Автор: Степанов И.
Теги: история всемирная история история франции социализм парижская коммуна партиздат
Год: 1937
Текст
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
PKOLfeTAlRES DE TOUS LES PAYS, UNISSBZ VOl’Sl
И. СТЕПАНОВ
Парижская
КОММУНА 1871 ГОДА
И ВОПРОСЫ ТАКТИКИ
ПРОЛЕТАРСКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ
Издание шестое
11 APT ИЗ ДАТ ЦК ВКП(б)
1937
НАСТОЯЩЕЙ ТАЙНОЙ КОММУНЫ БЫЛО
ВОТ ЧТО: ОНА БЫЛА, ПО СУТИ ДЕЛА, IIР А-
НИТЕЛЬСГВОМ РАБОЧЕГО КЛАССА,
РЕЗУЛЬТАТОМ БОРЬБЫ ПРОИЗВОДИТЕЛЬ»
КОГО КЛАССА ПРОТИВ КЛАССА ПРИСВАИ-
ВАЮЩЕГО, ОНА БЫЛА ОТКРЫТОЙ, НАКО-
НЕЦ, ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФОРМОЙ,ПРИ КОТО-
РОЙ МОГЛО СОВЕРШИТЬСЯ ЭКОНОМИЧЕ-
СКОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ ТРУДА
Карл Марне
В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРА-
ТИЧЕСКИЙ ФИЛИСТЕР ОПЯТЬ НАЧИНАЕТ
ИСПЫТЫВАТЬ СПАСИТЕЛЬНЫЙ УЖАС ПРИ
СЛОВА Xs ДИ И ТА ТУРА ПРОЛЕТАРИАТА.
ХОТИТЕ ЛИ ЗНАТЬ, МИЛОСТИВЫЕ ГОСУДА-
РИ, КАК ЭТА ДИКТАТУРА ВЫГЛЯДИТ! ПО-
СМОТРИТЕ НА ПАРИЖСКУЮ КОММУНУ.
ЭТО БЫЛА ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА
.Фрмдрох Эн»ыъг
«ПАРИЖСКАЯ КОММУНА 1871 ГОДА» И. И. СКВОРЦОВА-СТЕ-
ПАНОВА, «СТОЙКОГО И ТВЕРДОГО ЛЕНИНЦА» (СТАЛИН),
НАПИСАНА ИМ В №1 Г. К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ КОММУНЫ.
НАСТОЯЩЕЕ ИЗДАНИЕ КНИГИ ИЛЛЮСТРИРОВАНО СНИМ-
КАМИ С ГРАВЮР, КАРТИН, ФОТОГРАФИЙ, ПОЛИТИЧЕСКИХ
КАРИКАТУР ПЕРИОДА ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ.
ПАРТИ3ДАТ ЦК РКП(6)
ОТ АВТОРА
I I о дробное повествование о Парижской коммуне не входит
о задачу предлагаемой работы. Напротив, я старался быть
в этом отношении по возможности кратким и, не останавли-
ваясь, например, на отдельных эпизодах зверских расправ
версальцев с коммунарами, дал более или менее общую харак-
теристику этих расправ.
Точно так же военная история Коммуны совершенно не вхо-
дила в мою задачу. Сколько-нибудь обстоятельный рассказ о
ходе ее борьбы с версальцами принес бы мало пользы читателю,
если бы оп не мог шаг за шагом по плану Парижа следить за
продвижением версальцев. Да и вообще моей целью было здесь
выяснение не отдельных промахов и ошибок военного командо-
вания Коммуны, а основных его изъянов, неразрывно связан-
ных с экономическим строем тогдашнего Парижа.
Показать связь Парижской коммуны в ее возникновении,
существовании и гибели со всеми экономическими отношениями
гой эпохи i! с предшествовавшей историей рабочего движения—
в этом основная задача работы.
Здесь совершенно неизбежны были сравнения с российской
пролетарской революцией. Нисколько неудивительно, что мар-
ксисты до сих пор сравнительно мало интересовались историей
Парижской коммуны, а теперь, чем дальше, тем чаще обра-
щаются к ней, и что то же явлепие наблюдается среди всех про-
тивников марксизма, от Каутского и Кунова до русских мень-
шевиков. ,
Русская революция сделала для нас понятным в Парижской
коммуне многое из того, к чему раньше не был изощрен наш
глав. И. наоборот, углубленное понимание современной мировой
пролетарской революции, к которой русская революция яв-
ляется только введением, требует сопоставлений с Парижской
коммуной.
Таким образом, всякая современная работа о Парижской
коммуне неизбежно становится в той или иной мере работой о
тактике в пролетарской революции.
Автор, не страшась некоторых нарушений общей архитек-
туры работы, посвятил тактическим вопросам много страниц
и некоторые главы почти целиком.
По общему характеру изложения я хотел сделать книжку до-
ступной для самы < широких кругов читателей. Ввиду этого я не
остановился перед значительным расширением глав, обрисовы-
вающих положение, предшествовавшее Коммуне. Я предпола-
гал читателей, не знакомых с историей Франции н с историей
I Интернационала.
II СТЕПАНОЛ
Май 1921 г.
ПАМЯТИ
ПАРИЖСК И X КОММУ НАРОВ
13раги не просто разбили и уничтожили Парижскую коммуну:
нечеловеческой жестокостью усмирения и зверскими распра-
вами с уже безоружными коммунарами они постарались создать
устрашающий пример на много десятилетий.
Враги не просто уничтожали и расстреливали коммунаров:
они хотели забросать память о них грязью. Героев, оставшихся
нищими среди несметных богатств захваченного ими Парижа,
они изображали грабителями, каторжанами. Из великодуш-
ных, кротких людей, которые беспрепятственно выпустили из
Парижа всех своих злейших врагов, они делали кровожадных
чудовищ.
Эксплоататоры, общественные паразиты, пиявки одержали
победу над эксплоатнруемыми и ознаменовали ее страшным
кровопролитием. Они хотели надолго — навсегда — закре-
пить свое торжество. Их литераторы, депутаты, ораторы,
ученые, журналисты полсотни лет лгали и клеветали на по-
вершенных коммунаров в речах, лекциях, газетах, брошюрах
н кишах.
Им было мало зарыть Парижскую коммуну: они хотели вколо-
тить в ее могилу осиновый кол.
На могилах поверженных буржуазия устроила дикий танец
людоедов.
Она торжествовала спасение своей семьи, одной из постоян-
ных опор которой является проституция.
Она радовалась утверждению собственности, которая осно-
вывается на эксплоатации меньшинством большинства и на
уничтожении у этого большинства всякой собственности, захва-
тываемой меньшинством.
Она, для которой единственным богом является золото,
торжествовала утверждение религии, превращающей массы
в рабов п в обреченные жертвы богатых.
Она ликовала, вообрая:ая, что кровью замученных и рас-
стрелянных коммунаров навеки скрепила свой порядок, по-
строенный на лишениях, муках, поте и крови рабов капитала.
Она ясно видела, что Парижская коммуна была восстанием
против всего эксплоататорского строя, и с истинно паразити-
ческой жестокостью мстила восставшим.
Она боялась самой памяти о восстании, она страшилась
теней замученных и расстрелянных: она чувствовала, что мсти-
тель придет...
Одинокими, брошенными, покинутыми умирали намученные
и замученные коммунары. У них не было отчетливого понима-
ния, почему эксплоататорский мир обрушился на них с такой
бешеной злобой. Но они чувствовали, что они принесли нечто
новое, великое миру и что в свое время это новое принесет
плоды.
Они смутно предчувствовали, что придет время, когда над
их могилами — над могилами павших под красным знаменем —
зашумят знамена, с которыми к их могилам придут предста-
вители угнетенных всего мира, одержавши < победу во всем
мире.
Эта уверенность придавала небывалый героизм их пред-
смертной борьбе, ярким огнем зажигала их глаза, заставляла
бестрепетно поднимать головы перед ружьями палачей, сделала
10
бессмертно» память о них и самую смерть превратила если
не в победу, то в залог грядущей победы.
Но они только смутно чувствовали, какую глубокую, неуни-
чтожаемую борозду проводят они в истории человечества своим
восстанием, своими муками, своей смертью.
Наше историческое счастье в том, что мы пришли позже.
Мы увидали всходы Парижской коммуны. Мы можем понять,
что сеялось и было посеяно ею.
ЭКОНОМ И Ч ЕСКОЕ РАЗВ ИТИ Е
И ОБЩЕСТВЕННЫЕ КЛАССЫ
^^ткуда явилась Парижская коммуна? Что ее вызвало?
Чтобы уразуметь это, надо прежде всего понять, чем был
Париж того времени и какова была его промышленность. Л
этого не поймешь, пока не представишь, чем была промышлен-
ность Франции.
В течение 40 лет перед Коммуной, с 1830 г., Франция пере-
жила несколько больших и малых переворотов и несколько по-
пыток совершить переворот.
Из королевства Бурбонов, которые стремились возвратить
былое господство наследственной землевладельческой аристо-
кратии — помещикам, опа превратилась в королевство Орлеа-
нов. при которых государством овладела биржевая буржуа-
зия — биржевики, крупнейшие торговцы деньгами.
Из орлеанской монархии Франция превратилась в рес-
публику, а республика через некоторое время сменилась импе-
рией с племянником Наполеона 1 Наполеоном 111 во главе.
Он добрался до власти, совершив несколько переворотов,
в которых опирался на разный сброд: обедневших аристокра-
тов, сынков разорившихся буржуа, на шпионов и чиновников,
надеявшихся сделать при нем карьеру, на босяков, вообще на
продажные души, жившие подачками и ждавшие новых, более
крупных подачек.
Они были той активной, действительной силой, которая
возвела Наполеона III к власти. Он не оставил их без награды:
многих из них наградил высокими должностями в полиции,
армии, в гражданском управлении и дал широкий доступ к
государственным средствам.
Но этот сброд был не класс. Это были отбросы разных обще-
ственных классов. Между тем только действительный обще-
ственный класс с определенными экономическими стремле-
ниями может подчинить себе государство. Где же была та об-
щественная сила, которая при Наполеоне III налагала свою
печать на всю государственную деятельность?
Этой силой являлась буржуазия. Однако это была еще
лишь в небольшой части такая буржуазия, как современная,
которая накопляет богатства преимущественно эксплоата-
цией наемных рабочих. Но это была уже и не исключительно
биржевая буржуазия, господствовавшая в орлеанской монар-
хии. Это была буржуазия, которая еще только сколачивала
свои капиталы: те огромные капиталы, которые со временем
должны были пойти на постройку железных дорог, создание
громадных пароходных компаний, сооружение доменных пе-
чей, металлургических и механических заводов, на колос-
сальные колониальные предприятия.
В своем обогащении она опиралась не столько на свою
экономическую силу, сколько на силу и власть государства.
Главным, основным источником, из которого она черпала сред-
ства, была государственная казна, пополнявшаяся налогами
на крестьян и ремесленников, обложением предметов массового
потребления, таможенными пошлинами и в значительной сте-
пени новыми и новыми, все быстрее растущими государствен-
ными займами.
Подрядчики и поставщики на армию, флот и разные мини-
стерства, добившись выгодной сделки, разбив ее на паи,
т
перепродавая и передавая частями другим, в какую-нибудь
неделю превращались в миллионеров. А тут еще широко раз-
вернулась постройка железных дорог. Разрешения на них
покупались и перепродавались. Создавались акционерные ком-
пании, шла бесшабашная спекуляция. Весь французский капи-
талистический мир был охвачен золотым бредом. Но это был
бред, при котором золотые сны до неразличимости перепу-
тывались с действительностью. Капиталом было знакомство
с министром, капиталом было место директора какого-нибудь
департамента, в капитал превращалось знание депутата в
парламенте: и министр, и директор департамента, и депутат,
если к ним умеючи подходили умелые люди, устраивали такие
дела, за которые их следовало бы отправить на каторгу, но
которые в неделю обогащали и. подрядчиков, и министров,
и депутатов. 14
Продажность должностных лиц всегда процветала во Фран-
ции. Но никогда она не была так велика и так бесстыдна,
никогда она так мяло не старалась о прикрытии, как при
Наполеоне III.
Безумная роскошь верхушки эксплоататорских классов
достигла невиданных размеров во Франции еще за триста
лет до нашего времени, при старых Бурбонах. Но никогда еще
она не была такой грубой, кричащей, крикливой, никогда
еще она не выпирала с такой наглостью и не била так в глаза,
как в последние годы наполеоновской империи.
Подрядчики соперничали с осколками старой аристокра-
тии и с двором, банкиры — с министрами, «порядочные» жен-
щины— с проститутками. Эксплоататорская Франция еще раз,
как накануне первой революции, превратилась в огромный
публичный дом. Депутат добивался министерского места,
удачно «поставив» новую любовницу императору; капиталист
получал подряд, поделившись своей женой с министром;
юркий человек отбивал у своих конкурентов разрешение на
постройку железной дороги, снискав благосклонность депу-
татской наложницы. Золото и бриллианты, продажные жен-
щины из «порядочного общества», открытый грабеж и необуз-
данная спекуляция, блестящие балы, бешеная пляска мил-
лионов, позолота и мишура, внутренняя гниль, полное разно-
14
жеппе — вот что представляла Вторая империя, империя
Наполеона III в своп последние годы. И вот кто вскоре высту-
пил на защиту цивилизации и нравственности — цивилизации
и нравственности публичного до><а — против «варварства» ком-
мунаров.
Но шло не одно перемещение состояний и расточение об-
щественных средств. Как бы то ни были, из расхищаемого
кое-что шло в дело. Капиталистическая промышленность
развивалась. В некоторых отраслях начинался расцвет, по-
ощряемый притекавшими сюда миллионами. Прежде всего
создавалась действительная сеть железпых дорог. Постройка
иу началась только в конце 40-х годов прошлого века. К 1850 г.
общая их длина составляла немногим более 2 тыс. км (кило-
метр — немного меньше версты). Через двадцать лет, к концу
наполеоновской империи, протяженность железных дорог
составляла более 17 тыс. км.
Возникла и быстро пошла вперед горная и металлурги-
ческая промышленность. Каменного угля в 1850 г. добывалось
до 3 200 тыс. т, к 1870 г. добыча увеличилась до 13 100 тыс. т
в год. Выплавка чугуна в первые годы Второй империи, в на-
чале 50-х годов, давала 400 тыс. т. а к концу империи пре-
высила 1 600 тыс. т. Производство железа в первый период
составляло немногим более 300 тыс. т, а в последний период
приблизилось к 800 тыс. т. Еще больше выросло производ-
ство стали: с 16 тыс. т до 380 тыс. т в год.
Вместе с ростом промышленности усиливались торговые
связи Франции с заграницей. В 1850 г. во Францию было
ввезено сырых материалов, необходимых для промышленности,
всего на 220 млн. фр. (1 франк — несколько менее 40 коп. на
довоенные деньги). В 1870 г. эта статья ввоза превысила 750 млн.,
т. е. за 20 лет выросла почти в 31/2 раза. Разных мануфактур-
ных товаров в 1850 г. было вывезено из Франции за границу
на 750 млн. фр., а в 1870 г. — уже на 1 640 млн., т. е. в 2
с лишком раза больше. КожевЬпных товаров в 1850 г. Франция
вывезла на 40 млн., а в 1870 г. — на 180 млн. Значит, по этой
статье вывоз увеличился в 4% раза.
Как всегда наблюдается в промышленно развивающихся
странах, населенно начало притекать из деревень в города.
13
В конце первой половины прошлого века в городах жило 27° в
всего населения Франции, а п 1870 г. эта цифра повысилась до
31,5%. Хотя городское население несколько выросло, однако
это увеличение нельзя призвать значительным. Новая круп-
ная капиталистическая промышленность, в особенности горная
и металлургическая, развивалась не около старых экономи-
ческих центров, не в городах, возникших в старый — реме-
сленный и торгово-капиталистический — период французской
истории, — она пускала корни в новых областях, в особенности
в северо-восточной части Франции, где находила для себя,
особо благоприятные условия, в первую очередь железную
рулу и каменный уголь. t
Точно так же Париж был сравнительно слабо затронут
развитием новых форм промышленности. Конечно, превра-
щаясь в главный узел железных дорог, он вырастал с большой
быстротой. Железнодорожные мастерские представляли пол-
ный разрыв с отношениями ремесленной мастерской — не
меньший разрыв, чем железнодорожное сообщение с омни-
бусом, дилижансом («линейкой») или почтовой каретой. Около
них начал сосредоточиваться современный пролетариат, отли-
чающийся по своему душевному складу от кустарей, от ре-
месленных подмастерьев и мастеров. Но среди двухмиллион-
ного парижского населения это была крошечная горсточка.
В Париже начали возникать крупные прядильные и ткац-
кие фабрики, механические заводы, обойные и мебельные
мануфактуры. Но рабочие этих заведений почти бесследно
растворялись в парижском населении, да и сами они еще не
осмыслили тех новы* условий, в которые их ставило капита-
листическое предприятие, не сделали практических выводов
из своего положения. .
Решительный перевес в промышленности Парижа попреж
нему принадлежал художественной промышленности, произ-
водству мебели, предметов роскоши, домашней утвари, одежды,
обуви, перчаток, «парижских изделий» — изящных безделу-
шек, которые прожигатели жизни развозят отсюда по всему
миру. Капитал успешно овладевает этими отраслями произ-
водства и извлекает из них громадные барыши, не прибегая
к созданию крупнопромышленных форм. Он оставляет ре-
1G
месленников в их мастерских, он утешает их, сохраняя за ними
ницпмэсгь производственной «самостоятельности!», экономиче-
ской «независимости», свободы выбирать покупателя. Но тем
суровее их фактическое подчинение торговому капиталу:
помимо скупщика для них нет сбыта.
Столяр-мебельщик, портной, белошвеЬка, башмачник скоро
превращаются в рабов крупного магазина или раздатчика-
мастера: отсюда они получают поделочное дерево, заготовку
или закройку и сюда же сдают готовый продукт по расценкам,
которые диктует предприниматель. Их много, он один. Раз-
бросанные по своим мастерским — в углах, подвалах и
чердаках, они действуют каждый сам по себе и страшатся кон-
куренции друг друга. Они между собой не встречаются, а если
и встретятся, проявляют величайшее недоверие и подозри-
тельность. А хозяин знает их всех и умело запугивает каждого
соперничеством остальных. Таким образом он вернее под-
чиняет их себе, чем в том случае, если бы заставил работать
всех вместе в своей мастерской, под своим постоянным надзо-
ром. В сезонное время он целые сутки превращает в нескон-
чаемый рабочий день, заставляет наравне с ними работать их
жен и детей. Убывают заказы. — он всех оставляет без работы,
уверенный, что им уйти некуда и что они не минуют его. Во
всех отношениях огромные преимущества по сравнению с
собственным крупным производственным предприятием.
Таким образом, от старого самостоятельного ремесла со-
хранилась только внешняя видимость. В действительности
ремесленники превращались в наемных работников капитала,
которых ему выгоднее было пока что оставлять в их ма-
стерских .
Но как ни растерзано, ни подавлено было ремесло капита-
лом, рабочие крупных капиталистических предприятий были
еще больше смяты и согнуты. Сюда шли уже только оконча-
тельно разорившиеся, отчаявшиеся, опустившиеся, утратив-
шие всякую надежду потерявшие всякий просвет: так беспро
сгетно и безнадежно было существование рабочего на капита-
листической фабрике с ее однообразным, притупляющим и
истощающим трудом, с ее отталкивающей грязью, духотой
и неуютностью, с ее каторжной дисциплиной.
2 И. Степанов 1~
Фабричные и заводские рабочие могли иногда выразить
свои настроении во внезапных «тачках, в бурных выступлениях,
во вспышках исступленного гнева. Но они еще не способны
были к стойкой организованной борьбе, к настойчивым пла-
номерным усилиям, к упорным систематическим поискам вы-
хода из своего положения.
В связи с этим во Франции, как и в Германии, наблюдается
то явление, что в рабочем движении на первых его ступенях
наиболее видную, часто руководящую роль играли не пред-
ставители крупнопромышленного пролетариата, а выходцы
из ремесла, ремесленные подмастерья, иногда ремесленные
мастера. Точно так же среди выдающихся парижских комму-
наров мы встречаем такие пометки об их профессии: столяр,
мебельщик, перчаточник, бронзовщик, чеканщик, башмачник,
шорник, драпировщик и т, д.
Таким образом, крупнопромышленный пролетариат со сво-
ими особыми стремлениями еще не успел занять видное место
среди городских классов. При этом и городское население
численно составляло небольшую часть, менее т|«ети всего на-
селения Франции. Правда, в некоторые моменты города, и в
первую очередь Париж, захватывали руководящее положение
в политической жизни Франции. Все французские револю-
ции — в 1789, 1792, 1793, 1830 гг., в феврале 1848 г. — были
прежде всего парижскими революциями. Отсюда исходил
первый толчок, который приводил в движение всю страну.
В 1789 и 1792 гг. деревня перевела парижские восстания на
свой крестьянский язык: пользуясь тем, что беднота Парижа
разбила старую правительственную машину, деревня уничто-
жила дворянскую земельную собственность с такой основа-
тельностью, что впоследствии уже никакая сила не способна
была восстановить ее.
Но уже с 1795 г. деревня фактически отпадает от револю
ции. Она получила землю — этим для нее все было закончено.
В дальнейшем необходим только «порядок*, который позволил
бы безмятежно пользоваться своей собственностью. Долой
парижских смутьянов, которые все еще не хотят успокоиться’
И долой всех, кто указывает, что теперешняя собственность
связана с лишением собственности широких масс и городского
1Н
и дере йенского населения. Сложившаяся новая собственность
должна быть обеспечена от всяких потрясений путем подавле-
ния всех, кто критикует сложившийся порядок, кто уверяет,
что не для всех революция закончена, так как многим она
еще ничего не дала.
При таком отношении к делу крестьянство оказывало под-
держку Наполеону I, содействовало его превращению сначала
в консула, а потом и в императора Франции. Он, тяжелой
рукой наводя «порядок», в зародыше пресекая всякие признаки
возрождения революции, исторически был убийцей француз-
ской революции. Но крестьянство замечало в его деятельности
только другую сторону: его войны представлялись исключи-
тельно обороной крестьянской собственности от возвращения
эмигрировавших дворян. В конце концов не революция,
а Наполеон казался крестьянству истинным созидателем новой
крестьянской собственности. Так сложилось представление,
что династия Бонапартов является надежнейшим оплотом
крестьянства.
В следующие десятилетия крестьянство все больше замы-
калось в узких деревенских отношениях, все больше утра-
чивало понимание широких общественных связей. Попы, на
время запуганные революцией, возвратились и приложили
все свои силы к восстановлению старой Франции, в которой
они наряду с дворянством составляли первенствующее со-
словие. Они умело подчинили крестьянство своему влиянию
и сделались политическими вождями деревни.
Крестьянская собственность дробилась. Массовый крестья-
нин, несмотря на каторжный труд, не мог сводить концы с
концами. Ростовщик умело накидывал на него петлю и затя-
гивал ее все туже. Крестьянская собственность превращалась
в средство закабаления крестьянина ростовщику. Но чем
больше мук переносил крестьянин, чем труднее становилось
для него изворачиваться, чем больше давили его заботы о
завтрашнем дне, тем исступленнее становились его любовь
к своей жалкой собственности и преклонение перед святостью
собственности вообще. Порабощенный своим участком, вечно
угнетенный неизбывной нуждой и заботами, целиком погло-
щенный думами о своем хозяйстве, мелочно подозрительный.
I»
завистливый, готовый видеть врага во всяком соседе, он все
больше замыкался в своем жалком существовании. Пожалуй,
нигде еще ограниченность деревенской жизни не выразилась
так отчетливо, как во французском крестьянине.
На революцию 1830 г., сменившую на престоле Бурбонов
Орлеанами, крестьянство никак не откликнулось. Перево-
рот был слишком неглубокий, поверхностный, да и совершился
он слишком быстро. Раньше чем попы успели раскачать де-
ревню, все было уже кончено, порядок брш водворен, и мало
того — устранены были Бурбоны, одно имя которых представляло
угрозу крестьянской собственности.
Февральская революция 1848 г., которая смела трон Ор-
леанской династии и превратила Францию в республику со
всеобщим избирательным правом, непосредственно не затро-
нула деревню. Но тем больше взволновало ее июньское вос-
стание парижскогэ пролетариата, вызванное отчаянием и пря-
мой провокацией буржуазного временного правительства. Кре-
стьянство одобряло зверскую расправу с восставшими, жертвой
которой пало до 7 тыс. человек. Оно признало, что надо поло-
жить конец всяким нарушениям порядка. Все, что напоминало
о рабочем движении и социализме, представлялось ему поку-
шением на собственность — его жалкую собственность, на
его ничтожный клочок земли.
Хорошо, что в Париже справились со смутьянами. Надо
только укрепить порядок и предотвратить опасность новых
выступлений против собственности.
Попы и буржуазия усиленно обрабатывали деревню. Рас-
стрелянных восставших обдавали потоком клеветы, изобра-
жали их мрачными чудовищами.
Совершенно неожиданно для буржуазии и попов все это
пошло на пользу Наполеону 111, племяннику Наполеона I.
Если надо сохранять порядок, подавить революцию, кто же
может здесь сравняться с Бонапартами?
При выборе президента крестьянство отдало свои голоса
Наполеону, а потом, тремя годами позже, в 1851 г., одобрило,
произведенный им переворот: уничтожение всеобщего изби-
рательного права, превращение Франции в империю с Напо-
леоном Ill 'во 1Л<ве.
»о
Если французская деревня страдала крайней и всесторон-
ней ограниченностью, то известная ограниченность не чужда
была и французскому городу.
Пожалуй, беззаботное отношение города к деревне нигде
еще не достигало таких размерив, как именно во Франции.
Отчасти в этом сказались последствия крайнего политического
централизма. Начиная с XVI в. Париж, подавляя всякий
проблеск самостоятельности провинции, впитал в себя всю
политическую жизнь. Едва ли история еще где-нибудь видала
такое развитие бюрократизма, как во Франции. Чиновник
всем управлял из Парижа, пользуясь многочисленными сред-
ними и мелкими чиновниками, которые были просто переда-
точными колесиками, переводившими веления центра на места.
Высшим чиновникам, сидевшим в Париже, казалось, что
они — сердце и мозг Франции, что она — просто скульптур-
ная глина, из которой они по своей воле могут творить все,
что им захочется.
Великая буржуазная французская революция (конец
XVIII в.) подкрепила и упрочила такие представления. В эту
эпоху Париж действительно боролся за Францию: наносил
первые удары самодержавно-дворянскому строю, уничтожал
королевскую власть, й затем и самого короля, расправлялся
с заговорщиками, создавал революционные армии—волновался,
голодал, нес великие муки, горел не только за себя, но и за кре-
стьянство. Он шел в первых рядах революции и до поры до вре-
мени увлекал за собою всю страну, которая сплошь представля-
лась революционной. И начинало казаться, что со всей страной
не стоит особо считаться: она вообще поддержит революцион-
ный Париж, ему стоит только начать и показать пример. Контр-
революция искусно повернула деревенские массы против ре-
волюционного Парижа.
Лет сто назад во Франции появляются сочинения так на-
зываемых утопических социалистов, в первую очередь Фурье,
Сен-Симона и их последователей. Утопическими, т. е. отрешен-
ными от действительности, они являются потому, что в своих
построениях более совершенного общественного строя исхо-
дили не из того экономического строя, который существо-
вал, и не из общественных сил. порождаемых тем строем:
9t
он» из головы создавал» планы преобразовании собственни-
ческого общества в социалистическое и надеялись увлечь за
собой государей, капиталистов и вообще представителей гос-
подствующих классов, рисуя перед ними заманчивые картины
более совершенного общественного устройства.
Любопытно, что человеческий материал, из которого уто-
писты рассчитывали построить социалистическое общество,
для них давали тоже городские рабочие и ремесленники. В
своих планах утописты переселяли их в Деревню и создавали
там более или менее широкие обобществленные производства.
Крестьянство вообще ускользало от их внимания, ему как-то
вообще не оказывалось места в их системах и планах. Город
как бы хотел построить новый мир, существующий рядом с
деревенским старым миром, на который приходилось безна-
дежно махнуть рукой. Потребовался тягостный исторический
опыт для того, чтобы социалисты уразумели, что забвение
деревни — не решение вопроса, что город тысячью нитей
связан с нею и что. как бы ни хотелось городу забыть о ней.
деревня снова и снова способна задавить его своей тупой не-
подвижностью.
Для позднейших французских утопистов и мелкобуржуаз-
ных социалистов, например для Луп Блана и Прудона, де-
ревенских вопросов, собственно, не существовало. Их внимание
тоже сосредоточивалось почти исключительно на городском
пролетариате и ремесленниках. Социализм у них лишь в сла-
бой степени был вопросом о воссоздании всего общества на
новых экономических основаниях, он оставался больше всего
«рабочим вопросом», вопросом о преобразовании отношений
в сфере промышленности.
Только научный социализм, каким он сделался у Маркса
и Энгельса, в одинаковой мере охватил земледелие и промыш-
ленность, деревню и город. Но эта перемена нашла заметное
отражение в программах французского социализма лишь
значительно позже, не раньше как через десятилетие после
Парижской коммуны...
Социалистическая постановка крестьянского вопроса и по
существу наталкивалась во Франции на особые затруднения
Великая революция коренным образом покончила со всей
к?
средневековщиной в деревенских отношениях: уничтожила
сословное помещичье землевладение и создала новую земель-
ную собственность, свободную от всякого напоминания о
крепостничестве, о юридической зависимости земледельца-
крестьянина от крупного землевладельца-дворянина. Но тем
прочнее, с большею страстностью, фанатизмом привязался
крестьянин к своему («свободному» участку земли, тем с боль-
шей тревогой и подозрительностью стал он относиться ко вся-
ким политическим переменам. К тому же он видел, что эти
перемены не прекращают роста налогов, а как будто, напротив,
ускоряют его.
Чем мог бы социализм привлечь такого крестьянина? Чисто
демократическими требованиями? Посулами понизить государ-
ственные поборы? Политические партии одна за другой от-
учили крестьянина доверять таким обещаниям. Реформой об-
щинного управления, расширением его самостоятельности?
Но крестьянин, последовательно обманываемый разными бур-
жуазными партиями, не скупившимися на предвыборные обе-
щания и затем нагло предававшими деревню, уже разуверился
в своей способности направлять и контролировать своих пред-
ставителей. Переходом всех долговых обязательств, тяготев-
ших на земле, к государству и понижением платежей по ним?
Крестьянин не нерил, что он сумеет обойтись без ростовщика,
и очень смутно представлял, какое значение могла бы иметь
для него такая перемена.
В странах, в которых сохранялись значительные остатки
средневековщины, так называемые пережитки крепостниче-
ских отношений, — например в Италии, Австрии, Венгрии,
в Балканских государствах, в России, — положение социали-
стических партий было много проще. Здесь решительно, безо-
говорочно демократической программы до поры до времени было
достаточно, чтобы привлечь по крайней мере некоторые части
крестьянства, а при остром революционном положении вско-
лыхнуть широкие деревенские массы и создать боевой союз
пролетариата с действительно революционным крестьянством.
Пока земледельческая техника оставалась застойной, ру-
тинной, прадедовской, • ремесленной; раздробленной, мелко-
крестьянской, собственно социалистический подход .к земле-
43
дельческому производству был невозможен. Утописты с большой
красочностью могли описывать, какая экономия на постройках,
на количестве борон и сох, на приготовлении пищи, на топливе
и т. д. получилась бы от объединения нескольких мелких кре-
стьянских хозяйств в одно крупное производство. Крестьянин
слишком хорошо знал, что, неся теперь каторжную работу
непосредственно для себя и превратившись в раба своего соб-
ственного участка, он будет отвиливать и отлынивать, когда
придется работать для всех, для «общего^котла», для других.
При своем крайнем индивидуализме он все время будет опасливо
наблюдать, как бы не пришлось ему работать чуточку больше,
чем работают другие. Да и не уживется он в общем хозяйстве.
Все это более чем уничтожит некоторую экономию на по-
стройках, орудиях, топливе и т. д.
Социалистический подход к земледельческому производству
сделался возможным и необходимым с того времени, как на-
учная постановка вопросов земледелия выдвинула новую тех-
нику, которая с самого начала требует для своего применения
обширного поля производства, глубокого и широкого обоб-
ществления всех производственных операций, своего рода
фабричной постановки всего дела. Тогда в тормоз, в помеху
для развития превратились не только мелкокрестьянские,
цо и крупнокапиталистические формы земледелия. Тогда и
для деревни социализм сделался очередным вопросом. А если
к этому времени крупное частнособственническое производство
успело в некоторых странах создать многочисленные кадры
деревенского пролетариата,—это должно было только облег-
чить взаимное понимание между городскими и деревенскими
рабочими и дать в деревне серьезную опору городской ре-
волюции.
Таковы причины, вследствие которых Парижская коммуна,
подобно некоторым прежним городским революциям, не нашла
поддержки во французской деревне, а, напротив, встретила
тупую ненависть и вражду, которую противники Коммуны
раздули еще больше.
Прошлая революционная история приучила Париж смо-
треть на себя, как на какой-то избранный город, которому
суждено вести за собой все человечество. Великая революция,
М
центром которой был Париж, послужила исходным толчком
колоссального исторического сдвига, охватившего всю Европу,
аа исключением ее восточной части, России. При всей своей
поверхностности даже революция 1830 г. породила волну, захва-
тившую целый ряд стран, включительно до далекой Польши.
За февральской революцией 1848 г. в Париже последовали
революционные взрывы в Австрии и Германии, еще небыва-
лые в этих странах; волны ее докатились до Пиренейского
полуострова и Италии, нашли отражение в Англии. И, наобо-
рот, падение революционной волны и раз ром революции
в Париже всегда служили сигналом для перехода реакции в
наступление на всех фронтах.
Так упрочивалось представление, что Париж — избран-
ный город, что он живет и борется для всего человечества и
за все человечество. При всей возвышенности этого предста-
вления, при всем его значении для подъема революционной
энергии в нем таилась известная опасность излишней само-
уверенности, переоценки своих сил, беззаботности относительно
остального мира, который без особых мер со стороны париж-
ской революции должен, обязан поддерживать ее, не может
не пойти за нею. Это — своеобразная «пропаганда действием»:
раз Париж совершил свою революцию, раз он выдвинул новую
великую идею, — он сделал все, что от него требуется, осталь-
ное приложится само собой.
Несомненно, не только в отрезанности Коммуны от осталь-
ного мира, но и в таких представлениях была одна из причин,
почему она боролась молча, не бросая страстных призывов
в окружающий мир.
Эпоха действительно интернациональных выступлений ра-
бочего класса была еще впереди.
СОЦИАЛИЗМ
И РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ.
ПРУДОНИСТЫ И ИНТЕРНАЦИОНАЛ
15 июньские дни 1848 г. был разбит не только парижский
пролетариат,—зтими днями рабочее движение во всей Франции
было подавлено на несколько лет. Буржуазия знала, что она
делала, когда не оставила перед пролетарскими массами
Парижа никакого выхода кроме восстания.
Восставший пролетариат парижских предместий был оди-
нок. Мелкая буржуазия, по обыкновению пошатавшись из
стороны в сторону, к этому времени была обработана вождями
капиталистической буржуазии и, уверовав, будто она защищает
свою собственность от «разделистов», решительно стала на
сторону крупной буржуазии против голодных рабочих, до-
веденных до отчаяния провокационными мерами. Националь-
ная гвардия, т. е. ополчение из горожан, своего рода ми-
лиция, сражалась против восставших рука об руку с прави-
тельственными войсками. Национальная гвардия из соседних
городов спешила на помощь правительству. Крестьянство
с нетерпением ожидало, когда, наконец, войска восстановят
«порядок».
Пролетариат был одинок в своей борьбе против капитали-
стического общества. У него не было ясной программы: нельзя
же было считать программой спутанные и расслабленные рас-
суждения Луи Блана об «организации труда» и о «праве на
труд». У пролетариата не было революционных вождей: тот
же Луи Блан, чрезвычайно популярный среди масс, факти-
чески убивал революционные настроения бесконечной бол-
товней в особой комиссии, заседавшей в Люксембургском дворце
п неторопливо «изучавшей» рабочий вопрос. У пролетариата
не было ни партии, которую он признавал бы своей партией,
ни вообще широкой организации: убаюкиваемый фразами об
«организации труда», о «министерстве труда», о «праве на труд»,
он попал в парламентскую ловушку, в какую превратилась ко-
миссия Люксембургского дворца, и, внимая ее бесконечным
речам и проектам, не помышлял о необходимости боевой орга-
низации своих сил; он сам расслаблялся и проникался довер-
чивостью, пока не увидал себя перед пропастью, умело выко-
панной его классовыми противниками.
Напротив, враги не теряли времени даром. Они органи-
зовывались, накопляли силы. Для безработных, требовавших
«права на труд», они открыли «национальные мастерские»,
где работник не находил ни разумного труда, ни заработка,
обеспечивающего хоти бы скудное существование. А потом,
развернув озлобленную травлю против «дармоедов», разнуздав
алчные и завистливые чувства во всех домовладельцах, лавоч-
никах, ремесленниках, мастеровых и крестьянах, составляв-
ших главную массу армии, буржуазия почувствовала, что
пора указать пролетариям их надлежащее место. Закрытием
«национальных мастерских» она не оставила перед пролета-
риатом иного выбора, как смерть от голода или смерть от пули.
В трехдневном баррикадном сражении парижский проле-
тариат был разбит. Генерал Кавеньяк, герой африканских
экспедиций, расправлялся с восставшими с африканской
жестокостью. Семь тысяч пролетарских борцов пали на ули-
цах Парижа. Затем, когда «порядок» был восстановлен, зара-
ботали суды для его укрепления. Многие сотни уцелевших
борцов были брошены в тюрьмы и отправлены в гнилую Кайенну
(в Южной Америке), где они сделались жертвами неописуемых
лишений и тропической лихорадки.
Парижский пролетариат был обескровлен и обезглавлен,
а вместе с тем на долгие годы было разбито и вообще рабочее
движение во Франции..В рабочем классе зародились и пустили
прочные корни отрицательное отношение к политике («апо-
литизм») и боязнь революционных методов. Ему казалось, что
при с олкновении с другими классами, к которому необходимо
приводит всякая политическая деятельность, его вечная судь-
ба — оставаться обманутым и проведенным; ему казалось, что
он неизменно будет служить только целям своих классовых
противников и своими руками таскать для них каштаны из
огня При таких настроениях пролетариат должен был пойти
за людьми, которые обещали ему выход, не сталкивающий
его с другими классами и незаметно для них, ва их спиной,
выводящий из такого общественного строя, где господствует
капитал, к такому укладу, который не отказывает в признании
«права на труд».
В этой атмосфере подавленности Прудон начал находить
приверженцев. Начиная с 1863 г., когда рабочий класс вновь
стал обнаруживать признаки жизни, Прудон пользовался
возрастающей популярностью.
Типичный представитель мелкой буржуазии, Прудон во
всех своих теоретических построениях отразил промежуточ-
ность положения крестьян и ремесленников в развивающемся
капиталистическом обществе. Массам мелкой буржуазии по-
стоянно угрожает пролетаризация, но отдельные единицы не
утрачивают надежды при удаче подняться в ряды крупной
буржуазии; общим для всех остается страх перед современным
обществом. Они видят его противоречия и порождаемые им
страдания, но не постигают механики этого общества и, убеж-
даясь в своем полном бессилии перед его силами, стараются
найти способы, оставаясь в нем. выскользнуть из-под его
власти. Однако все их выходы — самообман: не противопо-
ставляя никаких сил капиталистическому обществу, с самого
начала отказываясь от всяких попыток борьбы с ним, они
только укрепляют его и упрочивают. И все их выходы в ко-
9S
вечном счете тяготеют в одну сторону: они мечтают незаметным
путем притти к растворению буржуазии и пролетариата в
«среднем классе», т. е. к превращению средней буржуазии
в единственный общественный класс, — к воскрешению сво-
бодного средневекового города и патриархальной деревни,
в технических и экономических условиях представляющих
полное и решительное отрицание патриархальности и средне-
вековщины.
Мютюэлизм — «взаимность услуг» — первое и последнее
слово прудонизма, его всеисцеляющее лекарство, волшебная
мазь от всех зол современного общества. На началах взаим-
ности, на урезываемые от себя гроши, трудящиеся создают
товарищества, организуют производительные артели, устраи-
вают кредитные учреждения, которые выдают даровые, без-
возмездные ссуды. Таким образом, нисколько не затрагивая
господствующих классов и ничем не задевая их государства,
а просто обходясь без него и устраиваясь вне его, трудящиеся
постепенной незаметно создают свой собственный мир, который
складывается из автономных, т. е. из самостоятельных, то-
вариществ и коммун (общин), связанных между собой дого-
ворными отношениями, не связывающими, т. е. нисколько не
ограничивающими, свободы их движения. В этом мире нет
места правительству: всякая власть упраздняется, но не путем
политической борьбы, не путем захвата власти трудящимися,
которые затем, использовав эту власть для уничтожения всех
основ эксплоатации, создают общество, где нет места отно-
шениям зависимости и подчинения. Нет, весь переворот со-
вершается стратегическим маневром, обходным движением,
диверсией, которая опустошает и обессиливает старое обще-
ство, перенося центр тяжести в совершенно новую об-
ласть.
Если что и способно помешать осуществлению этих планов,
так это прежде всего политика и политическая борьба. Надо
на пушечный выстрел уйти от всех политических программ,
требований, выступлений и демонстраций. Участие в них
способно только погубить дело.
Такпм образом, прудонизм — это мирная, мягкая, смирен-
ная форма анархизма, это прирученный анархизм, мечтающий
2.9
оез вейкой борьбы упразднить всякую власть, оставив ее при
помощи своих товариществ и коммун в пустом, безвоздушном
пространстве, вышелушив из нее и оттянув в другую сторону
все экономическое Содержание.
Совершенно естественно, что прудонизм нашел сторонников
прежде всего среди ремесленников. Могли ли железнодорож-
ные рабочие, рабочие крупной текстильной фабрики или ма-
шиностроительного завода мечтать о создании кооперативных
товариществ, которые на их грошевые сбережения сделали
бы их хозяевами железной дороги, громадной прядильно-
ткацкой фабрики или доменной печи? Но для бронзовщиков,
переплетчиков, мебельщиков и т. д. товарищеские органи-
зации представлялись осуществимыми и — что в особенности
важно — вполне жизнеспособными: эти отрасли ремесленного
производства встречались с капиталом в форме пока не про-
изводственного, а преимущественно торгового капитала, т. е.
капитала скупщика и раздатчика. Точно так же крупнопро-
мышленному рабочему нечего было делать и с подтоварным
кредитом и с товарно-складочными учреждениями, которые
пропагандировались прудонистами: как он определил бы свои!
доли» участия в произведенном им паровозе или в десятках
тонн выплавленного чугуна и как сумел бы сбывать их ре-
месленникам через прудоновские учреждения при посред-
стве прудоповских денег? Все рецепты Прудона были рас-
считаны в первую очередь на мелких «самостоятельных»
ремесленников и на мелкое «независимое» крестьянское хо-
зяйство.
Но прудонисты сумели привлечь к себе и рабочих, которым
улыбалась идея осуществить полное преобразование общества
посредством мирных и законнейших мер, не требующих поли-
тических действий. К 1863 г. пролетариат вообще стал опра-
вляться от поражения 1848 г. Наполеоновское правительство
в поисках опоры для себя и противовеса угрожавшей ему ли-
беральной буржуазии пустилось в легкие заигрывания с ра-
бочим классом и предприняло некоторые шаги, которые мы
назвали бы «зубатовщиной» (например, с 1864 г. право коали-
ций, но без права организовать союзы). Промышленный
пролетариат еще очень недавно расстался с ремесленными
&»
формами хозяйства; его общественное мышление двигалось
еще по мелкобуржуазным путям; он еще не сроднился, не
сжился с той мыслью, что его освобождение — в расширении,
распространении и подчинении себе крупного общественного
производства, а не в возрождении изжитых мелких, раздроб-
ленных ремесленных форм; ему вообще еще предстояло после
многих опытов, ошибок, блужданий и разочарований иритти
к этой идее. Поэтому он пока еще возлагал свои упования
на мелкобуржуазные рецепты Прудона. Более пяти лет пру-
донизму принадлежало бесспорное господство в возрождав-
шемся рабочем движении Франции вообще и Парижа в осо-
бенности.
В 1862 г. в Лондоне была устроена всемирная выставка.
Среди французских рабочих, прежде всего в Париже и Лионе,
возникла мысль о посещении этой выставки: с одной стороны,
для ознакомления с английской промышленностью, а с другой
стороны, для того чтобы установить постоянные связи с англий-
скими рабочими. При тогдашней подавленности французского
пролетариата даже это скромное начинание превратилось в
большое событие. С громадным воодушевлением прошли по
фабрикам и мастерским выборы представителей и сборы средств
на поездку. Наполеоновское правительство, вступавшее тогда
в период ухаживаний за рабочими, покровительственно от-
неслось к этому делу. В августе состоялась первая встреча
70 французских делегатов-рабочих с представителями англий-
ских профессиональных союзов. И те и другие признавали
необходимость постоянного общения между рабочими разных
стран.
В июле 1863 г. французские делегаты — среди них Толей —
опять приехали в Лондон, чтобы вместе с английскими рабо-
чими выразить сочувствие восстанию в русской Польше, звер-
ски подавленному царским правительством. На собраниях,
состоявшихся в лондонском зале Сен-Джемс-Холл И в других
местах, снова и снова говорилось о необходимости междуна-
родной организации рабочих.
В сентябре 1864 г. делегаты французских рабочих и, между
прочим, снова Толен опять прибыли в Лондон, чтобы выразить
протест против царских расправ с Полыней. 28 сентября в
.7/
Сен-Мартин-Холле состоялся митинг, на котором кроме ан-
гличан и французов присутствовали итальянцы, поляки и
немцы. Последние, преимущественно эмигранты, еще с 1862 г.
установили тесные связи с английскими рабочими, устроите-
лями международных собраний, и вместе с тем связали с этим
движением Маркса.
Толен прочитал на митинге адрес (воззвание), который
ярко отражает всю прудонистскую спутанность воззрений
французских рабочих того времени. Согласно этому воззва-
нию, задача организуемого международного объединения ра-
бочих — не в борьбе за совершенно новый общественный строй,
а в восстановлении какого-то «равновесия» между капиталом
и трудом, в возрождении той свободы, братства и равенства,
которые будто бы были действительно проведены великой
революцией, но с того времени все более разрушались эконо-
мическим развитием.
Однако самое важное заключалось в том, что здесь было
постановлено сделать, наконец, практические'шаги к основанию
Интернациональной ассоциации рабочих (Международного
товарищества рабочих)и был избран комитет, которому пору-
чено немедленно выработать устав и воззвание от имени ноной
организации.
Таким образом, 28 сентября 1864 г. — день основания
/ Интернационала.
Маркс, представлявший германских рабочих, с самого
начала занял руководящее положение в комитете, который
превратился в Генеральный (общий) совет Интернационала.
Во всех странах того времени рабочее движение находилось
на разных ступенях развития. Оно еще не освободилось от
буржуазных фраз и буржуазных воззрений, ему еще предстоял
разрыв не только с мелкобуржуазным демократизмом, но и
с капиталистическим либерализмом. Самое видное место
в Интернационале заняли представители английских про-
фессиональных союзов (тред-юнионов). У себя в Англии
они беспомощно плелись за двумя крупными собственниче-
скими партиями — за консерваторами и либералами —
и попеременно, в зависимости от изменяющихся обстоя-
тельств и даваемых им посулов, голосовали то за ту, то за
.72
другую, а чаще всего за либеральную партию; по своим по-
литическим воззрениям они мало возвышались над нею. Вся-
кая мысль о глубоком общественном перевороте и даже вообще
о крупном повороте, о социальной революции была от них
бесконечно далека. Их занимала чисто практическая задача:
устранить или хотя бы частично смягчить конкуренцию кон-
тинентальных рабочих, которые, лишенные организации, своей
непритязательностью ставили под вопрос прочность частичных
завоеваний английских рабочих. Пока у вождей тред-юнионов
была надежда и необходимость искать в Интернационале опору
против континентальной конкуренции, они поддерживали Ин-
тернационал и были наиболее активными его членами. Но
как только они разочаровались в своих надеждах и почув-
ствовали, что положение профессиональных союзов в Ан-
глии упрочилось, они повернулись к Интернационалу спиной.
Это, впрочем, случилось уже после Парижской коммуны.
Очень многих энергичных членов I Интернационал нашел
в Швейцарии, где ему особую поддержку оказывали некото-
рые эмигранты-немцы, бежавшие из Германии после подавле-
ния революции 1848 г. Но в самой Швейцарии еще не было
крупной капиталистической промышленности: она оставалась
страною ремесленного и мелкокрестьянского производства.
Здесь к Интернационалу примкнуло немало буржуазных де-
мократов, которые ничего не ожидали от этой организации,
кроме содействия проведению некоторых реформ.
В Германии агитация Лассаля глубоко и широко всколых-
нула рабочие массы. Они были удачно объединены на таком
политическом требовании, как завоевание всеобщего избира-
тельного права. Но в том, как Лассаль предполагал использо-
вать это политическое оружие, было мало революционности
и много демократических иллюзий. Несмотря на резкость
борьбы с либеральной буржуазией, рабочий класс еще был
далек от полного идеологического разрыва с буржуазным
обществом.
Во Франции к Интернационалу примкнули прежде всего
и в наибольшем количестве прудонисты, господствовавшие
в рабочем движении, все еще переплетавшемся с кооператив-
ными исканиями ремесленников.
в И. Степанов
Прудонизм в течение нескольких лет налагал свою печать
на воззрения и деятельность французской секции (отделения)
Интернационала.
Большая разнородность первоначальных основателей Ин-
тернационала, мелкобуржуазные и буржуазные примеси к
их воззрениям, а в связи с этим и некоторая невыясненность
задач и стремлений — все это повело к тому, что буржуазные
газеты отнеслись без всякой тревоги к возникновению Между-
народного товарищества и что членами его на первых порах
были даже капиталисты. А если в уставе и воззвании, выра-
ботанных комитетом, говорилось о классовой борьбе и необхо-
димости уничтожить классовое господство, если воззвание,
как и появившийся за четверть века до того времени «Комму-
нистический манифест», заканчивается лозунгом: «Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!», то и это нисколько не отпугивало
буржуазных радикалов. Они привыкли украшать свои соб-
ственные воззвания пышными фразами и революционнейшими
призывами, которые их ни к чему не обязывали и пресле-
довали только одну цель: ловить простодушных сторонников.
В первых документах Интернационала они видели необхо-
димую дань установившейся политической практике буржуаз-
ных партий.
К тому же их утешало присутствие в этих документах не-
скольких фраз, которые ставили все дело как будто на старую,
заезженную, привычную для них колею. Так, например, в
уставе имеются такие слова: «Международное товарищество,
равно как и все примыкающие к нему общества или личности,
будет признавать правду, справедливость и нравственность
основою своих отношений ко всем людям независимо от расы,
религии и национальности». Расплывчатые и совершенно пу-
стые, бессодержательные слова о «праве, справедливости и
нравственности» были бы понятны в уставе какого-нибудь
франк-масонского братства или в уставах каких-нибудь чув-
ствительных «рабочелюбцев» времен доиюньского восстания
1848 г., а не в уставе революционной рабочей организации.
Точно так же воззвание Интернационала, призывая про-
летариат следить за дипломатическими происками прави-
тельств, говорит, что он должен «провозглашать элементарные
44
(f. e. простые il по своей простоте вбей приятные н общие)
законы нравственности и права, которые, регулируя частные
отношения людей, должны вместе с тем быть верховными зако-
нами и для взаимных отношений между нациями». Выходит,
таким образом, что «элементарные законы нравственности и
права», регулирующие отношения людей в современном экс-
плоататорском обществе, должны встретить признание и под-
держку и со стороны пролетариата. Требования нравственности
оказываются одинаковыми и для буржуа, который, следуя
своим законам нравственности и права, вышибает прибавоч-
ный труд из рабочего, и для рабочего, ведущего борьбу за
социализм.
Маркс, главный составитель устава и воззвания, уступил
путаным головам и согласился на эти курьезные вставки.
Он видел, что отчетливое и точное изложение научно-социа-
листических (коммунистических) воззрений и строгая форму-
лировка революционной программы окажутся не по плечу
для пролетариата того времени, занимавшего еще межеумочное
экономическое и политическое положение. Главное для Маркса
заключалось в создании организации, которая послужила
бы центром для направления и выравнивания рабочего дви-
жения в разных странах. Он знал, что в борьбе и уроках
борьбы в условиях расширяющейся капиталистической экс-
плоагации будут отметены и отброшены все шлаки, вся
скорлупа, налипшие на пролетариат от буржуазного и
мелкобуржуазного мира. В данный момент важнее всего было,
чтобы пролетариат начал организованно действовать. Задачи
и средства деятельности должны были отчетливо выявиться
в самом ходе борьбы. При таких условиях Маркс мог пойти
па снисходительное отношение к спутанности французских
прудонистов.
Главный комитет (бюро) французского отделения Интер-
национала нашел помещение в Париже на улице Гравилье.
Поэтому парижских членов Интернационала нередко назы-
вают «гравильерцами».
На улице Гравилье не столько старались организовать
энергичное рабочее движение, сколько обсуждали и рассуж-
дали. Для гравильерцев главная задача Интернационала
сводилась не к организации действий, а именно к изучению
и исследованию разных проектов и рецептов, создаваемых из
головы, без учета основных общественных сил.
Решения и вся тактика, рекомендуемые рабочему классу,
двигались по прудонистским путям. Взаимность услуг, произ-
водительные и другие кооперативы, даровой кредит, общества
взаимного кредита, касса гроша — этим все исчерпывалось
для гравильерцев.
Одна мысль о стачках как средстве классовой борьбы, да
и вообще мысль о борьбе встречала с их стороны самое вра-
ждебное отношение. Они ставили себе в особую заслугу, что
провалили все попытки забастовки строительных рабочих
в 1865—1867 гг.
Один из прудонистов еще летом 1868 г. заявлял: <'Мы отвер-
гаем стачки в принципе, так как они не являются разумным
экономическим средством». И даже в 1870 г. другой прудонист
с содроганием восклицал: «Статей, снова стачки и опять стач-
ки... Конец теоретическим исследованиям и всему, что на
них похоже!», т. е. бесконечному пережевыванию старой пру-
донистской жвачки.
Прудонисты отвергали мысль о воздействии на законода-
тельство с целью ограничения рабочего дня и проведения
фабричных законов. Между хозяевами и рабочими должны су-
ществовать чисто договорные, «свободные» отношения, и ни
государство, ни Интернационал не должны вмешиваться в
эту область.
Французские прудонисты додумались даже до удивительной
мысли: они предлагали превратить Интернационал в мировое
кооперативное товарищество, которое, составив капитал и уве-
личивая его вкладами, должно подыскивать работу своим
членам, оказывать им кредит, содействовать сбыту производи-
мых ими товаров и т. д.
Простое упоминание о революционных способах вызывало
ужас у прудонистов, а в их глазах была революционна всякая
прикосновенность к политике. Они озабоченно подчеркивали
свою политическую благонамеренность: «Мы признаем лишь
мирные средства», «Мы не занимаемся политикой », «Интерна-
ционал предоставляет государствам итти своим путем, пока
36
наше государство (т. е. собственно кооперативные организа-
ции, создаваемые при посредстве Интернационала) не будет
сильнее их. Тогда на развалинах существующих государств
мы получим наше совсем готовое, сложившееся в каждом на-
циональном отделении Интернационала».
Прудонисты-французы, члены Интернационала, во всем
оставались верны своей мелкобуржуазной натуре. На кон-
грессах (съездах) Интернационала они были самыми упрямыми
противниками требования о превращении земельной собст-
венности в общественную собственность: в них сказывался
ограниченный и тупой чисто крестьянский страх за свой участок
земли. Точно так же парижская группа постановила не до-
пускать работниц в организации Интернационала, и на съездах
последнего французские делегаты наговорили немало самых
глупых пошлостей относительно «предназначения» женщины.
И даже через несколько лет, вспоминая о только что упомя-
нутом постановлении парижской группы, один из ее членов
говорил с неподражаемым самодовольством и самолюбова-
нием: «Место женщины — у домашнего очага, а нс на три-
буне. Природа сделала ее кормилицей и хозяйкой. Не будем
же отвлекать ее от этих общественных функций и вышибать
ее из колеи. Мужчине — труд и изучение вопросов челове-
чества; женщине — заботы о детях и украшении жилища ра-
ботника». Маленький семейный тиран, требуя, чтобы в его
«собственном» углу все было в порядке и приготовлено во-
время, осуждает женщину навеки оставаться в рабской зави-
симости от своего мужа.
Общая пришибленность французов-прудонистов, членов Ин-
тернационала, робкое отречение от политики, трусливое и
упорное уклонение от того, чтобы недвусмысленно определить
свое отношение к бонапартовскому режиму, иногда плохо
прикрытое фактическое примирение с этим строем, как делом
будто бы абсолютно посторонним и безразличным для рабо-
чего класса, — все это естественно наталкивало на подозре-
ния. Буржуазные радикалы, ссылаясь на легонькие поблажки
и уступки правительства, попросту объявляли французское
отделение Интернационала организацией, состоящей в тайных,
но прямых отношениях с императорским правительством, для
37
которого она требуется в качестве угрозы против либеральной
буржуазии.
Бланки, старый революционер, «вечный узник», несколько
раз приговоренный к смертной казни, половину своей жизни
просидевший в тюрьмах, в которые его упрятывали и коро-
левская, и императорская власть, и временные правитель-
ства, хорошо видел, какое пагубное и расслабляющее дей-
ствие оказывает прудонизм на рабочий класс, воскресающий
к жизпп.
Программа «мирного обновления» посредством «взаимных
услуг» и кооперация были в его глазах ловким маневром,
который на неопределенное время отводит от империи рево-
люционные удары. Гравильсрцы Толен, Фрибур и Лимузен
представлялись ему просто пройдохами.
Познакомившись с выступлениями французских прудони-
стов на Женевском съезде Интернационала, Маркс уже в
конце 1866 г. дал им такую суровую, но правильную оценку:
«Господа парижане набили себе голову пустейшими прудо-
нистскими фразами. Они болтают о науке, а сами ничего не
знают. Они презрительно относятся ко всякому революцион-
ному действию, т. е. к действию, вытекающему из самой клас-
совой борьбы, ко всякому сосредоточенному общественному
движению, т. е. такому движению, которое может быть про-
ведено политическими методами (как, например, законодатель-
ное сокращение рабочего дня).
Прикрываясь требованиями свободы и отрицанием всякого
правительства, под предлогом прав личности, несовместимых
со всякою властью, эти господа, 16 лет столь спокойно выно-
сившие и теперь несущие самый позорный деспотизм, пропо-
ведуют по существу обыкновенное буржуазное хозяйство, но
только прудонистски идеализированное. Прудон принес гро-
мадный вред. Сначала его призрачная критика и его призрач-
ное отличие от утопистов (он сам мелкобуржуазный утопист,
тогда как в утопиях таких людей, как Фурье, Оуэн и т. д.,
есть предвосхищение ц фантастическое изображение нового
мира), его мнимая критика захватила и подкупила блестящую
молодежь, студентов, потом рабочих, особенно парижских,
которые, будучи заняты производством предметов роскоши,
сими того не сознавая, сильно тяготеют к старому строю.
Невежественные, тщеславные, претенциозные, болтливые,
надутые ложным пафосом, они чуть было все не испортили,
явившись на конгресс в таком большом количестве, которое
совершенно не соответствует числу пх членов».
Ко времени Парижской коммуны прудонисты, хотя и не-
сколько исправленные и кое-чему наученные поднимающейся
революциошюй волной, но тем не менее оставшиеся прудони-
стами, все еще имели преобладающее значение во французском
отделении Интернационала.
ПРИЗНАКИ ПЕРЕЛОМА.
ВОПРОСЫ ТАКТИКИ
lx. концу 60-х годов рабочий класс утке не был тем, чем он
был в первые годы империи. Развитие капитализма, с одной
стороны, создавало крупнопромышленный пролетариат, а с
другой стороны, делало все более безнадежным положение
ремесла, в особенности некоторых его отраслей, все быстрее
подчиняемых торговым капиталом скупщика и раздатчика.
Условия толкали на борьбу, требовали борьбы, и прудонисты,
которые хотели удержать от нее, начали терять свое влияние.
Их теории были слишком безжизненны и стояли в слишком
вопиющем противоречии с действительностью.
Империя, чувствуя, что почва из-под ее ног уходит, мета-
лась из стороны в сторону. Она не утрачивала надежды при-
влечь рабочих на свою сторону, подкупить и развратить ма-
ленькими уступками, — как подкупала разные обществен-
ные отбросы, подкупала армию, ее офицерский состав, развра-
щала и разлагала либерализм, превращая некоторых его пред-
40
ставителей в своих услужающих. За правом устраивать стачки
последовало разрешение организовать союзы, созывать собра-
ния, начались некоторые фактические послабления для печати.
Открывшейся возможностью организоваться пролетариат
стал пользоваться для стачечной борьбы. Тщетно противились
этому прудонисты, тщетно старались направить и профессио-
нальные союзы в свое русло: пусть членские взносы целиком
пойдут на основание кооперативов, на организацию дарового
кредита, на другие учреждения «взаимности», — для прудо-
нистов смысл и оправдание профессиональной организации
заключались единственно в этом.
Интернационал поддерживал стачки, французская секция
не могла противостоять напору рабочих. Интернационал ока-
зывал содействие стачечникам в горнопромышленных центрах:
Обене, Крезо. Фуршамбо, Рикймари, а также в Руане, Лионе
п т. д. Популярность Интернационала в рабочих кругах воз-
росла: к нему начали присоединяться сотнями и тысячами.
Буржуазия преувеличивала роль и силу Интернационала:
ее газеты рассказывали о сотнях тысяч членов, о миллионных
средствах, которыми будто бы располагал Интернационал для
помощи стачечному и революционному движению. Но эти
легенды в свою очередь увеличивали значение Интернацио-
нала в глазах пролетариата. Во французском отделении влия*
ние прудонистов стало оттесняться революционными элемен-
тами, да и некоторые из прудонистов почувствовали сомнение
в чудодейственной силе своих рецептов и начали прислуши-
ваться к тому, что говорили на съездах Интернационала их
противники, руководимые Марксом.
Правительство все более утрачивало уравновешенность.
