July 1945.
Альперовиц посвятил две страницы рассказу о том, как описывали
поведение Трумэна после отчета Гровса люди, ставшие свидетелями
этой реакции, однако и он не задается вопросом, заметили ли эту
перемену в настроении президента Сталин и его окружение [Alperovitz
1995: 258–261].

249
Harrison to Stimson, 21 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1372; Stimson to
Harrison, 21 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1372]. Также см. Stimson Diary, 21
July 1945.

250
Harrison to Stimson, 21 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1372]. О реакции
Трумэна на опережение графика атомного проекта см. Stimson Diary, 22
July 1945, также цит. в [FRUS 1960, 2: 1373]; [Arnold 1949: 588–589].

251
Stimson Diary, 23 July 1945; Stimson to Harrison, 23 July 1945,
Harrison to Stimson, 23 July 1945 [FRUS 1960, 2; 1373, 1374].

252
Stimson Diary, 24 July 1945; Стимсон также цитируется в [FRUS
1960,2:1373];
Harrison to Stimson (Doc. 1311), 23 July 1945, Harrison to Stimson
(Doc. 1312), 23 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1374].

253
Stimson Diary, 23 July 1945.

254
О письменном приказе, запрошенном Спаатсом, см. у Альперовица
[Alpero-vitz 1995: 344–345]. Текст директивы был написан в основном
Гровсом. Этот документ прибыл в Бабельсберг вечером 24 июля и был
отправлен Маршаллом обратно шестью часами спустя [Pogue 1973:21].
См. также [Rhodes 1986: 691]; Colonel Pasco’s telegram to Marshall, 24
July 1945, War Department Classified Center, Outgoing Message, File 5B,
Directives, Memos, etc., RG 77, NA; Роудс ссылается на WAR 37683,
MED 5E. Копию приказа Хэнди можно найти в PSF-General File, Atomic
Bomb, Box 96, HSTL; [DHTP 1995: 513]; фотокопию см. в [Craven, Cate
1953, фотография между страницами 696–697]. Цит. по: [Йорыш и др.
1980: 250].

255
Трумэн датирует приказ Хэнди 24 июля, однако на копии в
библиотеке
Трумэна и в Национальном архиве значится 25 июля.

256
Stimson Diary, 23 July 1945, также цит. в [FRUS 1960, 2: 1324].

257
Stimson Diary, 23 July 1945. P. 37. Этот фрагмент не включен в
материалы [FRUS 1960].

258
Stimson Diary, 24 July 1945. Тщательно изучив разведданные Ultra,
послевоенные заявления и допросы представителей высшего военного
командования Японии и японские источники, Ричард Фрэнк
убедительно показал, что огромная армия, собранная японцами для
обороны Кюсю в рамках стратегии «Кэцу-го», намного превосходила
первоначальные оценки американского командования и делала
операцию «Олимпик» неприемлемой. Исходя из этого анализа, Фрэнк
приходит к выводу, что «как только американцы узнали, с чем им
придется столкнуться в ходе операции “Олимпик”, ничто уже не могло
удержать их от использования атомного оружия, и немыслимо, чтобы
какой-нибудь американец, будь он летом 1945 года на месте президента,
отказался бы в свете этих фактов использовать ядерное оружие» [Frank
1999:343; Frank 2007]. Нет никаких свидетельств, показывающих, что
Трумэн, Стимсон и Бирнс обладали этими сведениями или что этот
фактор сыграл важную роль в принятии решения об атомной
бомбардировке.

259
Впечатления Бирнса, Леги и Черчилля от этой беседы описаны в
«Truman – Stalin Conversation, Tuesday, July 24, 1945, 7:30 Р.М .» [FRUS
1960, 2: 378–379]. См. также [Bohlen 1973: 237]. По словам Идена,
Сталин ничего не ответил Трумэну, а просто кивнул [Holloway 2007:
169].

260
«Bomb-Spies», Papers of Eben A. Ayers, Subject File, Box 5, «Atom
Bomb» [1 of 4], HSTL. Эти сведения взяты из статьи Майкла Армайна,
опубликованной в Reporter Magazine 5 января 1954 года.

261
Согласно Холловэю, нарком госбезопасности Меркулов послал
Берии отчет, в котором было сказано, что американцы проведут
испытания атомной бомбы плутониевого типа 10 июля. И . В. Курчатов,
научный руководитель советского атомного проекта, тоже был
проинформирован об этих испытаниях. Холловэй предполагает, что
Берия передал Сталину отчет Меркулова [Holloway 2007:167].

262
То, что Сталин сразу понял, что речь идет об атомной бомбе,
подтверждается также воспоминаниями Жукова и Молотова [Жуков
1993, 3: 336; Чуев 1991: 81]. Холловэй сомневается в правдивости слов
Молотова и Жукова, но тоже убежден в том, что Сталину немедленно
стало ясно, что Трумэн имеет в виду атомную бомбу.

263
«Tripartite Military Meeting, Tuesday, July 24, 1945, 2:30 p.m.»
[FRUS 1960, 2:345–346].

264
Госдеп
США называет
этот
документ
«Потсдамской
прокламацией». «Потсдамской декларацией» в США официально
считается совместное заявление союзников по антигитлеровской
коалиции о ситуации в Европе.

265
По словам Бирнса, в Потсдамской декларации было сказано, что
«окончательный выбор формы правления будет сделан самим японским
народом». Это положение было включено в ноту Бирнса от 11 августа,
но не в текст самой Потсдамской декларации. Dooman, «American
Foreign Service», p. 23, Dooman Papers, Hoover Institution.
Предложенные британцами правки см. в «Proposal by the British
Delegation», No 1245» [FRUS 1960,2: 1277]; Document No 221, «Minutes
from Mr. Eden to Mr. Churchill», 21 July 1945 [DBPO 1984: 514];
Document 231, «Minute from Mr. Rowan to Sir E. Bridges», 23 July 1945
[DBPO 1984: 550–551]; [Hosoya 1979: 155–160].

266
Stimson Diary, 24 July 1945; также в [FRUS 1960, 2: 1272].

267
Walter Brown Diary, Tuesday, 24 July 1945, Folder 54 (1), Folder 602,
James Byrnes Papers. В архиве Byrnes Papers хранится копия
перехваченных разведданных Magic; это доказывает, что госсекретарю
были переданы эти сведения. См. Folder 571, James Byrnes Papers.

268
Walter Brown Diary, 24 July 1945, Folder 602, James Byrnes Papers,
Clemson University.

269
Walter Brown Diary, Thursday, 26 July 1945, Folder 602, James Byrnes
Papers, Clemson University.

270
См. беседу Элси с Дэвидом Маккалоу [McCullough 1992:442]. Вот
что говорил Юджин Думэн: «Если я видел эту телеграмму, то можно
предположить, что президент тоже ее читал; что он прекрасно знал о
том, что японцы пытаются организовать приезд князя Коноэ в Москву;
и что Коноэ должен был стать посланником, принесшим известие об их
капитуляции. Он все это прекрасно знал». Columbia University Oral
History Project, Eugene Dooman, Butler Library. P. 166–167.

271
См. [Ferrell 1980: 56–67]; Papers of Harry S. Truman, PSF, Roosevelt,
Eleanor
(folder 2), S, Box 322, Ross, Mr. and Mrs. Charles, G, PSF-Personal,
HSTL; [DHTP 1995: 155, 156; Arnold 1949: 589].

272
Truman to Hurley, 24 July 1945, Truman to Churchill, 25 July 1945,
Churchill to Truman, 25 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1278–1279]; [Truman
1955: 387, 390]; Hurley to Truman and Byrnes, 25 July 1945, The White
House Map Room to Hurley, 25 July 1945, Hurley to Truman and Byrnes,
26 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1278, 1281, 1282–1283]. Трумэн объяснил
Джозефу Дэвису, что «все приходилось делать в спешке и не было
времени проконсультироваться с советской стороной». Davies Diary, 27
July 1945, No 19, Chronological file, 25 July 1945, 27–28 July 1945, Library
of Congress. Полный текст Потсдамской декларации см. в Document
1382 [FRUS 1960, 2: 1474–1476].

273
Ayers to Ross, Washington, 27 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1290].
Оригинального экземпляра Потсдамской декларации не сохранилось.
На копии, хранящейся в архиве Бирнса в Университете Клемсона, стоит
подпись Трумэна, но подписи Черчилля и Чан Кайши сделаны тоже
Трумэном. «Atomic Bomb 1945, Proclamation by the Heads of
Government», Folder 596 (1), James F Byrnes Papers. См. также [Ferrell
1991: 55].

274
См. также Walter Brown Diary, 26 July, Folder 602, James F. Byrnes
Papers, Clemson University.

275
АВП РФ. Ф. 0639. Оп. 1. Д. 77. Л. 9. Этот документ был впервые
опубликован В. П . Сафроновым [Сафронов 2001: 331–332].

276
«Byrnes-Molotov Meeting, Friday, July 27, 1945, 6 p.m.», Bohlen
Notes [FRUS 1960, 2: 449–450]; [Byrnes 1947: 207; Byrnes 1958: 297]; см.
также Walter Brown Diary, 26 July 1945, Folder 602, James F. Byrnes
Papers, Clemson University. Советскую версию разговора между
Молотовым и Бирнсом см. в Документе 22 [ПК 1980:218].

277
«Tenth Plenary Meeting, Saturday, July 28,1945», Thompson Minutes
[FRUS 1960, 2:460]; Документ 23 [ПК 1980:222]; [Севостьянов 1995:49;
Truman 1955: 396].

278
Truman-Molotov meeting, 29 July 1945 [FRUS 1960,2:476]; [Byrnes
1947:207–208; Byrnes 1958: 297–298]; Leahy Diary, 29 July 1945. P. 133;
[Butow 1954: 156–157]. Инициатива Молотова о том, чтобы союзники
обратились к советскому правительству с предложением об участии в
войне с Японией, не вошла в русскую версию протокола этого
заседания. См. [ПК 1980: 234–243].

279
«Shiraki Taisa Hokoku» [Takagi nikki 2000 (26 July 1945), 2: 918–
919].

280
См. [Tanaka 1988, 5, II: 413–414; Takagi nikki 2000 (26 July 1945), 2:
919]; Matsumoto Shun’ichi shuki, March 1946, в [Shusen shiroku 1977, 4:
15]; [Kashima heiwa 1972: 197, 198], цит. в [Tanaka 1988, 5, II: 419–420].

281
Matsumoto Shunichi shuki, «Shusen Oboegaki» [Shusen shiroku
1977,4:15–16];
Togo chinjutsusho, p. 321, 323, BKSS.

282
Cm. [Shusen shiroku 1977, 4: 4; Togo 1989: 354; Fujita 1986: 122;
Kido nikki 1980:432].

283
См. [Shusen shiroku 1977,4:4–5]; «Togo gaiso kokyo sho» [Shusen
shiroku 1977, 4: 14–15].

284
См. Yomiuri hochi, 28 July 1945; Asahi shinbun, 28 July 1945.

285
Cm. [Sakomizu 1965: 230–231]; Yomiuri hochi, 30 July 1945; [Suzuki
1946: 32];
«7 gatsu 30 nichi zuke shinbun kiji» [Shusen shiroku 1977, 4: 19];
[Shimomura 1948: 90; Shimomura 1950: 69].

286
Следует уточнить, что мемуары Трумэна были написаны группой
литобра-ботчиков, которые собрали относящиеся к делу документы и
поговорили с разными людьми – в том числе с самим Трумэном. Это
объясняет различные неточности, встречающиеся в этих мемуарах.
Однако то, что сам Трумэн не обращает на эти неточности внимания,
ставит под сомнение тот факт, что он действительно полностью
контролировал все происходящее в эти ключевые дни.

