Текст
Пятнадцать лет назад в нашем
издательстве вышла книга Василия
Михайловича Пескова «Отечество».
Книга с благодарностью была
встречена читателями, выдержала
несколько изданий, переведена на
несколько языков. Она положила
начало издательской серии
«Отечество». «Проселки» —
очередной рассказ о нашей Родине.
Для Василия Пескова это как бы
продолжение начатого им
путешествия. В «Отечестве» мы
посетили наиболее приметные точки
страны — от Красной площади и
Ясной Поляны до Магнитки и
камчатских вулканов. На этот раз
автор приглашает нас к неспешному
хождению по проселкам — по
дорогам деревенской России.
ПРОСЕЛКИ
СТАРОЕ
НОВОЕ
ВЕЧНОЕ
В. ПЕСКОВ
ПРОСЁЛКИ
ФОТОГРАФИИ АВТОРА
МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
1988
ассмотрим удивительный снимок.
Ребенку известно, что Земля — шар. Но, я думаю, и
седые академики с волнением разглядывали этот
подлинный, «во весь рост» портрет планеты Земля.
Все тут уменьшено расстоянием. Деталей не видно —
небольшой, покрытый голубой дымкой шар.
Себя со стороны человек увидел в изначальные
времена, заглянув в тихую воду. Свой дом мы видим,
оглянувшись с дороги. Город мы можем увидеть,
поднявшись на самолете. Землю со стороны увидеть
было нельзя. Жил человек муравьем на огромном
арбузе и считал арбуз плоским. Последние полтысячи
лет мы знаем, что Земля — шар. Знаем благодаря
множеству доказательств. Знаем настолько хорошо,
что создали точную модель Земли — глобус и нанесли
на него все черточки и морщины планеты.
И все-таки в обыденной жизни трудно представить,
что мы плаваем, ходим и ездим по шару. На снимках,
сделанных космонавтами, проглядывала округлость
Земли, но только теперь мы отчетливо видим: Земля
— это шар.
Все, как на глобусе. Проглядывают очертания суши.
Видны моря — Черное и Средиземное. Виден
сомалийский «рог» Африки. Облака мешают
разглядеть другие подробности планеты. Но интересно
и расположение облаков. Даже непосвященному
человеку можно судить о погоде на земном шаре в
минуту, когда делался снимок.
В Азии, у побережья Каспия ясно. И можно
представить, как жарко в эту минуту в пустынных
песках. А над Европой облачно. Видны завихренья
циклона. Осенняя погода над материком. Люди в
городах и поселках идут под зонтами. Мокнет сено в
стогах. Раскисают дороги... А там, где облака похожи
4 на пряди волос, гудят ураганные ветры.
Живая планета... Облака. Песок пустынь. Воды
морей и рек. Горы. Ледяные поля. Вспаханные
человеком земли. Все мчится в темном пространстве
Вселенной с огромной скоростью. И ничего Земля не
расплескает, не потеряет в движении.
Если бы чей-нибудь неземной глаз увидел планету
издалека вот таким шаром, он не обо всем мог бы
догадаться. Ему надо было бы опуститься под облака,
чтобы узнать: Земля полна шорохов, криков, музыки,
запахов Растут на Земле леса и цветы. В воде
плещется рыба. Изрыта Земля норами, испещрена
следами зверей И живет на Земле Человек.
Невообразимо маленьким и незаметным кажется на
таком шаре человек со своими страстями, войнами,
мечтами и огорчениями. Но как велик человек, если он
сумел в точности предсказать очертания своей
планеты, сумел найти средства глянуть на Землю со
стороны так же, как мы глядим на свой дом,
обернувшись с убегающей вдаль дороги.
Этот снимок сделан советской космической
станцией «Зонд-5» 21 сентября 1968 года в 12 часов 08
минут по московскому времени на пути от Луны к
Земле. Расстояние до Земли в этот момент было
90 000 километров.
С более близкого к Земле расстояния космонавты
видят огни городов, следы кораблей на морях. Видят
даже большие асфальтированные дороги. Но сколько
ни напрягай зрение, не способен человеческий глаз
разглядеть на Земле самые поэтичные из дорог —
проселки. Невидимой паутиной они покрывают всю
Землю, соединяя людей, живущих на фермах, на
хуторах, в деревнях, змеятся по холмам, обтекают
лесные опушки, бегут по скрипучим мостам.
Это самые древние из дорог. И самые поэтичные.
• Издательство *• Молодая гвардия», 1988 г.
роселок, по Далю, — это «расстоянье и
пути между селеньями в стороне от городов и больших
дорог». Это глухая, не очень ухоженная дорога. Ее
всегда поругивали. «Ехать проселком — дома не
ночевать». И верно. Застрять на проселке — обычное
дело. Колеса телеги после дождей увязают по
ступицы, а на нынешних «Жигулях» на проселок лучше
и не заглядывать.
С хозяйственной стороны поглядеть — погибель эти
дороги. Всю быструю жизнь тормозят. Овощ, не
увезенный вовремя с грядок, вянет, хлеб мокнет,
яблоко-слива гниют. Иное дело шоссе: утром — в
Москве, вечером — в Конотопе. Быстрота и всему
экономия, времени в первую очередь. Радость
большая, когда проселок превращается в
асфальтированную дорогу. Жизнь, ставшая на
резиновые колеса, требует и дорог подобающих.
Но для странствия, для хождения по земле с
котомкой, теперь называемой рюкзаком, и для
небыстрой езды на надежной машине что за чудо эти
плохие дороги — проселки! Тут дорога тебя ведет не
спеша, ко всем подробностям жизни. Всего ты можешь
коснуться, ко всему как следует приглядеться.
Радости и печали тут живут обнаженными рядом с
дорогой. Все крупное на земле соединил сегодня
асфальт. А деревеньку в четыре двора ты увидишь
только тут, у проселка. Из ключа, текущего у шоссе,
кто из нас решится напиться? А проселок может
привести тебя к роднику, и ты изведаешь вкус
первородной воды, ничем не сдобренной и здоровой.
Скрипучий мосток. Проезжая его, прощаешься
мысленно с жизнью. Однако ничего, переехали.
Стоишь, наблюдаешь, как в омутке играют резвые
красноперки. Чья-то пасека возле старинных лип,
оставшихся после усадьбы. Чьей? Тебе называют по
книгам знакомое имя, и ты стоишь пораженный: вот тут
Он ходил, под этой липой, возможно, сидел, наблюдая
за облаками, за этой дорогой, убегающей в
перелески... На проселке ты можешь остановиться,
изумленный полоской неизвестных, скорее всего
каких-то заморских растений. Батюшки, да это же
конопля, которую сеяли ранее всюду. Теперь ее
посеяла только эта вот сидящая на завалинке бабка.
«Зачем же теперь конопля?» «А блох выводить!» —
простодушно отвечает старуха.
Дорога от крайнего дома, где растет конопля,
спускается к лугу, потом, огибая ржаное поле,
углубляется в лес. За лесом ты опять уже видишь на
синеющем взгорье светлый шнурочек — дорога пошла
к другой, незнакомой тебе деревне. Ничто
любопытного человека не дразнит так сильно, как эти
проселки по древним российским землям. Запахи трав.
Звоны кузнечиков. Урчание лягушек в болотце.
Следит за тобою с сухого дерева птица. Пастух
притронулся к козырьку, отвечая на приветствие
проходящего. На проселке версты не бывает, чтобы с
кем-то не перекинулся словом, а то завяжется
разговор — не хочется расставаться...
Лет двадцать назад возникла плодотворная ветвь
на древе литературы и журналистики —
краеведческие писания. Начало всему положил
Владимир Алексеевич Солоухин своей замечательной
книгой «Владимирские проселки». В девятнадцатом
веке литераторы говорили: «Все мы вышли из
гоголевской «Шинели». Нынешние талантливые
писатели-деревенщики могли бы сказать: «Все мы
гуляли на Яшинской «Вологодской свадьбе». А
краеведы, в последние годы немало сделавшие для
познанья родной земли, справедливо чтут Солоухина:
«Все мы ходили «Владимирскими проселками». 5
ПРОСЕЛКИ
ПОКЛОН
ЗЕМЛЕ
ключи от ВОЛГИ
Ну вот и пришли. Запоминайте
минуту...
Мы оглянулись На горке виднелась
деревня, мимо которой мы только что
шли. За нею — дорога по освещенным
солнцем холмам, и еще одна кроткая
деревенька с названием Вороново, а да-
лее лес — хранитель здешнего таи-
нства, зарожденья великой реки.
Лес вековой в полном смысле этого
слова. Топор его не касался. Прорубили
только дорогу, по которой когда-то ез-
дили на телегах, но теперь дорога до-
ступна лишь пешему. Она почти скрыта
пологом елей, огромных дуплистых
осин, темнотой черемухи и ольхи. Лужи
на этой дороге не высыхают все лето. И
все кругом пронизано влагой. Шаг в сто-
рону от дороги — под ногою, как губка,
сочится мох, упавшее дерево мокро и
скользко, грибы тоже какие-то водяни-
стые, и даже позеленевший камень, ка-
жется, будет сочиться, если как следу-
ет сжать его в кулаке.
Шумно хлопая крыльями, улетают с
дороги не очень пугливые тут глухари.
Часто видишь на мягкой глине четкий
след лося. Отпечаток собачьего следа?
Нет, это волки прошли за лосем Леший
если и водится, то, несомненно, в таких
вот лесах, сырых, непролазных и
старых, как сам Валдай.
Пеший путь — километров десять-
двенадцать — посильное испытание
всякому, кто хочет видеть, как заро-
ждается Волга. Сама ее колыбелька,
освещенная солнцем, лежит у холмов,
поросших ромашками, и приходящего к
ней встречают оркестры кузнечиков.
Однако дорога лесом напоминает: ме-
ста глухие, удаленные от сует, веками
лежат они в тишине и покое. Человеку
надлежит прийти сюда поклониться и
тихо вернуться к шумным своим доро-
гам.
Размышление это, возникающее у
всех, кто приходит к истоку Волги,
прервем сообщением: строят сюда шос-
се. Новость эта, конечно, должна быть
приятна для тех, кто привык уже ви-
деть землю свою из окошка автомо-
биля. Однако будем уповать на му-
дрость тех, кто дорогу наметил: ее ни в
коем случае не следует вести до исто-
ка. Владельца автомобиля надо заста-
8 вить из него выйти и понудить хотя бы
два-три километра идти пешком Толь-
ко в этом случае в душе его шевель-
нется волнение от встречи. И сам исток
великой реки не потонет в бензиновой
гари, в конфетных и сигаретных оберт-
ках.
Минуту, когда мы скинули рюкзаки и
сели на них — оглядеться, вспоминаешь
сейчас, как зарубку на прожитом. Ва-
жная эта минута, когда видишь то, о
чем много раз думал, старался себе
представить, к чему стремился давно и
только на пятом десятке годов дошел
вот сюда.
Маленький ручеек. Вода немного ко-
ричневатая Она не течет, а сочится из
мхов, от подножия невысоких березок,
ив, ольхи и болотной травы. Летают
стрекозы, снуют по воде жуки-водомер-
ки, окунек размером с мизинец поло-
сатым тельцем жмется к тонкому стеб-
лю водяной травки. Вода прозрачная и
кажется неподвижной. Но вот ты кинул
ольховый листок, и вода его медленно
потянула в проход между стенками та-
волги и осоки. Течение есть. И течет
это Волга Хотя странно называть Вол-
гой ключик, который можно пере-
шагнуть, над которым челноком, охо-
тясь на комаров, порхает резвая тря-
согузка, в который издалека, снизу
заплывают шальные щурята и обна-
руживают: пути дальше нет, тут начало
реки.
Река-младенец. Через три десятка
шагов пересечет ее первый деревянный
мосток. Немного дальше встретит она
подругу, такую же малую, как и сама,
Персянку. И потечет с нею вместе.
Потом еще приток, потом озера,
вытянутые по течению воды. А дальше
— первые лодки, паромы, мосты, водо-
пои, причалы и пристани, катера, тепло-
ходы, водокачки, плотины, каналы.
Отразятся в воде селения большие и
малые, огромные города, шалаши рыба-
ков, обрывы, леса, степное небо, ре-
чные огни Почти четыре тысячи кило-
метров пути у реки-красавицы и работ-
— Кощунством кажется даже
умыться в этой воде...
— Да, — соглашается парень, — род-
ник. .. А между прочим, мыли в нем тут
сапоги. Сейчас я вам покажу.
Он уносит ведерко в дом на горе и,
вернувшись, достает из кармана погну-
тый черный патрон от немецкой винтов-
ки.
— Тут, под березой, нашел. Дошли
сюда. На этом месте как раз снимались
— «Мы у истока Волги». Дед мне рас-
сказывал: гоготали, мыли в этой воде
свои добротные сапоги. Страшно поду-
мать, что стало бы с нами со всеми,
если бы там, ниже по Волге, их бы не
повернули...
дающий начало Волге. Петр Великий,
не слишком благоволивший к мо-
настырям, этот жаловал и вниманием, и
средствами, и богослужебными книга-
ми. Однако глушь, удаленность от дорог
и бедность местного люда не дали
окрепнуть монастырю. Он захирел, и
деревянные постройки за год до сметри
Петра сгорели. От огня уцелела только
часовенка над истоком. Паломники про-
должали сюда идти, и часовенку по-
дновляли, а когда она сильно ветшала,
«на деньги, собранные в кружку», ста-
вили новую. Нынешний домик с остро-
конечной крышей повторяет своими
чертами традиционность постройки. На
многочисленных снимках именно этот
ницы. А тут, в колыбельных лесах,
забот у нее никаких. Полуденный
сон, тихие детские шалости в камы-
шах...
С горки от старой церкви спускается
парень с ведерком.
— Для самовара?
— Для него. Заходите на чай...
Заметив колебание — можно ли пить
прямо тут из ключа? — парень отки-
нул волосы и, нагнувшись, припал к
воде.
— Пейте. Чистая и здоровая. Пили ее
всегда. Монахи раньше считали даже
целебной.
Вода слегка отдает настоем травы,
но холодная, на вкус приятная.
Все, что стало великим — человечес-
кая жизнь, река, событие, путь, творе-
ние, — всегда привлекает людей своим
началом, истоком: откуда и как пошло?
Если хотите узнать поэта, побывайте у
него на родине, говорил Гёте.
Исток Волги люди знали давно, хотя
научно географы подтвердили его толь-
ко в конце минувшего века. И, надо ду-
мать, величие Волги, а не свойст-
во воды, заставляло христиан-бого-
мольцев совершать паломничест-
во в эти глухие места, «к святому
ручью».
В 1649 году указом царя Алексея Ми-
хайловича основан был монастырь,
святыней которого был этот ключ,
домик известен как символ начала Вол-
ги.
Домик закрыт на ключ. И эта мера
оправдана. Люди бывают тут разные, и
место общего поклонения должо быть в
покое. Однако всякий, кто пожелает
увидеть круг темной воды в полу на
сваях стоящего теремка, легко может
ключ получить.
«В Волго-Верховье разыщите Нину
Андреевну Полякову. Ключи от домика
у нее», — сказали провожавшие нас в
Осташкове.
Найти старушку проще простого — в
Волго-Верховье всего двенадцать до-
мов, а Нина Андреевна — единственное
«должностное лицо» в деревне. Зимой 9
И вот уже появляются на
реке моторные лодки,
плоты, быстроходные
«Метеоры», а далее —
теплоходы, танкеры, баржи.
И уже до самого Каспия
держит их река у себя на
плечах.
она расчищает дорожку к истоку, а ле-
том, когда идет сюда много людей, ее
дело — присматривать за порядком.
Нина Андреевна сгребала сено за ого-
родом и издали нам покричала:
— Ключи от Волги (так и сказала: «от
Волги») — на гвоздике возле двери.
Открывайте, а я приду.
Ключ оказался на месте, и минут
через пять мы стояли в домишке с непо-
крытыми головами.
Стены, обитые тесом, полосы света
через окошки, запах воды и смолы. И
вот он у ног, символический круг-коло-
дец, означающий: в этой точке начи-
нается Волга. Аккуратный — метр в по-
перечнике — круг. Вода таинственно-
темная. Движение родниковых струй
незаметно, однако оно тут есть. В око-
шко видно: вода из-под домика уте-
кает.
— Ну, помолчали? — улыбается на
пороге Нина Андреевна. — Не вы
первые, не вы последние. Идут и идут.
На горе, слышишь, погомонят, а тут как-
то все утихают. Вот так всегда стоят и
молчат.
Старуха запирает домик на ключ,
черпает из ручья два ведерка воды и,
охотно отдав нести их до дому одному
из «паломников», продолжает рассказ-
размышление:
— Разные люди. И, скажу вам, едут
со всего света. Германцы недавно на
10 кино тут Волгу снимали. Попросили
цветной платочек надеть. Молодые
совсем ребята, обходительные. Японцы
тоже снимали. Небольшие росточком,
шустрые, головы у всех черные. Тоже
не дурные люди...
— Нина Андреевна, вы сами-то Волгу
в ином каком месте видали? — спраши-
ваю я напоследок.
Нет, в другом месте Волгу Нина Анд-
реевна не видала. Шестьдесят девять
лет живет она тут безвыездно у истока.
Схоронила умершего от ран мужа,
взрастила трех сыновей.
— Виктор шофером в Нелидове, Ни-
колай в Мурманске большие электри-
ческие столбы подымает, Алексей в Ба-
ку водолазом. И я вот тоже при долж-
ности. Соберусь умирать, скажу, чтобы
тут, на горке, и положили.
На прощание мы постояли возле до-
роги на теплом песчаном холме. Вечер-
нее солнце золотило в низине верхушки
леса, удивленно и радостно глядел на
мир белобровый домик над родником.
Одеялом тумана накрылось узкое ру-
слице Волги.
— Люди вот умирают, а она течет и
течет... Ну, с богом. Если еще приедете
— ключ на гвоздике возле двери.
Раза два мы еще оглянулись пома-
хать старушке рукой. Она недвижно
стояла возле воды. Маленькая собачка
бегала рядом. Подошел с ведерком па-
рень-турист. Анна Николаевна что-то
негромко стала ему объяснять. Заметив,
что мы остановились на горке и ждем
ее взгляда, она встрепенулась, радост-
но помахала. И мы уже скоро двинулись
к лесу...
Шли потом уже в темноте с фонарем.
Опять лужи, хлопанье крыльев неви-
димых птиц. Ярко свитились, попадая в
луч фонаря, соцветья таволги у дороги.
Усталость скрыла на время яркие впе-
чатления дня. Вместо них в голове по-
чему-то всплыли и обозначились древ-
ней таинственной связью три слова:
Волга, иволга, таволга. В такт шагам
они повторялись, следуя друг за дру-
гом, несчетное число раз: Волга —
иволга — таволга. Под музыку этих
слов я, помню, и шел до ночлега.
1979 г.
□
СЕЛИГЕР
" Ну а Селигер, бывали, конечно?
Когда говоришь «не бывал» — удив-
ленье. Объяснение — «берегу про за-
пас» — встречается с пониманием: у ка-
ждого есть заветное место, которое
хочется видеть не мимоходом И все же
встреча эта была короткой. Дорога ле-
жала у Селигера. И мы завернули. Сра-
зу после ржаного поля увидели много
тихой воды. Однако не сплошь водяная
гладь, а полосы темной осоки, острова с
кудряшками леса, за которыми снова
сверкала вода. Садилось солнце. И все
кругом как будто оцепенело в прощании
со светилом. Дым от костра на си-
неющем вдалеке берегу подымался
кверху светлым столбом. Стрекоза си-
дела на цветке таволги возле воды, и
блики заката играли на слюдяных
крыльях. Мы зачерпнули воды в ладо-
ни, сполоснули пыльные лица.
— Здравствуйте, Селигер Сели-
герыч...
— Первый раз приехали? — пони-
мающе отозвался натиравший песо-
чком кастрюлю явно нездешний загоре-
лый рыбак. — Я тоже, помню, так же
под вечер увидел все это. И теперь вот
в плену, восемнадцатый раз приехал.
Откуда? Не поверите, из Сухуми..
У большинства наших больших озер
мужское имя. Каспий, Арал, Балхаш,
Байкал, Сенеж. И это — Селигер Сели-
герыч. На карте, где восточное чудо —
Байкал синеет внушительной полосой,
Селигер почти незаметен — в лупу я
разглядел лишь подсиненную неясного
очертания слёзку. И только тут, вдыхая
запах воды, одолевая взглядом
уходящие друг за друга гребешки при-
брежного леса, понимаешь, как много
всего скрывала от глаза мелкомас-
штабная карта.
Озеро очень большое. И все же его
размеры разом определить невозмо-
жно. С моторной лодки одновременно
видишь два берега. Они то расходятся,
то сужаются, так что даже не слишком
смелый пловец вполне одолеет прото-
ку. Но лодка идет полчаса, час, два
часа, и озеро все не кончается. На ко-
ленях измятая карта, где крупно поме-
чена каждая из морщинок земли, за-
полненная водой. Лишь этот крупномас-
штабный рисунок дает представление о
водяном кружеве. Длина озера — сто,
ширина — пятьдесят километров. По
нему не плывешь — путешествуешь!
Иные озера похожи на огромную залу
под куполом, Селигер же вызывает в
памяти лабиринт Эрмитажа — сотни
причудливых «помещений», пере-
ходящих одно в другое — протоки, за-
ливы, тайные устья речек, плесы,
мыски, острова. И все это в зелени трав
и подступающих к самой воде лесов.
Одних островов тут насчитано сто
шестьдесят. Есть малютки, сверху
глянуть — мыши одолевают воду, и
есть большие, есть один с деревенька-
ми у воды, с непроходимым лесом, боль-
шим и малым зверьем, с озерами, на
которых — свои острова и тоже с озера-
ми.
Отцом озера был ледник, отступа-
вший с Валдая, как считают, двадцать
пять тысяч лет назад. Получив изна-
чально талую воду утомленного ледни-
ка, озеро пополняется теперь по-
стоянным стоком сотен маленьких ре-
чек. Избыток же вод Селигер, подобно
Байкалу, отдает в одном месте, одним
только руслом, впадающим в Волгу.
Исток Волги лежит по соседству, в
девятнадцати километрах от озера.
Взглянув на подробную карту, можно
увидеть: очень близко от колыбели
Волги резвятся еще две маленькие ре-
чки. Приглядимся, проследим их пути —
Днепр, Западная Двина... Вспомним
Днипро у Киева, Даугаву у Риги, на рос-
сийских просторах матушку Волгу— мо-
гучие реки! А тут, в Валдайских лесах,
— они еще босоногие ребятишки. Не по-
знакомившись даже, они разбегаются в
разные стороны из непролазной чащи
их общего детского сада Они мало чем
отличимы от десятков таких же ма-
11
леньких речек. В этих местах главный
держатель вод — Селигер. Богат, кра-
сив и заметен. «Европейский Байкал»
зовут Селигер любители странствий.
Человеческая история у этой воды
теряется в дымке времен. Никто не
знает, когда впервые появились тут лю-
ди. Но кремневые молотки, скребки и
долота, отрытые в городищах на берегу,
говорят о том, что в каменном веке Се-
лигер уже был приютом для человека.
Череда веков, именуемая «до нашей
эры», тут тоже оставила память. А в XIII
веке берега Селигера уже густо засе-
лены славянскими племенами криви-
недавно совсем, в 41-м году, в Селигер
уперлась, забуксовала машина фашист-
ского наступления. Обойдя природную
крепость с юга и с севера, Селигер
фашисты все же не одолели. Про-
плывая сейчас по озеру, видишь на за-
падном берегу памятник — пушку на по-
стаменте. Надпись — «Отсюда люди
гнали прочь войну...» — имеет в виду
наступление 42-го года, однако смысл
ее глубже: с берегов Селигера пово-
рачивали вспять многие силы, сюда по-
дступавшие.
Можно перечислить здешних людей-
героев из разных времен. Двое из них
хорошо нам известны — Лиза Чайкина и
Константин Заслонов.
чей. Деревушки, видимые сейчас с воды
и скрытые за лесами, нередко имеют
глубокие корни во времени. Сотни лет
назад выглядели они, конечно, иначе,
но в названиях деревенек сохранились
звуки минувшего, ощущения про-
странств и преград, разделявших лю-
дей. Заречье, Залучье, Заплавье, Забо-
лотье, Заборье, Замошье, Задубье, Се-
лище, Свапуща, Кравотынь...
Селение Кравотынь, дразнящее пут-
ника белой церковью и сиреневой рос-
сыпью деревянных домов, название
получило, как считают, из-за резни,
устроенной тут Батыем. С юго-востока
до Селигера в 1238 году докатились
конные орды завоевателей. Вообра-
женье Батыя, покорившего многие зем-
ли. возбуждали теперь Псков и Новго-
род. «Посекая людей яко траву», двига-
лось войско к желанной цели «селигер-
ским путем». И осталось до Новгорода
всего несколько переходов, когда «озе-
ро вскрылось». Это надо считать леген-
дой. Озеро вряд ли так рано вскрыва-
лось. Но текущие в него речки набухли
водой, опасными стали оттаявшие бо-
лота. Войско Батыя, боясь распутицы,
повернуло на юг. Предвесенние воды и
глухие леса без дорог загородили,
прикрыли Новгород.
Позже этот природный щит при-
крывал россиян и с другой стороны, с
запада, при походах сюда литовцев.
Служил он также амортизатором в ме-
12 ждоусобных стычках русских князей. И
Это все Селигер — его
столица, город Осташков,
деревеньки и села на
берегах, простор воды и
тихие заводи, следы зверей,
шорохи крыльев...
Мирная жизнь искони держалась на
Селигере рыболовством, лесными
промыслами, ремеслами и торговлей
(Селигерский путь «из варяг в греки» и
выгодное торговое положение позже).
У каждой из приютившихся на берегах
деревенек поныне свой норов. Звоном
кузнечиков и дремотною тишиной
встретило нас Залучье. Кажется, даже
собаки лаять тут не обучены и вся дере-
венька создана для любования ею. На
взгорке между водою и лесом как буд-
то чья-то большая рука рассыпала де-
ревянные домики, а по соседству та же
рука насыпала холм, с которого видишь
эту деревню, леса, уходящие за гори-
зонт, а глянешь в сторону Селигера —
что в самом деле занесло тебя в некий
северный Голливуд — смешенье строи-
тельных стилей, красок, форм и объ-
емов. Все покоряюще необычно, как
детский рисунок, наивно и ярко — не
деревня, а дымковская игрушка! «Как
будто специально для туристов по-
строено», — говорит кто-то идущий сза-
ди тебя. Однако большому туризму в
этих краях лет двадцать от роду, а де-
ревенька — старожил Селигера. Не за-
мечая множества любопытных глаз, она
живет своей накатанной жизнью. Во
дворе за малиново-красным забором
слышно — доят корову, на улице перед
стайкой туристов посторонились овцы,
ходят три лошади около бани. На лод-
В среде уездных городков России
конца XVIII — начала XIX века Оста-
шков слыл знаменитостью О нем охот-
но и много писали в столичных газетах.
Много людей шло и ехало сюда на бого-
молье, просто «взглянуть на славный
Осташков» и даже, как сейчас бы ска-
зали, «за опытом». И было чему поди-
виться тут ходокам из уездной России.
«На грани столетий, — читаем мы у ис-
ториков, — в Осташкове были: больни-
ца, народные и духовные училища, биб-
лиотека, театр, бульвары, воспитатель-
ный дом, училище для девиц, городской
сад и духовой оркестр, мощенные бу-
лыжником улицы, первая в России доб-
ровольная общественная пожарная ко-
кудрявые косы и островки, лес и вода
полосами. «Кто в Залучье не бывал —
Селигера не видал», — пишет путево-
дитель.
Тот же путеводитель очень советует
заглянуть и в Заплавье. «Вы знаете —
Голливуд, Голливуд!» — прокричал нам
со встречной моторки знакомый «кино-
шник» из Ленинграда. Мы заглянули в
Заплавье минут на двадцать, а пробыли
там пять часов, хотя деревня эта, как
все другие на Селигере, совсем неболь-
шая.
Очарование Заплавья начинается с
пристани. Видишь какую-то ярмарку ло-
док — рабочих и праздных туристских, с
парусами, без парусов. Дощатые мости-
ки, баньки, деревянные склады и
щегольской магазинчик, толчея людей,
приезжих и местных, собаки и кошки —
завсегдатаи причала, ребятишки-
удильщики, местный юродивый. И тут
же — рыбацкие сети на кольях, копенки
сена, одноглазые баньки под крышами
из щепы. И, обрамляя все, глядит на во-
ду прибрежная улица Дома пестрые и
необычные — то крепость из бревен, то
деревянное кружево от низа до конька
кровли. И более всего неожиданно —
много домов тут каменных, но по-
строенных и украшенных так, как будто
трудился плотник. Так, видно, и было.
На одном из крахмально-белых строе-
ний читаешь вдруг надпись: «Строил
плотник Александр Митриев».
Углубляясь в деревню, чувствуешь,
ках привезли сено. Молодая мамаша
катит младенца в ярко-желтой коляске.
Двое соседей через забор выясняют
давние отношения. До пояса голый ста-
рик варит в огромном котле смолу, а по
краю деревни (субботний день!) курятся
баньки и сохнут сети.
Заплавье жило всегда и теперь живет
рыболовством. Здешние рыбаки — воз-
можно, лучшие на Селигере, а весь
край славен и рыбой, и уменьем ее ло-
вить. Рыба отсюда издавна шла в Пе-
тербург и в Москву. А слава о рыбаках
расходилась и того дальше. В 1724 году
шведский король обратился к царю Пе-
тру с просьбой прислать в королевство
двух рыбаков для обучения шведов
рыбному промыслу. Понятное дело,
царь приказал разыскать лучших. И
выбор пал на рыбаков с Селигера. И
нисколько не удивляешься, когда на
гербе столицы здешнего края — града
Осташкова — видишь три серебряные
рыбы.
Город Осташков, как и все здешние
поселения, — дитя Селигера. Он жил
тоже рыбой, кузнечным и кожевенным
ремеслом, славен был знаменитыми бо-
гомазами, сапожниками, чеканщиками и
оборотистыми купцами, подарил Оте-
честву двух математиков — Леонтия
Магницкого (по его учебнику постигал
азы арифметики Ломоносов) и Семена
Лобанова, читавшего лекции в Москов-
ском университете.
манда, в городе почти все были гра-
мотны, жители брили бороды и назы-
вали себя гражданами». Немало для
уездного городка! И осташи всем этим,
конечно, гордились. Был тут даже и со-
бственный гимн с такими вот строчка-
ми:
От конца в конец России
Ты отмечен уж молвой:
Из уездных городов России
Ты слывешь передовой.
Образцово-показательная провинция !
Но нам интересно сейчас, что все это
было и дошло до нас не слишком повре-
жденное временем. Бурное течение
нашего века уездный Осташков не по-
дмяло, не затопило. Что строилось —
строилось в стороне, не разрушая обли-
ка городка. Он хорошо сохранился, уез-
дный Осташков. И (диалектика време-
ни!) «уездность» эта с памятниками ар-
хитектуры и старины стала его бога-
тством. Он снова — столица озерного
края. На этот раз столица туристского
Селигера.
Сегодня не надо доказывать, что се-
лигерский край разумней всего исполь-
зовать для отдыха и радостей путе-
шествия. Это, кажется, все уже понима-
ют. Досадно, однако, что оснащение
удобствами и утверждение этого края
«национальным парком» (или местом
отдыха с иным каким статусом) дви-
жется медленно. Слишком медленно,
ибо стихийные, без разумного регулиро-
вания потоки людей могут повредить 13
уникальное на земле место, да и удо-
бства, хотя бы самые небольшие, в пу-
тешествиях людям нынче необходимы.
Потоки людей сюда остановить уже
невозможно. Наиболее неприхотливые,
запасаясь едою и всем, что надо для
жизни две-три недели в лесах у воды,
едут сюда зимою и летом. Люди на-
ходят тут ценности, в других местах по-
глощенные городами и громадами
производства. Тишина. Чистый здоро-
вый воздух. Чистые воды. Рыбная
ловля. Лес со всеми его богатствами.
Своеобразие жизни на берегах. Следы
истории. Все это, объединенное симво-
лом «Селигер», стоит ныне в ряду
самых больших человеческих ценно-
стей. Дело только за тем, чтобы бога-
тством этим разумно распоряжаться.
Прощай, Селигер... Мы стоим на при-
стани Свапущи, готовые двинуться к по-
граничной новгородской земле, к дере-
венькам, откуда повернули вспять орды
Батыя. Белый пароход выплыл из-за
полоски леса, помаячил на синей воде
и снова скрылся за поворотом.
— Мама, мама, я поймал окуня! —
кричит шестилетний рыбак.
— Он маленький. Отпусти его. Лови
большого, — отвечает женщина, пере-
бирающая грибы у мостка
Мальчик с сожалением разжимает в
воде ладошку, смотрит, что стало с
рыбкой, и снова забрасывает удочку.
Застыли на воде лодки рыболовов
серьезных Неподвижно стоят над озе-
ром облачка. Оцепенели леса над гла-
дью. Стрекоза слюдяными крыльями
блестит на тростинке, взлетает, делает
в воздухе круг и садится на старое ме-
сто, отражаясь в воде.
— Эх, искупаться, что ли, в послед-
ний разок, — говорит шофер. И мы ре-
шаем именно так попрощаться со стари-
ком Селигером...
Об озере много написано. Так же мно-
го, как о Байкале. В одной книжке я по-
дчеркнул строчку: «Осмотреть селиге-
ровские владения не хватит никакого
отпуска». Верно. Два дня же — это так,
мимолетность. И все-таки в памяти что-
то осталось. Так при коротком знаком-
стве запоминаешь лицо хорошего
человека и думаешь: мы еще встре-
тимся.
1979 г.
ОЗЕРНЫЕ НОЧИ
Не помню, где прочитал: «В Карелии
сорок две тысячи озер...» С тех пор,
как только услышу слово Карелия сра-
зу же вспоминаю «сорок две
тысячи...». Глянешь на карту — ка-
жется, и того больше: голубые льдинки
озер тянутся с северо-запада на юго-во-
сток, и нет им счету. И не все, конечно,
уместились они на карте, потому что,
кроме озер больших, есть еще малень-
кие. Зовут их по-местному ламбы, или
еще красивее: ламбушки. И дивишься
людям, которые все озера, все ламбы и
ламбушки обошли, исходили все берега,
измерили глубину светлой воды, нари-
совали все на карте и дали название:
Айталамба, Кучозеро, Юстозеро, Шуро-
зеро. Янгозеро, Л индозеро... Сорок две
тысячи. У нас пять свободных дней. Ка-
кое озеро выбрать? Закрыли глаза,
ткнули карандашом в карту. Справа
внизу — город Медвежьегорск. Сверху
синеет огромное, величиной с ноготь —
Сегозеро. У нашего озера названия нет.
Тем лучше, на месте выясним, а пока
назовем его озером № 42000, и скорей
за билетами
В мире нет звуков. Только скрипят
уключины. От лодки к темному берегу
лениво бежит волна. Удар весел —
волна. Удар весел — волна. Друг за
другом бегут по спящей воде стеклян-
ные волны и вдалеке неслышно припа-
дают к каменному берегу. В берестяном
коробе трепыхается рыба. Хозяин лод-
ки, обрусевший карел Петро Егорович
Яковлев, сидит на корме, тихонько пра-
вит веслом:
— Стоп.
Сушим весла. Лодка сбавляет ход.
Петро Егорович находит глазами высту-
пающий в воду валун, чуть правее заме-
чает сухую березу, ведет по воде две
воображаемые линии. Там, где линии
сходятся, он говорит:
— Бросай.
Бросаем в теплую, как молоко в по-
дойнике, воду камень на длинной ве-
14 ревке. Кидаем удочки. Столбики по-
плавкое сразу идут косо вниз. Неболь-
ших, в ладонь, окуней, подержав, от-
пускаем. Лодка стоит над лудой — по-
дводной грядой камней Тут прошлой
осенью. Петро Егорович опустил на дно
пушистые верхушки елок. Окуни любят
такие места. Мы знаем: вслед за мел-
ким пойдет окунь крупный. Надо только
посерьезнее делать наживку... Согну-
лось удилище Невидимая сила стреми-
тельно уводит лесу под лодку. Дзинь! —
одно удилище в руке Попробуй угадай,
кто там ушел с твоим синеватым крю-
чком в губе. Минутное дело привязать
новую леску. Пока возимся, приятель
кричит:
— Подсак!
И вот в берестяной коробке бьет хво-
стом окунище в килограмм весом. А у
тебя леса звенит струной, и тоже кри-
чишь:
— Подсак!
Настоящий разбой. Клев идет на
червя и на живую рыбку, на рыбий
хвост, на рыбий глаз, на блесну, на
рыбьи кишки, и даже голый крючок по-
днимаешь, а на нем окунь.
Почти в каждом из нас живет перво-
бытный охотник. Родился этот охотник
давным-давно в погонях за зверем, у
древних костров, на озерах и реках.
Давно уже человек вышел из леса, стал
пленником городов. Но в каждом из нас
не умер и древний обитатель лесов. От-
того так целебен для глаза зеленый
цвет листьев, оттого нам приносят ду-
шевное равновесие пение птиц, плеск
волны и шорохи леса. И почти в каждом
из нас живет охотник. Давно нет мамон-
тов, и даже зайцы становятся редко-
стью, в иной реке и ершей не осталось,
но древний дух, пробудившись одна-
жды, зовет нас из города. И мы в мороз-
ный день, вызывая насмешки, сидим
где-нибудь на Москве-реке, ловим
рыбок размером с мизинец или, получив
отпуск, едем за тридевять земель поло-
вить окуней покрупнее. Мы жаждем
чистого неба, светлой воды, душистых
цветов, первобытной еды, сваренной на
дымном костре, тишины. Живущим в ка-
менных городских клетках это необхо-
димо хотя бы летом, хотя бы в году
один раз...
Как усы, от лодки к двум берегам
уходят тихие волны. На минуту пере-
стаем грести.
— Петро Егорыч, а в город не тянет?
Ваши вон все подались...
— Подались, подались, — грустно со-
глашается лодочник. — Всех тянет... И
то сказать — все тебе удовольствия, а
тут что же, тут на любителя...
Лодка проходит в узком, поросшем
осокой месте. Вечером вдоль берега
кто-то выставил жерлицы. Почти на ка-
ждую попалась щука. Заслышав лодку,
щуки подняли возню, одна ухитри-
лась высигнуть из воды, мелькнула
белым матовым брюхом, затрясла
удилище.
— Пожалуй, с пол пуда будет, — рав-
нодушно сказал Егорыч. — Учитель
приехал. Любит эту глупую снасть. По-
ставит, а сам у костра...
И правда, за поворотом мелькнул ого-
нек. Белесый дым от костра стлался
низко, над самой водой, щекотал ноз-
дри.
— Это ты, Егорыч? — послышалось с
берега.
— А кто же кроме... Другой бы к огню
пригласил, — тихо ворчит Егорыч. —
Плохой человек, все думает, его щук с
жерлиц снимают...
Полночь. Мы кидаем на берег удочки,
ставим берестяной короб с неуснувши-
ми окунями. Егорыч, подтянув лодку на
камни, глядит на синевато-белое небо.
— Юпитер, — говорит он протяжно не
то с грустью, не то с сожалением. — Ну
вот, можно считать, и окончились бе-
16 лые ночи.
Кончились белые ночи Сегодня
рядом с ярким Юпитером на светлом
небе мы разглядели еще две маленькие
звездочки. В белые ночи звезду не уви-
дишь, а сегодня звезды можно хорошо
разглядеть даже в тихои воде. И все-та-
ки очень светло. Солнце часа на два
опустилось за лес. Следы от солнца,
как перья подбитой птицы, плавают над
деревьями, отражаются в озере, а чуть
правее по горизонту уже появился ру-
мянец восхода. Середина неба, лес, озе-
ро залиты матовым серебряным светом
— ночь и не ночь. Спать не хочется,
хотя все над озером спит. В трех шагах
от тропинки спит на сучке, положив под
крыло голову, серая птица. Не слышно
чаек. Только белая лошадь тихо ходит
по берегу. Два молодых зайца пасутся у
нее под ногами
Зайцы еще не знают людей. Подхо-
дим, а они чуть в сторону из-под ног ло-
шади и продолжают обкусывать стебе-
лек высокой травы. Озеро, синее при
солнечном свете, сейчас как будто на-
полнено молоком. На холодных, обро-
сших голубоватым лишайником валунах
выступила роса. По гулким скрипучим
мосткам идем к бревенчатой бане на
сваях Садимся, опускаем босые ноги в
теплую озерную воду, чистим рыбу.
Если минут через двадцать подойти к
этому месту и нагнуть с мостков голову,
увидишь, как в лунного света воде
кормятся раки. Раки терзают рыбьи го-
ловы и кишки. Сняв рубаху, накло-
няешься, запускаешь в воду руку по са-
мые плечи... Хвать! — кидаешь на бе-
рег первого рака
Разговариваем вполголоса — то ли
потому, что устали, то ли нельзя иначе
в такую ночь. Плещется рыба в моло-
чном озере... Где-то я уже видел этот
серебряно-матовый свет. Это было, ка-
жется, в детстве при затмении солнца
Было так же тихо и непривычно трево-
жно. Белая ночь. Слышно, как хрустит
трава на зубах белой лошади. У берега
на сваях забрели в воду десять бреве-
нчатых бань. Когда-то десять хозяев
жили на озере. Десять больших бреве-
нчатых домов глядят в воду потускне-
вшими окнами. Но только в одном доме
загорается свет, когда кончаются бе-
лые ночи, кончается лето и наступают
длинные белые зимы. В девяти домах
нет хозяев. Сначала в город и в селе-
ния, что покрупнее, ушла молодежь, а
за ними, пожив в одиночестве зиму-дру-
гую, ушли старики. Один Петро Егорыч
остался, и то, наверное, потому только,
что выправили ему в Петрозаводске до-
лжность егеря - присматривать за
рыбой и зверем в этих краях.
Мы живем в большом чуть похили-
вшемся доме с резным крыльцом, по-
дпольем, с гулким сухим чердаком, за-
валенным обрывками сетей старыми
удочками, обломками прялки и мотоци-
кла, граблями, ухватами В доме пахнет
глиной давно не топленной печи,
старым деревом и старым сеном Хозяе-
ва бросили дом два года назад Но до-
мовой, живущии, по поверью, на черда-
ке возле борова, должно быть, остался
в доме и без хозяев Под утро, похлебав
холодной вчерашней ухи и пожевав
хлеба с черникой, мы ложимся на сено,
но долго не можем заснуть. На чердаке
кто-то шуршит, громыхает. Потом скре-
бется в сенях Тихо идем к двери, чтобы
застать врасплох Домового, распахи-
ваем — никого нет. Но утром видим:
лески на удочках спутаны так. что ле-
гче оторвать и привязать новые, опро-
кинута деревянная чашка с рыбой, из
мыльницы на крыльце украдено мыло
— Да, не иначе как Домовой. — сме-
ется Петро Егорыч Он стоит у крыльца
с веслами, с берестяным коробом и са-
модельным спиннингом, блесны для ко-
торого он делает из старинных нико-
лаевских пятаков
Чтобы стряхнуть сон, бросаемся в си-
нюю холодную при солнце озерную во-
ду. Пьем чай — и опять в лодку.
В середине дня обязательно выле-
заем на берег, варим уху, лежим на теп-
лом песке. Потом, распугав в ельнике
косачей, собираем горстями сизую, про-
гретую солнцем чернику. В одном ме-
сте, прыгая с кочки на кочку, доби-
раемся к зарослям дикой малины. При-
слушались: кроме нас, кто-то еще бро-
дит по зарослям Петро Егорыч сразу
смекнул: с этим любителем ягоды
лучше бы не встречаться. И точно — на
сыром песке возле болотца встречаем
следы огромной медвежьей лапы. Ско-
рее в лодку!..
Последнюю ночь не спали совсем.
Была ночь прощального ужина и
прощального разговора. Вспомнили ре-
кордного веса щуку с утенком в желуд-
ке, вспомнили Домового. Мыло, оказа-
лось, украла ворона, она и ко второму
куску пригляделась, да сама едва не
попала на зубы хозяйской собаке. А
лески ночами путал хорек... На
прощальном столе — редкая рыба ряпу-
шка, какую хозяин ездил ловить далеко
на край озера. В тарелках грибы, ка-
рельские лепешки — калитки. Подава-
лись уха и жареный окунь, черника.
Хозяин рассказывал:
— ...И осталось нас двое. Федя и я.
Феде было тринадцать. Говорю генера-
лу: так, мол, и так, разрешите поехать
— будет сынишка в полку воспитанни-
ком... Весь взвод пришел просить гене-
рала: шинель сошьем, сапоги справим,
одним словом, будем воспитывать. Лад-
но, говорит генерал (хороший был чело-
век), езжай, говорит, только чтоб
быстро. И поехал я в сорок третьем с
фронта за сыном. Привез, в десять дней
обернулся. Полюбили Федю в полку:
шапку, шинель, сапоги, приварок — все
чин чином. И дошел он в сапогах сол-
датских со мной в самую Австрию, до
города Вены. У меня пригоршня меда-
лей, и у него столько же. Сейчас тут по
соседству работает. Лесоруб — в день
три нормы дает. И еще сына имею. Этот
мальчишка еще. Сейчас в город уехал
гостить. Боюсь, как бы там не застрял.
А я нет. Прирос. И теперь уж до конца
дней. Вон ушли люди, дома побросали
— молодые еще туда-сюда, а старые
приезжают и плачут. А как не плакать
— приволья, красоты такой где на-
йдешь? До Вены дошел — такого нет...
В окошко видно Юпитер, молочного
цвета воду, темные бани на сваях, тон-
кие струны уснувшего камыша.
Так и стоит в памяти эта летняя ночь
на озерах.
□
Рыбалка в этих местах
надежна для птицы, для
зверя и для людей...
Дремлет лодка на привязи,
горит полуночный костер.
Заря вечерняя, не угаснув,
сменяется утренней.
17
ДОН В КОЛЫБЕЛИ
Скажи-ка, Лена, где течет Дон?
— В Ростовской области, там, где
Шолохов, — сказала, минуту подумав,
девятиклассница...
При слове Дон мы все представляем
себе широкую реку с казачьими стани-
цами по берегам и с жизнью, знакомой
по «Тихому Дону». Литературный образ
реки стирает школьные знания геогра-
фии, и нам кажется: Дон течет только в
«донском, казачьем краю», он всегда
тихий и от рожденья большой. Росто-
вчане, живущие в самом низовье реки,
места у Вешенской называют Верхним
Доном. Между тем Вешенская — это
среднее течение Дона. Взгляните на
карту — хвостик реки мелькает почти в
Подмосковье, на тульских холмах, и до
первых казачьих станиц путь Дона ле-
жит по землям тульским, липецким и
воронежским.
Проезжая недавно на Куликово поле,
я был поражен, увидев у тощей степной
речушки дорожную надпись Дон. По ре-
чке плавали гуси, мальчишки, стоя в во-
де по колено, удили пескарей. Я сразу
вспомнил низовье реки, где, подобно
гусям, плывут по тихой воде белые па-
роходы, где лишь хороший пловец ре-
шится одолеть реку. То был «хрестома-
тийный», прославленный Дон, на рисун-
ках изображаемый в образе казака в
шароварах с лампасами и с усами из
пшеничных колосьев. Тут же, на туль-
ской земле, я видел худощавого маль-
чика, которому предстояло одолеть
тысячу верст пространства, прежде чем
стать казаком.
Нашим предкам времен Куликовской
битвы нижний Дон был почти что неве-
дом. Верховье Дона было для них гра-
ницей, отделявшей обжитую землю от
«дикого Поля». Беды и разоренья, по-
добно пожарам, шли на Русь из-за Дона.
В верховьях реки состоялась решающая
историческая схватка со степняками,
однако долго еще и после княженья
Дмитрия Донского река оставалась по-
граничьем Руси. И сословие казаки тут
зарождалось из храбро-отчаянных хле-
бопашцев, «державших одной рукой со-
ху, а другою — ружье». По Дону к Азову
плыл построенный на Воронеже изна-
чальный российский флот. На памяти
нынешних поколений донская вода ка-
налом соединялась с волжской...
У переправы на тульской земле я бро-
сил в реку спичечный коробок и пред-
ставил путь его до Азова. Тысяча
девятьсот километров! И почти всюду
эта дорога была по степям. Всюду река
открыта ветрам и солнцу. Притоки в
верховьях водой небогаты, и силу река
набирает с трудом и не сразу. Теченье,
в верховьях достаточно резвое (наши
предки называли Дон «быстрым»), по-
степенно становится медленным и уже
в липецких землях Дон равниною
укрощен. Слово тихий к нему подходит
вполне.
У Лисок (нынешнее название городка
— Георгиу-Деж), помню, появлялась на
Дону первая пристань. И далее вниз
шли уже пароходы. От Лисок до Вешен-
ской Дон может хвастаться красотою.
Тут он течет то в меловых кручах, то в
дубовых густо-зеленых лесах,
выходящих к нему из степи, то в лесах
пойменных, непролазных и не-
проглядных. Я, помню, плыл осенью в
этих местах. Ветерок с берега приносил
запах хмеля, запах диких лежалых
груш, опавших дубовых листьев. Это
был запах Дона, знакомый по знамени-
той книге.
Ниже река впечатляет уже не кра-
сою, а силой. Большая вода неспешно
течет степями к столице Дона, к Росто-
ву. А там рукой подать уже до Азова, до
устья, где в камышовых дебрях не сразу
поймешь, где река, а где уже море. Тут,
петляя на лодке по тихим простра-
нствам воды, невольно думаешь о на-
чале ее, о месте, где река зачиналась...
Исток у Дона не окружен тайной.
Иные реки берут начало в непрохо-
Так начинается Дон —
сначала потное место со
ржавой водицей, потом
жиденький ручеек, теченье
с мостками и деревянными
переходами. И вот уже не
ручей, уже река течет по
равнине...
димых болотах, в малодоступных за-
мшелых лесах, в ледяных расщелинах
гор. Колыбелька реки почти всегда, как
будто нарочно, упрятана, увидеть ее да-
но не каждому. С Доном все обстоит
иначе. Его исток мы нашли в шумном
промышленном городе. Нашли в полном
смысле под ногами людей.
Город Новомосковск — заметная то-
чка на карте. И синяя жилка реки имен-
но тут появляется.
— Можно ль увидеть, где начинается
Дон? — спросили мы с другом парня,
чинившего возле дороги автомобильное
колесо.
— О, это просто! Езжайте автобу-
сом...
Не менее часа мы колесили по горо-
ду, пока кондуктор назвал остановку:
«Березовая роща! Кто спрашивал про
исток Дона, выходите!»
Мы вышли и увидели городской парк
— река людей, скамейки, деревянные
терема для детишек, киоски с моро-
женым... Под дубами, возле дорожки,
покрытой асфальтом, затейливый стол-
бик нес наверху надпись: «Исток реки
Дон». Все основательно — столб метал-
лический, буквы резаны из металла...
Но где же река? Под ногами сухо — ас-
фальт, в ста шагах за забором — город-
ская шумная площадь. Ищем хотя бы
след от воды... Вот он! — трава, непо-
хожая на растущую в парке зелень,
узенькой лентой тянется от асфальта.
Пониженье — и видим осоку, сначала
робкие кустики, потом грива осоки, по-
том уже космы водолюбивой травы. Но
воды еще нет. Тропа-переход через
травы сухая. Еще полсотни шагов —
чувствуем запах сырого места. И вот
они, первые блестки — вода! Она еще
не течет. Она робко сочится из потного
русла. Ржавый кружочек воды. Упа-
вший лист дуба почти целиком его на-
крывает. Но солнце уже отразилось в
крошечном зеркальце, зяблик, присе-
вший возле травы, может напиться из
водяной лунки.
И вот уже не отдельные блестки, а
полоска воды показалась из трав. Те-
ченье еще незаметно, ширина — один
шаг, даже старушка, опираясь на палку,
одолела преграду... А вот уже и
дощечка положена через воду, вот
первый мосток, явно великоватый для
тощего ручейка, — точь-в-точь шапка
взрослого человека на мальчике. А
дальше — запруда, и сколько ни есть
воды в ручейке с названием Дон, перед
запрудой она выглядит озерцом. И в
озерце отражаются двенадцать из бре-
вен тесанных казаков в латах, с копь-
ями и секирами, глядятся чугунные пу-
шки и горки ядер. Так город Новомос-
ковск обозначил свою принадлежность
к великой реке. Суждено было вырасти
городу на самом ее истоке. И потому
колыбель Дона у всех на виду,
освещена электричеством, над ней по-
стоянно слышны голоса и шаги, музы-
ка из приемников, молодой смех и
стариковские вздохи. Такое у Дона
начало.
Из Новомосковска река пускается в
древний путь до Азова. Чего только нет
на ее берегах! Угольные шахты (сразу у
Новомосковска и ниже в Донбассе);
поля хлебов на всем пути от истока до
устья; места сражений полузабытых и
недавних совсем, от которых болят еще
раны; атомная станция стоит на Дону
под Воронежем; Цимлянским морем
разливается Дон, соседствуя с Волгой;
в меловых кручах у Белогорья увидишь
пещеры; у Костёнок — мирового
значенья раскопки древнейшего посе-
ления человека. Сотни речек, ручьев и
немаленьких рек принимает Дон на пути
к морю. Тысячи деревень, сел, хуторов
и станиц приютили его берега. И жил у
Дона преданный ему человек, воспе-
вший реку и большие страсти людей на
Дону...
Нельзя перечислить всего, что по-
мнит и видит река на пути к морю. И по-
тому с волнением смотришь на ключик
воды, дающий всему начало.
□
19
ПЛЁС
Летом 1888 года еще мало известный
молодой пейзажист Исаак Левитан
плыл по Волге из Нижнего Новгорода в
поисках «источника сильных впечатле-
ний». Художник был грустен, даже уныл
— Волга, вопреки ожиданию, душу не
задевала. И вдруг за Кинешмой взгляд
живописца и его спутницы привлек ма-
ленький городок, убегавший от воды
круто в гору, в зелень берез и елок. На
бугре стояла бревенчатая церковка,
кругом темнел отражавшийся в Волге
лес. Левитан побежал к капитану.
— Что за место?
— Городок Плёс, — равнодушно ска-
зал капитан, — точнее сказать, городи-
шко...
Но художник уже не слушал. Городок
приближался. И было в нем что-то за-
ставлявшее поспешить.
— Сходим! — художник побежал в
каюту за мольбертом и саквояжами.
Так случайно Левитан встретился с
Плёсом.
Теперь, спустя без малого сотню лет,
пассажиры на теплоходах заранее
выходят на палубы и с нетерпением
ждут... Со времен Левитана облик го-
рода мало в чем изменился. И в этом
его привлекательность. Случается, два,
даже три громадных теплохода борт к
борту стоят у Плёса. Местные жители
растворяются в потоке приезжих. По
делу прибывают сюда немногие. Глав-
ное — навестить городок, самому убе-
диться: справедлива ль о нем молва?
История Плёса не бездонна, но глубо-
ка. Основан он был в год Грюнвальд-
ской битвы (1410) с назначением: обе-
регать границы Руси от набегов с восто-
ка. Место для рубленой крепости по-
сланцы московского князя Василия
(сына Дмитрия Донского) выбрали не
случайно. На Верхней Волге это самая
высокая точка. Крутизна берегов об-
рывалась возле воды, и с двух сторон
крепость обрамляли овраги. Неприступ-
ной стояла она на мысу. Это не поме-
шало, однако, молодому казанскому ха-
ну Махмуту Хази «сжечь Плёсо» (так из-
начально назван был город). Но то был
всего лишь набег. Плёсо восстановился.
Служил позже сборным пунктом для
войска против казанских ханов. Беспо-
койство с востока сменилось потом
нашествием с запада — в Смутное
время просочилось сюда шляхетское
войско... А в 1812 году город был
тылом, куда эвакуировались воспитан-
ники и педагоги Московского театраль-
ного училища. Приютивший беженцев
заштатный патриархальный Плёс обес-
куражен был ученьем резвых «ахте-
рок». Особо богопротивными показа-
лись плесянам балетные танцы. Балет-
мейстер тех лет Глушковский записал
реплики собиравшихся поглазеть на
ученье: «Ах, матки мои, как их вертит
нечистая сила, как она их подымает!»
Кто знает, быть может, отзвук далекой
той встречи с Плёсом побудил именно
20 тут организовать дом отдыха театраль-
ного общества. И нынешний Плёс видит
на своих улочках «ахтерок», хорошо им
знакомых по телевидению и кино.
Звездный час малого городка прихо-
дится на вторую половину минувшего
века. Плёс поставлял в это время рыбу
в Москву, славился кузнецами и оборо-
тистыми извозчиками, портняжничал и
сапожничал, поставлял на волжский
путь бурлаков, но главное — сделался
важной торговой точкой речной дороги.
