Е Б О Р О В С кИ Н
[ / "% о У

.

■

,

ЛИТЕРАТУРНЫЕ
О ЧЕРКИ

ГО СУ ДА РСТВЕН НО Е Н ІД Ш Л Ь С Т П О
И

Н О В Л Л М ОСКВА

В. БОРОВСКИЙ
I f

Z O O

'J

І І .& ?

г о е -

ß

/ 2 /

И ТЕРАТУРН Ы Е
О ЧЕРКИ

„ Н О В А Я

М О С К В А “

1923

Б Ы Л

Л И

ГЕ РЦ Е Н

С О Ц И А Л И С Т О М ?

I.

О т п еч а т . в 13-й тіш . «М осполнграф »
«М ы сль П еч ат н и к а», П ет р о в к а , 1 7 ,
в к ол и ч естве 8 .0 0 0 эк зем п л я р о в .

2014334304

43 343
Г лав л и т № 5 3 7 4 . М оск в а.

В известном письме к Александру I I от 1 0 марта 1856 г..
Герцеп называет себл «неисправимым социалистом». Эта ре­
путация социалиста довольно прочно укоренилась за ним в
истории русской общественности, прп чем отдельные авторы
расходятся только в характеристике герцеповского соцпа
лизма: Г . В; П леханов считает его соцпалпстом-утопнстом,
И вапов-Разумппк и народническая группа— родоначальником
пародничсского социализма, а К п р и к Левин находит у Герцена-утописта определенный уклон к научному социализму.
Однако, на ряду с этими мнениями, сходными в существен­
ном, высказываю тся п мнения прямо противопололшые—
напр., М. Н . Покровским. Очевидно, вопрос о социализме
Герцепа пельзя считать окончательно решенным.
Х арактеристика общественного деятеля но моясет оснойывагься на его словах и мнениях, а доллсна определяться той
обществеппой ролью, которую играло дапное лпцо, п тем об­
щественным—т.-е. об‘еістпвпо-исторпческим—значением, кото­
рое имела его деятельность. История учит пас, что далее круп ­
нейшие из деятелей пе всегда правильно понимают свою исто­
рическую роль и но всегда правильпо характеризую т самих
себя. Д ля того, чтобы подойти с этой об‘ективиой меркой к
Герцену, мы постараемся ответить па три вопроса:
а) К а к отраясались социалистические учения па обществен­
ной деятельности Герцепа, иначе говоря, в какой мере социа­
листическое «слово» становилось у него «делом»;
• б) к а к относился Герцен к тем течениям, организациям
и отдельным лицам, социалистпчность которых пи в ком но
возбуждает сомнений;

_ 6 в)
каки е исторические события полнее всего и глубж е всего
захватили Герцепа, т.-е. с какой полосой общественного дви­
ж ения он теснее всего связал свое имя.
Рассмотрим эти вопросы по порядку.
Ещ е па университетской скамье Герцен и его д рузья увле­
кались сен-симонизмом. «Ты прав,—писал Герцен 19 июля
1833 года О гареву,—сен-симонизм имеет право нас зан ять.
Мы чувствуем, что мир ждет обновления, что революция 89
года ломала—и только, но надобпо создать новое, полнгенезическое время, надо иовые основания положить обществам Е в­
ропы: б о л е е п р а в а , б о л е е н р а в с т в е н н о с т и ,
более
просвещения.
Вот опыт'—это Сен-Симоп».
Сен-симонизм, одна из утопических систем X IX века, возник­
ш ая в пернсд спячки рабочего движ епия, представляла собою
наиболее аристократическую и наиболее иптеллигептскую из
систем социализма. Она была вполне приемлема для друзей
Герцепа, отколовшихся духовно от своего класса, брезгливо
отвергавших западно-европейскую бурж уазию , не нашедших
ни в каком другом классе пристанищ а д л я своего мятущегося
духа, а потому легко набрасывавш ихся на всякие заманчивые
идеологические построения. Но уж е из выделенных нами слов
в письме к Огареву видно, к а к поверхностно и паивио понимал
в то время Герцен суть сен-симоиизма.
К ак-иш сак Герцен считал себя последователем Сен-Симона,
когда в январе 1847 года покинул Россию. З а границей переж и л оп февральскую революцию, июньские дни, переворот
Н аполеона I I I . Что лее д е л а л ’он з а это время и к а к отнесся
к историческому двшкешио, в котором крупную роль играли
социалисты и пролетариат? Герцен остался здесь посторонним
зрителем (в отличие от своего приятеля М. Б ак у ш ш а, который
а к т и в н о участвовал в революции 1848 года). К а к человек
впечатлительный и искренне сочувствующий угнетенной массе,
он тялеело перелш вал расстрелы рабочих, сам белеал из Парилеа,
где был связан со многими скомпрометированными лицами
(бурисуазпыми демократами) и не щадил огненных слов, чтобы
заклейм ить К авен ьяка и Бонапарта. ІІо крушение'' революции
повергло его в такое уныние, что он сразу утратил всю свою
веру в Запад и западную культуру, начал проповедывать гибель
этой культуры , а революционеров 1848 года осыпал насмешками
и упрекам и, почти столь лее едкими, к а к и врагов революции.

Анархист • Прудон, единственный «свободный француз», по
словам Герцена, выпуледен был далее послать совет его друзьям :
«Утешьте его, посоветуйте ему не делаться с о о б щ н и к о м
к о п т р-р е в о л ю ц и и, проповедуя деакое-го смешпое «со­
вершилось».
Револю ция 1848 года и ее круш ение оттолкпули Герцеиа
от социализма, к а к реального двш кения; в дальнейшем мы встре­
чаем у него только социалистическую фразеологию , напра­
вленную против пенавистиого ему «мещанства». Но постепенно
в нем происходит внутренний перелом. Из-под коры западпичества все более и более выступает «ветхий Адам»—русский
человек с определенным уклоном к славяноф ильству. Евро­
пейский социализм ликвидируется, а па его место появляется
идеализация русского крестьянства и крестьянской общины,
к а к зародыша социалистического строя. Это второй период
«социализма» Герцеиа, тот самый, который дает основание
считать его родоначальником народнического социализма в
России.
Нш ке мы подробнее остановимся на объективном истори­
ческом значении народнического социализма у Герцепа, здесь
лее отметим только, что «слова» о социализме, носителем кото­
рого явл яется якобы русский крестьянин, далеко пе совпадали
у Герцена с его «делами», т .-е . с его практической общественнолитературной работой в период борьбы за освобождение кр е­
стьян. П рограмма Герцеиа в этой кампании, в общем крайне
умеренпал, яв л ял ась программой п р о г р е с с и в н о г о
дворянства.
Единственный п ункт, который формально
молено .было бы связать с народническим социализмом, это
требование сохранения за крестьянами земли, а с нею и общины.
Однако не следует упускать из виду, чго революционеры народники, считая крестьянскую обіщшу зародышем социали­
стической организации труда, рассчитывали па развитие этого
зародыша р о в о л ю ц и о н н ы м путем, путем
насиль­
ственного сверлеения царизма и помещичьяго класса. Герцен
лес, органически не допуская революционных средств, тем
самым не шел дальш е отвлеченных рассуледенпй н а тему о со­
циализме . «Слова» у пего были подчас иародника-социалиста,
а «дела»—либерального дворянина.
Переходя ко второму из поставленных нами вопросов, мы
еще больше убеж даемся, что Герцеп, по всему своему душ ев­

ному у кл ад у , был далек от того, что принято назы вать социа­
лизмом, т.-е. от борьбы з а освобождение трудящ ихся и угн е­
тенных . классов от порабощ ения и эксплоатацин. Герцен в ра­
щ ался исключительно в кругу бурж уазной демократии. Его
друзьями и ближайшими единомышленниками были эмигранты
разны х национальностей, принимавшие участие в борьбе за
демократизацию или за н а ц и о н а л ь н о е освобоясдение
своих отечеств—итальянцы , п оляки , немцы, испанцы и п р.
В ся эта п ублика никакого отношения к социализму не имела,
или ж е приспосабливала социализм к задачам бурж уазны х
реформ, к а к это в сущности делал и сам Герцен. Поневоле
удивляеш ься, до чего мало внимания уделяет «социалист»
Герцен социалистическому движению и социалистическим п ар­
тиям своего времени. Т ак , он совершенно не оцепил такого
круппого ф акта, к а к образование Союза Коммунистов и и з­
дание ими в начале 1848 года «Манифеста Коммунистической
П артии», мимо нег.о прош ло и образование Мелсдународного
Товарищ ества в 1864 году. Учение К . М аркса осталось для
пего книгой з а семью печатями, а сам М аркс бы л оценен им,
к а к «поджигатель» и т. п . Конечно, меньше всего молшо было
ож идать, чтобы русский выходец из дворян сделался в 40-е,
или 60-е годы «марксистом», однако быть социалистом и пройти
мимо зарож дения величайшей социалистической системы совре­
менности, мимо первых движений пробуждающ егося и тян у ­
щегося к социализму рабочего класса мог только человек,
для которого социализм пе я в л ял ся основным мировоззрением,
а лиш ь одной из хорош их теорий, приняты х иекритически в
обиход.
Такое ж е непонимание и отталкивание проявил Герцеп
и по отношению к русским ^социалистам из «Современника».
К огда в 50-е годы п а арепе русской общественной ж изни по­
явились первые социалисты и е и з б а р , а из разночинской
демократии, к а к Черныш евский, Добролюбов, Серпо-Соловьевичи и д р ., оии были встречены Герценом враждебно, к а к «желчевпки», вносящие в «обновляющуюся Россию» какую -то «тле­
творную сгрую», «разврат мысли». Этот разлад Герцена «с .мо­
лодыми» увеличивался до самой его смерти и в последние годы
перешел j b олсесточенпую свал ку со взаимными обличениями
и бранью . Весьма характерно д ля понимания общественного
значения этого раскола, что он не поепл признаков единолич­

ного расхоясдения Герцена с молодыми револю ционерами, и
был расколом мелсду «отцами» и <детьми», мелсду прогрессив­
ным дворянством 40-х годов и революционным разночинцем
60-х годов. В этом расколе Герцен оказал ся вместе с Тургене­
выми, Гончаровыми и пр. гонителями «нигилизма», против
первых социалистов-иародпиков. Т аким образом, если считать
Герцена духовным отцом революционного народничества, то
придется призпать его довольпо странпым отцом, ибо своей
деятельностью он осуж дал и подры вал в общественном мнении
первые ш аги революционной мысли и работы на русской почве.
Герцен, будучи публицистом в теспом смысле слова, всю
свою лш зпь слулсил определенной политической задаче, и в л и я­
ние его п а практическую политическую деятельность доллсно
было сказаться с большей или меньшей силой в тот или другой
исторический момент. Априорпо можно сказать, что это вл и я­
ние доллсно было полнее всего сказаться в тот момепт, когда
направление и характер общественного разви тия блшке всего
подходили к об‘октіівному содерлсанию всего социального миро­
воззрения и всех стремлений Герцепа. Если мы сопоставим
отдельные периоды деятельности Герцепа с ходом общественного
развития в России, мы увидим, что, до пораж ения России в
крымской кампании и смерти Н и ко л ая I, он стоял совершенно
одиноко, будучи связан лиш ь немногими, преимущественно
личными, связями с Россией. Т ак , до откры тия Вольной Р у с­
ской Типографии в Лондоне он больше работал по ознакомле­
нию Западной Европы с Россией и лиш ь немного сотрудничал
в русской печати. Русскую типографию открыл он, конечно,
специально д ля воздействия на русское общественное мнение,
по то, что опа издавала, попадало лиш ь в верхний слой и нтел­
лигенции. Д а и там ко всей затее Герцена относились далоко
педобролселательпо (разговор с М. С. Щ епкиным).
Н о вот умирает Н иколай, олшваст настроение либерального
общества, на очередь ставятся реформы, в чаотпости, освобо­
ждение крестьян, и Герцеп выдвигает 13 апреля 1867 года н
извещении об издании «Колокола» свою программу:
«Освобождение слова от цензуры,
освоболсдение крестьян от помещиков,
освобождение податного состояния от побоев».

— 10 —
Эго была программа прогрессивного дворяпства. Далее
когда Герцеи прибавил к требованию освобождения крестьян
слово «с землей», он ни иа ш аг не ушел от той лее прогрессивнодворянской точки зрен и я. Социалистического далее в смысле
раннего народнического социализма здесь не было ничего.
П рограмме Герцена соответствовала и его тактика; мы уж е
у казы вал и , к а к ьасмешливо н враледебио относился он к ре­
волюционным методам. Теперь оп пошел дальш е: со свой­
ственной ему способностью увлекаться событиями и лицами,
он не только возвел А лександра I I в «освободители», по только
в о зл о л ш і на этого ц ар я все своп упования, но договорился
далее до какой-то «самодерлеавпой революции», которая-де
могла «вести Россию к великому развитию всех ее неистощимых
сил, неведомых возмолепостей, не проливши пи одпой капли
крови» и т. д.
В этот период своей леизни и деятельности Герцеи был с а м ы м п о и у л я р н ы м человеком в России, а его «Колокол»,
хотя издававш ийся в Лондоне, был самым популярны м органом.
Г ерцен был идейным волсдем так-пазываемого «освободительного
двилеения», т.-е. политического движ ения прогрессивного дво­
рян ства и примыкавш их к нему кругов из либерального чинов­
ничества и виовь складывавшейся торгово-промышлешюй бурлеуазии. Именно в этот период конца G0 -х годов Герцен разош елся
с представителями молодой революционной демократии. Никто
не заподозрит Герцепа, что ради достилееиия возможного, он
подлаж ивался под требования либерализм а; нет, оп был вполне
самим собою, быть-молеет, более самим собою, чем в другие
периоды своей леизни, когда, оторванный от родной земли и
родной социальной почвы, он, под влиянием книг, людей и
событий, окраш ивал свои взгляды социалистической краской,
вполне искренно увл екаясь, но наперекор основному укладу
своей психологии. Теперь, в короткий период расцвета «Коло­
кола», он, к а к Аитей, коснулся опять зем ли, его силы удесяте­
рились, он встал во весь свой рост, но, вместе с тем, обнаруленл,
из какой почвы он вырос и какими соками п и тал ся. Далее когда
куцы й, по признанию самого Герцена, неудовлетворительный,
манифест об освоболсденни крестьян был опубликован, Герцен
приветствовал его в «Колоколе», наградил А лександра за него
званием «освободителя» и устроил у себя в доме мелсдународный
п раздни к в честь этого события. Но этот своеобразный «праздник»

был, по признанию Г зрц ен а, «омрачен» полученным сведением о
расстреле манифестантов в Варш аве.
Оторванный от России и, в частности, от хозяйственны х п
политических интересов «либерального общества», Герцен от­
несся к польскому вопросу, к а к интеллигент 3 0 -х годов— отвле­
ченно и ромаптичио. Меледу тем те самые либералы, с которыми
оп шел р у к а об р у к у в период «реформы», были очень мало распололеены к романтизліу^.они более или менее столковались с
правительством в вопросах реформ, ледали преобразования
внутреннего управления, суда, закопов о печати, а польский
вопрос некстати вры вался в и х «культурную» работу. Неудиви­
тельно, что- общественное мнение господствующих классов в
России встало н а сторону правительства против поляков. Этого
Герцен не понял и остался опять в одиночестве. В озникни'поль­
ское восстание в другое врем я, когда общественное мнение было
в разладе с правительством, вероятпо, либералы иначе отнеслись
бы к требованиям поляков, и Герцен не утрати л бы своего вл и я­
н и я п а их мысль. Теперь лес он был отверлеен, быстро забыт и
об‘явлеп врагом отечества, его место зан ял «презрительный
Тсрснт»—К атков. Н аступил последний, самый тяж елы й период,
леизии Герцепа, период мелкой, бессмысленной борьбы против
молодого поколения револю ционеров,
противопоставлявш их
«прошлому» Герцена свое историческое «будущее», период ме­
дленного ум ирания— политического и физического.
Подводя итоги сказанном у, мы видим, что Герцеи, к а к в своей
литературно-общественной деятельности, т а к и в личных отно­
ш ениях стоял в стороне от социалистических двилеений и орга­
низаций Западной Европы, что социализм был для него своего
рода идеологической приправой к его основному мировоззрению,
что в единственный период, когда оп действительно соприкасался
с широким общественным двилсением в России, ou выступал не
к а к социалист, не к а к революционер и далее ne всегда к а к после­
довательный демократ, а к а к прогрессивный дворянский интел­
лигент.
II.
Однако, в вышензлолеенном мы лиш ь кратко коснулись отно­
ш ения Герцена к народническому социализму, который он р аз­
вивал в своих сочинениях неоднократно и пространно. Н а этом
вопросе мы и остановимся в заклю чение.

-

—

12 -

Г ерцеп , по происхож дению

и воспитанию , п р и н ад л еж ал к

богатом у д в о р ян ств у . Б л а го д а р я

ряду

частн ы х

обстоятельств

к р у г а ,

и д ео л о го в к б у р я су ази н , в к о т о р о й он и ч у в ств у ю т своего м о ги л ь ­
щ ика.

Х арактерна в

этом

отн ош еп и и за п а д н о -е в р о п е й с к а я , в

д в о ­

ч астн о сти , п о л ь с к а я д в о р я н с к а я л и т е р а т у р а , гд е, р у к а об р у к у

под вли яни ем радикально настроен­

с в р аж д о й к «м ещ анству», р и су ется и д и л ли ч еск о е общ ение д в о ­

е г о леи з п и , о п р о с и е г о п с и х о л о г и я с к л а д ы в а л а с ь в н е
р я н с к о г о

13 —

н ы х в о сп и тател ей , общ ен и я с д в о р н ей , к н и г и п о л и ти ч еск и х со­

рянства

б ы ти й . О тсю да его д е к л а с с и р о в а н н а я п с и х о л о г и я . О п

«отцам и». В общ естве, гд е го сп о д ству ет п ом естное д в о р я н ств о ,

вы ш ел

с крестьянам и, д л я

которы х и х

в свет р азд во еп п ы м ч ел о в ек о м : б ар и п о м п о н а в ы к а м , в к у с а м и

м ы сль

м ногим п о н я ти я м , д ем ократом и револю ц и он ером по м ы ш лению

і.- е .

и

о а д к о л , н еизб елш о д о л я ш а н а п р а в л я т ь с я в стороп ѵ к р е с т ь я н с т в а ,

по тем п ерам ен ту. И м енно так и е

лю ди в ы сту п ал и

всегд а в

р ев о л ю ц и о н н о -н астр о ен н о й

«господа» я в л я ю т с я

и н телли ген ц и и ,

дворянской

перелш вш ей

глубокий

и н телли ген ц и и ,
психологический

эп о х и п ер ел о м о в н о си тел ям и нового с т р о я , и ску сств ен н о зад ер -

а н е того м ещ ан ства, к о то р о е и сто р и ч ески идет н а см ен у д в о р я н ­

яш ваем ого стоящ им и у в л асти элем ентам и. И ди в Р о с с и и р а зв и ­

с т в у . О тсю да св о ео б р азн о е б а р с к о е н ар о д н и ч ество . О ио т а и т в

тие м ирны м , эволю ционны м п утем , пе п реп ятствуй п рави тель­

себе в се сл ед ы св о его п р о п сх о л сд еп и я: « б л аго д етел ьств о ван и е»

ство и к л а с с к р еп о стн и к о в п ри сп особлен и ю общ ествен н ы х отн о­

м у ж и к а , к оторого сп асаю т б е з

ш ений

ция

к

потребностям

р азви вш и х ся

п роизводи тельны х

сил,

Г ер ц еп бы л бы , в ер о ятн о , п рогресси вн ы м пом ещ и ком , к р уп н ы м
либеральны м

деятелем .

Но

разви ти е

силой

зад ерлш валось;

отстал ы е к р еп о стн и ч еск и е эл ем ен ты сп р у д п л и его б ег, н а к о п л я я

е го

у ч а с т и я ;

и деал и за­

д е р е в и н и с е л ь с к о г о т р у д а ; к о н с е р в а т и з м -, т . - е . ж е л а н и е

с о х р а н и т ь ‘м у ж и к а м у я ш к о м , н е д о п у с к а я е г о п р о л е т а р и з а ц и и
и ух о д а н з деревн и ; б оязн ь револю ц и он н ы х средств т . п .

В по­

сл ед ств и и , п о сл е освоболсдения к р е с т ь я н , к о гд а д е к л а с с и р о в а н ­

н е у д о в л е т в о р е н н о с т ь п о т р е б н о с т е й н ч у в с т в о п р о т е с т а .З а д е р л с а н -

н ы е б а р с к и е э л е м е н т ы п о ш л и «в п а р о д » , о ш і п о л у ч и л и п а з в а н п е

н ы е в р а з в и т и и х о з я й с т в е н н ы е о т п о ш е іш я з а с т а и в а л и с ь , ч т о , в

« каю щ и х ся д в о р я ц » . О ни встр ети л и сь н а своем п у ти с други м

свою очередь, отралсаловь п а п с и х о л о г и и гр у п п , заи н тер есо в ан ­

э л е м е н т о м —с р а з н о ч и н ц е м , в ы ш е д ш и м и з д е м о к р а т и и и н е с ш и м

н ы х в этом р а зв и т и и , в ви д е р а зл о ж е н и я и х ти п и ч н о й к л ассо в о й

револю цию в деревню , не к а к «каю щ ийся», и ску п аю щ и й стар и н ­

п с и х о л о ги и . О собенно ср ед и элем ентов и д ео л о ги ч ески х , и н те л ­

ны й д о л г, а к а к б у п т а р ь , п р и зы ваю щ и й к со ц и ал ьн о м у п ер ево­

л и г е н т с к и х , эго разл о л сеп и с п р и н и м ал о более р е зк и е ф орм ы . В

р о ту . П ер вы е, по у д ач н о м у в ы р аж ен и ю А . О . Н ово д во р ско го ,

р е зу л ь та те ум ы р ев о л ю ц и о н и зи р о в ал и сь , и , к а к подтверлсдается

« с п у с к а л и с ь с в е р ш іш К а в к а з а » и и с к а л и , к к а к о й с р е д е п р и л о -

опы том в сех револю ц и й , в своей теор ети ч еск о й револю ц и он н ой

л ш т ь св о и и д е а л ы ; в то р о й — « в ы р о стал и з зем л и » , а п о то м у среды

работе в ы х о д и л и з а р а м к и у з к и х и н тер есо в своего к л а с с а , обоб­

ем у и скать не п р и х о д и л о сь. В другом р а с ск азе того ж е Н ово­

щ ая и х с интересам и д р у ги х , т а к и ли иначе заи н тересован н ы х в

д в о р с к о го д в о р я н с к и й сы п П о п у т к о в т а к х а р а к т е р и з у е т сво его

этом р азв и ти и к л ассо в . П оэтом у и д еал ы револю ц и он н о н астроен ­

«духовн ого

н ы х к л ассо в ш ли в сегд а м иого д ал ьш е и х р е а л ь н ы х и нтер есо в.

о т в л е ч е н н о й

Р ев о л ю ц и о п п о -п астр о еи н ы е и м у щ и е к л а с с ы вы н улсдены тео ­
р ети ч еск и и л и п р а к т и ч е с к и в о в л е к а т ь в свою б о р ь б у и те н еи м у ­
щ ие к л асс ы , которы е св я за н ы с ним и п рои зводствен н ы м и и н тере­

сы па»

р азп о ч п н ц а: «Т о, что у
т е о р и е й ,

к л е т о ч к и м о з г а ... у в е г о
т е л ь н ы м
Т аким

сделалось

н а с т р о е н и е

м еня

бы ло только

н р и н ад л ел ш о сты о заветн ой
о б щ и м ,

и с к л ю ч и ­

м ».

п р е д т е ч е й к а ю щ е г о с я д в о р я н с т в а , « .с п у с т и в ш и м с я
человеком ,

у

которого со ц и али зм

бы л

с

с ам и . Б у р ж у а з и я п е м о ж ет д о с т и г н у т ь -г о с п о д с т в а , п е п р и зы в а я

верш ин К авк аза» ,

не

з а собой и пе освоболсдая от п р ел ш ей в л а с т и п р о л е т а р и а т ; точио

более, к а к

т а к ж е п р о гр е с с и в н о е , т .-е . п е р е х о д я щ е е к к а п и т а л и с т и ч е с к о м у

О п иссом пеппо бы л револю ц и он ером в см ы сле гр яд у щ его б у р -

„отвлеченн ой теори ей “ и бы л, в сущ ности, Г ерцеп .

х о зя й с т в у , д в о р я н с т в о п е м о гл о пе освоболсдать от к р еп о стн и к о в

лсу азп о го п е р е в о р о та , и д о л го е п р еб ы ван и е з а -гр а н и ц е й ,

к р е с ть ян . П ом ещ и к н к р естьян и н — д в а ан ти п о да, тесио св я за н ­

п ер ем ен ч и в ы х в л и я н и й р у сск о й дей стви тел ьн о сти о б л егчи л о ем у

н ы е д р у г с д р у г о м . Н а п р о т и в , м е щ а п н п , б у р л с у а ,— т р е т ь е л и ц о

с о х р а н е н и е д у х а р е в о л ю ц и о н н о с т и . О д п а к о его р е в о л ю ц и о н н о с т ь

в сельском

н ^ .б ы л а с о ц и а л и с т и ч е с к о й . С о ц и а л и з м , к а к ч н с т о -т о о р е т и ч е с к о е

пым,

х о зя й с т в е — іш к е т с я п о м е щ и к у п о сто р о н н и м , и енулс-

н авязчи вы м

хищ ником.

О тсю да

ненависть

дворянских

вне

п о стр о ен и е, вош ел в его м и р о со зер ц ан и е в р е зу л ь т а т е воп и ю щ его

—

противоречия м еж ду потребностями передовы х слов русского
общества и гнусной действительностью н и к олаевски х времен:
чем ш ире п ропасть, тем более смелой и разм аш истой будет к о н ­
стр у к ц и я перекиды ваемого через пее м оста. О дпако этот отвле­
ченны й, словесны й социализм был лиш ен в сяк о й револю ционно­
сти п с револю ционностью самого Г ерц ен а н и когда не см еш нвался
в одно органическое целое. Бы ть-мож е*, кое-кого возм утит х а ­
р ак тер и сти ка Г ерц еп а, ненавидевш его бурлеуазию , к а к идеолога
грядущ его б у р ж у а з н о г о п ереворота. Н о пусть пе забы ­
в аю т, что в Р оссии этот переворот н азр ев ал преж де всего в обла­
сти сельского х о зяй ств а, п одготовлял освобождение производи­
тельн ы х сил в деревие, носителем его яв л я л о сь прогрессивное
дворянство, котором у предстояло п реврати ться из крепостны х
бар в производителей хл еб а и скота. Этим и объясняется чистод во р я н ск ая ненависть Г ерц еп а к «мещанству».
И сторическая попы тка декласси рован ны х элементов дворян ­
ства п ай тп себе опору в крестьян ском социализм е, к а к известно,
окончилась полны м крахом и разочарован и ем . Социалисты из
бывш их б ар , после р я д а мы тарств, приш ли к том у, с чего им по
законам истории следовало начать: они пош ли п а сл у ж б у новому
бурзкуазном у общ еству. В р яд л п ком у-либо придет в голову
считать и х п а самом деле социалистам и, основы ваясь тол ько п а
трагическом факте и х ю нош еских увлечений. Герцеи не дож ил до
момента этого сближ ен ия «дворянских сыиов» с пародом. Н о если
бы он д о ж и л до него и п ереж и л, вместе с ними, разочарован и е в
м уж ике, оказавш ем ся н а п р акти ке чистой воды м елким собствен
пиком, «мещанином», оп несомненно т а к лее беясал бы от пего,
к а к в 1848 году б еж ал от револю ционного З а п а д а , предав а н а ­
феме и бурясуазпю , и револю ционеров— «вечных ж ени хов П ене­
лопы».
Н ароднический социализм , т.-е. учение, считавш ее, что в
крестьян ской стране, к а к Р о сси я, сохранивш ей общинное в л а­
дение землей и р я д форм раппего коллективи зм а, переход к со­
циалистическому хо зяй ств у осущ ествим легче и прощ е, чем в
бурлсуазпы х ст р а н а х ,—ведет свое начало не от Г ерц ен а, a оі
револю щ ю перов-разночиицев 60-х п СО-х годов, от «желчевпков». O nu были п е р в ы м и в этом демократическом двііж еніщ ,
они были з а ч и н а т е л я м и , тогда к а к Герцен н иародиикпдворяпе были п о с л е д н и м и в отмиравш ем ряд у дворянреволю ционеров, которы х неудачи чисто либерально-дворянско

15 —

револю ции тол кн у л и д ал еко влево— по т у сторону б у р ж у а зн о ю
конституционализма-—и заставили говорить несвойственными
нм терминами социализм а. Здесь конец одиого исторического
процесса п ерекры вается и ачалом др у го го , н п а сты ке стоит
круп н ей ш ая, блестящ ая личность, тво р и вш ая об‘ективпо работу
об урж уазен н я Р осси и , по па сл о в ах п роповеды вавш ая какой -то
ублю дочный, б арско-м уж нцкнй социализм . Д о лж н ы ли мы оце­
н ивать исторического человека по его словам , по его «отвлечен­
ным теориям», и л и лее по той реальной р о л и , которую оп и гр ал
в ж и з н и ? Д ум аю , что п равильн ее последнее. И смешно было бы
усм атри вать какое-либо у м а л е н и е
личности іс р ц е н а в
том , что мы считаем его не социалистом, а бурясуазиы м револю ­
ционером: социалист из пего получи лся бы очень м ален ьки й , не­
последовательны й и путанны й; к а к идеолог и п ровозвестн ик
исторического переворота, происш едш его в России во второй
половине X IX в е к а , он я в л я е т с я самым круп н ы м , самым блестя­
щим, самым зам ечательны м деятелем эпохи . Мы имеем больш е
основания п р екл о н яться пред Герценом бу р ж у азн ы м револю ­
ционером , чем пред Герценом— псевдо-социалистом.

*

—

H . A. Д О Б Р О Л Ю Б О В .

(1 9 1 1 — 17-е Н О Я Б Р Я — 1 8 6 1 ).

«Передовые люди» 30-х и 40-х годов—все эти Онегины, Печо­
рины, Вольтовы, Рудины , Л аврецкие и т. д.—проснувшись в одно
прекрасное у тро, с негодованием узн али , что они все пе более
к а к — Обломовы. Что появилось па свет Б ож и й какое-то «моло­
дое поколение», которое признало и х «негодными к службе»
сдало в архив, я само принялось за то «общественное дело», о
котором, в силу традиции, полагалось до сих пор говорить
только «передовым людям*.
Это было наруш ением всех приличий. Н о хуясе всего было то,
что среди «молодого поколения» появился некий «желчный бес»,
отвергавш ий, по своей невоспитанности, все светские приличия
и поднимавший на смех т е ’ святыни, о которы х «старое поко­
ление» говорило не иначе, к а к в приподнятом топе и со слезой
на гл азах .
В е с ь наш п р о г р е с с , в сю н а ш у г л а сн о ст ь
Г р о м о б л и ч и т ел ь н ы х ст а т ей ,
И п у б л и ц и с т о в н а ш и х с т р а ст н о ст ь ,
И д а ж е сам ы й « А т ен ей » —
В с е ж е р т в о й г р у б о г о г л у м л ен ь я
С о д ел а л ж ел ч н ы й э т о т б ес,
Б е с о т р п ц а н ь п , б е с со м н ен ь я ,
Б е с , отвергаю щ ий п р о гр есс.

Этим «желчным бесом» был никто иной, к а к Н иколай А лексан­
дрович Добролюбов.
I
С ним вместе в русскую общественность и в русскую литерат у р у хлы нула ц елая рать «молодых людей», полны х энергии,
жаясды дела, веры в светлое будущее, любви ко всем угнетенным
в обездоленным. Это были выходцы из низов общества—дети
^м ещ ан , мелкого духовенства, м аленьких чиновников, а подчас *и крестьян ,—все люди, с детства приученные к лиш ениям и
тр у д у , к нужде и борьбе з а ж и зн ь. Отсюда характеры и х были |
закал ен ы
суровы, полны настойчивости и упорства в начатом I

17 —

деле, чуждые барского фразерства и либеральной болтовни,
вечно стремящиеся, от слов перейти к д ел у ,— одним словом, пол­
н ая противопололшость «передовым людям» дворянского нроисхолсдения.
Те выросли па готовых хлебах, доставляемых трудом к р е­
постных. С детства пе знали ни труд а, пи забот, ни лишений.
Воспитывались мамками, да п яп ьк аш і, да гувернерами. Все
яселанпяліх исполнялись, к а к по мановению волшебного ясезла.
Богатство, культурны е удобства, зпаш іо, знакомство с прошлым
и иастоящпм человечества, соблазны мира п сокровенные гл у ­
бины философской мысли,—все это давалось им играю чи, все
падало для них с неба.
Э т и лиш ь упорным трудом отвоевывали себе каж дую пядь
зем ли, калсдый клубочек зн ан ия, каж дую круп и нку радости.
Д л я пих пе было ничего прпуготовапо предками: все надо было
выры вать нз когтей вралсдебпого м ира. Н еудивительно, что,
вооруж ивш ись, наконец, европейским зпапнем, сравнявш ись в
этой сфере с «передовымп людьми», опп пе моглп не презирать
разнеж еппого, безвольного барства, утопавшего в потоках
слащ авы х слов. Вот к а к рисуют люди «молодого поколения»
старичков устами своего представителя— Добролюбова:
«Люди т о г о поколения были проппкпуты высокими,
по несколько отвлеченными стремлениями. Они стремплпсь к истине, ж елали добра, их пленяло все прекрасное:
но выше всего был д ля них п р и н ц и п . Принципом же
назы вали общую философскую идею, которую призпавалп
основанием всей своей логики и м орали. Страшной мукой
сомнения и отрицания купили они свой принцип и никогда
не могли освободиться от его давящ его, мертвящего в л и я ­
н и я . Отвлекшись таким образом от действительной ж изни,
и обрекши себя па служ еппе принципу, они пе умели
верно рассчитать свои силы и взял и па себя гораздо больше,
чем сколько могли сделать. Немногие только умели п о ­
д о б н о Б е л и н с к о м у , слить самих себя со своим
принципом и таким образом придать ему ж изненность...1)
*) Д о б р о л ю б о в с п р а в ед л и в о в ы д ел я ет Б е л и н с к о г о с р е д и е г о с о в р е ­
м е н н и к о в , г о в о р я : « Б ел и н ск и й бы л п е р е д о в о й и з п е р е д о в ы х , д а л ь ш е ого
н е п ош ел н и к т о и з е г о с в е р с т н и к о в » . Р а зп о ч и н ц ы к о н ц а 5 0 - х и н а ч а л а
6 0 -х годов с р а зу у зн а л и в Б ел и н ск ом п е р в о г о
вы даю щ егося
р а з h о ч и н ц а.

Литературные очерки.

і

2

— 18 —
вий ж и зн и , н азр евав ш и х потребностей, и ар о ставш л х интере­

О тс ю д а в е ч п о ф а л ь ш и в о е п о л о ж е н и е , в е ч н о е н е д о в о л ь с т в о

с о в . ІТи в м ы с л я х , п и в д е л а х е г о н е с м у щ а л и « б е с п о л е зн ы е
во сп о м и н ан и я и бесп л о д н ая борьб а». Е го общ ественны е

собою , вечн о е обод рен и е и р а с ш ев е л и в ан и е се б я гр о м к и м и
ф разам и и вечны е неудачи в п р акти ч еско й деятельности ».

и н р а в с т в е н н ы е и д е а л ы с л о ж и л и с ь п о д в л и я н и е м т е х лее

О сновной ч ер то й п с и х и к и «старого п о ко л ен и я» б ы л а р а з ­
д в о е н н о с т ь :

«принцип» бы л сам но себе, а п р а к т и ч е с к а я

н р и ч и и , что. и е г о х а р а к т е р , в к у с ы , л с е я а н и я и л и ч н ы е
и н тересы . П оэтом у

он

д е я тел ь н о сть сам а по себ е, «принцип» бы л в е л и к и х о р о ш , а в о л я

ir о с т I. ю ,

и

о

бурн ого,

п ерелом ного

обстанов­

плением

па

энерги я— плохие и

характерное

м алю сенькие.

«П ринцип»

р азб и вался

б е з в о л и е , в о с іш т а н и о е к р е п о с т н и ч е с к о й

кой ж и зн и .

д о л л ш ы бы ли б о р о ться з а ж и зн ь и сво бо ду . П оэтом у и п с и х и к а
и х бы ла другого ти п а:
«О твлечен н ы е п о и я т и я за м е н и л и с ь у н и х ж и в ы м и п р ед ­
с т а в л е н и я м и . . . — г о в о р и т Д о б р о л ю б о в .— Л ю д и н о в о г о в р е ­
м ен и н е т о л ь к о п о н я л и , н о и п р о ч у в с т в о в а л и , что а б с о ­
л ю тн о го в м и ре н и ч его и ет, а все им еет т о л ь к о о тн о си тел ь­
С озн ан и е
полное

л о веч еск и х отнош ений

кровн ого,

разу м ен и е
м еж ду

ж и в о г о .р о д с т в а

солидарн ости

всех

с
че­

собою — вот т е в н у т р е н н и е

в о зб у д и т е л и , к о т о р ы е за н и м а ю т у н и х м есто и р и и ц и и а .
Н е те с о б ы ти я о бращ аю т и а себ я особое в н и м ан и е, к о т о р ы е
и м ею т х а р а к т е р г р а н д и о з н ы й и л и п а т е т и ч е с к и й , а т е , к о ­
т о р ы е с к о л ы с о -ш іб у д ь п о д в и н у л и б л а г о с о с т о я н и е м а с с ч е ­
л о в е ч е с т в а ...

О ни

хотят

вести

правильную ,

серьезн ую

и г р у ... и п очем у п о д в и гаю тся п о н ем н о ж ку , за р а н е е обду­
м ав п л а н а т а к и и бесп рестан но сл ед я з а всем и дви ж ен и ям и
п р о т и в н и к а ... П р и з н а в а я н е и з м е н н ы е з а к о н ы и с т о р и ч е ­
ск о го р а зв и т и я , лю ди н ы н еш н его п о к о л е н и я не в о зл агаю т
н а себ я н ес б ы то ч н ы х н а д е ж д , пе д у м а ю т , что м о гу т по п р о и з ­
в о л у п е р е д е л а т ь и с т о р и ю ... О н и с м о т р я т н а с е б я , к а к н а
одно и з

колес м аш ины , к а к

на

одно и з

редкой

ц е л ь лю дях

хар актер и зу ем о го вы сту­

поприщ е

новы х

классов

или

Д обролю бов — отвлеченны й

его в н у т р е н н ю ю л ш з н е н и у ю

по­

т р е б н о с т ь : п р о п о в ед ы в ать св о п идеи бы ло д л я н его с то л ь к о

го в о р и т Г ё т е . А в е д ь «молоды е лю ди» и м ен но и зо -д н я в ден ь

з н а ч е н и е ...

той

наблю дать то л ько в

периода,

общ ественное

принцип превратился в

Л и ш ь т о т д о ст о и н ж и зн и и св ободы ,
К т о к аж д ы й д ен ь и х д о л ж е н добы в ат ь .—

человечеством ,

отличался

удается

групи .
«У
Б е л и н с к о го — говори т

Н е т о бы ло с «молоды м п о ко л ен и ем ».

ное

какую

обстоятельств,

у п р а в л я ю щ и х х о д о м м и р о в ы х с о б ы т и й » ...
Р а з н о ч и и е ц б ы л н о в ы м ч ел о в ек о м ; это з н а ч и т , что
он не вы н ес из родп ои среды н и к а к и х во сп о м и н ан и й , и п f к а к и х тр ад и ц и й . Е го п си х о л о ги я бы ла относительно сво­
бодна: она с л а га л а с ь всецело под вли ян и ем и о в ы х у сл о ­

лее н е о б х о д и м о , к а к е с т ь и п и т ь . Н о

и о м н о г и с м огли

дой ти до та к о го с л и я н и я своей личности с ф илософ ским
принципом ». Э та ц е л ь и о с т ь
разночинца,
но с т и

в

противовес

н равственн ой личности (

характерной

р а з д в о е н ­

л ю д ей «старого п о к о л ен и я » , я в л я е т с я и в д а л ь ­

нейш ей и стори и н аш ей общ ественности м ери лом общ ествен­
ной

ценности

деятеля;

общ ественны е

и деалы ,

бы вш ие

д л я о д н и х то л ь к о «отвлеченной теори ей», я в и л и с ь д л я лю ­
дей

доб ролю бовского ти п а

«общ им и скл ю ч и тел ьн ы м

па-

с т р о е н и е м » (в ы р а и с е н и я А . О . Н о в о д в о р с к о г о ) . Д л я п н х ,
дей ствительн о,
неустраним ой

общ ественная
органической

работа

явилась

п отребностью ,

такой

как

лее

еда

и

питье.
Н ап р о т и в , в л ю д я х «старого п о ко л ен и я» эт а р азд во ен н о сть
бы ла

весьм а

характерной

ч ер іго й .

Б ольш ая

часть

эгп х

лю дей «осталась то л ь к о п р и рассудочн ом п о ни м ан ии п р и н ­
ципа и

п оэтом у вечн о

н асиловала

себя н а такп е вещ и,

к о то р ы е бы ли нм во все пе п о н а т у р е и не по н р а в у ... П р и н ­
ц и п , в и т а я в вы сш и х сф ерах духовн ого р а зу м е н и я , остал ся
п р е в ы ш е в с е х о б и д и н е у д а ч ; с т р а с т ь лее н е г о д о в а н и я о г р а ­
н и ч и л а с ь н и зш ею сф ерою я ш т е й г к и х о тн о ш ен и й , до к о то ­
ры х они п о ч ти н и к о гд а н е у м ел и п р о во д и ть св о и х ф и лософ ­
ских

начал».

туальной
ж и зьи .
сам ы е

и

О тсю да

вечны й

р азл ад

н р а в с т в е н н о -в о л е в о й

С ам ос

м аленькое

искренние

дело

ж елания

м еж ду

стороной

терялось

вы роледались

себя», сам ы е р а зу м н ы е п л а н ы

их

в
в

интеллек­
душ евной

болоте ф р а з,
«надры вание

расп лы валп сь в слащ авое

2*

— 21 —

— 20 —
м сч тательство . П о л у ч а л с я ти п н еп р и го д н ы х к д ел у лю дей

л е д а е т , н о , к а к т о л ь к о с к а з ы в а ю т с я п л о д ы п о б е д ы , от м а с с ы п а ­

« л и ш н и х л ю д е й » ,— т о т с а м ы й т и п , к о т о р ы й и о л - в е к а с п у с т я ,

рода оп ять отры вается п еболы п ая гр у п п а, к о то р ая прим ы кает

к о г д а

о б щ е ­

к преледе го с п о д с т в о в а в ш е й г р у п п е и д е л и т с я с н ею в л а с т ь ю и

п р о ­

в р и в и л л е г ц я м ц з а с ч е т в с е т о й лее п а р о д п о й м а с с ы . О б м а н у т ы й

среди

п а р о д с н о в а н а ч и н а е т б о р ь б у и , к о н е ч н о , с т а к а м лее и с х о д о м ;

па

п о в е р х н о с т ь

с т в е н н о с т и
л е т а р и а т

в ы ш е л

,— с н о в а

р у с с к о й

н о в ы й

сделался

к л а с с ,

господствую щ им

по к р ай н ей м ере , т а к бы ло до си х п о р . Н о борьб а,

«л учш и х» л ю д ей « старого п о к о л ен и я » (см . Ч е х о в а ).
Т ак о в ы бы лп две н аи б о л ее передовы е общ ественны е гр у п п ы ,

несм отря

н а м н о г о к р а т н ы е н е у д а ч и п а р о д п ы х м а с с , п е м о л еет п р е к р а т и т ь с я

в

и доллена п ро до л л еаться до т е х п о р , п о к а есть ещ е у гн етаем ы е и

середнпе п рош лого сто л ети я . О ни го в о р и л о , н ер ед ко , одни н

эк с п л о а т и р у е м ы е сл о и н а р о д а . И б о п о к а не о су щ еств л ен ы «есте­

т е лее с л о в а , п о с м ы с л э т л х с л о в б ы л р а з л и ч е н , и б о з а « п е р е д о ­

ственны е стрем леп ия» сам ы х ш и р о к и х м асс (н л п , к а к Д о б р о лю ­

вы м и» стр ем л ен и ям и этн х д в у х гр у п п с т о я л а п е т о л ь к о р азп и п а

бов говори т в п риведенной вы ш е вы п и ске: ч е л о в е ч е с т в а ) ,

их

встрети вш иеся,

столкнувш иеся

и

враледебпо

разош ед ш и еся

П ервы е-

до т е х п о р и м еется в н али ч н ости м атер и ал д л я борьб ы . «Л иш е­

б ы л и л и б е р а л ь н ы м д в о р я н с т в о м , т я г о т е в ш и м к б у р л с у а з н о -к о н -

н и ям и не о стан о ви ш ь тр еб о в ан и й , а то л ь к о р азд ралеи ш ь— го в о ­

сти туц п опп ы м

р и т о н :— т о л ь к о п р и н я т и е п и щ и м олеет у т о л и т ь ю л о д . Д о с п х

психологий ,

по

xi р а з н и ц а

с о ц и а л ь н а я

.

п о р я д к а м , в т о р ы е — б ы л и р а д и к а л ь н ы м р азп о чп П -

с т в о м , с т р е м и в ш и м с я к осво бо л едеп ш о н а р о д п о й м а с с ы от в с я к о й

п ор п оэтом у б о р ьб а

э к с п л о а т а ц н п , т .-е . к с о ц и а л и з м у . О дн и с и с п о л и н с к и м р а з м а ­

как

хом п о д ск ак и в ал и к реф орм ам , д р у ги е м едленны м ш агом под­

удовлетворения. В

х о д и л и к р е в о л ю ц и и . К а к и е лее э т о п о п у т ч и к и !

р и и » .

не к о п ч ен а; естественны е стр ем л ен и я, то

бы за г л у ш а я с ь , то

появляясь

э т о м

Я с н о , ч то

сильнее

с о с т о и т

источник борьбы

все и щ ут

с у щ н о с т ь

иссякнет только тогда,

к огд а будут удовлетворен ы п отребности в с е г о
И.

своего
и с т о ­

п а р о д а , или

за х в а т ы в а я ш и р е, всего ч ел о в еч еств а. А т а к к а к во г л а в у у г л а

«О дно и з к о л е с м аш и н ы » , к а к - н и к а к и м е л о в ед ь свои, со б ­

э т н х п о т р е б н о с т е й с т а в и т с я у ш іч т о л е е п и е в с я к о й , э к с и л о а т а ц и и

ственн ы е в згл я д ы н а и сто р и ю и свои собственны е и д еал ы , осу­

человека

щ е с т в л е н и я к о т о р ы х о н о л е д а л о о т и с т о р и и . О т к у д а лее у э т о г о

т а к о е с о сто я н и е п есть п е что и н о е , к а к с о ц и а л и с т и ч е с к и й стр о й

«колеса»

и л и п о т е р м и н о л о г и и Д о б р о л ю б о в а : « ч т о б ы в с е м б ы л о х о р о ш о .»

е го

б ы л а у в ер ен н о сть , что

п его р и я пдет

в паправлеппи

и д е а л о в , что о н о , « к о л еси к о » , свои м и у с и л и я м и сп о со б ­

Т акова

человеком ,

история

(к ак

явленпя

ф илософ ии

п р о т и в о е с т е с т в е н н о го ), то

Д о б р о л ю б о в а ...

Н ечего п р и ­

пе идеалов

б а в л я т ь , что в е р н а я , п о су щ еств у , м ы сл ь вы рал ееп а в н ей в у т о ­

Н о зд р ев а и ли С кал и зу б а? И сточн иком т а к о й уверен н ости м огла

п ической ф орм е. «Е стественного стрем лен ия» эк сп л о ати р у ем ы х

бы ть у Д об ролю бова то л ько сво я, строго п р о д у м ан н ая, ф илосо­

м асс к т о м у , чтобы всем бы ло х о р о ш о , ещ е по д о стато ч н о ; н а д о ,

ф ия

е го

ч т о б ы и о б ‘е к т іш н о е р а з в и т и е х о з я й с т в е н н ы х о т н о ш е н и й тол ее

м ы сли п х о д а и стори и совп ад аю т. Т ео р и я эта п р и б ли зи тел ьн о

ш л о к т а к о м у у с т р о й с т в у в с е х « п о -х о р о ш е м у » . А э т о м олеет б ы т ь

такова.
С тех вор,

у зп ап о то л ько и з а н а л и за экон ом и чески х отпош епнй н за к о н а и х
к а к н ам и зв естн а и сто р и я чел о в еч еств а, в ней

р а зв и т и я . Э та р аб о та п о то м у в р ем ен и б ы л а до т а к о й степ ен и

всегд а

мы

с л о л с п а п п е н о с п л ы і а д ал ее с а м ы м п е р е д о в ы м у м а м , ч т о т о л ь к о

ствует им енно

осущ ествлению

истории, к о то р ая

видим

убедпла

неравенство

э т и х

бы

идеалов, а

его,

м еледу

что

направление

лю дьм и.

К а к а я -н и б у д ь

г р у п п а д ан н о го о бщ ества у х и т р я е т с я п о д ч и н и ть себе в есь н ар о д

М арксу с Э нгельсом , уш едш им с головой в и зу ч ен и е эконом пче- \

и э к е н л о а т и р о в а т ь в свою п о л ь з у . Н о д ел о в т о м , что в ч е л о в е к е

с к н х отн ош ени й п а за п а д е , д а и то б л а го д а р я и х -б л и зк о м у у ч а ­

к р е п к о л еи в ет о д н о « е с т е с т в е н н о е с т р е м л е н и е » — и з б е г а т ь л и ш е ­

сти ю в р аб о ч ем д в ш к е ш ш т о го в р е м е н и , у д а л о с ь о т к р ы т ь за к о н ы

н ий , удовлетворять м атериальную и м оральную

нуледу, доби­

д в п л е е н п я к а п и т а л и с т и ч е с к о г о о б щ е с т в а . У л ее п э э т о м у м о л ен о

в а т ь с я т а к о г о п о л о л ееп и я, чтобы ем у б ы л о х о р о ш о . П о это м у н а

судить, к аки м умом и талан том облад ал Д обролю бов, если , п р и

п ротялееш ш всей истории мы видим вечную

борьбу народной

с т о л ь н е б л а г о п р и я т н ы х у с л о в и я х , с ‘у м е л в е р н о н а щ у п а т ь х о т я

г р у п п о й . В к о н ц е к о н ц о в , п а р о д п о б е-

бы в ер х у ш к и и стори ч еского п р о ц есса. М ало то го , оп пе т о л ь к о

м ассы с ком андую щ ей

f
/*

— 22 —
постиг суть истории зап ад а, к а к борьбы классов, но понял, что
и России предстоит т а же судьба. Обрисовав постоянную борьбу
общественных групп и з-за власти в Западной Европе, вплоть до
торж ества «мещанства», он прибавляет: «Что и мы должны пройти
тем же путем ,— это несомненно, и даже нисколько не прискорбно
д л я нас. Что и мы на пути своего будущего развития не совер­
шенно избегнем ошибок и уклонений,—в этом тож е сомневаться
нечего. Но всстаки наш путь облегчен; всетаки наше граж дан­
ское развитие может несколько скорее перейти те фазисы, кото­
рые так медленно переходило оно в Западной Европе. Л глав­
ное—мы можем и долж ны идти реш ительнее и тверж е, потому
что вооружены уж е опытом и знанием».
Но если Добролюбову удалось постичь верно хоть внешнюю
сторону исторического процесса, то этим он обязан своему пра­
вильному взгляд у на взаимоотношение между «бытием и мышле­
нием». Здесь он быт последовательным материалистом и детер­
министом. Все мышление, вся идейная ж изнь есть лиш ь прямое
порождение «обстоятельств»; всякое новое явление в умственной
ж изни— не более, к а к показатель назревш их новых «обстоя­
тельств», ищущих вы раж ения для того, чтобы претвориться в
сознательные действия. «Идеи и и х иостопспиос развитие только
потому и имеют свое значение,—говорит он,—что они, рож даясь
из существующих уже фактов, всегда предшествуют изменениям
в самой действительности. Известное положение дел создаст в
обществе потребность, потребность эта сознается, вслед за этим
сознанием се долж на яви ться фактическая перемена в пользу
удовлетворения сознанной всеми потребности». Этим то в згл я­
дом на отношение между «бытием» и «мышлением» и пользуется
Добролюбов для изучения русской действительности.
Мы уж е видели, к а к он выводил идеологию «старого поколе­
ния» из его крепостнического быта и па этом основании подвел
все «поколение» под тип «обломовщины». Совершенно т а к же
увидел он у «передовых» людей своего времени «частный», узкий,
классовый характер всех их громких «вопросов» и предал их
«грубому глумлению». Тем ж е путем определил оп духовную
ценность «молодого поколения» разночинцев, вышедших из
трудящ ейся п бедиой среды. Наконец, тот ж е метод проверки
исторической ценности ж еланий и требований земного слоя его
экономическим положением применил он и к народу, т.-с., по
тому времени, крестьянству.

—

23

—

Требования, которые назрели во времена Добролю бова в
среде закрепощенного крестьянства, сводились к очень короткой
формуле: правовое и экономическое .освобождение. Это, конечно,
еще было очень далеко от того состояния, при котором «всем
хорошо», по это был необходимый ближайш ий этап. Чтобы про­
верить, насколько крестьянство пригодно для самостоятельной
ж изни и для открывающейся перед ним исторической роли,
Добролюбов анализирует условия его быта и сложивш ую ся в
этих условиях психологию. Он очень д алек от идеализации
крестьянства; он, напротив, приветствует «мужественное, п ря­
мое и строгое воззрение на простой парод» в противовес «притор­
ному любезничанью и насильной идеализации». При господстве
крепостного п рава, в народе должны были развиться «пороки и
слабости, неизбежно соединенные с рабским или крепостным,
вообще угнетенным состоянием»—лгеть, обман, подличапье,
продажность, лень, воровство и пр. Однако, сопоставляя эти
пороки с другими фактами крестьянской ж изни, Добролюбов
находит, что «народ не замер, не опустился, источники жизни
не иссякли в нем», нуж но только поставить его на естественный
путь развития. А так к а к «природные требования всегда сохра- і
няіот известную долю силы над человеком, то всегда есть надежда
h а в с с т и б е д и я к а на правильную точку зрения. А к а к
скоро он на эту точку станет, он ее применит к делу; в этой п р ак ­
тичности
состоит
особенность
к. р с с т ь я н с к о й
мысли и в этом заклю чается е е с и л а » .
Таким образом, плодом и показателем назревш их новых
обстоятельств русской действительности явились: с одной сто­
роны, новые потребности крестьянства, с другой—идеи и ж аж да
деятельности «молодых людей»: Сочетанием этих двух элементов
мысль бедняка будет наведена па правильную точку, а крестьян­
ская «практичность» гарантирует дальнейшее развитие в духе
«естественных стремлений».
III.
«К ак скоро общество или народ очнется и почувствует, хотя
смутно, свои естественные нужды, станет искать удовлетворения |
своим потребностям,—и литература тотчас является слуяш тельницей его интересов». Это положение Добролюбова указы вает
место литературы в «естественных стремлениях» человечества.

-

24

-

К а к известно, оп придавал литературе только «служебное»
значение; к а к и вообще идеи, литература, по его мнению, в со­
стоянии только оформливать то, что уж е назрело в ж и зн и. Т ак ,
например, появление Елены с се новыми исканиями («Накануне»
Тургенева) есть показатель изменивш ихся обстоятельств ж изни;
воплощение лее ее художником в типичный образ свидетельствует,
что и в ж и з н и такие Елены не случайное единичное явление.
Однако вне созданного ж пзныо литература не молеет создать
Інпчего своего. Любой ж изненный факт молеет оказаться успеш­
нее всякой литературы . «Действительный факт, отразившись в
практической жизни, деятельпого рабочего человека, породит
толее действительный факт, тогда к а к книжные теории и предпо­
ложения образованных людей, молеет быть, т а к н останутся
только теоретическими предположениями». Н о, помимо этого,
литература вообще имеет смысл и значение только тогда, когда
она идет в йогу с «естественными стремлениями» парода. Д о eux
пор, за небольшими исключениями, и н аука и и зящ н ая литера­
т у р а служ или интересам, «крулека, более или менее значитель­
ного» (т.-е. носили классовый характер). Это умаляет и х ценность.
Поэтому-то и «мерою достоинства писателя или отдельного произ­
ведения мы принимаем то, насколько служ ат они выраяееиием
естествеппых стремлений известного времени п парода».
Добролюбов вовсе пе требует от худож ника, чтобы оп, напеI рекор своим внутренним потребностям, старался приспособиться
Лк известным требованиям времени, искусственно воспевал и звест­
ные идеи. Н апротив, оп решительпый противник т а к н аз. «тен­
денциозного» искусства. Но к а к человек, пасквозь проникнутый
общественными интересами, он очень невысоко, ставит поэта,
воспевающего листочки и ручейки, предпочитая ему худож ника,
изучающего человеческую душ у. Оп находит, что поэт, по самой
сущности своего таланта, не молеет пе чувствовать того, что
Добролюбов называет «естественным стремлением». «Талант1
есть прияадлелепость натуры человека,— говорит оп—и потому
оп несомненно гарантирует нам известную силу и шпроту есте­
ственных стремлений в том, кого мы признаем талантливы м.
Следовательно, и произведения его доллены создаваться под
влиянием этих естественных правильны х потребностей натуры ;
сознание пормальпого п орядка вещей доллепо быть в нем ясно
и ж иво, идеал его прост и разум ей, и оп пе отдает себя на служ епие неправде п бессмыслице, пе потому чтобы п е х о т е л , а

-

25

—

просто потому, что п е м о ж е т , — пе выйдет у пего ничего
хорошего, если оп вздумает понасиловать свой талант». И в
пример оп приводит «бедные п трескучие заказны е стихотворе­
н ия Пушкина» и «леалкне аскетические попытки Гоголя», т.-е.
творческая потребпость худож ника есть такое лее проявление
«естественных стремлений» парода, к а к и лепзпеппые потребности
масс. Это—две стороны единого процесса.
И так, настоящий талант волей-неволей будет действовать в
направлении прогрессивного развития общества. В сущности,
талант есть «уменье чувствовать п изображ ать ж изненную правду
явлений». Эта сторона дела п доллена только занимать худож ­
ника. Он интересуется не «идеями», а «живыми образами» и мо­
леет в них «далее иенрпметпе д л я самого себя уловить и выразить
их внутренний смысл гораздо преж де, нежели определить их
рассудком». Нередко бывает, что худояеяик сам неверно пони­
мает внутрепнпй смысл создаваемых пм образов: иногда он в
отвлеченных понятиях высказывает суледепия, прямо противо­
положные тем идеям, которые вытекают из его образов. Поэтому
вполне попятно, что худояснпк «молеет быть каки х угодно мне­
ний, лишь бы талант его был чуток к леизиеппой правде». Х у ­
дож ник доллееп творить, что назы вается, пе рассуледая, а улее
дело критики осветить те идеи, которые логически выплываю т/
из его ппсаппй. Идеи лес эти имеются в скрытом виде в пропзве(
деппи худож ника пе потому, что оп «задался ими при своей ра-Л
боте», а потому, что оп жизненно правдиво изобразил тс факты, I
из которы х эти идеи следуют сами собою. Вообще, пад одними и
теми лес фактами могут работать и худоленик, и мыслитель.
«Существенной разницы между истинным знанием и истин­
ной поэзией быть це молеет»— говорит по этому поводу Добролю ­
бов. М ыслящ ая спла п творческая способность одинаково имеются
п у философа и у поэта: по порядок работы и ее результаты дру­
гие. И поэт и мыслитель доллены при взгляде на предмет с ‘уметь j
сразу о т л и ч и т ь его существенные, характерны е черты от случай- ;
ных, правильно организовать их в сознании и овладеть ими т а к , 1.
чтобы быть в состоянии свободно вызы вать и х д л я всевозможных
комбинаций. Но худоленик, обладающий более ж ивым вообралеением, «сильно поралеается» первым фактом известного поряд­
к а п , не вдаваясь в его логическое об'яснение, ср азу сознает,
что в нем есть «что-то примечательное». Оп носит этот факт в
себе, лелеет его, потом подходит с ним к другим аналогичным

—

26

—

фактам н создает, таким образом, типичный факт пли типичный
образ, соединяющий в ссбо все существенные черты всех частных
явлений. Мыслитель лее, пе отличаясь такой впечатлительностью ^
I обыкновенно мало обращает внимания па единичный факт, и
! только, при постоянной повторяемости-подобных фактов, со) ставляет на основании их «общее понятие» и переносит этот факт
из «живой действительности в отвлеченную сферу рассудка».
Первый мыслит «конкретно, никогда не тер я я из виду частных
явлений и образов», второй «стремится все обобщить, слить
частные признаки в общей формуле». Мыслительный метод по­
зволяет, но немногим данным, умозаклю чать о ф актах, которые
долж ны только наступить в будущем, меяеду тем к а к поэтический
метод способен оперировать только с улее назревшими или на­
зревающ ими событиями. Однако Добролюбов признает, что не­
многим. гениальным худолш икам, к а к например, Ш експиру,
j удавалось, путем поэтического метода, достигать так и х типов и
образов, которые далеко опережали их эпоху.
И з задач, которые Добролюбов ставит худож никам из сферы
1 их деятельности, следует, что одна и зящ н ая литература, б с з
| к р и т и к и, сщз не полна. Ибо литература только о т р аОлс а е т ж и зн ь, а о б‘я с и я т ь ее приходится ужо критике.
' Чисто «эстетической критике» Добролюбов но придает существен • ного значения, считая ее уделом «барышень». Оп останавливается,
главны м образом, на критике общественного характера. Мы уж е
видели, что оп требует от произведения безусловной леи знойной
правды . Но этого недостаточно. «Правда есть необходимое усло[ вис,— говорит он,—а еще не достоинство произведения». О доI стонпстве лес произведения мы можем судить «по широте взгляда
автора, верности понимания и живости изображения». Это опрсI деление Добролюбов развивает в другом месте, говоря о писате­
л я х , у которых «художественнее чутье направлено здраво, в
которы х пе только верно отраж аю тся явления леизни, но которым
доступен, более или менее, и общий таинственный смысл ее. Т а­
кие писатели становятся замечательными худож никами, если их
восприимчивость міюгооб‘емлюща, если ж изнь открывается им
не в отдельных только явлен и ях, а во всем своем стройном тече­
нии, если чутки они не к одной только внешней стороне явлении,
но и к их внутренней связи и последовательности».