287
Truman, A Statement, Memoirs: Foreign Policy, Atomic Bomb, Post-
Presidential Memoirs, Truman Papers, HSTL.

288
Dooman, Oral History Project. P. 166.

289
Magic Diplomatic Summary, SRS 1743, 29 July 1945. P. 5 –6; Sato to
Togo, 28 July 1945 [Shusen shiroku 1977,4:27]; Togo to Sato, 28 July 1945
[Shusen shiroku 1977, 4: 30]; SRH-088 . P. 3 .

290
Magic Diplomatic Summary, SRS 1744, 30 July 1945. P. 2 –6; Sato to
Togo, 28 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 28–29].

291
Magic Diplomatic Summary, SRS 1746,1 Aug. 1945. P. 3 –4; SRH-088 .
P. 4; Sato to Togo, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 31–32].

292
SRH-088 . Р. 5 –6; Kase to Togo, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4:
35–37]; [Shimomura 1948: 94].

293
Magic Diplomatic Summary, SRS 1745,31 July 1945. P. 2 –5; SRH-088 .
P. 6; Sato to Togo, No 1484, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977,4: 32–34].
Советскую версию этой беседы см. в дневнике Лозовского за 31 июля
1945 года: АВП РФ. Ф. В. М. Молотова. Оп. 7. Пор. 897. Пап. 54. Л. 21–
22.

294
Magic Diplomatic Summary, SRS 1747, 2 Aug. 1945. P. 1 –3; SRH-088 .
P. 7, 16.

295
В архиве Бирнса есть отчет о перехваченных телеграммах от Того
кСатоза28июляиотСатокТогоза30июляи2августа,нопокакой-
то причине нет депеши Того от 2 августа. Japan, Peace Negotiations,
Folder 571, James Byrnes Papers, Clemson University.

296
Walter Brown Diary, 24 July 1945, Folder 602, James Byrnes Papers.

297
См. у Вестада [Westad 1993:48], а также в Truman to Hurley, 23 July
1945, White House Map Room File 1945, HSTL; Byrnes to Hurley, 28 July
1945, White House Map Room File, Outgoing Messages, HSTL; Беседа
Петрова с Хёрли, 23 июля 1945 года [РКО 2000: 144–145].

298
Беседа Петрова с Хёрли, 23 июля 1945 года [РКО 2000: 149].

299
Memorandum for the Secretary, 28 July 1945, Harriman Papers,
Moscow Files, 28–31 July 1945, Library of Congress.

300
«Collier’s, April 26, 1952, p. 66», Byrnes Answers Truman, «Byrnes
Draft ms-HF notes», Hubert Feis Papers, Box. 65, Library of Congress.

301
Stimson to Truman, 30 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1374]; [McCullough
1992: 448; Naka 2000, 2: 157]. Оставленный карандашом ответ Трумэна
см. в Stimson to HST, 30 July 1945, Urgent, George M. Elsey Papers, Box
71, Japan Surrender, HSTL; [DHTP 1995: 175].

302
Впоследствии Трумэн в письме к Джеймсу Кейту, официальному
историку ВВС США, утверждал, что отдал приказ сбросить атомную
бомбу по пути домой из Потсдама где-то посреди Атлантики. О
попытках Трумэна исказить факты, относящиеся к принятию решения
об атомной бомбардировке, см. в [Alperovitz 1995: 543–546; Bernstein
1992: 167–173]. Письмо Трумэна Кейту см. в [Craven, Cate 1953, 5,
напротив страницы 713].

303
Обсуждение спорных моментов и неясностей, связанных с
определением конкретной даты начала операции против Японии,
запланированной Сталиным и советским Генеральным штабом до
Потсдамской конференции, см. в примеч. 6 к предыдущей главе.

304
Документ 318, приказ Сталина и Антонова No 11120,30 июля 1945
года, в [ВО 1997–2000, 7,1: 336]; Dmitrii A. Volkogonov Papers,
Microfilm Reel 5, Library of Congress.

305
Документ 321, Васильев и Иванов Сталину, 3 августа 1945 года, в
[ВО 1997–2000, 7,1: 337–338]; [Штеменко 1967: 54].

306
См. [ВО 1997–2000, 7, I: 322]; Документ 325, Василевский
Командующему Забайкальским фронтом, 7 августа 1945 года, в [ВО
1997–2000, 7,1: 341].

307
РГАСПИ. Ф . 558. Оп. 1 . Д. 416. Л . 660 –667. Фамилия Антонова ни
разу не встречается в журнале посещений Сталина; это говорит о том,
что у кремлевского вождя был другой способ коммуникации с
Генеральным штабом.

308
«Atomic Bomb – Army Preparations», Papers of Eben A. Ayers,
Subject File Box 5, Atom Bomb [1 of 4], HSTL; [Rhodes 1986: 680, 700].

309
См. также [Norris 2002: 417].

310
Согласно Мидорикаве, население Хиросимы составляло 350 тысяч
человек, включая 20 тысяч корейцев [Midorikawa 1979: 266].

311
См. также книгу Ригдона «White House Sailor», Papers of Eben A.
Ayers, Subject File Box 5, Atom Bomb [1 of 4], HSTL; «Aboard U. S . S.
Augusta with President Truman, August 6 (UP)», Rigden Papers, HSTL.

312
Statement read by President Truman aboard U. S. S . Augusta, 6 Aug.
1945, Papers of Harry S. Truman, PSF, General File A-Ato, Atomic Bomb,
HSTL.

313
Papers of Eben A. Ayers, Subject File Box 5, Atom Bomb [1 of 4],
HSTL. Цифру 323–333 тысячи приводят Роудс и Фрэнк [Rhodes 1986:
713; Frank 1999: 263, 287]. В японских источниках указываются более
высокие цифры: Такусиро Хаттори пишет о 343 тысячах жителей, а
Мидорикава о 350 тысячах [Hattori 1965: 921; Midorikawa 1979: 265–
266].

314
SRH-088 . Р. 7, 16; «Memorandum for the President, Office of Strategic
Services, August 1945», Papers of Harry S. Truman, SMOF: Rose A.
Conway Files, HSTL. Фрэнк утверждает, что ключевую роль в решении
Трумэна сбросить на Японию атомную бомбу сыграла информация,
полученная Объединенным комитетом начальников штабов от
Объединенного комитета военного планирования, который на
основании разведданных Ultra доложил о том, что японцы
сосредоточили на Кюсю крупные силы, и порекомендовал высшему
командованию найти альтернативу плану операции «Олимпик». Этот
отчет был передан в ОКНШ «за день до того, как была сброшена первая
атомная бомба» [Frank 1999:273]. Данный факт может объяснить то,
почему Трумэн не стал отменять атомную бомбардировку Нагасаки, но
он не объясняет, почему тот принял решение о бомбардировке
Хиросимы.

315
Подробное описание подготовки Японии к ожидавшемуся
американскому вторжению содержится в одиннадцатой главе книги
Фрэнка [Frank 1999].

316
Как и все другие президентские обращения, сделанные в связи с
важными событиями, это заявление Трумэна было тщательно
подготовлено его помощниками; в данном случае черновиком послужил
текст, написанный Стимсоном еще в феврале. Изучение различных
редакций этого документа вызывает у исследователя мучительное
подозрение, что атомная бомба, первоначально считавшаяся лишь
средством для принуждения Японии к капитуляции, в итоге сама стала
конечной целью, выполнению которой было подчинено все остальное.

317
Anami Korechika nikki, 7 Aug. 1945. Дневник Анами был
предоставлен мне ученым, пожелавшим остаться неизвестным.

318
См. [Arisue 1987: 26–37]; «Genbaku hantei no keii – Nishina Yoshio
chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 344–345]; [Hosokawa 1953:
413–414].

319
Togo to Sato, Telegram No 991 [Shusen shiroku 1977, 4: 77].

320
Togo to Sato, Urgent Telegram, No 993 [Shusen shiroku 1977, 4: 77].

321
Sato to Togo, Telegram 1097, August 7, 1945 [Shusen shiroku 1977, 4:
77–78];
SRS-1753, August 8, 1945.

322
Японский историк Садао Асада считает, что император и
правительство Японии приняли решение о капитуляции на условиях
Потсдамской декларации уже 7 или 8 августа. Мою критику этой точки
зрения см. в [Hasegawa 2011,2:30–37].

323
См. также [Takagi nikki 2000 (8 Aug 1945), 2: 923–924].

324
Правда. 1945. 7 и 8 авг.

325
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 416. Л. 65 об.

326
Memorandum of Conversation between Harriman and Molotov, August
7, 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945, Library of
Congress.

327
ЦВМА. Ф . 129. Д . 25324. Л . 1 . Исторический журнал штаба ТОФ,
телеграмма No 11122 от Сталина и Антонова от 8 августа 1945 года. См.
Документ 325, Василевский Малиновскому, 7 авг. 1945 года, Документ
326, Василевский Мерецкову, 7 авг. 1945 года, Документ 327,
Василевский Юмашеву, 8 авг. 1945 года, Документ 328, Василевский
Пуркаеву, 8 авг. 1945 года, в [ВО 1997–2000,7,1:341–343].

328
Sato to Togo, 7 Aug. 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 77–78]; Magic
Diplomatic Summary, SRS 1753, 8 Aug. 1945. В отчете Magic Diplomatic
Summary указывается, что Сато отправил эту телеграмму, «по-
видимому, до того, как получил послание от Того». Ни Юхаси, ни Сато,
ни Морисима ничего не пишут о телеграмме Того [Sato 1963: 497–498;
Yuhashi 1974: 217]; Morishima Goro, «Kuno suru chuso taishikan» в
[Morishima 1975: 209]. Вполне возможно, что последняя телеграмма
Того так и не дошла до японского посольства в Москве.

329
Издатели [ВО 1997–2000] пишут, что время нападения было
перенесено на 48 часов вперед потому, что советское руководство
хотело максимально использовать эффект неожиданности, подготовка к
наступлению была завершена 5-го числа и Сталин дал устное обещание
вступить в войну с Японией через 3 месяца после капитуляции
Германии. Любопытно, что эти издатели, по-прежнему следуя
идеологическим установкам советской историографии, забывают
упомянуть наиболее важный фактор: атомную бомбардировку
Хиросимы. Именно события в Хиросиме побудили Сталина отдать
приказ о нападении раньше, чем было запланировано изначально. См.
[ВО 1997–2000, 7,1: 322].

330
РГАСПИ.Ф. 558. Оп. 1.Д. 416. Л. 67.

331
См. [Harriman, Abel 1975:494]; Harriman’s Memorandum to Byrnes,
31 July 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 28–31 July 1945; Byrnes to
Harriman, 5 Aug. 1945, White House Map Room File 1945, Outgoing
Messages, Box 2, Set II, Outgoing Messages, Top Secret File, 1945, August-
November Map Room, HSTL.

332
Memorandum from Harriman to Truman and Byrnes, Paraphrase of
Navy Cable, 7 Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945.

333
РГАСПИ. Ф . 558. On. 1. Д. 416. Л . 67; Soong to Harriman,
handwritten note, Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945.

334
Подробный протокол этой встречи см. в Ноо Notes, 7 Aug. 1945,
р. 41 –56, Victor Ноо Papers, Box 6, Hoover Institution Archive, и в
Документе 693 в [РКО 2000: 156–161]. См. также полезный список
основных разногласий между СССР и Китаем, подготовленный
Дальневосточным отделом Народного комиссариата иностранных дел
(Документ 692 в [РКО 2000: 154–156]). Ху пишет об уступках в
отношении Дайрена, но в советской версии об этом не сказано (Ноо
Notes. Р. 44; см. также Документ 693 в [РКО 2000: 158–159]).