То оно делало уступки, то учиняло военные расправы со ста-
чечниками. Так, например, во время стачки в Рикамари про-
изошло столкновение между рабочими и пьяными солдатами,
которые застрелили 15 рабочих, в том числе двух женщин и
одного ребенка, и многих ранили. Но все это только ускоряло
поворот и раздражало пролетариат, который оставался респу-
бликанским по своим настроениям.-Разрешая союзы, прави-
тельство в то же время начало преследование организаций
Интернационала. Но процессы и обвинительные приговоры
41
еще больше привлекали к нему внимание масс. И хотя прудо-
нисты в публичных заседаниях по-своему истолковывали
стремления и цели Интернационала, рабочие шли дальше
вождей-прудонистов и выбивались из-под их влияния.
В это время Бланки со своими сторонниками начал нахо-
дить некоторую опору среди рабочего класса. Яркий, стойкий,
испытанный революционер, упорный борец, в 40-х годах
Бланки мало интересовался социализмом и организованным
рабочим движением. Для него все сводилось к политическому
перевороту, к захвату государственной власти. А для этого,
полагал он, — неправильно оценивая опыт французских ре-
волюций, когда группа либеральных политиков, явившись
в ратушу (думу), объявила себя правительством и признавалась
таковым, — для захвата власти требуется не широкая органи-
зация. а кучка энергичных заговорщиков, решительных,
смелых людей. Государство всемогуще. И если все предыдущие
правительства вели народ к гибели, то новая революционная
власть, пользуясь правительственным аппаратом, поведет его
к спасению. И так как она будет творить то, что требуется для
народа, то его поддержка придет и упрочит захват. Надо дер-
зать, снова и снова дерзать.
При таких воззрениях широкая организационная работа
в массах и развитие организации на почве борьбы за удовле-
творение их настоятельнейших требований, привлечение этой
борьбой новых и новых стороннпкор утрачивали всякое зна-
чение в глазах Бланки и бланкистов. Все это, заставляя раз-
мениваться на мелочи, по их мнению, скорее отвлекало от
настоящего дела. Связи в массах могут быть, пожалуй, полезны
только в одном отношении: они позволяют отыскать и выде-
лить отдельных смелых п стойких людей, которых можно по-
святить в заговор, долженствующий посредством внезапного
выступления и нападении овладеть правительственной машиной.
Таким образом, бланкисты фактически противопоставляли
лигмор широкий организации. Активную, действительную
роль н их построениях играли заговорщики, а массам остава-
лась пассивная роль.
Однако к концу 60-х годов понимание Бланки углубилось
и расширилось. Деятельность социалистов и в особенности
4*
Овюст Бланки
развертывающаяся борьба рабочего класса ие прошли для
него бесследно. Прежде всего его внимание сосредоточилось
на том, как произвести политический переворот. Представле-
ния о том, как использовать переворот, что делать «на дру-
гой день» после переворота, оставались более или менее ту-
манными. Теперь Бланки начал все более склоняться к социа-
лизму: не к мелкобуржуазной, расплывчатой и расслабленной
прудонистской его разновидности, а к активной, револю-
ционной.
Бланкисты начали ближе подходить к рабочему движе-
нию. И здесь они повели борьбу с прудонистами. В полную
противоположность последним они самым положительным
образом относились к развивающемуся стачечному движению.
Может быть, иногда они толкали на выступления, когда для
того не было достаточно благоприятных условий. И, несом-
ненно, первоначально значение стачек оценивалось по-блан-
кистски: они казались важными не потому, что вели к форми-
рованию широкой боевой армии, к втягиванию всего рабочего
класса в борьбу, а потому, что, расшатывая положение пра-
вительства, раздробляя его внимание, создавали условия,
при которых внезапный выпад заговорщиков мог рассчитывать
на успех. Поэтому, поддерживая и поощряя стачечную борьбу,
бланкисты не принимали участия в повседневной работе про-
фессиональных союзов, не заботились о создании широких
организационных связей с рабочим классом. Они не расши-
ряли и собственной организации, которая фактически все
время оставалась заговорщическим кружком, а не политиче-
ской партией.
Вследствие своей борьбы с прудонистами и по своему отно-
шению к стачечному движению бланкисты фактически сде-
лались союзниками марксистов в Интернационале, в особен-
ности во французской его секции (отделении).
К концу 60-х годов практический опыт раскрыл всю несо-
стоятельность прудонистских рецептов. Основанный прудо-
нистами большой банк «Кредит труда», без всякого разбора
выдававший ссуды кооперативам, пришел к естественному
банкротству. На Брюссельском съезде Интернационала со всех
сторон указывали, что потребительские и производительные
75
кооперативы развивают в членах буржуазные инстинкты, дух
жадности и алчности.
Некоторые члены французского Интернационала начали
критически относиться к своим воззрениям. Они освобожда-
лись от своего отрицательного отношения к политике. У них
появлялась восприимчивость к идеям радикалов-республи-
канцев из буржуазной среды, поскольку последние в свою
очередь начали понимать необходимость особых классовых
требований пролетариата. Часть буржуазных радикалов стала
склоняться к социализму, социалисты прудонистской окра-
ски — к признанию существующего политического строя од-
ной из серьезнейших помех, которую необходимо устранить
политическими, революционными способами.
Однако во всех построениях и рассуждениях на социали-
стические темы оставалось еще много неясного и туманного.
Только коммунизм, научный социализм Маркса и Энгельса,
учтя опыт Парижской коммуны, объединил социализм и по-
литическую борьбу в стройную, законченную систему. Фран-
цузская социалистическая литература, касавшаяся этого во-
проса, до самого конца не пришла к его ясной постановке.
По важно и то, что начались поиски и нащупывание надлежа-
щих путей.
Демклюз, принимавший активное участие еще в револю-
ции 1848 г., впоследствии один из виднейших деятелей Париж-
ской коммуны, в 1868 г. писал: ('Демократия и социальная
реформа — одно и то же... Слово демократия имеет и может
иметь лишь одно значение: реформа социальная, т. е. справед-
ливость, вместе с реформой политической и через ее посред-
ство*. Однако он сам признавал, что, хотя и сочувствует социа-
листам и хотел бы разделять их надежды, но главное для него —
все же только в собственной политике. Он, почитатель Великой
французской революции, в особенности якобинцев, оставался
политическим радикалом по преимуществу. Он не видел, что
громадный путь, пройденный с того времени экономическим
развитием Франции, многое изменил. Выдвинулся новый
класс с совершенно новыми задачами, требующими совершенно
нового подхода и новых способов для своего разрешения.
В своих тактических воззрениях он не шел дальше якобинцев
1792—1794 гг.: захватив власть, надо проводить диктатур}’
в интересах народа и опираясь на него. Но он совершенно
не видел, что «народ», который может поддержать революцион-
ную диктатуру, стал совершенно иным, и не понимал его клас-
совых интересов. В некоторых отношениях Делеклюз сбли-
жался с бланкистами.
Милъер, прудонист, впоследствии один из расстрелянных
коммунаров, тоже с великим почтением относился к преда-
ниям 1792 г. Он стал признавать, что дело идет к революции.
И эта революция должна будет не только разрушить старое,
но и создать новое. Однако у него сохранилось прудонистское
понимание капитала. Он не видел, что, пока остается капи-
тал, рабочий всегда будет подвергаться эксплоатацпи и что
власть капитала неизбежно будет расти. Он писал: «Цель
будущей революции — уничтожение злоупотребления капи-
талом и передача его в распоряжение труда». В сущности
он еще не отрешился от прудонистских рецептов и видел
в революции главным образом рычаг для их широкого
применения.
Верморель выпустил книгу «Деятели 1848 года» (имеется
в русском переводе), где он беспощадно раскрыл позорную
роль в революции 1848 г. многих вожаков либерализма, сохра-
нявших влиятельное положение и в конце 60-х годов. Но этот
прудонист, будущий коммунар, в своем отношении к политике
делал только одну существенную уступку: «Мы, — писал он,—
не хотим отвращать умы от наполняющих их задач».
Прудонисты вообще и, разумеется, Верморель и Мильер
были решительными противниками централизованного госу-
дарства. Революция, которую они ожидали, должна была
разложить его на самостоятельные общины — «коммуны», ко-
торые затем уже могут вступать в договорные отношения между
собой. Они отвергали всякое принуждение. Отдельная личность
должна сделаться такой же свободной, самостоятельной, «са-
моуправляющейся», «автономной» в коммуне, как коммуна
в том союзе, в той федерации коммун, в которую следует пре-
вратить существующее государство. Только сама она может
«связать» себя договорными отношениями с другими членами
коммуны, если сочтет это нужным.
47
Можно было бы не возражать против таких построений, если
бы подобный строй мыслился как цель, к которой должна
привести борьба и которая осуществится по завершении борьбы.
Но прудонисты хотели достигнуть ее немедленно по сверже-
нии империи. Они не учитывали той силы сопротивления, ко-
торую развернут крупные собственники, они вообще слишком
настроились на мысль о «мирном перевороте», они не пони-
мали, что успешно вести борьбу возможно лишь при условии
сосредоточения, централизации революционных сил и что
эта централизация недостижима без некоторого принуждения.
Правда, иногда они говорили о «диктатуре», но эта диктатура
наряду с другими рассуждениями приобретала у них расплыв-
чатый, кроткий, пожалуй несколько идиллический характер.
Прудонисты были самыми широкими демократами, для
которых в политике таинственный и неопределенный «народ
вообще» превращался в какого-то идола. По их воззрениям,
«народ» не только испытывает нужду и страдания, но и ясно
видит пути избавления. Надо просто прислушаться к его го-
лосу — и будет получена надежная программа безошибочных
действий. Отсюда — беззаботное, отношение к изучению, к
исследованию действительности, к уразумению тех сил, которые
в ней действуют, и того направлении, в каком они ведут, пли,
короче, равнодушное отношение к теории, к науке, неодно-
кратно отмечавшееся Марксом.
Любопытны в этом отношении признания Артура Арпу.
Вспоминая в своей «Народной истории Парижской коммуны»
(есть русское издание), как выставили его кандидатуру в члены
Коммуны, он пишет: «Я вообще враг символов веры (т. е.
точно и отчетливо формулированных теоретических положе-
ний), которые ничего не означают, которые всегда туманны и
носят общий характер... Я думаю, что не кандидат должен
излагать свои идеи и предлагать избирателям принять их, а
избиратели должны выразить свою волю...»
Ему совершенно чуждо представление о единственно целе-
сообразном соотношении между сознательным революционером
и массой, которая пока еще стихийно идет к революции или
стихийно же сделала первый шаг в революции. Он не пони-
мает, что именно сознательность дает революционеру возмож-
ем
Вступление прусской армии * Париж
ность превратить стихийную революционность массы в созна-
тельную революционность, что он должен быть акушером мас-
совой революционной мысли и организатором планомерного
революционного действия масс. Он боится вести массы, он в
свою особенную заслугу ставит то обстоятельство, что ничего
не подсказывает массе от себя и не указывает ей никакого
направления Широкий, расплывчатый, расслабляющий де-
мократизм, граничащий с религиозным преклонением перед
«народом>-идолом.
Но любопытная вещь, почти всегда повторяющаяся в таких
случаях: «народ» обыкновенно высказывает то же самое и почти
в тех же выражениях, как и раньше думал обращающийся
к нему с вопросами. Он не замечает, что хитрит и своими во-
просами просто подсказывает ответы.
Вот какое положение складывалось во Франции к концу
60-х годов. Пробуждающееся рабочее движение, все больше
освобождающееся от прудонистских пеленок, все решительнее
переходящее к энергичным формам классовой борьбы, чему не
препятствовали слабость и раздробленность профессиональных
организаций; а около него — раздробленные группы и группки:
решительно революционные якобинцы и бланкисты, чуждые
особым классовым стремлениям пролетариата, едва схватываю-
щие их, расплывчато демократические прудонисты, мелкобур-
жуазный социализм которых был отрицанием революционности
и которые готовились тотчас по низвержении империи раздро-
бить революционные силы между коммунами, пичти не связан-
ными друг с другом, и поскорее возвратить автономную лич-
ность в ее мелкобуржуазный уют. Идеи Маркса и Энгельса
медленно прокладывали себе дорогу через Интернационал.
Группы и группки, интеллигентские кружки, трогательные
мечтатели, социальные знахари, — но ни одной политической
партии, которая была бы революционной партией рабочего
класса. Ие было партии, которая слила бы научную мысль со
стихийным движением в единую, широкую, организованную,
планомерно направленную революционную силу.
Научный социалист не становится на колени перед рабочим
классом. Он видит, что пролетариат состоит из различных
групп и слоев. Одни из них еще пе изжили мелкобуржуазных —
* И. Степанов
ремесленных пли крестьянских — представлений и идеалов.
Другие, заняв вследствие исключительных и преходящих усло-
вий привилегированное положение, оторванное от массы, по-
пали в плен к буржуазному обществу, самодовольно помышляя,
что привилегии — плод их личных заслуг и что буржуазное
общество вознаградит всякую старательность, аккуратность
и трудолюбие. Пусть же все, следуя их примеру, собственными
силами выбиваются из своего положения.
По коммунист видит, что это не весь рабочий класс. Более
того: изучая действительность, экономику и ее развитие, он
убеждается, что необходимый и непредотвратимый рост круп-
ного производства делает мелкобуржуазныё идеалы бесчело-
вечными. Он убеждается, что, создавая при исключительном
положении своего рода аристократию среди рабочего класса,
экономическое развитие подкапывается под ее обособленнее
положение и в конце концов дает капиталисту возможность
отобрать у нее все раньше сделанные уступки.
Так создаются растущие группы, широкие массы, которые
освобождаются от мечтаний о возвращении светлых дней ре-
месла и от надежды выкарабкаться наверх своими обособлен-
ными усилиями. Их существование неотделимо от крупного
производства. И условия существования для каждого из них
изменяются лишь с изменением общих условий существования
всех наемных рабочих крупного производства, с уничтожением
капиталистической собственности.
Коммунист приглашает массу прислушиваться и пригля-
дываться. Пусть сначала ему удастся убедить сравнительно
небольшую группу. Он знает, что жизненный опыт докажет
его правоту, что эта группа — передовой отряд, за которым
скоро пойдут другие, а потом пойдет целая армия.
Когда происходит революционное обострение противоречий,
присущих капиталистическому обществу, масса с величайшей
быстротой освобождается от мечтаний о возможности мирных
успехов, достигаемых без борьбы. Все, что раньше говорил
авангард социалистической революции, получает полное, бы-
строе, блестящее оправдание. Благодаря своей ясности, отчет-
ливости, непреложной правильности, подтверждаемой всеми
уроками революционной борьбы в развертывающейся револю-
50
Цйп, революционное сознание, выработанное передовыми бор-
цами пролетариата, делает широкие завоевания и среди аристо-
кратии рабочего класса и даже среди полупролетарских, полу-
ремесленных слоев.
Пусть мелкобуржуазны* элементы еще не вполне пролета-
ризовались, — в ярком освещении резко заостренных классо-
вых столкновений они начинают прозревать свое пролетарское
будущее. Пусть аристократия рабочего класса вообще еще не
утратила своего привилегированного положения, — вся меха-
ника классовых отношений и направление их развития при эко-
номическом развале, сопровождающем всякую революцию,
при вспышках революционной борьбы освещаются, как бенгаль-
ским огнем. Таким образок?, передовой отряд рабочего класса,
коммунистическая партия, строящая свою тактику на теоре-
тическом познании действ .тельности, увлекает за собой не
только пролетарские массы, но и промежуточные, межеумочные
элементы. Понятно, почему все революции последнего вре-
мени, начиная с 1848 г., несут более яркий отпечаток рабочего
класса, чем это соответствовало бы уровню экономического раз-
вития захваченных революцией стран и обособлению и отделе-
нию рабочего класса от буржуазии и мелкой буржуазии. В рево-
люционные периоды сознание самого пролетариата в несколько
месяцев проделывает такой громадный путь, на который в обыч-
ных застойных или медленно изменяющихся условиях потре-
бовались бы целые годы. Коммунист все это учитывает.
Для коммуниста рабочий класс — не идол, требующий
религиозного преклонения перед собой. Это — совокупность
групп и слоев, стоящих на различных ступенях своего обосо-
бления от буржуазного и мелкобуржуазного мира. Поэтому
рабочие обладают различной степенью подготовленности к по-
ниманию своего исключительного положения, впервые наблю-
дающегося, единственного во всей истории человечества, и
своих особых задач, никогда еще не выдвигавшихся ни в какую
другую эпоху и требующ'IX совершенно новых способов для
своего разрешения.
Коммунист — не демократ в том расплывчатом, сентимен-
тальном смысле, как это понимали некоторые прудонисты. Он
не боится помочь массам в том, чтобы они осознали свое поло-
41
жение, и он дерзает думать, что, лишенные знаний, лишенные
возможности научно постигнуть действительность и ход ее
развития, они не способны указать безошибочные пути для
подчинения этой действительности своим классовым целям.
В своей «недемократичности» он идет очень далеко и осмели-
вается думать, что именно он способен указать стихийной
революционности масс правильные пути. И ход революционной
борьбы оправдывает его кажущееся самомнение: ой, << не демо-
крат», в коммунистической партии создает революционную
демократию, а эта демократия своею борьбой, своим дальней-
шим мнимым презрением к требованиям демократизма подго-
товляет почву для грядущей великой демократии, для единой
мировой республики труда.
Но в конце 60-х годов во Франции не было такой социали-
стической партии, которая всю свою тактику построила бы на
научных основах. Маркс и Энгельс, действуя через Интер-
национал, по необходимости медленно вели рабочий класс
передовых европейских стран в таком направлении. Во Фран-
ции вообще еще не было сколько-нибудь широкой политиче-
ской организации рабочего класса. Социальные мечтатели,
утописты, знахари, шарлатаны, просто политические ради-
калы, фраеистые ораторы, незадачливые интеллигенты все еще
могли увиваться около рабочего класса, и он, еще не искушен-
ный опытом классовой борьбы, ко всем прислушивался, за мно-
гими шел. Он еще стоял на перепутье к обособлению от мел-
кой буржуазии, — и невыработанным, неустойчивым, шатким
оставался его душевный строй, не доработавшийся до проле-
тарской устойчивости, до классовой ясности и определенности.
Положительно курьезные фигуры могли в это время пользо-
ваться популярностью среди пролетарских и полупролетарских
слоев. Все более охватываемые революционными настроениями,
они не всегда отличали революционную фразу от революцион-
ного дела, революционную позу от действительной революцион-
ности. Вот, например, Феликс 11иа, который впоследствии занял
влиятельное положение среди членов Парижской коммуны.
Его голову в глазах массы окружало сияние революции 1848 г.,
в которой он принимал участие, и позднейших преследований
и гонений, которым он подвергался за свои революционные
6'4
выступления. Но по существу это был глубоко изломанный
человек, у которого ни один шаг не обходился без фальшивого
актерского жеста, «неудачник, французский мелодраматик
четвертого ранга», как характеризовал его Маркс еще в конце
1868 г. Его специальностью были «страшные» тосты на рево-
люционных банкетах (обедах с речами). Так и в 1868 г. он по-
догрел свою популярность, предложив па одном собрании
в Лондоне, — что было совсем безопасно, — формально при-
говорить императора Наполеона 111 к смертной казни. В на-
чале 1870 г. он опять выступил с «тостом пуле», которая должна
сразить Наполеона.
Эта шумиха, а также его возраст — ему было 60 лет — и
даже внешность — обрамиявшие его лицо седые кудри, кото-
рыми он картинно потряхивал, — все это обеспечивало ему
немалую популярность. Но в нем не было никакого внутрен-
него содержания. Свою пустоту он, человек с литературным
талантом, прикрывал такими звонкими и совершенно скудо-
умными фразами, как, например, следующие, написанные
в 1870 г.: «Будущее — это народ. Это — рабочий и студент,
т. е. труд и учение. Студент — молодежь буржуазии, рабочий —
молодежь нации... Будущее — это равенство бедного с бога-
тым, раба с господином, рабочей платы с капиталом, человека
с человеком. Это конец каст и классов». И никогда и нигде он
не выражался отчетливее, никогда и нигде не обнаруживал
хотя бы отдаленного понимания очередных задач, никогда не
додумывался ни до чего, что можно было бы при всей снисхо-
дительности признать программными положениями. При всем
том он корчил из себя прямого и верного продолжателя яко-
бинцев л, прибегая к актерским позам и мрачно-трагическому
«рычанию шопотом» (слова Маркса), успешно привлекал массы.
Или взять хотя бы даже Луи Блана. Нарастание револю-
ционной энергии в массах, содействуя оживлению воспомина-
ний о революции 1848 г., выдвигало и возвышало людей, кото-
рые сыграли тогда виднейшую роль п потом подвергались
преследованиям и гонениям вместе с разбитым пролетариатом.
Луи Блан — инициатор и главный работник Люксембургской
комиссии, которая с небывалою широтой поставила обсужде-
ние положения рабочего класса. Луи Блан — автор проектов,
<5.?
которые были подхвачены, осуществлялись и искажались вра-
гами рабочего класса и потому были использованы против
него... Где же было тут разобраться, что неминуемость провала
заключалась н самых проектах Луи Блана, одинаково противо-
речивых и несостоятельных с экономической и политической
стороны? И где же тут было разобраться, что Луи Блан — весь
в прошлом, что из изгнания возвратился труп бывшего чело-
века, мелочного, претенциозного, надутого самомнением и
тщеславием, совершенно беспомощного перед лицом новой
Франции, какой она сделалась за время его изгнания.
Таково-тэ было положение Франции, и в особенности Па-
рижа, к началу 70-х годов. Сравнительно еще слабое развитие
крупнопроианодственных форм; значительное распростране-
ние, перевес мелкобуря.-уазных форм вообще, ремесленных —
в частности; едва начавшееся классовое обособление проле-
тариата; слабость, почти полное отсутствие классовых органи-
заций экономической и в особенности политической борьбы;
перекрещивающиеся, перепутывающиеся, пестрые, противо-
речивые, производящие полную сумятицу влияния политиче-
ских радикалов, якобинцев, бланкистов, прудонистов с их
планами то внезапных выпадов и захвата власти, то мирного
обновления, то подчинения себе существующего государствен-
ного аппарата, то полного равнодушия ко всей политике,
то централизованной диктатуры по образцу 1793 г., то немед-
ленного растворения всего государства в рыхлом союзе коммун.
II только с большой медленностью идеи Маркса и Энгельса при
посредстве Интернационала пробивались к рабочему классу
через мелкобуржуазную толщу.
Если учесть все это, не будет ничего удивительного, что
пролетариат не сразу наложил на Парижскую коммуну отпе-
чаток своих классовых стремлений. Поразительно, напротив,
то обстоятельство, что, несмотря на все эти неблагоприятные
условия. Коммуна все же превратилась в первую революцию
рабочею класс!.
ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОИНА
И КОНЕЦ ИМПЕРИИ
В июне 1848 г. буржуазия раздавила пролетариат. К ее
удивлению политические плоды победы достались не ей, а Лун
Бонапарту. Тщетно либерализм призывал рабочих к воору-
женному сопротивлению перевороту, который превратил Луи
Бонапарта в Наполеона III. Слишком еще жгучи были воспо-
минания об июньских кровавых расправах. Пролетариат пре-
зрительно и молча смотрел, как буржуазия ввалилась в яму,
которую она сама вырыла.
Со временем чувство мстительности сменилось прудонист-
ским аполитизмом, мелкобуржуазным воздержанием от поли-
тики, в которой мелкий буржуа чувствовал себя совершенно
беспомощным. Бессилие либеральной буржуазии, за которой
не было никакой боевой силы, устранение пролетариата от
политики и слепые голосования крестьянства за «порядок», а
вместе с тем за Луи Бонапарта, маленького племянника своего
великого дяди, создали условия для того политического строя,
который называется «цезаризмом» или «бонапартизмом». Его
первоначальная опора — «деклассированные», т. е. отбросы
всех классов, авантюристы, проходимцы, продажные души, из
которых формируются банды, осуществляющие переворот и
возводящие к власти своего вожака, такого же проходимца,
как они сами. В стремлении укрепиться новый властелин ищет
опоры в армии: ухаживает за командным составом, раздает
своим лакеям важнейшие должности, терпимо относится к
растущей неописуемой продажности в армии и управлении,
расценивает офицеров и чиновников не по их дарованию, а по
их холопству, связывается с ними в общую шайку преступле-
ниями и неизменным попустительством преступлениям.
Пока крестьянство видит в нем опору «порядка», его поло-
жение прочно. Ноу него нет полной уверенности. Он не выдви-
нут никаким определенным классом и ни с каким классом не
связан прямо и непосредственно; условием успешности пере-
ворота являлось политическое бессилие активных обществен-
ных сил, в момент переворота взаимно уравновешивавших и
парализовавших друг друга. Поэтому, по временам ощущая
под собой пустоту, он в тревоге за завтрашний день начинает
заигрывать то с одним, то с другим классом, чтобы снискать
их поддержку. Он то делает маленькие уступки рабочему классу,
то вдруг поворачивает курс на либерализм. Но этими уступками
он только приводит к мысли, что его положение шаткое, и,
никого не удовлетворяя, всех только раздразнивая произволь-
ностью своих поворотов, повышает общую требовательность и
вызывает презрение к своим явным заискиваниям. Фактиче-
ский пленник финансовой буржуазии, создавая редкостные
условия для так называемого «первоначального накопления»,
не отделимого от грабежей, хищения, казнокрадства и тому
подобных уголовных методов, он мнит себя независимым от
всех классов, но тем более угнетает его сознание отрешенности
от всех реальных общественных сил.
А тут еще и крестьянство разочаровалось в своих ожида-
ниях. В голосовании за Бонапарта крестьянство выразило,
между прочим, свое раздражение против временного прави-
тельства 1848 г., которое провело добавочный налог, падающий
на крестьянство. Оно ждало, что Наполеон принесет облегче-
.56
ние для крестьянской собственности. Вместо того начался»не-
бывалый рост государственных расходов, подгоняемый теми
паразитическими элементами, которые со всех сторон облепили
государственный аппарат. Займы следовали за займами, уси-
ливая рель финансовой буржуазии, проводившей зги займы,
принося ей громадные барыши и различные дополнительные
прибыли от спекулятивных афер, от дутых предприятий,
осуществления которых она добивалась благодаря своему весу.
На все это нехватало никаких средств. В одно первое де-
сятилетие хозяйничанья Наполеона государственные расходы
более чем удвоились. Средства добывались преимущественно
косвенными налогами, в значительной доле падавшими на
крестьянство. Оно начало открывать, что при Наполеоне ему
сделалось не легче, а много труднее и что нужда все более
запутывает его в тенетах ростовщиков, которым достается
значительная часть доходов от крестьянского хозяйства.
Чтобы использовать для себя воспоминания о Первой импе-
рии, об империи Наполеона I, Луи Бонапарт стремился окру-
жить свою империю блеском военных побед. Но все, что он де-
лал в этом направлении, приносило конфуз и позор: участие
в Крымской войне, неоднократные итальянские походы, в кото-
рых он то поддерживал объединительные стремления итальян-
цев, то становился на сторону папы, величайшего врага новой
Италии, вызывали широкое негодование и в Италии и во Фран-
ции. Его внешняя политика приобретала вид не национальной
политики, т. е. не политики, исходящей из интересов господ-
ствующего в данное время класса, а чисто династической поли-
тики, определяемой в своих капризах и поворотах личным
честолюбием и заботами о закреплении императорского трона
за собой и своей семьей.
Конечно, финансовая буржуазия и работавшие с нею по-
ставщики и подрядчики извлекали из этих войн громадные
барыши. Но это нисколько не примиряло с Наполеоном буржуа-
зию в целом и в особенности те ее элементы, которые хотели
извлекать прибыли не из авантюр, не из безумной спекуляции,
а из более или менее регулярной, упорядоченной промышленно-
сти и торговли. Они видели, что надвигается неминуемое госу-
дарственное банкротство, которое грозит им тяжелыми ударами.
37
В 1862 г. началась новая авантюра. Пользуясь тем. что Сое-
диненные штаты Америки в это время были охвачены тяжелой
и ожесточенной гражданской войной из-за уничтожения рабо-
владельческого хозяйства в южных плантациях, Наполеон
решил подобрать к своим рукам Мексику. На запросы либе-
ральной левой в палате депутатов министерство прямо лгало и
отрицало всякие завоевательные намерения. Л между тем в
Мексике начала действовать французская армия, доведенная
до 40 тыс. человек и требовавшая крупных расходов и постоян-
ных подкреплений. Она натолкнулась на умелое и отчаянное
сопротивление партизанских отрядов. Французские генералы
отдали приказ никого не брать в плен и страшными расправами
с мирным населением хотели сломить сопротивление, по до-
стигли обратных результатов. С армией шел Максимилиан,
ставленник Луи Бонапарта, объявивший себя мексиканским
императором. Когда либеральные депутаты опять протестовали
против этой авантюры, наполеоновский министр отвечал;
«Мексиканская экспедиция — величайшая идея царствова-
ния: Франция приобрела новую обширную страну для своих
колоний'). Поставщики и подрядчики превосходно зарабаты-
вали на этой экспедиции. Палата подавляющим большинством
отпустила треть миллиарда франков на продолжение «славного'»
дела.
Когда гражданская война в Америке закончилась победой
северян, Соединенные штнТы выступили на стороне Мексики.
Французские войска убрались домой. В половине 1867 г. всеми
покинутый, злополучный император Максимилиан был захва-
чен в плен и расстрелян как обыкновенный бунтовщик. Вся эта
история дала Франции несколько тысяч убитых и искалеченных
солдат и до миллиарда франков расходов,—и ничего больше.
Неудача за неудачей, провал за провалом. В 1863 г.
Франция явно начала исцеляться от политического паралича,
охватившего ее после июньского кровопускания 1848 г. Мелкая
буржуазия левела. На выборах 1863 г. она забаллотировала
всех бонапартистских кандидатов и провела исключительно
представителей оппозиции.
Так как два из них были избраны и в провинции, то они
отказались от парижских полномочий. Потребовались допол-
5*
пительные выборы. В феврале 1864 г. вышел манифест (воз-
звание), подписанный Толеном и 60 рабочими и предлагавший
выставить самостоятельные рабочие кандидатуры, так как
представители либеральной оппозиции не могут выражать
интересов рабочих. Толен не получил на выборах и полтысячи
голосов, однако новая идея была заброшена в массы.
Некоторый поворот к либерализму, начавшийся в 1868 г.,
не заставил оппозицию сложить оружие. Использовав возмож-
ность устраивать публичные собрания и прямее ставить во-
просы в печати, она укрепилась и выдвинула более энергичных
людей. Это ясно сказалось на выборах 1868 г., которые усилили
оппозицию и ввели в палату нескольких открытых республи-
канцев, между прочим Рошфора, тогда политического радикала,
впоследствии, под конец жизни, бонапартиста и нелепо шумли-
вого патриота-антисемита.
Чем ближе к 1870 г., тем явственнее чувствовалось дыхание
надвигающейся революции.
В феврале 1870 г. парижские члены Интернационала адресо-
вались к Генеральному (общему) совету последнего с таким
заявлением: «Каждый день можно ожидать самых серьезных
событий, и чрезвычайно печально, что Генеральный совет уже
давно не ведет деятельной переписки с теми, кто будет поставлен
во главе революционного движения... Мы постоянно и всюду
должны быть готовы при самом начале приближающейся вели-
кой политической борьбы заменить нынешнюю организацию
государств, которые рушатся среди безумия, преступлений и
беспорядков, новым общественным строем, основанным на равен-
стве и справедливости».
Варлек, который, познакомившись п сблизившись во время
тюремного заключения .с бланкистами, освободился от многого
в своих прудонистских воззрениях, в начале марта 1870 г. пи-
сал: «Империя существует только по имени». Но его тревожила
мысль о неподготовленности к революции.
В конце 1869 г. он сообщал: «В наших (Интернационала —И .С.)
собраниях мы почти единогласно признали, что мы еще не
готовы для революции, что нам нужен еще год или, может
быть, два для деятельной пропаганды посредством газеты,
публичных пли частных собрании и организации рабочих
л»
Варлен, рабочий-переплетчик. Член I Ин-
тернационала , x.vi< Парижской коммуны.
Расстрелян версалъцами 28 мая 1871 г.
сплоченность большинства, в целях
союзов; иначе мы не до-
стигнем господства над
положением и не можем
быть уверены, что ре-
волюция не ускользнет
от нас в пользу рес-
публиканцев - несоциа-
листов».
Клюмре, которому
яерез год с небольшим
предстояло занять от-
ветственную командную
должность в Париж-
ской коммуне, по види-
мому отвечая Варлену,
писал: «Вы правы, когда
говорите, что мы непре-
менно восторжествуем,
если будем стремиться к
успеху посредством ор-
ганизации. Но не будем
упускать из виду, что
задача организации —
действия. Конечно, не
следует жертвовать нашими идеями политике, но было бы
бедствием, если бы эти идеи оторвали нас от политики, хотя
бы только временно... К тому дню (когда падет империя) мы
должны быть готовы физически и нравственно. В этот день
выбор должен быть лишь между двумя решениями: мы или
ничтожество. Париж будет наш, или Париж не будет суще-
ствовать».
В империи видели уже труп: говорили только о том, что
делать после ее близкого крахж Она вызывала не страх, а пре-
зрение.
В Париже начались революционные манифестации, которых
он не видел около двух десятков лет. В январе 1870 г. один иа
близких родичей императора, принц Петр Бонапарт, подло
убил револьверным выстрелом некоего Виктора Нуара, явив-
во
шегося с вызовом 'на
дуэль (это была одна
из тех дуэлей, которыми
по обычаям того вре-
меня нередко оканчи-
валась газетная пере*
палка). Похороны Нуа-
ра превратились в гро-
мадную манифестацию,
в которой участвовало
до 200 тыс. человек. За-
тем все чаще по раз-
ным поводам начали
возникать никем не
подготовленные неожи-
данные манифестации,
на которых стали
слышаться возгласы:
«Да здравствует респу-
блика!»
Стачечное движение
возрастало. В Обене
произошло новое кро-
вавое столкновение со
Франкель, рабочий-ювелир, венгерец. Член
I И нтернациинала, член Парижской ком-
муны. Присужден версалыртми к смерти.
Бежал.
стачечниками. Солдаты убили 14 и ранили 50 рабочих. Суды,
угодливо оправдавшие Петра Бонапарта, неизменно выносили
обвинительные приговоры за участие в стачках, в Интернацио-
нале, в других организациях. Но это не устрашало, а лишь
увеличивало ненависть к империи.
Все расползалось по швам. Луи Бонапарт решил прибегнуть
к испытанному средству: к плебисциту, к опросу населения.
Вопрос был поставлен так, что плебисцит с самого начала пред-
ставлял ловушку: одобряет ли народ изменения, внесенные
в конституцию за последние 10 лет? А все изменения были с ли-
беральным уклоном.
Голосование (открытое, как вообще на плебисцитах), со-
стоявшееся в мае 1870 г., дало 7 200 тыс. голосов за и 1 530 тыс.
голосов против, в том числе 51 тыс. отрицательных голосов
в1
Дала армия. Деревин и мелкие города все еШе держались За
Наполеона. Если бы он чувствовал под собою опору в опреде-
ленном общественном классе, результаты голосования следо-
вало бы признать для него блестящими. Но рост отрицательных
голосов, в особенности в армии, являлся угрожающим при-
знаком, в особенности в связи с политическим сдвигом, который
все быстрее и шире охватывал Францию.
Наполеон обратился к средству, в котором ищут спасения
все гибнущие, гнилые режимы, когда они начинают чувство-
вать, что почва под их ногами колеблется. Внешняя война,
которая должна всех увлечь и объединить вокруг существую-
щей власти, военный угар, блестящие победы, разгром против-
ника, захваты,—и в результате империя сделается прочной как
никогда, раздавит оппозицию, привяжет к себе армию.
В настоящее время не подлежит никакому сомнению, что
для обеих стран, для Франции и Пруссии, для Наполеона и
Бисмарка, война в одинаковой мере была наступательной и
что обе стороны, не останавливаясь ни перед какими способами,
равным образом старались довести свой конфликт до военного
столкновения. Но, разумеется, каждая из сторон создавала
такую обстановку, как будто она поставлена противником в по-
ложение необходимой самообороны. В этом отношении Бисмарк
обнаружил, пожалуй, несколько ббльш^ю беззастенчивость и
ловкость рук, чем бонапартовские министры, — но и только.
На первое время средство оказало ожидаемое действие.
Французская буржуазия поверила бахвальству министров,
которые утверждали, что св армии все готово, до последней пу-
говицы солдата», а Пруссия к войне не готова. Она ожидала
легкой военной прогулки и кричала: <<3а Рейн! В Берлин!»
За нею пошла мелкая буржуазия, обрабатываемая бонапартов-
скими агентами. Удалось создать «патриотический» подъем.
В 1868г., когда уже ясно чувствовалась близость столкнове-
ния между Францией и Пруссией, на Брюссельском конгрессе
Интернационала но предложению немцев был поставлен во-
прос: «Какое положение должны запять рабочие в случае войны
между державами?» В единогласно принятой съездом резолю-
ции, между прочим, говорится: «Принимая во внимание, что со-
циальный организм не может существовать в случае приоста-
в»
иопкп производства па известное время; что поэтому произво-
дителям стоит лишь прекратить производство, и они сделают
таким образом невозможными затеи личных и деспотических
правительств... конгресс в особенности рекомендует трудя-
щимся прекратить всякую работу в том случае, если в их стра-
нах вспыхнет война. Конгресс рассчитывает также на дух соли-
дарности, одушевляющий рабочих всех стран, надеясь, что они
окажут поддержку этой войне народов против войны».
При молодости и крайней слабости организаций, при заро-
дышевом состоянии связей с рабочими массами во Франции
(как и в Пруссии) не было сделано даже попытки протестовать
против войны призывом к Стачке. В Париже в противовес па-
триотическим манифестациям рабочие устроили несколько не-
больших манифестаций, проходивших с возгласами «Да здрав-
ствует мир!» и разгонявшихся ударами шашек городовых.
За несколько дней до начала войны парижские члены Ин-
тернационала обратились к германским рабочим с воззванием,
в котором говорилось: «Германские братья, мы протестуем
против войны, мы хотим мира, труда и свободы. Не слушайте
подкупленных или холопских голосов, пытающихся обмануть
вас относительно истинного настроения Франции. Оставайтесь
глухи к бессмысленным провокациям, ибо война между нами
была бы братоубийственной войной. Сохраняйте спокойствие,
как это способен сделать, не нарушая своего достоинства, силь-
ный и мужественный великий народ. Наше столкновение повле-
чет за собой лишь усиление деспотизма по эту и по ту сторону
Рейна» (т. е. во Франции и в Пруссии).
Берлинские члены Интернационала ответили, что они, чу-
ждые всякой национальной вражде, «только подчиняясь наси-
лию, против своей воли» вступают в ряды банд, несущих ни-
щету и разорение воюющим странам.
Уже общий характер этих обращений ясно показывал, что
ни па той, ни на другой стороне не было и мысли об активном
противодействии войне. В них ясно сказывалось сознание
своего бессилия.
События покатились С ошеломляющей быстротой. 19 июля
1870 г. была объявлена война. Уже мобилизация французской
армии, будто бы «давно готовой включительно до последней
«Л
пуговицы солдата», раскрыла всю бездарность и всю продаж-
ность империи. Ни вооружения, ни снабжения, ни планов, ни
руководства, бестолковая суматоха, в которой генералы не
могли найти своих полков, солдаты — частей, и все смешива-
лось л перепутывалось. Досада, негодование, усталость, естест-
венное недоверие к генералам. Прусская армия, быстро перейдя
французскую границу, в сражениях 4 и 6 августа нанесла такие
поражения, что Наполеон телеграфировал своей жене: «Все
потеряно, постарайтесь удержаться в Париже».
7 августа пришлось сообщить Парижу о поражениях. На
улицах появились возбужденные толпы. Прозвучало требо-
вание республики. Министерство объявило осадное положение
н, подобно всем обанкротившимся правительствам, оказывав-
шимся в таком положении, прибегло к клеветническим выдум-
кам. Особыми плакатами оно объявило, что все демонстрации
подстраиваются прусскими агентами.
Все же пришлось пойти на некоторые уступки и созвать на
9 августа палату депутатов. Стотысячная толпа — ремеслен-
ники и рабочие из предместьев, буржуа — окружила палату.
Солдатам, выстроенным перед палатой, в особенности генера-
лам и офицерам, кричали: «На границу!» Войска обнаруживали
смущение.
Делегаты от толпы ворвались в палату и, окружив левых
депутатов, потребовали, чтобы с империей было покончено.
Но эти господа начинают действовать только тогда, когда ста-
рая власть уже устранена и когда остается только занять ее
место. 9-го положение представлялось неясным. В следующие
дни было уже поздно: правительство приняло свои меры и су-
мело протянуть еще почти месяц.
В 20-х числах французская армия понесла новые тяжелые
поражения. 2 сентября главные силы этой армии, находившиеся
под командованием маршала Мак-Магона, были окружены под
Седаном и взяты в плен вместе с императором Луи Бонапартом.
Революционное движение, вылившееся на парижские улицы
еще к вечеру 3 сентября, на следующий день сделалось широ-
ким и непреодолимым. Империя рухнула, как карточный до-
мик; настроение армии было подавленное, лишавшее ее способ-
ности действовать. Депутаты, ставленники Наполеона, состав-
64
Захват пушек на Монмартре восставшими парижанами 18 марта 1871 г.
Лившие не менее двух третей палаты,запуганные всем происшед-
шим, больше всего старались о том, чтобы их не заметили.
Национальные гвардейцы, вторгшиеся в палату, требовали
не только немедленного низложения Наполеона, но и объявле-
ния республики. Депутаты левой колебались и медлили. Они
хотели облечь переворот в законные формы, — они хотели,
чтобы он совершился с благословения бонапартистской палаты.
А с другой стороны, они торопливо распределяли между собой
министерские портфели. Все шло так, как в Петрограде в фев-
ральские дни 1917 г.
В конце концов депутатов левой принудили отправиться
в ратушу (городскую думу). Красные знамена были почти не-
заметны среди трехцветных знамен: первенствующую роль
в сентябрьском перевороте захватила буржуазия со своей му-
ниципальной гвардией, патриотическая, националистическая.
Голоса рабочего класса не было слышно.
Пришедшие в думу (ратушу) депутаты левой уже подгото-
вились. Они с большой помпой и самоуверенностью огласили
составленный ими список членов нового министерства — сплошь
парижские депутаты, представители буржуазной оппозиции,
ни одного революционного имени. Из толпы прозвучали имена
Ледрю Роллена — развалины, сохранившейся от 1848 г., Деле-
клюза, Планки. Гамбетта, член новоиспеченного правительства,
легко отвел эти страшные имена, способные потревожить сон
буржуазии, заявлением, что членами правительства могут быть
только парижские депутаты. И толпа примирилась с установ-
лением этого диковинного ценза, ограничившего допустимые
кандидатуры в министры только депутатами, да притом еще
исключительно парижскими депутатами. События 4 сентября
направлялись людьми, которые стремились во что бы то ни
стало придать перевороту внешний вид законности, преемствен-
ной связи с прежней законной властью. Это должно было послу-
жить назиданием для рабочего класса, если бы он захотел
создать революционную власть, представляющую полный раз-
рыв с собственническими законами и властями.
Впрочем, делая маленькую уступку революционным слоям
Парижа, в состав нового правительства ввели Рошфора.
«Это был просто крошечный красный бантик, пришпиленный
5 И. Степаноп
вб
К Громадному +рехцветному флагу. 31 октября, убедившие»,
в своем полном бессилии, он вышел из состава правительства.
Жюль Фавр, Жюль Симон, Жюль Ферри, Кремы», Эммануил
Араго, Гарнье Пажес. — таковы наиболее громкие-имена в со-
ставе временного правительства, — как на подбор, озлоблен-
ные ненавистники социализма. Некоторые из них сыграли по-
зорную роль еще в революции 1848 г.: открывали, как Жюль
Фавр, травлю против Лун Блана, стремись поразить в его лице
рабочий класс, расставляли ловушки, в которые в конце кон-
цов попали и сами. Все — верные сторожевые псы собствен-
ности. Одному из них, блестящему адвокату, все тому же Фавру,
надлежащее место было бы на скамье подсудимых. Этот побор-
ник собственности и семьи в стремлении к богатству не оста-
новился ни перед подделкою документов, ни перед двоежен-
ством. Мильер, впоследствии коммунар, раскрыл его грязные
и преступные проделки. Это не помешало Фавру и впослед-
ствии играть влиятельнейшую политическую роль, а Мильер
поплатился жизнью за свои разоблачения.
Из носителей громких новых, молодых имен в правитель-
ство вошел Гамбетта. Внешняя кипучесть, энергия и пламен-
ность ораторских выступлений сочетались в нем с безволием,
с колебаниями, осуждавшими его на половинчатость, а позже
превратившими в оппортуниста, все неудержимее катившегося
направо.
Правительство было явно правительством против рабочего
класса, правительством буржуазного порядка, правительством
против революции. Это сразу понял Делеклюз.
Встретив Артура Арну к вечеру того же 4 сентября, он ска-
зал: «Мы пропали ». Это видел и Арну. Но все они сознавали свое
бессилие и бессилие рабочего класса.
Переворот 4 сентября прежде всего был патриотическим,
оборонческим переворотом. «Теперь у всех нас одна задача:
прогнать пруссаков». Это говорили и муниципальная гвардия,
представлявшая буржуазию, и бланкисты вместе со своим
вождем, которые превратились в самых пламенных оборонцев,
и парижские члены Интернационала.
Арну, рассказывая о 4 сентября, пишет: «Солдаты регуляр-
ных войск открыто братались с народом. Но не надо было
««
ilo этому поводу предаваться иллюзиям. Тут не было нй
революционного духа, ни даже патриотизма. Они надея-
лись только, что результатом падения империи будет конец
войны».
И в дальнейшем Арну неоднократно обдает гноим оборон-
ческим презрением и солдат, раздавленных бессмысленностью
войны и бестолковостью ее ведения, вытекавшей то ли из без-
дарности, то ли из прямой измены командующих, и «деревен-
щину», крестьянство, которое ничего так не жаждало, как не-
медленного мира.
При том уровне, которого тогда достигла н своем развитии
классовая борьба, ни Арну и никто другой во Франции не спо-
собны были понять, что решительная оборона могла бы найти
для себя небывало широкую опору при одном непременном
условии: если бы она сделалась революционной обороной. Но
направляющим центром революционной войны может сделаться
только действительно революционная власть. Таким образом,
революционная война предполагает, что совершился глубокий
общественный переворот, переместивший власть в руки нового
класса, революциЛшзирующего все общественные отношения.
Только при этом условии даже война, начатая предыдущим
правительством как обычная династическая или захватниче-
ская война, может изменить свой характер, превратиться
в классовую войну и тем самым вызвать к деятельности новые
боевые силы. Прежних пассивных бойцов, которые шли на
войну, как тупое стадо или просто подчиняясь насилию, голому
принуждению, такая война может превратить в сознательных
революционных борцов. Но, далее, революционная война пред-
полагает полную перестройку всего военного аппарата, не исчер-
пывающуюся поверхностными изменениями, некоторой чисткой
командного состава и т. д., а идущую вглубь, превращающую
всю армию в орудие нового класса.
Сделавшись революционной, классовой, война способна была
бы разлагать армии противника. Но превратить войну в рево-
люционную может только класс, который в своем развитии
обособился, отрешился от старого общества, дошел до созна-
тельного противопоставления ему, выдвинул совершенно но-
вые задачи и цели, абсолютно не совместимые с господством
4* 67
старого класса. А для того чтобы сделалось возможным разло-
жение революционной войной и неприятельских армий, необ-
ходимо, чтобы в их странах экономическое развитие уперлось
непосредственно в революцию.
Но этого не было в данное время ни в Германии, ни во Фран-
ции. Во Франции даже члены Интернационала находили, что
«сегодня у всех нас, т. е. у буржуа и у рабочих, одна задача:
прогнать пруссаков».
Вся перемена 4 сентября исчерпалась сменою одного ми-
нистерства другим, — таким министерством, в оценке которого
единодушны якобинец Делеклюз и прудонист Арну: «Мы, т. е.
революционный авангард рабочего класса, а вместе с тем и дело
рабочего класса пропали». Где же видел Арну те силы, которые
должны были внести пламенную энергию в массы? Где была та
новая идея, которая всколыхнула бы и замученных солдат и
темную деревню? Ту деревню, которая, до сих пор слепо следуя
за ничтожным племянником блестящего дяди, вдруг увидала
только груды искалеченной крестьянской молодежи да грозя-
щее разорение и ничего иного не могла ожидать от продолжения,
от затяжки войны.
Раздражение Арну лучше всего показывает, что рабочий
класс и прежде всего его идеологи еще не обособились от бур-
жуазного мира. Буржуазия не просто захватила власть, —
она вела за собой массы, подчинение ей было еще не только
внешним, чисто вынужденным, но в не малой мере и внутрен-
ним, идеологическим.
Лиссагарэ, автор другой книги о Коммуне и сам участник
Коммуны, рассказывает, что представители рабочих союзов
и члены Интернационала 4 сентября отправили новое воззвание
к германским рабочим, «заклиная их воздержаться от участия
в этой братоубийственной войне». И непосредственно следом а»
этими строками он говорит: «Исполнив (отправкой воззвания. —
И. С.) свой братский долг, французские рабочие всецело заня-
лись обороной и потребовали от правительства, чтобы оно ее
организовало».
От временного правительства требовали только одного:
чтобы оно было искренне республиканским правительством и
чтобы оно было правительством национальной обороны.
ан
«Республика» пока была общей, расплывчатой формулой.
Пролетариат еще не выступал со своими классовыми требова-
ниями, он еще не пытался по-своему определить характер рес-
публики, он считал это преждевременным, так как главная и
пока единственная задача — «прогнать пруссаков».
Поле действия без всякой борьбы было оставлено за пред-
ставителями либеральной буржуазии... Им не хотели мешать,
чтобы не повредить делу обороны.
4 сентября было делом «священного единения», «граждан-
ского мира», «общенациональных задач», оттесняющих все
классовые противоположности.
ОТ 4 СЕНТЯБРЯ ДО 8 ФЕВРАЛЯ
п
Е 1равите.1ьство называло себя «правительством националь-
ной обороны» и устами Фавра не уставало повторять: «Мы не
уступим ни одной пяди нашей земли, ни одного камня наших
крепостей». Темперамент и ораторские громы Гамбетты при-
давали правительству вид величайшей активности.
Однако немногое изменилось в общих условиях. Старое
правительство ушло, но ушла только верхушка. Ставленники
его остались. И меньше всего перемен произошло в армии.
Везде и повсюду — прежние генералы и офицеры, те самые,
которые выдвинулись прислужничеством, которые не сумели
создать армию и в войне вели ее от поражения к поражению.
4 сентября устранило бонапартистскую «головку», министер-
ство, но везде оставило бонапартистов: и в гражданском управ-
лении и в особенности на командных должностях.
Правительство делало вид, что оно готовится к самой от-
чаянной обороне, к войне до последней возможности, а в дей-
70
ствительности отправило Тьера к европейским дворам просить
о посредничестве и через самого Фавра начало переговоры с
Бисмарком. Оно успокаивало, усыпляло народ, так как боя-
лось его больше, чем внешнего врага, и хотело только выиграть
время, чтобы в наиболее выгодных для себя условиях принять
столкновение с внутренним врагом, который в своем патриоти-
ческом простодушии принимал патриотизм правительства за
чистую монету.
Правительство уверяло, что Париж неприступен, и не при-
нимало никаких действительных мер для усиления его укре-
плений. А ученик иезуитов генерал Трошю, поставленный во
главе обороны и все время бахвалившийся, что он сумеет удер-
жать парижские укрепления, в беседах с приятелями призна-
вал: «Оборона Парижа была бы героическим безумием».
Правительство национальной обороны было правительством
национального обмана.
Все шло попрежнему. В 20-х числах сентября Париж был
обложен неприятельской армией и отрезан от провинций. В на-
чале октября сдались неприятелю крепости Туль и Страсбург.
Между тем революционные элементы Парижа, ремесленники
и рабочие предместьев Сент-Антуан, Тампль, Бельвиль, Мон-
мартр, Гренель и т. д., успели создать «самочинную» организа-
цию, которая для тогдашнего уровня экономического развития
была тем же, чем в русских революциях 1905 и 1917 гг. были
советы рабочих депутатов. Это был Центральный республикан-
ский комитет 20 округов, на которые разделялся тогдашний
Париж.
Через ремесленников пролетариат связывался с остальным
населением. В нем еще не было сознания своей особенной исто-
рической роли — быть авангардом и вождем в революции, ко-
торая должна преобразовать весь общественный строй. Он шел
на буксире за другими классами общества и, убежденный,
что единственная задача момента — «прогнать пруссаков» обща
для него со всей нацией, еще менее способен был противопоста-
вить себя остальным классам. Поэтому Центральный комитет
возник не кок классовая организация, не из выборов рабочим
классом, а как демократическая организация — из всеобщего
голосования.
71
Центральный комитет сформировался из представителей
окружных (районных) наблюдательных комитетов, по четыре
делегата от каждого, и таким образом составился из 80 членов.
Наблюдательные комитеты были избраны по округам прямым
голосованием на общих собраниях жителей каждого округа.
В их задачу входила передача требований граждан адми-
нистрации. а в особенности контроль за действиями окружных
служащих, в частности мэров (районных городских старшин)
и их помощников, назначенных правительством и сразу вызвав-
ших недоверие и своей личностью и нежеланием считаться
с требованиями масс.
Буржуазия, в особенности в предместьях, держалась в сто-
роне от народных собраний: ее интересы были достаточно пред-
ставлены и надежно ограждены временным правительством.
Поэтому Центральный комитет был организацией, где скорее
всего мог бы пробиться голос рабочего класса.
Он собирался в помещении на улице Кордери, куда уже
раньше перебрались парижское отделение Интернационала
и общее представительство профессиональных союзов. Эти три
организации, называвшиеся для краткости одним словом «Кор-
дери», нередко действовали совместно. Центральный комитет
сохранял постоянную связь с составившими его округами, а
те в свою очередь тесно были связаны с клубами кварталов и
улиц. Таким образом, Центральный комитет завершал органи-
зацию революционных и социалистических элементов Парижа.
Уже вечером 4 сентября Кордери обратилась к правитель-
ству с требованием, чтобы мобилизуемой национальной (народ-
ной) гвардии было предоставлено право самой выбрать коман-
дующих взамен офицеров, назначавшихся сверху и вызывав-
ших основательное недоверие.
К половине сентября Центральный комитет предложил
правительству провести ряд мер, которые подготовили бы Па-
риж к близкой осаде. Он требовал немедленно взять на учет и
экспроприировать все съестные припасы и предметы первой
необходимости, привлечь к этому делу особые комиссии, изби-
раемые жителями по кварталам, и выдать владельцам отобран-
ных припасов расписки, гарантирующие расплату по оконча-
нии войны. «Необходимо распределять съестные запасы среди
7»
Валлес. Член I Интернационала, плен
Парижской коммуны и комиссии на-
родного просвещения. Был заочно приго-
ворен версальцами к смертной казни.
всех жителей Парижа
при помощи карточек,
которые будут выда-
ваться им в каждом
округе соразмерно:
1) количеству j членов
семьи каждого гражда-
нина; 2) количеству
съестных припасов, взя-
тых на учет указанными
комиссиями, и 3) пред-
положению о наивоз-
можно большей про-
должительности осады.
Кроме того, муниципа-
литеты («районные ду-
мы» отдельных "окру-
гов) обязаны обеспечить
каждому гражданину и
его семье необходимое
помещение».
Среди сорока подпи-
сей под этими требова-
ниями одиннадцать при-
надлежат позднейшим
членам Коммуны: Клюзере, Жоаннару, Лефрансе, Ш. Лонге,
Бенуа Малону, Ранвье, Вальяну, Валлесу, Пенди и т. д.
Здесь же стоит подпись Мильера.
Правительство не приняло этих мер — они нарушали свя-
щенную свободу торговли, они представляли вторжение в соб-
ственнические права.
«Во время осады прусской армией конина превратилась
для масс населения в лакомство. Поедали кошек, собак и крыс.
Женщины в мороз или при сильном дожде целыми часами стояли
в очередях, дожидаясь жалкого пайка. Вместо хлеба иногда
выдавали какие-то отвратительные черные лепешки, от кото-
рых воротило с души. А в это самое время ресторанная жизнь
шла так, как в мирное время: посетители первоклассных заве-
73
деиий не замечали никаких перемен в своем привычном столе.
Хозяину одного из таких ресторанов его посетители поднесли
впоследствии громадную золотую медаль, на которой за под-
писями этих господ значится, что, собираясь у него во время
осады Парижа, они ни разу не заметили, что обедают в городе
с двумя миллионами осажденных». В числе подписавшихся —
Э. Ренан, Т. Готье, Э. Гонкур, крупные имена французской
литературы.
Вот как правительство подготовило Париж к обороне!
Кордери скоро открыла, что правительство не способно и
не хочет организовать оборону, что от него нельзя ждать серь-
езных мер в этом направлении. Значит, его необходимо устра-
нить и заменить революционным, действительно патриотиче-
ским правительством. До пруссаков можно добраться только
одним способом: предварительно устранив фальшивое «прави-
тельство национальной обороны». Значит, надо захватить ра-
тушу и отсюда провозгласить новое правительство, как это сде-
лало теперешнее,
Кордери выражала то, что начинало волновать массы.
Такие настроения выдвигали в первые ряды бланкистов.
Сами настроенные патриотически до последней степени,
они хотели использовать патриотические настроения для за-
хвата власти, чтобы затем воспользоваться ею для организации
действительной обороны.
Первая попытка была сделана 8 октября, но она была рас-
строена в самом начале.
К концу октября возбуждение Парижа достигло точки кипе-
ния. Еще в сентябре все надежды сосредоточились на генерале
Базене — одном из «героев» мексиканской экспедиции, который
с 160-тысячной армией был заперт в крепости Мец. Правитель-
ство подогревало эти надежды, время от времени сообщая о
«блестящих вылазках славного генерала», не изменявших
общего положения. Даже Феликс Пиа почувствовал правду и
27 октября в своей газете «Битва» напечатал, что в действитель-
ности Баэен готовится к сдаче Меца и что его адъютант уже
прислан в Версаль (под Парижем), чтобы ускорить заключение
мира. Правительство обиженно опровергло оба сообщения как
злостную выдумку, подсказанную пруссаками, и призвало на
74
голову Пиа «возмездие общественного мнения». Уличный сброд
разгромил редакцию газеты и расправился бы с самим Пиа,
если бы он не успел скрыться.
29 октября парижане из правительственных сообщений
узнали, что один город, Бурже, отбит у пруссаков. Им уже
казалось, что это — начало перелома в войне.
Но тем тяжелее были впечатления 31 октября. В один день —
три ошеломляющих сообщения, которые раскрывали лживость
правительства и разбивали последние надежды: Базен сдался
со всей армией, Бурже отбит пруссаками, приехал Тьер, кото-
рый должен заключить перемирие с пруссаками и договориться
о сдаче Парижа.
Через какой-нибудь час по расклейке сообщений толпа
переполнила площадь перед думой, а затем ворвалась и в самую
думу. От захваченных членов правительства требуют объясне-
ний. Они путаются и путают. Проносятся крики: «Долой
Трошю!» (поставленного во главе вооруженных сил), «Долой
перемирие!» И уже здесь раздавались возгласы: «Да здравствует
Коммуна!»
Феликса Пиа, который случайно оказался в толпе, насильно
вталкивают в думу. Он сопротивляется, заявляет, что может
войти в думу только как выборный, но не насильственным пу-
тем. Этот революционер фразы, этот якобинец на словах хочет
совершить переворот «законными способами»: положение еще
шаткое, исход выступления неизвестен.
В думе толпа разбилась по разным залам, и в каждом аале
началось составление списков нового правительства. Воцари-
лась полная суматоха. В борьбе имен, кружков, групп сказалась
полная раздробленность революционного и социалистического
движения и отсутствие организации, которая своей борьбой
и агитацией в предыдущие годы превратилась бы в передовой
отряд, в признанного вождя радикальной мелкой буржуазии
Парижа.
Сторонники и члены арестованного правительства исполь-
зовали склоку среди руководителей восстания, а также страх
прудонистов и обывателей перед такими революционными име-
нами, как, например, Бланки, вошедший в списки нового пра-
вительства.
Часть из руководителей восстания поверила обещаниям
немедленно назначить коммунальные выборы и даже выборы
нового временного правительства. В ближайшие дни эти обе-
щания были нагло нарушены, но 31 октября они достигли своей
цели: успокоили часть вожаков и внесли колебания в их ряды.
К вечеру удалось подобрать вооруженные силы, которые разо-
гнали все сборшца и тем закончили попытку 31 октября.
Вопреки обещаниям, правительство издало приказ об аресте
виднейших участников демонстрации и тем освободилось от
наиболее энергичных противников. В приказе об аресте была
пущена гнусная клевета: приказ уверял, будто полиция полу-
чила доказательства, что преследуемые подкуплены наполео-
новской полицией и что 31 октября — бонапартистская махи-
нация. Хотя члены Интернационала не принимали заметного
участия в движении, правительство хотело йспользовать ста-
ринные подозрения радикалов, будто парижское отделение
Интернационала находится в какой-то связи с наполеоновским
правительством.
4 и 7 ноября состоялись выборы мэров (районных город-
ских голов по 20 округам) всеобщим голосованием. Результаты
их были отрицанием попытки 31 октября. Прошли почти сплошь
правительственные кандидаты, рьяные охранители буржуаз-
ного порядка. Таковыми же оказались и помощники мэров.
Правда, в предместьях прошли четыре решительных револю-
ционера: Делеклюз, Ранвье, Мильер, Флуранс. Но их устра-
нили упомянутыми выше приказами об аресте и заменили пра-
вительственными назначенцами. Прошло всего несколько со-
циалистов прудонистской окраски да 4—5 революционеров.
К тому же мэры с помощниками служили только для декорации
и не играли никакой роли. Напротив, на самый влиятельный
пост общепарижского мэра был назначен Жюль Ферри, член
правительства. Командующим национальной гвардии прави-
тельство сделало Клемана Тома, в 1848 г. расстреливавшего
восставших рабочих.
Парижское октябрьское выступление нашло отголосок в
Марселе, Тулузе и СентОтьене, которые и в период Коммуны
последовали за Парижем. Но и там движение было быстро по-
давлено.
7в
Й самом характере движения лежал источник его неудайй.