Тут с барж на телеги переваливали
хлеб, шедший с юга, сюда свозились то-
вары из Иваново-Шуйской промышлен-
ной зоны. На ручьях и речках, впа-
дающих в Волгу, вертелись мельничные
колеса, на открытых ветру буграх шеве-
лили крыльями ветряки. Появилось не-
сколько маленьких ткацких фабрик. Го-
род бурлил. Население его достигло
двух с половиной тысяч. Дома росли
как грибы. Наверху места уже не хвата-
ло, заняли низ у самой воды. И по бу-
грам, вырезая на склонах площадки, ру-
били дома. Так сложился облик город-
ка, бегущего вверх по откосу.
В летнюю навигацию население Плё-
са возрастало в несколько раз. В но-
члежных домах обитали портовые гру-
зчики. Ненадолго находили приют под
крышами города бурлаки, проходившие
«бечевою» вдоль Волги до тридцати ки-
лометров в день. Набережная белела
двухэтажными домами купцов. Торгова-
ли в Плёсе разным товаром. На удив-
ленье много было тут книжных лавок —
двенадцать.
Рельсовый путь Иваново-Вознесенск
— Кинешма сделал невыгодным вывоз
хлеба из Плёса гужевым транспортом.
И городок быстро утих. Тишина была
уже главной его примечательностью,
когда Левитан первый раз сошел с па-
рохода на пристань.
В Плёсе художник нашел то, что ис-
кала его душа. Поселившись в домике с
окнами на реку, он обрел житейский по-
кой и жадную страсть работать. Исчез-
ли мнительность, неуверенность в
своих силах. Его зонт над этюдником
видели то у воды, то на кручах над
речным плесом, то в окрестных де-
ревнях.
Тихая жизнь городка, мир простых ра-
достей, близость к природе пробудили
все лучшее, чем была богата эта нату-
ра. Плёс оказался для Левитана тем
же, что и сельцо Михайловское для Пу-
шкина. Жилось и работалось радостно.
Расширился жизненный горизонт. Мо-
лодой еще человек, видевший в Москве
главным образом приказчиков, кори-
дорных, половых, извозчиков, увидел
тут, на Волге, основы жизни, начал по-
нимать историческую силу народа. И
хотя полотна Левитана «безлюдны»,
мироощущение человека, писавшего их,
явственно проявляется. Чехов, увидев
холсты, привезенные другом из Плёса,
сказал: «...на твоих картинах появи-
лась улыбка».
В Плёсе состоялось открытие Левита-
ном Волги. Волжских пейзажей до него
написано было много. Левитан в своих
наблюдениях и переживаниях постиг
душу великой реки. Он почувствовал
здесь просторы России, волжский плес,
в котором отражался маленький горо-
док, подарил художнику острые
ощущения переменчивой красоты. Кар-
тины «Вечер. Золотой плес», «После
дождя. Плёс», «Свежий ветер. Волга»,
глубоко волнующие нас сегодня, — ре-
зультат и громадного мастерства, и осо-
бого строя души, способной остановить
волнующие мгновения жизни.
Плёс подарил живописцу много таких
мгновений. Полотна, привезенные с
Волги, сразу поставили Левитана в ряд
великих художников. Всеобщее лю-
бопытство вызвал и маленький горо-
док. Сюда устремились художники.
Перебывало их, начинающих и мас-
титых, в городке много, и каждый уво-
зил на холстах «свой Плёс». Но имя Ле-
витана для Плёса — то же самое, что
имя Толстого для Ясной Поляны, Турге-
нева — для Спасского-Лутовинова,
Чехова — для Мелихова. Левитан ез-
дил сюда три лета подряд. Написал
много больших полотен и полсотни этю-
дов. Мотив знаменитой картины «Над
вечным покоем» подсказан был обли-
ком деревянной церквушки, стоявшей
над плесом.
Волжский маленький городок пробу-
дил талант Левитана. И сам он навечно
прославлен художником. По знакомым
картинам мы знаем с детства: есть где-
то Плёс, хорошо бы там побывать... Ле-
витан сохранил сердечную благодар-
ность местечку на Волге. Незадолго до
смерти, вспоминая лучшее, что увидел,
о Плёсе сказал: «Никогда не забуду...»
Сто лет почти минуло с той поры, ког-
да по желтым дорожкам в гору ходил
Левитан. За сотню лет сколько воды
унесла в море Волга! Выросли, переме-
нились города на ее берегах. А Плёс
остался Плёсом. И это его старинное
постоянство обернулось сегодня ценно-
стью. Возможно, овраги и кручи поме-
шали его застроить на современный
лад-
Овраги в Плёсе громадные. Из-за них
городок недоступен автомобилям. Тут
царствует пешеход. Глиняные дорожки
змейками убегают на кручи мимо таи-
нственных, непролазно-зеленых каньо-
нов. Весной овраги пенятся белым цве-
том черемух и служат приютом для со-
ловьев. Летом тут пахнет нагретыми ло-
пухами, ежевикой, жасмином. Внизу, в
потемках, журчат ручейки, вверху, на
припеке, гремят кузнечики. Осенью по
оврагам шуршат дрозды, как детские
самолетики из бумаги, скользят над
желтеющим миром сороки. В пахучем
царстве зарослей тут хочется заблу-
диться. Но невозможно. Дорожки
выводят тебя на вершину откоса под
полог громадных старых берез. Отсюда
Волга — как на ладони.
На лодке переправиться можно на
левый берег (из Ивановской в Костром-
скую область). Через реку, как бы со
стороны, городок виден весь целиком.
Видна внизу слева бывшая рыбачья
слобода, виден в ней домик, где жил
Левитан. И в мелких подробностях
видны уступы кружевной зелени леса,
уступы домов, садов, паутина желтых
дорожек, освещенные солнцем полянки
и темные русла оврагов, плешины на
круче, вытоптанные туристами. Светел,
зелен, радостен городок! А у ног его —
зеркало Волги. Город похож на боль-
шой многопалубный пароход, приста-
вший тут и не желающий уплывать —
так ему хорошо. Как мачты, белеют це-
рквушки. Нижняя палуба — самая
оживленная. Плотно друг к другу стоят
дома. Почти что все двухэтажные, низ
— каменный, верх — деревянный. За-
боры. Наличники. Двери с коваными за-
порами. В окнах — герань. У заборов —
скамейки с обязательными старушками.
Девятнадцатый век! Кажется, вот се-
йчас выйдет купчина в поддевке и про-
следует, оглядевшись, к лабазам у це-
ркви. В огородах возле домов пахнет
укропом, нагретой ботвой помидоров.
Пахнет яблоками, колотыми дровами,
вяленой рыбой, дымком. Куда-то в зе-
леные джунгли склона чешуйчатой зме-
йкой уползает дорожка, мощенная кам-
нем...
Таким видит Плёс человек, соше-
дший на два-три часа с теплохода.
В зелени своей Плёс прячет малень-
кую местную промышленность, сельско-
хозяйственный техникум, санаторий,
дома отдыха, пансионаты, туристскую
базу и памятник основателю города
князю Василию. Не великое число
жителей — как раз то, что надо для го-
родка. И зимою Плёс становится тихим-
тихим. Но как и прежде, вскроется Вол-
га — число людей в Плёсе немедленно
возрастает в четыре-пять раз. Через
Плёс за летние месяцы проходит пол-
миллиона людей. Останавливаются
теплоходы. И прибрежная улица прев-
ращается — не знаешь уж как и сказать
— в Невский проспект, в Бродвей? Оде-
жда — под стать маскараду: от ку-
пальных костюмов до цветных ярких
шалей. В толпе я увидел даже чалму.
Думал, индус путешествует, оказалось
— москвич. Жена его с собачкой на по-
водке важно представила мужа: «Па-
рапсихолог... Интересуется йогой...»
Какой-то веселый малый, возбужден-
ный жарой и пестрой этой толпою, в
дверях магазинчика, где продается кое-
что, припасенное для туристов, озорно
крикнул:
— Кольты в продаже есть?!
— Нет! — машинально ответила про-
давщица.
— А парабеллумы?!
— Нету...
— Ну и слава богу, что нету...
Хохот.
Плёс охлаждает сюда прибывающих.
Дорожки вверх по откосу, стояние под
березами на буграх, откуда белые теп-
лоходы кажутся небольшими игрушка-
ми, посещение дома, где жил Левитан,
возвращают людей в состояние, которое
их самих удивляет и радует. «Ты
знаешь, как будто душу в чистой воде
сполоснул», — сказал мне сосед по ка-
юте, когда мы на палубе утром заговори-
ли о Плёсе.
Есть у маленьких глубынь-городков
свои «жрецы», ревнители красоты.
Плёсу особенно повезло. Тут никогда
не забывали, что живут в местечке ис-
ключительной привлекательности. А
когда в начале 60-х годов народ пова-
лил сюда валом, сочли это вполне
естественным. Сразу нашлись добро-
вольцы встречать теплоходы и группа-
ми провожать экскурсантов по городу.
В числе их была библиотекарь Алла
Павловна Вавилова. Те, кто в Плёсе
бывал, читая эти заметки, сразу
вспомнят гостеприимного человека,
сердечно и хорошо рассказавшего им о
родном городке, о Левитане, о других
людях, оставивших в Плёсе хорошую по
себе память. Этой женщине принадле-
жит идея создать тут картинную гале-
рею. Потом она стала бороться за музей
Левитана. С преодолением множества
трудностей музей был создан. И хо-
роший музей! — с подлинниками работ
художника, с вещами, каких касалась
его рука. Алла Павловна сама на пороге
встречает гостей и вводит их в мир Ле-
витана... Слушатели не догадываются,
сколько иных, самых разных забот ле-
жит на плечах этой женщины. Плёс (во
многом стараниями Аллы Павловны Ва-
виловой) объявлен историко-архитек-
турным и художественным музеем-запо-
ведником. Намечено сделать Плёс
«вторым Суздалем». Цель хорошая, му-
драя. Но дело, вопреки стараниям
местных энтузиастов, движется пока
медленно, слишком медленно. И, глав-
ное. в сохранении ценностей Плёса не
учтена пока важная ценность — приро-
да.
После прогулки по Плёсу Алла Пав-
ловна пригласила в дом к себе — ужи-
нать. Ели громадного, не уместившегося
на одной сковородке леща. Хозяйка до-
ма по привычке экскурсовода рас-
сказывала: «Рыба — традиционное
угощение в Плёсе. Когда-то к домам,
стоящим на склоне, из бегущих сверху
ручьев отводили воду в садки, и в них с
приходом гостя сачками ловили
стерлядь. Левитан, несомненно, не раз
едал стерляжью уху...»
Сидели за ужином долго. В открытое
окно залетали на свет августовские ба-
бочки. Были слышны густые гудки теп-
лоходов на Волге. А в темноте сада гул-
ко падали с веток перезревшие яблоки.
1985 г.
22
« им стоит на семи холмах, Касимов
- на семи оврагах...» — говорящий это
на виду городка не рискует, что мест-
ное изречение будет воспринято как на-
смешка.
Касимов, стоящий на высоком речном
берегу, от воды ступенями поднимается
вверх. И по всей панораме вдоль берега
плывут пологие волны понижений и
возвышений. На гребнях — церкви и бе-
лые пятна новых строений. Одноэта-
жные, главным образом давней постро-
йки жилые дома, сбегая по склонам,
вместе с крышами тонут в кудрявой ов-
ражной зелени, всплывают и опять —
вниз. Природа была тут верным союзни-
ком поселенцев. В сочетании с рекой,с
лесами, по которым на север уходит
знаменитый Муромский тракт, Касимов
с пристани и с проплывающих теплохо-
дов дразнит глаза своей живописно-
стью.
Город принадлежит к числу поселе-
ний с богатой историей и некогда шум-
ной деловой жизнью. (Вспоминаю Ро-
стов Великий, Рыльск, Боровск, Оста-
шков.) Но появились иные, более ско-
рые пути сообщений, и знаменитые го-
рода по рекам и сухопутным торговым
трактам оказались в стороне от боль-
ших обновлений, превратились в «ра-
йонные городки». Иным, например, Суз-
далю и Ростову, посчастливилось ока-
заться на больших туристских дорогах,
и старину в них держат в порядке. Каси-
мов и тут обойден. С дороги от приста-
ни, идущей мимо церквей и призе-
мистых с толстенными колоннами
старых торговых строений, город встре-
чает тебя, не стыдясь обветшалых
одежд, — принимай, какой есть!
И он интересен, этот город, назван-
ный по имени татарского царя Касима.
Он стоит над самой Окой, глядит в нее,
ГЛУБЫНЬ-ГОРОДОК
Старинный тихий Касимов с
шумным базаром по
воскресеньям, с пристанью
на Оке, с
полуразрушенными
церквами, с резными
наличниками на окнах,
мощеными улицами и
дорожками с кручи к реке.
как в зеркало. Пыльные дороги, где
асфальтированные, где мощеные, а
где и просто утоптанные ногами, ведут
тебя мимо строений, ныне горячо люби-
мых режиссерами фильмов о прошлом
веке.
Покосившийся домик с геранью в око-
шке... Глухие ворота с запором кузне-
чной работы... Забор, горбящийся над
оврагом... Давней кирпичной кладки
подвал с решеткой на окнах столь
мощной, что можно подумать: именно
тут хранилась городская казна. Опять
домишки в один и в два этажа с садами
и палисадами, из коих яблоки грозятся
падать прохожим на головы... Кое-что
из строений скособочилось и подперто,
на что-то махнули рукой, что-то смени-
ли современной постройкой, что-то со-
брались подправить, но дело ограни-
чилось пока лишь кучей битого кир-
пича...
Дорога между тем приводит к «татар-
ской горе», и по долгой деревянной
лестнице (со скамейками — отдохнуть!)
ты подымаешься к белому мусульман-
скому минарету, которому... э-ге-ге —
пятьсот с лишним лет!
Странно видеть эту постройку в са-
мом центре России. Однако было
время, когда Касимов с названием Го-
родец-Мещерский стоял на самом краю
Московского государства. Основан он
был Юрием Долгоруким и всего лишь
пятью годами позже Москвы. Из бревен
рубленый городок считался столицей
Мещеры и был поставлен для береже-
ния Русской земли от татар, но волею
судеб надолго сделался центром «та-
тарского царства».
В пору, когда татарское ханство сла-
бело, а Московское государство кре-
пло, к великому князю Василию Темно-
му перебежал из Казани (середина XV
века), опасаясь за свою жизнь, сын хана
Улу-Махмета Касим. Московский князь
отечески принял беглеца с войском,
дал ему «на кормление» Городец-
Мещерский с прилежащими землями по
Оке. И стали татары союзниками рус-
ских князей в борьбе с татарами же, с
литовцами, с Польшей и новгородцами,
не хотевшими стать «под высокую руку
Москвы».
Касимовское царство (историк чуть
округляет цифры) «простояло 200 лет и
простиралось на 200 верст». Правители
его, получившие титул «царей», были
достаточно автономны (в здешних ме-
стах поселилось много татар, выходцев
из Казанского царства), но, конечно,
все они верно служили Москве. (Каси-
мовский царь Шах-Али, например, вме-
сте с Иваном Грозным брал штурмом
Казань.)
За двести лет пестрая череда мусуль-
манских фамилий причудливой вязью
помечает свиток российской истории. В
Касимове правили выходцы из Казани,
из Астрахани, правили отпрыски
крымской династии ханов, правил царе-
вич Арслан — внук сибирского хана Ку-
чума. При нем жил и умер в Касимове
племянник того же Кучума, взятый в
плен Ермаком. Прах татарских цареви-
чей и царевен покоится под сводами
мавзолеев, поставленных на горе. А
башня мечети, сложенная из белого
здешнего камня еще при Касиме, по-
мнит все страсти, кипевшие тут на Оке.
Постепенно «касимовское царство»
из окраинного сделалось серединным.
И Петр I, как говорят, весьма удивился,
увидев, проплывая Окой, минарет: «Что
за невидаль в здешних местах?» Ему
сказали. «А ну пальнем!» — будто бы
решил позабавиться царь. Но ядро про-
летело мимо постройки. Не повредили
ее и поздние бурные времена...
В мечети сейчас музей. Не богатый,
но и не бедный для районного городка.
Когда вопросы мои вышли за круг во-
просов привычных, миловидная и вни-
мательная провожатая по музею про-
стодушно призналась: «Этого я не
знаю. Провожу вас к Ахмету Мартыно-
вичу...»
Так я познакомился с потомком под-
данных царя Касима, ныне пенсионе-
ром, заслуженным учителем школы
РСФСР и страстным краеведом Ахме-
том Муртазиновичем Ишимбаевым.
Люди, подобные Ахмету Мартыновичу
(так его называют и так он просил
называть), сами постепенно становятся
примечательностью таких городков,
как Касимов. Из музея к нему бегут за
справкой, школы приглашают его рас-
сказать об истории города, к нему при-
езжают и пишут из других городов. И на
все старик отзывается. Остаток жизни
его украшен делом благородным и ин-
тересным.
Дед краеведа торговал луком. И во-
зил его обозами на санях не близко, не
далеко — а в Сибирь, за реку Ишим. Ту-
да — лук, оттуда — меха. Не бедный
был человек... Отец Ахмета
24 промышлял изготовлением мошны —
кожаных кисетов для бурлаков. Сам же
Ахмет стал народным учителем и сорок
лет учил ребятишек по селам окрест
Касимова. Он воевал. Отличился в боях
под Тихвином и у Волхова. Вместе с
«учительской медалью» в деревянной
коробке хранит шесть медалей
военных.
Живет Ахмет Мартынович в деревя-
нном высоком доме на кирпичной по-
дклети. Дом построен отцом для мате-
ри. Она болела чахоткой, и земский
врач посоветовал: «Муртаза, жена про-
живет еще пять годов, если построишь
здоровый сосновый дом». Отец все бро-
сил и немедленно взялся строить. Ров-
но пять лет мать и жила в этом доме.
Отец умер позже. В 1929 году, когда
сын заимел самодельный приемник,
отец, до крайности озадаченный му-
зыкой из наушников, имел еще силы по-
лезть на крышу, ощупать руками антен-
ну...
Ахмет, учительствуя, в отцовском до-
ме почти не жил. Вернулся в него пен-
сионером. И живет сейчас с сестрой,
уже совсем древней и неподвижной. Ах-
мет Мартынович трогательно о ней за-
ботится. Несколько раз во время бе-
седы он говорил «извините...» и нес в
соседнюю комнату то чай, то яблоко...
Есть в доме реликвия — часы, ко-
торым без малого двести лет. Причуд-
ливое сооружение с большими медными
гирями и сонным хрипом в высоком
футляре имеет «звуковые окошки».
Через каждую четверть часа поет пере-
пелка, и время от времени по дому раз-
носится голос кукушки, такой натураль-
ный, что можно подумать: залетела в
окошко из сада.
— Равнодушная штука — часы, — го-
ворит старик, подымая помятые гири. —
Родился — прокуковали, умрешь —
прокукуют. А жизнь... Славная штука
жизнь! Тут у нас над Окой много куку-
шек и соловьев. Соловьи, замечаю, к
городу льнут...
Разговор принимает направление
краеведческое. Сообща выясняем, по-
чему соловьи «льнут к Касимову», по-
чему славятся голосами соловьи кур-
ские и «любят ли соловьев в других го-
сударствах...».
Краеведение — это страсть, но побо-
гаче, чем любое коллекционирование.
И потому неприятным и чужим словом
хобби эту страсть не хочется называть.
Краеведение — это естественная по-
требность человека узнавать вокруг
себя мир. И сколько я знал краеведов
— это были всегда счастливые люди,
очарованные странники, для которых
посещенье мест, где еще не бывал, —
праздник, а узнавание подробностей
всего, что лежит в пределах их досягае-
мости, — сама радость жизни.
Ахмет Мартынович смолоду был та-
ким, таким и остался на восьмом деся-
тке лет жизни. Конечно, прежней кре-
пости — «одолеть сорок верст за день!»
— давно уже нет, да и моторный вело-
сипед, облегчающий странствия по ра-
йону, уже не часто тарахтит от дома
под гору — к пристани и к мосту.
— Я вроде аккумулятора — был все
время под током, а теперь ко мне про-
водок подключают: посвети-ка, Ахмет
Мартынович! — Старик добродушно
смеется. И чувствуешь: хорошо прожи-
тая жизнь скопила радость на оконча-
нье ее.
Ахмет Мартынович не ждет, когда к
нему «подключатся», он сам подклю-
чается, появляясь перед взрослыми и
детьми как проповедник с аршинной
папкой наглядных пособий, сделанных
из любительских фотографий. Он
страстный фотограф и проводит ночи
при красном свете — готовит снимки
для намеченной где-то беседы. Это мо-
гут быть портреты героев войны, сним-
ки старинных построек, памятных мест,
интересных людей. Он и открытки к
праздникам делает сам из фотографий
по истории города...
Беседуя с краеведом, всегда узнаешь
больше, чем написано в книжках о тех
же местах. Под песню кукушки и хрип
старинного механизма часов я узнал,
где в лесах под Касимовом надо искать
грибоварню, на карте в деревне Анань-
ино за Окой была помечена водяная
мельница — «проверьте, давно там не
был...». (Проверили. И действительно,
обнаружили исправную водяную стару-
шку, возможно, последнюю на
Рязанщине.) Узнал я, в какой деревне
плетут для туристов и для театров лап-
ти. Помечены в памяти краеведа места,
где варят на зиму «смоквы» (фрукто-
вые «хлебы» из яблок, смородины и ма-
лины), и, конечно, на счету у Марты-
ныча села, где еще делают конскую
колбасу, где перед домом непременно
стоит кирпичный амбар — убежище от
пожара, где плетутся корзины из хворо-
ста и где держат коз исключительно ра-
ди пуха. («Оренбургский платок-то, он
раньше вязался из здешнего пуха, пуда-
ми шел из касимовских сел!») Разуме-
ется, хорошо знает Мартыныч, чего и
сколько производит сейчас Касимов.
(«Морские сети, точила, утюги, мясо-
рубки, ветеринарное оборудование,
дубленые полушубки...») Но это все на
виду, это можно пойти посмотреть. А
вот ушедшее и забытое — это знает
лишь краевед.
Ему ведомо, кто и когда посетил го?
род, как о нем отозвался, что приклю-
чилось тут с человеком... Царь Алексей
Михайлович, желая обновить родовую
кровь, решил жениться на девушке из
глубинной России. Выбор пал на каси-
мовскую красавицу Фиму, дочь небога-
того дворянина. Дело дошло до ве-
нчанья, но в церкви, стоя рядом с ца-
рем, Фима упала без чувств... Драмати-
ческую коллизию расстроенного заму-
жества Мартыныч советует прочитать в
романе В.Соловьева «Царская неве-
ста». У краеведа же в записях значится
еще один брак, со счастливым исходом.
Отбывая в Касимове царскую ссылку,
азербайджанец Бабаев женился на
местной девушке. От этого брака ро-
дился Петя Бабаев, ставший знаме-
нитым революционером. (Мартыныч
перебирает свои документы, достает
коробку из-под конфет. «Вот посмотри-
те: «Москва, кондитерская фабрика
имени Бабаева».)
Что еще ведомо краеведу? Много
всего. Вспоминается грамота Грозного
здешней ямской слободе. («Хранилась у
старосты триста лет!») Вспоминается
мальчик Волченков Саша. С комиссар-
ским пакетом мальчишка обошел до-
зоры мятежников и на реке криком
остановил пароход, спешивший в Каси-
мов из Мурома — подмога избежала за-
сады на пристани. (Мартыныч достает
собственноручно вычерченную карту с
условными знаками. На ней — путь ма-
льчика через город к реке, и тут же
портрет с пометкой: 1918 год.)
Пошел разговор об Оке — потянулась
длинная цепь интересных подробностей
жизни на ней. Мартыныч знал многих
бакенщиков, зажигавших когда-то «ке-
росиновый свет». На его глазах поэти-
ческая профессия умерла — появились
бакены-автоматы с электрической лам-
пой. Помечено у Мартыныча лето, когда
в Касимов впервые пришла «Ракета». И
год — 1858-й, когда по Оке из Касимова
на Рязань в первый раз прошел паро-
ход. А заглянули глубже в историю, об-
наружилось: первым кораблем на Руси
был вовсе не ботик Петра на
Плещеевом озере, а корабль «Орел»,
построенный в здешнем краю при отце
царя-флотоводца, Алексее Михайло-
виче. Корабль дошел до Каспия, но был
сожжен вольницей Стеньки Разина...
На вопрос: кого Мартыныч считает
образцом для себя в делах краеведе-
ния? — старик лукаво сощурился:
— В музее нашем висит картина:
Юрий Долгорукий на коне у Оки и рядом
— старик проводник. Так вот этого рус-
ского князя можно считать заме-
чательным краеведом. Все время был
на коне. И был умен, любознателен.
Землю свою, по всему судя, знал весь-
ма хорошо. Ведь какое удачное выбрал
для Москвы место! И наш городок поса-
дил на Оке тоже без всякой прома-
шки...
У многих краеведов я замечал забав-
ную слабость: место, которое исходили,
изведали, в рассуждениях об Оте-
честве они непременно в строку по-
ставят вслед за столицей И это легко
понять. Отечество для каждого из нас
— большая страна и еще уголки в ней,
исхоженные, изведанные и вследствие
этого всегда любимые. Для Ахмета Мур-
тазиновича Ишимбаева таким местом
является земля на Оке и старинный
глубынь-городок.
1979 г.
□
СТАРАЯ РЯЗАНЬ
Каждый год, принимаясь за огород,
тетя Шура кладет на меже тряпицу и
носит в нее все, что блеснет под лопа-
той: бусину, черепок, костяную пугови-
цу, наконечник стрелы, обломки
стеклянных браслетов. Кажется, эти
вещицы на огороде растут. «Копаешь
весной — попадаются, осенью дер-
гаешь лук и копаешь картошку — снова
пригоршня!» И так каждый год.
В июне, когда в село съезжаются ар-
хеологи и главный из них поселяется в
домике тети Шуры, старуха несет из за-
кути узелок, и ученый немедля наде-
вает очки и садится к столу: «Ну-ка, ну-
ка...» Тетя Шура чуть улыбается, наб-
людая детскую радость взрослого
человека. «Сплошь тринадцатый век!
Тебя, тетя Шура, пора уже в штат зачи-
слить...»
Лет тридцать назад тетя Шура не сом-
невалась, что приезжие люди только
для виду интересуются черепками, на
самом же деле ищут тут золото. Но ка-
ждый год, слушая разговоры и споры
под своей крышей и будучи от природы
человеком любознательным, она стала
вполне разбираться в находках. Отда-
вая тряпицу, она теперь говорит: «Три-
надцатый век... А это из позднего кое-
что. ..»
В этом году раскопки Старой Рязани
не проводились, и Владислав Петрович,
всегда жаждущий видеть сокровища из
земли, прямо после приветствия тете
Шуре сказал: «Ну скорее хвались...»
Узелок на столе появился сию же мину-
ту. Электричества в этот вечер Старой
Рязани почему-то не дали. Находки
ученый разбирал при свете тонкой цер-
ковной свечки, хвалил тетю Шуру, а
мне, новичку, объяснял: «Это бусина из
Хорезма... Это пряслице здешнее...
Осколок браслета — тоже местной
рязанской работы. Все — тринадцатый
век...»
В последние годы «тринадцатый век»
тетя Шура находит не только на огоро-
де. «Постоянно гляжу под ноги. И ка-
ждый раз что-нибудь попадается. Осо-
бенно после дождика, смотришь, блес-
тит...»
Огород тети Шуры в Старой Рязани -
это, конечно, лишь место случайных на-
ходок. Черепки древней посуды, изде-
лия из стекла, из железа, из меди (из
золота и серебра тоже!) тут специально
ищут. Ищут многие годы. О находках в
Старой Рязани написаны книги. Некото-
рые из находок зачислены в фонд ми-
ровых сокровищ искусства. Но главное
состоит в том, что эти находки помога-
ют восстановить облик древнего горо-
да, понять его жизнь — его связи с ми-
ром, его место в старой Руси и траге-
дию, им пережитую в начале зимы 1237
года.
Нынешняя многолюдная промышлен-
ная Рязань имя свое унаследовала от
древней столицы Рязанского княже-
ства, стоявшей в полста километрах
вниз по Оке, на изгибе реки, где южные
степи ближе всего подходили к Русской
земле. Города нет давно, но след его
явственно сохранился, не затоптан по-
здним строительством и не стерт ни со-
хою, ни плугом, хотя древнее городище
многие лета пахалось.
Старая Рязань сегодня — это обве-
тшавшая деревенька с горсткой до-
мов, церковью, ценной как памятник, с
посадками лука и хрена, древним клад-
бищем, перевозом через Оку. Деревня
стоит на подоле, где и в давние време-
на вот так же, если поглядеть сверху,
пестрели бы огороды, дома, сады, сте-
жки.
Сам город стоял на круче, окружен-
ный громадным насыпным валом и
рвом. Это земляное зеленое ожерелье
и по нынешний день производит силь-
ное впечатление. Такую же древнюю
насыпь я видел лишь в Переславле-За-
лесском. Но там городище совсем не-
большое, в Рязани же вал тянется бо-
льше чем на два километра, и он лишь
26
немного оплыл, потерял крутизну. По-
прежнему на него непросто взобраться,
по-прежнему ров возле вала ливневый
дождь наполняет водой. Легко пред-
ставляешь стену из дуба с башнями и
воротами на валу. Но дерево не могло
сохраниться, а земляная основа крепо-
сти сохранилась. Как стенные курганы,
она увита и скреплена травами — дон-
ником, пижмой, полынью и пахучей,
тревожащей душу тимьян-травою. Вал
будоражит память, пробуждает жела-
ние узнать: а что же было за этой гро-
мадной насыпью, возведенной людьми?
С Владиславом Петровичем мы обо-
шли вал по гребню, пролетели над горо-
дищем на вертолете, потом, выбрав по-
гожий час, посидели на самой высокой
точке возле Оки. «Ну как, представляе-
те город?» Я улыбнулся: что можно
представить по месту, где многие годы
сеяли рожь и сажали картошку?
В 1822 году крепостной крестьянин
Ефимов, пахавший зябь в городище,
увидел, как под сохою что-то блеснуло.
Оказалось, раскопан золотой клад
княжеских драгоценностей, зарытый
неглубоко, как видно, в спешке, как
видно, в ту роковую зиму. Клад отосла-
ли царю. Крепостной получил вольную
и порядочно денег в награду. А находка
(она хранится сейчас в Оружейной па-
лате Кремля под названьем «Рязанские
бармы») наделала много шуму. Встре-
пенулась совсем молодая тогда наука
археология, оживились собиратели
древностей, стали зорче глядеть под
соху крестьяне в Старой Рязани.
И находки пошли одна за другой. Се-
ребро, золото попадались нечасто, но с
интересом встречалось и покупалось-
перекупалось все, извлеченное тут из
земли. Для некоторых жителей Старой
Рязани кладоискательство сделалось
промыслом и, говорят, неплохо корми-
ло.
Нынешние археологи недобрым сло-
вом поминают кладоискателей, нане-
сших «культурному слою» непоправи-
мый урон. Археологи прошлого века по-
началу вели работы тоже почти люби-
тельски. И тоже с нынешней точки зре-
ния принесли вреда больше, чем
пользы. Но их раскопки впервые позво-
лили глянуть за пелену времени. Город,
о котором было известно только по упо-
минаниям в летописях и поэтической
«Повести о разорении Рязани Батыем»,
стал обретать для историков реальные
очертания.
Строго научные и тщательные рас-
копки в 40-х годах и долго после войны
в Старой Рязани вел археолог Алек-
сандр Львович Монгайт, передавший
дело всей своей жизни наиболее приле-
жному из последователей — Владисла-
ву Петровичу Даркевичу.
За годы раскопок тут найдены тысячи
древних вещей, всего нельзя перечесть
— остатки мечей, лопат, серпов, остат-
ки посуды, стальные кресала и кремни
для добывания огня, кузнечные инстру-
менты, топоры, молотки, литейные
формы, дужки ведер, наконечники
стрел и копий. Обычны среди находок
игрушки детей, украшения женщин, по-
ясные накладки и накладки на конской
сбруе, резьба по камню, по кости. И ко-
нечно, много на городище могил — ри-
туальные погребения мирного времени
и могилы, где рядом и друг над другом
лежат останки десятков людей — взро-
слые, дети. В том же временном слое
обгоревшие зерна ржи и пшеницы, пе-
пел спаленного дерева и соломы. Это
декабрь 1237 года.
Все тут найдено не в год, не в два, не
в тот час, как захотелось найти. («Хотя
бывало и много счастливых случайно-
стей!») Кропотливая работа по строгому
плану, «работа не столько лопатой,
Такими видишь валы Старой
Рязани, когда пролетаешь
на вертолете... Уже многие
годы ведет тут раскопки
Владислав Петрович
Даркевич.
сколько ножом и кистью», возобновля-
ется каждое лето. В находках многое
повторяется, но были тут и сенсации.
Всегда сенсация — клад. Их найдено
тут двенадцать. «Клад в рутинной рабо-
те раскопщиков — событие чрезвычай-
ное. Это праздник. Позднее находку по-
ложат в музее на бархат или закроют в
тяжелом сейфе. Но до этого ценность
кто-то увидит в глыбе земли. И такая
находка — всегда неожиданность». Это
слова Владислава Петровича. Сам он
радость большой удачи испытал летом
1966 года, обнаружив в раскопе клад
серебряных украшений. И не заморских,
а кованных тут, в Рязани, в мастерской
древнего ювелира!
В нынешней новой Рязани в музее
мне показали эту находку. Массивное,
холодящее руку старинное серебро с
тонким, отменного вкуса узором! Кто-то
из древних спешно зарыл драгоценно-
сти в мерзлую землю, когда гудел ве-
чевой колокол, когда Рязань, возмо-
жно, уже горела и враг врывался в про-
ломы ее защитной стены.
Однако клад кладом — он ценность
яркая, впечатляющая! — но при раскоп-
ках очень важны и невзрачные с виду
находки, например, застежки от кни-
жных окладов, металлическое писало,
писали которым по бересте. Это свиде-
тельство: в Рязани были не только уме-
лые кузнецы, гончары, искусные резчи-
ки, ювелиры, но были и просто грамот-
ные люди, умевшие писать и читать.
Важны и совсем незаметные для сто-
роннего глаза находки: миллиметровая
жилка древесного тлена — след по-
дполья в жилище, остаток печи, пепел
дерева и соломы, кости рыб и
животных. Сопоставление находок, их
топография дают богатую пищу для
размышлений, для реконструкции обли-
ка города, для представленья о том,
что промышляли, с кем и чем торгова-
ли, на что охотились, кому молились,
как радовались и веселились наши да-
лекие предки.
Рязанское городище сейчас приз-
нается первостатейным археологичес- 27
Так представляют себе
историки и художники
облик Старой Рязани и
штурм города в декабре
1237 года.
ким памятником нашей страны. Все в
целом оно представляет для историков
подлинный клад, почти такой же,
как рухнувшая под пеплом вулкана
Помпея.
Владислав Петрович намерен напи-
сать популярную книгу, «оживляющую»
Рязань. И по рассказу его можно пред-
ставить себе этот город.
Выбор точки для города был безу-
пречным. Соображения стратегическо-
го порядка не потеснили заботу о красо-
те места. С окской кручи открываются
живописные дали Мещеры, с лугами,
болотцами, кустарником и деревьями. И
рядом Ока. Крутые обрывы оставляют
возле воды полоску земли для приста-
28 ни, а выше — величественные валы.
Юный Виссарион Белинский, посети-
вший Рязанское городище в 1829 году,
написал: «Эти места достойны, чтобы
на них стоял столичный город».
Со стороны хозяйственной у древней
столицы тоже были все преимущества.
Перед лицом — большая, богатая
рыбой вода, за спиной — черноземное
поле. Луга и лес рядом. Обилие зверя,
бортные угодья. Но главное — город
стоял на великом водном пути. Ока и
Волга с притоками и короткие сухопут-
ные волоки связывали Рязань почти со
всеми городами Руси, с караванными
путями, идущими в Среднюю Азию, Пер-
сию, на Кавказ. (В раскопках находят
хорезмские бусы из сердолика и хру-
сталя, иранскую бирюзу, крымские ам-
форы, янтарь из Прибалтики, печати из
Византии.) Из Рязани в дальние страны
увозили меха, мед и воск. А на внутрен-
ний рынок Рязанского княжества мест-
ные мастера поставляли все — от ножа
и сапог до тончайшей работы юве-
лирных изделий.
С Оки и с юга, с хлебных равнин да-
леко было видно три каменных храма.
Остальной город был сплошь де-
ревянным: дома, сараи, церквушки —
все рубилось из бревен и крылось
щепою и тесом. Естественно, город
боялся огня. Но в вечевой колокол би-
ли не только когда случались пожары.
Молодое Рязанское княжество было на
Руси пограничным со степью. Беспокой-
ные кочевые соседи, набегавшие с Ди-
кого поля, в первую очередь пожи-
виться стремились в Рязани. Земле-
дельцы, кузнецы, плотники, ювелиры и
рыбаки обязаны были искусно владеть
и мечом. Ощущение постоянной опасно-
сти, постоянные стычки со степняками
(да и с соседями-единоверцами тоже!)
воспитали тут, на Оке, особый «рязан-
ский характер» — людей предпри-
имчивых, небоязливых, готовых с кем
угодно сцепиться («за князем — в огонь
и в воду!»), людей с «буею речью»,
упрямых и непокорных. Словом, то
были люди беспокойного пограничья, у
которых вечевой колокол вызывал не
страх, а приливы энергии.
Жило в столице людей, по нынешним
представленьям, немного — тысяч
семь-восемь. Но и вся-то земля в те
годы была редко населена. Нынешний
семимиллионный Лондон имел населе-
ния тридцать тысяч. И Париж столько
же. А Москва была еще городком, для
которого Рязань с ее соборами и реме-
слами была тем же примерно, чем
является нынешняя Москва для ныне-
шней Рязани.
Город на Оке расширялся и рос, бога-
тел, процветал. Летом 1237 года город
еще не чуял беды. На пристани тесни-
лись ладьи и лодки купцов, курился
дымок над домами ремесленников. С
дальних речек княжества, с Усманки и
Воронежа доставлен был урожай меда
и бобровые шкурки. Но беда была уже
близко. Осенью сторожевые отряды с
тех же далеких речек принесли весть:
из Заволжья, с востока идет неведомый
враг.
В музее современной Рязани есть
впечатляющий уголок — панорама
штурма Старой Рязани Батыем. Редкий
по силе воздействия экспонат! Сначала
видишь плоское полотно с огромным —
черным по белому — рисунком древне-
го города и слышишь спокойный, пове-
ствующий голос. Потом — набат, по-
лотно подымается, и ты свидетель
того, что случилось 21 декабря 1237
года
Город в огне. (Горшками с горючей
смесью из катапульт и стрелами с
огненной паклей поджечь деревянную
крепость было нетрудно.) Со стены
летят еще бревна, льется смола, кипя-
ток, еще слышен набат, но в проломы
над валом уже устремились разъярен-
ные люди с кривыми мечами. Это пятый
день штурма. В этот день Рязань пере-
стала существовать. Мужчины-защит-
ники все полегли. Детей, стариков,
женщин косоглазые воины рассекали
мечами, в иных, как в мишень, за-
бавляясь, пускали стрелы. «А храмы бо-
жия разориша, и во святых олтарех
много крови пролияше. И не оста во гра-
де ни един живых: вси равно умроша и
едину чашу смертную пиша...»
У врагов, доселе неведомых, город
пощады не попросил. Защищался до по-
следней минуты и рухнул героем. Город
остался лежать в головешках и пепле.
Все, чем был он богат, столетия спустя
А это находки на месте
спаленного города —
кресты из золота,
массивные украшения. Клад
закопан был в землю в
роковой для Рязани день.
стало «культурным слоем» для архео-
логов, полигоном для изучения жизни,
от которой нас отделяет семь с полови-
ной веков.
Рязань была первой жертвой на пути
полчищ Батыя, первой страницей в мно-
голетней драме Руси. С рязанского пе-
пелища Батый пошел на Коломну, Мо-
скву, на Суздаль, Владимир... Всюду
был один ультиматум: покориться и от-
давать десятину во всем — «в людях, и
в князях, и в конях, во всем — деся-
тая». И поскольку ни один русский го-
род ультиматум не принял и ни один го-
род на милость победителя не сдался,
вслед за Рязанью головешки и пепел
остались от всех городов.
Смерч нашествия, как стрела на из-
лете, иссяк у границ Западной Европы.
Просторы Русской земли и ожесточен-
ное сопротивление (по несчастью, раз-
розненное!) истощили силу орды, и к
«Последнему морю» она не дошла. Од-
нако дыханием ее на Европу все же по-
веяло. «Это было событие, искры кото-
рого разлетались и зло которого про-
стерлось на весь мир», — писал в XIII
веке арабский историк Ибн-аль-Асир.
Для Русской земли, однако, это были не
искры пожара, это был сам пожар, раз-
рушительный, беспощадный, с после-
дствиями долгими и тяжелыми.
Рязань первой испила эту чашу не-
счастья. Было это очень давно. Еще не
была открыта Америка (и даже Колумб
в не страдавшей от ига Европе еще не
родился!), люди не знали еще, что
Земля — это шар (Магеллан еще не ро-
дился!), и не знали, что этот шар вер-
тится вокруг Солнца, — еще не родился
Коперник. Но это было, в сущности, все
же не очень давно: каждый дождик
вымывает на месте Старой Рязани
следы ее жизни. И тетя Шура (Алек-
сандра Яковлевна Курганова) каждую
весну и каждую осень находит на своем
огороде кресты и бусы далеких роди-
чей. «Если их потереть о тряпицу —
блестят, как новые...»
Историки полагают, что Рязань пыта-
лась подняться на ноги, но не смогла.
Немудрено. На этот крайний город Руси
приходился с юго-востока удар за уда-
ром. Столицей Рязанского княжества
сделался городок Переяславль (пере-
нявший имя Рязани), городок, более
защищенный лесами от набегов кочев-
ников. А от Старой Рязани остались
только валы с полынью и драгоценный
для историков «культурный слой»
почвы, отмеченный первым годом и
первым шагом нашествия.
С той драматической зимней недели
до Куликовской битвы было сто сорок
три лета.
1980 г.
□
29
ПОЛЕ НАД ДОНОМ
Недавно туристы, ночевавшие где-то
в устье Лопасни, у межи капустного
поля нашли наконечник копья. Поиграв
находкой возле костра, ребята переда-
ли ее в заповедник, расположенный по
соседству. Хранитель музея на запо-
ведной усадьбе, мой давний друг Сер-
гей Кулигин позвонил, заметно взволно-
ванный: «Приезжай поглядеть. Чует
сердце, находка ценнейшая».
Вещи — свидетели давних событий,
необычайно волнуют. Изъеденный ржа-
вчиной наконечник копья был еще
крепок. Надев на древко, им и сегодня
еще можно оборониться. Устье Лопас-
ни... В устье Лопасни 26 августа 1380
года через Оку на встречу с Мамаем
переправилось войско московского
князя Дмитрия. Сто пятьдесят тысяч
воинов — конные, пешие, с подводами,
груженными оружием, провиантом и са-
перными средствами, переправлялись
бродами и на лодках. В сумятице пере-
правы копье, наверное, и потерялось. И
пролежало в земле 600 лет! Напильни-
ком Сергей Дмитриевич чуть коснулся
копья, и под ржавчиной синевою блес-
нула здоровая сталь, откованная и на-
точенная для поля брани, для Куликова
поля.
Поле... В нынешнем языке — это
сельскохозяйственные угодья, место,
где что-то посеяно и посажено. В широ-
ком смысле поле — это равнина без ле-
са. Не так уж давно равнины европейс-
кой части нашей страны распаханы не
были. Это была целина, дикая степь.
Дикое поле. Было время, Поле начина-
лось ниже Киева по Днепру, за Тулой,
шло от окского правого берега к Дону и
дальше за Дон. Вспомним буровато-
желтый пейзаж полотна Васнецова
«Богатыри». Это Дикое поле.
Лесные земли в Поле переходили не
сразу. Могучие древостои редели —
живописная лесостепь! И постепенно
глазам открывались пространства с се-
ребристыми травами — ковылем и по-
лынью.
В лесном крае земля небогатая. Степь
же веками копила тлен травы и
животных, превращая их в чернозем.
Отчего же русские хлебопашцы не се-
лились на черноземе, а корчевали и
выжигали леса, обретая небольшие
куртинки под пашню? Неужто не пони-
мали преимущества чернозема? Вполне
понимали и пахали землю на границе
леса и поля. Но жизнь на этой границе
была несносно тяжелой — кочевые на-
роды постоянно грабили поселенца, по-
стоянно держали его в напряжении.
Русь посылала в Дикое поле заставы,
предупреждавшие эти набеги. Васне-
цовские богатыри — такая застава. Но
надежный заслон в безбрежных степях
создавать было трудно.
На княжеском съезде в 1103 году
Владимир Мономах жаловался велико-
му князю Святополку Изяславичу:
«Весною выйдет смерд в поле пахать
30 на лошади и приедет половчин, ударит
смерда стрелою и возьмет его лошадь,
потом приедет в село, заберет его
жену, детей и все имущество, да и гум-
но его зажжет».
Так было веками. Оседлого хлебопа-
шца беспокойный и хищный сосед ра-
зорял, истощал, заставлял искать в
конце концов место для жизни в лесах.
Вот почему тощий суглинок был предпо-
чтен чернозему.
Леса были лучшей крепостью от на-
бегов. Но соприкосновение с Полем
все-таки оставалось. Это было неспо-
койное пограничье, проходившее дол-
гое время по течению Оки. Левый берег
— леса, правый — Поле. Кочевники
прорывались, случалось, за реку. И тог-
да лесные городки и селения станови-
лись добычей огня и разбоя.
Вплоть до «времен Очакова и покоре-
ния Крыма» Русь вела с Полем постоян-
ные истощавшие ее войны. Уже хорошо
укрепившись, имея авторитет сильного
государства на Западе, Москва платила
стыдную дань крымскому хану — «абы
поганые не тревожили». А тревожили
«поганые» непрерывно. Набегая в степ-
ные пограничные села, они уводили
пленных и скот, «в преметные сумы са-
жали детей — продать на невольни-
чьем рынке».
Нужна была постоянная служба
защиты на огромных пространствах. В
лесах за Тулой делались засеки, на
открытых местах возводились валы с
частоколом, строились городки-крепо-
сти, конным дозорам, выдвинутым за
эту черту, наказывалось: «Глядеть в
оба. Два раза кашу на одном месте не
варить. Там, где обедал, — не ужинать,
где ужинал — не ночевать!»
И все-таки Дикое поле прорывалось
на север. В такие дни по степи зажига-
лись костры «с большими дымами» —
татары!!! А когда эта весть эстафетой
достигала лесных районов, тревога
передавалась уже не дымами, а коло-
кольным звоном. Весть достигала
Москвы. Снаряжалось встречное войс-
ко. Но грабитель, поживившись, уже ис-
чезал...
Кто же тревожил Русь с юга и юго-во-
стока? Поначалу это были хазары, на-
род, по дошедшим свидетельствам, не-
свирепый и, в общем, терпимый Русь
наказывала хазар за набеги. Но, пред-
почитая жить в мире, соглашалась пла-
тить нетяжкую дань — «по белице с
дыму».
Печенеги, пришедшие из глубин Поля,
были непримиримей и беспокойней ха-
зар, «белицей с дыму» мир покупать
было уже невозможно.
В открытых больших столкновениях
кочевые разбойники терпели от русских
дружин пораженья. Князь Ярослав Му-
дрый победой 1036 года, казалось, по-
ложил конец нашествиям печенегов.
Они исчезли. Но из марева степных да-
лей вскоре появилась напасть еще бо-
лее неотступная. Половцы! Дошедшие к
нам сказания и былины тех давних вре-
мен полны ярких красок непрестанной
борьбы с половцами.
Но Дикое поле готовило для Руси и
более страшное испытание. Разбоем
промышлявшие половцы не покушались
и не могли покуситься на самостоятель-
ность русской земли. Новая сила, при-
шедшая из глубин степи, на два столе-
тия поставила Русь в унизительную и
разорительную зависимость.
На землю Восточной Европы эта сила
обрушилась подобно неведомым мар-
сианам в человеческом облике — «на-
род неведомый», «наказание божье».
Между тем в этой военной орде все
было вполне земное. «Саранчей», бе-
рущей все лишь числом и жестокостью,
она показалась только вначале. Скоро
в кочевниках разглядели высокую сте-
пень воинской выучки, дисциплину, ор-
ганизованность. Наполеон, изучавший
их опыт, вынес такое суждение: «Это
было глубоко продуманное наступление
армии, в которой военная организация
была значительно выше, чем в войсках
ее противников».
И ко всему прочему это были еще и
шадей и мог в любой момент пересесть
на свежую.
Вооружение... Основой были кривая
сабля и лук. Но были еще копье, аркан
и топор. Доселе неведомый русским
кочевник владел оружием превосход-
но. Он стрелял на скаку в сторону и на-
зад, обернувшись; спускал тетиву лука
правой и левой рукой. В минуту он по-
сылал десять-пятнадцать стрел. И по-
падал — «тела убитых напоминали
ежей, все тело было утыкано стрела-
ми». В колчане воина было тридцать
красного цвета стрел. (Красные легче
собрать после боя.) И всадник имел
еще запас наконечников специальной
закалки в соленой воде и пилку для их
заточки. В бою противника засыпали
стрелами в буквальном смысле. Когда
летописцы говорят «солнце померкло
от стрел», они говорят почти языком
репортеров.
Сам воин заслонялся щитом из кожи
и латами, тоже чаще всего кожаными,
причем только спереди — «спину про-
тивнику кажут трусы». В снаряжении,
кроме оружия, всадник имел еще огни-
во, ножик, иголки и нитки, ситечко для
очистки мутной воды — остальное
добывалось в пути, отнималось у побе-
жденных.
Были в войске для взятия городов ка-
тапульты, метавшие камни и кувшины с
горючими смесями, тараны для разби-
Слияние Дона с Непрядвой.
Тут стоят памятники
Куликовской битве, тут
находят следы
исторического сражения.
кровные дети Дикого поля — выносли-
вые, неприхотливые, готовые месяцами
ночевать у костров, питаться кониной и
двигаться, двигаться. О войске татаро-
монголов, их вооружении, организации,
тактике написано много книг и статей.
Возьмем из них любопытные для многих
из нас подробности, помогающие
понять, с какой силой столкнулась Русь
и что помогало степному войску одер-
живать стремительные победы.
Лошадь была главным двигателем
степной армады. Низкорослые мохна-
тые лошаденки не требовали фуража
— подножный корм! Даже зимой из-под
глубокого снега! Лошадь не только не-
сла всадника, она его и питала. «Отбив-
ные» из сырого конского мяса, возимого
под седлом, были основной пищей войс-
ка. Каждый воин имел в запасе пять ло-
31
вания стен. Умели кочевники делать
подкопы под крепость, запрудами
«учинять наводненья». В походах
вперед высылалась разведка, велась
охота за «языками». Когда возникала
необходимость ночью подойти скрытно,
всадники затыкали рты себе кляпами,
на лошадей же, чтобы не ржали, наде-
вались особой формы уздечки.
Организация войска была простой и
четкой: низшая единица — десяток, по-
том — сотня, тысяча и тьма — десять
тысяч. Соответственно командиры:
десятник, сотник, тысяцкий, темник. В
низших ячейках организации войско
связано было кровным родством. И
всех вместе в едином боевом кулаке
держали жестокая дисциплина и круго-
вая порука — за трусость и отступление
в бою одного карались смертью все
остальные в десятке.
Стойкости, мужества, фанатизма
войску было не занимать. Но жизненная
философия людей, его составляющих,
была разбойничья: «Счастливее всех
на земле тот, кто гонит разбитых им не-
приятелей, грабит их добро, любуется
слезами людей, им побежденных, и це-
лует их жен и дочерей» (хан Чингиз).
Такую вот силу обрушило Поле на
Русь в год Обезьяны по восточному ка-
лендарю, «в лето 6745 от сотворения
мира», в 1237 году по нынешнему счету
времени Предводителю этой силы Ба-
тыю (внуку хана Чингиза) было двад-
32 цать девять лет.
Дмитрию (еще не Донскому, просто
князю Московскому) тоже исполнилось
двадцать девять, когда пробил час Ку-
ликова поля, час, когда Русь разогну-
лась и посмотрела в лицо врагов.
Сто сорок лет ига многому научили
русских людей. В горьком опыте было и
знанье повадок врага, его силы и слабо-
стей. Мамай, хотевший повторения де-
ла Батыя, и войско Мамая для воинов
Дмитрия уже не были неизвестными
марсианами. Русь не запиралась теперь
в крепостях и церквах. Русь сама
вышла в Поле, навстречу врагу, с
огромной решимостью победить.
У слова поле — большое число все-
возможных значений. Для встречи с Ма-
маем степное пространство за Доном
сузилось до нескольких сотен гектаров,
называемых полем брани. Этим местом
суждено было стать географической то-
чке под названием «Поле Куликово».
600 лет отделяют нас от дня в сентя-
бре, когда в считанные часы и на малом
пространстве решалось многое в нашей
судьбе. Шесть веков — ничтожно малое
время, если глянуть на мир глазами гео-
лога, астронома. И огромное время! —
если учитывать перемены в судьбе на-
родов, человеческие открытия, а также
и то, что стрела даже из очень тугого,
тяжелого лука, летевшая метров на
триста, обернулась теперь снарядом,
способным обогнуть Землю, даже поки-
нуть ее пределы. И не горящая на стре-
ле пакля, не горшки с нефтью из ката-
пульты грозят теперь падать на горо-
да... Кое-что переменилось в природе
самого человека, но идея Чингиза «ов-
ладеть миром» оказалась живучей. Вот
почему образ Поля за Доном нас так
волнует, вот почему шестьсот лет
спустя мы много читаем о далеких
седых временах и совершаем паломни-
чества на клочок земли, священной для
нашей памяти.
Всегда интересно знать, почему имен-
но здесь, а не в ином месте, случилось
событие. И всегда мы видим цепь об-
стоятельств, определивших место: Бо-
родино, Сталинград, Прохоровка... Ку-
ликово поле исключением не является.
Казалось бы: степь без селений и без
дорог — лишь случай свел тут против-
ников. Да, случай, но не слепой. Оба
шли по степи навстречу путем прове-
ренным. Если б сегодня мы глянули
сверху на прежние степи у Дона, то смо-
гли бы увидеть строчки хоженых троп.
По ним из Москвы до крымского Суро-
жа (Судака) ходили купцы. Тем же пу-
тем «изгоном» в «залесские» (рязан-
ские и московские земли) ходила татар-
ская конница. Почему именно этим пу-
тем? Потому что он был наиболее эко-
номным, проходил по водоразделу (не-
часто надо было пересекать болота и
речки) и, главное, шел через броды
донские (близ устья Непрядвы), а так-
же через Оку у Лопасни (Сенькин
Брод).
Пятисотлетие Куликовской
битвы отмечалось в 1880
году. Церковка со
шлемовидными куполами на
башнях и эта колонна —
памятники мужеству наших
предков... В названии
степного цветка (татарник)
тоже слышится голос
древних событий.
Нынче пунктиром почти любого боль-
шого пути служат населенные пункты.
В те времена степная дорога тоже име-
ла вехи: Сенькин Брод, Кузьмина Гать,
озеро Ивановское, речка Красивая
Меча. И Куликово поле тоже было изве-
стно. Разведчики Дмитрия доносили:
«Мамай прошел Кузьмину Гать и нахо-
дится в трех переходах от Куликова
поля». Предполагают даже: князю мос-
ковскому и его воеводам поле было
известно не только как путевая веха,
но и топографически, — уж очень уве-
ренно Дмитрий стремился на поле, и
очень выгодным оказалось оно для рус-
ского войска.
И побежал Мамай с остатками войска
той же дорогой, что и пришел, через
броды Красивой Мечи и через Гать. По-
ле за Доном закономерно оказалось
встречным местом двух армий, двух ис-
торических сил.
Чем было оно в природно-географи-
ческом смысле в те годы? Нам интерес-
но это представить сегодня, поскольку
место, конечно, неузнаваемо измени-
лось. Тогда Дон и Непрядва были сов-
сем не тощими речками, по ним ходили
суда. Дон этих мест «тихим» не называ-
лся. В летописях и в поэтичной «За-
донщине» он называется «быстрым».
Верховье Дона было чертой, за кото-
рой человек уже находился во власти
Дикого поля. Пахаря эти земли не зна-
ли. Были попытки в иных местах подни-
мать чернозем, но с приходом Батыя
все запустело на многие годы. Через
девять лет после битвы в Царьград из
Москвы проплывал митрополит Пимен.
Его записи — ценнейшие свидетельства
очевидца того, чем было верховье Дона
в те годы. «Не видно ни городов, ни
сел... Нигде не видно человека; только
дикие звери: козы, лоси, волки, лисицы,
выдры, медведи, бобры и птицы: орлы,
гуси, лебеди... во множестве встре-
чаются в этой пустыне». Добавим: в
этих местах водился в то время еще и
дикий бык тур, а также дикая лошадь
тарпан.
Можно себе представить, как вспо-
лошился богатый дикий мир лесостепи
с появленьем невиданного числа лю-
дей. Когда летописцы говорят о том,
что перед битвою в поле «кричали ле-
беди, выли волки, гавкали лисы... и ле-
тали орлы», то следует верить: так все
и было.
