Военно-историческая антропология. Ежегодник 2003/2004. Новые научные направления - Сенявская Е.С.

Автор: Сенявская Е.С.

Теги: военное дело военная наука история антропология военная литература ежегодник военно-историческая антропология

ISBN: 5-8243-0471-8

Год: 2005

Похожие

Армия Римской империи. Очерки традиций и ментальности

Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

Иррегулярные конфликты: «цветные революции»

Текст

Ассоциация военно-исторической антропологии и психологии
«Человек и война»
ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКАЯ
АНТРОПОЛОГИЯ
ЕЖЕГОДНИК
2003/2004
НОВЫЕ НАУЧНЫЕ
НАПРАВЛЕНИЯ
Москва
РОССПЭН
2005
ББК 68; 88.4; 88.52
В 63
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
проект № 04-01-16083
Главный редактор и составитель:
доктор исторических наук Е.С.Сенявская
Редакционная коллегия второго выпуска:
доктор исторических наук АХ.Сенявский,
кандидат исторических наук Л.В.Жукова,
кандидат исторических наук А-В.Короленков
1 63 Военно-историческая антропология. Ежегодник» 2003/2004. Новые на-
учные направления. — М/ «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 2005. - 464 с.
Книга продолжает коллективное исследование, посвященное новой отрасли ис-
торической науки — военно-исторической антропологии. Второй выпуск Ежегод-
ника развивает междисциплинарные подходы к проблеме «человек и война*» раз-
двигает хронологические, территориальные и тематические рамки ее изучения.
На материалах зарубежной и российской истории с древнейших времен до наших
дней освещаются воинские ценности и традиции разных эпох, социально-психо-
логические аспекты военной иерархии, психология военного искусства и боевых
действий, взаимовосприягня и взаимодействия военных противников, взгляд на
войну гражданского населения, проблемы выхода человека и общества из войны и
преодоления ее последствий.
В книге собран уникальный исторический материал, который будет интересен
как специалистам — историкам, психологам, социологам, профессиональным
военным, так и самому широкому кругу читателей.
SBN 5-8243-0471-8
© Коллектив авторов, 2005.
© «Российская политическая энцик-
лопедия», 2005.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящее издание продолжает публикацию исследований в рамках
новой отрасли исторической науки - военно-исторической антрополо-
гии. Второй выпуск Ежегодника, сохраняя преемственность междисцип-
линарных подходов к проблеме «человек и война», вместе с тем темати-
чески не повторяет первый. В нем на материалах зарубежной и россий-
ской истории с древнейших времен до наших дней рассмотрен широкий
комплекс новых проблем, таких как воинские ценности и традиции
разных эпох, социально-психологические аспекты военной иерархии,
психология военного искусства и боевых действий, взаимовосприятия и
взаимодействия военных противников, взгляд на войну гражданского
населения, проблемы выхода человека и общества из войны и преодоле-
ния ее последствий. В сборнике представлены статьи по военной исто-
рии античности, западноевропейского и российского средневековья,
нового и новейшего времени. География исследований дополнена Цен-
тральной Азией, Дальневосточным регионом и Америкой. Таким обра-
зом, в новом выпуске Ежегодника существенно расширены хронологи-
ческие, территориальные и тематические рамки изучения «человечес-
кого измерения» войны.
Изменился принцип комплектования сборника. Если первый вы-
пуск явился в своей основе публикацией материалов первого заседания
«круглого стола» «Военно-историческая антропология», состоявшегося в
ноябре 2000 г. в Институте российской истории РАН, то отклик, кото-
рый вызвало это издание среди историков нашей страны и ближнего
зарубежья, возросший интерес к военно-антропологической тематике и
расширение круга исследователей данной области, позволили редакци-
онной коллегии более избирательно и требовательно подходить к пред-
лагаемым для публикации материалам. Поэтому лишь часть представ-
ленных в данном выпуске статей была подготовлена на основе выступ-
лений на втором и третьем заседаниях «круглого стола». Отныне Еже-
годник является самостоятельным, независимым изданием, отражаю-
щим новые тенденции и процессы в российском научном сообществе,
изучающем историю войн в антропологическом и психологическом ра-
курсах, и на новом уровне продолжает реализацию программы по разра-
ботке ключевых областей и направлений военно-исторической антропо-
логии, которая была заявлена в предыдущем выпуске*. Выбор статей для
публикации в значительно степени определялся не только качеством
См.: Сенявская Е.С Военно-историческая антропология как новая отрасль
исторической науки // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2002.
Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002. С. 5-22.
3
материала, но и его соответствием основным направлениям данной
программы, охватывающей базовую тематику и основные методы новой
научной отрасли. Этот подход позволил структурировать второй выпуск
Ежегодника таким образом, чтобы в определенной степени приблизить
его к жанру коллективной монографии и обеспечить присутствие в
книге значительного компаративного элемента.
Следует отметить, что исследователям военно-антропологической
тематики посчастливилось найти в лице руководства издательства «Рос-
сийская политическая энциклопедия» соратников и единомышленни-
ков, понимающих ценность и значимость этой новой и перспективной
научной области. Благодаря издательству, поддержавшему наше научное
начинание, многие инновационные идеи и исследовательские разработ-
ки смогли «материализоваться» в форме Ежегодника и найти дорогу к
широкой читательской аудитории. Редколлегия и авторский коллектив
выражают глубокую признательность издательству в целом и его гене-
ральному директору Андрею Константиновичу Сорокину персонально.
Поддержка нашей работы со стороны издательства «РОССПЭН» выра-
зилась также в создании новой монографической серии «Человек и вой-
на», которая является еще одним важным инструментом в развитии во-
енно-исторической антропологии и конституировании ее в качестве
новой отрасли исторической науки.
Ежегодник-2003 отразил важную тенденцию в сообществе исследо-
вателей нашей тематики: если первый выпуск объединил почти исклю-
чительно москвичей, то новый сборник привлек авторов не только из
Москвы, но и из многих российских регионов и городов - Санкт-Петер-
бурга, Петрозаводска, Тамбова, Майкопа, Нижнего Новгорода, Екате-
ринбурга, Омска, Челябинска, а также с Украины (г.Харьков), представ-
ляющих разные академические и ведомственные научно-исследователь-
ские институты, высшие учебные заведения, архивы и музеи, историче-
ские журналы и другие организации.
В сборнике отражены разные точки зрения, которые не всегда сов-
падают с мнением редколлегии. Тем не менее, авторский коллектив
отличает единство в отношении к военно-антропологической проблема-
тике как к одному из самых актуальных направлений современных ис-
торических и междисциплинарных исследований.
Второй выпуск Ежегодника продолжает реализацию поставленной
ранее задачи по переходу от разобщенной и спорадической работы к
целенаправленному и системному изучению военно-антропологического
и военно-психологического пластов истории.
Считаю своим долгом выразить личную благодарность Фонду содействия отече-
ственной науке, финансовая поддержка которого способствовала продолжению иссле-
дований «человеческого измерения» войны, утверждению новой парадигмы историче-
ского знания и становлению новой отрасли исторической науки - военно-историчес-
кой антропологии.
Главный редактор
ВОИНСКИЕ ЦЕННОСТИ И ТРАДИЦИИ
РАЗНЫХ ЭПОХ
В.Н.Токмаков
РИМЛЯНИН РАННЕЙ РЕСПУБЛИКИ НА ВОЙНЕ:
ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ
Как известно, мощь Рима покоилась на его военной организации,
структура которой совершенствовалась в течение многих веков, но ос-
новы закладывались в период ранней Республики (V-1V вв. до н.э.).
Именно от того времени римская письменная традиция сохранила
больше всего примеров блистательных деяний и ратных подвигов суро-
вых мужей на поле брани во славу римской общины1. Достаточно
вспомнить геройские свершения Горация Коклеса (Liv, IL 10. 2-12;
Frontin. IL 13. 5; Polyb. VI. 55) и Муция Сцеволы на заре Республики при
осаде Рима Порсеной, мужество трехсот Фабиев, павших в битве с этру-
сками при Кремере в 478 г, (Liv. IL 49-50), доблесть диктатора Цинцин-
ната, разгромившего эквов в 458 г. и спасшего осажденные ими кон-
сульские войска (£п\ HI. 27-29), победы в поединках Корнелия Косса с
вейским царем Ларсом Толумнием в 437 г, (£/V IIL 19-20) и Марка Ва-
лерия Корва с галльским вождем в 348 n (Liv. VII. 26; Per. VII; GelL IX.
IL 1; 3-9), оглушительные победы Марка Фурия Камилла над Вейями и
фалисками (Liv. V. 20-21; Plut. Cam. 5. 6), разгром им нашествия галлов в
начале IV в* до н.э., деяния Деция Муса и Курия Дентата, ит.д и т.п.
Римская историография, особенно конца Республики и эпохи Авгу-
ста, активно использовала эти беллетризованные примеры для восхвале-
ния традиционных полисных ценностей, возрождения суровых «нравов
предков» (mores maiorum) и воспитания гражданственных чувств пат-
риотизма и служения отчизне. В самом деле, римляне испокон веку
считали единственными занятиями, достойными свободного человека и
гражданина, сельский труд и ратное дело. Как ностальгически сетовал
Саллюстий Крисп в I в. до н.э., в годину утраты традиционных полис-
ных ценностей: «Вначале юношество, как только становилось способно
переносить тяготы войны, обучалось в трудах военному делу, и к пре-
красному оружию и боевым коням его влекло больше, чем к распутству
5
и пирушкам» (Sall. Cat. 7. 4). Вся система воспитания, особенно в среде
патрициев, была нацелена на формирование в гражданине чувств любви
к своей общине, необходимости и почета защиты ее интересов и усиле-
ния могущества. Каждый гражданин обязан был как минимум десять лет
посвятить службе в войске, которая считалась его правом-обязан-
ностью2. Согласно греческому историку II в. до н.э. Полибию, в Риме
«занять государственную должность никто не может прежде, чем совер-
шит десять годичных походов» (Polyb. VI. 19.4). Смерть на поле боя бы-
ла почетной, а гибель полководца удостаивалась погребения на государ-
ственный счет. Поэт Энний в начале II в. до н.э. с гордостью пишет:
«Искусно за римский народ я с оружьем сражался разумно...» (Епп. 201).
Уже с V в. формируется система поощрений отличившихся воинов и ко-
мандиров - от дополнительной добычи до почетных военных венков. А де-
монстрация рубцов от ран на груди кандидатами в магистраты значительно
облегчала их избрание (что послужило причиной введения для них обяза-
тельной toga Candida - «белой», дабы скрыть шрамы3), а подчас спасала об-
виненных в серьезных проступках знатных лиц от заслуженного наказания.
Но если мы обратимся от героизированных живописаний воинских
деяний римлян (заметим, исключительно патрициев) к анализу кон-
кретной информации античных источников, то картина предстает в со-
всем ином свете. Мы обнаруживаем, что значительная часть римлян в
период ранней Республики отнюдь не рвалась отдавать жизнь за интере-
сы вскормившего их отечества и вообще вела себя, прямо скажем, с
современной точки зрения, весьма антипатриотично. Дело в том, что
если верен был принцип: каждый гражданин - это воин, то он имел и
обратную сторону: каждый воин - автоматически гражданин. В Риме
начиная с реформы Сервия Туллия (VI в. до н.э.) в войско были вклю-
чены как исконные римские граждане патриции, так и прежде лишен-
ные гражданских прав плебеи4. Как известно, их место в строю опреде-
лялось уже не принадлежностью к родовой организации - куриям, а
величиной имущества согласно цензу5. Однако, став воинами, плебеи
оказались лишены в центуриатной системе ряда существенных граждан-
ских прав: равного с патрициями участия в разделе общенародного зе-
мельного фонда (ager publicus), формируемого из захваченных у сосед-
них племен пахотных земель6, доступа к занятию высших магистратур и
права совершения публичных священнодействий, прежде всего ауспи-
ций, без которых невозможно было военное (и гражданское) командо-
вание и проведение любого общественного и частного мероприятия.
Таким образом, в ранней Республике складывалась на первый взгляд
парадоксальная ситуация. Основной воинский и военнообязанный кон-
тингент постепенно стали составлять плебеи, но главных выгод от воин-
ской службы - гражданского равноправия и равной доли в распределе-
6
нии военной добычи (основную часть которой составляла земля) - они
не получили: ager publicus и львиной долей остальной добычи, посту-
павшей в государственную казну (эрарий), распоряжался патрицианский
сенат (Dionys. VIII. 73. 3; IX. 52), а занимать магистратуры и командо-
вать войсками могли только лица, наделенные правом ауспиций и маги-
ческим символом высшей сакральной власти - империем, который вру-
чался патрицианским собранием курий7.
Данное положение обусловило резкую раздвоенность раннеримского
общества и его военной организации, породив, с одной стороны, факт
«военной эксплуатации» плебеев как сословия8, а с другой - острую и
упорную сословную борьбу плебеев за свое равноправие с патрициями в
гражданской общине (цивитас) и войске. Причем ареной и инструментом
этой борьбы стало именно военное общинное ополчение, так как участие в
нем делало требования плебеев полностью правомерными. Недаром источ-
ники дают нам немало красочных описаний перипетий сословных распрей
и речей их действующих лиц с той и другой стороны, где аргументы сто-
ронников равноправия плебеев представлены (даже против воли пропатри-
циански настроенных историков) логичными и безукоризненными как с
юридической, так и моральной точки зрения.
Например, накануне 1-й сецессии плебеев в 495 г. военнообязанные
плебеи отказывались записываться в войско, упирая на то, что война
затеяна в интересах патрициев, к тому же отказывавшихся решать во-
прос о смягчении долгового бремени: «Сенаторы пусть воюют, - заявля-
ли они, - сенаторы пусть берутся за оружие, чтобы опасности войны
пришлись бы на долю тех, на чью и добыча» (Liv. II. 24. 2). Во время
проведения набора никто не отозвался на свое имя, а собравшаяся тол-
па, по словам Ливия (Liv. II. 28. 6-7), стала, «как на сходке кричать, что
больше не удастся обмануть плебеев: ни одного воина консулы не полу-
чат, пока не исполнят всенародно обещанное; пусть каждому сначала
вернут свободу, а затем уж дадут оружие, чтобы он сражался за свое
отечество и сограждан, а не за своих господ». Как видим, плебеи отнюдь
не отказывались сражаться, но за общие, а не узко сословные интересы
патрицианского сената. В этом смысле их позиция была более граждан-
ской и патриотичной. Сопротивление плебеев достигло такого накала,
что они силой препятствовали ликторам хватать призывников, и сенато-
ры, поняв, что «борьба с плебеями предстоит жестокая» (Ibid. 28. 8),
предпочли назначить диктатора с абсолютной властью.
Военачальникам, для того чтобы провести набор и удержать на-
бранное войско в повиновении нередко (особенно во время крайнего
обострения внутренних противоречий) приходилось прибегать к уступ-
кам плебеям. Так, накануне первой сецессии консул и диктатор дали
торжественное обещание от лица сената простить долги записавшимся в
7
войско и никого из воинов и членов их семейств на время кампании не
арестовывать за долги и не обращать в кабальных рабов9. После Кам-
панского мятежа был принят «священный закон» о запрете вычеркивать
воинов из цензовых списков (т.е. обращать в кабальных рабов) иначе
как с его согласия (Liv. VII. 41. 4).
Бытует мнение, что основой римской военной организации была
высокая сознательная дисциплина и строжайшее повиновение воинов
полководцу. Действительно, полководец (консул, диктатор) обладал всей
полнотой власти над жизнью и смертью воинов, что проистекало из
сакральной силы его империя, служившего знаком божественной воли.
Вступая в войско и принося присягу на верность военачальнику
(sacramentum)10, воины как бы обрекали себя «головой» его власти и
утрачивали на время военного похода многие черты граждан. Так, при
объявлении войны закрывали суды, прекращалось проведение народных
собраний, в самом войске запрещались воинские сходки11, не действо-
вало право провокации12 и интерцессия плебейских трибунов13. Поэто-
му столь часто звучит в традиции сравнение плебеями воинской службы
с рабством (Liv. II. 23. 2; III. 10. 12; V. 2. 4-12).
Полководец имел право приговорить любого воина к смерти за непо-
виновение или трусость (Liv. II. 18. 8; III. 20. 8 D. I. II. 18). Именно по-
этому объявление войны и проведение воинского набора нередко исполь-
зовались сенатом в качестве инструмента давления на плебеев и снятия
накала внутренней борьбы. К примеру, в 461 г. трибуны открыто объявля-
ли войну с вольсками комедией, затеянной сенатом: «невинным антийцам
объявляют войну, а воевать будут римские плебеи. Обремененных оружи-
ем, консулы быстро погонят их из Рима, мстя трибунам удалением, а вер-
нее изгнанием граждан», причем военная служба сравнивается с ярмом
раба (Liv. III. 10. 12). Отсюда отмеченное традицией страстное стремление
магистратов поскорее привести народ к присяге (Liv. IV. 43. 7; 53. 4-8; VI.
38. 8). Ливий передает сетования плебеев на то, что сенаторы «повсюду,
уже без разбора, ищут войн: гоняют легионы от Анция к Сатрику, от Сат-
рика к Вел играм, оттуда в Тускул. Уже латинянам, герникам, пренестин-
цам грозят войной из ненависти скорей к гражданам, чем к врагам, лишь
бы держать плебеев в войске, не дать им передохнуть в Городе, не дать им
на досуге вспомнить о свободе, побывать на сходках, где они могли бы
иногда слышать голос трибунов, стремящихся облегчить долги и покон-
чить с прочими несправедливостями» (Liv. VI. 27. 7).
Не слишком надеясь на соблюдение сакральных клятв и воинской
присяги, патрицианские магистраты в V-IV вв. все чаще прибегают к
насильственным мерам поддержания дисциплины, налагая пени на не
подчинившихся, грозя уклонявшимся от набора телесными наказаниями
и заключением в тюрьму14. Так, по сообщению Ливия, в 363 г. до н.э.
8
диктатор Луций Манлий Империоз «задумал войну с герниками и бес-
пощадным набором возмутил все юношество» (VII. 3. 9). Он наказывал
граждан не только пеней, но и телесной расправою: «тех, кто не откли-
кался на свое имя, секли розгами или отводили в темницу» (Ibid. 4. 2).
Но после восстания на него всех плебейских трибунов Манлий вынуж-
ден был сложить диктатуру и даже был привлечен к суду.
Однако и эти меры не приносили желаемого результата. Анализ
конкретных свидетельств источников показывает, что воины в походе
отнюдь не выказывали рабской покорности. По выражению Ливия,
«вначале они неистовствовали лишь при наборе войска, но на войне под-
чинялись вождям; как бы ни шли дела в городе, могло государство держать-
ся воинским послушанием. Теперь же (речь идет о 480 г.!) привычку к не-
послушанию властям римский воин принес и в лагерь» (Liv. II. 44. 10).
В самом лагере воины весьма активно обсуждают (и зачастую от-
крыто осуждают) те или иные действия полководцев. И главным лейт-
мотивом отношения к военачальнику становится его способ распределе-
ния военной добычи. В ранней Республике не существовало установлен-
ного порядка на этот счет, и вопрос о добыче оставался на усмотрение пол-
ководца. Он мог раздать ее воинам (или позволить им самим награбить ее)
или отдать централизованно в казну (эрарий), ведал которой сенат, либо
распродать с торгов. В последнем случае воинам приходилось выкупать уже
приобретенное оружием, да и львиная доля за бесценок попадала в руки
патрициев, даже не участвовавших в военной кампании.
В первом случае воины благоволили и охотно подчинялись полко-
водцу. Даже суровый диктатор Цинциннат, противник прав плебеев,
удостоился золотого венка от воинов за то, что после разгрома эквов в
458 г. всю добычу отдал воинам (Liv. III. 29. 1), а в 357 г. консул Гай
Марций «добычей ублажил воинов». Как сообщает Ливий (VII. 16. 3),
«богатую добычу он приумножил своею щедростью, ибо ничего не отби-
рал в казну, давая обогащаться самим воинам», за что заслужил их рас-
положение и поднял ратный дух. Но лишение вой нов-плебеев законной
добычи (напомним, она была зачастую главной мотивацией участия
плебеев в походах и единственным средством поддержания хозяйства
многих из них, ибо земли ager publicus они не получали) вызывало их
ненависть. Ее жертвою пал консул 485 г. Квинт Фабий, который добычу
продал, а все деньги отдал в казну (Liv. II. 42. 1-3). В результате вскоре
войско отказалось сражаться с эквами и, «оставив знамена, покинув
полководца на поле боя, самовольно вернулось в лагерь» (Ibid. 44. 11).
В случае неодобрения поведения военачальника, прежде всего по
отношению к самим воинам, они устраивают войсковые сходки. Приве-
дем характерный пример: в 471 г. избранный консулом вождь аристо-
кратии и ненавистник плебеев Аппий Клавдий был послан в поход про-
9
тив вольсков. Как передает Ливий, «в походе Аппий был так же крут,
как и дома, чувствуя себя вольнее без трибунских ограничений... Гнев и
негодование побуждали его жестокую душу мучить войско своей свирепой
властью. Но никакой силой не мог он его смирить, так впиталась в души
вражда. Все выполнялось лениво, небрежно, нехотя, с упрямством; не дей-
ствовали ни стыд, ни страх. Если приказывал он ускорить шаг, нарочно
шагали медленнее; если являлся он поощрить работы, все ослабляли прояв-
ленное без него усердие; он приходил - от него отворачивались; он мимо
шел - тихо проклинали.» Исчерпав наконец свою суровость, он уже ничего
не приказывал воинам, говорил, что войско развращено центурионами, и
порой, насмехаясь, звал их плебейскими трибунами» (1L 58. 4-9).
Нетрудно заметить, что воины устроили Аппию своего рода
«итальянскую забастовку», которая вылилась в конце концов в прямое бег-
ство из-под знамен с поля боя, В ответ Аппий учинил децимацию, приказав
казнить каждого десятого из бежавших (Ibid. 59. 9-11; Dionys. IX. 59. 6),
причем Фронтин уточняет: убил по жребию дубиной, а не обезглавил
{Frontin. IV. 1. 33). Так что «децимация» Аппия предстает скорее расправой
необузданного вождя, опирающегося на сакральную мощь своего империя,
нежели правовым актом государственного принуждения.
Аналогично изображает Ливий и расправу с воинами консулярным
трибуном Марком Постумием Регилльским в 414 г. Он возбудил нена-
висть воинов тем, что в разгар приступа города Болы обещал воинам
добычу (кстати, пример вынужденного поощрения воинского пыла), но
после взятия горда не сдержал слова, напротив, грозил воинам карами,
если они не утихомирятся (Liv. IV. 49. 9-11). Подобное обращение с
воинами, как с рабами, вызвало мятеж в войске. Постумий же, по сло-
вам Ливия, «еще более ожесточил всех безжалостными пытками и жес-
токими наказаниями», приказывая казнить зачинщиков, заваливая их
камнями. В ответ камни полетели в самого военачальника и он был убит
собственными воинами, причем поплатились за это немногие - так велик
был страх сената перед возмущенным войском (Ibid. 50. 4-6; 51. 3).
Как видим, войско отнюдь не остается пассивной массой, послуш-
ной всем приказам командиров и безучастной к собственным интересам.
Как уже говорилось, нередки были случаи прямого отказа воинов всту-
пать в бой, если они считали войну не выгодной для себя или ненавиде-
ли своего военачальника15. Доходило до того, что, скажем, в 449 г. вои-
ны, не желавшие сражаться под предводительством вторых децемвиров,
терпели поражения, позоря себя и полководцев (они были рассеяны
сабинянами и эквами) (Liv. III. 42. 1-5). Тем самым плебеи готовы были
подвергать себя риску гибели во время бегства или расправы со стороны
военачальника (Dionys. IX. 3-4), нежели жертвовать жизнями за интере-
сы патрициев и сената.
10
Для поддержания дисциплины командующим приходилось не толь-
ко прибегать к задабриванию воинов обещанием раздачи им добычи или
особых пожалований, а также выполнения их политических требований
после завершения кампании (прежде всего решения долгового и аграр-
ного вопросов), но и применять «нетрадиционные» методы взбадрива-
ния воинского духа. К примеру, в 431 г. консул Марк Геганий во время
приступа лагеря вольсков даже перебросил через вал знамя, чтобы вои-
ны устремились туда с большим рвением (Liv. IV. 29. 3), а знаменитый
Марк Фурий Камилл в 387 г. также приказал бросить знамя в гущу вра-
жеской рати антийцев, чтобы знаменный ряд поспешил его отбить (Liv.
VI. 8. 3). Дело в том, что военные значки считались священными сим-
волами богов, и их утрата расценивалась как величайший позор, могу-
щий навлечь на воинов гнев божества. Но тем самым мы сталкиваемся с
силой сакральных норм и табу, а не с воинским послушанием приказу
военачальника. Все это опровергает мнение о строгой дисциплине,
свойственной римской военной организации ранней Республики.
Но было бы ошибкой полагать, что плебеи-воины совсем не заботи-
лись о благе государства и руководствовались лишь некими низменны-
ми, корыстными соображениями, хотя именно такой образ исподволь
навязывает пропатрицианская историография. Как уже говорилось,
именно плебеи полнее выступали за общие интересы civitas в целом,
против своекорыстной и узко сословной политики сената. Традиция
содержит немало примеров военной активности плебеев, которые с во-
одушевлением записывались в войско (в том числе и вне очереди, доб-
ровольно), если Риму угрожала реальная опасность или война была вы-
годна всем сословиям (Liv. Ш. 69. 1-3). Охотнее всего они проявляли
свой ратный патриотизм в случаях выполнения патрициями справедли-
вых аграрных и долговых требований плебеев. Нередко на их военное
рвение оказывал влияние личный авторитет того или иного полководца,
благожелательно настроенного в отношении плебса. Так, плебеи были
настолько благодарны диктатору Манию Валерию за его отчаянные по-
пытки исполнить данное народу обещание простить долги, что в 494 г.,
несмотря на их провал, устроили ему благодарственную овацию, как
если бы он исполнил обещанное (Liv. II. 31. 7-11; Dionys. VI.).
Кроме того, как только плебеи обрели в ходе борьбы искомые права
(в том числе право быть избранными консулами), они явили себя исто-
выми ревнителями верховенства Рима и образцы служения отчизне.
Скажем, в 356 г. до н.э. первый диктатор из плебеев Гай Марций Рутул,
несмотря на противодействие патрициев своим приготовлениям, легко
набрал многочисленное войско, в которое охотно записывались плебеи,
полностью одобрявшие все приготовления диктатора, разбил противни-
ка и «без согласия сената, но по велению народа справил триумф» (Liv.
11
VIL 17. 7-9)- Вспомним также подвиги консулов-плебеев Курия Дента-
та16 и Деция Муса (£/к VIIL 9).
Нередки в традиции сведения о ненависти воинов к полководцу за
упущенную выгоду (L/к V. 2, 1-12; 10. 8)» о требованиях не затягивать
войну сверх меры (Liv. V. 10. 7) или начать сражение17. В 480 г. консул
Квинт Фабий отсиживался в лагере в виду насмешек врагов, это на-
столько возмутило воинов, то они толпой собрались к палатке консула,
прося битвы и буквально требуя дать знак к бою (Liv. IL 45. 6). Но кон-
сулы из страха мятежа медлят, а враги окончательно распоясываются.
Тогда, по словам Ливия (IL 45. 11), «по всему лагерю с разных сторон
бегут воины к консулам, подступают к ним уже не с осторожностью, не
через центурионов, как раньше, а все наперебой с громкими криками».
Иными словами, имеет место грубое нарушение субординации. Харак-
терна реплика, вложенная Ливием в уста Фабия, предложившего войску
принести священную присягу: «Римского консула воины раз обманули в
битве, но богов никогда не обманут». И лишь после того как воины во
главе с цетурионом Марком Флаволеем дали клятву именем отца-Юпитера,
Марса Градива и других богов не отступить, следует сигнал к битве. Дан-
ный пассаж показывает, что взаимоотношения воинов и полководца в Ран-
нем Риме строились не на основе правовых норм государства, а на основе
религиозных табу, закрепленных в империи военачальника.
Более того, несмотря на бурный генезис государства во второй полови-
не V - середине IV в. до н.э. войско продолжает проявлять свою самостоя-
тельность- Когда назначенный для борьбы с галлами в 358 г- диктатор Гай
Сульпиций затянул войну, опасаясь риска поражения от более сильного
врага, недовольные этим воины сначала между собой бранили диктатора в
дозорах и на страже, а затем стали открыто угрожать самовольно начать
сражение или всем войском двинуться на Рим. «И не только в тесньсх
кружках шумели они, но уже в главных проходах и перед шатром полко-
водца в общий гул сливался ропот, и уже толпа была велика, как на сход-
ке. (Liv. VIL 12. 12, 14). К диктатору отправляют представителя воинов
центуриона Секста Туллия, который высказывает полководцу-императору
целый ряд попреков в безволии, неверии в силы войска и даже в сговоре
сенаторов держать воинов вдали от Города. Туллий бросает в лицо диктато-
ру слова, немыслимые в регулярной армии государства: «Мы воины, а не
рабы ваши и посланы были на войну, а не в изгнание. Если нам подадут
знак и поведут в бой, мы будем драться, как подобает мужам и римлянам;
но если для наших мечей не находится дела, то досуг мы предпочтем про-
водить в Риме, а не в лагере» (Liv. VIL 13. 9).
Как видим войско в ранней Республике вело себя по отношению к
своему командующему достаточно самостоятельно и четко осознавало
свои интересы и рамки подчинения. Причины такого странного на пер-
12
вый взгляд положения кроются в двух обстоятельствах. Во-первых, вои-
ны подчинялись, как уже упоминалось, не столько полководцу как лич-
ности и магистрату, сколько его сакральному империю, т.е. воле богов,
которые собственно и возглавляли войско, а полководец служил лишь
передаточным звеном их воли (отсюда такой пиетет перед ауспиция-
ми)18. Следовательно, если полководец командовал плохо, что приводи-
ло к излишним жертвам среди воинов и потере добычи - этой вожде-
ленной цели войн того времени, то это значит, что он неверно толковал
и нарушал волю богов, а потому заслуживал не только порицания, но и
судебного наказания. Поэтому в период ранней Республики мы встреча-
ем упоминания о целом ряде судебных процессов над бывшими консу-
лами именно за плохое командование. Во-вторых, расколотость римской
общины, когда военачальник принадлежал к патрициям, а войско - в
большинстве своем к плебеям, приводила к необходимости заключать
каждый раз своего рода договор между ними о порядке взаимоотноше-
ний, который находил выражение в институте присяги19. Одним из ее
неписаных положений было взаимное обязательство: воинов - повино-
ваться военачальнику, последнего - обеспечить успешное завершение
войны и соблюдение выгоды воинов в виде военной добычи. Поэтому
небрежение полководца в исполнении этих условий встречало резкое
противодействие воинов.
Свое высшее проявление политическая роль войска нашла в извест-
ных событиях двух плебейских сецессий, которые начались именно как
восстания плебейского войска в ответ на невыполнение обещаний пат-
рицианского сената. Причиной первой сецессии (494 г. до н.э.) стал
отказ сената кассировать долги плебеев в обмен на участие последних в
военных кампаниях20. А положение складывалось поистине трагическое.
В результате череды непрерывных походов хозяйства многих плебеев
пришли в упадок ввиду отсутствия хозяев (у плебеев в отличие от пат-
рициев не было родовых земель и толп клиентов, а рабство еще не было
развито21) и разорения их наделов врагами22. Для несения государствен-
ного военного налога (трибут)23 и других общественных повинностей
плебеям (даже среднего достатка - Plui. Маге. 5) приходилось залезать в
долги к заимодавцам (прежде всего отцам-сенаторам) за бешеные про-
центы. Невыплата долга в срок влекла за собой лишение не только имуще-
ство, но и свободы для детей должника и его самого. Став кабальным ра-
бом, плебей утрачивал даже те немногие гражданские права, что он имел
ранее24. Надежд на освобождение после отработки долга практически не
было25, тем более что должника могли свободно продать «за Тибр» (XII tabl.
III. 5). Складывалась уникальная ситуация: плебей рисковал своей жизнью
в войске, добывая могущество и новые богатства для Рима, плодами кото-
рых пользовались патриции, а сам по возвращении с поля боя оказывался в
13
колодках и кандалах на черной работе под бичом надсмотрщика26. Знаме-
нитый эпизод с появлением в 495 г* на Форуме заслуженного центуриона,
двадцать лет проведшего в походах, но потерявшего надел и свободу и ис-
полосованного кредитором, видится отнюдь не морализаторским пассажем
поздних историков (Liv. 11. 23; Dionys. VI. 26. 1-2).
Сецессия плебеев хорошо изучена, нас же интересует главным обра-
зом то ощущение существования двух различных общин в Риме, которое
складывается под воздействием изложения этих событий в римской тра-
диции, и крайней остроты противоречий между правящими патрициями
и эксплуатируемыми (и в военном, и в экономическом смысле) плебея-
ми. Недаром Дионисий вкладывает в уста Мания Валерия слова о двух
общинах: одна (патрицианская) управляется всевластием и заносчиво-
стью, другая - унижением и нищетой (Dionys. VI. 53. 2; ср. 69.1; Vai,
Мах. 9. 1). И вожди отпавших плебеев на переговорах с послами сената
рассуждают об услугах, оказанных ему плебеями в бесчисленных войнах,
словно об отношениях союзников, а не единой civitas.
Причиной второй сецессии также стало прежде всего не столько тирания
вторых децемвиров, сколько узурпация власти сенатом после их фактического
отстранения и нежелание восстановить власть плебейских трибунов и право
провокации, что обрекало плебеев на бесправие27. В обоих случаях плебей-
ское войско в боевых порядках демонстративно удалялось из Рима, увлекая за
собой остальных плебеев, и на Священной горе избирало себе собственных
командиров (Liv. III. 50-54; Dionys. XL 42-44).
Но наиболее показательный пример политической активности и са-
мостоятельного самосознания войска был продемонстрирован уже под
занавес «борьбы сословий» в 342 г. до н.э. во время так называемого Кам-
панского мятежа. Во время войны с самнитами в 342 г. до н.э. воинов
оставили после завершения кампании с фалисками и самнитами зимовать
в лагерях Кампании, чем вызвали их недовольство. В Риме тем временем
вновь обострился вопрос о ростовщиках и долгах28, в которых завязли
многие воины-плебеи29. Именно это стало причиной восстания. На мно-
гочисленных тайных сходках воины требовали либо отпустить их по до-
мам, либо захватить богатые кампанские города и вывести туда колонии
(Liv. VII. 38. 4-7). Консул Гай Марций Рутул пытался удалить зачинщиков
из лагеря под различными надуманными предлогами и поручениями и
утихомирить заговор распространением слухов о размещении войск на
постой по городам Кампании (VII. 38. 9-10; 39). Возмущенное войско
всем составом двинулось к Риму, требуя соблюдения своих прав, и лишь
уговоры Марка Валерия Корва погасили готовое вспыхнуть междоусобие.
Но сохранились и сведения о том, что дело дошло до открытого
противостояния верных сенату войск и мятежников у ворот Рима, и
лишь сойдясь лицом к лицу, соседи и родственники со слезами на гла-
14
зах бросились друг другу в объятия (VII. 42. 3-6). Кампанский мятеж
имел далеко идущие последствия. Он продемонстрировал высокий на-
кал внутренней напряженности в Риме: впервые римское войско подня-
ло оружие против отечества в защиту своих прав. После установления
мира был принят «священный закон», запрещавший вычеркивать имя
воина из цензовых списков без его согласия - эта угроза нависала над
кабальными должниками, лишая их тем самым гражданских прав. На-
родное собрание выступило за то, чтобы уменьшить всадникам, и без
того состоятельным, жалованье (ранее они получали в три раза большую
плату, чем пехотинцы) (Liv. VII. 41. 3-8). Кроме того, было запрещено
занимать одну и ту же должность ранее чем через десять лет. Некоторые
авторы сообщают также, что именно тогда плебейский трибун Луций Гену-
ций предложил закон о запрещении ростовщичества (VII. 42. 1-2). Ливий
передает, что если все это и впрямь было уступлено простому народу, «то
ясно видно, что силы у мятежников были немалые» (VII. 42. 2).
Итак, проведенный краткий обзор конкретных данных римской
традиции позволяет сделать вывод о том, что развитие римской военной
организации в период ранней Республики было тесно обусловлено пе-
рипетиями социально-сословной борьбы в римском обществе30. Будучи
милиционным ополчением граждан, римское войско стало фокусом
общественных конфликтов, что оказало определяющее влияние на об-
щественную психологию военнообязанных граждан, прежде всего пле-
беев. Не отрицая мощного влияния религиозно-моральных аспектов
поведения воинов-плебеев, следует подчеркнуть осознание ими своих
прав и обязанностей. Ущемление первых толкало плебеев на выработку
самостоятельного кодекса взаимоотношений с верховным командовани-
ем и настаивание на соблюдении своих гражданских прав и военных
интересов. С другой стороны, растущее убеждение в значимости своей
роли в укреплении могущества Рима и росте его процветания повышали
психологическую зрелость плебеев на политической арене. Не только
надежда на военную добычу, но и стремление полнее включиться в со-
циально политическую структуру римской civitas, стать полноправными
участниками процессов формирования единого гражданского коллекти-
ва двигало плебеев на участие в воинских силах. Зачастую их позиция
(подвергавшаяся грубым искажениям в интерпретации источников) как
раз отвечала коренным интересам римской общины и накладывала
сильнейший отпечаток на течение глубинных процессов генезиса пат-
рицианско-плебейского государства.
1 См. примеры: Маяк ИЛ. Римляне в быту и на общественном поприще
(Ранняя республика) // Человек и общество в античном мире. М., 1998. С. 24
и след.; Она же. Римляне ранней Республики. М., 1993. С. 25-58.
15
2 См.: Маяк И,Л, Римляне в быту... С. 25-27.
3 £ги IV. 25. 13. Ср. Fest, Р. 15. 20L; Paul. Р. 5. 15; Vam. LL. V. 28; Ос. Миг. 35. 72.
4 Richard J,-Cl, Patricians and Plebeians: The Origin of the Social Dichotomy //
Social Struggles in Archaic Rome. L.: Berkeley, 1986. P. 126-128.
5 Подробнее см.: Токмаков B,H. Военная организация Рима Ранней республики
(VI-IV вв. до н.э.). М., 1998. С. 83-128. Ср. Кофанов Л.Л. Должник и кредитор
в праве и жизни Раннего Рима // Человек и общество ... С. 43-46.
6 De Martino F, La gens, )o stato e le classi in Roma arcaica // Studi in onore di V.
Arangio-Ruiz. Naples, 1953. Vol. IV. P. 51-74; Serrao F, Individuo, Familia c
Societa nell’epoca decemvirale // Storia e diritto nell’epoca decemvirale. Napoli,
1988. P. Ill ff. См. также: Маяк И,Л, Римляне Ранней республики. С. 121 и
след., 125-126.
7 Токмаков В.Н. Сакральные аспекты воинской дисциплины в Риме ранней
Республики // ВДИ. 1997. № 1. С. 54-55.
® См. об этом: Маяк И,Л, К вопросу о социальной структуре и политической орга-
низации Архаического Рима // ВДИ. 1989. № 3. С. 96; Она же. Ранняя Республи-
ка в Риме (V-IV вв. до н.э.) // История Европы. М., 1988. Т. 1. С. 353.
9 См.: Liv, 11. 24. 6: Эдикт Сервилия, чтобы «никто не держал римского граж-
данина в оковах или неволе, лишая его возможности записаться в консуль-
ское войско, и чтобы никто, пока воин в лагере, не забирал и не отбирал его
имущество, и не задерживал бы его детей и внуков»; Liv, 11. 30. 6; Dionys, VI.
29. 1 (эдикт диктатора Мания Валерия 494 г.).
10 Liv, П. 32. 1-2; Ш. 20. 3-4; IV. 5. 2; 30. 14; 53. 8; VI. 32. 4; 38. 8; VII. 11. 5; X.
21. 4; Dionys, VI. 23. 2; VIII. 88. 1; IX. 44. 6; X. 16. 1; 18. 2; XI. 43. 2; 44. 5.
11 Недаром после проведения трибутного собрания в 357 г. в лагере под Сутри-
ем был принят «священный закон» о запрете подобных собраний впредь, ибо
«воины, присягнувшие консулу, могут проголосовать за что угодно, даже ги-
бельное для народа» (Liv. VII. 16. 7-8). См. также: Liv, II. 28. 5: (495 г.) Чтобы
смирить беспорядки плебеев, вызванные обострением долгового вопроса,
«...решено как можно строже провести воинский набор: это праздность, мол,
развратила народ».
12 Введенное в 509 г. до н.э. Валерием Попликолой право гражданина обжало-
вать действия магистрата и обращаться с апелляцией к центуриатным коми-
циям в случае осуждения его на смертную казнь.
11 См.: Liv, Ш. 20. 7: «Люди, конечно, примут то, что велят консулы, ведь и
право провокации не распространяется более чем на милю от города, и сами
трибуны, приди они туда в толпе сограждан, должны будут подчиниться вла-
сти консулов».
14 Liv, III. 27. 4-5; 63. 6-7; IV. 26. 11; VII. 4.2; VIII. 20. 3; Dionys. IX. 87. 5; XL 3. 4.
15 Liv, II. 43. 7-9; 44. 11-12; 45; 58. 6-9; 59; III. 42. 2; IV. 50-53; Dionys. IX. 50. 3-
7; App, Rom. II (ItaL) 6; Frontin. IX. 9. I; Cic. Resp. II. 37. 62.
16 Pfat, Pyrr. 24; Flor, I. 13-14; Veil. Pat. L 14; Eutr, II. 9.
17 Liv, II. 45. 6; 65. 3; III. 29. 3; 62. 5; VI. 23. 8.
18 См.: Токмаков B,H, Сакральные аспекты ... С. 50, ср. 55.
19 Подробнее о развитии института присяги и эволюции его содержания от
сакральных формул к юридическим нормам см.: Токмаков В, И, Сакральные
аспекты... С. 43-59; Он же. Воинская присяга и «священные законы» в воен-
ной организации раннеримской Республики // Религия и община в Древнем
Риме. М., 1994. С. 125-148.
16
20
21
22
23
24
25
26
22
за
29
30
См,: Liv. IL 23; Dionys. V. 22; Hut. Marc, 5; flor. L 23; GW/, XVI, 21; Cfc, Resp, II. 33,
57; Brut, 14, 57; Vir, Ш, 17; Fetf. P, 422L; Zbnar. IV, 17, 1-2; Lyd. Mag. 1,44,
См*: Маяк ffJL Римляне Ранней республики, С. 68, 94-100, 127, 134,
Подробнее см,: Richard J.-CL Les engines de la plebe remain. Roma, 1978. P. 512,
См,, например: Бодянский /7, История народного трибуната в период сослов-
ной борьбы // Университетские известия, Киев, 1884. N? L С, 8-12.
Подробнее см,: Кофанов ЛЛ. Обязательственное право в архаическом Риме
(VI—IV вв, до н.э,), М„ 1994. С, 56-61.
См,, например: Кофанов Л.Л. Должник и кредитор ... С, 48,
Dionys. IV, 9, 7; 10. 2; VI. 26, 1-2; 79, 2-3; XV, 3, 15; Арр. Rom, III, L I.
Подробнее см.: Токмаков В.Н. Луций Сикций Дентат и падение децемвиров
// Среда, личность, общество: Дохл. конф. М., 1992. С, 162-168,
О бремени долгов как главной причине возмущения в Риме и армии см.: Liv.
V1L 38; Dionys XV. 3, 3-15; Арр. Samn, III, I, 1, 2; Vir, ill, 29, 3,
См,: Кофанов Л.Л. Обязательственное право,., С. 170-171.
См. также: Токмаков В.Н. Народ и армия (роль армии в становлении ранне-
римской Республики) // Античность и современность: Докл, конф, М+, 1991.
С. 77-80,
О.В. Сидорович
ЕДИНОБОРСТВО В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ
РИМСКОГО ГРАЖДАНИНА ЭПОХИ РЕСПУБЛИКИ
История Рима в обыденном сознании связывается с победами его
армии, в результате которых в Средиземноморье сложилась новая поли-
тическая организация — Римская империя. Эти два взаимосвязанных
явления определили приоритетные в историографии античности темы.
С одной стороны, всегда уделялось большое внимание исследованию
римской армии и различных аспектов ее организации, с другой сторо-
ны, эти проблемы решались преимущественно для эпохи Империи,
Кроме того, традиционно преобладало исследование исключительно
военных вопросов, связанных с разбором тактических приемов и изуче-
нием вооружения, В современной историографии становится заметным
интерес к римской армии как общественному институту, существование
соторого было тесно связано с социальными процессами и развитием
юлитических структур на разных этапах истории римского государства,
1ри этом интерес исследователей все больше перемещается в глубь ве-
ков, к истокам формирования римской военной организации1. Тем не
ленее, поведение римского гражданина на войне, проявление индиви-
дуальных качеств в условиях войны и их влияние на формирование
теологических категорий и системы ценностей всего гражданского
коллектива еще мало изучено исследователями античности2. Поэтому
обращение к единоборству в римской армии и его роли в политической
кизни римской Республики представляется оправданным,
В 1 в, до н.э. Цицерон (de о(Г 1.121) назвал основные занятия рим-
кого гражданина: судебная практика, риторика, война. Современные
^следователи внесли в этот перечень некоторые коррективы. Среди
1аиболее значимых фигур римской общественной жизни называются
рец, юрист и солдат3. Но если занятия правом и вопросами религии
ребовали специальной подготовки, то профессию солдата в полном
бьеме осваивали все римские граждане начиная с 17 лет, хотя обязан-
ость служить в армии никогда не определялась законом. Она рассмат-
ивалась как неотъемлемая часть бытия гражданского коллектива, вопло-
щенного в обычаях предков (mores maiorum), которые ставились римлянами
ыше законов4. Нигде в античном мире военная служба не оказывала та-
эго влияния на политическую карьеру гражданина, как в Риме5.
Установление в начале V в. до н.э. Республики — режима, при кото-
эм государство являлось общественным достоянием, воспринималось
4мской исторической традицией, запечатлевшей аристократическую
хенку этого события, как начало свободы. Во II в. до н.э, этот взгляд
>1Л сформулирован Катоном Старшим: правом, законом, свободой и
юударством пользуются все сообща, тогда как слава и почести являюг-
[ личными достижениями каждого6. В более лаконичной форме это
положение позже было выражено Цицероном (Phil* 1.34): свобода для
всех сочетается с первенством по достоинству7.
Римские историки и поэты отмечали свойства» которыми должен
обладать римский гражданин. На первое место ставилась воинская доб-
лесть (virtus), которая обеспечивала человеку славу (gloria): все вместе
увенчивалось успешной магистратской карьерой (cuisus honorum). Гре-
ческий историк Полибий, который жил в Риме во II в, до н.э., обратил
внимание на первостепенную роль воинской славы в общественной
оценке римского гражданина: ведь «занять государственную должность
никто не может прежде, чем не совершит десяти годичных походов»
(Polyb. VI. 19.4). Но достижение славы - только начало общественного
продвижения. Далее нужно было позаботиться об ее увековечении в
виде сооружения памятника, составления надписи, постройки общест-
венного здания. Воплощенная в камне слава принадлежала не только
потомкам героя, но становилась достоянием всего гражданского коллек-
тива (С/с. In Verr. IV.38.82)8. Наглядной демонстрацией славы предков
были восковые изображения триумфаторов и магистратов, которые хра-
нились в домах римских нобилей и выставлялись во время похоронных
процессий, постоянно напоминая потомкам и согражданам о том» что
величие Рима есть величие подвигов его лучших мужей (Polyb. VI.53.6-
10). Литературные произведения - поэзия и историческая проза — соз-
давали образы храбрейших мужей не столько для любования ими,
сколько для подражания им (Ge Pro Arch. VI.14). Все это способствова-
ло тому, что преемственность в пределах семьи и всего гражданского
коллектива устанавливала связь между поколениями, постоянно питая
такую идеологическую категорию» как mos maiorum, которая в представ-
лении самих римлян образовывала фундамент их государства.
Итак, получить государственную должность в Риме мог только по-
пулярный человек, а популярность достигалась в первую очередь воин-
скими подвигами, составлявшими содержание virtus9 и прославлявшими
гражданина. Обладание доблестью (virtus) зависело от самого человека и
противопоставлялось судьбе (fbrtuna), которая зависела от расположения
божества10. Обладать доблестью мог как отдельный человек, так и целый
народ11, и это давало им право претендовать на власть (imperium)12. Доб-
лесть, в первую очередь» являлась принадлежностью аристократа, которому
важно было не просто достичь славы, но превзойти в этом всех своих со-
перников. Римляне верили, что занятие магистратуры зависит от двух усло-
вий: от рвения друзей и воли народа. Так как в конечном итоге пребывание
в должности определялось народом13, то это не могло не сказываться на
постоянном соревновании друг с другом представителей римской элиты.
Однако соревнованию в народном собрании за право быть избранным
предшествовало соревнование во время воинской службы.
В историографии обращалось внимание на то, что характерной чер-
той римского военного этоса является сильно развитый агональный
дух14, что роднит римских аристократов не с политиками и военачаль-
никами классической Греции, а с гомеровскими героями. Для них
19
смысл жизни сводился к стремлению «других превзойти, непрестанно
пылать отличиться, рода отцов не бесчестить, которые славой своею
были отличны» {Нот. II. 6.206, пер. Н.И.Гнедича)15. Важным было не
просто отличиться, но стать первым, так как первого уже нелегко будет
отодвинуть на вторые роли {Suet. Div. lul. 29.1). Превосходство над всеми
соответствовало идеалу личных достижений римского правящего класса.
Современные историки отмечают, что римляне не только не восхва-
ляли войну как славное деяние человека, но и не любили ее16. Однако
римские анналисты изобразили историю Города как рост его террито-
рии, который был результатом военных побед. Значит, в представлении
самих римлян война была способом существования их государства, по-
вседневной реальностью, средством решения всех проблем, на что обра-
тил внимание Полибий (1.37.7): «Вообще римляне во всех случаях дей-
ствуют силою [курсив мой. — ОС), и раз какая-либо цель поставлена,
они считают для себя обязательным достигнуть ее, и раз принято какое-
либо решение, для них не существует ничего невозможного». Это зна-
чит, что именно война предоставляла неограниченные возможности
продемонстрировать virtus, которые использовались всеми слоями рим-
ского общества, в том числе и людьми незнатного происхождения: во-
инские подвиги также открывали им путь к славе (С/с. De off. 11.43).
Но вернемся опять к Полибию. Создавая «Всеобщую историю», кото-
рая должна была объяснить его современникам причину стремительного
возвышения Рима17, Полибий фиксирует внимание читателей на обычаях
римского народа, которые формировали римский «национальный» харак-
тер. Один из таких обычаев, достойный, с точки зрения Полибия, восхище-
ния, «поощряет юношество [курсив мой. - ОС.] ко всевозможным испыта-
ниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доб-
лестным гражданам». Итак, как уже отмечалось, слава и доблесть — нерас-
торжимые понятия. Далее Полибий подтверждает свой тезис следующими
словами: «многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на
единоборством [курсив мой. - О.С.] {Polyb. VI.54.3-4).
Первое, на что надо обратить внимание: единоборство — удел моло-
дых людей, неотъемлемая часть их пребывания в армии; второе - то,
что единоборство - способ решения исхода войны. Последнее утвер-
ждение Полибия вызывает удивление. Конечно, поединок был частью
войны, а значит, решал конкретные задачи. Но зависимость исхода во-
енной кампании от результатов единоборства плохо согласуется с разма-
хом военных предприятий римского государства во II в. до н.э., когда
войны уже давно велись за пределами Апеннинского полуострова. Более
того, единоборство как способ определения победившей стороны - ха-
рактерная черта «эпической» войны. Гомеровские герои решают исход
любого конфликта (между собой или с неприятелем), вступая в поеди-
нок18. Однако греческий мир давно отошел от столь примитивного и
ненадежного способа решения военнго конфликта, когда исход воен-
ного предприятия и даже судьба целого народа определялись удачливо-
стью и силой единоборцев. Последние случаи единоборства у греков 20
20
отмечены Геродотом (V.l; VI.92) в начальный период греко-персидских
войн как часть внутри греческих конфликтов19. Ко времени Полибия
практика единоборства у греков уже давно была изжита, что, по едино-
душному признанию исследователей, было связано с введением новой
гоплитской тактики боя, лишившей аристократов — главных действую-
щих лиц поединков — лидерства на поле боя и подчинившей индивиду-
альное стремление к славе потребностям гражданского коллектива20.
Тем не менее, единоборство — обычный элемент сражений героической
эпохи - продолжало оставаться реальностью военного дела в Риме, не
потеряв актуальности даже после появления фаланги и распространения
гоплитской тактики боя у римлян и других италийских народов21.
Римская историческая традиция сохранила конкретные примеры
единоборств, простой перечень которых показывает, что эта практика
удерживалась в римской армии вплоть до конца Гражданских войн и
даже позже. Последний поединок эпохи Республики состоялся в битве
при Мунде в 45 г. до н.э. между Антистием Турпионом и Кв. Помпеем
Нигером22. Первым единоборцем был, конечно, основатель Рима — Ро-
мул: он не только убил неприятельского царя, но и снял с него доспехи
(Liv. 1.10.4). С этого времени снятие с неприятельского полководца дос-
пехов, которые римляне называли «тучными доспехами» (spolia opima),
становится вершиной подвига, главной целью единоборца. Единоборство
удерживалось в римской армии по крайней мере на протяжении восьми
веков (от VIII до I вв. до н.э.), правда, основная масса примеров, сохранив-
шихся в традиции, приходится на эпоху Республики (V— I вв. до н.э.)23.
Более того, некоторые замечания, содержащиеся в источниках, позволяют
сделать вывод, что единоборство было распространенным явлением в рим-
ской армии (Liv. ХХШ.16.4; Тас. Ann. XIII.36; Арр. ВС 1.50). Полководцам
иногда даже приходилось удерживать солдат от поединков (Liv. Ш.60.3;
V.19.9; VII.12.12).
Чем объясняется стойкость этой традиции у римлян? Для ответа на
этот вопрос необходимо разобрать рассказы о единоборствах, встречаю-
щиеся в сочинениях античных авторов. Римляне сохранили в памяти
поколений имена двух отцов — Постумия и Манлия, которые будучи
одновременно и военными командирами, казнили своих сыновей-
единоборцев, несмотря на одержанные ими победы. О первом из них,
Анле Постумии, диктаторе 431 г. до н.э., Ливий (IV.29.5) передает крат-
кую заметку, из которой становится ясным, что сын-победитель был
казнен за то, что без приказа оставил свое место в строю, желая стяжать
личную славу. Хотя сам Ливий (IV.29.6) усомнился в достоверности
этого эпизода24, тем не менее, более поздний автор — Авл Геллий (II в.
н.э.) упоминает этот случай как пример безжалостности, суровости и
автократичности командира (Gett. N.A. 1.13.7).
Второй случай приходится на время Латинской войны (340-338 гг.
до н.э.) и подробно излагается Ливием (VIII.7.1-20). Как и в первом
случае, единоборец Тит Манлий был сыном командира, консула, сам
предводительствовал всадниками, а значит, был знатным юношей. От
21
противника он получил вызов на поединок и, забыв о консульском при-
казе не вступать самовольно в сражение, кинулся в схватку, победил и
снял вражеские доспехи, однако, был казнен отцом как нарушивший
приказ командира. Полибий (VI.54.6), по-видимому, имея в виду эти
канонические для римской историографии примеры, упоминает санов-
ных отцов, которые вопреки обычаю или закону умерщвляли родных де-
тей ради блага отечества. Действительно, такое решение отца-консула
кажется ему неоправданным, ведь юноша победил. Но Ливий по-иному
оценивает подобное поведение: поединок Манлия рассматривается им
как подрыв воинской дисциплины, а значит, и доблесть становится со-
мнительной, окутанной лишь призраком чести. Ливий писал в то время,
когда, казалось, рушились основы общественного порядка, и обычаи
предков воспевались тем усерднее, чем больше они приходили в забве-
ние. Для Ливия этот эпизод важен как свидетельство верности воинскому
долгу, как наглядный пример, достойный подражания. Поэтому, вопреки
утверждению Полибия, Ливий все же подразумевает обычай, предписывав-
ший сыну беспрекословно подчиняться отцу семейства, а воину — своему
командиру. В этом, с точки зрения Ливия, заключалась сила общества, ко-
торому не требовались законы, восстанавливающие порядок. Когда же поя-
вились первые законы, регулирующие поведение, они стали признаком
слабеющего общества, теряющего основу в заветах и установлениях пред-
ков25. Любое отклонение от поведения, освященного обычаем, грозит раз-
валом всей системе, которая зиждилась на установлениях предков. Поэтому
подобные легенды вносили вклад в укрепление престижа магистратской
власти26: они создавали образ идеального магистрата, который выполнил
свои обязанности, несмотря на личное горе.
Печальный итог этого поединка уравновешивается удачей, которая
сопутствовала отцу Манлия, Титу Манлию, в единоборстве с галлом в
361 г. до н.э. Тогда еще юный Т. Манлий, воюя под командованием дик-
татора, принял вызов от галла сразиться в единоборстве, получил от
диктатора разрешение вступить в бой и одержал победу. С повержен-
ного врага он снял только обрызганное кровью ожерелье и надел себе
на шею, за что получил прозвище Торкват, перешедшее к его потомкам
(Liv. VII.10.1-13)27. Говоря об ожерелье как единственной добыче едино-
борца, Ливий (VII. 10.11), очевидно, хотел подчеркнуть, что доспех не-
приятеля остался нетронутым. По мнению С.Оэкли, эта история кажет-
ся достоверной: она имеет глубокие корни в традиции, так как предла-
гает единственно возможное объяснение когномена Torquatus28. Но
именно отсутствие какого-либо интереса к доспехам неприятеля, добыча
которых была единственным устремлением единоборцев и свидетельст-
вом их победы, на мой взгляд, позволяет усомниться в достоверности
данного эпизода. Здесь действительно присутствует попытка объяснить
происхождение когномена Torquatus, который восходит к torques
(ожерелье), но не обязательно связан с победой в поединке: ведь ожере-
лье часто было наградой воина за боевые заслуги (Plin. H.N. VII. 102). В
этом рассказе, несомненно, присутствует «галльский мотив» в такой
детали как обрызганное кровью ожерелье. Из сохранившегося у Диодора
(V.29.4) этнографического очерка о галлах известно, что их добычей явля-
лось покрытое кровью оружие противника. Можно предположить, что рас-
сказ рано стал частью анналистического предания, он сформировался под
влиянием военного столкновения римлян с галлами в начале IV в. до н.э. и
состоявшегося тогда же знакомства с их обычаями. Поединок был самым
естественным способом объяснения происхождения когномена, что, одна-
ко, не делает еще сам эпизод единоборства исторически достоверным.
Интересно обратить внимание на необходимые условия единоборства:
со стороны неприятеля должен последовать вызов (provocatio), командир
должен дать приказ о сражении вне строя, наконец, единоборцами во всех
отмеченных случаях, были юноши аристократического происхождения.
Завершившийся победой санкционированный поединок увенчивался награ-
дами. Так, Манлия диктатор наградил золотым венком (corona aurea) и воз-
дал хвалу (laudibus tulit) перед строем (Liv. VII. 10.14).
Следующий поединок связан с именем представителя другого ари-
стократического рода - Марка Валерия, молодого военного трибуна,
который также вступил в единоборство с галлом (Liv. VI 1.26.2; Gell. N.A.
IX.l 1.1-6). Он получил от консула разрешение сражаться в ответ на вы-
зов и, победив, снял с убитого врага доспехи (spoliate corpus caesi hostis).
Консул воздал победителю хвалу и наградил его десятью быками и золо-
тым венком. Правда, здесь появляется новый мотив — вмешательство
божественной силы, заранее определившей правую сторону: ворон сел
на шлем Валерия и атаковал неприятеля (Liv. VI 1.26.2-5; Dionys. XIV.
1.1-3). Впоследствии Марк Валерий, имевший прежде когномен
Maximus (Gell. N.A. IX.11.1), стал называться Corvus (Liv. VII.26.12).
Позже Ливий (VII.40.3) назвал его Corvinus. И в этом случае воспроиз-
водится общая для всех поединков схема: вызов со стороны неприятеля,
разрешение командира сражаться, снятие доспеха с побежденного как
конечная цель поединка, восхваление и награды.
Во время II Пунической войны, в 215 г. до н.э. Клавдий Азелл был
вызван на поединок кампанцем Вибеллием Тавреей, причем, соперники
договорились, что с побежденного снимут «тучные доспехи» (opima
spolia) (Liv. XXIII. 46.14). Знаменитый римский полководец М.Клавдий
Марцелл, консул 222 г. до н.э., неоднократно принимал вызовы на по-
единки, причем, будучи еще молодым человеком, получал от полковод-
цев венки и почетные дары (Plot. Маге. 2.1). Наконец, Ливий (XXV. 18.6-
15) рассказывает о том, что Т.Квинкций Криспин, спросив разрешение
у командиров, убил в поединке своего гостеприимца, кампанца Бадия, и
взял неприятельское оружие (spoliis ostentans). Консулы похвалили (est
laudatus) и щедро одарили его.
Итак, конечной целью единоборства была не просто победа, но приоб-
ретение видимых свидетельств чести — военных трофеев (spolia), под кото-
рыми понимались прежде всего снятые с неприятеля доспехи29. Поединок
был также средством достижения личной доблести. В этой связи необходи-
мо еще раз вернуться к разрешению, которое давал полководец на едино-
23
борство. Мы уже видели, что даже успешные поединки превращались в
антидоблесть, если совершались в нарушение приказа командира.
Что представляла собой санкция командира на поединок? Ответить
на этот вопрос позволит интерпретация небольшого отрывка из поэмы
«Пуника» Силия Италика, автора I в. н.э. Описывая уже упомянутый
поединок Клавдия Азелла с кампанцем ТаврееЙ, автор отмечает, что
римлянин ждал разрешение полководца на бой: dum daret auspicium
iusque in certamina ductor (Sil. It. XIII.153 sqq). Здесь обращает на себя
внимание употребление двух основных понятий римской государствен-
ной практики - auspicium и ius. Несомненно, поединок был ответствен-
ным моментом войны, от его исхода зависело состояние боевого духа
воинов, поэтому и разрешение на него полководец мог дать только при
поддержке богов. С этой целью он и проводил ауспиции, которые у
римлян служили основой для всех гражданских и военных дел30. Благо-
приятные ауспиции практически гарантировали победу единоборцу.
Поэтому самовольный поединок рассматривался как отрицание не толь-
ко военной, но и божественной власти. Ауспиции в армии - определение
божественной воли осуществлялись по клеву священных цыплят, на что
требовалось время, поэтому понятно ожидание римлянина (una тога), за-
просившего у командира разрешение на поединок. В случае благоприятных
ауспиций разрешение командира становилось ius, то есть приобретало за-
конную силу, что и дало основание Силию соединить эти понятия. Значит,
не только единоборство, но и последующие почести были тесно связаны с
ритуалом, что укрепляло законность содеянного и устанавливало согласие
между индивидуальным и коллективным началом в римской общественной
жизни, а в конечном счете, между коллективом граждан и миром богов.
Таким образом, разрешение командира как необходимое условие
единоборства свидетельствует о том, что римское государство не только
унаследовало этот институт, восходящий ко времени дополисной орга-
низации, но и полностью его контролировало, открывая возможность
приобретения личной славы для единоборца, но тогда, когда это было в
интересах государства.
Главным действующим лицом поединка всегда был молодой аристо-
крат. Каким образом сохранялась память о таких деяниях?
По свидетельству Диодора (V.29.3), галлы, например, подбадривали
своих единоборцев, распевая песни в честь доблестных подвигов своих
предков. Римляне тоже складывали песни, но предназначали их уже
совершившему подвиг единоборцу. В рассказе о Манлии Торквате Ли-
вий (VII. 10.13) упоминает о войсковом обычае сочинять песни
(carmina), прославлявшие завершившийся победой поединок. Случай с
Горкватом дает основание предположить, что подобные песни рожда-
лись среди воюющей молодежи, из рядов которой выходили единобор-
цы. Первые упоминания о таких песнях восходят к «Началам» Катона
Старшего (Cic. Brut. 75; Tusc. 1.2.3; 4.2.3). Однако Цицерон (de orat.
III.197) относит их существование уже ко времени царя Нумы и связы-
вает их с традицией пира, широко распространенной в Греции31. Тацит
(Ann. Ш.5.2) причисляет к обычаям древности песни, сложенные для
прославления памяти покойного (ad memoriam virtutis carmina) наряду с
посмертными масками32. Другой римский автор I в. до н.э. — Варрон (de
vita pop. Rom. 2) сообщает, что песни, восхвалявшие деяния предков,
распевались «благопристойными мальчиками» (pueri modesti).
В литературе эти свидетельства Катона и Варрона рассматривались
как противоречащие друг другу33. Однако новейшие исследования по
истории архаического Рима, Дания и Центральной Италии позволили
взглянуть на этот вопрос по иному. Пиры как неотъемлемая часть жиз-
ни аристократии были распространены в средиземноморском мире в
VIII—VI вв. до н.э. и являлись частью культурного койне для этого ре-
гиона периода архаики. Поэтому можно принять установленную Цице-
роном связь между пиром греческого образца и песнями, а отнесение
этой практики к незапамятным временам царя Нумы воспринимать как
отражение исторически реальной ситуации. Свидетельство Варрона об
участии в пирах «благопристойных мальчиков» дополняет нарисованную
Цицероном картину. На основании разрозненных указаний античных
авторов, собранных воедино, можно воссоздать культурную модель ар-
хаического полиса — коллектива, в котором возрастные классы сохра-
няют свои общественные роли, а воспитание мальчиков, основанное на
конкретных примерах доблести предков, оставалось важнейшей задачей
взрослых. Таким образом, carmina, воспевавшие героические подвиги
молодых аристократов, создавались самими юношами, исполнялись на
пирах мальчиками и являлись важной частью архаической римской
культуры, которая восходит к пиршественной поэзии, закреплявшей
ценности и нормы поведения, сложившиеся в аристократической среде
и распространившиеся со временем на весь гражданский коллектив34.
Помимо carmina, подвиги единоборцев увековечивались в летописях
(in libris annalibus), однако, это, как правило, относилось к тем поедин-
кам, в которых проявляла себя божественная сила (Liv. VII.26.4;
XXIII.47.8; Ge//. N.A. IX.11). Поэтому можно с уверенностью предполо-
жить, что подобные сведения заносились в жреческие анналы, и прежде
всего в анналы коллегии понтификов33, откуда попадали в сочинения
историков. Единственным исключением из этого правила является рас-
сказ о подвигах полулегендарной личности - Луция Сикция Дентата,
плебейского трибуна 390 г. до н.э. По словам Авла Геллия (N.A. II.11.1),
перечень его подвигов и полученных за них наград сохранился в анна-
лах. Этот перечень присутствует также в сочинениях Плиния Старшего,
Валерия Максима и Дионисия Галикарнасского36. Тот факт, что у авто-
ров, писавших в разное время и на разных языках, число одержанных
Сикцием побед и количество наград полностью совпадают, позволяет
утверждать, что послужной список Сикция также был позаимствован из
жреческих анналов. Так, Валерий Максим перечисляет его подвиги со
ссылкой на Варрона — антиквара I в. до н.э., сохранившиеся сочинения
которого изобилуют цитатами из жреческих книг37. И в сочинение Дио-
нисия Галикарнасского, который, как выясняется, использовал богатый
25
антикварный материал, свод побед и наград Сикция мог попасть также
из произведений Варрона - одного из основных источников для исто-
рика-грека, работавшего в Риме в эпоху Августа38.
Прежде всего, все авторы называют общее число битв, в которых
сражался Сикций, - сто двадцать. Из этого числа выделяется восемь
поединков, в которых Сикций побеждал и приобретал военную добы-
чу39. Далее следует перечень наград, среди которых встречаются копья
без железных наконечников (hastae ригае) - награда за храбрость, оже-
релья, фалеры, венки: гражданские (coronae civicae) - за спасение на
войне жизни соотечественников, золотые венки (coronae aureae), венки
за восхождение первым на стену осажденного города (coronae murales),
за освобождение от осады (coronae obsidionales). Получение венка по
значимости уступало приобретению неприятельского доспеха, но пре-
восходило такие награды, как бляхи, цепи40, браслеты, золотые и сереб-
ряные предметы (Suet. Aug. 25.3). Если вспомнить суровость наказаний в
римской армии за нарушение дисциплины (Suet. Aug. 24.2; Veget. 11.22),
то нетрудно себе представить, что разветвленная система наград, отме-
чавшая любое проявление доблести, уравновешивала, с одной стороны,
послушание и, с другой, проявление инициативы, которая, тем не ме-
нее, не должна была выходить из-под контроля командира.