335
Подробнее о встрече Сато с Молотовым см. в статье «Прием посла
Японии Наотаке Сато в 17 часов 00 мин., 8 августа 1945 г.», «Об
объявлении войны Японии СССР». Из дневника В. И . Молотова. АВП
РФ. Ф . Молотова. Оп. 7. Пор. 904. Пап. 55 . Л . 1 –7; Sato, Kaiko 80-nen.
Р. 498–500; [Gaiko shiryo 1946: 162–163]. Наиболее детальное описание
этой встречи находится в АВП РФ (см. выше).

336
«Известия» от 9 августа 1945 года. См. также упомянутый выше
«Прием посла Японии Наотаке Сато в 17 часов 00 мин., 8 августа
1945 г.», «Об объявлении войны Японии СССР». Из дневника В. И .
Молотова. АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пор. 904. Пап. 55 . Л . 2, 7;
и Документ 694 в [РКО 2000: 161–162]. Английскую версию этого
заявления см. в телеграмме Гарримана: Telegram from Harriman to the
President, and Secretaries of State, War, and Navy, Declaration of War, 8
Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945. Этот
документ, судя по всему, является самым первым переводом советской
ноты об объявлении войны Японии на английский язык. Японский
перевод см. в [Sato 1963: 498], также в [Gaiko shiryo 1946: 162–163;
Shigeta, Suezawa 1988:48–49].

337
Малик связался с Того только поздним утром 9 августа. К тому
времени советские войска уже проникли вглубь Маньчжурии.
Подробное описание встречи Сато с Молотовым см. в упомянутом
выше дневнике Молотова, л. 3 –4 . Менее детально это описано в
[Yuhashi 1974: 218], см. также [Gaiko shiryo 1946: 83].

338
Из дневника Молотова. Л . 5–6 .

339
Harriman to the President and Secretaries of State, War, and Navy,
signed by Deane, Operational Priority, «Declaration of War», 8 Aug. 1945,
Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945; Harriman to Byrnes, 9
Aug. 1945, White House Map Room File, Top Secret Incoming Messages
1945, HSTL.

340
«Far Eastern War and General Situation», 8 Aug. 1945, Harriman
Papers, Moscow
Files, 5–9 Aug. 1945.

341
Harriman to Truman and Byrnes, Paraphrase of Navy Cable, 8 Aug.
1945, Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945.

342
См. также «Declaration of War on Japan by the Soviet Union»,
Harriman Papers, Moscow Files, 5–9 Aug. 1945; Edward T. Folliardy,
Washington Post, 9 Aug. 1945; Felix Belair, New York Times, 9 Aug. 1945.

343
«Declaration of War on Japan by the Soviet Union», Harriman Papers,
Moscow Files, 5–9 Aug. 1945; New York Herald Tribune, 9 Aug. 1945;
Washington Post, 9 Aug. 1945; New York Times, 9 Aug. 1945.

344
Я благодарен Ричарду Фрэнку, который обратил мое внимание на
инструкции по взлету, принятые в 509-й группе. Подробнее о
бомбардировке Нагасаки см. [Norris 2002: 421–424].

345
Найти точные сведения о боевом составе Квантунской армии очень
сложно. Накаяма ничего не пишет о количестве единиц артиллерии и
самоходных установок. Согласно «Википедии», в Квантунской армии
числились 700 000 солдат, 6260 ракетных ПУ (по большей части
минометов), 1150 бронемашин и легких танков и 1500 самолетов – по
большей
части
устаревших
или
учебных.
См.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Советско-японская_война (дата обращения:
27.04.2021). Подробнее о Маньчжурской операции см. у Дэвида Гланца
[Glantz 1983; Glantz 2003], также у Накаямы и Томиты [Nakayama 1990;
Tomita 2020]. Самое лучше описание Советско-японской войны дано у
Томиты; Маньчжурской операции посвящены страницы 92-190, а боям
в Корее – страницы 190–205. Изучив большое количество источников, в
том числе японские и русские военные архивы и мемуары, Томита
описывает ход военных действий как с японской, так и с русской
стороны и мастерски комбинирует военные материалы с
воспоминаниями солдат и офицеров, участвовавших в этой войне.

346
Подробнее о наступлении войск Забайкальского фронта до 15
августа см. [Tomita2020:142–155,161-173]. Крупное сражение
состоялось у крепости Хайлар [Tomita 2020: 142–155].

347
О боевых действиях,
проводившихся силами Первого
Дальневосточного фронта вплоть до 15 августа, см. [Tomita 2020: 92-
103] (битва за крепость Мулин); [Tomita 2020: 106–116] (битва за
крепость Хутоу); и [Tomita 2020: 190–199] (бои в Корее).

348
Подробнее о боях за Айгун и Суньу см. [Tomita 2020: 124–132].

349
Таким образом, японские переселенцы в Маньчжурии, для защиты
которых и была создана Квантунская армия, оказались брошены на
произвол судьбы и были вынуждены эвакуироваться собственными
силами. Некоторые офицеры из штаба армии противились этому
позорному решению, но к их возражениям не прислушались [Tomita
2020: 206–208].

350
См. также Hasegawa Saiji, «Hokai no zenya», Fujin Koron, August
1947 [Shusen shiroku 1977, 4: 84].

351
Matsumoto Shunichi shuki, «Shusen oboegaki», March 1946 [Shusen
shiroku 1977,4:85].

352
См. [Suzuki К. 1946: 33–35; Sakomizu 1965: 255; Sakomizu 1973:
188–189; Suzuki Н. 1964: 294–295; Matsutani 1947: 431].

353
См. также «Togo chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 359];
[Hosokawa 1953,2:415].

354
См. [Kido nikki 1966, 2: 1223]; «Kido kojutsusho» [Shusen shiroku
1977, 4: 102]; [Tanaka 1988, 5, II: 473–474].

355
Это было не то заседание «Большой шестерки», которое
Сакомидзу запланировал провести накануне вечером; данная встреча
была организована утром 9 августа, после получения известий о
нападении Советского Союза [Suzuki К. 1946: 35; Toyoda 1950b: 206].
Слова Коноэ приведены по [Hosokawa 1953,2:415].

356
«Soren no tainichi saigo tsucho ni taishite torubeki sochi no kenkyu»,
Nishihara Masao, Shusen no keii, BKSS. Vol. 1 . P. 104–108. Как
вспоминал начальник штаба Квантунской армии генерал Хикосабуро
Хата, командование Квантунской армии полагало, что может
рассчитывать на советский нейтралитет до весны следующего года.
Цит. в [Daihonei rikugunbu 1975: 427].

357
Kawabe Torashiro sanbo jicho nisshi, 26 July – 2 Sept. 1945, Chuo,
sensoshido, juyo kokusaku bunsho 1206, BKSS. P. 155; Kawabe Torashiro,
«Sanbo jicho no nikki», в [Kawabe 1979:253]; см. также выдержки из
дневника Кавабэ в [Daiho-nei rikugunbu 1975: 430]; Документ 196 в
[Kurihara, Hatano 1986, 2: 364]. Опубликованная версия дневника
Кавабэ содержит редакторскую правку. Ее надо сличать с оригинальной
рукописью в BKSS.

358
Sanbo jicho nisshi, BKSS. P. 153; [Kawabe 1979: 252]; также цит. в
[Daihonei ri-kugunbu 1975: 420].

359
Sanbo jicho nisshi, BKSS. P. 158; [Kawabe 1979:253;
Daihoneirikugunbu 1975:430].

360
Sanbo jicho nisshi, BKSS. P. 158; [Kawabe 1979: 253, 156–157;
Daihonei rikugunbu 1975:430]. Опираясь на информацию из последнего
источника, Фрэнк утверждает, что «Анами приказал офицерам из
министерства армии проработать закон о введении военного
положения» [Frank 1999: 289]. Реакцией Анами на предложение Кавабэ
было молчаливое согласие, однако он не отдавал приказа о введении
военного положения. См. также Ikeda Sumihisa Shuki, 9 Aug. 1945,
BKSS.

361
См. свидетельство Асаэды в [Yomiuri shinbunsha 1980:187–188].
Хотя Умэдзу не присутствовал на этом совещании, на нем были Кавабэ
и Сюити Миядзаки, начальник Первого управления. Фрэнк утверждает,
что Императорский Генеральный штаб не получил информацию о
масштабе советского наступления, но штаб Квантунской армии и
Императорский Генштаб были соединены прямой телефонной линией,
и поэтому в Токио было прекрасно известно о том, какими силами
СССР осуществил вторжение. Также Фрэнк утверждает, что в течение
24 часов после начала советского вторжения «Квантунская армия еще
не знала о “полчищах” советских солдат, наступающих с запада» [Frank
1999: 347]. Однако этой точке зрения противоречат свидетельства
штабных офицеров Квантунской армии Кьё Судзуки (Управление
разведки)
и
Тэиго Кусати (Оперативное управление),
по
воспоминаниям которых к 5:30 утра командование Квантунской армии
пришло к выводу, что советское вторжение является полномасштабным
массированным наступлением по всей маньчжурской границе. Эта
информация была передана в Генеральный штаб в Токио, что
подтверждается свидетельством Асаэды. См. [Yomiuri shinbunsha 1980:
183–186].

362
См. [Takeshita 1998]. Рукописный оригинал находится в BKSS. См.
также Nishihara. Vol. 1 . Р. 112 –114 . Согласно [Yomiuri shinbunsha 1980:
188], этот документ был утвержден на совещании с участием Умэдзу,
Анами и глав отделов и управлений, состоявшемся в 9:30. Анами и
Умэдзу должны были принести его на встречу Высшего военного
совета, утвердить на заседании кабинета министров и императорском
совещании и опубликовать в 17:00. Однако Умэдзу и Анами не удалось
представить данный проект на рассмотрение Высшего военного совета
[Yomiuri shinbunsha 1980: 188–189]. Нисихара ничего не пишет о таком
совещании и утверждает, что этот документ никогда не поднимался
выше уровня главы отдела.

363
Telegram, Senator Richard Russell to Truman, 7 Aug. 1945, Papers of
Harry S. Truman, Official File, Box 196 Misc. (1946), HSTL; Truman to
Russell, 9 Aug. 1945, ibid.; [DHTR 1995: 210, 211–212; Blum 1973: 474];
Leahy Diary, 9 Aug. 1945, p. 140, Library of Congress.

364
SRS-507, Magic Far East Summary, 9 Aug. 1945. P. 5, цит. в [Frank
1999: 302,427].

365
Post-Presidential memoirs, 89a, Truman Papers, HSTL.

366
Ход этого совещания восстановлен по следующим источникам:
«Togo gaisho kojutsu hikki» [Shusen shiroku 1977,4:110–112]; «Togo
Shigenori chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 370–373]; «Toyoda
Soemu Chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 375–378]; [Toyoda
1950a: 53; Toyoda 1950b: 206–210].

367
Фрэнк пишет, что против капитуляции выступил Тоёда, но на
самом деле это был Анами [Frank 1999: 290]. См. [Toyoda 1950b: 207;
Toyoda 1950а: 53].

368
О том, что «Большая шестерка» была четко разделена на две
группировки, пишут, в частности, Бутоу и Асада [Butow 1954: 160–161;
Asada 1998: 493]. Подробнее об этом заседании «Большой шестерки»
см. Nishihara. Vol. 1 . Р. 117; [Toyoda 1950b: 207–209]; Toyoda
chinjutsuroku, BKSS; [Toyoda 1950a: 53–54].