Совершенно открытым местом Кули-
ково поле стало сегодня. В те же дале-
кие времена его покрывали дубовые
рощи, а поймы речек Смолки и Дубика,
тут протекавших (от них остались лишь
балки), из-за болотистых берегов, заро-
слей тростника, тальников и ольхи
были с трудом проходимы.
Дубы на поле срубили частично сразу
же после битвы — на церковь у погре-
бения воинов и на колоды, в которых
павших везли схоронить в Коломне,
Серпухове, Москве.
Сегодня поле — поле в нынешнем по-
нимании. Все распахано. (Давно распа-
хано, но не тотчас же после битвы!) Не-
сколько деревенек совхоза «Куликово
поле» ютятся в низинах, по краю балок.
(Хворостянка стоит прямо на месте сра-
женья.)
Для здешних жителей поле — это
прежде всего земля-кормилица. Сеют
тут рожь, пшеницу, гречиху, ячмень. Об-
ходя большое пространство пешком, я
безуспешно пытался отыскать хотя бы
клочок, хотя бы примету Дикого поля.
Нет, все исчезло. В деревне Даниловке
тракторист Григорий Сергеевич Степин
кликнул из дома вихрастого мальчуга-
на: «Валерка, своди-ка к обрыву, я там
видел ковыль...»
Мальчик нас вел километра два с по-
ловиной по бывшему руслу Дубика уди-
вительно живописной и диковатой бал-
кой. На глубоких пологих склонах рас-
тет тут дубняк, калина, волчье лыко,
шиповник. Много трав, пахнущих сте-
пью. Среди них то и дело видишь мали-
новый чепчик татарника, прутья цикория,
тысячелистник. Но ковыля, когда-то
обычного тут, даже с проводником от-
ыскать не пришлось. (Уверяют все-таки:
есть!)
Уверяют еще: есть в земле и свиде-
тельства битвы — наконечники стрел и
копий. Местные ребятишки мечтают об
этих находках. Однако не слышно, чтоб
попадались. Шестьсот лет! Да и собрали
сразу же после битвы копья, мечи и
стрелы — оружие! Оно было нужно Руси.
На память о битве в поле в разное
время поставлены памятники. Чугунная
литая колонна с золотым верхом —
памятник Дмитрию. (Врезалась в память
листовка времен минувшей войны: порт-
рет бородатого, но не старого человека в
боевом шлеме и два только слова —
Дмитрий Донской. Более ничего, только
два слова. Но они делали свое дело, эти
два слова, в 1943 году.)
Людей на поле сегодня бывает
тысячи. У всех посещение поля оставля-
ет хорошую память. Но любопытно:
осмотрев экспонаты музея и мону-
менты, люди пересекают шоссе поис-
кать глазами клочок полынной земли. К
этому зову памяти человеческой надо
прислушаться. Все поле не к чему запо-
ведовать. Но клок земли с дорожкой к
нему надо из пашни бы выделить и
оставить дикой траве. (Не привьется
ковыль, пусть растут хотя бы татарник,
полыни, ромашка.) Этот памятник полю
будет естественным дополнением к мо-
нументам.
.. .Прощаясь с полем, я постоял на за-
ходе солнца у Дона. Зажигались огни в
Монастырщине (место, где погребли па-
вших). С высокого берега через реку
совхозные пастухи прогоняли на ночную
пастьбу лошадей. Громко и долго ржал
у воды отставший от матери жеребе-
нок. Так громко, что скрипнули двери в
двух-трех домах: не случилось ли что?
Жеребенок перешел воду к отозвавше-
йся кобылице, и все успокоилось. Край
поля светился красной зарей. Светлела
дорога, уходившая строго на север, к
Москве. Туда бежали автомобили. Но
ржание жеребенка почему-то вызвало
мысли о всаднике-«марафонце». 600
лет назад в сентябре этот всадник
мчался с Дона к Москве с одним беско-
нечно желанным словом: «Победа!»
1980 г.
33
СОЛОВЬЕВСКАЯ ПЕРЕПРАВА
Днепр — это Украина. Мы к этому так
привыкли, что с удивленьем стоишь у
реки на Смоленщине. Днепр. Он тут не-
глубок и не очень широк. У села Соло-
вьева четверо ребятишек ловят с надув-
ной лодки плотву.
Спрашиваю: не находят ли что-ни-
будь тут на дне? Ребятишки не зде-
шние. Приехали в Соловьеве гостить из
Москвы. Но о находках тут знают и одну
готовы мне показать... Нагнувшись с
лодки к самой воде, вижу в чистом пес-
ке шероховатую спину снаряда. «Он
ведь может взорваться...» — «А мы
уже в сельсовете сказали. Завтра при-
едут минеры». Тут каждый год вода
вымывает снаряды и бомбы. Знают
ли ребятишки, что было тут, на Днеп-
ре, у села Соловьева, во время вой-
ны? Самый бойкий говорит: «Пере-
права...»
Да, тут была знаменитая Соловьев-
ская переправа. При двух последних
словах те, кто был тут в 41-м, вздрогнут
— страшная переправа. Проходила как
раз вот тут, где бродом идут ребятишки.
Днепр был тогда и шире, и глубже. Воз-
можно, от той поры сохранилась в воде
осклизлая расщепленная свая.
Взрывные находки в песке и эта свая
напоминают о страшном годе. Да еще
память людей.
Соловьевская переправа... Женщина
в Москве, участница смоленских боев в
41-м, разрыдалась, не сразу смогла го-
ворить о той переправе.
Память из пережитого постепенно
опускает детали, оставляет лишь ва-
жные вехи, узловые моменты событий.
Вспоминая войну, мы говорим: «Сорок
первый», говорим: сражение за Москву,
Сталинградская битва, битва за Днепр,
Белорусская операция, освобождение
Европы, взятие Берлина. Таковы самые
крупные вехи. А если вглядеться более
пристально, обнаружим героические то-
чки войны помельче, но тоже заметные,
ставшие символами в страшной нечело-
веческой схватке.
Много рассказано о лоскутке суши
возле Новороссийска — «Малой зем-
ле». Вспомним также Мамаев курган —
высоту, за которую в Сталинграде шли
непрерывные схватки, переходившие в
рукопашную. «Завладев Мамаевым кур-
ганом, он (противник) будет господство-
вать над городом и над Волгой. Мы, в
свою очередь, решили во что бы то ни
стало удержать Мамаев курган», —
вспоминал герой Сталинграда Василий
Иванович Чуйков. Бои за курган в Ста-
линграде не прекращались ни на мину-
ту. «Авиабомбы до тонны весом, артил-
лерийские снаряды калибром до 203 мм
переворачивали землю». Склоны этой,
на военном языке высоты 107,5, были
устланы телами убитых. «Здесь были
разгромлены многие танковые и пехот-
ные полки и дивизии противника, и не
одна наша дивизия выдержала бои —
бои на истребление, невиданные в исто-
рии по своему упорству и жестоко-
сти...» В громадном сражении на Волге
Мамаев курган был самой горячей, са-
мой гибельной точкой.
Многое можно вспомнить также о Са-
пун-горе в Севастополе, о Волоколам-
ском шоссе под Москвой, о крепости у
Бреста, о деревне Прохоровке под Кур-
ском, о ледовой и водной дороге на Ла-
доге, о Пулковских высотах под Ленинг-
радом и о высотах Зееловских у Берли-
на. К тому же ряду географически-ге-
роических точек войны относится Со-
ловьевская переправа.
В донесениях с фронта название
переправы замелькало в июле 41-го го-
да. Все тогда, затаив дыхание, следили
за сражением у Смоленска. Взятие
Смоленска открывало немцам прямо по
автостраде путь на Москву. Выиграть
время, измотать противника как можно
больше, как можно дольше задержать
его у Смоленска — такова была задача
в июле 41-го года. Взглянув на карту
сражений тех дней, мы увидим синие,
сходящиеся за Смоленском стрелы уда-
ров противника и между ними красный
овал с номерами 20А и 16А. Две наши
армии, изнемогая, дрались за Смоленск
почти окруженными. Дорога Москва —
Минск, идущая через город, была про-
тивником перерезана. Тонкая ниточка
коммуникаций, по которой окруженным
можно было посылать боеприпасы и по-
полнение, проходила по старой Смо-
ленской дороге с переправой через
Днепр у села Соловьева. Именно это
место стало самой драматической то-
чкой в Смоленском сражении. Сюда с
двух сторон устремили свои удары
фашисты, стараясь стянуть горловину
мешка. Командование нашего Западно-
го фронта, в свою очередь, принимало
все меры, чтобы кольцо на Днепре не
замкнулось. Переправа у села Соловье-
ва стала важнейшей стратегической то-
чкой войны.
Можно вообразить, что тут было в
том горьком июле. Сотни повозок, авто-
мобилей, тягачей, пушек, ящиков со
снарядами, патронами, продовольстви-
ем, тысячи людей плотной нетерпели-
вой массой сбились на левом восточном
берегу. Переправу беспрерывно бомби-
ли и поливали свинцом висевшие над
рекой «мессершмитты» и «юнкерсы», с
юга и севера по реке давили на пере-
праву сухопутные силы фашистов. Дело
доходило до стрельбы по переправе
прямой наводкой из прорвавшихся тан-
ков. Понтонные и паромные средства
на переправе, едва их наводили, сноси-
ло фугасами. Скопления войск были не-
защищенной мишенью для самолетов.
Сколько тут полегло, вряд ли кто ска-
жет. «Днепр ниже села тек красный от
крови», — рассказывала мне нынешняя
жительница Соловьева Мария Андреев-
на Мазурова. Дорогой ценой достав-
лялось боепитание сражавшимся у Смо-
ленска.
Значение переправы было так вели-
ко, что командование Западного фрон-
та создало специальную подвижную
группу защиты, выделив для нее все
возможные технические средства и на-
дежного командира. Им был полковник
Александр Ильич Лизюков. Задачу ему
поставил маршал С.К.Тимошенко ли-
чно: «Обеспечить пути снабжения 16-й
и 20-й армий, а при необходимости
обеспечить пути их отхода».
О том, как сражался этот подвижной
отряд, ходят легенды. С небольшим
числом легких танков Лизюков
появлялся то перед северным, то перед
южным клином наседавших на перепра-
ву фашистских войск, останавливал их,
отбрасывал, непрерывно атаковал.
Свидетельство маршала Рокоссовско-
го: «Он (Лизюков) чувствовал себя уве-
ренно в любой самой сложной обста-
новке, среди всех неожиданностей,
которые то и дело возникали на том
ответственном участке. Смелость
Александра Ильича была безграни-
чна».
Между тем сражение за Смоленск до-
горало. 27 июля синие стрелы немецких
ударов с юга и севера в направлении
Соловьева сошлись. Днепровская пере-
права оказалась в руках у врага. Это
означало полное окружение дравшихся
у Смоленска армий. Теперь пере-
правляться надо было уже на левый,
восточный берег. Но вначале предстоя-
Память о лете 41-го года. Ее
хранит Днепр, неглубокий в
этих местах, ее хранят
обелиски на берегу.
ло отнять у врага переправу. И опять
отряд Лизюкова! Усиленный Рокоссов-
ским свежими силами, отряд на рассве-
те устремился на штурм села, примыка-
вшего к переправе. Положение было
неравным. Фашисты окопались на воз-
вышениях правого берега. Луг за Дне-
пром, по которому двигались цепи ата-
ковавших, был перед ними как на ладо-
ни. И наверное, захлебнулась бы ре-
шающая атака, но сам Лизюков, сос-
кочив с танка, поднял залегших под
страшным огнем бойцов. В который раз
Днепр окрасился кровью. Но сначала с
берега, а потом из села Соловьева
фашисты, отчаянно сопротивляясь, все-
таки отошли. Переправа вновь зарабо-
тала. Вновь закружились над ней само-
леты, сбивая фугасами переправу. Но
вновь и вновь ее наводили.
Еще больше недели вертелась тут, у
Днепра, страшная мельница смерти.
Немцы во что бы то ни стало хотели
стянуть горловину мешка окружения.
Ударами танков с двух сторон вдоль
днепровского берега воздушными де-
сантами стремились они парализовать
переправу. Но она действовала. В
первых числах августа отходившие ар-
мии подошли к горловине мешка. Те-
перь уже на правом берегу набухала
масса людей и техники. Два слова:
«стояли насмерть» — кратко и полно
характеризуют тех, кто сумел в нужное
время удержать важнейшую переправу.
В ночь с 4 на 5 августа измотанные боя-
ми, обескровленные, но сохранившие
честь и знамена 16-я и 20-я армии, пе-
рейдя Днепр, соединились с основными
силами фронта.
Садясь за эти заметки, я покопался в
книгах: не забыты ли были в страшные
напряженные дни герои, оборонявшие 35
ход через Днепр у села Соловьева?
Нет. 5 августа 1941 года (в день выхода
армии из окружения) в Кремле был по-
дписан Указ о присвоении звания Героя
Советского Союза Александру Ильичу
Лизюкову. Орденами и медалями были
награждены многие из отряда, оборо-
нявшего переправу.
То были начальные недели войны. И
сколько было еще переправ на восток и
обратно! Все нелегкие, часто страшные.
Переправы через Дон, через Волгу,
Днепр, Вислу, Одер. А сколько малень-
ких переправ, и тоже нелегких! Кто их
видел — не позабудет. «Переправа,
переправа! Берег левый, берег правый.
Снег шершавый, кромка льда... Кому
память, кому слава, кому темная во-
да...»
Александра Ильича Лизюкова судьба
на переправе у Соловьева уберегла.
Погиб он в степных местах под Вороне-
жем в 42-м уже генералом. Сгорел в
танке во время атаки.
Соловьеве по-прежнему стоит над
Днепром. Все, перемолотое войной, вос-
становлено. Село — в садах. У реки
успели вырасти и состариться вербы.
Лишь воронки от взрывов да снаряды и
бомбы, вымытые Днепром, напоминают
о страшном лете.
Да еще память... Сижу на скамейке с
Буренковой Ефросиньей Терентьевной.
36 Ей было в то лето шестнадцать. «Мы
спасались в лесу, километрах в шести
от села. Слышали взрывы и видели са-
молеты. Они вертелись над перепра-
вой, как осы... Когда наши начали отхо-
дить, я не стерпела и побежала к Дне-
пру — может, увижу брата! Переправ-
лялись по наведенным мостам, а кто
налегке — прыгали по затонувшим
машинам, лодкам, лошадям, танкам, по
торчавшим из воды пушкам. Днепр был
запружен техникой. Мы потом до прихо-
да наших пользовались этим мостом...
А в день отхода наших из окруженья,
поверите ль, брата я встретила! Шел
торопливо вместе со всеми и вдруг
окликнул меня. И я закричала:
«Митя!!!» Времени было — только
обняться. Брат помахал мне с другого
берега. Таким и остался в глазах...»
И еще свидетель тех драматических
дней на Днепре. В Смоленске мне рас-
сказали: командир роты связи Вера
Салбаева в решающий момент боя за
переправу увлекла бойцов за собой —
атакой был опрокинут десантный отряд
фашистов. Мне дали адрес. И недавно
в Москве я увиделся с Верой Иванов-
ной. Седая, тихая, добрая женщина.
Трудно представить ее в гимнастерке и
с пистолетом в руках. Но подтвердила
рассказ.
— Была такая минута. Надо было
подняться и крикнуть: «За мной!» Я по-
днялась, а в пистолете уже ни одного
патрона... Одолели штыками.
Вера Ивановна вместе с мужем Исла-
мом Магометовичем — командиром ба-
тальона — сражалась возле Смолен-
ска. Когда начался отход к переправе,
мужа оставили прикрывать переход.
«Встретимся за Днепром», — сказали
супруги на прощанье друг другу. Встре-
тились они только после войны. Ислам
Магометович раненым попал в плен.
Вера Ивановна прошла войну до Берли-
на. Летом 1943 года была начальником
связи в поезде маршала Жукова. На
военном кителе у Веры Ивановны две-
надцать наград.
— Какая дороже всего?
— Эта... — Вера Ивановна трогает
орден Красной Звезды. — Эта. За пере-
праву... — Ия вижу у старой женщины
слезы.
Показал снимок Вера Ивановна на-
дела очки.
— Да, ребятишки... Вода тихая... Как
будто и не было ничего. А я часто вижу
себя во сне. Подымаяюсь во ржи, кричу:
«За мной!», а пистолет у меня без па-
тронов... Страшная была переправа
1984 г.
□
ЕЛЬНЯ
Кружочек Ельни вы найдете на карте
юго-восточней Смоленска. Обратите
внимание: Ельня — перекресток дорог
и место, откуда берут начало многие
реки. Синие хвостики убегают от Ельни
на карте в разные стороны. Десна и
Остер текут на юг, Хмара — на запад,
Устром и Волость — на северо-запад,
Ужа — на север, Угра — на восток.
Ельня стоит в центре возвышенности.
Верховые болота соседствуют тут с
холмами. Густая зелень низин оттеня-
ется желтизною ржаных и овсяных по-
лей. Лесов, вопреки ожиданию (Ельня!),
немного. Леса кудрявые, невысокие —
ольха, береза, осина. Но Ельня не зря
имела на гербе три ели: город родился
в гуще еловых боров. Главным бога-
тством края были «леса и глина». На
шумные ярмарки в Ельню съезжались
колесники, бондари, гончары, лыко-
деры. Ель затрещала под топором, как
только легла через Ельню рельсовая
дорога. Старожилы еще помнят лесо-
промышленников Левыко и Сухино,
«ставивших бочки вина мужикам» и гна-
вших здешнюю ель в степные районы,
на Орел и Козлов.
Леса валили и после войы. Малень-
кий городок война спалила, сровняла с
землей. Лес рубили на местные нужды
и для лежавшего в пепле Смоленска.
Так постепенно лесная Ельня стала го-
родом полевым.
Городок этот древний (упомянут
впервые в 1150 году), но искать ста-
рины тут не следует. Война поглотила и
камень, и дерево. От Ельни осталось
лишь место, где заново («начинали с
землянок») был выстроен городок.
Роль архитектора в этой застройке —
«не до жиру, быть бы живу» — была
очень скромной: «Мы вторые за Ленинг-
радом: посмотрите, улицы все — по ли-
нейке», — улыбнулся мой провожатый.
И все-таки есть в городке милая пре-
лесть небогатого, глуховатого, однако
прочно обжитого и щедро озелененного
места. Единственный пятиэтажный дом
выглядит тут небоскребом. Все осталь-
ные постройки укутаны липами, топо-
лями, кленами и березами. Вдоль улиц
посажен шиповник. За заборами во дво-
ре желтеют подсолнухи, синеют капу-
ста, головки мака, пахнет укропом, по-
мидорной ботвой, смолою от нака-
ленных солнцем колотых дров. С забо-
ра тебя провожает глазами ленивый, не
понимающий, что живет не в деревне, а
в городе, кот.
По части «окружающей среды» все
тут пока что благополучно. Ельня варит
сыры, шьет из хлопковой ткани ру-
башонки и ползунки для детишек, сна-
бжает поредевшее гужевое хозяйство
России телегами и санями. Все, вместе
взятое, производство не отравляет воз-
дух, не загрязняет текущую через город
Десну, не создает шума, однако ничего
почти не дает в коммунальный кошель
городка. И местные власти находятся
на распутье: заманчиво залучить, поса-
дить в городке какое-нибудь предприя-
тие — будут места для работы, будут
городские удобства. Но, наезжая в со-
седние городки, власти не могут не ви-
деть: за удобства в домах заплатить
придется «средою». И пока что обозный
завод (200 рабочих, в год — 8500 телег)
— основное предприятие Ельни, кото-
рого местный музей почему-то стыдится:
на стендах представлена вся городская
продукция, исключая телегу. А между
тем заводик из семнадцати ему по-
добных на самом хорошем счету в госу-
дарстве — «низкая себестоимость из-
делий, сносное качество, умение сде-
лать телегу по любому заказу». Дирек-
тор завода назвал мне больше десятка
фильмов, в которых снималсиь повозки
прежних времен, либо целый обоз из
телег, специально сработанных в Ель-
не...
Среди знаменитых людей, либо
живших в этом краю, либо посетивших
Ельню в исторически важное время,
вам назовут фельдмаршала Кутузова,
Монумент в Ельне в честь
первых гвардейцев.
37
маршала Жукова, композитора Глинку,
поэтов Исаковского и Твардовского...
Исаковский в здешнем уезде родился,
два года редактировал ельнинскую га-
зету и до смерти сохранил нежность к
этой земле — «Край мой смоленский,
край мой родимый! Здесь моя юность
когда-то бродила». Твардовский ро-
жден и крещен был в здешнем краю,
учился тут грамоте, написал первые
стихи и уже знаменитым много раз при-
езжал в Ельню. «Страну Муравию»
впервые прочитал здесь. Писал позже о
том, что Никиту Моргунка встретил на
шумной ельнинской ярмарке. И родиной
главного своего героя Василия Теркина
он тоже считал окрестности Ельни.
На генеральных картах штабов не-
мецких и наших в августе 41-го года ра-
йон, прилегающий к Ельне, считался ва-
жнейшим и напряженным пунктом во-
йны. Шло драматическое Смоленское
сражение. В этом районе фашистская
армия, наступая, несла большие потери
и в конце концов, хоть и временно, за-
буксовала, остановилась. «Это был...
первый в истории второй мировой во-
йны случай вынужденной обороны гит-
леровских войск на главном стратеги-
ческом направлении» (Г.К.Жуков, «Во-
споминания и размышления»).
Глядя сейчас на карту фронтовой об-
становки тех дней, даже и не военный
человек сразу заметит юго-восточней
крайнюю сложность обстановки тех
дней. Ельнинский выступ был только
частью проблем, при оценке которых
мнения Сталина и Жукова не вполне
совпадали. После крутого, нелегкого
разговора Жуков сказал, что хотел бы
быть в действующей армии. Эту просьбу
его, освобождая с поста начальника Ге-
нерального штаба, Сталин удовлет-
ворил с поручением руководства войска-
ми Резервного фронта в верховьях Дне-
пра и ликвидацией выступа.
Вот так получилось, что Ельня стала
местом первого испытания полководца.
На склоне лет, давая оценку всему
пережитому, Жуков писал: «Ельнин-
ская операция была моей первой само-
Вспомним поэму. Теркин с боями идет
по родной стороне: «Здравствуй, пе-
страя осинка, ранней осени краса, здра-
вствуй, Ельня, здравствуй, Глинка,
здравствуй, речка Лучеса...»
Восемь веков истории Ельни в тихих
еловых лесах тихими не были. Великие
бури накрывали маленький городок.
Сюда дотянулась рука ордынского ха-
на, позднее Ельня попала под иго
Литвы и Польши, множество раз сжига-
лась и разорялась. В партизанской во-
йне с войсками Наполеона здешние
чащи укрывали Дениса Давыдова. Но
главное испытание и громкая слава
выпали Ельне в веке текущем, в 41-м
38 году.
Смоленска выступ фронта, обращенный
прямо к Москве. По обводу этого высту-
па (десятки километров в ширину и
длину) ни на минуту не утихали бои.
«Позднее стало известно, что,
ссылаясь на тяжелые потери, командо-
вание группы армий «Центр» просило у
Гитлера разрешения оставить ельнин-
ский выступ. Но гитлеровское руково-
дство эту просьбу отклонило: район
Ельни рассматривался как выгодный
плацдарм для нанесения удара в даль-
нейшем наступлении на Москву»
(Г.К.Жуков).
В Москве значение «выступа» тоже
вполне понимали. Читая воспоминания
маршала, мы чувствуем драматизм и
стоятельной операцией, первой пробой
личных оперативно-стратегических спо-
собностей в большой войне с гитлеров-
ской Германией. Думаю, каждому по-
нятно, с каким волнением, особой осмо-
трительностью и вниманием я присту-
пил к ее организации и проведению».
Ельнинскую возвышенность со многи-
ми ее высотами немцы превратили в хо-
рошо укрепленный район. По фронту и
в глубине обороны в землю были
зарыты танки, артиллерия, штурмовые
орудия, низины между холмами пере-
крывались пулеметным и минометным
огнем, были густо минированы, затя-
нуты колючей проволокой. Непрерыв-
ные, неуспешные попытки нашей 24-й
армии сдвинуть противника стоили
многих потерь, войска были измотаны,
обессилены. Нужны были сильная воля
и вера в победу, способность внушить
командирам и всем, кто дрался у высту-
па, возможность успеха.
Военные историки хорошо теперь изу-
чили эту не очень большую в масштабах
войны, но очень важную на фоне со-
бытий лета 41-го года операцию. Време-
ни на ее подготовку было немного —
менее двух недель. Но сделано было
все возможное для успеха: намечен
план операции (два встречных удара в
основание выступа), втайне группирова-
лись войска, тщательно были раз-
веданы огневые точки врага, инжене-
рные сооружения, выявлены слабые и
сильные стороны обороны.
Решительное сражение началось 30
августа и длилось, не затихая, по 8-е
число сентября. Не быстро, по киломе-
тру, по два за сутки, атаковавшие дви-
гались в глубь обороны врага, и скоро
немцы поняли, что взяты в клещи. Бои
тут были кровопролитными, потери боль-
шими с обеих сторон. «Противник про-
тивопоставил нашим наступавшим ди-
визиям хорошо организованный плот-
ный артиллерийский и минометный
огонь. Со своей стороны, мы также вве-
ли в дело всю наличную авиацию, тан-
ки, артиллерию и реактивные мино-
меты» (Г. К. Жуков).
Пытаясь спасти положение, немцы
спешно двинули к Ельне отборные све-
жие силы. Но ничего не могло уже оста-
новить порыв наступавших. И, пожалуй,
впервые немцы узнали не только муже-
ство противника, но и почувствовали
«грамотную войну» — наступавшие хо-
рошо взаимодействовали, умело мане-
врировали, точно вели огонь, захватив
орудия, били врага его же снарядами и
готовы были сомкнуть уже клещи пер-
вого за войну окружения. В узкий ко-
ридор немцы еле-еле успели вывести
остатки потрепанных войск. 6 сентября
наши первые батальоны ворвались в
Ельню, а два дня спустя с ельнинским
выступом было покончено. Потери наши
в этих боях были большими, но и не-
мцам это сражение стоило более 45
тысяч солдат.
Радостным в горькое лето 41-го года
был этот успех под Ельней. Появилась
точка опоры в оценке наших возможно-
стей. Убедительно было доказано: мо-
жем не только обороняться, можем уве-
ренно наступать, можем гнать немцев,
брать в окружение, можем воевать не
только самоотверженно, но и умело, та-
лантливо.
Ельнинская операция родила много
героев. Нынешнему читателю мало что
могут сказать номера полков и дивизий,
штурмовавших холмы под Ельней. Но
на этом вот цифровом перечне внима-
ние надо остановить. Дивизии 100-я,
127-я, 107-я и 120-я дрались под Ельней
особо успешно. Жуков, вернувшись в
Москву, доложил об этом Главнокоман-
дующему. «Сталин внимательно
слушал и что-то коротко заносил в
свою записную книжку, затем сказал:
— Молодцы! Это именно то, что нам
теперь так нужно» (Г.К.Жуков).
В сентябре приказами народного ко-
миссара обороны СССР перечисленные
дивизии были поименованы гвардейс-
кими. Так родилась советская гвардия.
Это звание, отличаясь в боях, получили
потом тысячи соединений сухопутных,
авиационных, морских. От гвардии ста-
рой России и многих стран («привилеги-
рованные, отборные части войска») со-
ветская гвардия отличалась тем, что
только испытание боем, доблесть в сра-
жении давали право воину называться
гвардейцем. И привилегия новой гвар-
дии была лишь одна — быть впереди в
грядущих боях. Свои знамена гварде-
йцы донесли до Берлина. А зачиналась
эта мощная сила на холмах Ельни.
Смоленский городок с гордостью но-
сит звание родины гвардии. В самом
центре его стоит обелиск, напоми-
нающий о событиях лета и осени 41-го
года. В местном музее — реликвии
битвы за Ельню, портреты героев. Сре-
ди них мы видим и маршала Жукова. Он
по праву считается первым в первой
шеренге гвардейцев. Его авторитет пол-
ководца по возвращении из-под Ельни
укрепился и вырос. Ставкой Жуков был
сразу же послан на новый, крайне тя-
желый участок фронта— под Ленинград.
И в ту же осень была Московская
битва... Многие города считают Жукова
почетным своим гражданином. И Ельня
тоже. Среди экспонатов музея рядом с
истлевшими в земле пулеметами,
штыками, осколками бомб и снаряд-
ными гильзами лежит рубашка с поле-
выми погонами маршала. Она прислана
Жуковым в Ельню незадолго до смерти.
В Ельне я увиделся с человеком, ко-
торый тут воевал. Им оказался пулеме-
тчик 107-й гвардейской дивизии Иван
Федорович Неудахин. Для этого уро-
женца Сибири Ельня с 41-го года стала
судьбою. Тут в жестоких летне-осенних
боях он отличился. Был ранен. Воевал
потом под Орлом, у Тулы, под Москвою
у Рузы, на Калининском фронте под
Ржевом. После второго ранения в го-
спитале санитарка (тоже раненая) ска-
зала потерявшему глаз пулеметчику:
«Иван, а поедем-ка в Ельню, ко мне на
родину». И они приехали в Ельню в 43-м
году. «Имущество: у нее шинель и юбка,
у меня шинель и штаны. И дите на ру-
ках. Жить начали во фронтовом блин-
даже. Через год срубили избенку».
И вот почти сорок лет Иван Неудахин
живет и работает в Ельне. В первые
годы был трактористом — заготавли-
вал лес на строительство в тех же ме-
стах, где лежал с пулеметом. «Подор-
вался в лесу на мине. Трактор списали, а
я оказался живучим». Строил гвардеец 39
в Ельне сыроварный завод, работал в
школе завхозом, «на почте служил
ямщиком» — развозил газеты, посылки
и письма по дальним ельнинским де-
ревням. Вышел на пенсию. Но послед-
ние годы снова работает, возглавляет
районный ОСВОД (Общество спасения
на водах). «Сам себе и начальник, и по-
дчиненный — одна штатная единица».
Характер у бывшего гвардии пулеме-
тчика остался солдатским, причем с
чертами Василия Теркина и того солда-
та из сказки, который суп из топора
сварит и огниво добудет, несмотря на
препятствия. Над фамилией своей Иван
Федорович посмеивается. «Неудахин...
А я как раз удачлив во всем. Все пре-
возмог, — говорит он с гордостью, на
какую имеет полное право. — Землю
свою защитил, сына вырастил, внуков
вынянчил и пока еще хоть куда — хоть
по ягоды, хоть по орехи». Портрет гвар-
дейца в музее висит в одном зале с
портретом маршала Жукова. И каждый
может увидеть, каким он был, Иван Не-
удахин, в двадцать четыре года под
Ельней.
Лето и осень 41-го года — особая
часть «ельнинской биографии» Неуда-
хина. И он ничего не забыл из пережи-
того тут. На «газике» мы поехали по де-
ревням, окаймляющим город, точно
следуя карте кипевшего тут сраженья.
Но солдат и без карты помнит все бу-
горки и лощины, политые кровью. У де-
ревни Ушакове он показал оплывший
окоп и место, где стоял его пулемет.
«Высотка с деревней восемь раз пере-
ходила из рук в руки. Дрались врукопа-
шную лопатами и штыками. Я тут много
патронов спалил. Наши лежали на
склоне снопами, но и немцу мы показа-
ли кузькину мать. Он с неба гвоздил са-
молетами, а мы полыхнули «катюшей».
Опираясь на палку, Иван Федорович
ведет меня вдоль заросших траншей на
высотке. «Отсюда на семь километров
все видно. И на семь километров почти
по кругу вся местность прострелива-
лась. Железа тут!..» Подрезаем лопа-
той уже задерненную землю, и на ла-
донь вместе с божьими коровками и му-
равьиными яйцами падают ржавые
гильзы, осколки бомб и снарядов. «Семь-
сот жизней стоила эта высотка. Все
лежат вот тут, под березами...»
У деревни Садки Иван Федорович по-
казал место, где полз с пулеметом из
оврага по полю к деревне Митино. «На
этом вот месте стоял сарай. Оттуда не-
мец ударил из пулемета. И две мины,
помню, сзади меня взорвались. Вот
следы, посмотрите». Два места, где со-
рок лет назад взорвались мины, обо-
значены на траве кругами темно-зеле-
ной крапивы и лебеды. В воронках от
бомб на склоне оврага, как в плошках,
растут высокие ольхи. В сосне наверху
— осколок снаряда. И такие следы у
каждой деревни, где сжималось кольцо
окружения немцев...
«Под Орлом я едва не заплакал, ког-
да узнал, что Ельню мы снова отдали.
Думал: за что же там полегли? И толь-
ко потом рядовым умом своим понял:
очень важной, очень нужной была наша
стойкость под Ельней».
Иван Федорович не первый раз про-
ходит местами боев. «Сначала самого
любопытство брало: что там и как? По-
том водил военных историков. Приез-
жали однополчане. В прошлом году при-
ехали земляки из Сибири, сироты из
детдома: покажи, дядя Ваня, где вое-
вал. Все показал. Приютил детишек у
себя в доме. Вместе в земле покопа-
лись, нашли в ней кое-что для музея.
Сам я тоже Сибирь навестил. Встретил
там своего командира Батракова Мат-
вея Степановича. Старый уже. Обнял
меня: Ельню, говорит, никогда не забу-
ду! У него, между прочим, за Ельню и
знак гвардейца, и Золотая Звезда».
Этим летом Ельня жила двумя но-
востями. Новость первая и большая: го-
род, где родилась гвардия, награжден
орденом Отечественной войны. Но-
вость вторая, небольшая, но трогатель-
ная: неожиданно и впервые в истории
города, в самом центре его, в городском
парке, загнездилась парочка аистов. И
где загнездилась — на самом верху мо-
нумента гвардейцам! Городские власти
попали в трудное положение. С одной
стороны, милые сердцу птицы, с другой
— гнездо-то на монументе. Решили
было гнездо передвинуть на специаль-
но поставленный столб. Но столб кто-то
ночью распилил и унес. Позвонили в
Смоленск: как быть? Там сказали: ре-
шайте сами... Судили-рядили, спорили,
а аисты между тем гнездо достроили,
вывели в нем птенцов и стали любимца-
ми ельничан. Человеческое чувство
воедино соединило и птиц, и монумент,
и вести об ордене Ельне. Поток людей
к монументу был небывалым. Старушки
видели в аистах знаки памяти о погиб-
ших, молодежь собиралась фотографи-
ровать птиц, матери приводили к мону-
менту детей. Приехал скульптор и, го-
ворят, прослезился: «Это же заме-
чательно!»
В Ельне я был в момент, когда аисты-
старики парили над городом, а две мо-
лодые птицы уже пробовали крылья в
гнезде. На дорожках парка ельничане
оживленно гадали: улетят птицы или
останутся до момента, когда в город
съедутся гости? Всем хотелось, чтобы
остались.
В августе Ельня готовилась принять
награду, готовилась почтить мужество
тех, кто сражался за город в суровом
41-м году, готовилась отметить славную
годовщину рождения гвардии. Два сло-
ва — Ельня и Гвардия в истории нашей
армии неразрывны.
1981 г.
□
КАМЕНЬ У МОГИЛЕВА
На шестом километре дороги, если
ехать из Могилева в Бобруйск, шоссе
слегка расширяется, в разрезе придо-
рожной полосы елей и кленов проезжий
видит площадку и на ней дикий камень.
Памятник?.. Остановившись, видишь у
камня цветы и хорошо знакомое факси-
миле еще недавно жившего человека, а
теперь резцом просеченное на валуне
— Константин Симонов. С тыльной
стороны камня — литая доска: «...Всю
жизнь он помнил это поле боя 1941 года
и завещал развеять здесь свой прах».
Эти слова заставляют снять шапку и
помолчать, глядя на поле, прилегающее
к дороге.
Если проезжий не очень спешит, он от
кого-нибудь узнает: полоса кустарника
и деревьев, линейкой идущая в поле,
скрывает остатки рва, который когда-
40 то спешно вырыли — остановить танки.
Но немецкие танки тут в 41-м остано-
вил не этот теперь оплывший земляной
ров, а люди, тут и полегшие. Симонов
видел, как это было. Помнил об этом
всю свою жизнь. И однажды обмол-
вился, что хотел бы, чтобы прах его был
развеян на поле боя под Могилевом.
...Симонов много видел и много всего
пережил. И если уж так запал ему в
душу кусок земли на подступах к Моги-
леву, то, видно, были на это причины
немаленькие. И это действительно так.
Я беседовал с Константином Миха-
йловичем незадолго до его смерти.
Перебрали многое, что пришлось пере-
жить на войне и после войны, и было
заметно: все, что касалось июня-июля
41-го, и особенно всего, что было пере-
жито под Могилевом, его очень волно-
вало. Читая книги его, статьи, вспоми-
ная его беседы и публичные речи, мно-
гие могут заметить: слово Могилев не-
пременно всюду нет-нет да всплывет, и
непременно в почетном ряду названий,
в ряду таких славных мест, как Москва,
блокадный Ленинград, Сталинград,
Курская дуга, Севастополь, Одесса...
Оборона Могилева была героической.
Город сражался в кольце врагов, когда
оставлены были Минск и Смоленск, —
сражался, зная, что обречен. Слава его
заслуженная. Однако была у Симонова
и личная приязнь к этому древнему бе-
лорусскому городу, к могилевским
полям, лесам и дорогам. Обращаясь к
опубликованным теперь военным дне-
вникам писателя, отчетливо видишь
причину этой приязни.
В 1941 году Константину Симонову
было двадцать пять лет. За Могилев, к
линии фронта, военным корреспонден-
том он прибыл к пятому дню войны. Ка-
ким он был, этот совсем еще молодой
человек, уже известный, впрочем, как
автор только что пошедшей пьесы «Па-
рень из нашего города», известный как
поэт? «Шинель была хорошо пригнана,
ремни скрипели, и мне казалось, что
вот таким я всегда буду. Не знаю, как
другие, а я, несмотря на Халхин-Гол, в
эти первые два дня настоящей войны
был наивен, как мальчишка». Это из
дневника. И там же, через пять-шесть
страниц: «Две недели войны были так
не похожи на все, о чем мы думали рань-
ше. Настолько не похожи, что мне ка-
залось: я и сам уже не такой, каким
уезжал 24 июня из Москвы». Таково по-
трясение, пережитое на могилевской и
смоленской земле. Это все тогда пере-
жили. Симонов надолго это сохранил —
в памяти, в дневниках. Нельзя без вол-
нения читать страницы записок о выхо-
дивших из окружений, о беженцах на
дорогах, о самолетах над дорогами, о
танках, вдруг прорывавшихся в тыл от-
ступающим, об июльской пыльной жаре,
неразберихе, путанице, об ощущении
огромного горя, которое разом обру-
шилось и которое разрасталось.
Общее горе сближает людей. Это
известно. Но и место, где горе превоз-
могалось, тоже становится особо доро-
гим человеку. Пробираясь на драном
пикапе по проселкам Могилевщины и
Смоленщины (большаки уже заняты
были шедшими на восток танками!), мо-
лодой горожанин, корреспондент сто-
личной и армейской газет, впервые
близко увидел деревню, деревенскую
жизнь, деревенских людей. И в душе
его проросли до этих дней дремавшие в
зернах чувства. «Я понял, насколько
сильно во мне чувство Родины, на-
сколько я чувствую эту землю своей и
как глубоко корнями ушли в нее все эти
люди, которые живут на ней... Было
чувство острой жалости и любви ко все-
му находившемуся здесь: к этим дере-
венским избам, к женщинам, к детям,
играющим возле дороги, к траве, к бе-
резам, ко всему русскому, мирному, что
нас окружало и чему недолго остава-
лось быть таким, каким оно было се-
годня». Это из дневника, опубликован-
ного недавно. А тогда, в 41-м, чувства,
пробужденные на могилевско-смолен-
ской земле, были выражены в стихах. В
сильных стихах.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично
жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею
женскою
Впервые война на проселках свела.
Это часть стихотворения, посвящен-
ного А. Суркову.
А вот из другого стихотворения тех
же далеких дней:
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Тут по завещанию
Константина Симонова
развеяли его прах.
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь Родину — такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем
березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Эти строки и сегодня сжимают серд-
це. А тогда, в 41-м, 42-м?! В духовной
жизни тех дней такие стихи были новой
и свежей силой, такой же, как новой
конструкции танки и самолеты. Я это
знаю не с чьих-то слов. Я помню, как
эти стихи в облетевшем осеннем саду
прямо говорит об этом памятном для
нас месте: «Одному человеку этот мир-
ный сейчас пейзаж ничего не говорит, а
для других — это поле боя... Я не был
солдатом, был всего-навсего корреспо-
ндентом, но и у меня есть кусок земли,
который мне век не забыть, — поле под
Могилевом, где я впервые видел в
июле сорок первого, как наши сожгли
тридцать девять немецких танков...»
Сколько сожженной техники при-
шлось увидеть за годы войны! Но всю
жизнь он помнил эти тридцать девять
подбитых танков. Случайно ли? Нет. По
дневникам мы видим, как тяжело, как
мучительно тяжело было переживать
неудачи первых недель войны. Челове-
ку нужна, просто необходима была ка-
нашего прифронтового села читал
красноармейцам молоденький лейте-
нант. Читал не из газеты, не из книжки.
Из тетрадки, куда стихи переписаны
были карандашом! И сейчас помню
взволнованный голосок лейтенанта:
«Кусок земли, припавший к трем бере-
зам...», помню, как его слушали, ка-
кая была тишина. Мы с приятелем, си-
девшие, как воробьи, возле кучки бой-
цов, украдкой, когда все уже расходи-
лись, попросили лейтенанта переписать
стихи. Лейтенант пристально нас огля-
дел и вдруг вырвал из тетрадки ли-
сток: «Возьмите, я это знаю на память».
Через два года в школе из книжки я уз-
42 нал, что запавшие в душу стихи назы-
ваются «Родина» и написал их К.Симо-
нов.
Очень жалею, что забыл рассказать
об этом давнем памятном эпизоде Кон-
стантину Михайловичу во время нашей
долгой беседы весной 1978 года, — тог-
да я больше спрашивал, а он отвечал.
Но это уместно вспомнить сейчас, у
камня под Могилевом. Уместно потому,
что родник святого, высокого чувства,
ощущаемый в этих стихах, пробился
сквозь боль и тревогу на могилевско-
смоленской земле.
На поле, у которого стоит теперь этот
камень, Симонов приезжал не едино-
жды после войны. В большой послед-
ней своей работе «Шел солдат...» он
кая-то точка опоры в мыслях и
чувствах, попытка глянуть немного впе-
ред, обрести какую-нибудь надежду и на-
писать в газету «не ложь во спасенье»,
не полуправду, простительную в те
драматические дни, а что-то такое, что
и другим служило бы точкой опоры,
вселяло бы веру. И военный корреспо-
ндент такую точку нашел на подступах
к Могилеву.
В шести километрах от города на пути
немцев оказалась дивизия, которая не
отступала, которая сама попятила тан-
ки Гудериана. Из дневника узнаем: кор-
респонденты «Известий» Павел Тро-
шкин и Константин Симонов прибыли в
один из полков оборонявшей город ди-
визии ночью. И об этом приходе лучше,
чем записано в дневнике, не расска-
жешь. «Нас задержали и под конвоем
доставили в штаб полка. Из окопа
поднялся очень высокий человек и
спросил, кто мы такие...
— Какие корреспонденты?! — за-
кричал он. — Какие корреспонденты
могут быть здесь в два часа ночи? Кто
вас послал? Вот я вас сейчас положу на
землю, и будете лежать до рассвета. Я
не знаю ваших личностей».
«В те дни, — рассказывал Симонов,
— такой прием нас обрадовал. Я сразу
почувствовал дисциплину, порядок,
уверенность. И не ошибся. Все это было
в полку, которым командовал Семен
Федорович Кутепов».
За время войны и после нее писатель
видел много разных людей — команди-
ров и рядовых. О многих сумел расска-
зать со знанием военного дела и знани-
ем человеческой сущности. Много
разных фамилий. И всюду имя Кутепова
стоит у него в самом почетном ряду
имен. Так же, как Могилев упоминается
рядом с Москвой, Ленинградом, так и
Кутепова он решается назвать рядом с
очень известными нам именами. Несом-
ненно, тут много личного. Кутепов был
первым из командиров, в ком писатель
увидел человека знающего, умного,
стойкого, храброго. Конечно, имел
значение психологический фон, на ко-
тором возникла для молодого, пока
еще растерянного интеллигента с нага-
ном фигура решительного бойца. Отсту-
пление, неразбериха — и вдруг по-
рядок, железная стойкость, и главное —
налицо результаты: разбитые танки.
Танки, о которых так много было в те
дни разговоров тревожных, нередко па-
нических, стоят, разбитые в пух и прах!
И тут рядом — люди, только что выде-
ржавшие четырнадцатичасовой бой.
Несомненно, навалятся новые танки, но
люди тут собранны и спокойны, как и
сам командир, сказавший неожиданным
в той горячей точке гостям: «Мы так уж
решили тут между собой, что бы там
кругом ни было, кто бы там ни отступал,
а мы стоим вот тут, у Могилева, и будем
стоять, пока живы».
Менее суток были корреспонденты
«Известий» в расположении полка Ку-
тепова. «Беседовали с людьми. Прошли
по траншее к подбитым танкам».
Менее суток — срок небольшой,
чтобы верно судить о людях. Обстанов-
ка, однако, до крайних пределов обна-
жала тогда человеческую сущность. И
Симонов увидел в Кутепове и в людях
его полка подлинных героев. Молодому
корреспонденту, писателю и поэту еще
предстояло рассказывать о войне, и
встреча под Могилевом явилась важне-
йшей точкой опоры, символом веры,
успокоением. «Сопротивление прущему
немцу действительно существует, и. не-
сомненно, Кутепов не единичен на всем
огромном пространстве войны».
Так оно и было. И люди, полегшие у
Могилева, навсегда остались для Симо-
нова образцом мужества. Мы это
чувствуем по его дневнику, мы это
знаем по тщательным розыскам (не
остался ли кто в живых из полка?), по
частым упоминаниям в статьях и книгах.
Литературный образ Серпилина — соби-
рательный образ, но в основе его лежит
личность конкретная — командир 388-
го стрелкового полка 172-й дивизии Се-
мен Федорович Кутепов. Помещая порт-
рет полковника в дневниках, Симонов
пишет: «В моей памяти Кутепов —
человек, который, останься он жив там,
под Могилевом, был бы способен на
очень многое».
Кутепов и все, кто был с ним рядом,
остаться в живых не могли. Корреспо-
нденты «Известий» почувствовали это
уже в тот день, когда уезжали с линии
обороны. Они и сами на своем помятом
пикапе чудом проскочили линию окру-
жения Могилева. Несомненно, Симонов
часто думал об этом дне. Отвечая в бе-
седе на мой вопрос: «Что для вас, жур-
налиста, было самым тяжелым в вой-
ну?» — он сказал: «Уезжать от людей
в критической для них ситуации...»
Корреспонденты «Известий» спешили
в Москву с бесценной для той поры ин-
формацией. 20 июля в газете появился
рассказ о сражении под Могилевом.
Я отыскал в архиве тот номер газеты.
На пожелтевшей первой странице —
большой портрет Сталина (в тот день
объявлялось о назначении его на-
родным комиссаром обороны СССР), а
внизу, во всю газетную полосу, снимок
— панорама подбитых танков. Симонов
в дневнике пишет: «У витрин с газетами
стояли толпы народа... Это было впол-
не объяснимо. В сводках Совинформбю-
ро постоянно сообщалось о подбитых
немецких танках, число их перевалило
за тысячу. Но впервые люди увидели:
танки действительно подбивают».
В том же номере «Известий» на тре-
тьей странице с пометкой «Дей-
ствующая армия» напечатан очерк
«Горячий день». Это был первый репор-
таж Симонова с войны. Его, несомне-
нно, с волнением прочли тогда мил-
лионы людей. Но его скорее всего не
прочли, не могли прочесть люди, ко-
торым он посвящался. Возможно, как
раз 20 июля они умирали под Могиле-
вом в схватке с новой, свежей колонной
танков...
Наверное, этого и довольно, чтобы
понять, почему Симонов постоянно по-
мнил о Могилеве и людях, которые его
защищали, и почему однажды сказал:
«Мое поле там...»
Сам Симонов умер не в бою — в боль-
ничной постели. Последнее его деловое
распоряжение: «Папка с документами о
Жукове — с краю на верхней полке».
Об этом человеке он готовился напи-
сать. ..
Он много сделал. Очень много для
одной человеческой жизни. Прилежно
работал (иногда по двенадцать-пятнад-
цать часов в сутки!), любил работать,
умел хорошо организовать работу. Не-
прерывность труда была стилем и
смыслом жизни. И, возможно, самым
печальным днем для этого человека
был день в июле 1979 года, когда он по-
чувствовал, что не может работать. В
тот день на телеграфном бланке, най-
денном недавно среди бумаг, возмо-
жно лишь для себя, Симонов записал:
«Я уже ничего не могу доделать. Что
сделано, то сделано, что задумано и не
додумано, тоже не в моей власти. Я мо-
гу только, если потребуется, привести в
порядок неприведенное в него».
Крепким здоровьем он не отличался
— за жизнь много раз болел воспалени-
ем легких. С температурой 39 он поле-
тел на Даманский. Не жаловался. Гово-
рил: «Война приучила». И оттого, что не
жаловался, многим казалось, что изно-
са этому человеку не будет. Но сам он
почувствовал этот износ. Незадолго до
смерти, как-то вечером, полушутливо
стал вдруг считать, сколько же лет ему
не по метрике. «Военное время за-
считывать надо год за два... Годы сиде-
ния над «Живыми и мертвыми» тоже
надо удвоить. Этот вот фильм («Шел
солдат...») — тоже нелегкая ноша.
Словом, мне сейчас — восемьдесят
семь...» Он улыбнулся, грустно радуясь
тому, что жизнь его была плотной, на-
полненной до краев, и потому ему хоте-
лось считать ее более длинной. А по ме-
трике он не дожил до шестидесяти
четырех.
В 1978 году, условившись о беседе
для «Комсомолки», я приуныл, узнав,
что Константин Михайлович лег в боль-
ницу. Но он позвонил с шуткой: «При-
езжайте, в больнице тоже можно рабо-
тать». Сразу после больницы он, помню,
поехал в Берлин, работал над филь-
мом, начал новую повесть, собирал до-
кументы, наезжая довольно часто в По-
дольский военный архив. Работал. Вот
почему смерть его была для многих
ошеломляюще неожиданной. Уже изра-
ненный жизнью, он все-таки шел. Шел и
упал.
Могилев, через который война про-
шла «туда и обратно», давно залечил
свои раны. О войне напоминают только
названия улиц. Есть среди них улица
полковника Кутепова, есть теперь еще
и улица писателя Симонова. Вблизи
большой городской площади улицы
скрещиваются.
А на шестом километре шоссе,
идущего в Бобруйск, след войны сохра-
нился. Заросший ольхою, шиповником,
бузиной и волчьим лыком противотан-
ковый ров упирается в берег Днепра.
Тут видишь бетонный дот, траншеи на
кручах, окопы, пулеметные гнезда, за-
росшие бурьяном. И по правую сторону
от шоссе — то самое поле, то место, где
в сорок первом по немецкой броне
хлестали снаряды защитников Могиле-
ва.
В память тех, кто остался навечно у
этого поля, уже много лет стоит обе-
лиск. И чуть в стороне, в разрезе зе-
леных посадок, с военного вездехода
сняли и поставили камень. Это память о
человеке, чья жизнь была связана
крепко с судьбою тех, которые воевали,
— с живыми и мертвыми.
43
МЕЩЕРА
Кто бывал в селе Константинове,
обязательно помнит: с высокого берега
через Оку открывается дразнящая
синяя даль с блестками пойменных вод,
с копнами сена, извилистой желтой до-
рогой, силуэтами пасущихся лошадей,
округлыми пятнами ивняка, одинокими
ветлами и туманным гребешком леса.
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
Хорошо представляешь себе Есени-
на-мальчика, стоящего на крутом глини-
стом берегу. За спиной: родное село,
жаркое поле ржи, березовые лески по
равнине, рябины и тополя у домов,
яблоневые сады — черноземная лесо-
степь подступает с юга к Оке, и тут ей
граница. Внизу, в долине реки, начи-
нается как будто иная страна. Ее при-
меты мы находим в стихах выраставше-
го тут поэта. И название ей — Мещера.
Москвичи, может быть, удивятся, но
край Мещеры кое-кто из них видит с
верхних этажей городского жилища. Со-
кольники и зелень Лосиного острова —
это остатки великого пояса хвойных ле-
сов, тянувшихся ранее от Десны, от
Брянска и Чернигова до лесов муром-
ских на Оке. Теперь от большого зеле-
ного пояса повсюду остались лишь
острова. Но есть район, где пока еще
сохранилась «грибная бабушкина
глушь».
44
Возьмите карту и цветной карандаш.
Соедините на ней Москву, Владимир,
Рязань и Касимов линией по Оке,
Клязьме, Москве-реке, речкам Колпь и
Судогде (одна стекает в Оку, другая —
в Клязьму). Полученный треугольник с
острием у Москвы и есть знаменитая
Мещера. Как видите, не край света, са-
мая середина хорошо заселенной Рос-
сии. Однако много ли в треугольнике го-
родов и селений? Почти сплошь это ме-
сто на карте залито зеленым цветом
лесов, пестрит черточками низин.
В опоясанном реками треугольнике
покоится чаша, вернее, огромное, в по-
ловину Швейцарии (23 тысячи киломе-
тров квадратных), плоскодонное блюдо
земли с плотным глинистым дном и пе-
счаными возвышениями. Считают: ког-
да-то было тут море. Потом, одно к од-
ному, теснились озера. Старея, они
превращались в болота. И ныне край —
болотистая низина, с пахучими сухими
борами на песчаных буграх, с затоп-
ляемым по весне чернолесьем и знаме-
нитыми «мшарами» — моховыми боло-
тами, на которых произрастают робкий
березнячок и чахлые сосны. Есть,
впрочем, места, где землю пашут и где
посевы страдают от чрезмерного
высыхания песчаной почвы, но обилие
вод — основная примета этого средне-
русского междуречья. Даже в сухое
время край во многих местах доступен
лишь пешеходу. В половодье же
Мещера (особо рязанская ее часть)
превращается в море. Ока, пятисотки-
лометровой извилистой лентой окайм-
ляющая понижение, не успевает уно-
сить в Волгу талые воды. Поднимаясь в
иные годы на десять-двенадцать ме-
тров, вода из реки в степную сторону,
огражденную высокими берегами, не
изливается, вода устремляется в
мещерское понижение, затопляя луго-
вую широкую пойму, леса и болота,
отрезает друг от друга селенья. Места-
ми лишь небольшие песчаные гривы (их
называют тут «горы» — Липовая гора,
Агеева гора) остаются сухими.
Не раз я видел эти разливы с высоко-
го правого окского берега. Море! В
пять-шесть дней вода накрывает про-
странство, уходящее за горизонт. Все в
воде: дороги, мачты высоковольтных
линий, деревянные постройки летнего
лагеря для скота. Чтобы не уносило
мосты, на них загодя возят огромные
камни. В лесу вода подымается к кро-
нам деревьев. Скворечник, на который
неделю назад надо было глядеть, за-
драв голову, затоплен по самый леток.
В воде плавают птичьи гнезда. Лесные
кордоны, для которых выбирают места
на «горах», тоже, случается, заливает
выше окон.
Так повторяется тысячи лет. Природа
и люди приспособились к этим разгулам
воды. На Оке пристани и поселки, от
Касимова до Рязани, — все по правому
берегу. Животных — зайцев, енотов,
лисиц, кабанов — вода выжимает на
«горы». Лесник в Елатьме наблюдал:
даже мыши с первым признаком поло-
водья еще по льду перебегают Оку на
возвышенный берег.
Много воды на Мещере остается и в
лето. Как губка, держат ее болота, со-
общаясь друг с другом ключами и моче-
жинами. Голубизной сверкает вода в
луговых поймах. А пробираясь по лесу,
вдруг упираешься в черные, как палех-
ские шкатулки, озера. Они тут не счи-
таны, не помечены картой. И только
местные жители да какой-нибудь до-
шлый турист, не изменивший Мещере
ни разу в летних своих скитаниях, ска-
жет, где и что таится в лесах.
Есть тут и целый озерный «архипе-
лаг».
О Русь — малиновое поле
И синь, упавшая в реку, —
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Есенин не однажды стоял у этих озер
на границе московской и рязанской зе-
мель. Озера большие, открытые, свет-
лые (под стать названия: Святое, Вели-
кое, Белое), но до крайнего удивления
мелкие. «Из деревни в деревню парни и
девушки переходили по озеру вброд»,
— вспоминает озадаченный путе-
шественник. И правда, в редких местах
лодочный шест на этих озерах опус-
кается глубже одного метра. Озера
идут цепочкой, вливаясь одно в другое.
С севера в них втекают, объедини-
вшись, речки Бужа и Поль, с юга озер-
ные воды в Оку уносит проворная,
чайного цвета, Паустовским воспетая
Пра.
