Автор: Моисеенко П.А.
Теги: история история россии воспоминания революционное движение русская революция
Год: 1966
Текст
П. А. Моисеенко. Фото 1923 г.
П.А. МОИСЕЕНКО
Воспоминания
старого
революционера
Н И И II м
тех. библиотека
Издательство «Мысль». Москва • 1966
9(Q 1
М74
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ
С0Ц11АЛЫЮ-ЭКОИОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Подготовка текста к печати и предисловие
Ю. И. HI
1—6—4
77—66
Предисловие
Чем дальше отступают в историю события револю-
ционной борьбы в России, тем большую ценность при-
обретают мемуары ее участников. Насколько беднее,
схематичнее оказались бы наши представления о лю-
дях и свершениях каждого из поколений и классов,
действовавших в русском освободительном движении,
не будь их живой автобиографии — дневников и воспо-
минаний И. Д. Якушкипа и А. И. Герцена, В. Н. Фиг-
нер и П. А. Кропоткина, Н. К. Крупской и В. А. Антоно-
ва-Овсеенко и многих, многих других революционеров.
Свое, неповторимое внесли в русскую революцион-
ную мемуаристику рабочие-революционеры: В. Г. Ге-
расимов, И. В. Бабушкин, А. С. Шаповалов, П. А. За-
ломов, Ф. И. Самойлов, А. Е. Бадаев... Одно из ведущих
мест в этом ряду принадлежит автору «Воспоминаний
старого революционера» П. А. Моисеенко — патриарху
рабочего движения в России, человеку, в биографии и
мемуарах которого запечатлен полувековой период ис-
тории российского пролетариата *.
* О Моисеенко написано немало книг и статей; назовем не-
которые из них: Э. М. Давидов, Рабочий-революционер П. А- Мо-
исеенко. М., 1925; М. Чсчановский, Ткач Петр Анисимович Мо-
исеенко. Историко-биографический очерк. М., 1924; В. Ежов (С,Це-
дербаум), Петр Анисимович Моисеенко. М„ 1929; С. М. Левидова,
Первые русские рабочие-революционеры. Л., 1959; Л. Оетровср,
Буревестники (изд. М., 1948 и Л., 1953 гг.); П. Кудрина, Еще о
П. А. Моисеенко (по архивным документам).— «Красная лето-
пись», 1924, № 1 (10); «П. А. Моисеенко в архангельской ссылке»
(публикация документов).— «Красный архив», 1939, № 1; «Орга-
низатор Морозовской стачки П. А. Моисеенко»,— В кн.: Д- Бу-
даев, Рабочие-революционеры смоляне. Смоленск, 1957; его же,
Передовой рабочий П. Моисеенко.— «Литературный Смоленск»,
кн. 13, 1954; А, Панов, Сеятель гнева народного. [Донецк], 1961.
3
Перед нами краткая энциклопедическая справка,
оживляющая в памяти вехи его большой, трудной, пол-
ной значительных событий жизни.
Моисеенко (Мосеенок, Анисимов *), Петр Анисимович, один из
первых русских рабочих-революционеров, родился в 1852 г. Из
крепостных крестьян Смоленской губернии. В 1865 г. отдан «маль-
чиком» на московскую фабрику. С 1871 г. работал ткачом в Оре-
хово-Зуеве, с 1874—1875 гг.— в Петербурге, где стал участником
рабочих кружков. Познакомившись с Г. В. Плехановым, С. Н. Хал-
туриным и другими народниками и передовиками-рабочими,
Моисеенко вошел в революционное движение. Участвовал в Ка-
занской демонстрации 1876 г., активный член «Северного союза
русских рабочих». За участие и организацию стачек на Новой
Бумагопрядильне был выслан в 1878 г. в Смоленскую, а в
1880 г.— в Енисейскую губернию. С 1883 г., по возвращении из
ссылки, работал на Никольской мануфактуре Морозова, где сов-
местно с Л. И. Абраменковым и В. С. Волковым организовал
знаменитую Морозовскую стачку 1885 г., за что был арестован,
дважды судим и выслан в Архангельскую губернию (1886—
1889 гг.). В 1894 г. за революционную деятельность в Ростове-на-
Дону (где в 1893 г. при содействии А. С. Серафимовича вошел в
местную социал-демократическую организацию; участвовал в под-
готовке крупной стачки 1894 г.) снова был арестован и выслан
в Вологодскую губернию. По возвращении в 1898 г. из ссылки
вел революционную работу в Донбассе. С 1905 г.— член РСДРП,
большевик. Активный участник революции 1905 —1907 гг.
В 1909—3 910 гг. работал в Баку, с 1912 г.— в Горловке. Корре-
спондент «Правды». В годы первой мировой войны вел револю-
ционную пропаганду. В 1916 г.— один из руководителей забастов-
ки 30 тысяч горняков Горловского района. В 1917—.1918 гг.— на
советской работе в Баку и на Северном Кавказе, затем в Красной
Армии. Участник гражданской войны. В 1920—1921 гг.— инст-
руктор по народному образованию в Минеральных Водах. С 1922 г.
работал в Истпарте в Харькове. Написал «Воспоминания. 1873 —
1923» (М„ 1924) — один из наиболее ценных памятников русской
рабочей мемуаристики **.
* Как и большинство рабочих и крестьян в крепостной п даже
пореформенной России, автор воспоминаний не имел фамилии —
ее заменяло имя отца: он числился и сам называл себя Петром
Анисимовым. В 1883 г., по возвращении из ссылки, получая па
родине паспорт, он настоял, чтобы писарь записал в документе
деревенское прозвище рода — Мосеенок (очевидно, от «масен-
ный» — маленький). Писарь по ошибке написал: Моисеенко.
«Я обрадовался...— вспоминал Петр Анисимович,— зная, что если
полиция или жандармы будут искать, то Анисимова больше не
найдут». В документах, воспоминаниях, исследованиях 20-х годов
нередко встречаются другие написания фамилии: Мосеенка, Мои-
сеенко, Мосеенко.
** Из материалов 9 тома «Советской Исторической Энцикло-
педии».
4
Умер П. А. Моисеенко 30 ноября 1923 г. Его тело
было перевезено из Харькова в Орехово-Зуево и погре-
бено у подножия памятника Борцам Революции. Исто-
рия хранит память о ветеране рабочей гвардии. Его
имя увековечено в названиях улиц и предприятий *.
Соратники по борьбе, свидетельство которых особен-
но ценно для нас, видели в Моисеенко одну из наибо-
лее ярких и колоритных фигур русского рабочего
движения, выдающегося сына рабочего класса, вопло-
тившего в себе многие лучшие черты пролетария и ре-
волюционера — от сметливости, энергичности, практич-
ности мастерового до той особой душевной чистоты,
которая присуща людям большого революционного дол-
га**. Судьба бросала его в разные стороны, «ив каж-
дом данном случае он был тем, чем требовалось быть:
он был ткачом, он был столяром, он был слесарем, он
косил с крестьянами, он был плотником — и каждый
раз он работал, как профессионал. Это давало ему ши-
рочайшую возможность проникновения в рабочие мас-
сы не как агитатору со стороны, а был он там как свой
брат, рядовой рабочий,— от этого его выступления про-
изводили поразительное впечатление» ***. Таким встает
перед нами образ Петра Анисимовича Моисеенко и со
страниц его непритязательных, даже наивных по мане-
ре изложения, ио откровенных, лишенных нарочито-
сти, полных неподдельного пафоса мемуаров.
Но личность автора — далеко не единственное, что
привлекает внимание к «Воспоминаниям старого рево-
люционера». В них запечатлена история жизни не
только одного человека, не группы людей, а широких
масс рабочего класса, среди которых жил и вел револю-
* Фабрика имени Петра Анисимова (Моисеенко) (бывшая
Новая бумагопрядильная и ткацкая мануфактура) в Ленинграде,
бумагопрядильная фабрика имени П. А. Моисеенко (бывшая фаб-
рика С. Морозова) в Орехово-Зуеве.
** См. речь М. И. Калинина на праздновании 38-летпсго
юбилея Морозовской стачки в Орехово-Зуеве.— Сборник «Путь
к Октябрю», вып. II. М., 1923; А. С. Серафимович, Анисимович.—
«Правда», 2 декабря 1923 г.; его же. Великий сын своего клас-
са.— «Голос текстилей», 4 декабря 1923 г.; В. И. Невский, Петр
Анисимович Моисеенко.— «Пролетарская революция», 1924,
№ 1 (24); И. Кутузов, Памяти борца.— «Каторга и ссылка», кн. 9,
1924; И. Кавалеров, Памяти П. А. Мойсеенко.— «Летопись рево-
люции». Харьков, 1924, № 1 (6).
*** А. С. Серафимович, Анисимович.
5
ционную деятельность П. А. Моисеенко: петербургских
и орехово-зуевских текстилей, горняков Донбасса, ра-
бочих Ростова, Баку. Хронологические масштабы пове-
ствования грандиозны: от семидесятых годов XIX в.,
когда рабочее движение в нашей стране делало первые
шаги, до Октябрьской революции и гражданской вой-
ны. Кружки и стачки рабочих семидесятых годов, вза-
имоотношение народнического и рабочего движения
первых пореформенных десятилетий, Казанская де-
монстрация 1876 г., «Северный союз русских рабочих»,
царская тюрьма и ссылка, Морозовская забастовка, ре-
волюционное подполье конца XIX — начала XX в. и
соединение рабочего движения с марксизмом, события
первой русской революции и последующего периода —
даже простое перечисление тем, получивших отраже-
ние на страницах «Воспоминаний», говорит о большой
историко-познавательной значимости книги.
В историю нашей страны Моисеенко вошел прежде
всего как представитель первого призыва революцион-
ного авангарда пролетариата России, один из сорат-
ников и учеников П. Алексеева, В. Обнорского,* С. Хал-
турина, как организатор выдающейся по своему значе-
нию Морозовской стачки 1885 г. Естественно поэтому,
что наибольшую ценность представляет первая поло-
вина «Воспоминаний», относящаяся к событиям семи-
десятых — восьмидесятых годов. Некоторые из этих
событий, связанные с деятельностью петербургских ра-
бочих кружков середины и второй половины семидеся-
тых годов, с участием рабочих в революционной борьбе
народников-зем левольцев, с формированием «Север-
ного союза русских рабочих», представляют все еще
недостаточно изученные страницы истории пролета-
риата; в приложении к ним мемуары Моисеенко при-
обретают значение уникального источника. Другие со-
бытия, как, например, Морозовская стачка, породили
богатую документацию. Но подавляющую часть ее со-
ставляют материалы, вышедшие из враждебного лаге-
ря: жандармские и полицейские «наблюдения», доно-
сы провокаторов, судебные документы. Источники же,
отражающие картину рабочего движения тех лет
сквозь призму восприятия самого рабочего, тем более
рабочего-революционера, крайне редки. «Воспомина-
ния старого революционера» — один из них.
6
, Конечно, воспоминания Моисеенко, как и всякие
мемуары, не могут претендовать на исчерпывающее ос-
вещение эпохи. Связанные с изображением событий,
отодвинутых от времени создания книги на двадцать,
тридцать, а то и пятьдесят лет (к этому следует доба-
вить и то, что автор, как видно, не располагал квалифи-
цированной помощью историка, который помог бы ему
разобраться в веренице фактов, заострив внимание на
важнейших сюжетах), они содержат немало фактиче-
ских погрешностей, пропусков, порой просто «загадок»
(например, рассказ о том, как Моисеенко доставлял
письма шефу жандармов Мезенцеву). Далеко не все из
них можно восстановить, исправить и «разгадать» с
помощью других источников. «...Память — вещь нена-
дежная, хотя,— как верно было отмечено в предисло-
вии к первому изданию книги,— Моисеенко в этом от-
ношении прямо поражает: запомнить столько эпизо-
дов, эпизодиков со всеми их мелочами — нужно иметь
особую способность» *. Порой (впрочем, редко) автор
субъективен в оценке тех или иных лиц и событий,
иногда частные эпизоды изложены в книге более под-
робно, чем значительные события. Но и при всем этом
воспоминания П. А. Моисеенко — ценнейший истори-
ческий документ, который сообщает нам немало неиз-
вестных фактов и, что особенно важно, живо и образно
изображает пролетарскую среду далеких лет, ее жизнь,
духовные поиски, борьбу.
Биография этой книги столь же необычна, как и
биография ее автора.
По свидетельству Моисеенко, он начал писать вос-
поминания еще в период своей подпольной работы в
Донбассе, лет за пять-шесть до Октябрьской револю-
ции. Но с какой целью? Едва ли воспоминания пред-
назначались им тогда для печати; трудно предполо-
жить также, что в полной опасностей обстановке тех
лет умудренный опытом революционер писал мемуары
для себя,— в руках полиции они легко могли бы стать
дополнительной уликой. Вероятнее другое: воспомина-
ния нужны были Моисеенко как одно из средств рево-
люционной пропаганды, которую он вел тогда среди
* «Воспоминания П. А. Моисеенко. 1873—1923». М., 1924,
стр. 6.
7
донецких рабочих. «Иваны», не знающие истории рабо-
чего движения, не помнящие опыта предшествующей
борьбы, отмечал В. И. Ленин, не могут стать сознатель-
ными рабочими, не могут познать сущность, цель и за-
дачи движения своего класса*. Моисеенко, на собст-
венном опыте познавший революционно-воспитатель-
ную силу правдивого слова о прошлом, хорошо разби-
равшийся в психологии рабочей массы, должен был не
только чувствовать это сильно развитой интуицией во-
жака-агитатора, но и ясно сознавать. Столь актуальные
для периода революции 1905—1907 гг. и последовав-
шей за ней полосы реакции живые воспоминания о за-
бастовках семидесятых годов и «Северном союзе рус-
ских рабочих», о Морозовской стачке, о ростовском ре-
волюционном подполье, о стойкости революционеров,
прошедших вместе с Моисеенко испытания тюрьмы и
ссылки, надо думать, послужили темой не для одной
беседы «деда» в шахтерских кружках. В записи с ними
могло бы ознакомиться еще большее число рабочих.
Однако продолжить начатую работу Петру Аниси-
мовичу тогда не довелось: при очередном обыске поли-
ция изъяла у него рукопись (не исключена возмож-
ность, что она не была уничтожена и ждет своего иссле-
дователя в пластах архивных документов).
Вновь за перо мемуариста Моисеенко взялся уже
после Октябрьской революции, в 1921—1922 гг., семи-
десятилетним смертельно больным человеком. Каким
же зарядом энергии и веры в общественную значи-
мость этой работы должен был обладать старый рево-
люционер, когда упорно, день за днем, превозмогая
тяжкий недуг и сомнения, порождаемые сознанием соб-
ственной неподготовленности к большому литератур-
ному труду **, он «просиживал за пишущей машинкой,
* См. В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 25, стр. 133, 244.
** «Пишу я плохо»,— говорил Моисеенко, сознавая недостаток
своего образования. В детстве, как вспоминал Петр Анисимович,
он почти самоучкой смог овладеть лишь элементарной грамотой.
Став рабочим, Моисеенко много читал; его «Воспоминания» бук-
вально пестрят названиями книг, выдержками из художественных
произведений (особенно стихотворений), многие из которых Петр
Анисимович знал наизусть и широко использовал в своих беседах
с рабочими. Путь к серьезной книге проложили ему занятия с
Г. В. Плехановым в 1875—1876 гг. Моисеенко говорил, что Пле-
ханов научил его «читать и мыслить совсем не так, как прежде».
8
выщелкивая одним пальцем букву за буквой свои вос-
поминания о забастовках, в которых он принимал не-
посредственное участие... вспоминая о многих товари-
щах, погибших за дело революции, и о самом себе» *.
Эту веру поддерживали в нем встречи с молодежью,
поездки по стране, выступления перед рабочими Харь-
кова, Москвы, Орехово-Зуева, Петрограда, жадно ло-
вившими полные суровой правды и революционного
романтизма рассказы Моисеенко. «Мне пришлось до-
жить...— говорил он в одном из этих выступлений,—
до того народного счастья, которое ожидалось всеми
людьми и до которого не каждому доводится дожить...
Я верю, что вы, товарищи, будущее поколение, будете
так же идти по стопам тех борцов, которые жили до
вас. Жизнь — борьба, а не сон, это знает каждый из
нас, кто вступает в партию борьбы» **.
Победоносная социалистическая революция, зако-
номерно завершившая длительный и тяжелый путь
борьбы российского пролетариата, помогла Моисеенко
по-новому осмыслить и оценить события прошлого, при-
дала им законченную историческую перспективу и зна-
чимость.
Работу над книгой П. А. Моисеенко закончил в
1923 г., незадолго до смерти. Изданная в 1924 г. (под
названием «Воспоминания П. А. Моисеенко. 1873—
Однако эти занятия были непродолжительными. Только в тюрьме
и ссылке, куда он попал почти тридцатилетним человеком, созна-
тельным революционером, уже прошедшим школу Плеханова и
Халтурина, Моисеенко смог по-настоящему «приналечь на само-
образование». Но и тогда, и позже это были спорадические, лишен-
ные систематичности и строгой целенаправленности, постоянно
прерываемые «революционными скитаниями» занятия. «Малооб-
разованный, простой ум, но очень дельный агитатор, хорошо знаю-
щий натуру русского рабочего»,— писал об одном из пролета-
риев-революционеров 90-х — начала 900-х годов С. И. Мицкевич
(см. сборник «На заре рабочего движения в Москве». М., 1932,
стр. 15). Эта характеристика вполне приложима и к П. А. Мои-
сеенко.
* См. И. Кавалеров, Памяти П. А. Моисеенко, стр. 218.
** Речь П. А. Моисеенкд, произнесенная в Орехово-Зуеве в ян-
варе 1923 г. на вечере в честь годовщины Морозовской стачки.—
Сборник «Путь к Октябрю», вып. II. М., 1923, стр. 43. Перепеча-
тана в сборнике «Морозовская стачка 1885—1935». М., 1935 и
(в извлечениях) в сборнике «Рабочее движение в России в XIX ве-
ке», т. III, ч. 1. М., 1952.
9
1923»*), она встретила горячий отклик советской об-
щественности. В рецензиях, статьях, книгах мемуары
характеризовались как ценный вклад в литературу по
истории рабочего движения, как превосходный челове-
ческий документ, бесхитростный рассказ, летопись ра-
бочей борьбы за пятьдесят лет. «Можно пожелать толь-
ко,— писал один из рецензентов,— чтобы эти воспоми-
нания... были прочитаны как можно большим числом
читателей» **. Вскоре был издан сокращенный вариант
мемуаров Моисеенко, предназначенный для юного чи-
тателя. Выдержки из «Воспоминаний» были опублико-
ваны в журнале «Пролетарская революция» (№ 1 (24)
за 1924 г.), а также вошли в сборник «Рабочее движе-
ние в России в описании самих рабочих» (М., 1933). Но
полный текст книги, ставшей через несколько лет биб-
лиографической редкостью, не переиздавался. Причи-
ной тому была обстановка, сложившаяся в советской
исторической науке под влиянием культа личности.
Эта обстановка требовала замалчивания многих внут-
ренних противоречий в развитии рабочего движения,
изложения его событий в форме победных реляций,
забвения той огромной пользы, которую принесла рос-
сийскому пролетариату (несмотря на свою внутреннюю
противоречивость и ограниченность) пропаганда рево-
люционеров-народников семидесятых годов, «фильтра-
ции» фактов и имен. Книга Моисеенко никак не отве-
чала, да и не могла отвечать, этим требованиям, ибо
«субъективизм пролетарских борцов» далек от «лаки-
ровки действительности, замалчивания каких-либо ее
сторон, ее искажения,— наоборот, именно большевист-
ская партийность дает возможность наиболее объектив-
* В настоящем издании восстановлен заголовок рукописи
П. А. Моисеенко. В процессе работы над книгой Моисеенко напи-
сал также мемуарные статьи: «Революционное движение среди
рабочих Петербурга и Орехово-Зуева 1875—86 гг.» (опубликована
в харьковском журнале «Летопись революции», 1923, № 5) и «От
Морозовской стачки» (там же, 1924, № 1 (6), дополняющие мате-
риал книги, а также автобиографию в двух вариантах, один из ко-
торых см. в приложениях к настоящему изданию. Второй, сокра-
щенный вариант автобиографии опубликован в газете «Голос тек-
стилей» 9 января 1923 г.
** «Красный журнал для всех», 1924, № 9, стр. 720—721.
См. также «Печать и революция», 1924, № 6, стр. 163—165;
Э. М. Давидов, Рабочий-революционер П. А. Моисеенко, стр. 10.
10
ного познания» *. В этой связи осуществляемое сейчас
массовое переиздание произведений русской револю-
ционной мемуаристики — одно из свидетельств тех
громадных благотворных перемен, которые произошли
в нашей стране за последние годы.
* *
*
В основу данной публикации «Воспоминаний»
П. А. Моисеенко наряду с текстом книги, изданной в
1924 г., был положен оригинал мемуаров**. Сличение
печатного текста с рукописью показало, что при подго-
товке первого издания были допущены серьезные ар-
хеографические погрешности.
Редакторы «Воспоминаний» справедливо отмечали
трудности работы над рукописью Моисеенко. В своем
предисловии они писали: «Внешне материал представ-
ляет две части: первая — переписана очень небрежно,
без всяких интервалов на машинке (88 листов); вто-
рая — в рукописном виде... Как первая, так и вторая
части воспоминаний писались без знаков препинания,
что сильно усложняло редактирование... Особенность
языка Моисеенко заключается в многословии, повторе-
нии и почти в полнейшем отсутствии придаточных
предложений. Последнее особенно усложняло, в свою
очередь, расстановку знаков препинания» ***. Однако
редакторы видели свою задачу не только в расстановке
знаков препинания и стилистической правке рукописи.
Они подвергли ее «более существенной переделке». Из
рукописи были «выкинуты» повторения, причем это
было сделано без каких бы то ни было оговорок в при-
мечаниях. К тому же пришлось убедиться, что изъя-
тию подверглись не только повторения****. Болыпин-
* Предисловие А. М. Горького к книге «Были горы Высо-
кой» (см. сборник «А. М. Горький и создание истории фабрик и
заводов». М., 1959, стр. 245).
** Рукопись Моисеенко хранится в Центральном партийном
архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (ф. 70,
оп. 4, ед. хр. 40).
*** «Воспоминания П. А. Моисеенко. 1873—1923», стр. 6.
**** В частности, из первой главы было выпущено описание
инцидента, который произошел с Моисеенко по пути в Петербург;
в последующих главах книги целиком «сняты» цитируемое авто-
ром малоизвестное революционное стихотворение, воспоминания
о возвращении из ссылки в 1883 и 1889 гг. и другие небезынте-
ресные эпизоды биографии Моисеенко.
11
ство «запутанных мест и неточностей распутывалось в
самом тексте, не обрывая нити повествования»; таким
образом, вставки и исправления редактора стали сос-
тавной частью авторского текста. Это намного обеднило
«простой и выразительный разговорный язык» книги
Моисеенко, внесло чуждые ему литературные штампы *.
Вольное обращение редакторов с текстом оригинала
привело в целом ряде случаев к искажению сведений,
сообщаемых мемуаристом, к смысловым и фактиче-
ским ошибкам. Так, например, Моисеенко пишет, что
в 1874—1875 гг. он «начал принимать активное уча-
стие в партии народной воли». Ясно, что речь здесь
идет не о «Народной воле» — организации конца семи-
десятых — начала восьмидесятых годов, и не о пред-
шествовавшей ей «Земле и воле» (1876—1879), а о бо-
лее ранних кружках, основной целью которых, как
и последующих революционных организаций, было
завоевание воли порабощенному народу. В издании же
1924 г. слова «в партии народной воли» исправлены на
«в партии «Земля и воля»», а далее следует примечание
редактора, поясняющее, что в 1874—1875 гг. быть уча-
стником «Земли и воли», оформившейся позднее,
П. А. Моисеенко не мог. Рассказывая о занятиях с
Г. В. Плехановым, Моисеенко пишет, что содержанием
их был разбор «Податного вопроса» Н. В. Шелгунова; в
печатном тексте речь идет о «сочинениях Н. В. Шелгу-
нова». В рукописи мемуаров говорится о воодушевив-
шем Моисеенко и его товарищей «выстреле Веры Ива-
новны Засулич в градоначальника Трепова»; в книге
же это покушение названо «убийством», причем в ком-
* См. рецензию на «Воспоминания П. А. Моисеенко», опубли-
кованную в журнале «Печать и революция», 1924, № 6, стр. 164.
О необходимости бережного отношения к мемуарам рабочих, к их
«грамматическим грехам» и «буйному, встрепанному языку»
неоднократно говорил А. М. Горький. В 1931 г., отклонив пред-
ложение отредактировать книгу одного автора-рабочего, он писал:
«В другом случае я счел бы долгом своим несколько «олитерату-
рить» очерки, а в этом — не хочу и даже не могу... Книга раб-
кора... воспринимается мною не как литература, а как нечто бо-
лее активное». Здесь «говорит не литератор, а передовой человек
рабочей массы, это — крик ее революционного разума и сердца.
Это — сырье, из которого со временем будут выработаны прекрас-
ные драмы и романы, это — подлинный документ истории, кото-
рую создает именно масса» («А. М. Горький и создание истории
фабрик и заводов», стр. 197—198).
12
ментарии указывается на якобы допущенную автором
ошибку. Описывая свой путь в северную ссылку
(1886 г.), Моисеенко называет встретившихся ему в
Холмогорах и Пинеге ссыльных революционеров, но в
издание 1924 г. их имена не попали. Несколькими стра-
ницами далее мемуарист пишет, что он и его товарищи
по ссылке восьмидесятых годов считали виновником
тяжелого положения народа только самодержавие.
«Для классовой борьбы,— продолжает Моисеенко,—
если и было что, так это помещики. Мы тогда еще мало
разбирались в этих вопросах». В издании 1924 г. это
важное признание было отредактировано следующим
образом: «...Мы считали, не разбираясь совсем в этих
вопросах, виновником всего только самодержавие»;
последующие же слова о классовой борьбе и помещи-
ках были вовсе опущены. Подобные примеры можно
было бы значительно умножить.
К серьезным недостаткам первого издания мемуаров
надо отнести также крайнюю бедность комментариев.
Сказанное выше определило задачи и объем работы
при подготовке настоящего издания книги, которое яв-
ляется полной публикацией текста «Воспоминаний»
П. А. Моисеенко. Немногочисленные купюры (повто-
рения, не представляющие интереса бытовые подроб-
ности), а также внесенные в текст стилистические и
другие исправления, оговорены в подстрочных приме-
чаниях. Пропущенные слова восстановлены в квадрат-
ных скобках. Пропуски букв, явные описки и грамма-
тические ошибки исправлены без оговорок. В конце
книги даются комментарии, которые поясняют отдель-
ные места «Воспоминаний» и сообщают краткие сведе-
ния об упоминаемых в них лицах.
К «Воспоминаниям старого революционера» прило-
жены автобиография Моисеенко* и посвященная ему
статья-некролог А. С. Серафимовича «Анисимович»,
рисующая проникновенными словами самобытный об-
раз выдающегося рабочего-революционера.
ТО. Н. Шебалдин
* Материал упоминавшихся выше статей-воспоминаний Мои-
сеенко использован в примечаниях.
Факсимиле одной из страниц рукописи
«Воспоминаний старого революционера»
I. Отъезд в Петербург.
Первый арест и высылка
Лучше поздно, чем никогда.
Это было в 19-м столетии, в начале 70-х годов. С тех
пор много воды утекло. Приходится начать свои вос-
поминания с того момента, когда мне попались впервые
нелегальные брошюрки: «Сказка о четырех братьях»,
«Хитрая механика», «Сказка о копейке» и «Революци-
онный песенник» Ч Вот с этих-то пор и начинается мое
пробуждение от старого, религиозного учения.
Интересно вспомнить, как могла попасть нелегаль-
щина в такое заколдованное место, как Зуево. Я рабо-
тал на фабрике Зимина ткачом. Часто мне приходи-
лось ходить на соседнюю фабрику Саввы Морозова в
Орехово2 по поручению конторщика за книгами в моро-
зовскую библиотеку и кое-что читать: Купера Фени-
мора и т. п.
И вот после нижегородской ярмарки приехал из
Нижнего брат моего товарища, ткача Гвоздарева, и
привез нелегальщину3. О, что было тогда! Мы с това-
рищем зачитывались, в то же время не веря себе: как
это можно, неужели это правда все то, что написано в
этих книжках? Ум стал работать, стал доискиваться
правды; и куда бы мы ни сунулись, все то, что напи-
сано,— правда. К слову сказать, мы оба были очень
религиозны. «Ну что же, пойдем в монастырь, прове-
рим». Верстах в 20—25 от Орехова есть так называемая
Введенская пустынь, где явленная икона. Мы собрались
несколько человек и пошли в пустынь. Не доходя до
пустыни, пришлось проходить лесом. Недалеко от мо-
настыря слышим душу раздирающий крик женщины.
Ну, думаем, наверное заблудилась и попала к разбой-
15
никам. Каково же было наше удивление, когда мы уз-
нали, что не разбойники грабили, а монахи заводили в
лес девушек, женщин и там их насиловали.
Придя в монастырь уже поздно, мы, мужчины, по-
шли спать на сеновал, а женщин поместили в номере
монастырской гостиницы. С первым ударом колокола
мы были уже на ногах и вошли в храм. Служба еще
не начиналась. Впереди всех выстроились рядами так
называемые чернички, молодые, красивые, чисто оде-
тые. Лишь только служба началась, поп и дьякон ще-
голяли друг перед другом. Дьякон артистически махал
кадилом и явно проявлял всю свою плотоядную страсть
к черничкам. Проходя рядами молящихся, поп и дья-
кон заигрывали с черничками. В первый раз мне пока-
залось, что я не в храме, а в вертепе.
Потом, по окончании службы, начались молебны и
панихиды. Ну, тут уже больше выказали монахи всю
свою хищническую душу. Открыто при молящихся
жертвенные деньги расхищались по карманам, даже
слепой послушник и тот тащил, а не только видящие.
Омерзительное впечатление осталось у меня, чем я и
поделился со своими спутниками, которые мне расска-
зали еще более омерзительные вещи. Всякая вера была
потеряна, и не только в монахов и попов, но и в бога.
Невольно родилась мысль: если ты, бог, всемогущ, так
что же ты смотришь? Достаточно одного твоего слова,
и все нечестное сгинет с лица земли, а если ты бесси-
лен, то, значит, тебя нет. Вот какие мысли занимали
в ту пору меня и товарища Гвоздарева.
Мы мучались, искали выхода, и нам представилось,
что выход один: надо отсюда уехать в Питер, там мо-
жем скорее все узнать. Порядком нас затрудняло, как
и куда мы денемся, приехавши в Питер? Но и тут нас
выручил случай. Сборы наши были скоры. Я и мой
брат решили ехать4, а Гвоздарев остался пока на фа-
брике. До Москвы мы доехали быстро (82 версты).
В Москве кое с кем повидались и отправились в Пи-
тер. Попутчиками в вагоне были: один — студент-ме-
дик, другой — военный. Разговорились, дальше — боль-
ше, и в конце концов я выпалил (на мотив «Когда я
был аркадским принцем»): «Когда я был царем рос-
сийским...»5 Студент-медик предупредил, чтобы были
осторожнее, а то будет плохо. Предупредил так-
16
же, чтобы по приезде в Питер остерегались пить
сырую воду. Как бы ни было, до Питера доехали хо-
рошо.
По приезде в Питер вся задача [состояла] в том,
чтобы разыскать кого-либо из знакомых. И вот вспо^
мнили, что на Гончарной улице живут два брата арза-
масца, ломовые извозчики. Пошли на Гончарную, ра-
зыскали подрядчика извоза. Нам сказали, что раньше
вечера они не приедут. Пришлось ждать. Вечером при-
ехали наши знакомые. Напоили чаем, накормили и
спать уложили на сеновале.
Утром на другой день они уехали рано на работу,
а мы встали и пошли осматривать Питер. Ходили по
городу целый день, с утра до вечера, голодные. Денег
у нас не было ни копейки. Пришлось задуматься над
приисканием работы. Стоим мы у ворот дома, где был
двор извозопромышленника. Подъехал кучер. Разгово-
рились и тут же решили, что брат поступит конюхом
за Московскую заставу, на завод Струкова, а я пойду
искать работу на фабрике. Тут же я узнал, где ткацкие
фабрики. Дождались вечера, приехали знакомые, на-
кормили нас. Голод утолили, поговорили, посоветова-
лись — все честь честью. А наутро брат отправился за
Московскую заставу, а я пошел на Ново-Бумагопря-
дильную фабрику. У ворот стоял народ. Я расспросил,
принимают ли ткачей. Мне сказали, что принимают, но
долго придется ходить «поналишним», то есть работа
не постоянная, а случайная: если кто не вышел на ра-
боту, ставят запасного (поналишнего). Что тут делать?
Стою, разговариваю. Подходят новые люди, разговор
завязался общий. Вот один мужчина и говорит, что за
Нарвской заставой, на фабрике Шау, набирают ночную
смену и там можно поступить прямо на свою пару.
Пошел, разыскал. Прихожу к воротам, расспрашиваю.
Принимают. Ищу земляков, оказалось, что один из
подмастерьев — земляк. Вызываю, разговорились. Ока-
залось, земляков порядочно. Меня взяли и определили
в артель земляков. Спасение от голода полное. Квар-
тира общая, стол общий, товарищи — все молодежь.
Ознакомился быстро, работа закипела. Оказалось, что
наша артель почти вся состояла из тех, которых тогда
называли «студентами», то есть из ходивших на вечер-
ние курсы (когда же школы были закрыты, то просто
2 П. А. Моисеенко
I НИИИ ;
тех. библии
Т П1
17
ходили к студентам на квартиры). Меня сейчас же по-
святили во святая святых. Я тоже стал ходить и учить-
ся. Прежде всего пришлось познакомиться с товари-
щами Пресняковым и Дейчем. А потом уже пошло как
по-писаному: Чубаров, Лизогуб и много других, в осо-
бенности курсисток6. С жадностью я набросился на
книги, как легальные, так и нелегальные; читал не
только в свободное время, но также и за работой. Смен-
щик мне попался дельный и старательный, и мы скоро
выдвинулись как лучшие ткачи. Нам дали по другой
паре станков с подручными мальчиками.
Это было в 1874—75 годах. Вот с этих-то пор я на-
чал принимать активное участие в партии народной
воли*7. Кружок наш расширялся, но все же система-
тических занятий не было вплоть до знакомства с Пле-
хановым, с которым мы начали разбирать «Податной
вопрос» ** Шелгунова8. Благодаря Плеханову я многое
уяснил себе и стал разбираться в литературе. На всех
нас сильное впечатление произвел роман Швейцера
«Эмма» (революция 48-го года)9. Мы все рвались к бою.
На фабриках пропаганда шла усиленным темпом. Ко
мне ходили студенты и курсистки, начали учить гра-
моте младшего брата и воспитанницу. Семейство все
уже было в Питере; я имел отдельную квартиру. Со-
брания всегда проходили у меня.
В 1875 году первую экономическую стачку как
пробную произвели у Шау с товарищем Александро-
вым, который впоследствии был арестован в связи с
Кренгольмской стачкой в Нарве и за распространение
и хранение нелегальной литературы; был приговорен
в каторгу на 10 лет. Защитником был Ольхин, который
и сам попал в ссылку 10.
После этого частенько начались обыски среди рабо-
чих; пришлось держать ухо востро. Знакомство все
расширялось; ко мне стали частенько заходить Густов,
Тошаков11. Густов имел сапожную мастерскую. Мне
пришлось подумать о переходе на другую фабрику.
* В оригинале слова народной воли зачеркнуты чернилами;
сверху надписано (не рукой Моисеенко): «Земли и Воли». (Здесь
и далее — примечания редакции).
** В оригинале название работы Шелгунова зачеркнуто чер-
нилами; сверху надписано (не рукой Моисеенко): сочинения.
18
Я избрал Ново-Бумагопрядильную, на Обводном ка-
нале, близ Лиговского моста.
В ожидании Казанской демонстрации я все еще дер-
жался за Нарвской заставой. Накануне Казанской
демонстрации Пресняков пригласил меня и одного то-
варища на собрание, которое было, кажется, на Выборг-
ской стороне. На собрании много было интеллигенции,
рабочих почти не было. Много говорили, спорили, в осо-
бенности Плеханов и Боголюбов. Одни доказывали,
что демонстрация только убавит наши ряды и сущест-
венного ничего не даст, другие — что, напротив, она
даст толчок в обществе; если рабочие еще и не поймут
ее значения, все же лозунг «Земля и Воля» всколыхнет
народные массы. Порешили произвести демонстрацию.
Нам дан был наказ, как можно более собрать народу.
Но здесь произошла заминка или ошибка. Некоторые
товарищи оповестили, что [демонстрация состоится]
у Исаакиевского собора, так что на Казанскую собра-
лось не более 300 человек.
Придя к собору, мы увидели, что нас слишком мало,
и порешили войти в собор. В соборе потолкались, похо-
дили, а потом сделали знак к выходу. Все вышли на
площадь, где с речью выступил Г. Плеханов. Речь его
произвела очень сильное впечатление. [Он говорил]
о гибели лучших сынов России: Нечаева, Чернышев-
ского, Михайлова и других. После речи Плеханова был
поднят на руки рабочий Торнтоновской фабрики, кото-
рый развернул красное знамя с надписью «Земля и
Воля». Все с замиранием сердца смотрели на это знамя.
В этот момент со всех окружающих площадь дворов
ринулась на нас свора переодетых жандармов и двор-
ников. Началась свалка ужасная, душу раздирающая.
Нас было мало, и мы уступили силе. Вырвался крик
«расходись» (кто крикнул, я уже не знаю). Меня под-
хватили товарищи и увели. Впоследствии оказалось,
что арестовано было 36 человек 12.
Так кончилось на площади, но не так на окраинах.
За Нарвской заставой, в трактире «Карс», выступил на
подмостках оратор и рассказал публике, что было на
Казанской площади. Публика встретила оратора (не
помню фамилии) дружными аплодисментами. Впечат-
ление было сильное. Но и тут шпионы хотели сделать
свое гнусное дело — арестовать [оратора] при выходе из
19
Г. В. Плеханов
С фотографии
1870-х годов
трактира. Они схватили его, посадили в сани. Мы за
ними. И вот на Египетском мосту один из наших схва-
тил шпика за шиворот и бросил с моста, другому дали
тумака, тот только успел свистнуть. Городовой схватил
одного из наших, но другой подошел и такого тумака
дал городовому, что тот покатился замертво. Свисток
оборвали. Так мы благополучно возвратились домой.
Что было компрометирующего, все уничтожили, даже
парики и бороды. После всего этого было видно, что
мы, передовые работники, отмечены предательской ру-
кой, что и заставило нас быть осторожнее.
С декабря 1876 года до весны 1877 года пришлось
приналечь на самообразование.
77-й год, война с Турцией. Задумана была демон-
страция против войны на Исаакиевской площади. Де-
монстрация не удалась совершенно, и мы мирно разо-
шлись по домам. В это время я перекочевал на Обвод-
ный канал, на Ново-Бумагопрядильную. Здесь поле для
пропаганды было шире, что нами и было использовано.
Пользовались всем, чем только можно, даже завели
свой хор песенников с бубном и с плясунами. Один из
товарищей, «Алешка Рыжий» (так мы его прозвали)
20
прекрасно выполнял роль бесноватого, когда мы импро-
визировали из сказки «О четырех братьях». Ставили
революционные песни: «Долго нас помещики душили»
и «Свободушка» * (напев «Лучинушки»). Эффект по-
разительный. Всех нас воодушевляла революционная
песня. Несмотря на усталость, мы забывали все. В осо-
бенности выдавался своим голосом и талантом Федот
Лазарев13, который умел ловко подсунуть брошюрку
заслушавшимся посторонним. Иногда мы пели в трак-
тире по приглашению, но это было чисто нелегальным
основанием **.
В 77-м году я поступил в артель посыльных, для
того чтобы очистить свои легкие от пыли. Во время
моей работы на Ново-Бумагопрядильной мне предъ-
явили требование, чтобы я взял на фабрику одного из
интеллигенции, а так как я был одним из лучших тка-
чей, то мне не стоило никакого труда выпросить у ма-
стера взять себе ученика. Вот в качестве ученика и был
взят один из интеллигенции (кто он и как его настоя-
щая фамилия, до сих пор не знаю: в то время мы на-
стоящих фамилий никого [из революционеров] не знали.
Делалось это для того, чтобы в случае провала не мог
назвать, ходил ли кто). Посыльным мне пришлось
иногда проделывать очень важные и серьезные вещи.
Так, чтобы предупредить шефа жандармов Мезенцева,
ему писались письма; доставить их в 3-е отделение по-
ручалось мне 14. Помню, первое письмо я передал очень
удачно, почти что прямо лично. В ответ получил: «Не-
годяй, хотя бы бумагу почище. Иди, ответа не будет».
Второе письмо. Ко мне подъехала дама, в санках
запряжен был известный рысак «Варвар» 15. Посадила
меня. Не доезжая до 3-го отделения, дала письмо. Я по-
нес письмо, и они уехали. Мне хотелось пробраться с
другого отделения — не тут-то было. Пришлось пойти
с парадного хода и отдать адъютанту, попрося ответа.
Через несколько минут слышу: «Ответа не будет, сту-
пай». Сам по себе я дамы не знаю, да она мне и не
нужна была. Вечером пошел к Попову (Родионовичу),
тогда мы его звали «Силач». Передал ему, поговорил
и ушел. Моя роль посыльного не удовлетворяла това-
* В оригинале описка: «Оводушка».
** Так в оригинале.
21
рища Осинского16, который видел в этом холуйство.
Тогда я ему объяснил, что из партии должен быть свой
человек, которого в случае надобности всегда можно
использовать (как это и было, даже в 3-м отделении
был свой человек)17. Представьте себе квартиру прова-
ленной и там засада. Как узнать? Вот тут-то нужен по-
сыльный как лицо непричастное. Пока на этом и поре-
шили.
После этого мне нужно было отнести книги в Измай-
ловский, 10-я рота, там проживал Тошаков-дедушка 18.
Подхожу к номерам. Вижу, стерегут шпики. Я их по-
просил удалиться, так как женщине нужно в уборную,
и позвал жену. Шпики ушли в дверь трактира, а я —
за звонок. Отворил дедушка и такой испуганный.
Я объяснил, отдал книги («Культура человеческой
жизни» и другие, листовки речи Петра Алексеева19).
Арестованы были из товарищей Тошаков, других фами-
лий не помню. Я вышел черным ходом и пошел к себе,
за Нарвскую. Нужно было передать кое-какие новости
и литературу. Бегать мне приходилось много. Среди
рабочих все разрасталось народовольчество, нужно
было группировать. Как раз в это время вышла «Социо-
логия» Спенсера20. Интеллигенция зачитывалась, мы
пока пользовались лишь разъяснениями. Среди рабо-
чих более развитых было глухое недовольство интелли-
генцией на том основании, что [передовому] рабочему,
еще не усвоивши всей важности учения, приходилось
обрабатывать сырой, серый материал, а к интеллиген-
ции [он] вел уже подготовленного. Мне самому прихо-
дилось не раз говорить это на собраниях интеллигенции
и даже просить: учите нас, более передовых.
Помню, раз я был приглашен прийти к Клейн в Рож-
дественскую. Часть квартиры была как раз против боль-
ницы св. Николая, откуда бежал Кропоткин21. Там я
застал порядочно людей, среди них было двое военных.
Собрание прошло хорошо, много говорили. Наконец
объяснили, что эта квартира была наблюдательным
пунктом, когда бежал Кропоткин. Много времени про-
шло с тех пор, всех не запомнишь. Быть может, кто-
либо из оставшихся в живых с того времени опишет
более подробно.
77-й год подходил к концу. Начался процесс 193-х22.
Мы ловили на лету все, что выходило из зала суда. Все
22
это давало массу материала для пропаганды. Смерть
Некрасова среди рабочих прошла бледно, мало кто
даже знал, кто такой Некрасов. Газета «Голос» была
закрыта. Тогда Градовский начал издавать еженедель-
ный журнал, где впервые были помещены стихи «Идет
он усталый, и цепи звенят» и «Тучи черные в небе
носятся», статья Градовского «Духовная пища на
генеральском обеде». Градовский был в Турции на
войне, его заменял Песковский. За эти стихи и статью
журнал закрыли. Я же использовал этот журнал.
Взял несколько номеров и разнес по кружкам. (Ав-
тора стихов мне пришлось встретить в Архангельске
в 1886 году.)23
Приближался 1878 год, который и положил начало
моим странствованиям по тюрьмам и этапам. В начале
78-го года я познакомился с Халтуриным ближе —
пришлось [вместе] создавать «Северный Союз». Обнор-
ского я знал, и мы частенько виделись. На первом со-
брании участвовали: с Обводного канала — я и Абра-
менков, из-за Нарвской — Штрипан и Алеша. (Помню,
когда меня спросили о Халтурине, я и сам не знал, как
его звать, и назвал Яковом Оржаком; так он и остался
с тех пор Яков.) Из-за Невской и Выборгской не помню,
кто был из рабочих. Так и создался «Северно-русский
рабочий союз» 24.
В это время на Ново-Бумагопрядильной фабрике
замечалось недовольство рабочих вычетами за челноки
и низкой расценкой. Мы решили использовать [это] и
назначили провести стачку. Я сообщил об этом Родио-
новичу. Мне поручили стать на работу на фабрику.
Мастер Яков Яковлевич (англичанин) охотно принял,
сказав, что, как только освободятся станки, он меня
поставит. Все было подготовлено: выходит подмастерье
и заявляет, что такой-то не вышел [на работу], и меня
пустили на фабрику.
Агитация велась усиленно. В результате фабрика
с обеда забастовала. Предъявили свои требования, на
которые контора не согласилась. Пришлось агитиро-
вать продолжать стачку. Рабочие держались дружно.
Собирались на пустопорожнем месте. Полицию просили
уйти и не мешать; шпиков из трактиров выпроважи-
вали. На третий день появилась статья о стачке в га-
зете «Новости», написанная Родионовичем25; мне
23
приходилось на собраниях читать и пояснять. Приш-
лось купить до 50 номеров [газеты] и раздать рабочим.
Некоторые рабочие стали поговаривать, [чтобы] подать
прошение наследнику (в то время наследником был
Александр III). Как мы ни отговаривали их не делать
этого, вера в царя тогда еще была очень сильна. Нам
приходилось изворачиваться: критиковать, ругать пра-
вительство, дворян, попов, купцов, но царя не трогать.
Тогда сложилась поговорка «Посуду бей, а самовара
не трогай». Волей-неволей пришлось согласиться и на-
писать прошение наследнику. Написать поручили нам,
а мы поручили Попову (Родионовичу); в то время
[к забастовщикам] молодежи ходило много. На другой
день принесли прошение26. Я торжественно прочел его
собравшимся рабочим и спросил их решения: подать
или нет? Все кричали: «Подать!» Тогда встал вопрос:
как подать? Надо идти к дворцу. Я знал, что наслед-
ник живет в Аничковом дворце. Подойти к дворцу надо
было незаметно. Порешили идти по двое, по трое, не
больше, собраться в Александрийском сквере, где мо-
нумент Екатерины II. Если бы пошли массой, то нас
жандармы разогнали бы; вот почему пошли врассып-
ную.
В Александрийском сквере стал собираться народ,
и порядочно, так что полиция заметила и предложила
проходить. Я видел, что дальше ждать нельзя, надо
действовать. Махнул рукой, и все мы высыпали на Нев-
ский, прямо к воротам дворца. Прошение я передал
одному из ткачей (впоследствии он меня провалил).
Когда мы сгруппировались у дворца, то толпа запру-
дила весь Невский. Мы попробовали проникнуть во
двор, но городовые загородили дорогу и говорят, что
наследника нет дома. Тогда я перебежал на другую сто-
рону Невского и увидел стоявшего в амбразуре окна
наследника. В это время примчался помощник градо-
начальника Козлов. Выскочил из экипажа и врезался
прямо в толпу. Тут мы сгрудились плотнее. Ко мне про-
тиснулся товарищ, у которого было прошение, и гово-
рит, что он боится. Я взял у него прошение и спрятал
под полу, придерживая рукой из кармана. Двинулся
к Козлову, который уговаривал разойтись и стать на
работу. Видя, что рабочие путаются, я обратился к Коз-
лову :
24
— Ваше превосходительство, народ желает говорить
с цесаревичем и просит его улучшить положение ра-
бочих.
На это получил ответ, что цесаревича нет и улуч-
шить положение он не может. «Идите на свою фабрику
и становитесь на работу, а не хотите — получайте рас-
чет и идите на другие фабрики». Тогда я снова говорю,
что мы пришли просить не за себя только, а за всех
рабочих. На других фабриках нас так же грабят и ду-
шат, как и на этой. Тогда Козлов говорит:
— Если вам не нравится на фабриках, тогда поез-
жайте на родину, откуда приехали.
Я отвечаю:
— Ваше превосходительство, мы с родины при-
ехали, нас выгнала нужда. Мы должны кормить стари-
ков, мы должны платить подати.
Козлов рассвирепел:
— А, подать платить! Взять его!
Полицейские тут как тут. Когда меня брали, я не-
заметно выпустил прошение на панель. Кто-то из сту-
дентов говорит: «Ваше превосходительство, вы бумагу
обронили».
Меня увели и посадили внизу дворца, в пожарном
отделении. Окна выходят на Невский. Я взобрался к
окну и стал наблюдать, что происходит на улице. Коз-
лов вертел бумагой и что-то говорил. Невский был за-
пружен публикой. Слышу, кто-то идет. Спрыгнул с
окна, стою. Входит лакей-камердинер. Поздоровался и
спрашивает: «За что вас арестовали?» Я ему сказал
все то же, что и Козлову.
— Грубостей не говорили?
— Нет.
Ушел. Сижу на нарах, жду, что будет. Прошло по-
рядочно времени, опять заглянул в окно: народ все
еще стоял. Минут через 15 вбегает Козлов, начинает
орать: «Как ты смел, я тебя загоню не только в Си-
бирь, но и за Сибирь. Кто писал прошение?» Ответ:
«Не знаю». В это время входит камердинер и просит
Козлова пожаловать к цесаревичу. Козлов с камерди-
нером ушли. Я снова остался один. Заглянул на Нев-
ский. Народ уже расходился. Сижу и думаю: что-то
будет? Наверное, теперь отправят в тюрьму. Невольно
пришли мне на ум слова из «Песни про долю»: «За
25
прошение мужиков его милости плательщик сподо-
бился кандалов».
Задолго до ареста мы знали, что этой чаши никто
из нас не минует. Каждый сознавал даже, что это не-
избежно до тех пор, пока рабочие не завоюют своих
прав. Вспомнилось: «Хоть и погибнуть придется в тюрь-
мах и шахтах сырых, дело всегда отзовется на поколе-
нии живых». Пока размышлял на подобные темы, время
шло. Но вот возвращается Козлов, бледный, как белый
носовой платок или как перчатки белые, какие были
у него на руках. Обращается ко мне ласково, тихо:
— Вот что, голубчик, я не хочу знать, кто вы, но
должен сказать, что цесаревич сделать ничего не мо-
жет. Пока он еще не имеет на то прав. Пойди и скажи
своим рабочим: если хотят работать, пусть работают,
не хотят — силой заставлять не будут, пусть ищут, где
лучше.
— Вот если бы так умно разъяснили рабочим, тогда
ничего бы и не было.
— Голубчик, я же был у вас на фабрике и говорил.
— А я вас не видел.
— Можете идти, вы свободны.
Выйдя из Аничкова дворца, я не встретил ни одного
знакомого. Пошел прямо на фабрику, думая, что, на-
верное, за мной по пятам идут шпики. Умышленно про-
шел мимо участка, заглянул в ворота. На дворе стояли
жандармы. Обогнул два переулка, зашел в артель рабо-
чих. Там был и Родионович. Дорогой я обдумал: если
рабочим сказать правду, то забастовка провалится и
мы ничего не выиграем, а надо так, чтобы поднять дух
рабочих. Вот я и сказал, будто наследник передал, что
будет назначена комиссия, рассмотрит наше дело. За-
бастовка окрепла. Вывесили объявление: штрафы унич-
тожаются, за челноки вычета не будет и заплатят за
прогул. Забастовка выиграла как в моральном, так и
в экономическом [отношении].
Как-то раз я и еще двое товарищей приглашены
были прийти в студенческую библиотеку вечером, что
мы и сделали. Я, «Алешка Рыжий» и Шилов27 вече-
ром отправились. Там было много студентов. Нас на-
делили прокламациями, которые мы должны были рас-
клеить по Садовой Загородного проспекта и в фабрич-
ном районе. Дали нам в бумаге клейстеру, мы и отпра-
26
вились. Выполнив свою задачу, вернулись домой
поздно. Наутро я надел форму посыльного и пошел на
свой пост (я стоял на углу Мало-Итальянской и Надеж-
динки). По дороге кое-где встречал еще наклеенные
прокламации, а придя на пост, [увидел, что] там уже
читали и удивлялись: как это ухитрились наклеить,
что и полиция не знала? Больше всего удивлялись сме-
лости напечатанной прокламации. Завязывался спор.
Одни говорили, что этим ничего не поделаешь — пра-
вительство сильно, справится. Другие, напротив, дока-
зывали, что ни одно правительство не может спра-
виться, если народ захочет. Ясно было, что проклама-
ции заставили развязать языки. Хотя все это было
робко, неуверенно, рабочие на всех фабриках и заводах
повеселели, охотнее стали слушать передовых рабочих
и дело пошло к полевению. На некоторых фабриках
[рабочие] уже сами стали просить, нет ли чего почи-
тать. Таким мы давали полулегальные книги: «Хро-
нику села Смурина», «Как мужик двух генералов про-
кормил» и т. п.28
Но мне недолго пришлось погулять на воле. Недели
две спустя вечером я зашел к Парфенову. Там я застал
студентов И. Гласко и Дробышевского29. Поговорили,
стали расходиться по одному. Выходя, я заметил при-
става, околоточного и полицейских. Прошел мимо. Уже
прошел шагов сто или более, когда меня нагнал поли-
цейский и пригласил к приставу. Я подчинился. И вот
приказание пристава: отвести в участок. Из участка
[повели] меня к градоначальнику, а оттуда направили
в Александро-Невскую часть. Посадили в одиночку.
Сижу день, другой — ничего не объявляют. На пятый
день повели в сыскное отделение, где и учинили допрос.
В сыскном я встретился с Казаковым и Парфеновым.
Уговорились не признавать никого на допросе. Я ни-
чего не признавал: на фабрике не работал — и знать
не знаю, и ведать не ведаю. Улик никаких. И вот по-
становление: меня и Федьку отправить в участок и
отдать на поруки, Казакова и Парфенова оставили в
сыскном30. Привели нас в участок. Пришли наши по-
ручители. Федьку тут же освободили, а меня задер-
жали, пока пристав съездил в сыскное и к градоначаль-
нику. Уже вечером отправили меня в Казанскую часть,
а на другой день перевели в Спасскую, где мне снова
27
пришлось встретить Казакова и Парфенова. Сидели мы
«впредь до особого распоряжения». Посадили нас со-
вместно с уголовными. Читать было нечего. Нам пред-
ложили щипать перо. Сидим, кое о чем втихомолку
разговариваем.
Сели мы в январе 1878 года31. И вот 6-го февраля
выстрел Веры Ивановны Засулич в градоначальника
Трепова32. Мы ликовали: начинается. Все известия с
воли нам приносили уголовные. Так мы сидели до мая
месяца. В мае нас с Казаковым перевели в пересыль-
ный замок в Демидовском переулке, Парфенов остался
в Спасской (он был болен). Меня назначили в распо-
ряжение смоленского губернатора, Казакова — в Ко-
стромскую [губернию], в город Галич. Ждали только
этапа. В пересыльную нам принесли по 30 рублей,
хлеба, колбасы, чая и сахара. Вот где впервые приш-
лось надеть оковы на руки. В день отправки всех нас
выстроили во дворе попарно и стали надевать наруч-
ники, рука с рукой. Кандальники впереди, за ними —
лишенцы и бродяги, мы — в хвосте. Когда все было го-
тово, конвой пересчитал, принял. Открылись ворота, и
мы двинулись в путь на Николаевский вокзал. Шли
бодро, обрадовавшись свежему воздуху после душной
тюрьмы. Не доходя до Николаевского вокзала, мы за-
метили много фабричных товарищей, которые вышли
нас проводить. Конвой близко не подпускал, и передать
что-нибудь было нельзя до тех пор, пока нас не поса-
дили в арестантские вагоны. Когда уселись, нас стали
вызывать, выводили на площадку вагона. Здесь и раз-
говаривали, и передавали через конвойных вещи.
Я шел в своей одежде, а Казаков взял арестантскую.
Перед отходом поезда вызвали Казакова. Когда он вы-
шел, все провожающие сгрудились в группу, человек
в 150. У меня под окном стояли родственники и ти-
хонько разговаривали. И вот когда свидание кончилось
и Казаков, сняв свою арестантскую фуражку, крик-
нул: «Прощайте, друзья!», тогда вся толпа как один
крикнула «ура!». Конвой всполошился. Казакова втолк-
нули в вагон, а затем хотели очистить дебаркадер от
публики, но она сама пошла плотной массой. Эту ма-
ленькую демонстрацию устроил Осинский.
Казаков — природный фабричный, гусляк. Под Мо-
сквой, во Владимирской губернии, есть местность, на-
28
зывается Гуслицы. В этих Гуслицах очень развито было
кустарное ручное ткачество и хмелеводство. Так что
там теперь исключительно редко кто не поработает на
фабрике. Все гусляки придерживаются старообрядче-
ства, и среди них бродило сильное недовольство против
правительства. Казаков парень был видный и работник
хороший.
Так мы из Петербурга тронулись в Москву33.
II. Ссылка *
В вагонах было душно. Хотя в вагонах нас раско-
вали, сняли наручники, все же сидеть неподвижно
было утомительно. Встать и постоять запрещалось.
Ночь спали сидя. Лечь хотя бы на пол не позволялось.
На каждой большой станции высаживали [одних] и са-
жали новых арестантов. Кипяток и провизию закупал
конвой, который торговал папиросами и табаком;
драли втридорога за все.
По приезде в Москву на вокзале нас снова заковали
попарно, сделали перекличку и уже тогда тронулись
в путь с Николаевского вокзала на Пречистенку. Пере-
сыльная тюрьма в то время была на Пречистенке, на-
зывалась Колымажным двором. Что такое Колымаж-
ный двор, вы теперь и представить себе не можете.
Строение одноэтажное, низкое (бывшие конюшни), окна
маленькие, внутри все застроено нарами, на нарах и
под нарами размещался народ, то есть арестанты. Тю-
ремная аристократия — каторжане, бродяги, лишен-
цы— занимали лучшие места на нарах; из них назна-
чались старосты. Майданщики, шпана, высылаемые за
бесписьменность и прочие валялись под нарами и на-
значались убирать помещение, выносить параши. Ду-
хота, вонь нестерпимая, паразиты всех видов — все это
терзало душу и звало к мщению.
Первую ночь в этом аду я не мог уснуть и думал,
что действительно это ад, да и то такого издевательства
над человеческой личностью не мог придумать и сам
черт. Описать эти ужасы нет никакой возможности.
* Заголовок оригинала, опущенный в первом издании книги,
где начало главы II было перенесено на несколько страниц ниже
(в настоящем издании — стр. 35). .
30
Впоследствии видел я много сотен тюрем, но то, что
творилось на Колымажном, я более не видел, к счастью
моему и многих других. На Смоленск этап отправлялся
через день, так что мне пришлось перейти в другое по-
мещение и занять место на нарах, но спать тоже не
удалось. Меня предупредили, что если я засну, то меня
накроют и ограбят, а то и удушат. Такие вещи проде-
лывались каждую ночь. Высыпаться приходилось днем
на дворе: присядешь и вздремнешь. Для проверки
утром и вечером выстраивали на дворе шеренги, пере-
считывали. Пищу для арестантов и хлеб получали ста-
росты и парашечники.
Спустя сорок с лишним лет я пишу эти строки, и
меня мороз подирает по коже — до того все это было
противно. Молодость и вера в святое дело все превоз-
могли.
Настал день отправки в Смоленск. Выстроили на
дворе, сделали перекличку. Начался обыск. Каждый
новый этап сопровождался обыском. Отбирали все: та-
бак, спички, деньги — все, что им покажется подозри-
тельным. Повели нас на Брестский вокзал. Распро-
стился я с Колымажным, а также и с товарищем Каза-
ковым. На вокзале та же процедура, что и на Николаев-
ском, разница только в том, что тут меня уже никто не
провожал. Шел я одинешенек среди уголовщины.
Смоленский конвой считался самым строгим. Нас
не расковали вплоть до ночи. К ночи расковали, и мы
могли свободнее двигаться и кое-что перекусить. На
каждой большой станции — тоже приемка новых аре-
стантов и сдача из вагонов [старых]. В Смоленске всех
высадили и заковали. После приемки повели в тюрьму.
В тюрьме пересыльных посадили в одну камеру, катор-
жан и бродяг — в другую. Принесли чаю. У майдан-
щиков купили пирожков и с удовольствием попили
чаю. В Смоленске мне пришлось просидеть две с поло-
виной недели. Пришло предписание выслать меня на
родину, в город Сычевку, под гласный надзор полиции
с воспрещением выдачи документов в течение трех лет.
Из Смоленска меня отправили обратно в город Гжатск,
а из Гжатска — в Сычевку пешим этапом. В Гжатске
посидел неделю. На Сычевку собралась партия в семь
человек. Когда нас вывели во двор, конвой принял и
сейчас же заковал в наручники, рука с рукой, а посе-
31
редине протянули между кольцами железный прут,
так что мы, все семь человек, оказались скованными
(если одному потребовалось сходить оправиться, то вся
партия за ним).
От Гжатска до Сычевки 60 верст; мы шли три дня.
Расковывали нас только для еды, то есть вынимали
прут, и мы по паре могли двигаться. В Сычевке нас
привели в полицию. В полицейском переночевали. На
другой день отправили каждого в свой стан с десят-
ским к становому приставу. В стане нам пришлось
ждать станового, который где-то изволил гулять. Я не
дождался, ушел.
Итак, я снова на воле и без конвоя пришел в свою
деревню. Деньги у меня были. Но в доме у нас никого
не было. Мне пришлось первое время быть у родствен-
ников. Отец мой работал плотником в соседнем имении,
в селе Голицыне (верст 25 от нашей деревни). Делать
было нечего, пошел к отцу. Разыскал, просил принять
меня работать с ним по плотницкому. Отец отказал.
Пришлось слоняться без дела, пока не начался сенокос.
Тут уже работы было по горло. Работал по родственни-
кам и свой сенокос. Время быстро летело. После сено-
коса началась уборка хлеба. К этому времени приехала
жена из Питера, привезла новости: рассказала, как
оправдали Веру Ивановну Засулич, как была демон-
страция, как жандармы хотели арестовать В. И. Засу-
лич и убили одного из товарищей студентов 1. Все это
было для меня новостью. Во мне загорелась жажда
мести и борьбы. Я скоро проводил жену в Питер и сам
стал собираться бежать из-под надзора.
В августе дошел слух, что убит Мезенцев, которому
я носил письма2. Одного негодяя убрали, теперь черед
за другими. Деньги у меня на дорогу до Питера были.
О побеге сказал я только одному человеку, дальнему
родственнику, который помогал выручать арестован-
ных после Казанской демонстрации. В это время он
жил в деревне, придя после турецкой войны больным.
Просил его, чтобы он в случае переполоха после моей
отлучки писал. Сел и уехал, рассчитывая, что доку-
мент достану.
По приезде в Питер лишь только вышел с вокзала,
сразу бросилось в глаза: на всех углах, перекрестках
стояли вооруженные патрули. Питер казался в осадном
32
положении. Спешу добраться за Нарвскую заставу. За
Нарвской оказалось все тихо — ни обысков, ни арестов
не было. Первое свидание с товарищами-рабочими. Мне
преподнесли маленький листок о том, как нас прово-
жали с Казаковым на Николаевском вокзале, как от-
неслись рабочие к этим проводам. (Здесь я должен по-
яснить: в то время у меня не было фамилии и назы-
вали меня Петр Анисимов. Это — отчество, оно же было
и фамилией.) Всюду рабочие встречали с радостью, ни-
кто не заикнулся, есть ли у меня документ на прожи-
тие, даже квартирохозяева. На другой вечер меня по-
знакомили с новой литературой. Я попросил свести
меня к кому-либо из студентов. Меня свели прежде
всего к Виноградову, студенту Технологического инсти-
тута, и Благовещенскому, которым я объяснил свое по-
ложение3. На этом совещании решили, что я должен
взять свою жену с фабрики, нанять квартиру, собрать
артель своих ребят, так, чтобы можно было собираться.
Я должен [был] стать дворником [там], где окажется
нужным тоже для собраний. На все это потребуются
средства, которые надо найти. Документ мне обещали
приготовить. Все шло хорошо. Я стал агитировать ра-
бочих за Нарвской заставой и на Бумагопрядильной,
создавать кружки, тройки и пятерки. Дело шло ус-
пешно. Очень сильное влияние производили стихотво-
рение по поводу убийства Мезенцева, летучие листовки
и чтение легальных и нелегальных брошюр.
Виноградов задумал познакомить меня с бывшим
народным учителем неким Потехиным4. Пошли. Он
жил в Коломне, недалеко от Михайловской церкви.
Застали его дома. Он засуетился с закуской и чаем.
Мне сразу бросилось в глаза, что это не наш, а инстинкт
подсказывал, что это шпион. Он нам обещал устроить
все — достать денег и т. д. Выйдя от него, я высказал
свое подозрение Виноградову. Тот не придал этому ни-
какого значения, говоря, что это не социалист, а либе-
рал и т. д. Ну ладно, пусть будет по-вашему. Я стал к
нему ходить и предложил ему как учителю заняться
обучением воспитанницы и брата. Он согласился. При-
вел я их к нему, познакомил. Решили, что в неделю они
будут [заниматься] три раза, хоть по вечерам. Потехин,
видя, что его используют лишь только как учителя, не
больше, дал мне адрес на Загородный проспект к
3
П. А. Моисеенко
83
некоему Федоровичу, который должен дать средства на
наем квартиры и т. д. Федорович встретил с распро-
стертыми объятиями. Угощал завтраком, показал не-
которые нелегальные брошюрки, обещал все устроить
(деньги, мол, найдутся), начал расспрашивать о круж-
ках, о рабочих и прочее. Я на все отвечал неохотно:
пока нет ничего, а вот наймем квартиру, обставим,
тогда увидим. Дальше — больше. Вдруг Федорович за-
являет, что желательно было бы объединиться с типо-
графией «Народной воли»5, но он никого не знает,
Я ему ответил, что я тоже никого не знаю. На этом раз-
говор закончился. Я отправился к Виноградову, рас-
сказал ему обо всем и высказал свои подозрения, что
это шпион. Решили проверить. До моего знакомства
с Федоровичем им уже был пристроен паренек, при-
ехавший из Москвы. Решили призвать его и расспро-
сить, что Федорович у него выпытывал. Оказалось, что
Федорович выпытывал обо всем, старался узнать ад-
реса и т. д. Не было никакого сомнения, что мы попали
к шпионам. Остается только собрать более резкие
улики. Придя к Федоровичу во второй раз, я держал
себя настороже. Разговор велся на тему о квартире и
будущей организации. Денег на первый раз для найма
квартиры я получил 37 рублей; на обстановку было
обещано отдельно. На этом пока и порешили. Деньги
я принес Виноградову...
Мне приходилось ночевать в разных местах. Послед-
нее мое свидание с Федоровичем было вечером в конце
1878 года. Он спросил, где [моя] квартира. Я сказал:
Измайловский полк, 10-я рота, номер такой-то. И вот,
выйдя от Федоровича, я заметил, что за мной, не от-
ставая, следуют два фланера. Что тут делать? Надо
удирать. Я выскочил на Обводной канал, забежал во
двор трактира и прямо в уборную. Только что успел
притворить дверь, слышу: бегут и говорят «здесь» и
бросились в верхние этажи. Я же выскочил и был таков.
Ночевать пришлось на Рождественской, под боком уча-
стка, у одного художника. Так я жил — где день, где
ночь. Квартира была у Нарвской заставы, но оберега-
лась как сборный пункт6. Мне жить там приходилось
лишь временно *.
* В издании 1924 г. этой фразой оканчивалась первая глава
книги.
34
[Стачка на Ново-Бумагопрядильной
фабрике в 1879 г. Арест и ссылка в Сибирь] *
На Ново-Бумагопрядильной фабрике готовилась за-
бастовка; нужно было подготовить за Нарвской и в
Екатерингофе. Приходилось агитировать и собирать
сведения, как идет работа. За Нарвской было обеспе-
чено. Там товарищи дружно были настроены, на Ново-
Бумагопрядильной — тоже. На других фабриках было
слабовато, например на Выборгской совсем нельзя было
рассчитывать [на стачку], и мы все внимание сосре-
доточили на Новой Канаве, за Нарвской и Екате-
рингофе7. Условлено было, что, как только начнет-
ся на Новой Канаве, сейчас [же] дать знать за Нарв-
скую.
В назначенный день забастовки мне пришлось опять
поступить на фабрику для агитации и с обеда объявить
забастовку. На этот раз рабочие-ткачи, а также пря-
дильщики были более уверены в правом деле. Заба-
стовка началась очень дружно. Надо было торопиться
скорее за Нарвскую. Когда я пришел за Нарвскую и
остановился против фабрики, увидел, что [рабочие]
меня поняли и в фабрике началось движение. Первым
вышел конторщик и сообщил мне, что фабрика заба-
стовала. Собрались мы в одной из артелей ткачей, где
и наметили план требований. Эти требования были
предъявлены конторе, мы же, более сознательные [ра-
бочие], собрались на квартире моей жены и обсудили
дальнейший ход забастовки. Все время с нами нахо-
дился товарищ Виноградов — молодой, энергичный, он
почти день и ночь работал. Решили напечатать воззва-
ния ко всем рабочим Питера, поручили Виноградову.
Он взялся приготовить и ушел по делу. Я с товарищем
Штрипаном отправился на Екатерингофскую, сообщили
там [о стачке]. Решили, чтобы на другой день ткачи
из-за Нарвской избрали делегацию к ткачам на Новой
Канаве и выступили с приветствием и с призывом к об-
щей поддержке. Все было подготовлено. Приходилось
подумать о ночлеге. Пришлось идти на Новую Канаву.
Пришел уже поздно, но меня ждали. Передали, что
* Отсутствующий в рукописи П. А. Моисеенко заголовок из
первого издания книги.
35
С. Н. Халтурин
приходили товарищи интеллигенты и обещали прийти
завтра 8.
На другой день с утра стали приходить рабочие, пе-
редавали, как идет дело. Сообщили, что во дворе уча-
стка стоят конные жандармы. Народ уже собирался на
пустопорожнем месте, разбивался группами; некото-
рые из ткачей пошли по трактирам высматривать шпи-
ков. Были случаи выпроваживания шпиков из тракти-
ров. Ткачи вели себя образцово; порядок нигде не был
нарушен, пьянство не допускалось, видно было, что
рабочие уже многому научились. Пропаганда велась
усиленно. Сами рабочие требовали написать в газеты
и выпустить лист[ов]ки. Часам к 12-ти дня пришла де-
легация из-за Нарвской заставы. Открыли общее собра-
ние все на том ясе пустопорожнем месте. Говорили Ви-
ноградов, я и другие. На собрании было решено, что
все рабочие должны дружно поддерживать друг друга
и ни на какие уступки не идти без общего согласия. На
собрание рабочих пожаловала полиция, которую попро-
сили убраться, так как беспорядков среди нас не на-
блюдалось, а если полиция заметит кого-либо, нару-
шающего порядок, пусть объявит — мы и сами сумеем
наказать. Так закончилось дневное собрание.
На вечернем собрании я предложил * с Ново-Бумаго-
прядильной пойти за Нарвскую и в Екатерингоф, но
[предупредил], чтобы обычной дорогой не ходили, а
шли около Московской заставы, через Митрофановское
кладбище,— знал по опыту, что шпики увяжутся по
пятам и будут следить, в глухую же местность они не
рискнут идти. Мои предположения оправдались: шпики
и жандармы гонялись за нами, но никак не могли
узнать, где мы. В этот вечер пришел к нам Халтурин
с Обнорским9. Собрались в артели своей, выделили двух
товарищей: Абраменкова и другого ([фамилии] не по-
мню), послали за Невскую заставу. Назавтра обещали
выпустить летучку. Я стал говорить, что плохо об-
стоит дело: у нас ни у кого нет никакого оружия, при-
ходится иногда рисковать быть убитым. Тогда Халту-
рин достает свой кинжал и подает мне, а для других
обещали достать финские ножи. За Нарвскую заставу
они не пожелали идти,— пошли я, Виноградов и дру-
гие. За Нарвской провели собрание при многолюдном
стечении народа и решили идти в деревню Волынку,
на Екатерингофскую фабрику. Пошли через огороды
и вышли в деревню.
Подошли к воротам фабрики, где было много на-
роду. Первым начал говорить Виноградов — о том, что
вот на Новой Канаве рабочие требуют прибавки зара-
ботной платы, уничтожения штрафов, вычетов за про-
гулы и т. д. Потом я пояснил значение общего движе-
ния рабочих и как нужно поддерживать друг друга.
Собравшиеся слушали внимательно до тех пор, пока
не подошел полицейский, крикнувший: «Что за собра-
ние? Расходитесь!» Мало-помалу слушатели стали рас-
ходиться. Мы со своей группой тоже пошли, направ-
ляясь на Болдыреву** дачу, к фабрике Шау. Отойдя
уже далеко, мы увидели, что кучка людей бежит за
нами с криками: «Студенты! Бунтовщики!» Опасаясь
свалки и побоища, мы с Виноградовым посоветовали
своим уходить поскорее. Когда вышли на огороды,
кучка черной сотни была уже близко, одно крича:
«Бей студентов». Я остановился, вынул кинжал из но-
жен, [клинок] блеснул в воздухе и сразу остановил
* В оригинале: пригласил.