369
Всего губернатор Нагасаки Вакамацу Нагано послал в канцелярию
региона Кюсю [Кюсю Тихо Тёкан], штаб ПВО Кюсю и Генеральный
штаб военного округа Кюсю 11 телеграмм. 5 из этих 11 донесений
были отправлены 9 августа. Скорее всего, информация в
Императорский Генеральный штаб передавалась из штаба военного
округа Кюсю. При падении атомной бомбы губернатор находился с
другой стороны горы Конпира. Поскольку квартал Урагами, где
находился эпицентр взрыва, был полностью разрушен, губернатор не
мог ничего знать о положении дел в соседних с Урагами районах. Это
объясняет, почему в первой телеграмме из Нагасаки урон от
бомбардировки был так сильно преуменьшен. По мере поступления
новой информации в следующих донесениях сообщались уже более
точные сведения о количестве убитых и разрушениях. Однако, хотя эти
данные были ужасны, они, судя по всему, мало повлияли на ход
дискуссии об окончании войны – как на совещании Высшего военного
совета, так и на заседании правительства, которое состоялось днем. См.
[Nagasaki shiyakusho 1983; Nagasaki genbaku shiryokan 2006].

370
См. [Daihonei rikugunbu 1975: 443; Togo 1989: 356–358; Toyoda
1950b: 207]; Togo chinjutsuroku, BKSS; [Toyoda 1950a: 54].

371
Такаги и Хосокава тоже писали о том, что Высший военный совет
решил выставить четыре встречных условия. См. в [Takagi nikki 2000 (9
Aug. 1945), 2: 925; Hosokawa 1953, 2: 415–416].

372
He доверяя послевоенным заверениям Кидо, что в его дневник
вкралась ошибка, Фрэнк убедительно показывает, что Кидо и Хирохито
не были настроены соглашаться на безоговорочную капитуляцию
[Frank 1999:291–292].

373
См. [Ito, Watanabe 1986: 523–524]; Shigemitsu bunsho, «Heiwa no
tankyu, sono 3», цит. в [Shusen shiroku 1977, 4: 135]; [Kido nikki 1966, 2:
1223].

374
Кроме того, с идеей священного решения императора к Кидо
обратился и Касэ. См. Kase Toshikazu, «Potsudamu sengen judaku made»,
Sekai, August 1946, цит. в [Shusen shiroku 1977, 4: 133].

375
Роль этой беседы между Кидо и Хирохито в капитуляции Японии
ускользнула от внимания всех историков, за исключением Фрэнка
[Frank 1999:291].

376
Matsumoto Shunichi shuki, «Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977,
4: 112].
О визите Ониси к Анами см. [Takeshita 1998: 754; Daihonei
rikugunbu 1975: 437]; Nishihara. Vol. 1. P. 119.

377
Полковник Мацутани, хотевший убедить Анами принять
предложение об одном встречном условии, отказался от этой попытки,
увидев, что министра армии окружили радикально настроенные
офицеры, призывавшие его проявить твердость и настаивать на
продолжении войны [Takagi 1948: 53].

378
Лучше всего эти заседания правительства описаны у Симомуры
[Shimomura 1948: 118–120]. См. такжеNishihara. Vol. l.P. 121 –125,126-
129; Ikeda shuki, 9 Aug. 1945. В дневнике и записях Такаги ничего не
говорится о его встрече с Ёнаем 9 августа, однако он, несомненно,
узнал о ходе дискуссии во время заседания «Большой шестерки»
непосредственно от министра флота. Он также пишет о том, что
Мацутани был отправлен к министру армии, чтобы убедить его
изменить свою позицию. Поэтому логично предположить, что сам
Такаги тоже направился в Министерство флота для разговора с Ёнаем.
В 15:30 Такаги и Мацутани встретились, чтобы обменяться
информацией [Takagi nikki 1966, 2: 995].

379
См. [Shimomura 1948:118–120; Shimomura 1950:79–83]; Nishihara.
Vol. 1 . P. 123. О свидетельстве Макдилды см. [Frank 1999: 290, 423;
Craig 1967: 490–491].

380
Членами правительства, поддержавшими Анами, были Тодзи Ясуи
(государственный министр), Хиромаса Мацудзака (министр юстиции),
Тадахико Окада (министр социального обеспечения) и Гэндзи Абэ
(министр внутренних дел).

381
«Toyoda Soemu chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 377–378].

382
Лучший отчет о ходе императорского совещания см. в «Докладной
записке Хосины» в [Hoshina 1975: 139–147]. Этот документ цитируется
в [Shusen shiroku 1977,4:147–155]; см. также Togo Gaiso kojutsu hikki,
«Shusen ni saishite», September 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 138–139];
Sakomizu Hisatsune, «Ko-fukuji no shinso», Jiyu kokumin, February
Special Issue, 1946, в [Shusen shiroku 1977,4:139–142]; [Toyoda 1950b:
210–213; Shimomura 1950:105; Sakomizu 1965: 261–269; Togo 1989: 359–
360]. Русский перевод отчета Хосины приводится в приложении к книге
[Можейко 2001].

383
Перевод взят из [Butow 1954: 173].

384
Речь Хирохито приводится в [Butow 1954: 175–176]. Ссылаясь на
[Daihonei rikugunbu 1975], единственным источником которого является
свидетельство Такэситы [Takeshita 1998], Фрэнк утверждает, что
император имел в виду атомные бомбардировки [Frank 1999: 296].
Упоминание об атомных бомбах встречается только у Такэситы,
которому о ходе императорского совещания рассказал его тесть Анами.
Никто из участников этого совещания (Судзуки, Того, Тоёда, Сакомидзу
и Хосина) в своих воспоминаниях не писал о том, чтобы Хирохито в
своей речи говорил об атомных бомбах.

385
Приведенные выше слова Хирохито цит. по: [Terasaki, Terasaki
Miller 1991: 126]. См. также [Bix 2000: 517–518].

386
Цит. по: [Takeshita 1998: 753]; см. также [Daihonei rikugunbu 1975:
450].

387
Sanbo jicho nisshi, BKSS. P. 101; [Kawabe 1979: 255, 158].

388
Matsumoto Shunichi, «Shusen oboegaki» в [Shusen shiroku 1977, 4:
158–159];
«Sangoku sengen judaku no ken» [Shusen shiroku 1977, 4: 159–160];
Nishihara M. Shusen no keii (машинописный отчет, составленный
Нисихарой), BKSS. Vol. 1 . P. 141 . Уведомление о согласии с
требованиями ультиматума, полученное Трумэном, содержало
незначительные изменения по сравнению с оригинальным текстом
[Truman 1955: 427].

389
См. также «Togo gaimudaijin-Mariku taishi kaidanroku» [Shusen
shiroku 1977, 4: 86–90]; [Gaiko shiryo 1946:164–166]; Matsumoto,
«Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977, 4: 85].

390
«Johokyoku sosai dan» [Shusen shiroku 1977, 4: 174]; «Rikugun daijin
fukoku» [Shusen shiroku 1977, 4: 174–175]; [Kurihara, Hatano 1986, 2:
423].

391
См. [Hayashi 1946: 164]; Nishihara. Vol. 1 . Р. 139–140,151-153;
[Takeshita 1998: 753, 756–757; Оуа 1976: 31; Daihonei rikugunbu 1975:
454–456].

392
См. [Shimomura 1950: 97–98; Hayashi 1946: 165]; Ando Yoshiro
shuki, «Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977, 4: 176–177]; [Daihonei
rikugunbu 1975: 456; Kido nikki 1966, 2: 1224; Hosokawa 1953, 2: 419].

393
Ota Saburo shuki, «Potsudamu sengen judaku kaigai hoso» [Shusen
shiroku 1977, 4: 181–182]; Hasegawa Saiji dan, «Hokai no zenya», Fujin
koron, Aug. 1947, в [Shusen shiroku 1977, 4: 183–184]; «Shusen to hoso»
[Nihon hososhi 1965: 647–648]; [NHK 2001, 2: 188].

394
Стимсон в своем дневнике не пишет о том, как он узнал новости о
том, что Япония принимает требования Потсдамской декларации со
встречным условием, однако в дневнике Форрестола сказано, что
источником этой информации были перехваченные шифровки Magic
(Stimson Diary, 10 Aug. 1945; Forrestal Diary, 10 Aug. 1945, p. 427, Mudd
Library, Princeton University).

395
Joseph Ballantine, 28 April 1961, p. 63, Oral History Project, Butler
Library, Columbia University; Joseph Ballantine, Diary, pp. 264–265,
Joseph Ballantine Papers, Box 1, Hoover Institution. Свидетельство
Баллантайна не подтверждается Грю и Думэном, хотя Думэн тоже
говорил о том, что они принимали участие в составлении ноты Бирнса
(Transcript of the NBC Interview with Dooman, Roll 2, pp. 15 –16, Dooman
Papers, Atomic Bomb, Box 2, Hoover Institution). Последовательность
событий, описанная Баллантайном, грешит неточностями: то, что в его
рассказе предстает единым обсуждением, на самом деле, судя по всему,
происходило на двух совещаниях, произошедших до и после ключевой
встречи Трумэна со своими ближайшими советниками.

396
Хеллегерс иначе интерпретирует роль, сыгранную Баллантайном и
Думэном в этих событиях [Hellegers 2001, 1: 358].

397
См. также [Truman 1955: 428]. Сомнительно, что Бирнс
действительно озвучивал это соображение на совещании в Белом доме,
поскольку Трумэн был готов завершить войну, не дожидаясь согласия
Москвы.

398
Stimson Diary, 10 Aug. 1945; Forrestal Diary, 10 Aug. 1945, Mudd
Library, Princeton University. P. 428.

399
Walter Brown Diary, 10 Aug. 1945, Potsdam Folder 602, Clemson
University.

400
Stimson Diary, 10 Aug. 1945. P. 74 –75; [Byrnes 1947: 208].

401
Stimson Diary, 10 Aug. 1945; Forrestal Diary, 10 Aug. 1945. P. 428–
430; [Truman 1955:428].

402
Ballantine, p. 63, Oral History Project, Butler Library, Columbia
University; Ballantine, Diary, p. 265, Box 1, Hoover Institution; Transcript
of NBC interview with Eugene Dooman, Roll 2, P. 11 –16; Stimson Diary, 10
Aug. 1945; McCloy Diary, 11 Aug. 1945. Хеллегерс подвергает
свидетельство Думэна сомнению [Hellegers 2001, 1: 358]. См. также
[Truman 1955: 428].

403
См. также Forrestal Diary, 10 Aug. 1945, Mudd Library, Princeton
University.
P. 430; Wallace Diary, 10 Aug. 1945 [Blum 1973: 474].

404
Transcript of the NBC Interview with Dooman, Roll 2. P. 15 –16.

405
Inward Telegram, from Australia Gov. to D. O . No 230, August
12,1945, F4574/630/G, British National Archive, Kew Gardens, Morita File
3, Morita File 4.

406
Truman, A Statement, Memoirs: Foreign Policy, Atomic Bomb, Post-
Presidential Memoirs, HSTL.

407
McCloy Diary, Friday, 10 Aug. 1945; State-War-Navy Coordinating
Committee, Minutes of the 20th Meeting, 11 Aug. 1945, Xerox 1597,
Marshall Library. О том, чем занимался Макклой, см. в McCloy Diary,
Saturday, 11 Aug. 1945.

408
См. [Bernstein 1977: 5; Bernstein 1995b: 149; Sigal 1988: 95, 246,
250]; Wallace Diary, 10 Aug. 1945 [Blum 1973: 474].