—

27

—

IV .
М иросозерцание Добролюбова отличается замечательной
стройностью h цельностью: оно все проникнуто тем е д и н ­
с т в о м , без которого не мыслимо научное миропонимание.
II стихийный процесс наростанпя новых потребностей и повой
психологии, и сознательная идейная деятельность об'яспяю тся
им одинаково о д н о й причиной— развитием «естественных
стремлений» человечества. Самые лее эти «стремления» оп об‘ясняот переменой «обстоятельств». В оспове всего процесса лежит,*
следовательно, рост материального обеспечения и материальных .
потребностей народных масс. Н еудовлетворенность этих п о -'
требпостей явл яется психическим двигателем борьбы масс. На
известной ступени этой борьбы,— именно тогда, когда тр у д я­
щиеся массы получают относительную свободу и возмолепость
бороться уж е только за» свои интересы (а не таскать каштаны
из огня д л я других), п о яв л яется (к а к знамение времени) народ­
н ая литература, осмысливаю щая процесс борьбы и вскры ваю ­
щ ая в нем действительно народные, т.-е. соответствующие «есте­
ственным стремлениям» народа, элементы. Таким путем борьбы и
самосознания народ придет, наконец, к таком у состоянию, прп
котором «всем будет хорошо».
В этой схеме, к а к мы у ж е у казал и , самым слабым пунктом
была неясность того, к а к н почему «обстоятельства» (тспзрь
мы бы сказали : развитие производительных сил) развиваю тся
именно в направлении «чтобы всем было хорошо». Эту неяс­
ность чувствовал, повпдимому, и Добролюбов и об‘ясн я л тсн-І
депцпю объективного развития чисто суб‘ективным моментом:.
«естественными стремлениями», присущими самой «натуре» че - 1
ловека. Это ^бьіла субъективно-утопическ ая ^ а н л а т а _ н а _ о б ‘ск-1
тищшіі системе. Но, повторяем, прп тогдашнем состоянии эко­
номического развития и экономической науки в России (а, в
значительной мере, и па западе), Добролюбов но мог научно
об'ясип ть этот пробел. Ему доступно было об‘яснспио общественного развития материальными причинами, доступно было
и диалектическое мышление; но ему не были еще доступны
законы разви тия экономических форм, в частности, капиталпзма. Это ошибка эпохи, а не Добролюбова.
После нзлолеенного выше до л лево п оказаться странным,
что Добролюбов считается в нашей истории общественности

|
іj
:
<

ц>

— 29 родоначалышком и духовіш м отцом т а к называемого «народни­
чества». I Ведь народничество все время твердило, что Россия
пойдет своими путями развития, что капиталистическая эра
для нее необязательна; а Добролюбов пи па минуту ие сомне­
вался, что мы проделаем тот лее п уть, что п Западная Европа.
‘Народпнчество придавало громадное значение ум у, знанию,
литературе, Добролюбов лее, к а к мы видели, считал идеи, ли­
тературу, лишь подсобниками, лишь служ анками «фактиче­
ского» развития. ІІароднніш высоко ставили «критическую»
илп «мыслящую» личность, ожидая от нее решительных дей­
ствий в смысле направления хода истории; Добролюбов лее
писал о «ничтожестве личпостп перед общим ходом истории»
и считал личность не болое, к а к искрой, которая вызывает
пож ар, если имеется в наличности горючий материал, но ту х ­
нет, попав па камень. А «материал всегда подготовляется об­
стоятельствами исторического развития иарода и вследствие
исторических то обстоятельств и являю тся личности». Народ­
ничество упорно отворачивалось от об‘ективизма в истории,
предпочитая утеш ать себя «суб'ектпвио-этическимн» фантази­
ями; Добролюбов лее последовательно проводил точку зрения
• об‘ективного изучения истории. Таким образом, по всем основ­
ным пунктам своих мировоззрений Добролюбов и народники
I расходились самым недвусмысленным образом. В чем лее тогда
преемственная связь между ними? Что «унаследовали» народ­
ники от Добролюбова? Связь эта сводится исключительно к
отношению к народной массе, на которую Добролюбов первый
у казал , как на носителя «естественных стремлений» п к а к иа
об‘ект воздействия для интеллигенции. Но мы сейчас увидим,
что и эта связь только условна.
Во времена Добролюбова в России под трудящ имся и эксплоатируемым пародом молено было понимать только крестьян­
ство. Крестьянство это представлялось тогда, под игом кре­
постничества, цельной, единой массой. И когда Добролюбов
Г возлагал свои паделеды па крестьянство, он считался с ним
\ именно как с той эксплоатируемой массой, которая в д а н ­
н ы й м о м е н т одна молеет явиться носительницей «есте­
ственных стремлений». Ои вовсе пе считал, что крестьянство по
распадется в свою очередь, что оно н а в с е г д а останется
выразителем этих стремлений. Об этом молено судить из того,
что, говоря о положении дел иа западе, где дело дошло до борьбы

меледу господствующими классами и рабочим классом, оп при­
бавляет: «в рабочих классах накипает повое недовольство,
глухо готовится новая борьба, в к о т о р о й м о г у т п о ­
вториться
все
явления
прелепей».
Т .-е.
далее в ушедшей вперед Европе оп допускал возможность,
ЧТО и а ^ J W K T j j y i6 n 4 U X классов» оторвутся иовые групшл и прим-,
кнут к эксплоатирующим классаьГ. Т Ш Г ж едолж еп был о н Ъ ю т -, і
реть па отсталую Россию, которая только готовилась вступитьпа путь западно-европейского развития! Мог ли оп надеяться,
что па этом-новом пути почему-то уцелеет крестьянство и явится
каким то избранным носителем «естественных стремлений»
человечества? Такой мессианизм был чулед всему складу мы­
шления Добролюбова.
А меледу тем народники, жившие и работавшие улее после
смерти Добролюбова, собственными глазами видевшие расслое­
ние деревни п «мещанские» идеалы более крепкого крестьян­
ства, продолисалп ледать чудес от пресловутых «народных начал».
«Приторное любезничанье с пародом и насильная идеализа­
ция»—на одном конце, знаменитый «трех-ходовый мат», вместо
серьезной, медленной работы, завещ аппой Добролюбовым, па
другом.—вот чем прикры вала пароднпческая интеллигенция
зияю щую трещ ину меледу фактическими идеалами крестьян­
ства II «естественными стремлениями» человечества. Где же
здесь Добролюбовское паследпе?
Нет, Добролюбов неповинен в ш алостях позднейшего на­
родничества. «Молодые люди», выступившие па поприще обще­
ственной деятельности п о с л е
Добролюбова никогда не
псповедывалп и ие применяли к жизни полностью его взглядов.
У иих были другие кумиры. То Писарев, то Бакунин и Т ка­
чев, то Л авров, то М ихайловский и далее (о, улеас) В . В . Было
только одпо течение в этом хоре, верное заветам «Современника»,
ио опо пе было из самых влиятельных. Оно возродилось потом
опять в конце 70-х годов в «Черном Переделе» п, по преемствен­
ности, вновь воскресло и окончательно укрепилось в 90-е годы
в марксизме. Конечно, марксизм подвел под шаткую систему
Добролюбова прочное осповапне учения о развитии произво­
дительных сил il, сообразно времени и новому «горючему ма­
териалу», сделал другие тактические выводы. Но по духу
своего учения, по методу мышления, по глубине анализа Д о­
бролюбов ближе к современному марксизму, чем к своим якобы
преемникам 70-х и 80-х годов.

И этот «здоровый, сильный», но лишний человек такими
мрачными красками рисует свое душевное состояние:
— С тяж елой головой, с ленивой душой, утомленный, на­
дорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как
тень слоняюсь я среди людей и ие знаю: кто я , зачем ж иву,

Л И Ш Н И Е

Л Ю Д И .

Nur der verdient sich Freiheit wie
das Leben,
Der tätlich sie erobern muss. „Faust“,
II Teil.
Могучим потоком движется ж изнь все «вперед и выше»,
«вперед и выше», увлекая за собой все живое и жизнеспособ­
ное, зар аж ая бодрым, радостным настроенном, сул я бесконечные
перспективы. «Пусть сильнее грянет буря»—льется песнь буре­
вестника, и эта песнь наполняет душ у не страхом нерэд сти­
хией, а мужеством и ж аж дой ж изни, сознанием силы, перели­
вающейся «живчиком по жилочкам» и рвущейся к делу. И среди
этого могучего хора пробуждающейся весны, ж алким диссо­
нансом звучат заунывные голоса отмирающего поколения, пе­
режившего сізои мечты и ж елания. Грустной вереницей прохо­
дят бесславные потомки некогда славных отцов перед нашими
глазами в пьесах A. II. Чехова. Вез веры, без воли, без желании
коротают они свой печальный век, эти «лишние люди».
Лишние л ю д и ! . , какое нелепое, какое уродливое сочетание
п о н я т и й . Д ля людей, провозгласивших
ч е л о в . е к а царем
творения, поставивших его на первое место среди всего сущего,
казалось бы, молеет быть «лишним» все, что угодно, только ко
сам человек. А между тем, несмотря на торжественные гимны
человеку со стороны идеалистов и менее высокопарное, но
более глубокое уваж ение к нему со стороны реалистов, ж изнь
немилосердно коверкает людей и ставит п х нередко в такие
условия, где они оказываются совсем лишними.
_ я умираю от стыда при мысли—ж алуется И ванов,— что
я , здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, но
то в Манфреда, не то в лишние люди...

чего хочу?
А за ним мрачными рядами проходят другие, такие жо
«лишние люди»—-Астровы, дяди Ваип, Тузсибахи, злополучные
«сестры», несчастные «чайки», владельцы «вишневых садов», и
много их, и все они угрюмые, измученные мелкими, но безыс­
ходными страданиями и ж алкие этой мелочностью своих стра­
даний. Сквозь дымку идеализации—н лп вернее: поэтической
жалости и сострадания, которыми окруж ил своих героев автор,
проглядывает все инчтоясество этой серенькой, туманной ж и з­
ни, грустной и отталкивающей, к а к дождливый, осенний день.
— Те, которые будут жить через сто, двести лет после пас—
справедливо замечает Астров,— ...будут презирать нас за то,
что мы прожили наши жизни т а к глупо н так безвкусно.— Мы
стали такими лее пошляками, к а к все, признается он пи лее.
А меледу тем автор не задавался целыо изображ ать и поэти­
зировать пошлых, ничтожных людишек. Напротив, он довольно
ясно дает попять, что все это были когда-то умные, деятельные
люди, своего рода лучшие люди данного общественного к р у га.
Правда, этот общественный кр у г не был предназначен историей
д ля свершения великих дел, мировых подвигов; правда, за­
дачи этого кру га—узко-груш ю вые, редко охватывающие ин­
тересы более ш ироких слоев общества, ие открывали ш ироких
горизонтов, не давали места смелым порывам общественного
творчества. Не удивительно, что и величина героев этого круга,
и размах их деятельности т ак незначительны.
Р усская литература педалекого прошлого, особенно 60-х и
70-х годов, приучила нас к типам, представляющим более круп ­
ный общественный интерес..., литературные герои этой эпохи
искали подвигов, ставили себе широкие общественные задачи,
а потому неудивительно, если разм ах «дерзаний» какого-нибудь
Иванова,—например его «подвиг» женитьбы- на еврейке, или
его «необыкновенные школы»—вызывают только добродушную
улыбку.
Входя в к р у г чеховских пьес, мы входим в мирное обыва­
тельское болотце, где самодовольно квакаю т лягуш ки и чинно

—

32 —

—

п л ав аю т ж и р н ы е у т к и со своим м н огочисленны м потом ством .

тн ем уся е м у г е н и е м . В

Іі

ж еством .
— Я обонсал э т о го

когд а

к а к о й -н и б у д ь

ю ный

утены ш ,

увлеченны й

п р о летаю щ и х д и к и х у т о к , в зду м ает п о д н яться к

прим ером

поднебесью ,

33 —

конце концов

гени й

о к азал ся ничто­

п р о ф е с с о р а , э т о г о ж а л к о г о п о д а г р и к а ,—

н ам н ечего у д и в л я т ь с я , если о н , д олетев до б л и ж н его и вового

ж алуется дядя

к у с т а , гр у зн о ш лэпп ется в во д у и станет гор ько

д и л с я и м и его н а у к о й , я ж и л , я д ы ш а л им ! В с е ,

ж аловаться,

В а п я ,— я р а б о т а л

н а п е о , к а к в о л ! ..
что

Я

гор­

он п исал

что в з в а л и л себе п а с п и п у н еп о си л ьн у ю п о ш у . И стар ы е у т к и

и и з р е к а л , к а з а л о с ь м н е г е н и а л ь н ы м ... И я о б м а н у т ... в ш к у —

с облегчен и ем в зд о х н у т и б у д у т у т е ш а т ь его, п р и ч и та я : и

г л у п о о б м а н у т ...
И , к о гд а он п о н я л ,

бы ли м олоды , и м ы р в а л и сь к и д е а л у , д а что д ел ать,

лбом

мы

степы

В ы ло
путевы й
«В ы л я

врем я,

к о гд а И в а н о в — «единственны й во всем уезде

м алы й»— бы л

ж ивы м

и

ж и зн ер адостн ы м

молоды м, горячим , и скренним ,

Н о, когда

мы

десятеры х,

от э т и х

сраж ался

человеком
все,

с м ельницам и,

эф ф ектпы х за я в л е н и й

р е а л ь н о м у с о д е р ж а н и ю е г о р а б о т ы и б о р ь б ы «с

перейдем

С у д и ть о т о м , в о что о н в е р и л и и з -з а чего б и л с я
м ы м о л еем п о е г о п а з н д а т е л ь п ы м с о в е т а м в р а ч у

к

м ельницам и»,

мы с р азу ж е увидим , к а к , в сущ ности, м елко п лавает

паш геро й .

л бо м об с т е н у
Л ьвову. «H t

ж еп и тесь вы пи н а ев р ей к ах , ни п а п си х о п атк ах , пи н а синих
ч у л к а х ... пе вою й те в ы в о д и н о ч к у с ты с я ч а м и , ие с р а ж а й т е с ь
с м е л ь н и ц а м и , н е б е й т е с ь л б о м о с т е и у ... Д а х р а п и т
от

всевозм ож н ы х

р а ц и о п а л ь н ы х

о б ы к п о в е н н ы х

ш к о л ,

г о р я ч и х

что

обм анут,

его о х в ати л о

д е с я т л е т , у п е г о у л ее п е м о г л о н а й т и с ь э н е р г и и , ч т о б ы п о к о н ч и т ь
с пош лой ж и зн ью . И

вас

бог

х о з я й с т в, и ер е ч с й ...» .

он и а ч а л н ы ть:

— Ч т о м н е д е л а т ь ? Ч т о м н е д е л а т ь ? .. Н а ч а т ь н о в у ю ж и з н ь . . .

и е г л у п ы м , —р а с с к а з ы ­

в а е т о н п р о с е б я , —л ю б и л , н е н а в и д е л и в е р и л н е т а к , к а к
работал и н адеялся за
б и л с я л б о м о стеиы ».

наконец,

такое ж е о тчаян и е, к а к И ван о ва. Н о ем у бы ло у ж е п о ^ п ять ­

не прош ибеш ь, пе переш ибеш ь обуха п леты о и т . д.

П одскаж и

м не, к а к

н а ч а т ь ...

с чего

начать.

На

что

А стров

отвечает вп олн е резоп п о:
— Э , н у т е б я ! К а к а я ещ е т а м н о в а я лсизнь! Н а ш е п о ло ясеп и е,
тв о е и м ое, безнаделш о!
И , если мы присм отри м ся к ж и зн и и и д еал ам всех прочих
«лиш них

лю дей»,

сестер» и

п зобралееи н ы х

Ч еховы м ,

и

круж ка

«трех

о б и тател ей «ви ш н евого сад а» , м ы в сю д у у в и д и м ту

ж е ч ер ту : м елочность и деалов и ж и зн ен н ы х зад ач , и больш ое
г о р е и с т р а д а п и е , к о г д а э т и и д е а л ы и з а д а ч и р а з р у ш а ю т ж и з н ь .)
И

эта

противополонш ость п

и страданием
первы й

взгляд

от

несоответствие

^осущ ествивш егося

ж алким

и

м еледу лселан и ем

лселания,

делаю щ и е на!

см еш ны м сам о стр ад ап и е, п р и

бли-

леайш ем и зу ч е н и и п р и о б р етаю т более гл у б о к и й и , т а к с к а з а т ь ,
и сто р и ч ески й см ы сл.

П р о гр ам м а, к а к в и д и те, ие особенно с т р а ш н а я , тем
что и з р о д ств ен н о й общ ествен ной среды в н аш и д н и
ю тся

более круп н ы е

зад ачи ,

осущ ествление которы х

более,

вы дви га­
требует

несравн енн о больш и х си л и гр аж д ан ск и х доблестей. Н еу ди ви ­
тел ьн о п о это м у , что п ас м ало т р о гает , к о гд а И ван о в стар ается
о б ‘я с п н т ь с в о й у п а д о к :
—

Н е со р азм ер и в сво и х с и л , не р а с с у ж д а я , не з н а я ж и зн и ,

Ч еховские

герои

являю тся

эпи гонам и

п о ко л ен и й , сы грав-

ш и х в с в о е в р е м я к р у п н у ю и с т о р и ч е с к у ю р о л ь , и х г и (ге л ь — э т о
з а к л ю ч и т е л ь н ы й э п и зо д в леизии ц ел о го о б щ ествен н о го т е ч е н и я .
В качестве эп и го н о в, в кач естве п р ед стави тел ей вы м и раю щ его,
н есп о со б н о го к с а м о с т о я т е л ь н о й леизни н а п р а в л е н и я , о н и , п о ­
с к о л ь к у н е п е р е х о д я т н а т о ч к у з р е н и я д р у г и х , болео лензнеп ны х течен и й,

по

н еобходим ости

обезли чи ваю тся,

вы цветаю т,

я в з в а л и л н а себя н о ш у , от к о т о р о й с р а зу за х р у с т е л а сп и н а

с п у с к а ю т с я от о б щ е с т в е н н о г о д о л и ч н о г о , о т д е й с т в е н н о й э н е р ­

и п о т я н у л и с ь ж и л ы ... И в о т , к а к ж е с т о к о м сти т м и е ж и з н ь , с
которой я боролся.

ги и до ап а т и и и р а зо ч а р о в а н и я .

Ещ е тусклее
щ его

и м е л о ч н е е a n a m n e s is д р у г о г о г е р о я , т р о г а ю ­

св о ей с у д ь б о й м н о ги е неясны е с е р д ц а — д я д и В а н н . Э то т—

н екогда

«светлая

лнчпость»,

по

уверению

его

м а т е р и ,— в с ю

свою ж и зн ь у х л о п а л па сл у ж ен и е п роф ессору эстетп ки , к азав -

В с е , что с р е д и н и х сп о со б н о ещ е олсчть в л у ч ш и х у с л о в и я х ,
с п о с о б н о е щ е п у с т и т ь н о в ы е к о р н и и з а ц в е с т ь к н о в о й л е и з н и ,—
все э т и эл ем ен ты б егу т и з р о д н о й ср ед ы , к а к это

делает А ня

с о с в о и м с т у д е н т о м (« В и ш н е в ы й С а д » ). С а м а э т а с р е д а р а з л а ­
гается,

р азр у ш аю тся

Литературные очерки.

связы вавш и е

ее

единство

иптереС ов
8

и

■

-

34

-характерная групповая психология,, соверш ается постепенное
распадение и индивидуализация.
Индивидуальные задачи, с которыми выступают отдельные
члены этой общественной группы , являю тся и но историческому
значению самой группы и по их индивидуальному х арактеру
мелочными по сравнению со всем Грандиозным общественным
процессом и выдвигаемыми им мировыми, или хотя бы только на­
циональными задачам и, ж изнь всей среды и отдельных ее членов
становится тусклой и бесцветной, замолкаю т и замираю т все
общественные альтруистические нпстипкты, а место их занимает
беспредельно господствующая мещ анская пошлость.
Эта ж изнь обреченного на гибель общественного слоя, —а ее
именно и рисует в своих пьесах А. П . Ч ехов— пе может дать пищи
д л я творчества худож ника.
И мы действительно видим, что во всех своих пьесах наш автор
изображ ает только о д и н м о м е н т из ж изни «лишних лю­
дей»: именно, и х гибель.
«Еще года нет, к а к был здоров и силен и т. д.» говорит про
себя Иванов; дяд я В ан я «до прошлого еще года» верил в своего
профессора, действие в «Трех Сестрах» начинается «через год»
после смерти и х отца, изменившей весь строй и х ж и зн и .
Точно таш ке и ньеса «Вишневый Сад» рисует нам процесс
гибели владельцев этого сада. И это, конечно, не случайность.
П оскольку ж и з н ь «лишних людей» представляется мелоч­
ной и пош лой, постольку и х г и б е л ь имеет крупны й, обще­
ственный интерес; ибо с ними ликвидируется целый период и
шей общ ественности, гибнет окончательно целый обществениаслой, имеющей свою дліш пую историю , сыгравш ий в свое вры йкрупную роль в развитии сам осозлан ья русского общере^гя
У словия общественного быта обрекают данную группутва ;
гибель, h это крупный факт, стоящий великого п лача «лнш .ца
людей»; идеалы лее и борьба их мелочны, ничтолш ы и по сп рари х
лнвости теряю тся во мраке anam nesis*а.
ведОтсюда попятно, что автор имел достаточное основ
использовать для худолеествепных целей г и б е л ь и г^алие
«лишних людей», отделавшпсѴ-от их п о л о ж и т е л ь н<о.р е
с о д е р ж а н и я короткими намеками.
ого
Присмотримся теперь к этому общественному процессу, ко­
торый породил «лишних людей» и обрек их на бесславную гибель.

Современные цивилизованные общества, общества диффе­
ренцированные— разлож ились в процессе развития па опреде­
ленные классы и группы , с определенными хозяйственными,
общественными и правовыми интересами и идеалами. Эти инте­
ресы, вытекающие из условий сущ ествования и роли данной
группы в процессе общественного производства благ леизни—
другими словами, из производственных отношений общества,—
далеко пе солидарны меледу собою, передко далее прямо противо­
положны. Эта песолидарность интересов отдельных обществен­
ных групп, естественно, вызывает трения и столкновения меледу
ними и 'понятное стремление каж дой группы зан ять доминирую­
щее пололсенпе в обществе. Надо заметить, что к а к целые обще­
ственные классы , т а к и отдельные группы являю тся не^толысо
в ы р а з н т е л я м н р а п н ы х интересов в данный момент, но такж е вы­
разителями этнх интересов в будущем, в процессе развития
■общества. Только рассматривая общественные группы в этом
процессе можем мы ясно понять их значение и роль в обществе.
Историческое развитие, уровень н состав производительных
сил общества, характер его технической культуры , создают
условия, наиболее благоприятные для отдельной общественной
группы , il тот лее процесс, который создал эти об‘ективпые
условия, создает одповремепно и условия су б ‘ективные считая,
суб ‘ектом данную коллективную единицу,—именпо: сознаиие
необходимости и готовность добиваться тех благ, которые делают
доступными в данный момент об‘ектнвпый процесс. Стихийный
процесс выдвигает из масс даппого общества созпательпого вы­
разителя преобладающих интересов в обществе и ли , что то лес,—
выразителя интересов преобладающей (по значению) части
общества. Это единство исторического процесса, в сплу которого
одновременно и темн лее причинами создаются и материальные,
об‘ективпые условия для данной роли определенной группы в
обществе, и психологические, су б ‘ективпые условия, толкаю щ ие
эту груп пу именно к этой роли— является одним из самых инте­
ресных и основных вопросов социологии. Т олько уяснив себе
единство обеих сторон исторического процесса—н материальной
и духовной, и стихийной и сознательной—можем мы вполне
постичь т а к называемую
закономерность
общественного
развитн я .

— 36 —
Общественный класс—или группа—выдвинутый ходом со­
бытий на первое место и , таким образом, доминирующий в обще­
стве, естественно осуществляет свою «историческую идею»;
Стоя во главе общественного процесса производства н я в л я я с ь ,
т ак и м образом, его хозяином и организатором, этот класс стре­
м ится, естественно, реорганизовать на тех ж е н ачалах п все
общественные отношения, приспособляя н х к папиолнейш ему
удовлетворению своих классовых потребностей. В качестве
доминирующего класса в обществе, он считает себя п редстави ­
телем и выразителем интересов всего общества, а потому стр е­
мится свои правовые, научные, моральные понятия фиксиров ать
в обязательны х нормах, к а к правовые, паучные, моральн ые
п о н яти я всего общества.
Конечно, другие классы , занимающие иное полож ение в
производственном процессе страны, а потому имеющие другие
хозяйственные интересы, другие правовые и моральные п онятия,
только в силу необходимости м ирятся с фиксированными нор­
мами. Довольно вспомнить, к а к французское «третье сословие»
в течение миогнх столетий боролось с теми нормами, которые
были установлены господствовавшими сословиями феодального
общества. В философии, в этике, в праве старалось оно формули­
ровать свою идеологию, нашедшую полное выражение в эпоху,
предшествовавшую 1789. году. Но это полное выражение идео­
логии подраставшей бурж уазии могло слож иться только тогда,
когда об‘ективный процесс разви тия производительных сил
пропел отходную феодальному строю хозяйства н господ­
ства и подготовил период власти бурж уазии. Р оль, которую
даппый общественный класс (или группа внутри класса)
играет в хозяйственной ж изн и страны, определяет и т у роль,
которую оп в силах сыграть в общественной ж и зн и. Если хо­
зяйственной роли класса суждено процессом разви тия крупное
будущее, то и в общественной ж и зн н он проявит силу, энергию,
боевую бодрость; если ж е его ф ункция в производственном про­
цессе обречепа на гибель, то и в общественной ж и зн н этот класс
(или группа) будет чахнуть, терять свое зпаченне, разлагаться;
другие, более счастливые обществеппые элементы будут отнимать
у него позицию за позицией, все жизнеспособное будет бежать
от него в другие слои общества, а сам он в политическом отно­
шении поплетется в хвосте какого-нибудь примыкающего и
более жизненного класса, пока совсем пе растворится в обществе.

К огда в процессе общественного развития происходит замена
одного класса другим в роли доминирующего общественного
элемента,—к а к это переяш лн в течение минувшего века все
европейские государства при переходе от феодальных к бур­
жуазно-капиталистическим отношениям,—тогда весь строй хо­
зяйственны х и общественных отношений претерпевает серьезные
изменения.
Новый доминирующий класс—это новый организатор хо­
зяйственного, а за ним и общественного порядка страны. И он
стремится, к а к было указан о выше, приспособить весь строй
жизни общества к своим историческим потребностям.
П равда, в момент расцвета этого класса у ж е хозяйственная
ж изнь в значительной мере приспособлена к этим потребностям,
ибо появление этого класса во главе общества само по себе
является результатом п показателем переворота, совершивше­
гося в недрах общества; иначе данный класс не мог бы занять
первенствующего п олож ен и я.
Но в том то и дело, что хозяйственная ж изнь страны пока
только в значительной мере приспособлена к потребностям
нового доминирующего класса. К а к он явл яется лишь преобла­
дающим (по значению) элементом общества, т а к н его специфи­
ческие формы хозяйства являю тся преобладающими во всем
хозяйственном строе страны.
Исторической задачей нового хозяина ж изни становится,
преобразовать всю экономическую яш знь, все производственные
отношения в духе характерного д л я него способа производства.
В этом, да и в аналогичном преобразовании в области обществен­
ных отношений, и заклю чается тенденция данного класса реорга­
низовать яш знь страны в интересах паииолнейшего удовлетво­
рения своих классовых потребностей. •
Во Ф ранции, например, накануне переворота 1789 г. капи­
талистические отпошения— особенно в промышленности—нахо­
дились еще на очень невысокой ступени развития. Но зато,
когда бурясуазня достигла власти, она целым рядом мер—от
секуляри зац и и монастырских земель до граяеданского улоясеиня—начала способствовать насаждению н росту капитализма,
н ачала приспособлять ж изнь страны к удовлетворению своих
классовы х потребностей.
В этом процессе приспособления совершается коренная и
нередко очень болезненная ломка. Целым общественным груп-

—

38

—

паи, втянутым в круговорот экономической жизни нового обще­
ства, приходится реорганизовать весь строй их хозяйства,
основанный н а совсем других отнош ениях,, приспособленный
к совсем другим требованиям.
А такую ломку в силах выиестц не всякая группа: для
этого нуж на наличность многих материальных и моральных
условий.
С определенными хозяйственными отношениями сживаются
и своеобразные представления, попятил, навыки. Известные
■способы производства и основанные н а них хозяйственные
взаимоотношения людей требуют вполне определенных умствен­
ных и моральных свойств. Если полу-патуральпое крепостниче­
ское хозяйство способствовало некоторой барской халатности и
аснущепностп, если оно развивало барские качества— обло-р
мовщішу, нерадивость,- мотовство, но зато нередко и великоду­
шие, бескорыстие, то совсем повые свойства требую тся при к а­
питалистическом хозяйстве.
Деловитость, расчетливость, бережливость, с одной сто­
роны,— эгоизм, черствость, с другой,—вот тс душевные качества,
которые поощряют развитие капитала, которыми это развитие
в свою очередь поощ ряется.
Естественно, поэтому, что переход от феодализма к капита­
лизму не соверш ается простым переходом от стародворяпских
производственных отношений к буржуазны м * от крепостного к
вольнонаемному труду. Н апротив, этот переход представляет
медленное и продолжительное перерождение старого общества
в новое, постепенное приспособление старых методов хозяйства
к новым потребностям, постепенное зарождение и рост в недрах
старого общества элементов нового. Но когда новьіе начала ста­
новятся господствующими началами в обществе, когда они
диктуют свои требования вСей обществепно-экономпческой ж изни,
тогда перед общественными группами, сохранившими еще ста­
рые формы хозяйства, встает роковой вопрос: либо сразу при­
способиться к новым требованиям, либо ногнбігуть.
И тут-то замечается, что целые группы общества оказываются,
благодаря своей хозяйственной и психологической отсталости,
неспособными к достаточно полному и достаточно быстрому
приспособлению. Начинается процесс уп адка, оскудения, гибели.
Процесс медленный, ибо и все группы п отдельпые особи бо­

рю тся з а свое существование, приспособляясь в тех или других
частн остях, и нужны долгие годы, пока ж и зн ь сотрет с лица
зем ли отживающие, по цепкпе формы.
В этом процессе уп адка, обусловленном неспособностью дан
ной группы прим ениться к новым обстоятельствам, происходят
и упадок и вырож дение всей той общественно-психологическои
надстройки, носительницей которой явл ял ась эта груишѵ, т . -р .
ее идеалов, мировоззрения, ее специфических настроении.
У тратив свое преж нее значение н не приобретя нового, эта
тр у п п а совсем перестает играть в обществе роль самостоятель­
ного элемента. В нутренняя связь ее ослабевает, групповая пси­
хология затирается, между самой группой и ее идеологами н а­
чинается все растущ ий разл ад, более живые силы уходят и з
родной среды, идут па служ бу к новым хозяевам ж изни пли
опускаю тся к народным массам, я в том н в другом случае отре­
каясь от психологии породившей их группы.
Но горе тем идейным представителям этой группы , которые
ие в силах порвать психологически со своей средой, не в силах
ѵсвонть чужой психологии. Они обречены на ж алкое существо­
вание, па бесплодную борьбу с опошлевшей, опустившейся
средой. Идеалы и х ничтожны, сил для борьбы у них мало .
ведь это те элементы, которые остались после ухода лучших
си л ,—и вот, они после-недолгих усилий надрываю тся, разоча­
ровываются, обессиливают.
- П огрузиться в чисто зоологическое существование, к а к
большинство и х собратьев, они не могут; сознание болезненно
работает и казнит их; бороться дальш е не хватает энергии, и
опн становятся «лишними людьми».
ІИ .

В половине прошлого века Россия переж ила замечательней­
ший перелом. Мы имеем в виду ие -законодательные реформы
60-хгодов, а тот г л у б о к и й врутреш ш й переворот, преобразовав­
ший старую, 'барскую, сословную Р у сь в молодую, классовую
и ли , к а к принято говорить, граж данскую Россию.
Этот знаменательный факт, вызванный потребностями иароставшего капиталистического хозяйства, сразу стер прежние
строгие границы сословий, смешал вместе барские и мещанские
понятия, и пз этого класса выдвинул новый класс, которому

—

суждено было сыграть в будущем доминирующую роль—про­
мышленную бурж уазию .
В эпоху крепостного права русское общество делилось па две
крупны е, резко очерченные частп, отстоящие одна от другой на
.целы е столетия культурного развития—па привилегированную
и непривилегированную Р у сь . В то врем я, к а к последняя вела
исключительно зоологическое существование и не поднималась
в своих вож делениях выше скромного ж елан и я упорядочения
граж данско-правовы х отношений, первая пользовалась всеми
благами европейской культуры , имела довольно ш ирокую воз­
можность «погружаться в искусства, н ауки , предаваться стра­
стям и мечтам». И опа, по крайней мере, самые крупные элементы
ее погруж алась, соответственно запросам времени и моды, -го
во французский рационализм, то в немецкую философию. И
оттуда выносила она те «страсти и мечты», которые рапо выдви­
нули в передовых .сл оях российского дворянства запросы
публично-правового характера.
Таким образом, прогрессивное дворянство в эпоху крепост­
ного права стало историческим носителем западно-европейских
идей государственности. Эпоха освобождения крестьян и дру­
гих крупны х реформ, ослабивш ая в значительной степени со­
словные перегородки, разруш ивш ая китайскую стену огра­
ж давш ую российское «третье со сл о в и е» ,-эта эпоха создала тот
хаос, и з которого родилась современная бурж уази я, и в этом
хаосе переходного времени погибла преемственная пить, дол­
женствовавш ая соединять передовые элементы господствующих
классов старой и повой Р уси . Новый организатор о б щ е с т в а бурж уази я, яви вш аяся законным наследником исчезнувшего
крепостнического дворянства, зародилась и выш ла па обществен­
ную арену при так и х условиях, при которых она пе могла,-по
крайней мере, в первое время^-унаследовать правовые лозунги
прогрессивного дворянства.
Воспитанная в эпоху крепостных отношений, стеснявших
и тормозивших развитие и последовательное проведение в ж изнь
начал неограниченной, бессословной частной собственности,
молодая бурж уазия, естественно, сосредоточила свои desiderata
на осуществлении этих граж данско-правовы х начал; получив
свое граж данское равноправие из р у к господствующей власти
к а к добровольный дар этой последней, она не могла увлечься

41 —

идеями своего предш ественника, не могла стать душ еприказ­
чиком его политического завещ ания.
П о историческим условиям своего возникновения русская
• бурлсуазия принесла с собой только ограниченный багаж чисто
экономического самосознания, по уровню своего развития она
находилась еще на той стадии, когда класс определяется «спо­
собом от противного», лиш ь в противопоставление другим обще­
ственным классам, и чулгд еще того внутреннего самосознания,
которое толкает его дальш е чисто экономических требований.
П ри такой отсталости оиа не могла подхватить и прясть дольше
преемственную ннть, выпавшую из р у к отжившего поко­
ления.
Эпоха реформ подорвала в корне п хозяйственное, п обще­
ственное значение тех уютных, утопавш их в «вишневых садах»
дворянских гнезд, где столетние книжные шкафы «напевали
идеалы добра и общественного самосознания» («Вишневый сад»,
стр. 46). Но она не могла порвать и разруш ить в лш вущ их по­
колениях самых этих идеалов «добра и общественного само­
сознания», передававш ихся, по традиции, от дедов к отцам,
от отцов к сыновьям. II ряд поколений уапірающего, в обще­
ственном значеш ш слоя, обречен был на трагедию контраста,
этих идеалов со все уменьшающейся общественной силой самого
слоя. И , когда эта сила дош ла, наконец, до п у ля, тогда потуск­
нели идеалы, пош атнулась вера в них, расслабла*воля, ж елания
сменились апатией, тоска— скукой, и слож ился знакомый нам
тип «лишних людей».
Процесс разлолссния, охвативш ий какой-нибудь класс (или
группу), прелсде всего, сказы вается в ослаблении внутренней
связи, в неустойчивости, характерной для этого класса пси­
хологии. Во лее лшвые, т.-е. более чуткие, более отзывчивые
силы перестают удовлетворяться господствующим в и х средз
мировоззрением, ищ ут новых идеалов па стороне и в резуль­
т а т е —уходят нз своей среды в другие общественные слои.
В интересующем нас процессе дифференциации прогрес­
сивного дворянства особенно характерно одно течение, сыг­
равшее крупную общественную роль, т а к назы в. кающееся
дворянство. В поисках з а новыми идеалами, каю щ иеся элементы
дворянства обращались к народной массе, к крестьянству, в
полной уверенности, что их новые взгляды представляю т
верпое выражение заветных мечтаний этой массы.

і{

*

— 43 —

— 42 —
«Михаил М ихайлович п о м о г не подозревать, —пишет Глеб
У сп ен ски й ,—что такое существо, к а к крестьянин, бедный,
измученный, забитый, испытавший и переж ивш ий, бог знает,
какие певзгоды, несущий па своих плечах опыт тысячелетних
т р у д о в —долж ен, н е п р е м е н н о д о л ж е н питать нена­
сытную ж аж д у устроить ж и зн ь по новымѵ; у него в горле пе­
ресохло от этой ж аж ды , он лсдет не дождется, он страстно хочот
.вздохпуть полной грудыо*).
Д л я каю щ егося дворянина естественна была мысль, что
•именно оп, законный наследпйк поколений, взваливш их на
плечи крестьянина эти тысячелетпие т р у д ы ,—что он то и дол­
жен идти теперь к крестьянину и помочь ему «строить ж изнь
но новому», вздохпуть полной грудыо.
В этом своем стремлении каю щ ийся дворянин столкнулся
с другим типом, выросшим из общественных низов, и сошед­
шимся с ним па понимании практических задач времени —
именно с разночинцем- Разночинец не имел з а собой такого
прошлого, к а к его невольный спутник; разночинцу, к а к это
справедливо у казы вал еще Н . К . М ихайловский, пи в чем
было каяться. .
Л
П роисходя из той пестрой среды, которую в западной Ев^)
ропе обобщают понятием мелкой бурлсуазпи —мелкого духо­
венства, купечества, крестьянства, разночинец вынес сильно
выраженное демократическое настроепие, приведшее его к
психологии, отрицающей бурж уазность. И эта психология
невольно толкала его по тому лее пути, но которому шел и каю ­
щийся дворяш ш .
«Странное существо ч ел о век,—рассуждает типичный разно­
чинец Б а з а р о в .—К а к посмотришь этак сбоку, да издали па
глупую лсизнь, которую ведут здесь «отцы», —калсется: чего
лучш е? Е ш ь, пей и зиай, что поступаеш ь самым правильным,
самым разумным м анером .—Ан нет; тоска одолевает... Хочется
с людьми возиться, хотя ругать их, д а возиться!»**). Р азн о ­
чинец является идеологом p a r cxellencc; в качестве такового
он ищет подходящую, прочную почву, и таковую , к а к ему
калсется,.—паходит в народной массе.
Разночинец чувствует свое бессилие в качестве самостоя­
тельного общественного слоя, он ищет, поэтому, точки опоры
* і « Ч у д а к б а р и н » . С о ч ., т. I I , с т р . 1 8 9 .
**) «Отцы и д е т и » , с т р . 1 3 4 , н а д М арне;«.

для своих заветны х целой, ищет ее в н и зш и х , где т а к ж е стр а­
дают к а к и он; оп становится « а р о д о л ю б н в». Таковы,
на НОШ взгляд, основные психологические черты «разночинца»,
они непосредственно вытекают из ого социального положения».
(Л . П . Ж урнальны е заметки) *).
В первое десятилетие жизни обновленной России и каю ­
щ иеся дворяне, и разночинец ш ли дружно в народную среду;
п ервы е-«чтобы уплачивать старинный, мучительный долг»
по выражению А. О. Новодворского, вторы е-«ч тобы возиться
« людьми». П равильнее даж е сказать, что каю щ иеся шли .ы
разночинном, ибо этот молодой жизнерадостный элемент с
первых ж е ш агов в зя л н р у ки дирижерскую палочку и па всь
движение налож ил свой характерны й отпечаток. Но недолго
продолжалось это единомыслие.
При первых неблагоприятны х обстоятельствах началось
расхождение общих течений п рельефно сказалось различие
д вух психологий: разночинец начал приспособлять обстоятель­
ства к своим задачам, каю щ ийся дворяш ш начал приспособлять
свои задачи к этим обстоятельствам. И чем дальш е, тем больше
расходились и х пути; бодрый, полный надежды разночинец
пошел своей дорогой, а каю щ иеся элементы о к а з ш « »
с т а х ж ить самостоятельной ж изнью : их дальнейшее ш еств и ,
было постепенным падением. Мы и остановимся на истории
этого падения, т а к к а к судьба разночинца но входит » f f
нашего очерка. Но пронсдо, чем переити к этоіі печальной исто
рип, мы должны сделать одно замечание.
Д ва типа: разночинец и каю щ ийся дворянин, являю тся
в нашем дальнейшем и зл о ж ен и и ,главн ы м образом, п с и х о л ог и ч с с к и м и типами. Чем дальш е от момента освобождения
крестьян, тем больше затуш евы вается классовый характер
обоих типов; состав обоих лагерей становится все более пестрым,
но эта характер н ая психология, которую внесли в свое течение,
с одной сто роны, разночинец, с д р у г о й -р а зл а гаю щ е еся про-

iэ т оSв и д нiо M

S S S о шiел оSм л ен нEо г о к рäест ьE
S S
я н ск о й р еф о р м о й ,
тип?:

щ егосп

р а зн о ч и н ц а к к » * -

—

1 Т

„ Т

»

ДВОрЯИСТВ0’ ~ э т а

психология

свой яркий отпечаток па оба течения.

продолж ает

н алагать

Течение кающегося дворянства, которое можно было бы
но его внутреннему содержанию, назвать такж е культурпонародпическнм, являлось в рассматриваемый нами период
идеологическим выражением настроений и взглядов той про­
межуточной, средне-дворянской, чиновничьей и интеллигент­
ской среды, которая не успела еще дифференцироваться и ра­
створиться в повых классах капиталистического общества.
IV.
I
«Роман интеллигенции с народом» основывался, к а к мы
видели на том предположении, что освобожденный от крепостной зависимости народ долж ен мыслить, ж елать и раз­
виваться т а к ж е, к а к и освободившаяся от своей прежней со­
словной психологии • д ворянская или разночинская интеллигенция. И з этой утопической предпосылки вы текала д ля созн ан и я этой интеллигенции историческая возможность и мо­
р ал ьн ая необходимость «идти в народ», слиться с. ним, «опро­
ститься».
1

,
.

'
■

«Мы идем слиться с народом, -г о в о р и т СЬриороев*), - м ы •
бросаем себя в землю, к а к бросают зерно, чтобы зерно это *
взошло п уродило от сам-пять до сам-сто, к а к египетская *
пшеница»
«Вот где теперь течет моя ж и з н ь ,—рассуждает д ругой ю рой того ж е романа, К арам ап ов.--В ести беседу с этой теткой, '
ж ить жизны о, сердцем и мыслью батрака, войти в батрацкие •
интересы, отреш иться от всего мира, который вне батрачества, :
убить в себе потребности, которые развиваю т в человеке обра- ’
•зовапие, богатство, знание, из крупного землевладельца, кан ­
дидата прав и литератора выродиться в поденщика и узкими
интересами поденщ ика заглуш ить в себе все высокие челове­
ческие интересы,— одним словом, буквально влезть в ш куру
народа, чтобы понять этот народ н слиться с ним, отдать барское,
белое, изнеженное тело посконной рубахе п сермяге, облечь.'
узкую дворянскую ногу в онучу и лапоть, чтобы на себе'
самом почувствовать всю прелесть онучи и силу лаптя»**).
*) М ор д овц ев : « З н а м е н и е в р ем ен и », стр , 3 12.
**) Т ам ж е , ст р . 2 7 0 .
.

45

—

С' такими идеалистическими и альтруистическими намере­
ниями пошла народолю бивая интеллигенция в деревню «ра­
ботать и думать с народом». Но ее понятие о народе оказалось
столь лее наивным и фантастическим, к а к , и представление о
«прелестях онучи» и «силе лаптя». Н арод действительный,
реальны й, а не водевильный народ старых сантиментальных
романов, оказался великим материалистом и эгоистом. Н арод,—
к а к это справедливо предполагал М ихаил М ихайлович,—дей­
ствительно, питал «ненасытную жалсду» устроить ж и зн ь но
новому; действительно, хотел «вздохпуть полной грудью»...
Но он ж аж д ал устроить новую ж и зл ь хозяйственного муж ичка,
леаждал материального благополучия мелкого б урж уа, хотел
вздохнуть полной грудыо свободного собственника. И деали­
стические порывы молодежи наталкивались н а материалисти­
ческие лселания: «землицы бы»; ее альтруистическая проповедь
не в силах была устранить эксплоатацш о батрака его лее
односельчанином.
«Мы идем в народ, в курные избы ,—мечтала народолюбнвая
интеллигенция,—и будем там лш ть, будем там п ахать и соять—
ие современные идеи, а просто рож ь, ячмень и пш еницу, а после
улее и идеи, если достаточно удобрим почву, унавозим ее» *).
А меледу тем, действительность с калсдым днем все яснее
доказы вала, что,чем успешнее унаваж ивалась зем ля «под рожь,
ячмень и пшеницу», тем менее поддавалась почва унавалсиванию иод «современные идеи».
Об‘ективный процесс разви тия деревни все резче и резче J
расходи лся с идеологической схемой народолюбпвой иител- ч ^
дигенции.
Но На почве этого объективного, стихийного процесса,
подготовлявшего леестокос разочарование, возникали и су б ‘ективные, сознательные факторы, противодействовавшие к у л ь­
турной деятельности молоделш. С одной стороны, над темным
крестьянством тяготело мрачное привидение только что усоп­
шего крепостного права со всеми его уж асам и, а, следовательно,
и инстнктнвнос недоверие ко всякому «барипу», ко всякому
человеку не из деревни, к а к бы он не н ар яж ал ся в мужицкое,
платье; с другой стороны, н а другой ж е день после падения
старого порядка доминирующую роль в деревенской леизни
*) Там ж е, стр. 311.

47 начал играть новый человек,—человек не «ради идеи» носивший
поддевку и сапоги бутылками, кость от кости той же деревни,
близкий ей ио психологии, а, главное, снлы ш й своей проныр­
ливостью и превосходным знанием этой деревенской психологии.
Человеком этим был—кулак. Кабатчик, лавочник или другая
подобная личность, вообще человек с капитальцем, а, следонательпо, и с весом, заправлял всем миром и мирскпм хозяй­
ством, задавал тон не только в вопросах сельской политикиѵ
но и по части этики н поведения отдельных мирян. Его сторону
тянули, в силу сродства интересов, все денежные и хозяйствен­
ные мужички, в его руках все волостное правление, старшина-кум , писарь—друг-приятель и т. д.
Это-то новая сила скоро почуяла всю опасность, которая,
угрожает ее бесконтрольному владычеству и хозяйнпчашію от
присутствия в деревне интеллигентных и альтруистических
элементов в лице народотюбпвой молодежи. Неудивительно,
что она поспешила пустить в ход все свои силы, связи н вл и я­
ние, чтобы оградить свою паству от нежелательного и невыгод­
ного соприкосновения с пришельцами. Началась безобразней­
ш ая травля всех интеллигентных тружепнков в деревне: фельд­
шериц, учителей j учительниц и т. д. Всем этим лицам прихо­
дилось слышать один возглас: «пошел вон, не суйся! испортишь!
и згадиш ь!' Зато тс самые «подстриженные рыжие бородки»^
которые гнали интеллигенцию из деревни, сами, своими сред­
ствами удовлетворяли всем потребностям этой деревни.
«Безграмотный человек все подваливает и подваливает!'—
писал Успенский — Он улучшает нравы н финансы, он умиро­
творяет, укрепляет народные идеалы, оздоровляет села и города,,
проповедует гигиену, водворяет науку и т. д. и т. д., и все это.
без разговоров, все в одну минуту и все за три копейки.. Стони
только сказать этому расторопному человеку: «оздорови де­
ревню, прекрати неправду, развивай бытовые начала, улучшай»
нравы, вот тебе два целковых на расходы!»—Расторопный:
человек ответит только одно неизменное «слушаю-с», хлопнет,
нагайкой по лошади, и след простыл. Глядишь—все исполнил,
н даж е, сдачи представил с двух рублей, за всеми расходами.,
семьдесят пять копеек*).

Но на заре идеалистического увлечения даже эта «расто­
ропность» всяких рыжих подстриженных бородок и и х не­
изменное «не суйся», пе могли удержать иародолюбивую ин­
теллигенцию в ее стремлении культурной деятельности среди
крестьянской массы. К ак жилось ей в деревне— об этом полны
скорбных воспоминаний страницы русской истории и литера­
туры. Н уж на была великая вера в свое дело, великая любовь
и наделеда по отношению к этому недобролеелателыюму, нередко
жестокому народу, великая сила воли, чтобы перепести все
лишения и страдания, чтобы не разочароваться, не пасть духом
с первых лее шагов.
«Сначала ей крутенько было,— описывается судьба учи­
тельницы в цитированном нами романе Мордовцева.—Стали
дьячки ей пакостить, мальчишек па пес напущали, ворота дег­
тем мазали, на заборе, у ее ворот, мелом всякую скверну пи­
сали, так что срам было мимо пройти. ІІатерпелась-таки, го­
лубуш ка, а на своем поставила, и под конец все обошлось к
благополучию, только извелась ни на что, бедная.*)
Но и это сомпнтелыіое «благополучие», приобретавшееся
ценой крови и нервов, не всегда бывало возмолшым. Сколько
раз дело кончалось так, к а к оно изобралсено, в полпом трагизма
рассказе Новодворского «Сувенир»: герой—сельский учитель—
попадает за тридевять земель, а героиня—фельдшерица—ли­
шает себя жизни. И все эти драмы н трагедии разыгрывались
На глазах у тех самых масс народных, ради которых народолюбивая интеллигенция жертвовала своим покоем, счастьем,
нередко и лшзныо; н массы э т и —в лучшем случае— дерлеалнсь
пассивно и безразлично. А меледу тем, так сильно было обаяние
:>той культурной миссии, так высоко было папрялеепне дей­
ственной энергии народолюбивой интеллигенции, что понадо­
бились годы опыта и сотни, молеет быть, тысячи напрасных,
бесполезных леертв, пока зародилось в пей сомнение и отно­
сительно самой задачи, и относительно путей к ее осущест­
влению.
Однако, в конце концов, весь этот опыт и все эти леертвы
привели к разочарованию, к «сомнениям и колебапиям». Эго
было первое разочарование в романе интеллигенции с народом.
Опо пало, к а к камень, на пути народолюбивого потока, п, раз*) «Зн ам ен и я в р ем ен и » , с т р , 59 .

*) Соч. Гл. Успенского, т. I I , стр. 265.

—
—

48

бившись об этот камень, поток поплыл дальше двумя все более
и более расходящимися струями.
'Вот к а к отразился указанный памп перелом в середипе
70-х годов в настроении одного из самых характерных пред­
ставителей этой эпохи:
«Голод! когда ты оставишь меня? вечный, физический или
душевный голод! Д а будь хоть семи пядей во лбу, а если тебя
бросить в бездонное болото, ты так лее прекрасно потонешь,
к а к самый слабый смертный! Мне теперь очепь тялеело. Я ясно
чувствую, что я теперь дальше от парода, чем когда бы то ни
было; что я теперь не только не могу быть чернорабочим, как
мечтал когда-то, но далее положение народпого учителя едва
л и бы было мне под силу. Дело яспо: мне опротивела та обста­
новка бесприютности, которою пахнет прп слове «мужик»,
опротивела потому, что я слабею, тогда к а к он пе переменяется,
потому что я измучился, устал от нравственных мучений (ка­
ковы бы они ие были, они пе всегда бывают глупы), которые
ему меньше знакомы... А меледу тем, я себя воспитываю, чтобы
слиться с пародом! Д а это просто насмешка! Насмешка над
логикой с моей стороны и горькая ирония обстоятельств надо
мной!».
Т ак писал в феврале 187G года в своем дневнике очень чут­
кий и наблюдательный человек—А. О. Новодворский *). И это
пессимистическое настроение не было личной особенностью
автора. Он видел его и в других своих современниках, видел
и фиксировал в своих рассказах.
«Когда он (Печерица) вечером засядет за книги,—пишет
он лее в рассказе «Эшізод из леизни ни павы пи вороны»,— и
через несколько минут зашагает в волнении по крошечной пло­
щадке пола, то в его треволеном, беспокойном взоре я ясно вижу
ни павы ни вороньи сомнения и колебания; если в эту минуту
войдет кто-нибудь посторонний, и Печерица начнет с цим раз­
говор, толковый, разумный разговор, твердым голосом и с
видом человека, власть имеющего, то я прекрасно знаю , что па
сердце у него скребут кош ки. Вся разница между ним и мною
только та, что я , так сказать, постепенно спускался с вершин
К авказа, тогда к а к он выростал из земли ).
*) А . О си пови ч

(А . О . Н о в о д в о р ск и й ), «С обран ие соч и н ен и й *, С п б.

1897 г . , п р ед и сл о в и е, с т р . 19.
**) Т а м -ж с .

49

—

—

Но если спускавшиеся с вершин К авказа, кающиеся эле­
менты и выроставшие из земли разночинские и сходились- в
данный момент в общем настроении «сомнений и колебапий»,
тем не менее улее в этом, и к а к раз в этом настроении л е ж а л а .
исходная точка их последующего расхождения. «Сомнения и
колебания» оказались тем общественным реактивом, который
разложил разношерстную массу народолюбивой интеллигенции
на два основпые элемента: одни нз них преодолел свое временное
настроение и сумел отрешиться от него; другой «не осилил думы
жестокой», и временное настроение одолело его, стало домини­
рующим его настроением. Вот как характеризуется встреча
обоих элементов — восходящего разночинского и отлеивающего
дворянско-культурнического — в разсказе Новодворского «На­
кануне ликвидации»:
— «Этому молодому человеку я не достоин развязать ре­
мень у об уви ...— рассказывает дворянский сын Попутков про
своего «духовного сына». — То, что у меня было только о тв л е ч е н н о й т е о р и е й , принадлелелостыо заветной кле­
точки мозга, которой я не открывал вне интимного круж ка,
у него сделалось общим, и с к л ю ч и т е л ь и ы м н а с т р оо и il с м ... Сколько в нем силы!.. Он и мне прэгягивал
руку...
— Ах вы ... голубчик мой! И что лее, вы того... оттолкнули
от у руку?..
— Д а, потому что, в сущности, ни на что не способен *).
Но если Попутков т а к искренно признает свою неспособ­
ность на что-нибудь путное, то нельзя сказать, чтобы его на­
правление было столь лес откровенно. Напротив, оно — как
ѵмы увидим ниже — со свойственным всякому отлеивающему
течению непониманием, старалось об‘ясиить исключительно
неблагоприятными внешними условиями свою неспособность
сыграть самостоятельную общественную роль.
Ни-паво, ни-вороньи сомнения и колебания доллены были
вскоре разреш иться для Печерицы и его друзей в виде преодо­
ления временного пессимистического настроения. Несмотря на:
вызываемый автором страх потонуть в болото, потонуть онине могли, хотя бы уж е потому, что, как говорит несколько далыпо
Печерица, «если в башке у человека зародилось кое-что, чему.
*) А . О с и п о в и ч (А . О . Н о в о д в о р с іш іі),
1897 г ., п р ед и сл о в и е, с т р . 3 8 4 .
Литературные очерки.

«С обр ан и е со ч и н ен и й » , Спб.'
• •
/ ■
. '
•
"

4

—

50 —

по законам человеческого прогресса положено развиваться, то
тако й человек не умирает».
Зато нельзя того ж е сказать п р * другое крыло народолю­
бивой интеллигепци. То, что вс£'определеннее зарож далось в
«-башках» этих элементов, лиш ь идеологически отраж ало р азл а­
гаю щ иеся условия быта ' породйвшей и х общественной группы ,
к а к эта группа, т а к и ее идеологи были обречены историей на
гибель. Гибель «вишневых садов», к а к определенной, самостсійтольной хозяйственной категории, гибель такого краси­
вого мировоззрения и тех тонких настроений, которые вы ра­
стали в нежной атмосфере этих «вишневых садов»,
отраж а­
лись в ум ах каю щ ихся в форме мирового пессимизма.
‘ Освободившись от идейной гегемонии разночинца, куль­
турническое точение окончательно пришло к самосознанию, и
это самосознание было бесплодно, к а к песок пустыни.
V.
Выделившись из общей массы народолюбивой интеллиген­
ции, культурио-народническое течение все резче и резче пачало приобретать те характерные черты отживающего в истори­
ческом смысле общественного слоя, которые затуш евывались
прежде, благодаря гегемонии разиочииской идеологии.
Только после этого расхождения начали складываться и
рельефно выступать оба указанны е наш і типичные пастроеш ія:
жизнерадостное, оптимистическое, бодрое — разночинца и мрач­
ное, пессимистическое, угнетеппое •— каю щ ихся элементов. Во­
к р у г этих двух настроений группировались оба течения народолюбивой интеллигенции, определяясь нередко в гораздо боль­
шей мере указанными психологическими факторами, чем со­
циальным происхождением и положением. Дело в том, что и
разночинец, и кающийся дворянин не имели под собой той проч­
ной классовой подпочвы, которая властно определяет и напра­
вляет развитие взглядов, вкусов, понятий дайной обществен­
ной группы; оба они происходили из отживающей, неспособной
к самостоятельной общественной ж изни, среды. Разночинец,
к а к это видно из самого н азвания, яв л ял ся продуктом разло­
ж ения, отбросом разных социальных групп. Происходил ли
он из разлагаю щ егося, к а к сословие, крестьянства, или и з
недоразвившейся в России до самостоятельной роли мелкой бур-

—

51

-

ж уазпи, или ж е из неустойчивых групп, к а к духовенство и
мелкое ч ин овни чество,— всегда в основе его психологии ле­
ж а л разрыв с родной средой, явл яясь но отношению к этой среде,
к а к бы «избыточным населением», колонистом, ищущим счастья
вгіе родных условий: оп отрицает и экономические условия се
ж изнн, и ее социальную роль, и ее типичную психологию. К о­
нечно, в зависимости от силы этого отрицания и от степени про­
никновения его психологии элементами мещанства, определяется
и т а среда, в которой он будет об‘ектировать свою новую иде­
ологию, среда, к которой на служ бу он пойдет.
Н ельзя не_ отметить, что теперь, когда капиталистические
отношения и соответствующая им степень дифференциации об­
щества приняла в России вполне определенные формы, громад­
ный процент разночинцев растворяется в бурясуазной среде;
но в половине 70-х г.г., в период еще слабой дифференциации,
разночинец был, по преимуществу, пародолюбив и в народной
среде искал осуществления своих идеалов.
Несколько иной, хотя не менее неустойчивой, была соци­
ал ь н ая подпочва другого течения — кающегося дворянства.
Происходя из тех слоев землевладельческого дворянства, ко­
торые, в силу экономического и социального характера своего
быта, не могли приспособиться к новым, бурж уазно-капиталистическнм методам хозяйства и мышления, это течение яви ­
лось, таким образом, продуктом оскудевающей, разлагаю щ ейся,
обреченной на гибель общественной группы. И з родной среды
оно вынесло отрицание этой среды, отрицание се греховного
прошлого и, в то лее время, враждебное отношение к новому
нарождавш емуся буржуазному порядку.
Психология среды этого течения определялась желапием
сохранить поэзию «вишневых садов» при необузданном товарном
обращ ении, определялась переходпымн условиями между крепо­
стным h капиталистическим хозяйством. Неудивительпо, что каю ­
щ ихся потянуло в деревню, у ж е освоболсденную от крепостной
зависимости и е щ е пе вовлеченную в торговый оборот буряіуазного хозяйства. Таким образом, психология кающегося дво­
рян и н а так ж е характеризуется отрицанием родной среды, но
это отрицание—в протпвопололшость разночинскому — нереши­
тельное и половинчатое. Те единичные лица и группы, которые
в силах были преодолеть эту половинчатость, уходили оконча­
тельно в ряды разночинцев.
4*

— 52 —
У казанны й нами выше раскол в рядах народолюбивой интел­
лигенции, не только резко разделил ее на две группы, характери­
зуемые принадлежностью к тому пли другому психологическому
типу, но, вместе с тем, дал возможность самостоятельно разви­
ваться каждому из этих типов и припягь ту форму, которая
полисе всего вы раж ала его сущность. В освобожденной психо­
логии культурно-народнического течения сразу же выступили
на первый план унылые, пессимистические нотки —отражение
общественного вырождения и у п а д к а ,—и эти нотки «сомнения
и колебания» стали играть в ней доминирующую роль. Спустив­
шиеся с вершины К авказа кающиеся элементы были ядром и
вождем этого течения, и печать своей типичной психологии
они налож или на все течение.
«Сколько раз мы опускали руки.
Сколько раз бросали бурный спор,
И опять с отвагой шли па муки,
Н а борьбу за свет и за простор. *)—
пело одно течение устами П . Я .
«Неволя колыбель мою качала,
Бессилие могилу рост мне...»,
отвечало другое словами Ф руга.
Д он-кнхотству разночинцев культурно-народническое те­
чение противопоставляло гамлетизм.
«Говорят, что беспощадный анализ — мучение,
писал в
1877 г. 14-летний Надсон в своем дневнике.— Я , наоборот, на­
хож у в нем какое то особенное наслаждение, особенное удо­
вольствие»...
Поколение, певцом которого суждено было стать Надсону,
влагало в самую основу своего пастроепия разлагающий п
расслабляющий анализ. Общественное течение, обреченное на
гибель, общественное течение, которому суждено было выро­
диться в «лишних людей», с характерной близорукостью искало
причин своего пессимизма не в собственном бессилии, к а к обще­
ственной группы, а во внешних условиях, в пошлости людей, в
несовершенстве мира.
Положительные стороны человеческой природы, к а к бодрое,
жизнерадостное настроение, вера в будущее, ж аж да борьбы,

— 53 —
стали считаться символом пошлости, отрицательные лее черты,
свойственные всякому погибающему течению— бессилпе, не­
удовлетворенность, неверие, пессимизм—возводились в порму,
удостоивались какого-то ку л ьта. Неудивительно поэтому, что
другой властитель дум рассматриваемого нами поколения —
Вс. Гарш ин,—писал в письме к Ф аусску следующие язвитель­
ные строки:
«Все люди, которых я зн ал , разделяю тся иа два разряда,
и ли , вернее, распределяю тся меледу двумя крайностями: один
обладают хорошим, т а к сказать, самочувствием, а другие —
скверным. Один живет и наслаж дается всякими ощущеіпіями:
ест он—радуется, на небо смотрит—радуется. Далее низшие
физиологические отправления совершает с видимым удоволь­
ствием. Придет из ватерклозета и говорит: «ну, брат, да и хорошо
лее я —и проч.» г).
Эти ядовитые слова очень ярко выражаю т характерный для
падающего общественного слоя культ унылого, страдальческого
настроения. Эта инстинктивная неприязнь ко всему жизнера­
достному сказалась очень реально так ж з впоследствии,
в
90-х г. г ., когда эпигоны некогда прогрессивного течения, по­
седевшие в граж даиекой скорби, с враледебным недоумением
смотрели н а молодое поколение, которое «чему-то радуется»,
Вся история русской интеллигенции дает яркую характеристику
этой смены настроений и наглядно доказывает, что вне п с н х о л о г и ч е с к 1 1 X делений людей на Гамлегов и Дон-Кихотов,
на лиц с «хорошим» и со «скверным» самочувствием и т. п., суще­
ствуют такие ж е социологические деления, когда условия обще­
ственного развития придают настроению той і і л и иной группы
оптимистический или пессимистический оттенок.
. Т ак и настроение Гарш ина и всей культурнической струи
прогрессивного направления было продуктом не индивидуаль­
ного устройства, к а к казалось самому Гарш ину, а той роли
этой струн в общественной жизни* которая осуж дала со на
ж и зн ь «без дела
и
без отдыха», по выралеению Гл.
Успенского.
Мы видели улее выше, что в качестве суб‘ектпвного элемента
психологии кающегося дворянства входила в нес и моральная
потребность уплатить «старинный, мучительный долг». Ради

*) П . Я . С т и х о тв о р ен и я , т . I, с т р . 9 .
1

) «П ам я ти Г а р ш и н а » ^Сборник) С п б . 1889, с т р . 'і8.

—

54 —

этой потребности интеллигенция надевала зипун и лапти и
шла унавож ивать почву под современные идеи. Мы видели
такж е, к а к она разочаровалась в этом предприятии, к а к у нее
возникли «сомнения и колебания» н к а к эти сомнения и колеба­
ния привели к расколу, к разделению потока народолюбивой
интеллигенции па два течения. Перед лицом этого разочарования
культурно-народническое течение попыталось, посредством х а­
рактерного для него приема приспособления своих потребностей
к внешним условиям, удерж аться в народной массе.
— «Тут-лн не найти себе места и дела, говорило оно,
особливо человеку, знающему цепу своим силам и готовому
помириться с какими угодно микроскопическими размерами
поприща, лиш ь бы оно только имело связь с добропорядочностью
дела (непременно) на пользу ближнего» г).
Но и это самокастрнроваппе, этот переход от «современных
идей» к «микроскопическим» делам не еиас народолюбцев от
грозного кри ка: «не суйся!» Не имея собственных, ярко вы ра­
женных классовых интересов, не будучи в силах встать целиком
на точку зрения какого ннбудь другого класса, лишенное, на­
конец, внешней возможности уйти беспрепятственно в чисто
культурническое, филантропическое дело, культурно-народни­
ческое течеппе обречено было на медленную, тяж елую агонию,
положение его стало безнадежным.
«Много в т у пору сгибло п а р о д у ,-п и ш е т Г л. У спенский —
не зпаю , к а к я цел остался, каким образом не очутился в Неве,
не помешался. Я помшо только целые годы какого-то смерто­
носнейшего у гар а . Только, бывало, и видишь: вот-вот человек
сойдет с ума, делает что-то, мечется, смотрит какими-то уж ас­
ными глазами; и точно: через день, через д в а —рассказы ваю т—
повезли в сумасшедший дом. Или придет кто-пибудь и изве­
щает, что он только что с одиннадцатой версты —просидел десять
месяцев. В то ж е время в обществе, яепвшем б е з д е л а и
б е з о т д ы х а , утомленном этьм невозможным нравствен­
ным состоянием, стала распространяться какая-то мертвящ ая
ханж еская доктрина, проноведывавшая кротость и простоту
сердца, требовавш ая какого-то умиления почти перед голой
пустотой и ровно ни к чему, ни доброму, пн худому, не обязы­
вавш ая человека»2).
>) Г л . У с п е н с к и й , с о ч ., т . И . «М алы е р е б я т а » , с т р . 2 6 3 .
4 Г л . У с п е н с к и й , С оч. т . II «М алы е р е б я т а » , с т р . 2 6 5 .

—

55 —

Из этой характеристики Успенского уже ясно намечается
процесс разлож ения культурно-народнического течениям с одной
стороны, выделяется группа —сам ая инертная в своем обществен­
ном зн ач ен и и ,—которая развивает и проводит в ж изнь одну
часть старой формулы кающегося дворянства: покаянный мо­
рализм. Это направление, успокоившееся на удовлетворении
чисто суб‘ективпой потребности морального равновесия, эти­
ческого самосовершенствования, легко, конечно, разрешило
«проклятые вопросы» во всевозмояеных интеллигентских посел­
ках, культурнических начинаниях и т. п.
Другое лее направление, для которого в прежней формуле
гораздо важнее была другая часть, именно уплата мучительного
долга, т.-е. по правствепная обязанность по отношению к своему
я . а общественная обязанность перед народом, лишенное воз­
можности уплатить этот долг в той форме, на какую оно только
и было способно,—осуждено было н а ж изнь «без дела и без от­
дыха», т.-е. иа бездеятельность, на самоанализ, приводящий к
самому мрачному пессимизму, на самобичевание и безнадежное
нытье. И каждый ш аг такого ан али за приводил все в большие и
большие дебри пессимизма.
«Получил письмо от A lex H eard ., Esq-re из L o n d o n à,—пишет
Гарш ин еще в 1876 году Д рентельпу.— Тоже тоскует. Господи,
куда ж е деваться! Р азве в самом деле удариться в гартмановщину, или еще в какую -нибудь еруядищ у? Но удариш ься ни
во что подобное; мозги все-таки так положительно устроены,
что Гартмап пе соблазняет».
Гартман—пессимистическая философия Эд. Гартмана, —
конечно, пе мог соблазнять Гарш ина и других людей этого
типа. «Удариться в гартмановщину», т.-о-возвестн свой социаль­
ный пессимизм в философский принцип, в мировой закон—для
этого п мозги были слишком положительно устроены, да подоб­
ной «ерундящей» занимались улее другие, дошедшие до «умиления
почти перед голой пустотой». Д л я «положительных мозгов-»
нулена была полож ительная работа. А па этот счет дело было
безпаделено...
И вот, начало возникать сомнение: н у ж н а л и эта п оло­
ж ительная работа. И на этот вопрос слы ш ался ответ ІІадсона:
«Я боюсь, что мы горько сшиблись, когда
Т ак наивно, так страстно мечтали,

—

Увы! Разочарование поэта толкает его по наклонной плоско­
сти отрицания, и он видит улее, что ж изнь не только не нарядна
и не красива, но что она н бесплодна:

Что призванье людей—ж изнь борьбы и труд а,
Беззаветной любви и печали...
Ведь природа ошибок чу лсда, а она
Нас к открытой могиле толкает.»
Н о, «если ж изнь борьбы п труда»*—не призванье людей, а
простой мираж , плод фантазии, то что же остается делать чело­
веку перед лицом суровой ж изни. Если не бороться—то, значит,
страдать. Страданье и горе выступают, к а к основное настроение
неспособных па борьбу людей. Выше мы видели, к а к бодрое и
жизнерадостное настроение отождествлялось с пошлостью, те­
перь делается ш аг дальш е и провозглашается культ горя и
страдания,
«Кто крест однажды взял ся несть,
Тот распинаем будет вечно.
II если в жертве счастье есть,
Он будет счастлив бесконечно» О*
Счастье жертвы! К а к далеко уш ла прогрессивная часть обще­
ства от Базаровского: «Мы драться хотим!» Но, если у г. Минского
мысль вы сказана еще в условной форме (если... есть), то у Надэона счастье жертв возведено уж е на пьедестал:
«Ведь сердце твое—это сердце больпое,
Заглохнет без горя, к а к нива без гроз:
Оно не отдаст за блаженство покоя
К реста благодатных страданий п слез.»