** В оригинале: Болдареву.
37
оравшую толпу, мигом поворотившую назад, и давай
удирать.
Наша миссия взяла свое: назавтра фабрика [Шау]
забастовала, а также Екатерингофская10. Жандармы
целым эскадроном ездили, все ища, где собрание, и, не
найдя, уехали обратно на Новую Канаву. Назавтра
была готова летучка на целом листе. Надо было рас-
пространить и ночью расклеить. Я весь день был в бе-
готне, так что покушать было некогда, да и [вообще]
за все это время есть приходилось где придется. Вече-
ром в этот день решили собраться на квартире моей
жены, так как более удобного места не находилось, да
и дело указывало, что это последнее собрание в районе
Нарвской заставы. Мы ясно видели, как бесновались
полиция и жандармы. На собрание Виноградов привел
и Потехина. На этом собрании выяснили дальнейший
ход работы. Нужно было готовиться к походу с проше-
нием к градоначальнику, потому что рабочие, в особен-
ности новоканавские, горели нетерпением довести дело
[до конца] поскорее, не учитывая, что прошение ничего
не даст. В то время трудно было вразумить массу, что
градоначальник — друг фабрикантам, а не рабочим
и т. д. Насколько возможно, мы сдерживали рабочих
и вели политику выдержки. Но когда видишь, как
рвется рабочий, сам заражаешься его энтузиазмом и
волей-неволей становишься наряду со всеми. В этот
день собрались все на пустопорожнем месте в ожида-
нии объявления со стороны [администрации] фабрики.
Наши лазутчики, то есть дети, доносили нам, что во
дворе участка стоят жандармы, много-много. Порешили
к завтрашнему дню еще раз вывесить свои требования.
Из-за Нарвской поступили сведения, что там неко-
торые семейные ткачи нуждаются в помощи. Между
собой сделали сбор — на первое время. Я пошел к сту-
дентам и курсисткам позондировать почву о помощи
нуждающимся, без которой продолжать забастовку не-
мыслимо. Повстречался с Софьей Перовской11, расска-
зал ей все, а также объяснил, что мне, как нелегаль-
ному, в районе забастовок ночевать нельзя, надо где-
либо устроиться на эту ночь. Она предложила свою
квартиру, сама уйдет к подругам. Что касается сбора
[денег], то постарается и передаст с кем-либо. Так про-
шел для меня и этот день. Набегался, уморился. Часов
38
в 11 вечера отправился к Перовской. Там я застал еще
трех курсисток, которые взяли Соню с собой и ушли,
предоставив мне постель и подушку. Я скоро уснул
сном праведника. Проснулся рано утром, позвал хо-
зяйку, сказал, что ухожу.
Придя на Новую Канаву, я нашел маленькую ли-
стовку об обращении рабочих [к] начальствам и их
сладкозвучных обещаниях защитить рабочих*, а на
самом деле — об одурачивании рабочих. Тема для речи
была, чем я и воспользовался. А все же полиция
сумела спровоцировать рабочих, явившись на собрание
целой оравой с приглашением идти к приставу и там
поговорить. Рабочие двинулись всей массой за полицей-
скими, дойдя до Обводного канала, с криком «ура»
бросились за канал. Собравшись на другой стороне Об-
водного канала, решили идти всей массой на Горохо-
вую, к градоначальнику. В это время шпики на извоз-
чиках проехали мимо рабочих. Рабочие освистали их.
Лишь только вышли на Фонтанку, откуда-то взялся
эскадрон конных жандармов и начал хватать за шиво-
рот, кто подвернулся под руку. Я избавился тем, что
скоро перебежал на набережную и как будто посторон-
ний [стоял] и смотрел. Человек пятьдесят захватили и
погнали в Московскую часть 12. Я и Абраменков с неко-
торыми товарищами отправились в Коломну, к Поте-
хину, чтобы написать прошение против насилия жан-
дармов и завтра подать градоначальнику. Послали ска-
зать за Нарвскую, чтобы и оттуда пришли рабочие.
Пока писали, обсуждали, Потехин послал за закуской
и водкой. Выпили, закусили честь-честью, вооружились
ножами, протест написанный вручили Коняеву13 и
стали расходиться по двое и [по] одному; при выходе
переодетые жандармы хватали нас и отводили в Коло-
менскую часть. Там уже были приготовлены камеры.
Арестованных было 11 человек, из них двое мало-
летних (мой брат и брат Штрипана)14. В эту же ночь
обыскали** квартиру моей жены, [но] ее оставили. При
аресте я назвался Осипом Ивановым [из] Владимирской
губернии, Покровского уезда. Но когда арестовали
брата, то нас свели на очную ставку, и тут произошел
* В оригинале: в защиту рабочих.
** В оригинале: арестовали.
39
целый скандал. Спрашивают братишку: «Это ваш
брат?» Тот говорит: «Да». Я крикнул на братишку:
«Что ты врешь, кто тебя научил врать? Я не брат тебе».
Тогда братишка говорит: «Нет, это не брат».
Пристав затопал ногами и начал кричать на меня.
Я ему тоже кричу: «Меня не испугаешь, я не ребенок!»
Жандармский ротмистр приказал приставу замолчать.
Братишку увели, а потом и меня. Вот начало нашего
ареста.
По дороге в часть я кое-как выпустил кинжал на
пол. Я уже знал, кто где сидит. Братишек наших и кое-
кого из рабочих посадили в уголовную камеру. На дру-
гой день меня посадили в темный карцер. Ну, думаю,
начинается. Сижу день и ночь. Нащупал в печи кова-
ный большой гвоздь. Задумал вызвать смотрителя и
если он откажется перевести меня в камеру, то, улучив
минуту, всадить ему гвоздь в глаз. Барабаню в дверь
как можно сильнее. Приходит надзиратель. Прошу вы-
звать ко мне смотрителя по очень важному делу. Через
полчаса приходит смотритель с двумя надзирателями.
Спрашиваю: «За что вы посадили меня в карцер?»
Смотритель объясняет, что только потому, что камера
была нужна для очень важного арестанта, к тому же
для женщины. «Сейчас ее уводят, и вы займете свою
камеру. Но все-таки скажите мне, зачем вы отказывае-
тесь от своего настоящего имени? Ведь вас уличат не
только брат, но и все ваши товарищи. К чему это?»
Я говорю, что сам знаю, что делаю. «Вы не жандарм
и не следователь, вам все равно безразлично, как бы я
ни назывался. А вот вы скорее меня переведите, это
будет лучше».
Смотритель приказал сейчас же вымести и вымыть
камеру и перевести. Так мы и расстались. Через пол-
часа меня перевели на прежнее место, и жизнь потекла
монотонно и однообразно — как вчера, так и сегодня.
Режим в Коломенской части был убийственный: книг
никаких, даже Евангелия нельзя было добиться; сви-
дания с родственниками не давали; прогулок не было,
хотя бы на пять минут. После допроса братишек наших
освободили. Начали допрашивать нас. Допрашивали в
Третьем отделении, куда возили нас в каретах. Мы все
отказывались друг от друга: знать не знаем и ведать
не ведаем.
40
Однажды меня повезли в одной карете с Виноградо-
вым, только поэтому я и узнал, что он арестован. Где
он сидел, в какой части, не знаю. Нас свели на очную
ставку. Ну, конечно, мы отказались [признать друг
друга]. Тогда жандармский полковник заставил меня
писать протокол под его диктовку. Теперь я пишу не-
важно, тогда же писал совсем плохо, чем вызывал
недовольство полковника. И так меня возили несколько
раз, пока не убедились, что от меня ничего не добьешь-
ся. В протоколе обозначили два имени: Петр Аниси-
мов, он же Осип Иванов.
Сидим месяц, другой, третий — ничего не слышно.
С товарищами разговаривали через форточки, [выходя-
щие] во двор, или перестукивались. Перестукиваться
нас научил Лука Иванович Абраменков. Но всего этого
было мало. Стали мы нервничать, требовать бани, про-
гулки и т. д. На наши требования — нуль внимания.
Только одного меня сводили в ванну при малолетней
тюрьме, тут же, в Коломенской части. Мы со Штрипа-
ном задумали писать кто что может, но у нас не было
ни бумаги, ни карандаша. Ухитрились спичкой писать
на стене, заучивать. Потом придумали утилизировать
свинцовую обертку от чая, который приносили родст-
венники. Так нами было написано [стихотворение]
«Ткачи». Первую половину написал Штрипан, вто-
рую — я. Мною было еще написано «Я хочу вам рас-
сказать...». Привожу полностью оба стихотворения, так
как они не были нигде напечатаны.
ТКАЧИ
С утра до ночи в заботе
Мы на фабрике в работе,
Чисто как в аду.
Как пришел — пальтишко скинул,
Взял крючок, согнувши спину,
Целый день в ходу.
Шибко вертится станок;
Вдруг: ту-ту — летит челнок
И ударит в бок.
В краю нитка порвалась,
И корзина наплелась,—
Ткач остановил.
Отвернул набор рукою,
Взял щипцы, полил водою,
Голову склонил.
Он таскал нитку за ниткой,
41
Тут ему с соседней кидки
В спину челноком.
Он назад тут обернулся,
Шибко, крепко он ругнулся,
Грозил кулаком.
Взял щипцы, на место вторнул,
И навой назад надернул,
И станок пустил.
На другой оборотился
И за ручку ухватился,
Плюнул на станок.
Там корзина пребольшая
Да широкая такая —
Задаром кусок.
Тут станки оба на якорь —
Чуть с досады не заплакал
И в заход пошел. г
Там полным-полно народу;
Говорят, с нового года
Вздорожит вино.
Об вине, братцы, не дело,
Надо взяться нам за дело —
Плохо нам житье.
Всякий ткач про это знает,
Как хозяин обирает
Всех нас дочиста.
На Канаве забастовка;
От хозяина прибавки
Требуют ткачи.
И нам тоже, братцы, надо,
Черт с ней, за год рубль награды!
Давайте и мы,
А и то ведь, братцы, дело:
Ну-ка дружно все да смело
Крикните «ура!».
Тут все разом закричали,
Вон из фабрики бежали:
Стачка и у нас.
Вот за это тоже дело,
Что стакнулись дружно, смело,
Нас в тюрьму сажать.
Нас жандармы забирали,
По тюрьмам всех разогнали,
Всех по одному.
И допрашивали нас:
«Кто зачинщик был у вас?
Что за человек?»
Мы жандармам отвечали:
«Мы зачинщика не знаем,
Все мы таковы.
Нам зачинщика не надо,
Наш хозяин — обирало,
Всему он виной.
42
Обирает нас кругом,
Не кнутом бьет, а рублем,
Все пишет штрафы.
Вот за эти-то штрафы
И стакнулися-то мы,
Чтобы не писал,
Чтоб прибавил за работу,
В ночь под праздник не работать —
Не по силе нам.
С восьми вечера ты станешь,
До восьми утра прядешь —
Тут-то каково!
В голове тут закружится
И в глазах уж помутится,
Ходишь как глумной.
А машина все вертится,
И в руках уж не спорится,
А присесть нельзя,
На окно если присел,
То полтинник, глядишь, съел:
Штрафуют тебя».
Ай-да! славно песня вышла
Про житье-бытье фабрично,
То-то молодцы!
1879 год
Штрипан, Моисеенко
ВТОРАЯ ПЕСНЯ
Я хочу вам рассказать,
Как нас стали обирать
Дармоеды-кулаки,
Полицейские крючки.
А министры да цари
На нас смотрят издали —
Указ новый написали,
Чтобы чище обирали;
Попы пьяные орали,
Народ бедный надували.
Царь наш батюшка-спаситель,
Нашей шайки предводитель,
Хорошо ты управляешь:
Честных в каторгу ссылаешь,
Суд военный утвердил.
Полны тюрьмы понабил,
Запретил всему народу
Говорить ты про свободы.
Кто осмелится сказать —
Велит вешать и стрелять.
1879 год
Моисеенко
43
Это было как раз после покушения Соловьева 15. За
эти писания нам доставалось: оставляли и без кипятку,
отбирали Евангелие, бумагу всякую. Нам ничего не
оставалось больше делать [как] чертить на стенах. Со
стен соскабливали.
Я стал задумываться, как избавиться и вырваться
хотя бы в дом предварительного заключения. И вот
мой товарищ, Штрипан, заболел — у него кровавый
понос. Я требую смотрителя и заявляю ему, чтобы боль-
ного отправили в больницу. В ответ получаю, что в
больницах нет мест, когда будут, то отправят.
Вечером я вызываю всех [товарищей] к форточкам
и начинаю им говорить, что дальше так быть не может,
что мы с своей стороны должны сделать все, что в на-
ших силах и что возможно, а возможно нам только
одно: объявить голодовку, не принимать пищи до тех
пор, пока не удовлетворят наши требования. Другого
оружия у нас нет. «Вы помните и знаете, как сделали
наши товарищи в Харькове, в Ново-Белгородской
тюрьме; вы читали брошюру «Заживо погребенные»? 16
Так помните, что у нас есть только одно оружие, к ко-
торому мы должны и обязаны прибегнуть. Не все ли
равно, где погибать и когда. Штрипан [сегодня], завтра
Лука — и всех нас заморят поодиночке. Нет, умирать,
так умирать всем. Помните русскую поговорку: «На
миру и смерть красна»? Так вот, товарищи, дайте мне
ответ».
Лука Абраменков меня поддержал, и мы решили
с завтрашнего дня не принимать пищи, и чтобы это
было свято выполнено. Все решили так: будь что будет.
Назавтра мы почти не разговаривали, все были заняты
своими думами. Пришло время обеда. Надзиратели
приносили обед и хлеб. Прислушиваюсь — ничего не
слыхать, хлопают дверьми, и только. Что такое, думаю,
неужели изменили? Доходит черед до меня (а я сидел
самым последним). Входит надзиратель с чашкой щей,
ставит на стол. Я беру пайку хлеба и бросаю в чашку,
говоря: «Возьми обратно, я пищу принимать не буду».
Кричу это громко, чтобы слышали товарищи. Надзира-
тель опешил — стоит и не знает, что делать. Тогда я
кричу надзирателю: «Возьми чашку и неси смотри-
телю и скажи, что мы пищу принимать не будем — вот
и все». Надзиратель берет чашку с брошенным в нее
44
хлебом, уходит. Я кричу товарищам, чтобы никто не
смел прикасаться к пище. Слышу шум по коридору.
Идут прямо к моей камере. Я стал у стола. Подходит
помощник смотрителя к волчку. Я беру в руки табу-
ретку, думаю, что если станут забирать, то буду сопро-
тивляться. Но помощник полаялся только у волчка и
ушел. Вечером пришел смотритель. Войдя с надзира-
телем в камеру и видя, что я лежу и не встаю, грубо
обратился со словами: «Подохнете, никто и знать не
будет; мы умеем с вами справляться» и удалился, ни-
чего более не сказав.
На другой день я посоветовал товарищам не вста-
вать и не растрачивать напрасно сил, потребовать про-
курора и инспектора врачебного отдела, потому что
у нас и до того у всех уже развивался скорбут.
Перед обедом этого дня смотритель обошел всех и
уговаривал бросить голодать и не слушать «зверька»,
как он меня называл. Все заявили, что до тех пор не
примут пищи, пока больных не отправят в больницу
и пока не придут прокурор и инспектор. Так ему и при-
шлось уйти, не добившись ничего.
В этот день ко мне пришла воспитанница. Я увидел
ее во дворе и крикнул, чтобы она сказала всем, что мы
голодаем и не принимаем пищи. Принесенные ею про-
дукты я хотел отослать обратно, [но] надзиратель ска-
зал, что она уже ушла. Принявши все, я уложил на
окно, но ни к чему не притронулся. Перед вечером
слышу, что есть какое-то движение. Оказалось, что
снизу, то есть с нижнего этажа, увезли товарища интел-
лигента и Луку Абраменкова. Потом слышу, вызвали
и Штрипана. Ну, значит, началось очищение. Вечером
посетил меня смотритель, и такой ласковый: что вот,
мол, он, как только стала возможность, сейчас же от-
правил в больницу, но ему пришлось изъездить все тю-
ремные больницы, и всюду полно больных и т. д., так
что напрасно мы затеяли голодовку, и просил бросить
все это и пожалеть его — он человек семейный и т. п.
Некоторые товарищи поддались его увещаниям и на-
чали принимать пищу, но я и другие — более твер-
дые — продолжали голодать.
Это был уже четвертый день. На пятый день перед
вечером посетил [нас] прокурор, а потом и инспектор.
Прокурору мы изложили все, и я заявил категориче-
45
ски, что умру скорее, чем [буду] переносить такие
пытки. «Если мы виноваты, то судите нас, но не изде-
вайтесь». Прокурор ответил одно, что мы находимся
за жандармским правлением, а не за окружным судом,
но он постарается, чтобы нас перевели отсюда. Инспек-
тор осмотр ~л всех нас и нашел, что это бесчеловечно —
допустить до того, что у всех заключенных язвы на
теле и выпадение зубов. Смотритель мог только отве-
тить, что этот взят с кинжалом. Инспектор зло за-
смеялся и сказал, что он не прокурор и не жандарм и
следствия не производит, а изнурять людей до такой
степени непозволительно, и он обязан доложить обо
всем куда следует. Посоветовал [нам] принимать пищу
понемногу, зараз не налегать, а то будет плохо и обе-
щал завтра же перевести отсюда.
Так закончилась наша голодовка в течение пяти
дней. Вечером принесли нам кипяток, и мы вкусили то,
что могли, а назавтра действительно нас всех отпра-
вили в предварилку. При отправке не оказалось моей
шапки (а шапка была бобровая, Потехина), и мне дали
каракулевую. Ну, думаю, черт с вами. Сели зимой, а
теперь лето, хорошо и так.
При приемке в канцелярии предварилки спраши-
вают :
— Вы собирались в Америку?
— Откуда вы узнали?
— А вот смотритель Коломенской части пишет. Ну,
хорошо, отвести! Пятая галерея, номер такой-то.
Повели меня по коридору, по лестнице. Посадили
в номер. Осматриваюсь. Прежде всего [читаю] надписи
своих предшественников. Сколько их тут перебывало!
Стол железный привинчен к стене, табурет тоже.
Окно высоко, под окном — раковина для умывания,
в углу — параша (или, скорее, тумба чугунная с верх-
ней доской). Кровать (с матрацем и подушкой) привин-
чена к стене, на стене — полочка железная, стоит [на
ней] кружка оловянная, миски и тарелка тоже метал-
лические. Дверь, окованная железом, в двери — фор-
точки для подачи пищи, в верхней части — волчок, или
глазок, как его называют. Потолок сводом, пол цемент-
ный — склеп для мертвеца. Поглядеть некуда: в окно
видна только часть неба, и только. Впечатление очень
неприятное. В определенные часы открывается фор-
46
точка, подают кипяток, вечером — ужин. Свет гасится
в 9 часов.
Назавтра приходит тюремный врач, осмотрел, ни-
чего не сказал и ушел. Я вызвал надзирателя и попро-
сил книг. Надзиратель объяснил, что книги из библио-
теки разносит один раз в день особый надзиратель и
что он скоро пойдет.
Первой книгой, которую мне принесли из библио-
теки, было «Путешествие из Петербурга в Москву» *
Радищева. Я не знаю, как выразить то чувство, которое
на меня произвела эта книга. Я плакал, злился, возму-
щался... Ведь я хорошо помнил крепостное право и сам
был бит барином, хотя мне и было не более пяти лет.
Все это я помнил. И вот — книга, которая всколыхнула
во мне всю горечь и ненависть против помещиков.
Меня перевели в больницу — тоже одиночная ка-
мера, но чище белье и посуда. Интересный случай был
со мной в больнице. Тюремный врач был в отпуске, его
заменял другой врач, пожилой, с проседью. Обходя ка-
меры и войдя ко мне, он обратился вежливо: «Как
ваша фамилия?» Я сказал. Он потихоньку дернул меня
за рукав и тихо сказал: «Молодец». Приказал фельд-
шеру выписать [мне] усиленную порцию — кислую ка-
пусту, хрен, яйца, молоко, белый хлеб, а потом спро-
сил: «Водку потребляете?» Я ответил утвердительно.
Тогда выписал водки, два раза в день по унцу, и лимон
натирать десны. Вот так-то началась жизнь в предва-
рилке. Скоро я ознакомился с порядками и усиленно
занялся чтением. Вот с этого времени и началось мое
умственное развитие.
Кончался 79-й год. Я узнал, что нас, политических,
в предварилке 156 человек. Со многими я уже перего-
варивался. Встретил на прогулке Виноградова. На про-
гулку пускали каждый день на полчаса. Для прогулки
устроен во дворе огромный круг, посредине круга воз-
вышается площадка, где находится надзиратель и
смотрит за гуляющими. Круг этот разбит на 14 клеток.
В каждую клетку впускают по одному и строго следят,
чтобы не переговаривались между собой гуляющие.
Только и можно было видеть людей на прогулке и в
церкви, в которую водили тоже поодиночке и в одиноч-
* В оригинале: «Путешествие из Питера до Москвы»,
47
ную нишу с решетчатым окном в зал храма. Видишь,
когда уходят и приходят. Для этого только и ходили
в церковь.
Ванная или баня была один раз в две недели. Про-
дукты выписывались особым надзирателем для тех,
у которых были деньги в конторе. Выписывали все
вплоть до водки, по разрешению врача. В общей камере
сидело политических пять — семь человек. Свидание
давали тоже через нишу в одиночке. Приношение после
осмотра передавалось на руки. Вот краткое описание
сидения в предварилке.
В тюрьме начиная с 1880 года я усиленно читал.
Прочел «Историю России» Соловьева; Костомарова,
Толстого «Войну и мир», историю крестьянского движе-
ния 1525 года и много других книг. Потом перешел на
журналы: «Вестник Европы», «Отечественные запи-
ски» и т. д.17
В «Вестнике Европы» (книга за 1871 год) попалась
мне драматическая хроника «Стенька Разин» Навроц-
кого 18. Прочитав первый раз, я был вне себя. Меня по-
разило то, как это так нагло обманывают* народ, вы-
ставляя Разина разбойником, преданным анафеме чело-
веком,— [erol, который желал только освободить народ
из-под ига боярского, за то, что Разин был мстителем
за поруганную честь народную, стоял за вольную во-
люшку, звал народ сбросить вековые цепи рабства. При-
ходилось удивляться силе воли этого человека. Кто мог
вытерпеть такие пытки? — никто, один только Степан
Тимофеевич Разин. Верно сказал С. Т. Разин, что волю-
мать искоренить нельзя; гонимая, забитая повсюду,,
она в душах поруганных таилась и все ждала и дожда-
лась денька кровавого расчета за былое. Я бредил этим
произведением не только в предварилке, но и в ссылке,
и на воле. Даже сейчас, в эти минуты, когда пишу эти
строки, я чувствую в себе прилив энергии, молодости
и силы. Желающие поближе ознакомиться с этим про-
изведением пусть найдут его в «Вестнике Европы», из-
дание Стасюлевича.
Я должен вернуться к своей одиночной жизни. Не-
смотря на то что это было так давно, все же такие дела
не проходят бесследно.
* В оригинале: обманывает.
48
1880-й год. В феврале мы все были отчасти рады, но
и опечалены неудавшимся взрывом в Зимнем дворце 19.
Весть эта распространилась с быстротою невероятною,
все передавали друг другу эту новость. Шли разные
предположения. Одни говорили, что взрыв был удачен,
но царь задержался в других половинах дворца, а по-
этому и не попал и т. д. Это событие долгое время нас
занимало. К нам, политическим, [стал] применяться
режим суровее — это был барометр, что на воле ничего
не произошло к лучшему. А мы сидели и ждали реше-
ния нашей участи. Меня сводили в фотографию, и
только. Мы не знали, будут нас судить или нет. Второй
год сидим и ничего не знаем. Жена ходила ко мне каж-
дую неделю и тоже томилась неизвестностью.
В одной из книг на свободной странице были напи-
саны стихи про томительность сидения в тюрьме, кото-
рые я считаю нужным привести здесь:
Скучно, товарищи, мне, одинокому,
В тесной каморке моей.
Скучно по родине, краю далекому.
Скучно, товарищи, мне, одинокому,
Здесь без родных, без друзей.
С полной надеждой на общее счастье
С юга, за тысячу верст,
Я прилетел, чтобы принять участие
В трудной борьбе за народное счастье.
Был я товарищам прост.
Нет, не придется мне песню победную
Слышать, да все ведь равно.
Кто за толпу эту бедную
Пропоет эту песню славе победную,
Что всеми ждется давно?
Буду же смело идти на распятие,
Верный идее своей.
К вам же, друзья, простираю объятия,
А на врагов призываю проклятие
Братьев и света друзей.
Я же привык и к несчастью жестокому.
Только б в дорогу скорей —
Хоть по сибирскому снегу глубокому,
Все же бы лучше, чем так, одинокому,
В тесной каморке моей.
Подписал «Старый Воробей» 20.
Все это меня подбадривало: только б в дорогу ско-
рей. Невольно напрашивался другой стих:
4 п. А. Моисеенко 49
Не унывай, мой брат, и свой венец терновый
Неси ты с твердостью до самого конца
И знай, что пред судом истории суровой
Ты как святой пророк, святой и новый,
Достоин славного лаврового венца.
Так мы сидели и ждали: что-то будет. И дождались.
В июне месяце, числа не помню, приходит надзиратель
и заявляет: «Собирайте ваши вещи!» Куда, зачем —
не объясняет. Ведет на второй этаж. По дороге увидел
своих товарищей-рабочих — их куда-то вели. Меня по-
садили в камеру. Ну, думаю, это что-то не так: или
выпустят, или отправят куда-либо. В коридоре тихо,
ни звука. Стучу — никто не отзывается. Лезу в окно,
смотрю: во дворе на прогулке ходят товарищи.
Машу — заметили. Начинаю спрашивать, что сей сон
означает. Мне отвечают: «Наверное, вас высылают
куда-либо». Я говорю, что сегодня как раз была жена
на свидании и мне ничего не сказала. «Ну и что же,
и никогда не скажет. У них своя политика: просто-на-
просто пошлют, и дело с концом». Разговаривая так, я
услышал шаги по коридору, спрыгнул с окна, сел на
табуретку. Вдруг слышу, кого-то вызывают; потом, не-
много погодя, отворяется дверь и надзиратель спраши-
вает: «Как фамилия?» Я отвечаю: «Анисимов».—
«Одевайтесь, забирайте свои вещи в канцелярию».
В канцелярии подают бумагу. «Распишитесь, что вы не
убежите из ссылки. Подписывайтесь. Сдайте казенные
вещи». Снимаю коты, бушлат, получаю свои вещи и
одеваюсь. Появляются два жандарма, получили бумаги
и приглашают следовать за ними. Берут мои вещи, и
мы выходим. У дверей стояла черная карета. Ну, ду-
маю, в Петропавловскую. Уселись, тронулись, поехали.
Со Шпалерной свернули на Знаменскую; я думаю: зна-
чит, на вокзал. Так оно и вышло. Приехали на Нико-
лаевский вокзал — в ворота и подкатили к дебаркадеру.
Поезд стоял на пути, но, странно, не видать было аре-
стантских вагонов. Жандармы взяли наши вещи и при-
гласили следовать. Пошли. Подходим к вагону. Отво-
ряют двери, идем в вагон. В вагоне уже были мои това-
рищи: Лука Абраменков, Онуфрий и Гараська21.
«Здравствуйте! Откуда?» Лука — из Литовского замка,
а мы трое — из предварилки. Разговор пошел общий.
Первый вопрос: куда отправляют? Все мы подписы-
50
вали бумаги, [но] никто не спросил, куда отправляют.
Начинаем спрашивать жандармов, те молчат как му-
мии. Поговорили, посоветовались, стали закусывать.
У меня была колбаса, белый хлеб. Попросили жан-
дарма принести кипятку. Закусили, попили чаю. Поезд
уже мчался по Николаевской [дороге]. Во всем отделе-
нии вагона, кроме нас и жандармов, никого не было.
Наконец нам жандармы сказали, что Онуфрия и Га-
раську — на Москву, а меня и Луку — в Тверь. Я тогда
ничего не знал. Спрашиваю Луку, почему в Тверь?
Лука кое-что слышал (но тоже верного ничего не знает),
что нас отправят в Восточную Сибирь на поселение,
а Онуфрия и Гараську — этих, наверное, на родину под
надзор полиции.
Денег у нас ни у кого не было ни копейки. Выдали
нам порционные по 10 копеек в сутки. Так мы доехали
до Твери. В Твери распростились: те поехали в Москву,
а мы с Лукой и жандармами на извозчиках в канцеля-
рию губернатора. В канцелярии жандармы попросили
следовать за ними. Повели в фотографию, сняли и
опять обратно, в канцелярию. Там уже бумаги были го-
товы. Нас попросили подписать бумаги. Тут мы уж
узнали, что высылаемся административно в Восточную
Сибирь «впредь до особого распоряжения о сроке» (в это
время заседала комиссия Каханова и вырабатывала
сроки [высылки] в распоряжение восточного генерал-
губернатора)22. Посадили нас на извозчиков уже твер-
ские жандармы и — обратно на станцию. [Отправили
нас] в город Вышний Волочек. В Вышний Волочек при-
ехали вечером23. Погода стояла прекрасная. От станции
до тюрьмы мы шли пешком. Как хорошо было размять
свои члены от полуторагодовой сидки в одиночке, ка-
жется, шел бы и шел дальше. Но вот тюрьма. Жан-
дармы начали стучать в ворота. Из корпуса тюрьмы
закричали: «Кто приехал, кого привезли?» Мы отве-
чаем: «Двое — Лука Абраменков и Петр Анисимов».
Отворили ворота, ввели в канцелярию, где смотритель
из старых жандармов принял нас, попросил вещи оста-
вить в канцелярии до завтра. Взяли с собой лишь табак,
спички и бумагу. Надзиратели повели нас в корпус;
там уже почти все собрались и вышли во двор. Оказа-
лось, что тюрьма не запиралась на ночь: камеры все
были отперты. В камерах помещались по двое и по
51
трое, кто с кем хотел. Встретили нас товарищи очень
радушно, все уже знали нас по предварилке.
Так как время было позднее, мы пошли по камерам
на покой. Я поместился в камере с Грабовским, а
Лука — с другими. Койки и матрацы с бельем были
уже приготовлены, и я уснул сном праведника, давно
не видавшего такого количества товарищей.
Проснулся, когда уже товарищи собирались в сто-
ловую пить кофе. Умылся, оделся — все честь честью
и пошел в столовую. Там уже все были в сборе, каждый
со своей кружкой. Поздоровались. Мне дали кружку и
кусок хлеба. Начали разливать кофе с молоком и саха-
ром, сваренный в общей большой кастрюле,— каждому
по кружке, больше не полагалось. Мне объяснили, что
на кормовые деньги, которые нам причитаются, това-
рищи столовались сообща. Если был недостаток, то по-
полнялся он из общих сумм товарищей, у которых
были деньги, сданные в контору. Привилегированные
получали кормовых 15 копеек, непривилегированные —
10 копееек. [Для] ведения дела был избран староста.
Обед готовили по очереди так называемые дежурные.
Каждый убирал свою камеру. Единение было полное,
отношение товарищеское, дружеское. Женщин среди
нас не было.
После кофе — собрание: расспросы про отсутство-
вавших товарищей и т. д. Кто-то запел. Попросили
спеть что-либо и нас с Лукой Ивановичем. Помню, пер-
вое, что мы запели — «Утес» («Стеньку Разина»). Пение
наше производило очень сильное впечатление не только
на товарищей, но и на весь караул и самого смотрителя
(начальник караула просил переписать этот стих для
него и впоследствии просил спеть «Утес»). Другая
песня — это наши «Ткачи». Тут уж не давали покоя
товарищи — пой им «Ткачей».
Время было распределено так: после кофе — час
прогулки, пение, потом желающие учиться шли на
уроки географии, арифметики, математики, физики
и т. д., кто что мог. Здесь-то мне и пришлось близко
познакомиться с Вл. Г. Короленко24. Не могу никак за-
быть этой светлой личности; на всех нас он производил
обаятельное впечатление, все мы его любили, и он всех
нас любил одинаково. После занятий до обеда устраи-
вали игры в шашки, шахматы. Все это дозволялось.
52
Нас было около сорока человек, рабочих нас было не
более пяти-шести человек, остальные интеллигенция.
Скоро к нам прибыли Бердников, Левенталь (по делу
доктора Веймара)25. Почти каждую неделю прибывали
новые товарищи. Из Варшавы прибыло слишком 20 че-
ловек. Прибыли старые знакомые: Гласко и Дробыш-
Дробышевский 26. О, если бы теперь тот список всех то-
варищей! Многих уже нет в живых, а кто если и жив,
то все это давно забыто.
Мне пришлось писать в Питер жене, уведомить, что
меня высылают в Восточную Сибирь, и если она желает
следовать за мной, то чтобы ехала в Вышний Волочек
или писала, чтобы я знал. Если поедет, то надо было
писать письмо министру внутренних дел на разрешение
ехать жене. Вскоре после письма приехала жена. Я на-
писал министру прошение, получил разрешение. Итак,
стали ждать отправки нас в сибирские пределы. Пар-
тия наша в финансовом отношении разделилась на две
половины: часть более богатых не захотела примкнуть
к крайним левым, у которых все было общее27. Осмот-
рели, что у кого есть — обувь, платье; у кого не было
сапог, пальто — заказали; все подготовили. Скоро нас
стали осматривать: рост, приметы и т. д. Мы уже
знали, что в конце июля нас отправят. Все готовились.
Жены наши жили на вольных квартирах. Посредством
их мы заготовляли на дорогу продукты, посуду, чай-
ники — готовились к дальнему путешествию. Были
среди товарищей больные, которые должны остаться
здесь. Я узнал, что двое моих товарищей по Питеру
здесь умерли, тюрьма их доконала.
Наконец настал день отправки28. Наши жены подъ-
ехали к воротам тюрьмы, вывели и нас всех, кроме
оставшихся двух-трех человек, усадили на извозчиков
и двинулись с жандармами на станцию. Публики со-
бралось очень немного, вышневолоцкое мещанство, по-
смотреть на царских преступников. Продвигались очень
медленно. Никто из нас не был закован, все имели свое
платье, арестантской одежды никто не взял. По прибы-
тии на вокзал нас посадили в арестантские вагоны, но
более свободно, чем это проделывали с уголовной пар-
тией. Мы свободно уселись. Конвоирами нашими были
жандармы; обращение было очень вежливое; багажа
нам разрешили везти на каждого человека 5 пудов
53
продуктами. Получением кормовых заведовал старо-
ста; на его обязанности было раздать продукты, во-
время послать за кипятком, раздать чай.
Так мы доехали до Москвы. В Москве к нам присо-
единились из московской тюрьмы женщины, а из мцен-
ской — мужчины, так что нас собралось около 80 чело-
век29. Детей, кажется, ни у кого не было, кроме Бе-
лецкого и Графиньского (варшавяне). Когда посадка
закончилась, к нам в вагоны вошли московские жан-
дармы во главе с ротмистром. Приняв партию и рас-
ставив конвоиров, ротмистр просил всех быть спокой-
ными, не волноваться.
Это было ранним утром. Через час наш поезд отпра-
вился на Нижний Новгород. Так мы распростились с
Москвой. На станции Орехово-Зуево я увидел знако-
мых — сестру товарища Гвоздарева и ее сына. Передал
им, что высылаюсь в Сибирь; они мне сообщили, что
Дмитрий Гвоздарев умер в Твери. Это были последние
знакомые, проводившие меня с добрыми пожеланиями.
По приезде в Нижний Новгород наши вагоны под-
везли к Сибирской пристани, где уже стояли баржи,
приготовленные для посадки. Нас стали выводить из
вагонов; по обеим сторонам стояли солдаты, жандармы
и сопровождали. Перевели на баржу. Нас, [политиче-
ских], разместили в одной половине баржи, другую
половину отгородили железной решеткой — [ее] заняли
уголовные. Куб для кипяченой воды и котлы для варки
пищи были отдельные. С уголовными разъединял нас
проход, так что мы не могли с ними переговариваться:
у нас — жандармы, а там — конвойная команда. Мы
себе готовили отдельно. Староста наш, товарищ Абра-
мович30, сходил с жандармом, закупил провизии:
мяса, крупы, масла и т. д.— все, что необходимо на
такую артель. Поваром у нас был Ахаткин, помощни-
ками — [все] по очереди. Дамы наши помогали мыть
посуду, следить за чистотой. Устраивались как лучше,
потому что нам приходилось плыть дней пять до Перми
из Нижнего.
Наша баржа отчалила ночью. Мы все спали врас-
тяжку, не стесняясь друг друга, как это было в вагоне.
Проснулись — наша баржа была уже за Макарьем.
Пока умывались, прихорашивались, на палубе уже на-
тянули брезент. Солнце уже было высоко. Разместились
54
кружками, и началось чаепитие. Кто-то запел «Волга,
Волга, весной многоводной ты не так заливаешь
поля...», подхватили другие, и понеслись по Волге чуд-
ные, чарующие звуки... С нами был товарищ Папин,
прибывший из харьковской центральной каторжной
тюрьмы (отбывал срок каторги по делу долгушинцев)31.
Голос у него был — ну, это что-то особое, такого едва
ли еще было. Хор составился великолепный, к тому же
еще раздолье по Волге. Все звало к поэзии. Все высы-
пали на палубу во главе с ротмистром и инспектором
сибирских этапов — всех очаровало пение. Нам чувст-
вовалось, что мы не на арестантской барже, а где-то
далеко-далеко, «там за далью непогоды есть блаженная
страна». Все вздохнули полной грудью, у всех загоре-
лось желание жить и умереть за други своя. Недаром
у Некрасова есть в поэме «Пир на весь мир» слова
Гриши: «От хорошей песни дух поднимается». Да, дей-
ствительно, у всех нас было повышенное настроение,
мы радовались вольному раздолью великой русской
реки. Погода стояла прекрасная, грудь расширялась от
вольного воздуха. Только ночь нас загоняла на нары
в наши отделения. Другая половина — уголовные — со-
стязалась с нами и пела свои излюбленные песни: «Гре-
мела буря» и т. д. Плыли мы, можно сказать, без вся-
ких инцидентов и трений. Жандармы были очень пре-
дупредительны. Они помещались в верхней рубке.
Казань мы проехали утром рано, так что редко кто и
видел — все спали. Высыпали все на палубу при слия-
нии Камы с Волгой. Многоводная Кама соперничала
с Волгой красотой своих берегов.
В каждом городе по Каме староста сходил на берег
и закупал провизию для всех. Наша забота была только
во время дежурства, остальное время каждый употреб-
лял на то, что ему нравилось,— книги или шахматы.
Мы, рабочие,— Лука, Коняев, Смирнов, Баранов — не
бросали заниматься своими уроками, учились как
только могли32.
До Перми мы доехали все в веселом и бодром на-
строении, больных не было. Подплывая к Перми, жан-
дармы попросили нас собрать свои вещи, перевязать
и т. п. Все мы засуетились. Началась укладка, упа-
ковка. Вся наша компания не знала, куда нас поведут,
в тюрьму или прямо на поезд, много было предположе-
65
ний. На пристани мы узнали, что нас посадят прямо
в вагоны, а уголовную партию поведут в пересыльный
пункт. Церемония нашей пересадки была та же, что и
в Нижнем: губернское начальство, шпалерами сол-
даты, публику близко не подпускали. Нас вывели с
баржи, построили в ряды — и пешим маршем до ваго-
нов. Мы все шли без вещей, их принесли жандармы и
вручили каждому уже в вагоне. Мы были на привиле-
гированном положении, ни у кого ничего не пропало,
все было в целости. Жандармы с нами близко ознако-
мились; каждому из них было поручено обслуживать
тех, к кому они приставлены. Табак, папиросы покупа-
лись свободно, а также свечи.'
По окончании посадки поезд наш тронулся на Ека-
теринбург. Проехали Мотовилиху, этот гигант-завод,
в котором, как говорили, самый большой паровой мо-
лот. Местность поднималась все выше и выше. Громад-
ные выемки, проход по краям ущелий — все это нас
интересовало; никогда я себе не представлял, что есть
на свете такие чудные гордые горные вершины, а в пло-
скогорьях раскинуты громадные заводы. Наш поезд
громыхал и лез все выше и выше. Мы медленно подви-
гались вперед. Только ночь заставляла оторваться от
окна вагона. Наконец прибыли в Екатеринбург. Опять
увязка вещей, опять суматоха, смех, возня. Вывели нас
из вагонов, выстроили и повели в екатеринбургскую
тюрьму. Шли мы под конвоем своих жандармов, шли
вольно, не спеша, всматриваясь в постройки зданий.
Прошли недалеко от монетного двора. Все для нас было
ново. Публики было очень мало; встречные местные
жители с удивлением смотрели на наше шествие в пе-
стрых одеяниях — кто в пальто, а кто и в арестантском
халате да еще и с жандармами. Ничего подобного они
не видали; видели они сотни тысяч раз громадные пар-
тии в кандалах, наручнях, а тут — на, поди, идут
вольно, без кандалов и наручней. С изумлением смот-
рели на нас. Попадались поляки — ссыльные, те уже
отчасти понимали, в чем дело; некоторые из варшавян
были в конфедератках.
Наконец тюрьма. Нас стали вводить и размещать по
отделениям. Женщин поместили с семейными, а осталь-
ных — по отдельным камерам, но не на запоре. Вплоть
до ночи ходили вольно (изолированные, конечно, от
56
уголовных). В Екатеринбурге мы прожили два дня. Го-
товили обед на всех. На третий день с утра нас попро-
сили собираться в дорогу, объявив, что мы поедем в
фургонах, по четыре человека на фургон. Непривиле-
гированные должны будут ехать в наручнях, то есть
в оковах. Ну, конечно, тут все запротестовали; рот-
мистр приказал не заковывать, и мы, усевшись в фур-
гоны (по четыре ссыльных и по два-три конвойных
жандарма), тронулись в путь. В фургоны было запря-
жено по три лошади; езда быстрая, бешеная; в пол-
день остановка в степи для передышки и закуски. На
степной двор были впущены местные крестьянки со
своими товарами: тут были шаньги, калачики, булки,
жареные куры, поросята, жареная свинина и т. п.—
бери, ешь чего хочешь, и все это баснословно дешево
против городского. Мы просто поражались такому оби-
лию. Инспектором сибирских этапов все было предус-
мотрено и заранее оповещено, что в такие-то дни про-
едет партия и чтобы готовили кто что может для про-
дажи, а также и смену лошадей.
Через два дня на третий мы уже были в Тюмени,
переехали границу, отделяющую Европу от Азии. У по-
граничного столба остановились, сделали привал. Мно-
гие из нас сделали надписи на столбе и распростились
с Европой, вступивши в сибирские пределы.
В Тюмени должны были остаться некоторые това-
рищи, которые были назначены в Западную Сибирь.
По списку их вызвали и повели в тюрьму, а мы все
время оставались на подводах. В тюменской тюрьме
сидел Долгополов33. [Он] встал на окно тюремной ка-
меры и все время переговаривался с товарищами, иду-
щими в Восточную Сибирь. По окончании сдачи части
товарищей нас повезли на пристань. Там уже стояла
наготове баржа, на которую нас перевели. Мы разме-
стились по установленному порядку. Путешествие наше
на барже по Туре, Тоболу, Иртышу, Оби и Томи пред-
полагалось дней [на] 7—8, а то и более. Пришлось поду-
мать о запасе провизии и хлеба. Собрали совещание, на
котором решили запастись всем необходимым в Тю-
мени, о чем наш староста и заявил инспектору и рот-
мистру. Отрядили жандармов и старосту с помощником
за продуктами, остальные принялись готовить обед и
чай. На барже (как и на Волге) были котлы и куб для
67
кипятка; матросы принесли дров, затопили. Пока наш
староста закупал, у нас уже был готов кипяток. Все
расселись пить чай и закусывать, разминая свои члены
от езды в фургонах; некоторых так натрясло, что еле
ходили, в особенности наши дамы. На барже мы почув-
ствовали себя свободнее и располагались кто как мог.
Староста наш привез провизию: ситный хлеб, мясо
и т. п.
Когда все было готово, подошел небольшой буксир-
ный пароход, зачалил баржу, и в ночь мы отвалили от
пристани.
Тура нам показалась маленькой извилистой рекой;
берега покрыты лесами, вокруг ничего не видно.
Тобол — река большая. Мы вышли на простор; здесь
уже показались кое-где рыбачьи лодки и береговые се-
ления, хотя очень редко. В Тобольск причалили днем.
Вид Тобольска как сибирского города всех нас интере-
совал; мы долго разглядывали его местности, в особен-
ности нас интересовала тобольская каторжная тюрьма
(«Мертвый дом» Достоевского).
На Иртыше на пристанях [покупали] стерлядей у
остяков. Варили уху стерляжью, любовались сибирской
природой, подвигаясь все дальше на север. Теперь нет
возможности воспроизвести в памяти все, что было
тогда; осталось лишь то, что запечатлелось в мозгу.
Мы были настроены жизнерадостно; не заметно было
уныния или хандры, как будто мы шли не в ссылку,
а на прогулку; если что напоминало нам о ссылке, так
это решетки на барже и конвой с жандармами.
Войдя в могучие воды реки Оби, мы видели только
островки да кое-где остятские постройки на сваях и
обилие всякой водяной дичи. Сургут * — это просто де-
ревушка да пристань для погрузки дров; Нарым —
тоже не лучше. В Нарыме к нам посадили товарища
Тихонова с женой и ребенком (по делу Александрова.
Он из Нарыма высылался в Восточную Сибирь за не-
подчинение распоряжениям властей).
Наконец-то мы на восьмые сутки причалили к том-
ской пристани. Ждали на барже отправки на пересыль-
ный пункт. Пересыльные бараки — громадный двор,
обнесенный палями. Большие деревянные бараки, за-
* В оригинале: Стругут.
58
громожденные нарами. Надо сказать, к нашему при-
езду все было вымыто, вычищено, насколько это было
возможно и предусмотрено. В Томске было получено
распоряжение о возвращении в Вятскую губернию, в
город Шадринск, В. Г. Короленко34. В Томске нам при-
шлось сидеть с неделю 35; для нашей партии сгонялись
подводы из окрестных селений. И вот, когда все было
готово к отправке, нас попросили выходить и рассажи-
ваться на телегах по два человека. Поезд наш растя-
нулся чуть ли не на полверсты; ехать нам было воль-
готно. Московские жандармы сопровождали нас до
Красноярска. Ехали не спеша, с прохладцей, потому
что маршрут был назначен по одному станку в день;
два дня ехали, третий — дневка, торопиться было не-
куда. Проехавши верст десять, мы слезали и шли пеш-
ком с пением «Идет он усталый, цепями звенит...» и др.
Пройдя версты три-четыре, мы снова садились на под-
воды и ехали до этапа. На этапах торопились закупить
себе всякой всячины, напиться чаю. Наш Ахаткин —
повар славный. Этапные помещения не запирались до
поздней ночи, мы могли свободно гулять по двору; ча-
совые, расставленные вдоль палей и ворот, не вмешива-
лись во внутреннюю жизнь этапов, здесь следили жан-
дармы. Мы располагались по отделениям: дамы и се-
мейные в одном отделении, а остальные — по другим.
Кухня в нашем распоряжении. У нас были свои док-
тора. Если кто-либо заболеет, обращаемся к ним; они
шли в этапную аптечку, приготовляли лекарство, уго-
щали своих пациентов латинской кухней.
Вот так-то мы двинулись по Владимирке. От Томска
до Красноярска путь немалый, шли долго. Время под-
ходило к осени; кое-кто из наших заболел серьезно, их
пришлось отправить вперед, в Красноярск, с нарочным.
Помню, как по инициативе Белоконского36 был
устроен литературный вечер с живыми картинами и
чтением юмористических стихов на злобу дня. Бердни-
ков* (по делу Веймара) читал нам лекции по мылова-
рению, другие — по экономике, географии, физике;
я декламировал из хроники «Стенька Разин». Так
жизнь шла своим чередом. Каждый делился всем, чем
мог. Чувствовалась родная семья, в особенности [у]
* В оригинале: Бедняков.
59
левого крыла. Невольно приходила мысль: за что же
нас ссылают? За то только, что мы хотим любить друг
друга, хотим жить братской жизнью? Так хорошо же,
будь по-вашему: «на слово словом, на силу силой
только можно отвечать, а нам ее [силу] не занимать —
с избытком есть» 37. Такие-то мысли постоянно, на каж-
дом шагу проникали в наше сознание.
В Красноярске нас всех привели в тюрьму38. Нача-
лась процедура приемки, продолжавшаяся очень долго.
Мы, голодные с дороги, нервничали, требовали, чтобы
нам дали кипяток и позволили сходить купить про-
дукты, но тюремное начальство не обращало никакого
внимания, как будто это не к ним обращаются. Семей-
ных и женщин загнали в одну камеру и заперли на
замок. Мы стали стучать в дверь, требуя, чтобы нам
отворили. Вдруг меня вызвали обманом: будто меня
просит больной товарищ пойти к нему. Я пошел, ничего
не подозревая. Но вместо товарища... меня посадили
в карцер. Дамы наши ждут не дождутся — нет меня.
Тогда подняли шум и гвалт, и меня должны были вы-
пустить с предупреждением, чтобы я не делал скан-
дала, напомнив, что здесь тюрьма.
К вечеру нас разместили, и мы кое-как успокоились.
Принесли кипятку, тюремные майданщики — шанег,
пирожков, кое-что другое. Голод утолили, нужно было
подумать о дальнейшем. Прежде всего надо было ула-
дить с [приготовлением] обеда. Поручили старосте вы-
яснить это с тюремной администрацией. Староста наш
отправился в контору. Скоро возвратился, объявив, что
[на] кухне готовить не позволяется, да и невозможно,
потому что нет отдельных котлов и плиты. Предло-
жили так: тюремный повар будет для нас готовить обед
из двух блюд за плату, [на] которую уговоримся* с по-
варом. Позвали повара и уговорились, за каждый обед
повар согласился брать 15 копеек. Сделали список, кто
желал получать обед, а кто — кормовые на руки. Сна-
чала записались многие, но когда принесли обед [и]
увидели, что это за обед, многие отказались. Обед сам
по себе очень приличный и сытный, но в супе или во
щах плавали тараканы, в жареном мясе тоже. Брезгли-
вые никак не могли этого переносить. Призывали смот-
В оригинале: уговорились.
60
рителя и доктора, но ответ один: ничего не могут по-
делать, тюрьма переполнена и т. д. Так нам пришлось
довольствоваться тем, что есть.
Через недели три или более нас распределили, кто
в какой округ и сколько останется в Красноярске.
А к тому времени подоспела зима, по Енисею шел шо-
рош. В Красноярске нас догнала партия киевлян: По-
пов («Родионович»), Иванов (ему была заменена казнь
каторгой), Юрковский («Сашка-инженер»), Диковский,
других забыл фамилии39. Составился богатый хор.
Помню, как-то раз собрались вечером и запели «Через
реченьку». Что это было за чудо! Мы все дрожали, а
наши дамы — Коленкина, Малиновская, Клейн — не
могли устоять, пришлось их увести40. Такого пения я
больше нигде и никогда не слыхал, да и не услышу.
Басы, тенора — все как будто не от мира сего, в особен-
ности тенор Папина (это что-то особенное), хороши были
[голоса] и у Диковских.
Всем нам троим — Абраменкову, Коняеву и мне —
был назначен Канский округ: мне — село Анцырь *,
Абраменкову — Устьянск, Коняеву — Ирбей. Смирнову
[было назначено] Тасеево. Большинство же было назна-
чено в Енисейский округ, все лишенные прав, а также
и каторжане (а их было человек пятнадцать, если не
больше) — в Иркутскую [губернию]. Теперь трудно вос-
становить все подробности. Помню, что все мы заявили
о выдаче нам казенных вещей, как летних, так и зим-
них; поделили кассу: оставшимся в Енисейской [губер-
нии] пришлось по 15 рублей, идущим в Иркутск — по
30 рублей. Готовились к отправке. В октябре нас отпра-
вили отдельной партией до Енисея на извозчиках, че-
рез Енисей — на лодках. Здесь уже нас ждали подводы,
сани и кошевки. Жандармы и конвойные (здесь уже
красноярские,— московские остались) перенесли наши
вещи, уложили, и мы тронулись в путь.
На одном из этапов нам сказали, что с этого места
бежали Дейч с товарищем41.
Юрковский попросил у меня мою шапку, а мне дал
папаху, рассчитывая бежать с дороги, что ему не уда-
лось. В городе Канске нас четверых оставили в поли-
цейском правлении, остальных отправили по этапу.
* Точнее—Анцырское. В оригинале: Янцыръ.
61
Морозов подкупил, а поэтому народ им не верит и т. д.
Согласны вы с этим? Говорите, теперь нечего молчать,
надо говорить открыто».
С моим предложением согласились.
— Но кто же будет писать? Есть у нас такие, кто
бы мог написать? Что же вы молчите? Нет? Ну хо-
рошо, я напишу и пошлю |6. Дальше должен вам ска-
зать, что не сегодня-завтра пришлют сюда казаков, а
может быть, и войско. К этому мы должны подгото-
виться. Первое, что надо,— сидеть смирно и никуда не
выходить, собираться только в квартирах, а главное,
пресекать в корне всякое безобразие: не давать повода
к насилию со стороны казаков и жандармов. Опове-
стить по всем казармам и артелям, чтобы молодежь
зря не болталась; если кто не послушает, то всем наро-
дом будет наказан. Ну, как вы думаете? Правильно это
будет или нет?
— Правильно! Хорошо!
— Теперь идемте на фабрику, и каждый из нас дол-
жен собрать в своей казарме народ и объяснить все то,
что я говорил. Идемте, только толпой не ходите, а
идите по двое, по трое, вот так. Волков зайдет в артель,
я пойду по Главной, а все остальные туда, куда надо.
Разошлись и пошли все по своим местам.
Пройдя вплоть до первых зданий морозовских по-
строек, я увидел, что на Главной улице стоит и галдит
громадная толпа народа. Подхожу ближе, спрашиваю,
в чем дело. Мне говорят: «Человека убили.— Начи-
нают рассказывать.— Хотели разгромить магазин об-
щества потребителей — служащих и рабочих. Начали
ломать ставни в магазине и разбивать окна, человек
полез в окно, оттуда ему дали по башке, и вот теперь
толпа и галдит».— «А где зашибленный?» Меня по-
вели. Человек еще живой, надо его отправить в боль-
ницу. «Берите его осторожно. Ну, хорошенько подни-
май». Больной застонал. Положили опять на снег; я
побежал к сторожевой будке, вытащил у сторожа си-
денье — рогожу, принес, положил на рогожу раненого
и понесли в больницу. В больнице фельдшер отказы-
вается принять, требует расписки. Пришлось прикрик-
нуть и оставить больного, а самому возвратиться опять
к толпе и успокоить: не делать безобразия, разойтись.
Кое-как удалось. Начали расходиться.
82
День уже клонился к вечеру. Надо было позабо-
титься [о том, чтобы] покушать, а то с утра голодный.
Пошел в свою казарму, уселся, пообедал хорошенько.
В коридоре меня уже ждали и, когда я вышел, попро-
сили сказать им, как будет дальше, что нужно делать.
Я объяснил, как и что мы можем предпринять согласно
тому, как мы постановили с Волковым и товарищами.
Просил держаться как можно дружнее, следить за
всем: чтобы не было изменников, которые могут
наделать много пакостей, и т. п. Потом отправился к
Елису на фабрику позондировать, что там поговари-
вают.
Придя в казарму, где жил молодой Гвоздарев, я
был окружен со всех сторон. Посыпались вопро-
сы. Надо было отвечать и разъяснять положение рабо-
чих.
— Сегодня у Саввы Морозова, а завтра у Елиса Мо-
розова то же может случиться, а потому мы, рабочие,
должны поддерживать друг друга и объединиться в
один общий союз. Когда мы объединимся и будем под-
держивать друг друга, тогда мы будем сильны и с нами
будут считаться — сказано: «В единении сила». До сих
пор с нами не считались потому, что видели в нас раз-
розненную массу, и делали что хотели и как хотели.
Вот почему и вылилась забастовка в таком виде; будь
мы объединены, организованы, этого не получилось бы.
А чтобы быть организованными, надо учиться не толь-
ко в школе, а и вне школы, читать полезные книги: не
«Бову Королевича» и «Еруслана Лазаревича», «Же-
ниха в чернилах да невесту во щах», а брать из библио-
теки Некрасова, Пушкина, Белинского, Добролюбова,
Писарева и т. п. Тогда вы поймете, что книга книге
рознь, и научитесь разбираться хотя и не во всем, но
во многом; узнаете, как люди живут и работают не для
себя только, но и для других.
Много пришлось говорить, засиделись за полночь.
Меня проводили вплоть до моей казармы. Так прошел
первый день.
Наутро|7, напившись чаю, я пошел по зданиям.
Всюду было тихо и спокойно, нигде никого не видно —
все сидели по домам. Администрация вся попряталась,
сторожа — и то кое-где.
83
Гигант-фабрика стояла, как осиротелая, по улицам
нигде никого не видно. Пошел к Волкову. Там было
человек пять товарищей, с которыми мы пошли в Зуево
посмотреть, что делается. Там никого не видно — на
всех отразилась забастовка. Зуевские фабриканты на-
пугались до того, что поспешили вывесить всюду объяв-
ление, что штраф прощается и прибавка заработка на
10% на все работы. Я указал товарищам на это и заме-
тил им: «Видите, как мы теперь помогли рабочим,
даже тем, которые и не думали никогда, чтобы им при-
бавляли. А что если б и эти все забастовали? Тогда не
то бы было: не 10%, а набавили бы 50%, лишь бы
только их не трогали. Но наше дело еще впереди, нам
нужно собраться и написать свои требования. Идемте
к себе на фабрику, соберем более толковых как ткачей,
так и прядильщиков и напишем требования. Собирайте
людей. Зайдете за мной. Я возьму бумагу, и примемся
за дело, пока все тихо и спокойно».
Когда мы снова собрались и стали обсуждать, где
какие требования мы выставим и кто будет писать,
оказалось, что, кроме меня, некому. Хорошо,— итак,
первое требование: мы, все рабочие, требуем уничтоже-
ния всех штрафов и возврата оных с 1 октября, за три
месяца. Второе: увеличения заработной платы всем,
без исключения, [на] 25% на все работы и сорта. Третье:
уплатить за все прогульные дни, за все время оста-
новки работы, которая произошла по вине хозяина, по-
тому что мы были вынуждены [бастовать] непомер-
ными штрафами и низкой расценкой. Четвертое:
установить контроль над браковщиками из выборных
от рабочих, которые могли бы проверять правильность
приемки товара и налагать взыскания за действитель-
ную и незаменимую порчу, как это было раньше. Пя-
тое : уволить мастеров с фабрики за их притеснение ра-
бочих и их грубое отношение с рабочими, как-то
Шорина и других (теперь не помню). Шестое: удешев-
ление продуктов, выдаваемых из хозяйского магазина,
и [выдачи их] по ценам не дороже рыночных и т. д.
В требования было вставлено 17 параграфов |8.
За писанием требований прошло немало времени.
Потом я прочел им письмо, написанное мною мини-
стру внутренних дел, где просил выслать особую ко-
миссию ввиду того, что рабочие не поверят местным
84
властям и т. д. Письмо нашли правильным, и я его ото-
слал, наклеив марку |9.
К вечеру стало известно, что прибыли казаки20.
Ждали еще. Стало прибывать начальство разное: при-
ставы, жандармы, следователи и тому подобная сво-
лочь.
Вечером мы с Волковым обошли все казармы и еще
раз просили зря не выходить из казарм и не давать по-
вода к каким-нибудь столкновениям. Если начнутся
обыски и аресты, то пусть берут всех подряд: мы все
одинаковы, все мы ограблены. Бабам и детишкам не
заводить шашней с казаками и солдатами. Сидеть по
казармам, и больше ничего. Пусть они увидят, что
здесь люди сидят смирно и тихо. В таком духе при-
шлось вести беседы со всеми, в особенности с моло-
дежью, которой не сиделось дома.
Наутро пришел полк солдат, которых разместили по
свободным казармам21. Солдаты с дороги сидели в ка-
зарме и не выходили. Казаки вышли на переезд желез-
ной дороги группой человек в двадцать пять. Детвора
сейчас же их обступила; за детворой стали собираться
и другие. Вижу, что уже порядочно собралось народу.
Пошел я на переезд послушать, что будут говорить.
Кроме шуток и смеха, ничего не было. Мне захотелось
«пощупать» немножко казаков — чем все это пахнет?
Уселся на перилах и начал говорить о казаках, не об-
ращаясь к ним. Начал с того, что такое казак: «Ка-
зак — вольный человек и в кабалу к купцу охотой не
пойдет. Нет, казаки не [такие] люди. Лишь смерть одна
к земле прикрепит, да и тогда он [землю] рыть не будет
и даже мертвый воли не забудет, и только в бою черту
душу отдаст. Казаку жена — сабля острая, казаку
изба — поле чистое, казаку торговать не товарами, а
лихим мечом, алой кровью. Но теперь времена измени-
лись, атаманы их поглупели, как бабы от старости, раз-
жирели, как свиньи от лености. Сами сыты, а о других
не заботятся. Все слушают московского царя и тол-
куют о нарушении клятвы. Московский царь так «при-
грел» казаков, что они и пикнуть теперь не посмеют.
Забудьте волю, верную подругу, и величайтесь рабст-
вом как заслугой, и повинуйтесь прихотям московского
царя — усмиряйте мирный народ и покажите свою ры-
царскую храбрость [на] беззащитном народе. Хорош
85
казак с биркой вместо сабли да счетами в руках. Нет.
Не это казаком называется. Тот казак, кто за народ
сражается и добывает волюшку для черного народа» 22.
Казаки слушали внимательно, изредка только
ухмылялись, но ни слова не проронили и с тем ушли.
Я попросил своих тоже уйти, не собираться. Сам пошел
к Волкову и рассказал ему о том, что народ соскучился
и дома не сидит. «Пойдем пройдемся и поглядим, что
делается на Главной улице, ведь теперь там полно на-
чальства. Пришли еще солдаты и приехал губернатор.
Теперь начнется усмирение, надо быть готовым ко
всему».
Пошли на Главную, там ни души, только часовые
стоят чуть не у каждых дверей да в окнах мелькают
мундиры офицеров. Прошлись мы так по всей улице
и пошли в Зуево. Там я вручил Волкову требование:
«В случае если нужно, то подашь губернатору. Но
нам вместе нельзя, потому что могут арестовать
обоих».
Губернатор уже выходил со свитой на переезд, но
там были одни подростки да девчата. Проходя по Глав-
ной улице, мы видели множество начальства. Я сказал
Волкову: «Ну, теперь черед за нами, смотри не трусь,
говори смелее, все равно нам не миновать ареста. Ты
иди прямо на переезд, а я пойду через двор Елиса».
Волков пошел прямо, а я пошел через двор Елиса, пока
не обошел кругом. Подхожу к переезду, мне говорят,
что Волкова и с ним человек 50 губернатор арестовал и
всех их погнали на старый двор. Расспрашиваю, как
было дело. Мне говорят так: Волков, выйдя со двора
на переезд, вынул бумагу и стал читать — это было
наше требование. Пока он читал, собрался народ. В это
время — губернатор, а за ним казаки верхом, с пи-
ками. Подойдя к народу, губернатор спросил: «Чего вы
хотите?» Тогда вышел Волков и подал губернатору
требование. Тот развернул и говорит: «Посмотрим»,—
и дал знак рукой казакам. Те моментально окружили
всех, кто близко стоял к губернатору, и пошли во двор.
И как только они прошли во двор, сейчас же у ворот
появился караул солдат и казаков, и теперь во двор
никого не пускают23.
Выслушав все это, я попросил ребят пройти по всем
казармам и созвать народ. Весть быстро облетела, и на-
86
В. С. Волков
род вышел из казарм. Я предложил всем идти к губер-
натору. Если ему нужно, пусть всех забирает, а не ну-
жно — пусть освободит арестованных. Все равно на ра-
боту мы не пойдем до тех пор, пока не будут удовлетво-
рены наши требования.
Когда мы подошли к воротам, нас солдаты и казаки
но пустили. Мы — напирать, казаки пустили пики в
дело. Я был отшиблен пикой и упал на снег. Подняв-
шись, я снова хотел ринуться, по в это время закри-
чали: «В банные ворота!» Мы все бросились к банным
воротам и вбежали во двор. Народ бросился к звонкам,
начали звонить тревогу во все звонки. Из казарм посы-
пал народ. В это время ко мне подбегает мальчуган и
говорит: «Я знаю, где сидят арестованные». Я спраши-
ваю: «Можно пройти? А караул и солдаты есть?»
Мальчуган говорит: «Никого нет».— «Ну веди ме-
ня»,— и мы с мальчуганом побежали, он впереди, а я
за ним, в помещение, где была столовая мальчиков.
Пусто, только три-четыре мальчугана. Спрашиваю:
«Где же арестованные?» Мне указали на дверь: «Вон
там, в другом отделении». Попробовал — дверь за-
перта. Скамейки в столовой большие, длинные —
87
аршин девяти. Я попросил мальчуганов помочь мне
поднять скамейку. Мальчуганы рады стараться. Под-
няли скамейку — и раз в дверь — поддалась, и вто-
рой — распахнулись обе половинки. Вижу, на другом
конце столовой сгрудились все арестованные, кроме
Волкова и прядильщика. Я крикнул: «Выходи»,— ре-
бята бросились вон. Я стоял, пока разбегались. Оста-
лось человек семь24. «Ну, а вы что же, не хотите? Оста-
вайтесь»,— и побежал вниз. Только выбежал, наткнул-
ся на солдат. Целая рота с ружьями, а по другую сто-
рону — рабочие. Я крикнул: «Что вы делаете? Отходи
прочь! Кого вы бьете? Своих отцов и братьев!» В это
время один солдат, татарин, направил штык прямо мне
в грудь. Я ухватился за ствол ружья, вырвал и бросил в
солдата. Затем перебежал к рабочим и снова крикнул:
«Отходи!» Рабочие отошли. Солдаты — в шеренгу, с
ружьями на руку, остановились. Я попросил своих
отойти подальше. Ко мне подходили раненые и гово-
рили, что, когда они увидели, что наши бегут, а солда-
ты хотят их задержать, народ бросился на солдат, и на-
чалась свалка. Я лично никогда не думал, что до этого
дойдет. Я представлял себе аресты, и только. Но чтобы
[дошло] до столкновения с войсками — не приходило
[в голову] все это; это вышло неожиданно для меня.
[Даже] теперь я затрудняюсь дать себе в этом отчет.
Мы стояли огромной массой, нас были тысячи.
И вот появляются владимирский губернатор, прокурор
московской судебной палаты Муравьев, владимирский
прокурор Товарков и целая свита с гарцующим на ло-
шади полковником. Губернатор, подойдя поближе к ра-
бочим и [став] между солдатами и нами, начал гово-
рить, обращаясь к нам: «Зачем вы это делаете? Вы
противитесь власти, которая поставлена над вами еще
[более] высшей властью. Вы нарушаете порядок и
своими поступками вы делаете хуже для себя». Я вы-
ступил и говорю: «Прежде всего порядок нарушен не
нами. Мы этого не сделали бы, если бы вы не аресто-
вали рабочих, которые подали вам требование мирным
путем. Ваше распоряжение об аресте рабочих вынудило
нас сделать то, что сейчас произошло. Вот кровь рабо-
чих, раненных вашими солдатами».
Сидящий на лошади полковник, обращаясь к губер-
натору, говорит, указывая на меня: «Этого человека
88
надо арестовать». Я только смог ему сказать: «Попро-
буй!»,— [как] меня сейчас же затерли рабочие, крича
губернатору: «Освободите остальных, иначе вам при-
дется всех нас арестовать с женами и детьми». Другие
кричат: «Аль Морозов штаны новые посулил?» и т. п.
Все мы начали выходить со двора и собираться
возле первой казармы, за железной дорогой. Когда нас
собралось тысяч до трех, я начал говорить на тему о
насилии над рабочим людом, упирая на то, что рабо-
чему неоткуда ждать защиты, рабочий должен сам
себя защищать. Для этого надо плотнее и дружнее со-
мкнуться в ряды и защищать друг друга. «Если вы хо-
тите улучшить свою жизнь, то не давайте в обиду своих
братьев-товарищей. Надо употребить все силы, чтобы
вырвать остальных из когтей опричников» и т. д. Много
пришлось говорить на разные темы.
К нашему собранию подошел офицер и просит ра-
зойтись, а если что-либо нужно рабочим, то пусть выбе-
рут из своей среды уполномоченных, пусть они перего-
ворят с губернатором, а собираться не приказано. Обра-
щаясь к офицеру, я сказал: «Во-первых, выборных
послать мы не можем до тех пор, пока губернатор не
освободит остальных наших уполномоченных. Во-вто-
рых, я бы просил вас, господин офицер, доложить гу-
бернатору, что те люди, которые арестованы, столь же
виноваты, как и мы все здесь находящиеся. И только
тогда мы будем разговаривать с губернатором, когда он
вернет нам наших братьев. Прошу вас убедительно пе-
редать это губернатору». Офицер обещал передать все,
с тем и ушел.
Я предложил рабочим написать телеграмму и по-
слать министру внутренних дел, где известить, что мы,
рабочие, не пойдем на работу до тех пор, пока не будет
прислана особая комиссия, которая должна расследо-
вать дело между нами и Морозовым, а не арестовывать
рабочих и призывать вооруженную силу. Все согласи-
лись с этим. Но кто пошлет? В Орехове нельзя — сей-
час же арестуют и телеграмму не пошлют; надо из
Павлова или из Богородска, а то, быть может, и из Мо-
сквы. «Кто на это согласится? Подумайте и выберите
из своей среды человека, а я тем временем напишу
телеграмму». Я пошел писать к себе в комнату. В ко-
ридоре мне повстречалась одна ткачиха и пригласила
89
зайти к ней выпить, у нее оставалось еще от праздника.
Я пошел и с удовольствием выпил стакан водки. Это
меня подкрепило. Написав телеграмму, я вышел и про-
чел перед собравшимися. Все были согласны. Но кто же
пойдет отправлять? Все закричали: «Кроме вас, не-
кому, у нас нет таких людей».— «Хорошо,— говорю
я,— пошлю, но дайте мне обещание, что вы не пойдете
на работу до тех пор, пока я [не] возвращусь; быть мо-
жет, мне удастся кое-что добыть для поддержки нашей
забастовки». Все поклялись, что ни один человек не
пойдет на работу; что бы с ними ни делали, они твердо
будут стоять на своем до моего возвращения. «Хорошо.
Теперь попытаемся еще раз, не удастся ли нам освобо-
дить Волкова и Яковлева25. Пойдемте все до одного,
авось удастся».
Уже смеркалось. Все направились к главной кон-
торе. Там нас уже ждали казаки с нагайками, и кое-
кому попало изрядно20. Я воспользовался суматохой и
проскочил в Зуево, из Зуева в Дубровку. На фабрику
Зиминых никого не пропускали. Там у земляка заноче-
вал. Утром рано, задолго до света, он меня разбудил, и
я отправился в Ликино к своим товарищам. Лука, вос-
питанница и брат, которые там работали,— все были
дома. Это был как раз татьянип день, и воспитанница
была именинницей. Когда я разделся, то на груди у
себя заметил запекшуюся кровь. Снял рубашку, умыл-
ся, промыл рану. Товарищ Лука осмотрел: рана, про-
битая штыком, оказалась неглубокой.
Воспитанница наша захлопотала, чем бы меня пора-
довать. Надела мне на шею крест. Мы с Лукою посмея-
лись, ибо оба были неверующие. А обижать девчонку не
захотелось. Я взял [крестик], и до сих пор он у меня
валяется в коробке. Лука Иванович смеялся все время:
вот, мол, нашел награду от молодого поколения.
Целый день я пробыл в Ликине — днем нельзя было
идти. Решил идти пешком до Павловского посада, верст
18—20 от Ликина. Луке я строго приказал всю нашу
переписку запрятать, чтобы не попала в руки жандар-
мов 27. Переоделся — одел братов полушубок, валяные
сапоги, отправился в путь-дорогу. Прошел Иваново,
пришел в Дрезну. Заглянул на станцию, показалось
подозрительно, отправился в Павлово. Придя в Пав-
лово, зашел прямо в гостиницу. Посреди гостиницы за
90
круглым столом сидели жандарм, хозяин гостиницы и
еще какие-то люди. Я прошел мимо, в другую поло-
вину, сел за стол и заказал себе чаю.
До прихода поезда еще долго. Сижу и как будто
дремлю, склонив голову на руки. За соседним столом
сидели два субъекта. На столе у них ничего не было.
Разговаривали тихо, но все же я уловил несколько
фраз о морозовской забастовке и, между прочим, о том,
что надо во что бы то ни стало поймать зачинщика. Через
некоторое время ко мне подсел один [из них] и начал
спрашивать, куда еду, зачем. Отвечаю, что я из такой-
то деревни, еду в Москву за товаром на фабрику Кон-
шина; вот рано приехал и приходится ждать поезда,
дремлется, и опять склоняю голову на руки. Субъект
отошел, подходит другой — то же самое. Ну, думаю,
как узнают. Не переоденься я, конечно, был бы аресто-
ван. У меня были с собой письма, приготовленные для
отправки в Сибирь: Коновкипу в Устьянск и Лагов-
скому в Анцырь. Надо их уничтожить. Пошел в убор-
ную, порвал и бросил. Ну теперь будь что будет, надо
как-нибудь улизнуть от этих соглядатаев. До прихода
поезда ничего но сделаешь, надо ждать. Но вот наконец
подходит поезд. Я направляюсь к двери, впереди меня
показались двое с фонарями. Я замедлил при выходе,
вижу: они — на станцию, а я выбежал и вместо стан-
ции забежал за лавчонки. Остановился и смотрю, что
будет. Через минуту от станции показались опять эти
субъекты с фонарями, пробежали в гостиницу, потом
опять на станцию. Тут для меня стало ясно, что на
станции показываться нельзя. Я отправился в Пав-
ловку, прошел ее. Куда идти? Пойду в Богородск,
благо погода хорошая. Идти все лесом, верст 15 до села
Клюева. Я взял напрямик, прямо в лес. Наст хороший.