Что же давали молодому аристократу победа в единоборстве и соот-
ветствующие подвигам награды? Безусловно, все это делало человека
известным, что имело практическое значение. Так, Сикций Дентат, ис-
пользуя свои заслуги, обвинил перед народом одного из бывших консу-
лов за плохое исполнение им магистратских обязанностей (male acti
imperii) (Plin. H.N. VII.103). Родственники другого молодого человека,
Цезона Квинкция, стремясь спасти его от суда, напомнили гражданам о
его воинской доблести, в частности, о единоборстве с неприятелем (Liv.
111.12 3). Но главное то, что это был хороший старт для политической
карьеры. Легендарный М.Валерий Корв в 23 года стал консулом (Liv.
VII.26.12). Но наибольший интерес представляют сведения об историче-
ских личностях. Для М.Клавдия Марцелла победы, одержанные в еди-
ноборстве, стали началом не только магистратской, но и жреческой
карьеры: народ избрал его курульным эдилом (с этой должности обычно
начиналась карьера римского аристократа во II в до н.э.), а жрецы -
авгуром (Plut. Marc. 2.1). Когда после битвы при Каннах в 216 г. до н.э.
возникла необходимость пополнить сенат из-за естественной убыли его
членов, впервые обратили внимание на тех, кто еще не занимал магист-
ратских должностей. В этой ситуации предпочтение было оказано тем,
кто снял с врага доспехи и получил гражданский венок (Liv. ХХШ.23.6).
Подобная практика дала основание некоторым исследователям утвер-
ждать, что в эпоху средней Республики (1II-II вв. до н.э.) единоборства
в римской армии случались каждый год41. Все это свидетельствует о
роли воинских подвигов и, прежде всего, единоборства в достижении
магистратской должности и приобретении политического веса. Попав в
сенат, бывший магистрат становился обладателем auctoritas — права,
26
которое давало ему возможность высказывать свое мнение. Уважение к
мнению сенатора основывалось на его авторитете, который достигался
отличиями, полученными на войне и в мирное время. Такие люди обра-
зовывали категорию principes, а их мнения влияли на принятие решений
в сенате и в народном собрании. Все это указывает на соревновательную
природу римской политической системы. Римские аристократы, предъ-
являя обществу унаследованные от предков доблести, постоянно долж-
ны были демонстрировать собственную virtus, подтверждая свое право
на получение высших государственных должностей.
Ситуация не изменилась и в эпоху кризиса Римской республики
(I в. до н.э.). Более того, создается впечатление, что в эпоху Граждан-
ских войн и постоянной внешней экспансии единоборство становится
массовым явлением в римской армии (Арр. В.С. 1.50; Ampel. 22.4; Caes.
BG. VII1.48)42. Пример Гая Мария - свидетельство того, насколько зна-
чимой была репутация солдата. Уже начало его военной карьеры было
многообещающим: на глазах полководца он сразил врага, с которым
сошелся в единоборстве {Plut. Маг. 3.2). Поэтому, когда он стал доби-
ваться должности военного трибуна, он получил ее единогласно за свои
подвиги, хотя, как отмечает Саллюстий (lug. 63.4), «почти никто не знал
его в лицо». Вряд ли семь последующих консулатов Мария были бы
возможны, не прояви он себя с молодых лет на военном поприще. Пли-
ний Старший (VII.81) со ссылкой на Варрона рассказывает о том, что
сын гладиатора Тритана, сражаясь в армии Помпея Великого, вызвал
неприятеля на единоборство и победил его без оружия (hostem ab ео ех
provocatione dimicantem inermi dextera superatum). Подобные примеры
позволяют сделать вывод об изменении социальной принадлежности
единоборцев. В I в. до н.э. поединки уже не были уделом только моло-
дых аристократов. Участие в них молодых незнатных людей, если не
увенчивалось для них успешной политической карьерой, то создавало
видимость равных возможностей, что полностью отвечало идеологии res
publica. Наглядная демонстрация равенства возможностей снимала со-
циальную напряженность и постоянный стресс, которому подвержено
соревновательное общество43. Распространение на людей неродовитых
традиции единоборства, уходящей корнями в славное военное прошлое
римского государства, укрепляло чувство солидарности у граждан и не
допускало к власти плутократию даже в кризисной ситуации I века.
Сохранение практики единоборства в римской армии на протяже-
нии всей эпохи республики и влияние военной доблести и славы на
политическую карьеру гражданина позволяет по-иному оценить харак-
тер политической жизни в римской civitas. Взгляду, берущему начало в
работах Т.Моммзена, на римскую политическую историю, как на борьбу
партий и группировок нобилитета за высшие магистратуры и первенство
в государстве44, противостоит точка зрения, признающая роль народ-
ного выбора в достижении магистратур45. Безусловно, индивид был за-
метной фигурой в римской политике, но за ним должны были стоять
поколения, отмеченные доблестью предков. Если же гражданин был
27
первым, прославившим свою семью, и не мог рассчитывать на полити-
ческую карьеру в полном объеме, все же демонстрация военных побед и
наград создавала реальную альтернативу государственному cursus
hononim. Вершиной этой альтернативы были победы в единоборствах.
1 Токмаков В. И. Военная организация Рима ранней Республики (VI—IV вв. до
, н.э). М., 1998.
2 В отечественной историографии исключение составляют статьи А.В.Махлаю-
ка. См.: Махлаюк А.В. «Состязание в доблести» в контексте римских военных
традиций // Из истории античного общества. Н.Новгород, 1999. Вып. 6; он
же. Nobilitas ducis в римской идеологии военного лидерства // Из истории
античного общества. Н.Новгород, 2001. Вып. 7.
3 The Romans. Ed. by A. Giardina. Chicago, London, 1993.
4 Nicdet Cl. The World of the Citizen in Republican Rome. Univ, of Calif, 1988. P. 92.
5 Даже в I в. до н.э., когда военная служба перестала быть обязательной для
рядового гражданина, она оставалась необходимым условием для назначения
на общественную должность. (Hicolet Cl. Op. cit. P. 91 ff).
6 Oratorum Romanorum Fragmenta, fr. 252: «hire, lege, libertate, re publica
communiter uti oportet: gloria atque honore, quotnodo sibi quisque struxit».
7 Представление о свободе для всех могло быть отражением греческих воззре-
ний (Brunt Р.А. Libertas in the Republic // idem. The Fall of the Roman Republic
and Related Essays. Oxf., 1988. P. 336.).
C 338 г. до н.э. Ростры на Форуме становятся памятником римских морских
побед. Первый монумент был поставлен в Риме на Бычьем Форуме в честь
взятия Вольсиний в 265 г. с именем консула того же года М.Фульвия. О роли
монументов в формировании исторической традиции см.: Gabba Е. True
History and false History in classical Antiquity // J RS. 1981. 71. P. 61 ff.
С-Л.Утченко говорит о двух значениях термина virtus. Virtus в наиболее широ-
ком смысле слова — всеобъемлющее выражение достойного поведения каж-
дого римлянина в рамках гражданской общины. См.: Утченко С.Л. Две шка-
10 лы римской системы ценностей // ВДИ. 1972. 4. С. 20.
Zorzetti М. The Carmina convivalia // Sympotica. A Symposium on the Symposion
„ / Ed. O.Murray. Oxf., 1990. P. 300.
Veig. Aen. 6.847-850: каждому народу предназначена особая virtus. Сочинение
ТЛивия изобилует примерами торжества virtus Romana в индивиде и государ-
12 стве (Earl D. The moral and political tradition of Rome. N.Y., 1984. P. 74 ff).
Важнейшее применение доблести — управление государством. См.: Cic. De
13 rep. I.II.2.
О роли народа в политике Римской республики см.: Millar F. Political Power in
14 Mid-Republican Rome: Curia or Comitium // JRS. 1989. 79.
Махлаюк А.В. «Состязание в доблести»... С. 76.
Ср.: Plut. Cleom. 30 (9): «...мужеством древние считают не бесстрашие, но
1в страх перед укором и боязнь бесславия» (Пер. С.П.Маркиша).
О подобных взглядах см.: Hams W. V. War and Imperialism in Republican Rome.
„ 327-70 B.C. Oxf., 1979. P. 16.
Подробнее об этом: Сидорович O.B. Pax Romana во «Всеобщей истории» По-
18 либия // Новый исторический вестник. № 2. М., 2001. С. 25. сл.
Необходимо учитывать особенности эпического изображения войны. Эпосу
свойственно подчеркивать высокий социальный статус героев и преувеличи-
вать их физические возможности, что помогало преодолевать убогую повсе-
дневность. (См.: Murray О. Early Greece. Oxf, 1980. Р. 38 ff). По мнению
П. Видаль-Наке, «гомеровский» поединок с исторической точки зрения такая
же фикция, как и безликая фаланга. (Видаль-Наке П. Возвращение к черному
охотнику // ВДИ. 1989. 4. С. 25). Некоторые поединки, изображенные Гоме-
ром, воспринимаются как судебные. (Pritchett W.K. The Greek State at War.
Univ, of Calif, 1979. P. IV. P. 21.).
28
ie Борьба перинфян и пеонов (Her, V, 1-2) рассматривается иногда как судеб-
ный поединок. (MacArmstrong A. Trial by Combat among the Greeks // Greece
__ and Rome. 1950, 19. P. 78.).
Murray O. Symposion as Social Organisation // The Greek Renaissance of the Eighth
Century B.C.: Tradition and Innovation. Ed. R. HMgg. Stockholm, 1983. P. 198. Бу-
дучи вытесненным из военной сферы, агон перешел в область спортивных
состязаний, участие в которых отличало аристократа от простого человека,
(Murray О. Early Greece. Oxt, 1980. Р. 193; Bremmer J.N. Adolescents, Symposion
and Pederasty // Sympotica. P. 143.). Некоторые исследователи не склонны же-
стко противопоставлять «аристократический» способ ведения войны и гоп-
литскую тактику. Они обращают внимание на описание гоплитской тактики в
некоторых эпизодах у Гомера. (CortZedge A Hoplites and Heroes: Spartak
Contribution to the Technique of Ancient Warfare // JHS. 1977. 97, P. 22. n, 72 co
ссылкой на источник). Кроме того, П. Картледж считает, что гоплитами были
те же аристократы, тогда как с коллективом граждан ассоциировалась легко-
вооруженная пехота. Подобную точку зрения можно встретить в кн,: Mams J.
Buna) and Ancient Society. The Rise of the Greek City-State. Cambr., 1987. P. 197
ff. Экскурс в историю этой проблемы см.: Pritchett W.K. Op.cit. Р. 7 ff,
21 Диодор Сицилийский (23.2.1) утверждал, что римляне переняли гоплитское
вооружение у этрусков. Некоторые исследователи считают на этом основа-
нии, что римляне развили свой легион из этрусской фаланги, так как обе так-
тические системы не были диаметрально противоположными. (Wheeler EL.
The Legion as Phalanx I I Chiron. 1979, 9. P. 317-318.). Однако становление эт-
русской армии задержалось на фазе так называемой гентильной гоплитской
армии, которая не знала гоплитской идеологии, олицетворявшей общество
равных (b'Agostmo В. Military Organization and Social Structure in Archaic Etruria
// The Greek City from Homer to Alexander / Ed. by O.Munay, S.Price. Oxf.,
1990. P.8L idem. Image and Society in Archaic Etruria // JRS. 1989. 79. P. 9).
Перечень поединков co ссылками на источники содержится в статье: Oakfy S,R
Single Combat in the Roman Republic H CQ. 1985, 35. P.393-397, Собранные при-
меры опровергают точку зрения В.Харриса, что последним единоборцем был
Сципион Эмилиан, сражавшийся с келыибером в 151/50 г. до н.э. (Polyb. 35.5.1-
2). См.: Hams W.V. war and Imperialism...Р. 38-39. Самым же последним можно
считать поединок М Лициния Красса с вождем бастарнов Делщюном в 29 г. до
н.э. (См. об этом эпизоде со ссылками на источники и литературу: Парфенов В.Н.
Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика. СПб., 2001. С 27-29,)
9 Здесь не будет рассматриваться поединок Горациев и Куриациев, трех римских и
трех альбанских юношей, который случился в царствование Тулла Гостилия (Zjp.
1.25; Dionys. HI. 13-20), так как по некоторым признакам его можно отнести к
разряду судебных поединков, с помощью которых решались территориальные
24 споры в аристократической среде (MacArmstrong A. Op. cit. Р.78).
Сомнение в достоверности эпизода: GaJt/ey 5. A Op. cit. Р.393. На мой взгляд»
в пользу достоверности этого события свидетельствует тот факт, что в сочи-
нении Диодора QCI1.64.3) этот эпизод подан в виде лаконичной заметки, за-
имствованной, возможно, из сочинения старшего анналиста: «диктатор Авл
Постумий казнил своего сына как покинувшего строй*. Об использовании
Диодором старших анналистов см.: Meyer Ed Untersuchungen Uber Diodors
rttmische Geschichte // RhM. 1882. 37. Правда» современные исследователи ос-
терегаются называть какой-либо конкретный источник для «римских* глав
сочинения Диодора. (Ogilvie R.M., Drummond A. The Sources for early Roman
History I/ CAH. Cambr,. 1989. 7 (2)).
О соотношении mos и lex у Ливия см.: Luce T.Y. Livy. The Composition of his
History. Princeton Univ. Press., 1977. P. 289.
Harris W. К The Roman Father’s Power of Life and Death // Studies in Roman
27 Law. In memory of A. Schiller, Leiden, 1986, P. 90,
Источниковедческие вопросы, связанные с этим эпизодом в сочинении Ли-
вия, разбираются в кн.: Luce T.Y. Op. cit. P. 224 ff. О сохранении за потомка-
ми прозвища, полученного единоборцем в честь одержанной победы, упоми-
* нает Светоний (Tib. 3.2.).
29
& g g S g gg St S S g gg
Oakley S.P, Op, cit. P* 394,
M.Сервилий Гемин, консул 202 г, до н.э. сражался в двадцати трех поединках
и во всех случаях, как отмечает Ливий (XLV.39.16), снимал доспехи с непри-
ятеля. См также: Plut. Дет. 312. Особой разновидностью spolia являлись
доспехи, снятые с неприятельского вождя (spolia opima), которые приноси-
лись в дар Юпитеру Феретрию (Liv. 1.10.6 ).
Сидорович О.В. Дивинация: религия и политика в архаическом Риме // Ре-
лигия и община в архаическом Риме. М., 1994. С. 76 сл.
О распространении в Лации уже в последние десятилетия VII в. до н.э. прак-
тики, аналогичной греческому симпосию, см.: Smith Ch.J. Early Rome and
Latium. Economy and Society c. 1000 to 500 B.C Oxf, 1996. P. 109-110.
Об обычаях древних воспевать на пирах славные деяния предков рассказыва-
ют и другие античные авторы: VaL Max. II. К10; Serv. Aen. 1.641.
Г.Дальманн считает, что Варрон внес произвольные изменения в текст Като-
на. С его точки зрения, нет надежных доказательств существования застоль-
ных песен, воспевавших подвиги предков (Dahlmann Н. Zur Uberlicfcrung Uber
die «altrOmischen Tafellieder» // Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften
und der Literatur in Mainz, Jg.1950. Wiesbaden, 1951. 17. S.ll ff). Другой точки
зрения придерживается А Момильяно (Momigtiano A. Perizonius, Niebuhr and
the Character of early Roman Tradition // JRS. 1957. 47. P. 113).
О роли музыки как центра этой культурной системы см.: Zoizetti N. The
carmtna convivalia // Sympotica. P. 297 ff.
О содержании летописей понтификов см,: Westrup С. Ж On the antiquarian -
historiographical Activities of the Roman Pontifical College. Kobenhavn, 1929;
Rawson E. Prodigy Lists and the Use of the Annales Maximi // CQ. 1971. 21.
Правда, имя этого героя передается у перечисленных выше авторов по-
разному: Дионисий (Х.37.2) и Плиний (H.N. VII.101) называют его Сикцием
(Сиккием - Siccios), а Авл Геллий (II.11.1) и Валерий Максим (IIL2.24) —
Сицинием (Sicinius).
Yam. De L.L V. 45-48,50, 52, 54,69, 73,98, 101, 110-112,143, 158, 166; VI. 4, 14,21.
Gabba E, Dionysius and the History of Archaic Rome. Berkeley, 1991. P. 99-100, 118.
Авл Геллий (N.A. II. 11.3) называет ее spolia militaria,
Массивная золотая цепь была наградой за доблесть (Veget. IL7).
Oakly S.P. Op. cit. P.397.
А.В.Махлаюк справедливо отметил, что в условиях гражданской войны пред-
ставление о состязании в доблести коренным образом изменилось с точки
зрения римской аристократии, которая ориентировалась на идеалы mores
maiores (Махлаюк Л.В. Воинское товарищество и корпоративность римской
императорской армии // ВДИ. 1996. L С. 31.).
Подробнее об этом см,: Walcot Р. The Funeral Speech, a Study of Values //
Greece and Rome. 1973. 20 (2). P. 117.
Наиболее значимыми исследователями в рамках этого направления являются:
Gelzer М. Die Nobilitdt der rdmischen Republik. Leipzig, Berlin, 1912; Munzer Fr.
Rdmische Adelsparteien und Adelsfamilien. Stuttgart, 1920; Syme R. The Roman
Revolution, Oxf., 1939; Taylor L.R. Party Politics in the Age of Caesar. Berkeley -
Los Angeles, 1961; Scullard HH. Roman Politics 220-150 B.C. Oxf., 1973; Утченко
e С.Л. Цицерон и его время, М., 1972.
Эта точка зрения последовательно отстаивается в работах: Nicol el CL Op. cit.;
Wisemann T.P, Competition and Cooperation // idem. Roman Political Life 90 B.C. -
A.D. 69. Univ, of Exeter, 1985; Millar F. The Political Character of the classical
Roman Republic, 200-151 B.C. // JRS. 1984. 74; Brunt P.A. The Fall of the Roman
Republic and Related Essays. Oxf, 1988; Yakobson A. Elections and Electioneering
in Rome. A Study in the Political System of the Late Republic. Stuttgart, 1999.
А.В.Махлаюк
ИДЕОЛОГИЯ ВОЕННОГО ЛИДЕРСТВА В ДРЕВНЕМ РИМЕ
(К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)
Исследовательские подходы и проблематика исторической науки в
последние десятилетия существенно обогатились благодаря тому антро-
пологическому повороту, который начался в середине XX века и дал
весомые результаты во многих отраслях познания прошлого. Как совре-
менная версия «Новой исторической науки* (или даже ее синоним1),
историческая антропология, включая такое важнейшее ее направление,
как история ментальностей, представлена в настоящее время целым
спектром историографических направлений и дисциплин, плодотворно
изучающих разнообразные проявления «социальности человека», струк-
туры повседневности, интеллектуальную историю, ментально-идеологи-
ческие комплексы, социокультурные аспекты политических процессов и
институтов2. Можно сказать, что историческая антропология претендует
сегодня на изучение практически всех сфер исторической реальности в
ее системно-структурной целостности и социокультурном единстве, но
прежде всего в проекции человеческих представлений об этой реально-
сти. Они воплощаются в тех имплицитных установках, матрицах созна-
ния и поведения, в идеологии, социальной психологии людей прошло-
го, которые различными своими гранями «смыкаются» в понятии мен-
тальности - понятии, которое прочно вошло в научный обиход послед-
них десятилетий3. Исследовательский пафос исторической антропологии,
таким образом, состоит в раскрытии человеческого содержания истории, в
реконструкции глубинной программы всех видов человеческой деятельно-
сти, заложенной в культурной традиции их социального универсума, и в
достижении на этой основе качественно нового исторического синтеза4.
Вполне закономерным результатом дивергенции исследовательских на-
правлений в рамках историко-антропологического подхода стало выделение
как особой дисциплины военно-исторической антропологии. Ее консти-
туирование в качестве новой отрасли исторического знания, по существу,
еще только начинается и в отечественной историографии, и в мировой нау-
ке в целом3. Поэтому первоочередное значение в настоящее время имеет
тематизация и определение предметно-проблемного поля военно-истори-
ческой антропологии как на основе осмысления современных тенденций
антропологически ориентированной историографии, так и в контексте того
исследовательского поиска, который идет в изучении различных конкрет-
ных периодов, аспектов и сюжетов собственно военной истории.
Среди многочисленных задач, стоящих перед этой новой гумани-
тарно-исторической дисциплиной, одно из наиболее важных мест, на
31
наш взгляд, занимает изучение тех ценностных представлений, устано-
вок, традиций и обычаев, которыми в значительной степени обусловли-
вались конкретные действия и модели поведения различных субъектов
военной деятельности. Именно изучение «истории ценностных ориен-
таций» как «образцов деятельности» («целеполагания») индивидов и
общества в целом6 имеет особую значимость для понимания многих
феноменов военной истории на уровне как отдельных ее «персонажей»,
так и военных систем различного типа и целых социально-политических
образований. Более того, без такого ракурса исследования едва ли воз-
можно по-настоящему объемное понимание специфики военной дея-
тельности в различных обществах и цивилизациях прошлого. В этом
отношении весьма богатый и показательный материал дает чрезвычайно
насыщенная военная история Древнего Рима, подробно и разносторон-
не исследуемая в современной историографии.
В данной статье хотелось бы привлечь внимание к одному из очень,
на наш взгляд, интересных и важных направлений историко-
антропологического изучения римской военной организации, предметом
которого является то, что можно назвать идеологией военного лидерства.
Научная актуальность и значимость данного направления научного по-
иска определяется несколькими обстоятельствами.
Во-первых, оно самым непосредственным образом связано с тем
широким кругом проблем, который в самое последнее время привлекает
особое внимание исследователей самых разных исторических периодов.
Это - комплекс феноменов, относящихся к сфере функционирования и
репрезентации публичной власти, который Ю.Л.Бессмертный называл
социокультурным способом власти. Констатируя, что это понятие не
нашло пока эксплицитного осмысления, известный российский медие-
вист предполагал, что оно могло бы включать такие аспекты, как спе-
цифика используемых в данном социуме политических дискурсов, свое-
образие представлений о власти и ее функциях, о допустимых (и недо-
пустимых) вицах властвования, имидж власти (включая представления о
мере ее сакральности), надежнее всего обеспечивающий покорность
подчиненных, характерные черты оформления власти, принятые формы
ее самопредставления и вообще различные культурные топосы, фигури-
рующие в политической практике. По мнению Ю.Л. Бессмертного, ис-
пользование этого понятия может помочь тому «сплавлению»
«социальной физики» (т.е. восприятий, позиций, представлений) и
«социальной феноменологии» (т.е. действий, процессов и т. п.), которое
так важно для целостного понимания исторического прошлого и вклю-
чения в него историко-культурного ракурса7. В качестве одного из цен-
тральных аспектов способа властвования исследователь выделяет социо-
культурные представления о власти, ее носителях и институтах, о пре-
32
стиже власти как выражении меры согласия современников на подчи-
нение ей, а также формы взаимоотношений между властителями и раз-
ными группами подвластного населения. Для понимания всех этих фе-
номенов необходимо анализировать как эксплицитные высказывания
современников, так и саму манеру этих высказываний, обряды и ритуа-
лы, относящиеся к осуществлению власти8. Выделенные ЮЛ.Бессмерт-
ным аспекты, безусловно, имеют самое прямое отношение и к сфере
функционирования военной власти, которая во многих обществах не-
разрывно связана и с государственно-политическими структурами, и с
цивилизационными особенностями данного социума в целом. Это тем
более справедливо для Древнего Рима, общество, государственность и
культура которого вполне обоснованно характеризуются многими иссле-
дователями как милитаристские по своим основам и сущности9. Изуче-
ние названных вопросов непосредственно связано также с центральной,
«осевой» проблемой римской истории эпохи Империи и вообще всей
римской цивилизации - с проблемой взаимодействия, взаимоопосредо-
ванности республиканско-полисных традиций и нивелирующих тенден-
ций централизованной сверхдержавы. Противоречивое, подвижное, но
нерасторжимое единство этих начал, «республикански-имперская дву-
смысленность государственного бытия», по выражению Г.С.Кнабе10,
обнаруживается в различных сферах жизни римского общества эпохи
Принципата, в том числе и в военной организации, которая, несмотря
на существенные преобразования и изменения по сравнению с перио-
дом Республики, сохраняла в той или иной степени многие традиции
прежних времен. Только учитывая это основополагающее противоречие,
можно понять те сдвиги и мутации, которые неизбежно возникали в
ходе исторического развития и со временем закреплялись в традициях и
идеологии римской армии, общества и его правящей элиты.
Изучение с данной точки зрения римской идеологии военного ли-
дерства не только позволяет глубже и полнее понять саму римскую ци-
вилизацию в ее конкретно-историческом своеобразии, но дает также
исключительно ценный материал для историко-сравнительных исследо-
ваний, поскольку одним из исследовательских приоритетов современ-
ного исторического познания все более становятся те инвариантные,
воспроизводимые во времени явления, ценности и традиции, функцио-
нальные связи между историческими факторами, которые образуют со-
держательную характеристику понятия «цивилизация»11. Вполне оче-
видно, что каждое общество и государство вырабатывает свои специфи-
ческие взгляды на роль и качества военного лидера, свой образ идеаль-
ного военачальника, ориентируясь на образцы и примеры прежде всего
собственного исторического прошлого и используя собственную систему
понятий. Но вместе с тем нельзя отрицать и наличия некоторых универ-
2-11115
33
сальных, инвариантных для разных эпох качеств, требуемых от военных
линеров. В этой установке на историко-сравнительный ракурс исследо-
вания заключается второй момент, обусловливающий актуальность об-
ращения к названной теме. Следует, однако, со всей определенностью
подчеркнуть, что при всей инвариантности многих своих элементов,
обусловленной общими интенциями и спецификой военной деятельно-
сти, идеологическое осмысление и оформление военной власти всегда
исторически конкретны, имеют свою внутреннюю логику и иерархию
составных элементов, обусловливаются историческими и культурными
традициями данного общества, его социальной и политической структу-
рой, характером и уровнем развития военной организации. Поэтому при
изучении идеологии военного лидерства в том или ином конкретном
обществе прошлого недопустимо увлекаться возможными аналогиями и
следует помнить о том, что главной целью исторического исследования
всегда остается выявление конкретно-исторического наполнения
«универсальных» категорий и акцентирование уникальности изучаемых
феноменов. Во избежание анахронизмов надлежит руководствоваться
презумпцией «инаковости» прошлого12.
Наконец, третья причина связана с состоянием дел в современной
историографии, посвященной военной истории Древнего Рима. Если
социокультурные и идеологические аспекты функционирования рим-
ской государственной власти на разных уровнях исследуются в совре-
менной науке достаточно интенсивно и результативно13, то этого нельзя
сказать о власти военной. Соответствующие аспекты этой последней
еще не получили достаточно подробного и глубокого освещения в но-
вейшей историографии, несмотря на то, что изучение военно-полити-
ческой истории и армии Древнего Рима всегда было и остается одним
из ведущих направлений в мировом антиковедении. Работы, в которых в
той или иной степени затрагивается интересующий нас предмет, очень
немногочисленны и не дают его целостного исследования в историко-
антропологическом ракурсе. Ряд важных вопросов, относящихся к идео-
логии военной власти (в частности, истоки, содержание и эволюция
понятий и представлений, составляющих «идеологию победы» и образ
идеального римского полководца), были рассмотрены в книге
Р.Комбэ14, но автор ограничивается только эпохой Республики и не
прослеживает соответствующих традиций во времена Империи, так что
остается неясной последующая их судьба. Периодом Средней и Поздней
республики ограничивается также и Н.Розенштайн в своем интересном
исследовании, посвященном выяснению причин особого отношения к
побежденным военачальникам в Риме, которое, по мнению автора, объ-
ясняется главным образом специфическими взглядами римлян на роль и
качества полководца15. Римская «идеология победы», воплотившаяся в
34
победных сооружениях и ритуалах, получила подробное освещение в
работе Ж.-Ш.Пикара16. В обстоятельном исследовании Дж.Кэмпбелла
«Император и римская армия» наряду с освещением традиционных во-
просов данной темы (присяга, жалованье, юридические льготы, полити-
ческая лояльность войск и т. д.) рассмотрены также некоторые социаль-
но-психологические и идеологические стороны взаимоотношений импе-
ратора и солдат (в частности, представления о воинском товариществе,
связывающем императора и солдат), характер и критерии формирования
офицерского корпуса римской армии, которые, как показывает автор, во
многом определялись традиционными воззрениями римлян17. В работах
М.Г.Абрамзона предпринята попытка исследовать на нумизматическом
материале содержание тех пропагандистских лозунгов и идей, которые
представляли официально-идеологические взгляды на роль императора
как военного лидера18. Интересные наблюдения и выводы по частным
аспектам рассматриваемой темы имеются и в ряде других исследованиях
недавнего времени. Так, Д.Доусон обратил внимание на своеобразное
сочетание элитарно-аристократических и гражданско-общинных эле-
ментов в римском милитаризме, подчеркнув, что ключ к военной сис-
теме римлян лежит прежде всего в милитаристской культуре Рима19.
Дж.Лендон, рассматривая понятия «чести» и «почета» как важные эле-
менты и факторы осуществления власти в римском мире, имевшие пер-
востепенное значение и в армейской среде, отметил, что в сфере чести
ценности аристократии и простых солдат во многом совпадали, так как
в Риме аристократия была по своему происхождению сражающейся зна-
тью и военные достижения в ее среде всегда сохраняли высокий пре-
стиж. Принципиально важным представляется развиваемый Лендоном
тезис о том, что деятельность властей — от императора до простых сол-
дат и сборщиков налогов - воспринималась и оценивалась современни-
ками не в функциональных аспектах, а в персональных и моральных
категориях20. Важно отметить, что в последнее время система ценно-
стей, которой руководствовалась римская элита, рассматривается в ис-
следовательской литературе как важнейший фактор, определявший во-
енную деятельность и военную политику римского государства. На ма-
териале республиканской эпохи на значение этого фактора указал
В.Харрис21, а применительно к периоду Империи данная точка зрения
недавно была убедительно аргументирована С.Маттерн, которая, в част-
ности, показала, что «большая стратегия» Рима предстает как комплекс
традиционных идей, представлений и ценностей, а отнюдь не как нечто
похожее на геополитическую стратегию в современном смысле22.
Ограничившись этим кратким историографическим обзором, под-
черкнем, что названные работы, несомненно, раздвигают канонические
границы исследований по римской военной истории и находятся в рус-
2’
35
ле новейших историографических тенденций, свидетельствуя, что наши
представления о римской армии, военной политике и роли военной
элиты нуждаются в качественно новом осмыслении с точки зрения ду-
ховных и идеологических факторов, лежащих в основе функционирова-
ния военной системы Рима. Без пристального исследования этих факто-
ров невозможно объяснить некоторые парадоксальные на современный
взгляд феномены и традиции военной и государственной системы ан-
тичного Рима, например, принципиальный «дилетантизм» высших во-
енных кадров римской армии, отсутствие в Риме системы специального
военного образования и того, что можно назвать военно-стратегическим
планированием, роль религиозных мотивов в военной деятельности,
традицию единоборств римских военных начальников с вражескими
вождями, отношения патроната-клиентелы, связывавшие полководцев
(императоров) с войском, и многие другие. Анализ современной науч-
ной литературы в целом показывает, что ментально-идеологические
факторы осуществления высшего военного руководства еще не выделе-
ны как особый предмет изучения и как исследовательская проблема.
Для обозначения этого предмета нам представляется целесообраз-
ным использовать понятие «идеология военного лидерства», которое име-
ет более узкое и конкретное содержание, нежели используемое иногда в
литературе понятие «идеология победы» или «идеология войны». Если
давать самое общее определение этого понятия, то можно сказать, что
идеология военного лидерства представляет собой совокупность ценно-
стных представлений, парадигм, критериев, взглядов и идеалов, харак-
теризующих принятые в данном обществе (или в определенных его сег-
ментах) воззрения на то, каким должен быть высший военный руково-
дитель, какими качествами надлежит ему обладать для успешного вы-
полнения своей миссии. Именно на основе такого рода воззрений фор-
мируются образцы деятельности и целеполагания, практические модели
и стили поведения военачальников. Иными словами, речь идет прежде
всего об образе идеального военачальника, каким он представляется
современникам, хотя, разумеется, содержание идеологии военного ли-
дерства в целом гораздо шире такого образа (который, в свою очередь,
часто является составной частью образа идеального правителя вообще).
Она включает также целый ряд других существенных компонентов. Об
идеологии же в данном случае уместно говорить прежде всего потому,
что соответствующие представления и характеристики в основном нахо-
дят свое эксплицитное выражение в официальных формулах восхвале-
ния победоносных военачальников (например, в постановлениях сена-
та), в пропагандистских лозунгах, в высказываниях, оценках и размыш-
лениях тех, кого можно назвать идеологами, т. е. писателей, историков,
ораторов и авторов военно-теоретических трактатов23. Эта идеология в
36
неявном виде присутствует в системе отбора и назначения на высокие
командные должности24. Она находит свое отражение в семантике и сти-
листике памятников изобразительного искусства и победных церемо-
ний25. Она неразрывно связана с религиозными представлениями (в том
числе и с императорским культом в Риме) и с той общественно-
исторической мифологией («римским мифом»), которая есть идеализиро-
ванное отражение реальности, живущее в сознании коллектива и влияющее
на его мироотношение26. Наконец, нельзя забывать и о том, что в солдат-
ской среде складывается свое видение необходимых и одобряемых качеств
полководца, которое может совпадать, а может и расходиться с официально
или неофициально провозглашаемыми идеалами правящей элиты27.
Изучение в таких ракурсах идеологии военного лидерства, несо-
мненно, может обнаружить значимые точки ее соприкосновения и с
римской аксиологией в целом, и с официальным политике-идеологи-
ческим дискурсом, и коллективными представлениями широких слоев
населения, и общественным мнением самой солдатской массы. Рассмат-
риваемая таким образом, идеология военного лидерства выступает од-
ним из компонентов ментальности, которая не сводится ни к интеллек-
туальным концепциям элит или отдельных мыслителей, ни к истории
эмоций и представлений, ни к психике, ни к идеологии, но всегда пред-
ставляет собой, как отмечается многими исследователями, некую уни-
кальную комбинацию характерных и взаимозависимых элементов28.
Близость, взаимосвязанность понятий ментальности и идеологии воен-
ного лидерства определяется прежде всего тем, что их основным струк-
турирующим элементом являются ценностные ориентации, относящие-
ся, с одной стороны к этике, т. е. формальному, официально и публич-
но санкционированному, сознательно поощряемому в данном обществе
поведенческому коду, нормативному идеалу, а с другой — к практиче-
ской морали, которая воплощается в нравах и привычках, в индивиду-
альных стилях поведения, в неотрефлектированных суждениях и оцен-
ках членов той или иной группы. В последнем случае мы имеем дело с
теми идейными комплексами, которые, по словам А.Я.Гуревича, пред-
ставляют собой «не порожденные индивидуальным сознанием завер-
шенные в себе духовные конструкции, а восприятия такого рода идей
социальной средой, восприятие, которое их бессознательно и бескон-
трольно видоизменяет»29.
Очевидно, что в определенных своих аспектах эти две стороны —
сознательно формулируемые воззрения (идеологемы) и бессознательные
(или полуосознаваемые) восприятия и оценки — могут противоречить
Друг другу, меняя это свое соотношение в разные периоды времени и в
разных обстоятельствах. Поэтому одни и те же качества или действия
военного лидера могут получать совершенно различные, подчас проти-
37
воположные оценки в той или другой системе координат, в зависимости
от времени, ситуации и конкретного адресата или автора данной оцен-
ки. В качестве характерного примера можно указать на представление о
боевом соратничестве, товариществе полководца (императора) и его
солдат, которое подчеркивалось использованием семантически очень
значимого слова commilitones (соратники, боевые товарищи) при обра-
щении командующего к воинам30. Если Юлий Цезарь вполне созна-
тельно называл на сходках своих солдат «соратники», чтобы, как указы-
вает Полиэн, этим наименованием, показывающим равенство, возбудить
в них готовность к перенесению опасностей31, то его приемный сын и
основатель принципата Октавиан, хотя в период гражданской войны сам
пользовался таким обращением, после утверждения у власти не просто
сильно осуждал своего дядю за этот «новый прием» ([Aur. Viet.] Epit.
1.16), но и предпринял специальные меры, чтобы искоренить его из
практики общения с воинами32. Однако со времени Траяна (с начала
II в.) такое наименование воинов не только утверждается в практике
устных обращений императоров, но попадает даже в официальные до-
кументы, в частности в императорские конституции33.
Следует также иметь в виду, что многие общие идеологемы и цен-
ностные представления, характеризующие римскую цивилизацию как
таковую, подвергались в военной сфере, особенно с созданием профес-
сиональной армии, определенной селекции, «мутациям» и переосмыс-
лению. Одни и те же аксиологические категории и представления (а
также соответствующие термины, их обозначавшие) по-разному звучали
в военном и гражданском мирах. Это касается в первую очередь таких
базовых для римской аксиологии концептов, как «доблесть» (virtus) (и ее
конкретные проявления: рассудительность, храбрость, стойкость, преду-
смотрительность и т. д), «честь» (honor), «верность» (tides), «суровость»
(severitas), «авторитет» (auctoritas) и др.34 Особого внимания, безусловно,
заслуживает virtus — всеобъемлющая и ключевая категория римской сис-
темы ценностей, имевшая несомненные военные истоки, но со време-
нем превратившаяся в универсальное этическое понятие. Ей посвящена
огромная исследовательская литература35, но она остается пока недоста-
точно исследованной именно как концепт идеологии военного лидерст-
ва, т. е. как совокупность нормативных качеств римского полководца.
Говоря о системе ценностей, лежащей в основе идеологии военного
лидерства, необходимо учитывать, что этические ценности тесно взаи-
мосвязаны с официально признанными и часто юридически закреплен-
ными нормами поведения, но не совпадают с ними. В данном случае
можно согласиться с теоретическими выводами Л.И.Иванько, согласно
которым первые в большей степени соотносятся с целеполагающими
сторонами человеческой деятельности, тогда как вторые тяготеют пре-
38
имущественно к средствам и способам ее осуществления. Нормативная
система строится на внутренней монолитности и более жестко детерми-
нирует деятельность, чем ценностная, ибо нормы не имеют градаций
(им либо следуют, либо нет, рискуя оказаться под воздействием соответ-
ствующих санкций), в то время как ценности различаются по
«интенсивности» и имеют иерархическую градацию36.
Изучение соответствующих норм требует прежде всего системного
анализа военно-организационных структур, предписаний государствен-
ного и военного права, характера военной иерархии и субординации.
Выявление же ценностных компонентов идеологии военного лидерства
предполагает систематизацию всех признаков, характеризующих норма-
тивные качества и модели поведения полководца, с точки зрения тех
ценностных приоритетов, с которыми сообразовывались сами римляне.
К этим признакам следует отнести: положительные или негативные су-
ждения, провозглашаемые идеалы и наказуемые нарушения, лексемы,
описывающие добродетели и пороки военного лидера, господствующие
метафоры и литературно-риторические топосы, «общие места», а также
те исторические образы и примеры полководческой «доблести» (exempla
virtutis), на которые чаще всего ссылались последующие поколения. Та-
кого рода подход к реконструкции присущего людям прошлого миро-
воззрения успешно реализуется в современных исследованиях различ-
ных разделов римской истории, например, в работе французского исто-
рика Ж.-М.Давида, посвященной судебному патронату в Риме37. По
мнению французского историка, для воссоздания кодов римской этики
необходимо сопоставлять все названные признаки и выстраивать их ряды,
выявляя тем самым топику праведных и неправедных поступков, предопре-
делявшую конкретный выбор поведения; при этом следует «твердо придер-
живаться той точки зрения, что чувства, которые кажутся нам вполне оди-
наковыми для всех обществ, были совершенно своеобразными, внутренне
определенными, а Цицерону или Тациту придавать значения не больше,
чем этнолог своим информаторам из племени бороро»38.
Таким образом, для изучения идеологии военного лидерства наи-
большее значение имеет лексико-терминологический, семиотический и
контекстуальный анализ, нацеленный на установление корреляций ме-
жду структурными, жанровыми и языковыми особенностями привле-
каемых античных текстов, с одной стороны, и мировосприятием их ав-
торов, структурами и элементами (явными или неявными) представлен-
ной у них идеологической системы, с другой. При этом для исследова-
ния важны не столько особенности индивидуальных взглядов того или
иного античного автора, сколько некие общие идеи, словесные штампы,
идеологические клише и устойчивые оценки, с помощью которых мыс-
лилась, описывалась, оценивалась, а в конечном счете и воспроизводи-
39
лась (транслировалась) из поколения в поколение та или другая модель
поведения военачальника и полководца. В этой связи нельзя не при-
знать справедливой и плодотворной мысль Ж, Ле Гоффа о том, что при
изучении ментальных феноменов нужно обращать внимание не только и
даже не столько на то, «что», сколько на то, «как» говорится, выявляя
прежде всего топосы “ эту «соединительную ткань духа»39* Обращаясь к
литературным топосам, мы, конечно, имеем дело с риторикой, которая -
будь то собственно ораторская проза, эпическая поэзия или же сочине-
ния историографического жанра - очень часто бесконечно далека от
реальности. Но надо иметь в виду, что для античного взгляда на вещи, в
противоположность современному, общее место, по верному замечанию
С*С.Аверинцева, есть «нечто абсолютно необходимое, а потому почтен-
ное. Общее место — инструмент абстрагирования, средство упорядочить,
систематизировать пестроту явлений действительности, сделать пестроту
легко обозримой для рассудка»40. Поэтому античная риторика предстает
как подход к обобщению действительности* С этой точки зрения очень
многое может дать использование малодостоверных или даже фиктивных
источников, ибо, каким бы ни было их отношение к факту, все они пока-
зывают, как люди прошлого воспринимали и мыслили порядок вещей, что
они ожидали от военного лидера. «Если на протяжении нескольких веков и
обширных пространств люди высказывают одни и те же предположения и
повторяют одну и ту же ложь, замечает в этой связи Дж.Лендон, — то,
значит, мы имеем возможность сделать определенные заключения из этих
предположений и лжи»41*
Изучение римской идеологии военного лидерства предполагает об-
ращение в первую очередь к литературным источникам - памятникам
ораторской и историографической прозы, политико-философским и
военно-научным трактатам* При этом, рассматривая преимущественно
феномены и концепты, относящиеся к эпохе Поздней республики и
Принципата, нельзя не учитывать сочинения греческих писателей клас-
сического и эллинистического времени, а также произведения поздне-
античных и ранневизантийских авторов (Либания, императора Юлиана,
Вегеция, Маврикия, Латинские панегирики и др*)* Это обусловлено
прежде всего тем, что в области политической и военной теории римля-
не многое заимствовали из эллинского наследия, творчески его перера-
батывая и адаптируя к своей системе ценностей, и, в свою очередь, вы-
работали своеобразные традиции и идеологию властвования, ставшие в
последующие века образцом для подражания и заимствования. Соответ-
ственно, одним из главных направлений исследования должно быть
выявление исторической преемственности идей и представлений о во-
енной власти на протяжении многих веков — от греческой классики до
византийского времени*
40
Привлечение столь широкого круга литературных текстов, относя-
щихся к периоду от IV в. до н.э. и до IV-VI вв. н.э., связано также с тем,
что генезис и эволюция ментально-идеологических структур выражает-
ся, как правило, в латентных сдвигах, которые бывает очень трудно об-
наружить в источниках. Необходимо также учитывать, что сила воздей-
ствия ментальных структур на практическое поведение людей заключена
в их длительности, ибо эти структуры представляют собой унаследован-
ные от прошлого рамки, которые невозможно изучать на коротких вре-
менных промежутках42. Поэтому вполне закономерна переориентация
мысли исследователей, работающих в русле историко-антропологичес-
кого подхода, с динамики и диахронии на статику и синхронию, с раз-
вития на функционирование43. Одной из методологических основ такой
перестановки акцентов является концепция социального воспроизводст-
ва, согласно которой общества не только и не столько эволюционируют,
сколько воспроизводятся, стремясь воссоздать организующие их соци-
альные, экономические и духовные структуры, идеологические системы
в том числе44. В числе наиболее важных механизмов такого воспроиз-
водства социальной целостности следует выделить культурные тради-
ции, которые в современной теории культуры трактуются как инте-
гральное явление, пронизывающее все сферы общественной жизни и
синтезированно выражающие самые разнообразные виды групповых,
социально организованных стереотипов человеческой деятельности,
аккумулируя и транслируя принятый в тех или иных общностях соци-
альный и духовный опыт, т. е. выступают как специфический способ
социального наследования и групповой самоидентификации45. В таком
значении понятие культурной традиции позволяет охватить не только обы-
чаи и ценностные установки, но и ряд родственных им форм, в том числе
юридически регламентированные установления и систему воспитания, ибо,
как отмечает П.Берк, традиции не сохраняются автоматически, благодаря
«инерции», но в значительной мере передаются в результате упорной рабо-
ты различных агентов социализации (родителей, наставников и т.д.)46.
Важно иметь также в виду, что основы многих традиций военного
лидерства закладывались конкретными деятелями, опыт которых стано-
вился в последующих поколениях образцом для подражания или стили-
зации. Если герои Ранней и Средней республики (Камилл, Цинциннат,
Манлии, Деции, Фабий Максим, Катон Старший, Эмилий Павел и др.)
воплощали и персонифицировали то, что римляне относили к mores
maiorum, то полководцы более поздних времен (Марий, Сулла, Цезарь,
Траян) привносили в римские представления о военном лидере новые
моменты, касающиеся, например, особой парадигмы взаимоотношений
с войском или харизматического характера личности военного лидера.
41
Такого рода моменты органически включались со временем в идеологию
императорской власти.
Таким образом, тема идеологии военного лидерства охватывает
очень широкий круг конкретных аспектов и предполагает обращение ко
многим смежным проблемам социальной, политической, культурной и
военной истории Древнего Рима. В числе наиболее важных задач ее
исследования можно назвать следующие:
— изучение содержания и иерархии основных концептов идеологии
военного лидерства в их соотношении с базовыми ценностями римского
общества, а также с точки зрения их эволюции в контексте взаимодей-
ствия традиционно-римских, полисно-республиканских и новых,
«имперских» элементов;
— реконструкция образа идеального римского полководца с учетом
специфики его трактовки в различные исторические эпохи и у разных
авторов;
— выявление моделей поведения военного лидера в различных си-
туациях (на войне, в повседневных взаимоотношениях с подчиненными,
в условиях солдатского мятежа и т. д.);
— анализ содержания и характера военных знаний и военного вос-
питания в Риме.
Данная проблематика не может успешно разрабатываться без учета
общеисторического контекста и эволюции различных параметров рим-
ской военной организации (структуры и социального состава команд-
ных кадров, стратегии и тактики, места и роли армии в государственном
механизме). Учитывая глубокий консерватизм римских военно-
политических институтов, значительную инерционность идеологических
представлений и социокультурных традиций, в их исследовании невоз-
можно ограничиться более или менее узкими хронологическими рамка-
ми, но необходимо обращаться как к более ранним, так и более позд-
ним периодам римской истории, чтобы обнаружить истоки и главные
векторы развития рассматриваемых феноменов. Очевидно также, что
историческое своеобразие римской идеологии военного лидерства не
может быть в полной мере понято без сопоставления с аналогичными
ментально-идеологическими комплексами иных эпох и народов.
Ле Гофф Ж. «Анналы» и «новая историческая наука* // Споры о главном:
Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской
2 школы «Анналов». М., 1993, С. 9L
{Михина ЕМ] От составителя // История ментальностей, историческая ан-
тропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 6-
7, 17. Примеч. 2 (с основной литературой). Из новейших работ, в которых
рассматриваются истоки, проблемное поле и методы исторической антропо-
логии, см.: Ястребицкая АЛ. О культур-диалогической природе историогра-
фического: Взгляд из 90-х // XX век: Методологические проблемы историче-
42
3
4
5
5
7
8
9
10
11
12
13
ского познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2 ч. / ИНИОН РАН. Ч. I. М.,
2001. С. 8-53; Dressel G. Historische Anthropologie, Eine EinfUhrung. Wien; Kttln;
Weimar, 1996; Vom Menschen. Handbuch Historische Anthropologie / Hrsg. Ch,
Wulf Weinheim; Basel, 1997; Dulmen R. Historische Anthropologie: Entwicklung,
Probleme, Aufgabcn. 2. durges. Aufl. Kttln etc., 2001.
Из огромного массива литературы, посвященной данной категории, следует в
первую очередь выделить многочисленные работы крупнейшего отечествен-
ного медиевиста АЯ.Гуревича: Гуревич А.Я. Изучение ментальностей: соци-
альная история и поиски исторического синтеза // Советская этнография.
1988. № 6; он же. Историческая наука и историческая антропология // Во-
просы философии. 1988. № I. С 56-70; он же. Ментальность // 50/50: Опыт
словаря нового мышления. М., 1989. С. 454-455; он же. Социальная история
и историческая наука // Вопросы философии. 1990. № 4. С. 23-35; он же. От
истории ментальностей к историческому синтезу // Споры о главном... С. 16-
29; он же. Ментальность как пласт социальной целостности (ответ оппонен-
там) Ц Там же. С. 50; он же. Исторический синтез и Школа «Анналов». М.,
1993; он же. «Территория историка» // Одиссей. Человек в истории. 1996. М.,
1996. С. 81-109. См. также: Вовелъ М. Ментальность // 50/50: Опыт словаря
нового мышления. С. 456-459; Рожанский М. Ментальность // Там же. С.
459-463; Дубов И.Г Феномен менталитета: психологический анализ // Вопро-
сы психологии. 1993. № 3. С. 20-29; Михина Е.М. Размышляя о семинаре.
Субъективные заметки // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1993. С. 305.
Михина ЕМ. От составителя... С. 11; Гуревич А.Я. Историческая наука и исто-
рическая антропология... С. 56; он же. К пониманию истории как науки о че-
ловеке // Историческая наука на рубеже веков. М., 2001. С. 166; Репина JLIL
Парадигмы социальной истории в исторической науке XX столетия (Обзор)
// XX век: Методологические проблемы исторического познания... С. 78.
Сенявская Е.С. Теоретические проблемы военной антропологии: историко-
психологический аспект // Homo belli — человек войны в микроистории и ис-
тории повседневности: Россия и Европа XVIII— XX веков. Материалы Россий-
ской научной конференции. Н.Новгород, 2000. С. 10-27; она же. Военно-
историческая антропология как новая отрасль исторической науки // Военно-
историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы
развития. М., 2002, С. 5-22.
Ястребицкая АЛ. Указ. соч. С. 30.
Бессмертный ЮЛ. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о
концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории.
1995. М., 1995. С. 15.
Там же. С. 16.
Harris W V. War and Imperialism in Republican Rome. 327-70 BC. Oxford, 1979. P. 9-53;
Hopkins K. Conquerors and Slaves: Sociological Studies in Roman History. Vol. L
Cambridge; L.; N.Y.; Melbourne, 1978. P. 25-37; Dawson D. The Origins of Western
Warfare. Militarism and Morality in the Ancient World. Boulder; Oxford, 1996. Passim,
Кнабе ГС. Метафизика тесноты. Римская империя и проблема отчуждения //
ВДИ. 1997. № 3. С. 67.
Хвостова К.В. История: проблемы познания // Вопросы философии. 1997.
№ 4. С. 69.
Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология... С. 59.
В числе наиболее важных работ последних трех десятилетий можно назвать:
УеупеР. Le paine et cirque. Sociologie historique dhun pluralisme politique. P., 1976;
Millar E The Emperor in the Roman World (31 BC - AD 137). Ithaka; N.Y., 1984; Cizek
E Mentality et institutions politiques romaines. P., 1990; ElaigE. Den Kaiser herausforden:
die Usurpation im Rttmisctien Reich. Frankfurt; N.Y., 1992; Lendon J.E. Empire of
43
Honour. The Art of Government in the Roman World, Oxford, 1997; Ando C. Imperia)
Ideology and Provincial Loyalty in the Roman Empire. Berkeley; Los Angelos; 2000. В
отечественной историографии по данной проблематике следует выделить работы
Г.С.Кнабе, Я.ЮМежсрицкого и АЛ.Смышляева: Ллобе ГС, Материалы к лекци-
ям по общей теории культуры и культуре античного Рима, М., 1993; Межерицкий
Я.Ю. «Республиканская монархия»: метаморфозы идеологии и политики импера-
тора Августа. Калуга; М., 1994; Смышляев AJI. Вступление наместника в провин-
циальный город: церемония adventus по Улъпиану // ВДИ. 1991. № 4. С. 106-117;
до же. Civilis dominatio: римский наместник как магистрат (к вопросу об особен-
ностях римской государственности в эпоху ранней Империи) // Государство в ис-
тории общества (к проблеме критериев государственности). М.т 1998. С. 282-295;
он же. Римский наместник в провинциальном городе: otium post negotiant //
ВДИ. 1999. Ne 4. С. 59-70.
14 Combes Я Imperator (Recherches sur femploi et la signification du titre d’imperator
dans la Rome rtpublicaine). P , 1966.
15 Rosenstein N. Imperatorcs victi: Military defeat and aristocratic competition in the
middle and late Republic. Berkeley, 1990.
16 PicardG.-Ch. Les trophies remains. P., 1957.
17 Campbell IB The Emperor and the Roman Army: 30 BC - AD 235. Oxford, 1984,
10 Абрамзон М.Г Римская армия и ее лидер по данным нумизматики. Челя-
бинск, 1994; он же. Монеты как средство пропаганды официальной политики
Римской империи. И., 1995; он же. Император и армия в римской монетной
типологии Ц ВДИ. 1996, № 3. С. 122-137.
19 Dawson D. Op. cit.
20 LendonJE. Empire of Honour. The Art of Government in the Roman World. Oxford,
1997.
21 Harris И< И Op. cit.
22 Mattern S.P. Rome and the enemy: Imperial strategy in the Pricipate, Berkeley etc.,
1999. Реферат данной работы см.: Реферативный сборник ИНИОН РАН. Со-
циальные и гуманитарные науки. Серия 5. История. 2002. № 2. С. 13-22.
23 Махяакж А.В. «Стратегикос» Онасандра и идеология военного лидерства в
Древнем Риме // Проблемы антиковедения и медиевистики (к 25-летию ка-
федры истории древнего мира и средних веков в Нижегородском университе-
те): Межвуз. сб. науч. тр. Н.Новгород, 1999. С. 29-35; он же. Модель идеаль-
ного полководца в речи Цицерона «О предоставлении империя Гн. Помпею»
// Акра. Сборник науч, трудов. Н.Новгород, 2002. С. 96-109,
Махлаюк А.В. Nobilitas ducis в римской идеологии военного лидерства // Из
истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 7. Н.Новгород, 2001. С. 75-90.
О «римском мифе» и о роли в римском коллективном сознании обществен-
но-исторических мифов см,: Штаерман ЕМ. От гражданина к подданному //
Культура Древнего Рима. Т. I. М., 1985. С. 35 слл.; Кнобе ГС. Римский миф и
римская история // Жизнь мифа в античности: Материалы научной конфе-
ренции «Випперовские чтения — 1985». Вып. XVIII. Ч. I. М., 1988. С.241-252;
он же. Рим Тита Ливия - образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима
от основания Города. Т. 111. М., 1993. С. 590-655; он же. Материалы к лекци-
ям по общей теории культуры... С. 456-466.
См., например: Picard G.-Ch. Op. cit. Passim; idem. L’iddologie de la guerre et ses
27 monuments dans fEmpire Romain // Revue archtologique. 1992, T. l.P. 111-141.
Подробно см.: Махлаюк А.В. Римский полководец в общественном мнении
солдат // ХП-с чтения памяти профессора С. И.Архангельского: Материалы
м международной науч, конференции. Н.Новгород, 2001. С. 74-82.
См., например: История ментальностей, историческая антропология, Зару-
бежные исследования в обзорах и рефератах. М.» 1996. С. 10, 98; Шкура-
44
29
30
31
32
33
34
35
35
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
тов В.А. Историческая психология. 2-с изд., псрераб. и доп, М., 1997. С. 120;
Vovelle Л/ Ideologies et mentalites. Р., 1982. Р. 1-12; Burke P. History and Social
Theory. 2-d ed. Cambridge, 2000. P. 94-96.
Гуревич AJL Исторический синтез и Школа «Анналов»... С. 231.
Campbell J.B, Op. cit. Р. 37 (Г.
Polyaen. VII 1.23.22. Ср. Suet. Div. hil, 67.2: blandiore nomine «commilitones»
appellabat («он обращался (к воинам) с более ласковым наименованием
«соратники»).
По свидетельству Светония (Aug. 25.1), Октавиан «после гражданских войн
уже ни разу ни на сходке, ни в приказе не называл воинов «соратниками», а
только «воинами», и не разрешал иного обращения ни сыновьям, ни пасын-
кам, когда они были военачальниками: он находил это слишком льстивым и
для военных порядков, и для мирного времени, и для достоинства своего и
своих близких» (пер. MJI. Гаспарова).
Campbell J,B. Op. cit. Р. 37. См. также: Махлаюк А.В. Армия Римской импе-
рии. Очерки традиций и ментальности. Н.Новгород, 2000. С. 103-104.
Их анализ на материале республиканского времени можно найти в упоми-
навшейся выше книге Р. Комбз
См.: Махлаюк А.В. Армия Римской империи... С. 145, Примем. 3.
Иванько Л.И. Ценностно-нормативные механизмы регуляции // Культурная
деятельность: опыт социологического исследования. М., 1984. С. 50-51.
David J.-M. Le patronat judicaire au dernier sidcle de la r£publique romaine. Ecole
fran^aise de Rome, 1992. Подробный разбор данной книги и обсуждение мето-
дологических проблем, связанных с исследовательским подходом автора, см.:
Кнобе ГС. Судебный патронат в Риме и некоторые вопросы методологии (По
поводу книги Ж.-М.Давида «Судебный патронат в Риме в последнее столетие
республики») Ц ВДИ. 1994. № 3. С. 58-77.
Давид Ж.-М. Ответ Георгию Степановичу Кнабе // ВДИ. 1995. № 2. С. 212-213.
Le Goff J. Les mentalit£s: une histoire ambigue // Mentalitdtengeschichte. Zur
Rekonstruktion geistlicher Prozesse / Hrsg, von Ulrich Raulf. W. Berlin, 1987. P. 27
(цит. по.: История ментальностей, историческая антропология... С. 42.).
Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности // По-
этика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 16. Ср. Он же. Античная ри-
торика и судьбы античного рационализма // Античная поэтика. Риторическая
теория и литературная практика. М., 1991. С. 18.
Lendon J.E. Op. cit. Р. 28. Ср. также его замечание: «Если историческая традиция
изображает честь как важный элемент управления, значит честь - нечто большее,
нежели риторика: она, по меньшей мере, есть идеология» (Ibid. Р. 25).
Лепти Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной
целостности // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 163.
Гуревич А.Я Исторический синтез и Школа «Анналов»... С. 282.
Ср, Давид Ж.-М. Указ. соч. С. 213.
Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука (логико-методологический
анализ), М., 1983. С. 153-154, 162, 170; ан же. Узловые проблемы теории культур-
ной традиции // Советская этнография. 1981. № 2. С. 80. См. также дискуссию по
этой статье: Советская этнография. 1981. № 2. С. 97-115; № 3. С. 45-78.
Burke Р. Op. cit. Р. 125. Отсюда, кстати сказать, вытекает необходимость изу-
чения в рамках рассматриваемой темы такого вопроса, как характер и содер-
жание системы военного воспитания и образования римской знати.
И. Е. Ермолова
ЦЕННОСТИ И ПСИХОЛОГИЯ РИМСКОГО ВОИНА
(ПО ПРОИЗВЕДЕНИЮ АММИАНА МАРЦЕЛЛИНА)
Все виды исторических сочинений несут на себе отпечаток своего
времени, субъективный момент присущ любому из них, полностью бес-
пристрастных и объективных произведений не существует. В процессе
исследования всякого исторического сочинения возникает вопрос о том,
в какой мере субъективные факторы повлияли на степень его достовер-
ности. При попытке решения данного вопроса по необходимости встает
проблема личности автора сочинения и его жизненного опыта, неиз-
бежно отразившегося в тексте. В отношении античных историков эта
проблема, как правило, трудноразрешима, так как биографические све-
дения о них либо крайне скудны, либо вовсе отсутствуют. Чаще всего
они могут быть извлечены только из самого изучаемого произведения.
Сочинение Аммиана Марцеллина, от которого до нашего времени со-
хранились последние книги с 14 по 31, к сожалению, не исключение. О
жизни историка не сохранилось никаких сведений, неизвестны даже точ-
ные даты его рождения и смерти. Оригинальное название произведения
Аммиана Марцеллина — «Res gestae», т.е. «Деяния». Интерпретация назва-
ния может быть неоднозначной: то ли имеются в виду res gestae populi
Romani (деяния римского народа), то ли «res quas ego gessi»1 (свершения
самого автора). Исследователи творчества Аммиана Марцеллина единодуш-
но считают верным первый вариант толкования наименования, так как его
монументальный исторический труд создает содержательный образ поздней
Римской империи. Но вместе с тем он же служит единственным источни-
ком информации о жизни самого автора, хотя почти все биографические
данные, за редким исключением, носят косвенный характер.
Родился Аммиан Марцеллин на Востоке, вероятнее всего, в Антиохии2,
примерно между 330 и 335 гг., так как он сам сообщает, что начал военную
службу в свите магистра конницы Востока Урзицина в 353 г. (XIV. 9. 1 )3. В
римскую армию брали юношей не моложе 19 лет4, а в 357 г. Аммиан назы-
вает себя adulescens5 (XIV. 10. 21), то есть он был в это время в возрасте
примерно 22-27 лет. Таким образом, первое, что удается узнать об этом
позднеантичном историке, указывает на его связь с военной средой. И в
дальнейшем эта связь прослеживается на протяжении всего сочинения.
Хотя почти всех античных историков в той или иной степени можно счи-
тать воинами, так как они активно участвовали в общественной и государ-
ственной жизни, а для этого, помимо соответствующего воспитания и обра-
зования, требовался определенный военный стаж, Аммиан Марцеллин, в
отличие от многих своих предшественников, был профессиональным воен-
ным и служил в римской армии много лет.
46
Аммиан происходил из высших слоев общества, так как при поступ-
лении на военную службу сразу был зачислен в офицерский корпус
protectores domestic!6 (XIV. 10. 21), а данной привилегией в середине IV
в. пользовались лишь выходцы из знатных семей7. Его знатность под-
тверждается любопытным автобиографическим эпизодом, в котором он
определяет себя как ingenuus — собственно «свободнорожденный» (XIX.
8. 6), но жалуется на то, что ему, непривычному к пешей ходьбе, вместе
с двумя случайными попутчиками именно так пришлось спасаться от
опасности пленения врагами. Когда же в их руки случайно попала ло-
шадь, ею, без каких бы то ни было возражений своих спутников, веро-
ятно, простых людей, воспользовался Аммиан и один из троих проделал
остальной, весьма неблизкий путь, верхом (XIX. 8. 7). До отставки Урзи-
цина в 359 г. (XX. 2. 5) Аммиан Марцеллин безотлучно находился при нем,
выполняя поручения как на Востоке, так и на Западе империи (XV. 5;
XVIII. 8), затем участвовал в персидском походе императора Юлиана 363 г.
(XXIII. 5. 7). Некоторое время до этого похода, неизвестно точно, в каком
качестве, видимо, продолжая числиться на офицерской должности8, и не-
сколько лет после этой неудачной военной экспедиции Аммиан жил в род-
ном городе, Антиохии9; в 380-384 гг.10 перебрался в Рим, где жил до конца
своих дней (ок. 396 г.), и где, вероятно, были написаны «Res gestae»1
Первая часть сочинения Аммиана Марцеллина, как уже было сказа-
но, не сохранилась, что затрудняет анализ отношения историка к своему
труду. Но отдельные многочисленные замечания, а также начало 26
книги, когда автор размышляет о переходе к повествованию о совре-
менных ему событиях, помогают представить, каких принципов Аммиан
придерживается на протяжении всего своего произведения. Он неодно-
кратно подчеркивает свое стремление к беспристрастному рассказу о
событиях, не допускающему ни малейшего искажения правды ложью
или умолчанием12, считает девизом своего исторического труда исти-
ну13. Аммиан Марцеллин настаивает на выделении главного и необходимо-
сти игнорирования ненужных подробностей, так как «...не подобает затяги-
вать историческое повествование незначительными мелочами»14. Но вместе
с тем, по его мнению, краткость не должна быть в ущерб содержанию, по-
тому что историк должен стараться как можно полнее осветить описывае-
мое. В частности, Аммиан таким замечанием предваряет рассказ о Персии:
«Если мое описание будет немного подробнее, то оно будет полезным для
[создания) полного представления. Ведь всякий, кто стремится к чрезмер-
ной краткости, когда повествует о неизвестном, озабочен не тем, что
[следует] яснее объяснить, а тем, что он должен опустить»15.
Все эти разрозненные элементы, а также наличие заключения ко
всему сочинению, которое делает весьма вероятным существование и
47
общего введения, свидетельствуют о том, что отношение Аммиана Мар-
целлина к труду историка было вполне сознательным и ответственным.
На фоне утраты теоретического введения особое значение приобре-
тает заключительный параграф «Деяний», в котором историк подводит
итоги написанного им: «Вот что я, бывший воин и грек по происхожде-
нию, изложил по мере сил, начав от правления Цезаря Нервы и доведя
рассказ до гибели Валента. Я обещал в труде своем представить истину
и нигде, как думаю, сознательно не отступил от этого обещания умол-
чанием или ложью. Остальные события пусть опишут другие, более
сильные, чем я, имеющие преимущество молодых лет и учености»16.
Формулировка, данная Аммианом в эпилоге: miles quondam et Graecus
чрезвычайно важна, так как позволяет говорить о самоидентификации
автора и об основах его мировоззрения.
Знаменательно то, что на первом месте в этом определении стоит
слово «воин». Вероятно, историк, в первую очередь, отождествлял себя с
римской армией, а поэтому соответствующий жизненный опыт, приоб-
ретенный во время долгой военной службы, был наиболее существен-
ным в формировании его взглядов, принес ему необходимое понимание
излагаемых событий17.
Каким же образом принадлежность Аммиана Марцеллина к воен-
ной сфере сказывается в тексте «Деяний»?
Армия являлась общеимперским институтом и очень важным неотъ-
емлемым элементом власти в поздней античности. Поэтому первое, что
бросается в глаза при чтении «Деяний», - это ощущение единства госу-
дарства как само собой разумеющегося, несмотря на то, что до офици-
ального раздела Римской империи на Запад и Восток остаются считан-
ные года. Для Аммиана Марцеллина вполне естественно, что его коман-
дира, магистра конницы Урзицина, перебрасывают с одного места служ-
бы (на Востоке), на другое (в Галлию), а затем обратно (XV. 2; XVIII. 6).
Сетования Аммиана вызывает не данное обстоятельство, а происки ин-
триганов и врагов Урзицина при императорском дворе.