'

Но что же тогда эта самая ж изнь, которая еще так недавно
сулила борьбу и труд, а теперь, вблизи, дает только страданья
и слезы? Ж изнь эта— обманчивое марево:
«Бедна, к а к нищ ая, и, к а к рабыня, лж ива,
\
В лохмотья яркие пестро наряж ена,
. Ж изнь только издали нарядна и красива,
,
И только издали манит к себе она» (1882 г.)і
Н о, если ж изнь вблизи не нарядна и не красива, быть может,
она все-таки даст хоть' какую-пибудь возможность сделать ее
хоть сколько-нибудь нарядной и красивой?
') Н . М и н ск и й , «Г еф снм анскнй сад » .

57 —

«И скорбно я глядел-потухшими очами,
К а к ж изнь, еще вчера сиявш ая красой,
Ж изнь—это пышный сад, пестреющий цветами—
Нагой пустынею л еж ала предо мной » (1883 г.).
Ж изнь—бесплодная пустыня, а в пустыне не только борьба
и труд, но h горе, и страдание теряю т всякий смысл:
«Для чего и ж ертвы и страданья?..
Д ля чего так поздно понял я,
Что в борьбе h смуте мирозданья
Цель одна— покой небытия?» (1884 г.).
Т ак жизненное бессилие разлагаю щ егося общественного
.сл оя привело последовательно его идеологов к отрицанию вся­
к о г о смысла в мировом и общественном процессе. Несоответ­
ств и е этого процесса интересам данного слоя заставляло при­
г н а т ь бессмысленным и бесцельпым самый процесс: нелепое, с
ограниченной точки зрения обитателей «вишневого сада», каза­
лось им нелепым с точки зрения целей мирового процесса.
Таким
Гаршина.
princeps».
приведем

лее мрачным пессимизмом проникнуто п настроение
Особенно резко это сказалось в его рассказе «A ttalea
Р ассказ этот слишком известен, чтобы излагать его;
лишь несколько строк і і з конца его:

«Была глубокая осень, когда A tta le a вы прям ила свою вер­
шину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам
со снегом, ветер низко гнал серые клочковатые т у ч и ...— Толысото ,—думала она — н это все, н з-за чего я томилась п страдала
так долго. И этого-то достигнуть было для меня высочайшей
целью?»
. .Х арактерная черта всякого отживающего течения— его неI приспособленность к господствующему строю отношений, его,
если молено так выразиться, тепличная психология. И эта не­
приспособленность, эта теплпчность целиком отразилась на зло­
ключениях и -рассуждениях пальмы.
A ttalea princeps росла в деревянной бадье, питалась искус­
ственным воздухом оранжереи. Если бы она пустила корни в
здоровую почву и притом так же глубоко, к а к растущ ая вне стен

—

58 —

оранжереи сосна, если бы она, подобно этой сосне, росла в
обычных для данной шпроты условиях, ее бы, наверное, не сму­
ти ла ни осенняя сырость, ни зимняя стуж а, она бы не впала в
пессимизм, не усомнилась бы в смысле исторического процесса.
В данном процессе упадка и разлож ения интересующего нас
общественного течения, от пего отлагались и уходили в другие
группы все сколько-нибудь живые, сколько-нибудь способны«!
ожить элементы. П оскольку ж е они по той или другой причине
не в силах были отделиться и уйти, они гибли под гпетом безыс­
ходного пессимизма. Этот отбор лучш их элемептов, естественно,
понизил уровень всего течения и свел его к тому пошлому водо­
толчению, которое характеризует рассматриваемую нами обще- .
ственную группу в конце 80-х годов.
Вот какую картину рисует тот ж е Гарш ин: «6-го были мы і
вместе с Васей у X .; собралось па имепины человек 15 молодых ^
учителей, а д ‘юнктов, лаборантов и пр. ученой братии. Нехо­
рошее я вынес впечатление. Разговоры об единицах, решение
геометрических курьезов, разговоры о трихлорметнлбензоло-,
милоидном окисле какой-то чертовщины (я, конечно, п а в р а л ,
в этом названии, к а к дикарь,— но se noné veroében tro v ato )—
это часть первая. Гнуснейшие, в полном смысле слова, анекдоты,
соединение ужасной чепухи с бесцельной и неостроумной похабщипой (какая-то турец кая или таш кентская)—это второе.
О сповательная выпивка—третье. И больше ничего. Ын одного
не только разумного, но хоть сколько ннбудь интересного слова.
П раво, какое-то одичание»ОЭта картинка вводит нас прямо в то царство пошлости, в
котором выросли, действовали и погрязли герои Чеховских
пьес— «лишние люди».
V I.
Вполне законченный тип «лишних людей» слож ился, как
мы уж е видели, к концу 80-х годов. Последующее развитие
общественных отношений, особенно новый иод‘ем, которым озна­
меновались 90-е годы, еще ярче подчеркнул те отрицательные
черты рассматриваемого нами типа, которые так характерны
д л я падающего, отживающего свой век течения. К ак старая,
полусгнивш ая барж а, занесенная песком и тиной, неподвижно
») Письмо к Л атк н н у , дек. 1883 г.

—

59 —

леж ит на дне реки, в то время, к а к над ней проносится благодат­
ный поток весеннего половодья,—т а к и наши эпигоны культурнонароднического типа не в силах были подняться пз засосавшей
их тины, когда над их головами зашумели волны нового весен­
него разлива. И ж изнь прошла мимо них.
Типичная психология «лишних людей», явл яясь, к а к мы
указы вали выше, «надстройкой» над и х общественно-экономи­
ческим бытом—бытом вымирающего общественного типа, по
необходимости окраш ена в мрачный, пессимистический цвет;
и к а к сквозь черное стекло пельзя воспринять всей яркой жизиерадостной красоты майского утра, т а к и сквозь оболочку песси­
мистического настроения «лишних людей» не могли проникнуть
бодрые голоса весны. Положение становилось безнадежно.
Д альш е идти было некуда. «Лишние люди» могли только прозя­
бать или гибцуть, или перерож даться в другие общественные
типы, т.-с., опять-такн, гибнуть, к а к течение, к а к общественный
слой. И оба эти явления—перерождение и гибель—можем мы
наблюдать в среде Чеховских героев.
. Основная психологическая черта «лишних людей»—это раз­
лад сознания и волн. Эта черта характерна для представителей
всякого отмирающего, сходящего со сцены общественного тече­
ния. Е сли какая-нибудь социальная группа осуждена об‘ективными историческими условиями на гибель, она становится уже
неспособна смотреть вперед, задаваться высокими целями,
ставить себе прогрессивные задачи. Ее роль по существу—
консервативная... Не могут выдвигать жизненных задач к
отдельные представители такой группы, поскольку они остаются
на почве интересов и психологии данной группы, поскольку они
ие впадают в отщепенство... Неудивительно поэтому, что у
наших героев разлад сознания и воли сказывается прежде всего
в неспособности ставить себе цели, в отсутствии идейных
жизненных задач.
— Когда идешь темною ночью по лесу,—признается Астров,—
и если в это время вдали светит огонек, то и не замечаешь ни
утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя
по лицу. Я работаю, к а к никто в уезде... но у меня вдали ш т
огонька...
Эго отсутствие огонька, отсутствие руководящ ей цели не
может, в свою очередь, но парализовать действенной энергии,ne может пе вызывать полного упадка волн. Нет цели в жизни,

— 60 —
нет воли работать, ист ж елания не только что-нибудь делать
для ближнего, но даж е любить этого ближнего. Апатия одоле­
вает человека,
осмысленная
ж изнь
утрачивает
всякую
прелесть.
— С тяж елой головой, с ленивой душой, утомленный, на­
дорванный, надломленный, без веры, без цели, к а к тень, сло­
няюсь я среди людей и не знаю : кто я , зачем ж иву, чего хочу?»—
ж алуется Иванов.
— Не слушаются пн мозг, іш руки , ни ноги,—продолжает
он.— Ничего я не ж ду, ничего не ж аль, душ а дрожит от страха
перед завтраш ним днем».—Почти теми же словами выражает
свое настроение и Астров:
— Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не
люблю.
ІІо эта атрофия волн не сопровождается нрнтупленностыо
сознания; напротив, сознание работает и работает, подчеркивая
и клеймя нравственное бессилие и нравственную негодность
лишнего человека.
— День и ночь болит моя совесть,—говорит тот же Ива­
нов,—я чувствую, что глубоко виноват, н ов чем, собственно, моя
вина, не понимаю... Я умираю от стыда при мысли, что я, здо*
ровый, сильный человек, обратился ...в лишние люди. Эго
возмущает мою гордость, стыд гнетет меня, и я страдаю.
Настоящее признанна очень характерно. Иванов чувствует,
что он виноват, но не знает, чем. Сознание говорит ему, что его
бездеятельность, безвольность, его паразитное существование—
преступление перед обществом, но ему недоступно название тех
об'ектпвных причин, которые сделали его никуда негодным
человеком... И он бьется, к а к рыба сб лед, в тщетных поисках
ответа на терзающий его вопрос: «В двадцать лет мы все уже
герои... h к тридцати уж е утомляемся, никуда не годимся». Чем,
чем ты об‘ясны нь такую утомляемость? Почему русский интел­
лигент, «с лселой замучился, с домом зам учился, с именьем
замучился, с лошадьми замучился».— Вторит ему Вершинин.
— Отчего мы, едва начавши ж ить, становимся скучны,
стары, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, нес­
частны...»—плачется Андрей Прохоров. И все они—ж алкие,
беспомощные, лишние—обращаются со своим роковым «почему»?
Но действительных, глубоких причин им не дано познать, и они

-

61 —

вынуждены вращ аться на поверхности жизнн, довольствуясь
наивными ответами.
— Не соразмерив своих сил, не рассуж дая, пе зн ая ж и зн и,—
говорит И ванов,—л взвалил на себя ношу, от которой сразу
захрустела спина и потянулись ж и л ы ... Вот, к а к жестоко
мстит мне ж изнь, с которой я боролся.
Это об'яснение равно к а к и пресловутая ссылка на «среду»,
которая «заела», конечно, не даст ответа на вопрос, откуда эта
«утомляемость» «лишних людей». Почему лее другие не уто­
мляются, почему другие не надрывают спин, почему и х пе может
заесть среда; История даст нам тысячи примеров того, какую
исполинскую работу способны выносить целые общественные
группы и их отдельные представители, р аз этим группам самой
ж изнью суждено крупное будущее. В ера в идеалы, страстная
ж а ж д а и х осуществления, гигантская энергия в борьбе за эти
идеалы—все это лиш ь функции той основной величины, которая
определяет собой и положение данной группы в обществе, и
содерж ание ее идеалов, и осуществимость их в историческом
развитии. Н о ограниченная групповая психология наш их героев
не позволяет нм помять глубоких об‘ективных причин их мелоч­
ных суб'ективных страданий.
П равда, эта лее психология, благодаря своей поверхностно­
сти, позволяет нм утеш аться близорукими, элементарными тол­
кованиями. Позпанне истины, познание всей безнаделспости их
положения означало бы д ля н их смерть. Об'ясиснпс «утомляемо­
сти», данное Ивановым, напротив, приводит их к выводам,
позволяющим оправдывать лш знь. А выводы эти очеиь простые
и ясные: если Ивановых губит то, что они взвалили пепоспльпую
ношу, то ясно, что, р аз они -страдают такой «утомляемостью»,
следует поберечь спину и иоуменыпнть ношу.
— Не лсенитесь вы ни н а еврейках, ни иа психопатках, ни
на синих чулках,— назидательно советует И ван ов,—а выби­
райте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без яр к и х красок,
без лиш них звуков. Вообще всю лш знь стройте но шаблону.
ем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте
вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бей­
тесь лбом о стены... Запритесь себе в свою раковину и делайте
свое маленькое, богом данное, дело... Это теплее, честнее и
здоровее....

—

62 —

Ответ найден, разреш ена ж изненная задача «лишних лю­
дей». Стройте ж и зн ь по мещанскому шаблону, и ваш а душ а не
будет утом ляться, ваш а совесть не будет болеть, вы перестанете
быть лишним человеком. Классовый инстинкт подсказывает те
самые практические п равила ж и зн и , которые с таким пафосомбыли отвергнуты в и х теоретической формулировке. Анафема
принципам бурж уазного общества, и да здравствует мещанское
благополучие в личной жизни! Чтобы спасти свое сущ ествование,
чтобы перестать быть «лишними», «лишние люди» доллены сбро­
сить с. себя т а к утомляющ ий и х идеалистический наряд и стать
мирными б урж уа, к а к это им полагается по законам истории.
Н о, найдя разреш ение практической задачи, найдя правила
ж и зн и, паши герои не могут еще иа этом успокоиться: нужноеще осмыслить эту ж и зн ь, нулсію осветить ее отблеском тогоогонька—каков бы ни был этот огонек,—н а отсутствие которого
т а к леаловался Астров.
— И ли ж е знать, для чего живеш ь, или лее все пустяки»
тры п-трава,— говорит одна из тр ех сестер—М аш а. Но какой лее
смысл, какую более и ли мепее возвышенную цель молено внести
в «серенькую, заурядную» леизнь, построенную «по шаблону».
Тут на помощь является дядя В ан я.
— К огда нет настоящей леизни, то леивут миралеами,
говорит он.— Все-таки лучш е, чем ничего.—И вот, таким мира­
жем, доллсенствуюіцпм украсить леизнь, является особая, свое­
образная теория счастья будущ их поколений, ради которого
мы живем, ради которого мы доллены ленть. «Счастья у нас нет
и не бывает, мы только леелаем его». Счастье это удел далеких
будущ их поколений, для которых «мы» подготавливаем его
своим существованием и трудом.
— Через двести, триста, наконец, тысячу лет дело не в
сроке—настанет новая, счастливая ж и зн ь, говорит Верши­
нин.—Участвовать в этой леизни мы не будем, конечно, но мы
д ля нее леивем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее
и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье..
И к а к бы мне хотелось доказать вам,—прибавляет он, что
счастья нет, не доллено быть, не будет для н ас... Мы должны
только работать и работать, а счастье—это удел наш их далеких
иотомков. Н е я, то хоть потомки потомков моих.
Н а той же точке зрепия стоит и Астров. Спасая от порубки
леса, насаледая новые, он питается надеждой, что «если через:

—

63 —

ты сячу лет человек будет счастлив, ,то в этом немножко буду
виноват и я». Эта ж е мысль скраш ивает и безпаделепо печальное
сущ ествование трех сестер.
— Пройдет вр ем я...— говорят они,— страдания наши перей­
дут в радость для тех, кто будет ж ить после лас, счастье п мир
настанут па земле, н помянут они добрым словом и благословят
тех, кто ж ивет теперь.
П равда, неисправимый скептик Астров позволяет себе
иногда высказывать сомнения насчет благодарности будущ их
поколений. «Те, которые будут лепть через сто—двести лет
после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу,— раз­
мышляет он,—помянут ли нас добрым словом? Ведь не по­
мянут!»
Но против этого маловерия выступает Маша со своим
категорическим императивом: «Человек долж еп быть верующим
и л и долж ен искать веры, иначе леизнь его пуста, пуста».
Эта обязательность веры явл яется очень характерной чер­
той психологии «лишипх людей», по вместе с тем она с логиче­
ской неизбелелостыо вытекает из всей и х позиции. У здоровых,
бодрых поколений вера в будущее явл яется неот'смлемой, орга­
нической частицей того общего настроения, которое толкает их
на борьбу и заставляет выдвигать в борьбе известные цели и
лозунги. Д л я этих поколений, по меткому выралсепию Б аза­
рова, принципов не существует, а есть только ощущ ения. И х
цельиые натуры не знают противоречий меледу задачаш і и сред­
ствами их выполнения, но знают разл ада между сознанием и
волей, меледу убеждением и верой. Они и мыслят, и верят, и
действуют под влиянием единого настроения, единой цепи ощу­
щений. Не то падающие, отмирающие течения.
И х половинчатость и раздвоенность по необходимости про­
тивопоставляет принципы il ощущения, долг и ж елани я. И долг,
в силу этого, является чем-то чуждым, внесепным извне, какимто холодным, бездушным императивом, тяготеющим над челове­
чеством, к а к злой рок. Он пе вытекает органически из цельной
психологии суб‘екта в полном соответствии с его волей, с его
общим настроением, а является каким-то внешним, суровым
законом, навязанны м человеку какой-то высшей силой. И чело­
век-раб страдает под гнетом этого закона, но, понятно, подчи­
няется ему, ибо чувствует, что только в этой рабской атмосфере
может прозябать его рабская душ а. Он уж е раскололся: между

—

6 4

—

его сознанием и волей целая пропасть. Сознание твердит: ты
долж ен работать для счастья будущих поколений; воля отве­
чает: не ж елаю , не верю.
И вот, над человеком-рабом грозно встает скриж аль долга :
ты должен верить, иначе ты погибнешь. И раб бросается в разные
идеализмы, строит безобидпые фнкіщи счастья человечества,
ради которого он, якобы , ж ивет и всячески старается п риукра­
сить свое неприглядное существование. Потому что, ведь «надо
жить», к а к неоднократно подчеркивают чеховские герои.
«Человек должен быть верующим»,—и разочарованный «лиш­
ний человек», которому под-стать было пустить себе пулю в лоб,
находит сразу в этой философии достаточное оправдание пошло­
сти , оправдание своего зоологического существования.
— Что лее делать, надо ж ить, вздыхает он вместе с Соней—
л продолжает ж ить за счет будущих поколений.

Примирение с житейской пошлостью—потому что «надо
жить»; скраш иваппе этой пошлой ж изни фикцией счастья бу­
дущ их поколений—истому что «для нас счастья не доллсно быть»;
обязательность идеалистической формулы: «человек доллеен быть
верующим»—вот те положения, которыми защищ ает своз право
на существование рассматриваемое нами вымирающее течение.
П равда, отвлеченные моральные формулы не могут заглуш ить
голос больпой совести, но они прекрасно могут оправдать по­
шлое мещанское существование. Они пе могут заполнить про­
пасти между сознанием и волей, но они могут замаскировать
эту пропасть в глазах нетребовательного к себе человека-раба..
И при наличности этнх примирительных формул не раз, конечно,
будет буптоваться больная совесть пеопошлевшего еще окон­
чательно «лишнего человека». Не раз будет он, после долгих
разговоров о счастье «потомков лаш их потомков», биться го­
ловой об стену и с отчаянием восклицать: «Зачем мы живем,
зачем страдаем? Если бы зиать, если бы знать!» Не раз еще
дяд я В аня оторвется от своих счетов и будет с воплем восклицать:
«Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем на­
полню их?»
Но если примирительные формулы не удовлетворят иного,
скептика или пессимиста, они удовлетворят десятки и сотни,
обезличившихся Ионычей нлн Андреев Прозоровых, которые

—

6 5

—

разве в большие праздники, и то под секретом, будут вздыхать:
«я вш ку свободу (в «будущем»,— конечно), я виясу, к а к я и дети
мои стаиовимся свободны от праздности, от квасу, от гуся с
капустой, от спа после обеда, от подлого тунеядства». И с пол­
ной верой в то (ведь, «человек доллееи быть верующим!»), что
пекое «будущее» само позаботится о том, чтобы освободить
« л и ш н и х людей» от их праздности и тунеядства, т.-е. от них
лее самих, Прозоровы погрязаю т в болоте, барахтаю тся в самой /
типе мещанского благополучия, окрулееппые своими достойными •
лсенами, гусем с капустой, такими лее, к а к опи, сослулсивцами .
и оравой подлелеащего освоболсдению потомства. И опи правы, .
действительно, в одном: будущее устранит «противное насто- .
ящее». Будущ ее, т.-е. развитие общества освободит пе « л и ш н и х
людей» от гуся с капустой, конечно, а все общество от «липших
людей», этого перелентка, дерлеащегося еще лишь благодаря
нездоровой, тешшчиой атмосфере.
«Лишние люди», к а к общественная группа, улее теперь
исчезают, частью вы м и рая, частью переходя в другие обще­
ственные группы. Это бегство из родной группы намечается,
хотя очень слабыми чертами, и у Чехова. У героев его пьес
оно выралеается в некотором п р и с е ч е н и и в их характерную
психологию так и х черт, которые, развиваясь и пуская к о р н и ,.
способны зан ять первое место, палолеить п а всю п сихологию .
свой отпечаток и придать ей своеобразную 'окраску, х ар актер -,
цую для другой общественной группы . Т аких разлагаю щ их .
черт молено отметить в общем три , п они дают начало трем раз­
личным направлениям, в которых идет и х развитие и разлолеение
основной психологии. Повторяем, у Ч ехова этот процесс только
намечеп, и нам приходится освещать его аналогиями, взятыми
и з литературы и наблюдения иад лензпыо.
Мнр «лишних людей»—это мир бездеятельного прозябания,
мир праздности и тунеядства. Естественно, что к а к реакция
против этой пассивности и апатии, выдвигается принцип актив­
ности, входящнй как разлагаю щ ее начало в среду и в психоло­
гию «лишних людей». Но этот принцип выступает в трех видах:
художественное творчество, производительный труд, обществен­
ная деятельность.
Еще задолго до того, к а к Чехов дал свои типы «лишних
людей», в русском обществе начал замечаться интересный про­
цесс в среде т а к называемого прогрессивного слоя общества—
Литературные оч«р*и.

Г

процесс, вызванный и обусловленный всеми излолсонпыми выше
пернпетиямн русской общественной ж изни. Обнаружилось бег­
ство разочарованных, становившихся улее «лишними», людей
от обществеппых идеалов и общественного слулеения к эстети­
ческим идеалам и слулеенню «чистому» искусству. Процесс
этот, не зарегистрированный, конечно, никакой статистикой,
не поддающийся учету во всем его об'еме, молшо было тем не
менее ясно наблюдать по самому чуткому указателю —литера­
туре. Писатели, заявившие себя в 70-х годах, «тенденциозными»,
«с направлением», т.-е., попросту говоря, писатели— обществен­
ные деятели, начали мало-по-малу перестраивать свои лиры
для более «неземных», более «возвышенных» и—надо призпать,—
в большинстве случаев, менее худолеествепных песен. Всем
памятны, конечно, характерные метаморфозы, происшедшие в
80-е годы с такими писателями, как напр., г. Минский и ему
подобные. Общественная атмосфера подготовляла почву для
таких поворотов, и нет ничего удивительного, что элементы,
мало устойчивые в общественном отношении, шли по этой линии
наименьшего сопротивления. Нет, конечно, ничего удивитель­
ного в том, что подрастающие поколения, выросшие в среде
«липших людей» и неспособные сбросить с себя гнет этой нездо­
ровой обстановки, естественно, влеклись в сторону того лее эсте­
тизма, в то время, как страна, казалось, требовала наибольшею
притока сил к а к раз к другим отраслям деятельности.
Это тяготение известной части народолюбивой некогда ин­
теллигенции отмечено и у Чехова, хотя, надо признаться,
липіь легкими штрихами. К ульт красоты остается единствен­
ным увлечением врача Астрова, после того, к а к оп растерял
все свои идеалы, «огопьки», паделеды. «Я пшеого не люблю и
уж е не полюблю,—признается он.— Что меня еще захватывает,
т ак это красота. Неравнодушен я к пей». Это почти буквальное
повторение слов г. Минского, певшего,—когда он толсе очутился
в пололеении Астрова,—что «пет на свете любви, иет на свете
добра, только есть красота»... Та лее эстетическая подкладка
проглядывает и сквозь любимое дело Астрова—лесоводство.
«Русские леса трещат иод топором,—ж алуется он,—исчезают
безвозвратно чудные пейзалец... Надо быть безрассудным вар­
варом, чтобы леечь в своей печке эту красоту... С калсдым днем
земля становится все беднее и безобразнее»... Еще полнее выстеазьгоает эстетическую лсизненпую философию Астрова Соня,

67 -

передающая его слова: «В странах, где мягкий климат мягче
и нелепее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, .
речь их изящ на, двнлеешія грациозны. У них процветают науки ^
и искусства, философия и х не мрачна, отношения к женщине
полны изящного благородства».
Н о если у Астрова, к а к бывшего обществеппого человека,
проскальзывают иногда, к а к отголосок прошлого, мысли о
благе и счастье людсіі, хотя бы только отдаленных поколении, ,
то ѵжс совсем свободны от этих «сомнений и колсбаппіі» молодые
герои «Чайки», вкладывающие всю свою ж изнь в увлеченно .
искусством и бегущие от общественных запросов в художе­
ственное творчество. Это второе поколение окончательно разде- ,
іывается с «иллюзиями» отцов и окончательно уходит из того .
мира мечтаний о благе человечества, в котором «лишние люди» ■
пережили столько надежд и столько разочарований.
Но если художественное творчество, но самому своему ха­
рактеру, доступно лишь ограниченному кругу, лишь немногим
«избранным» из многих «званых», то несравненно ниже по своей .
достушюстн другая д о р о га-д о р о га, выводящая из среды «лиш- .
них людей» через производительный труд. Труд в самом бук .
валыюм и физическом значении становится каким-то идеалом, .
какой-то панацеей от всех бед. Работать, работать твердят ;
размагниченные интеллигенты, чувствующие, что у них есть
еще маленькая надежда выбиться из всезасасывающего омута
пошлости и избегнуть участи « л и ш н и х людей». «Хоть одни
день в моей жизни поработать так, чтобы придти вечером до­
мой, в утомлении повалиться в постель и уснуть тотчас лее,
мечтает Тузенбах — Рабочие, доллеио быть, спят крепко!»
несчастью для нашего героя, он так далек от настоящей жнзни
настоящего рабочего, что рисует себе, к а к идеал, такие условия
ж изни, из которых всеми силами старается вырваться всякий
мало-мальски сознательный рабочий. Но пропасть, образовав- *
ш аяся с течением времени меледу «интеллигенцией» и «народом»,
заставляет дряблую, опустившуюся интеллигенцию продета- ;
влять себе быт передовых слоев современного «парода» в каких- .
то заманчивых, фантастических очертаниях.
До какой наивности доходит фантазия измотавшихся «без
дела и бех отдыха» «лишних людей», лучше всего показывают
мечты Ирины: «Человек доллеен трудиться, работать в поте
лица, кто бы ои ни был, и в этом одном заключается смысл и
5*

— 69 —
—

6 8

—

цель его ж изни, его счастье, его восторги. К ак хорошо быть
рабочим, который встает чуть свет и бьет па улице камни, или
пастухом ,'или учителем, который учит детей, или машинистом
на железной дороге... Бож е мой, не то, что человеком, лучше
быть волом, лучше быть простой лошадью, только бы работать,
чем молодою женщиной, которая встает в двенадцать часов
дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается... о,
к ак это ужасно!» Что касается последних слов, это—бесспорная
истина. Действительно, лучше быть полезным животным, чем
бесполезным человеком, по прелести труда И рина изображает
вполне с точіш зрения упомянутой «молодой женщины». Едва
ли особенные восторги испытывает рабочий от того, что он
чуть свет встает и весь день бьет камни па мостовой. Д а и
«смысл» ж изни представляется ему, вероятно, не в одном лишь
разбивании камней днем и крепком спе ночыо... Младенческое
представлешіе о труде Ирины весьма характерно для психо­
логии, цепляющейся за труд, к а к за спасение от бессмысленной
ж изни. «В ж аркую погоду т а к иногда хочется ш іть,—говорит
И рина,— к а к мпе захотелось работать». Вот, пмепно: для нее
труд то лее, что стакап воды в летнюю ж ар у . Это не нормальная
повседневная потребность или необходимость, а исключитель­
ное средство против исключительного состояния. Труд вовсе
не «счастье» и пе «восторг»,—по крайней мере, для тех, кто
вынужден трудиться. Нормально—труд необходимость и не­
обходимость, прежде всего, экономического свойства. Искать
поэтому в труде поэзию молеет только тот, кто материально
молеет существовать и без этого труда. Поэтому пас нисколько
не удивляет, что И рина, после первого опыта с «трудом», впа­
дает в уныние. «Надо поискать другую доллеиость,—плачется
опа,— а эта пе по мпе... Чего я так хотела, о чем мечтала, тогото именно в ней h нет. Труд без поэзии, без мыслей...» Д а, по­
эзия, мысЛи плохо мирятся с трудом: труд, попавший в обста­
новку мысли и поэзии, чахнет и вырождается; мысль и поэзия,
попав в среду труда, р аз‘едают эту среду и восстанавливают но­
сителя труда против его ноши. Поэтому естественно, что по­
пытка «липших людей» спастись трудом приводит и х к разо­
чарованию, заставляет либо отказаться от труда, либо отка­
заться от йоэзии и мы сли,-т.-е. погрязнуть в том мещанском
болоте, на илистой почве которого расцвела пышным цветом
сказка о поэзии труда (чужого, конечно).

Но есть еще третий выход из среды «лишних людей», выход,
правда, толее лиш ь в общих контурах набросанный Чзховым.
И на пути к этому выходу стоят странный, полукаррикатурный
«вечный студент» и А пя (Вишневый сад). Это выход самый вер
ный, по и самый трудпый, певозмолепый для какого-нибудь
дяди Вани или Ивапова, однако, возможный для молодых поко­
лений, выросших в этой гшілой среде, по еще пе заеденных ею.
У порога этого выхода пулено слеечь своп корабли, к а к некогда
сжигали их герои рассказов Новодворского, пулено разлюбить
вишневые сады и , вырвав поэзию и мысль из очаровывающей об­
становки этих «молоком облитых» вишневых садов, нести се в
обстановку труда, к а к спасительный фермент. Труден этот шаг,
ибо это значит отколоться безвозвратно от родной среды,
отряхнуть навсегда ее прах с своих пог. «Если у вас есть ключи
от хозяйства, то бросьте их в колодезь и уходите. Будьте сво
бодны, к а к ветер». И только тот, кто окажется в силах исполнить
этот совет Трофимова, сможет вырваться из заколдованного
круга праздности, бессилия, тунеядства.

«Пришло время,— говорит Т у з е н б а х — подвигается на всех
нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет,
уж е близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие,
предубеждение к труду, гшілую скуку». Д а, время пришло.
Новое, молодое, здоровое время, с новыми, великими задачами,
с новыми, гигантскими запросами. И этому времени нужны новые
люди. Не ж алкий, забитый, лишенный веры в себя и в ж изнь,
ноющий раб-человек, а сильное, гордое, могучее своей верой
поколение совершит великую задачу обновления ж изни. Н о­
вому времени нужны новые люди. И они придут, они выростут
из земли, придут с гордым базаровским вызовом судьбе, с его
»каждой борьбы.
А «лишние люди?» Общественная волпа безжалостно б у ­
дет сметать их, поскольку они не сумеют во время ожить к новой
жизни. И уносимые бурным потоком, они будут, конечно, ц е­
пляться за ж изнь, за пошлую, животную леизнь их единствен­
ное сокровище. Но все эти дяди Вапи, все эти «сестры» с их
кругом, все эти владельцы «вишневых садов», осужденные

судьбою на гибель— все оші с нх мелочными желаниями, с
их бесстрастными порывами, с их ничтожными мыслишками,
с их жалкими страданиями не вызовут жалости или сочувствия
в людях, поставивших своим девизом: вперед и выше! И когда
такие ж алкие существа, цепляясь за ж изнь, стараются опра­
вдаться словами Сопп: «Что же делать, надо жить!» мы можем
возразить им только вместе с Ницніе: «почему н а д о ?»

Б А ЗА Р О В И САНИН.

ДВА НИГИЛИЗМА.
Около 60-тн лет тому назад И . С. Тургенев подметил под­
нимавшийся па поверхность русского общества из неведомых
глубин новый тип—Базарова—н занес его на страницы худо­
жественной летописд под ярлыком «нигилиста». Слово пришлось
ко двору, ибо самый тип не замедлил запять видное и влиятель­
ное место в жизни русского, так-наз.интеллигентного общества.
С тех пор ннгилнст стал популярной кличкой—почтенной в
глазах сторонников Базарова, позорной в устах охранителей.
Появление «-Отцов и Детей» вызвало целую бурю. Давно
уж е литературные характеристики пе удостаивались такого
внимания. И причина этого была та, что чуткая р у ка художника
нащ упала больпое место общества, обнажила явление, бессо­
знательно волновавшее всех, но еще ннкем не формулированное
ясно. Пусть Тургенев неверно изобразил Базарова в тех или
других деталях, пусть он—в силу психической чуждости этому
типу—утрировал в нем к а к раз отрицательные черты,— одно
несомненно: в основу характеристики нигилиста он положил
действительные черты реального общественного типа, развер­
нувшегося вскоре пышным цветом и заполнившего своей про­
поведью рационализма и индивидуализма целое десятилетие.
Тургепев лично принадлежал к поколению «отцов-Кирсановых», хотя и понимал все их недостатки. Этп-то недостатки
он изобразил в своем романе, противопоставив им соответствен­
ные добродетели, которыми он снабдил Базарова. В этом смысле
прав проф. Овсяннпко-Куликовский, говоря, что Б азаров по­
строен по «способу от противного», к а к носитель черт, противо­
положных отрицательным чертам Кирсановых. В этом смысле
прав и сам Тургенев, когда уверяет, что «за исключением воз­

V

—

72

-

зрений н а художества» разделяет «потаи все убеждения» Б а за ­
рова.
Б азаров был списан с живого лица, д-ра Д ., «поразившей»
Т ургенева личности. «В этом замечательном человеке, пишет
он,— воплотилось, па мои глаза, то едва народившееся, еще
бродившее начало, которое потом получило название нигилизма».
В д-ре Д . Тургенева поразили пе только те положительные черты,
которые оп придал Б азарову, но и ряд отрицательных, особенно
неприятных баричу-эстету, каким был Тургепов. «Я придал ему
(Базарову) резкость и бесцеремоппость то п а... вследствие .н а ­
блюдений над моим знакомцем, д-ром Д ., и подобными ему
лицами». Однако, благодаря неизбежному суб‘ективнзму чувство­
ваний, Тургенев должен был особенно неприятно-остро воспри­
нимать к а к раз эту «резкость и бесцеремоппость топа» д-ра Д ..
в силу чего в изображении Б азарова «резкость и бесцеремонность»
занимают преувеличенно много места. Это п о б о ч н о е обстоя­
тельство немало способствовало ложному пониманию самого
типа и затсмвению вопроса о природе нигилизма.
«Если Б азаров карри катура,—говорит П исарев, становясь
в положение публики,—то об‘ясните и представьте нам в на­
стоящем свете то явление ж изни, которое вызвало эту каррикату ру, и покаж ите нам еіце раз т у идею, которая породила это
явление». И он сам в зял ся за эту задачу, стараясь нарисовать
«реалиста» Б азарова, к а к положительный ти п. Но если ему, в
силу психического сродства, удалось очистить тип нигилиста
от ш арж а, привнесенного Тургеневым, и если ему удалось дать
у догматическое излож ение базаровского мировоззрения, то он
все ж е оказался бессилен об‘яспить исторически происхождение,
роль и задачи этого типа.
Кем был Б азаров? Ч то породило его и создало его свое­
образную психологию? Ч то дало ему т у иепоколебимую силу
воли и самоуверенность, столь поразивш ие Тургенева? К акую ,
наконец, роль сыграл коллективный Б азаров в развитии русского
общества?— вот вопросы, ждущ ие до сих пор исчерпывающего
ответа. Н е претендуя н а такой ответ, мы постараемся в дальней­
шем коснуться этих вопросов в рам ках поставленной настоящей
статьей задачи.
Мы упомянули вскользь, что базаровскпй нигилизм запол­
нил собою целое десятилетие. Действительно, с начала 70-х го­
дов, Б азаровы исчезают из жизни русского общества, их заме-

-

73 —

няют новые люди, и самому ж е Тургеневу пришлось впоследствии
дать характеристику (правда, далеко неудачную) такого нового
человека в романе «Новь» (ЬІеждапов). Нигилизм надолго схо­
дит со сцепы, пока наконец пе возроледается через пол-столетня
в совершенно другой обстановке и па совершенно другой социальпо-пспхологической подпочве. Этот новый нигилизм ярче
всего сказался в романе «Саннн» Арцыбашева. *)
По поводу этого романа тож е необходимо сделать ряд Ого­
ворок. Г-н Арцыбашев, к а к худоленик, не молеет идти в сравнение
с Тургеневым,—и , конечно, не претендует па это. Различие
талантов, несомненно, сказы вается на яркости и худолсествепности образов. Н о это лее различие отразилось и н а силе творче­
ского обобщения. Тургенев писал портрет поразивш его его
человека с возмоленой об'ектпвностыо; Б азаров заинтересовал
его, побудил к творчеству, но не вы звал в нем родственных,
сочувственных отзвуков. «Вот образ молодого поколения с его
плюсами и минусами»,— говорил Тургенев читателю. Не т ак
относится к Санину г. Арцыбашев. Его симпатия к герою романа
несомненна, он идеализирует его. Он не просто изобралсает
существующий тип, оп еще наделяет его леелательпыми для
него, автора, чертами. «Вот каким доллено быть молодое поко­
ление»,—хочет сказать он. Вследствие этого, Санин «сочинен»,
S
тогда к а к Б азаров списан с натуры; Санин едва выдерживает
свою роль и то лишь благодаря доброте автора, позаботившегося
о наиболее благоприятной для героя обстановке (физическая
сила героя, тупость и пошлость контр-агентов), Б азаров же
движется свободно и остается последовательным в силу внутрен­
ней логики; Саннн социально иррациопалеп и относится к типу
пенулейых, лиш них людей, Б азаров лее пеобходим и понятен в
экономии общественного развития.
И все-таки в основу саш ш ского ти па автором полоясено
толее реальное явлеппе,— черты, проявивш иеся в последние ^
годы в среде интеллигенции и успевшие сказаться в целом ряде (
литературны х и общественных фактов. Ш ум, поднятый вокруг .
Санина, его редкий успех, заинтересовавший даже целомудрен*) Санина и его автора много—и вполне заслуженно—ругал и. Однако,
полагая, что ему уже отпущена вся причитающаяся порция негодования,
п рассматриваю в своей статье этот роман совершенно об'ективно, допуская,
что автор—в рамках указываемых мною ограничений—испольвовал реаль­
ные черты происходящего на наших глазах движения.

—

7 4

шоу цензуру, имеют свои достаточные основания. Если против­
ники саннішзма правы, упрекая автора в идеализации этого отри­
цательного типа, то сторонники его, хотя и неправы, но имеют
веские данные усматривать в Санине обобщение своих тайных
ж еланий, чувств и стремлений. Санин является выразителем
современного нигилизма, к а к реакции против политических и
этических норм, властвовавш их над интеллигенцией в предыдущий период,—точно т а к ж е, к а к н и г и л и з м Б азарова был
реакцией против мышления, чувствований п действованпя общества Кирсановых. Но ценность нигилизма не абсолютна, она
определяется только путем сопоставления с конкретными усло­
виями времени и места; н то, что в один исторический момент
может быть полезным, прогрессивным, желательным, молеет в
другой момент оказаться нежелательным, реакционным, вред­
ным. Сопоставить ннгплизмы Базарова и Санина с этой исторической точки зрения, посмотреть, пе соединяет ли и х внутренняя
связь, вскрыть эту связь, а вместе с тем дать оценку каждому
из этнх явлений—вот задача, которая интересует пас в этой
статье. А т а к к а к наиболее подходящим мы считаем метод со­
циально-психологического анализа общественных формаций в
и х последовательной исторической смепе, то нам придется оста­
новиться н а следующих трех вопросах:
1) Кем был Базаров?
2) К ак развивалась интеллигенция от Базарова до Санина?
3) К то такой Санин?
Это сопоставление Санина с Базаровым тем более интересно,
что у них наблюдаются многие тождественные привычки, навыки,
вкусы и взгляды , чего, конечно, нельзя об‘яснить простым
подражанием. Очевидно, имеются какие-то общие, вернее,
сходные причины, вызвавшие к ж и з н и тогда—Б азарова, теперь—
Санина. Посмотрим.
I. К е м

был

—

—

»
’
'
'

•
*

Базаров?

«Мой дед землю нахал»,— пе без гордости заявляет Базаров.!
Его дед был дьячком, его отец—уездный лекарь,—а последние
г, то барское время не пользовались увалеением со стороны родо-1
внтых господ. «Лекарский сын»,—фыркает на пего 'Кирсановдядя. К огда он знакомится с отцом А ркадия, он протягивает
«обнаженную, к р а с н у ю руку»—перчатки, повидимому, не

,
(

7 5

-

принадлеясалн к обычным аттрибутам его туалета. Лицо его было
«длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу
заостренпым носом, большими зеленоватыми глазами и висячими
бакенбардами песочного цвета, оно оживлялось спокойной
улыбкой и вы раж ало самоуверенность и ум». «Тонкие губы».
«Лешівый, мулсественный голос». «Белокурые волосы, длинные
h густые, не скрывали крупных выпуклостей просторпого че­
репа». Из этих штрихов перед вамп обрисовывается вдумчивое
лицо человека умного, одаренного энергией и волей. Н о вы
напрасно искали бы хоть одпой черточки, свойственной человеку
холеной расы, аристократу или просто детшцу сьггой, обеспе­
ченной яш зни.
Б азаров—парвеню. Б азаров—человек из низших, «подат­
ных» сословий, Б азаров— разночинец.
Это сразу почувствовали родственные ему по пронсхоледеншо
люди— «слуги привязались к нему, хотя он над ними подтруни­
вал; они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барип».
Лакей Петр «ухмылялся и светлел, к а к только Б азаров обращал
н а него свое внимание; дворовые мальчики бегали за «дохтуром»,
к а к «собачонки». Только старый вышколеипый дворовый, «ари­
стократ» Прокофыіч— более крепостник, чем все бары вместе,
не выносил его.
Таким образом Б азаров был не только демократом по проиехоледешпо, по и демократом по навыкам, вкусам, замашкам. Эго
сказывалось далее в его манере говорить, столь раздраж авш ей
П авла Петровича. «Он отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке
его голоса было что-то грубое, почти дерзкое».
«Личность человека, беспощадно и с полным у бе ледени ем
отрицающего все, что другие признают высоким н прекрасным,—
говорит по поводу «грубости» Базарова П исарев,— всего чаще
вырабатывается прп серой обстановке трудовой леизни; от суро­
вого труда грубеют руки, грубеют манеры, грубеют чувства;
человек крепнет и прогоняет юношескую мечтательность, из­
бавляется от слезливой чувствительности». Б азар о в у и вообще
лицам этого типа приходилось проходить тяж елую ш колу лензпн.
Они в ы х о д и л и и з н еп риви леги рованн ы х классов—из мещан­
ской, духовной, нередко крестьянской среды, вообще из мало­
имущей бесправной мелкой бурж уазии. Оші росли в обста­
новке труда и лишений, где некому и некогда было воспитывать
их и обучать манерам. Б лагодаря отсутствию этих воспитатель-

-

76 -

пых влияний Базаровым приходилось воспитываться на сыром
материале ж изни, и эта тяж ел ая ш кола самовоспитания разви­
вала в нпх самостоятельность, веру в свои силы, энергию и
волю. «Всякий человек сам себя воспитать должен,—горделиво
заявляет Б азар о в,—ну хоть, к а к я , например».
В воспитании человека обыкновенно скрещиваются два
фактора или влияния: с одной стороны, традиция, передаваемая
непосредственными воспитателями в виде готовых понятий н
суждений, с другой—прямое «эмпирическое» влияние окрулеающей среды, «улицы». Первый фактор, естественно, является
о х р а н и т е л ь н ы м , ибо оп старается передать и увекове­
чить миропонимание прошлых поколений; второй лее фактор,
в противопололшость первому, молено назвать р а з р у ш и ­
т е л ь н ы м , ибо непосредственное воздействие самой жизни
неизбеяшо ведет к гибели всякой традиции. Оба фактора связаны
обратной зависимостью: там, где искусственное воспитание
(т.-е. планомерное и целесообразное) преобладает, обыкновенно
(хотя это логически и не обязательно) фактически устраняется
влияние «улицы»; напротив, где это влияние сильно, там по
большей части о воспитании в указанном выше смысле и гово­
рить не приходится.
Д ва поколения, сопоставленные Тургеневым в его романе,
расходились не столько потому, что одші были—«отцами», дру­
гие— «детьми», сколько потому, что были представителями двух
различных социальных нололеений, столкнувш ихся впервые;
роль «отцов» или «детей» только обостряла их антагонизм. К ир­
сановы выросли в такой среде, где охранительные факторы
носпитаіпіе, традиции, сословные привилегии и предразеудки—
играли громадпую роль в лш зпи молодого поколения. Сослов­
ные перегородки отделяли эту среду от действительной леизни
народных масс, и все изменения, происходившие в этой лш зш і,
оставались незаметны, чуледы и непонятны Кирсановым.
Совсем иначе росли Базаровы . В и х среде толсе было много
предрассудков, завещ анных бедностью, невелееством, некуль­
турностью, но эти предразеудки легко рассеивались при первом
столкновении со знанием, а для Базаровы х характерно было
бегство из своей среды в погоне за знанием. Зато у і і н х не было
никакой традиции, передаваемой путем воспитания, у них не
было вообще никакого воспитания. И х психика представляла,
почти tab u la rasa, па которой лш знь записывала последние свои

- 77 —
истины. Вот почему Б азаровы были более восприимчивы к тре­
бованиям времени, вот почему на и х психике пе тяготели приз­
раки прошлого. «Что касается до времени,—гордо заявляет
Б азаров,— отчего я от него зависеть буду? П ускай лее лучше оно
зависит от меня». И оно, действительно, зависело от них, ибо
они знали только настоящее время, а требования настоящего
времени и и х потребности— были понятия равнозначащие: теку ­
щ ая лш знь говорила их устами, опп прокладывали пути этой
текущ ей леизни. И в споре с Кирсановым-дядей Б азаров был
прав, когда говорил: «Вы порицаете мое направление, а кто вам
сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым
народным духом, во имя которого вы т а к ратуете?» Е сли К ирса­
новы были продуктом веков, то Б азаровы были порождением
последних десятилетий, а потому вернее и тоньше отмечали
тс перемены, которые произошли за эти десятилетия в пародпых
низах.
То обстоятельство, что Б азаров был hom o novus, человек
без прошлого, без «биографии», обусловливало еще одну хар ак­
терную психическую черту, легшую в основу базаровской этики.
Кирсановы, всасывавшие путем воспитания известные традиции,
получали улее готовыми от своих «отцов» некоторые моральные
полож ения, общепринятые, освященные временем, обязатель­
ные. Это — пресловутые принципы или «п р и и с и и ы »
П авла Петровича. Этические полож ения обладают одним не­
удобством: роледаясь из определенной общественной потребно­
сти, в определенной обстановке времени п места, опн быстро
превращаются в правила, пормы, «приненпы»; утрачивается
представление об и х генезисе, нередко теряется понимание их
смысла и цели, ио опи продоллеают передаваться по традиции
нз поколения в поколение.
Б азаров избелеал этой традиции. П равда, и он, вероятно,
слыхивал в детстве, что честность есть почтенная добродетель,
которая... и п р ., по суть в том, что оп улее в юношеские годы
должен был отряхнуть прах родной среды от ног своих и воспи­
тывать сам себя. Вместе с певелсеством, мещанством, предрас­
судками этой среды он сбросил и ее мораль, ее «прпнсипы».
Ему пришлось самостоятельно вырабатывать для себя, руково­
дящие полож ения, и оп пачал с того, что стал критически про­
верять все и всякие принципы. П о принципы пе вы держ ивает
об'ективпой критики, ибо они претендуют па абсолютную обД-

«

—

зательность, а критика вскрывает и х относительную ценность.
И вот Б азаров стал нигилистом, т.-е. человеком, «который не
склоняется ни перед какими авторитетами, который пе прини­
мает ни одного принципа на веру, каким бы уважением пн был
окруж ен этот принцип».
«Из этой школы труда н лишений Базаров вышел человеком
сильным h суровым,—говорит П исарев,—прослушанный нм
курс естественных и медицинских п аук развил его природный
ум п отучил его принимать н а веру какие бы то пп было попятил
и убелсдения: он сделался чистым эмпприком; опыт сделался
для пего единственным и последним убедительным доказатель­
ством». Б азаров находился в стадии образоваш ія этических
понятий; они у него не могли еще расходиться с его потребно­
стями, с его ощущениями; они еще пе могли вылиться в форму
принципов, отделявшихся от яш вого человека с его живыми
нуждами и тяготеющих над ним, к а к неумолимый и властный
долг. В этом отношении весьма поучителен диалог меледу Б аза­
ровым и Аркадием Кирсановым, показывающий, насколько
нодалеко ушел последний от традиционных воззрений «отцов».
— Ты говоришь, к а к твой д яд я,—сказал Б азаров.—Прин­
ципов вообще нет—ты об этом не догадался до сих пор! а есть
ощущения. Всс от них зависит.
— К а к так?—спросил А ркадий.
. — Д а т а к ж е. Например я: я прндерлшваюсь отрицатель­
ного направления—в силу ощущения. Мпе приятно отрицать,
мой мозг т а к устроеи—и баста! Отчего мне нравится химия?
Отчего ты Любишь яблоки?—толсе в силу ощущения. Это всс
едино. Глублсе этого люди никогда пе проникнут. Не всякий
тебе это сіш кет да и я в другой раз тебе этого пе скалеу.
— Что-ле? и честность— ощущеппе)
— Еще бы!
Б азаров забыл только прибавить в пояснение Аркадию,
что саш і эти ощущеиия, в силу которых он любнт химию и вообіцо
является тем, что он есть, слолшлись в нем под давлением жизни,
что они этичны именно потому и постольку, поскольку ие расхо­
дятся с направлениями и запросаш і времепи. Эта психическая
черта обусловливает ту цельность Базарова, которая пе могла
не поралеать людей другого типа. Б азаров—прнроледеппый мо­
нист, ибо единственным руководящим началом его мышления
и деятельности являю тся его ощущения. И в этой борьбе за

79

право следовать за своими ощущениями закалилась его воля и
создался тин борца.
Естественно, что этот сильный, умный и деловой человек
должен был с глубочайшим презрением взирать па мир К ирса­
новых—безвольных, изнеженных трутней, питавш ихся в силу
привилегий трудом тех самых масс, из которых вышел он,
Базаров.
«Пролетарий-труженик,—комментирует это отношение Пи­
сарев,—самым процессом своей ж и зн и, независимо от процесса
размыш ления, доходит до практического реализма, оп за педосугом отучается мечтать, гоняться за идеалом, стремиться в
идее к недоетшкпмо высокой цели. Развивая в трулеепике энер­
гию, труд приучает его сблшкать дело с мыслью, акт воли с
актом ум а. Человек, привыкший надеяться па себя и иа свои
собственные силы, привыкший осуществлять сегодня то, что
задумано было вчера, начинает смотреть с более или мепее явным
пренебрелсепнем на тех людей, которые, мечтая о любвп, о по­
лезной деятельности, о счастье всего человеческого рода, не
умеют шевельнуть пальцем, чтобы хоть сколько шібудь улучш ить
свое собственное, в высшей степени неудобное пололеепие».
Эта черта, совершенно правильно указан н ая Писаревым, но
крайней мере, относительно поколения Базаровы х, об‘ясняет
весьма, многое в истории нашей общественности, меледу прочим,
тот разрыв меледу разночинцами 60-х годов и либералами 40-х го­
дов, жертвой которого сделался и сам Тургенев.
М елко-мещанская среда, из которой выходили Базаровы ,
отличалась одш ш , весьма характерным свойством: она была
нелеивучей, разлагаю щ ейся, обреченной на гибель средой.
Ю тясь сначала меледу землевладельческим дворянством и
крестьянством, слсатая впоследствии, с третьей стороны, наро­
дившейся крупной бурж уазией, оиа не имела никаких пер­
спектив, не имела простора для роста. В ней систематически
образовывалось «избыточное население», которое доллено было
искать ирилолеення для своих сил и пропитания на стороне.
Но долгое время д ля ищущего разночинца были открыты лишь
священство да невысокие должности па государственной службе.
Крепостническая, дореформенная Россия пропускала его только
в эти щели. Лишь отдельные талантливы е личности пробивали
себе путь в литературу или общественную деятельность.

— 80 —
Н о в середине прошлого века, накануне пережитого рус­
ской общественностью кризиса, в среде разночинцев ПР“ ®И“ 0<*
повое течение: «избыточное население» потянуло в знанию,
образованию, в университеты. Предчувствие грядущего^перело­
ма подсказало разночинцу, что только на этом пути «нможет
подняться выше стоячего болота мещанства, что только в этой
Х
Г Я
он может с успехом проявить свои силы. Экономия
общественной ж изн и настоятельно требовала притока
гептных сил, а личное положение бездомного разночинца
кало его иа путь интеллигентного труда. Разночинец обручилс
со з ш ш е м Он стал п н те л л п гея о м p ar exellence. Но выйдя из
“с у р Г о Г ш к о л ы бедности и труда, в о с и н т а в себя н а о=
и
г о с п о д с т в о в а в ш и х в обществе гумаиитарпых н аук и эстети: ,
оп выдвинул в противовес им пользу, полезное знание, понимая
иод последним естественно-исторические иауки . Он стал реали
от ом Вот к а к определяет этот тип Писарев:
«Реалист— мыслящий работник, с любовью занимающийся
трудом. И з этого определения читатель видит ясно, что реа
стамп могут быть в настоящее время только представители
УМТ а Г м ГОоТбРр Г о м , в лице разиочинцев-реалистов впервые
выступила п а общественную арену интеллигенция » > ~
явленно Она принесла с собой те характерны е психические,
ч е р т ы которые неизменно сопутствовали ей, пока она выступала
в роли самостоятельной общественной силы. Образовавшие
путем отщепенства, отречения от родной среды, она' ПР «Н“ “
с собой иллю зию внеклассового и падклассового бьггпя В ій Д я
из стеды из которой опа не могла выиестн ш ікакнх традпци ,
предоставленная своим собственным силам, обязанная всем
своим положением только своим дарованиям п своему труд},
она неизбежно долж на была придать своей психике
видѵалистическую окраску. Мысль, благодаря которо р
“ " и н т е л л и г е н ц и я только п могла н р о л о и с и т ь с е б е н у т
иа поверхность общественной ж изн и и держ аться н а этой и
верхности, естественно стала ей казаться - к о й - т о абсолютной,
всеразрешающей
силой.
Р а з н очн н ец - и вт ел л
гонт стал ярым и н д и в и д у а л и с т о м и
и а л и с т о м. Сильнее всего сказались эти черты в первы .
период его деятельпости, в 60-ые годы, к которым и отпоепте
господство базаровского типа.

Б азаров появился на общественной арене още до отмены
крепостного права (у Тургенева оп действует в 1869 г.). Что же
застал оп? С одной стороны, оп видел «дрянь, арнстократишек»,
с другой— ои убезкдался, что «грубейшее суеверие нас душит»,
что «все паши акционерные общества лопаю тся единственно от
того, что оказывается недостаток в честных людях», что «самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам
в прок, потому что м уж нк наш рад самого себя обокрасть, чтобы
только напиться дурману в кабаке». Б азар о в, к а к видите, мало
расположен идеализировать муж ика; этому препятствуют основ­
ные черты ого психики— его эмпиризм, который не заглядывает
в будущее, а ж ивет только ближайш им днем, и его преклонение
перед силой мысли, которое мешает ему учесть стихийную силу
материальных интересов.
— Ты сегодня ск азал ,— говорит оп Аркадию ,— проходя
мимо избы нашего старосты Ф илиппа,— опа т а к а я славн ая,
белая—вот, сказал ты, Россия тогда достигнет- совершенства,
когда у последнего м уж ика будет такое ж е помещение, и всякий
из нас долж ен этому способствовать... А я и возненавидел этого
последнего м уж ика, Филиппа или Сидора, д ля которого я дол­
жен из кож и лезть, и который мне даже спасибо не скаясет... да
.и на что мпе его спасибо? Н у , будет он ж ить в белой избе, а из
меня лопух расти будет; ну, а дальше?
Б азаров хочет жіггь за свой счет, а не за счет Филиппа
или Сидора, либеральная маниловщ ина А ркадия во вкусе Ген­
риха IV его ничуть не соблазняет. Е го рационалистическая
голова воспринимает образ муж ика лишь в виде забитого, не­
вежественного, пьяного сущ ества. К акую роль можно предо­
ставить этому м уж ику там, где речь идет о верш инах знания?
М уж ику, рядом с Базаровы м, приходится только «годить». Вот
к а к смотрит на массы a lte r ego Б азарова— Писарев:
«При теперешнем устройстве материального труда, при
теперешнем положении чернорабочего класса во всем образован­
ном мире, эти люди ничто иное, к а к машины, отличающиеся от
деревянных и л и ж елезны х машин невыгодными способностями
чувствовать утомлепие, голод, боль. В настоящее-время эти люди
совершенно справедливо пепавидят свой труд и совсем не зани­
маются размыш лениями. Они составляют пассивный материал,
над которым друзьям человечества приходится много работать,
но который сам помогает им очень мало и не принимает до сих
Литературные очерки.

*-

6

—

82

-

-

пор никакой определенной формы. Это туманное пятпо, и з кото­
рого вы работаю тся новые миры, по о котором до си х пор реш и­
тельно нечего говори ть... Самый реальны й тр у д , приносящ ий
самую осязательную и неоспоримую п ользу, остается вне области
реализм а, вне области практического разум а в тех подвалах
общественного зд ан и я, ку д а пе проникает ни один луч обще­
человеческой мысли. Ч то лее нам делать с этими подвалами?
П окуда приходится оставить и х в покое и обратиться к явлен и ям
умственного тр у д а, которы й только в том случае может счи­
таться позволительным и полезпым, когда прямо и ли косвенно
клонится к созданию новых миров из первобытного ту м а н а ,
наполняю щ его грязп ы е подвалы».
А сам Б азар о в прибавляет к этому своим лсппво-пебрслсным
тоном:
— Странное сущ ество, человек. К а к посмотреть этак сбоку
да и здали па глухую л ш зп ь, каку ю ведут здесь «отцы», калсется:
чего лучш е? Е ш ь, пей и зн ай , что поступаеш ь самым правильны м ,
самым разумны м манером. Ап пет; тоска одолевает. Х очется с
людьми во зи ться, хоть ругать и х, д а возиться с. ними.
Если вдум аться в эти цитаты , в них молепо п р \ іесть скрытые
зачатіш всего того грандиозного движ ения русской интеллиген­
ции, которое, разви ваясь и р а с т я , у ш л о ,к а за л о с ь ,т а к д ал ек а
от нигилизм а. И все лее оно находится в органической связи с
базаровщ иной, хотя некоторые черты этой последней прямо
против опо л олены характерны м чертам позднейшего «народолюбия». Б азар овски й индивидуализм , к а к видно и з приведен­
ных цитат, не был эгоистичным, оп был пропитан общественными
интересами («общая польза» П и сарева). Н о в обстановке копца
50-х и н ач ал а 60-х годов Б азаровы , к а к мы видим, были отре­
зан ы от массы и обречены н а деятельность среди интеллигенции.
К этому поощ ряла и х б езграничная вера в силу интеллекта и в
спасающее значение зн ан и я . Онн, по необходимости, стали
просветителям и.
— Мы действуем в си лу того, что мы признаем полезпым,—
промолвил Б а за р о в .— В тепереш нее врем я полезнее всего отри­
цание— мы отрицаем..
— Все?
— Все.
— К ак? Н е только искусство, п оэзию ... по и ... страш н о
вы м олвить...

83

—

— В се,— с невыразимым спокойствием повторил Б азар о в .
— О днако, позвольте,— заговорил П авел П етрович.— Вы
все отрицаете и ли , в ы р аж аясь точнее, вы все р азр у ш аете... Д а
ведь надобно лее и строить.
— Эго улс не наш е д ел о ... Сперва н уж но место расчистить.
— Мы ничего не проповедуем, это не в н аш и х привы чках,
говорит в другом месте тот лее Б аза р о в .
К а к лее п роявляю т себя нигилисты? К аки м и путями в о з­
действуют онн п а окруж аю щ ее общество? Н а это дает ответ П и ­
сарев: «Пусть калсдый человек, способный мыслить и лселающий
слулсить обществу, действует собственным примером и своим
непосредственным влиянием в том самом крулске, в котором он
ж ивет постоянно, и на тех самых лю дей, с которыми ou находится
в елседневных снош ениях». Д альш е этого базаровщ ина не пошла-.
В конституционной, свободной стране она создала бы р ад и кал ь­
ное, м елкобурж уазное течение; у пас ж е она бы ла отброш ена в
сторону социализма, и мцрное, просветительное н ап равлен ие
быстро было вытеспепо новым направлением, родственным ему
в смысле социального генезиса, по скоро покончивш им с его
толысо-просветптельством. Тургенев у в е р я л в письме к Случевскому, что Б азар о в— револю ционер. Это верно лиш ь in p o te n tia ,
лиш ь постольку, п оскольку р у сская действительность заставила
Б аза р о в а превратиться в револю ционера.
Подводя итог, мы молеем ск азать, что Б азар о в был р аи ш ш
представителем разночинской (мелко-бурлсуазной) интеллиген­
ции того периода, когда она во всеорулсіш мысли и воли готова
бы ла силой зн ан и я создать новые миры из туманности народной
массы.
2. О т Б а з а р о в а

до С а н и н а .