Скоро очутился в лесу — теперь я в безопасности. По-
шел себе не спеша. Вышел на дорогу, дорога знакомая.
Так пришлось долго идти. Вдруг слышу звонки коло-
кольчика, завывает трелью — я в сторону, спрятался за
кусты и стал ждать, пока проедут. Скоро показался ям-
щик с седоком. Кто они были, разглядеть не удалось.
Проехали — я опять вышел на дорогу и пошел поле-
гоньку, не спеша.
На рассвете я уже был в Клюеве. Отправился прямо
к бывшей хозяйке, [у которой] раньше квартировал.
91
Хозяйка засуетилась, поставила самовар, а я пока что
умылся. Скоро самовар поспел. Хозяйка усадила меня
за стол, начался разговор. Я стал расспрашивать, как
идут у них дела. Хозяйка говорит:
— Бунт поднялся, такая кутерьма. Как только
услыхали, что у Морозова бунт, контора сейчас же вы-
весила объявление о прощении всем штрафов и при-
бавке заработной платы на десять процентов. Мастера
стали такие добрые да ласковые, квартирную плату на-
значили для тех, кто живет на вольных квартирах.
После этого народ немного успокоился, но зато полиции
поприбавилось. На дворе не дают собираться, у ворот
всюду стоят полицейские. У нас тут говорят, что будто
ты заварил всю эту кашу у Морозова.
Говорю хозяйке:
— А вам от этого хуже стало, поди, я думаю, вас
стошнило от этого?
— Да нет, я это так, к слову сказала.
— Ну скажи, пожалуйста, можно будет пробраться
на фабрику, чтобы повидаться кое с кем?
Хозяйка даже подпрыгнула.
— Что ты, разве можно? Да тебя там сейчас же
схватят. Нет, нет, боже тебя избавь, не ходи и глаз не
кажи.
Что тут оставалось делать? Рисковать собой, [бу-
дучи] не уверенным в том, что можно что-либо сделать,
когда уже хозяева поторопились положить пластырь
на рану рабочему? Все показывало, что мне так или
этак придется отправиться в Москву. Напившись чаю,
поблагодарив хозяйку, я, не заходя на фабрику, пошел
в Богородск. В Богородске у меня не было знакомых.
Я окончательно решил идти в Москву.
До Москвы 40 верст по большой дороге. Выйдя за
город, нагоняю мужичка, который тоже направляется
в Москву. Значит, попутчик есть, веселее идти. В этот
день до Москвы нам добраться не удалось. Пришлось
заночевать в деревне. Мы попросились переночевать.
Хозяин дома спросил: «Документы у вас есть?» Мы
сказали, что есть. Принес нам пук соломы, мы рассте-
лили и улеглись. С дороги скоро уснули, как убитые.
Утром рано, чуть свет, мы встали и, поблагодарив
хозяина за ночлег, отправились в путь-дорогу, торопясь
скорее добраться до Москвы.
92
К полудню мы были уже в Москве. Я направился
прямо к Покровским воротам, рассчитывая разыскать
прежде всего брата Луки Ивановича, который служил
у своего дяди в батраках водовозом. Только я подошел
к Покровскому бассейну, вижу — стоит с бочкой Петр
Иванович. Поздоровались, отозвал его несколько в сто-
рону, рассказал вкратце, в чем дело, а также спросил,
есть ли у него кто-либо из знакомых, которые могли бы
меня познакомить с интеллигенцией. Петр Иванович, к
сожалению, никого не знал. Я пожурил его: «Какиеже
вы деятели? Живя в Москве, не имеете связей». Он
грустно покачал головой. Я взял у него денег рубля
полтора и отправился на фабрику Альберта Гюбнера,
под Девичьим [полем], где у меня были родственники.
Придя туда и разыскав родственника, я сказал ему, что
мне нужно увидеть таких-то людей. «Есть у вас тако-
вые?» Мне отвечают, что таковых людей у них нет.
«Вообще у нас народ темный. Газет и тех не читают,
боятся». О морозовской стачке он ничего не слыхал. Я
не стал ему больше говорить ничего, распростился. Но-
чевать пошел к бабушке, которая жила в кухарках на
Никитской улице. Положение было некрасивое. Не-
ужели пойти к первому встречному студенту и сказать
ему, что вот так-то и так? Нет, пусть будет что будет,
а этого делать нельзя.
Наутро, напившись чаю у бабушки, я отправился к
сестре бахромщице в надежде, не знает ли эта. Но все
было напрасно: никто ничего не знал. Злость, досада
меня брала. Неужели, думаю, так-таки никого и не уда-
стся разыскать? Выйдя от сестры, я направился на
Хитров рынок, где думал, зайдя в трактир, купить себе
паспорт. Подсел к столу. Ко мне сейчас же подсела
уголовная братия. Я говорю им: «Мне нужны очки».
Они живо метнулись куда-то и через пять минут прихо-
дят и говорят: «Есть».— «Сколько?» — «Полтора».
Я посмотрел: «Нет, не годится»,— с тем и ушел от этой
братии.
Пошел опять на Покровку к Абраменкову. Взял еще
денег на дорогу, решив окончательно ехать обратно на
фабрику Морозова. Будь что будет, но зато я своей го-
ловой спасу людей. Я твердо решил взять всю вину на
себя, зная вперед, что мне ссылки не миновать. Своим
признанием я избавлю других от тюрьмы и следствия.
93
С облегченным сердцем я сел в вагон и поехал на фаб-
рику28. В вагоне я обдумал все и, не доезжая Орехова,
я слез в Дрезне, решив прежде зайти в Ликино к своим.
Шел я, ничего не подозревая. Прошел деревню Ива-
ново, подхожу к Ликино. Только вошел в проезд, слы-
шу: «Кто идет?» Отвечаю: «Свой».— «А, это вы, Петр
Анисимович?» — «Да, это я». Подходят ближе. Вижу,
знакомые. Поздоровались. Они мне и говорят:
— А мы вот уже которую ночь караулим тебя.
У нас тут строгий приказ: как только увидят тебя, то
сейчас же арестовать.
— Ну, так за чем же дело стало? Арестуйте.
— Нет, Петр Анисимович, мы надумали вот что:
идите-ка вы в село, ведь там есть кум вашего отца. Там
у него вы перебудете.
— Нет, друзья мои, я не пойду никуда. Я знаю, что
все равно мне не избежать того, что уже раз решено.
Об одном попрошу вас, дозвольте мне сходить на квар-
тиру проститься со своими. А через полчаса приходите
и берите.
— Хорошо, мы и на это согласны.
Я пошел на квартиру, где застал одну воспитан-
ницу, которая встретила меня со слезами.
— Что случилось, отчего ты плачешь?
— Да как же не плакать: Гришу и Луку аресто-
вали и все твои письма забрали.
— Так об этом и плакать брось, глупая. Ничего не
будет, подержат немного и выпустят.
— Да как же не плакать: Гришу и Луку аресто-
вали и всех отправили: кого в Москву, кого в Покров,
а кого во Владимир. Не только мужчин, по и женщин.
Мы думали, что и тебя арестовали. Как же ты прошел?
Ведь тебя ищут по всем деревням.
— Ну, теперь уже искать больше не будут, а за
мной скоро придут и заберут. А ты будь паинька, не
плачь. Лучше дай-ка мне чего-нибудь поесть.
Танюша принесла мне соленых грибов с квасом.
Я сел за стол и так славно покушал. Потом переоделся
и стал ждать, когда за мной придут. Ждать пришлось
недолго. Скоро пришел десятский, пригласил меня в
съезжую. Я не заставил ждать — живо собрался, пошел
на съезжую, где уже поджидали староста и встретив-
шие меня в проезде товарищи. Староста объявил, что
94
я арестован, а утром за мной приедут от Морозова жан-
дармы29. Староста не стал долго сидеть, ушел, прика-
зав десятскому смотреть за мной.
В съезжую стал собираться народ. Я чувствовал
себя совершенно успокоившимся. Памятуя, что надо
воспользоваться случаем и, насколько возможно, пояс-
нить рабочим, что такое стачка и как следует прово-
дить ее, [говорю]:
— Вот вы все жалуетесь, что вам плохо живется.
Вы все уповаете на бога, а в то же время забываете рус-
ские пословицы: «Бог-то бог, да не будь и сам плох»,
«На бога надейся, да и сам не плошай», «Будешь плох,
не даст и бог». Вот и у Морозова то же самое было. Все
надеялись: авось бог даст и переменится. И дождались,
пока бог услышал и вразумил, просветил их разум и
сказал им: «Объединитесь все как один и восстаньте
против вашего угнетателя и потребуйте от него то, что
он у вас отнял, ибо это ваше». Знайте раз навсегда, что
нет выше заповеди «положить душу свою за други
своя». Что вам дают ваши хозяева? Они дают вам лишь
то, чтобы вы не подохли с голода, потому что это им не
выгодно: если мы подохнем все, то некому будет рабо-
тать и они сами должны будут подохнуть. Поэтому хо-
зяева и стараются держать рабочего впроголодь.
Всмотритесь хорошенько, что хозяину дороже: человек
или его гончая собака? Я думаю, что для него собака
дороже, потому что за собаку были заплачены деньги,
а рабочий ему не стоит ничего. От рабочего ему нужна
только его мускульная сила. Пока у рабочего есть эта
сила, он его держит, не стало силы — он его выбрасы-
вает как негодную вещь. А вы все говорите: бог да бог.
Вот вам и бог: для него бог — это его карман, а вы его
овечки, которых он стрижет, когда ему вздумается.
Чем больше он настрижет, тем больше положит себе в
карман, и, глядишь, через годиков пять выстроит пря-
дильную. Тогда овечек еще прибавится, знай стриги и
набивай свой карман. А вы как были голы и босы, так
и останетесь голыми. Все это я вам говорю для того,
чтобы вы взялись за ум и хорошенько подумали о
своем житье-бытье, помнили мои слова: «Ты работай
как хошь — от нужды не уйдешь, а как век доживешь,
как собака помрешь. Что за лютый злодей, за лихой
чародей наши деньги берет, кровь мужицкую пьет. Эх,
95
не лютый злодей, не лихой чародей наши деньги берет,
кровь мужицкую пьет. А толстопузый купец да царь
белый — отец разорили вконец...» 30 Да, вот кто истин-
ные виновники всей нашей жизни.
Рабочие слушали и только поддакивали:
— Да, верно, все это правда. Но с нашим народом
ничего не поделаешь. Вся беда в том, что мы люди тем-
ные. К кому пойдешь, что скажешь? Ежели, к примеру,
начнешь говорить, тебя же осмеют, а то и того хуже —
сейчас донесут, что вот, мол, у нас законник появился.
Глядишь — пожалуйте в контору, и сейчас паспорт в
руки, денежки в карман и иди куда хочешь, на все че-
тыре стороны. А у тебя семейство, так и терпишь.
— Хорошо, терпи, народ, пока твой час пробьет,
пока твой стон до господа дойдет. Терпи, холоп, и под-
ставляй свой [лоб]. Терпи, мужик, ведь ты терпеть при-
вык... Эх, друзья мои, вот в том-то и задача вся: чем
был бы хуже твой удел, когда бы ты менее терпел? Вся
беда наша в том, что мы не умеем делать сообща, а все
вразброд. Всякое дело тогда только хорошо, когда оно
делается объединенно, сообща, всем рабочим людом, в
дружной, организованной рабочей семье. Говорится:
«Голос народа — голос божий». Вот вы и собирайтесь
почаще, обсуждайте ваши дела, требуйте, чтобы ваших
детей учили в школе, а не на фабрике, добивайтесь,
чтобы работник мог заработать столько, чтобы про-
кормить свое семейство, а не посылать детей [на фаб-
рику], где их мучают и прежде времени вгоняют в мо-
гилу.
Вот так мы провели время до самого утра, а утром
приехали жандармы и меня посадили в сани. Народ
весь вышел еще раз проводить меня с пожеланием ско-
рее возвратиться. Лошадь тронула, и мы покатили на
морозовскую фабрику.
Всю дорогу жандармы не проронили ни слова. При-
ехали на фабрику. Меня ввели в помещение главной
конторы в нижнем этаже. За всю дорогу вплоть до
самой конторы не было видно ни одного рабочего,
одни солдаты ходили по улице. Не слыхать было
и шума фабричных корпусов. Это было уже 17 ян-
варя31.
В помещение, куда меня ввели, поставили караул —
двух казаков и дежурного жандарма. Помещение было
96
громадное. Я уселся на скамейку и начал мурлыкать
малороссийскую песенку. Пришлось ждать, пока позо-
вут. Куда прежде — к следователю или к жан-
дарму? — этого я еще не знал. Так просидел часов до
десяти. В одиннадцатом меня повели наверх, в контору.
Жандарм ввел меня в комнату к следователю. Здесь я
увидал только одного подмастерья и мальчика. Следо-
ватель при мне их ни о чем не спрашивал; из этого [я]
заключил, что это только для подтверждения моей
личности. Их сейчас же отпустили. Следователь обра-
тился ко мне с вопросом, кто я и что я могу сказать по
поводу стачки на фабрике. Я заявил следователю, что
я сказать ничего не могу не потому, что ничего не
знаю, а потому, что желал бы написать протокол сам.
«А поэтому прошу вас дать мне бумагу, чернил и перо.
Я вам напишу протокол». Следователь не согласился,
сказал, что он этого разрешить не может и советует
давать ответы на tro вопросы. Я со своей стороны за-
явил, что в таком случае никаких показаний дать не
могу. «Можете делать так, как вам вздумается». Сле-
дователь начинает убеждать, что своим отказом я могу
повредить только себе, а больше никому; все равно так
или иначе следствие установит, кто прав, кто вино-
ват. «Как вам будет угодно, а протокол я буду писать
только сам; раз вы отказываетесь дать возможность
писать — это дело ваше. Больше я вам ничего не
скажу».
Следователь позвал конвойного, меня увели в зани-
маемое мною помещение. Через полчаса ведут меня к
жандармскому полковнику. Полковник, седой старик,
лишь только [меня] ввели, приглашает садиться. Я са-
жусь в кресло, полковник садится напротив меня.
— Ну-с, молодой человек, расскажите-ка вы мне,
как у вас тут произошло. Только прошу говорить су-
щую правду, не скрывая ничего. Вы, кажется, уже
были у господина следователя?
— Да, был. Я просил господина следователя дать
мне бумаги, чернил и перо, чтобы написать протокол.
Следователь отказал. А мне желательно написать про-
токол именно самому, я отказался давать показания.
Полковник Фаминцын * берет чистый бланк прото-
* В оригинале: Фоминцев.
7
П. А Моисеенко
97
кола и начинает спрашивать: «Ваше имя, отчество?»
и т. д. Когда все эти вопросы записал, [говорит: ]
— Ну, теперь расскажите мне ваше прошлое.
— Прежде всего, господин полковник, прошу вас
также дать мне ваш протокол. Я напишу вам все, что
только знаю.
— Как вам дать протокол? Этого я сделать не могу.
Протокол вы должны написать лишь под мою дик-
товку, иначе быть не может.
— Под вашу диктовку протокол я писать не буду,
пишите вы что хотите.
— В таком случае я буду вынужден препроводить
вас в тюрьму.
— А это дело ваше, куда вам заблагорассудится,
хошь за тюрьму...
Полковник позвал жандарма и приказал отвести
меня в помещение и следить за мной строго. Так в этот
день окончился мой допрос32.
Ночь я спал как убитый. Наутро встал, попросил
жандарма принести воды, умылся, освежился как сле-
дует, попросил принести кипятку, заварил себе чаю.
Сижу и пью не спеша чай, подсаживается жандарм.
Начинается разговор о Морозове, о том, сколько народу
кормится на фабрике и т. п. «Да,— говорю я,— много
народу кормит одного и никак не может накормить
такое ненасытное брюхо — сколько ни жрет, все ему
мало, когда только налопается. А придет пора — обло-
пается». Жандарм, видя, что разговор не в том духе,
начинает говорить, что Морозов знаком даже самому
государю, недаром государь произвел Морозова в со-
ветники и т. д.— «Да, верна русская пословица «Ворон
ворону глаз не выклюет». Недаром все наши купцы
толстопузые, в особенности старообрядцы, не любили
Петра Первого за то, что он брил им бороды и одевал в
немецкое платье. Старообрядцы и сейчас считают его
антихристом». Так за разговором время прошло. При-
несли обед: щи и кашу, пообедал. Приходит другой
жандарм, приглашает пожаловать за ним. Иду. При-
хожу в контору. Сидит полковник, рядом с ним госпо-
дин в штатском со значком судебного ведомства.
[Штатский] попросил полковника оставить нас. Полков-
ник вышел. Господин в штатском отрекомендовался,
что он прокурор, присланный от министра внутренних
98
дел (если не ошибаюсь, Добржинский *). Вынимает из
кармана письмо, показывает мне.
— Это вы писали?
— Да,— говорю,— я.
— Так вот, голубчик, почему вы отказываетесь
дать показания?
— Я не отказываюсь дать показания, я прошу
только, чтобы мне дали бумаги, чернил и перо. Пока-
зания я напишу.
— Почему же вам не дали этого?
— Я уже не знаю.
— В таком случае вот вам комната и бумага. Все,
что только вам потребуется, все вам подадут. Садитесь,
пишите, я прикажу, чтобы вам подали чай.
Я попросился сходить в помещение, чтобы взять
табак.
— Не беспокойтесь, вот вам папиросы,— от радости
мой прокурор рассыпал папиросы.— Скажите, пожа-
луйста, как все это произошло, кто причиной всему
этому?
— Причиной всему — администрация, которая,
чтобы предупредить забастовку, вооружила сторожей,
конюхов и послала их избивать рабочих. Вот посмот-
рите в это окно, отсюда отчасти видно, где прежде всего
начали избивать рабочих.
— Хорошо, понимаю. Прошу вас, садитесь и пишите
все, что и как началось.
Я пошел в комнату, где для меня все уже было го-
тово, уселся за стол и начал свою историю. Это не про-
токол, а история. Я начал с того, когда еще работал в
Дубровке у Зимина, я уже знал, каковы условия ра-
боты у Морозова. Потом [написал про] условия на дру-
гих фабриках, [про] ссылку в Смоленскую губернию
под надзор полиции с лишением права жить в столи-
цах ; [про] побег из ссылки, [о! стачке на Ново-Прядиль-
ной, у Шау и т. д.; потом — ссылка в Сибирь, в Ени-
сейскую губернию, жизнь в Сибири, где у меня
и созрела мысль по окончании ссылки поступить на
фабрику к Морозову, что и сделал по возвращении
из ссылки. В 1883 году я возвратился и поступил
на морозовскую фабрику под фамилией Моисеенко.
В оригинале: Доброжинский.
99
Также описал я, каким образом получил я такую
фамилию [...] *
Входит полковник. Посмотрел на мое писание, ни-
чего не сказал. Я попросил полковника, чтобы он поз-
волил повидаться с женой. Полковник обещал вызвать
жену и действительно вызвал. В присутствии полков-
ника я и увидел жену, которая принесла мне чаю, са-
хару, табаку и т. п. Спрашиваю жену, чем она зани-
мается. «Да ничем, на фабрику не принимают».—
«Почему?» — «Не знаю. Не принимают». Я обращаюсь
к полковнику и говорю: «Почему такое преследование
женщины, которая буквально ничего не знала и не
знает?» Полковник обещал все устроить, что жена бу-
дет принята на работу. Жена ушла, а я снова принялся
за свой протокол. Писал не спеша, обдуманно, все ста-
рался всякую мелочь взять на себя, вплоть до вычисле-
ния средней заработной платы, а также и вычета
штрафов. Во время моего писания ко мне входили
полковник и прокурор. Раз вошли Муравьев и Товар-
ков33. Посмотрели на мое писание, Товарков и гово-
рит: «К чему все эти мелочи?» Муравьев: «Из мелочей
составляется целое».— «Да, но все это лишнее, ведь
скоро должен быть издан закон о рабочих».— «Да, те-
перь, может быть, скоро, но, не будь этой стачки, на-
верное, пришлось бы ждать лет десять. А теперь, ко-
нечно, скоро». Ушли. Я начинаю размышлять: «Вот
оно что. Значит, наши труды не пропадут: если и по-
страдаем, дело все же подвинется вперед». И мне при-
шло на память стихотворение: «Вперед! без страха и
сомнений, на подвиг доблестный, друзья!»34
Ко мне опять пришла жена и сказала, что с меня
высчитали три рубля за книгу, не сданную в библио-
теку. Я говорю: «Ну так что же, пусть высчитывают».
Полковник спрашивает: «Какая книга?»
Я говорю: «Журнал «Вестник Европы»».— «Ничего,
я поговорю с сыном Морозова, не высчитают».
Протокол пришлось писать двое с лишком суток, на
третьи я закончил. Пришли прокурор, полковник, про-
смотрели, кое-что пришлось поправить, и протокол был
подписан.
* Опущен повторяющийся в рукописи рассказ о том, как был
получен паспорт на имя Моисеенко (см. стр. 68).
100
При выходе из конторы меня задержали несколько.
Гляжу: выходит Морозов; [он] так усердно посмотрел
на мепя — готов бы, кажется, слопать. Жандарм при-
глашает меня последовать за ним, и я снова в своем по-
мещении. Осмотрел свои вещи, оказалось — табак мой
улетучился. Я заявляю жандарму о пропаже табака и
прошу доложить полковнику. Полковник распорядился
возвратить табак. После всего этого вызывает следова-
тель и просит написать протокол, только в сокращен-
ном виде, отбросив все прошлое, которое для суда не
требуется, а только то, что касается настоящего дела,
[да и то] по возможности кратко, не вдаваясь в лишнее.
Сажусь к столу, а следователь уходит. На столе лежит
книга законоположения, открытая на тех статьях, по
которым я обвиняюсь: 308-я статья — за нападение на
военный караул и освобождение арестованных наказа-
ние от 12 до 15 лет каторги; другие две статьи теперь
уже не помню, но они не превышали [по наказанию]
308-ю статью35.
У следователя мне не пришлось долго засидеться —
здесь мне уже было легче писать свой протокол*;
к вечеру я почти закончил. Когда вошел следователь,
я, показывая ему на статью, говорю: «Неужели вы ду-
мали запугать меня этой статьей? Каторги я не боюсь.
Я знал вперед, что вы меня не помилуете, а постарае-
тесь запрятать, куда Макар телят гоняет. Все это я
знал». Следователь начал оправдываться, говоря, что
это ни к чему не ведет: «Мы можем выставлять статьи,
а суд может их не признать, и я ручаюсь, что это так и
будет».
Я попросил следователя взять с фабрики несколько
книжек, по возможности с разных станков, чтобы на-
глядно убедиться в правильности моих показаний.
«В них вы как в зеркале увидите все то, что тво-
рилось па фабрике». Следователь сейчас же сделал рас-
поряжение послать в здание фабрики и принести зара-
ботные книжки рабочих с разных станков. Из раз-
говора со следователем я заключил одно, что он желает
добиться как можно больше ясности** в этом по-
истине заколдованном круге.
* В оригинале: приговор.
* В оригинале: ответа.
101
Принесли книжки. Пришел товарищ прокурора.
Начинаем просматривать. Просмотрели одну, другую,
переглянулись [они] и говорят: «Здесь мы ничего не
можем понять: штраф, штраф, а за что, мы разо-
браться не можем. Скажите, пожалуйста, что означает
буква «б» или буква «к»?» Я начинаю им разъяснять:
«Буква «б» — это близка».— «А что такое близна?» —
«Это недостаток нитки в основе».
— Ну, а вот буква «к». Записано: «Штрафу 75 ко-
пеек». Что это означает?
— Это значит, кромка нехороша, то есть не к чему
придраться. Ну вот, кромка тут и есть. Это — цветки,
ягодки впереди. До чего доходит открытый грабеж, я
вам покажу. Призывают ткача или ткачиху, берут
книжки и пишут штраф. Ткач просит: «Покажите мне
мой товар. Я знаю, что у меня ничего подобного нет.
За что вы пишите?» — «Ну, не разговаривать! А бу-
дешь разговаривать, еще прибавим». Что тут остается
делать рабочему, куда пойдешь, кому скажешь? Так
вот и терпели до поры до времени. Вы скажете, что по
правилам * за хорошо сработанный товар полагается
награда. Да, на бумаге это так, а на деле другое. Я бы
просил вас вызвать в качестве свидетеля подмастерья
такого-то. Вот что с ним было. Сдал он кусок полубар-
хату, товар действительно был сработан безукориз-
ненно, и он ждал премии. Но что же оказалось? Когда
в браковскую вошел хозяин, браковщик показывает
ему этот кусок. Морозов, перелистывая кусок, говорит:
«Хорошо, хорошо сработано, запишите ему 50 копеек
штрафу, он еще лучше сработает». Вот вам и премия,
и награда за труд. Перед вами 50 книжек, найдите хоть
бы одну, где была бы премия. Народ был доведен до от-
чаяния. Вот чем все это и было вызвано. Сеяли ветер, а
пожали бурю...
Когда я закончил свои показания, меня отвели в по-
мещение, где я находился все время, а через час при-
шел жандарм и предложил мне собрать свои вещи:
«Сегодня вас отправят в тюрьму». Так кончилась моя
работа на фабрике Морозова.
Вечером подъехали сани. Жандарм взял мои вещи,
усадил меня и сам сел рядом. В другие сани сел пол-
• В оригинале: внутреннему распорядку.
102
ковник. Мы тронулись в путь. Конвой из казаков про-
вожал нас до станции Орехово. [Там] полковник при-
гласил следовать за ним. На станции было полно на-
роду, который расступился перед полковником, и мы
прошли на дебаркадер. Поезда еще не было, пришлось
подождать несколько минут. Полковник, обращаясь
ко мне, говорит: «Напрасно вы все это сделали, надо
было бы подождать до поры до времени, должно было
скоро измениться к лучшему».— «Да,— говорю я пол-
ковнику,— теперь изменится, так говорит и прокурор
Муравьев. [Но] не будь этой стачки, еще лет десяток
пришлось бы подождать. Мы пострадаем, зато другим
будет лучше. Свобода жертв искупительных просит».
В это время подходит поезд. Полковник направился в
первый класс, а мы с жандармом — в третий. Заходим
в вагон, усаживаемся в отдельном купе. Заходит и уса-
живается еще один жандарм. Мне вспомнилось некра-
совское стихотворение: «Жандарм, с усищами в ар-
шин, девятый шкалик выпивает. Гремит, звенит и уле-
тает, куда Макар телят гоняет».
Жандармы всю дорогу молчали. В Петушках я по-
просил принести кипятку и хлеба. Заварил чай и начал
попивать, зная, что в тюрьму приедем поздно и там
ничего нельзя будет достать. И действительно, в
тюрьму мы попали не вдруг: по приезде во Владимир
прежде всего заехали в жандармское управление, там
написали бумагу, потом уже поехали в тюрьму.
В тюрьме все спало — тишь, ни звука. Когда жан-
дарм достучался, отворились врата адовы, и я в послед-
ний раз простился с волей, зная вперед, что отсюда не
скоро вырвусь. Пришли в контору. Позвали смотри-
теля тюрьмы, который прежде всего ознакомился:
«Откуда?» Жандарм ответил: «С морозовской фаб-
рики».— «А, забастовщик. Обыскать, отобрать все, что
имеется». Со мной был узелок с хлебом, чаем, сахаром,
табаком. Смотритель: «Табак отобрать». Я обращаюсь
к жандарму и говорю, что полковник мне разрешил.
Жандарм подтвердил, и табак мне возвратили. Стар-
ший надзиратель пригласил меня следовать за ним.
Я беру свои вещи, отправляюсь. Отворяются еще во-
рота, и мы на тюремном дворе. Входим в коридор, под-
нимаемся по лестнице вверх, на второй этаж. Коридор-
ный надзиратель встречает нас и привычной рукой
103
отпирает замок будущего моего жилья. Вхожу, камера
большая, но нет ни стола, ни табуретки, вдоль стены
нары голые. Я кладу на нары свои вещи, надзиратель
приносит войлок для постели, кладет на нары. «Вот
вам постель. Можете ложиться. Лампу не тушить,
пусть горит». Уходит, остаюсь я один. Прежде всего
осматриваю стены, нары, подоконник — нет ли где ка-
ких-либо надписей. Кроме пошлой, ничего не нашел:
по всей вероятности, здесь уголовная камера; в отсут-
ствие одиночек меня и посадили сюда. Сел я на нары,
задумался. Узелок свой положил на окно, расстелил
войлок, положил подушку. Спать еще не хотелось. Вот
подходит к форточке надзиратель, спрашивает: «Что,
еще не спите?» — «Нет, еще неохота спать».— «Вы от-
куда прибыли?» — «С фабрики Морозова».— «Много
вас оттуда пригнали. Некоторых уже выслали на ро-
дину, здесь теперь немного осталось — двое или трое,
хорошенько не знаю. Ну, спокойной ночи. Ложитесь,
спите». Я поблагодарил и улегся на нары. Уснул скоро.
Но недолго пришлось спать: клопы не дают новичкам
долго залеживаться. Мне пришлось встать, взять
лампу, осмотреть. Началась война с клопами. Потом
снова лег и проспал до утра. Утром встал, попросил
воды, умылся; пришел уборщик, подмел, вынес пара-
шу, и моя камера снова на запоре. Через некоторое вре-
мя зову надзирателя и прошу кипятку. Дежурный
коридорный принес мне кипятку и записку от Луки
Ивановича Абраменкова (конспиративно). Когда надзи-
ратель ушел, я прочел записку. Лука извещал, что Вол-
ков здесь, но он сидит в общей камере с уголовными и
его на этот коридор не пускают. Спрашивает, есть ли у
меня чай, сахар и т. п. У меня был маленький огрызок
карандаша. Я тоже написал Луке, как и что. Написал,
что я в своем протоколе взял всю вину на себя, и о том,
что жена осталась у Морозова. На масленицу приедет.
«А тебя надо за вихор выдрать — не мог ты спрятать
переписку. Теперь наделают делов — в Сибирь. Ну,
будь здоров». Так у нас с первого дня началась пе-
реписка 36.
Мне принесли пайку хлеба, горсть соли — ешь на
здоровье. Часов в одиннадцать я потребовал прогулки.
Надзиратель говорит, что прогулка у них не полагает-
ся. «Как так? Позови смотрителя». Тот сделал распоря-
104
жепие выводить на прогулку на полчаса. Вывели во
двор — масса уголовных, но меня увели на задний двор,
и там я разгуливал один. После меня вывели и Луку.
Я из окна видел, как его провели. После прогулки при-
несли обед. Арестантские щи — хоть руки полощи, но
с голоду пришлось есть и это. Вечером чай, а потом
ужин — какие-то помои, которые если плеснуть на со-
баку, то, наверное, убежит за тридевять земель.
На другой день, после чая меня позвали в контору.
В конторе предложили снять свою одежду и белье. При-
несли все арестантское. Одели. Снова в камеру. Окно
камеры выходило на пригород, где почти никто не про-
ходил. Скука, читать нечего, писать тоже нельзя (стро-
го преследовалось). Одно занятие — ходи из угла в угол
и думай крепкую думу: «Как-то там теперь празднуют
пиррову победу Морозовы и компания?» Зову надзира-
теля и спрашиваю: «Есть ли у вас библиотека, чтобы
взять книги для чтения?» Надзиратель говорит, что
надо спросить у батюшки, у него есть, арестанты берут.
«Ужо придет батюшка, я у него спрошу». Вечером при-
носит мне душеспасительную книгу. Ну, думаю, теперь
начну изучать богословие, то-то будет богослов в
обратную сторону.
Вот так-то потекла жизнь изо дня в день, за исклю-
чением разве того, когда смотритель выкинет какую-
нибудь штучку. Ну, конечно, сейчас [же] идешь в кан-
целярию, пишешь прошение прокурору или полковни-
ку, оттуда едут расследовать дело, смотрителю — наго-
няй, а для нас пища на целую неделю. А потом опять
мертвечина. И только ждешь воскресного дня, когда
жена придет на свидание и расскажет кое-что. Должен
сказать, что жену после пасхи на фабрику не приняли,
и она переехала во Владимир совсем. Поступила в ку-
харки за два рубля в месяц, но с тем [условием], чтобы
каждое воскресенье ходить в тюрьму на свидание.
Так нам с Волковым пришлось отсидеть с января
1885 года до октября месяца 1886 года. При таком ре-
жиме и скудном питании у Волкова начал развиваться
туберкулез. Лечения никакого не было. Луку Иванови-
ча освободили, продержавши 10 месяцев. Нам же при-
шлось сидеть и ждать суда.
1885 год прошел, а о суде ничего не слышно. Весен-
няя сессия прошла, а про нас позабыли. Одно было уте-
106
шение, что наши бабы нас не забывали, ходили каждое
воскресенье и по праздникам приносили все, что могли.
Мне не так было горько за себя, как за Волкова. Он [в
тюрьме] еще в первый раз и для него тюрьма была во
сто крат тяжелее, чем мне. К тому же он сидел с уго-
ловными — атмосфера развращающая, а не успокаи-
вающая. Я видел, что Волков мой чахнет, а сделать ни-
чего не мог. Все это меня сильно удручало.
В мае 86-го года мы получили обвинительный акт в
печатном виде на восьми или больше страницах. Пер-
вой стояла моя фамилия, второй — Волкова, третьей —
Яковлева, прядильщика (если не ошибаюсь в фамилии),
а потом уже подряд остальных, которых было до 50-ти
человек, обвиняющихся по другим статьям37. Мы с
Волковым сейчас же подали заявление в окружной суд,
чтобы нам позволили просмотреть наше дело. Суд раз-
решил, мы были вызваны на просмотр дела. Вот здесь-
то мы и сговорились написать в Москву Плевако и Шу-
бинскому, прося их взять на себя нашу защиту38. На
просмотр мы ходили три дня, пересмотрели показания.
Кто против нас? Сколько ни рылись, ничего не нашли.
Никаких показаний, которые уличили бы в чем-либо
серьезном, против нас не имелось. Мы были довольны
и уверены, что, кроме наших личных показаний, у суда
нет никаких данных.
Через неделю мы получили ответ от Плевако и Шу-
бинского, что они принимают на себя нашу защиту и
уже подали заявление в окружной суд.
Первый суд будет коронный — судебная палата3®.
Этому суду предстоит судить только трех человек, как
организаторов стачки. Мы с нетерпением ждали суда,
хотя я наперед знал, что этот суд будет судом Шемяки-
ным и нас ждет осуждение. В этом суде не поможет
даже Плевако. Волкову я этого не говорил, зная, что
это будет бесполезно. Яковлева с нами не было, и мы до
суда не знали, где он находится. Лишь на суде только
узнали, что он был выслан под надзор полиции, но в
какую местность, не знаю, забыл.
Накануне суда приехал Плевако, посетил нас в
тюрьме и советовался с нами насчет того, с чего начать
защиту. Я говорю Плевако: «Мне кажется удивитель-
ным, что никто никогда ничего не знал о том, что тво-
рится на фабрике Морозова (как будто это в другом го-
тов
сударстве), несмотря на то что морозовский товар сла-
вится не только в России, но и всюду за границей».
Тогда Плевако говорит: «Да, все это верно, фабрика
Морозова находилась за китайской стеной. Вот мы с
этого и начнем». Спросил, как мы живем. Я говорю, что
плохо: книг нет, читать нечего, а это очень тяжело.
Тогда Плевако спрашивает: «А деньги у вас есть?»
Я говорю, что они нам не нужны; к нам ходят наши
жены и приносят все, что потребуется. Но Плевако вы-
нимает портмоне, достает пятишник и подает Волкову.
Волков берет деньги и благодарит. Признаюсь, что мне
было неловко сказать Волкову при Плевако, что это не-
хорошо. Я промолчал. На этом разговор наш с Плевако
закончился. Надзиратель повел нас обратно в тюрьму,
а Плевако остался в конторе.
Утром часов в девять нас пригласили в контору.
Приходим. Там уже конвой ожидает. Взяв бумаги, кон-
вой приглашает нас следовать за ним. С нами были
уголовные. Те вызывались в суд для выслушивания
решения. Нас поместили в арестантскую комнату, где
пришлось ждать до одиннадцати часов. В одиннадцать
часов нас повели в суд. Придя, увидели: полна зала
публики — весь владимирский бомонд, а за председа-
тельским столом в креслах восседали чиновники выс-
ших рангов. Был и прокурор московской судебной па-
латы Муравьев, корреспонденты московских газет
и т. д. Здесь за решеткой сидел и товарищ Яковлев.
Дамы наставили свои лорнеты в нашу сторону, разгля-
дывая нас как заморских зверей. Приходит и наш за-
щитник Плевако. [Раздался] возглас пристава: «Суд
идет»,— все встают, приглашают и нас встать. Мы вста-
ем. Входит суд: председатель, два члена и секретарь.
Прокурор суда становится за свой пюпитр, расклады-
вает бумаги; председатель объявляет суд открытым.
Предлагает секретарю прочесть обвинительный акт.
Секретарь читает акт, в котором мы обвиняемся как
зачинщики стачки, а все содеянное во время стачки
будет разбирать суд присяжных.
После прочтения акта слово предоставляется проку-
рору. Говорил он недолго, налегая больше на мое прош-
лое, [на то], что человек такой, как я, никогда не будет
доволен. Волков, как более развитой рабочий, как раз
подходил Моисеенко как сотрудник, чем Моисеенко
107
широко воспользовался. В результате получилось то,
что фабрика была остановлена, чем причинили неисчи-
слимые убытки как хозяину, так и государству, и т. д.
Защитник наш начал с того, знает ли кто-либо о том,
как происходила работа на фабрике Морозова. «Я соз-
наюсь, грешный человек, что до настоящего времени не
знал ничего. Фабрика Морозова была защищена ки-
тайской стеной от взоров всех, туда не проникал луч
света, и только благодаря стачке мы теперь можем про-
следить, какова была жизнь на фабрике. Если мы, чи-
чая книгу о чернокожих невольниках, возмущаемся, то
теперь перед нами белые невольники». Председатель
делает замечание. Защитник: «Я коснусь здесь одного:
сколько зарабатывал рабочий и сколько с пего вычиты-
вали в виде штрафа. Цифры говорят ясно: средний за-
работок рабочего 8—9 рублей, вычету в среднем — два
пятьдесят, до трех рублей. Можно ли было существо-
вать на этот заработок? Я знаю, мне скажут, что рабо-
чие могли свободно уйти туда, где им лучше, а я скажу,
что так могут говорить люди, которые или не знают
жизни, или не хотят знать. Рабочий бессилен что-либо
сделать, он вечно в долгу у хозяина... Хозяин бьет его
не только рублем, но иногда и кнутом...» Много говорил
защитник; публика была вся — внимание, и, когда за-
щитник кончил, заметно было, что речь пролила много
света в эту темную полосу мрака
Суд удаляется на совещание. Через полчаса возвра-
щается председатель и читает приговор. Все мы трое
признаны виновными и приговариваемся к высшей [из
предусмотренных статьей закона] мере наказания — к
трем месяцам ареста при полиции и [возместить] судеб-
ные издержки за круговой порукой'11. На публику при-
говор произвел удручающее впечатление. Кажется, из
всех один я оставался спокойным. На меня приговор не
произвел никакого впечатления, потому что я знал, что
мне все равно ссылки не миновать. Плевако и Шубин-
ский подошли к нам и говорят, что они подают на апел-
ляцию в судебную палату. Я говорю: «Что касается
меня, то [это] напрасная процедура. Все равно, оправ-
дают меня [или нет, а] ссылки не миновать». Плевако
гордо заявил: «Этого не будет».— «Ну хорошо, я согла-
сен, чем черт не шутит, когда бог спит. Если и не мне,
то моим товарищам, быть может, пособит, а это уже бу-
108
дет много, и мы будем вам очень признательны...» На
этом мы и покончили42. Нас повели обратно в тюрьму,
на старое место. [Говорю товарищам:] «Сидите и не ры-
пайтесь. Вам предстоит еще более серьезный суд, чем
этот. Готовьтесь и не падайте духом. Жизнь — борьба,
а не сон. Есть искра жизни — борись. Не забывайте, то-
варищи,— наша жизнь впереди. Нам нечего терять.
Одно рабство на другое — переход не слишком чувстви-
тельный...»
Через месяц был назначен суд с присяжными. Этот
месяц показался нам дольше полуторагодичного за-
ключения, [хотя] режим несколько ослабили, так что
Волков подходил к моей камере, и мы беседовали с ним
о том, что нас ждет на суде с присяжными. Я успокаи-
вал Волкова, доказывая ему, что суд с присяжными оп-
равдает всех, каков бы ни был его состав. С нашей сто-
роны требуется только постараться посредством свиде-
телей доказать все то, что происходило на фабрике
Морозова. Всякую мерзость мы должны вывести на све-
жую воду, чего бы это ни стоило. Нам не поверят, а сви-
детелям поверят. На том мы и должны будем настаи-
вать. (Пословица говорит: «Что у кого болит, тот про
то и говорит»; так и мы говорили о том, что нас инте-
ресовало.)
Со всех концов нам говорили, что нас оправдают,
даже тюремный поп. Владимирское общество тогдаш-
него времени говорило в один голос, что оправдают нас.
Это подбадривало. Мы лишь ждали: только скорее бы
суд, а там будет видно.
Наконец настал день суда43. Мы с утра готовились:
чистились, охорашивались, наводили красоту, как буд-
то готовились на свадьбу. Арестантские халаты почи-
стили, одели свежее белье — все честь честью. В 9 ча-
сов позвали в контору. Конвой уже поджидал. Нас
было трое: накануне из Покрова доставлен был один
старик, причастный к этому делу. Конвоя было пять
человек.
Должен оговориться: накануне суда посетили нас
наши защитники. Вместо Плевако приехал Холщевни-
ков, молодой, жизнерадостный, одет по последней моде.
Фрак с иголочки — картинка, да и только. Поговорили
с ним, познакомили с [наиболее существенными вопро-
сами дела, пожалели, что не приехал Федор Никифо-
109
рович [Плевако]. Холщевников нас успокоил, что все
будет хорошо. Потом приехал Шубинский. Этот гово-
рит, что дело не совсем хорошо: «Кто его знает, [Хол-
щевников —] человек молодой, еще мало выступавший.
Как он поведет дело? А ведь все дело в вас — Моисеен-
ко и Волкове. Если вас признают виновными, то долж-
ны будут признать и всех. Плохо сделал Федор Ники-
форович, что не приехал. Если просить суд отложить
дело, как вы находите?» Мы говорим: «Ради бога, не
делайте этого! Пусть будет лучше суд, чем эта прокля-
тая тюрьма». На том и порешили: пусть будет суд.
Как только мы вышли из тюремных ворот, нас встре-
тили товарищи, приехавшие на суд с фабрики. Конвой
не подпускал [их] близко. Мы шли посредине дороги,
а по панели шли товарищи, время от времени переда-
вая новости. Тут были и наши жены. Дальше, в городе,
присоединилась городская публика. Образовалась по-
рядочная толпа. Некоторые хотели что-то передать
[нам, но] конвой не позволял подходить. Мы просили
товарищей не беспокоиться: «Все у нас есть. Вот наши
кормилицы,— указывали мы на своих жен.— Если что-
либо требуется передать, передайте им, а они передадут
нам». Так в сопровождении товарищей мы дошли до
окружного суда. Это нас радовало: мы ясно видели,
что народ на нашей стороне, а это главное — значит,
наше дело не умерло, а, напротив, воскресает.
Нас ввели в арестантскую комнату, которая уж нам
знакома. Мы уселись на полу отдохнуть. Волков гово-
рит потихоньку: «Пойду-ка я в уборную».— «Иди, по-
смотри, что там делается».— Волков заявил конвою,
старший отрядил двух конвойных, и Волкова увели.
Я начинаю говорить с конвойными: откуда кто, давно
ли служите и т. д. Солдатики разговорились и сами
спросили: «За что вас судят?» Вот тут-то я и начал им
объяснять: «За что судят мужика, когда он не хочет
работать на помещика? За что судят рабочего, когда
он требует, чтобы его не грабили? Если мужик не захо-
тел работать помещику, помещик зовет урядника, кото-
рый идет к мужику и заставляет его работать, а если
мужик ослушается, то [его ведут] к земскому начальни-
ку. А земский начальник кто? Тоже помещик, у кото-
рого тоже работает тот же мужик. И мужика бедного
заставят работать. Вот так-то и с рабочими: не захоте-
110
ли рабочие работать — сейчас солдат, казаков. «А, та-
кие-сякие, вы бунтовать? Так мы вам покажем, как
бунтовать. Забирай их, сукиных сынов, в кутузку. Мы
вам покажем кузькину мать»,— и вот теперь и показы-
вают, какова кузькина мать. Полтора года продержали
в тюрьме. Теперь судить. Так-то, братцы, мужику везде
плохо: с мужика и подати, с него и рекрутчина — все с
мужика, только мужику ничего...»
Приходит Волков и говорит, чтобы я тоже вышел.
Я попросился, меня повели в уборную. Лишь только я
показался, рабочие окружили, здороваются. Все так
рады, что я еще жив (а то распускали слухи, что меня
засадили в мешок и так пропустили через мельницу,
чтобы и концов не найти). Один из товарищей вошел в
уборную вместе со мной и принес полбутылки водки.
Стал выбивать пробку — порезал себе руку. Пить я не
мог, но товарищ обиделся. В>олей-неволей пришлось вы-
пить.
Приходит Холщевников и говорит, что он ознако-
мился с нашим делом и надеется, что все пойдет глад-
ко. Многое зависит от состава присяжных. Скоро нас
поведут в суд.
Через несколько времени нас повели в суд. В зале
суда нас поразило множество публики. Все места и про-
ходы были заняты. За председательским местом тоже
все сплошь занято. Не было свободного прохода. Как и
на первом суде, публика сидела отборная.
При нашем появлении * все рабочие встали и покло-
нились нам, мы со своей стороны тоже сделали поклон
товарищам. Сели на свои места. Присяжные гурьбой
сгрудились у своих мест. Товарищи подсудимые усе-
лись ниже нас. Публика в зал суда пускалась по биле-
там, несмотря на это зал был переполнен.
Но вот возглас пристава: «Суд идет! Прошу встать».
Все встают. Показывается суд, рассаживается по ме-
стам. Председатель объявляет: «Суд открыт». Читает-
ся список присяжных, потом неявившихся и т. п. Кон-
чилась эта процедура, началась другая: председатель
предлагает сторонам сделать отвод из состава присяж-
ных, для чего делается перерыв на 15 минут. Нас уво-
дят. К нам приходит Шубинский и говорит, что они pe-
ll оригинале: входе.
Ill
шили сделать отвод такого-то и такого-то. Мы говорим:
«Ведь такой-то — присяжный поверенный. Почему
его?» — «Потому именно, что законник. Он нам не под-
ходит». Ну, так. Шубинский уходит. Нас снова ведут в
суд. Через несколько минут входит суд, начинается же-
ребьевка присяжных, потом привод к присяге и т. д.
Описывать это не стоит — всякий знает это. Началась
процедура проверки свидетелей: кто явился, кого нет...
Это тоже заняло немало времени. Прокурор попросил
огласить [список] неявившихся. Секретарь оглашает.
Председатель задает сторонам вопрос: «Может ли про-
должаться суд без неявившихся свидетелей?» Проку-
рор заявляет, что неявившиеся свидетели для суда
очень важны, а потому просит [суд] отложить. Защит-
ники доказывают, что неявившиеся не представляют
ничего важного, в случае надобности [можно] прочесть
их показания, а поэтому просят суд продолжать. Суд
удаляется на совещание. Мы сидим. Возвращается суд,
оглашают: продолжать. Мы рады-радехоньки: нако-
нец-то дело налаживается. Привод свидетелей к прися-
ге (православных — к попу, а старообрядцев — к пред-
седателю)... весь день прошел в этих процедурах. Позд-
но вечером суд разошелся, нас препроводили в тюрьму.
Опять проводы вплоть до тюрьмы. Итак, закончился
первый день.
Волкова все же не допустили провести ночь со
мной — смотритель заупрямился: нельзя, да и только.
Ну и черт с тобой, теперь недолго. Мы разошлись по ка-
мерам. Надзиратель все время расспрашивал, как дело
и т. д., пока я не [по]просил его оставить меня.
Наутро напились чаю. Нас снова повели в суд. Кон-
вой другой, но все же смотрели на нас снисходительно.
На этот раз нас провожало много интеллигентной моло-
дежи вплоть до суда; некоторые давали деньги. Я им
говорю: «Вместо денег вы дали бы нам хороших книг.
Мы голодны духовной пищей. Передать можете через
наших жен». Все обещали устроить.
Когда пришли в суд, нам рассказали, как рабочие
провожали Морозова из суда вплоть до гостиницы, где
он остановился. Лишь только показался Морозов, [раз-
дался! оглушительный крик: «Грабитель, колдун, кро-
вопийца! Пей нашу кровь!» Потом свист, гам. Извоз-
чику не давали ходу.— «Ишь, толстопузый черт, извоз-
112
чика ему надо. Награбил... Теперь потрясут тебя, не-
бось карман полегчает» и т. д. [Мне говорят:] «Мы ему
еще не то устроим, будет знать». Я [ответил рабочим]*,
что все пройдет и снова Морозов начнет проделывать
свои штучки. «А чтобы этого не случилось, держите
ухо востро, не давайте опять накинуть на вас хомут».
Суд начался часов в одиннадцать с чтения обвини-
тельного акта. Секретарь суда читал монотонно, возвы-
сив голос лишь когда дошел до того места, где говорит-
ся, что я в Петербурге был арестован с кинжалом и был
административно сослан в Сибирь. А потом опять начал
по-прежнему. Читал так долго, что надоел своим чте-
нием; все очень рады были, когда кончил. Начинается
опрос подсудимых. «Признаете себя виновными?» Все
ответили, что нет. За этим — перерыв; идем в свою ка-
меру. Нам приносят обед. Мы пообедали и даже кон-
вой накормили. Потом я вышел в уборную, где меня
ждали товарищ Лука и брат, которым я сказал, чтобы
они передали всем свидетелям быть как можно смелее
и рассказать все, о чем я буду их спрашивать, а также
защитники. Я задался целью не упустить ни одного
случая, чтобы не осветить его со всех сторон; защитни-
ки многого не знают того, что знаю я.
Первым допрашивался следователь. Первые слова
его были [о том], что он будет давать показание не как
следователь, а как свидетель того, что он видел и знает
по этому делу. По совести и по данной клятве.
— Мне как следователю пришлось первому при-
ехать на фабрику. Я увидел там картину народного гне-
ва стихийного, не поддающегося описанию. Здесь сидят
на скамье подсудимых Моисеенко и Волков как руко-
водители стачки. А я скажу, что эти руководители не
разрушали, а защищали от разрушения, они уговари-
вали народ не делать этого, но накопившаяся злоба на-
рода за этот гнет и попрание всяких человеческих прав
фабрикантом сделала то, что мы видим теперь. Я убеж-
ден, что ни Моисеенко, ни Волков [не] виноваты в этом
деле, а виновата администрация фабрики.
Потом он подробно рассказал, до каких геркуле-
совых размеров доходила эксплуатация на фабрике
и т. п. В последних словах сказал, что нужно удивлять-
* В оригинале: стал успокаивать рабочих.
8
TL А Моисеенко
113
ся не тому, что произошло, а тому, как это мог народ
терпеть до сего времени. «Вот это меня удивляет».
Председатель предлагает сторонам задавать вопро-
сы. Прокурор отказывается, защита тоже. Тогда подни-
маюсь я и задаю свидетелю вопрос: «Известно ли сви-
детелю, что фабрика Саввы Морозова находится в че-
респолосном владении с фабрикой Викулы Морозова *,
и были ли какие-либо разрушения у Викулы Морозо-
ва?» — Свидетель извиняется: «Да, я упустил из вида
тот факт, что, несмотря на все то, что произошло у Сав-
вы Морозова, у Викулы Морозова не было тронуто, что
называется, ни одной щепки. Я просто поражался та-
ким отношением народа к чужому добру».
Перерыв, мы в своей камере. Входит Шубинский.
«Ну-с, поздравляю. Я не ожидал, чтобы следователь
так сказал. Теперь нам уже будет легче, но все же я бы
просил вас подать заявление суду, что у вас нет защит-
ника. Просите суд разрешить вашу защиту мне. Ведь
вся суть процесса в вас двоих, а потому все внимание
мы должны обратить на то, чтобы вас оправдать. Опра-
вдают вас — оправдают и всех». Мы согласились про-
сить суд помимо Холщевникова допустить и Шубин-
ского. По возобновлению суда мы заявили председа-
телю, что желаем допустить в защиту нас, то есть меня
и Волкова, защитника Шубинского совместно с Хол-
щевниковым. Суд тут же решил допустить.
Продолжается] допрос свидетелей. Вызывается ди-
ректор Дианов, который как директор начал оправды-
вать себя и хозяина, между прочим, приводя такую
апологию, что вот он, мол, поступил на фабрику Моро-
зова мальчиком при конторе, а теперь директор и т. п.
Защитник Шубинский спрашивает:
— Быть может, свидетель — и компаньон фабрики?
Ответ: «Да».
Вопрос: «Скажите, кем было дано распоряжение по-
ставить у дверей стражу 7 января?»
[Ответ:] «Стража была поставлена потому, что нам
было сказано одним из рабочих, что ткачи хотят заба-
стовать, остановить рабочих и не пускать в фабрику».
Вопрос: «А для чего стража ваша была вооружена?»
Ответ: «Боялись, что рабочие учинят бунт».
В оригинале: Вику лом Морозовым.
114
Вопрос: «Значит, вы знали и хотели помешать со-
браться рабочим?»
Ответ: «Да».
Защитник сел. Тогда встаю я и спрашиваю свиде-
теля:
— По чьему распоряжению писались штрафы?
Ответ: «Это зависело от хозяина».
Вопрос: «Вы тоже компаньон, без вашего согласия
хозяин один не мог этого сделать».
Ответ: «Ему было предоставлено право».
Вопрос: «А вы его утверждали?»
Ответ: «Да. Мы делали то, что находили нужным».
Теперь трудно воспроизвести все то, что происхо-
дило на суде, но мне хорошо помнится, что председа-
тель меня останавливал несколько раз при допросе
Дианова. При допросе других свидетелей доходило до
того, что председатель грозил вывести меня из зала
суда. Дело дошло до того, что Шубинский отказался
продолжать защиту. Получился скандал, пришлось
сделать перерыв. Скандал уладил Муравьев. Мы си-
дели в своей камере, недоумевали, что теперь будет.
Входит Шубинский, говорит: «Конфликт улажен, бу-
дем продолжать».
Потянулось опять нудное томление допросов, про-
должавшихся три дня. Были иногда комические мо-
менты, в особенности при допросе Саввушки Моро-
зова 44. Жалко было смотреть на эту фигуру, когда-то
столь грозную, а теперь съежившуюся, придавленную,
пришибленную, отвечающую невпопад. [Он производил
впечатление] затравленного зверя. Вот случай: когда
кончился допрос, Морозов весь красный как рак по-
шел в залу и хотел уже сесть на свободное место на
скамье, но, увидя сидящую женщину-ткачиху, бро-
сился от нее стремглав в сторону, упал. В зале поднял-
ся смех.
Интересен сам по себе был допрос товарища Луки
Ивановича45. Прокурор все время налегал на его сно-
шения с Сибирью — переписку с Коновкиным и Ап-
пельбергом. Защита протестовала против такого до-
проса, Лука Иванович отказался отвечать [на вопросы],
как не относящиеся к делу. После допроса нескольких
свидетелей — ткачей, которые показывали, что штра-
фовали ни за что, ни про что, а так [за] здорово жи-
116
вешь, я попросил вызвать свидетеля Морозова, [чтобы]
пояснить, так ли было, что писали штраф ни за что, ни
про что. Вызывают Морозова. Я его спрашиваю: «Ска-
жите, пожалуйста, за что писались штрафы?» Морозов
говорит: «Писались за порчу». Тогда я прошу предъ-
явить Морозову заработные книжки, в которых запи-
сывался штраф. Подают книжки. Попросил защиту
обратить внимание, за что там написан штраф. Защита
ухватилась за это. Что ни строка, то перл: штраф
50 копеек, за что — объяснить никто не может, и даже
сам Морозов. Там стояла одна буква «Б» и больше ни-
чего. Вот тут-то и началась перестрелка защиты с пред-
седателем и прокурором. Председатель старался выго-
родить Морозова, а защита уцепилась как клещ и не
выпускает. Довели до того, что Морозов попросил на
время его освободить от показаний. Суд, конечно, ува-
жил...
Во время перерыва брат мне говорит, что его Дианов
спрашивал: «Где учился ваш брат?» «Я сказал, что
нигде, но директор не поверил, он убежден, что ты ♦ из
студентов».— «Ну и пусть думает что хочет».
Не могу не поделиться еще допросом мастера Шо-
рина. Этот — тоже правая рука Морозова. И вот, когда
коснулось дела, этот холоп начал валить все на своего
благодетеля. Оправдывая себя, он с документами на
руках всю вину валил на Морозова. Шорин говорил,
что хозяин его бомбардировал письмами и телеграм-
мами — как можно больше штрафовать. Шорин тоже
знал, что готовится стачка, но они все вкупе не прида-
вали этому значения, рассчитывая, что все это кон-
чится ничем. На вопрос, заданный мною: «Почему раз-
громили вашу квартиру, а не другого кого?», [последо-
вал] ответ: «Потому, что все думали, что я своевольно
пишу штрафы» [...]** ***
Процесс ♦*♦ показал, в каких условиях находились
рабочие и каково им приходилось жить.
На пятый день процесса с утра начались прения
сторон. Речь прокурора была непродолжительна. Про-
* В оригинале: я.
** Опущено пожелание автора, чтобы материалы процесса
были изданы Владимирским Истпартом.
*** В оригинале: ход процесса.
116
курор больше всего налегал на обвинение меня, в дока-
зательство приводил переписку с Сибирью, в особенно-
сти с Аппельбергом и Коновкиным. «Такой человек,
как Моисеенко, не будет доволен... Человек [он] беспо-
койный, а потому прошу суд присяжных признать все
обвинения доказанными». Потом говорил Шубинский.
У него было нас, обвиняемых, более двадцати. Говорил
он очень долго, но нельзя сказать, чтобы речь его была
блестяща, напротив, как мне показалось, очень слабо-
вата. Речь Холщевникова была сильнее и содержатель-
нее. Холщевников громил весь порядок существующего
[положения]; он не хныкал, как Шубинский, он при-
знавал, что сделано великое дело, которое у нас пока
называется преступлением. Преступниками оказались
те, кто защищал свои попранные права, а не тот, кто
нарушал эти права. «Пред нами прошел ряд свидете-
лей, показания которых выяснили, какой кошмар ца-
рил на фабрике, где пришлось работать Мосеенку и
Волкову; и могли ли они быть безучастны к нуждам
своих братьев — рабочих? Я скажу, что нет. Да и
никто из нас не вытерпел бы этого... Что касается Мои-
сеенко, я должен сказать господам присяжным заседа-
телям: чем руководился Моисеенко в своих выступле-
ниях, кроме братской любви и желания помочь лю-
дям? Я больше ничего в этом не вижу. Доказательст-
вом этому [— то], что, только вернувшись из сибирской
ссылки, куда он был сослан за стачку администра-
тивно, без суда, по прихоти чиновников, здесь, у Моро-
зова, [он] начинает борьбу не на жизнь, а на смерть, не
щадя себя. Вы видите, что человек не мог равнодушно
смотреть на слезы близких ему людей, и он кладет все
на весы истории. А история его не забудет как борца
за великое народное дело... Волков как рабочий не
чужд был того же направления, и он всецело примкнул
к Моисеенко, видя в нем спасение... Если осудить Вол-
кова и Моисеенко — значит осудить весь рабочий класс
всей России, а поэтому я настаиваю на полном оправ-
дании...» 46
Потом говорил бывший товарищ прокурора, оста-
навливаясь на разгроме продовольственного магазина,
указывая на то, что среди подсудимых почти нет рабо-
чих с фабрики Морозова, а большинство из Орехова и
Зуева; толкаемые голодом на погром, все эти бывшие
117
П. А. Монсеенко.
когда-то морозовскими рабочие выразили* глубокую
ненависть к Морозову...
После [выступлений] защиты прокурор сделал не-
сколько реплик по адресу защиты, потом председатель
сделал свое резюме и присяжные удалились в совеща-
тельную комнату. Мы отправились в арестантскую
ждать своей участи. Хотя нам было известно, что за
оправдание девять присяжных, но все же нас брало
сомнение: верить или не верить?
Совещание затянулось, нам пришлось ждать поря-
дочно, пока нас пригласили в суд. Публика вся была
на местах. Мы заняли свои места. Наконец вышли при-
сяжные. Старшина начал читать протокол. Первый,
Моисеенко, по таким-то статьям не виновен. Потом
Волков — тоже. И так [о] всех — да, не виновны47. Вся
публика вздохнула с облегчением. Начались поздрав-
ления. Первыми нам пожала руки защита, потом сту-
денческая молодежь, рабочие и т. д. Но недолги были
радости: возвращается суд и объявляет свое решение:
Моисеенко и Волкова оставить под стражей впредь до
решения судебной палаты, куда подана кассация на
приговор коронного суда, остальных — освободить. За-
щита тут же заявила, что она берет нас на поруки, но
не тут-то было: суд решает, что он тогда может освобо-
В оригинале: что показывает.
118
дить нас, когда получит на то постановление судебной
палаты48. Поздно ночью мы вернулись в тюрьму.
Через неделю получаем из судебной палаты [поста-
новление:] освободить нас. Смотритель тюрьмы, вычи-
тав этот приказ, зло улыбнулся и достал другой — от
министра внутренних дел: задержать впредь до осо-
бого распоряжения... Мой расчет оказался верен: нас
сошлют административным порядком. Мало этого, на-
завтра получаем известие, что прокурор хочет опроте-
стовать приговор.
Волков мой начал было падать духом. Надо было
поддержать его. Я попросил смотрителя поместить
Волкова ко мне в камеру. Смотритель уважил — пере-
вел. Мы горячо принялись читать «Политическую эко-
номию» Милля49, и тем избавились от скуки (студенты
сдержали свое слово и наделили нас книгами). После
суда нам пришлось просидеть до октября месяца. В ок-
тябре только получилось решение выслать нас адми-
нистративно, меня — в Архангельскую губернию, а
Волкова — в Вологодскую сроком на три года. Теперь
нам оставалось ждать этапа и подать заявление, что
жены наши желают ехать с нами. Женам сказали,
чтобы в такой-то день утром приехали в тюрьму, и то-
гда конвой примет [их] и отправит вместе с мужьями...
Настал день отправки. Партию [арестантов] вывели
во двор, построили, надели наручни, осмотрели кан-
далы. Отворили ворота, и мы вышли на простор. Бабам
нашим приказали ехать за нами. В полицейском управ-
лении вынесли постатейный список для наших жен, и
мы направились на станцию. Поезда еще не было, при-
шлось ждать. Мы закусили как следует. Вот и поезд.
Нас посадили в вагоны, и конвойные внесли вещи. Тут
скандал: сопровождавший партию офицер не хотел
принять вещи. Пришлось с ним поскандалить, тогда
разрешил.
Был уже вечер. В вагоне было полно арестованных;
кое-как разместились. Жен наших посадили в женское
отделение, до Москвы мы их видеть не могли, и только
в Москве, когда вывели всех из вагонов, увиделись.
Оказалось все благополучно. Здесь уже мы шли с же-
нами вплоть до Бутырской тюрьмы. В Бутырках нас
опять разъединили: их повели в Пугачевскую башню,
а нас — в Северную. Привели нас в башню. Надзира-
119
тель оказался знакомый (он из Вышнего Волочка).
Ввели в камеру. Начинаю рассматривать надписи. Все
старые товарищи. Где-то они теперь... Надзиратель
тоже сразу узнал [меня]. Я рассказал, за что [осужден].
У нас завязалась маленькая дружба, какая только воз-
можна в тюрьме. Я попросил его сходить в Пугачев-
скую, принести оттуда чай, сахар, а им послал хлеб.
Мы выходили гулять во дворик, где все стены были ис-
писаны.
В Москве нам пришлось просидеть с неделю, дожи-
даясь этапа на Ярославль. Приказали переложить вещи
в мешок. Обыск был чертовский, отобрали табак,
спички, бумагу. Кончилась приемка, вывели за ворота,
построили в колонны, вещи — на подводы. Повели на
Троицкий вокзал50, посадили в вагоны. Поезд тро-
нулся. До Ярославля доехали. В Ярославле повели в
тюрьму, посадили в одиночку. Ярославская тюрьма
производила удручающее впечатление своей мрачно-
стью. Хорошо, что недолго пришлось сидеть. Скоро нас
отправили на Вологодский вокзал. Там узкоколейная
дорога, вагоны маленькие. В дороге пока все шло хо-
рошо. Но в Вологде Волкову пришлось обратиться к
доктору: туберкулез усиливался, и надо было поду-
мать о лечении. Но тюрьма не может дать лечения,
а сидеть ему пришлось с месяц, пока вышло назначе-
ние в Усть-Сысольск. Мне пришлось просидеть в Воло-
где около двух недель, пока собрался этап на Архан-
гельск. Здесь я распростился с Волковым, распростил-
ся, как оказалось, навсегда...
Мы отправились на город Кириллов. До Кириллова
два или три дня ходу. Под вещи подводу дали, а нам —
нет. Жена с первого дня натерла ноги и еле добралась
до Кириллова. Там дневка. Доктор дал подводу, а я
шел пешком до Белозерска. В Белозерске дневка. Там
доктор сам вызвал меня к себе, предложил подводу.
Оказалось, что доктор спросил у жены: «За что ваш
муж арестован?» Та сказала, в результате — подвода,
и еще прислал ужин и денег 2 рубля. Ну, думаю, зна-
чит, весть дошла и сюда.
Отправляемся дальше. Зима, холод, а идти при-
шлось от Вологды до Архангельска 52 дня. Хотя я взял
казенную одежду, но все же чувствительно. На этапах
грязь, холод, не топлено. Затопишь печь, нагреешь ки-
120
пятку, согреешься чаем, а там надо что-либо сварить
покушать. Конвойный идет покупать продукты как для
себя, так и для нас. Порционных выдавалось 10 копеек
в сутки; покупали кто треску, кто пикшу, сайду. Близ
Каргополя меня встретили товарищи, двое: одного
помню фамилию — Левин, другого — нет. Дали мне
табаку, бумаги, спичек, рассказали, кто находится в
Холмогорах, проводить тоже вышли и даже принесли
бутылку водки, которую мы распили тут же, сидя в
санях. Вот каково было товарищеское отношение ме-
жду ссыльными.
В Холмогорах нас встретили товарищи: харьковец
Хмара, Марголин, Самсонов и Савинкова,— все такие
бодрые51. Они рассказали, кто где находится, принес-
ли нам обед прямо в горшках; за всю дорогу мы та-
кого обеда не кушали. По газетам они знали о нашем
процессе и думали великана встретить, а встретили
пигмея — человека небольшого роста, угреватого, но
плотно сложенного, грудь колесом, голос чистый — и
стали завидовать моему здоровью, перенесшему уже не
одну ссылку. Я был рад, что нахожусь среди своих, во
мне загорелось еще больше энергии работать за народ-
ное дело, все мои помыслы были устремлены в буду-
щее...
Два дня ходу — и мы в Архангельске52. Привели
прямо в тюрьму, сдали. Обыск был поверхностный. По-
садили в общую камеру с уголовными, жену — в жен-
ское отделение. В конторе мне предложили написать
заявление губернатору, чтобы меня освободили из
тюрьмы под надзор полиции до [отправки] * на место
назначения. Я так и сделал [...] **, через неделю меня
выпустили из тюрьмы53. Идем разыскивать квартиру.
Не зная города, пришлось спрашивать каждого встреч-
ного, пока [не] наткнулись на человека, который ука-
зал нам: вот здесь сдается комната. Мы пошли с же-
ной, посмотрели и условились за плату полтора рубля
в месяц. Пошли в тюрьму, взяли свои вещи и посели-
лись на квартире. Я сейчас же написал письмо в Хол-
могоры, чтобы дали адреса, кто есть в Архангельске.
Оттуда прислали письмо прямо товарищу Тошакову,
В оригинале: назначения.
Опущено повторение (о заявлении губернатору).
121
который и заявился ко мне с товарищем. И каково же
было удивление: когда разговорились о том, где и ко-
гда кто работал, оказалось, что мы старые знакомые по
Петербургу*, вместе участвовали в Казанской демон-
страции — тогда мы его звали Ушаков[ым]. Здесь меня
познакомили со всеми товарищами, находящимися в
Архангельске, и даже [со] знаменитым Корево, одним
из могикан каракозовского покушения на Алексан-
дра II64. Как раз Корево в это время пил запоем, у него
это случалось в году раз. Сидим мы с бабой в своей
комнате, вот вваливается фигура и спрашивает, где
здесь такой-то. Я отвечаю:
— Что вам угодно? Вот он, перед вами.
— А, морозовский бунтовщик! Я Корево. Едем со
мной.
Я одеваюсь. Выходим, извозчик усаживает нас.
«Куда прикажете?» Корево назвал гостиницу. Приез-
жаем туда, его обступила толпа золоторотцев, которым
он дает полведра водки; денег не платит, а только при-
казал. Потом заезжаем в магазин. Берет револьвер.
Едем мимо губернаторского дома, Корево стреляет раз,
другой. Я его хватаю за руку и приказываю спрятать
револьвер, что он беспрекословно делает, только го-
воря :
— А вот ты какой, понимаю...
Заезжаем в гастрономический магазин. Берет пе-
ченье, две бутылки вина. Отправляемся к нему на дом;
дома никого не оказалось: жена прячется, когда он
пьянствует. В доме Корево опять начал стрелять в по-
толок, пришлось отнять револьвер и уложить [его]
спать. Утром встал, спрашивает:
«А где револьвер?» Я отдаю ему револьвер и ухожу.
Оказывается, его все боялись. Он как юрист зани-
мался адвокатурой, зарабатывал большие деньги.
В Архангельске пришлось прожить с месяц. Това-
рищ Тошаков имел переплетную мастерскую, работали
на артельных началах. Переплетная обставлена очень
хорошо. Зарабатывали тоже хорошо. Месяц быстро
пролетел. Накануне мне объявили, чтобы вечером
явился в тюрьму, а утром меня отправят в город Ме-
зень; жена пусть явится с вещами утром к зданию
В оригинале: Петрограду.
122
воинского начальника. Я пошел, оповестил товарищей,
те принесли литературу. Все сложили в мешок. Я го-
ворю товарищам: «Что если произведут обыск?» Мне
говорят: «Нет, обыска не будет: твоя жена идет за то-
бой добровольно (а добровольных у нас не обыски-
вают), а тебя приведут из тюрьмы».
Вечером я отправился в тюрьму, а утром нас повели
к воинскому начальнику. Там уже жена и товарищи
ждали. Подъехала подвода, нас посадили в сани, и
мы отправились в путь-дорогу. В Холмогорах опять
встреча [с ссыльными]. Мне уже известно, кто в Пинеге,
а кто в Мезени. От Архангельска до Мезени зимой два-
дцать три дня ходу — это зимой, а летом, кажется,
дпей сорок.
В Пинеге нас встретила вся колония [ссыльных]:
Хлусевич, Гордон, Захарова (впоследствии Машиц-
кая); кажется, был Тихомиров, а других забыл. Жену
мою [они] взяли к себе с вещами; исправник хотел
было оставить жену при полиции, но не тут-то было.
Остался я один. Мне принесли обед, чай. Здесь я ска-
зал товарищам, что в вещах есть литература. Назав-
тра принесли чай с бубликами. Все были осведомле-
ны о ходе процесса, в особенности с выходкой «Мо-
сковских ведомостей» блаженной памяти Каткова, ко-
торый призывал гром и молнию на суд присяжных за
оправдание такого «завзятого преступника», как Мои-
сеенко, и т. д.56 Наконец утром вышли нас проводить.
Пришел конвой, мы уселись в сани и тронулись в путь.
Товарищи провожали за город. Мороз был порядочный,
пришлось упрашивать [их], чтобы вернулись. Еще раз
простились, они пошли обратно, а мы поехали по до-
роге к Мезени. Конвой положил ружья в сани, уселся
на подводу. Лошадь пошла рысью. Мы скоро доехали
до этапа (зимнее становище — одни ямщики, держа-
щие почту). Провизией жена запаслась в Пинеге. На-
утро, напившись чаю, едем дальше... Такое же стано-
вище. Лес кругом, белые куропатки прохаживают по
дороге. Перед Мезенью въехали в деревню — последний
этап. Холод был чувствительный, хотя после Сибири он
мне казался невелик...
В Мезень мы постарались приехать пораньше. Нас
привезли прямо в полицию. Пришли товарищи, двое их
[здесь] только и было: Кравченко Петр Самсонович —
128
петровец (по делу Лопатина) и Шипицын* Александр
Николаевич — студент Петербургского университета56.
Мы, не снимая вещей с подводы, после некоторой про-
цедуры отправились прямо на квартиру к ним. Они
жили вместе. Хозяйку заставили поставить самовар,
послали за бубликами (как оказалось, в Мезени только
одна женщина пекла бублики). Дома у них не было ни-
чего. Они столовались у единственной в Мезени аку-
шерки. Но Петр Самсонович пошел в лавку и принес се-
ледки и еще что-то. Уселись за чай, и началась беседа,
расспросы товарищей: кто как живет и т. д. Я начал
расспрашивать, чем они занимаются, можно ли найти
работу и т. д. За разговором засиделись допоздна. Они
мне рассказали, как они надумали учиться столярному
мастерству, что дел здесь нет никаких. Платят они за
науку полтора рубля в месяц. Вот уже два месяца как
они в науке, сделали себе стол, заводятся инструмен-
том, выписали руководство по столярному делу и т. д.
Мы постелили на полу, они [улеглись] по своим местам.