Правительство могло его бить его же оружием. Главная, общая
цель, перед которой должны стушеваться все частные задачи, —
борьба с пруссаками, их изгнание. Об этом неустанно твердили
газеты и журналы Бланки, Делеклюза, Вермореля, Пиа,
к этому же призывали собрания на улице'Кордери, в округах
и в клубах. Но мелкая буржуазия, следуя за этими лозунгами,
решила, что преступно осложнять положение правительства
обороны излишней подозрительностью и придирчивой крити-
кой. Она подвергла разгрому редакцию газеты Пиа, она сры-
вала воззвания, обвиняющие правительство в медлительности,
она, поколебавшись, 31 октября опять стала на сторону прави-
тельства и затем усилила его своими голосованиями. А ведь
это был момент, когда, по позднейшим признаниям Жюля
Ферри, «парижское население все, сверху донизу, было вра-
ждебно к нам (правительству) настроено. Все находили, что мы
заслужили того, чтобы нас устранили'».
Но так было утром. А к вечеру радикализм испарился, и
мелкие буржуа решили: «Не будем устраивать мятежей на гла-
зах у врага. Долой фанатиков!»
И начали верить правительственной лжи, будто все волне-
ния вызываются то ли агентами Бонапартов, то ли агентами
Пруссии.
Потребовалось еще много времени и много тягостных, кро-
вавых опытов, пока парижские массы не убедились, что прави-
тельство только делает вид, будто оно помышляет об обороне, а
в действительности без борьбы сдает врагу все позиции.
Еще в октябре начались сражения парижан с прусской ар-
мией, которая все теснее сжимала Париж. Но военный губерна-
тор Парижа Трошю каждый раз предпринимал наступление
с ничтожными силами. Если же они добивались некоторого
успеха, то поддержки не появлялось, и пункт, захваченный
с великими жертвами, приходилось оставлять.
Серьезную боевую силу могла бы дать Парижу националь-
ная гвардия. С началом осады промышленность была совер-
шенно парализована, заводы и мастерские закрылись. Ремеслен-
ники и рабочие устремились в национальную гвардию, где они
получали хотя бы кусок хлеба: им уплачивалось по 1% фр.
77
(около 55 коп. на довоенные деньги) в день. При господствовав-
ших патриотических настроениях небольшой подготовки было
бы достаточно для того, чтобы создать хорошую армию в 300—
400 тыс. человек, способную оказать отчаянное сопротивление
и причинить громадный урон осаждающим.
Начались сборы на снабжение артиллерией. Батальоны со-
перничали между собою, чтобы превзойти друг друга по коли-
честву орудий. Но хотя в Париже былин материалы, и мастера,
и все приспособления для этого дела, правительство не торопи-
лось с отливкой орудий. Оно, памятуя о 1848 г., с большими
опасениями смотрело на эту силу, которая могла выступить
против буржуазии, и вооружало ее нехотя и недостаточно.
Генеральный совет Интернационала уже 9 сентября указал,
что «правительство унаследовало не только развалины импе-
рии, но и ее боязнь рабочего класса».
У «идиота и солдафона» Трошю, как характеризовал его
Бланки, были свои политические соображения, которыми опре-
делялась его военная стратегия. Наступательные действия
против неприятеля он предпринимал только для виду, только
уступая требованиям национальной гвардии. Он не придавал
им серьезного значения, во-первых, потому, что хотя и кричал
о неприступности Парижа, однако с самого начала признавал
оборону Парижа безнадежным «героическим безумием»; во-
вторых, для наступательных действий пришлось бы создать и
организовать «вооруженный народ», а всякие военные успехи
повышали бы в национальной гвардии сознание своей силы.
Но этого-то Трошю, подобно всем членам временного прави-
тельства, боялся больше всего: он, как и все политические
вожди буржуазии, страшился вооруженного народа больше, чем
пруссаков.
Этим определилась тактика правительства. Национальную
гвардию, которая вследствие страшной безработицы преврати-
лась в вооруженную силу рабочего класса и полупролетаризиро-
ванных ремесленников, не оставляли без дела. Но ей давали такие
дела, которые, не имея никакого смысла, не приводя ни к каким
результатам, до бесконечности изнуряли ее, выматывали душу,
истощали терпение, разряжали ее ряды, требовали больших
жертв.
78
Многими сутками сотни и Тысячи гвардейцев бессменно в хо^
лод и дождь стояли на караулах, ожидая появления неприя-
теля, который так и не показывался; а другие сотни и тысячи
в то же время изнывали в бездействии, и никто не указывал им на
необходимость сменить изнуренных товарищей. Когда же пред-
принимались выступления, они совершались при таких усло-
виях, как будто их главной целью было подвести революцион-
ные батальоны под огонь неприятеля и породить сознание своего
бессилия. •
Предоставив жителям продовольствоваться, как они знают,
главным образом, на началах «свободной торговли»), прави-
тельство ограничивалось пассивным сопротивлением неприя-
телю— верный способ дотянуть до того момента, когда голод
убьет воинственные настроения и заставит помышлять о сдаче.
Правительство попрежнему уверяло, что о прекращении
борьбы, об уступках неприятелю не может быть речи, но про
себя оно решило, что война окончена, что необходим быстрей-
ший мир, что можно пойти на значительные уступки Пруссии,—
только бы развязать руки внутри.
28 ноября Трошю возвестил, что предстоит крупное дело.
Генерал Дюкро, на которого было возложено командование
наступлением, заявил: «Я приношу клятву перед вами, перед
всем народом, что Париж увидит меня либо убитым, либо побе-
дителем. Я, может быть, паду, но не отступлю».
Произошла обычная история. Выступив, открыли, что
ничего не готово для наступления, — не навели 'даже мостов.
Потеряли целый день в ожидании, дав неприятелю понять,
какая операция предстоит. Он принял надлежащие меры.
Ожесточенное сражение — и в результате Дюкро въехал
в Париж во главе отступающих, потеряв в этом бесплодном
деле 8 тыс. убитыми и ранеными из 50 тыс., принимавших уча-
стие в сражении, и из 100 тыс. всех выступивших из Парижа.
21 декабря — такое же дело. Сначала успех, захват пози-
ции у неприятеля, мужественная ее оборона без всякой под-
держки, без всяких подкреплений, а потом приказ: оставить
позицию, она ни к чему.
Регулярная армия, солдаты после каждого такого сражения
все больше падали духом; среди них все чаще слышались
79
войгласы: «Да здравствует мир!» А национальную гвардию
все больше охватывали подозрения против генералов, против
правительства. Бомбардировка города, время от времени от-
крывавшаяся пруссаками, порождала энергичные, боевые на-
строения в парижских массах.
6 января 1871г. Центральный комитет выпустил воззвание,
в котором обрисовывалось сложившееся положение. «Испол-
нило ли свой долг правительство, взявшее на себя дело
национальной обороны? Нет. Своей медлительностью, своей не-
решительностью, своим бездействием люди, которые нами упра-
вляют, привели нас на край гибели. Они не сумели ни управ-
лять, ни сражаться. Люди умирают от холода и чуть ли не от
голода. Бесцельные вылазки, бесплодные кровопролитные сра-
жения, повторные неудачи... Правительство себя показало,
оно нас губит. Продолжение такого порядка вещей — это
капитуляция».
Да, капитуляция, т. е. полный отказ от борьбы, согласие
принять условия неприятеля, была уже решена. Трошю уже
в конце декабря заявил, что новые выступления невозможны.
В половине января все члены правительства увидали, что тя-
нуть дольше нельзя. 18 января, собрав мэров, правительство
обрисовало безвыходность положения. Мэры, зная настроение
национальной гвардии и населения вообще, высказали свои
сомнения. Вместо того чтобы с самого начала прямо и честно
обрисовать обстановку, вместо того чтобы, в особенности те-
перь, открыто сказать национальной гвардии о полной безна-
дежности обороны, Трошю решил дать ей новый кровавей
урок и тем повернуть ее настроение.
19 января Трошю предпринял новую обширную операцию
с 84 тыс. человек. Войска с боем захватили все намеченные по-
зиции. Генералы не распорядились об-их закреплении. Прус-
ская армия двинулась в контратаку, но, встретив решительное
сопротивление, остановилась. Трошю отдал приказ отступать.
Между тем из 150 орудий всего 30 были пущены в дело, а из
84 тыс. бойцов в сражение была введена едва половина; потери
убитыми п ранеными не превысили 3 тыс.
Отступление и все дело приобретали вид какого-то крова-
вого издевательства. Впоследствии один армейский полковник
АО
II. степ a hi»
Jpias-a ратуша 22 января 1S71 e. национальной гвардией
открыто признал, к каким целям стремилось командование:
«Мы немножко пообщипл&м национальную гвардию, так кан-
она этого хочет». Вели не на сражение, а на бойню.
На этот раз от правительства отпали многие из тех, кто
поддержал его 31 октября. Республиканский союз — организа-
ция, охватывавшая самые разношерстные элементы.—22 января
опубликовал воззвание, приглашая Париж всеобщим голосова-
нием избрать 200 граждан, которые возьмут на себя управление
и оборону. В тот же день была сделана попытка захвата ратуши.
Движение, с самого начала лишенное однородности и внутрен-
ней спайки, совершенно распалось, когда распространились
известия о двух маленьких переменах.
Первой переменой была отставка Троши». Вместо него воен-
ным губернатором назначили бонапартистского генерала Винуа.
Хотя не было никаких оснований считать эту перемену выигры-
шем, мелкие буржуа почувствовали себя победителями: Трошю
убран, — чего же лучше? Чего еще требовать от правитель-
ства?
Другую перемену в настроения внесла весть об освобожде-
нии из тюрьмы Флуранса, революционера 1848 г. Буржуазия,
которая сначала сочувственно отнеслась к требованиям Респу-
бликанского союза, теперь в ужасе отшатнулась: социалисты
возвращаются, они подчиняют себе движение, воскресает
1848 год с его ужасами!
Прудонист полковник Ланглуа, который со своим отрядом
утром был за захват ратуши, к вечеру стал на сторону прави-
тельства, отражая, таким образом, общие шатания мелкой бур-
жуазии.
Ничтожные силы двинулись к ратуше, и послушные прави-
тельству национальные гвардейцы из провинции, а также
солдаты беспощадно расстреляли их, открыв пальбу без всякого
предупреждения. Перед ратушей пало до 30 человек убитыми
п ранеными.
27 января прусские осадные орудия замолчали. 28 января
были опубликованы основные условия подписанного правитель-
ством соглашения с Пруссией: перемирие на 15 дней; немедлен
но созывается Национальное собрание для утверждения усло-
вий капитуляции; военные действия прекращаются во всей
Франции; форты Парижа немедленно передаются неприятелю;
все солдаты в Париже, за исключением одной дивизии, и при-
бывшие из провинции национальные гвардейцы (мобили) раз-
оружаются (парижская национальная гвардия сохранила ору-
жие, так как правительство все равно оказалось бы бессильным
провести разоружение); в течение 15 дней Париж уплачивает
контрибуцию в 2Q0 млн. фр. (75 млн. руб. на довоенные русские
деньги).
29 января на парижских фортах уже развевались герман-
ские флаги.
Казалось, с Парижем все было кончено.
С НАЧАЛА ФЕВРАЛЯ ДО 18 МАРТА
S февраля в Париже и во всей Франции состоялись выборы
в Национальное собрание.
При составлении кандидатских списков еще раз сказалась
вся раздробленность, а вместе с тем и бессилие революцион-
ного и социалистического движения в Париже. Избирателям
предлагали голосовать не за определенную программу и не за
тот или иной выдержанный способ ведения революционной
борьбы, а за отдельных известных лиц, выдвинувшихся в преж-
ние десятилетия или в последнее время. В одном и том же списке
стояли кандидаты, которые положительно ни в чем не могли
бы договориться между собою.
По чисто случайным, кружковым и групповым соображе-
ниям в списки вносились одни лица и исключались другие.
Революционным массам Парижа приходилось делать выбор
между несколькими списками и 43 именами.
Парижские массы были стихийно революционны. Выборы
«5
протекали в условиях, при которых массы могли до известной
степени выразить эту стихийную революционность, но при кото-
рых ничего не делалось для превращения ее в революционное
сознание.
Кордерп пошла на выборы с расплывчатыми лозунгами,
под которыми могла бы подписаться всякая сообразительная
буржуазная партия, так как ни к чему определенному, за исклю-
чением, пожалуй, вопроса о сохранении республиканской
формы, они не обязывали: «Необходимо, чтобы среди людей,
стоящих у власти, были рабочие'», «Воспрещается кому бы то ни
было перерешать вопрос о республике; необходимо отстаивать
участие рабочих в правительстве, уничтожение господства груп-
повых интересов в политике и феодализма в промышленности'».
Париж решительно высказался против «правительства на-
циональной обороны». Из его членов проскочил только один —
Жюль Фавр. Париж избрал Гамбетту, но не потому, что послед-
ний был членом правительства, а как раз потому, что он в про-
тивоположность остальным членам серьезно относился к делу
обороны и на этой почве стал во враждебные отношения к пра-
вительству.
Большая часть социалистических кандидатов — слесари,
токари, портные, столяры и т. д., известные только в своем тес-
ном кругу, — не прошла. Удалось провести в Национальное
собрание двух членов Интернационала: Малона и Толсна, из
которых второй вскоре предал Париж; прошли также Мильер
и прудонист Ланглуа.
Наибольшее количество голосов получил Луи Блан. Ради-
кальная мелкая буржуазия и рабочие голосовали за его про-
шлое, буржуазия — за его настоящее.
Виктор Гюго, поэт, непримиримый враг империи, изгнанник
за все время ее существования, и Гарибальди, герой-борец за
демократическое, республиканское объединение Италии, не
были политическими кандидатурами в точном значении этого
слова, — это были почетные кандидатуры.
Прошли также Делеклюз и Феликс Пиа, а Бланки был
забаллотирован.
При всей пестроте исхода выборов в Париже они ясно ска-
зали одно: против правительства, за республику.
5«
Но результаты выборов в провинции были ошеломляющие
для Парижа. Даже крупные города дали победу членам времен*
ново правительства. Там совершенно не понимали того, что
делается в Париже. Верили правительственной клевете, будто
31 октября и 22 января прусские агенты, подняв мятеж, хотели
открыть ворота Парижа для неприятельской армии; рассказы-
вали, будто национальная гвардия неизменно обращалась
в бегство перед неприятелем.
Деревня решительно высказалась против войны и за мир
ненкой ценой. С августа 1870 г. наборы потребовали до 700 тыс.
человек; в германский плен попало более 250 тыс., убитые и
раненые составили несколько десятков тысяч, под ружьем оста-
валось всего 350 тыс. Из деревни неоднократно брали ополчен-
цев, теперь предстоял призыв запасных. Где же конец?
«Республика — за войну. Долой республику! В Париже
бесчинствуют социалисты, враги собственности, сторонники
раздела. Голосуйте за противников республики и Парижа!»
Из 750 членов Национального собрания, созванного в Бордо,
так как Париж был окружен неприятельской армией, не менее
450 человек были монархиста, яростные враги республики,
сторонники Бурбонов, Орлеанов и Бонапартов. Тьер был
избран в 23 департаментах (губерниях),— ведь он добился пере-
мирия и вел переговоры о мире. Пигмей, он корчил из себя
великого человека и был велик только в своей жестокости и
беспощадности, в которых отражал жестокость « беспощад-
ность эксплоататоров, охваченных страхом за свое гос-
подство.
Маркс характеризовал этого «отвратительного выродка»
в следующих суровых, но заслуженных выражениях: «Мастер
мелкого государственного плутовства, виртуоз вероломства
и измены, артист в низких военных хитростях, коварных улов-
ках и обманах парламентской борьбы партий; всегда готовый
раздуть революцию, когда он отстранен от власти, и потопить
ее в крови, как только ему снова удастся получить власть в
свои руки; человек с классовыми предрассудками вместо убе-
ждений, с тщеславием вместо сердца, одинаково подлый как
в своей частной жизни, так и в своей общественной деятель-
ности».
.*7
Идол деревни, видевшей в нем лучший оплот против «разде-
лиетов>>, каковыми представлялись ей социалисты, он сделался
главою правительства. В его министерство вошли представи-
тели самой черной буржуазной реакции, откровенные сторон-
ники Орлеанов и Бурбонов, — Жюль Фавр, Жюль Симон,
Пикар, члены предыдущего правительства, которые обманы-
вали Париж и превратили оборону в кровавое издевательство
над национальной гвардией.
Первые же заседания Национального собрания в Бордо
«знаменовались дикими сценами, в которых цашла себе выра-
жение тупая ненависть к Парижу. Гарибальди под улюлюканье
большинства собрания сложил свои полномочия. Через некото-
рое время так же выпроводили Виктора Гюго. В своей мсти-
тельности, в своей ненависти к революционному и республикан-
скому Парижу собрание поставило вопрос о том, чтобы вообще
не возвращаться в Париж и, таким образом, лишить его звания
столицы. Грубые выходки, прямая провокация, низкие оскор-
бления перемешивались с булавочными уколами и держали па-
рижские массы в состоянии растущего возбуждения.
1 марта пруссаки вступили в Париж и заняли район между
рекой Сеной, площадью Согласия и предместьем Сент-Оноре.
Национальное собрание, подгоняемое Тьером, работало быстро,
чтобы развязать себе руки и затем все силы направить на подчи-
нение Парижа. Оно утвердило условия мира с Пруссией, захват
Эльзас-Лотарингии Германией, уплату 5 млрд. фр. (около
2 млрд, рублей на довоенные деньги), передачу пруссакам за-
падных укреплений Парижа и западных департаментов (губер-
ний) Франции впредь до выполнения последнею условий мир-
ного договора. По упорным настояниям Тьера, который хотел
непосредственно руководить усмирением Парижа, Националь-
ное собрание постановило перебраться в Версаль (16—19 кило-
метров от Парижа).
Париж — не буржуа, а ремесленники, рабочие и мелкие
служащие — попрежнему голодал. Уверяли, что в Париже
нет продовольствия. В действительности оно было. В марте,
когда власть перешла к Коммуне, скоро удалось разыскать
огромные запасы муки, зерна, картофеля, риса, солонины.
Из этих запасов, — хотя правительство многое погноило, —
зя
«lUIDHrndtl чшмпшзи!
шнытт иилп Илиме Нин им :<х1»ч^ гччМ » nMctisp *кпЬмс</ф
«пнлты^ nhnm мп^» тллгпг whinindua kd»Jjh
SH3IHX U13d 31
продовольствовалась национальная гвардия в течение двух
месяцев существования Коммуны.
Под градом ударов, сыпавшихся на Париж, национальная
гвардия создала новую организацию. Вследствие продолжаю-
щейся безработицы жалкое вознаграждение национального
гвардейца в фр. превратилось в единственный источник
существования для ремесленников и рабочих. Та же безрабо-
тица, раскрывая всю пустоту прудонистских рецептов, сбли-
жала ремесленников с рабочими, соответствующим образом воз-
действовала на весь их душевный уклад, роднила его с проле-
тарской психикой. Верный буржуазный инстинкт подсказывал
Тьеру и всему Национальному собранию, что наиболее опас-
ный для них враг не прусская армия, а парижская националь-
ная гвардия.
Еще в феврале были устроены собрания национальных гвар-
дейцев. Их всколыхнули первые же провокационные выступле-
ния Национального собрания. Они увидали необходимость
теснее связать батальоны национальной гвардии, чтобы в случае
нужды дать отпор врагам республиканского Парижа.
Уже в конце февраля неоформленная организация начала
действовать. Передавая пруссакам часть Парижа, пралитель-
ство удивительным образом «позабыло»), что в этом районе стоят
400 орудий национальной гвардии. Неприятель неизбежно
овладел бы ими, так же как он уже захватил 12 тыс. ружей,
которые во-время не убрали по такой же «небрежности». Не
исключается возможность, что в этом не было случайности и
халатности: для правительства это могло послужить ловким
способом разоружения Парижа. Во всяком случае таково было
убеждение национальной гвардии.
Извещенные об опасности, батальоны бросились к орудиям
и развезли их по своим округам и кварталам. В этом деле они
нашли поддержку у солдат регулярной армии.
3 марта состоялось собрание представителей 200 батальонов
национальной гвардии. Оно приняло устав республиканской
федерации (объединения) национальной гвардии. Вот важней-
шие пункты устава: «Республика, являясь единственным пра-
вительством права и справедливости, стоит выше всеобщего
голосования, которое само создано республикой». Национальнан
.9/
гвардия заявляла, таким образом, что монархическое по
своему большинству Национальное собрание не должно пося-
гать на республиканскую форму. В дальнейшем говорится:
«Национальная гвардия имеет абсолютное право назначать всех
своих начальников и увольнять их, как только они лишатся
доверия тех, кто их избрал». По предложению Варлена, собра-
ние постановило, что начальники всех рангов должны подвер-
гнуться немедленному переизбранию. Во главе всей организа-
ции становился Центральный комитет, составленный из делега-
тов, по три от каждого округа, избираемых на собраниях всех
национальных гвардейцев округа.
В ближайшие дни к этой организации присоединилось 215
из общего количества 270 батальонов,' на которые разделялась
вся национальная гвардия Парижа. Вне организации остались
батальоны буржуазных районов, так как вообще буржуазия
держалась в стороне от революционных и демократических
собраний.
Центральный комитет национальной гвардии превратился
для своего времени в то, чем были советы рабочих и солдатских
депутатов в России в 1905 и 1917 гг. Добровольное устранение
буржуазии повело к тому, что, несмотря на свое «демократи-
ческое» происхождение, почти из всенародного голосования,
Центральный комитет оказался все же приближением к клас-
совой организации, хотя бы и смутной, расплывчатой, слабо
отграниченной от сопредельных общественных классов и групп.
Как приближение к классовой организации он стоял выше позд-
нейшей Коммуны, для которой своими постановлениями и дей-
ствиями прокладывал путь.
Орель де-Паладин, генерал паркетных полов, бонапартист,
постоянно готовый к кровавым расправам с безоружным насе-
лением, еще ранее был назначен главнокомандующим нацио-
нальной гвардии. Конечно, он остался на своем посту и после
постановления 3 марта. Прибыв в Париж, он вызнал началь-
ников батальонов. Явилось всего тридцать. Орель предложил
им немедленно очистить национальную гвардию от вредных эле-
ментов. Центральный комитет ответил призывом организовать
батальонные собрания и советы легионов.
В начале марта правительство начало обработку провинции
92
против Парижа. Газеты кричали, что город охвачен пожарами
и грабежами, что в нем воцарились бандиты, преступники,
вырвавшиеся из тюрем. 4 марта, т. е. непосредственно после
того как национальная гвардия стала организовываться,
в Бордо было получено известие, что в Париже восстание и
что Винуа, губернатор Парижа оттеснен восставшими на левый
берег реки Сены. Депутаты, отправленные в Париж для про-
верки слухов, телеграфировали, что Париж «совершенно спо-
коен». Но министр внутренних дел, выражая мнение всего пра-
вительства, сказал: «Спокойствие показное, пора действовать».
Против лжи и клеветы Париж был безоружен. Винуа, объ-
явив в столице осадное положение, прекратил издание шести
республиканских газет, которые говорили слишком громко и
прямо и из которых четыре расходились в количестве до 200 тыс.
экземпляров каждая. Если бы Центральным комитетом руково-
дила определенная социалистическая партия с выработанной
программой, с последовательно революционной тактикой, с
разветвлениями хотя бы в крупнейших городах провинции,
ее сторонники, несмотря на значительную отрезанность от Па-
рижа осадой, все же сумели бы разобраться в парижских собы-
тиях и могли бы повести борьбу с завываниями и запугиваниями
контрреволюции. Но Центральный комитет был чисто париж-
ской организацией, возникшей внезапно, ничем и никак не свя-
занной с провинцией. Он был одинок.
К половине марта у правительства назрело решение аре-
стовать Центральный комитет. Но добраться до него можно
было только через национальную гвардию. А она представляла
вооруженную силу, далеко'превышавшую все, чем в данное
время располагало правительство.
Национальное собрание новыми постановлениями подлило
масла в огонь.
На время войны была установлена отсрочка платежей по
векселям (мораторий); пока торговля и промышленность оста-
вались парализованными, всякие платежи были невозможны.
Хотя осада Парижа только во много раз ухудшила положение,
однако Национальное собрание постановило, что векселя, срок
которым истек между 13 августа и 13 ноября, подлежат оплате
через два дня, 13 марта, с начетом процентов. Это означало, что
93
тысячи и десятки тысяч парижских торговцев и ремесленных
мастеров сделаются банкротами. Действительно, аа 4 дня, с 13
по 17 марта, было опротестовано полтораста тысяч векселей.
Полная приостановка всех дел, наступившая с осадой Па-
рижа, вынудила в качестве общей меры отсрочку взимания
наемной платы за квартиры и комнаты с 1 октября 1870 г. Те-
перь мир был заключен, и домовладельцы готовились взыскать
плату разом за две четверти года, по апрель. (В Париже квар-
тирная плата обычно взимается по четвертям года.) Тщетно
Мильер умолял Национальное собрание решить этот страшный
вопрос, приняв во внимание экономическое положение Парижа.
Собрание собственников, к тому же обозленных на республи-
канский и революционный Париж, было беспощадно. 17 марта
предстояло уплатить просроченное или же убираться из квартир.
Эта мера отдавала во власть домовладельцев до 300 тыс. чело-
век, не только рабочих и мелкую буржуазию, но в значительной
степени и среднюю буржуазию. Вместе с прекращением отсрочек
по векселям она восстанавливала против Национального собра-
ния самые разнообразные элементы, до буржуазии включи-
тельно.
Жестокий удар готовился и против национальной гвардии.
Национальное собрание уже постановило, что 1% фр. будут
впредь выдаваться только тем гвардейцам, которые станут об
этом просить. Вскоре должно было последовать уничтожение
всякой платы за службу в национальной гвардии: наиболее вер-
ное, безошибочное средство для того, чтобы вытолкнуть из нее
всех, для кого труд — единственный источник существования,
и превратить ее в чисто буржуазное учреждение, в полицейский
аппарат для подавления угнетенных, эксплоатируемых. Это
было безошибочное средство для того, чтобы десятки тысяч
безработных сделались жертвою голода.
Возможно, что провокационные выходки Национального
собрания поддерживали и усиливали оборонческие настроения
Парижа. Это собрание <<деревенщиныо, это монархическое собра;
ние заключило мир, не испробовав всех возможных средств
борьбы. Оно признало войну законченной, хотя решительных
сражений, казалось, и не было: командующие просто сдавали
армии и крепости. Парижу казалось, что, сбросив генералов-
изменников, низвергнув правительство обманщиков, которое
словами «национальная оборона» прикрывало капитуляцию
перед неприятелем, можно с надеждой на успех возобновить
войну, опираясь на 300—400 тысяч национальной гвардии Па-
рижа и на части Франции, еще не поддавшиеся малодушию.
Но эти настроения все больше углубляли разрыв между Па^
рижем и регулярной армией. Солдаты, измученные этой бес-
смысленной и безалаберной войной, в которой они чувствовали
себя на каждом шагу преданными и проданными, не желали
ничего, кроме мира. Париж, поддаваясь воспоминаниям о рево-
люционной Франции конца XVIII в., которая вела победонос-
ную борьбу с целой Европой, презирал эту .тупую пассивность
и не старался скрывать своих чувств. Противники Парижа умело
подошли к армии. Солдату втолковали, что единственная по-
меха миру — это бездельники, которые, не желая работать,
раздули национальную гвардию, и что они же своими октябрь-
скими и январскими выступлениями мешали организации обо-
роны. Солдаты кричали национальным гвардейцам: «Тридцать
су!» (1Уг франка — «полтинник»). Те в свою очередь отвечали
солдатам оскорблениями.
Клин между национальной гвардией и солдатами вбивался
все глубже. В некоторых манифестациях и при увозе орудий
солдаты на моменты захватывались общим настроением толпы и
начинали брататься с нею, ко затем все шло попрежнему.
Расходясь по деревням, демобилизуемые рассказывали, что
обезумевший Париж хочет окончательно погубить Францию
и обрушить на нее ужасы новой войны.
Солдаты и деревня так и считали: успех восстания в Па-
риже — это не мир, а война.
Выбор был прост: за Национальное собрание и против Па-
рижа.
В этом громадное отличие парижского движения от русской
революции 1917 г. Своей классовой борьбой против войны пере-
довой отряд пролетариата, большевистская партия, достиг
того, что уже Февральский переворот 1917 г. был для рабочих
и солдат переворотом, направленным против войны. В борьбе
за влияние на массы буржуазия благодаря содействию меньше-
виков и эсеров на короткое время заняла господствующее
93
положение. Но героической работой большевики вырвали массы
из-под ее влияния. Классовое обособление пролетариата шло
рука об руку с борьбой против войны и через солдат тесно
сплачивало его с деревней. Ясная и отчетливая постановка клас-
совых задач в революции в свою очередь все теснее связывала
борьбу за пролетарские интересы с борьбой за деревенские инте-
ресы, борьбу против капиталистической собственности с борьбой
против помещичьей собственности. Борьба против войны выра-
стала в борьбу за целостную социалистическую программу и
превращала массы деревенского населения, а следовательно, и
армию в боевых союзников рабочего класса. От февраля —
марта движение неудержимо шло к октябрю.
Все это исключалось уровнем экономического развития тог-
дашней Франции.
Проюзглашвнив Коммуны на площади Ратуши
18 МАРТА.
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
Правительство подготовляло удар против национальной
гвардии.
Для ареста Центрального комитета у него не было сил.
В его распоряжении было не более 40 тыс. солдат, которых еще
не успели надлежащим образом обработать.
Впоследствии сам Тьер рассказывал, что его осаждали бир-
жевые спекулянты, требуя покончить с революционным Пари-
жем, представлявшим постоянную угрозу «порядку». Они го-
ворили: «Не следует упускать такой момент; стоит пожертво-
вать какими-нибудь пятью-десятью тысячами человек, —_ и
горизонт прояснится, дела поправятся». Они откровенно тре-
бовали человеческих жертв своему богу — спекуляции.
17 марта Тьер решил действовать: генералы в течение ночи
должны были Собрать войска и на рассвете двинуться на Мон-
мартр и Бельвиль, чтобы внезапным нападением овладеть ору-
диями национальной гвардии и увезти их. Начальники
7 И. Степанов .97
буржуазных батальонов национальной гвардии, запрошенные
министром внутренних дел, заявили, что нельзя рассчитывать
на их содействие. Их оставили в покое. Действия Тьера раздра-
жали и буржуазию.
К утру 18 марта на улицах Парижа была расклеена прокла-
мация за подписями Тьера и министров. Прокламация первым
делом указывала на Центральный комитет национальной гвар-
дии как на главного виновника всей разрухи. Он был назван
«анонимной'» (т. е. без имен), «тайной» организацией, хотя в дей-
ствительности заседал совершенно открыто и имена его членов
легко было бы установить во всякое время.
Указав на застой в делах, прокламация говорила, что они
не оживятся, пока «люди беспорядка» будут удерживать у себя
«орудия, похищенные у государства», — в действительности
отлитые за счет добровольных сборов среди парижан, в особен-
ности среди рабочих и ремесленников, и увезенные от вступаю-
щих пруссаков. «В ваших собственных интересах, в интересах
вашего города и всей Франции правительство решилось действо-
вать; виновные, которые домогались учредить правительство,
будут преданы обыкновенным судам», т. е. без всякого снисхо-
ждения будут отданы на расправу военным судам. «Необходимо
добиться какою бы то ни было ценою, не теряя ни одного дня,
чтобы порядок — условие вашего благосостояния — восста-
новлен был вполне, немедленно и ненарушимо».
Ранним утром наскоро набранные отряды солдат — без
ранцев, без припасов — направились во все стороны, где были
расположены намеченные к захвату орудия. Никто не ожидал
нападения. Слабые караулы гвардейцев были расставлены в не-
многих пунктах. Солдаты и жандармы, разогнав и частью пере-
бив их, кое-где уже приступили к увозу орудий. Но второпях
ничего не было подготовлено: пришлось посылать за лошадьми
и упряжками. Время уходило.
• Перед лавками уже собирались женщины и вытягивались
в очереди. Они принимали самое горячее участие еще в увозе
пушек от пруссаков. Теперь, Как и тогда, они бросились к сол-
датам и начали их усовещивать. К ним присоединились дети и
национальные гвардейцы. Все напирали на растерянных сол-
дат, совершенно сбитых с толку, не видевших смысла всего этого
•9S
дела. По сигналам тревоги рациональная гвардия высыпали
на улицу. Натиск произвел свое действие: сначала в одном
месте, а потом и в других солдаты повернули ружья прикладами
вверх, показывая, что они не будут стрелять, и арестовали своих
офицеров, не успевших бежать. Так был задержан и генерал
Леконт, командовавший на Монмартре и возбуждавший стра-
стную ненависть в солдатах своими угрозами.
Ранее наступления полдня окончательно определился исход
операции: полное поражение на всех пунктах; национальная
гвардия сохранила все свои пушки, за исключением трех-пяти.
Некоторые воинские части, перемешавшись и побратавшись
С толпой, совершенно вышли из повиновения своим генералам;
Других, смущенных и подавленных бессмысленностью совер-
шившегося, удалось вывести из Парижа.
Кроме Леконта, толпа захватила генерала Клемана Тома,
предшественника Орель де -Пал адина в командовании нацио-
нальной гвардией. Этого июньского (1848 г.) убийцу узнали,
когда он осматривал одну из баррикад, к постройке которых
приступили предместья. Национальные гвардейцы с трудом
защищали его от ярости толпы, как генерала Леконта — от
ярости солдат, которым раньше, когда они отказались стрелять
в парижан, он грозил: «Ваша песенка спета». Обоих пленников
отвели на улицу Розье и замерли в помещении комитета этой
улицы. Ожесточенная толпа, в особенности солдаты, добивЯт
лись немедленной расправы. Национальные гвардейцы долго
с напряжением всех сил оттесняли толпу. Но, наконец, растущий
напор их опрокинул. Толпа вывела Клемана Тома и Леконта
в узкий палисадник. Раздались выстрелы. Кто застрелил гене?
ралов, так и осталось неизвестным. Всего вероятнее, что сол-
даты. Центральный комитет узнал о происшествии только на
другой день.
Орель де-Паладин сделал попытку пробить сбор в централь?
мых кварталах и пригласить буржуа присоединиться к войскам
для «восстановления законного порядка и спасения республики
от анархии». Тьер в свою очередь обратился с прокламацией
к национальной гвардии. «Распространяют нелепые .слухи, —
говорится в прокламации, — будто правительство подготовляет
переворот. Оно хотело н хочет только одного: пркончить
99
е мятежным комитетом, члены которого являются поборниками
коммунистических идей; они хотят предать Париж грабежу и
уготовить Франции могилу».
Желанных результатов не получилось. Там, где Орель де-
II ал а дин рассчитывал собрать 15—20 тыс. человек, явилось
всего каких-нибудь пять сотен. Буржуа вообще, предпочитают,
чтобы за них дрались другие. А в данное время они еще не были
на стороне Тьера, — скорее напротив.
Правительству оставалось только как можно быстрее бе-
жать из столицы.
Тьер изменил план. Он решил оставить Париж и вывести из
него всю армию, чтобы потом, усилив и восстановив ее против
мятежников, задушить последних действиями извне. Во время
Великой французской революции такой план задумывали жи<
роялисты против парижской «черни», поддерживавшей яко-
бинцев; при начале февральской революции 1848 г. сам Тьер
предлагал его королю Луи-Филиппу, и- наконец, в австрийской
революции 1848 г. контрреволюция успешно применила его
против Праги и Вены. Теперь никто не препятствовал Тьеру
испытывать его на Париже.
Солдаты, уходившие за Тьером из Парижа в Версаль, пред-
ставляли не войско, а беспорядочную, недисциплинированную
толпу. Один из ближайших друзей и доверенных Тьера так
описывал отступление: «Двигавшиеся беспорядочные банды,
подгоняемые жандармерией, представляли все, что еще остава-
лось от французской армии. По мере наступления ночи громад-
ное человеческое стадо начинает все больше упрямиться. Бла-
годаря какому чуду эти люди с наглыми физиономиями и бунтов-
ским видом не вернулись обратно, расстреляв предварительно
перед возвращением в Париж экипажи, которые увозили пра-
вительство? На флангах колонн, подавляя бешенство в душе,
ехали униженные и негодующие офицеры, делая вид, что не
слышат непристойных ругательств. Они чувствовали, что вся-
кое их строгое действие поведет к открытому возмущению. Они
довольствовались только стараниями не порывать ту слабую
нить, которая еще держала в относительной дисциплине их ко-
манды, охваченные злыми замыслами».
Достаточно было небольшого т-олчка. ничтожного нажима со
стороны парижан, чтобы задержать всех солдат в Париже и
привлечь их на свою сторону. Опыт русской революции пока-
зал, что регулярная армия в таких случаях ждет инициативы
со стороны, хочет, чтобы ее оторвали от правительства, быстро
поворачивается против золотопогонников, но не берет на себя
почина, дожидается его со стороны революции.
Париж упустил этот критический момент. Он дал правитель-
ству увести солдат. Он дал Тьеру и всему правительству воз-
можность бежать из Парижа. Более того, в следующие дни
он оставил Версаль в полном покое, не преследовал бежавших,
дал им время для усиления и воссоздания армии, для того
чтобы подлой и низкой травлей восстановить ее против пари-
жан. Вместо того чтобы нападать и преследовать, он ждал, когда
противник, оправившись и подготовившись, нападет на него.
К ночи 18 марта министры бежали; никому не пришла в го-
лову мысль помешать их бегству, задержать их. Единственной
властью в Париже сделался Центральный комитет, — как и
в предыдущие дни фактически он оставался единственной силой,
распоряжения которой стала бы выполнять национальная
гвардия.
18 марта в Париже получилось, примерно, такое положе-
ние, как в России с первых дней марта 1917 г., когда железно-
дорожники не пускали поездов с Родзянко, Гучковым, Львовым
и Романовыми, не получив на то согласия только что вознии-
шего Петроградского совета рабочих депутатов.
Среди членов Центрального комитета не было ни одног»,
который принадлежал бы к составу господствующих классов.
Это были большей частью представители мелкой буржуазии:
лавочники, торговые комиссионеры, служащие, переплетчики,
повара и т. д. Реже — представители рабочего класса, как,
цапример, рудокоп и$ Креэо. Центральный комитет был выра-
жением боевого союза радикальной мелкой буржуазии и про-
летариата с громадным преобладанием первой.
Это было естественно. В этом — источник силы и влияния
комитета, превращавший его в совет депутатов революционной
части Парижа.
Но члены этого комитета — люди, «чуждые всем партиям,
да в большинстве случаев и политике», до того времени «засе-
давшие разве на семейном или на своем батальонном совете*.
Арну говорил: «Все эти граждане, выбранные частичными вы-
борами своих рот Или батальонов, были известны только’тем
небольшим группам, делегатами которых они являлись. Я кек
журналист по профессии, принимавший участие в движении,
имел уже многочисленные связи со всеми социалистическими
и революционными партийными организациями и потому знал
людей; однако даже мне были известны едва пять-шесть имен
из тех. которыми подписаны первые прокламации Централь-
ного комитета*.
Положение было бы лучше, если бы в комитете составилось
хотя небольшое ядро людей с отчетливой программой, опираю-
щейся на переворот, подготовляющей к перевороту, к захват)’
политической власти. Когда обстоятельства отдали бы власть
в руки Центрального комитета, это ядро стало бы действовать
быстро, энергично и уверенно. Стихийные настроения масс оно
претворяло бы в революционное сознание и в революционные
действия и. освещая своей сознательностью путь борьбы, орга-
низуя ее, превратилось бы, чуждое нерешительности и коле-
баний, в руководителя масс, предохраняющего их от расточе-
ния сил.
Но предыдущая история, достигнутый уровень экономиче-
ского развития и классовой борьбы не выдвинули такого ядра.
Не Центральный комитет и не позднейшая Коммуна вели за
собой массы, а, напротив, массы своей стихийной революцион-
ностью все более заставляли эти учреждения считаться с логикой
классовой борьбы и выпрямляли линию их поведения.
Центральный комитет не стремился ни к перевороту, ни
к власти. Он хотел только отстаивать «законные права Па-
рижа* и смотрел на себя как на силу исключительно оборона-
тельную.
Революция пришла совершенно внезапно, и столь же вне-
запно место, занятое Властью, оказалось пустым. Кто-нибудь
должен был занять его, Как говорит Арну, «во избежание боль-
ших несчастий и ужасных катастроф», т. е. опять-таки с чисто
предохранительными, а не революционными целями.
Толпа окружала ратушу. Она, памятуя о прежних револю-
циях, ожидала, что отсюда будет провозглашено новое прапи-
/п?
тельство. Члены Центрального комитета в течение нескольких
часов колебались. Уже близко к полуночи они поодиночке на-
чали приходить в ратушу испуганные и нерешительные, как го-
ворит Лиссагарэ. Их первым заявлением было: «Никто не упол-
номочил нас управлять».
Они забывали, что не могло бы совершиться ни одной рево-
люции, если бы новая революционная власть ожидала, чтобы
ей в конституционном порядке были даны полномочия на управ-
ление. «Полномочна» или «неполномочна» революционная
власть, — это решается только успехом или неуспехом рево-
люции. А в данном случае члены Центрального комитета как
бы просили извинения за то, что они заняли место, оставленное
правительством.
Перед своим бегством министры назначили главнокомандую-
щим национальной гвардии полковника Ланглуа, члена Ин-
тернационала и прудониста, того самого, воззрения которого
с утра до вечера 22 января претерпели такой полный перево-
рот. Больше всего и прежде всего он был политически бесприн-
ципным карьеристом. Явившись в Центральный комитет, он
объявил о своем назначении. Ему ответили, что национальная
гвардия сама изберет своих начальников. Ланглуа возразил,
что существует только одна законная власть — Национальное
собрание, но оно никогда не признает ничего, исходящего «от
комитета мятежников». Ланглуа освистали и выпроводили.
Центральный комитет назначил главнокомандующим нацио-
нальной гвардии бывшего морского офицера Люлье. Пробле-
сками ума он произвел на Центральный комитет известное впе-
чатление. Да и выбирать командующих было не из кого. Оце-
нивая его роль, невозможно сказать, чем определялось его
поведение: беспросыпным ли пьянством или же трусливым
стремлением «застраховать» себя со стороны Версаля.
Первые же его действия, или, точнее, бездействие, показали,
что от него нечего ждать. Солдат все еще выводили из Парижа.
Ничтожной демонстрации, чисто показательного противодей-
ствия со стороны национальной гвардии было бы достаточно для
того, чтобы лишить Тьера этой силы и удержать ее в Париже.
Люлье не ударил палец о палец и оставил все ворота от-
крытыми. Хуже того: когда национальная гвардия по собствен-
на?
йому почину задерживала уходивших солдат и в особенное™
офицеров, Люлье являлся на место и добивался их беспрепят-
ственного пропуска. Он ничего не сделал для того, чтобы за-
хватить укрепления, господствующие над Парижем, и дал время
версальцам, оправившись, занять их значительными силами.
Особенно роковое значение для Парижа получила утрата
форта Мон-Валерьен. Люлье положился на слово коменданта-
версальца, что гарнизон будет соблюдать полней нейтралитет,
и не выгнал несколько десятков солдат, первоначально зани-
мавших форт.
На следующий день, 19 марта, в Центральном комитете
царила прежняя нерешительность и боязнь революционных
действий. Отдельные члены высказывались за немедленный по-
ход на Версаль, разгон Национального собрания, за опрос.
Франции посредством новых выборов. Дюваль предложил
захватить министров, замешкавшихся в Париже, и требо-
вал удержать солдат, которых еще не успели вывести из
Парижа. Но это — одинокие голоса, которые заглушила буря
протестов.
Правительство не скрывало своего отношения к совершив-
шемуся. Еще к ночи 18 марта, когда несколько «примирите-
лей'» попытались притти к соглашению с оставшимся в Париже
Жюлем Фавром, он первым делом спросил: «Верно ли, что гене-
ералы Леконт и Тома расстреляны?» Получив утвердительный
ответ, он резко сказал Мильеру и другим; «С убийцами не раз-
говаривают!»
19 марта правительственная газета так сообщала о собы-
тиях предыдущего дня: «Правительство сделало все для прими-
рения. Какой-то комитет, называющий себя Центральным,
хладнокровно убил генералов Клемана Тома и Леконта. Кто
члены этого комитета? Коммунисты, бонапартисты, пруссаки.
Берете вы на себя ответственность за их убийство?»
Несмотря на вызывающее поведение бежавшего правитель-
ства и начатую им кампании» наглой лжи, Центральный коми-
тет все еще чувствовал смущение и нерешительность. Члены
его, собравшись, «избегали высказываться о павшем правитель-
стве». Главной их мыслью было — как можно быстрее освобо-
диться от положения, в которое их поставили непредвиденные
th*
события. Утром 19 марта была расклеена следующая прокла-
мация за подписью комитета:
«Национальным гвардейцам Парижа. Граждане, вы упол-
номочили нас организовать защиту Парижа и ваших прав.
С помощью вашего великодушного мужества и замечательного
хладнокровия мы изгнали правительство, которое нам изменяло.
В данный момент наши полномочия выполнены, и мы возвра-
щаем их вам, потому что не стремимся занять место тех, кого
только что ниспровергло движение народа. Итак, готовьтесь
к выборам и совершите их немедленно, а нам в вознаграждение
дайте то, к чему мы постоянно стремились: видеть, как вы уста-
новите истинную республику. В ожидании этого (т. е. до выбо-
ров) мы продолжаем именем народа занимать ратушу».
Таковы были настроения подавляющего большинства ко-
митета. Утром 19 марта, открывая его заседание, Эдуард Моро
говорил: «Я того мнения, что нам не следовало заседать в ра-
туше (т. е. становиться у власти), но, раз мы уже здесь, необхо-
димо возможно быстрее выяснить Парижу положение и про-
извести выборы в кратчайший срок».
В тот же день в вечернем заседании Бурсье, возражая на
очень умеренные предложения, сказал: «Здесь заговорили о
социальной революции. "Я заявляю, что мы не уполномочены
совершить ее».: Сочувственные возгласы поддержали его, как
будто когда-либо и кому-нибудь даются «полномочия» на ка-
кой-либо переворот и на . какую бы то ни было' революцию.
Продолжая, Бурсье протестовал протии всяких помышлений
о переменах в политическом строе республики: «Наша задача
проще, она исчерпывается выборами»;'.
В 1870 г. Мильер ставил в печати вопрос о том, что делать
в случае успешного восстания в Париже, и отвечал: надо будет
учредить революционную диктатуру народа с центром в ра-
туше; Париж будет при этом отображением всей Франции.
Переворот совершился, и 19 марта’ Мильер говорил на засе-
дании Центрального комитета: «Используйте движение воз-
можно лучше и не бойтесь удовольствоваться малым: одна
уступка служит средством добыть другую. Я заклинаю вис.
уступить место собранию депутатов и мзров Парижа. Ваше
доверие не будет обмануто».
К нему присоединился Малой: «Национальное собрание не
станет ничего слушать, пока Центральный комитет будет хозяи-
ном Парижа. Напротив, если Париж вернется к своим закон-
ным представителям, через них мы можем получить и муници-
пальный совет (думу), и выборы национальной гвардии, и даже
уничтожение закона о векселях...»
Значит переворот должен был получить помазание «законно-
сти» от миров и депутатов Парижа, которые могли бы устано-
вить видимую преемственность с бежавшей «законной» властью,
объявившей Парижу беспощадную войну. Следовательно, дело
шло уже не о том, чтобы комитет, дождавшись выборов, пере-
дал полномочия новым парижским представителям, а о том,
чтобы немедленно уступить место депутатам и мэрам Парижа.
Центральный комитет всеми силами искал щели, которая позво-
лила бы ему ускользнуть из ратуши и по ряду мостков возвра-
тить Париж к «законной власти».
Комитет решил вступить в переговоры с мэрами и отправил
к hi™ Варлена, Моро, Журда и Арнольда. Преобладающее
настроение, с которым они встретились у мэров, выразилось
в словах: «Мы не вступим в сношения с Центральным комите-
том. В Париже существует только одна законная власть —
собрание мэров», собрание мэров, частью попросту назначенных
правительством и в большинстве являющихся агентами прави-
тельства. С своей стороны они обещали только одно: прило-
жить все усилия, чтобы добиться от правительства назначения
городских выборов в кратчайший срок.
Луи Блан, депутат Парижа, присутствовавший при перего-
ворах, обрушился на делегатов Центрального комитета с руга-
тельствами: «Вы восстали против свободно, избранного Нацио-
нального собрания. Мы, законные уполномоченные, не можем
пойти на объединение с бунтовщиками, не хотим казаться ва-
шими пособниками в глазах Франции».
Стороны не пришли к соглашению. Утром 20 марта появи-
лась афиша Центрального комитета, назначавшего городские
выборы на 22 марта. В особом воззвании комитет говорил: «Мы,
облеченные полномочиями, давившими нас своей ужасной от-
ветственностью, мы выполнили их без колебаний, без страха.
Теперь, достигнув цели, мы говорим народу: вот полномочпя.
1OR
REPUBLIQUE FRA\<;AISE.
LIBERTE, ECALITE. FRATERHITE.
AU PEOPLE
Cilo yens,
Le People de Paris a secoue le joug qti’on essavait de
lui imposer.
Calme, impassible dans sa force. il a attendu sans
crainle coniine saus provocation les fous ehontes qui
voulaient toucher a la Repuhlique.
Cette fois, no* freres de farmee n’ont pas voulu porter
la main sur farcbe sainte de no». libertds. Merci a tous,
e( quo Paris et la Prance jettent ensemble les bases
d’une Repuhlique acclamde avec toutee ses conse-
quence*. le seul Gouvernenieut qui fcrnicra pour tou-
jour* Гёте des invasions et des guerres civile*.
L'etat de siege e*t leve.
Le People de Paris est convoque dans ses sections
pour faire ses Elections comm и nates.
La surete de tous les ciioyen* v*t assurde par le
concours de la Garde Rationale.
.*14. v;n, i, |ч un
Lc Comity tfiilrul dr la Gat-dr nationale,
ASSI. BILUORl V FERRAT, BABK K, Ы*.H MOREAU.
C. OUPONT VAULIN Hot HSIEH MORTIER. GOUIIIER.
LAVALETTE. Fr JIlUHDL ROUSSEAU LUIXIER.
BLANCHET. J. <4 ROLL A HU BAR HOLD H. СЁЯКАМВ.
fabhje poiuehet.
Воззвание Центрального комитета национальной гвардии о eotU.iHt/u
революционного правительства 19 марта 1871 г.
доверенные нам тобою. Неизвестные несколько дней тому на-
зад, мы неизвестными возвратимся в твои ряды и покажем пра-
вящим, что можно, высоко держа голову, спуститься по сту-
пеням твоей ратуши с уверенностью встретить внизу пожатие
твоей честной и могучей руки».
Мэры и депутаты Парижа внесли в Национальное собрание
предложение относительно некоторых перемен в организации
городского управления Парижа. Трошю под радостное завыва-
ние собрания выступил с исступленными ругательствами про-
тив «жалких злодеев», «Коноводов гражданской войны, которые
во время осады раз десять едва не впустили неприятеля в Па-
риж». Но правительству надо было выиграть время, и палата
признала парижские предложения неотложными.
В том же заседании, по предложению министра внутренних
дел Пикара, постановлено распространить осадное положение
на весь департамент, н котором находится Париж.
На следующий день часть мэров и депутатов обратилась
к населению с прокламацией. Изображая дело так, как будто
бы Национальное собрание удовлетворило все желания пари-
жан, они предлагали не итти на выборы, к которым их призы-
вали незаконно, не имея на это никакого прана. В тот же день
газеты напечатали воззвание, под которым подписалось 35 ре-
дакций. Они говорили: так как созыв избирателей является де-
лом только верховной власти, организованной на основе все»
общего голосования, то Центральный комитет не уполномочен
назначать выборы. Газеты заявили, что, если выборы по пред»
ложению комитета состоятся 22 марта, они будут недействи-
тельны. Долг граждан — отказаться от участия в них.1
Издававшиеся в Париже газеты сочиняли и печатали сказки
о том, как толпа терзала трупы двух генералов и надругалась
над ними. Рассказывали, будто казначейства и частное имуще»
ство подверглись разграблению, будто в предместьях наплыв
прусского золота, к которому присоединилось бонапартист»
ское золото, будто Центральный комитет уничтожил судебные
архивы, чтобы замести следы неоднократной судимости своих
членов. Центральный комитет не препятствовал этой бешеной
травле. Когда возмущенная толпа разнесла киоски двух осо»
бенно подлых газет, он угрожающе заявил через свою газету.
1V9
что заставит уважать свободу печати. Положительно нё
было границ его долготерпению и «демократизму*. С другой
стороны, комитет сам не представляв, насколько велики его
сила и влияние. Смущенный неожиданно свалившейся к нему
властью, он сам не видал всей ее полноты.
Контрреволюция, поощряемая бездействием комитета, от
слов перешла к действиям. В первые дни даже буржуазия была
раздражена против покинувшего ее правительства. Но уже
19 марта студенты начали собираться у мэрии (районной думы)
второго округа. Учащаяся молодежь, принимавшая самое актив-
ное участие в июльской революции 1830 г. и в февральской ре-
волюции 1848 г., разделявшая общее негодование Париж.*!
против «правительства обороны», почувствовала, что перед нею
совершенно новое движение. Она решительно отмежевалась
от Центрального комитета, в котором не было ни одного адво-
ката и крупного имени, ни одного из светил буржуазной оппо-
зиции.
21 марта «Союз друзей порядка» устроил свою первую мани-
фестацию. Остановившись на Вандомской площади, где поме-
щался штаб национальной гвардии, манифестанты кричали:
«Да здравствует Национальное собрание!» Их скоро рассеяли.
Па следующий день демонстрация повторилась. Во главе ее
шли биржевики, отставные; офицеры, пресмыкавшиеся перед
буржуазией литераторы. Толпу составляла отчасти учащаяся
молодежь, было много членов «Общества объединенной ду-
бинки» — черносотенной, бонапартистской организации, про-
вокаторов, бонапартистских шпиков и агентов, которые счи-
тали полезными для себя всякие беспорядки. На Вандомской
площади, где демонстранты с криками: «Долой убийц!», «Долой
комитет!», хотели прорвать цепь национальных гвардейцев,
вдруг раздались выстрелы. По всей вероятности это были прово-
кационные выстрелы со стороны демонстрантов: некоторые
из них были ранены в спину. После многократных предупре-
ждений национальные гвардейцы, окружаемые «объединенной
дубинкой», открыли огонь. Улица опустела в мгновение ока.
На месте осталось до 30 убитых и раненых со стороны
толпы, двое убитых и 8 раненых со стороны национальной
гвардии.
1Ю
«Друзья порядка» были здесь явно нападающей стороной.
Реакция никогда не решалась этого оспаривать, и впоследствии
военные суды, привлекавшие членов комитета и Коммуны за
все ими содеянное и не содеянное, ни разу не пытались обви-
нять их за происшествия 22 марта.
Ничтожное количество участников — не более тысячи —
и жалкий исход демонстрации показали, что у вер сальце в нет
опоры в Париже. Биржевики, спекулянты, крупнейшая бур-
жуазия, пройдохи, аферисты, великолепные проститутки обоего
пола, все эти столпы религии, собственности, нравственности и
семьи, охваченные паникой, скорыми поездами и в собственных
экипажах помчались в Версаль — под охрану Тьера, всена-
родного собрания и бонапартистских генералов. Верхи экспло-
ататорского общества отслоились и отделились от парижского
движения.
Между тем соглашатели продолжали свои попытки посред-
ничества: со стороны Центрального комитета — по простодушию,
вытекавшему из межеумочной классовой позиции большинства
его членов, со стороны мэров и депутатов — по желанию дать
правительству время оправиться и укрепить свою позицию.
21 марта парижские депутаты, на этот раз даже Луи Блан,
умоляли Национальное собрание скорее рассмотреть предло-
жения относительно нового устройства Парижа и таким обра-
зом предотвратить незаконные выборы, назначенные на 22 марта.
Тьер резко выступил против неотложности: «К чему приведут
уступки? Неужели вы полагаете, что принятие законопроекта
способно обезоружить партию разбоя, партию убийц?»
Затем слово взял Жюль Фавр: «Париж в руках кучки не-
годяев, выдвигающих против прав Национального собрания
какой-то кровавый, разбойничий идеал. Чего они хотели, чего
добивались? Осуществления того пагубного учения, которое
в философии может быть названо индивидуализмом и материа-
лизмом, а в политике — республикой, поставленной над народ-
ным голосованием». Эта фраза привела в безумный восторг
всех монархистов. «Эти новые профессора не скрывают своего
намерения оторвать Париж от Франции. Но пусть знают бун-
товщики: если мы покинули Париж, то в надежде вернуться
туда, чтобы вступить с ними в решительный бой (в собрании
111
буря восторга). Если бы кто-нибудь из нас попал в руки этих
людей, захвативших власть только для насилия, убийств и гра-
бежей, смерть была бы его .участью. Состояние Парижа — это
грабеж, воровство, убийство, возведенные-в социальную си-
стему, и мы все это увидим, если не победим его. Никакой сла-
бости, никакого снисхождения! Франция не поддастся крова-
вому игу негодяев, угнетающих столицу! Поспешим распра-
виться с ними!»
Адмирал Сессэ, назначенный главнокомандующим нацио-
нальной гвардии,, воскликнул: «Итак, призонем провинцию
и идем на Париж!» Палата, диким ревом подчеркивавшая
наиболее кровожадные места в речи Фавра, поднявшись, кри-
чала: «Да, идем на Париж!»
с Это бцло прямое объявление беспощадной войны Парижу»
Тем не менее депутаты и мэры Парижа расклеивали проклама-
ции, предлагавшие .населению терпеливо ждать решений На-
ционального собрания. Центральный комитет в свою очередь
извещал, что выборы откладываются до 23 марта,
21 марта появилось несколько новых воззваний Централь-
ного комитета. В них звучала горечь, но все еще не было боевых
нот. Например, комитет просто говорил: «Виновники всех на-
ших бедствий покинули Париж, и о них никто не<станетжалеть.
Солдаты, мобили, национальные гвардейцы объединены теперь
единой мыслью, единым желанием, единой целью: все хотят
единения и.мира. Пусть на улицах не будет больше возмущен
ний! Довольно 'крови, пролитой за этих тиранов!»
Другая прокламация, подписанная Дювалем, дает ответ
на некоторые выдумки версальцев. В ней говорится: «Париж
далек от намерения отделиться от Франции: ради нее терпел
он империю, правительство национальной обороны, все его из-
мены и все его низости. И сегодня он пе думает отказаться от
нее,, но только говорит ей в качестве старшего брата: сумей
постоять за себя, как это сделал я, восстань против угнетения,
как восстал я». •
В тот же день в правительственной газете Коммуны появи-
лась статья, которая делает шаг вперед в выяснении смысла раз-
вернувшихся событий. ^Пролетарии столицы в момент слабости
и измены правящих классов поняли, что настал их час спасти
119
Заседание Красного клуба в церкви
о Надо надеяться, что подметают в последний раз»
(Карикатура Де-Франда)
V И. Стснзнои
положение, взяв d свои руки ведение общественных дел. Только
что достигнув власти, они спешат созвать народ Парижа в изби-
рательные собрания. В истории нет другого примера времен-
ного правительства, которое так спешило бы сложить свои пол-
номочия. Ввиду такого бескорыстного поведения невольно
возникает вопрос, как может печать осыпать клеветами, оскор-
блениями и обидами таких граждан? Работники, — те, которые
все производят и ничем пе пользуются, — неужели они всегда
будут служить мишенью для оскорблений? Неужели мм ни-
когда не позволят работать над своим освобождением, не поды-
мая против них целого хора проклятий? Неужели буржуазия,
их старшая сестра, освободившаяся три четверти века тому на-
зад, не понимает, что черед освобождения настал сегодня для
пролетариата? Зачем же она так упорно отказывает ему в его
законной доле?»
Здесь уже пробивается понимание, что развертывается
столкновение между буржуазией и рабочим классом. Но еще
не изжиты соглашательские надежды убедить, уговорить бур-
жуазию, пробудить в ней совесть напоминанием о ее собствен-
ной борьбе. Еще нет ясного представления, что борьба вызвана
не случайным недоразумением, не близорукостью буржуазии,
а, напротив, силой ее классовых инстинктов и ясностью ее клас-
сового сознания; еще нет отчетливого понимания, что действи-
тельное освобождение пролетариата требует уничтожения бур-
жуазных доходов и, следовательно, буржуазной собственности,
а потому глубоко,.в корне противоречит ясно сознанным инте-
ресам буржуазии; что оно может быть достигнуто не с ее согла-
сия, а в решительной борьбе против нее.
Буржуазия хорошо видела, из-за чего идет борьба. Проле-
тариат еще не видел этого.
Часть мэров, холопов правительства, не утрачивала на-
дежды организовать борьбу против Центрального комитета
в самом Париже. Их не образумил исход демонстрации 22 марта.
В тот же день они созвали на площадь Биржи перед районной
думой национальную гвардию порядка.-Так как Тьер един-
ственной властью в Париже объявил мэров, то банк не отказы-
вал им в выдаче средств. Они объявили, что с 23 марта все на-
циональные гвардейцы будут получать жалованье в здании
8-
11&
биржи. Им удалось собрать до 25 тыс. человек, и, опираясь на
эту силу, они заняли мэрии (здания районных дум) 1-го и 12-го
округов.
Они приняли военные меры: укрепили здания захваченных
дум, повсюду расставили небольшие отряды и часовых, заме-
нили на вокзале батальон, верный Центральному комитету,
батальоном порядка.
Все это означало организацию неприятельской вооружен-
ной силы в самом сердце Парижа. Это было ударом для согла-
шателей в составе Центрального комитета. Он вынужден был
заговорить энергичнее. 23 марта появилось воззвание, в котором
он указал па поведение реакции, открыто объявившей войну,
и на действия мэров и депутатов, всеми способами затрудняв-
ших производство выборов. Он заявил, что принимает борьбу и
сломит всякое противодействие; он больше не будет отсрочи-
вать выборов: несмотря ни на что, они должны состояться в
воскресенье 26 марта.
В тот же день в другой прокламации комитет писал: «Каждый
город, как и нация, должен иметь свое собрание представи-
телей, которое может называться муниципальным (городским),
или коммунальным собранием, или коммуной. Граждане,
Париж хочет не власти, а свободы. Он не стремится ни к какой
иной диктатуре, кроме диктатуры примера. Он не хочет ни отре-
каться от своей воли, ни навязывать ее другим. Он одинаково
не склонен ни сыпать приказами, ни подчиняться плебисцитам.
Он просто подает пример, первый начиная движение, и, созда-
вая себе свободу, тем самым готовит ее другим. Он никого на-
сильственно не толкает к республике: ему достаточно того, что
он первый ее усвоил».