409
William Shirer, «What to Do with Japan», 9 July 1945, источник
неизвестен, см. вырезки в Grew Papers, Houghton Library, Harvard
University. См. также схожее мнение, высказанное Барнером Ноувсом в
Washington Post, 12 July 1945, Grew’s clippings, Grew Papers; Walter
Lippmann. Today and Tomorrow // Washington Post. 12 July 1945; Stanley
Washburn, Washington Post. 8 July 1945; Mark Sullivan, Washington Post,
12 July 1945; Ernest Lindley, Washington Post. 16 July 1945, 13 Aug. 1945;
Lowell Mellett, Washington Post. 16 July 1945.

410
Пламли цит. по статье Бернстайна [Bernstein 1977: 5–6], Уэрри в
Washington Post. 4 July 1945, и New York Times. 24 July 1945; Уайт в
статье Эрнеста Линдли «Japanese Surrender», Washington Post. 23 July
1945; см. также телефонограмму разговора Грю и Уилера от 2 июля
1945 года в архиве Grew Papers, Houghton Library, Harvard University.

411
Fred Burdick to President Truman, 14 July 1945, encl, copy of Capitol
Gist Service, vol. 8, no. 25, Truman Papers, OF 190 Misc., 1945, Box 662,
HSTL; см. также у Хеллегерса [Hellegers 2001, 1: 320].

412
Trussel С. Р. Many Congressmen Are Hostile to Any Leniency to
Hirohito // New York Times. 11 Aug. 1945.

413
Документ 699 в [PKO 2000, 164–169]; Victor Ноо Papers, Hoover
Institution Archive. P. 48–56.

414
Слова Сталина приводятся по свидетельству Виктора Ху (Hoo
Papers, 52), см. также Документ 699 в [РКО 2000: 167]. Harriman to
Truman and Byrnes, Paraphrase of Navy Cable, 11 Aug. 1945, to
Washington, Harriman Papers, Moscow Files, 10–12 Aug. 1945. Последняя
реплика Сталина не приводится в документе, опубликованном в РКО.

415
Harriman to Truman and Byrnes, Paraphrase of Navy Cable, 11 Aug.
1945, Harriman Papers, Moscow Files, 11–12 Aug. 1945.

416
Cm. [Harriman, Abel 1975:499]; «Japanese Surrender Negotiations»,
10 Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 10–12 Aug. 1945, Sir Clark-
Kerr, Telegram No. 3522, August 11, 1945, F4975/G. British National
Archive, Kew Gardens, Morita File 4.

417
См. [Harriman, Abel 1975: 499]; Harriman to Molotov, 11 Aug. 1945,
Moscow Files, 10–12 Aug. 1945, Harriman Papers; Molotov to Harriman,
11 Aug. 1945, там же (курсив мой. – Ц. X.).

418
Forrestal Diary, 10 Aug. 1945, p. 429, Mudd Library, Princeton
University; Stimson Diary, 10 Aug. 1945.

419
«Japanese Surrender Negotiations», 10 Aug. 1945, Harriman Papers,
Moscow Files, 10–12 Aug. 1945; [Deane 1946:278–279]; Robert Pickens
Meiklejohn, «World War Diary at London and Moscow, March 10, 1941 –
February 14, 1946». Vol. 2 . P. 724 –745 . Harriman Papers.

420
Matsumoto Shunichi, «Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977, 4:
204–205];
[Shusen shiroku 1977,4:201–202]; Matsumoto Shunichi, Shusenji no
kaiso jakkan ni tsuite, BKSS; Nishihara. VoL 1. P. 164–167.

421
Matsumoto Shunichi, «Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977, 4:
204–205]; Matsumoto Shun ichi, Shusenji kaiso; Shibusawa Shin ichi shuki,
«Shusen tsuho ni tsuite» [Shusen shiroku 1977, 4: 206–207].

422
Подробнее о переводе и толковании ноты Бирнса, сделанных в
Управлении военных дел, см. в [Sanbo honbu 1989а: 286–287]. См.
также [Daihonei riku-gunbu 1975: 474–475]; Nishihara. Vol. 1 . P. 168–173.

423
Kawabe Torashiro, Sanbo jicho nisshi, 26 July – 2 Sept. 1945,11 Aug.
1945, p. 164,
BKSS; частично цит. в [Daihonei rikugunbu 1975: 475]; Kawabe
Torashiro, «Sanbo jicho no nikki» в [Kawabe 1979: 255]. Далеко не все в
армии разделяли пессимизм Кавабэ. Вице-адмирал Матомэ Угаки,
командовавший Пятым воздушным флотом ВМФ Японии на о. Кюсю,
получил конфиденциальную телеграмму из Генерального штаба
военно-морского флота, в которой было сказано, что война будет
продолжена и что нельзя верить слухам, утверждающим обратное
[Ugaki 1996: 549].

424
См. [Daihonei rikugunbu 1975: 476–477; Sanbo honbu 1989a: 288];
«Ryo socho no joso» в [Kurihara, Hatano 1986:441–442]; Nishihara. Vol. 1 .
P. 174 –176; Kawabe, Jicho nisshi, BKSS, Aug. 1945. P. 171 –172; также
частично цит. в [Daihonei rikugunbu 1975: 477]; [Kawabe 1979: 257].

425
См. [Daihonei rikugunbu 1975: 477–478]; «Banzu kaito to rikugun» в
[Kurihara, Hatano 1986, 2: 437–438]; Nishihara. Vol. 1. P. 191–192.

426
См. [Takeshita 1998: 757–758]; Nishihara: vol. 1, 186–188; [Daihonei
rikugunbu 1975: 479; [Sanbo honbu 1989a: 366–367; Hayashi Saburo 1946:
165].

427
См. [Hayashi Saburo 1946: 165]; Hiranuma chinjutsusho, 26 Dec.
1949, BKSS;
«Kido Koichi chinjutsusho (2)» в [Kurihara, Hatano 1986, 2: 432–434].

428
Cm. [Terasaki, Terasaki Miller 1991: 129]; [Tanaka 1988, 5, II: 541],
цит. в Higashi-kuni nikki. P. 200. См. также [Kido nikki 1966, 2: 1225];
[Higashikuni 1947: 101, 104], цит. в [Shusen shiroku 1977, 4: 244–245]. По
словам Хирохито, принц Асака спросил его, станет ли император
продолжать войну в том случае, если не будет гарантировано
сохранение кокутай, на что Хирохито ответил утвердительно. Этот
диалог показывает, что даже на совещании императорской семьи
прозвучали определенная критика и недовольство в адрес Хирохито.

429
См. [Shimomura 1948: 134–138; Shusen shiroku 1977, 4: 224–225];
«Togo Shig-enori chinjutsuroku (12)» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 450–453];
«Togo gaiso ko-jutsu hikki: “Shusen ni saishite”» [Shusen shiroku 1977, 4:
226–228]; Ikeda shuki, 12 Aug. 1945, BKSS; Nishihara. Vol. 1. P. 180–182;
Matsumoto Shun’ichi, Shuse-nji no kaiso; Togo gaisho shuki, «Shusen
gaiko», Kaizo, Nov. 1950. P. 140; Matsumoto Shun’ichi, «Shusen oboegaki»
[Shusen shiroku 1977, 4: 231–232]; «Matsu-daira Yasumasa kojutsu yoshi»
[Shusen shiroku 1977, 4: 232]; «Kido kojutsusho (sokkiroku)» [Shusen
shiroku 1977, 4: 229]; [Kido nikki 1966, 2: 1225]; «Kido to Baanzu kaito» в
[Kurihara, Hatano 1986, 2: 455].

430
«Yonai kaiso chokuwa» [Takagi nikki 2000 (12 Aug. 1945), 2: 927];
[Takagi 1948: 153–154].

431
Kase to Togo, 11 Aug. [Shusen shiroku 1977, 5: 5–7]; Matsumoto,
Shusenji no kaiso, BKSS; [Daihonei rikugunbu 1975: 480–481]; Nishihara.
Vol. 1 . P. 195–199.

432
Wedemeyer to Hull, СМ-IN-12388, 12 Aug. 1945, Incoming Classified
Message (Army Staff), Plans and Operations Division, «АВС» File, 1942-
48,387 Japan, Box 506, Sec. 3, RG 319 NA, Xerox 2380, Marshall Library.
15 августа Объединенный комитет начальников штабов разработал
план высадки американского десанта в Дайрене, однако 18-го числа,
получив от ОКНШ информацию о том, что подготовка этой операции
займет еще минимум несколько дней, тогда как советские войска
должны были подойти к Дайрену на следующий день, Бирнс принял
решение отменить эту высадку (см. документ, указанный выше).

433
Forrestal Diary, 10 Aug. 1945, Mudd Library, Princeton University.
P. 429–430; [Bernstein 1977: 12–14; Bernstein 1995b: 148].

434
Hull and Seeman telephone conversation, 13 Aug. 1945, Verofax 1691,
Item 2598, Marshall Library.

435
Okamoto to Togo, 12 Aug. 1945 [Shusen shiroku 1977, 5: 9-10];
Matsumoto Shunichi, «Shusen oboegaki» [Shusen shiroku 1977, 5: 10–11];
«Matsumoto Shunichi shuki» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 461]; Matsumoto,
Shusenji no kaiso, BKSS; Nishihara. Vol. 1 . P. 215 –218.

436
«Kido kokyosho» [Shusen shiroku 1977, 5: 19–20]; [Kido nikki 1966,
2: 1225].

437
См. [Daihonei rikugunbu 1975: 492]; Nishihara. Vol. 1 . P. 203–205.

438
См. [Toyoda 1950а: 58; Toyoda 1950b: 216–218]; Nishihara. Vol. 1 .
P. 203–205.

439
Togo gaiso no kojutsu hikki, «Shusen ni saishite» [Shusen shiroku
1977, 5: 20–21]; Nishihara. Vol. 1 . P. 205.

440
См. [Shimomura 1948: 138–145]; Abe Genki naiso dan, «Shusen
naikaku» [Shusen shiroku 1977, 5: 38–39]; Nishihara. Vol. 1 . P. 206–207;
Ikeda shuki, 13 Aug. 1945.

441
О страхе, который испытывал Сакомидзу в связи с экспансией
Советского Союза, см. в [Sakomizu 1955: 76–77].

442
«Inaba Masao chinjutsuroku» [Kurihara, Hatano 1986, 2: 472];
Nishihara. Vol. 1 .
P. 211 –213; [Takayama 1978: 38–54]. Хирохито считал, что Арао
был вовлечен в заговор. См. [Terasaki, Terasaki Miller 1991: 134].

443
См. также Nishihara. Vol. 1 . Р. 213–214.

444
[Takeshita 1998: 759–760; Daihonei rikugunbu 1975: 498]; «8-gatsu
13-nichi no Rikugunsho» [Kurihara, Hatano 1986,2:475–476]; [Hayashi
Saburo 1946:167–168; Oya 1976: 37–38].

445
Forrestal Diary, 11 Aug. 1945, Mudd Library, Princeton University. P.
432.

446
McCloy Diary, 13 Aug. 1945. Такаги пишет, что американцы
угрожали по радио сбросить атомную бомбу на Токио, если
Соединенные Штаты не получат ответ от Японии в ближайшее время
[Takagi 1948: 56].

447
См. [Westad 1993: 52–53]; Документы 708, 711 в [РКО 2000:182–
184,189-192];
Ноо Papers, 70–74 .

448
Kase Toshikazu shuki, «Potsudamu sengen judaku made», Sekai, Aug.
1945, цит. no: [Shusenshiroku 1977,5:59]; [Sakomizu 1965:289; Sakomizu
1973:227–228].

449
Cm. [Daihonei rikugunbu 1975: 504–505]; Nishihara. Vol. 1 . P. 236–
237.

450
См. [Shimomura 1948:148–152; Shimomura 1950:122–127; Sakomizu
1955: 61];
Nishihara. Vol. 1 . P. 231–235; Ikeda shuki, 14 Aug. 1945,
«Gozenkaigi»; [Toyoda 1950a: 58].