Утром проснулись поздно. Хозяйка уже пригото-
вила самовар, принесла бубликов, уселись за чай. Раз-
говор начался с того, что надо подыскать квартиру,
сходить в мастерскую, закончить стол, принести его
сюда. Так и сделали: пошли в мастерскую, там ока-
зался один старик, отец столяра, который осаживал
шерхебель для товарищей. Я осмотрел стол и говорю:
«За чем же дело? Остается только зачистить, и стол
готов. Где ваш инструмент?» Они подают мне рубанок,
двойник. В это время приходит мастер, поздоровались.
Я принимаюсь за работу, начинаю зачищать. Мастер
смотрит и говорит: «Где вы работали?» Я говорю, что
нигде не работал, а вот отец мой плотник, вот я около
и присмотрелся, как люди работают.
— Как, вы политический, а отец ваш плотник?
— Да, мы крестьяне. Не все политические дворяне,
а есть и крестьяне, и очень много. А как крестьянин,
всякий должен уметь работать для своего хозяйства.
Мастер говорит:
— Может быть, вы поступите ко мне работать?
— Почему не так, можно.
Я зачистил стол, взял его на голову и понес на квар-
* В оригинале: Щепицын,
124
тиру. Тут новое удивление: несу стол на голове, не
держа рукой. Я объяснил товарищам, что ведь я был в
учении в Петровско-Разумовском у Филатова, на Вы-
селках, при бакалейной лавке, и там по дачам прихо-
дилось таскать на голове тяжести. Петр Самсонович
как петровец заинтересовался, кого я там знавал из
студентов. Я говорю, что знавал Новодверского, Ива-
нова, которого убил Нечаев57. Начались общие воспо-
минания о тех временах, о событиях, о Короленко. Я
им рассказал, когда мы расстались с Короленко и как
он попал в Якутку. Потом все трое пошли искать квар-
тиру. Нашли комнату с русской печкой, поладили, и я
перешел на постоянное жительство.
Вечером собрались. Начали обсуждать вопрос, как
будет дальше: поступать ли мне к столяру или искать
другой какой-либо работы? П. С. Кравченко предложил
не искать никакой работы, а просто-напросто заняться
работой на дому, самостоятельно. Я говорю, что ведь я
в столярном деле ничего не понимаю, и не мешало бы
поработать у мастера. Шипицын говорит: «Пустяки, у
нас есть руководство, мало будет — еще выпишем. Ин-
струмент — тоже, верстаки сделаем. Лесу нам дадут
сколько угодно с Русаковского завода, стоит только
послать. Директор там англичанин, который обещал
нам лесу, какой потребуется и сколько угодно. А на-
счет инструмента — нам пришлют через неделю из Пе-
тербурга. Я сегодня же напишу брату, как раз завтра
отправляется почта». Я не имел ничего против этого.
Тогда П. С. Кравченко предложил другой вопрос — о
довольствии: «Нельзя ли сделать так, чтобы Сазоновна
(моя жена) готовила бы на нас, а мы доставляли ей
продукты? Как вы думаете? Ведь это будет для нас
удобнее и не дороже того, что мы платим за стол. Петр
Анисимович будет получать 12 рублей в месяц, а
остальные мы берем на себя. Ну, как вы думаете?»
Шипицын: «Затруднение в том, что у нас нет посуды.
Если мы приобретем посуду, тогда разговора быть не
может. Сазоновна, как вы думаете, не трудно будет для
вас? » Жена говорит: «Ничуть не бывало. Я очень рада
буду, что и у меня будет дело».— «Ну, так значит, ку-
рим трубку мира. Ура!»
Мы расстались поздно вечером, а наутро Петр Сам-
сонович тащит кастрюли, тарелки, ножи, вилки. Потом
125
принес мясо, капусту, картофель. Взял с собой Сазо-
новну — натащили всякой всячины, даже конфет (Петр
Самсонович имел слабость к сладостям). Так началась
наша коммуна и, чем дальше, тем все прочнее устанав-
ливались наши отношения друг к другу...
Я с обычной мне энергией принялся за работу: стро-
гал, пилил. Лесу мне привезли большой воз, всякого.
Я взялся за верстак, быстро его окончил, только ко-
робку заднюю не мог сделать без указания. Был у нас
еще знакомый столяр, я обратился к нему. Он мне рас-
сказал, а потом пришел и показал, как она устанавли-
вается. Похвалил мою работу и даже подивился: как
это так, никогда не работал и сделал такую вещь, кото-
рую не всякий плотник сделает.
Сначала мы работали для своих нужд, кому что
нравилось: кому полочка, кому шкатулочка. Але-
ксандр Николаевич увлекся полировкой. Мы с Самсо-
новичем пока работали белую работу, чтобы приобре-
сти навык владеть инструментом. Успехи наши были
поразительные. Знакомый наш столяр удивлялся. Ино-
гда [он] показывал мне, как размечать, расчерчивать.
Я все это принимал к сведению... У нас появились уже
заказы. Хотя мы назначали цены сравнительно очень
небольшие, но наши заказчики сами набавляли цены
за чистоту работы. Все нас радовало, усталости мы не
чувствовали. Я сознавал в своем труде источник спасе-
ния от всех скорбей и скорпионов, что после ссылки
мне не придется идти на фабрику, где меня едва ли бы
приняли на работу после Морозовской забастовки; сто-
ляром [же] всюду можно работать. Товарищи мои,
глядя на меня, тоже увлекались работой, и у нас ра-
бота кипела.
Но мы не забывали и просвещения: иногда совме-
стно читали, в особенности когда получалась почта и
получались журналы, [в которых печатались] статьи
Южакова, Михайловского, Короленко, Пешехонова...58
Приходили [местные] учителя, учительница, дочь ис-
правника. Петр Самсонович брал скрипку, и начина-
лось пение: «Ночевала тучка золотая» или «На севере
диком», а иногда, когда не было дочери исправника,
пели революционные песни. В особенности хорошо пел
Шипицын: «Потом на площади соборной, в столице
русского царя, Земли и Воли флаг узорный взвился
126
шестого декабря». Недурно пели «Марсельезу». Мы
с женой пели своих «Ткачей» и «Утес Разина».
Весной было плохо. Почты не было недели по трн,
по четыре. Река Мезень вскрывается в первых числах
июня, [она] сравнительно далеко от города. Мезень —
городишко, меньше тысячи жителей. Город тундры.
Продукты идут из Архангельска; кроме рыбы, ничего
местного нет. Рыба, дичь, оленье мясо, морошка — [до-
вольствоваться] приходилось так. Капусты нет, карто-
феля — тоже, сидишь на одном перловом супе. Весной
из-под снега — хорошая клюква варить кисель. Вече-
рами устраивали прогулки в лес, играли в мяч. Сазо-
новна на нас стирала, чинила. В деньгах мы не нужда-
лись, кредит был открыт всюду. Мы привыкли кушать
рыбу треску, которую раньше никак не могли перено-
сить [из-за] ее запаха. Поджаренная, она так вкусна, а
главное, недорога.
В 1887 году прибыл к нам товарищ Александр Се-
рафимович Попов, студент Петербургского универси-
тета, по происхождению* донской казак59. Он внес в
нашу семью еще больше сплочения и солидарности и
одобрил наше занятие и сам принялся работать с увле-
чением.
Мы начали готовиться к сенокосу. Это было в конце
июля. Я наладил косы. И вот мы отправляемся — я,
жена и Петр Самсонович. Мы с женой косили хорошо,
а Самсоновича пришлось учить. Косили мы своей по-
ставщице мяса, замечательной женщине. Она любила
политических ссыльных, ссужала деньгами, товаром —
всем, чем только могла; никогда не спрашивала долга,
а, напротив, иногда еще спросит: «Есть ли у вас день-
ги? Может, вам нужны — берите сколько надо». Но мы
не злоупотребляли ее доверием, а, напротив, старались
как можно чаще платить ей. Вот этой-то женщине мы
захотели помочь, насколько можно.
Вышли рано, с собой ничего не взяли перекусить.
Принесли нам ячменных лепешек — так Самсонович во
рту все переколол. [Проголодались], пока не пришла
сама хозяйка — Степанида, как ее звали, и принесла
завтрак: сыру, молока, яиц. Тут мы покушали, [да]
с таким аппетитом...
* В оригинале: урожденец.
127
К сожалению, мне уже больше не пришлось косить:
пришло предписание посадить меня под арест при по-
лиции на три месяца, к которому я был приговорен су-
дом коронным60. Делать нечего — пришлось сесть.
Я попросил исправника поставить в камере небольшой
верстак, чтобы не сидеть без дела. Исправник позво-
лил, и я устроил себе [верстак] как дома. Товарищи,
жена посещали [меня] ежедневно, носили пищу, прино-
сили точить инструмент, клепать косы. Все это я им на-
лаживал. Приходила и местная публика — кому косу
наладить, кому осадить и т. д. Однажды приходят
рано, приносят обед.
— Что так рано?
— Едем на маевку в лес.
— Ну хорошо, привезите ягод, наберите грибов, а
потом расскажите, как вам праздновалось.
Вечером вваливаются ко мне всей гурьбой, хохочут.
— В чем дело?
— Да как же, тебе рассказать — и ты будешь хохо-
тать.
— Да говорите, что случилось?
Начинают рассказывать, как донской казак с мезен-
ской кобылы упал. Дело было так. Задумали согреть
чаю. Нужно было сходить по воду. Серафимович вы-
звался съездить. Сел верхом, взял чайники и только
тронул — чайники загремели, кобыла [испугалась] и
начала бить задом. Серафимович не удержался, поле-
тел с кобылы, чайники — в сторону. Товарищи под-
няли смех. Кобыла ушла в лес. Это на него, [Серафимо-
вича], подействовало: так оскандалиться перед да-
мами,— это хуже *. Серафимович, очень застенчивый
от природы, совсем растерялся и не знал, что ему де-
лать. Выручила Сазоновна: пошла, привела кобылу,
принесла воды. Разложили костер и снова все разбре-
лись по лесу. Серафимович у меня и сам удивлялся:
как это могло случиться, что он упал. Просидели у
меня допоздна. Смех, шутки.
Так проходило время моего ареста. Но все же было
досадно: люди развлекаются, а мне нельзя.
Седьмого августа они опять поехали в лодке на ту
сторону реки смотреть затмение солнца. Их подхватило
В оригинале: выше.
128
приливом и понесло вверх по течению, еле прибились
к берегу. Высадились и стали ждать затмения солнца,
которого, [однако], не удалось увидеть: туман стоял
такой сильный, что противоположного берега не видно.
Когда сели в лодку, их понесло вниз, потому что на-
чался морской отлив. На поверхности воды показался
зверь — заяц или тюлень. Наши ребята струсили, как
бы их в море не занесло. Давай усиленно грести к бе-
регу. Попали в вяшу, то есть в грязь, из которой еле
выбрались, выпачкались как чучела гороховые. При-
шли ко мне поздно, рассказали свои приключения...
Из-под ареста я вышел в октябре. Уже была зима.
Только я вышел из-под ареста, из Архангельска при-
ехали жандармский ротмистр и следователь. Зовут
меня к исправнику. Прихожу, приглашают в кабинет.
Вхожу, вижу: жандарм и следователь. Спрашивают:
— Вы Моисеенко?
— Да, я, что вам угодно?
— Именем закона мы должны сделать у вас обыск.
Идемте к вам на квартиру.
Идем на квартиру. Начинается обыск — ничего не
нашли. Составили протокол, отправились, а меня обе-
щались позвать. После я удивился, как они не могли
догадаться, рассматривая кусок сплавленного жела-
тина (они сочли* его за мыло). За картиной были
спрятаны прокламации, [но] они искали только перепи-
ску. Перерыли все бумаги. Вечером зовут меня опять к
исправнику. Иду. Начинается допрос. Первый [вопрос]:
с кем я переписываюсь? Я говорю: «Со многими, с род-
ными».— «Кто у вас есть родные во Владимире?»
Я говорю: «Совершенно никого нет, ни родных, ни зна-
комых». Заставляют меня писать мелко и крупно — я
пишу, будучи совершенно уверен, что там моих писем
нет. Написали протокол, подписали, и делу конец.
Больше никого из нас не трогали после61.
Мы взялись за работу. Но недолго пришлось рабо-
тать. Шипицын подавал прошение о переводе его в
[другой] город, так ему пришло разрешение ехать на
свой счет с провожатым (тоже на его счет). Проводили
мы Александра Николаевича Шипицына. Жалко было
расставаться с таким товарищем. Утешало одно, что
* В оригинале: посчитали.
9
П. Л. Моисеенко
129
встретимся в лучших условиях, когда восторжествует
революция. Мы верили, что она настанет. Придет же-
ланная — мы свергнем иго самодержавия. В то время
мы считали виновником [всего] только самодержавие,
[думая, что] для классовой борьбы если и было что, так
это помещики. Мы тогда еще мало разбирались в этих
вопросах; в Мезени [они] начали обсуждаться только с
приездом Серафимовича, который во время дебатов за-
трагивал их *. Я всегда наводил речь на капиталисти-
ческий гнет, но мне возражали, что у нас нет капита-
лизма и т. д. Я тогда всецело верил интеллигенции, да
оно и понятно: сколько нас тогда было — раз, два, да
и обчелся — вся ссылка была заполнена учащейся мо-
лодежью °2.
Петра Самсоновича Кравченко потребовали на воен-
ную службу. Простились. Остались мы с Серафимови-
чем. [Потом] приехал к нам Редько Петр из Петербурга,
студент Технологического института, молодой, еще
мало приспособившийся к подпольной работе. Он попал
по делу флотских офицеров с сыпом Шелгунова, кото-
рый впоследствии подал прошение на высочайшее имя
о помиловании. Брат его, Александр, сослан был в
Сибирь03. Вскоре из Пинеги перевели к нам товарища
Тихомирова. Нас опять собралась компания, но уже не
то, что было...
В январе 1888 года у меня родилась дочь. Квартира
у нас была большая, там помещалась и мастерская.
Ухаживать за нами было некому. Пришлось все делать
самому. Ребенка купать приходила жена учителя Ва-
лиева (она сдала экзамен на повивальную бабку), ко-
торая и принимала ребенка. Забот был полон рот. Мо-
лодежь не принималась за работу. Работали пока мы с
Серафимовичем. Нужно было покончить с заказами; я
напрягал все силы. Для ребенка надо было сделать кро-
ватку. К этому времени мы уже сделали себе токарный
станок.
Жена пролежала в постели дней десять. Готовили
пищу сами с Серафимовичем, а тут еще безденежье от-
чаянное. Пришлось залезть в долги по самые уши. Вся
надежда была — отработаем, и действительно отрабо-
тали. Ребенок оставался некрещеным дней пятнадцать.
* В оригинале: его.
130
Местная публика поговаривала, что студенты бога не
признают. Пришлось с этим считаться по тогдашнему
времени; пригласили попа, кумом [был] Серафимович,
а кумой — Валиева.
За близкое знакомство с политическими Валиеву
предложили подать в отставку. Что тут делать, как
быть? Человек семейный. Судили, рядили, написали во
все концы и решили, что Ия Васильевна Валиева по-
едет в Петербург и поступит на акушерские курсы, а
Валиев поедет в Архангельск и там пока поработает.
Ехать решили весной на пароходе по Белому морю.
Серафимович тоже подал прошение о вызове его в Ар-
хангельск для лечения глаз. Приходилось ждать
только весны. Ию Васильевну отправили на подводах
в Питер.
Из деревни перевелся к нам Гуревич64. Колония
наша пополнялась, но внутренней спайки не было, хотя
коммуна, как таковая, продолжалась. С отъездом Сера-
фимовича65 работать приходилось почти что одному:
Тихомиров и Редько совершенно бросили работать, Гу-
ревич занялся починкой часов. Средства наши все
истощались, ждали только получения одежных, чтобы
расплатиться с долгами. Из Архангельска Серафимо-
вич переселился в Пинегу. Писали мне, чтобы я подал
прошение о переводе меня в Пинегу. Это пришлось
сделать в 1889 году, чтобы переехать [в Пинегу] зим-
ним путем. В январе я написал губернатору прошение,
мотивируя тем, что мне в этом году кончается срок и
легче будет выехать [на родину] водным путем. Ответ
губернатора получился как раз в марте66. В последних
числах [марта] я взял подводу, усадил жену с дочерью.
Товарищи все вышли проводить меня. Так я распро-
щался с Мезенью...
Через два дня мы были в Пинеге. Квартира для
меня уже была приготовлена. Встретили меня Серафи-
мович, Машицкий, Захарова67; вечером собралась вся
колония. Хлусевич, Гордон уехали в Сибирь; мастер-
ская, которая была устроена Хлусевичем, пришла в
упадок. Пришлось восстанавливать заново. Мы с Се-
рафимовичем принялись за дело; работа у нас заки-
пела. Заказы были небольшие сначала, но потом все
увеличивались. Желающие ознакомиться ближе с ссыл-
кой, прочтите рассказ Серафимовича «У холодного
131
моря», где он мастерски обрисовал нашу жизнь (мне
пришлось читать этот рассказ в журнале «Современ-
ный Вестник»); имена все — псевдонимы68.
К нам в Пинегу приезжала раза два Помпянская.
Рукодельница, [она] вышила нам с Серафимовичем
гладью по рубашке. Меня она знала по словам своего
мужа, который [был] расстрелян в Шлиссельбургской
крепости69.
Лето 1889 года прошло среди близких и дорогих то-
варищей, забыть которых невозможно. У нас не было
частной собственности, все было общее. Те, которые не
желали этого, отходили в сторону. С этими воевала
Машицкая: всех таких она пилила за их эгоизм. Ма-
шицкая была одна из неутомимых борцов...
[Это] было время перелома [от] народничества к мар-
ксизму*. Мы усиленно стали заниматься первым то-
мом [«Капитала»] Маркса и чтением Лассаля. У меня
был первый том [«Капитала»] Карла Маркса, подарен-
ный П. С. Кравченко. Потом я получил от В. Г. Коро-
ленко все то, что вышло из-под его пера. Серафимович
усиленно принялся штудировать Короленко. Первый
рассказ, написанный им [Серафимовичем], переписы-
вала Машицкая. Но этому рассказу не удалось увидеть
свет. Написан был второй рассказ70, который появился
в «Русских ведомостях» и [за который] был получен
гонорар 50 рублей. О, какими богачами мы считали
себя!
Машицкий и Машицкая как раз получили разреше-
ние выехать в Шенкурск. Колония наша поубавилась.
Из села прибыл товарищ Иванов71 и еще учительница,
фамилии не помню. Я тоже готовился вскоре покинуть
этот край. По этому поводу велась уже переписка с то-
варищами Поповым и Гофманом, жившими в Челябин-
ском уезде и имевшими сельскохозяйственную за-
имку 72. Вот мы и решили, что я буду работать с Попо-
вым и Гофманом как знающий сельское хозяйство и
столярное ремесло. Рисковать же поступать куда-либо
нашли неподходящим. Переписка привела к тому, что
я еду в Челябинск, а там что будет — увидим.
Ребенок мой был здоров. Путешествие это меня не
пугало. Я всецело отдавался общественной работе. Мы
* В оригинале: народовольцев с марксистским течением.
132
постепенно подготовлялись к отъезду. Каждый день
учитывался. Мы торопились покончить с заказами, так
как один Серафимович не мог сладить, да к тому же
надо было подвести счеты, узнать, какими ресурсами я
могу располагать в дороге. Мы собрали последние
гроши, в кредит залезать опасались, так как у нас не
было уверенности, что расплатимся. Пришлось отка-
заться от некоторых предложений, зная, что в срок
внести не сможем.
В Нижнем я рассчитывал увидеть Короленко, а в
Ярославль тоже обещали дать письма. Основываясь на
этом, я решил, что беспокоиться нечего, а надо дейст-
вовать. Мы с Серафимовичем все привели в порядок.
Надо было подумать, каким путем ехать: на лошадях
до устья или нанять лодку и тоже до устья. Стал наво-
дить справки, оказалось, что лодка будет стоить де-
шевле. В попутчики к нам напросился один из уголов-
ных евреев. Пришлось увязать свои пожитки и распро-
ститься с дорогими товарищами, уповая встретиться,
когда будет свергнуто ненавистное царское правитель-
ство... Особенно Серафимовичу было тяжело расста-
ваться с его любимой крестницей, то есть [моей] до-
черью. Эта девочка была для всех нас утешением. Мы
чувствовали инстинктивно, что вся жизнь принадле-
жит молодежи. Мы обрекали себя на служение буду-
щему. Теперь трудно понять, какие это были товарище-
ские чувства.
[IV. Революционные скитания
1889—1893 гг.
Арест и ссылка] *
Расставаясь, мы как будто теряли что-то такое доро-
гое, чего словами не скажешь. Дух наш окрыляло одно
желание — работать, пока хватает сил...
Плыть нам пришлось день и ночь. Утром только мы
прибыли в устье. Что это за чудные места дикого се-
вера, какие еще нетронутые богатства по этим берегам!
Суровая природа как будто оберегает эти богатства от
хищных взоров человека.
В устье нам пришлось ждать парохода, идущего из
Архангельска. Лето было сухое. Шли только небольшие
пароходы. Когда сели на пароход, нам сказали, что
пароход не дойдет до Устюга по случаю обмеления; не
пришлось бы нам засесть где-либо. Приходилось поко-
риться — будь что будет. Едем день, другой, чем выше,
тем труднее. Пароход наш подвигался, местами дном
доставал камни, скрипел по камням, а то и совсем
останавливался. Еле, с горем пополам, на третьи сутки
добрались до Березников, где пароход наш оконча-
тельно стал. Посадили нас на лодки и высадили на бе-
рег. Наутро пришлось нанимать лошадей до Устюга
(60 верст). Пока ходили нанимать лошадей, мне при-
шлось пересушить книги, которые подмочило во время
переезда в лодке. Погода была теплая, хорошая. Когда
подъехали подводы, все, сколько нас было, уселись и
отправились в путь...
В Устюг приехали под вечер прямо на постоялый
двор. Всю дорогу ребенок чувствовал себя хорошо.
В Устюге мне пришлось прожить больше недели: река
* Заголовок первого издания «Воспоминаний», отсутствующий
в оригинале. Исправлена ошибка в датах (в первом издании:
1888—1893).
134
Сухона обмелела до того, что даже маленькие парохо-
дишки, и те не могли подняться вверх. На перекатах
приходилось ждать, пока какая-либо шняга пойдет
вверх. За это время ребенок заболел. Пришлось обра-
титься в земскую больницу, где доктор нашел, что
серьезного ничего нет, дал лекарства, и девочка скоро
поправилась. К этому времени снаряжали шнягу в
Вологду. Пришлось примириться * — взять место на
шняге. За шнягой была причалена большая лодка, в
которую сложил свои пожитки. Усадил жену с дочкой,
остальные пассажиры разместились на шняге. Часов
в 10 утра пришел лоцман, привел пару лошадей, кото-
рые должны тянуть лодку вверх. По обычаю устюжан,
все помолились и тронулись в путь. На первом же пере-
кате пришлось всем пассажирам сойти на берег, опа-
саясь, что шняга не пройдет. Лоцман управлял
искусно, и шняга наша прошла. Тогда уселись все и
поплыли медленно, как черепаха. На шняге было чело-
век 16 учащихся из Устюжского духовного училища,
едущих в Вологду в семинарию; все [дети] очень бед-
ных родителей, средства очень ограниченные. Их звали
водохлебами. [В] первые дни нашего путешествия они
еще питались запасами, взятыми из дому, а затем дей-
ствительно, чуть ли не на одной воде жили эти молодые
люди. В прибрежных деревнях, где приходилось оста-
навливаться, они обходили всю деревню,— где бы что-
либо выпросить. Забитые, неразвитые, ну настоящие
Помяловские бурсаки. А плыть нам пришлось две не-
дели, натерпелись вдоволь. Некоторым из них предла-
гал книги читать от нечего делать — Тургенева, Коро-
ленко и др. Брали, но читали неохотно, говоря откро-
венно, что это им строго воспрещалось. Одно желание
[у них] — как-нибудь поскорее поступить хоть псалом-
щиком, лишь бы быть при деле.
Когда мы остановились на берегу Сухоны, вид был
замечательный. На далекое пространство было видно
12 сел, и все эти села бурсакам были известны по на-
званию, и даже некоторые знали, кто там служит, на-
зывали попов, дьяконов и т. д. Быть попом для них
было великим счастьем,— дальше этого никто не заду-
мывался... Религия для них — доходное место и больше
В оригинале: помириться.
135
ничего, другие вопросы их не затрагивали. Прочна су-
ровая среда... Меня поразило такое тупоумие учащихся
в духовных училищах; невольно пришлось задумать-
ся: что же можно ожидать от этих будущих батюшек,
кроме обирательства и надувательства своих прихо-
жан — ловли рыбы * в мутной воде?
Мы с нетерпением ждали пристать скорее к берегу.
Вологда на виду, [а] мы все никак не доберемся до бе-
рега. Лишь к вечеру наша шняга причалила. Мы на-
чали выгружаться на берег. Пришлось нанять подводу,
расспросить, когда отходит поезд на Ярославль. Оказа-
лось, что поезд пойдет только утром следующего дня.
Мы с женой предпочли переночевать на квартире, куда
завез нас подводчик, недалеко от станции, а наутро
этот же подводчик свез нас на станцию. Взяв билеты
до Ярославля, мы уселись в вагон в надежде, что те-
перь уже больше не задержимся.
В Ярославле, куда мы приехали утром, отправились
прямо на пристань, где, оставив жену, сам пошел разы-
скивать по данному мне адресу только что кончившего
Демидовский лицей юриста, который проживал не так
далеко от пристани. Передал ему письмо, он предложил
мне билет второго класса до Нижнего для дамы. Взяв
этот билет, я отправился на пристань. Мне показалось
рискованным сесть с этим билетом, и я предпочел луч-
ше взять билеты третьего класса; мне как-то неловко
показалось: пролетарий, баба — и второй класс, да к
тому же у меня документ — одно проходное свидетель-
ство как политического до города Челябинска. Мы сели
на пароход в третьем классе; я написал письмо в Яро-
славле, вложил туда билет и в Костроме опустил в
ящик.
Мы плыли вниз по Волге. Погода была прекрасная.
В Нижнем я рассчитывал встретить Короленко, и, как
только причалил пароход к пристани, я отправился по
адресу к Короленко. Но его не оказалось: он где-то пу-
тешествовал. Так мне и не пришлось повидаться со ста-
рым другом. Возвратясь на пристань, взял билеты до
Казани на зевекенском пароходе, рассчитывая в Казани
разыскать товарищей. Когда уселись на пароход, за-
няли место возле столика. Заварив чаю как подобает,
* В оригинале: и ловить рыбу.
136
осмотрелись. На пароходе было свободно, пассажиры
расхаживали, разглядывали друг друга. Я заметил двух
молодых интеллигентов, расхаживающих по палубе и
зорко присматривающихся к публике. Пароход шел
полным ходом. От нечего делать я развязал ящик с
книгами. У меня с собой были книги, присланные мне
Короленко с надписью на память. Молодые люди, про-
ходя мимо, заметили это и тут же задали вопрос, откуда
я знаком с Короленко? Я сказал, чутьем угадывая, что
это люди свои. И я не ошибся: они оказались студентами
Казанского университета, оба тройчане, то есть Троиц-
кого уезда, Оренбургской губернии. Хорошо знакомы с
Михаилом Николаевичем Поповым и Максимом Юлье-
вичем Гофманом; в Казани тоже знали всех тех, кого
мне нужно было. До самой Казани мы уже не расста-
вались, и в Казани мои новые товарищи привезли меня
прямо на квартиру своих товарищей. Известили также
сестру Захарова, Анну Семеновну Захарову, которая
училась в Казани на курсах '.
В один вечер я все успел передать. Вечером меня от-
везли в гостиницу, в номер, ввиду того что в Казани в
это время шли усиленные аресты2. Назавтра я пошел
на почту, получил несколько писем и повестку на день-
ги. Придя в гостиницу, я попросил управляющего дать
мне мое проходное свидетельство для заверения в поли-
ции повестки. Управляющий говорит, что это не нуж-
но; повестку он засвидетельствует. Сейчас же подпи-
сал, приложил печать, и я отправился на почту. Полу-
чил деньги. К обеду у меня все уже было готово.
Товарищи пришли за нами, чтобы нам отобедать всем
вместе. На квартире, где вчера остановились, собралось
нас порядочно. Обед прошел очень оживленно, беседа
наша велась о ссыльных товарищах и о событиях в
Якутке, вестях с каторги и т. д. Вечером меня прово-
дили на пристань. Как раз в это время пришел пароход.
Сдал багаж, взял билеты, но, когда сунулся на пароход,
народу было там столько, что пошевельнуться нельзя.
Я назад, сдал билеты в кассу. Пошел в набережную гос-
тиницу, взял номер, чтобы переночевать, а наутро, ког-
да нам сказали, что пароход будет не раньше вечера,
мы взяли девочку свою и пошли в Казань. Не доходя
до квартиры, я послал вперед жену с ребенком посмот-
реть, нет ли чего опасного. Она, войдя во двор, заме-
137
тила, что у дверей квартиры стоял полицейский. Вер-
нулась. Мы пошли в молочную в доме рядом. Сидим,
пьем молоко, входит Захарова. Спрашиваю:
— В чем дело?
— Обыск. Это нам не впервые. А вы что же еще не
отправились? Ну, пойдемте, я вас провожу.
Мы вышли из молочной и направились на Волгу.
Пелагея Семеновна Захарова ушла в город, а мы оста-
лись ждать парохода, который пришел часов в 10 ве-
чера. На пароходе было свободно; мы пристроились
около машинного отделения, так что было потеплее.
В Перми у меня был адрес к губернскому агроному
(если не ошибаюсь, Петропавловскому)3, который при-
нял меня с распростертыми [объятиями]. Распросам не
было пределов. Вечером повели меня в городской сад,
где повстречали еще знакомых. Почему-то они хотели
видеть великана, а перед ними оказался маленький че-
ловек, сделавший [такое] по тогдашнему времени вели-
кое дело, как Морозовская стачка. Наутро мы пошли
осматривать пермские достопримечательности, побы-
вали в кустарной мастерской. Потом я зашел в мага-
зин, купил фуганочную железку и кой-какой еще ин-
струмент для будущей работы. Затем пошли на квар-
тиру, пообедали и стали собираться в путь. Распростив-
шись с товарищами, поехали на станцию железной до-
роги, чтобы отправиться в Екатеринбург. Взяв билеты,
уселись в вагон, поезд тронулся. Места уже знакомые.
Утром на другой день мы были в Екатеринбурге;
пришлось остановиться на постоялом дворе, где мне
рассказали, на каком базаре можно нанять подводу до
Челябинска. Проходя мимо фотографии, мы зашли,
снялись с дочуркой. Дали фотографу задаток рубль с
тем, чтобы переслать в Челябинск наложенным плате-
жом. Но не суждено было увидеть эту карточку, мы не
получили, почему — не знаю. Так у меня и не осталось
памяти о дочери...
В Екатеринбурге пришлось нанять подводу сквозную
до Челябинска. Заехали на постоялый. К нашему
счастью, погода стояла прекрасная. Мы через два дня
были в Челябинске4. Заехал на почту, узнал точный
адрес М. Ю. Гофмана, который жил на краю города.
Нас встретила Клавдия Ивановна Гофман; они еще
только вставали. Ну, конечно, как и водится, сейчас
138
самовар. К этому времени встал М. Ю., встали и дети.
Дети стремились побегать, взяли с собой и мою дочь,
которая посмотрела на них и, видя, что это не мужиц-
кие дети, недолго думая, дала пощечину маленькой,
такой же, как и сама. Не знаю, чем объяснить психоло-
гию ребенка, ненавидящего детей не его среды. Это
было и в Пинеге. Мы с М. Ю. переговорили о делах
и только ждали, когда приедут со станции подводы в
город. М. Ю. жаловался на болезнь, преследующую его
[неотступной мыслью:] убей жену, детей. Он ясно ви-
дел, что психика его хромает, но ничего не мог поде-
лать; ожидали, что со временем, быть может, пройдет.
Оно могло бы пройти, если бы мы были люди свобод-
ные, а то мы были ссыльные, поднадзорные, полиция
на каждом шагу раздражала, а это отражалось на
здоровье...
Поехали мы на станцию. Там заведовал всем
М. Н. Попов, петровец. Приехали вечером, как раз к
окончанию работ. В это время шла молотьба хлеба.
Торопились за погоду обмолотить. Для меня пригото-
вили комнатку возле конторы. Жена с ребенком пото-
ропилась на покой, а мы с М. Н. просидели за полночь,
проговорили, вспоминая и старое, и новое. Он сидел в
Петропавловке по лопатинскому делу, хороший зна-
комый Короленко. Так я поселился у Попова.
Наутро встали на работу. Молотили четырехконной
машиной, работа кипела. Были у нас две веялки, из
которых одна не работала, пришлось приняться за ее
ремонт. Поехали в Челябинск, там у знакомых взяли
на время фуганок, остальной инструмент у меня был.
Веялку я переделал заново. Принялся за рамы — зима
подходила, а зимних рам не было, надо было торопить-
ся. Но вот вдруг закапризничала молотилка, пришлось
и за той поглядеть. Как раз это было на покров. Моло-
тилку наладил, но зато и сам свалился в постель, да
так, что целую неделю пролежал в сильной инфлюэнце.
Как раз перед этим к нам на станцию приехали
жандармы, сделали обыск у М. Н. Попова и у меня.
Просмотрели книги, нелегального ничего не нашли,
только спросили, почему у меня такие книги, как пер-
вый том Карла Маркса; еще были по рабочему вопро-
су. Я ответил, что это меня интересует, и ничего боль-
ше. С тем и уехали... Мы с М. Н. недоумевали: что сие
139
значит, по какой причине все это сделалось? Впослед-
ствии мы узнали, что М. Ю. Гофману не объявили, что
переписка его взята под контроль. Узнав об этом, он
вскипел и послал министру внутренних дел прошение
[-жалобу] на исправника. Исправник обозлился, послал
донос, и вот нас начали теснить 5.
Я лежал больной. Заболела дочка. Жена все ждала,
что пройдет. Я поднялся, а дочь не вынесла — умерла.
Я был близок к самоубийству. Похоронил дочь,— меня
потребовали к жандарму. Я поехал в город. Там соста-
вили протокол и оставили пока в покое.
М. Н. заметил, что я хожу слишком задумчив, стал
за мной следить, потом призвал к себе и говорит: «Не
думал я, что ты так привязался к ребенку, но отчаи-
ваться не полагается. Наша такая участь: или самого
заморят, или детей; мы на то пошли сознательно. Плохо
женатому революционеру, вот почему я и не женюсь:
если плохо, то только мне, а никому другому. Советую
взять себя в руки и не поддаваться отчаянию. Ну, ка-
кой ты семьянин? Три раза уже переживаешь ссылку,
тюрьму, а дальше нас ждет то же самое. Нет, брат, ты
должен радоваться, что так скоро избавился, а то даль-
ше еще хуже было бы» и т. д. Расстались мы поздно.
Наутро получаем известие, что М. Ю. переводят в Верх-
неуральск. Поехали в Челябинск на совет, как быть,
что предпринять? Судили, рядили, а все же решили,
что ехать надо. Остается хлопотать, чтобы позволили
ехать на свой счет без провожатых пока одному М. Ю.,
без семейства. Исправник разрешил. Максима Юльеви-
ча сопровождал я. Ехали мы лошадьми; на место при-
были через несколько дней. Немного отдохнув, я тро-
нулся в обратный путь.
Мне еще предстояло отправить семью М. Ю. Попра-
вили кошеву, внутри обили войлоком, потому что зима
была очень холодная. Вещи и библиотеку решили от-
править раньше за день на двух подводах с двумя ра-
бочими. Когда все было готово, я опять запряг своих
лошадок. Усадили детей и тронулись в путь. Дорога
уже знакомая, лошади сами знали, куда нужно. Зано-
чевали в Кундравах, а утром раненько уложили детей
в кошевки и поехали дальше. Ночь, темень... Меня взя-
ло сомнение: туда ли мы едем? Вижу, огонек недалеко.
Дай, думаю, заеду, спрошу. Поворачиваю лошадь, а
140
Ойа нй с Места. Я и так и этйк—не идет. Слез я с лошадй
и отправился пешком спросить дорогу. Сказали, что
дорога прямо. Я пришел, тронул лошадей, и они пошли
враз. Оказалось, что лошадь лучше приметила дорогу,
чем человек. Больше я уже не стал мудрить лошадьми,
а дал им волю, и они оправдали себя как нельзя луч-
ше: привезли нас прямо на квартиру без всякого
спросу.
М. Ю. уже знал, что мы должны были приехать, по-
тому что рабочие с вещами приехали ранее нас. Когда
все было готово, все уселись за стол и началось чаепи-
тие, и так просидели мы с М. Ю. за полночь. Он все
жаловался на свою болезнь. Насколько мог, я его ус-
покаивал, просил поменьше писать, побольше гулять
и т. д. Потом заговорили о будущей работе, что можно
ожидать в будущем как от движения рабочих, так и мо-
лодежи. Все увеличивающиеся ссылки, аресты указы-
вали на то, что брожение идет все вширь и вглубь.
М. Ю. говорил, что такому, как мне, не следует жить
в захолустье, а надо идти в гущу рабочих и там прово-
дить идеи СДРП. Народничество отходит, нарождается
новая, рабочая партия, где нужны люди из рабочей
среды и т. д.
На следующий день поехал к себе на заимку. Лишь
только я приехал, меня зовет к себе М. Н. и, ничего не
говоря, наливает большой стакан вина. «Пей»,— гово-
рит. Я начал было спрашивать, что [это] значит, но
М. Н. твердит одно: «Пей, после узнаешь». Когда я
выпил, закусил, М. Н. сообщает, что завтра нужно
ехать в Челябинск к исправнику. Рассказал, что нас
всех разгонят: меня — на родину, М. Н.— в город
Орск, так что заимку придется поручать кому-либо из
местных товарищей. «Придется остаться и твоей жене,
пока все уладится. Бросить на чужих людей [хозяй-
ство] нельзя. Останется Сазоновна и вместе с управля-
ющим будет вести хозяйство. Вот я попрошу тебя пере-
говорить с женой, согласится ли она остаться? К тому
же, если вас отправить двоих, надо много денег, а их у
нас нет; надо будет продавать пшеницу, которой цена
грош, а другого выхода нет». Я сказал, что мне денег
не надо — я пойду этапом, а жена пока останется здесь.
Переговорил с женой, убедил ее остаться, так как торо-
питься нечего, а к весне я как раз попаду на место.
141
Наутро запрягли лошадь, мы с женой отправились в
Челябинск прямо в полицейское управление. Там мне
исправник сказал, что по распоряжению министра внут-
ренних дел я высылаюсь в Смоленскую губернию. Доз-
воляется ехать на свой счет. Я заявил, что на свой счет
географию не хочу изучать, а пусть меня отправляют
на государственный счет. Тогда исправник приказал
приготовить бумаги, а мне — явиться в полицию в та-
кой-то день вечером, а утром отправят на этап. Да, вот
как пришлось покинуть нашу дорогую коммуну с тем,
чтобы уж больше не видать... Вечером в назначенный
день я заарестовался, а утром меня повел полицейский
к начальнику этапа, где уже были собраны арестован-
ные. Меня, не вводя даже во двор, принял конвой, и
мы скоро тронулись в путь.
Первый этап от Челябинска — Ямы, второй — Трав-
ники. В Златоуст пришли на четвертый день; здесь
дневка. От Травников дорога все в гору. Самый пере-
вал,— Златоуст как будто в яме, а на самом деле он
на вершине хребта. Гора Таганай венчает эту мест-
ность... Подъем из Златоуста тоже верст пять. Краси-
вая местность. Пришлось идти все заводами, кое-где пе-
реходили насыпи строящейся железной дороги.
Партия наша была небольшая: башкиры, один бро-
дяга, а остальные — смесь. Пришли в Уфу, здесь —
прямо в тюрьму. Просидели неделю, нас отправили по
железной дороге на Самару. В Самаре высадили, от-
правили в тюрьму. Продержали неделю [и] отправили
в Пензу. Здесь конвойный отобрал у меня книгу Водо-
возова6; ну, думаю, ладно, читайте, авось ума набере-
тесь. В Пензе тоже просидели дня четыре, а отсюда
вплоть до Вязьмы нигде не останавливались. В Вязьме
пришлось посидеть с неделю.
Отправили на Сычевку, в наш уездный город7.
Здесь меня завезли прямо в полицейское управление,
до утра оставили при полиции. Вечером меня вызвал
исправник к себе на квартиру, где сообщил, что я буду
находиться под негласным надзором, и просил вести
себя скромнее. Я исправнику заявил, что мне дома
жить нечем. «Чем скорее мне дадут паспорт, тем будет
лучше и мне и вам: вы избавитесь от лишних хлопот,
и я найду себе дело». Исправник посоветовал обратить-
ся к княгине Урусовой, которая устраивает ткацкую
142
мастерскую, «а ведь вы ткач». Я говорю, что я ткач
по механическим станкам, а не ручным. «Вы,— гово-
рит он,— опасный человек. Как доносит челябинский
исправник, имеете влияние даже на интеллигенцию.
Вот почему я прошу вас, не затевайте здесь никаких
пропаганд. А что касается паспорта, то обратитесь к
старшине, он вам выдаст, а я ему скажу, чтобы не
задерживал». Наутро дали мне десятского, который
должен доставить меня до следующей волости, а там—
другой... и так до места.
В деревне дома я застал отца, который в это время
работал по разборке печей в господском доме. Мне
пришлось помогать отцу, пока [не] получил документ.
Пришлось прожить почти все лето. Весной засеял яро-
вой посев, убрал покос, вспахал под озимый и лишь к
августу получил документ. Тогда я стал бомбардиро-
вать знакомых: где бы можно было начать работу?
Получаю письмо из Торопецкого уезда, Псковской гу-
бернии, от товарища Валиева. Он просил приехать к
нему. Запряг я свою лошаденку, отправился в путь.
Пришлось ехать через город Белый, Смоленской губер-
нии, путь надо было держать на село Днепрово, где
начало Днепра. Местность очень красивая, холмистая.
Деревушки маленькие, бедные, как и всюду на святой
Руси. Только на третий день я добрался до местечка
Бенцы, где проживал Балиев. Балиев (бывший учитель
в Мезени) жил в лесу с детьми и теткой; еще брат Ва-
лиевой, хлопец, лет шестнадцати. Жена его занимала
должность акушерки в другом местечке. Неподалеку
деревенька в три двора [да] еще в том же лесу один двор.
Лес, болото и больше ничего... Когда я стал говорить,
что в этом лесу скоро сам превратишься в медведя, то
Балиев начал рисовать такую картину: «Мы этот уго-
лок просветим, построим школу. Владелец этого име-
ния, некто Коведяев, разрешил взять лес на постройку
школы, дело только за местными крестьянами. Земли
под школу будет отведено две десятины; сами мы бу-
дем заниматься хозяйством» и т. д. Я дал согласие,
что приеду с братом, приведем лошадь, а потом как-
нибудь заведем коровенку. Я начну работать по столяр-
ному ; в Бенцах есть поп и два кулака,— работа будет,
хотя и небольшая; ну, на соль, чай, сахар, и то хорошо.
На том решили, что приеду.
143
Встал я пораньше, запряг свою лошаденку, отпра-
вился в обратный путь. Заехал к Валиевой И. В., у нее
заночевал. Заметил, что она страдает психическим рас-
стройством: после смерти дочери она свихнулась.
Я предложил ей полечиться, она со мной согласилась,
что надо, но боится потерять место.
Дома я повидался с братом, который жил в имении
батраком. Брат согласился со мной и дал свое согла-
сие, что поедет, а также и невестка — жена брата.
Стали мы готовиться: купили телегу, за колесами я
послал брата к товарищу Луке Ивановичу Абрамен-
кову, который обещал помочь чем может8. Когда все
было готово, отец просил, чтобы и его взяли отсюда:
«Жизнь здесь плохая, одна топка за зиму замучает. Да
и стар становлюсь. На Алексея (младшего брата) на-
дежда плохая...» Мы обещали сделать все, что только
будет можно. Как только приехали, принялись за мо-
лотьбу хлеба, постройку бани; работы было все по
дому, а побочного дохода нет. Мы с братом начали пи-
лить ольховый лес на доски. Я все же не терял надеж-
ды, что получу заказы. И вот однажды прихожу в Бен-
цы кое-что купить, разговорились, взял заказ на пол-
дюжины стульев. Сделал, понравились. Другой кулак
тоже заказал полдюжины. Так пошло у меня дело. Это
было в 1890 году. Все, что я зарабатывал, шло на нуж-
ды по хозяйству. Зиму мы прожили с грехом пополам.
Весной Балиев уехал в Москву, остались мы одни.
Я послал Коведяеву, владельцу этого имения, в Пе-
тербург письмо, прося у него в аренду двадцать деся-
тин земли для посева, на что получил разрешение. По-
лучал письма даже из Америки, от товарища Левина,
который [раньше] был в ссылке в Каргополе, и [от] мно-
гих других. Прислала письмо А. С. Машицкая, в кото-
ром обещалась устроить меня где-либо в сельском хо-
зяйстве. Но все-таки пришлось прожить здесь вплоть
до зимы 1891 года. В конце 1890 года получил я письмо
и 50 рублей от доктора Кунаховича9, [который писал],
чтобы ехал к нему в имение. В Воронежской губернии,
верстах в восьми от города Боброва, было им куплено
150 десятин земли, под лесом 50 десятин — всего 200
десятин. Вот в этом-то имении и предложили мне рабо-
тать. Я посоветовался со своими, порешили, что надо
ехать, всем здесь нечего делать. Младший брат отвез
144
меня до прежнего нашего дома, где мне нужно было
заключить договор с арендатором нашей земли, купить
в Сычевке кровельных гвоздей и еще кое-какие вещи.
Я поехал в Гжатск на станцию железной дороги, а брат
должен был воротиться обратно к себе. В Лисках, по
Воронежской железной дороге, я должен был слезть и
40 верст ехать на лошадях.
Хуторок доктора находился между трех богатых
имений: Сатина, Звегинцева и Северцева, недалеко от
реки Битюг. На этом хуторе жил отец Кунаховича —
старый поп, да заведующий хозяйством, которого я дол-
жен был заменить. Была у них одна лошадь, больше
ничего. Впрочем, была еще кухарка, баба средних лет,
фаворитка попа. Мне было известно, что поп не любит
крестьян, а с мастеровыми очень хорош, но я не должен
обращать на это внимание, пусть он себе живет, но в
хозяйство не вмешивается. Принял меня поп так себе—
ни худо и ни хорошо. Как раз он со своей фавориткой
нежничал, а тут им помешали, вот почему он был сму-
щен, он не ожидал нашего приезда. Но уже сидя за са-
моваром, разговорились, и сразу переменился мой поп,
когда узнал, что могу работать [по] столярному делу.
Оказалось, что у него есть верстак и кое-какой инстру-
мент — значит, дело будет.
Дом был построен новый, бревенчатый, на фунда-
менте; печи топились соломой и можно было топить
дровами. Мне пока что пришлось поместиться в боль-
шой комнате и лечь на полу, где долго не было топлено,
а когда истопили, то получился угар, и наутро мы с
женой не могли подняться, нас пришлось отхаживать.
На другой день только смог подняться. Первым делом
мне нужно было ознакомиться с хозяйством, узнать
границы имения. Мы с заведующим запрягли коняшку
и поехали осматривать владения господ демократов, ко-
торые обещали народу все блага, а на деле — пусть
будет у меня, а тебе после. Имение оказалось: два виш-
невых садика, уже одичавших, запущенных, неболь-
шой пруд, остальное — под пашней. Озимого засеяно
всего две десятины, под яровые не вспахано ничего.
Рожь, пшеница были обмолочены, просо еще стояло в
стогу немолоченое. Все это принял к сведению. В тот
же вечер написал Кунаховичу обо всем, что видел и
что надо делать. Прежде всего надо было купить еще
10
П А Моисеенко
145
лошадь, корову. Корму было: солома и сено плюс не-
молоченое просо...
Ознакомившись с соседними управляющими, узнал,
что у Сатина есть поломанная веялка. Поехал, осмотрел
и купил ее. Принялся за переделку; веялка вышла на
славу. Когда стали молотить просо, рабочие-крестьяне
удивлялись: [та] веялка никуда не была годна, а теперь
и малый ребенок может вертеть. И зерно пошло чище.
Поп мой в восторге от такой работы. Я знал, что у него
есть деньжонки, но он никак не хочет дать их сыну —
боялся, что пропадут. Так как я имел полномочия за-
нимать, продавать и закладывать, я и говорю своему
попу, что должен буду заложить имение в банк, потому
что надо и то и другое, а денег нет. Тогда поп раскоше-
лился. Купили мы корову, а в Евдокеевскую ярмарку
в Боброве купили лошадь. Дело пошло. За просяную
солому выменял две заводские коровы у северского уп-
равляющего. Надо было запастись плужками однокон-
ными; пришлось выписать из Москвы от Липгарта.
Бороны сделал сам по чертежам сельского журнала —
треугольные и расширенные, складные. Так что к весне
у меня было все готово. Часть поля пришлось отдать
соседним крестьянам исполу. Год был голодный, у
крестьян не было чем сеять. Я дал [им] семена. Угово-
рил их удабривать поля навозом. Я тоже возил навоз
прямо из балки, перегной. Крестьяне говорили, что это
ни к чему, а, когда убедились, что это дает хороший
урожай, тогда только поверили...
Но вот весна скоро. В тот год пасха была ран-
няя^..]* Началась пахота; нанял я двух рабочих,
сам — третий. Работа закипела: засеял яровую пше-
ницу, горох, ячмень, овес, гречу, потом просо, посадил
овощи. Год был засушливый — это было в 1892 году.
Мужички приуныли: кормов нет, скот голодает. При-
шлось выделять полянки в лесу, чтобы накормить ло-
шадей. Хлеба нет, земства осаждались голодным лю-
дом, открыли детские столовые. Началась поголовная
тяга на отхожий заработок в Донщину. Пришлось по-
могать хоть тем, которые работали у меня,— делился,
* Опускается часть текста рукописи — рассказ о покупке
Моисеенко и его отцом лошади у сборщиков пожертвований на
постройку церкви.
146
чем только мог. Поп был сильно недоволен тем, что я
делюсь с крестьянами. Были недовольны и соседние
управляющие [тем], что я балую мужиков. Посыпались
доносы хозяину, но хозяин знал обо всем. Когда же он
приехал в свое имение, то удивился, откуда все взя-
лось: плетень обнесен, ворота навешены; коровы и ло-
шади, два жеребенка, два теленка, бычок годовалый
(куплен был вместе с коровой) и куры. Пошли мы с ним
осматривать поля; хлеба наши всюду оказались хоро-
шие, засуха мало повлияла, в особенности там, где се-
яли сами. Что было плохо, так это сады — они совер-
шенно заглохли. Пришлось их вырубать, разрежать
молодую заросль, которая пошла у нас на плетни.
Здесь мне Кунахович сказал, что как только мы обза-
ведемся как следует, то начнем постройку больницы
и будем лечить наших мужиков. Я тут же сказал Ку-
хановичу: «Свежо предание, но верится с трудом». Так
оно и вышло: не суждено было осуществиться благим
начинаниям. Я стал тяготиться быть кнутиком демо-
кратического помещика, который прежде всего брал
себе, потом уж другому, если находил нужным. Зиму
всю я проработал за верстаком, это меня спасло от всех
зол. Весной пришлось сеять как раз на пасху; много
было хлопот с крестьянами, которые никак не хотели
работать на пасхе, но все же я их убедил. У крестьян
своей земли не было — все они были наделены только
усадебной, почему и оказались в полной кабале у по-
мещиков...
Прожил я [здесь] до июня месяца. Получил письмо
от А. Серафимовича, который писал мне, чтобы я ехал
на Кубань, в Екатеринодар. Я сейчас же написал Куна-
ховичу, что нет больше сил видеть страдания окружаю-
щих, оберегать хозяйское добро и не помогать люду.
Имущество сдал попу, который не хотел отпустить меня,
так как, по его же признанию, очень привязался ко
мне. Но я категорически настоял на своем и даже не
взял своих лошадей, а нанял крестьянина, который и
довез меня до станции Лиски, где я взял билеты до
станции Афипской (это за Екатеринодаром первая стан-
ция).
Таким образом я очутился на Кубани *°. Но недолго
пришлось поработать и здесь — скоро лихорадка заму-
чила. Прежде всего пришлось отправить жену в Екате-
147
рияодар, потом и самому туда же. Я уже уСпел позна-
комиться с некоторыми товарищами, как-то: с Грицко
и его братьями Кулички* **, с доктором Михалевым и
другими. Жена нанялась кухаркой к чиновнику —
ляху, у него и я нашел первоначальную работу: отпо-
лировать письменный стол; потом поступил в столяр-
ную мастерскую, где, проработав две недели, бросил,
взял самостоятельную работу.
И вот как раз приезжает в Екатеринодар А. Серафи-
мович, потом Машицкие. Стали они меня звать в Рос-
тов, открыть там столярную мастерскую, работу дадут
от железной дороги ♦♦, средства соберут понемногу. Об-
судили этот вопрос совместно, обстоятельно, со всех
сторон и нашли, что это будет самое подходящее для
пропаганды и для собраний. Машицкий работал в кон-
торе эксплуатации железной дороги; с ним там рабо-
тали еще Алабышев, Миронов и другие, фамилий кото-
рых сейчас не припомню. Когда все это порешили, они
уехали в Ростов с тем, чтобы там решить окончательно
этот вопрос. Серафимович жил у Хлебниковых, эти
были тоже передовым авангардом н.
Пока в Ростове собирались, судили, рядили, я рабо-
тал себе помаленьку у зятя Хлебникова, Невзорова,
присяжного поверенного. В Екатеринодаре меня удиви-
ло то, что не было никакой связи с рабочими, как будто
здесь не было рабочих. Расспрашивал, мне говорили,
что есть и в депо, есть на заводе, но мне не пришлось
познакомиться ни с кем. Скоро приехали Машицкие,
забрали меня в Ростов.
Здесь прямо противоположное Екатеринодару: меня
прежде всего познакомили с рабочими на собрании; в
квартире рабочего, на Темерничке, выработали план
устройства мастерской. Рудометов12 взялся сделать
принадлежности для токарного станка, другие — тоже
кто что мог... Оставалось найти квартиру для мастер-
ской,— это поручили мне как мастеру, указав, в ка-
кой местности искать квартиру.
Наутро отправился на поиски квартиры. Исходил
всю Нахаловку — много квартир, но как скажешь, что
для столярной мастерской, так говорят, что таких не
* Так в оригинале.
** В оригинале: работу дадут работать на железную дорогу.
148
надо. Я начал отчаиваться, но все же наткнулся на
квартиру в глухом переулке, недалеко от кладбища.
Я осмотрел ее со всех сторон, чтобы была удобна в кон-
спиративном отношении, и нашел, что лучшего нельзя
желать. Хозяин квартиры был дрогалем на лесной бир-
же, хозяйка — прачка. Мы договорились, и, дав зада-
ток, я пошел к товарищам. Рассказал, где [квартира],
пригласил осмотреть; если найдут, что подходящее, то
[нужно] заплатить за месяц вперед. На другой день я
и Машицкий (в то время это был самый боевой парень)
отправились осматривать новую квартиру, которую он
одобрил. Квартира была из трех комнат с застеклен-
ным коридором. Мы решили поставить в большой ком-
нате верстаки, а в коридоре — токарный станок. В кух-
не должен был поместиться я с женой, а еще [одна]
комната — для готовой мебели. Мы внесли еще задатку,
и вечером меня отправили в Екатеринодар за женой и
вещами.
Когда я возвратился в Ростов, наши ребята приго-
товили мне денег на материал, дали письмо в Таганрог
в магазин, [чтобы] взять необходимый инструмент, так
как рассчитывали, что придется работать не одному, а
с товарищами. Задумали дело поставить так, чтобы со
временем создать артель. Что касается заказов, то это
было обеспечено: товарищ Алабышев уже все устроил
так, что я буду работать на Владикавказскую желез-
ную дорогу: письменные столы, шкафы, ремонт мебели
с линии железной дороги по той цене, как работал
прежний мастер, с условием, что работа будет, безу-
словно, добросовестной. Был сделан первый заказ —
простых столов несколько штук. Пришлось закупить
лесу столярного (сухого), взять с биржи двух мастеров
и построить верстаки. Работали от зари до зари. Вече-
рами мы собирались на собрания к рабочим на Темер-
ничку; [собрания проходили] у Шамурова 13 и его това-
рища (фамилию забыл), токаря. Народу собиралось
порядочно. Читали что-либо, а то говорили агитацион-
ные речи, иногда пели. Для мастерской сделали патрон
для токарного станка, шпиндель, винты, а Шамуров
даже ухитрился сделать колено. Он был котельщик.
Человек он преданный делу, да и жена его тоже слав-
ная женщина, преданная работница. Между женщин
работала больше всего А. С. Машицкая, а среди рабо-
149
чих [-мужчин] — Перегудов, Дымников, Алабышев, Ма-
шицкий, Миронов и Коваленко н.
Часто по праздникам собирались у меня. Работа ки-
пела как по мастерской, так и по пропаганде; завязы-
вались новые связи. Я побывал у своего Кунаховича
(он из-за сына — в Ейске не было гимназии — должен
был переехать из Ейска в Ростов). Он жил на Дмитри-
евской вольнопрактикующим врачом. Кунахович по-
просил меня познакомить его с рабочими (вы, мол, бу-
дете работать, а я буду вас подлечивать). Я исполнил
его просьбу, познакомил его с рабочими, и он скоро за-
воевал симпатии рабочих. К нему валом повалили рабо-
чие; леча их, он и заразился тифом (уже после нашего
ареста).
На «Электроне» у Глебова работал Коваленко. Один
из товарищей его, некто Ветров *5, был введен в нашу
организацию. По отзыву Машицкого, парень славный,
ничего предосудительного за ним не замечали. Работа
все ширилась. На встречу Нового года нас собралось
человек более сорока, наполовину или даже больше ра-
бочих. Это нас радовало — указывало, что дело наше
поставлено хорошо. Но в последних числах января при-
ходит ко мне Машицкий и говорит, что нас выдал Вет-
ров, который сам в этом [и] признался сначала Кова-
ленко, а потом Машицкому. Он рассказал все, как это
было. Он [Ветров] был в театре выпивши; и вот, выходя
из театра, его арестовали и отправили в Новочеркасск.
Там был жандармский полковник Страхов, который так
подошел к Ветрову — угостил его, рассказал несколько
строк из Некрасова и т. д., [что] Ветров размяк и выдал
всех, кого знал, и был освобожден... Товарищи запре-
тили Ветрову об зтом говорить, [велели] никуда не хо-
дить, ждать, что будет. Но Ветров не выдержал, покон-
чил жизнь самоубийством.
По этому поводу организация выпустила прокла-
мацию, где Ветров был выведен как жертва жандарм-
ского произвола. Жандармы всполошились и начали с
арестов всех, кого Ветров указал. Оставшиеся присми-
рели. Мне пришлось бегать по знакомым, собирать
[деньги] для помощи арестованным и их семействам.
Для Шамуровых я взялся шить флажки железнодо-
рожные, потом еще что-то; матери Вовка 16 просто вы-
дал пособие (другие мало нуждались). Сидели: Ма-
150
шицкие, Миронов, Коваленко, Вовк, Солдатов, Шаму-
ров, Алабышев и другие, которых фамилии запамято-
вал |7. Еще оставались на воле я, Еременко и железно-
дорожники-рабочие. Через месяц выпустили из тюрьмы
Миронова, Машицкую и, кажется, Побединского. Пока
эти люди не ходили в мастерскую, ничего не было за-
метно. Ходили рабочие. Как-то раз [они] привели рабо-
чего Руделева |в. Мне почему-то Руделев показался по-
дозрительным. Я сказал об этом некоторым товарищам,
которые тоже относились к Руделеву недоверчиво. Ко
всему этому нужно было Миронову прийти в мастер-
скую одетому в железнодорожную форму. Ну, думаю,
теперь провалился. Так оно и оказалось на деле.
На другой день приходит в мастерскую субъект и
предлагает работу — окрасить бильярдные шары, а сам
глазами так и шныряет по всем углам. Чтобы поскорее
отделаться от него, я взял готовый гостиный стол и
понес его сдать. Субъект увязался за мной и все время
что-то тарахтел. Не слушая его, я шел быстро; он меня
оставил. На обратном пути, сделав несколько зигза-
гов, я забежал к Машицкой и рассказал ей обо всем.
Та тоже пришла к выводу, что это так не пройдет,—
надо приготовиться. Дома я поторопился закончить на-
чатые работы, чтобы сдать их поскорее. Я попросил ре-
бят поработать вечером, и мы закончили работу.
Наутро, наняв дрогаля, я уехал на станцию, сдал
работу, но счет еще не получил. Входит в контору слу-
житель, вызывает меня на лестницу. Спрашиваю, за-
чем,— молчит. Иду на лестницу, а там жандарм спра-
шивает:
— Вы будете Моисеенко?
— Да. Что вам требуется от меня?
— Вас просит ротмистр в его отделение, что-то там
требуется.
Захожу в жандармскую, там мне предлагают подо-
ждать немного. Ну, думаю, теперь конец. Минут через
пять жандарм предлагает следовать за ним. Выходим,
садимся на извозчика, едем в город. Я спрашиваю жан-
дарма, куда мы едем? Он говорит, что в канцелярию
жандармского управления... Ну, о чем больше гово-
рить,— ясно, что арестован. Приезжаем в канцелярию,
ротмистра еще не было, ждем. Появляется ротмистр:
♦А, вы уже здесь, а я был у вас. Пожалуйте в каби-
161
нет,— проходим.— Садитесь, пожалуйста». Начинается
беседа, пока неофициальная: как работаете, с кем зна-
комы и т. д. Я попросил приступить к делу — для чего
я нужен жандармскому управлению? Ротмистр берет
бланк, начинается допрос. Показывает фотографиче-
ские карточки Миронова, Машицкого.
— Вы знакомы с этими людьми?
— Да, с Машицким знаком по ссылке, а с Мироно-
вым — как с заказчиком, который давал работу, вот и
все знакомство. Работал я больше на железной дороге,
ко мне многие ходили по делу, так что запомнить всех
невозможно, да и в этом нет надобности.
Протокол скоро был написан. Тогда ротмистр гово-
рит: «Все же я вас должен задержать до выяснения
дела», и меня отправили в тюрьму, а там сажают изо-
лированно от товарищей, в одиночку (тогда все сидели
по одиночкам). Наутро, после чая, я прошусь на про-
гулку, зная, что кого-либо увижу. Вывели меня. Двор
разгорожен. В это время гулял и Коваленко. Ему ска-
зал, что для жандармов я, кроме Машицкого и Миро-
нова, никого лично не знаю. Такое предупреждение
нужно было, так как их все еще возили на допрос. По-
становление жандарма было таково: задержать на две
недели впредь до выяснения дела. На другой день
меня перевели в ту половину, где сидели товарищи, так
что нас объединили. Сидело нас шесть человек: Ма-
шицкий, Алабышев, Вовк, Коваленко, Солдатов и я; ос-
тальные — по разным местам; Болдырев, Шамуров и
еще кто-то — в Новочеркасске. От общего котла мы от-
казались, готовили сами; приносили [провизию] и с
воли. Прошло две недели, вынесли мне другое поста-
новление: еще на месяц.
Жена ходила на свидание два раза в неделю. Рот-
мистр ей сказал: «Вашего мужа держат за его прош-
лое, а прошлое у него богатое, так что едва ли его ос-
вободят...»
Мы решили мастерскую ликвидировать. Я сказал
жене, чтобы она больше заказов с железной дороги не
принимала, а заканчивала работу. Меня больше ни о
чем не расспрашивали. Прошел месяц, вынесли новое
постановление: впредь до особого распоряжения мини-
стра внутренних дел. Это означало, что придется путе-
шествовать куда-либо в ссылку. Так оно и случилось:
152
просидев семь месяцев, мы получили назначения. Мне
назначили Вологодскую губернию — три года, Махниц-
ких, Алабышева, Коваленко — в Архангельскую, тоже
на три года; остальных, которых ранее выпустили, ра-
зослали по разным местам. За это время к нам прибави-
лось еще несколько человек, арестованных за стачку
в железнодорожных мастерских: Иван Козин и дру-
гие, фамилии которых я не помню; да их скоро от
нас отправили в Новочеркасск, так что мы узнали
только впоследствии, что их всех разослали по раз-
ным местам — некоторых на Урал и в Вятскую губер-
нию 19.
Мы стали собираться в путь; написали прошение о
том, чтобы нам разрешили сходить на свои бывшие
квартиры для ликвидации дел. Нам разрешили. И вот
нас повели к полицмейстеру, оттуда дали нам на каж-
дого по околоточному надзирателю. Отправились на
квартиры. Часть инструментов я взял с собой, осталь-
ные оставил для продажи на нужды будущего. С собой
брал все необходимое, зная по опыту, каково в ссылке.
Потом написал министру внутренних дел, прося назна-
чить мне ссылку в Архангельскую губернию, находя
для себя удобнее Архангельскую, чем Вологодскую гу-
бернию (в Архангельской выдавали пособие, а в Воло-
годской пособие выдавалось только привилегированным
да неспособным к труду)20.
Еще до отправки дня за два заарестовались
А. С. Машицкая и моя жена, [которая] привезла все
свои вещи. Ждали дня отправки. В тюрьме я перело-
жил свое барахло, упаковал, смотритель наложил пе-
чати для того, чтобы конвой больше не перетряхивал
(без этого мученье одно: каждый конвой старается
как можно больше рыться и чего-либо стянуть, особен-
но ярославский славился придирчивостью)... Мы были
настроены приподнято. Скорей бы в дорогу — надоела
тюрьма, хотя сравнительно здесь нам сиделось куда
лучше, чем где-либо в других тюрьмах. У нас на кори-
доре был надзиратель Векша, если не ошибаюсь. Он
нас не запирал на замок, мы приспособились отпирать
и запирать сами. Только он запрет коридор и сам уйдет,
мы отпираем свои камеры, выходили все в коридор —
здесь у нас собрание. Лишь только заслышим, что в
коридоре брякают замками, мы расходимся по своим
153
камерам, мигом задвигаем задвижки. Так мы сидели
в ростовской тюрьме...
Наконец настал день, когда нас пригласили соби-
раться на этап. Мы не заставили себя ждать, живо со-
брались. Вышли и наши жены. Конвой принял нас во
дворе тюрьмы, вещи вынесли на подводы. Отворяются
ворота, мы за воротами выстроились попарно и двину-
лись в путь, на станцию Ростов, политические впереди,
за ними уголовные. Это было в октябре, не помню чис-
ла; народу провожало много: товарищи, знакомые —
все пришли проводить нас, напутствуя пожеланиями
скорее вернуться и снова приняться за дело, которое
мы начали... Политических посадили отдельно в вагон
с жандармами. Тронулись мы в путь уже к вечеру, об-
мениваясь впечатлениями.
В Новочеркасске к нам прибавили двоих: Козина и
Болдырева *, которые просидели в черкасской тюрьме;
Солдатов и Шамуров остались в Новочеркасске (впо-
следствии мы узнали, что Шамурова выслали в Вят-
скую губернию, а Солдатова — в Таганрог)2|. Козин и
Болдырев назначались в Вологодскую губернию, мне в
спутники. Нас повезли через Козлов. В Козлове выса-
дили и отправили в тюрьму, где мы просидели два или
больше дней; потом уже до Москвы нигде не высажи-
вали.
В Москве нас разместили по башням; я опять по-
пал в Северную, Машицкую и жену отправили в Пуга-
чевскую. Надзиратель Северной башни удивился, что
видит перед собой знакомое лицо: «Докуда будут вас
гонять?» Он знал, что первый раз нас гнали за стачку,
второй — тоже. Осмотрев всю камеру, я нашел, что все
записи сохранились как на мебели, так и на окнах.
Просидели мы неделю, потом нас отправили на Яро-
славль. В Ярославле с дороги — в тюрьму. Знакомая
дорога. Спасибо тому, что здесь недолго пришлось си-
деть. Дня через два нас отправили уже на Волгу, ко-
торую переехали на пароме. С парома нас перевели на
Вологодскую железную дорогу. Усадили в вагоны. Мы
добрались до Вологды, где нас продержали более ме-
сяца. В это время пришло известие, что Александр III
издох.
* В оригинале: Болдарева.
154
Машицкие, Алабышев и Коваленко через неделю
были отправлены в Архангельскую губернию, а мы ос-
тались ждать, кого куда назначат. Расставание с то-
варищами было очень невеселое, в особенности мне.
Я еще с дороги послал прошение вологодскому губер-
натору, прося назначить мне город, лежащий на пути в
Архангельскую губернию, ввиду того что мною подано
прошение министру внутренних дел о переводе меня в
Архангельскую губернию22. На мое прошение не полу-
чилось ответа, но все же я не терял надежды быть в
Архангельской губернии. С такой надеждой мы распро-
стились с друзьями.
Я уже сказал, что смерть Александра III застала
нас в вологодской тюрьме, где администрация собрала
всех арестованных в церковь для присяги новому го-
сударю. Уголовные шли охотно, потому что ждали ма-
нифеста. Мы втроем тоже пошли посмотреть на эту
процедуру. Стали в сторонке, переговариваясь между
собой. Вероятно, кто-либо из надзирателей заметил это
и, когда мы ушли из церкви в свою камеру, к нам по-
жаловали поп со старшим надзирателем и пригласили
нас в церковь.
— Для чего? — спрашиваем мы.
— Присягать новому государю.
— Мы были.
— Этого недостаточно, вы должны отдельно прися-
гать.
— А если мы не пожелаем; раз присягали, что еще
нужно?
Тогда смотритель, обращаясь к попу, говорит: «Это
все делает этот господин»,— и указывает на меня.
— Да, верно,— говорю надзирателю,— потому что
не хочу дурака валять — присягать несколько раз.
Поп посмотрел на нас и, когда увидел на окне рас-
крытое евангелие на немецком языке, спросил: «Кто
у вас читает по-немецки?» Козин отозвался: «Я».—
«Так вот, друзья мои, я советую вам пойти в цер-
ковь, исполнить то, что приказывают, чтобы не было
осложнений».— «Спасибо, батя, за совет. Идите, а мы
придем». Когда поп и старший надзиратель ушли, мы
порешили пойти, считая, что эта присяга ни к чему
нас не обязывает. Пошли в церковь и приняли при-
сягу.
155
Наконец пришло назначение: меня послать в город
Вельск, Болдырева — в Устюг, Козина — в Сольвыче-
годск. Прежде всего пришлось нам кое-чем запастись на
дорогу. Почему-то меня отправили раньше, а их оста-
вили до следующего этапа. Так мы распростились с то-
варищами, рассчитывая увидеться при более благопри-
ятных условиях. К сожалению, не пришлось увидеться
ни с Козиным, ни с Болдыревым; о Козине я еще буду
говорить, Болдырев же окончательно скрылся из моего
поля зрения.
Нашу партию отправили в стужу, в холод, подводы
не дали. До Кадникова шли пешими два дня. В Кадни-
кове доктор дал нам с женой подводу до Вельска.
В Тотьме партия разделилась на две части: одна по-
шла на Великий Устюг, другая — на Вельск, по пути
к Шенкурску. Здесь мы шли просторно, нас всего было
пять человек. Конвой попался хороший, свободно хо-
дили закупать продукты по деревням. Продвигаясь бли-
же к Вельску, я начал справляться, есть ли кто из по-
литических в Вельске. Кого ни спросишь, не знают.
Наконец на одном из этапов повстречался «апостол» —
знаменитый духобор Веригин, с которым пришлось по-
говорить (его выслали из Колы в Сибирь, в Березов)2Э.
Веригин был в Шенкурске, но про Вельск ничего не
знал. За Веригиным ехали его последователи на своих
лошадях. Разговор велся больше на тему о ссылке, о
количестве ссыльных и т. д. Наутро мне пришлось вы-
ехать, не повидавшись с Веригиным, он еще спал.
Наконец приехали в город, справа река Вель, кру-
гом лес, городишко маленький, но постройка показы-
вала, что здесь живут буржуи. Мне еще по дороге рас-
сказывали, что в Вельске есть контора удельного ве-
домства, но что она из себя представляет, никто не
знал. Нас привезли прямо в полицейское управление,
где меня принял помощник исправника. Мне остава-
лось только расспросить, где можно найти квартиру;
мне указали на одну старуху. С квартирой кое-как ус-
троился. Помощник исправника объявил, что я должен
являться в полицию ежедневно и т. д.
Немного отдохнув, я отправился на поиски более
удобной квартиры не только для жилья, но чтобы мож-
но было устроить мастерскую и начать работать. А ну-
ка зайду, думаю, в трактир, авось разузнаю кое о чем,
166
Захожу — сидит жандарм с хозяином трактира и еще
несколько гостей. Спрашиваю, не укажет ли кто, где
можно найти квартиру, отдельно избу или флигель?
Жандарм сейчас же с допросом:
— А вы кто такие?
— Как видите, человек. Только что прибыл в ваш
городишко, и вот нужна квартира. Сам я мастеровой —
столяр. Если знаете — укажите, буду очень благо-
дарен.
Тогда мой жандарм подумал несколько, потом го-
ворит :
— Есть тут флигелек свободный; не знаю, пустят
ли. Сходите вот на Дворянскую улицу, рядом с земской
управой, спросите портного Каткова.
Я поблагодарил. Нашел Каткова, показали мне фли-
гель, договорился о цене и пошел к себе на квартиру.
Этапная жизнь кончилась, теперь надо начинать но-
вую жизнь. В голове работала мысль: как устроиться,
где взять лесу, будет ли работа и т. д., но, устав с до-
роги, я скоро уснул и проспал до утра, зная ♦ пословицу
«утро вечера мудренее». На следующий день я отпра-
вился разузнать, где что можно купить. Базарчик ма-
ленький. Отправился к Каткову. Хата для меня была
уже выметена, плита затоплена. Катков оказался пре-
красным человеком. Он посвятил меня во все мелочи
вельской жизни. К обеду мы уже были на постоянной
квартире. Оставалось только распаковать вещи и при-
няться за дело. По указанию Каткова я купил несколь-
ко досок лесу и принялся за работу. Сделал для себя
кровать, табуреты, стол и т. д. Дня через три прихожу
в полицию, меня увидел помощник исправника, позвал
к себе в кабинет и предложил сделать простой диван
для канцелярии.