И так, Б азар о в — просветитель; но Б аза р о в и революцио­
нер. Это противоречие разреш ается диалектически, ходом р аз­
вития ж и зн и . Вѳзмолсность р азви ти я, просветителя в обще­
ственного деятеля бы ла намечена еще П исаревым в его известной
статье о Базарове:
«Из Б азар о в ы х ,— пишст он здесь,— при известны х обстоя­
тельствах вырабатываю тся великие исторические деятели; таки е
люди долго остаю тся молодыми, сильными и годными н а всякую
р аб о ту ... К огда ж и зн ь серьезно ш евельнет их мозговые нервы,
с*

— 84 —
тогда они бросят микроскоп и скальп ель, тогда опп оставят
цедопиеапньш какос-нпбудь ученейшее исследование о костях
или п ер еп о н ках ... Б а з а р о в -ч е л о в е к ж и зн и , человек дела, но
возьмется он за дело только тогда, когда увидит возможность
действовать не маш инально. Е го пе подкупят обманчивые формы,
внешние усоверш енствования не победят его упорного скеп­
тицизма; он ие примет случайной оттепели з а наступление пеоны
и проведет всю ж и зн ь п своей лаборатории, если- в сознании
нашего общества пе произойдет существенных изменений. Ьслп
ж е в сознании, а следовательно, п ? ж и зн и общества произойдут
желаемы е изменения, тогда люди, подобные Б азар о в у , окаж утся
готовыми, потому что постоянный тр у д мысли ие даст нм зал е­
ниться, зал еж аться и зарж аветь, а постоянио бодрствующий
скептицизм по позволит им сделаться фанатиками специальности
и л и вялы ми последователями посторонней доктрины».
«Кто реш ится отгадывать будущее ц бросать па вотор гипотезы?—спраш ивает П исарев.— К то реш ится дорисовать такой
ти п, который только что начинает склады ваться и обозначаться
и который может быть дорпсовап только временем и событиями. »
П исарев, к а к л Б азар о в , был рационалистом. Е м у казал ось,
что излюбленный нм базаровский тип представляет собою проч­
ное общественное явление и что ближайш ему будущему оста
пется только закончить, «дорисовать» его образ. Н а самом ж е
деле Б азар о в был лиш ь ранней, преходящ ей фазой в развитш
разночинской интеллигенции. П осле короткого периода чистои
базаровщ ины, разночинская интеллигенция вы нуж дена был^
'эволю ционировать. Исходным пунктом этой эволюции
два «ощущения», чтобы но сказать принципа, Б азар о в а: «общая
польза» и потребность «возиться с людьми». Э га два момента,
в прилож ении к русской действительности, очень скоро заста
вили разночинца бросить лягуш ек и зап яться к л и т и к о й Мы
не можем здесь подробно останавливаться на длинно
поколений и настроений от Б азарова до С а ш ш а -э т о ш ш ш
бы слишком далеко. Ограничимся лиш ь краткой схемой этого
^ Б а з а р о в ы могли утверж дать, что опи «ничего пе пропове­
дуют», лиш ь до тех пор, пока и х было «всего четыре человека с
п о л о в и н о й » , по словам П авла Петровича. Сам Б азаров мог на
это ядовитое замечание лиш ь скромно ответить: «нас не т а к ма о,
к а к вы полагаете». Но когда интеллигент-разночинец хлынул

— 85 —
большой массой на общественную арену, когда он заполнил
собою университеты, литературу, зкурналистику, когда оп стал,
благодаря своей молодости, честности и искрепности, самой
крупной и нтеллектуальной силой в обществе, наконец, когда
он почувствовал, что п а него с надеждою взпраю т тысячи и
ты сячи подростающих разночинцев,— тогда ему трудно уж е
было зам ы каться в своем личном «я».
«Хочется с людьми возиться, хоть ругать и х , да возиться»—
еще сильнее, чем Б азар о в, почувствовал теперь разночипец.
И он начал «возиться», х о тя, верный заветам П исарева, сначала
не выходил за пределы «представителей умственного труда».
Н о ту т ему тотчас ж е приш лось наткнуться н а внешние препоны,
«тащившие» его назад и «не пущавшие» к знанию . К аж д ая по­
пы тка выбиться самому и помочь другому выбиться из. невеже­
ства, создать себе миропонимание не по установленным пропи­
сям , подойти с критической мыслью к существующим установле­
ниям—вы зы вала бешенный вопль со стороны реакционны х эле­
ментов и «меры предупреж дения и пресечения» со стороны власти.
И нтеллигепт-разпочинец скоро убедился, что ему и ш агу не
ступить, не сломив стесняющей его преграды .
Н о—индивидуалист по самочувствию и рационалист иоі
мышлению— он не мог, разум еется, об‘ективно исследовать скры ­
ты е пруж ины разви тия общества, наметить направление этого»
развития, учесть двигающ ие его силы и опереть па них свою
борьбу. Д а и сама лш знь не помогала в этом разночинцу. Ему
оставалось тает о рационалистическим путем составить алгебраи­
ческое уравнение, в которое он подставил, но мере своего раэуменпя, пригодные для его цели величины. А таким и величинами
были: забитость и бедность крестьян ски х масс, торж ество иму­
щих классов, общее политическое бесправие. Н еудивительно,
что реш ение этого уравнения приводило к анархическим формам
протеста и борьбы (нечаевщ ина, бунтарство и т . д.). О торванная
от пародны х масс, самодовлеющая разночинская интеллигенция,
берущ аяся н а свой страх> перестроить общество, только и могла
придти к так ом у решению.
К руш ение этих приемов борьбы привело интеллигенцию к
сознанию своего бессилия и своей беспомощности. Опа поняла,
что своими силами ей не перестроить общества, что д л я этой
цели необходимо пробудить и просветить громадную массу
крестьянства, которую главным образом и долж ен был осчастли­

-

86

-

вить переворот; Не малую роль и грала здесь реакция против ^
предыдущего периода, толкнувш ая интеллигенцию от непосред- \
ственной политической борьбы к мирной пропаганде среди м а с с .ѵ
И стория этого «хождения в народ» достаточно известна;
Поело доброго десятилетия она закончилась полным разочаро­
ванием: более последовательная и революционно мыслящая >
часть интеллигенции бросилась в рискованную террористиче- J
скую борьбу, возвратясь таким образом к прежним приемам,»
значительная ж е часть успевшей обесцветиться интеллигентской\
массы отреклась от политики, уш ла в «культурную» р аб о ту ,1
приведшую ее к полпому опошлению (восьмидесятые годы, тол- (
стовщина, чеховщипа).
Мы не будем останавливаться на частностях этого развития; ï
отметим только некоторые социально-психологические черты, <
имеющие важное значение. Разночинская (мелкобурж уазная)
интеллигенция встретилась в своем развитии с другим течением,
шедшим с ней по пути и к той ж е цели, по из другого источника.
Это было—так-называемое «кающееся дворянство». Это течение,
шедшее нередко, особенно в первое время, па поводу у разпочинства (папр., А рк. Кирсанов у Б азарова), привнесло в среду рево­
люционной интеллигенции некоторые своеобразные психические
черты, которыми оно было обязано своему происхож дению ..
Освободившись л о г и ч е с к и от воззрений и понятий дво- *
рянства, «кающиеся» не могли п с и х о л о г и ч е с к и освобо­
диться от некоторых отрицательных черт родной среды. С лабость'
воли, склонность к идеализации и иллю зиям, расплывчатое,
альтруистическое «прекраснодушие», тяготение к морали, к ^
императиву долга, наконец, несколько барская мягкость н ж а- і
лостливость чувств—вот тот отрицательный багаж , который ѵ
внесли «кающиеся» в интеллигентское движение. И хотя разно- »
чинец противопоставил им сильную волю, холодный реализм, «
жестокую , беспощадную критику и суровую деловитость, все-же
они пе замедлили подкрасить все течение и своими тонами.
Б орьба этих двух союзных психологий красной пнтыо
проходит через всю историю русской интеллигенции. В моменты
особенного под'ема и обострения борьбы разночинская психоло­
ги я брала верх и легко подчиняла себе неустойчивую п с и х о л о г и ю
«кающихся». Н о стоило только понизиться напряженности борь­
бы, стоило т о л ь к о , наступить моменту затиш ья или хотя бы
заминки—и дряблая психология «кающихся» отчетливо высту­

-

8 7

-

п ал а вперед, к а к проступает в осеннее время сырость на стенах
дома.
(s
К н ачалу восьмидесятых годов—времени круш ения револю­
ционного разночинства— различие, между обоими указанными
течениями значительно сгладилось. Наиболее яркие представи­
тели разпочипства систематически выхватывались из рядов
<Зорцов, неудачи и пораж ения разочаровы вали многих, з а р а ж а я 1
и х пессимизмом и апатией, свойственными другому течению; По
мере упадка движ ения разпочинпая и «кающаяся» интеллиген­
ция уходили от тех угнетенных масс, с именем которых они с в я -1
зы вали свою деятельность, и замыкались в личную ж и зн ь, служ а
этим косвенно бурж уазии. В этот период стал наглядно с к а з ы -.
ваться мелко-буржуазный х арактер этого течения. Нечего при­
бавлять, что все растущ ие кадры интеллигенции шли открыто
на служ бу к господствующим классам.
С другой стороны, и сама мелкобурлсуазная среда перестала
у ж е вырабатывать цельных, несгибаемых Базаровых.- С течением
времени русское общество волей-неволей демократизировалось.
Р азл и чи я меледу общественными классами в правовом отношении
стали меньше, интеллигенция, в ряды которой шло «избыточное
население» мелкой бурж уазии, уж е пе представляла того чуди­
ща, о котором Кирсановы пренебрежительно спраш ивали:
«кто сей?», а напротив занимала почетное пололсенне в обществе.
Теперь уменьшились в значительной степени те противоречия,
которые обусловливали резкость и цельность базаровских черт.
Разночинцу нечем было питать своей непримиримости и социаль­
ной ненависти. У нас еще не создалось перепроизводства интел­
лигентов, к а к па Западе; перед интеллигентом была открыта
ш ирокая дорога. Чтобы всосать в свою психику элемепт непри­
миримости и социальной неиависти, разночинец-интеллигент
долж ен был брать и х из другой среды,— из среды угнетенных н
обездоленных классов. Он доллеен был любить и ненавидеть,
страдать и радоваться, бороться и торжествовать не за свой счет,
не за счет породившей его среды, а за счет совершенно посторон­
него ему класса.
И з этого условия логически вытекало два нололсення: во
1-ых, сколько пнбудь широкое участие интеллигенции в леизни,
страданиях и борьбе такого постороннего класса зависело от
того, в какой мере ее личные интересы— например, политиче­
ски е—совпадали с аналогичными интересами этого класса;

-

88

—

во 2-ых, полный переход интеллигентов на сторону такого кл асса, V
независимо от такого совпадения интересов, предполагал полное »
отречение их от идеологии, психологии и интересов той среды, 1
Г из которой они выходили. А это, разумеется, могло быть '
^количественно лишь ограниченным явлением.
К огда в начале девяностых годов на общественную арену
выступил повый класс—пролетариат, выдвинувший н аряду со
своими социальными требованиями и требование политической
свободы, он встретил в среде интеллигенции самый сочувствен­
ный прием. Увлечение идеологией пролетариата—марксизмом,—
быстро росло, побеждая старые иптеллпгентские куш іры , и
могло казаться, что марксизм выралеает интересы нерабочего
класса, а к а к раз этой интеллигенции. Только систематическое
отпадение от марксизма отдельных влиятельных лиц или групп
(ревизионизм, идеализм) указы вало на то, что под флагом маркксизма провозится и контрабандный товар.
Наиболее ярким подтверждением нашего первого вывода
было повальное увлечение социал-демократией (на этот раз
далее не марксизмом, а прямо социал-демократией) нашей ра­
дикальной интеллигенции в первый год революционного движе­
ния. Политическая борьба, шедшая под знаком пролетариата,
леаледа политической свободы и калеущаяся близость ее осуще­
ствления ощущались т а к интенсивно, что интеллигенция готова
была пойти за кем угодно, хоть за босякамн (ведь был же период
увлечения интеллигенции босячеством!), если бы только одн
подавали надежду на победу. Практическое совпадение интере­
сов (политических) интеллигенции и пролетариата казалось ей
настолько полным, что она охотно рядилась в тогу социалдемократизма.
Но пролетариат не оправдал ее наделзд. Он не дал ей поли­
тической свободы. Этим оп потерял в ее гл азах весь свой ореол,
( и оиа с негодованием и презреньем отвернулась от него. И чем
, неудерлшмее было увлечение в момент под‘ема, тем беззастен; чивее стало отречение в момент упадка. Опамятовавшись после
; революциоипого угара, интеллигенция предала апафеме ие
■только социал-демократию, нѳ только революцию, по и политику
, вообще, т у самую политику, которая составляет один из суще. ственнейших ее интересов. Вместе с водой выплеснула она иа
ванпы и ребенка.
Этот период политической реакции в среде интеллигенции

імы еще перелшваем и в настоящее время. Оп весьма яр к о и
характерно сказался в любимой области интеллигенции— в.
литературе. И одним из наиболее яр іш х и характерны х, вы рази;телей его явился г. Арцыбашев в своем романе «Саннн»— и это
: потому, что в образе своего героя он дал квинт-эссенцию этих
'реакцноппых настроений среди интеллигенции, нарисовал этот
образ гораздо более сгущенными красками, чем дает действи­
тельность. Роман от этого потерял в худолсественном отношении,
но зато оп дал публицисту богатую пищ у. После полувековых
;скитаппй разночинец-интеллигент, говорят нам, стал Саниным.,
.«Как дошел он до ж изни такой»,— это мы видели. Посмотрим же
теперь, что это за «такая» лензпь.
3.

К то т а к о й

Санин?

Что за тин представляет собою Санин? В нашем разборе мы
постараемся по возможности проводить параллель меледу Сани­
ным и Базаровым, т а к к а к эта параллель после всего сказанного
нами крайне поучительна.
Подобно Базарову Сапин пе зп ал н икаки х воспитательных
влияний; оп тояее «воспитывал сам себя».
«То, самое валеное в.леи зн и врем я,— говорится в романе
г. Арцыбашева, когда под влиянием первых столкновений с
людьми и природой слагается характер, Владимир Саппп пролеил вне семьи. Н икто пе следил за ппм, иичья р у к а не гнула
его, и душ а э т о г о ч е л о в е к а с л о ле и л а с ь с в о б о д ­
но н с в о е о б р а з н о , к а к д е р е в о в поле»*).
Мы видим, таким образом, что г. Арцыбашев ставит себе
ту-ж е психологическую и эстетическую задачу, иго и Тургенев:
нарисовать тип человека, свободного от традиций, от предрас­
судков, от установленной морали, вообще, от «прнненпов»
существующего общества—тип отрицателя, вошедшего в это
общество к а к бы извне. Но сразу лее обнарулепвается разница
в постановке вопроса у обоих авторов. Оторванность Б азарова,
•то «внешнее» пропехоледение было несомненным историческим
фактом. В лице Б азарова в существующее общество вступил
действительно «извне», из совершенно другой среды новый
тип разпочіш сц-иптеллигеят.. В то лее время этот тип вырос
*) К у р с и в , к а к и в д а л ь н е й ш е м , м ой .— Автор.

I

—

90

—

в тако й обстановке, где действительно о воспитании не могло
б ы т ь п речи, где оп на самом доле сам себя воспитывал.
Не то Саннп. З а спелою героя арцыбашевского романа пе
стоит н икакой новый общественный слой с своеобразными,
чуждыми господствующим классам общества условиями жизни
И з романа мы видим, что Санин происходит из интеллигентной
семьи и , если в этой семье небрелсно или плохо воспитывали
детей, то это индивидуальный факт, а пе сколько-нибудь ши­
рокое общественное явленно. Самовоспитание Санина—простая
случайность, привнесенная автором д ля более легкого доказа­
тельства своих мыслей.
Б азаров—ж и вая историческая личность; Санин—плод ху­
дожественной фантазии автора. Вот первое сходство и первое
различие между двумя героями.
Подобно Базарову Санину пришлось толсе немало биться
в годы юности, перед тем, к а к мы встречаемся с ним в романе.
Он рассказывает матери п ссстре, «как леизнь бросала его из
стороны в сторону, к а к много приходилось ему голодать бро­
дить»... «Жил оп, где придется, делал, что придется, то работал,
то слонялся без цели, по видимо му, любил пить и много знал
ж енщ ин ...—узнаем мы в другом месте.— Общей идеи в его жизш і
не было, ішкого оп не ненавидел и ни за кого не страдал».
И здесь, несмотря па сходную внешпость скитальческой
ж изнн, проскальзывает коренное различие меледу шім и Б а за ­
ровым. В ся леизнь Б азарова проникнута потребностью труда
и жаждой зн ан ия. Мы улее отметили выше, что Б азаров, как
и его защ итник П исарев, были фанатиками знания. Знание
давало им лично наивысшее паслалсдепие, знание же было той
панацеей, которая доллена возродить и перестроить человече­
ское общество. Н апротив, для Саш ш а весьма характерно, что
на протялсеіпін всего романа автор только един раз заставляет
его взять в руки книгу—и что бы вы думали?—«рассказ о том,
к а к трагически одиноко умирал старый архиерей, окруженный
людьми, поклонением п кадильным дымом, облаченный в зо­
лотые ризы, бриллиантовые кресты и всеобщее уважение».
П равда, наряду с Саниным г-п Арцыбашев выводит дополни­
тельный тип нигилиста-начетчика, Иванова, который якобы
*) П редш ествовавш ая эпоха,напротив, у р авн ял а образованные классы
увеличив пропасть между ними и трудящ ейся массой.

—

91

V-

прочел «массу кшіг»,— но и этот начитанный санинист пришел
только к отрицанию зн ан ия. Н а всякую ссылку на новую теорию
у него есть только один презрительно-пессимистический ответ:
«слыхали!». Б азаров некогда посоветовал Аркадию дать старику t
К ирсанову д л я чтения «Силу и Материю» Бю хнера; Писарев (
признавал популяризацию научных знаний главной задачей,
молодого поколения. Сравните с этим следующий диалог междуСаниным и Юрием Сваролсичем:
— Неужели вы думаете серьезно, что по каким бы то ни
было книгам можно выработать себе какое-то миросозерцание?
— Конечно,— удивленно посмотрел па пего Ю рий.
— Н апраспо,—возразил Санин:— если бы это было гак,
то можно было бы все человечество преобразовать по одному
типу, давая ему читать книги только одпого направления.
Эта полпая протнвопололсность во взглядах Б азар о ва и,
С анина весьма характерна, к а к начало и конец известного,
процесса, пережитого па протяж ении иолустолетия разно чин-,
■ской интеллигенцией. В ступая н а поприще общественной д ея-(
тельности, эта интеллигенция принесла с собою неограниченную
веру в силу мыелн, и эта вера в течение долгих лет питала ее
ж и зн ь и борьбу. Но изверивш ись со временем во всеразрешающей силе мысли, опа с той лее прямолинейностью рацио­
нализма развенчала свой кум ир, бросившись из одной край­
ности в другую.
Санин отрицает влияние книг, оп отвергает всякие гипотезы,
«читая, что «глупо» на основании н х строить свою ж и зн ь, он .
ж ивет без «общей цели». Мало того, оп вообще отрицает всякие
«конечные цели» и всякие средства к и х достижению. «Золотого
века никогда не может быть,— говорит оп.— Если бы леизнь
и люди могли улучш иться мгновенно, это было бы золотое сча­
стье, но этого быть не молеет!». Т ак лее песснмистичио смотрит
•он и на попытки перестроить человеческие отнош ения. Его
мнение по этому вопросу весьма недвусмысленно и безапел­
ляционно:
— Человек стоит на вечном пути,— доказывает он,— и
мостить путь к счастью все равно, что к бсскопечиому числу
присчитывать новые единицы.
— Значит, все пустота? Значит, «ничего» нету?
— Я думаю: ничего.

—

92

—

При таком мировоззрении Санин естественно не может
обладать социальными инстинктами. Он индивидуалист риг
sang. Б азаров толсе был индивидуалистом, по мы уж е отме­
тили, что его индивидуализм опирался па признание и пре­
следование «общей пользы». Н апротив. индивидуализм,. Санина
чисто эгоистического характера. Оба они высказывают сход­
ные слова по поводу мотивов своей деятельности и критерия
своих жизпенпых оценок; но за этими сходными словами кро­
ется неизмеримое различие. Б азаров действовал «в силу ощ уіцеппй», отвергая «принципы*. Сапнп толсе пренебрежительно
относится к принципам. «Моя лш зн ь,—говорит он,—это мои
ощущения приятного и неприятно го, а что за пределами—чорт
с ним!».
Вся сущность различия меледу обоими тинами н заключается:
как раз в р е а л ь н о м с о д е р ж а п и и и в направлении
их ощущеппй. И Тургенев, и Арцыбашев стремились дать тин^і
людей б е з у с л о в н о и с к р е н н и х , а потому и х поступки,
равные и х ощущениям, являю тся лучшим показателем того,
какова психика обоих героев, а следовательно, и каковы тееоцнальпые условия, которые создали эту пспхпку. Санпн в
одном месте делает довольно характернее замечание: «Миро­
созерцание не теория ж изни, а только пастроешіе отдельной
человеческой ллчиостн, и притом до тех пор изменяющ ееся,
пока у человека еще ж и ва д у ш а... А следовательно,—умо­
заключает он,—п вообще не может быть того определенного
миросозерцания, о котором вы т а к хлопочете...»
Эта софистическая ф раза весьма интересна в смысле вы­
яснения саш ш ской психологии. Что в основу миросозерцания,
т. е. логического об‘яспешгя мирового процесса, лож ится н а­
строение, пош імая под последним психику, это песомненно.
Но соль в том, что у известных общественных образований(а таклсе у отдельных личностей, входящ их в них) данное настроепие является длительным, постояпным. У других лсеѵ
и особенно в известные исторические моменты, настроение
весьма неустойчиво, быстро меняется под влиянием внешних
фактов, а потому и приводит к быстрой и легкой перемене миро­
созерцания. Причины устойчивости или неустойчивости на­
строений и мнросозерцаипй кроются в глубоких основах чело­
веческого общ ежития. П сихнка лиц и групп определяется всем
складом и х жизни и быта, а в составе последних доминирующую

I

—

93

—

роль играют в большинстве случаев материальные интересы,
■способы приобретения благ ж изни. Прочность и устойчивость
этих интересов определяет прочность и устойчивость п с и х и к и ,
•а тем самым прочность и устойчивость миросозерцания.
Поэтому вполне естественно, что наимепыпей устойчиво­
стью настроений и миросозерцания отличаются те общественные
группы , которые пе связаны непосредственными, прочными
интересами с процессом общественного производства, которые
работают в области «падегроек», не создают материальных
б л а г ж изни, корм ятся от доходов других классов. Такими ка­
чествами отличается к а к раз та группа, которая известна под
собирательным названием интеллигенции.
Мы проследили выше развитие пашей разночинской интел­
лигенции от Базарова до революционного периода; эта интел­
лигенция была бессильна слож иться в самостоятельный класс
со своими определенными интересами, она последовательно
переходила от защиты интересов одного класса к защ ите инте­
ресов другого, от одного миросозерцания к другому. Н акануне
революции мы видели ее апатичной, пессимистичной, проник; нутой чеховским настроением. Олсивившееся общественное дви­
ж ени е снова к а к будто бодрит ее. Она начинает принимать
'деятельное участие в политической борьбе, организуется, горя' чится, ш умит. Н аступает бурпый 1905 г. Разночинская интел­
лигенция с нервозностью, свойственной группам, пе связанным
прочными производственными интересами, бросилась, очертя
голову, в водоворот борьбы вплоть до политических забастовок,
вплоть до участия подчас в баррикадной борьбе... и это лишь
д л я того, чтобы после первых лее неудач бежать с поля брани,
отречься от собственных увлечений, предать анафеме те самые»
«эксцессы», о которых опа кричала прелсде с наибольшим ясаром *).
Н ачалась реакция против «крайностей», против «револю, ционизма», против партийности вообще, против политики.
Растерявш и за эти годы весь свой попощепный багаж , интел­
л и ге н ц и я вдруг захотела заж ить полной жизнью , вкусить от
наслаждений ш ір а сего. Обязательному альтруизму предше* / П охож дения наш ей интеллигенции в период 1904—1907 г г ., ее рас­
слоение, со крайности, весьма поучительны д л я социологического зн а ­
комства с характером этого с л о я .,, Doch s te h t‘s in ein em an d ren B uch u n d is t
e in so n d erbar K a p ité l“ Здесь наше внимание сосредоточено на другой теме.

I

—

9 4

—

ствовавпшх поколений противопоставили «естественный» эгоизм; '
и х социализму—индивидуализм; и х понятию долга—свободу ^
личности; и х идее общественного блага—личное счастье. В ’
этой атмосфере реакции против служ ения обездоленным клас- ’
сам возникли те взгляды , запросы, понятия, которые положены ■
в основу саш ш ского типа.
И з отрывочпых сведений относительно биографии Санина
мы узнаем, что и он переж ил пе мало превращ ений. «Было
врем я,— рассказывает он,—когда я сам серьезно мечтал об
идеале христианского жптия». Это был период увлечения тол­
стовцем Ланде (в истории русской интеллигенции толсе есть
такой период). Однако Санпп, по его словам, вскоре «стал яснее
смотреть на его лш знь и увидел, что она страшно несчастна и
бедиа!». В другом месте мы узнаем, что он «принимал риско­
ванное участие в политической борьбе»; но и это увлечение
миновало, и он «бросил это дело, когда оно ему надоело». И
тогда Саппн стал тем «естественным» человеком, каким оп себе
калсется.
К а к бы іш были «естественны» в смысле самобытности и
самовоспитания Б азаров и Санин, нх ощущ ения далеко не
произвольны, а зависят от вполне определенных причин,- а
потому и саш і вполне определенного порядка. Подобно тому,,
к а к музыкальный человек особенно восприимчив к звуковым
ощущ ениям, а человек с притупленным слухом, напр, гарш инский «Глухарь», почти совсем лишен возмолшости воспринимать
эти ощ ущ ения, т а к и калсдый из рассматриваемых памп типов
легче всего, воспринимает и фиксирует те ощущения, к которым
он предраспололсен или по отпошеншо к которым не притуплены
его чувства. Другими словами, в самую основу наш их восприятий
положено все то лее «настроение», пспхнка, а следовательно,
и вся та социальная подоплека психики, о которой мы говорили.
СубЧлстивпо человек сознает свои ощущения свободными и
• произвольными, об‘ективно лее они определяются всей его
лшзненной обстановкой.
:
Б азаров воспитал себя па противопоставлеш т труда п
зп аш ія барскому безделью и эстетпке. Его психика слолш лась
так , чго в нем не возникало ощущений, характерных для «отцовч>;
его ощущ ения были пового порядка—они, к а к мы впдели, под­
с к а зы в а л и с ь потребностями нового демократического общества.
Таковым было его ощущение, вызывавшее характерное для

—

95

—

Б азарова действенпое отрицание, таковым лее было и то ощ у­
щение, в силу которого ему хотелось «с людьми возиться». Б а ­
заров представлял молодость разпочпнекой интеллигенции,
его задор происходил от полноты и избы тка сил, перед ним
открывалась бесконечная перспектива плодотворного труда.
Оп был родоначальником самостоятельного интеллигентского
движ ения.
Ииачс складывалась психика Сашш а, и друпім ощущениям
открывала опа простор. Саппн, в протпвопололспость Б азарову,
появился на свет после целого ряда пптеллнгеитсіспх поколений,
к а к продукт длинной истории интеллигенции, появился в мо­
мент разочарования этой интеллигенции во всей ее полувековой
деятельности, в момент бегства от общественного слулсеппя в
личную лш знь. В основу его пастроення легло это отрицание
прошлого, сделав его душу способной перелсивать только эго­
истические ощ ущ ения, с‘узив ее отзывчивость и емкость до тесных
пределов личпого довольства.
— Я знаю одно,— говорит оп:—я виж у и хочу, чтобы лсизиь
не была для меня мучением. Д л я этого надо прелсдо всего удо­
влетворять свои естественные лселапия... Ж елаш іе это все:
когда в человеке умирают лселашія— умирает и ого лсизиь, а
когда он убивает лселапия—убивает себя!
— Но лселапия могут быть злымн?
— Может быть.
— Тогда как?
— Т ак лее,— ласково ответил Сашіп и посмотрел в лицо
Ю рия светлыми, немигающими глазам и.
И в этом ответе, сопровождаемом «немигающим» взглядом,,
опять сказывается неизмеримое различие меледу Саниным и
Базаровым. «И честность— ощущение?»— спраш ивал А ркадий
Базарова. «Еще бы!»— ответил Б азар о в. То лее самое ответил
бы н Санин, но дело в том, что Б азаров в силу с в о и х ощу­
щений мог быть т о л ь к о честным, санннские ж е ощущения
не различаю т честпости и бесчестья. Честность в общественных
отношениях—это сообралсение «общей пользы», а мы знаем,
что оно играло решающую роль в утилитарной морали Б аза­
рова. Мораль лее Саш ш а основывается на лпчпой пользе (вер­
нее наслаждении), а перед этим критерием различие меледу
честностью и бесчестием утрачивает в с я к и й ’ смысл. Поэтому
Санин вполне последовательно приходит к тому выводу, чте

1

-

97 —

— 96 —
4»

•«естественным», т. е. свободным от предрассудков человеком
молеет быть только нравственно или физически невменяемая
личность.
«По моему,—говорит оп в одном место,—только пьяный
человек и яшвет, к а к следует... пьяный делает только то, что
ему хочется... хочется ему петь—поет, хочется тапцовать—
танцует, и пе стыдится своей радости и веселья». В другом ме­
сте Санин так лее сочувствепно высказывается про мерзавцев.
«Он (мерзавец) делает то, что для человека совершенно
естественно. Он видит вещь, которая ему пе принадлежит, но
которая хороша,—он ее берет; видит прекрасную женщину,
которая ему не отдается, оп ее возьмет силой или обманом. И
это вполне естественно, потому что потребность и понимание
наслаждений и есть одна из немногих черт, которыми есте­
ственный человек отличается от животного. Животные, чем
больше они—животные, пе понимают паслалсдсний и не спо­
собны и х добиваться. Оші только отправляют потребности.
Мы все согласны с тем, что человек не создан для страданий,
и пе страдания лее идеал человеческих стремлений... Человеку
от природы пе свойственно воздерлеаіте, и самые искренние
люди, это—люди, не скрывающие своих волсделений, т . е. те,
которых в общелштии называют мерзавцами».
Если бы Базаров выслушал эту тираду, он, вероятнее
всего, повернулся бы спиной к говорящему и пошел бы резать
лягуш ек. А если бы и снизошел до беседы с Сапииым, то об‘яснил бы ему, во 1-х, что оп певежда, ибо лшвотпые пе хуже
сто «понимают наслаледение», а он не лучше животных «отпра­
вляет потребности», а во 2-х, что интеллектуальная деятельность
способна давать не менее высокое наслаждение, чем прикарма­
н и в а т ь чуж их вещей или насилование красавиц. Кроме того
Базаров мог бы указать Сапину, что молшо отстаивать свою
свободу и беречь святость своей лпчпости, вовсе пе сводя своей
деятельности к одним элементарным физиологическим отправлепиям и не базируя этой индивидуальности на таком слу­
чайном факторе, к а к физическая сила.
В самом деле, если вы внимательно ■прочитаете роман г.
Арцыбашева, вы увидите, что Сании много ест, еще больше
пьет, говорит пе мало по большей части совершенно ненужных
грубостей, больно дерется и артистически соблазняет краси­
вых женщин. Дальше этих запросов оп не идет, н даже те ра-

Ô

ѵ

дуяотыв перспективы, которые ему грозятся в будущем (Сании
достаточно непоследователен, чтобы, вопреки своим же словам,
рисовать себе «золотой век»), пе ведут к расширению его по­
требностей.
«Мне всс грезится счастливое время,—говорит оп,—когда
меледу человеком и счастьем но будет ничего, когда человек
свободно il бесстрашно будет отдаваться всем доступным ему
наслаясдепьям... Та эпоха, когда люди леил и только леивотом,
была варварски грубой и бедной,— паша, когда тело подчинено
духу h сведопо на задний двор, бессмысленно слаба. По чело­
вечество ж ило пе даром: опо выработает новые условия лепзпп, в которых пе будет места нн зверству, ші аскетизму».
Психология и этика Санппа, думается, достаточно ясна
из приведенных цитат. Теперь посмотрим, чем является Саппн,
к а к общественный тип п какова его роль в процессе превращений
общества?
Мы улее указывали вскользь, что Саннп но есть леивой,
реальный тнн, он, так сказать, тип конструктивный, какими
изобилует тенденциозная литература. Автор собрал воедино
ряд черт, характерных для происходящего в средо интелли­
генции поворота, п, суммируя их, создал тип, который в таком
виде в действительности пе встречается. Сумма лее саппноких
черт озиачает о т к а з о т п о л у в е к о в о й т р а д и ц и и
' р а з н о ч и н с к о й и н т е л л и г е н ц и и п прежде всего
' отказ от слулсенпя угнетенным классам—в общественной яспзпп,
' отказ от императива долга—в личной. У массы этой пптеллп■генціш давно уж е «принципы» разошлись с «ощущениями»,
ее давно тяготила традиционная общественная п личная мораль,
l i a короткий m ir эти противоречия, казалось, стерлись под
.влиянием общественного под‘ема, по лишь с тем, чтобы потом
■снова вспыхнуть еще резче, на этот раз, повпдпмому, беспо­
воротно—п привести к окончательной ликвидации. Открещи­
ваясь от своего прошлого, эта интеллигенция о к о н ч а ­
т е л ь н о у х о д н т о т т р у д я щ и х с я м а с с , с кото' рымп опа—фактически плп формально—была связана в течение
' десятилетий. Но в капиталистическом обществе, каковым уже
стало и с каледьім дием все больше становится русскоо общество,
•уход от трудящ ихся классов н е и з б е ж н о п р и в о д и т
•в о б * я т h я к л а с с о в г о с п о д с т в у ю щ и х , б у р ле у а з il п. И как бы радикальными не казались Саниным их
Л и те р а ту р н ы е очерки.

•

7

— 98 воззрения, сколько бы пи рядились они в тогу анархизм а,какие
бы крепкие словечки пи метали по адресу того, что «жило чужой
кровыо», их появление в конце концов означает лишь н о в ы й
шаг р а з н о ч и н с к о й и н т е л л и г е н ц и и в сто­
р о н у б у р ж у а ' в п п . Сейчас это кое-кому молеет показаться
парадоксальным, но пусть уляж ется волнующаяся стихия
перелшваемого момента, и сегодняшний парадокс станет оче­
видным для всех фактом.

В Н О Ч Ь П О С Л Е BHTB.t
I.
Когда по чь опускает свой покров па поле битвы и разде­
ляет борющихся,— наступает момент учета итогов дпя, опре­
деления потерь и завоеваний. Тогда разбитый противник спешит
отступить под прикрытием темноты, а победители, пе рискуя
преследовать во мраке, предаются торжеству и радости. Н а
поле битвы остаются только трупы н рапепые,—и вот среди
них начинают появляться темные фигуры мародеров, шарящие
по карманам, снимающие кольца с р у к, образки с груди. Ибо
почь после битвы припадлелшт мародерам.
Вчера еще оші прятались от опасности боя по рвам и овра­
гам, многие еще вчера состояли—а больше числились—в рядах
побежденной теперь армнн, по темиота почп сделала их храб­
рыми, и Опи спешат обобрать тех, кому вчера до хрипоты кри­
чали «ура». Ибо мародеры суть мародеры—п х дело воодуше­
вляться больше всех в случае победы ц— обшаривать карманы
павших товарищей в случае поралеепия.
Роль таких мародеров сыграла в русской революции так
»называемая интеллигенция—т.-е. средияя и мелкая бурж уазия
>свободных профессий, либеральная п радикальная, кадетская
'и беспартийная, политическая и беллетристическая (что, впро­
ч е м , у пее мало различается).
Едва победа начала заметно склоняться па сторону «по­
рядка», т.-е. реакции, к а к из «единой освободительпой армии»
выскочил г. Струве с своей знаменитой «дезорганизацией- на­
родного хозяйства посредством стачек»—тех самых стачек, на
которых г.г. кадеты вышли в люди. От него пе отстал, конечно,
г. Изгоев, -обративший все свои слабые познания по марксизму
против социал-демократии. И пошла писать губерния! Еще у
всех свежи в памяти мародерские похоледепия г. Милюкова с
«красной тряпкой» и «ослами».
7*

—

Куда конь с копытом, туда п рак с клешней. По морс того,
к а к сгущались сумерки ночи, начали выходить иа мародерские
промыслы и т ак называющиеся «левые» с «Товарищем», «Сто­
личным Утром» и проч. во главе. Сначала оші обшаривали
только «большевиков», в надежде, что этим обмапут обществен­
ное мление революционных слоев. Это им отчасти удалось.
Далее некоторые из сощіал-демократов поддались сему обману
и помогали мародерам из «Товарища», придерживая за руіш
упорствующих «большевиков». Но когда иочь настолько стала
черной, что трудно было отличить «бс» и «ме»,—проворные
руіш мародеров пырпули с таким нес успехом и в «меньшевист­
ские» карманы.
К ак некогда слишком яркий свет слепил пашу интеллиген­
цию и вызвал в ней головокружение, так темнота ночи вызвала
в ней мародерские паклоииости и толкнула па путь «пошаливашія».
Своеобразные формы приняло это мародерское «пошалн, вание» у интеллигенции беллетристической. Опа то лес начала
.запускать руіш в кармапы вчерашних борцов, по тут памети.лнсь два течения. Не знаю—темперамент ли тут виноват,
•психологические различия или просто «сообралеепия»,—только
• часть ударилась в мрачную переоценку ценностей, апеллируя
' от созпательпой, созидательной борьбы к дикой разнузданности
разрушительных, анархических сил, другая лее часть, напротив, начала искать утеш ения п услады в лсепских (а то и муж­
ских) телесах, углубляясь в «тайну пола». Тощие брюнеты
стали пессимистами, лсирпые блондины—-гедонистами.
Характерными выразнтеляш і этих двух течений явились
Леоіпід Андреев и Федор Сологуб, к а к оіш представлены в
третьей книжке Альманахов «Шиповника». Онн оба выступают
здесь в типичной ролл мародеров. Только костюмы у m ix раз­
ные il разный грим. Оба оші зале8ают мародерскими дланями
в политику, в жизнь и дела революционеров, героев вчерашней
бптвы, и когда оші уходят со страниц книги, вы видите, что
па «обработанных» борцах но осталось ни одного ценного пред­
мета. Только мрачный брюнет Леонид Андреев делает это с по­
добающим брюнету демоническим взглядом, а яснзнерадостный
блондин Федор Сологуб—беззаботно посвистывая ігпоплясы вая
J матчиш.

101

—

По «нонешним» временам упрек в мародерстве является
для известпых кругов, полеалуй, высшей похвалой. Но так
как, кроме мародерствующих брюнетов н блондинов, есть еще
и ин в чем неповинные читатели, которым пе мешает разобраться
в цепиостп мародерской литературы, то, нз увалеешія к этим
читателям, мы не ограничимся простым упреком по адресу
указанных двух беллетристов, а постараемся доказать и х ма­
родерство па основании их собственных сочинений, а именно:
рассказа Л сопи да Андреева «Тьма» и начала (будем надеяться,
что оно явнтся и концом) романа Федора Сологуба «Навыі
Чары». При этом оговариваемся вперед, что мы будем касаться
исключительно публицистической стороны этих произведений,
их жизненной правды, а не и х эстетической стороиы, пе их
худолеествеипой правды, и это по той простой причине, что
последней в сих произведениях совершенно не имеется.

II.
Леонид Андреев—типичный выразитель неустойчивых на­
строений оскудевающей русской интеллигенции. Эта интел­
лигенция когда-то—в эпоху реформ 60-х годов—ож ила и при­
готовилась леить хорошей, благообразной, полезной лепзпыо,
творя альтруистическое дело. Но ее «благие порывы» так и
Достались порывами— ее быстро облили холодной водой. К ак
•только началась реакция тотчас лез после реформы, интеллнгенция эта встала па путь постепенного падения. Н а упорную,
серьезную борьбу опа была неспособпа. У нее никогда пе было
революцпоиного темперамента, у нее были только культурные
потребности. З а то ей больше других доставалось от реакции.
Со всех культурны х постов ее вылсивалп «рыжие подстрижен­
ные бородки», кричавшие неизменное «пе суйся!» Она была
связана по рукам и погам, а потому у нее и не могло быть дру­
гого настроения, к а к пессимистического.
Л итературная история русской интеллигенции с конца
70-х годов состоит сплошь нз постоянно сгущающейся окраски
пессимизма. А. О. Новодворский, еще стоящий одной ногой в
царстве воодушевления и долга, другой улее переступает в
мрак отчаяния, беспомощности и пессимизма. Еще резче отралеается это отчаяшіе в культурно-интеллигентских типах Гл.
Успенского. Тут сознание пепуленостп не ограничивается улее

—

пределами реакционных гонений, а отражает и реакционное
настроение натравленных па интеллигенцию масс. Эго был
самый тялеелый перелом. «Много в то время пароду погибло»,
говорит Успенский; бывало мечется, мечется человек—глядишь,
на одиннадцатую версту отвезли.
Певцом перелсившего этот кризис поколения явился Вс.
Гаршин. Доминирующим топом его творчества является полное
отчаяние. Всякое чувство радости, наслалсдопия ему противно и
вызывает в пем только ядовитые насмешки. Д ля пего нет луч­
шего и за стенами той громадной тюрьмы, какой стала тогда
Россия. Пальма, вырвавш аяся на волю, видит, что сделала эго
напрасно. Лучшего нет, не стоит жить.
После Гарш ина оскудевающая интеллигенция пережила «
еще несколько фаз своего падения. Опа окончательно отрешилась •
от того ореола страдания и отчаяния, который бросило на нее •
творчество Гаршина н Надсопа. Опа освободилась от него н ,
окончательно опошлилась. В таком виде застал со и и зо б р ази л .
Чехов. К азалось, что оп пишет ее предсмертный портрет, что *
его преемник, если таковой будет, сможет описать ее только
в гробу. Но оскудевающая интеллигенция оказалась живучее,
чем мояспо было предполагать; опа оказалась столь же живучей,
к а к и тот строй, который ее породил. Умер дядя В аяя , застре­
лился Ивапов,—но около ш іх народились и подросли новые*
интеллигенты, такие нее безвольные, такие же неспособные на .*
дело. Росли опи уж е в несколько другой обстановке: онп вни-*
тывали дыхание пробуждающейся к повой жизни массы, они»
видели, к а к назревают элементы какой-то титанической борьбы,и, колеблясь меледу надеждой и педоверпем, о пи—бессильные, ■
сами неспособные па борьбу—испытывали какой-то внутренний*
уж ас. У жас стал их доминирующим пастроением, к а к некогда •
пессимизм. У ж ас к той пробуждающейся массе, которая крыла
в себе нечто неведомое—быть молеет, стихию дикого разруш ения; J
уж ас к той грубой господствующей силе, которая, ощетпнясь
миллионом стальных игл, готовила своим слепым упорством
какую-то страшную катастрофу; улеас к самим себе—безвольным
и беспомощным, способным охватить мыслыо таіш е бездны и
неспособным своей волей отклонить течеіпіе далее жалкого
ручейка; улеас, наконец, ко всей жизни, где все так неведомо
и дико, где разум меркнет перед разгулом темных страстей,
где царит произвол бессмыслеппого случая.

103

—

' И певцом этого улеаса явился Леонид Андреев.
В своеобразных, каішх-то болезненно нзощрепиых формах
д ал он образ пашой леизни, к а к она преломляется в мысли и
чувствах этой интеллигенции, ж изни, насквозь пропитанной
беспомощностью всего светлого, доброго, и неизменным тор­
жеством мрака, тьмы, грязп п насилия. Еще задолго до того,
к а к он дал своеобразную апологию «тьмьр>, в рассказе этого
наименования, оп во всех свопх произведениях проводил ту
мысль, что тьма побеледает и засасывает свет. Вспомните его
рассказы: «Бездну», «В тумане», «Степу». Крайне ярко про­
ведена та лее ндея в «Савве», где человек, борющийся против
тьмы, гибиет от этой тьмы, искусно направляемой хищными
руками. Кроется та лее мысль и в «Иуде» (хотя тут она отодви­
нута на задний плаи). Умный, страстный, искренний Иуда
ж алко гибиет, а плоды всего великого дела достаются тупым,
ограниченным ремесленникам апостольства. И разве пе погло­
щает страшпая тьма небытия, воплощенная в «Элеазаре», вся­
кого, кто входит в общение с этим сыном смерти?
1
Эта ндея господства на земле тьмы, в борьбе с которой
• неминуемо гибнет все сильное, смелое и прекрасное,— звучит,
к а к похороппый звоп, во всем творчестве Аидреева. Но совер­
шенно новую постановку, или, вернее, повое разрешение паходпт эта идея в рассказе «Тьма», помещенном в 3-й книжке
«Шиповника». И не только новое, но и весьма странное, ибо
здесь эта идея поступает па службу мародерству.
III.
И оскудевающая интеллигенция и ее певец ииксгда ие от­
н осились к русской революции активно; в качестве ли зрителей,
'в качестве ли участников оші всегда заш імалп пассивное по­
л ож ен и е. Интеллигенция давала себя увлекать в горячие мо•.мепты в водоворот событий и с таішм лее успехом позволяла
*себя выбрасывать в часы отлива па берег вместе с илом и щеп­
ками. Только в первом случае опа пела бравурные гимпы, а
во втором—ныла: «па реках вавилонских...» П равда, водоворот
революционной борьбы по вдохновил Леонида Аидреева к ху­
дожественному творчеству, пе увлек в пем худолепика; в момонт
первых крупных вспышек народного движения оп тянулся
«к звездам». Зато оп очепь ярко, слишком ярко отразил настрое-

—

10 4

—

пне разочароваш ш и банкротства, охватившее интеллигенцию •
после того, к а к выяснилось, что для одоления тьмы нуж но'
гораздо большее напряжение сил.
Рассказ «Тьма» очеиь резко порывает с периодом падежд и
увлечений; оп пе только констатирует торжество тьмы, как в
прежпих произведениях г. Андреева, ои идет дальше п дает
апологию этой тьмы. П равда, оп апологнзирует пе ту политиче­
скую тьму, с которой никогда ие мирилась интеллигенция.
Оп прибегает к помощи Досюевского^п восстаповляст идеали­
зированную тьму униженных и оскорбленных, ошибочно ду­
мая, что эта тьма является антиподом, а пе оборотной стороной
той, ненавистной, тьмы. Правде революционера, которая к а ­
лсется ему ж алкой—«маленькой п невшшеиысой честпостыо»,—
он противопоставляет правду тьмы—«дикую п темную, к а к го­
лос самой черной земли». Меледу этими двумя правдами проис­
ходит борьба, il последняя правда побеждает первую.
Если бы Леонид Андреев был каким-шібудь прорицателем
и л и сказателем, ои мог бы ограничиться этим образным противо­
поставлением двух правд, сдобрив нх иносказательной апокри­
фической легендой. По оп худоленик, ему пеобходимо вопло­
тить свои правды в леивых людей, поставить этих людей в опре­
деленные отношения, заставить пх мсить и двигаться. А в этом
о и сам подчішеп еще высшей правде—имепио, худолсествепной
правде, которая является лишь эстетически претворенной ж из­
ненной правдой. Здесь оп больше пе хозяпп: раз сотворив своих
героев (а герои эти тоже доллепы быть правдивы), он молеет
заставить их действовать только согласно законам пх психики;
исход определяется созданными им характерами и и х жизненной
обстановкой.
Посмотрим лес сначала, каковы эти две правды, столкнув­
шиеся в комнате проститутки, из-за души революционера?
Ту правду, которую псповедывал ои до перелома, предста­
вляла «к р о X о т и а я» горсточка людей, с т р а ш п о мо­
лодых, лишенных отца и матери, безпаделепо вралсдебиых и
тому миру, с которым борются, и т о м у —з а к о т о р ы й
борются они. Ушедшие мечтой в далекое будущее, к людям
братьям, которые еще пе родились, свою короткую леизнь они
проходят бледными, окровавленныші тенями, призраками, ко­
торыми люди пугают друг друга. И б е з у м н о коротка их
ж изнь: калсдого из mix ждет виселица, или каторга, или су-

—

105

—

масшсствнс; «больше нечего ждать — каторга, впеелица,
сумасшествие» !).
А вот другая, новая правда, на которую революционер
г. Андреев иромеиял свою вчерашнюю правду. Она выралсепа
в его тосте: «За пашу братью! З а подлецов, за мерзавцев, за
трусов, за раздавленных лепзпыо. З а тех, кто умирает от сифи­
лиса. З а всех слепых от ролсдення. Зрячие! выколем себе глаза,
ибо
стыдно
зрячим
смотреть
на с л е п ы х
о т р о лс д е и и я . Если пашими фонариками пе сможем
осветить всю тьму, так п о г а с и м не е огші и все п о л е ­
з е м в о т ь м у . Если иет рая для всех, то л для меня его
не надо—это улее не рай, девицы, а иросто-на-иросто свинство.
Выпьем за то, девицы, ч т о б ы в с е о г п н п о г а с л и .
Пей, темнота!» (курсив мой).
И эта вторая правда победила первую. Революционер,
готовившийся через день совершить какой-то валшый терро­
ристический акт, вдруг открекается от своей правды, воспри­
нимает правду публичного дома, становится возлюбленным про­
ститутки. Д ля того, чтобы оправдать психологически этот не­
вероятный и скоропалительный поворот, Леонид Андреев ста­
рается подготовить читателя, наделяя своего революционера
особыми душевными качествами. Здесь, в сущности, ахиллесова
пята рассказа. От психологического уклада революционера
зависит вероятность всего действия н его исхода. И соответ­
ствие этой нспхшш леизпеипой правде решает вопрос о цен­
ности всего рассказа. Здесь кстати заметить, что в своем Алексее
автор дает не какой-то индивидуальный характер, а выразителя
определенной правды—революционера, как тип 2). Поэтому
действительны в нем могут быть только типичные черты, только
характерные для революционной психики вообще.
Прелсде всего мы узпаем от автора, что его герой, «скула‘) П о д черк н уты е нам н м еста н а гл я д н о п о к азы в аю т своеобразн ы й прием
а вто р а: путем у т р и р о в к и , доход ящ ей до и зв р а щ е н и я ф а к то в , о н по сущ е­
с тв у оЗесценивает р о л ь и зн ач ен и е револю ц ионной б о р ь б ы ,— ф орм ально
в е н ч а я ее ореолом героизм а.

'*) Можно подумать, что автор дает только одну разновидность ре­
волюционного типа — н ап р ., максималиста. Н о это неверно; по крайней
мере, из р асск аза этого не видно. Н апротив, сам ая постановка вопроса о
двух правдах позволяет лумать, что речь идет о революционной правде
вообще.

—

106 —

стый, крепкоголовый, знающий только да п пет», отличается
особым складом мысли. «Его мысль в обычное время была туга
п медленна; но потревоженная однажды, она начинала работать
с силой и неуклонностью, почти механически, становилась чем-то
вроде гидравлического пресса, который, опускаясь медлеппо,
дробит камин, выгибает железные балки, давит людей, если опи
попадут под пего—равнодушно, медленно и пеотвратнмо. Не огля­
дываясь нп направо, ші палево, равнодушный к софизмам, полуответам п намекам, он двигал спою мысль тяж ел о, даже жестоко—
пока пе распылится опа пли пе дойдет до того крайнего логиче­
ского предела, за кото рым’пустота и тайпа». Т ак ая прямолиней­
ность и метафизичность, конечно, совершеппо не характерна
для революционного мышления. Но опа необходима Леониду Ан­
дрееву для его задачи, ибо без нее станет психологически непо­
нятным, почему революционер должен был принять в с ю правду
проститутки, после того, к а к пошатнулась в нем уверенность в
своей правде.
Д алее. В той правде, которой служил революционер
г-па Андреева, он и скал прежде всего лпчпого мораль­
ного удовлетворения. Не дело само по себе, пе об'ективаые
результаты работы, пе определенные общественные интересы
воодушевляли его па борьбу, а сознание, что вот, мол, какой
оп хороший. И когда проститутка уверила его, что «стыдно быть
хорошим»,— «вдруг с тоской, с уж асом, с невыносимой болыо
он почувствовал, что та ж изнь копчена для пего, навсегда,—
что уж е не молеет он быть хорошим.Только этим и ж и л, что хо­
роший, только это и противопоставлял п ж изш і il смерти— п
этого пет il пет ничего». Возможно, что среди революционеров
попадаются таіш е несчастные самовлюбленные экземпляры,
особеппо из породы «облезлых бар»,—по опять-тагаі это совер­
шенно не типично для революционного самосознания. Но и эта
черта была необходима автору, ибо революционер, вдохновляю­
щийся делом, а пе собственной душевной прелестью пе поддался
бы так легко моральным доводам проститутки.
Но это еще не все. Г. Андреев решил подковать своего героя
па все четыре ноги, чтобы тем убедительнее была скоропали­
тельность его падения. Д л я этого on раскрывает нам недра его
души, т ак сказать, его психическую подпочву. «Словно с каждой
выпитой рюмкой оп возвращ ался к какому-то порвопачалу
своему— к деду, к прадеду, к тем стихийным, первобытпым бун­

—

107 —
/

тарям, для которых бупт был религией и религия—буптом ').
К ак линючая краска под горячей водой, смывалась п блекла
кіш ж пая чуж дая мудрость, а па место ее вставало свое, собствен­
ное, дикое и темное, к а к голос самой черной земли. И диким
простором, безграничностью дремучих лесов, безбрежностью
полей веяло от этой последней темной мудрости его; в пей слы­
ш ался смятенный кри к колоколов, в пей виделось кровавое
зарево пожаров; и звои ж елезны х кандалов, и исступленная
молитва, и сатанинский хохот тысяч исполинских глоток, и
черный купол пеба над непокрытой головой».
Сопоставьте эти три черты нашего героя, и вы увидите, что,
по замыслу Леонида Аидреева, па дне души его кроется грубая,
дикая, стихийно-разрушительная сила неорганизованного бун­
тарства, едва прикрытая сверху налетом «княжной, чуждой
мудрости»; двигательная энергия этой силы направляется в
определенную сторону неповоротливой, тяжеловесной мыслью,
вдохновляемой сознанием своей хорошестп. Такой тип как раз
и-пужеп был автору для его превращений; в этсм типе улее даны
в скрытом виде все элементы будущего возлюбленного прости­
тутки, апологета тьмы. Нулееи только один толчок, чтобы эти
элементы встрепенулись, сбросили с себя чулсдый палет, осознали
сэбя. И , посмотрите, к а к ая психическая сила производит этот
толчек.
«И строго, с зловещей убедительностью, за которой чувство­
вались миллионы раздавленных жизней, моря горьких слез
и огненный непрерывный бупт возмущенной справедливости—
опа спросила:
— К акое ты имеешь право быть хорошим, когда я —плохая?
— Что?—пе .понял он сразу, вдруг ужаснувш ись пропасти,
которая у самых пог его раскры ла свой черный зев».
Вы видите, что здесь психика проститутки очерчена совер­
шенно так лее, почти темп лее словами, к а к и психическая под­
почва революционера— пресловутое «первоначало» его. И если
оп после слов проститутки, «вдруг улеаспулся пропасти», то
именно потому, что его истинное—дикое, босяцкое, если хо­
тите,— :<я» было только слабо прикрыто налетом влюблеппости
в собственную, вычитанную из книг, хорошесть.
1)
Кстати: эта к раси вая ф раза совершенно лиш ена содерж ания, ибо
история не знает т ак и е «первобытных бунтарей;» но это между прочим.

ч

—
—

108

109

—

—

Т а к о й революционер, сконструированный для ну лед рас­
сказа г-пом Андреевым, мог, конечно, перелшть аналогичный
перелом; быть может, по так стремительно, не* при такой обста­
новке,— ио мог. Вся беда только в том, что самый этот револю­
ционер—плод фантазии автора, состряпан им для специальных
иадобиостей. Оп весьма напоминает тех злополучных собеседни­
ков, которых изобретают ппсателн, любящие доказывать свои
мысли в форме диалога. У пего есть все достоинства такого
собеседника, он удивительно метко и правильно реагирует на
все вопросы автора; одпп только недостаток его вовсе не суще­
ствует па свете.
Тип, представленный Леонидом Андреевым во «Тьме»,
вовсе не революционер, с 14-ти лет скитающийся по тюрьмам,
а родпой брат нашего старого зпакомого санслш пка Орлова,
описанного некогда М. Горьким. Только андреевский Орлов
не имеет за собой периода пьянства и драки, этот период его
истории проделан «дедом или прадедом»; оп лее прямо ролсдается
ко второму акту—к самополеертвовашпо во время эпидемии
(здесь революции). И если бы Леонид Андреев изобразил не
фантастического революционера, а реального буатаря, чуть
покрытого «кіпшшой мудростью», — его рассказ только вы­
играл бы.
Но Леонид Андреев но просто Леонид Андреев, а выразп- •
тель пастроенпй оскудевающей интеллигенции, и писал оп свой ,
рассказ в такой момепт, когда эта интеллигенция иерелшвала ‘
разочарованно в правде революционной, н единственное, что
она могла противопоставить _торлсествующей силе, это бунт
разрушительной стихии. Вы ведете страну к гибели, вот ужо
придет ан ар х и я, опа вас...—грозят эта интеллигенция победи­
телям в политике. А в художественном творчестве ее поэт нзображаст победу тьмы пад революционной правдой, превозносит
бупт стихии, к а к высшую форму, пад сознательной, организо­
ванной борьбой, видит в пей разрешение задачи.
Это ли не мародерство?
IV .

Но если мародерство Леонида Андреева окрашено в мрачиопесспмистнческнй цвет и носит следы глубоких переяшваний
неустойчивой интеллигентской психики, то мародерство Фе­
дора Сологуба, напротив, весьма развязного и игривого свой­

ства,—к а к и подобает неунывающему блопдипу. З а Андреевым
стоят люди, разочаровавшиеся в разумиой политической борьбе
дппосылаюпще революционеров на покаяние к Cone Мармелао в о й 1), за Сологубом— люди, для которых сама эта борьба
была пе более, к а к захватывающим спортом, и которые, свалив­
шись с лошади, одут в публичный дом развлечься после неудачи
А потому и мародерство и х различного сорта: если Леонид Ан­
дреев сры вает с павших революционеров их святыни, Федор Соло
губ, мало интересуясь такими ценностями, учиняет над ними,
так сказать, моральное трупелолсство.
Сологуб отиоспт содсрлеашіе своего романа, повндимому,
к эпохе разгара освободнтельпого движения—к 1906 году или
около этого. Но ппшет-то оп его в конце 1907 г ., и это сказы­
вается ла его беззастенчивой манере трактовать предмет. Такой
развязности мародеры набираются лишь после битвы. Раньш е
только г. Арцыбашев рпекпул однажды (в своем «Сапппе») по­
ставить вопрос на эту почву, да и то дело окончилось скапдалом,—хоть все это происходило пе т а к давно—в начало 1907 г.
К концу года пастроешіе «улучшилось», и «Сапин» мог свободно
появиться отдельным изданием; одновременно выступил и г. Со­
логуб.
Оп сделал попытку написать порнографнчссгаі-полптпческии
роман, пропитать порнографию духом революционного двнже' нпя (н пе иначе, к а к социл-демократического), а революцию
просалить порнографией. Получился социл-демократический
*свальный грох. П равда, порнографическая цельпость романа
1от этого не выиграла, по зато соцпал-демократия оказалась
‘ загалсоппой,—а па большое, вероятно, честолюбие нашего маро­
дера п ие претендовало.
Эта претепцпозная, бездарная во всех смыслах, «Творимая
Ерунда» н пе заслулш вала бы ни малейшего впнмаппя, если бы
опа пе являлась характерным показателем общественной гни­
лости2). Улсо тот факт, что такие вещи могут писаться, а тем
более печататься, а еще паче—читаться публикой, стоит того,
чтобы па нем остановиться. Г. Сологуб пе нз тох писателей,
1) Замечательно характерн а в этом отношении статья г . Горнфѳльда
о «Тьме», напечатанная в «Товарищ е».
2) С ней приходится отчасти считаться и потому, что она преподно­
сится издательством «Ш иповник», составившим себе во врем я оно реп у­
тацию большей разборчивости и лучш его вкуса.

—

110

—

которые твердо и неизменно проводят свои мысли и взгляды.
Од умоет писать в «Русской Мысли» реалистические вещи, а па
страницах Альманахов «Шиповника»—декадентские. Оп вообще
представляет тнп вечио начинающего писателя, ибо, при всяком,
повороте общественных вкусов, он меняет свой вкус и иачпнает *
писать в новом жанре. Такие писатели-флюгера весьма цеипы, ;
как показатели общественных ветров; вот почему мы оказываем )
данному произведению г. Сологуба внимание, не заслуженное ’
пн его художественной, пп идейпой ценностью.
Содержание романа Федора Сологуба мы передавать пе
станем; да его и иет. Есть ряд эпизодов, есть какие-то таинствен­
ные, нелепые события и намеки, граничащие с прямым издева­
тельством иад публикой, по содержания пет. Мы приведем
только некоторые типы и эпизоды, достаточно ярко указывающие
на мародерский характер и цели этого ромапа.
Т р и р о д о в , Георгий Сергеевич, ерцнал-демократ. «Вы
зпаете, я не очень партийный»—говорит ou про себя. Прошлое
его темпое: an am nesis уголовный, с намекаші па садизм, хотя
он делает вид, что отрицает. Когда ему пришлось устроить у себя
ночлег для приезжего агитатора, «приятное ощущение тво­
римой тайны наполнило его радостью». Посещает массовки.
По «лсенскому вопросу»—специалист, при чем разрешает его по
Щедрину, «с точіш зрения Фонарпого переулка». Вдовец—в
жену был влюблен, теперь же «любил смотреть на портрет ясень-».
Ухаживает за Елизаветой (см. ниже), в-то ж е время находится в
случайной (от времени до времени) связи с учительницей гимна­
зии Алкииой (см. пьлее.). К аковы его отношения к учительнице
Надежде, которой он говорит «ты»—покрыто мраком неизвест­
ности. То лее самое и относительно многочисленных «бледных,
тихих мальчиков». Устроил у себя в доме нечто в роде «Паноп­
тикума». Таинственная призма. Зерхсала, от вида которых ста­
новишься стариком, и лсидкостн, возвращающие снова моло­
дость. Ходит па. «навью (?!!?) тропу»,, где вызывает духов. Одно
слово— социал-демократ.
Щ е м и л о в , Алексей Макарович, рабочий, слесарь,
социал-демократ. Деятельность его протекает за сценой, а потому
точно неизвестна. В рассказе же участвует в беседе с почтенными
■бурлсуа, где весьма правильно излагает некоторые пункты
программы. Кроме того, проводит следующую сцену*.
«Щемилов любовался-ее стройными ногами (ногамп Елиза­

— 111 —
веты, которая пришла к нему в костюме мальчика, ибо, «так
скучна однолинейность нашей леизни», по мнению автора); так
красиво двигались па икрах мускулы под загорелою колеею.
Сказал голосом, звонким от радостного восторга:
— К ак ая вы стройная, Елизавета! К ак статуя! Я никогда
ие видел таких р у к и таких ног.
Елизавета засмеялась. Сказала:
— Мне, право, стыдно, товарищ Алексей. Вы меня хвалите
в глаза, точио хорошенькую вещичку.
Щемилов вдруг покраснел и смутился, что было так иеолепданно, так противоречило его всегдашней самоуверенности.
Задышал тяж ело. Сказал, смущенно запинаясь:
— Товарищ Елизавета, вы—славный человек. Вы не обилсайтесь па мои слова, я вас люблю. Я злаю , что для вас социаль­
ное неравенство—вздор, а вы зпаете, что для мепя деньги ваши—
ерунда. Е сли бы я был вам ие противен»... и т. д.
Т о в а р и щ Е л и з а в е т а . Дочь богатого помещика,
социал-демократка.Участвует в организации,говорит иа массовке.
Любит одеваться мальчиком. Но еще больше любит раздеваться.
Доказательством сего слулснт следующая сцена:
«Елизавета разделась. Подошла к зеркалу. Залегла свечу.
Залюбовалась собою в холодном, мертвом, равнодушном стекле.
Выли леемчулены луниые отсветы на линиях ее стройного
тела.
Трепетны были белые девственные груди, увенчанные
двумя рубипамн.
Такое плотское, страстпое тело, пламелеющее, трепещу­
щее, странно белое в успокоешіых светах нелсивой лупы!
Слегка нзогиутые лппии лсивота и пог были четки и тоиіеи.
Колса, натяиутая па колепях, намекала на таящую ся под пею
упругую энергию.
И так упруги и энергичны были изгибы голеней и стоп.
Пламенела всем телом, словно огонь прош ізал всю сладкую,
всю чувствующую плоть.
Хотела, хотела приникнуть, прильнуть, обнять.
Если бы ои пришел!» И т. д ., п т. д.
А л к и л а, Екатерина Николаевна, учительница гимна­
зии, социал-демократка, «холодная, спокойная». Имеет сына,
работает в оргаш ізащ ш . Д ама без предрассудков, о чем свиде­
тельствует так ая сцепа:

— 112 —
«В здрогнула. В стала. И вдруг перестала волноваться. И па
се бледном лице, казалось, ж ивы были только губы, яркпе,
медленно горящие.
Опросила спокойно:
— Георгий Сергеевич, вы меня приласкаетеt
Триродов улыбнулся. Он сидел спокойно в кресле, смотрел
н а н е е прямо и спокойно и пемного замедлил ответом. И Алкпна
спросила опять с печалью и кроткою покорностью:
— Молеет быть вам пекогда? Или пе хочется?
— Нет, К атя, я рад в а м —спокойно ответил Триродов —
Там будет вам удобно,—сказал он, показы вая глазами на откры­
тую дверь в малзлькую соседнюю комнату, и з которой уж е ие
было другого выхода.
— Еслп позволите, я лучше здесь разденусь, сказала
А лкпна, слегка краснея .-М н е радостно, чтобы вы на меня
долго смотрели».
Далее:
«Проворпо и ловко разделась. Н агая, стала перед Ірн род ■вым. П одняла руки— и была вся длинная, гибкая, к а к белая
змея. С ж ала, скрестив, пальцы вытянутых вверх р у к и потяну­
лась всем телом, так ая стройная и гибкая, что казалось, вот
вот совьется белым кольцом».
Далее:
«К атя, белизна вашего тела— нз гнпс. <Это мрамор,
слегка розовый. Э то — молоко, влитое в алый хрустальный сосуд.
Эгс—горный снег, озаренный догорающей зарей. Это—белая ^
мечта, пронизанная розовым желанием.
— Сегодня вы опять сделаете с меня сколько-нибудь спим*
ксв, да? Иначе я буду плакать о том, что я так ая некрасивая,
т ак ая х у д ая, что вы не хотите вспомнить иногда о моем лице
il о моем теле.

— Д а ,—сказал Триродов,—у меня есть несколько приго­
товленных пластинок.
Алкииа засмеялась радостно. С казала:
— Сначала поцелуйте меня».
Далее:
Q
— «Я читала недавно кое-что о садизме и мазохизме, dro,
должио бьггь, молеет увлечь. Мой муж был такой корректный.
Злой и вежливый. Не бил мепя,—что же, не даром же оп интел­
лигентный человек,—и даже пе говорил очень грубых слов.

—

ИЗ —

Хоть бы дурой когда назвал. Теперь мпе калсется, что я не ушла
бы от него, если бы наши ссоры не протекали так тихо, если бы
оп меня бил, таскал за косы, хлестал бы чем-нибудь».
Далее:
«Алкпна взглянула на него быстрым взглядом. Улыбнулась
я сказала:
— Точно делом занимаемся. Скучно лее так, без всяких
фиотур.
— Чего лее вы хотите?— спросил Триродов.
— То, что мы делаем, в сущности, очень добродетельно,
говорила А лкина.— Меня бы порадовал хотя бы самый легкий
налет извращенности».
Н у, довольно о героях. А вот вам ж анровая сцепка:
«Были студепты и курсистки.
Т ак радостно взволнованы были юные! Т ак волновались
все собравшиеся! Т ак сладко были взволнованы мечтою освобождения, так нелепо и страстно были в нее влюблены!
И не одно здесь было юпое сердце, в котором девственная
страсть сочеталась с мечтою освоболедепня, и в восторге освобождопия пламенела ю ная, ж ар к ая любовь,
освобождение и
любовь, восстание и леертва, внио и кровь,— сладостная мистерия
любви леаледущей и отдающейся! И не одіш загорались очи, уви­
дев милый образ, и пе одни шептали уста:
— И оп здесь!
— И опа здесь!
И в теш і за поляной, где но видят нескромные взоры, не­
терпеливые уста в робкий и быстрый сливались поцелуй. И
отпрянули друг от друга.
— Мы не опоздали, товарищ?
— Нет, товарищ Н аталья, еще не опоздали.
Сказано сладкое имя.
— Пойдемте, одиако, туда, товарищ Валентин.
Сладкое сказано имя».
Вы думаете, это друзья г-на Сологуба собрались на веселую
вакханалию —подальше от взоров полиции? Нет, это, видите ли,
доллсно нзобралсать социал-демократическую массовку. З а н я т а я
ш тука, эта социал-демократия!
И з таких порнографических элементов составлен «сощіал*
демократический» роман Федора Сологуба. И эта суздальская
мазня преподиоснтся с развязным заявленпем: «беру кусок
Литературные очерки.