451
«Oi Atsushi shuki» [Shusen shiroku 1977, 5: 123]; Nishihara. Vol. 1 .
P. 211 –213.

452
См. [Takeshita 1998: 760]; Takashima Tatsuhiko, Shusen chokuzen no
togun (машинописная копия, BKSS). P. 7; Huwa Hiroshi, Kyujo senkyo
jiken (машинописная копия, BKSS). P. 54 –55; Nishihara. Vol. 1. P. 228–
229.

453
Об идеологических обоснованиях заговора см. Ida Masataka,
«Kyujo jiken ni kansuru shuki» в Nishihara. Vol. 2 . P. 32–43; [Oya 1976:
50–51, 60–63; Daihonei rikugunbu 1975: 511–512].

454
См. [Daihonei rikugunbu 1975: 510–512; Оуа 1976: 51–52, 77–79,
80–83]; Nishihara. Vol. 1 . Р. 241/1– 241/4. Vol. 2 . Р. 22 –23; Huwa, Kyujo
senkyo jiken. P. 57 –58; Ida Masataka, Shuki (машинописная копия BKSS).
P. 43.

455
Sakomizu Hisatsune, «Kofukuji no shinso», Jiyu kokumin, February
Special Issue, 1946, цит. в [Shusen shiroku 1977, 5: 62]; [Oya 1976: 88–90,
98-100, 103–104, 109–110, 114–115]. Подробнее о правках, внесенных в
черновик Сакомидзу, см. в [Shusen shiroku 1977, 5: 66–67, note 3].

456
Huwa, Kyujo senkyo jiken. P. 58–59; Nishihara. Vol. 2 . P. 23–24; «Ida
Masataka shuki» [Shusen shiroku 1977, 5: 504–505]; [Oya 1976: 144–149].

457
Togo to Kase, 14 Aug. 1945 [Shusen shiroku 1977, 5: 73–74];
[Shimomura 1950:
140-142; Oya 1976: 155–159, 164–166].

458
См. [Takeshita 1998: 764; Оуа 1976: 169–172, 175–178, 180–181];
Ida, Shuki.
Р. 48–51; Ida, Chinjutsusho (23 May 1950); «Ida Masataka shuki»
[Kurihara, Ha-tano 1986, 5: 502–508]; Nishihara. Vol. 2 . P. 21 –22, 49–50;
Huwa, Kyujo senkyo jiken. P. 58–60, 66; «Shusen to hoso» [Nihon hososhi
1965: 644–645]. Детали убийства Мори см. в поразительном
детективном расследовании Кэндзи Иё [Ио 1982].

459
См. [Takeshita 1998: 765–767; Оуа 1976:190–194,226-230]; Huwa,
Kyujo senkyo jiken. P. 60, 64; Ida, Shuki. P. 12 –27, 52; Nishihara. Vol. 2 .
P. 23–24; Ida, Chinjut-susho (23 May 1950), BKSS.

460
Альков (токонома) – ниша в стене традиционного японского дома,
в которой хранятся семейные реликвии.

461
Различные мнения о самоубийстве Анами см. в Takeshita
chinjutsusho, р. 7 –8, BKSS; свидетельство Такэситы приведено в
Nishihara. Vol. 2 . Р. 6 –11; Ida, Shuki. Р. 18–19. См. также критическую
оценку этого события у Такаги в [Takagi nikki 2000 (15 Aug. 1945), 2:
928].

462
Генерал Танака совершил самоубийство 24 августа, взяв на себя
вину за случившийся мятеж. См. в Huwa, Kyujo senkyo jiken. P. 77 .

463
Перевод речи Хирохито на английский см. в [Butow 1954: 248,
Appendix 1]. Оригинальный текст см. в [Shusen shiroku 1977, 5: 70–71],
а его перевод на современный японский в [Shusen shiroku 1977, 5: 86–
88]. См. также «Shusen to hoso» [Nihon hososhi 1965: 646–647]; [NHK
2001, 1: 194]. Русский
перевод
см.
в
«Википедии»:
https://ru.wikipedia.org/wiki/O6panjeHHe_HMnepaTOpa_XH-рохито (дата
обращения: 25.10.2021).

464
«Naikaku kokuyu» [Shusen shiroku 1977, 5: 145–146].

465
«Rikukaigunjin ni tamawaritaru chokugo» [Shusen shiroku 1977, 5:
115].

466
Togo Gaimudaijin, Suumitsuin ni okeru ikosochi oyobi kokiusaijyousei
ni kansu-ru setsume, Senso shuketsi ni kansuru nisso kosho kankei,
Gaimusho Gaiko shiryoukan, Morita File 2.

467
См. [Truman 1955:435–436]; Walter Brown Diary, Potsdam Folder
602, Clemson Library; Leahy Diary, August 14, Library of Congress;
[Byrnes 1947: 210].

468
РГАСПИ. Ф . 558. Оп. 1, Д. 372. Л . 93 . Truman to Stalin, 15 Aug.
1945 (русский перевод); Л. 94 (оригинал на английском); Truman to
Attlee, 14 Aug. 1945, Papers of Harry S. Truman, SMOF, Naval Aide to the
President, 1945–1953, Box 7, HSTL; Правда. 1945. 16 авг.; [Сунцов 1985:
221].

469
Документ 343 в [ВО 1997–2000, 7,1: 355].

470
См. [Kantogun 1974: 453–455, 459–460]; Kawabe Torashiro, Sanbo
jicho nisshi, 26 July – 25 Sept. 1945 (рукописная копия, BKSS). P. 188,
198,201; «Sanbo jicho no nikki» [Kawabe 1979: 261, 263, 265]; [Oya 1976:
235–237].

471
См. [Сунцов 1985:222–225]; Документ 366 в [ВО 1997–
2000,7,1:377,383–384];
см. также телеграмму Халла Макартуру No 1532,17 Aug. 1945, War
Department Classified Message Service, Truman Papers, «Japan Surrender 2
of 4», Naval Aide Files, 1945-53, Box 13, HSTL.

472
Vasilevskii to Yamada, 6.00,17 Aug. 1945, в Daiichi kyokuto
homengun no sento nisshi (далее – Daiichi kyokuto homengun). Этот
документ был получен газетой Sankei shinbun из советского архива и
переведен на японский. Я благодарен профессору Хатано за то, что он
предоставил этот ценный документ в мое распоряжение. Pavlychev to
Kuznetsov, 17 Aug. 1945, Daiichi kyokuto homengun.

473
См. также 20 Aug. Report, Daiichi kyokuto homengun.

474
См. японский перевод приказа Иванова в Daiichi kyokuto
homengun. Р. 5; Report of Military Action, 18 Aug. 1945, Daiichi kyokuto
homengun. P. 17 –18; Василевский командующему Забайкальским
фронтом и командующему Первым Дальневосточным фронтом,
шифрованная телеграмма No 9023 (японский перевод), 18 Aug. 1945,
Daiichi kyokuto homengun. P. 13. Русский оригинал приказа
Василевского см. в [История 1980: 246–247]; Василевский Булганину и
Антонову (японский перевод), Daiichi kyokuto homengun. Русские
оригиналы см. Документ 343 в [ВО 1997–2000, 7, I: 355–356];
Василевский, приказ Троценко, Документ 353 в [ВО 1997–2000, 7,1:
365].

475
Подробнее о советской операции на Сахалине см. [Glantz 2003:
242–277].

476
Сейчас города Холмск и Корсаков соответственно.

477
См. [Славинский 1993: 57–58] (перевод на японский в Chishima
senryo.
Р. 67–68); [Glantz 2003: 250, 267–269; Nakayama 1995: 102, 104, 113,
143–149; Сунцов 1985:230–234].

478
Советскую версию операции в Маоке см. в [Славинский 1993: 62;
Glantz 2003:273].

479
«Meeting of the United States and Soviet Chiefs of Staff, Thursday,
July 26,3 p. m.» [FRUS 1960,2:410–411].

480
См. также ЦВМА. Ф . 129. Д. 26770. Л . 119. No 10542 от 15 августа
1945 г.; Документ 402 в [ВО 1997–2000, 7, II: 24].

481
Marshall to Deane, 14 Aug. 1945; «Exchange of Notes between Swiss
Charge and Secretary of State», «Japanese Acceptance of Potsdam
Declaration», Harriman Papers, Moscow Files, 13–16 Aug. 1945, Library of
Congress.

482
ГИАСО. Ф. Гнечко. Журнал боевых действий войск Камчатского
оборонительного района по овладению островами северной части
Курильской гряды в период 15–31.8 .1945 г. (далее – Гнечко, Журнал).
С. 1 –3, 9-11 . В этом журнале содержится отчет о Курильской операции,
написанный Гнечко. См. также приказ Юмашева (Боевая директива MP/
СП), приложенный к журналу Гнечко (номер страницы отсутствует).

483
См. [Славинский 1993: 83–84; Nakayama 1995: 176]; Гнечко,
Журнал. С . 5 –6, 9-11 . Подробнее об оперативном плане советских войск
см. [Glantz 2003: 286–203].

484
Лучшее описание битвы за Шумшу приведено у Хироси Итами,
который использовал впечатляющее количество как японских, так и
русских архивных источников [Itami2011:31–64]. См. также
[Славинский 1993; Nakayama 1995; Stephan 1974: 158–164; Багров 1959:
82-101]; Отчетные документы по захвату Курильской гряды: ЦВМА. Ф .
129. Д. 26770; Документ 403 в [ВО 1997–2000, 7,11,23–32].

485
См. [Славинский 1993: 91-103; Nakayama 1995: 180–200]; Гнечко,
Журнал.
С. 13–29; Tsutsumi Fusaki, Kitachishima heidan no shusen
(рукописная копия, BKSS, далее – Tsutsumi); интервью с Ивао Сугино,
рукописная копия, Chishima sakusen choshu shiryo, vol. 8, BKSS;
интервью с Рисабуро Такумой и Кюсиро Кавадой в Hoppogun,
Dai5homengun Kankei choshuroku, BKSS.

486
Гнечко, Журнал. С. 6; [Славинский 1993: 80; Nakayama 1995:170].
Гланц, слепо доверяя советской историографии и игнорируя работы
Славинского, советские архивные данные и японские источники,
изображает Курильскую операцию в радужных тонах, превознося
действия советской стороны. В частности, он пишет: «К 5:00 основные
силы десанта высадились на берег, не сделав ни одного выстрела и не
потеряв ни единого солдата» [Glantz 2003: 294].

487
Подробнее см. у Фрэнка, главы 8, 11, 13 и 20 [Frank 1999].
Численность японской армии приведена на странице 203.

488
MacArthur to Deane, 19 Aug. 1945, «Japan Surrender 2 of 4», Truman
Papers, Naval Aide Files, 1945-53, Box 13, HSTL; [Deane 1946: 281–282].
Дин путает Шумшу с Симуширом. Эта путаница демонстрирует,
насколько мало волновала американцев Курильская операция. См.
MacArthur to Deane, 23 Aug. 1945, C35915, War Department Classified
Message Center, Incoming Classified Message, «Japan Surrender 3 of 4»,
Papers of Harry S. Truman, Naval Aide Files, 1945-53, Box 13, HSTL.

489
Deane’s Letter to Antonov, 15 Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow
Files, 13-
16 Aug. 1945, Library of Congress; Memo for Record, OPD, 17 Aug.
1945, OPD 336 TS, Case 132, Box 144, RG 165, NA; Antonov to Deane, 16
Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 13–16 Aug. 1945, Library of
Congress.