— Почему не так? Сделаю. Но гладкий или садо-
вый, решетчатый?
— А какой лучше?
— И тот и другой будут хороши.
— А сколько будет стоить?
Я говорю, что лакированный будет стоить 15 руб-
лей, а простой — 10 рублей.
— Дорого.
* Так в оригинале.
157
— Дело ваше.
— Да у нас Истомахин возьмется дешевле.
— Отдайте Истомахину.
— Нет, вот что, вы на первых порах возьмите по-
дешевле, а потом на другом мы вам заплатим подо-
роже.
— Благодарю вас, мы не привыкли обедать через
день, а каждый день, а поэтому отдайте Истомахину.
— О, какой вы упрямый. Ну ладно, сделай, только
хорошо.
— Вот это другой вопрос. За это я могу ручаться.
На этом мы распрощались.
Так я начал работать. Когда мою работу увидели в
полиции и сказали, что это сделал вновь прибывший
«политический мастер», заказы посыпались как из рога
изобилия. Местные мещане стали предлагать мне лес.
Понадобилась береза для мебели, липа для перевода
гравюр на дерево и т. д. Ясно было, что работа будет,
а значит, будем живы и сыты. Плохо было то, что не
было ни одного товарища, не с кем было побеседовать.
Исключительно работа, и только работа. Пришлось вы-
писать журнал «Русское богатство», газету, а впослед-
ствии «Ниву» (из-за приложений), только этим и про-
бавлялся. Товарищи писали, что такой-то назначен к
нам, но за все время пребывания моего в Вельске ни
одного товарища не пришлось видеть...
Я работал всевозможные вещи, чего бы только ни
заказали: всякую мебель, мягкую и гладкую, резную
в разных стилях и т. д. Но зато сам-то я отстал в идей-
ном развитии: погоня за заработком отнимала все вре-
мя и затемняла духовную жизнь.
Я уже сказал, что в Вельске была удельная контора.
Чиновников было много, так что было два клуба, биль-
ярды, пьянство, картежная игра и т. п. вещи. Вся эта
интеллигентская мразь только и знала одно пьянство.
Пьянствовали земские начальники по целым ночам, а
утром шли ко мне в мастерскую улаживать конфликты,
происшедшие за ночь. Приходилось прямо гнать, что-
бы не мешали работать. Своей работой я достиг того,
что ко мне даже приносили карманные часы в починку.
Когда я отказывался, мотивируя тем, что я ничего в
часах не понимаю, то обижались на это; приходилось
брать и идти к часовому мастеру. Были среди них и
158
такие, которые посылали за мной, когда им надо было
перевесить лампу. Один я уже не справлялся с работой,
пришлось взять помощников.
В Вельске я прожил три года, работая чуть ли не
по двадцать часов в день. Кредитом я пользовался во всех
магазинах, потому что работать приходилось на всех.
Большей частью работа моя состояла из стульев, мебе-
ли, письменных столов и т. д. Когда кончился срок, мне
пришлось написать на родину, чтобы выслали доку-
менты, которые я и получил через полицию. Но каково
же было мое удивление, когда я, придя домой и раз-
вернув документы, увидел на обороте документа пере-
чень мест, в каких я не имею права жить: чуть ли не
вся Россия была на военном положении. Мне запреща-
лось проживать во всех университетских городах, в сто-
лицах, на земле Войска Донского и в девяти губерниях.
Меня взорвало, и я пошел в полицию и там так накри-
чал, что еле меня успокоили. «На каком основании вы
позволили написать на документе такие вещи?» Я при-
грозил, что напишу министру внутренних дел24. Решил
пойти к юрисконсульту удельного ведомства посовето-
ваться, как мне поступить, но в это время пришел по-
мощник исправника в мастерскую и просил дать ему
документ. Я спрашиваю: для чего?
— Мы вытребуем новый,— говорит он, сваливая всю
вину на чиновника, что это, мол, глупости и т. д.
— Документа я вам не дам, а новый получу и без
вашей помощи.
Он ушел. Через некоторое время присылает за мной
жена помощника. Иду, рассчитывая на работу, потому
что я много ей работал. Позвала она меня к себе в го-
стиную и начала сначала о работе, потом заговорила
о документах. Я рассказал ей все. Она возмущалась,
потом говорит:
— Для чего вам документ? Вас и так все знают,
живите себе. Возьмите план усадьбы, выстройте себе
дом, будете работать. Вот я уже говорила с начальни-
ком казенных дач о вас, чтобы вам дали лесу на по-
стройку, а также и удельное ведомство отпустит бес-
пошлинно. Чего вам еще? Куда ехать, когда здесь у вас
такая масса работы. В России вам будет хуже.
— Хорошо,— говорю я,— ваше предложение приму
к сведению, а документ все же мне нужен.
159
— Да, да, мне муж говорил, что вам надо вытре-
бовать новый документ, но для этого требуется ваш ста-
рый, а вы почему-то не хотите его дать.
— Потому, что незаконно поступили, вот почему я
и хочу послать этот документ министру внутренних
дел, чтобы подобных вещей больше не делали.
— Да, это неосмотрительно сделал письмоводитель, а
муж мой подписал неосмотрительно. Я бы вам сове-
товала пока что отдать ваш документ мужу. Я настою
на том, чтобы вам вытребовали новый как можно ско-
рее. Я вам ручаюсь за то, что документ будет, положи-
тесь на меня. А пока что вы сделайте мне поскорее
изящную полочку для чучела вот этой птицы — она по-
казала на попугая. —Вашим буфетом все любуются,
каждый спрашивает, сколько вы взяли. Я знаю, что с
меня вы взяли дешевле, но мы накинем на другом. Вот
когда начнете строить свой дом, мы постараемся до-
быть для вас лес и т. д.
Одним словом, никто не думал, что я уеду от такой
благодати. Но я уже стал готовиться, постепенно сокра-
щал работу, перестал принимать заказы, а их у меня
[много] — три дюжины одних стульев. В это время ко
мне ходил заниматься один межевой чиновник, кото-
рый платил мне за урок. Однажды мы заговорили о ра-
боте. Я и говорю ему, что, быть может, мне придется
уехать, что я не прочь продать мою мастерскую. Он
просил никому не продавать — он ее целиком купит,
лишь бы я его [научил] хорошо освоить работу. Прихо-
дилось заканчивать начатые работы и ждать получения
документа. Документ пришел через месяц, и я получил
чистенький, новенький. Исправник дал мне выписку,
в каких местах мне нельзя проживать.
[V. Возвращение из ссылки и работа
на южных рудниках] *
Когда все устроилось, мы стали постепенно соби-
раться. Решил заехать на родину; захотелось побывать
на морозовской фабрике,— там работала наша воспи-
танница у Смирнова, в Ликине. Пока приготавливались,
время шло. Нужно было ехать до станции вновь отстро-
енной Архангельской железной дороги верст 60—70.
С трудом удалось подыскать подводу, и то не до стан-
ции, а до одной деревни, в которой имел свой дом ра-
ботавший у меня парень. К нему я и рассчитывал за-
ехать. Так прошло время, пока я закончил все работы.
Получил за работу, передал мастерскую и, почти ни-
кому не сказав, выехал из Вельска. Заехав к своему
подмастерью, уговорил его ехать со мной на станцию.
Отправились. Дорога шла лесом, был мороз, но так как
одежда была у нас хорошая, то мороза мы не боялись.
На полпути мы заехали в деревню, заказали самовар,
накормили лошадей, напились чаю и отправились даль-
ше. К вечеру мы прибыли на станцию, которая была в
лесу. Поезда пришлось ждать часов 12, потому что хо-
дил один раз в сутки. Взяли билеты до Москвы. В Во-
логде жандарм очень присматривался к нам. Мы не
слезали и доехали до Грязовца**, где сошли. Там нас
уже поджидали товарищи. Предъявив билеты, мы по-
ехали в город, в котором прожили сутки. Как раз пе-
редо мной проехал Петр Морозов, который возвращался
из ссылки в Грязовец'. Мне дали адреса в Москву и,
кажется, в Гжатск, где бы я мог пристроиться на ра-
боту, но этим воспользоваться мне не пришлось.
* Заголовок первого издания «Воспоминаний», отсутствую-
щий в рукописи.
* * В оригинале: Грязцова.
11
П А Моисеенко
161
Приехали в Орехово. На фабрике Смирнова меня
предупредили, чтобы я не ходил на фабрику Морозо-
ва,— могут арестовать; у Смирнова и то управляющий
присылал узнать, надолго ли приехал, и просил уби-
раться поскорее. Распростившись с товарищами, я уе-
хал, оставив свою карточку на выставке в ореховской
фотографии. Как позже мне передавали, рабочие мас-
сами приходили смотреть и спрашивали: «Где наш за-
щитник? » — но никто не знал и указать не мог. Допра-
шивали мужа нашей воспитанницы, но он тоже отве-
чал, что не знает, что я поехал на родину. Вот до чего
был напуган Морозов, что через десятки лет все боялся.
Приехал на родину попусту2. Надо было поскорее
уезжать. Прежде всего отправил жену в Ростов-на-Дону
разузнать, может ли кто-либо устроить меня. Жена пи-
сала : приезжай, устроят. И я поехал в Ростов3. Когда
увиделся с Дымниковым и Перегудовым, заметил, что
ребята повернули не в ту сторону: в них заговорил
шкурный интерес *, они сторонились от всякой [револю-
ционной] работы. Узнав, что А. Серафимович в Ново-
черкасске, я отправился туда. От него я узнал, что
можно хорошо устроиться в Мариуполе. Серафимович
дал мне адрес к Г. Г. Псалти-греку. Приехал в Мариу-
поль, Г. Г. Псалти не оказалось в городе; пришлось по-
знакомиться с его братом, который обещал работу. При-
искал квартирку и поехал в Ростов.
В Ростове сказали, что в Таганроге находится Козин
Иван и Солдатов. Взяв их адреса, заехал в Таганрог, ра-
зыскал обоих и с первого раза заметил, что за ними по
пятам ходит шпик, которого они не замечали. Стали
следить и убедились. Шпика этого мы поймали и при-
грозили ему. После этого его уже больше не видали.
Здесь меня познакомили с Иоффе, у которого была
лесная биржа. Через него я приобрел необходимые ин-
струменты и отправился в Мариуполь, где стал рабо-
тать. Первая работа была поденная, потом приходилось
исполнять и плотницкую работу. Так моя жизнь нача-
лась в Мариуполе.
Через месяц приехал Г. Г. Псалти, который тоже да-
вал работу, пока я не взялся за работу на Шнипера,
провизора городской больницы, который открывал свою
* В оригинале: вопрос.
162
аптеку. Ему нужна была обстановка, которую я взялся
делать. До этого мне пришлось немного поработать у
брата Псалти, И. Г., на ватной фабрике4. За все это вре-
мя мне не пришлось встретиться с партийными товари-
щами, несмотря на то что около Мариуполя было два
громадных завода — Никопольский и «Провиданс». По-
ложение мое было не из важных: находился под не-
гласным надзором; после обыска за мной усилили над-
зор; работа была неприбыльная (у хозяина не было
денег, чтобы купить материал; но все же я аптеку от-
делал). Надо было подумать о дальнейшей работе5.
Узнав, что Машицкие в Ейске, поехал туда. В Ейске
на рудниках служили Миронов и брат Машицкой. По-
слал свою жену узнать, нельзя ли поступить на руд-
ники ну хотя бы плотником. Миронов ничего ей не обе-
щал. Через некоторое время узнал, что Миронов пере-
шел на другие, Рыковские рудники. Я рискнул поехать
сам и не обманулся: Миронов дал мне работу на кок-
совых печах десятником. Вот здесь-то я уже был среди
мастеров. Скоро завязалась связь с рабочими — хотя
[только] устная пропаганда, но [и она] имела успех. По-
том я познакомился со студентами-практикантами.
Среди них был П. Порошин6, который скоро снабдил
меня литературой. Полиции я был известен благодаря
задержанному ею письму Козина, адресованному мне,
но пока меня не тревожили; один только урядник спро-
сил, есть ли у меня такой знакомый7. Я отрицал и тут
же прибавил: «Мало ли у меня знакомых». Порошин
предложил мне переехать на Щербиновский рудник, за-
ведующим которого был инженер Прядкин ®. Кроме
того, там находился молодой Соколов Сергейтак что
Порошин дал мне письмо к Соколову и Прядкину. По-
ехал на станцию Кривой Торец, рудник от станции на-
ходился в шести верстах. На руднике отыскал Соко-
лова, который уже кое-что знал обо мне. Он принял
меня как товарища; в тот же вечер я познакомился с
Г. И. Петровским, который только поступил на рудник,
кажется, пока слесарем при шахте,0. Пришел также
Нестеров (член, то есть депутат, второй Думы)11. Весь
вечер просидели, обсуждали вопрос, как усилить про-
паганду среди рабочих и т. д. Наутро, поговорив предва-
рительно с Я. Д. Прядкиным, я был зачислен работни-
ком в плотницкую мастерскую. Устроив все дела с при-
163
емкой, с квартирой, я поехал за женой и имуществом.
Так я переехал на Щербиновский рудник, где пришлось
проработать вплоть до ухода инженера Прядкина.
На Щербиновском руднике был порядочно развит
кружок довольно изрядный. [Членами кружка] были
несколько интеллигентов — конторщики, практиканты,
инженер Касьянов (помощник Прядкина), доктор
И. Н. Кавалеров (теперь профессор в Харькове)12. На
Щербиновке пришлось немедленно войти в кружковую
работу. Благодаря Соколову, а также доктору Кавале-
рову доставали литературу, собирались, совместно чи-
тали. Г. И. Петровский, Нестеров, Соколов — все мы ра-
ботали в кружках. Сначала нашими слушателями были
мастеровые, потом мало-помалу стали входить шах-
теры... Был кружок любителей: устраивали спектакли,
семейные вечера, читали из Некрасова «Парадный
подъезд» и другие произведения. В школе читались лек-
ции — читали Прядкин, Касьянов, Кавалеров, учитель-
ница и др. При школе была хорошая библиотека-чи-
тальня. Все это способствовало пропаганде, работа ши-
рилась 13.
Товарищи рабочие очень внимательно относились к
пропаганде и сторожили [нас]; за ходом дела они пер-
вые заметили, что за мной установлена [слежка]: на-
против меня поместили двух полицейских*, а потом
еще третьего. Собираться у меня стало рискованно; по-
решили проводить собрания в других местах, когда где
будет удобно. Мешало много то, что у товарищей семей-
ных жены были непросвещенные и враждебно относи-
лись к нашим собраниям. Мы скоро образовали кассу
взаимопомощи, делали сборы на литературу и т. д.—
все так, как требовалось по тогдашнему времени.
Мы задумались, как прятать нелегальщину (кругом
люди ненадежные, могут подметить), и мне как сто-
ляру-плотнику пришла мысль сделать голубятник та-
кой, чтобы надежно было прятать туда брошюры
и т. п. Об этом я сказал товарищу Нестерову; так как
он был какой-то «шишкой», он должен был попросить
заведующего дозволить мне сделать для него голубят-
ник. Нестеров принял мое предложение. Выпросив до-
* В оригинале: против меня поместили полицейских с двух
сторон.
164
зволение, начал работать в мастерской. Когда [голу-
бятник] был готов, позвал Нестерова и предложил
найти секрет. Он не нашел, и я убедился, что тайник
будет хорош. Показал ему, как нужно открывать и за-
крывать и [велел] быть осторожным, при других не де-
лать опытов. Мы решили всю литературу собрать и уло-
жить на место, выдавать по надобности товарищам.
Как раз тогда поступили к нам прокламации. Дело
было так. С Константиновки к нам приехала группа
поставить спектакль. Мне нельзя было быть на спек-
такле: моя смена работала в ночь. Часов в 10 приходит
ко мне монтер электрической станции с корзиной, от-
зывает меня и говорит: «Убери, здесь прокламации».
Взял у него корзинку, запер в шкаф и пошел в меха-
ническую мастерскую, где нашел товарища Зюзина.
Расспросил, кто работает в ночь. Оказалось, что рабо-
тали еще товарищи Травнин и Жданов. Тогда я ска-
зал, что сегодня немедленно надо расклеить проклама-
ции по всему руднику. Мои ребята были рады этому —
ведь это еще невиданное дело. Я пошел, взял корзинку,
принес в механическую, а сам пошел следить, не заме-
тил ли кто [...]* Наутро прокламации были расклеены
на Щербиновке, а остальные на другой день расклеили
на Нелеповке, и [они] даже попали на Никит[ов]ский
рудник и. Это внесло много шуму среди рабочих. Подо-
зрения пали на гимназистов, приходивших иногда на
рудники. Нам осталось только наблюдать и продолжать
свое дело.
К нам прибывали новые товарищи, которых прихо-
дилось устраивать [на работу] на руднике кем только
можно. Пришлые подолгу не задерживались, тем не
менее они много помогали пропаганде среди шахтеров,
устраивали склады в подземелье для литературы и т. д.
Мой сменщик был отъявленный черносотенник и
ужасный трус. Когда ему сказали, что прокламация
упала в вагонетку и попала в шахту, он побоялся опу-
ститься туда. Рабочие, смеясь над его трусостью, тоже
не спустились — так прокламация и пошла в шахту.
После этого мы налегли на шахтеров, и скоро образо-
* Опущено пространное изложение разговора с машинистом,
интересовавшимся, кто приходил к Моисеенко. Автор здесь же
отмечает: *Между прочим, в это время я был уже десятским по
откатке*.
12
П. А. Моисеенко
165
вался кружок очень дельных ребят; между нами были
и некоторые десятники, а также штейгеры. Устраивали
спектакли, семейные вечера с декламацией, чтением
[произведений] выдающихся писателей.
Время шло, работа двигалась, хотя и не так быстро,
как бы это желалось. Но все же у нас была святая вера
в лучшее будущее, вперед смотрели бодро и весело. Мо-
лодежь ходила на лекции, читала книги (в школе у нас
был свой подбор книг), собрания наши все ширились.
Прокламации всколыхнули рабочих. Когда увидели,
что прокламации расклеены не только у нас на руд-
нике, но и на соседних рудниках, и на всех телеграф-
ных столбах, то стало ясно, что это не дело рук гимна-
зистов, а что-то другое. И вот мастера, десятники стали
присматриваться, прислушиваться, но все их старания
ни к чему не привели. Нам было известно, кто из них
способен * на всякую пакость, и их остерегались. Боль-
ше всех за этим делом следил наш доктор И. Н. Кава-
леров, [он] сейчас же предупреждал. Г. И. Петровский
работал на Нелеповском руднике, где вел усиленную
пропаганду среди машинистов, слесарей, а также шах-
теров. Собирались вместе в балках, обсуждали всякие
вопросы и т. п. Всем хотелось вырваться на вольную
волюшку. Но полиция тоже не дремала: всюду нюхала.
Приходилось сдерживаться.
Крестьянское восстание в Харьковской губернии
заставило нас насторожиться15. Мы чутко прислуши-
вались к движению и ждали большого подъема. В осо-
бенности шахтеры ловили каждое слово. [Казалось], вот
разгорится пожар. Но дождались того, что крестьян
всех перепороли, посажали в тюрьмы — расправились
жестоко. Как бы там ни было, но среди рабочих все
больше и больше зрело недовольство. Само дело пока-
зало, что только сплоченной силой рабочих и крестьян
можно чего-либо добиться. Даже более отсталые рабо-
чие понимали, что только общими усилиями можно
сломить вражью силу.
Щербиновский рудник в смысле организованности
рабочих кружков в то время был одним из первых, и,
надо отдать справедливость, в этом отношении много
сделали инженер Я. Д. Прядкин и доктор И. Н. Кава-
* В оригинале: годен.
166
П. А. Моисеенко (первый слева) и Г. И. Петровский
(второй справа) среди членов социал-демократического
кружка иа Щербииовском руднике.
С фотографии 1903 г.
леров, неутомимый создатель всевозможных вечеров и
спектаклей, как говорится, русский хлебосол — у него
все находили приют.
Все шло гладко, всякие конфликты улаживались
быстро и хорошо. От Щербиповского рудника шли кру-
гом разветвления: Ново-Никитовский, Государев бай-
рак и т. д.
Когда мы узнали, что Прядкин уходит на другой
рудник, то собрались все сознательные рабочие, поре-
шили устроить вечер и преподнести [ему] адрес как
лучшему из инженеров. Для этого сделали подписку
желающих почтить Прядкина; набралось много. Док-
тор Кавалеров вложил всю свою энергию в это дело.
Из Харькова был выписан фотограф. Адрес был при-
готовлен в конторе. В назначенный день часов в пять
вечера стали собираться в клуб с семьями. Пришли с
Нелеповского рудника. Народу собралось очень много,
все настроены были по-праздничному. Здесь были все
конторщики, помощник Прядкина, инженер Касьянов
167
и др. На вечер пришел и наш директор Янчевский,
чтобы вместе с рабочими почтить уважаемого инже-
нера, лучшего сотрудника. Посредине длинного стола,
за который начали рассаживаться все, усадили винов-
ника торжества, Прядкина, рядом директора, а потом
кто где. Мне пришлось сесть напротив Прядкина и как
старому седому работнику прочесть и преподнести
адрес. С этого момента началось наше торжество. Я про-
чел адрес и торжественно вручил Прядкину, сказав
несколько приветственных слов. Потом ответную речь
сказал Прядкин, за ним директор и т. д. Полиция в
лице урядника хотела было пробраться к нам на вечер,
по не тут-то было: мы вежливо попросили оставить нас
и удалиться.
Вечер прошел с большим подъемом; говорили, не
стеснялись, все желающие. Мне как старому досталось
больше всех [говорить]. Это было мое первое открытое
выступление (исключая подполье) перед общей массой.
Здесь было много таких людей, которые не прочь были
сделать донос. Мои речи сильно подействовали на ди-
ректора Янчевского, который так расчувствовался, что
либеральничал вовсю: сказал, что он рад видеть у себя
на руднике таких сознательных работников и т. д.
Доктор наш все время хлопотал и подзадоривал всех
других высказать все, что только у кого есть, не стес-
няясь. В долгу никто не остался — говорили об всем.
Директор просил работать в дальнейшем так же, как
работали с Я. Прядкиным,— он со своей стороны так-
же приложит все силы, чтобы работать в контакте с
рабочими.
Наутро прибыл из Харькова фотограф; стали гото-
виться. Всякому хотелось попасть в одну из групп, а их
было несколько: первая — школа с детьми, потом глав-
ное здание рудника, поселка и т. д. Потом собирались
[фотографироваться] группами. До сего дня сохранилась
одна группа у нашего украинского старосты Г. И. Пет-
ровского. Там сняты доктор Кавалеров и все кружко-
вые работники того времени |6.
Вскоре после этих торжеств благодаря упомянутой
выше фотографии стали производить обыски и привле-
кали к ответственности всех снятых как причастных
к партии СДРП. На рудник пожаловал жандармский
ротмистр; мы все насторожились, потому что знали,
168
что эти господа даром не ездят, и предупредили кого
следует, чтобы припрятали все нелегальное. К нашему
счастью, ротмистр пробыл всего одну ночь и уехал. Все
облегченно вздохнули, лишь только мне пришлось при-
задуматься : Прядкин предупредил меня, сказал, чтобы
я немедленно убирался куда-либо, потому что ротмистр
справлялся у директора обо мне и прямо сказал, что
этого человека надо арестовать. Что тут оставалось
делать? Ждать, пока арестуют и сошлют опять туда,
куда Макар телят не гонял? Нет, довольно: на свои
руки всюду найду муки. Пошел я к Касьянову, попро-
сил, чтобы немедленно выдали расчет. Тот было начал
уговаривать, пришлось сказать, что если я не уйду сам,
то все равно меня уберут. Касьянов согласился, и на
другой день, никому ничего не говоря, я получил рас-
чет, документы из полиции и, чтобы замести следы,
нанял подводчика не на станцию, а прямо в Лозовую-
Павловку (туда я ездил раньше) и там нанял квартиру.
Ехать пришлось долго. На дороге заночевали. Пер-
вый подводчик передал меня другому, а сам воротился;
это для меня было еще лучше, я успокоился — теперь
мой след заметен. Приехав в Лозовую-Павловку, я
прежде всего принялся за частную работу. Купил лесу,
сделал стол, потом сундук и т. д., потом сходил к Пряд-
кину, который поступил управляющим Орлово-Елен[ев]-
ского рудника, называющегося французским. Прядкин
просил обождать немного, дать ему осмотреться на но-
вом месте. Пришлось подождать еще недельки две.
Потом (когда [снова] пришел к Прядкину) он дал мне
записку к мастеру коксовых печей (он же и заведую-
щий всеми мастерскими) Глинке, который считался
главным управляющим. Глинку я застал на коксовых,
там у него была конторка. Приняв от меня записку,
Глинка сказал, что плотником он меня примет, что же
касается квартиры, то таковой нет, пока не отремонти-
руют; на работу могу приходить, когда мне вздумается.
Дал [записку] в мастерскую к старшему рабочему (фа-
милию его забыл, да к тому же он давно пошел к пра-
отцам). Мастерская была большая, а работало всего три
человека и я четвертый. Поговорив со старшим, отпра-
вился в Лозовую-Павловку, чтобы сказать жене, как
обстоит дело. Жене моей было все равно, она у меня
уже привыкла к бродячей жизни. Я приготовил инстру-
169
мент, а также хлеб, чай, кусочек мяса на обед, чтобы
утром пораньше встать, не опоздать на работу.
Пришел утром па работу и увидел своих плотников:
один из них был солдат, другой — поляк. Скоро они
ушли на ремонтную работу, а я остался в мастерской.
Работать мне дали громадные рамы, показали лес
и т. д. Так я стал работать. Как оказалось, старший
наш рабочий был заядлый ханжа и черносотенник, что
я заметил с первых же слов, когда заговорили. Ну, ду-
маю, погоди, скоро обработаем. К обеду пришли плот-
ники, начался общий разговор, тары-бары, но все же
можно было уловить, кто чем дышит. Оказалось, что
поляки недовольны тем, что у них новый управляю-
щий русский, а не поляк. Стал я внимательно присмат-
риваться. Рядом с нами была механическая [мастер-
ская].
Ознакомившись мало-мальски, я увидел, что здесь
непочатый край работы. Надо будет начинать создавать
[кружок]. Приходя из Павловки, я стал приносить с со-
бой газеты, которые в свободные минуты, во время
обеда и завтрака, читал, выбирая, конечно, более под-
ходящие статьи. С солдатом мы быстро сошлись, оппо-
зиция нам была со стороны старшего плотника. В ме-
ханической мастерской не было ни одного мало-маль-
ски сознательного, лишь только механик был своим
человеком, да и то на первых порах он был очень осто-
рожен. Ясно было, что все настроены против Прядкина
и тех, кто поступал по его приказанию. Помощником
Прядкина был инженер Крюченеско, всецело находив-
шийся под давлением штейгеров. Рудник был запущен:
добыча была незначительная, лесных материалов не
было; контора вся состояла из польских панов, высо-
комерных, щепетильных; разложение было полное.
Чтобы наладить дело, нужны были люди честные и
знающие. «Польская клика» во главе с Глинкой при-
лагала все силы, чтобы выжить Прядкина. Все рабочие,
находящиеся под давлением штейгеров и конторы, не-
гласно, втихомолку роптали.
Первая стычка у Прядкина с Глинкой вышла из-за
назначения меня контрольным десятником на лесной
склад, откуда доставлялся лес на шахты по требова-
ниям. Наблюдая за перевозкой леса, я скоро обнару-
жил, что подводчик и заведующий лесным складом
170
покрывают друг друга и обделывают свои делишки.
Как-то раз механик Прянишников заходит в склад и
предлагает мне записаться в библиотеку, которую слу-
жащие устраивают для себя. Я говорю: «Охотно запи-
шусь, но только вы не с того конца начинаете; не для
одних служащих, а для всех рабочих нужна библио-
тека. Служащих тридцать — сорок человек, а рабочих
тысячи, и о них никто не позаботится». На эту тему мы
с механиком долго говорили. Наконец он мне говорит,
что вот у него в мастерской нет ни одного порядочного
рабочего; рад бы был, если бы попал хороший токарь,
слесарь, кузнец. Я говорю: «За чем дело стало? Я вам
найду и токарей, и слесарей — кого угодно. У вас па
днях был человек с письмом из Екатеринослава, отчего
вы не приняли?» Механик удивился: «А вы откуда
знаете?» — «Мало ли я чего знаю».— «Ну, в таком слу-
чае давайте прежде всего токаря, а потом увидим».
Я написал в Екатеринослав, и вскоре приехал мо-
лодой человек, Захаренко Иван |7, друг Г. И. Петров-
ского. Прянишников [его] принял, и остался им очень
доволен. Захаренко жил у меня. Мы стали наседать на
Прянишникова, чтобы он принял еще и постепенно очи-
стил свою мастерскую — один за одним. Мы скоро об-
разовали кружок, который и положил начало в этом
районе очень сильной организации. Библиотека была
организована для всех рабочих, мы все несли в библио-
теку что у кого было. Газеты стали получаться еже-
дневно, журналы тоже. Ко мне примкнули несколько
человек шахтеров с Волги, которые с жадностью набро-
сились на книги. Потом мало-помалу начали появ-
ляться [рабочие] со Щербиновки, которые мне и расска-
зали, как после моего отъезда на руднике были обы-
ски; арестовали Нестерова, у которого нашли одну не-
легальную брошюру, Соколова, у которого взяли
несколько фотографий, у Зюзина с Ждановым ничего
не нашли; допрашивали многих.
Прядкин принимал всех приходивших со Щерби-
новки шахтеров. Прянишников энергично начал чистку
своей мастерской. Рудник ожил, работа закипела. Чер-
носотенный элемент остался только у Глинки, который
вел свою линию по всему руднику.
К этому времени меня вытребовал жандармский
ротмистр на соседний, Брянцевский рудник для до-
171
проса по щербиновскому делу. Ко мне заявились на
квартиру урядник с полицейским, предложив пойти
к жандармскому ротмистру. Идти я отказался, а пред-
ложил потребовать от конторы лошадь. После долгих
препирательств урядник позвонил к Прядкину, кото-
рый и узнал, что меня все-таки хотят «притянуть».
Подали лошадь, и я с полицейским поехал на Брянцев-
ский рудник. Жандарм доложил, и в комнату вошли
ротмистр и товарищ прокурора. Начался допрос сло-
весный, без протокола. Мне предъявили снимок нашей
группы, где были [сфотографированы] доктор, я и дру-
гие 18. Первый вопрос:
— Знакомы вы с этими, что здесь на карточке?
— Знаком так же, как и со всеми. Если бы вы по-
трудились собрать все карточки, какие в тот день были
сняты, то на каждой вы найдете и меня. Эта группа не
что иное как случайность. Случайно сошлись, вот фо-
тограф и снял нас.
Товарищ прокурора пригласил жандарма в сосед-
нюю комнату для совещания. Я услышал слова това-
рища прокурора: «Для обвинения нет данных, при-
дется допросить как свидетеля»,— и по выходе они при-
ступили к протоколу. Протокол оказался очень краток.
Так я и отделался. Приехал домой все же с осадком на
сердце чего-то недоброго. Наутро меня позвал Пряд-
кин ; я рассказал, зачем вызывали. Так дело было ула-
жено.
На руднике у нас освобождалось место акушерки.
Я [пошел] к Прядкину с предложением, что есть аку-
шерка, старая работница, побывавшая два раза в
ссылке и т. д. Прядкин велел дать телеграмму, чтобы
живо приехала.
На третий или четвертый день приехала Машицкая,
поступила, и у нас стало еще веселее. Я знал раньше,
что Машицкая внесет нам бодрость. Японская война
приносила вести одна хуже другой: русская армия
терпела поражение за поражением. Недовольство росло.
К нам прибывали все новые товарищи из Екатерино-
слава, Юзовки, Щербиновки. Рудник стал неузнаваем:
в конторе и на шахтах все обновилось. Больница стала
пунктом небольших собраний. Появилась у нас и неле-
гальная литература, издававшаяся за границей. Я по-
лучал «Русское богатство», газеты столичные и харь-
172
ковские. Моя квартира сделалась сборным пунктом;
собиралось иногда человек по шесть-семь. Приходили
отовсюду: с Луганска, Юрьевского завода, Петровского
и даже Сулинского. Мы старались устраивать [прибы-
вающих товарищей] на соседних рудниках: я посылал
к Миронову — он заведовал Ирминским рудником;
Прянишников посылал на Голубовские, Прядкин — на
Брянские и т. д. Кругом нас всюду стали образовы-
ваться ячейки наших последователей, социал-демокра-
тов (тогда еще не было разделения [на большевиков и
меньшевиков], работали под одним флагом РСДРП).
В Юзовке на заводе тоже шла работа; мы завязали
сношения с Юзовским районом. Благодаря Прядкину
полиция не придиралась, но зато Глинка исподтишка
делал свое грязное дело. Все рабочие, находившиеся в
его ведении, были настроены погромно, и нам никак
не удавалось завладеть его рабочими. Кое-кого мы при-
влекли из сортировки, а кокосники не хотели и слу-
шать социалистов. Из плотницкой [тех], кто был, моби-
лизовали [в армию]. Недовольство войною росло; в пе-
чати появились статьи о расхищении жертвованных
предметов и т. д. В Петербурге рабочие бастовали,
[как и] в Белостоке, Варшаве, Лодзи... Со всех концов
неслись протесты против войны. Донецкий бассейн
пока еще молчал. Г. И. Петровский сидел в бахмутской
тюрьме, Соколов тоже. Жена Петровского переселилась
к нам на рудник, стирала белье на больницу |9.
Больницей заведовал старший фельдшер. Врач при-
езжал из Павловки. Младшие фельдшера были дель-
ные и хорошие товарищи. В Павловской земской боль-
нице тоже были свои товарищи — фельдшер Дикий и
фельдшерицы (теперь, спустя столько времени, многих
позабыл). В Павловке особенно выделялись два брата
Либерманы, которые многое сделали. На Юрьевских
[рудниках из наших] были латыши, на Голубовских (из
рабочих) посланный нами и даже с моим инструментом
столяр Борисов, на Шубинских перезабыл всех20.
Очень часто собирались в лесных балках, устраи-
вали дискуссии. Молодежь радовалась и с большим
вниманием следила за ходом нашей работы, помогала
нам, внося свой молодой задор.
Впервые к нам на рудники проникла [весть] о раз-
делении партии на большевиков и меньшевиков. Из
173
Екатеринослава прибыли трое товарищей: Яков Крав-
ченко, Черненький и Бродский, которые и рассказали *
о разделении партии21. О себе скажу, что я долго при-
сматривался и прислушивался к дебатам товарищей,
считая, что прежде всего нужно иметь хорошую подго-
товку и быть активным работником и показать себя не
на словах, а на деле. До 1905 года я работал в обеих
партиях; я не отталкивал интеллигенцию, напротив,
вовлекал ее в работу, поскольку она была полезна для
нас. Да в то время и не было большой разницы — боль-
шевик или меньшевик, и на дискуссиях одинаково вы-
ступали и вырабатывали планы по тактическим и тео-
ретическим вопросам2>. Все мы одинаково терпели гнет
царизма и капитализма. Стоящие выше постепенно [от]
нас отгораживались, и ясно было видно, что эти люди
с нами до поры до времени. Но чтобы не порвать окон-
чательно, мы их использовали для нашего общего дела.
Я смотрел на это так, потому что знал некоторых това-
рищей из рабочих, посидевших в тюрьме и после этого
окончательно порвавших всякие отношения с [револю-
ционными] рабочими.
Помню, как-то раз к нам на рудник приехала «ба-
рынька» — партийная работница, почти прямо из Же-
невы. Меня позвали к Машицкой. Начался разговор
про Швейцарию, про раздел партии и т. д. Во главе
меньшевиков стоял Г. В. Плеханов, а во главе больше-
виков — В. И. Ленин. Ей захотелось провести дискус-
сию. Мы назначили время и отправились в балку. Бе-
седа затянулась у нас чуть ли не до утра. Много гово-
рили, спорили и все-таки пришли к одному заключе-
нию: что мы, рабочие, стремимся как можно поскорее
сбросить ярмо, надетое на нас бюрократическим и ка-
питалистическим строем, и считаем, что Ленин более
прав, чем Плеханов; клич большевиков более подходит
рабочим, хотя, быть может, теоретически это еще не
совсем разработано; мы должны идти «рука с рукой
и мысль одна...».
Дискуссии эти сильно** повлияли па нашу работу:
много мы узнали нового об эмиграции, о жизни евро-
пейских рабочих и т. д. Теперь думаешь: неужели все
* В оригинале: выяснили.
** В оригинале: много.
174
это было? Жизнь била ключом. Ни перед какими труд-
ностями не останавливались: сходить на другой руд-
ник верст за 15, снести туда новую литературу, кроме
удовольствия, ничего не получалось и усталости не
чувствовалось. Не было слышно, чтобы кто-то из ра-
бочих сказал, что переутомился, устал. До революции
1905 года все стремились к одной цели.
За работой время шло быстро. Гектограф нас уже
не удовлетворял, мы задумали устроить типографский
станок. Прянишников заготовил шрифт и другие при-
надлежности. Я как столяр сделал кассу для шрифта.
Во время ремонта дома для приезжих шрифт был най-
ден, и рабочие отнесли его в контору, не зная, что это
такое. Прядкин постарался его убрать и не дать [делу]
хода, но про это узнал Глинка и донес жандармам. Те,
как пи бились, ничего не могли узнать*: чей [шрифт],
кто положил его в трубу. Подозрение, конечно, пало на
Прянишникова; допросили только его как живущего
в доме приезжих. Но в дом чуть ли не ежедневно приез-
жают и уезжают, кто положил — неизвестно. Так дело
и кончилось ничем.
Мы стали настаивать перед Прядкиным, чтобы он
уволил десятника, заведующего дворовым хозяйством.
[Он был] правой рукой Глинки, и за ним числилось не-
мало грехов; он считал себя неуязвимым как бывший
гвардеец Преображенского полка и кум великого князя
Н. Н. Под нашим давлением Прядкин уволил его.
Глинка присмирел. Конторщиков-поляков половину
выкинули, заведующего складом уволили. Прядкин все
более забирал власть в свои руки. Из Щербиновки ожи-
дали переезда Ферета, электротехника, шурина Пряд-
кина. Но мы этому были не рады: это был француз
буржуазной закваски, не принимавший участия в ра-
бочем движении, хотя и не стеснявший [его], пока это
[движение] не вылилось в явно революционное настрое-
ние, после чего все [подобные ему] отошли вправо. Крю-
ченеско тоже ушел. На его место поступил Федоро-
вич — тоже заигрывающий с рабочими и желающий
для рабочих лучших условий жизни (конечно, на сло-
вах). Рудник наш ширился и рос: возводились новые
здания, подача угля небывалая, новые технические усо-
* В оригинале: сделать.
175
вершенствования. Рудник стал первоклассным. Пряд-
кин стал большой величиной.
И вот как-то раз призывает меня Прядкин и гово-
рит: «Собери лучших своих товарищей, возьмите ло-
шадей с лесного и поезжайте на Голубовский рудник,
прямо к училищу. Там будет собрание. Будут и с дру-
гих рудников. Будут там Тан и Лутугин» *23. Мы не за-
ставили себя ждать. Я собрал всех желающих ехать,
сказал подрядчику подвод, чтобы вечером были готовы
три подводы, которые мне нужны для поездки на Го-
лубовский за машинными частями. На больничной ло-
шади поехали Машицкая и еще кто-то, Прянишников
и некоторые служащие — на конторской, а мы — на
подрядческих. Никто из посторонних не знал ничего,
все это делалось конспиративно. Нас, рабочих, собра-
лось человек двенадцать — пятнадцать. Прядкин уехал
раньше. Кроме Голубовских рабочих были также с Ир-
минска с Мироновым во главе.
Собрание открыл Прядкин речью о положении про-
мышленности и о наступающем кризисе благодаря за-
теянной никому не нужной войне. Затем предложили
высказаться рабочим. Выступил товарищ Борисов; в
бесхитростной, но горячей речи охарактеризовал поло-
жение рабочих, в особенности рудничных, их социаль-
ное и экономическое положение, как господа инжене-
ры, говорившие сладкие речи, в то же время жмут
рабочих и всецело защищают интересы капиталистов
и т. д. Рабочие наградили своего товарища долгими ап-
лодисментами. Потом выступил товарищ Тан; говорил
с подъемом о всей этой беспросветной жизни рабочего
люда и т. п. В заключение сказал, что как бы прави-
тельство ни подпирало своды здания штыками, но оно
скоро рухнет и похоронит их под этим домом. Русский
пролетарий сбросит со своих могучих плеч прогнив-
ший бюрократический мир. И Тана мы наградили ова-
цией. Потом спели несколько революционных песен.
Тан и Лутугин, подойдя ко мне, крепко пожали руку
как старому работнику, потом Машицкой. Наши ин-
женеры — Прядкин, Миронов, Голубовский [инженер]
(фамилию забыл) — подходили и пожимали нам руки.
Тан, обратясь к Лутугину, сказал: «Мы в Сибири, в
* В оригинале: Латугин.
176
ссылке, все были в восхищении от этого старичка, ко-
гда весть прокатилась по всей Сибири, что наконец-то
наш рабочий просыпается. А помните, что тогда Катков
написал о нем?» Лутугин говорит: «Как не помнить».
Так мы распростились и уехали, а Прядкин и Пряниш-
ников остались. Товарищи мои были очень довольны
нашей поездкой. По приезде с Голубовского рудника мы
собрали всех рабочих и рассказали им, что было.
Близился пятый год. Настроение все ширилось и
крепло. К нашему кружку примкнуло несколько жен-
щин и одна девушка-работница.
Осень и зима 1904 года проходили в занятиях и чте-
нии книг и газет. Пробовали взрывчатые вещества для
приготовления бомб; это специально взял на себя Пря-
нишников, но изготовить не мог, не знаю почему. Да
тогда это и не нужно было: все шло мирно вплоть до
9-го января 1905 года.
9-е января всколыхнуло всех рабочих и служащих,
все были поражены неслыханным злодейством царя.
До нас пока доходили смутные и неясные сведения об
этом злодействе, но мало-помалу стали приезжать люди
из Москвы, Харькова и даже Питера. Их рассказы о
расстреле рабочих вызвали и нас на протест: мы ре-
шили забастовать. Среди нас были новые лица из Пи-
тера, так как в то время были закрыты высшие учеб-
ные заведения, все подробности были [нам] известны.
Забастовка была объявлена. Рабочие бросили рабо-
тать, мы тоже закрыли свой склад. Отправились по
квартирам. Лишь только успел напиться чаю, за мною
прислали товарищи, чтобы я шел к механической ма-
стерской. Прихожу к мастерской, там уже собрались
все мастеровые. Началось обсуждение, как использо-
вать забастовку: как политическую, без экономических
требований, или потребовать от администрации [удов-
летворения] всех тех насущных нужд, которые накопи-
лись у рабочих. После небольшого обмена [мнениями]
решили потребовать все, как-то: улучшения жилищ-
ных условий, проведения водопровода на поселок, раз-
решения базара, улучшения санитарных условий, уда-
ления подрядчиков и передачи работ артелям и т. д.
Когда все это порешили, мои товарищи [предложили
создать стачечный комитет, в состав которого были
выдвинуты] как передовые рабочие я, Кравченко и
177
Бродский. [Но Кравченко и Бродский] заявили, что
они отказываются участвовать в ведении забастовки.
Я потребовал указать мотивы отказа. Кравченко за-
явил, что у него будущее, он хочет учиться; Брод-
ский — так себе. «Ну хорошо, у тебя будущее, а моего
прошлого вы не считаете; ведь если меня арестуют, то
уж меня во сто раз [больше] накажут, чем вас. Если вы
не хотите, то прошу вас удалиться и не мешать мне
и другим, у которых шкурного вопроса нет и быть не
может». Мои товарищи, [видя] такое положение, отка-
зались от своего заявления и решили принять участие
в ведении забастовки.
Таким образом, у нас создался стачечный комитет
из семи лиц. Председателем избрали Кравченко с усло-
вием, что я буду совместно с ним. Затем мы вышли к
рабочим, которые нас ожидали. Кравченко объяснил
всем рабочим-шахтерам смысл нашей забастовки: про-
тест против царского произвола и расстрела товари-
щей — рабочих Петербурга за то только, что они шли
к царю просить, как дети отца, защитить их от эксплуа-
тации капиталистов. Потом я объяснил положение, в
котором мы находимся. Обрисовал все недостатки, до-
пущенные администрацией на руднике, не обращавшей
никакого внимания на жилища и санитарные условия.
«Дети наши мрут как мухи», [— сказал я]. Спросил, же-
лают ли рабочие подать такое требование администра-
ции рудника. Все выразили согласие. Тогда мы решили
позвать к народу Федоровича (Прядкина на руднике не
было) и вручить ему требование.
Федорович, приняв требование, выразил неудоволь-
ствие [по поводу] неправильного постановления. [Он го-
ворил], что не все рабочие за это требование, следует
опросить рабочих, кто за него и кто против. Мы со-
гласились проверить и предложили ему высказаться.
Федорович взошел на помост, который у нас был три-
буной, и обратился к рабочим с речью, что не все же
здесь недовольные, найдутся люди, которые довольны
и т. п. После Федоровича выступил я, сказав примерно,
что [поскольку] Федорович нам не доверяет, то прошу
показать Федоровичу наглядно, насколько мы правы.
«Всех тех, которые за наше требование, прошу перейти
на эту сторону пути железной дороги, а те, кто недо-
вольны, пусть остаются на месте». Лишь только я до-
178
говорил последние слова, как все перебежали на дру-
гую сторону, осталось пять человек конторских служа-
щих. Федорович сел в галошу, но зато я не пожалел
красок обрисовать перед рабочими холопские душонки
пресмыкающихся конторщиков и подрядчиков, счита-
ющих себя выше рабочих. Фельдшера под влиянием
Машицкой шли вместе с рабочими, в особенности [сре-
ди них] выделялся Шайтлендер 24.
На другой день забастовки приехал Прядкин, кото-
рый повел к соглашению: на все требования было дано
согласие. Прядкин прямо указал, что забастовка — это
протест против того, что произошло 9-го января, а ваши
требования мы всегда сумеем уладить. Мы заявили
согласие и взяли с Прядкина слово, что все будет вы-
полнено. Но черная сотня во главе с Глинкой и подряд-
чиками не преминула проявить свои действия: в един-
ственной пекарне на руднике было выбито несколько
стекол. Дальше этого не пошло благодаря [нашему] дав-
лению на полицию, которую заставили принять меры
и унять хулиганов.
Вечером второго дня [забастовки], сидя в квартире
Пахуцкого25, мы услышали шум и крик. Вышли на
улицу и видим, что из артелей подрядчиков высыпало
человек с полсотни и начали орать и буянить. Я пошел
к рабочим-шахтерам. Все почти с обушками, орут так,
что ничего не разберешь. Я вошел в одну кучку и начал
говорить, все смолкли, только изредка кое-где выкри-
кивали. Я прямо спросил, в чем дело. Мне ответили,
что со второго номера пошли на работу и т. д. Я разъ-
яснил им, на каких условиях было сделано соглашение.
«Если вы не согласны с этим, то мы завтра же попро-
сим добавить, и дело будет улажено. А теперь ночь, и
нехорошо с нашей стороны делать скандалы, чтобы на
нас, рабочих, смотрели как на буянов» и т. п. Речь по-
действовала. В это время откуда ни возьмись казаки с
урядником нашим во главе. Я крикнул: «Расходитесь
по квартирам»,— все живо разбежались, осталось нас
человек пять. Казаки остановились молча. Урядник
наш говорит сотнику, что вот этот (указывая на меня)
имеет большое влияние на рабочих. Я уряднику гово-
рю: «Да, когда рабочие здесь кричали, орали, то вас
ни одного не было. Вы не видели, что все это дело [рук]
подрядчиков, которые недовольны тем, что от них хо-
179
тят отнять подряд, вот они и науськивают [рабочих] на
безобразие. Вы не хотите этого видеть». Казаки тронули
и поехали дальше, пи слова не сказали.
Когда я возвратился на квартиру Пахуцкого, там
все беспокоились за меня: пойти ночью в толпу, ведь
могли убить и т. д. Я засмеялся и говорю: «Ну так что
же, убили бы, и только. Надо быть хладнокровным и
уметь обходиться с возбужденным народом, а если бы
я сидел все тут, то могло случиться многое, и, кто знает,
может, было бы и так, что многие пострадали бы ни за
что ни про что».
Наутро все уже шли на работу, все было спокойно и
тихо. Я пошел на склад часов в 11, зашел к Машицкой,
рассказал ей про вчерашнее и про казаков. Машицкая
возмутилась появлением казаков на руднике, так как
Прядкин заверял, что он не допустит до того, чтобы у
него на руднике были казаки. Она не вытерпела и пош-
ла к Прядкину объясняться. Прядкин ей сказал, что
он ничего не знал о появлении казаков и постарается
это разузнать.
Атмосфера все сгущалась, чувствовалось, что что-то
должно произойти. Газеты приносили все новые и но-
вые известия. Вскоре появились союзы. Не преминули
и мы создать союз рабочих без конторщиков и прихле-
бателей, которые показали себя во время забастовки.
Мы составили союз, в который входили исключительно
рабочие, медицинский персонал и некоторые из десят-
ников, хотя далеко не все. Мы успешно начали работу
по печатанию прокламаций и листовок. Распространяли
их по соседним рудникам.
Всю весну и лето 1905 года у нас на руднике, да и
кругом по рудникам, шла усиленная пропаганда. Га-
зеты приносили известия день ото дня тревожнее, все
были взвинчены. В особенности нас поразило избиение
рабочих и даже детей в Иваново-Вознесенске2в. Мы ре-
шили запастись оружием, кто чем мог; выписали 20
штук револьверов разных систем. Мы ясно видели, что
черная сотня под покровительством полиции собирается
учинить погром; нам было известно о их собраниях в
помещении урядника. Восстание матросов на «Потем-
Ki не» влило в наши ряды много бодрости. Мы каждую
неделю устраивали собрания в балках, каждый раз ме-
няя место. Рабочие день ото дня охотнее шли на наш
180
призыв. Чаще стали к нам приезжать из Екатерико-
слава, привозя иногда литературу, прокламации, ли-
стки, [которым] мы не давали залеживаться — живо
распространяли по другим рудникам. Трудно теперь
вспомнить все то, что тогда происходило; помню одно,
что редкий день проходил без того, чтобы не быть где-
либо на собрании и [не] засиживаться чуть ли не до утра.
Помню, в августе пятого года со стороны служащих
было предложено созвать общее собрание для объеди-
нения [ союзов], на что мы согласились и назначили
день собрания в школе. Собралось народу очень много.
Когда был поднят вопрос о выборе председателя для
данного собрания, то со стороны служащих последо-
вало предложение назначить Глинку. Мы на это не со-
гласились, потребовали выбрать [другого]. Фельдшер
Шайтлендер предложил Машицкую. Поставили на го-
лосование — громадным большинством была избрана
Машицкая, секретарем — техник (забыл его фамилию).
Собрание открылось. На повестку дня поставлено:
объединение союзов; протест против зверств полиции
и казаков; текущие дела. Повестка принята большин-
ством. Глинка со своей компанией выступил против
обсуждения зверств полиции и казаков, [но] огромное
большинство было на нашей стороне. Машицкая высту-
пила с речью против соглашения с конторщиками и слу-
жащими, которые далеки от интересов рабочих и, кро-
ме вреда, ничего не принесут рабочим. «Пусть они при-
мыкают к своим союзам и не мешают нам вести чисто
пролетарскую работу» и т. д. Против выступил Глинка,
доказывая, что рабочие, как малоразвитые, не смогут
повести дело так, как поведут его более опытные люди.
Предложение Машицкой было поддержано мной и
Шайтлендером; оно было принято почти единогласно.
Глинка, видя такое положение, переговорил со своим
десятником о чем-то, тот вышел. Я наблюдал за этим.
И вот как только начались дебаты по поводу протеста
против зверств правительства, направляющего полицию
и казаков на безоружных рабочих, появилась в кори-
доре и частью в зале масса кокосников. Эге, думаю,
Глинка готовится дать сражение. Но посмотрим, что
будет.
Машицкая мастерски обрисовала весь гнет прави-
тельства против рабочих, крестьян и в особенности мо-
181
лодежи. «И за все страдания рабочих и крестьян хотят
дать какую-то куцую конституцию, предложенную Бу-
лыгиным. Позор для народа, таких конституций мы не
желаем» и т. п. Я задал вопрос председателю: «Ска-
жите нам, товарищ председатель, что же смотрит царь
и для чего он существует?» Со стороны черной сотни
послышались возгласы: «Царя не трогать!» Машицкая
попросила успокоиться и начала крыть кровавого Ни-
колая, все его кровавые подвиги и разнузданность. Со
стороны черной сотни послышались крики: «Долой,
это что такое!» С нашей стороны аплодисменты: «Про-
сим!» Машицкая попросила успокоиться и предложила
рабочим высказаться, как они смотрят на это.
Рабочий Травинин выступил и начал говорить о
трудности работы при тех условиях, какие существуют;
требует введения восьмичасового рабочего дня и т. д.
Потом выступил товарищ Шайтлендер, начал клеймить
позором черносотенцев. Поднялся опять шум. Для ус-
покоения кто-то вызвал Прядкина, а у Прядкина бо-
лели зубы, и он ничего не мог сказать. Разошлись все
в возбужденном состоянии, но столкновений не было.
На другой день собралась черная сотня, потребовала
у Прядкина разрешения отслужить молебен за здоровье
царя-батюшки. Прядкин разрешил. На молебен собра-
лись бабы, дети и шайка черной сотни. Наша органи-
зация потребовала у Прядкина или окончательно пре-
сечь всю свору черносотенников, или мы все уйдем.
Прядкин предложил, пока все выяснится, подождать,
но кое-кому придется на время выехать куда-либо, по-
тому что не сегодня-завтра произойдет погром. На-
сколько ему известно, погром организован правитель-
ством, и кое-кому угрожает смертью. [Тем,] которые
уедут, он даст аванс по 100—200 рублей. Мне и Ма-
шицкой пришлось выехать на Ирминский рудник как
•раз в самый разгар погрома в Павловке. Вовремя уе-
хали. Молодежь наша осталась, вооружившись револь-
верами, и нагнала страху кой-кому из черной сотни,
заявив, что если они хоть одного затронут, то будут
перебиты все. Вся полиция и казаки открыто были на
стороне погромщиков, и мы опасались их нападения,
но Прядкин не допустил на рудник казаков, и погром
прекратился. Прядкин был вызван в Екатеринослав к
губернатору и там получил нахлобучку. Дрожа за свою
182
шкуру, Прядкин с того времени переменился, и весь его
демократизм пошел насмарку. Черная сотня нажала на
Прядкина, да так, что Прядкин не выдержал и должен
был по их настоянию расправиться с нами: мы должны
были уйти — некоторые на время, а Прянишников, Ма-
шицкая, я и кое-кто еще ушли навсегда, хотя и не сразу.
Меня Прядкин послал на завод «Сулин», обещая
там устроить; директором завода был сын писателя
Шелгунова; он стал ренегатом и боялся нашего брата.
В Сулине я не получил ничего и возвратился обратно.
Мне дали письмо на Рутченковский [рудник] (француз-
ская компания) близ Юзовки. Здесь я поступил на ра-
боту при отправке угля на коксовые печи.
На Рутченковых в то время стояли драгуны; рабо-
чие были придавлены, но зато подпольная организа-
ция работала. Я скоро вошел в организацию. Все силы
были направлены на получение литературы и газет.
Я написал тогда в Харьков И. П. Белоконскому27 и
стал получать харьковскую газету; Юзовка получала
эсеровскую «Сын Отечества» и полтавскую «Социал-
демократ», кадетский «Мир божий», «Нашу жизнь» и
другие. На нас лежала прямая обязанность распростра-
нить и, где можно, читать и разъяснять, что мы и делали.
Особенно [выделялся] товарищ из электрической стан-
ции — дельный и смелый, остальные были очень осто-
рожны и малодеятельны. (Здесь я немного позабыл и
кое-что, быть может, упустил или забежал вперед.
Прошу товарищей, знавших ход событий первой рево-
люции, пополнить и исправить неточности.) Помню, что
около этого времени, в ноябре или декабре, мне прине-
сли «Акафист Сергею Каменноостровскому чудотвор-
цу» Амфитеатрова, который я широко использовал28.
Читал я его на мотив церковный и всех слушателей
приводил в восторг, даже таких заведомых черносотен-
ников, как десятники и т. п. При всеобщей забастовке
с нашего рудника прогнали драгун. Их заменили ка-
заки, с которыми мы скоро завели связи сначала по-
средством газет, а потом и устной беседы. Казаки хо-
дили ко мне на квартиру группами, брали газеты, бро-
шюры, листки; иногда приходилось устраивать вече-
ринки и тому подобные вещи.
В Донецком бассейне прекращено движение на же-
лезной дороге; мы отрезаны от всего [мира]; до нас не
188
доходят никакие сведения. В Юзовке образовался ко-
митет рабочих; грузы выдавались только с разрешения
комитета.
В это время мне приходилось разъезжать по другим
рудникам, проводить митинги. С Карповских приезжал
за мной Михайличенко29, на Прохоровские посылал
комитет, [выступал] на Рутченковском 2-м номере
(послала наша организация), в Юзовке и т. д. Работни-
ков, могущих выступать, было мало, поэтому прихо-
дилось разъезжать. Были товарищи молодые, горячие,
и часто случалось, что выступавших избивали. Так
было на Карповских, подготовлялось [избиение] на
Прохоровских. Помню, как на Прохоровских артель
пьяных грузчиков все время задавала вопросы: надо
ли царя или не надо? Когда им разъяснили, что такое
конституция и насколько она помогает управлению го-
сударством, тогда грузчики накинулись на подрядчика
и давай его ругать за то, что он их подбивал устроить
избиение ораторов. Таких инцидентов была масса; при-
ходилось подходить очень и очень осторожно.
Когда в Юзовке объявили о военном положении,
черная сотня подняла голову еще выше. Помню, как в
типографии Зозули наборщики отказались набирать
приказ, объявлявший о военном положении. Мы свой
комитет распустили, все убрали. На рудниках прити-
хли. Вдоль железной дороги разъезжали патрули и
стреляли в проходившие поезда. Собирались боевые
дружины, и местами происходили стычки с казаками и
драгунами. В особенности сильно проявилась стычка в
Горловке, где масса была убитых и раненых. В числе
раненых оказался наш Шайтлендер (фамилию его никто
не знал, а просто звали его Кузнецовым — об этом мне
рассказали товарищи)30.
События за событиями чередовались с удивительной
быстротой, и упомнить всего не было никакой возмож-
ности. Подпольная работа шла успешно; Юзовка, как
центр, давала тон, направление, несмотря на преследо-
вание и аресты. С заводскими рабочими у меня была
связь — непосредственно с Гурьевым и Петренко31 как
старыми товарищами еще по руднику; через них я
входил и в другие кружки. Еще у нас был общий зна-
комый — армянин Карп Павлович, [который] держал
кофейню на главной улице. Там мы часто встречались
184
с новыми товарищами. Карп был настолько осведомлен,
что знал почти каждого шпиона и всегда предупреждал,
знаком указывая, чтобы были осторожны.
В этот период были у нас и конференции, где обсу-
ждались различные планы работ: подготовка выборов
в первую Думу, о выписке литературы, а также о так-
тике и использовании предвыборных собраний. Больше
всего собраний было в Юзовке среди заводских рабо-
чих, на рудниках. [Собрания проводились] исключи-
тельно подпольно. Карательные отряды, о которых при-
ходилось читать и слышать, наводили уныние. Все
ждали возвращения армии из Маньчжурии в надежде,
что она поможет; небылицы распространялись в на-
роде. Но оттуда прибывали единичные люди и говорили
о недовольстве, и только. Армию сумели распылить и
обезоружить, не довезя до России.
Как бы то ни было, время подвигалось. Назначены
были выборы в первую Государственную думу. С на-
шего рудника должно было быть [выбрано] три выбор-
щика. В назначенный день стал собираться народ к
рудничной школе со всех номеров рудника и механи-
ческой мастерской. Со мной было несколько товарищей.
Мы сейчас же занялись агитацией [среди] разбившихся
на кружки рабочих. У меня был номер газеты «Социал-
демократ», издававшейся в Полтаве, который я и ис-
пользовал, собрав вокруг себя большинство рабочих.
Рабочие, слушавшие чтение, были настолько увлечены,
[что] их прямо поражало все то, о чем написано и что
говорится. Многие из них никогда не слыхали, что
[можно] открыто говорить и писать такую правду, и
они с жадностью слушали и ловили каждое слово. Из
механической мастерской пришли все гурьбой и тоже
остановились послушать. Один из них попросил у меня
газету. Я подал ему газету, а сам начал говорить о
том, для чего мы собрались и что нужно делать, кого
выбирать и т. п.
Вспоминая теперь все прожитое, я не помню ни од-
ного, кто бы выступал под лозунгом социалистов-ре-
волюционеров, все сплачивались вокруг СДРП, в кото-
рой тоже не было розни на большевиков и меньшевиков,
все работали совместно, помогая друг другу32.
Тогда к собравшемуся на дворе народу заявился
пристав с черносотенной свитой. Остановившись по-
13 П А Моисеенко 135
среди двора, начал свою речь к рабочим, ударяя на то,
что следует избрать людей достойных, прослуживших
на руднике долгое время и не замеченных ни в каких
«деяниях» и т. д. По окончании его речи я делаю заяв-
ление приставу, что здесь собрались выборщики и [что
они] не нуждаются в присутствии полиции. Прошу
пристава дать нам место в помещении, где мы должны
избрать из своей среды председателя данного собра-
ния и провести выборы. Пристав: «Для чего все это?
Вот выберите председателя — он вам укажет, кого вы-
брать». Я говорю: «Кого же мы выберем, если мы не
знаем друг друга и не знаем, где он работает?»
— А вот выберите этого человека,— он достойный:
работает здесь давно, мастер.
Выступает мастер и говорит:
— Я работаю 15 лет и живу, слава богу, и по сие
время.
— Вы работаете 15 лет, а я работаю 45 лет, вот по-
этому и требуется прежде всего нам собраться в поме-
щении, а не на дворе и попросить полицию удалиться и
не мешать нам.
Товарищи закричали: «Правильно, полицию уда-
лить!» Пристав, видя такое положение, распорядился
пропускать в помещение по списку, составленному в
конторе. Я подумал, что меня могли не занести в спи-
ски как не проработавшего шести месяцев на данном
руднике. Пошел к табельщику узнать. Табельщик ска-
зал, что есть. Тогда я вхожу в помещение. Когда все
собрались, я предложил прежде всего избрать предсе-
дателя, разъяснив собранию значение этого выбора,
составления протокола об избранных и т. п. процедуры.
Единогласно был выбран я. Поблагодарив за доверие, я
попросил избрать секретаря и предложил в секретари
конторщика, своего товарища. Собрание было согласно,
но пристав запротестовал и не пропустил товарища на
собрание, сказав нам, что на нашем собрании может
присутствовать только инженер. Тогда мы попросили
допустить инженера (в то время он считал себя социал-
демократом, фамилию его забыл; из поляков), который
и вошел на наше собрание, заняв место секретаря. От-
крыв собрание, [я] попросил притворить двери и не впу-
скать полицию. Обратился к собранию с речью, в кото-
рой прежде всего коснулся рабочего движения в про-
186
шлом году: как рабочие шли к батюшке-царю просить
защиты от ненасытных заводчиков и фабрикантов и
как царь-батюшка угостил рабочих свинцовой кашей;
как рабочие воочию увидели, что царь — палач, а не
защитник народа; как народ восстал и потребовал дать
права народу, дать конституцию; и вот дали нам кон-
ституцию куцую и предлагают выбрать своих предста-
вителей и послать в Думу и т. д. Говорил много и ясно
видел, что захватил всех и все. По окончании речи
предложил высказаться желающим. Выступил [рабо-
чий] из механической мастерской, говорил о том, как
люди страдали на маньчжурском фронте, сколько там
легло, а за что, про что? После выступали и другие.
Каждый старался высказать свое злосчастное горе.
Собрание затянулось. Выставили кандидатов. Первая
кандидатура была выставлена моя. Мне пришлось
снять свою кандидатуру ввиду того, что она могла быть
опротестована (хотя на собрании я этого нс касался, а
выставлял другие причины) и указать, кого нужно вы-
брать. По моему указанию собрание выбрало своих вы-
борщиков.
Сделали маленький перерыв. Разбрелись группами.
Инженер вышел, а по возвращении подходит ко мне,
отзывает в сторону и говорит, что пристав справлялся
у него обо мне и спрашивал, не тот ли это Моисеенко,
который создал Морозовскую стачку в 1885 году. «Мне
кажется, что это он. Ведь я в то время служил агентом,
и мне сдается, что это он — и по росту, и по голосу».
Инженер сказал, что ничего не знает, что я у него [ра-
ботаю] десятником на угле, и только. Я постарался по-
скорее закончить и распустить собрание. По окончании
собрания, составив протокол и подписав, отправился
в главную контору вручить [его] для отсылки в выбор-
ную комиссию. В главной конторе меня окружили и
просили рассказать, как проходили выборы. В корот-
ких словах я передал им кое-что, торопясь отделаться.
Из конторщиков двое были социал-демократами. Я им
передал о приставе и о его справке; решили, что надо
принять меры.
На другой день мне сообщили, что пристав решил
во что бы то ни стало арестовать меня. Инженер уехал
по делам, его заменял штейгер, который, увидя меня,
сказал, чтобы я скорее удирал. Он мне рассказал все,
187
что пристав говорил за столом в кругу своего семейства
обо мне, не подозревая, что учитель детей передаст об
этом разговоре. Я спросил штейгера, кто ясе мне даст
расчет без инженера. Штейгер взялся все это сделать, и
через полчаса я получил выписку на расчет, которую
должен подписать урядник, находящийся на шахте.
Урядник подписал ничтоже сумняшеся, потому что ни-
кто, кроме пристава, этого не знал, все это [приставом]
делалось секретно. В главной конторе мне тоже помо-
гли и живо выдали расчет.
Теперь осталось одно — взять документ, который на-
ходился в канцелярии у пристава. Я взял с собой двоих
товарищей рабочих, пошел в канцелярию, подал секре-
тарю ордер на получение документа. Секретарь попро-
сил обождать, пошел к приставу на квартиру. Возвра-
тясь от пристава, ничего не говоря, ьыдал документ.
Я осмотрел, не написано ли что в документе, нашел
только заметку карандашом: не выдавать. Ну, это пу-
стяки.
Вышел из канцелярии и прямо на квартиру. Сказал
жене, чтобы собирала вещи и ждала, когда за ней при-
дет кто-либо из товарищей, а сам отправился в Юзовку.
В Юзовке переночевал [и] отправился на Калачевский
рудник к инженеру Б. Соколову, который долго отне-
кивался и наконец принял [меня] в плотницкую ма-
стерскую, где я и остался работать. Временно дали
квартиру в общей семейной казарме [...] ♦.
На Калачевских работа была неважная, организа-
ции никакой: два-три человека малосознательных.
Пришлось создавать, сплачивать [рабочих!, разбивать
на кружки, заняться развитием [шахтеров] и т. д.
В первый же воскресный день я с женой отправля-
юсь в Юзовку за продуктами и литературой. Придя в
Юзовку, встречаю свою знакомую бабу, которая оста-
лась на нашей квартире в Рутченковке. Начинает рас-
сказывать, как после нашего отъезда квартира была
окружена казаками и полицейскими с приставом и как
она напугалась, когда стали спрашивать, где такой-то.
Сказала, что в Юзовке. Забрали ее старика в полицию,
расспрашивали, кто ходил, и, не добившись ничего, от-
* Опущен пространный рассказ о переезде жены Моисеенко
на Калачевский рудник.
188
пустили. [Рассказала], как пристав клялся перед поли-
цейскими: не он будет Осетров, если не арестует меня
и т. д. Инженера арестовали, и больше никого. Встре-
тил кое-кого из рабочих, которые ничего не знали и
просили приходить к ним. Взяв кое-какую литературу,
вручил ее жене; мы отправились восвояси.
[На Калачевских] мне дали комнатку на дворе куче-
ров и конюхов, где можно было кое-чем заняться.
Вскоре приехал брат инженера Соколова, Сергей, и кое-
что привез из литературы, благодаря чему мы быстро
организовали* кружки. Выписали газеты и подумы-
вали устроить клуб в школе, но это осталось только
пожеланием, потому что рабочие решили отпраздно-
вать Первое мая, а это сопряжено было с забастовкой,
иначе не могло быть — официально [праздновать] не
разрешалось. Накануне мы уговорились выйти всем на
работу и объявить, что сегодня наш праздник Первое
мая, условились дождаться ночной смены и собраться
всем на 15-м номере и провести митинг.
Из плотницкой мастерской вышел только один я,
остальные пока еще оставались [на работе]. Я с не-
сколькими товарищами и рабочими вышли на пло-
щадь, против больницы, образовали круг, поджидая
народ. Но нам разъяснили, что мы собрались как раз
над динамитным складом и нас могут взорвать, тогда
мы отошли в глубь поселка. Народу собралось уже по-
рядочно, пришли и мастеровые. Мне пришлось открыть
митинг речью к шахтерам, в которой указал на их
каторжный труд и полуголодное существование; пред-
ложил потребовать восьмичасового рабочего дня и пр.
Потом прочел одну из статей в газете, как люди доби-
лись лучшей жизни, сорганизовавшись в союзы и ком-
муны. После меня выступал молодой паренек, потом и
другие. Наконец пришлось поставить вопрос об эксплу-
атации рабочего тем же рабочим, то есть подрядчиком,
артельщиком в подземных работах, а также и на по-
верхности. Поступили заявления от рабочих хозяйст-
венного двора... и пошло. Экономических требований **
набралась целая уйма, и первомайская забастовка об-
ратилась в забастовку [экономическую] со всеми нуж-
* В оригинале: расплодили.
** В оригинале: нужд.
дами и печалями рабочих. Пришлось требовать удо-
влетворения по всем пунктам.
Но предъявленные требования администрация отка-
залась удовлетворить. Начались переговоры по всем
вопросам. Вот тут-то и сказалась вся правда: господа
инженеры, называющие себя социал-демократами, по-
казали, как они далеки от социализма и враждебны
всему тому, что они якобы исповедовали. Как мы ни
старались указать на вопиющие несправедливости,
бьющие не в бровь, а прямо в глаз, нам отвечали одно,
что все это они понимают, но сделать что-либо не могут.
«Вот если бы забастовали все рудники всего бассейна,
тогда бы мы все сделали и разницу переложили бы на
уголь. А два-три забастовавших рудника ничего не
значат, скорее синдикат соблазнится закрыть рудники,
чем удовлетворить ваши требования*. Мы со своей
стороны указывали на те ненормальности, которые су-
ществуют на руднике, находящемся всецело в ведении
заведующего, который вправе сделать так, как лучше
и т. п. Но наши доводы ни к чему не привели, кроме
обещаний подумать и сделать, когда им заблагорассу-
дится.
На третий день забастовки явились на рудник дра-
гуны. Все было тихо, и по руднику никакого движения
не было. Мы с товарищами вышли, прошлись по руд-
нику. Заметили, что возле одной казармы собралось не-
сколько человек. Мы подошли к ним, ничего не подо-
зревая. Не успели сказать двух слов, видим, едет уряд-
ник верхом и прямо к нам. Товарищ мой, кузнец, по-
ступил всего за три дня до Первого мая, его никто не
знал. Урядник к нему: «Вы что здесь, зачем? Вы не с
нашего рудника». Я говорю уряднику, что это кузнец
из механической и такой же работник, как и мы.
Урядник: «Знаем вас, какие вы работники». В это
время подбегает один из шахтных подрядчиков и уда-
ряет кузнеца. Я говорю уряднику: «Что же вы смот-
рите? Если он вам подозрителен, возьмите его». Уряд-
ник взял товарища, повел, а я, видя, что дело неладно,
пошел за казарму, оттуда скорее в другую, третью и
на квартиру плотника. Говорю ему о случившемся.
В это время слышим шум: на дворе толпа человек
25—30, бежит; искала меня. Плотник притворил две-
ри в квартиру, а сам вышел на улицу. Толпа броси-
190
лась к частным магазинам, обежала кругом и, видя,
что нигде [меня] нет, пошла в свои казармы, а я, по-
сидев еще с час у плотника, пошел в квартиру штей-
гера.
Штейгер ничуть не удивился, когда я ему расска-
зал, что было. Не будь на руднике драгун, эти черносо-
тенники не посмели бы так [буянить], а также и уряд-
ник; [раньше] он боялся нос показать, а теперь храб-
рый стал. Посоветовавшись, мы порешили, что мне по-
казываться рискованно. «Всего лучше — пусть остав-
шиеся товарищи ведут дело, а тебе на время уйти
в Юзовку».
Из квартиры штейгера я отправился напрямик в
Юзовку. Прежде всего зашел в кофейню к Карпу раз-
узнать, что и как. Карп мне рассказал, что у них были
аресты накануне Первого мая. Первого мая работали.
Собрание было, нелегальное, где-то далеко. От Карпа я
отправился к Гурьеву. Дома была одна [его] жена, с ко-
торой мы, напившись чаю, пошли на завод встречать
Гурьева. Навстречу попался нам молодой Петренко
Григорий, который просил зайти к нему на квартиру;
немного погодя вышел и Гурьев. По дороге он мне рас-
сказал, как было у них Первое мая и почему не уда-
лась забастовка. «В Юзовке накануне арестовали Закса
и некоторых членов комитета, а также и кое-кого из за-
водских рабочих. Полиция всю ночь ходила по заводу,
а утром у всех ворот стояли полицейские и около них
члены «Союза русского народа». Когда мы вышли на
работу и увидели такую картину, то никак не могли
убедить массу рабочих, чтобы бросить работу; уйти же
одному цеху... нашли, что это не достигнет цели». Вече-
ром мы пошли к Петренко. Там были еще кое-кто, те-
перь не помню. У Петренко я узнал, что на Рутчепко-
вом решили провести 15 мая митинг и просили, если
кто знает, где находится старик, то есть я, просить,
чтобы пришел и не боялся — арестовать не дадут: ка-
заки все на стороне рабочих, они-то и просили, чтобы
был старик.