о

—
—

114

1 15

—

—

лпя- «разум ную » ли ув ер ен н ость «реальны х политиков», а н а р х и ­
жизни, грубой и бедной, и творю нз пего сладостиую легенду,
ибо я —поэт». Было бы правильнее написать: «беру кусок бумаги,
гладкой н белой, и пиш у на ней, что взбредет в голову, ибо—
есть еще неразборчивые издатели, которые платят за это деньги,
и наивные читатели, которые принимают меня в серьез».
Г. Сологуб, к а к видно, очепь внимательно изучал социалдемократов и, особенно, социал-демократок. ГІо, в силу психоло­
гической неизбежности, оп воспринял только то, что было до­
ступно его пониманию. К а к ш аль, что члены социал-демократа чсской фракции 2 -й Думы, представ перед судом, пе вызвали
г. Сологуба в качестве эксперта; тогда бы ясно стало, что социалдемократическая партия ие «преступное сообщество, имеющее
целью и проч.», а просто незарегистрированный круж ок поощре­
ния всесторонних половых сношений'. И вместо каторги депутаты
приобрели бы чисто сологубовскую популярность.

К ак ші разлнчпы но настроению, по топу, по характеру
переживаний рассказ Леонида Андреева н роман Федора Соло­
губа,—они растут нз одного корн я, они—плод одного и того лее
настроения. Это—своеобразная ликвидация революции, идущ ая
параллельно, хотя н враясдебная официальной ликвидации.
Оскудевающая интеллигенция, которая всегда не прочь была
‘ поговорить о пользе свободы, возлагала большие надежды на
революцию, на ее двигателя—пролетариат и иа его руководи. теля— социал-демократию. Когда лее ее надежды не сбылись,
она начала развенчивать своих вчерашних кумиров. Пошло по­
вальное мародерство: клеветать на революционеров вообще, на
; социал-демократию, в частности, стало признаком хорошего тона
• среди якобы демократической интеллигенции. Последняя стала
добровольным, в силу своей ограниченности, пособником религии.
Бегство мелкобурж уазной интеллигенции от пролетариата
представляет исторически неизбежное явление. После неудач;
пых революционных взрывов оно сказывается особенно резко і
Н о русская интеллигенция и это дело не могла обставить сколькошібудь прилично: опа делает его в наиболее унизительной форме—'
в форме мародерства. И, в конце копцов, совершенно безраз-<
лично, что бы пе противопоставляли «правде» борцов вчерашнего

ческое ли торж еств о «тьмы», р а згу л ли обезум евш ей плотп,
ибо здесь только р а зн и ц а тем перам ентов, а смысл о д и н п тот ж е .
ібегство неустойчивы х, безвольны х общ ественны х элем ептов от
Іѵпотшой, п осл едовательн ой , н еослабн ой борьбы .

В добрый час, господа. Ж алеть о потере пе ирпходится.
Но скаяш те—в интересах вашего же самоуважения, с к а ж и т е неужели вы ие можете совершить своего отступления без маро­
дерства, без отравления воздуха миазмами тления

МАКСИМ ГОРЬКИЙ.
I.

* •
Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Ч есть безумцу, который навеет
Ч еловечеству сон золотой.

Таким безумцем, пожелавшим иавеять человечеству золотой
соп о святой правде, явился сам Максим Горький. В те грустные
дші, когда на всей нашей общественности еще леж ал тяжелый
покров реакции восьмого десятилетия, когда па поверхности
ж и з н и упыло бродили вялые, полииявппіе чеховские типы,
а то повое, бодрое, сильное, что уж е народилось где-то в глу­
бине, еще скрывалось в недрах общества,—в эти грустные
дни М. Горький выступил дерзким глашатаем безумства храб­
рых. И с тех пор вся деятельность М. Горького—и как художпнка, и к а к публициста—представляет одно сплошное искание
правды,— того нравственного начала, которое осмыслил^ бы
человеческое общеяштие н сделало бы лш знь людей разумной
и счастливой.
По содержанию своего творчества М. Горький явился отри’ цателем и вместе с тем преемппком А. Чехова.^На долю Чехова
выпало изобразить русское интеллигентное общество в худшую
эпоху его опошления и упадка. И оп рисовал это общество
с горькой, страдальческой улыбкой врача, пишущего историю
•болезни пеисцелимого больного. Чехов хорошо знал опошлив­
шуюся душу своего современника, но оп сам не видел исхода,
он не верил в те силы, которые один могли обновить русское
общество. П равда, Чехову приписывают слова, что «через десять
лет у нас будет конституция»; правда, что в последних произве­
дениях он уж е предсказывал бегство свежих, молодых элемен­
тов от гпуспой действительности в новую ж изнь. Но это было

лишь робкое, неуверешіоо предчувствие поэта.' Первые побега
новой ж изни, начавшие пробивать себе путь иа поверхность
общественности к половипо 90-х годов прошлого столетия, были
так новы и чужды психике старого интеллигента, а в том числе
и самого Чехова, что понять и оцсииты іх, а , тем более, поверить
»им онп не.могли. Только впоследствии, когда эти побега окрепли
•и стали могучим деревом, «отцы» интеллигенции оцепили их;
лю понять их и поверить и х правде опи и тогда ие смогли.
Чтобы услышать слабый еще голос зарождающейся иовой
• ж изни, падо было в тс годы внутреппего обновления быть са­
мому молодым душою. Д ля этой миссии надо было специально
родитьдя. И такой худолш пк родился: это был— Максим Горы ш й.
Оп появился в момент начинавшейся великой ломіш нашей
, общественности, став, таким образом, иа грапн двух поколений:
, оп про.тяиул руку лшзисспособяым элементам вчерашнего дня—
• тем самым беглецам чеховского общества—и показал им пер' спектнвы занимавшегося завтрашнего дня,— радулшые, яркие,
, быть молеет, преувеличенно яркие, перспективы. Ибо па его
• долю выпало быть вестшіком назревавшей б у р и .
С половины 90-х годов в русской общественности начал
обпарулш ваться дав по подготовлявшийся перелом. Это был
переход от земледельческой, деревепской, барско-крестьянской
Руси к Руси промышленной, городской, бурлсуазной. Экономи, ческий переворот постепенно выдвинул па видное место новый
• общественный класс—пролетариат, занявш ий сразу характер­
ное для пего обособленное и самостоятельное место в капита­
листическом обществе. С первых же дней своего выступления
•па историческую арену этот класс провозгласил себя носителем
1революционного начала и в социальной, и в политической ж и зн и .
'В воздухе запахло грядущей бурей.
Эти глубоіше соцпальпо-экопомцческпе превращ ения, в
свою очередь, воздействовали на умы тех слоев, которые более
или менее тесно связали свою судьбу с судьбой рабочего класса.
’ И ирелсде всего они отразились на революционной части интел­
л и ген ц и и . Н ачала складываться характерная идеология про­
летарского двшкепия.
Но если п о л и т и ч е с к а я идеология приняла вполне
определенные формы, точно соответствующие смыслу, напра­
влению и задачам рабочего двшкеиия (марксизм), то нельзя
того же сказать про э с т е т и ч е с к у ю идеологию. Эта область

— н е ­
человеческого творчества, по самому свойству своему поэтиче­
ского отобразкения жизии, менее всего точно отражает дей­
ствительность и более «всего запаздывает с этим отражеіпіем.
Художественное творчество, носящее определенные классовые
черты, складывается лишь тогда, когда сам класс узке- значи­
тельно оформился и сознал свою самостоятельность. На заре
движения, когда только начинают формироваться первые кадры
будущего боевого класса, и умы охватывает еще поясная, рас­
плывчатая, хаотическая ндея борьбы, эстетическая идеология!
проникнута лишь неоформленными, радостными предчувствиями х
и чаяниями, преисполнена сознания избытка накопляющихся
сил и лсазкды дать исход этим силам.
Не чувствуя ещ<> нид собою прочпоіі, реальной общественной
почвы, эта эстетическая идеология сама чужда реализма. Исходя
из предчувствия назревающего будущего, опа окрашена элемен­
тами фантастики, опа р о м а н т и ч н а . К ак тонко замечает
в одном месте К . М аркс «в период, когда пролетариат еще очень
неразвит, а, следовательно, и сам еще представляет свое поло­
женно фантастически.—фантастическое изобразкепно будущего
общества возникает из первого, полного предчувствий, стре­
мления пролетариата к совершенному преобразованию обще­
ства». Эта наклонность к фантастике—в сфере ли политического
или худолсествепиого строительства—проявляется в искусстве,
к а к наклонность к романтике. Неудивительно, что М. Горький,
явившийся выразителем еще слабо дифференцированной п р о -~
летарской массы, выступил под флагом ромаігшзма. И , хотя
за семнадцать лет, протекших со времеи «Макара Чудры», бы­
строе развитие пролетариата кореипым образом изменило с од е р ж а н и е творчества М. Горького, превратив его в от­
крытого идеолога рабочего класса,—все лее налет романтизма
сохранился в его поэзии и но сей день. \
I
Поэт-романтик не просто воспринимает в худозкествепных
рбразах окрузкающий его мир, а воспришімает его в преувели­
.4.
ченных л и н и я х , в сгущенных красках, в потенцированных
I l ормах. И воспроизводит оп эти эстетические образы и эмоции
не так, к а к воспринял и х , а в свою очередь фантастически пре­
увеличенно. ' Таішм образом, творческая работа романтика
сопровозкдается двукратным потенцированием линий, форм,
красок, свето-тсней, перспективы/ Отсюда образы романтической
литературы необычно выпуклы, ярки, красочны, легко подку­

«

-

1 19 -

пают своей несбыточностью, вызывают более сильные эмеции,
чем реалистические образы,—хотя последние сопровоэкдаются
ои лее спокойными н более глубокими перезкиваииями.
Таким романтиком и вступил в литературу М. Горький.
Вместо грубой реалистической правды, он принес с собою ^золотой соп»,—такой безумный золотой сон, что от него зак р у ­
жилась голова у интеллигенции. И когда, иаконец, и сама
жизнь, и тот зке М. Горький напомнили интеллигенции с реаль­
ной правде,—она всс еще не могла отряхнуться от волшебного сн а.
Литературную деятельность М. Горького молено разбить
на три периода. Первый—это период так называемых «босяцких»
рассказов; сюда зке следует причислить и его первые опыты
больших ромапов («Фома Гордеев», «Трос»), так как оспсвпая (
психология их та зке, что и в первых рассказах. Здесь красной
нитью проходит протест личности против неправоты, неустрой­
ства, нелепости существующего общественного уклада (фор­
мула: «зкнзпь узка— а я широк»). Человеческая личность для
автора—всс, мезкду тем строй современного общества стесняет
ее, гнетет, губит. Автор, естественно, идет на поиски той силы,
которая могла бы способствовать устроеппю жизии и освобо­
ждению л и ч н о с т и .' Ои не находит этой силы ни в среде отверзкеппых—босяков, ни в среде бурзкуазші («Фома Гордеев»).
Его взгляд обращается к интеллигенции—это второй период
его творчества— но тозке напрасно. И он беспощадно бнчует
безвольную, лсалкую, неспособную па смелый порыв иптеллигепцию, непонимающую даэке того народа, о котором опа
яке бы печется. Этот второй период охватывает, главным обра­
зом, драматические произведения автора до пьесы «Враги», с
которой наблюдается поворот, особенно ярко сказавшийся
потом в романах «Мать» и «Исповедь». Это третий период: автор
обрел строителя зкпзип в рабочем классе. Такова схема раз­
вития творчества М. Горького, неутомимого искателя правды.
На детальном разборе мы ознакомимся близко с его исканиям и.
II.
Первые рассказы, с которыми предстал перед публикой
М. Горький, немало способствовали неправильному взгляду на
истншіую психологию автора. Р исуя ряд сильных, гордых,
беззкалостиых людей, умеющих отстаивать зкизиь и наслазкдаться

*•
—

120

-

ж изнью , и зображ ая могучие чувства, сильные страсти, смелые
порывы, М. Горький скоро приобрел ошибочную репутацию
какого-то певца сверхчеловечества. Д алекая от этнх романтически-сильпых страстей, но ж адная до пнх,/читаю щ ая публика
усмотрела в рассказах Горького идеализацию не самой этой
гордой свободолюбивей силы, а носителей ее—босяков. Ч ита­
телю не по плечу были эти могучие переж ивания сами по себе,
он мог воспринять их только, к а к чужие переж ивания, осла­
бленные расстоянием, т.-е. брать и х вместе с предполагаемыми
носителями их. В результате — неудержимый культ босяков.
М ежду тем, подобная оценка М. Горького, к а к идеализатора
босяцкого пролетариата, глубоко ошибочпа. Указанные нами
выше социальные условия породили в душе М. Горького тс
смелые, сильные, свободные чувства и мысли, которые неиз­
бежно сопутствуют всякому революционному перевороту, без
которых психологически немыслима сама революция. П равда,
революционная психология М. Горького в то время была еще
мало оформлена, Аеуцорядочена стройным мировоззрением,
цедисциплипирована, анархична. Но основное настроение его
было ярким знамением назревавшей революции.
К а к худож ник, М. Горький стремился воплотить свои
перелсиваішя *в живые образы, а для этого ему пеобходим был
реальный, конкретный материал, который нельзя сочинить,
который дает сама лсизиь. С своими личными чувстваш і и мы­
слями подходил ои, к а к с мерилом, к различным общественным
ело дм, с которыми встречался в своей лсизин, и щ а повсюду
^ію си т сл ей этих мыслей и настроений. И здесь весьма важно
отметить, что в реальной леизни оп таких носителей н и г д е
и с н а ш е л . Юн нашел только, что в презираемой всеми среде
отверженных можно встретить—н аряду с пороками и престу­
плениями—такие цеииые моральные черты, которые вы на­
прасно искали бы _в т а к называемом культурном обществе,
имеющем в своем распоряжении богатство, п ауку, воспита­
тельные учреждения н даж е п о л и ц и ю ..
Вот перед вами хищ ник и вор, пропойца и в любой момент
возможный убийца, Ч слкаш ,—а взгляните, какая у него гор­
дость, какое презрение к деньгам, к тем самым деньгам, из-за
которых «образованные», «интеллигентные» люди перегрызают
друг другу горло. Или возьмите старуху И зергпль—какое
богатство переживаний, к а к ая глубина чувства у этой леешцішы,

-

121

-

имеющей право с презрением взглянуть на бесстрастную, худо­
сочную любовь «культурных» людей. То лее М альва, то же
М арька нз «На плотах». Присмотритесь к бродяге Промтову
(«Проходимец»), далее этот паразит молеет гордиться тем, что
о и, хоть молеет быть и «семишник», зато по «пятак», к а к все.
Те духовные черты, которые доллепы бы явиться украшением
человека,— смелость и гордость, свободолюбие и презрение к
власти денег, сильные чувства и искреш ш с порывы—все эго
растеряно и забыто образованным обществом. К позору к у л ь­
турного мира эти черты молеио встретить лишь среди отбросив
общества. П равда, эти черты,— разрозиениыс и нередко п ар а­
лизуемые пороком— пе делают нз босяков и хулиганов достой­
ных представителей вида «человек», ио характерно улее то,
что эти ценные черты встречаются только в и х среде.
Такова точка зрения М. Горького в этих рассказах первего
периода. Но было бы ошибкой и мы получили бы неправильное
представление о психологическом облике автора, если бы поду­
мали, что только те черты, которые выралсают силу, гордость,
смелость, презрение и иеиавнеть к мещанскому благополучию,
одним словом, черты мощных хищников, дороги ему и только
их умеет он находить в' среде своих героев-босяков. Напротив,
эти черты вскрывает оп, т ак сказать, по побулсдепиям об‘ективного, общественпого характера, его лее суб‘ективиые, интпм1ные симпатии тянут его к друпім психологическим чертам:
именно к проявлениям доброты, альтруизма, мягкости, гуман­
ности. Ибо М. Горький до мозга костей гуманист. V.
С .какой любовыо отмечает он благородные, гуманные черты
у своих отверженных. Возьмите, например, его отношение к
Емельяну Пиляю . «Знаешь,—признается этот закоренелый бро­
дяга, рассказав о том, к а к однажды спас от самоубийства де­
вуш ку,—лучше этого у меия в леизии-то за все 47 лет ничего
пе было». Вспомните трогательный рассказ «Одналеды осеиыо»’,
или <'Дело с застелекамп». Вдумайтесь в отношение автора в
«Зазубрине» н к тупой компаіпш п з рассказа «Скуки ради».
Если вы распределите на две серии рассказы М. Горького:]
с одной стороны те, в которых преобладает гордое, дерзкое,
смелое, с другой те, где изображено доброе, мягкое, человеч;^ное,—только тогда вы получите ясиое впечатление о самом
авторе. В авторской психологии явно преобладают эти гуман­
ные черты ,/и если их так плохо подметила читающая н п т е л л н -1

—

122 —

у в л еіш ая ся «демЬинчностыо» босяков, то эти потому,
что оіш слишком близки и знакомы ой, а тс, другие, слишком
заманчиво новы и ярк и . «Зачем ж е мне направлять человека
по дурному пути?—спрашивает чабан в рассказе «Мой спут­
ник»,—у ж лучше я его по тому пошлю, которым сам иду. Мо­
жет быть еще встретимся, так уж е знакомы будем. Часом по­
мочь друг другу придется».— «Я был в восхищении от старого
чабапа и его жизненной морали»—прибавляет от себя рассказ­
чик, за которым чувствуется сам автор. Эта ж изненная мораль
гораздо роднее М. Горькому, чем т а вычурная, по л у бутафор-;
ская, антиобщественная мораль Челкаш ей, которой т а к увле­
кались наши доморощенные сверхчеловеки и которую пьггалпсь

г о ііц іія ,

они навязать автору.
Однако самый факт, что М. Горькому приходилось вопло­
щать свои пастросппя в босяцкий ш ір, ие мог не отразиться на
психологии автора и ее развитии. О одной стороны, указанная
нами некоторая апархичпость мышления, с другой—эта твор­
ческая связь с анархической босяцкой средой, образовали
какой-то порочный круг, пз которого пе скоро выбилась мысль
М. Горького. П равда, нельзя отрицать, что, благодаря этому,
меледу худолеествепиымп переживаниями автора и изобралсаемой
им средой установилась прочная гармош ія, позволивш ая М.
Горькому подняться на такую художественную высоту, какой
он больше пе достигал в своих позднейших произведеш іях,
нередко более глубоких по замыслу и более интересных в со­
циологическом отношении.
Весь рассматриваемый нами период деятельности М. Іо р ы
кого окрашен в цвет анархического индивидуализма. Формула:
ш п зп ь у зка, а я широк» разреш ается путем воссташ ія личѵ
ности против общества—в. защ иту своей лее личности; н р аз; решается она большей частью лсалсдой дикого разруш ения.|
' Вот философия этого протеста в нзлолеошіи Гришки Орлова:
«Раздробить бы всю землю в пыль или собрать шайку товарищей
и лендов перебить... всех до одного. Или вообще что нибудь этакое,
чтобы стать выше всех людей и плюнуть па них с высоты...
И скЬзать им: а х вы, гады. Зачем лепветс? к а к ленвете? Ж улье
\ вы лицемерное и больше ничего». В этом примитивном ан ар­
хизме ист элементов общественного протеста против общества,;
или хотя бы личного, ио во имя ш ироких общественных интс|
ресов, пет такж е элементов переустройства общества па лучших

—

123 —

началах. Переход от анархического бунта к болсс вдумчивому *
анализу совершается лиш ь постепенно к концу названного
периода. Заметнее всего сказывается он па романе «Фома Гор­
деев», где улее имеются попытки разобраться в различных ти­
пах буржуазного общества— o-г хищников первоначального на­
копления, вроде И гната Гордеева шпі Анания Щ урова, до
европейского бурлеуа Т араса М аякипа, и от проионц-босяков
до передовых рабочих. Но и здесь искания Фомы разрешаются
анархическим отталкиванием от общсствсппого протеста и обще­
ственной работы. Тем пе менее за это время мысль автора по­
степенно эволюционировала, н прежнее романтическое пред­
ставление о мире босяков сглалеивалось, принимало более
реалистические тоиа. В результате этой эволющіи явилась
пьеса «На дне», где прелепие герои— «бывшие люди» оказы­
ваются несчастными, ж алким и, выбитыми пз колеи и сломанными
лсизныо людьми ./ « Н а дне»— это окончательная ликвидация
первого периода творчества М. Горького. Здесь сказано по­
сл е д н е е слово апархо-ішднвидуалистического протеста против
общества, здесь полнее всего формулированы искания автора
этого периода, здесь лес залолеспы элементы второго периода
его деятельности.
Пьеса «На дпе»— одно из самых значительных произве­
дений М і Горького—играет очень валеную роль в развитии
самого автора. С одной стороны, опа подводит итог всему периоду босяцких рассказов, ио не простой, механический итог,
а ту моральную и общественную оценку, к которой автор при­
шел в результате этого периода. Ко времени появления «На
дце» автор улее сказал свое «дерзкое» слово культурному об­
ществу, романтические босяки сыграли этим свою роль. Можно
было снять с них театральные костюмы,
а тогда оставались
они тем, чем были в реальпой леизни: лсалкимп, несчастными,
исковерканными людьми. Теперь, после того, к а к онн бросил*
обществу свою — вернее авторскую — «правду», стало ясно,
что опи сами нулсдаются в словах правды, по не той жестокой,
реальной правды, которая убила бы в них последнюю надежду.
Им необходима исцеляю щ ая правда леизни. И автор подсылает
к ним Л уку — этого ш арлатана гуманности, бессмертный тин
лживого успокоителя страдающих, ж аж дущ их забвения во лж и.
И тут перед нами открывается другая, весьма валепая сто­
рона пьесы «На дпе»: это — то искание правды, которое отныне

)^

—

—

124 —

становится в центре литературной деятельности М. Горького.
Обездоленным и отверженным несет он словами Л уки при­
зрачную правду фантазии, противопоставляя ее реальной правде
леи зин :
...Е сли к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.
Это евангелие миражей, которое, со времен Х риста, несли
обездоленным массам все реформаторы, проскальзывает у
М. Горького с самого начала его деятельности. Еще в рассказе
«О чиж е, который лгал и о дятле—любителе истицы» (1892 г.)
чиж говорит: «Я солгал, да, я солгал, потому что мне неизвестно,
что там за рощей, но ведь верить и надеяться так хорош о...
Я ж е только и хотел пробудить веру и наделсду, — и вот по­
чему я со л гал ... Он, дятел, молеет быть, и прав, но на что его
правда, когда она камнем лолштся на кры лья и не позволяет
высоко взлетать в небеса?» Теш і лее словами десять лет спустя
говорит К лещ («На дне»): «К акая правда? Где правда? (трясет
руками лохмотья на себе). Вот — правда! Работы пет, силы
нет. Вот — правда! П ристанищ а... пристанищ а нет! издыхать
надо... вот она, правда! Дьявол! Н а ... па что мне он а... правда?»
Это бегство от неприглядной действительности: сильных
в
небеса («Песня о соколе»), слабых — в царство фантазии, и
есть единственный выход и вместе с тем примирение с лсизныо,
какие даст М. Горький в первый период своей деятельности.
I I I.
Романтическое настроение, легшее в основу этого отношения
М. Горького к безнадежно погибшим пасынкам современного
общества, рано или поздно доллсно было привести его во враждеб­
ное столкновение с типичной русской интеллигенцией того вре­
мени, чуждой фантастических полетов и совершенно не тяго­
тевшей к «безумству храбрых». И действительно, через все
рассказы Горького красной нитью проходит недоброжелатель­
ное отношение к интеллигенции. В «Озорнике» оп зло бичует
лицемерие газетных либералов, в «Вареньке Олесовой» обналсает поганую душеику некоего прпват-доцента, в . « О черте»,

125

—

рисует тупость интеллигентной публики в ее отношениях к
«любимому» писателю, далее в чисто босяцких рассказах бо­
сяки и з интеллигентов оказываются гораздо пошлее, галсе,
лсесточе, чем и х собратья из простонародья.
Это недоброе чувство к интеллигенции стало доминирующим
и на время заняло первое место после того, к а к М. Горький ^
разделался в «На дне» с босяками. Его критика интеллиген­
ции заполняет собою второй, собственно говоря, переходный
период. В . целом .ряде пьес—«Мещане», «Дачники», «Варвары»,
«Дети солица», — он изобралсаст бурлсуазпо-пнтсллигентскуіо
среду, подчеркивая ее скучную, пошлую, иикому не иуленую
лсизиь. Далее те из пих, которые искренне желают блага на­
роду, настолько 'далеки от него, настолько не понимают его и
чулсды его ж изни, что своей благотворительностью только
оскорбляют и отталкивают его. Однако не следует забывать.,
что действительно альтруистические, полные готовности самополсертвовашія, порывы молодслеи, вышедшей из той лее бурлеуазно-ііптеллигентской среды, М. Горький умел и тогда ценить
и окрулсал пеленой любовыо (см. типы из «Врагов»).
То лес отрицательное отношение к интеллигенции выразилось
и в нашумевших в свое время статьях «О мещанстве», печа­
тавш ихся в конце 1905 г. в «Новой Ж изни», в которых М. Горь­
кий обвипнл в мещанство всю русскую литературу, пе исклю ­
чая общепризнанных корифеев ее, не исклю чая «далее» Д о­
стоевского, что вызвало особенный вопль паппіх доморощопных
лсрецов богочоловечества. Конечно, в статьях М. Горького
мпогое было построено на недоразумении, ибо русское слово
«мещанство» не совпадает с европейским «бурлсуазность», а
носит еще привкус пошлого, ограниченного, тупого, в чем едва
ли хотел обвинить русскую литературу М. Горький. Но тот
вопль, который подняли по этому поводу защ итники «культуры»,
упрекавш ие М. Горького в хулиганстве, показывает, что удар
был паправлеп метко.
В основе этой вражды М. Горького к интеллигенции лелсит,
конечно, по формальпое различие меледу романтикой автора
«Песни о соколе» и исконным реализмом русской интеллигенции.
Причина ее гораздо глубж е. Сам выйдя из того ад а, который
называется у нас лсизныо народной, пройдя все девять кругов
мытарств п страданий, полагающихся по законам пашего об­
щества на долю среднего пролетария, М. Горькпй выпес оттуда

*

—

к р и к бездонного горя и зкгучую ненависть к виновникам этого
го р я. И тут:то, н а благоустроенной поверхности я ш зя я с него­
дованием заметил он, что меледу страдающими низами и торзкествующими верхам и стоит плотной толпой особый слой —
пресловутая и нтеллигенция,—успевш ий к тому времени опу­
ститься, разлш реть, опош литься и устроить себе сытое мещан­
ское благополучие. И хотя этот слой сохранил еще старую п ри­
вычку говорить по воскресным и праздш ічиым дням о «бедном
народе» и о своей «больной совести», зато шесть дней в педелю
оп усердно помогал своей работой «верхам» дерлеать «низы»
в каб ал е и увековечивать и х безмерное страдание. И с нена­
вистью бросил он дерзкие слова этой интеллигенции, продавшей
свое почетное социальное первородство за чечевичную похлебку
материальны х благ. Это вразкдебпоо отношение М. Горького к
интеллигенции заставило его такзке особенно подчеркивать бо­
сяцкий вопрос; после ликвидация этого вопроса он непосред­
ственно обратился против интеллигенции в указанном ряде
пьес, п о ка назреваю щ ие события общественно-политической
ж изн и и по следовательно с развитие мысли самого автора не
привели его к пошімапию, что единственным иоситслем начал
устроения общества и упнчтолеешія безысходного горя угне­
тенных масс яв л яется п ролетариат. С искренностью , характер­
ной д л я этого цельного человека л худозкника, М. Горький
открыто стал на сторону рабочего класса и социал-демократии.
Представители рабочего мира проскальзы ваю т п в рапних
рассказах М. Г орького. Н априм ер, в рассказе «Озорник», или
в романе «Фома Гордеев», и ли в пьесе «На дне» (К лещ ). Но
все эти лиц а пе являю тся носителями специфической психологии
и идеологии; они близке все к тем лее босякам, чем к доподлин­
ному рабочему пролетариату. Более определенные психические
черты пролетари я проявляет улее Н и л в «Мещанах». Здесь
больш е нет бессильной анархической жаледы разруш ен ия, нет.
«На все средства душ и моей,—говорит Н и л ,—удовлетворю мое
ж елание вмеш аться в самую гущ у ж и зн и ... месить ее и так
и этак, тому помеш ать, этому пом очь... вот в чем радость леизни».
Однако впервые настоящ ие промышленные рабочие выступают)у М. Горького в пьесе «Враги». Эго начало третьего п ер и о д а ./.
Самыми значительными трудами М. Горького этого периода
являю тся повести «Мать» и «Исповедь», знаменую щ ие в свою
очередь две стадии в развитии мысли автора и заслуживаю щ ие

127

-

особого вним ания. П ер вая повесть ярч е всего отраж ает пере­
лом в ж изни и мышлепии М. Г орького, в силу которого он п р и ­
мкнул к рабочему двилсепшо; вторая знаменует новый поворот
в сторону т а к называемого богоискательства.
Здесь мы наблюдаем с бычно о отставание худолеествеиного
мышления от научного: еще в 1905 г. М. Г орький прим кнул \/
к рабочему двплееяшо и работал в социал-демократической
прессе, ио только в 1907 г. оформились л слож ились в повесть
из леизни рабочих его новые переж ивания. И здесь зке ск аза­
лись характерны е особеипости индивидуальности ангора. Ж е­
л ая нарисовать ш ирокую картин у пробузкдеиия самосознания
среди рабочих и наростания рабсчего двизкешія, М. Горький
выделил несколько типичных фигур, па истории разви ти я кото­
рых показы вает он все перипетии борьбы современного созна­
тельного пролетария с предпринимателями, со стоящей п а сто­
роне последних властью , наконец, со своими зке несознательными
товарищ ами. Действующим лицом повести яв л яется пе рабочая
масса, а П авел В ласов, хохол, Ры бин, В есовщ иков, и презкде
всего мать В ласова, Н иловна. Р абочая слободка, т ак ж е к а к в
других эпизодах деревня, яв л яется лиш ь декоративным фоном,
правда, усиливающ им и оттеняющим действия отдельных лиц.
Даэке в массовой сцене рабочей манифестации толпа обесцвечена
но сравнению с кучкой отдельных личностей. П реж ний ипдивп-|
дуализм автора ск азал ся и здесь па характере построения п о -'""
вести,
\
Весьма зам ечательной чертой этой повести яв л яется то, что
главным действующим лицом в пей автор сделал не самих не­
посредственных активны х деятелей двизкения— В ласова, Весовіцикова и п р ., а мать В ласова. Х уд о ж н и ку , особенпо худож нику,
пе успевшему еще вполне отделаться от недавнего романтиче­
ского увлечения, более интересной, более поэтической фигурой
долж на была казаться старуха-м ать, воскресаю щ ая сиЛой любви
пз забитого состояния, берущ ая н а себя тяж елое бремя пропо­
веди сыновпего учения, и дущ ая па склоне лет на такие ж ертвы ,
которые сломали узке не одну молодую и сильную н ату р у , В
домике В ласовы х висела н а стене кар ти н а Х ри ста, идущ его
после воскресения в Эммаус. Н асколько поэтичнее, заманчивее
образ матери, воскресш ей ради м учеяика-сы на, чтобы разде­
лить с ним трудное бремя проповеди благой вести?
Однако такое построение повести, при котором героем

—

128

—

является мать—прп всей позтпчпостп осиовиого образа—стра­
дает крупными недостатками, весьма существенно отразивши­
мися па художественных достоинствах повести.
Возрождение Ниловны и вся ее деятельность определяются
всецело и исключительно любовыо к сыну. П равда, мало-по­
малу она проникается верой в дело сына, однако двшкущнм
моментом ух нее остается всс-такн любовь к нему; любовь нее к
делу— момент вторичпый, производный. Когда сына арестуют,
опа продолжает делать его дело,— нменпо е г о дело, а не обще­
ственное. Д аж е в заключительной сцене повести, когда оиа, на
глазах пришедших арестовать ес жандармов, разбрасывает,
прокламации, опа разбрасывает ие что иное, к а к р е ч ь с ы п а
па суде.
Б лагодаря этому центр вшімапня переносится с действи­
тельных, непосредственных деятелей па деятеля посредственного.
Психологическим двигателем в развитии повести является пе
активная, борющаяся воля рабочих, а материнская любовь ма­
тери одного из пих, побуждающая ее действовать заодно с ними.
С середниы повести главнейшие действующие лица— Власов,
хохол, Весовщиков, а потом н Рыбші—на долго сходят со сцены,
и героем повести всецело делается мать. Б лагодаря этому по­
весть в значительной мере перестает быть повестью о помыслах,
чувствах и делах, пробуждающихся к сознанию рабочих, и
превращается в повесть материнского сердца. Общественный
элемент подчиняется личному.
В этом, конечно, пет еще ничего недопустимого или про-тпвохудожественного. Напротив, так ая постановка вопроса при­
несла бы даже некоторый лирический момеит в повесть. Минусы
заключаются пе в этом. Главным недостатком повести является,
то, что, хотя и можно себе представить такую мать, по таких
матерей, вообще говоря, пе бывает. Опн могут существовать,
к а к индивидуальные явления, но пе к а к типичные. Онн не х а­
рактерны для данной среды и данного времени. И это обстоя­
т е л ь с тв о значительно обесцепивает образ матери. Задавшись
целью нарисовать образ и д е а л ь н о й матери, М. Горышй
вынужден был выбросить из этого образа все мелкое, пошлое,
смешное, чему не чужд всякий человек, чему, наверное, не чужда
і реальная Н иловна. Эта операция налож ила дальнейшие обя­
зательства : для единства колорита пришлось таш ке удалить всс
мелочное и пошлое из характеров П авла В ласова, хохла, Ни-

-

12Ô

-

ко лая Иваповича, Рыбина, Иатаппі и др., которые являю тся
носителями «правды». Этот ряд последовательных ограничений,
привел к тому идеализированному изображению ,— сказавше­
муся, между прочим, и па язы ке,—которое лишило повесть здо­
ровой реальной красочности. М. Горький впал здесь спова в
один нз грехов романтизма. Романтики отличались способностью
наделять своих героев таким подбором положительных или
отрицательных черт, что, хотя каж дая пз них- в отдельности
была вполне возможной н вероятной, в совокупности опи делали
носителей и х какими-то чудовищами добродетели или порока.
Таішм образом, выбрав сначала весьма выгодную в х у ­
дожественном отношении перспективу, автор заполнил ее пе
живыми реальными лицами, а ликами, написанными в условном
иератическом письме. Неудивительно, что при этом наиболее
интересными н художественными являю тся о т р и ц а т е л ь ­
н ы е персонажи повести, паписанпые ярко, выпукло, сочпо.
П равда, благодаря своей идеализированной односторонности
(некогда говорили: тенденциозности), повесть является хорошим \
материалом для пропаганды; по пропагандистские достоинства
не могут еще служ ить аттестатом художественному произведению.
IV.
Быть может, было бы правпльпес признать третий период
творчества М. Горького закопченным повестью «Мать», и по­
явившуюся вслед за пей повесть «Исповедь» считать пал алом
нового поворота,—ибо и по тенденции, и по настрозншо она
значительно уклоняется от прямой,намеченной вехами:«Враги»—
«Мать». Н о мы по хотим торопиться с подобной оценкой. Есть
много оснований считать, что автор с у б ‘ е к т и в п о смотрит
иа «Исповедь», к а к па продолжение этой лппии. О б ‘ с к т и вII о с отклопенни для паз несомненно, ио будет ли оно только
отклонением или разломом—покаж ет будущ ее.
«Исповедь» подходит к социальному вопросу совершешю
с другой стороны, чем «Мать». Если в первой повести в центре
стояла борьба рабочих за материальное и правовое положение,
то здесь поднимается вопрос о кризисе религиозного сознания.
«Нзпэвсдь»—это рассказ об пскаштях человека, утратившего
своего старого бога и обретшего нового бога. Чтобы разобраться
в общественном значении этой повести, необходимо, до известной
Литературные очерки.

9

—

130 —

стспсип, заглянуть в душ у худож ника, в его творческую лабо­
раторию. Дело не в том, конечно, чтобы доискиваться тождества
воззрении автора и его героев; для иолиоты картины духовного
развития М. Горького нам важно только установить, какая
разница в основном настроении двух последних повестей.
Несомненно, что автор ие просто об'ективно рисует типы
богоискателей и богостроителей. Он относится к ним с явным
сочувствием. К а к некогда Л ука в «На дне» был выразителем
симпатичной автору этики, т а к здесь такими близкими автору
лицами являю тся Нона и М нхайла. Во го строительные теории
и х , невидимому, не чужды самому М. Горькому. О другой сто­
роны, появление «Исповеди» вскоре после «Матери» и самый факт
перенесения очага богостроительства на завод, т.-е. в рабочий
центр, указы вает на ж елание ввести богостроительские учения']
в к р у г идейного движсппя рабочего класса. •
И здесь весьма характерно отметить, к а к ж изненная правда,
необходимая основа художественной правды, заставила худ о ле­
ни к а взять для воплощ ения своей мысли определенный общоN ственпый материал, ограничиться определенными элементами и,
j в конце концов, ради жизненной правды, подорвать силу той
I самой идеологической правды богостроительства, которая со­
ставляет душу повести.
Прежде всего автор вынужден был избрать героем повести
не р а б о ч е г о , а к р е с т ь я н и н а (Матвей); он не мог бы
заставить типичного рабочего проделать подобную эволюцию.
К тому же крестьянин этот подкидыш, бездомный, т.-е. оторван­
ный от хозяйственного уклада крестьянской ж изни. Оп служит
в конторе имения, входит в семыо кулака-ирнказчика пз эконо­
мии, женится на его дочери, сам становится одно время таким лее
кулаком. Таким образом, строго говоря, это далее ие крестьянин,:
а скорее мелкий мещашш. С детства в нем глубоко внедрилась;
религиозность и лселанис жить «ио-болеоекн». Но и личная хищ­
ническая леизнь иод давлением тестя, и наблюдение над окру­
жающей обстановкой, в которой он не находит места богу, сде­
лали его душевное состояние невыносимым. Тогда автор делает
еще одни благоприятный для развития повести ход: он заставляет
умереть сначала леону Матвея, затем его ребенка, так что герой
повести вновь становится бобылем. И тут начинаются его ски­
тания и искания.
Д линная одиссея его мытарств—в поисках за правдой был

-

131 —

у попа, у протопопа, в монастыре,— приводит его в близкое
соприкосновение с массой бродячей Руси. «Идут, идут старые
и молодые, женщины и дети, словно всех один голос позвал, и
чувствую я в этом прохоледеннн земли насквозь по всем ее путям
некую силу,—захватывает она меня, тревожит, словно обещает
что-то открыть душ е... К а к будто сама земля отрывает человека
от груди своей и , отталкивая, повелительно внушает ему: иди,
спроси, узнай».
И Матвей сам начинает странствовать. Здесь-то оп и ветре- |
чается с Но пой, этим Л укой новейшего периода творчества
М. Горького, богоискателем и богостроителем. Прежде всего
характерно, что И она опять н е р а б о ч и й, а бывший поп.
И здесь ж изненная правда заставляет автора искать носителя
своих новых идей вне рабочей среды. Иона— своеобразный тип
нового религиозного народника. Носителем его богостронтельскііх взглядов является и е п р о л е т а р и а т , а п а р о д ,
«весь рабочий народ». И это опять весьма характерная уступка
яснзненной правде. Вместо прежнего лозунга: рабочий класс и
знание, которым проникнута повесть «Мать», здесь выдвигается
новый лозунг: народушко и вера.
— «Один человек сказал мне, что вера выдумка, а ты что
скалеешь? спрашивает Матвей.
— Оіеалеу,—отвечает И он а,—что не зпал человек, о чем
говорит, ибо вера—великое чувство и созидающее. А родится
она от избы тка в человеке жизненной силы его; сила эта огромна
суть и всегда треволент юный разум человеческий, побулсдая
его к деянию. Но связан и стеснеп человек в деяниях своих, извне
препятствуют ему всячески,—все хотят, чтобы он хлеб и леолезо
добывал, а по ленвыз сокровища пз недр духа своего. И ие при­
вы к еще, пе умоет он пользоваться в с е м и
с в о и м и, пу­
гается мятелеей духа своего, создаст чудовища и боится отра­
ж ения неосторожной души своей— не понимая сущности ее;
поклоняется формам веры своей,—тени своей, говорю».
Н о, несмотря на преграды, по мнению Ионы,—«живы и бес­
смертны богостроители; ныне онн снова тайно и усердно творят
бога нового, того именно, о котором ты (т.-е. Матвей) мыслишь—
бога красоты и разум а, справедливости и любви».
Кто лее эти богостроители?
— «Богостроители—это суть народуш ко. Неисчислимый
мировой народ. Всликомучсннпк велий, чем все, церковью про9* •

—

славлоппые— сей бо ссп бог, творяй чудеса. Народушко бес­
смертный, его лее духу верую, его силу исповедую; он еегь начало
лсизпп, единое п песомнеппое: оп отец всех богов бывших п
будущих».
Т у лее теорию, только более интеллигентским язы ком, разви­
вает и учитель на Исетсксм заводе Мнхайло Иванович. Семена
эти глубоко западают в душу Матвея и, мало-по-малу, он ста­
новится ярым адептом богостронтельского учения. И это но
случайпосгь. Душ е мелкого мещанина, в корне религиозного,
разочаровавшегося в старом, казеином вероучении, доллш абы ла,
в конце концов, прийтись по вкусу эта новая демократическая
идея, влитая в старые мехи религии. До сих пор автор показы­
вал нам всс время именно таішо мещанские типы: Матвея, быв­
шего попа Иипу, учителя М нхайлу, страппнков и странпнц,
крестьян. И пока эта теория богостроительства бродит среди
этих элементов, она калсется попягпей и близкой им.
К артина меняется, когда автор приводит па очную ставку
с этей теорией настоящих рабочих, особенно сознательных.
Всс та лее безлсалсстная лш зиенпая правда заставляет автора
р а з р у ш а т ь бо го строительское учешіе руками сознатель­
ного пролетария—Петра.
«Вопрос о боге был постоянпою причиной споров Мпхайлы
с дядей своим (Петром). К а к только Михайло скалсет «бог»—
дядя Потр сердптся'Г
— Н ачал. Ты в это пе верь, Матвей. Это оп от матери зар а­
зился.
— Погоди, дядя, бог для Матвея кореппой вопрос.
— І-Іе ври, Мишка. Ты пошли его к чорту, Матвей. Н икаких
богов. Эго—темный лес: религия, церковь и все подобпое—тем­
ный л ес, и в пем разб о й н и ки п аш и , обман».
А несколько нилсе тот лее дядя Петр высказывает с такой
ясностью, которая разбивает в прах все богостропгельские
фантазии Ионы и М ихайлы.
— «Ты, М ишка, нахватался церковных мыслеЧ, к а к огурцов
с чулсого с города наворовал, и смущаешь людей. Коли говоришь,
что рабочий народ вызван лсизиь обновлять—обновляй, а не
подбирай то, что попаш і до дыр заношено, да и брошено».
Н асколько прав был Петр, предупрслсдая М атвея против
увлечения «заиошешіымл попами» формами обновления лснзіш,
лучше всего показывает заклю чительная сцена повести, где

133

—

Матвей принимает старое массовое религиозное увлечение людей,
запутанных в теиста поповщнпы, за новый массовый боге строи­
тельный под1ем (ср. эту сцепу с заключительной сценой пьесы
«Савва» Л . Андреева).
Социальный смысл повести и ее значение в развитии мысли
автора несколько двойственные. Если ее рассматривать с пози­
ции повести «Мать», приходится признать се ярким пзобралсенисм
ошибочных идеологий пе пролетарских и ие сознательных масс;
если же—к чему иас более склоияет основное настроение по­
вести— усматривать в пей новое направление мысли автора,
сочувственное богостроительству, тогда, опираясь на показания
П етра, следует констатировать.удаление М. Горького с идейной
позиции рабочего класса. Я вляется ли это иовоо пастроспие
автора прочным н длительным, или оио лишь переходная слупснь
к какому-іш будь повому повороту мысли— или лес, наконец,
М. Горький, столько лот искавш ий ч е л о в е к а и обретший его
было в творце будущей л ш зн и -ссзн ател ьп о м рабочем, отбросит
бсгоискатсльскую схоластику и от г и п о т е т и ч е с к о г о
творца вернется к д е й с т в и т е л ь н о м у т в о р ц у ,- н а э ш
интересные вопросы смолсет ответить только будущее.
Таков идейный мир М. Горького. Теперь скажем несколько
слов о его манере композиции и письма. В первых лее рассказах
М. Горький дал образец своего характерного ст и л я -с о ч н о г о ,
красочного, всегда с любовно вырисованным фоном природы,
всегда с вы пуклы ми,яркими, характерными фигурами. П рирода,
действующие лица и самый язы к излолсспия всегда гармонируют
у М. Горького и всегда настроены в топе происходящего действия.
Иидіівидуалист и суб‘ектпвист, М. Горький подчиняет- все эти
элементы" своему основному настрсспию. Неудивительно, что
при том романтическом настроении, которым был охвачен он
в период своих первых рассказов, картины природы получались
у него весьма далекими от реализма. Самая манера описания
у М. Горького несколько импрессионистская: она вся построена
на передаче непосредственно переживаемых в данный момент,
лсивых впечатлений, без размыш ления о том, соответствуют ли
эти образы об1ективной действительности. В картин ах природы
М. Горького тяпет к морю, воздуху, солнцу, простору...
К концу первого периода он несколько меняет стиль. Пе­
реходя от рассказа к драме, М. Горький не создаст своей манеры,
а пользуется выработанной А. Чеховым формой: те лее сцены

—

13 4 —

пастроепий, тс лее звуковые эффекты, разговоры вместо действия,
толпа равноценных персопазкей вместо отдельных героев. Воз­
вратись после пьесы «Враги» снова к повести, М. Горький придал
своему прежнему описательному стилю новый оттенок, соотьетствующнй его внутренней эволюции: язы к и композиция толсе
стали какими-то искателями правды. Нет прэзкней неудержной
жизнерадостности с яркой, обманной игрой света, с беззаботной,
залнвпой песпей, с ж аж дой непосредственного, «животного»
счастья «без размышлений, без тоски, без думы роковой». Язык
стал сосредоточенный, вдумчивый, ищущий.
С чисто художественной точки зрения выше всего стоят
первые «босяцкие» расеказы. Больш ая псвесть вообще плохо
дается М. Горькому; «Фома Гордеев», «Трое», да и «Мать»—рас­
тянуты , неуклю жи, как бы суммированы из многих эпизодов;
художественная сторона здесь явно приносится в жертву публи­
цистике. Хороши только отдельные сцены. Драматическая форма
тож е не принадлежит к особенно удачным у М. Горького. З а
исключением «На дне»—-вещи художественно цельной и силь­
ной— остальные пьесы ие производят того впечатления, на какое
должен был рассчитывать автор, избирая именно драматическую
I форму. Возможно, что здесь автору вредит чеховская манера
'"'»композиции: она пригодна только для определенного материала,
Ідля изображ ения з а с т о іі и о и ж изни. Там зке, где выступают
лица и группы , способные к активному историческому действию,
вряд ли можно вместить пх лш знь в специфическую форму «без
действия». Но, помимо вопроса о иеудачности формы, следует
отметить, что с тех пор, к а к М. Горький перестал только живопи­
сать и начал ставить своему творчеству определенные социаль­
ные задачи на разрешение, художественная форма у него все
больше и больше уходила на задний план перед социальным
содержанием. Оп стал публицистом в искусстве.
Мы проследили идейную эволюцию М. Горького но всем фа­
зам се развития. Мы видели, что, собственно, с первых зке шагов
его па литературном поприще ои явился искателем «правды»,
которая могла бы озарить теплым светом пути исстрадавшихся
масс. В ранний предреволюционный момент, когда только смутно
чувствовалось назревание великих событий, когда еще не обри­
совалась определенно политическая физиономия промышленного
пролетариата, М. Горький выдвинул против общества, основан­
ного на эксплоатацин и привилегиях, слои, наиболее отверзкен-

—

135 —

иыс этим обществом. По мере того, к а к все более и более ясной
становилась будущ ая роль рабочего класса, М. Горький разде­
л ался со своей идеализацией босячества и стал буревсстшіком
пролетарской революции.
И во всей 17-тилетней литературной деятельности М. Горь­
кого, в многообразной, зкивой смене настроений этого впечатли­
тельного и вдумчивого худож ника, замечаются некоторые по­
стоянные элементы, характерные д ля его психологии. Гуманное,
неясное отношение к человеку, которое мы узко подчеркнули
выше, потребность понять другого человека, войти в его иолоэкеіше и мышление, глубокая вера в конечное торжество правды,
а потому упорное искание этой правды, хотя бы и менялось
содсрзканно ее, неизменная преданность всем угнетенным и
непримиримая ненависть ко всем угнетателям—все эти черты
красной іштыо проходят через многолетнюю деятельность
М. Горького, и от этого его худозкественный облик становится
близким II родным самым широким кругам . Таким выступил он
в своих первых рассказах,—таким остался и по сей день.

f

—

ЕЩ Е

О

137

—

одинаково лензиеппо, а потому одинаково важ но. Теперь лее оп
начал это разнообразие леизин просеивать сквозь особое сито,
задерлеивающее все, что, по его мнепшо, «не пулепо», и пропускаю ­
щее то, что «дорого и близко». В результате—новые произведения
Горького почти силошь наводнены только п о л о ж и т е л ьц ы м и типами, теші типами, которые пригодны для преследуе­
мой пм цели. Но h это не всс: ведь самые положительные
типы, к а к и всо реальное, . не чуледы мелочных, смешных,
вообще ne «героических» черт. У Горького опи очищены от
всего, способного умалить их поло лептель иое, педагогическое
зпаченпз.
Слова М астакова, приведенные в начале статьи, совершенно
ясно показывают, что это просепваиие совершается пе бессозна­
тельно, не невольно, в силу тех или других особенностей психики
автора (как, например, происходит отбор специфических типов
у какого-нибудь символиста, пли у прерафаэлита), а умышленно,
с полным убеждением, что отрицательные явления леизни, кото­
рые автор прекрасно подмечает,— «грязь, пошлость, жестокость,
глупость»,— ие стоит, не следует изобралеать. <Мпе правится—
говорит оп устами М астакова—указывать людям на с в е т л о е,
д о б р о е в леизни, в человеке... Я говорю: в леизни е с т ь
прекрасное, оно растет, давайте л ю б о в н о
п о м о ле е м
р ос ту ч е л о в е ч е с к о г о , нашего».
Это авторское признание раз навсегда устраняет все изби­
тые тслш і о «гибели Горького», оО «упадке таланта», о которых
поспешила поведать миру газотпая критика. Упадок таланта|
• прежде всего сказывается в и о т е р о
способности!/
образного изображения, худолеествепиого письма, а у Горького
далее в самых неудачных вещах последнего времени вы найдете
таш іе художественные образы и такие яркие типы, которые
заставляют вспоминать лучшие діш т а к называемого «расцвета»
сто дарования. Далее: для упадающего таланта характерно
нсчезногенис самостоятельности, творческой воли, подлалеивашіе
под вкусы публики, ибо падающий талант, теряя чутье, теряет н
в е р у в с е б я . «Веры в себя пет—таланта пет»—совершенно
правильно сопоставляет актер из «На дне». Однако Горького
последнего времени никто не решится заподозрить в недостатке
веры в себя, в правоту своих взглядов, в своп силы: напротив, оп
переживает чисто апостольское настроенно. Нет, нз признаний
Мастакова совершенно очевидно, что повое, якобы—«упадочное»

ГОРЬКОМ.
«Мне каж ется, Л еп а, что все люди,
все вокруг нас с тобой,— ж ивут вто­
ры е, третьи ж изн и , онн родятся ста­
ринами и ж ить им— леньі Стариками
они родятся, а я родился впервые
ребенком, я счаслнп тем , что м о л о д .. .
и безгранично люблю все это ... всо
ж ивое».
М . Горький «Чудаки».

I.
«Mdо просто до боли жалко людей, которые яе видят в жизнн
хорошего, красивого, не верят в завтраш шій день... Я ведь виж у
грязь, пошлость, леестокость, в яж у глупость людей—в с е э т о
п е и у ле н о ы я е ! Это возбуждает у меня отвращение... по я
лез пе сатирик. Есть еще что-то—робкие побеги нового, истиппочелсвеческсге, красивого—э т о м п е д о р о г о , б л и з к о . . .
Имею я право указывать людям па то, что я люблю, во что верю?
Разве это лслеь? Р азве хорошее мепее реально, чем дурное?»
Т ак формулирует свою точку зреш ія па искусство писатель
Мастаков в новой пьесе AI. Горького: «Чудаки». И за этим «верую»
романтика, к а к его называют в пьесе, но трудно услышать голос
самого автора, который за последние годы настойчиво рисует то,
что ему «дорого, близко», игнорируя все, что ему «не нуяшс».
Именно Горькому бросали за это слова улрека, которыми опу­
стившийся интеллигент Потехин везралеаег на романтическую
сказку Мастакова: «Обманываете вы читателей, да, да! Вы не
хлеб насущгіый даете нам, а сладкие пряники...»
Это новая манера письма особенно заметна стала у М. Горь­
к о ю , начиная с большой повести «Мать». Правда, архитектур до ;
большие повести никогда пе удавались Горькому: его леапр—
коротішй рассказ или «сцены». Но не в одном этом дело. В преж­
них повестях он все-таки старался давать, по везмслшостн,
в с е р а з н о о б р а з н о л е и з н и , окрулеающеь его героев;
у него не было «нуленого» и «нонулепого» в лензші,—все было
■f

»

— 139 —
— 138 —
паправлешю в деятельности Горького есть плод с о з н а т е л ь ­
ного,
зрело обдуманного решения автора.
Но если исключить всю «грязь, пошлость, жестокость, глу­
пость», то возникает, естественно, вопрос, явится ли оставшееся
«светлое, доброе» п р а в д и в ы м , в о з м о ж н ы м ? Н а это
Горький отвечает вполне в духе своих ранних произвсдсшш, в
духе романтизма (ср. рассказ «О чиже» или «На дне») «Правда?—
спрашивает М а с т а к о в .- П о р о й о иа так ая д рян ь... точно летучая
мышь, круж ится над твоей головой, серенькая, противная...
Зачем они нуж ны , эти маленькие правды, чему они служатг
Н икогда я ие понимал и х значения... Н у, вот моя старуха (ге­
роиня его рассказа П . О .) ,- э т о лож ь, скаж ут мне, у ж я знаю,
что скажутI Т аких старух пет, будут кричать. ГІо, Лена, с ог о д н я п е т , а з а в т р а б у д у т . . . Ты в о р и ш ь-б у д у т?
— Д а . П о м о г н н м б ы т ь и—о н и б у д у т отве­
чает Елена».
А когда М астаков, рассказав ясене поступок своей романти­
ческой старухи, спрашивает: «это хорошо, Лена?» и слышит
ответ: «да, хорошо»,— оп невольно задаст другой вопрос, «и
в о з м о ж н о ?» Н а что Елена отвечает весьма характерно:
«Да. И у ж h о , ч т о б ы э т о б ы л с в о з м о ж н о
в
ж и з н и . И это будет возм ояш о... утверждай это».
Действительным (реальная «правда») и всзмояшым (идеаль­
ная «правда») для М. Горького является не в с с т о , что в самом
доле имеется в современной ему леизші н современных ему нредставлениях, а только сумма тех
п о л о ж и т с л ь и ы х
ч е р т , которые способствуют развитию общества в сторону
«человечности». А если такова ж ц е н е н н а я
правда, то
неудивительно, что х у д о ж е с т в е н н а я
правда заклю ­
чается в том, чтобы пз этих пололштелыіых черт строить и д сальнын
образ той ж изни, которая д о л яе и а быть и
б у д е т , ибо H у лс il о, чтобы она была.
И.
Худоленик в своей творческой деятсльиостн находится иод
перекрестным влиянием других факторов. С одной стороны,
перед ним имеется определенный р е а л ь н ы й м а т е р и а л ,
который ои не молеет изменить', не погреш ая против лензненнои
правды, а тем самым и против художественной правды. «Ничего

нельзя выдумать и— пе надо выдумывать»...— говорит Горький
устами того лес М астакова. Именно н е л ь з я выдумать, потому
что к а к только вы начинаете в ы д у м ы в а т ь в худояссственном творчестве, у вас получается неизбежная ф а л ь ш ь . Вы
можете брать любой жизпенпый материал, тот, который вам
будет «дорог и близок», по вы ие мояссто и р л с о ч и и и т ь
этот материал. Ои доллееп отвечать и правде внешней, и правде
внутренней, то-есть правде вашего творческого сознания.
И тут мы подходим ко второму фактору. Худоленик связан
не только реальностью внешней леизни, но и реальностью своей
психики. Творческая психика отличается своеобразными чер­
тами. К а к ж елудок доллееп переработать определенным образом
пищ у, чтобы ес мог усвоить организм, так— да простится это
«грубое» сравнение—и творческая психика доллепа, согласно
своим законам, превратить впечатление внешней (и внутренней)
ж изнн, чтобы оіш стали материалом для худояесствсиного твор­
чества. А для этого преледе всего нулееп определенный с к л а д
психики, пулено, чтобы психика худолеішка б ы л а в с о с т о я н и и воспринимать и творчески перерабатывать определенный
жизненный материал. И тут ярко сказывается различие меледу
научной и худолесствсиной идеологией. Многие явлош ія леизни j
которые улее воспринимает и усваивает наш а научная мысль,
е щ е ие могут быть нами усвоены, к а к явления худолссствел-вою порядка, е щ е не дают шіщу нашему творческому вообра­
жению.
Если в пашей духовной иерархии художественные эмоции
каж утся более элементарными, ибо онн доступны далее людям,
' плохо воспринимающим многие явления рассудком, то совсем
иначе дело обстоит с худолеествениым творчеством. Этот вид
умственной деятельности нринадлслсит к наиболее сложным,
стоит на самых верхах духовной пирамиды. Не говоря улее о
том, что он доступен, вообще, лишь немногим, одаренным спе­
циальными талантами, оп и у этих избранников является лшпь
в узко очерченных рам ках, лишь в строгом соответствии с спе­
циальным психическим прсдрасполоясешіем. Это дает повод
относить поэзию к категории «бессознательного» творчества.
В сущности, это вполне сознательное творчество, но его подго­
товительные пути, образование его элементов ускользает от
ко пт роля нашего сознания.
Д л я худолеествешюго творчества характерно не только то,
-

*

»

—

140

U

l

-

—

ii своей психики, подготовленной той лее жизнью . И в то время,
к а к смелая мысль ученого позволяет ему рисовать более или
менее вероятные картины будущего, у художника— этого вла­
стелина фантазии— опускаются бессильно руки перед подобной
задачей: в его творческом арсенале нет элементов этого буду­
щего, ибо их ист в настоящем, а его психика подготовлена только
для восприятия настоящего. Возьмите любой «роман», изо бранеающий будущее общество,— разве это из беспомоіциая и ж а л к ая
подделка под н а у ч н ы й прогноз?
В наше время в этом печальном пололсеппп находятся те
художники, которые и д е й н о (т.-е. умом) примкнули к инте­
ресам я движению рабочего класса. И х мысль работает над бытом
рабочих масс, оии х о т я т отразить этот бьгг в искусстве, опи
говорят словами Елены Мастаковой: «н у ле п о , чтобы это
было возмолено». А в результате все-таки получаются более пли
менее удачиыо рассказы «пз рабочего быта» и только. Ведь для!
того, чтобы быть д е й с т в и т е л ь н о
пролетарской,^
поэзия не долнепа обязательно черпать своп темы нз леизни про­
летариата. Здесь ие в теме суть, а в самом духе творчества, в і
•доминирующем настроении, •a настроешіс, к а к известно, ппіеа—леиміі усилиями мысли и воли не создашь. Д л я того, чтобы по­
явилась настоящ ая пролетарская поэзия, необходимо, чтобы
психика художника была ис только творческой, по и пролетар­
с к о й ./А разве молеет сложиться так ая психика в обществе, где
пролетариат представляет пока лишь незначительную культур­
ную силу, где в среде самого пролетариата еще пе созрела т в о р ­
ч е с к а я п р о л е т а р с к а я п с и х и к а ,— пе в области
п о э з и и , а в области реальной леизпи. Ведь в ж изш і класса суще­
ствует определенная градащ ія: сначала складываются самые
элементарные—экономические— отношения, а с инми и попятил;
после долгой внутренней работы появляется об‘сднняющсс
политическое сознание; только слолеившись в самостоятельное
целое, класс вырабатывает свою научную идеологию, и много,
много пути приходится сделать ему, пока оп выдвинет собствен­
ных идеологов в области искусства. Большой вопрос, дорос ли
еще европейский пролетариат до этого уровня; о русском лее
пока и говорить ие приходится. И если бы у пас появился вдруг
крупный, ч и с т о пролетарский талаит, это был бы очень ннте- рослый феномен.
Вот почему все, далее самые искренние и благожелатсльиыо

что оно принадлежит к иапболее сложным явлениям душевней
Жизни человека; характерно,—и сейчас для нас это особенно
важно,'—что в ходе общественного развития рост творческой L
психики о т с т а е т от умственного прогресса. Те явления
.
новые
явления,—которые регистрируются и классифици­
руются нашим м ы ш л е н и е м , еще пе воздействуют на папгу
худеяссствсппую психику, пе толкают се к реагированию иа это
новее. Если присмотреться к ходу политической, научной и
художественной эволюции человечества, придется признать,
что па всех стадиях развития общества, т.-е. прп движении
любого класса от небытия к господству, раньше всего складыва-'
лась политическая (практическая) идеология, затем уже следо­
вало научное формулирование нужд класса, а улее позади, с
большим опозданием, шло художественное отражение яш зпи и
борьбы этого класса. Конечно, я говорю о д е й с т в и т е л ь н о
художественном творчестве, а пе о тех младенческих попытках
излагать лозунпі класса в стихах и прозе, которые нередко
предшествуют логической формулировке и х . К а к поздпо, иапрпмер, было отражено мещанство в искусстве идеологами этого лее
мещанства. Сколько в е к о в жило и боролось оио, пока до­
ждалось своего Мольера или Ш лллера, Гогарта или Ір б за.
Подобное отставание худолесственнсй идеологии от научной
может найти сб ‘яспение в самом характере той і і л і другой, в их
основных элементах. В то время, к а к п аука строит свои пололееппя, преимущественно индуктивно, пользуясь данными дроб­
ного анализа, р азл агая единичные явления, обобщая их и строя
из и х элементов типичные явления и законы их взаимоотноше­
ний и развития,—худе явственное творчество идет, скорее, как
раз обратным путем. Творческая психика нечувствительна для
бесконечно-малых. Она восприимчива лишь на целые н цель­
ные, законченные образы, из которых опа строит идеальное или
реальное, но обязательно худояіествспное отражение яш зни. Ее
элементами являю тся образы и типы, сваливающиеся к а к бы
готовыми. Тот процесс, благодаря которому в мозгу художника
появляю тся эти типы и образы, т.-е. самый процесс т и п и з а ­
ц и и и х ,— а по существу этот прсцесс ничем не доллееп отли­
чаться от научного образования типичны х представлений и
понятий,—проходит в н е с ф е р ы с о з н а н и я , н худож ­
н ик пе властен повлиять па пего ил и предписать ему другое
направление. Вот почему худоленик является здесь рабом леизпи

!