Конечно, личный практический опыт повлиял на принципы отбора
материала историком в соответствии с его основными интересами. Ка-
залось бы, данное обстоятельство лежит на поверхности: «Res gestae»,
главным образом, описывают войны, как внешние - с варварскими
племенами и Персией, так и внутренние - гражданские распри в борьбе
за верховную власть, заговоры и их подавление. Но полностью относить
такую направленность исторического сочинения Аммиана на счет его
военного прошлого нельзя, так как вся римская историография (а Мар-
целлин, несмотря на его греческое происхождение, был традиционно
римским историком18) с начала своего возникновения и до конца суще-
ствования была ориентирована на политическую историю, то есть исто-
48
рию римского государства, которая и представляла собой историю не-
прерывных войн, битв и походов, в центре которой стояли полководцы
и государственные деятели и совместившие их в одном лице в эпоху
Аммиана Марцеллина императоры. Война была для Рима почти повсе-
дневной реальностью. И страшным образом этой реальности в
«Деяниях», как заметила В.И.Уколова19, стал солдат с залитой кровью
рассеченной головой, продолжающий и мертвым стоять в толпе сра-
жающихся у ворот города Амиды (XVIII, 8, 12),
Вместе с тем не следует отрицать непосредственное влияние опыта
Аммиана Марцеллина на характер описания чисто военных мероприя-
тий. Органично включены в текст «Деяний», обстоятельны и детальны
изображения осад и взятий городов и крепостей, атак и отступлений,
воинских обычаев и приемов. Примеров этому можно привести множе-
ство20. Иногда историк использует свои военные знания в экскурсах,
столь характерных для его сочинения. Так, рассказывая о флоте импера-
тора Юлиана, участвовавшем в персидском походе и о грузе, прибыв-
шем на римских кораблях, Аммиан Марцеллин пишет: «Это обстоятель-
ство дает мне повод сделать для людей, незнакомых с военным делом,
краткое, но ясное описание военных орудий, насколько это позволяют
мои скромные дарования»21. Вообще экскурсы довольно часто обусловли-
ваются отмеченным выше стремлением Аммиана к полноте описания собы-
тий, прежде всего военных. Помимо того, что в отступлениях, несомненно,
проявляется желание историка заинтересовать публику, он также старается
помочь слушателю и читателю сориентироваться во времени и пространст-
ве22. Сам Аммиан Марцеллин очень образно объясняет необходимость
включения в текст экскурсов: «...теперь я считаю своевременным показать
положение галльских земель, чтобы в описании быстрых походов и разно-
образных случайностей военных событий, разъясняя что-либо иным неиз-
вестное, не оказаться похожим на нерадивых моряков, которым приходится
чинить изношенные паруса и канаты среди бурь и волнений, хотя можно
было все это приготовить в безопасности»25.
Непосредственным отражением прошлого Аммиана являются эпи-
зоды воспоминаний о его личном участии в сложных перипетиях войн и
сражений, включенные в общую канву повествования. Главы «Деяний»,
написанные от первого лица, представляют собой настоящие военные
мемуары, в которых в наибольшей степени проявляются личностные
моменты. Автобиографические фрагменты произведения можно разделить
на две части: там, где речь идет от первого лица множественного числа
(XVIII. 6. 10-13; 20-72), ощущается тесная слитность Аммиана Марцеллина
с его боевыми товарищами, с тем подразделением, в котором он служит;
рассказ от первого лица единственного числа (XVIII, 8, 11-13; XIX. 8, 5-12)
наиболее драматичен, так как сообщает о неожиданностях и превратностях
49
судьбы, которыми изобилует любая война, несколько раз ставивших автора
на грань жизни и смерти. К его чести следует сказать, что в данных отрыв-
ках не заметно хвастовства и приукрашивания личных заслуг24, напротив,
тон повествования очень сдержанный, что только усиливает впечатление от
них и эмоциональное воздействие.
С определенной долей уверенности можно сказать, что пристальное
внимание к жизни императорского двора, особенно детальная осведомлен-
ность о судебных процессах по делам об оскорблении величества и магии
берут свое начало в служебной деятельности Аммиана Марцеллина.
Необходимо пояснить, что он принадлежал к привилегированному
корпусу протекторов-доместиков. Первоначально, со времен Галлиена,
protectores Augusti были корпусом телохранителей императора. Туда на-
бирали самых проверенных и опытных солдат, иногда после тридцати
лет службы25. Близость к императору давала церемониальные и эконо-
мические привилегии (материальные пособия, включая выплату при
отставке, льготы в судебных процессах, освобождение от некоторых об-
щественных повинностей)26, а также возможность сделать впоследствии
карьеру. Примерно в первой половине IV в. протекторы перестали быть
телохранителями, и среди них выделилась особая привилегированная
категория протекторов-доместиков27, которые входили непосредственно
в императорскую свиту. Простые протекторы с этого времени были рас-
средоточены по разным войсковым частям, где служили при командирах
более низкого ранга. Протекторы-доместики, в отличие от простых про-
текторов, составляли отдельную воинскую часть. Престиж протекторов-
доместиков был выше, чем у простых протекторов, однако функцио-
нально обе категории были схожи, поскольку, в то время как одни про-
текторы-доместики служили непосредственно при особе императора,
другие — так называемые deputati — были прикомандированы к воена-
чальникам в разных частях империи и фактически служили при них в
качестве штабных офицеров2®. Именно в таком качестве проходил служ-
бу при Урзицине Аммиан Марцеллин. Вероятно, по своим служебным
обязанностям протекторы-доместики и простые протекторы не слишком
отличались друг от друга, так как Аммиан одного и того же человека
может называть и так, и иначе: Иовиан (будущий император) фигуриру-
ет в «Деяниях» и как protector domesticus (XXL 16. 20), и как protector
(XXV. 5. 8), и как domesticus (XXV. 5. 4); Тевтомер — и как protector
domesticus (XV. 3. 9), и как protector (XV. 3, 11).
Как и простые протекторы, протекторы-доместики на первых порах
продолжали набираться из заслуженных солдат. Но приблизительно с
середины IV в. в корпус протекторов-доместиков начинают проникать
люди, до того в армии не служившие. Аммиан Марцеллин упоминает
некоего Антонина, бывшего богатым купцом, а затем ставшего протек-
50
тором (XVIII. 5. 1). Наиболее типичной фигурой среди протекторов-
доместиков становится молодой человек из семьи высокопоставленного
офицера (XIV. 10. 2; XXVI. 6. 14). Выполняя самые разнообразные пору-
чения, и не только чисто военного характера29, молодые люди приобре-
тали необходимый практический опыт и затем быстро продвигались по
службе, как об этом свидетельствует Аммиан Марцеллин: «Старшие из
нашего сотоварищества были повышены до командных должностей...»30.
Многие протекторы-доместики, находясь в окружении высших
должностных лиц империи, помимо своих прямых обязанностей, волей-
неволей вынуждены были участвовать в политических интригах (XVIII.
3. 6), выполнять сомнительные поручения (XV. 5. 21-31; XXVIII. 6. 21),
или, в лучшем случае, быть свидетелями всего этого. Видимо, благодаря
собственному опыту Аммиана Марцеллина такого рода и опыту его то-
варищей, а также слухам, распространявшимся в их среде, «Res gestae»
содержат чрезвычайно много сведений о политической атмосфере импе-
раторского двора и об ожесточенной борьбе за власть и влияние внутри
него. Опыт этот был, вероятно, богатым, если даже по мимолетным за-
мечаниям историка понятно, сколь часто протекторам приходилось
принимать участие в судебных процессах и арестах неугодных (XIV. 7.
19; XV. 3. 9; XXIX. 5. 7), а то и в рискованных операциях по ликвидации
очередного узурпатора, как выпало на долю Аммиану (XV. 5. 21-31). И,
пожалуй, единственное отступление от принципа правдивости историче-
ского сочинения, им провозглашенного, связано с освещением заговора
Сильвана и деятельности Урзицина по его устранению. Здесь Аммиана
Марцеллина можно упрекнуть в тенденциозности и замалчивании неблаго-
видной роли его начальника в убийстве несчастного оклеветанного Сильва-
на. Вероятно, в силу преданности Урзицину историк, вопреки своим прин-
ципам, многого недоговаривает. Как считают многие исследователи, по той
же причине Аммиан Марцеллин превратно изображает императора Кон-
станция II, преувеличивая его отрицательные качества31.
В случае неблагоприятного стечения обстоятельств протекторы-домес-
тики из преследователей, пусть даже поневоле, легко могли превратиться в
жертвы. Чаще других подчиненных они страдают и подвергаются пыткам и
репрессиям вместе со своими опальными командирами (XV. 6. 1; XVIII. 3.
5; XX. 4. 21; XXX. 2. 11), либо если по каким-то причинам не выполняют
возложенных на них поручений (XV. 3. II; XXIX. 3. 8).
Что касается источников Аммиана Марцеллина о злодеяниях, со-
вершенных императорским окружением, то, в значительной мере, это
свидетельства очевидца: «И так как на моих глазах многих после жесто-
ких мук приговорили к казни, и все слилось теперь для меня в одну
картину, как в покрытой туманом перспективе, то я в общих чертах из-
ложу, что могу в точности восстановить в памяти, которая не удержала
51
все множество отдельных фактов**32. И другие источники, вероятно, бы-
ли гораздо серьезнее, чем просто слухи. Протекторы-доместики, по-
видимому, по долгу службы получали доступ к императорским архивам.
Ссылки на официальные бумаги и документы встречаются в тексте Ам-
миана неоднократно (XVI, 7, 8; 12. 70; XX. 8. 18; XXVIII. 1. 15).
Еще один аспект труда Аммиана Марцеллина не в малой степени,
скорее всего, связан с его воинским прошлым: подробное описание
взаимоотношений правителей и армии. Сухие утверждения учебников
по истории древнего Рима о том, что в поздней античности власть опи-
ралась на военную силу, при чтении «Деяний* оживают и обретают
конкретность. Заслуживает внимания частота обращения императоров к
войскам у Аммиана Марцеллина, По любому более или менее значи-
тельному поводу произносится речь перед воинами, как можно более
простым и понятным языком33. Само собой разумеется, полководцы
неисчислимое количество раз воодушевляют их перед сражением (XVI.
11,9; 28. 8; XXIII. 5. 24; XXIV. 1, 1; 3, 3), часто объясняют свои действия
и принятые решения, например, заключение мира с неприятелем (XIV.
10. 10), правители в сложных и сомнительных ситуациях непременно
созывают на собрание, чтобы узнать их настроения (XXI. 13. 9; XXV, 8.
12). Такое обилие речей перед военной аудиторией нельзя объяснить
приверженностью позднеантичных историков, и в частности Аммиана
Марцеллина, получившего соответствующее образование, к риторике.
Она, безусловно, влияла на структуру и оформление прямой речи
(обращенной не только к воинам) по всем правилам ораторского искус-
ства, но не являлась причиной ее появления в тексте исторического
сочинения. Аммиан не раз пишет, что тот или иной «император счел
нужным обратиться с речью к войску*34, либо, как Валент, «под-
держивал войско выдачей жалования, продовольствия и частыми льсти-
выми речами*35.
Совершенно очевидно, что для правителей такое обращение с арми-
ей было суровой необходимостью. Недаром Констанций II «чрезвычай-
но заботился о сохранении войска*36. Римский император всегда
«опасался мятежа раздраженного войска*37 и стремился вовремя его
поблагодарить и пообещать материальное вознаграждение (XXIV. 3. 3;
XXVI. 2. 10; 7. 9), чтобы воины «отвечали преданностью»38, поскольку
от их расположения во многом зависела его власть и даже утверждение в
должности (XV. 8. 4; XXI. 5. 10; XXV. 8. 12; 10. 8; XXVI. 2. 2; 6. 14;
XXVII, 6. 5). Для того, чтобы контролировать изменчивые настроения в
солдатской среде, добиваться подчинения и верности, мало было даров,
наград и своевременной выплаты жалования, необходимо было еще убе-
дить войско в свой силе, уверенности и правоте, чему и служили много-
численные речи императоров.
52
Традиция публичных выступлений перед вооруженными людьми
восходит к глубокой, еще первобытной, древности, а в эпоху существо-
вания классического полиса, когда войско совпадало с гражданским
коллективом, она имела первостепенное значение, В определенной сте-
пени ее важность, как свидетельствуют «Деяния» Аммиана Марцеллина,
не была утеряна и в IV веке. Поэтому выступление перед всем войском
в период поздней античности было исключительным правом главы госу-
дарства: «Говорить ко всем не позволяло широкое протяжение поля
битвы и густое построение стянутой в одно место значительной части
войска; да кроме того он [Цезарь Юлиан — И,£.) хотел избежать тяж-
кого обвинения, будто он посягает на то, что рассматривал как свою
прерогативу Август»39,
Возвращаясь в заключении к самохарактеристике Аммиана Марцел-
лина как воина, следует остановиться на вопросе о том, почему он не
указывает своего воинского звания.
По мнению исследователей, историк хочет подчеркнуть то обстоятель-
ство, что он честно выполнял свой долг перед родиной, когда на нее насе-
дали враги, а также ощущение армии как некой замкнутой корпорации,
членов которой независимо от их происхождения и должности оценивают
по их качествам и преданности долгу40. Действительно, подтверждение та-
кой интерпретации можно найти в тексте «Деяний». Аммиан ссылается на
знаменитого грека: «ибо, как учит лирический поэт Симонид, наилучшее
правило для тех, кто собирается жить счастливо, — слава отечества»41, на-
поминает современным знатным римлянам, что их предки, «благодаря ко-
торым Римское государство достигло таких размеров, не богатствами бли-
стали, а доблестью преодолевали всякое противостояние в жесточайших
войнах, не отличаясь от рядовых воинов простотой имущества, питания,
одежды»42, пишет, что «среди оружия и сигнальных рожков равенство по-
ложения делает опасности легче...»43. Он порицает императора Валенти-
ниана за чрезмерно жестокое обращение с простыми воинами и в то же
время слишком мягкое отношение к проступкам офицеров, содействовав-
шее развитию высокомерия высших военных (XXVII. 9. 4), считает, что
самой лучшей наградой для человека является сознание за собой честной,
благородной деятельности и справедливости (XIV. 6, 8).
В самой формулировке miles quondam et Graecus ученые видят при-
вязанность Аммиана Марцеллина к славному прошлому Рима44, как
известно, практически целиком военному, и двойную программу даль-
нейшего развития, в которой нуждался Рим45. Уместно обратить внима-
ние на наречие quondam - «некогда». Возможно, автор хотел сказать,
что он когда-то был воином, а теперь стал историком? Во всяком слу-
чае, исследователи его творчества иногда понимают это выражение как
своеобразное оправдание, так как в силу господствовавших представле-
53
ний о несовместимости греческой образованности и профессии воина46
современникам Аммиана могло казаться парадоксальным, что историю
пишет солдат47. Еще одно мнение заключается в том, что Аммиан Мар-
целлин, называя себя воином, стремится показать независимость своих
суждений как от официальных воззрений, так и от политических взгля-
дов аристократии города Рима, либо провинциальной4* *.
Резюмируя все вышесказанное, следует отметить чрезвычайную глу-
бину не только самохарактеристики Аммиана Марцеллина, но и всего
его труда, являющегося ценнейшим источником по истории поздней
Римской империи, как военной, так и политической.
1 Sabbah G. La тё1Ьоде cTAmmien Marcellin: Recherches sur la construction du
discours historique dans les Res Gestae. Paris, 1978. P. 2.
2 Ибатуллин Р.У. Аммиан Марцеллин: проблемы биографии в контексте эпохи.
Автореф. канд. дисс. Казань, 2000. С. 8.
3 Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Ed, W.Seyfarth, Vol. 1-2.
Leipzig, 1978,
4 Rowell HT Ammianus Marcellinus, Soldier-Historian of the Late Rome Empire //
Lectures in Memory of L. Faft Semple. Vol. 1. Cincinnati, 1967. P. 283.
3 Adulcscentia — юношеский возраст (от 14 до 30 лет) // Дворецкий HJL Латин-
ско-русский словарь. М., 1976. С, 35.
6 О протекторах-доместиках см. ниже.
7 Кулаковский Ю. Предисловие //Аммиан Марцеллин. История /Пер. с лат.
Ю.Кулаковского и А.Сонни. Вып. 1. Киев, 1906. С. XI; Удальцова 3.& Идей-
но-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV—VII
вв). М., 1974. С. 10.
1 Matthews J.F. Ammianus Marcellinus // idem. Political Life and Culture in Late
Roman Society. London, 1985. P. 1126. Crump G.A. Ammianus and the Later Roman
Army//Historia. 1973. Bd. 22, Heft. l.S. 102.
* Elliott PG. Ammianus Marcellinus and Fourth Century History. Sarasota, Florida /
Toronto, Ontario, 1983. P, I; Johnston C Ammianus Marcellinus // History To-day.
1975. Vol. 25. P. 320,
Matthews JR Ammianus4 Historical Evolution // History and Historians in Late
Antiquity. Sydney, 1983. P, 36-38,
Momigliano A. The Lonely Historian Ammianus Marcellinus // Annali della Scuola
Normale Superiore di Pisa, Classe di Lettere e Filosofia. Vol. 4, № 4. Pisa, 1974. P.
1394-1396.
13 sufficiet enim, veritate nullo velata mendacio, ipsas rerum digerere summitates: cum
explicandae rerum memoriae ubique debeatur integritas fida (XXXI. 5. 10); Et quia
fallere non minus videtur, qui gesta praeterit sciens, quam tile, qui numquam facta
з fmgit(XXIX. 1. 15),
quorum obscura varietas quoniam opus veritatem professum non iuvat (XXVII. 4,2),
nec historian) producere per minutias ignobiles decet (XXVll. 2. 11). См. также:
XXVI, 1. 1; XXVIIL I. 15; 2. 12; XXXI. 5. 10. Здесь и далее, где это специально
нс отмечено, перевод автора статьи.
quod autem erit paulo prolixior textus, ad scientiam proficiet plenam. quisquis enim
adfectat nimiam brevitatem ubi narrantur incognita non quid signadus explicet, sed
quid debeat praeteriri, scrutatur (XXIII. 6. I).
>4
16 Haec ut miles quondam et Graecus, a principatu Caesaris Nervae exorsus ad usque
Valentis interitum pro virium explicavi mensura: opus veritatem professum numquam,
ut arbitror, sciens stlentio ausus comimpere vet mendacio. scribant reliqua potiores,
aetate doctrinisque florentes (XXXI. 16. 9), Перевод ЮКулаковского.
17 Rosen К. Studien zur Darstellungskunst und Glaubwtirdigkeit des Ammianus
Marcellinus, Heidelberg, 1968. S. 7; Crump G.A. Ammianus Marcellinus as a Military
Historian. Wiesbaden, 1975. P. 5, 128.
18 Соколов B.C. Аммиан Марцеллин как последний представитель античной
историографии // Вестник древней истории. 1959. № 4. С. 48-49.
19 Уколова В.И. Поздний Рим: пять портретов. М., 1992. С. 47.
30 См., например: XIV. 6. 17; XV. 8. 15; XVI. 4. 1-5; 12. 6; 20; XVII. 2. 1-4; 8 Г
XVIII. 9-10; XIX. 1-8; XX. 5. 8; 7. 1-10; 11. 1-32; XXI. 12. 4-19; XXIV. 1.9; 3 8-
4. 24; 26; XXV. 1. 1-19; XXVI. 9. 7; XXVII. 6. 10; XXXI. 12. 11.
21 Re ipsa admoneor, breviter, quantum mediocre potest ingenium haec instrumentorum
genera ignorantibus circumscripta monstrare (XXIII. 4. 1). Перевод
Ю. Кулаковкого.
22 Emmett A. M. De Digressions in the Lost Books of Ammianus Marcellinus // History
and Historians in Late Antiquity. Sydney, 1983. P. 44,49.
33 Galliarum tractus et situm ostendere puto nunc tempestivum, ne inter procinctus
ardentes proeliorumque varies casus ignota quibusdam expediens imitari videar
desides nauticos, adtrita lintea cum rudentibus, quae licuit parari securius, inter fluctus
resarcire coactos et tempestates (XV. 9. 1). См. также: XV. 4.1.
24 Удальцова З.В Указ. соч. С. 14.
25 Rowell ITT. Op, cit. Р. 282.
26 Crump G.A. Ammianus and the Later Roman Army... P. 99.
27 Blackley RC. Constantins Gallus and Julien as Caesars of Constantius II // Latomus. 1972.
T. 31. P. 444; Fornara C.W Studies in Ammianus Marcellinus, 1: The Letter of Libanius
and Ammianus* Connection with Antioch //Historia. 1992. Bd. 41, Heft. 3. S. 329.
M Jones A.H.M The Later Roman Empire (284-602). A Social, Economic and
Administrative Survey. Oxford, 1964. Vol. I. P. 626-640.
29 Протекторам-доместикам приходилось, разумеется, участвовать в боевых дей-
ствиях, что видно, как на примере Аммиана Марцеллина, так и других дейст-
вующих лиц «Деяний* (XVIII. 7. 6; 8. 11; XIX. 9. 2; XXV. 10. 9; XXVII. 10. 16);
командовать отрядами (XIV. 10. 7); подавлять восстания (XXVII. 8. 2); сопро-
вождать высших военных (XIV. 11, 19; XV. 5. 22; XXVL 5. 3; XXXI. 7. 4); ох-
ранять казну (XXVI. 8. 7).
30 provectis е consortio nostro ad regendos milites natu maioribus (XVI. 10. 21). Cm.
также: XIV. H. 14; XVIH. 9. 3; XXX. 7. 3.
Thompson E.A. The Historical Work of Ammianus Marcellinus. Cambridge, 1947. P.
42-55; Bringmann K. Ammianus Marcellinus als spMtantiker rOmischer Historiker //
Antike und Abendland. 1973. Bd. 19. S, 51-53; Rosen K. Op. cit. S. 244.
32 et quoniam addici post cruciabiles poenas vidimus multos, ut in tenebrosis rebus
confusione cuncta miscente, summatim quia nos penitissima gestorum memoria fugit,
quae recolere possumus expeditius absolvemus (XXIX. 1. 24). Перевод
Ю.Кулаковского. См. также: XXX. 4. 4.
33 verbis, ut intellegi possit, simplicibus incendebat (XX. 5. 2).
M imperator <...> ratus est militem adloqui (XXIII. 5. 15).
35 mil item stipendio fovebat et alimentis et blanda crebritate sermonum (XXXI. 11.).
36 in conservando milite nimium cautus (XXI. 16. 3).
55
tumultum exasperati miiitis verebatur(XX, IL 31), См, также; XXL 5. 1; 9; XXIV,
3. 6; XXV. 6, 13; XXVI, I, 6; 2, 4,
bene vole responderant (XXL 13, 16),
et quoniam adloqui pariter omnes nec longitudo spatiorum extenta лес in unum
coactae multitudinis permttteret crebritas et alioqui vitabat gravioris invidiae pondus
ne videretur id adfectasse quod soli sibi deberi Augustus existimabat (XVI, 12, 29).
Перевод Ю.Кулаковского,
Rowell Я, Г Op, cit, P, 293-303,
ut enim Simonides lyricus docetT beate perfects ratione vieturo ante alia patriam esse
convenit gloriosam (XIV. 6. 7).
per quos ita magnitude Romana porrigitur, non divitiis eluxisse sed per bella
saevissima, nec opibus nec victu nec indumentorum vilitate gregariis militibus
discrepantes opposita cuncta superasse virtute (XIV, 6, 10),
inter arma et lituos condicionis aequatio leviora facit pericula (XXVI, 10. 10).
Stoian J. A propos de la conception historique d'Ammien Marcellin // Latomus 1967.
Vol, 26, P, 73-81,
Heyen J, A propos de la conception historique d’Ammien Marcellin // Latomus. 1968.
Vol, 27, P, 195,
Blockley R C. Ammianus Marcellinus, A Study of his Historiography and Political
Thought, Bruxelles, 1975, P, 17,
Matthews J.E The Roman Empire of Ammianus, London, 1989, P. 461,
Fornara С. Op, cit, S, 344,
О.В.Ауров
ЗНАЛО ЛИ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ ПРОБЛЕМУ
«ПОТЕРЯННЫХ ПОКОЛЕНИЙ»?
(ДВЕ БИОГРАФИИ КАСТИЛЬСКИХ РЫЦАРЕЙ XIII В.
В КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ)
XX век, век двух мировых войн и множества локальных военных
конфликтов, как никогда ранее привлек внимание общества к образу
комбатанта, «человека войны». Военные психологи, специалисты по
военной антропологии в целом едины в оценке того колоссального пси-
хологического напряжения, которое выпадало на долю комбатанта XX в.
Его следствием неизбежно становился сложный комплекс психологиче-
ских проблем, обнимаемых понятием «потерянное поколение». В числе
черт, характеризующих особенности психологического состояния вче-
рашних комбатантов, принято выделять: 1) неугасающее чувство вины
перед погибшими товарищами; 2) обостренное восприятие справедливо-
сти и несправедливости, при том, что оценочные критерии, выдвигае-
мые комбатантами, лишь в весьма ограниченной степени соотносятся с
реалиями мирной жизни; 3) связанную с этим повышенную конфликт-
ность, вызванную выработавшейся привычкой разрешения возникаю-
щих разногласий прямыми насильственными методами; 4) ощущение
своей избранности, часто перерастающее в презрительное отношение к
тем, кого не коснулось дыхание войны, а также гипертрофированные
требования к обществу, проявляющему явное или мнимое равнодушие
по отношению к своим «лучшим сынам».
Состояние, обусловленное подобными явлениями, часто обрекает
человека на одиночество, попытки выйти из которого нередко прини-
мают самые трагические формы1. В условиях, когда проблема «по-
терянных поколений» приобретает особую остроту в современном мире,
перед исследователями встал вопрос о сочетании элементов вечного и
принципиально нового в драматичном военном и поствоенном опыте
XX столетия. Действительно, война была неотъемлемым спутником че-
ловечества на протяжении всего периода его существования. Менялись
цели, средства, вооружения сторон, коренным образом менялись сами
общества, вовлеченные в военные конфликты. Неизменным оставался
лишь сам факт состояния войны. Означает ли это, что не менялась и
психология комбатанта? В какой мере проблемы участников и ветеранов
боевых действий, в последние десятилетия получившие наименование
«синдромов» («вьетнамского», «афганского» и т. д.), обусловлены со-
стоянием общества, в котором они живут? До какой степени это обще-
ство способно облегчить их положение, а с чем ему следует примирить-
ся как с вечным и неизбежным?
Современный исследователь Е.С.Сенявская, суммируя сложившиеся
точки зрения, констатирует: «Психологические характеристики комбатанта
57
универсальны, они мало меняются со сменой эпох, стран, народов, армий,
так как определяются в первую очередь самим явлением войны и местом в
ней человека»2. Однако этот вывод основывается лишь на опыте войн XX
в,, а потому нуждается в тщательной проверке, В этом смысле, особенный
интерес приобретают данные, относящиеся к эпохе средневековья, прежде
всего - к его вершине, эпохе зрелого феодализма (XI—XIII вв*)*
Действительно, с одной стороны, невозможно отрицать колоссальность
роли войны как состояния общества для формирования облика феодаль-
ного Запада. Этот феодализм, по меткому выражению английского истори-
ка Дж. Билера, был прежде всего «военным феодализмом»: нужды военной
организации в значительной мере определяли характер и структуру власти,
непосредственно влияли на организацию фискальной системы, господ-
ствующий слой феодальной Европы был прежде всего слоем профессио-
нальных конных воинов-рыцарей, и даже христианская Церковь приобрела
черты проникнутой воинственным духом «Ecclesia militarise3. Соответствен-
но, исследователь вправе ожидать от этой эпохи многочисленных и разно-
родных источников интересующих его сведений.
При этом ряд специфических черт, свойственных средневековой
войне, настолько отличают ее от военных конфликтов современности,
что делают ее особо значимым объектом компаративного анализа. Дей-
ствительно, феодальным войнам не были свойственны черты, опреде-
лившие облик войн XX — начала XXI вв,: массовость, высокая степень
технической оснащенности, напряженность идеологического противо-
стояния и т.д. Во-первых, военный конфликт XI—XIII вв. не был и не
мог быть столкновением идеологий в современном значении этого сло-
ва4. Во-вторых, война высокого Средневековья была столкновением отно-
сительно небольших воинских контингентов, т.е. войной элитарной: из-
вестно, что пешие ополчения хотя и присутствовали на поле сражения, но,
за исключением отдельных случаев, отнюдь не определяли исхода битв.
Решающая же роль принадлежала профессиональным конным воинам-
рыцарям5. В-третьих, следствием этого профессионального и, более того,
элитарного характера войны, как принято считать, было отсутствие жесто-
ких и кровопролитных столкновений. Полагают, что совершенство доспе-
хов, а также специфический кодекс чести уже с конца XII в. оказались дей-
ственными средствами сохранения жизни рыцаря, а от военных конфлик-
тов страдало почти исключительно мирное население6.
Как видим, особенности войны классического Средневековья самым
непосредственным образом связываются с образом их главного дейст-
вующего лица — рыцаря. В историографической традиции сформирова-
лись два основных варианта его восприятия. В первом случае перед на-
ми предстает жестокий и циничный «пес войны*7. В противовес этому
целый ряд видных исследователей (Ж.Дюби, Ж.Флори, М.Кин, Ф.Кар-
дини, ЮЛ Бессмертный и др,) акцентируют внимание на свойственных
идеологии рыцарства привлекательных чертах, которые утверждались в
реальности тем в большей степени, чем шире распространялась эта
58
идеология, отраженная прежде всего в феодальной литературе (эпос,
рыцарский роман, поэзия трубадуров и т.п.)8.
В условиях столь значительного расхождения во мнениях между иссле-
дователями, в значительной мере (хотя и не абсолютно) обусловленного
огромными различиями в положении рыцарей разных эпох истории и раз-
ных регионов европейского Запада, мы предпочитаем сосредоточиться на
одном конкретном аспекте истории феодального Запада, а именно - исто-
рии христианской Испании эпохи Реконкисты, ее решающего этапа, при-
шедшегося на вторую треть XIII века. Применительно к этому времени
состояние войны (и как следствия активного противостояния христиан-
ского и исламского миров в ходе «Великой Реконкисты», завершившейся
при Альфонсо X Мудром (1252—1284), и как результата свойственных фео-
дальной эпохе в целом нескончаемых частных войн) являлось практически
перманентным и самым непосредственном образом обуславливало особен-
ности развития пиренейских обществ, и прежде всего — рыцарства как его
особой страты9. При этом размеры настоящей статьи заставляют ограни-
читься рамками микроистории.
Мы постараемся реконструировать основные этапы биографии двух
простых кастильских рыцарей - представителей наиболее массового
слоя военно-феодального класса. В противоположность феодальным
магнатам, жизненный путь лиц этого статуса, как правило, документи-
рован весьма бедно, что естественно уже потому, что последние не при-
обретали значительных владений и не фигурировали в списках свидете-
лей в королевских актах. В абсолютном большинстве случаев мы лише-
ны даже надежды на воссоздание их биографий. Однако встречаются и
редчайшие исключения: на фоне общей богатой традиции кастильской
феодальной литературы10 следует выделить так называемую «Первую
всеобщую хронику, составленную по указанию короля дона Альфонсо
Мудрого» (70-е — 90-е гг. XIII в.)11. Как и подобные ей западные хро-
ники, написанные на разговорных языках12, она вобрала в себя значи-
тельный пласт эпической традиции. Ее дидактическая направленность
несомненна: перед читателем проходит череда идеальных типов, кото-
рым следовало стать примером для подражания со стороны слушателей
(главным образом — светских феодалов). Среди прочего, это объясняет и
включение в число действующих лиц двух простых рыцарей — родных
братьев Диего и Гарсию Перес де Варгас, перипетии жизненного пути
которых излагаются в типическом ключе, при выделении тех эпизодов,
которые были созвучны настроениям представителей низшего, самого
многочисленного, слоя кастильского рыцарства. В конечном итоге, в
описаниях поступков братьев Перес де Варгас проступают очертания
специфически-рыцарского образа жизни, позволяющие сравнить кас-
тильского рыцаря XIII в. с комбатантом и пост-комбатантом XX в.
Братья Диего и Гарсия Перес де Варгас принадлежали к числу рядо-
вых рыцарей из Толедо13. Судя по прозвищу («de Vargas»), род их про-
исходил из небольшого местечка Варгас, расположенного в области
59
Кантабрия14. Хроника не упоминает о том, как прошли детские и юно-
веские годы братьев* Однако, учитывая, что они принадлежали к числу
профессиональных воинов-рыцарей, несложно восстановить основные
вехи начального этапа их биографии. Диего и Гарсия уже в детстве дож-
чы был перейти жить в дом сеньора своего отца* Скорее всего, это был
кастильский магнат дон Альваро Перес де Кастро, в качестве вассалов
которого братья неизменно фигурируют в хронике. В доме сеньора
мальчик из рыцарской семьи становился «воспитанником» хозяина
[известно, что традиция подобной системы воспитания детей вассала
восходила к практике заложничества15)* Однако со временем обычай
приобрел и иное значение. Благодаря ему. сыновья небогатых рыцарей,
к числу которых принадлежали братья Диего и Гарсия, могли получить
достойное воспитание. Детей учили хорошим манерам, а также (хотя и
не всегда) основам чтения и письма* Кроме того, важную роль играла
зхота - специфический тип военной тренировки, позволявший знати
постоянно поддерживать необходимую физическую форму, а также соб-
зтвенно военные упражнения16. Но принципиальное значение имело
прежде всего усвоение писаных и неписаных норм корпоративной ры-
царской этики — так называемых «обычаев» («cost u mb res»)
Эти нормы регламентировали все стороны жизни рыцаря. Они ка-
зались, в частности, форм отношений между «воспитателем» и
^воспитанником», не прекращавшихся и после обретения последним
рыцарского статуса. Обязательства носили взаимный характер. Распоря-
жавшийся судьбой «воспитанника» до достижения им совершеннолетия
[16 лет) и рассчитывавший на его военную службу17, «воспитатель», как
травило, сам посвящал его в рыцари, а также женил (по всей видимо-
зти, на свои средства)18. В бою он стоял с ним плечом к плечу, деля его
/часть, в том числе — смертную19. В ответ «воспитанник» неизменно
трислушивался к советам наставника20, тем более, что тот нес за них
тичную ответственность21. Таким образом, уже в детстве будущий ры-
царь приобщался к азам военной профессии, которой ему предстояло
посвятить всю сознательную жизнь.
Как показывают наши источники, обретению рыцарского статуса
иогло предшествовать положение оруженосца («escudero»): в ряде случа-
ев в «Первой всеобщей хронике» понятия «воспитанник» и «оружено-
сец» употребляются в тесной связи и применяются к одним и тем же
персонажам22. Можно также утверждать, что, по меньшей мере в одном
случае, пребывание в положении оруженосца предшествовало посвяще-
нию в рыцари23. Составляя нижнюю страту рыцарского линьяжа, ору-
кеносцы воспринимались как младшие родственники (впрочем, они
«огли являться таковыми и в прямом смысле24). Последнее объясняет
<ак конкретный спектр функций, исполняемых оруженосцами, так и
истоки их личной (построенной на манер родственной) верности сеньо-
ру. В тексте хроники мы видим их прислуживающими своему господи-
ну, передающими приказания, с обнаженным мечом в руке охраняю-
щими своего господина25.
50
Очевидно, что этими же причинами следует объяснять и поведение
оруженосцев на поде боя. В большинстве случаев, мы видим их сражающи-
мися пешими, в противовес конным рыцарям. Из оружия упоминаются
мечи и копья, и, насколько можно понять по косвенным данным, вооруже-
ние оруженосца было более легким, чем у рыцаря36. Очевидно, так же, как
и за Пиренеями, кастильские оруженосцы во время боевых действий вы-
полняли по преимуществу вспомогательные функции, в частности, несли
караульную службу, а в бою следовали за своими сеньорами37. Однако они
стремились к большему: не случайно потери среди оруженосцев могли быть
значительно большими, чем среди рыцарей38,
В свою очередь, рыцарь должен был подавать своему оруженосцу
пример храбрости, И здесь классическим примером может служить по»
ведение одного из основных персонажей нашей статьи - Гарсии. Уже
будучи рыцарем и участвуя в осаде Севильи, однажды, недалеко от кас-
тильского лагеря, он наткнулся на отряд всадников-мавров. Последних
было семеро, в то время как с вместе с Гарсией был лишь один рыцарь.
Спутник Переса де Варгаса испугался и стал спасаться бегством. Что же
касается Гарсии, то он стал готовиться к схватке: не покинувший его
оруженосец помог ему надеть шлем и передал в руки копье. Мавры, уже
познавшие на себе мужество и силу Гарсии Переса, не решились всту-
пить с ним в бой и остановились поодаль. Поняв, что они не собирают-
ся вступать в схватку, рыцарь вернул оруженосцу оружие, и не спеша
направил своего коня к лагерю. Но уже вскоре он обнаружил, что, сни-
мая оружие, уронил подшлемник. И тогда он повернул коня, вновь воо-
ружился, двинулся назад и не успокоился до тех пор, пока оруженосец
не нашел подшлемник, валявшийся в траве39,
В рассказе хрониста нам хотелось бы выделить три момента, кото-
рые мы считаем принципиально важными. Первое. Рыцарь не может
позволить себе предаться естественному страху в присутствии оруже-
носца. Он чувствует себя старшим в том самом древнем патриархальном
смысле, в котором оруженосец чувствовал себя младшим30. Второе, Не-
смотря на ясное осознание опасности, страх и колебания, оруженосец
Гарсии не решился покинуть своего сеньора, и последовал за ним даже
тогда, когда посчитал его действия абсолютным безрассудством31.
Третье. Отвечая оруженосцу, Перес де Варгас утверждает, что не может
обойтись без головного убора. И хронист тут же поясняет причину: «и
сказал он это, поскольку был совсем лысым, и на передней части черепа
у него совсем не было волос*33.
Отметим, что лишь незадолго до этого Гарсия был посвящен в ры-
цари. Следовательно, он получил рыцарское звание уже будучи зрелым
человеком, далеко не тем юношей («ГП090 escudero*), с которым в широ-
ком сознании связывается образ оруженосца, и который в некоторой
степени присутствует и в «Первой всеобщей хронике*33. По всей види-
мости, описанный эпизод следует рассматривать как одно из свиде-
тельств факта существования по меньшей мере уже во второй половине
61
ХШ в. слоя «вечных» оруженосцев, аналога английских сквайров, что
объяснялось уже причинами экономического характера.
Боевые кони были крайне дороги. Недешево стоило и рыцарское воо-
ружение. Так, судя по данным сводов местньк правовых норм (фуэро), в
ХШ в, оно было весьма разнообразно и включало шит, пику, металличе-
ский шлем, надевавшуюся под кольчугу холщовую поддоспешную куртку,
кольчугу с латным воротником, попону, конский кольчужный доспех, ко-
локольчики и, наконец, «круглый шатер». Все эти предметы стоили столь
дорого, что для стимулирования их приобретения короли жаловали рыца-
рям значительные фискальные льготы. При этом законодатель проявлял
особую заботу о том, чтобы полный комплекс рыцарского вооружения не
подвергался разобщению при передаче по наследству34.
Очевидно, что приобретение столь дорогостоящего вооружения бы-
ло не по карману оруженосцу, в том числе — и Гарсии Пересу де Варга-
су в бытность его таковым. Включение в число рыцарей в этих условиях
следует рассматривать как факт экстраординарный. Так или иначе, по-
священие стало для него не началом, а важным, пусть и промежуточ-
ным, итогом жизненного пути. Как же выглядел в Кастилии этот обряд,
который за Пиренеями впервые упоминается уже в XII в., а к середине
ХП1 столетия, о котором идет речь, превратился в сложный ритуал35? В
случае Гарсия Переса нам известно лишь о самом факте посвящения.
Оно произошло на поле близ города Херес-де-ла-Фронтера и предшест-
вовало жестокой битве между войсками Фернандо III и отрядами Абен-
хута, мятежного вожака мавров, свергнувшего на большей части Андалу-
са власть берберов-альмохадов.
Данные хроники позволяют добавить к сказанному некоторые дета-
ли, Во-первых, обряд выступает как общая норма: его проходят предста-
вители всех категорий светских феодалов — от королей и их наследни-
ков36 до местного рыцарства, проживавшего на территории обшин-
консехо37. Во-вторых, следует указать на отсутствие единой терминоло-
гии: хронисты не пользовались глагольными формами, однокоренными
прочно утвердившемуся за Пиренеями старофранцузскому «adouber»
(хотя в старокастильском языке и существовал родственный ему
«adobar» — «вооружать, вручать оружие»3*). Тем не менее, сказанное
отнюдь не является свидетельством терминологической путаницы: на-
лицо ограниченное количество выражений, использовавшихся для обо-
значения акта посвящения. Всего их три: 1) «facer cauallero» (доел,:
«сделать рыцарем») (оно наиболее распространено)3^; 2) «dar caualleria»
(доел.: «дать рыцарское достоинство»; соответственно, «получить посвя-
щение» — «tomar (var.: res^ibir) caualleria»), используемое значительно
реже40, и, наконец, 3) «armar cauallero» (дословно — «вооружить [как]
рыцаря»)41. При этом, есть все основания рассматривать указанные вы-
ражения как синонимичные и взаимозаменяемые42. Наиболее же общий
характер носит выражение «armar cauallero»43.
В-третьих, при отсутствии абсолютного единства ритуала посвяще-
ния, все его варианты объединяло главное — ритуал торжественного
62
опоясывания рыцарским поясом с висящим на нем мечом. Различались
главным образом места совершения обряда. В качестве таковых фигури-
руют церковь или монастырь44, а также кортесы45 (естественно, в по-
следнем случае речь идет о посвящении лиц, принадлежащих к кастиль-
ской или иностранным правящим фамилиям, а также наиболее видных
из числа королевских вассалов, причем короли демонстративно порой
сами опоясывают себя мечом46). Однако едва ли не наиболее часто в
качестве места посвящения выступает поле боя. Оно происходит либо
по окончании битвы47 (как это имело место и в случае Гарсия Переса де
Варгаса), либо, наоборот, перед ее началом48.
В последнем описания отличаются особой патетичностью. Король
как сеньор обращается с речью к воинам, призывая их исполнить свой
долг согласно обычаям («costumbres»)49. В свою очередь, выполняя свои
собственные обязательства в качестве сеньора, король раздает всем нуж-
дающимся недостающее оружие и боевых коней, а также выплачивает
им денежное содержание (в отличие от Франции50, в Кастилии обеспе-
чение рыцаря-вассала вооружением, снаряжением и боевым конем и в
XIII в. возлагалось на сеньора51). В этом контексте вассально-
сеньориальных уз следует понимать и акт посвящения в рыцари тех, кто
еще не имел этого звания: параллельно они включались в систему вас-
салитета52. Видимо, именно по этой причине для обозначения обряда
невозможно было использовать уже упоминавшийся выше, чисто техни-
ческий по своему значению глагол «adobar»: речь шла не просто о вру-
чении оружия как таковом, но о введении вновь посвящаемых в особую
корпорацию, своеобразный «Орден» («ГОгде»)53.
Не случайно в ответ на это рыцари клялись не оставить своего
сеньора в битве, и, если это будет необходимо, не щадить самой жизни
ради победы над врагом и принимали последнее причастие54. И, как
свидетельствует хроника, подобная клятва не была простой формально-
стью. В противовес известной оценке средневековой войны как скорее
«мирной процедуры» (Ж.Дюби)55 (что, впрочем не позволяет забывать и
о противоположной позиции, высказанной К.Санчесом-Альборносом56),
описания батальных сцен поражают эпизодами жестокости, а также тя-
гот, выпадающих на долю воинов, И «Первая всеобщая хроника» здесь
вовсе не одинока. Так, в «Латинской хронике королей Кастилии»
(первая половина XIII в.) анонимный автор обращает внимание на
трудности изнурительного марша в полном вооружении в жаркую пого-
ду, описывает факты массового истребления атакующей кастильской
конницы берберскими лучниками, когда спасение становится уделом
лишь малой части войска57. Не меньшая ожесточенность, судя по всему,
отличала и сражения между самими христианами. Так, в своей латин-
ской хронике Р. Хименеса де Рада (она стала одним из важнейших ис-
точников «Первой всеобщей хроники») приводит, среди прочего, эпизод
битвы при Кампо-де-Эспина (начало XII в.): в момент, когда арагонцы
уже теснят кастильцев, знаменосец последних, рыцарь из Олеа, поте-
63
рявший коня, с отрубленными кистями рук продолжает прижимать к
себе знамя. Из его немеющих губ несется боевой клич «Olea! Olea!»5®.
С этими описаниями полностью согласуются картины жестокой
битвы при Херес-де-ла-Фронтера, в которой отличился Гарсия Перес де
Варгас. В сражении с фанатиком Абенхутом (его воины шли в бой, изо-
бразив на своем оружии особые символы черного цвета в знак исполне-
ния ими особой миссии ~~ защиты истинного ислама59), как казалось
христианам, им помогал сам Сантьяго — св. Иаков в образе чудесного
рыцаря, облаченного в белое, на белом коне и с белым знаменем в руке,
следом за которым несся «легион» белых рыцарей, и «ангелы парили в
воздухе над ними»60. Именно там Гарсия Перес, который, по словам
хрониста, «покрыл славой начало своего пребывания в ранге рыцаря»61,
сражался не щадя себя: трижды под ним убивали коня, и трижды он
поднимался, снова вступая в бой62. Там же проявил себя и старший брат
Гарсии - Диего Перес, вассал того же графа Алваро Переса (по всей види-
мости, как старший, Диего был посвящен в рыцари ранее): он бился так,
что даже оружие не выдержало напряжения. Сначала сломался меч, а за-
тем — копье, и тогда он рывком вырвал из земли небольшое оливковое
дерево вместе с корнем и приставшим к нему куском дерна и стал разить
врагов направо и налево65. Восхищенный его действиями, граф Альваро
Перес воскликнул: «Так, Диего, так! Круши, круши! (исп.: «machuca,
machuca!)». Or слова «крушить» (по-испански — «machcar») и пошло про-
звище Диего Переса - Мачука, унаследованное его потомками64.
Разумеется, содержание приведенных фрагментов, включенных в
текст наряду с описанием чуда (явления Сантьяго), не лишено дидакти-
ческого подтекста. Однако (и это самое важное!) изложенное не остав-
ляет сомнений в том, что сражения средневековой войны на Пиреней-
ском полуострове XIII в. отличались крайним ожесточением, и ничем
не напоминали турниры. Следовательно, угроза смерти для рыцаря ока-
зывалась вполне реальной. Если учесть, что кастильские рыцари XIII в.
посвящали службе большую часть своего времени65, получается, что
призрак смерти должен был витать над ними едва ли не постоянно.
Данные наших источников подтверждают обоснованность такого пред-
положения, причем один из наиболее красноречивых эпизодов подоб-
ного рода связан с именем одного из братьев Варгас - Диего.
Случилось так, что близкая родственница его сеньора и сопровож-
давшие ее дамы были застигнуты врасплох большим мавританским от-
рядом и укрылись на высокой скале. Их спасение зависело от горстки
рыцарей-вассалов. Опасаясь почти неминуемой гибели, воины сначала ко-
лебались, но Мачука, их командир, пламенной речью сумел переломить
этот настрой, и ценой значительных жертв дамы были спасены. Какие же
аргументы Диего оказали столь сильное воздействие на его товарищей, что
они решились принять бой, который для многих из них стал смертельным?
Ответ поразительно прост: Мачука говорил прежде всего о неотвратимости
близкой смерти, способной настичь рыцаря в любой момент, что лишало
смысла попытки сохранить себе жизнь. В этих условиях возрастала роль
64
вечных ценностей, гораздо более прочных, чем эфемерное материальное
бытие: «Мы не сможем избежать кончины, которая настигнет нас или сей*
час, или потом, так почему же мы так боимся ее? Если же примем смерть
[прямо] сейчас, действуя по праву и нормам [вассальной] верности, как
сделал бы каждый достойный человек, то обретем великие почести и пой-
дет о нас честная и добрая слава»66.
* * *
Все сказанное выше можно суммировать в трех основных тезисах.
Первое* Кастильские рыцари XIII в., как и их собратья за Пиренеями,
были профессиональными военными, вся жизнь которых была связана с
военной профессией: именно к этому их готовили с раннего детства*
Второе* Война, которую они вели, была жестоким испытанием, сопря-
женным с постоянным риском для жизни. Третье* Рыцари, главное дей-
ствующее лицо военных действий, испытывали колоссальные психоло-
гические нагрузки, вполне сопоставимые с испытаниями, выпадавшими
на долю комбатантов XX века* Вероятно, эти нагрузки могли быть даже
более значительными, поскольку бой был исключительно рукопашным
и протекал лицом к лицу с врагом. Но если можно говорить по меньшей
мере о сопоставимости внутренних переживаний комбатантов Средне-
вековья и современности, так почему же тогда, в противовес воспри-
ятию военного конфликта как катастрофы, свойственного XX веку, кас-
тильское средневековье отличает подлинная поэтизация состояния вой-
ны*7? Биографические данные о братьях Перес де Варгас, сохранившие-
ся в тексте «Первой всеобщей хроники» в совокупности с информацией
других источников позволяют дать ответ и на этот вопрос* Вернемся к
системе критериев, отличающих, по мнению военных психологов и ан-
тропологов, представителей «потерянных поколений» XX в.
Итак, было ли свойственно средневековым рыцарям чувство из-
бранности? Вне всякого сомнения. Этот факт достаточно давно отмечен
в литературе68, а приведенный выше монолог Мачуки позволяет глубже
понять психологические основания такого чувства* Перед нами — из-
бранность людей, обреченных на смерть, и именно потому предъяв-
ляющих повышенные требования и к себе, и к своим собратьям, и к
жизни вообще. Именно на этом чувстве избранности и основываются
специфически-рыцарские этические нормы, обособливающие этот при-
вилегированный слой от остального общества: уступить естественному
страху смерти означало отречься от права на особое положение* Не слу-
чайно, выделяя себя и своих товарищей из окружающего мира, Диего
начинает свою речь со слов: «Все вы — рыцари и идальго, и вы должны
знать, как следует поступать в подобном случае»69*
Из этого чувства избранности проистекало обостренное восприятие
справедливости и несправедливости, свойственное средневековым ры-
царям не в меньшей степени, чем людям «потерянных поколений»* Не
случайно вера в неизбежное торжество справедливости отличает и со-
ставителей «Первой всеобщей хроники», рассчитанной главным образом
на рыцарскую аудиторию* И вдвойне показательно то, что одно из сви- 65
3 - 11115
65
детельств этой неизбежности приводится на примере биографии одного
из славных братьев Перес де Варгас — Диего. Накануне уже упоминав-
шейся битвы при Херес-де-ла-Фронтера воины принимали последнее
причастие перед боем. Именно тогда, перед лицом Господа, клирики
настояли на том, чтобы два смертельных врага, два рыцаря из Толедо,
Диего Перес и Педро Мигель, простили друг друга на время сражения.
Практическая необходимость этого требования понятна: не стоило под-
вергать враждующих соблазну посчитаться с недругом во время битвы.
Правда в конфликте была на стороне Диего Переса, но он изъявил го-
товность внять словам священников, Педро же, будучи неправым, тем
не менее упорно отказывался. В итоге примирение так и не было дос-
тигнуто, но Диего, сражавшийся в самой гуще боя, остался жив, а его
противник пал, причем тело его так и не обнаружили. Происшедшее
всеми свидетелями было расценено как подлинное чудо, как проявление
неизбежного торжества промысла Божьего70.
Едва ли имеет смысл приводить примеры склонности рыцарства к
решению жизненных проблем путем насилия (это свойство характера
также вполне сопоставимо с аналогичной склонностью, присущей моло-
дым ветеранам военных конфликтов XX века). Заметим лишь, что в це-
лом ряде случаев нормы местного права специально предусматривали
более жесткие меры ответственности для рыцарей за подобные преступ-
ления (правда, и аналогичные деяния, совершенные в отношении их
самих, карались предельно жестоко71). Значения отмеченной параллели
нельзя недооценивать. Но на ней, пожалуй, и завершается сходство ме-
жду внутренним мироощущением кастильского рыцаря XIII в., с одной
стороны, и комбатанта двадцатого столетия, - с другой.
Далее начинаются различия. Не следует забывать, что средневеко-
вые рыцари проживали в совершенно другом обществе. Слабая по своей
природе феодальная власть не могла предотвратить насильственных
форм разрешения конфликтов: она лишь стремилась перевести их в
более или менее организованное русло. Именно поэтому средневековое
общество (и не только в Кастилии72) оказывалось буквально проникну-
тым насилием. Показательно, что нормы местных фуэро в известных
случаях вынуждены были примиряться с актами прямого самосуда. Даже
клирики, которых, казалось бы, сам статус обязывал быть хранителями
мира и спокойствия, расхаживали по городским улицам с длинными
ножами и ввязывались в кровавые драки73. Так что же говорить о свет-
ском обществе, буквально напичканном оружием?
Нормы местных фуэро, регулировавшие жизнь общин-консехо, ло-
кальных мирков, на которые подразделялось Кастильское королевство в
XIII в., дают многочисленные свидетельства на этот счет. Собрания
консехо нередко перерастали в ожесточенные схватки: шли стенка на
стенку врукопашную, с камнями, палками, ножами, а иногда — и с бое-
вым оружием74. Жестоко дрались из-за межей: община шла на общи-
ну75, Но особенно жестокими были, пожалуй, стокновения по поводу
взятия залога, которое одна из сторон рассматривала как незаконное76.
66
Так могли ли привыкшие к насилию рыцари чувствовать свою от-
чужденность в этом обществе? Едва ли. Заметим также и то, что кас-
тильским рыцарям не приходилось добывать «хлеб насущный» моно-
тонным и тяжелым мирным трудом. Инкорпорированные в систему
консехо, где им принадлежала доминирующая роль, рыцари XIII в. жи-
ли за счет разнообразных рент. Они получали прямые денежные выпла-
ты от сеньора, от своей общины, а также доходы от монополий на вла-
дение лучшими пастбищами и стадами скота, пахотными землями и
виноградниками (ответственность за соблюдение льготного статуса по-
следних также возлагалась на консехо). Вся эта система была выстроена
с одной единственной целью: обеспечить рыцарям необходимые мате-
риальные условия, позволявшие им всецело посвящать себя военному
делу77. Таким образом, поиск своего места в мирной жизни, т.е. одна из
ключевых проблем из числа стоявших перед вчерашними комбатантами —
представителями «потерянных поколений» XX века, для рыцарей XIII в.
не существовала вообще.
Но дело было не только в том, что психологическое состояние и
система ценностей, присущие рыцарям, не вступали в противоречие с
современным им обществом. Важно отметить и то, что стихия войны
несла профессиональным воинам не только неизбежные страдания и
лишения, но и давала значительные возможности для продвижения по
социальной лестнице. И здесь можно вновь обратиться к примеру
братьев Перес де Варгас, Мы уже говорили о том, что для Диего личная
храбрость открыла путь наверх, и его потомки заняли высшие ступени в
социальной иерархии Кастилии, а затем — и объединенной Испании.
Но то же самое можно сказать и о Гарсии,
Он пошел в набег на Херес, будучи уже не особенно молодым, за-
нимавшим весьма скромное положение оруженосцем, и в ходе похода
проявил недюжинное личное мужество и презрение к смерти. Именно
это и решило его дальнейшую судьбу. В конечном итоге он отличился
при осаде мавританской крепости Триана. Гарсия шел в бой со щитом с
эмблемой - изображением «белых и фиолетовых волн». Для простого
рыцаря, не имевшего права на собственный герб, иметь такой щит было
непростительным бахвальством78, особенно в свете того, что точно та-
кой же знак в качестве личного герба избрал некий знатный инфан-
сон79, который и поспешил выразить свое неудовольствие, публично
предъявив претензии Гарсии. Однако рыцарь не растерялся, и предло-
жил решить спор в бою, а именно - вместе пойти в атаку под самые
стены Трианы: сама судьба должна была указать, кто имеет реальное
право на эмблему. Сделать это иифансон не решился, а потому вынуж-
ден был признать право первенства за Гарсией. Так простой рыцарь
обзавелся гербом. Об этом тотчас же стало известно королю, и он, с
согласия знати, тут же утвердил право на герб за уже известным своей
отвагой рыцарем. Так Гарсия сравнялся в положении с инфансоном80.
Его потомки не остановились на достигнутом и дали начало славному
роду графов де Варгас81.

67
Очевидно, что иного «пути наверх» для рыцарей, с детства не знав-
ших иной карьеры, кроме военной, просто не существовало. Война яв-
лялась для них едва ли не единственным средством самореализации, и
именно там протекала важнейшая часть их жизни, Так могли ли рыцари
не превозносить воинские ценности, свой проникнутый войной стиль
поведения, выработанный военными опасностями взгляд на мир? Иного
им просто не оставалось,
* * *
Все изложенное дает довольно необычный ракурс проблемы
«потерянных поколений» XX в,: оказывается, что истоки их психологи-
ческих, социальных и иных проблем лишь во вторую очередь связаны с
напряжением, вызванным состоянием войны. Получается, что при ко-
ренном изменении внешних условий психологические переживания
комбатанта остаются почти неизменными. Однако меняется характер
общества, в которое ветераны возвращались (и возвращаются) с полей
сражений. Современное общество — мирное, что и определяет весь ук-
лад социальной жизни.
Выходит, что со времен средневековья цивилизация возвела столь
прочные правовые, культурные и ценностные барьеры между состоя-
ниями войны и мира, что для человеческой психики они оказываются
почти непреодолимыми. Как ни прискорбно, но следует констатировать,
что проблема «потерянного поколения» не имеет кардинального реше-
ния: за приспособление образа жизни мирных граждан к представлени-
ям ветеранов пришлось бы заплатить слишком большую цену.
1 Сенявская Е.С Психология войны в XX веке. Исторический опыт России. М.,
1999, С. 67,91-96, 101-102.
2 Сеняеская ЕС Указ, соч. С, 89-90.
3 Басовская Н.И. Идеи войны и мира в западноевропейском средневековом
обществе // Средние века. Вып, 53 М., 1990. С, 44-51. Об отдельных аспектах
вопроса см.: Дюби Ж. Трехчастная модель или представления средневекового
общества о самом себе, М., 2000, С. 142-143; Beeler J. Warfare in Feudal
Europe. Ithaca - London, 1972; Флори Ж. Идеология меча, СПб,, 1999,
4 См,, например: Перну Р. Крестоносцы. СПб., 200L С, 133-134,
5 В данном случае мы не касаемся роли и функций пусть и ограниченных по
численности, но весьма эффективных контингентов воинов-наемников: их
роль начинает возрастать с конца XIII—XIV вв., т,е. несколько позднее того
периода, о котором пойдет речь ниже, О роли наемников в военных операци-
ях XIII—XIV вв. см,, например: Oman CW.C. The Art of War in the Middle Ages.
A,D, 378—1515, Ithaca, New York, 1963. P, 65-67; Histoire militaire de la France,
T, 1: Des engines h 1715, Sous la dir, de Ph, Contamine, Paris, 1992, P, 77-106;
Contmine Ph. La guerre au Moyen Age, Paris, 1999 (5 ed,), P, 163 ss,
6 См., например: Contamine Ph. La guerre.,, P, 160 ss.; Fiori J. La chevalerie Paris,
1998, P, 50-52; Idem. Chevaliers et chevalerie au Moyen Age. Paris, 1998. P. 100-
108; Histoire militaire... P. 71-76, 85; Harvey S. The Knight and the Knighfs Fee in
England // Peasants, Knights and Heretics. Studies in Medieval Social History.
Cambrige, London, New York, Melbourne, 1976, P, 169-172; Norman A.V.B. The
Medieval Soldier. New York, 1971, P, 196-243; Sanders LJ. Feudal Military Service
68
in England. A Study of the Constitutional and Military Powers of the Barons in
Medieval England. Westport (Conn.)» 1980. P. 55-56; Перну А Крестоносцы... C.
130-131; Успенский Ф.И История крестовых походов. СПб., 2000. С. 294-345;
Chibnall М. The World of Orderic Vitalis. Oxford, 1984. P. 137; Пастуро M. Указ,
соч, С. 126; Люшер А. Французское общество времен Филиппа Августа. СПб.,
1999. С. 238-246; Кин М. Рыцарство. М., 2000. С. 389-422; Пастуро М. Повсе-
дневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола. М.,
2001. С. 125-149; Поньон Э. Повседневная жизнь Европы в 1000 г. М.. 1999
С. 315-328; и др.
7 См., например: Люшер А. Указ. соч. С. 227.
8 Duby G La soci6t6 aux XI-e et XII-е sifecles dans la region maconnaise. Paris, 1953.
P. 231-245; 411-437; Idem. La noblesse dans la France m6di6vale. P. 22-23. // Idem.
La soctete chevaleresque. Paris, 1988; Idem. Les origines de la chervalerie // Ibid. P.
44-48; Дюби Ж. Трехчастная модель... С. 267-270; Флори Ж. Идеология меча...
С. 223-257; Fiori J. La chevalerie en France au Moyen Age. Paris, 1995. P. 88-107;
Idem. La chevalerie... P. 102-114; Idem. Chevaliers et chevalerie... P. 179-266. Cm.
также: Fossier A La Soci6t6 m6di6vale. P., 1991. P. 276-280; Harvey У The Knight
and the Knight's Fee in England. // Peasants, Knights and Heretics. Studies in
Medieval English Social History. Cambrige, London, 1976. P. 133-173; Лия M.
Указ. соч. С. 442-450 (американское издание - 1984 г.); Mortimer A Knight and
Knighthood in Germany in the Central Middle Ages // The Ideals and Practice of
Medieval Knighthood. Woodbrige, 1986. P. 86-103; Noble PS. Knight and Burgesses
in the Feudal Epic // Ibid., P. 104-110; North S. The Ideal Knight as presented in some
Franch Narrative Poems, c. 1090 - c. 1240 // Ibid. P. 111-132; ForeyA.J. Medieval
Warfare in the Twelfth and Thirteenth Centuries. // Viator. Medieval and Renaissance
Studies. Vol. 24. 1993. P. 79-100; Coss PR. The Knight in Medieval England, 1000-
1400. Dover, 1996. P. 135-166; Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства.
Срстснск, 2000. С. 360; Cardini F. Le guerrier et le chervalier // L’homme
m£di6val. Sous la dir. De J. Le Goff. Paris, 1989. P. 87-128; Бессмертный Ю.Л.
Политические традиции средневекового рыцарства в свете исторической ан-
тропологии // Политическая история на пороге XXI века: Традиции и нова-
ции. М., 1995. С. 103-111; Он же. Казус Бертрана де Борна, или «Хотят ли
рыцари войны»? Ц Казус. М., 1999. С. 131-147.
9 См., например: Menendez Pidal Л Introduccidn // Historia de Espaha. Fund, у dir.
por R. Mendndez Pidal. Vol. VI: Espafta cristiana. Comienzo de la reconquista (711-
1038). Madrid, 1988 (2 cd.), P. XXVII-XXVII1; Pescador de del Hoyo C La caballer
la popular cn Le6n у Castilla // Cuademos de historia de Espafia (далее - CHE), n.
33-34 (1961). P. 101-238; n. 35-36 (1962). P. 56-201; n. 37-38 (1963). P. 88-198; n.
39-40 (1964). P. 169-260; Carmen Carle M. del, Bo, A. Cuando empieza a reservarse
a los caballeros el gobiemo de las ciudades castelianas // CHE. 4 (1948). P. 114-124;
Carmen Carle M del. In fan zones e Hidalgos // CHE. n. 33-34. P, 58-100; Idem.
«Boni homines» у «hombres buenos». // Ibid. n. 49-50 (1964). P. 133-168; Idem. Del
concejo medieval castellano-leonis. Buenos Aires, 1968; Idem. El municipio de
Oviedo, excepcidn // CHE. n. 51-52 (1970). P. 24-41; Idem. La ciudad у su contomo
en Le6n у Castilla. (Siglos X-Xlll). // Anuario de estudios medievales. Madrid - Bar-
celona. T. 8 (1972-1973). P. 68-103; Lourie E.A Society organized for War:
Medieval Spain ll Past & Present. 35 (1966). P. 54-76; Powers J.F. A Society
organized for War. The Iberian Municipal Militias in the Central Middle Ages. 1000-
1284. Berkeley, Los Angeles, London, 1988; Корсунский A.P. История Испании
IX—XIII вв. M., 1976; Минакое СТ. Социальная структура североиспанского
города в XI—XIII вв. // Классы и сословия средневекового общества. М.,
69
1988. С. 133-138; С.Д, Города Центральной Испании в XII-XIII вв.
(по данным фуэрос). Дне. канд. ист, наук. М., 1982; Он же. Землевладение и
сословная структура кастильского города в XII—XIII вв. // Классы и сословия,,
С. 138-143; Он же. К вопросу об аграрном характере кастильского города XII-
ХШ вв. // Россия и Испания: историческая ретроспектива, М., 1981, С 145-
153; Он же. Социально-экономическое развитие кастильского города XI—XIII
вв. в зарубежной медиевистике // Проблемы истории античности и средних ве-
ков. М., 198 L С 67-82; Аурое О.В, Еще раз об истоках современных концепций
истории средневекового пиренейского города. // Музей историографии. М.,
2002; Он же. Еще раз об истоках современных концепций истории средневеко-
вого пиренейского города...; Он же. Местное рыцарство Кастилии XIII - сере-
дины XIV вв. И Новый исторический вестник. 2001. № 2. С. 64-84.
10 См., например, об этом: Плаескин З.И. Литература Испании DC-XV вв, М, 1986.
11 Primera erdnica general que mandd componer el Rey don Alfonso el Sabio e se
continuaba bajo Sancho IV en 1289. Publ. por R. Menendez Pidal. Vol. 2. Madrid,
1955 (далее - PCG).
12 См., например: Spiegel G.M. Romancing the Past: The Rise of Vernacular Prose
Historiogaraphy in Thirteenth Century France. Berkeley, 1993; Idem. The Past and
Text: The Theoiy and Practice of Medieval Historiography. Baltimore, London, 1997.
13 PCG. P. 728.
14 Это небольшой поселок, расположенный в современной испанской провин-
ции Сантандер, близ городка Пуэнтевьесго. См: Enciclopedia universal illustrada
europeo-americana, T. 67. Madrid, 1980. P. 3.
15 См., например: PCG. P. 388.
16 См., например, свидетельство о воспитании сыновей первого короля Касти-
лии Фернандо I: PCG. Р. 483.
17 PCG. Р. 615.
18 PCG. Р. 451.
19 PCG. Р. 502.
20 PCG. Р. 468.
21 PCG, Р. 622; см. также: PGC, Р. 485.
22 См. например: PCG. Р. 612; Ibid. Р. 615; Ibid. Р. 615 etc.
23 PCG. Р. 620-621. Выше Ордоньо неоднократно упоминается в статусе оруже-
носца. См.: Ibid. Р. 606, 611-613, 615, 621.
24 См., например: PCG. Р. 612.
25 PCG. Р. 611. См. также: PCG. Р. 606, 611-613; 621 etc.
26 PCG. Р. 615.
27 См., например: PCG. Р. 513 (фрагмент посвящен событиям, связанным с осадой
Саморы королем Кастилии Санчо II Храбрым). См. также: Ibid. Р. 752.
28 PCG. Р. 757.
29 PCG. Р. 751-752.
30 Ранее мы уже обращали внимание на манеру средневековых авторов изобра-
жать главу линьяжа как зрелого воина, подчеркивая свойственые ему физиче-
ские признаки мужской зрелости, прежде всего - силу, стать, наличие боро-
ды. См.: Ауров О.В. «Innexas capillis ejus manus tenentes...»: О знаковой роли
бороды и волос в испанской средневековой правовой символике. (Статья
первая) //Дискурс. М., 2000. № 8-9. С. 207-218,
31 PCG. Р. 752.
32 PCG. Р. 752.
33 PCG. Р. 621.
14 См., например, об этом: Allen Brown В. The Status of the Norman Knight // War and
Government in the Middle Ages. Essays in Honour of J. O. Prcstwich. Cambrige,
Woodbrige, Totowa (NJ.), 1985. P. 18-32; Paterson L.M. Op. cit., P. 135. См. также: о
стоимости боевых коней: Fuero extenso de Sepulveda // Los fueros de SepOlveda.
70
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
Ed. рог E. Siez // Publicaciones historicas de la Exma. Diputacidn provincial de
Segovia, L Segovia, 1953, (далее — FESep.): tit. [223); Fuero Real//Opftsculos legales del
Rcy D Alfonso el Sabio. T. II. Madrid, 1836. (далее - FR) 111,10,4; Cuademos de historia de
Espafia (далее — CDC). P. 43, doc. n. 16 (a. 1256); о номенклатуре и стоимости воо-
ружения и снаряжения: FESep.: tit. [74]; Ibid., tit. [77]. О соответствующих фис-
кальных льготах: Р. 43, doc. п. 16 (а. 1256, Segovia). См. также: FESep.: tits. [42 с),
[198], [239 а]. Описание изображения рыцаря ка печати Куэльяра (ХШ в.) см.:
Velasco Вауоп В. Historia de Си liar. Segovia, 1974. Р. 142.
Кин Л/. Указ. соч. С. 119-150; Fiori /. La chevalerie en France... P. 74-87; Idem.
La chevalerie... P. 17-31; Idem, Chevaliers et chevalerie.., P, 219-222; Cardini F. Le
guerrier et le chevalier... P. 120-123; Coss P.R. Op. cit. P. 52-53; Fossfer Jt. Op. cit.