Так я, переночевав в Юзовке, на другой день вече-
ром заявился на Калачевские. Придя на квартиру,
вижу — все спокойно. Жена сказала, что приходил
только кузнец, взял вещи, сказав жене, что уходит, и
больше ничего. Наутро вышел на работу в плотницкую.
191
Мне объявили, что я через две недели* увольняюсь за
сокращением штатов. Хорошо, жду, пока инженер Со-
колов придет в главную контору. Часов в одиннадцать
иду к Соколову. Вошел в кабинет. Соколов спраши-
вает: «Ну, что скажете?» Я говорю: «На каком основа-
нии вы меня увольняете?» Соколов начинает вилять
хвостом, что, мол, это приказание свыше и т. д. Я го-
ворю Соколову: «К чему обманывать себя? Других вы
не обманете. Не лучше ли сказать прямо, что вы уволь-
няетесь как непригодный нам человек; получите за две
недели вперед, и делу конец». Соколов обрадовался:
«Пожалуйста, получите за две недели, а в квартире жи-
вите, пока найдете дело». Я говорю: «Спасибо, избави
бог от таких друзей, а с врагами мы сами справим-
ся». И вышел из кабинета. Пришел в мастерскую, со-
брал инструмент и распростился с товарищами.
К вечеру этого же дня отправился в Макеевку.
В Макеевке, на Софиевском руднике, работал Николай
Порошин, я к нему. Переночевал. У него дела никакого
не оказалось. Он дал мне письмо на Григорьевские.
Пошел туда. Там то же. Так я проходил [до] 10 мая.
10-го пошли мы с женой в Юзовку; жена осталась там,
а я отправился на Рутченково с двумя товарищами.
Пришли туда, там уже митинг собрался; проводил ми-
тинг один из товарищей с Юзовки (еврей, фамилию его
я забыл). Меня сейчас же впустили в круг, и я стал
рядом с оратором. Помню, как товарищ неудачно кос-
нулся попов и религии, пришлось одернуть и взять
слово. Исправить ошибку товарища было легко, только
стоило подойти с другого конца, и мне это удалось бы-
стро. Публика насторожилась, когда я напомнил: «Вот
сегодня день открытия Государственной думы, где
ваши избранники соберутся. Но за то, что вы выбирали
в Думу, многие из ваших товарищей арестованы и по
сей день томятся в тюрьме». В это время подъезжает
пристав и хочет пройти в круг. Народ сгрудился и оттер
пристава, пока я не кончил. Пристав как только уви-
дел меня, весь налился кровью и выпучил глаза, сел на
дрожки и уехал. Через минут 15 появляется с полицей-
скими. Мы уже решили идти на девятый номер и там
соединиться с карповскими рабочими. Всей массой —
* В оригинале: по отрабатыванию двух неделе.
192
тысячи две человек — с песней «Смело, товарищи,
в ногу» двинулись вперед.
Шествие представляло чудную картину по тогдаш-
нему времени. Весь народ был в приподнятом настрое-
нии. Чтобы придать более демонстративное настроение,
я взял большой красный платок, который был со мной,
прикрепил его к палке, хлопцы подхватили его у меня
и, подняв высоко, двигались вперед, к переезду желез-
ной дороги. Перейдя дорогу, у насыпи глея останови-
лись и снова открыли митинг. Пристав и несколько по-
лицейских верхами следовали в отдаленности. От Рут-
ченкова рудника показалась пыль, а через две-три ми-
нуты видно было, что скачут казаки. Флаг мы сейчас
же убрали и продолжали говорить. Казаки подлетели
вплотную к народу, спешились и слушают оратора.
Так они постояли несколько минут, потом мигом сели
на коней и марш обратно. Пристав было за ними, что-то
крича, они—ноль внимания. Ускакали. Приставу ни-
чего не оставалось делать, как и самому уехать, оста-
вив лишь несколько полицейских верхами, и то на
почтительном расстоянии.
От карповских рабочих прибыл посланец, [сообщил],
что идут карповские. Мы тронулись к ним навстречу.
И вот подходим друг к другу: рабочие-карповцы под-
няли своего товарища-оратора на руки, наши тоже
своего подняли; поднесли друг к другу [ораторов], ко-
торые пожали друг другу руки и после этого открыли
общий митинг.
Первым сказал речь карповский, потом наш, рут-
ченковский. Потом выступила юзовская девица и, еще
не усвоив хорошенько, как выступать перед большим
собранием, сконфузилась так, что оборвала чуть ли не
на полуслове. Пришлось и тут выручать. В своей речи
мне пришлось уделить много [внимания] положению
женщины как работницы, матери-хозяйки. По оконча-
нии речей сделали сбор в пользу семей арестованных
товарищей. Меня пошли провожать рутченковские то-
варищи до передаточной станции; с рудника нам дали
паровоз «кукушку», и мы все прибыли на рудник, от-
туда — в Юзовку.
На другой день мы с женой отправились на Кала-
чевские. Придя домой, я встретил Сергея Соколова,
который мне сказал, что он видел Прядкина, который
103
уехал в Харьков и просил, как только возвратится че-
рез неделю, зайти к нему.
В это время меня попросили очистить квартиру.
Я поехал в Алмазный район, там повстречался с неко-
торыми товарищами, которые посоветовали пока посе-
литься в Алмазном поселке и заняться частной рабо-
той. Я подыскал себе квартирку и переехал в Алмаз-
ную, наняв подводу,— [лучше], чем таскаться по же-
лезной дороге.
Я устроил под навесом верстак и начал работать
что придется. Раз как-то встречаю двух товарищей ра-
бочих, которые поступили на завод; они и говорят:
— Вот хорошо, что вы здесь, а то у нас некому про-
вести собрание, а народ очень хотел бы.
— За чем дело стало? Собирайтесь, за мной оста-
новки не будет.
Поговорили так и разошлись. Я им указал свою
квартиру. В это время вспыхнула забастовка на Бель-
гийских рудниках. Там служил в конторе товарищ
Пахуцкий (с французского рудника). Он прислал за
мной, чтобы я приехал непременно. Я сажусь на пер-
вый поезд и еду до Ирминского разъезда, оттуда иду к
Пахуцкому; оказывается, некому проводить заба-
стовку. Вечером мы пошли в казармы рабочих.
Я узнал обо всем, из-за чего и как [бастуют], а наутро
вышел на указанное место и два дня руководил заба-
стовкой. Ночевал у Пахуцкого, а обедал где приходи-
лось.
Вечером другого дня мне передает Пахуцкий, что
надо уходить. «А то пристав хочет тебя арестовать, да
только не знает, откуда ты явился. Я,— говорит Пахуц-
кий,— сказал приставу, что это газетчик, торгует по
рудникам газетами. И теперь тебя будут стеречь».
Я решил, что утром рано я балкой пройду к 13-й роте,
перейду там Луганку и выйду к Ирминскому разъезду.
Так я и сделал: утром раненько ушел, и делу конец.
Через час я уже был на Алмазной и принялся за
свое дело. Работа была хотя и не особенно спешная, но
без дела не сидел. Через несколько дней приходят ко
мне товарищи с Алмазного завода и заявляют, что у
них готово, могут собраться.
— Хорошо. У вас готово, а я всегда готов. Когда
соберетесь, придете за мной и пойдем.
194
На другой день перед вечером пришли за мной, и
мы пошли к месту, где назначено было собрание.
Придя на место, нашли, что [народу] собралось не-
много. Подождали, покурили. К нам начали соби-
раться заводские рабочие. Когда собралось около ста
или более [человек], открыли собрание.
Так как это было первое собрание, пришлось объяс-
нить цель нашего собрания и дальнейшего его разви-
тия, причины тех ненормальностей, которые сущест-
вуют в данный момент. Речь моя захватила слушате-
лей, да и сам я был в ударе, потому что в этом уголке
еще не раздавалась живая речь. Когда я говорил, уже
к концу речи подошел надзиратель Алмазного района.
Все рабочие сгрудились вплотную вокруг меня и за-
крыли от взоров надзирателя, так что он не мог видеть
говорящего, к тому же было уже темно, и я спокойно
кончил речь, и все разошлись. Меня опять проводили
вплоть до дома. Так качалась работа на Алмазном за-
воде. На другой день приходят товарищи и говорят, что
рабочие просят прийти еще — соберется вся смена и в
другом месте пораньше. «Хорошо, прекрасно. Давайте,
собирайтесь. Чем больше, тем лучше». Порешили, что
они приедут за мной; обещали собрать всю денную
смену. Так и было. Когда мы пришли на назначенное
место, около кирпичных сараев, там уже была масса
народу, были и женщины, но немного. Принесли даже
табуретку, чтобы стать на оную, а то не всем видно.
Пришлось повести речь в более широком плане*: кос-
нуться всех болезней, которые накопились веками на
теле рабочего. Говорил с перерывами, вызывая товари-
щей рабочих высказаться, но таковых не находилось.
Пришлось прибегнуть к другому способу — просить,
чтобы задавали вопросы: кто что имеет, чем недово-
лен и т. д. Это подействовало, начали задавать вопросы
и тем самым давать тему для дальнейшего развития
[беседы]. Наши собрания так пришлись по душе рабо-
чим, что убедительно просили приходить каждый ве-
чер. Так мы и сделали.
Каждый вечер стал я ходить на эти собрания, и с
каждым днем народу собиралось все больше и больше,
не только заводские, но и поселковые. Вся молодежь
* В оригинале: размере.
106
приходила послушать, в особенности еврейская моло-
дежь жадно ловила каждое слово. Помню, как-то раз
па собрании один молодой человек попросил слова и,
взойдя на табуретку, начал свою речь в очень сильных
выражениях, и, помнится, сказал, что он народный со-
циалист. Ему, бедняге, пришлось плохо: собрание
зашумело и собирались предать его или побить. При-
шлось напрячь всю силу для того, чтобы спасти па-
ренька, и я спас его, он смог уйти спокойно. Поступали
вопросы и от рабочих-женщин. Пришлось коснуться и
положения нашей женщины, ее вековечного рабства и
горькой долюшки женской... За это выступление муж-
чины-рабочие, смеясь, говорили: «Ты избалуешь на-
ших баб, они и слушаться нас не будут» и т. д. Так мне
пришлось на Алмазном поработать среди рабочих не-
дельки две. На поселке бабы, подростки встречали меня
как ихнего оратора.
Но вот забастовка на Шубинском руднике. Иду
туда, присутствую на собрании стачечного комитета,
потом выступаю на общем собрании, устроенном прямо
во дворе рудника. Когда я кончил свою речь, товарищ
Александр, руководитель забастовки, пожимает мне
руку и целует меня. Народ в восторге кричит: «Браво!
Ура!» С Шубинского я пошел на французские. Там за-
ночевал у товарищей и задержался. На другой день,
в половине дня, появилась огромная масса народа. Что
такое? Откуда? Оказалось, это шубинские товарищи
пришли на французский и устроили митинг. Пришлось
и здесь выступить. Хотя французские рудники и без
того знали меня хорошо, зато Шубинские еще мало.
Во время этого митинга я ясно увидел, что на француз-
ском руднике черная сотня стушевывается и прогресс в
сторону социал-демократии огромный.
По окончании митинга я с женой пошел в дом
Прядкина, к садовнику Карлу, эстонцу, и перед вече-
ром через Орловский рудник пошел на Шубинский.
И вот картина передо мною: от французского рудника
к Шубинскому по дороге на линейке, запряженной па-
рой, едет надзиратель, а по бокам линейки верхами
полицейские скачут. Я говорю жене: «Это они вдо-
гонку за мной». [Полицейские] встретили мужчину,
остановились и о чем-то разговаривали, а потом вижу:
надзиратель свернул и поехал вдоль линии железной
196
дороги к Алмазной. Встречный человек пошел к фран-
цузским рудникам, а мы с бабой пошли на Шубинские,
только с другой стороны. Идем Шубинским поселком,
меня встречает паренек-еврейчик, говорит: «Не ходите
на рудник, там прибыла рота солдат с пулеметом и, ка-
жется, идут аресты». Я поблагодарил его и отправился
в квартиру товарища, где переоделся. Оставив жену
здесь, сам отправился на Ирминский рудник. На Ир-
минский пришел уже поздно; пошел к брату Машиц-
кой, Захарову, переночевал, наутро отправился к Ма-
шицкой на Анненский рудник, на станцию Ламоватка.
Здесь я прожил дня два, потом уже возвратился на
Алмазную.
Время было тревожное: реакция все сильнее начи-
нала давить; первую Думу разогнали. Появилось Вы-
боргское воззвание и отдельное — социал-демократиче-
ской думской фракциизэ. Пришлось развернуться и по-
бывать на многих рудниках. Часть наших товарищей,
еще не искушенных и не побывавших в переделке, по-
притихла. Приходилось подбадривать, вливать свежую
струю в массы.
На нашем горизонте появился товарищ Михайли-
ченко М. И. Собирались грандиозные митинги. Поли-
ция и казаки бесчинствовали *, начиналась травля, про-
вокация; всюду рыскали шпионы. Газеты, хотя и
смутно, приносили известия о восстаниях во всех кон-
цах. Центры наши — Екатеринослав, Харьков — да-
вали нам очень мало, своих средств не хватало, прихо-
дилось пользоваться всем, что попадалось под руки.
У Машицкой устроили базу; заявился и Михайли-
ченко, которому пришлось прожить у Машицкой с не-
делю, а потом отправиться опять по рудникам и горо-
дам. Появилось в печати [объявление]: премия за
поимку неуловимого Михайличенко. Мы старались его
спровадить подальше и на время немного прекратить
выступление в Донецком бассейне. Мне пришлось тоже
удирать подобру-поздорову.
Сложил я свой инструмент в ящик, взял белье и
пиджачишко, сел в вагон и отправился в путь и чуть-
чуть было не влопался. В Дебальцеве, выйдя из вагона,
пошел к кассе взять билет до Ясиноватой. В это время
из второго класса вышел пристав. Жандарм, стоявший
недалеко от кассы, указал приставу на меня. Я это за-
107
метил, но не показывал виду. Иду во второй класс, беру
газету и отправляюсь в свой поезд. Зашел с другой сто-
роны — нельзя, двери заперты. Делать нечего — об-
хожу опять кругом и иду в свой вагон. Развязываю
корзинку, достаю черную рубашку, надеваю поверх ро-
зовой, вместо серого пиджака надеваю черную тужур-
ку. Готово. Перед отходом поезда в вагон входит при-
став, прошел — ничего. Поезд тронулся, я сижу себе.
В пути опять проходят пристав и два надзирателя.
Прошли и даже не взглянули попристальнее.
В Ясиноватой я не пошел в станцию, остался на пер-
роне дожидаться поезда из Екатсринослава на Мариу-
поль. В это время подошли ко мне два моих знакомых
хлопца; я им сказал, чтобы они наблюдали со стороны
и сходили в лавочку взять что-либо перекусить. Подо-
шел поезд, я сел в вагон без билета, заявив [об этом]
кондуктору. Тот согласился.
Сидим мы втроем с товарищами, закусываем, вы-
пили полбутылки монопольки. Входят опять пристав и
два надзирателя. Прошли. Третий звонок — товарищи
слезли, поезд тронулся. В Юзовке подходит кондуктор
и велит взять билет, а уже было два звонка. Не успел я
выйти из вагона — третий звонок. На дебаркадере стоят
пристав и два надзирателя. Я пробежал мимо них и
опять в вагон. В Рутченково, я ожидал, меня арестуют.
Попросил одного рабочего с Рутченковских, который
узнал меня, в случае [моего] ареста сказать таким-то.
Рутченково проехали — не вызывали; на Еленовке
опять вызвали, но касса уже была закрыта, и я опять
бегу мимо церберов и сажусь в вагон. Так они меня
проводили до Волновахи. В Волновахе наблюдаю из
окна, что будет. Пристав подзывает какого-то субъекта
и что-то ему говорит. Тот мотнул головой в знак согла-
сия и направился к вагону, а я лег и притворился,
будто сплю. Шпик сел на краешке [скамьи] и давай
меня тормошить. Я промычал несколько слов и попро-
сил меня не тревожить; он уселся напротив и так [ехал]
до самого Мариуполя.
В Мариуполе взял вещи, вышел из вагона и пошел
к извозчикам. Нанял дрогаля и громко сказал: «На
первую слободку, к Икряному». И поехали. По дороге
я говорю дрогалю, что мне завтра нужно будет ехать на
завод. Дрогаль говорит: «Так зачем тебе к Икряному?
198
Поедем ко мне, там переночуешь, а утром я тебя отвезу
на завод. Я живу по дороге, на Базарной улице». Я был
очень доволен таким оборотом дела, и мы под покровом
темноты вместо слободки отправились на Базарную.
Оглянувшись, я увидел, что ехавший сзади извозчик
свернул на первой слободке влево за другим дрогалем,
ехавшим тоже с пассажиром. Ну, значит, кончено, ма-
невр удался, я вне опасности.
Переночевав у дрогаля, утром я уже был на заводе.
[Пошел] прямо в аптеку к Шниперу. Тот, увидя меня,
обрадовался: как раз ему нужен мастер — он отделы-
вал себе собственный дом. Я взялся делать двери и
рамы. Пока день-другой жил у него, потом встретил
товарища из Юзовки. Он работал на заводе в Никополе
и жил с товарищем, у которого жена была из Большого
Токмака. [Они] меня пригласили жить совместно.
Я был очень доволен сложившимся обстоятельством, и
мы зажили по-семейному. В Мариуполе нашлись еще
товарищи. На заводе у Сойфера работал Петренко из
Юзовки. Я окунулся в партийную работу.
У Сойфера я поработал две недели, изо дня в день
читая газеты рабочим в столовой. И так настроил рабо-
чих, что они даже теперь помнят меня (об этом я сужу
по тому, что в Харькове в УЦИКе встретил меня това-
рищ в 1922 году и тут же признал, обрадовавшись, что
я еще жив). От Сойфера я ушел и опять работал у апте-
каря, пока не приехала ко мне жена и [не] сообщила,
что на рудниках пока все тихо, можно ехать туда. Уло-
жил инструмент, товарищи меня проводили, посадили
в вагон, и я опять на рудниках. Поступил на Марьев-
ский рудник плотником. Проработал три или четыре
месяца. Получаю письмо от Пахуцкого, чтобы ехал на
Марганцевые рудники, под Никополем, рудник «Пере-
люзит». Еду туда, поступаю пока плотником. Начинаю
работать, знакомлюсь с рабочими. Дело было к весне.
Весной начинаю собирать сходки в балках, на кото-
рые собирались не только рабочие, но и селяне. Мне
уже поручили столярную работу. Потребовались то-
кари, слесари. Я пишу в Екатеринослав; приезжают
товарищи Захаренко, Богомазов и еще двое-трое.
У нас уже образовался кружок; втянули в работу учи-
теля и писаря. Работа по пропаганде занимала все сво-
бодное время. Я получал журнал «Русское богатство» и
199
газеты столичные и екатеринославские. Всех нас
сильно нервировала расправа казаков с крестьянами.
Как правительство ни старалось замолчать, к нам до-
ходили о ней вести. На крестьян это сообщение действо-
вало очень сильно. О наших собраниях узнала местная
полиция; к приставу в Городище были вызваны Па-
хуцкий и еще несколько человек, где их расспрашивал
пристав, кто проводит собрание и о чем говорят и т. д.
Учитель Красногригорьевки был хорошо знаком с
приставом; мы его направили разузнать, в чем дело.
Учитель приехал от пристава с вестями, что это пу-
стяки, [вызывали] по глупому доносу урядника, но пре-
дупредил, чтобы были осторожны, в особенности пи-
сарь, на которого больше всего указывалось.
Роспуск второй Думы и арест депутатов34 в нашей
глуши прошел как-то малозаметно, мы никак не могли
среагировать и что-либо предпринять, кроме собраний.
Нас было слишком мало, и мы оставались как будто в
стороне. Ясно было одно, что реакция душила всех и
вся. Многие товарищи стали постепенно охлаждаться,
а некоторые и совсем или уходили от работы, или, и
того хуже, делались провокаторами, как это случилось
впоследствии и в нашем кружке. Как бы то ни было, а
все же год пришлось поработать на Марганцевых руд-
никах.
Летом к нам приезжали Машицкая, Прянишни-
ков35; соскучились они по мне, да и хотелось им по-
смотреть запорожский луг и пороги, полюбоваться
Днепром и Бугаем (мы как раз жили па берегу Бугая).
Их приезд подбодрил нашу компанию. Машицкая рас-
сказала о работе на рудниках, о работе в подполье
и т. п. Проводили мы их до станции Марганец и как
будто что-то потеряли — так грустно от навеянных
дум: вот жили, работали вместе, [а] злая, бессердечная
рука реакции разогнала всех. Каждый раз приходи-
лось собирать и создавать новые кружки, приспособ-
ляться к новой обстановке. Только беззаветная предан-
ность делу и вера в победу над общим врагом окрыляла
нас и давала силу и бодрость. Мы, более сознательные
рабочие, ясно видели, что царизм трещит по всем
швам. Как бы реакция ни душила, мы возрождались
снова и давали знать, что «жив курилка», есть еще по-
рох в пороховницах.
200
До выборов в третью Думу все шло хорошо и глад-
ко. Собирались по-прежнему в балках, где, [выступая,
мне] пришлось коснуться вопроса об армии, в которой
служат наши дети, сыновья, братья, которых узурпа-
торы посылают расстреливать своих отцов, матерей и
братьев. Чтобы этого не было, надо чаще писать им обо
всем, что делается в деревне, на заводах, рудниках, от-
крывать им глаза на то, что их дурачат, вбивая им в
башку [разные бредни] об отечестве, о присяге, Царе
и т. п.
На одном из собраний пришлось коснуться такого
вопроса:
— Вот мы собираемся в балках, в оврагах погово-
рить о своих нуждах, о горе злосчастном, о том, как нас
притесняют, как над нами издеваются и как избавиться
от такого горя. И, кроме голой правды, вы ничего здесь
не слышите. За что же нас преследуют? За правду. Кто
из вас может поручиться, что [в] вашей среде [не] най-
дется негодяя, [который] пойдет и скажет старшине или
уряднику, что вот, мол, собираются.
На это мне ответили, что среди них нет таковых;
хотя здесь, на собрании, есть брат старшины, но он не
таковский, он не скажет. На собрании были не толь-
ко молодые, но и старики и даже старухи. Приноси-
ли яблоки, груши, сливы и потчевали своих ораторов;
засиживались за полночь. Так-то шла наша подполь-
ная работа. Все мы были довольны, и нас это подбод-
ряло.
Выборы в третью Думу заставили выступить перед
рабочими с обширными объяснениями о значении
Думы. [Говорил], как рабочих просеивали через не-
сколько сит и т. п. Большинством голосов (записками)
я был избран выборщиком, и после этого через дня два
мне передают, что уряднику поступил донос. Я уехал
в Екатеринослав на выборы, где встретил много знако-
мых товарищей. На предвыборном собрании был наме-
чен рабочий Кузнецов36. Решили поддержать его кан-
дидатуру, и на выборах он прошел, поддержанный
всеми. В то время еще большого расхождения не было
между большевиками и меньшевиками, хотя уже на-
зревал окончательный разрыв. Помню по этому поводу
разговор с Г. И. Петровским, который в то время еще
заметил, что Кузнецов мало пригоден. К сожалению,
14
П А Моисеевне
201
екатеринославские товарищи никого не выставили и
пришлось помириться на этом. Была выставлена и моя
кандидатура*, но я отказался, [так] как для Думы [я]
неподходящий: слишком стар, а там надо быть моло-
дым. Возвратясь обратно в свою Красногригорьевку,
снова принялся за свое дело, не обращая ни на что
внимания.
Как-то раз в мастерскую заходит учитель и передает
мне, что он был у пристава в Городище, где ему при-
став сказал, что у вас там есть какой-то старичок, рабо-
тает на руднике, и вот уже второй раз урядник доносит
о нем как о неблагонадежном. Собрал я товарищей, по-
советовался и порешили: [мне] взять отпуск на две не-
дели и поискать дело в другом месте. Управляющий
дал мне отпуск, и я поехал в Мелитополь. Там работал
Жданов на заводе Либермана, где для меня дела не
оказалось. Поехал к Машицкой, на Анненский руд-
ник,— тоже нет дела. Я еду в Нахичевань-на-Дону к
Миронову, поступаю как столяр и учить детей ручному
труду. Так я снова в Ростове и Нахичевани. [Из] старых
товарищей встретил рабочих — Вовка, Шамурова и
больного уже совсем Попова (Родионовича), шлиссель-
буржца37, да из Мариуполя кузнеца, который готовил
воззвание к новобранцам и успел только один или два
экземпляра передать мне (остальные все были аресто-
ваны вместе с ним). Он был выдан провокатором, рабо-
тавшим вместе с ним; остались его жена и ребенок.
Пришлось поддержать.
Жизнь в Нахичевани не по нутру мне пришлась.
Писал я во все концы и вот получил телеграмму из
Баку от доктора Кавалерова, чтобы ехал немедленно.
Недолго думая, собрал вещи и отправился в Баку. Ка-
валеров служил в Совете съезда, в Балаханах в боль-
нице старшим врачом. Он жил один, без семейства.
Пришлось остановиться у него. Михайличенко жил в
Сураханах на промысле Бенкендорфа нелегальным,
под фамилией Братищев. С ним же там жил брат учи-
теля с Марганцевых рудников — Григорий Осадько.
Я поступил в прачечную масленщиком при маленькой
паровой машине38. Работал, пока Кавалеров не уехал
обратно в Донецкий бассейн.
* В оригинале: Был выставлен и я.
202
После его отъезда месяца через два или три я по-
лучил письмо от товарища Захаренко из Большого
Токмака, где они образовали артель слесарно-механи-
ческой мастерской. Им нужен столяр, он же и модель-
щик. Я беру расчет, еду в Большой Токмак, где начи-
наю работать как член артели. В артели было 8 чело-
век: Захаренко, Маринченко — токарь и слесарь,
остальные были литейщиками. Работа была главным
образом ремонт машин, косарок, жаток и тому подоб-
ных вещей. Было два токарных станка: сверлильный
и долбежный. Чего не было — это кредита и запасного
капитала.
Через год у меня заболела жена — у нее образо-
вался рак, требовалась операция. Токмакские врачи
отказались сделать такую трудную операцию, при-
шлось написать Машицкой, которая ответила, чтобы
мы ехали к ней. Приехали на Лидиевский рудник к
Машицкой и Прянишникову. Приехали мы как раз пе-
ред праздником пасхи. Машицкая с моей женой отпра-
вились в Луганск. В луганской земской больнице рабо-
тал врач Скворцов, очень хороший оператор, который
по осмотре сказал, что операция сложная, «приезжайте
после праздников».
После пасхи положили жену в больницу. Я поездил
по рудникам, позондировал, где что делается. Побывал
у доктора Кавалерова, рассказал о болезни жены. Он
пожурил меня, почему я не обратился к нему, [велел],
чтобы по окончании операции, как только можно будет
выписаться, жена ехала к нему. Так я и сделал. В Ток-
маке как раз было много работы столярной и маляр-
ной. Пока жена была в больнице, два месяца мы рабо-
тали. Потом, перевезя жену к Кавалерову, я опять от-
правился в Токмак, где у нас назревал кризис: не
было кокса и кузнечного угля. Поехал я к Прядкину
просить угля и кокса в кредит. Прядкин отпустил ва-
гон кокса и вагон угля. К этому времени в артели начи-
налась склока, недоверие друг к другу. Литейщики
наши перессорились, литье выходило плохое. Поре-
шили кой-кому пойти на другие заводы. Работали у
частных хозяйчиков: Захаренко — на заводе, я — у ме-
стного столяра. Маринченко оставался хозяином [ма-
стерской]. Постепенно наша артель распадалась, а по-
том и совсем покончила [существование], оставив од-
203
кого Маринченко. Я уехал в Горловку к Кавалерову,
который для своей жены открывал частную коммерче-
скую школу. [В школе], для которой нужна была об-
становка : парты, шкафы, столы и тому подобные вещи,
я и обосновался окончательно. Работал сначала один, а
потом пришлось пригласить помощников. Здесь я скоро
образовал кружок из рабочих-шахтеров. У меня стали
собираться все чаще и чаще, не навлекая подозрения
до получения письма от Михайличенки из бахмутской
тюрьмы, в котором он просил, чтобы бабушка пришла
к нему на свидание. В связи с этим письмом* * у меня
сделали обыск, взяли начатые мною воспоминания и
больше ничего. Я и бабушка поехали в Бахмут; в жан-
дармском [управлении] выхлопотали пропуск на свида-
ние для нее. Так она и ездила в Бахмут и до суда и
после суда, пока Михайличенко отсидел свой срок; ко
мне же полиция больше не заглядывала.
На выборах в четвертую Думу мы провели своего
выборщика ** — Галица; от него я и узнал, что в Думу
прошел Г. И. Петровский.
По выходе газеты «Правда» у нас на руднике выпи-
ска доходила до 20 [экземпляров] и с каждым месяцем
увеличивалась; работа наша все ширилась, захватывая
все большее количество людей, в особенности когда
пришлось проводить своих товарищей в больничную
кассу. Я был совершенно в стороне от всей несознатель-
ной массы; меня знали только свои, кружковые.
В больнице у нас были свои ребята. Газета «Правда»
нам давала все, в особенности после моей корреспон-
денции, которую я послал в «Правду» через Г. И. Пе-
тровского и которая была напечатана под псевдонимом
«Старый воробей». Некоторых из товарищей возму-
щало несогласие партии в Думе с ликвидаторами. В то
время еще неясно было расхождение, и мы были не в
курсе до тех пор, пока к нам не приехал Г. И. Петров-
ский, который в беседе со мной пояснил всю эту рознь.
К сожалению, он пробыл у нас всего один день, перено-
чевал у меня, наутро поехал дальше. Собрание наше
было небольшое, конспиративное, в [лесной] посадке.
Потом мы с Петровским зашли на братскую могилу то-
* В оригинале: По этому письму.
* В оригинале: кандидата.
204
варящей, погибших в 1905—6 годах. Петровский обе-
щал прислать больше [экземпляров] «Правды» для ее
распространения и взял адрес товарища Морозова39.
Впоследствии оказалось, что это — непростительная
ошибка: когда пришла газета, на почте поставили по-
лицейских, [чтобы] конфисковать газеты и арестовать
получателя. Я настаивал, чтобы не ходить за получе-
нием, пусть они пропадут, все равно так или иначе они
нам не попадут. Мои ребята тайком от меня все же по-
шли, ну и, конечно, Морозов был арестован, газеты
конфискованы. Морозова отправили в Бахмут. [Его] се-
мейство состояло из пяти душ, пришлось прибегнуть к
сбору. Первый месяц сбор был сравнительно еще ни-
чего, около 30 рублей. Поехал я в Бахмут в отделение
редакции харьковской прогрессивной газетки. Встретил
товарища интеллигента, который мне вручил 80 рублей
для пересылки Михайличенке (он уже вышел из тюрь-
мы и уехал опять в Баку, где жило его семейство). Я
разделил эти деньги пополам: Михайличенке послал
40 рублей, а остальные — семейству Морозова. Мы рас-
считывали, что долго [Морозова] не продержат; в это
время затевалась мировая бойня, и ему не миновать
мобилизации как солдату. Все это, вместе взятое, за-
ставляло меня напрягать все силы, [чтобы] поддержать
[его] семейство; товарищей своих я подхлестывал, сам
помогал всем, чем мог, и тем не давал унывать.
Через три или четыре месяца наконец освободили
Морозова из тюрьмы, [выслали] под гласный надзор в
Харьковскую губернию, в Изюмский уезд, а с ним еще
одного товарища. Они подали прошение о переводе их
в Таганрогский округ, в Макеевку. Чтобы ускорить
этот перевод, который был разрешен, они поехали в
Таганрог, там их снова арестовали и вместо Макеевки
направили в Нарымский край. Об этом знали только
его жена, я и еще двое товарищей: Бескоровайный и
Федор (фамилию забыл).
В это время началась мобилизация. Полиция стала
наводить справки, где такой-то. Я жене Морозова рас-
толковал, чтобы она говорила, что муж мобилизован по
месту нахождения, в Изюме, а товарищам, состоящим
в комитете о пособии солдатам, [говорил], что он моби-
лизован. Таким способом ее с детьми включили в спи-
сок мобилизованных, и она стала получать пособие.
20Б
Дело немножко облегчилось. Так мы и коротали с ней
дни вплоть до последних чисел апреля 1916 года.
Письма из Нарымского края шли на мой адрес.
1916 год. Меня захватила грандиозная забастовка
шахтеров, начавшаяся с Фурсовских рудников и захва-
тившая весь Горловский район40. Бастовали Фурсов-
ский, Ртутный, Горловские, все Никитовские, Нелепов-
ские, Щербиновский [рудники) и Государев Байрак.
Стоило мне только показаться [рабочим], пришедшим
на Горловский рудник, который еще не примыкал к за-
бастовке, [как] я был приглашен в круг, где говорили
фурсовские товарищи. Мне объяснили, что забастовка
чисто экономическая, политики просили не касаться.
В середине круга стоял горловский пристав; народ все
подходил — с пятого номера, потом показались с горы,
спускались с Байрака. Я дал высказаться товарищам,
потом взял слово, и полилась моя речь, которая захва-
тила всех и даже пристава, который только пожимал
плечами. Я видел, как многие женщины плакали. Все
присутствующие были одно внимание. Митинг закон-
чился, и все мирно начали расходиться. Я пошел было
домой. Товарищи остановили меня и попросили больше
не покидать их. Оказалось, что они меня искали, но им
кто-то сказал, что я уехал куда-то. Я их пригласил к
себе в мастерскую, чтобы знали, где меня разыскать.
Вечером пришли ко мне несколько товарищей, которые
тоже просили вести забастовку до конца; ходить они
меня не заставят, а будут возить, так как собрание бу-
дет проходить между Горловским пятым номером и
Фурсовским рудниками.
На другой день меня отвезли на собрание. При-
шлось вести дело в общем направлении для всех рудни-
ков. Здесь были пришедшие с Никитовских, Нелепов-
ских, [из] Щербиновки, с Байрака, с трех Горловских
[рудников]. С каждого рудника делали доклады о дви-
жении забастовки и угрозах со стороны администра-
ции, полиции, об отправке всех подлежащих мобилиза-
ции и призывных на фронт и т. д. Пришлось подготов-
лять шахтеров ко всевозможным выходкам * как адми-
нистрации, так и полиции вплоть до арестов отдельных
товарищей. Ответом было одно: пусть посылают на
* В оригинале: проявлениям.
206
фронт, для нас все одинаково — лучше фронт, чем по-
дыхать и пухнуть от голода, работая в шахте; если не
хотят повысить заработную плату на 50 процентов,
пусть дают паек продуктами, одеждой, обувью, тогда
нам не нужно никакого жалованья. Так говорили ра-
бочие. Собрание прошло мирно, спокойно; говорили в
большинстве о своих нуждах и непорядках со стороны
администрации — о придирках и притеснениях, о квар-
тирных непорядках, и даже иногда проскальзывали в
речах некоторые религиозные нотки. По окончании
собрания все расходились мирно, спокойно, ничем не
нарушая порядка, за этим строго следили сами рабо-
чие. Полиция в лице урядников и стражников стояла
в стороне, и никаких инцидентов не было *.
Идя к себе на рудник в Горловку совместно с наро-
дом, я вижу, что едущая кавалькада верховых стражни-
ков зорко всматривается и о чем-то крупно разговари-
вает. Один из них, указывая на нашу группу нагайкой,
громко говорил (до нас донесся его голос), что вон тот
старик, которого надо убрать. Мы себе идем, не обращая
никакого внимания. Дойдя до посадки, мы скрылись
в лесу. Лесом я со старухой вышел совершенно с дру-
гой стороны и через железную дорогу мимо кладбища
пришел к себе. Вечером у меня опять собрались товари-
щи ; я им рассказал, как и что, посоветовал, чтобы были
осторожнее и все, что есть лишнего, убрали. За моей
квартирой следили. На случай, если меня арестуют,
[просил, чтобы] старуху оберегали пока суд да дело.
Наутро раненько ко мне пришла жена Морозова и
говорит, что меня собираются арестовать; ей это ска-
зала жена старшего полицейского, которая, не зная,
что она знакома со мной, рассказала все, что делается
в полиции. Я отправился на место собрания, старухе
сказал, что на ночь я не приду, а заночую где-либо там,
на Фурсовских.
В этот день ко мне присоединился товарищ Чер-
ненький (петроградский рабочий). Митинг собрался
громадный, народ валил со всех сторон; круг образо-
вался такой, что пришлось детей и женщин усадить на
траве в середине. Здесь уже не могло быть речи об эко-
номической забастовке, а выявлялась политическая —
* В оригинале: не проявляла.
207
сначала сдержанно, а дальше — больше. Все сильнее
развертывалась и ширилась речь не о насущном лишь
хлебе, а о свободе, братстве и равенстве.
В этот день на собрание явились окружной инженер
с чиновником от министерства внутренних дел. Мы их
допустили в круг. Окружной [инженер] попросил слова,
которое ему было дано с предупреждением: выяснить
соотношение базарных цен на рынке и получаемой
[рабочими] заработной платы. Окружной вполне согла-
сился с нашим мнением и сказал рабочим, что он
вполне разделяет наш взгляд на трудное положение
рабочих, что рабочие переплачивают на некоторых
предметах 300%. Но в то же время правительство, мол,
не может повысить цены на уголь, брикет и т. д. По-
этому предприниматели не могут дать рабочим [при-
бавку в] 50%, а согласны дать 30%, на что, конечно,
вполне можно согласиться. Воспользовавшись его шо-
винизмом, товарищ Черненький разделал окружного
под орех, указав, что так могут рассуждать только сы-
тые люди, которые не ложатся спать с голодным брю-
хом и т. п. На мою долю выпало разъяснить рабочим,
как у этих людей расходятся слова с делом.
— Пример тому ясен, [он] перед вами: правитель-
ство и капиталисты охотно прибавили полицейским
50% плюс обмундирование за их верную и полезную
службу, а нам говорят: «Вам нельзя, вы до этого еще
не доросли». Так пусть же знают эти господа, что мы
нс просим, а требуем. И если они привыкли только к
насилиям, [пусть] знают раз навсегда, что мы тоже
сила и готовы отвечать на слово словом, а на силу —
силой, которой пам не занимать — с избытком есть.
Если мы до сего времени молчали и все ждали и тер-
пели, пусть же знают, что всякому терпению приходит
конец. Довольно нас терзали зря, довольно стригли нас
как стадо.
Чиновники наши ушли, а мы продолжали объяс-
нять народу его тяжелое положение. Мы ясно видели,
что народ проникался сознанием. Присланные солдаты
не только [не стали] разгонять, но даже, кроме сочув-
ствия, мы ничего от них не видели и не слышали. Сол-
даты отказались исполнять приказания своего началь-
ства; одна полиция бесновалась. Так продолжалась
наша забастовка. Я ночевал на Фурсовских рудниках.
208
Наутро нам сообщили, что в ночь арестовали несколько
товарищей на разных рудниках: на Горловке, Неле-
повке и Никитовке. Но эти аресты подливали масло в
огонь. Мы указали народу [на] всю подлость прави-
тельства, всю гнусность капиталистов и их присных.
Как пример мы указали народу на арест и ссылку41
наших народных избранников, депутатов Государст-
венной думы, которые за защиту рабочего класса то-
мятся в ссылке. Мы [говорили, что] посылали телеграм-
му оставшимся в Думе депутатам, но нам не отвечают.
Я уже начал терять голос; мне приносили сырые яйца.
Старуха моя с женой Морозова приносили обед и пере-
давали обо всем, что говорила полиция. [Говорили,] что
вместо этих солдат пришлют других; полицию соби-
рают со всей губернии.
В этот день к нам опять явился окружной инженер
и сообщил, что посланная нами телеграмма в Государ-
ственную думу не могла быть вручена депутату за от-
сутствием адресата. Это он должен по долгу службы
объявить нам, а также и то, что на вчерашнем совеща-
нии заведующих и управляющих рудниками было
постановлено прибавить рабочим 30% и плюс при-
фронтовых 10%,— большего он ничего не мог добиться.
Мы со своей стороны заявили окружному, что одиноч-
ные аресты из среды рабочих ни к чему не приведут,
а напротив, [они] еще больше раздражают людей.
Если мы до сих пор не снимали рабочих с камеро-
нов, кочегаров и т. д., то в дальнейшем нас вынудят
сделать решительный шаг. Окружной на это ответил,
что относительно арестов он ничего не знает и если это
делается, то помимо него; в полицейскую часть он вме-
шиваться не может, да и не желает, но во всяком слу-
чае об этом поговорит и даже обещал донести губерна-
тору. Мы ясно видели, что нас хотят взять измором, а
поэтому решили сделать сбор добровольный для под-
держки нуждающихся в помощи товарищей, избрать
комиссию для проверки.
Прошел и этот день. Мы дали задание рабочим,
чтобы они на каждом руднике образовали дружины и
дежурили посменно, чтобы полиция не могла арестовы-
вать [товарищей] по квартирам. В случае если заметят
[полицию], делать тревогу и не давать производить аре-
сты. Предложение наше было принято, в эту же ночь
209
[все] убедились в том, что рабочие-шахтеры умели за-
щищать своих товарищей: полицейским не удалось
никого арестовать. Это еще пуще взбесило полицей-
ских, и они только посылали угрозы по адресу рабочих.
На следующее утро, когда собрался народ в большом
количестве, послышалось требование идти всем в Бах-
мут, «пусть нас забирают всех, а не тех только, кого
наметила полиция». Мы собрали совет из 36 человек
для более детальной выработки [плана дальнейшего]
хода забастовки. И вот тут же, в кругу всех мы решили
выбрать из своей среды человека, который должен по-
ехать в Петроград и там сделать доклад о происходив-
шем. Но человек этот должен быть знающий, идейный,
которому нужно будет иметь дело с тайным комитетом
РСДРП; с собой он должен взять товарища, но только
с других рудников, для того чтобы не провалиться. На
дорогу должны сейчас же собрать. Выбор пал на меня
как старого работника. После этого мы продолжали
вести митинг почти вплоть до вечера и постановили,
что если нам не объявят завтра о прибавке 50%, то мы
должны будем снять камеронщиков, кочегаров и всех
мастеровых.
Я своей старухе и одному товарищу поручил, чтобы
принесли мне в посадку одежду, шляпу, документ.
Условились, где я должен буду их ждать, [когда] с бай-
раковскими рабочими дойду до железнодорожной по-
садки между Никитовкой и Горловкой. Так все и сде-
лали. Я переоделся во все чистое, надел котелок, рас-
простился и отправился в Никитовку не по линии, а по
дороге к цементному заводу и на поселок. Зашел в па-
рикмахерскую, остригся под машинку, бороду сбрил —
все честь честью. Зашел в столовую, пообедал. До по-
езда еще оставалось много времени. Я должен был
ехать в Харцызск, а затем в Макеевку *, на рудник «Со-
фия», где я должен был разыскать товарища, едущего
вместе со мной в Петроград. В Никитовке я все время
проводил вне здания станции, лишь только зашел
взять билет до Харцызска. На станции я заметил од-
ного товарища, рабочего с Никитовского рудника, си-
дящего еще с несколькими товарищами на полу
* Отсюда и до слов «В наш вагон сели» (стр. 211) текст пер-
вого издания «Воспоминаний» не сверен с рукописью: лист 202 в
архивном деле не сохранился.
210
посреди зала. Они о чем-то разговаривали. Я прошел
мимо — меня не узнают; это прибавило мне больше
бодрости. Я спокойно сел в вагон и поехал на Хар-
цызск, где пришлось на станции дожидаться утра и
отправиться на Макеевку.
В Макеевке разыскал артель, где работал едущий со
мной товарищ.
Недолго разговаривая, я попросил поскорее соби-
раться и ехать. Наскоро закусили и отправились в
путь. Приехали в Харцызск. Ростовского поезда еще
не было; мы пошлялись по станции. Прибыл поезд
из Харькова, с которого слез один знакомый рабочий
с Ртутного рудника. После некоторых пристальных
взглядов он признал меня, но все же сказал, что я во
многом изменился и могу вполне быть спокоен. У них
было все пока спокойно, патрули рабочих зорко следят
за тем, чтобы не давать арестовывать; сегодня, навер-
ное, снимут с работы всех остальных.
Подошел ростовский поезд; я взял билет до Петро-
града, и мы с товарищем Андреем сели в поезд42. Про-
ехали Горловку; в Никитовке никого не пришлось
встретить. В наш вагон сели несколько рудничных ра-
бочих, ехавших в Краматоровку, которые все время
говорили о горловской забастовке и о выдержке рабо-
чих. Один из них восхищался стариком-оратором,
[говорил,] что он такого во всю жизнь свою не видал и
не слыхал. Мы с Андреем сидим и ни гу-гу, опасаясь,
как бы не влопаться. Я шепнул Андрею, чтобы он спро-
сил, с каких они рудников. Оказалось, они с мужицких
шахт и все время тоже не работали, а теперь едут в
Краматоровку к знакомым. Константиновку, Друж-
ковку и Краматоровку проехали благополучно, ну а
дальше нечего опасаться. Улеглись на лавках, как сле-
дует уснули, [проспали] вплоть до Харькова. В Харь-
кове поезд стоял порядочно. Мы закусили, выпили по
стакану чая, взял я газету «Южный край» и преспо-
койно доехали до Москвы. В Москве пересели на петро-
градский поезд. Отправились дальше. Здесь стали
ощущать, что подвигаемся на север. Как раз это был
день первого мая по старому стилю. Проехали Тверь —
уже холод, а далее и совсем снег. Вот так, а мы в одних
пиджаках. Подъезжаем к Петрограду — снегу уже нет
и погода теплая.
211
В Петроград приехали утром — и прямо с вокзала
в адресный стол. Нашел своего родственника, и мы от-
правились на Лиговку, [на] Обводный канал. Разыскал,
хорошо, ночлег есть; теперь надо за Нарвскую, на Пу-
тиловский завод в больничную кассу. Места все знако-
мые. Приходили туда, разыскали кого надо, перегово-
рили, отправились за Московскую заставу уже с питер-
скими товарищами тоже в больничную кассу. Там я
рассказал, как и что и [спросил,] где они найдут нуж-
ным выслушать мой доклад. Решили, что сегодня они
ничего не могут нам сказать, а завтра мы должны бу-
дем прийти на Путиловский. Я спросил, известны ли им
адреса рабочих депутатов Думы. Мне говорят, что хотя
адреса им известны, но они нам не советуют туда хо-
дить: «Если вы пойдете к депутатам, то или вас аре-
стуют, или вы приведете сюда хвост».— «Но где живет
жена Григория Ивановича Петровского?» Мне тоже не
посоветовали [к ней ходить], за ней слежка. Так мы и
пошли на Обводный, где нас накормили и спать уло-
жили — все честь-честью.
Наутро мы встали и пошли прямо в трактир пить
чай. Накрапывал дождичек. Сидим мы, попиваем чаек,
закусываем, входит молодой человек при галстуке, са-
дится рядом и все посматривает на нас. Входит другой,
постарше, рыжеватый еврей, садится к молодому и
тоже вглядывается, потом начинают между собой что-
то говорить. Я встаю и иду в уборную, оставляю
Андрея сидеть. Возвратился из уборной, Андрей мне
моргнул, чтобы уходить. Я расплатился и, надев
шляпу, вышел, а Андрей задержался и прислушался к
их разговору. А я пошел под ворота и дожидаюсь, вый-
дут они или нет. Выходит Андрей и передает:
— Молодой говорит: «Это он»,— а постарше гово-
рит : «Нет, я его знаю. Да, впрочем, вот придет —
узнаем все». Кто придет,— Аллах ведает.
— Ну в таком случае,— говорю я Андрею,— ты иди
за мной сзади, шагах в десяти — пятнадцати и если
увидишь, что за мной по пятам идут, то не подходи ко
мне. Я поведу тебя так, чтобы удрать от них. Из виду
меня не упускай.
И повел я Андрея. С Лиговки взял курс на Сенной,
а с Сенного зигзагами на Петергофский; водил Апра-
ксиным и Александровским рынками и вышел в Екате-
212
рингоф, к Нарвской заставе. Здесь я приостановился,
подождал Андрея.
— Ну как, не заметил, никто за мной не увязался?
— Нет,— был ответ.
— Ну, пойдем теперь посидим на лужке, отдохнем
и пойдем через Волынку прямо на Путиловский завод.
Посидели, отдохнули, поговорили и пошли в де-
ревню Волынкину. По старой памяти места эти мне все
знакомы. В Волынке зашли в парикмахерскую, побри-
лись и отправились через Волынку прямо к заводу. Тех
огородов, которые раньше были, уже нет, всюду за-
строены улицами; на взморье проведена железная до-
рога. По ней мы вышли прямо к «Красному кабачку»,
где теперь помещалась заводская больничная касса.
Здесь я рассказал товарищам, как и что случилось;
что оставаться в Питере мне рискованно, надо удирать
и, чем скорее, тем лучше. Все согласились с тем, что
[мне] надо уехать; Андрей же останется и подождет
ответа товарищей. Я взял на дорогу пять рублей и дал
расписку под своим псевдонимом в «Правде» — «Ста-
рый воробей». Отправился на Николаевский вокзал,
где простоял в хвосте за билетом до 10 часов вечера.
Билета не взял: кассу закрыли. Пришлось идти на Об-
водный и еще раз заночевать у родственника, Николая
Трефильевича, который не знал, зачем я приехал, но
все же* предупредил, что здесь на каждом шагу
шпики.
Наутро рано я пошел на станцию, взял билет до
Орла, сел в поезд без всяких приключений. В Орел при-
ехал прямо к доктору Кавалерову. Записался в очередь
на прием. Сижу и жду, пока кончится прием. Наконец
вхожу в кабинет; доктор удивлен, видя меня обритого.
«Что с тобой?» Рассказываю, как все это случилось и
как я попал к нему. Поговорили.
Надо было подумать о ночлеге. Доктор дал денег, и
я отправился на свою прежнюю квартиру, где я жил во
время работы в Орле. На другой день доктор уехал в
Горловку разузнать все, что там творится, и возвра-
тился через день. Вести он привез печальные, чего ни-
кто не ожидал: в Горловке пристав, собрав вокруг себя
всю свору полицейских, напоил их пьяными и сам во
В оригинале: лишь.
213
главе [этой пьяной оравы] напал на безоружных рабо-
чих, собравшихся на обычном месте. Без всякого пре-
дупреждения в упор начали расстреливать [рабочих],
не разбирая ни пола ни возраста; в результате — уби-
тые и раненые. Разъяренные пьяные полицейские вры-
вались в квартиры, вытаскивали шахтеров и избивали
до полусмерти43. Такие-то вести мне пришлось услы-
шать от Кавалерова. Что касается меня, то [он сказал]:
«Не только на рудник показаться, а за сто верст от руд-
ников если попадешься, то будешь убит. Таков приказ
надзирателя и пристава». Привез он мне белье и с
письмом к знакомому послал в Москву, чтобы там
устроиться. В Москве прожил четыре дня; ничего не
вышло. Я возвратился в Орел и решил пробраться на
Кавказ. Когда я сообщил доктору свой план, он со мной
согласился. Порешили: я и его сын поедем на Грязи, с
Грязей сын его отправится в Рязань, а я — на Воронеж
и в Ростов-на-Дону. [Кавалеров] проводил нас на стан-
цию. Взяли билеты до Грязей и отправились. В Грязях
я сел на поезд в Ростов. Таким манером, миновав Гор-
ловский район, очутились в Ростове. Прямо с вокзала
отправился на пристань, сел на пароход в Ейск. В Ей-
ске у меня были знакомые: мать и сестра Махницкой,
к которым я приезжал как домой.
В Ейске я поступил в частную мастерскую и начал
работать. Работали 10—12 часов. Мне как старику
было трудно, но что поделаешь, куда денешься? Я стал
изыскивать средства, как уведомить старуху. Послал
письмо в Горловку на имя кузнеца Бескоровайного,
просил его сходить к бабушке и сказать, что я нахо-
жусь у Варвары Семеновны (а где эта В. С., знала
только бабушка)До сего времени я не знаю, было
это письмо получено или нет. Другое письмо послал на
Лидиевский рудник механику Прянишникову, в кото-
ром просил его послать к старухе человека, пособить
ей уложить вещи и инструменты — верстаки, станок —
и отправить в Таганрог, а бабушку направить к Вар-
варе Семеновне. Это письмо дошло, и товарищ Пряниш-
ников все сделал так, как я его просил: вещи запако-
вали, отправили в Таганрог, а бабушка приехала в
Ейск.
Еще до приезда бабушки в Ейске черная сотня учи-
нила погром: разбито было несколько магазинов и
214
винные подвалы; мне невольно пришлось быть свиде-
телем погрома, созданного местной полицией. Будь
здесь организованных 15—20 человек рабочих, по-
грома бы не было. Громили подростки, детишки да
базарные бабы, которые все перепились как свиньи. На
другой день все было тихо.
По приезде бабушки я стал подыскивать квартиру
для собственной мастерской и расспрашивать о работе.
Здесь-то пришлось натолкнуться на размышления:
Ейск — небольшой городишко, летом работа есть, а зи-
мой придется сидеть без работы. Вот мы со старухой и
решили ехать в Таганрог, получить вещи и пригля-
деться, можно ли будет устроиться в Таганроге. Как
старуха, так и я не страшились никакой передряги —
за долгую скитальческую жизнь мы привыкли ко
всему.
Задумано — сделано: пошли на пристань, сели на
пароход, и в Таганрог, где у меня были знакомые ра-
бочие с металлургического завода, куда мы и при-
ехали. Поговорили обо всем; товарищи ухватились за
меня: никаких, оставайся здесь и только,— местность
глухая, рабочий район, опасности нет. Так, хорошо.
Нашли квартиру. Пошли на станцию узнать о вещах.
Вещи пришли. Бабушка и дочь товарища погрузили
вещи на подводы и перевезли на квартиру, все честь
честью; признаков «хвоста» за бабушкой не оказалось.
Я успокоился. Послал бабушку в Ейск за [остальными]
вещами, сам остался устраивать мастерскую. На дру-
гой день возвратилась бабушка, и мы принялись за ра-
боту. Пошла работа —я зажил опять прежней жизнью.
Организовался кружок из заводских рабочих, как
металлургического, так и нового завода Балтийского45.
После моих докладов о Горловской забастовке и о том,
как солдаты отказывались разгонять рабочих и так
далее, революционный подъем был у всех товарищей.
Молодежь я направил в казармы пропагандировать,
разбрасывать прокламации, какие только были под
руками, в особенности против войны. Скоро на наши
собрания стали приходить солдаты. Собрания в боль-
шинстве были у меня, потому что двор наш — все свои.
Старуха моя отправилась за ворота следить, а мы бесе-
довали, обсуждали детали революции. Скоро нам сооб-
щили солдаты-товарищи, что у них имеется в запасе до
216
300 ружей и патронов, что солдаты все будут на сто-
роне рабочих. Не то было со стороны полиции; там
готовились встретить восставших пулеметами и всеми
ужасами. Нам отчасти было известно приготовление
полиции. Правительство чувствовало назревание рево-
люции и по-своему готовилось. В казармах солдат
строгости увеличивались; на заводах все было тихо и
гладко, товарищи вели себя сдержанно.
На одном из собраний мы решили обзавестись гек-
тографом. Товарищ кровельщик взялся сделать про-
тивни и кастрюлю для роспуска желатина. Были по-
сланы [товарищи] на рудники и в Луганск для добычи
динамита и пироксилина. В это время я получил
письмо из Баку от Михайличенко, чтобы ехал туда.
Распродав все, кроме инструмента, запаковал вещи и
сдал в транспортную контору, остальное с собой в ба-
гаж «6.
[VI. Февральская и Октябрьская
революции] *
Распростился с товарищами как раз в день получе-
ния известия о перевороте. На заводе расклеили объяв-
ление о Временном правительстве. Об этом донесли по-
лицмейстеру, который прискакал с жандармами на за-
вод и приказал снять объявление, не веря в переворот.
Но через часа два все выяснилось, и полиция отовсюду
была снята. Приехал я на станцию; там уже не видно
было ни одного полицейского и жандарма. Я взял би-
леты; с трудом удалось сесть в вагон, и то только до
Ростова (в Ростове пересадка). В вагонах публика
говорила о перевороте очень осторожно, многие не ве-
рили, как это можно без царя и т. п. Дребедень разгла-
гольствовали, в особенности бабы-торговки из кожи
лезли, орали во всю глотку,— все это, мол, враги
наши—«скубенты, сицилисты, забастовщики, жиды»
и т. д. Солдаты, которых большинство, тоже и верили,
и нет, побаивались, а ну, как это неправда.
В Ростове пришлось просидеть полсуток, еле-еле
удалось попасть в вагон. Кое-как разместились, теснота
страшная, давка, перебранка. На время все забыто —
каждый был занят своим личным делом, пока не тро-
нулся поезд. Проехав Заречную, люди поуспокоились,
кто мог прилечь, прилег, а кто сидя кунал. До Тихорец-
кой почти не завязывалось разговора. С Тихорецкой
оживилось — смотрели уже другими глазами, каждый
только и задавал вопрос: как дальше? Что будет с зе-
мелькой, отберут ли ее, кормилицу, от помещиков,
кулаков, попов? Так говорили крестьяне. Солдаты же
* Приводится (в сокращении) заголовок первого издания
«Воспоминаний», отсутствующий в оригинале.
16 ПА Моисеенко 217
базировались на прекращении войны и на скорый рос-
пуск по домам; были и такие, которые возлагали на-
дежды на Николая Николаевича *, который даст все.
Приходилось говорить и объяснять по всем вопросам,
экономическим и политическим. А главное, я, греш-
ный, опасался, что вся Европа вместо войны ополчится
на революционную Россию и постарается поскорей
заключить мир и направить оружие против России.
Едущим в поезде ничего не было известно, как совер-
шался переворот, кто стал во главе правления, из кого
состоит Временное правительство. Все эти вопросы
нервировали массу, и разговор перескакивал с одного
вопроса на другой.
В Минеральных Водах я выгрузился, чтобы до-
ждаться поезда прямого сообщения на Баку. На стан-
ции масса была народу, едущего в Пятигорск, Кисло-
водск. Все поздравляли друг друга с освобождением от
царского режима, говорили смело, не оглядываясь, что
жандарм схватит за шиворот. Не было ни жандармов,
ни полицейских. Шмыгали тараторки-странницы как
испуганные вороны, на которых пришлось невольно
обратить внимание и предостеречь [окружающих] от
этих кликуш.
В Минеральных Водах я взял плацкарты и сел в
вагон прямого сообщения вместе ♦ с едущими в Тифлис
студентами и курсистками, где и узнал все подробности
революции в Петрограде. Одна из курсисток заявила,
что теперь можно простить казакам все прегрешения
в ** пятый и шестой годы за их отвагу во время револю-
ции в Петрограде на Знаменской площади2. Она была
очевидицей, как казак рассек пополам пристава и как
они [казаки] бросились на жандармов и полицейских.
Я радовался всему слышанному и отчасти жалел, что
уехал из Таганрога. Долго мы разговаривали, до тех
пор, пока у всех не смежились очи, и мы, счастливые,
уснули в блаженном настроении в надежде, что это
есть поистине новая эра.
В Баку приехали днем и пересели на поезд, отходив-
ший в Сабунчи. В Сабунчах встретил сына Михайли-
ченко, который учился в реальном училище. Вместе с
* В оригинале: как раз.
* В оригинале: за.
218
П. А. Моисеенко.
Фотография
последних лет жизни.
ним мы и доехали до Сурахан, где жил Михайли-
ченко.
В тот же вечер я познакомился с некоторыми това-
рищами. На промыслах работа шла по-прежнему, рабо-
чие были заняты выборами в рабочий комитет, который
и должен был выработать новые условия жизни рабо-
чих. Я поступил в кооператив заведующим хлебным
отделением (на других промыслах), ходил туда еже-
дневно с утра, а с трех часов возвращался в Сураханы.
Наконец дождался общего митинга, на котором делегат
от Балахан делал доклад о том, что сделано рабочими
делегатами и что еще предстоит сделать. Вот здесь-то
мне и пришлось выступить перед сурахановскими ра-
бочими. Речь моя длилась около часа. Татары, не по-
нимавшие по-русски, попросили перевести мою речь на
татарский; один из присутствующих перевел. С этого
момента я уже стал в центре; мне пришлось проводить
вечера на отдельных промыслах. Деления в первые дни
не замечалось (а чем дальше, тем больше стало вырисо-
вываться), социалисты-революционеры, СДРП все еще
держались совместно, большевики и меньшевики ра-
ботали в контакте3. Социалисты-революционеры прояв-
ляли некоторую горячность, стремясь овладеть мас-
сой ♦. Не успело все это вылиться в конкретные формы,
как ко мне звонят по телефону и требуют, чтобы я с па-
13 оригинале: в проявлении овладения массой.
219
рой белья приехал в Сабунчи к технику Рамишвили
для получения мандата делегата от бакинских рабочих
на Персидский фронт*. Пришлось бросить все и ехать.
Приезжаю в Сабунчи, встречаю Рамишвили4. «В
чем дело?» Рамишвили мне объяснил, что он уполно-
мочен Советом рабочих депутатов назначить от нашего
района делегата на фронт с подарками, а также для
объяснения солдатам ** о перемене правительства и со-
здания на местах, в частях войск, солдатских комите-
тов и т. д. Что я мог возразить? Только одно, что не
слишком ли буду стар для такой поездки. Рамишвили
заявил, что это воля народа. Хорошо, раз это воля на-
рода — я готов. Он дал мне мандат, директивы, с кото-
рыми я отправился в комитет в Баку. Там товарищ Ва-
син5 (эсер) приложил печать. Подошли еще другие то-
варищи, едущие с нами; пошли закупили на дорогу
хлеба, сухарей и отправились на пристань. Товар наш
лежал еще непогруженным, но тут же начали грузить.
Староста наш, товарищ Васин, взял до Энзелей билеты
второго класса, и мы сели на пароход.
Впервые мне пришлось плыть по Каспийскому
морю. Сели мы 28 марта 1917 года. 29-го были в Энзе-
лях, где вечером был созван митинг, на котором высту-
пали все делегаты (нас было восемь человек). На мою
долю выпало говорить последним. Здесь-то и сказалось,
что среди товарищей не было подготовленных к массо-
вым выступлениям — мало были знакомы с историей
революционного движения при царизме. [В ответ] на
выкрик из собрания о Гришке Распутине мне пришлось
в своей речи охарактеризовать придворную жизнь и
разврат, начиная с Елизаветы Петровны и до послед-
него дня [царизма]. Когда я сказал, что вместо штан-
дарта на Зимнем дворце следовало [бы] водрузить крас-
ный фонарь как эмблему дома терпимости, то весь ми-
тинг потряс *** гомерический хохот и овации; в осо-
бенности солдаты бисировали.
— Но это была история. Теперь другое, теперь мы
водрузим наш пролетарский красный флаг, который
омыт кровью работника, и выметем всех паразитов и
* В оригинале: для получения мандата по отправке на Пер-
сидский фронт как делегата от бакинских рабочих.
** В оригинале: а также и с объяснением на фронте.
*** В оригинале: превратился в.
220
всю скверну, да так, чтобы о них и помину не оста-
лось...
После митинга мы ночевали на промысле Лианозо-
ва, где нам отвели комнаты. Наутро после чая пошли в
автомобильную роту, где шоферы нас угостили своим
обедом. Потом мне с товарищами пришлось побывать
на военном корабле «Карс», где мы купили себе по
[паре] сапог в дорогу. Обедали в 4 часа у Лианозова —
зернистая икра, балык, тешка и т. п. Наутро для нас
снарядили автомобиль и прикомандировали к нам од-
ного из товарищей, социал-демократа. Верстах в 25—30
от Энзелей стоял на дневке батальон, шедший на сме-
ну в Хамадан. Мы остановились, собрали батальон. Ва-
син, как старший, сделал приветствие и пояснение о
значении переворота. На мою долю выпало охаракте-
ризовать весь ход революции и дальнейшее устройство
рабоче-солдатско-крестьянского государства. Здесь я
встретился с ранее знакомым офицером евреем-лесотор-
говцем в Горловке; он первый обнял меня и расцело-
вал — до того был рад увидеть в этих краях знакомого.
Лишь только мы расцеловались, солдаты подхватили
меня и давай качать; до самого автомобиля несли на
руках, намяли старые кости. Весь батальон стоял на
дороге, пока мы [не] скрылись из виду. Таково было на-
чало.
В Реште мы пробыли почти до вечера. Проводить
митинг гарнизона и местных граждан и гражданок
пришлось только мне одному, остальные товарищи бы-
ли заняты разбором дела о неправильности выбора в
местный комитет. На первом этапе от Решта, [где] мы
заночевали, весь вечер провели с гарнизоном. [Нас] кор-
мили, поили чаем с сахаром внакладку; некоторые сол-
датики радовались как дети, видно было, что наша мис-
сия принесла им много жизни. Нас посвящали во все
тайны солдатской жизни. Мы тут же приступили к вы-
борам комитетов, упорядочению хозяйственной части,
улаживали конфликты и т. п. Все эшелоны, идущие в
глубь Персии, мы также останавливали и посвящали
их во все.
За день или два мы приехали в город Казвин, оста-
новились в автомобильной роте. Пошли в офицерский
клуб, а назавтра собрали громадный митинг за городом.
В сборе были все части с санитарными отрядами.
221
Митинг открыл товарищ Васин; потом пришлось высту-
пить мне. Здесь была масса начальства, офицеров. На
это пришлось обратить внимание и дать почувствовать
«их благородиям», что с этого дня они должны быть с
солдатами на товарищеской, братской позиции. Мне
удалось это провести. Я сам чувствовал, что подъем
громадный; все слушали с напряженным вниманием.
В ответ на мою речь меня подхватили и качали, пока я
не попросил пожалеть моей старости.
Так расшевелил я солдат и офицерство, что после
меня начали выступать и некоторые офицеры и солда-
ты. Когда закончился митинг и меня на руках понесли
к автомобилю, то полковник не вытерпел и, пожимая
мне руку, сказал: «Никогда я не думал, что среди про-
стого русского народа есть такие талантливые люди.
Теперь я вполне уверен, что Россия выйдет из того по-
ложения, в котором она находилась».
Обедали мы в офицерской столовой. Вечером в сани-
тарном отряде был небольшой митинг, человек в 200—
300, устроенный санитарами, куда были приглашены
и мы. Здесь выступали кадеты. Один из ораторов вос-
хвалял Александра II как человека, давшего свободу
крестьянам и т. д. Пришлось взять слово и вывести из
заблуждения слушателей, показать им в настоящем
свете этого жандарма. Здесь я взял в своей речи мотив
крестьянской Марсельезы:
Отпустили крестьян на свободу
Девятнадцатого февраля,
А земли-то не дали народу —
Вот вам милость дворян и царя ’.
Разделал я их, что называется под орех, за что и по-
лучил награду от слушателей, а кадеты начали оправ-
дываться, что они вовсе не хотели восхвалять царя, что
они сочувствуют народному движению и т. п. Но их
уже не слушали, одно слышалось: «Долой! Довольно!»
По окончании митинга кадеты обступили меня с упре-
ками: за что я их так отчитал? Васин мой тоже [гово-
рит], что, мол, так резко нельзя говорить и т. п. При-
шлось осадить и Васина. Пасху встретили в автомо-
бильной роте, а на второй день отправились дальше на
Хамадан.
В Казвине присоединился к нам еще товарищ, так
что нас собралось уже 10 человек. На этапах то же са-
222'
мое, что и на предыдущих. На одном из этапов встре-
тили арестованных солдат-писарей. Расспросили, за что
и как; оказалось, что во всем виноват полковник, кото-
рый дал подаренных для эшелона двух ишаков на пи-
сарскую команду, а фуража никак не выдавал. Корми-
ли пока кое-чем, ишаки ослабевали. Тогда команда
спросила начальника, что с ними делать. Начальство
ответило: «Что хотите — убейте, ешьте или продайте».
Команда согласилась продать. И вот за это полковник
арестовал троих и послал в тыл, в бригаду. Мы решили
дело расследовать и взять арестованных с собою в эше-
лон, который шел впереди. Нагнали эшелон и началось
следствие. Опросили всех — и солдат, и начальство;
оказалось, все, что говорили писаря, верным. Пришлось
полковника отстранить на время, а команду передать
старшему офицеру-подполковнику, а арестованных вод-
ворить на свои места. После митинга сделали выборы в
батальонный комитет, которому поручили вести хозяй-
ственную часть и т. д. Так на всех этапах до Хамадана.
В Хамадане по проведении митинга мы собрались для
совещания, [каким путем следовать], так как с Хама-
дана два пути — один путь на Керманшах, другой путь
на Сенне, в глубь Курдистана. Решили разделить пар-
тию на две части: часть пойдет на Курдистан и далее,
а другая — на Керманшах и потом на фронт вплоть до
соединения русской армии с английской. Сделали оп-
рос, кто куда желает. Я пожелал поближе, на Сенне; со
мной [пошли] армянин (фамилию забыл), товарищ из
Казвина, Абрамович, пятый — бакинский казак (фами-
лию тоже забыл). С Васиным пошли остальные.
Так как партии с Васиным во главе предстояло идти
дальше, то мы решили уделить из нашей части денег
по 50 рублей с каждого. Так мы и поехали в разные
стороны. Недалеко от Хамадана стояла бригада артил-
лерии; мы заехали к артиллеристам, собрали митинг.
Я стал настаивать, чтобы товарищи выступали и не
стеснялись говорить, а то получается впечатление не-
ладное: едем пять человек, а говорить будет один. Сна-
чала отнекивались, робели, но потом мои ребята втя-
нулись и стали смело выступать. Хотя сначала и пута-
лись, повторялись, а дальше — больше: все лучше и
лучше, и это спасло нас. На одном из этапов пришлось
говорить во время сильного ветра, и я потерял голос, и
228
вот тут-то и пригодилось нам, что могли хоть отчасти
заменить меня. В Сенне нам пришлось ехать верхами
через горы. Во время спуска приходилось слезать с ло-
шади, а то кувыркнешься через голову. Подниматься
[в гору] можно было, только взявшись за хвост лошади.
Как бы там ни было, все же мы добрались до Сенне.
Здесь немного отдохнули, горло мое поправилось, и мы
отправились на фронт. Провели там три или четыре дня
и возвратились в Сенне.
Не стану описывать все, что приходилось встречать.
Одно должен сказать, что не было ни одной части
войск, где бы нас не поднимали на руки и не качали
при громовых криках «ура»; даже на обратном пути
повторялось то же самое.
За перевалом от Сенне мы оставили наш автомобиль.
Возвратясь дней через восемь-девять, мы нашли, что
автомобиль стоит, а бензина нет и ехать нельзя. По-
слали в Хамадан, но [оказалось, что] до сего времени
бензин не получен. Подождали день — нет и решили
ехать на фургонах в Хамадан. Все части войск проси-
ли побывать еще, давали письма для отсылки на ро-
дину, которые мы забирали,— набралась порядочная
сумка.
По приезде в Хамадан мы узнали, что наши товари-
щи возвратились ранее нас и уже уехали обратно. Вот
так штука! Почему и как, никто рассказать не мог. Как
раз в это время в Хамадане пьяные солдатики учинили
маленький погром. Пришлось созвать все части, уст-
роить митинг, на котором главной темой речей было
призвание к порядку не столько солдат, сколько офице-
ров, которые не учитывают всего того положения, ко-
торое мы переживаем.
— Царизм навязал нам эту проклятую войну, и мы
должны избыть ее чем скорее, тем лучше. На офицерах
лежит обязанность разъяснять в своих частях все доб-
рое, честное и не допускать до безобразий. Комитеты
наши еще малоопытные, они не в силах за всем усле-
дить, на подмогу им должно идти офицерство, а не са-
ботировать и т. д.
Все части дали честное слово, что они больше не по-
зволят этого. С этим мы и выехали в Казвин, из Казви-
на — в Решт, из Решта — в Энзели. Здесь сели на паро-
ход и приехали в Баку 28 апреля 1917 года.
224
Проездили как раз целый месяц. Мог ли я когда-
либо подумать, что мне придется побывать в таких
странах, которые и во сне никогда не снились. Вот что
делает революция! Мне невольно приходит теперь на
память призыв старика-революционера: «Дети, время
приспело всем нам приняться за дело. Революция всех
призывает...»
В Баку на делегатском собрании я было заявил то-
варищу Шаумяну7 (он был председателем), что жела-
тельно было бы сделать доклад о нашей поездке, на что
товарищ Шаумян ответил, что Васин уже сделал до-
клад; он староста, ему и книги в руки. Мне оставалось
только сделать доклад в своем районе, в Сураханах,
который я и сделал в следующий день. После доклада
меня пригласили нобелевские товарищи рабочие, чтобы
я работал у них на промысле, для того чтобы проводить
почаще собрания, что я и сделал. Поступил к Нобелю
в механическую мастерскую как чернорабочий. Собра-
ния участились до того, что [проходили] чуть ли не
ежедневно.
Социалисты-революционеры повели широкую аги-
тацию среди рабочих. Нужно было со стороны социал-
демократов сделать то же самое. Вот тут-то и произо-
шел раскол между большевиками и меньшевиками.