—

142

—

попытки создать пролетарскую поэзию оказываются в конце
концов лишенными художественности, ибо в них иод формой
худолсествепного нропзведеіпія скрывается в сущности чисто
рассудочный анализ или синтез.
III.
Н екрасов когда-то писал:
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть борцом.
В этом двустишии очень удачно выражена та мысль, что
борец-поэт гісмыслим, что в то время, когда пулспы борцы,
трудно бьггь поэтом, а когда молено улее стать поэтом, в сущности
улее миновало время борцов. И сам Н екрасов, бывший, ио та­
ланту своему, крупным поэтом, в действительности, дал лишь
долю той поэзии, которая таилась в нем. Борьба мешала. Д ля
поэтического творчества нулш а известная уравновешенность,
известный покой. А разве борьба дает покой? Не даром самые
талантливые представители борьбы в области поэзии, т.-э. идео­
логи борющихся классов, появились в момент наибольшего
затиш ья в ж изш і этих классов (Байрон, ІПпллер).
М. Горький—несомненный поэт. О том, к а к его влечет под­
час к поэзии, свидетельствуют удивительные картины природы,
которые изт-пет да вырываются из-под его воорулшвшегося на
борьбу пера. Но, к а к мы видели, он поставил себе задачу «ука-і
зывать людям на светлое, доброе в леизни», а это улее значит
перейти от поэзии к борьбе. И здесь- тс его по днеяда ет «враг».
С одной стороны выступает законное и разумное леелание
человека, постигшего смысл «человеческого», воплощать это
«человеческое» в лсизиь, способствовать его росту, помогать его
борьбе,—и всс эго он, естественно, старается делать в той области,
которая блилес всего, роднее всего ему, именно в изящ ной лите­
ратуре. С другой стороны поднимаются против него неумолимые
законы худолсественного творчества и говорят: стой, эта сфера
под запретом, это «табу», и если ты коснешься се, на твои произ­
ведения лялсет проклятье иехудолсзствениости. В душе этого
человека безустанно борются две силы: худоленик и гралсдаипн.
И если даппый человек, подобно Горькому, одарен большим
общественным темпераментом, оп не молеет отрешиться g t Н екра­

—

143

—

совского: «гралсдашшом бьггь обязан». Люди другого толка, те,
что давно спасовали перед суровостью общественной борьбы,
сдали свое «гралсданство» в архив (а то в ломбард) и стали мир­
ными пинтами, воспевающими нелепую любовь Дафішса и Х лои.
Горький слишком искренний худолсішк и к тому лее вообще
слишком худолепик, чтобы эта отдача искусства иа полсрашіе
граледапственности могла ему ничего ие стоить. Напротив, из
реплик Мастакова видно, что оп не мало думал пад этим, ибо он
не просто поступает к а к находит нуленым, а старается доказать,
что поступает правильпо.
.
•
— «Я в с р ю , что победпт светлое, радостное,—человече­
ское,—говорит М астаков.—Я и щ у
вокруг себя этих явлеn if i... леизнь щедра, она мне и х дает.
— Даст? Грошики, копеечки, а?—спрашивает старый скеп­
ти к В укол.
— Мне правится указы вать людям на светлое, доброе в
ясизші, в человеке... Я говорю: в леизпи есть прекрасное, оно
растет, давайте любовно помолсем росту человеческого, паіпего».
П равда, эти доказательства ие отличаются большой логиче­
ской убедительпостыо. Против «верю» спорить трудне, но убе­
диться этим доводом молеет только лсслающий убедиться. Д а и
самый факт подобного самооправдашія устами героя пьесы за­
ставляет подозревать, что и самого автора эта аргументация
логически ие очень убеяедаст. Но для нас сейчас валсио одно:
Горький находит, что имеипо э т о теперь вулепее всего, что
гораздо валенее писать пехудоясеетвешіые вещи, в которых
проводишь свободно и настойчиво своп взгляды, чем давать бес­
спорные произведения искусства, в которых ие имеешь возмолсііости высказать самое дорогое и близкое. А если тс критики и
читатели, которые ие одобряют ого этого поведения (и, главпым
образом, потому, что ие одобряют его теперешних взглядов),
скалсут, что это не худолсествепио, что это бездарно, оп, конечно,
ответит им, что писал вовсе не для них и отошлет их к В але­
рию Брю сову или подальше.
К а к не іс іш ь , всс клия! Полсалуй, пи одна литература не
знает такого количества так называемых «тенденциозных» авто­
ров, как русская; н опьгг показал нам, что все это тенденциозное
творчество, которое к а к раз выдвигает’то, что «мне дорого, близко»
за счет всего, что «не иулсио мне», стояло в худояеествепном
отиошеппн шілсе всякой критики. Это, конечно, не мешало мпо-

—

14 4 —

пім из этих произведений сыграть громадную педагогическую
роль, воспитав целые поколения деятелей. Не случайность,
разумеется, что в пашей литературе лучшим в художественном
отношении является к а к раз то, в чем жизнь изображена не в
подкрашенном виде, не с отбором одэого «дорогого ц близкого»,
и не случайность, что именно за тендецпозпое творчество у нас
брались по преимуществу люди в художественном отношении
мало талантливые, хотя опи оказывались подчас весьма дарови­
тыми в других областях. Все это неизбежно и неразрывно свя­
зано с законами художественного творчества.
Сложный и спорный вопрос, что важпее д л я о б щ е с т в а
и притом не в данный момент, а с точки зрения длительных
интересов: подобный отказ от чисто худолсествепного творчесф а
и служение нуждам данного политического момеита, или зке
напротив, бряцаш іе рассеянной рукой па лире вдохновенной,
служение искусству и только искусству, не ставя себе каких
либо практических задач в данный момент? С отвлеченной точки
зропия вряд ли можно сомневаться: разве «Лина Каренина» или
«Война и мир» ие стоят недосягаемо вьппе всего того, что писа­
лось JI. Толстым узко под влиянием его евангелизма, к а к слузкенпо «дорогому и близкому»? Р азве «босяцкие» рассказы того зке
М. Горького по будут читаться и читаться в то время, когда от
«Матери» или «Городка Окурова» останутся только имела в
каталогах?
•
Но автор—ж ивой человек, а наш автор—живее многих. А
живому человеку нельзя диктовать правила поведения примени­
тельно к пользам и нуждам седьмого колена. «Ну, будут зачиты­
ваться моими «художественными» рассказами через столько-то
лет,— мозкет возразить Горький в духе Базарова, а из меня
лопух будет расти». Ведь нечего скрывать, что в основе спокой­
ного, уравновешенного, чисто худозкественного творчества, не
возмущаемого никакими «практическими» интересами и з д а ­
чами, в сущности лезкит полпое примирение авторов с действи­
тельностью, косное довольство существующим... какие бунтов­
ские слова ші в ы в о д и л и бы подчас эти авторы иа бумаге.
А если так , если живую авторскую личность нельзя заста­
вить хотеть, чувствовать и творить по законам эстетики, тогда
М. Горький может, подобно Мартину Лютеру, сказать в своо
оправдашіе только одно: «здесь стою я , ииаче не могу, да помо­
жет мпс бог».

ДВЕ МАТЕРИ.
Года четыре тому назад М. Горький дал образ пролетарской
матери старухи, ІІиловиы, преобразившейся силою материнской
любви пз забитой деревенской бабы в сознательную, толковую
помощницу сыну на его трудном пути борьбы за дело рабочих.
П равда, образ Ниловны был необычен, идеализирован, походил
скорее на то, что могло бы быть, а ие на то, что бывает в повсе­
дневной зкнзші; а потому и Н иловна, борющаяся бок-о-бок с
сыном, представляет тип надуманный , маловероятный. Но зато
в ней ярко и выпукло изображена мать—лю бящ ая, болеющая за
свое детище, мать—«мученица великая».
И к а к бы ж елая противопоставить ей, и этим противопоста­
влением дополнить образ матери, М. Горький изобразил нам
теперь другую мать—мать бурзкуазную, и притом иа самой не­
приглядной ступени развития капиталистической семьи,— па сту­
пени «первоначального накопления». Это—Васса Ж елезнова.
Это тоэке лю бящ ая и болеющая душой за своих детей мать. «Ты—
мать, помни...—говорит она своей дочери. Д ля детей—ничего
но стыдно,—вот что помни! И не грешпо! Т ак и знай: но грешно!»
Точно т а к ж е рассуждает, или,точнее, поступает к Н иловна, кото­
рой ничего пе стыдно и ничего пе грешно для сына, ибо и внешним
критерием (стыдно) и внутренним (грешно) для нее является
благо ее детища.
Вот эта общая основа психики и этики двух матерей облег­
чает сравнение их, а вместе с тем и оценку пх материнских
чувств с обществеипой н нравственной точіш зреш ія. Тем более,
что у них не мало и чисто внешних общих черт: обе оші почти из
того зке общественного круга, а потому и первоначальные пред­
посылки их психики те зке. Ниловна—зке на рабочего на заводе,
располозкоппом в деревне; Васса—ж ена фабриканта, предприя­
тие которого тоэке в деревие, и который сам начал из «шічего»,
т.-е. в начале был таким зке рабочим, к а к и музк Ниловны.
Но, если оип в молодости и росли в сходной обстановке, в
дальнейшем пх пути разошлись. Музк Ниловны оказался чело*
Литературные очерки.

iQ

—

веком «по приспособленным»: ф абрпка сломила его, оп спился
п ум ер. К ар ьер а Н лловны и ее семьи на эгом, естественно, оста:
повилась. Н е то В асса. Е е муж у «повезло», т.-е. он оказал ся
достаточно ловким и наглым Хищником и скоро построил па
спинах своих лее собратьев свое житейское благополучие. Они
стали богаты; вовлекли в дело и брата Ж елезнова, который влож к л туда сто ты сяч. И з «ничего» (читай: пз недоплаченных гро­
ш ей), образовалось крупное состояние и на нем «почгенная» и
«добродетельная» купеческая семья. Т а к ведь делаю тся все
крупны е состояния.
Если Н иловна, обреченная, пока не возмуж ает сын, па полу­
голодное состояние бедной вдовы, была д алека от всяких мечта­
ний о больших депьгазі, о капи талах п обо всем, что с ними свя­
зано: о зависти, подсиживании, сж иваш ш со света, подлогах
и преступлениях; если ее ш іщ енская ж изнь была чистой и без­
греш ной, то именно потому, что она бедствовала вдали от глав­
ного источника «греха» нашего времени—денег. Напротив, Васса
постепенно впптала рубль за рублем всю отраву золота: ж аж ду
накопления, власти, господства над зависящими от нее. Ссзнаш іе, чго золото единствеіШсШ и самая могучая сила, с которой
в р у ках молено осчастливить всех тех , кого она, к а к мать, больше
всего н прежде всего лю била, хотя эга любовь и таи лась незримо
где-то под грудами кредиток и золота. И Васса задачей леизпи
своей ставит накопление, захват всего состояния семьи в своп
ру ки , ибо никому, кроме себя, не может доверить она счастья
детей, а на капиталистическом леаргоие это значит богатства
детей.
Но «с трудов праведных пе палсивсшь палат камеппых», и
путь к богатству ведет В ассу Ж .'лезнову через дебри греха и
преступлений. Муле се безнадежно болеп, при смерти. Надо
прежде всего заставить его подписать завещ ание в ее пользу,
а если оп не смолеет или ие захсчет, молено и «за пего» подписать:
на то есть верный человек, М нхайло, связанный с Вассой тем­
ными делами, п а то есть и «свидетели»—поп, который «согласен»
за пятьсот, и «известный нам» Антпп Степанов Мухосдов, и по­
мещик Ры ж ев. Но этого мало. В деле лежит сто тысяч дяди н,
если их взять оттуда,—а дядя к а к раз собирается это сделать,
все молсеі рухн уть. Следовательно, надо, чтобы Дядя пе брал
этих депег. А при его враледебном отношении к семье, эгого
молено достигнуть только устранив самого дядю из леизнеппого

1 4 7

—

обихода. И вот сначала его тр авят, а когда это пе удается, под­
страивают дикую сцепу меледу ним п пьяиым племянником, п
д яд я отправляется па тот свет.
Н а этом преступном пути В асса часто приостанавливается,
огляды вается, спраш ивает себя: «Д ля чего все? Д л я кого? Сы­
новья все какие-то «никуды ш ники... бездельники». Огдать собран­
ное ценой греха богатство в их ру ки , все равно, что свиньям
б роси ть.И нет у Вассы того радостного удовлетворения и уте­
шения среднего бурлеуа, что его сытый достаток будут со вкусом
полепрать сытые, холеные детки его. Ее дети никудыш ники. Но
т а к енльиа власть деиег в ее гл азах , т а к сильна леаледа этой
в л а с л і, что она все-таки, хоть и никудыш ники онн, упрямо идет
своим путем, ие останавливаясь ни перед каким преступлением,
по подпуская к себе мысли, что лучш е было бы бросить, если
нет детей, достойных этого наследия.
Н апротив, именно тут-то, в этой обстановке, наиболее
неблагоприятней для оправдания накопления, ярче всего ска­
зы вается власть денег над умами тех , кто считает себя пх в л а­
стителями. Богатство становится самоцелью, абсолютной леизненпой задачей, независимо, от того, есть ли кому передать
его, или лее оно пойдет потом прахом. И к этой формуле богат­
ства подгоняются H притягиваю тся за волосы те человеческие
отнош ения, которыми стараю тся оправдать и осмыслить такое
накопление. Не материнская любовь руководит, в конце кон­
цов, этим стремленном Вассы к деньгам, а само это стремление
приводит ее к необходимости сделаться матерыо, т.-е. иметь
«законных» наследников. Своп дети никудышники и вот сна
п о д ы с к и в а е т себе детей наследников к готовому состоя­
нию. «Со мною ленви,— говорит она соверш лш о чулеай ей Люд­
миле. Найди хорошего человека—зам уж выдам. Т ы — найдешь.
Детей народи, а я их внуками сосчитаю ... II ты , А нна, пере­
езжай ко мне,— обращается она к дочери—детей вези. Не уда­
лись сыновья, внуками ж ить буду...»
Здесь обе матери—Н иловна и В асса— улее стоят на разны х
полю сах. Б л агод ар я своей бозпад.леней бедности, Н иловна пе
п ривязан а к вещам, ибо и х у псе нет, вещи не ’имеют иад нею
власти, по повелевают ечо, опа ие сидит у ш іх в кабале. Она
свободный человек. И ее чувства свободны. Е е материнская
любовь может безбоязненно цтти по всем опасным путям ее
сьша, ибо она не рискует встать в противоречие с какой-либо
Ю*

*

—

148

—

силой, которой (п а добровольно закабалила себя. Едииствеппая сила, становящ аяся поперек этого пути—внешний гпет,
ио пути ее сына к а к раз умышленно идут в сторону этой силы
для борьбы с нею.
Н апротив, Васса продала свою волю, свой ум, свои силы
дьяволу золота, и всс ее чувства и действия отныне подчпнепы
воле этого хозяи н а. Вещи, деньги,—вот настоящие хезяева в
доме Ж елезновых, оіпі внушают всс мысли обитателям этого
дома, опи предписывают им действия и подсказывают слова.
И горе тому, кто пойдет против их воли.
«Матери»—все удивнтсльпы,— говорит В асса,—великие греш ­
ницы, а и мученицы великие. Ограшеи будет нм господень суд ...
а людям—из покаюсь». Н иловпа толсе не кается людям, н а ­
против, она сознательно идет наперекор установленному люд­
скому порядку. ГІо ей но страшен «господень суд», ибо опа
мучепица, ио пе греш ница. М атеринская любовь делает обеих
матерей мученицами, а то, к а к они направляю т свою материпскую любовь, каіш е цели ей ставят, делает из одной—святую,
из другой—грешницу великую . М атеринская любовь Ниловны
толкает се иа путь самополсертвоваіпія, работы па благо всех
стралсдущпх, на благо всего человечества в конце копцов. М а­
теринская лее любовь Вассы замыкает ее в тесный круг эгоисти­
ческой, звериной привязанности к своей «шпеудышной» семье
и толкает на преступление и грех. П ервая— своими руками р аз­
рушает тихий уют узенького семейного очага и тем самым спо­
собствует созиданию большого, пеоб‘ятпого человеческого сча­
стья. В торая—всю лсизиь строит и строит хоромы благополучия
д ля своей семьи, а в результате яваястся лсестокой разруш ителы піцей, разлагающим фермептом и своей семьи, и своего
общества.
Две матеря, вышедшие из той лее среды, вынесшие сходпыо
душовпые задатки, проникнутые тем лее чувством материнской
любви,— попав в различные общественные обстановки, стали
противопололсностями друг другу, вечными и неумолимыми
вр агам и .. Они стоят, к а к добрый и злой гений,—что строит
одна, разруш ает д ругая, что любит одна, пепавндит д ругая,
чему поклоняется одна, низвергает д ругая. И нет мира меледу
ними,' и пет конца п х беспощадной' борьбе, пока существуют
те обществеялые условия, которые с лселезпой неумолимостью
делают матерей либо мученицами, либо грешницами.

А. И. К У П РИ Н .
I.
В моменты внутреннего перелома лензші общества, а, следо­
вательно, и перелома в литературных вкусах и формах, по­
являю тся часто крупные худолсипки, настолько новые и на­
столько разнообразные в своей новизне, что после іш х целое
поколение идет указанными ими путями и разрабатывает намо­
ченные ими формы. Н а граіпі 80-х и 90-х годов таким многосто­
ронним новатором явился у нас А. П. Чехов.
До сих пор еще недостаточно оценено его громадное зна­
чение в истории нашей новейшей литературы и влияние его на
поколение писателей 90-х годов. Б лагодаря своей удивительной
скромности и боязіпі всякой рекламы, А. П . Чехов к а к бы умыш­
ленно стуш евался и старался уменьшить свою роль, а публика,—
крайне несамостоятельная в сулсдеинях, привыкш ая руково­
диться крикливой у казкой — и в самом дело поверила, что это
серый, дюленнный, средней руки писатель.
Здесь по место давать оценку роли и значения А. П . Чехова
в русской литературе. Достаточно указать, что он создал ту
«мопассановскую» форму короткого рассказа, которая стала
теперь чуть ие господствующей, он создал ту своеобразную форму
драмы без действия, которая надолго укоренилась в нашей
литературе.
ГІо не только худолеествеппыс формы завещ ал А. П. Чехов;
он оставил таш ке характерное идейное наследие: насмешливое,
ио в то лее время сострадательное отношение к людям, забитым
и опошленным кошмарной действительностью, отношение, чуледос политической окраски, ио насквозь пропитанное верой в
то, что «лот через 200—300» ж изнь станет прекрасной.
Если другие переняли у Ч ехова его худолсествеиную форму,
то идейное настроенно его большею частью унаследовал А. И.
К уприн.

-

—

151

-

150 —

У А. И . К уприпа другой темперамент, другой литературный
леапр, чем у А. П . Чехова. Прежде всего Куприн ши«*ФЙ^пе
с м е е т с я . Чехов широко пользовался смехом, к а к художе­
ственным орудием: его юмористические рассказы, очень часто
ш :сапные в топе ш арж а, быть молеет, больше всего способство­
вали егст популярности. Собственно, г с р о н Чехова пе смеш­
ливы . Оші действуют и творят пошлости серьезно; автор лес
бьет п х карглсщі м смехом. Напротив, герои Куприпа мастера
смеяться,— то беззаботным, жизнерадостным, то злым па смеш­
ливым смехом. Зато сам автор всегда серьезен в изображении
лсизин. Единственные опыты еги в шутливом жанре—так-называемые «шутки». Пародии на И. Бунина, Скитальца, М. Горь­
кого— папнеаны с большим остроумием, по исключительно, как
«шутки»— без каких либо притязаний.
В смысле формы письма характерно такж е, что до спх пор
Купрнп гаі разу по пользовался д р а м а т и ч е с к о й ф о р ­
м о й . Оп паписал всего небольшой, одноактный очерк «Клоун»,
да h тот крайне ие характерен для пего. Меледу тем, Чехов в
последние годы почти исключительно пользовался этой формой.
По словам К уприна, он далее говорил, что «каледый писатель
доллееп написать, по крайней мере, четыре пьесы». Драматиче­
ский леаир Куприну чуж д. Оі части это об'ясияется характерной
для него с т а т и ч н о с т ь ю мышлепия: он всегда пзобралсает
картины леизпи, момент, эпизод; редко встретите у пего дли­
тельно, последовательно развивающееся действие; а , если п
встретите, то это ді йствие обыкйовешіе слабее описаний н харак­
теристик. Оічасти лее об'ясияется это, вероятно,п тем, что К уп­
рин пе мыслит внешней леизни без картин природы. У него
природа играет валеиую и, главное, самостоятельпую роль. Эго
ие фои, усиливающий настроение картины, к а к в рассказах
М. Горького, а самостоятельный деятель рассказа. Природа у
К уприна лсивет своей лепзиыо, не считаясь с человеком, скорее
человек подчиняет ей свои настроения. Сірастный поклонник
красоты природы, охотник, рыболов, бродяга, одішм словом,
верный любовник природы— Купрнп • счел бы святотатстю м
подчинить ее настроению людей, превратить в бутафорский
аксессуар действия.
Чехов тслее умел погашать п любить природу (вспомните
его «Степь», его Астрова и друг.), но у него природа и люди
были как-то разграничены—либо то, либо другие. Там, где од

предавался созерцанию прпроды, человек стаповплся у пего ма­
леньким, маленьким, стуш евывался, тер я л ся ; Н апротив, в его
«человеческих» рассказах вы редко найдете отголоски этих
впечатлений от природы.
Естественно, что Купрпп доллееп любить п лепвотпых—это
одно с другим нэразрывпо. Его рассказ «Собачье счастье» пока­
зывает большую наблюдательность и любовь к собакам, а «Изум­
руд»— прямо восторженный гимн красивой, изящ ной, молодой
лошади. В pe-ndant к нему просится другой еги рассказ: «Суламифь»—такой лее гимн леей г кой красоте и молодости. Лошадь
п леепщіша—это сопоставление, несколько восточного харак­
тера, молеет возмутить многих. Но для К уприна такое сопоста­
вление пе будет пародоксальпым, ибо оп подходит к явлениям
леизни прежде всего с критерием т е л е с н о й красоты. И
здесь то лее замечается характерн ая связь К уприна с Чеховым.
В произведениях Чехова вы почти ие заметите культа толеспой
красоты, ему к а к будто чуждо это настроение; зато пскоторыо
герои сто, за репликами которых определеппо чувствуется
автор, улее выдвигают этот эстетический Меритерий. «Что мепя
еще захватывает,— говорит Аетров («Дядя Ваня»),—т ак эго
красота»,— при этом оп пме^т в виду лсенскую красоту. В хар ак­
терном для воззрений К уприпа рассказе «Тост», где действие
происходит в «всемпрцсм анархическом союзе свободпык лю­
дей», притом в 2906 году,— оратор говорит: «Слава вечпо юной,
прекрасной, неисчерпаемой леизпи. Слава едппствсппому богу
па земле—человеку. Воздадим хвалу всем р а д о с т я м е г о
т е л а ... Любовь паш а, освоболедеипая от в с с і цепей рабства
и пошлости— п с д о б н а « л ю б в и
цветов»:
т а к опа
свободна и прекраспа». «Любовь цветов»—это более к р а с нв ы й оборот; пи существу с таким лее правом мелено подставить
в- эту формулу «любовь лепветнкх». Ибо смысл этой моральпой
фнлософпп—освоболсдеиие отпошешій меледу полаьш от всей
лленвости, безнравственности, пошлости, навязанной современ­
ным браком н блюдущим его лицемерным обществом. «Изменить
старому м уж у, которого терпеть не молссшь,— всзмущаотся
Д ядя В аня—эго безнравственно; стараться лее заглуш ать в
в себе бедную молодость п лечвое чувство—это не безнравственнс».
Куприн договорил в этом вопросе то, что осталось недого­
воренным у Чехова; он сделал логические выводы нз его посы­
лок. Эга леаледа освобождения человеческого ч у в с т в а от

!

—

152 —

«цепей рабства и пошлости» возникла и у Чехова п у Куприна
на почве протеста против ж алкой п гнусной действительности, ко­
торую они наблюдали вокруг себя. Ж изнь маленького, среднего,
[ серого человека—вот тот материал, пад которым работал и Чехов
• и К уприн. Не герои, не крупные, интересные, умные личности,
с которыми приходилось нм встречаться, привлекали внимание
художников, а именно те никому неведомые, безыменные люди,
которые образуют массу общества и на которых особенно рельеф­
но сказывается вся бессмысленность и х существования. Люди
ж ивут в серой, пудной, пошлой обстановке, убивают всс силы
своп па какую-то неинтересную и непужиую работу, всю ж изнь
быотся и материально и морально, к а к рыба об лед—без тени
надежды, без проблеска веры в лучшее будущее—чі для чего?
Д л я того только, чтобы наплодить таких зке серых, нудных,
пошлых двуногих, которых зкдет та зке серая, нудная, пошлая
ЭКІІЗИЬ.

*•'

Этот ѵзкас бессмысленности жизни и составляет основпой,
исходный материал у обоих писателей. От него отправляются
они и ß нзобраэкепии современной действительности, и в построе­
нии будущих перспектив. Только мапера трактовки у них не­
сколько другая: Чехов реагирует более нервно и отвечает на
пошлость ударами сарказм а, Купрпп зке спокойнее—и самую
мерзостную пошлость описывает сдерзканно, чисто эпически.
И Чехов, и Куприп—индивидуалисты, ио индивидуализм
и х несколько особого свойства. Они стремятся не к тому, чтобы
обособить во всем личность одного человека от личностн другоги,
к а к это наблюдается у Андреева и мпопіх так называемых «мсдернпстов». Они стремятся тотько к обеспечению за личностыо
права индивидуально переэкивать и иаслаэкдаться. Это— но
аналогии с разновидностями коммунизма—индивидуализм по­
требления, а не производства.
Эта черта переносит у обоих авторов центр внимания с
внешней зкизпи человека па вдутрепшою: поэтому у них и пора­
бощение и освобозкдешю человека трактуется с внутренней,
духовной, эстетической стороны, а но с внешней, материальной,
\ политической. Оба они а п о л и т и к и , политические интересы
: и политические симпатии у них имеются—особенно у К уприна,
зкивущего в •более боевое время,— ио они не вносят и х в свое
творчество, а, главное, не подчиняют нм своих чисто эстетиче­
ских задач, к а к это делают, например, М. Горький и Л . Андреев.

—

153 —

Еще у К уприна скорее прорывается активное отношение к поли­
тическим вопросам, папример, в рассказах «Дсмир Кая»,
«Вред», «Искусство», «Тост»; но и тут оно облечено в р ас­
плывчатую худозкественную форму. Б лагодаря этому, произве­
дения и х свободны от элементов публицистики— они чисто худозкествеины.
Среди плеяды писателей, начавш их работать в 90-ыо годы,
А. И . К уприн, пезкалуй, едииствеипый, ие увлекш ийся полити­
ческими вопросаш і и оставшийся чистопробным худозкнпком.
В то время, к а к худозкннки-публнцпсты проявляю т свои публи­
цистические симпатии узке в самом в ы б о р е материала, кото­
рый они к тому зке освещают и трактую т сообразпо своим убезкдениям, К уприп берет всегда нз действительности живым тог
мате’р иал, который поражает его худозкествениоо в о о б р азк с и и е, и, обрабатывая его сообразпо своей авторской инди­
видуальности, тем самым узке певольпо привносит в него опре­
деленную окраску и сценку. Возьмите, папример, его рассказ
«Обида», в котором профессиональные воры просят не смеши­
вать их с погромщиками. В основу взято «истинное происше­
ствие». Автор описывает его, руководясь чисто художественными
мотнваші,—и в то ж е время весь рассказ проникнут боевым
настроением 1906 года, с характерным для этого времени ростом
чувства человеческого достоинства, уважением к общественному
мнению, нравственным оздоровлением всей атмосферы, которое
дала революция. Автор ни словом не заикается об оценке проис­
ходящего, а мезкду тем его симпатии всем ясны . И то зке самое
во всех его произведениях. Вы напраспо искали бы где-нибудь
у К уприпа проявления политических взглядов автора за исклю ­
чением, нозкалуй,рассказа «Тост», а мезкду тем но этим произведеіпіям, и только по ним, вы знаете, что К уприн всей душой
сочувствует борьбе угнетенных классов за освобождение от
гнета.
В рассказе «Тост», где, к а к мы указы вали, изображ ен в
некотором роде идеальный строй, оратор говорит: «Вот гл яж у
я на вас гордые, смелые, р о в н ы е , веселые»... Именно таким
р о в н ы м является сам К упрнп— ровным в своих настроениях,
ие позволяющих ему увлекаться и разбрасываться под минут­
ными впечатлениями, ровным в своем гармоническом спокойном
творчестве, ровным и в красивой, образной, эпической
речи.

»

—

154 —

II.
«Порочпыс, грязны е, заралсеппые болезпямд, уродливые,
трусливые— они были похожи па омерзительных гадсв, запер­
тых в узкую клетку. Один кр а л у друге го кусок хлеба п уноспл
его в темный угол и лож ился на неги животом, чтобы не увидал
третгй . Они отнимали друг у друга ж илищ а, леса, воду, землю
п воздух. Кучи обжор il развратников, подкрепленные хаш камп,
обманщиками, верам и, насильниками, натравляли одну толпу
пьяны х рабов иа другую толпу дрож ащ их идиотов и ж или п ара­
зитами па гное общественного разлож ени я. И зем ля, т а к а я
о б ш и р н а я и п р с к р а с и а я , была тесиа для людей,
к а к темница, и душ на, как склеп».
Такими словами характеризует паше время известпый уж е
пам оратор 290G года и рассказе «Тост». Здесь даиы два положе\ пня: обширная н прекрасная зем ля, могущая служ ить раем, п
порочные люди, населяющие ее. В этих двух полож ениях за­
ключается вкратце квинт эссенция почти всего творчества К уп­
рина: описание печальной действительности и предчувствия
прекрасного будущего.
Свою молодость К уприн провел в арш га: неудивительно,
что военная среда оставила в нем не мало сильных впечатлений,
давш их ему материал для целого ряда работ. В известиом смысле
эта среда представляет богатое пеле для изучения «порочности»
и «уродства» современного нам общества, ибо здесь на ограни­
ченном пространстве сосредоточена длинная вереница иерархи­
ческих ступеней— от крестьян и рабочих до властвующих вер­
хов, и все это, поставленное в специфические условия скученно­
сти, бездолья, самомнений и духовной ограниченности, особсппо
резко подчеркивает недостатки господствующих классов н бес­
правие угнетаемых классов нашего общества.
«Я надаю, я падаю —думал с отвращенном п со скукой герой
«Поединка» Р о м а ш о в — Что за лсизиь! Чго-то тесное, серое и
гр язн о е... Эга развратная и ненуж ная связь (с леонов одного
офицера), пьянство, тоска, убийственное однообразие слулсбы, и
хоть бы одно ж ивое слово, хоть бы один момент чистой радости.
К ниги, м узы ка, п аука, где все это?»
И люди, обреченные на лсизиь в этой среде, опускаются,
опош ляю тся. Лучшие нз пих либо спиваются, как Низа некий,
либо становятся чудаками, вроде Рафальского, превратившего

—

155

—

свою холостую квартпру в зворппец. А сколько-нибудь често­
любивые напрягают все силы, чтобы попасть в академию и, еелн
оставаться военным, то, ио крайней мерс, делить блестящую
карьеру. Эта ограниченность и пошлость леизни армейского офи­
цера где-нибудь в захолустье ярко и сильно изображена К упри­
ным таклсе в рассказе «Свадьба».— «Мы всс, все позабыли,—
говорит Ромаш ов,— что есть д ругая лсизиь. Где-то, я ие знаю
где, ж ивут совсем, совсем другие люди, и лсизиь у них так ая
полная, так ая радостная, так ая настоящ ая. Где-то люди бгрютсл,
страдают, любят широко и сильно... К ак мы живем! К ак мы
живом». Ио тоска по хорошей леизни Ромашовых— еще свеясих,
пе заеденных пошлостью людей— ие находит отклика в среде пх
сотоварищей. Н а его речь другой офицер, Веткин, в я л о отве­
чает: «И-да, брат, что у ж тут говорить, лсизиь. Но, вообщ е...
это, брат, одна натурфилософия и энергетика. Послуш ай, голубчик, что т-такое за ш тука энергетика?»
В «трудовые» часы они быог «морды» солдатам, пригова­
ривают к «экзекуциям», т.-е. порке («Дознание»), в часы «от дыха»
пьянствуют, бесчинствуют в домах терпимости, издеваются над
«шпаками». В минуты сантиментальности либо соблазняют
деревенских девушек («Ночлег»), либо мечтают о чувствитель­
ных романах с аристократками
(«Прапорщик армейский»),
«Судьба ежедневно и тесно сталкивает его (Ромашова) с сотнями
этих серых Хлебниковых (забитый, ж алкий солдат), пз которых
каждый болеет своим горем и радуется своими радостями, ио
все они обезличены и придавлены собственным невелсеством,
общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и
насилием. II уж аснее всего была мысль, что ни одни пз офице­
ров... далее и і ь подозревает, что серые Хлебниковы с и х однообразно-покорнымп и обессмысленными лицам і— на самом делз
ясивыс люди, а не механические величины, называемые ротой,
батальоном, полком» (<По одинок»).
H a B co iiu fü среде К уприн имел широкую возможность
Обрисовать «порочность» и «уродство», так называемых командую­
щих классов и, вис военных рассказов, оп редко касается этих
классов. К тому леи, мы знаем, что ол не политик; изобралсешіе
г о с т дствующі.го сбщества с целыо публицистического освещения
чуждо ого авторской индивидуальности, нзобралсеіше лее его
ради чисто эстетического интереса не менее чуждо К уприну, ибо
это общество такого интереса в нем не пробуждает. Б урж уазное

*

—

—

156 —

общество в его столкновении с трудящимися классами Куприн
характеризовал только однажды в своем рассказе «Молох»,
отчасти еще в рассказе «Корь», хотя там бурж уазная семья
изображена скорее в своей внутренней жизни.
«

*

*

П оскольку у К уприна изображаю тся картины современной
«порочной II уродливой» ж изии, его внимание больше всего при­
влекает мир людей, стоящих в силу ли своего образа зкизии, в
силу ли своих антиобщественных инстинктов, вне общества.
С одной стороны, это—счастливые дети природы,—счастливые,
ибо у них есть та свобода и та детская близость к природе, о ко­
то рой т а к мечтают утомленные культурными узами современные
худозкиики— страстные охотники О Лесная глушь», «На глуха­
рей», «Олеся»), зкнвущие одной зкизиыо с природой, рыбаки
(«Листригоиы»). С другой стороны ,'это отверэкенные ш іра сего:
подонки, собирающиеся в кабачке «Гамбринус»,профессиональные
воры с их своеобразной «этикой» («Обида»), конокрады, контра­
бандисты, ш улера («Ученик»), проститутки («Яма»). Сюда зке
относится и другой вид отверзкенных—цирковые и убогие про­
винциальные театральные парни («В цирке», «Клоун», «К ак я
был актером»). Эта пестрая полубродячая среда, ж изнь которой
связана с тысячами опасностей, уловок, авантюр,обладает, п о ­
добно рыбакам и охотникам, одной ценной чертой, которая, повидимому, более всего привлекает к ним внимание худозкинка:
дт0—отСутствис мещанского благополучия, вечный риск, кото­
рый, по пословице, является «благородпым делом». Необеспе­
ченная, скитальческая, обставленная опасностями зкизнь этих
людей, ие зиающпх, что принесет пм завтраш ний день, придаст
им особую красочность, развивает в ш іх оригинальную индиви­
дуальность, дарит н х «звериной красотой» (выразкеине Куприна).
Этот иитерес автора к среде со слабо развитыми обществоппыми
нистииктами, ноент бесспорно, несколько авантюристский харак­
тер, но в нем имеются те зке элементы, что в босяцких симпатиях
М. Горького,—именно.протест против тупости чувств и мыслей
обретшего благополучие и покой мещанина. Но для М. Горького
босяки были ступенью в его внутреннем развитии, для К уприна
зке опи самостоятельно интересный материал. Он не идеализи­
рует этот материал, тепсвос значение его ясно К уприну, по он
к а к бы гсверит культурному обществу: господа, вы все так

157 —

безличны, бсзвкуспы, скучны и шаблонны, что не на чем оста­
новиться вниманию худозкпика; я изобразку вам мир отверзкенпых вами и вы увидите, что, если в вашем обществе еще есть чтолибо интересного и оригинального, т а к это именно то, что вы
гоните от себя. Я буду рисовать т е и и зкизші н но этим теням
вам ясно обозначится весь исприглядный контур вашего совре­
менного общества.
Кого редко встретите вы в произведениях К уприна, т а к это
типичного русского интеллигента, фигурирующего обычно—
в той или другой обстановке—у всех наш их писателей. Есть,
впрочем, один рассказ, в котором в пошлую, грязную мелкомещапскую среду Купрнп умышленио, ради контраста, вставил
одинокую фигуру такого интеллигента. Это зкнлец в номерах в
рассказе «Река зкизнн». Безвольный, дряблый русский интелли­
гент нарисован здесь в чисто чеховских тонах. «Я больше смерти
боюсь,—пишет он в своем предсмертном письм е,—этих деревян­
ных людей, зкестоко застывших в своем миросозерцании, глупосамоуверенных, не знающих колебаний... Ненавизку и боюсь
всех определенных, самодовольных, шаблонных, трезвых людей,
знающих все наперед—крузкковых ораторов, старых волосастых
румяных профессоров, кокетничающих невинным либерализ­
мом, внуш ительных и елейных соборных протопопов, зкандармских полковников, радикальны х зкенщип-врачей, твердящ их
впопыхах куски иь прокламаций, но с душой холодной, зкестокой
и плоской, к а к мраморная доска». И вот на этого «размагничен­
ного интеллигента» повеяло «новыми, молодыші. словами, буй­
ными мечтами, свободными, пламенными мыслями». Но увы , опи
оказались ему не под силу. «Мой ум с зкадиостыо развернулся
им навстречу,—говорит ou,— по моя душа была узке па веки опу­
стошена, мертва и опозорена». И , поняв весь узкае своего полоэкения и полиую невозмозкность переродиться, оп решает покон­
чить расчеты с зкизныо. «ІІу—и к черту нас—восклицает он.—
Мы в уме презирали рабство, но сами росли трусливыми рабами.
Н аш а ненависть была глубока, страстна, ио бесплодна, и была
она похож а па безумную влюбленность кастрата».
Мы узко раньше у казали на характерную для К уприпа
об‘ектпвность ппсьма: он старается рисовать явления так , к а к
они есть, так, чтобы оценка подсказывалась самими явлениями,
своей зке авторской оценки оп старается пе давать. Но есть в
этом отношении два исключения. Одно— это актерская среда,

—

158 —

пороки которой оп бичует с необычайной у пего страстностью.
«Сцепу заняли просто-на-просто бесстыдник и бесстыдница,
гопсрптся в рассказе «Как я был актером». Все оіы были бес­
сердечны, предатели и завистники друг к другу, без малейшего
уваж ения к красоте и силе творчества,— прямо какие то хамские,
дубленые душ и. II вдобавок люди поражающего невежества и
глубокого равнодуш ия, притворщики, истерическп-холодные
лзкоцы с бутафор зли ми слезами и театральными рыданиями,
упорно-отсталые рабы, готовые всегда радости"» пресмыкаться
перед начальством и перед мец патами..,» В э.ой харакіеристпкѳ
есть, конечно, много в ер ік го , по то, что в ней верно, одинаково
относится ко всем профессиям, соединяющем видное обще­
ственное положение с нпзшім интеллектуальным цензом. Именно
Куприн должен бы иметь в виду аналогию в этом смысле актер­
ский среды с хорошо знакомой ему военной. Между прочим,
характерно, что в среде писателей вообще довольно часто на­
блюдается какая-то враж да к актерской среде.
Д ругая среда, которую К уприн изображает с пеобычайным
у пего суб'ективизмом, хотя на этот раз узке сочувсгвеипым,
это— проститутки («Яма»). П ока приходится воздорзкаться от
определенной оцелкн и этою произведения п отношения автора
к описываемой среде, так к а к повесть «Яма» еще ие дакоичзна.
Но то, чго из нее стало достояшіэм публики, носит чузкдый
і К уирииу характер идеализации, и самый стиль последней его
повести пропитан чуждой ему слащавостью. Очовпднс, мир
падших экеищни до сих пер остается для русского интеллигента
специфическим об‘ектсм иокаяниых настроений, каким он был
для длинного ряда литературных поколений. Эго—ісамень
преткновения дазке у самых последовательных реалистов.
Образ проститутки как бы впитал в себя в глазах интеллигента
всо несправедливости, все обиды, все насилия, совершенные в
течении веков над человеческой лпчпостыо и стал своего рода
святыней. И об этот образ разбивается'!! скептический пессимизм
Л . Андреева, и романтический идеализм М. Горького, н реализм
К уприна.
III.
Что экс противопоставляет А. Купрнп этой «порочной и
уродливой» жизни современного общества? Ьсть ли у него какойлибо идеал или намек на идеал, и каким путем, думает он, будет

—

15 9 —

достигнут этот идеал? Таких вопросов по ставит Куприп в своих
произведениях и прямых ответов на эти вопросы мы у пего по
найдем. Но зато мы найдем косвеілы о указания.
В повести «Поединок» Ромашов, мало-по-малу понявший
весь уж ас н бессмыслицу окруж авш ей его ж изни, задумывается
над задачами человека. «И все яснее н яснее становилась для
пего мысль, что существуют только три гордых призвания чело­
века: паука, искусство и свободный физический труд». Эти три
элемента— наука, искусство и свободный физический труд соеди­
няются, в известном нам узке рассказе «Тост», для et здания
чудовищной земно-магшітной системы, которая «привела в двиэкеішо все фабрики, заводы, земледельческие машлны, железные
доропі и пароходы; осветила всс улицы и всо дома и обогрела
все зкилыо помещения; сдслала ненужным дальнейшее употре­
бление каменного у гл я, залежи которого узке давно иссякли;
стерла с лица земли безобразные дымовые трубы, отравляющие
воздух; избавила цветы, травы и деревья—э т у п с т и н и у ю
р а д о с т ь З е м л и— от грозившего им вымирания и истре­
бления; дала, наконец, неслыханные результаты в земледелии,
подняв повсеместно производительность почвы почти в четыре
раза».
Все это было достигнуто тремя указанными элементами. Но
мы знаем, что во времена Ромашова наука была связана н при­
писана к определенному министерству, искусство прозябало и
зависело от сановных меценатов, наконец, физический труд
б к л , к а к раб, скован по рукам и исгам п запр >дан капиталу.
Где зке отправная точка, исходя из которой можно было бы
приттп к блазкенпому состоянию 290G года? Где необходимое
первое усилие, первый толчок?
Этот толчок, как узнаем мы нз тоста знакомого лам узке
оратора, был дан «нетерпеливыми, гордыми людьми, героями
с пламенными душами», которые «выходили на площади и на
перекрестки п кричали: «да здравствует свобода». «И они обагря­
ли своей праведной горячей кровыо плиты тротуаров. Оші схо­
дили с ума в каменных мешках. Они умирали на виселицах н
под расстрелами. Они отрекались добровольно от всех радостей
зкизіш, кроме одной радости—у м е р е т ь з а
свобод­
ную
жизнь
грядущего
человечества». —
«Друзья мон,—говорит дальше оратор,— разве вы ие видите
этого м о с т а и з ч е л о в е ч е с к и х т р у п о в , который

т

— 161 —
соединяет наше сияющее настоящее с ужасным, темным прошлым?
Р азве вы но чувствуете той к р о в а в о й р е к и ,
которая
вынесла всс человечество в просторное, сияющее море всемирного
счастья?»
И так, первоначальным двигателем, вырвавшим человече­
ское общество из уж аса и бессмысленности, явилось с а м о ­
пожертвование
героев.
Б лагодаря альтруизму
гордых, свободолюбивых людей стало возмоясным освобождение
человечества. Эта и д е а л и с т и ч е с к а я точка зрения весь­
ма характерна дня а п о л и т и ц и з м а К уприна: он не оста­
навливается над вопросом о том, что это за люди, почему опн
появляю тся и откуда появляю тся. «К ак опи ролсдалнсь в тот
подлый, боязливый век,—говорит оратор,—я пе могу понять
этого». В борьбе с -насилием побеждает, таішм образом, не мате­
риальная, а моральная сила.
Когда оратор кончил свой тост, « ж е н щ и н а н е о б ы ­
ч а й н о й к р а с о т ы , сидевшая рядом с оратором, вдруг
прилилась головой к его груди и беззвучно зап лакала. И иа
вопрос о причине слез, она ответила едва слышно:
— А все-таки... к а к бы я хотела ж н т ь в т о в р е м я ...
с п и м и ... с Н И М И . . . »
Это характерное место дает довольно ясную картину взгляда
Куприна на происходящую революционную борьбу. Этот взгляд—
чисто э с т е т и ч е с к и й . То, что именно лсеищина т а к реаги­
ровала на воспоминание о героической борьбе, то, что это лсенщнпа необычайной красоты, и то, что се прельщает как раз картпиа самополсертвоваиия,—все это крайне типично для Куприпа.
Элемент самополсертвоваиия, бесспорно, играет по сей депь
крупную роль в революционной борьбе, но с тех пор, к а к актив­
ными деятелями революции стали не одиночки, ne «герои», а
массы, «толпа»,—этот элемент отошел, на второй план, стал
красивым придатком серой, повседпевиой борьбы, лишенной
внешних эффектов. Самополсертвовашіе в этой борьбе стало
будничной
ч е р т о й и перестало быть д о б р о д е ­
т е л ь ю . Дерется теперь и побелсдает не эта добродетель, не
самопэлсертвование, покоряющее сердца своей моральной силой,
а сплоченное усилие безымянных масс—моральная сила, опи­
раю щ аяся на материальную силу. Подмечать только самополсертвоваяие отдельных героев, не замечая работы этих безымян' пых средпих величип, значит то лее самое, что—да позволено

будет сделать грубое сравнение— собирать цветы картофеля, пе
подозревая о существовании в его ко р н ях питательного плода.
Фактическим героем нашего времени стал с о б и р а т е л ь н ы й I
деятель, и инкаіш е «поэтические соображения» не могут оправ- .
дать игнорирование его.
Конечно, по худоленнка дело вскрывать социологические
элементы происходящей борьбы, об‘яспять обществеииый смысл
этой борьбы. Он воспроизводит только в художественных обра­
за х те явлеиия, которые наблюдает в леизни, или, правильнее,
те явления, которые поралсают его творческое вообралсенне.
Воспроизводить картппы п о в о й социальной борьбы, совер­
шающейся на гл азах у К уприна, мешает ему пе то, что оп худолепнк, а то, что его аполитическая психология ч у лс д а лшзнп
тех слоев народа, которые выносят на своих плечах эту грандиоз­
ную борьбу и мостят своими телами путь к тому счастливому
состоянию 2906 года, о котором с такой любовью говорит К уприп.
Кунрип ходит по периферии лснзіш, он обводит только ее коптуры . П равда, оп сочувствует’ реальной борьбе и борющимся,
но эта борьба затрагивает в нем только человека, а пе худоленнка.
Ибо его творческая психика пе имеет органов для восприятия
своеобразной эстетики воскресающих к повой жизни масс. Его
эстетика и н д и в и д у а л и с т и ч н а .
Вот почему красота титанической борьбы символизируется
у К уприпа в образе’одинокой, необычайно прекрасней лсешцины, плачущей от тосісп по самополсертвованпю. Е сли говорить в
терминах довольно распространенного протпвопоставлення муж­
ского и лсеиского начала, то самопожертвование, действительно,
будет лсепской чертой, тогда к а к борьба за власть— мулсской.
Героизм, торлсествующнй физически путем победы, воплощается
в образе мужчины; героизм, торлсествующнй морально путем
самополсертвоваппя, воплощается в образе лсепщнпы. Поэтому-то
наша старая револю ционная борьба (особенно 70-х годов), ко­
торая дала прямо сказочпые образцй самопожертвования, носит
отпечаток, если молепо т а к вы разиться, женской красоты; это
именно «лсенщппа необычайной красоты». Современная ж е борьба
пролетарских масс с ее несколько угловатой, суровой эстети­
кой напоминает скорее мулсскую красоту тяж елы х мускули­
стых фигур Родэпа или Мепье.
И з этого видно, насколько Куприн психологически прпнадлелепт к с т а р о м у поколению пашей интеллигенции, хотя по
Литературные очерки.

11

—- 162 —
возрасту оп девятидссятіш к. Но та психология иителлигсицин т
которая т а к высоко ставила эстетику героического самопожерт­
вования, склады валась п господствовала в эпоху, когда это
самополсертвованио было главным и наиболее цепным фактом в
общественной борьбе. Во времена лее К уприпа действуют, как
улее сказано, другие силы, выдвигающие другие средства борьбы
h вырабатывающие другие эстетические мерила. Вьггь в эпоху
массового героизма эстетом индивидуальных героических усилий
самополсертвоваиия—значит разойтись с действительносгыо на
целое поколение, стать старосветским помещиком литературы,
утратить чутье самого лепвотрепещущего, что сейчас происходит.
Не отсюда ли отмечеивый памп об‘ективизм Куприпа?
Нам калсется, что именно отсюда. Нам калсется, что этот
об'ективнзм основывается па известной художественной бес­
страстности, происходящей оттого, что К уприн, в силу своего
психологического склада, к а к худолепше, ие способен реагиро­
вать па самоновейшие явления в общественной ж изни, что он,
подмечая, к а к умный и талантливый наблюдатель, многое и
многое, в то лее время оргаш ічески не может духовно слиться
с той или и н ой общественной группой, с ео помыслами, с ее
интересами. О п о д и н о к в пашей ж изни. Одинок, к а к бы­
вает одиноким холостяк, утративш ий способность любить. И,
к а к худож ник, он бесстрастен в вопросах политики. От социаль­
ной борьбы его мысль рвется в леспую глуш ь, на морской про­
стор. И превыше всей этой борьбы, раздирающей пароды и
классы , он готов поставить единое вечное—ж енскую любовь.
«Были царства и цари, и от них ие осталось и следа, как
от ветра, иробелсавшего над пустыней. Были длинные, беспо­
щадные войны, после которых имена полководцев сияли в
в еках, точно кровавые звезды; по время стерло далее старую
память о пнх».
«Любовь лее бедной девушки из виноградника и великого
ц аря н и к о г д а не пройдет и не забудется, потому что к р е п к а , ' к а к с м е р т ь , л ю б о в ь , потому что каж дая ж ен­
щ ина, которая любит—ц а р и ц а , потому что л ю б о в ь —
и р с к р а с п.а». («Суламифь».)

ЛЕОНИД АНДРЕЕВ.
I.
Если вы попросите современного интеллигентного русского
читателя назвать наиболее талантливы х авторов наших дней,
от,, паверпое, на одно из первых мест—если не на первое —
поставит Леонида Андреева. И , тем не менее, этот самый чи­
татель прочитывает каж дую новую вещь Аидреева с неудовле­
творенным чувством: «пет, это ие то; эта вещь автору по у д а­
лась». И почти все, что дал литературе Л . Андреев, сводится,
в конце концов, к длинпому ряду так и х неудавш ихся произ­
ведений.
И так, с одной стороны: общепризнанный крупный талант,
с другой—вечно псудающнеся произведения. И этот суд «толпы»,
в общих чертах, совпадает с судом критики. Очевидно, в самой
основе творчества Л . Андреева заложено какое-то противоречие,
и это противоречие мешает автору успешно осуществлять за­
думанные нм планы, воплощ ать в художествоипые произведения
преследующие его идеи и образы; это противоречие нарушает
цельпость, а с нею и силу его пропзведешій, оставляя их ка­
ки м и -то недоделаппымн. Вот-вот, каж ется, наткнулись вы у
автора иа новую, яркую , интересную мысль; вы хватаетесь
за нее, идете за извилинами ее хода и вдруг—эта смелая, ори­
гинальная мысль ш лепается па землю и неуклюлсе волочится
нелепыми, ненулепыми толчками. Развеивается обаяшіе и с
досадой откладываете вы книгу: «Нет, это не то!»
Редкий писатель поролсдал столько падглсд и уиоваппй у
интеллигентного читателя, к а к Л . Андреев. Калсдая новая
вещь его при самом появлении в свет встречала уж е подгото­
вленный интерес, подхватывалась, читалась, и даж е, не удо­
влетворив читателя, оставляла надежду, что вот следующая
вещь непременно скажет то самое пуленое и важное, чего ждет
п*

— 165 —
не д о ж д е т с я -и ждет именно от Л . А н д р е ев а -и зм о т а в ш а я с я
душ а русского интеллигента. Приходил рассказ за рассказом,
драма за драмой, а читатель все ж дал н ждет до спх пор
нового откровения.
В чем ж е заключается указанное противоречие? Бы ть
может, разобравшись в нем, поняв
его, мы сможем
попять и особонаостп таланта, и причины неудачлшюсти
Л . Андреева. •
.
„ о-.
Б ел и вы просмотрите все произведения Л . Андреева
минувшие одиннадцать лет, вы увпдите, т г о - з а небольшими
исключениями— он затропівает по преимуществу с о ц п а л ь
ц ы о темы. Это стало особенно заметно в последние годы. «Крас­
ный смех», «К звездам», «Савва», «Тьма», «Проклятие зверя»,
«Семь повешеппых», «Мои записки», «Дин нашей жизни ,
« А н а г э м а » , - довольно
назвать эти крупнейшие из вещей
Л . Андреева, чтобы оцепить, насколько привязана мысль
его к вопросам общественной ж изни.
Но и в ранних произведениях его, а такж е в тех нз поздиейпшх, где темой является л и ч н а я психология, вы все
время чувствуете, іт о з іч п о с т ь з д е с ь бьется о преграды, поста­
вленные социальными условиями, и сама психология личности,
особенно в ее отклонении от н о р м ы ,— является непосредствен­
ным порожденном этих ясо социальных условий.
Но социальный и социально-психологический вопросы, раз
будучи подняты, нуждаю тся в известном п о л о ж и т е л ь н о м
разрешении и ли , по меньшей мере, освещении. К а к освещает
или разреш ает н х а в т о р , - г л у б о к о и л и поверхностно верно
или ошибочно, серьезпо или путем остроумного парадокса—это
сейчас для пас вопрос в т о р , степенный. Но нельзя ни разре­
шить ни осветить вопросов ж и з н и , когда отрицаешь самую
ж изнь, когда не веришь в ж изнь, когда оцениваешь б ы т и е
исходя из апологии п е б ы т и я . Можно отрицать д а п н у ю
жизнь во им я другой лучшгй ж изни; и тогда т р п ц ^ х у ­
дож ника открываю тся необозримые горизонты, ибо такое отри
панне чревато неисчерпаемым богатством. Но отрицать вместе
с д а н н о й ж изнью , ж изнь в о о б щ е , подчинять ж п з н ь смерти, свет—тьм е, разум безумию, г.-е. идейно р а з р у ш а т ь
и в то ж е время т в о р и т ь - это противоречие, которое не
может уж и ться в одной душе, но раскалы вая ее на непримиримо
враждебные половинки. Художественное творчество прп таких

условиях носит в самом себе р а з ‘сдающую ложь— и к а к бы
ни маскировал автор эту лозкь умелыми приемами письма, опа
будет отталкивать читателя своей непосредственной психоло­
гической неприемлемостью.
Леопнд Андреев именно противопоставляет всем много­
образным вопросам жпзпи общества и личности лишь неизмен­
ные: смерть, безумие и тьму, т.-е. физическую, интеллектуаль­
ную и нравственную смерть. Это его ответ па все паппі запросы.
Словно перед пытливой душой автора поставили черное стекло,
поглотившее все яркие, жизнерадостные, красочные лучп, и
грустный флер закрывает от него весь многоцветный мнр. Что
для него ж изнь человека, с ее радостями и восторгами, с ее
борьбой, победой и падениями,— когда там в глубппе сцены
стоит загадочный Некто в сером и отмечает таянпе воска в свече
жизни? Все суета-сует— мрачно вещает Л . Андреев. М огучая
мысль, самоотверженный порыв превращаются в безумие по­
мешанного дли идиота, пежпую душ у юноши или горячую веру
борца топчет в гр язь йога проститутки, а все—великое и пошлое,
прекрасное п уродливое, героическое и ж алкое—одинаково
поглотит смерть. И в предчувствии ее автор созерцает вселепиую
8ловещнм взглядом ЕлеаЗара, посылающим гибель и тлеппе
всему сущему.
Л . Андреев унаследовал от предшествовавших поколений
русских художников интеллигентов две противоречивых на- .( '
клонпости: болезненное тяготение к вопросам общественности г .
и бевнадеяшый пессимизм в оценке и х . Это все то ж е основное!
противоречие андреевского творчества. Такое сочетание обще­
ственного инстинкта с общественным пессимизмом пе было
противоречивым, пока иаш автор ограничивался рассказами
пз реальной ясизпи, хотя н окрашенными характерным для
него настроением. Ибо в реальной яш зил слишком много груст­
ного, болезиенпого и гадкого, и специфически окрашенный
талант художника всегда иайдет живой материал для своего
наблюдепия и творчества. Но лсизиь в целом—а круиныо во­
просы бытия человека и общества т а к пли иначе захватывают
всю совокупность яш зпи— ие может быть понята или разрешена
умом, отрицающим лсизиь, не видящим впереди ничего, кроме
смерти, безумия и тьмы. А потому, по мере того, к а к Андреев
начал переходить от бытописания к разрешению художествзпцыми средствами социальных вопросов,— характерное для него

— 1 67 —
—

166

—

противоречие начало сказы ваться все ярче и ярче, ибо для
доказательства своей мысли, для измерения необозримых во­
просов леизпи скудным мерилом своего мрачного отрицания,
ему приходилось п о д г о н я т ь реальный материал жизни
к своим целям, у р о д о в а т ь живую лш знь по нужному
ему шаблону, а этим насилием над жизненной правдой губил
ои художественную правду своих произведений.
Д ля критика публициста Л . Андреев представляет велико­
лепный об*ект наблюдения. Ибо в редком писателе т а к рель­
ефно и ярко сказываются характерные для его психики черты,
и редкий писатель,—особенно из современников способен в
такой мере подчинять чисто художественные задачи—задачам
пу блицистпче ским.
В развитии мысли Л . Аидреева определенно намечаются
три фазы, которым, к а к мы увидим ниж е, соответствуют и три
фазы развития худолсествениой формы его письма. Сначала
перед читающей публикой явился худояшпк-роалпст с несколько
грустным, пессимистическим настроением, ио именно худож ник,
прежде всего худож ник. Это был период первых рассказов,
собранных в первом томе. Здесь автор давал картины действи­
тельной ж изни, преломленные сквозь его авторскую индиви­
дуальность—красивые, гармоничные картины, за которыми
чуялась мысль автора, но которые не были подчинены этой
мысли. Художественная задача- стояла здесь на первом месте,
идеи же автора, его тенденции проникали в сознание читателя
незаметно, естественно и иепавязчнво вместе с художественными
образами. А между тем не следует забывать, что улее тогда, в
этнх первых рассказах были даны в зародыше все последующие
мысли Л . Андреева—и улеас леизпи, и тщета разум а, и власть
тьмы.
Но постепенно худолеественный талант автора становится
рабом его публицистической мысли. Если в первом периоде
оилсиво писал тс стороны леизпи, которые сильнее всего пора­
ж али его вообралеешіе, то во втором периоде он начинает под­
чинять свое творческое воображение запросам мысли и поды­
скивает темы для воплощ еш ія этой мысли. Начинается тенден­
циозное творчество. Таковы его рассказы: «Мысль», «В тумане».
«Жизнь В . Фивейского» и т. п ., а такж е первые драмы: «К звез­
дам», «Савва». И ио мерс того, к а к ои все более удалялся от
чисто художественных задач и все более уходил в иублицп-

стику, определенно начала выступать ограниченность идейного
кругозора автора, бессилие его попять и решить громадные,
сложные вопросы общественности. Л . Андреев оказался без
необходимого критерия. Перед лицом многообразной обще­
ственной борьбы с со под‘емами и падениями, с ее восторгами
и улеасами, автор был пе в силах дать какую-либо оценку, кроме
примитивного «суета-сует» и ие менее примитивного «голого
человека на голой земле». Публицистические рессурсы вы­
дающегося худоленнка оказались, на поверку, скандально
малы.
Человек создан для счастья, ему дана могучая мысль, в
него вложены благодатные этические порывы, он прекрасен в
своей юношеской целомудренности...— но пред ним воздвигнута
высокая, толстая стена, о которую тщетно бьется он. Эта стена
все, что враледебно свободному развитию личности: и природа,
и человеческое общество, и власть, д авящ ая своей тупой, не­
преоборимой силой, и грубость, дикость, и предрассудки че­
ловека, и далее культурны й прогресс, ведущий к обезличению
человека. И б о р ь б а ч е л о в е к а с э т о й с т е н о п
б е з н а д е ж н а . В этом его трагедия. Трагедия добра и к р а­
соты, которые поглощает страш ная, неумолимая тьма, тр а­
гедия разум а, к ѵгорогс ледет безумие или преступление, т р а ­
гедия, наконец, самой леизни., обреченной на смерть и обес­
цененной смертью. Т акова м оральпая философия Л . Анд­
реева.
Эта философия приняла вполне законченную форму в тре­
тьем периоде его развития, совпавшим—и это особенно хар ак­
терно—с эпохой революции. Тот пессимизм, который после
первых поражений революции быстро охватил наименее устой­
чивые слон интеллигенции, толкнул и Л . Андреева к заверше­
нию его философии отрицания. Если в еще богатый революцион­
ным настроением 3ЭОС г. он мог написать такую вещь, как
«К звездам», где исходом социальной борьбы является идиотизм
одного борца Н иколая и опошление другого—Маши, то не­
удивительно, что после подавления революции он брссил эн­
тузиазм революционера к йогам тьмы, могучую мысль заста­
вил подчиниться формуле железной реш етки, а леизнь человека
об‘явил пустой, ж алкой игруш кой некой серой силы.
I
Грандиозные мировые и обществешіыс вопросы не под силу
односторонней, узкой мысли Л . Андреева. Ой захотел поднять

—

большую тяж есть ц надорвался. И эта надорванность, этот про­
тиворечивый разлом красной нитью проходят через всю его
деятельность. Д уш у большого худож ника тянет к вопросам
огромной важности, по публицистическая мысль его, стесненная
ограниченными формулами, подсказанными узким взглядом иа
ж изнь, бессильна перед величием этих вопросов.
А потому и трагедия мысли, трагедия добра, трагедия
ж нзни, в которые автор втискивает всю свою оценку «прокля­
тых» вопросов, является об‘ективпо лпшь одной трагедией
автора, пе осилившего громадных вопросов разум а, нравствен­
ности, бытия.
И.
Посмотрим теперь, откуда у Л . Андреева эта ограниченность
н узость общественного кругозора, делающая талантливого
худож ника бессильным перед выдвигаемыми им громадными
задачами. Д ля этого нам придется проследить идеологическую
родословиую нашего писателя.
У пас довольно распрострапеп взгляд, чго Л . Андреев,
более, чем кто-либс другой, индивидуален; что его творчество
ярко отраж ает, своеобразную личность автора. Это, конечно,
верно, но только условно. Творчеств j всякого талантливого
автора обязательно отраж ает его-личнозть, ибо в том то и за­
клю чается художественпоо творчество, что внешний, об‘ектнвный
материал перерабатывается вполне индивидуально психикой ху­
дож ника. Однако творчество далее самого оригинального в
своей индивидуальности писателя полно общественных эле­
ментов. Эти элементы вторгаются в его работу двумя путями:
с одной стороны, в качестве об‘ектнвпого материала, который
к а к р аз у автора, столь отзывчивого на общественные вопросы,
как Л . Андреев, играет крупную роль. С другой стороны, через
психику автора, которая, при всех своих особенностях, все же
является продуктом общественного процесса и носит па себе
спльвый отпечаток общественности, условий времени и места.
Д аж е т ак ая , казалось бы, оторванная от земли сфера, к а к
чистая эстетика, например, лирическая поэзия, определяется
в значительной мере общественными условиями. Поэт, к а к дитя
своего времени, разделяет художественные чувства и понятия
своего поколения. И если далее оп идет против доминирующего
течения, оп всегда отралеает настроения известных групп. В

.

169

—

гораздо большей мере сказывается эта зависимость поэта от
«толпы» там, где поэту приходится высказывать свои с у л ед ея в я — прямо или косвенно. Взгляды, понятия, предрассудки,
оценки, вообще, мировоззрение автора,— непосредственный плод
той среды, из которой оп вышел и с которой оп живет одной
духовной жизнью . Худолссственпая форма, в которую облекает
автор свои идеи—эго его личное достояние; самые лее идеи—
ие формулировка, а сущность их—взяты им от общества.
Весьма интересно проследить именно иа Л . А н д р ^ в е
социальное происхоледешіе н социальный смысл его взглядов,
ибо, по господствующему представлению, к а к раз авторы
вроде Л . А ндреева— стоят одиноко и свободны от обще­
ственных влияний. Меледу тем на подобных индивидуальных,
якобы совершенно свободных от доминирующих симпатий
худож никах ярче всего заметно, к а к мало индивидуальны
опи в своих взгляд ах и к а к мало свободны в своих
оценках.
Психология Л . Андреева, к а к худоленнка, его взгляды,
его мрачный пессимизм, его неверие в будущее, его апология
смерти и тьмы—все это характерные черты т и п и ч н о й
П р у с с к о й и н т е л л и г е н ц и и , заполнившей своими меч­
тами и стремлениями более полувека русской общественности \
и литературы, а иыпе окончательно вырождающейся. И пе только
это: самая неуверенность и неустойчивость автора в своих соб­
ственных взглядах, частые противоречия, затемняющие ясность
его основной мысли, пакопец, та поспешность и легкость, с
которой оп реагирует па злободневные темы — вся эта не­
устойчивость и нервозность то лее от этой интеллигенции. Н о,
чтобы уяснить связь Л . Андреева с классической интелли­
генцией и его место в развитіпі этой интеллигенции, необ­
ходимо бросить беглый взгляд назад па ее историю.
Л ица свободных профессий, вышедшие из самых различных
классов и вынесшие оттуда самые разнообразные предраспололеення, образовали у пас какой-то особый общественный слой,
об‘единепный сходством пололеешія, целым .рядом совпадающих
интересов н многими весьма сходными исихпческпмп чертами.
В России, где господствующей дворянской культуре не про­
тивостояла крепкая культура мещанства, интеллигенция яви ­
лась носителем прогресса p a r excellence. П равда, в ее рядах
вы могли встретить все оттопки мнений, от самых умеренных

—

170

—

до самых крайних, тем но менео, с ос именем неизменно связы­
валось понятие п р о г р е с с и в н о с т и . И , если говорят
просто об интеллигенции, то обязательно подразумевают про­
грессивную интеллигенцию.
Но на долю этой интеллигенции выпала незавидная роль.
Она лишена была возможности практически влиять на обще­
ственную ж изнь, т а к сказать, творить историю. Доступ к твор­
ческой работе был ей прегражден. Ей оставалась только созер­
цательная деятельность. И вот это искусственное ограничение
жизнедеятельности целого общественного слоя, притом крайне
чуткого и впитавшего в себя европейскую культуру, не могло
пе заразить его п е с с и м и з м о м . Исключительно анали­
тическое отношение к общественности, без практического при­
ложения сил и знаний, только и способно породить самый мрач­
ный пессимизм. И этот вечный анализ охватил ио только публи­
цистов интеллигенции, ио и се поэтов. Еще 14 лет от роду пи­
сал С. Я . Надсоп в своем дневнике, что он находит особую пре­
лесть Е м у ч и т е л ь н о м с а м о а н а л и з е .
Чуждое старой дворянской беллетристике, а такж е иашіім
нарпасцам, эго настроение рано начало сказываться в той
части русской литературы, которая полнее всего и вернее всего
отражает злоключешія русской интеллигенции. Уже в поэзии
Некрасова лежат зародыши пессимизма, хотя их прикрывает
кипевшая еще в то время борьба, полная веры в парод и на­
дежды на победу. Но с середппы 70-х годов пессимистические
мотивы берут верх. Муза «мести и печали» становится музой
печали и отчаяния. Очень ярко сказывается этот поворот на
Г л. Успенском и особенно на А. О. Новодворском, пережившем
резкий и тяж елый перелом «іпі павы, іпі воропы» от жизнера­
достной бодрости до разочарования и пессимизма.
Этот пессимизм, ростя и ш ирясь, достиг своего апогея в
первой половине 80-х годов у С. Я . Н адсояа и Вс. М. Гарипіна. У этих художников пессимизм нз внешней окраски пре­
творился в самую основу их художественного настроения и
творчества. Гарш ин дошел до безотрадного деления людей на
дво категории: с хорошим и дурным самочувствием, и первых
оп хлестал в своих письмах беспощадной иронией. Надсоп
воспевал горе, к а к элемент счастья:

—

171

—

Ведь сердце твое—это сердци больное
З а г л о х н е т б е з г о р я , к а к іпіва без гроз,
Оно не отдаст за блаженство покоя
Креста б л а г е д а т п ы х с т р а д а н и й и с л е з .
После Гаршина и Надсопа русская интеллигенция переж ила
крупный перелом. Н а сцену выступили новые, враждебные
друг другу, общественные классы, в числе и х и класс, инте­
ресы которого представляла (пли думала, чго представляет)
интеллигенция— нмошю пролетариат. Теперь он самостоятельно
и открьгго заявил о своих потребностях и нуждах, которые
он памереп отстаивать упорной, бсспощадпой борьбой. Интел­
лигенция, к а к самостоятельный слои, потеряла raison d ‘etrc, ей
оставалось или примкнуть к тому, либо другому из этих иовых
классов, либо исчезнуть. И действительно, началось движение
в этом смысле. Значительная часть интеллигенции пошла от­
крьгго пли тайпо на службу захватившей господство бурлсуазіш,
незначительное мепышшсгво се примкнуло к двшкешпо проле­
тариата. Та лее часть, которая хотела оставаться сама собой,
упорно веруя в свое «свсрхклассовое» бытие и спасительную
миссию, начала медленно гибнуть и разлагаться. Первая фаза
ее разлолсения, шедшая при обстановке мирного развития
общества, молеет быть охарактеризована словом «опошление».
Ее навеки запечатлел в литературе А. П. Чехов. В торая фаза,
когда вокруг подготовлялась, а потом разразилась революци­
онная буря, полнее всего отраж ается в творчество Леонида
Аидреева. Н о, если Чехов был об'ективным изобразителем
гибнущей интеллигенции, давал ее образ, о т р а ж с я н ы й
своей художественной индивидуальностью, то Л . Андреев явл я­
ется ее прямым выразителем, рисующим ее с у б ‘ е к т и в и о о
настроение, лишь п р е л о м л е п н о е сквозь его индиви­
дуальность.
Мы улее указывали выше, к а к постепенно изменялась мысль
Л , Андреева со времени первых его рассказов до наш их дней;
эти изменения его шли рука об руку с превращениями той ин­
теллигенции, настроение которой он отраж ает. Tie только об­
щие переходы его настроений, по и отдельные момипты, от­
дельные вопросы, затропіваемые им, свидетельствуют о тес­
ной внутреппей связи этой разлагаю щ ейся интеллигенции и
ее поэта.