Других сколько-нибудь заметных ре-
чек на Мещере немного. Можно назвать
еще Полю (Поля и Поль — две реки
разные!), пограничную Колпь, тихую,
сонную Нарму, ну и, конечно, реку-ра-
ботника Гусь. Города края Мещеры
Гусь-Хрустальный и Гусь-Желез-
ный названы так по речке, на которой
стоят.
Такова краткая география Мещеры.
рились в массе переселенцев. От них
остались лишь названия рек, озер и
урочищ. Племя мещера, исчезнув, оста-
вило после себя название целого края.
Позже край этот был глухим «пота-
йным карманом» Руси. В мещерских ле-
сах за Окой население рязанской земли
укрывалось от набегов татар. (И сами
татары позже селились в этих лесах.)
Сюда ссылали за разного рода провин-
ности и проступки. (Князь Иван III и царь
Грозный сослали на Мещеру «многие
тысячи» новгородцев, не хотевших вер-
ховной власти Москвы.) Сюда бежали
крестьяне-раскольники, тут оседали
разбойники, промышлявшие с кистенем
на муромском тракте, тут по какой-то
ра, который на просьбу «угостите води-
цей...» приветливо вынесет воду, но
кружку потом выбросит в мусор.
Все, однако, быстро меняется. Пере-
живут неизбежные перемены, пожалуй,
лишь названия речек, озер, деревень и
поселков, идущие от времен чуди и не-
сущие на себе отпечаток всего, что
было тут позже. Вот вслушайтесь: Са-
лаур, Ушмар, Тума, Ерахтур, Сынтул,
Чаур, Гиблицы, Лашма (есть еще Ла-
мша!), Лакаш, Кочемары, Мурмино,
Ибердус, Курша, Иваньково, Давыдово,
Голованово... Впрочем, названия дере-
вень исчезают в последние годы вместе
с самими деревнями. Раньше бежали в
мещерскую глушь. В наши годы разного
46
История этого края тоже своеобраз-
на.
В Московском историческом музее
хранятся две флейты, сделанные из
трубчатых костей животных. Это самые
древние музыкальные инструменты, най-
денные в европейской части нашей
страны. И найдены они на Мещере, на
берегу одного из озер, в спрессованной
толще пепла, среди наконечников
стрел и обожженных костей. Четыре
тысячи лет назад одетый в шкуры полу-
дикий наш предок уже нуждался в сре-
дстве излить свою душу.
Жили в лесных и озерных дебрях
финские племена рыболовов и звероло-
вов — мордва, мокша, мурома, мещера,
названные пришедшими сюда славяна-
ми-переселенцами одним словом —
чудь.
Славяне стали переселяться к северу
от Оки тысячу лет назад. Шли они с
юго-запада — с земли киевской и севе-
ро-запада — с новгородской. История
не оставила нам указаний на стычки
аборигенов с пришельцами. Как видно,
они мирно поладили, перенимая друг у
друга житейский опыт обитания среди
лесов, благо и бог у них был поначалу
един — Природа. Они поклонялись
солнцу, воде, лесному зверю, ду-
плистым дубам. Возможно, славянин
чувствовал некоторое превосходство
над добродушным, бесхитростным
охотником чуди. Нынешние слова
чудить, чудно, чудак дошли к нам из
далеких времен общения двух народов.
Постепенно финские племена раство-
причине осели переселенцы из дальней
Литвы. Тут находили убежище остатки
разгромленной вольницы Разина и Бо-
лотникова. Сюда сослали стрельцов по-
сле бунта 1698 года и привезли на рабо-
ту пленных французов после разгрома
Наполеона. Сюда бежали от беззако-
ния и от закона. И всех лесная, болот-
ная, бездорожная глушь укрывала и бе-
регла.
Легко представить себе лоскутное
одеяло этнографии этого края. Обособ-
ленные друг от друга, деревеньки и по-
селения Мещеры дольше, чем где-то
еще в Центральной России, хранили
обычаи старины, своеобразие языка,
одежды, обряды труда и праздников,
наивную поэтичную веру в русалок,
водяных, леших, домовых и баешников
(стариков, живущих на чердаке бани).
Еще в 20-х годах мещерская сторона
была притягательным эльдорадо для
краеведов.
Сегодня лодки, вездеходы, мото-
циклы, телевизор и радио быстро при-
водят к единому знаменателю яркую
самобытность веками формировавшей-
ся жизни. Но еще можно встретить на
Мещере колоритные говоры с цокань-
ем («Девоцка не цепоцка — за окошко
не кинешь»), встретишь часовню с пого-
стом возле дороги; заметишь: дома к
северу от реки Пра стоят к улице бо-
ком, а к югу — лицом на улицу; увидишь
села с непременным амбаром перед
жилою постройкой; увидишь колодец с
журавлем местной мещерской кон-
струкции, встретишь старика старове-
рода причины, в том числе соблазны го-
родской жизни, заставляют бежать из
глуши. Но в это же время из разбу-
хающих городов (Москва, Рязань и Вла-
димир — под боком) потянулся люд-
ской поток опять на Мещеру. Гонит лю-
дей житейская теснота, нечистый го-
родской воздух, разного рода стрессы и
перегрузки. Едут в мещерский оазис на
лето, на отпускной месяц или хотя бы
на пару дней. Целебную силу мещер-
ской глуши еще до войны оценил Пау-
стовский. В наши дни глушь мало где
еще сохранилась, а где сохранилась —
становится ценностью. Однако приез-
жающий сюда с рюкзаком и палаткой
всего лишь гость, он не связан корнями
с этой землей. Он только полюбопыт-
ствует: а чем же живы тут люди?
Помню, в Воронеж на практику в об-
ластную газету приехал молодой жур-
налист из Мещеры. Мы отправились
вместе в командировку, и не забуду его
удивления в поле: «Земля-то черная!»
А какая еще бывает земля? Он стал
рассказывать...
Теперь, путешествуя по Мещере, я
увидел светлую, почти белую землю.
Нетребовательный сосновый лес рас-
тет на ней превосходно. Поля же бедны
до крайности. И эта скудость земли
определила уклад здешней жизни. Из-
начальные племена кормились тут
рыболовством, промышляли лесного
зверя и дикий мед. Позже погустевшее
население стало выращивать хлеб, но
урожай был «сам-треть», то есть одно
ржаное зерно посева давало всего
лишь три зерна урожая. Навоз-удобре-
ние был столь ценим, что его включали,
как пишет коренной мещерец поэт Вик-
тор Васильевич Полторацкий, даже в
приданое за невестой. Сваты рядились
примерно так: «Значит, за Анютой дае-
те в полушубок овчинный, чесанки с ка-
лошами, половиков тканых восемь
аршин и четыре подводы навоза».
Земля была слабой кормилицей чело-
века. И, казалось, тут, у болот, должна
бы гнездиться крайняя бедность. Ни-
чуть не бывало! Мещеряки жили куда
справнее своих заокских соседей, сеяв-
ших хлеб по тучному чернозему. Степ-
поле и в огороде. Промышлять прини-
мались в пору, когда «серп и соха от-
дыхали». Все делалось на дому и увози-
лось на ярмарки в города, стоявшие на
Оке. Однако существовал тут избыток
рабочих рук, и Мещера поставляла их
повсеместно. Выражение «Рязань косо-
пузая» рождено обликом мещерского
плотника, кочевавшего по России с то-
пором, взятым за пояс. Ни одно боль-
шое строительство в Питере или в Мо-
скве без мещерского плотника не обхо-
дилось. Здешние бондари ежегодно
сотнями уплывали в Астрахань делать
бочки. Смолокуры ходили в Финля-
ндию. Столяр особо высокого масте-
рства Андрей Тулупов побывал со
шадь не дастся. Баба при ловле смело
бросается лошади прямо на шею и тут
же ловко накидывает обороть». На
сельских сходках мещерская женщина
имела голос, равный с мужчиной.
Мужик же, возвращаясь к дому «с от-
хода», приносил впечатления стра-
нствий, окрепшее мастерство, знание
жизни, желание у себя дома устроить
все «не хуже людей». Соревнуясь с со-
седом, он перекраивал дом, менял на-
личники, благоустраивал двор. Оттого
дома во многих местах на Мещере один
милее другого. В деревне Уречье, на
Нарме, я потратил полдня, примеряясь
с фотокамерой почти что к каждой по-
стройке. И каждый хозяин (чаще это
няки, обитавшие в избах, крытых соло-
мой, дивились, бывая в мещерских ле-
сах: «Неужто не баре, неужто простые
люди проживают в этих хоромах?»
Дворцов мещерские мужики, понятно,
не строили. Но каждый дом тут глядел
молодцом, был чист и опрятен. Почти
всегда его украшало крылечко, резьба
по карнизу, кружевные наличники. Лю-
бая деревня глядела на путника весело
и приветливо. И жалобы на нужду в
чести тут не были. Мещера хорошо
была приспособлена распоряжаться ле-
сом — главным своим богатством. В до-
кументе давности двухсотлетней
читаем: «Жители по худобе своих
пашен кормятся ремеслом топорным».
Все ремесла, тут бытовавшие, пере-
числить было бы затруднительно. Едва
ли не каждая деревенька имела свой
трудовой профиль. Тут жили тележни-
ки, смолокуры, плотники, бондари, ро-
гожники, колодезники, грибники, бого-
мазы, корзинщики шерстобитчики,
столяры, коновалы, сундучники, корыт-
ники, прялочники, лапотники, лодочни-
ки, игрушечники, лошкари...
Во время войны, многие помнят, по-
явились на «хитрых рынках», едва ли
не повсеместно, коврики с лебедями.
Примитивное рукоделие было потом
мишенью для нашей сатиры. Однако вой-
ной разоренная жизнь требовала хоть
какого-нибудь украшения жилищ, и
предприимчивая Мещера немедленно
уловила эту потребность.
Мещерские промыслы были подспорь-
ем тому, что давала земля в лугах, на
своим инструментом в Китае и даже в
Австралии.
В отхожий промысел с Мещеры ухо-
дило ежегодно двести тысяч мужчин.
(Одних только плотников двадцать пять
тысяч!) Вполне понятно, хозяин в доме
был гостем. Он возвращался из дальних
краев к петрову дню — косить луга,
а к успенью (середина августа), убрав
с полей хлеб, снова отправлялся
«в отход».
Хозяйством ведали женщины. Не-
обычайно трудолюбивые («Ногой каци,
каци, а рукой тоци, тоци», то есть люль-
ку качай, а руками тачай, шей что-ни-
будь), мещерские женщины и мужскую
долю хозяйстких забот несли исправно.
«В некоторых местах лошадь в лесу мо-
жет поймать только баба — мужику ло-
Мещера — это болота, лес,
равнинные тихие речки.
«Грибная бабушкина
глушь...»
была старуха) ревниво ждал: подойдет
ли фотограф к его крылечку.
Сохранилась ли схема хозяйственной
жизни — пашня, промыслы и «отход» —
в наше время? Пожалуй, что нет. От
промыслов можно найти лишь осколки.
Кое-где собирают грибы и сдают в гри-
боварни, в приокских селах плетут кор-
зины из ивняка для картошки. Из де-
ревни Курмыш старик с невесткой по-
ставляют в Касимов для заезжих лю-
дей диковину старины — лапти. В Гиб-
лицах (родина космонавта Аксенова)
производят кирпич. Кое-где вяжут
метлы, делают бочки. Это и все.
Между тем земля на Мещере богаче
не стала. Ее, правда, сейчас удобряют
(«Удобряют привозным химикалом», —
сказал старик бондарь на выселках Ам-
ляши). И все же без промысла в этих
краях хозяйствам трудно сводить концы
с концами. Колхозы в большинстве
своем бедные. Во многих местах в де-
ревнях доживают одни старухи. Моло-
дежь подалась в Горький, Владимир,
Муром, Рязань, Москву. Те из мужчин,
что еще держатся «мещерского корня»,
в колхозах тоже, можно сказать, не ра- 47
ботники, как в прежние времена,
добывают средства на жизнь «отхо-
дом».
Оптимисты выход из положения
видят «в преобразовании Мещеры» — в
осушении болот, введении в оборот
новых посевных площадей. Эта мера,
если к ней обращаться разумно, коне-
чно, расширяет возможности земле-
дельца. Однако опыт ставших на ноги
здешних хозяйств вразумляет: по-пре-
жнему промысел нужен здешнему зем-
ледельцу и как статья дохода, и как
средство покончить с отходничеством,
разрушающим и семью, и деревню как
таковую.
Возможно ли возрождение промы-
слов, столь естественных для этого
края? Люди, изучавшие эту проблему,
считают: необходимо. Но нужен широ-
кий государственный взгляд на это на-
сущное дело. Рогожи, корыта из дере-
ва, лапти, деготь, прялки и сундуки се-
годня не нужны, но очень разумной
представляется мысль о смычке боль-
ших городских производств с се-
зонным производством в селах и де-
ревнях. Уже сейчас кое-где шьют тенты
для грузовых автомобилей, трут краски,
производят тару, деревянные (и пласт-
массовые!) детали машин, изготовляют
упаковочный материал. Всемерное рас-
ширение подобного разделения труда
между городом и деревней выгодно
48 всем. Завод восполнит всевозрас-
тающую нехватку рабочей силы, де-
ревня найдет дело рабочим рукам в ме-
жсезонье. Это крайне важно в целом
для государства — предотвращается
распухание городов, и остается на зем-
ле землепашец.
Система эта открытием не является.
Японцы широко и давно ее практикуют,
отдавая крестьянам-надомникам и де-
ревенским артелям сборку деталей да-
же для электронной промышленности.
Нечерноземье в целом нуждается в та-
ком разделении труда. Мещера же, где
промыслы, как мы видим, всегда были
жизненно важной частью хозяйства, мо-
гла бы стать опытным регионом для
проверки этой системы.
О мещерской природе принято всегда
говорить в первую очередь. Чаще о ней
только и говорят. Во времена писателя
Куприна (начало этого века) поэзия
Мещеры была не очень заметна, потому
что было в России много других не
очень тронутых человеком мест. И Ку-
прин увидел тут лишь ужаснувшую его
глушь. Но сорок лет спустя Паустовский
эту глушь воспринял уже иначе.
Мещера показалась ему лучшим на зем-
ле местом — «эту затерянность я
ощущал, как счастье».
Паустовский много лет ездил сюда
постоянно и надолго — «всего двести
верст от Москвы!». Он любил этот край
преданно и сумел рассказать о нем тон-
ко и поэтично. По Паустовскому, не по-
бывав здесь, мы уже знаем притяга-
тельность сонной воды, тихих неярких
зорь, кафедральную высь и торжест-
венность бора, таинственность топ-
ких мшар, очарование глухих полянок с
копнами сена и манящую силу одиноко-
го огонька. Книжный лист с рассказами
о Мещере (проверьте!) источает запах
грибов, сосновой живицы, запах при-
водных трав и нагретых солнцем лугов.
Я уверен, много людей в минуты душев-
ного неустройства засыпали успокоен-
ными, пробежав глазами три-четыре
страницы мещерских рассказов. И мно-
гих Паустовский побудил к странствию
в эти места.
Сорок лет назад запечатлел писа-
тель Мещеру. Изменилась она с тех
пор? И да, и нет. Солотча, где жили
Паустовский с Гайдаром, уже не тихое
место. Тут расположены туристский
стан и не менее двух десятков лагерей
пионеров. Паустовский писал о заро-
сших поэтичных, полных уток и рыбы
каналах генерала Жилинского, в XIX
веке неуспешно осушавшего Мещеру.
Сейчас тут встречаешь много свежих,
вовсе не поэтичных канав, прокопан-
ных экскаваторами, и видишь эти
машины, осушающие Мещеру довольно
успешно и не всегда к лучшему.
Паустовский был в этих местах в пору
легендарного бездорожья. Когда-то у
мещерских крестьян существовал осо-
бый промысел — вытаскивать из колдо-
бин застрявшие в них повозки купцов,
господ и служилых людей. Паустовский
этот промысел не застал, но бездоро-
жье, его нисколько не огорчавшее,
было тут прежним. Единственным
сколько-нибудь надежным путем была
нитка узкоколейки, соединявшей Соло-
тчу через леса и топи с поселками
Спас-Клепики, Тумой и дальше с
Мещерой Владимирской. Эта «желез-
ка» цела и поныне. Правда, ходившие
по ней «со скоростью пешехода» пасса-
жирские поезда теперь не ходят. Но то-
варные, которые водит сейчас почти иг-
рушечный тепловозик, ходят по-пре-
жнему. В Спас-Клепиках я наблюдал,
как лесом груженный поезд резво бе-
жал деревянным мостом через Пру и с
мелодичным стуком скрылся в лесах.
В корне изменило представление о
доступности этого края недавно проло-
женное шоссе от Касимова до Рязани.
170 километров асфальта — хороший
подарок для хозяйственной жизни
Мещеры. Но, конечно, высоко ценимую
Паустовским глушь и затерянность ас-
фальт нарушил. Впрочем, юркие «Жигу-
ли» с твердой дороги в этих местах не
рискуют съезжать, и кусок Мещеры, за-
ключенный в объятия на севере новой
дорогой, а на юге Окой, хранит по-пре-
жнему все, что пленило тут Паустовско-
го.
1979 г.
□
КОЧЕМАРСКИЕ ЛУКИ
Если плыть до Горького по Оке паро-
ходом, то после древнего правобере-
жного села Копаново замечаешь: река,
повсюду спокойная, вдруг начинает
петлять — солнце видишь то прямо по
курсу, то сбоку, то за кормою. «Про-
плываем Кочемарские луки», — скажет
знающий пассажир.
Село Кочемары, давшее лукам наз-
ванье, с реки не увидишь — остается
где-то слева по борту, за островами
ольхи и ветел, за зубцами мещерского
хвойного бора. На Кочемарских луках
вообще никакого селенья не видишь. А
если плыть, скажем, в августе, то и лю-
дей тут тоже не видно. Одни стога!
Десятки верст они тянутся над рекою
слева и справа, то открытые глазу, то
затененные зеленью пойменных ветел,
лип и гривами леса. Они стоят то цепо-
чкой возле озер, то кучно, как афри-
канские хижины. Поднимаешься выше
на палубу — горизонт отступает, и
продлевается в глубь равнины царство
стогов. «Луговая столица», — говорит
все тот же знающий пассажир и просит
бинокль рассмотреть какую-то крупную
птицу, сидящую на стожке.
Тишина. Звенят кузнечики. Синеет
вдалеке лес. И ни единой души на этой
накопившей тепла на зиму равнине. А
ведь недавно совсем, в июле, все тут
звенело, пестрело цветами легких лет-
них одежд, синело дымом костров; го-
лоса песни, урчанье моторов, ржание
лошадей... «Смотрите...» — говорит
сосед-пассажир, возвращая бинокль с
предвкушеньем твоей улыбки... У ручья
темнеет шалаш, а возле него на боль-
шой перекладине две черные посу-
дины ведер на восемь каждая. И на
дощечке, привязанной к столбику, над-
пись «Котлодром». Остатки костра...
Чей-то картуз, надетый на бурый кустик
конского щавеля... Колея, по отаве
уходящая к лесу... «Луговая столи-
ца...» — влюбленно говорит спутник. И
я в тот момент оставляю в памяти мет-
ку — «прекрасное место» — и даю себе
слово побывать тут в июле.
Разливу трав предшествуют тут раз-
ливы воды. Кочемарские луки в апреле
— сплошное море воды. На многие ки-
лометры — только вода! В воде стоят
островками ольхи и ветлы. Из воды то-
рчит дощатая крыша летнего лагеря
для скота. Дорожный знак на столбе за-
топило по маковку. Бескрайнее море
воды!
И везде, где весной вода побывала, с
приходом тепла, с мая месяца, «дуром
земля гонит травы». К июню разливы
весенней воды сменяют разливы трав.
И слово «море» опять подходяще. Од-
нако для глаза заливные луга привле-
кательней, радостней и богаче воспе-
той морской красоты. Зазеленев в мае,
луга непрерывно меняют краски до
самых покосов. Теплые брызги лютиков
сменяет тепло одуванчиков, потом на-
чнут серебриться под ветром жесткие
спицы злаков — овсяницы, лисохвоста,
тимофеевки, мятлика. В какой-то день
луг покрывается дымкой розовых ва-
сильков и травы-полевицы; и тут же
куртинами — белая кашка, ромашки,
как желтые плотные скатерти, пятна
медовой свербиги, разливы донника,
белое кружево купырей, колокольчи-
ков синие скромные звезды, сизые
шишки мордовника, розоватая белизна
дикой мальвы, вызывающе синий дель-
финиум... Все это луг взрастил в тесно-
те необычной, в плотности непролаз-
Б апреле — разливы воды.
В июне — буйное
разнотравье. А к осени
пойма Оки пестреет стогами
сена...
ной. Все образует сообщество с наз-
ванием разнотравье.
По-над Окою луговое сообщество не-
обычайно богато. Ученые эту зону
выделяют даже в особый ботанический
регион с названием «окская флора».
Паустовский, эти края исходивший,
признавался в скудости ботанических
знаний, в растерянности перед многоли-
ким миром растений. С прогулок он при-
носил пучки трав, чтобы дома под
крышей по книгам, по атласам узна-
вать: это имеет названье мышиный го-
рошек, это — смолка, это — душистый
луговой колосок, кровохлебка, коз-
лобородник... Ботаники насчитывают
в Окской пойме до сотни различных
трав. Обилие это — результат особых
условий климатических, почвенных, по-
граничных. (По Оке проходит граница
леса и степи. И тут в особо благо-
приятных условиях дружно соседствуют
растения-северяне и выходцы с юга, со
знаменитого некогда Дикого поля.)
Что же касается щедрости окской
земли, то вот что писал Паустовский:
«Эти луга иные ученые сравнивают по
плодородию с поймой Нила. Луга дают
великолепное сено». Мой друг Данила
Кузьмич Архипов, живущий в селе Коче-
мары семьдесят с лишним лет, назы-
вает Окскую пойму «золотым дном, да-
ром небесным». «До войны у нас в Коче-
марах держали 1000 лошадей упря-
жных и полтысячи молодых. И дер-
жали еще 1500 коров. Весь этот скот кор-
мили луга, кормил пай сена, полагавший-
ся кочемарцам. И такие паи были у ка-
ждого поселенья, хотя стоят они от ре-
ки нередко за двадцать пять верст. Се-
на всегда хватало. Излишки возили в
давали почти без затрат. Обжегшись в
30-х годах на распашке, в начале 60-х
опять подверглись искусам подымать
луга под морковку, свеклу, кукурузу.
Успех во многих местах был вре-
менным, потери — долговременными.
На той же Оке появились песчаные пу-
стыри с лопухами мать-мачехи, с полу-
пустынными будяками. Спохватились.
Остановились. В немалой степени спо-
собствовал этому (хорошо помню газет-
ные публикации!) писатель, уроженец
Мещеры Борис Андреевич Можаев, вос-
ставший против шаблонного, необду-
манного вторжения в пойму с плугами.
Противники у Можаева были сильными,
но союзником у воителя была сама
трясогузки качаются на верхушках кон-
ского щавеля. Летает кругами потрево-
женный чибис. Прощально кукует куку-
шка. Соловья еще можно услышать. Но
чаще из синего леса доносится тонкая
флейта иволги.
И есть у луга свои певцы. «Пить по-
дать! Пить подать!» — изнывает от лет-
ней жары перепелка. А под ветлами в
бочаге хор лягушек славит лучшее для
лугов время: «Как-кова! Трава как-ко-
ва...» И отклик лягушкам тоже ласкает
ухо: «Хо-рош! Хо-рош!» Всю ночь дер-
гач-коростель хвалит травы, с непости-
жимым проворством перебегая в их тес-
ноте с места на место.
Даже и не поэта в этих лугах по-
Туму, в Касимов». Добавим: окское сено
знавали сенные рынки даже в Москве,
даже, говорят, в Петербурге.
В жизни Приокских мещерских сел се-
но играло большую роль, чем хлеба. «С
хлебами бабы справлялись. А мужики,
убывавшие на отход в города, непре-
менно, где бы ни находились, в сенокос
возвращались домой. Сложили сено в
стога — главное дело сделано».
Ширина луговой поймы у Кочемар-
ских луков достигает местами двадцати
километров. Представьте себе этот зе-
леный, пестрящий цветами пояс с
островками кустов и деревьев, с озер-
цами, с холодными ручейками — истин-
но золотое дно, дарованное человеку
природой! («Только черпай и не теряй
добра между пальцев», — говорит Да-
нила Кузьмич.)
Конечно, не только Оку обрамляет
зеленая самобраная скатерть. Любая
река и речонка имела пойменный луг. К
сожаленью, о многих лугах говорить
приходится как о богатстве утраченном.
Соблазны брать у поймы больше, .чем
давала она сама добровольно, привели
к распашке лугов. И во многих местах
сразу потеряны были и луга, и сами ре-
чки — полые воды смывали пойменный
слой плодородной земли, заиляли ре-
чные русла. Между тем документы на-
чала 30-х годов говорят: «Пойменные
луга давали 20 процентов всей кормо-
вой продукции страны». Есть чему по-
дивиться! Полоски земли у речек дава-
ли пятую часть всех кормов, давали
50 стабильно, не подверженные засухе,
Самая поэтичная из работ.
«Коси коса пока роса...» А в
полдень — артельный обед,
час отдыха возле реки.
жизнь. И правоту Можаева пришлось
признавать.
Кочемарских лук распашка коснулась
несильно по причине естественной
главным образом — долго стоят тут ве-
шние воды, с механизмами можно су-
нуться только в июле. Правда, озерную
воду тут кое-где ухитрились спустить в
Оку, автоматически понизив уровень
грунтовых вод и, естественно, ухудшив
луга. (Можаев и против этого воевал!) И
все-таки Кочемарские луки остались с
лугами. Травы растут ежегодно без
перебоев. Судьба урожая решается тут
в июле во время уборки, когда все зави-
сит лишь от погоды и человеческой рас-
торопности.
Лучшее время в здешних местах —
недели перед покосом. Вполне пони-
маешь откровение Паустовского, пред-
почитавшего всем заморским красотам,
всем чудесам света «росистую тропку в
окских лугах».
В конце июня все тут созрело. Все
цветы стоят напоказ пролетающим тя-
жело груженным шмелям и пчелам. Все
источает медовый запах. Желтые
сещает потребность каким-нибудь обра-
зом выразить набежавшие чувства. Мой
друг однажды стал в лугах на колени:
«Ты знаешь, хочется или молиться, или
по-собачьи лаять от радости».
Однако красота красотою, а приходит
час лечь траве под косой. Этот час у
Оки совпадает обычно с Ивановым
днем (7 июля). Но жаркий июнь иногда
приближает день косовицы. Важно, до-
ждавшись полной спелости трав, не
упустить потом времени. («Летний день
год кормит», «Убрать сено в пору — в
каждый стог пуд меда отвесить».)
Все знают: нет для скота более
желанной и полноценной еды, чем упа-
вшее под косой погожее разнотравье.
«Хотел бы я пить молоко от коровы, у
которой все это будет хрустеть зимой
на зубах», — сказал мне ботаник,
лучше других понимающий: силос из ку-
курузы или даже царь-трава — сеяный
клевер — не могут сообщить молоку тот
вкус и целебную силу, какие дает бу-
кет-сено. В духе времени можно тут
вставить словцо о ферментах, о вита-
минах, микроэлементах и фитонцидах.
Но можно о том же сказать очень про-
сто, как это сделал рязанский поэт Бо-
рис Сильвестров: «Бродят буренки по
белым ромашкам. Щиплют клубнику и
красную кашку. Медом пропахли кусты
и ракиты. Вот почему молоко духови-
то». Так объясняют ценность лугов де-
тишкам. Взрослым тоже, как видим, на-
до напоминать: ценность! Величайшая
ценность — заливные луга! «Беречь их
надо, как курицу, несущую золотые яи-
чки», — говорит старожил Окской пой-
мы Данила Кузьмич Архипов.
Начало июля — разгар работы в лу-
гах. Кочемарские луки полны людских
голосов. Из всех деревень, стоящих по
краю травяного разлива, все, кто спосо-
бен работать, сейчас находятся в пой-
ме. Есть тут, в лугах, люди и город-
ские. Живут в шалашах. Едят из ста-
ринных чугунных котлов. И работа с
утра до заката. Работа нелегкая. Но
нет труда поэтичней и благодарней, чем
этот на летнем лугу...
Стог сена — украшенье любого пей-
зажа. У любого человека этот малень-
кий складец сушеной травы рождает
теплое чувство. У художников это лю-
бимый объект для картины. Почему?
Потому что стога — это память о лете,
итоги труда на лугу, это запас на зиму
тепла, залог благополучия...
Всему, что родила земля на лугах и
полянах, к августу полагается быть в
стогах. В луговой столице, на Кочемар-
ских луках, таких стожков за лето
вырастает многие тысячи.
1980 г.
□
ДИКИЙ МЕД
Нас трое. На трех лошадях. Путь не
дальний, но и не близкий — километров
за восемнадцать от деревни Максютово
по реке Белой. Понятие «медвежий
угол» для этих мест характерно не
только в образном смысле — конный
след по росной траве пересекают мед-
вежьи следы. Лошади мнутся, поводят
ушами, но люди спокойны, хотя ружьи-
шко на всякий случай висит у Заки за
плечами.
У нас, троих, и у медведя, которого
мы не видим, но который нас может ви-
деть, цель одинакова: добыть дикий
мед из дупел, скрытых в первобытных
здешних лесах. Конкуренция давняя,
тысячелетняя. Название «медведь» да-
но человеком лесному зверю за по-
стоянный интерес к меду — «мед ве-
дает».
В большинстве мест медведи исчезли
вместе с дикими пчелами. В других
(крайне холодных местах) пчелы не
водятся и мед медведям неведом. Но
есть еще уголок, где сохранились дикие
пчелы, сохранились медведи и сохрани-
лись люди, ведущие промысел меда.
Вот они передо мной покачиваются в
седлах, последние из могикан-бортни-
ков. К седлу у Заки приторочен топор,
дымарь, снаряжение для лазания по де-
ревьям, два чиляка — долбленки из
липы для меда. Все аккуратно подогна-
но, всему свое место, и только изредка
при подъемах и спусках ритмично, в
такт ходу лошади стукает деревяшка о
деревяшку.
Едем вначале по сеновозной дороге,
по полянам, уставленным копнами, по-
том по узеньким тропам и, наконец, лес-
ной целиною. Передняя лошадь раздви-
гает густые травы в подлеске, и време-
нами кажется: мы проплываем по зеле-
ни — видны лишь головы лошадей и го-
ловы всадников.
Вот наконец перед нами первое борт-
ное дерево — большая сосна, стоящая у
ручья над джунглями дудника и ма-
лины. Заки обращает мое внимание на
клеймо — «тамгу». Заплывший, топо-
ром рубленный знак говорит о том, что
дерево принадлежит бортникам дерев-
ни Максютово, а специальное добав-
ление к знаку — свидетельство: вла-
деет бортью Закий Мустафьин.
На длинной привязи лошади пущены
в стороне попастись. А мы приступаем к
ревизии борти. Заки проверяет свой
инвентарь и, охватив сосну длинным
ремнем кирамом, подымается по ство-
лу. Носками ног Заки безошибочно и
быстро находит в сосне идущие кверху
зарубки, а продолжением рук служит
ему плетеный ремень. Взмах — и об-
нявший сосну кирам взлетает выше,
еще один взмах, еще... Об этом дольше
рассказывать — Заки уже у цели, на
высоте примерно двенадцати метров!
да без большого запаса, килограммов
десять-двенадцать. Меда хватит лишь
самим на зимовку. Такие запасы борт-
ник трогать не должен. Заки приводит в
порядок все входы и борть, приводит в
готовность «автоматику» против мед-
ведей и спускается вниз.
И вот все снаряжение в походном со-
стоянии. Три низкорослые лошаденки
снова несут нас по дикому горному раз-
нотравью. Заки все борти свои (их со-
рок) знает так же хорошо, как семерых
детей своих.
— Вот тут пчелки с нами, пожалуй,
поделятся, — говорит он гадательно
возле третьей по счету сосны с фа-
мильным клеймом.
это ей стоило жизни — хрупкое, уже за-
сохшее на ветру тельце.
— Заки, почему она темная, почти
черная?
— А потому, — отвечает едущий
первым Заки, — что это «бурзянка» —-
дикая лесная пчела. Она сохранилась
только в Башкирии, и только у нас, в
Бурзянских лесах.
Добыча меда и воска — древнейший
человеческий промысел. Можно пред-
ставить одетого в шкуры далекого
нашего предка, на равных началах с
медведем искавшего в лесах желан-
ные дупла. В отличие от медведя чело-
век понял, что увеличит шансы добы-
Петлю он замыкает узлом — ременный
круг выше пояса подвижно соединяет
его с сосной. Еще одна операция —
укрепить на сосне приступку для ног.
Цирковая работа! Справа, огибая ствол
дерева, надо кинуть веревку и поймать
ее слева. С третьего раза этот трюк За-
ки удается. Знак рукою напарнику — и
на транспортной, от пояса свисающей
веревке вверх поплыли дымарь, топор
и сетка для головы. Все это сделано в
три минуты, не больше. Теперь Заки на-
девает на голову сетку, быстро
вскрывает борть, с веселым приговором
«Предупреждаю...» пускает в дупло па-
хучее облачко дыма.
Пчелы, уже готовые зимовать, очень
свирепы. Но для существ, живущих по
законам инстинкта, дым означает лес-
ной пожар — надо без промедления
спасаться. Это знали еще пещерные
люди, поднимаясь к пчелиным дуплам с
пучками горящего мха. Теперь же в ру-
ках у Заки жестяной дымарь...
— План выполнили. А сверху плана
ничего нету! — кричит он с дерева.
52 Это значит, что пчелы заготовили ме-
Опять почти цирковые приемы влеза-
ния к борти. Дымарь в руке, неизменная
шутка «Предупреждаю!..» и голос: «Да-
вай чиляк!» Напарник Заки, Сагит Га-
лин, быстро цепляет к висящей веревке
липовую долбленку, и я вижу в бинокль
подробности изымания меда из борти.
Деревянным ножом Заки ловко срезает
висящие языки сотов и кладет их в
чиляк. Движения ловкие, точные.
Время от времени от хозяев дупла надо
обороняться дымом, надо мокрой
тряпицей, висящей у пояса, вытирать
руки...
— Двенадцать — им, двенадцать —
нам! — весело, как рыболов, пойма-
вший хорошую рыбу, балагурит Заки, и
тяжелый чиляк плывет на веревке к
земле.
За день мы успеваем проверить
шесть бортей и возвращаемся уже в су-
мерки. Четыре чиляка, полные меда, по
два за седлами у Заки и Сагита, мерно
качаются над дорогой.
В гриве своей спокойной кобылы я за-
мечаю пчелу. Раздраженная, видимо,
запахом пота, пчела ужалила лошадь, и
Снаряжение бортника —
ремни, веревки, дымарь,
топор, посуда для меда...
Все искусно приторочено к
седлу для дальнего
переезда.
тчика, если будет выдалбливать ду-
пла борти в деревьях, — охотник за ме-
дом сделал полшага к занятию пчело-
водством.
Бортничество в богатой лесами Руси
было делом повсеместно распростра-
ненным. Главной сладостью до появле-
ния сахара у человека был мед. Свет до
появления стеарина, керосина и элект-
ричества давали лучина и восковая
свеча. Мед и воск Древняя Русь по-
требляла сама в огромных количествах.
Мед и воск наравне с мехами служили
главным предметом экспорта из Руси.
«Бортные урожаи» особо были богаты в
лесах Приднепровья, Десны, погра-
ничных со степью лесах по Оке, по Во-
ронежу, Сосне, Битюгу, Усманке.
С приходом в леса дровосека бортник
вынужден был, спасая дупла, вырезать
куски вековых сосен и вешать дуплянки
в спокойных местах. Отсюда был один
шаг уже и до пасек — дуплянки свози-
лись поближе к жилью либо в особо
благоприятные уголки леса. Пчелы
были теперь под присмотром — мед-
ведю и лихоимцу уже не просто было
ограбить дупло. Но скученность пчел
порождала у них воровство и болезни,
сильно сузила площади медосбора. При
этом колода на пасеке оставалась по-
прежнему диким дуплом — вмешаться в
пчелиную жизнь было никак невозмо-
жно. Изымая мед из дуплянок, человек
разрушал соты, пчелиные семьи при
этом гибли.
Нынешний рамочный улей появился в
1814 году. Это было великое изобрете-
ние «великого пасечника» Петра Ива-
новича Прокоповича. (В селе Паль-
чики на Черниговщине Прокоповичу
поставлен памятник.) Рамочный улей по-
зволил проникнуть в тайны пчелиной
жизни, позволил оказывать пчелам по-
мощь (временами они в ней нуждаются).
Резко увеличивая продуктивность па-
сек, улей повсеместно и быстро стал
вытеснять дуплянки. Пчеловодство се-
годня — это царство ульев.
Улей, совершенствуясь непрерывно, в
принципе оставался таким же, каким
был предложен Прокоповичем. Но от
борти, «вписанной» в первобытную
жизнь леса, улей отличается так же,
как первобытная охота от современного
животноводства. И потому не чудо ли
нынче встретить в лесу охотника за ди-
ким медом?! Такого же охотника, каким
был он тысячи лет назад.
Почему древнейший человеческий
промысел сохранился в Башкирии и ниг-
де больше? Этому есть причины. Одна
из них — особые природные условия,
обилие липовых и кленовых лесов —
источника массовых медосборов. Вто-
рая — башкирские леса до недавних
времен оставались нетронутыми. Мест-
ное население земли не пахало, зани-
маясь лишь кочевым скотоводством,
охотой и сбором меда. Лес для башкира
был убежищем и кормильцем, а пчелы в
нем — едва ли не главными спутниками
жизни. Полагают даже, что слово «ба-
шкир» («башкурт», «баш» — голова,
«курт» — пчела) следует понимать как
«башковитый пчеловод». Таковым ба-
шкир и являлся всегда.
Во многих исторических документах и
в записях землепроходцев рядом со
словом «башкир» непременно находишь
слово «пчела». «А кормит их мед, зверь
и рыба, а пашню не имеют» («Книга
Большому чертежу», 1672 год). «Едва
ли сыщется такой народ, который бы
мог их превзойти в пчелиных промы-
слах... Редко можно было тут видеть
такую сосну, около которой бы не жуж-
жали толпы медоносных пчел. Были ба-
шкиры, у которых тысячи по две бор-
тей». То есть по две тысячи дупел, раз-
бросанных там и сям по лесам. Разбро-
санность обеспечивала максимальные
медосборы и, конечно, сохранность лес-
ного богатства — при набегах такую
«пасеку» не ограбишь. Что касается со-
родичей, то строгие племенные законы
повсюду остерегали покуситься на
борть, помеченную «тамгой» соседа.
(На Руси разорение борти каралось
штрафом в «четыре лошади или шесть
коров», а в Литве — смертной казнью.)
Бортное дерево для башкира было
мерилом всех ценностей. Оно кормило
несколько поколений людей, переходя
от отца к сыну, от деда к внуку. За борт-
ное дерево можно было выменять цен-
ной породы лошадь, бортное дерево
было лучшим подарком другу. «Счаст-
ливые борти» (дупла, где пчелы сели-
лись охотно), как корабли, имели наз-
вания. Стоят и поныне в лесах по-над Бе-
лой борти «Бакый», «Баскура», «Айгыр
каскан», выдолбленные еще в прошлом
веке.
Каждая борть в урожайный год дава-
ла до пуда ценнейшего меда. Мед был
«валютой» башкирского края. Зимой
охотник промышлял в лесу зверя, ле-
том — промышлял мед.
Массовая распашка земель и сведе-
ние лесов в Башкирии начались поздно
(сто с небольшим лет назад). И это
продлило сохранность давнего промы-
сла. Но бурная перестройка векового
уклада жизни коснулась и старинного
пчеловодства. Лишь с запозданием, но
почти всюду охотник за медом прев-
ращался в пасечника, собирая сначала
в единое место колоды и меняя их по-
степенно на ульи.
И все же остался в Башкирии остро-
вок древнейшего промысла. В глухих
поныне, почти бездорожных отрогах
Уральских гор леса сохранились нетро-
нутыми. Сохранилась и черная лесная
пчела, жизнеспособная, трудолюбивая,
выносливая. В 1958 году природная зо-
на обитания пчелы была объявлена за-
поведной. Бортничество стало и
поощряться, и изучаться. В заповедни-
ке работают лесники-бортники. Есть по
здешним глухим деревням еще и люби-
тели древнего промысла. Дома у них —
пасеки, но три раза в год — зимой, вес-
ной и под самую осень — седлают они
лошадей и только им известными тро-
пами направляются в лес.
Во дворе у Заки листаем пожелте-
вшую книгу прошлого века о башкирах
и бортничестве. Сравниваем инстру-
менты и снаряжение, какими мог поль-
зоваться прадед Заки, и нынешние.
Все — ремешки, деревяшки, железки —
одинаково по конструкции и названию.
От современной жизни для бортного де-
ла Заки приспособил лишь кеды, в них
по деревьям лазать удобней, чем в
шерстяных носках.
Строительство борти начинается с
поиска подходящего дерева. В старой
книге написано: «Увидев хорошую сос- 53
ну, башкир немедленно вырезает на
ней «тамгу» — эта сосна моя». Так же
поступит бортник сегодня.
Сосна должна быть достаточно тол-
стой (около метра диаметром). Очень
желательна близко вода, очень важно,
есть ли вблизи поляна с лесным разно-
травьем и каков рядом лес. Есть и еще
какие-то тонкости, известные разве
что пчелам, ибо заселяют они лишь
треть приготовленных бортей, упорно
предпочитая одни («счастливые») и
оставляя другие осам и паукам.
Долбится борть на высоте от шести
до двенадцати метров. Сначала борт-
ник вырезает в дереве неширокую
щель и потом уже специальными ин-
Ставит внутри из жердочек крестовину
— опору для сот и кленовыми шпилька-
ми укрепляет «приманку» — полоски
вощины или сухие соты. Оформив как
надо леток, он тщательно закрывает
заслонкой большую щель, для утепле-
ния накрывает заслонку «матрацем»,
похожим на банный веник, и заслоняет
сверху еще горбылем. «Борть должна
быть теплой, сухой, но иметь хорошую
вентиляцию». Все это пчелы оценят
сразу, как только борть обнаружат.
Принудить их к выбору бортник не мо-
жет. Его дело теперь — ожидание.
Роение пчел в Бурзянских лесах
начинается в жарком июне. Семья с мо-
лодой маткой остается в дупле. А ста-
долгие времена эта пара приспособи-
лась действовать сообща. Дятел насто-
йчиво долбит доску над щелью, но па-
сует, обнаружив под верхней крышкой
утепляющий «веник». За работу теперь
берется куница, перегрызая мелкие
ветки, а далее снова дело за дятлом.
Разумеется, бортник придумал нема-
ло хитростей уберечься от конкурентов.
Помимо беспощадной войны с мед-
ведем (теперь заповедник эту войну
ограничил), у борти ставится много
упреждающей грабежи «техники». Воз-
можно, не самое эффективное, но заня-
тное и древнейшее средство прогнать
медведя — тукмак — висящее на ве-
ревке у борти бревно. Оно мешает
струментами выбирает дупло высотою
около метра, довольно просторное, но
не грозящее дереву переломом. Вну-
тренность борти тщательно зачищается
круглым стружком и специальным хо-
роших размеров рашпилем с рукояткою,
как у лопаты. Леток для пчелы прору-
бается сбоку, а щель закрывают де-
ревянной заслонкой, подгоняют ее со
всей тщательностью — в дуплах пчелы
переносят суровую зиму.
После этого борть оставляют су-
шиться. И только через два года ее мо-
жно готовить к заселению пчелами. По-
дготовка эта, как мог я понять со слов
увлеченного делом Заки, похожа на по-
дготовку к очень серьезной рыбалке.
Тут нет несущественных мелочей. Борт-
ник в этот момент не работает —
священнодействует! Лошадь привяжет
он в стороне от сосны, чтобы не было
запаха пота. Одежда тоже не должна
иметь пугающих запахов. («Коровьего
масла в это время не ем».) Очистив
борть от всего, что могло появиться за
время сушки, Заки натирает ее изнутри
54 ольховыми или осиновыми листьями.
рая с роем взмывает над лесом и в по-
исках нужного ей жилья может лететь
до пятнадцати километров. Высокие
бортные сосны сверху очень заметны, и
пчелы-разведчики не упускают возмо-
жности обследовать все, что увидят.
В середине лета, объезжая участок,
бортник с волнением приближается к
«новостройкам». И сердце его счастли-
во бьется, если сверху он слышит при-
глушенный пчелиный гул. В июле глав-
ный взяток — с цветущей липы. Рабо-
тая по семнадцать часов в день, дикие
пчелы за сезон могут припасти в борти
до двенадцати килограммов меду.
О том, что в борти кипит работа, из-
вестно становится не только тому, кто
оставил клеймо на сосне. Свои клейма
когтистой лапой ставит на дереве и
медведь. Чутким ухом косматый люби-
тель меда нередко ранее человека бе-
рет на контроль пчелиную семью. Кон-
курентами бортника бывают и муравьи,
способные (окажись поблизости му-
равейник) понемногу, но неустанно
«чистить» борть. Среди любителей ме-
да числятся также куница и дятел. За
медведю орудовать, и он его раздра-
женно пихает, но, чем сильнее бревно
он толкнет, тем больнее, качнувшись,
оно его ударяет. Сами пчелы, не щадя
жизни, защищают свое богатство,
выступая союзником человека, кото-
рый потом забирает добычу, попугав
пчел дымком.
Вскрывая перед осенью борть,
сборщик меда видит в дупле висящие
языки сотов — мед и воск. Того и друго-
го пчела запасает с излишком, зная, что
капризы погоды могут сделать сле-
дующее лето неурожайным. Этот изли-
шек бортник и забирает.
Борть служит обычно долго, так дол-
го, как может стоять сосна, часто боль-
ше ста лет. Примерно раз в десять лет
борть очищается, сушится и, как после
постройки, стоит в ожидании новых по-
селенцев.
Поселяются пчелы также в естест-
венных дуплах. Наибольшая радость
обнаружить в угодьях такое дупло.
Бортник его не коснется и будет беречь
пуще глаза, ибо хорошо знает: ничем не
нарушенный ход дикой жизни лучше
всего сохраняет жизнеспособность
пчелы. Дикие дупла — это рассадники
бортевых пчел (В старинной книге
читаем: «Заселенная борть стоит рубль,
семья-дичок — шесть рублей».)
Качество меда в диком дупле и в бор-
ти вряд ли разнится. Но мед, привезен-
ный из леса и полученный около дома,
Заки различает: «Я сразу скажу: это —
с пасеки, а это — из борти. Мед из улья
мы спешим откачать, а в борти мед
вызревает, к тому же он смешан с пер-
гою. И в этом двойная его целебность —
нектар и пыльца...»
— Борть человека переживает, — за-
думчиво говорит Заки, вынимая само-
дельным пинцетом занозу из пальца. —
Мы с вами сегодня ели мед из борти,
которую сделал мой дед. Счастливая
борть! Отец говорил: «Эту борть береги
всеми силами». Даже в письмах с войны
спрашивал: «А как там борть у поляны
Буйлау?»
Отец Заки до конца войны не дожил
четырнадцати дней. Похоронен в брат-
ской могиле где-то в Германии. Сыну в
том давнем апреле было тринадцать —
самое время учиться бортному делу. В
последнем письме отец, как будто пре-
дчувствуя смерть, написал.: «Мои ин-
струменты — теперь твои. Пользуйся.
Бортное дело даст тебе силу и ра-
дость» .
Все так и вышло в жизни Закия Му-
стафьина. На армейском призывном
пункте положили в руку ему железку,
сказали: сожми. Сжал — удивились, ду-
мали, неисправен прибор. Еще попроси-
ли сжать. Расспрашивать стали: отку-
да, мол, сила? «А я говорю: бортник я,
понимаете, бортник — лазаю по де-
ревьям.. .»
...Радости этого человека можем мы
позавидовать, представив его на ло-
шадке, идущей с горы на гору, по лесу,
звенящему птицами, пестрому от цве-
тов, гудящему пчелами.
Профессия бортника нелегка, требу-
ет смелости, ловкости, острого глаза,
хороших знаний природы, силы и страс-
ти, сходной со страстью охотника. Заки
это все в себе сочетает, авторитет его в
здешних местах высокий, но к прочим
его достоинствам надо прибавить еще и
скромность. С любовью вспоминает от-
ца, называет других максютовских
бортников. Их сейчас шесть. О каждом
Заки говорит с удовольствием. Но
первым среди мастеров называет
живущего где-то поблизости бурзянско-
го бортника Искужу, возрастом близко-
го к столетию. «В девяносто два года
он лазил по соснам, как молодой!»
Наш разговор неизбежно касается та-
кже и тех, кто должен сменить стари-
ков. Тут Заки долго мнет в пальцах
шарик из воска и кивает на сына, с мо-
лчаливой улыбкой сидящего рядом.
— Ну, Марат, говори...
Я понимаю, как был бы счастлив
отец, если бы сын вдруг сказал, что до-
рого и ему старинное дело. Марат, од-
нако, по-прежнему улыбаясь, молчит,
деликатно не принимая вызов отца по-
спорить.
— В нашем деле нужен охотник,
страсть нужна, — с пониманием и при-
мирительно говорит Заки. — В нашем
деле невольник — не богомольник...
Надежды отца связаны с сыном Була-
том. Он старший, последний год в ар-
мии. Пишет, что борти видит во сне и
что даже на чемодане вырезал борте-
вой знак.
— У Булата дело пойдет. Тоскует... А
я понимаю, что значит тоска по лесу...
Из этого разговора я понял: «пробле-
ма кадров» для продолжения промысла
существует. Это заботит старого борт-
ника, это забота всего заповедника, за-
бота выходит и за пределы Бурзянских
лесов. И не с меркою только ценности
Подходы к бортному
дереву. И вот уже сборщик
устроился наверху. На
веревке уплывают к нему
инструменты. А вниз в
деревянном чиляке
опускается мед.
меда из борти следует подходить к де-
лу. Оно касается ценностей более
значительных.
О многом в древней жизни людей мы
судим по «черепкам», раскапывая в
земле и в книгах свидетельства о
былом. Островок же бортничества в Ба-
шкирии — не черепок былого, не полу-
стертая надпись на камне о древней-
шем из промыслов — живое дело,
дошедшее из глубин времени! Целый,
без трещин сосуд народного опыта и ве-
ковой мудрости! Бурзянский девствен-
ный лес — единственное в стране ме-
сто, где под гул высоко пролетающих
самолетов человек вершит старинное
дело так же, как вершил его предок
еще при жизни мамонтов. Всеми до-
ступными средствами промысел надо
поддержать. И не сделать при этом
ошибки.
От одного вовсе не глупого человека
я услыхал: «Надо им труд облегчить.
Придумать, скажем, подъемник. Что же
они лазят по соснам, как обезьяны».
Сказавший это имеет к данному делу
служебное отношение. И будем на-
деяться, эти заметки его образумят. Ос-
нащать бортевое дело подъемниками
или другим каким механизмом все рав-
но что лошади «для облегчения» вме-
сто ног попытаться приделать колеса.
Лазанье по деревьям настоящего борт-
ника не тяготит, как не тяготит альпи-
ниста лазанье по горам, а охотника —
по болотам Это спорт для него, и
удаль, и способ сберечь здоровье до
конца жизни, как правило, очень дол-
гой. Помочь промыслу надо мудро и
осторожно, всячески поощряя местых
людей его продолжать, приобщая к не-
му не пришлого человека, пусть и с пче-
ловодным образованием, а местного
парня, с детства знакомого с дикой пче-
лой. И если уж говорить о помощи борт-
нику, то непременно нужна ему обыкно-
55
Бортник Закий Мустафьин
— сильный, тренированный
человек.
венная лошадь, нужно доброе к нему
отношение и поддержка в его заботах.
Нужна такая же мудрость, какой обя-
заны нынешним процветанием
чеканщики селения Кубами и живо-
писцы селения Палех. Не меньшая.
Заинтересованность наша в
бурзянском бортничестве должна под-
крепляться еще и тем, что только в
здешних лесах сохранилась дикая лес-
ная пчела, не подпорченная повсемест-
ной гибридизацией с южными формами
пчел. На всем земном шаре только
«бурзянка» способна переносить суро-
вые зимы с морозами в пятьдесят гра-
дусов и все другие невзгоды жизни в
дикой природе. Для пчеловодства
«бурзянка» — величайшая драгоцен-
ность, надежный страховой материал в
селекции, веками проверенный гено-
фонд.
Таким образом, ценность, как видим,
двойная — и «сосуд» и его содержимое.
Не расплескать бы, не уронить, не ки-
нуть как устаревшую вещь на свалку —
потомкам пришлось бы бережно соби-
рать черепки.
Такие дела и заботы в «медвежьем
углу», в Бурзянских лесах... Живо сей-
час представляю себе этот лес.
Выделяются высокие сосны с «там-
гой»... Если Булат Мустафьин уже вер-
нулся в родную деревню, представляю
его нетерпение проехать с отцом по ле-
су Представляю долгие вечера в де-
ревянном уютном доме. Булат рас-
сказывает о службе, отец — о новостях
леса. На столе большой самовар, коржи
с сушеной черемухой и, конечно, посуда
с мутноватым («пыльца и нектар впере-
мешку») бортевым медом. В такое
время особо приятна беседа о лете, ко-
торое было, и о том, которое будет.
1981 г.
□
ТАЛДОМСКАЯ ОСЕНЬ
Талдом... Согласитесь, есть в этом
звучном названии городка притягатель-
ная таинственность. Далеко ли он, Тал-
дом? Два часа езды от Москвы, прямо
на север, с самого тихого из вокзалов —
Савеловского.
Но Талдом — это не только малень-
кий городок (что-то среднее между го-
родом и деревней), это и край, необыч-
ный для московской земли по при-
родному своему облику и по хозяйству
тоже...
После пологих увалов Клинско-Дми-
тровской гряды земля становится вдруг
равнинной, горизонт отодвигается, как
море. Леса и лески по равнине. Малые
рощицы и одиночно стоящие деревца,
подрумяненные сентябрем.
Но это не южная лесостепь. Низмен-
ное место. Повсюду блестит вода. Бо-
лота, болотца, малые бочаги, лужи. При
дождливой осени картофельные поля
похожи на рисовые чеки — вода между
грядок, а на самих грядках лоснятся
56 спинки обнаженных дождями клубней.
Техника — тракторы, комбайны, авто-
мобили — кучно стоит в бездействии.
Созрели овсы, кукурузу пора скосить на
корма, но невозможно на поле влезть
— все вязнет.
Поля тут изрезаны канавами и кана-
лами. По ним торопливо бежит тор-
фяная коричневая, как чай, вода. От
воды всеми силами избавляются. Все
равно ее много. Чуть с дороги — хлю-
пает под сапогами.
В лес без сапог пойти тут нельзя — то
и дело на пути таинственно-темные бо-
чаги и трясины. Тут почти нет характер-
ного для соседней «дмитровской Швей-
царии» краснолесья. Осинник, бе-
резняк, ельники, черный ольшаник, чах-
лые сосенки. И всюду темные свечи ро-
гоза — верный признак очередного бо-
лота. Деревни на возвышениях, еле за-
метных для глаза. Названия их харак-
терны: Квашонки, Мокряги, Остров...
И есть у этой близкой к Волге низмен-
ности своя низина — таинственная, не-
пролазная, опасная для новичка, как
амазонские джунгли. Глядишь с рав-
нины — низина подернута синей
дымкой и дальний край ее в синеве ис-
чезает. Эта пойма главной здешней ре-
ки Дубны — громадное болото шириною
в десять и длиною в тридцать киломе-
тров. Отважно тут ходят лишь лоси да
кабаны. И прилетают с полей сюда на
ночлег журавли. Сборщики клюквы ли-
бо держатся с краю, либо ходят редки-
ми, ненадежными тропами, рискуя заб-
лудиться и затеряться в топких, пере-
витых хмелем лозняках и ольшаниках.
Это целый мир, называемый местными
жителями поймо. Дубна протекает по
этим зарослям сонно, неторопливо, об-
разуя озера, разливы, протоки. Царство
комаров, надежное убежище для
гнездящейся и пролетной весной и
осенью дичи.
Справедливая страсть к осушению
здешней земли жила в человеке тут из-
давна. Рожь и овес крестьяне, случа-
лось, сеяли на грядах между канавами,
по которым сбегала вода. Но лишь
машины обеспечили сухость, при кото-
рой на немалых массивах вырастают
теперь хлеба, картофель и кукуруза, —
земля тут стала кормилицей человека.
Но существуют пределы, за которыми
осушение блага уже не приносит. Поку-
сились тут, хорошо не подумав, на при-
речную пойму, на вековые болота, по-
лагая, что можно их обратить в пашню.
Проектанты, как рассказывают, при-
езжали сюда на бронетранспортерах.