Партия раскололась, верх брали социалисты-револю-
ционеры, наобещав рабочим земли чуть ли не по 38 де-
сятин на душу. Рабочие, еще мало разбираясь во всем
этом, повалили за социалистами-революционерами. На-
чалась склока. В Баку я повидался с Алешей Джапа-
ридзе8, который стал в оппозицию к меньшевикам. Но
окончательно еще не отделялись, вели примирительную
линию9. Назначен был съезд краевой, общеармейский
и социал-демократов, куда меня тоже выбрали (кто и
как, я не знал — заочно). В Сураханах нас было двое:
я и Михайличенко. Поехали в Тифлис, где собралось
много народу. Впервые мне пришлось очутиться среди
такой разнородности племен, наречий и состояний.
Здесь пришлось познакомиться со светилами меньше-
визма: Ноем Жордания, Исидором Рамишвили, Гегеч-
кори и другими 10.
В президиум съезда были избраны: Н. Жордания,
Чхенкели, социалист-революционер Сочнев (рабочий) *.
Почетными председателями избраны были Михайли-
225
ченко как перводумец и я как старый работник. Собра-
ния проходили в Народном доме. Грузинским, армян-
ским и татарским народностям речи переводились. На
собрании выяснилось расхождение социалистов-рево-
люционеров и социал-демократов, как большевиков,
так и меньшевиков. На первом заседании еще не было
строгого разграничения между большевиками и мень-
шевиками, окончательный разрыв произошел позднее.
На первом съезде я был выбран в центральный рабо-
чий комитет и оставался в нем до декабря 1917 года.
Работа наша была самая жалкая, непроизводительная.
Я заболел, мне дали отпуск на месяц, и я уехал в Сура-
ханы. Здесь немного оправился. В Баку происходили
выборы в городскую думу. Здесь уже окончательно
РСДРП размежевалась. Пришлось сидеть между двух
стульев и поддерживать меньшевиков, сообразуясь с
тем, как социалисты-революционеры вели себя на со-
браниях, обманывая рабочих земельными наделами.
Некоторые большевики не отставали от социалистов-
революционеров и тоже вели себя некорректно. Я все
надеялся, что все партии должны слиться воедино на
благо народа, а не раздувать партийную грызню, кото-
рая может привести нас к гибели. В Баку из меньшеви-
ков и интернационалистов были Исидор Рамишвили,
Айоло, Садовский, Рохлин12 и еще кое-кто (теперь
трудно всех припомнить, записей никаких не осталось:
во время взятия Владикавказа белыми в 19-м году при-
шлось все уничтожить).
В 18-м году я послужил пять месяцев в Красной
Армии в Кизляре. Отбивались от Бичерахова, который
шел на выручку к казакам13. Перенести пришлось
много и много передумать. Здесь я вполне убедился, что
правы были большевики, а не меньшевики. Если боль-
шевики и делали громадные ошибки, так это было не-
избежно, потому что не было достаточно ответственных
работников. Меньшевики и социалисты-революционеры
старались мешать делу, а не помогать.
В декабре я уехал из Баку во Владикавказ, у меня
были важные документы для Комиссариата труда, ко-
торые я берег и доставил их в комиссариат, а оттуда —
в Грозный 14. Документы эти из Бакинского горного от-
дела. По моем возвращении из Грозного в [Баку] меня
назначили от Комиссариата труда инструктором по
22.6
созданию биржи труда, больничных касс и касс безра-
ботных. С этой целью меня направили в город Моздок,
где я и приступил к делу: провел несколько собраний
при бирже труда, которая была уже открыта, но не на-
лажена, как должно быть. Все внимание я обратил на
создание больничной кассы и кассы безработных. Как
раз в это время началось разложение Красной Ар-
мии *5. Поступили сведения, что белые взяли Святой
Крест и другие места.
В Моздоке скопилось невероятное количество боль-
ных красноармейцев, которых некуда было помещать.
В приемных пунктах валялись вповалку на полу, среди
живых лежали мертвые. Местная власть растерялась и
не знала, что делать. Паника увеличилась; продукты
на базаре исчезли. На собраниях в кинотеатре собира-
лись одни красноармейцы; местная организация не
могла ничего поделать, и одними речами и призывом
помочь делу не было возможности. Вместо создания
больничных касс пришлось обратиться с призывом*
взяться за оружие, идти на подмогу армии. Всех спо-
собных взяться за винтовку просили неотлагательно
взять [оружие] и занять посты в городе, создать ночные
патрули, поставить охрану на мосту и т. д.
Армия все прибывала и прибывала; несколько эше-
лонов прошло дальше, на узловую Червленную. Народ
все измученный, сосредоточенный, молчаливый, отве-
чал отрывисто, нехотя; все были подавлены, жутко
было смотреть. Пришлось и мне подумать об эвакуа-
ции, оставаться в городе не было смысла. И вот я встре-
чаю знакомого бакинского рабочего, который заведо-
вал здесь реквизицией квартир. Он мне предложил
немедленно отправляться на станцию и садиться в
первый попавшийся поезд, иначе нас могут захватить
здесь казаки и, наверное, не помилуют. Я живо собрал-
ся, и мы отправились на станцию. Там такая масса на-
роду, что, глядя на все это, не было надежды сесть в
поезд: все вагоны и паровозы были набиты битком.
Пошли мы к коменданту, который дал нам пропуска.
Пошли вдоль стоящего поезда; на мое счастье, наты-
каюсь на местных комиссаров, меня подхватывают под
руки и втискивают в свой вагон, а товарищ мой тоже,
* В оригинале: обратить к призыву.
227
вероятно, попал [в поезд] или возвратился в город к се-
мейству (после я его не видел).
Наступала ночь, грязная, холодная, ветреная. Это
было в январе, не помню теперь числа. Поезд долго не
отправлялся. Уселись на полу в товарном вагоне. Раз-
говоров почти не было, все молчали и каждый про себя
думал: что-то будет. В вагоне были ответственные това-
рищи из Нальчика. У всех одна дума: отступление на
Кизляр, а оттуда — на Астрахань. Поезд, состав кото-
рого оказался в сто с лишком вагонов, тронулся, шел
медленно. Утром проехали станцию Терек; часам к
10 утра приехали в Тепловоды. Здесь стояло три эше-
лона, остановились и мы. Пошли справиться, долго ли
простоим. Нам сказали, что не меньше как дня три.
Поезд наш был четвертый, в нем был вагон командую-
щего армией (если не ошибаюсь, Левандовского)|6.
Я надумал перебраться через горы в Грозный; расспро-
сил, как можно это сделать, мне указали: пройти через
эту станицу к мосту через Терек, а там будут попут-
чики.
Пошел я в станицу. Дошел до моста, постоял, поку-
рил— никого нет; зашел в кузницу, поздоровался,
спрашиваю кузнеца: «Могут ли быть попутчики в
Грозный?» Кузнец мне сказал, что теперь поздно, ут-
ром будут, вообще теперь опасаются ездить: по дороге
грабят. Что делать? Захожу в бондарную и колесную
мастерскую, спрашиваю, как можно перебраться в
Грозный? Мастер тоже говорит: «До утра надо ждать».
Меня уже голод начинал мучить. Я спросил, где бы тут
можно купить хотя бы сала. Хозяин указал на лав-
чонку на площади. Я ему сказал, что все обходил и ни-
чего не нашел. Тогда он позвал свою бабу и приказал
покормить меня. За обед я предложил ему деньги, он
отказался — с прохожих, мол, я не беру,— указал мне
постоялый двор, где могут быть попутчики в Грозный.
Я поблагодарил за обед, пошел на постоялый, где дей-
ствительно нашел попутчика: одна дама ехала из со-
седней станицы в Грозный с небольшим багажом.
Я уговорил казака, который вез даму, взять и меня, за
что я ему заплачу сколько следует. Сначала казак по-
артачился, потом наконец согласился взять за 12 руб-
лей. Дело. Выпросил у хозяйки кипятку, напился чаю
и уже собирался лечь, как вдруг входят китайцы. От-
228
куда? С Кизляра идет полк китайцев на подмогу, быть
может, удастся остановить отступление. Я ясно видел,
что из того не выйдет ничего: одним полком тут не по-
можешь, к тому же продукты здесь не достанешь. Спал
я очень тревожно.
Утром встал; у хозяйки нашелся кипяток, я зава-
рил чаю; хлеб у меня был, я подзакусил. Казак запряг
лошадей, и мы тронулись в путь. Проехали мост. Ни
души: ни впереди, ни сзади никого не видно. Едем
дальше; нагнали трех-четырех красноармейцев, иду-
щих пешком; проехали Горячеводск, спустились в до-
лину, к разрушенному аулу. Громадный аул разрушен
до основания. Выехали на дорогу, соединяющуюся с
дорогой, идущей с Червленной на Грозный. Здесь стали
попадаться едущие в Грозный и из Грозного. Дорога
трудная, с горы на гору, и только часам к двенадцати
перевалили хребет и перед нами открылись грознен-
ские старые промыслы. В Грозный прибыли часа в че-
тыре. Скорей в столовую покушать. [Там] говорят:
«Хлеба нет. Возьмите хлеб в пекарне по карточке».
Я иду в пекарню, предъявляю мандат, мне дают два
фунта хлеба,— ну, значит, сыт буду. Из столовой иду
на постоялый, где останавливался раньше. Переноче-
вал в холодной комнате и утром пошел на станцию.
На станции говорят, [что] поездов нет и не будет, но я
уже по опыту знаю, что что-нибудь да будет. Сижу в
дежурной, и вот звонят в телефон — приготовить два
вагона для делегатов, едущих из Червленной во Вла-
дикавказ. Я иду к комиссару движения, предъявляю
мандат, и мне разрешается сесть в вагоны делегатов,
когда будут поданы. Пошел искать, где бы закусить
что-либо. Ходил, ходил, ничего не нашел, пришлось по-
жевать хлебушка и с тем отправиться до Владикавказа.
Вагоны товарные, холодные. Во Владикавказ при-
ехали поздно ночью. Хотели зайти на станцию, а там
и ступить негде, пришлось идти на квартиру, на Проле-
тарскую улицу. Со мной из Грозного ехала женщина,
которая попросила взять ее с собой. Пошли мы по до-
роге. На улицах патрули. Спрашивают документы; я
полез в карманы, мне говорят: «Идите».
Итак, я снова дома. Старуха моя согрела чаю, на-
кормила нас, и мы легли, уже не беспокоясь, что нас
потревожат. На следующий день я отправился в Комис-
229
сариат и обо всем сделал доклад товарищу комиссару
Александрову, который просил меня пока обо всем по-
молчать и даже в Комиссариате никому не говорить.
Я пошел в кассу, получил жалованье — 750 рублей за
январь месяц. Но события шли своим чередом: через
неделю белые подходили к Владикавказу, начинали
приготовляться к обороне и в то же время к эвакуа-
ции... В половине февраля уже шли бои. Нам всем вы-
дали жалованье за февраль и половину марта.
Вскоре после этого слышу в одно утро стук в дверь;
выхожу, отворяю дверь и вот тебе — вваливаются не-
сколько казаков и спрашивают, кто здесь живет. Я ука-
зал, кто в каком помещении. Вижу: забрали грузинов,
заходят ко мне, а я в это время строгал на верстаке, де-
лал себе стол. Казаки посмотрели и лишь приказали,
чтобы сюда никого не пускать,— это помещение они
займут и т. д. Вышел я на улицу, прошел на Александ-
ровскую. Там лежали трупы убитых товарищей, разде-
тых до сорочки. Дальше я не пошел, возвратился. В это
время на двор въехали казаки, заняли все сараи, зам-
ки поломали. Мне заявили, чтобы я очистил это поме-
щение и переселился в соседнее. Но и там недолго при-
шлось пожить, заставили искать квартиру. Ходил це-
лый день, не мог нигде найти. На другой день пошел
с утра на Курскую слободку и только к вечеру нашел
комнатушку, а с утра следующего дня нанял дрогаля и
переехал. Когда переехал, тут-то я вздохнул свободнее,
хотя и здесь казаки рыскали и искали красноармейцев.
На Курскую слободку они были злы за ее упорное со-
противление: здесь* их полегло немало. Как бы то ни
было, а оставаться во Владикавказе было опасно. Стал
подумывать, куда бы это отправиться, ждал только,
когда можно будет ехать без пропусков. Наконец про-
пуска отменили, требовали только свидетельство от
врача, что здоров. Пошел к врачу, взял свидетельство,
заплатил 10 рублей. Деньги у меня были нового выпу-
ска, на базаре их не принимали. Все-таки я кое-как
обернулся — продал столы, табуретки, скамеечки, ко-
торые наделал за это время. Взял извозчика — и на
станцию. Взял билеты до города Георгиевска. Здесь
высадился в надежде увидать кого-либо из знакомых.
В оригинале: где.
230
Остановился на постоялом [дворе], а на другой день с
трудом удалось найти квартиру.
В это время собиралась партия беженцев в Закав-
казье, пошел и я записаться. И вот случайно на базаре
встречаю жену Михайличенки. О боже, сколько радо-
сти с обеих сторон... Я о нем [Михайличенке] слышал в
Моздоке; мне говорили, что он выехал из Моздока, но
куда, никто не знал. Но каково же было мое разочаро-
вание, когда она мне сказала, что он сидит в тюрьме.
Они жили за городом, на мельнице Лизунова; там жил
и инженер-химик Романов, который строил мылова-
ренный завод от георгиевского кооператива. Так я при-
шел на мельницу. Посмотрел, пошел к Романову. Он
лежал больной. Романов с радостью меня принял и ве-
лел переезжать сейчас же сюда, пока к Михайличен-
ке — у него есть свободная комната, а потом дадут
квартиру. Написал записку, чтобы дали сейчас же ло-
шадь с дрогами, и я поехал в Георгиевск за своим
барахлом и старухой. Переехал на мельницу Лизунова,
который жил тут же. На другой день я с женой Михай-
личенки пошел в контрразведку, взял пропуск на сви-
дание с Митрофаном Ивановичем, разузнал, в чем дело.
Оказалось, что все это по доносу Лизунова, что человек
этот отъявленный негодяй и завзятый контрреволю-
ционер; он теперь рвет и мечет, что отдал в аренду
мельницы и просорушку, боясь, что Советская власть
конфискует и т. п. Ясно было, что с таким человеком
нужно держать себя осторожно. Михайличенко надеял-
ся скоро вырваться, так как сын того же негодяя Лизу-
нова служил в контрразведке и, зная всю эту историю,
не сочувствовал отцу; повел дело так, что его должны
были освободить. Из тюрьмы я направился к Романову,
который предложил пока поработать плотником, а по-
том будет видно. Наутро я вышел с инструментом и
стал на работу. Мне дали сделать кухонный стол, глу-
хой, с дверками и полкой. И так началась моя работа.
Там мне пришлось прожить больше года, до тех пор,
пока не пришла Красная Армия. Но не миновал и я
ареста: тот же Лизупов донес и на меня в контрраз-
ведку, меня и еще одного товарища арестовали. Это
было в первых числах февраля 1920 года. Продержа-
ли нас дня четыре, потом освободили. Мы все ждали,
что вот-вот скоро вся эта белая свора будет уничтоже-
231
на. Наконец дождались долгожданного. Радость у всех
была великая. Все виселицы, красовавшиеся на дороге,
были убраны.
Мне стало противно здесь прозябать. При посред-
стве Романова я подал заявление в Пятигорск, что же-
лаю поступить инструктором по народному образова-
нию на стекольный завод при станции Минеральные
Воды. Получаю извещение, что утвержден, и я поки-
даю Георгиевск со всем его мещанским укладом и пе-
реезжаю на стекольный завод.
На заводе школа не функционировала, пришлось
начинать все сначала. Здесь я был в своей среде, среди
пролетариев. Подыскал учителей, открыли школу, кое-
как устроили сцену, библиотеку и столовую, детский
огород и т. п. Здесь я снова вступил в партию коммуни-
стов. Приходилось выступать на митингах и общих со-
браниях. И так бы я, пожалуй, и доживал свои дни в
Минеральных Водах, но Г. И. Петровский, узнав обо
мне, позаботился перевести меня в Харьков, где я и
нахожусь при архиве Истпарта |7.
Многое перезабыто и упущено. Прошу об одном, то-
варищи, исправить неточности, которые окажутся в
моих воспоминаниях.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Петр Анисимович Моисеенко
Краткая автобиография
Родился я в 1852 году в деревушке Обыденной, Сычевского
уезда, Смоленской губернии. Детство прошло в самых тяжелых
условиях. Перенес оспу и другие болезни. Четырех-пяти лет ос-
тался сиротой. Почти самоучкой научился грамоте и 13-летним
мальчиком был отдан присучалыциком на фабрику, а потом в
ученье по торговой части. 18-ти лет меня женили, и пришлось
опять идти на фабрику, ио уже ткачом. 20-ти лет, работая на фа-
брике Зимина в Орехово-Зуеве, впервые познакомился с нелегаль-
ной (народнической) литературой: «Хитрая механика», «Сказка о
четырех братьях» и др. В 1873 году я попадаю в Петербург*, ста-
новлюсь членом кружка Нарвского района, посещаю студенческие
собрания, втягиваюсь все больше в подпольную работу, знаком-
люсь с передовыми работниками того времени: Пресняковым,
Квятковским, Плехановым, Обнорским, Халтуриным, Поповым,
Перовской, Парфеновым, Осинским, Густовым, Рогачевым, Клейн
и другими — всех не упомню. Самым важным для меня было зна-
комство с Г. В. Плехановым и С. Халтуриным. Первый научил по-
нимать, второй — действовать. Эти заслуги никогда не забывают-
ся; эти лица навсегда останутся в памяти. На собраниях студен-
тов и курсисток мне не раз приходилось говорить: «Ваша
задача — научить нас, передовых рабочих. Нам приходится рабо-
тать средн совсем серых, некультурных рабочих, к вам же мы
приводим уже мало-мальски обработанных; вот с этими-то и надо
подзаняться».
Когда зародилась мысль обособиться и заняться созданием
исключительно рабочей партии, то мы не знали, как к этому по-
дойти; все кончалось одними разговорами. Разговоры эти нача-
лись еще до Казанской демонстрации, с Пресняковым. Казанская
демонстрация в 1876 году показала иам, что мы не организованы,
и если остались целы, то благодаря случайности. В 1878 году Об-
норский и Халтурин окончательно решили основать Северно-
русский Рабочий Союз. Этот вопрос обсуждался на собраниях.
Вырабатывался план, а также программа, но это были пока
только наброски.
Назревала стачечная волна, захватившая нас, ткачей, цели-
ком. Стачка 1878 года прошла очень успешно, и все требования
* У Моисеенко опнска: Петроград.
235
были удовлетворены не потому, что мы ходили к наследнику с
прошением, а потому, что отпущенный после ареста в Аничко-
ве м дворце П. А. Моисеенко подлил масла в огонь. Придя на фаб-
рику, он сказал, что будет комиссия, которая это дело разберет.
Стачка окрепла. Ее успеху содействовало еще одно обстоятель-
ство. Хотя в газетах раньше и после этой стачки ничего не пи-
сали о забастовках, но об этой стачке была статья в газете «Но-
вости». Акции Новой Бумагопрядильни стали падать, и это побу-
дило хозяев пойти на уступки. После стачки полиция стала
усиленно разыскивать передовых рабочих. Произведены были
аресты, и один из арестованных ткачей (которому было вручено
прошение) указал на меня как на главного виновника. Переодев-
шись посыльным, я некоторое время скрывался от полиции.
Зайдя однажды в сапожную мастерскую к Парфенову, я застал
там компанию студентов и рабочих (Гласко, Дробыш-Дробышев-
скнй и др.). Поговорив о делах, стали расходиться. Но при вы-
ходе всех арестовали. Меня в форме посыльного сперва не тро-
нули, и я беспрепятственно прошел шагов 20. И только то-
гда меня догнал городовой н позвал к приставу. Никакие мои
объяснения не помогли. Меня направили в участок, оттуда в
Алексаидро-Невскую часть, где посадили в одиночку. Через не-
делю повели в сыскное отделение, оттуда в Казанскую часть,
тоже в одиночку. В сыскном я встретился с Парфеновым и Каза-
ковым. Решили не признавать друг друга. После допросов меня,
Казакова и Парфенова продержали в Спасской части три-че-
тыре месяца и потом административно выслали без права въезда
в столицы. Меня выслали на родину, Казакова и Парфенова —
в Костромскую губернию, но Парфенов в тюрьме заболел. Когда
нас с Казаковым отправляли из пересыльной тюрьмы, на Нико-
лаевском вокзале собралось около полутораста рабочих, чтобы
нас проводить. Расстались с криком «ура». С Казаковым распро-
стились в Москве на Колымажпом и с тех пор не виделись.
В том же 1878 году я бежал из-под надзора и, переехав в
Петербург, стал снова работать в кружках за Нарвской заставой
и на Обводном канале. При деятельном участии рабочих Федота
Лазарева, Алешки «Рыжего», Шилова, Яшки Аржака и других
моя жена сияла конспиративную квартиру, но здесь нам дело ис-
портили интеллигенты Виноградов и Благовещенский, введя к нам
шпионов. Халтурин об этом ничего не знал. Он появился у нас
опять в разгар стачки в 1879 году. Незадолго до стачки Северный
Союз уже организовался. Мне, как нелегальному, приготовили
паспорт, которым воспользоваться не пришлось. Халтурин дал мне
свой небольшой кинжал, с которым я был арестован. Нас, аресто-
ванных во время стачек, причислили уже к тайному сообществу.
Меня, Абраменкова и Коняева сослали в Восточную Сибирь, ос-
тальных — по разным местам. С этим арестом у меня была по-
рвана всякая связь с Петербургом.
Пробыв в ссылке в Канском округе, Енисейской губернии до
августа 1883 года, мы вместе с Лукой Абраменковым возврати-
лись на родину. Когда я брал паспорт, писарь написал в нем мою
фамилию Моисеенко (вместо прежней: Мосеенок), и с тех пор я
так и числюсь. Я поступил иа фабрику Тимофея Саввича Морозо-
ва, и здесь после больших усилий мне удалось провести стачку в
236
1885 году, заставившую русское правительство издать закон о
труде.
Я не буду описывать этой стачки, так как она и так всем из-
вестна. Скажу лишь одно, что эта стачка дала толчок рабочему
движению. Суд нас всех оправдал, ио меня и товарища Волкова
отправили в административную ссылку: меня — в Архангель-
скую губернию, в город Мезень, Волкова — в Вологодскую, в
Усть-Сысольск. С этой ссылкой кончилась моя работа как тек-
стильщика и началась новая работа как плотника и столяра.
Прибыв в Мезень с женой, мы застали там ссыльных —
Петра Самсоновича Кравченко, Александра Николаевича Шипн-
цына. Мы, ссыльные, задумали заняться столярным ремеслом на
коммунальных началах и начали это дело втроем. Потом
прибыл А. Серафимович — стало четверо. Кравченко скоро взяли
в солдаты, а Шипицын перевелся в Пинегу. К нам из Пннегн
приехали Петр Редько и Тихомиров. Из села близ Мезени пере-
вели Исаака Гуревича, потом Серафимович перевелся по болезни
глаз в Пинегу. Коммуна наша в 1889 году стала хромать. С весны
я тоже перевелся в Пинегу. Здесь были Александр Машицкий,
Айна Захарова, Клеопатра Серафимович и мы с женой и девоч-
кой, еще грудным младенцем.
В конце августа мне оканчивался срок ссылки, и я надумал
ехать в Челябинск, где товарищи Михаил Николаевич Попов и
Максим Юльевич Гофман основали заимку и где я мог быть поле-
зен как работник. Но из Челябинска меня выслали на родину.
С трудом удалось выхлопотать паспорт и уехать. И вот я попадаю
сперва в Торопецкий уезд, где жил товарищ Валиев, потом в Во-
ронежскую губернию, в Екатеринодар н наконец в Ростов-на-Дону,
где снова в декабре 1893 года попадаю в тюрьму.
Здесь работали в то время Машицкие, муж и жена, Алабы-
шев, Васильев, Дымников, Перегудов, рабочие Ананьев, Рудоме-
тов, Солдатов, Коваленко, Шамуров, Болдырев и др. Я открыл
столярную и работал на Владикавказскую железную дорогу.
В моей мастерской было удобно всем нам собираться. Собирались
также и у Ананьева. Но Ананьев н Рудометов скоро должны
были уехать. Чаще же всего собрания происходили на Темернике.
Провалил нашу организацию рабочий Ветров, который потом от-
равился.
Из Ростова меня выслали в Вологодскую губернию, в город
Вельск, где и прншлось прожить изолированным от товарищей до
1898 года. По окончании этой ссылки мне было воспрещено про-
живать во всех промышленных губерниях н в Области Войска
Донского. Пришлось уехать в Мариуполь, где у меня был произ-
веден обыск как у поднадзорного. По окончании срока неглас-
ного надзора я переехал иа рудники, где продолжал заниматься
подпольной кружковой работой. Был в Юзовском районе, потом
на Щербниовскнх рудниках, отсюда бежал в Павловский район.
В 1905 году пришлось бежать н отсюда от черносотенцев. С 1905
по 1912 год мне пришлось побывать в следующих местах: иа
Французских рудниках, под Юзовкой (рудник Рутчеикова), на
Калачевских рудниках, на Алмазной, снова в Мариуполе, на
рудниках Марьевских *, иа марганцевых рудниках под Ннкопо-
• У Моисеенко: Макарьевских.
237
лем, в Нахнчеванн-иа-Дону, в Баку, в Большом Токмаке. За все
это время не раз выступал агитатором, принимая участие в прове-
дении первомайской забастовки (1906 год) и предвыборных соб-
раний в I и Ш Государственную думу. С 1912 года я поселился в
Горловке, где пробыл до 1916 года. Здесь я выступал агитатором
н руководителем забастовки * н только по случайности спасся от
расстрела. Из Горловки бежал на Кавказ, где и застала меня Фев-
ральская революция 1917 года.
В марте этого года меня послали на Персидский фронт для
извещения армии о перевороте и проведения выборов военных
комитетов. Жил в Баку, Тифлисе, Кизляре н на Северном Кав-
казе, служил санитаром в Красной Армнн, потом инструктором
по созданию больничных касс во Владикавказе и в Пятигорске в
отделе народного образования.
В 1922 году жнл в Харькове, работая при Истпарте.
•Хрестоматия по истории про-
летарской революции в Рос-
сии». т. I. Составил И. Анто-
кольский. Под ред. Н. Бату-
рина. М.—Пг., 17 9231, стр.
220—225.
* Десяти рудников, как-то: Горловских, Никнтовскнх, Царев
[Государев] Байрак, Ртутных н др. Забастовка была граиднозиая;
собралось тысяч до 30 человек. Войска, присланные из Бахмута,
отказались разгонять рабочих; расстрел учнннлн полицейские
стражники н урядннкн под командой пристава. (Примечание
П. А. Моисеенко.)
А. С. Серафимович
Анисимович
Так мы в 1887 году его все звали в ссылке — Анисимович.
Он был сын своего класса, н все черты, которые выковывают
в пролетарии тяжкая жизнь н беспощадная борьба, в нем высту-
пали отчетливо н резко. Та особенная сметка, практичность,
которая так характерна для рабочего, пронизывала всю его ре-
волюционную деятельность,— и оттого результаты ее громадны,
несмотря на невероятно тяжелые условия.
В каждом данном случае он был тем, чем требовалось быть:
он был ткачом, он был столяром, он был слесарем, он косил с
крестьянами, он был плотником,— и каждый раз он работал как
профессионал. Это давало ему широчайшую возможность проник-
новения в рабочие массы не как агитатору со стороны, а был он
там как свой брат, рядовой рабочий,— от этого его выступления
производили поразительное впечатление. Оглушительно резкий,
чуть с хрипотой, тенор, немного на первый взгляд корявая речь, с
постоянными повторениями «это самое»,— но почему же она про-
изводила одинаково потрясающее впечатление на рабочие массы,
где бы он ин говорил? А потому, что из огненного сердца его
рвались самые простые, может быть, десятки раз слышанные
слова, но в его устах — пламенные.
После трех ссылок он попадает на юг, и тут начинается
невероятно кипучая революционная деятельность н непрерывная
звериная охота за ним жандармов и полиции. Отдан был приказ —
во что бы то ин стало поймать его и... убить.
Судьба сохранила революционного бойца от подлой руки цар-
ского жандарма, но отняла его, точно в насмешку, когда он на-
конец мог водохнуть, празднуя пролетарскую победу.
Его нет. Но его пламенное сердце огненно выжгло в нсторни
пролетариата его имя навеки.
А. С. Серафимович. Со-
брание сочинений в семи то-
мах, т. 6. М., 1959, стр. 296—
297. (Впервые напечатано в
«Правде» 2 декабря 1923 г.)
Примечания
к «Воспоминаниям
старого революционера» *
К главе I
1 Речь идет о нелегальных революционно-пропагандистских
изданиях периода подготовки и осуществления массового «хожде-
ния в народ». В «ряженых» под забавные брошюры и евангель-
ские поучения книжках народники, обращаясь к мужику, вскры-
вали грабительский характер реформы 1861 г., причины нищеты и
бесправия трудящихся, разоблачали царя, помещиков, чиновни-
ков, призывали крестьян к восстанию в целях коренного — в на-
родническом понимании — переустройства общества. Автором
брошюры «Сказка о копейке» был С. М. Степняк-Кравчннский,
«Хитрой механики»—В. Е. Варзар, «Где лучше?», «Сказки о
четырех братьях...»—Л. А. Тихомиров. «Революционным песен-
ником» Моисеенко, очевидно, называет «Сборник новых песен и
стихов» (см. прнмеч. 5). Названные книги были в 1873—1874 гг.
напечатаны за границей н тайно транспортированы в Россию
«чайковцами» (условное название объединения революционных
народнических групп первой половины 70-х годов).
2 Один из крупнейших центров русской текстильной промыш-
ленности, Орехово-Зуево, до 1917 г. не составлял цельного в ад-
министративном отношении поселения. Входившие в него промыш-
ленные села были отнесены к разным губерниям: Орехово и
Никольское — к Покровскому уезду Владимирской губ., Зуево и
Зубровка — к Богородскому уезду Московской губ. На фабриках
Орехово Зуева работали десятки тысяч рабочих. Господствующее
положение занимала крупнейшая среди хлопчатобумажных пред-
приятий России Никольская мануфактура, которая была основана
выходцем из крепостных крестьян Саввой Морозовым, положив-
шим начало известной династии фабрикантов Морозовых. (На эту
фабрику и ходил за книгами Моисеенко, который с 1871 г. рабо-
тал на ткацкой фабрике Зиминых в с. Дубровке, близ Зуева.) На
базе предприятий Морозовых во второй половине XIX в. сложи-
• Примечания к главам I—Ш составил Ю. Н. Шебалдин, к
главам IV—VI — В. И. Сергеев.
240
лось несколько крупных фирм, средн них в Орехово-Зуеве «Това-
рищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова сын н К0» и
«Товарищество мануфактур Викулы Морозова с сыновьями».
3 Редакторское примечание иа стр. 8 первого издания книги
датирует этот факт (не указывая источника) 1873 г. Однако не-
которые из названных выше брошюр, согласно данным библиогра-
фического указателя «Русская подпольная и зарубежная печать»
(т. I, вып. 1, М., 1935), были выпущены в 1874 г.
* У П. А. Моисеенко было два брата — Григорий (о котором
здесь идет речь) и Алексей — и сестры Матрена и Наталья. Все
они стали рабочими. В 1871 г. П. Анисимов (Моисеенко) женился
на крестьянке Смоленской губ. Екатерине Сазоновой (в «Воспоми-
наниях» — Сазоновна). Вместе с мужем она работала ткачихой в
Орехово Зуеве и Петербурге, добровольно последовала с ним в
ссылку, погубившую единственного в семье Моисеенко ребенка —
дочь Инну (1888—1890), часто выполняла поручения революцио-
неров. Неоднократно упоминаемая далее «воспитанница» — род-
ственница Моисеенко Татьяна Яковлева.
В автобиографии П. А. Моисеенко его переезд в Петербург
датируется 1873 г. В более близких по времени к описываемым
событиям показаниях на следствии по делу о Морозовской стачке
(см. «Рабочее движение в России в XIX веке». Сборник докумен-
тов и материалов под ред. А. М. Панкратовой, т. III, ч. 1, М., 1952,
стр. 163, 165, 172) Моисеенко относил этот переезд как к 1873 г.,
так и к 1874 г., причем последняя дата представляется более обос-
нованной (см. также прнмеч. 3).
s «Когда я был царем российским...» — революционный пам-
флет на Александра II; написан Д. А. Клеменцем на мотив ку-
плетов аркадского принца из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду».
Впервые опубликован в нелегальном «Сборнике новых песен н
стихов» (Женева, 1873). Новейшая перепечатка — сборник «Воль-
ная русская поэзия второй половины XIX века». Л., 1959,
стр. 256—258.
6 Пресняков А. К. (1856—1880) — землеволец. Работая слеса-
рем на заводах Петербурга, вместе с С. Халтуриным, К. Иванайие-
ном и другими вел пропаганду средн рабочих. В 1876—1877 гг.
входил в революционную группу заводских рабочих (С. Халтурин,
В. Обнорский, А. Петерсон, Д. Смирнов и др.), стремившуюся к
«созданию исключительно рабочей партии» — будущего «Север-
ного союза русских рабочих» (см. автобиографию П. А. Моисеен-
ко). Одни из организаторов демонстрации на Казанской площади
6 декабря 1876 г. В 1879 г. вошел в «Народную волю», принимал
участие в подготовке покушения на Александра II. В 1880 г. аре-
стован, судим и казнен. Дейч Л. Г. (1855—1941) — народник, впо-
следствии (1883) один из организаторов марксистской группы «Ос-
вобождение труда». После 1903 г.— меньшевик. Дейч не был зна-
ком с Моисеенко в 70-х годах: они впервые встретились после
Октябрьской революции (см. «Группа «Освобождение труда»».
Сборник 1, М., [1924], стр. 274). Чубаров С. Ф. (1845—1879) — на-
родник, революционную работу вел главным образом на юге Рос-
сии. Казнен в Одессе по приговору военного суда. Лизогуб Д. А.
(1850—1879) — землеволец. Происходил из богатой помещичьей
241
семьи, все свое состояние отдал на нужды революции. Вел про-
паганду среди крестьян и рабочих. Казней вместе с С. Ф. Чуба-
ровым.
В автобиографии (см. выше стр. 235) П. А. Моисеенко приво-
дит более широкий список революционеров-иародииков — членов
сложившейся вскоре организации «Земля и воля» (1876—1879) и
передовиков-рабочих, с которыми он познакомился в Петербурге.
7 Говоря об «участии в партии народной воли», Моисеенко
имел в виду как свою деятельность в рабочих народнических круж-
ках 70-х годов и «Северном союзе», так и выходившие за рамки
кружковой работы задания революционеров-народников, которые
ему довелось выполнять.
8 Пропаганду среди рабочих Г. В. Плеханов начал вести еще
в 1875 — 1876 гг., будучи студентом Петербургского горного ин-
ститута (см. воспоминания Плеханова «Русский рабочий в рево-
люционном движении». Соч., т. Ill, М.—Л., 1928). О занятиях, кото-
рые он вел с Моисеенко, последний несколько подробнее расска-
зывает в статье «Революционное движение среди рабочих Петер-
бурга и Орехово-Зуева...» («Летопись революции». (Харьков),
1923, № 5, стр. 112). Работа «Податной вопрос» видного общест-
венного деятеля и публициста революционно-демократического на-
правления Н. В. Шелгуиова вышла отдельным изданием в 1872 г.
9 Русский перевод романа «Эмма» И. Швейцера (одного из
лидеров лассальянского движения в Германии) вышел в начале
70-х годов. Произведение, посвященное изображению восстания
рабочих, имело большой успех в кругах революционной интелли-
генции и рабочих. Запрещенное вскоре царской цензурой, оно рас-
пространялось нелегально. В советское время роман был издан в
1929 г.
10 Других свидетельств о стачке на фабрике Шау в 1875 г.
в литературе ист. Сохранились известия о стачках конца 1874 г.
(см. Э. А. Король чу к. Рабочее движение семидесятых годов. Сбор-
ник архивных документов. М., 1934, стр. 119).
Александров Д. А. (ок. 1850—1925) — ткач, одни из первых
русских рабочих-революционеров. Работал на Крсигольмской ма-
нуфактуре в Нарве (однако сведений о его участии в известной
стачке 1872 г. не имеется), затем в Петербурге, где в 1874—
1875 гг. вел вместе со студентами В. М. Дьяковым, А. И. Сиряко-
вым и ткачом В. Г. Герасимовым революционную пропаганду
среди рабочих и солдат. В июле 1875 г. был осужден на 9 (а не
иа 10) лет каторги. Ольхин А. А. (1839—1897) — адвокат. Помо-
гая революционерам, выступал защитником в политических про-
цессах 70-х годов. Автор революционных стихотворений. В связи
с покушением А. Соловьева на Александра II в 1879 г. был аре-
стован и сослан.
11 Густов— можно предположить, что под этой фамилией был
известен Моисеенко иародник-лаврист Густав Виленц. На квартире
Вилеица, открывшего для конспирации сапожную мастерскую,
была библиотека для рабочих. Участвовал в подготовке январской
стачки 1879 г. иа Новой Бумагопрядильне и фабрике Шау. Тогда
же был арестован и выслан в Архангельскую губ. Тошаков Е. А.—
землеволец, ведший в 1876—1877 гг. пропаганду среди рабочих.
242
В апреле 1877 г. был арестовав, привлечен по делу так называ-
емого «Общества друзей народа» и выслан в Архангельскую губ.
(здесь в 1886 г. состоялась новая встреча Моисеенко с Тошаковым.
См. главу III).
12 Казанская демонстрация — первая в России политическая
демонстрация, в которой совместно с разночинной молодежью
приняли участие рабочие. Состоялась 6 декабря 1876 г. на пло-
щади перед Казанским собором в Петербурге. Предшествовавшее
демонстрации организационное собрание, о котором пишет Мои-
сеенко, проходило 4 декабря, на нем «кроме... землевольцев
были влиятельнейшие рабочие с разных концов Петербурга...»
(Г. В. Плеханов. Соч., т. Ш, стр. 151. О собрании см. также в ста-
тье П. А. Моисеенко в харьковском журнале «Летопись револю-
ции», 1923, № 5, стр. 113). Выступавший на собрании землево-
лец А. С. Боголюбов (настоящая фамилия — Емельянов) в день
демонстрации был арестован. Приговорен к 15 годам каторги. На-
ходясь в доме предварительного заключения, по приказу петер-
бургского градоначальника Трепова в июле 1877 г. был подверг-
нут наказанию розгами (в ответ на эту расправу последовал вы-
стрел В. И. Засулич в Трепова).
Казанская демонстрация закончилась арестом не 36, а 31
человека, часть которых (в том числе н рабочий-знаменосец
Я. С. Потапов) была осуждена на заточение в монастырь, ссылку
и каторгу. Материалы о демонстрации помещены в сборнике
«Первая рабочая демонстрация в России» (М.—Л., 1927).
13 Лазарев Ф.— рабочий Новой Бумагопрядильни, один из
«верховодов» январской стачки 1879 г., за что был выслан в Вят-
скую губ. Исполнявшиеся рабочими песни еДолго нас помещики
душили» и *Свободушка» (на мотив народной песни «Лучина-
лучинушка») — популярные произведения вольной русской поэзии
второй половины XIX в. Автором первой, очевидно, был В. С. Ку-
рочкин, второй (также предположительно) — Д. А. Клсменц.
Новейшая перепечатка — сборник «Вольная русская поэзия вто-
рой половины XIX века», стр. 118 и 248.
14 О письмах, направлявшихся революционерами генералу
Н. В. Мезенцеву, занимавшему в 1876—1878 гг. пост шефа жан-
дармов и начальника 3-го отделения, П. А. Моисеенко упоминает
и в названной выше статье в харьковском журнале «Летопись ре-
волюции» (1923, № 5, стр. 114). Подобные письма-предупреждения
были нередки в последующей практике террористов-народников,
что же касается доставки писем Мезенцеву, то, кроме свиде-
тельств Моисеенко, других сведений об этом нам обнаружить не
удалось. Можно предположить, что это поручение давалось Мои-
сеенко М. Р. Поповым, В. А. Осинским и А. К. Пресняковым,
входившим в дезорганизаторскую группу «Земли и воли», задачи
которой заключались в освобождении арестованных товарищей,
защите организации от преследований правительства, ликвида-
ции шпионов и предателей (см. П. С. Ткаченко. Революционная
народническая организация «Земля и воля» (1876—1879). М.,
1961, стр. 118—121).
15 .Известный, рысак Варвар» — рысак, не раз использовав-
шийся в акциях революционеров-семидесятников, в частности при
243
побеге из тюрьмы П. А. Кропоткина и убийстве Мезенцева (см.,
например, П. Н. Столпянский. Революционный Петербург. У ко-
лыбели русской свободы. Пг., 1922, стр. 30—34, 50—51).
18 Попов М. Р. (1851 —1909) — землеволец, один из организато-
ров и руководителей стачки 1878 г. на Новой Бумагопрядильне и
фабрике Шау. В 1879 г. после раскола «Земли и воли» примкнул
к «Черному переделу». Был послан в Киев, где организовал
объединенный кружок народовольцев и чернопередельиев.
В 1880 г. приговорен к смертной казни, замененной бессрочной ка-
торгой, которую отбывал на Каре и в Шлиссельбургской крепо-
сти. Освобожден в 1905 г. Осинский В. А. (1853—1879) — земле-
волец, один из зачинателей террористической борьбы революцио-
неров с царским правительством. Повешен в Киеве по приговору
военного суда.
17 Говоря о «своем человеке» в 3-м отделении, Моисеенко, оче-
видно, имел в виду революционера Н. В. Клеточникова (1847—
1888). По заданию организации Клеточников в 1879 г. поступил
на службу в 3-е отделение и вплоть до ареста (1881) сообщал зем-
левольцам, а затем народовольцам сведения о действиях жандар-
мов, о предстоящих обысках, арестах. В 1882 г. приговорен
к смертной казни, замененной пожизненной каторгой.
18 «...Там проживал Тошаков-дедушка».— В районе улиц, пе-
ресекавшихся с Измайловским проспектом («1-я рота», «2-я рота»
и т. д.), жили многие революционеры-семидесятники (см.
П. Н. Столпянский. Революционный Петербург, стр. 193—196), в
их числе и Е. А. Тошаков. Как свидетельствуют следственные
материалы («Историко-революционный сборник», т. 3, М.—Л.,
1926), Тошаков проживал с товарищами О. М. Балттальсом и
Н. А. Лисиным (оба рабочне). Принадлежала ли кому-нибудь из
них кличка «Дедушка» — установить не удалось. Известно, что под
этим псевдонимом действовал Н. Н. Хазов (революционер, актив-
ный пропагандист в рабочей среде, один из организаторов Казан-
ской демонстрации), ио он в январе 1877 г. уехал из Петербурга
в Москву, где вскоре был арестован.
19 Алексеев П. А. (1849—1891) — выдающийся рабочий-рево-
люционер 70-х годов. Его слова, сказанные в речи на суде 9 мар-
та 1877 г., «подымется мускулистая рука миллионов рабочего
люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыкамн,
разлетится в прах!» В. И. Ленин назвал «великнм пророчеством
ругского рабочего-революционера» (Поли. собр. соч., т. 4,
стр. 377). Отпечатанная в 1877 г. в петербургской тайной типо-
графии речь П. Алексеева широко распространялась революцио-
нерами. Алексеев был приговорен к 10 годам каторгн. Погиб в
Якутии от руки бандитов.
28 Спенсер Г. (1820—1903) — известный английский философ,
социолог, психолог. Русский перевод его «Оснований социологии»
(т. 1—2) был издан в Петербурге в 1876—1877 гг.
21 Клейн А. Г. (по мужу Бердникова) — народница. В 1880 г.
выслана в Сибирь; по этапу следовала вместе с Моисеенко.
О том, как был организован революционерами побег
П. А. Кропоткина из арестантского отделения Николаевского
военного госпиталя 30 июня 1876 г., см. П. А. Кропоткин. Запи-
244
ски революционера. М., 1966, стр. 336—344; воспоминания
А. И. Иванчина-Писарева и М. П. Лешерн в журнале «Былое»
№ 1 за 1907 г. и № 17 за 1921 г.
22 Процесс 193-х—суд над революционерами — участниками
«хождения в народ», самый крупный политический процесс в цар-
ской России. Проходил в Петербурге с октября 1877 по январь
1878 г. Среди подсудимых — видные деятели народнического дви-
жения П. И. Войнаральский, А. И. Желябов, С. Ф. Ковалик,
И. П. Мышкин, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, Д. М. Рогачев
и др. Негодование передовой общественности и недостаточность
улик вынудили суд к вынесению сравнительно мягких пригово-
ров: каторга сроком от трех с половиной до десяти лет, тюрьма,
ссылка в Сибирь, часть подсудимых была оправдана. Процесс дал
сильный толчок освободительному движению. Яркая революцион-
ная речь, произнесенная на суде Мышкиным, «завещание» осу-
жденных стали оружием революционной агитации.
23 Речь идет о политическом и литературном еженедельнике
«Русское обозрение» (СПб., 1876 — 1879), издававшемся либераль-
ным публицистом Г. К. Градовским при ближайшем участии
М. Л. Лесковского. За публикацию статьи Градовского «Духовная
пища на генеральском обеде» (№ 2 за 1878 г.) еженедельник полу-
чил предупреждение, а за напечатанные через четыре номера
стихи, о которых говорит Моисеенко (автор этих стихов не уста-
новлен; новейшую публикацию их и комментарий см. в сборнике
«Вольная русская поэзия второй половины XIX века», стр. 560,
562, 824—826), приостановлен на шесть месяцев. В следующем
году издание «Русского обозрения» по распоряжению властей
было прекращено (повод — фельетон Градовского о суде над
В. И. Засулич).
Газета «Голос», о которой перед этим упоминает Моисеенко,
издавалась в Петербурге с 1863 по 1884 г. В 70-х годах влиятель-
ный орган либеральной оппозиции. Неоднократно подвергалась
цензурным репрессиям.
24 «Северный союз русских рабочих» — одна нз первых рево-
люционных организаций пролетариата России (1878—1880). Вырос
из петербургских рабочих кружков и их «центрального ядра»
(1876—1878), возглавлявшегося С. Халтуриным и В. Обнорским.
Моисеенко касается (к сожалению, очень кратко) одного из наи-
менее изученных этапов истории «Союза» — периода его орга-
низационного оформления и выработки программы. Последняя,
как известно, была принята на общем (учредительном) собрании
23 и 30 декабря 1878 г. Собранию сопутствовал «целый ряд рабо-
чих сходок», на которых собиралось по 20—30 человек (см. Е. Се-
ребряков. Очерк по истории «Земли и Воли». СПб., 1906, стр. 45).
Моисеенко, очевидно, был участником одной из этих сходок. Он
вспоминал («Летопись революции». [Харьков], 1923, № 5,
стр. 114): «Обнорский и Халтурин (тогда мы его называли Яко-
вом) решили создать «Северно-русский рабочий Союз». Собрание
было назначено у меня. Дали знать за Нарвскую заставу, на Вы-
боргскую, за Невскую заставу. Собралось около 25 делегатов. Ре-
шили, чтобы расширить пропаганду среди рабочих, начать уси-
ленную агитацию, проводить на фабриках стачки. Собрание было
в последних числах декабря 1878 года...»
245
Халтурин С. В. (1856—1882) — выдающийся рабочий-револю-
ционер, организатор «Северного союза», после разгрома которого
примкнул к «Народной воле». В феврале 1880 г. произвел взрыв
в Зимнем дворце, но покушение на Александра И не удалось.
Казнен за участие в убийстве одесского прокурора Стрельникова.
Свидетельство Моисеенко о кличке Халтурина (Яков Оржак) тре-
бует тщательной проверки. Материалы сборника «Рабочее движе-
ние в России в XIX веке» (т. II, ч. 2. М., 1950, стр. 313, 326, 338,
742) заставляют усомниться в правильности его: здесь под клич-
кой Аржак фигурирует рабочий Новой Бумагопрядильни Яков
Дмитриев, который как н Моисеенко, был арестован в 1879 г. в
числе «верховодов» стачкн. Обнорский В. П. (1852—1919) — вы-
дающийся деятель рабочего движения 70-х годов, один нз органи-
заторов «Северного союза». Арестован в январе 1879 г. н в 1880 г.
осужден на 10 лет каторги, которую отбывал на Каре. Абрамен-
ков Л. И. (он же Иванов; 1853—1910) — рабочий-ткач, революци-
онер, близкий друг П. А. Моисеенко. В 1876 г. отбывал наказание
за хранение нелегальной литературы; примерно к этому времени
относится знакомство Абраменкова с Моисеенко. Член «Северного
союза». Один из руководителей январской стачкн 1879 г., за что
был арестован н вместе с Моисеенко выслан в Енисейскую губ.
С 1884 г., по возвращении из ссылки, работал на фабрике Смир-
нова в Ликине (близ Орехово-Зуева); один нз организаторов Мо-
розовской стачкн 1885 г. Штрипан (Савельев) Г. С. — рабочий-ткач
фабрики Шау, участвовал в организации стачкн 1879 г. Впослед-
ствии стал провокатором. Алеша — по предложению Э. А. Ко-
рольчук (««Северный союз русских рабочих» н революционное ра-
бочее движение 70-х годов XIX в. в Петербурге». Л., 1946,
стр. 178), это А. Федоров, рабочий Новой Бумагопрядильни, один
нз «верховодов» стачки 1878 г., высланный тогда же из Петер-
бурга.
25 Моисеенко ошибается: корреспонденции о стачке в газете
«Новости» (1878, № 61, 62, 75, 81) были написаны Г. В. Плехано-
вым; ему же принадлежала статья «Стачка рабочих на Новой
бумагопрядильной фабрике в С.-Петербурге», опубликованная в
нелегальной народнической газете «Начало» (1878, № 1). Все они
вошли в III том Сочинений Г. В. Плеханова; там же (стр. 432)
см. н о содержании прошения рабочих, о котором пишет далее
Моисеенко.
26 Стачка 1878 г. на Новой Бумагопрядильне, охватившая до
2 тыс. рабочих, продолжалась с перерывом с 27 февраля по
20 марта. Хождение рабочих (около 200 человек) к Аничкову
дворцу состоялось 16 марта. В подготовке н проведении стачки
активно участвовали революционеры-народники: А. Гобет (Гобст),
руководивший кружком рабочих Бумагопрядильни, М. Р. Попов,
Н. Н. Лопатин, Г. В. Плеханов, Н. С. Тютчев (в ходе забастовки
двое последних были арестованы, однако Плеханову удалось
скрыться). Подробно ход стачкн изложен в документах сборников
«Рабочее движение в России в XIX веке», т. II, ч. 2, и Э. А. Ко-
рольчук «Рабочее движение семидесятых годов». М., 1934, в на-
званных выше корреспонденциях, а также мемуарах Г. В. Плеха-
нова «Русский рабочий в революционном движении» (Соч., т. III),
в воспоминаниях М. Р. Попова «Запнски землевольца» (М., 1933:
246
здесь ошибочно говорится, что стачка происходила иа фабрике
Торнтона) и в других изданиях. За исключением отдельных дета-
лей и общей оценки экономических результатов забастовки (адми-
нистрация фабрики пошла иа незначительные уступки), эти мате-
риалы подтверждают рассказ Моисеенко. Мемуары Плеханова ин-
тересны и в другом отношении. В них в образе рабочего Ивана,
одного из вожаков стачки на Новой Бумагопрядильне, дан коло-
ритный портрет Моисеенко, тогда еще молодого, неопытного, ио
смелого и настойчивого революционера. О раскрытии псевдонима
Иван см. статью П. Кудриной в журнале «Красная летопись»,
1924, № 1(10).
27 Шилов П, Д.— рабочий, один из активистов стачки 1879 г.
иа Новой Бумагопряднльие, по делу которой привлекался к до-
знанию.
28 *Хроника села Смурина»—роман П. В. Засодимского;
*Как мужик двух генералов прокормил» — известная сказка
М. Е. Салтыкова-Щедрина.
29 Парфенов В. Н. — по мнению Н. Н. Батурина, поддержан-
ному Е. Н. Кушевой, под этой фамилией в Петербурге проживал
нелегально (под видом хозяина сапожной мастерской) революцио-
нер-народник А. Гобет (Гобст), возглавлявший кружок рабочих-
новобумагопрядильцев (см. примечания Н. Н. Батурина к автобио-
графии П. А. Моисеенко в «Хрестоматии по истории пролетар-
ской революции в России», т. 1, М.—Пг., (1923); Е. Кушева. Гобст
или Гобет? — «Каторга и ссылка», 1930, № 3 (64)). Однако мате-
риалы биобиблиографического словаря «Деятели революционного
движения в России» (т. II, вып. 3. М., 1931, стр. 1151) свидетель-
ствуют, что высланный из Петербурга в 1878 г. «за подстрекатель-
ство рабочих Новой Бумагопрядильии к беспорядкам» В. Н. Пар-
фенов (в сапожной мастерской которого, по сведениям полиции,
собирались Моиссеико, Дробыш-Дробышевский и другие лица, при-
частные к забастовке) до 1883 г. жил под гласным надзором в
Костромской губ. В это время Гобета уже не было в живых (он был
казнен в Киеве в 1879 г.). Очевидно, Гобет и Парфенов все же
разные лица. Гласко Ян (Глазко Иван; 1855—1881) — польский
революционер. В середине 70-х годов учился в Петербурге, где
вместе с Л. Варыиьским и другими организовал кружок. Имел
тесный контакт с землевольцами. Дробыш-Дробышевский А. А.
(1856—1920) — в 1878 г. вел пропаганду на Новой Бумагопря-
дильие; был привлечен к дознанию и приговорен к ссылке, но
скрылся. Затем жил в Варшаве, где, как и Я. Гласко, принимал
участие в варшавских социалистических кружках. Оба в 1878 г.
были арестованы (дело о пропаганде среди варшавских рабочих)
и в 1880 г. высланы в Сибирь; в ссылку следовали вместе с Мои-
сеенко.
30 В марте и апреле 1878 г. в связи со стачкой были аресто-
ваны рабочие С. Васильев, Ф. Марков («Федька»), А. Федоров,
П. Анисимов (Моисеенко), В. Парфенов и И. Симанов (Симонов).
Все они вскоре были административным порядком высланы в раз-
личные губернии.
31 Описка; следует читать: в апреле 1878 г. (см. «Рабочее
движение в России в XIX веке», т. II, ч. 2, стр. 231. Ср. также на-
стоящее издание, стр. 27).
247
32 В. И. Засулич стреляла в Трепова 24 января 1878 г. (по
старому стилю).
33 Высылка Моисеенко и Симанова (его Моисеенко почему-то
называет Казаковым) из Петербурга состоялась 3 мая 1878 г. «Вы-
сланные были закованы в кандалы,— писало народническое «На-
чало»,— и под сильным караулом. Товарищи их по фабрике, око-
ло 100 человек, пришли проводить их на вокзал... и напутствовали
их своими пожеланиями» («Революционная журналистика семи-
десятых годов». Ростов-на-Дону, [1906], стр. 65).
К главе II
1 31 марта 1878 г. суд присяжных оправдал покушавшуюся
на Трепова В. И. Засулич. Демократическая молодежь приветст-
вовала освобождение революционерки демонстрацией. В стычке
толпы с жандармами погиб студент Г. Сидорацкий (существует
версия о его самоубийстве). См. Ш. М. Левин. Две демонстрации.—
«Исторические записки», т. 54, М., 1955, стр. 251.
2 Шеф жандармов Мезенцев был убит 4 августа 1878 г. зем-
левольцем С. М. Кравчинским.
3 Революционеры-народники Д. Д. Виноградов и В. П. Благо-
вещенский приняли активное участие в подготовке и руководстве
(Виноградов) январской стачкой 1879 г. на Новой Бумагопрядиль-
ие и фабрике Шау. Оба были арестованы и в 1880 г. высланы под
надзор полиции.
4 Потехин — под этой фамилией рабочим был известен быв-
ший учитель Петровский, оказавшийся провокатором. Последую-
щий рассказ Моисеенко о встречах с агентом 3-го отделения Фе-
доровичем (настоящая фамилия — Федоровский) подтверждается
сведениями, полученными землевольцами в январе 1879 г. от
Н. В. Клеточникова (см. сборник «Архив «Земли и Воли» и «На-
родной Воли»». М., 1930, стр. 160). У Клеточникова говорится о
«рабочем, который бежал из ссылки»; это П. А. Моисеенко.
5 Описка; речь идет о «Петербургской вольной типографии»
землевольцев.
• 7 января 1879 г. на квартире Моисеенко состоялось пред-
шествовавшее стачке на Новой Бумагопрядильне собрание рабо-
чих и землевольцев (см. «Рабочее движение в России в XIX веке»,
т. II, ч. 2, стр. 304). Охранка располагала и другим адресом
П. А. Моисеенко (Самсоииевский проспект, 16), по которому в
ночь на 17 января 1879 г. нагрянули жандармы. Однако, сооб-
щалось в донесении, «оказалось, что под № 16 состоит пустопо-
рожнее, незастроенное место... а по наведенной справке... Петр
Анисимов уже 2'/г месяца тому назад выбыл в деревню Тощу-
кову... Новгородской губернии, как и значится отмеченным в ад-
ресном листке» (там же, стр. 312).
7 *3а Нарвской и Екатерингофе» — имеются в виду ткацкая
фабрика Шау и Екатерингофская бумагопрядильная мануфак-
248
тура. «Новой Канавой» называли Обводной канал, где находилась
Новая Бумагопрядильни.
8 Спустя 40 с лишним лет после описываемых событий Мои-
сеенко, естественно, не мог сохранить в памяти некоторые их под-
робности и точную хронологическую последовательность. Стачка
на Новой Бумагопрядильпе (непосредственный повод — расчет
44 рабочих-«бунтовщиков») началась 15 января и продолжалась
пять дней. Под влиянием стачки иа Бумагопрядильне и по при-
зыву членов «Северного союза* (Моисеенко и др.) забастовали
ткачи фабрики П1ау, одиако это было уже не 15, а 16 января. Из
сопоставления сообщаемых Моисеенко фактов с данными других
источников видно, что собрание передовиков рабочих, о котором
идет речь, действительно состоялось 15 января, ио оио касалось
событий на Бумагопрядильне. Здесь были сформулированы тре-
бования новобумагопрядильцев: возвращение иа фабрику уво-
ленных товарищей, сокращение рабочего дня, увеличение расце-
нок, участие выборных от рабочих в браковке продукции и т. д.
16 января требования были отпечатаны в типографии землеволь-
цев в виде прокламации «От ткачей Новой Бумагопрядильни... к
рабочим всех фабрик и заводов». Возможно, что вечером 15 янва-
ря Моисеенко участвовал и в сходке рабочих фабрики П1ау, так
как на следующий день оттуда, действительно, пришли к новобу-
магопрядильцам 30—40 ткачей. На собрании представителей обе-
их фабрик были выработаны общие требования стачечников (мало
чем отличавшиеся от предыдущих). 17 января рабочие фабрики
Шау предъявили свои требования фабриканту (согласно следствен-
ным показаниям рабочего Абакумова, требования были состав-
лены Моисеенко). В тот же день была отпечатана прокламация
«От рабочих фабрики Шау всем петербургским рабочим».
Ход январской стачки 1879 г. получил отражение в докумен-
тах сборников «Рабочее движение в России в XIX веке* (т. II, ч. 2)
и Э. А. Корольчук «Рабочее движение семидесятых годов», а
также в корреспонденции Г. В. Плеханова в «Земле и воле» (см.
«Революционная журналистика семидесятых годов», стр. 191,
206—215), в воспоминаниях Г. В. Плеханова и в монографии
Э. А. Корольчук ««Северный союз русских рабочих» и револю-
ционное рабочее движение 70-х годов XIX в. в Петербурге».
9 С. Н. Халтурин и другие руководители «Северного союза»
поддерживали тесную связь с рабочими Новой Бумагопрядильни
и фабрики Шау, участвовали в организации помощи стачечникам
(см. указанную выше монографию Э. А. Корольчук).
10 16 января на фабрике Шау забастовала первая смена, а на
следующий день стачка охватила всех рабочих. В отношении Ека-
терингофской мануфактуры Моисеенко ошибается: здесь стачка
была предотвращена вызовом батальона егерского полка.
11 Перовская С. Л. (1853—1881)—выдающаяся деятельница
народнического движения, член «Земли и воли», а затем «Народ-
ной воли». Непосредственный организатор цареубийства 1 марта
1881 г. По делу «первомартовцев» приговорена к смертной казни.
Повешена 3 апреля 1881 г.
12 Описываемые здесь события 18 января 1879 г. и их преды-
стория (аресты и обыски в ночь с 16 на 17 января, во время кото-
17 ПА. Моисеенко 249
рых было схвачено свыше 20 активистов стачки; требование ра-
бочих освободить арестованных товарищей) подробно изложены в
воспоминаниях Г. В. Плеханова «Русский рабочий в революцион-
ном движении». Во время схватки рабочих с жандармами Моисе-
енко ранил кинжалом жандармскую лошадь.
13 Коняев Я. О. (он же Лыткин) — рабочий, один из руководи-
телей стачки 1879 г. В 1880 г. выслан вместе с Моисеенко в Во-
сточную Сибирь.
н По доносу Потехина о том, что 18 января на его квартире
(Витебская ул., 4) «имеет быть сходка рабочих разных фабрик и
заводов», были арестованы вместе с П. Моисеенко (Анисимовым)
и Я. Коняевым рабочие Л. Иванов (Абраменков), Я. Дмитриев
(Аржак), Г. Иванов, И. Григорьев, Я. Лукнн, X. Кузьмин, Н. Ан-
дреев, Е. Иванов, а также 16-летний брат Моисеенко Алексей —
рабочий-мальчик фабрики Шау. «На последнего,— говорилось в
агентурной записке 3-го отделения,— хотя и не упадает никакого
обвинения, но задержание его оказалось необходимым, так как
он исполнял обязанности посыльного и по приказанию брата со-
бирал рабочих и оповещал их о всем происходящем по стачке».
Общее число арестованных в связи с январскими стачками 1879 г.
рабочих и интеллнгентов-народников составило примерно 70—
80 человек. Многие из иих уже в январе — феврале 1879 г. были
высланы из Петербурга. Основные же «подстрекатели» были при-
влечены к дознанию по «делу о преступном сообществе, организо-
вавшем стачки рабочих... в январе 1879 г.» (см. примеч. 21).
После арестов непосредственных руководителей стачка пошла
на убыль. «Через несколько дней упорного сопротивления рабо-
чие сдались, получив ничтожные уступки» (Г. В. Плеханов. Соч.,
т. III, стр. 181). 24 января была выпущена прокламация «Рабочим
от Центрального комитета «Северного союза русских рабочих»»,
в которой говорилось о событиях на Бумагопрядильне и фабрике
Шау. «Северный союз» призвал рабочих к поддержке товарищей
(см. «Рабочее движение в России в XJX веке», т. II, ч. 2,
стр. 328—329).
15 Речь идет о неудавшемся покушении народника А. К. Со-
ловьева на Александра П 2 апреля 1879 г. Соловьев был схвачен
и казнен.
18 *3аживо погребенные (к русскому обществу от политиче-
ских каторжников)* — записки революционера А. В. Долгушина
из Ново-Белгородской центральной каторжной тюрьмы, рассказы-
вающие о положении политических заключенных в тогдашних
централах. Отпечатаны в 1878 г. петербургской типографией зем-
левольцев. Переизданы в 1920 г.
17 Позднее Моисеенко говорил, что большое влияние на фор-
мирование его революционного мировоззрения в эти годы оказали
прочитанные в тюрьме статьи о «неравномерном распределении
между трудом и капиталом... в журналах «Отечественные запи-
ски» и «Вестник Европы»» (см. «Рабочее движение в России в
XIX веке», т. III, ч. 1, стр. 206). В связи с этим отметим, что в
70-х годах в передовом органе русской демократии «Отечествен-
ные запнекн» и в умеренно либеральном журнале «Бестник
Европы» публиковались статьи, знакомившие русского чита-
250
теля и с «западной постановкой рабочего вопроса», т. е. теорией
К. Маркса.
18 Навроцкий А. А. — чиновник воеиио-судебиого ведомства,
впоследствии генерал. Издатель консервативного журнала «Рус-
ская речь» (1879—1882). Автор ряда произведений на историче-
ские темы, из которых драматическая хроника «Стенька Разии»
(впервые опубликована в «Вестнике Европы», 1871, № 5) и сти-
хотворение «Утес Стеньки Разина» (там же, 1871, № 12) полу-
чили широкое распространение и использовались в революцион-
ной агитации народников.
19 Речь идет о неудавшемся покушении С. Н. Халтурина на
Александра П 5 февраля 1880 г.
29 *Старый Воробей» — революционный псевдоним известного
народника, впоследствии видного советского ученого Н. А. Моро-
зова (1854—1946). Среди стихотворений Морозова встречаются
произведения, созвучные данному, однако совпадающего текста
обнаружить не удалось.
21 Власти решили не доводить дело о руководителях стачки до
судебного разбирательства; по приказанию Александра II (апрель
1880 г.) оно было разрешено административным порядком. Из чи-
сла привлеченных к дознанию рабочих были высланы в Восточ-
ную Сибирь П. Моисеенко, Л. Иванов (Абраменков), Я. Коняев и
К. Абакумов. Рабочие П. Никонов, Г. Иванов («Гараська»), О. Сте-
панов (Онуфрий) и А. Стульцев высылались на родину. Из интел-
лигентов были высланы П. Яковлев и Д. Виноградов. Остальным
подследственным вменялось в наказание предварительное одиноч-
ное заключение. В отношении Г. Савельева (Штрипаиа), ставшего
впоследствии предателем, дознание было загадочно прекращено
(см. «Рабочее движение в России в XIX веке», т. II, ч. 2, стр. 356—
357. В III томе этого сборника высылка Моисеенко ошибочно да-
тируется 1881 г.).
22 Речь, по-видимому, идет об Особом судебно-политическом
отделении во главе с управляющим делами Комитета министров
М. С. Кахановым. Оно функционировало при Верховной распоря-
дительной комиссии, созданной в 1880 г. для руководства борь-
бой с революционным движением в России (см. П. А. Зайоичков-
ский. Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880-х годов. М.,
1964, гл. 2).
23 30 мая 1880 г.
24 В. Г. Короленко, тогда студент Петербургского горного ин-
ститута, в 1879 г. был арестован и выслан в Вятскую губ. по по-
дозрению в «сообществе с революционными деятелями» и «уча-
стии в отпечатании и распространении революционных изданий».
В 1880 г. по ложному доносу урядника о попытке к побегу был
взят под стражу, заключен в вышневолоцкую тюрьму, откуда по-
следовал в сибирскую ссылку. Тюпемиые и ссыльные скитания
ярко описаны В Г. Короленко в «Истории моего современника»,
ки. 3—4, М., 1948.
25 «Дело Веймара» — судебный процесс 11-ти революционеров
(А. Ф. Михайлов, О. Э. Веймар, Л. Ф. Бердников, М. А. Колеикииа,
Л. Г. Левенталь и др.); слушалось в Петербурге в мае 1880 г.
251
Левенталь и Бердников были осуждены на каторгу, которую отбы-
вали на Карс. Проходивший по процессу известный петербургский
врач О. Э. Беймар (1845—1885) к революционной организации не
принадлежал, но оказывал деятельную помощь землевольцам.
Приговорен к многолетней каторге, где и умер.
24 Следовавшие в ссылку революционеры-варшавяне, о кото-
рых идет речь,— предшественники первой социал-демократиче-
ской организации польского рабочего класса — партии «Пролета-
риат» (1882—1886). Они были привлечены в 1878—1879 гг. по
делу о пропаганде среди рабочих Варшавы. О Гласко н Дробыш-
Дробышевском см. прнмеч. 29 к гл. I.
27 Этот эпизод подробно описан В. Г. Короленко в «Истории
моего современника», кн. 3—4, стр. 122—124.
29 Партия ссыльных, в которую входили В. Г. Короленко,
П. А. Моисеенко н другие, отбыла из Вышнего Волочка 17 июля
1880 г.
29 По свидетельству И. П. Белоконского («Дань времени». Вос-
поминания. М., 1928, стр. 170—171), партия включала 93 полити-
ческих и свыше 500 уголовных ссыльных.
30 Абрамович П. Б.— один из ссыльных-варшавян. По свиде-
тельству Белоконского и Короленко, старостой партии политиче-
ских ссыльных был не Абрамович, а А. П. Грабовский, которого
затем сменил В. Г. Короленко.
31 еДолгушинцы» — руководимый А. В. Долгушиным револю-
ционный кружок, который действовал в Петербурге и Москве в
1872—1873 гг. Все «долгушинцы», кроме И. И. Папина (1849—
1907), который после пятилетнего заключения в каторжных тюрь-
мах был в 1880 г. выслан в Сибирь, погибли в заточении.
32 В партии политических каторжан н ссыльных, с которой
следовал Моисеенко, было более 10 рабочих из Петербурга, Вар-
шавы и других городов (поименный список см. И. П. Белоконский.
Дань времени, стр. 170—171).
33 Долгополов Н. И.— см. о нем В. Г. Короленко. История мо-
его современника, кн. 3—4, стр. 101, 115—118.
34 Моисеенко ошибается: В. Г. Короленко после пересмотра
его дела, в ходе которого обнаружилась ложность обвинения в по-
беге, был возвращен в Европейскую Россию, но не в Вятскую, а в
Пермскую губ.
3S Партия ссыльных находилась в Томске с 9 по 14 августа
1880 г.
34 Белоконский И. П. (1885—1931) — земский либеральный
деятель, литератор, историк. В студенческие годы сблизился с на-
родниками, вел пропаганду в Киевской губ. В 1880 г. выслан в
Восточную Сибирь (этому периоду посвящены его интересные вос-
поминания «Дань времени»). По возвращении из ссылки (1886)
работал в земствах. С 1905 г. член партии кадетов.
37 В кавычках вольно цитируемые Моисеенко слова Разина из
драматической хроники Навроцкого «Степан Разин» (ср. «Вестник
Европы», 1871, кн. 5, стр. 60).
34 10 сентября 1880 г.
252
39 Партия киевлян (М. Р. Попов, И. К. Иванов, М. А. Диков-
ский, С. Д. Диковский и др.) — следовавшие в ссылку и на ка-
торгу члены киевского кружка М. Р. Попова и другие революцио-
неры — участники «процесса 21-го» (Киев, июль 1880 г.). Об этом
процессе см. М. Р. Попов. Записки эемлевольца, стр. 261—306.
Проходивший по процессу Юрковский Ф. Н. (1851—1896; под-
польная кличка «Сашка-инженер») — участник дерзкого подкопа,
подведенного в 1879 г. революционерами под Херсонское казна-
чейство. Было изъято более 1 500 тыс. рублей, однако полиции
удалось найти большую часть денег. Юрковский был приговорен
к 20-лети ей каторге.
40 Коленкина М. А. (в рукописи Моисеенко ошибочно: Калин-
кина) (1850—1926) — член «Земли и волн». Судилась в 1880 г. по
делу Адр. Михайлова, О. Веймара и других, приговорена к 10-
летней каторге. Малиновская в списке партии ссыльных (см.
И. П. Белоконский. Дань времени, стр. 170—171) не значится. Оче-
видно, речь идет о революционерке В. Н. Левандовской (впослед-
ствии жена И. П. Белоконского). Клейн — см. примеч. 21 к гл. I.
41 П. А. Моисеенко ошибается: Л. Г. Дейч не был тогда в Си-
бири.
42 Аппельберг О. Э. — народоволец, врач. Проводил революци-
онную работу среди студентов и рабочих в Москве и Владимире.
Выслан в Восточную Сибирь в 1882 г. Оставаясь в ссылке после
освобождения в 1883 г. П. А. Моисеенко и Л. И. Иванова, вел с
ними переписку (см. гл. III). Коренев К. П.— рабочий-слесарь, про-
пагандист петербургской народовольческой рабочей организации.
Выслан в 1882 г.
43 П. А. Моисеенко отбыл из ссылки иа родину, в Смоленскую
губ., 5 июня 1883 г.
44 Лаговский А. Ф.— народник, инженер. Арестован в Костро-
ме за пропаганду среди рабочих, в 1879 г. выслан в северные гу-
бернии Европейской России. За отказ принести в 1881 г. присягу
Александру III был отправлен на пять лет в Енисейскую губ.
К главе Ш
1 Морозовской стачке 1885 г. посвящены многочисленные до-
кументальные публикации и исследования. Среди них — сборники
документов и материалов: «Морозовская стачка 7—13 (19—25) ян-
варя 1885 года». Под ред. и с предисл. Д. Б. Рязанова. М., 1923;
«Морозовская стачка. 1885». Предисл. В, И. Невского. М., 1925;
«Морозовская стачка. 1885—1935». Сборник статей, документов и
воспоминаний. Предисл. А. Панкратовой. М., 1935; «Рабочее дви-
жение в России в XIX веке», т. III, ч. 1; монографии: П. И. Каба-
нов и Р. К. Ермаи. Морозовская стачка 1885 года. М., 1963;
Н. И. Толоконский. Орехово-Зуевская стачка 1885 г. М., 1956.
2 Лаговский М. Ф. (1856—1903) — офицер; в 1882 г. сослан
в Мариинск за хранение нелегальной литературы. Вскоре бежал
из ссылки. Вступил в «Народную волю». В 1884 г. вновь аресто-
253
ван; в течение десяти лет был узником Шлиссельбургской кре-
пости.
3 Моисеенко поступил на Никольскую мануфактуру в августе
1883 г. Перед этим он пытался устроиться на фабрику Зиминых,
где работал в 70-х годах, но туда Моисеенко не приняли, зная,
что он был в ссылке.
4 *Разбойник Чуркин» — детективный роман Н. И. Пастухова,
печатался в его газете «Московский листок».
6 »К Саввушке Морозову», т. е. на Никольскую мануфактуру
«Товарищества Саввы Морозова сын и К0», куда П. А. Моисеенко
вновь поступил 9 ноября 1884 г. Владельцем мануфактуры и ди-
ректором правления товарищества был сын Саввы Морозова Ти-
мофей Саввич.