—

—

173 —

172 —

Интеллигенция, к а к особая социальная группа, не имеет
своих особых, глубоких общественных задач; она выдвигает
либо общие всем прогрессивным классам культурны е задачи,
либо сбоссблеииые задачи того и л и другого класса. У_пее ш я
определенной социально-политической физиономии. И у Лео­
нида Андреева вы напрасно искали бы такую физиономию.
Его общсствеппый облик расплывчат. В ы встретите у пего те
нлн другие симпатии, найдете у пего много искреннего, горячего
чувства, но не найдете сколько нпбудь ясного представления о
его мировоззрении, о его идеалах.
Тем пз менее, к а к мы узке видели, Л . Андреев, подобно
' этой интеллигенции, насквозь пропитан публицистикой. Интел­
лигенция искони считала публицистику своей стихией. Со
времен Белинского опа вносила ее в критику, в искусство,
■ в пауку. Поэтому, опа пе создала ии мещиого искусства («борьба
меш ала быть поэтом»), пи чисто художественной критики. Опа
и мыслит и творит п у б л и ц и с т и ч е с к и . И Леонид Анд­
реев до конца ногтей публицист.
Но недостатком этой публицистики является особый метод
мышления самой интеллигенции: она мыслит р а ц и о н а л и ­
с т и ч е с к и . Опа склоппа к абсолютному, прямолинейному
суждению , мезкду тем, к а к реальная действительность отно­
сительна и сложна. Но относительное, конкретное, диалекти­
ческое мышление доступно только классу, который с а м р а зI в и в а е т с я . Интеллигенция зке, к а к так овая, пе развивается, ч
; ей развитие ничего не может дать, кроме гибели, ибо в будущем
I ей предстоит лишь растворение в складывающихся и крепнущ их
классах бурзкуазпого общества. Е е мышление, к а к и ее бьггие,
неизменно, статичио. Вместе с тем, интеллигенция, п осле того,
к а к утратила положение единственного вы разителя пародных
интересов, потеряла свой прежний ш ирокий общественный
^ критерий. Е е специфические интересы, ее кругозор, ее оценка
яш зненных явлений сталь у ж е, чем у молодых общественных
классов, папример, пролетариата. Преясде эта интеллигенция
•обладала в русском обществе наиболее широким и напболое
внутренне свободным критерием. Теперь развивающиеся классы,
которым принадлежит будущее, определили ео, и ее кругозор
стал у з к и м и о г р а н и ч е н н ы м . Ею овладел харак­
терный социальпый дальтонизм разлагаю щ ейся общественной
группы. И эти свон недостатки она заботливо передала своему
идеологу— Л . Андрееву.

Но Л . Андреев в зял от интеллигенции не только ее мы­
шление, интересы и вкусы, оп перспял и ее настроение.
С конца 90-х годов, когда начал писать Л . Андреев, русская
интеллигенция рассматриваемого типа оказалась мезкду молотом
и наковальней. О одной стороны стояла древняя сила, всегда
пугавш ая и удручавш ая интеллигенцию, с другой стороны—
выросла новая сила, рабочий класс, в котором интеллигенция
рада была бы (и когда то рассчитывала) усмотреть посителя
ее экеланий, по с которым она разош лась, к а к только этот класс
стал действительной «силой». Ибо, к а к только пролетариат,
о котором пеклась презкде интеллигенция, почувствовал себя-'"'
силой, он пошел своим путем, оставив интеллигенцию па мелп.\
И т е м г р о з н е е с т а л д л я н е е у эк а с к о ш м а р ­
ной действительности .
Но то причины, которые оторвали интеллигенцию от низов,
не позволив ей ііт т іі за ними, мешали ей воспринять и методы
борьбы этих слоев за новое общество. В ерная своему рациона­
лизму, опа хотела единым ударом рассечь вековой гордиев j
узел, уверенная, что перестроить реальный мир т а к зке легко,
к а к создать в голове план этой перестройки. Р ационализм мы­
шления логически привел к а н а р х и з м у .
Эти черты: отвлеченный рационализм, одностороппний узкас
перед жизнью , не дающий видеть в абсурде современности
зачатки завтраш ней разумности, и культ разруш ения— голый
человек на голой зем ле— вместо диалектического культивиро­
вания яш зпеспособных социальных начал,— эти черты богато
выражены Л . Андреевым в его трагедии разум а, трагедии добра
и трагедии ж изни. И здесь бард интеллигенции ж ивет в унисон
со своей средой.
III.
Т р а г е д и я м ы с л и . «Из всего удивительного, неностиэішмого, чем богата ж и зн ь, самое удивительное н непости­
жимое—это ч е л о в е ч е с к а я м ы с л ь . В ней божествен­
ность, в пей залог бессмертня и могучая сила, п е з н а ю щ а я
преград».
Т ак говорил доктор Керясенцев в рассказе
«Мысль».
Этот культ мысли, разум а, крайне характерен для и н т е л -1
лигента-рацио нал иста, для которого мысль явл яется главным
орудием производства, питающим его и материально и нрав-

—

1 7 4

ствсшіо, орудном, к которому приспособлена вся жпзиь интел­
лигента, и — хоть это и похоже па каламбур — его мышление.
Признание человеческой мысли «божественной» п «могучей
силой, не здающей преград»—красной нитыо проходит через
всю историю пауки. Это возвелпчеиие мысли очень близко
знакомо и иам из истории нашей общественности. Ведь целые
школы, сменяя одна другую в истории русской интеллигенции,
неизменно про поведывали творческую устроительную силу ра­
зума: реалисты Писарева, народники П. Л. Лаврова, суб ективисты и . К . Михайловского—все они были убежденными
рационалистами и всем им служили девизом слова греческого
философа: «разум—устроитель всеги».
Но не следует забывать, что Л. Андреев стоит в к о н ц е
! пути рационалистической интеллигенции, там, где она уже
і изверилась во всем, сомневается во всем, ставит на всем крест. ^
! И его задача не возвеличение «господина великого разума», а
: напротив, провозглашение его банкротом. И вот, доктор Кер­
женцев, который больше всего гордился своей безошибочной
мыслью, приходит, в конце концов, к такому выводу. < оо )
разите себе пьяпую змею, да, да, именно пьяную змею: она
•.сохранила свою злость; ловкость и быстрота ее еще усилились,
а зубы так лее все остры и ядовиты... Такова была моя мысль,
та самая, в которую я верил, и в остроте и ядовитости зубов
которой я видел спасение и защиту». Мысль рационалиста
обратилась против себя самой; нз оружия защиты опа стала
оружием гибели. И этот поворот мыслп—п у Керженцева, н у
самого Л. Андреева—от культа разума і; низвержению разума
дает лишний образчик того самого рационализма, который та
характерен для интеллигенции. Ибо д п а л о к т п ч е с к о е
отрицание самодовлеющего разума привело бы к признанию
о т н о с и т е л ь н о с т и , его роли о д н о г о из орудий
хотя и важнейшего орудия-культурной работы 'чоловечеств.і.
Отрицание же разума, низвергающее его, оспаривающее в с я ­
к у ю достовермсть его показаний па том основании, что «и
не дает а б с о л ю т н о й правды, есть отрицание р а ц и о ­
н а л и с т и ч е с к о е , а потому 'бесплодное.
В пьесе «К звездам» Н н колай -этот во всех отношениях
идеальный ю нош а-лиш ается, после крушения р^в^ ю в д , рассудка. В минуту безумия оп говорит: «я не могу попять железно >
решетки. Что такое железная рсш етка?-опа между мною п\
е г о

175 —

—

пебом». После крушения русской революции тот же вопрос
поставил сам автор в рассказе «Мои записки». Здесь герой рас­
сказа, поссіженный в тюрьму по подозрению в убийстве, при­
ходит к признанию «философии железной решетки» наиболее
разумной и справедливой. Заметив однажды, что голубое небо
особенно красиво сквозь решетку, ои го во риг: «ІТе еегь ли это
действие эстетического закона контрастов, по которому г с л у б з с чувствуется особенно сильно на ряду с ч е р н ы м?
или но о 5ть ли это проявление иного высшего закона, по которому
б е з г р а л и ч п о е постигается человеческим умом лишь при
непременном условии введения эго в г р а н и ц ы, • например,
включения в к в а д р а т?».
Этими словами Л. Андреев бессознательно сказал горькую
правду о психологии вырождающейся интеллигенции, а тем
самым, косвенно,'о своей психологии. Ибо за печальным рас­
сказом о человеке, постигшем формулу железной решетки,
кроется еще белее печальный рассказ о трагедии современного
интеллигента, отколотого от общества, одинокого со своей
сверлящей мыслью. Мир для него стал тюрьмой. Вселепііую
оп в силах постигнуть лишь прч помощи убогого рационали­
стического критерия, лишь в рамках железной решетки, и он
приходит в негодование, когда «хасс» не хочет считаться с его
логическими формулами, когда он предпочитает свою жптейскую клежь» его рационалистической «правде». Трагедия ра­
зума есть трагедия крушения рационализма—в том числе и
авторского. •
Т р а г е д и я д о б р а . Когда Николай («К звездам»),
сходит с ума, его невеста Маша проклинает жизнь. «Зачем
жить!—восклицает онат—когда лучшие погибают, когда раз­
бита прекрасная форма! Нет оправдапня жизни, иет ей оправ­
дания». Казалось бы единственным оиравдаиием леизпи Маігаі
после этого была бы беспощадная борьба за такие условия,
прл которых лучшие но гибли бы. Но андреевская героиня
доляена творить волю пославшею ее автора, и мысль ее делает
совершепио неолеиданный поворот.«Я построю город,-говорит
опа,—и пос.‘лю в пем всех старых,всех убоги\, калек, сума­
сшедших, слепых. Там будут глухонемые от роледешія и идиоты,
там будут из'еденные язвами, разбитые паралнчем. Там будут
убийцы... Там будут предатели и лжецы, и существа, подобные
людям, по более улеасные, чем звери. И дома будут такие же,

-

—

176

как жители: кривые, горбатые, слепые, и з‘язвленные; дома
убийцы, предатели. Они будут падай па головы тех, кто в
них поселится, опи будут мять и душить мягко. И у нас будут
постоянные убийства, голод и плач; и царем города я поставлю
Иуду и пазову город «К звездам!»
Это чисто андреевский поворот мысли: в нем нет обяза­
тельной логики, в нем есть лишь своеобраздая психологиче­
ская обязательность, весьма характерная для автора, а потому
сейчас интересная и цеипая для нас. Если я не могу обеспечить
аеприкосновенпость прекрасной формы, если я не могу обеспе­
чить, чтобы мир свободно заселялся лучшими пз людей—пусть
зке ничего не будет, пусть мир заполнят калект, прокаэкспиые,
убийцы. Либо полиое торэкество добра—либо топчите добро
в грязь.
Этот парадоксальный вывод еще ярче н откровеннее сделан
Л . Андреевым в позднейшем рассказе «Тьма», где сп противо­
поставил две силы: носителя «света»—молодого революционератеррорчета, п носительницу «тьмы»—проститутку. И нрй столкновешіи двух «правд»—побеэкдает правда публичного дома.
И вчерашний революционер провозглашает дикий тост: «...За
всех слепых от розкдеиия. Зрячие! выколем себе г таза, ибо
стыдно
зрячим смотреть на слепых от розкдення. Если
пашпми фонариками пе моэкем осветить всю тьму, так пс гасим
экс огші и все п о л е з е м в т ь м у . Если пет рая для всех,
то h для меня его пе надо—это узко ие рай, девицы, а просто на-просго свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы в с с о г и п
п о г а с л и . Пей, темнота!».
В истории русской общественности искони борются два ,
течения: одно—активное, боевое, творческое, эказкдущее создать
новый мир путем глубокого переворота; другое—пасаилиое,
безвольное, созерцающее, мнящее спасти мир путем покаяния,
опрощения, страдания. Последнее пз этих течений п есть то,
которое привело к «трагедиям» Л. Андреева. Нсоэкид інный
поворот мысли у Маши или революционера нз «Тьмы» гсть
поворот характерный не для этнх борцов, какими опи иЗ"браэкспы, а для самого автора, поверящего в победу, политически •.
безвольного, предпочитающего борьбе искупление путем сградашія.
Т р а г е д и я э к и з п н . Для человека, мыслящк* ра­
ционалистически, лшзнь современного общества долзкна ка*

177

—

заться нелепой, иррациональной. Вот, например, люди три
раза в неделю собирались играть в винт, а когда один из них
за игрой умер—сказалось, что пикто даже не знал ни его ад­
реса, ин его личной жизни («Большой шлем»). Узко первым
этим рассказом автор с недоумением остановился перед загадкой
жизни: что ты и, главное, к чему ты? И почти в каэкдом своем
рассказе заглядывал он в тот или иной уголок экизпи челове­
ческого общества и всюду видел нелепость и бессмыслицу, зло
и насилие. «Превратили землю в помойную яму,—говорит
Савва,—в бойню, в жилище рабов, грызут друг друга ...Б л у ­
дили себе потихоньку... Лгали, бесстыдствовали, кривлялись
перед своими алтариками и бессильным богом»... А доктор
Керженцев в том зке смысле говорит о земле «у которой так
много богов и пет единого вечного бога».
Эта экнзнь, без единого бога, т.-с. без нравственного пачала.
превратившаяся в помойную яму лэки и насилия, изображена
Л . Андреевым с наиболее трагической стороны—именно со
стороны своей повседневности—в пьесе «Жизнь человека».
В лице человека обобщена здесь жизнь среднего б у р эк у а зII о г о и н т е л л и г е н т а нашего времени. II это сиять
крайне характерно: Л. Андреев, рисуя экнзнь ч е л о в е к а ,
иросто-на-просто о т б р о с и л всю громадную лшзнь трудя­
щихся слоев—крестьян, рабочих, м(лішх мещан. Неудивительно,
что равнодействующая человека прошла по линии з а эк ит о ч н о г о и н т е л л и г е н т а . Некто в сером, говорящий
в прологе от имени автора, заявляет, что герой пьесы «во всем
станет подобен другим людям, узко живущим иа земле. И их
ж е с т о к а я судьба станет его судьбой, и его эк с с т о к а я
судьба—станет судьбою в с е х л ю д е й». «И е у д е р эк и м о
влекомый временем—поясняется далее смысл жизни человека,—
он h е п р е л о эк н с про йдет всс ступени человеческой жизни
от Л ізу до верху, от верху до пизу. О г р а и и ч с и :і ы й
з р е н и е м, ои и и к о г д а не будет видеть следующей
c iуненп, на которую узко поднимается н е т в е р д а я нога
его; о г р а н и ц е и и ы й з н а н и я м и , он н и к о г д а
не будзт знать, что пеезт ему грядущий день, грядущий час—
минута. И в с л е п о м н е в е д е н и и своем, томимый пред­
чувствиями, волнуемый надеждами в страхом, оп покорно
СОВ! ршнт круг экслезного предназначения». После .всего, что
нами было сказано о характерной психологии выроэкдяющейся,
Л и тературны е очерки.

12

—
—

178

179

-

—

пассивной, неспособной па самостоятельную историческую роль
интеллигенции, едва ли надо пояснять, что тот человек, о ко­
тором говорит в таком пессимистическом тоне Некто в сером,
есть шікто иной, как хорошо знакомый нам интеллигент ука­
занного типа. Трагедия жизни есть трагедия интеллигента,
отставшего от передовых, демократических классов общества,
упорно не желающего п о й т и на службу хозяевам л изн и, твер­
дящего о своей надклассовой сущности и вздыхающего по утра­
ченном значение в общественной жизни. Это трагедия быв­
шего идейного вождя, превратившегося востепсшю в простого
приказчика при буржуа-хс зянне, по упрямо воображающего,
что еще молеет «поблестеть мечами, позвенеть щитами».
Впрочем, было бы ошибочно заключать, что Л. Андрее»
проповедует примирение с «помойпой ямой», непротивление злу
и насилию. Его моральная философия враледебпа разуму и
добру лишь постольку, поскольку эти разум и добро составляют
достояние н е к о т о р ы х , а п е в с е х . Ол отрицает их и
противопоставляет нм торлеество безумия и тьмы, —потому что
безумие и тьма— о б щ е е б л а г о , а разум и добро п р ив и л е г п я . Но в своем пессимизме он зиает одпн исход—
это бупт; имеппо—бупт, стихийный, бесформенный, как сама
тьма, протест против привилегированного мира. Этот ультраапархнческий исход крайне характеров для психики Л. Анд­
реева и родствзпиой ему интеллигенции; дикий, всеразрушающий
бунт, как ответ па социальную несправедливость—вспомните
И . Ткачева и Н е ч а е в а !— красной шгтыо проходит через все
творчество Л . Апдреева.
«Человеку мешает глупость, которой за эти тысячи лет
накопилась целая го р а —говорит Савва—Т е п е р е ш н и е
у м н ы е х о т я т с т р о и т ь и а э т о й г о р е , по, ко­
нечно, кроме продоллселия горы ие выходит. И у ж п о с р ы т ь
е е д о о с н о в а п и я — д о г о л о й з с м л и ... Уиичтолсить все: старые дома, старые ю рода, старую литературу,
старое искусство... Н у не п о, ч т о б ы
теперешний
ч е л о в е к г о л ы й о с т а л с я , на г о л о й з е м л е .
Тогда он устроит новую лшзнь». Такой ж е анархический исход
предлагает и доктор Керлееицев: «Я пайду в з р ы в ч а i ' o e
вещество,
сильнее динамита, сильнее нитроглицерина,
сильнее самой мысли о пем. И, когда я найду его—я в з о р в у
на в о з д у х в а ш у п р о к л я т у ю землю».

Однако ярче всего изобразил Л . Андреев анархическую
картину в «Царе-Голоде». Здесь, как равнозначащие величины,
выдвинуты и фабричные рабочие,и подонки общества хулиганы,
проститутки, воры. И лозунг им дается, по существу один и
тот же: бессмысленное разрушение. «К бунту, дети мои,—гово­
рит Царь-Голод рабочим.— На улицы! Л о м а й т е машины,
режьте
ремни, в а л и в а й ? е
котлы!» А хулиганам
говорит ои: «Черными тенями легонько крадьтссь средь народа
и н а с и л у й т е , у б и в а й т е , к р а д ь т е п смейтесь,
смейтесь!» И действительно, когда наступает «ночь великого
бупта», «они, т.-е. мятежники, чериь, одним словом, рабочие
плюс хулиганы, разрушают все. Оин убивают д р у г д р у г а .
Они убивают д е т е й . Опи сожгли большой дом, полный
спасавшихся женщин п детей». Эта картина бунта скорее напомипает подвиги черной сотпн в Твери, Томске, Одессе и т. п.,
чем какие-либо эпизоды революции. И автор с о з н а т е л ь н о
рисует такую картину; но даром, па ч с й - t g голос: «это револю­
ция», один из нсрсоналеей отвечает: Ш е о с к о р б л я й т е
революции. Это б у и т».
В среде революционной демократии нашего времени есть
два взаимноотталкивающихся течения: одно опирается на ра­
бочий класс, видя в нем первооснову производства и всей куль­
туры, а тем самым и будущего устроителя жизни, оно руково­
дится научной теорией, оно проповедует сознательную борьбу
всех эксплоатируемых с целью завоевать господство и пере­
строить общество иа началах коллективной собственности и
коллективного труда. Другое течение стремится опереться на
всех голодных и недовольных, в том числе па босяцкий проле­
тариат больших городов. Теорию заменяет ему голая ненависть
к богатым, а целыо борьбы ставит оно разрушение всякой го­
сударственности и общественности, и освоболедение личности
от всякой зависимости—материальной и моральной; голый че­
ловек на голой земле.
Это последнее течение и налолеило свой отпечатокъ па
пенхолоппо Л . Андреева. Но в то время, как па западе это
анархическое течение стало б о с в ы м течением, о существ плю­
щим свои теории н а д е л е , в п р а к т и к е , у нас оно яви­
лось не более, как л и т е р а т у р н ы м выралеешіем п а с ­
с и в н о г о анархизма упадочной интеллигенции. На отвле­
ченном, теоретическом характере этого течения примирились
. 12 *

—

180

—
-

у пас р а з р у ш и т е л ь н а я тенденция анархизма н б е з ­
в о л и е интеллигенции. Ее і розный протест напоминает, по
удачному выражению А. Куприна, «безумную влюбленность
кастрата».
‘ IV.
Подобно тому, как эволюционировала мысль Л . Андреева
в униссоп с идейными перипетиями интеллигенции, эволюциони­
ровала и его художественная манера творчества и письма. Ибо
художественная форма и стиль тесно связаны с мыслью автора
и неизбежно должны следовать всем ее изменениям. В смысле
приемов творчества у Л . Андреева определенно намечаются
т о ж е три периода: первый период чисто реалистической трак­
товки тем; он простирается, приблизительно, .до 1902 года (до
рассказов «Мысль» и «В тумане»). Второй период захватывает
последующие рассказы и драмы («К звездам» и «Савва»). Здесь
отступление от реализма сказывается в определенном подборе
п подчеркивании образов и оборотов с явным намерением одно­
стороннего воздействия па психику читателя. Наконец, третий
период—это период так называемой стилизации, пли, вернее,
схематизации. Ou начинается «Жизнью человека» и тянется до
настоящего времени. Правда, Л. Апдреев не особенпо придер­
живается определенной манеры. Так, после «Царя-Голсда» он
дал чисто реалистическую вещь—«Днн пашей лшзші». Реали­
стичен по существу, и «Рассказ о семи повешенных», хотя здесь
стплизация наложила свой отпечаток.
Л . Андреев обратил на себя внимание еще первой книжкой
своих рассказов, вышедшей в 3902 г. Перед публикой пред­
стал тогда молодой писатель, вполне сложившийся, выработав­
ший свою художественную форму н свой образный язык. Только
незднее—уж е в 1906 г. вышел третий том, в котором собраны
рассказы, приблизительпо того лее периода, позволяющие судить
о том, к а к в ы р а б а т ы в а л с я Апдреев-художішк. Пре­
жде всего иадо заметить, что большая часть этих рассказов
o-го тома крайне слабы и натянуты. Автор, очевидно, ощупью
искал тот путь, на котором свободнее всего могло бы развиться
его дарование.
Сиачала подпадает оп под влияние этнко-гумаиисіичоского
течения, так удачно выразившегося в рассказах В . Кмроленко
и отчасти,— хотя в другой сфере— нашедшее себе место н у

181

М. Горького. Рассказы «Бергамот и Гараська», «Из жизии
пгг.-кап. Каблукова», «Гостинец» и др., показьгоают явное ж е­
лание вскрыть «чувства добрые» иод грубой оболочкой опустив­
шегося человека— именно то, что так удавалось М. Горькому.
Но этот леанр настолько чужд Л. Андрееву, что получились
только слабые, натянутые, нехудожественные вещицы. Такжз не
повезло нашему автору и в другой попытке—усвоить харак­
терную манеру А. П. Чехова. Этот неудачный опыт дад ряд
рассказов: «Первый гонорар», «Кусака», «Кинга», «Город»,
я особенно «Оригинальный человек». Из этих тем покойный
А. П. Чехов сделал бы маленькло перлы поэзпп, у Л . Андреева
же опять получилась надуманность, искусственность, пехудожествеішость. Очевидно, лишь путем долгих, неудачных опытов
удалось начинавшему свою карьеру Андрееву найти тот леапр,
который так цельно и законченно представлен в первой кшіге
его рассказов. Но п этот, свой собственный, жанр дался ему
не сразу. В третьей книге, есть, иапример, рассказ «Празд­
ник», который, повидимому, является первоначальным этюдом
к позднейшему «В тумане». Правда, «В тумане» написано улее
в другом, чисто андреевском леанре, и сама тема изменена, ио,
несомненно, рассказ «Гшздник» явился первой, неуклюжей
попыткой подойти к по .^ологии юноши.
■В первой кшіге рассказов Л . Андреева улее залолеены основы
того своеобразного развития, которое предстояло проделать
автору. Разработанные здесь темы, как было указано, нашли
впоследствии чудовищно-уродливое развитие, но в первой книге
рассказов опи еще облечены в кровь и плоть, вложены в ж из­
ненную обстановку леивых людей, трактованы вполне реалпстичпо. Попадаются здесь, правда, уж е чисто андреевские
темы: папример, излюбленный им впоследствии «Смех», или
характерный для него рассказ «Лолеь», или символическая
«Стена». Но далее в этих специфических рассказах только слабо
намечается и чувствуется будущий Апдреев.
Но ко второму периоду и худолеественные образы, и самыіі
языіе довольно резко меняются. И меняются они оригинальным
способом. Худолешпе-реалист, каким был первоначально Ап­
дреев, воплощал свои мысли в образы реальной леизни, в и о лі і ые картилы лензші, где наряду с важным и существенным
дано и второстепенное, где соблюдена перспектива великого
и малого, трагического и смешного, вечного и преходящего.

—
—

182

183

—

—

И вот, постепенно из этой полной картины реальной жизни
Л. Андреев начал в ы р е з ы в а т ь и в ы б р а с ы в а т ь
все, что казалось ему второстепенным, неважным, ненужным
для ясности и яркости его мысли, и что, на самом деле, соста­
вляло эту полноту и реальность образа. Сводя, таким образом,
содержание художественного произведения до самых необходи­
мых для развития мысли и действия положений, он вместе с
тем п о т е н ц и р у е т эти положения, подчеркивая и выделяя
и х, и придавая нм значение, б о л е е к р у п н о е , чем они
имеют в реальной жизии. Этим двойным путем Л. Апдреев
создал особую манеру письма— очень выпуклую и яркую, гне! туще яркую, но неестественную, гиперболизированную, вычур1 ную. И этой вычурности образов необходим был и вычурный
і язык. Путем подбора взаимяоусиліівающих одно другое выра; жений в сгущенные предложения, где образ нагроможден на
образ, он достигаег особого эффекта в к о л а ч и в а н и я
' своих мыслей в голову читателя. Возьмите хоть такие примеры:
«...и все были женщины, их тела, л и ш е н н ы е д у ш и ,
отвратительные, к а к л и п к а я г р я з ь з а д н и х д в о ­
р о в , и с т р а н н о о б а я т е л ь н ы е в своей н е с к р ы ­
в а е м о й г р я з и и доступности». («В тумане».)
с...и такая тишина стояла, словно н и к т о и н и к о г д а
и е с м е я л ' с я в этой комнате, и с разбросанных подушек,
с перевернутых стульев, т а к и х с т р а ш н ы х , когда смо­
треть на шіх с н и з у , с тяжелого комода, н е у к л ю ж е
стоящего иа н е о б ы ч н о м месте,— отовсюду глядело на нее
г о л о д н о е о ж и д а н и е какой-то с т р а н н о й б е д ы ,
каких-то н е в е д о м ы х
ужасов,
доселе п е п с п ыт а п н ы X еще человеком». («Жизнь Василия Фивейского».)
«Схватившись х и щ н ы м и
пальцаші за края гроба,
слегка приподпяв у р с д л н в у ю
голову, он и с к о с а
смотрит иа попа п р и щ у р е н н ы м и
глазами и вокруг
в ы в е р н у т ы х ноздрей, вокруг о г р о м н о г о сомкпутогс рта вьется м о л ч а л и в ы й ,
зарождающийся
смех. Молчит и с м о т р ит и м е д л е н н о высо­
вывается
из гроба—и е с к а з а и п о у ж а с н ы й
в
н е п о с т и ж и м о м слиянии в е ч н ы й жпзші il в е ч н о й
смерти». («Жизнь Василия Фивейского».)
«. . . все н о л е ,
залитое н е п о д в и ж н ы м
крас­
н ы м отсветом позкаров, з а к о п о ш и л о с ь , точпо ж и-

в о е , з а г о р е л о с ь громішші криками, воплями, прокля­
тиями и стопами. Эти темные бугорки к о п о ш и л и с ь и
п о л з а л и , как с о и и ы е р а к и , в ы п у щ е н н ы е из
к о р з и н ы , р а с к о р я ч е н н ы е , с т р а н н ы е , едва ли
похожие на людей в своих о б о р в а н п ы х , с м у т н ы х
д в и ж е н и я х и т я ж е л о й неподвижности». («Красный
смех».)
Здесь образ громоздится н а образ, один выпуклее н вычур­
нее другого, получается какая-то тяжелая гнетущая гипер­
трофия кошмарных образов,—тогда как ч а с т и этих образов
достаточно для создания яркой картнпы. Указанные отрывки
взяты наудачу,—у Андреева в этом стиле написаны целые стра­
ницы.
Этот стиль «безумия и ужаса», выработанный, очевидно, ие
без влияния рассказов Эдгарда По, подчеркивается, с другой
стороны, усвоением характерной для Л . Н . Толстого евангель­
ской простоты изложения. «И под нею расстилалось поле ржи
и было опо совсем белое, и оттого, чго опо было такое белое
средп тьмы, когда ші откуда не падало света, розкдался пепонягный и мистический страх». («В тумане».) «И потому, что опа
молчала и думала, и потому что она не смотрела па пего, и потому
что у нее только одной был вид порядочной женщины— он вы­
брал ее». («Тьма».)
Но стиль этот пригоден только для повествования, и он
сохранился у Л . Андреева но сей день. Мезкду тем с 1906 г. наш
автор серьезно занялся драматической литературой и тут ему
понадобилось выработать особый стиль. Первые драматические
опыты его—«К звездам» и «Савва»— пе представляют в смысле
письма чего-либо оригинального. Свой особый стиль в драма­
тур га! Л. Андреев выказал впервые в «Жпзші человека», с
каковой и начинается третий период в его развитии.
Как презкде оп отвлекался от копкретпых, реальных по­
дробностей зкпзнп, оставляя лишь то, что ему казалось вазкным,
так теперь начинает он абстрагировать от всего копкретного и
реального в характерах и обстановке людей. Вместо зкивой
личности он подставляет о т в л е ч е н н ы й т и п какую то
сумму нузкных и важных, с его точки зрения, черт; вместо пол­
ноты драматического действия он даст ряд с о п о с т а в л е н и й
п д в и ж е н и й—схематичных, случайных но опять таки,
только тех, каіше по его мнению, пузкпы и вазішы. Так, героями

—

184

—

«Жизпч человека» являются ne живые, конкретные лица, а
«человек», «жена человека», старухи, пьяницы п т. и. символы.
В «Царе-Голоде» герои—либо фантастические фигуры Смерти,
Времени, Царя-Голода, либо безличные тины рабочих, хулига­
нов, буржуа, судеіі, победителей. Точно ташке отдельные акты
не являются частями преемственно развивающегося целого, а
о т р ы в о ч н ы м и э п и з о д а м и , связанными не внутрен­
ней связью, а внешпей зависимостью от цели автора. И действие
в этих эпизодах толсе лишь с х е м а т и ч е с к о е , рассчитанное
на одностороннее, зато тем более сильное впечатление на слуша­
теля. Реплики действующих лпц составляются автором так,
чтобы по содержанию и по созвучию слов давали то картину
пошлостг, то ужаса, то гнета, то радости, то падения и т. д.
Самые действующие лица изображены т о ж е лишь с одной
определенной стороны. Так, например; у друзей Человека «бла­
городные лица, открытые, высокие лбы, честные глаза. Высту­
пают-они гордо выпячивая грудь, ставя йоги уверенно и твердо,
и но сторонам смотрят сішсходительпо, с легкой насмешли­
востью». Напротив,у врагов Человека «коварные подлые лица,
низкие придавленные лбы, длнлные обезьяньи рушь Идут они
беспокойно, толкаясь, горбясь, прячась друг за друга, и испод­
лобья бросают ио сторонам острые, коварные, завистливые
взгляды». Рабочие в «Царе-Голоде» только трех типов. Геркулес
«со слабо развитой головой и низким лбом», чахоточный рабочий
«харкающий кровью и смотрящий в небо» и сухой бесцветный
старик. У хулиганов и проституток «почти полное отсутствие
лба, уродливое развитие черепа, широкие челюсти, что-то скот­
ское или звериное в походке». У судей и зрителей па суде «все
свойства, как толщина, так и худобэ, как красота,так и безобра­
зие, достигают к р а й н е г о р а з в и т и я » . Инлсепер—«ни­
зенький, лысый, г р я з н о в а т о одетый... Некрасив—хорош
только- большой, выпуклый лоб... Вынимает г р я з п ы й носо­
вой платок и г р о м к о сморкается» и т. д.
Таким образом, получается схематизация фигур, схемати­
зация действий. Эффект от этого искусственно усиливается, но
зато и легко переходит в к а р р и к а т у р у , как, иапрпмер,
н сцене бала у Человека и л и п о ч т и в о всем «Царе-Голодс». Эта
схематизация—в том числе и злополучные «старухи»— заимство­
вана автором у М. Метерлинка, но только Метерлнпк сам создал
этот стиль, как выражение своего своеобразного лнрико-драма-

—

185

—

тического творчества, Л. Андреев перепял манеру и утрировал
ее, доведя до манерности. Правда, справедливость требует при­
знать, что после «Царя-Голода» он не применял этой манеры
письма в таких резких формах. И реалистические «Днл пашей
жизни» и далее кошмарно-символические «Черные маски»
писаны в более жизненных тонах. То ж е самое новейшие
пьесы «Анатэма» и «Анфиса». Но зато «старухи», символизи­
рующие какие-то сверхземные силы—упорно сохраняются
автором и в такой реалистической ио содержанию пьесе,
как «Аифиса».
В общем манера композиции и стиль Аидреева—хотя и со­
здавались под многообразными влияниями—приспособились к
основному настроению автора; как само это настроение, так и
приемы творчества у него болезненны, вычурны, неустойчивы,
с резкими скачками от яркого реализма к дикой фантастике, от
трагического к каррикатурэ, от богатства образами к тощей
искусственной схематизации.
Не мешает отметить также пристрастие к некоторым обра­
зам, бесконечно повторяющимся у Л . Андреева. Так, он очень
любит греметь против «города». Достается городу и в специаль­
ном рассказе этого названия, и в «Савве» и в «Проклятии зверя».
А в то лее время Л. Андреев невероятно скуп па описания дере­
венской природы и , вообще, трудно себе представить, как бы
он стал изображать ее. Чувствует оп пристрастие и к «смеху».
Уже в первом томике был рассказ «Смех». Страшным смехом
смеется идиот в «Вас. Фивейском». Затем идет «Красный смех».
Далее зловещий смех Тюхи в «Савве»; смех старух в «Жизни
человека» и т. д. Но особенную слабость чувствует Л . Андреев
іс сумасшествию: «Мысль», идиот «Вас. Фивейского», сумасшед­
шие в «Красном смехе», безумие Николая («К звездам»), «Мои
записки», «Чериые маски» и т. п.
Письмо Л . Андреева угловатое, острое, с резкими гранями,
местами вдруг переходящее в красивую образную лирику.
Именно в рассказах любит он длинные, округленные периоды,
в которых умеет смелей, размашистой кистыо дать подчас захва­
тывающий образ (вспомните свист Цыганка в «Повешенных», или
превращение героя «Тьмы»: «...и диким простором, безгранич­
ностью дремучих лесов»... и т. д.). Чего совершенно нет у Л . Анд­
реева, так это ю м о р а ; как и большинство русских интелли­
гентов-писателей, при попытке к юмору он впадает в к а р р и ­

—

186

—

к а т у р у , в шарж. Его сатира тоже сильно утрирована,
каррикатурна. Можно было бы сказать, что Л . Апдреев пре­
красный стилист, боящийся красоты стиля и усиленно делающий
его угловатым и тревожащим. И в этом чувствуется отгоносок
публицистики. Выбор злободневных, яшвотренещущих тем,
трактовка их в тревоэкащих, дергающих первы тонах, надорван­
ное, болезненно реагирующее перс—все эти качества свойственны
скорее публицисту и, б у д я с е й ч а с непомерный интерес к
произведениям Л. Андреева, уменьшают их п р о ч и у ю, д л ит е л ь п у ю , х у д о ж е с т в е н н у ю ц е н н о с т ь . Искус­
ство ревіпіво и тязкко карает всякую измену.

И.

А.

Б У Н И Н .

Среди вороха беллетристических произведений, вышедших
в свет в текущем сезоне, весьма выгодно выделяется повесть
И. А. Буппва «Деревня», напечатанная спачала в «Современном
Мире», а теперь появившаяся отдельным изданием.
Это—в некотором роде «неожиданное» произведение. Кто
бы мог подумать, что утонченный поэт, увлекавшийся в по­
следнее время столь далекими от пашой современности экзо­
тическими картинами Индии, черпавший свое вдохновение где
угодно, только пе пз родного навоза, поэт, вообще, песколько
«пе от мира сего», по крайней мере, не от болящего мира пашнх
дней,—за что, вероятно, и удостоился академических лавров,—
и вдруг, чтобы этот поэт написал такую архи-реальную «грубую»
па вкус «утонченпых» господ, пахнущую перегноем и прелыми
лаптями вещь, как «Деревня». Это поиетияе пассазк совершенно
неожиданный.
«Деревня» привлекает презкде всего своей т а л а н т л и ­
в о с т ь ю . Это именно талантливая, т.-е. действительно внут­
ренне перезшггая и искренне написанная талантливым худож ­
ником повесть. О Бунине вообще, о его творчестве, о заачеппн
и роли этого творчества мозкпо быть разного мнения, по едва
ли кто-либо стапет отрицать, что это даровитый'худозкннк,.
обладающий тонким чутьем. Всякому известно ташке, что в
смысле общественных настроений Бунин, хотя внешним обра­
зом связан был с «прогрессивной группой» М. Горького, внут­
ренне все зке стоял от этой группы особо, одппоко, не подходя
к пей ші по своему аполитическому мировоззрению, ни по своим, ,
несколько барским, вкусам. Тем интереснее посмотреть, какою 1
кажется деревпя в наши дна: «поэту шірному», чуждому полити­
ческих интересов, партий, программ, по чуткому, наблюда­
тельному, а, главное, искреннему.

»

—
—

188

189

—

—

Подобно большинству «молодых» литераторов, Вуш ід пере­
нял кое-какое паследство от отца молодых—А. П . Чехова.
Эго—то утонченно-упадочное настроение интеллигенции из сред, ле-помещнчьегс, «культурного» дворянсгва, обитателей «Виш­
невых садов», которым пропитало творчество Чехова в послед­
ний период его работы (особенно его пьесы). Вушы тоже детище
j «Вишневого сада». А это значит, что его психике присущи: и
неясная лирика любви к природе, п идеализация уютной, кра! сивой жизии «культурных» дворянских гнезд, и горесть разру­
шения этого рая, и—что для пас сейчас особеипо интересно—
разочарование в «нынешнем» мужике, том мужике, который,
выйдя из-под отеческой опеки «культурного» барина, опустился,
\ обнищал, озверел.
A.
II. Чехов жестокими, беспощадными штрихами рисовал
деревню. Он пе только по ощущал желания подкрашивать и
прихорашивать лсизиь «свободного» мужика, как это делали
облезлые потомки народников, ио ие чувствовал далее потреб­
ности изучить и понять деревню, постигнуть причины, смысл
и тенденции ее современного «упадка». Мужик стал кулаком,—
1 следовательно, мужик утратил симпатии интеллигента. Таков
I смысл Чеховского отношения к деревне. Приблизительно так ж е
смотрит па деревню и Бунин.
«Грязь на дорогах,—размышляет один из героев его повести;
Кузьма,— синеватая, лсирная, зелень деревьев, трав, огоро­
дов—темная, густая, и иа всем—этот синеватый тон чернозема
и туч. Но избы глиняные, маленькие, с навозпыми крышами.
Возле изб— рассохшиеся водовозки. Вода в ішх, конечно, с
головастиками... Вот богатый двор... Но грязь кругом по колено,
на крыльце лежит евнпья, п по ней, качаясь и взмахивая кры­
лышками, ходит леелтеиысий цыпленок. Окошечки— крохотпые,
и в жилой половине избы, небось, темнота, вечная теснота:
палати, ткацкий стаи, здоровенная печь, лохань с помоями...
А семья большая, детей мпого, зимой—ягнята, телята... И сы­
рость, угар такой, что зеленый пар стоит. А дети хнычуг—и
орут, получая подзатыльники; невестки ругаются— «чтобы тебя
громом расшиблс, сука иодворотная»— лселают друг другу
«подавиться куском на велик день»; старушепка—свекровь
помппутно швыряет ухваты, миски, кидается иа повесток,
засучивая темные, леилнетые руші, надрывается от визгливой
бр аш , брызлеет слюпою н проклятиями то на одну, то на дру-

тую ... Зол, болен и старик, изнурил всох наставлениями а хва­
стовством. Дерет за волосы лсонатых сыновей, п оин норою
противно, ио-мужицки, плачут»...
Эта безотрадная обстановка леизпи б о г а т о й крестьян­
ской семьи (о бедной улс и говорить нечего) является в глазах
автора как бы концентрированным пзобралеешіем быта всей
деревни. Мрак и грязь—и в физической, и в умственной, и в
нравственной ясизші,— вот всо, что видит Бунин в современной
деревне.
Вот, например, лелсит при смерти старик. Еще он жив,
а улее в сенцах гроб стоит сосновый, улее невестка разваливает
тесто для шірогов. И вдруг старик выздоровел. «Куда было де­
вать гроб? Чем оправдать траты? Лукьяиа лет пять проклинали
потом за них, слсили попреками со свету, изморили голодом,
стравили вшами и грязыо».
А то вот картинка супрулсеской идиллии: «Закоренелый
мулсик. При брате живет, землею, двором сообча владеет’ с ним,
но только все-таки вроде как заместо дурачка, а жепа от пего,
конечно, уж сболсала: а отчего сбелеала— как раз от этого са­
мого: сторговался с Пашсовым за пятиалтынный, чтобы пустить
его, заместо себя, ночью в клеть—и пустил».
Или еще извольте: «В ночь под ролсдество, в лютую метгль,
мулсики нз Колодезей удави.ш в Курасовском лесу карауль­
щика—с тем, чтобы разделить для каких то колдовских целей
веревку, снятую с мертвого».
А вот из области «политики»: «А не знаешь, зачем суд при­
ехал?
— Депутата судить... Говорят, реку хотел отравить.
— Депутата? Дурак, да разве депутаты этим занимаются?
— А чума их знает»...
Но что особенно поралеало Кузьму, так это то, что деревня
сама лее н е в е р и т тому, что делает. Вот удавили человека
из-за веревки,—«ио верили ли они в эту веревку? Ой, слабо!
Это нелепое н страшное дело совершено было с беспощадной
лсестокостыо, но без веры, без твердости... Д а у н и х и л и
в о ч т о н е т в е р ы » . — -<Все выродилось»...—прибавляет
он грустно.
И ле только коронное крестьянское население выступает
в новости Бунина детьми «тьмы», по и тс, кто, казалось бы,
приставлен, чтобы поднимать нравственный и умственный уро-

—

190

—

вепь этих детей тьмы, пе лучше опекаемых ими. Так, к Кузьме
заезжает «духовный пастырь», о. Петр, и первый взгляд этого
казенного учителя жизни падает па стол с угощеплем: «Само­
варчик? Отлично! Вы, я вижу, ие чета братцу—не тароваты
на угощенье». А когда Кузьма распространяется па тему, что
«страх— не вера, и не вашему богу крещусь я», о. Петр пе на­
ходит у себя аргумелтов для возражения я благоразумно от­
делывается словами: «Ага! Ага! Да это еще что! .вот попался
бы ты о. Звереву пз Казакова—вот это ум».
(
Еще печальнее представляется деревенский насадитель просвещеппя, местный учитель, какой-то отставной унтер. Шьет
не судом, да зато у него у ж и прилажено все. Заехали мы как-то
с Тихоном Ильичом (брат Кузьмы, местный кулак. П . О.),
как вскочут всс разом, д і как гарішут: «здравия же-ласм ва-ше
високо-бла-го-ро-дие».
Когда-то, даже в самый разгар народнического подрумя­
нивания мужичка, были художники—реалисты, пе закрывав­
шие глаза па темные, отрицательные стороны жизни деревни,
умевшие и имевшие смелость отмечать элементы тьмы в той
самой народной массе, с которой тогда принято было носиться,
как с писанной торбой. Не говоря узке о Слепцове плн Н . У с ­
пенском, довольно указать на такую крупную силу, как Глеб
Успенский, который, при всей своей мучительной любви к
народу, все зке пе скрывал от себя темных сторон его зкнзни
и психики.
Но то был музшік-раб, только что освобоэкденьый кре­
постной, пришибленный, обесчеловеченный веками рабства. С
тех пор прошло много десятилетий. Два поколения сменилось.
Нынешний мужик родился уж е на воле, рос в новой обстановке,
жил свободным т р у д о м » . Казалось бы, он должен был коренным
образом измениться. К тому зке подошли бурные годы, захва­
тившие крестьянство в общий поток порыва к свободе и воз­
рождению. Неужели ж е и это могучее двшкенис не оставило
следа на «дурновцах», под которыми надо понимать, вообще,
русских крестьян? А вот посмотрим.
Сначала пришла русско-японская война. «Слухи о войне
начались, конечно, бахвальством: казак экелтую-то шкуру
скоро спустит, брат». Однако героическое настроение сменилось
очень скоро другим. «Своей земли девать н е к у д а , -стр оги м ,
хозяйственным тоном говорил Тихон Ильич, кажется, в п е р ­

в ы е з а с в о ю я; и з h ь рассузкдая не о дурновской, а о
всей русской земле.— Не война-с, а прямо бессмыслица». И это
недовольство войной, отнимавшей у крестьянина лучшие рабочие
силы и тянувшей его трудовые гроши иа чуждые ему затеп,
быстро перешло в злорадное ликование по поводу побед япопцев. «Ух, здорово 1—говорили в деревпе.— Так их, мать их .так».
И под этим «их» подразумевалось, конечно, свое зке христолю­
бивое воинство.
Э т о т п е р в ы й о п ы т рассуэкдепия «пе о дурновской,
а о всей русской земле» явился превосходным введением к по­
следующим событиям. Когда началось открытое революционное
движение, деревпя с большим интересом следила за ним. Презкде
всего пораэкала «загадочная осведомленность» деревни о всех
событиях общегосударственной зкнзші.
— Да ты в газетах это, что ли, читал?— спросил одпажды
Тпхоп Ильич запку Кобыляя.
— В ггазетах?—удивился Кобыляй.— А ккто и х ... пам
ддавал?
И правда, шікто пе давал. Но знали дурповцы прямо-таки
«всю подпоготную».
«Как дал этому самому министру под зкилу— злорадство­
вал тот экс Тихон Ильич,— как дал— праху от пего не осталось».
Но если ч и с т о п о л и т и ч е с к и е акты и встречались
с каким-то торэкеством в с е й деревией, то пастроеіпіе ее из­
менилось, так сказать, расщепилось, когда речь коснулась
вопросов с о ц и а л ь н о - э к о н о м и ч е с к и х . Особенно
зкгушім явился, конечно, земельный вопрос п тут-то сказалось,
с одной сторопы, рознь мезкду имущим и неимущим крестьян­
ством, с другой стороны, характерная мужицкая двойствен­
ность по отношению к своей и к «барской» собственности. Для
хозяйственного прогресса России э к о н о м и ч е с к и ну эк е il переход землп нз рук выродившегося в хозяйственном
отношении дворянства в руки более приспособленного и.более
живучего в этом отношении крестьянства. И эта необходимость
естественно сказывалась в признании права па захват п о м е ­
щ и ч ь е й земли, при строгом охранении неприкосновенности
к р е с т ь я н с к о г о землевладения.
— «Нет, это ты, Ильич, ие толкуй,— рассузкдает средний
дурновский мужик.—По справедливой оцепке—это можно, взять- ^
то ее. А так—пет, не хорошо»...

—

192

—

А Тихой Ильич,-“ Деревенский кулак—«улыбается и от­
личает»:
— Толкушка! А если оп пе хозяян, а бродяга.
— Кто? Барип-то?
— Нет,— задшіца!
— ІІу, это д е л о о с о б о е. У такого-то и сс всеми потро­
хами отпять пе грех»...
Но зато тот лее Тихой Ильич совершеппо ниаче отнесся к
слухам об отчулсдешш и е - б а р с к о й земли. «Как только
заговорили о земле, стала просыпаться злоба к «социалисту».
«Все ншды работают. Все яшды-с, да вот еще лохмачи эти—
студенты». И когда доходили толки, что «будут и меньше пяти-'
сот брать», т.-е. принудительно отчуждать владения менее
пятисот десятин,— «овладевала душою рассеянность, подозри
тельпость, придирчивость». Другой «собиратель земли», Яков,
когда пошли разговоры о буптах, поджогах, отчуждении зс
млн, «только молчал—от той подколодной скрытности, затаен­
ности, что всосали с молоком матери тысячи его предков. Да и
д ы х а н и е п е р е х в а т и л о б ы у пего, если бы ou за­
говорил».
Наэлектризованная деревенская беднота ждала какого-то
«распорялсешія». С тревогою ждал его и Тихон Ильич: «Эх,
взять бы несколько казаков, с плетьми»—думал ои. Но «распорялсение» такн «вышло». В одии и тот лее день и час взбунто­
вались мужики чуть ли пе по всему уезду. Взбунтовалась и
Дурповка. Тпхоп Ильич узиал, что в Дурновке—сход, выраба­
тывается план наступления на усадьбу (которою владел ог.).
«С злобио-радостцымн глазами, с ощущсшісм пеобычпой силы
дерзости, с готовностью «самому чорту рога сломать»—поехал
Тихон И л ь и ч в свою усадьбу. «Вдруг взгляд его унал па пары
возле усадьбы, густо усеянные лселтым д о і і ш і к о м : иа парах
пасся мужицкий табун, а помчавшись дальше, во двор, он
оторопел еще более: двор был пуст—хоть шаром покати». Потом
«толпа, показавшаяся огромной, повалила, завидя его, через
с враг к усадьбе, наполнила двор галдой и бранью, сгрудилась
у крыльца и прилгала его к двери. В руках у него был только
кнут. И оп махал нм, то отступая, то стчаяино.кидаясь в толпу.
Но еще шире и смелее махал палкой наступавший шорник—
злой, поджарый, с провалившимся лшвотом, востроносый, в
. сапогах и в лиловой ситцевой рубахе. Он от лица всей толпы

орал, что’ вышло распорялсешіе «пошабашить это дело — по­
шабашить в один и тот лее деиь и час по всей губернии: согпать
из всех усадьб п экопомпй посторонних батраков, заступить
иа их работу местным—по целковому па день!— а хозяев турить
в три шеи, куда пх глаза глядят».
Однако этот взрыв по чьему-то «распоряжению», сопроволсдавппійся невероятной путаницей понятий, так лее скоро
улегся, как и разразился. Дурновцы опять затихли, и тот же
шоршік «как ни в чем пе бывало» опять стал появляться в лавке
Тихона и почтительпо снимать шапку па пороге, «точно пе за­
мечая, что Тпхоп Ильич в лице темиеет от злобы при его по­
явлении». И сам Тпхоп, в первую минуту посивншйся с дикими
проэктамл мести, собиравшийся; то «слсечь до тла всю Дурповку»,
то «отравить воду в дурповских прудах», успокоился и опять
отдался своей основной «заботе о палшве». Деревня вошла в
свою обычную колею.
Это «успокоение» деревни пе замедлило отразиться и на
всей лшзші страны. Городские события, пе встречая ответа со
стороны деревни, сразу утратили значительную долю свосго
наирялсешія, город толсе начал «успокаиваться»,— «привыкать
к чудовищному», как сказал бы Шиллер.
«Распустили Д уму, но это пе нарушило однообразия лсаркнх длинных дней. Ждали великого деревенского бунта, по
никто и бровыо не повел, когда не произошло ровно ничего
великого. Устраивались новые сказочно-свирепые избиения
евреев, изо-дня-в-деиь шли казші, расстрелы, но город далее
интересоваться перестал ими. В уезде, по усадьбам побаивались,
но что за дело городу до уезда. Казаков прислали еще сотню:
их проклинали в один голос, по терпели. Местную газетку
закрывали три раза, и, наконец, докапали, продалеу столичных
■запретили».
Одни пз героев повести, Кузьма, самоучка-мсщапіш, брат
Тихона Ильича, болевший душою о всех зверствах совершав­
шегося на его глазах «победного шествия», с грустыо видел,
что в беспредельной, тоскливой глуши полей расплывается,
теряется, глохнет все то, что летит отзвуком туда с арены об­
щественной борьбы.
«В городе, в вагонах, по деревням, по селам,—всюду чув­
ствовалось что-то необычное, отзвуші какого-то большого празд­
ника, какой-то большой победы и больших ожиданий. Но уж е
Л и тературны е очерки.

13

—

194

—

в слободе понял Кузьма, что, чем дальше в этп беспредельные
поля, под холодное сумрачное небо, тем все глуше, нелепее
и тоскливее становятся этп отзвуки. Вот от‘ехалн н опять
стали жалкими крики, игра и топот в толпе у кабака. Там празд­
ник, пытаются «гулять», а впереди—будни, серые и равно­
душные; впереди— опять огороды, лозняки, два ряда курных
изб, водовозки с вонючей прудовкой, а в конце улицы—поля,
синева холодной далп, темный лесок на горизонте, низкие тучи».
Безотрадна картина жизни деревни, которую рисует Бунин,
безотрадна психика мужика, далее в моменты паивысшего под‘сма общественной борьбы, безотрадны и перспективы будущего
среди этих мертвых полей, перекрытых свинцовыми тучами. Мужик, па котором деряептся и физическая и финансовая мощь
одной из крупнейших европейских держав, оказывается по
изображению нашего автора грубым, некультурным дикарем,
каким-то полуживотпым, живущим одной жнзпыо и чуть ли
не одними интересами с домашним скотом, тупым, леадным,
' грязным и забитым. Жирная почва русской земли словно цеп1 ішми щупальцами захватила мулшка, превратила его в какое
то орудие, в придаток, о с у ледонный вечно ковырять ее, бес­
сильный-поднять голову п стряхнуть это рабство, эту «власть
земли», ставшую «властью тьмы». Пресловутый «идиотизм де­
ревенской леизни», отмеченный более полувека тому назад
Марксом, тесно связан с самим укладом деревенской леизни,
с деревенским трудом,- с тесным кругозором, с изолпрованно"стыо и замкнутостью интересов и быта деревші. Вырванный
из этой отупляющей обстановки, крестьянин превращается в
городе в совершенно другой тип, в городского рабочего, спо­
собного стать на высоте общечеловеческих задач своего вре­

*

мени. •
*
'
Такова деревня в пзобралеепии Бунина.
Однако, несмотря на талантливое письмо, несмотря на
несомненное глубокое проникновение в леизнь деревни, на
большое знапие этой леизпи и тонкую наблюдательность автора,
несмотря па все это, невольно возникает вопрос: верно ли всетаки изобразил Буппп деревню, полную лп картину се дал он,
£і0 нарисовал ли оп односторонний образ ее, который, именно
благодаря своей односторонностн, приближается к каррикатуре?
Пять лет тому назад сонная, застоявшаяся деревня была
раскачана революционным шквалом. Она всколыхнулась, хлы-

—

195

—

яула из берегов и раскрыла перед всеми свои сокровенные глу­
бины. Мы все читали знаменитые «резолюции» сельских сходов,
следили за выборами в Д ум у, видали этих крестьянских депу- •
татов, особепно во второй Думе,— и все это вовсе пе походило
на ту картину тупой ограниченности, дикого суеверия, скот­
ского эгоизма, которые рисует нам Бунин.
«Новая» деревня не свалилась, как снег на голову, в один
день; она начала складываться еще за несколько лет до ре­
волюции, а в разгар ее опа показала себя, так сказать, в нату­
ральную величину. Эта новая деревня нашла себе отзвук и в
литературе: из целой кучи беллетристических, публицисти­
ческих и публицистически-беллетристических описаний ее до­
статочно указать хотя бы на «Новое крестьянство» Тана или
на «Лето» М. Горького. Очевидно, это повое крестьянство ул е е
с у щ е с т в у е т , у ж е з а я в л я е т о себе. Очевидно, Бунин
дал нам н е в с ю «деревню», обрисовал ее не со в с е х сто­
рон, заглянул н е в о в с е ее уголки. Но если так, то каким
образом могло это произойти, и какую ценность нмеет то, что
изобразил Вупин?
Художник молеет воспроизвести только то, что в состоянии
воспринять его творческая психика, к восприятию чего она
подготовлена. Бупип, как я указал выше, припадлеяеит к типу
выроледающейоя «барской» интеллигенции. К оценке жпэни
деревни он, естественно, подходит с некоторым предвзятым
(хотя, быть молеет, и бессознательно предвзятым) критерием.
Новая деревня,—т.-е., собственно говоря, та переходная форма
деревепского быта, которая существует сейчас, нечто промелеуточное между разрушающейся старой крепостнической де­
ревней и складывающейся будущей, буржуазной,— совершенно
не прельщает людей с родствепной Бунину психикой. Она
чуяеда им, неприятна, антипатична. Они видят в ней т о л ь к о
упадок и выроледение, пе замечая элементов н о в о й леизни.
Наблюдая разложение старых нравов, падение господствовавшей
морали, крушение прелсиих, установившихся понятий, т.-е.
о т р и ц а т е л ь н ы е явления, они ие в состоянии, с своей
точки зреиия, увидеть и оценить зародыши нового уклада де­
ревенской жизни, новой этики, новой идеологии. Вернее, они
замечают это новое, но только у той части деревни, которая в
своем развитии приблилеается к и х , т.-е. буржуазному, обще­
ству. Ведь Тихон Ильич тоже н о в ы й человек: его кулацкий
.

13*

—
—

196

197

—

—

‘быт его психику, вообще весь его духовный облик автор ри­
сует с полным пониманием п большой наблюдательностью: и о
этот тип улее определенно сложился и проявил себя ярко и
характерно. Другая ж е часть деревни, та, па которой строится
благополучие Тихонов Ильичей, пока еще паходдтся в стадии
брожения и не так легко поддается наблюдению худояшика,
особенно ж е худояшика с бунинской психикой.
Но в том дело, что в деревне п е т новых людей, тех, что
писали «резолюции», шли в Думу, говорили неслыханные до
тех пор слова.'О ни есть, это бесспорно. Но оші не попадают
в поле зреипя пашего автора—п в силу его специфической пси-,
хикп и в силу того, что сами опи еще слишком новы и слишком
и н д и в и д у а л ь н ы . Как цветное стекло пропускает только
лучи определенной окраски, так и авторская психика пропу­
скает только соответствующие ей понятия и образы.
Таким образом, приходится признать, что Бунин, давая
нам н е п о л н у ю картину, а тем самым о д п о с т о р о.пн ю ю картину живой деревни, пе подмечая того нового, что
паростает в пей нередко в несуразных, уродливых формах,
усматривая в разложении старого только упадок, только гние­
ние, дал свидетельство у з о с т и своей собственной психики,
неспособности воспринимать наблюдаемое явление в формах
его д в и ж е н и я ,
его р а з в и т и я .
Благодаря укладу
его психики ои смог воспринять и художественно переработать
лишь ч а с т ь процесса, лишь его п е р в у ю п о л о в и н у ,
именно разложение старого; в то время, как нарояедеипе но­
вого т.-е. неразрывно связаппая в т о р а я половина про­
цесса, ускользала из поля его художественного зрения. Но
зато в той частя, которою оп ограничил свой рассказ, он дал
яркую и правдивую картину быта падающей, нищающей де­
ревни, с т а р о й деревни. Ибо здесь духовно господствует
еще старая, хотя улее сдвинутая с места, надорваниая деревня.
Именно все то, пад чем бьется и тоскует Кузьма: апатия,
сменяющая всякий взрыв, примирение с грубой п грязной
действительностью, безразличие ко всему, что лежит за пре­
делами родной околицы, одппм словом, все то, что могучую
народную силу превращает в о п о р у существующего порядка
вместо того, чтобы сделать ее о с н о в о й совсем д р у г о г о
порядка,— именно это доказывается самым неопровержимым
образом, как слаба еще «молодая деревпя» по сравнению со

старой, какою каплей в море является опа пока среди сотші
миллионов покорно изнывающих под притупляющей «властью
земли».
Правда, в ппые моменты этой капли довольно, чтобы при­
вести в бролеепне все это море: но в будші яшзші эта капля
теряется настолько бссследпо, что ее не в силах различить глаз
художшіка-наблюдателя. « И д и о т и з м деревепской жизни»' об‘ясняет многое и многое. Он дает ключ к пониманию самых яр­
ких неудач пресловутого «бурного года»: об пего разбились
многие надеясды, он свел на нет не один выигрышный момент
в борьбе. Поэтому и повесть Бунина, помимо чисто худолсе- .
ственного интереса, является важным «человеческим докумен­
том», своего рода исследованием о причинах памятных неудач.
К этом,у выводу приходит и герой повести, Кузьма, когда с
горем и отчаянием вынулсдон признаться: «Да, да, яриться
тут нечего. Все идет, как по писанному... П о С е н ь к е и
ш а и к а...»
В самом деле, разве пе знаменательпа эта картина: «Косо
неслась белая крупа, падая на черную, нищую деревушку,
на ухабистые,, г р я з н ы е дороги, иа конский навоз, лед и
воду; сумеречный туман скрывал бесконечные поля, всю эту
великую п у с т ы н ю с ее снегами, лесами, селениями и го­
родами,—ц а р с т в о г о л о д а п с м е р т и...»

*

—

С.

ЮШКЕВИЧ.
I.