Здесь определенно выставлена программа преобразования
политического строя Франции путем создания самостоятельных
городских республик-коммун. Но обходится полным молча-
нием вопрос, какой класс заинтересован в таком преобразовании
и будет носителем политического переворота? Этого вопроса
еще не существовало для авторов этого воззвания. Центральный
комитет, поняв на один момент, что начинается борьба между
пролетариатом и буржуазией, в следующий момент опять уви-
дал в себе борца за «общенациональные» интересы.
116
Версальцы не останавливались ни перед чем, чтобы повре-
дить Парижу. Они открыли двери провинциальных тюрем и
направили в Париж освобожденных преступников. Центральный
комитет протестовал против такой низости п объявил, что вся-
кий, застигнутый на месте грабежа, будет расстрелян. Уголов-
ные элементы не решились действовать: никогда не было в Па-
риже такой безопасности от нападений, как во время отсутствия
общегосударственного правительства.
23 марта мэры сделали еще раз попытку договориться с Вер-
салем. Когда они явились в Национальное собрание, республи-
канская левая приветствовала их возгласами: «Да здравствует
республика!» Монархисты — подавляющее большинство — по-
вскакали с мести, угрожая левой кулаками, кричали: «Да здрав-
ствует Франция! К порядку!» Это — призыв к президенту
наказать депутатов, высказавшихся за республику. Прези-
дент собрания, республиканец Греви, что не мешало ему
быть политическим другом монархистов, объявил собрание
закрытым.
Перед тем оно приняло закон об организации в провинции
добровольческих батальонов,’которые должны защищать «вер-
ховную власть нации». Собрание не скрывало, что эти бело-
гвардейские банды будут направлены против Парижа.
Негодование опять захватило широкие круги средней бур-
жуазии, когда она узнала о диких сценах, разыгравшихся
в. собрании. А тут еще была опубликована телеграмма Тьера,
который извещал, что берет под свое покровительство трех
наиболее ненавистных из бывших министров Наполеона, аре-
стованных в провинции, и приказывает немедленно освободить
их. В дополнение к этому стало известно, что .генерал Канро-
бер, соучастник изменника Базена, прибыл в Версаль и нашел
хороший прием у правительства. Значит правительство все
откровеннее подкапывается под республику! Нападки бур-
жуазно-республиканских газет на Центральный комитет пре-
кратились: в его выступлениях была явная правота.
Почувствовав под собой более прочную почву, Центральный
комитет с 24 марта стал действовать энергичнее. В своей прави-
тельственной газете он опубликовал приказ, назначавший вы-
боры окончательно на воскресенье 26 марта и определявший их
117
условия: на 20 тыс. жителей избирается один член городского
сонета, т. е. в общей сложности 90 выборных, и т. д.
Люлье к этому времени окончательно спился. Еще накануне
он выпустил из Парижа целый полк с оружием и обозами. Цен-
тральный комитет арестовал Люлье, устранил не внушавших
доверия его помощников и поручил главное командование трем
надежным и испытанным лицам, близким к пролетариату. Это
были Прюнель, Эд и Дюваль, получившие звание генералов.-
[Они заявили: «Время слов и парламентаризма прошло.
Пори действовать. Великий город пе допустит нарушений
порядка».
Брюнелю было поручено покончить с гнездом версальцев,
захвативших площадь Биржи. Он взял с собою до 500 надеж-
ных национальных гвардейцев с Бельвиля и два орудия и до-
бился сдачи первой мэрии.
На следующий день действия версальского правительства
оттолкнули от него и многих из тех его сторонников, которые
еще оставались во второй мэрии. Противодействие Централь-
ному комитету растаяло.
Монархисты Национального ’собрания, не понимая, что
Тьер своею игрой, переговорами с мэрами и депутатами Парижа
и т. д. выигрывает время для подготовки, начинали думать о
его устранении. Подготовлялся заговор и переворот. Тьеру
пришлось действовать. •
24 марта в ночном заседании Национального собрания пред-
стояло рассмотреть доклад комиссии, в которую были переданы
предположения по парижским делам. Председатель комиссии,
уже настроенный Тьером, предложил снять вопрос, так как его
обсуждение чревато великими опасностями. Тьер, взяв слово,
пошел еще дальше в запугивании: «Если вы представляете дей-
ствительно политическое собрание, — говорил он, — то я умо-
ляю вас голосовать так, как предлагает комиссия, и не требо-
вать разъяснений, которые в данный момент очень опасны.
Какое-нибудь неосторожное слово, случайно вырвавшееся без
всякого худого намерения, может вызвать потоки крови.
Если же прения возникнут, к несчастию для страны, то вы уви-
дите, что не наш интерес заставляет нас молчать». Этого было
достаточно: председатель собрания Греви закрыл заседание, не
its
продолжавшееся и 10
минут.
Большинство собра-
ния окончательно рас-
пояшется, открыто вы-
разит свою неистовую
ненависть к республике
и к Парижу, ставшему
на ее защиту, примет
ненавистнические реше-
ния, отбросит к Цен-
тральному комитету
республиканскую бур-
жуазию, откроет про-
винции глаза на создав-
шееся положение — вот
единственное, чего впол-
не основательно боял-
ся Тьер от прений по
парижским делам. А в
провинции, в особенно-
сти в больших городах,
и без того уже начина-
лось сочувственное Па-
рижу движение. В Ли-
оне уже провозгласили
Эд. Член Коммуны и Комитета обще-
ственноео спасения, был назначен еенера-
лом. Приеоворен версальским судом к
смерти. Бежал.
Коммуну, близко к тому же было в
Марселе. *
Нои совершившегося в Национальном собрании было доста-
точно для того, чтобы внести разложение в ряды пока немного-
численных сторонников Версаля в Париже. Часть мэров и де-
путатов от Парижа стала сговорчивее. В субботу 25 марта по-
явилось извещение Центрального комитета: «Парижские депу-
таты, мэры и их выборные помощники и члены Центрального
комитета национальной гвардии, убежденные, что единствен-
ное средство избежать гражданской войны и кровопролития
в Париже и в то же время укрепить республику состоит в не-
медленных выборах, созывают всех граждан в избирательные
собрания на завтра, в воскресенье».
119
Парижское население не заметило, что под извещением из
40 депутатов департамента Сены подписалось всего шесть, из
девятнадцати мэров — только семь, и даже из 76 их помощни-
ков — всего 32. Как бы то ни было, выборы получали от этих
подписавшихся характер «законности», преемственной связи
с существовавшими до того времени властями.
И не знало парижское население, что сам Тьер накануне
сообщил одному из своих доверенных: «Не продолжайте долее
бесполезного сопротивления! Я надеюсь, что, наладив армию,
недели через две-три мы получим достаточные силы и сумеем
освободить Париж».
Он рассчитывал, что избранная Коммуна с увлечением
предастся парламентской болтовне и даст ему время отточить
нож против Парижа.
Позже, когда торжествующая реакция производила след-
ствие о Коммуне, мэры и депутаты из подписавшихся под изве-
щением определенно заявили, что своей соглашательской кани-
телью они сознательно удерживали парижан от похода на Вер-
саль; они затягивали переговоры, чтобы парализовать Цен-
тральный комитет и дать Версалю возможность собраться с си-
лами.
Такая предательская низость нисколько не удивительна.
Среди парижских мэров одним из наиболее левых был величай-
ший политический плут Клемансо, который тогда был в начале
своей длинной государственной карьеры.
Власть свалилась на плечи Центрального комитета. Ему
волей-неволей пришлось взять на себя управление. И в этой
области он обнаружил то же смущение, ту же половинчатость.
Только подчиняясь неумолимому давлению обстоятельств, он
становится смелее, решительнее. В этом отношении он все
время развивался, шел вперед не только в течение 10 дней до
избрания Коммуны, но и во все время до конца Коммуны.
19 марта он начал с того, что проявил всю безграничную
широту своего демократизма: издал декрет о снятии военного
положения, об отмене военных судов и об амнистии за все поли-
тические проступки и преступления.
20 марта перед комитетом выступила грозная задача: надо
поддержать 300 тыс. безработных,- они уже семь месяцев жили
/20
на 1% ФР- и день, которые выдавались за службу в националь-
ной гвардии. Значит ежедневно требовалось 450 тыс. фр., не
считая разных других расходов. В городских кассах лежало
4 млн. фр., но ключи от хранилищ были в Версале. От взлома
замков уклонялись, чтобы не повредить начавшимся соглаша-
тельским переговорам с мэрами. Попробовали добиться займа
в частных банках, но из этого не вышло толка. Тогда Журд
и Варлен отправились во Французский банк. Управляющий
банком сразу ассигновал один миллион. Вероятно, втайне он
подсмеивался над смирением этой новой власти, которая доволь-
ствовалась получением крох из чужих рук там, где она могла
бы взять все.
21 марта комитет постановил прекратить распродажу вещей,
заложенных в ссудной кассе, отсрочил на месяц платежи по век-
селям, воспретил домовладельцам выселять квартирантов впредь
до нового распоряжения. Это было еще не решение мучительных
вопросов, а, скорее, отсрочка решения, но этого было доста-
точно, чтобы завоевать комитету поддержку широких масс.
К 22 марта миллион, взятый из банка, был израсходован.
Варлен и Журд пришли за новой суммой и получили всего
300 тыс. фр. Вечером они возвратились во главе двух батальонов
национальной гвардии, и управляющий быстро смирился:
выдал второй миллион. Впоследствии он уже без возражений
удовлетворял скромные требования комитета.
Накануне выборов Центральный комитет обратился с про-
щальным воззванием к избирателям: «Не забывайте, что наи-
лучшие услуги окажут вам люди, которых вы изберете из соб-
ственной среды, которые живут вашей жизнью, болеют вашими
горестями. Одинаково опасайтесь честолюбцев и выскочек.
Не доверяйте и краснобаям. Избегайте баловней судьбы, так
как слишком редко случается, чтобы человек, владеющий боль-
шим имуществом, смотрел на рабочего, как на брата. Отдавайте
предпочтение тем, кто не будет добиваться ваших голосов.
Истинные заслуги скромны, п рабочие лучше, чем заискиваю-
щие у них, знают, что им нужно»).
Несколько расплывчатая, беспрограммная, это все же была
рекомендация классовых рабочих кандидатур.
КОММУНА
выборам не производилось никакой организованной под-
готовки. Это дело могла бы ваять на себя только политиче-
ская партия, которая, не страшась исторической ответствен-
ности, стала бы во главе масс и увлекала бы их за собою соответ-
ствием своей программы их жизненным интересам, научным
предвидением неизбежных общих условий борьбы. Но только
дальнейшее экономическое развитие могло создать основу
для возникновения и развития такой социалистической
партии.
С подобием программы выступил только старый Централь-
ный комитет двадцати округов, действовавший во времена прави-
тельства национальной обороны. Программа была составлена
прудонистами. Во главу ее ставилось преобразование государ-
ственной организации, кладущее в основу политического строя
автономные, т. е. самоуправляющиеся, коммуны, связываю-
щиеся между собою чисто договорными отношениями.
/ЖЖ
Полным молчанием обходится вопрос, является ли такой
строй целью развертывающейся борьбы или же борьба уже те-
перь должна получить в нем опору. Несколько сантименталь-
ные и простодушные прудонисты, не замечая всей неумолимой
суровости борьбы, призывающей к строгому сосредоточению
всех сил, вообще решали вопрос во втором смысле. Затем про-
грамма давала обычный реестр демократических свобод:
слова, печати, собраний, союзов. Необходимо особо подчерк-
нуть требования избрания, ответственности и сменяемости
всех общественных и государственных властей. Требования для
Парижа: уничтожение полицейского управления и постоянной
армии; самоуправление национальной гвардии; уничтожение
расходов на религиозные цели; светское, общее и профессио-
нальное образование. Экономическая часть программы — мел-
кобуржуазная: организация системы общественного страхования
от всякого рода общественных опасностей, в том числе от банк-
ротства', постоянное и настойчивое изыскание способов предо-
ставить производителю капитал, орудия труда, сбыт и кредит.
Вообще же избирателям пришлось голосовать за один из
двух списков: или за список, составленный мэрами, или за спи-
сок, составленный советами легионов и окружных комитетов.
Своим голосованием избиратели просто говорили: за Версаль
они или против Версаля, за республику или против республики.
В такой обстановке выборы политически ничего не прояс-
няли, сливали пролетариат с полупролетарскими элементами,
с ремесленниками, вообще с мелкой буржуазией и республи-
канской средней буржуазией. Они не двигали вперед избира-
теля в его классовом самоопределении. Раньше подавляющая
часть парижского населении шла под лозунгом: «За войну во
что бы то ни стало!» Этот лозунг и теперь еще не был изжит
окончательно, но к нему присоединился, несколько оттесняя
его, новый, столь же общий, лозунг: «За республику, против
монархистов Версаля!»
На выборы пришло 230 тыс. избирателей. Реакция не пере-
ставала кричать, будто в выборах участвовала лишь небольшая
часть парижского населения. Она ссылалась на то, что в списки
избирателей ко времени майского плебисцита 1870 г. было вне-
сено 485 тыс., но умалчивала, что за время войны в населении
’ 193
произошли громадные перетасовки и что уже 8 февраля 1871 г.
на выборах в Национальное собрание участвовало всего 328 тыс.
С другой стороны, сам Тьер определял цифру бежавших из Па-
рижа за февраль и март в 100 тыс. человек, что точка в точку
соответствует разнице в числе поданных голосов.
Ссылки реакции па понижение числа голосовавших доказы-
вают только одно: всю тщетность стремления эксплоатируемых
опереться на всеобщее голосование как на выражение «обще-
народной воли».
Голосование было устное, открытое. Тем не менее и озлоб-
ленные враги Коммуны нс отрицали, что избиратели подавали
свой голос совершенно свободно, не опасаясь никаких пресле-
дований и неприятностей.
В богатых округах 1, 2, 9 и 16-м прошли мэры, их помощ-
ники и рекомендованные ими кандидаты. Это были прямые или
замаскированные сторонники Тьера. Некоторые ни разу не
появлялись на заседаниях Коммуны. Всего из лиц, выдвинутых
мэрами, было избрано 21 или 22 человека. Даже наиболее ради-
кальных из них охватывали раскаяние и страх при дальней-
шем развитии событий: отношения выступали с полной обна-
женностью, не оставалось и видимости законности, под кото-
рою можно было бы укрыться. Не проходило пи одного заседа-
ния Коммуны без того, чтобы несколько членов не заявило о
своем выходе. Некоторые из них удалились в Версаль. Таким
образом, освободилось 31 место.
С революционной точки зрения не было никаких оснований
жалеть об уходе этих господ. Благодаря им все, что происхо-
дило даже в закрытых заседаниях Коммуны, должно было не-
медленно доходить до Версаля.
Но ведь оставшиеся более революционные члены Коммуны
представляли только часть парижских округов. Можно ли ли-
шить представительства остальные округа? Это было бы «неде-
мократично», это превращало бы коммунаров из выразителей
«общенародной воли» в «захватчиков».
Характерно, что Арпу, через 7 лет рассказывая о выходе
таких членов Коммуны, как, например, Ранк, скорбит, что
Коммуна лишалась людей, которые «дали бы ей нужный проти-
вовес, необходимый во всяком совещательном или правитель-
1Я4
ственном собрании*. На марксистском языке это означает: не-
обходимо, чтобы представители эксплоатируемых встречали
отпор и противодействие в представителях эксплоататорскпх
интересов. Необходимо, чтобы эксплоатируемые, стремясь
изменить свое положение, провести свою программу, с самого
начала встречали помеху в отпоре эксплоататоров.
При таких настроениях, при стремлении сохранять вид
«законности», Коммуна рабски цеплялась за парламентарные
формы и в половине апреля назначила дополнительные
выборы. В это время они уже окончательно утрачивали вся-
кий. смысл. Наперед можно было ожидать, что в округах,
представители которых дезертировали, избиратели последую^
их примеру и не придут на выборы. Многие из них бежали
в Версаль. Действительно в этих округах на апрельских выбо-
рах было подано всего 16 тыс. голосов вместо 51 тыс., подан-
ных 18 марта.
С другой стороны, в это время уже шла отчаянная борьба
с Версалем. Весь*Париж превратился в баррикаду. Все рево-
люционные элементы были на укреплениях. Три наиболее пре-
данных Коммуне округа в сущности отсутствовали на дополни-
тельных выборах: они в это время сражались. Даже Арну при-
знает, что при таких обстоятельствах выборы были игрою
в парламентаризм.
За большинство кандидатов голосовало менее восьмой части
избирателей, внесенных в списки: менее того минимума, кото-
рого для действительности избрания требовал закон наполео-
новской империи, подтвержденный и Центральным комитетом.
Выборы утрачивали всякую «законность», что представлялось
самым существенным для одних членов Коммуны, приобретали
случайный характер, что находили наиболее существенным
другие.
Вопрос об утверждении избранных вызвал страстные пре-
ния, в которых впервые начало оформляться большинство и
меньшинство. В конце концов Коммуна утвердила только
20 избраний. Вновь вошедшие не внесли заметных изменений
в соотношение избранных 28 марта членов, удержавшихся
в Коммуне. Пожалуй, они несколько усилили ту группу, кото-
рую Лиссагарэ называет «романтиками». Весь смысл революции
1*6
Они видели в преобразовании, которое в основу всего поли-
тического строя Франции поставит автономную Коммуну.
Как основные, так и дополнительные выборы ввели в Ком-
муну мало рабочих. Большинство было из мелкой буржуазии:
чиновники, бухгалтеры, врачи, учителя, служащие, литера-
торы, выдвинувшиеся своей борьбой против империи.
Многие из них неоднократно подвергались судебным пресле-
дованиям, провели в тюремном заключении долгие годы, иногда
до трех десятков лет, как Бланки, остававшийся в заключе-
нии у версальцев и за все время Коммуны. Подавая за них
свои голоса, парижское население голосовало не за какую-
либо программу, а против преследователей, было ли то прави-
тельство империи или национальной обороны. Оно не могло
видеть, что между преследуемыми часто не было ничего общего
и что даже их ненависть к общему врагу вытекала из разных
источников.
В первое время, в особенности пока не разбежались ставлен-
ники мэров, решительный перевес принадлежал соглашателям.
Впрочем, почти во все время существования Коммуны многим
казалось, что борьба между Парижем и Версалем — плод не-
доразумения. Поэтому до конца апреля и даже позже предпри-
нимались и поддерживались всякие примирительные попытки.
Подавляющее большинство Коммуны не понимало, что история
поставила ее в центре обостреннейшей классовой борьбы, пре-
вратившейся в гражданскую войну. Чем бы первоначально ни
была Коммуна и во что бы ни хотели превратить ее заседавшие
в ней члены, уже действиями противников, руководимых клас-
совым инстинктом и классовым сознанием, она превращалась
в революционную власть восставшего пролетариата.
С половины апреля в составе Коммуны более или менее
оформились большинство и меньшинство, решительно разо-
шедшиеся прежде всего по вопросу о действительности ап-
рельских выборов.
11. Л. Лавров («Парижская коммуна 18 марта 1871 г.»),
которого социалисты-революционеры называют своим перво-
учителем, но который как действительный социалист и рево-
люционер с негодованием и презрением отвернулся бы от них,
с удивительной ясностью описывает, по каким основным линиям
72в
Заседание Парижской коммуны
шля борьба между большинством и меньшинством. Он одина-
ково критически относится к той и другой стороне, так Как ни
одна из них не била в состоянии понять, что Коммуна должна
руководить пролетарской революцией. Лавров с поразитель-
ной убедительностью показывает, что выдержанной, последо-
вательной, революционно целесообразной в споре между ними
была бы только позиция, которую в настоящее время назвали
бы большевистской, коммунистической тактикой в пролетар-
ской революции.
Насколько осуществление самых широких свобод, признан-
ных революцией 18 марта, можно было примирить с необ-
ходимостью сдерживать и подавлять многочисленные элементы,
враждебные Коммуне и все еще остававшиеся в Париже? Со-
храняя в своих руках все источники экономической силы, не
могли ли контрреволюционные элементы причинять крупный
вред, составлять заговоры, всячески помогать версальцам?
Что такое представляло собрание избранных Парижем (Совет
Коммуны)? Была ли эта диктатура, единовластие, органом,
не ограниченным никаким другим классом, классовой власти
пролетариата, который должен был сломить всякие сопро-
тивление своих классовых врагов и устранить все помехи,
стоящие на пути к его торжеству? Или же, напротив, это было
обыкновенное парламентарное учреждение, в котором должны
найти надлежащее представительство все противоположные
интересы разнообразных и разноклассовых элементов париж-
ского населения? Должно ли оно смело и диктаторски руко-
водить революцией или же в каждый момент строго и робко
сообразовываться с изменчивыми настроениями этого населения,
в котором то пролетарские настроения получали перевес, то
оказывала свое действие мелкобуржуазная стихия? В каких
взаимных отношениях должны находиться Совет Коммуны,
избранный «'Всенародным голосованием»», и Центральный ко-
митет национальной гвардии, который еще вчера был един-
ственной властью в Париже? В какой мере большинство Ком-
муны обязано было считаться с мнениями меньшинства? Не
должно ли оно было наложить на себя некоторую узду? Могло
ли оно признать за меньшинством право на известное противо-
действие решениям и действиям большинства?
« и. Стсианов
129
Все эти вопросы, отвечает Лавров, не представляют ника-
ких затруднений для революционного социалиста. Раз про-
исходит социалистическая революция, пролетариат должен
захватить в свои руки все материальные источники обществен-
ной силы. Лишенные капиталов, враги пролетариата едва
ли были бы в состоянии собрать около себя самоотверженные
массы сторонников для своих демонстраций, для издания газет,
листков, для сношений с врагами. Если бы революция осознала
себя как революция рабочего класса, тем самым было бы при-
знано, что гражданином здесь является только тот, кто при-
знает новый общественный строй, кто прямо и искренне всту-
пает под знамя социалистической революции. Требования
равноправия со стороны врагов рабочего класса были бы смешны
и нелепы.
Парижская революция должна была бы прямо сказать,
что она составляет Совет Коммуны из представителей рабочего
класса, {‘решившегося раздавить господствующие классы, по-
ставившего это первой задачей избранным и подчинившего
все прочие организационные задачи этой основной задаче
борьбы труда с капиталом».
Вместо того Коммуна составилась по выборам, в которых
участвовали все разноклассовые жители города.
В этих выборах был ('некоторый внешний смысл», пока
революция 18 марта не успела выявить себя как революция
пролетариата, пока движение нс расслоилось, пока оставались
надежды, что его цели могут быть достигнуты соглашением,
широкой сделкой меэМду классами, а вместе с тем и соглаше-
нием с Версалем. Но они утратили даже этот «некоторый внеш-
ний смысл» с того момента, когда движение фактически сде-
лалось движением пролетариата, революцией, не допускающей
сделок.
Эсеры, Каутский, меньшевики — все в один голос обру-
шиваются на Советскую конституцию, которая дает граждан-
ские права лишь тем, кто, еще раз употребляя прекрасное
выражение Лаврова, «примыкает к новому революционному
строю». Все они, распинаясь за учредилку, приводят Париж-
скую коммуну в пример и укоризну коммунистам.
Лавров им отвечает: в сформировании Коммуны посредством
130
всенародного голосовании выразилась не сила, а слабость
парижского движения; и эта слабость коренится в общих усло-
виях политического развития Франции, не выдвинувшего
сильной революционной пролетарской партии, которая, при-
знав себя органом диктатуры рабочего класса, смело стала бы
руководить его борьбой. Другой источник этой слабости —
в спутанности, полной сумбурности той обстановки, в которой
возникало движение. Сначала оно объединило «весь Париж»
общим «патриотическим» негодованием против фальшивого
правительства национальной обороны, оказавшегосн прави-
тельством систематического обмана. Затем оно объединило
парижское население, безраздельно республиканское, против
монархического Национального собрания «деревенщины» и про-
тив правительства, капитулировавшего перед врагом и тянув-
шего за собою бонапартистов. Выборы, о которых говорили
18 марта, должны были послужить именно всенародной де-
монстрацией Парижа против Бордо. Дальше этого движение
в тот момент не шло, других, классовых, целей перед ним
не было, оно их просто еще не видело и не предчувствовало.
Только благодаря особым обстоятельствам Совет Коммуны
не оказался, несмотря на всеобщность голосования, еще более
слабым учреждением, чем он был в действительности. Еще
во время осады состоятельное население начало разбегаться
из Парижа. Уход Тьера и правительства дал новый сильней-
ший толчок беженству. Жалкое крушение демонстрации
22 марта и более энергичный язык, который затем нашел Цен-
тральный комитет, навели панику на верхушки буржуазии.
Если она еще не успела бежать, то во всяком случае припря-
талась. Таким образом, в составе избирателей повысилось
значение пролетарских и полупролетарских слоев.
В этом отношении Центральный комитет национальной
гвардии был во всяком случае выше Совета Коммуны. Из
270 батальонов гвардии 55 не прислали в комитет своих пред-
ставителей. Это были батальоны наиболее состоятельных,
буржуазных округов и кварталов. С другой стороны, проле-
тарии и ремесленники, пролетаризонанные еще до войны и
в особенности пролетарпзованные во время осады, вследствие
почти полного отсутствия работы вынуждены были искать
<« /Л/
пристанища в национальной гвардии с ее 1г/2 фр. жалованья
в день. Таким образом, несмотря на формальную всеобщность
выборов, Центральный комитет фактически был представитель-
ством парижской революционной демократии. В его воззва-
ниях и прокламациях чаще и ярче прорываются пролетарские
ноты. Нерешительный, смущенный вначале, ко времени выбо-
ров он выравнялся, начал схватывать классовый характер ре-
волюции и делать из этого необходимые практические выводы.
Вот почему Маркс уже 12 апреля из Лондона писал своему
другу Кугельмапу: «Вторая ошибка парижской революции
(первая ошибка в том, что парижане немедленно не пошли
на Версаль. — И. С.): Центральный комитет слишком рано
сложил свои полномочия, чтобы уступить свое место Ком-
муне» .
Значит, и по Марксу не следовало торопиться с созывом
«всенародного» собрания: было бы лучше, если бы Централь-
ный комитет, все же более однородный по своему классовому,
а вместе с тем и политическому составу, подольше удерживал
власть в своих руках.
Центральный комитет, несомненно, скоро увидел, что он
промахнулся. Поэтому, хотя он и уступил свое место Совету
Коммуны, он время от времени делал шаги, в которых Ком-
муна видела вторжение в свою сферу. Дело было сделано, и
выступления комитета, ничего не исправляя, приводили только
к лишним трениям между ним и Советом Коммуны.
Между миром эксплоатации трудящихся, теми, кто живет
чужим трудом, и новым миром труда нет, не может и не должно
быть примирения, писал Лавров. Если бы Коммуна с самого
начала признала, что она представляет революцию эксплоа-
тируемых против эксплоататоров, совершенно отпал бы вопрос
о законности. «Законность» ниспрозе,»'нутого общества есть
сплошное отрицание бесклассового общества, уничтожающего
всякую эксплоатацию. И вопрос о новых политических формах
был бы вопросом о том, какая из них более целесообразна,
более благоприятствует укреплению социалистического пе-
реворота. По завершении его можно было бы говорить о том,
чтобы положить в основу политического строя свободное
договорное объединение автономных экономических групп,
132
формирующихся по свободному решению производителей. Их
внутренние и внешние отношения стали бы определяться уже
соображениями чисто экономической, а не политической вообще
и в особенности не революционной целесообразности.
Не поставив вопроса ребром, Коммуна осуждалась на про-
тиворечия и даже на эквилибристику С одной стороны, она
заявляла, что видит свою единственную задачу в защите авто-
номных прав Парижа, которым угрожает Версаль, что она хочет
послужить просто примером другим коммунам Франции, что она
ни в какой мере не касается прав нации, не претендует на то,
чтобы взять на себя функции государства и общегосударственно-
го правительства. Но в то же время она отменила общегосудар-
ственный закон о постоянной армии и рекрутских наборах,
называла свою газету «Правительственным вестником фран-
цузской республики», провозгласила отделение церкви от го-
сударства, отмену расходов на религиозные цели и т. д.
Все было бы ясно, отчетливо, если бы Коммуна прямо
сказала, что она революционная власть, созданная рабочим
классом, борющимся за социалистический переворот во всех
общественных отношениях, или, употребляя точные выраже-
ния Лаврова. — если бы она «откровенно выступила тем,
чем она была на самом деле и что одно оправдывало истори-
чески ее восстание, — если бы она выступила, как мятежный
(восставший) пролетариат, сознательно решивший ниспро-
вергнуть экономическое господство буржуазии».
Не было бы, указывает Лавров, и бесплодных споров о
диктатуре, в которых большинство и меньшинство не чув-
ствовали под ногами прочной опоры. Не было бы их, если бы
революционный взрыв поставил во главе движения людей,
являющихся выразителями и представителями выдвинувшей
их партии, тесно и широко связанной с рабочими массами,
если бы эти люди были просто исполнителями ее программы.
В таком случае не может быть речи об их личной диктатуре,
о принудительности их власти по отношению к сторонникам:
они осуществляют общую с ними программу. Всей своей тя-
жестью их диктатура обращается против побежденных, но
не уничтоженных врагов революции. Все прежние законы
имели своей задачей охрану собственнических привилегий;
133
все они уничтожаются революционной диктатурой. Новое
общество должно обезопасить себя от тех, кто, живя рядом,
были и остаются его врагами. Следовательно, «на другой день
после победоносной революции неизбежно создается необхо-
димость принудительных отношений к враждебному элементу,
необходимость диктаторских отношений к врагам нового строя,
тогда как внутри нового строя элемент принуждения тем более
будет отсутствовать, чем лучше была заранее организована
и выработана победившая партия, чем теснее ее материальная,
умственная и нравственная связь с ее делегатами, которых
обстоятельства поставили во главе движения».
Лавров, учитывая уроки Парижской коммуны, снова и
снова старается выяснить тактику рабочего класса в борьбе
за социалистический переворот. Надо прямо сказать, за исклю-
чением Маркса и Энгельса, ни один социалист Запада не сделал
таких плодотворных выводов из уроков Коммуны, ни один
не изучил этих уроков с такой глубиной, ни один с таким уди-
вительным революционным прозрением не уяснил действи-
тельной обстановки будущего революционного переворота.
Недаром Лавров в дни Коммуны жил в Париже и не только
наблюдал, но и участвовал в ее борьбе.
Идя вместе с буржуазией, говорит Лавров, пролетариат
ни при каких обстоятельствах не может добиться своих клас-
совых целей. Буржуазия повернулась бы спиной к револю-
ции, если бы она, оставаясь чисто политической, превратила
пролетариат в вооруженную силу, — недаром Коммуна началась
с попытки разоружить пролетариат. Пролетариат должен одно-
временно совершить экономическую и политическую револю-
цию: он должен одновременно лишить противников их эконо-
мических сил (муниципализация или национализация капита-
лов и земельной собственности, аннулирование процентных
бумаг и т. д.) и сделаться единственною вооруженной силой
нового строя. При победоносной социалистической революции
рабочий класс должен охранять свои политические и эконо-
мические завоевания вооруженной силой, состоящей из согла-
сованных групп пролетариата, не допускающих кроме этой
никакой другой вооруженной силы.
Противники октябрьского переворота в России, в особен-
/74
кости меньшевики и эсеры, много хихикали над «декретома-
нией>>, над «декретинизмом» советской власти. Действительно,
в первые месяцы декреты издавались в количестве, превы-
шавшем силы тогдашнего административного аппарата, да
они и не давали какого-нибудь строгого и до последних част-
ностей выработанного плана, а имели скорее декларативный
характер, т. е. возвещали новые принципы, новые начала
новой, пролетарской, социалистической общественности. Они
возвещали, что новая власть в центре и на местах отвергает
старые законы и правила и будет стремиться к достижению
новых целей. В этом было главное предназначение некоторых
из первых декретов.
«Это — детская игра, серьезные люди подобными пустя-
ками не занимаются», — кричали эсеры и меньшевики.
11 опять они могли бы с пользой поучиться у Лаврова,
если только способны чему-нибудь научиться.
Коммуна, говорит он, дала мало положительных социали-
стических мер. Для этого у нее было слишком мало времени,
да и не до того было. Коммуна была только баррикадой, как
выражается Лиссагарэ, а не нормально и спокойно работаю-
щим правительством. Но и при таких условиях, продолжает
Лавров, можно было бы кое-чего достигнуть, если бы суще-
ствовала социалистическая партия, уверенно руководящая
массами. Достаточно было выдвинуть хотя бы весьма несовер-
шенный план переворота в экономических отношениях, корен-
ных перемен в организации производства и распределения.
Следовало немедленно провести эти меры в качестве исходного
пункта пролетарской революции (такое значение имел в Рос-
сии, например, первый октябрьский декрет 1917 г. о национа-
лизации земли, затем декреты о национализации заводов и
фабрик и т. д.) и уже потом можно было бы заняться посте-
пенным, медленным, строго продуманным пересмотром этого
временного революционного законодательства, если бы победа
нового строя упрочилась. Подобный план даже в случае пора-
жения и гибели Коммуны остался бы чрезвычайно важным
заветом будущему. И, несмотря на то, что революция была
подавлена, потрясение самых основ старого экономического
строя, хотя бы и временное, сделало бы невозможным полный
Флуранс. Активный участник Париж-
ской коммуны. 31j IV 1871 г. был взят
в плен версальцами и убит на месте.
возврат к старому; ни-
какие починки ‘уже не
уничтожат в нем тре-
щин, которые неминуе-
мо поведут его к разру-
шению. И как раз такая
тактика, связывая мас-
сы с переворотом, ско-
рее всего способна при-
вести к победе.
Опять возвращаясь
к вопросу о терроре,
диктатуре, отношении к
свободам, Лавров уже
в конце своей работы
говорит: дело не в том,
круты или кротки при-
меняемые меры, не в
терроре или любвеоби-
лии к врагам. Важно
одно: необходимо, что-
бы применяемые меры
были меры действи-
тельные. «В момент,,
когда исторические комбинации позволят рабочим какой-либо
страны, хотя бы временно, побороть врагов и овладеть течением
событий, рабочие должны теми средствами, которые будут
целесообразны, каковы бы ни были эти средства (подчеркнуто,
как и ниже, у Лаврова), совершить экономический переворот
и обеспечить его прочность, насколько это будет возможно. Все
остальное должно находиться в зависимости от этой главной
задачи».
«Если наши враги защищают интересы или убеждения, от
которых мирным путем отступиться, по всей вероятности, не
могут, то именно те люди, которые дорожат человеческой
жизнью, человеческой кровью, должны стремиться организо-
вать возможность быстрой и решительной победы и затем
действовать как можно быстрее и энергичнее для подавления
1Ж
врагов, так как лишь
этим путем можно со-
кратить до возможных
размеров количество
неизбежных жертв, ко-
личество пролитой кро-
ви. В настоящем об-
щественном строе выго-
ды, которыми пользует-
ся господствующее
меньшинство, слишком
значительны, чтобы су-
ществовала для пред-
стоящей социальной
борьбы хотя малейшая
надежда добровольного
отказа от этих выгод:
пх будут отстаивать
всеми силами; мы долж-
ны это знать и должны
К ЭТОМУ ЮТОВИТЬСЯ». А*УРУ- Рабочий-шляпочник. Член Интер-
„ национала. член Коммуны. Присужден
Указав, ЧТО Нацио- версальским судом к бессрочной каторге.
няльное собрание не
могло уступить даже
самым скромным парижским требованиям, Лавров говорит: «А
если борьба, кровавая, насильственная борьба была неизбеж-
на, — разве она не ограничилась бы меныпим числом жертв,
если бы она с самого начала велась энергично и быстро? Если бы
Версаль был занят 20 марта, если бы после победы пари-
жан. — а она тогда была возможна. — и после совершив-
шегося в Париже радикального экономического переворота
явились в города Франции эмиссары Парижа с «призывом
к беднякам» и быстро собрался бы конвент, опирающийся на
вооруженные коммуны рабочего классау — во всей Франции
разве больше пролилось бы кро’и для осуществления поста-
новлений этого конвента, чем пролито ее в «кровавую недели»?
Всякий переворот, совершающийся во имя прогрессивной
идеи, выгоднее совершать путем наступления на врага, чем
137
путем самозащиты... Когда мы убедились, что между нами и
врагами нашими мира быть не может, что они не могут усту-
пить нам добровольно то, чего мы требуем, и когда мы уве-
рены, что будущность человечества зависит от наших начина-
ний, то во имя человеколюбия, в видах доведения числа неиз-
бежных жертв до минимума, мы должны наносить удары смело,
быстро и решительно именно потому, что мы боремся за бу-
дущность человечества».
Лавров говорит о «конвенте, опирающемся на вооруженные
коммуны рабочего класса». Таким образом, это не коммуны,
организованные «демократически», со всеобщим избиратель-
ным правом и т. д., а коммуны, в которых власть захватил
рабочий класс. Тогда перед Лавровым была единственная
попытка пролетарского переворота, где орган власти назы-
вался Коммуной. Но это был по своему составу и способу
сформирования (формально всеобщие выборы) не классо-
вый, а «всеклассовый» орган, всеклассовый в противоречии
с историческими задачами переворота. Конечно, в настоящее
время Лавров не стал бы держаться за выражение «коммуна
рабочего класса», а стал бы говорить о советах.. И раз его
«конвент» опирался на «вооруженные коммуны рабочего класса»,
то незачем было воскрешать историческое название: «кон-
вент». Раз речь идет об общегосударственном органе дикта-
туры пролетариата, новейшая история выдвинула здесь назва-
ния: «съезд советов», «центральный исполнительный комитет
советов» и т. п.
Прошлое историческое развитие Франции не создало такой
революционной рабочей партии, которая решительно, бея
всяких колебаний повела бы пролетарские массы, а затем
увлекла бы и мелкобуржуазные массы на путь революционной
целесообразности.
Громадный перевес мелкой буржуазии во Франции вообще,
ремесленников в Париже в частности, неизбежно придавал
огромную силу и живучесть жажде соглашательства и согла-.
шательским иллюзиям.
В литературе того времени редко прорывается мысль, что
идет борьба классов, в которой нет места примирению и
посредничеству. Вот. несколько .примеров беспомощности и
13А.
шаткости в воззрениях революционеров и социалистов того
времени.
Журнал «Коммуна», в котором работали Мильер и неко-
торые прудонисты, 28 марта, в день провозглашения Коммуны,
писал: «В особенности не забывайте, что население такого
города, как Париж, состоит из различных элементов. Будьте
справедливы ко всем классам общества, охраняйте все инте-
ресы*.
На следующий день он высказал такие пожелания: «Дол-
жен существовать союз между капиталистом и работником,
но такой, чтобы первому не доставалась львиная доля в ба-
рышах».
Правительственный журнал Коммуны 30 марта писал:
«Печальное недоразумение, которое в июньские дни (1848 г.)
вооружило друг против друга два общественных класса, заин-
тересованных, хотя и не в равной степени, в великих эконо-
мических реформах, — эта гибельная ошибка, которая сде-
лала июньское подавление столь кровавым, не могла уже во-
зобновиться. Противоположности классов перестали суще-
ствовать».
3 апреля, на другой день после того, как Версаль открыл
военные действия против Парижа, в том же журнале было
напечатано: «Теперь всякий раздор сгладится, потому что все
солидарны, потому что никогда не было так мало социальной
ненависти, социальных противоположностей».
Верморель, впоследствии один из наиболее стойких ком-
мунаров, хотя и примкнувший в Совете Коммуны к прудо-
нистско-социалистическому меньшинству, даже после 18 марта
в своем журнале измышлял самые неожиданные способы для
предотвращения гражданской войны. Он взывал к парижской
буржуазии, которая, полагал он, должна спасти страну и от
версальской реакции и от такого революционного правитель-
ства, которое могли бы навязать (наиболее пролетарские)
предместья — Бельвиль и Монмартр. Еще недавно он вел ре-
шительную борьбу против либеральной партии, а теперь при-
глашал стоявшую за ней буржуазию создать «правильную
власть, которую признает и станет уважать все парижское
население*).
139
Правда, через месяц он писал: «Надо разрушить до осно-
вания старое правительственное здание и воссоздать его по
новому плану на основаниях справедливости и науки. Надо
принять целительные меры, сообразные строгой справедли-
вости, чтобы передать в руки рабочих богатства, остающиеся
непроизводительными пли получающие гибельное употребле-
ние вместо того, чтобы быть приложенными к общему улучше-
нию общественного благополучия... Только труд может по-
лучать вознаграждение... а те, которые не трудятся, пе имеют
права жить, не имеют по крайней мере права участвовать в
общественной жизни». Это местами звучит достаточно реши-
тельно. Но вся энергия расслабляется положениями иного
характера: «Мы должны господствовать над нашими врагами
нравственною силою. Не следует прикасаться к свободе и к
жизни личностей». И это печатается 24 апреля, когда Версаль
беспощадными расстрелами пленных и отказом от всяких
разговоров с примирительными целями, казалось бы, сделал
положение совершенно ясным.
19 апреля в прокламации, обращавшейся к французскому
народу, Коммуна говорила о безусловных гарантиях «личной
свободы, свободы совести и свободы труда», о необходимости
«создать учреждения для развития и расширения образова-
ния, производительности, обмена я кредита, для того чтобы
сделать всеобщим достоянием власть и собственность сооб-
разно требованиям времени, желаниям участников дела»
и т. д. В этой программе, чисто прудонистской по своему об-
щему характеру, действительно не было ничего, что с самого
начала исключало бы поддержку более дальновидных групп
буржуазии и соглашение с ними.
Большинство и меньшинство в Совете Коммуны состави-
лись не потому, что на выборах кандидаты представляли более
или менее отчетливую программу. Вообще голосовали за лиц,
а не за программы. При всей рестроте воззрений уже в самой
Коммуне отдельные лица сблизились между собою и составили
сравнительно устойчивые группировки, удерживавшиеся при
повторных голосованиях.
Большинство в Коммуне принадлежало «якобинцам» и
«бланкистам». «Якобинцы» — почитатели преданий 1793 г.,
J4O
классовому положению и
это не помешало пм поли-
011 и не видели оснований,
в конце концов за револю-
когда революция решительнейшими мерами и террором сло-
мила всякое внутреннее сопротивление своих противников.
Бланкисты, требовавшие диктаторских, властных мер, в боль-
шинстве случаев голосовали с якобинцами. Члены этих групп
в общем были далеки от рабочего движения и социализма.
Их мысль не шла дальше политического переворота и устра-
нения версальского правительства. Они не задумывались
над тем, каким образом связать этот переворот с интересами
какого-нибудь определенного класса. Сами они представляли
большое разнообразие по своему
по своим классовым связям. И как
тически сойтись между собою, так
почему бы всей Франции не пойти
ционным правительством. Они хотели повторить методы 1793 г.
и не видели, как связать эти методы с особыми классами и с
особыми классовый требованиями, порожденными новой Фран-
цией.
Избиратели голосовали за многие годы, которые эти ком-
мунары провели в тюрьмах, за нескончаемые преследования,
которым они по вергались со стороны разных правительств.
Многие из них в ходе революционной борьбы начали скло-
няться к социализму.
Меньшинство составляли преимущественно «социалистиче-
ские» члены Коммуны, более или менее связанные с рабочим
движением и социализмом. Конечно, это были прежде всего
прудонисты. А так как прудонисты играли видную роль во
французском отделении (секции) Интернационала, то оказа-
лось, что члены последнего, избранные в Коммуну, примы-
кают, главным вбразом к меньшинству. Из 17 коммунаров-
интернационалистов с меньшинством, составлявшим 23 чело-
века, в решительные моменты голосовало 10—И человек, по
подсчету Арну и того больше: 13—14 человек.
По своим воззрениям меньшинство во многих отношениях
напоминает мирных анархистов пли толстовцев. Главная
и почти единственная задача революции исчерпывалась
для него следующими требованиями: «Признание и утвер-
ждение республики. Безусловная автономия общин, распро-
страненная на все местности Франции и обеспечивающая
141
Каждой из них нею полноту ее пран и всякому французу Пол-
ную деятельность его сил и способностей как человеку, гражда-
нину и рабочему» и т. д.
Лиссагарэ, характеризуя меньшинство, может быть слиш-
ком резко говорит: «В этой думе (Совете Коммуны), находив-
шейся вне закона, были люди, совершенно помешанные на
законности. Париж должен был задохнуться от их спаситель-
ных принципов. Именем священной автономии, которая за-
прещает вмешиваться в самоуправление соседа, исполнитель-
ная комиссия (Коммуны) уже отказалась вооружить общины,
подчиненные Парижу и стремившиеся выступить против вер-
сальцев. Тьер не мог сделать ничего лучшего для того, чтобы
изолировать Париж».
Во имя прав личности меньшинство противодействовало
целому ряду мер, казалось бы, безусловно необходимых в
сложившейся обстановке. Так было в частности с мерами,
касавшимися парижских газет.
Арну пишет: ('Обстоятельства были ужасны. Шло непре-
рывное сражение, со всех сторон грозили казни; газеты, почти
целиком находившиеся в руках буржуазии, были органами
версальцев, неустанно призывали к уничтожению Коммуны,
рукоплескали при наших поражениях, поносили националь-
ных гвардейцев, описывали наши военные передвижения,
открыто вЛупали в заговор с неприятелем.
Население возмущалось глумлением над своими страда-
ниями, и национальные гвардейцы требовали прекращения
этой гнусной провокации и открытого заговора». Однако тот
самый Арну, который боялся что-нибудь подсказать избира-
телям, на этот раз пишет: «Со стороны Коммуцы, многие члены
которой сами были журналистами и которые во время импе-
рии с одинаковым жаром требовали свободы печати, собраний
и союзов, преследования печати казались нелогичными и про-
тивными».
Переходя к мерам, которые принимала Коммуна, Арну
говорит: «Опа сделала в этой области достаточно, чтобы осра-
мить себя (отрицанием свободы клеветнической печати в боевой
обстановке! — И. С.) и дать повод к нападкам, но недостаточно
для того, чтобы серьезно защититься. Запрещенные журналы
14'4
назавтра появлялись под новым названием. Преследуемые
газеты представлялись жертвами, взывали к великим прин-
ципам».
Конечно, клеветники говорили, что литераторы Коммуны
преследуют газеты противников с целью устранить конку-
рентов. И эти нападки господ, являвшихся шпионами и пособ-
никами Версаля, уже расстреливавшего цопавших в плен
национальных гвардейцев, производили величайшее впечат-
ление на Арну. «Чтобы избежать подобных подозрений, —
говорит он, — я, пока заседал в Коммуне, не позволял себе
писать ни строчки в газете, хотя только литература и давала
мне заработок». Умилительная застенчивость! Трогательно
рыцарское отношение к противнику, у которого, по словам
самого Арну, оставался весь аппарат газетного дела! Арну
и в то время, когда противник вел самую бешеную клеветни-
ческую травлю в Париже и в провинции и доводил ею солдат
до белого каления, хотел вести с ним чисто идейную борьбу
в таких формах и при соблюдении таких условий, как в ка-
ком-нибудь научном или литературном обществе. Он сам на-
лагал на себя ограничения, забывая, что противник совсем
разнуздался. Он совершенно забыл об условиях, которые
в свое время версальцы создали для революционной печати
в Париже, а теперь распространили на всю Францию, где
всякое робкое слово о Коммуне, но не против Коммуны не-
медленно каралось истреблением газет, виновных в такой
дерзости.
«Ни одна армия в мире, — продолжает Арну, — не может
и не должна терпеть у себя изменников, шпионов, тех, которые
желают ее гибели и работают в таком направлении».
С одной стороны, «истинные непреложные принципы сво-
боды», а с другой — самоочевиднейшие требования войны, от
которых никак нельзя отвертеться. Совершенно растерянный
и беспомощный, Арну хочет ввести газеты заклятых врагов
Коммуны в загородочку, где опи пользовались бы свободой:
«Если бы они довольствовались тем, что обсуждали бы наши
действия, критиковали нашу политику, оспаривали пером
наши тенденции и желания, — это было бы их право, право
безусловное, неприкосновенное». (Подчеркнуто мною. — И. С.)
14.4
Ну, а если бы «журналисты при помощи гаает устраивали за-
говор на гибель Коммуны или давали неприятелю сведения
о наших военных передвижениях, разве обыкновенных законов
было бы недостаточно, чтобы покарать эти преступления», —
после того, как они уже принесли свои плоды и, может быть,
стоили жизни десятков и сотен борцов Коммуны.
Большинство Коммуны в конце концов намечало свои меры
против печати, союзной с версальским врагом, грозило ей
карами. Но, говорит Лавров, правительство Коммуны вообще
состояло из людей, которые не приводили в действие своих
угроз, и этого правительства враги не боялись. Или, как го-
ворит Арну, характеризуя Совет Коммуны в целом: «жесто-
кость на словах, умеренность в поступках».
Но это уже характеристика не меньшинства, а большин-
ства Коммуны, или, точнее, Коммуны в целом. И характери-
стика в общем верная. Напрасно было бы искать в действиях
Коммуны твердой, выдержанной линии. Слова о диктатуре,
о терроре в значительной степени были декламацией, данью
воспоминаниям о 1793 г.; дел за ними не следовало. Подобно
меньшинству большинство, не чувствуя под собою твердой
классовой опоры и не способное найти или хотя бы ощупать
единственно возможную опору для революции в рабочем
классе, до конца апреля не изжило мелкобуржуазных иллю-
зий соглашательства. И оно в развернувшихся событиях го-
тово было видеть только трагическое «недоразумение».
В противоположность этому Центральный комитет не-
сколько меньше сбивался с толку усилиями примирителей.
В его воззваниях нередко звучали пролетарские ноты. Так,
3 апреля, после нападения версальцев, он писал в своей про-
кламации: «Рабочие, не ошибитесь теперь! Это — великая
борьба. Борются паразитизм и труд, эксплоатация и произ-
водительность. Если вам надоело прозябать в невежестве и
коснеть в нищете; если вы хотите, чтобы ваши дети были людь-
ми, извлекающими пользу из своего труда, а не какими-то
животными, дрессированными для мастерской и для сраже-
ния; если вы не хотите, чтобы ваши дочери, которых вы не •
можете воспитывать и блюсти по вашему желанию, были ору-
диями наслаждения в объятиях денежной аристократии; если
144
Р нарушение Вандомской колонны
вы наконец стремитесь
к царству справедливо-
сти, — рабочие, пойми-
те значение момента и
восстаньте I»
Среди литераторов
Коммуны, которые при
своем мелкобуржуаз-
ном, прудонистском со-
циализме призывали со-
блюдать равную спра-
ведливость по отноше-
нию к интересам труда
и к интересам капитала
и затемняли, затушевы-
вали беспощадно клас-
совый характер развер-
нувшейся гражданской
воины, совершенно осо-
бое положение зани-
Густав Курбе. Французский живописец,
активный участник Парижской коммуны.
Обвинен в ниспровержении Вандомской
колонны. Эмигрировал в Швейцарию.
мает Андре Лео (писа-
тельница). Несмотря
на идеалистический спо-
соб выражений, она
вплотную подходила к
признанию глубоко социального, экономического значения
новой революции.
9 апреля в газете «Коммуна» она говорила: «Вам надо до-
стойным образом поддерживать свое верование, выказать
в полном блеске идею, которой вы имеете честь быть предста-
вителями. Париж, восставший против Национального собра-
ния, это уже не Коммуна (т. е. дело уже не в требовании ши-
рокой городской автономии, самоуправления), это — рево-
люция. Он и должен откровенно быть революцией. Пусть
Франция и весь мир услышат его голос. Гордо укрепившись
в своем праве и в своей идее, пусть он победит с ними и с по-
мощью их, если это возможно, или пусть он падет, оставив
невежественному и бедному народу наследство идеи, которая
|<» И. Степанов
146
освободит этот народ. Париж обладает социальной идеей.
Он должен высказать ее громко, определенно, ясно. В на-
стоящую минуту ему нечем дорожить».
Парижане вообще относились с нескрываемым презрением
к «деревенщине». Они осыпали оскорблениями солдат, которые
помышляли только об одном: поскорее разойтись по домам.
Парижане в сущности требовали, чтобы «деревенщина» просто
примкнула к их ярко оборонческим, патриотическим настрое-
ниям. При этом новая война была бы простым продолжением
старой и, не связываясь с особыми интересами ни крестьянства,
ни рабочего класса, не предполагая коренного переворота го
всех общественно-экономических отношениях, никак не могла
бы быть названа революционной войной в строгом значении
этого слова.
Андре Лео и по отношению к деревне сделала значительный
шаг вперед. В той же газете «Коммуна» в первой половине
апреля появилось ее воззвание «К французским крестьянам»,
которое впоследствии было разбросано по Франции с воздуш-
ных шаров в количестве 100 тыс. экземпляров. Исходя из
общего требования: «земля — крестьянину, орудия труда —
рабочему, работа — всем», Андре Лео хотела выяснить сель-
скому населению задачи парижской революции. «Париж хо-
чет, — писала она, — чтобы сын крестьянина был таким же
знающим, как сын богача, и чтобы он бесплатно получал обра-
зование. Париж требует, чтобы суд нс стоил ничего и чтобы
народ сам избирал судей. В настоящее время война Парижа,
это — война против ростовщиков, лжецов и бездельников.
Плоды земли должны принадлежать тем, кто ее обрабатывает;
всякому — свое, и работа — всем. Не должно быть более
ни слишком богатых, ни слишком бедных. Не должно быть
ни работы без отдыха, ни отдыха без работы. Это возможно.
Для этого нужны лишь хорошие законы, которые будут суще-
ствовать, когда рабочие не захотят, чтобы их и впредь обма-
нывали праздные люди. Дело Парижа — ваше дело; он ра-
ботает для вас, как и для фабричного рабочего». Заключитель-
ные слова воззвания показывают, что Андре Лео видела,
каким образом движение могло бы перерасти парижские рамки.
«Артиллерия Парижа, — говорит она, — это социальная идея.
146
Он должен послать призы» беднякам». Но лозунги Парижа
только в исключительных случаях способны были овладеть
деревней и приковать к себе Пролетариат Франции. Чаще
они были «всеклассовыми», «национальными» лозунгами...
28 марта, когда на торжественном параде были оглашены
имена избранных в Совет Коммуны, весь Париж еще нахо-
дился во власти соглашательских иллюзий. Никто еще не
предвидел, какие великие страдания предстоит городу. Едино-
душные восторги произвели свое действие и на зрителей,
тянувшихся к Версалю. Даже они говорят, что величавая цере-
мония никогда не изгладится из их памяти.
«Батальоны с барабанным боем, со знаменами, украшен-
ными фригийскими шапочками, с красной бахромой у ружей,
усиленные солдатами, артиллеристами и матросами, которые
остались верны Парижу, текли по всем улицам и по Гревской
площади, как притоки одной громадной реки. Перед ратушей,
против середины здания, впереди центральной двери, выстроена
большая эстрада. Па ней возвышается и как бы осеняет соб-
равшихся бюст Республики с красной лентой через плечо,
сверкая связками красных флагов. На фасаде развешены гро-
мадные красные щиты, возвещающие Франции радость. Сто
батальонов выстраиваются перед ратушей со своими штыками,
на которых играет солнце. Те, что не могли пробраться туда,
стоят на набережных, на улице Риволи, на Севастопольском
бульваре. Знамена, расставленные перед эстрадой, почти все
красные; есть лишь несколько трехцветных, но и те убраны
красным, — это служит Тпмволом победы народа. В то время
как батальоны выстраиваются перед зданием, раздается пение
хора, военная музыка гремит «Марсельезу», горнисты трубят,
пушка Коммуны 1792 г. на набережной дает выстрел.
«Водворяется тишина, все готовятся слушать. На эстраду
поднимаются члены Центрального комитета в Коммуны с
красными лентами через плечо. Ранвье говорит: «Центральный
комитет возвращает Коммуне свои полномочия. Граждане,
сердце мое переполнено,радостью, и я не могу говорить. По-
звольте мне лишь воздать хвалу населению Парижа, показав-
шему миру такой великий пример». Один из членов Централь-
ного комитета, брат ребенка, убитого в 1852 г. на улице
1О
147
Тикетон, — «дитя было ранено двумя выстрелами в голову», —
читает имена выбранных. Гремят барабаны, двести тысяч
голосов снова п 1ют «Марсельезу», — не надо больше никаких
речей. Ранвье едва удается уловить момент, чтобы крикнуть:
«Именем народа Коммуна провозглашена!»
«В ответ раздается бурный крик восторга, вырвавшийся
из двухсот тысяч грудей: «Да здравствует Коммуна!» На шты-
ках качаются кэпи солдат, знамена развеваются в воздухе.
Из окон тянутся тысячи рук, машут платками. Непрерывный
грохот пушек, музыка, звуки труб, бой барабанов — все сли-
вается в одну величественную симфонию. Сердца трепещут,
на глазах выступают слезы. Еще ни разу с 1790 г. Париж не
был так потрясен в свопх недрах»*
Это был день, когда, казалось, весь Париж слился воедино
против версальцев; это был день, когда будущее представлялось
в радужных красках. Это был день, когда многим представля-
лось возможным, что Версаль, увидав такое единодушие,
будет охвачен колебаниями и отступит. Это был день не только
величайшего торжества, но и величайших иллюзий.
ОРГАНИЗАЦИЯ
ТЕКУЩЕГО УПРАВЛЕНИЯ
От дэмонстраций — к управлению, от торжественных па-
радов — к текущей работе. Нельзя было медлить ни дня,
ни часу.
Ни одно из правительств Франции, захватывавших власть
после переворота, не оказывалось перед такими затрудне-
ниями, как Совет Коммуны.
Революции 1830 и 1848 гг., наполеоновский переворот,
4 сентября — во всех этих случаях перемена касалась прежде
всего верхушки, «головки» административного аппарата, п^чти
исчерпывалась сменою министерства. Один слой или гр .ппа
собственников оттеснялись другою, и должностные лица,
выполнявшие распоряжения министерства, являвшегося при-
казчиком одной группы собственников, не видали никаких
оснований, почему бы им нс выполнять велений другого ми-
нистерства. Рабочий состав министерств, департаментов, кан-
целярий мало затрагивался переходом власти от Бурбонов
14»
к орлеанистам, от орлеанистов к республиканцам, от респуб-
ликанцев к бонапартистам и от последних — к правительству
обороны. Последнее, как и Тьер, удерживало бонапартистов
на многих самых ответственных должностях. Все эти пере-
вороты были выражением некоторой передвижки в сравни-
тельном влиянии и силе отдельных групп внутри господ-
ствующего класса, но не затрагивали господства класса в
целом; они были переменой государственной формы, возве-
щали мелкие внешние перемены в способах извлечения при-
бавочной стоимости из работников, но не касались и ничем не
угрожали самой частной собственности, лежащей в основе
всякой зксплоатации.
Совсем не то было с Парижской коммуной. Если сама она
не поняла себя, то собственники, видя перед собрй вооружен-
ный пролетариат, разом уразумели, что Коммуна — это в
конечном счете отрицание собственности. Почувствовав это,
они после неудачи попытки разоружения решили, что сле-
дует всеми способами увеличить ее затруднения и прежде
всего необходимо отнять у нее правительственный аппарат.
Личный состав этого аппарата, за исключением полупро-
летарских низов, тысячами нитей связанный с собственниками,
послушно подчинялся всем приказаниям Тьера. В результате
Коммуна не могла просто захватить и использовать существую-
щую правительственную машину, как было в прошлых бур-
жуазных революциях: она нашла ее совершенно разбитой,
расстроенной и дезорганизованной.
«Ни в думе, ни в министерствах, ни в мэриях, — пишет
Арну, — не осталось ни одного чиновника. Чтобы узнать, где
помещаются канцелярии, чтобы найти, например, книги, где
вписываются браки, рождения, смерти, приходилось обра-
щаться к привратнику, если он остался, или терять целые
часы на поиски самых простых вещей, нарочно спрятанных
либо прямо унесенных.
Когда я с Паскалем ГРуссе вступил в министерство ино-
странных дел, привратник и полотер были единственными
нашими проводниками и, не имея возможности дать нам дру-
гие разъяснения, по крайней мере познакомили нас с располо-
жением здания.
Поэтому приходилось все создавать с начала до конца, все
организовать вновь, начиная от ведения списков умерших
и родившихся до подметания и освещения улиц».
Все службы и учреждения — продовольственные, сообще-
ния, почты, санитарные, благотворительные — все было бро-
шено на произвол судьбы и по мере сил и возможности при-
ведено в состояние, исключающее быстрое налаживание дела.
Тьер хотел поставить Париж в такое положение, чтобы
он быстро почувствовал муки голода, захлебнулся в грязи,
задохнулся в миазмах, был бы отрезан от всего мира.
Это был такой же саботаж, — точнее, полная забастовка, —
как и примененный русскими собственниками и послушными
им меньшевиками и эсерами против победившей в открытом
бою Октябрьской революции 1917 г.
Правда, мелкие государственные и коммунальные служа-
щие остались в Париже, несмотря на повторные требования
и угрозы Тьера. Это бьли служащие по взиманию городских
сборов; ночью 29 марта они явились в заседание Совета и за-
явили, что остаются с Коммуной. Это были мелкие почтовые
чиновники, которые в ближайшие дни, не щадя своих сил,
старались — и с большим успехом — наладить деятельность
почты. Это были низшие служащие мэрий (районных дум),
которые не последовали за бежавшими мэрами и их помощ-
никами. Все они — до 20—25 тыс. — пришли на помощь
Коммуне и отказались исполнять приказания Версаля об
оставлении Парижа, о немедленной отправке всех поступающих
сумм в Версаль. Министр внутренних дел издал декрет, пред-
писывающий им под угрозой отставки и лишения права на
пенсию немедленно явиться в Версаль. Но и эта мера не ока-
зала ожидаемого действия.
Однако это мало устраивало. Все это были исполнители.,
не способные охватить дело в целом, знакомые только с ма-
леньким отделом, с маленькой частью огромного аппарата.
Надо было связать их, согласовать их работы, направить по
общему плану. Значит, требовались заведующие отделами,
организаторы, понимающие машину в целом. А они-то, захва-
тив деньги из общественных касс, и сбежали в Версаль.
Париж остался, как фабрика без инженеров, без техников.
без управляющих, без бухгалтерского персонала, с одними
рабочими или даже чернорабочими.
Заменить организаторский персонал — не легкое дело.
Это вновь показал опыт русской революции. Здесь ставят
помехи не только отсутствие необходимых навыков, но даже
и просто низкий уровень грамотности, неуменье считать и т. д.
Некоторые молодые люди из буржуазии в первые дни яв-
лялись с предложением своих услуг. Но, убедившись, что
здесь нет надежды на получение высоких окладов, скоро ис-
чезли и больше не показывались.
Коммуне оставалось одно: направить на работу своих соб-
ственных членов. Они целиком поглощались порученными
им специальными делами, прикреплялись к ним и вследствие
этого в значительной степени отрывались от Совета Коммуны.