То было лет пятнадцать назад. И вот
результаты. Участок поймы напоминает
голову новобранца, по которой про-
шлись машинкой для стрижки. Повален
и сдвинут бульдозерами в громадные
кучи ольховый лес, спущены воды озер
и болот, по линейке спрямлена обмеле-
вшая сразу Дубна, исчезает клюквен-
ное богатство... Пестреют изрезанные
канавами поля моркови, сеяных трав,
овса. Но в год дождливый взять что-ли-
бо трудно — всюду блестит вода. Деся-
тикилометровую дорогу (середина по-
лей) через пойму к реке зовут тут БА-
Мом — дорого стоила и трудно доста-
лась. Первоначально положенные тут
бетонные плиты земля попросту погло-
тила. Пришлось рядом делать отсыпку
новой дороги. Все вместе — осушение,
сведение леса, дорога, нарезка полей,
дренаж, спрямление реки, стоившие
громадных средств, заставляют поду-
мать в данном конкретном случае о той
овчинке, которая выделки, может быть,
и не стоит. А если во что-нибудь оце-
Пойма реки Дубны — край
мокрых лугов, непролазных
болотных крепей. Тут
осенью перед отлетом на юг
собираются журавли.
нить еще и разрушенье уникальных при-
родных ценностей, то остановку насту-
пления на знаменитую пойму надо приз-
нать за благо. В одном из справочников
про немалое здешнее озеро уже сказа-
но: «Осушение экономически не оправ-
далось». Неудивительно, если что-ни-
будь в этом же роде прочтем и про зде-
шнюю пойму. И такое признанье ошибок
необходимо. Иначе будем делать их не-
прерывно.
Талдом стоит посредине «мокрых зе-
мель». С одной стороны районным по-
граничьем служит ему Дубна, с другой
— канал Москва—Волга. Кроме Талдо-
ма, есть в этом крае, названном При-
швиным «московским Полесьем», еще
два города: Вербилки и Запрудня. В од-
ном делают исстари знаменитый на всю
Россию фарфор, в другом ранее делали
аптечные пузырьки и ламповые стекла,
теперь делают кинескопы для телеви-
зоров. На Талдом, административную
столицу, эти два периферийных, но сов-
ременных по облику города смотрят со
снисходительностью: «деревня...»
Между тем недавно Талдому стукну-
ло триста. Большим миром событие это
замечено не было. Но талдомчане дату
достойно отметили. Районная газета с
похвальной последовательностью по-
шевелила не только историю самого го-
родка, но и окрестностей, с которыми
Талдом был связан особым образом.
Краеведы вспомнили родословную
едва ле не каждой из деревенек, по
расспросам и документам установили,
чем жили их предки — что брали с зем-
ли, чем промышляли, как одевались,
что ели, как веселились, какими быва-
ли в горе.
От здешних краеведов я узнал, что
уголок этот до начала текущего века не
знал бань — «Мылись в печке, хорошо
ее накаляли, выгребали угли, стлали
солому и лезли в печь с шайкой воды и
березовым веником». Самовар тут по-
явился впервые в 1875 году. Пользова-
лись им немногие. Чаепитие из самова-
ра да еще и «китайского чая» считалось
почти грехом. Самовар хранили в ме-
шке и доставали его только по праздни-
кам.
Тут дольше, чем где-либо еще, сохра-
нилась языческая вера в бога Ярилу.
Верили также в этом водяном краю в
домовых, русалок, леших, кикимор. «От
холеры деревни опахивали, запрягая в
соху шесть голых девок». Снопы, не
просыхавшие в поле, сушили в овинах,
разводя небезопасный для соломы
огонь. Общаясь с соседями, талдомчане
из-за обилия вод имели прозвище
«лягушатники». Всякой дичи, грибов и
ягод была тут прорва. Что касается
земли пахотной, то она прокормить на-
селение не могла. Развивались тут раз-
ные промыслы. И главные моменты
своей истории Талдом пережил в конце
прошлого и начале этого века. И это
стоит особого разговора.
В бумагах Талдом впервые упомянут
в 1677 году: «деревня о семи дворах».
Полтораста лет спустя — все та же де-
ревня, «тридцать дворов» — но де-
ревня, лежавшая на пути с Волги в Мо-
скву. Через Талдом из Калязина, Каши-
на, Углича и обратно шли потоки това-
ров. К ним в Талдоме присоединяли
свои изделия здешние древоделы, ба-
шмачники, вальщики, скорняки.
Отмена крепостного права и «мокрое
безземелье» дали промыслу новый то-
лчок, и под влиянием близко лежащих
Кимр, где издревле промышляли
шитьем сапог, талдомская округа
взялась башмачничать. Да так споро, с
такой энергией, что к концу прошлого
века, вздумай Талдом обзавестись гер-
бом, на нем башмак бы и оказался в об-
рамлении шила и сапожного молотка.
Шили башмаки в деревнях. А в Тал-
дом, раз в неделю на базар и раз в год
на громадную ярмарку, пешком и на по-
дводах доставлялся товар — главным
образом женские башмаки. Обувка
была не бог весть какая, но там, где
меняли лапти на башмаки, годилась и
эта. В Талдом съезжались купцы со
всей России, здешней обувкой снаб-
жались Поволжье, Урал, Сибирь,
Средняя Азия, Архангельск, Новгород,
Вологда. Пик производства — 10 мил-
лионов пар обуви. Цифра значительная,
если учесть: не фабрика, а кустари на
дому шили обувку простую и прихотли-
во-изысканную. Местный поэт в те годы
писал: «У нас в округе все подряд, зуба-
ми расправляя кожу, цветные туфли
мастерят для легких и лукавых но-
жек...» Было в округе всего лишь три-
четыре деревни, не втянутых в здешний
промысел. В остальных каждый (!)
двор, собирая с земли кое-какой уро-
жаишко ржи, овса и картошки, имея не-
много скотины, главные силы отдавал
промыслу. Женщины в доме кроили
обувку, мужчины шили. Судьба тут ро-
жденного человека определялась с де-
тства — каждый становился башмачни-
ком. «Отделяя сына, отец ничего не да-
вал ему, кроме сапожного инструмента.
Будешь жить — будешь шить, что надо
и наживешь».
Жил этот край, однако, до крайности
бедно, чахотка распоряжалась тут
человеческими судьбами. А редко уда-
чливый «обзаводился работниками,
справлял телегу на железном ходу,
строил дом с кирпичным низом для мас-
терской и деревянным, для житья, вер-
хом».
Талдом был нешуточной столицей ба-
шмачного края, селом, известным на
многих торговых путях государства.
Местные купцы держали башмачника в
кулаке, не давая ему разогнуться, пере-
дохнуть, сами же сказочно богатели.
Были в этом селе торговые воротилы с
миллионными прибылями. Их вкусом, а
главным образом коммерческими по-
требностями определялась застройка
села. Дома, возведенные в годы башма-
чного бума, не износились, служат Тал-
дому и поныне. Сохранилась площадь,
где бурлили всероссийские башмачные
ярмарки, целы лабазы, амбары,
склады. В музее можно увидеть обувку
тех лет и конуру кустаря, где сидел он у
керосиновой лампы, поглядывая на ок-
но соседа: «у него еще свет, мне тоже
ложиться рано». Такова история «сто-
лицы кустарей».
Былыми традициями рождена и рабо-
тает сейчас в Талдоме обувная фабри-
ка, производящая женскую и детскую
обувь. Что касается сугубо ручной ра-
боты, то действует тут маленькая ар-
тель из двенадцати человек. Приходят
в нее с заказами изготовить кроссовки,
улучшить фабричные, только что ку-
пленные сапожки. Фабричному произ-
водству не просто следовать за каприза-
ми моды. Артель «ручников» выручает
местную модницу — меняет, к примеру,
у новой обувки каблук. В прейскуранте
цен так и значится эта работа: «улу-
чшение». Могут тут сшить сапоги и сра-
зу по моде, обмерив «лукавую ножку».
«Обувка больше любит прикоснование
руки, чем машины», — сказал один из
двенадцати мастеров и не удивился,
когда я сказал, что у знаменитой
фирмы «Адидас» 82 процента ручной
работы — «качество того требует».
Часа два посидел я с сапожниками,
наблюдал, как на колодках обретает
форму совсем недурная обувка. Посту-
кивая молотками, словоохотливые мас-
тера рассказали мне много всего лю-
бопытного о тайнах башмачного произ-
водства. Перечислили множество
разных фасонов, которые «претерпела
обувка по прихоти баб», нарисовали ту-
фли с носком неимоверной длины и
тонким, как шило — «носили такие!».
В грозное время шили тут сапоги для
солдат. Сюда же, в Талдом, вагонами
на починку приходила с фронта окро-
вавленная обувка.
А в годы нэпа шалили здешние ба-
шмари: вместо кожи могли поставить
картонку — «носи без заботы от
пятницы до субботы». Угождая заказчи-
ку или по озорству шили обувку с оглу-
шительным скрипом, скаредному или
капризному клали под стельку щетину
«для беспокойства ноги». В целом обув-
ка считалась сносной, хотя шили ее, ра-
зумеется, с разным старанием. Были
«лепилы» — «абы побольше, двадцать
пар выгоняли в неделю». Были «худо-
жники» — мастера добросовестные. И
были «волчки» — самые бедные ба-
шмари оттого, что шили всего лишь па-
ру-другую обувки в неделю — мастера в
себе уважали. «Их обувка была — в Па-
риж отправляй!»
— А есть среди вас такой, что и сей-
час бы самой капризной моднице уго-
дил?
Мои говорливые собеседники в один
голос сказали: один есть! Назвали:
«Баранов Виктор Иваныч. Обует самого
бога!»
Современного Левши-сапожника на
месте не оказалось, куда-то поехал. Но
узнал я в артели адрес старого здешне-
го мастера — «шил еще при царе».
Застал его за сапожным столом, хотя
старику без трех девяносто. Пожало-
вался: «Глаза... Целый башмак шить
уже не возьмусь. А починить — отчего
же!» И стал Иван Сергеевич Гусев рас-
сказывать о своей жизни, о том, как от-
дан был мальчиком на ученье в Москву,
о том, какое это было житье у сапожни-
ка. «От мастеров попадало и колодкой,
и шпандырем, била по пустякам жена
хозяина. А сам мастер за то, что
Осень у Талдома
удивительно живописна.
Цвета желтые, бурые,
красные видишь тут во
множестве разных оттенков.
морщинку при шитье допустил, как в
ухо двинул, так из другого кровь пова-
лила». Все было у талдомского Ваньки
Гусева в точности, как у чеховского
Ваньки Жукова. Отцу написал: «Батю-
шка, забери, христа ради, нету никакой
мочи. Не хочу быть сапожником. Ба-
шмачником буду».
И был башмарем Иван Сергеевич, по-
дсчитали, семьдесят пять лет. Семь-
десят пять! «В артельное время, в 20-х
годах, меня переманивали — шил хо-
рошо и еще играл на гармони. На двад-
цать копеек за пару мне больше плати-
ли. И башмаки мои всегда в окно
выставляли — вот так-де работаем».
— Не утомила сидячая жизнь?
названием «Башмачная страна». Ку-
старной столице на радостях револю-
ций решили дать новое почетное и соз-
вучное эпохе имя. Однако почему-то не
прижилось. Талдом остался Талдомом.
Название это древнее, уходящее к
языку угро-финских племен мери и ве-
си. Тал — значит дом. Славянское тол-
кование слова, соединившись с фин-
ской первоосновой, дало название ме-
сту звучное и влекущее.
У каждого края обязательно есть
знатные люди. Талдом ими не обделен.
Имена узнаешь их, зайдя в музей, раз-
местившийся в старом купеческом до-
ме. Три — особо заметные, все принад-
ский и этот, талдомский — были дру-
жны. Встречались тут, в деревне Дуб-
ровки. Сергей талдомский был поста-
рше Есенина, и можно думать, влиял на
него. Родство душ несомненное. Вот ха-
рактерные строчки:
Идет, как прежде, все по чину,
Как заведено много лет...
Лишь вместо лампы и лучины
Пылает небывалый свет.
У окон столб, с него на провод.
Струится Яблочкин огонь...
...И кажется: к столбу за повод
Изба привязана, как конь...
— Нет! — Старик весело разог-
нулся.
— Дело есть дело! Глаза вот... Когда
уж сильно начинают слезиться, беру
гармошку. Вот она у меня.
Из деревянного сундучка с ременной
ручкой извлечена была старая, много
всего повидавшая гармонь, сработан-
ная в молодости ее хозяина, кустарем
тоже, где-нибудь в Шуе или, может
быть, в Туле.
— Башмарь от сидячего дела любил
поплясать и песни любил. Тут ведь
нашего брата было не счесть — в ка-
ждом доме башмарь.
Еще рассказал Иван Сергеевич, что
выходила в столице башмачной округи
60 газета «Кустарный край» и журнал с
лежат литераторам: Салтыков-Щедрин,
Пришвин, Сергей Клычков. Два первых
имени в пояснении не нуждаются. Тре-
тье я слышал впервые. Поэт? Навер-
ное, местная знаменитость — где не пи-
шут стихов! Оказалось, поэт масштаба
не талдомского — российского! Три-
четыре тут же на стенде прочтенных
стиха заставили встрепенуться, так
пронзительно точны слова, так обнаже-
но чувство, так велика любовь к зде-
шней неяркой природе и к людям, тон-
кое понимание их труда на земле. Поэт
настоящий, большой. Глаза немного
усталые глядят с фотографии. Родился
в семье сапожника в 1889 году. Был
известен, признан, любим. Есенинские
мотивы в стихах. Два Сергея — рязан-
Роковым для жизни Клычкова ока-
зался тяжелопамятный предвоенный
год. Ложное обвинение ныне с человека
полностью снято. В литературной энци-
клопедии Сергей Клычков назван «рус-
ским, советским» писателем. Однако
стихи его известны сегодня лишь в Тал-
доме старанием музея и местной га-
зеты. Справедливо ли? Вероятно, не
все, написанное Клычковым, будет и
ныне принято-понято. Но чей-то рачи-
тельный глаз и чуткое сердце должны
выбрать все ценное в его наследии. А
ценного много — стихи о любви, о тон-
костях человеческих отношений, о ра-
достях жизни, о связи души человека с
природой, наконец, стихи о самой при-
роде родного края, который Сергей
Клычков любил нежно и преданно. Не-
справедливость надо исправить. Есени-
на мы тоже ведь заново открывали по-
сле войны. А на чьей полке нет сегодня
его стихов? Пишу это и вижу глаза
Клычкова, глядящие с фотографии. Мы
все должны чувствовать их упрек. В бу-
кете русской поэзии должно найтись
место для цветка самородного, вырас-
тавшего в самой гуще народной, в «за-
бытом углу России».
Еще с одного портрета в музее смо-
трит охотник Пришвин. Он родился в
российском подстепье. Но, уже будучи
бородатым, приехал в талдомские края
«в поисках себя». Было это в 1923 году.
Пленила Пришвина самобытность этих
мест, глушь, нетронутая природа, не-
проходимые леса и болота, кишевшие
дичью. Он тут охотился за всем: за бо-
ровыми и болотными птицами, за мет-
ким словом, за интересной мыслью, за
умным собеседником. Жил он вначале в
Дубровках, в доме Сергея Клычкова,
потом переехал в деревню Костино, в
самую гущу башмачного промысла. Он
до тонкостей изучил этот промысел, и
кто хотел бы прочесть подробней об
этом талдомском феномене, должен в
собрании пришвинских сочинений
отыскать любопытные очерки «Башма-
ки».
Однако себя, свой путь в писательс-
тве, Пришвин нашел не под крышей
жилья, не на шумных талдомских
ярмарках, а под небом, в единении с
природой, в размышлениях о ее тайнах
и красоте. Лучшего места для этого
вблизи от Москвы не было. Пришвин
прожил тут три года. В высоких своих
сапогах исходил он все леса и болота,
перезнакомился, пополняя записную
книжку и память, со множеством лю-
дей, написал тут первые охотничьи рас-
сказы, положил в основу «Календаря
природы» — лучшей из своих книг. Му-
дрено ли, что талдомчане считают При-
швина «своим писателем».
Писатель любил это «московское По-
лесье», видел в нем много поэзии,
рвался в эти места. Но восторги Михаи-
ла Пришвина отличаются от сдержан-
ной, сыновней любви к своему краю
другого Михаила — Михаила Евграфо-
вича Салтыкова-Щедрина. У него лю-
бовь к этим местам («Замечательно,
что я родился и вырос в деревне...»)
придавлена гнетущими воспоминаниями
крепостных нравов. Представления о
болотах природных у него связаны с
беспросветной трясиной человеческой
жизни — «Все ужасы... вековой кабалы
я видел в их наготе». И если здешняя
глушь Пришвина восхищала, то для
«прокурора российской действительно-
сти» она была горем. Два времени, два
восприятия жизни. Любопытно, что то
же самое наблюдаем в отношении и к
другому сугубо болотистому месту сере-
динной России — Мещере. Куприна
ужаснула ее глухомань, а Паустовский
эту затерянность воспринимал как сча-
стье. Сделав поправку на два раз-
личных характера и различные взгляды
на жизнь, заметим: по мере загустения
городской жизни мы все больше будем
любить глухомани. Правда, тут же надо
сказать: Михаил Салтыков на возке по
непролазным дорогам добирался из
Москвы в Спас-Угол никак не меньше
двух дней. Михаил же Пришвин и мы
вслед за ним доезжаем за два часа.
...Дороги в этом некогда совершенно
бездорожном краю сейчас на удивле-
ние хороши — добротный асфальт. В
Спас-Угол (самый дальний угол района)
из Талдома на «козле» мы доехали в
полчаса. Не знаю уж почему, после чте-
ния Щедрина — по контрасту или пото-
му, что деревню держат в особом по-
рядке из-за строгого взгляда, которым
встречает тут каждого скульптурный
портрет сатирика, помещенный у сель-
совета, но прежняя вотчина Салты-
ковых показалась мне самой опря-
тной, самой ухоженной талдомской де-
ревенькой. Дома, палисадники, огороды
— все в нужном порядке. Почти за ка-
ждым домом поджарые, ладно сложен-
ные стожки — знак того, что есть во
дворе корова.
«Стожки кладут тут с отменным ста-
ранием — кособокого не увидишь». Зде-
шние мужики башмачным промыслом не
соблазнялись, жили тем, что давала
земля. Эта прямая зависимость от того,
что собрано в поле, на лугу, в огороде,
и приучила быть аккуратными.
Большого, знакомого по картинкам
дома помещиков нет — сгорел в 1919-м.
Но сохранились парк, пруд и церковь с
фамильным кладбищем Салтыковых.
Тут покоятся предки великого правдо-
любца России. Надписи на надгробных
камнях деда и бабки проросли изумруд-
но-зелеными мхами. На могиле отца —
Евграфа Васильевича Салтыкова —
надпись: «Жития его в сем мире было
74 года, 4 месяца, 25 дней, 8 с полови-
ной часов». Еще одна строчка об-
ращена к проходящему тут: «Присядь...
Сорви былиночку и вспомни о судь-
бе. ..»
Судьба... Родители знаменитого сына
России были матерыми, беспощадными
крепостниками. Сын же вырос неис-
товым, страстным борцом с крепостни-
чеством. Стоя у этих камней, кто бы
проникся судьбою господ Салтыковых,
если б не сын?
Родительский дом вспоминал писа-
тель без радости. И родичей тоже. Го-
спода Головлевы — это господа Салты-
ковы. Что касается здешней природы,
то она нашла в сердце сурового челове-
ка надежное место и согревала его. «Я
люблю эту бедную природу, может
быть, потому что, какова она ни есть,
она все-таки принадлежит мне; она
сроднилась со мной, точно так же, как и
я сжился с ней».
Сентябрьский день в Спае-Угле был
солнечным и пронзительно синим. В
желтом оцепенении стояли липы и
клены. Синее небо отражалось в пруду.
Высыпавший из автобуса «десант на
картошку» остановился возле скуль-
птуры у сельсовета, с любопытством
разглядывал суровое бородатое лицо
сатирика. Курились на огородах дымки.
За парком среди множества аккуратных
стожков гремела цепью черная лошадь.
И с трубными криками, по три-четыре
пролетали обычные в этих местах
журавли.
□
ТИХОСТРУЙНАЯ СОРОТЬ
D энциклопедиях Сороть не значит-
ся: невелика речка. Зато в пушкинских
книжках или в книжках о Пушкине вы
ее сразу найдете: «тихоструйная Со-
роть», «прихотливая», «голубая».
В жизни Пушкина было две реки, о
которых можно сказать: река-судьба.
Нева, в дельте которой расположился
великий город, и эта деревенская синяя
речка, текущая на Псковщине.
В Михайловском мы обсуждали план
«проплыть по реке от истока». Храни-
тель пушкинских мест Семен Степано-
вич Гейченко сам решил участвовать в
этой маленькой экспедиции. Но сиде-
вшая тут же за чаем жена не поте-
рявшего любознательность восьми-
десятилетнего человека сказала: «Се-
мен...» — и перечислила доводы, ис-
ключавшие самого адмирала из спис-
ков команды.
— Ну вот, — засмеялся Семен, — как
говорится, артиллерия не стреляла по
двадцати причинам, во-первых, не было
снарядов...
Не переставая шутить, Семен Степа-
нович стал «вычислять» спутника для
меня.
— Лучше всего Генка Петров — слу-
жит в ОСВОДе, умел, здоров. И ничего,
кроме воды из Сороти, в рот не берет.
Благословляю!
И вот мы с Генкой — в Новоржевском
районе Псковщины, у истоков реки.
Сверяем с картой места. На карте все
зелено, покрыто синей штриховкой и го-
лубыми кружками — озерный болоти-
стый край у отрогов Валдая. Всюду —
ивняк, ольховый кустарник, низкоро-
слые стайки берез, и всюду — блестки
воды.
Одичавшая белая лошадь с лю-
бопытством взирает на двух пришель-
цев и нагибается, пьет из бегущего в
травах ручья. Небоязливо летают и
шумно падают в воду утки. Кричат
чибисы. Поет в черемухе соловей. Нето-
ропливо и высоко, дожидаясь, когда 61
ются тут рыбалкой — то и дело видишь
над водою жерлицу.
Сидел ли с удочкой у воды Пушкин?
В изученной до мельчайших подробно-
стей михайловской жизни поэта указа-
ний на это, кажется, нет.
— Горяч характером был, — говорит
Генка. — Удочка любит спокойствие.
Но сети Пушкин помогал рыбакам выни-
мать, это известно.
Во время оно ловля сетью браконье-
рством не почиталась. Имение в Миха-
йловском славилось «изрядными» уро-
жаями, богатым был лес, луга кормили
много скотины, но особо отмечено тут
обилие рыбы. Муж сестры Пушкина
Н.Павлищев так и писал: «...а рыбы без
числа».
С тех давних пор речка, конечно,
переменилась — уже стала и мельче.
Однако обычной жалобы «рыба исчез-
ла» мы не услышали.
В среднем течении ширина Сороти
двадцать пять—тридцать метров. В жар-
кое время река мелеет — даже лодка с
мотором пройдет не везде. Но в старые
времена Сороть являлась частью
водных путей по Руси. В 30-х годах хо-
дили по Сороти пассажирские парохо-
дишки. В войну пароходишки потопили.
А недавно отыскали с них якоря. Один
хранится в Михайловском, другой — в
какой-то из деревенек.
Деревеньки к Сороти льнут с обеих
сторон. Названья их сохранились со
времен Пушкина: Дедовцы, Зимарй, Пе-
тровское, Слепни, Жабкино, Марково,
Соболицы, Житево, Кузино, Селивано-
исчезнет туман над водою, летает
скопа.
— Или что потеряли, добрые люди?
— спрашивает невесть откуда возни-
кший пастух в треухе и полушубке.
— Да вот ищем, откуда Сороть бе-
рется ?
— Сороть... Да чего же искать? Вот
она, Сороть! — Пастух поболтал в воде
резиновым сапогом. — А вытекает из
озера. Оно рядом, но туда не пробь-
ешься: на лодке — маловато водицы, а
пеше — мокро.
Все было в соответствии с картой.
Озеро Михалкинское. Деревня Кузино.
Двумя протоками вытекает из озера ре-
чка и почти тут же впадает в другую
под названием Уда. В Уде воды боль-
ше, но почему-то победило название
Сороть.
До слияния с Великой отсюда шесть-
десят километров. Интересно, бывал ли
Пушкин в этих местах? Очень может
быть, что бывал. Тогда он видел эти
низкие берега, из которых вода вот-вот
растечется по сторонам. И она действи-
тельно растекается. Русло местами мо-
жно угадывать лишь по верхушкам за-
топленных ивняков. Всюду вода желтая
от купальниц, и лишь островками —
ольхи, ветлы; копенка старого сена с
сидящим на ней лунем, гривка елового
леса.
Разливы воды уходят за горизонт, ре-
чка, кажется, потерялась в этих разли-
62 вах. И все же течение есть. Плывет по
Сороть течет по лугам, по
лесам, мимо маленьких
деревень, льется мимо
памятных пушкинских мест
и впадает в реку Великую.
течению белый гусиный пух, удаляется
брошенный с лодки спичечный коробок.
И вот уже Сороть снова в объятьях
сухих берегов. Они стали выше. Уже не
только ивы, ольха и черемуха опушают
синюю воду. Уже дубы и сосны маячат
по берегам. Стада коров и телят, не
привыкшие к шуму, провожают нас
взглядом черных гипнотизеров, а пасту-
хи без отрыва от производства занима-
во, а дальше от берега еще и Лопатино,
Авдаши, Клопы, Козляки... Милые ти-
хие деревеньки с песчаными тропами к
речке, с гнездами аистов, с баньками у
воды, с мостками для полосканья
белья, с обязательной грудой замшелых
камней у околицы. («Камни на нашей
земле растут. Свезешь их с пашни, а
через год, глядишь, новые появились»,
— сказал старик в Соболицах.)
Не болит ли душа у тех, кто покинул
эти селенья? Не тянет ли воротиться?
Не снится ли в городе кроткая, тихая
речка, эти холмы с перелесками, этот
прозрачный пахучий воздух, эта
щемящая благодатная тишина? «Реки
не текут вспять, а люди могут вер-
нуться. Кое-кто возвращается. И не
жалеют. Условия подходящие открыва-
ются для обратной дороги», — так ска-
зал в Зимарях Никита Ювенальевич
Ювенальев. (Есть в пушкинском крае
такие фамилии-имена!) Работал Никита
Ювенальевич трактористом и кузнецом.
Сейчас на пенсии. Обрастает хозяй-
ством, коим недавно пренебрегал. За-
вел корову, овец, теленка. Мы застали
старика на лугу. Был он в соломенной
шляпе, в чистой белой рубахе и держал
в руке ведерко-подойник. Оказалось,
пришел в полдень доить корову, но не
умеет (иль не решился) пока доить,
ожидал помощи от соседки. Та, сидя на
маленькой табуретке возле черной
своей буренки, помахала рукой: «Я сей-
час, Ювеналич!»
А в Пискунове, состоящем сегодня из
двух обветшалых домов, мы говорили
со стариком, который с войны, с 44-го
года, после ранения в позвоночник,
прикован к постели. Когда мы причали-
ли в деревеньке, дочь старика — сама
уже бабушка с двумя городскими внуча-
тами — полоскала в речке белье. По-
сле знакомства она попросила: «Зайди-
те к старому. Он уже месяц людей не
видел».
Мы присели возле кровати неподви-
жного старика. Поговорили о нестойкой
погоде, о войне, о страданиях от войны,
о чем-то еще уместном при такой
встрече. Украдкой старик достал из по-
дголовья жестянку от чая.
— Откройте, там медаль у меня. И
книжка к медали. Все честь по чести:
Белов Николай Николаевич — «За от-
вагу» ...
Когда мы были уже на крыльце, дочь
старика позвала:
— Зайдите еще, батя хочет спро-
сить...
— Забыл я сказать, — попытался
подняться с подушек старик. — Когда
тут Пушкину дом рубили, я тогда мог си-
деть. На табуретке сидел, выводили
меня на крыльцо — и сидел. Все помню:
как сруб на берег свозили, как в поло-
водье по Сороти все пошло. Людей
было пропасть. И деревенька наша
была еще справной... Как дом-то?
Стоит?.. Вот, говорите, с больших про-
странств съезжаются люди. А я тут
рядом — и не увидел... — Старик за-
плакал и, как ребенок, стал кулаками
вытирать слезы...
В Пискунове мы углубились в лес.
Разыскали делянку, где сразу после вой-
ны, зимою 46-го года, рубили лес для
сожженной и разоренной фашистами
усадьбы в Михайловском. По чертежам
реставраторов при горячих хлопотах
Семена Степановича Гейченко в этом
лесу срубили дом, каким был он при Пу-
шкине. На санях бревна и разобранный
сруб подтянули на берег. А весной в по-
ловодье все пущено было вниз по те-
чению. Сороть стала купелью возро-
жденного дома в Михайловском.
Делянка, где на святое дело были
взяты самые лучшие сосны, дремала
сейчас под пологом молодого, уже воз-
мужавшего леса. Пеньки от спиленных
тут деревьев изъедены муравьями, из-
долблены дятлами. А стволам, пахучим
сосновым стволам суждена долгая и по-
четная жизнь в постройках, стоящих
над Соротью. Сосновый пушкинский
дом обжит непрерывным потоком
идущих в него людей, омыт дождями,
прокален солнцем, обвит плющом, по-
царапан коготками ласточек и сквор-
цов. Крышу дома ночами белят своими
отметками совы. На окнах цветы.
Михайловский дом лучше всего ви-
деть издали, с Сороти. Явственно про-
сматривается похожий на старое горо-
дище холм. Серебристое очертание до-
ма врезано в темную зелень парка,
видны ступеньки к воде, змейки доро-
жек... Место для жизни предками Пу-
шкина выбрано безошибочно! На всем
протяжении Сороти это самая живопис-
ная ее часть. И река словно бы не торо-
пится покидать это место — отдает
свои воды двум прилегающим к ней
озерам, прощально изгибается «луко-
морьем», ветвится протоками.
Ничто — ни современного вида пос-
тройка, ни столб с проводами, ни транс-
порт — не нарушает пушкинского пей-
зажа. И нам кощунственным показа-
лось плыть в этом месте с мотором.
Пересели вблизи Михайловского в ве-
сельную лодку и плыли, не торопясь,
переговариваясь вполголоса, отмечали: 63
тут Пушкин мог к реке подходить... Тут
бултыхался в воду, нахлеставшись ве-
ником в баньке Тригорского... Тут си-
дел на скамье у обрыва...
Проплыли слева зеленые насыпные
бока Савкиной горки и городища Воро-
ним — места давно известные тут, над
Соротью, героической стражей, ратны-
ми схватками с иноземцами. Кажется,
сама вечность задремала на этих бу-
грах. Несомненно, такое же ощущенье
испытывал тут и Пушкин. Он любил
бывать на высотках у Сороти. Возмо-
жно, что проплывал и на лодке вниз до
Великой. Наверняка проплывал! И если
было это в начале лета, то так же густо
цвела сирень, оглушительно щелкали
соловьи, пролетал, отражаясь в Соро-
ти, аист, сновали в затишье стрекозы и
будоражила душу иволга — любимая
его птица.
Ну вот и кончается Сороть. Генка и я
вслед за ним ополоснули лица водой. И
вот уже лодку несет течение реки Ве-
ликой. Генка был огорчен, что не смог
показать мне разницу в цвете воды. По
его уверению, в солнечный день хорошо
видно: в одном русле какое-то время
текут две реки — слева коричневатые
воды Великой, справа — синяя Сороть.
«Прибежали в избу дети, второпях зо-
вут отца...» — как всегда весело,
встретил водных странников Гейченко.
— Ну, извольте держать отчет!
Рассказывал больше, однако, Семен
Степанович сам. Рассказывал о реке, о
прудах и озерах, об особой роли воды в
облике заповеданных пушкинских мест
и в поэзии Пушкина, об опыте реставра-
ции всего, что было разрушено време-
нем, нераденьем, врагом. Оказалось,
воды труднее всего поддаются почин-
ке. «Можно вырастить лес, сад, по стро-
го научному методу можно восстано-
вить постройки и вдохнуть в них жизнь.
(На примере возрожденного дома Пу-
шкина это доказано.) Но если «слома-
лась» вода, «чинить» ее трудно!»
Все воды стареют: зарастают и ис-
чезают пруды, озера в течение многих
лет стареют и умирают. Исчезли даже
моря, оставив ракушечный мел.
Вода текущая долговечней. Реки бо-
лее стойки к «поломкам», но тоже, как
знаем теперь на многих примерах, тоже
уязвимы и смертны. Застрахована ли
пушкинская река от этой участи? К со-
жалению, нет. И это сильно беспокоит
Семена Степановича и должно беспо-
коить нас всех. Беда грозит Сороти в са-
мой ее колыбели. Основную массу воды
река получает в болотах Новоржевско-
го района. В последнее время эти боло-
та оказались в поле зрения мелиорато-
ров. Конкретных «осушительных пла-
нов» пока что вроде бы нет. Но от раз-
говоров, известно, недолог путь и к де-
лам. И потому важно сегодня уже осте-
речься и помнить: первое — упуская из
оборота старинные пашни, допуская за-
растание их мелколесьем, вряд ли ра-
зумно взамен их «искать землю в боло-
тах»; второе — горький опыт показы-
вает: многие из осушенных мест превра-
тились в бесплодные пустоши; и третье
— в этом конкретном случае нельзя
забывать о судьбе Сороти. Дорогая нам,
как и множество других малых рек, Со-
роть является еще и частью общей
нашей святыни. Без нее нетленный мир
пушкинских мест сразу поблек бы. До-
пустимо ли это? Ответ для всех очеви-
ден.
...Белой июньской ночью мы вышли
из дома на край михайловского холма.
Луга, косогоры, окраины леса были оку-
таны перламутровым сумраком. И в нем
серебристой светлой дугой виднелась
Сороть. Постояли, слушая, как щелкает
соловей, как, скрипя перьями, низко
пролетела запоздалая цапля. Семен
Степанович сдернул видавшую виды
кепчонку с седой головы и прочел из-
вестный пушкинский стих, где слышался
взволнованный, благодарный поклон
тихоструйной воде, поклон всему, что
ютится у ее берегов.
1982 г.
«КЛОЧОК ЗЕМЛИ, ПРИПАВШИИ КТРЕМ БЕРЕЗАМ...»
О чем думаешь, то и приснится. Прис-
нилась недавно мне Третьяковская га-
лерея. Подхожу к шишкинской знамени-
той картине и вижу: спилены сосны. Нет
сосен — большие пеньки по ржи.
Пялю утром глаза в потолок, размы-
шляю о причудах сновидений и вспоми-
наю вдруг село Парижская Коммуна
(бабы называли — «Париж»), вспоми-
наю эвакуацию в это село, холодную зи-
му 1942/43 года. Четыре месяца, пока
горели Сталинград и Воронеж, мы жили
в «Париже». Родное село было в семи
километрах, но в нем пролегала запас-
ная линия обороны, и всех жителей до
единого передвинули в недальний тыл.
Это было житье в нужде, тесноте, тре-
воге и в горе. Но не в обиде. «Парижа-
не» безропотно приютили в своих доми-
шках переселенцев.
И мы четыре месяца жили в селе, по-
ка немец не попятился из Воронежа.
Доброе чувство сохранилось у меня к
селу. Вспоминались обретенные там
друзья, хозяйка, у которой мы жили, ре-
чка, протекавшая за огородом, лесок,
из которого воровски мы тягали дрови-
шки. И с особенной радостью вспоми-
нал я четыре огромных сосны, росших у
«парижского» сельсовета. Весь облик
села был связан с этими соснами. Их
было видно издалека. Сначала из-за
бугра над дорогой возникали темные их
вершины, потом появлялись литые мед-
ного цвета стволы. И вот уже видно: де-
рева царствуют над цепочкой домов.
Сады, дворы, амбары, палисадники, по-
греба — все было маленьким, буд-
ничным рядом с этими великанами. Мне
казалось тогда: сначала тут выросли
сосны, а потом уже возле них посели-
лись и люди.
Весной я решил проведать «Париж».
Цвели одуванчики, и орали у речки
лягушки. Я шел знакомой дорогой и
знал, с какого места увижу над горизон-
том верхушки сосен... Но сосен не
было. Последние два километра я по-
чти пробежал, не веря своим глазам.
Белело возле дороги поскучневшее
здание сельсовета. Торчал кирпичный
амбар. И желтели на месте сосен
четыре громадных пня.
Мне в голову не пришло тогда узна-
вать, кто и зачем спилил четыре сосны.
В те годы привыкли, притерпелись к по-
терям, да и возраст не позволял еще
оценивать все без ошибки. Однако я
чувствовал: сделано что-то серьезно-
ошибочное, неразумное, зряшное. И эта
заноза, понимаю теперь, засела тогда
глубоко. Вот даже сон... Впрочем, «ма-
териала» для подобного сна в памяти
накопилось немало.
Чувство Родины — важнейшее
чувство для каждого человека. У взро-
слого это чувство подобно большой ре-
ке. Опыт жизни и впечатления от всего
увиденного понятие Отечество расши-
ряют до границ всего государства. Но
есть у каждой реки исток, маленький
ключик, от которого все начинается. И
чувство Родины (обратите вниманье на
корни слов: род — родник — Родина)
прорастает, как все большое, из малого
зернышка. Этим зернышком в детстве
могла быть речка, текущая в ивняках по
степи, зеленый косогор с березами и
пешеходной тропинкой. Это могла быть
лесная опушка с выступающей в поле
грушей, дикий запущенный сад за око-
лицей, овраг с душистыми травами и хо-
лодным ключом на дне, это могли быть
копны сена за огородом и телок на
привязи возле них. Могли быть те са-
мые четыре сосны над равнинной доро-
гой или городской двор с какими-нибудь
дорогими сердцу подробностями. Пере-
числять можно до бесконечности. Ка-
ждый, читающий эти строки, без труда
вызовет в памяти что-то подобное. И не
так уж сложно объяснить, почему все
это нам дорого. Почему память долго
это хранит, почему дорогие воспомина-
ния служат точкой опоры на кругах жиз-
ни и особо в трудные ее моменты.
Близкие сердцу картины родной зем-
ли связаны у нас с самыми первыми ра-
достями узнавания жизни, с ощущением
жизни как таковой, с неосознанной еще
благодарностью за эту жизнь. Это мо-
гучая сила памяти! Она влечет птиц из
дальных краев к месту, где они роди-
64
лись, она всю жизнь согревает челове-
ческое сердце, делает его счастливым.
Или несчастным, если человек почему-
то потерял Родину. И что важно сейчас
подчеркнуть, разветвленное дерево
чувства Родины должно иметь самый
первый изначальный росток, и чем он
крепче, тем быстрее дерево вырастает,
тем зеленее его вершина.
Ничего особо нового в размышлении
этом нет. Читая Ушинского, мы видим,
как много этот большой педагог уделял
внимания воспитательной силе при-
роды, воздействию пейзажа на форми-
рование человека, значению изна-
чальных ростков в глубоком патриоти-
ческом чувстве: «Зовите меня варва-
ром в педагогике, но я вынес из впе-
чатлений моей жизни глубокое убежде-
ние, что прекрасный ландшафт имеет
такое громадное влияние на развитие
молодой души, с которым трудно сопер-
ничать влиянию педагога». Красноре-
чивые строки!
Вряд ли надо еще что-нибудь гово-
рить в доказательство, как важно бе-
речь нам в облике нашей земли, нашей
страны все, что может тронуть челове-
ческое сердце и оставить по себе бла-
годарную память. Все ли у нас тут в
порядке?
По праву человека, изрядно поезди-
вшего, должен поделиться своей трево-
гой. Много говорим о красоте земли, но
бережем плохо то, что надо непременно
беречь. Грустно признать, но на «кло-
чке земли, припавшем к трем березам»,
частенько видишь кучу бетонного мусо-
ра, или забытую ржавую сеялку, или не-
тленную кучу полиэтиленовых мешков
из-под удобрений. Песчаный берег
украшает автомобильное колесо или
какие-то старые ящики, брошенная ме-
лиораторами труба. Опушка леса и по-
лосы лесопосадок в степи опалены хи-
микатами, неаккуратно распыленными
с самолета. Живописную вековечную
тропку к деревне вдруг видишь запру-
женной морем навоза, для которого по-
чему-то именно тут устроили склад. Бе-
резы в лесу испачканы пятнами мас-
ляной краски — помечали лыжный мар-
шрут. Зеленый травяной склон горы не-
редко видишь изрезанным громадными
буквами какого-нибудь призыва. Дости-
гает ли цели этот призыв, когда его
вырубают лопатой в зеленом дерне?
Пренебрежение обликом всего, что
нас на земле окружает, встречаешь на-
столько часто, что нет возможности
всего даже и перечислить. Работали
мелиораторы — оставили после себя
«лишние» трубы, ржавый, отслуживший
свое бульдозер. Дорожники брали пе-
сок — оставили рваную язву в земле,
хотя обязаны были рекультивировать
землю, засадить ее лесом. Газопрово-
дчики по лесам оставляют иногда по-
лосы, кои немудрено спутать со следа-
ми печально известного смерча — пова-
ленный, сдвинутый в кучи, гниющий
лес, бугры земли, погнутое железо.
Строителям скоростной магистрали
Москва—Симферополь был нужен пе-
сок, и такой, чтобы стоил недорого,
чтобы был под рукой. Где же его на-
шли? В пойме Оки, на узкой полоске
земли, лежащей между рекой и Приок-
ско-террасным заповедником. Это было
особой красоты место с холмами, поро-
сшими соснами, с остатками релик-
товых растений, оберегаемых заповед-
ником. Близость заповедника (сто ме-
тров до его границы!), близость крупней-
шего в нашей стране биологического
центра Пущино (стоит на противополо-
жном берегу Оки) добывателей песка
не смутила. Ревели бульдозеры — сре-
зали «песчаные неровности рельефа»,
пылили тяжелые самосвалы, раз-
малывая колесами податливую землю.
В рытвины по пробитым дорогам из
Серпухова сейчас же повезли всякий
мусор и хлам. Кто разрешил тронуть ме-
сто не просто живописное, но драгоцен-
ное из-за близости к двум исследова-
тельским и природоохранительным
центрам? И как объяснить равнодушие
и- заповедника, и ученого мира в
Пущине, на глазах у которых добывался
«дешевый песок»?
Уникальность ландшафта, дорогие
сердцу черты природы в ряду ценно-
стей, как правило, не стоят. Без коле-
баний они приносятся в жертву сиюми-
нутной выгоде и потребностям дня. А
часто эта небрежность сопряжена с
бесхозяйственностью. Всем памятно ув-
лечение «культурными пастбищами».
Луга, там, где они еще сохранились, по-
делили на секции — сегодня пасем ко-
ров в одной загородке, завтра — в дру-
гой. Хорошее в принципе дело, пошумев
и затратив деньги на городьбу, почему-
то, однако, забросили — пасут коров,
как пасли раньше. Но тогда убрать бы с
лугов бетонные столбы и рваную прово-
локу. Нет. Во многих местах торчат эти
столбы, как обглоданные кости, пу-
тается проволока под ногами коров и
людей, растут ребятишки, полагая, что
это дело нормальное.
К деревне Зимёнки на юго-западе от
Москвы недавно взамен электролинии
на старых сосновых столбах подвели
новую — на бетонных. Хорошо! — упро-
чнилась подача электричества в дере-
веньку. Плохо, что старую линию не
убрали, не увезли. В живописном месте-
чке, приютившем пионерский лагерь,
торчат так и сяк столбы и старые про-
вода. В обнимку — бесхозяйственность
и равнодушие...
И как-то неловко уже после всего
этого говорить о некоторых тонкостях
восприятия человеком пейзажа. О том,
например, что всегда внимание людей
останавливало и волновало одиноко
стоящее дерево. Можно докопаться до
причинности этого. Не в том сейчас де-
ло. Главное — что волнует, всегда вол-
новало и заставляло беречь эти
стоящие над ручьем в поле, на взгорке
или где-нибудь особняком на опушке
березу, дуб, вербу, дикую грушу. И это у
всех народов.
Интересный разговор у меня со-
стоялся с крестьянином одной дере-
веньки в Швейцарии. Ему по каким-то
важным хозяйственным соображениям
надо было срубить одиноко стоявший
на его земельном участке вяз. Оказа-
лось, не может он это сделать без раз-
решения сельской власти. Обратился. И
ему отказали — «испортишь пейзаж».
Пейзаж в Швейцарии — это валюта. Но
к тому, что создано тут природой, много
красоты прибавил и человек, изначаль-
но заботясь не об охах и ахах туристов,
а о том, чтобы самому видеть землю
свою нарядной.
В нашем равнинном пейзаже очень
много дорогого для сердца («Как бы ни
был красив Шираз, он не лучше рязан-
ских раздолий»). Но в раздольях глаз
наш всегда искал какую-то точку
опоры, живое, приметное пятнышко. И
люди всегда берегли, обходили сохой и
плугом дерево или группку деревьев в
полях. Шишкинская картина «Рожь» на-
писана ведь с натуры. Если поле возни-
кло на не распаханном месте, восхитим-
ся мудростью человека, оставившего
островок сосен и давшего им вырасти
при ежегодной вспашке земли до таких
величавых размеров. Если сосны были
посажены — еще более восхитимся.
Вот теперь настало время сказать,
что ныне мы вовсе не бережем эти дра-
гоценности в нашем равнинном пейзаже
— спиливаем, выкорчевываем. «С хозяй-
ственной точки зрения, одинокое дере-
во в поле бесполезно и даже вредно —
помеха машинам», — сказал мне один
молодой агроном. Я возразил: «Во-
первых, дерево — у оврага, и помеха
машинам ничтожная. Во-вторых, ведь
миритесь вы не с одной даже, а с
шеренгой высоковольтных опор на по-
ле...» Моим союзником в споре на этой
черниговской пашне явился мальчик,
принесший отцу-трактористу обед. С
узелком и бидончиком он уселся,
естественно, не под железной опорой, а
под той самой дикой грушей, что мозо-
лила глаз агроному.
Продолжая сейчас этот спор, не
хочется быть жестко категоричным.
Страна наша большая. Есть места, где
мелиораторам приходится на за-
брошенных пашнях выкорчевывать
вставший березовый лес. Но видел я и
места в лесостепи, где ради «выгодной
геометрии клина» валят вековые де-
ревья — памятники времени; не счи-
Живописный ландшафт на
краю заповедника и на виду
у города Пущино был так
вот обезображен — брали
«дешевый песок» для
дороги...
таясь с обликом земли, выкорчевывают
ветлы, растущие по низине, и распахи-
вают саму низину; под урез, сминая
кусты, пашут земли у маленьких речек.
Эти и подобные им деяния про-
водятся с благой вроде бы целью умно-
жения пашни и, значит, хлеба. Но ох как
часто получаем мы результаты, обрат-
ные желаемым! Выросший равно-
душным к родной земле, к родному
краю жнец и сеятель хорошим хозяином
быть не может. Да и некрепко держится
он на земле. На Псковщине в уми-
рающей деревеньке Марково я спросил
старожила: «По какой причине спилены
три столетние ели, росшие в самой сре-
дине деревни?» — «На корыта спили-
вышек, теле- и радиомачт, опор элект-
рических линий, силосных башен, бе-
тонных заборов, нефтяных вышек, стан-
ционных построек, причалов. Законо-
мерное течение жизни. Беда состоит в
том, что проектировщики, как правило,
не заботятся об эстетическом облике
предназначенных «не для города» со-
оружений — черты функциональности,
и только! Часто даже и попытки не вид-
но сделать постройку приятной для гла-
за.
Посмотрите на водонапорную башню,
построенную в прошлом веке, — архи-
тектурное сооружение! Она не только
не портит, она украшает пейзаж. А что
сплошь и рядом возводим сегодня? По-
жные наши постройки. На водных путях
сохранились еще удивительной красоты
плавучие станции-дебаркадеры — де-
ревянное кружево в обрамлении зелени
и воды. Подлинное украшение рек и
озер! Но что построено было в после-
военные годы, уже ветшает. Сегодня
же строят грубый, невзрачный причал,
а то и просто ставится старая баржа.
Постройки у путей рельсовых... Рас-
сказывают, на БАМе есть на что посмо-
треть. Но что касается повсеместных
платформ для электричек, то просто
диву даешься неряшливости, с какой
они лепятся. Бетонные плиты изготов-
лены кое-как и положены как что-то
временное, подлежащее сносу, — то-
ли», — ответил старик. На корыта... В
трудное время, надо думать, спилили
деревья. Возможно, в том же трудном
году, что и четыре сосны в моем черно-
земном «Париже». И все же нельзя, не-
мыслимо переводить на корыта то, что
является фундаментом бытия. Марково
опустело по многим и разным причинам.
Но и ели, сотню лет росшие в деревень-
ке и изведенные вдруг на корыта, тоже
со счета не сбросишь.
Особо — о всякого рода постройках,
составляющих ныне повсюду непремен-
ную часть пейзажа. С каждым годом
все больше становится труб, водона-
порных башен, мостов, релейных
рою кажется, что намеренно уродливы-
ми строятся эти башни — с однобоки-
ми выростами, с торчащими в стороны
металлическими балками, кладка
часто пестрит кирпичами красными
вперемешку с серыми, силикатными. И
эта постройка ведь не спрятана где-ни-
будь поукромней. По естественному
назначению ставят ее на пригорке, на
самом заметном месте.
Высокие мачты... Оригинальных
проектов типа Шуховской башни, коне-
чно, не напасешься при нынешнем бур-
ном развитии теле- и радиосети. И все
же хочется видеть типовые железные
вышки более привлекательными для
глаза.
На виду у миллионов людей придоро-
рчит из них арматура, края как будто
каким-нибудь динозавром обгрызаны.
Может быть, это и неизбежно в наш то-
ропливый и неспокойный век? Да нет,
«кибитки» автобусных остановок на
многих шоссейных дорогах это не по-
дтверждают. С завидной прочностью, с
выдумкой, с привлечением художников
сделаны эти приюты для пассажиров. И
глаз проезжающих с благодарностью
отмечает нарядные «бусины» на доро-
жном шнурке.
О чувстве такта в размещении инду-
стриальных построек. Их сейчас так
много, что проектировщики и исполни-
тели проектов наряду со всеми другими
задачами непременно должны иметь в
виду и еще одну важную — не портить 67
красоту местности или хотя бы свести
до минимума наносимый ущерб! Проб-
лемы тут могут быть иногда сложные,
иногда и очень простые — для решений
их бывает довольно сыновнего чувства
к земле и здравого смысла. На наших
глазах довольно разных примеров, го-
ворящих о том, что пока мы об этом ду-
маем очень мало. Строят коровник, на-
пример, на самом высоком месте села.
Глянешь издали — только его и видно.
Но коровник, даже самый добротный,
— не более чем коровник, в ряд эстети-
ческих ценностей его не поставишь. По-
чти всегда, почти любой стройке «ре-
шают» деревья. Их рубят, чтобы потом
начать озеленительные работы. И в со-
тый раз приходится указать на пример
сибирского академгородка — сохране-
нный тут лес стал основой красоты го-
рода.
Эгоистично возводить постройки для
отдыха (и тем более индустриальные
сооружения!) у самой речной воды. Ре-
ка — достояние общественное. Всем,
кто на нее попадает, важно видеть на
берегу все, чем одарила тут человека
природа, а не проспекты электрифици-
рованных и радиофицированных за-
строек.
Повсюду приходится мириться с про-
водами и опорами электролиний. Но
есть места, где их быть не должно. Ну,
например, режут глаз столбы и провода
к историческим памятникам на Кулико-
вом поле. Во время реставрации можно
было бы сделать кабельную подводку.
И вот особый пример нашего небре-
женья к пейзажу. Церковь Покрова на
Нерли. Кто не знает по снимкам это бе-
лое чудо, глядящее в воду, простояв-
шее в лугах на слиянье Нерли и
Клязьмы восемьсот с лишним лет.
Проезжая в позапрошлом году из
Москвы в Горький, я был свидетелем
возбужденья в вагоне: «Церковь Покро-
ва на Нерли!» Был у меня с собою би-
нокль. Опустив оконную раму, я прибли-
зил к глазам объект всеобщего интере-
са и был поражен: церковь мне показа-
лась бабочкой, попавшей в сплетения
паутины: мощные провода и опоры
электролиний — возле самой построй-
ки.
Садясь за эти заметки, я, конечно,
вспомнил про знаменитый памятник, но
усомнился: его ли видел? Больно уж не
вязалось то, что знакомо было по сним-
кам, с тем, что осталось в памяти от ми-
молетного взгляда. Боясь ошибки, спе-
циально съездил во Владимир и прямо
с вокзала направился к слиянию Нерли
и Клязьмы.
Увы, величавая белая древность дей-
ствительно не избежала удручающего
соседства. Из Владимира через поймен-
ные луга тянулись две большие совре-
менные электролинии. Фотографы,
изощряясь, находят точку — снять цер-
ковь вне общества проводов и
железных опор. Но всяк, сюда при-
ходящий, видит все в удручающей сово-
купности.
Между тем это как раз тот особенный
случай, когда постройка ценна не толь-
ко исключительными архитектурными
достоинствами, не только покоряющей
древностью, но и тем, что поставлена
она в заведомой, прочной, неповтори-
мой связи с окружающим ее пейзажем.
Для церкви древние зодчие сделали
насыпь, и во время весенных разливов
стоит она островком. А летом луга, из-
лучины вод, редкие деревца, оттеня-
ющие белизну камня, соседствуют с
делом рук человека. Любая постройка
вблизи разрушала бы тут гармонию не-
ба, земли, воды и одинокого храма. И не
случайно ведь восемьсот лет даже ко-
ла никто не забил. «Всемирно извест-
ный памятник...» — читаем на чугунной
доске. Действительно, всемирная цен-
ность. Для нас — особая. Равнинный
этот пейзаж с церквушкой — такое же
достояние народа, как холм Кремля
над Москвою-рекой, как Владимирская
горка в Киеве, как острова Тракая в
Литве. Тысячи людей приезжают на
Нерль увидеть то, что, как парус,
приплыло к нам из тумана веков. И чья
же это рука равнодушно провела на
карте черную линию? И кто-то ведь
ставил опоры, тянул провода.
Совсем уже непостижимо, случилось
это на глазах у Владимира, у города,
славного своей историей и культурой
охраны памятников и ландшафтов. Я
просто не знаю другого города, где в по-
следние двадцать лет было бы сделано
столько разумного в сбережении наших
исторических ценностей. Вот уж дей-
ствительно на старуху проруха...
Можно ль поправить? Хочется ве-
рить, что можно. Я проследил эти зло-
счастные электролинии. Они вовсе не
держатся строгой прямой: у Владимира
— поворот, в другую сторону глянешь —
тоже у горизонта крутой поворот.
Значит, можно и тут, на Нерли, сделать
километровый хотя бы обход. Расходы?
При многих тысячих километров строи-
тельства электролиний (да по каким не-
пролазным местам!) этот километровый
обход по лугам — копейки для энерге-
тиков. Хорошо бы поправить опло-
шность и кое-чему научиться на этом.
И если уж коснулись особо важных
ценностей в нашем пейзаже, надо ска-
зать о том, что есть у нас опыт сохране-
ния дорогих мест. Ясная Поляна, Спас-
ское-Лутовиново, Тарханы, Мелихово,
Шушенское, сельцо Михайловское на
Псковщине оставляют у всех, посети-
вших эти места, благодарную память. И
главным «экспонатом» этих священных
для нас уголков является бережно сох-
раненный пейзаж.
От усадьбы в Михайловском с войны
осталось ведь пепелище. Но сохрани-
лась природа, впечатлением от которой
наполнено творчество Пушкина. Пей-
заж, по словам хранителя этих мест
Семена Степановича Гейченко, был ос-
новой, с которой началось возрождение
этой святыни. Все в совокупности: лес,
вековые деревья — свидетели жизни
поэта, холмы, вода в прудах и в прихот-
ливо текущей тут Сороти, луга, мосток,
мельница — оставляют у посетивших
Михайловское чувство свидания с Пу-
шкиным. Такова сила пейзажа. Но толь-
ко непосвященному может казаться,
что все это «сделалось само собой».
Далеко нет. Пейзаж легко «оскорбить»,
разрушить его гармонию какой-нибудь
несообразностью, необдуманной по-
стройкой, оградой, назойливым указа-
телем, да мало ли чем. В Михайловском
есть электричество, но вместе с тем его
как бы и нет. Никто тут не видит ни
столбов, ни проводов — они сразу раз-
рушили бы ощущение нашего «госте-
ванья у Пушкина». На всей немалень-
кой территории заповедника вы не уви-
дите трактора, автомобиля, мотоцикла.
Колея у дороги — тележная. Мельницы
водяная и ветряная — сами по себе ин-
тересные для современного глаза —
являются точно найденными времен-
ными акцентами. Лошадь, бродящая на
лугу, тоже случайностью тут не
является. Даже урны для мусора, спле-
тенные из ивняка, подчиняются общей
картине.
Опыт устройства музея-заповедника
в Михайловском — опыт мирового по-
рядка. Сюда приезжают учиться му-
зейные работники не только нашей
страны. Для нас же это важнейшая то-
чка отсчета при устройстве дорогих за-
поведанных мест нашей истории и куль-
туры. В этих делах, однако, полезно об-
ращаться не только к удаче, но и к то-
му, что служит уроком.