Новой вьссс С. Юшкевича пе повезло на театральных под­
мостках. Но вот теперь «Miserere» появилось в печати, и мы можем
судить о пем, как о ч и с т о - л и т е р а т у р я о м явлении. И
надо отдать справедливость, в чтении эта «лирическая драма»
много выигрывает.
Недостаточно написать художественное произведение в
разговорной форме, чтобы иметь право ставить его па сцене;
для этого нужно нечто другое,—нужно, чтобы центр тяжести
пьесы лежал во внешнем, видимом, а не в скрытых внутренних
переживаниях. Ибо в театре публика имеет перед собою пе книгу,
над которой может, по желанию, часами размышлять и насла­
ждаться, а личипы живых людей, изображающие лишь в н е ш ­
н и е проявления в н у т р е н н и х процессов. Там, где эти
внешние проявления незначительны, несуществепиы, неважны,
по сравнению с самими душевными переживаниями,—а это
как раз характерно для л и р и ч е с к и х драм, там, соб' ственно говоря, нечего и незачем ставить па сцепе. Такие пьесы
пишутся для ч т с п и я, а пе для постановки. Ярким примером
может служить крупнейший представитель лирической драмы
наших дней—М. Метерлинк, пьесы которого до сих пор пе уда­
лось поставить сколько-нибудь удовлетворительно даже самым
передовым сцепам.
Подобная участь постигла и «Miserere» С. Юшкевича. Пьеса
эта з а д у м а н а , несомненно, к а к л и р и ч с с к а я . Самое
существенное в ней, ее доминирующее настроешіе, это неисце­
лимая скорбь гибнущих и не могущих спастись от неминуемой
гибели, т.-е. как раз то глубокое внутреннее переживание, кото­
рое менее всего высказывается словами и мепее всего выражается
действиями. Неудивительно, что носители этой скорби оказы­

199

—

ваются неподходящими к роли героев д р а м ы; замкнутые,
сосредоточенные в себе, бездействующие, они молчаливо те­
ряются среди остальных персонажей—уравновешенных, здо­
ровых, подвижных, чуждых всякой лирики. Характерно, что
в пьесе, носящей заглавие «Слсалься» («Miserere»), как раз те,
н а д к е м зовет автор «сяеалпться», занимают меньше всего
места. И х выходы, их реплики составляют ничтожную долю
пьесы. О них гораздо больше говорят, чем оші сами. И только
заставляя фактически действующих лиц постоянно говорить об
этих бездействующих моральных героях драмы, автор достигает
того, что читатель пли зритель пе забывает, о ком, в сущности,
идет речь в пьесе.
Возьмите, например, Типу, ту самую Типу, которая калсется
душою всей драмы. У пее всего три коротеньких выхода: в конце
2-й картины, в 6 -й картине и в 7-й картине (тапец), и кроме того
е д и н с т в е н н а я сцена, которую проводит она почти цели­
ком, это—4-я картина. Опа появляется па мгновения, как при­
зрак или мечта, и ее настоящее «действие» протекает пе на сцепе,
а в сердцах тех, кто тянется к ней и ясалсдет се. Или возьмите
Марьим. Ведь она-то и есть действительная руководительница
всего этого ищущего смерти поколения. А, меледу тем, опа все
время молча сидит на окне, пе видя, не слыша шічего вокруг
себя, только в 6 -й картине (па кладбище) опа начинает «действо­
вать», и ее действие есть самоубийство. Но зато на протялсешш
всей драмы мы слышим про нее: «Марьим сказала», «Марыім
знает», «Я обещал Марьим»... То лее и другие обреченные на
гибель. Соня, Нахман, Израиль—играют лишь эпизодические
роли. Остальные ясертвы безвременья—эти истинные герои
драмы—вообще не появляются па сцепе; мы узнаем от других,
что «Меер—повесился, Семка—застрелился, Мсйта—вышіла сер­
ной кислоты». От пищих на кладбище мы слышим, что «пе хотят
люди лшть», что вчера похоронили столько-то, третьего дия
столько-то, сегодня столько-то,— и все молодеясь, юношей и
девушек. Д р а м а т и ч е с к а я форма как раз свела на нет
фактическое участие в пьесе тех, кто внес в нес л и р и ч о с к и ü
элемент. Шла какая-то подпольная борьба между лирикой и
драмой. И хотя последняя, с помощью автора, формально побе­
дила, приспособив пьесу к сцепе, лирика все-таки одерясала
моральную победу, сделав из драмы— с л а б у ю драму, слабую
и для чтения и для постановки.

f.u
—

200

—

Для. понимания «Miserere» необходимо также внести неко­
торые исторические поправки. Как-то в беседе с корреспонден­
том какой-то газеты по поводу неудачи драмы в Художествениом
театре, Юшкевич назвал свою пьесу «еврейской». Это совершенно
верно. Не только по сюжету и по выведенным в пьесе типам, по
главным образом по основному настроению, по самой психологии
действующих лиц «Miserere»—еврейская пьеса. Психологически
она непонятна, если не учесть характерные черты мелко мещан­
ской еврейской среды, где молодежь так близка к тиш.чному
заводскому пролетариату, а «отцы» (т.-е. будущее той лее моло­
дежи) являются типичными хозяйчиками. Здесь характерная
неустойчивость разлагающегося мелкого мещанства перепле­
тается с характерными национальными черташі—подвшкностыо,
впечатлительностью, склонностью к увлечениям, крайнею нер­
возностью. В другой среде, в другой национальности немыслимы
эти мгновенные вспышки, этп идеалистические порывы и это
падение нз одной крайности в другую, с высоты слепой веры и
•героизма в бездну отчаяния и разочаровашія. Другой вопрос,
т а к л и , в таких ли размерах и формах произошел'этот тра­
гический перелом от веры в победу к угнетению и апатии,—
не преувеличила ли здесь фантазия худояшика, не слишком ли
поспешно обобщила опа случайное, нехарактерное. На этот
вопрос могла бы удовлетворительно ответить только социальная
статистика; критике ж е приходится, по известному правилу
Шиллера, считаться с в е р о я т н о с т ь ю , как основой ху­
дожественно стн. И здесь надо признать, что эстетическими
средствами автор эту вероятность устанавливает. Вы чувствуете
в его драме ту искренность творчества, которая никогда не обма­
нывает и которую нельзя подделать.
Эта искренность говорит нам, что автор действительно пере­
жил, перечувствовал, переболел эту трагедию молодых жизней,
верящих уж е только в смерть;что он глубоко с о с т р а ж д е т им, а
не просто ловит интересную злободневную тему, как это, увы,
слишком чаете делается нынешними писателями. Пусть в пьесе
слишком сгущены краски, пусть опа страдает неправильной
перспективой, пусть в поле зрения автора не вошло самое важное,
именно—живущие и ие перестававшие жить и верить элементы,
все это касается частностей композиции и письма, обгоняемы х
своими причинами,— но в основе, в самом существенном, автор
все ж е остается «честным с собою»; и вот это-то и создает художе-

—

201

—

ствепное значение ньссы и служит достаточным основанием,
чтобы уделить ей серьезное внимание, н е с м о т р я
на се
недостатки.
II.
Были годы великого под'ема, когда многие мечты казались
так близкими к осуществлению, когда могучая волна поднялась
высоко-высоко, так высоко, что не у одного пловца закружилась
голова и невозможное казалось и близким, и вероятным. Тогда
жизнь была такою полною, такою богатою, такою щедрою. И
было «весело жить в такое время». Человеческая личность стала
па первом плане; она выпрямилась во всю свою величину, ту
величину, которая подобает ей,— затих и притаился насильник,
раб почувствовал себя человеком, свободным, равноправным и
полноправным существом.
Не диво, что в такое время и забитый, загнанный, бесправ­
ный еврейский народ воспрянул, ожил, гордо поднял голову и
громко заявил о своих человеческих правах. Не старики, ne те,
что десятилетиями приучались молчать, лицемерить, таить в
себе и любовь, и непависть,—а молодеясь, свежая, бодрая, еще
не очерствелая, не научившаяся молчать и скрывать свои чув­
ства. Эта моло деясь бросилась самоотверженно в водоворот
повой жизни, неся свои силы и свои восторги па общее дело освобоясдешія. Ибо «молодеясь живет во имя человечества и евреев,
во имя евреев и человечества». У еврейской молодсяш нет ничего
«своего», обособленного, замкнутого, чуждого и противостоящего
общему той страны, где опа живет. Замкнутое, обособленное в
еврействе есть старое, отсталое, еврейски-реакциспиое,— то са­
мое, 4 TG так охотно поддерживают и культивируют все реакцион­
ные силы, душащие возрождение еврейства. А это 'возрождение,
молодые порывы к свету, ко благу, к счастью, связаны у еврей­
ства с общечеловеческими идеалами. Отсюда такое деятельное,
самоотверясеяпое участие евреев во всех мировых двиясепиях
под знаменем человечества, отсюда и захлебывающаяся нена­
висть всех тех, кто ясаждет человеческое потошіть в националь­
ном, чтобы из человека сделать одинокого раба.
Д а, молодеясь яснла «во имя человечества и евреев, во имя
евреев и человечества».— «Вы шли, высоко подияв голову,—
говорит сумасшедший Шлойма опустившимся молодым. Вера
была в вашем сердце, воля была в вашей крови». Д а, была вера,

—
—

202

203

—

—

была воля... Но пришла сила, ломающая солому,— «силачи»
легли в братской могиле, а те, что пережили, пали духом.
Насколько высоко поднималась прежде их мысль п их воля,
настолько же низко пала она теперь в бездну разочарова­
ния и апатии. «Когда-то мы были другими...—лсалуется Симон,—
мы ж е чего-то хотели, мы лее верили»... А теперь в каком-то
угарном истерическом порыве эта ж з молодежь бросилась в
водоворот чувствепной жизни, в пьянство, в разврат. Теперь
девушки взяли верх над нами, вино взяло верх над нами, всякие
глупости»...
Сумасшедший Шлойма, е д и н с т в е н н ы й во всей пьесе,
не утративший веры и не перестающий звать, укоряет эту моло­
дежь: «Лфзка, ты когда-то был самым главным, самым смелым.
Ты громче всех звал. Почему ты теперь молчишь?.. Почему ты
петух?.. Отчего же отошел дух гнева от тебя, от молодежи?..
Левка, все кончено? Каждый вечер я спрашиваю: все кончено?»
И Левка— некогда самый главный, самый сильный— отвечает:
«Все копчено, и прошу тебя, оставь меня. Милый Шлойма, по
трогай меня». А другой разочарованный подтверждает: «Все
глупости, Шлойма, все глупости! Стучи руками по столу, как я,
подтягивай: Иса, Иса, Иса»...
И так, все кончено. Ничего улее пет и пе б у д с т . Ждать
больше нечего. И вот против недалекого, казавшегося таким
светлым, прошлого, начинается р е а к ц и я . «Нас обманули,
будь они прокляты!»—восклицает Левка. «Там нет обмана»,
говорит Марьим, когда Израиль кончает самоубийством. Первым
инстинктивным движением идейной реакции является обвинение
кого-то в о б м а н е . Кто-то обманул, вовлек в невыгодную
сделку, наобещал н обмапул, п бросил.
Эта общественная реакция, гораздо основательнее «успо­
коившая» известные слои, чем все гсперал-губернаторы вместе,
идет но всей линии. Прежде врего, копечяо, торжествуют х о ­
з я е в а . «Всо смирились...— радостно заявляет Лейбовпч.
В мастерской у мепя тихо, ай, как тихо. У Неймана толсе тихо.
У Абрамовича толсе тихо». Радуются и старики, которые с самого
начала озирались боязливо и недоверчиво на поведение моло­
дежи. «Молодежь становится старше, глупости проходят,
рассуждает дедушка Шая.—Я нм говорил: молодые, придете к
иям».—«Теперь смирятся эти горячие,—подтверлсдаст н дедушка

Абрам.— Ого, конец книлскам, разговорам»... Сиди с женой,
работай тихо»...
Но если эта часть еврейства встречает наступившую реакцию
с тайным или явным злорадством, то совсем иначе отралсается
та лее реакция на молоделси. И тут намечаются два течения:
одно открещивается от всего прошлого, ударяется в личную
жизнь, в погоню за материальным благополучием, другое, на­
против, с л и ш к о м г о р д о е , чтобы примириться па мещан­
ском благополучии, уходит из жизни.
III.
Для непримиримых, вместе с прежней красивой жизпыо,
исчезла, обесценилась в с я к а я жизнь. Они слишком глубоко
переживали Праздничный под‘ем, слишком теспо слили с шім
свою личную жизнь, чтобы поело ЭТОГО С П О К О Й Н О В О ЙТИ в будші,
вернуться к повседпевиой работе, вспоминая лишь по вечерам '
в погребке о славном былом. «Я жил только для этого. И
больше оно ne вернется,— отчаивается Израиль, одни нз «самых
смелых».— Я создан только для борьбы. Душа у мепя смелая,
дайте мне работу пли у б е й т е м е п я . . . Я один! Никто меня
не понимает... З а ч е м м н е ж и т ь ?.. Не лучше ли в с е м
н а м у м е р е т ь ? » И оп действительно убивает себя.
Душою этого течения, не видящего впереди ничего, кроме
смерти, его вдохновителем и, так сказать, теоретиком является
Марьим. Крушение всех падеяед убило ее душ у. «Марьим я
совсем не понимаю,—лсалуется се мать.— Всо сидит у окиа, мол­
чит, молчит»... И действительно Марьим сама признается,
что ей «ничего не пулено. Ничего, я ничего пе хочу. Ничего»...
Эта девушка, «младшенькая» в семье, впитавшая в свою душу
отраву смерти, развивает целую философию самоубийства. «Дали
человеку лепзпь,— рассуждает опа,— и думают, что ему все дали,
а молодые говорят: н е х о т и м . Дали жизнь, а ч т о э т о *
з а л с и з и ь ? » В сущности, ничего нот; вот напнеапо: бог
создал иебо и землю: «зачем? к чему?»—«А я сижу и думаю:
тебя пет, мамы нет, домов нет, никого нет... Я— одна». И бога
нет. Когда Марьим замечает, что мать молится, она пего дует:
«Ты улее опять молишься? Н е к о м у ! Не надо... Некому».
Но если здешний мир пуст, если он наполнен лишь какими-то
призраками, бредовыми видениями, тогда жизнь— сплошцой

*

—

2 0 4

—

улеас. «Юноши и девушки, разве вы не чувствуете, к а к з д е с ь
с т р а ш н о ? Юноши іі девушки, праздник жизни кончился».
З д е с ь нечего больше ледать, ибо здесь есть только страдашія.
Единственное, чего еще молено желать, это—сбросить эти страт
дашія, освободиться от них. А для этого существует только одио
средство: смерть.- « Е с л и я у м р у , в с о перестанут страт
дать, потому что и я перестану страдать». Что лее делать? Убит
вать себя. «Мы все хотим туда».. Израиль, имевший, мулеество
покончить с собою, «теперь спокоен. Но зпает он пи высокого,
ші низкого, пи злого, im доброго, нет обмана»...
«Н о х о т я т л ю д и л е и т ь » —говорит старик пищпй.
Марьим кончает самоубийством. Она увлекает за собою
целый ряд близких ей лиц: п брата Эли, и подругу Сошо, и Типу.
Мало того, Типу она не только увлекает в могилу, но и делает
ес о р у д и е м
своей пропагапды самоубийства. Благодаря
этой роли, Тииа, являющаяся собственно величиной производ­
ной, ибо она повторяет только слова Марьим, фактически вы­
двигается иа первый плап, становится центральной фигурой.
Сочетая в себе физическую красоту, т.-е. притягательиую силу
здешнего, земного мира с жаледой смерти, со стремлением к
т о м у миру, она является идеальной пропагапдисткой смерти
убийства.
Фигура Типы в общем нарисована так неясно и схематически,
что дает повод к самым противоречивым толкованиям. Что она
такое?—Живое реальиое лицо и л и с и м в о л ?
Общее впечатление от Тины хорошо выражает Нахмап:
«Тина—говорит он,—нчкого не любит. Вот так и проходишь
мимо нее, пи о чем не думаешь,—и в д р у г она опалит тебя...
и а в с е г дча . Она— странная девушка... Нет, опа, к а к
с л а д к и й с о н . . . . Нет, Типу, н и к т о н е м о ж е т п е ­
н я т ь , и я ле и т ь н е б у д-у ». .. Когда старуха Этель иа
это возралеает: «Не любите се», она слышит ответ: «Мы не можем,
мы все околдованы». Даже девушки, подруги и, в некотором роде,
соперницы ее, признают, что «Типа самая красивая», что «как
это солнце она сияет», что «пусть Тина тряпки наденет, все лее
она будет красива, как леемчуг». Притягивая к себе всю молодеясь, теряющую от нее голову, Тина холодна н недоступна.
«Мужчина доллссн стоять на коленях перед девушкой,—говорит
она,— а девушка д о л ж н а о т в е р н у т ь с я » . Когда Нах­
ман, влюбленный в нее и пьяпствующий от безпаделеной любви,

—

205

—

просит ее: «Типа, я иду куда-то с горы вниз... Скалсп мне: оста­
новись», она безлеалостно отвечает: «Иди с горы вниз». И далее
Левке, которого она втайне любит, когда оп грозит: «я уйду и
больше не вернусь», опа отвечает: «лучше не вернись».
Но эта Тина, такая холодная, стойкая и пеумолпмая перед
лицом гибнущей из-за нее моло делен, далеко пе проявляет той лее
твердости перед лицом смерти. «Я завидую Израилю, оп уж е
там...—говорит опа в сцоне па кладбище.— Т а к трудно ре­
шиться, Марыім, т а к с т р а ш н о . Но поде леди, Марьим,
скоро и я сделаю». Эта нерешительность, эта робость указывают,
что автор пе хотел дать в лице Типы голый символ, каким в зна­
чительной мере является Марьим, а, напротив, старался рисо­
вать леивой тип. Свое душевное состояние Тина довольно опре­
деленно рисует в сцене об‘яснешія с Левкой. «Может бьггь,
любовь убивает...— говорит она.— Она делает человека м е н ь ш е .
Т а к г о в о р и т М а р ь и м . ' . . Разве я тебе отказываю? Я
себе отказываю. Когда наступит мое время, я убыо Собя, клянусь
тебе». А дальше опа прямо признается, что любит его. «Я так
люблю тебя, что лепзші не пожалела бы, будь я другой. Но я
д р у г а я , Левка, другая. У мепя есть что-то л у ч ш е е ,
ч е м л го б о в ь... Марьнм зпает. Опо такое, что н е и м е е т
и м е н и , такое, что г о н и т м е п я в с е д а л ь ш е , такое,
что любовь перед шім кажется п р о с т ы м с т е к л ы ш к о м ,
только простым стеклышком»...
Здесь перед памп раскрывается живая, реальная душа че­
ловека, который не молеет ленть личной жизнью и личным
счастьем, когда погибла леизпь и счастье общества. Это одна пз
тех сильных, глубоких натур,— правда, натур не активных,—
которые, раз отдав свою душу тому «лучшему, чем любовь», уже
пе изменят, не разменяют свою небесную любовь на любовь
земпую, а скорее сами погибнут. Типа любит Левку, по опа пе
молеет припадлелеать ему в ле и з п л , она молеот— соединиться
с ним только в с м е р т и . Левка этого не понял. Оп идет от
Типы к покинутой и олендающей его Зипке, чтобы то лее леениться, наплодить детей, стать хозяином и т. п. Но недаром
Левка «когда-то был самым главным, самым смелым», недаром
он «громче всех звал». И теперь еще у пего глубокая, искренняя
привязанность молеет быть только к Типе, а не к земной меща­
ночке Зинке. И улее на свадьбе, когда он закабалил себя земной
любви, увидев Тину, он вновь оживает: «Тина, я пикогда не

—
—

206

207

—

—

покорюсь. Никогда! Мы встретимся еще раз». И, кружась с пею
в каком-то предсмертном танце, он твердит: «Мы встретимся.
Один раз я прижму тебя к себе. Один раз я поцелую тебя. Одни
раз я вдохну твое дыхание. Один раз ты скажешь мне: люблю
тебя, Левка». — «Н о т о л ь к о
один
р а з » , — говорит
Типа.— «Один раз,—соглашается Левка.—И с д е л а ю в с е ,
ч т о т ы с к а ж е ш ь».
Так на свадьбе своей с Зинкой Левка о б р у ч и л с я п а
с м е р т ь с Т и н о ю . О н пе мог жить б е з нес, она пе могла
ж и т ь с пим: и огаі примирились на том, что решили вместе
умереть.
IV.
Когда «Miserere» готовилась к постановке на сцепе москов­
ского Художественного театра, 0 . Юшкевич дал такое толко­
вание пьесы в беседе с сотрудником одной одесской газеты:
«Miserere»—это последняя молитва замученного, истерзан­
ного, уставшего в борьбе народа. И слова молитвы: «Ты, гос­
поди, можешь помочь пам» способны, мне кажется, передать
ощущения и настроения этого народа. Отсюда улее вытекает
вся поэзия, вся философия, вся лирика пьесы. О одной стороны,
о п о э т и з и р о в а н и е с м е р т и , тяготение к пей, устре­
мление к ией, как результат этого настроения, иллюстрируемого
словами: «Ты одни, господи, можешь помочь пам». На этом
стремлении выростает почти вся пьеса. И смерть по пьесе может
быть трактована либо как простой переход от физического бьгтия
к небытию, либо как стремление к воскрешению духа через
смерть, как устремление через емзрть к прекрасному, светлому,
свободному. На этом зшкдется бытие и переход от пессимизма
к оптимизму через любовь, Эрос, изображаемый и олицетворяе­
мый Тиной. Но и выход через смерть, как и через любовь, не
есть нечто активное, это пе действительный акт, a «Miserere»;
это делается, как мольба, как молитва. Во имя «Miserere».
В этой передаче, конечно, мпого путаницы, об'яспяемой
обычной безграмотностью всяких «интервьюеров». Но за безгра­
мотностью репортера все-таки чувствуется и чисто-авторская
путаница: и б о т а ж е п у т а н и ц а , та лее неясность идеи
пьесы h изображаемых символов замечается и в самой пьесе.
Художники обыкновенно оказываются очень плохими истолко­
вателями своих собственных произведений. Это молеет иока-

заться парадоксом, но это бесспорный факт. Художшік наблю­
дает, положим, какое-нибудь зкпзненное явление, которое поралеает его творческую психику, претворяется в нем в ряд образов,
складывается в цельную картину, побуяедает его перенести,
реализовать эту картину словом, резцом, кистью, звуками.
Самую картину оп, допустим, схватил очень талантливо (а это
уж е значит— в е р н о ) , и передал ее столь ясе талантливо.
Но художник не автомат, а зкнвой, мыслящий человек, и, наряду
с чисто худозкествеппым восприятием поразившего его явления,
в нем складывается такяее определенное п о н и м а п и е, т.-е.
логическое об‘яснепие того зке явления. И здесь то характерно,
что худоленик, эстетически верно схвативший (благодаря своим
специфическим даровашіям) даипое явление, сплошь да рядом
совершеппо неверно понимает историческое, социальное значе­
ние того зке явления.
Вот в таком зке пололеешш очутился, па мой взгляд, и
Юшкевич. Самос явление оп изобраэкает в поэтической форме
и худоэкествепио верно (в пределах охваченного им круга);
по толкует оп и это явление, и свое зке изобразкешіе его далеко
не верно. Презіедо всего надо помнить, что автор изображает
«ощущошія и настроения» н е в с е г о
еврейского парода,
а лишь б о л е е ч у т к о й части его—моло делен. Ведь, мы ви­
дели, что евреи-хозяева, евреи-старики, евреи-несознательные
политически совершенно чузкды этих «ощущений и настроений»,
напротив, чувствуют себя весьма довольными и спешат спеку­
лировать па этих самых «ощущениях и пастроепиях» действи­
тельно «истерзанной, уставшей в борьбе» части своих сооте­
чественников. И те, что устали, те, что ищут смерти, вовсе пе
тянутся к богу с молитвой: «Ты один, господи, мозкешь помочь
пам». Во-первых, потому по тянутся, что, как мы узке зпаем,
«некому молиться», а во-вторых, потому, что автор стал зкертвой
лингвистической ошибки. Слово miserere вовсе не значит: «Ты
один, господи, мозкешь помочь пам», а значит нечто совершеп­
по другое, имепно: «с эк а л ь с я». Ибо пе они ищут п о м о щ и ,
им узке «ничего не надо», огаі могут только в о з б у ж д а т ь
ж а л о с т ь («милость к падшим»). Это совершенно изменяет
ф и л о с о ф и ю пьесы. По беседе с корреспондентом выходит,
будто еврейский парод, «замученный, истерзанный, уставший
в борьбе», потерял все земные иадезкды п взывает к богу: «по­
моги хоть ты». (Это фактически, конечно, по-своему верно,

—

но к пьесе это отношения не пмеет.) Меледу тем, но пьесе выхо­
дит, что ч а с т ь еврейской молодежи, разбитой физически
н нравственно пораженном в борьбе за «человечество и евреев»,
потерявшая последнюю веру п последнюю надежду, у х о д и т
и 3 ж и з н и , и б о п II о т к у д а ужо но ждет «помощи».
Именно «сжалься», «пожалей», а не «помоги». А потому и «трак­
товка смерти», как «стремления к воскрешению духа через
смерть h т. д.»—есть чистейшая «отсебятина», привпесеппая
автором (если только не сочппптелем-шггсрвыозром) п совершенно
не оправдываемая ходом пьесы. Ведь «там» нет «нп высокого,
ни низкого, ші злого, іш доброго». Где же тут «устремление
к прекрасному, светлому?» Смерть в пьесе есть т о л ь к о
переход от бьггпя к небытию, к «покою» от «страдашій» (вспом­
ните Марыім).
Не меиее страппы н толкования роли Типы, как «Эроса».
Прежде всего аналогия пе исключает логики. Эрос не ость
тот, к о т о р о г о любят, а напротив, существо, разжигаю­
щие любовь к кому-то третьему. А потом не падо забывать,
что любовь к Типе, которой страдают окружающиео се, не есть
та возбуждающая, зовущая па лшзнь любовь, которая толкает
на подвиги, которая может вести «от пессимизма к оптимизму».
Ведь, мы видели только что, что «устремление через смерть
к, прекрасному, светлому, свободному» есть чистейшая выдумка,
ие оправдываемая самой пьесой, а потому н весь образ, в ко­
тором Типа—Эрос является проводником от пессимизма—лшзші
к оптимизму— исбыгию через смерть, представляет печто наду­
манное, совершепио чулсдос пьесе. Здесь художпнк-реалист,
Семен Юшкевич, писавший драму, проявил гораздо больше
понимания, вкуса и чутья, чем крнтик-декадсігг, толсе Семен
Юшкевич, пытавшийся и с п о р т и т ь эту драму какой-то
вычурной символистикой. Улс если говорить о Тине, как о
символе,— а к этому вынулсдает некоторая т е н д е н ц и я
символизировать ее в пьесе,—то я бы понял ее, как символ
той духовной, «небесной» красоты, которая пе позволяет1 ж и ­
в о м у человеку примириться с мещанской пошлостью буд­
ничной нснзпп и заставляет сто предпочесть ей смерть. «У меня
‘ есть что-то лучшее, чем любовь», говорит Типа. А это значит:
вот я стою перед ваші, юноши, я, воплотившая в себя ту не­
земную красоту, которой вы так недавно отдавали и свою лсизпь,
и свою душу; если в вас еще есть искра болсия, если вы еще

209

—

умеете ценить эту красоту, тогда вы поймете, что есть печто
л у ч ш е е, чем земные блага, чем девушки и вино, чем семья
и своя мастерская. А так как, по философии пьесы, ж и т ь
ради этого лучшего улее нельзя (борьба отвергается, ибо «опо
не вернется»), то надо у м е р е т ь , пока это лучшее теплится
в груди.
Таким представляется действительный смысл пьесы, если
не выходить нз очерченного ею круга. Но если выйти за пре­
делы этого круга на широкий простор жизни, тогда придется
преледе всего признать, что Юшкевич, как этим грешит боль­
шинство художников, особенно в пашу р а с к о л о т у ю
эпоху, дал пе всю правду, дал только ч а с т и ц у правды.
Мы з н а е м , что за пределами пьесы еще живы те, от которых
не отошел «дух гнева», еще пе перевелись «смелые и сильные»
среди еврейской молодежи, еще идеи о «человечестве и евреях» _
не умерли среди нее. Почему лее Юшкевич «пропустил», «про­
смотрел» это? А вот почему.
Если худоленик по своей психике блиясе к тем, что охва­
чены разочарованием и печалыо, о н и с а м п е р е л с и в а е т
л и р и ч е с к о е н а с т р о е н и е г и б е л и . И когда в нем
созревает идея худолеествеппого произведения, опа преледе
всего складывается в виде некоторого л и р и ч е с к о г о
я д р а , основного настроения будущего произведения; и этим
основпым настроением окрашивается все это будущее произ­
ведение, вся работа над шім. Сквозь сито этого настроения
сортируются факты, типы, образы, коллизии, ибо творческая
психика не молеет пропустить ничего, но гармонирующего с
этим настроенном. Получается некоторый и с к у с с т в е н н ы й
о т б о р,—искусственный по отношению к богатству и раз­
нообразию леизпи, но психологически совершенно естественный
для творящего ума художника. Эго и есть то единство и та цель­
ность настроения, без которых художественное произведение
превратилось бы в крайне нехудолсествспвый винегрет.
И когда у Юшкевича зародился в голове первоначальный
маленький клубок, имя которого «Miserere», этим улее опреде­
лилось все: и то, что это будет песня большой скорби, и то, что
придется опоэтизировать смерть, и то, что лучшими в этом
кругу будут те, что жаждут смерти, и то, что в этот круг ие
поместятся все те, что ио утратили воры, что хотят жить и бо­
роться, что одинаково далёки и от моральпой, и от физической
Л и т« р ат )р ч ы е очерки.

14

гибели. Э т о п с и х о л о г и ч е с к и п о с л е д о в а т е л ь ­
н о и п е и з б е н с п о . Нельзя упрекать Юшкевйча, почему
оп пе изобразил более здоровых элементов тий же среды, ибо
этн элемешы не укладьшались в ту атмосферу, в которой создавалась его драма. Но молено, конечно, спрссить: почему у
Юшкевича с л о ж ч л о с ь
именно
это
пастроеп и е? Эго вопрос интересный, но оп отвлек бы пас слишком в
сторону.
ФАКЕЛ П О Д МЕРОЙ >)•
« . . . ' .................................. porch
m ille p e n sieri in sie m o n o n h a n n o il
peso d ‘un . p e n siero so lo , q u a n d o è
solo?»
D 'A n n u n z io : «L a fio cco la s o tto i l
m oggio».

Древнегреческая трагедия знает един тип,—тип глубокотрагический и полный поэзип, соединяющий в себе нежиую
лсенственпую душу с сллоЙ воли и упорством борца. Эго—
Электра. Дочь могущественного отца, предательсіш убитого
своею 'женою, оиа выкрадывает маленького брата— Ореста— и
отправляет его с верным человеком в чулсую страну, чгобы из
пего вырос мститель. И с этего момента начинается для нее
бесконечный период борьбы и терзаний, сомнений и надежд.
Долгие годы лшвет опа в стенах дома, обагренного кровью отца,
среди его убийц, тая в душе лсалсду мести и надежду на подра­
стающего где-то далеко мстителя, скрывая свои чувства от
окрулсающих, одинокая, замкнутая, не находящая отзвука
своим мыслям далее в душе родной сестры. Долгие годы длится
эта тихая трагедия. Уходит быстрое время молодости, с шім
уходят и все надолсды па личиое счастье, н только одна мысль,
мысль одинокая и, благодаря этому одиночеству, более гне­
тущая, чем тысячи мыслей, преследует, как кошмар, душу
девушки. И все силы эгой души— и неясность дочери, и любовь
женщины и жажда счасіья,’п могучая воля—слились в одно
стремление,- в одну цель, в одну задачу лснзіш: отомсгить за
гибель великого Аірпда, смыть позор с его рода.
Естественно было, что эга интересная натура, полная
какой-то первобытной поэтической мощи, обратила на себя
*) В сл дѵю щ эй к н и ге «П равды » р е д а к ц и я п р е д п о л а га е т г а т ь п е р е ­
в од п о с л е д іи й тр агед и и д А н н у н ц и о , р азб и р аем о й в этой с та ть е.
14*

—

212

—

внимание художника, с особой любовыо изучающего и воспроиз­
водящего силу богатой женской природы. Естественно было,
что Габриэль д 1Апнунцпо, после галл ерей таких типов, как
Джиоконда, дочь Иорио и др., остановил свое внимание и па
Электре. Новая трагедия его, носящая загадочное на первый
взгляд заглавие:«Факел под мерой»— -La fioccola sotto il moggio»—
дает пам как раз воскрешенный тип Электры, по, конечно, в
другой обстановке, более сложной н более разнообразной, как
более слолша и разнообразна паша жизнь по срависшпо с лсизныо
древнего грека *). Трагедия Софокла, с ее типами и пололсениями,
ясными и прямыми, как фасад дорийского храма, слишком
непосредственна, слишком наивна для современного человека.
Ее герои—здоровые, цслыше, прозрачные люди, мыслят, чув­
ствуют и действуют слишком просто, слишком яспо, слишком
определенно, чтобы бьггь близкими современным людям, с их
раздвоенной, нутапной, раз‘еденной анализом психологией. И
героипя трагедии д‘Аннунцпо, Джильола,—эта современная
Электра—тип более елолсный, более утонченный, по зато менее
цельный, менее сильный, меиее яркий, чем ее греческий про­
тотип.
В творчестве д'Аинупццо есть одна характерная черта,
красной нитью проходящая через все его произведения,—
черта, в которой сказался весь д 1Аннунцпо, со всеми особен­
ностями, достоинствами и недостатками своего таланта. Ее
можно было бы назвать пластичностью, эту своеобразную спо­
собность воспринимать весь мир в виде худолсественяых об­
разов и воплощать свои перемсивания в творческие формы ху­
дожественных образов. Д ‘Аипунцио но видит мира,— оп -в и д и т
лишь ряд худомсествонных картин; д‘Аппунцно не изображает
мира,— он рисует перед вами ряд худолсествеиных картин.
Молено подумать, что пе ряд понятий проходит в его мысли,
логически цепляясь друг за друга, а вереницы образов, связы­
ваемые творческим даром худолсшпса, заменяют ему все логи­
ческие посылки и приводят его эгим своеобразным путем к
надлежащим выводам. Нулсио быть сыном этой дивной зомли,
г) Собственно г о в о р я , действие в п ьесе д 'А н н у н ц и о п рои сходи т во
врем ен а к о р о л я Ф ерди н ан да 1-го Б у р б о н ск о го , ио это т о л ь к о д е к о р ати в н ая
особен ность, р а зв я зы в а ю щ а я р у к и х у д о ж н и ку и оп равды ваю щ ая ром ан ти­
ч еску ю о бстан овк у т р агед и и . П о сущ еству ж з , действую щ ие л и ц а п р ед ­
с та в л я ю т п с и хол оги чески е т и п ы , очень Слизкие наш ем у врем ен и .

где бесконечные пеколепия в течение тысячелетий так успешно
состязались в творчестве с самой природой—и, притом, тем
любящим сыпом, каким мы зпаем д ‘Анпупцио,— нулено ро­
диться, как ои, иа волнах Адриатического моря в виду озоло­
ченной осешпім закатом Венеции, чтобы приобрести такой дар
поэтически мыслить, чувствовать и творить.
И действительно, возьмите любое произведение д‘Аннунцио—ромап или трагедию,—вы увидите, что в осиову всякого
из шіх пололсен какой-нибудь худолсествеиный образ, с его
характерным пейзалсем, освещением, настроеіпіем. Молено ска­
зать, что всякое его произведение есть лишь развитие какогонибудь художественного образа, подобно тому, как музыкаль­
ная пьеса является развитием той или ипой музыкальной фразы.
И как после музыкальной пьесы остается живее всего общее
худолесственпсе настроение, а частности п деталд стушевы­
ваются, так и от произведений д ‘Аинунцио остается то лее впе­
чатление худолсествонпого образа, где типы и события, мысли
и страсти гармонически сливаются, как красочные пятна одной
картины.
И новая трагедия д'Аннупцио исходит из худолсествепного
образа, на фоне которого развивается тялеелая драма, мрачная
и гнетущая, как сам этот образ.
Рушится старый замок барского рода де-Сапгро, где по­
коления за поколениями накладывали свою печать, отмечая
свое богатство, могущество, славу. Осыпаются выветрившиеся
камші, оседают степы иа ослабевшем фундаменте, падают из
ннш статуи знаменитых предков. Упадок п запустепие царят
в полузаброшенных покоях, дух тления наполняет пронизы­
вающим холодом мрачные залы. Напрасно десятки мастеров
работают около дома, стуча молотками п пытаясь связать
распадающийся остов, работают и днем, при лучах солнца, и
Почыо, при свете факелов— напрасно. Ни искусство зодчего,
ни усилия строителей не спасут старого дома. Не одна лишь
сырость и плесень раз 1ела его ветхие стены, еще больше, чем
сырость и плесень, раз 1ела их нравственная зараза выролсдающегося, обессилевшего рода. Д ух предательства и педоверия,
дух разложения и разврата поселился в этом доме, и призраки
преступления прячутся по темным углам опустевших зал. Ру­
шится старый дом, осыпаются его ветхие стены, крошатся ста­

—

2 1 4

—

туи предков, и тщотно десятки мастеров день и почь стараются
связать разваливающийся остов.
Эта мрачная картина бесславной гибели и разрушения
является основным образом, той трагической обстановкой, в
которой зарождается, развивается и разрешается не мснеѳ
мрачная фабула пьесы. В згой атмосфере порока и тления нет
места сильным, чистым, великодушным людям. Как воплоще­
ние упадка, рисуется на этом темном фонз дряблая, согбенпая
фигура владельца замка—Тпбальдо-де-Сангро. Рожденный старнком-отцом, унаследовал он п пороки всесильных и грешных
предков, и старческую дряхлость стца, и все бремя, завещанное
ему вырі ж дающимися поколениями. Бессильпый и телом и ду­
хом, напрасно борется он с надвигающейся гибелью.
Рядом с ним и как-бы в протнвопололшость ему выступает
мещг.пс.сая фигура его жены, его второй жеиы—«жеыцішы из
Луко», бывшей кухарки, окрутившей бессильпого Тибальдо и
держащей его в своих руках. Она внесла в этот разрушающийся
дом атмосферу преступления и разврата. Таинственная смерть
первой лезны Тибальдо, его лкчштьба па этой лсенщине, ее дву­
смысленные отношения к родственнику мужа— Бертрандо, ее
ненависть к детям мулса—все это ложится гармэпическим пят­
ном па фойе упадка и растлешія.
Перед Haifa проходят фигуры матери Тибальдо, старухи,
доживающей свой век, его сыпа Снмонетто, больпого юноши,
все время борющегося со смертью за жалкое существование
калеки, отца жены Тибальдо, добродушного наивпого укро­
тителя змей из Jlyito, п, наконец, Длслльолы, дочери Тибальдо,
нашей Электры.
Наступает канун троицына дня—годовщина смерти ма­
тери. Страшное подозрение, давно улее закравшееся в душу
Джильолы, начинает все больше и больше овладевать сю.
С ясновидением человека, поглощенного одной навязчивой
мыслью, воссоздает она картину гнусного преступления. Она
видит, как «женщина из Луко», служанка матери, снедаемая
ненавистью и завистью, роется в сундуке, ища чего-то по пору­
чению своей госпожи. Она ие может пайти пуленого предмета;
она зовет госполсу. Искренняя, доверчивая, приходит мать,
не подозревая ловушки; она нагибается к сундуку, она начи­
нает искать в пем, не обрлщія внимания на служанку. В это
время предательская рука «жеащаны из Луко» захлопывает

—

215

—

над ее головой крышку сундука и душит госполсу. Напрасно
бьется опа в предсмертных усилиях, ища спасения— сильные
руіш безлсалостно сдавили горло, и она умирает, пе издав
звука.
Страшное видение преследует Джильолу, и , терзаемая
бесконечными страданиями, тщитио и щ у т опа покоя.
Брэдит пэ замка бескопочным залам,
Бродит сегодня, как вчера, как вечно
Будет бродить, п тяжелое горе
Огап ее стройный согнуло. Не зпает
Душа покоя, тело утомленья.
Бродит она в дверь из двери,
В дверь войдет, за собою ее запирает,
Вверх по лестшіце входит, спускается спова,
Поверпет в проход, пройдет по коридору,
Заглянет в галлерею,
По двору проходит,
Исчезнет в темном ходе,
И опять идет, то вверх, то вниз, и вечно
Нет ей покоя, и все ищет, ищет, ищет,
И не находит...
И в этом одиночестве зреет в пей созпаиис, что преступление
должно быть наказано, что смерть матери, душа которой не
знает покоя, должна быть искуплена. И, чем блшке подходит
день годовщішы ее смерти, чем больше убелсдается Джильола,
что за этой смертью кроется гиусное ирзступлешіе, тем более
овладевает сю мысль, что искупительная лсертва доллепа быть
принесена в эту годовщину, что почь под троицу доллша быть
ночью возмзздия и искупления.
Еще день, один только день, а потом...
Бабушка, завтра день святой троицы.
Сегодня ночью праздшік
Огпенпых языков.
Если дух сойдет на меня.
Я , молчавшая вечно, начпу говорить.
Мысль, так долго зревшая в душе Джильолы, лсаждет
излиться иарулсу. Оиа рвется из тайшіков души, опа хочет
воплотиться в слово, п муки невысказанной мысли терзают

—

216

—

девушку, не давая ей покоя. Но, лишь только мысль выльется
в слово, она с неумолимей последовательностью толкает к делу,
к дальнейшему воплощению слова в деяшіе. Джильола понимает, что, раз высказав свою тайну, раз поведав ее другим, опа
окончательно порывает с периодом внутренней борьбы и тер­
заний, с периодом сомнений и колебаний, что опа пемипуемо
должна перейти от мысли к делу. И она готовится к этому.
В эту почь мастера
Будут работать при факелов свете.
И у меня, и у меня там где-то
Есть красный факел,
Укрытый далеко под мерой,
Укрытый под старою мерой,
Что пе в силах уж е мерить
Ни ячменя, пи пшеницы:
В ржавых обручах железных
Еле держатся доски.
Этот факел я держать буду высоко,
Освещая почпую работу
Вокруг развалин.
И, если рушится здаппе,
Я злаю, что одна могила
Уцелеет нерушимо и прочно.
Я обещаю это.
Желанпе Джильолы исполняется: огпепный язык шісходпт па нее, и она, вечно молчаливая, начинает говорить. Она
говорит и заставляет «женщину нз Луко» признаться в пре­
ступлении. Ослепленная непавнетыо и злобой, созпается опа
в убийстве своей госпожи и соучастником своим называет са­
мого Тибальдо. Напрасно этот слабый, порочный человек ста­
рается очистить свою совесть, упрекая злобную женщину во
лжи,—тень преступления ложится темным пягном на его душу.
Теперь жребий брошен. Нет больше сомнений. Мысль,
перешедшая в слово, толкает к делу. Очистительная жертва
должна быть принесена. Но жертва только тогда достигнет
цели, если опа принесена чистыми рукаші. Напрасно Джиль­
ола пытается пробудить к мести душу юного Симонетто. Больной
мальчик в отчаяшш должен признаться, что он бессилен, что
этот подвиг ему не по-плочу.

—

217

—

Торзкествеппо серьезно, как к священнодействию, гото­
вится девушка к делу искупления. Жребий брошен. Возврата
нет. Она долзкна езкечь за собой всс мосты. Купить покой души
матери она долзкна ценой гибели своего тела. Надгробный
камепь материнской могилы, этого священного места в домашпей
часовне,—вот ее лозке, вот приют для ее измученного т'сла.
Опа зазкигаст все огші в часовне и, отправляясь на дело иску­
пления, отравляет себя укусами ядовитых змей,—змей, ко­
торых подарил ей добрый старик из Луко, отец мачехи.
Но в узкасе возвращается Дзкильола из спальни пепавистной экелщипы. Злой рок вырвал из ее чистых рук ее зкертву.
Кто-то предупредил ее. «Жепщипа из Луке» была мертва. Отчая­
ние овладевает девушкой, когда опа узнает, что убийца ма­
чехи— ее отец.
Ты пе мог, пе долзкен был. Обет
Одна давала я. За зкортву—зкертва.
Ты лишил меня святого права.
«Твои руіш не были чисты для этой экертвы — с упреком
восклицает она. — Ты убил свою тайну в обвинявших тебя
устах»!
Итак, все усилия се были напрасны. Нечистые руки, на­
правляемые нечистой совестью, но могли искупить смерти
матери. Факел, укрытый под старой мерой, погас, а в это время
искупительная зкертва стала зкертвой нового преступления,—
порок громоздился на порок, я обремененные грехами стены
грезили, обрушившись, засыпать дорогую могилу. Но свер­
шилось. Мосты созкзкены. Возврата нет. Дзкильоле остается
только умереть с сознашіем собственного бессилия, с ссзпанием непсполпеппого долга.
Горе тебе, воззкегшей
Огни, теперь опять туши их!
Пусть будет мрак, одни лишь мрак
Над тем, кто не сумел нсполіпіть
Обог свой... Погасите
Эти факелы, о люди,
Опрокиньте, погасите

—

218

—

И х в траво вы. Моего
Удержать в моих руках
Ни сумела я . Напрасно.
Было все... Прощайте!
Так exp licit tr g u d ia .
В древнегреческой трагедии мечты и усплпя Электры вей-*
чаются успехом. Над миром греков царила неумолимая, но
справедливая <Ananke —судьба, необходимость. Она руков «дила
людьми, направляла их действия, карала грешных, награждала
праведных. Над миром современного человека царит насмеш­
ливая «свободная воля»—та лее «Ananke»), переодетая в костюм
самомнения. «Ananke» разрушает старый дома, пропитанные поро­
ком и бессилием, оиа окружает героя атмосферой тлеПия, рас­
слабляя его энергию -и решимость, а потом толкает его «сво­
бодную волю» па распутье, и горе ему, если он допустит ошлбку,
если оп пи исполнит своего долга. Его ждут муіш совести и
гибель.
Имел ли д'Аниуяцио в виду обобщить свою трагедиюобраз, дать ей более, широкое, общественное значение? Едва ли.
Как эстет, как пластик, который, по слсвам одного из его ге­
роев, лепит тела, а по души, он вряд ли сознательно идет далыпо
св о и х конкретных образов. Но в том-то секрет истинно-худо­
жественного творчества, чго оно в конкретные образы вклады­
вает такой обобщающий смысл, который да<т место выводам,
идущим далеко за рамки намереішй автора. Обобщенный об­
раз—эго символ, в котором, в скрытом виде, заключался все,
самые широкие возмолшостн.. А потому и трагедия д'Аннунцио
наводит на многие обэбіціющис мысли.
Рушится старый дом под бременем вековых грзхов и пре­
ступлений, крошатся и осыпаются раз4еденные сыростью стены,
валятся из ниш статуи знаменитых предков—памятник прозкитой славы, падают подгнившие потолки. Напрасно искусные
мастера день и почь работают вокруг валящегося здания, ста­
раясь скрепить- его степы, замазать трещ.шы, восстановить
разрушенное. Всс усилия их тщзтаы, как тщ тны бессильная
злоба и отчаяние обитателей обреченного па гьбель дома. Как
спасти от гибели дорогие могилы, с которыми так много связано
воспоминаний, как сберечь и* от разрушения, как перенести
их в новый дом, новый светлый дом, манящий к леизни а твор­

—

219

—

честву? Или ради нпх сохранить старые, рушащиеся стены,
где смерть и тление свили себе гнезда, употребить все силы,
чтобы не дать старсму дому превратиться в груду развалин?
Ради шіх присоединить свой факел к факелам, освещающим
почпую работу вокруг дома, осветить своим чистым светиль­
ником ночную работу темных сил, стремящихся восстановить
полуистлевший труп па гибель всему лшвому? Так думала
Джильола, п лсизпь жестоко покарала ее за эту ошибку.
Горе тому, кто прячет свой светильник под мерой, под
старой, рассохшейся мерой, негодной улее мерить зерно! Горе
тему, кто пе сумеет удерлсать в руках свой факел! Горе тому,
кто для спасения святого и дорогого безрассудно помогает
сохранять и поддерлсивать господство порока, рушащееся,
обречеиное па гибель! Душам великих предков тесно в сырых
стенах мрачпого здашія, где из всех углов ползут, как змеп,
порок и преступление, им теспо там, как теспо и молодым, лшзнерадостпым поколениям, рвущимся на свет и па простор.
И нет другого средства купить покой этих душ, нет другого
средства искупить старые преступления, как разрушить до
основашія самый дом—это гнездо зла. Факела Длшльолы до­
статочно было, чтобы обратить старый замок в груду пепла,
но опа безрассудно хотела им послулснть злому делу укрепления
порока. И опа погибла, а старый дом, укрепленный усилиями
наемных мастеров, остался стоять еще па долгие годы, заралеая
все вокруг тлонпем и развратом. Пройдут годы, и заботливый
руки мрачных сил осторолшо разберут по частям старый дом
и из тех лее пропитанных сыростью и грехом камней воздвигнут
новое здание, где новый цемент скрепит надолго вместе со ста­
рыми плитами и старые пороки и преступления.
Горз, горе тебе, Джильола, почему ты не испепеляла своим
факелом этот очаг мерзости и тлепия!

ПРИЛОЖ ЕНИЕ.

В. В. Б О РО В С К И Й КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК.

Литературно-критические статьи тов. В . В .
с к о г о были приготовлены к печати давно.

.

Воров­

Мы только ждали возвращения в Советскую Россию автора,
обещавшего их просмотреть.
Этот день не настал.
К

нам вернулось — его

бездыханное

тело.

Но всякий, кто знал имя тов. В о р о в с к о г о — а кто
не знал его? — подозревал, что паш мужественный дипломат
•был талантливым литературным критиком.
Теперь всякий в этом молеет убедиться.
Напечатанные здесь статьи (за исключением одной —
о Герцене) были написаны давно — в период нашей первой
революции и последовавшей за ней реакции — одним нз актив­
нейших участников рабочего двилсения, одним из создателей
большевистской партии, одним из ее лучших публицистов *).

*) В н астоящ ее в р ем я Г оси эдательством п о д го т о вл яе тс я и зд ан и е п ол и ­
ти ч ески х и п уб л и ц и сти ч еск и х статей т . В . В . В о р о в ск о го . К к н и ге будет
п р и л о ж е н а его х а р а к т е р и с т и к а к а к п а р ти й н о го д е я т е л я и д и п л о м ат а.
О гран и ч и в аем ся поэтом у зд есь л и ш ь к р ат к о й х а р ак т е р и с т и к о й т о в . В о р о в ­
с к о г о , к а к л и тер а ту р н о го к р и т и к а.

—
—

222

223

-

—

Как марксист, т. В . В . Б о р о в с к и й прекрасно пони­
мал, что центральная, в области исследования литературных
явлений, задача состоит в том, чюбы показать, как созданный
писателем худонсествепиый мир со всеми его особенностями,
со всеми его подробностями вырастает из недр творческой
психики социально предопределенной, или, иначе, в том,
чтобы показать, как свойственные писателю, как представи­
телю известной социальной группы, черты предопределяют
все его творчество, начиная от тем и образов и кончая его ли­
тературней манерой, его стилем. «Творчество писателя, — гово­
рит он в одной из статей,— определяется всегда с одной сто­
роны общ.ствепной действительностью, служащ й для него
материалом, а с другой — его психикой, являющ йся ташке
продуктом общественных условий», или — в другой статье
образнее и вместо точнее: «Каіс цветное стекло пропускает
только лучи определенной окраски, так и авторская психика
пропускает только с о о т в е т с т в у ю щ и е
ей п о н я ­
т и я и о б р а з ы».
И тов. В о р о в с к и ä не только высказывал этот марксистски-нравильпыЁ методологический принцип, ио и применял его в каждом отдельном случае, к тому или иному разби­
раемому писателю, показывая, напр., как независимо от воли
художника, свойственное «упадочной барской интеллигенции»
умонастроение предопределило собою и осповиой подход и ряд
подробностей картины деревни, нарисованной Буниным в его
известной повести, где схвачено, меж^у прочим, только распа­
дение старой полукрепостническе-й деревни, тогда как другая
сторона эгого процесса, рождение новой, не только осталась,
по и пе могла пе остаться вне поля зрения этого художника,
пли — анализируя некоторые произведения Л. Андреева
он убедительно вскрывает, как характернейшие особениости
этого писателя (его творчества), а именно его рацио­
нализм.
Тут были и народники, выдававшие себя за духовных сынов
великих предков, и вот тов. Боровский доказывает им что
Добролюбов неповинен «в поздиейших шалостях народиичества» что и «по духу своего учеш.я» и «по методу мышления»
он гораздо блі нее к марксистам, нгжели к «своим якобы преем­
никам 70 и 80 г.г.» (т.-е. к народникам).

Тут была в особениости все еще заполнявшая жизненную
сцену буржуазная и полубуржуазиая интеллигенция — поставщ .ца и творящих писателей и Читающей публики.
Самые крупные, самые содержательные и интересные статьи
т. Воровского посвящены ей. Эго главы пз истории не столько
русской художиственной литературы, а скорее русской интел­
лигенции. К ц Ж е т ся,пи кем фи.зиономі.я этой социальной группы,
мнивипй себя «солью з^мли», ие освещена с таким беспощадным
ясновидением. Шаг за шагом следит наш критик — в трех
своих капитальнейших статьях — за социальным и моральным
упадком этой группы, которая — если передать в грубом
упрощении содержание этих статей — выступила в 60 г. бурно
на историческую сцену в надежде занять в новом строившемся
буржуазном здании руководящую роль, которая, встретив
решительный отпор со стороны самодержавно-помещичьего
строя, начинает заражаться пессимизмем в лі.це Новодвс>рского
(писателя мало исследование го, всегда очень интересовавшего
т. Воровского, предполагавшего в бытность свою заведующ„м
Госпзд./гом переиздать его), Гаршина, Ніідсона и т .д ., которая
на рубеже X X в. — смешавшись с выходцами пз гибнущих
дворянских гнезд — выделяет пз себя «Лишних людей» (так
озаглавлена одна статья), с их растеряпиостыо, хмуростью,
эстетизмом и тескою по опрощению, — героев Чехова, —
которая затем —• под влиянием выступления пролетариата__
выпрямляется, а когда рабочий класс пошел с в о е ю дорогого
к с в о е й цели, «разочаровавшись» в нем и в соцнальзме,
эволюционировала «от Базарова к Санину» (так озаглавлена
другая статья) и которая,наконец, кегда пролетариат истекал
кровью, к( гда борцы были повержены и усмирены, вышла
«в ночь после бі.твы» (как озаглавлеиа третья статья), поль­
зуясь тьмой наступившей реакции, иа поле, усеяписе трупами,
как «мародеры», ошісвывая борцов, загаживая их знамя мут­
ными извержениями своей мутной души, в лице «мрачного
брюнета» Л. Андреева,- автора «Тьмы», приглашавшего устами
своего ^террориста» потопить правду революции в «правде»
публичного дома, и «веселого блондина» Ф. Сологуба, автора
«Навьих чар», пытавш. гося «пропитать пориографіло револю­
ционным дулом, а революцию просолить порнографией».
Но и как нублицист, иаіпкритик был и оставался но суще­
ству исследователем: И это потому, что он был марксистом.

—

224

№

—

Еще Плеханов указал, что есть разница между
нублиЦпстпческой и маркспстскп-публицистической крм икой.
ТЧк и статьи т. Воровского по только боевой поход против
писателей неприятельского класса, ио и углубленные социоло­
гические этюды о интеллигенции, которая его критическим
Гожем расслояется иа равные группы с пх особой психо-идоолотарй И ЧС их соответствующим литературным выражением,
при чем показано, что н х умонастроение всегда зависело от
менявшейся социальной действительности п менявшегося
и х положения и потому иным быть пе могло.
«птІЙ
Стоя па сторожевом посту, куда его выдвинул рабочий
класс т. Воровскнй, естественно, зорко всматривался в жизнь,
в надежде уловить, не идут ли на смену писателям господ­
ствующих групп творцы иного происхождения
не заро
<—
«»»—
«■
И б о - к а к ои разъясняет в одной статье, - всякий класс
иа своем пути «от небытия к господству, сначала создай^сво
политическую- идеологию, программу действия, потом уя

:ГеГвТкс!:в"

S

Ä

0“

r

i

быть поэтому только
М. Горького, которого т. В

Ä

М ОГ

о

S

«

«интересным феноменом», вреда
р о в с к н й
горячо защищал нротгив

буржуазных критиков, об‘явившпх автора < с Р
^
веди» конченным писателем как раз именно т ° д ’ _
романтика босяцкого мира он превратился в худош нш а р ^
волюционного пролетариата. «Для того,
пи ал
’ бы псп.
появилась пролетарская литература, необходимо,
„
. Xuita писателя стала не только творческой, но и
а возможно ли это в обществе, где «пролетариаі
™ *
вляет только незначительную культурную силу
етаТ)СКаЯ
самого пролетариата еще не созрела творческа
сальн ой
психика пе в области поэзии, но в области р
“
ісо г д а вотом, после Октября, рабочий авангард стад обнаружпвать свою т в о р ч е с к у ю пролетарскую психику в обла

-

реальной яшзни, и когда с больппім основанием можно было
говорить и о пролетарской литературе, т. Боровский променял
литературную критику па деятельность дипломата, продолясая
на этом другом фронте в повой ролн тояге боевые слуя:ення
своему классу.
И он, конечно, не походил па героппю Аннунцпо, о которой
писал когда-то.
Свой «факел» он не держал под «мерой».
Поскольку пролетарская дипломатия есть на то пригодное
орудие, он обяшгал ею со всех сторон «старое подгнившее
здание, заботливо подновляемое его хозяевами», от которого
исходят кругом «разврат и гпиение». Занятый этой работой,
он пе мог заметить, как сзади к нему подкрался одни из тех
«мародеров» из так называемой «интеллигенция», которых он
заклеймил в своей статье, и пал от пулп фашиста-негодяя тот,
кто в одном лице совмещал организатора партии, советского
дипломата и критика-марксиста...
Пусть печалью обвеяна для пас мысль о его утрате, —
остался его завет, когда-то им сформулированный в образной
форме — завет бороться до конца, пока пе будет испепелен
до тла всо еще стоящий за рубежом «очаг.мерзости п гниения»j
его публицистичность, его. нервная неустойчивость, его апархическая реакция па социальную действительность, наконец,
его тяга к кошмарному пессимизму и т. д., как все эти черты
не индивидуальные, а свойственны определенной группе,
а именно разночинной (мелкобуржуазной) интеллигенции от­
части как таковой, отчасти ей в известный период ее истори­
ческого существования, в период ее «оскудения». Эта точка
зрения — всегда им применяемая в каждом отдельном случае—
последовательно и полно не проведена им* однако, через все
творчество того или ппого писателя, ибо это была бы работа
исследовательская, очень кропотливая и очень слоясная, для
которой у т. Воровского — делегата лондонского с ‘езда, члена
одесского комитета большевиков, административно-сослапного,
сотрудника «Вперед», и «Пролетария» не было, разумеется,
пп досуга, ни прочих внешних условий...
И, моя^ет-быть, не было и охоты!
Ибо на свою работу литературного критика т. Боровский
смотрел под тем ясе углом зрения, под каким впоследствии
Л и тер»турны б очерки.

*

—

226

—

-

227

—

I

смотрел па свою миссию советского дипломата, — как па бое­
вое служение своему классуI
Эго

значит, оп был ие исследователь, а — публицист.

И в этом отношении он был верным сыном пашей револю­
ционной интеллигенции.
«Наша интеллигенция і — замечает ои в одной из своих
статей, — искони считала публицистику своей сіихией.. Со вре­
мен Белинского вносила оиа ее в критику, науку, искусство.
Вот почему она пе создала ни мощного искусства, ни чисто
художественной критики. Она мыслит и творит публицисти­
чески».
Тов. Боровский продолжал в области критики традиции
поздиейшего Белинского ;— или лучше — Добролюбова, ко­
торому посвятил превосходный этюд.
И порой публицист явно подавлял в нем критика.
Так, напр., его единственная статья, посвященная западно*
ному писателю, пьесе д'Аинунцио «Факел под мерой», где изобра­
жается подгнившая барская усадьба, заражающая все кругом
гниением и развратом, и где героиня вместо того, чтобы сжечь
это «гнездо зла», кончает с собою, написана пе столько ради
литературного анализа пьесы, а скорее ради революционного
призыва, которым она завершается в внде обращения к
героине:
«Горе тебе, почему ты пе испепелила своим факелом этот
очаг мерзости, ибо старый дом, заботливо подновляемый,
будет продолжать стоять и новый цемент скрепит вместе с ста­
рыми плитами старые грехи и преступления».
Или — в одной статье о Горьком самое произведение,
о котором идет речь, не рассматривается, приводится лишь
речь выведенного там писателя, как литературная программа
самого Горького, п по этому поводу ставится и решается в
положительном смысле вопрос, имеет ли право писатель в
известных условиях отказаться от роли художника, регистри­
рующего факты жизни, чтобы стать воспитателем своего
класса.
Этот публицистический уклоп литературной критики
тов. Воровского тем более понятен, что в его лице перед
нами не только представитель нашей революционной демокра­

тической интеллигенции, по и пдеолог рабочего класса, пролагавшего себе дорогу к своей цели сквозь гущ у враяедебных
социальных элементов, в атмосфере чулсеродной литера­
туры.
Необходимо было осветить правильным светом этот по су­
ществу враждебный пролетариату мир идеологов н литера­
торов.

БИБЛИОГРАФ ИЧЕСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ.
1 . «Был ли Герцеи социалистом?» Статья, напечатанная
в № X журнала «Творчество» 1920 г. Подпись: П . О р л о в *

с к и й.
2. «Н. А. Добролюбов». Статья, напечатанная в журнале
«Просвещепие» 1912 г. II. Подпись: П . О р л о в с к и й ,
3. «Липшие люди». Статья, напечатанная в журнале
.«Правда» 1906 г. VII. Подпись: Ю. А д а м о в и ч .
4. «Базаров и Санин. Два нигилизма». Статья, напечатан­
ная в сборнике «Литературный Раснада», II, 1909 rj Подпись:
П. О р л о в с к и й .
б. «В почь после битвы». Статья, напечатанная в сборнике
<0 веяниях времени» 1908 г. Подпись: П . О р л о в с к и й 1).
6 . «М. Горький». Первая глава статьи «Из истории новей­
шего ромаиа» в сборнике «Из истории повсйшей русской ли­
тературы». И зд. Звено. 1910 г. Подпись: П . О р л о в с к и й .

7. «Ещз о М. Горьком». Статья, напечатанная в лсуриале
«Мысль» 1911 г. II под заглавием «Литературные паброски»
Подпись: П. О р л о в с к и й .
8 . «Две матери». Статья, напечатанная в газ. «Звезда»
1910 г. № 4, от 6 января. Подпись: П . О р л о в с к и й .
9. «А. И . Куприн». Вторая глава статьи «Из истории но­
вейшего русского романа». См. примеч. 6 -е.
х) В 1909 г. тов. Воровским для и вд . «Звено« для сборника «Ив истории
новейшей русской литературы» была написана статья «Ив истории новейшего
русского романа». Т ак к ак статья представляет собою три совершенно само­
стоятельных портрета Горького, Куприна и Андреева, то издательство
повволило себе разложить ее на ее составные части, тем более, что это
дает возможность стройнее расположить оставшиеся после т. Воровского
литературно-критические статьи.

—

2 3 0

—

10. «Л. Апдреев». Третья глава статьи «Из истории но­
вейшего русского романа». См. выше примеч. 6 -е.
11. «И. А. Бунин». Статья, папечатаипая под заглавием
«Литературные наброски» в журнале «Мысль» 1911 г. IV. Под­
пись: П. О р л о в с к и й .
1 2 . «С. Юшкевич». Статья, напечатанная в журнале «Со­
временный мир». 1911 г. I II . Подпись: П . О р л о в с к и й .
13. «Факел под мерой». Статья, панечатаниая в журнале
«Правда» 1906 г. V III. Подпись: П. О р л о в с к и й .

С О Д Е Р Ж А Н И Е .

1. Бы л ли Герцен социалистом.........................
2. Н . А. Д обр о л ю б о в.............................................
3. .Лишние л ю д и .........................................................
4. Базаров и'Саннн. Два нигилизм а.................
• 5. В ноч|» после битвы .................... ........................
.— 6. Максим Горький
.............................................
..Л. Еще о Горьком,.....................................................
8. Две м атери.............................................................
9. А. И. Куприн-1 . , ........................ ........................
УіО. Леонид А н д р е е в .................................................
11. И . А. Бунин............... ............................................
*12. С. Ю ш кеви ч........................... . . * ....................
13. Факел под м е р о й ..............................................
ПРИЛОЖЕНИЕ:
В. Ф р и ч е . В. В. Боровский как литературный критик . . . .
Б и б л и о г р а ф и ч ѳ с к и е п р и м е ч а н и я ...................
. .

221
229

• *

ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОСКОВСКОГО COBETÄ Р . К. и К . Д.

„ Н О В А Я М О С К В А “.
МОСКВА, НегівнныВ проезд, 9.
II
Телефон 69-26.________________ | |

ПЕТЕРБУРГ, Просчечт Володарского
(б. Литейный), 53.

ВЫШЛИ ИЗ ПЕЧАТИ:
1.
2
3.
4.
5.
6.

»

7.
8.
9.
10.
11.

ЛИТЕРАТУРА и ИСКУССТВО.
П ЕРЕВ ЕРЗЕВ . Творчество Д остоевского. 1 руб.
Ф РИ ЧЕ. Очерки развития зап.-европейской литературы, і руо.
АКСЕЛЬРО Д-О РТО ДО КС. Л. Толстой. 60 коп.
А Н ДРЕЕВИ Ч. Опыт фило£офии русской литературы. 1 руб. 50 коп.
В. ЛЬВОВ-РОГАЧЕВСКИИ. Русско-еврейская литература. 75 коп.
П. КОГАН. Очерки j по истории новейшей русской литературы.
ПЛЕХАНОВ. Литература и критика. Т. І-й. 1 руб. 75 коп.
Е г о ж е . И скусство. Сборник статей. 1 руб. 20 коп.
ГРАУТОФФ. Новейшая французская живопись. 1 руб.
СКРЯБИН. Письма.
Ф РИ ЧЕ. Очерки социальной истории искусств.

ХУДОЖ ЕСТВЕННАЯ Л ИТЕРАТУРА.
1. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
а) „ Б и б л и о т е к а С о в р е м е н н и к о в “.
1. Е. ТРЕН ЕВ . Владыка. Рассказы . 50 коп.
2. Е г о ж е . На ярмарке. Р ассказы . 40 коп.
3. ИВ. ШМЕЛЕВ. Гр. Уклейкин. Рассказы . 80 коп.
4. Н. НИКАНДРОВ. Береговой ветер. Рассказы . /О коп.
5. С. Ф Е Д О РЧ ЕН К О . Н арод на войне. 90 коп.
6. ВЕРЕСАЕВ. Б ез дороги.
7. ЭРЕН БУРГ. Ж изнь и гибель Николая Курбова.
б) А л ь м а н а х и „ Н е д р а " .
1. ПЕРВЫЙ сборник.
2. ВТОРОЙ сборник.
в) Р а з н ы е и з д а н и я .
1. О РЕ Ш И Н . Алый храм. Стихи. 35 коп.
2. БРА Ж Н ЕВ. Буйный хмель. Стихи. 20 коп.
3. БИ БИ К . К широкой дороге. Роман. 1 руб.
4. Е г о ж е . На черной полосе. Роман. 1 руб.
5. САЛТЫ КОВ-Щ ЕДРИН. Сказки.
6. ЧЕХОВ. Неизданная пьеса.
2. ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА.
1. КЕЛЛЕРМАН. 9-е Ноября. 1 руб. 25 коп.
2. Ф О Н -П О ЛЕН Ц . Крестьянин. 1 руб.
3. НЕКСЕ. Рассказы . 60 коп.
4. ГАМСУН. Женщины у колодца.
5. Д Ю П О Н . Стихи.
6. СТРИ Н Д БЕРГ. Ключи от Рая.

% ' -- S

С

ЗА К А ЗА М И И ТРЕБОВАНИЯМ И О БРАЩ АТЬСЯ В
КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ МОСКОВСКОГО СОВЕТА.

1)
2)
3)
4)
5)
6)

Ц ЕН ТРА ЛЬН Ы Й СКЛАД
\ „
„
хг .
КНИЖ НЫ Й МАГАЗИН № 1 I КУзнецкии м ост’ № *
КНИЖ НЫ Й
МАГАЗИН № 2 (б. Суворина), Неглинный проезд, д. № 9 .
КНИЖ НЫ Й МАГАЗИН № 3 (б. Карбасникова), Моховая, д. № 24.
КНИЖ НЫ Й МАГАЗИН № 4, Арбат, д. № 4.
П /О ТЕАТРА ЛЬНО Й ЛИ ТЕРА ТУРЫ , Тверская, Георгиевен, п., д. № 1.