30 марта Коммуна назначила для общего заведывания
текущими делами постоянную исполнительную комиссию н
организовала 9 специальных комиссий. 20 апреля исполни-
тельная комиссия была превращена в совещание представи-
телей специальных комиссий. Работа в каждой из них напра-
влялась одним или двумя лицами, делегированными Коммуной
из числа ее членов. Среди них два-три человека были ремес-
ленники — ювелир, бронзировщик; большинство вышло из
мелкобуржуазной интеллигенции, счетоводов, торговых слу-
жащих.
Под умелым и энергичным руководством членов Коммуны
бывший резчик Тейс был поставлен во главе почты, бронзи-
ровщик Камелина — во главе монетного двора, старый ре-
волюционер Трельяр — во главе общественного призрения
(больницы), и т. д.; комиссии быстро и более или менее удо-
влетворительно разрешили возложенные на них задачи. Даже
почта, несмотря на величайшие трудности, работала сносно
благодаря самоотверженности служащих. Во многих отра-
слях — в чеканке монеты, в типографии — были проведены
некоторые усовершенствования. И даже «учреждения, свя-
занные с финансовым делом и обыкновенно предоставляемые
высшей буржуазии, управлялись искусно и экономно людьми,
которые не думали о своей карьере, — и это было не са-
мым ничтожным из их преступлений в глазах версальской
М»
Коммунары смснгают гильотину на п.и щади Вольтера
буржуазии» (Лисса^ара). Эта экономность расшатывала пред-
рассудок, будто без колоссальных окладов для единиц и без
нищенской платы для массы служащих учреждения не могут
работать правильно. Коммуна ни разу не дошла до наивыс-
шего оклада в 500 фр. (около 200 руб. на довоенные деньги)
в месяц, в принципе допускавшегося ею для «специалистов».
Но зато она значительно повысила оклады низших почтовых
п других служащих и, почти удвоив вознаграждение учителей,
довела его до 2 тыс. фр. (750 руб.) в год.
Лавров, во времм Коммуны живший в Париже, говорит:
«Как администраторы и организаторы управления обширного
города представители парижского пролетариата оказались не
только не хуже, но едва ли не лучше представителей обычной
чиновничьей рутины. Практическая сообразительность, энер-
гия и действительное желание принести пользу обществу
легко победили здесь все препятствия».
Коммуне не пришлось работать над разрешением задачи,
которая по опыту русской революции оказывается одной
из труднейших, — много труднее, чем организация текущего
управления, городских служб, почты, и т. д.: над подчине-
нием себе всех экономических отношений, над организацией
хозяйства. При решительном преобладании раздробленного
производства, далеко еще не порвавшего с ремеслом, создание
обобществленной промышленности не могло выдвинуться в
качестве непосредственной задачи. Важнейшим, почти един-
ственным вопросом в этой области был вопрос о помощи без-
работным. По он пока требовал только известных финансовых
мер и некоторых забот об усиленной доставке продовольствен-
ных средств и об их целесообразном распределении. Пока
Коммуна была прежде всего баррикадой, служба в нацио-
нальной гвардии давала хотя бы и временное, но достаточное
решение. Вопрос о такой экономической организации, которая
могла бы дать работу и заработок всем безработным, мог
быть поставлен только при более или менее длительной пере-
дышке, которой Коммуна за 72 дня существования никогда не
видала.
После 18 марта из Парижа «бежали правительство, армия,
полиция, администрация, магистратура. Не осталось ни одного
/.5.5
официального представителя организованного общества. Пусты
министерства, пусты казармы, пусты префектура полиции
и префектура Сены! Пусты суды, начиная от кассационной
палаты и кончая скромной залой мирового суда!»
«Народ-победитель имел перед собою богатства, собранные
старым миром, тем миром, который смотрит на него как на
презренного раба и который эксплоатировал и оскорблял его
в течение веков. Перед ним были богатства, которые пред-
ставляют сумму его страданий, избыток, который говорит о
его лишениях, произведения рук, являющиеся результатом
его рабства, золото счастливых, которое является кровью
обездоленных» (Арну). И тем не менее за все время существо-
вания Коммуны «не пришлось покарать ни одного престу-
пления».
«Самые богатые и самые скромные магазины четвертого
округа, за двумя-тремя исключениями, оставались открыты,
как и в дни наибольшего доверия, начиная от менял, ювели-
ров и часовщиков, выставляющих свои богатства в витринах,
до магазинов новомодных изделий, громадные запасы одежды
в которых являлись как бы издевательством и провокацией
для батальонов, идущих в траншеи в грязи, под дождем,
в плохом платье, в слишком тонких брюках, в дырявых баш-
маках, которых Коммуна еще не могла заменить.
В некоторых аристократических кварталах, обитателей
которых страх и ярость перенесли в Версаль, магазины были
заперты и покинуты < воими хозяевами; и эти закрытые витрины
вдоль улиц, бывшие оскорблением и угрозой народу-победи-
телю были пощажены. Ни одному па них не пришлось счи-
таться с гневом и правосудием этого всемогущего народа,
до веде того до крайности» (Арну).
Впоследствии, когда торжествующие версальцы произво-
дили расследование о Коммуне, начальнику полиции с види-
мой неохотой пришлось признать, что с начала 1871 г. число
преступлений «уменьшилось», а для времени от 18 марта уве-
личение «не могло быть доказано».
Члены правительства, эксплоататоры, спекулянты со своими
полчищами паразитов, агентов, шпионов, городовых, жандар-
мов, судей, содержанок и содержанцев бежали в Версаль —
13И
и в Париже водворилась небывалая личная и имущественная
безопасность.
«Не было более ни полиции, ни судов. Кроме постов в
мэриях, в разных министерствах, в думе, никакой вооружен-
ной силы ни на улицах, нп в предместьях, ни в возбужденных
кварталах. И никогда Париж не пользовался таким абсолют-
ным спокойствием. Ии одного преступления!» (Арну).
Но Лавров вполне правильно отмечает мимоходом, что
«Париж рабочих слишком щепетильно охранял материальное
могущество своих непримиримых врагов».
Почему бы в самом деле Коммуне не забрать хотя бы соб-
ственность, покинутую явными врагами Коммуны, и не исполь-
зовать ее для общественных нужд? Неужели допустимо было
оставлять ее на складах, не принимая никаких мер для того,
чтобы нереальны тайком не могли перетаскивать ее к себе и
употребить против Коммуны? И, с другой стороны, почему бы
не использовать домов и квартир, оставленных бежавшими
в Версаль владельцами и не разместить в них рабочих
и национальных гвардейцев? Ведь еще в половине сен-
тября 1870 г. Центральный комитет 20 округов говорил, что
городское управление «обязано обеспечить каждому гражда-
нину и его семье необходимое помещение». Если раньше
приходилось требовать этого от буржуазного правительства,
то теперь не было никаких помех на пути к осуществлению
требования.
Арну, вместо действительного объяснения поведения па-
рижан, только декламирует и говорит, что народ охранял
собственность своих врагов, так как «его моральный уровень
был выше вашего (версальского), так как он — носитель ци-
вилизации, а вы — представители варварства, так как на
его стороне — право, а на вашей — сила!»
И недаром в других местах своей книги он с увлечением
толкует «об истинном уважении к самому принципу собствен-
ности» и провозглашает, что «собственность бедного так же
священна, как и собственность богатого».
Мелкобуржуазная интеллигенция, поставленная обсто-
ятельствами во главе парижской революции, не возвыша-
лась над принципами экономического либерализма. Это в
157
равной мере относится к большинству и к .меньшинству,
к тем, кто считал себя якобинцами, и к тем, кто назывался
социалистами.
Маркс, уступая такой мелкобуржуазной интеллигенции,
должен был внести в Устав и в Учредительный адрес Интер-
национала «элементарные законы нравственности и права»
и «право, справедливость и нравственность» в качестве «основы
отношений ко всем людям».
Та же мелкобуржуазная интеллигенция в сущности заглу-
шала, искажала, подавляла голос пролетариата и, умиляясь
перед своим великодушием, которое было лишь выраже-
нием ее духовного пленения буржуазией, отвлекала от мер,
которых повелительно требовали уже чисто военные сообра-
жения.
Неудивительно, что голос пролетариата прорывался так
редко и так слабо и что он зазвучал явственнее только в послед-
ние недели Коммуны.
С величайшей отчетливостью роль мелкобуржуазных руко-
водителей проявилась в финансовой политике Коммуны.
Поскольку дело касается технической стороны, Коммуна
нашла усердных, на редкость добросовестных и искусных
работников в лице Журда и Варлена и блестяще преодолела
все затруднения. Из 600 тыс. работников, работавших у хо-
зяина или самостоятельно, занято было всего 114 тыс., в том
числе 62 тыс. женщин. Ежедневно приходилось давать сред-
ства существования для 300—350 тыс. человек. Затем необ-
ходимо было выплачивать жалованье служащим в разных
учреждениях. Все это требовало крупных расходов.
В городских кассах оставалось всего 4% млн. фр. Во Фран-
цузском банке городских средств было около 9Ц млн. фр.
Затем поступали доходы от разных учреждений (телеграфа,
почты), прямые налоги, табачная пошлина, таможенные, ак-
цизные и рыночные сборы. Но все эти статьи дали в общей
сложности около 30 млн. А расход Коммуны за время ее су-
ществования, несмотря на величайшую бережливость и стро-
гую экономию, составил 46 млн. С первых же дней Коммуне
пришлось изыскивать дополнительные средства из других
источников.
168
В покинутом министерстве финансов нашли 214 млн цен-
ными бумагами, *однако их решили оставить в полной непри-
косновенности.
Но в Париже был Французский банк, и в нем оставались
огромные ценности: 77 млн. звонкой монетой, банковых биле-
тов на 166 млн., государственных ценных бумаг на 900 млн.,
гарантированных ценностей на 120 млн., золота в слитках
на 11 млн., драгоценностей на 7 млн., вкладов на 900 млн. —
в общем разных ценностей до 3 млрд., из них целый миллиард
наличными деньгами.
Лиссагарэ говорит: «Все серьезные восстания начинались
с того, что поражали нерв неприятеля —• кассу. Одна Коммуна
от этотю отказалась. Она отменила бюджет на религиозные
нужды, которым распоряжается Версаль, и в почтительном
трепете остановилась перед бюджетом высшей буржуазии,
бывшим у нее под рукой».
Сношениями с банком заведовал Бела. Сын либерального
депутата, глава крупного промышленного предприятия, сна-
чала член либеральной партии, затем республиканской, к концу
жизни (в 1871 г. ему было 72 года) он склонился к социализму.
Он был одним из основателей Интернационала, но потом дер-
жался от него в стороне.
Социализм Бела, как и многих других парижских социа-
листов того времени, прекрасно характеризуется следующими
заявлениями, с которыми он 29 марта выступил в исполни-
тельной комиссии:
«Необходимо уважать байк со всеми его привилегиями н
преимуществами; надо, чтобы он стоял высоко с его безупреч-
ным кредитом и с его билетами, обмениваемыми на звонкую
монету франк за франк. В этом заинтересована вся Франция,
следовательно и Версаль. Но настолько же, и даже больше,
заинтересован и Париж, а вместе с Парижем и Коммуна. Если
мы приступим к захвату банка, если мы займем его националь-
ной гвардией, то можем завладеть металлическим фондом...
Произойдет ужасающий кризис, 8а который на Париж опол-
чится весь свет, а па Коммуну—все парижское население».
Такие же заявления неоднократно делал и Журд. 2 мая он
говорил, что, по его мнению, задача заключалась в «успокоении
1&&
кредита, в восстановлении монетного обращения». Он, —
вто время, когда под рукой были готовые громадные средства,—
помышлял о производстве для Коммуны «вполне обеспеченных
займов» и утверждал, что для Коммуны «чрезвычайно суще-
ственно оберегать Французский банк» и даже «помогать ему».
В разных случаях он уверял, что Коммуна будет чтить частную
собственность п что одна из его главных забот — как бы его
финансовые операции не запугали «кредита». В заседании
Коммуны 25 апреля он с гордостью заявил, что Коммуна «еще
никогда не нарушала прав собственности».
Де-Плек, присланный Тьером для ограждения Банка,
несомненно сразу понял, с кем он имеет дело. 30 марта, когда
Белэ впервые явился в банк, де-Плек встретил его во главе
430 своих служащих. Белэ попросил у него денег на выдачу
жалованья. Де-Плек, раздавший всем служащим ружья,
хотя и без патронов, имел дерзость заговорить о самообороне.
Вместо того чтобы властно прервать его, напомнив, что в Па-
риже существует национальная гвардия и что единственная
власть — Коммуна, Белэ скромно сказал: «По если бы Коммуна,
чтобы избегнуть кровопролития, сама назначила управляю-
щего банком?» — «Управляющего? — ответил де-Плек. — Ни
под каким видом! Но вот делегата, — это пожалуй дело дру-
гое. Если бы вы были делегатом, мы верно договорились бы».
И очевидно решив, что было бы легко направлять Бело, как
ему угодно, обратился с мольбой: «Помогите мне в этом деле
спасения. Это — богатство вашей родины, это — имущество
Франции!»
И в тот же самый день в вечернем заседании Совета Ком-
муны Белэ повторил, явно гордясь своим глубоким пониманием
финансового аппарата буржуазии: «Банк Франции есть имуще-
ство страны. Вне его нет промышленности, нет торговли. Если
вы захватите его силой, все бумаги утратят свою ценность».
Когда один батальон национальной гвардии по собствен-
ной инициативе занял банк, это вызнало страшный переполох
в Коммуне: устойчивость кредита не мирится с военными ме-
рами. Батальон был немедленно выведен.
Де-Плек царствовал в банке, выполнял все приказы Вер-
саля. Буржуазия чувствовала себя спокойно: ее общий
160
Заседание женского клуба в церкви
денежный сундук, нее ее вклады, векселя, ценные бумаги, все
ее денежные богатства находились в надежных руках. Вер-
сальское правительство могло действовать таким образом,
как если бы оно перевело банк со всеми ценностями в Версаль.
Война против Парижа никогда не теряла солидной финансо-
вой опоры.
Правы историки Коммуны, указывал, что в ее руках было
мощное средство несколько укротить противника. Конфиска-
ция вкладов, уничтожение долговых документов и банковских
книг сделали бы версальцев сговорчивее. И. если в Париже
оставались надежды на соглашение, следовало применить
меры, которые заставили бы буржуазию л ее правительство
искать соглашения. Правы историки Коммуны, указывая,
что, раз банк со всеми капиталами оставался в Париже, Ком-
муне нечего было разыскивать заложников, когда уже вся
«головка» сбежала в Версаль: банк был таким заложником,
которого буржуазия постаралась бы спасти всякой ценой.
Дюбрейль («Коммуна 1871 г.») справедливо указывает, что
в лице Бела и Журда Ко.ммуна имела «методичных и точных
счетчиков и неподкупных, преданных кассир'ов», — но и только.
По своему классовому положению, по своим воззрениям, по
всей натуре это не были люди, способные руководить финансо-
вой политикой в пролетарской революции. Обстоятельства
вынудили их соучаствовать в занятии постов, оставленных
бежавшею властью. Но их ум до самого конца не мирился с
тем, что они — новая, революционная власть. Всякие энергич-
ные меры, всякий решительный разрыв со старой законно-
стью представлялся им «эксцессом» — недопустимым изли-
шеством.
Но столь же прав Дюбрейль, когда он указывает, что дело
не в личностях Бела и Журда. Коммуна, довольствуясь тем,
что ее делегаты ежедневно получали от де-Плека 400 тыс. фр.,
необходимых для восполнения недостачи в доходах, ни
разу не ставила вопроса об изменении финансовой политики.
Она выслушивала отчеты Журда и единогласно их одобряла.
Политика Белэ н Журда по отношению к банку была поэ-
тикой Ло.чмуны. За все время существования последней из
банка взяли в общей сложности около 16*2 млн. фр., дефициты
It И. Стенании
161
вполне покрывались выдачами де-Плека, и этим дело было
исчерпано.
Возможно, что Коммуна воздерживалась от энергичных
мер из боязни лишиться поддержки буржуазных элементов
в самом Париже. Они до конца апреля все еще посредничали и
время от времени возобновляли соглашательские попытки.
Но в самом конце апреля в Коммуну было внесено не-
сколько сравнительно решительных предложений. Так, 28 числа
один член Коммуны требовал конфискации собственности
•железнодорожных компаний, другой — наложения военной
контрибуции на всех торговцев, бежавших из города. Эти
предложения не нашли необходимой поддержки.
Уже 21 мая, в тот самый день, когда версальцы ворвались
в Париж, в «Правительственной газете) появилась заметка,
сообщавшая, что в течение 48 часов будут сожжены все записи
ренты и большая долговая книга. Однако эта заметка, неиз-
вестно кем напечатанная, вызвала в Коммуне всеобщее него-
дование. Тем не менее в тот же день Паскаль Груссэ внес пред-
ложение о сожжении всех долговых документов и записей,
по которым получать платежи предстояло версальцам.
Но было слишком поздно. Наступала неделя самых сви-
репых кровавых расправ и окончательного подавления париж-
ской революции.
и
ДЕКРЕТЫ КОММУНЫ
п
£ |о отношению ко всем мерам, касавшимся масс парижского
населения, между большинством и меньшинством не было
разногласий. Все декреты, которые многие историки Коммуны
считают «социалистическими», прошли единогласно. Нельзя
указать ни одного случая, когда социалистическое меньшин-
ство, предложив ту или иную реформу, натолкнулось бы на
противодействие якобинско-бланкистского большинства. Но
прудонисты по общему складу своих воззрений не могли про-
явить достаточной энергии и широкой инициативы в этой
области.
Во всяком случае правительство Коммуны резко отлича-
лось от всех предыдущих правительств. Все они, захватив
власть, старались закрепить за собой господствующее поло-
жение и торопились извлекать из него материальные выгрды.
Никто не начинал с того, чтобы сократить оклады министров
и высших чиновников. Все разными способами поддерживали
it
16.?
тот предрассудок, будто хорошее управление немыслимо без
чрезвычайных окладов для лиц, направляющих деятельность
главных учреждений и сколько-нибудь значительных от-
делов.
Замещением должностей посредством назначения сверху,
несменяемостью и высокими окладами должностные лица
превращались в особый общественный слой, связанный кру-
говой порукой п общими интересами, выходили из-под всякого
контроля управляемых, составляли бюрократию — устойчи-
вую и замкнутую, внутренне сплоченную группу чиновников,
правителей по профессии, оторванных и враждебных массе
населения.
Коммуна возвестила в этой области новые принципы. Все
должностные лица подлежат избранию и затем периодическому
переизбранию но истечении известного срока или даже до
срока, если того потребуют граждане, недовольные их дея-
тельностью. Никому не следует уплачивать жалованье более
6 тыс. фр. (около 2 300 довоенных рублей) в год, т. е. не сле-
дует уплачивать более того, что зарабатывает искусный рабо-
чий в профессии, требующей средней подготовки пли квали-
фикации.
Члены Коммуны, работавшие неограниченное время, обык-
новенно исполнявшие три или четыре обязанности, сопряжен*'
ные с ночной работой, свое вознаграждение определили
в 15 фр. в день, т. е. меньше наивысшего оклада для должност-
ных лид. Впрочем, последний был предположен, но никто и
никогда фактически не достигал его. Занимая несколько
разнообразнейших должностей, они могли получать жалованье
только по одной. Недаром про /Курда. Белэ и других все едино-
гласно рассказывают, что их ежедневный обед стоил 1’4 фр.,
т. е. около 55 коп.
Выборность, сменяемость и оклады, обычные для среднего
рабочего, должны были положить конец карьеризму, погоне
за местами, обособлению правящей касты. Но, разумеется, эта
перемена была бы закреплена лишь при том условии, если бы
революция в своем дальнейшем ходе уничтожила эксплоата-
торские отношения вообще, вырвала бы их с экономическим
корнем, т. е. с капиталистической собственностью. В этом
1М
«II I
JOURNAL OEFICIEL ‘^7
“ OK U HU1 Ш*ЯК ИШШСШВ -r=r~-4'-==~—
La Commune de Paris,
Considerant :
Queojusqu a ce jour, les emplois supe-
ieurs des services publics, par les appoin-
tments elev6s qui leur ont 6te attribues.
ont ete recherches et accordes comme pla-
ces de faveur:
Consid6rant :
Que dans one Republique reellement
lemocratique, it ne peut у avoir ni sine-
ure ni exag6ration de traitement;
DECRfcTE :
Article unique. Le maximum detraite-
ment des employs aux divers services
communaux est пхё & six mille francs par
in.
Hotel de ville, 2 avril 1871.
Официальная eaaetua Ф/юнцуиской республики пт 2 апреля ISil
Декрет пб чьладе до-итюстпих лиц Ки.и.иупы, устий салив тюитй иг.
пклад не выше 6 тыс. фр о сед
смысле можно сказать, что уже декрет о выборности и окладах
должностных лиц подтверждал, что это была революция
пролетарская.
Одним из первых декретов Коммуны все дела по обвине-
нию должностных лиц гражданского и военного ведомства и
поставщиков во взяточничестве, хищении и краже передавались
военным судам, что означало усиление наказаний.
По округам Парижа были организованы так называемые
муниципальные (районные) комиссии, которые под ответствен-
ным руководством членов Коммуны заведывали всей текущей
работой. Члены этих комиссий получали по 5 фр. (около 2 руб.)
в день, хотя нередко это были лавочники и искусные рабочие,
добывавшие в своей профессии много больше.
Сократив высшие оклады должностных лиц, Коммуна
пошла в сторону уравнения, повышая жалованье низших слу-
жащих. Как уже упомянуто, она, например, увеличила жа-
лованье низшего почтового персонала и почти удвоила жало-
ванье учащих, доведя его до 2 тыс. фр. в год.
Одним из первых актов Коммуны была помощь жертвам
борьбы против Версаля. Каждый национальный гвардеец,
раненный в бою за Коммуну, должен был получать ежегодную
пенсию от 300 до 1 200 фр. (120—480 руб.). Это была полная
противоположность практике государства эксплоататоров, ко-
торое, выплачивая огромные пенсии генералам, оставляло на
произвол судьбы солдат, изувеченных в войне за эксплоататор-
ские интересы.
По другому декрету ежегодная пенсия в 600 фр. назнача-
лась жене национального гвардейца, убитого неприятелем,
независимо от того, была ли она «законной'» или «незаконной*»
женой. Кроме того, ежегодная пенсия в 365 фр. (около 12 руб.
в месяц) выплачивалась каждому ребейКу, оставшемуся после
убитого, независимо от того, оформлено или не оформлено было
признание его ребенком убитого.
В этом декрете пробивается уже чисто пролетарская мо-
раль, создавшаяся совершенно новыми, никогда еще небыва-
лыми в истории условиями пролетарского быта. Для совре-
менного пролетария любовь •— чисто индивидуальное отноше-
ние, свободное от всяких собственнических, производственных,
767
да и вообще экономических мотивов. Являясь чисто лич-
ным отношением, она не нуждается ни в каком искусственном
закреплении, ни в какой внешней оформленности. Она впервые
в истории становится человеческим отношением.
Это был разрыв не только с лицемерием крупнособственни-
ческой буржуазной семьи, построенной на размежевании сфер
влияния и разделении функций между «законной» семьей,
имеющей чисто экономическое значение, и укрепляющей,
подпирающей ее проституцией, которая посредством купли-
продажи восполняет то, чего капиталистической личности не
дает семья. Это был не менее полный разрыв с неумолимо бес-
пощадной моралью мелкого буржуа: сурово управляемая му-
жем семья, превращающая женщину в домашнюю рабыню,
является в его глазах главной опорой производства, и поэтому
он проникается одинаковой ненавистью и к тому, что непосред-
ственно угрожает ремесленным формам, и к тому, что угрожает
им через расшатывание семьи. Нет более жестокого тирана,
чем примерный семьянин из мелкой буржуазии, и никто с та-
ким негодованием не обрушивается на «незаконные» браки.
Понятно, что прудонисты, которые на конгрессах Интерна-
ционала всеми силами боролись против всего, что хотя бы отда-
ленно угрожало мелкобуржуазной семье, и здесь оказались,
по крайней мере, некоторые из них, противниками уравнения
«законной» и «незаконной» семьи.
Новый строй отношений между мужчиной и женщиной,
исключающий все внешнее, принудительное и превращающий
женщину в товарища мужчины, ярко отразился на обороне
Парижа. Женщины боролись за Коммуну с таким же само-
забвением, как и мужчины. Историки, которые приписывают
это декрету о пенсиях, говорят пустяки. Пролетарские жен-
щины сыграли крупною роль уже при увозе орудий, которые
иначе могли бы захватить пруссаки. 18 марта при попытке
отнять у национальной гвардии артиллерию они первые под-
няли тревогу и своим решительным выступлением, своим на-
тиском на солдат в величайшей мере содействовали счастливому
для Парижа исходу этого дела.
Во всех апрельских и майских сражениях пролетарская жен-
щина не щадила себя. Она в разгар сражения, под выстрелами
/6.4
нереальней, выносила
раненых, она появля-
лась на самых опасных
местах, ободряла устав-
ших своим примером,
воодушевляла охвачен-
ных малодушием. В са-
мые тягостные моменты
она сохраняла неизмен-
ную бодрость и ласко-
вым словом, приветли-
вым взглядом, беззабот-
ной шуткой заставляла
отважно и смело воз-
вращаться в сражение
борцов, которым жен-
щины же несли на ли-
нию огня съестные при-
пасы и напитки. Многие
сами боролись на барри-
кадах с винтовкой в ру-
ках или управляли ору-
диями. Составлялись це-
лые женские батальоны.
Участие женщин в борьбе — одна из наиболее славных стра-
ниц в истории славной борьбы Парижской коммуны.
В беззаветной отваге, в презрении к смертельным опасно-
стям с ними соперничали, может быть, только подростки и
дети. Воспоминания участников и очевидцев Коммуны сохра-
нили бесконечный ряд примеров этого беспримерного юного
героизма.
Версальцы видели это. В своих кровавых расправах с Пари-
жем. в расстрелах по приговорам и без приговора, в пригово-
рах к тюрьмам и ссылке они не давали никакого снисхождения
женщинам и подросткам.
Если бы это было в пределах возможного, они были бы готовы
уничтожить весь этот пролетарский Париж со всеми его мужчи-
нами. женщинами и детьми, — весь этот Париж, своим бытом,
Бермсере, Сын mi ifuona.i иного твардейцо,
ей puma. усыновленный Коммуной.
/в»
своей новой нравственностью, своей жизнью п своей смертью
возвещавший смерть буржуазному обществу.
Отказ Национального собрания облегчить сколько-нибудь
просроченные платежи квартиронанимателей и постановление
о платежах по векселям, как указано выше, вызвали широкое
негодование Парижа против версальцев. Уже 30 марта Коммуна
оповестила Париж: «'Сегодня будет принято решение относи-
тельно платы за квартиры, завтра — относительно платежей
по истекшим векселям'».
По первому из этих вопросов декрет, принятый Коммуной,
гласил: «Общая отмена для квартиронанимателей уплаты в
сроки платежей: октябрьского 1870 г., январского и апрель-
ского 1871 г.; перечисление сумм, уплаченных квартиронани-
мателями в течение этих девяти месяцев, в уплату за будущие
сроки» (в Париже квартирная плата вносится вперед по чет-
вертям года).
Таким образом, Коммуна сказала, что не одни только па-
рижские массы должны нести жертвы войны и осады, — что не-
которую их долю придется взять на себя и собственникам во-
обще, домовладельцам в частности.
В декрете был один недостаток, отмечаемый Арну и Лисса-
гарэ: он имел слишком общий характер, распространялся на
всех квартиронанимателей. Между тем не все пострадали от
осады в одинаковой мере: живущие на доходы от процентных
бумаг ничего не лишились. А многие аферисты и спекулянты
сумели заработать во время осады огромные барыши. Теперь
они получили от Коммуны крупный подарок ни за что, ни
про что.
На другой день одиннадцать членов Коммуны предложили
принять следующее дополнение к декрету: «Все граждане,
пользовавшиеся обычными доходами во время осады, обязы-
ваются внести в муниципальные кассы суммы их квартирной
платы. В каждом округе назначается комиссия, которая должна
установить лиц, находящихся в таком положении». По Ком-
муна отступила перед таким расследованием.
С другой стороны, как показал и опыт во многих русских
городах после Октябрьской революции 1917 г., подобных декре-
тов недостаточно для ограждения квартиронанимателей. Домо-
270
владельцы пренебрегали декретом и, ловко пуская в ход зама-
скированные угрозы, добивались платежей от квартирантов,
которые все еще никак не могли освоиться с тем, что Коммуна
представляет полный переворот в существовавших отноше-
ниях... Пока домовладение не уничтожено, у собственников
остается широкая возможность вымогать платежи, хотя бы
декреты их уже отменили.
Все богачи, торговцы, все, кто хотел ладить со своими домо-
владельцами, внесли платежи в обычные сроки. Другие поста-
рались застраховать себя на всякий случай и, уплатив треть
или половину, заставили -домовладельцев выдать расписку
в получении полной суммы.
Тем не менее, десятки тысяч квартирантов, несомненно,
использовали декрет, который ярко показал, какая глубокая
разница существует между Национальным собранием и Ком-
муной.
Когда версальцы покорили Париж, домовладельцы, мстя
квартирантам, засыпали полицию десятками тысяч доносов.
Вопрос о сроке платежа по векселям много сложнее, пока
общество остается на почве капитализма. Нельзя было решать
его по-версальски. По признанию даже самых крайних реак-
ционеров, версальский закон, предписавший немедленное про-
изводство платежей, приводил «значительную часть парижской
торговли к неизбежному банкротству, т. е. к разорению и по-
зору». Отмена платежей или хотя бы отсрочка на неопределен-
ное время не могла служить выходом. Кредитные отношения
создают запутанную сеть: кредитор по отношению к одному
сам является должником другого.
Признавая сложность дела, Коммуна уже 1 апреля заявила,
что она отвергает версальское решение вопроса, но что в поис-
ках решения, примиряющего все интересы, она обратится к со-
действию различных союзов, наиболее осведомленных в данной
области. Это были, с одной стороны, рабочие союзы, а с другой —
организации промышленников и торговцев.
На изучение и подготовительные работы ушло полмесяца.
Только 16 апреля появился декрет, согласно которому платежи
по всяким долгам следовало произвести без начисления про-
центов в трехгодичный срок, считая с 15 июля 1871 г., по
171
истечении каждого года по одной трети. Но пока подготов-
лялся этот декрет, торговая буржуазия уже утратила веру
в прочность Коммуны.
В ужасное положение попала парижская беднота, выну-
жденная, чтобы как-нибудь перебиться во время осады, закла-
дывать разные вещи в ссудных кассах. В конце концов заложен-
ное переходило через торги к торговцам подержанными вещами.
Национальное собрание ничего не сделало для того, чтобы
облегчить положение. Коммуна уже 29 марта приняла декрет,
единственный параграф которого гласил: «Продажа предметов,
заложенных в ссудной кассе, прекращена».
Это не было окончательное решение: бедноте мало было
пользы от того, что вещи оставались на складах. Журд долгое
нремя противился единственно правильному решении! вопроса:
он останавливался перед значительным расходом из средств,
которыми могла бы располагать Коммуна. Только 6 мая, после
бесконечных прений, появился декрет, который, однако, пред-
ставлял в сущности только первый подступ к делу. Он разре-
шал безвозмездную выдачу предметов одежды, домашней утвари,
белья, постельных принадлежностей и орудии труда, если эти
вещи были заложены до 25 апреля, причем стоимость возвра-
щаемого нс должна превышать 20 фр. (7 р. 50 к.). На основании
декрета предстояло возвратить до 2 млн. разных вещей. Предпо-
лагалось по жребию определить 48 очередей выдачи, первая
жеребьевка состоялась 12 мая, вторая — 20 мая, но уже 21 мая
версальцы ворвались в Париж.
Один из декретов отменял рекрутские наборы и уничтожал
постоянную армию, которая заменялась национальной гвар-
дией (народной милицией). Уничтожение казарменной армии,
оторванной от народа и дрессируемой против народа, должно
было разрушить силу, на которую опирается эксплоатирующее
меньшинство против эксплоатируемых масс.
За краткостью своею существования Коммуна не могла
видеть вопросов, которые выдвигаются в этой области в период
острой гражданской борьбы. Она, например, до самого конца
не отступала от такого способа формирования национальной
гвардии, который по существу являлся добровольческим. Дело
заходило настолько далеко, что отдельные батальоны по соб-
17'4
ственной инициативе выходили из сражения и опять возвраща-
лись в бой и что отдельные гвардейцы, ничем не рискуя, могли
следовать и не следовать со своими батальонами. Вследствие
безработицы добровольческий характер национальной гвардии
не отразился на ее списочном составе, но он оказал жестокое
влияние па численность собственно боевой части гвардии и на
ее общую организацию.
В Совете Коммуны декрет об уничтожении постоянной ар-
мии встретил решительных противников. Они находили, что
Коммуна покидает почву законности, дает лишнее орудие своим
врагам, вторгается в область прав, принадлежащих только
центральному правительству, не удерживается на единственно
надежной почве защиты коммунальной самостоятельности
Парижа,
Арну и через семь лет писал в своей книге, что достаточно
было бы добавить слова: «в Париже», — и декрет, как касаю-
щийся исключительно парижских дел. был бы безукоризнен
по форме и содержанию.
Он все еще не видит, что нельзя перенести в современную
Францию автономные средневековые коммуны. Новое развитие
расшатало все условия их государственной самостоятельностн.
В современном государстве осуществление новой организации
армии, проводимое без предварительного соглашения с дру-
гими коммунами, с Самого начала нарушает те политические
отношения, создать которые был призван, по Арну, парижский
переворот. Не дожидаясь их согласия, оно делает шаг, который
далеко не безразличен для них.
Многим членам Коммуны все еще жутко было прямо при-
знать, что парижские события — революция, ниспровергаю-
щая все старое общество и государство. Они все еще хотели уве-
рить себя и других, будто перемены, производимые ими в Па-
риже. нс выходят из рамок того, что предоставляется ведению
городского самоуправления. В результате они Путались в не-
разрешимых противоречиях.
Такие же возражения вызвали декреты относительно учеб-
ных заведений и религии. Делегатом Коммуны в комиссии по
народному образованию был Вальян. Она не пошла дальше
подготовительных работ: за 72 дня существования Коммуны
/7Л
некогда было выработать более или менее целостную программу
и приступить к ее проведению. Кое-что было сделано самими
округами. Они выселили монахов из некоторых монастырей
и использовали помещения для открытия новых школ. В 20-м
округе было организовано питание детей и снабжение их
одеждой.
Вальян вырабатывал систему профессионального образо-
вания, при которой приобретение научных знаний сочеталось
бы с производительным трудом. Он привлек к этому делу выда-
ющихся ученых, между прочим знаменитого географа Элизе
Реклю, который вообще стоял на стороне Коммуны.
Профессора медицинского факультета присоединились к
нереальная и бежали из Парижа. Вальян обратился к штатским
и военным врачам, а также к оставшимся профессорам и сту-
дентам и предложил им выработать новые учебные планы и
возобновить преподавание. Точно так же он оказывал всяче-
скую поддержку союзам художников. Но все эти начинания,
ясно показывавшие, в каком направлении стал бы действовать
пролетарский Париж, если бы у него было время, не пошли
дальше первых подготовительных мер.
Большое принципиальное значение имело распоряжение
Вальяна об уничтожении всякого преподавания религии в шко-
лах и об удалении из них всех религиозных изображений.
То же надо сказать о декрете Коммуны, проводившем отделе-
ние церкви от государства и уничтожавшем всякие государ-
ственные ассигновки на религиозные цели. Тот же декрет объ-
явил национальной собственностью все имущества, принадле-
жавшие религиозным общинам и союзам.
Конечно, Арну прав, отмечая, что левая буржуазная оппо-
зиция во времена империи постоянно выдвигала соответствую-
щие требования. Но он забывает напомнить, что эти требования
всегда выдвигались, пока она была оппозицией, и отбрасыва-
лись прочь, когда она становилась у власти. После Коммуны
буржуазия их надолго забыла. Через несколько десятков лет
наглое наступление монархистов, объединившихся с церковью,
вынудило вновь поставить вопрос об отделении церкви от госу-
дарства. Смехотворная борьба, в которой буржуазия боялась
наносить действительные удары, растянулась больше чем на
174
REPUBLIQL’E franchise
N* 59 LIBERTE — EGALITE — FRATERMTE N" 59
COMMUNE de PARIS
LA COMMUNE bE PARIS,
Cou«j4<r«Ht qua l« premier dea prlueipM de In RApabliqua L-aacalM eat h libero*.
CotuiiUrunl qut: la IlberU <l« rAnaclauoa Ml In premiere den liberty,
CoBsMeraiit qua la bndfet dee cnltaa eat contralre an prlnelpn, pniaqu'il impoae In
dloyens ain Ire leiir propre fol;
Onaiddrant, en tali, pie l« clargi ado1 In complice dee erimee !« Ju «lonarchle eoMru
la blturle,
DECRETE :
Ант. I". L’Kgliserrat sdpan'-e de I'EUI.
Air. '1. Le budget de*eultee eat Rippriml.
Amt. 3. la* biem dits de mainmorle, apgurhinitni aux CoogMgationu reli-
gp.usaa, meublea ej imnmublcs, »onl d^dare.s ргорпйШ nationales.
Аят. 4. Urie enqiivte sera faile imni^diateinent »ur OM biens, pour en consUter
la nature el lesmcMre A la disposition de la Nation.
LA COMMUNE DE PARIS.
'.Раги. l«.a a.rd trn ___
Декрет Коммуны об отделении церкви от государства 3 апреля 1871 г.
десятилетней закончилась рядом мер, вынужденных абсолютной
неуступчивостью церкви, внутренно нелепых и противоречи-
вых. Буржуазия страшится, что без религии ей трудно спра-
виться с массами, и жаждет соглашения с духовенством. С дру-
гой стороны, допуская устранение преподавания религии из
школ, она торопится заменить его преподаванием «морали» —
Tjtnoft, буржуазной, собственнической морали, способной не
меньше религии калечить умы.
Очень мало успела сделать Коммуна в области экономиче-
ских отношений. Здесь оказал свое действие не только недоста-
ток времени, но и мелкобуржуазный состав Совета Коммуны
и низкий уровень, на котором стояли социализм и рабочее дви-
жение, не успевшие выдвинуть широкой и стройной программы
переворота в общественных отношениях. Принятые Коммуной
меры носили частичный, дробный характер и, не связываясь
в общий план, вызывались в первую очередь чисто практиче-
скими потребностями, связанными с борьбой.
Коммуна не могла итти впереди и вести за собой в этой
области. При отсутствии программы и плана она ожидала,
что сами массы дадут ей то и другое.
Комиссия труда и обмена, организация которой была возло-
жена на Лео Франкеля, была под его руководством не столько
комиссией действия, сколько комиссией изучения и исследо-
вания. В программе ее деятельности говорится: «Комиссия
имеет своей задачей изучение всех форм, которые необходимо
ввести как в общественных службах Коммуны, так и в отноше-
ниях рабочих — мужчин и женщин — к их хозяйствам; пере-
смотр торгового устава, таможенных тарифов, преобразование
всех налогов, прямых и косвенных, а также общее обследование
труда и обмена через создание статистики труда».
Франкель создал инициативную подкомиссию, составлен-
ную из рабочих и намечавшую необходимые практические меры.
По округам были открыты бюро по приисканию работы. По
почину комиссии Коммуна приняла декрет, воспрещавший
штрафы и другие формы вычетов из заработной платы.
Комиссия труда намеревалась обстоятельно изучить дея-
тельность подрядчиков и поставщиков. Для нее было ясно, что
они, идя на понижение цен, не затрагивают своих барышей, а
12 И. Степанов
777
урезывают заработную .плату рабочих и всякими способами
ухудшают общие условия труда. В борьбе с этим злом комис-
сия не пошла дальше первых шагов. По ее предложению была
заведена книга, в которую заносилась заработная плата ра-
бочих на предприятиях, получивших от Коммуны заказы или
подряды с торгов. В общем же при сдаче работ с торгов пред-
почтение оказывалось рабочим организациям (производствен-
ным кооперативам).
По предложению той же комиссии Коммуна издала декрет,
воспрещавший ночную работу в пекарнях.
Во всех этих мерах не было Ничего социалистического. В об-
щем они отставали и от предписаний, заключающихся в фабрич-
ных законах, которые, подчиняясь давлению рабочего класса,
время от времени должен был проводить английский буржуаз-
ный и помещичий парламент.
Если же Коммуна да?ке здесь прокладывала новый путь,
была пионером, то лишь исключительно вследствие крайней
экономической отсталости Франции.
Преобладание ремесленных форм в промышленности должно
было сильно суживать реформаторскую деятельность Коммуны.
Она опасалась оттолкнуть от себя ремесленных мастеров. Если
бы не безработица, делавшая мастеров равнодушными к мерам
Коммуны, она, может быть, в раздумьи остановилась бы даже
перед декретом о воспрещении штрафов и вычетов. Состоялось
воспрещение ночного труда, но при большом количестве мелких
пекарен, при отсутствии органов, которые наблюдали бы за
соблюдением декрета, при умолчании о взысканиях за его нару-
шение он слабо проводился на практике.
Мелкобуржуазная по своему составу, окруженная мелко-
буржуазной средой, Коммуна оставляла открытый путь для
соглашений даже в таких случаях, когда обстоятельства, каза-
лось бы, требовали окончательного и бесповоротного решения.
Многие промышленные заведения были брошены хозяевами,
скрывшимися из Парижа. Рабочие оказались на улице. По
докладу, одобренному комиссией труда и обмена, Коммуна
издала декрет об этпх покинутых заведениях. Советы профес-
сиональных союзов должны были собрать данные и составить
описи мастерских со всеми необходимыми сведениями об их
178
инвентаре и о состоянии орудий труда. На основании собран-
ных данных предстояло внести доклад о «практических усло-
виях, при которых возможно было бы быстро пустить в ход эти
мастерские, но уже не через покинувших их хозяев, а через
кооперативные объединения занятых в них рабочих».
Но этим все еще не было покончено с прежними хозяевами.
Для них, явно враждебных Коммуне, оставлялась лазейка.
Тем же декретом предписывалось образовать третейский суд,
который по возвращении хозяев мастерских должен был опре-
делить «условия окончательной уступки мастерских рабочим
обществам и сумму вознаграждения, которую обязаны будут
выплатить рабочие общества прежним хозяевам».
Итти дальше в преклонении перед собственническими пра-
вами некуда. Коммуна ни словом не упоминает о необходимости
расследования, почему и куда скрылись хозяева мастерских,
не оказывают ли они содействия врагам Парижа. Стоит им воз-
вратиться — и не Коммуна, а третейский суд, который соста-
вится очевидно из лиц, одинаково приемлемых для Коммуны
и для хозяев, определит, какую выкупную сумму уплатят рабо-
чие, брошенные ими на произвол судьбы.
Поставленное в сходные условия, ни одно буржуазное
правительство не проявило бы такой бережности и деликат-
ности. Оно объявило бы бежавших изменниками и конфиско-
вало бы все ими покинутое. Якобинцы, к памяти которых так
любило взывать большинство Коммуны, не обнаруживали ни-
какой почтительности к земельной собственности эмигрантов.
Несомненно, положение Коммуны было очень трудное. Яко-
бинцам приходилось иметь дело с крупнейшими землевладель-
цами, которых крестьяне фактически начали экспроприировать
уже с первых месяцев Великой революции. Объявляя бежавших
дворян лишенными собственности, революция привлекала на
свою сторону бесконечно более широкие слои — миллионы
крестьянства.
Такой же простой была бы политическая сторона дела, если
бы бежавшие из Парижа хозяева были собственниками крупных
капиталистических предприятий. Тут пролетариат продиктовал
бы Совету Коммуны свое решение, в равной мере согласное и
с пролетарским социализмом и с велениями классовой войны,
!«• 17»
тут он быстро сломил бы мелкобуржуазные колебания Ком
муны.
В действительности большинство бежавших было очевидно
ремесленные мастера, перепутанные с оставшимися самыми
разнообразными связями, до родственных включительно. И
хотя оставшиеся шли за парижским движением, но только до
поры, до времени, до тех пор, пока их увлекал патриотиче-
ский характер, обманчивая первоначальная («всенародность»
подъема, казавшийся несомненным верный и близкий успех.
По мере того как шло нремя, обострялась борьба и Версаль
начинал теснить Коммуну, они делались ненадежными союзни-
ками, готовыми повернуть фронт. Совету Коммуны приходи-
лось с этим очень и очень считаться, тем более что он не в состоя-
нии был сам нащупать для себя широкую и надежную опору
в пролетарских и полупролетарских элементах.
Если бы Париж продержался дольше, эти элементы выдви-
нулись бы на более видное место, оттеснили бы Коммуну и сде-
лали бы необходимые политические выводы из расслоения насе-
ления, оставшегося в Париже. И в интересах успешности обо-
роны потребовался бы такой политический вывод: не с масте-
рами, близкими к буржуазии, не с хозяевами, потянувшими
к Версалю, а с пролетариатом и все более пролетаризуемыми
ремесленниками, — при случае, вопреки мастерам и против
крупных хозяев, называющих себя ремесленниками.
Но дело не дошло не только до такого более решительного
поворота, но и до практического проведения уже изданного
декрета: было слишком поздно, надвигался конец.
В тех случаях, когда не было опасности столкнуться с эко-
номическими интересами мелкой буржуазии, Совет Коммуны
Действовал с большей решительностью и революционностью.
Он не считал необходимым предварительно опрашивать изби-
рателей, не боялся «навязать» им свои мнения. Он превращался
в таких случаях в выразителя пролетариата с его беспощадным
отрицанием всего старого хлама, всей исторической ветоши,
всего, что свято для эксплоататорского общества. Замечателен
в этом отношении декрет об уничтожении Вандомской колонны
и его быстрое исполнение. •
Вандомская колонна — огромный столб на площади того же
то
названия с бронзовой статуей Наполеона I наверху, поставлен
ный в память его блестящих побед.
12 апреля Коммуна приняла декрет о ниспровержении этого
памятника, «так как он является памятником варварства,
символом грубой силы и ложной славы, укреплением военщины,
постоянным оскорблением победителями побежденных, вечным
покушением на один из трех великих принципов Французской
революции — на братство народов».
Инженер, взявшийся за дело, обязался «5 мая, в годовщину
смерти Наполеона, выполнить приговор, произнесенный ему
историей и объявленный Парижской коммуной». Но только
к 16 мая удалось закончить подготовительные работы: перепи-
лить поперек колонну над пьедесталом. Па том месте, куда
должен был упасть памятник, подготовили настилку из хво-
роста, песку и навоза.
16 мая в присутствии национальных гвардейцев, перепол-
нивших площадь, и многочисленной толпы, теснившейся на ули-
цах и облепившей окна и крыши, под звуки «Марсельезы» ко-
лонна, увлекаемая канатом, прикрепленным к вороту, рух-
нула и при криках восторга разбилась в куски. Голова статуи
покатилась по улице.
На следующий день в «Правительственной газете» Коммуны
появилась статья, выясняющая смысл совершенного. В ней
говорилось:
«Декрет Парижской коммуны, предписывающий уничто-
жение Вандомской колонны, вчера был приведен в исполнение
при одобрительных криках громадной толпы, которая серьезно
и сознательно присутствовала при крушении ненавистного
памятника, созданного в честь ложной славы честолюбивого
чудовища.
Число 26 флореаля (16 мая) будет славным в истории, по-
тому что оно знаменует наш разрыв с военщиной, этим кро-
вавым отрицанием всяких прав человека.
Первый Бонапарт принес в жертву своей ненасытной жажде
господства миллионы детей народа. Он задушил республику,
поклявшись защищать ее. Сын революции, он окружил себя
привилегиями и смешной высокопарностью королевской власти.
Своею местью он преследовал всех, кто еще решался мыслить
или хотел быть свободным. Он хотел заклепать ошейник на
шее народа, чтобы тщеславно царствовать одному среди все-
общего принижения. Вот его дела в течение пятнадцати лет.
Дела эти начались 18 брюмера нарушением присяги, под-
держивались бойней, завершились двумя нашествиями; после
них остались лишь развалины, долговременный духовный упа-
док, уменьшение территории Франции, наследство в виде Вто-
рой империи (Наполеон III), которая, начавшись 2 декабря,
дошла до позора Седана.
И а обязанности Коммуны лежал долг свергнуть этот символ
деспотизма. Она исполнила его. Этим она доказывает, что ста-
вит право выше силы и предпочитает справедливость убийству,
даже когда последнее приводит к торжеству.
Пусть каждый твердо знает: колонны, которые воздвигает
Коммуна, никогда не прославят какого-нибудь исторического
разбойника, по запечатлеют в памяти потомства славные по-
беды в науке, в достижении свободы.
Пусть Вандомская площадь называется отныне Интерна-
циональной (Международной) площадью».
Такой громадный путь за два месяца прошла парижская
революция.
Она началась как узко национальное движение, как стра-
стный протест против капитуляции перед прусской армией,
как требование «войны до последней возможности», как взрыв
оборончества, слинший все классы в патриотическом единении.
Через два месяца она отрешилась от буржуазного мира, от-
бросила все патриотические побрякушки, в огне страданий
сожгла все святое для старого мира, ниспровергла его богов и
героев.
ПРИГОТОВЛЕН ИЯ ВЕРСАЛЯ
К РАСПРАВЕ.
НАЧАЛО БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯ
ДЕКРЕТ О ЗАЛОЖНИКАХ
растаявшей толпой сброда, в которую превратилась
40-тысячная армия, бежало правительство из Парижа.
Нечего было и думать о наступательных действиях. Немы-
слима была даже серьезная оборона. В первые дни со стороны
Парижа достаточно было небольшого нажима, чтобы рассеять
неприятельский лагерь и отбросить его в Бордо или в другой
город провинции.
Мэры, часть из которых направлялась непосредственно Тье-
ром, сделали свое дело. Люди, оказавшиеся во главе, в заботах
о законном прикрытии революции целых десять дней убили на
пустяки: на бесплодные переговоры и на то, чтобы получить,
как выражается Арну, думу, «избранную по предложению за-
конных мэров и официальных депутатов Парижа и потому
имевшую вполне законный характер в глазах честных, беспри-
страстных и здравомыслящих людей».
Тьер настойчиво и ловко обрабатывал провинцию: 19 марта
18.4
он сообщил: <40-тысячная армия в полном порядке стянулась
к Версалю», — в действительности было всего 22 тыс., расстро-
енных и разложенных. 20 марта: «Правительство не хочет при-
менять кровавых мер, хотя его к этому вынуждают». 21 марта,
доведя армию до 45 тыс.: «Восстание встречает всеобщее несо-
чувствие». На следующий день: «Со всех сторон правительству
предлагают батальоны мобилей (национальной гвардии из про-
винции), чтобы поддержать его против анархии». 23 марта: «Все
части Франции объединились и сосредоточились вокруг Нацио-
нального собрания н правительства». А мэры все это гремя
подавали Парижу надежды на соглашение.
26 марта, в день парижских выборов, Тьер телеграфировал
по провинции: «Франция, смелая и возмущенная, сплачивается
вокруг правительства и Национального собрания с целью
подавить анархию. Эта анархия все еще пытается управлять
Парижем. Соглашение, к которому правительство непричастно,
произошло между так называемой Коммуной и мэрами и имеет
целью производство выборов. Они произойдут сегодня, вероятно,
не свободно, а следовательно не будут иметь морального зна-
чения. Пусть страна не беспокоится ими и питает доверие.
Порядок будет восстановлен в Париже, как и в других местах».
А в’Париже радовались, что дума, избранная с согласия мэ-
ров, — «законная» дума.
28 марта, в день провозглашения Коммуны, Тьер сообщал:
«Если правительство, в видах возможно большей отсрочки про-
лития крови, и медлило, то оно не оставалось бездеятельным.
Благодаря отсрочке те силы, которые предназначены для вос-
становления порядка, окажутся лишь лучше подготовленными
и более падежными».
Он всеми способами старался отделить и отрезать Париж
от провинции и не выпускать из Парижа никаких сообщений.
Провинция только от него должна была узнавать о положении.
1 апреля он нашел, что предварительная подготовка закон-
чена, что- у него теперь имеется армия, хотя и небольшая, но
для начала достаточная. Он телеграфировал: «В Париже Ком-
муна уже разделилась на партии. Пытаясь повсюду сеять лож-
ные сведения и грабя общественные кассы, она бессильно ме-
чется из стороны в сторону и внушает отвращение парижанам.
184
с нетерпением ожидающим своего освобождения от нее. Нацио-
нальное собрание, сплотившись вокруг правительства, спокойно
заседает в Версале, где уж заканчивается организация одной
из прекраснейших армий, которыми когда-либо обладала Фран-
ция. Итак добрые граждане могут успокоиться и надеяться на
скорый конец кризиса, который, хотя и был мучителен, зато
был кратковременен».
Тьер обманывался и во всяком случае обманывал: до «конца
кризиса» было далеко, парижане более полутора месяцев со-
противлялись вторжению освободителей.
Но было верно, что организации армии против Парижа
посвящалось столько внимания и заботливости, сколько не
было направлено на нее для национальной обороны. Тьер сам
рассказывал (в показаниях перед следственной комиссией от
18 марта) о принятых им мерах: «Я отдал приказ сосредоточить
армию, и, главное, обособить ее. Главные наши силы были рас-
квартированы в Сатори с приказанием не пускать к ним кого
бы то ни было. Отдан был приказ стрелять во всякого, кто рис-
кнул бы приблизиться. В то же время я рекомендовал снабдить
наших солдат самым лучшим продовольствием. Я увеличил
рационы, в особенности мяса, признанные недостаточными.
Я был уверен, что при хорошем питании, при отдыхе и пребы-
вании офицеров в одних помещениях с солдатами войска пре-
образятся очень быстро и придут в превосходное состояние.
По окончании осады пруссаками солдаты были оборваны, плохо
снабжались. Пид у них был недовольный. Я был уверен, что
при неусыпном энергичном надзоре за солдатами все эти недо-
статки скоро исчезнут. Надежда меня не обманула, потому что
уже через несколько дней, ко всеобщему удивлению, внешний
вид армии совершенно преобразился». Он не упомянул еще
о систематическом накачивании спиртными напитками, в особен-
ности перед сражениями.
В то же время продолжалась травля Парижа через газеты
п посредством особых прокламаций. Чтобы дать представление
об этой стороне дела, достаточно привести выдержки из воззва-
ния генерала Дюкро, хотя оно относится уже к апрелю:
«Офицеры и солдаты! Отечество ждет от вас нового усилия.
Сброд негодяев пытается на развалинах нашей несчастной
1НЛ
страны доставить торжество лености, разврату, разбою и убий-
ству. Благодаря нравственному падению, не имеющему приме-
ров в истории, Париж стал добычей этих людей, являющихся
накипью несчастной войны. Солдаты! Пойдем и прогоним их!
Идем, чтобы навсегда выбросить из нашей столицы этих безум-
цев и злодеев».
Солдат до крайности раздражало уже то обстоятельство,
что вместо возвращения по домам им приходилось вновь под-
вергаться опасностям и лишениям.
Но было бы затруднительно заново сформировать доста-
точно сильную армию. Тьер без всяких колебаний обратился за
помощью к пруссакам, все еще стоявшим около Парижа. Он сам
говорил в своих показаниях перед следственной комиссией:
«Несмотря на договор, определивший численность парижской
армии в 40 тыс. человек, г. фон Бисмарк согласился на ее уси-
ление сначала до 80 тыс., а затем до 130 тыс. Он сам дал нам
эту возможность, возвратив значительное количество наших
пленных солдат, возвращение которых он было приостановил
ввиду возникших недоразумений».
То же рассказывает в своих воспоминаниях и генерал Винуа,
главнокомандующий версальской армии: «Первые две недели,
с 19 марта по 2 апреля, обе стороны употребили на организа-
цию военных сил, которые должны были начать борьбу. Прежде
всего необходимо было увеличить наличный состав армии, а
сделать это было возможно только с согласия пруссаков. Нача-
тые по этому поводу переговоры увенчались полным успехом.
Германский главный штаб, сделав доклад императору Виль-
гельму, согласился, чтобы армия, которая должна была
отвоевать Париж у Коммуны, была усилена с 40 тыс. до 80 тыс.
Это число вскоре еще было увеличено на 20 тыс., и в момент,
когда мы получили возможность войти в Париж, так называе-
мая версальская армия превышала 100 тыс. бойцов. Она была
реформирована главным образом при помощи многочисленных
военнопленных, возвращенных нам Германией, и прежде всего—
офицеров, что позволило нам тотчас же образовать новые
кадры, в которые и влились отпущенные следом затем солдаты».
Версаль не переставал утверждать, что крупную роль в па-
рижских событиях сыграли прусские агенты, что Коммуна
186
находится в постоянных сношениях с неприятелем, что в угоду
ему разрушена и Вандомская колонна.
Правда заключалась в том, что перед лицом восставших
эксплоатируемых эксплоататоры разом забыли разделявшую
их так называемую «национальную враждуй и участливо про-
тянули друг другу руку помощи. Борьба из-за раздела плодов
эксплоатацип, из-за распределения ее сфер отступила на зад-
ний план, когда за парижским движением они увидали угрозу
существованию эксплоатации вообще.
Пролетариату было далеко до буржуазии в уменьи быстро
переступать национальные границы для налаживания солидар-
ного интернационального действия. И даже после того, как бур-
жуазия воюющих стран практически обнаружила против него
свое боевое единство, он около полувека только говорил о не-
обходимости действенного интернационального единения.
С последних дней марта шла ружейная перестрелка между
передовыми постами национальной гвардии и нереальнее.
Усыпленный соглашателями, Париж не ожидал наступательных
действий со стороны неприятеля и уж во всяком случае сам
не предпринял бы никаких серьезных операций против Версаля.
Грохот орудий, раздавшийся в 10 часов утра 2 апреля, возве-
стил, что Тьер считает себя подготовленным. Две густые колонны
пехоты, сопровождаемые артиллерией, кавалерией и обозами,
в общей сложности до 30 тыс. человек, двинулись на Париж.
Повсюду, на всех укреплениях, они встретились с очень
слабыми силами: отбивали наступление не более 3 тыс. нацио-
нальных гвардейцев. Париж не ожидал, что Версаль начнет
действовать так скоро.
Национальная гвардия местами оказывала упорное сопро-
тивление. Но силы были слишком неравны. Ее позиции осыпа-
лись снарядами с фронта Мон-Валерьен, а у нее не было ору-
дий на этих позициях. Ей пришлось оставить атакованные
пункты.
Но для Тьера это была только проба отточенного им оружия.
К вечеру версальские войска вернулись обратно.
Бомбардировка и нападение версальцев вызвали взрыв пла-
менного энтузиазма в Париже. Эти низкие люди, не переставав-
шие обдавать Париж клеветой, эти трусы, капитулировавшие
187
Al? JOUK Lf jou4
• 5Г
lAOEMANOt.
Fa*r«) A'ttti Nevi aoNt a мдггаЬеа МК15.сн»л М* Biwarck
iliiu-ib Фквр >in i,i>jen.4z.‘ Дорогой еоепойип Бие.иорк, помогите нам
ийу-«)'нпъ Пираме (каримтцра Соийа).
AVjewti00*» ( 4 )
Ch/J petered*?freer Ъ'еЛГ'де/ ^/-.''j глл.у/ 4Л
LA REPUN5F
t£3 AFFAIRES SOWf US AFFAIRES.
Ответ господину Фавру в Персоль: Дайте мне еще один миллиард,
И я наведу порядок в Парилке (карикатура Саида).
перед пруссаками и так позорно бежавшие в Версаль, осме-
ливаются нападать!
Париж, вспоминая, в каком состоянии находилась армия
Тьера, и подкрепляемый чувством прочной внут(енней спайки
всех слоев населения, требовал немедленного ответа. «На Вер-
саль! Вылазка!» Через несколько часов все площади покрылись
вооруженными национальными гвардейцами. Число их оче-
видцы определяют цифрою больше 100 тыс. человек. Энтузиазм
массы увлек за собою и командование, которое в данное время
было возложено на Бержере, Дюваля и Эда.
То, что обнаружилось во время последующей операции,
постоянно наблюдалось и во всех дальнейших боевых дей-
ствиях Коммуны. Части без всякого плана и толку передвига-
лись с места на место и охватывались смертельной усталостью,
раньше чем их вводили в сражение. Обозы не следовали за
ними. Пронизывающий туман, ни огня, ни пищи. В результате
уже к полуночи на 3 апреля в распоряжении командующих
осталось едва 37 тыс. национальных гвардейцев.
Разведка совершенно отсутствовала. Почему-то все были
убеждены, что Мон-Валерьен, оставленный Люлье у версаль-
цев, комендант которых поручился за нейтралитет, действитель-
но не станет стрелять. Захватили с собою самое недостаточное
Количество орудий и не захватили санитарных повозок.
Офицеров было мало, постоянное руководство отсутство-
вало. Некоторым батальонам самим приходилось решать, что
следует делать.
Боевые схватки начались около 3 часов утра. Повсюду по-
вторилось одно и то же: сначала успех, замешательство ничего
не ожидавших версальцев, а затем резкий и крутой поворот.
Жестокая канонада, внезапно открытая с форта Мон-Валерьен,
произвела ошеломляющее действие на национальных гвар-
дейцев. Из трех пушек, выставленных против него, две были
моментально подбиты. Версальцы, оправившись от неожидан-
ности, подтягивали свежие силы, занимали удобные позиции,
маневрировали, развивали убийственный огонь, поддерживае-
мый многочисленными орудиями. А батальоны национальной
гвардии, лишенные уверенного управления, метались из сторо-
ны в сторону и лишенные поддержки, растерянные, подозревая
/90
измену, вынуждены были отступать перед подавляющими
силами противника.
Несмотря на мужество национальной гвардии, ее поражение
было полное. 4 апреля версальцы добивали и рассеивали по-
следние остатки национальной гвардии, принявшей участие
в вылазке и без орудий, без съестных припасов все еще продол-
жавшей сопротивляться.
3 и 4 апреля были убиты командовавшие в выступлении и
захваченные в плен Флуранс и Дюваль. Это была тяжкая потеря
для Коммуны.
Зверские расправы и издевательства над взятыми в плен
коммунарами начались собственно уже 2 апреля. Лиссагарэ
пишет: «Панда версальцев в полном составе явилась на
парижскую дорогу, чтобы встретить взятых в плен в Ша-
тильоне. Все бежавшие из Парижа — чиновники, изящные
светские девушки, проститутки — шакалы и гиены, выскочили,
чтобы ударить узников, кто кулаком, кто палкой или зонти-
ком; с пленных срывали фуражку и одежду при криках:
«Убийца! На гильотину!►> Прежде чем отвести пленных в жан-
дармские казармы, конвой несколько раз останавливался, что-
бы дать толпе время утолить ее ярость. После этого их бросили
в Саторийские сараи».