P. 279-280; Mortimer R. Op. cit. P. 100 etc.
См , например: PCG. P. 668 (посвящение короля Кастилии Альфонсо VIII);
Р. 677 (посвящение короля Леона Альфонсо IX); Р. 718-719 (посвящение
Фернандо III, короля Кастилии (позднее - объединенного королевства Кас-
тилия и Леон)) и т.д О посвящении кастильскими коралями иностранных
принцев см.: PCG. Р. 677; FR. Р. 169) etc.
См., например: CDC. Р. 43, doc. п. 21 (а. 1264, Sevilla).
См., например: FESep.: tit. [74]. См., также: Кин М. Указ. соч. С. 123.
PCG. Р 487; Р. 609, 612, 619, 620, 677, 726-728. Случай употребления выра-
жения «facer cauallero* см. также: CDC. Р. 43, doc. п. 21 (а. 1264, Sevilla).
PCG. Р, 693: «...dioles caualerias»; Р. 677: «рог la caualeria que tomara del rey de
Castiella».
PCG. P. 668, 719.
Симптоматично наличие следующего фрагмента: «et anno alii et fizo) cauallero*
(PCG. P. 677), где предлог «et» явно соединяет равнозначные выражения.
PCG. Р. 619.
PCG. Р. 718-719; PCG. Р. 620 etc.
PCG. Р. 677. О посвящении Конрада Гогенштауфена см.: Ibid. Р. 677.
См., например: FR III.13.3.
PCG. Р. 612. См. также: Р. 487, 506, 619.
PCG. Р 693.
PCG. Р. 693.
См., например, об этом: Fossier Я. Op, cit. Р. 280,
См., например: FR III.13.4
Ibid.
См., например, знаменитый трактат Р.Льлля: Lluli R. Llibre Forde de cavalleria.
Barcelona, 1988.
PCG. P. 693.
Duby (?. Le dimanche de Bouvines. Paris, 1973. P. 145-159.
См., например: Sdnchez-Albornoz C. El ejercito у la guerra en cl reino asturleonds //
Idem. Investigaciones у documentos sobre las instituciones hispanas. Santiago de
Chile, 1970. P. 203; Idem. Proyecciones de la reconquista у repoblacidn en las
instituciones feudovasallaticas de Le6n у Castilla // Ibid., P. 553, 559 (или в пер-
вом, французском, издании последнего текста: Idem. Consequences de la
reconquete et du repeuplement sur les institutions ftudo-vassaliques de Lton et de
Castile // Les structures sociales de FAquitaine, du Languedoc et de FEspagne au
premier age fcodal. Paris, 1969. P.19,28) etc.
Cronica latinade los reyes de Castilla. Ed. рог L. Charlo Brea. Cadiz, 1984. P. 14-15.
Roderici archiepiscopi Toletani De rebus Hispaniae. VII.2 // Hispania illustrate. Ed.
A.Schottus. T. IV. Francofurti, 1606. P. 113. Старокастильское переложение
этого эпизода см. в «Первой всеобщей хронике» (PCG. Р. 647).
Roderici archiepiscopi Toletani De rebus №spaniae...IX.13,
71
60 PCG. P. 727,
61 PCG. P. 727.
« PCG. P. 727, 728.
« PCG. P. 728.
64 PCG, P. 728, О потомках Диего Мачуки см,: Enciclopedia universal illustrada
europeo-americana... P. 11-13.
65 Показательно, что местное право считало постоянно проживающими на сво-
ей территории рыцарей, проводивших там в общей сложности лишь около че-
тырех месяцев — с середины декабря по конец апреля — май. См., например:
CDC. Р. 43, doc. п. 16 (а, 1256, Segovia).
66 PCG. Р. 738,
67 Следует уточнить: отдельные реплики антивоенного характера все-таки звуча-
ли, и не только из уст представителей Церкви. Однако лишь в конце Средне-
вековья мы встречаем первые примеры аргументированного осуждения войны
как состояния общества. См,, например, об этом: Edwards Z War and Peace in
Fifteenth-Century Castile: Diego de Valera and the Granada War // Studies in
Medieval History presented to R. H, S. Davis. London, Roncevert (West Virginia),
1985. P, 283-295,
66 X.B Kox даже использует для определения средневекового рыцарства понятие
«каста». См.: Koch Н. W. Medieval Warfare, London, 1978. Р. 67.
« PCG. Р. 738,
70 PCG. Р. 728,
71 См., например: FESep,: tits. [4], [63], [65]. См. также: Ibid.: tits. {45], [48], [59].
72 Подробнее об этом см., например: Kaeuper R.W. War, Justice and Public Order:
England and France in the Later Middle Ages. Oxford, 1988.
73 См., например, постановления синода Сеговийской епархии (1215 г.), текст
которых сохранился в грамоте из архива г. Куэльяра: CDC: Р. 25 (а. 1215):
«Quatro statuimus quod nullus clericus non portet cutellutn acutum*
14 См,, например: FESep.: tit. [240],
75 См., например: FESep.: tit. [47].
76 Fuero de Castrojeriz. // Muftozy Romero, T.Coleccidn de fueros municipales у cartas
pueblas de los reynos de Castilla, Le6n, Corona de Aragon у Navarra. T. 1. Madrid,
1847, P. 39.
77 См. об этом: Ауров О.В. Город н рыцарство в кастильской Эстремадуре в XIII -
середине XIV вв. (по данным фуэро и актов городов Сепульведа н Куэльяр), -
дисс. канд. ист. наук. М., 2000. С. 328-359.
78 Феодальные гербы входят в обыкновение в 1230-х гт., хотя восходят к эмбле-
мам более раннего времени. См., например: Coss PR. Op. cit.
79 Инфансоны занимали промежуточное положение между простыми рыцарями,
с одной стороны, и магнатами («ricos omnes») “ с другой, будучи по статусу
ближе к последним.
80 PCG. Р. 762-763,
81 О наиболее известных представителях рода графов де Варгас см.: Enciclopedia
universal illustrada europeo-americana... P. 3 ss.
А.С.Сенявский
«КОДЕКС САМУРАЯ»: ЦЕННОСТИ И ПСИХОЛОГИЯ
ЯПОНСКОГО ВОЕННОГО СОСЛОВИЯ
В истории многих стран и народов военное дело было весьма разви-
тым, а занятие им — социально значимым и почетным, И это естествен-
но: война была почти постоянной спутницей человечества, и ни одна из
крупных цивилизаций не могла не только сформироваться, но и эле-
ментарно выжить без эффективного выполнения одной из важнейших
функций — силового взаимодействия с окружающей социальной средой,
без военной «защиты и нападения». Естественно, усложнение воинских
занятий неизбежно вело к специализации военного дела, превращению его
в профессию, а в определенных исторических и социокультурных усло-
виях — ив принадлежность особых социальных категорий людей — воин-
ских сословий и даже каст. Многие их социальные атрибуты давно утрати-
ли свою роль вместе с отмиранием породивших их социально-исторических
условий, но то, что относится к психологии воина, донесенное до нас через
годы, века и тысячелетия, может иметь непреходящее, в том числе практи-
ческое значение даже сегодня. И в этом отношении исторический опыт
может быть весьма актуален и «прагматичен»,
В предыдущей статье «военно-психологического цикла» автор обе-
щал продолжить анализ древних духовных систем и практик военно-
прикладного характера1. Выполняя это обещание, автор имеет возмож-
ность в данной небольшой статье в духовно-психологическом ракурсе
рассмотреть лишь одну из многих воинских культур.
После недолгих размышлений избрана была японская. Выбор саму-
раев в качестве объекта изучения обусловлен несколькими обстоятельст-
вами, Прежде всего, именно Япония дает нам образец наиболее
«чистого» исторического эксперимента, именно там оказалась наиболее
развитая специализированная военная культура, определявшая многие
века развитие всего общества, влияющая на него некоторыми своими
«сущностными» параметрами вплоть до настоящего времени. Другая
важная причина такого выбора «объекта» - в определенной уникально-
сти самураев в мировой истории и как специфической воинской касты,
и в ряде ценностно-нормативных параметров их поведения, и в психо-
технических достижениях, позволявших им эффективно выполнять свой
«социальный долг» в самых экстремальных ситуациях. В этой своей
уникальности самураи, с одной стороны, подчеркивают, «оттеняют»
основную линию в мировом развитии воинской профессии и психоло-
гии, а, с другой, — представляют собой неповторимый, а потому осо-
бенно привлекательный для иных культур феномен. Не случайно саму-
раи как явление - столь популярный объект изучения в «западной» нау-
ке3 , а само слово «самурай» ~ синоним стойкого восточного воина, не
вполне понятного в некоторых своих «крайних» проявлениях европей-
скому рационалистическому уму. Наконец, еще одна причина выбора —
73
наличие значительного количества исторических источников, позво-
ляющих реконструировать изучаемое явление, причем, что особенно
важно» в избранном нами «духовно-психологическом* ракурсе.
Обилие исследовательской литературы «о самураях* далеко не удовле-
творяет именно в этом отношении. Здесь следует подчеркнуть, что автора
интересуют не «филологические изыски* и не дотошное описание, как на
протяжении веков менялись нормы и поведение самураев, а реконструкция
механизмов поведения и психотехник, преимущественно в их прикладном
аспекте. То есть предмет изучения — в первую очередь — модели поведения
и психотехники как работающий инструмент, который можно смоделиро-
вать и воспроизвести (естественно, с поправкой на исторические и социо-
культурные условия). Вместе с тем как профессиональный историк автор
далек от распространенных «фантазий* на самурайскую тему и во всех вы-
водах опирается на исторические факты и документы.
Прежде чем приступать к рассмотрению самого предмета, следует
сделать замечания, противоречащие самому названию статьи. Во-
первых, единого «Кодекса самурая* никогда не существовало, имелись
десятки созданных в разные времена «ценностно-нормативных* и
«установочных* произведений, многие из которых в ходе истории были
утрачены. В большинстве своем они имели внутри клановое хождение,
нередко передавались по наследству и в своей «фиксированной* форме
были доступны относительно узкому кругу лиц. Во-вторых, ценности,
традиции, нормы поведения, психология воинского сословия в целом
весьма существенно менялись на протяжении более чем тысячелетия
истории Японии, пока происходило его становление, развитие и упадок.
В-третьих, даже в одно и то же историческое время ценностно-
нормативный и психолого-поведенческий диапазон у самураев был дос-
таточно широк не только в зависимости от их «клановой* принадлежно-
сти, чрезвычайно сильно влиявшей на мировоззрение и поведение каж-
дого из них, но и (как правило - в меньшей степени) от личных уста-
новок конкретного воина. Поэтому, когда мы говорим о «кодексе саму-
рая*, речь идет лишь о некоем обобщенном идеале воинской традиции,
который достаточно часто, но далеко не всегда и не во всем реализовы-
вался на практике. Это образец для массового подражания, ориентир
для выбора поведения, возведенный в норму, но далеко не констатация,
что все сословие и тем более во все времена следовало образцу. Вместе с
тем, ключевые ценностные установки японских воинов, «ядро* ценно-
стно-нормативного идеала оказалось поразительно устойчивым и — с
некоторыми вариациями - просуществовало на протяжении всей саму-
райской истории. Тот факт, что это «ядро* находит отражение почти во
всех видах прямых и косвенных, первичных и вторичных источников на
протяжении многих веков, свидетельствует о том, что данные ценности
действительно «вошли в плоть и кровь* десятков поколений представи-
телей японского воинского сословия и являлись ориентиром в его жиз-
ни, в повседневной практике. Более того» эти ценности оказывали
74
сильнейшее влияние на Японию и после того, как самураи в качестве
особого сословия сошли с исторической сцены,
«Кодекс самурая» — это условное собирательное понятие, нашедшее
отражение в нескольких классических произведениях, но большей ча-
стью «рассыпанное» в многочисленных источниках иного рода — исто-
рических хрониках, литературных произведениях, в фольклоре и т.д, На
практике существовали независимо друг от друга десятки сборников
правил поведения, созданных внутри самурайских кланов и нередко
столетиями не известных за их пределами. Позднее стали использовать
понятие «бусидо» — буквально «путь воина», впервые появившееся через
много веков после становления самурайского сословия, в конце XVI в, в
сочинениях Тории Мототада и отразившее попытки систематического и
«концептуального» осмысления «образцовой» жизни и «духа» самурая. Но
даже два довольно поздних, самых известных и «обобщающих» источника,
характеризующихся таким подходом, — «Будосёсинсю» Юдзана Дайдодзи
(Сигэкэ) и «Хагакуре» Ямамото Цунэтомо, - весьма различаются между
собой по конкретным подходам и оценкам, в том числе в некоторых важ-
ных параметрах самурайских ценностей и норм поведения.
Поэтому, с полным основанием констатируя наличие особых, весьма
устойчивых идеологии, мировоззрения и мироощущения самураев, точнее
говорить о «самурайском духе», который составлял суть «пути воина», неза-
висимо от того, как в конкретных кланах и в конкретных исторических
условиях менялся набор ценностей и поведенческих нормативов.
Возникает вопрос: насколько источники отражают исторические
реалии ценностей и поведения самураев, можно ли их реконструировать
и на какой Источниковой основе? Думается, что отражают весьма полно
и точно, и для адекватной реконструкции существует реальная возмож-
ность, При этом, безусловно, требуется предельная осторожность в до-
верии к источникам декларативно-нормативного характера: слова о том,
как должен вести себя самурай и реальное поведение далеко не всегда
совпадали. Но важна, во-первых, тенденция следования образцам, во-
вторых, как правило, эти образцы становились действительным ориен-
тиром для реального поведения, тем более что в определенные истори-
ческие периоды от этого зависела сама возможность выживания целых
самурайских кланов. Кроме того, в японском литературном наследии
присутствует значительный пласт источников, которые предельно дос-
товерно отражают «самовосприятие» и «самопредставление» японского
воина, поскольку имели именно прагматическую направленность, К
ним относятся, в частности, такие источники, как какун («предписания
клана») и юйкай («последние завещания»). Первые содержат практиче-
ские рекомендации, нередко представляют собой «уставы», определяв-
шие и регламентировавшие жизнь конкретных самурайских домов, вто-
рые — обобщение практического опыта, которыми самурай делился с
наследниками и представителями своего клана как правило накануне
смерти. Несмотря на все различие жанров и конкретных произведений,
их объединяет сугубо практическая направленность. Достоверность,
75
жизненная правдивость этих исторических памятников подчеркивается
тем обстоятельством, что большинство из них не только не предназна-
чалось «для печати», но и для доступа «посторонних глаз».
Сегодня и на русском языке издано множество трудов иностранных3 и
отечественных исследований, посвященных самураям4 и связанной с этим
явлением тематике5, а также и переводных первоисточников, на которые
опирается большинство авторов, занимающихся этой проблематикой6. Они
дают неплохой материал для реконструкции. Однако, несмотря на то что
имеются весьма ценные исследования, направленные на постижение пси-
хологии самураев7, в обозначенном ракурсе они не могут удовлетворить в
полной мере, прежде всего в той части, которая касается механизмов реали-
зации некоторых ключевых психологических феноменов.
Для исследования проблемы в том ракурсе, в котором она поставле-
на, существенны не слова, а возможность моделирования психологиче-
ской реальности, возможность реконструкции и воспроизведения пси-
хологических феноменов, в том числе «пропускание» их исследователем
«через себя». В этом специфика историко-психологического исследова-
ния, ориентированного на социальную практику, а не ограничивающе-
гося описательной историей. Европейская же ментальность оказывается
совершенно несовместимой с японской, причем не только в том, что
относится к формальному набору «категорий», определенных социо-
культурными особенностями разных цивилизаций, но и в самом образе,
«стиле» мышления, а точнее — мировосприятия. Один из ключевых па-
раметров этих различий — доминирующая «вербальность» современной
европейской культуры при доминировании чувственно-созерцательной
и спонтанно-действенной компоненте средневековой японской, и это,
наряду с содержательными различиями «культурных миров», пожалуй, —
главное препятствие для понимания и «вживания» в «мир самурая».
♦ » »
«Самурайство» как социокультурное явление существует более тыся-
челетия, хотя как военное сословие — несколько меньше. Можно гово-
рить о начале становления «самурайского духа» за несколько столетий
до «оформления» всех его сословных атрибутов, до превращения саму-
раев в доминирующую социальную силу Японии, и о сохранении — в
определенных проявлениях — этого духа и после ликвидации сословного
строя во второй половине XIX в., вплоть до современности. Самурай-
ское сословие правило Японией с конца XII в.до середины XIX в., ли-
шившись своих сословных привилегий в 1873 г., вскоре после ликвида-
ции сёгуната Токугава и реставрации Мэйдзи (1868 г.). Поздний Хэйан-
ский период (Х-ХП вв.) характеризовался относительно мирным развитием
и высоким уровнем культуры, однако завершился деградацией
«изнеженной» аристократии, в конце концов утратившей власть в результа-
те разгоревшегося конфликта между принцами императорского дома -
«смуты годов Хогэн». Началась эпоха правления военных кланов, которая
продолжалась около семи столетий. Собственно это и была эра расцвета, а
затем и постепенного упадка самураев как правящего военного сословия.
76
Среди самураев было немало выходцев из низших социальных сло-
ев, влившихся в высшую касту воинов, причем некоторые в условиях
высокой социальной мобильности сумели благодаря своим способно-
стям и мужеству подняться вплоть до самых высоких должностей* Такое
было возможно в ситуации крайней нестабильности общества, особенно
в период Сражающихся Царств, Тогда старые аристократические идеа-
лы, заключавшиеся в соединении воинской доблести и высокой культу-
ры, оказались на время отринуты жестокой социальной практикой
борьбы самурайских кланов за выживание. Однако установление жестких
социальных барьеров в 1591 г., окончательно оформившее самурайские
привилегии и по сути ликвидировавшее социальную мобильность, ™ с од-
ной стороны, и успех в объединении страны с установлением длитель-
ного мира в период Токугава, - с другой, - внесли радикальные изме-
нения в образ жизни военного сословия. Повлияло это и на весь спектр
его самосознания и мироощущений. Если раньше, как пишет
У.СУилсон, на протяжении шести веков главной целью было выжива-
ние в почти постоянных военных конфликтах, а «военные наставления
основывались исключительно на опыте и имели целью продолжение
существования клана,,,, то с воцарением Токугава изменились сами
проблемы, стоявшие перед воинами, и последние стали склоняться к
философствованию и идеализации^.
Результатами этой тенденции - попытки переосмысления миссии
воина в мирных условиях с тем, чтобы сохранить «дух самурая», — и
явились упоминавшиеся выше самые известные «кодексы» — «Буд осе-
синею» (Сборник наставлений на воинском пути) и «Хагакуре» (бук-
вально: «Сокрытое среди листьев»). Несмотря на то, что оба произведе-
ния были созданы уже в мирную эпоху Токугава, они, несомненно,
обобщают «кодексы» прошлого, «смутного» времени постоянных войн и
пытаются выразить квинтэссенцию самурайского мировоззрения не
только в максимально систематизированном виде, но и акцентируя не-
которые наиболее «радикальные» установки «пути воина». То есть, при
определенной идеализации того, как должен мыслить, чувствовать, жить
«образцовый» самурай, они не противоречат главным ценностям преж-
них времен. Это особенно важно подчеркнуть потому, что оба произве-
дения стали своеобразным «мостиком» между целыми историческими
эпохами Японии, повлияв на многие поколения японцев. Из такого
рода литературы они оказались наиболее популярными, читаемыми и в
конце эпохи Токугава, и в ситуациях войн XX века, когда, уже через
много десятилетий после отмены сословной системы и исчезновения
самураев как особой касты, значительная часть нации проникалась са-
мурайским духом. Таким образом, абстракция, «идеал», созданные кон-
кретными авторами, влияли на массовую социальную практику. Но по-
добное стало возможным лишь потому, что они не были простым продук-
том воображения, буйной фантазии, а отражали реальные тенденции и ус-
тановки, выросшие на японской национальной социокультурной почве и
имевшие широкое распространение в среде самураев. Следует отметить и
77
тот факт» что в отличие от узкого слоя европейского рыцарства» которое
никогда не превышало 1-2% всего населения» самураи составляли весьма
весомую часть общества, доходившую порой до 10% общей численности
японцев. Естественно, и перестав во второй половине XIX в. быть сослови-
ем» «растворившись» в общей массе населения, самураи и их потомки оста-
лись костяком японской нации, основой ее элиты и оказывали решающее
воздействие на национальный дух Японии в целом.
Ценности и психология самураев являлись «синтетическим продук-
том» множества исторических факторов. Их можно условно разделить
на две большие группы: социально-функциональные и этносоциокуль-
турные. Самураи были воинами» жившими в жестко иерархическом»
сословном обществе, их главными функциями были война и служение
господину (об этом речь впереди). Но здесь» собственно, и заканчивают-
ся прямые параллели с аналогичными в чем-то обществами иных циви-
лизаций. То как служить и как воевать во многом определялось не толь-
ко функциональной природой этих видов деятельности, но и тем, в ка-
ких социокультурных условиях это происходит. Здесь уместна такая
аналогия: чтобы жить» любой биологический организм должен есть, и
человека от дикаря отличает, в частности, и способ потребления пищи.
Существует даже такой термин «палочная культура», который применя-
ется к огромному Дальневосточному и Юго-Восточному ареалу и харак-
теризует одну из цивилизационных по сути общностей, свойственных
разным народам, использующим при еде две палочки. Но этим
«простым» материальным достижениям цивилизации сопутствуют целые
пласты культуры - традиции, ритуалы, этикет, церемонии, которые, в
свою очередь вписываются в еще более сложный цивилизационный
контекст социальных отношений. И столь различные между собой на-
роды, потребляющие пищу при помощи палочек, резко отличаются
своими ценностями и поведением от европейских, не менее разных,
народов, но использующих ложку, вилку и нож.
Основу социокультурного контекста развития самурайства являлось
то» что можно назвать совокупностью религиозно-идеологических сис-
тем, включая синтоизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, а в опреде-
ленные периоды и христианство. Все они вносили определенный вклад
в духовно-культурную ситуацию в Японии на разных этапах ее развития.
Причем спецификой японского мировоззрения является определенная
эклектичность: в нем легко уживались самые разные, часто трудно или
вовсе несоединимые идеи и ценности (вплоть до противоположных, что
немыслимо и непонятно для «логичных» европейцев), в том числе из
разных религиозных систем. И это вовсе не мешает японцам чувство-
вать себя комфортно в таком противоречивом контексте. Возможно, эта
особенность связана с уже упоминавшейся спецификой японского ми-
роощущения, для которого главное — не зрение (как у индоевропейцев),
не слух (как у некоторых семитских народов, с чем связано такое боль-
шое значение «слова» у иудеев и мусульман), а «чувство, ощущение,
интуитивное восприятие, переживание»9.
78
Не случайно в массовом сознании японцев веками вполне ужива-
лись верования и представления языческой автохтонной религии синто
с последующими заимствованными (в основном из Китая и Кореи) чу-
жеземными религиозно-идеологическими комплексами буддизма, дао-
сизма, конфуцианства, а позднее и привнесенного европейцами христи-
анства. Конечно, здесь присутствовало вмешательство политических
факторов, в частности, разное отношение власти к тем или иным кон-
фессиям, или даже «течениям» внутри одной религиозной системы, бы-
ли периоды преследования буддистов, христиан (вплоть до массового
истребления), имела место и фанатическая приверженность каким-либо
религиозным течениям. Но речь о другом, поразительном для европей-
цев явлении: о типе массового сознания, который способен эклектиче-
ски принять и соединить в индивидуальном мировоззрении разнотип-
ные ценностно-представленческие модели.
Конечно же, главными составляющими этого «коктейля», являлись
синтоизм, конфуцианство и буддизм. Их роль убедительно и наглядно
определил японский мыслитель первой половины XIX в. Ниномия Сон-
току: «Синто — это путь, составляющий основу страны, конфуцианство —
это путь управления страной, а буддизм - это путь властвования над
своим сердцем и разумом... Его ученик Кимигаса Хэдаю спросил о про-
порциях состава этой «пилюли». Ниномия отвечал: «Одна ложка синто,
пол-ложки конфуцианства и буддизма. ...В настоящей пилюле все со-
ставляющие тщательно смешиваются до неотличимости...»10.
Синтоизм, являвшийся собственной религиозно-мифологической
основой самосознания японцев, являлся самой древней из этих религий.
Еще в VI в. в «Анналах Японии» было записано, что «Император верил
в учение будды и почитал путь богов». «Путь богов» и было синто —
синкретическая «примитивная» (первобытная), «общинная» религия, в
отличие от прочих не имевшая основателя, являвшаяся «природным»
путем страны и ее народа. Она возникла еще в «доосевос» время (то есть
в период до создания первых мировых религий), в «мифологическую»
эпоху, и сама содержит признаки мифологии как явления культуры. В
отличие от мировых (монотеистических) религий здесь нет четко сфор-
мулированного учения, кодекса (моральных заповедей), но зато присут-
ствует пронизывающий всю повседневную жизнь человека ритуал, сама
религия как бы «растворена» в жизни. Удивительно, но именно синто —
древнейшая и архаическая религия — было провозглашено националь-
ной идеологией Японии в конце XIX в., когда было восстановлено им-
ператорское правление, а страна фактически провозгласила цели модер-
низации. Императорской власти в Японии всегда приписывался божест-
венный характер, а император почитался как «живой бог» и первосвя-
щенник. При этом синто официально — в отличие от буддизма или хри-
стианства - не считалось религией, а было объявлено «народным пу-
тем», чему действительно есть основания именно в «общинных» перво-
истоках этого явления11.
79
Как синтоизм влиял на самурайское сословие? Это была его
«естественная среда обитания», в данном случае ~ духовного. Для япон-
цев не существует разделения на живую и неживую природу: и та, и
другая - одухотворены. Весь мир пронизан ками — божествами и
сверхъестественными сущностями. Есть ками моря, ками полей, ками
ветра. Например, меч для самурая также имел свою душу, связанную с
душой самого воина. Частью синтоизма является почитание духов пред-
ков, Все японцы, умирая, через некоторое время «становятся ками».
Умершие остаются «членами семьи», духи предков дважды в год
«проведывают» своих потомков на земле, и эти дни отмечаются как
праздник: у потомком нет печали, их родные «живы», перешли в иную
форму существования. Такие воззрения не могли не влиять на отноше-
ние к жизни и смерти, а это - ключевой вопрос для самурая. Самураи
считали, что могущественные духи покровительствуют воинам, и не
вступали в битву, не совершив ритуал поклонения.
Другой важной религиозной системой Японии был заимствованный
весьма рано, в период становления японского государства буддизм12.
Может показаться странным, что религия, ключевой принцип которой —
непричинение вреда живому (ахимса) — была взята на вооружение саму-
раями. Однако такие метаморфозы с использованием религии в целях,
категорически противоречащих основам ее доктрины, отнюдь не уни-
кальное явление (вспомним крестовые походы христиан, одной из глав-
ных заповедей которых было «не убий!»). Сам же буддизм породил свое-
образные монашеские сообщества, развивавшие и применявшие боевые
искусства не только в Японии, но и в Китае, Корее и других странах.
Буддизм в целом привлек японцев радом своих постулатов: о прехо-
дящем характере бытия и тщете всего мирского, о возможности прекра-
щения бесконечной круговерти рождения и смертей и о пути избавле-
ния от земных страданий. Для жителей Японских островов с постоян-
ными природными и социальными катаклизмами - землетрясениями,
цунами, междоусобными войнами, несшими разрушения и смерть, идея
мимолетности и драматичности человеческого существования была не
только очень близка, но и наглядна, подтверждаясь повседневностью.
Тем более близка была она самураям, чьей профессией было убивать в бою
и умирать самим. И вот эти буддистские мотивы звучат уже в ранних на-
ставлениях воинам, написанных в стиле канамадзири в XII в. Ходзё Сиге-
токи: «...Непостоянство нашего мира подобно сну во сне. Тех, кого мы ви-
дели вчера, сегодня нет... Смерть не разбирает возраста. ...В таком случае,
разве мы не должны желать, чтобы нас помнили другие, разве не должны
мы хотеть совершенствоваться?»13. В этих словах - эклектика, столь ха-
рактерная для Японии, смесь сословных ценностей, конфуцианских и
буддистских мотивов: под самурайскую идею необходимости совершен-
ствования и «сохранения доброго имени» подводится буддийское обос-
нование. И этот «коктейль» будет сопутствовать почти всей истории
самурайства. А вот и установка, которая станет позднее доминирующей,
вытекающая из сочетания буддийских мотивов и честного взгляда на
80
социальную реальность: «Самурай обязан быть каждый день готовым к
концу» (Сиба Ёсимаса, конец XIV - начало XV в.)14- Он же - о мотива-
ции необходимости совершенствования: «В этом изменчивом мире са-
мурай должен идти по пути дисциплины»15. И опять он же — в духе
буддистского пути совершенствования: «Ни одно даже из десяти наших
желаний не исполняется так, как нам хочется. ...Тот, кто живет лишь
собственными желаниями и побуждениями, будет ограниченным и сла-
бым. Вырви подобные желания из своего сердца и не позволяй им ро-
диться вновь — и тогда разум твой наполнится лучшими мыслями»16.
На самураев в наибольшей степени повлиял дзэн-буддизм (от линии
китайского - чань-буддизма). И это не случайно. Среди причин и упо-
минавшаяся уже «чувственная» природа японского мироощущения, ко-
торой весьма близка дзэнская установка «интуитивного озарения», и
поразительная «технологичность» дзэнских практик, оказавшихся чрез-
вычайно полезными для воинских занятий. Дзэн помогал самураям
формировать целый комплекс психических способностей — от психо-
логической невозмутимости, укреплявшей мужество перед лицом смер-
ти, до «пустотного сознания», точнее — отсутствия «сознания», вытесне-
ния эго, состояния незамутнённости субъективными мыслями и
«слияния с миром», что обеспечивало спонтанность реакций и наиболее
эффективное действие воина в бою. «Что бы вы ни осознали — нападе-
ние противника или ваш выпад в его сторону, движение человека, нано-
сящего удар, или меч, занесенный над вами, положение вашего тела или
ход поединка - если ваш ум хоть каким-то образом задержался на этом,
ваши движения будут скованы, а значит, противник может вас побе-
дить», — писал дзэнский монах и учитель боевых искусств Такуан Со-
хо17. Для воинов средневековья, сражавшихся преимущественно холод-
ным оружием и в поединках, как это было долго распространено в Япо-
нии, крайне важны были целостность восприятия, решительность и
спонтанность. Всему этому способствовало освоение дзэн. «По истори-
ческой случайности военный класс самураев принял именно эту разно-
видность буддизма, которая крайне импонировала ему как своим прак-
тическим, земным характером, так и прямотой и простотой своих мето-
дов. В результате родился особый образ жизни, известный под названи-
ем Бусидо — «Путь воина», который, в сущности, представляет собой
дзэн в приложении к искусству войны», — так определил в своей книге
«Путь дзэн» известный западный популяризатор дзэн Алан Уотс18. Ко-
нечно, это некоторое преувеличение роли дзэн в жизни самураев, хотя,
может, и небольшое. Обобщая эту роль буддизма, можно процитировать
российского исследователя А.А.Маслова: «...Буддизм в Японии приобре-
тает парадоксальный характер «боевого учения». Самураи просто
«подстраивают» его под свою идеологию и потребности. Например,
многие идеи дзэн-буддизма давали самураям абсолютное презрение к
смерти, а порой и подчеркнутое стремление к гибели. Поскольку ника-
ких различий между сансарой и нирваной нет, равно как в мире Пусто-
81
ты не существует принципиальной разницы между жизнью и смертью,
то, умирая, самурай просто переходит в вечный покой нирваны»19.
Наконец, третий из важнейших источников самурайских ценностей
и установок “ китайская доктрина — конфуцианство. Большинство мо-
ральных категорий было заимствовано самураями именно из этого за-
морского учения. Одна из главных заповедей Бусидо — беззаветное слу-
жение своему господину — имела конфуцианские корни. Оно играло
огромную роль и в управлении государством, и в воспитании самураев,
большинство из которых, особенно в позднее время, осваивали основы
конфуцианских наук или хотя бы знакомились с китайскими текстами,
нормами конфуцианской морали. Принципы конфуцианской этики
присутствуют почти во всех самурайских кодексах. А среди главных ус-
тановок — преданность семье (особенно - почитание родителей) и пре-
данность своему господину. Вот ценности, которые на рубеже XIV-XV
вв. проповедовал Имагава Садаё в произведении в стиле канбун, утвер-
див классический взгляд на воина, предписывающий сочетание боевого
духа и учености: «Самурай должен отдавать все свои силы долгу и ни-
когда не отходить от Пути Воина и Пути Ученого»20. А вот рекоменда-
ции своему сыну, оставленные Такэда Нобусигэ во второй половине
XVI в,: «Никогда не предавай господина. Отдавай всего себя на службе
господину. ...Не допускай ни малейшей непочтительности к родителям.
...Внимательно наблюдай за своими поступками и не позволяй себе не-
брежности, ...Отдавай все силы постижению боевых искусств. ...На поле
брани не показывай ни малейшего признака трусости»21.
Таким образом, «духовные» источники, религиозно-идеологические
системы, из которых самураи черпали свои представления о мире и че-
рез призму которых смотрели на него, были весьма разнообразны, но
несмотря на это, довольно рано произошел их «синтез», а точнее взаи-
мопересечение, «перемешивание», в котором и родилась идеология Бу-
сидо. Можно говорить об определенной иерархии самурайских ценно-
стей, хотя она исторична, условна и относительна. Речь может идти
скорее о тенденции в упорядочивании этих ценностей, нежели о четкой
системе, поскольку и сама их систематизация оказалась относительно
поздней, логической строгости здесь никогда не было, и конкретные
самурайские кланы в различные эпохи руководствовались разными при-
оритетами. Периоды военных смут требовали от военного сословия од-
них качеств, мирное время эпохи Токугава — иных.
Однако в «идеальной» модели поведения самурая на первом месте
всегда стояла преданность господину, «На службе господину или же при
дворе следует думать ...только о благе господина», — утверждал еще Ход-
зё Сигетоки22, Ему вторит — более чем через три столетия, в XVI в.-
Такэда Нобусигэ: «Никогда не предавай господина. Отдавай всего себя
на службе господину»33. Знаменитое «Хагакурэ» Ямамото Цунэтомо:
«Быть самураем означает не что иное, как служить своему господину,
вверяя ему все свои чаяния и отрекаясь от личной выгоды»34. Установка
Тории Мототада (2-я пол. XVI в.): «...Отдать свою жизнь ради господина —
82
это неизменный принцип»25. Наконец, полное самоотречение Сигэкэ:
«Самурай .„не должен называть собственную жизнь, или личность
своими. „.Верный сподвижник не осознает собственного существования,
но лишь — своего повелителя»26.
Вокруг этого, центрального пункта социально-функциональных
ценностей выстраивались другие, такие как преданность семье, почти-
тельность, скромность. «Сыновняя почтительность» — так можно опре-
делить другой ключевой принцип, заимствованный из конфуцианства.
Нобусигэ: «Не допускай ни малейшей непочтительности к родителям»27.
С одной стороны, «преданное служение» вытекало из требований кон-
фуцианства, с другой, - главным было само функциональное положение
самурая, который в условиях клановой системы, на протяжении веков раз-
дираемой распрями, полностью зависел от своего клана. «Самурай без кла-
на и без лошади — не самурай вообще», — констатируется в Хагакурэ28.
Жизнь самурая зависела от клана, а жизнь клана — от готовности каждого
самурая в любую минуту отдать свою жизнь. Поэтому, несмотря на перио-
дически возникавшие рекомендации совмещать воинские искусства с уче-
ностью (второе в конфуцианстве - среди важнейших требований к
«благородному мужу»), путь воина предполагал преимущественно качества,
необходимые для войны, прежде всего доблесть и мужество.
Если в смутные эпохи преданность господину была безусловным
приоритетом, то в мирную эпоху Токугава на первое место выходили
семейные ценности. Но и ранее, если самурай не проявлял должной
почтительности к родителям и тем более, если так случалось, не отом-
стил их убийцам, он терял свою честь. А с этой потерей он терял и свой
социальный статус, или должен был добровольно расстаться с жизнью.
Но самурай должен был заботиться и о своих потомках, причем не
только в сугубо утилитарном отношении: честь рода оказывалась выше
всего. «Самурай должен думать и действовать не только ради собствен-
ной славы, но и ради славы и величия своих потомков», — писал в
XIV в. Такэда Сиба Ёсимаса29.
Таким образом, честь оказывалась интегрирующей моральной ценно-
стью, хотя и понималась она во многом совершенно иначе, чем европей-
ским нобилитетом. Честь заключалась в сохранении доброго имени, что
возможно было при следовании «правильному поведению», самурайскому
долгу, проявлении социально одобряемых качеств и ритуала. «В этом мире
ценится только доброе имя», — заметил Такэда Сиба Ёсимаса30.
Как же должен был хранить доброе имя самурай? Следуя Пути воина,
Бусидо. Почему это было так важно? «Если пренебрегать Бусидо, боевой
дух иссякнет»,- подчеркнул Курода Нагамаса31. «Отдавай всего себя Бусидо.
...Только так можно стать настоящим самураем», — солидарен с ним его
современник Като Киёмаса (вторая половина XVI — начало XVII в.)32
Что же такое «Путь воина»? «В Бусидо сущностно важны три каче-
ства: Преданность, Правильное Поведение и Храбрость, — отмечает
Сигэкэ. — Мы говорим о преданном воине, воине с правильным пове-
дением и воине храбром, и именно тот, в ком сочетаются все эти три
83
достоинства, является воином высшего класса»33. «Самурай должен от-
давать все свои силы долгу и никогда не отходить от Пути Воина и Пути
Ученого», — уточняет он свое понимание «правильного поведения»,
внося элемент конфуцианского идеала «благородного мужа»34.
Другие, более ранние авторы — более прагматичны. «...Путь Воина
заключается в постижении боевых искусств, но самое важное — уметь
применять их в жизни» (Имагава Садаё, XIV в.)35. Еще более прагмати-
чен (даже циничен) Асакура Ногикагэ: «Как бы ни называли воина -
собакой или диким зверем, главное для него — побеждать»36. Здесь нет и
речи о соблюдении внешних форм, этических норм, ритуалов, что так
важно для некоторых «утонченных» блюстителей идеалов, но есть от-
кровенный взгляд на военное ремесло. Впрочем, понимание суровой
правды войны свойственно всем самурайским авторам, включая самых
изысканных последователей идеалов Конфуция. Смерть — вот реалии
войны, и она занимает особое место в мировоззрении самурайского со-
словия. И если в других культурах прежде всего думали о том, как чело-
веку жить, то самурай «...должен прежде всех остальных вещей думать о
том, как он встретит свой неизбежный конец»37.
«Избегать смерти и быть опозоренным даже в пустяковом деле — не со-
ответствует Пути Воина», — утверждает Тории Мототадазв. Ценить «избы-
точно» свою жизнь - уже считалось позором. Самурай «не имеет права
навсегда опозорить свое имя, слишком бережно относясь к своей единст-
венной драгоценной жизни», — категорически утверждает Сиба Ёсимаса39.
Более того, можно констатировать, что самурайская культура поро-
дила уникальное в своем роде явление — своеобразный «культ смерти»,
превратив антиценность, какой смерть предстает практически во всех
мировых цивилизациях и культурах, в позитивную ценность, едва ли не
высшую в ценностной системе. Ведь даже в культурах, крайне высоко
ценящих способность рисковать жизнью и готовность умирать реши-
тельно и достойно, исходят из свойств человека как социально-
биологического существа, в основе психологии которого лежит ин-
стинкт самосохранения. Развитые цивилизации создавали философии
жизни, японцы - особую «философию» смерти. Причем она активно во-
площалась в социальной практике. Такой радикальный, «экстремистский»
подход мог родиться только при сочетании комплекса условий: крайней
зыбкости земного существования членов социума (постоянные природные
и социальные катаклизмы, доминирование клановых ценностей при низкой
«цене» человеческой жизни, специфические религиозные установки — при
«синтезе» дзэн-буддизма и синтоизма, социально-функциональные требо-
вания к воинскому сословию и др.)
Отсюда — своеобразный «гимн смерти»: «Рожденный в доме самурая
должен думать только о том, как взять короткий и длинный мечи и уме-
реть» (Като Киёмаса)40. «В высшей степени достойно сожаления, если
самурай упускает момент, когда ему следует умереть» (Сиба Ёсимаса)41.
«Тот, кто является самураем, прежде всего должен держать в уме — днем и
ночью... — тот факт, что ему предстоит умереть» (Сигэкэ)42. И, наконец,
84
апофеоз этого подхода — «Хагакурэ»: «Путь самурая — смерть. В ситуации
«или ” или», без колебания выбирай смерть»43. Все эти этические импера-
тивы — из разных исторических эпох, между которыми столетия. ..
Почему такая категорическая установка? Изначально, вероятно, потому
что в исторических условиях средневековой Японии самурай только так,
будучи готовым в любую минуту расстаться с жизнью, мог выполнять свой
долг перед «сюзереном». Ведь и сама жизнь самураю, согласно Бусидо, не
принадлежала: умереть он должен был в интересах и по воле господина. И
здесь существовали каноны «правильной смерти» самурая.
Но на эти социальные обстоятельства накладывались и этносоцио-
культурные, «Когда самураю приходит время умирать, целью его должно
быть пасть при исполнении какого-либо доблестного подвига, который
потряс бы и его друзей, и врагов, и сделал бы его смерть причиной гру-
сти его хозяина и командира и оставил его имя в памяти поколений»
(Будо сёсин-сю)44. «Если отдаешь свою жизнь, то главной твоей целью
должно быть сделать это ради императора или же совершить несравнен-
ный подвиг» (Сиба Ёсимаса)45. Как видим, здесь присутствуют два глав-
ных мотива — преданное служение господину и «сохранение доброго
имени», слава, причем все переплетено с самурайским понятием о чес-
ти. Если самурай не выполнял свой социальный долг — перед господином,
то не только его собственное «доброе имя», его честь оказывались утрачен-
ными (что было чревато социальным остракизмом, а часто — и позорной
казнью), но и его потомки оказывались запятнанными, а их социальные
перспективы весьма плачевными. С учетом высокой значимости семьи в
системе самурайских ценностей это также служило мощным социальным
стимулом «преданного служения». Поэтому для настоящего самурая готов-
ность к смерти в любую минуту должна была быть абсолютной.
Как же достигалась такая готовность, каковы были социальные и
психологические механизмы формирования самурайского бесстрашия?
«Если человек не постигает Бусидо каждый день, он едва ли сможет
умереть достойно, как подобает самураю. Это самурай обязан запечат-
леть в своем сердце» (Като Киёмаса)46. То есть необходимо самосовер-
шенствование, следование Пути воина, который вошел бы «в плоть и
кровь». «...Начало доблести лежит в жестком самоконтроле» («Будо сё-
син-сю»)47. Что же контролировал самурай? Свои ценности, свои поступ-
ки, но прежде всего свои разум и чувства. «Печально, если при любых об-
стоятельствах разум воина неспокоен» (Сиба Ёсимаса)48. Здесь особую роль
играли дзэнские психотехники, и они заслуживают особого внимания. Но
были и принципиальные ценностные установки, среди которых — непривя-
занность к материальным ценностям, «У людей с материальными интереса-
ми нет чувства долга. А те, у кого нет чувства долга, не дорожат своей че-
стью», — утверждается в «Хагакурэ»49. Но еще важнее - особое отношение,
«непривязанность» к жизни: «...Как может человек проявить боевую доб-
лесть, если он ценит свою жизнь?» (Тории Мототада)50-
. Таким образом, следует различать казалось бы единую проблему -
преодоления страха смерти и формирование истинного бесстрашия,
85
своеобразного «безразличия», психологической невозмутимости перед
лицом смерти. И здесь в первом случае действовали преимущественно
социальные рычаги, побуждавших самураев к «правильному» внешнему
поведению, включая способность умереть тогда, когда этого потребуют
юл г, ситуация, господин, а во втором - сочетание социальных и психо-
технических инструментов. Оставаться самураем человек мог, лишь сле-
дуя «правильному поведению», а оно, особенно в многочисленные пе-
риоды военных катаклизмов в истории Японии, включало весьма широ-
кий набор ситуаций, требующих безусловной готовности к смерти: от
сугубо военных столкновений до очень условных и труднодоступных
европейскому уму, которые имели своим последствием необходимость
для самурая совершить сеппуку (или «харакири» — ритуальное само-
убийство; к данному явлению мы еще обратимся). И здесь, как уже от-
мечалось, пытаясь сохранить свою жизнь, самурай мог навсегда поте-
рять честь, что также чревато было смертью, только уже - позорной.
Поэтому и экстремальное требование некоторых самурайских этико-
нормативных «кодексов» между жизнью и смертью, не раздумывая, вы-
бирать смерть, в некоторые эпохи японской истории не выглядит столь
уж экстравагантным.
Но все же — с точки зрения не столько социальной, сколько инди-
видуальной психологии - есть принципиальная разница между прину-
дительным выбором смерти с мучительным преодолением страха перед
уходом (часто — мучительным) и добровольным выбором с абсолютно
спокойным принятием смерти (а подобные случаи были весьма распро-
странены, не только в военной истории самурайства, но, в частности, в
некоторых ситуациях совершения сеппуку). Как же достигалось это со-
стояние мужественной невозмутимости перед лицом смерти?
Попробуем — в первом приближении — реконструировать эту пси-
хотехнологию. Собственно, многие из методов и факторов, способство-
вавших решению этой задачи, уже были обозначены выше. Они, по су-
ти, охватывают все группы методов, которые были названы в предыду-
щей статье автора. «Прекращение существования» вызывает у человека
как биосоциального существа неприятие, протест, в основе которого
лежит инстинкт самосохранения. Социум трансформирует это отноше-
ние на смысловом уровне. Ценностно-нормативный метод регулирова-
ния психо-эмоциональной сферы ставит самурая в положение, при ко-
тором сама его жизнь имеет смысл только в рамках социума, причем
как его члена, выполняющего все требования «правильного поведения».
Долг самурая включал и необходимость умереть по первому требованию
господина и даже без оного, добровольно, следую «пути преданности».
Иначе — остракизм и даже смерть (позорная), с исключением потомков
из привилегированного сословия. То есть эта группа методов сочеталась
с методом «клин клином вышибать» (по сути, «снижением мотивации»
жизни вне социальных требований, метод «вытеснения страха более
сильным страхом») — страх невыполнения долга был сильнее страха
смерти. Третья группа методов — которую еще Сунь Цзы определил как
86
«помещение в место смерти», когда ничего другого не остается, а мы
определим как «принудительное лишение возможности выбора» - из
«ситуационного», по сути организационно-управленческого — в Японии
применительно к самураям оказался «экзистенциальным», сущностным,
сопровождал самурая всю жизнь. Самурай (по крайней мере в опреде-
ленные эпохи) всю жизнь находился «в месте смерти», у него — как у
самурая — и выбора не было, кроме как умереть в любую минуту, когда
это потребуется. Вероятно, поэтому самурайской психологии оказались
свойственны ряд специфических явлений, таких как инверсия ценно-
стей жизни и смерти — снижение жизни как ценности и, что вообще
уникально, превращение смерти из антиценности (что характерно прак-
тически для всех культур) в позитивную ценность. То есть нежелатель-
ное, то, чего следует - согласно инстинкту самосохранения (и культур-
ным нормам большинства цивилизаций) — всячески избегать, оказыва-
ется не только приемлемым, но и желательным, порой — страстно же-
лаемым, к чему самурай стремится. Жизнь не имеет значения: «Не при-
давай никакого значения тому, что придется покинуть этот мир»51, А
смерть, точнее «правильная смерть» - оказывается сокровенным смыс-
лом, высшей ценностью, вершиной «Пути воина». Таким образом, ме-
тод, который назван нами как «метод переконтекстуализации» — прида-
ние смерти иного смысла, путем мысленного помещения ее в иной кон-
текст, — в Бусидо реализован не столько в религиозном смысле (что
также имеет место), сколько в социальном, ценностно-экзистенциаль-
ном, Вспомним еще раз «Хагакурэ»: «В ситуации «или-или» без колеба-
ния выбирай смерть». Но и религиозная поддержка, безусловно, присут-
ствует: если христианство обещает «праведнику» райскую загробную
жизнь, то буддизм (самая распространенная религия среди самураев)
говорит о призрачности жизни, непостоянстве всего сущего, о
«неразличении» существования и несуществования. Вот источник спо-
койного принятия неизбежности смерти, небытия, хотя это, конечно,
принятие на «смысловом» уровне, которое должно было перейти на
уровень «подсознательный», быть «запечатленным в сердце».
Поразительно, но в Бусидо все эти методы оказываются прочным
сплавом, который и создавал уникальную самурайскую психологию.
Настоящий самурай действительно принимал дух Бусидо «в свое серд-
це». Это обеспечивалось «впитыванием» ценностей, поведенческих ус-
тановок, социальных образцов с детства, а затем и сознательным куль-
тивированием в течение всей жизни. Самурай постоянно готовился к
смерти, свыкался с мыслью не только о возможности умереть, но и о
необходимости умереть так, как и подобает самураю.
И помогал ему в этом дзэн-буддизм. Дзэнские практики обеспечи-
вали вытеснение вербального мышления «бессознательным», спонтан-
ным, состоянием «мусин» — «отсутствие разума». Это состояние оста-
новки потока сознания, «непривязанности к форме» вытесняло любые
негативные эмоции (в том числе и по поводу возможной или неизбеж-
ной смерти), а также обеспечивало спонтанность действий, их адекват-
87
ность мгновенно меняющейся обстановке» что так необходимо в боевых
искусствах. Не случайно именно дзэнские практики становились психо-
технологической основой боевых искусств. Так» самураями очень цени-
лись наставления Такуана Сохо — мастера дзэн» который обозначил од-
но из наиболее полезных для воинов качеств, приобретаемых дзэнскими
практиками ~ «дзэнскую мудрость»: «Отвечать на отклик без промедле-
ния — вот что такое мудрость.»»52. Спонтанность реакции, автоматиче-
ское «вписывание» в ситуацию боя являлось одним из наиболее ценных
качеств» формируемых дзэнской духовно-психологической подготовкой.
Нельзя не сказать хотя бы несколько слов о таком уникальном в
мировой практике явлении как «сэппуку», отражающем «самурайский
цух» в его крайнем и наиболее «чистом» проявлении. Что двигало саму-
раями, с древности совершавших ритуальные самоубийства? Этот путь
ухода из жизни выбирался в целом ряде случаев, нередко становясь
практически обязательным: чтобы избежать позора плена, как искупле-
ние вины (своей или своих родственников) перед господином или кла-
ном, в знак протеста против действий старшего по званию, а также по
поводу смерти господина53. В период Эдо (XVII-XIX вв.) сэппуку стало
одним видов наказания самураев» почетной казнью, причем пригово-
ренный не только не мог отказаться от совершения строго расписанного
ритуала, но и нарушить церемонию даже в мелочах, иначе он терял
честь и покрывал позором своих родных. Ритуал сэппуку дожил до вто-
рой половины XX века: последние массовые самоубийства были совер-
шены японскими офицерами после капитуляции Японии в 1945 г. перед
императорским дворцом, но и позднее сэппуку имела место в японской
жизни.. Сэппуку — крайне мучительная смерть, но считавшаяся почет-
ной» ” была способом умереть достойно, избежать бесчестья. Таким
образом» на протяжении многих веков массовая практика сэппуку под-
тверждала кредо относительно позднего свода правил Бусидо -
«Хагакурэ»: «Самурай может потерять свою жизнь» но честь — никогда».
Верность» долг, честь, мужество — вплоть до презрения смерти — оказы-
вались не пустыми словами, а в целом — нормой жизни многих предста-
аителей военного сословия Японии,
Вместе с тем» в своей крайности установка принятия смерти как
ценности ” весьма уязвима. Это проявилось» например, в годы Второй
мировой войны в целом комплексе явлений. Например, в таком феноме-
не как камикадзе - использовании воинов-смертников, добровольно при-
нимавших неизбежную смерть, становившихся орудиями уничтожения про-
тивника. Однако именно их смерть была почетной, независимо от эффек-
тивности действий. Психология «ценности смерти» влияла, в частности, на
величину потерь лучших кадров японской армии и флота. Так, на флоте
остановилась традиция, согласно которой капитан должен умереть вместе
ю своим кораблем» при том что на подготовку командира в ранге капитана
требовалось не менее 20 лет, В результате уровень потерь выпускников
Иорской академии составил 95% именно потому, что «в армии и обществе
считалось» что лучше умереть»54. Более того, даже стратегические решения,
J8
судьбоносные для нации, во многом принимались под влиянием психоло-
гии «ценности смерти», «доблести поражения». Само решение о вступлении
во Вторую мировую войну, в частности, нападение на США, было принято
вопреки трезвым голосам о крайне неблагоприятном для Японии соотно-
шении сил, и среди факторов, повлиявших на решение, были и психологи-
ческие особенности японской элиты. Таким образом, даже чрезвычайно
сильные стороны психологии, доведенные до крайности, могут оборачи-
ваться своей противоположностью.
Тем не менее, духовно-психологический опыт воинского сословия
Японии является достоянием мировой цивилизации, и сегодня достоин
тщательного изучения. В частности, и самурайские психотехнологии
достижения «невозмутимости перед лицом смерти» требуют специаль-
ного, более глубокого анализа.
1 См* *: Сенявский АС. Психологическая регуляция и подготовка воинов в раз-
личных исторических и этно-культурных условиях Ц Военно-историческая
антропология* Ежегодник, 2002* Предмет, задачи, перспективы развития. М.,
2002. С* 50-65.
2 См.: Turnbull S. The Samurai. A Military History* Surrey, 1977; Ratti O.t Westbrook
A. Sekrets of the Samurai* Rutland., 1979; Kuno M. Die Samurai. Duesseldorf-
Wien, 1981; Turnbull S. Battles of the Samurai. London, 1987; Bottomley L, Hopson
A Arms and Armor of t he Samurai. London, 1989; Turnbull S. Lone Samurai and
the Martial Arts, Arm and Armour. London, 1991; Cook H. Samurai The Story of
Warrior Tradition. London, 1993*
3 Кодзаи Ёсисигэ. Современная философия* Заметки о «духе Ямато». М*, 1974;
Хироаки Сато. Самураи: история и легенды. СПб*, 1999; Уэстбрук А., Рат-
ти О. Секреты самураев* Ростов-н/Д.,2000; Тёрнбулл. Самураи: военная исто-
рия. СПб*, 1999*
4 Спеваковский А.Б. Самураи — военное сословие Японии* М„ 1981; Искендеров
А.А. Тоётоми Хидэеси* М., 1984; Тарновский В. Самураи* Рыцари Дальнего
Востока* М*, 1987; Маслов А.А. Воины и мудрецы Страны восходящего солн-
ца* М., 2000; Синицын А.Ю. Рыцари Страны восходящего солнца.СПб., 2001;
Гвоздев С.А. Самураи. Путь меча. Минск, 2001*
5 Конрад НИ. Японская литература. М*, 1991; Мещеряков А.Н. Герои, творцы и
хранители японской старины. М*, 1988; Пронников В.А., Ладанов ИД. Япон-
цы. Этнопсихологические очерки. М*, 1985*
6 Повесть одоме Тайра* М*, 1982; Сказание о Ёсицунэ. М., 1984; Нихон рсики.
Японские легенды о чудесах. СПб., 1995; Нихон секи* Анналы Японии. СПб*,
1997; Идеалы самураев: сочинения японских воинов. СПб., 1999; Книга саму-
рая* СПб., 2000; Путь воина. Трактаты средневековых и современных япон-
ских мастеров боевых искусств* М., 2002.
7 Кинг УЛ. Дзэн и путь меча. Опыт постижения психологии самурая. СПб., 1999.
* Идеалы самураев... С* 25.
9 Накорчевский А.А. Синто* СПб*, 2000. С. 93.
10 См*: Там же. С. 454*
п См*: Там же* С. 14-31,68-131.
12 См.: Дюмулен Г. История дзэн-буддизма* М., 2003* С. 147.
13 Ходзё Сигетоки. Послание мастера Гокуракудзи // Идеалы самураев*.. С* 57*
14 Сиба Ёсимаса. Тикубасс* // Идеалы самураев*.* С* 71.
15 Там же. С. 80*
16 Там же. С. 80-81.
17 Самураи: меч и душа. СПб*, 2000. С. 30.
18 Цит. по: Маслов А.А. Указ, соч* С. 37.
89
19 Маслов А.А. Указ. соч. С. 41.
20 Имагава Садаё. Установления Имагава Рёсюна. // Идеалы самураев... С. 90.
21 Такэда Иобусигэ. Суждения в девяносто девяти статьях // Идеалы самураев... С 139.
22 Лодзе Сигетоки. Послание мастера Гокуракудзи // Идеалы самураев... С. 58.
23 Такэда Нобусигэ. Указ, соч. С. 139.
24 Книга самурая. СПб,, 2000. С. 78.
35 Завещание Тории Мототада. // Идеалы самураев.С. 159.
26 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Будо сёсин-сю. М., 2002. С. 56, 67.
27 Такэда Нобусигэ. Указ. соч. С. 139.
28 Книга самурая. С. 90.
29 Сиба Ёсимаса. Тикубасё. // Идеалы самураев... С. 74.
30 Там же. С. 74.
31 Предписания Курода Нагамаса. // Идеалы самураев... С. 175.
32 Наставления Като Киёмаса. // Идеалы самураев... С. 167,
33 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ. соч. С. 20.
34 Там же. С. 90.
33 Имагава Садаё. Указ. соч. С, 90.
36 Асакура Ногикагэ. Записанные изречения Асакура Сотэки Ц Идеалы самура-
ев... С. 118.
37 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ. соч. С. 50,
38 Тории Мототада. Указ. соч. С. 159.
39 Сиба Ёсимаса. Указ. соч. С. 71.
40 Като Киёмаса. Указ. соч. С. 168.
41 Сиба Ёсимаса. Указ, соч. С, 71,
42 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ. соч. С. 3.
43 Книга самурая. С. 75.
44 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ. соч. С. 44-45.
45 Сиба Ёсимаса. Указ. соч. С. 71.
* Като Киёмаса. Указ. соч. С. 168.
47 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ, соч, С. 21.
48 Сиба Ёсимаса. Указ. соч. С. 72.
49 Книга самурая. С. 92,
30 Тории Мототада. Указ. соч. С. 162.
31 Дайдодзи Юдзан (Сигэкэ). Указ соч. С. 51.
32 Такуан Coxot Миямото Мусаси. Самураи: меч и душа. СПб., 2000. С. 42.
53 Синицын А.Ю. Указ. соч. С. 268-269.
34 Хироюки Агава. Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Пирл Хар-
бор, М., 2003. С. 366.
Н.Н. Смолин
ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ МАССОВОГО ГЕРОИЗМА
РУССКИХ ВОЙСК В ХОДЕ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ 1853-1856 ГТ.
Во второй четверти XIX в, во внешней политике России на ведущее ме-
сто вышел так называемый Восточный вопрос. Силы некогда могуществен-
ной Оттоманской империи начали к этому времени ослабевать. В 1830-х -
1840-х гг. в Турции обострились межнациональные противоречия, их харак-
терной чертой выступали религиозные конфликты. Руководство России
рассматривало национально-освободительное движение подвластных Тур-
ции православных народов как инструмент усиления своего влияния на
Востоке и оказывало их движению поддержку. Однако расстановка сил в
Европе складывалась явно не в пользу России, в ее усилении не были заин-
тересованы правящие круги Англии и Франции. В середине 50-х гг. XIX в.
попытка русского императора Николая I вмешаться во внутренние дела
Турции послужила поводом для длительного вооруженного конфликта с
участием ведущих западноевропейских государств.
Крымская война 1853-1856 гг. стала наиболее серьезным военным
поражением России на протяжении XIX в. Подписав, по окончании
войны, условия Парижского мира, Россия на время утратила былое
влияние в Европе.
В ходе войны русские войска, по общему признанию современников,
проявили высокий уровень морально-боевых качеств. «Я не могу допустить
мысли, чтобы русский солдат уступил кому бы то ни было в храбрости, я не
могу поверить, чтобы русский солдат дрался дурно, когда им хорошо ко-
мандуют»1, - отмечал в своих воспоминаниях участник обороны Севасто-
поля капитан-лейтенант А.Д.Сатин. Другой участник обороны изложил
свои впечатления так: «Мне недостает слов, чтоб описать все примеры са-
моотвержения наших саперов, это первые люди в мире... Здесь нельзя ска-
зать - этот храбрее того — все одинаково храбры, готовы на все, готовы
умереть на месте, но наказать неприятеля за каждый шаг, на который он
подается вперед, оттого так трудно французам, что каждый их шаг вперед
должен быть облит их кровью»2. «Дух войск наших превосходный, В Сева-
стополе русский солдат просто перерождается, делается необыкновенно
ловким и смелым»3, — отмечается в записках генерала П.Н.Глебова, Таким
образом, именно героизм, мужество, стойкость защитников Севастополя
позволили им в течение года оказывать сопротивление войскам союзников
по антирусской коалиции, несмотря на то, что против России выступили
ведущие государства Западной Европы, передовые как в военном, так и в
социально-экономическом отношении.
Под героизмом военнослужащего, как правило, понимается соверше-
ние подвига, т.е. особенных, выдающихся действий, в целях победы над
противником, в обстановке, представляющей серьезную опасность для жиз-
ни. Как правило, героизм на войне имеет патриотическую основу, приори-
тетным мотивом подвига является необходимость зашиты Родины. Однако
91
необходимо отметить» что данное понимание природы героизма складыва-
ется тогда, когда среди ценностных установок, принятых в обществе, на-
циональные интересы выходят на одно из центральных мест. Как известно,
ценностные ориентиры общества меняются параллельно со сменой истори-
ческих эпох. Это дает возможность предположить, что в разные периоды
героизм на войне имел различную основу, не всегда патриотическую. В
рамках предлагаемой работы автор преследует цель проанализировать ми-
ровоззрение солдат и командиров русской армии, выделить причины мас-
сового героизма и попытаться определить, в какой мере героизм русских
войск имел под собой патриотическую основу.
Основными источниками в исследованиях по названной теме явля-
ются источники личного происхождения. Авторы мемуарных произве-
дений, посвященных событиям войны, нередко сообщают читателям о
массовом героизме солдат и офицеров, приводят конкретные примеры
мужества и стойкости, свидетелями которых они были. Кроме того, вос-
поминания, письма, дневники участников военных действий заключают
в себе сведения, которые дают возможность определить, в чем заключа-
лись представления солдат и офицеров об Отечестве, о государстве, об
армии, о собственной роли в военных событиях, о противнике. Анализ
названных компонентов мировоззрения нижних чинов и командиров
позволяет выделить наиболее характерные черты героизма русских
войск в Крымской войне.
Одним из стержней комплекса ценностных ориентаций русского
солдата было православие. В середине XIX в. в русской армии правосла-
вие культивировалось на официальном уровне, что было вызвано необ-
ходимостью регулярного выполнения обрядов. Религиозное сознание на
войне проявлялось в наибольшей мере: в бою, в минуту опасности чело-
век обращался за помощью именно к богу. Военные успехи участники
боевых действий объясняли промыслом божьим, а неудачи — «гневом
господним». «Видно мы прогневили бога, что наше дело 4-го августа не
удалось, — отмечает в письме П. И. Лесли. - Всякий солдат шел вперед,
как сумасшедший, и готов был положить свою жизнь, чтоб уже одним
разом покончить с Севастополем; но к несчастью, после того нам при-
шлось еще многое испытать, и потерять отличных офицеров и солдат
вследствие бомбардировок, которые постоянно поддерживаются»4.
«Между прочим, вчера говорили о том, как воодушевлять нашего солда-
та в деле, - отмечает в своих записках другой участник обороны генерал
П.Н.Глебов. — При этом Ростовцев рассказывал, что он два раза водил
батальон в штыки, и оба раза солдаты заминались; когда же он крикнул
им, чтобы они сняли шапки и перекрестились, и сам при этом перекре-
стился, то откуда взялась после этого у солдата удаль: так бойко пошли,
что он сам едва успевал идти вперед них»5. Автор «Записок севасто-
польца...» отмечает: «Я, бывало, часто беседуя со своими подчиненны-
ми, веду разговор о том, как должна выполняться данная присяга, как
защищать отечество, что надо не унывать, не падать духом, и что убитые
на войне от руки неприятеля воины получают царствие небесное»6.
92
Таким образом, православная вера занимала довольно прочное ме-
сто в сознании русского солдата. Она служила укреплению уверенности
в собственных силах, отчасти помогала преодолеть проявление инстинк-
тов самосохранения, служила критерием, который позволял солдатам
отличить своих от неприятелей.
В системе мировоззрения русских солдат следует подчеркнуть веру в
царя. В целом солдатам было свойственно экстраполировать предписы-
ваемые церковью взаимоотношения между богом и человеком на отно-
шения на систему верховная власть - подданные, их монархизм являлся
политически нейтральным, государь выступал некоей абстракцией, поч-
ти символом, существовавшим практически автономно по отношению к
реально действующему государству и его аппарату. Государь являлся
символом справедливости, верховным, после бога, символом сущего. Он
был гарантом стабильности и порядка в картине мира, являлся образцом
высшей справедливости и законности. Не случайно кончина Николая I
вызвала среди солдат в Севастополе неутешимую скорбь, поскольку бы-
ла воспринята как потрясение мира. Передавая свои впечатления от
пережитого в момент смерти императора Николая 1, участник обороны
Севастополя Е.Р.Корженевский отмечал, что надо просто это пережить,
чтобы понять, как любит солдат своего монарха7. «20 февраля, — отме-
чает в своих воспоминаниях другой офицер, сначала с неприятельских
аванпостов, а потом и официальным путем, мы получили горестное из-
вестие о потере возлюбленного императора. Известие это страшно нас
поразило. Тотчас полк был собран к присяге новому императору. Поло-
жительно весь полк плакал. Думалось нам: что будет с нами, не падет ли
армия духом, какой ход примет кампания»8.
Подобное отношение встречалось не только к государю, но и ко
всему, что было связано с его именем, жизнью и деятельностью. На-
пример, в письме к родным обязательно упоминалось, что великие кня-
зья посетили Севастополь и с большим вниманием отнеслись к ране-
ным9. При встрече с великими князьями, как свидетельствует в своем
дневнике участник севастопольской обороны офицер А.Розин, уставшие
солдаты ободрились и были рады выполнить их приказания, в том числе
вернуться в бой10.
Монархизм русских солдат не являлся результатом осмысления на-
циональных интересов России и критической оценки действий монарха.
Сомнение в справедливости монархических установок у солдат периода
Крымской войны возникнуть не могло. В силу понятных обстоятельств
русские солдаты не обладали адекватной информацией о положении дел
за рубежом, о политических, социальных альтернативах, а, кроме того,
казарменная дисциплина, безусловно, не стимулировала в них стремле-
ние критически осмыслить существующие отношения между верховной
властью и подданными.
Для того чтобы охарактеризовать представление русских солдат об
Отечестве, следует отметить, что вторая четверть XIX в. была периодом,
в течение которого военно-политический авторитет страны в мире стоял
93
как никогда высоко. Незадолго перед тем русские войска с боями про-
шли путь от Москвы до Парижа и нанесли поражение величайшему из
полководцев Нового времени. Представление о незыблемой военно-
политической моши России во второй четверти XIX в, приобрело харак-
тер прочного стереотипа. Характерный пример встречается в воспоми-
наниях ветерана Крымской войны офицера А.Гана, В марте 1856 г,, по-
лучив известие о заключении Парижского мира» автор источника, к
большому удивлению, долго не мог убедить подчиненных прекратить
огонь по противнику. Солдаты сочли известие о мире ложным — враг
еще не разбит. Особенно трудно было убедить одного заслуженного ун-
тер-офицера: «не так было в двенадцатом году, пусть только покажутся
французы, вот мы их!,,» С большим трудом удалось командиру убедить
солдат прекратить стрелять11.
Таким образом, служба русских солдат на протяжении второй чет-
верти XIX в, проходила в условиях, когда высокий уровень боеготовно-
сти русской армии не было принято подвергать ни сомнению, ни кри-
тическому переосмыслению, когда по выражению А,И,Герцена
«... патриотизм превратился в что-то кнутовое, полицейское, особенно в
Петербурге»12. Если учесть, что методика обучения солдат русской ар-
мии в отмеченный период соответствовала традициям палочной дисци-
плины, можно предположить, что отмеченные черты приобретали ха-
рактер устойчивых стереотипов, В представлениях солдат о своем Отече-
стве доминировала идея несокрушимости военной мощи страны.