Село Константиново, где вырос Есе-
нин, стало в последние годы местом па-
ломничества. И тут немало сделано для
создания мемориального центра. Одна-
ко бросаются в глаза огорчительные
просчеты. Природа в поэтическом мире
Есенина играла важнейшую роль. Ожи-
данием встречи с есенинскими местами
проникнуты все подплывающие на теп-
лоходе к Константинову. И вот оно, се-
ло, на бугре. Но что это там, на самом
заметном месте, где сходятся идущие
от воды тропки? Высокая заводского
вида труба и под стать ей угрюмого се-
рого цвета постройка. С досадой ду-
маешь: угораздило ж именно в этой то-
чке поставить какой-то заводик.
Огорчение удваивается, когда, по-
днявшись наверх, узнаешь: это и есть
мемориал Есенина — гостиница, кино-
зал и зал для выставок. Все вместе с
трубою котельной являет обликом не-
что похожее на банно-прачечный ком-
бинат. В чем причина такого убоже-
ства? Приспособили под «есенинский
центр» готовый проект, или, проекти-
руя, до крайности поскупились, или
проектанты были без головы? Так или
иначе, «постройка с трубой» является,
как сказали бы специалисты, домини-
рующей в пейзаже.
Этот «шедевр» каждый год лицезре-
ют десятки тысяч поклонников есенин-
ской тонкой поэзии. Наверное, желая
как-то поправить изначальный просчет,
очередную постройку мемориала ре-
шили, как видно, возводить, не скупясь.
В результате рядом с серой коробкой
появился деревянный ресторан-терем с
разухабистыми излишествами а-ля
Русь.
Представьте теперь в этом обществе
реально существовавший и недавно
восстановленный дом Снегиных. Когда
постройку реконструируют по памяти и
фотоснимкам, убедительность подлин-
ника ей обрести нелегко. В данном кон-
кретном случае облик ранее возве-
денных строений этому никак не спо-
собствует — усадьба Снегиных
выглядит добросовестно сделанной де-
корацией на дворе киностудии. Так из-
начально допущенные ошибки влекут
за собой новые и несообразности.
Не скажу, что поклонники Есенина
уезжают из Константинова совершенно
неудовлетворенными. Сельская улица,
подлинный домик Есениных, выставки
оставляют хорошее впечатление. И об
этом можно было бы рассказать. Но это
выходит за рамки нашегофазговора. За-
то лыком в строку ложится деталь,
опять же имеющая отношение к пейза-
жу.
После часового киносеанса, где зри-
тели видят картины здешней природы и
слышат стихи Есенина, они высыпают
на край откоса, откуда через Оку
открывается мир, пленявший поэта. И
действительно видишь волнующее при-
волье — синие дали с копнами сена, с
кустами, с блеском озерных вод. Но это
— дали. А на переднем плане, на самом
берегу реки прямо против мемориала
видишь большое коровье стойло. Все
знают, как это выглядит: плешина зем-
ли без единой зеленой былинки, месиво
грязи, навоза... Что мешает перенести
стойло на пол километра в сторону?
Не надо ярче примера — даже в
святых для нашей памяти местах к
пейзажу мы относимся с небрежением.
Вот и все, что хотелось сказать. Забо-
та об облике нашей земли мне пред-
ставляется очень важной. Истоки
сыновнего чувства к Отчизне лежат
там, где мы рождаемся и живем. Наш
общий дом — Родина, — богатея, дол-
жен оставаться прекрасным во всех его
уголках. Это дело нашей совести,
нашей культуры, нашего долга.
1984 г. 69
ПРОСЕЛКИ
ДОМ С ПЕТУХОМ
Дом мы нашли без труда. Хозяин
чинил крышу и прыгнул вниз с легкостью
подростка, хотя ему исполнилось пять-
десят.
— Вот все тут: семья, хозяйство, ра-
дости и заботы — врастаем в рязан-
скую землю. Правда, Аленка? — отец
прислонил к носу четырехлетней доче-
ри испачканный краской палец. Со сме-
хом нос всей семьей оттирали. Потом
Аленка вернулась к ораве кроликов и,
вполне уже понимая, что забавляет
взрослых, стала считать: «Раз, два,
три...» Но кроликов около сотни, они
бегали по двору, а способности в счете
дальше десятка пока не шли...
Была во дворе минутка, когда все
рады отвлечься от дел и сообща поза-
бавиться. В такой момент как-то сразу
чувствуешь, чем живут в доме: ладно
ли, дружно ли? Чувствуешь, как от-
носятся дети к родителям, а родители к
детям, сколько времени уделяют поте-
хе, а сколько делу. И переход от забавы
к делам тоже какой-то естественный.
Вон кролики уже объедают морковку,
которую девочка держит в ручонке,
сын носит с тележки траву, мать продо-
лжает резку яблок для сушки, дочь по-
дала отцу полотенце и стирает в тазу
испачканный фартук сестры.
— Няня, — кричит Аленка, — все! —
и показывает растопыренные пальцы.
Сестра бежит в огород за морковкой.
— Няня... — улыбается мать, прово-
жая ее глазами, — недавно сама ста-
ршую сестру так называла.
— Сколько же их у вас?
— О, со счета собьешься — шестеро!
— Жили-то все по местам, где нет
электричества, — подмигивает жене
хозяин дома, и мы садимся с ним на ска-
мейку, как раз под задиристым, свер-
кающим свежими красками петухом.
Павел Николаевич Константинов...
Этому человеку жизнь ничего не подне-
сла на тарелке. Двухлетним его нашли
на пороге приюта с запиской в ручонке:
«Мальчика зовут Павел. Простите».
К его имени изобрели отчество, а фа-
милию дали по названию села на
Рязанщине. Приютил же его Касимов,
старинный городок на Оке, городок, ко-
торый Павел всегда вспоминал с благо-
дарностью.
Павел рано «стал на колеса», много
ездил и много видел. В обычных спорах
— где лучше? — он всегда говорил: «А
вот в Касимове...» — и так рассказы-
вал, что мало кто сомневался: все бла-
годати земные лежат именно в этом го-
роде. Но самое главное, он и сам в это
верил.
В Касимове прошло его детство. Де-
тство подкидыша, совпавшее к тому же
с войной. «В приюте жили голодновато.
И это заставляло быть предприимчи-
выми: ловили рыбу в Оке, ходили в лес
за орехами и грибами, пекли в золе
грачиные яйца, таскали из садов ябло-
ки...»
В четырнадцать лет из детдома он
убежал. Пришло известие, что погиб
любимый всеми в приюте военрук, и
двенадцать подростков решили: надо
немедленно ехать на фронт — отом-
стить за учителя. Подобных мстителей
в те годы к фронту стремилось много.
Их снимали с товарных и пассажирских
составов, ими полны были детские при-
емники на вокзалах. Они убегали опять
и, случалось, в самом деле добирались
до фронта.
Павел ухитрился проехать до Львова,
но тут, несмотря на продуманный план
конспирации, путешествие кончилось —
его обнаружили на платформе в куче
угля. В компании таких же, как он,
чумазых и оборванных беспризорников
мальчишку отправили в Сочи учиться
на маляра.
72
Первую свою зарплату юный маляр
получил в известном нам по буты-
лочным этикеткам Абрау-Дюрсо. Пер-
вая получка — важная веха в любой био-
графии. И очень существенно, какой
человек окажется рядом в этот момент.
К счастью, мастер, учивший Павла, не
был из тех, которые говорят: «Ну, па-
рень, обмыть полагается»... Понимая
что он, возможно, единственный, кто
может сказать мальчишке напутствие в
жизнь, старик увел маляра-дебютанта в
парк на скамейку и прочел ему неболь-
шую житейскую лекцию, которую Па-
вел крепко запомнил: «Главное бога-
тство в человеческой жизни — умелые
руки... Деньги заработать значительно
легче, чем их разумно истратить».
Молодость — время, когда человека
тянет за горизонт. Хочется многое ви-
деть. И Павел, научившись, кроме
малярного, еще и столярному, и штука-
турному делу, поехал, как он сейчас го-
ворит, «обстраивать послевоенную Ро-
дину». Он работал на Дальнем Востоке,
в леспромхозе под Красноярском, а в
Башкирии на реке Белой, на строи-
тельстве гидростанции, его биография
отмечена еще одной вехой — женился.
Вспомнить события двадцатипятилет-
ней давности Павел Николаевич зовет
жену, и они вместе с видимым удо-
вольствием вспоминают (нет, пережи-
вают заново!) все подробности того го-
да. Любовь! Но родители Нины Парфе-
новны (на стройке она тоже была шту-
катуром и маляром) категорически про-
тив замужества: «Детдомовец, семьи у
вас не получится». Мать даже сказала:
«Я тебе больше не мать». Однако
свадьба все-таки состоялась. Со сто-
роны невесты было четыре десятка ро-
дственников, а Павел позвал приятеля-
плотника, «вдвоем и держали весь
фронт».
Время надежно определяет, кто чего
стоит. Пригляделась теща к зятю-«по-
дкидышу», и стал он для нее зятем лю-
бимым, как в той всем известной народ-
ной песне. Всем хорош: на производ-
стве — первый, в доме за любое дело
берется, и оно у него обязательно
получается, здоров, уважителен, весел.
Была и осталась в Павле еще и свой-
ственная многим детдомовцам неукро-
тимая жизнестойкость. Для иного ма-
ленький холмик житейских помех прев-
ращается в гору неодолимых трудно-
стей. Павел же, переживший много
трудностей в ранние годы жизни, ска-
зал жене: «Вдвоем мы все одолеем. Де-
тей заведем полный дом. И не бойся. По
миру они у нас не пойдут».
Годы рожденья детей отец и мать
сейчас вспоминают по названию
строек. «Виктор, Сергей и Ольга — на
Павловской ГЭС, Светлана — в Буря-
тии, Андрей и Алена — на Дальнем Во-
стоке».
Шестеро детей, и частые переезды...
Легко ль? Нелегко. Сегодня для многих
это кажется почти невозможным, не-
мыслимым — шесть детей. Но вот она,
вся семья, на ногах. И это не просто
большая семья. Это семья здоровая и
счастливая. Непостаревшие мать и
отец, крепкие, работящие и послушные
дети. Секреты жизни такой семьи? О
них, наверное, можно было написать це-
лую книгу. Но сами старшие Константи-
новы книжек по воспитанию не читали.
«Все получилось само собой. Работали,
старались, чтобы дети росли ра-
ботящими, ну и, конечно, важно, чтобы
лад-мир были в доме, чтобы куда игол-
ка, туда и нитка», — говорит мать. «У
нас тут, как улей, — с пеленок каждому
свое дело. А с возрастом дел прибав-
ляется. И вот поглядите на них, никто
не заморен». Это слова отца.
В детский сад Константиновы ребяти-
шек своих не водили. Первых, Ольгу и
Виктора, помогала вынянчить бабка, а
потом старшие дети были няньками
младших. «С работы идешь — младшие
уже спят, а старшие ужин варят. И все
дела по дому управлены. Школе это ни-
чуть не мешало. Учились и учатся все
хорошо».
Родители этот со мной разговор ве-
дут, не отрываясь от дела. Отец, игра-
ючи, режет из липовой чурки игрушку,
мать выпаривает кадушку — солить по-
мидоры. Семиклассник Андрей чистит
клетки у кроликов. Утки, кролики и ко-
зел, заведенный во дворе для потехи,
— его забота. Светлана, девятикласс-
ница, по домашнему распорядку дел
нянчит сестренку, на ней же лежит за-
бота об огороде — прополка, сбор огур-
цов, помидоров, «и колорадских жуков
с картошки!» — весело откликается
она, прислушиваясь к беседе.
Трое старших уже на ногах. Виктор —
тракторист, Ольга — замужем, порадо-
вала Константиновых двумя внуками.
(Ее муж Василий работает вместе с от-
цом и принят в семье наравне с сыновь-
ями.) Девятнадцатилетний Сергей — в
армии. Пишет: «Служба — дело суро-
вое. Но мне не трудно. И за это, отец,
спасибо тебе большое. Чему научен, все
пригодилось». Сергей — общий люби-
мец в семье. (Мать с гордостью: «Не
пьет и не курит».) К армии он, работая
рядом с отцом, научился столярному,
слесарному, малярному, штукатурному
делу. Он и зарабатывал столько же,
сколько отец. И главная гордость се-
мьи: Сергей от отца унаследовал не-
заурядные способности художника.
(Дом Константиновых увешан картина-
ми и резьбою по дереву, на которую с
завистью поглядел бы художник про-
фессиональный. Это все работы отца и
сына.)
Вот такая семья выросла под крылом
так удачно соединивших жизни свои
Павла Николаевича и Нины Парфе-
новны. Переезжая на новое место, они
забирали с собой лишь ребятишек, оде-
жонку для них и ящики с инструмента-
ми. «Ничем лишним старались не обрас-
тать. И подыматься было легко. Из ме-
бели брали лишь табуретку. Я ее еде- 73
лал из ясеня, когда только-только
взялся столярничать. Вот она стоит у
окна».
Кочевая жизнь, однако, приятна лишь
в молодости. Возраст просит оседло-
сти, прочного корня. Размышляя, где
бросить якорь, склонились к жизни в
деревне. «Будем работать в колхозе,
справим дом, заведем уток, корову. На
доме вырежу петуха, и внукам легко бу-
дет находить, где живут дед и бабка»,
— балагурил глава семьи, когда ве-
черами все собирались вместе.
За Уралом они и осели. Оборудовали
себе дом в совхозе «Георгиевский», об-
садили его черемухой, завели скотину.
Павел Николаевич стал работать на
В марте того же года во время
школьных каникул семья Константи-
новых со своей реликвией — табурет-
кой, швейной машиной, точилом, с
ящиками резцов, стамесок, рубанков,
кистей, буравов, молоточков и разным
другим инструментом заняла отведен-
ное ей жилье на улице Молодежной.
«Ну вот мы и дома!» — сказал отец,
оглядывая пока еще неуютные стены
рубленого строения.
Семья Константиновых — не еди-
нственный поселенец в рязанском колхо-
зе. В последние годы тут заметно опре-
делилось движенье людей в деревню
из города. Константиновы дали другим
пример домовитости, трудолюбия, спо-
многих в селе стало заманчивым заве-
сти над крышей что-нибудь в этом роде.
Сам председатель колхоза Петр Ива-
нович Жидков пожелал иметь над
дверью своего дома оленя. Другие пока
примеряются, кого из домашней и ди-
кой фауны заказать. «А что ж, хорошее
дело! Будут дома в деревне раз-
личаться не номерами, а скажем, так:
дом с зайчиком, дом с конем, журав-
лем... — говорит председатель. — А
сделать... Павел все может сделать!»
Павел село покорил не только трудо-
любием и умением. Он и на празднике
оказался самым заметным. 3 июня в
колхозе праздник окончания весенних
работ. В числе разных забав на праз-
ферме скотником, Нина Парфеновна
дояркой. Прожили в совхозе более
десяти лет. Жили хорошо. Сами были
довольны местом, и совхоз дорожил ра-
ботящей семьей. Однако Павел Нико-
лаевич почему-то все чаще стал вспо-
минать свой Касимов. Рассказывал
детям по вечерам об Оке, о рязанских
лесах и садах. И постепенно созрело
решение: едем! Колебалась лишь Нина
Парфеновна, для которой родиной
была земля за Уралом, «но что же де-
лать, куда иголка, туда и нитка».
В начале 1978 года Павел Нико-
лаевич приехал в Касимов сначала
один. Отдал должное разом нахлыну-
вшим чувствам: по льду перешел Оку,
поглядел на город с правого берега,
поднялся потом по знакомой деревян-
ной лестнице к татарской мечети, по-
глядел на леса за Окой, постоял у до-
ма, где был когда-то приют... И вот он
уже в двадцати километрах от городка,
в селе Дмитриеве, в правлении колхоза
«Заветы Ильича» говорит с председате-
лем о том, что именно тут хотел бы с
74 семьею жить и работать...
собности, «цепко взяться за землю».
На работу в колхоз из дома Констан-
тиновых явилось сразу шесть человек
— отец, мать, два сына, дочь с зятем. И
уже можно увидеть в колхозе, к чему
приложила руку семья мастеров. И на
дом, где живут, поглядеть — сразу вид-
но: не на время люди приехали, прочно
пускают житейский корень. Во дворе —
живность, в огороде — все, чему пола-
гается быть, — от картошки до подсол-
нухов и фасоли. У дома — свежая из-
городь, цветы в палисаднике и два
десятка пересаженных из приокского
леса рябинок. Весь дом молодцом смо-
трит! Своими руками сложена печь,
перестелен пол, вырыт погреб, по-
строен сарай, водяное отопление в
доме проложено — и это в полтора года
всего. «Как на все у них хватает», —
дивятся соседи. «Такая закваска — не
сидеть сложа руки», — улыбается Кон-
стантинов-старший. Минувшим летом
на велосипеде они с сыном объехали
приокские села, срисовывая наличники
для своих окон. А когда над домом по-
явился задорный пестрый петух, для
Семья Павла Николаевича
Константинова. И он сам с
украшением для нового
дома.
днике в парке был установлен высокий
гладкий, мылом натертый, столб. «Ну,
кто добудет часы?!» — весело пригла-
сили желавших показать удаль. Пробо-
вали молодые парни, пробовал моло-
дой зять Василий — никто до верхушки
столба не добрался. И тогда вышел со-
рокадевятилетний глава семьи Кон-
стантиновых. Кто притих, кто начал
смеяться. А невысокий, коренастый
человек поплевал на ладони и сначала
под недоверчивый шепот и даже сме-
шки, а потом под крик одобренья достиг
верхушки столба. На глазах тысячи с
лишним людей он прошел с часами в
руке к скамейке, где сидела жена с
ребятишками: «Нина, это тебе...» А
председатель сейчас же позвал Кон-
стантинова Павла Николаевича к три-
буне: «Молодец! Те часы добыл удалью.
А это за труд в хозяйстве». И вру-
чил часы именные с дарственной над-
писью.
Вот так на новом месте начала жизнь
семья Константиновых. Возвращаясь в
беседе к прошлому, Павел Николаевич
опять вспоминает Касимов, военное де-
тство, воспитательницу приюта Елиза-
вету Михайловну Максимову. (Он не-
давно ее разыскал.) О своей неизвест-
ной матери Павел Николаевич говорит
без осуждения и без горечи: «В пять-
десят лет хорошо понимаешь, какая
сложная штука жизнь. Я давно уже все
простил. Мне только жалко ее. Самой
большой радостью было бы помочь ей
сейчас. Привел бы ее в этот дом — смо-
три, мать, это я, твой сын. А это — мои
дети. Дети, мама, — это большое сча-
стье».
1980 г.
□
ЗЕМЛЯ АНТОНОВЫХ
Они коренные мещеряки. Дед был
портным, ходил по деревням, шил полу-
шубки. Отец, Антонов Дмитрий Аверь-
янович, одним из первых в здешних
краях сел на трактор, стал позже хо-
рошим механиком. С гаечным ключом в
руках он и умер... Игрушками пятерых
его сыновей в детстве были железки. И
мало в том удивительного, что все они,
исключая старшего Виктора, продол-
жают дело отца. Другое важно отметить:
все, кроме Виктора («Он на Урале —
большая шишка»), остались тут, на
Мещере. У других сыновья после армии
кто куда, а Дмитрий Антонов, сам
Мещеру любивший преданно, и сыновей
сумел на ней удержать. «Где родился,
там и годился... В родном краю и кар-
тошка — пряник медовый», — слышали
сыновья от матери и отца.
Что касается дела, то братьям Анто-
новым искать его не пришлось. Дело
само отыскало их в сельце Афанасьеве
в местах болотных, нелюдных. Все
четверо стали мелиораторами. Нико-
лай, Алексей и Владимир сели за
рычаги экскаваторов. Сергей обучает
мещерских парней в районной школе
мелиорации.
Говоря о Мещере нынешних дней, ме-
лиорацию обойти никак невозможно.
Она тут — стержень хозяйственной
жизни. Само слово мелиорация
изустно и на бумаге повторяется так же
часто, как полвека назад повторялось
слово коллективизация. И перемены,
за этим словом стоящие, тоже не ма-
ленькие.
Жизнь в этих почти заповедных ме-
стах была приучена к тишине, к бездо-
рожью. Тут у людей сложились особый
быт и привычки. Вода, леса и болота,
разъединяя людей, давали им также
немалые радости и, худо ли бедно, кор-
мили, поили и одевали. И вдруг почти
разом все должно измениться.
На болотах, где раньше еле угады-
вались тропы сборщиков ягод и грибни-
ков, ревут экскаваторы. Появились до-
роги. Спрямилась, укоротилась речка.
Исчезло озеро. Всюду трубы, каналы,
канавы. На былых мшарах белеет
пашня. Умирают запустелые деревень-
ки, и кое-где показались над лесом не-
виданные в этих местах дома о трех-
четырех этажах. Это целая революция.
Плоды у нее еще в завязи, а пока идет
ломка с потерями и надеждами, со
вздохами и барабанным боем на-
чальных успехов.
Братья Антоновы оказались в самой
гуще работ. Дело у них нелегкое. Жара,
комары, одиночество, риск увязнуть в
болоте. Но братья привыкли. Работают
споро, умело и давно уже получили из-
вестность как мастера. Известность эта
подкрепляется родственной сплоткой
— «братья Антоновы». В любом деле —
на шахте ли, в поле, на лесосеке или на
рыболовном судне три брата плечом к
плечу — это всегда впечатляет и прив-
лекает внимание. Братья, если они не
лодыри, непременно окажутся на виду.
Именно так сложилась судьба сыновей
старого тракториста Антонова — все-
мерно отмечены и обласканы, полу-
чили квартиры, сидят в президиуме,
привыкли видеть себя в газетах. Ста-
рший из них, Николай, получил в наг-
раду автомобиль, избран депутатом в
Рязанский Совет.
Размышляя, с кем откровенно можно
бы было поговорить о делах мелиора-
ции, я колебался. «Антоновы скорее
75
всего будут говорить «по писаному»...
Но, со другой стороны, они — старо-
жилы Мещеры, все, что тут происходит,
близко их сердцу, к тому же дело знают
и последствия видят...»
Собрать их вместе оказалось делом
нелегким — работают в разных мес-
тах, домой в Клепики возвращаются
поздно.
Все-таки вечером мы собрались у
среднего, Алексея. Братья оставили за
порогом свои болотные сапоги, сходили
под душ и сели за стол приодетыми на
городской лад.
При знакомстве выяснилось: старше-
му, Николаю, — сорок один. Алексею —
тридцать седьмой, Владимиру — двад-
цать девять. Увидев их, сразу скажешь,
что это братья. Однако чем-то они и не-
схожи. Старший степенен: «Ну что гово-
рить, все об нашем деле известно...»
Младший готов, пожалуй, много чего
сказать, он со стрункой романтика (не
поленился, долго искал упавший метео-
рит и нашел, отправил в Москву
ученым, мечтает побывать на Камчат-
ке), но положение младшего его сдер-
живает — с улыбкой или усмешкой он
только следит за беседой.
Говорит, главным образом, Алексей,
средний. Одиночество на болотах, од-
нако, приучило его больше думать, чем
говорить. Он не спешит, едва ли не ка-
ждое слово запивает глотками чая. И
говорит он совсем не «по писаному». У
него свой взгляд на дела.
По лицам и замечаниям братьев я
чувствую: мнение среднего разде-
ляется.
— Скажу так... Глушь нашу здешнюю
я бы ругать не стал. Если б спросили,
где лучше мне жить — тут, на втором
этаже с душем и телевизором, или в са-
мой глуши в отцовском рубленом доме с
баней, охотой, рыбалкой, грибами? — я
бы еще подумал, что выбрать. Но в том-
то и дело, что выбора нет. Жизнь рас-
ширяется. Это все понимают. Мещер-
ские наши места, как посмотришь, —
островок в круговерти. И, конечно,
брать с болота только ягоды и грибы —
это мало. Вот и копаем, надеемся —.бу-
дем брать больше... Мелиорация, не
поспоришь, дело, конечно, правильное.
Но только если правильно ее делать. А
вот копаешь, копаешь, и временами
сердце начинает щемить — не все пра-
вильно! И жалко не только деньги, а ме-
лиорация — деньги немалые, землю
жалко! В иных местах чувствуешь: гу-
бим. Мелиорацию нельзя кое-как де-
лать. Ее надо делать только хорошо.
Тогда будет толк. А хорошо у нас выхо-
дит нечасто... Что касается нас, Анто-
новых, то работать стараемся честно.
Неплохо и зарабатываем. Но этот вот
крендель за чаем был бы для меня ку-
да слаще, если бы я был уверен: де-
лаем все, как надо, и завтра не будем
чесать в затылке...
Все это сказано отнюдь не за водкой
— за чаем. Я ожидал, что два других
брата что-нибудь возразят среднему.
Но старший и младший только сказали:
«Да-а...»
Слово мелиорация в переводе на
русский означает улучшение, улу-
чшение земли. Крестьянин мелиораци-
ей занимался почти всегда. Удаление с
пашни камней, расчистка луга от зарас-
танья кустами и отведение с луга изли-
шков влаги — это мелиорация. Но сло-
во это в ходу у нас стало с тех пор, ког-
да землеройная техника позволила по-
куситься на земли избыточной влажно-
сти, ранее недоступные земледельцам.
На освоение «болотной целины» дви-
нулись почти что с криком «ура!». Все
казалось предельно простым: прорыл
канаву, сбежала по ней вода, и дело
сделано — паши и сей, коси травы.
Рыли эти канавы споро, спрямляя ре-
чки, спуская озерную воду. Уродова-
лась земля, но ладно, мол, зато корми-
лицей будет...
Увы, не все обернулось так, как хоте-
лось. Во многих местах земли, с ко-
торых силой согнали воду, преврати-
лись в голые пустыри. Хуже того, пони-
жение грунтовых вод повредило плодо-
родию исконной пашни, без прежней по-
дпитки иссякли малые реки, обмелели
озера.
В Белоруссии пришлось видеть, как
страдали и погибали от недостатка вла-
ги посевы на землях, где, помню, с вла-
гой вели большую войну. Да что Бело-
руссия, вода показалась помехой даже
там, где всегда ее не хватало. Канавы
споро и спешно копали в Воронежской
области. Деньги и технику в этих местах
следовало употребить на сбережение
влаги, на заделку вершин оврагов, ко-
торые пожирают тут золотой чернозем.
Нет, «резервную пашню» искали там,
где ее искать не следовало ни в коем
случае. И удивительно ль, слово ме-
лиорация стало во многих местах по-
чти что ругательным.
На Мещере война с водой погубила
немало прекрасных озер, местами по-
страдали луга, а то, что думали сделать
пашней, сейчас кое-где именуется «Ка-
ракумами» и «сахарами».
Я видел такие места у Оки. Прока-
ленный солнцем песок с лопухами мать-
мачехи и какой-то жесткой травой. Ни
пашни, ни пастбищ на этих землях не
получилось. Лежат укором всякому про-
ходящему человеку. А каково это ви-
деть местному жителю!
Таковы издержки от спешки и непро-
думанное™. Сейчас мелиораторы взя-
лись наконец за «двойное регулирова-
ние» — избыток влаги отводят, но де-
ржат воду в резерве и, если надо, в ну-
жный момент ее возвращают земле.
Двойное регулирование (польдерная
система) дает хорошие результаты. Тут,
на Мещере, эту систему «обкатывают»
вблизи Клепиков на Макеевском мысу,
около речки Пры. Если кого-нибудь на-
до убедить в эффективности мелиора-
ции, везут сюда. И тут в самом деле
Братья Антоновы —
Владимир, Николай,
Алексей.
есть на что поглядеть. Бывший болот-
ный кочкарник площадью в две тысячи
гектаров с лишним осушили и разров-
няли, нарезали «карты» полей, раздели-
ли их водотоками, под слоем пахотной
почвы, подобно кровеносной системе в
живом организме, положили сетку мел-
ких гончарных труб. Избыток влаги ухо-
дит в этот дренаж. А видит агроном, что
влаги недостает — закрывают затворы
в каналах, отток воды внизу пре-
кращается, а сверху поливочный меха-
низм на колесах, забирая из канав во-
ду, посылает ее на земли в виде почти
небесного дождика.
«От господа бога никак не зависим»,
— сказал мне техник, объясняя работу
системы. И правда, мочливое лето или
сухое — урожаи овса, пшеницы, карто-
феля и капусты с этого полигона, напо-
минающего огромный фабричный цех,
получают высокие и стабильные.
Стоит такая система недешево («в
каждый гектар на мысу вложили 751
рубль»), но конечные результаты, как
видим, все покрывают. И вроде бы нет
причины для беспокойства. Однако тре-
вога братьев Антоновых многими тут
разделяется. Дело в том, что польдер-
ная система — очень тонкий и деликат-
ный процесс земледелия. Перейти на
него все равно что с телеги пересесть
на сверхзвуковой самолет. Постройка
такого «самолета» требует очень боль-
шой культуры, аккуратности и добросо-
вестности. («Гончарные трубы в земле
надо класть чуть ли не по лучу лазера с
уклоном в четыре сантиметра на сотню
метров».) Малейшие «шаляй-валяй»,
«авось» и «быстрее!» рубят под корень
весь замысел.
Эксплуатация поля тоже не терпит ни
малейшей ошибки. Все должно быть
вовремя, точно, трезво и качественно.
«Примерно как в цветной фотографии,
— объяснил техник, глядя на мою фото-
камеру. — Чувствительность пленки,
экспозиция, состав проявителя, темпе-
ратура, время проявки... В чем-то ма-
лость ошибся — и нет желанного
результата. А тут при грубом про-
счете возможна еще и поломка сис-
темы...»
Но есть ведь Макеевский мыс. И дей-
ствует! Да, отправная точка хорошая.
Но она, к сожалению, осталась пока что
витриной мелиорации. Тут в оба глаза
за делом глядели и райком, и обком, и
люди из министерства. Тут рядом боль-
шой населенный пункт с избытком ра-
бочей силы. А вот далее в глубь лесов
и болот дела не так хороши, местами
просто плачевны. Огромные средства
из казны государства вязнут почти без
отдачи. Мелиораторы сдают работу,
мягко говоря, без знаков качества.
(«Качество! — с понятной злостью гово-
рит начальник ПМК-9 Николай Петро-
вич Павлов. — Вот поглядите на эти
гончарные трубы. Их полагается приво-
зить к нам в контейнерах. Нет, возят
так. Пока по болотным ухабам трясут —
сорок процентов боя! Полагается эти
трубы привозить загодя, в зимнее
время. Нет, получаем в последний мо-
мент — неизбежна спешка с уклад-
кой!»)
Поругивая мелиораторов, в совхозах
добавляют к их недоделкам и прибли-
зительностям свои просчеты, промахи
да и попросту нерадивость. В результа-
те земля ставится под угрозу прев-
ращения в «каракумы». (Антонов: «Я
видел заокские черноземы — то плот-
ный войлок. А наша земля как ситчик.
Чуть промахнулся — и дырка».)
И еще есть проблема. Допустим, что
все в порядке и есть урожай. Однако
людей на Мещере немного, рабочих рук
не хватает. Урожай большой своей до-
лей остается неубранным. И, стало
быть, нельзя просто так отмахнуться от
существенного вопроса: «А стоит ли
выделки эта овчинка?»
Между тем сейчас обсуждается план
коренного перестройства Мещеры. В ос-
нове его лежит предпосылка: не лес и
вода — главная ценность этого края, а
пашня, которую надо создать. Планови-
ки, составлявшие «схему» переустрой-
ства, утверждают: овчинка выделки
стоит! План «большой мелиорации» на
бумаге логичен и гладок. Кое-что на
Мещере он оставляет рыбакам и охот-
никам, есть в нем упоминание даже о
«национальном мещерском парке», но
главное в плане — решительное насту-
пление на болота.
Этот план невозможно уже оспорить,
он прочитан во многих инстанциях.
Выгода недешевой и непростой ломки
природы Мещеры основана в плане на
предпосылке, что все будет сделано,
как написано и рассчитано на бумаге.
Однако даже разведочные шаги в глубь
Мещеры показывают, каким далеким
оказывается действительное от желае-
мого. Жизнь с ее «битыми гончарными
трубами», с ее «не туда, не то, не вов-
ремя», со спешкой, недоделками и
«авосями» заставляет с тревогой ду-
мать о «большом наступлении». Если
оно неизбежно, то отнестись к нему на-
до с такой же ответственностью, с ка-
кой хирург относится к предстоящей
операции на сердце. Мещера у нас од-
на. Загубить этот оазис в самом центре
промышленного района России с ныне-
шним натиском техники очень даже лег-
ко.
А потому — осторожность! И еще раз
— осторожность!
Главное, чего следует избежать, —
спешка. Это тот самый случай, когда
мудрость «семь раз отмерь» должна
быть написана видными буквами и в ка-
бинете проектировщика, и на будке ме-
лиоратора. Пресловутых щепок, кото-
рые, мол, неизбежны при рубке леса,
быть не должно — слишком велика
ценность, на которую покушаемся.
Стратегия выполнения плана, как
представляется, должна быть в по-
степенности и осмотрительности, в
тщательном и качественном освоении
того, что уже «тронуто». «Я наблюдаю,
многие несообразности оттого, что от-
кусываем больше, чем в состоянии про-
жевать», — говорит Алексей Антонов.
Верное наблюдение! Мелиорация на
Мещере — задача со многими неизвест-
ными. Даже Макеевский мыс при всей
тщательности работ на нем преподнес
немало сюрпризов. Накапливать опыт,
проверять все расчеты практикой жиз-
ни и потом уже двигаться дальше.
«Лучше меньше, но лучше» — такова
сверхзадача.
И нужен, конечно, постоянный кон-
троль (общественный, хозяйственный и
партийный) по всему фронту работ.
А смотреть, между прочим, в оба гла-
за надо в первую очередь за исполни-
телями проекта, вооруженными всесо-
крушающей техникой. Характер у наших
мелиораторов, как у бобра. Известно,
78 что этот житель болотистых речек
Веками эти края кормили,
давали приют человеку. Но
все, что накоплено тут
природой, ранимо и требует
от людей расчетливых
бережных отношений.
грызет, добывая пищу, но грызет он и
просто так, иначе его погубят все время
растущие зубы. Мелиораторы тоже
«грызут» частенько и где не надо бы
грызть — у них свои планы, сметы, про-
грессивка, «тринадцатая зарплата» и
премии. Нельзя допустить, чтобы
жертвой ведомственных интересов ста-
новились спрямленные речки, обезво-
женные озера, земля с без надобности
вырытыми канавами.
В оценке — что сегодня важнее: во-
да, лес или пашня? — тоже надо все
тщательно взвешивать. Было время,
когда любое болото считалось едва ли
не язвой на теле земли. Осушение по-
читалось заведомым благом. Сейчас
бедственное положение во многих ме-
стах с водой обнаружило, какую роль
играют болота в сохранении и распре-
делении на земле влаги. Вряд ли надо
упускать из виду и явно нелепое поло-
жение, когда ценою немалых затрат па-
шню мы ищем на дне болота, а в это же
время выбывает из обихода, по-
глощается бурьянами и лесом земля,
веками служившая человеку около
многочисленных, теперь умирающих де-
ревень.
В размышлении о богатстве Мещеры
никак нельзя сбрасывать со счетов и
уникальность ее природы. Важно хотя
бы часть мещерской земли оставить не
тронутой экскаваторами. Поговаривают
о создании здесь национального парка.
Но это пока журавль в небе. Реально и
разумно на этом этапе максимально
расширить территорию Окского запо-
ведника — он сегодня тут самый наде-
жный хранитель проверенных временем
ценностей. Эти ценности — тишина,
здоровый воздух и чистые воды — сей-
час нужны человеку ничуть не меньше,
чем хлеб насущный.
Утром я снова увидел братьев Анто-
новых. Они спешили на свой облезлый
«болотный» автобус. Но что-то у авто-
буса не заладилось, и мы с полчаса по-
сидели у тощей речушки, наблюдая,
как по огромным, нагретым солнцем
железным трубам бегает трясогузка.
— Мы солдаты, — сказал Алексей,
кидая камешки в воду. — Копаем, ко-
паем... Но жизнь уже научила: от этой
нашей канавы бывает польза, а бывает
— локти кусаешь. Земля — не эта вот
колымага. Эту спишут в утиль, как толь-
ко другую пришлют. А землю попробуй-
ка замени...
— Садись, поехали! — крикнула у
автобуса шофер-женщина. Два десятка
мелиораторов, весело подталкивая
друг друга, сели в автобус, и он поехал,
слегка скособочась. За поселком авто-
бус повернул с бетонной дороги на
блестевшую синими лужами колею и,
колыхаясь, как лодка на крупной вол-
не, долго плыл вдоль опушки... Через
час-полтора он приедет в места, где
совсем недавно ходили лишь лоси и
грибники.
1980 г.
□
БЕСЕДА
С дороги, идущей от Касимова полем,
видишь в лощине верхушки ветел,
крыши домов и на взгорке — красного
кирпича колокольню, крытую свежей
жестью. О колокольне я прежде всего и
спросил Александра Александровича.
— Совсем новая крыша...
— Да нет, церковь не действует, —
ответил парторг.—Еще с довоенных лет
на замке. Кровля пообветшала, решили
подправить. Дело для колхоза не разо-
рительное, а сразу как-то опрятнее
выглядеть стало село... — Опасаясь,
что городской его собеседник, грешным
делом, может и не понять этой необыч-
ной заботы, Александр Александро-
вич прибавил: — Опрятность этой вид-
ной с любого двора постройки, конечно,
воспитывает уваженье у человека к
порядку. Так что бог тут совсем ни при
чем...
После беседы в правлении мы пошли
с Александром Александровичем по де-
ревне. Как водится, гостю было показа-
но все, чем законно тут можно гор-
диться: большая новая школа, еще чах-
нущий свежей краской и похожий на ма-
ленький городок детский сад, автома-
тический телефонный узел, большой и
хороший клуб («кино — каждый ве-
чер»), добротные деревянные дома для
колхозников («ставим дом и сразу са-
жаем сад»). Асфальт на главной улице
и телевизионные антенны над каждой
крышей дополняли увиденное. Однако
не только эти признаки достатка, ра-
зумной, расчетливой траты средств и
движения в ногу с жизнью останавлива-
ли внимание. Очень обрадовал не
утраченный тут, в Дмитриеве, чисто де-
ревенский дух жизни.
Дома не все были новые, но у каждо-
го был палисадник, двор, сад, огород.
Во дворах по-вечернему гагакали гуси.
Посреди улиц на траве возились дети.
Старухи сидели на скамейках возле до-
мов. (Одна, подозвавшая Александра
Александровича для какого-то разгово-
ра, сбивала в горшке сосновой мутов-
кой масло.) Пахнуло вечерним дымком,
деревенской стряпней из труб, и глав-
ной улицей степенно, неторопливо воз-
вращались с пастьбы коровы. В домах
скрипели калитки и слышались голоса:
«Марусь, Марусь...», «Зорька...» Па-
рень на оранжевом тракторе приглушил
мотор, давая проследовать стаду.
«Доброго здоровья!» — приветство-
вал пастух моего провожатого и пору-
чил стадо с врученьем кнута подверну-
вшемуся мальчишке. Александр Алек-
сандрович извинился, и они с пастухом,
присев на бревна у дома, минут десять
обсуждали какой-то деликатный и ва-
жный для пастуха житейский вопрос.
«Ну ладно, так значит так», — согла-
сился пастух, прощаясь, видимо, даже
довольный разрушением своего обду-
манного в одиночестве плана...
Еще в правлении, наблюдая заходив-
ших к секретарю колхозников, я заме-
тил особую атмосферу отношения ме-
жду людьми. Заходили по делу, но раз-
говор непременно касался чего-то еще,
вроде бы к делу не имеющего отноше-
ния, но явно ему помогавшего. «Коля! —
кричал Александр Александрович со
второго этажа в окно шоферу, с ко-
торым только что говорил в кабинете.
— Я забыл тебя попросить, будь другом,
заехай к Прасковье Ивановне, узнай,
привезли или нет ей дрова... Сам при-
везешь? Ну, что ж, хорошо...» И такой
тон со всеми. Молодые у него: «Коля...
Таня... Федя», к старику вышел из-за
стола: «Василь Андреич, извини, пожа-
луйста. Знаю, зачем пришел, но я не
успел поговорить с председателем...
Мимоходом сам загляну».
— У вас село, почти как семья... —
сказал я, когда прощался еще один по-
сетитель.
Александр Александрович, извини-
вшись, прочитал в телефон короткую
сводку в район и сам вернулся к на-
чатому разговору.
— Семья, говорите... Семья — дело
особое. Хорошую семью и под одной
крышей не просто сладить. А вот доб-
рые отношения, уклад жизни с учетом
всего, что деревне должно быть свой-
ственно, это и Петр Иванович как
председатель, и я как парторг всегда
помним. А мы ведь почти что состари-
лись в этой деревне. Часто ведь как
бывает — «план по мясу, планы по мо-
локу», а все остальное из поля зрения
уплывает. И получается, что вроде бы
только для плана человек и живет. А
человек должен чувствовать радость
жизни, радость труда на земле, радость
своего очага. И когда он понимает, что
это в нем уважается, будет и план, и да-
же многое сверх плана. Наше село не
обветшало, не обезлюдело, а сейчас
просто крепко стоит на ногах, потому
что как-то так получилось: тут не забы-
ли эту несложную мудрость.
Мы просидели с Александром Алек-
сандровичем до полуночи. Разговор о
деревенском укладе жизни неизбежно
коснулся прежних традиций, обрядов и
праздников, рожденных спецификой
сельского быта, близостью человека к
природе, влиянием времен года на его
занятость.
— Это все — употребим не кре-
стьянское слово — поэзия бытия. И это
очень важная вещь. При нелегком тру-
де на земле особый деревенский уклад
давал человеку, даже при бедности,
ощущение радости жизни... Согласны?!
Так вот, надо ли это забыть и пере-
делывать деревенскую жизнь на город-
ской лад? Некоторые думают: именно
так следует сделать. А мы вот так не
считаем.
Я возразил, главным образом из
желания удержать разговор в нужном
русле:
— Но, Александр Александрович,
жизнь-то в корне переменилась. Есть
ли что сохранять, утверждать и отстаи-
вать?
— А вот давайте поразмышляем...
Взялись прикидывать вместе, и ока-
80 залось, что есть! На примере села
Дмитриева это можно и рассмотреть.
Сельский дом... Традиционно — это
не просто жилище, это еще и двор, сад,
огород. Это корова (коза, на худой ко-
нец), куры, гуси, кошка, собака, скво-
речня, ласточки под карнизом. Это це-
лый мир для деревенского человека от
рождения и до старости. Это его школа
жизни, его убежище, это основной ко-
рень, соединяющий человека с землей.
Подруби этот корень, и человек уже —
перекати-поле, ему все равно, где и на
каких этажах жить. На эту тради-
ционную жизнь кое-где покушаются,
пытаясь втиснуть деревню в три-четыре
многоэтажных дома. «Последствия
этого неизбежно будут печальными, ибо
человека, с его извечной жаждой «ко-
паться в земле», можно все-таки при-
учить к сидению у телевизора и к игре в
домино», — говорит Александр Алек-
сандрович.
В Дмитриеве, правда, тоже построен
один жилой двухэтажный дом. В нем
поселили учителей и молодых специа-
листов, недавно в деревню приехавших.
«Но курс основной — одноэтажный дом
для семьи. Строит такие дома колхоз.
Плата жильца — менее трех рублей в
месяц. Всячески поощряем инициативу
в строительстве. Строящий себе дом —
это постоянный жилец в деревне. Это
опора в нашем хозяйстве».
Неосмотрительное нарушение основ в
сельском укладе жизни уже дало при-
меры для поучительных размышлений
на этот счет. Лет двадцать назад возоб-
ладала мысль, что если сельский
житель не будет иметь коровы и иной
живности во дворе, то все свои силы
он направит на работу в хозяйстве
общественном. Мы помним то время.
Сколько было и вздохов, и слез при
расставании с буренками! Корова для
сельского жителя всегда была чем-то
само собой разумеющимся в домашнем
хозяйстве — «Как жить без коровы?!».
И вот видим теперь, что вышло из на-
сильственной операции. Пожилые вла-
дельцы скотины поплакали, повздыха-
ли и успокоились постепенно — житье
без коровы оказалось возможным и да-
же не лишенным удобств: не надо о
кормах думать, не надо с зарей по-
дыматься на дойку. Не стало в доме
«своего» молока, масла, творога — да
уж ладно, как-нибудь перебьемся. («Во
град ездим за молоком», — сказала
мне жительница деревеньки, стоящей в
пятидесяти километрах от столичного
града. Старуха это сказала с горечью, а
молодуха из той же деревни о привоз-
ном «городском молоке» говорила с
вызывающей бодростью, как будто во
градах молоко бьет из артезианских
скважин.)
Итог невеселый. С молоком и творо-
гом туговато. И не потому только, что
ранее от любой коровы молоко так или
иначе попадало в общегосударственный
бидон. Не достигнута цель, ради кото-
рой все затевалось. Пожилые теперь
Дарья Петровна или Марья Пет-
ровна, лишившись своей коровы, на
общественной ферме все-таки продо-
лжали работать. А вот дочери их, не по-
нюхав с детства навоза на своем дворе
(деревенская пословица говорит: «что
воняет, то и пахнет»), не спешат идти и
на общественный двор. Таково сле-
дствие повреждения корня традиции.
Сейчас помаленьку поправляется де-
ло. Но подобного рода просчеты испра-
вить очень и очень непросто.
Дмитриево не было исключением,
когда коров провожали под нож. Но тут
раньше других поняли ошибку, а общий
стиль жизни села позволил легче ее ис-
править. Сейчас тут на 240 дворов 90
коров, то есть больше, чем в каждом
третьем дворе. (Не говорите, что это
мало. Приходилось бывать в деревнях,
где молоко купить невозможно — нет
ни единой коровы.) И количество скота
в Дмитриеве возрастает. «Колхоз, —
как сказал Александр Александрович,
— создал для этого «режим наибольше-
го благоприятствия»: по низкой цене
продаются телки и поросята, всячески
помогаем с кормами, из общих укосов
каждый владелец коровы получил до-
лю, а неудобья отдали косить исполу:
копна — колхозу, копна — косцу». В ре-
зультате колхоз обеспечен кормами и
личный скот тут не будет голодным.
Итог: в каждом третьем доме свежее
молоко, масло, творог. (Излишки поку-
пает сосед, а поскольку и при этом
условии молоко остается, то каждое
утро по селу проезжает машина с ци-
стерной, и эти излишки — 700—900 ли-
тров — вместе с удоем общественной
фермы идут государству, «во грады».)
Еще одна сторона жизни... Алек-
сандр Александрович особо ее по-
дчеркнул — забота о стариках. «В де-
ревне всё на виду, всё рядом — жизнь и
работа. Забвение тех, кто ослаблен го-
дами, неизбежно подточит все ценно-
сти. Это ведь как на войне. Если о ра-
неных забывают — армия обречена. Ум-
ный командир даже ценою новых по-
терь вынесет раненых с поля боя. Та-
ким образом укрепляется нравственная
сила. А она важна одинаково всюду,
где живут и действуют люди. Заботясь
о стариках, мы не только воздаем до-
лжное за все, что они тут сделали, мы
укрепляем веру у молодых: твое село,
твой колхоз — надежное место для
жизни».
Александр Александрович по памяти
перечисляет людей, которые, перешаг-
нув пенсионный возраст, продолжают
работать в колхозе. «Никого не пону-
ждаем бросать. Потребность трудиться
у многих сохраняется до последней
черты. Помогаем подыскать дело по си-
лам, лишний раз похвалишь, поддер-
жишь старания человека, и это часто
главное, в чем он нуждается. А когда
приходит время все-таки сесть на ска-
мейку у дома, человек опять же ломтем
отрезанным себя не чувствует. К госу-
дарственной пенсии мы выделяем спе-
циальную «колхозную надбавку», забо-
тимся о дровах, о том, чтобы яблоком
из колхозного сада, молоком, зерном
для птицы не был человек обделен. Из
каждого урожая выделяем пшеницы. И
что, возможно, самое главное — не-
смотря на дела, находишь минутку за-
бежать, спросить: как жив-здоров?»
О молодых в колхозе своя система
забот. Учиться поехал — держат его в
поле зрения, помогают. В армию идет
— проводы. Вернулся из армии — день-
ги из специального фонда. Свадьба —
тоже колхоз участие принимает. Об-
строиться захотел — опять же в по-
мощи не откажут. Пять лет механиком
отработал — в четверть зарплаты над-
бавка. «Восемь человек из десяти, отс-
лужив в армии, едут домой, да еще и
невесту с собой привозят. Приятно это
все видеть? Приятно! Однако не будем
при этом преувеличивать блага мате-
риальные. Мы знаем хозяйства, где
этот поводок легко обрывается и люди,
как горох из сухого стручка, — кто куда.
Важен нравственный климат. А всякий
климат в одночасье не создается. Это
работа долговременная. Вот почему ва-
жно, заботясь о молодежи, не терять из
виду и стариков. И ежели обратиться к
опыту жизни, то мы увидим: в деревнях,
аулах, на хуторах, в кишлаках так и
было всегда. В этом мудрость тради-
ции».
Коснулись мы в разговоре и того, что
обычно в первую очередь вспоминают,
когда говорят о традициях на селе, —
праздников и обрядов. «Увы, — сказал
Александр Александрович, — многое
ушло невозвратно. Искусственно возро-
ждать то, что было связано с прежним
укладом в деревне, бессмысленно». И
это, конечно, верно. Но вот что важно
заметить в прежних праздниках и об-
рядах. Все они были крепко привязаны
к укладу именно деревенской жизни, к
срокам сельских работ, к переменам в
природе. Масленица — это конец зимы,
троица — это начало лета. Яблочный
спас, медовый спас, печенье жаворон-
ков из теста в марте, смоление кабана
к рождеству и свадьбы на покров, осе-
нью — главные сельские праздники
не приходились на горячее время работ.
Они предваряли эти работы, а чаще ве-
нчали их. Иначе говоря, дело, труд, за-
висимые от капризов природы, — в
первую очередь, а праздник — это в по-
дходящее время передых от трудов. В
этом смысле в сельской жизни, не-
смотря на обилие механизмов, условия
не изменились. Тут по-прежнему не по-
терянный в нужное время день (даже
час!) кормит год. И по этой причине в
колхозе «Заветы Ильича» 1 Мая, напри-
мер, — день рабочий. Это не значит, ко-
нечно, что село Дмитриево не ценит со-
лидарности со всем трудовым челове-
чеством. Просто начало мая — это са-
мый разгар работ. Потерять в это время 81
два дня и, хуже того, сбиться с ритма —
это очень большие потери. «Поэтому мы
вывешиваем флаги, а сами в борозду»,
— говорит Александр Александрович.
Майский праздник в этом селе пере-
двинулся на начало июня (точного чис-
ла у него нет, проводится по окончании
весенних работ и называется «Праз-
дник березки»). Дома в этот день не
остается никто. Тысячи полторы людей,
молодые и старые, с ребятишками на
руках и в колясках, под руку с женами и
невестами, с гостями из других дере-
вень (в колхозе есть отделения), соби-
раются в парке. «Минут пятнадцать го-
ворит председатель или я говорю. А по-
том — кому премия, кому подарок, кому
датель колхоза, а тогда Петя Жидков,
кончил школу. Во время войны Алек-
сандр Александрович был начальником
школы девушек-снайперов, Петр Жид-
ков воевал пехотинцем. После войны
Александр Александрович снова ди-
ректорствовал, а ученик его стал счето-
водом. В 1958 году директора школы
односельчане попросили возглавить
колхоз, и он согласился. Председате-
лем он оказался хорошим и работал
четыре года, но, присмотревшись к Пе-
тру Жидкову, сказал: «Вот для колхоза
настоящий хозяин». С его доводами со-
гласились, но самого из колхоза не от-
пустили, выбрав секретарем партийной
организации. Работают вместе уже во-
семнадцатый год.
«Петр Иванович — это хозяин с золо-
той головой и добрым мужицким серд-
цем», — говорит Александр Александ-
рович о своем друге. О нем самом же,
хитровато прищурясь, сказала мне Ев-
докия Петровна Митина, самая древняя
из старожилов в деревне: «Лександр
Лександрыч у нас все равно как в ста-
рое время поп. Только лучше. Батюшка,
бывало, послушает, посочувствует, по-
советует. А этот послушает, посо-
чувствует, посоветует и поможет».
Деревенский капитал всяко можно
измерить. Можно посчитать деньги в
итоге года, можно счет вести на пуды,
на приплод и привес у скотины, можно
вспомнить, сколько построек возведе-
но, какие дороги проложены, что купле-
Оказалось, что есть: и для колхоза это
немаленькая проблема. Желающих
переехать в село из города очень много.
Мне показали папку с сотней недавно
полученных писем. Во всех просьба:
«Сообщите, нельзя ли приехать и всту-
пить в ваш колхоз?» Письма разные, в
том числе от людей, у которых личная
жизнь дала трещину, и они, прослышав
о здешнем хозяйстве, ищут прибежища.
Есть наивные письма от коренных горо-
жан, для которых житье в деревне —
это сплошной сенокос, хождение за гри-
бами и чистый воздух. Но в больши-
нстве пишут люди, когда-то жившие
тут, в селе, а теперь, приглядевшись к
городскому житью-бытью, увидели, что
прогадали. Есть у колхоза уже и опыт
взаимных отношений с теми, кто при-
езжает. «Коренные горожане не прижи-
ваются. И мы теперь соответственным
образом отвечаем на письма, — говорит
Александр Александрович. — Деревен-
ская жизнь человеку много дает, в том
числе свежий воздух, сенокос и грибы,
но много от него и требует. Эти требо-
вания горожанину часто и непонятны, и
тяжелы. Лучше всех приживаются те,
кто когда-то покинул именно наше се-
ло. Для них возвращенье — все равно
что выход на знакомую просеку после
блужданий в лесу. Ну и вообще человек
деревенской закваски довольно скоро
пускает корни, если он, конечно, не
лодырь, не пьяница, не стремится брать
больше, чем отдает, и уважает наши
традиции и порядки».
доброе слово. Ну и тут же веселье:
ярмарка со всякими выдумками, своя
самодеятельность и еще артистов из
Москвы приглашаем, пять буфетов ра-
ботает. Я сам люблю этот праздник,
знаю, как его ждут и потом едва ли не
полгода еще вспоминают...»
Так понимают традиции в селе Дми-
триеве. Сама жизнь научила тут раз-
личать, что хорошо, что плохо. Но этому
селу на Мещере и повезло. Повезло на
двух хороших людей, тут выраставших
и близко к сердцу принявших судьбу
всего, что дорого человеку в родном
углу. С большим удовольствием назы-
ваю этих людей. Это председатель кол-
хоза Жидков Петр Иванович и мой со-
беседник, секретарь колхозной партий-
ной организации Александр Александ-
рович Петропавлов. Иногда о людях
этих двух должностей говорят: сработа-
лись. В этом случае слово сработались
слишком бедное и неточное. Это едино-
мышленники, хорошо понимающие и го-
сударственные задачи, и повседневную
жизнь родного села.
«Мне тут легко, — говорит Александр
Александрович. — Почти все люди в
колхозе — мои ученики. И я, как пре-
жде в школе, всех называю: Лида,
Федя...»
Отец и мать Александра Александро-
вича — учителя. (Отцу присвоено зва-
ние заслуженного учителя школы
РСФСР.) И сын тут, в Дмитриеве, стал
учителем, а потом и директором школы.
82 При нем в 1939 году нынешний предсе-
но. Но есть богатство, которое не изме-
ришь привычными мерами, однако оно в
человеческой жизни главное — это
нравственный капитал. При этом глав-
ном богатстве все остальное, как ва-
гоны при исправном и хорошо отлажен-
ном паровозе. Эту очередность ценно-
стей в Дмитриеве вполне понимают и
председатель, и секретарь. Оттого и се-
ло прочно стоит на ногах, и жизнь в
этом мещерском селении проходит
осмысленно, не бестолково, с радос-
тями и надеждами.
Все, однако, познается в сравнении.
Было время — отсюда тоже уезжали и
на стройки, и в города. Не жалеют ли
сейчас об отъездах и нет ли теперь дви-
жения обратного — в село из города?
Мы прощались близко к полуночи.
Село заливало сиянье погожей осенней
луны. Синеватые блики света отражал
сонный омуток речки, кровля на коло-
кольне, синеватыми редкими фонарями
светились яблоки в темной листве.
«Вот и еще картинка к нашему разгово-
ру, — Александр Александрович сры-
вает яблоко с ветки над пряслом. —
Пробуйте. Это антоновка. Подчеркиваю
— антоновка, старинный российский
сорт. Там, где эти местные яблоки из-
вели, заменили сортами южными, в этом
году погорели. И как погорели! Мороз
все убил. Видели сами, сады стоят чер-
ные. А вот воргуль и антоновка живы!
Почему? Веками притерты к нашему
климату, испытаны самыми лютыми хо-
лодами... В сельском укладе жизни,
прежде чем что-то отбросить и по-
забыть как ненужное, следует пять раз
подумать... Ну, теперь уж прощайте».