О пребывании в Сатори один из взятых в плен рассказывает
так: «Невозможно описать прием, оказанный нам. По низости
это превосходит все, что можно вообразить. Избиваемые, под уда-
рами палок, среди града свистков и воплей, мы вынуждены были
дважды обойти весь город, останавливаясь на известных
пунктах, чтобы нас с большим удобством могла преследовать
своими зверствами толпа шпионов и полицейских, суетившихся
по обе стороны улиц, которыми нас проводили. Сначала нас
отвели в кавалерийское депо, где мы стояли по крайней мере
20 минут. Толпа рвала с нас плащи, фуражки, манерки; ничто
не ускользало от ярости этих бесноватых, опьяневших от яро-
сти. Отсюда нас повели в казармы. Нас заставили войти во
двор, где мы встретили господ, осыпавших нас градом отбор-
нейшей ругани. Затем, по команде офицеров, они зарядили
свои шаспо (ружья) и со смехом говорили, что перестреляют
нас, как собак. Окружив конвоем этой военной сволочи, нас
попели в Сатори и заперли в числе 1 685 человек в воен-
ном складе. Изнемогая от усталости и лишений, при не-
возможности лечь, — настолько мы стискивали друг друга,—
мы провели здесь стоя две ночи и два дня, каждый по оче-
реди ложась на клочок сырой соломы. У нас не было дру-
гой пищи, кроме хлеба и вонючей воды для питья, зачерпы-
ваемой нашими караульными в луже, в которую они же, не
стесняясь, испражнялись».
Несколько пленных коммунаров, когда их вели под конвоем,
встретились с генералами Винуа и Галифе и были убиты по
их приказанию. Сам Галифе в следующей написанной им про-
кламации признавался в расправах с пленными: «Война объ-
явлена бандитами в Париже. Вчера, позавчера, сегодня они уби-
вали моих солдат. Я объявляю этим убийцам войну без устали
и пощады. Я должен был показать пример сегодня утром.
Пусть он будет спасительным. Желаю, чтобы я не был вынужден
вновь прибегнуть к таким же крайностям. Не забывайте, что
страна, а следовательно, п право зависят от Версаля и Нацио-
нального собрания, а не от смехотворного собрания в Париже,
называющего себя Коммуной».
Министр внутренних дел Пикар, сообщая провинции о по-
беде, говорил о забранных пленных: «Никогда еще низкая де-
магогии не представляла опечаленным взорам честных людей
более гнусных физиономий». А среди этих пленных был и зна-
менитый географ Элизе Реклю.
Тьер телеграфировал: «Нравственное воздействие превос-
ходно»». Он ликовал, так как видел приближение дней, когда
вонзит в жертву приготовленное им оружие.
На расстрелы пленных и избиение раненых Коммуна отве-
тила двумя декретами. 2 апреля, после первого нападения вер-
сальцев, она издала декрет, в котором статьи первая гласила,
что Тьер, Фавр, Пикар, Симон предаются суду по обвинению
в том, что они начали гражданскую войну и убивали нацио-
нальных гвардейцев, женщин и детей. Согласно второй статье
декрета, на их имущество налагался арест впредь до того
времени, когда они предстанут перед народным судом1.
1 Дом Тьера в конце концов был разрушен. Конечно, «благодарная
нация» впоследствии с лихвою вознаградила его за потерю.
И. Степанов
Пленных коммунаров ведут в Версаль.
4 апреля в заседании Совета Комму ни Вальян говорил:
«Чтобы ответить на убийства версальского правительства, Ком-
муна должна вспомнить, что у нее есть заложники. Пусть она
воздаст ударом за удар».
5 апреля Делеклюз внес проект декрета о заложниках, ко-
торый и был единогласно принят Коммуной. Вот важнейшие
его положения:
«Всякое лицо, уличенное в сообщничестве с версальским
правительством, подлежит немедленному обвинению и заклю-
чению под стражу. В течение 24 часов будет учрежден суд при-
сяжных для разбора пЛтупающих в него дел о преступлениях.
Суд присяжных постановляет свой приговор в течение 48 часов.
Все обвиненные вердиктом присяжных считаются заложниками
парижского народа. Всякая казнь военнопленного или сторон-
ника законного правительства Парижской коммуны немедленно
вызовет казнь тройного числа заложников, определяемых по
жребию. Всякий военнопленный отводится в суд присяжных,
который постановляет, подлежит ли он немедленному освобо-
ждению или задержанию в качестве заложника».
Эту меру следовало провести раньше, немедленно после
18 марта, когда в Париже оставались еще верхи правительствен-
ного и буржуазного мира. В данное же время Коммуна могла
захватить и действительно захватила только людей, которые
не представляли особенной ценности для Версаля и которыми
он впоследствии на самом деле пожертвовал. Это были париж-
ский архиепископ, его главный викарий, несколько попов раз-
ных рангов, несколько отцов иезуитов, один биржевик, один
судья и т. д., в общей сложности до 40 человек.
Дюбрейль несколько раз повторяет, что угроза расстрелять
этих заложников оказала сдерживающее действие на Версаль,
который до последней кровавой недели не повторял своих рас-
прав над пленными. В этом позволительно сомневаться. В тече-
ние апреля Версаль едва ли верил в серьезность угрозы. Уже
прокламация, извещавшая о новом декрете, обнаружила какие-
то шатания: в ней говорится, что на убийство пленных Верса-
лем Коммуна ответит казнью заложников в равном или двойном
количестве, между тем как декрет говорил о тройном коли-
честве.
•з*
1Я.1
9 апреля'Ёланше, напомнив, как гнусно обращается ЁерсаЛь
с попавшими в плен коммунарами, предложил Коммуне отве-
тить на это соответствующим режимом для заложников. Ком-
муна без прений отвергла это предложение. Заложники по-
прежнему могли получать извне пищу, белье, книги,
газеты, принимать друзей и даже репортеров иностранных
газет!
В объяснение вопиющих противоречий между «жестокостью
на словах и умеренностью в поступках» Арну снова и снова го-
ворит о великодушии, о высоких нравственных чувствах, при-
сущих народу и представлявшему его С.Аету Коммуны.
Но по отношению к Совету Коммуны вернее будет сказать
о противоречии между смутным сознанием, как должны были
бы действовать вожди глубокой социальной революции, во
главе которой они были поставлены обстоятельствами, и выте-
кавшей из их классовой межеумочности неспособностью так
действовать.
Для сознательного вождя социалистической революции нет
места для каких-либо колебаний. Перед нами ясно обрисовы-
вается существующий эксплоататорский мир, который пред-
стоит ниспровергнуть, уничтожить. Но столь же ясен для его
сознания и другой мир, за который он борется. Страстная не-
нависть к эксплоататорскому миру неотделима от столь же
страстной преданности нарождающемуся, в отчаянной борьбе
социалистическому миру. Раз совершился политический пере-
ворот, этот мир, — общество, окончательно вырывающее все
корни эксплоатацни, — для него уже существует в такой мере,
как для собственников, эксплоататоров, паразитов все еще
существует их общество и государство. Следовательно, нанося
окончательные удары, он проникается такой же твердостью
и неуклонностью, как эксплоататоры, когда они отражали все
попытки наступления эксплоатируемых. В его глазах контрре-
волюция — сторона нападающая «на существующий строй».
Он не только в своем мышлении отрицает государство, законы,
нравственность эксплоататоров — политическим переворотом
они уже уничтожены в действительности. В его глазах винов-
ные в попытках восстановить уничтоженный строй — преступ-
ники, и новый закон, новая нравственность требуют проведения
1ЯН
действительных мер для пресечения преступных покушений на
созидаемое социалистическое общество.
Совет Коммуны не мог так ставить вопрос. Члены его были
бесконечно далеки от того, чтобы сознать в себе орган револю-
ционного класса, совершающего социалистический перево-
рот. Они не противопоставляли Коммуну как пролетарскую
власть всему буржуазному обществу. Напротив, они говорили,
что стремятся к удовлетворению «справедливых» требований
рабочих и предпринимателей, т. е. признавали «справедливыми»
«в разумных границах» и предпринимательские интересы, —
значит и сами еще не отрешились от капиталистической, эксплоа-
таторской справедливости. В этом, а не в каких-то «нравствен-
ных» соображениях, корень их нерешительности в борьбе с
Версалем.
Такие наиболее популярные лозунги, как, например, «за-
щита республики», являвшейся какой-то совершенно общей,
абстрактной формой, отвлеченной от всякого определенного
содержания, сделавшейся каким-то идеалом, которому остается
только поклоняться, в свою очередь связывали их с многочислен-
ными элементами старого общества. Многие буржуа ничего не
имели также против требования коммунальной автономии и
в защите «законных прав.Парижа» некоторое время шли вместе
с действительными революционерами.
Коммуна признавала в известных пределах «справедливость»
предпринимательских интересов, — часть буржуазии считала
справедливыми требования, которые Коммуна при своем воз-
никновении написала на своем знамени. Не размежевание, не
борьба, а какая-то «общая линия».
Эта внутренняя слабость Коммуны, неспособность органи-
зовать революционную борьбу против Версаля, не останавли-
ваясь ни перед какими мерами, необходимыми для уменьшения
количества неизбежных жертв, сказывались во всем. Лиссагарэ,
рассказывая о бестолковщине, царившей в национальной гвар-
дии, говорит: «Храбрые люди не хотели зависеть ни от кого,
кроме самих себя, другие избегали службы. Так же поступали
офицеры: они покидали свой пост, чтобы участвовать в стрельбе
соседа, другие совсем оставляли его. Военный суд под предсе-
дательством Росселя хотел ввести наказания. Тогда пожало-
1П7
вались Коммуне на его строгость. Лонге говорил, что у Росселя
нет политическохю такта. Коммуна отменила его постановления
и заменила смертную казнь тремя месяцами тюремного заклю-
чения».
Арну пишет: «Только свою собственную кровь народ про-
ливал без пощады, без сожаления. Он умел и мог быть
героем».
Вернее будет сказать, что вожди движения при своих коле-
баниях между старым и новым обществом неспособны были
организовать войну таким образом, чтобы кровь героев принесла
наибольшие результаты, чтобы по возможности сберечь кровь
этих героев.
ОРГАНИЗАЦИЯ ОБОРОНЫ
“коммуна, организуя оборону, во всех отношениях отста-
вала от Версаля.
Для привлечения провинции на сторону Коммуны была
учреждена Комиссия внешних сношений, которой руководил
делегат Коммуны Паскаль Груссе. Одной из очевиднейших
ее задач было выяснить смысл парижской революции и
дать хотя бы некоторый отпор лжи версальцев. В этом
отношении она делала очень мало: отправила в провинцию,
отчасти посредством разбрасывания с воздушных шаров,
краткое изложение задач Коммуны и два воззвания
к крестьянам.
При попытках непосредственно связаться с провинцией
комиссия сделала несколько промахов. Она воспользовалась
услугами нескольких субъектов, которые оказались просто про-
ходимцами пли даже предателями, доставившими полученные
ими документы в Версаль.
7Я.9
При первых слухах о событиях в Париже крупные провин-
циальные города начали волноваться. В Лионе, Сент-Этьене.
Креяо провозглашение Коммуны состоялось лишь несколькими
днями позже, чем в Париже. Еще через несколько дней за ними
последовали Марсель, Тулуза и Нарбонна. Повсюду движение
носило «Бесклассовый» характер, как первоначально в Париже.
К нему присоединялась национальная гвардия в целом, иногда—
существующие городские думы и мэрии. Отчетливо выдвигался
только один лозунг: за республику, против монархического На-
ционального собрания.
Движение было непрочно уже по совершенной разнород-
ности объединявшихся в нем элементов. Власти, растерявшиеся
в первый момент, оправившись, повсюду подавляли его без
особенного труда.
Решительным сигналом для провинциальных властей послу-
жили вести, до чрезвычайности преувеличенные и раздутые, о
победах версальцев 3 и 4 апреля. 4 и 5 апреля был раздавлен
Марсель, последний из провинциальных городов, где еще удер-
живались восставшие. Начались беспощадные расправы с вос-
ставшими. В ламповом отделении вокзала, казармах, в фортах
арестованные расстреливались без разбора. В ближайшие дни
было произведено до тысячи арестов.
Рабочие Лиможа вскоре по провозглашении Коммуны в Па-
риже отправили туда делегата, который должен был узнать
ее программу и привезти в Лимож комиссара Коммуны. По
словам Лиссагарэ, «исполнительная комиссия ответила, что
в настоящий момент это невозможно, после видно будет». Таким
образом, Коммуна опасливо воздерживалась от того, чтобы с
самого начала придать движению широкий размах, связывала
себе руки и нерешительностью ответов могла только спутать
провинцию, но отнюдь не содействовать прояснению ее соз-
нания.
3 апреля в Лимож пришли известия о поражении Коммуны,
4-го началось движение среди рабочих-каменщиков. В Версаль
вызывался отряд в 500 человек. Рабочие обступили его, угова-
ривая не итти на подавление Парижа. Солдаты начали брататься
с народом и отдавать оружие. Революционная демократия на
врейя яахватнла город. Полки вышли из повиновения офицерам
эоо
и на все увещания отвечали возгласами: «Долой Версаль!»,
«Да здравствует Париж!» Поезда с войсками, направляемыми
в Версаль, задерживались на вокзале.
Никто не организовал движения, никто не руководил им.
Национальные гвардейцы разбрелись, в полках, оставленных
без руководства, начался упадок настроения. Власти оправились
и приступили к арестам.
Повсюду повторялось одно и то же. Не было людей, которые
могли бы превратить стихийную революционность масс в рево-
люционное сознание и связать задачи движения с особыми инте-
ресами этих масс. Не было организации, которая своей прошлой
историей, своими широкими связями с самого начала ставилась
бы во главе движения, превращалась бы в его твердого и уве-
ренного рулевого. Рабочие делали решительный натиск, идя с
с лозунгом: «Да здравствует республика! Да здравствует Ком-
муна!» Но в этом лозунге не было ничего, что ясно, прочно, глу-
боко и неразрывно связывалось бы с их классовыми интересами.
Через несколько дней их энтузиазм падал, в особенности когда
они видели измену своих вчерашних союзников — буржуазных
республиканцев и демократов.
Члены Коммуны выезжали в провинцию и посетили некото-
рые города. Но опи не могли дать провинции того, чего не было
и у самой Коммуны. Почти единственным их лозунгом была
защита республики.
Еще меньше сделала Комиссия внешних сношений для того,
чтобы связаться с рабочим классом других стран. Во всей Ев-
ропе, в особенности в Германии, пролетариат ягадно ловил
все, что доносилось о парижских событиях. Инстинктом он
чувствовал, что произошло великое столкновение труда с капи-
талом, что это — предвестие его собственных будущих битв.
Но он питался исключительно версальской ложью, снабжался
только версальскими газетами и по этим сообщениям сам дол-
жен был догадываться о правде.
Коммуна совершенно пренебрегала этой стороной дела.
Характерно, что, повндимому, ничего не делалось с той целью,
чтобы просветить хотя бы германских рабочих, а через них
связаться и с германской армией, стоявшей под Парижем. На
данной ступени развития сознательный, действенный интерна-
201
ционализм был еще невозможен. Коммуна боролась молча и
молча умирала.
Правда, у Комиссии внешних сношений были самые ничтож-
ные средства: ей ассигновали всего 100 тыс. фр. (40 тыс. до-
военных рублей). Но, судя по всему, комиссия и не требовала
увеличения ассигнований.
Комиссия общественной безопасности или полицейской
префектуры по своим задачам соответствовала чрезвычайным
комиссиям Советской России. Главную роль в ней играли Ферре
и в особенности Риго. Со стороны своей честности и революцион-
ности оба они стояли выше всяких подозрений. Но, по общим
отзывам современников, они не умели организовать дело. За-
прещенные утром газеты по вечерам поступали в продажу.
Версальские газеты распространялись в Париже. У Тьера было
множество соумышленников и прямых агентов в Париже. Они
постоянно держали версальцев в курсе того, что делается в го-
роде. Тьеровские шпионы, посещая кофейные, многое узнавали
от офицеров национальной гвардии, для которых их положение
было ново и которые, хвастая знанием военных тайн, громко
их выбалтывали знакомым и полузнакомым. Некоторые агенты
Тьера проникли в разные учреждения Коммуны в качестве
должностных лиц, старались дезорганизовать их работу и,
невидимому, умели освобождать своих сообщников, накрытых
на месте преступления. Есть основания думать, что такие го-
спода были и в полицейской префектуре и среди офицеров на-
циональной гвардии.
Конечно, их особенное внимание должно было направляться
в эту сторону. Немногие случаи попыток подкупа лиц из ко-
мандного состава были раскрыты Комиссией безопасности;
о многих таких случаях стало известно уже после падения Ком-
муны, но, несомненно, было еще больше успешных попыток,
оставшихся неизвестными. В национальной гвардии кроме
продажных душ были, бесспорно, и убежденные версальцы.
Тьер мечтал о том, чтобы подготовить внутри Парижа
выступление «людей порядка», которые в решительный момент
напали бы на коммунаров с тыла и оказали бы помощь наступаю-
щей версальской армии. Получив такие задания и хорошие
суммы, агенты Тьера без труда проникали в Париж и начинали
202
свою работу. Невидимому, в некоторых случаях они находили
предателей. Были попытки передать важные укрепленные
пункты версальцам.
Знаменательно, что большая часть таких случаев стала из-
вестна только впоследствии из показаний самих агентов Тьера.
Конечно, они старались преувеличить свои заслуги в борьбе
с Коммуной. Но все же картина получается мрачная: враги Ком-
муны были не только перед Парижем — они, почти не укры-
ваясь, жили и вели свою поящую работу в самом Париже.
Рауль Риго, бланкист, стойкий и преданный революционер,
но молодой и, главное, слишком самонадеянный человек, со-
вершал многочисленные промахи и в то же время не хотел
слушать никого и ничего. Он производил многочисленные аресты,
но более или менее бестолковые. Арестованных вели днем по
улицам, давая, таким образом, их сообщникам возможность
во-время узнавать об опасности в подготовляться. Наталкиваясь
при обысках на удивительные факты, которые следовало бы
решительным образом использовать против церкви — одного
из влиятельнейших пособников контрреволюции, Комис-
сия безопасности оставляла дело без всякого движения. Так,
при обыске в одном женском монастыре сразу удалось устано-
вить, что он служил местом страшного заточения и истязания
девушек, от которых их семьи хотели Отделаться по тем или
иным причинам. Этому делу дали замереть, к величайшей ра-
дости версальцев.
По некоторым указаниям, Риго в ущерб своим прямым обя-
занностям с увлечением копался в судебных и полицейских
архивах, прослеживая полицейскую механику борьбы старых
правительств с революцией. Советская Россия показала, какое
неоценимое оружие в борьбе с противниками способно дать
раскрытие тайн, запрятанных в архивах разных учреждений.
Лиссагарэ говорит: пользуясь архивами министерства юстиции,
префектуры полиции, дипломатическими и т. д., за два месяца
«можно было развернуть перед глазами народа сокровенную
историю революции, директории, первой империи, июльской
монархии 1848 г., Наполеона III. Достаточно было пустить
по ветру все документы, предоставляя будущему разбираться
в них. В действительности были напечатаны только две или три
Рауль Риго. Член и прокурор Парижской
коммуны. Расстрелян версалъцами 24 мая
1871 г.
тетради. Делегаты Ком-
муны спали рядом с
этими сокровищами и,
казалось, не подозре-
вали о них».
Конечно, личность
Риго могла сыграть
свою роль в малоуспеш-
ности борьбы с контр-
революцией, которая
нагло вела свою под-
рывную работу внутри
Парижа. Но случаи,
когда Коммуна с ужа-
сом отшатывалась от
репрессий, безусловно
необходимых в данных
условиях, делали по-
нятным стремление Риго
выйти из-под ее контро-
ля, а главное, борьба с
контрреволюцией представляла в условиях парижской ре-
волюции величайшие, положительно небывалые трудности.
В эпоху Великой французской революции естественно было
искать заговорщиков и активных врагов прежде всего среди
дворянства, а затем — среди тесно связанного с ним высшего
духовенства: переворот был направлен в первую очередь против
их сословных привилегий, против их земельной собственности,
против их государства. Еще яснее обстановка, созданная в
России Октябрьской революцией 1917 г. Она упразднила по-
мещичью и капиталистическую собственность. Рабочий класс
в целом — носитель революции, трудящееся крестьянство — ее
союзник. Здесь могут быть сбитые с толку, одураченные контр-
революцией, но искать здесь ее сознательных пособников так
же нелепо, как нелепо было бы якобинцам 1793 г. заподозрить
парижскую бедноту, «санкюлотов». Открытые и затаенные, ак-
тивные и пассивные враги революции, организаторы и пособники
904
контрреволюционных
заговоров и выступле-
ний могут быть главным
образом среди землевла-
дельческого дворянства
и верхов бюрократии,
среди капиталистиче-
ской буржуазии и ран-
тье (ростовщиков, полу-
чателей процентов по
займам), среди духо-
венства, в особенности
высшего, среди тяну-
вшихся к буржуазии
и наиболее приближа-
вшихся к ней групп
служащих. А затем
остаются «жирондисты»
разных современных на- Феррер. Член Парижской коммуны и
званий — меньшевики и Комитета общестоенной безопасности.
Расстрелян еерсалъцами 28 ноября 1871 г.
эсеры, которые беспо-
мощно мечутся из сто-
роны в сторону, все чаще, как и подобает идеологам вер-
хушек мелкой буржуазии, подчиняясь дирижерской палочке
крупнособственнических классов.
В противоположность этому перед Парижской коммуной
была самая пестрая неразбериха. Кто за нее и пр'отив нее? За
нее — «весь Париж», возмущенный отказом от борьбы с прус-
саками, капитуляцией перед ними, решением вопроса о квар-
тирной плате и платежах по векселям, провоцируемый лише-
нием его звания столицы, раздражаемый самыми наглыми вы-
ходками отъявленных черносотенцев, получивших подавляющее
большинство в Национальном собрании. За нее — все, кто
в преобразовании всего политического строя видит способ охра-
ны республики и «законных прав» Парижа от таких собраний
как версальское. Конечно, за нее — пролетариат, ремесленные
массы Парижа. Но и многие мзры не были враждебно настроены
протии нее; и буржуазия, раздраженная ударами, который
наносил Версаль ее деловым операциям, соучаствовала в про-
тестах Коммуны; и муниципалитеты (городские думы) всей
Франции, смешанные по своему классовому составу, но с боль-
шим перевесом буржуазии, скоро постарались оказать Коммуне
поддеряску; и все испытанные республиканцы, все политиче-
ские радикалы отнеслись к ней с сочувствием. Ну, а против
нее — низкое «правительство национальной обороны», его пре-
емник, тьеровское правительство, бонапартисты, монар-
хисты, собрание «деревенщины» и сама эта тупая «дере-
венщина».
Следовательно, самый характер парижского движения,
в особенности на его первоначальных ступенях, был таков, что
не давал никакого классового компаса, который позволял бы
определить, хотя бы в самых грубых чертах, где надо искать
главные очаги контрреволюции. Отсюда — бессистемность и
бестолковость в действиях Комиссии безопасности, отсюда —
бесплодность всех фраз о необходимости террора.
Еще хуже обстояло дело с собственной военной организа-
цией Коммуны.
Она нашла громадные боевые запасы. В ее распоряжении
были сотни тысяч рублей, 1 200 орудий, большое количество
пороха и снарядов — всего хватило бы на несколько лет войны.
Приходится удивляться, каким образом наполеоновское пра-
вительство и «правительство национальной обороны» тай слабо
использовали .все это в войне против пруссаков. Оборона
могла опираться на пять фронтов, на линию укреплений,
которые поддерживались высотами Монмартра, Бельвиля и
Пантеона.
Хуже обстояло дело с живой силой, с бойцами. К началу
Коммуны в национальной гвардии числилось 96 тыс. рядовых
и до 4 тыс. офицеров; вторичный набор, предполагалось, дал
до 100 тыс. рядовых и 3 500 офицеров. Па 2—3 мая силы опре-
делялись в 85 тыс. рядовых и 3 500 офицеров в маршевых ба-
тальонах и в 78 тыс. рядовых и 3 тыс. офицеров в батальонах
местной обороны, т. е. в общем близко к 190 тыс. человек.
Версальцы, стремившиеся раздуть размеры своей победы, впо-
следствии оценивали численность войск Коммуны еще выше:
W6
09 тыс. в маршевых батальонах и 115 тыс., расположенных
по районам; итого 214 тыС. бойцов.
Действительные силы национальной гвардии были много
меньше. Для сражений 2 и 3 апреля выступило едва ли более
100 тыс. человек Вследствие полной неорганизованности «та
сила быстро растаяла, п фактически в деле участвовало менее
40 тыс. С начала мая военное командование Коммуны в наиболее
благоприятных случаях располагало самое большее 30—35 тыс.
человек: 12—15 тыс. на юге и 15—20 тыс. на северо-западе.
Кавалерия числилась только по спискам. Вообще в распо-
ряжении национальной гвардии было не более 500 лошадей
для перевозки артиллерии и фургонов. Из всех орудий, кото-
рые имелись в Париже, в дело ввели только 200. По спискам
значилось 2 500 артиллеристов, а в действительности их было
всего 500. И с такими-то ничтожными силами приходилось
выдерживать натиск превосходно снабженной и снаряженной
100-тысячной, под конец почти 150-тысячной армии, обладав-
шей многочисленной артиллерией разнообразных калибров,
до крупнейших включительно.
Обслуживание бойцов не было организовано. Отсутствовал
всякий план в использовании боевых сил. Одни батальоны по
20—30 дней бессменно проводили на укреплениях, другие все
время оставались в резервах. Состав сражающихся в батальо-
нах был текучий, изменчивый: отдельные гвардейцы прихо-
дили, чтобы принять участие в сражении, а затем уходили.
Пария: едва успел возвыситься над той зачаточной формой
военной организации, которая существовала, например, в
Москве в декабрьские дни 1905 г. Национальная гвардия Ком-
муны это была еще не ('народная милиция», а скорее совокуп-
ность «боевых дружин», напоминающих те, которые в 1905 г.,
и отчасти и в следующем году, вели борьбу в Москве, на неко-
торых железных дорогах, в Латвии, на Кавказе, Урале.
Декабрьские дни в Москве видели самые разнообразные бое-
вые дружины: студенческая, кавказская, армянская, таких-то
железнодорожных мастерских, такой-то фабрики или завода.
Спайку и сплоченность им давали старые товарищеские связи,
старинная близость,работа на одной фабрике или заводе. Внешне
принудительная регламентация едва зарождалась. Необходимая
407
Дисциплина поддерживалась, ио-первый, силой революцией*
ного подъема и, во-вторых, боязнью товарищеского осу-
ждения. При кратковременности существования дружин
и при фактической разрозненности и раздробленности их бое-
вых действий этого было достаточно. А главное — не было
времени пойти дальше. Между тем оборона Москвы по единому
плану, с систематическим распределением и переброской бое-
вых сил, с сосредоточением главных ударов на более уязвимых
пунктах противника и тогда могла бы причинить ему несрав-
ненно больший урон и при таких же жертвах на стороне рево-
люции продлить ее сопротивление. «Общего командования»
в Москве у революции не было. Боевые действия дружин не
направлялись по общему плану из единого центра: каждый
район был более или менее самостоятельным центром отдельной
дружины, сформировавшейся в нем или избравшей его полем
борьбы. Но уже на этих боевых дружинах сказалась организую-
щая сила крупного производства. Рабочий приносил сюда при-
вычку к согласованию своих действий с действиями товари-
щей. Таким образом, боевая дружина с самого начала была
организацией, а не просто суммой отдельных бойцов. Дисци-
плинирующая способность крупнопромьппленного пролета-
риата также должна была сказаться на внутренних отноше-
ниях боевых дружин. Можно сказать, что пролетариат приносил
с собою организацию в боевые дружины из производства.
Разумеется, военная организация Парижской коммуны
пошла значительно дальше, но в ней все еще многое оставалось
от первичной бесформенности. При господстве ремесленных
форм в Париже не объединение в производство и для производ-
ства, а соседство лежало в основе организации. «В националь-
ной гвардии каждый батальон, каждая рота — это настоящая
семья, составленная из соседей, товарищей по мастерской (это
при мелких размерах производства не играло особенной роли. —
Я. С.), обитателей одной и той же улицы, одного и того же дома»
(Арну). В этом отношении Париж еще сохранял кое-что от
средневековых отношений, когда боевые силы городов строились
по цехам, а цехи размещались по концам, районам и улицам
(Гончарные и Плотницкие, Суконные и Оружейные улицы и
концы).
зон
Защита коммунарами баррикады (май 1871 ».)
Все лица, которые последовательно стояли во главе нацио-
нальной гвардии или имели к ней близкое касательство, неспо-
собны были понять, что необходимо считаться со свойствами
лепного материала. По выражению Арну, «все онн хотели вести
правильную, классическую войну».
Одним из первых шагов Клюзере, который после вылазки
3 апреля фактически сосредоточил в своих руках все военное
дело, было преобразование национальной гвардии по образцу
постоянных армий — ее переформирование в полки и т. д.
Это сопровождалось разрывом существовавших в гвардии
связей.
С другой стороны, раз хотели создать аппарат, приспособ-
ленный к правильным и крупным операциям большими мас-
сами, нельзя было отказываться от средств, применяемых в
постоянных армиях. Надо было признать необходимость стро-
гой военной дисциплины и проводить ее самыми решительными
мерами. Но Коммуна на это не шла.
Если же приходилось брать национальную гвардию в том
виде, как она уже сложилась, то необходимо было отбросить
подражание старым образцам, революционным войнам конца
XVIII в., действиям полководцев, которые могли осуществлять
более или менее стройные планы сражений, направляя и пере-
брасывая массовую силу в том или ином направлении. Необхо-
димо было изменить тактику и построить совершенно новую
тактику.
Ко всему душевному укладу полупролетарских, полуре-
мссленных элементов, дававших главную боевую силу Коммуны,
наиболее подходили бы действии сравнительно мелкими ча-
стями. Они открывают широкий простор чисто индивидуаль-
ным выступлениям, как бы исходят из признания слабой орга-
низованности, из учета индивидуализма, характеризующего
раздробленных производителей. В то же время они дают исход
безумной отваге, жажде личного героизма, которые с такой изу-
мительной мощью развернулись в последнюю неделю борьбы.
Да и не только в последнюю: историки Коммуны сообщают о
блестящих действиях небольших групп, об их внезапных напа-
дениях на версальцев, о дезорганизации, которую они вносили
в ряды солдат своим беззаветным порывом.
14 И. Степанов
!Ю»
Для «партизанских» действий условия осады Открывали
довольно широкий простор, в особенности в первое время.
Здесь не было никакого подобия «позиционной войны». К концу
апреля армия Тьера немногим превышала 100 тыс. человек, и
к концу мая она не превосходила 150 тыс. Мелкие отряды могли
найти здесь достаточно широкое поле для своих действий, для
того чтобы постоянно тревожить противника, деморализовать
его неожиданными ударами, расстраивать связи между частями,
нападать на обозы и т. д.
Начав с действий небольшими частями, национальная гвар-
дия скоро могла бы перейти к более широким массовым опера-
циям. И сам командный состав подготовился бы, таким образом,
к действительному управлению гвардией во время сражений.
Вместо того, выступления гвардии начались с действий в са-
мом крупном масштабе, с «вылазки» 3 апреля, произведенной
почти всеми наличными силами, с операции, для успешности
которой необходимо, чтобы армия была уже внутренне спло-
ченным организмом, способным к точному выполнению единого
плана, и чтобы командный состав уже научился выработке та-
ких планов и руководству крупными массами. К 3 апреля не
было ни такой армии, ни такого командного состава.
Для создания стройной и широкой военной организации не
было времени. Русская революция 1917 г. имела возможность
учесть опыт 1905 г. и быстро, уверенно, кое-что повторив из
него (организация Красной гвардии, собственно, еще к концу
лета 1917 г.), пойти дальше. Да и нанести русской революции
смертельный удар было много труднее: ее защищали необозри-
мые пространства с слабой железнодорожной сетью, с редким
населением, с целым рядом помех продвижению крупных ар-
мий. Она могла отступать перед противником на многие сотни
верст, не допуская его до своих жизненных центров, и, отсту-
пая, могла проделывать новые и новые опыты, учиться, сменять
и подбирать командный состав, изживать такие измены, что
одной из них было бы достаточно для быстрой и окончательной
расправы с Парижем.
Не в таком положении была Коммуна. Правительство Тьера
откатилось всего на какие-нибудь 20 км. Отступать революции
из Парижа было некуда: с одной стороны — прусская армия,
«/о
с ДРУГОЙ — версальская армия. Руки версальцев тянулись
прямо к горлу Парижа. Он не мог уйти от них, — он мог
только, пока хватало сил, отводить их от своего горла.
Как бы то ни было, в распоряжении Коммуны была боевая
масса, немногочисленная, но несравненная по величайшей пре-
данности революции и по несравненному героизму. Надо было
только суметь эти силы организовать и надлежащим образом
использовать, считаясь с их особенностями. Решающая роль
принадлежала здесь командному составу.
В этом отношении положение пролетарских революций
тяжелое. Так было с Коммуной, так долгое время было в Рос-
сии. Специалистов в области промышленности или транс-
порта, техников, бухгалтеров, медиков и т. д. пролетариат мо-
жет подчинить себе постепенно, шаг за шагом, попеременно
применяя то меры принуждения, то меры поощрения. Он может
налаживать контроль, он все время знает, что даже при желании
вредить эти специалисты могут нанести ему тяжелые, но не
смертельные удары. Да он л не остается совершенно один в этой
области — к нему сравнительно быстро присоединяются сред-
ние специалисты, которые могут взять на себя хотя бы времен-
ное руководство самыми неотложными делами и помогут
подчинить бастующих и саботирующих специалистов.
Не то с войной Здесь унтер-офицер, собственно, орга-
низатор, и уже с подпоручика начинается чужой, враж-
дебный класс. Военные специалисты в эксплоататорском об-
ществе, как на подбор, — представители эксплоатэторскпх
классов. Они натаскиваются таким образом, что обособля-
ются в касту, которая глубоко пропитывается сознанием,
что она призвана к господству, и столь же глубоко и бес-
конечно презирает эксплоатируемьгх.
Конечно, отдельные лица отрываются от своей касты,
предлагают свои знания пролетарской революции. Но это
так необычно, что с самого начала возбуждает в революцион-
ной армии подозрение в затаенных коварных целях. Первая
же неудача превращает подозрения в уверенность, вызывает
упадок духа, стремление разбирать и критиковать приказы
вместо немедленного их исполнения. И действительно, среди
начальников национальной гвардии Коммуны были прямые
14*
ЯП
изменники. Два батальонных командира в решительный мо-
мент перешли на сторону версальцев.
С другой стороны, военные специалисты, честно предла-
гавшие своп услуги парижской революции, по существу были
ей глубоко чужды, совершенно не понимали ее задач, ее беско-
нечного отличия от всех прошлых революций, не представляли
себе особенных свойств того человеческого материала, которым
им приходилось командовать, его отличия от казарменных
армий, от армий, рекрутируемых преимущественно из кре-
стьянства. Они не способны были ни наладить отношения с
революционной армией, ни приспособить тактику к ее осо-
бенным свойствам.
Опыт русской революции показал, что выработка команд-
ного состава для армий пролетарской революции — трудное
дело, требующее большого времени, тщательного и осторож-
ного отбора из старых специалистов, главным образом, из их
более молодых групп, и пополнения свежими элементами из
пролетарских рядов. И тот же опыт показал, что новая тактика
не рождается разом из какой-нибудь гениальной головы, а
складывается в ходе классовой войны как приспособление
к ее особым условиям и требованиям.
И опять-таки на все это у Парижской коммуны не было
необходимого времени.
Коммуне выбирать было не из чего. С первых чисел апреля
командование национальной гвардией попало в руки Клюзере.
В июне 1848 г. он, поручиком сражаясь против восставших
рабочих, заслужил награждение орденом. В Крымской кампа-
нии получил чин капитана. Участвовал на стороне Северных
штатов в гражданской войне в Америке, где получил чин бри-
гадного генерала. Возвратившись во Францию, сделался
членом Интернационала и в последние годы империи участво-
вал в оппозиционном движении. После сентябрьского пере-
ворота 1870 г. этот честолюбец и авантюрист домогался и от
правительства обороны и от, Гамбетты назначения главноко-
мандующим армии, для чего у него, кроме высокой самооценки,
не было никаких данных.
Упомянутой выше попыткой реорганизовать батальоны
он только дезорганизовал их и ослабил даже численно.
Никакого плана у него не было—все целиком предоставлялось
инициативе командующих на отдельных пунктах. Он не до-
бился даже того, чтобы вся гвардия была вооружена ружьями
< шасно» (наиболее совершенная для того времени система). После
захвата Парижа версальцы нашли на складах 300 тыс. ружей
этой системы, около 200 тыс. магазинных ружей и т. д., а в
гвардии были вынуждены пользоваться разным старьем.
Клюзере все предоставил собственному течению, и все
в военном ведомстве быстро разваливалось и разлагалось.
При Коммуне существовала комиссия баррикад. Париж-
ские массы — несравненные мастера -баррикадного боя. За
два месяца в этой области можно было бы сделать многое: за
первой линией укреплений соорудить вторую и третью. На-
ступающие версальцы, прорвав первую линию, убедились бы,
что приходится почти все начинать сначала. Неминуемым по-
следствием был бы упадок духа.
Но план остался на бумаге. Постройка баррикад сдавалась
подрядчикам, а те, вне всякого сомнения, саботировали, так
как они были сторонниками Версаля. Клюзере и здесь проявил
обычную для него беззаботность. На все вопросы он успокои-
тельно отвечал, что все необходимое делается. А в действитель-
ности Арну уже 22 мая, когда версальцы ворвались в Париж,
убедился, что решительно ничего не сделано: только на одной
улице стояли развороченные и ни к чему не пригодные барри-
кады. Упущенное пришлось наверстывать в разгаре боя, без
всякой системы и плана, наспех, кое-как. И, разумеется, не
было никакой возможности наверстать.
В конце апреля, когда неудачи следовали за неудачами,
а развал военного ведомства стал очевидным, Клюзере был
смещен и арестован. Он был бездарный человек, но не был
изменником и отличался большим личным мужеством и хладно-
кровием. Однако в течение месяца он не наладил, а в сущности
расстроил дело обороны своей неописуемой халатностью.
Преемником Клюзере с 30 апреля был Россель, начальник
его штаба и, следовательно, человек, не в малой мере ответ-
ственный за то, что творилось в течение предыдущего месяца.
Попав в немецкий плен вместе с Базеном, он бежал и, получив
чин полковника, начал работать при Гамбетте. При вести
xi.i
о событиях 18 марта он ушел из регулярной армии л явился
в Париж. Смешанный и спутанный характер первоначального
движения ввел его в заблуждение. Он воображал, что Париж
возобновит войну с Германией, и был захвачен воспомина*
ниями о головокружительной карьере первого Бонапарта.
С первых же шагов он возбудил национальных гвардейцев
своей резкостью и уже 3 апреля был арестован. Освобожден-
ный двумя членами Коммуны, он поступил в штаб Клюзере,
а затем сделался его преемником.
Было так поздно, что никто, никакой военный гений не
мог бы исправить положение. Россель, по недоразумению
примкнувший к парижской революции, несмотря на свою мо-
лодость, был уже глубоко проникнут воззрениями и предрас-
судками военной касты. При встречах с версальскими офи-
церами и во время Коммуны и даже впоследствии, перед рас-
стрелом, он всячески старался показать им, что он прежде
всего офицер, человек, разделяющий все воззрения и обычаи
той среды. Для него существовала только одна — регулярная
армия и один способ войны — при помощи регулярных армий,
которые, не рассуждая, выполняют все приказания начальни-
ков и которые тем выше, чем более приближаются к автомату.
Поэтому он продолжил реформы Клюзере и, стремясь втиснуть
национальную гвардию в привычные для него организацион-
ные рамки и формы, успел кое-что привнести от себя в ее раз-
ложение.
Убедившись, что ошибся в своих расчетах на Коммуну,
Россель, несомненно, охладел. Многие его разумные и без-
условно необходимые меры и предложения встречали отпор
в мягкосердечном Совете Коммуны. Бестолковщина еше более
увеличилась вмешательством Центрального комитета, который
видел в себе выспгую военную власть.
Россель, последний военный специалист, стоявший во главе
национальной гвардии, занимал это место всего 10 дней. Его
преемником был Делеклюз, старый революционер, пользовав-
шийся вполне заслуженным всеобщим уважением, но не имев-
ший до того времени никакого касательства к военному делу.
Судьба Коммуны была решена в предыдущие недели. При
Делеклюзе шла ее агония.
и
ОБОРОНА КОММУНЫ.
ПОСЛЕДИ НЕ ПРИМИРИТЕЛИ
15 апреля форт Мон-Валерьен, заново вооруженный силь-
нейшими орудиями, начал бомбардировку Курбвуа. По исте-
чении 6 часов гвардейцам пришлось занять позицию за боль-
шой баррикадой моста Нейли, где их поддерживала артил-
лерия, выставленная у ворот Майльо.
С 7 апреля защита этой местности была возложена па по-
ляка Домбровского, участвовавшего в польском восстании
1863 г., одного из гарибальдийскпх офицеров. Бесстрашный,
выдержанный, хладнокровный, он скоро завоевал доверие
национальной гвардии. С половины апреля он нашел достой-
ного сотоварища в лице Врублевского, который получил боевое
крещение тоже еще в восстании 1863 г. и теперь заведовал
обороной фортов Неси и Ванв.
Не ограничиваясь обороной, эти офицеры временами пе-
реходили в наступление, наносили противнику серьезный
урон, захватывали отдельные позиции Но все их усилия
415
превращались в ничто вследствие развала военного ведомства.
Клюзере порицал большую трату снарядов, хотя в Париже
были громадные запасы пороха и гранат и хотя только артил-
лерийским огнем и можно было бы отстоять Нейли, подвер-
гавшийся ожесточенной бомбардировке противника. Заняв
важную позицию двумя с половиной сотнями гвардейцев,
Домбровский требовал подкреплений — и получил какие-
нибудь три сотни. К 17 апреля он после отчаянной обороны
был вытеснен в нескольких пунктах, имевших большое зна-
чение для Парижа. 25 апреля пришлось очистить Нейли, па
который версальцы посылали до полуторы тысяч гранат
ежедневно.
С двадцатых чисел апреля главные удары версальской
армии направились па форты Иссп и Ванн. Все укрепления
оборонялись ничтожными силами — по нескольку сот гвар-
дейцев и по нескольку слабых орудий в каждом. Сражавшиеся,
никем не сменяемые, подвергаясь постоянным атакам днем
п ночью, не выпускали ружей из рук. Обойденные, выбитые,
они, подготовив новые траншеи, отступали на несколько шагов.
Они лишь очень слабо могли отвечать па сыпавшийся на них
град чугуна.
29 апреля, понеся большие потери убитыми, ранеными и
попавшими в плен, со всех сторон стиснутые неприятель-
скими траншеями, гвардейцы покинули форт Иссп. Версальцы
не захватили его только потому, что не подозревали о его
оставлении. Через несколько часов он снова был занят ком-
мунарами.
Это происшествие раскрыло глаза Парижу на состояние
обороны. Клюзере был отставлен, арестован и замещен Росселем.
Все шло попрежнему. 1 к 2 мая версальцы в штыки взяли
станцию Кламар, а затем после кровопролитного сражения —
замок Исси. 250 коммунаров было убито, 400 попало в плен.
3 мая были перебиты два батальона национальной гвардии,
захваченные врасплох в Мулен-Саке.
Форт Иссп все держался. «Это уже не был форт, едва ли
даже сильная позиция, — это была просто груда земли и
камней, взрытая гранатами. Из разбитых казематов можно
было видеть поле. Пороховые погреба раскрылись. Половина
2/в
Ярослав Домбровский. Участник польского восстания 1863 г.,
активный деятель Парижской коммуны, был назначен
генералом. Убит на баррикадах 23 мая 1871 е.
третьего бастиона превратилась в ров. В бреши можно было
бы въехать в коляске. Около 12 орудий отвечало на град вы-
стрелов 60 версальских орудий. Почти все артиллеристы были
перебиты») (Лиссагарз). Командовавшие здесь инженеры Рист
и Жюльен вели дневник. Вот небольшие выдержки из него:
«4. В нас стреляют разрывными снарядами, которые взры-
ваются с треском, подобно треску разбиваемой капсюли. Фур-
гоны не прибывают. Провианта мало, и скоро нехватит сна-
рядов для 7-фунтовых гаубиц, наших лучших орудий. Под-
крепления, которые нам обещают каждый день, не показы-
ваются. Два начальника батальонов отыскали Росселя. Он
гринял их очень плохо и сказал, что имел бы право расстре-
лять их за то, что они покинули свой пост. Они описали наше
положение. Россель ответил, что форт может защищаться
штыками: цитировал труд Карно. Тем не менее обещал под-
крепления... Наши госпитали переполнены. Тюрьма и кори-
дор, который к ней ведет, загромождены трупами. Их больше
трехсот. Омнибус походного госпиталя прибывает вечером.
Мы сложим туда кучами по возможности больше раненых.
Версальцы осыпают пулями переезд из форта в деревню Исси.
5. Огонь врага не прекращается ни па минуту. Наши амбра-
зуры уже не существуют. Прислуга при орудиях 5-го батальона
несет большие потери, но твердо остается на своем посту.
Теперь в темницах навалены трупы сплошной грудой до трех
аршин в вышину. Траншеи версальцев находятся в 80 шагах
от контрэскарпа. Они все больше приближаются.
6. Больше нет провианта. Мы едим только лошадей. Вечер.
Вал не может дольше держаться.
7. Мы получаем до 10 гранат в минуту. Валы совершенно
без прикрытия. Все орудия, кроме трех, подбиты. Прибави-
лось 30 трупов. Теперь нас окружают...»
8 мая 70 осадных орудий, поставленные версальцами в
Монтрету, начали действовать. Кроме того, более 200 орудий
гремели с высот Севра, Бельвю и Медона. Одна из бомб, бро-
шенная в форт Исси, убила 16 человек. Дальнейшее сопро-
тивление сделалось невозможным.
Форт был оставлен и занят версальцами.
Идя от неудачи к неудаче, Россель видел, что его дело
кончено. Коммуна перестала его поддерживать. Центральный
комитет и отдельные члены Коммуны все чаще вмешивались
в его распоряжения. Повидимому, у Росселя зрело намерение
применить против Центрального комитета самые решительные
меры, до ареста включительно. 9 мая произошли бурные объ-
яснения с начальниками легионов национальной гвардии,
которые питали величайшее недоверие к Росселю. На упрек
в бессилии всех распоряжений Россель ответил, что у началь-
ников легионов нет никаких действительных сил. Он предло-
жил на следующий день привести на площадь Согласия 12 тыс.
вооруженных гвардейцев и обещал предпринять с ними какое-
то новое выступление.
Неизвестно, что оя задумывал: сделать ли новую вылазку
или совершить переворот — устранить Коммуну и объявить
себя диктатором.
Начальники легионов старались всю ночь, чтобы на сле-
дующий день собралось как можно больше людей. В полдень
10 мая Россель явился на площадь, быстро объехал ряды и,
бросив: «По моему счету не выходит», уехал обратно.
Он схватил перо и, написав слова: «Трехцветное (версаль-
ское) знамя развевается на форте Исси, оставленном вчера
гарнизоном», самовластно, ни у кого не спрашивая, велел
отпечатать и расклеить эти обескураживающие строки в коли-
честве 10 тыс. экземпляров, между тем как подобные сообщения
вообще печатались в 6 тыс. экземпляров.
Затем он написал следующее заявление: «Граждане члены
Коммуны, уполномоченный вами временно заведывать воен-
ными делами, я сознаю, что не могу дальше нести ответствен-
ность за командование там, где все рассуждают и никто не хо-
чет повиноваться. Когда надо было организовать артиллерию,
Центральный комитет занимался рассуждениями и ничего не
предпринял... Коммуна рассуждала и не принимала никаких
решений. Центральный комитет рассуждает и еще ни разу
ничего не сделал. В течение этого времени враг охватывал
форт Иссп, производя рискованные и неблагоразумные атаки,
за которые я наказал бы его, если бы в моем распоряжении
были хотя бы самые скромные военные силы, сколько-нибудь
дисциплинированные».
Рассказав — по-своему и с большими неточностями — об
обстоятельствах оставления форта Исси и об осмотре на пло-
щади Согласия, где он будто бы нашел вместо обещанных 12 тыс.
всего 7 тыс. человек, Россель так закончил свое заявление:
«Таким-то образом, ничтожество артиллерийского комитета
помешало организации артиллерии; нерешительность Цен-
трального комитета парализует управление; недостаточная
заботливость начальников легионов мешает мобилизации войск.
Мой предшественник напрасно старался бороться с этим не-
лепым положением. Наученный его опытом, я знаю, что сила
революционера заключается только в ясности положения.
Для меня остается только один из двух исходов: или уничто-
жить препятствия, мешающие моей деятельности, или уда-
литься. Я не в силах уничтожить препятствия, так как они —
в вас и в вашей слабости... Я удаляюсь и имею честь просить
вас дать мне камеру в Мазасе>) (название тюрьмы).
Россель мог, выгораживая себя, адресоваться с самыми
жестокими обвинениями в Центральный комитет и в Коммуну.
Этого права не стал бы никто за ним отрицать. Но он напра-
вил свое письмо через газеты, напечатал в газетах. Это было,
пожалуй, более сильным ударом для обороны, чем оставление
форта Исси, и, раскрыв дрязги, разногласия, внутреннюю
борьбу, дезорганизованность Парижа, доставило большее тор-
жество Версалю, чем самая крупная победа. Россель сеял
панику в собственных рядах и вливал бодрость во врага. Это
было величайшее военное преступление.
Самый факт напечатания этого заявления в газетах говорит
очень многое. Он показывает, что мягкотелая Коммуна ни-
кому не внушала страха. Как раз в данное время в ней чаще
всего призывали к террору. Но какой же может быть террор
без террористов?
Коммуна отдала приказ об аресте Росселя. Члены Ком-
муны, на которых было возложено это дело, халатно отнеслись
к поручению и дали возможность арестованному бежать.
Впоследствии, попав в руки версальцев, он мужественно
держался на суде и так же мужественно встретил смерть.
В последние недели марта буржуазия признавала справед-
ливость многих требований Коммуны. Поражения начала
221
апреля вызнали в ней поворот. 5 апреля и в ближайшие дни
заявили о своем выходе из Коммуны последние представители
центральных кварталов.
Однако буржуазия не сразу повернула фронт против Ком-
муны: переходной ступенью для нее послужили новые попытки
умиротворения, которые, не достигнув цели, восстановили
некоторые мостки между нею и Версалем.
5 апреля примирители выступили с воззванием, которое
предлагало Национальному собранию признать демократи-
ческую и светскую республику и не лишать большие города
права самим избирать мэра. Но в том же воззвании решитель-
нейшим образом порицались «политические поползновения
Коммуны»; ей предлагали превратиться в обыкновенную го-
родскую думу. За этим воззванием стояли профессора, врачи,
адвокаты, студенты, которым не по себе становилось от пе-
ревеса в Коммуне «низов» парижского населения.
Коммуна правильно возражала: «Реакция любит прикры-
ваться всякими масками. На этот раз она выбрала маску при-
мирения. Примирение с палачами и монархистами, которые
избивают наших безоружных пленных, по справедливости
следует назвать изменой».
Миротворцы не оставили своей суетни. Они начали дей-
ствовать через две организации: Национальный союз синди-
кальных палат и Республиканский союз прав Парижа.
В первом объединялось до 50 торгово-промышленных па-
лат, в которых состояло членами более 7 тыс. промышленников
и торговцев. Этот союз выступил с воззванием, которое уве-
ряло, что .разногласия — результат исключительно недора-
зумения и что выяснить его способно благожелательное вме-
шательство третьих лиц. Союз готов вступить в переговоры
с Национальным собранием и с Коммуной и предложить им
в качестве основы миролюбивого соглашения «установление
республики, вне которой нас ждут только замешательства и
бедствия», и «организацию городских вольностей Парижа
на самых демократических основаниях, не затрагивающих,
однако, политической власти, которая всецело относится к
сфере общих интересов Франции».
В Республиканском союзе прав Парижа объединились
ггх
три парижских депутата, которые только что сложили с себя
полномочия, так как им слишком уже тяжко стало оставаться
в черносотенном Национальном собрании, несколько отстав-
ных районных мэров, несколько лиц с большим общественным
весом — вообще представители зарождавшейся новой партии,
радикальной по внешности, консервативной по существу.
Уже 3 апреля она выступила с воззванием следующего со-
держания:
«Избегнуть гражданской войны оказалось невозможно.
Нежелание версальского собрания признать законные права
Парижа роковым образом повело к пролитию крови. В на-
стоящее время надо позаботиться, чтобы борьба, которая при-
водит в отчаяние всех граждан, не имела своим роковым по-
следствием потерю республики и наших свобод. Ввиду этого
необходимо, чтобы ясно составленная программа, объеди-
няющая одной общей мыслью все громадное большинство
парижских граждан, положила конец смуте умов и разъеди-
ненности усилий... Мы приняли следующую программу, вы-
ражающую, по нашему убеждению, желания парижского на-
селения: признание республики, признание прав Парижа на
самоуправление и на самоопределение при помощи совета,
свободно избранного и автономного в осуществлении свободы
совести и в заведывании полицией, финансами, общественной
благотворительностью, образованием. Охрана Парижа пору-
чается исключительно национальной гвардии, составленной из
всех способных к военной службе избирателей». В заключение
союз сообщает, что необходимо предпринять энергичную
попытку с целями примирения, которое только и способно
восстановить мир и спасти республику.
За этими союзами потянулись другие, затем — молодые
представители буржуазной науки, искусства и литературы,
профессора, адвокаты, врачи, художники, кто с коллективными
обращениями и воззваниями, кто с единоличными письмами.
Все это были выразители и представители так называемой
прогрессивной буржуазии, изворотливые, ловкие, смышле-
ные, уразумевшие, что рабочий класс пробуждается, что надо
скорее добиваться устранения всего, что напоминает о грубом
насилии над эксплоатируемыми: надо добиваться такого строя,
который прикрывал бы цепи наемного рабства формальным
равенством и свободой и придавал бы эксплоатации такой
вид, как будто она существует велениями («общенародной воли»
и о сознательного и добровольного согласия самих эксплоати-
руемых. Монархия давно была опорочена, республика благо-
даря своей истории во Франции еще долго могла служить
мишурой, затуманивающей взоры рабочих.
Классовый смысл всей суматохи был один. Классовый ин-
стинкт как раз наиболее прогрессивных слоев буржуазии
говорил, что Париж — это надвинувшаяся вплотную социали-
стическая опасность. Представителя этой буржуазии, наблю-
дая Париж, в котором они оставались, лучше и быстрее схва-
тили значение восстания, чем сами восставшие. Перед лицом
пролетарской революции необходимо было единение «всех
живых сил страны». Тупое упорство и упрямство версальцев,
которые не хотели поступиться даже пустой формой, разла-
гало самое буржуазию, мешало ей сомкнуть ряды, отстраняло
ее передовые ряды, которые, попросту примкнув к версальцам,
скомпрометировали бы себя, попортили бы все дело спасения
капиталистического общества прямым союзом с поборниками
самых грубых, неприкрытых, насильнических методов экс-
плоатации. Добиваясь признания республики и расширения
чисто городских прав Парижа, они хотели вынуть классовое
жало у парижской революции, свести ее до уровня чисто мест-
ного столкновения по недоразумению, отнять у нее характер
первого восстания, поднятого передовым отрядом француз-
ского пролетариата и передовым для того времени отрядом
пролетариата всего мира, оторвать от парижской революции
многочисленные элементы, примкнувшие к ней по недоразу-
мению, ослабить ее, присоединить к себе оторванных от Парижа
и составить вместе с Версалем «единый республиканский
фронт» против пролетарской революции.
Таков был классовый смысл всех этих демонстраций. Неда-
ром в организации их виднейшую роль играл Клемансо.
Он дожил до осуществления — в конце XIX в. — своих
мечтаний, когда действительно составился «единый револю-
ционный фронт» с участием «социалистов». Он дожил до боль-
шего: до того, что социалисты с начала империалистской
224
Бой коммунаров с версальцами 24 мая 1811 г.
войны впрягли в колесницу буржуазий широкие рабочие
массы.
Но он дожил и до того, что Коммуна, потопленная в крови,
обдававшаяся грязью со стороны противников, опять подняла
голову, на этот раз уже как мировая пролетарская революция.
В апреле 1871 г. все усилия миротворцев разбились о ту-
пость версальцев, представлявших самые отсталые, заско-
рузлые, узколобые слои собственников — провинциальную бур-
жуазию, провинциальных помещиков, крестьянство, — да-
лекие от новейших форм капитала, цеплявшиеся за «старинку»
в своей экономической практике.
Тьер принял делегатов от нескольких миротворческих
союзов, но всем дал один ответ: «Пока я у власти, я гаранти-
рую существование республики. Городские вольности Парижа
будут те же, что у всех других городов, а именно, какими их
наделит закон, выработанный Национальным собранием. Ар-
мия войдет в Париж». А в общем с Парижем можно будет разго-
варивать лишь после того, как он смирится, сложит оружие
и впустит версальскую армию.
Он постарался по-своему использовать хлопоты примири-
телей. После приема одной из делегаций он сообщал: «Восста-
ние проявляет много признаков усталости п истощения. В Вер-
саль приходило много посредников для переговоров, конечно,
не от имени Коммуны, — так как они понимали, что если бы
явились от ее имени, их даже не приняли бы, — но от имени
искренних республиканцев, требующих сохранения респуб-
лики и желающих, чтобы к побежденным восставшим были
применены более умеренные меры». Затем он воспроизвел
содержание своих ответов делегациям.
У Тьера нашлись союзники. Два. парижских депутата,
Гарибальди и Гюго, почти с самого начала вынуждены были
оставить Национальное собрание. Несколько депутатов от-
крыто стали на сторону Коммуны и отказались от депутатских
полномочий: Делеклюз, Курне, Пиа, Малой, Разуа, Мильер.
Три депутата, Клемансо, Флоке и Локруа, вышли в начале
апреля, чтобы получить большую свободу действий по отноше-
нию к слишком уж провокационно антиреспубликанскому со-
бранию. Толен, занявший промежуточную позицию, с уклоном
lj И. Степанов
ПК
к версальцам, впоследствии, всеми силами выгораживая себя,
окончательно перешел на их сторону, был прощен реакцией
и закончил свою политическую карьеру сенатором.
Но d Национальном собрании оставались еще парижские
депутаты, пользовавшиеся большим уважением в широких
демократических кругах: Луи Блан, Эдгар Кине, Пейра,
Эдмон Адам, Бриссон. Тьеру приходилось считаться с
ними. Они не нашли ничего лучшего, как покрыть На-
циональное собрание своим авторитетом. 8 апреля они высту-
пили с письмом к избирателям, в котором между прочим го-
ворилось: «Обращаясь к парижскому населению, мы ему ска-
жем, что республика в конце концов существует фактически,
что она имеет в собрании энергичных и бдительных защитни-
ков, что еще ни один член большинства не поставил открыто
вопроса о республиканском принципе». На том основании,
что открыто пока не решались отвергать республику и что
в собрании сидели Блан и его сотоварищи, они убеждали па-
рижан немедленно сложить оружие. «Что же касается нас, —
продолжает воззвание, — мы останемся на посту, на который
послало нас голосование наших сограждан, как ни трагично
положение, созданное для нас событиями. Мы останемся, пока
не иссякнут наши силы. Если республике будут угрожать
опасности, то это обстоятельство явилось бы для нас только
лишним поводом защищать ее там, где она больше всего нуж-
дается в защите и где это возможно сделать с помощью дейст-
вительно плодотворного оружия: свободного обсуждения и
разума».
Республиканская левая пошла за Тьером. Опираясь на
нее, Тьер посылал в провинцию телеграммы, уверявшие, будто
«собрание в своем новом воззвании подтвердило республику»,
между тем как в действительности это собрание отвергло пред-
ложение закончить свое заявление словами: «Да здравствует
республика!» И в то время как республиканская левая обру-
шивалась на парижских «захватчиков», Коммуна почти ничего
не делала для того, чтобы выяснить провинции свои задачи
и цели.
Единственное, чего достигли все примирители, было корот-
кое, на 16 часов, перемирие, которым воспользовались жители
Нейли, для ТОГО чтобы «окинуть свои убежища, полуразру-
шенные бомбардировкой.
Попытку посредничества сделали масоны. В данное время
масонские братства стояли на распутье. Ничего не оставалось
от прежних тайных обществ и от былой тесной спайки между
членами. Масонские ложи превращались в своего рода клубы,
довольно легко принимавшие самые разнородные элементы.
Перевес принадлежал мелкобуржуазной интеллигенции. По
уже начали примыкать и крупные коммерсанты и начинающие
политики. Во всяком случае масонство еще не превратилось
в ту необходимую ступень для политических карьеристов,
домогающихся депутатского .места, важного назначения или
министерского портфеля, каким оно сделалось позже.
21 апреля масоны протестовали против муниципального
закона, только что принятого Национальным собранием и
подчинявшего крупные города администрации (назначаемый
мэр и т. п.). «Но, — возразил Тьер, — это самый либеральный
закон, который мы имели в течение 24 лет!» — «А наши комму-
нальные учреждения 1791 г.?» — «А, вы хотите вернуться
к сумасшествию наших отцов?» — «А вы, значит, решили
пожертвовать Парижем?» — «Там будет несколько разрушен-
ных домов, несколько убитых, но сила останется на стороне
закона». Масоны, возвратившись в Париж, огласили этот
ответ и решили обратиться к мерам иного характера.
Депутация от масонов явилась к Коммуне с белым знаме-
нем, на котором красовалась сентиментальная надпись: «Лю-
бите друг друга». Члены Коммуны встретили делегатов в своих
красных шарфах. Над их головами развевалось знамя ярко-
пурпурового цвета. На заседании Коммуны Тирифок от имени
франк-масонов заявил, что они, присоединяясь к Коммуне,
все же считают своей обязанностью сделать последнюю по-
пытку примирения враждующих сторон. Со своими знаменами
они пойдут на позиции, и, если неприятельская граната ра-
зорвет хотя бы одно из масонских знамен мира и братства,
братья возьмутся за ружья и, «покрытые масонскими орденами,
пойдут в огонь во главе батальонов Коммуны».
Только несколько человек из Совета Коммуны возражали
против подобной политической наивности и сентиментальности.