Ф.И.Сгулли, современник событий Крымской войны в своих воспоми-
наниях отмечал: «Война 1853-1856 годов, как известно, была непопу-
лярна, причины ее никто не понимал, цели в ней не видел. В могущест-
во и непобедимость России народ верил безусловно, но верил с тупым
равнодушием,,, которое объясняется только глубоким политическим
невежеством русского общества того времени...»13
Приступая к анализу мировоззрения офицеров, необходимо отме-
тить, что их воспоминания, помимо личных впечатлений, нередко за-
ключают в себе размышления об исторических судьбах России и ее ар-
мии, о целях и задачах войны, о собственной роли в событиях, Эти ма-
териалы позволяют проанализировать основные компоненты мировоз-
зрения офицеров,
Русский офицер, несомненно, являлся православным. Как указывает
в одном из писем морской офицер П. И Лесли» во время штурма 6 июня
«бог был за нас» и мы, одержав победу, «с благодарностью отслужили
молебен»14. При изучении мемуарных произведений русских офицеров,
не встречаются попытки соотнести религиозную картину мира с окру-
жающей действительностью, поэтому можно сделать вывод об идентич-
ном характере веры русских солдат и офицеров. Вера офицера в той же
мере служила задаче подавления инстинкта самосохранения, поддержа-
ния на высоте собственных моральных сил* В. Зубарев, например, отме-
чает: «На каждом бастионе, где-нибудь в углу» помещались образа, и
перед ними день и ночь горело множество свечей. Картина эта, особен-
94
но ночью, во время страшной трескотни... вздохов изувеченных стра-
дальцев, как-то особенно действовала успокоительно»15.
Представление о государе у русского офицера середины XIX в. было
тесно связано с представлением об Отечестве, Офицер Ф. И. Абакумов в
своих воспоминаниях отмечал, что самые приятные впечатления из эпо-
хи войны остались о высочайшей благодарности, предназначенной ему
лично16. Перед офицером Крымской войны не стоял вопрос о целесо-
образности монархии в России, он не считал нужным подвергать дейст-
вия государя критической оценке. В письме от 14 октября 1854 г. гене-
рал К.Р.Семякин отмечал: «Генерал Липранди, прискакав, обнял, поце-
ловал меня и объявил, что Георгий 3-й степени мне принадлежит, в
полдень приехал светлейший17, протянул мне руку и сказал:
«поздравляю, вы потешите Государя.*, Дай-то боже, чтобы сердце царя
возвеселилось»18* Судя по воспоминаниям Г*Чаплинского, «между офи-
церами ходило мнение, что главным штабом армии реляции составля-
ются в более выгодном свете с целью не огорчить государя. Но убедить-
ся в необходимости этого офицеры не могли; им казалось, что кому же
и знать истинное положение дел в армии, как не государю и России.
Только при полном знании своего положения можно принять и соот-
ветствующие меры* Ясно, что офицеры не могли признать необходимо-
сти, чтобы реляции были несправедливы, как это иногда у нас и случа-
лось; они видели в этом только цель штаба прикрыть свою нераспоря-
дительность..,»19 Император, с точки зрения офицера, являл собой идеал
справедливости и порядка*
Для того, чтобы охарактеризовать представления русского офицера сере-
дины XIX в, об Отечестве следует обратиться к их размышлениям об истори-
ческих судьбах России, той роли, которую в России играет армия, о собст-
венной роли в происходящих событиях, судьбоносных для страны* Такие
размышления, как уже отмечалось, нередки в мемуарных произведениях.
Первое, на что здесь следует обратить внимание, в описания событий
войны офицеры часто включали критические замечания о казнокрадстве,
взяточничестве, карьеризме и прочих негативных явлениях. Например, в
воспоминаниях офицера, не называющего своего имени на страницах печа-
ти по цензурным соображениям, подробно рассказывается об интендантах,
которые требовали от офицеров, получающих деньги для своей части, опре-
деленные проценты (от 8 до 3) и о том, как автор обманул одного из них*
Проценты, как указывает автор, требовали открыто, и это носило массовый
характер20* Должности при госпиталях давали возможность поживиться,
отмечает другой офицер, об этом говорили открыто21.
Еще более вопиющие примеры можно встретить в тех мемуарных
произведениях, авторы которых, не будучи профессиональными воен-
ными, волею судьбы принимали участие в событиях Крымской войны*
Так, множество сообщений на тему злоупотреблений встречается в вос-
поминаниях врачей, В своих воспоминаниях о Крымской войне один из
врачей действующей армии отмечал, что «не воровавших» называли
«дураками»22. «Моя душа скорбела от всеобщего воровства» — продол-
95
жает далее автор, видимо «многие юноши имели такие же понятия*, но
постепенно скатывались до общего уровня23. Далее автор отмечает, что
инспектор госпиталей в Симферополе генерал Остроградский по своей
неутомимой деятельности и неподкупности был феноменальным на фо-
не общего упадка честности. Его заместитель отдавал доходные места
тем, кто больше за это платил24.
На первый взгляд, Россия виделась русским офицерам царством
взяточников и казнокрадов. Сообщения на эту тему являются массовы-
ми, практически каждый военнослужащий-офицер, опубликовавший
свои воспоминания и размышления о Крымской войне, счел своим
долгом привести ряд соответствующих примеров. Следует, однако,
учесть, что задачу написания мемуаров взялась выполнить лучшая часть
командиров, именно те из них, кто был глубоко неудовлетворен сло-
жившимся положением дел. Причем приведенные примеры должны
были послужить улучшению дел в армии, вскрыть недостатки, которые
требовали исправления. Иными словами, в офицерских мемуарах можно
проследить предложения к программе военных реформ.
В годы Крымской войны, как отмечает в своих воспоминаниях
офицер В.Бейтнер, во главе армии были люди слишком близорукие,
которые ничего не читали, исключая приказов по военному ведомству и
столбцов «о производстве* в «Русском инвалиде*25. «Опыт и уроки не
всем идут в прок; чины, звания и лета не прибавляют никому ума, -
указывает другой участник севастопольской обороны. — Наша судьба
зависит от дряхлых стариков! Почему это? Во-первых, у нас нет гласно-
сти, вследствие чего ни публика, ни даже высшее правительство ничего
не знают, или узнают только то, что угодно огласить главнокомандую-
щему, до тех пор, когда уже помощь делается бесполезной и невозмож-
ной; во вторых - никто не смеет заявить своих мнений и соображений;
ни министру, ни фельдмаршалу никогда и в голову не приходило, чтоб
из 80 миллионов населения России нашелся кто-нибудь умнее их; в-
третьих, не редко недостаток честности: можно рассчитать, что война
эта стоит государству втрое дороже, чем это могло быть при ином хо-
зяйстве и других распорядителях и исполнителях*26.
Ряд интересных размышлений можно встретить в записках генерала
П.Н, Глебова. «...Теперь, например, — отмечает генерал, - все, что украшало
солдата на смотрах: мундиры, каски, султаны, даже штаны, — все это бро-
сили, потому, что все это оказалось неудобным, неловким, стесняющим в
движениях, - и пустили его на тюле брани в одних подштанниках, да в
безобразной шинели. От этого полки наши походят более на толпу мужи-
ков, чем на благоустроенное и дисциплинированное войско*27.
«Нуждаемся мы в солдатах, — продолжает генерал Глебов, — нам шлют
мужиков вместо ратников; нам нужны опытные и сведущие генералы — нам
присылают Бен-фа, Ст-рга, Рж-аго, которые никогда и пороху не нюхали, а
при том, один из них, Ст-рг, едва ли говорит и по-русски; вместо штуце-
ров — заменяют ружья кремневые — ударными; за неимением мортир, —
вместо навесных, стреляют выстрелами прицельными, да еще из коротких
96
каронац, которые давно пора бы было потопить в морской пучине; офице-
ров заменяют унтер-офицерами и юношами — юнкерами; словом, везде и
во всем полумеры, ни к чему не ведущие и ничего доброго не обещающие.
По-моему, нужно начинать реформу с головы армии»2®.
«Как подумаешь, так война не совсем для нас бесполезна: благодаря
ей мы заводимся телеграфами, предполагаем устроить железные дороги,
заводим штуцера, а главное - наделаем много пороха, которого, к удив-
лению, у нас не стало к самому открытию кампании... много уроков
дает нам эта война»29.
Таким образом, офицерам, авторам мемуарных произведений, было
свойственно собственное понимание основных направлений военных
реформ, которые следовало предпринять в стране по окончании Крым-
ской войны. Важным направлением реформ должно было стать искоре-
нение коррупции, которая достигла огромных размеров. Не менее суще-
ственным следует считать вопрос о создании резервных запасов пороха
и о строительстве железных дорог для доставки всего необходимого на
передовые позиции.
Нетрудно заметить, что высказанные предложения ведут, по сущест-
ву, к реформам консервативного типа. С точки зрения офицеров, участ-
ников Крымской войны, для России было крайне необходимо наведе-
ние порядка в существующей системе, а не коренная структурная пере-
стройка системы. Таким образом, сугубо негативное мнение о России в
сознании русских офицеров существовало параллельно с идеальным
образом Отечества. Им не было свойственно задаваться вопросом, сле-
дует или не следует отстаивать Отечество, жертвовать при этом жизнью.
Позитивный образ России в мировоззрении офицера явно превалировал
над конкретными недостатками, которые заслуживали острой критики.
Во второй четверти XIX в. в русском обществе были широко рас-
пространены представления о России как о сильном в военно-
политическом отношении государстве, Они основывались на победных
традициях наполеоновских войн. В период правления императора Ни-
колая I патриотизм был частью официальной правительственной поли-
тики, осуществлявшейся в условиях подавления инакомыслия, непри-
ятия политических и социальных альтернатив. Под патриотизмом по-
нималась преданность государю. Представление о незыблемости воен-
ной мощи России в равной мере как в элитных кругах общества, так и
среди податного населения приобрело характер постулата, не подлежа-
щего сомнению. Это может служить свидетельством преобладания тра-
диционного сознания, неспособности критического восприятия дейст-
вительности, успокоения на достигнутом. Несмотря на зарождение в
русском обществе в данный период либеральных течений и направле-
ний, широкого распространения они не получили. Традиционализм
можно считать доминирующей чертой сознания в русском обществе
второй четверти XIX в.
.Попытка реконструкции мировоззрения военных середины XIX в.
позволяет судить о причинах массового героизма русских солдат и офи-
4 - III 15
97
церов в ходе Крымской войны. Мировоззрение солдат и офицеров в
целом представляло собой комплекс статичных образов и стереотипов.
Образ Отечества был идеальным и обладал иммунитетом против крити-
ки, он опирался на православную веру и монархизм. Отмеченные цен-
тры тяжести обладали положительной эмоциональной нагрузкой и обра-
зовывали фундамент мировоззрения.
Патриотизм» как официальное направление правительственной по-
литики, в войсках воспитывался в условиях жесткой дисциплины, отме-
ченные особенности самосознания русского общества у солдат и коман-
диров приобрели наиболее законченное выражение. Основы мировоз-
зрения русских военнослужащих второй четверти XIX в., представляли
собой жесткую систему, свободную от каких-либо принципиально иных
взглядов и идейных установок. Отмеченные черты морально-боевой
подготовки в русской армии середины XIX в. свидетельствуют, что сугу-
бо положительные моральные оценки государя, Отечества, правительст-
венной политики не нуждались в доказательствах. Действия государя
было свойственно отождествлять с национальными интересами без ка-
кого-либо критического осмысления. Казарменная дисциплина, которая
вырабатывала привычку «не рассуждать», не стимулировала в солдатах
стремление переосмыслить происходящее. Русские офицеры, участники
Крымской войны, в равной мере не стремились к критическому осмыс-
лению ситуации. Причинами этого выступали, с одной стороны, отно-
сительно низкий уровень образования русских офицеров, а с другой -
жесткий режим субординации, пронизывавший все стороны их службы.
Следствием преобладания традиционного мышления солдат и команди-
ров являлась их готовность к защите Отечества и к самопожертвованию.
Россия являлась точкой отсчета в картине мира, а потому вопрос о не-
зависимости, высоком политическом статусе страны — это вопрос о су-
ществовании всего, что имело нравственную ценность. Поэтому для
русского солдата и офицера в равной мере не было свойственно зада-
ваться вопросом: необходимо ли защищать Отечество в момент начала
боевых действий, а тем более не свойственно подходить к этому вопросу
иначе как с самоотверженностью. Эти компоненты мировоззрения име-
ли характер постулатов и не нуждались в доказательствах.
Очевидно, что комплекс мировоззрения русских военнослужащих
середины XIX в. заключал в себе представления, наиболее благоприят-
ные для защиты Отечества. Об этом свидетельствует массовый героизм
русских солдат и командиров, отмеченный всеми участниками Севасто-
польской обороны. В правление императора Николая I русская армия
отличалась единством, высоким уровнем морально-боевых качеств. В
30-х - 40-х гт. XIX в. официальная идеологическая установка базировалась
на победных традициях наполеоновских войн. В силу этого, проводимые
преобразования имели явно консервативный характер и преследовали
цель упрочить существующее положение. Хотя в большинстве сражений и
кампаний наполеоновских войн русская армия уступала противнику, ру-
ководство страны сделало все необходимое, чтобы сохранить военные
98
силы в том виде, в котором они сформировались к началу XIX в* Воен-
ные реформы Николая I можно считать продуманными и грамотно
осуществленными» так как они соответствовали интересам правящих
кругов страны. Но в силу ошибочно выбранной цели они служили усо-
вершенствованию прежней военной системы» а не переходу к новой,
более прогрессивной» в то время как в государствах Западной Европы
произошел переход на качественно новый уровень организации воору-
женных сил. Сокрушение Наполеона принесло единовременную славу»
долговременное «головокружение от успехов» и, как следствие, совер-
шенно неожиданное поражение в Крымской войне.
Принимая во внимание высокий уровень стойкости и героизма русских
войск в ходе Крымской войны, можно отметить, что деятельность руково-
дства страны по воспитанию солдат и офицеров во второй четверти XIX в.
являлась относительно результативной. Впрочем, нельзя не отметить, что ее
результаты имели ряд негативных сторон. Следствием преобладания тради-
ционного, шаблонного образа мышления, привычки «не рассуждать» яви-
лись неспособность солдат и командиров реагировать на быстрое изменение
обстановки. Офицеры и нижние чины на поле боя нередко проявляли рас-
терянность, неумение действовать оперативно.
Трудно не согласиться с тем, что во второй четверти XIX в. в от-
дельных отраслях развития военного дела Россия смогла опередить про-
тивников. В частности, в период Крымской войны русскими были впер-
вые использованы минные заграждения на Балтийском море, которые
не позволили флоту союзников по антирусской коалиции взять под свой
контроль балтийское побережье России. В ходе обороны Севастополя
имели место первые случаи использования электричества в военных
целях. Врач Н.И.Пирогов, принимавший активное участие в войне 1853-
1856 гг.» на основе собственных исследований заложил основы нового
для своего времени направления медицины - военно-полевой хирургии.
Однако названные достижения не смогли существенным образом по-
влиять на итоги войны. Относительная слабость промышленной инфра-
структуры, неразвитость систем коммуникаций не позволяли военному
руководству России оперативно внедрять научные достижения в широ-
ких масштабах. Армия и особенно флот противника, в которых в не-
сравненно большей степени были распространены наиболее современ-
ные образцы оружия, обладали заметным материально-техническим
превосходством над русскими, что и позволило им одержать победу.
Наблюдение над вооруженными конфликтами, в которых принимала
участие Россия на протяжении XIX—XX вв. с точки зрения поиска общих,
универсальных закономерностей позволяет отметить некоторые тенденции.
В отмеченный период войны все чаще представляли собой столкновение
цивилизаций, различающихся либо по конфессиональному признаку
(например, христианской и исламской), либо по индустриальному признаку
(например, индустриальной и доиндустриальной). При этом агрессор,
вторгаясь на вражескую территорию, в отношениях с противником исходил
из такой установки, как: цивилизация это мы, народу, подвергшемуся аг-
4*
99
рессии, следует перенимать нашу, более высокую культуру. Ответной реак-
цией, как правило, являлась готовность народа, подвергшегося агрессии, и
его армии отстаивать собственные традиционные ценности ценой высо-
чайшего самопожертвования. Именно высокая степень готовности солдат и
командиров к самопожертвованию, при защите традиционных ценностей
явившаяся следствием преобладания традиционного образа мышления,
представляет собой наиболее характерную черту массового героизма рус-
ских войск в войне 1853—1856 гг.
1 Сатин АД. Из записок черноморского офицера // Русский вестник. 1875.
№1С 144.
2 Орда А.П. Письмо севастопольца // Русская старина. 1893. № 12. С. 613-614.
3 Глебов П.Н. Записки // Русская старина. 1905. № 1. С. 100.
4 [Лесли ИИ] Письма отставного флота капитан-лейтенанта ПИЛ если //
Сборник рукописей, представленных Его Императорскому Высочеству Госу-
дарю наследнику цесаревичу о Севастопольской обороне севастопольцами.
(Далее: Сборн. рукописей..,). СПб., 1872-1873. Т.П, С. 424.
5 Глебов П.Н. Записки // Рус. старина. 1905. № 4. С. 539.
6 Воспоминания севастопольца с 1854 по 1856 год//Сборн. рукописей... Т. П. С. 17.
7 (Корженевский ЕР] Воспоминания о Севастополе Евгения Романовича Кор-
женевского // Там же. Т. Ill. С. 32-33.
й [Зубарев А] Воспоминания о Севастополе бывшего командира первой карабинер-
ной роты Алексопольского егерского полка // Там же. Т. IL С. 439.
9 [Лесли ПИ] Указ. соч. С. 306.
10 [Лхшн Л.| Очерки из Крымской войны (дневник очевидца) А.Розина //
Сборн. рукописей... Т. И. С. 230.
11 [Ган А ] Воспоминания брянца из боевой жизни под Севастополем Александ-
ра Гана Ц Сборн. рукописей... Т. 111. С. 277.
12 Цит. по: Герцен А Н. Соч. в 30-ти томах. Т. IX. С. 136.
13 С/пулш Ф.Я. Из эпохи Крымской войны Ц Вестник Европы. 1876. № 8. С. 434.
14 [Лесли НИ] Указ. соч. С. 308.
15 [Зубарев Я] Указ, соч, С. 455.
16 Абакумов Ф.И. Взятие парохода «Тигр* (1854) // Русская старина. 1891. № 11. С. 487.
17 Князь А.С,Меншиков — главнокомандующий русской армии, (Примеч авт.)
,в [Семякин К.Р.] Выписки из писем покойного генерала от инфантерии Кон-
стантина Романовича Семякина к его покойной супруге // Сборн. рукопи-
сей... Т. III. С 115,
19 [ Чаплинский Г.] Указ. соч. С. 165-166.
30 См.: Из походных воспоминаний о Крымской войне // Русский архив. 1870. №11.
21 Стулли Ф.И Указ. соч. С. 454.
22 Впечатления военного врача в Крымскую кампанию // Русский вести. 1873.
№ 7. С. 293.
23 Там же. С. 282.
24 См.: Там же. С. 264-265.
23 [Бейтнер Л] Указ. соч. С. 281.
26 Из дневника одного из участвовавших в обороне Севастополя в войну 1853-54
годов И Сборн. рукописей.., Т. II!. С. 420.
27 Глебов П.Н. Указ. соч. // Русская старина. 1905. № 2. С. 268.
28 Там же. № 3. С. 456.
29 Там же. № I. С. 99.
ВЛ.Кожевин
ПСИХОЛОГИЯ ОФИЦЕРСТВА В УСЛОВИЯХ
РЕВОЛЮЦИОННОЙ СМУТЫ 1917 Г. («МОЛИТВА ОФИЦЕРОВ
РУССКОЙ АРМИИ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК)
«Молитва офицеров Русской Армии* - это одно из ценнейших
эмоциональных отражений революционной действительности, стихо-
творный памятник, едва ли не в большей мере адресованный потомкам,
нежели современникам* Почти забытое послание из 1917 года, спустя
многие десятилетия, кажется, вновь обретает своего читателя. Теперь
оно занимает место в ряду последних документальных публикаций, его
строки цитирует историк, использует в качестве эпиграфа писатель1* По
сути дела сегодня происходит именно то, что некогда рисовалось в во-
ображении неизвестного автора «Молитвы*:
Промчится столетье — пройдут поколенья,
Увидятся новые сны, —
И станут народы читать без волненья
Историю страшной войны2.
Вполне оправданной и своевременной в свете сказанного представ-
ляется попытка рассмотреть «Молитву офицеров Русской Армии* как
исторический источник. Но прежде чем перейти к оценке содержания
документа, обратимся к обстоятельствам его возникновения, распро-
странения и обнародования, анализ которых сам по себе небесполезен
для понимания некоторых характерных черт революционной эпохи,
С достаточно большой долей уверенности можно утверждать, что
первая публикация произведения была осуществлена московской обще-
ственно-политической и литературной газетой «Свобода*. «Молитва
офицеров в Русской Действующей Армии* - именно такой заголовок
имел текст, появилась на страницах издания 17 июля 1917 года. Редак-
ция поместила его среди подборки материалов о тяжелом положении
офицерства, о кризисе взаимоотношений командного состава и солдат-
ской массы* Это был не первый случай, когда газета обращалась к бо-
лезненной армейской проблеме* Еще 26 июня писатель М*ПАрцыбашев
выступил здесь со статьей «Последняя ставка», в которой решительно
осудил распространенную практику огульного обвинения в контррево-
люционности, незаслуженных оскорблений и насилия в отношении
офицерского корпуса* Резкий тон автора статьи, заявившего, что «если
... не прекратится травля, если найдутся негодяи, швыряющие камнями
и грязью в русского офицера, народ обязан сам оградить честь своих
лучших сынов и расправиться с оскорбителями», в данном случае был
одним из симптомов ослабления «внутренней цензуры*, требованиям
которой с момента падения монархии негласно следовала либеральная и
беспартийная печать, поддерживавшая курс Временного правительства.
101
Тогда не принято было слишком заострять внимание на проблемах со-
циальных групп, оказавшихся в бедственном положении вследствие
разгула революционной стихии.
Провал июньского наступления и последующее хаотическое бегство
частей Русской Армии, а также июльские события в Петрограде тревож-
ным эхом отозвались в широких кругах общественности* А 8 июля во-
енным министром А.Ф*Керенским был подписан приказ Армии и Флоту
№ 28, где наряду с требованием восстановления твердой дисциплины в
войсках отмечались заслуги офицеров, доблестно проявлявших себя на
фронте* Все эти события вызвали целую волну откликов в правой и пра-
во-центристской прессе, где уже открыто говорилось о полном разложе-
нии дисциплины, о жестокостях и самосудах, обрушившихся на ко-
мандный состав, об отчаянии офицеров, готовых, пренебрегая любой
опасностью, сложить головы в боях, лишь бы прервать невыносимую
череду унижений* Теперь-то и стало возможным появление «Молитвы»
в печати* Публикация стихотворения «Свободой» сопровождалась сооб-
щением о безрезультатности прежних попыток неназванных заинтересо-
ванных лиц обнародовать его на страницах московских периодических
изданий: «Ни одна из московских газет не решилась выступить с доку-
ментом обиды и муки русского офицерства* «Свобода» печатает этот
документ именно как документ, как крик насилуемого, как голос из
некоего тюремного подземелья..*»3* Эта информация косвенно подтвер-
ждается тем фактом, что текст произведения (правда, несколько отли-
чающийся от варианта, помещенного в «Свободе») был направлен в
московскую газету «Русское слово» не позднее июля 1917 г., затем ока-
зался в коллекции Отдела письменных источников Государственного
Исторического музея и, наконец, увидел свет в 1996 году на страницах
альманаха «Река времен»*
Любопытна предыстория появления «Молитвы офицеров», причем
почти одновременно с публикацией «Свободы», в одном из номеров
другого, теперь уже провинциального издания. 12 июля петроградская
меньшевистская газета «День» поместила заметку профессора Е.В.Тарле
«Памяти погибших». Весь пафос статьи историка был направлен на то,
чтобы привлечь внимание общества к интеллигенции в офицерских
мундирах, которая вопреки тяжелейшему кризису, поразившему армию,
самоотверженно выполняла воинский долг* «Страшные потери в офи-
церском составе констатируются единогласно и официальными сообще-
ниями, и показаниями частного характера. Интеллигенция в юнкерских
и офицерских мундирах, брошенная солдатами, погибает так же, как
погибали ее деды и отцы, не поддержанные народом**. Люди, которые
были преданы и проданы солдатами, шли под немецкие пушки, пытаясь
спасти своею жизнью честь России, честь революции», — писал
Е.В.Тарле о недавних событиях на русском фронте4. 18 июля эта статья
была перепечатана казанской либеральной газетой «Камеко-Волжская
речь»* Следом, предлагая читателю мысленно вернуться на несколько
месяцев назад и «вспомнить в каком положении очутились они - пре-
102
данные слуги отечества в то время, когда вся страна, весь народ чувст-
вовали себя свободными гражданами», редакция опубликовала текст все
той же «Молитвы», озаглавленный, правда, иначе — «Стон наболевшей
души окопного офицера»5.
Во второй половине 1917 г. «Молитва офицеров русской армии»
широко распространялась и в рукописях, и в печатном виде. Ее текст,
помимо упомянутых газет, неоднократно фигурировал в других издани-
ях, что было одним из свидетельств ощутимого сдвига и даже пересмот-
ра позиции достаточно широких слоев русской общественности по от-
ношению к судьбам офицерства. Например, в сентябрьской книжке
«Бюллетеней литературы и жизни» (издатели В.А.Крандиевский и
А.Н.Толстой) перепечатка «Молитвы» из газеты «Свобода» сопровожда-
лось следующим предисловием: «Есть что-то исключительно жестокое,
мучительно несправедливое в положении русского офицерства в поре-
волюционный период. Одинокие носители воинской и гражданской
чести среди взбунтовавшихся темных солдатских масс, ненавидимые
этими массами и как интеллигенты, и как живое напоминание о суро-
вой военной дисциплине старого режима, несущие на себе всю тяжесть
ответственности за эти темные дезорганизованные массы, которые уже
перестали быть войском, офицеры героически умирают, неуверенные
даже, что их сразила пуля врага, а не предательский выстрел в спину
своего же солдата. Только теперь широкое общественное внимание при-
влечено, наконец, незаслуженными нравственными страданиями этих
скромных героев, этих мучеников долга, чести и любви к родине. В пер-
вые месяцы революции о них забыли»6.
На «безысходное положение» командного состава, цитируя фраг-
менты «Молитвы», указывал и генерал ПД.Бурский в своей публици-
стической брошюре «Революция и офицеры»7. Брошюра эта была напи-
сана в период, когда многие, в том числе и ее автор, возлагали особые
надежды на деятельность Верховного главнокомандующего генерала
Л.Г.Корнилова, который стремился вернуть офицерству его утраченные
прерогативы, установить железный порядок в тылу и на фронте, обеспе-
чить возможность продолжения Россией боевых действий. Таким обра-
зом, «Молитва», отразившая размах разрушительных процессов в армии
и обществе, приводилась как дополнительный аргумент для подтвер-
ждения правоты сторонников жестких мер. Впрочем, она не осталась
незамеченной и в лагере тех, кто отстаивал необходимость «углубления»
революции. И здесь «Молитва офицеров» получала свою оценку, ее
текст пытались использовать в целях политической борьбы. Об этом
свидетельствует сохранившийся среди документов Союза офицеров-
республиканцев (с конца апреля 1917 г. — Союз социалистов Народной
Армии) машинописный экземпляр «Молитвы» с пометкой подпоручика
Дрезена: «К представлению в агитационную комиссию Союза социали-
стов Народной Армии как показатель ретроградного настроения боль-
шей части русского офицерства»*.
Содержание «Молитвы» еще долго оставалось актуальным, благода-
103
ря чему она обрела некоторую известность и за пределами России. По
свидетельству пленного офицера А.А. Успенского, который также вос-
производит в своих воспоминаниях вариант «Молитвы», текст послед-
ней в начале 1918 года был получен с почтой из России одним из узни-
ков германского лагеря Гнаденфрей9. В сентябре 1918 года товарищ по-
следнего Военного министра Временного правительства генерал
В.А.Яхонтов, выступая на заседании Межпартийной лиги возрождения
России в Нью-Йорке, иллюстрировал свои мысли о роли и судьбах рус-
ского офицерства в революционную эпоху ссылками на текст
«Молитвы»10. Добавим, что экземпляры «Молитвы» попали и в собра-
ние документов Русского заграничного архива в Праге.
Кому же принадлежит авторство, и к какому периоду следует отне-
сти появление на свет стихотворения, ставшего достаточно популярным
среди офицеров русской армии? В мемуарах АТ. Шляпникова, где при-
веден один из вариантов «Молитвы», имеется указание на место и дату
создания этого произведения: «Действующая армия. Апрель 1917 г.».
Предваряя текст, автор воспоминаний подчеркивал: «Офицерство долгое
время не могло приспособиться к создавшейся противоречивой обста-
новке и немалое количество из него впадало в отчаяние. Чрезвычайно
ярко передано настроение офицерства того времени в стихотворении,
ходившем по рукам в апреле — мае 1917 г.»11. Среди других источников,
которые стали объектом нашего анализа, лишь еще один содержит более
или менее раннее свидетельство о времени, когда стихотворение уже
распространялось в списках. Это экземпляр «Молитвы» из коллекции
документов Первой мировой войны Российского государственного во-
енно-исторического архива. Рукопись попала в Пражский архив, а
позднее была передана в РГВИА. Мы не знаем, кому она принадлежала,
но заканчивается документ следующей строкой: «Списано 25.V.1917 г.
Кр,[епость - Л£] Выборг»12.
Если обратиться к содержанию «Молитвы», становится очевидным,
что упоминаемые и вместе с тем самые значимые для автора/авторов
события относятся в первую очередь к февральско-мартовским дням
1917 г. Место трагедии - Кронштадт и Петроград, хотя контекст
«Молитвы» задает гораздо более широкий масштаб. Как бы то ни было,
психологическая травма, нанесенная офицерству фактом истребления
командного состава на балтийских базах русского флота и в столице,
была усилена массой конфликтов, которые стали следствием обнародо-
вания приказа №1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депута-
тов. Нараставшая напряженность между офицерством и нижними чина-
ми скоро перекинулось из тыла в действующую армию, и уже в марте
фронтовые части также начали постепенно разлагаться, а офицерство
все больше охватывали пессимистические настроения. Как подчеркивал
в данной связи американский историк А.К.Уайддмен, «неоднократные
потрясения, исходившие из тыла и неожиданное небрежение обычными
формами воинской практики привело многих генералов и офицеров к
заключению, что близок час крушения армии»13.
104
Таким образом апрель (возможно конец марта) 1917 года - скорее
всего и есть действительное время появления «Молитвы* на свет, по-
скольку на этот период приходится множество, как выражались тогда,
«эксцессов*, включая неподчинение солдат приказам начальника, свое-
волие войсковых комитетов, неотдание чести офицерам, выборы ко-
мандного состава и случаи насилия над ним. Первый мощный всплеск
революционного насилия можно было объяснить и простить, но даль-
нейшая эскалация кризиса Русской Армии убеждала офицерство в том,
что вряд ли жизнь войск когда-нибудь войдет в нормальную колею. От-
того, думается, не только и не столько первые дни революции, сколько
последующий ход событий послужил толчком к сочинению столь удру-
чающего по духу произведения.
Если же говорить об авторстве, то в некоторых источниках указыва-
лось на факт создания «Молитвы» фронтовым офицером. Один из эк-
земпляров, хранящихся в Государственном архиве Российской Федера-
ции, тот, что находится среди документов члена Главного Комитета
Союза офицеров Армии и Флота С.Н.Ряснянского, подписан:
«Гвардейские офицеры»14. Единственное исключение — уже упомянутая
рукопись из коллекции РГВИА. Здесь текст «Молитвы» сопровождается
замечанием: «Это стихотворение приписывается В.М.Пуришкевичу»15.
Насколько правдоподобна такая атрибуция? В.М.Пуришкевич, оставаясь
убежденным монархистом после падения самодержавия в России, про-
должал бороться прежде всего за полное торжество русского оружия в
Великой войне. Он едко высмеивал новые революционные порядки,
требовал восстановления в армии традиционных основ воинской дисци-
плины. Перу В.М.Пуришкевича принадлежало несколько произведений,
в которых он, имитируя стиль устного народного творчества, обруши-
вался не только на большевиков, но и на политику Временного прави-
тельства, когда она значительно отклонялась влево. Издавая с сентября
1917 г. газету «Народный трибун*, В.М.Пуришкевич «заполнял страни-
цы своей газеты «пословицами и поговорками свободной России*, явно
им же сочиненными*16.
Итак, В.М.Пуришкевич не был чужд мистификаций, но в данном
случае бросается в глаза резкое несоответствие бойцовского настроя,
проявлявшегося не только в его стихотворных и иных писаниях, но и в
конкретных действиях, включая руководство подпольной работой
«Общества карты», откровенно пессимистическому тону «Молитвы», С
другой стороны, хотя В.М.Пуришкевич и не достигал вершин мастерст-
ва в своем поэтическом творчестве, все же трудно принять «Молитву
офицеров» с ее безыскусными рифмами и многочисленными погрешно-
стями стиля за плод усилий человека, который отнюдь не считался но-
вичком на ораторском и литературном поприще.
Нужно признать, что «Молитва» — документ, обязанный своим про-
исхождением собственно офицерской среде. Кроме того наличие не-
скольких вариантов текста свидетельствует об участии соавторов. Это
обстоятельство было отмечено еще в 1917 году редактором газеты
105
«Свобода», писателем и литературным критиком Н.Я .Абрамовичем, ко-
торый на страницах своей брошюры «Офицеры и солдаты в революци-
онной армии» высказался по поводу происхождения «Молитвы». По-
следняя была сложена «по образцу и методу создания русского народ-
ного эпоса», ~ утверждал литератор, «Где-то, на каком-то участке фрон-
та явилась, как плод индивидуального чувства и отношения, «Молитва
русского офицера». Произведение это стало ходить по рукам и, так ска-
зать, переслаиваться. В отдельных умах и сознаниях оно находило раз-
нообразный отклик, в отдельных случаях считали нужным указать на те
или иные факты, прибавить те или иные штрихи и мазки. Одно прибав-
лялось, другое убавлялось, и в результате вышло то, что «Молитва» име-
ла несколько вариантов и ходила в нескольких списках»17.
В нашем распоряжении имеется девять текстов «Молитвы», характе-
ризующихся разной степенью полноты. Три из них не опубликованы, и
находятся в фондах Государственного архива Российской Федерации и
Российского государственного военно-исторического архива. Все тексты
хотя бы в мелких деталях отличаются друг от друга. Например, отдель-
ные выражения менялись местами, либо одно слово без особого ущерба
для значения фразы замещалось другим. Правда есть и более сущест-
венная разница. Так, можно выделить две группы близких по содержа-
нию текстов, каждая из которых, благодаря присутствию специфических
смысловых блоков, имеет своеобразное звучание.
Но прежде рассмотрим то общее, что присуще произведению как
единому целому, иными словами, его инвариант. В соответствии с ка-
нонами жанра «Молитва» начинается призыванием: «Христос Всебла-
гий, Всесвятый, Бесконечный, услыши молитву мою». И следом, обра-
щаясь к Богу, офицер просит низринуть его в кровавую битву, где мож-
но встретить скорый конец, просит послать смертельную пулю, чтобы
найти вечное успокоение души. Все это изложено в двух первых четве-
ростишиях, остальной же текст посвящен описанию картины страданий
русских офицеров, доведенных до крайней степени отчаяния, что собст-
венно и объясняет, почему на полях сражений они ищут избавления от
мук в своей гибели.
Кто же виновен в бедах, обрушившихся на командный состав Рус-
ской Армии? По логике событий это должны быть люди, с которыми
офицер соприкасается постоянно, и на которых непосредственно лежит
тяжесть ответственности за случившееся. Но из уст автора/авторов
«Молитвы» не слышится обвинений в адрес солдата. Роковой силой и
главным виновником всех несчастий оказывается народ. «Народ с нас
погоны срывал», «народ наш на нас же восстал», — свидетельствует
офицер; «злой народ», «убийца-народ», — так он рисует образ своего
гонителя. Значит, и оскорбление офицерской чести, и убийство офице-
ров, по мысли создателя произведения, не могло быть совершено солда-
том, солдатом в высоком и традиционном понимании этого слова.
Злобный человек в серой шинели, каких тысячи и миллионы, не явля-
ется и просто не может считаться солдатом, а олицетворяет разбуше-
106
вавшуюся народную стихию. Точно также и армия теперь воспринима-
ется сознанием офицера как многоликая ожесточенная масса — воору-
женный народ.
В «Молитве* мы не найдем описаний конкретных фактов насилия над
офицерством. Здесь нет подробностей, нет дат, нет имен. В то же время
коротко, но очень определенно говорится об объектах посягательства тол-
пы. Все это ~ важнейшие символы офицерского достоинства и чести:
Глумясь, с офицера оружье снимали,
С плеча его рвали погон.
Эмблемы заслуг и мундир оплевали,
Его убивали, его оскорбляли...
За все вам, за все вам глубокий поклон1^.
В более спокойные, чем война и революция, времена офицер, под-
вергшийся оскорблению действием, рукоприкладству, согласно нормам
корпоративной морали, должен был оставить воинскую службу. В дни
Февральского революционного взрыва нападение на офицера, пусть он
и оставался жив, было равнозначно бесчестию, которое так или иначе
напоминало о старой традиции. Случаи же массовых покушений много-
кратно усиливали в сознании офицерства психологический эффект от
действий толпы. Широкий размах антиофицерских акций в глазах жертв
обретал новое качество и воспринимался теперь не как личная месть
или трагическая случайность, но как стремление к упразднению самого
звания офицера, искоренению ценностей, носителем которых являлся
командный состав армии и флота. Похоже, именно так истолковывал
события неизвестный автор «Молитвы*. Становится понятным, почему
в «Молитве» география трагических событий первых дней революции
очерчена лишь пунктами, где истребление офицеров имело не единич-
ный, а массовый характер. Например, офицер-рассказчик с обидой и
болью в душе восклицает: «Спасибо столица... Спасибо Кронштадт,,.*. И
в другом варианте «Молитвы» обозначение конкретных координат ката-
строфы подчинено все тому же принципу: «Лишенный своих боевых
офицеров, Балтийский бездействует флот». Действительно, Балтика ста-
ла тем местом, где убийство и прочие формы насилия над офицерством
приняли в конце февраля — начале марта 1917 года несопоставимый с
другими участками фронта и тыла масштаб. Последующее же длитель-
ное, до крайности суровое содержание десятков офицеров в кронштадт-
ских тюрьмах (об этом время от времени говорилось в печати) как не-
заживающая рана напоминало о жестокости, пережитой офицерами в
недалеком прошлом, порождало у них тревогу о будущем.
Произведение, ставшее плодом печальных размышлений неизвест-
ного автора/авторов, призвано отобразить не только настроения, но и
социальную позицию определенной части командного состава Русской
Армии, Уже заглавия текстов — и начинающиеся в большинстве словом
«молитва», и, вероятно, единственный в своем роде заголовок «Сгон
наболевшей души окопного офицера» - показывают, что произносимая
107
здесь скорбная речь — не для широкой аудитории. Ведь молитва — это
разговор только с Богом, стон же вообще не имеет адресата. Содержа-
ние стихотворения свидетельствует, что автор готов обращаться в поис-
ках понимания и поддержки к своим соратникам-офицерам, но он от-
вергает диалог с обществом и властью. В момент, когда произведение
явилось на свет, возможность такого диалога казалась автору навсегда
утраченной. Неслучайно, размышляя о том времени, когда окончится
война, он изображает русского офицера, просящим подаяние у союзни-
ков. Безрадостная картина будущего возникает потому, что общество
забыло об офицере, возведя на пьедестал тех, кто его унижал и казнил.
Это обстоятельство недвусмысленно подчеркивается в стихотворении,
там, где говорится о героях «медового месяца* революции:
Правительство, юные люди науки
И много сословий и лиц
Пожали убийцам кровавые руки,
Прославили наших убийц19.
Пусть власть и общественность отвернулись от офицера, а народ для
него «воздвиг погребальные дроги*, но остаются еще понятия воинской
чести и долга перед Россией. Оттого призыв «В окопы, в окопы това-
рищи-братья, в объятия смерти скорей...* не означает проповеди эле-
ментарного самоубийства, а наполняется высоким смыслом, связанным
с традиционными образцами офицерской морали. Примечательно, что в
текстах «Молитвы* отсутствуют признаки приверженности автора ка-
кой-либо партийной ориентации. Это тоже свидетельство верности ус-
тойчивым нормам поведения, культивировавшимся в офицерской среде
до революции. Вместе с тем в «Молитве* нет упоминаний о монархе и
монархии: со временем отречение государя стало восприниматься не так
остро, как в первые дни марта 1917 года. Самым животрепещущим для
офицера теперь становится вопрос о достойном завершении войны.
Здесь лозунг доведения войны до победы неразрывно связан с памятью
о понесенных жертвах, с памятью о завещании погибавших товарищей.
Далее в текстах обнаруживаются расхождения в логике отстаивания обо-
ронческой позиции офицерства. Именно в тех строфах, где речь идет о
проблеме войны и мира, заключается и основное отличие, соответст-
вующее условному делению всех рассмотренных вариантов «Молитвы*
на две группы, о котором говорилось выше.
Первая группа текстов, а в ней наиболее полным из известных нам
вариантов является публикация АТ.Шляпникова, содержит ясно разли-
чимые отголоски имперского мышления. Важными мотивами продол-
жения упорной борьбы с врагом здесь остаются завоевательные устрем-
ления20. Лозунг доведения войны до победы тесно сопряжен с импер-
скими целями — «чтоб область противника нашею стала, чтоб нам же
открылись моря*. Возможно Россия и без императора по прежнему ви-
дится офицеру империей, но кризис ценностей, вызванный революци-
ей, приводит к символическому перемещению имперского центра.
108
«Святая Москва наших дней* / «столица святая*, где не было пролито
крови офицеров, мысленно противопоставляется Петрограду, жаждуще-
му покоя и золота, Петрограду, откуда исходят постыдные, по патрио-
тическим представлениям автора, идеи мира.
Во второй группе текстов, одним из образцов которой является
«Стон наболевшей души окопного офицера*, великодержавные конно-
тации отсутствуют. Весь пафос авторских слов направлен на осуждение
сторонников скорейшего заключения мира. Офицер, не жалея красок,
рисует картину настроений, захлестнувших низы общества, «Лишь кор-
му да пойла, да зрелищ нам надо, лишь в праздных восторгах сокрыта
отрада*, — такова в его понимании подоплека позиции «мир во что бы
то ни стало*. Вместе с тем отвергаются и идеологизированные обосно-
вания быстрого достижения мира: «понять не желают народа витии, что
лозунг их братства — печаль* / «лозунг их — рабства печать*. Агитация
против войны, предупреждает автор, закончится тем, «что граждане ны-
не свободной России сапог победителя станут лобзать*.
Пройдет меньше года, и это мрачное предсказание станет действи-
тельностью, Но прежде чем будет подписан позорный для страны мир,
тысячи офицеров в разное время испытают в душе те же чувства, что
переполняли автора/авторов «Молитвы*. Неуверенность в сегодняшнем
дне и тревога за день завтрашний, ощущение безысходности и отсутст-
вия выбора, месяц за месяцем, от одного поворотного пункта револю-
ционного процесса к другому станут возникать и доминировать в созна-
нии значительной части русского офицерства. Поэтому произведение,
столь ярко отобразившее настроения первых месяцев революции и ока-
завшееся созвучным восприятию офицерами ее последующих этапов, с
течением времени приобретет статус подлинного документа своей эпо-
хи, полноценного исторического источника, дальнейшее изучение кото-
рого, надеемся, еще будет продолжено.
Ниже мы целиком приводим текст «Молитвы*, напечатанный в га-
зете «Камеко-Волжская речь* 18 июля 1917 г. Помимо специфики, за-
ключающейся в заглавии, он характеризуется достаточной степенью
полноты и представляет собой стилистически наиболее выверенный,
приближенный к литературным нормам вариант. Текст публикуется с
соблюдением правил современной орфографии.
Стон наболевшей души окопного офицера
Христос Всеблагий, Всесвятый, Бесконечный,
Услыши молитву мою,
Услыши меня, мой заступник Предвечный,
Пошли мне погибель в бою.
Смертельную пулю пошли мне навстречу,
Ведь благость безмерна Твоя,
Низринь меня, Боже, в кровавую сечу,
Чтоб жизнь в ней прервалась моя...
109
На родину нашу нам нету дороги.
Народ наш на нас же восстал —
Он нам приготовил могильные дроги
И грязью нас всех закидал.
Три года кошмарных мы молча страдали,
Завет своей родины честно храня,
Мы денно и нощно в аду пребывали,
Мы с дьяволом бились и мы не считали
Часами рабочего дня.
Врагу преграждали мы путь не плакатом,
Не треском, не громом речей,
Мы залили землю в борьбе с супостатом
Потоками крови своей.
Всех подвигов, доблести всей офицера
Не смерить, не взвесить, не счесть,
Мы жизнью платили без меры, без торга
За землю, за славу, за честь.
Но что до безмерных страданий народу,
Коль злобу он хочет излить,
И нашей же кровью купивши свободу
Он нас же принялся казнить.
Солдат, и работник, и люди науки,
Правитель, писатель — все падали ниц,
Все жали несчастным кровавые руки,
Все славили наших убийц.
Товарищи наши в боях погибая
Молили нас лишь об одном:
Боритесь и верьте, что правда святая
В победе над подлым врагом...
А ныне на стогнах кричат Петрограда:
Не надо побед нам... Все бредни долой!
Лишь корму, да пойла, да зрелищ нам надо,
Лишь в праздных восторгах сокрыта отрада,
И мы их добудем любою ценою...
Постичь не желают народа витии,
Что лозунг их ” рабства печать,
Что им же придется покорных шеи,
Пред наглым тевтоном покорно склонять,
Что граждане ныне свободной России
Сапог победителя станут лобзать...
Скорей же в окопы, друзья-офицеры,
Позора отчизны не будемте ждать,
И снова соратникам явим примеры,
Как могут за доблесть и честь умирать!.
За службу, за муки, за все без изъятья,
Наш русский народ заплатил нам стократ,
Спасибо родные, спасибо собратья,
Спасибо столица, спасибо Кронштадт!..
ПО
Глумясь, с офицера оружье снимали,
С плеча его рвали погон...
Эмблемы заслуг и мундир оплевали,
Его убивали, его оскорбляли,
За все вам, за все вам, глубокий поклон...
В окопы! в окопы! товарищи-братья,
В объятия смерти скорей,
Она нам охотно раскроет объятья,
Нам место найдется у ней!..
Когда ж по окопам от края до края,
Отбоя сигнал прозвучит,
Сойдясь, уцелевших семья небольшая,
Последнее дело свершит.
Тогда мы оружье свое боевое,
Награды, что взяли в бою,
Глубоко зароем под хладной землею
[И славу схороним свою}21.
На родину нашу нам нет уж дороги,
Народ наш на нас же восстал,
Для нас он воздвиг погребальные дроги,
И грязью нас всех закидал!..
От злого народа, такого народа,
Ведь мы ничего не возьмем,
И холод, и голод, и жизни невзгоды
Над нами повиснут кругом.
Тогда, пережив бесконечные муки,
Мы с знамением светлым креста
Протянем к союзникам голые руки:
«Подайте во имя Христа!
Вы сами, ведь видели много примеров,
Как нас наш народ убивал,
Как рвал он погоны с своих офицеров
И как он их в грязь затоптал.
Забыть мы не можем мгновения эти,
Принять от него ничего не хотим,
Но с нами ведь гибнут и жены и дети,
Подайте из жалости к ним!»
Промчатся столетья, пройдут поколенья,
Увидятся новые сны -
И станут народы читать без волненья
Историю страшной войны.
И в ней сохранится так много примеров,
Как русский народ воевал,
И как он своих же бойцов офицеров
Своей же рукой убивал.
111
1 См: Письма солдат и трудящихся в редакции московских и провинциальных
газет (весна - лето 1917 года) // Река времен. Кн. 5. М.» 1996; Валков СВ. Траге-
дия русского офицерства. М., 1999; Бабаян С Господа офицеры. М., 1994.
2 Письма солдат ... С. 313.
3 Свобода. 1917. 17 июля.
4 День. 1917. 12 июля.
5 Камеко-Волжская речь. 1917. 18 июля.
6 Бюллетени литературы и жизни. 1917, Кн.1. С. 42.
7 Бурский ПД. Революция и офицеры. М., 1917. С. 10-12.
8 ГАРФ. Ф.4018. Оп.1. Д.2. Л.46.
9 Успенский А.А. В плену. Воспоминания офицера. 4.11. Kaunas, 1934. С. 127-131.
10 Яхонтов ВЛ Русское офицерство в связи с развитием русской общественно-
сти. Нью-Йорк, Б.г.
11 Шляпников А.Г. Семнадцатый год. Кн.З. М.: Л., 1927. С. 139,
12 РГВИА. Ф.391. Оп.2. Д.135. Л.З об.
13 Wildman A JC The End of the Russian Imperia] Army: The Old Army and the Sol-
dier’s Revolt (March - April 1917). Princeton, 1980. P.234.
14 ГАРФ. Ф. P-5881C. On.2. Д.604. Л.1-Ж об.
15 РГВИА. Ф.391. Оп.2. Д.135. Л.З об.
16 Розенталь И.С Пуришкевич — известный и неизвестный (К вопросу об эво-
люции правого радикализма в России) // Проблемы политической и эконо-
мической истории России. М., 1998. С.297.
17 Абрамович НЯ. Офицеры и солдаты в революционной армии. М.,1917. С.6-7.
18 Письма солдат... С.312.
19 Шляпников А. Г Указ. соч. С. 140.
20 В варианте «Молитвы», опубликованном редакцией «Свободы» и принадле-
жащим по всем признакам к данной группе текстов, строфа, где говорится о
захватах чужих территорий, из политических соображений пропущена. Место
пропуска помечено отточием.
21 В данном варианте эта строка пропущена. В других вариантах стихотворения
на этом месте значится: «И славу схороним /зароем/ свою».
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
ВОЕННОЙ ИЕРАРХИИ
Н.Н.Аурова
ПРОБЛЕМА ПОДЧИНЕНИЯ В ФОРМИРОВАНИИ ЛИЧНОСТИ
БУДУЩЕГО ОФИЦЕРА; ВЗАИМООТНОШЕНИЯ НАЧАЛЬНИКА
И ВОСПИТАННИКА В КАДЕТСКИХ КОРПУСАХ
В КОНЦЕ XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВВ.
С проблемой подчинения строгой дисциплине, с жёстким контролем
свыше над всеми своими поступками вновь испечённый кадет сталкивался,
как только переступал порог корпуса и поступал в подчинение директору
соответствующего учебного заведения. С момента поступления в корпус и
вплоть до его окончания вся жизнь кадета была подчинена строго опреде-
ленному своду правил. Необходимость их точного соблюдения, ежедневное
подчинение чужой воле — воле директора, ротного командира, офицера-
воспитателя, учителя, — являлись самыми трудными испытаниями в период
адаптации к нормам корпусной жизни. Недаром в воспоминаниях бывших
воспитанников, написанных ими уже на склоне лет, дисциплина, установ-
ленная в корпусах, определялась как «военно-монастырская» и сам корпус
сравнивался с монастырем1.
В самой идее необходимости беспрекословного подчинения заложе-
на философия воинской дисциплины, связанная с формированием типа
личности будущего офицера, человека, «созданного для войны» и сущ-
ностью военной службы, структурированной жестко-иерархически.
Умение подчиняться, восприятие подчинения как долга, получившее
начало в корпусе, имело определяющее значение не только в после-
дующей военной службе, но и на войне, что особенно характерно для
общества XIX века. Эта мера, свойственная по самой своей сути образу
жизни закрытого учебного заведения, в первой половине XIX в. получи-
ла вполне конкретное идеологическое обоснование. Необходимость по-
виновения находит отражение в таких документах нормативного харак-
тера, как «Устав Его Императорского Величества Пажеского корпуса»
Главного директора Пажеского и кадетских корпусов Ф.М.Клингера
(1802 г.), «Устав для военно-учебных заведений» (1830 г.), обращение
Главного начальника военно-учебных заведений великого князя Михаи-
ла Павловича к их воспитанникам, а также «Наставление...» Я.И.Рос-
113
товцева, начальника Штаба по управлению военно-учебными заведе-
ниями (1848 г.)2.
В Уставе Ф.М. Клингера последовательно проводится мысль о том,
что будущими офицерами должен руководить «не страх, а убеждение в
своих обязанностях». Идея необходимости подчинения как неотъемле-
мой черты военной службы находит логическое завершение в царство-
вание Николая I, кредо которого состояло в убеждении, что прежде чем
управлять «другими людьми, надо научиться обуздывать свою волю», т.е.
получить моральное право на отдачу приказов. Таким образом, исхо-
дившая от Николая 1 установка на сознательное подавление кадетом
своей воли, развитие в нём умения повиноваться была положена в осно-
ву корпусного воспитания и стала одним из направлений формирования
корпоративного сознания будущих профессиональных военных. Нако-
нец, высказывания, суть которых сводилась к восхвалению умения
управлять своими поступками и своей волей содержатся и в Записке на
французском языке «Афоризмы о воспитании кадет», присланной в
Главный Штаб в 1827 г. неизвестным автором3.
Основной целью развития у кадетов навыка управления своей во-
лей, как явствует из уставов и высказываний Николая 1, было стремле-
ние подготовить воспитанников к роли полноценных членов войскового
сообщества. Замечу, что в понимании смысла военной службы выпуск-
ники военно-учебных заведений существенно отличались от тех, кто
вступал в армию, сдав экстерном необходимые экзамены4. Наиболее
емкое представление об обязанностях будущего профессионального во-
енного содержится в своеобразном завещании — документе, найденном
в бумагах после смерти Великого князя Михаила Павловича, под назва-
нием «Прощание с моими детьми — воспитанниками военно-учебных
заведений», в котором подробно излагаются взгляды Михаила Павлови-
ча на систему военного воспитания и на обязанности воспитанников. В
чем он видит «истинную славу» военного: «...Ежечасное самоотвержение,
постоянство и самоотвержение в трудах, без ропота, без устали, - сколь они
почтенны! Достойный офицер обязан прежде всего повиноваться воле на-
чальника и наблюдать неукоснительно за исполнением приказаний; пови-
новение сие должно быть искренне и безусловно. Помните, что настоящая
честь военного состоит в благородном поведении».
В 1841 г. был издан ряд приказов Я.И.Ростовцева по Второму кадет-
скому корпусу в Петербурге (в тот период он заменял уехавшего в от-
пуск директора корпуса А.И.Бибикова). Эти приказы были непосредст-
венно посвящены регламентации взаимоотношений начальника и под-
чиненного. Часть их касалась офицеров, служивших в корпусе. Они
содержали детальный перечень обязанностей последних и наделяли их
широкими полномочиями. Так, в одном из приказов говорилось:
«отделенный офицер есть ближайший и непосредственный воспитатель,
т.е. наблюдатель и руководитель своих кадет, и предметом его деятель-
ности должны бьпъ все части, входящие в состав образования фронто-
вого, физического, учебного и нравственного».
114
Особое внимание Я*И.Ростовцев обращал на обязанности отделен-
ных офицеров по учебному и нравственному образованию воспитанни-
ков. По учебному образованию отделенный офицер обязан был прихо-
дить каждый день в канцелярию инспектора классов и получать от его
помощника все сведения об успехах или неуспехах, оказанных кадетами
его отделения накануне. По нравственному образованию отделенный
офицер должен был «приводить в исполнение все нравственные прави-
ла, изложенные в Своде военных постановлений; советами, внушениями
и взысканиями, предоставленными его власти, направлять кадет к цели
их воспитания, вести штрафные журналы каждого дня своих воспитан-
ников, и по истечении недели, каждую пятницу, представлять выводы
своих замечаний и письменно, и словесно ротному командиру».
Еще одно свидетельство широты полномочий отделенного офицера -
тот факт, «что без согласия и одобрения отделенного офицера ни один
из воспитанников не может быть ни уволен со двора, ни получить ка-
кую либо награду или отличие». Таким образом, кадеты предельно жё-
стко подчинялись власти своего непосредственного начальника. 26 сен-
тября 1841 г. выходит приказ Я.И.Ростовцева № 9, связанный с массо-
вым беспорядком, который кадеты устроили батальонному командиру
К, летом 1840 г. В нём обращалось внимание на долг кадетов быть бла-
годарными императору за милость - право учиться в корпусе, - оказан-
ную им с его стороны. В тексте приказа перечисляются блага и приви-
легии, которые дает воспитание в корпусе: «...не забудьте, что вы дети
заслуженных и большею частью бедных родителей, не забудьте, что оп-
ределение вас в корпус есть Высочайшая награда Государя за честную их
службу, что многих из вас отцам и матерям не было бы средств не только
воспитать, но даже обуть, одеть и прокормить вас; не забудьте же, что, при-
няв вас под отцовский покров свой Государь имел двоякую цель: сделать из
вас честных, верных и полезных слуг Себе и Отечеству и, вместе с тем, на-
градить ваших отцов: наградить их и огромными издержками на ваше вос-
питание и производством вас, в последствии, в офицеры, чтобы открыть
вам тогда обширное поприще чести, пользы и славы».
Соответственно, воспитанники обязывались «любое приказание и
советы начальников принимать со священным чувством сыновней пре-
данности и уважения», так как так они могут «отблагодарить Государя и
Великого Князя и утешить своих родителей». Следовало всячески иско-
ренять присущие воспитанникам недостатки, ибо, по словам
Я.И.Ростовцева, «...у весьма многих кадет есть один чрезвычайно-
важный недостаток, порожденный ложными понятиями о вещах и
сильно укоренившийся со временем: они не умеют положить границы
между лестию и рыцарским внешним обращением, т,е, обращением
воина-дворянина». Для того чтобы заслужить имя «воина-дворянина»
необходимо было «вникнуть умом в свое сердце; отделить лесть и лице-
мерие от правоты, благородства, вежливости, откровенности и благо-
дарности; быть рыцарями и в чувствах и в наружных действиях»,5
115
Одним из очевидных следствий преобразований, проведённых по
инициативе Я.И.Ростовцева6, стало всё более последовательное ужесто-
чение мер дисциплинарного характера: воспитанники находились под
неусыпным контролем воспитателей, а их приказания не подлежали
обсуждению. Выход из корпуса для кадета был возможен лишь в сопро-
вождении служителя или родственников. Оборотной стороной суровости
нового распорядка стало проявление в корпусах неуставных взаимоот-
ношений. Круговая порука в среде кадет превратилась в единственное
средство, способное противостоять жестокости контроля со стороны
начальства. В 30-е — 40-е гг. XIX вв. в корпусах начинает культивиро-
ваться тип «старого кадета*, отличающегося неряшливым внешним ви-
дом, с грубыми и распущенными манерами7.
Отношение к Я.И.Ростовцеву и его представлениям о дисциплине
не было однозначным и по-разному воспринималось в среде воспитан-
ников конкретных военно-учебных заведений. Так, в начале 50-х широ-
кую известность получила история «бунта* в Первом кадетском корпусе,
вызванного конфликтом с дежурным офицером. Для «усмирения* недо-
вольных в корпус прибыл сам Я.И.Ростовцев и попытался поставить
воспитанников на колени. Этому приказу кадеты подчинились только
после того, как Ростовцев был вынужден воздействовать на подчинён-
ных личным примером: он сам первый встал на колени. Очевидцы этой
истории писали впоследствии, что «Яков Иванович привык иметь дело с
пажами». А воспитанники Первого кадетского корпуса подобное нака-
зание сочли для себя унижением их собственного достоинства.
Соответствующие взгляды Я.И.Ростовцева получили оформление в
«Наставлении для воспитанников военно-учебных заведений», изданном
в 1848 г., первом году николаевского «мрачного семилетия» (император
утвердил его 24 декабря того же года). «Наставление...» было составлено
в духе уваровской «теории официальной народности», и в качестве ос-
новополагающих выдвигало принципы, по которым идеал офицера оп-
ределялся следующим образом: «христианин, верноподданный, русский
добрый сын, надежный товарищ, скромный и образованный юноша, терпе-
ливый и расторопный офицер». Именно с этими качествами воспитанник
военно-учебных заведений должен был «переходить со школьной скамьи в
ряды императорской армии, с чистым желанием отплатить Государю чест-
ною службою, честною жизнью и честной смертью».
«Наставление...» Я.И.Ростовцева было подробно рассмотрено и
одобрено Советом о военно-учебных заведениях, и в качестве главных
принципов, заслуживающих внимания, были определены следующие: 1)
«Цель воспитания кадета (будущего офицера) обозначена ясно, отчетли-
во, в высшей степени религиозно, нравственно и патриотически; 2)
преподавание наук, прямо отвечающих военному назначению воспитан-
ников, указано как цель, прочих же, как необходимое средство; 3) воен-
но-учебному заведению поставлено в обязанность приготовлять не чисто
ученого, ни собственно светского человека, а честного и образованного
члена семейства и государства, верного подданного и офицера, пости-
116
гающего сознательно прямые обязанности будущего своего назначения;
4) основа всего воспитания и учения укреплена на развитии нравствен-
ном и умственном, а не на труде одной памяти; 5) все преподавание
проникнуто любовью к Вере, Государю, России, Закону и Долгу; 6) все
науки освобождаются от схоластики, от утопических гипотез и от пред-
метов придаточных, вредных и способностям учащихся и направлению
их воспитания; 7) учение, верное современному достоинству каждой
науки, упрощается до возможности весьма значительно против преж-
него сокращения и укладывается свободно в рамку кадетского курса*8.
Разумеется, несмотря на серьезные последствия этих конфликтов для
кадетов, в корпусной жизни имели место постоянные столкновения между
воспитанниками и их начальниками. В данной ситуации многое зависело от
личности вышестоящего начальника: ротного командира, директора корпу-
са и в ряде случаев самого императора. Нередко в корпусах складывалась
своеобразная ситуация: преклонение перед личностью монарха, что особен-
но характерно для восприятия Николая I, и откровенное неуважение своего
непосредственного начальника. Известны случаи, когда воспитанники
апеллировали лично к Николаю I, ссылаясь на несправедливость наказания
и были готовы принять его только из рук монарха.
Личное обаяние Императора магически действовало на воспитанни-
ков, свое восхищение им они проносили через многие годы. Что восхи-
щало кадет в Николае? Многое. По отзывам самих воспитанников, они
поражались и внушительному внешнему виду монарха, имевшего внеш-
ность «идеального* самодержца, и «непередаваемой ласковости взгляда*,
и «необъяснимому обаянию*, и свойственной Николаю 1 «отеческой
доброте*, и даже его «суровости, являвшейся следствием этой добро-
ты*9. Император всячески старался поддерживать такое отношение к
себе. Часто, насколько мог, он посещал кадетские корпуса, не только
столичные, но и провинциальные, приглашал наиболее отличившихся
кадет во дворец для игр со своими сыновьями, а летом, во время пе-
тергофских лагерей, был еще более доступен. Нередко он гулял в цар-
ском парке Александрия, где общался с кадетами (интересно, что пра-
вом гулять в парке пользовались только кадеты, офицерам посещать
парк запрещалось). Николай I не только был шефом 1-го Кадетского
корпуса, но и привлёк к воспитанию своих сыновей — великих князей
Константина и Михаила Николаевичей — ротного командира 1-го Ка-
детского корпуса К.К.Мердера, известного своим справедливым и доб-
рожелательным характером, а на должность преподавателя военных наук
к наследнику-цесаревичу был приглашён директор Пажеского корпуса
А.А.Кавелин. Позднее, в 40-х гг., математику великим князьям препода-
вал инспектор классов 1-го Кадетского корпуса А.Я.Кушакевич.
С другой стороны, власть директора в корпусе была практически
неограничена. Он вправе был распоряжаться судьбой воспитанника, а
также подвергать его наказанию по своему усмотрению. Недаром, в вос-
поминаниях бывших воспитанников уровень требовательности к ним со
стороны директора уподоблялся требовательности их собственных от-
117
цов. Подобные замечания встречаются, в частности, в воспоминаниях
М.И.Пущина, а отец знаменитых в будущем братьев Жемчужниковых сове-
товал директору корпуса построже быть с его сыновьями10. Гнев директора
корпуса мог быть так силен, что воспитанника не спасали никакие родст-
венные связи. Будущий покоритель Кавказа князь А. И.Барятинский по
воде директора Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юн-
керов барона К.Е.Шлиппенбаха за проступок был лишен возможности вый-
ти в гвардию. По воспоминаниям однокашников А.И.Барятинского,
Шлиппенбах перед строем грозил ему: «Вы не князь, а грязь! Вы у меня в
гвардию не выйдете!» ... И слово свое барон сдержал»11.
Подобной ситуации нельзя было даже представить во второй поло-
вине XVIII в. В то время директора кадетских корпусов (Ф.Е. Ангальт,
П.И.Мелиссино, И.Л.Голенищев-Кутузов (дядя будущего фельдмаршала
М.И.Кутузова)) обращали внимание прежде всего на создание гармо-
ничной личности, строили свои взаимоотношения с воспитанниками по
типу наставника и друга, что было продиктовано постулатами Эпохи
Просвещения. Вот какой совет давал граф Ангальт своим воспитанни-
кам как профессиональным военным: «Придет время, дорогие дети, ...
когда вы должны будете приказывать, тогда приказывайте, прошу вас,
мягко и спокойно, но твердым и уверенным тоном. Все это производит
более, чем обычно думают, впечатления на подчиненных. Не позволя-
яйте себе гнева, запальчивости, высокомерия и надменности и не уни-
жайте никого, так как это возмущает*12.
Не случайно М.И.Кутузов, возглавивший Сухопутный шляхетный
корпус после смерти графа Ангальта, был встречен настороженно вос-
питанниками и частью офицеров и преподавателей с его требованиями
введения жесткой воинской дисциплины. Не согласные со взглядами
Кутузова на дело воспитания были вынуждены покинуть корпус
(показательно, что среди них оказался и будущий известный драматург
В.А.Озеров). Характерен и случай, произошедший в Шкловском шля-
хетном корпусе, когда воспитанники корпуса не позволили себя высечь
директору С.Г.Зоричу. Они заявили, что являются дворянами, а, соглас-
но действовавшему тогда «Уставу...* И.И.Бецкого, «благородное россий-
ское юношество» освобождалось от телесных наказаний.
С завершением Века Просвещения изменилось и отношение к телес-
ным наказаниям. В Особом комитете при «Совете о военно-учебных заве-
дениях», где обсуждались вопросы организации военно-учебных заведений
и состояние дисциплины среди кадетов, по настоянию великого князя
Константина Павловича и графа А.А.Аракчеева было принято решение о
наказаниях в кадетских корпусах розгами, что должно было «истребить в
поведении и нравах учащихся их порочные склонности, служа юношам
предупреждением к необходимости хорошего поведения*. Данное решение
было утверждено Александром 1 как «совершенно справедливое».
Дисциплина была ужесточена даже в привилегированном Пажеском
корпусе, что соблюдалось даже при учёте важной оговорки: директору
предписывалось следить, чтобы «обхождение с пажами было вежливое,
118
непринужденное, благопристойное и не только на деле, но и на словах»
и при этом предполагалось, что при этом условии «поступки молодых
людей будут свободны, откровенны и полны доверенности к их началь-
никам, что послужит доказательством хорошего и дворянству свойст-
венного воспитания»13. Таким образом, наказание стало главным инстру-
ментом поддержания дисциплины как строгого повиновения нижестоящих
вышестоящим. При этом, следует указать на соблюдение принципа равен-
ства перед наказанием выходцев из разных слоёв дворянства, от отпрыска
важного сановника до сына обедневшего дворянина. Замечу, что правом
осуществлять наказание пользовался не только директор корпуса или офи-
цер-воспитатель, но и даже солдат, несший там службу, т.е. человек, стоя-
щий гораздо ниже кадета по социальному происхождению.