Александр Александрович уходит по
белой от лунного света дорожке. Ему
шестьдесят три, идет он немного ссуту-
лившись. Сорок лет своей жизни он хо-
дит по этой улице, и она стала его судь-
бою.
7980 г.
□
ПЯТЬ ЕГО СЫНОВЕЙ
Вот они в сборе у отцовского дома и
рядом с отцом. Слева младший Сергей и
старший Иван, крайний справа — Ген-
надий и рядом с ним близнецы — Анато-
лий и Александр. Шесть мужиков — Са-
довниковы.
Отца зовут Сергей Афанасьевич. Ког-
да снимались, он, поправляя на голове
свою «мичуринку», пошутил:
— Ну, скобари, в одну шеренгу стано-
вись!
И получилось что-то вроде боевого
подразделенья с веселым, признанным
и почитаемым командиром-отцом.
Завидно стать вот так рядышком с
сыновьями. Пятеро. Один к одному.
Здоровые. Веселые. Работящие. И не
рассыпались, как горох из стручка, по
белому свету, живут, где родились.
Сказал отец одному: «Собери-ка
ребят» — и вот они вечером после ра-
боты явились все вместе к родному до-
му в семидворную приозерную дере-
веньку Грибно.
Ранний осенний вечер. Топится рус-
ская печь, бросает на стены красные
блики света. На середину комнаты
сдвинут стол — его всегда так ставят,
когда собираются вместе. На столе в
тарелках и чашках капуста, соленые
помидоры, грибы («не зря же в Грибно
живем!»). Блюдо горячей картошки, две
сковородки некрупной плотвы, пойман-
ной к ужину. Шесть крепких людей да
после работы все стоящее на столе как
будто за себя кинули. «Мама, что там
еще?»
Мать Зинаида Федоровна, привыкшая
к этим запросам, вынимает ухватом из
печки чугун горячего варева.
— Как едим, так и работаем! — весе-
ло щурит глаза в подначке озорной
Анатолий.
— Работяга... — ширяет пальцем в бок
Анатолию рядом сидящий Геннадий.
Это на случай, если бы гость вдруг
принял шутку за похвальбу.
— Секретарствуешь! Дома норовишь
секретарствовать? — Анатолий хватает
брата за холку, и тарелки от возни за
столом начинают подрагивать.
Отец добродушно смеется. Мать гро-
зится огреть обоих ухватом. Старший
Иван, сидящий рядом со мной, объ-
ясняет: Геннадий выбран недавно осво-
божденным партийным секретарем, он
сейчас примеряется к новой для себя
роли и вполне понимает: самую первую
критику, ежели что не так, услышит вот
тут, дома, от братьев и от отца.
Гость в доме. Газетчик. Приехал спе-
циально увидеть отца и пятерых его
сыновей. По опыту знаю, в таких
случаях душу свою нараспашку не де-
ржат. Нужно время — растопить ледок
настороженной сдержанности. Тут уже
все настежь. Никаких недомолвок, пол-
ная откровенность. Суждение друг о
друге и о делах — с шутками, по-
дковырками, равная доля которых
перепадает и гостю.
Чувствую себя в этот вечер, как буд-
то и я вырастал в этом доме, грелся на
печке, надевал висящий у двери ста-
ренький кожушок, слушал собачий лай
за окном, ел, обжигаясь, картошку, ка-
пусту, моченые яблоки.
Мать с ухватом у печки. Отец в мехо-
вой телогрейке и старых валенках у
стола... Хорошо знаю: представленье о
счастье у многих людей связано с таки-
ми вот встречами в отчем доме. В суто-
локе жизни возможность увидеться с
матерью и отцом, с братьями, сестрами
у родимого очага — как островок для
плывущего в море, как ощущение про-
чного тыла в сраженье. Для матери и
отца тоже наивысшая радость — уви-
деть рядом взрослых своих детей. Но ох
как часто эти желанные встречи мы все
откладываем — дела, далеко ехать,
еще что-нибудь. И как сиротеем мы,
взрослые, как остро ощущаем потерю,
когда уходит под воду маленький
островок.
Гляжу на Садовниковых. Они драго-
83
ценную пристань в житейском море не
потеряли, не удалились от нее далеко.
Подобно здоровому человеку, не
знающему подлинной цены здоровья,
они, возможно, даже не вполне сознают
меру счастья, отпущенного судьбой.
Впрочем, нет. Все пятеро сыновей слу-
жили в армии. И за годы отлучки могли
оценить, что значит для них этот вот
чуть покосившийся рубленый дом, эти
рябины возле окошка, эта веселая
братская толкотня за столом, неспе-
шное слово отца, заботливая суета ма-
тери. Продолжением дома был сад с за-
мшелым колодцем, озеро за околицей,
лес, поля лоскутками по холмистой
псковской земле.
— У меня это все стояло в глазах, —
говорит Анатолий. — Особо в первый
год службы. Даже решение мелких сол-
датских проблем поначалу связывал с
домом.
— Истоптал раньше срока солдат-
ские сапоги. Обратиться бы к старшине.
Нет, пишет домой. Ну посмеялись и
послали ему сапоги, — вспоминает
отец.
Пятеро сыновей не были избалован-
ными. История с сапогами свидетельс-
твует как раз об обратном. «Отец всег-
да нас учил: ничего не берите сверх то-
го, что вам полагается по закону и спра-
ведливости». Все пятеро после службы
не соблазнились куда-либо ехать. Все
вернулись сюда, на Псковщину, в род-
ной колхоз. Геннадий, правда, делал
попытку жить в городе, и об этом осо-
бая часть разговора. Сейчас жена его
Валентина сидит за столом вместе с на-
ми. Двое рожденных в городе ребяти-
шек, как сверчки, притихли на печке,
озорными глазами наблюдают сверху
за взрослыми. Вернувшись весною из
«жизненных странствий», Геннадий
живет пока что с отцом. Но готов, стоит
уже собственный дом! Все лето по воск-
ресеньям отец и пятеро братьев не
выпускали из рук топоров — «еще
четыре-пять выходных, и будем
справлять новоселье».
Все братья, исключая лишь Алек-
сандра, женаты. У всех ребятишки. Ген-
надий и Анатолий женаты на сестрах из
соседней маленькой деревеньки Ре-
пищи. Из той же деревни взял жену се-
бе младший Сергей.
— Я свою выловил аж во Пскове, —
подмигивает жене Анатолий. — Пода-
лась из Репищей к городской жизни. А я
сказал: Маша, люблю, женюсь, но ме-
сто наше — в деревне. Вняла. Теперь
уже корни пустили — дом, баня, куры
во дворе квохчут, корову, наверное, за-
ведем. Я, как Мичурин, люблю в огоро-
де копаться. Вот и шляпу скоро, как у
отца, заведу.
— Ты, Толя, скажи еще, что служил в
ракетных войсках и самый старший в
семье по званию, — поддевает брат
Иван.
— И скажу. По званию старший. До-
лжность в колхозе — шофер. А вы се-
ржанты, ну кто посмеет сказать, что
плохой я шофер? — Вошедший в роль
84 Анатолий победно втыкает вилку в со-
Садовниковы - отец с
сыновьями. «Таким было их
детство. Прямо как
воробьи. Одежонка —
глядеть больно, но унынья,
как видите, нет».
леный гриб и, тряхнув шевелюрой, об-
водит братьев глазами. — Ну вот, ник-
то...
Анатолий — общий любимец не толь-
ко в семье. Председатель колхоза Иван
Степанович Сенченков, с похвалой
отзываясь о всех Садовниковых, Анато-
лия выделил. «Этот шуткой мертвого из
могилы подымет. Поручил ему раз-
возить по работам людей. Летом возит
на сенокосы и в поле еще и еду. Так вот
всерьез говорят: присядет вместе обе-
дать — еда вкуснее! А я замечаю: там,
где этот шофер побывал, исправно дви-
жется дело».
— Характер у ребят разный, — заме-
чает отец, когда веселье за столом по-
утихло. — Иван вот молчун, не скажет,
что в молодые годы был первым трак-
тористом в районе. Газеты портреты
его помещали, в Москву на слет выез-
жал.
— И заблудился в Москве! Ну при-
знайся...
Смущенный Иван гремит у входа ве-
дром — вылез из-за стола под предло-
гом помочь в чем-то матери.
— Ну, конечно, мы разные! — опять
заводится Анатолий. — Вот я и Сашка.
Близнецы! Но скажите, Михалыч, разве
похожи? Я, как видите сами, брехун, а у
Сашки клещами слово не вынешь. Я
цыган, а он почти рыжий. Ну, правда же,
поглядите. Я — человек положитель-
ный, семьянин, ребенок у меня на руках.
А брат гири все подымает, вон в углу
двухпудовые. Ну и прямо отметим: Се-
рега вон младший, а уже двое совет-
ских граждан говорят ему: «Папа». А
ты? Ну, молви словечко...
Александр запускает лапу в черную
шевелюру брата, что означает: да
уймись же, аспид, уймись...
Трое братьев — Анатолий, Александр
и Сергей — шоферы. Иван, как сказал
отец о нем с гордостью, «механизатор
широкого профиля», зимой — на ремон-
те, летом сядет на что прикажут: на
комбайн, трактор, сенокосилку, автомо-
биль...
Каждый из братьев имеет свой дом,
свое хозяйство в усадьбе колхоза. Но
любое сколько-нибудь серьезное дело
— женитьба, большая покупка, стройка
в хозяйстве, а также праздники, ра-
дость или беда — собирает братьев под
эту крышу, за этот стол. При обсужде-
нии — полная демократия. И когда все
свое скажут, поворачиваются к отцу:
а ты, батя? Его слово во всяких спо-
рах, во всех сужденьях бывает послед-
ним.
Сергею Афанасьевичу пятьдесят во-
семь. Вырастал в этом доме. Зинаиду
Федоровну знает с тех пор, как помнит
себя. Она вырастала в домишке рядом.
Детьми они вместе лепили из песка пи-
рожки, запирали в спичечный коробок
майских жуков. Юность пришлась на
войну. Сергей Афанасьевич первый и
последний свой бой принял тут, почти
рядом — за Невелем. Был осколками
поражен в грудь, в живот, в руки, плечи.
Но выжил. «Один осколок и теперь
рядом с сердцем. Когда еду на лошади
— чувствую».
Поженились Зинаида Федоровна и
Сергей Афанасьевич в 46-м. «Трудное
время было на Псковщине, бедное. А по
бедности, знаете, дети ведь сыплются,
как горох».
Работал Сергей Афанасьевич тракто-
ристом и комбайнером, пас скотину, ра-
ботал на ферме. Но раны частенько за-
ставляли ложиться в больницу. «А вый-
дешь — опять за работу, куда же де-
ваться. Их ведь надо было кормить,
одевать, обувать, на ноги ставить.
Ученых не получилось. А колхозники
вышли, считаю, исправные». И Сергей
Афанасьевич перечислил все, что вхо-
дит в понятье исправные.
Отцовское слово слушали молча и со
вниманием. Но когда я спросил: «Сер-
гей Афанасьевич, в чем секреты этой
крепкой семейной дружбы, этого бра-
тства, этой верности дому? Другие из
деревни вон уезжают и в лучшем
случае только вздыхают о ней. А тут
все пятеро рядом. Где собака зарыта?»
Когда я это сказал, Анатолий заерзал
от веселого возбуждения:
— Ну, батя, давай! Ушинского, Сухом-
линского, Спока, Макаренко знаешь?..
Не знаешь. Значит, есть в нашем доме и
свое кое-что. Интересно, как ты изло-
жишь?
Сергей Афанасьевич улыбнулся, по-
хлопал Анатолия по спине, поглядел на
ходики у окна:
— Чего не успели сегодня, сделаем
завтра. Пора по домам.
На этом застолье-знакомство кончи-
лось. По домам братьев развозил спо-
койный и добродушный Сашка. Ему, бе-
долаге, по причинности — «за рулем»
— рюмочка из старинной посуды не
перепала. «У нас с этим строго», — по-
яснил сам отец. Но Сашка и не роптал,
прогревая потертый колхозный рыдва-
нчик.
В автобус сели не сразу. Анатолий по-
манил меня пальцем к освещенному
ярко окошку в крайней избе. В не
прикрытое занавеской окно было вид-
но: четыре старушки играют за столом
в дурака.
— Вот это почти и все население в
Грибно зимой. Сыновья и дочери в горо-
де, а они тут. Скучно. Вот и сходятся
Один из внуков Сергея
Афанасьевича — третье
поколение семьи
Садовниковых.
вечерами. Я их зову «народный ан-
самбль Пенсяры».
— Сашка, — сказал Анатолий, когда
уже тронулись. — Не забыл? Мы
обещали бабке Насте дров напилить.
— Нет, не забыл. В воскресенье напи-
лим.
— В воскресенье баню будем ру-
бить...
— Ну после бани...
За околицей с горки хорошо было
видно: в деревне Грибно светились два
огонька. Один в доме Садовниковых,
другой там, где четыре старушки коро-
тали осенний вечер.
Каждое утро Сергей Афанасьевич
выводит из стойла лошадь по кличке
Нейтрон и запрягает в телегу на мягких
резиновых шинах. Телегу для отца изго-
товили сыновья, чтобы меньше беспо-
коил сердце осколок. Служба в колхозе
у Садовникова-старшего нехитрая: объ-
езжает окрестные деревеньки, собирая
в личных хозяйствах лишнее молоко.
Молоко отвозит на завод в Невель и по-
сле обеда возвращается в Грибно.
Я застал его в доме уже отдохну-
вшим.
— Как воспитывал сыновей?.. Да, по-
жалуй, и не расскажешь. Все полу-
чилось как-то само собой...
Мы разложили старые фотографии. И
Сергей Афанасьевич выбрал одну, где
четверо ребятишек счастливо прильну-
ли к отцу. «Прямо как воробьи. Оде-
жонка — глядеть было больно, но
уныния, как видите, нет. В этом воз-
расте все они уже нам с матерью помо-
гали».
Размышляя о воспитании сыновей,
Сергей Афанасьевич вспомнил не-
красовский стих о мальчишке с лошад-
кой, везущей хворосту воз. «Сколько
было тому крестьянскому сыну?
Шестой миновал. Вот, семи еще нет, а
уже в руках вожжи. И не игрушечные!
Серьезное дело у человека — «отец,
слышишь, рубит, а я отвожу». Вот так и
мои вырастали».
В картинке из жизни русского дере-
венского человека Сергей Афанасье-
вич видит основу всего деревенского
85
воспитания — посильный осмысленный
труд с возможно раннего возраста! Ста-
рший Иван в десять лет был уже у отца
на прицепе. Отец — на тракторе, сын —
на плуге. Отец заболел — сын сразу его
заменил, а на прицепе уселся Генка.
Пересел Иван на комбайн — Генке
передал трактор. Так обучались меха-
низации.
«Иногда жалко было будить — маль-
чишки еще. Подойду, поглажу ладонью
по голове, морщатся — рано... А одна-
жды, помню, сам занемог и проспал.
Открываю глаза — у постели Иван:
«Батя, нам пора в поле...» Век не за-
буду этой минуты. Все болячки мои как
рукою сняло».
При таком воспитании, многие это
знают, дети в деревенских домах очень
рано и естественным образом постига-
ют грамоту трудовой жизни. В десять
лет ребятишки Садовниковых уже мо-
гли запрячь лошадь, водили ее в пово-
ду бороздой, а в двенадцать каждый из
них ходил уже за сохой. «Смешно было
видеть: ручки сохи Генка держит на
уровне головы, но шагает, ведет уве-
ренно борозду. Свою картошку, бывало,
опашет и за малую плату опашет со-
седям».
В тринадцать лет все пятеро сыновей
умели косить, метать копны, держали
уверенно грабли, вилы, топор, шило, ру-
банок. Умели постричь овец, починить
обувь, корову могли подоить, варили
обед.
Когда Ивану было пятнадцать, а Сер-
гею два года, пятерым братьям выпал,
пожалуй, самый трудный в жизни экза-
мен. Отца уложили в госпиталь, и в это
же время тяжело заболела, надолго
слегла в больницу и мать. Все нехитрое,
однако и непростое хозяйство дома ле-
гло на плечи мальчишек. Иван по-
дымался, как мать, с зарею. Доил коро-
ву, провожал ее в стадо, варил еду,
кормил братьев и вместе с ними бежал
потом в школу. Анатолий и Сашка мыли
полы и нянчили младшего брата. Генна-
дий управлялся с курами и гусями, чис-
тил корову и лошадь, кормил поросен-
ка. И все по очереди навещали мать и
отца. «Учеба, конечно, у всех в этот год
маленько хромала, но по труду я
мысленно всем им ставил пятерки. Их
усердие, можно сказать, нас матерью и
подняло».
В деревенском труде есть особенно-
сти. Работать в горячее время надо не
по часам, а по солнцу — от восхода и до
заката. «В посевную, в сенокос, в жатву
не переводишь дыханье, полнормы
спишь. Иначе нельзя. В такое время не
то что день — час кормит год». Но есть
в сельской жизни, у сельских работ ра-
дость, со всеми заботами сплетенная
воедино. «Пашем, бывало, с Иваном. От
пыли у малого носа не видно. Завернем
к озеру — раздевайся! Полчаса по-
лощем с ним телеса, на песке полежим,
малины в укромном месте насобираем,
раза два наблюдали, как лоси к воде
подходили... Поговорите с ребятами,
они это помнят лучше, чем я. Расска-
86 жут, как строили лодку, как логово вол-
ка нашли, как подобрали на пашне зай-
чат, как наблюдали за цаплей, лови-
вшей у стога мышей. Мне, взрослому
человеку, воспоминания эти сейчас вот,
признаюсь, согрели душу. Для них же
эти радости детства соединились с тру-
дом на земле, с представленьем о
нашем крае, со всем самым главным,
чем живы».
Вот и вся педагогика, все секреты во-
спитания пятерых сыновей. Из книжных
мудростей в дело пошел один лишь об-
раз— «мужичок с ноготок». Ничего дру-
гого Сергей Афанасьевич попросту и не
знал. Но опыт собственной жизни, му-
дрость сельского человека, личный
пример сделали свое дело. «Все, что
надо, умеют. Работать любят. Дружны.
Мать с отцом почитают. Местом, где
живут, дорожат. Внуков нам нарожали.
Чего же еще?»
— Отчего у других отцов-матерей не
получается так?
Сергей Афанасьевич мнет в руках ре-
мешок для телеги, на которой молоко
возит.
— Да как вам сказать, причин-то
разных немало. Вон видели двор? Не-
мудрящий — куры, корова, лошадь,
свинья, четыре овцы. Но как без двора?
Нет скотины — нет и еды на столе. Но
скотина требует глаза, и.рук, и всяких
забот. И навоз-то он пахнет навозом! Я
считаю, человек деревенский этот за-
пах должен любить. Сыновьям всегда
говорил: «Что воняет в сарае — то пах-
нет на сковородке». И с детства они
убедились: не пустые слова! А иные
мать и отец рассуждают иначе. Мы в на-
возе копались — дети пусть людьми по-
живут.
Ну и, конечно, в доме таком дети спе-
шат от навоза подальше.
— Счастливыми приезжают сюда?
— Кто поймет, какой оно масти, люд-
ское счастье? Иной приезжает летом
на «Жигулях». Видимость вроде бы не-
плохая. А слово за слово — ничего,
окромя «Жигулей», за душою не
сыщешь. Соберут грибов-ягод, у матери
сала прихватят — и до свидания, до но-
вого лета!
— Но, слышно, и насовсем приезжа-
ют...
— Да, пять-шесть семей назову. Вер-
нулись! И этих теперь уже с места не
двинешь. Все повидали, о всем имеют
суждение не по слухам. Наш Геннадий
— наилучший пример...
Геннадий окончил в Пскове сельско-
хозяйственный техникум, но на семей-
ном совете сказал: отец, я хочу по-
глядеть жизнь. Отец подумал и ответил
в том смысле, что никому не заказано
жизнь поглядеть. Езжай. Но, если по-
чувствует сын, что лучшее для него ме-
сто тут, у псковских озер, пусть приез-
жает без колебаний.
Геннадий уехал строить КамАЗ. Два
года работал на самосвале. Потом
пересел на автобус и работал еще во-
семь лет. Стал горожанином. И жизнь,
можно считать, сложилась вполне хо-
рошо: получил большую квартиру, ро-
дились два сына. Каждое лето Генна-
дий с семьей приезжал в Грибно. Были
ягоды и грибы, было купанье в озерах,
но заходил Геннадий и в правление кол-
хоза, подолгу толковал о жизни с от-
цом. А в этом году весною приехал и,
обнявшись с отцом и матерью, прямо
на пороге сказал: «Все. Мое место
тут».
— Ну и сразу же в шесть топоров ста-
ли ладить Геннадию дом...
В новом доме застал я важный мо-
мент: опробование только что сложен-
ной печи. Из трубы, как из паровоза на
крутом перегоне, валил дымище. А в
звонком, ничем пока не заставленном
доме пахло смоляными дровами, стру-
жкой, подсыхающей глиной.
— Не дымит! — счастливо сказала
хозяйка. — И теплая!
Двое мальчишек стояли у печи, при-
слонив к подсохшему ее боку ладони.
Хозяин постукивал молотком — по-
дравнивал пол, прилаживал плинтуса.
Пока мы с ним говорили о разных жиз-
ненных поворотах, в новой печке поспе-
ло пахучее варево. Валентина вынула
из огня щербатенький чугунок, вынула
сковородку со шкварками, принесла из
сенец кастрюлю с соленьем, и я, таким
образом, оказался опять при застолье.
Стола, правда, не было. Еду поставили
на широкую доску, лежавшую на коз-
лах. Ели стоя, обжигая руки картош-
кой и хватая шкварки сосновыми щеп-
ками.
— Не жалеете? — спросил я хозяйку,
зная, что этот вопрос ей понятен.
— Что вы, что вы!..
— Решать такие дела непросто, —
сказал Геннадий, — шутка ли — десять
лет городского житья Если б не Вален-
тина — верный союзник, мог бы и не ре-
шиться.
— О, пир горой у строителей! — вбе-
жавший Анатолий кинул в угол рабочую
телогрейку, мячиком побросал в ла-
донях картошку. — Я пришел вас в ба-
ню позвать. Сергей и Сашка смыли уже
солярку, батя пошел бередить свои
раны. Пару — навалом! Веники всякие
— береза, дуб, елка. Михалыч, может,
и вы?.. Да плюньте вы на билет! Уеде-
те завтра. Сашке свистнем, он подве-
зет...
Гусарских выходок я не люблю. Но
тут нащупал в кармане билет до
Москвы, смял его в кулаке и кинул в
жар печи.
И еще один вечер побыл в хорошей
дружной семье.
1982 г.
□
ПАСТУХ
У рощи играл рожок... Мы открыли
дверцу машины, заглушили мотор и боя-
лись поверить ушам. Пастуший рожок!
Эту музыку где услышишь теперь? В ки-
но, по радио. А тут дорога уготовила
нам подарок, удивительный в своей на-
туральности. Пастух сидел спиною к
нам у березы и разливал по поляне ме-
лодию, какую и родил-то, возможно, па-
стуший рожок: «Сама садик я сади-
ла...» Под тягучие звуки черный пес па-
стуха шевелил ухом, коровы лениво
щипали траву, стрекотали кузнечики в
бурьянах. А березы у края рощицы, ка-
залось, вот-вот пробудятся от дремоты
и пойдут хороводом.
— Вот такая арматура, — сказал па-
стух, вытирая тряпицей пищик рожка.
Он нисколько не удивился нашему по-
явлению, не заставил себя уговаривать
сыграть еще что-нибудь. Закончил и
опять сказал весело:
— Такая вот арматура. Интересу-
етесь — заезжайте с заходом солнца
домой, вместе повеселим душу.
Вечером гроза повредила электроли-
нию. Старик поставил в бутылку свечу
Картина в наше время
исключительно редкая —
пастух, играющий на рожке.
и при ней разложил на столе богатство
свое — пищики, сделанные им самим из
веточек волчьего лыка. Он крепил их к
рожку, пробовал, поясняя:
— Этот — играть с баяном, этот —
под балалайку, этот — с роялей в паре,
этот — для кардиона. А этим баб по
утрам подымаю с постелей.
Далее шел рассказ о том, как, где и с
каким успехом играл пастух на рожке.
— На эту музыку спрос большой. В
Москве на концерте как дунул — все:
ах! и рты поразинули. В Ленинграде иг-
рал, в Калинине, тут, у себя, на свадь-
бах, ну и коров в лесу этой музыкой со-
бираю.
Веселое балагурство пастуха-музы-
канта слушала, прислонив голову к
печке, его жена Лидия Матвеевна. На
замечание: «Нет, наверное, в округе
человека веселей ее мужа» — она, со-
гласная, улыбнулась.
— Он у меня огонек...
Старику без года семьдесят. Пасту-
шество начал с десяти лет.
— Мы зубцовские — все пастухи. Из
других мест в отхожий промысел
шли плотничать, портняжничать, шли
пильщиками, официантами, сапожника-
ми. А мы — пастухи. Сотнями уходили
на лето к Москве и под Тверь. И все
знали: зубцовский — значит пастух...
Вот такая была арматура.
Девятилетним мальчишкой с новым
кнутом и узелком пышек осилил Сергей
Красильщиков путь с Верхней Волги по-
чти до Москвы — полторы сотни верст
пешим ходом. И вот пятьдесят лет —
пастух. Были в этой работе и перерывы.
Перед войною освоил трактор. Воевал
в танке. После войны в колхозе «Созна-
тельный» был бригадиром и председа-
телем. Однако все это Сергей Осипович
вспоминает как нечто второстепенное.
Главная линия жизни — пастух.
— Я скажу, профессия самая хоро-
шая, ежели кто понимает. Ну, конечно,
дождички неприятны, и просыпаться
надо следом за петухами — тоже не
сладкое дело. Зато уж все твое на зем-
ле: видишь, как солнце всходит, как
птица гнездышко вьет, как зверь в лесу
обитает. Небо, травы, день без конца и
вся духовитость земли как будто для
тебя созданы. Ходи и радуйся. Пастуха-
то всегда считали почти что нищим, а я 87
посмеивался — богаче меня и нет нико-
го на земле! Вот такая арматура...
Сейчас пастуху и платят исправно.
Четыре сотни целковых — да я не па-
стух, а полковник! Однако радость, как
прежде, вижу не в деньгах. Семьдесят
за плечами, а я весь день на ногах —
молодым не угнаться. Весел. Здоров,
хотя и клюнут железом дважды — в
живот и в руку. В зеркало гляну — гла-
за, как у подпаска, с блеском. И вижу,
что нужен в людском обороте. Ну и, ко-
нечно, вот — дом, жена, дети, внуки.
Чего же еще желать человеку?
У печки в прежней позе тихого согла-
сия стоит жена пастуха. В открытое ок-
но к свечке летят мохнатые мотыльки.
Старик, подбирая нужные пищики,
вспоминает одну мелодию за другой:
«На диком бреге», «Калинка», «Про-
щай, радость моя» и кое-что из «сво-
его сочинительства».
— Эту утром обычно играл. Эту вот в
полдень — себя подбодрить и чтобы ко-
ровы не разбредались. А это — вечер,
солнце садится — пастух веселится. Та-
кая вот арматура. Инструмент, глядите
сюда, проще и некуда. Коровий рог, к
нему, гляди-ка, трубочка из рябины вся
в дырках — по ним пальцами прохо-
жусь, ну и пищик. Однако дуньте-ка, что
получится?.. Во! На рожке и раньше не
каждый пастух играл. На рожке труд-
нее, чем на гармошке. Оттого и плату
пастух-рожечник получал иную, чем
безголосый пастух. И при найме непре-
менно тебе вопрос: играю ли на рожке?
Особо этим бабы интересовались. И, ко-
нечно уж, им угождал — под рожок про-
сыпаться приятное дело... А теперь я
на много губерний остался, пожалуй,
один. Меня уже можно за деньги по-
казывать.
Нашу беседу со снисходительным лю-
бопытством слушает сын пастуха Сер-
гей, такой же веселый и откровенный,
как и отец.
— Ха, чепуха какая — рожок. Да по-
явись с этой музыкой в ПТУ, засмеют...
— А ты появись, появись, — горя-
чится старик. — Ты появись! Ревом,
понятно, кого удивишь? Ты появись с
музыкой. Вон, погляди, смеются там
или нет?
Вблизи избы пастуха на бревнах и на
скамейках в полутьме августовского ве-
чера сидят люди, явно привлеченные
звуком рожка.
— Дядя Сергей, «Меж крутых бере-
жков» можно?
— Вон, слышишь, просят? Слышишь
— «Меж крутых бережков». И так всег-
да. Заиграл — сейчас же люди. И всег-
да тебе благодарные.
Старик отыскал нужный пищик и сел
поближе к окну.
Он сыграл «Меж крутых бережков»,
потом «Катюшу», потом по просьбе
женского голоса «Хуторок». И под ко-
нец по-свойски весело крикнул в окно,
в темноту:
— Концерт окончен, пора на насести!
Мы вместе с Сергеем-младшим стали
собираться на сеновал.
— Выпейте молока на ночь, — сказал
пастух, принимая из рук жены большую
стеклянную банку.
Пока пили, старик опять незлобиво
и, видно не первый раз, вразумлял
сына:
— Смешон не рожок. Смешно, что ты
от этих пространств, от этой вольности
в таксисты хочешь податься. Видел я
город. И не однажды. Чего хорошего?
Людей, — как комаров в мае. Толкутся,
спешат. Сердитые. Гарью дышат. Луна
— и та в огнях не заметна. А тут, ну
глянь в окошко-то, глянь... Такая вот
арматура, — подытожил он разговор. —
Валяйте на сеновал. Утром рожком раз-
бужу. Но вы не слезайте. Это будет про-
сто сигнал: а пошел на работу.
Утром мы и проснулись от звуков ро-
жка. Через прореху в крыше был виден
реденький сад с покосившейся загород-
кой. За садом к Волге спускался лес.
Здесь он наполнен был подсвеченным
солнцем туманом. Верхушки высоких
сосен, берез и елок темнели в тумане,
как острова. В соседнем сарае чутко
переговаривались гуси. Слышно бы-
ло: где-то в подойник бьет струйками
молоко. Шуршала на сеновале
мышь. И сладко посапывал младший
Сергей.
А старший Красильщиков, судя по
звукам рожка, был уже за околицей. Он
извещал селенье над Волгой, что день
начался и надо его встречать.
Деревня Столыпино.
Верхняя Волга
1978 г.
□
МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Утвердилось как-то само собой по-
нятие горьковатое, неприятное — «не-
перспективная деревенька». Пять-семь
домов. Живут одни старики. Удалена от
дорог и центра хозяйства. Много таких
деревенек встречаешь в лесной России.
Подъезжаешь — ни дымка, ни собачье-
го лая, ни детского смеха, ни плача. До-
живают три-четыре старухи. Рады лю-
бому объявившемуся тут человеку. Сра-
зу же семенят в огород за луком, за
огурцами, несут в подоле из одичавше-
го сада яблоки. У одной — кошка, у дру-
гой — коза, две-три курицы. Как живут?
Чем живут? Да сейчас еще лето. А зи-
мой?
У некоторых в городе дети и внуки.
Бывает, зовут к себе на житье. А то
и не зовут вовсе. Приедут летом на
нарядных машинах. Поживут неделю-
другую, и опять в город. Но тихие бабки
и этому рады. На внучат поглядели.
Убедились, что дети живы-здоровы.
Некоторых дети зовут усиленно. «Ма-
ма, ну как же так можно, поедем!» Не
88 соглашаются: «На этажах какая там
жизнь. Тут вон укропцем пахнет, свой
огурец, да и дом — как-никак жизнь
протекла».
И правда, «на этажах» эти старухи,
подобно яблоням, пересаженным в по-
зднем возрасте, не приживаются. Ма-
ются, сидя у городских телевизоров,
видят во сне свои огороды с укропцем,
свои сиреневые при солнце и серые в
непогоду домишки, заглохший колодец,
заржавевший почтовый ящик.
А иным просто некуда и податься.
Сыновей война покосила. А они вот
живут. Все их богатство — эта вот «не-
перспективная деревушка». И дереву-
шка тоже только старухами и жива. Ум-
рут — все быстро поглотят бурьян и ле-
са.
Деревне Сытьково исчезновение не
суждено. Стоит над Волгой и возле до-
рожного тракта. И хотя прежде бурли-
вшая жизнь переместилась в иные ме-
ста, деревенька все же стоит на ногах.
Но и тут большая часть населения —
старики.
Подымаясь от Волги по косогору, мы
89
повстречали за деревенскими огорода-
ми старуху с косой.
— Для козы, бабушка?
— Для коровы, милые, — ответила
бабка, поглядев на нас сквозь очки
прищуренными, всевидящими глазами.
— Тяжело? Дело-то ведь мужицкое.
— Разве не тяжело! Что мужицкое —
полбеды. Беда — годов-то семьдесят
девять...
Поправив платок, старуха взялась ко-
сить.
А вечером мы снова с ней встрети-
лись. Попросившись на ночлег в доми-
шко у края села, мы готовили «газик»
съездить за Волгу, когда старуха верну-
лась с вязанкой травы.
— У нас на ночлег? Ну что же, рады
гостям, — бросив вязанку и прислонив в
уголке палисадника косу, она тяжело
опустилась на порог дома и уголком
платка стала тереть очки.
— Ну вот наработалась. А то корову-
корову. Для коровы силы нужны, — по-
жалела ее хозяйка дома, принимавшая
нас на ночлег.
Выяснилось: в старом доме живут
три сестры. Анастасья Васильевна,
Марья Васильевна и Арина Васильевна.
У каждой была своя жизнь. А старость
собрала сестер под одной крышей. И
живут. Все опрятно, ухожено, прибрано.
На окошках цветы, на бревенчатых сте-
нах застекленные рамки со множеством
фотографий. На кухне, на чистом столе
самовар, горка оладий. В открытое ку-
хонное окно видно Волгу и обкошенный
склон у воды. Старухи садятся вокруг
самовара и заводят, как видно, не но-
вый разговор о хозяйстве. Объект нето-
ропливой дискуссии — корова. Прода-
вать или не продавать?
Силы в этом домашнем споре распре-
деляются так. Старшая из сестер Марья
Васильевна (та, что косила траву) твер-
до стоит за корову — «без коровы
нельзя» — и делает все, что можно сде-
лать в ее без года восемьдесят лет,
чтобы корова осталась. Против — мла-
дшая Анастасья Васильевна. Она курит,
голос у нее от этого хрипловатый:
— А кто же будет за ней ходить? Я
вон на двенадцать рублей лекарств на-
купила...
Заботы о корове лежали на Анаста-
сье. Но год назад ее, шестидесятилет-
нюю (тридцать лет из них проработала
медсестрой в сельской больнице), на-
стиг инфаркт, и с коровой трудно те-
перь управляться.
Средняя из сестер, Арина Васильевна
(76 лет), тоже больна. У этой склероз —
забывает все тут же. Сердцем она за
корову — «как же без нее, матушки».
Но она понимает — главный работник в
доме Анастасья вышла из строя. Арина
слушает каждую из сестер, говорит:
«Господи...» — и подносит к глазам
платок.
— Без коровы никак нельзя, — упря-
мо стоит на своем Марья Васильевна и
берется отбивать косу, чтобы завтра с
росою снова пойти косить.
Мы уезжаем за Волгу и возвращаемся
в сумерках. Сестры сидят у остывшего
самовара. Разговор прежний.
— Всю жизнь держали, и вот теперь
— на, продавать, — вполголоса говорит
Марья Васильевна.
— Господи, — шепчет Арина и смо-
трит с надеждой по очереди на сестер.
— Кто же против. Но я-то, видите, мо-
локом запиваю таблетки, — хриплова-
то, но очень миролюбиво и даже ласко-
во возражает младшая из сестер.
В открытые окна летят на свет бабо-
чки. В палисаднике чутко ходит собака.
А за углом во дворе пережевывает жва-
чку и шумно вздыхает корова.
Мы пьем поставленное в светелке
для нас молоко.
— Настоящее. Не то что в пакетах, —
говорит шофер, наливая вторую кру-
жку.
— Без коровы нельзя, — подытожи-
вает на кухне разговор Марья Василь-
евна и выключает свет по очереди в
сенях, в соседних двух комнатках, в
пристройке для кур...
Утром проснулись мы рано, но сестры
были уже на ногах.
— Г реем кости чайком. Садитесь-ка с
нами, — позвала Анастасья Васильев-
на.
Мы сели. Побеседовали о том, о сем.
Но разговор опять подался в прежнее
русло.
— Грех такую корову на мясо. Грех!
— утверждала свою позицию Марья Ва-
сильевна.
Сестры молчали, соглашаясь, что «на
мясо» — это действительно грех.
У проблемы, оказывается, была еще
одна важная сторона. Продать кому-ли-
бо корову — это еще полбеды. «Будем
видеть ее, да и молока, глядишь, ку-
пим». А вот на мясо — сестры едино-
душны — это никак не годится.
Оказывается, нет охотников покупать
дойную и очень хорошей породы коро-
ву.
— Молодые не интересуются. Го-
ворят: зачем? А старые — видите сами,
— объясняет ситуацию Марья Василь-
евна.
На этой точке дискуссия о корове
утром остановилась. Мы, попрощав-
шись, поехали. А три сестры приня-
лись каждая за свое дело. Младшая
села за письмо дочери в Ленинград,
Арина взялась мыть посуду. А Марья
Васильевна пошла за косою.
Мы вместе спускались в дол. На
прощанье Марья Васильевна успела
рассказать нам о житье в молодости, о
том, как, помогая отцу, научилась ко-
сить и как косила, не уступая сноро-
вистым мужикам.
На взгорке мы остановились — пос-
ледний раз взглянуть на деревню. Разы-
скали глазами знакомую крышу за са-
дом, дорожку от дома к Волге и на от-
косе увидели человеческую фигурку в
коричневой кофте и пестром платочке.
— Марья Васильевна! Косит! — вос-
хищенно сказал шофер. — Косит. Вот
человек!..
В дороге мы много раз еще вспомина-
ли ночлег у старушек Цветковых и сло-
ва Марьи Васильевны о житейских за-
ботах: «Как не косить. Косить надо.
Отец еще, помню, говаривал: умирать
собирайся, а рожь сей».
Деревня Сытьково,
Верхняя Волга
1978 г.
□
СЕСТРЫ
Неглубокую воду возле моста перехо-
дило стадо. День был на редкость жар-
кий, и коровы посреди речки останови-
лись. Надо было спросить дорогу, и мы
ожидали: вот сейчас из высоких кустов
выйдет на берег пастух. Но, подгоняя
хромавшую телку, у воды появились
две эти девчушки. Появились вот так,
сидя вдвоем на лошади. С любопытс-
твом поглядели на нас, стоявших возле
автомобиля. Потом старшая похлопала
резиновым сапожком по крутому ло-
90 шадиному боку.
— Ну давай, давай, Мальчик!
Мальчик неторопливо спустился к во-
де, наклонился напиться, пил долго, по-
фыркивая и отгоняя хвостом оводов.
Старшая всадница все это время, умело
отпустив повод, держала в седле себя
и обхватившую ее сзади за талию ком-
паньонку. Заметив, что все это мы наб-
людаем с большим интересом, девчу-
шки слегка засмущались, но тут же с
подчеркнутым безразличием занялись
делом. Поправила повод, из гривы ло-
шади вытащила репей.
— Ну пошли, пошли... Пошли, кому я
сказала!
Коровы нехотя, но послушно вылезли
из воды и гуськом потянулись на горку.
Следом за ними на берег вышел и
Мальчик с наездницами.
— Галя, прыгай, — сказала старшая.
Сидевшая сзади ловко скользнула на
землю, а следом за нею, держась за
седло, соскочила и управлявшая Маль-
чиком Таня.
Девочки были сестрами. Старшей ис-
полнилось десять, младшей — «шестой
миновал». Отец у девчушек пастух.
Сестры носят ему обед. И старшая Таня
с шести лет уже научилась ездить на
лошади. И не просто ездит, а помогает
отцу пасти стадо — две с половиной
сотни коров. По ее рассказу было по-
нятно: делает она это с удовольствием,
даже с радостью.
— Мальчик — он умный. Он меня
слушает даже лучше, чем папу. И его
никто не боится. Один раз лисица вон
там на пашне за речкой ловила мышей.
Я подъехала к ней ну вот так. И она не
бежит. Папа сказал, что лисы и зайцы
лошадей и коров не боятся...
Младшая Галя с восхищением глядит
на сестру и, когда улыбается, при-
крывает ладошкой щербатый рот.
Сегодня день — особо ответствен-
ный. Отец заболел, и стадо пасет со-
седка Елизавета Григорьевна Чагина.
Но она не садится на лошадь. Она толь-
ко смотрит за стадом, а пасут его Таня
и Галя Гавриловы.
Мы поговорили еще о школьных от-
метках, о передачах по телевидению, о
деревеньке девчушек, которая назы-
валась Кривая Часовня и которую назы-
вают теперь Заря.
— Когда будете посылать фотокарто-
чки, пишите хоть Заря, хоть Часовня —
дойдет все равно, — сказала Таня, ми-
моходом кивнув сестренке на двух ко-
ров, соблазнившихся выйти к овсам. —
Сбегай-ка их огрей, да как следует...
Пока я возился с блокнотом, девчур-
ка выдрала репьи из хвоста Мальчика,
дала ему корочку хлеба, подтянула по-
дпруги видавшего виды седла. Лошадь
шевелила ушами, полная благодарно-
сти.
Перед тем как проститься, я спросил
у Татьяны:
— В седло тебя-то подсаживают?
— Нет, я сама. — Она подвела Маль-
чика к луговой кочке, ловко по-
дпрыгнула, подтянулась и вот уже по-
могает забраться в седло сестренке.
Мы постояли, наблюдая, как по лугу
затрусила немолодая умная лошадь и
как уверенно сидели на ней две наез-
дницы. Вспомнился сразу некрасовский
шестилетний мальчишка «в больших са-
погах, в полушубке овчинном... а сам с
ноготок».
Взрослых людей в деревенских детях
всегда покоряет причастность их с ран-
него возраста ко всем делам и заботам,
которыми заняты взрослые. Одно они
делают играючи, с удовольствием, к
другому их приучают. Но все это в жиз-
ни потом идет им на пользу. Ну посмо-
трите на этих девчонок. Взрослый поза-
видовать может сноровке и поко-
ряющей жизнестойкости двух молодых
ростков на земле.
Демянский район,
Новгородская область
1978 г.
□
ШВЕЯ
D музее рядом с патронными лента-
ми, пулеметом, снарядами и останками
бомбы стоит эта сугубо мирная вещь —
швейная машинка «Singer».
— Наверное, есть какие-нибудь за-
слуги у этой старушки?
— Есть, — сказали в музее. — Если
полчаса подождете, то придет и хозяй-
ка машины.
Она пришла приодетая, необычайно
опрятная, подтянутая. Выжидательно
села на краешке стула. Познакомились.
И я записал: Зоя Александровна За-
путряева. Уроженка Осташкова. Воз-
раст — 73 года. Швея. Сейчас смотри-
тель музея.
— Машина, наверное, ровесница вам?
— Да нет. Пожалуй, чуть помоложе.
Мне купили ее на двадцатом году...
В семье Запутряевых детей было
шестеро. Кормила всех кузница, где
отец Александр Михайлович Запутряев
с утра до ночи стучал молотком — ко-
вал лошадей и выделывал для
окрестных мужиков косы. «Возможно,
как раз отцовские косы и сохранились у
нас в музее».
Для дочери-рукодельницы решил куз-
нец справить машину. Много, наверное,
надо было выковать кос и подков,
чтобы купить недешевый по тем време-
нам заграничный швейный снаряд.
Покупка пришлась ко двору. И семья
Запутряевых выбралась из нужды — в
кузне стучал молоток, а в доме стучала
теперь машина. «До этого я шила рука-
ми. Теперь же работа шла едва ли
не в сто раз быстрее. И так получи-
лось: к этой машине я приросла на всю
жизнь».
Слово «война» Зоя Александровна
услышала за шитьем. Осташков, каза-
лось, был далеко от боев. Но война при-
шла и сюда, к Селигеру. Одна из доче-
рей кузнеца Запутряева — Валентина
Бабушкино одеяло... До сих
пор еще шьют одеяла из
цветных лоскутков. Для
многих они остались ярким
воспоминанием
деревенского детства.
была в Осташкове секретарем райкома
комсомола. А в соседнем на Селигере
районе, в Пено, тоже секретарем была
Лиза Чайкина. «Лиза и Валя дружили. В
последний раз из райкома Лиза звонила
сестре: «Валя, до встречи. Я ухожу в
леса».
Сейчас сестры Запутряевы Валенти-
на и Зоя живут вместе. «Год, когда Лиза
ушла, был и в нашей судьбе пово-
ротным. Я решила, что наибольшую
пользу могу принести, если буду что-ни-
будь делать для фронта на своей безот-
казной машине».
В Осташкове в 42-м году сформиро-
валось небольшое подразделение для
ремонта солдатской одежды. Швея
Запутряева Зоя сразу в него попроси-
лась.
Когда говорят о войне, в первую оче-
редь справедливо вспоминают тех, кто
лежал на переднем крае в окопах, кто
поднимался в атаку, ходил в разведку,
— вспоминают пехоту, танкистов, сапе-
ров, пилотов, связистов, вспоминают
ударную силу войны. И мало кому изве-
стны шедшие следом за боевыми поря-
дками нестроевые силы. Шофер,
фельдшер, сапожник, пекарь, прачка,
швея, оружейник. Все это люди, без
чьей заботы «передовая» держаться бы
не могла. В нестроевые подразделения
пули не долетали, но снарядами их на-
крывало, и бомбы их находили. И не-
пролазная грязь военных дорог им зна-
кома. И весь кочевой быт войны люди,
нередко не молодые уже, вынесли.
Были в этих подразделениях и
женщины.
Представьте себе отряд из пятнадца-
ти конных повозок, идущий следом за
фронтом. На повозках поклажа до-
нельзя прозаическая: корыта, стираль-
ные доски, утюги, мыло, иголки и нитки.
На передней «штабной повозке» глав-
ная ценность — маленький сейф с пе-
чатью и документами части, два авто-
мата и вот эта машинка «Singer».
Заботой отряда была одежда солдат.
Ее стирали, чинили, гладили. «Распо-
лагались в какой-нибудь деревеньке у
речки. Кипятили и промывали одежду в
проточной воде (а зимой-то она ледя-
ная!), сушили летом на солнце, зимою
жарко топили крестьянские печи. Моя
забота была чинить. Целыми днями не
разгибалась. Так и жили. Часть продви-
галась — и мы сейчас же свой скарб
на подводу. Вот так на лошадке дошли
из-под Курска до Дрездена».
Память У Зои Александровны сохра-
нилась прекрасно. Помнит имена своих
сослуживцев. «Как не помнить — почти
все из Осташкова!» Помнит деревни и
речки, где делали остановки — по
Украине, Молдавии, Румынии, Чехосло-
вакии, Австрии.
В Дрездене воина для банно-праче-
чного отряда не кончилась. «Погрузили
нас в эшелон, и двинулись мы на во-
сток. И опять шли за фронтом. В пусты-
не Гоби хлебнули горя от недостатка
воды. Но, слава богу, там все окончи-
лось скоро. И опять эшелон. Теперь уж
домой. Развинтила машину, аккуратно
все переложила ветошью. Сказала спа-
сибо мысленно людям, сделавшим этот
станок для шитья надежным и некап-
ризным. Как подумаю, сколько я с этой
машиной проехала, — голова кружится.
А ведь ни разу не поломалась, меняла
только иголки».
И еще тридцать лет после войны ра-
ботали вместе швея и машина. «Я пер-
вая подносилась — глаза изменять ста-
ли. В последний раз сшила сотню этих
вот тапочек для музея, чтобы полы
обувкой не портили, и сказала: все, хва-
тит. Попросили машину сюда — отдала.
А теперь и сама вот смотрителем при
музее».
Сделать снимок — машину мы выне-
сли в главную светлую залу музея. А
потом поставили снова на место, к
площадке, где лежат пулемет, каски,
патронные ленты и бомба. Зоя Алек-
сандровна заправила под каретку
машины солдатскую гимнастерку, про-
шла одну строчку: «В полном порядке.
Садись и работай. Нам бы, людям, та-
кую надежность».
Осташков,
1978 г.
□
СВЕТ В ОКНЕ
После разговора в избе о почтовых ее
делах, о хозяйстве, о деревеньках, ко-
торые она ежедневно обходит с тяже-
лой сумкой, я сказал:
— Марья Андреевна, хочу вас снять
для газеты...
Замахала руками:
— Я же немолодая...
— Ну в пример молодым.
— Нет, сапоги облезлые, нос у меня
большой. И один раз писали уже в
районной газете...
Когда вышли на улицу, я возобновил
приступ.
— Сделаем так, что сапог видно не
будет...
В союзниках у меня оказались четыре
соседки Марьи Андреевны и два сосе-
да, приковылявших в валенках к пали-
саднику. Стали уговаривать всем ми-
ром.
— Марья, — сказала одна из стару-
шек, — ты ведь для нас как свет в окне.
Кого снимать, как не тебя? Уж ты не
калянься...
И Марья Андреевна сдалась. Побежа-
ла в избу, надела куртку со знаком
почты, покрылась цветным платочком.
Выглянула в окно: так ли все?.. В окне
я и снял ее, хотя собирались сниматься
с велосипедом, на котором она тут ез-
дит.
Вот она перед вами, жительница де-
ревни Бучево, Мария Андреевна Ивано-
ва, человек не просто уважаемый
всей округой, но горячо любимый,
желанный в каждом доме, а в неко-
торых просто необходимый.
Почтальоном в этой деревне до войны
был отец Марьи Андреевны. Потом
мать. В 41 -м четырнадцатилетней дево-
чкой почтовую сумку на плечо надела
Маша. И с тех пор вот уже сорок три го-
да прокладывает она тропки от дома к
дому. Каждый день.
Дела ее, определенные разноской пи-
сем, газет, бандеролей, пенсий и теле-
грамм, гораздо шире и гораздо значи-
тельней служебного предписания. В
нынешних деревеньках ее обхода в по-
лупустых или вовсе заброшенных, ино-
гда с тремя-четырьмя жильцами, она
являет собою единственное звено,
связывающее одиноких людей с чело-
веческим миром. Наделенная исклю-
чительной добротою, умением искренне
пережить чужое горе и радость, она
является в этой округе «мирской
няней» — посочувствует, посоветует,
похлопочет. Без всяких даже и просьб.
Дело часто касается не почтовых
забот: надо купить какой-то ста-
рушке чай, сахар, хлебца, лекарства.
Все делает с радостью и охотой. И
везде даже простое ее появление —
радость.
В деревне Бибиково на зиму остается
одна (!) Анна Филипповна Голубева. Со-
вершенно неграмотная старуха уже ко-
торый год выписывает газету исклю-
чительно только ради того, чтобы раз в
день увидеть живого человека. «Я гово-
рю ей: Анна Филипповна, не траться, я и
так к тебе забегать буду. Трясет голо-
вой — так, мол, нельзя. При мне раз-
глядывает картинки в газете...»
Случалось, Марья Андреевна бегала
из деревенек на большак вызывать
«Скорую помощь», хлопотала, чтобы
привезли дрова, починили электричес-
кую проводку. В своем заболотном Бу-
чеве Марья Андреевна знает беды и ра-
дости каждого дома. Знает, где письма
часты, знает, где на конверт глядят,
как в войну, с опасением: «не казенное
ли?» «Старые люди опасаются теле-
грамм — боятся горьких вестей. Так я
уже сразу, как телеграмма, кричу с по-
рога: «Вам поздравление!»
93
В деревне своей Марья Андреевна хо-
датай и консультант по всем делам: по
колодезным, электрическим, пен-
сионным, торговым. Все успевает. «По-
дъем вместе с журавлями, в 5—6 часов.
Ложусь в 12>>. За день она успевает объ-
ехать округу — двадцать два киломе-
тра пути — на велосипеде. Зимою тот
же маршрут на лыжах. Весною и осенью,
когда местные хляби даже трактор
не пустят, ходит пешком. Не пожалова-
лась. «Дело привычное. Батя еще гово-
рил: хождение — жизнь. Да и в журнале
«Здоровье» вон пишут: надо ходить. И
верно, я крепкая, как капустная коче-
рыжка. Да и здоровья мне все желают
от полной души. А такие желанья впу-
стую не пропадают».
Успевает Марья Андреевна
справляться и со своим деревенским
Во всей деревне два дома.
В одном из них одиноко
живет старушка. Она
неграмотна. Газету
выписывает для того
только, чтобы два-три раза
в неделю к ней заглядывал
почтальон.
хозяйством. Корова у нее, телка, два
поросенка, десять ульев. Мужа своего
Виктора Егоровича по привычке моло-
дости она называет Витькой. Вырасти-
ли Ивановы детей — живут и работают
все в Загорске.
— Она все умеет: роды может
принять, блинов напечет, грибов собе-
рет и насолит, за пчелами знает уход,
умеет пахать и косить. А главное, она у
нас о всех беспокойство имеет, — сте-
пенно объясняет мне одна из соседок и
заключает: — В старину таких людей
называли святыми. Моя воля, я бы ей
орден дала...
Марья Андреевна опять замахала ру-
ками.
— Что говоришь, кума, можно ль та-
кое ...
Однако, растроганная вниманием, са-
ма она сказала по-детски искренне,
простодушно: «Я всех люблю, и меня
все любят».
Когда прощались, побежала в сени и
явилась с баночкой меда.
— Возьмите гостинец. Не куплен-
ный...
Теперь я замахал руками. Но все
общество на меня навалилось.
— Надо взять! Не купленный.
Вечером мы сидели с приятелем в
талдомском доме у чайника, макали в
мед зачерствевшие в рюкзаке булки и
вспоминали Марью Андреевну.
— Она, конечно, особенная: отец —
почтальон, мать — почтальон. И сама
вот с первого года войны. Заметил, ка-
кая счастливая? Ощущение нужности
людям — вот ее счастье.
А утром, поехав в пойму Дубны, встре-
тили мы еще одну почтальоншу, столь
же счастливую своим делом, но с дру-
гим оттенком судьбы.
Мы стояли у старой церкви Зятькова
и поминали недобрым словом какого-
то, скорее всего заезжего дурака, напи-
савшего на барабане церковной верху-
шки громадными буквами свое драго-
ценное имя: «Храбров Слава-84». Там
же масляной краской был намалеван
ромб — эмблема «Спартака» и корот-
кое непристойное слово.
— Ав Веретьеве поглядели бы...
Триста лет церкви! Деревянная. Зако-
ном оберегается. И всю этим летом вот
так же измазали, испоганили.
Мы обернулись. Сзади стояла
женщина, немолодая, но еще не стару-
шка. С почтовой сумкой. Выяснилось:
жительница Зятькова, идет на службу и
рада присоединиться к нашему воз-
мущенью... Слово за слово, разговори-
лись. Когда-то в деревне было девяно-
сто восемь домов. Осталось «худых и
добрых» семнадцать. Живут в них лишь
летом. К осени все затихает. Уезжают с
ними в город и старики.
— А я не сдаюсь! Мне и тут хорошо.
Мы деликатно спросили о детях. Она
поняла.
— Нет, дети у меня хорошие. И все
при деле. Сын в Москве — врач. По сер-
дечным болезням. Вино не пьет, табак
не курит. «Мама, — говорит, — давай ко
мне». А я не хочу. Мне, говорю, сынок,
тут хорошо.
— Но ведь одна совершенно зимой...
— А что? Я человек обчественный.
Весь день на людях. И вечером не
скучаю. Натоплю, подмету — хозяйка
полная в доме и в жизни. Пока ноги
носят, так и намерена жить. Старую
яблоню пересаживать — безнадежное
дело. Засохнет.
Мы стояли на мостке через ключ, те-
кущий в Дубну. Тихая деревенька без
дыма над крышами, без людских голо-
сов, без собачьего лая и петушиного
крика стояла на взгорке, к Дубне огоро-
дами. Ветлы, рябины, колодец с журав-
цом, желтые пятна цветов в палисадни-
ках. Зеленая непримятая мурава на
единственной улице.
— Как же случилось — от такой кра-
соты поразъехались?
— Поразъехались. Вечером мое око-
шко только и светится. Кабаны иногда
ходят. Слышу, как хрюкают. Однажды
лось в окно заглянул. Мой дом-то вон
самый крайний. Хотите глянуть?...
Все почтальоны — люди общитель-
ные. Дело к тому приучает. Но тут был
еще и характер. Да еще и передача «В
мире животных» оказалась у почтальо-
на в числе любимых. Беседуя, мы по-
шли к деревеньке по пологому взгорку.
— Вот тут зимой, чтобы тропку не по-
терять, ставлю вешки. Сто двадцать
пять хворостинок воткну, и тогда не
страшны мне ни сумерки, ни метели...
Деревянный домишко был тих. В по-
94
лутемных сенях пахло садом. Молочно
белели крупные яблоки на соломе.
В доме на одной стене висели фото-
графии внуков. Еще одну стенку укра-
шали часы. Старые, с медными гирями,
ленивым помятым маятником и плоским
ликом, на котором цифры почти не про-
сматривались.