6 Следствие и суд по делу о Морозовской стачке вскрыли кар-
тину жесточайшей эксплуатации рабочих. Анализируя положение
мороэовских ткачей, В. И. Ленин отмечал: «С 1882 года Морозов
стал сбавлять плату, и до 1884 года было пять сбавок. В то же
время становились все строже и строже штрафы: по всей фабрике
они составляли почти четверть заработка (24 копейки штрафов на
заработанный рубль), а иногда доходили у отдельных рабочих до
половины заработка. Чтобы скрыть такие безобразные штрафы,
контора в последний год перед погромом поступала так: тех ра-
бочих, у которых штрафы достигали половины заработка, оиа за-
ставляла брать расчет, а потом хоть в тот же день рабочие эти
могли опять поступать на работы и получать новую книжку. По-
средством этого книжки, где были записаны очень уж большие
штрафы, уничтожались.— При прогулах вычитали 3 дня за один
прогульный день, за курение штрафовали по 3, 4 и 5 руб. за раз»
(В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 22).
7 Волков В. С. (ок. 1859—1887) — ткач, один из главных ор-
ганизаторов и руководителей Морозовской стачки. Пользовался
очень большой популярностью среди рабочих-мороэовцев, которые
прозвали Волкова за выступления в защиту их интересов адвока-
том. Арестован в ходе стачки. В 1886 г. выслан под надзор поли-
ции в Усть-Сысольск (ныне г. Сыктывкар), где умер от чахотки.
Активными помощниками Моисеенко и Волкова в подготовке стач-
ки были распропагандированные ими рабочие Ф. Шелухин,
П. Дмитриев, Т. Сергеев и др.
* В названной выше статье Моисеенко («Летопись революции»,
[Харьков], 1923, № 5, стр. 117) говорится о 30—35 рабочих, при-
сутствовавших иа этом собрании, в других источниках — о 19 ра-
бочих (см. «Рабочее движение в России в XIX веке», т. П1, ч. 1,
стр. 245).
9 Дианов М. И. — директор-распорядитель Никольской ману-
фактуры, компаньон Т. Морозова.
10 Брат П. А. Моисеенко Григорий в то время работал вместе
с Лукой Ивановым (Абраменковым) на фабрике Смирнова в Ли-
кине.
11 По данным следствия, на собрании присутствовало до 50 ра-
бочих (см. «Рабочее движение в России в XIX веке», т. Ш, ч. 1,
стр. 245).
254
12 Потеряв в годы тюрьмы и ссылки связь с Петербургом, Мо-
исеенко и Иванов не знали о том, что «Северный союз» был раз-
громлен еще в 1880 г.
13 «... Всюду стало и затихло».— В начале 1885 г. иа фабриках
«Товарищества Никольской мануфактуры» в Орехово-Зуеве рабо-
тало до 8 тыс. рабочих. Почти все оии приняли участие в стачке.
Кроме того, в уличных выступлениях 7—11 января 1885 г. участ-
вовали многие рабочие соседних предприятий. Однако, снизив
штрафы и повысив иа 10% заработную плату, фабриканты Зуева
и Дубровки смогли предотвратить у себя остановку работ в дни
Морозовской стачки.
14 Имеется в виду соседняя с Никольской мануфактурой и от-
почковавшаяся от иее при Елисее Морозове (сыне Саввы) бумаго-
прядильная н ткацкая фабрика. Владельцем ее в описываемое
время был Внкула Елисеевич (Елисов) Морозов.
15 Слова из песни «Доля», текст которой, как предполагают,
принадлежит народнику Д. А. Клемеицу (см. «Вольная русская
поэзия второй половины XIX века», стр. 249—250, 755—757).
16 В прошении министру внутренних дел, которое было со-
ставлено П. А. Моисеенко (за подписью «Яков Васильев Филип-
пов»), рабочие заявили, что оии не возобновят работу, «пока ие
прибудет член государственной полиции... На здешнее начальство
мы ие рассчитываем и слушать его не станем» («Рабочее движе-
ние в России в XIX веке», т. III, ч. 1, стр. 124).
17 Описываемые ниже события относятся к третьему дню стач-
ки — 9 января. Вечером 7 января Моисеенко пошел на станцию
Орехово, чтобы отправить с проходящим поездом составленное
им прошение рабочих. Узнав там о скором прибытии войск из
Владимира и не без основания опасаясь ареста, ои решил отпра-
виться к брату в Ликнио. В Никольское Моисеенко вернулся ут-
ром 9 января (см. «Рабочее движение в России в XIX веке», т. III,
ч. 1, стр. 171, 200, 225). В его отсутствие положение иа фабрике
еще более обострилось. В ночь с 7 на 8 января сюда прибыли два
пехотных батальона во главе с владимирским губернатором Суди-
енко, который предложил рабочим приступить к работе или полу-
чить расчет. Рабочие потребовали уволить особенно притеснявшего
их мастера Шорииа, отменить грабительские штрафы, повысить
расценки, а в случае увольнения произвести расчет с ними по
день окончания срока найма (до пасхи), а не по день забастовки,
так как условия найма были нарушены самим Морозовым. Дием
8 января на фабрику прибыл Морозов. Он согласился уволить Шо-
рина, возвратить штрафы за три месяца, рассчитать всех рабочих,
но по день стачки, а потом вновь принять тех, кто пожелает ра-
ботать иа прежних условиях. При этом фабрикант оговорил себе
право не принимать обратно некоторых рабочих по своему усмот-
рению. Расклеенные в поселке утром 9 января объявления дирек-
ции мануфактуры были тут же сорваны рабочими, которые выве-
сили свой ответ: «Объявление. Савве Морозову, что за эту
сбавку ткачи и прядильщики... не соглашаются работать... Если
не разочтешь нас по пасху, то мы будем бунтоваться до самой
пасхи...» (см. там же, стр. 126—127, 176—178).
255
'• Материалы следствия о стачке существенно уточняют рас-
сказ Моисеенко о выработке н содержаиин требований рабочих.
Согласно показаниям В. С. Волкова, накануне забастовки Моисе-
енко, Волков, Иванов и еще двое рабочих составили «заметки, что
требовать от хозяина и на что согласиться или не согласиться»,
которые были одобрены иа сходке б января. Рабочие требовали
увеличения заработной платы, уменьшения штрафов и вычетов,
сокращения работы для малолетних и т. д. Утром 9 января в от-
сутствие Моисеенко выборные от рабочих во главе с В. Волковым,
явившись вместе с тысячной толпой к главной фабричной конторе,
изложили губернатору Судиенко требования стачечников (ср. тре-
бования с заметками от 6 января. «Морозовская стачка. 1885»,
стр. 47—48; «Рабочее движение в России в XIX веке», т. III, ч. 1,
стр. 224).
Как видно, эти требования, не выходившие за рамки непосред-
ственных отношений рабочих с предпринимателем, не удовлетво-
ряли Моисеенко, у которого уже «окончательно уяснились убе-
ждения в неправомерном распределении между трудом и капита-
лом» и необходимости требовать от правительства «урегулировать
права (рабочих.— Ю. Ш.) в отношении капитала и дать труду
должное вознаграждение» (см. «Рабочее движение в России в
XIX веке», т. Ш, ч. 1, стр. 206—207). Вечером 9 января Моисеенко
и Волков составили развернутое «Требование по общему согласию
рабочих» (см. там же, стр. 132—134). Первая часть этого доку-
мента, касавшаяся в основном условий работы па мороэовской
мануфактуре, была написана Волковым, вторая же, содержавшая
ряд общих требований рабочих к капиталистам и государству,—
Монсееико. Руководители стачки выдвинули требования «полного
изменения условий найма между хозяином и рабочими по издан-
ному государственному закону», учреждения «государственного
контроля, который уравнял бы заработную плату», издания за-
кона, запрещающего чрезмерные штрафы. Мы считали, вспоминал
Моисеенко, что вслед за стачкой у Морозова «непременно завтра
вспыхнет стачка и на других фабриках... народ поднимется, вос-
станет и завоюет себе те права, которые ои должен был иметь в те
времена». (Речь иа вечере, посвященном 38-й годовщине Мороэов-
ской стачки. «Морозовская стачка. 1885—1935», стр. 68.) 9 и
10 января эти требования были прочитаны рабочим, которые одо-
брили их. Выработка требований, отражавших общепролетарскне
интересы, одобрение их стачечниками — все это свидетельствовало
о росте классового самосознания рабочих. Благодаря этим фак-
там события в Орехово-Зуеве получили общероссийский резо-
нанс.
19 Ошибка памяти Моисеенко: письмо, как уже говорилось,
было отправлено 7 января.
20 Первая воинская команда (два пехотных батальона) при-
была в Орехово-Зуево в ночь с 7 иа 8 января. 9 января в подкреп-
ление ей прибыли четыре сотни казачьего полка, а 12 января —
пехотный батальон н две сотни казаков (см. «Рабочее движение
в России в XIX веке», т. III, ч. 1, стр. 176, 178, 235).
21 Это было не 10, как можно понять иэ рассказа мемуариста,
а 9 января. Описываемые ниже кульминационные события (подача
256
требований губернатору, арест Волкова и других, освобождение
рабочими части арестованных и т. д.) относятся к 11 января.
22 Моисеенко говорит о казаках словами С. Разина из драма-
тической хроники А. Навроцкого «Степан Разин» (ср. «Вестник
Европы», 1871, кн. 5, стр. 15, 70).
23 В секретном донесении губернатора Судиенко министру
внутренних дел этот узловой эпизод стачки описывается следую-
щим образом: «Прибыв к толпе... я объявил им, что Морозов на
просьбу их не соглашается, что дальнейшие переговоры представ-
ляются бесполезными... Единодушным криком толпа отвечала, что
работать на этих (мороэовских.— Ю. Ш.) условиях не желают, что
за расчетом идти нечего, потому что ничего не получат — все по-
шло на штрафы и харчи. Стоявшие впереди Василий Волков и...
Шелухин, оказавшийся одним из его сподручников, по приказа-
нию моему были... оттеснены казаками от толпы. Волков громко
кричал: «Как здесь говорить, здесь все капиталисты, позовите
моих людей, где правила?» Ему из толпы подали писаную тетрадь
(это было «Требование по общему согласию рабочих».— 10. Ш.)„.
которую я передал прокурору и объявил, что здесь не место раз-
бирать ее, приказав Волкову и Шелухину идти в контору. Когда,
окруженные войском, они двинулись в путь, Волков, обратясь к
толпе, закричал: «Что же, господа, один за всех нлн все за од-
ного?» Толпа загорланила: «Все, все, всех берите1» —и бросилась
за арестованными, но была удержана цепью казаков... Часть сто-
явших впереди... была оттеснена, окружена и препровождена во
двор конторы... дано было приказание под сильным конвоем отпра-
вить их под арест в помещение одной из фабричных казарм...»
(«Рабочее движение в России в XIX веке», т. Ш, ч. 1, стр. 179—
180).
24 Были освобождены 39 из 51 арестованного рабочего, однако
среди них не было Волкова и Шслухина, которые находились под
стражей в другом помещении.
25 Описка: ие Яковлева, а Шелухина.
26 Рабочие оказали сопротивление: в солдат летели камни,
куски торфа. В тот же вечер (11 января) стачечники еще раз пы-
тались освободить Волкова, но безуспешно. Под усиленной охра-
ной он был отправлен поездом во Владимирскую тюрьму.
27 Речь идет о переписке П. А. Моисеенко и Л. И. Иванова
с товарищами по енисейской ссылке, которые оставались еще в
Сибири: И. Т. Смирновым, А. Ф. Лаговским, И. А. Гурвичем,
Н. П. Коновкииым н др. Часть писем опубликована Н. Малицким
в «Трудах Владимирского губернского научного общества по изу-
чению местного края», вып. 3, Владимир, 1922 (см. также «Рабо-
чее движение в России в XIX веке», т. Ш, ч. 1, стр. 168—188).
Письма были захвачены полицией при аресте Л. Иванова 15 ян-
варя 1885 г. При обыске были найдены также заметки П. А. Мо-
исеенко о том, «каково живется рабочему на фабрике Морозова».
м В Москве Моисеенко пробыл не два (как можно судить по
«Воспоминаниям»), а четыре дня — с 14 по 17 января. На допросе
он показал, что был в эти дни у сестры, бабушки и двоюродного
брата (рабочего фабрики Гюбнера), у которого спрашивал, не
257
знает ли он «таких рабочих, которые знакомы с хорошими людь-
ми, по ои меня не понял...». Несколько раз ходил к унипер"итету,
«думая... ие увижу ли кого из интеллигенции подходящего и рас-
скажу ему все, авось и познакомлюсь с кем-либо и дела пойдут.
Но... заговорить боялся; ну, как возьмут, да и человека другого
боялся скомпрометировать...». О встречах же с братом Л. И. Ива-
нова (Абраменкова), который был знаком революционеру еще по
Петербургу (только звали его не Петром, а Михаилом), Моисеенко
на допросе умолчал.
На фабрике в эти дни начались массовые репрессии против
стачечников. Были оцеплены все рабочие казармы, прекратилась
выдача продуктов из продовольственной лавки. С 12 января по
приказу губернатора, выполнявшего распоряжение министра
внутренних дел, начались аресты и высылка на родину «наиболее
замеченных в неповиновении и беспорядках». К 23 января было
выслано 603 рабочих. 14 января работы на мануфактуре частич-
но возобновились. Однако, несмотря на репрессии, рабочие отсту-
пали медленно. Лишь к 18 января количество вышедших иа ра-
боту достигло половины общего числа рабочих. В полном же
объеме работы возобновились только к 1 февраля 1885 г.
29 П. А. Моисеенко был арестован в ночь на 18 января 1885 г.
Розыски же его начались еще 12 января, когда из допросов ста-
чечников и донесений шпионов властям стало ясно, что Волков
не единственный руководитель забастовки. 15 января последовал
налет жандармов н полиции в Ликино — были арестованы
Л. Иванов и брат П. А. Моисеенко Григорий. Обнаруженная при
обыске переписка П. Моисеенко и Л. Иванова с товарищами по
ссылке и другие материалы позволили департаменту полиции
установить революционное прошлое руководителя стачки. Его ра-
зыскивали в Петербурге. Когда Моисеенко был арестован, мини-
стры юстиции и внутренних дел командировали «по важности
дела» в Орехово-Зуево для руководства дознанием товарища обер-
прокурора А. Ф. Добржинского.
30 П. А. Моисеенко цитирует популярное в 70-х годах револю-
ционное стихотворение «Дума кузнеца», автором которого, оче-
видно, был Д. А. Клеменц (см. «Вольная русская поэзия второй
половины XIX века», стр. 252—254).
31 Ошибка: это было 18 января.
32 Здесь П. А. Моисеенко допускает неточность. В день аре-
ста, 18 января, ои давал показания допрашивавшим его началь-
нику владимирского губернского жандармского управления
С. С. Фамипцыну и следователю П. А. Баскареву. Как и последу-
ющие его показания на допросах, продолжавшихся по 23 января,
они опубликованы в сборниках «Морозовская стачка. 1885» и
«Рабочее движение в России в XIX веке» (т. III, ч. 1). Среди этих
документов один, написанный Моисеенко собственноручно,— по-
казание от 23 января. Материалы следствия о стачке хранятся
в Центральном государственном архиве г. Москвы.
33 Муравьев Н. В.— прокурор Московской судебной палаты,
впоследствии (1894—1904) министр юстиции. Товарков П, С. —
прокурор Владимирского окружного суда.
258
34 ^Вперед! без страха и сомненья» — одно из наиболее по-
пулярных стихотворений поэта-петрашевца А. Н. Плещеева, став-
шее революционной песнью.
35 В протоколе допроса П. А. Моисеенко («Рабочее движение
в России в XIX веке», т. III, ч. 1, стр. 208) говорится, что ему
было предъявлено обвинение по статьям 286 1 (за оскорбление ча-
совых или военного караула) и 308 (за насильственное освобож-
дение заключенных) Уложения о наказаниях. Предусмотренная
статьей 308 мера наказания равнялась 15—20 годам каторжных
работ.
36 Прокурор Товарков докладывал, что «по обыску, произве-'
денному... в одиночной камере, где содержался Лука Иванов, най-
дены были две записки от Петра Анисимова Мосеенко, в ко-
торых он, описывая дурное содержание в тюрьме... сообщает Луке
Иванову: «Давай писать газету «Голос заключенных», все, что
узнаешь, пиши, н я буду писать... а тут будет бунт, а мы поста-
раемся раздуть, я уже кое-что начал»...» («Труды Владимирского
губернского научного общества по изучению местного края»,
вып. 3, 1922, стр. 128).
37 Ошибка Моисеенко. В отношении отданных под суд участни-
ков Мороэовской стачки были составлены не один, а трн обвини-
тельных акта, притом все в 1885 г. (тексты их опубликованы в
сборнике «Морозовская стачка». 1885»). Первый акт, датируемый
17 июня, касался 17 забастовщиков, другой (13 ноября 1885 г.) —
«верховодов» рабочих П. Моисеенко, В. Волкова, а также Т. Яков-
лева, одного из наиболее активных забастовщиков. Волков, Моисе-
енко и Яковлев обвинялись по статье 1358 Уложения о наказа-
ниях (за участие в стачке), остальные 17 рабочих — по той же
статье, а также «за распространение... слухов, возбуждающих бес-
покойство в умах», и «за буйство» (статьи 37 и 38 Устава о нака-
заниях, налагаемых мировыми судьями). Привлекаемые к ответ-
ственности по статье 1358 были подсудны окружному суду без
участия присяжных заседателей. Третий акт (от 22 августа
1885 г.) касался 33 забастовщиков (средн них опять-таки фигу-
рировали Моисеенко и Волков) и охватывал такие проявления
стачки (насильственное освобождение арестованных рабочих, на-
падение на караул, разрушение и похищение фабричного имуще-
ства), которые по закону подлежали рассмотрению только суда
присяжных.
38 Плевако Ф. Н., Шубинский Н. П. — видные московские ад-
вокаты.
39 ^...Судебная палата» — описка; имеется в виду окружной
суд без участия присяжных заседателей. Он состоялся во Влади-
мире 7 и 8 февраля 1886 г. Далее у Моисеенко еще одна фактиче-
ская ошибка: он пишет, что процесс касался только руководите-
лей стачки. В действительности же состоявшийся во Владимире
7 и 8 февраля 1886 г. суд без участия присяжных заседателей рас-
сматривал нс только дело Моисеенко, Волкова н Яковлева (обви-
нительный акт от 13 ноября 1885 г.), но и дело других участни-
ков стачки по обвинительному акту от 17 нюня 1885 г. Оба дела
были завершены общим приговором. Всего по февральскому про-
259
цессу прошло 19 человек. Отчет о суде см. в газете «Русские ве-
домости» за 8 и 10 февраля 1888 г.
40 Ср. с текстом речи Ф. Н. Плевако, опубликованным в пер-
вом томе его сборника «Речи» (М., 1912, стр. 321—325).
41 П. А. Моисеенко далеко не полно излагает приговор Влади-
мирского окружного суда от 7—8 февраля. Суд приговорил П. Мо-
исеенко, В. Волкова и проходившего по делу 17 рабочих Ф. Ше-
лухина к аресту при полиции на три месяца, 14 человек (в том
числе Т. Яковлева) — к аресту от 10 дней до 2 месяцев, двое ра-
бочих были оправданы. «Судебные издержки по настоящему де-
лу,— говорилось в приговоре,— возложить поровну и с ответствен-
ностью друг за друга в платеже таковых на осужденных... Насто-
ящий приговор не приводить в исполнение в отношении подсуди-
мых Моисеенко, Волкова и Яковлева впредь до решения другого,
производящегося о них в сем суде дела» (имелся в виду готовив-
шийся суд с участием присяжных заседателей. См. «Рабочее дви-
жение в России в XIX веке», т. Ш, ч. 1, стр. 287—298).
42 Апелляция на приговор суда была рассмотрена Московской
судебной палатой лишь 17 декабря 1888 г., когда Моисеенко и
Волков уже находились в ссылке. Приговор был оставлен в силе.
43 Заседания Владимирского окружного суда с участием при-
сяжных заседателей по делу о 33-х рабочих-стачечниках прохо-
дили 23—27 мая 1888 г. Излагая ход процесса, Моисеенко нару-
шает хронологию событий и допускает неточности в отношении
некоторых незначительных фактов. Ср. «Хронику Морозовской
стачки» («Каторга и ссылка», 1935, № 1 (118), стр. 154—156) и
подробные отчеты о суде в газете «Московские ведомости» за 24,
28, 27, 28, 29 и 31 мая 1886 г. (перепечатаны в сборнике «Моро-
эовская стачка 7—13 (19—25) января 1885 года», стр. 19—70)
н книге «Русские судебные ораторы в известных уголовных про-
цессах» (т. Ill, М., 1898, стр. 423—478).
44 Описка: не Саввы, а Тимофея Морозова.
4S Л. И. Иванов (Абраменков) участвовал в процессе в каче-
стве свидетеля: следствию не удалось уличить его ни в «подстре-
кательстве к стачке», ин в участии в «буйстве». Однако это не по-
мешало властям выслать Иванова, как и многих других участни-
ков стачки, на родину в административном порядке.
46 Полный текст речи Н. П. Шубипского и краткое изложение
речей двух других защитников — Н. И. Холщевиикова и
С. Н. Коптева — см. в ки. «Русские судебные ораторы в известных
уголовных процессах», т. III, стр. 459—478.
47 См. приговор Владимирского окружного суда от 27 мая
1886 г. по делу 33-х рабочих — участников стачки на Никольской
мануфактуре («Рабочее движение в России в XIX веке», т. III,
ч. 1, стр. 278—281).
48 Так как рассмотрение названной апелляции затягивалось,
Моисеенко н Волков 30 мая 1888 г. подали в Московскую судеб-
ную палату прошение об освобождении их (на основании оправ-
дательного приговора присяжных) из-под стражи. 5 июня палата
сочла возможным удовлетворить прошение, ио при условии, что
Моисеенко и Волков внесут по 100 руб. залога. Защитник Шубин-
280
ский сообщил, что он согласен внести залог и взять обвиняемых
на поруки. Владимирский окружной суд 14 июня вынес положи-
тельное решение. Однако начальник тюрьмы отказался выполнить
его: было получено предписание министра внутренних дел о про-
длении ареста до решения вопроса о высылке.
46 Речь идет об «Основаниях политической экономии» извест-
ного английского экономиста и философа Дж.-С. Милля. Книга
Милля, в 1860—1861 гг. переведенная на русский язык Н. Г. Чер-
нышевским и снабженная его развернутыми критическими при-
мечаниями, пользовалась большой популярностью в радикальных
кругах русского общества пореформенных десятилетий.
50 Троицкий вокзал — так вначале назывался вокзал Москов-
ско-Ярославской железной дороги, поезда которой до 1870 г. хо-
дили лишь до Троицко-Сергиевского посада (нынешний Загорск).
51 Упоминая встретившихся ему в Каргополе и Холмогорах
ссыльных революционеров-народников, Моисеенко ошибочно на-
зывает Савинкову. В действительности это была А. П. Саввина,
высланная в 1886 г. в Архангельскую губ. по делу о руководя-
щем кружке партии «Народная воля».
52 П. А. Моисеенко прибыл в Архангельск 26 ноября 1886 г.
53 По пути в ссылку П. А. Моисеенко написал на имя архан-
гельского губернатора не одно, а три прошения: 30 октября,
27 ноября и 11 декабря 1886 г. Ссылаясь на болезнь жены, он
ходатайствовал о высылке его не дальше Холмогор. Моисеенко
настаивал также, чтобы его жена, следовавшая в ссылку добро-
вольно, была освобождена из-под конвоя. Первое прошение оста-
лось без ответа, после двух последующих П. и Е. Моисеенко были
временно освобождены из архангельской тюрьмы. 19 декабря
1886 г. ходатайство о водворении в г. Холмогоры было признано
«не подлежащим удовлетворению»; местом ссылки Моисеенко под
гласный надзор полиции определялся г. Мезень (см. «Красный
архив», 1939, № 1 (92), стр. 226—227).
и Корево И. И.— в середине 60-х годов, будучи студентом
Московского университета, входил в революционную организацию
Н. А. Ишутина. После неудавшегося покушения члена ишутин-
ской организации Д. В. Каракозова на Александра П (4 апреля
1866 г.), опасаясь ареста, Корево добровольно явился к москов-
скому обер-полицмсйстеру и дал подробные показания. Преда-
тельство не спасло Корево от наказания, хотя и смягчило его:
в 1866 г. он был выслан в Архангельскую губ.
55 Речь идет об известной передовой статье М. Н. Каткова в
«Московских ведомостях» за 29 мая 1886 г. (перепечатана в
сборнике «Морозовская стачка 7—13 (19—25) января 1885 года»,
стр. 71—75).
и Кравченко П. С.— в начале 80-х годов, будучи студентом
Петровско-Разумовской (ныне Тимирязевской) сельскохозяйствен-
ной академии, входил в студенческий народовольческий кружок.
В 1884 г. арестован и привлечен к дознанию по делу о лицах,
имена которых были обнаружены в записях известного револю-
ционера Г. А. Лопатина. В 1886 г. выслан в Архангельскую губ.
Шипицын А. Н.— народоволец, студент Петербургского универ-
261
ситета. В Архангельскую губ. выслан после ареста в 1665 г. Впо-
следствии перевелся в Томск, где, по свидетельству А. С. Серафи-
мовича, «стал собствеиииком каменного домика... выступал как
ярый кадет» (Собр. соч. в семи томах, т. Ш, М., 1959, стр. 662).
57 «...Я был в учении в Петровско-Разумовском у Филато-
ва...».— Отправленный в тринадцать лет иа заработки в Москву,
Моисеенко первое время работал присучалыцнком на суконной
фабрике Гучкова. Оттуда через год он перешел в красильню сит-
ценабивной фабрики Цинделя, а еще через три — «в ученье по
торговой части» в лавку В. Филатова в Петровско-Разумовском,
где пробыл полтора года. Знакомство с московскими студентами,
о которых пишет Моисеенко, как видно, было кратковременным
и в отличие от последующих, петербургских, встреч ие оказало
значительного влияния на формирование мировоззрения рабочего-
революционера.
Упоминаемое Моисеенко имя революционера-заговорщика
С. Г. Нечаева (1847—1882) стало нарицательным в истории рус-
ского освободительного движения. «Нечаевщина» — это тактика
беспринципного терроризма, заговорщичества. Считая, что цель
оправдывает любые средства, Нечаев включал в арсенал деятель-
ности революционера такие недопустимые методы, как подлоги,
шантаж, обман своих товарищей и последователей. В 1869 г. Не-
чаев пытался создать в Москве тайное общество «Народная рас-
права», в которое ему удалось вовлечь многих студентов сельско-
хозяйственной академии, и среди них И. И. Иванова. Встретив
оппозицию своим вероломным методам со стороны Иванова, Не-
чаев ложно обвинил его в предательстве и убил в ноябре 1869 г.
58 Михайловский. Н. К., Пешехонов А. В., Южаков С. Н.—
видные публицисты и социологи либерально-народнического
направления 80—90-х годов; как и В. Г. Короленко, актив-
но сотрудничали в петербургских и московских журналах того
времени: «Русском богатстве», «Северном вестнике», «Русской
мысли» и др.
59 Попов — настоящая фамилия писателя А. С. Серафимо-
вича (1863—1949). В годы учебы в Петербургском университете
(1883—1887) Серафимович принимал участие в деятельности сту-
денческих революционных кружков, был знаком с А. И. Ульяно-
вым. В 1887 г. в связи с первомартовским покушением иа Але-
ксандра Ш написал прокламацию, за что был арестован и сослан
в Мезень, куда прибыл 12 июля того же года. «Жизнь в комму-
не,— вспоминал писатель,— оставила во мне неизгладимый след.
Больше всех поразил меня Мосеенок. Вся коммуна сразу же по-
чувствовала в нем настоящего непримиримого революционера, ко-
торого ничем ие собьешь с революционного пути. Революция по-
глотила все его существо, все мысли и заботы. Вне революции
для него ие было «смысла жизни».
Он был живой, как ртуть, жизнерадостный, ие знал уныния.
За чаем рассказывал нам, как организовывал Морозовскую стач-
ку... И этот — небольшого роста, коренастый, с веселыми, хитро-
задорными глазами — человек неистощимой энергии, неистощи-
мой веселости, неистощимой трудоспособности не давал нам ве-
шать носы» (А. С. Серафимович. Собр. соч. в семи томах, т. IV, М.,
262
1947, стр, 479). «Как сейчас помню: бывало, запоет Моисеенко
необыкновенно высоким «козлетоном», мы ему подпеваем, под
руками бодро визжат рубанки, работа кипит, и на душе как-то
становится веселей... Наша мастерская славилась... Заказам не
было конца... Жить было вообще тяжело. Нас всячески старались
отгородить от местного населения, и в особенности от крестьян,
но крестьяне ходили к нам украдкой.
Чтоб не очень отпугивать их своею безрелигио-’ностыо. Мои-
сеенко в темном переднем углу повесил небольшой красный руба-
нок. Бывало, придут крестьяне, посмотрят в уголок,— там что-то
висит,— в темноте-то не разберут и вот молятся...» (Запись беседы
с А. С. Серафимовичем. В кн.: Н. Н. Фатов. А. С. Сепафимович.
Очерк жизни и творчества. М.—Л., 1927, стр. 208—209; см. так-
же А. С. Серафимович. Сборник неопубликованных произведений
и материалов. М., 1958, стр. 400).
60 Не зиая, что апелляция на приговор Владимирского окруж-
ного суда от 7—8 февраля 1886 г. отклонена, Моисеенко опроте-
стовал предписание об аресте, но безуспешно. С 13 июля по
13 октября он находился под арестом при мезенской полиции.
61 В период архангельской ссылки у П. А. Моисеенко было
два обыска. Первый обыск был произведен в июне (а не в октябре)
1887 г. в связи с перепиской Моисеенко с членами владимирского
революционного кружка. Моисеенко предполагал, что во Влади-
мире у кого-то из товарищей была найдена его поэма «Морозпв-
ская стачка» (см. П. А. Моисеенко. От Морозовской стачки.— «Ле-
топись революции». [Харьков!, 1924, № 1 (6), стр. 233). Второй
обыск имел место в августе 1889 г., когда Моисеенко уже выехал
в Челябинск, оставив в Пинеге у своего домохозяина два сундука
с книгами. Полицию интересовало, нет ли среди этих книг за-
прещенной литературы. Обыск не дал «достаточных данных для
привлечения Моисеенко к дознанию» («Красный архив», 1939,
№ 1 (92), стр. 227—228, 231).
62 Интересно сопоставить это место мемуаров Моисеенко с вос-
поминаниями Серафимовича о ссылке. «В теоретических вопросах
мы были сильнее его (Моисеенко.— Ю. III.), козыряли Марксом,
политико-экономической эрудицией, ио в практических вопросах
мы перед ним были мальчишками. Он оказал огромное влияние
на всех нас, и особенно на меня. Мое теоретическое осознание
классовой борьбы он углубил и превратил не только в сознание,
но и в чувство» (А. С. Серафимович. Собр. соч. в семи томах,
т. IV, стр. 479). Прочитав написанный Серафимовичем в ссылке
рассказ, Моисеенко заметил ему: «Верно мужичка написал... Му-
жичок, он, конечно, всю Россию на хребте своем держит. А вот
рабочего у тебя нету, а в нем вся революция. Он ежели развернет
плечи, все вверх тормашками полетит. Вот, это самое, промашка
у тебя...» (А. С. Серафимович. Сборник неопубликованных про-
изведений и материалов, стр. 403). Серафимович неоднократно на-
зывал Петра Анисимовича «моим учителем жизни» (см. Н. Н. Фа-
тов. Указ, соч., стр. 206).
63 Упоминаемые здесь Н. Н. Шелгунов (воспитанник Петер-
бургского военно-морского училища), А. М. и 77. М. Редько (сту-
денты Петербургского технологического института) в 1884—
263
1886 гг. входили в военно-революционную организацию, действо-
вавшую в Петербурге и в Балтийском флоте. Все трое принадле-
жали к той части организации, которая выступала за сближение
с первыми в России социал-демократическими группами (см.
М. А. Брагинский. Из воспоминаний о военно-революционной орга-
низации (1884—1886). В кн.: «Народовольцы 80-х и 90-х годов».
М., 1929). На суде в ноябре 1887 г., на котором фигурировали
только военные, Н. Н. Шелгунов и другие подсудимые заявили
о раскаянии; в результате этого суровый приговор (каторга,
ссылка) был заменен разжалованием в солдаты. Братья Редько,
как и другие студенты-пропагандисты, были сосланы в админи-
стративном порядке.
Об упоминаемом ниже ссыльном Тихомирове сведений обна-
ружить не удалось.
м Гуревич И. К.— участник землевольческих и народовольче-
ских кружков конца 70-х — начала 80-х годов (Могилев, Москва).
Выслан в Архангельскую губ. в 1887 г.
“ 30 июля 1888 г.
м Переписка местных властей в связи с прошением Моисеенко
опубликована в журнале «Красный архив», 1939, № 1 (92),
стр. 230. В Пинегу Моисеенко прибыл 25 марта 1889 г. и нахо-
дился там до 29 июля того же года, когда истек срок ссылки.
87 Машицкий А. А— руководитель народнического кружка
в Кишиневе, после разгрома которого (1887 г.) был выслан в
Архангельскую губ. Ссылку отбывал в Пинеге, а затем в Шен-
курске, где сблизился с В. К. Курнатовским, известным впослед-
ствии марксистом-ленинцем. По окончании срока ссылки в 1892 г.
Машицкий стал одним нз организаторов и руководителей пер-
вых социал-демократических кружков в Ростове-на-Дону, в кото-
рых принял активное участие и П. А. Моисеенко (см. гл. IV).
В 1894 г. вновь арестован и сослан в Шенкурск. После И съезда
РСДРП примкнул к большевикам. Захарова А. С.— ссыльная-рево-
люционерка, в прошлом слушательница фельдшерско-акушерских
курсов в Москве. Вскоре стала женой А. А. Машицкого. В после-
дующие годы активно работала в социал-демократическом под-
полье Ростова, Донбасса, Сибири. Большевичка.
68 Повесть А. С. Серафимовича «У холодного моря» была впер-
вые напечатана в журнале «Современный мнр», 1909, № 5. В этой
повести Серафимович вывел своих товарищей по ссылке: Пат-
риций — это Шипицын, Француз — Кравченко, акушерка — Анна
Семеновна Захарова (Машицкая). «Под фамилией «Основа» выве-
ден в рассказе мой пожизненный друг Петр Анисимович Мосие-
нок (Моисеенко)...» (А. С. Серафимович. Собр. соч. в семи томах,
т. III, стр. 662—663).
” Помпянская — очевидно, это А. В. Пумпянская (по мужу
Поливанова), активная участница народнического движения 70—
80-х годов. Революционную работу вела в Петербурге, Одессе,
Внльно, Казани. Неоднократно подвергалась репрессиям; в 1888 г.
выслана из Казани на три года в Архангельскую губ. (в Холмо-
горы, а затем в Шенкурск). Однако муж Пумпянской не был рас-
стрелян в Шлиссельбургской крепости.
264
70 ^Первый рассказ ... второй рассказ...». Первым печатным
произведением А. С. Серафимовича был рассказ «На льдине»
(впервые опубликован в газете «Русские ведомости» 26 февраля
и 1 марта 1669 г.). О предшествовавшем ему рассказе, который
упоминается в «Воспоминаниях старого революционера», почти
ничего не известно. Однако, по мнению некоторых исследователей
жизни и творчества Серафимовича, это свидетельство Моисеенко
заслуживает самого серьезного виимаиия (см. комментарий
Р. И. Хнгеровича к Собр. соч. А. С. Серафимовича в семи томах,
т. VII, М., 1960, стр. 632—634).
71 Иванов И. К.— член самарского народнического кружка,
в 1886 г. выслан на три года в Архангельскую губ.
72 Отбывавшие ссылку в Оренбургской губ. народники
М. Н. Попов и М. Ю. Гофмаи в 1888 г. арендовали близ Челя-
бинска участок земли и организовали иа нем ферму «для заня-
тий образцовым сельским хозяйством». Сюда и отправился
П. А. Моисеенко после окончания срока ссылки.
К главе IV
1 Описка: речь идет не об Анне Семеновне Захаровой (Ма-
шинной), которая в то время еще находилась в ссылке, а о ее
сестре Пелагее Семеиовие. Последняя действительно училась тогда
на фельдшерско-акушерских курсах в Казани и вместе с братом
входила в один из федосеевских кружков.
2 В связи с разгромом федосеевских кружков аресты и обыски
в Казани происходили, в частности, в период 4—20 августа
1889 г., когда проездом там побывал н П. А. Моисеенко.
3 Автор ошибается. В Перми агрономом губернского земства
в тот период был В. А. Владимирский. С писателем-народником
Петропавловским Н. Е. (1854—1892) Моисеенко, несомненно,
встречался, но только в Нижнем Новгороде, где последний про-
живал после ссылки в Сибирь. О связи Петропавловского и Коро-
ленко со ссыльными имеются сведения и в жандармском доне-
сении департаменту полиции от 15 марта 1888 г.: «...число серь-
езных негласных поднадзорных в г. Нижнем... почти утроилось,
и некоторые из них... стараются образовать станции для передви-
гающегося по России с запада на восток и обратно с востока на
запад, скрывающегося от преследования н разыскиваемого люда
н места сборищ для своих единомышленников. В таком направ-
лении действуют известный литератор Владимир Короленко, дру-
гой бывший ссыльный Петропавловский, также писатель (под
псевдонимом Кароннн), отданный под гласный надзор...» (См.
В. Оголевец. Владимир Галактионович Короленко и царская
охранка.— «Вопросы истории», 1962, № 2, стр. 212).
4 16 сентября 1889 г.
5 Исправник отмечал в донесении активность Моисеенко, его
большое влияние на окружающих и находил «крайне вредным
пребывание крестьянина Моисеенко в среде политических ссыль-
ных» (цнт. по кн.: Д. И. Будаев. Рабочие-революционеры смоляне.
Смоленск, 1957, стр. 51).
18 ПЛ Моисеенко
265
6 Это могла быть книга одного из двух Водовозовых. Водо-
возов В. В. (1664—1933) в 1885—1887 гг. занимался нелегальным
изданием политической литературы, распространявшейся в рево-
люционной среде. Был арестован в феврале 1887 г. и сослан в
Архангельскую губ. на пять лет. Его отец Водовозов В. И. (1825—
1886) — прогрессивный педагог, последователь К. Д. Ушинского,
автор ряда «Книг для чтения», считавшийся «политически небла-
гонадежным».
7 По донесению сычевского уездного исправника, П. А. Мои-
сеенко был доставлен на родину, в деревню Обыденную, 8 марта
1890 г. (Смоленский областной государственный архив, ф. 842,
1890 г., on. 1, л. 4).
6 За участие в организации Морозовской стачки Абраменков
(Иванов) Л. И. в 1886 г. был административно выслан на родину,
в дер. Дьяково Гжатского уезда Смоленской губ., под надзор по-
лиции. В 1890—1905 гг. он работал на близлежащих каменолом-
нях, вел революционную деятельность. В 1907—1910 гг., служа
агентом минского интендантства по закупке и отгрузке сена,
Абраменков был связан с Минским комитетом РСДРП. 27 октября
1910 г. подвергся зверскому избиению жандармом и 1 ноября
1910 г. умер от нанесенных ран в больнице в Москве.
9 Куханович — ростовский врач. Оказывал содействие рево-
люционерам. П. А. Моисеенко был связан с ним через А. С. Се-
рафимовича; позднее они встречались в Ростове.
19 В Афипскую П. и Е. Моисеенко прибыли в июле — августе
1892 г.
11 Алабышев В. Я.— в 1886—1887 гг. участник революцион-
ных кружков в Казанском университете. В 1887 г. исключен из
университета, находился под негласным надзором полиции. В фев-
рале 1891 г. переехал в Ростов-на-Дону. К концу 1891 г. органи-
зовал марксистский кружок, в 1892—1893 гг. совместно с
А. А. Машицким объединил вокруг него целую сеть рабочих круж-
ков, насчитывавших свыше 150 человек. Деятельность кружков
особенно усилилась к концу 1893 г., когда в преобразованный
центральный кружок вошли многие представители рабочих.
Встревоженные усилением деятельности революционного под-
полья, жандармы по доносу платного осведомителя в январе
1894 г. произвели многочисленные аресты. Арестован и сослан
был и Алабышев. Миронов И. В.— горный инженер, служащий
Владикавказской ж. д., участник кружка Алабышева — Машиц-
кого, арестован 19 января 1894 г. Впоследствии работал на южных
рудниках, встречался с П. А. Моисеенко. Участие Хлебниковых
в революционной деятельности нами не установлено.
12 Рудометов Г. Г. (1865—1929) — рабочий, активный член
народнических кружков 80-х годов в Ростове. В 1887—1891 гг.
в ссылке (Казахстан). В 1892—1893 гг. по возвращении в Ростов
входил в марксистский кружок Алабышева — Машицкого. Уволен
из мастерских Владикавказской ж. д. в ноябре 1893 г. В после-
дующий период, до Октябрьской революции, член партии эсеров.
13 Шаму ров П. И.— рабочий-котельщик ростовских ж.-д. ма-
стерских. Участник народнических кружков 80-х годов в Ростове.
266
В 1886 г. арестован и осужден на тюремное заключение. С весны
1893 г. член кружка Алабышева — Машнцкого. Арестован 19 ян-
варя 1894 г. Доведенный в тюрьме до умопомешательства, Шаму-
ров был помещен в больницу. Товарищем П. Шамурова, представ-
лявшим квартиру для собраний, как можно заключить нз следст-
венных материалов по делу о кружке Алабышева — Машнц-
кого, был рабочий Е. Ананьин (см. «Историко-революционный
сборник» под ред. В. И. Невского, т. 2, Л., 1924, стр. 222—224,
228).
14 Коваленко В.— служащий электротехнической мастерской
Глебова (позднее завод «Электрой»), социал-демократ, участник
кружка Алабышева — Машицкого. Организовал (совместно с
П. Ветровым) кружок рабочих по месту службы. Арестован в ян-
варе 1894 г., сослан на три года в Архангельскую губ. Перегу-
дов П.— служащий ростовских ж.-д. мастерских, участник народ-
нических кружков 80-х годов в Ростове. В 1885 г. был аресто-
ван. С 1891 г. член кружка Алабышева, однако к ответствен-
ности не привлекался. Позднее от революционной деятельности
отошел.
15 Ветров П. Е.— молодой рабочий, слесарь электротехниче-
ской мастерской Глебова. Участник кружка Алабышева — Машиц-
кого, один из организаторов кружка рабочих по месту службы.
16 декабря 1893 г. в состоянии психоза явился в жандармское
управление, где сделал «подробное и обстоятельное заявление»
о деятельности подпольщиков. Признавшись в этом В. Коваленко,
Ветров 20 декабря покончил жизнь самоубийством (см. Ю. Стефа-
нов. Новые материалы о ростовских кружках 1893 года.— «Дон»,
1961, № 7, стр. 172).
16 Вовк И. Ф.— паровозный машинист, с 1891 г. руководил не-
большим рабочим кружком; в конце 1893 г. вошел в преобразо-
ванный центральный кружок Алабышева — Машицкого. Аресто-
ван в январе 1894 г., сослан иа три года в Вологодскую губ. Воз-
вратившись в Ростов, вошел в с.-д. кружок.
17 Солдатов А. И.— рабочий ж.-д. мастерских, с конца 1893 г.
член центрального кружка Алабышева — Машицкого, один из
организаторов стачки 1894 г. Арестован в январе 1894 г., сослан
на три года в Сибирь.
19 Руделев Н.— провокатор, платный агент полиции. После
организованного нм провала подпольных рабочих кружков в Пол-
таве и Харькове в 1893 г. был переброшен в Ростов. На основании
его доносов, под прикрытием заявления Ветрова (см. выше при-
меч. 15) в январе 1894 г. было разгромлено ростовское револю-
ционное подполье. Для отвода подозрений Руделева для вида аре-
стовали и «выслали» в Курск.
19 Козин И. И.— рабочий ж.-д. мастерских, член кружка Ала-
бышева — Машицкого, один из организаторов и руководителей
стачки железнодорожников в 1894 г., в ходе которой был аресто-
ван. В 1895 г. сослан в Сольвычегодск, где сблизился с мар-
ксистами Н. Е. Федосеевым и П. А. Морозовым. В 1898 г.
возвратился в Ростов и включился в деятельность с.-д. под-
полья.
267
10 Моисеенко предпочитает отбывать ссылку в Архангельской
губ., надеясь попасть в одно место с Машнцкими, Алабышевым и
Коваленко.
21 Сведения ошибочны: П. И. Шамуров не подвергся высылке
(см. примеч. 13), А. И. Солдатов же в 1894 г. был сослан в Снбнрь
(см. примеч. 17). Возвратился из ссылки в 1897 г. По заданию
Донского комитета выехал в Таганрог для организации с.-д.
кружков.
22 Министерство на основании справки архангельского губер-
натора о том, что Моисеенко в ссылке получал пособие, отказало
в просьбе. Текст прошения см.: П. Кудрина. Еще о Петре Аниси-
мовиче Моисеенко.— «Красная летопись», 1924, № 1 (10),
стр. 257—258.
23 Веригин П. В.— один нз руководителей секты духоборов.
Призывал к неповиновению властям, за что сослан в Шенкурск.
В конце 1894 г. Веригину было объявлено о переводе в Березов,
но поселен он был в Обдорске, куда прибыл в марте 1895 г.
24 Жалоба была обоснована тем, что, согласно инструкции
департамента полиции, ограничение выбора места жительства
при освобождении из ссылки указывалось в специальной вы-
писке.
К главе V
1 Морозов П. А. (ум. в 1901) — петербургский рабочий-ткач,
член одного из первых с.-д. кружков группы Бруснева. Друг н
старший соратник И. В. Бабушкина. С осени 1893 г. работал в
петербургских кружках вместе с В. И. Лениным, Г. М. Кржижа-
новским и др. В январе 1894 г. арестован, выслан в Вологодскую
губ. (о возвращении откуда и упоминает Моисеенко). В начале
1898 г. приезжает в Екатеринослав. По рекомендации И. В. Ба-
бушкина Морозова вводят в состав Екатеринославского комитета
с.-д. организации; был связан с Г. И. Петровским.
2 Согласно жандармскому донесению в департамент полиции,
П. и Е. Моисеенко прибыли на родину 18 февраля 1898 г.
3 Стремясь скрыться от полицейского надзора, Моисеенко
утаил местопребывание жены Екатерины Сазоновны, а, выезжая
в начале июня 1898 г. из деревни, объявил сычевскому исправ-
нику, что направляется в Красноярск. Потеряв следы революцио-
нера, департамент полиции циркуляром от 22 января 1899 г. за-
нес Моисеенко в список лиц, подлежащих розыску.
4 Здесь, близ г. Мариуполя, П. А. Моисеенко был обнаружен
полицией в марте. 1899 г. Как доносило ростовское жандармское
управление департаменту полиции, Моисеенко работал иа вато-
очистительной фабрике И. Г. Псалти в феврале — апреле 1899 г.
5 Весной 1899 г. в письме И. И. Козину Моисеенко выразил
неудовлетворенность своим положением и состоянием подпольной
работы. Он, в частности, сожалел, что кружок рабочих насчиты-
вает всего лишь семь человек, «и то они приехали из Таганрога».
Письмо это было захвачено полицией при аресте Козина.
288
6 Порошин П.— активный участник революционного движе-
ния в Донбассе, член РСДРП, большевик. В этот период студент-
практикант Екатеринославского горного училища.
7 Автор мемуаров ошибается. Полиция захватила его письмо
(см. примеч. 5), после чего произвела обыск на его квартире, ио
безрезультатно.
6 Прядкин Я. Д.— горный инженер, оказывал содействие
с.-д. организациям на донецких рудниках вплоть до революции
1905—1907 гг. Позднее член правления Южио-Русского общества
внутренней и экспортной торговли продуктами горной промыш-
ленности; в годы гражданской войны одни из деятелей в «прави-
тельствах» Деникина и Врангеля.
9 Молодой Соколов Сергей — по-видимому, как и П. Порошин,
студент-практикант, позднее штейгер; брат И. Соколова, контор-
ского служащего в рудничных управлениях, активного участни-
ка с.-д. подполья в Донбассе, члена щербииовского кружка. Упо-
миная далее Соколова (без инициалов), автор воспоминаний
имеет в виду И. Соколова (см. П. Моисеенко. От Морозовской
стачки.— «Летопись революции». [Харьков], 1924, № 1 (в),
стр. 224).
10 Петровский Г. И. (1878—1958) — видный деятель больше-
вистской партии и Советского государства. В 1897—1901 гг. был
активным членом екатсринославских с.-д. кружков. Совместно
с И. В. Бабушкиным участвовал в создании Екатеринославского
комитета РСДРП. В 1900 г. арестован, осужден на годичное тю-
ремное заключение, по выходе из тюрьмы вновь включился в ра-
боту екатеринославского с.-д. подполья. Скрываясь от преследова-
ния полиции, в мае 1902 г. Г. И. Петровский с семьей выехал из
Екатеринослава на Щсрбиновский рудник.
11 Нестеров (Несторов) А. Я.— донецкий рабочий-слесарь, де-
путат II Государственной думы, избранный от рабочих области
Войска Донского. В 1901—1903 гг. работал на Щербиновском, в
1906—1907 гг.— на Голубовском рудниках; участник револю-
ционного подполья, социал-демократ, был заключен в тюрьму
(1903), после — в ссылке.
12 Кавалеров И. Н. (1873—1946)—врач. В 1900—1905 гг. ра-
ботал в Донбассе, на Щербиновском руднике; был связан с рабо-
чими кружками; из-за полицейских репрессий в 1905 г. переехал
в Раменское (Московской губ.), но вскоре в административном по-
рядке выслан в Баку. В начале 1910 г. по ходатайству губернского
санитарного врача (большевика) П. Г. Смидовича Кавалерову раз-
решили въезд в Екатеринославскую губ. для борьбы с обнаружив-
шейся эпидемией холеры. И. Н. Кавалерова связывала с П. А. Мои-
сеенко близкая дружба. См. И. Кавалеров. Памяти П. А. Моисеен-
ко.— «Летопись революции». [Харьков], 1924, № 1 (6).
13 Говоря о школе, Моисеенко имеет в виду «повторитель-
ные вечерние курсы при церковно-приходской школе»; они
открыты были иа средства, собранные среди местной интеллиген-
ции и рабочих. При этом пришлось дать взятки церковным
властям.
269
14 Как сообщалось в жандармском донесении, в июля 1903 г.
полицейские подобрали иа Нелеповском руднике девять экземп-
ляров прокламаций: «К заводским и рудничным рабочим» и
«О безработице». Из донесения можно судить о широком распро-
странении прокламаций; это были, несомненно, те листовки, о ко-
торых вспоминает автор, относя события к 1902 г.
15 Имеются в виду крестьянские волнения, охватившие в
1902 г. Валковский, Богодуховский уезды Харьковской губ. и Кон-
стантин ограде кий уезд Полтавской губ. Под суд было отдано
937 человек.
19 Фотографический снимок передай Г. И. Петровским в Му-
зей Революции в Москве. На снимке запечатлены Г. Гришин,
Бабицкий, Хохлов, Г. Петровский, П. Моисеенко, И. Кавалеров и
Н. Бережная; опубликован снимок в кн.: Г. И. Петровский. Де-
тям о прошлом. М.—Л., 1936, стр. 27 (в этой книге в подписи
к снимку вместо фамилий Кавалеров и Бережная ошибочно напе-
чатано: Кова льдов, Белан ковская).
17 Захаренко И. Е.— рабочий, социал-демократ большевик.
В своих воспоминаниях Захаренко отмечает: «В начале 1904 г.
я, преследуемый жандармерией, должен был выехать из Екатери-
нослава иа рудники с письмом Петровского Г. И. к П. А. Моисе-
енко... Здесь совместно с ним организуем кружок, связываемся
с Луганской организацией; и, пока ие провалился одни из това-
рищей с листовками, я оставался там, после же возвратился
в Екатеринослав».
19 См. примеч. 16.
19 Г. И. Петровский находился в заключении в августе — де-
кабре 1903 г. В этот период его жена Д. Ф. Петровская (Сивако-
ва) временно проживала иа Орлово-Еленевском руднике. Здесь
автор воспоминаний допускает смещение событий (ср. с при-
меч. 17).
20 Борисов (Старый) Г. И. (1880—1937) — киевский рабочий,
социал-демократ большевик. С 1905 г. иа партийной работе в
Донбассе. В 1907 г. заключен иа четыре года в бухмутскую тюрь-
му, а затем выслан в г. Бендеры. После Октябрьской революции
иа партийной и советской работе; с 1925 г. председатель ЦИК
Молдавской АССР.
21 Кравченко, Черненький, Бродский — екатеринославские со-
циал-демократы. Кравченко Я, в 1904—1905 гг. работал иа Орло-
во-Еленевском руднике и был участником кружка молодежи, орга-
низованного Моисеенко и Прянишниковым; это был, как вспоми-
нает И. Н. Кавалеров, кружок «железных» революционеров, в
октябре — декабре 1905 г. ядро рабочей боевой дружины иа руд-
нике. Бродский — рабочий, также член кружка молодежи; в де-
кабре 1905—1906 гг. член с.-д. организации Вознесенского руд-
ника, большевик, арестован в августе 1906 г.
22 В другом месте Моисеенко говорит, что определился как
большевик с 1905 г., т. е. со времени получения известия о расколе
партии (см. «Правда», от 21 января 1923 г.).
270
23 Тан В. Г. (настоящая фамилия — Богораз) (1865—1936) —
писатель-публицист, этнограф и языковед, народник. В 1905 г.
участвовал в создании Крестьянского союза. Был близок трудо-
викам. В годы первой империалистической войны оборонец. Пос-
ле Октябрьской революции иа научной работе. Лутугин Л. И.
(1864—1915) — ученый-геолог и общественный деятель. В 1898—
1915 гг. руководил геологическими исследованиями Донбасса;
один из организаторов Союза инженеров и техников (конец
1904 г.). В 1905 г. выступал на профсоюзных собраниях против
войны, репрессий и арестов, поддерживал Октябрьскую всерос-
сийскую стачку.
В данном случае речь идет о посещении Таном и Лутугиным
собраний рабочих и служащих Голубовского и окрестных рудни-
ков в октябре 1905 г.
24 См. ниже примеч. 30.
25 Пахуцкий — конторский служащий, участник донецкого
социал-демократического подполья.
26 Здесь имеется в виду зверское избиение иваново-вознесен-
ских стачечников и разгон собрания рабочих и уполномоченных
Совета на р. Талке 3 июня 1905 г.
27 О И. П. Белоконском см. примеч. 36 к гл. П.
28 Амфитеатров А. В. (1862-»1938) — писатель. «Акафист
Сергию Камеиноостровскому и стихиры» (изд. в Париже в
1906 г.) — острая сатира на председателя совета министров
С. Ю. Витте.
29 Михайличенко М. И.— социал-демократ, депутат I Государ-
ственной думы, избранный от рабочих Екатерипославской губ.
После разгона Думы осужден царским судом, скрывался в Баку,
где встречался вновь с автором воспоминаний.
30 Шайтлендер М. (Шоклендер, А. Зубарев, М. Кузнецов) —
активный участник с.-д. подполья в Донбассе, руководитель Гор-
ловского восстания (декабрь 1905 г.), ранен в бою против карате-
лей, арестован в больнице; по документам значился: «...именую-
щийся Зубаревым, Александром Михайловым и Кузнецовым».
В жандармском донесении Столыпину о событиях в Горловке от-
мечалось: «Зубарев, Александр (он же Марк Кузнецов), был на
ст. Горловке, иа заводе и рудниках главным агитатором и руко-
водил беспорядками; 16-го декабря по его инициативе рабочие
стали стрелять в войска... речи его производили на многих силь-
ное впечатление». С отметкой в следственном деле «личность еще
не установлена» в декабре 1908 г. в числе семи других приговорен
к смертной казни. От подачи прошения о помиловании отказался;
повешен 4 сентября 1909 г. Свидетельство Моисеенко о действи-
тельной фамилии руководителя Горловского восстания очень
ценно.
31 Ткаченко-Петренко Г. Ф.— сталевар Петровского (близ Ена-
киева) металлургического завода, руководитель енакиевской боль-
шевистской организации (1904—1905 гг.), Енакиевского Совета
рабочих депутатов в 1905 г. Организовал активную помощь со
стороны еиакиевцев восставшей Горловке, лично участвовал в
боях против карателей. В декабре 1908 г. одновременно с М. Шайт-
271
лендером приговорен к смертной казни через повешение. Подать
прошение о помиловании отказался. Перед казнью (4 сентября
1909 г.) писал брату: «Я пишу сейчас возле эшафота, и через ми-
нуту меня повесят за дорогое для нас дело... Я по убеждению со-
циал-демократ н ничуть не отступил от своего убеждения ни на
один шаг до самой кончины своей жизни... Живите дружно н не
поминайте меня лихом...» (см. Г. И. Петровский. Страницы
прошлого. В сборнике «1905 год в Донбассе. Из воспоминаний
участников первой русской революции». [Донецк], 1955,
стр. 12—13).
32 Автор в данном случае, выражая стремление рабочих и
рядовых членов РСДРП к единству классовых сил пролетариата,
характеризует положение, существовавшее в низовых партийных
организациях в описываемое им время.
33 Выборгское воззвание «Гражданам всей России» — обраще-
ние группы депутатов I Государственной думы, преимущественно
кадетов, принятое в Выборге 10 июля 1906 г. в ответ на роспуск
Думы. Воззвание призывало до назначения срока новых выборов
в Думу к пассивному сопротивлению («ни копейки в казну, ни
одного солдата в армию»). Цель обращения — направить возму-
щение народных масс, грозящее революционным взрывом, в «кон-
ституционное» русло. Тогда же, в июле 1906 г., было выпущено
воззвание «Ко всему народу», подписанное кроме социал-демо-
кратической фракции Трудовой группой Думы, ЦК РСДРП, ЦК
партии эсеров, ЦК Польской социалистической партии (ППС) и
ЦК Бунда. В нем подчеркивалась необходимость вооруженного
восстания. Отдельного воззвания социал-демократической думской
фракции не было.
34 Царский манифест о роспуске П Государственной думы
опубликован 3 нюня 1907 г. (третьеиюньскнй переворот). В ночь
на 3 нюня депутаты социал-демократы были арестованы, а затем
осуждены н сосланы в Сибирь.
35 Прянишников работал механиком в Лозовой-Павловке на
французском руднике, участвовал в с.-д. подполье. В 1905 г. по-
могал Моисеенко в организации кружка нз рабочей молодежи,
позднее ставшего основным ядром рабочей боевой дружины
(см. П. Моисеенко. От Морозовской стачки.— «Летопись револю-
ции». [Харьков], 1924, № 1 (6), стр. 225).
35 Кузнецов Г. С. — меньшевик, депутат III Государственной
думы от рабочей курни Екатерниославской губ. Входил в социал-
демократическую фракцию Думы.
37 М. Р. Попов после освобождения из Шлиссельбургской кре-
пости с ноября 1905 г. проживал в Нахичевани п/Д (Ростов).
Здесь он написал свои воспоминания (см. примеч. 16 к гл. I).
О П. И. Шамурове и И. Ф. Вовке см. примеч. 13 и 16
к гл. IV.
33 О начальном периоде жизни в Баку, до поступления Мои-
сеенко масленщиком в прачечную, подробнее писал И. Кавалеров:
«Определить П. А. па постоянное место с пропиской документов
было рискованно... П. А. решил сделаться поставщиком гробов, со
сдельной оплатой за каждый гроб. Это не обязывало его предъяв-
272
лять паспорт, а жил он в одной со мной квартире... [Моисеенко]
изобрел особый фасон гробов для холерных (чтобы не смешивать
с другими) — для русских и для персов... завязал связи с рабо-
чими... «Работа здесь,— говорил П. А.,— свободна, да не все по-
русски понимают, а самому учиться поздно сразу на трех язы-
ках»» (см. «Летопись революции». [Харьков], 1924, № 1 (6),
стр. 213).
39 Г. И. Петровский так вспоминал об этой встрече, относя ее
к последним месяцам 1912 г.: «В зимнюю пору я приехал в Гор-
ловку. Мне необходимо было установить связи с наиболее актив-
ными рабочими, связать их с газетой «Правда». С трудом нашел
я тут... П. А. Моисеенко. Ютился он в полуразрушенной землянке.
На заводы его не принимали, и Моисеенко вынужден был масте-
рить табуреточки, а жена продавала их — это было единственным
источником существования семьи».
40 Организованная большевиками стачка шахтеров и метал-
лургов длилась с 19 апреля по 11 мая 1916 г. В ней приняли уча-
стие 22 тыс. шахтеров и 5 тыс. металлистов Петровского (близ
Енакиева) завода. В стачечный комитет входили А. Б. Батов,
П. А. Моисеенко, С. Лапин (В. Курочкин), Н. Голдобин, И. Цы-
ганков, И. Юрченко. Стачка была подавлена вооруженной
силой.
41 Имеется в виду арест в 1914 г. и последующая высылка в
Восточную Сибирь пяти большевистских депутатов IV Государ-
ственной думы, в том числе и Г. И. Петровского.
43 Товарищ Андрей — А. Б. Батов, донецкий шахтер, больше-
вик, член Макеевского комитета РСДРП(б), по предложению пар-
тийного комитета и решению стачечного совета был послан вме-
сте с Моисеенко в Петроград. Жандармское управление по этому
поводу доносило в департамент полиции: «Около 10-х чисел те-
кущего мая [1916 г.] в Петроград прибыли к местным с.-д. орга-
низациям делегаты от шахтеров Донецкого района с просьбой
оказать нм моральную и материальную поддержку... сообщение
делегатов, оставшихся невыясненными в силу их незамедлитель-
ного обратного выезда, произвело в партийных кругах большую
сенсацию и дало основание поднимать вопрос о денежных сборах
в пользу бастующего юго-востока России и об устройстве общей
стачкн в Петрограде в знак своей солидарности».
43 При подавлении стачкн четверо рабочих были убиты, не-
сколько человек ранены и более четырехсот — арестованы. Как
вспоминал одни нз арестованных участников стачкн: «Полиция в
знак своей победы издевалась над арестованными н все время до
Бахмута (где находилась большая тюрьма.— В. С.) избивала со-
провождаемых нагайками, шашками... А обессилевших от жажды
и голода привязывали к хвостам лошадей... Они вынуждены были
идти таким образом или тащиться по земле» (см. «Л1топнс рево-
люцп». [Харьков], 1928, № 3 (30), стр. 100).
44 Имеется в виду одна нз сестер А. С. Машнцкой (Захаро-
вой), проживавшая тогда в г. Ейске у родителей — С. М. и
А. В. Захаровых. П. А. Моисеенко был в близких отношениях с
семьей Захаровых.
273
43 Имеется в виду таганрогский Механический завод, принад-
лежавший обществу Русско-Балтийских заводов.
46 П. А. н Е. С. Моисеенко выехали из Таганрога «в день пе-
реворота», т. е. 27 февраля (12 марта) 1917 г. (см. его воспомина-
ния «От Морозовской стачки».— «Летопись революции». [Харь-
ков], 1924, № 1 (6), стр. 227).
К главе VI
1 Николай Николаевич — великий князь. В 1914—1915 гг.
верховный главнокомандующий, с 23 августа 1915 г. наместник
на Кавказе, главнокомандующий кавказской армии. После Фев-
ральской революции 1917 г. по распоряжению Временного пра-
вительства передал командование армией Колчаку.
2 25 февраля 1917 г., когда полиция начала расстреливать
демонстрацию рабочих на Знаменской площади, казаки дали
залп по полицейским и обратили нх в бегство. Тогда же у Казан-
ского собора казаки в схватке с городовыми освободили группу
арестованных демонстрантов.
3 После Февральской революции в крайне сложной обста-
новке бакинские большевики не сумели сразу занять правильных
позиций н склонялись к «условной поддержке» Временного пра-
вительства, к политике «давления на него», «контролю масс» за
его деятельностью. Ошибочным шагом было также и объединение
большевистской организации Азербайджана с меньшевистскими
(10 марта — 25 нюня 1917 г.). Но, работая «в контакте», больше-
вики сохраняли свой руководящий орган — бюро, вели самостоя-
тельную агитационную и пропагандистскую работу, проводили
отдельные собрания и т. д.
4 Рамишвили Ш.— служащий (техник) на бакинских нефтя-
ных промыслах. Меньшевик, участвовал в качестве секретаря на
межрайонной конференции бакинской организации РСДРП
с апреля 1917 г., член Совета рабочих депутатов в Сабун-
чах.
6 Васин — служащий бакинских нефтяных промыслов, эсер,
с 6 марта 1917 г. член президиума исполкома Бакинского Совета
рабочих депутатов (товарищ председателя), с 8 марта член Совета
объединенных организаций (представитель от Совета рабочих де-
путатов).
6 Цитируемую П. А. Моисеенко песню (автор ее не известен)
см. в сборнике «Русские песни», сост. А. Иванов, вып. 2, Л., 1954,
стр. 37.
7 Шаумян С. Г. (1878—1918) — видный партийный и государ-
ственный деятель. После Февральской революции 1917 г., еще до
возвращения из ссылки, 6 марта заочно избран председателем
Бакинского Совета рабочих депутатов. С 13 октября 1917 г. пред-
седатель Временного исполнительного комитета Бакинского Сове-
та, с 16 декабря временный чрезвычайный комиссар по делам
Кавказа. С 25 апреля 1918 г. председатель Совнаркома Бакин-
274
ской коммуны н комиссар внешних дел. Погиб в числе 26 бакин-
ских комиссаров.
в Джапаридзе П. А. (Алеша) (1880—1918) — видный партий-
ный и государственный деятель. В 1917—1918 гг. член Бакин-
ского комитета РСДРП(б); в 1918 г. председатель исполкома Ба-
кинского Совета, комиссар внутренних дел, комиссар продоволь-
ствия Бакинского совнаркома. Погиб в числе 26 бакинских ко-
миссаров.
9 См. выше примеч. 3 к данной главе.
10 Иордания Н. Н. (1870—1953) — один из лидеров закавказ-
ских меньшевиков; после Февральской революции 1917 г. пред-
седатель Тифлисского Совета; в 1918—1921 гг. возглавлял
контрреволюционное правительство Грузин; с 1921 г. белоэми-
грант. Рамишвили И. И. (1859—1937) — в 1917 г. член бюро ис-
полкома Петроградского Совета; в апреле — мае 1917 г. в каче-
стве комиссара труда направлен Временным правительством в
Баку; в 1918—1920 гг. член контрреволюционного правительства
Грузин. Гегечкори Е. П. (1879—1954) — в 1917 г. член Особого
закавказского комитета Временного правительства; в 1918—
1921 гг. член контрреволюционного правительства Грузин;
с 1921 г. белоэмигрант.
11 Сочнее — рабочий, эсер; член исполкома Бакинского Со-
вета рабочих депутатов; в марте 1917 г. избран членом Совета
общественных организаций от Совета рабочих депутатов; депутат
I Закавказского съезда Советов рабочих депутатов (март 1917 г.);
был членом Согласительной комиссии от Совета рабочих депута-
тов (апрель 1917 г.)
12 Айоло Г. Г., Садовский М. А., Рохлин А. В. — члены Ба-
кинского Совета.
13 Отряды Красной Армии под Кизляром отбивали наступле-
ние контрреволюционных отрядов Л. Ф. Бнчерахова, пытавшихся
соединиться с терскнмн белоказаками. Во главе последних стоял
брат Л. Ф. Бнчерахова меньшевик Г. Ф. Бнчерахов, поднявший
23 июня антисоветский мятеж на Тереке.
14 В данном случае автор воспоминаний смещает ход собы-
тий. Здесь речь идет о поездке из Баку во Владикавказ и Грозный
в ноябре — декабре 1917 г.
15 В декабре 1918 г. был образован самостоятельный Каспий-
ско-Кавказский фронт, непосредственно подчиненный Реввоенсо-
вету республики. После того как войска 11-й армии, входившей
в состав этого фронта, 7 и 11 февраля 1919 г. оставили Влади-
кавказ и Грозный, связь штаба армии с Реввоенсоветом фронта
прервалась. В марте 1919 г. фронт реорганизовали, его части и
управ тения были обращены на формирование 11-й Отдельной ар-
мии. Как раз этот период и описывает Моисеенко.
19 Левандовский М. К. (1890—1937) — советский военачаль-
ник. В 1918 г. наркомвоен Терской Советской республики. В ян-
варе — феврале 1919 г. командующий 11-й армией.
275
17 Председатель Всеукраинского ЦИК Г. И. Петровский в де-
кабре 1921 г. разыскал Моисеенко и пригласил приехать в Харь-
ков для работы в ВУЦИК. Серьезное заболевание (рак пищевода)
ие позволило Моисеенко принять предложенную ему работу. По
и будучи тяжело больным, ои многократно выступал иа рабочих
собраниях в Горловке, Москве, Петрограде, Орехово-Зуеве и в дру-
гих местах. В сентябре 1923 г. ослабевший окончательно Мои-
сеенко поселяется в семье И. Кавалерова (в Харькове), откуда за
несколько дней до смерти был доставлен в больницу.
Содержание
Предисловие ...................................... 3
I. Отъезд в Петербург. Первый арест и высылка . 15
П. Ссылка....................................... 30
Ш. После возвращения нз Снбнрн [Морозовская стач-
ка, арест, суд н ссылка]..................... 66
[IV. Революционные скитания 1889—1893 гг. Арест
н ссылка]....................................134
[V. Возвращение нз ссылки н работа на южных руд-
никах] ................................... 161
[VI. Февральская и Октябрьская революции] . . . 217
Приложения.......................................233
Петр Анисимович Моисеенко. Краткая автобио-
графия ...............................235
А. С. Серафимович. Анисимович . . . 239
Примечания к «Воспоминаниям старого рево-
люционера» ......................... 240
Моисеенко, Петр Анисимович
ВОСПОМИНАНИЯ СТАРОГО РЕВОЛЮЦИОНЕРА.
М., «Мысль», 1966.
277 с. с нлл., 1 л. портр.
9(01
Редактор Л. Н. Лаааревич
Младший редактор Г. В. Захарова
Оформление художника С А Данилова
Художественный редактор Л. А Кулагин
Технический редактор О. А. Барабанова
Корректор О. П Воеводина
Сдано в набор 21 апреля 1966 г. Подписано п печать
14 ноября 1966 г Формат бумаги 84х108'/и. М 1 Бу-
мажных листов 4,406 Печатных листов 14.805 Учст-
но-надатсльских листов 14,78 (с вкл.). Тираж
30 000 эка. А 18026. Цепа 68 иоп Заказ .N1 4191
Темплан 1966 г.—М 77
Издательство «Мысль»
Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Типография «Красный пролетарий»
Политиадата
Министерства культуры СССР.
Москва, Краснопролетарская, 16.
В 1967 ГОДУ
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «МЫСЛЬ» ГОТОВЯТСЯ К ИЗДАНИЮ
СЛЕДУЮЩИЕ КНИГИ ПО ИСТОРИИ СССР:
I. ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
И в а н о в а Л. В. «У истоков советской исторической
науки (формирование кадров историков-марксистов. 1917—
1930 гг.)». 12 л. 82 коп.
«История Красного Сормова. 1849—1965 гг.». Колл, ав-
торов. 40 л. 2 р. 60 к.
«История национально-государственного строительства
в СССР (1917—1937 гг.)». Колл, авторов. 35 л. 2 р. 13 к.
Соловьев О. Ф. «Великий Октябрь и его противники
(О союзе Антанты и внутренних врагов революции в интер-
венции и гражданской войне. Октябрь 1917 г.— июнь
1918 г.)». 23 л. 1 р. 48 к.
«Страна открытий и свершений». Колл, авторов. 40 л.
4 р. 50 к.
Т р у к а н Г. А. «Октябрь в Центральной России». 20 л.
1 р. 30 к.
II. СЕРИЯ «50 ЛЕТ ОКТЯБРЯ»
Гафуров Б. Г. «Великая Октябрьская социалистиче-
ская революция и национально-освободительное движение».
6 л. 20 коп.
Куранов Г. Н. «Пролетарский интернационализм в
Великой Октябрьской социалистической революции». 6 л.
20 коп.
М и н ц И. И. «Великая Октябрьская социалистическая
революция и прогресс человечества». 6 л. 20 коп.
М и т и и М. Б. «Опыт Октября и закономерность социа-
листической революции». 6 л. 20 коп.
Францов Ю. П. «Международное значение Великой
Октябрьской социалистической революции». 6 л. 20 коп.
III. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
(ДООКТЯБРЬСКИЙ ПЕРИОД)
Березов П. И. «Свержение двуглавого орла». 9 л.
26 коп.
ЛаверычевВ. Я. «По ту сторону баррикад» (Из исто-
рии борьбы московской буржуазии с революцией). 18 л.
1 р. 18 к.
Тартаковскнй А. Г. «Военная публицистика Оте-
чественной войны 1812 года». 15 л. 1 руб.
Черепнин Л. В. «Исторические взгляды классиков
русской литературы». 25 л. 1 р. 78 к.
Шишкин В. Ф. «Так складывалась революционная
мораль» (Очерк истории формирования революционной мо-
рали рабочего класса России). 20 л. 1 р. 30 к.
IV. МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Александровский Б. Н. «Из пережитого в чу-
жих краях» (Воспоминания и думы бывшего эмигранта).
24 л. 80 коп.
Геласимова А. Н. «Записки подпольщицы». 15 л.
55 коп.
Ольбрахт И. «Путешествие за познанием» (Страна
Советов 1920 года). Перевод с чешского. 8 л. 26 коп.
Уважаемые читатели!
О выходе в свет этих книг вы сможете узнать из газе-
ты «Книжное обозрение». В ней из номера в номер даются
сообщения о новых книгах. В еженедельнике публикуются
рецензии, заметки, отрывки, иллюстрации.
Следите за еженедельной газетой «Книжное обозре-
ние». Выписывайте ее через почтовые отделения или при-
обретайте в киосках.