В результате, в кадетских корпусах сложилась следующая практика по-
ощрения и наказания воспитанников. В качестве поощрения использовались:
— похвала или благодарность в присутствии товарищей;
- хорошие отзывы, посылаемые родителям и родственникам;
- отпуски в праздничные дни домой, в театр или на прогулки;
— разрешение ходить по городу без провожатых;
- освобождение в праздничные дни от караулов;
- назначение ординарцами и вестовыми во дворец;
— занятие за отличные успехи первых мест в классе;
- благодарность в приказе по корпусу или по Главному штабу;
- перевод из мушкетерской роты в гренадерскую;
— прибавление баллов за поведение;
- назначение в ефрейторы, унтер-офицеры и фельдфебели;
— производство в камер-пажи (в Пажеском корпусе);
— приглашение на обед к наследнику Престола;
- раздача в Лицее двух золотых и четырех серебряных медалей
окончившим курс наук, а в корпусах - похвальных листов и подарков с
занесением имен награжденных в особую книгу14.
Соответственно, наказаниями являлись:
- замечание или выговор (наедине или перед лицом товарищей);
— выставление в угол, у классной доски, запрещение играть, лише-
ние первого и второго блюд;
- направление во внеочередные караулы в праздничные дни;
- повторение уроков в праздничное время;
— пребывание за особым столом в классе ленивых, а также стояние
у стола или барабана во время обеда;
— стояние на коленях;
- перевод в мушкетерскую роту из гренадерской;
— понижение балла за поведение;
— выговор в приказе;
— лишение темляка и снятие погон;
— арест и содержание в карцере на хлебе и воде;
— перевод из высшего класса в низший;
— разжалование из ефрейторов, унтер-офицеров и фельдфебелей;
119
“ ношение старой или серой куртки;
— наказание розгами;
— исключение из кадетского корпуса15.
Перечисленные меры по поощрению и наказанию воспитанников
предлагались уже в Записке «Афоризмы о воспитании кадет» («Aforismes
sur 1’education des cadets») и обсуждались на заседаниях Воспитательного
комитета. Впоследствии они были приняты во всех средних военно-
учебных заведениях. В воспоминаниях выпускников упоминаниям о
наказаниях уделялось большее место» чем о поощрениях» даже если слу-
чаи первых и не касались самих авторов непосредственно. Самыми рас-
пространенными наказаниями, судя по воспоминаниям» было лишение
блюд, внеочередные караулы» снижение балла за поведение, лишение
темляка и снятие погон, содержание в карцере» разжалование и самая
крайняя мера — исключение из корпуса,
В качестве дополнительного примера приведу записи из журналов
Воспитательного комитета на 1835 год, «Кадет Николай Чагеев» 17 лет»
за то, что дурно сидел за столом, равнодушно принимал замечания де-
журного офицера» наказан перед ротой розгами, понижен 2-мя баллами
за поведение»; «кадеты Иван Тургановский и Михайлов опоздали в
строй, наказаны арестом»; «кадет Владимир Леонтьев 4-ый» за то что
замечен был Главным начальником в неисполнении должной воинской
учтивости перед встретившимся офицером, возвращен в корпус, наказан
двухдневным арестом, и лишен права пользоваться отпуском вплоть до
усмотрения,,.»; «кадет Николай Ельчанинов, 17 лет, за то, что прибил
товарища, нарушившего и не поддержавшего бывшее обыкновение не-
которых кадет не говорить несколько времени со вновь поступающими
в роту, понижен 2-мя баллами приказом директора, отданном по корпу-
су» переведен из роты Его Величества по возрасту его, в I-ую мушкетер-
скую роту и посажен в уединенную комнату впредь до приказания»,
«Михайло Розенгейм, 15 лет, за то, что занимался в классе посторонним
предметом» наказан неотпуском на 2 раза со двора»; «кадет Модест
Маркович, 19 лет, за леность по предмету тактики наказан не отпуском
трех раз со двора»; «кадеты Александр Афанасьев, 18 лет, Донат Кви-
цинский, 18 лет, Всеволод Кузьмин, 16 лет, за то, что во время обеден-
ного стола, вопреки приказаниям, кушали из одной тарелки, высланы
из-за оного и арестованы на один день»; «кадет Петр Басов, будучи уво-
лен на праздник к родственникам, под вымышленным предлогом болез-
ни, не явился в корпус для перемены белья, сверх сего, выпросил для
отпуска шинель у музыканта Петра Семенова, продал оную фельдшеру,
за таковое ослушание и в особенности за низкий поступок его, наказан:
за первую вину, лишен права на отпуск впредь до приказания, а за по-
следнюю — 20-ю ударами розог, посажен в уединенную комнату и по-
нижен 3-мя баллами за поведение»; «кадет Константин Савицкий, 16
лет, за леность в географии постоянно оказываемую, наказан 10-ю уда-
рами розог и на все рекреационное время посажен за особый стол
учиться»1*. Согласно тому же источнику, в разное время наказанию
120
розгами подвергались также за насмешки над товарищами кадеты Ми-
хайло и Егор Арнольды, а Цесарий Клугин и Федор Расцветаев - неот-
пуску со двора за леность в предметах, за отлучку из роты без спросу, за
невнимание во фронте, за опоздание в строй.
Была и определенная специфика в определении проступков в раз-
личных учебных заведениях. Так, в Дворянском полку выпускников
подвергали аресту за облачение в офицерский мундир ранее издания
приказа об их производстве в офицеры. В Школе гвардейских подпра-
порщиков и кавалерийских юнкеров особенно тщательно следили за тем,
чтобы кадеты не пользовались экипажем. За этим строго следил сам вели-
кий князь Михаил Павлович. Дело в том, что воспитанники Школы, един-
ственные из всех воспитанников военно-учебных заведений, были лишены
права пользоваться экипажем и извозчиком. В случае «поимки на месте
преступления» ослушники подвергались аресту с заключением в карцер. О
подобных происшествиях сохранились многочисленные воспоминания
бывших воспитанников Школы. Таким же преследованиям подвергались и
курильщики, они вынуждены были быть очень изобретательными, чтобы не
попасться на глаза корпусному начальству.
Драка была серьёзным проступком, за который кадета могли оста-
вить в корпусе ещё на год. В том же «Журнале воспитательного комите-
та» содержатся, среди прочего, и записи, подобные следующей: «2-го
Кадетского корпуса кадеты Николай Сипенко и Григорий Бердяев,
представленные к производству в офицеры в артиллерию, поссорившись
со своим товарищем, побили его, за таковой проступок, что они не уме-
ли ценить такой милости, которой по всегдашнему до сего хорошему их
поведению и успехам в науках были удостоены - по соизволению Его
Императорского Высочества Цесаревича, исключены из числа, пред-
ставленных к производству в офицеры с оставлением в корпусе, покуда
не изгладят своего поступка»17.
Самой страшной мерой наказания на протяжении всего существо-
вания кадетских корпусов было исключение из корпуса. Перечень про-
ступков, влекших за собой такую кару, практически не менялся на про-
тяжении полувека. К числу таких проступков относились, в первую оче-
редь, воровство, далее — неподчинение приказам начальства (например,
ротному командиру, дежурному офицеру, иногда самому директору,
причём причины неповиновения могли быть различными), бунты из-за
плохой еды, драки. Последнее слово в решении об исключении остава-
лось за императором. Так, в юности за кражу «черепаховой табакерки в
золотой оправе и 500 рублей ассигнациями» из Пажеского корпуса был
исключен будущий замечательный русский поэт Евгений Баратынский.
Документ того времени, датированный февралём 1816 г., содержит за-
пись о том, что пажи Евгений Баратынский и Дмитрий Ханыков,
«будучи отпущены на масленицу к родственникам с присланными за
ними людьми, а вместо того пошли к камергеру Приклонскому по зна-
комству их с сыном его камер-пажом Приклонским, и вынули у него из
бюро черепаховую в золотой оправе табакерку и 500 рублей ассигнация-
121
ми... Посажены будучи под арест в две особые комнаты, признались, что
взяли упоминаемые деньги и табакерку, которую изломав, взяли себе толь-
ко золотую оправу и накупив себе разных вещей на 270 р., прокатали и
пролакомили 180 р., да найдено у них 50 р., как вместе с отобранными у
них купленными вещами, возвращены камергеру Приклонскому»18.
По высочайшему повелению Александра I, было приказано «исклю-
чить из корпуса пажей Ханыкова и Баратынского за негодные их про-
ступки, отдать их родственникам с тем, чтобы не принимаемы были ни
в гражданскую, ни в военную службу, разве захотят загладить свои про-
ступки и попросятся в солдаты, в таковом случае дозволяется принять
их в военную службу». Этот проступок столь сильно отразился на репу-
тации Баратынского, что только благодаря ходатайству А.И.Тургенева,
В.А.Жуковского и А.С.Пушкина он получил первый офицерский чин
(ему удалось выслужиться до прапорщика), а затем вышел в отставку.
Впоследствии поэт пытался представить свой неблаговидный проступок
как форму высокой мести, как вызов жестокому режиму, существовав-
шему в Пажеском корпусе. Однако в данном случае поведение Баратын-
ского весьма сложно объяснить какими-либо высокими мотивами хотя
бы потому, что он не являлся членом «общества квилков» или
«мстителей», существовавшего в эти годы в корпусе.
Такой же мере наказания в декабре 1852 г. был подвергнут кадет I-
го Кадетского корпуса Софроний Дмитриев. Как значится в соответст-
вующем акте, «воспитанник ... 3-й мушкетерской роты Софроний
Дмитриев 13 лет, замеченный неоднократно в дурном поведении, в ми-
нувшем ноябре месяце присвоил себе чужую вещь. За таковой поступок
он был наказан розгами и лишен погон, после сего сильного взыскания,
в нем незаметно не только раскаяния, но напротив того, он показывает
явное равнодушие к наказанию и впадая в новые поступки ... По пове-
лению Его Императорского Величества воспитанник Дмитриев будет
определен в псковский батальон военных кантонистов»19.
Существовала еще одна причина, по которой воспитанника и офи-
цера-воспитателя могли исключить из корпуса. Речь идёт о пороках,
весьма часто свойственных учащимся учебных заведений закрытого ти-
па, в частности — онанизме и гомосексуализме. При этом, и офицеры, и
воспитанники, замеченные в подобных проступках, не исключались из
военной службы, а направлялись в армейские полки, главным образом —
на Кавказ. Иногда случаи «вылавливания» лиц, замеченных в «дурных
наклонностях», носили массовый характер.
Так, в одном из кадетских корпусов подобное обвинение однажды
предъявили сразу пятнадцати кадетам. Все они были отправлены в один
из батальонов военных кантонистов, причём в их числе оказались и
невиновные или, точнее, совершившие совсем иные, пусть и непозво-
лительные, деяния. Трагизм ситуации для них состоял в том, что, в силу
закрытости «неприличной» темы, им не было предъявлено прямого об-
винения. Об истинной причине своего исключения они узнали спустя
долгие годы, что было для них страшным ударом. Понятно, что на эту
122
тему бывшие воспитанники военно-учебных заведений писать не люби-
ли; в воспоминаниях они касались её лишь изредка и вскользь, хотя эти
вопросы и обсуждались в русском обществе в 30-е-40-е гг.
В сентябре 1827 г. «за дурные поступки►> [бунт во время обеда —
Н.А,] были высланы из Пажеского корпуса сразу несколько пажей:
«князья Дмитрий и Сергей Оболенские с определением их рядовыми в
Финляндский отдельный корпус, а также пажи князь Дмитрий Церете-
ли, Николай Топоркин, Александр Веригин и граф ЯфимовскиЙ с от-
правлением их к родителям, а если впоследствии они пожелают посту-
пить на службу, то не иначе, как рядовым»20.
Особая система наказаний сложилась и в Морском корпусе. Так,
выдающийся деятель русской науки В.ИДаль, учившийся в корпусе в
1814—1819 гг., писал, что «в понятии остались одни розги... трудно ныне
поверить, что не было другого исправительного наказания против
ошибки, шалости, лени и даже в случае простой бессмысленной досады
любого из 25 офицеров». Одним из видов наказаний было отправление
воспитанников в различные армейские полки. Массовое отправление
произошло в июле 1826 г., когда в армию было отправлено сразу 30 че-
ловек, Некоторые воспитанники совершали проступки сознательно,
желая таким образом оставить военную карьеру. Так, кадет 2-й роты
Н.Всеволожский во что бы то ни стало решил уйти из корпуса. И так
как ему в этом было отказано, то он разбил окна в одной из служебных
квартир и сам доложил об этом командиру роты капитан-лейтенанту
АА.Киреевскому. Директор корпуса, в свою очередь, доложил об этом
проступке Николаю I, и тот приказал: «Н. Всеволожского наказать роз-
гами перед корпусом и определить матросом в I-ый экипаж». В сентябре
1830 г. в корпусе в гардемаринской роте произошел инцидент, который
приехал разбирать лично Николай I. Во время разбора происшествия из
строя вышел гардемарин Большов и признался, что это он организовал
протест в столовой. Николай I приказал высечь его при всех воспитан-
никах, разжаловать в матросы и отправить на флот. Из 114 гардемари-
нов роты 60 были отчислены из корпуса и посланы рядовыми или ун-
тер-офицерами на Кавказ и в армейские полки21.
В 1841 г Я.И.Ростовцев издал целый ряд приказов по «поднятию
дисциплины» во 2-м Кадетском корпусе. 22 сентября 1841 г. при посе-
щении классов 2-го Кадетского корпуса, Я.И.Ростовцев «заметил, что
некоторые из воспитанников не умеют даже пристойно встать при входе
Начальника; многие стоят или расставивши ноги, или опираясь на лав-
ку руками; а неприличие иногда простиралось до того, что они не окан-
чивали между собою разговор, которым до того были заняты, один из
них даже позволил себе улыбнуться. Подобного невежества и незнаний
условий приличий и правил общежития я никогда не надеялся найти
между воспитанниками военно-учебных заведений. Этот случай убежда-
ет меня, что к общему стыду нашему, между воспитанниками 2-го Ка-
детского корпуса есть такие, которые незнанием самых простых правил
благопристойности доказывают, что они не умеют понимать и ценить
123
милостивого внимания и попечения об них Его Императорского Высо-
чества, Главного нашего начальника и не постигают чести и счастия
называться питомцами Государя Императора*22.
В качестве примера, степень неудовольствия Ростовцева можно
проиллюстрировать следующими фрагментами его приказов: «Роты Его
Императорского Величества кадета А, перевести, по возрасту, в 1-ю
мушкетерскую роту; виц-унтер-офицера О. лишить ефрейторского зва-
ния, и обоих их не увольнять со двора 6 месяцев; 1-Й мушкетерской
роты кадета В, и 2-й мушкетерской Т. в продолжении целого года не
увольнять из заведения и всем четырем сбавить по баллу за поведение*
О кадете П., осмелившемся улыбаться, последует особое распоряжение**
В подобном инциденте Ростовцев винил корпусных офицеров:
«...подобное невежество никогда бы не могло существовать между бла-
городными юношами, ежели им были бы внушаемы меры общежития и
благородства, и это меня самое заставляет думать, что господа офицеры
во 2-м Кадетском корпусе мало пекутся о вверенных их надзору воспи-
танниках*. В заключение Ростовцев предупреждает офицеров, «что еже-
ли в будущее время замечено будет подобное равнодушие к исполне-
нию... возложенного на них священного долга воспитателей*, то он бу-
дет вынужден «принять строгие и решительные меры*.23
Подобная строгость наказаний, разумеется, вызывала страх у воспи-
танников, особенно — в случае совершения ими таких серьезных про-
ступков, как воровство, драка, курение, пользование экипажем, появле-
ние в офицерской форме раньше положенного срока и тд. В связи с
этим не вызывает удивление рассказ бывшего воспитанника Первого
кадетского корпуса в Петербурге Д.Чаплина. Дмитрий Чаплин оказался
единственным из воспитанников военно-учебных заведений во время
пожара в балагане Лемана 2 февраля 1836 г. Ему чудом удалось выбрать-
ся и спастись, и возвращаясь в корпус он больше всего боялся предстать
перед своим ротным командиром в разорванной форме24.
Вообще описания случаев конфликтов с корпусным начальством и
последовавшие за этим наказаниями занимают одно из центральных
мест в воспоминаниях бывших воспитанников. Это и бунты из-за пло-
хой еды, и недовольство обращением с кадетами ротных командиров, а
в ряде случаев директоров. Причем автор воспоминаний был далеко не
всегда непосредственным участником подобных историй. Просто воспи-
танники не представляли себе корпусной жизни без подобных сюжетов.
Было бы опрометчивым говорить о том, что и наказание они считали
«нормальным» явлением, но допускали получение его от человека, уважае-
мого ими именно за свои «человеческие» качества. Если телесные наказа-
ния исходили от человека, которого кадеты считали достойным, то они с
ними мирились как с неизбежным, но необходимым злом. Вообще, боль-
шинству бывших воспитанников военно-учебных заведений было свойст-
венно придавать своим поступкам политический характер, что объяснялось
тем, что приятнее было ощущать себя фрондерами, чем обычными хулига-
нами. Так, в знак протеста против назначенного ему наказания розгами,
124
паж М. в 30-е гт. XIX в. бросился в пролет лестницы со второго этажа: в
пьяном виде он попался на глаза дежурному офицеру.
♦ ♦ »
К концу царствования Николая 1 система наказаний, обеспечившая
железную военную дисциплину, резко пошатнулась. Причиной этому
стали прежде всего неудачи в ходе Крымской войны, подрывавшие пре-
стиж как самого императора, ранее не знавшего серьёзных поражений,
так и его любимого детища — военной системы, в том числе — и систе-
мы военно-учебных заведений. Смерть монарха и последовавшее за ней
окончательное поражение надломили самые основы механизма, во
многом державшегося на личном контроле со стороны Николая L
В результате отношение к телесным наказаниям изменилось как у са-
мого корпусного начальства (известны достаточно курьезные случаи, ко-
гда сторонники жестких мер воспитания впоследствии превращались в
крайних либералов), так и в среде воспитанников. Начал изживать себя
ранее нерушимый принцип беспрекословного подчинения воле начальст-
ва. Всё чаще наблюдались случаи открытого и не всегда обоснованного
неподчинения корпусным властям. Общая тенденция к либерализации,
свойственная периоду, последовавшему за смертью Николая, проникла и
в кадетские корпуса. Она выражалась прежде всего в презрении к соблю-
дению принципа военной иерархии. Начальство корпусов оказалось в
полной растерянности, не зная, как справиться со сложившейся ситуаци-
ей, лишившись возможности действовать обычным путем.
Все сказанное требовало принятия кардинальных решений, И они
были приняты. Я имею в виду реформу военного образования, пред-
принятую по инициативе нового военного министра Д,А,Милютина,
коренным образом изменившую жизнь кадетских корпусов. Но это уже
предмет отдельного исследования.
1 Лесков И.С. Кадетский монастырь. Собр. соч. Т, 6, М,, 1957. (Беллстризиро-
ванные воспоминания Г.Н.Похитонова); Зашшйский А.Ф. Кадетская юность.
Воспоминания офицера // Отечественные записки. 1862. Т. 145. № 11, С.
185-234; Вульф А. Н. Дневник. М., 1929.
2 Фигура Я.И.Ростовцева заслуживает особого внимания. В молодости близкий
к декабристам, друг Е.П.Оболенского, именно он сообщил Николаю I о гото-
вящемся восстании (впрочем, уведомив об этом и своих товарищей). В даль-
нейшем, Я.И.Ростовцев — видный государственный сановник николаевского
времени. Но, как известно, наибольшую известность он получил в качестве
главы Редакционных комиссий (с 1859 г.), сыгравших решающую роль в про-
цессе разработки концепции реформы 19 февраля 1861 г.
3 РГВИА. Ф, 326, On. I. Д, 27: «Записка «Афоризмы о воспитании кадет», со-
ставленная неизвестным автором, присланная из Главного Штаба и рассмот-
ренная инженер-генерал-лейтенантом Опперманом.» на франц. Языке. 7 ав-
густа 1827 г. Л. 2.
4 Так, в воспоминаниях ГД,Щербачева, получившего офицерский чин в ре-
зультате сдачи экстерном экзаменов за курс артиллерийского училища, опи-
сывается эпизод, когда он в начале своей военной карьеры позволил себе по-
кинуть дежурство вопреки позволению командира полка. Как явствует из
125
5
6
7
8
9
10
н
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
текста, подобные примеры отнюдь не были единичными. См.: Щербачев ЕД,
Идеалы моей жизни. Воспоминания из времен царствования имп. Николая I
и Александра 11. Ч. 1. М., 1895,
Симонов ИС Русская военно-педагогическая старина // Педагогический
Сборник . № 4. 1915. С, 460-461.
Там же. С, 459.
См., например, воспоминания бывших кадетов: Бооль В.Е фон. Воспомина-
ния педагога // Русская старина. 1904. Т. 118. № 5. С. 381-388; Драке ЛЛ
Указ, соч. С. 7-13; Крылов НА. Указ. соч. С. 943-945; Скалой Д,А, Воспомина-
ния // Русская старина. 1907. Т. 131. № 9. С. 516-526.
Мельницкий Н.Н Указ. соч. Т. 3. Ч. 3. СПб., 1858, С. 261.
Кедрина Л,Е. Из воспоминаний. // Русский Архив. 1917. №. С.1034; Ушаков
ЛА, Корпусное воспитание при императоре Николае 1 //Голос Минувшего.
1915. № 6. С.90-133; Воронов Н,И, Воспоминания об императоре Николае I и
его семье бывшего кадета 2-го кадетского корпуса // Исторический вестник.
1908. Т. 114. № 11.
Пущин М.И, Записки // Русский Архив. 1908. Кн. 3. № 11. С. 410-411; Жем-
чужников Л.М. Мои воспоминания из прошлого. Л/, 1970,
Анненков И.В. Воспоминания генерал-адъютанта И.В.Анненкова // Наша
старина. 1917, № 3, С. 16-56; Самсонов Е,П, Воспоминания // Русский Архив.
1884. Кн. 1. № 2; Сухотин С.М, Автобиографическая записка // Русский ар-
хив. 1894. Кн. 3. № 9. С. 69-77.
Говорящая стена // Педагогический Сборник. 1883. № 6. С. 462-465.
РГВИА. Ф. I. On. 1. Д. 958 (3). «Учреждение Пажеского корпуса». 2.10.1802 г.
Л. 242.
Алпатов НИ, Учебно-воспитательная работа в дореволюционной школе интер-
натного типа (из опыта кадетских корпусов и военных училищ в России). С. 78.
РГВИА. Ф. 326. On. 1. Д. 2. «Учебные планы и программы по общеобразова-
тельным и специальным предметам для военно-учебных заведений».
РГВИА. Ф. 314. On. I. Т. 5. Д. 7544: Журнал Воспитательного комитета 1-го
Кадетского корпуса на 1835 г. Л, 4(об.)-23.
РГВИА. Ф. 318. On. 1. Т. 1. Д. 504: «Дело о проступках кадет 2-го Кадетского
корпуса Сипенко и Бердяева, которые, представлены были в офицеры и по
соизволению Его Императорского Высочества Цесаревича исключены из чис-
ла представленных в офицеры с оставлением в корпусе*. Л. 1-1(об) ' 28 де-
кабря 1822 г.
РГВИА. Ф. 318. On, 1. Т. 4. Д. 3830: Дело об отдаче по Высочайшему повеле-
нию лажей Ханыкова и Баратынского за негодное их поведение родственни-
кам их. Л. 1-3(об.). 2 февраля 1816 г.
РГВИА. Ф. 314. On, 1. Т. 4. Д. 5956. «Дело канцелярии 1-го Кадетского кор-
пуса № 131 О выписании по Высочайшему повелению Софрония Дмитриева
в Батальон военных кантонистов за дурное его поведение». Декабрь 1852 -
июнь 1853 г.
РГВИА. Ф, 318. On. 1. Т. L Д. 691: «Дело о проступках пажей князей Дмит-
рия и Сергея Оболенского и о выписании их в рядовые, равно и о пажах
Дмитрии Церетели, Николае Топорине и Александре Веригине и графе Яфи-
мовском». Л, 1-10. 17 сентября 1827 г.
Шестаков И.А, Полвека обыкновенной жизни // ОР РНБ. Ф. 856. Д. L Л. 63-
65. Цит. по книге: Там, за Невой моря и океаны. С. 83.
Симонов И, С. Русская воен но-педагогическая старина. (Из приказов генерал-
майора Я. И, Ростовцева по 2-му Кадетскому корпусу,// «Педагогический
Сборник*. СПб,, 1915. № 4. Ч. 2 - неофициальная. С. 459.
Там же,
Чаплин Д, Второе февраля 1836 года в Петербурге. Рассказ очевидца // Рус-
ский архив. № 10. 1887. С. 219-228.
Н.А.Копылов
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ РУССКОГО
ОФИЦЕРСТВА В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Одной из главных причин, изменивших социальный состав офицер-
ства, были большие потери, понесенные офицерским корпусом в пер-
вые месяцы войны, и специфическая система ускоренного обучения
новых кадров, ставшая главным источником пополнения командного
состава в 1914—1917 гг.
К моменту начала войны в рядах офицерского корпуса насчитыва-
лось 40590 чел., при этом до штатного расписания не хватало 3000 офи-
церов1. Требовалось срочно увеличить численность командного состава
в связи с открытием боевых действий. За короткий срок были исчерпа-
ны все имеющиеся резервы, но так как в ходе мобилизации приводи-
лись в боевую готовность одновременно войска первой и второй очере-
ди, приходилось искать дополнительные источники пополнения офи-
церского корпуса.
В своем отчете военный министр В.А.Сухомлинов отмечал: «Для увели-
чения числа офицерских чинов образованы источники постоянного попол-
нения кадров путем ускоренного выпуска из военных училищ, которые
дали 8400 человек в 1914 году, и подготовлены к выпуску 10000; допущены
к производству в офицеры частью с экзаменом, частью без экзамена, все
нижние чины, имеющие соответствующий уровень образования»2.
За период с 19 июля по 3 августа (ст. стиль) - начало военных опе-
раций в Восточной Пруссии - состав офицерского корпуса увеличился
до 98000 чел. Из них было определено на службу из отставки 1136, пере-
ведено с административной должности 516, произведено в прапорщики
запаса и прапорщики 2733, сдали экзамен при военных училищах 43,
призвано из запаса 2700э.
Таким образом, к первым боям кадры для пополнения офицерского
корпуса были исчерпаны. Возникала проблема поиска дополнительных
источников для восполнения потерь в ходе войны. Большая протяжен-
ность линии фронта и огромный размах боевых действий влекли за со-
бой большие потери в личном составе Действующей армии.
Незнание условий войны, нарушение противником правил обраще-
ния с пленными и парламентерами, применение отравляющих газов и
большого количества техники на полях сражений, которые русское об-
щество не было готово воспринять ни практически, ни морально, вело к
массовой гибели офицеров на фронте.
Всего за время боевых действий по различным причинам из строя
выбыло 208 генералов, 3368 штаб-офицеров, 67722 обер-офицеров (в том
числе 37392 прапорщика)4. С течением времени, потери в офицерском
составе составили за периоды войны: 1914—1915 гг. — 45115; 1916 г. —
19411; 1917 г. - 84595.
127
Приведенные цифры показывают, что большая часть потерь офи-
церского корпуса приходится на первые семнадцать месяцев войны.
Количество выбывших из строя (45115) превышают довоенную числен-
ность офицерского корпуса (40590).
Перед командованием стоял вопрос о скорейшем пополнении офи-
церских рядов, причем новые командиры должны были отвечать всем
требованиям, выдвинутыми войной: техническая грамотность, макси-
мальное сближение с личным составом, умение быстро разбираться во
взаимодействии различных родов войск.
Уже после первых боев возник вопрос об обеспечении массового про-
изводства офицерских кадров в кратчайшие сроки. Итогом работы стало
утверждение военным министром В.А.Сухомлиновым «Положения об уско-
ренной подготовке офицеров во время войны на Западном фронте».
Сущность этого документа заключалась в переводе пехотных воен-
ных училищ на четырехмесячные курсы с ускоренной программой. Учи-
тывая высокий уровень преподавания в военных училищах, предполага-
лось «...привлечь в войска молодых людей, пользующихся отсрочкой от
отбытия воинской повинности для окончания высших учебных заведе-
ний (Статья 61 Устава), с зачислением на ускоренные курсы в военные
и специальные училища»6. Привлечение в армию студентов мало отве-
чало условиям военного времени. Эти люди имели высокий уровень
образования, но были совершенно незнакомы с военной службой, в то
время как армия остро нуждалась в грамотных офицерах.
«Положение об ускоренной подготовке...» было окончательно ут-
верждено 5 сентября 1914 г, К поступлению на ускоренные офицерские
курсы допускались: 1) все лица, удовлетворяющие условиям приема в
военные училища в мирное время; 2) нижние чины и ратники ополче-
ния с образованием, установленным для вольноопределяющихся I раз-
ряда; 3) воспитанники высших учебных заведений.
Выпуск производился по двум разрядам: I - с производством в пра-
порщики, II — путем направления в войска в качестве унтер-офицера с
последующим производством после восьмимесячной выслуги7. Школы
были рассчитаны на 200 человек каждая. За год деятельности они могли,
по подсчетам ГУГШа , выпускать 21925 офицеров, однако такие цифры
не могли удовлетворить нужды фронта. Требовалось ежегодно выпускать
по 30-40 тысяч человек®.
Чтобы покрыть острую нужду Действующей Армии в младших ко-
мандных кадрах, на основании статьи № 76 «Положения о запасных
пехотных бригадах» от 2 августа 1913 г., в военных округах при запасных
воинских частях стали открываться краткосрочные курсы по подготовке
нижних чинов к замещению должности офицера. Позднее, согласно
специальному приказу в сентябре 1914 г., они были переименованы в
школы подготовки прапорщиков пехоты.
Структура этих школ соответствовала ускоренным курсам при военных
училищах, но по уровню подготовки они значительно уступали последним.
В основу обучения была положена программа подготовки прапорщиков
128
запаса, утвержденная в 1869 г, и остававшаяся вплоть до 1914 г. без сущест-
венных изменений. В школы принимались без экзамена студенты высших
учебных заведений и командированные из частей нижние чины с уровнем
знаний не ниже II разряда9. Система выпуска была одинаковой с ускорен-
ными курсами, с той разницей, что срок выслуги второразрядников состав-
лял три месяца. К ноябрю 1914 г. действовало 12 школ прапорщиков, кото-
рые к концу года выпустили 1390 человек.
Всеми вопросами, связанными с новыми школами, занимался мо-
билизационный отдел ГУГШ, отвечавший за комплектование новыми
кадрами. Лица, не поступившие в военные училища, переводились без
экзамена в школы прапорщиков.
В сложившейся ситуации, дабы скорее восполнить убыль офицеров
в войсках, требовалось обеспечить постоянный приток новых команд-
ных кадров. Учитывая, что, на первых порах, основной контингент уча-
щихся в школах прапорщиков состоял из более или менее образованных
солдат, хорошо знакомых с военным делом, начальник Генерального
Штаба генерал от инфантерии М.А.Беляев выступал за дальнейшее раз-
витие и расширение школ прапорщиков, тем более, что к 1 декабря
1914 г. в армии недоставало до штатного расписания 14500 офицеров10.
Кроме того, для скорейшего пополнения убыли офицерского состава,
практиковалось производство солдат в офицеры прямо на фронте, без
окончания школы или курсов. Было установлено «...производить в прапор-
щики пехоты вольноопределяющихся, охотников и рядовых первого разря-
да из запаса и находящихся на службе при их удовлетворении следующим
условиям: 4 месяца службы в действующих войсках — производство без
экзамена властью командующего фронтом с высочайшим утверждением*11.
В 1915 году, таким образом, армия получила 7608 прапорщиков, в
1916 г. — 12569, а к 1 мая 1917 г. общее число составило 22084 чел.12.
Основным источником пополнения офицерского корпуса в годы Первой
мировой войны были школы прапорщиков.
В эти школы направлялись нижние чины, а также люди со стороны
с надлежащим уровнем образования (II разряд). Основным составом
были представители купечества, мещанства, крестьянства. В школах
прапорщиков количество дворян и офицерских детей крайне низко.
Уровень подготовки же с трудом мог соответствовать офицерскому
званию. Поскольку школы прапорщиков уступали военным училищам
по качеству преподавания и системе приема, то это сказывалось на по-
ложении обучающихся и на их образовательном уровне.
Анализ личного состава школ прапорщиков позволяет установить
следующее: среднее количество учащихся составляло 400-550 человек,
при этом I разряд по образованию имело от 1 до 5%. Подавляющее
большинство окончило четырехклассные училища. Также имелись лица
вообще без образования (2%)13. Средний возраст - от 20 до 30 лет, од-
нако около 20% составили люди в возрасте 35-40 лет. Исходя из таких
данных трудно представить, чему можно научить подобных людей за
короткий срок — 4 месяца.
5 — 11115
129
Инспекционная комиссия генерал-майора А,Б.Адамовича отметила
следующий факт: «Боевые части и запасные батальоны {откуда поступа-
ли кадры школ — HJC] охраняют лишь свой частный интерес - сохра-
нение унтер-офицерского состава — не отдают школам лучших людей
для обеспечения армии офицерскими кадрами. И направляют туда едва
ли не всех добивающихся этого, но не имеющих никаких данных для
вступления в офицерскую среду. Обучающиеся нечутки и невосприим-
чивы к самым простым обращениям и приказаниям*.
В данном случае столкнулись личный и государственный интересы.
Конечно, обучение хорошего унтер-офицера длится долго, и каждый ко-
мандир, видя в нем наставника солдата, всеми силами старается удержать
его в части. Также следует заметить, что на фронте предпочитали произво-
дить в офицеры за отличие на местах, не посылая кандидата на учебу. Счи-
талось, что он и так уже получил боевой опыт. Поэтому количество уча-
щихся-фронтовиков было невелико. Основной состав поступал из тыловых
и запасных частей и отбирали его без четких правил.
Уже после первых выпусков выяснился низкий уровень подготовки
в школах прапорщиков. Также было отмечено несоответствие учащихся
требованиям, предъявляемым офицерам: образование, грамотность, пра-
вила поведения. Это позволило генералу Адлербергу отметить в докладе
Николаю II, что «...большинство прапорщиков состоит из крайне неже-
лательной для офицерской среды элементов*14. Под этим понималось
не только образование, но и общий культурный уровень. Подобные же
оценки давал во время своей инспекционной поездки по школам пра-
порщиков генерал-майор Адамович: «...в общем, среда обучающихся
производит тягостное впечатление: полное отсутствие хоть немного
культурных людей, которые подтягивают за собой остальную массу: се-
рое, понурое, неблагообразное простонародье. Тягостно видеть, что это
будущие офицеры, и нельзя мириться с мыслью, что после войны они
могут остаться в корпусе офицеров*15. Такая характеристика относится
прежде всего к провинциальным школам, однако положение столичных
было тоже не вполне удовлетворительным.
Не раз отмечалось, что в Московских школах (1, 2, 3, 4, 5)
«...постановка обучения мало отвечает боевой потребности и неверна
почти во всех приемах, а также нуждается в серьезных указаниях для
направления работы, отвечающей серьезности времени и ее задачам*16.
Подобные замечания касались не только преподавания, но и личного
состава школ прапорщиков. Не раз отмечалось, что в школы поступает
далеко не лучший контингент. Общий культурный уровень был очень
низким. В жизни офицерского корпуса происходила коренная ломка
устоев и представлений. Получить первый офицерский чин мог теперь
практически каждый, имеющий начальное образование. Офицерское
сословие продолжало пополняться «нежелательными элементами*.
Они не только не были готовы воспринять традиции офицерского
общества, но также не были готовы выполнять основные функции ко-
мандира в силу недостаточного образования, полученного в школах
130
прапорщиков. «Обучали нас, совсем не учитывая требования шедшей
войны, по устаревшим программам. Нас даже не знакомили с ведением
войны в условиях полевых заграждений, основными типами тяжелой
артиллерии, с заграничными системами ручных гранат, элементарными
основами применения на войне автомобилей и авиации. Не только
классные, но и полевые занятия носили больше теоретический, чем
практический характер... Нежелание начальства считаться с условиями
войны отражалось, прежде всего, на подготовке выпускников. Им при-
шлось многое постигать на фронте в боевой обстановке*, - отмечал
бывший выпускник ускоренных курсов Алексеевского военного учили-
ща А.М, Василевский.
Командование учитывало, что поспешность и плохая разработка
«Положения...* скажется на социальном составе и уровне выпускников.
Одновременно с введением «Положения,.,* отмечалось, что «...офицеры,
произведенные на его основе, имеют право на увольнение в запас армии
тотчас же после приведения ее в мирное положение*17. Таким образом,
после завершения войны все офицеры военного времени демобилизовы-
вались, причем тот, кто прослужил в частях более трех месяцев, считал-
ся «отбывшим воинскую повинность*18.
Уволенных офицеров планировалось заменить выпускниками воен-
ных училищ. Следовательно, все прапорщики военного времени изна-
чально занимали самую низкую ступень в офицерской иерархии.
Уже к концу 1915 года, в связи с расширением сети временных школ,
выпуски офицеров не только возместили потери в командном составе, но
даже образовали некоторый избыток. К 1 декабря 1915 г. офицерский кор-
пус русской армии насчитывал 100579 чел., из них 15777 — сверх штата19.
Почти половина были выпускники ускоренных курсов и школ, а также
произведенные в чин на фронте. В связи с этим, командование приняло
решение всех «прапорщиков, награжденных георгиевским крестом, пере-
именовать в следующий чин (подпоручик)*, таким образом открывая пер-
спективу к дальнейшему продвижению по службе.
С другой стороны было необходимо повысить уровень образования в
школах прапорщиков. С фронта поступали сообщения о неудовлетвори-
тельной подготовке младших офицеров. «По единому мнению всех предста-
вителей округов, состав принимаемых в школы с каждым годом ухудшается.
Главную массу обучающихся составляют четырехклассники, с грехом попо-
лам добившиеся свидетельства вольноопределяющегося II разряда. Уровень
их воспитания тоже понизился, и потому привить им распространенные в
офицерской среде привычки становится очень трудно*20.
Здесь необходимо отметить, что не все выпускники школ попадали на
фронт. Многие направлялись в запасные полки и батальоны, где занима-
лись подготовкой маршевых рот. От их знаний зависел уровень подготовки
пополнений для фронта, а он был очень слабым, «В армию пришла моло-
дежь, плохо подготовленная в запасных частях,.. Вообще, начиная с 1915 г,,
армия стала походить на ландмилиционное войско*, — отмечал командую-
5*
131
щий 8-ой армией генерал А.А. Брусилов21. Требовалось скорейшее решение
проблемы подготовки офицерского состава.
Весной 1916 г ГУГШ создал комиссию для разработки нового
«Положения о школах прапорщиков». Ее возглавил командующий Мос-
ковским округом генерал-лейтенант Сандецкий. Итогом работы было
внесение изменений и дополнений в существующие принципы функ-
ционирования школ прапорщиков.
В первую очередь это выразилось в создании новой учебной про-
граммы, призванной отразить все условия военного времени. Несмотря
на краткосрочность курсов, было увеличено количество учебных часов
и, прежде всего, практических занятий, «Из общего числа 90 дней про-
должительности курса исключаются 7 дней - перерыв между курсами, 18
воскресений и 6 дней — медосмотр и баня. Считая количество часов — 8,
ежедневно, общее их число составит 512: из них классных — 140 часов,
строевых и полевых — 372»22.
Комиссия приняла решение создать при военных округах специаль-
ные команды «для предварительной подготовки нижних чинов, направ-
ленных в школы прапорщиков». В течение шести недель новобранец
изучал азы военных наук, строевую подготовку, чтобы в школе напря-
мую заняться специальными предметами. Без свидетельства об оконча-
нии учебных команд дальнейшая учеба была невозможной. Команды
занимались еще и отбором кадров. Если человек не мог сдать экзамен
или освоить программу, то он отчислялся обратно в часть, а на его ме-
сто набирали желающих с разрядом образования не ниже второго. Эти
команды не распространялись на школы, комплектуемые воспитанни-
ками высших учебных заведений.
Предложения Сандецкого одобрил Генеральный Штаб. Из общего чис-
ла школ (38) планировалось 14 перевести на комплектование исключитель-
но студентами, что весьма повышало подготовку выпускаемых офицеров.
Новое «Положение...» во многом изменило систему ускоренных
производств в офицеры. Во-первых, при правовом сравнении с военны-
ми училищами прапорщики получили возможность продвижения по
службе. Раньше такие случаи бывали редки и совершались по исключи-
тельным причинам, — например, при награждении орденом. Во-вторых,
система отбора кандидатов повышала уровень образования и давала
возможность заниматься по усиленной программе, что сказывалось на
качестве выпускников.
Однако после войны сокращение офицерского корпуса было необ-
ходимым. В связи с этим, ГУГШ разработал положение о прапорщиках
в военное время. Приказом начальника Генштаба, генерала от инфанте-
рии М.А.Беляева, прапорщики, окончившие военные училища и школы
с четырехмесячным курсом, получают право на производство в подпору-
чики; дополнительному производству подлежат без экзамена прапорщи-
ки с 1 разрядом по образованию, все остальные же должны сдавать эк-
замен на следующий чин. Это означало, что выпускников временных
школ ставят в один ряд с кадровыми офицерами. Вынужденная мера
132
пополнения офицерства становится постоянным источником комплек-
тования. Теперь любой выпускник-прапорщик мог рассчитывать на
продвижение по службе, что увеличило приток желающих попасть на
курсы. Для многих это было единственной возможностью сделать себе
карьеру. Школы прапорщиков пользуются успехом в средних слоях рус-
ского общества. Анализ документов мобилизационного отдела ГУГШ за
период 1915—1916 гг. позволяет сделать вывод, что для многих школы
прапорщиков явились начальной ступенью дальнейшей карьеры. Кан-
целярия начальника ГУГШ буквально завалена прошениями о зачисле-
нии в школы представителей мещан, купцов, крестьян.
Однако, учитывая недостаточный уровень образования новых офи-
церов и их несоответствие традиционным устоям офицерского общест-
ва, приказом разрешалось производить их в чины не выше штабс-
капитана, то есть только в обер-офицеры23. Согласно российскому за-
конодательству, этот чин на военной службе приносил личное дворян-
ство. Доступ в высшее сословие русского общества был открыт практи-
чески для каждого.
Таким образом, многие, начав службу с низов офицерской иерар-
хии, к концу войны «были поручиками и штабс-капитанами, командуя
ротами и батальонами»*24. В целом, как система комплектования офи-
церского корпуса в военное время, школы прапорщиков во многом ока-
зались эффективными. Если в октябре 1914 г, армия насчитывала 38156
офицеров, то к концу 1915 г. произошло увеличение до 58011, а к концу
1916 - до 1152O125.
В ходе войны офицерский корпус целиком преобразился, приобретя,
как и армия, народный характер. Он перестал быть профессионально-
этически отгороженной частью общества. Постепенно старый кадровый
состав, понесший большие потери и потому практически истребленный,
был заменен новым, выпущенным с краткосрочных курсов. Отечественные
специалисты отметили, что к концу 1917 г в большинстве воинских частей
из 100% офицеров 98% были прапорщиками военного времени26.
Таким образом, офицерский корпус не только численно увеличился, но
и перешел на новую систему комплектования - бессословную. Юридически
офицерство продолжало оставаться привилегированным сословием, на деле
же оно состояло из народа, прошедшего ускоренную подготовку.
За короткое время учащиеся-юнкера получали только азы военной
специальности и выходили в армию плохо подготовленными. Это ре-
зультат не только плохой организации учебного процесса, но и отсутст-
вия хороших преподавателей. В основном в школах прапорщиков в ка-
честве педагогов работали офицеры кадетских корпусов и военных учи-
лищ. Фронтовое офицерство всеми силами старалось уклонится от
службы в школах прапорщиков, поэтому туда назначали раненых или
негодных к строевой службе вследствие увечья. Преподавательский со-
став считался хорошим, если хотя бы половина его обладала фронтовым
опытом. Инспекторы отмечали, что «...в полках на их пребывание
(офицеров-фронтовиков — Н./С] в школах смотрят как на отклонение от
133
службы в рядах»27. Не желая терять преподавателей с боевым опытом и
стараясь облегчить их жизнь, военный министр издал приказ о включе-
нии времени, проведенной в школе, в общий срок выслуги офицера.
Школы прапорщиков были нововведением для этого периода. Они
рассматривались как вынужденная и временная мера, связанная с воен-
ной необходимостью. Еще раз следует подчеркнуть, что после войны
намеривались вернуться к старой системе комплектования — военным
училищам. Между тем, школы прапорщиков явились важной ступенью в
истории русского офицерства.
Новые офицеры были людьми совершенно незнакомыми с офицер-
скими традициями и культурой, а также не получили должного воспи-
тания во время обучения. Теперь они должны были освоиться и жить в
совершенно новой для них среде.
Попадая в армию, новоиспеченные прапорщики сталкивались с
кадровыми офицерами. Хотя последних оставалось немного, они счита-
ли себя хранителями и продолжателями традиций русского офицерства,
в основе которых лежала служба стране и престолу. Мировоззрение ста-
рых кадровых офицеров можно выразить словами одного военного жур-
налиста: «...Кто бы воевал, кто обязан подавать пример. Мы, кадровые
офицеры. Государство нас даром учило, ... нам платили жалование, мы
принимали присягу. Наконец, я служу в полку, в котором предки мои
совершали легендарные подвиги, не считаясь ни с временем, ни с пого-
дой, ни с численностью врага. Они были герои духа и долга»28.
Совсем другое дело — молодые прапорщики, прошедшие короткий
курс обучения. Их положение в офицерском обществе определяли не
только профессиональная непригодность, но и полная неподготовлен-
ность к тому, чтобы стать офицером. Здесь следует разделять произве-
денных в офицерский чин на фронте солдат, которые были знакомы с
военным делом, и выпускников школ прапорщиков, в прошлом тыло-
вых солдат, ополченцев и студентов, а также людей со стороны, не
имевших ни малейшего понятия о воинской службе.
Многие из них шли в армию ради карьеры, особенно после прика-
зов военного министра о положении офицеров военного времени при
демобилизации армии. Обладающие хоть каким-нибудь образователь-
ным цензом стремились стать офицерами, чтобы с помощью военной
карьеры завоевать положение в обществе. Именно эти люди составляли
основу многих школ прапорщиков. Их поведение и мироощущение
можно выразить словами одного из юнкеров 3-й Московской школы
прапорщиков: «Подумать только — большинство из нас — народные
учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, крестьяне наравне с
избранным меньшинством — дворянами, профессорами, адвокатами (а
такие были и у нас в школе) станут “ваше благородие”. Есть над чем
подумать... Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво
следим, как они отдают честь»29. Такими молодыми прапорщиками
комплектовался в годы войны офицерский корпус.
134
Это во многом привело к неприятию прапорщиков кадровым соста-
вом армии, «В полках по три-четыре офицера, на которых можно поло-
житься: капитаны и поручики; они командуют батальонами. Остальные —
прапорщики не могут отличить правой руки от левой*, — доносил ко-
мандующему Юго-Западным фронтом генерал П.ИЛечицкий30. Подоб-
ное отношение к новым офицерам происходили из-за противоречий в
подготовке и воспитании кадровых военных и учащихся ускоренных
курсов. Все знания, навыки и общественные нормы, которые раньше
офицеры вырабатывали годами, теперь необходимо было пройти за че-
тыре месяца. Неудивительно, что за такое короткое время будущие ко-
мандиры не успевали освоить даже азы военной науки, «Сегодня на
плацу показали трехдюймовую пушку и сделали из нее выстрел. На этом
закончилось практическое и теоретическое знакомство с артиллерией.
Зато много и усердно занимаемся фортификацией на ,,, классной доске.
Настоящих окопов мы не видели, проволочных заграждений тоже*31.
Во время обучения учащиеся школ прапорщиков практически не
получали боевой подготовки, так как начальство считало, что всему
можно выучиться на фронте, «Вообще стрелковому делу внимания у нас
уделяют очень мало. За четыре месяца было только три стрельбы из
винтовки и одна из револьвера*32.
В подобной ситуации в худшем положении, по сравнению с солда-
тами, находились представители мирных профессий (студенты, рабочие,
учителя), так как получая офицерский чин, они практически не умели
пользоваться оружием. Кроме того, ускоренное обучение не включало
общеобразовательную подготовку офицера, которой уделялось большое
внимание в военных училищах мирного времени. «...Развивать наше
мышление, учить самостоятельно находить ответы на разные “почему” у
нашего начальства не было времени*33.
Сложившаяся в армии обстановка способствовала возникновению
внутреннего конфликта между прапорщиками и старыми кадровыми
командирами. Во многом к этому приводили пробелы и недочеты в сис-
теме ускоренной подготовки. Прошедшие ее молодые офицеры оказы-
вались малопригодными в условиях фронта. Это вызывало у начальства
желание сберечь старые опытные кадры, поэтому сплошь и рядом пра-
порщиков посылали в самые опасные места. В этом смысле весьма по-
казательна судьба сына П.Н.Милюкова - Сергея, погибшего на фронте
в 1915 г. в результате приказов своего начальства. «Генерал Ирманов
был известен своей непреклонной суровостью. Он посылал новоиспе-
ченных офицеров в самые опасные места в первую голову. ...В этот день
тринадцать таких же молоденьких прапорщиков погибли в схватке*34.
Такие случаи приводили к необоснованно большим потерям в
младшем командном составе и во многом являлись причиной увеличе-
ния плохо обученных офицеров. Подобное отношение со стороны ко-
мандования вызывало желание всеми силами остаться в тылу, в запас-
ных частях, лишь бы не попасть на фронт, что еще больше увеличивало
пропасть между офицерами, «Собрали всех офицеров. Надо было из
135
желающих отправиться на фронт выбрать ротного командира. Я был
уверен, что немедленно поднимется лес рук, и, прежде всего, это сдела-
ют прапорщики, давно находящиеся в запасном батальоне. Ничего по-
добного не произошло, хотя командир батальона несколько раз обра-
щался к wгосподам офицерам”»35. Причину такого странного положения
новых офицеров следует искать в общей ситуации, сложившейся в ар-
мии на протяжении двух лет войны.
В школах прапорщиков, рассматриваемых как временное явление,
подготовке кадров на офицерские должности, а тем более их отборке,
уделялось мало внимания. Когда же офицеры военного времени оказа-
лись включенными в армейскую иерархию, то выяснилось, что они мало
соответствуют своему назначению. Юридически входящие в офицерский
корпус они не могли главную задачу: командование войсками, что не-
однократно отмечали кадровые офицеры, «Новые офицеры ускоренных
производств, не получившие военного воспитания, чуждые воинского
духа, воспитателями солдат быть не могли. Они могли столь же красиво,
как и кадровые офицеры, умирать за честь родины и родных знамен, но
оторванные от своих занятий и интересов, глубоко чуждых духу армии,
с трудом переносили неизбежные лишения боевой жизни: ежеминутную
опасность, голод, холод, грязь, они быстро падали духом, тяготились
войной и совершенно были неспособны поддержать своих солдат»36.
Наиболее жестким отношение к таким офицерам было в гвардей-
ских полках, сумевших в условиях войны сохранить свои старые тради-
ции. Анализ протоколов офицерских собраний лейб-гвардии Волын-
ского, Литовского и Гренадерского полков позволяют выявить следую-
щую тенденцию. Каждый новоприбывший офицер, в том числе и пра-
порщики, сперва состоял приписанным к войсковой части, то есть вы-
полнял все функции офицера, участвовал в боях, но не числился в спи-
сках полка. По истечении определенного срока офицерское собрание пол-
ка решало вопрос о соответствии кандидата офицерскому званию и остав-
ляло за собой право принять его в состав полка или же исключить37. По-
добные факты отмечает в своих записках генерал А.И.Деникин, занимав-
ший в 1916 г. должность генерал-кваргирмейстера штаба Юго-Западного
фронта: «Помню, когда после тяжелых боев на фронте Особой [в состав
которой входили гвардейские полки — Н.КД и 8 армий, генерал А.М.Кале-
дин настоял на укомплектовании гвардейских полков несколькими выпуск-
никами ускоренных курсов. Офицеры эти, неся наравне с гвардейцами тя-
желую службу, явились в полках совершенно чужеродным элементом и не
были допущены по-настоящему в полковую среду*3®.
С течением времени среди выпускников школ прапорщиков стали по-
являться совершенно не годные к службе люди. Вследствие этого особое
внимание высшее командование уделяло вопросу соотношения учащихся
временных школ их будущему званию. Примером может служить один из
приказов командующего Кавказской армией Великого князя Николая Ни-
колаевича от 20 декабря 1915 г., в котором особое внимание уделялось по-
ложению, сложившемуся в школах прапорщиков. В нем отмечалось, что
136
молодые офицеры избегают отправки на фронт, причем «...просьбы эти
всегда мотивируются расстроенным здоровьем, либо слабостью сердца и
легких, мешающей нести службу в горах, что нередко подтверждается при-
лагаемыми к ходатайствам удостоверениями врачей.
Равным образом замечено, что школы прапорщиков иногда выпус-
кают лиц уже опороченных судом или с предосудительной нравственно-
стью (что в офицерском корпусе мирного времени считалось совершен-
но недопустимым). В виду сего приказываю ни под каким видом не
принимать в школы прапорщиков лиц, страдающих болезнями, ме-
шающими несению строевой службы, или опороченных по суду и обла-
дающих недостаточной нравственной устойчивостью»39.
Вполне очевидно, что подобный уровень морали и образования у
новых офицеров-прапорщиков способствовал неприятию их со стороны
кадровых офицеров и подчиненных солдат. Отношение кадровиков к
новопроизведенным прапорщикам четко выражают слова из записан-
ного фронтовым журналистом диалога: «Как вы смеете, прапорщик,
меня учить! Щенок! Мальчишка! Кадетик! Фунт соли солдатской не
съел, а лезет учить старых боевых офицеров!»40 Подтверждение подоб-
ного отношения можно встретить в воспоминаниях генерала
А.И.Деникина, отмечавшего: «Эта замкнутость поставила офицерский
корпус в очень тяжелое положение во время мировой войны, опусто-
шившей его ряды... Офицерство дралось и гибло с высоким мужеством.
Но наряду с доблестью, иногда с рыцарством, в большинстве своем в
военной и гражданской среде оно сохраняло кастовую нетерпимость,
архаическую классовую отчужденность и глубокий консерватизм»41.
Это отторжение возникло в силу того, что выпускники временных
учебных заведений изначально не принадлежали к офицерскому обще-
ству. Они не воспринимали его традиций, законов, культуры, были чуж-
ды принципам военной жизни. Конечно, в мирное время в офицерском
корпусе было много представителей недворянского происхождения. Од-
нако они получали в военных училищах надлежащее воспитание и обра-
зование, которые готовили их к военной профессии. Им внушали мно-
гие установки офицерских взаимоотношений, которым те следовали на
протяжении дальнейшей службы. Во время войны все выглядело иначе,
и профессия офицера стала во многом средством улучшения обществен-
ного положения. Поэтому, даже надев погоны, новые люди не могли
стать полноправными членами офицерского общества. Многие правила
офицерской жизни не распространялись на прапорщиков.
Им даже было отказано в дуэлях, которые на протяжении веков бы-
ли связаны с понятиями долга и чести. По мнению многих командиров,
новоиспеченные прапорщики ускоренных курсов не попадают под эти
категории, как не пользующиеся правами действительной службы. «К
черту дуэль. Вызовет меня какой-то дурак, мальчишка, которого просто
ремнем выдрать нужно, а я, чтобы не прослыть трусом, должен с ним
стреляться»42. До войны все офицеры имели право на дуэль как исклю-
137
чительное средство решения вопросов, в которых задета честь. Теперь
же она стала привилегией старого кадрового состава.
Другой причиной взаимного отчуждения, возникшего среди офицерст-
ва в военные годы, была неготовность молодых офицеров к командованию
нижними чинами. Почти вся русская армия нуждалась в грамотных офице-
рах-инструкторах, которые смогли бы сплотить отдельных людей в военной
форме в единые отряды. Хотя программы школ прапорщиков несколько раз
менялись, качество выпускников по-прежнему оставалось низким, и эта
проблема так и не была решена в годы войны: «...Главное — отсутствие
крепких духом офицеров-инструкторов. Последние набирались или из ста-
риков, или из зеленой молодежи, которых самих надо было учить военному
делу. Особенно резко эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убы-
ли кадровых элементов были особенно высоки*43.
Плохая подготовка и неумение общаться с подчиненными приводили к
отрицательному отношению к прапорщикам среди нижних чинов. Они
тоже были частью традиционной армии, как кадровые, так и призванные из
запаса. Для них офицеры отличались от прочей армейской массы получен-
ным образованием и благородным происхождением. Прапорщики военного
времени не отвечали этим качествам. Они получили поверхностное образо-
вание и не умели командовать. Многие из них были в прошлом солдатами,
что вызывало еще большое раздражение у нижних чинов.
Эго можно установить по характеристикам, даваемым офицерам-
прапорщикам в солдатских письмах и фронтовом фольклоре. «Всего более
угнетает, что старыми солдатами командуют выскочки-офицеры. Солдат
они не понимают, или понимают, а забот не видно*44. Кроме того, солдат
угнетало то, что офицерская молодежь, не воспринимая порядков и культу-
ры нового для них армейского общества, пытается утвердить себя в нем
через грубое отношение к подчиненным, что ранее было недопустимо. Если
вспомнить, каким способом отбирались из воинских частей кандидаты на
учебу, станет ясно, что это был далеко не лучший элемент.
Солдаты считали обидным подчинение не опытным командирам, а
плохо обученным прапорщикам. Подобное отношение касалось, в пер-
вую очередь, выпускников ускоренных курсов, находившихся в более
трудных условиях. Оторванные войной от привычных занятий, они по-
падали в новый, непонятный для них мир. Не зная его законов, плохо
подготовленные к восприятию условий войны, они не могли найти об-
щий язык ни с другими офицерами, ни со своими солдатами. Многие
прапорщики стремились соединиться с солдатской массой, находясь на
одном с ней уровне.
Этим они пытались разрушить барьер, разделявший офицерство и
солдат, остававшийся нерушимым, не смотря на различные социальные
изменения, произошедшие в русском обществе в начале века и в период
Первой мировой войны. Новые офицеры всячески подчеркивали, что
имеют социальный статус одинаковый с солдатами, что считалось недо-
пустимым в традиционном офицерском обществе.
138
Новоиспеченные офицеры не представляли, в каком мире они ока-
зались, одев новые погоны. Они не были готовы командовать, прини-
мать ответственные решения, то есть выполнять функции командира, к
выполнению которых готовили в традиционных военных училищах.
Следует отметить, что для самих солдат новые офицеры отнюдь не
отождествлялись с военным сословием. Плохая подготовка и неумение
обращаться с подчиненными приводили к отрицанию по отношению к
прапорщикам со стороны нижних чинов. Солдаты тоже были частью
традиционной армии, как кадровые, так и призванные из запаса. Ко-
мандиры для них отличались от общей солдатской массы полученным
образованием и благородным происхождением, что отражалось в обра-
щении к офицерам: «ваше благородие», «ваше высокоблагородие». Пра-
порщики военного времени не отвечали этим качествам. Они получили
поверхностное образование и не умели командовать.
Поведение молодых прапорщиков на фронте было объектом многих
солдатских шуток и рассказов. Причем высмеивалось не наличие знаний
как таковых, а неумение и нежелание ими пользоваться. Это был свое-
образный акт недоверия к молодым офицерам, который, в принципе,
был недопустимы в условиях фронта.
Интересно, что подобным испытаниям и насмешкам подвергались
именно окончившие школы прапорщиков. Выпускники ускоренных
курсов при военных училищах находились в глазах старых офицеров,
считавших, что имя учебного заведения говорит само за себя, в более
выгодном положении. Что же касается солдатской массы, то в ней осо-
бенно ценились произведенные в офицерский чин за отличие. Как пра-
вило, это было награждение георгиевским крестом, резко поднимавшем
общественный статус его владельца.
Постепенно, к концу 1916 г., офицерский корпус и русская армия
приобрели новые черты. Особенно это коснулось офицерского корпуса,
наиболее пострадавшего от потерь. Попытки восполнить эти потери
приводили к ухудшению качества состава корпуса, что сразу сказыва-
лось на боеспособности армии.
1 Российский государственный воен но-исторический архив (далее — РГВИА).
Ф. 1. Оп. 2. Д. 1011. Л. 9.
2 Там же. Л. 10.
3 Там же. Л. 14.
4 Там же. Табл. 26.
s Там же. Табл. 24.
6 Там же. Л. 20.
7 Там же. Л. 19.
s Там же.
9 Там же. Л. 21.
ю Там же,
11 РГВИА Ф. 1. Оп. 2. Д. 1011. Л. 23.
12 РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1209. Д 1210. Д 1011.
13 РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2165. Л. 12.
139
14 Кавтарадзе А*Е Военная интеллигенция и революция // Интеллигенция и
революция. XX век. М., 1985. С. 12.
РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2165.
,6 Там же.
17 Приказы ло Военному ведомству. СПб., 1915. № 110. 05.03.
|в Там же.
19 РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1210. Л. 12.
30 РГВИА. Ф. 2000. On. 3. Д. 2175. Л. 195.
21 Брусилов А , А Мои воспоминания. М., 1924. С. 135.
22 РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2175. Л. 196.
23 РГВИА, Ф. 1. Оп. 3. Д. 2175. Л. 201.
24 Кавтарадзе А.Г Указ. соч. С. 26.
23 РГВИА. Ф. 1.0л. 2. Д. 1210. Л. 12.
26 Кавтарадзе А. Г Указ, соч, С. 27.
27 РГВИА. Ф. 1. Оп. 3. Д. 2165. Л. 29.
28 Арамлиев В.В. В дыму войны. (1914-1917). М., 1930. С, 34.
29 Герасимов М.В. Прапорщики приезжают в полк // Военно-исторический жур-
нал. М.> 1964. № 6. С. 72.
30 Брусилов А.А. Указ. соч. С. 126.
31 Герасимов М.В. Указ. соч. С. 72.
32 Там же.
33 Там же.
34 Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1990. С. 147,
35 Василевский А.М. Дело всей жизни. М., 1974. С. 19.
36 Врангель ГЕН. Воспоминания (ноябрь 1916 - ноябрь 1920). М., 1991. Т. 1. С. 6.
37 РГВИА. Ф. 2573. Оп. 1.Д. 2215; Ф. 2575. On. I . Д. 1112; Ф. 2579. On. 1. Д. 2025.
38 Деникин А.И. Очерки русской смуты // Вопросы истории. М., 1990. № 4. С. 127.
39 РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2219. Л. 324.
40 Арамлиев В. Указ. соч. С. 131.
41 Деникин А.И. Указ. соч. С. 123.
42 Арамлиев В. Указ. соч. С. 172.
43 Врангель П.Н. Указ. соч. С. 7.
44 Милоствова ЕВ. Солдатские письма. Казань, 1917. С. 42.
Р.Г.Гагкуев
ПСИХОЛОГИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ КОМАНДНОГО
И РЯДОВОГО СОСТАВА И ПОЛКОВЫЕ ТРАДИЦИИ
ЧАСТЕЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ
(НА ПРИМЕРЕ «КОРЕННЫХ» ПОЛКОВ)
Вопросы психологии взаимоотношений внутри боевых частей белых
армий и сложившиеся в них полковые традиции не являлись ранее
предметом специального изучения* Между тем, их раскрытие позволяет
во многом под другим углом посмотреть на те изменения, которые про-
исходили внутри белых частей, на их эволюцию, и одновременно лучше
понять причины поражения Белого движения. Собственно, изучение
психологии взаимоотношений непосредственно внутри боевых частей
белых армий и внимательное отношения к сложившимся в них полко-
вым традициям дает наглядный портрет тех, кто воевал на стороне рус-
ской контрреволюции, и представление о том, насколько эти люди от-
личались от офицеров и солдат Русской императорской армии.
Выделить хронологически какие-либо особые этапы в психологии
взаимоотношений командного и рядового состава для всего Белого дви-
жения представляется крайне сложным. В то же время, для отдельных
формирований это представляется вполне осуществимым.
Наиболее показательными в этом свете представляются т.н. «цвет-
ные» («коренные») части юга России. Как известно, «цветными» имено-
вались части, получившие именное шефство генералов Л.Г.Корнилова,
СЛ.Маркова, М.ГДроздовского и М.В.Алексеева, и в элементах формы
которых присутствовали яркие цвета, отличающие их от остальных бе-
лых формирований. К их числу относились: Корниловский Ударный, 1-й
Офицерский генерала Маркова, 1-й Стрелковый генерала Дроздовского
и Партизанский генерала Алексеева полки. Впоследствии были сформи-
рованы 2-й и 3-й (у Алексеевцев только 2) одноименные с «коренными»
полки и образованы одноименные дивизии и артиллерийские части* По
сути, это были первые белые формирования не только на юге, но и в
России в целом* Доля офицерства в этих частях была существенно вы-
ше, чем в других частях Добровольческой армии, и это делает их рас-
смотрение более привлекательным.
Условно, можно выделить три основных периода в эволюции пси-
хологии взаимоотношений и полковых традиций, влияние на которые в
большой степени оказало изменение как всего социального состава бе-
лых армий, так и социального состава офицерства1.
Первый период хронологически охватывает время от зарождения
первых добровольческих частей на юге России до конца 1918 г*, и свя-
зан с 1-м и 2-м Кубанскими походами. В это время происходит станов-
ление Белого движения, его организационное оформление. Собственно
весь данный этап характеризуется «добровольчеством», как основным
141
способом комплектования, оказавшим большое влияние на сложившие*
ся взаимоотношения. Именно в первый год войны были заложены те
основы взаимоотношений и полковых традиций, которые в той или
иной степени сохранялись в ходе всей войны.
Офицерство, являвшееся в этот период основой социальной базы
армии, составляло в первой половине 1918 г, большинство личного со-
става «цветных* частей. Это обстоятельство во многом определило сло-
жившиеся взаимоотношения между рядовым и командным составом и
полковые традиции.
На первом этапе командный и рядовой состав в равной степени пе-
реносили тяготы, выпавшие на Добровольческую армию в ходе 1-го и 2-го
Кубанского походов. Обусловлено это было самим составом полков: в
качестве рядовых нередко находились полковники, руководили которы-
ми младшие по званию. Состав армии в этот период был в подавляющей
степени добровольческим, и не было того отчуждения, которое позднее
возникло по отношению к вновь прибывшим мобилизованным офице-
рам и рядовым. В такой ситуации большая дистанция между чинами
была невозможна, а боеспособность частей при этом существенно по-
вышалась. Относительно малая численность привела к тесной спайке и
особым взаимоотношениям между рядовым и командным составом вы-
ражавшейся в равном перенесении тягот, участию командиров в бою,
упрощенной связи между штабами и подчиненными.
Одной из особенностей, сложившихся в этот период, было мнение
личных составов исследуемых полков, благодаря своим боевым заслугам
считавших себя способными для выполнения самых сложных заданий и
оставлявших за собой право иметь собственные суждения о своих ко-
мандирах — достойны или не достойны они управлять палками.
Так, например, чины 1-го Офицерского генерала Маркова полка,
при назначении в их часть нового командира — бывшего начальника
штаба 1-й пехотной дивизии Добровольческой армии полковника Гене-
рального штаба В.ИТейдемана, считали для себя возможным определять -
достоин он или нет командовать их полком2. Корниловцы, после гибели
при штурме Екатеринодара их первого командира полковника
М.О.Неженцева, достаточно настороженно относились к назначенному
командиром в их полк полковнику А.П,Кутепову, вышедшему к тому же
из Гвардии, Первоначально со стороны чинов полка существовало даже
определенное отчуждение к Кутепову, ставшему впоследствии одним из
символов Белого дела, - отчуждение, которое он сумел преодолеть бла-
годаря уверенному руководству3.
Складывается и еще одна из полковых традиций - традиция вы-
движения на командные должности офицеров, прошедших школу 1-го и
2-го Кубанских походов, более младших по чину, чем имеющиеся зачас-
тую в резерве Добровольческой армии и Вооруженных сил юга России
(ВСЮР), но известных своими боевыми заслугами уже в ходе граждан-
ской войны - так называемых «офицеров-первопоходников», которые
142
составили большую часть командиров полков, батальонов и рот в Доб-
ровольческой армии4.
Однако в ходе 1-го и особенно 2-го Кубанских походов численность
офицерства начинает стремительно падать — сказываются огромные
потери, которые несут части Добровольческой армии в ходе ожесточен-
ных боев лета-осени 1918 г.