и-
Ио они ничего не могли поделать со всеобщим энтузиазмом,
охватившим Коммуну.
Белэ, старейший член Коммуны и старейший среди франк-
масонов, ответил несколькими прочувстсованными словами.
Затем отвечал Феликс Пиа — мелодраматический якобинец,
который напускал на себя самый страшный вид и в последнее
время требовал новых и новых террористических мер. И вот
этот-то «террорист из террористов» заявил, что «вся Коммуна
хотела бы пойти в огонь с франк-масонами, но она связана
другими обязанностями; а так как ни один из членов не хочет
отказаться от этой великой чести, то они прибегнут к жребию».
«Феликс Пиа, — рассказывает Арну, — попал в число вы-
бранных и радовался этому».
Составилась чрезвычайно красочная процессия: за ста-
риками Белэ и Тирифоком, несшими белое знамя мира и любви
и красное знамя революции, двинулось до 10 тыс. масонов, —
каждая ложа со своим знаменем. Масоны поставили знамена
на укреплениях и добились того, что Тьер принял Тирифока.
Ответ был прежний: «До сдачи Парижа не может быть никаких
разговоров».
Рассказывая об этой демонстрации, Арну непреднамеренно
выдает, какое расслабляющее значение имели все такие по-
пытки. Он пишет: «Видя эту длинную процессию людей, мир*-
ных, уважаемых, известных своей» честностью всему миру,
коммерсантов, высокопоставленных лиц, которых нельзя было
оклеветать, как массу народа, обвинить в алчных желаниях
и гнусных страстях, Париж думал одну секунду, что Версаль
будет тронут и поймет, что он имеет дело не с восстанием, а
с истинной и великой революцией».
И слишком много было таких «секунд», когда Коммуна,
а за ней и Париж начинали забывать, насколько неумолима
борьба, и питали надежды на успех посредничества разных
«мирных, уважаемых, известных людей», «коммерсантов и
высокопоставленных лиц».
29 апреля были водружены масонские знамена на париж-
ских укреплениях, а через 28 часов вновь заревели орудия и
растерзали в клочья хоругви масонов.
Масоны действительно обратились с призывом к братьям.
«Теперь мы, — писали они, — не можем принять никакого
иного решения, кроме решения сражаться и прикрыть нашим
священным щитом сторону права. Вооружимся же для защиты!
Спасем Париж! Спасем Францию! Спасем человечество!»
Эти призывы не имели практического значения. Часть
масонов с оружием в руках уже давно защищала Коммуну.
А другая часть была с версальцами, и «среди офицеров, при-
зывавших стрелять в масонские знамена, были франк-масоны»
(Арпу).
Большими осложнениями угрожало Тьеру движение, на-
чавшееся в провинции с первых чисел апреля. Муниципальные
советы (думы), встревоженные характером Национального
собрания, требовали от Тьера упрочения республики и при-
мирения с Парижем. Из Лилля, Лиона, Труа, Пима, Макона,
Дрома, Воклюза, Савойи и т. д. направлялись соответствующие
адресы и делегации. Местами делались попытки воспрепят-
ствовать отправке войск и припасов для Версаля. Националь-
ные гвардейцы устраивали процессии с красными знаменами.
Движение кое-где перебрасывалось и в деревню.
Республиканская левая — Луи Блан, Шельхер, Эдмон
Адам и др. — помогла Тьеру усыпить эту провинциальную
Оппозицию. Все муниципальные и департаментские делегаты:
адвокаты, врачи, коммерсанты, проникнутые величаГгшим ува-
жением к прославленным светилам этой левой, конечно, в пер-
вую очередь обращались за советом к ним и, разумеется, по-
лучали самые успокоительные заверения: пока они в Националь-
ном собрании, ничто не угрожает республике. Луи Блан до-
бавил к этому: «Да с кем же разговаривать в Париже? Люди,
которые там оспаривают друг у друга власть, — глупцы или
мошенники, не говоря уже о бонапартистских и прусских
интригах».
Депутаты, говорившие так, были не только республикан-
цами: это были, кроме того, парижские депутаты, что при-
давало их словам особый вес в глазах провинции.
30 апреля по всей Франции состоялись выборы в муници-
пальные сонеты (городские думы). Они дали решительную
победу республиканцам и демократам. Быстро возник план
объединиться и общими силами оказать воздействие на
3?»
Версаль, чтобы добиться упрочения республики, расширения
муниципальных прав и примирения с Парижем. Предполо-
же но было в первых числах мая созвать съезд представителей
городов. Возникала сила, с которой Версалю пришлось бы
считаться как с серьезным противовесом.
Тьер знал цену буржуазному радикализму. В «Правитель*
ственной газете» от 8 мая появился грозный окрик против
всей муниципальной суетни. «Заявления и программа, обнаро-
дованные комитетом департаментов, — говорилось в прави-
тельственном сообщении, — показывают, что цель органи-
зуемого союза состоит в том, чтобы явиться судьей между вос-
станием, с одной стороны, и правительством — с другой, и
заменить, таким образом, авторитетом союза авторитет На-
ционального собрания. Долг правительства состоит в том,
чтобы воспользоваться властью, предоставленной ему зако-
ном. Можно быть уверенным, что правительство воспользуется
ею. Оно изменило бы Национальному собранию, Франции и
цивилизации, если бы наряду с законной властью, установлен-
ной всеобщим голосованием, допустило образование съездов
коммунизма и возмущения».
Министр внутренних дел Пикар говорил-в Национальном со-
брании об инициаторах съезда: «Ничье покушение не было более
преступным, чем их покушение. Вне этого собрания пет права».
Провинциальные власти получили предписание воспре-
пятствовать дальнейшим собраниям и арестовать лиц, которые
дерзнули бы отправиться на предположенный съезд. Действи-
тельно, было произведено несколько арестов.
Этого оказалось достаточно, чтобы сломить движение. Дело
не пошло дальше пустых заявлений.
В апреле же была предпринята еще одна попытка оказать
некоторое воздействие на Версаль.
17 марта был арестован измученный и больной Бланки,
заочно приговоренный к смертной казни за руководство вос-
станием 31 октября 1870 г. Хотя этот приговор был отменен,
однако в последственном заключении и затем по приговору
суда ему предстояло провести в тюрьме еще 8 лет. Он был
освобожден только за два года до смерти, в 1879 г., 75'летним
стариком, проведя в тюрьмах в общей сложности 37 лет.
1ЧО
Рауль Риго, фактически стоявший во главе полиции Ком-
муны, восторженный поклонник Бланки, пришел к мысли
добиться его освобождения в обмен на важнейших заложников
Коммуны: архиепископа Дорбуа и его сестру, его главного
викария Лагарда, кюре церкви Мадлены Дегерри и еще на
некоторых лиц.
8 апреля архиепископ обратился к Тьеру с частным пись-
мом, в котором, сообщая о варварских расстрелах пленных
коммунаров, умолял его «предупредить повторение таких
жестоких эксцессов». Тьер оставил письмо без ответа. Через
несколько дней Флотт, старинный друг Бланки, уже прямо
предложил Тьеру освободить Бланки в обмен на заложников
и опять не добился никакого результата. 12 апреля Лагард,
несколько раз повторив торжественное обещание возвратиться
в Париж, если не достигнет успеха, отправился в Версаль
с письмом архиепископа к Тьеру. Изложив предложение
Коммуны освободить некоторых заложников в обмен на осво-
бождение Бланки, архиепископ продолжал:
«Хотя я и заинтересован лично в этом деле, однако все же
осмеливаюсь представить его вашей высокой благосклонности
и надеюсь, что мои мотивы покажутся вам заслуживающими
внимания. Среди нас и без того уже слишком много поводов
к несогласиям и раздражению. Ввиду этого и так как теперь
представляется случай к переговорам, которые к тому же
касаются личностей, а не принципов, не благоразумно ли
было бы пойти им навстречу и содействовать таким образом
успокоению умов. Общественное мнение, пожалуй, в этом слу-
чае использовало бы отказ в нежелательном смысле. В острых
кризисах, как тот, который мы переживаем, репрессии, казни
ва возмущение, хотя бы они коснулись только двух или трех
лиц, только усиливают страх одних, ненависть других и вообще
еще более ухудшают положение. Позвольте мне, не вдаваясь
в подробности, сказать вам, что этот вопрос гуманности заслу-
живает того, чтобы вы при настоящем положении вещей в
Париже обратили на него все ваше внимание.
Осмелюсь ли я, господин президент, высказать вам мой
последний мотив? Тронутая рвением того лица, о котором я
уже писал, й его искренней дружбой к г. Бланки, моя душа
ХЛ1
человека и священника не могла противиться его прочувство-
ванным просьбам, и я принял предложение просить вас о воз-
можно скором освобождении г. Бланки,
Я был бы счастлив, господин президент, если бы просьба
моя не показалась вам невозможной. Ее исполнением была бы
оказана услугу многим лицам и всей моей стране».
Тьер, которому лично было вручено письмо, пять дней но
давал никакого ответа. За это время в одной из газет Ком-
муны было напечатано первое письмо архиепископа, ко’торыи
просил Тьера прекратить избиение пленных коммунаров.
Только на него и ответил Тьер архиепископу. Он нагло отри-
цал все. «Факты, на которые вы обращаете мое внимание, —
писал он, — безусловно ложны, и я искренне удивлен, что
такой просвещенный прелат, как вы, ваше высокопреосвящен-
ство, мог хотя на мгновенье допустить, что в них могла быть
какая-нибудь доза истины. Никогда армия не совершала и не
совершит позорных преступлений, приписываемых ей людьми,
которые сами убивают своих генералов и не страшатся в до-
полнение к ужасам внешней войны вызвать ужасы войны
гражданской. Итак, я отвергаю, ваше высокопреосвященство,
ту клевету, которую вы слышали, и утверждаю, что никогда
наши солдаты не расстреливали пленных. Примите выражения
моего уважения и сожаления, испытываемого мною, видя вас
жертвой ужасной системы заложничества, которая перенята
у режима террора и, казалось бы, никогда не должна была
бы возрождаться у нао>.
Лицемерное выражение сочувствия заложникам — и ни слова
о плане освободить пх посредством обмена на Бланки!
Правда, в свое время, получив известие об аресте Бланки,
Тьер воскликнул: «Наконец-то мы захватили самого отъяв-
ленного разбойника!» Правда, Он уверял, что выдать Бланки —
это все равно, что послать целый армейский корпус на помощь
Коммуне.
Но и это было сплошное лицемерие. Тьер хорошо знал,
что старый, измученный, больной Бланки мало даст Коммуне,
как и вообще в данное время уже никто не мог бы спасти ее.
Расстрел Коммуной заложников, в том числе и архиепископа,
нисколько не противоречил планам Тьера, скорее напротив;
КЗ
это превосходно доказано всем последующим. С другой сто-
роны, архиепископ Дорбуа не пользовался симпатиями монар-
хистов и иезуитов Национального собрания: он был защит-
ником некоторой самостоятельности французской церкви по
отношении» к Риму и потому плохо ладил с папой и клери-
калами. И в то же время венец мученичества пошел бы церкви
только на пользу.
Лагард, клявшийся, что он возвратится в Париж, хотя бы
ему угрожал расстрел, остался в Версале, несмотря на то,
что архиепископ несколько раз и в самой настойчивой форме
напоминал об обязательстве возвращения.
Посланник Соединенных штатов, папский нунций и неко-
торые из заложников еще неоднократно обращались к Тьеру
с просьбой пойти навстречу предложениям Коммуны. Тьер
молчал, так как он, очевидно, желал, чтобы Коммуна привела
свою угрозу в исполнение.
Следовательно, уже не Коммуна, а Тьер удерживал залож-
ников.
Коммуна же через несколько дней после крушения всех
попыток посредничества освободила сестру архиепископа.
Все усилия примирителей разбились о стремление Версаля
дать жестокий, надолго незабываемый урок беспощадной рас -
правой с восставшими.
Париж был один против Версаля. Все иллюзии, все упова-
ния ня примирителей должны были рассеяться. Революцион-
ному Парижу оставалось сражаться и — умирать.
ПЕРЕД КОНЦОМ.
БОРЬБА ВНУТРИ КОММУНЫ
1 ьер уже к началу мая закончил все приготовления.
У него была армия в 120 тыс. человек. Каиробер, предполагав-
шийся в главнокомандующие, показался Национальному со-
бранию слишком уже ярким бонапартистом, и потому его
заменили Мак-Магоном. Солдаты при помощи чудовищной
лжи и алкоголя были достаточно обработаны. За земляными
насыпями, сооруженными пруссаками в период осады, распо-
ложили многочисленные батареи. Подвезли до сотни осадных
и морских орудий крупнЬго калибра. Траншеи версальцев
все ближе подходили к Парижу.
Правая в Национальном собрании волновалась. Она не
понимала военных хитростей Тьера и требовала от него объ-
яснений по поводу переговоров с миротворческими делега-
циями. 11 мая Тьер заявил: «Среди вас есть еще неблагора-
зумные люди, которые слишком торопятся. Пусть подождут
еще восемь дней. Через восемь дней опасности уже не будет,
и дело будет стоять так, как желательно для вашего рвения
н мужества».
Буржуазия и ее лакеи в предчувствии близкого конца
сбросили всякую маску. Так, Сарсе, призывая к беспощадной
расправе, писал: «Если бы это восстание можно было потопить
только в потоках крови, похоронить только под развалинами
сожженного города, пришлось бы это сделать, так как мирное
соглашение невозможно. Если бы сегодня отменили эшафот,
пришлось бы восстановить его для защитников баррикад».
Классовая война, поставившая буржуазию перед «внут-
ренним врагом», преисполняла сердце Сарсе нежностью к внеш-
нему врагу, от которого он теперь ждал помощи. Коммуна
заставила его примириться с пруссаками, «честными, окле-
ветанными людьми». Звуки немецкой речи говорят его душе:
«Да, бедный француз, мы здесь, не бойся ничего. Тебя не по-
садят в тюрьму, ты будешь иметь право свободно ходить, тебе
не придется больше читать проповеди Жюля Валлеса пли
кровавые пасквили водевилиста Рошфора. Ты здесь — в сво-
бодной стране, да на дружественной территории, да под
покровительством баварских штыков». .
И буржуазия Версаля читала своего Сарсе и успокаивалась
в сознании, что в этой «свободной» стране, занятой герман-
скими армиями, ее в случае крайности защитят штыки бавар-
ских солдат.
В половине мая, в день одного большого католического
праздника, газета «Фигаро» выступила с такими требованиями:
«Мы формально требуем, чтобы все члены Коммуны, Централь-
ного комитета и подобных ему учреждений, чтобы все журна-
листы, из трусости ставшие на сторону победоносного вос-
стания, чтобы все беженцы-поляки, властвовавшие в течение
двух месяцев над самым красивым и благородным городом
в мире, чтобы все эти люди вместе со своими адъютантами,
полковниками и прочей сволочью в аксельбантах после ко-
роткого суда из тюрьмы, куда они будут посажены, были
отведены на Марсово поле и там в присутствии народа рас-
стреляны» .
Делеклюз, поставленный во главе обороны, был бессилен
что-нибудь изменить. Бестолковщина и безалаберщина оста-
VA5
Клара Фурръе. Наводчик на канонерке
Коммуны.
вались прежние. Ничего
не делалось для подня-
тия дисциплины в на-
циональной гвардии,
для ее организации.
Др.ю с постройкой бар-
рикад стояло на месте.
А в то же время полторы
тысячи солдат, остав-
шихся в Париже и по-
лучавших от Коммуны
продовольствие, слоня-
лись без дела под тем
предлогом, что они не
могут присоединиться
ни к той, ни к другой
стороне. Центральный
комитет выступал все
более самостоятельно.
Он производил аресты,
расходовал средства, не
смущаясь существова-
нием военной комиссии.
Но так как и военная
комиссия управляла, то получались только бесконечные
столкновения и возрастали разнобой и развал.
В ночь на 13 мая версальцы обошли отчаянно защищав-
шийся форт Ванв. Утром следующего дня над ним уже разве-
вался версальский флаг.
Брюнель с напряжением всех своих сил защищал деревню
Исси. Гарнизон в 2 тыс. человек бессменно держался здесь
уже 41 день. Орудий было всего четыре. Брюнель потребовал
свежих батальонов. Ему дали всего две-три сотни человек.
15 мая измученные батальоны оставили деревню Исси.
13 мая флотилия канонерок, которая, двигаясь по реке
Сене, все время поддерживала военные операции Коммуны,
потерпела крупную неудачу и потеряла одну из канонерок.
Домбровскому тоже пришлось отступить. Наконец, орудия,
936
установленные комму-
нарами на возвышенно-
стях Монмартра, по
неопытности или измене
артиллеристов осыпали
ядрами национальных
гвардейцев и не при-
чиняли никакого вреда
осаждающим.
16 мая ураганным
огнем версальцев были
выбиты все защитники
на пространстве от ле-
вого берега Сены до
Пти-Ванв. Непрерыв-
ный град снарядов сы-
пался на протяжении
от Вожирара до Нейли.
Батальонам пришлось
искать защиту за же-
лезнодорожным виаду-
Анна Ротшильд. Наводчик на канонерке
Коммуны.
ком окружной дороги.
17 мая произошел
взрыв фабрики патро-
нов на улице Рапп. Человеческие останки, горящие бревна
взлетали с Марсова поля на громадную вышину; на окрест-
ности сыпались взрывчатые снаряды. Четыре дома обрушилось,
до 40 человек было изувечено. Быстро явившиеся пожарные
успели выхватить из огня фургон со снарядами и несколько
бочек с порохом. Причина взрыва осталась невыясненной,
но совершенно естественно здесь предполагали измену.
В тот же день версальцы поставили батареи осадных ору-
дий й новых пунктах. 18-го версальцы попытались ворваться
в город, начав неожиданное наступление с криками: «Да здрав-
ствует Коммуна!» Был пойман шпион, признавшийся, что он
передал версальцам план укреплений Коммуны. После воен-
ного суда его расстреляли — третий расстрел за два месяца
существования Коммуны.
Ы7
19 мая было днем сравнительного затишья. Но в субботу
20 мая, с часу дня батареи версальцев, до трехсот морских и
осадных орудий, открыли ужасающую бомбардировку, пред-
вещая приближение решительного момента...
Внутренние отношения в Коммуне все более обострились.
Разногласия в Совете Коммуны обнаружились с первых
же его заседаний. Они проявлялись по самым разнообразным
поводам. Должны ли быть заседания публичными или закры-
тыми? Представляет ли Коммуна военный совет, основная
задача которого заключается в организации обороны, или же
это обычное парламентское учреждение, каждый шаг которого
должен быть подконтролен массам избирателей? Является ли
дело Парижа чисто парижским делом или же это исходный
пункт общефранцузской революции? И должен ли Париж
действовать только примером или же ему следует выступать
в качестве революционной общегосударственной власти?
В этих спорах постепенно складывалась группа меньшин-
ства с преобладающей прудонистско-социалистической окрас-
кой. Ей противостояло «бланкистско-якобинское» большин-
ство, в котором, однако, было очень мало якобинского. Так
как среди меньшинства было больше литераторов и вообще
интеллигентов, то его воззрения нашли более отчетливое вы-
ражение в программных заявлениях Коммуны.
Меньшинство окончательно оформилось уже ко второй поло-
вине апреля, прежде всего в связи с решением вопроса о дейст-
вительности дополнительных выборов в Коммуну. В дальней-
шем всякий сколько-нибудь существенный тактический вопрос
вызывал резкое столкновение между двумя группами.
Версаль убедил солдат, что коммунары — воры и граби-
тели, выпущенные из тюрем пруссаками и Коммуной, что они
пытают и расстреливают попавших к ним в плен. Солдаты, в
особенности возвратившиеся из германского плена, были до-
ведены до белого каления. Повторились новые случаи дикой
расправы с коммунарами. Офицеры подавали пример. 25 ап-
реля неожиданным нападением были захвачены четыре на-
циональных гвардейца. Офицер уложил их револьверными
выстрелами в голову. Но двое из них были только, ранены,
доползли до соседней траншеи и рассказали о происшедшем.
9.iS
На следующий день этот случай обсуждался в Коммунё.
Раздались голоса: «Надо принять ответные меры и расстре-
лять несколько заложников». Замечательны некоторые возра-
жения, представленные членами Коммуны из меньшинства —
Тридоном, Авриалем и Журдом: «Зачем убивать двенадцать
человек за четырех? Вы не имеете на это права. Надо дей-
ствовать, оставаясь на почве закона». Это — все то же стремле-
ние подчинить революцию существующим законам. Но к чему
же, в таком случае, было принимать декрет о заложниках?
И, в ужасе отшатываясь от его применения, не поощряла ли
Коммуна дерзость врагов, которые все смелее вели свою работу
в самом Париже? Не осуждала ли она на полную бесплодность
все свои меры устрашения?
Уже на этот раз прения были настолько бурны и приобрели
настолько личный характер, что Коммуна решила не опубли-
ковывать их протокола. Никакого решения не было принято.
Неудачи конца апреля вызвали большое возбуждение в
Коммуне. 28 апреля Жюль Мио предложил «без фраз» при-
ступить к созданию Комитета общественного спасения, который
стоял бы над всеми комиссиями и был бы уполномочен «сни-
мать голову всякому изменнику».
Предложение с самого начала подкупило якобинское боль-
шинство: фразеология 1793 г. и учреждение с названием из
той же эпохи. Это большинство не видело, что дело не в назва-
ниях, а в тесных, живых, непосредственных связях с широ-
ким общественным классом, идущим к разрешению своих
исторических задач, и в том, чтобы вожди этого класса спо-
собны были сделаться органом его революционной воли, неумо-
лимо сокрушающей все помехи его историческому движению.
После окончательного падения форта Исси это предложе-
ние 1 мая было вновь поставлено в Совете Коммуны. Некото-
рые члены Коммуны возражали, что незачем пытаться воз-
родить учреждения Великой революции: надо вообще не бол-
тать, а действовать, надо превратиться в работоспособное
учреждение. Мотивируя свое голосование, Вальян заявил:
«Я не разделяю иллюзий собрания, которое думает, что в Ко-
митете общественного спасения создает новое руководящее
политическое учреждение. В действительности оно лишь
939
Подновляет Новым названием свою исполнительную комиссию
первых дней. Если бы собрание хотело получить истинный
Исполнительный комитет, который взял бы на себя действи-
тельное руководство, ему следовало бы начать с преобразо-
вания самого себя; ему следовало бы перестать быть малень-
ким болтливым парламентом, который завтра по капризной
фантазии разрушает то, что сделал вчера... надо организовать
Коммуну и ее деятельность, надо делать дело революции, а
не заниматься агитацие’й и подражанием».
За название «Комитет общественного спасения» было по-
дано 34 голоса, за «Исполнительный комитет» — 28 голосов.
За проект в целом голосовало 45, против — 23 члена. Неко-
торые примирились с названием, надеясь, что, наконец-то,
будет создана сильная власть. Мотивируя подачу голоса,
Феликс Пиа раскрыл, какую власть имели слова над его груп-
пой. Он заявил: «Голосую за по тоЦ причине, что слова «об-
щественное спасение» относятся к той самой эпохе, как слова
«Французская республика» и «Парижская коммуна». Тридон,
подавая свой голос, едко ответил ему: «Против, так как я не
люблю ненужного и смешного старья».
Текст декрета был короткий: «Ввиду серьезности обсто-
ятельств и необходимости принятия самых радикальных и
энергичных мер Коммуна постановляет: 1) Немедленно орга-
низуется Комитет общественного спасения. 2) Он составляется
из пяти членов, избираемых Коммуной. 3) Этот комитет наде-
ляется самыми широкими полномочиями по отношению ко
всем комиссиям. Ответственен комитет только перед Ком-
муной».
Семнадцать членов меньшинства подали следующее письмен-
ное заявление: «Полагая, что существенным результатом учреж-
дения Комитета общественного спасения будет создание дикта-
торской власти, которая не придаст никакой силы Коммуне;
признавая, что это учреждение будет в полном противоречии
с политическими стремлениями массы избирателей, предста-
вительницей которых является Коммуна; признавая, что
создание всякой диктатуры Коммуной было бы, таким обра-
зом, с ее стороны захватом верховной власти народа, — мы
голосуем против».
940
Бой комму на рое с версалъцами на кладбище Пер-Лашез
С революционной точки зрения вопрос, решался бы просто.
Избиратели, выбрав Совет Коммуны, поручили ему проводить
все необходимые меры для обороны Парижа. В военной об-
становке было бы бессмысленно снова и снова обращаться
к опросу избирателей. Здесь надо проводить быстрые, реши-
тельные меры, способные усилить сопротивление Парижа.
Несколько изменяя выражения Арну, одного из подписавшихся
под заявлением, следовало бы сказать: та или иная мера ре-
волюционна и в конечном счете (демократична» не потому,
что она каждый раз проводится по обсуждении революцион-
ными массами, — она революционна и демократична не в фор-
мальном, а в глубоком значении этого слова, если она по
своим свойствам способна привести эти революционные
массы к торжеству.
Опасения, что создаваемый комитет «захватит власть»,
были совершенно несостоятельны: через несколько дней Ком-
муна так же легко устранила комитет, как создала его. По-
добные опыты были и в русской революции: реввоенсоветы и
ревкомы, создаваемые в моменты, когда необходимо было
величайшее сосредоточение власти, по миновании надобности
без всяких трений всегда уступали место органам более нор-
мального управления. И те же опыты показали, что такие дик-
таторские учреждения способны сыграть громадную роль
в периоды величайшего обострения гражданской войны. Но
для этого люди, учреждающие и составляющие их, должны
быть сделаны из другого материала. Тридон, один из членов
меньшинства, выразил это словами: «Я не вижу людей, кото-
рых можно было бы посадить в этот комитет».
Те же 17 членов, голосовавших против учреждения коми-
тета, вместе с присоединившимися к ним еще 6 членами, всего
23 человека, заявили о своем отказе принять участие в избра-
нии членов комитета. Они писали: «Принимая во внимание,
что учреждение Комитета общественного спасения является,
по нашему мнению, забвением тех принципов социальных
реформ, из которых возникла революция 18 марта, и возврат,
опасный или бесполезный, насильственный или безвредный,
к прошлому, очень поучительному, но которому не следует
подражать, мы воздерживаемся от голосования».
Io II. Степанов
241
«Социальные реформы» для группы — это Политическое
преобразование, которое немедленно превратило бы Фран-
цию в союз автономных коммун, составленных из автономных
личностей, которые с самого начала, еще в период разгораю-
щейся гражданской войны, связываются между собой чисто
договорными отношениями. Это «демократизм», немедленно
осуществляемый в полном объеме, до последних выводов.
При выборах комитета голосовало всего 37 из 60 членов,
находившихся па заседании. Арну получил 33 голоса, Мелье
и Ранвье — по 27, Феликс Пиа — всего 24 и Жерарден —
только 21. Незначительное количество голосов уже само по
себе лишало комитет необходимой авторитетности. Да и по
своему личному составу он неспособен был действовать сколько-
нибудь толково и энергично. Получилась простая лишняя
декорация, которая ни на кого не оказывала устрашающего
действия, но дала версальцам дополнительный повод кричать
об ужасных террористах, захвативших власть над Парижем.
По справедливому выражению Дюбрейля, это были «мишурные
террористы». Никого не запугивая, они в то же время не могли
и организовать оборону. Бестолковщина все увеличивалась,
развал шел дальше.
На следующий день все борцы революции узнали, что
в Коммуне идет внутренняя борьба за меньшинство, заявле-
ния которого были напечатаны в газете Коммуны и которое
решительно расходится с большинством в своих воззрениях
по вопросам, касающимся жизни и смерти Парижа. Коле-
бания и сомнения были брошены в ряды борцов в самые тяжелые
моменты борьбы. В преклонении перед догмами демократизма
меньшинство не понимало неумолимых требований войны.
На баррикадах оно «апеллировало к избирателям».
Усиливающийся натиск версальцев, явная беспомощность
организаторов обороны и в особенности окончательное очи-
щение форта Исси раскрыли несостоятельность Комитета
общественного спасения. 10 мая его деятельность и деятель-
ность Росселя подверглись в Коммуне жестокой критике.
Страсти разгорелись, борьба приняла личный характер и,
быть может, еще больше обострилась потому, что председатель-
ствовавший Феликс Пиа старательно раздувал ее. Однако
меньшинство на этот раз решило принять участие в голосо-
вании и провести в состав Комитета общественного спасения
одного из своих сторонников. Но большинство вообще пере-
стало считаться с меньшинством и составило комитет исклю-
чительно из своих представителей: Ранвье, Гамбона, Арно,
Эда и Делек л юза. Хотя и более дееспособный по своему со-
ставу, этот комитет не в силах был изменить общее положение.
В ближайшие дни мелочная борьба разыгралась еще силь-
нее. На меньшинство сыпались постоянные булавочные уколы.
Его вообще начали избегать, преднамеренно не являясь на
назначенные заседания и устраивая таковые в его отсутствие.
Представители меньшинства — Верморель, Варлен, Тридон,
Авриаль, Жоаннар изгонялись из всех комиссий и заменялись
представителями большинства, иногда совершенно бездарными
людьми. «Якобинское» большинство, охваченное истори-
ческими воспоминаниями, трактовало меньшинство как жи-
рондистов, постоянно грозило арестами, но, не способное ни
на какой решительный шаг, только раздражало и оскорбляло.
И это тем более, что у него не было ни особой программы,
ни выдержанной тактики, которая, в противоположность
меньшинству, превращала бы его в действительную надежную
опору революции. Получалась борьба не за принципы, а за
слова, не за революционную дикта:уру, а за невинные архео-
логические украшения.
15 мая меньшинство намеревалось выступить на заседании
Коммуны с протестом против поведения большинства. По-
следнее, как бывало уже не раз, не явилось и сорвало засе-
дание. Тогда меньшинство решило передать вопрос на суд
«общественного мнения» и послало свой протест в газеты.
Протест начинается утверждениями, которые едва ли можно
признать правильными: «Особым голосованием Парижская
коммуна отреклась от своей власти в пользу диктатуры, ко-
торой дала имя Комитета общественного спасения. Боль-
шинство Коммуны своим голосованием заявило, что оно не
ответственно, и передало всю ответственность за наше поло-
жение этому комитету».
Забывая, что и само меньшинство голосовало аа второй
комитет и что Коммуна остается ответственной и за состав
и*
24Л
комитета, и за его действия, и за самое его создание, мень-
шинство продолжало: «Во имя выборов, представителями ко-
торых мы являемся, мы требуем права одним нести ответ-
ственность за наши действия перед своими избирателями, не
прячась за высшую диктатуру, допустить и признать которую
нам не позволяют наши полномочия».
Следовательно, меньшинство возвещало, что оно в самой
тяжелой боевой обстановке не будет подчиняться постано-
влениям большинства.
Заявив затем, что Меньшинство в дальнейшем не станет
посещать заседаний Коммуны, и, показав, таким образом,
что оно не берет на себя никакой ответственности за действия
остающихся, оно говорит: «Преданные нашему великому ком-
мунальному делу, за которое ежедневно умирает столько
граждан, мы возвращаемся в свои округа, может быть, слишком
забытые. Убежденные, с другой стороны, что вопрос войны
в данный момент имеет первенствующее значение перед всеми
остальными, мы будем все время, остающееся в нашем распо-
ряжении от исполнения муниципальных обязанностей, про-
водить среди наших братьев из национальной гвардии и при-
мем участие в этой решительной борьбе, которая ведется во
имя прав народа.
Так мы сумеем с пользой послужить нашим убеждениям и
избегнем необходимости создавать расколы среди Коммуны,
которые мы отвергаем, убежденные, что .мы все, большинство
и меньшинство, несмотря на наши политические разногласия,
преследуем одну и ту же цель».
Меньшинство не замечает, что, раз оно не может обвинять
большинство в измене революции, оно не имеет права в разгар
сражения выносить свои обиды на суд сражающихся.
Под этим манифестом меньшинства подписались Белэ,
Журд, Тейс, Лефрансэ, Е. Жерарден, Верморель, Клеман,
Андрие, Сервайе, Лонге, Артур Арну, Виктор Клеман, Авриаль,
Остен, Франкель, Пенди, Арнольд, Жюль Валлес, Тридон,
Варлен, Курбе и Малой.
Можно представить себе, какое разложение внес этот ма-
нифест в ряды борцов и какое великое торжество доставил
он Версалю.
17 мая меньшинство поняло свою ошибку, и 15 человек из
его состава возвратились на заседание Коммуны. Оно оказа-
лось полным, как уже давно не было: 66 членов. Паскаль
Груссе предложил Коммуне остановиться на недопустимых
действиях меньшинства. Немногие члены из большинства
высказались в примирительном духе, но в конце концов была
принята резкая и оскорбительная резолюция против мень-
шинства.
Хотя Версаль и торжествовал при выступлении меньшин-
ства, раскрывшем развал в руководящем учреждении париж-
ской революции, для него не было ни большинства, ни мень-
шинства: на следующей неделе он без разбора расстреливал
представителей того и другого, а впоследствии отправлял
в тюрьмы и в ссылку, хоронил заживо.
16
ВТОРЖЕНИЕ ВЕРСАЛЬЦЕВ
В ПАРИЖ. КРОВАВАЯ НЕДЕЛЯ
20 мая один из версальских шпионов-заговорщиков, все
время остававшихся в Париже, послал донесение, что ворота
Монруж, Ванв, Вожирар, Пуан-дю-Жур, Дофин, подверг-
шиеся бомбардировке, покинуты национальной гвардией. Вер-
сальцы немедленно стянули войска к указанным пунктам.
21 мая, около 3 часов дня, версальцы сосредоточили всю
силу своих батарей на воротах Сен-Клу, от которых остались
одни обломки. Дюкатель, добровольный шпион, поднявшись
на бастион Л? 64, замахал белым платком и крикнул солдатам
в ближайших траншеях: «Входите, никого нет!» Убедившись,
что это действительно так, версальский офицер известил об
этом свой штаб. Орудия прекратили огонь, и солдаты, нигде
не встречая сопротивления, из траншей начали распростра-
няться по покинутым укреплениям. Только у ворот Отейль
произошла короткая схватка. К вечеру в город уже вошли
четыре корпуса версальцев.
Как раз в последние дни многие члены Коммуны, видя,
какой оборот принимают дела, настойчиво спрашивали, де-
лается ли что-нибудь для созданий второй линии укреплений,
которая могла бы па долгое время задержать версальцев.
Они получали успокоительные ответы. Но на самом деле почти
ничего не было построено. — по халатности или вследствие
измены, которая, несомненно, свила гнездо и в военных учре-
ждениях Коммуны.
Громадный город несколько часов не подозревал, что на-
ступает конец. . Недалеко от мест вступления версальцев,
в саду’ Тюильри, происходил концерт в пользу вдов и сирот
Коммуны. По окончании концерта офицер главного штаба
Коммуны взошел на эстраду и сказал: «Граждане, Тьер обещал
вчера вступить в Париж. Он не вошел и не войдет. Приглашаю
вас на будущее воскресенье на большой концерт в пользу вдов
и сирот». И Даже при наступлении ночи жизнь в театрах и на
бульварах текла своим чередом, как будто ничего не случилось.
В 7 часов вечера Совет Коммуны, не спеша, разбирал дело
Клюзере. Только в этот момент явился член Комитета обще-
ственного спасения Бильорэ и принес сообщение Домбров-
ского, что версальцы вступили через ворота Сен-Клу. Бильорв,
чтобы ослабить подавляющее впечатление, добавил: «Под-
крепления уже посланы. Комитет общественного спасения
бодрствует». «Бодрствование» для Бильорэ выразилось в том,
что он вскоре исчез и затем уже не появлялся в Комитете
общественного спасения.
Заседание возобновилось. Клюзере оправдали. На заве-
рениях Бильорэ успокоились: комитет несет за все ответствен-
ность, он сделает все необходимое. «Никто не требует объ-
явить заседания непрерывными, никто не предлагает своим
товарищам остаться и ждать дополнительных сведений, вызвать
сюда Комитет общественного спасения. Не находится чело-
века, который сказал бы, что в этот момент роковой неизвест-
ности, когда придется наскоро создавать план обороны, при-
нимать важные решения в случае несчастия, место защитников
Парижа в центре, в доме Коммуны, а не в их округах» (Лис-
сагарз). В 8 часов заселение было закрыто, — последнее офор-
мленное заседание Коммуны,
247
В это же самое время Дслеклюз получил частные сообще-
ния, что все обстоит попрежнему, и распорядился известить
население, что показавшиеся версальцы отброшены, ворота
Отейль не взяты и т. д.
Пользуясь такой атмосферой беспечности, версальцы
почти беспрепятственно в течение всей ночи захватывали и
укрепляли за собою новые и новые позиции: они овладели
недостроенными баррикадами, распространялись по местам
расположения национальной гвардии, которая все еще ничего
не подозревала, избивали ее раньше, чем она успевала притти
в себя.
К рассвету 22 мая в город вступило уже больше 50 тыс.
солдат, которые захватили не менее пятой его части. Только
тогда на всех колокольнях раздался набат, и барабаны по-
всюду забили тревогу.
Делеклюз, член Коммуны, стоявший после’ Росселя во
главе обороны, стойкий и самоотверженный революционер,
чуждый всего мелкого и личного, но романтик, совершенно
далекий от военного дела, сделал невозможной всякую плано-
мерную организованную оборону. 22 мая он приказал рас-
клеить по стенам следующую, составленную им прокламацию:
«Довольно милитаризма! Долой главные штабы с их мун-
дирами, расшитыми галунами и мишурой! Дорогу народу,
борцам с обнаженными руками! Пробил час революционной
борьбы. Народ ничего не смыслит в ученых маневрах. Но когда
у него в руках ружье и камни мостовой под ногами, он не
боится никаких стратегов монархической школы... Перед ва-
шим грозным сопротивлением неприятель, похвалившийся, что
он покорит вас, сам покорится под влиянием стыда за те
преступления, которыми он запятнал себя в течение двух ме-
сяцев. Коммуна полагается ’ на вас, и вы полагаетесь на
Коммуну!»
Воззвание упало на благодарную почву. И раньше плано-
мерная, по-военному централизованная организация обороны
наталкивалась на мелкобуржуазную психику главных боевых
масс Парижа. Ремесленники со своим по-ремесленному свя-
занным кругозором, с более или менее прочной оседлостью
в определенных улицах и кварталах, с самого начала неохотно
24#
покидали свои округа и сопротивлялись всяким перегруппи-
ровкам, которые могли бы превратить отдельные батальоны
в единый, стройный, внутренне расчлененный и связанный
боевой организм.
Теперь сама военная власть благословила, одобрила, воз-
вела в систему это стихийное ^тяготение к бессистемности.
Каждый национальный гвардеец торопился в свой квартал,
чтобы возвести там баррикады, которые преграждали бы под-
ступы к нему. Он не заботился о судьбе соседних кварталов,
и они, ниоткуда не получая подмоги, поодиночке могли захва-
тываться методически наступающим неприятелем. Все сопро-
тивление разменялось на мелкие стычки, в которых одна
за другою уничтожались маленькие группы коммунаров.
Якобинец Делеклюз в деле обороны так далеко провел полную
автономию улиц и кварталов, как, пожалуй, даже в мирной
обстановке не провел бы на практике ни один прудонист.
Все члены Коммуны в свою очередь решили разойтись по
округам для ускорения постройки баррикад и для обороны
кварталов. Четыре оставшихся в Париже члена Комитета
общественного спасения все время появлялись в наиболее
опасных местах, но у них и в мыслях не было, что их основ-
ная задача — в общей организации обороны.
Средневековые организации ремесленников — цехи ма-
стеров, товарищества подмастерьев, — лежавшие в основе
стройной военной организации средневекового города, давным-
давно исчезли и разложились. Теперь преобладание мелко-
буржуазных форм в промышленности Парижа приводило к
разоблачению и распылению обороны. Его могла бы преодо-
леть только организующая сила крупнопромышлепного про-
летариата, если бы ею руководила авторитетная и энергичная
революционная социалистическая партия.
В понедельник, 22 мая, версальская армия еще не продви-
нулась дальше аристократических кварталов. Но, по общему
признанию, при некоторой энергии она могла бы овладеть в
этот день большею частью Парижа и встретила бы сравнительно
слабое сопротивление. Постройка баррикад только начина-
лась, подавляющее впечатление неожиданности не было изжи-
то. Однако легкая победа с небольшим кровопролитием не
349
входила в расчеты Тьера. Он хотел примерной расправы: ему
были нужны тысячи трупов, реки крови, — его должны были
признать спасителем общества от грозной опасности. Надо
было дать Парижу хотя несколько подготовиться к сопро-
тивлению. Тьер отдал приказ замедлить наступление и при-
остановить его на определенной линии.
В тот же день при диком завывании правой п восторжен-
ных аплодисментах левой Тьер заявил в Национальном собра-
нии: «Судя по тому сопротивлению, которое мы встречаем,
можно думать, что Париж скоро будет возвращен своему вер-
ховному владыке, т. е. Франции. Правосудие совершится,
пользуясь своими обычными путями. Мы прибегнем только
к закону, но он будет применен во всей его строгости. При
помощи закона необходимо поразить мерзавцев, которые
уничтожали частные владения и, превзойдя дикарей, разру-
шали национальные памятники. Искупление будет полное.
Оно произойдет именем закона, при помощи закона и на осно-
вании закона»).
Приостановка наступления пошла на пользу обороне.
Повсюду, не только в пролетарских кварталах, но и в центре
Парижа, даже в аристократических участках, возникли мно-
гочисленные баррикады. Некоторые из них были настолько
сильны, что более двух суток задерживали напор подавляющих
сил версальцев и покидались только после того, как их обхо-
дили с флангов и тыла. При спешности постройки и при от-
сутствии общего плана и руководства они, при всей своей
многочисленности, конечно, не представляли продуманной
системы укреплений, которая предупредила бы разбрасывание
сил осажденных и позволила бы им все внимание сосредото-
чить на немногих, но зато решающих пунктах. Тем не менее
в несколько часов способность Парижа к обороне значительно
повысилась. Небольшая баррикада, едва достигавшая высоты
человеческого роста, в некоторых Случаях двумя-тремя де-
сятками восставших оборонялась против нескольких полков
в течение многих часов. Парижский пролетариат и полупро-
летариат при некотором уменьи руководить им, считаясь
с его особенностями, представлял бы несравненный боевой
материал. Но в действительности не только отсутствовало
2.50
общее руководство: далеко не были использованы многие
ресурсы обороны. Так, например, орудия на высотах Мон-
мартра и Пантеона, которые могли бы нанести громадный
урон версальцам, не поддерживали осажденных и безмол-
вствовали.
23 мая версальды направили главный удар именно па
Монмартр. В течение ночи там распространилась паника.
Невидимому, версальские агенты вели усиленную подготовку.
Они раздували тревогу и подозрительность. По их указаниям
подвергались аресту новые и новые военные и гражданские
должностные лида, обвиняемые в предательстве. Создалось
удручающее настроение. Батальоны таяли. Артиллерия без-
действовала, большинство орудий оказалось испорченным.
Измена была несомненна. Только в одном пункте 200—300 че-
ловек оказали отчаянное сопротивление и надолго задер-
жали версальцев. Это было все, что удалось собрать для обо-
роны Монмартра, который при условии энергичной и плано-
мерной борьбы был бы почти неприступен. Версальды, ведя
наступление с разных сторон и только кое-где встречая слабое
и разрозненное сопротивление,’ овладели позицией, господ-
ствующей над важными центрами парижской обороны.
В некоторых пунктах версальды наткнулись на упорное
сопротивление. На площади Бланш долго держался батальон
женщин под командой Луизы Мишель и русской Дмитриевой.
Площадь Согласия с большой энергией и искусством
целых два дня оборонялась Брюнелем. Но в конце концов
вследствие численного перевеса и единого руководства вер-
сальцы проникали все глубже в Париж. К ночи во власти
коммунаров осталось не более половины города.
В этот день был смертельно ранен Домбровский. Его
тяготило недоверие, с которым в последние дни относились
к его действиям в Коммуне и среди национальной гвардии.
Не менее тяготило его и сознание, что нет возможности
справиться с растущим развалом. Этот мужественный человек
сам искал и нашел смерть.
В тот же день, 23 мая, начались варварские расправы с
пленными. С захватом Монмартра они приняли самый беспо-
щадный, исступленный характер. Самые многочисленные
261
избиения совершались
на улице Розье, в доме
№ 6, где в марте были
убиты генералы Тома и
Леконт. Камиль Пель-
тан — один из предста-
вителей новой полити-
ческой группировки,ра-
дикальной по фразам
и темпераменту, выдер-
жанно консервативной
по существу, следова-
тельно, классовый про-
тивник Коммуны —так
описывает версальские
зверства:
«Когда явилась ар-
мия, она как бы во-
образила, что самая
улица преступна и что
каждый из ее жителей
забрызган кровыо Кле-
мана Тома и Леконта.
Расстреливали без по-
Елизавета Дмитриева, русская. Видная
деятельница 1 Интернационала, актив-
ная участница Парижской коммуны.
Бежала в Швейцарию.
щады и массами. Затем расположились в доме № 6. Теням
обоих генералов были принесены ужасные жертвы, и сад был
свидетелем таких изощренных пыток и убийств, которые были
бы вполне достойны варварско-суеверной изобретательности
XI в. Но кто были те пленные, которых сводили сюда со
всех сторон? Это были все, кто подозрениями и доносами
предавался в руки озверелых войск, все арестованные за
какую-нибудь блузу, штаны, пару башмаков, все жители тех
домов, которые очищались с подвала до чердака, все, кого по
слепому гневу какого-нибудь унтера схватили за косой
взгляд, все, на кого, как на преступника, слепая месть
соседа указала в такой момент, когда всякие доносы дости-
гали своей цели. Пленные были набиты в этом саду и должны
были просить прощения за преступление, которого не совер-
2АЯ
про-
стен, у шту-
у сломанных
у выбоин от
В
мгно-
часа-
Луиза Мишель. Учительница. Активная
участница Парижской коммуны. Сослана
на каторгу в Новую Каледонию.
шалп, — просить
тения у
натурки,
деревьев,
пуль!..
Пленный, простер-
шись на земле, должен
был лежать лицом
пыли и не одно
венье, а целыми
ми, целый день. Два
ряда несчастных, среди
которых были старики,
женщины и дети, под-
вергнуты были этому
мучению в виде публич-
ного покаяния перед
штукатуркой. Щебень
резал им колени, пыль
набивалась в их рты и
глаза, их напряженные
члены немели, нестер-
пимая жажда сжигала
их пересохший рот и
пустой желудок, майское жгучее солнце обжигало их обна-
женные головы, а если кто-либо плохо лежал, приподнимал
голову или хотел выправить затекшее колено, удар при-
кладом принуждал мятежника вновь принять прежнее поло-
жение. Когда пытка оканчивалась, некоторую часть несчаст-
ных отделяли и отводили на пригорок, где их расстреливали.
Остальных отправляли в Сатори*.
Сюда привели 42 мужчин, 3 женщин и 4 детей, захвачен-
ных в разных местах, с обнаженными головами выстроили их
на коленях у стены, у которой 18 марта расстреляли генералов,
и всех расстреляли. Одна женщина с ребенком на руках отка-
залась стать на колени и крикнула своим товарищам: «Пока-
жите этим несчастным, что вы умеете стоя смотреть в глаза
смерти».
9ЛЯ
Такая же бойня шла на сквере Еатиньоль, на площади
Ратуши, у ворот Клиши, в парке Монсо, в различных пунктах
Монмартра, на внешних бульварах.
А Комитет общественного спасения и Центральный комитет
национальной гвардии в это самое время еще обращались
с печатными увещеваниями к версальским солдатам. Они все
еще не видели, что за два месяца Тьер довел их до крайней
степени озверения и что слова утратили всякую силу и смысл.
В 2 часа ночи Рауль Риго явился в тюрьму Сен-Пелажи,
где сидели заложники, и, потребовав Шодея, который расстре-
ливал народ во время движения 22 января, и трех жандармов,
велел вывести заложников и расстрелять.
Пожары начались еще 22 мая. На следующий день огонь
бушевал во многих пунктах Парижа. Горело здание мини-
стерства финансов, горели здания па берегу Сены, Тюильри,
Почетный Легион, государственные совет и контроль, улицы
Рояль, Бак, Лилль, Круа Руж. Вихри дыма заволокли всю
западную часть Парижа. Взрывы следовали за взрывами.
С каждым часом пожар разрастался. Многие здания загорали* ь
от снарядов, ио некоторые дома поджигались национальной
гвардией, чтобы затруднить наступление версальцев и прикрыть
свой отход.
Как всегда бывает в таких случаях, контрреволюция всю
ответственность за пожары постаралась свалить на Коммуну.
Она ставила вопрос таким образом, как будто какой-нибудь
исторический памятник, созданный человеческими руками,
может быть дороже сотен человеческих жизней. И контррево-
люция истребляла десятки тысяч коммунаров, прикрываясь
местью за уничтожение груд камней, в котором коммунары
в действительности были неповинны.
Солдаты начали разгром магазинов. «Порядок» торжество-
вал. Спиртные напитки довершили превращение версальцев
в бешеных зверей.
24 мая все шло так же, как в предыдущий день. В Комитете
общественного спасения царила растерянность. Общего руко-
водства не было. Да оно сделалось и затруднительным. Недо-
вольство и недоверие, с каким национальные гвардейцы отно-
сились к своим офицерам вообще и к офицерам Главного штаба
Последние декреты Коммуны.
Последняя баррикада на улице Туртиялъ 28 мая 1871 г. • 2 часа дня
в особенности, все сильнее прорывались наружу. Офицеров,
которые пробирались с приказами или за распоряжениями,
останавливали и заставляли таскать камни на баррикады.
Одного из офицеров, строгого в обращении с гвардейцами,
захватили и, без всяких оснований обвинив в предательстве,
расстреляли. Каждый отряд упорно держался на своем участке,
хотя небольшого продвижения было бы достаточно, чтобы
вместе с борцами соседнего квартала отбросить наступающего
противника.
Коммуна действительно не успела построить боевой силы,
которая была бы цельным, стройным, внутренне сплоченным и
связанным организмом.
Но парижский пролетариат еще раз показал, что он не-
сравненный баррикадный борец, что он действительно умеет
«умирать сражаясь». Одну баррикаду 30 человек защищали
два дня, другая долго держалась с полутора десятками борцов.
В 13-м округе Врублевскому удалось собрать несколько
тысяч борцов. Он отбил четыре атаки, произведенные целым
армейским корпусом, и перешел в наступление. Всю ночь он
сохранял за собою захваченные позиции.
Но версальцы шли со всех сторон, захватывали новые и
новые площади, улицы, здания, пункты, которые по тем или
иным причинам имели особенное значение для Коммуны, как,
например, ратуша. К концу дня на левом берегу Сены за Ком-
муной остался только 13-й округ, а на правом — часть между
рекой, Севастопольским и Страсбургским бульварами, линией
Восточной железной дороги и укреплениями. Все богатые квар-
талы были заняты версальцами; борцы были загнаны в их соб-
ственные кварталы.
В этот день на кладбище Пер-Лашез похоронили Домбров-
ского. Его смерть всем показала, кого потеряла в нем оборона.
Верморель произнес речь, в которой между прочим сказал:
«Вот он, тот, кого обвиняли в предательстве! Он один из первых
отдал свою жизнь за Коммуну. А мы, — что делаем мы, вместо
того чтобы подражать ему?» И, описав растерянность, проник-
шую в ряды гвардии, он закончил: «Поклянемся же, что мы
оставим это место только для того, чтобы умереть!»
Расправы версальцев шли своим чередом. Захватив почти
П И. Степанов
без борьбы Пантеон, они по приказанию своего полковника
расстреляли 40 пленных. Здесь же был убит Рауль Риго. Он
не пытался скрыться, как сделали многие члены Коммуны,
например Пиа; напротив, обычное штатское платье он переме-
нил на офицерскую форму. Узнанный, он сам подошел к сол-
датам и сказал: «Чего вам надо? Да здравствует Коммуна!>>
Его оттащили к стене и расстреляли. Но избивали не только
обезоруженных борцов: всякую плохо одетую женщину, на-
правлявшуюся с крынкой молока или с пустой бутылкой,
хватали, ставили к стене и приканчивали выстрелами из ре-
вольвера. Версальцы втолковали солдатам, что коммунарки
бросают в подвалы домов бутылки с керосином, поджигают и
таким образом распространяют пожары.
Газета «Франция» писала: «Эго уже не солдаты, выполняю-
щие свой долг, это существа, в которых проснулись ин-
стинкты тигра. Нельзя выйти из дома за провизией без риска
быть убитым. Версальцы добивают прикладами раненых, об-
шаривают трупы: производят «последний обыск», как презри-
тельно выражаются иностранцы».
Общественные учреждения и остатки Коммуны перебрались
в мэрию 11-го округа. Сюда же стекались остатки батальонов,
отбрасываемых верСальцами. Обменивались впечатлениями.
Рассказывали о зверствах. Положение обрисовывалось С бес-
пощадной ясностью. Это классовая война, в которой буржуа-
зия никому не дает и не даст пощады. Это не одна из тех по-
литических революций, после которых победители оставляли
побежденных в полном покое. Это борьба, в которой экспло-
ататоры хотят уничтожить и раздавить взбунтовавшихся зкспло-
атируемых, показать устрашающий пример на целые десяти-
летия. В этой войне нет пленных: плен — только мучительная
отсрочка смерти, только пытки и надругательства перед по-
следним часом.
До сих пор массы, сбиваемые соглашательскими иллюзиями
руководителей, не схватывали всего значения своего восста-
ния. Теперь буржуазия своей беспощадностью сказала им:
класс идет против класса. Между ними нет примирения, так
как буржуазия не может отказаться от господства, от эксплоа-
тации.
яла
С этого времени борьба умирающей Коммуны поднимается
на героическую высоту, которая делает Коммуну бессмертной
в глазах пролетариата. Полупролетариат, предпролетариат
вырос в борца, в котором рабочий класс, сознательно вступаю-
щий в последний, решительный бой, видит образец для себя.
Но в этих борцах, естественно, вспыхнула и страстная не-
нависть. На удар ударом! Они мучают и избивают наших товари-
щей, они не щадят женщин и детей. Мы не можем добраться до
того центра, который направляет руку убийц, мъгне може»!
поразить палача в сердце. Ответим истреблением л^рх друзей
версальцев, которые у нас под рукой.
Такие действия отличаются величайшей непосредствен-
ностью, стихийностью. Было бы совершенно' ошибочно под-
ходить к ним с меркой целесообразности. * •
В мэрии 11-го округа старый революционер ЖацТон,' слу-
чайно избежавший расстрела в иконе 1848 ц., отважный борец
Коммуны, подобрал тридцать человек и отправился в тюрьму
Ла-Рокет, куда накануне перевели арестованных. «Так как вер-
сальцы расстреливают наших, — заявил Жэнтон, — то шесть
заложников будут сейчас казнены».
В восьмом часу вечера из камер вывели шесть заключенных,
в том числе архиепископа Дарбуа и трех иезуитов, и, поставив
к стене, расстреляли. В 11 часов ночи Делеклюз получил изве-
стие о казни заложников. Этот старый 60-летний революционер,
этот якобинец, у которого смерть уже вырвала многих това-
рищей и друзей, измученный, подавленный кровавыми впечат-
лениями, без передышки работавший днем и ночью, превратив-
шийся в бледную тень, закрыл лицо руками и произнес:
«Сколько ужаса в этой войне! Сколько ужаса!» Но затем, овла-
дев собою, воскликнул: «Мы сумеем умереть!»
Догорали старые пожары, вспыхнули новые. Густые
клубы дыма поднимались от Тюильри, Пале-Рояля, ратуши,
Лирического театра, церкви Евстафия, ворот Сен-Мартен,
префектуры полиции. Над Парижем пылало красное зарево.
Орудийная канонада не умолкала всю ночь.
Четверг 25 мая. На одного коммунара теперь приходилось
более десятка наступающих версальцев. Тем не менее за на-
скоро построенными баррикадами быстро редеющие ряды
17«
Врублевский. Участник польского восста-
ния 1863 г., активный участник Париж-
ской коммуны, был назначен генералом.
Бежал в Аналию, Заочно приговорен вер-
сальцами к смерти.
гвардейцев оказывали
упорное сопротивление.
Брюнель четыре дня с
большим уменьем и вы-
держкой руководил бо-
ем, отступая лишь после
того, как определялся
обход с флангов или
угрожало захождение с
тыла. Пулей ему проби-
ло бодро, и его перене-
сли в мэрию 11-го окру-
га. Туда же раненая
Дмитриева привела еще
более тяжело раненого
Франкеля.
Врублевский медлен-
но, подчиняясь крайней
необходимости, оставлял
одну позицию только
для того, чтобы опять
остановиться на следую-
щей. Он обнаружил, по-
добно Домбровскому,
выдающиеся командные
способности. Ему удавалось организовать батальоны, от кото-
рых отказывались другие, считая их непригодными. С ними
Врублевский умел сдерживать натиск подавляющих сил
противника. Делеклюз предложил ему общее командование.
Врублевский спросил: «Найдется ли у вас несколько тысяч
смельчаков?» — «Самое большое несколько сот», — отвечал
Делеклюз. Врублевский отклонил предложение: с такой
горсточкой бойцов нечего было помышлять об общей орга-
низации обороны.
Баррикада на площади Шато-д’О (теперешняя площадь
Республики) долго под градом снарядов сдерживала натиск
версальцев. 18-летний юноша со знаменем в руке стоял на-
верху баррикады. Когда пуля сразила его, другой подросток
»60
Протокол заседания Генерального совета I Интернационала от 23 мая
1871 г., на котором К. Маркс выступил с речью о Парижской
коммуне. В зтой речи К. Марке сказал: • Принципы Коммуны вечны
и несокрушимы, они снова и снова будут подтверждаться, покуда ра-
бочий класс не добьется освобождения»
выхватил знамя и стал на его место. Несмотря на приказания
Вермореля, Тейса, Жаклера и Лисбона, он оставался там, пока
и его не сразила пуля. Один лейтенант был убит перед барри-
кадой. 15-летний мальчик спрыгнул вниз и, несмотря на град
пуль, принес товарищам кепи убитого.
В предместье Тампль на одной баррикаде мальчик дольше
всех поддерживал стрельбу. Захватив баррикаду, вер-
сальцы перестреляли у стены всех борцов. Ребенок попросил
разрешения у офицера отлучиться на три минуты: «Напро-
тив живет мать; она хоть что-нибудь сохранит, если я отнесу
ей свои серебряные часы». Хотя и версалец, офицер взвол-
новался и, отпустив мальчика, думал, что он не вернется,
но тот возвратился через три минуты, вскочил на тротуар
и прислонился к стене рядом с трупами расстрелянных то-
варищей. ,
В 7 часов вечера Делеклюз, находившийся в мэрии 11-го
округа, без всякого оружия, опираясь на палку, отправился
к площади Шато-д’О. сопровождаемый Журдом, Лиссагарэ и
полсотней гвардейцев. По дороге они встретили раненого Лис-
бона, которого поддерживали Верморель, Тейс и Жаклер. Тя-
жело раненый Верморель упал. Его подобрали и унесли на
носилках.
Раненого Вермореля принесли в мэрию 11-го округа. Ферре,
который все время подписывал приказы, допрашивал приво-
димых шпионов и отдавал распоряжения, обнял его. «Види-
те, — сказал ему Верморель, — и меньшинство умеет умирать
за дело революции».
Это была правда. За исключением немногих, бежавших
с самого начала, как Бильоре и Феликс Пиа, выделявшихся
в Коммуне беспредельным героизмом фразы, представители
большинства и меньшинства в одинаковой мере появлялись
в самых опасных местах и делали все, что от них зависело, неся
все трудности и лишения вместе с борцами.
Метрах в 40—50 от баррикады на Шато-д'О сопровождаю-
щие отстали от Делеклюза, так как бульвар осыпался снаря-
дами. «Делеклюз шел все тем же шагом. Он был единственное
живое существо на бульваре. Дойдя до баррикады, он с левой
стороны взошел наверх. Мы в последний раз увидали это стро-
гое, обрамленное седыми волосами лицо, глядевшее в глаза
смерти. Вдруг Делеклюз исчез. Он упал, пронизанный пу-
лями» (Лиссагарз). На другой день версальцы похоронили
его.
Перед уходом он оставил письмо, которое его друг должен
был передать сестре. «Дорогая сестра, — писал Делеклюз, —
я не хочу и не могу быть жертвой и игралищем торжествующей
реакции. Прости, что я ухожу раньше тебя, посвятившей мне
всю свою жизнь, но мне нехватает мужества, чтобы перенести
новое поражение после стольких, уже перенесенных мною.
Перед тем как я найду последний покой, моим последним вос-
поминанием будет мысль о тебе. Благословляю тебя, горячо
любимая сестра, — вся моя семья после смерти нашей дорогой
матери. Прощай, прощай! Целую тебя еще раз. Твой брат,
который будет любить тебя до последнего вздоха».
Так как парижская революция оставалась чисто местным
восстанием и для членов Коммуны не укладывалась как часть,
как отдельное звено в целый революционный процесс, охваты-
вающий не один город и не один год, то им и тем, кто шел за
ними, должно было казаться, что с падением Коммуны для них
все кончено. Оставаться на своем посту до последнего конца,
погибнуть вместе с Коммуной — это при данных условиях
было в историческом смысле величайшее дело, какое они
могли совершить как передовой отряд международного проле-
тариата.
В этом глубокое отличие Коммуны от современного ком-
мунизма. В 1919 г., когда спартаковцы Германии поднимали
восстание, они знали, что это первая битва и что пораже-
нием в ней еще ничто не решается. В интересах развертываю-
щейся мировой революции важно было сохранить те кадры,
которые превращают боевой материал в стройно организован-
ную армию. Поэтому мировой пролетариат, как и пролетариат
Германии, пережил жгучее, величайшее горе, когда он узнал,
что Карл Либкнехт и Роза Люксембург не ушли от подлой руки
лакеев буржуазии. Их жизнь дала бы больше мировому
движению, чем их смерть. Жизнь тысяч сознательных револю-
ционных пролетариев, павших с того времени, была бы сохра-
нена, если бы они остались живы и организовали борьбу. Их
4МИ
задача была — не стрелять из винтовки, а направлять действия
миллионов стрелков...
Итак, за баррикадами перемешались и слились большинство
и меньшинство Коммуны. Здесь были Арну, Гамбон, Журд,
Ранвье, Курне, Мортье, Вердюр, Мартле, Шамни, Ж.-Б. Кле-
ман, Вальян (впоследствии вождь французского социа-
лизма), Жоаннар, Виар, Шардон, Жерем, Дерер, Тренке,
Потье (автор слов «Интернационала», написанного в дни
Коммуны), Алликс, Брюнель, Валлес, Лонге, Арнольд, Фран-
кель, Пенди, Серайе, Авриаль, Э. Жерардеи, Лефраисе,
Верморель, Тейс, Остен, Варлен, Малой; здесь уже никто,
и прежде всего версальцы, не различали большинства и мень-
шинства .