490
Telephone conversation between General Hull and Admiral Cooke,
1733,16 Aug.
1945, OPD, Executive File #17, item 35A, Folder #2, RG 165, NA;
Marshall to Deane and MacArthur, 16 Aug. 1945, OPD 336 TS, Case 132,
Box 144, RG 165, NA; Memo for Record, OPD, 17 Aug. 1945; Memo for
Record, OPD, 18 Aug. 1945, OPD 336 TS, Case 132, Box 144, RG 165,
NA.

491
9 августа в 12:30 по вашингтонскому времени, то есть после того,
как советские танки вошли в Маньчжурию, генерал Арнолд из ВВС
США послал совершенно секретную телеграмму командующему базой
ВВС США на Аляске, указав в ней именно ту демаркационную зону, о
которой союзники договорились в Потсдаме (Arnold to Commanding
General of the Alaskan Advance Command Post (Adak, Alaska), 9 Aug.
1945, Records of the U. S . Joint Chiefs of Staff, Central Decimal File, 1942–
1945, CCS, 381 Japan (10-4 -43), Sec. 4, USSR Collaboration against Japan,
RG 218, NA; CCS, Japan (10-4 -43), Sec. 9, USSR Collaboration against
Japan, RG 218, NA). Приказ ОКНШ Нимицу см. в Joint Chiefs of Staff
1467/1, Instrument for the Surrender of Japan, Report by the Joint Staff
Planners, 13 Aug. 1945, Entry 421, Box 505, RG 165, NA; Memorandum
for the SWNCC, «Instruments for the Surrender of Japan», SM-2866, Japan
(2-7 -45), Sec. 2, Unconditional Surrender of Japan, Box 137, RG 218, NA.

492
Joint Chiefs of Staff, Instruments for the Surrender of Japan, General
Order No 1, Joint Chiefs of Staff 1467/2, 17 Aug. 1945, Top Secret ABC
File, ABC, 387 Japan (15 Feb. 1945), Box 504, RG 165, NA;
«Unconditional Surrender of Japan», Enclosure, General Order No 1,
Military and Naval, ABC 387, Japan (2-7 -45), Sec. 2–4, Box 137, RG 218,
NA; General Order No 1, Military and Naval, LM 54, SWNCC, Case File
19,23 Sept. 44 – Dec. 48, Reel 3, NA, RG 59; Appendix D, Corrigendum to
Joint Chiefs of Staff 1275 (Washington), OPD, Entry 421, Box 505, RG 165,
NA. В Приложении E сказано следующее: «Согласно возможностям,
задачам и планам, определенным верховным командованием союзных
сил (Соединенных Штатов), эвакуировать всех служащих японских
вооруженных сил и гражданских лиц из числа вспомогательного
персонала с <...> 4) Курильских островов (островов Тисима)»
(Appendix Е, Corrigendum to Joint Chiefs of Staff 1275 (Washington), p.
13, OPD, Entry 421, Box 505, RG 165, NA). Также там было сказано
следующее: «Запретить и предотвратить на всех территориях,
перечисленных в этом пункте: 1) насильственную эвакуацию
неяпонского населения; 2) причинение вреда местному населению и
нанесение ущерба их собственности; 3) угон скота и отбор
продовольствия, кормов, топлива и прочего имущества и товаров; 4)
разбой, грабеж и прочие несанкционированные действия любого рода».
Марк Галликкио утверждает, что автором первой редакции этого
документа был полковник Боунстил [Gallicchio 1991: 83–84]. По
мнению Галликкио, хотя Боунстил исходил из демаркационной линии,
оговоренной в Потсдаме, неупоминание в Общем приказе No 1
Курильских островов было скорее всего преднамеренным, а не
случайным [Gallicchio 1991: 84].

493
Lincolns memorandum, 16 Aug. 1945, OPD 336 TS, #126, Box 144,
RG 165, NA;
Stimson to Grew (undated), OPD, 336 TS (Section III), RG 165, NA;
«U. S . Positions with Regard to General Soviet Intentions for Expansion»,
ABC, 092 USSR (15 Nov. 1944), RG 165, NA; «Memorandum concerning
U. S. Post-War Pacific Bases», Attachment in Hull’s Message to Leahy, 3
July 1945, and Lincoln, «Memorandum», 16 Aug. 1945, OPD, 336 TS,
#126, Box 144, RG 165, NA; Stimson to the President, 16 July 1945 [FRUS
1960, 2: 1323]. Также см. у Галликкио [Gallicchio 1991: 80].

494
Галликкио ссылается на следующий документ: Joint War Plans
Committee,
264/8, 10 Aug. 1945, CCS, 386.2, Japan (4-9 -45), Sec. 4, RG 218, NA.

495
Minutes of Meetings of SWNCC, 1944–1947, SWNCC minutes, 21
st
meeting, 12 Aug. 1945, T1194, NA; также Xerox 1597, Marshall Library;
Draft: Report by Mr. Dunn, SWNCC Case File 19–23 Sept. 1944 – Dec.
1945, LM 54, Roll 3, RG 59, NA.

496
Hull and Cooke, Telephone Conversation, 12:00, 11 Aug. 1945, OPD,
Executive File #17, Item 35a, Folder #2, Entry 422, Box 101, RG 165, NA;
McFarland’s Memorandum for SWNCC, 14 Aug. 1945, LM, SWNCC, Case
File 19, 23 Sept. 1945 – Dec. 1948, Reel 3, RG 59, NA; Hull and Cooke,
Telephone Conversation, 13:40,11 Aug. 1945, OPD, Executive File #17,
Item 35a, Folder #2, Entry 422, Box 101, RG 165, NA.

497
«Enclosure “В”» Draft, LM54, SWNCC, Case File 19, 23 Sept. 1944 –
Dec. 1948, Reel 3, RG 59, NA. Этот курс был предложен Джорджем
Линкольном в докладной записке от 12 августа, в которой говорилось
следующее: «По поводу Дайрена мы можем сказать только одно:
“Соединенные Штаты предлагают силами американского военно-
морского флота немедленно взять под контроль ситуацию в Японском и
Желтом морях, включая Чжилийский залив, и занять ключевые порты
Желтого моря”» (Lincolns memorandum for McCloy, 12 Aug. 1945, ABC,
Japan 387 (15 Feb. 1945), RG 165, NA).

498
Joint Chiefs of Staff to MacArthur, Nimitz, Wedemeyer, 15 Aug. 1945,
Plans and Operation Division, ABC Decimile File 1942-48, 387 Japan, RG
319, NA, Xerox 2380, Marshall Library. Любопытно, что в Приложении
В, «Planning of Early Surrender of Japan» («Планирование начала
капитуляции Японии»), в списке возможных портов, которые
американцы предполагали оккупировать, был и Отомари на Сахалине.
См. Appendix В, Directives to Theater Commander concerning Operations
upon Surrender of Japan Prior to Olympic, 17 Aug. 1945, OPD, Entry 421,
Box 505, RG 165, NA.

499
Документ 363, Министерство иностранных дел СССР [Переписка
1958, 2: 263–264]; РГАСПИ. Ф . 558. Оп. 1. Д. 372. Л . 95-108; Stalin to
Truman, trans., and the Russian original, Papers of Harry S. Truman, Files of
the White House Naval Aide, HSTL; также ABC, Japan 387 (15 Feb. 1945),
Sec. 4, Box 506, RG 165, NA. Телеграмму Сталина Громыко с его
ответом Трумэну и черновик этого послания с правками, внесенными
от руки, см. в РГАСПИ. Ф . 558. On. 1 . Д. 372. Л . 109–110, 111 (курсив
мой. – Ц. X.).

500
Документ 633 в [ВО 1997–2000, 7, II: 259–260].

501
Truman to Stalin, 17 Aug. 1945, Truman Papers, Files of the White
House Naval Aide, HSTL; также ABC, Japan 387 (15 Feb. 1945), Box 506,
RG 165, NA; Документ 364 в [Переписка 1958,2,264]. На самом деле в
первой редакции своего послания Трумэн всего лишь соглашался
изменить Общий приказ No 1, включив Курилы в район сдачи японских
вооруженных сил советским войскам. Только во вторую редакцию было
добавлено требование о предоставлении США прав на устройство
авиационных баз (АВС, 387, Japan (15 Feb. 1945), Sec. 1 -В, RG 165,
NA).

502
Lincolns memorandum, 16 Aug. 1945, OPD 336 TS, #126, Box 144,
RG 165, NA.
С учетом важности послания Сталина Трумэну от 16 августа, в
котором шла речь о таких стратегически важных территориях, как
Дайрен и Хоккайдо, удивительно, что у нас нет никаких архивных
свидетельств, рассказывающих, как происходило обсуждение этого
письма.

503
«Occupation and Control of Japan in the Post-Defeat Period», ABC,
357 Japan
(15 Feb. 1945), Historical Documents Jap. Surrender 1945, RG 165,
NA.

504
Lincoln and Gardner, Telephone Conversation, 18 Aug. 1945, OPD,
Executive File #17, item 35a, Folder #2, Entry 422, Box 101, RG 165, NA;
McCarthy to Chief of Staff, 18 Aug. 1945, Xerox 2380, Marshall Library.

505
Antonov to Vasilevskii, No 145653,20 Aug. 1945, Volkogonov Papers,
Reel 4, Library of Congress; Vasilevskii to Stalin (with a copy to Antonov),
20 Aug. 1945, Volkogonov Papers, Reel 5, Library of Congress; Документ
343 в [ВО 1997–2000,7,1:355–356], Документ 351 в [ВО 1997–2000, 7,1:
363].

506
См., например, [Wada 1995: 123; Wada 1999: 174].

507
Документ 343 в [ВО 1997–2000, 7,1: 355–356].

508
Цит. по [Славинский 1993: 60–61]. См. также Vasilkevskii’s order,
Volkogonov papers, Reel 5, Library of Congress.

509
Telegram 14/Ш from Vasilevskii and Trotsenko to Meretskov, 18 Aug.
1945, Volkogonov Papers, Reel 4, Library of Congress; Документ 405
[BO 1997–2000,7, II: 36]. «Симушу» в этой телеграмме означал
северную границу операции, поскольку остров Симушир находится в
центральной части Курил. Славинский датирует эту телеграмму 19
августа, но не дает ссылку на источник. Фотокопия данного документа
в архиве Волкогонова однозначно показывает, что этот приказ был
отдан
18-го
числа.
В докладе Василевского
верховному
главнокомандующему (Сталину) о положении дел на 17 августа
приводится тот же самый приказ. См. Документ 343 в [ВО 1997–2000,
7,1: 355–356]. Таким образом, изначальный приказ Сталина должен был
быть отдан не позднее 17 августа – до того, как он получил ответ
Трумэна. Планы операции см. в Документе 343 в [ВО 1997–2000, 7,1:
356]; Документах 406–409 в [ВО 1997–2000, 7, II: 37–40].

510
Antonov to Vasilevskii, No 14653, Volkogonov Papers, Reel 4, Library
of Congress (курсив мой. – Ц. X .) .

511
Vasilevskii s handwritten order, 21 Aug. 1945, Volkogonov Papers,
Reel 5, Library of Congress; Ворошилов командующим Первого и
Второго Дальневосточных фронтов, Тихоокеанского флота, Воздушных
сил от 21 августа 1945 г., Приказ Василевского и Троценко No 20 (14726)
от 21 августа 1945 г., в «Журнале боевых действий штаба ТОФ». БФКП
5 «Скала». ЦВМА. Ф . 129. Д. 17752 . Л. 149–150; Штаб Тихоокеанского
флота командующему 16 армии от 21 августа 1945 г. ЦВМА. Ф . 79
(Секретариат НКВМФ). Д . 38941.