Постановка перед белыми армиями юга России общероссийских целей
приводит к изменению социального состава полков. Вместе с началом про-
ведения мобилизаций и численного роста частей белых армий, начиная со
второй половины 1918 г,, особые взаимоотношения между командным и
рядовым составом начинают постепенно утрачиваться. Исключение состав-
ляет лишь непосредственное участие командиров полков в боевых действи-
ях, многие из которых были в начале войны ротными и батальонными ко-
мандирами, Носителем сложившихся полковых традиций в большей степе-
ни продолжают оставаться офицерские роты «коренных* полков. Помимо
изменения социального состава этому способствовали и большие потери
среди офицерства, определявшего «лицо* исследуемых полков.
Второй период хронологически охватывает 1919 год. На его протя-
жении, вместе с общим изменением социального состава, происходит
постепенное ослабление сложившихся взаимоотношений и полковых
традиций. Главным образом это касается рядовых, численный рост ко-
торых приводит к постепенному изменению социального состава
«коренных* полков. Офицерские кадры, ранее составлявшие от 50 до
30%, сократились максимум до 25% в рамках полков,
О подобной тенденции свидетельствуют архивные данные. Согласно
приказам по 1-му Офицерскому генерала Маркова полку за период с 5
(18) июля по 13 (26) августа 1919 г, из общего пополнения полка в 1870
чел,, офицеры всех уровней составляли 330 чел, (18%)5, Во вновь обра-
зованных 2-х и 3-х «коренных* полках процент пополнения офицерами
был еще меньшим. Так, при образовании 2-го Офицерского генерала
Маркова полка, из 759 чел,, выделенных первоначально на его образо-
вание из 1-го полка и его запасных частей, общее количество офицеров
составляло всего 69 чел,6.
Большой процент потерь в полках (и среди офицеров, и среди рядо-
вых) приводил к тому, что вновь прибывший личный состав не успевал
воспринимать существовавшие в полках традиции. Сказывалось и сни-
жение качества пополнения - много было пленных красноармейцев и
мобилизованных, при общем сокращении доли добровольцев.
Кроме того, изменился сам состав офицерства. Начиная с 1919 г,,
это в большей степени мобилизованные, а не добровольцы. Изменение
принципа привлечения офицеров в армию с добровольческого на моби-
лизационный с конца 1918 г, не привело ни к численному росту офи-
церства, ни к его моральному подъему. Помимо этого значительное ко-
личество командного состава «цветных* полков было выделено на фор-
мирование новых одноименных номерных частей, что, безусловно, ос-
лабило офицерские кадры.
143
Тем не менее, именно эти офицерские кадры остаются главными носи-
телями полковых традиций, а вместе с ними и определенной психологии
взаимоотношений. Традиция выдвигать на командные должности собствен-
ные кадры из «первопоходников» приводит к самоизслированности и замк-
нутости «цветных» полков от назначения в них командиров «со стороны».
Офицерские кадры полков (среди старших офицеров на протяжении
войны всегда сохранялось достаточное число «первопоходников») счита-
ли, что возможность командовать ими необходимо «заслужить» особен-
ными заслугами, которые поставили бы назначаемого в их полки ко-
мандира в равное с ними положение, особенно если таковой не участво-
вал в Белом движении с самого начала. Мобилизованные офицеры
должны были доказывать свою состоятельность перед уже существую-
щими группами «первопоходников».
Отсюда, как пример, — непринятие офицерами-марковцами пол-
ковника Генерального штаба А.С.Сальникова, своими методами коман-
дования вызвавшего недовольство офицерского состава полка. В итоге
офицеры сумели добиться его замены на своего «офицера-первопоход-
ника» — полковника А.Н.Блейша7. Таким образом, введение в «цветных»
полках методов управления, несоответствующих сложившимся традици-
ям, и назначение командиром полка человека, не пользующегося дове-
рием личного состава, могло привести к открытому недовольству.
Из 43-х командиров трех марковских и трех корниловских полков
только о семи можно точно сказать, что они не были в полках до своего
назначения (большинство из них были назначены в 1918 г.)8. Остальные
либо были в своих частях с момента их формирования, либо находились в
их рядах минимум около полугола, во многих случаях на низовых должно-
стях. При этом тенденция назначения на командные должности в
«цветных» полках собственных офицеров нашла свое выражение в посте-
пенном разрушении прежней иерархии по «чинам» и ее замене на новую,
сложившуюся уже в условиях гражданской войны, — по «должностям», по-
лучение которых зависело почти исключительно от добровольческого стажа
и только позднее закреплялось производством в соответствующий чин9.
Если в 1918 году «коренные» части возглавляют, главным образом, ко-
мандиры, выдвинувшиеся еще до и в ходе Первой мировой войны, и за-
кончившие ее в чинах генералов и полковников, то в 1919-1920 гг. полки в
большинстве случаев возглавляют офицеры, выдвинувшиеся непосредст-
венно в ходе гражданской войны, закончившие мировую войну в чинах
поручиков, капитанов, штабс-капитанов, реже — подполковников и пол-
ковников. Во многом этому способствует замкнутость «цветных» полков, их
«отказ» от принятия назначенных командованием «чужих» командиров.
Об этом наглядно свидетельствуют данные о чинах командиров,
возглавлявших три Марковских и три Корниловских полка в изучаемый
период: в 1918 г. - 12 чел., из которых: 9 полковников, 2 генерал-
майора и 1 генерал-лейтенант; в 1919 г. — 17 чел., из которых: 1 есаул, 7
капитанов, 1 штабс-капитан и 8 полковников; в 1920 г. — 14 чел., из
которых: 2 поручика, 4 капитана, 1 штабс-капитан, 3 подполковника,
144
2 полковника и 2 генерал-майора. Общее соотношение за всю войну
составляет: 1 есаул, 2 поручика, 11 капитанов, 2 штабс-капитана, 3 под-
полковника, 19 полковников, 4 генерал-майора и 1 генерал-лейтенант.
При этом следует отметить, что во главе корниловцев за всю войну не
было ни одного генерала.
Как видим, в начале войны во главе полков стояли командиры чинами
не менее полковника. В дальнейшем командные посты в большинстве слу-
чаев занимают обер-офицеры, выдвинувшиеся на первые роли в ходе граж-
данской войны, во многом за счет «добровольческого стажа» — участия в
1-м и 2-м Кубанских походах. В полках не оставалось чинов старше пол-
ковников (во многих и ниже), и командирами полков становились вчераш-
ние поручики и капитаны, производимые с назначением в более высокие
звания. Этому способствовала самоизолированность и замкнутость
«цветных» полков старавшихся не принимать командиров «со стороны».
Об этом, в частности, писал А.И.Деникин: «...“старые” части весьма
неохотно мирились с назначениями начальников со стороны, выдвигая
своих молодых, всегда высоко доблестных командиров, но часто мало-
опытных в руководстве боем и в хозяйстве и плохих воспитателей части.
Тем не менее, жизнь понемногу стирала старые грани, и на всех ступе-
нях служебной иерархии появились лица самого разнообразного слу-
жебного прошлого...»10.
Возглавивший в августе 1920 г. 2-й Марковский полк генерал-майор
Г.К.Гравицкий (до этого командовал Сводно-Стрелковым полком) пи-
сал о замкнутости «коренных» полков: «В армии царила своеобразная
дисциплина, носившая специфический «добровольческий» характер. В
смысле назначений на командные должности существовала преемствен-
ность власти, независимо от старшинства и способностей назначаемого,
важна была санкция и сочувствие той части, где имелась вакансия.
Вновь пребывающие в армию офицеры, независимо от чина и возраста,
назначались в офицерские роты, отдавались под команду неопытных и
молодых офицеров, но имеющих солидный добровольческий стаж, ко-
торые прямо издевались над попавшими к ним под команду, упиваясь
неограниченной властью и безнаказанностью. Все это, конечно, не спо-
собствовало симпатии вновь вливающихся в армию офицеров. Офицеры
«цветных» частей третировали старших офицеров других дивизий, что
вызывало вражду между теми и другими. Высшие начальники были бес-
сильны бороться с этим... процессом...»11.
Здесь необходимо сказать об общем изменении социального состава
офицерства в ходе гражданской войны, начавшегося еще в годы Первой
мировой. Командиры, возглавившие полки в 1919-1920 гг., были в ос-
новном офицерами, прошедшими обучение в школах прапорщиков и
вышедшими на фронт в 1916-1917 гг., добровольцами, прапорщиками,
поручиками, — т.н. «офицерами-разночинцами». Многие из них получи-
ли офицерские чины только в 1917 г. Но именно эти офицеры вынесли
на себе всю тяжесть гражданской войны в составе белых армий12.
145
В этом свете показательны сведения, приводимые автором Корнилов-
ской полковой истории Левитовым, о пополнении 1-го Корниловского
полка в Харькове офицерами и самом составе этого офицерства: «Много
офицеров было из народных учителей, землемеров Харьковской землеуст-
роительной комиссии, артистов театра Корш, студентов, техников, служа-
щих земских управ, учителей городских училищ, семинаристов.,. Все то, что
в первую мировую войну приняло на свои плечи офицерские места после
первого кровавого года войны, когда кадр мирного времени был уничтожен.
Вся эта молодая Россия, ... призванная в армию начиная с 1914 года, окон-
чив школы прапорщиков и военные училища, довела войну... и в револю-
цию образовала то, что называлось Белой Армией»13.
В качестве примера, характеризующего офицерство периода граж-
данской войны, можно также привести высказывание Б. Павлова, нахо-
дившегося в составе Алексеевского партизанского полка: «Борьба... с
большевиками всей своей тяжестью легла на плечи рядового офицерст-
ва; даже не кадрового, таковое было выбито во время Мировой войны, а
тех, кто пошел на войну из школ прапорщиков, т.е, вышедших в своей
массе из рядов русской интеллигенции...»14
С изменением социального состава полковые традиции постепенно
начинают утрачиваться и существенно ослабнут в третий период, охва-
тывающий 1920-Й год, когда исследуемые полки будут мало чем отли-
чаться от других частей Русской армии генерала П.Н.Врангеля.
В ходе последнего периода была утрачена прежняя роль командиров
полков в полковой жизни. Из всех полковых традиций сохраняется непре-
менное участие командиров в боевых действиях. Основными причинами
подобных перемен были: общий ход гражданской войны, наступивший в
ней «коренной перелом» и продолжение изменение социального состава
полков, которые перестают быть «офицерскими* и «добровольческими»
даже по своим названиям15. Большое значение сыграли и огромные потери
среди офицерских кадров, бывших основным носителем полковых тради-
ций и особой психологии взаимоотношений, а также «распыление» офице-
ров из «коренных* полков, их перевод во вновь формировавшиеся и дейст-
вующие полки, а также запасные батальоны. В конце войны уже не было
прежней «спайки» командного и рядового состава — сказывалась замкну-
тость офицерских подразделений. Носителем особых взаимоотношений и
полковых традиций оставались лишь отдельные части — офицерские роты.
И хотя во многих воспоминаниях белых офицеров приводятся сви-
детельства о близости офицерского и рядового составов, состоящего
главным образом из бывших красноармейцев, едва ли подобные взаимо-
отношения могли носить в 1920 г. распространенный характер, - слиш-
ком большим был процент пленных красноармейцев и мобилизованных,
и слишком малый срок они находились в составе своих частей, чтобы
эти отношения приобрели устойчивый характер.
Показательно здесь высказывание генерала Стогова, приводимое авто-
ром «Материалов к истории Корниловского ударного полка» М.НЛевито-
вым, объясняющее, по его мнению, повышенную боеспособность
«цветных» полков, даже при их массовом пополнении пленными: «Причина
146
этого**, доблесть всего офицерского состава, наличие таких частей, как
офицерские полки и роты, служившие во всем примером, и наконец осо-
бый уклад жизни, до предела сближавший офицера с солдатом***»16.
Подводя итог, можно сказать, что «цветные» части, с момента их
создания до эвакуации из Крыма, прошли большой эволюционный
путь. Вместе с эволюцией личного состава полков изменялись и отно-
шения внутри них* * Изменения, произошедшие в «цветных» частях, в
целом характерны для всех белых частей юга России, с возможными
оговорками на специфику (казачьи, национальные и другие формирова-
ния), и затронули как количественную, так и качественную сторону*
«Цветные» части в конце войны уже мало чем напоминали себя же об-
разца первой половины 1918 года*
1 Об изменении социального состава Белых армий юга России см.: Цветков
В.Ж. Белые армии юга России. 1917-1920 гг. М , 2000; Гагкуев Р.Г. К истории
Марковцев // Марков и марковцы. М., 2001. С. 435-438.
2 Павлов В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне
1917-1920 гг. Париж, 1962* Т* L С. 350-351*
3 Критский МЛ. Корниловский ударный полк* Париж, 1936. С* 94-95.
4 Эту особенность в частности отмечает С В. Волков См*: Волков С. В. Белое
движение в России: организационная структура* М., 2000* С* 14,
5 Российский государственный военный архив (далее - РГВА)* Ф. 39689. On* I*
Д. 12* Приказы № 116-155 (5 (18) июля — 13 (26) августа). Подсчет автора*
6 РГВА. Ф. 39689. On. 1. Д* 12* Лл. 26, 102, 116, 141, 118-123, 152, 165, 170 об*
Подсчет автора*
7 Павлов В.Е. Указ* соч. Т* 1* С* 357-358, 368; Т* 2. Париж, 1964* С. 10, 17-19.
* Подсчет автора. См*: Гагкуев АГ К истории Марковцев // Марков и марков-
цы* М., 2001. С. 449-455*
9 Абинякин А.Р. Офицерский корпус Добровольческой армии: социальный со-
став, мировоззрение. 1917-1920 гг. Автореф* канд* дисс* Орел, 2000. С* 16*
10 Деникин А.И Национальная диктатура и ее политика // Деникин* Юденич*
Врангель* М., 1991* С. 58.
11 Гравицкий Ю. Белый Крым (1920 год)* // Военная мысль и революция. Кн. 2*
М*, 1923* С. 105*
!3 Аналогичные процессы происходили и в Сибири. В.М.Войнов приводит в своей
статье данные Г.Х Эйхе, согласно которым к июлю 1919 г. кадровых офицеров
(производства до 1915 г*) на Урале и Сибири насчитывалось около 1000 чел*, а ос-
новную массу командного состава — 16000-17000 чел., составляло офицерство
1916 г* производства и позднее* См*: Войнов ВМ. Офицерский корпус Белых ар-
мий на Востоке страны (1918-1920 гг*) // Отечественная история* 1994, № 6* С* 58.
Аналогичные цифры приводит Е.В*Волков — кадровые командиры в армиях ад-
мирала А. В. Колчака составляли не более 1800 чел*, или 6%. См : Волков ЕЛ
Офицерский корпус вооруженных сил адмирала А*В.Копчака* Авггореф* канд.
дисс. Челябинск, 2000* С* 13.
13 Левитов М.Н. Материалы к истории Корниловского ударного полка. Париж,
1974* С* 305.
14 Павлов Б. Первые четырнадцать лет. М., 1997* С* 99.
IS 28 апреля (11 мая) 1920 г*, после переименования генералом П.Н.Врангелем
ВСЮР в Русскую армию, «цветные» части утрачивают приставки «офицерские» и
«добровольческие», что реально отражает их состав в это время*
16 Левитов М.Н. Указ* соч* С* 43-44*
С.Н. Щеголихина
«ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА...»; АМЕРИКАНСКИЕ ОФИЦЕРЫ
ПЕРИОДА ВЬЕТНАМСКОЙ ВОЙНЫ
Можно считать, что американская война во Вьетнаме началась в
Версале летом 1919 г. Молодой, 29-летний парикмахер Нгуен Тат Тхань,
более известный под именем Хо Ши Мин, вдохновленный идеями аме-
риканского «миротворца» президента В.Вильсона, обратился к послед-
нему за содействием в череде многих других, жаждущих справедливости.
Идея вьетнамца была проста — равные права вьетнамского народа с
другими нациями и уничтожение принудительного труда в его стране.
Но, занятый делами мирового масштаба, американский президент не
принял Хо Ши Мина, Обиженный вьетнамец обратился за помощью к
советскому правительству, также провозглашавшему принцип права
наций на самоопределение («Декрет о мире», «Декларация прав трудя-
щегося и эксплуатируемого народа», др.)1 Большевики оказались более
внимательными к нуждам маленького колониального народа.
Вряд ли американские офицеры периода Первой мировой войны
предполагали, что их детям и внукам придется отвечать за недальновид-
ность президента — профессора.
Вьетнамская война, как и любое кризисное событие человеческой
истории, сразу же привлекла внимание историков, журналистов, писа-
телей и т.п. Интерес не иссякает до сих пор. За 15 лет, прошедшие с
окончания войны, было опубликовано более 1000 книг. Только во вто-
рой половине 1990-х гг. было дополнительно опубликовано 750 произ-
ведений2* Сотни мемуарных записей, газетных статей, фильмов, комик-
сов, постеров, политических речей, художественных выставок, сборни-
ков стихов, диссертаций и т, п, в той или мере касались проблемы вьет-
намской войны3.
Вьетнамские события рассматривались и рассматриваются с различ-
ных точек зрения — внутренней и внешней политики, отношения к ней
различных социальных слоев, ведения военных действий и т.д. Можно
решать, выиграли или проиграли США от участия во вьетнамском про-
тивостоянии, кто виноват и кто оказался прав. Но надо помнить, что,
прежде всего, это была война, и потому самым главным действующим
лицом являлся профессиональный военный. Он сам, его отношение,
настрой, мысли, чувства, поведение сделали войну такой, какой она
была. Поэтому исследование офицерского корпуса американской армии
периода Вьетнамской войны представляется важным и поможет лучше
понять противоречивый период истории США в XX веке.
Кто составлял офицерский корпус американкой армии того време-
ни? Каков был социальный состав офицерства? Каково было их отно-
шение к происходящим событиям? Как на них повлияла война, как
:ложилась их судьба в дальнейшем?
148
Офицеры Вьетнамской войны были представлены тремя поколе-
ниями военных, различия между которыми были существеннее, нежели
общие черты. Они жили каждый в «другой стране».
Высший и старший офицерские составы были представлены поко-
лением, родившимся в 1910—1920-х гг. и сделавшим карьеру в межвоен-
ный период. Вторая мировая война была для них красивым аккордом в
карьере, принесшим дубовые листья или большие звезды на погоны. В
июле 1967 г. на действительной военной службе было 1289 генералов и
адмиралов (487 сухопутных, 425 - ВВС, 302 - ВМС, 75 - морской пехо-
ты). Четверть из них занимала различные должности в аппарате мини-
стерства обороны, в других военных учреждениях, а три четверти — на
действительной службе4.
Среднее офицерство представляли молодые выпускники военных
училищ и призывники военного времени. Их средний возраст составлял
40 лет, срок службы около 18. Во Вьетнамскую войну они получили
прекрасный шанс в раннем возрасте командовать армиями и получить
звезды. Наконец, третья группа — лейтенанты и младшие лейтенанты —
это люди, родившиеся в 1940-х гг., воспитанные в атмосфере военного
времени (американского образца), поступившие на военную службу в
разгар новой формы войны — холодной.
То есть, для одних война во Вьетнаме стала досадным препятствием
для блестящего триумфального завершения карьеры; для других — шан-
сом для быстрого роста, упущенным по молодости во Второй мировой
войне; для третьих — первым самостоятельным шагом в военной между-
народной политике, поиском смысла жизни, проверкой характера.
Различия между группами офицеров основывались также на месте их
службы. Одни действительно находились в полевых условиях или на верто-
летах обслуживали части, расположенные в джунглях (войну так и называли
«вертолетной», ибо это средство передвижения было основным). Другие —
располагались на американских военных базах, занимались координацией
разведывательных действий, собирали и классифицировали военные и гра-
жданские сведения. Третьи находились во вьетнамских городах, в амери-
канских штабах, на связи с военным министерством и госдепартаментом
США. Естественно, что условия пребывания у всех были разными. И опыт,
приобретенный офицерами, тоже был различным, и, следовательно, осно-
вания для послевоенной «рефлексии» имели разную природу.
Для первой группы основное значение имели природные условия и
давление биологических факторов существования. Для вторых основной
проблемой стали ложь, необходимость подчинения, неясность целей
деятельности, существования и скука. Для третьих — вопросы карьеры в
будущем, а в данный момент — создание максимально комфортабельных
условий для реализации своих амбиций представителя «самой прогрес-
сивной нации в мире» с одновременным желанием извлечь максималь-
ную пользу из своего пребывания здесь.
Одна из основных сложностей для офицеров заключалась в неопре-
деленности их положения. Формально, США не находились в состоя-
149
нии войны с Вьетнамом (повторилась ситуация Первой мировой, когда
президент В.Вильсон заявлял: «мы не воюем с немецким народом, но с
немецким правительством», плохо представляя, как такое может быть).
Полковник Г.Дж.Саммерс (мл.), критикуя военную и гражданскую страте-
гии, приведшие, по его мнению, к поражению во Вьетнаме, главную при-
чину ошибок видел в том, что не было формальной декларации войны. По
его мнению, в этом случае общество разделило бы ответственность с воен-
ными, и результат мог бы быть другим5. Но в реальной ситуации, с одной
стороны, офицеры были предоставлены сами себе и могли действовать на
свой страх и риск. С другой, - обязаны были поддерживать «имидж не-
воюющей державы» и своего миротворчества. Такое положение легло в
основу офицерской двойной психологии, в результате породившей ложь,
ненависть, психические травмы и комплексы.
Принято считать, что одной из проблем для офицеров во Вьетнаме
была неготовность и неумение воевать в условиях партизанской войны,
в непривычных климатических условиях6. Влажные джунгли, в которых
рассеивается внимание, где водятся ядовитые твари, или заболоченные
поля, окружающие нищие деревеньки. Сайгон или Камрань казались
находившимися на другой планете. «Они [американские солдаты -
С.ШД все время были в джунглях; патрулировали в болотах, никогда из
них не выбираясь. Везде комары, москиты и пиявки. Одежда, обувь
всегда были мокрыми; погода стояла невыносимо жаркая, и отврати-
тельно пахло. Продираясь сквозь болота, единственной заботой было
держать сухим оружие; останавливались только для того, чтобы освобо-
диться от пиявок или убить змею. Они спотыкались о скрытые корни и
камни, ели С-рацион или только то, что было под рукой»7 - писал
Р. Глассер, ветеран Вьетнама, майор медицинской службы.
Высшие гражданские и военные чины особенно подчеркивали него-
товность к таким условиям младшего и среднего офицерства, непосред-
ственно связанного с войсками. Некоторые факты заставляют усомнить-
ся в подобной интерпретации событий.
Во-первых, в военных училищах, и, прежде всего, в военной академии
в Вест-Пойнте, главным направлением внешней политики называли погра-
ничные государства, Латинскую Америку, что соответствовало современно-
му пониманию доктрины Монро. Вторым курсом считалась Европа — это
было политико-экономическое направление, так как две мировые войны
показали несравнимость вооруженных сил США с европейскими. И третье,
тоже традиционное направление - юго-восточная Азия, в которой больше
не было сильного конкурента Японии. Значение последнего региона тем
более возрастало, что США реально могли теперь стать единственным
влиятельным государством в этой части света.
Наибольший практический опыт американские офицеры имели в
Центральной и Латинской Америке. Климатические и природные условия
этого, первого, региона мало чем отличались от вьетнамских, и военные
имели представление, что их ожидает. Большинство офицеров имело опыт
службы в первом регионе. Помимо этого необходимо учесть, что американ-
150
ские вооруженные силы постоянно участвовали в заграничных конфликтах,
из которых только один был в Европе (Греция), все остальные — в Азии
или Латинской Америке. После Второй мировой войны американская ар-
мия принимала участие в военных действиях: в Греции — 1948 г., Корее —
1950—1952 гг., Иране — 1953 г., Гватемале — 1954 г, Индонезии — 1958 г.,
Ливане — 1958 г., Лаосе — 1960—1975 гг., Кубе - 1961 г., Конго - 1964 г,
Британской Гвиане — 1964 г., Доминиканской республике — 1965 г, Кам-
бодже — 1969” 1975 гг,, Чили - 1970—1973 гг. 40% армии находилось на
службе за границей, и большая часть армии или прибывает, или убывает,
или готовится к прибытию или отбытию*. Стоит обратить внимание, что
военные действия тоже продолжались не один-два года. И статус пребыва-
ния войск сопоставим с вьетнамской ситуацией — необъявленные войны.
Во-вторых, военная история США, которая изучалась в военном
училище как единственно правильная, построена на истории тактики
мелких ударов, рейиджерских вылазок, набегов, чему научили амери-
канцев войны с индейцами, мексиканцами, операции на Кубе и Фи-
липпинах, войны со странами Центральной и Латинской Америки. То
есть было гораздо понятнее неумение США сражаться в классической
войне, продуманной стратегически и тактически, но не в спонтанной и
стихийной, какой была вьетнамская война.
Дело, скорее, заключается в другом. Американские военные при-
выкли воевать в комфортных условиях. Вспомним Первую и Вторую
мировые войны, когда донесения о санитарном состоянии войск были
важнее сводок о боевой готовности. Вспомним распорядок дня в фортах
и гарнизонах, обустройство казарм и офицерских домиков в США и т.п.
Так же американцы попытались вести себя во Вьетнаме.
Первыми во Вьетнам прибыли американские советники. К концу
1963 г. их уже было 167009. Советники мало что знали, и, что важнее, не
желали знать о стране, в которую прибыли. Много лет проработавшие
во Вьетнаме в Международной добровольческой службе (International
Voluntary Services) Дон Лус и Джон Соммер отмечали, что проблемой
всех советников были незнание языка, образа жизни и культуры самих
вьетнамцев10. Удивительно, но в то время, согласно программам обуче-
ния в Вест-Пойнте в качестве иностранного не изучался ни один азиат-
ский язык. Занятия проходили ежедневно, в технически очень хорошо
оснащенных помещениях, в качестве преподавателей приглашались
специалисты — носители языка. Но все эти шикарные условия предна-
значались для изучающих немецкий, французский, испанский, русский
языки11. Воевать же приходилось в Корее, Индонезии, Лаосе, Вьетнаме.
Поэтому военные советники показывали неспособность оказать реаль-
ную помощь, как в подготовке армии, так и в анализе ситуации для
представления докладов в Вашингтон. Более того, как вспоминал Колин
Пауэлл, ставший позднее государственным секретарем, первое, что де-
лали офицеры, получившие приказ отправиться во Вьетнам в качестве
советников (и он в том числе) — искали страну на карте, чтобы удосто-
вериться, что не ошибаются ли в ее местоположении12.
151
Привыкшим к кратковременным кампаниям американцам сложно бы-
ло представить, что война на этой земле длится, не переставая, уже не-
сколько десятков лет. Думали, что вьетнамцы будут использовать стрелы и
луки, а не винтовки и гранаты13. Не знали, что вьетнамцы привыкли нико-
му не доверять, привыкли жить своим внутренним миром, равнодушно
относясь к происходящему. Главным для вьетнамцев была не свобода, де-
мократия, правительство, советский или американский контроль, а еже-
дневная жизнь, если не сказать - выживание. Вьетнамцы казались очень
странными их интересовал только их дом, рис, они были странно одеты в
некое подобие пижамы, боялись американцев и не смотрели на них как на
героев и освободителей. Показателен в этом смысле распорядок дня северо-
вьетнамских летчиков: пилоты вставали в 4 утра, шли на рисовые поля,
работали там, стоя в холодной воде по три-четыре часа. Затем возвращались
в поселок и вылетали воевать против американцев14.
Морской пехотинец, прибывший в 1966 г. во Вьетнам, был шокиро-
ван, увидев, как живут вьетнамцы. «Они одевались по-разному, а жен-
щины жевали бетел15 и имели такие отвратительные зубы. Дети все вре-
мя торговали наркотиками, и это заставляло нас смотреть на них как на
животных. Они носили грязные одежды и имели странные привычки и
обычаи, к которым мы не привыкли. Они спали в грязи, руками разбра-
сывали навоз, ели пищу, на которую мы даже не могли смотреть. Пили
ужасную воду, не мылись и не чистили зубы. Я понял, что вьетнамцы
были врагами»16. Военный советник Бобби Маллер вспоминал, что у
американцев была своя собственная охрана, так как подозревали, что в
армии Южного Вьетнама много вьетконговцев17. В любом случае, даже
являясь союзниками, вьетнамцы были людьми второго сорта18.
Ошибки и некомпетентность порождали и увеличивали ошибки и
некомпетентность. Командующий Первой дивизией бригадный генерал
Уильям Де Пюи в январе 1967 г. говорил: «У меня нет большой веры в
наши профессиональные кадры, а только в нашу огневую мощь»19.
Но советники, как гражданские, так и военные, прибыв во Вьетнам,
считали себя уже по своему статусу знающими и понимающими в жизни
вьетнамцев гораздо больше, чем вьетнамцы. И поэтому за свои услуги изна-
чально желали иметь максимально комфортабельные условия. Первые три
месяца уходили на то, чтобы обустроиться и выяснить проблемы, с кото-
рыми надо будет разбираться; последние два месяца готовились к отъезду, а
в остальное время еще месяц офицер проводил в отпуске20.
Жизнь в американской военной зоне ничем не отличалась от тако-
вой в самой Америке — дома были снабжены кондиционерами, холо-
дильниками, в достаточном количестве имелись служебные машины,
чтобы советники не ходили пешком или не ездили в военных автобусах.
Более того, офицеры старались жить так, как во Вьетнаме жили пред-
ставители высших классов. То есть нанимали поваров, так как вьетнам-
скую пищу, даже из лучшего сайгонского ресторана, старались не есть,
опасаясь заразы. Они приглашали горничных, прачек, шоферов и т.п.
Военный департамент все оплачивал, поэтому особого беспокойства
152
насчет финансов не было. На немалое жалованье, состоящее из, собст-
венно, военного жалованья, надбавок за тяжелые условия службы и
большого количества других выплат, военные могли беспошлинно по-
купать в армейских универмагах фотоаппараты, магнитофоны и стерео
аппаратуру, спиртные напитки и т.д.21 Не только советники, но и все,
кто служил при штабах, в американских базах или обслуживал войска,
скоро стали разбираться в качестве и ценах на жизнь в этой стране.
Особенно хорошо кормили на базе Дак Фо, хорошая и дешевая одежда
и электроаппаратура привозилась из Гонконга, оттуда же - хорошие
китайские проститутки, немного говорящие по-английски (хотя тай-
ские, считалось, имели фигуры получше)22. Собираясь, если не по соб-
ственной воле, то по призыву служить во Вьетнаме, американцы хотели
максимального комфорта.
Вторая проблема связана с длительностью американо-вьетнамской
войны. С легкой руки командующего американскими войсками во
Вьетнаме генерала В.Уэстморленда распространилось мнение, что боль-
шую часть ответственности за то, что война продолжалась так долго,
несут младшие офицеры23. По его мнению, они совершенно не умели и
не могли работать со своими солдатами. Безусловно, доля истины в сло-
вах генерала есть. Но тогда возникает вопрос — почему? Как утверждают
американские историки, после 1-3-месячной подготовки в офицерских
тренировочных лагерях периода первой и второй мировых войн, млад-
шие офицеры готовы были управлять войсками, но что изменилось те-
перь? Скорее, причины стоит поискать в других областях, нежели про-
сто переводить стрелки и искать виновного.
Подготовка была та же самая, просто сами лейтенанты и капитаны
были другими. Их формирование проходило в условиях материального
благополучия, но психической напряженности в обществе. Поэтому
дети были изнеженными, привыкшими думать главным образом только
о себе. Когда во Вьетнаме столкнулись индивидуальности, привыкшие к
защите и управлению со стороны старших, но в группе сверстников
решать все самим, то начались столкновения, Средний возраст военного
во Вьетнаме составлял 19,2 года, второго лейтенанта — 20-21 год. И по-
следние назначались командовать военной частью из 40 или 150 чел.
Существовало два возможных пути взаимоотношений: первый -
стать признанным лидером, и второй — заставить уважать себя, подчер-
кивая свой чин. Первый был проще. На него работала традиционная,
лелеемая поколениями военных нелюбовь к «медноголовым», к штаб-
ным офицерам. В условиях Вьетнама легко было не выполнить приказ,
или выполнить его так, как хочется. Поэтому младший офицер был
единственным «богом» для своих подчиненных. Офицеры в таком по-
ложении ощущали на себе двойное давление: как и солдаты, они тоже
боялись смерти, быстро избавлялись от иллюзий своей миссии здесь,
понимая бессмысленность пребывания и от этого стремясь выжить еще
больше. Но на них еще лежала ответственность за подчиненных. Неус-
тойчивая молодая психика, как солдат, так и офицеров, привела к, в
153
принципе, предсказуемому результату - армейские части стали приоб-
ретать характер преступного братства. Именно во Вьетнамскую войну в
армейском сленге появляется много слов из гангстерского лексикона,
именно во Вьетнаме преданность своей части доказывали кровью, уча-
стием в издевательствах, беспрекословным исполнением любых, порой
абсурдных приказов своих офицеров. Наградная система, например, не
действовала именно из-за лжи, когда к наградам ни за что представляли
целые батальоны24. Ричард Лэнгдон, один из готовящихся к отправке во
Вьетнам после обучения разведке в форте Нокс, рассказывал: «После
языковой школы меня назначили координатором. Главным образом я
отвечал на письма и раздавал Пурпурные Сердца и другие награды. У
меня был полный шкаф медалей. Люди могли мне написать: «Я служил
во Вьетнаме и был ранен», и я посылал им медали. Или кто-нибудь мог
написать: «Мой сын погиб во время базовой подготовки, и мне хотелось
бы иметь сертификат, что он был хорошим парнем». Я посылал серти-
фикат, его вешали на стену в полной уверенности в своем твердом пат-
риотизме»25. На посланной родным фотографии сержант У.Андерсон
написал: «2-х звездный генерал награждает меня Серебряной звездой. Я
ничего не сделал. Просто у них были лишние»26. В этой войне понятия
чести, доблести, отваги (и так не очень понятные на поле боя, но приветст-
вуемые после войны) окончательно потеряли свой смысл. Недаром после
войны первой принесенной и оставленной у Мемориала Ветеранам Вьет-
нама вещью было «Пурпурное сердце». Медаль принадлежала погибшему
брату морского офицера, который посчитал, что ее место здесь. После этого
многие ветераны принесли свои награды как в память о погибших товари-
щах, которые действительно их заслужили, так и как символ своего непри-
ятия государственной политики. 29 июня 1986 г. Чарлз Литеки принес Ме-
даль Почета, высшую награду Конгресса, которую оставил вместе с пись-
мом к президенту, тем самым выражая свою оппозицию военной политике
США в Латинской Америке27.
То есть, высокие моральные стимулы во Вьетнаме не работали. Для
поддержания дисциплины оставалось принуждение, «связь кровью» или
доверительные личные отношения (последнее было очень редким из-за
кратковременности пребывания - командир роты менялся каждые 5-7
месяцев, командир батальона — каждые 6-8 месяцев)28. Такая ситуация
создавала особый фон для складывания нового мировосприятия и пове-
дения. Свое влияние оказывал также ряд других факторов.
Так, контингент американских войск был очень распылен. Это соз-
давало впечатление, будто всю тяжесть войны несет только твоя часть,
что порождало неуверенность в своих силах и приводило к всплеску
жестокости и психическим расстройствам. Следует иметь также в виду,
что, как показывают психологические исследования29, постоянная уме-
ренно высокая температура, неприятные запахи и шум способствуют
повышению агрессивности. В совокупности с внутренними детерминан-
тами - провокационная деятельность объекта агрессии, характеристики
объекта агрессии (раса, пол, внешний вид), постоянное наличие сто-
154
ронних наблюдателей, среди которых немало подстрекателей, — все это
создало необычайно прочную основу устойчивой агрессивности среди
американских военнослужащих. Лейтенант Ф.Капуто в своих художест-
венных воспоминаниях «Слух войны* образно выразил такую ситуацию
словами своего сержанта: «Прежде чем вы уедете отсюда, то поймете,
что нет в мире существа более жестокого, чем девятнадцатилетний сол-
дат - американец*30. Одной из речевок американцев была следующая:
«Морские пехотинцы - убийцы. Мы убиваем. Мы убиваем*. Политика
оценки успешности действия американцев по количеству убитых приве-
ла к непредвиденным результатам. Так как убийства позволяли добиться
повышения, хорошего снабжения войск, наконец, наград (премий), то
они считались санкционированными свыше.
Журналист Марк Бейкер собрал коллекцию интервью участников
вьетнамской войны. В них с какой-то мальчишеской бравадой и старче-
ским цинизмом рассказывается, как патрульные под командованием ка-
питана убили вьетнамца, по очереди изнасиловали, а потом убили его 15-
летнюю дочь. Затем отрезали и поделили между собой уши, носы, паль-
цы. Делил капитан. А все началось из-за консервированных груш, кото-
рые вез вьетнамец31. Убитых беременных женщин считали за двоих. На
слушаниях Конгресса 22 апреля 1971 г. об участии офицеров вместе с
солдатами в издевательствах говорил глава организации «Ветераны
Вьетнама против войны* Джон Керри, в том же году ставший сенатором
от демократов из Массачусетса32.
Оружие в руках, безнаказанность (все можно списать на военную
обстановку), власть над солдатами изменяли психику, делали мир чер-
но-белым, заставляли резче воспринимать окружающий мир, правду и
ложь. На этом во многом основывается послевоенный травматический
синдром, характерный не только для ветеранов вьетнамской войны, но
и для ветеранов последующих столь же непонятных, неудачных и
«скомканных* войн. Если почитать стихотворения, написанные во
Вьетнаме или после войны, посмотреть рисунки в личных блокнотах
или на листах врача-психиатра, то очень четко прослеживается разделе-
ние на «свой — чужой*. Это разделение военные проводили в любой мо-
мент своей жизни, разучившись абстрагироваться от обстановки. Они не
являлись теперь индивидуалистами, самодостаточными людьми. Их жизнь
понималась только в группе, как защищенном мироздании. Американское
понимание свободы «жить, как хочется, только не мешать жить другим*
стало раздражать военных. В этом принципе они увидели стремление своих
соотечественников не обращать внимания на проблемы, трудности, вообще
жизнь других людей, что было, по их мнению, неправильно.
В американских вооруженных силах, находившихся за многие тыся-
чи километров от дома, среди явных и скрытых противников сохраня-
лась, тем не менее, «ксенофобия* между родами войск, которая, навер-
ное, является самой яркой чертой армии США. Так, летчики считали,
что офицеры пехоты не заботились о том, что делали, потому без рассу-
ждения посылали своих людей на заведомо невыполнимые задания.
155
Особенно не любили и летчики, и сухопутные военные морских пехо-
тинцев за жестокость* «Они [морские пехотинцы — С*/Ц*| не отличались
от вьетконговцев в обращении с пленными»33. Во время войны во Вьет-
наме появилась одна особенность: каждый род войск не только считал, что
сражаются они одни, но впервые стал кичиться количеством убитых сослу-
живцев - американцев. Особенно в этом усердствовала морская пехота*
Морские пехотинцы представляли себя этакими смертниками, что посто-
янно подчеркивали в разговорах и что нашло отражение в армейском
фольклоре, прежде всего новом сленге34* Они именовали себя «кол, основа»
(the crotch), а остальные службы (предположительно, менее способные)
называли «сестринскими службами». В целом, по их мнению, только мор-
ские пехотинцы были настоящими мужчинами, а остальные воспринима-
лись ими как женщины — гораздо более низкая категория35.
Говоря об офицерах, воевавших во Вьетнаме, принято противопос-
тавлять их солдатам, которые якобы оказались жертвами политики госу-
дарства, в то время как офицеры сами олицетворяли эту политику* На
деле все было гораздо сложнее*
Среди профессиональных военных были офицеры, посланные во
Вьетнам против их желания, по приказу, которым ничего не оставалось,
как сказать: «Сап do!» («Есть!») и отправиться его исполнять*
Одним из доказательств того, что многие офицеры не отличались от
своих подчиненных, были однотипные факты нарушения дисциплины*
Наркотики, самострелы, гомосексуализм — не были чем-то особенным в
офицерской среде*
Активизация наркотиками или алкоголем издавна присуща этой
группе* Гашиш в мировых армиях стали применять еще в средние века:
чтобы было легче убивать и умирать* Употребление наркотиков амери-
канцами во Вьетнаме тоже вполне объяснимо: это было средство пре-
одоления страха быть убитым, способ забыться и сделать так, чтобы
«время шло быстрее», с их помощью уничтожалось чувство неопреде-
ленности и давления военной ситуации, тоски по дому* Наркотик по-
могал преодолеть страх перед убийством другого человека* Немалое зна-
чение имела дешевизна травки: джойнт (косяк, сигарета) марихуаны
продавался во Вьетнаме по цене 20 центов, бутылочка героина размером
с солонку, которая выдается в самолетах с едой, стоила три доллара
(иногда цена поднималась до шести долларов)* Наиболее распростра-
ненным было курение марихуаны - в 1971 г* около 60% военнослужа-
щих курили его* Менее распространенным был гашиш (или морфин) —
по данным 1971 г* 22% употребляли его36* Это было более серьезным
показателем: как известно, марихуана не провоцирует агрессивности37, в
то время как остальные наркотики - да* Солдаты любили героин: он не
имеет запаха, поэтому его использование трудно установить* Действи-
тельно, до тех пор, пока с 1971 г* в армии не стали проводить рейды,
проверки и анализы мочи, определить употребление героина было прак-
тически невозможно. К 1970 г* цифра употребляющих наркотики воз-
росла до 50%, через год стала равняться 60% от общего количества по-
156
ступивших в армию38* Необходимо только иметь в виду, что предпосыл-
ки к их массовому использованию имелись еще до начала Вьетнамской
войны* Практика использования марихуаны, гашиша была привнесена в
армию из студенческих кампусов Америки* Доступность наркотика
лишь облегчила и усилила эту практику39* Общий процент военных, при-
бывших во Вьетнам в 1967 г* и имевших наркотический опыт, равнялся 20*
Зачастую командиры, особенно те, кто сам потреблял наркотики, смотрели
сквозь пальцы на ситуацию с марихуаной, гашишем, героином среди своих
починенных40. То, что наркотики были привнесены главным образом из
общества, свидетельствует еще один факт: по неписаным законам Военной
академии их употребление запрещалось* В 1969 г из 4400 кадетов Вест-
Пойнта только 2 были исключены за курение марихуаны41*
Самострелы, гомосексуализм или активная борьба с ним через дока-
зательство своей мужественности, были также формами нарушения дис-
циплины. Во вьетнамской войне участвовали люди, которые были про-
дуктом незаметных на первый взгляд процессов. Во-первых, послевоен-
ного бэби-бума, изменения понимания роли женщины в семье и обще-
стве* Она была вознесена на пьедестал, сравнимый с мадонной, и одно-
временно низвергнута до положения домохозяйки* Результат тоже ока-
зался двояким: чрезмерное пестование детей, воспитание инфантиль-
ного поколения сочетались со стремлением некоторых женщин отстоять
свои права, независимость и самостоятельность* Сексуальная револю-
ция, распространение идей дзен-буддизма способствовали формирова-
нию нового, унисексуального направления мировоззрения и действия*
Во второй половине 1960-х гг* в Америке идет мощное движение за фе-
минизацию американской цивилизации, которая изначально создавалась
как подлинно мужская* Это играло на руку противникам войны — в
общественном сознании война считалась мужским делом, следователь-
но, все, кто был против войны, феминизировались* Инфантильные
мужчины воспользовались сильным женским движением для того, что-
бы спастись от текущей политики, от войны. Отращивание волос, коль-
ца и серьги, «дети-цветы», равенство полов - это ничего более как про-
явление инстинкта самосохранения* Хотя, по мнению историка Фреда
Тернера, беда в том и состоит, что Вьетнам дискредитировал и мужскую
агрессивность в целом, и американскую мужскую традицию в частно-
сти42* Война всегда считалась исключительно мужским делом* По мне-
нию медицинского советника, психиатра по специальности полковника —
ветерана Вьетнама Григера, проиграть в войне означало потерпеть по-
ражение как мужчины* Провал, проигрыш очень трудно пережить
взрослому человеку* Для молодого - почти невозможно43*
Вмешательство женщин (все равно какое — положительное или от-
рицательное) встречало сопротивление американских военных во Вьет-
наме и вьетнамских ветеранов в США* Некоторые считали, что муску-
линность — единственное, за что стоило умереть во Вьетнаме44* Для
многих карьерных офицеров война была очень удачным случаем для
обустройства своей профессиональной реализации — продвижения по
157
службе, возможности поступления в армейский военный колледж или,
что более престижно (хотя менее интеллектуально обременительно),
индустриальный колледж, обеспечения семьи (так как начислялась
двойная оплата службы) и т.п, В 1970 г. из 184 слушателей Армейского
военного колледжа только 1/3 составляли выпускники Военной акаде-
мии, остальное “ карьерные офицеры. Раньше соотношение было 50 на
50%45. За время Вьетнамской войны получили повышение более 99%
вторых лейтенантов, 95% первых лейтенантов, 93% капитанов, 77% май-
оров, 50% подполковников46. Но женская самостоятельность и незави-
симость, усиленные общественным движением того времени, позволили
офицерским женам твердо поставить перед мужьями, собирающимися
во второй или третий раз во Вьетнам, дилемму: или семья, или война47.
В рамках изменения общественного восприятия мира и самих себя в
этом мире шло еще одно движение, связанное с пониманием мужского и
женского в социальной жизни. Речь идет о движении за либерализацию
гомосексуализма. Несмотря на то, что до 196! г. существовало уголовное
наказание за «интимные отношения между лицами одного пола*, в воору-
женных силах (особенно на флоте) к этой проблеме всегда относились дос-
таточно спокойно. При поступлении на службу у призывника уточняли его
половую ориентацию и не брали служить. В армии быстрее, чем в общест-
ве, приняли точку зрения, что это медицинская проблема, и наказание ог-
раничивалось увольнением с военной службы.
В американском гражданском обществе полусекретные гомосексу-
альные группы начинают складываться уже после Второй мировой вой-
ны. При этом они не являлись «клубами по интересам», а заявляли о
себе как о части общего направления активизации общественного дви-
жения. Вьетнамская война сделало гомосексуализм очень модным: он
был причиной, по которой можно было избежать призыва в армию.
Согласно распоряжению Министерства обороны от 1959 г., «сексуальное
извращение, включая гомосексуальные акты и педерастию, являются
основаниями для увольнения со службы по причине непригодности».
Между 1950 и 1970 гг. из вооруженных сил было уволено от 40 до 50
тысяч гомосексуалистов4®. Это только современные исследования близ-
нецов показали, что гомосексуализм имеет генетическую основу49. Но
тогда, в 1960-е, как обычно в Америке, на гомосексуализме делали биз-
нес: выпускались брошюры, как показать себя гомосексуалистом перед
призывной комиссией; создавались гей-бары, зачастую с провокацион-
ными целями. 14 июня 1987 г., отмечая День Гордости Геев и Лесбия-
нок, на мемориал Ветеранов Вьетнамской войны в Вашингтоне было
положено послание со следующими словами: «В память солдат-геев во
Вьетнаме: сделали героями за сражение с другими мужчинами, стыдили
за любовь к другим мужчинам»50.
Как и всегда, мускулинность мужчины доказывали демонстрацией
своей сексуальной силы. Гиперсексуальность молодости находила выра-
жение в том, что многие военные испытывали сексуальное удовлетворе-
ние от того, что в их руках оружие. Как писал лейтенат морской пехоты
158
В.Бройлис: «Каждый, кто стрелял из базуки или пулемета М-60, знает,
что есть нечто в могуществе, которое заключено в твоем пальце. Он
лежит на спусковом крючке, мягко, обольстительно касаясь его... Затем
все, что ты делаешь, — двигаешь пальцем. Даже не приказываешь себе,
это лишь как незаметная мысль, тенью промелькнувшая в сознании и...
пуф! Во взрыве звука, энергии, света исчезает грузовик, или дом, или
даже люди. Все взлетает в воздух и возвращается в пыль»51. Не правда
ли, очень похоже на описание сексуального экстаза? В некоторых лаге-
рях сержанты приказывали солдатам одной рукой взяться за промеж-
ность, а другой — за оружие и повторять следующее стихотворение: «Это
моя винтовка и этот пенис — моя пушка. Одна для убийства, один - для
забавы»52. Традиционно военные проводили свободные дни в публич-
ных домах. Взятия населенных пунктов сопровождались насилием над
женщинами. Да и сами вьетнамцы продавали американцам своих мате-
рей, сестер, дочерей. Когда вьетнамские мальчишки поднимали вверх
два пальца, это не означало, как в мировые войны, «Победа». Это был
знак, что «бум-бум» с их «дамами» стоит всего два доллара53.
Одной из форм нарушения дисциплины офицерами была торговля
на черном рынке. Продавали бумажные деньги, выпущенные оккупаци-
онными властями, акции и доллары, продавали ворованные американ-
ские вещи — начиная от гранат и заканчивая виски. Для некоторых,
особенно тех, кто проходил службу во вьетнамских городах, при штабе,
материальной базе, торговля становилась основным занятием.
Военные власти и американское правительство пытались бороться с
этими нарушениями дисциплины и правил военной службы. С 1952 по
1974 г. каждый военнослужащий имел карточку, которая заводилась в
соответствии с Программой номеров демобилизации. Трехцифровые
номера отражали 446 блоков причин, по которым можно было уволить
со службы без почета. Среди действительно «невинных» проступков
типа «ранний уход праздновать Рождество», или «религиозные споры с
капелланом» (что иногда означало лишь брошенную мимоходом фразу
«Пошел к черту»), были такие, с которыми на «гражданке» не принима-
ли на работу. Среди последних были 512—514 — «гомосексуализм пер-
вого, второго и третьего класса», или 384 — «склонность к употреблению
наркотиков»54. В целом «плохие листы» получили 500000 из 750000 всех
военнослужащих, побывавших во Вьетнаме, что, как уже говорилось,
впоследствии стало препятствием в получении работы, образования и
даже медицинской помощи55.
Вьетнамская война имела еще один немаловажный аспект для ар-
мии. Иногда забывается, что в ней принимали участие не все, одетые в
хаки. Граница, проведенная Вьетнамской войной между офицерами,
оставшимися в США и побывавшими на фронте, оказалась очень суще-
ственной. Находившиеся дома ощущали на себе влияние двух новых
факторов: 1) им приходилось доказывать свою элитарность в армии и
обществе в связи с нападками на армию и появлением огромного коли-
чества т.н. «минитменов»; 2) общая атмосфера свободы отражалась на
159
армии. Бороды, банданы, расстегнутые воротнички в военных лагерях и
по всей стране уже не так остро воспринимались офицерами, которым
было указано, что основная американская черта — это свобода личности.
Как всегда в таких случаях, некоторые захотели оказаться святее Папы
Римского. Так появилась программа эксперимента Волара: несколько
офицеров (среди которых легендарный полковник Пит Докинз, выпуск-
ник Вест Пойнта 1959 г., победитель Хейсман Трофи) предложили ре-
формировать вооруженные силы, точнее, внутреннюю жизнь в армии.
Среди идей были отмена утренних поверок, разрешение ношения длин-
ных волос, переделка бараков в 2-местные номера, увеличение оплаты в
2 раза, отдача офицерами чести, не дожидаясь того же от солдата, уста-
новление в бараках автоматов с пивом, разрешение 3-дневных отлучек
без объяснения, и т.п. В некоторых гарнизонах попытались реализовать
эту программу (например, Форт Джексон, Южная Каролина). Но против
эксперимента резко выступили боевые офицеры. По их мнению, в таких
стерильных и свободных условиях не научишь солдат выживать в кишащих
москитами джунглях, питаться С-рационом, спать на голой земле под дож-
дем. Неудивительно, что «нюхавшие порох» называли сторонников реформ
«тыловыми ублюдками» (REMF’s — «rear-echelon motherfucker»)56.
Таким образом, длинная вьетнамская война «перепахала» американ-
скую армию, наконец-то лишив ее иллюзий и сделав по своей природе
похожей на армии остальных государств. Армия получила психологиче-
скую основу для самостоятельного развития, независимо от влияния
общества и государства: ею стала офицерская закомплексованность.
Среди них - комплекс оправдания, комплекс нереализованных возмож-
ностей. Не суждено было генералам спокойно доживать на пенсии, по-
четно председательствуя на разных конференциях, делясь с молодежью
воспоминаниями о «великой миссии реализации американского предо-
пределения», учить мир демократии и свободе. Генералы У.Уэстмор-
ленд, Б.Палмер, К.Адамс всю оставшуюся жизнь пытались доказать
свою невиновность, доказать, что действовали в соответствии с прика-
зом, что их главной задачей было сберечь людей.
В своей книге «Руководители войны» (The War Managers), бригадный
генерал Дуглас Киннард (он служил во Вьетнаме в 1966—1967, и 1969—1970)
на основе опроса более сотни генералов, делает вывод о рассеивании иллю-
зий по поводу военной силы и мощи, военной политики США. Только 29%
генералов считали, что четко понимали свою цель, остальным мешали сби-
вающие с толку разнообразные и зачастую противоречивые задачи. 73%
полагали, что процесс вьетнамизации и строительства собственной южно-
вьетнамской армии надо было начинать много раньше. Более половины
(52%) отмечали враждебную позицию американских средств массовой ин-
формации, что очень мешало. Отвечая на вопрос «если бы нам пришлось
пережить это вновь,..», 91% определили в качестве приоритетов «четкое
определение целей» и «улучшение армии вьетнамской республики». Гене-
ралы разделились в своем определении военного руководства и военной
политики: 55% считали политику «поиск и разрушение» вводящей в забпу-
160
ждение, и критиковали пропорцию убитых как критерий успешных дейст-
вий части. 56% критиковали недостаточное предварительное ознакомление
и понимание врага57.
Генералы в массе своей не представляли, что это за война. Они ви-
дели ее как на учениях в Ливенворте или военной академии. Они двига-
ли фигурки и макеты орудий, не представляя, что происходит на самом
деле, углубляясь в свои схемы, собираясь воевать так, как это было во
Вторую мировую войну. То есть, Вьетнамская война стала классическим
примером того, как генералы были готовы к прошедшей войне. Дейст-
вительно, после войны полковник Гарри Саммерс, проведя тщательный
анализ прошедшей войны, «перевоевал» ее и выиграл58. Репортер «Нью
Йоркера», находившийся во Вьетнаме в 1967 г., Джонатан Шелл считал,
что самым непонимающим войну был именно Уэстморленд. «Вре-
менами казалось, что он живет в своем собственном мире»59.
Следующий комплекс основывался на противоречии между духов-
ной сущностью, воспитанием, опытом и реальностью. Например, обра-
тимся к проблеме страха. Чего боялись военные во Вьетнаме? Прежде
всего, конечно, смерти. Причем интересен такой аспект, характерный
именно для середины XX в,, — меньше всего боялись смерти собствен-
ной. Страшно было умирать, если было что терять. Некоторые офице-
ры, не один раз приезжавшие во Вьетнам, ощущали свою уязвимость,
только вспоминая, что дома остались жена и дети. Меньше даже думали
о родителях. Эта ситуация вполне объяснима, если вспомнить традиции
воспитания и отношения между родителями и детьми в США,
Гораздо более сильное воздействие оказывала смерть других людей —
своих, американцев, или даже вьетнамцев. Все военные помнят свой пер-
вый шок от созерцания мертвого тела. Потом привыкали, сами убивали,
издевались и не воспринимали мертвое тело как объект страха. От мертве-
цов отрезали пальцы, уши. С мертвыми нравилось фотографироваться. И
эта практика приобрела такие размеры, что Уэстморленд вынужден был
издать специальный приказ, запрещающий подобные действия (который,
как и другие, чаще всего игнорировался). Но такая циничная позиция была
только видимостью. Страх был загнан внутрь, превратился в комплекс, в то,
что потом назовут «постгравматический синдром».
Для американцев страх смерти был тем более силен, что родители
стремились создать «оранжерейные» условия для своих чад — не пока-
зывали им смерть, не говорили о смертности. Поэтому конец человече-
ской жизни воспринимался как нечто теоретическое, отдаленное. Ока-
завшись лицом к лицу с фактом, что в каждый момент можно умереть
или потерять знакомого человека, вдалеке от дома, от всего, что состав-
ляло смысл жизни, в самом начале жизни — это был ужас пострашнее
самой войны. Причем особенно сильный, если смерть была связана не
только и даже не столько с военными действиями, сколько с условиями
жизни. Огромное количество солдат погибало от укусов змей и ядови-
тых насекомых, от дизентерии, отравившись продуктами, утонув в боло-
тах и т.п., офицеры погибали от фрагге. Иногда смерть наступала по
<i - 111 15
161
глупости самих военных или неудачного стечения обстоятельств. Стре-
мясь попасть в больницу, добиться досрочной отправки домой, они пе-
реставали принимать таблетки против малярии, пили не кипяченую
воду, не пользовались защитой ночью, позволяя клопам кусать себя,
совершали самострелы, отрубали себе пальцы и т.п.*0 Заражение крови,
осложнения лихорадки приводили к летальному исходу.
Второе, чего боялись — это быть выброшенным из своего социаль-
ного микрокруга. На год воинская часть становилась семьей и всем тем,
чем раньше было ближайшее окружение. Поэтому так сильны были
положительные и отрицательные черты воинского братства.
Одним из знаков принятое™ в такой социум служила военная фор-
ма. Одежда определяет мироощущение человека, его принадлежность к
определенному социальному кругу, защищенность. При этом находив-
шиеся во Вьетнаме старались подчеркнуть свою особость. Так, солдаты
писали на шлемах, мягких шляпах имена своих жен и возлюбленных.
На камуфляжной одежде появлялись буквы F.T.A. (Fuck the Army) или
«Мир! Мир! Мир!», «Любовь, любовь, любовь». Вообще, американская
армия была внешне очень яркой и кричащей. Военные носили кресты и
браслеты, сплетенные из черных шнуров для ботинок, банданы на лбу,
темные очки61. Никогда еще своеобразная мода не была настолько про-
никающа в военную среду, как во Вьетнаме. Она служила символом
защищенности, адаптации. Это стало еще одним камнем преткновения
в отношениях между солдатами и офицерами. Генерал Крейтон Абрамс,
назначенный во Вьетнам вместо Уэстморленда, распространил среди
войск специальную памятку, озаглавленную «Головной убор». В ней
говорилось, что головной убор «не предназначен для патронов и гранат-
ных колец, цветных повязок на голову, символов мира, нашивок и
других недозволенных предметов»62.
Выходом из этих комплексов стало кардинальное изменение природы
офицерства, что выразилось, во-первых, в том, что усилилась активность
военных в невоенных сферах. Речь идет об овладении не просто искусством
пропаганды, но психологической обработки населения, имиджмейкерсгва и
ведения психологической войны. Во-вторых, стремление вернуться в экс-
тремальные условия и «переиграть» войну обусловило то, что не было и нет
недостатка в абитуриентах в рейнджерские части, в участниках в многочис-
ленных кампаниях США по всему миру. Наконец, следует отметить всплеск
религиозности по стране и уход в частную жизнь. Это стало основой для
последующего консервативного курса, с опорой на семью, традиционную
религию, стабильность и личный успех, иногда даже в ущерб государству.
1 Keene J. The United States and the First World War. Harlow, 2000. P. 72; Young
M.B. The Vietnam Wats 1945-1990. N.Y., 1991. P.2-3.
1 Turner F Echoes of Combat: The Vietnam War in American Memory. N.Y., 1996. P. 16.
См,, например, воспоминания: Palmer B> Jr. «The 25-year War» (19847;
Salisbury /7, «Behind the Lincs» (1967); Don Luce, John Sommer «Viet Nam. The
Unheard Voices* (1969); Colby W. «Honorable Men: My Life in the CIA» (1978);
162
Glasser Л. «365 Days» (197U; Egendorf A. «Healing from the War» (1986);
Emerson <?. «Winners and Losers* (1976); Garland A. «Infantry in Vietnam* (1968);
Herbert Л. «Solider* (1973); публицистику и художественную публицистику:
Pondoletz N. «Breaking Ranks* (1979); Johnson H. «Army in Anguish* (1971);
Halberstam Д «One Very Hot Day* (1967); Mailer N. «The Annies of the Night1
(1968); Bryan C. «Friendly Fire* (1977); монографии: Herring G. «America's
Longest War* (1986); Gibson J. «The Perfect War* (1988); Young M. «The Vietnam
War* (1991); McMaster Я. «Depeliction of Duty* (1997); Rochester S., Kiley E
«Honor Bound* (1998); Tuner E «Echoes of Combat* (1996); Ford H. «CIA and
the Vietnam Policymakers* (1998); Wheeler J. «Touched with fire* (1984).
4 Journal of Armed Forces. 1967. 8. July.
5 Summers H.G., Jr. A Critical Appraisal of American Strategy // in: Major Problems
in the History of the Vietnam War. Documents and Essays. Ed. by R,J.McMahon,
Lexington, 1995, P. 258-259.
6 См., например: Baskir L. Chance and Circumstance. N.Y., 1978. P, 14.
7 Glasser R. Op. cit. P. 83.
8 Br. Gen. Lynn D. Smith. The Unsolved Problem. Military Review. 1964. № 6. P. 5,
9 A People and a Nation. Ed. by Norton M., Katzman D. Boston, 1990. Vol. 2. P 916.
10 Don Luce. John Sommer Viet Nam. The Unheard Voices. Ithaca, 1969, P. 203, 204.
11 USMA West Point. Catalogue, 1964-1965.
Means H. Colin Powell, N.Y., 1992. P, 115-116.
13 Gen. Frederick C. Weyand. Troops to Equal Any // http://VietnamWar.net —
Vietnam War History.htm
14 Salisbury. Harrison. Behind the Lines. Hanoi. Dec. 23, 1966. Jan. 7, 1967. N.Y,,
1967. P.145.
15 Бетел (жевали орехи этого растения) обладает легким наркотическим и обезболи-
вающим действием. В основном использование этого растения было характерно
для пожилых женщин, которые таким образом спасались от болей в деснах.
16 Turner Е Op. Cit. Р. 23.
17 An American Serviceman’s View of the South Vietnamese Army, 1987. // in: Major
Problems in the History of the Vietnam War. P. 397-398.
18 Schell, Jonathan. The Real War. N.Y., 1989. P. 168,
19 Elsberg D. Papers on the War. N. Y.f 1972. P. 234.
20 Ibid, p. 204,
21 Don Luce, John Sommer. Viet Nam. The Unheard Voices. Ithaca, 1969. P, 209.
22 Schell, Jonathan. Op. cit. P. 217.
23 Цит. no: Baskir L. Op. Cit. P. 149.
24 Herbert A.B. Op. cit. P. 242.
25 Wdllechinsky D. Op, cit, P. 98.
26 Life. 27 June 1969 //in: Major Problems in the History of the Vietnam War. P. 530
27 Offerings at the Wall: Artifacts from the Vietnam Veterans Memorial Collection.
Atlanta, 1995. P. 14, 70.
28 Эльзер Г. Армия США в 1968 году // Военный зарубежник. 1969. № 12. С, 42.
29 Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб,, 1997. С. 155, 186-187.
30 Белов С Бойня номер «X». М., 1991. С. 146.
31 They Got Pears //in: Major problems in American History since 1945. Documents
and Essays. Ed. by R. Griffith. Lexington, 1992, P. 418-419. Другие примеры см.:
Hammer Я. One Morning in the War // in: A History of Our Time. Ed. by W.
Chafe. N.Y., 1991. P. 311.
32 Major Problems in the History of the Vietnam War. P. 484,
33 Schell J. Op. cit. P. 218-219.
34 Michael Herr. Dispatches. N.Y.» 1978. P. 101, 103.
35 Turner F. Op. Cit. P. 182, 215.
36 Baskir. Op. Cit. P, 133; Herring, George C. Op. cit. P. 243; Emerson G. Op. cit. P. 240-241.
6*
163
37 Бэрон А, Ричардсон Д. Указ. соч. С, 284,
38 Baskin Op. Cit. Р. 133; Herring, George C. Op. cit. P. 243,
39 Rhodi Jeffreys-Jones. Peace Now! P. 60
40 Antony A Herbert. Soldier. N.Y,, 1973. P. 334-335.
41 Ward, Just. Military Men. N.Y., 1970. P. 50.
42 Turner E. Op. Cit. P. 160. ,
43 Glasser R. Op. cit. P, 162-163.
44 Ibid. P. 31.
45 Ward, Just. Op. cit. P, 117.
46 Gibson J. Op. cit. P. 116.
47 Ward, Just. Military Men. N.Y., 1970. P. 216,
48 Encyclopedia of the American Military. Ed. By John Jessup. N.Y., 1994. Vol. 3. P. 2064.
49 Квин В. Прикладная психология. С. 398.
5Q Offerings at the Wall: Artifacts from the Vietnam Veterans Memorial Collection.
Atlanta, 1995. P. 119.
TUmer E Op. Cit, P. 76, 77.
52 Turner E, Op, Cit, P.76; Gibson. Op. cit. P. 149-182.
53 Turner F, Op, Cit. P. 24.
54 Baskir L. Op. cit. P. 154-156.
55 Young M B. The Vietnam Wars, 1945-1990. N.Y., 1991. P. 321.
56 Kitfield, James. Prodigal Soldier. N.Y., 1995. P. 117, 136-137.
57 Цит. no: Gary R. Hess. Were There Viable Alternative Strategies? // in: Major
Problems in the History of the Vietnam War. P. 263-264.
58 Schell, J. Op. cit. P. 41.
59 Ibid. P. 39.
60 Gibson J.W. Op. cit. P. 207; Emerson G. Op. cit. P. 65.
61 Emerson (7, Op. cit. P, 63.
62 Offerings at the Wall; Artifacts from the Vietnam Veterans Memorial Collection.
Atlanta, 1995. P. 206-207.
ПСИХОЛОГИЯ ВОЕННОГО ИСКУССТВА
И БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ
А.В.Короленков
СУЛЛА ПРОТИВ МАРИАНЦЕВ:
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПРОТИВОСТОЯНИЯ
Сулла, по справедливой оценке В.Шура, «крупнейший политический
талант своего поколения»*. Свои способности политика и дипломата он
продемонстрировал еще во время Югуртинской, а позднее и Первой Мит-
ридатовой войн. Весьма пригодились они ему и в ходе решающей схватки с
марианцами в 83—82 гг.2, особенно если учесть что соотношение сил в на-
чале ее было весьма неблагоприятным для него. Об этом писали немало (к
сожалению, почти исключительно за рубежом). Однако некоторые факты
так и не получили объяснения, с интерпретациями же других трудно согла-
ситься, что и послужило primum movens предлагаемой работы.
Идеологическое обоснование. В 84 п Сулла отправил в Италию послание
с перечислением своих полководческих заслуг начиная с Югуртинской и
кончая Митридатовой войной3. Он гордится тем, говорилось также в пись-
ме, что предоставил убежище бежавшим от произвола Цинны и Мария и
облегчил их бедствия (см.: Veil. Pat. [I. 233; Oros. V. 20.1; Eutr. V. 7.3). В
награду за это политические противники объявили его врагом, разрушили
его дом, убили его друзей* его жена и дети еле спаслись бегством. «Теперь
он немедленно явится на помощь Риму и отомстит врагам за все ими соде-
янное. Всем прочим гражданам, в том числе и новым, Сулла обещал напе-
ред полное прощение» {Арр. ВС. I. 77).
Неудивительно, что столь «многообещающее» послание вызвало в
Риме однозначную реакцию — «всех обуял страх (8£os)». Принцепс сена-
та Луций Валерий Флакк произнес речь, в которой выступил за перего-
воры с Суллой4. Patres отправили к Сулле посольство, которое должны
были примирить его с врагами, предлагая ему известить сенат, если он
нуждается в обеспечении безопасности. Консулам Цинне и Карбону
сенаторы запретили набирать войско, пока не придет ответ от Суллы
{Арр. ВС. I. 78; Liv. Per. 83).