Кольцо сжималось все теснее. Еще 22 мая между версаль-
ским правительством и принцем Саксонским было заключено
соглашение, по которому версальцы могли повести свои войска
на усмирение Парижа через нейтральную полосу. Германская
армия обложила Париж с севера и востока. Она отрезала се-
верный вокзал, укрепила линию канала со стороны Сен-Дени,
повсюду расставила часовых, на многих пунктах возвела
баррикады. В четверг, 25 мая, 5 тыс. баварцев образовали не-
проницаемое заграждение от Марны до Монтрейля. Германские
войска расстреливали парижских беженцев, пытавшихся про-
браться через их линии. Многих они передавали на расправу
в Версаль. Парижская революция замуровывалась со всех сто-
рон. Жертвам отрезывался всякий путь к бегству. Бисмарк
хорошо чувствовал, что в Париже класс восстал против класса;
общность эксплоататорских интересов связала его с версаль-
ским правительством. Он неоднократно предлагал Тьеру пу-
стить в ход германскую армию для быстрейшего подавления
Коммуны и не отказывал версальскому правительству ни в
чем, что могло бы содействовать сформированию сильной армии
против Парижа.
Расправа производилась не только на улицах, где версальцы
приканчивали раненых и расстреливали пленных. В поисках
жертв они бросились по больницам. Фано, врач одной из боль-
ниц, на вопрос, есть ли у него раненые национальные гвардейцы,
ответйл, что имеется несколько человек, «но они" лежат уже
266
давно». — «А. вы сочувствуете этим мерзавцам», — сказал
офицер и приказал немедленно расстрелять доктора. Несколько
коммунаров было придушено в самой больнице.
Пожары захватывали все новые и новые пункты. К ночи во
власти Коммуны оставались только 19 и 20-й округа и при-
близительно по половине Ии 12-го округов.
В пятницу, 26 мая, продолжалась подлая бойня. 100-тысяч-
ная версальская армия отовсюду охватывала горсточку героев
Коммуны. В этот день версальцы захватили Мильера и привели
его в главный штаб генерала Осса. Палас Гарсен, тогда капи-
тан главного штаба, впоследствии генерал, сам рассказал о
расправе с Мильером. Личность Мильера, всегда игравшего
в Коммуне примирительную роль и вообще не проявлявшего
активности, тем не менее с самого начала привлекла особенное
внимание версальцев: ведь этот человек безжалостно разобла-
чил подлоги Жюля Фавра, одного из героев Версаля. Первыми
словами Гарсена было: «Я знаю вас только по имени, но н
читал ваши статьи, и они возмущали меня. Вы ехидна,
которую надо раздавить ногой. Вы ненавидите это общество».,.
«Он, — продолжает Гарсен, — остановил меня и сказал с мно-
гозначительным видом: «О да! Я ненавижу его, это об-
щество».
Генерал приказал, чтобы его расстреляли у Пантеона, на
коленях, как бы просящим прощения у общества за то зло, ко-
торое он ему причинил. Он отказался стать на колени. Тогда
н сказал ему: «Так приказано, вы будете расстреляны не иначе,
как на коленях...» Он ответил: «Я не встану на колени, вам
понадобится два человека, чтобы поставить меня». Я велел
поставить его на колени и приступил к казни. Он воскликнул:
«Да здравствует человечество!» Он хотел еще что-то крикнуть,
но упал замертво».
Версальская «Маленькая газета» в тот же день писала;
«Коммунарам уже нечего рассчитывать на пощаду: простой
гвардеец или офицер в галунах —'все захваченные будут рас-
стреляны. Гражданское население озлоблено, может быть, даже
в большей степени. Подавленное игом Коммуны и ее тайными
убийцами (I), это население обнаруживает по отношению к ним
такое ожесточение, которое можно бы назвать жестокостью,
•лев
Пленники в Версале. Допрос коммунаров.
если бы вообще было позволительно говорить о жестокости,
когда дело касается злодеев, на которых обрушивается эта
ненависть».
Парижские массы знали, какие расправы учиняются в Па-
риже и Версале над пленными. В 6 часов утра на улице Аксо
появилась под конвоем небольшого отряда группа из 34 жан-
дармов, десятка иезуитов и попов и 4 штатских лиц — шпионов.
Их переводили из одной тюрьмы в другую.
Толпа народа, быстро увеличившаяся, решила, что это ве-
дут на казнь заложников. Она оттеснила отряд и втолкнула
арестованных в ров, вырытый перед стеной Венсена. Прибе-
жавшие члены Коммуны Серайе, Варлен и другие тщетно ста-
рались уговорить толпу, — сами они не без труда спаслись от
ее гнева. Все 48 арестованных были расстреляны. А по Бель-
вилю уже два дня ходили солдаты, взятые в плен, и ни у кого
не являлось мысли о насилии над ними. Точно так же в суб-
боту по той же улице Аксо провели новую группу пленных
солдат, и опять ни у кого из толпы не вырвалось призыва
к мести.
В течение пятницы передвижения войск были сравнительно
невелики. Но ведь и осталось-то у Коммуны такое ничтожное
пространство! В тот день вспыхнули доки с громадными скла-
дами керосина и других горючих материалов и взрывчатых
веществ. Из Версаля казалось, как будто пылает весь
Париж.
Большинство батальонов, не находя пристанища, на ночь
располагалось на улицах. Бомбардировка не прекраща-
лась.
В субботу, 27 мая, версальцы, наваливаясь громадными
массами, все время поддерживаемые сильнейшим огнем артил-
лерии, продолжали продвижение вперед. Повсюду они встре-
чали отчаянное сопротивление быстро редеющих групп ком-
мунаров; у последних начал обнаруживаться все более
острый недостаток патронов для винтовок и снарядов для
орудий.
С 4 часов вечера началась осада кладбища Пер-Лашез, где
засело не более 200 коммунаров. В 6 часов версальцы сбили
ворота орудийным огнем. Коммунары, пользуясь прикрытием
26И
памятников, отступали медленно, шаг за шагом. Только в 8 ча-
сов все было кончено.
В ночь на воскресенье, 28 мая, все еще пылали пожары и
продолжалась бомбардировка. Но и в воскресенье небольшая
горсточка коммунаров, руководимых Варленом, Ферре, Гэмбо-
ном, Журдом, продолжала отстаивать то крохотное простран-
ство, на котором она была стиснута. Только полное истощение
патронов заставило прекратить сопротивление. В два часа дня
прозвучали последние выстрелы.
Дело «порядка» торжествовало. Оставались расправы с обез-
оруженными.
БЕЛЫЙ ТЕРРОР
* Париже воцарился порядок. Повсюду развалины, трупы,
зловещий треск залпов. Офицеры гордо выступали посреди
улиц, гремя саблями, и вообще держались демонстративно.
Унтер-офицеры подражали им в надменности... У всех окоп
развевались трехцветные знамена, вывешенные из трусости,
чтобы уберечься от обысков. На улицах в рабочих предместьях
валялись груды оружия, патронташей, мундиров, которые испу-
ганные обыватели выбросили из окон или принесли ночью.
У порогов домов сидели жены рабочих. Подперев рукой го-
лову, они глядели вперед неподвижным взглядом, ожидая сына
или мужа, которому уже не суждено было вернуться» (Лис-
сагарз).
Тьеру мало было усмирения: он хотел упрочить господство
буржуазного строя, а для этого требовалось раздавить проле-
тариат. Париж, объявленный на осадном положении, был раз-
делен на 4 участка, заведование которыми поручили четырем
»71
генералам со многими помощниками, такими же бонапарти-
стами, как они сами, и столь же озлобленными на парижское
население, не скрывавшее в свое время презрительного отно-
шения к этим «трусам» и «капитулянтам».
Буржуазия, запуганная восстанием, озлобленная проигры-
шем войны и расстройством всех дел, в своем остервенении
утратила всякий человеческий образ. Статьи ее газет дают
представление об охватившем ее исступлении после пережитых
ею страхов.
«На коммунаров надо устроить охоту, — писала «Бьен
Пюблик». — Нам не улыбается оскорблять побежденных вра-
гов; но, по правде говоря, разве эти негодяи — враги? Это
бандиты, которые сами себя поставили вне законов гуманности».
«Опинион Насиональ»: «Царство злодеев окончилось. Нам
никогда не удастся узнать, какими ухищрениями зверства и ди-
кости завершили они эту оргию преступления и варварства!..
Два месяца варварства, грабежа, убийств и поджогов!..»
«Патри»: «Если Париж хочет сохранить за собою привиле-
гию быть сборным пунктом честного и порядочного общества,
то это он сам должен сделать. Своим гостям, которых он при-
глашает на свои празднества, он должен обеспечить безопас-
ность, которой ничто не могло бы угрожать. Примеры неиз-
бежны. Роковая необходимость, но — необходимость! Этим
людям, которые убивали, чтобы убивать и грабить, а теперь
схвачены, можно ли ответить на их деяние словом «милосер-
дие»? Эти гнусные женщины, которые ударами ножей распа-
рывали груди умирающих офицеров, теперь схвачены, — и им
ли сказать: «милосердие»?
«Фигаро»: «Мы должны обложить попрятавшихся, как диких
зверей, беспощадно, без гнева, но с твердостью, которую поря-
дочный человек вкладывает в исполнение своего долга».
«Эндепанданс франсэа»: «Наконец-то! Наконец! Париж осво-
божден от банды разбойников, грабителей, поджигателей, во-
ров, которые заражали его в течение двух месяцев... В момент,
когда мы можем свободно вздохнуть, когда свежий воздух вновь
проникает в наши легкие, отравленные грязным дыханием этих
гнусных чудовищ, только один крик может сорваться с наших
уст, и этот крик будет криком всех французов: никакой
Осмотр рук пленных коммунаров в Бельвиле. Ищут следы пороха
пощады этим негодяям! Только одна кара может искупить
подобные преступления: смерть!»
«Правительственная газета» версальцев обращалась к сол-
датам с таким назиданием: «Поступайте так, как в подобных
условиях поступили бы великие энергичные народы: не берите
в плен!.. Предоставьте храбрым солдатам свободу отомстить
за своих товарищей. Пусть они совершат на театре сражения
и в пылу битвы то, что на завтра, когда вернется хладнокровие,
они не пожелают уже совершить: пли!»
Избиения начались со среды. 24 мая, или даже со вторпика,
23 мая, и производились во многих местах по приговорам «во-
енных судов», точнее, военных комиссий, составлешпзх частью
из военных, частью из полицейских офицеров. Такие «суды»
действовали более чем в 20 пунктах. Обвиняемые приводи-
лись в них «пачками»: по 30, 50, даже по 100 человек, и
затем пачками же выводились, одни — на расстрел, другие —
в Сатори.
«Разбор» дела обычно продолжался несколько секунд. До-
статочно было, если палачам казалось, что у приведенного на
руках следы пороха. Достаточно, что обвиняемый где-то и кем-то
захвачен. Достаточно, что на него указал солдатам какой-
нибудь доносчик, может быть его конкурент по ремеслу или тор-
говле или недовольный им домовладелец, — никаких дальней-
ших разъяснений не требовалось. У тупых и еще более отупев-
ших в такой атмосфере офицеров быстро составлялось «впе-
чатление» о приведенном — и его судьба была решена.
Приводили раненых с перевязочных пунктов, иногда в
спешке захватывая просто больных. И хотя в эти дни в Париже
было ранено много случайных прохожих и даже людей, не выхо-
дивших из дома, этого было достаточно для смертного приго-
вора. Иностранцы — поляки, итальянцы, немцы, даже люди
с нечистым парижским выговором не находили пощады. Не-
даром газета «Фигаро» призывала: «Смелее, еще один, послед-
ний натиск, раз навсегда покончить с демократической и интер-
национальной сволочью!»
Через короткие промежутки двери судов открывались, и
десятки одних вели в Сатори, десятки других — в какую-ни-
будь казарму или пустырь. За приведенными на расстрел
Is И. Степанов
37Л
устраивалась форменная охота: солдаты стреляли в толпу,
часть падала, часть начинала метаться из стороны в сторону,
и солдаты продолжали пальбу, пока всех не укладывали и не
добивали на месте.
Такие расстрелы производились в Ла-Рокет, где было убито
1 907 человек, в Мазасе, в военной школе, в парке Монсо, на
улице Розье, на кладбище Пер-Лашез, в Политехнической
школе, в казармах Лобо и в целом ряде других мест.
С пустырей и из казарм, где производились расстрелы, выте-
кали ручейки крови, которые заметно вырастали каждый раз,
как гремели новые залпы. А 31 мая одна версальская газета
писала: «Вчера на реке Сене можно было видеть длинный кро-
вяной след, несшийся вниз по течению и проходивший под вто-
рой аркой со. стороны Тюильри. Эта полоска крови не пре-
рывалась». Это была кровь расстреливаемых в казармах Лобо.
И во все время этой гнусной охоты за расстреливаемыми ком-
мунарами присутствовал поп с крестом на груди, который,
пробираясь по лужам крови к вновь приведенным, подходил
к ним будто бы для утешения и, находясь здесь, именем своего
бога освящал расправу над восставшими рабами.
Это сжатое и сухое изложение основано не столько на рас-
сказах коммунаров и сторонников Коммуны, сколько на мате-
риале, заключающемся в большой книге Камиля Пельтана,
буржуазного радикала и в свое время буржуаанейшего министра
буржуазной Франции. Всякое его утверждение основано на
рассказах и письмах очевидцев, обычно не причастных
к Коммуне, и на документах. Вот отрывок из одного приводи-
мого им показания:
«28 мая 1871 г., в 2 часа дня, я находился против Шатле.
При мне в течение двух часов из Шатле отправилось шесть про-
цессий в Версаль (в Сатори) и столько же в кЛзарму Лобо.
Во всех этих процессиях было много молодых девушек и
женщин».
«Я видел, как четверо городовых вывели из здания военного
судилища шестерых детей. Старшему было нс более двенад-
цати лет, младшему — около шести. Бедняжки плакали, про-
ходя через строй негодяев, вопивших, как дикари: «Казнить
пх1 Не то впоследствии из них вырастут бунтовщики». Самый
Й74
Расстрел коммунаров в кагарме Лобо.
младший из детворы плелся в деревянных башмаках, в одной
рубашке и штанишках и плакал горькими слезами. Я видел,
как они вошли в казарму Лобо. Когда за ними закрылась дверь,
у меня невольно вырвалось: «Преступление — убивать людей!»
Я едва успел спастись бегством, — в противном случае не
избежать бы мне Шатле, подобно многим другим».
«Дело справедливости, порядка, человечности, цивилизации
восторжествовало», — в таких выражениях сообщил Тьер
Национальному собранию, что версальская армия ворвалась
в Париж.
Тот же Пельтан рассказывает о бесконечных мучениях и
издевательствах со стороны тупой и озверелой солдатчины и
разъяренной толпы, которым перед казнью подвергались и
Мильер, и Варлен, и Тони-Муален, и тысячи безвестных муче-
ников Коммуны.
Места «судов» и казней целые дни осаждались кровожадной
толпой. С одной стороны, это были версальские беглецы, ко-
торые начали возвращаться в Париж, а с другой — многоты-
сячные буржуазные и полубуржуазные элементы, которые во
время Коммуны, запрятавшись по углам, с возрастающим
озлоблением следили за ее борьбой, слишком трусливые для
того, чтобы открыто нападать на нее, и достаточно подлые,
чтобы бить и оплевывать обезоруженных и связанных борцов.
Но самая смерть коммунаров вызывала тревог}' в рядах
палачей. В такой смерти побежденной и уничтоженной Ком-
муны они чувствовали угрозу для себя: начинали видеть, что
после нее остается что-то такое, что будет жить и чего не в силах
уничтожить ни мучения, ни ссылки, ни расстрелы.
Стоически, гордо, с презрением к убийцам умирали не только
Мильер и Варлен, Тони-Муален, Риго и Ферре: так умирали
и тысячи безыменных героев, мужчин, детей и подростков.
Вот сообщения газет, проникнутых бешеной ненавистью к Ком-
муне. Сарсо в «Голуа» от 13 июля писал: «Все женщины, кото-
рых казнили раздраженные солдаты, умерли с проклятиями
на устах, с презрительной усмешкой, как мученицы, которые,
принося себя в жертву, выполняют этим высший долг». Кор-
респондент бельгийской газеты «Этуаль» сообщал: «Большин-
ство не боялось смерти. Как арабы после битвы, они встретили
977
ое спокойно, с пренебрежением, без ненависти и гнева, не ос-
корбляя расстреливавших солдат. Принимавшие участие в этих
расправах солдаты, опрошенные мною, единодушны в своих
рассказах. Один из них сказал мне: «В Пасси мы расстреляли
человек сорок этих негодяев. Все они умерли, как солдаты.
Некоторые скрещивали руки на груди и высоко держали го-
ловы. Другие расстегивали мундиры и кричали нам: «Стреляйте!
Мы не боимся смерти!»
Корреспондент буржуазпейшей и консервативнейшей ан-
глийской газеты «Таймс» писал 29 мая: «П заметил молодую
девушку в костюме национального гвардейца. С высоко под-
нятой головой шествовала она среди пленников, которые шли
с опущенными глазами. Казалось, эта высокая женщина с
длинными развевающимися волосами бросает вызывающие
взгляды всему миру. Толпа осыпала ее насмешками, но она
даже ни разу не повела бровью, и мужчины смущались при виде
такого героизма».
В растерянности контрреволюция ухватилась за объясне-
ние, предложенное графом де-Мэном, впоследствии превра-
тившимся в «католического социалиста»: «Их твердым намере-
нием было отказаться работать. Так объясняется тот цинизм(Н),
с которым эти люди встретили расстрелы».
Никогда не будет известно, сколько тысяч коммунаров было
расстреляно за неделю с 24 мая. Мак-Магон давал цифру в
14 тыс. Разрешений на погребение на парижских кладбищах
было дано 17 тыс. Но большинство судов не вело никаких спи-
сков, и расстрелянных кучками хоронили без всяких записей и
формальностей в огромных ямах, наскоро выкопанных на пу-
стырях, в городских скверах, в крепостных рвах. Общую цифру
расстрелянных в течение одной недели определяют в тридцать
тысяч, из них на баррикадах погЛбло едва ли более трех-пяти
тысяч. Остальные расстрелянные — пленные и схваченные
по доносам.
По правительственным сообщениям, версальская армия во
всех сражениях против Коммуны, с 3 апреля по 28 мая, поте-
ряла 877 человек. Возможно, что эта цифра была преуменьшена.
Из 300 заложников, которые в конце концов находились во
власти Коммуны, расстреляно было всего 63.
Расстрел коммунаров в Люксембуреском саду.
Перевозочных средств нехватало, чтобы перевозить трупы
расстрелянных коммунаров. Шарабаны, фургоны, омнибусы —
все было пущено в дело. Трупы накладывались грудами и
грудами же сваливались в рвы, наскоро выкопанные саперами
и согнанными рабочими. Вот как Пельтан описывает одно из
таких временных мест погребения на сквере Сен-Жак: «Под
густой растительностью, среди цветов и листвы странно при-
поднятых клумб зловеще торчали из-под земли плохо засыпан-
ные ноги, восковые руки в обшлагах национальной гвардии,
разлагающиеся лица с остановившимся мертвым взглядом;
Ко всему весеннему обновлению природы примешивалось
впечатление неизгладимого ужаса. Удушливый запах гниения,
от которого делалось дурно, заглушал аромат весны, а ночью,
когда вокруг сквера понемногу затихал шум Парижа, слышно
было, как из-под зеленых покровов земли раздавался ужасный
шопот, слышались сдавленные стоны... Повозки разгружались
с большой поспешностью, и случалось, что несколько погре-
бенных еще дышало и хрипело в общей яме».
Трупы не успевали убирать. В Люксембурге зеленеющие
аллеи были завалены трупами. «В Сент-Антуанском предме-
стье, — писали газеты версальцев, — трупы встречались по-
всюду, наваленные кучами, как навоз». То же на кладбище
Пер-Лашез, в тюрьме Ла-Рокет и окрестностях, в Бельвиле и
Менильмонтане. В Политехнической школе они были свалены
в штабели, «как дрова», и занимали в длину до 90 м, в вышину
до 3 м. В Пасси лежало 1 100 трупов. Из прудов па Шамонских
холмах вытащили брошенные в них 300 трупов, и они лежали
непрнбраиные.
«Земля усеяна их трупами, — телеграфировал Тьер в про-
винцию. — Это ужасное зрелище да послужит уроком». В целях
устрашения он замедлял уборку.
Но это зашло слишком далеко. Тучи мух носились над
трупами. Стрижи, поедая их, падали мертвые. Буржуазии ста-
новилось жутко за себя. «Не следует допускать, — писали ее
газеты, — чтобы эти презренные, причинившие нам столько
зла при жизни, вредили и после своей смерти».
С первых чисел июня газеты начали призывать к временной
приостановке, к передышке. «Довольно казней, довольно
?.*/
крови, довольно жертв!» — заявляли они, а «Парижская га-
зета» поясняла, что это значит: «Не будем убивать даже убийц,
даже поджигателей! Не будем больше убивать! Мы не помило-
вания их требуем, а отсрочки».
По санитарным соображениям надо было прибраться. Нача-
лась перевозка трупов, слегка присыпанных известью, на клад-
бище Монмартра и Монпарнаса, на Пер-Лашез. Места здесь
нехватило. Использовали траншеи, вырытые во время осады
в Шаронне, Баньоле, Бисетре, Берси.
Около ям толпились женщины, надеясь открыть среди по-
гребаемых своих родственников. Полиция арестовывала свя-
занных родством с коммунарами, арестовывала «самок бун-
товщиков», как выражались холопствующие перед победите-
лями литераторы. Собаки, узнав хозяина, поднимали разди-
рающий душу вой.
Придумали новый способ уборки: груды трупов сносили в
подвалы и, облив керосином, поджигали. Невозможно пред-
ставить, какой ужас получился из этого, не принеся желатель-
ных для палачей результатов.
«Дело справедливости, порядка, человечности и цивилиза-
ции» торжествовало.
В Сатори отводили тех, кто выходил из судов пе прямо под
расстрел, и вновь арестованных. Хватали за жест, за случайное
слово, за «подозрительную») наружность. Сами нереальны при-
знавали, что число арестованпых достигало 38 568 человек,
в том числе 1 058 женщин и 651 детей, из них 13-летних 47,
12-летних 21, 10-летних 4 и один 7-летний. Действительные
цифры были значительно выше. За 10 дней, с 21 по 30 мая,
было арестовано до 40 тыс. человек. По и после аресты
продолжались. Солдатами руководили «комитеты чистки», со-
ставленные из буржуа, живших в кварталах. В полицию сы-
пался дождь доносов: до 13 июня поступило 379 282 доноса,
из них было подписано не более двадцатой части, остальные —
анонимные.
Хватали не только должностных лиц Коммуны, но и постав-
щиков, музыкантов, просто лиц, которые случайно упомина-
лись в том или ином документе, хватали лиц медицинского пер-
сонала, вся роль которых исчерпывалась оказанием врачебной
помощи. Квартиры арестованных подвергались полному раз-
грому и разграблению городовыми и солдатами.
Арестованных толпами гнали в Версаль под командой кон-
ных солдат и жандармов. Иногда пленников связывали в одну
сплошную массу. Шли быстро. Когда кто-нибудь спотыкался
и падал, его поднимали штыком, если не мог итти, его прикан-
чивали выстрелом из револьвера или привязывали к лошади-
ному хвосту. Так вели мужчин, женщин, детей и немощных
стариков.
В богатых кварталах Парижа и под Версалем пленных встре-
чала яростная толпа спекулянтов, хлыщей, великолепных про-
ституток, дам и девушек из «порядочного общества», жен жан-
дармов и городовых. Вся эта остервенелая сволочь накидыва-
лась на пленников, плевала им в лицо, швыряла грязью, била
тросточками и зонтиками, стараясь попасть в глаза, заставляла
опускаться на колени перед церквами. Пусть нечестивцы несут
искупление за свои грехи! Дело религии торжествовало пол-
ную победу.
Навстречу пленным нередко выезжал генерал Галифе со
своим штабом. Заявив: «Я — генерал Галифе», он начинал
осмотр толпы пленных. О результатах одного такого осмотра
газета «Триколер» сообщала следующее: «Утром в воскресенье,
28 мая, из числа более чем 2 тыс. коммунаров 111 были расстре-
ляны во рвах Пасси. «Все седые, выходите из рядов!» — про-
изнес Галифе, распоряжавшийся экзекуцией. Число седых
оказалось 111. Отягчавшим их вину обстоятельством являлось
то, что они были современниками 1848 года». Английская кон-
сервативная газета «Стандарт» сообщала, что 30 мая при таких
же условиях у ворот Майльо было перебито 150 пленных.
Иногда осмотр совершался медленнее. Галифе проходил
по рядам и выделял всякого, кто по той юли иной причине бро-
сался ему в глаза: то усталых, то более бодрых, то оборванных,
то лучше одетых, то старых, то юных. Выделенные отставали
от колонны и через короткое время позади слышались залпы, —
для выделенных все было покончено...
В конце 90-х годов на время присмиревшие монархисты,
поощряемые трусливостью и половинчатостью республикан-
цев, опять обнаглели. Республиканская буржуазия сделала
на этом хорошее дело. Она призвала «все живые силы страны»
объединиться иод ее руководством и составить «единый респу-
бликанский фронта. Французские меньшевики откликнулись
на этот призыв и для спасения «одинаково дорогой для всех»
демократической республики с ее всенародным голосованием и
полным штатом буржуазных свобод допустили, чтобы «социа-
лист» Мильеран вошел в министерство «республиканской кон-
центрации». Но в то же министерство вошел — это тоже было
необходимо для спасения демократической республики — и
палач коммунаров генерал Галифе. Большого натиска и боль-
шой борьбы потребовалось со стороны революционных слоев
пролетариата для того, чтобы Мильерана наконец-то вышвыр-
нули из социалистической партии.
Дошедших до Версаля и размещенных в Сатори, в Оранже-
рее, в манежах Сен-Сирской школы и т. д. ожидали новые не-
человеческие мучения. В Сатори тысячи пригнанных размеща-
лись в огромном дворе с прилегающими к нему постройками,
с одной стороны, и высокой, сажени в полторы, стеной — с дру-
гой. Под ногами — лишь несколько клочков соломы, которая
с грязью и нечистотами скоро обратилась в навоз. Вся пища —
небольшой кусок хлеба. «Нам показали, где есть лужа. Умирая
от жажды, мы побежали туда. Но у первых, кто бросился туда,
вырвался страшный крик: «О проклятые, они заставляют нас
пить кровь наших товарищей!» Со вчерашнего дня раненые
пленники ходили туда обмывэть свои раны» (Лиссагарэ, Рас-
сказ одной из заключенных в Сатори).
Заключенные без всякого прикрытия и без головных убо-
ров, потерянных в дороге, проводили дни под палящими лу-
чами солнца. У многих сделался солнечный удар. Многие со-
шли с ума.
С 25 мая пошли проливные дожди. Почва превратилась
в грязь. Был отдан приказ лежать по ночам, не приподнимаясь.
Кто не выдерживал и вставал, того укладывал выстрел часового.
В стене проделали бойницы и поставили орудия, заряжен-
ные картечью, и митральезы (старинная форма пулемета),
направленные на заключенных.
Время от времени выхватывали отдельных пленников и
расстреливали неподалеку, так что оставшиеся слышали залпы.
2Н4
i-E PI LORI de 1871
«У лазерного столба о. (Карикатура Де-Фрапда).
«В ночь С 27-го на 28-е ужас достиг крайних пределов.
В эту ночь разразилась настоящая буря. Грохотал гром. Дсждь
лил как из ведра на сгрудившееся, буквально погрузившееся
в болото стадо людей в намокших, прилипших к телу лохмо-
тьях. Было от чего сойти с ума, и некоторые действительно
потеряли рассудок. Оставаться дольше в этой грязи, в воде
было невозможно. Казалось, смятение в природе сообщилось и
людям. Их стадо зашевелилось, многие поднялись, вытягивая
онемевшие члены, тщетно ища какого-нибудь крова, не зная,
что предпринять... В этот момент из бойниц раздались раскаты
выстрелов. Пули летели, попадая куда придется в эту кишев-
шую массу обезумевших людей. Пальба, гром, ливень, хрипе-
ние раненых и умирающих всю ночь сливались в какую-то жут-
кую симфонию смерти, разрушения и ужаса. Некоторые аре-
стованные, вдруг поднявшись, шли куда-то вперед на-авось,
ослепленные дождем, и падали, сраженные выстрелами часо-
вых. Бледный рассвет занялся над трупами. Это было то, что
потом называли мятежом в Сатори».
Массовые аресты не прекращались два месяца. Обыскивали
окрестности Парижа, неоднократно осматривали каменоломни.
Тьер подогревал настроения рассказами об отравленных на-
питках, которые коммунарки будто бы давали солдатам, об
одном капитане, которого будто бы облили керосином и сожгли
коммунары. Холопствующие литераторы пошли в выдумках
дальше: рассказа.вали о минах, заложенных в водосточных тру-
бах, об организованных Ферре отрядах поджигательниц («ке-
росинщиц»), о заживо сожженных жандармах, о «реквизициях
проституток», о насосах с серной кислотой и т. д.
Не было остановки за «документальными доказательствами»:
газеты печатали фотографические снимки «подлинных» прика-
зов о поджоге, оригиналы которых было невозможно найти,
но которые в судах признавались вполне убедительными.
Ищейки вновь напрягали усилия. Арестовали Журда, Рос-
селя, Ферре, Паскаля Груссе. И каждый новый арест был пово-
дом для возобновления самой бешеной травли.
Депутаты левой в Национальном собрании, которых в
1848 г. также преследовали гнусными обвинениями, теперь обру-
шивались на коммунаров и заявляли о своем преклонении перед
287
Палачами. Луи Блан был в этими депутатами. Гамбетта, «не-
истовый безумец», находившийся во вражде с Тьером, пришел
к глубокомысленному убеждению, что правительство, способ-
ное победить подобное восстание, тем самым доказало свою
законность.
А если немногие знаменитости литературного и политиче-
ского мира осмеливались поднять свой голос против бесшабаш-
ной бойни, они так мямлили и обнаруживали такое подчинение
выдумкам о Коммуне, что, пожалуй, не было бы хуже, если бы
они молчали.
Буржуазное общество увидало в Коммуне предвестника
последних, окончательных, решающих боев; и пролетариат,
истекающий кровью, осыпаемый клеветой, был один в этом
обществе, среди врагов, бея друзей, без союзников.
Только кое-где в провинции пролетарские же элементы ото-
звались на парижские расправы волнениями, да в Германии
массовые собрания рабочих в Берлине, Гамбурге, Бремене,
Ганновере, Эльберфельде, Дрездене, Лейпциге и Хемнице вы-
разили свое сочувствие парижской революции. А Бебель в пер-
вом германском рейхстаге заявил: «Будьте уверены, что весь
европейский пролетариат и всякий, кто еще храпит в душе
любовь к свободе и независимости, смотрят на Париж. И если
даже в настоящий момент Париж подавлен, то я напоминаю
вам, что борьба в Париже представляет только маленькую аван-
постную стычку, что главное дело еще предстоит нам в Европе
и что не пройдет и нескольких десятилетий, как боевой клич
парижского пролетариата: «война дворцам, мир хижинам,
смерть нужде и тунеядству», станет боевым кличем всего евро-
пейского пролетариата». Рейхстаг встретил эти пророческие
слова раскатистым хохотом...
30 тыс. арестованных перевезли в пловучие тюрьмы. Пере-
возка совершалась в таких условиях, что стоила жизни 1 179
человекам. Порядки в этих тюрьмах были такие же, как в Са-
тори или на дороге из Парижа в Версаль. Применялись пытки.
С августа начались юридически более оформленные рас-
правы. Адвокатское сословие, протестовавшее в 30-х годах
против военных судов над восставшими, по отношению к ком-
мунарам нашло их естественными. Судьями были офицеры,
Суд над ко.ъмунаралш (2 сентября 1871 г.)
унтер-офицеры и солдаты, «у которых сапоги еще не просохли
от крови». Судили они «пленных, которых не могли убить до
битвы, во время битвы и тотч*с после нее». Это были «какие-то
атаки в штыки». И несмотря на то, рушились все измышления
об отравительницах, поджигательницах, о кражах и грабежах,
о расточении общественных средств на личные цели. И хотя
следствие всеми силами старалось припутать к делу уголовных
преступников, справки о судимости показали, что из 40 тыс.
арестованных лишь немного более двух тысяч привлекалось
раньше по разным делам, о характере которых правительство,
впрочем, умолчало. Несмотря на все старания, на лишение вся-
ких средств защиты, удалось вынести всего 10 137 обвинитель-
ных приговоров, из них 9 285 за участие в вооруженном вос-
стании и отбывание различных должностей в Коммуне. Кроме
того было вынесено 3 313 заочных приговоров и около 3 тыс.
приговоров в провинции.
Величайшие надежды возлагали нереальны на процесс
15 захваченных ими членов Коммуны: Ферре, Асси, Журда,
Паскаля Груссе, Режера, Бильорэ, Курбе, Урбена, Виктора
Клемана, Тренке, Шампи, Растуля, Вердюра, Декана, Улиса
Парана и двух членов Центрального комитета—ФерреиЛюлье.
Он начался 7 августа и закончился только 2 сентября. Обвини-
тельный акт представлял собрание всех нелепых выдумок,
которыми переполнялись газеты версальцев.
Тренке, сапожник по профессии, скромный, незаметный
в Совете Коммуны, но один из наиболее стойких борцов в сра-
жениях, хотел поднять процесс на подобающий уровень. Он
заявил: «Мои сограждане послали меня в Коммуну. Я не щадил
своей жизни. Я был на баррикадах и жалею, что меня не убили.
Я — мятежник. Я не отрицаю этого».
Фе^ре сделал попытку прочитать заявление, беспощадно
бичевавшее правительство национальной обороны и тьеров-
ское правительство, но после нескольких наглых перерывов
со стороны председателя быстро был лишен слова. Юридиче-
ские формы были пустой внешностью. Буржуазия не особенно
прикрывала свое стремление к уничтожению побежденного
противника.
Журд держался с достоинством, но ограничился тем, что
19 И. Степаиов
разбил все обвинения в расточении и расхищении обществен*
ных сумм. Люлье старался доказать, что он, командуя нацио-
нальной гвардией, заслуживает благодарности версальцев.
Люлье и Ферре были приговорены к смертной казни; первый
из них скоро получил помилование. Декана и Улиса Парана
оправдали. Тренке и Урбена приговорили к пожизненной ка-
торге, остальных — к крепости, ссылке и тюрьме на разные
сроки.
Казнь Ферре произошла только 28 ноября, т. е. почти через
3 месяца после приговора. Он встретил смерть с поразительной
твердостью. Сбросил с глаз повязку, оттолкнул попа и прямо
и пристально глядел в глаза солдатам. После двух залпов он
еще оставался жив. Его прикончили выстрелом в ухо.
К июню 1872 г. работа судов закончилась, но через год она
опять началась с новой силой.
Всего в Париже и под Парижем действовало 20 судов. Обви-
няемых приводили целыми дюжинами. Защита по бблыцей
части отсутствовала, да и была излишней по всем обстоятель-
ствам. Свидетелями обвинения были сыщики и шпионы, жан-
дармы и городовые. Когда они путались, судьи приходили
к ним на помощь и кое-как общими силами сводили концы
с концами. Вся процедура обыкновенно занимала не более
10 минут.
Этими судами было вынесено 270 смертных приговоров, из
них 8 — обвиняемым женщинам. К каторжным работам при-
суждено 410, в том числе 29 женщин. В разные крепости от-
правлено 3 989, в том числе 20 женщин. К ссылке приговорено
3 507, в том числе 16 женщин и один подросток. Дальше идут
приговоры к тюремному заключению, к общественным рабо-
там и т. д.
От смертного приговора до расстрела по большей части про-
ходил значительный срок, иногда, как например в деле Гастона
Кремье, осужденного за восстание в Марселе, растягивавшийся
на полгода. Это было нравственной пыткой для осужденных.
Из судов их дела направлялись в «комиссию помилования»,
назначенную Национальным собранием 17 июня по предло-
жению самого Тьера. В нее вошли 15 человек — сплошь круп-
ные землевладельцы п монархисты. Общее число случаев,
990
когда она предложила смягчить наказания, не составило и
пятидесяти. Она ио справедливости получила название «ко-
миссии убийц>>. Расстрелы согласно ее окончательным реше-
ниям растянулись на весь 1871 и 1872 гг., и даже 22 января
1873 г. было расстреляно трое: один член Коммуны и два «под-
жигателя», по утверждению обвинительного акта. Таким обра-
зом наказание, или, вернее, месть, последовало почти через
два года после «преступления».
С мая 1872 г. началась отправка осужденных в места ссылки,
преимущественно в Новую Каледонию. Условия заключения
перед отправкой, переправы на судах в течение не менее пяти
месяцев и, наконец, условия жизни в Новой Каледонии и заклю-
чения в тюрьмах и крепостях были таковы, что стирается всякая
разница между правительством демократически-республикан-
ской Франции и правительством царской России, когда дело
касалось расправ с наиболее опасными для них противниками.
С поразительным мужеством и презрением к судам держа*
лись некоторые осужденные женщины. Так, например, Луиза
Мишель, до Коммуны учительница, во время Коммуны — один
из баррикадных борцов, впоследствии, по возвращении из
ссылки, одна из известнейших в свое время анархисток, заявила
судьям:
«Я не желаю защищаться и не хочу, чтобы меня защищали.
Я отдала всю свою жизнь социальной революции и готова при-
нять ответственность за все свои действия. Я отвергаю всякое
снисхождение. Вы обвиняете меня в соучастии в казни генера-
лов? На это я Отвечаю: да, если бы я была на Монмартре в то
время, когда они собирались стрелять в народ, я не поколеба-
лась бы сама выстрелить в тех, кто отдает подобные приказы.
Что касается парижских пожаров, то я соучаствовала в под-
жогах, так как хотела противопоставить нападающим преграду
из огня. У меня нет сообщников, я действовала по собственным
побуждениям. Единственное, чего я требую от вас, выставляю-
щих себя военным судом и не прикрывающихся, как комиссия
помилования, это — чтобы вы казнили меня на поле Сатори,
где уже пали мои братья. Если всякое бьющееся за свободу
сердце имеет право лишь на кусочек свинца, то я требую своей
доли! Если вы оставите меня жить, я не перестану кричать
*91
18*
6 мести и призову месть моих братьев на головы убийц из комис-
сии помилования... Я кончила. Если вы не трусы, убейте меня!»
Однако ее отправили в ссылку в Новую Каледонию.
Нескольким тысячам участников парижской революции
удалось ускользнуть от версальцев и бежать за границу. Па-
лачи не хотели примириться с тем, что часть жертв миновала
их рук. Уже 26 мая 1871 г. /Июль Фавр писал всем дипломати-
ческим представителям Франции за границей: «Гнусное дело
злодеев, которые в данный момент падают под героическим на-
тиском нашей армии, не следует смешивать с политическими
деяниями. Оно представляет ряд преступлений, предусмотрен-
ных и наказываемых уголовными законами всех цивилизован-
ных народов. Убийства, грабежи и поджоги, организованные
с адским искусством и систематичностью, должны принести их
виновникам только одно: законную кару за их совершение.
Ни одна нация не может считать этих злодеев неответственными,
и присутствие их на всякой территории было бы постыдно и
опасно. Ввиду этого, если вы узнаете, что какое-либо лицо,
замешанное в'парижском злодеянии, перешло границы того
государства, в котором вы представляете Францию, я уполно-
мочиваю вас потребовать у местных властей ого немедленного
задержания» и т. д.
Либеральные вожди профессиональных союзов Англии шли
на поводу за буржуазией, изредка откалываясь от нее только
для того, чтобы показать, что при случае они могли бы поддер-
жать своими голосами и консерваторов. Они чрезвычайно отри-
цательно отнеслись к выступлению парижского пролетариата.
Их настроения могли бы измениться, если бы правительство
начало выдавать бежавших коммунаров Тьеру и другим пала-
чам. Учитывая это, сообразительная английская буржуазия,
представляемая Гладстоном, отказала во всех домогательствах
Фавра. Ее примеру последовали мелкие государства.
Положение беженцев было ужасное. От них отвернулись
находившиеся в изгнании герои национальных революций, как,
например, итальянец Мадзини. Рабочие организации могли
оказывать им только слабую помощь.
Общее количество жертв версальских расправ не поддается
точному учету. 30 тыс. убитых, 40—45 тыс. подвергшихся
г&г
Список вмиврантов—парижских коммунаров, переписанный рукою
К. Маркса, бывшего главным организатором дела помощи борцам рево-
люции.
долговременному аресту, 13 тыс. приговоренных судами к разным
наказаниям, затем тысячи вынужденных эмигрантов. Общий
итог составит не менее 100 тыс. человек. По сравнению с этими
цифрами ничтожно число жертв Варфоломеевской ночи с ее
менее чем 5 тыс. убитых, им далеко уступает и количество
жертв террора 1793—1794 гг. А здесь еще не приняты во вни-
мание семейства пострадавших.
Некоторым отраслям парижской промышленности был на-
несен жестокий удар истреблением работников. Генерал Аппер
в отчете следственной комиссии от 18 марта дал такие сведения
о профессии осужденных: литераторы—2 901, слесари и меха-
ники—2664, каменщики—2 293, столяры—1659, торговые слу-
жащие—1 598, сапожники—1 491, служащие—1 065, маляры—
863, типографские рабочие—819, каменотесы —766, портные—
681, столяры-полировщики—636, ювелиры—528, плотники—382,
кожевники—347, скульпторы—283, жестяники—227, литей-
щики—224, шапочники—210, портнихи—206, басонщики—193,
часовых дел мастера—179, позолотчики—172, печатники обоев-
159, формовщики—157, картонажники—124, переплетчики—
,106, преподаватели—106 и т. д.
К осени 1871 г. новый парижский муниципалитет предпри-
Sn обследование парижской промышленности и торговли и
лучил следующие данные: в сапожном производстве до
марта было занято 24 тыс. рабочих, оно потеряло 12 тыс.,
т. А как раз половину, убитыми, арестованными и эмигрировав-
шими; в производстве готового платья убыль рабочих составила
5 тис. человек, в мебельном производстве предместья Сент-
АнтуЬн — 6 тыс.; в малярном производстве пришлось заменить
мастеЬов учениками: убыль кровельщиков, жестяников и т. д.
составила 3 тыс. человек: сильно пострадали все отрасли про-
изводства так называемых «парижских изделий» и т. д.
В сЦмых беспощадных национальных войнах побежденному
врагу дАется пощада. Никакой пощады не знает буржуазия по
отношению к восставшему и побежденному пролетариату. Это
показал конец Парижской коммуны, это показали расправы
контрревешюции после русской революции 1905 г., это много
раз показАло временное торжество контрреволюции в некото-
рых областях России во время гражданской войны.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
1^оммунары не понимали великого исторического значени/i
своей борьбы. /
Они вписали своей кровью неизгладимую страницу в исто-
рию человечества, но сами не могли расшифровать этой стра-
ницы.
Они боролись и умирали. Некоторые из тех, что ост^шсь
в живых, старались потом осмыслить для себя и рассказать) дру-
гим, за что боролись они, во имя чего падали их товарищи под
пулями тьеровских палачей. /
Но тот смысл, или различные смыслы, которые вкидыва-
лись разными авторами в великое историческое событие, был
бесконечно ниже его громадного исторического значения.
Маркс дал ему гениальное истолкование. Но только наро-
ждающаяся мировая пролетарская революция раскрывает всю
глубину этого истолкования Маркса, предвосхитившей в XIX в.
условия пролетарской революции XX в.
Во всех революциях есть нечто пророческое. Они не только
ставят, но ж, в меру конкретного соотношения борющихся
классовых сил, разрешают очередные задачи.
Они удивительная реторта, в которой с поразительной
быстротой нарождаются, назревают и сталкиваются противо-
положности, которые затем, в более или менее медленном,
«органическом» ходе эволюционного процесса развернутся
только через несколько лет, если не десятилетий. То же было
и о Парижской коммуной.
Главную массу борцов Парижской коммуны дал не крупно-
промышленный пролетариат и даже не пролетариат вообще.
Главную массу, в особенности в первые недели Коммуны, дали
разлагающиеся ремесленные формы, захватываемые торговым
капиталом и подвергавшиеся быстрой пролетаризации.
Движение началось при идейной гегемонии мелкобуржуаз-
ной интеллигенции, распадавшейся на ‘ многочисленные фрак-
ции, зачастую с абсолютно непримиримыми воззрениями. Все
они в одинаковой мере характеризовались спутанностью и ту-
манностью экономических программ, — иногда положитель-
ным страхом перед постановкой экономических вопросов, спо-
собной только вскрыть безнадежность положения мелкобур-
жуазных форм в настоящем и полное отсутствие перспектив
в будущем.
Движение началось как патриотическое движение, как
страстный протест против правительства, которое призывами
к обороне просто прикрывало свою фактическую измену, свою
уже налаженную сделку с германским правительством. В пер-
вое время восставшие были в плену воспоминаний о револю-
ционных войнах конца XVIII в, Коммуна в своем начале —
это была война. Как пламенный патриотический взрыв, как
напоминание об успешной революционной обороне, которая
в XVIII в. развернулась в наступление, она увлекла за собой
и буржуазные элементы.
Если бы парижское восстание увенчалось успехом еще
в октябре 1870 г., оно, столкнув Фавров и Симонов, дало бы
общенациональное, общефранцузское правительство. Это пра-
вительство было бы правительством действительной, а не по-
казной, не лицемерной обороны. Но оно так и осталось бы
?»7
правительством обороны, — оно не стало бы Парижской комму-
ной. Оно осталось бы бессильным воспоминанием прошлого,
оно не было бы предвестником будущего.
Первоначальное преобладание неорганизованных, не способ-
ных организовать и организоваться, межеумочных, межклассо-
вых, колеблющихся, путанных, шатких мелкобуржуазных
элементов заставило Коммуну потерять много драгоценного
времени. Восстание против правительства обмана и измены —
и старания найти пути к соглашению и примирению с ним:
революция против правительства Национального собрания —
и демократическая тревога за допустимость борьбы против
этого собрания, созданного «всенародными выборами»: реши-
тельный революционный разрыв со всем существующим госу-
дарством и со всеми историческими прецедентами — и тревож-
ные поиски внешних форм законности, оправдания
историческими образцами; фактический вызов всему старому
миру — и боязнь мер. единственно способных раздавить его
сопротивление. Являясь пока только баррикадой. Коммуна
воображала себя правлением. Поставленная в условия, пове-
лительно требующие диктатуры рабочего класса, она с упор-
ством цеплялась за демократические формы «всенародности».
Никто не подготовлял Коммуну, никто не готовился к пей.
Она явилась неожиданно и для врагов и для сторонников, —
для последних с большей неожиданностью, чем для первых.
В своих течениях она отразила величайшую пестроту тогдаш-
него Парижа, который уже разлагался разворачивавшимся
капитализмом, но еще и отдаленно не был доведен до капитали-
стической прозрачности общественных отношений и классовых
антагонизмов. Шла борьба между группами и группками,
школами и сектами, но не было ни одной партии, которая
с полным самосознанием и по всей справедливости могла бы
сказать о себе, что единственно она является той партией про-
летариата, за которой он пойдет на решительный штурм капи-
тализма. Не было даже ни одной партии, которая наперед ви-
дела бы всю непредотвратимость этого штурма. Поэтому, когда
крепость была вс гта, никому не пришло в голову, что она от-
бита у капитализма и что открывается новая эра в истории че-
ловечества.
?.9<Ч
Было много доктрин и рецептов, много исторических воспо-
минаний, но не было ясной программы, не было плана действия
и не было организации для действия. Были широкие массы про-
летарских и пролетаризующихся элементов, клокочущих от
бурной революционной энергии, но не было влиятельной орга-
низации, котор 1я сознательно Д1ла бы классовое направление
этой энергии, которая связала бы развернувшуюся борьбу с не-
посредственными и основными интересами рабочего класса.
«Якобинцы», словесно признававшие необходимость дикта-
туры, ио фактически неспособные организовать ее, так как она
могла бы быть плодотворной и осуществимой только как осоз-
нанная и планомерно проведенная диктатура рабочего класса;
прудонисты разных оттенков, не возвышавшиеся над различ-
ными формами ремесленно-кооперативной взаимопомощи; ре-
волюционные знаменитости прошлого времени, заживо превра-
тившиеся в трупы; «чистые» демократы; для которых весь смысл
переворота сводился к политическому преобразованию Фран-
ции, к превращению ее в сочетание автономных коммун, реста-
врирующих в XIX в. архитектуру средневекового общества;
вожди рабочего класса, распинающиеся за частную собствен-
ность; люди, выдвинутые пролетарской революцией и опас-
ливо сторонящиеся мер, которые могли бы расшатать условия
буржуазного кредита, — эти группы способны были дезорга-
низовать пролетарские массы, распылить и расточить их силы,
но не организовать их в стройную силу, сознательно приступаю-
щую к разрешению выдвинувшихся классовых задач.
Среди членов Коммуны были сторонники Интернационала,
были они и в рабочих массах. Но это была слабая группа, кото-
рая не пользовалась сколько-нибудь заметным влиянием. Да
и до голов этой группы идеи Интернационала доходили много-
кратно и причудливо преломленными все еще предкапиталисти-
ческим или ранним капиталистическим строем Парижа; идеи
Маркса еще отступали в этих головах на задний план перед пру-
донистскими, мелкобуржуазными отражениями глубоко рас-
шатанного, захваченного капитализмом, но все еще широко
распространенного ремесла.
Так случилось, что, фактически захватив политическую
власть, пролетариат не сумел воспольаоваться ею как орудием
своего освобождения и даже не подозревал в течение долгого
времени, что политическая власть — в его руках.
Путанные головы спутывали его. К совершенно новым усло-
виям он подходил со старыми мерками л приемами.
Начавшись как движение патриотическое, движение с тен-
денцией развернуться в «общенациональное», охватывающее
все классы, «все живые силы страны» единым лозунгом «обороны
до последней возможности», оно, однако, скоро становилось
более однородным.
Буржуазия, руководимая верным классовым инстинктом,
стала уходить в Версаль, к правительству, вышедшему из «все-
народного избрания» и представлявшему «всю нацию», т. е.
существовавшие до того времени отношения, т. е. диктатуру
собственности. Подчиняясь приказам этого правительства и
своим собственным социальным влечениям, оставляли Париж
чиновники и служащие разных рангов, в особенности высшие и
отчасти средние, стараясь, таким образом, вынудить подчине-
ние парижских революционных масс «общенародной воле»,
т. е. воле буржуазии. Мелкая буржуазия и все промежуточные
элементы, убедившись, что Версаль не пойдет ни на какие
уступки и что вопрос решится кровавой борьбой между «закон-
ною властью» Версаля и революционной властью Парижа, тоже
стали уходить из Парижа пли, по крайней мере, устраняться
от мятежных парижских масс. В результате, с развертыванием
борьбы, Коммуна стала утрачивать первоначальную пестроту
своего классового состава. Чем дальше, тем отчетливее париж-
ское восстание приобретало характер пролетарской революции.
Как наиболее решительный, революционнейший и последо-
вательнейший в своей революционности класс, пролетариат
наложил свою печать на некоторые первые меры Коммуны.
Для дальнейшего развития социалистического разрушения и
социалистического строительства борьба не оставила времени.
Но рабочий класс наложил свою печать и на эту борьбу, на ее
последние недели. Конечно, здесь он оставался без действитель-
ной военной организации, без руководителей, без вождей. Для
выработки своих военных специалистов у него не было времени,
а немногие специалисты, перешедшие из старой армии, или не
заслуживали доверия, или были плохими специалистами, или
ООО
не понимали, что перед ними — война с совершенно иными за-
дачами, с совершенно иным человеческим материалом, с совер-
шенно иными методами, чем все прежние войны.
Во внутренне организаторской деятельности массы остава-
лись одни: без руководителей, без ясных голов, которые про-
зревали бы широкие горизонты, без партии, в которой масса
могла бы распознать отчетливое, рациональное выражение
своих еще смутных классовых инстинктов и стихийных стремле-
ний, в которой она могла бы осознать самое себя. Так и во внеш-
ней, вооруженной борьбе с внешним, капиталистическим миром
массы шли в бой без действительной организации, без плано-
мерного руководства. Они дали изумительные, незабываемые
образцы пролетарского героизма, они дали десятки тысяч му-
чеников за грядущую революцию рабочего класса. Но сама их
борьба осталась зарницей, предвестием надвигающейся миро-
вой грозы. Пролетарский инстинкт,' предчувствие того, что за
погибающими тысячами придут миллионы и миллионы непре-
клонных борцов, которые доведут до конца дело коммунаров,
заставляло их высоко поднимать головы перед ружьями вер-
сальских убийц. Взором они бросали эту угрозу, — сознание
еще не могло дать отчетливой формулировки и ясных понятий.
Коммуна боролась одна. Она еще взывала к городам Фран-
ции, но она, руководимая неясным классовым инстинктом,
она, начавшая лозунгами, которые на время спутали патриотов
и привлекли их на ее сторону, еще не могла обратиться с при-
зывами к пролетариату всего мира. Да и пролетариат других
стран в своей массе столь же смутно мог понять громадный
классовый смысл парижской борьбы и не мог бы поддержать ее
своими действиями.
Для этого еще не пришло время. Для этого капитализм еще
должен был проделать огромную работу во всем мире. Для
этого потребовалось еще пятьдесят лет борьбы, страданий,
измен вожаков, мелкобуржуазных иллюзий, кровавых кошма-
ров и ужасного пробуждения в мире, полуразрушенном капи-
тализмом.
Пролетариат Коммуны еще не был пролетариатом в совре-
менном, крупнопромышленном значении этого слова. В пода-
вляющей массе это был, употребляя выражение Энгельса
301
(«Великая крестьянская война в Германии»), еще только wiped-
пролетариат».
Он еще не разорвал пуповину, связывавшую его со старым
миром, наполовину ремесленным, наполовину торгово-капи-
талистическим. Поэтому остатки того, что называлось Луи
Бланом и что только благодаря разным случайностям не успело
явно и жестоко обанкротиться в 1848 г., были окружены в его
глазах ореолом. Поэтому рецептура прудонистов все еще на-
ходила здесь массы сторонников. Поэтому и «якобинцы», для
которых история не пошла дальше 1793 г., пользовались не-
сомненным, хотя и временным, успехом в этой среде.
Но при всем том это был нарождающийся новейший про-
летариат, это был класс, которому, хотя бы в лице следующего
поколения или даже внуков, предстояло уничтожить себя как
класс, т. е. взрыть, взорвать все капиталистическое общество
до самых широких его устоев, до глубочайших его недр.
Это был нарождающийся новый класс, который уже тогда
отрицал все эксплоататорское общество инстинктивно и
который потом должен был отвергнуть и ниспровергнуть его
сознательно.
В страданиях осады прусскою армией, среди обманов «пра-
вительства обороны» рабочий класс стал изживать иллюзии
буржуазной республики. В муках осады версальцами он быстро
пошел к полному разрыву с капиталистическим миром.
Да, пролетариат Парижа был только предпролетариатом.
Но в напряженной, наэлектризованной атмосфере, в борьбе
с эксплоататорами, превратившимися в озлобленных палачей,
в великих муках этой борьбы предпролетариат быстро проделал
путь, на который при иных условиях потребовались бы десяти-
летня.
Он выходил из-под влияния всех якобинцев, прудонистов,
освобождался в горниле борьбы от всех мелкобуржуазных
шлаков, но вместе с тем возвышался и над бланкизмом, возво-
дившим в систему чисто стихийную революционность предпро-
летариата. Он переходил на тот путь, где эта революционность
должна была сочетаться с широким всеохватывающим кругозо-
ром и дать в таком сочетании программу реголюцпонного дей-
ствия, ту программу, которую начертали в ее основах Маркс и
зо»
•S^xe. '’t'-ncr
Il
TO ALL THE MEMBERS OF THE ASSOCIATION
IN EUROPE AND THE UNITED STATES.
I.
O- tbc i:h of September, IS70, when th" working men of Pan* pro-
claimed the Repartilic. which was alnoeM ineraounecinly acete, ird
ibroughnut Fra-w, witbppt л riogto vo«ce st disunt, л c>h*l nt place-
huatieg barristers, wita Thien for their •tM«»Bian and Trocbo tat their
geuecal, lock held of th., U.tel de Viflou At that lime they wore unbeed
with sc fsoulical a faith in the tuissiim at Parts w teprearnt Franco in >11
epoch* of histcricil cri»is, that, to legiliw.xto their UMrpcd title. м
Governors of France, they though: it unite aaiheient tn produce their
lapsed mandates us reprcseaUtisn rd Faria Io our arcond addresi on
the Ute War, f.n day» after the rise of them turn, are v-ld you who they
were. Yet, in the titnscil of sorpriar. with the teal loaders of the
working dear rl.U shot up in Во i> apart lit priaoi a and lb* Ргом.ии
already marching upon Гайа, Putin bore with their &*ei<mpunn of power,
on the eipersa condition that it •** to te wielded for the nog'o
porpood of national de'eOcw. Pens, however, was not to be defended
wi.booc arming its worktop rlaaa, orgitjirrt' tt»m into an atfrefirr force,
and trainieg their rank» by the war itrelf. But Paris arrord inn, the
Rovolucicn armed. A victory ot Parts over th» Ргиг>'in oggrouor weutd
bate пега a victory of the French wnrLman over the Firnch npitiilist
and bis State parasites. Io this oonttict between ost.nBal duty aid с!ам
interest, the Government of National Defence did not batata । no
nuwnent to tarn into a Gorerunrnt of KmiciuI Defection.
The &nt. step tliry took was to send Thins on a roving tear io ell the
courts 'J Europe, these to beg loediatiM by elfering the barter of tbn
Hepablio for a king. Four months after iho conmencmcnt of lira siege,
when they thought the npportvno octeral cone for breaking lbw
lint word of eaniluhtion. Troebu, in the prneuoe oi Jules Forts and
others of hit evUeagasa, Adderura tnt arreuliled ma,cm of Paris to Ihtao
terras:—
“ The firet qaration pot to mo by my ootlragurw or the very oevotog of
the llh of Sepurabor was this. Paris, can it, with any dance of stKcras
Первая страница первого ивданил «Гражданской войны во Фран-
ции 1871 е.» К. Маркса. Лондон, май 1871 в.
Энгельс и которую теперь начинает осуществлять пролетариат
всего мира.
Российский пролетариат, — пока одинокий в своей победе
борец мирового социалистического переворота. — перенес не-
выразимые муки в своей одинокой борьбе. На новом уровне
развития, в совершенно иной исторической обстановке, он до
сих пор разделял судьбу Парижской коммуны.
Но, обогащенный всем опытом Парижской коммуны, он
избежал излишних страданий и до сих пор отражал всех про-
тивников потому, что, быстро отбросив всех мелкобуржуазных
попутчиков, внес в борьбу всю свою последовательность и энер-
гию. Он, подобно парижскому пролетариату 1871 г., сравни-
тельно быстро мог идеологически разделаться с буржуазным
миром, так как этот мир еще не успел внутренно его искалечить
и подчинить себе. Он мог быстрее организоваться, потому что
формы русских капиталистических предприятий были выше
парижских эпохи Коммуны.
Современный пролетариат Запада глубже подчинен буржу-
азным обществам. Он все еще рвет те цепи, которые приковы-
вают его к этому обществу. Те уроки, которые Коммуна усвоила
в несколько недель, для него растянулись на многие месяцы.
Но атмосфера становится все напряженнее. Раскаты грома
все чаще раздаются со всех сторон. При вспышках грозы ре-
льефно выступает весь механизм эксплоатаУорского общества
и все безнадежнее становится стремление «посредничающих*»
изменников удерживать от взрыва новый революционный Па-
риж, в который теперь превращается весь пролетариат и все
угнетенные всего мира.
Близится время, когда.над могилами коммунаров с обна-
женными головами, с развернутыми красными знаменами,
с пением нового «Интернационала» — гимна не борьбы, а по-
беды в последнем, решительном бою — встретятся представи-
тели победоносного пролетариата всех стран и представители
всех угнетенных теперь частей земного шара, разбившие раб-
ские цели.
Этот день будет днем величайшего торжества — днем по-
беды побежденной Парижской коммуны.
20 И. Степанов
СОДЕРЖАНИЕ
От ивдателъства---------------------------...____________________ 5
От автора .—.......... ................. ................________ J
1. Памяти парижских коммунаров 9
2. Экономическое развитие и общественные классы 12
3. Социализм и рабочее движение. Прудонисты и Интернационал 26
4. Признаки перелома. Вопросы тактики ......................... 40
5. Франко-прусская война и конец империи ...________________.___ 5$
6. От 4 сентября до 8 февраля .................... 70
7. С начала февраля до 18 марта ................................ 85
8. 18 марта. Центральный комитет .........—— -------------------- 97
9. Коммуна ................................................. 122
10. Организация текущего управления--------------------------- 149
И. Декреты Коммуны------------------------.------------------- 163
12. Приготовления Версаля к расправе. Начало боевых действий.
Декрет о заложниках.....~.-..........................._..-. 183
13. Организация обороны...................................... 199
14. Оборона Коммуны. Последние примирители.-------—............—.... 215
15. Перед концом. Борьба внутри Коммуны ... 234
16. Вторжение версальцев в Париж. Кровавая неделя---------------- 246
17. Белый террор 271
18. Заключение ....................................... .. 296
Пет набхадеввем редактора В. Слуцый
Художестве иное сфорвленле
в тсхпаяеское хабл»одекее хул. И. ОДкльмшеев
Исоолхевве рвсуаков, херес лета, формах к твтула
хул. В. .¥(м««ма
Фотографам К. Маркса а Ф. Энгельса с барельефов
работы скульптора Н. Василмка
Техвяхеска! редактор 4. Ловавммв
Ответ, корректора 3. Па пери скал в В. 2{«гмкееа
С дано в взбор 27J 1937 г. Покпасако к се«атв
15/1И1937 г. У а. Глав лита М Б-3342. Партаажат М 53.
Формат 62Х94‘ц». 19'/i п- л. (9*2 ООЭ ах. в 1 б. л.)
Зака» Эй 1155. Тираж 12 000. Бувага Кавехсао! фаб-
ра кя. Ледерав Щелковской фабра кв. Цева Эр. 50 ж.
Переплет 2 руб.
Фабрам кявгж «Красам! хролстарей» Партвалата
ЦК ВКП|б). Мвслвд, Красвооролетирсхая. II.