512
Stalin to Truman, 22 Aug. 1945, оригинал на русском и английский
перевод, Truman Papers, Files of the White House, Naval Aide, HSTL;
Stalin to Truman, 22 Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 22–23
Aug. 1945, Library of Congress; см. также РГАСПИ. Ф . 558. On. 1 . Д. 372.
Л. 111 –112 . Молотов – Громыко; Документ 365 в [Переписка 1958, 2:
265].

513
Memorandum for General Hull, 21 Aug. 1945, OPD, Executive File
#17, Item #10,
Navy Liaison (Folder #2), Col. McCarthy, Box 97, RG 165, NA.

514
Japanese Imperial General Headquarters to MacArthur, 24 Aug. 1945,
War Department Classified Message Center, Incoming Classified Message,
«Japan Surrender 3 of 4», Papers of Harry S. Truman, Naval Aide Files
1945-53, Box 13, HSTL.

515
Иванов Юмашеву от 27 августа 1945 г., МО. ЦВМА. Ф . 129. Д.
17752. Л . 197; Волкогонов: т. 2, с. 18–19; Галицкий, Зимонин: 9;
Документ 635 в ВО, т. 7, ч. 2, с. 263; Deane to War Department, 25 Aug.
1945, War Department Classified Message Center, Incoming Classified
Message, Xerox 2029, Marshall Library; Deane: 281.

516
Telephone conversation, Hull and Cooke, 0823 (23 Aug. 1945),
Executive File #7, Item #35a, Folder #1, «Telephone Conversations (5 Aug.
1945 – 25 Aug. 1945)», RG 165, NA.

517
Harrison A. Gerhardt [Colonel, General Staff Corps, Executive to
Assistant Secretary of War], Memorandum for the Assistant Chief of Staff,
Operations, 23 Aug. 1945, OPD 336TS, #126, Box 144, RG 165, NA.

518
Telephone Conversation, Hull and Cooke, 1710,23 Aug. 1945, OPD,
Executive File #7, Item #35a, Folder #1, «Telephone Conversations (6 Aug.
1945 – 25 Aug. 1945)», RG 165, NA; также OPD 336TS, #126, Box 144,
RG 165, NA. Островами, прилегающими к Хоккайдо, являются Итуруп
и Кунашир. Третьим таким островом можно считать Шикотан, но
между Шикотаном и Хоккайдо находится группа островов Хабомаи.
Неизвестно, какие еще два острова кроме Итурупа имел в виду Кук, но
само его незнание географии Курил говорит о том, как мало
интересовал американцев этот вопрос.

519
Hull’s memorandum for the Assistant Secretary of War, 24 Aug. 1945,
OPD 336TS, #126, Box 144, RG 165, NA; Telephone Conversation, Lincoln
and Gerhard, 24 Aug. 1945, ibid.

520
Harriman’s Draft Telegram to Byrnes (unsent), 19 Aug. 1945, Harriman
Papers, Moscow Files, 19–21 Aug. 1945, Library of Congress; Byrnes to
Harriman, 24 Aug. 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 22–23 Aug.
1945, Library of Congress; АВП РФ. Ф . Рефература Японии. On. 29. Д . 2 .
Пап. 269. Л . 16–17 . Письмо Гарримана Молотову от 24 августа 1945 г.;
АВП РФ. Ф . Молотова. Оп. 7 . Пор. 743. Пап. 47. Д . Ам-110-Яг. Л . 61–62.

521
Stalin and Antonov to Vasilevskii, Purkaev, Meretskov, and lumashev,
18 Aug. 1945, Volkogonov Papers, Reel 5, Library of Congress; ЦАМО. Ф .
148a. On. 3763. Д. 213. Л . 169.

522
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7 . Пор 743. Пап. 47 . Д. Ам-110-Яг. Л .
63. Переписка с Американским Правительством по Японии.
Вышинский Гарриману от 25 августа 1945 г.

523
АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7 . Пор 743. Пап. 47 . Д. Ам-110-Яг. Л .
68. Переписка с Американским Правительством по Японии. Гарриман
Вышинскому от 26 августа 1945 г.; см. также АВП РФ. Ф. Рефература
по Японии. Оп. 29. Д. 2 . Пап. 269. Л . 19; Harriman to Byrnes, Paraphrase
of Embassy Cable to Department #3073,27 Aug. 1945, Harriman Papers,
Moscow Files, 24–27 Aug. 1945, Library of Congress.

524
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 372. Л. 112. Гарриман Молотову от 18
августа
1945 г. (русский перевод); Л. 113 (оригинал на английском).

525
См. также Deane to Antonov, 21 Aug. 1945, Harriman Papers,
Moscow Files, Aug.
22-23, Library of Congress.

526
Deane to CINCPAC [commander in chief, Pacific Fleet], 26 Aug. 1945,
Harriman Papers, Moscow Files, 24–27 Aug. 1945, Library of Congress;
Deane to War Department, MX 5417, War Department Classified Message
Center, Incoming Classified Message, «Japan Surrender 3 of 4», Papers of
Harry S. Truman, Naval Aide File, 1945-53, HSTL.

527
Memorandum of Conversation, Kremlin, 27 Aug. 1945, Harriman
Papers, 24–27 Aug. 1945, Library of Congress; см. также Harriman to
Byrnes, 29 Aug. 1945, Department of State, Dean to War Department, MX
25430,27 Aug. 1945, Incoming Telegram, Papers of Harry S. Truman, Naval
Aide File, «Japan Surrender 4 of 4».
Box 13, HSTL; MacArthur to Deane, WARX 56898,29 Aug. 1945, War
Department Classified Message Center, Outgoing Message, Papers of Harry
S. Truman, «Japan Surrender 4 of 4», Naval Aide File, Box 13, HSTL; Hull
to Deane, 29 Aug. 1945, ABC 387, Japan (15 Feb. 1945), Sec. 1 -C, RG 165,
NA (также в War Department Incoming Classified Messages, Xerox 2029,
F. 52, Marshall Library).

528
White House Record, «Occupation of Kurile Islands by Russians», 22
Aug. 1945, Papers of Harry S. Truman, Naval Aide File, «Stalin to Truman»,
Box 1, HSTL.

529
Документ 366 в [Переписка 1958, 2: 265–266] (курсив мой. – Ц . Х .у,
Personal message from the President to Generalissimo Stalin, Harriman
Papers, Moscow Files, 24–27 Aug. 1945, Library of Congress.

530
Stalin to Truman, 30 Aug. 1945 (оригинал на русском и английский
перевод), Papers of Harry S. Truman, Files of the White House Naval Aide,
HSTL; Документ 367 в [Переписка 1958,2:266–267]. См. также статью
Дэвида Р. Джонса [Jones: 236–268], цитируемую Хьюго С.
Каннингэмом, URL: http://www.cyberussr. com/rus/aeroflot.html (дата
обращения: 11.06 .2021).

531
ЦВМА. Ф . 129. Д. 17777 . Л . 3, 5. Отчет по оккупации островов
Курильской гряды, проведенной в период 23 августа – 5 сентября
1945 г.; [Славинский 1993: 105,106] (цит. Акшинский 1984: 25); Гнечко,
Журнал. С. 29; Tsutsumi. Р. 38 –39 .

532
Гнечко, Журнал. С. 29–30; [Славинский 1993: 106–108]; Tsutsumi.
Р. 41–42 .

533
Василевский Юмашеву, Документ 414 в [ВО 1997–2000,7, II: 43];
Отчет вице-адмирала Андреева (рукопись, черновик). «Дополнения и
замечания штаба СТОФ к отчету командующего операцией по
оккупации Курильской гряды» [далее – Отчет Андреева], с. 1,
Volkogonov Papers, Reel 5, Library of Congress; [Славинский 1993: 68,
69]; ЦВМА. Ф . 129. Д. 17752 . Л . 180–181. Журнал боевых действий
штаба ТОФ. БФКП 5 «Скала».

534
ЦВМА. Ф . 129. Д. 17777 . Л . 4 . «Отчет по оккупации островов
Курильской гряды, проведенной в период 23 августа – 5 сентября
1945 г.» . Цит. в [Славинский 1993: 69–71].

535
Гнечко, Журнал. С. 31; [Славинский 1993: 108–110].

536
Гнечко, Журнал. С. 31–34; [Славинский 1993: 111–113].

537
Tsutsumi. Р. 42 –43; [Suizu: 22–24].

538
Отчет Андреева. Л . 2; [Славинский 1993: 115].

539
Отчет Андреева. С. 2–3; ЦВМА. Ф. 129. Д. 26770. Л. 292.
«Дополнения и замечания штаба СВФ по отчету командующего
операцией по оккупации Курильской гряды» (далее – Дополнения и
замечания); [Славинский 1993: 115].

540
Отчет Андреева. С. 4; Дополнения и замечания. Л. 294;
[Славинский 1993: 115]. Источником Славинского были «Дополнения и
замечания штаба СВФ по отчету командующего операцией по
оккупации Курильской гряды» (ЦВМА. Ф . 129. Д. 26770). Судя по
всему, это тот же документ, что и «Отчет Андреева» из архива
Волкогонова. Главный вопрос заключается в дате окончания операции,
значащейся в этом приказе. Согласно Славинскому это 3 сентября, но в
моей копии однозначно указано 2 сентября.

541
Отчет Андреева. С. 3; Дополнения и замечания. Л. 293;
[Славинский 1993: 117–118; Warerano Hopporyodo 1988: 153].

542
Отчет Андреева. С. 3; Дополнения и замечания. Л. 293;
[Славинский 1993: 117–118].

543
Документ 403 в [ВО 1997–2000, 7, II: 33]; [Славинский 1993: 121–
124].

544
По-русски речь Трумэна была опубликована в «Правде» No 211
(9982) от 03.09 .1945 г. С. 2 .

545
«Обращение тов. И. В. Сталина к народу», 2 сентября 1945 г.,
Министерство иностранных дел СССР, Второй Дальневосточный отдел,
Историко-дипломатическое управление [Сборник 1973: 911]; Правда.
1945. 3 сент. Первоначальную редакцию с исправлениями см. в АВП
РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пор. 901. Пап. 55. Л. 4.

546
Более подробное обсуждение этой темы см. в [Hasegawa 1998,
chap. 14;
Hasegawa 2000, chap. 1]. Выражение «при помощи силы и в
результате своей алчности» взято из текста Каирской декларации, где
оно относилось к территориям, захваченным Японией в ходе войны.

547
DVF No 12146, Volkogonov papers, Reel 5, Library of Congress. См.
также [Славинский 1993: 121–122]. У Волкогонова стоит дата 2
сентября, а не 3, как у Славинского. Поскольку Япония капитулировала
2-го числа, скорее всего, верна дата Волкогонова.

548
Отчет Андреева. С. 4; [Славинский 1993:121–122]; Captain
Leonov’s Telegram No 1830, 4.09 .1945, Volkogonov Papers, Reel 5, Library
of Congress.

549
Chairman’s Office, United States Strategic Bombing Survey, Summary
Report (Pacific War) (Washington, D. C .: U. S . Government Printing Office,
1946). P. 26. Cm. [Alperovitz 1995: 4, 321, 368–369, 464, 465].

550
Эти
семь
источников
включают
слова
Судзуки
на
правительственном совещании 9 августа, слова Симомуры, сказанные
10 августа, выступление Того на императорском совещании 10 августа,
выступление Ёная 12 августа, речь Сакураи на правительственном
совещании 13 августа, разговор Хирохито с тремя маршалами 14
августа и резолюцию кабинета министров от 15 августа.

551
Asahi shinbun, 11 Aug. 1945, цит. в [Kato 1995: 291].