Послам сената Сулла заявил, что не будет другом преступников
(di/8pdcri ToidSe но не возражает, если государство даст им
(марианцам) возможность спастись (тг6Х<1 8’ ой 'Ф'
croTcptav durols)5. Тем же, кто нашел у него приют и примкнет к нему в
165
будущем, он обеспечит безопасность с помощью своего преданного вой-
ска. Кроме того, победитель Митридата требовал вернуть ему все иму-
щество, должности и привилегии, которыми он пользовался прежде. Из
«этого ответа становилось совершенно ясно, что Сулла не собирается
распускать армию и что он помышляет уже о тирании (dXXd rfp
TupavpLSa f)8n Siapooipcvos)» (Арр. BC. I. 79),
Рассказ Аппиана чрезвычайно любопытен. Г.Бэкер писал, что «как
Ганнибал растапливал Альпы с помощью уксуса, так и Сулла подготав-
ливал себе почву обработкой общественного мнения в Италии*6. Однако
подготовка эта выглядит довольно странно. Обращают на себя внимание
два обстоятельства. С одной стороны, письмо Суллы «было не просто
оправданием его требований. Оно представляло собой попытку отсечь
циннанцев от двух их главных опор ~ сената и недавно обретших граж-
данство италийцев»7, Сулла реализовывал старинный римский принцип
divide et impera. С другой же стороны, он подчеркнуто не желал заме-
чать, что командует нелегитимно®, ибо лишен проконсульских полно-
мочий и объявлен врагом Рима (Арр. Mithr. 59-60; ВС, I. 81)9. Но если
последнее можно было объявить незаконным, приписав давлению мари-
анцев10, то захват Рима Суллой в 88 г. без соответствующего решения
сената оправдать было невозможно11. Об этом общеизвестном факте
Сулла также умолчал12, а ведь именно это давало основания объявить
его hostis populi Romani. И уж тем более вызывающим выглядело то, что
Сулла собирался идти наказывать марианцев, опять-таки не испрашивая
на то позволения patres (лишь потом он смягчил свою позицию). Любо-
му непредвзятому наблюдателю было ясно, что именно от него исходит
инициатива гражданской войны13, Неудивительно, что «нобили, желая
мира и возвращения к нормальному положению вещей», в то же время
«не испытывали особых симпатий к замыслам Суллы»14, чья factio, рав-
но как и марианцев, являла собою «меньшинство, не соблюдавшее пра-
вил игры»15. Поэтому трудно согласиться с Т.Моммзеном, который счи-
тал первое послание самозванного проконсула «сдержанным»16, и
Ф.Инаром, характеризующим как «умеренное» второе17.
Правда, Сулла не пренебрег оправданием своих действий. Прежде
всего он выступал в защиту собственной dignitas, ради чего нобили готовы
были использовать любые средства и что впоследствии стало удобным
предлогом для Цезаря в его борьбе с помпеянцами (Слег. ВС. I, 9.2)18.
Благовидным обоснованием выглядело и обеспечение безопасности тех,
кто нашел у него приют (определенную параллель это находит в дейст-
виях Сертория и Секста Помпея), Наконец, он брал на себя роль мсти-
теля (Ultor - Lucan, Phars. II. 139)19. Яркой иллюстрацией этой чисто
римской идеи20 является эпизод из Плутарховой биографии Красса. Ко-
гда тот попросил у Суллы дать ему охрану для путешествия в земли мар-
сов, будущий диктатор гневно ответил ему: «Я даю тебе в провожатые
твоего отца, брата, друзей, родных — за них, незаконно и без вины каз-
ненных, я мщу убийцам!» (Pint, Crass. 6.2-3)21,
166
В периохах Ливия (возможно, через труд Сизенны)22 нашла отражение
крайне просулланская версия событий — будто бы Сулла был готов пойти
на соглашение, если восстановят в правах тех, кто бежал к нему. Сенат не
возражал, но Карбон и его сторонники предпочли воевать (per. 84). Весьма
вероятно, что такая трактовка является не позднейшим измышлением побе-
дителей, а уже тогда распространялась среди не самой осведомленной части
сограждан, подчеркивая умеренность Суллы и экстремизм его врагов, а
заодно демонстрируя поддержку полководца сенатом.
Обращение со своим войском. В 85 г. Сулла завершил войну с Митри-
датом Дарданским миром. Условия мира были достаточно мягкими,
более того, по сути, являлись договором о союзе23. Войско упрекало Сул-
лу в том, что он не покарал понтийского царя за резню римлян в Азии и
дал ему уйти с награбленными сокровищами24, и уже в древности понима-
ли, что Сулла спешил заключить мир, чтобы обратиться против марианцев
в Италии (Flor. III. 5.11; Eulr. V. 7.2). Правда, ему пришлось убеждать собст-
венных солдат в правильности своих действий: мол, иначе Митридат и
Фимбрия объединились бы, а с обоими ему воевать не по силам (Flut. Sulla.
24.4; Gran. Lie. 26F), что было явной неправдой25.
Хотя Сулла похвалялся в 84 г. перед сенатом, что располагает пре-
данным войском (отратду evvow — Арр. ВС. I. 79), он не был в нем уве-
рен, боясь, что в Италии солдаты разбредутся по домам (Flut. Sulla.
27.3)26. Стоило ли тогда хорохориться? По-видимому, Сулла несколько
бравировал, что было в его стиле, а заодно и льстил воинам. Однако
вскоре армия явила ему доказательства преданности. Солдаты по собст-
венной инициативе поклялись не покидать своего предводителя и обе-
щали не чинить насилий в Италии, а заодно предложили ему свои сбе-
режения, считая, что он нуждается в деньгах. Полководец поблагодарил
воинов, но отказался принять «материальное выражение их лояльно-
сти»27 (Plut. Sulla. 27.3). Этот эпизод чрезвычайно напоминает случай из
более позднего времени, когда Цезарю предложили то же самое его цен-
турионы (Suet. Div. lul. 68.1), и он если не в тот раз, то в другой не
только воспользовался их помощью, но и деловито отметил в мемуарах,
что этим «займом привязал к себе центурионов, а щедростью купил
расположение солдат» (Caes. ВС. I. 39.4). Почему же Сулла поступил
иначе? Видимо, он не хотел иметь лишних обязательств перед воинами.
К тому же столь красивый жест дополнительно возвышал его в глазах
солдат. Наконец, вряд ли у него была нужда в деньгах28 - на сей счет
воины могли и ошибаться.
Весной 83 г. Сулла разбил при Тифатской горе консула Гая Норбана
По мнению Суллы, именно благодаря этой победе его воины не разо-
шлись по домам (Flut. Sulla. 27.6). Признание полководца поразительно:
он лишний раз расписывается в собственном правовом нигилизме, ибо
обязан бьгл распустить войска по вступлении на землю Италии. Впро-
чем, трудно сказать, насколько прав был Сулла, сомневаясь в своих
войнах — их поведение показывает, что он ошибался29. Другое дело, что
167
не последнюю роль в этом, вероятно, сыграло и его умелое поведение,
без которого все могло обернуться по-иному.
Переманивание на свою сторону противника. Первой операцией та-
кого рода стала нейтрализация армии Фимбрии. Сулла предпочел пойти
на переговоры, во время которых солдаты марианского полководца на-
чали переходить на его сторону. Важно отметить, что Фимбрия сам стал
во главе войска, добившись его расположения и умертвив консула Вале-
рия Флакка. Он удачно воевал, разбив Митридата при Милетополе30.
Тем не менее его влияние на солдат оказалось недостаточным, чтобы
противостоять агитации Суллы. Фимбрия оказался без армии и, опаса-
ясь жестокости врага, покончил с собой. Сулла выдал его труп вольно-
отпущенникам для погребения, «заметив, что в этом он не будет подра-
жать Цинне и Марию в Риме, которые многих осудили на смерть, а
кроме того, лишили их еще и погребения» (Арр. Mithr. 59-60; Plut. Sulla.
25,1; Veil. Pat. IL 24, 1; Liv. Per. 83; Oros. VL 2.11). Желая выглядеть луч-
ше своих противников, Сулла вновь покривил душой ~ конечно, тела неко-
торых жертв марианцев подвергались осквернению, но запрет на погребе-
ние (Арр. ВС. I. 73) всерьез воспринимать не следует, - известно о могиле
Катула (III. 21.26), одного из самых ненавистных Марию нобилей, которого
он должен был бы запретить хоронить в первую очередь.
Второй раз Сулла провел подобную операцию уже в Италии. После
победы над Норбаном он направился к Теану, где находилась армия
второго консула, Луция Сципиона. Сулла предпочел вступить с ним в
переговоры. Аппиан объяснял это тем, что победитель Митридата не
столько нуждался в мире, сколько надеялся на волнения в войске про-
тивника, не слишком стремившегося воевать (oTacndcreiy
аитои отратбм dOupw? — Арр. ВС. I* 85). Думается, что Аппиан
исходит из уже происшедшего. Соглашение Сулле было нужно хотя бы
для того, чтобы расколоть силы врагов, пока еще обладавших огромным
перевесом (Plat. Sulla. 28.1). Другое дело, что полководец не исключал
одновременной попытки перетянуть вражеских воинов на свою сторо-
ну31. Это ему удалось — его солдаты прекрасно справились с задачами
агитаторов. Офицер Сципиона, Серторнй, указывал ему на опасную
пропаганду сулланцев, но безуспешно. Оба военачальника уже как будто
договорились, Сципион отправил Сертория утвердить условия соглаше-
ние с Норбаном, но посланец предпочел сорвать заключение договора и
захватил во время перемирия Суэссу Аврунку, державшую сторону Сул-
лы (см.: CIL. X. 4751)32. Последний выразил возмущение Сципиону, тот
ничего не мог объяснить и лишь выдал заложников - очевидно в знак
своей непричастности к случившемуся. Его воины, возмущенные такой
податливостью и уже распропагандированные солдатами противника,
перешли на сторону врага (Plut. Sulla. 28. 1-3; Sert. 6,2; Арр. ВС. I. 85-86;
Diod. XXXVIII. 16; Liv. Per. 85; Exuper. 7). По этому поводу Плутарх при-
вел знаменитые слова Карбона о том, что в душе Суллы живут лисица и
лев, причем от лисицы ему приходится терпеть больше (Plut. Sulla. 28.3).
168
Особо следует сказать и об отдельных перебежчиках из представите-
лей верхушки. После высадки в Италии к Сулле стали стекаться сенато-
ры, причем не только единомышленники (некоторое их число, как уже
говорилось, было в его лагере и прежде) вроде Метелла Пия и Красса.
На его сторону начали переходить те, кто прежде не был его сторонни-
ком, а то и просто относился в свое время к числу врагов: Публий Кор-
нелий Цетег - один из тех, кого Сулла объявил hostis в 88 г., Луций
Марций Филипп, Гней Помпей, Марк Эмилий Лепид, Квинт Лукреций
Офелла, Гай Веррес, вероятно, и сам принцепс сената Луций Валерий
Флакк33. Ливий пишет, что к Сулле сбежалась вся знать (nobilitas omnis —
Liv. Per. 85). Это естественно, преувеличение, но оно исходит явно из
сулланских кругов, которым было выгодно представить, что у них со-
брался цвет Рима. Возможно, что в тот момент большинство сената под-
держивало Суллу34. Но не все шло гладко. Когда Сулла предложил пе-
рейти к нему Сципиону, как то сделала армия консула, тот отказался.
Правда, несмотря на это, он был отпущен невредимым вместе с сыном
(Арр. ВС. I. 86; Died. XXXVIII. 16), что дало повод апологетам диктатора
восхвалять его милосердие (Veil. Pat. IL 25.2). В 82 г. Сулла предлагал
принять его сторону и наместнику Сицилии Марку Перперне, но тот
заявил, что вскоре высадится в Италии и освободит от осады Пренесте
(Died. XXXVIII. 14).
Особо следует отметить два случая. В 82 г. к Сулле обратился с
просьбой принять его на свою сторону Публий Альбинован. Тот согла-
сился, но потребовал, чтобы Альбинован совершил «нечто замечатель-
ное^ (dfidXoyov). Последний пригласил к себе на обед Гая Антипатра и
Флавия Фимбрию, брата Гая Фимбрии, и убил их (Арр. ВС. I. 91). Сулла
не только принял его, но даже никак не осудил, хотя бы словесно. После
битвы при Коллинских воротах, решившей исход гражданской войны, три
тысячи самнитов прислали к Сулле вестника с просьбой пощадить их, и тот
обещал им безопасность, если они нанесут ущерб его врагам. Самниты ата-
ковали недавних товарищей по оружию, но затем вместе с другими плен-
ными были перебиты (Plut. Sulla. 30.1-3). Нужно отметить, что марианцы
столь нечистоплотных методов не применяли.
Сулла и италийцы. Как уже говорилось, в послании сенату Сулла
обещал безопасность (irpovXeycv ouSciA цсрфеобси тгерс ov8fp6s) новым
гражданам (гсотоМта^), т. е. италийцам, что, очевидно, подразумевало и
сохранение за ними гражданских прав (Арр. ВС. L 77). Но этого было
явно недостаточно. Они считали Суллу врагом, идущим против своего
отечества (1. 82). Гражданские права они и без того уже получили, а
поддержка Суллы не избавила бы их от тягот войны. К тому же италий-
цы не могли забыть о его действиях против них в годы Союзнической
войны. По окончании борьбы с марианцами он мог не выполнить своих
обещаний35. Не исключено, наконец, что пассаж о гарантии италийцам
их прав отражает не реальный факт, а версию мемуаров Суллы, откуда
он попал в труд Аппиана36. С другой стороны, и Карбон был настолько не
уверен в италийцах37, что захотел взять заложников из их городов, но сенат
169
воспрепятствовал ему (Liv. Per. 84). Думается, что одной из причин, толк-
нувших его на столь неразумный шаг, была и пропаганда Суллы38.
Весной 83 г. Сулла высадился в Италии, в Брундизии, который
впустил его без боя. За это город получил свободу от податей (дтёХпаг -
Арр. ВС. I. 79)39, что должно было побудить к лояльности и другие ита-
лийские общины40. Затем он двинулся через Калабрию и Апулию41 в
Кампанию, воздерживаясь от грабежей и насилий (Veil. Pat. II. 25.1; ср.:
Plut. Sulla. 27.3)42, что также должно было произвести соответствующий
эффект. До сражения при Тифате в Кампании военных действий как
таковых практически не было. По словам Веллея Патеркула (II. 25.1),
Сулла выглядел не как зачинщик войны, а как провозвестник мира (поп
belli vindicem, sed pads auctorem).
Но уже летом 83 г. Сулла стал разорять земли тех, кто не покорился
ему. В то же время он стал направлять вербовщиков к италийцам,
«действуя дружелюбным обхождением, страхом, деньгами, обещаниями
те ка1 ф6|3ш rat ка1 ёХтг{<ли dyeipwv)» (Арр. ВС. 1. 86; Plut.
Crass. 6.2-3). По-видимому, тогда же, накануне кампании 82 г., Сулла
заключил договор с племенами полуострова о том, что сохранит за ними
права гражданства и распределение по 35 трибам (Liv. Per. 86)43. Оче-
видно, лишь теперь он осознал необходимость их поддержки — вербовка
среди италийцев провалилась, тогда как марианцы значительно усилили
свою армию за счет италийских контингентов44. Любопытно, что самни-
ты выжидали до последнего момента и выступили лишь в самом конце
войны, но в битве при Коллинских воротах были разгромлены. Теперь,
когда победа была уже одержана, Сулла мог позволить себе действовать
без оглядки на последствия и перебил пленных.
Религиозная пропаганда. Сулла был, по-видимому, первым римским
полководцем (может, не считая Сципиона Африканского), который стал
сознательно стремиться к репутации человека, связанного с богами45.
Не стали исключением и события 83-82 гг. В Таренте он приносил
жертвы, и на печени жертвенного животного будто бы обнаружились
очертания лаврового венка и двух лент, что предвещало победу46. Позд-
нее, по его собственным словам, ему явился раб некоего Понтия, воз-
вестивший ему от имени Беллоны победу, но призвавший поторопиться,
пока не сгорел храм Юпитера Капитолийского (Plut. Sulla. 27.6). Кроме
того, после сражения при Тифате Сулла в благодарность передал храму
Дианы, которой была посвящена эта местность, лечебные источники
(Veil. Pat. II. 25.4; CIL. IX. 3828)47. С одной стороны, это было проявле-
нием благочестия, с другой — кощунства, ибо речь шла о победе над
соотечественниками. Но Сулла знал, что делал: он создавал себе имидж
человека, которому помогают боги (доказательство — его успехи) и ко-
торый не забывает воздать им должное, не приписывая все исключи-
тельно собственным заслугам (см.: Plut. Sulla. 6.3-7).
Заключение. Сулла показал себя мастером психологической войны,
хотя и не всегда действовал безупречно с прагматической точки зрения.
Его методам был присущ авантюризм — он не слишком стремился к
170
соглашению, выдвигая явно неприемлемые требования, грубо нарушал
закон, почти открыто отказываясь распустить армию, до поры до време* *
ни не слишком заботился о поддержке со стороны италийцев. Но своего
Сулла достиг, и не в последнюю очередь благодаря жившей в нем лиси-
це (но более всего — ошибкам марианцев). В источниках даже сохрани-
лись следы традиции о dementia Суллы (I)48. У многих древних авторов
сложилось впечатление о том, что до окончания гражданской войны
Сулла «был мягче справедливейшего, но после победы — неслыханно
жесток» (ut dum vincit, mitis ас iustissimo lenior, post victoriam audito fuerit
cnidelior) и «являл собою пример наивысшей двойственности и проти-
воречивости духа» (credo ut in eodem homine duplicis ac diversissimi animi
conspiceretur exemplum) (Veil. Pat. IL 253), не сумев «перенести своего
счастья» (Dio Cass. XXXIIL 109.2). Эти воззрения оказали влияние и на
некоторых современных историков, которые считают, что нельзя рас-
сматривать предшествующие деяния Суллы «через искажающую призму
проскрипций»49. Как показывает приведенный материал, и прежде он
далеко не всегда действовал «мягче справедливейшего» — достаточно
вспомнить взятие Рима в 88 г., историю с Альбинованом и самнитами,
которых он вынудил нанести удар в спину своим, а самнитов затем ве-
роломно перебил. Когда во время выступления Суллы через два дня
после битвы при Коллинских воротах сенаторы, услышав крики изби-
ваемых, в ужасе повскакали с мест, он бросил свою знаменитую цини-
ческую фразу: Hoc agamus, patres conscripti, seditiosi paucuii meo iussu
occiduntur - «Продолжим, отцы-сенаторы, это по моему приказу убива-
ют кучку мятежников» (Sen. De clem. I. 12.2; Plut. Sulla. 303). «Тут уж
самому недогадливому стало ясно, что произошла смена тиранов, а не
падение тирании» (Plut. Sulla. 30.4). «Ведь (Сулла) делал то, в чем обви-
нял других, пока был слаб» (Dio Cass. XXXIIL 109, 2). Это будет чуть
позже, но контуры угадывались уже в событиях более ранних.
1 Schur JK Das Zeitalter des Marius und Sulla. Leipzig, 1942. S. 178.
2 Здесь и далее все даты - до н.э.
3 Иногда считается, что это же письмо, которое Аппиан упоминает в Mithr., 60
(Valgiglio Е Silla е la crisi tepubblicana. Firenze, 1956. P. 44), Но не менее вероятно,
что это разные послания (Frier В.М. Sulla’s Propaganda: Collapse of the Cinnan
Republic // AJPh. Vol. 92. 1971. P. 586): в первом речь идет об отчете за Митрида-
тову войну, во втором - о всех кампаниях Суллы.
* Любопытно, что речь Флакка - одна из немногих, упомянутых эпитомэтором
Ливия (Badian Е Studies in Greek and Roman History. N.Y., 1964. P. 233. N. 11).
3 Смысл этих слов неясен. Т.Моммзен пишет, будто Сулла настаивает на пре-
дании марианцев суду (Моммзен Т История Рима. Т. II. СПб., 1994. С. 231-
232). А. Кивни полагает, что речь идет об амнистии (Keaveney A. Sulia: The Last
Republican. L.; Canberra, 1982. P. 122). Ф.Фрелих вообще считает, что насчет
марианских лидеров Сулла в ответе сенаторам высказался так же жестко, как
и в первый раз (Frohlich F Cornelius (392) // RE. Bd. IV. 1901. Sp. 1544). Точка
зрения Моммзена и Фрелиха не подтверждается текстом источников. Что же
касается гипотезы Кивни, то наряду с ней возможен и еще один вариант:
речь шла о спасении жизни врагов Суллы, а не их полной безнаказанности.
Но в любом случае подразумевалось их отстранение от власти, после чего
171
Сулла получал возможность расправиться с ними в нарушение любых обеща-
ний.
6 Baker GP. Sulla the Fortunate* the Great Dictator L., 1967. P. 239.
7 Keaveney A. Sulla: The Last Republican. L.; Canberra, [982. P. 119.
8 Cm.: Gabba £. Commento // Appiani bellorum civilium bellum primum. Firenze,
1958. P. 217,
9 Моммзен T. История Рима. T. II. СПб., 1994. С. 231.
10 В связи с этим А. Кивни саркастически именует Суллу «so-called public
enemy» (Keaveney A. Op. cit P. 120).
11 Cm.: Meier Ch. Res publica amissa, Eine Studie zu Verfassung und Geschichte der
spftten rftmischen Republik. Wiesbaden* 1966. S. 224.
12 To, что в Риме об этом хорошо помнили, особо указывает Аппиан (ВС. I. 81).
13 Valgiglio Е. Op. cit. Р. 50.
14 Гнет ДА/. Op. cit. Р. 589.
15 Cassola F.f Labruna £. Lincc di una storia delle istituzuoni repubblicane. Napoli,
1991. P. 317-318.
16 Моммзен T. Указ. соч. С. 231.
17 Инар Ф. Сулла. Ростов-на-Дону, 1997. С, 216.
18 См.: Eari D. The Moral and Political Tradition of Rome. L; Southampton, 1967. P. 57-58.
19 Hinard F Les proscriptions de la Rome r^publicaine. Roma, 1985. P. 139.
20 Инар Ф. Сулла. С. 234.
21 Эпизод, возможно, восходящий к самому Сулле (Hinard F. Op. cit. Р. 139. N. 136).
22 Badian E. Studies in Greek and Roman History. N. Y., 1964. P. 228.
23 См.: Гуленков КЛ. Дарданский мир: об одном аспекте политики Суллы //
Античность: политика и культура. Казань, 1998. С. 59—60.
24 Кроме того, воины лишались добычи в богатых городах Азии {Neumann К.
Geschichte Roms wdhrend des Verfalles der Republik. Bd, L Breslau, 1881, S. 568).
25 Keaveney A. Op. cit. P. 105.
26 Meier Ch. Op. cit. S, 240,
27 Baker G.P. Op. cit. P. 239.
28 Schur Ж Op. cit. S. 153. Anm. 2.
29 Meier Ch. Op. cit. S. 240.
30 Cm.: Munzer F. Flavius (88) // RE. Bd, VI. 1909, Sp. 2600.
31 Цицерон не без иронии заметил: «Сулла то ли заключал мир со Сципионом,
то ли только делал вид (paeem cum Scipione Sulla sive faciebat, sive simulabat)»
(Phil. XIIL 2).
32 Характерный для того времени пример неповиновения римского «обер-офи-
цера» полководцу (см.: Harmand J. Ь'агтёе et le soldat k Rome de 107 k 50 av.
n, e. P., 1967. P. 422).
33 См. подробнее co ссылками на источники: Hinard E Op. cit. P. 120-125.
34 Егорое А.Б. Социально-политическая борьба в Риме в 80-е гг. I в. до н.э.: (К
истории диктатуры Суллы) // Социальная борьба и политическая идеология в
античном мире. Л., 1989. С. 136.
35 Моммзен Г. Указ. соч. С. 233,
36 Badian £. Op. cit. Р. 226.
37 Италийцы действительно проявили в ходе начавшейся войны меньшую ак-
тивность, чем можно было бы ожидать, но главной причиной этого было, ви-
димо, то, что марианцы не спешили уравнять их в правах с римлянами (см.:
Gabba Е Mario е Silla // ANRW. Bd. I, 1. В.; N.Y., 1972. Р. 797-798),
" Neumann К. Op. cit. S. 575; Keaveney A. Op. cit. P. 129.
Точнее, от портория {Henderson BJL The Grant of Immunitas to Brundisium //
Classical Review. Vol. 11. 1897. P. 251-255). Аналогичные льготы Сулла пре-
доставлял городам Малой Азии (Gabba Е, Commento, Р. 213).
Инар Ф. Сулла. С. 223; Keaveney A. Op. cit. Р, 129.
172
41 И, видимо, Самний (Schur Ж Op. cit. S. 161; Frier B.M. Op. cit P. 598).
41 Эго контрастирует с безобразиями воинов Суллы в Азии (Plut. Sulla. 25.2;
Harmand Z Op, cit P. 277—278), но надо учитывать, что они имели место уже
после войны с Митридатом.
43 Э.Габба относит это соглашение к 83 г. (Gabba Е. Commento. Р. 207). Следует
уточнить: в самом конце 83 г. или даже в начале 82 г., ибо, судя по тексту
Ливия, это произошло пред самым началом кампании 82 г., во всяком случае
после консульских выборов на 82 г.
44 Schur И< Op. cit. S. 166; Инар ф. Сулла. С. 234.
45 CarcopinoJ. Sylla on la monarchic manquee. P., 1947. P. 99’100.
46 Ср. эпизод с военным трибуном, вынесшим венок Сулле накануне битве при
Херонее (Plut. Sulla. 17.5-6; Carcopino J. Op. cit. P. 103).
47 По мнению Ф. Инара, тогда же Сулла отчеканил и пустил в обращение моне-
ту с богиней Ромой в шлеме на аверсе и стоящим на триумфальной колесни-
це Сулле, которого увенчивает летящая Виктория, на реверсе — первое изо-
бражение римлянина на монете при его жизни (Инар Ф. Сулла. С. 228-229).
Однако более вероятно, что эта чеканка имела место в 82-81 гг. (см.:
Sydenham Е.А. The Coinage of the Roman Republic. L., 1952. P. 123. № 756).
« Dowling MB. The Clemency of Sulla // Historia, Bd. 49. 2000. P. 303-340.
49 Keaveney A. Op. cit. P. 89,
А.П.Богданов
КАК БЫЛ ОСТАВЛЕН ЧИГИРИН:
МОТИВЫ ПРИНЯТИЯ СТРАТЕГИЧЕСКИХ РЕШЕНИЙ В
РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1673-1681 гг.
Утром 12 августа 1678 г. генерал-майор Петр Иванович Гордон
(урожденный Патрик) с окровавленной шпагой и дымящимся пистоле-
том ворвался в шатер своего командующего. Используя богатый словар-
ный запас, накопленный за годы службы в России, известный крутым
нравом шотландец выложил боярину Ромодановскому и его товарищам-
воеводам все, что думает о позорной сдаче туркам вверенной ему крепо-
сти Чигирин. То, что разъярило Гордона, и о чем не мешало бы поду-
мать историкам, касалось странностей всей кампании лета 1678 г. и осо-
бенно событий 11 августа. Ярость армии была особенно остра на фоне
побед в жестокой, но малоизвестной современному читателю войне Рос-
сии с Турцией (1673—1682)*.
Чигирин, обороной которого командовал Гордон, был не только поли-
тическим центром Правобережной Украины, но и символом победоносного
перелома в войне, объявленной царем Алексеем Михайловичем в 1672 и
начатой в 1673 г. под знаком прекрасной идеи союза славянских и христи-
анских стран против османской агрессии2. Не дожидаясь помощи (и в итоге
не получив ее), Россия и подданная ей Левобережная Украина зимой-
весной 1673 г. начали военные действия против опаснейшего неприятеля,
имея в лице Речи Посполитой ненадежного союзника. Вскоре кровавые бои
шли на огромном фронте от Днестра до Азова. Турецкий султан лично ко-
мандовал наступлением на Правобережье, крымский хан пытался прорвать
укрепленную границу России. Русские полки пробили выход в Азовское
море, в которое под командой Григория Ивановича Косагова вышел по-
строенный на Воронежских верфях морской флот3, и совершали вместе с
казаками налеты на полуостров Крым4.
В начале войны Речь Посполитая заключила с Турцией сепаратный
Бучачский договор, «уступив» мусульманам и их вассалу гетману Петру
Дорошенко большую часть Правобережной Украины, включая нахо-
дившийся под протекторатом России Киев, — т.е. не только нарушила
союзное соглашение, но и поставила Россию под удар. Ратификации
договора удалось воспрепятствовать, на польский престол был избран
воинственный великий гетман Ян Собеский, и осенью 1673 г. Речь По-
сполитая вновь вступила в войну3. Но битва за Правобережье разверну-
лась между русско-украинскими войсками князя Григория Григорьевича
Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича — и турецко-крымскими
армиями с их союзником Дорошенко. К осени 1675 г. оба гетмана с
ужасом глядели на превращенную в пустыню Правобережную Украину:
один клял решение искать «обороны турецкой и крымской», другой
174
заметил, что Дорошенко уже «не над кем гетманить, потому что от Дне-
стра до Днепра нигде духа человеческого нет»6.
К воцарению Федора Алексеевича в январе 1676 г. Россия пришла с
повышенными налогами, экстренными поборами и разорительными отку-
пами, истощенными мобилизационными ресурсами и распыленными на
огромном фронте войсками. Правда, осенью 1675 г. удалось заключить до-
говор о взаимопомощи с Империей, но та в союзе с Испанией, Голландией
и Пруссией сражалась против Франции, Англии и Швеции (1672—1679),
обещая выступить против Турции, если Россия нападет на Швецию!7
Располагая Чигирином — военно-политическим центром Правобе-
режья и отличной крепостью, - турки, согласно данным разведки, пла-
нировали нанести сокрушительный удар по Киеву, единственному про-
тивостоящему им городу на той стороне Днепра. Летом 1676 г. стало
ясно, что политический курс Матвеева (вопреки традиции «смены ка-
раула» оставленного Федором Алексеевичем во главе Посольского при-
каза) терпит крушение. В октябре, как ожидалось, Ян Собеский оконча-
тельно вышел из войны, заключив с Оттоманской Портой позорный
Журавинский мир. Король предал союзника, «уступив» туркам Украину
и обещав Турции военную помощь против России!
Однако враги и предатели опоздали. 4 мая 1676 г. князь Василий
Васильевич Голицын был первым в новом царствовании пожалован бо-
ярством и с чрезвычайными секретными полномочиями выехал на Ук-
раину8. Под воздействием будущего канцлера правобережная украинская
старшина дружно отвернулась от Дорошенко. Между тем конница пол-
ковника Г.И.Косагова совершила бросок к Чигирину. Склонившись на
убеждения Голицына и зная неукротимость Косагова (соратника запо-
рожского кошевого Ивана Серко), Дорошенко сложил гетманские клей-
ноты и сдал крепость с 250 пушками. 27 сентября Федор Алексеевич
милостиво принял воеводу Ивана Ивановича Ржевского. Думный дво-
рянин доложил о победе от имени командующего Ромодановского и
гетмана Самойловича9. 17 октября, в день Журавинского позора Речи
Посполитой, перед царем и Боярской думой были брошены клейноты
Правобережной Украины вместе с турецким бунчуком и знаменами,
взятыми в Чигирине10. Было известно, где произойдут решающие бои,
если Турция всерьез схватится с Россией.
Турки не могли пойти на Киев, не взяв Чигирин. Царь и Боярская
дума велели «тотчас» начать подготовку к обороне Правобережной Ук-
раины11. Чигиринский замок с осени 1676 г. укрепляли 1200 выборных
(гвардейских) солдат полковника Матвея Осиповича Кровкова — одного
из создателей русской регулярной пехоты12. Нижний дерево-земляной
город готовили к обороне казаки гетмана Самойловича.
Предстоящая кампания изначально представлялась Москве как
столкновение технического и военного искусства двух держав. Превра-
тить Чигирин в современную крепость должны были инженер-
полковники Николай фон Зален и Яков фон Фростен13. Федор Алексее-
вич позаботился о переводе на Украину одного из лучших солдатских
175
полков — выборного полка генерал-майора Аггея Алексеевича Шепеле-
ва14. Общее командование обороной Чигирина было поручено генерал-
майору Афанасию Трауэрнихту.
План Чигиринских кампаний 1677 и 1678 гг. был традиционен15.
Получая достаточно подкреплений, крепость оборонялась до подхода
основной армии, которая наносила супостатам сокрушительный удар,
благо ей не приходилось гоняться за врагом: это было немаловажно,
поскольку ударной силой Ромодановского были пехотные стрелецкие и
солдатские полки, тяжелая кавалерия рейтар и Пушкарский полк.
В 1677 г. турки бросили на Чигирин разгромившую поляков армию
Ибрагим-паши по прозвищу Шайтан. Войско от 40 до 60 тыс. турок
включало отборную конницу тяжеловооруженных сипахиев и 10-15 тыс.
янычар. Около 19 тыс. составляли войска молдаван и валахов, до 40 тыс.
всадников дала Крымская орда. Традиционно тяжелая османская артил-
лерия насчитывала 35 стволов 20-36-фунтовых пушек и 80-фунтовых
мортир. 3 августа Шайтан обложил Чигирин, стоящий на каменной горе
над р. Тясьмин, правым притоком Днепра.
Турки были известны умением брать крепости, к тому же им помогали
специалисты союзной Франции. Здания Чигирина были уничтожены, кре-
постная артиллерия в значительной мере подавлена, но неприятеля встре-
чали запасные оборонительные линии и ретраншементы. Преимущество
осажденным давало массовое применение новых ручных гранат, которыми
был отбит и генеральный штурм после взрыва подкопов. После трехнедель-
ной осады Чигиринская крепость туркам «костью в горле стала». Русские
стрельцы и солдаты, несмотря на «великое утеснение от верховых нарядных
гранат», ходили на вылазки «как на праздник», в парадной форме. Блокада
была ненадежной: 20 августа 1415 драгун и сердюков подполковника Фад-
дея Тумашева с распущенными знаменами и трубным игранием вошли в
Чигирин по мосту через Тясьмин.
Ромодановский имел до 49 тыс. воинов со 126 пушками и гаубица-
ми, стрелявшими 1-10-фунтовыми ядрами и гранатами, и 15-тыс. армию
Голицына в тылу, плюс легкую кавалерию Самойловича. Эту силу князь
расставил на Бужинском перевозе, где противоположный берег пони-
жался и полуостровом вдавался в Днепр. В ночь на 27 августа солдат-
ские полки Верстова и Воейкова и казачьи Левенца и Барсука на барках
пересекли реку и отбросили заслон крымчаков. Артиллерия с другого
берега подавила стрельбу турок.
Высадившиеся окопались, а затем расширили плацдарм, построив
укрепленную линию длиной более 3 км. Ромодановский посылал в лод-
ки новый полк, как только для него приготовлялось укрепление. Во
второй половине дня 27 августа турки атаковали, но были отброшены
огнем полковой артиллерии и мушкетов выборных солдат Шепелева и
Кровкова. Командующий успел перебросить полки Гордона, Гранта,
Россворма, кавалерию Косагова и казаков Новицкого. Переброска 15-
тыс. корпуса через Днепр обошлась потерей нескольких десятков чело-
век, при этом занятый плацдарм был хорошо укреплен.
176
Переправа перед лицом неприятеля считалась в XVII в. отчаянным
подвигом, поэтому Ибрагим-паша не сразу поверил донесениям, а пове-
рив, сделал худшее: беспорядочно бросил основную часть армии на
плацдарм. Когда турки дрогнули под огнем артиллерии, Косагов бро-
сился в рукопашную, и только тяжесть его кавалерии остановила избие-
ние за пять верст от берега. На поле боя остались тела сына крымского
хана, «сыновей паши* - огланов, множества турецких офицеров и
крымских мурз, всего около 20 тысяч трупов16. Россияне потеряли 2460
человек убитыми и до 5 тысяч ранеными.
В ночь на 29 августа Ромодановский еще не завершил переправу,
Ибрагим-паши уже бежал в сторону Буга, бросив артиллерию и обоз.
Армия простояла под Чигирином до 10 сентября, занимаясь починкой
разрушенных укреплений, и отправилась на зимние квартиры. По
просьбе Самойловича комендантом в Чигирин был послан окольничий
Иван Иванович Ржевский. Нужно было расширить и перепланировать
замок, что и было выполнено к 1 нюня, когда Ржевский отослал царю
Федору Алексеевичу новый план и описание крепости17.
Кампания 1678 г. началась так, словно прошлогодняя война была
генеральной репетицией. Отборную 80-тыс. армию провожал в поход
сам султан. Командование принял настоявший на решительном ударе
по России новый великий визирь. На пути к нему присоединилось 5
тыс. молдован и валахов во главе с господарями, 4 тыс. казаков Юрия
Хмельницкого и около 30 тыс. татар хана Мурат-Гирея. Помимо 25
осадных пушек и 12 мортир турки везли 80 полевых орудий, пригодных
в оборонительном сражении.
Гарнизон Чигирииа из стрельцов, солдат и казаков насчитывал
13 600 человек при 82 пушках и 4-х мортирах. Весной переправился
через Днепр и укрепился в трех верстах от крепости 10-тыс. корпус ге-
нерал-майора Косагова. Знаменитый воин послал в Чигирин всего 2,5
тыс. чел., удерживая с остальными переправы через Днепр и Тясьмин.
50-тысячная армия Ромодановского в середине июня соединилась с 30
тысячами казаков Самойловича, а также донцами под командой славных
атаманов Михаила Самарина и Фрола Минаева.
26 июня главные силы россиян стояли на Днепре. Ромодановский и
Самойлович имели возможность упредить турок под Чигирином и навязать
Кара-Мустафе наиболее выгодное для них встречное сражение, тем более
что они располагали достаточной информацией о неприятеле. Однако вое-
начальники вели себя столь загадочно, что историки до сих пор тщетно
искали разумное объяснение их маневрам. Вместо того чтобы переправить-
ся через Днепр на заранее выбранном и охраняемом Косаговым месте, вое-
вода и гетман предприняли боковое движение, форсировали Сулу и только
6 июля вышли к Днепру у Бужинского перевоза.
Турки подступили к Чигирину 8 июля, не зная о близости россий-
ской армии. Как бы для их удобства Косагов 9 числа получил приказ
всеми силами сопроводить в крепость 2200 человек подкрепления. Он
должен был оставить укрепленный лагерь и брод через Тясьмин, не мед-
177
ленно занятый 10-тыс. отрядом татар. Со скрежетом зубовным Косагов
выполнил приказ, оставил татар в покое, отступил к главной армии и
буквально растворился: с этого времени участие одного из лучших рус-
ских полководцев в кампании не прослеживается.
Ромодановский и Самойлович полностью переправились, когда та-
тары наткнулись на 10-тыс. корпус думного генерала Венедикта Андрее-
вича Змеева. Неприятель в панике бежал, но Ромодановский и не поду-
мал вновь занять переправу через Тясьмин. Кара-Мустафа, напротив,
уяснил обстановку: 12 июля он бросил в атаку 20-тыс. турок и крым-
скую орду. Змеев был опрокинут, но оправился и контратаковал, когда
неприятель был остановлен огнем Пушкарского полка стольника Семе-
на Федоровича Грибоедова. Противник неудачно атаковал и 15 июля, но
Ромодановский стоял как вкопанный, не делая попыток к наступлению
или даже преследованию.
Это объясняют тем, что воевода имел четкий царский указ не начинать
активных действий до прибытия князя Каспулата Муцаловича Черкасского,
отправленного вербовать калмык и прочих степных всадников по просьбе
Самойловича к Федору Алексеевичу. Но сам государев указ настоятельно
нуждается в объяснении: какое значение имела орда степняков в боевых
действиях, где даже регулярная конница русских и турок в основном оста-
валась в резервах? 28 июля Черкасский привел к более чем 80-тыс. русско-
казацкой армии от 2 до 4 тыс. «бедных, голодных и оборванных наездни-
ков*- 31 июля Ромодановский начал наступление к Чигирину.
Оборона города шла уже три недели. Защитники знали, что на них
смотрит вся страна, весь христианский и мусульманский мир. При осаде
и обороне города были продемонстрированы все достижения фортифи-
кационной, минной и артиллерийской науки. Турки обрушивали на
город около 1000 ядер и бомб в сутки, сопровождали атаку огнем через
головы наступающих и, не отводя войск, сносили пушками и мортира-
ми вторые линии укреплений. Они применили собственные ручные
гранаты, создали штурмовые отряды. Осажденные несли потери, но от-
ражали все штурмы.
Согласно французским источникам, Кара-Мустафа-паша отчаялся
взять крепость. Только решение военного совета, на котором незначи-
тельное большинство поддержало дефтердаря Ахмет-пашу, вынудило
визиря продолжать осаду. Военный совет постановил навести через
Тясьмин мосты и занять на том берегу господствующие высоты свежими
янычарскими корпусами Каплан-паши и Кер-Гасан-паши численностью
в 10 тыс. с 50 пушками и отрядами татар,
Ромодановский вновь опоздал. Его передовые отряды пробились 31
июля к Кувеч и некому перевозу через Тясьмин, но были остановлены
янычарским огнем с Чигиринских гор. К 1 августа, когда русские нача-
ли решительное сражение, янычары хорошо окопались на Стрелковой
горе, по которой круто поднимался с приднепровской равнины Куве-
чинский взвоз. Ночная атака русских 1 августа не удалась. По условиям
местности, наступавшие не могли применять артиллерию.
178
Наутро вперед двинулись дивизии генерал-поручика Шепелева и
генерал-майора Кровкова (6 тыс, выборных солдат) с резервом из 10-
тыс. корпуса Змеева. Под огнем неприятеля солдаты карабкались на
гору. Несколько атак было отбито, Шепелев и Кровков вышли перед
строем и сами повели солдат. Ретраншементы и батареи янычар были
взяты, русские ворвались в укрепленный лагерь, Шепелев шпагой сру-
бил бунчук, но получил тяжкую рану. Каплан-паша фланговой атакой
отрезал ворвавшихся на гору. Рейтары, драгуны и городовые солдаты
Змеева не смогли оказать им поддержки. Дело спасли 9 стрелецких пол-
ков (6 тыс. человек) центра армии. Они ворвались на гору, когда по-
строившиеся в каре солдаты уже отбивались прикладами. За стрельцами
явился корпус Змеева, затем 15-тыс. отряд центрального резерва. Кон-
ница преследовала врага до горяших мостов через Тясьмин, даже в глав-
ный турецкий лагерь ворвались казаки.
Победа на Стрелковой горе показала качественное превосходство
русской регулярной пехоты, однако положение Чигирина не измени-
лось. С 3) июля, чигиринцы ожидали русско-украинскую армию, не
обращая особого внимания на взрывы турецких подкопов и бомбарди-
ровку. 3 августа канонада за горами подсказала, что помощь близка. К
вечеру комендант Чигирина Ржевский вышел на башню, увидал русские
знамена на Стрелковой горе и был сражен турецким ядром. Избранный
офицерским советом в коменданты Гордон напрасно требовал продол-
жить наступление. Ромодановский и Самойлович в трех верстах от Чи-
гирина наблюдали, как турки с отчаянной энергией штурмуют город.
Только отряд Косагова (его называют полковником; и в самом деле, где
был его корпус?) сразился с турками на Тясьминском островке, да гене-
рал Вульф устроил на другом острове батарею.
Предположение, что Ромодановский «не рискнул» переправляться
через Тясьмин перед лицом сильной армии Кара-Мустафы, противоре-
чит всему опыту полководца, который начал карьеру, атаковав превос-
ходящие силы поляков вплавь через озеро (1655), Тясьмин — не Днепр,
к тому же один из мостов вел прямо в Чигирин: готовый плацдарм для
вспомогательного удара. С Ромодановским должно было произойти не-
что очень серьезное, чтобы воевода ограничился сменой значительной
части гарнизона Чигирина и мелкими, притом безуспешными опера-
циями против турок на протяжении целой недели, А оцепенение при-
ключилось с десятками видных русских воевод и генералов, отважных
полковников и казачьих атаманов...
Русско-украинское командование не пошло даже на то, чтобы от-
влекающими ударами помочь чигиринцам отвоевать потерянные валы и
бастионы. Кольцо осады было сжато до предела. Ромодановский знал о
готовящемся генеральном штурме и писал об этом коменданту; Гордон
отвечал, что не боится и отстоит город, но сие от него не зависело. 11
августа страшные взрывы потрясли Чигирин и турки ринулись в проло-
мы. Казаки (украинские летописцы пишут, что по случаю воскресенья
179
они были в стельку пьяны) бросились в беспорядочное бегство, мост
под их тяжестью обрушился, и масса людей погибла.
Русские держались стойко; стоявшие в нижнем городе эскадроны
полковника фон Вестгофа полегли почти целиком. Отразив штурм зам-
ка, Гордон с четырьмя наполовину русскими, наполовину украинскими
постоянными полками (Курским, Озерским, Сумским и Ахтырским)
отбил ворота нижнего города, возвел новые укрепления и обеспечил
связь замка с переправой. Он посылал гонца за гонцом, прося у Ромо-
дановского всего 5 или 6 тыс,, чтобы отбить весь нижний город, но не
получил подмоги. Командование решило оставить крепость самым
странным образом, без письменного приказа: посланному велено было
лишь объявить об этом у ворот, не въезжая в замок!
В результате первыми стали отступать к лагерю Ромодановского войска,
охранявшие ворота, на которые немедля напали турки. Затем по одному
ринулись прочь полковники с воинами, которых сумели собрать, Гордон
получил письменный приказ, без которого отказывался двигаться с места, в
третьем часу ночи, через посыльного полковника московских стрельцов
Александра Карандеева (как увидим, человека не случайного). Подготовив к
уничтожению тяжелое вооружение и запасы, шотландец одним из послед-
них с пистолетом и шпагой прорвался к переправе.
Те из защитников Чигири на, кто не смог пробиться, вернулись на
бастионы. Когда замок был занят турками, они взорвали пороховые
погреба, захватив с собой более 4 тыс, неприятелей. Бездарная эвакуа-
ция Чигирина стоила жизни полковникам Корнелию фон Бокховену и
Прохору Протасову, трем капитанам, четырем лейтенантам и до 600
стрельцов и драгун. За все время кровавых боев русский гарнизон поте-
рял убитыми 1300 чел,, т, е, почти половина полегла в один день, «Так
был защищаем и потерян Чигирин, - записал шотландец в своем днев-
нике, - он был оставлен, но не покорен*18.
После падения города Ромодановский немедля организовал отступле-
ние к Днепру, Войска шли в отличном порядке, огражденные обозами, с
лучшей пехотой в арьергарде; кавалерия была спешена, Атаки турок и татар
не могли задержать движения россиян. Кара-Мустафа сосредоточил против
их фронта достаточно сил лишь после того, как они заняли старый укреп-
ленный лагерь на берегу Днепра, С 14 августа между армиями происходили
огневые и рукопашные бои, причем солдаты и стрельцы временами атако-
вали неприятеля, не слушая приказов. Только распоряжение об общем на-
ступлении 17 августа дисциплинировало армию. Устрашенные яростной
атакой турки и татары бежали к Чигирину, россияне, подобрав трофеи,
переправились через Днепр, Возвращение было траурным.
Турки, срыв остатки Чигирина, торжествовали победу. Московское
правительство старалось приукрасить итоги кампании; наши потери уби-
тыми и пропавшими без вести определялись всего в 3290 человек и ране-
ными в 5430 человек, тогда как турецкие — в 30—60 тысяч19. Слухи об
измене полководцев ширились с каждым шагом отступающих войск, Ко-
шевой Иван Серко резал прямо в глаза Самойловичу: «Не только мы,
180
низовое войско Запорожское, но и весь свет великороссийский и мало-
российский ясно видит неспособность вашу и князя Ромодановского и
нежелание оказать помощь» Правобережью из-за застарелой злобы к За-
днепровью. «Пропал Чигирин и вся тогобочная Украйна, — писал Самуил
Величко, — от неспособности и коварства Ромодановского и, без сомне-
ния, неприязни к ним Самойловича»* Ходил слух, что Ромодановский
вступил в переговоры с крымским ханом, у которого томился в плену его
сын Андрей, и хан обещал содрать с того кожу, если Чигирин не будет
сдан, В Москве говорили, что в одном Чигирине погибло до 30 тысяч
россиян, а в армии еще больше умерло от болезней* «Обвинения против
князя Ромодановского так велики, — доносил нидерландский резидент в
Москве Иоганн Вильгельм фан Келлер, — что если они подтвердятся, то
он рискует потерять не только место, но и жизнь* Ни он, ни сын его не
являлись еще в Москву; впрочем, ему и опасно показаться сюда, чтобы
народ не взволновался; так сильно против него негодование»20.
Обвинения звучали тем более остро, что Ромодановский был истин-
ным благодетелем и защитником Украины, сражаясь за нее от самой
Переяславской рады; с 1657 г. он бессменно командовал Белгородским
полком (затем разрядом-округом) - главной русской армией на юго-
западе* Еще недавно украинцы славили его бесчисленные победы над
поляками, татарами, гетманами-изменниками и турками, молили царя
не лишать их руководства честного и бескорыстного воеводы* В Москве
два десятилетия считали его незаменимым и с трудом давали самый ма-
лый отпуск* Григорий Григорьевич и его сын Михаил имели документ
для оправдания, но предпочли молчать.
Как человек чести, Ромодановский не мог указать на главных ви-
новников падения Чигирина: царя Федора Алексеевича и его ближних
советников (начиная с Голицына)* Князь предпочел подать в отставку;
отводом армии на зимние квартиры командовал уже В*В*Голицын21* 15
мая 1682 г. Григорий Григорьевич был разорван на части, защищая цар-
ский дворец от восставших стрельцов и солдат; сын его князь Михаил
чудом спасся от позорной смерти (и позже был обвинен Петром I в сго-
воре со стрельцами). Оба тщетно надеялись, что история восстановит их
доброе имя: хотя важнейшие документы были хорошо известны, исто-
рики не озаботились изучением мотивов стратегических решений* До
сих пор падение Чигирина изображается в лучшем случае как победа
турок «в тяжелых боях»22* Уход от вопроса о чести Ромодановского ведет
к неверной оценке силы российской армии, уровня ее командования и,
как это ни парадоксально, способностей политиков — истинных винов-
ников разрушения Чигирина*
* * *
Оценивая убыточность предопределенного кампанией 1678 г. Бахчи-
сарайского мира (1681), историки рассуждали с точки зрения предпола-
гаемых возможностей, упущенных московским правительством в резуль-
тате решения об оставлении Чигирина. Но следует учесть, что само взя-
181
тие Чигирина благодаря энергичным военно-дипломатическим действи-
ям В.В.Голицына было вынужденной мерой в условиях измены союзни-
ка, а жестокие сражения за него стали скорее результатом взаимных
опасений и делом престижа, чем реализацией стратегических планов
схватившихся держав.
Выбив из войны Польшу, турки до лета 1677 г. не ожидали, что рус-
ские в невыгодных политических условиях вступят с ними в битву за
Правобережье23. Сомнения мучили и царя Федора. Принимая 23 сен-
тября 1677 г. посланца от Самойловича с докладом о победе над Ибра-
гим- пашой, государь уже сделал распоряжения, направленные на свер-
тывание войны. Прежде всего, он распорядился отозвать русские войска
из-под Азова, где они успешно действовали при поддержке флота24.
Боярская дума обсудила вопрос о разрушении Чигирина; для консульта-
ций по этой проблеме на Украине был назначен стольник Василий Ми-
хайлович Тяпкин, бывший резидент в Варшаве, именно 23 сентября
получивший верительные грамоты и наказ23.
Выбор Тяпкина, лучше всех знавшего положение в Польше, был не
случаен: истекал срок Андрусовского перемирия 1667 г., по которому
Россия обязалась вернуть Речи Посполитой Киев и ряд других городов.
Поскольку отдавать Киев Федор Алексеевич не собирался, неизбежным
было дипломатическое столкновение, осложненное мнением панов, что
заняв Чигирин, царь «отобрал у нас всю Украину!» По польской логике,
уступка Украины туркам ничего не значила в отношениях с Москвой,
зато Журавинский мир с Портой и Крымом позволял Речи Посполитой
воевать с бывшим союзником за Киев, Смоленск, Невель, Себеж и др.
города. Хотя среди шляхты не было единодушия, значительная часть ее
мечтала взять реванш над Россией за поражение в прошлой войне. Если
бы удалось отстоять Чигирин от турок, за него, вполне вероятно, при-
шлось бы сразиться с поляками...
Ромодановский не принимал этих сомнений и отвечал Тяпкину чет-
ко: «Разорить и не держать Чигирин отнюдь невозможно, и зело бес-
славно, и от неприятеля страшно и убыточно. Не только (Правобереж-
ной) Украине, но и самому Киеву зело будет тяжко». Самойлович зая-
вил резче: «Прежде, нежели разрушать Чигиринские укрепления или
дозволять неприятелю завладеть ими, пусть объявят всей Украине, что
она великому государю его царскому величеству ни на что не потребна,
для того и Чигирин разорен!» Не ограничиваясь протоколом перегово-
ров с Тяпкиным, Ромодановский и Самойлович с военачальниками на-
правили государю доклад о военно-стратегическом значении Чигирина
для Украины и России (поскольку от него до Путивля не более тридца-
ти миль), о его ценности как крепости, возле которой сосредоточены
все окрестные лесные запасы, и, главное, как политического центра, на
который ориентируется Правобережье.
Ответы не убедили Боярскую думу, и на Украину был отправлен
знакомый нам стольник и полковник Александр Федорович Карандеев с
сомнениями по поводу удобства расположения Чигирина и предложени-
182
ем построить вместо него новую крепость на Днепре (на которую, по
меньшей мере, не претендовали бы поляки). Съехавшись в Рыльск на
совещание, Ромодановский и Самойлович составили новый доклад о необ-
ходимости удержания именно Чигирина, а вскоре воевода получил указ
Федора Алексеевича лично прибыть в Москву. Протоколов заседаний Думы
не велось, но, судя по донесениям нидерландского резидента Келлера, до-
веренного лица русского правительства26, вопрос стоял ребром: главноко-
мандующим чуть было не назначили В.В.Голицына, что означало бы сдачу
Чигирина, но победили сторонники Ромодановского, взявшего защиту кре-
пости на свою ответственность27. Федор Алексеевич щедро наградил воена-
чальников; Ромодановскому при грамоте с перечислением его военных
подвигов было пожаловано село Ромодановское в Калужском уезде — паки™
утраченное этой княжеской фамилией родовое гнездо28. Это не говорит о
том, что Ромодановского заранее предназначили в жертву.
Власти, начиная с Федора Алексеевича, пребывали в сомнениях, тем
более что король Ян Собеский, не имевший в Раде решительного переве-
са для разрыва с Россией, оттягивал переговоры с Москвой, ожидая раз-
вития военных событий. Желая определиться, государь в ноябре 1677 г.
послал в Варшаву опытных дипломатов - окольничего Ивана Иванови-
ча Чаадаева и дьяка Емельяна Ивановича Украинцева — с сообщением,
что Россия не уступит Киева, но король отправил их восвояси с отве-
том, что все вопросы будут решать великие послы Речи Посполитой
(которые под разными предлогами задерживались)29.
Дело осложняли украинцы, возмущавшиеся перед Карандеевым и в от-
писках в Москву самой мыслью о возможности переговоров с поляками о
Киеве или Чигирине30. Еще один важный участник политической игры,
крымские власти, всегда с опасением относившиеся к военным акциям
турок в Северном Причерноморье, только оправлялись от потрясения, свя-
занного с переменой их верхушки разгневанным неудачей похода 1677 г.
султаном Мехмедом IV. В Крыму были поставлены новый хан, нурадин-
султан и калга (командующие правым и левым крыльями орды). Понятно,
что прибывшие в Москву посланники хана говорили о мире только при
условии уступки Чигирина и всей Правобережной Украины туркам.
Федору Алексеевичу были известны претензии Турции на господ-
ство над мусульманским миром, в частности мечты Стамбула об облада-
нии Кавказом, Астраханью и даже Казанью. Царя страшила огромная
мощь Османской империи, способной, при сосредоточении усилий на
одном театре военных действий, привести Российское государство к
полному истощению. В то же время Франция, в целом одобрявшая вой-
ну турок с Россией, подталкивала султана перенести основные усилия
на запад, где заманчиво маячила восставшая против Габсбургов Венгрия.
Это давало надежду, что турки предпочтут отложить трудную и не
слишком выгодную войну с Россией ради отсечения лакомого куска от
Священной Римской империи германской нации. В конце 1677 г. в Ду-
ме победило мнение, что, получив отпор на Украине, турки пойдут на
мир с Россией, чтобы освободить руки для войны на западе. Была объ-
183
явлена мобилизация, начата перестройка Чигирина и комендантом его
назначен непреклонный Ржевский. Одновременно в Константинополь
был отправлен уже бывавший там опытный дипломат стольник Афана-
сий Поросуков с письмом Федора Алексеевича к Мехмеду IV.
Государь в изысканных выражениях предлагал султану помириться
на завоеванном, то есть оставив Чигирин за Россией. Турки приняли
Поросукова любезно, но не дали аудиенции у султана, который, после
многих сомнений, посчитал делом чести отвоевать Чигирин, причем
доброжелатели России, и прежде всего патриарх Константинопольский,
предупреждали, что успех похода настоявшего на решительных действи-
ях великого визиря Кара-Мустафы будет означать величайшую опас-
ность для Российского государства. Тем не менее Поросуков был отпу-
щен с заявлением, что Порта заключит мир в обмен на Правобережную
Украину, если российские послы встретят Кара-Мустафу в десяти пере-
ходах от Дуная. Турецкая армия уже выступила, и Поросуков спешно
послал отчет из Валахии31, 12 апреля 1678 г, Федор Алексеевич по сове-
ту с патриархом Иоакимом и боярами указал послать Ромодановскому
«тайные вести» от Поросукова, повелел командующему выступать в по-
ход и... начать переговоры с Кара-Мустафой на рубеже Буга.
Указ с инструкцией, как надлежит говорить с турками о древней
«исконной братской дружбе и любви» между царями и султанами, отра-
жал колебания московского правительства, уверявшего, что «его цар-
скому величеству подлинно известно, как он, Мустафа, будучи у султа-
нова величества первым пашой, всегда султаново величество наговари-
вал ко всякому добру и к поддержанию исконной дружбы с великим
государем». Важно было, что переговоры поручались только русскому
командованию: известить или не известить о них гетмана Самойловича
было делом Ромодановского (пункт 14). Командующий должен был оп-
равдываться за шедшие с 1673 г. военные действия, при этом заявляя,
что Чигирин и вся Украина, «которая зовется Малой Россией», с древ-
ности принадлежала предкам Федора Алексеевича и лишь «на некоторое
время от подданства... отлучилась», «а у турецких султанов никогда Ма-
лая Россия в подданстве не бывала». Если турки не откажутся от притя-
заний, «кроворазлитие» падет на их головы32.
Наказ остался бы только в летописи дипломатических казусов, если бы
11 июля, когда армия Ромодановского переправлялась через Днепр и уже
вступила в бой, Федор Алексеевич не послал командующему собственный,
именной указ, как бы в дополнение прежнего наказа, но без совета с патри-
архом и боярами. Поразительно, что документ, опубликованный в Собра-
нии государственных грамот и договоров (Ч. IV. № 112. С. 365-366) и Пол-
ном собрании законов Российской империи (Т. 2. № 729. С. 166-168), так и
не привлек должного внимания историков, временами цитирующих его,
как бы не видя содержания. Между тем, главную мысль царь выразил
определенно: «Буде никакими мерами до покоя приступить, кроме Чи-
гирина, визирь не похочет, и вам бы [Г.Г.Ромодановскому с его сыном и
заместителем князем Михаилом. - А5.] хотя то учинить, чтоб тот Чиги-
184
рин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свесть, и впредь на
том месте... городов не строить». О военных действиях Федор Алексее-
вич вообще не говорит — благо Ромодановскому было дано время для
переговоров с Кара-Мустафой под предлогом ожидания войск Черкас-
ского. Другое дело, что разрушение Чигирина было крайней уступкой.
Добиваясь мира, Ромодановский путем переговоров должен был ста-
раться, чтобы русско-турецкое соглашение «малороссийским жителям
не ко утеснению было» и чтобы новая граница не привела к столкнове-
нию с Речью Посполитой. Требуя от командующего «почасту» извещать
Посольский приказ о ходе переговоров, Федор Алексеевич, казалось,
хотел от Ромодановского невозможного, например, советоваться о раз-
рушении Чигирина с Самойловичем и «того смотреть и остерегаться
накрепко, чтоб то Чигиринское сведение не противно было малорос-
сийским жителям»!
«А сее бы нашу великаго государя грамоту держали у себя тайно, —
писал в конце Федор Алексеевич, — и никто б о сем нашем великаго
государя указе, кроме вас, не ведал». Это было тем легче сделать, что
Посольский приказ, через который шла переписка, почти все царство-
вание Федора Алексеевича был лишен боярина-судьи и ведался дьяка-
ми. Конечно, приказ был подотчетен Боярской думе, и она должна была
в итоге получить доклад о секретных мероприятиях. Но, учитывая, что
думные люди и ранее испытывали колебания в вопросе о продолжении
войны, инициатива государя post factum не должна была встретить серь-
езного сопротивления. По крайней мере, никто не заступился за бед-
ного Ромодановского. Не утаить шила в мешке было и в армии: даже до
Гордона дошел слух, что воевода получил в десятых числах июля цар-
ское предписание вывести Чигиринский гарнизон и взорвать крепость,
если нельзя будет удержать ее33.
Это было не совсем то, о чем писалось в секретном указе, но имен-
но так указ Федора Алексеевича был реализован: русское командование
предприняло все, чтобы турки сами взяли Чигирин, и чтобы у казаков
было меньше поводов для возмущения (именно они первыми бежали из
крепости!). Кто-то может сказать, что это была грубая работа, как будто
от Ромодановского, в его состоянии, можно было требовать утонченно-
сти — если он вообще не впал в апатию, предоставив действовать Голи-
цыну и таким деятелям, как полковник Карандеев. Я же прошу обратить
внимание на то, что князья Ромодановские выполнили свой долг перед
государем до конца. Никто из современников не заподозрил в Чигирин-
ской трагедии замысла московского правительства: даже поляки, даже
Юрий Хмельницкий, для которых такие сведения или хотя бы намеки
были бы на вес золота!
Но, может быть, замысла и не было? Ведь, как заметил недавно мой
коллега, «до переговоров в 1678 г. дело не дошло... Османские войска
уже стояли под Чигирином и в этих условиях русский главнокомандую-
щий не счел возможным вступать в сношения с великим везиром»34.
Автор не учел, что специально произведенный в думные дьяки (и после
185
выполнения миссии возглавивший Поместный приказ) Иван Савинович
Горохов35 привез своему старому знакомцу Ромодановскому не просто
«новые инструкции» из Москвы, а личный и притом тайный указ госу-
даря. В отличие от историков, полководец отлично знал твердый харак-
тер Федора Алексеевича и взвешенность его решений36. В эпоху силь-
нодействующих разведок, ухитрявшихся добывать самые секретные до-
кументы37, указ царя и так был слишком откровенен. Государь шел на
риск, понимая, что на слово Ромодановский может не поверить Горохо-
ву или сделать вид, что не верит (как Гордон отказался верить устным
распоряжениям командующего).
Последствия падения Чигирина и так были велики. Не говоря о не-
винно убиенных Ржевском с товарищами, царь Федор грустил о
г Каневе, взятом турками и татарами под командованием Ю.Хмельниц-
кого, о перешедших на сторону неприятеля землях Правобережья. Гет-
манский сын Семен Самойлович вновь привел к покорности Канев,
Корсунь, Черкасы и др., но по приказу отца выжег города и местечки на
западной стороне Днепра, «чтоб впредь неприятельским людям приста-
нища не было»38. Не лучше обстояли дела на востоке, где падение Чи-
гирина было воспринято как признак слабости царя: волна восстаний
покатилась от Волги до Амура, Повстанцы «говорили, что твой, вели-
кого государя, город Чигирин турецкие и крымские люди взяли и твоих
государевых людей побили, а они дескать потому и будут воевать, что у
них одна родня и душа: турецкие и крымские там станут биться, а они,,,
станут здесь биться и воевать»39.
Чего же добился царь Федор, с таким трудом и издержками сровняв
с землей Чигирин? Правда, он надеялся на лучший исход тайных пере-
говоров, которыми можно объяснить отвергнутое турецким военным
советом предложение Кара-Мустафы отступить от крепости. Но в ре-
альной ситуации ближайшая выгода была получена в ходе переговоров с
послами Речи Посполитой в Москве, закончившихся еще до падения
Чигирина (в основном договорились к 18 июля, текстами разменялись 3
августа). Поляки предлагали заключить не вечный мир (как хотел Федор
Алексеевич), а перемирие, при условии передачи на их сторону Киева,
Смоленска, Невеля, Себежа и Велижа, В ходе дебатов удалось ограни-
чить аппетиты поляков Невелем, Велижем и полумиллионом злотых
(100 тыс. руб.), Себеж и еще 100 тыс. руб. Федор Алексеевич обещал
передать после ратификации договора королем40.
Уступчивость поляков в немалой мере объяснялась тем, что вопрос
о Чигирине выпал из договора. Послы Речи Посполитой, требовавшие,
чтобы он был отложен «до комиссии», были уверены, что таким образом
будут иметь повод расторгнуть договор, удержав полученное. Они избе-
гали и разговора о союзе против турок: даже вопрос о «не заключении
договоров одному государю без другого с султаном турецким и ханом
крымским» был отложен «до комиссии будущей с посредниками». По-
ляки столь уповали на истощение России в войне с турками, что князь
Чарторыйский сгоряча предложил, чтобы Чигирин и Правобережная
186
Украина оставались за царем все перемирие (до июня 1693 г). Фактиче-
ское исчезновение вопроса о Чигирине из русско-польских и русско-
турецких отношений стало для Яна Собеского и панов Рады неприят-
нейшей неожиданностью.
Сняты были и многие противоречия государя с оппозицией при мо-
сковском дворе, в которой особенно заметен был патриарх Иоаким,
ради мира требовавший идти на любые уступки соседям и до крайности
опасавшийся «агарян»41. После распространения вестей о падении Чи-
гирина правительство как бы подыгрывало Иоакиму, объявившему Оте-
чество в опасности. Разрядная записная книга о «полковых делах» (с
ноября 1678 по сентябрь 1679 гг.) наполнена указами Федора Алексее-
вича о выступлении «против турецкого султана с войсками и крымского
хана с ордами» нескольких армий под общим командованием князя
Михаила Алегуковича Черкасского и князя Михаила Юрьевича Долго-
рукова. Распоряжения царя отличаются особой суровостью, обещая на-
рушителям дисциплины «быть в жестоком наказании, и в разорении, и
в ссылке без всякого милосердия и пощады». Раненых и убитых заменя-
ли детьми и родственниками, дезертиров вешали, чтоб другим бегать из
полков «было неповадно»42.
Летом 1679 г. против ожидаемого нашествия на рубежах было сосре-
доточено 89 тыс. человек при 400 орудиях, не считая полков на засеч-
ных чертах и «в полевых городах за чертою»43. Оградив страну от опас-
ности, царь осуществил военно-окружную реформу, ликвидировав дво-
рянское ополчение и окрестьянившихся драгун, введя обязательную
службу в регулярных полках и доведя их численность (без Сибири) до
135 тыс, (43908 рейтар, 76158 солдат и стрельцов, 14865 казаков). Летом
1680 г. новый главнокомандующий В.В.Голицын вывел на рубежи почти
130 тыс. русских ратников, которых поддерживали 50 тыс, казаков Са-
мойловича44. В грамотах о мобилизации не шла речь о мирных перего-
ворах: они еще вещали, «что турецкой султан собирает великие свои
войска и непременно хочет по весне приходить под Киев», а крымский
хан уже выступил в поход45. Войска выводились в поле не напрасно:
помимо удобства проведения военной реформы, по лично поддержан-
ному царем плану генерала Косагова силами армии от Дикого поля бы-
ло отрезано 30 тыс. км2 плодородной земли мощными укреплениями
Изюмской черты (1679“1681),
По прошествии столетий очевидно, что правительство Федора Алек-
сеевича преувеличивало опасность нового турецкого нашествия. Пора-
жения отборной янычарской пехоты и конницы сипахиев в битвах с
русскими регулярными частями в 1677—1678 гг. произвели в Османской
империи столь удручающее впечатление, что Кара-Мустафа и сам сул-
тан почли за лучшее не посылать их «на погибель», тем паче, что пре-
стижный вопрос о Чигирине был снят. В результате сложных перегово-
ров46 с Турцией был заключен Бахчисарайский мир (1681), согласно
которому Россия на 20 лет без потерь выходила из войны, отказавшись
помогать неверным христианским союзникам так же, как султан и
187
Крымский хан презрели интересы вопиявших о помощи «скифов», вро-
де тайши Аюки, чьи азиатские владения по умолчанию оставались в
сфере геополитических интересов России. Мир позволял России делать
приобретения в Диком поле по левую сторону от Днепра, все более уг-
рожая Крымскому ханству, а на правом берегу закреплял за царем Киев,
огражденный от польских притязаний соглашением о нейтрализации
остального Правобережья.
Османская империя была не удовлетворена условиями