— Держу как память от деда и, приз-
наться, для звуков. Они идут — я сплю
хорошо. Остановились — сразу же про-
сыпаюсь.
На комоде под дедовскими часами
поблескивало еще не меньше пяти бу-
дильников.
— Это мне либо премия за хорошую
службу, либо подарок ко дню рожде-
ния. Все думают, что почтальону нужен
будильник. А я сама как часы: решу, что
надо в четыре вставать, — в четыре и
встану.
Вот так живет в Зятькове Клавдия
Сергеевна Окунева. Первого мужа ее,
лейтенанта Окунева Николая Николае-
вича, война оставила под Калинином.
Со вторым, после войны, жизни не по-
лучилось — «от вина умер». С тех пор
одна. Воспитала детей. Привечает их в
этом домишке вместе с внуками летом.
— О, что тут бывает! Крика, радости
— через край: «Баба Клава, баба Кла-
ва!» Затихает все в августе. А в сентя-
бре слышно: там молоток, там молоток
— забивают дома на зиму.
Вся жизнь Клавдии Сергеевны на ми-
ру. Работа ей по душе, хотя легкой ее
никак назвать невозможно. По дере-
венькам Высочки, Гусёнки, Утенино,
Наговицыно проходит в день она двад-
цать километров. В дождь, мороз, в
жару, в распутицу — двадцать киломе-
тров!
Заботы и радости ее до удивления
схожи с заботами и радостями Марьи
Андреевны Ивановой. Желанный гость
в каждом доме: там, где светло и шум-
но, и там, где тихо и сумрачно. Те же
просьбы одиноких людей в обветша-
вших маленьких деревеньках: «Скоро
праздник, принеси, Клава, бутылочку
масла и сахарку». И та же радость в до-
мах с приходом неутомимого почтальо-
на.
Поразительно, но и Клавдия Сергеев-
на назвала нескольких подписчиков на
газеты, людей, уже не могущих читать
по слабости глаз.
— Писем никто им не шлет. Выписы-
вают газеты, чтобы я приходила. В до-
ма престарелых идти не хотят. У кого
куры, у кого козы, ну еще сад, огород.
Все-таки жизнь какая ни есть, а своя,
не в подчинении ни у кого. И друг какой
ни есть человеку обязательно нужен. Я
таким другом и являюсь для многих. Ну-
жна им, чувствую. Но, как бы вам объ-
яснить, они все тоже нужны мне. Много
об этом думала, разное вспоминала. И
всякий раз — с благодарностью судьбе.
Хорошо жить на людях, когда тебя
ждут, когда и самой в радость уви-
деться с человеком...
Вот такие две встречи на земле тал-
домской, на границе Московской и Ка-
лининской областей. Живут Марья Анд-
реевна и Клавдия Сергеевна киломе-
трах в двадцати друг от друга. Харак-
теры разные. Но много и сходного. За-
каленные жизнью, открытые, бескорыс-
тные души. Такими людьми взращи-
вается на земле радость и укоряется
все недостойное в человеке. От
встречи с такими людьми даже пасмур-
ный день становится как-то светлее.
1984 г.
□
СУНДУК БОГАТСТВА
D Максютово из Уфы приехала го-
стья. Важно, неторопливо ходила она
по улице, откровенно показывала
наряды. А когда пошла купаться на Бе-
лую, полезла в воду, не снимая цепо-
чек, колец, перстней и браслеток. Кто-
то сказал, что в воде от камней и песка
золото, мол, «худеет», стирается. Эта
полунасмешка богатую щеголиху всерь-
ез озаботила, однако лишь на минутку.
Махнула рукой: «Поживем — нажи-
вем...»
Ухватки городской щеголихи привле-
кали внимание. Со сдерженным лю-
бопытством наблюдала за ней старуха,
пригнавшая к речке гусей. Похихикива-
ли ребята: «Любка, ты — драгоцен-
ность. Гляди не утопии!»
Землячка, откопавшая вдалеке от
родной деревеньки секреты «позо-
лоченной жизни», легко понять, в глу-
хом Максютове занимала воображение
старых и молодых. Одни смеялись, дру-
гие вздыхали. Эти насмешки и вздохи
на весах деревенской молвы пришли в
равновесие. И, наверное, поэтому мо-
лчаливый обычно Закий Мустафьин
Когда зашел разговор о
богатстве, Закий Мустафьин
вынес из сарая сундук с
инструментом: «А мое
богатство — вот!»
95
бросил на эти весы и свою житейскую
гирьку.
— Неужели не понимаете, стыдное
это золото! — сказал Заки, прислу-
шиваясь возле дома к разговору парней
и девушек. — Можно ль трудом все это
нажить! И надо ль? Только в носу коль-
ца не хватает...
Я застал конец затихавшего разгово-
ра, который свелся к главному из во-
просов: в чем счастье, в чем в жизни
богатство? Присев, неизбежно при-
шлось участвовать в разговоре. Вспо-
мнили одного из самых богатых людей
— иранского шаха, улетавшего из
страны своей в самолете, загруженном
драгоценностями, как пещера Али-
Бабы; вспомнили умершего несколько
лет назад в Ташкенте от сердечного
приступа индийского премьер-министра
Шастри. Он, оказалось, был бедняком.
Кто был счастливее в этой короткой,
быстро текущей жизни: жестокий, над-
менный шах или скромный, по заветам
Ганди живущий индус? Я вспомнил лю-
дей, которых знал лично. Одного
смерть застала в момент, когда он, сидя
на полу, пересчитывал кипу сторуб-
левых бумажек и нанизанные на бечев-
ку кольца. Другой, это был известный
московский писатель-натуралист Дми-
трий Зуев, не имел ничего в доме, кро-
ме бумаг, чайника, ружья и болотных
сапог. Зная, что умирает, он сожалел об
одном только, что не увидит больше
96 лесную поляну где-то под Луховицами.
«Ты обязательно съезди... И меня
вспомнишь...»
Заки, точивший на камне стамеску, в
этой беседе, я чувствовал, был моим
главным союзником. В момент, когда
все умолкли, он вдруг скрылся в амба-
ре и вернулся с зеленым обшарпанным
сундуком. Поставил его на пенек, нето-
ропливо открыл.
— А мое богатство — вот!..
И все увидели хорошо знакомые
вещи: пилки, стамески, рубанки, фуга-
нок, шершебки, отборник, рейсмус, от-
вес... Не могу всего по памяти пере-
числить. Интереса ради стали считать
железки и деревяшки — сорок три доб-
ротно сделанных инструмента! Оказа-
лось, сделал Заки все сам, исключая
лишь пилки, да и то фабричные рукоят-
ки на них ему не понравились — пере-
делал по-своему.
— Ну и к этому надо иметь еще ру-
ки... — Заки растопырил над
столярным своим богатством узлова-
тые, в сухих мозолях и царапинах
пальцы. — Считаю, это и есть бога-
тство. Ставь рядом сундук с золотом и
скажи «выбирай!», выберу этот вот, с
инструментами.
Заки помолчал, аккуратно закрыл зе-
леный сундук и на ременной ручке по-
нес его в мастерскую. В затянувшем-
ся споре об «умении жить» была поста-
влена умная, четкая, всем понятная
точка.
Когда все уже разошлись, я попросил
Заки снова открыть сундук и подержал
в руках каждый из инструментов. Всё от
долгого, постоянного применения «об-
маслилось» — поблескивало, было по-
крыто следами смолы и воска, пахло
амбаром, где сохли дощечки, висели пу-
чки сухих трав, мотки пряжи, пчелиные
рамки, конская упряжь, связка каких-то
железок, овчинный тулуп, долбленая
бочка для меда.
— Тут мы с Маратом работаем в зим-
ние дни. А летом — вот там, под наве-
сом.
Профессия Закия Мустафьина — лес-
ник-бортник (добытчик дикого меда).
Но, как и всякий башкир, жизнь которо-
го протекает в лесах, Заки до страсти
любит пилить, строгать и долбить дре-
весину. Все до мелочи в домашнем
своем хозяйстве сделал он сам. Высо-
кий, нарядный, просторный дом с боль-
шими окнами и крыльцом сработан его
руками. Ульи, кровати, скамейки, долб-
ленки из липы для меда, изящная табу-
ретка для дойки коровы, портретные
рамки, посуда для сбивания масла, сун-
дучки, банная утварь, верстак, корыто,
обеденный стол и стол на кухне, санки
для ребятишек, игрушки — все это сде-
лал Заки, испытывая, как он сказал,
«горячее удовольствие» от работы.
Его инструмент в сундуке в идеаль-
ном порядке — бери в любую минуту.
Собрались мы утром побриться — Заки
положил на стол обычного вида ножик
в кленовых ножнах. Я решил, что заду-
мана шутка над гостем. Но Заки, не за-
метив недоуменья, быстро очистил свой
подбородок и подвинул ножичек вместе
с зеркалом мне. Чудеса! — неподатли-
вую мою щетину ножик резал без
всяких помех. При столярных работах
бывает нужда в таком инструменте.
Этот же ножик служит за бритву. Осо-
бого сорта редкая сталь? Да нет, ку-
плен ножик в местной бревенчатой лав-
ке за 76 копеек, но умело, с величай-
шим терпеньем наточен и является
частью богатства, хранимого в сунду-
ке...
Во время поездки в лес по бортным
делам я спросил у Заки: есть ли на-
следники сундука?
— Пожалуй, что есть, — отозвался
Заки охотно. — Вот этот чиляк из липы
долбил Марат. Зимою он сделал рамы
для окон, помогал, работал со мной на-
равне, когда рубили и ставили дом. А
этим летом, как я понимаю, устроил се-
бе экзамен. Вернемся из леса — увиди-
те результат...
У дома Мустафьиных весь день кипе-
ла работа, и мы застали ее окончанье.
Рядом с не заселенным пока еще домом
стоял новый сруб, какого вчера еще не
было.
Оказалось, от основной постройки
остались запасы сосновых бревен, и
Марат попросил разрешенья срубить
небольшое жилье. Сказал: «Отец, ни
слова подсказки, не поправляй. Все
сам». Целое лето парень тесал, строгал
бревна, подгонял их друг к другу,
выбрал самую сложную вязку углов.
Отец подходил, смотрел, но молчал.
Соблюдать уговор было ему легко. «Все
у Марата получалось, пожалуй, лучше,
чем у меня».
И вот наступил день — Марат по-
звал друзей своих помочь ставить сруб.
Так всегда бывает в Максютове: сборка
нового дома — праздник для всей де-
ревни. На этот раз собрались одни мо-
лодые. Парни плотничали, девушки ва-
рили обед.
Нехитрое, кажется, дело поставить
сруб. Бревна пронумерованы — клади
одно за другим, топоры, мох, веревки —
все под рукой. Однако нужна и сноров-
ка, она дается лишь опытом. Экзамен,
который устроил Марат для себя, был
экзаменом и для всех.
Мы застали ребят вспотевшими,
перепачканными смолой, возбужден-
ными. Но было видно — экзамен идет
успешно: все бревна легли как надо,
все было подогнано, проконопачено,
сверху на сруб подняли матицы, наме-
тили точки, где ставить стропила.
Заки слез с лошади. Обошел сруб.
Постучал в двух-трех местах обухом то-
пора и остался доволен: «Ну, теперь к
самовару!»
Стол был накрыт во дворе, прямо
около сруба. Мать Марата, сестры и со-
седские девушки несли на стол тарелки
и чашки с варевом, поставили мед, на-
валили на блюдо коржей с черемухой.
Я с любопытством ждал: появятся ли
бутылки? Нет, питьё было только из са-
мовара.
Отсустствием аппетита молодость не
страдала. С шутками, балагурством, с
веселыми подковырками по поводу за-
вершенного дела десять друзей Марата
учинили разгром всему, что в этот день
жарилось, парилось и пеклось. Расхо-
дились уже в сумерках, когда сгустился
туман над Белой и пущенные кормиться
лошади уже позвякивали коваными ко-
локольцам. Вот так же встретиться за
столом друзья договорились на прово-
дах Марата в армию.
... В последнем письме из Максютова
я узнал: Марат уже в армии... Первый
год службы труден, и можно предста-
вить, с каким теплом вспоминает сей-
час максютовский парень Марат Му-
стафьин родную деревню, друзей, от-
цовский дом, двор со скотиной, амбар-
мастерскую, где сохнут сосновые доски,
где стоит отцовский зеленый сундук с
инструментами. Вдалеке от дома это
все обязательно вспоминается. Вспоми-
нается с нежностью. Часто издали
только начинаешь ценить все, что было
простым, естественным и доступным,
как воздух. Но Марату служба, я уве-
рен, дается легко, потому что вовремя,
с раннего детства прошел он рядом с
отцом очень важную школу: уменье все
делать своими руками, во всем себя ис-
пытать. Это очень ценится в армии. Это
всю жизнь потом будет служить чело-
веку.
1981 г.
□
НА ВЫШКЕ
Вышкарь — профессия. Ни в каком
статистическом справочнике она, коне-
чно, не значится — на всю лесную окру-
гу возле Криуши три всего вышкаря, но
мой собеседник так значительно гово-
рит о профессии: «Мы, вышкари...»,
что в пору подумать, нет ли в здешних
лесах особого профсоюза?
Зовут вышкаря Арсением.
— Антонов Арсений Андрианович, —
так он представился, спрыгнув из ме-
таллической люльки подъемника.
Место его работы напоминает скворе-
чник. Гладкий, высотой в тридцать
шесть метров столб на растяжках, а на
нем будка — как раз поместиться одно-
му человеку. Подъем туда в первый раз
не лишен ощущения опасности. Я лез,
ободряя себя молодецким фальшивым
посвистыванием, и чувствовал: выш-
карь внизу улыбается...
С высоты тридцати шести метров
сплошь деревянный поселок Криуша, с
узкоколейной дорогой, штабелями пи-
леного леса, домами, сараями, копнами
сена, колодцами и канавой мелиорации
выглядит как игрушка, оброненная
сверху в леса.
Леса бескрайние. В любую сторону
глянешь — лес, уходящий за горизонт,
жиденький ольховый и березовый — на
болотах, и плотный, густо-зеленый, смо-
листый бор-беломошник — на возвы-
шениях. Несмотря на обилие вод, зде-
шним лесам постоянно грозят пожары.
В старое время Рязанская область де-
ржала в России первенство по пожарам
— «из 100 деревень каждый год 40 при-
мерно горело». И горели леса. В памяти
ныне живущих наравне с годами бед-
ствий остались лесные пожары.
Пожары в мещерских лесах — явле-
ние страшное. В августе 1936 года в со-
седней с Криушей Курше огонь начисто
смел поселок, накрыл дорогу, по кото-
рой на открытых платформах пытались
спастись куршаки. Все горело: дома,
шпалы, мосты. «В братской могиле под
Куршей схоронили две тысячи... Кали-
нин приезжал разделить горе».
Пожар 72-го года больших человечес-
ких жертв не принес. Но и его не скоро
тут позабудут. «Пять недель горели ле-
са, а торф на болотах горел всю осень и
зиму до самой весны».
Служба на вышках — это способ уви-
деть загорание леса возможно рань-
ше, «желательно, когда огонь еще шап-
кой можно замять». В особо опасную
пору (это конец апреля — начало мая,
когда хвоя и палые листья уже подсох-
ли, а зелень еще не брызнула, и особен-
но август, когда сосняки, прокаленные
солнцем, кажется, только и ждут огня),
в опасную пору вышкарь с рассветом
уже на месте, а спускается вниз с тем-
нотой. На тридцать шесть километров
вокруг видит глаз. Каждый «законный»
дымок у вышкаря на учете — «это на
дальнем кордоне печь затопили... это
на лесопилке... а это что за «овчинка»
там появилась?» Скорее к глазам би-
нокль. И вот уже с вышки по телефо-
ну — тревога! С большой точно-
стью называется место пожара.
«Обычно десяток людей с лопатами
и топорами дают огню укорот. Но бы-
вало — военную часть на ноги поды-
мали...»
За службу на вышке Арсений Андриа-
нович премирован биноклем, велосипе-
дом. Я узнал об этом в лесной конторе,
но сам вышкарь с простодушием чело-
века, у которого нет от мира никаких
тайн, рассказал: «Вот, заслужил.
Нас, вышкарей, отличают..»
Небольшого роста, в стоптанных сапо-
гах, в линялой зеленой куртке и карту-
зе с кожаным козырьком — Андрианыч
чем-то неуловимо походит на птицу, ко- 97
торой быть наверху удобней, чем на
земле.
— Благодать! — подает он голос из
будки. — Внизу комарье, а сюда, если
какой залетает — ласточки тут как тут.
Славно обороняют.
Арсений Андрианович рад человеку,
который слушает его со вниманием. Он
говорит с удовольствием, не дожидаясь
вопросов, и поначалу дивишься: сколь-
ко в простом с виду деле скрывается
тонкостей и подробностей, а потом по-
нимать начинаешь: не в пожарах, не в
вышке дело — интересен сам человек.
Будь он шахтером или, скажем, шофе-
ром — вот так же расположил бы приз-
нать: его работа и есть наиглавнейшая
на земле.
— Я как пришел в вышкари... — Ар-
сений Андрианович бережно протирает
окуляры бинокля и, дунув в футляр,
прячет туда инструмент. — Я пришел в
вышкари совершенно случайно. Был у
тестя в гостях, в лесничестве. Там как
раз такую вот вышку установили. Уста-
новили, а лезть боятся. Известное де-
ло, в первый раз и на печь лезть стра-
шновато. Стоят все, галдят. А я говорю:
могу залезть. Ну интерес, конечно, у
всех: а ну-ка сорвется. А я влез, спу-
стился и еще раз влез. «Вышкарь! —
кричат. — Ну вышкарь!» А тут как раз
лесничий случился. «Иди, — говорит, —
ко мне на вышку работать». Вот так и
пошло...
Запись в блокноте, к сожалению, не
сохранила всей необычности, нестан-
дартности речи мещерского старожила.
Ветхозаветные обороты соединяются в
ней со словами из газетных передовиц
и с заковыристым местным словцом.
— Удовольствие имел обучиться на
кочегара, — говорит он о первой своей
профессии. — Ну и надо было привести в
уравнение всю зарплату, чтоб зимой,
когда огонь бережешь, и летом, когда с
ним воюешь, деньги чтоб равные шли.
Добился, стабилизировали! Получаю
теперь девяносто целковых.
Пока мы беседуем, сидя у вышки, со
стороны Рязани над лесом плывет
двукрылый «Антон».
Самолет снижается, делает разворот
и низко пролетает над вышкой, явно са-
лютуя ее хозяину. Потом еще раз про-
летает, уже стороной.
— Патрульный. Тоже за дымом смо-
трит, — говорит Арсений Андрианович,
подкручивая подвижную часть бинокля.
— Авиация нас, вышкарей, здорово
выручает. Мы с ней взаимность имеем.
Всегда говорю: петляй, петляй, дружок,
одно дело делаем. А недавно имел удо-
вольствие с одним летчиком пови-
даться. Обнял, как брата.
— Ты, Арсений Андрианович, никогда,
наверное, не имел огорчений? — гово-
рю я после его рассказа о том, как он
выдворял из соснового леса цыган. («У
них ведь жизнь без костра невозмо-
жна...»)
— Огорченья... — Мой собеседник
теребит пятерней суворовский хохолок
начавших седеть волос, соображая,
98 рассказать или не рассказать какой-то
Лесная пожарная вышка и
«вышкарь» — Антонов
Арсений Андрианович.
немаловажный для него случай. — Ого-
рченья, они, конечно, всякого могут кос-
нуться... А, расскажу! — хлопает он
картузом по колену: — В «опасное
время» собрали тут раз какое-то со-
вещанье. Заседают! И надо тому слу-
читься, как раз в этот день сразу во
многих местах загоранье. Туда звоню —
не тушат, туда сигнализирую — горит.
Ну я по «Пожару» (срочная линия
связи) прямиком с вышки — в область!
И попадаю аж в кабинет к областному
лесничему Ледовскому Владимиру Вик-
торовичу. Вгорячах-то и брякнул: «Мы
что, — говорю, — по пожарам план
выполняем?!» И слышу сердитый голос
в ответ: «А это кто говорит?» «С
вышки, — отвечаю, — говорит Арсений
Антонов». А он трубку — хлоп. И через
час с небольшим прикатил. Сразу, коне-
чно, на вышку. Ну и увидел все сам.
Извинился. «Правильно, — говорит, —
товарищ Антонов, действовали...» Ну и
хвоста всем в округе начал крутить.
Нашему лесничему тоже попало, хотя и
не вполне по заслугам.
Пожары все затушили. А у меня после
этого, чувствую, греется земля под но-
гами. Как при горящем торфе: огня не
видно, а жжет—недовольно начальство,
что я прямо с вышки да в область. Ну
терпел я, терпел утесненье и, откровен-
но скажу, не вытерпел. Прихожу.
Открыл двери к лесничему. «Вот, —
говорю, — бинокль! Вот, — говорю, —
велосипед! Все! Глядите за огнем
сами...»
Лесничему стало от этой моей экспе-
диции вроде неловко. «Ладно, — гово-
рит, — Арсений, давай-ка все погасим.
Чего не бывает...» Ну и я отошел. «Лад-
но, — говорю, — чего не бывает...»
Звездным часом Арсения Андриано-
вича было сухое лето 72-го года. Тогда
вся Мещера от Шатуры до Владимира
дымом была подернута. Со спутников
видно было пожары. В тот год пересох-
ли болота, испарились озера, «лягушки
из мхов к домам прыгали — в корытце
ополоснуть тело, карасей руками в тине
ловили». Подступили пожары и к борам
у Криуши.
— Детишек отправили кто куда. Те-
левизоры, образа, сундуки, всякое ба-
рахлишко в землю зарыли. У вышки все
время народ толпится. Очень волну-
ются, помнят, что было в Курше в 36-м.
«Арсений, — кричат, — говори, что нам
делать. Говори!» Степан Косой так
прямо из себя вышел: «Говори, что де-
лать, а то сейчас пилой «Дружба» твой
столб порешу!» А мне полагалось хлад-
нокровие соблюдать...
Огонь был страшный. По верху леса
шел с ревом, как будто реактивный са-
молет от земли оторвался. А я на
вышке! Сосновые ветки петухами лете-
ли. Глаза закрывал, боялся, не выде-
ржат жара. Рубаха два раза на мне за-
нималась. Замну огонь, плесну на себя
из бидона и опять телефонную трубку
хватаю... Военная часть на подмогу
пришла. Криушу оборонили, соседний
поселок. Ласково тоже оборонили и от
Кельцев огонь отвели. И лесу много
уберегли. Я тоже внизу с огнем воевал.
Три пары кирзовых сапог спалил, на те-
ле были ожоги. А друг, однокашник,
вместе на кочегаров учились, тот за-
дохнулся в дыму. Вон там, за березами,
схоронили. О, огонь в лесу — дело
очень серьезное!
Разговор у вышки прервался дождем.
Мы переждали его под навесом, наблю-
дая, как кормят птенцов скворцы
— Ну вот, освежилась земля. Это
значит, можно домой сходить, пообе-
дать. Дождик для нас, вышкарей, как
гостинец. А для порядку все же надо
подняться...
Уже сверху я услышал удовлетворен-
ное посвистывание — «все спокойно в
лесу». И хрипловатый голос:
— Отсюда, конечно, не один только
дым замечаешь. Иногда видишь: лось
подался к воде хорониться от комаров,
видишь, ястреб голубя поволок, лиса
бежит по опушке. Ну и, конечно, наша
Криуша — как на ладони. Ну-ка,
глянем, чем там хозяйка моя занята...
морковку дергает в огороде! Борщик бу-
дет к обеду.
— Вы знаете, — продолжает он уже
на земле, понизив голос до полушепо-
та, — моя Прасковья Фаддеевна —
женщина очень заслуженная. Орден
«Знак Почета» имеет. Тридцать три го-
да тут, в Клепиках, ткачихой была.
Понимаете — знак почета... Го-
сударственный, можно сказать, чело-
век. С ней бы вам надо поговорить —
побеседовать.
Когда прощаемся, Арсений Андриано-
вич теребит волосы.
— Что-то я хотел не забыть... Да, это
как раз по пути — заверните и к Гусаро-
вой. Моя ученица!.. Первого класса
вышкарь. Страху не знает. И вышка у
нее обихожена, пожалуй, даже получше
моей. Так и скажите, мол, твой настав-
С вышки видно деревню с
садами и огородами, лес,
болота, озера. Обгорелые
пни напоминают о прежних
пожарах, заставляют в оба
глядеть на вышке.
ник прислал. Будет скромничать — знай-
те: такая и есть. В отличие от меня, ее
надо разговорить. Я-то с полуоборота,
как видите, завожусь — не остановишь!
С детства такой...
Часа четыре всего посидели мы
рядом с Арсением Андриановичем. Но
очень он мне запомнился. Веселый,
общительный, доверчивый, как ребе-
нок, преданный долгу и делу, никому не
желающий зла и счастливый от этого.
Вспоминаю его «скворечник» в лесах,
вспоминаю прогретую солнцем смоля-
ную Криушу и благодарю дорогу за эту
встречу. Хорошего человека узнать - -
как чистой воды напиться.
1978 г.
□
99
ГЛАВА СЕМЕЙСТВА
Ему семьдесят пять. Прихрамывает —
«нашли какие-то соли». На лошадь са-
диться ему уже трудно. Но каждое утро
он выводит своего Воронка, седлает и
отпускает пастись под седлом. Сам
идет в дом, снимает с гвоздя карабин,
нюхает пахнущий маслом и порохом
ствол, с порога прицеливается в воро-
ну, сидящую обыкновенно на сухом ке-
дре возле сарая, и, крикнув, как будто
выстрелил, протирает карабин тряпкой,
водворяет на место. День проходит в
неторопливых хлопотах в огороде, на
пасеке, в бане, где сушатся на решетах
горячо принялся за новое дело. В
урочище Курдюм по горному лесу сло-
жили изгородь из вековых лиственниц.
«Громадная штука! Сто пятьдесят кило-
метров в окружности. Триста тысяч де-
рев на нее положили».
Сыновья Фотея Петровича показали
мне эту «китайскую стену» из бревен.
Побывали мы и в загоне, где обитает
полудикое («больше трех тысяч») стадо
оленей. В июне — июле созревают, на-
полняются кровью рога у маралов. Оле-
ней ловят, спиливают рога, по отлажен-
ной технологии варят, вялят — полу-
другие сыновья Поповых. Дочери и мать
Татьяна Фоминична хлопочут возле сто-
ла. Живут дети уже своими домами, но
часто вот так собираются вместе. По-
лон дом внуков. Кое-кто из них уже но-
ровит взобраться на лошадь, съездить
к оленям...
— Когда на пенсию уходил, что, вы
думаете, мне подарили? — воз-
вращается к нашей беседе Фотей Пе-
трович после обеда.
— Ну телевизор, наверное, — говорю
я, сколь можно выше подымая значи-
мость подарка.
кедровые шишки. А вечером лошадь
приходит домой. Старик не спеша сни-
мает седло, поит коня и, вздохнув, са-
дится на скамейку проводить взгля-
дом уходящее за гору солнце.
Об этом почти ежедневном своем ри-
туале Фотей Петрович поведал мне
сам, когда, сидя у его дома, с оленьими
рогами над дверью, говорили о жизни.
«Конечно, чудное дело — без толку
вроде лошадь седлать. Ан следует по-
нимать: вся жизнь в седле протека-
ла. Привык! Тако вот повожусь с лоша-
дью — будто бы на охоте повесели-
лся».
Фотей Петрович Попов — коренной
горноалтаец, изведавший промысел
пчеловода, охотника, лесоруба. «Все
дела споро шли. На охоте из шомполки
козла укладывал на бегу. Полсотни
медведей в тайге положил. Ну и ма-
ралы само собой. Убьешь, бывало, ма-
рала и рысью к дому — варить панты,
пока не испортились...»
Когда от охоты за драгоценным олень-
им рогом перешли к мараловодству,
100 Фотей Петрович с семейством своим
чают сырье, высоко ценимое медици-
ной.
Уход за оленями, заготовка пантов,
поддержанье в порядке ограды, охрана
животных от волков и медведей — де-
ло трудоемкое и далеко не простое.
«Одна промашка — и золото превра-
тится в навоз», — говорит о необычном
этом хозяйстве Фотей Петрович. Сам он
промашек не допускал. И тринадцать
детей своих («четыре дочери, девять
сынов») с малых лет приспосабливал к
тонкостям дела, ставшим делом семей-
ным. «Старший, Петро, пожалуй, меня
превзошел. И отличён! Звезду вида-
ли?» — с гордостью говорит старик, ки-
вая на сына, собиравшего щепки для
самовара.
— Батя, ну будет тебе! Хвалишься,
как ребенок. Неловко даже, — подает
Петро голос.
— Я-то... Я балагурю, а лишнего не
скажу. А ты, хоть герой, помолчал бы.
Яйца курицу не учат.
Петро Фотеевич, улыбнувшись, бе-
рется раздувать самовар. Подъезжают
к обеду, привязывая к изгороди коней,
Конь— первый помощник в
этих краях. Фотей Петрович
Попов и его сыновья —
мараловоды день начинают
седланием лошадей.
— Не-е... — поглаживает бороду со-
беседник.
Я гадательно поднимаю глаза к по-
толку, называю еще одну ценную вещь
житейского обихода, уверенный, что те-
перь-то уж угадал.
— Не-е... — улыбается Фотей Петро-
вич. — Не-е... Подарили мне, когда
провожали на пенсию, коня, карабин и
седло.
Старик делает паузу, наслаждаясь
произведенным эффектом.
— Да вот недолго ездил на Воронке,
соли проклятые укорот дали.
На мою просьбу вывести Воронка ста-
рик немедленно откликается. Он хо-
рошо понимает, сколько энтузиазма
вызывает у любого фотографа живо-
писная его борода, веселое, жизнера-
достное лицо, законная гордость не-
обычным подарком.
— Толкунову, поди, в Москве ви-
дишь?
— А что?
— Да привет бы ей передал. Мы с нею
на «Огоньке» за одним столом чай рас-
пивали.
Провожая меня с сыновьями в загон
к оленям, Фотей Петрович отвязал Во-
ронка.
— Возьмите, пусть разомнется...
И мы поехали. Уже с околицы огляну-
лись: стоит в клетчатой своей рубахе у
калитки старик, внука за руку держит.
Махнули ему. И он помахал. И, прих-
рамывая, пошел к дому.
— Мысленно он сейчас с нами, — ска-
зал младший из сыновей, Михаил. — С
радостью поделился бы с нами года-
ми...
Сзади раздался звучный олений рев.
— Это отец, в рожок...
Из загона на призывные звуки отоз-
вались сразу четыре марала.
— Слышит ли их старик?
— Слышит.
Я представил себе седобородого ве-
ликана с ладонью, приставленной к уху.
Слушает. Радость — услышать из леса
отзвук былого.
Горный Алтай,
1984 г.
В МИХАЙЛОВСКОМ
ДОМОВОЙ
«Я в Михайловском — Домовой», — лю-
бит сказать Семен Степанович в кругу
друзей, а круг этот — и сидящие в его
доме у самовара гости, и полная зала
людей в Останкине, где пишется по-
пулярная передача для союзного теле-
зрителя. «А что такое Домовой? —
шепчет мне на ухо юная горожанка,
склонная толковать непонятное слово
применительно к нынешней жизни, —
Домоуправ, что ли?»
Поместья мирного незримый покрови-
тель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!
Пушкинский стих, звучащий со сцены,
заставляет мою соседку подумать: До-
мовой — это поэтичное что-то, более
интересное, нежели домоуправ.
Было время, Домовой «жил» в ка-
ждом деревенском доме. (У нас в воро-
нежских селах называли его Домо-
жил.) Это невидимое существо погромы-
хивало ночами в сенцах, ходило по
чердаку — стерегло дом, одновременно
внушая почтенье и даже страх его оби-
тателям. Домовые были добрые и не-
добрые. Загляните к Далю, и вы полу-
чите полную справку о существе, кото-
рое не могло не попасть в поэтический
мир обитателя дома в Михайловском.
Уезжая из дорогого сельца, Пушкин
очень хотел ему благополучия и долго-
летия. Молодой, не очень умелый хозя-
ин вряд ли сумел и успел сделать де-
ловые распоряженья по дому. Но Домо-
вого в стихах он просил:
Счастливый домик охрани!
Ходи вокруг его заботливым дозором.
Когда Семен Степанович говорит,
улыбаясь: «Я — Домовой...», мы
чувствуем руку, протянутую Пушкиным
этому нынешнему хранителю всего, что
было дорого поэту в родимом сельце, и
стало бесконечно дорогим и для нас,
потому что сельцо это — пушкинское.
Официальная должность Семена
Степановича Гейченко: директор музея-
заповедника. Назвать же шутливо
себя Домовым позволяют лишь подлин-
ные, всеми признанные заслуги на этой
должности.
Пушкин знал, что не будет забыт на-
родом, но он не мог предвидеть разме-
ров горячей к нему любви. В музее
Осташкова на Селигере экспонируется
жилище рабочего-революционера на-
чала этого века. Трогательная деталь:
в красном углу над столом, в обрамле-
нии полотенец, вместо привычной
иконы висит портрет реального челове-
ка. Кого же? Пушкина! Мог ли думать
поэт о столь высоком духовном призна-
нии! Пушкин понимал: тропа человечес-
кой памяти травою забвенья не зарас-
тет. Но мог ли он думать, что в дорогое
сердцу его Михайловское будет прихо-
дить, приезжать, прилетать ежегодно
почти миллион паломников. И среди
них мы видим угаданные Пушкиным ли-
ца: и финна, и жителя с дальней реки
Тунгуски, и степного калмыка. Мину-
вшим летом я видел в Михайловском
эфиопа-священнослужителя. В знак
уваженья к поэту по дорожке, ведущей
к дому, он прошел, сняв сандалии, боси-
ком.
Однако могло ведь случиться и так,
что нечему было бы тут поклониться.
Ветер времени выдувает следы былого.
И примеров тому немало. Каждый ска-
жет: да, но Пушкин — ценность особая.
Верно. Любой уголок, связанный с доро-
гим именем, для нас — святыня. Одна-
101
ко Болдино ведь не стало пока похо-
жим на то, чем стало для нас Михайлов-
ское. И время сельцо на Сороти вовсе
не берегло у себя под крылом. В войну,
всем известно, именно тут, как раз по
усадьбе, фашисты построили линию
обороны. На вековых пушкинских дере-
вах сидели снайперы, траншеями изрыт
был михайловский холм, прямо в пу-
шкинском доме изуверски поставили
пушку, могила поэта была заминирова-
на.
Пепелище представляло собой Михай-
ловское после жестоких боев 44-го го-
да. Святыню сразу взялись восстанав-
ливать. Но дело было исключительно
трудным, если учесть, что много всего
лежало тогда в руинах. И во главе дела
государством поставлен был тогда ле-
нинградский музейный работник Семен
Гейченко...
Сейчас, когда всем очевидны плоды
большой вдохновенной работы, принято
говорить: Пушкину повезло на Гейчен-
ко, а Гейченко — на Пушкина. Эта вер-
ная мысль стала уже расхожей. Но ведь
действительно повезло! И Пушкину, и
Гейченко. Но главное — нам всем
повезло на сочетание друх талантов,
повенчанных судьбою в Михайлов-
ском.
Как проходило возрожденье, восста-
новленье Михайловского, тут расска-
зать невозможно, да и не нужно. Сам
Семен Степанович, превосходный рас-
сказчик и превосходный писатель,
очень ярко поведал о всем сделанном-
пережитом. Можно лишь пожелать,
чтобы книги его стали достоянием мно-
гих. Глянем лишь на итоги.
Музей-заповедник Михайловское с
его постройками и ландшафтом — не-
повторимый памятник поэту. Люди
знающие говорят, что нигде в мире нет
ничего равного по впечатляющей силе.
Кто в Михайловском побывал, об этой
магии достоверности хорошо знает. Му-
зея в этом музее мы не чувствуем. На
день-другой мы как бы входим в мир Пу-
шкина. Нам кажется, что кудрявый, ве-
селый, порывистый человек где-то
рядом, он только отошел на минуту и
скоро вернется. Достичь такого эффек-
та, начав с пепелища, — искусство ред-
кое и большое. Все: дом, обстановка и
вещи в доме, деревья в парке, мостки,
дорожки, холмы, река, мельница у реки,
лошадь, бродящая по лугу, — все «ор-
кестровано» так мудро, так естествен-
но и умело, что создает в душе сюда
приходящего ощущенье свидания с Пу-
шкиным. И те, кто знает, чьими забота-
ми все возродилось, проходя мимо дома
Семена Степановича, оставляют у по-
рога его цветы. Я не знаю другого му-
зея, где бы хранителя чествовали так
же трогательно.
В деревянном домишке усадьбы Се-
мен Степанович поселился сначала по
нужде послевоенного времени, но так и
остался в нем, отвергнув предложенья
и уговоры переселиться в дом совре-
менный, с удобствами. И дело не толь-
ко в том, что он понимал, как важен тут
ежечасный хозяйский глаз Домового.
Приметы Пушкиногорья —
часовенка над рекой,
мельница, дом, где жил
Пушкин. Хранит все это
Семен Степанович Гейченко.
Житье в Михайловском помогало его
постижению мира поэта. Глядя на все
глазами давнего жильца усадьбы, Се-
мен Степанович сделал множество
всяких открытий и наблюдений, оду-
шевивших обитель Пушкина. Вспоми-
наю его кормящим с руки воробьев и си-
ниц, вспоминаю, как умеет он толко-
вать, различать шорохи всякой живой
мелюзги в травах — «все это мог ви-
деть и слышать Пушкин».
Все примечали: супруги, счастливо
прожившие долгую жизнь под одной
крышей, характером становятся схожи-
ми. Нечто подобное случилось и тут, в
Михайловском. Привычка глядеть на
жизнь пушкинским глазом наградила
нынешнего старожила сельца дорогими
для нас пушкинскими чертами. Любоз-
нательность, мудрость, почти детская
радость от всего хорошего в жизни, доб-
рота, щедрость, со всеми равное об-
ращенье, открытое сердце, веселое
озорство. Все, кто знают Семена Степа-
новича, согласятся: да, он таков. И тут
удивляться, пожалуй, нечему — «с кем
поведешься...».
Хочется предположить еще: моло-
дость пушкинских лет тоже привилась и
живет в хранителе дома. Зная возраст
Семена Степановича, невозможно не
удивиться его способности с восходом
солнца быть уже на ногах и всюду
успеть в немалых заботах.
С одним из работников заповедника
мы столбиком на бумажке пометили ро-
ли, в каких пришлось и приходится
выступать Гейченко тут, в Михайлов-
ском: администратор, хозяйственник,
экскурсовод, краевед, архивариус, исто-
рик, землемер, архитектор, садовник,
орнитолог, ботаник, литературовед, пи-
сатель, бытописатель, лектор, храни-
тель и собиратель реликвий... «Добавь-
те еще: подметала...» — с обыч-
ной шуткой сказал Семен Степано-
вич, когда мы решили прочесть ему
список.
Шутка насчет «подметалы» имеет ре-
зон. Нелегкое дело на пепелище возро-
дить Дом и Мир Пушкина. Столь же не-
легкое дело при миллионе почти посе-
тителей поддерживать тут порядок.
Известны два людных места, безуко-
ризненно чистые: Московское метро и
заповедник в Михайловском. При всем
уменье людей сорить и мусорить в этих
местах не увидишь мятых бумажек,
апельсиновых корок, окурков — обста-
новка воспитывает! Хотя, конечно, в
миллионе паломников встречаются и
паршивые овцы. Но все. немедленно
убирается, подметается, чистится. Сам
директор не гнушается этой работы —
«святое место ничем не должно ос-
корблять ни чувства, ни глаза».
Среди забот хранителя пушкинских
мест есть одна не предусмотренная ни-
каким расписанием, ни сметой, ни пла-
ном забота, обременительная, постоян-
ная, неотвратимая, — гости! Дом дирек-
тора стоит прямо у самой дорожки, по
которой проходит тот самый миллион
любознательных, очарованных
странников. И в этой массе паломников к
Пушкину есть какой-то процент ходоков
к самому Гейченко — по делу, по дру-
жбе, по любопытству. И так полу-
чается, что это жилище в Михайлов-
ском без гостей почти не бывает. По-
стоянно шумит самовар на столе. Тихая,
добрая Любовь Джалаловна Гейченко
непрерывно печет пироги и оладьи. И
странное дело— привычка или натура?
— но, кажется, Гейченки не могут жить
без этих дружеских непрерывных наше-
ствий. Я, грешный, тоже сиживал не
единожды у кипящего самовара с людь-
ми самыми разными — один раз с Рай-
киным и с лесоводами из Ленинграда,
другой — с делегацией учителей, пев-
цом из Большого театра и старушкой ис-
ториком. Для всех у хозяев дома — чай- 103
сахар, доброе слово и добрые шутки, и
даже подарки на память.
— Семен Степанович, дорогой, как на
всё и на всех вас хватает?! Может, и
правда лучше бы жить в стороне?
Отшутился:
— Домовому полагается жить при
Доме.
САМОВАРЫ
Через стекла веранды проходящие
видят в огромном числе самовары. Ну и,
конечно, стучатся в двери — взглянуть.
Пришлось повесить дощечку: «Это не
музей. Тут живут». Ну а тот, кто входит
в дом гостем, сразу же оказывается в
окружении самоваров. Сам хозяин то-
чно не знает, сколько их набралось.
Всякие — огромные, на несколько ве-
дер, и маленькие, чуть больше литро-
вой кружки, домашние и походные, пу-
затые вроде купцов и стройные, как де-
вицы, самовары простецкие и знамени-
тые, из которых пивали люди извест-
ные.
История этой одной из самых крупных
теперь коллекций в стране самоваров
довольно простая. Собирая в музей
предметы старинного быта, Семен Сте-
панович имел естественный интерес к
самоварам. Добра этого по чердакам,
по закутам деревенским оказалось не-
мало, и дарились они охотно. Семен
Степанович с благодарностью прини-
мал, освящая все подношенья ста-
ринным реченьем: «Всякий дар для
доброго дела совершенство есть». И
уже бы довольно — стоит самовар в До-
мике няни, запасник музея самоварами
полон, а их все несут. Пришлось при-
ютить самовары у себя в доме. А увидев
их, гости считают долгом коллекцию
пополнять — самовары привозят, при-
носят, почтою шлют. И вот уже полки
от пола до потолка уставлены самова-
рами. И редкое чаепитие тут обходится
без разговоров, без расспросов о само-
варах. Владельцу богатства этого есть,
конечно, что рассказать, и он это де-
лает ничуть не хуже самого Андрони-
кова.
«Этот бывал в руках у Пржевальско-
го... Возле этого сиживал путешествен-
ник Семенов-Тян-Шанский... Из такого
походного мог согреваться чайком
Александр Сергеевич...» И много всего
другого узнают сидящие за столом го-
сти. Узнают, например, что в старое
время, снаряжая детишек в поездку, в
сани, чтобы не мерзли, ставили само-
вар. Во время войны на Псковщине,
прячась в леса, люди в числе самых не-
обходимых вещей уносили с собой само-
вары. «Редкий дом в России обходился
без самовара. Теперь чайник... Но,
согласитесь, други мои, разве спосо-
бен чайник произвести уют, какой мы
имеем хотя бы сейчас вот, сидя у само-
вара!»
Сколько же их всего? Беремся счи-
тать и кончаем на цифре 324.
Между тем открывается дверь — на
104 пороге человек с самоваром: даритель.
— Ну, до кучи, до кучи! — благодарно
принимает Семен Степанович позеле-
невший, слегка помятый медный сосуд
с трубою. Сажает нового гостя за стол,
потом находит на полке место для са-
мовара.
Чаепитие продолжается.
КОЛОКОЛА
Летними вечерами, когда поток посе-
тителей схлынет, в селе Михайловском
раздаются, бывает, звоны колоколов.
Иногда озорные, иногда стройные, с не-
ким музыкальным порядком. Это
значит: Семен Степанович, либо озор-
ничая, демонстрирует гостю старинные
звуки, либо, если гость музыкален, на
пару с ним извлекает из бронзы что-то
вроде мелодии, заставляющей челове-
ка остановиться и слушать.
Звонницу, кто в Михайловском по-
бывал, все видели. Она расположена у
сарайчика, как раз против дома, где
живет Гейченко, и представляет собой
перекладину на столбах с висящими на
ней не слишком большими колоколами.
Еще меньше по размеру колокола, ко-
локольцы и колокольчики размером с
те, которые вешают рыболовы на
концы удочек, стоят в доме на полках
под самоварами. И тоже являются из-
быточной частью собиранья в Михай-
ловском пушкинской старины.
Гостю Семен Степанович продемон-
стрирует множество разнообразных
звуков, соединит их в мелодию и, до-
вольный произведенным эффектом,
расставит звуковые сокровища по ме-
стам.
«Собиранье колоколов было много
трудней и серьезней собирания самова-
ров...» — говорит Семен Степанович,
когда мы, всласть назвонившись, са-
димся передохнуть на скамейку.
Собиранье колоколов началось для
звонницы Святогорского монастыря. В
войну монастырь пострадал. Колокола
либо были увезены, либо, треснув, при-
шли в негодность. Когда восстановили
собор, почувствовали: без колоколов
никак нельзя обойтись. Важнейшая
вещь в этом древнейшем памятнике —
колокола. В монастырь, построенный по
указанью Ивана Грозного на пограни-
чной псковской земле, колокола дари-
ли: сам царь Иван, позже Борис Году-
нов, цари Михаил Федорович и Алексей
Михайлович. Петр Великий, перелива-
вший в иных местах колокола в пушки,
сюда, в пограничную зону, послал свой
подарок — колокол. Назначение коло-
кольного звона — будить, подымать дух
Михайловское с высоты
птичьего полета.
105
людей — хорошо понималось. Полуто-
растапудовый набатный колокол, да-
ренный Иваном Грозным, в тихий пого-
жий день был слышен в округе на двад-
цать пять верст.
Во времена Пушкина в колокола
ударяли по праздничным и торже-
ственным дням, во время похорон, сва-
деб, ярмарок. Оркестром из множества
разноголосых снарядов искусно владе-
ли святогорские звонари. А на пасхаль-
ной неделе на колокольню подымались
звонить — кто хотел. В числе таких
доброхотов был и Пушкин, очень люби-
вший колокольную музыку. «Можно ль
было оставить восстановленную звон-
ницу беззвучной?.. И мы начали соби-
рать колокола».
Есть у Семена Степановича в его до-
машнем «научно-исследовательском
институте» более сотни папок с над-
писями, смысл которых не нуждается в
объяснении: «Няня Арина Родионовна»,
«Ветряные и водяные * мельницы»,
«Травы и древеса», «Звери и птицы»,
«Часовни», «Наталья Николаевна Пу-
шкина в Михайловском», «Строитель-
ство дома» и так далее. В каждой папке
— кропотливо собранные за многие
годы документы, наблюдения, письма,
рисунки, извлечения из архивов — все,
что имело отношение к Михайловскому
и окрестностям. Есть на полке и папка
«Колокола». Заглянув в нее, узнаешь,
где и как добыты, найдены были восем-
надцать нынешних колоколов для звон-
ницы, и то, что осталось в избытке, в
запасе. И что ни колокол, то история.
«Три больших, треснувших, попытались
лечить. И удачно! Свозили в Москву.
Там, изучив состав сплавов, трещины
заварили. Несколько колоколов наш-
ли в деревнях. Один оказался древней-
шим — четыреста лет назад отлива-
лся».
Узнав о заботах музея, стали слать,
привозить колокола разные люди —
моряки, пожарники, лесники, железно-
дорожники. Так оказался тут колокол с
берегов Ладоги («висел на вышке»), из
пожарного депо Пскова, с корабля в
Мурманске. «И пришел однажды ко мне
из соседней деревни дед Кирилл, кро-
толов. «Закопан, — говорит, — у меня в
земле колокол. Продам за 60 рублёв».
— «Почему же, — спрашиваю, — за
шестьдесят, а не за тридцать или за
двести?» — «Так решил!» — «Ну, — го-
ворю, — веди показывай». Откопали —
целехонек!»
Так постепенно собрали все, что тре-
бовалось для звонницы. «И ведь
поднять их надобно было! А это не фунт
с осьмушкой поднять — один из колоко-
лов весил сорок пудов. Подняли!» И ле-
том 1978 года в день рождения Пушкина
под звуки глинковской «Славься!»
грянули пушкиногорские колокола. «Ве-
ликий был праздник. Я прослезился да-
же!»
А колокола и колокольцы путями раз-
ными продолжали идти в Михайлов-
ское. И находят приют у дома и в доме
хранителя памяти Пушкина.
14 февраля каждого года звонят в
Михайловском по особому поводу — в
честь дня рожденья Семена Степано-
вича. И ударять приходится уже более
восьмидесяти раз.
Возраст почтенный. Лев Толстой го-
ворил: хорошо прожитая жизнь — это
долгая жизнь. Немногим из человеков
так много удается пройти. И уж совсем
немного людей способны в этом возрас-
те сохранить радость жизни, жажду дея-
тельности, способность сказать: «Други,
жизнь — прекрасная штука! Умейте ее
ценить, спешите украсить ее делами до-
стойными». Таков Михайловский старо-
жил. Вот он у своих колоколов. Седой,
без руки, потерянной на войне. Но кто
же скажет, что это старик? Это наш ро-
весник по духу.
ЗИМОЙ
Зима была необычной, вызвала, как
это всегда бывает при сбоях погоды,
множество разговоров, предположений,
прогнозов и шуток.
Погода шалила во все времена. А в
эту зиму известные свои строки Пушкин
мог бы написать и так: «Снег выпал
только в феврале». До этого земля у
Сороти была голой. Река не замерзла и
разлилась половодьем, затопила мост-
ки, ведущие от дома Пушкина в заре-
Колокола и самовары —
собирательская страсть
хранителя пушкинских мест.
106
чные Зимари. Всякая рыба из Сороти
почему-то переместилась в озеро Мале-
нец, где обычно зимовали лишь караси
и лини. Стволы деревьев в михайлов-
ских рощах теплая сырость покрыла зе-
леным налетом. Экскурсантов в такую
погоду было немного, и местные кабаны
осмелели до крайности: заявились од-
нажды прямо к воротам усадьбы...
Это все я услышал в Михайловском
уже «настоящей зимой», когда одна
февральская ночь все побелила, осве-
тила, развеселила. Мир пушкинских
мест мгновенно преобразился. От моро-
за утробно покрякивал лед на озерах.
Дятел, как дровосек, пожелавший со-
греться, без устали барабанил по сухо-
му отростку ветлы. Сойки, распушив
перья, недвижными шарами сидели на
старой липе близ дома Пушкина. Белка,
от которой снег спрятал припасы, при-
ставала на дорожках к прохожим и, по-
лучив кусочек печенья, хоронилась в
хвое знаменитой Еловой аллеи. Си-
ницы, воробьи, поползни таскали из
кормушек овес. Заяц, давно одетый по-
зимнему, при виде белого снега, навер-
ное, облегченно вздохнул и за ночь от-
важно исходил всю усадьбу. Неторо-
пливый его следок вьется от дома к ал-
лее Керн, дальше — к сосне с колесом
для аиста на верхушке, к баньке, к
киоску, где днем туристы покупают
открытки и книжки о заповеднике. В
этом месте зайцу, как видно, пришла
полезная мысль сбегать за реку в Зима-
ри, где сложено в копнах сено, где у ба-
нек низко висят в погожую пору припа-
сенные веники из березы. След через
озеро по прямой линии убегает туда,
где сверкают на солнце снежные
крыши деревни.
И санный след... На дровнях — два
конюха заповедника, а следом за ними
в маленьких, почти игрушечных санках
несется местный цыган Петька Степа-
нов. Он пятый раз приехал сюда, в за-
поведник, пытается обменять свою мох-
ноногую, преклонного возраста ло-
шаденку на молодую кобылу. Давно по-
лучив отказ у завхоза, молодой настой-
чивый цыган надежды все ж не теря-
ет. Теперь он хочет увидеться с «са-
мим Гейченко» и выложить главный
свой козырь: «Пушкин любил цыган».
Шансов заполучить в свои руки моло-
дую лошадку у Петьки немного, но ему
по душе сам процесс разговора о ло-
шадях и возможность побыть в запо-
веднике. Когда две подводы тронулись
вниз с михайловского холма, цыганская
лошадь, хватая сено с передних саней,
тоже резво засеменила. А Петька вож-
жами одобрил ее желание пробе-
жаться ...
Старые сосны. Прозябший, заиндеве-
лый тальник у замерзшего края воды.
Мельница. Три лошадки, легко бегущие
по дороге. Слышен говор людей,
сидящих в санях, скрип полозьев по
снегу — на дровнях обновляют путь... А
между тем это не начало зимы, а ее
окончанье. Над михайловской рощей
летают, резвятся в брачном полете два
ворона. Какую весну в своей жизни го-
товятся встретить эти живущие дольше
людей существа! Могли они видеть тут
Пушкина? Соблазнительно думать: мо-
гли. С непокрытой головой стоял, воз-
можно, он тут на холме, очарованный
блеском снега, скрипом саней и пред-
весенней игрою воронов в небе. И, на-
верное, хотелось ему надолго, навсегда
оставить в памяти все, что он видел и
слышал в это мгновение жизни.
1984 г.
□
107
ОСТРОВА
Сложилось — жизнь у Василия Ивано-
вича Вощикова прошла на островах.
Сменил он их несколько. А последние
пятнадцать лет живет на острове Ани-
симове. Сверху глянуть — клочок суши,
покрытый лесом в горловине Белого
моря. Если на лодке подплыть — уви-
дишь дорожку в травах от пристани к
дому. Дом стар, так же, как и хозяин. На
кольях изгороди сушатся тресковые го-
ловы — зимой из них Василий Иванович
варит суп. На кольях же сушится сено.
Влаги тут много, и траву можно высу-
шить только так. Корова пасется на
островной луговине. Каждое лето на
двух сплоченных лодках с настилом в
неветреный день по морю с материка
перевозит корову лесник на остров. И
тут она ходит все лето. А осенью корову
и сено, опять же на лодках, переправ-
ляют на берег.
Зиму коротает Василий Иванович в
Кандалакше — столярничает, чинит
снасти, «балуется телевизором». А вес-
ной, как только в полыньях появятся ут-
ки гаги, Василий Иванович опять на
острове. Забота лесника в заповеднике
— беречь на острове гагу и все живое, а
также беречь от пожара лес, беречь
ягодники и все, что растет и может
быть в лето растоптано пришлым лю-
108 ДОМ.
Жил когда-то Василий Иванович с
большой семьей. Но жена умерла, сын
утонул в Белом море — провалился под
лед на «Буране», дочери вышли замуж
и поразъехались. Один. И привык к та-
кой жизни. Хозяйство несложное: баня,
сарайчик, ветряк, дающий надежное
электричество, радиостанция. По-
зывной у Василия Ивановича давний:
«Клен-4». Свой доклад в заповедник
начинает он с позывного: «Я — «Клен-
4», «Я — «Клен-4»... Доклад обычно
короткий. Фенологические наблюдения
Иван Васильевич отдает в письменном
виде, а так сообщит обстановку, попро-
сит идущих в море, к другим островам,
захватить для него попутно что-нибудь
в Кандалакше, хлебушка, например, са-
хару.
Двух бедствий страшится больше все-
го лесник — пожара и лис, приходящих
сюда зимой. Пожар на острове оставит
лишь камни. Лиса, если ее проморгать и
не взять еще по снегу, порешит гнезда
гаги. Такое случалось.
Гаги, сидящие на гнезде плотно, Ва-
силия Ивановича не боятся совсем —
может подойти и положить птице ла-
донь на спину. Гнездо у гаги каждый год
новое. В обязанности лесника входит
сбор драгоценного пуха из старых
гнезд. За этим занятием я и застал Ва-
силия Ивановича в июле. Посидели мы
с ним на камушке, поговорили о жизни,
о здешних краях. «Воды тут залейся,
камней — хоть убейся», — сказал лес-
ник. Шумел пропеллер у ветряка. Кричал
потревоженный чайками кулик-сорока.
Запоздавшая гага проковыляла к воде
с шестью гагачатами...
В Кандалакшском заповеднике — сто
пятьдесят островов. А если считать и
безлесные мелкие луды, а также остро-
ва в море Баренцевом, то их наберется
более пятисот. Неопытный человек мо-
жет в море между островов заблу-
диться. У значительных островов есть
имена Овечий, Еловый, Горелый, Мед-
вежий, Круглый, Ладейный... Беломор-
ские острова — таежная зона. Острова
лохматятся древесами. А остров на Се-
вере, в море Баренцевом, — уже тунд-
ра. Остров тут часто — высокие голые
скалы. Однако эти пятачки суши, обо-
греваемые Гольфстримом, представля-
ют собой летом кипящие ульи жизни.
Тысячи птиц подняли несусветный
гвалт, когда мы с директором заповед-
ника Владимиром Шубиным пристали
на лодке к побеленным пометом ска-
лам. Поразительно точно названо это
скопище летунов-крикунов птичьим ба-
заром. Кайры, бакланы, тупики, чисти-
ки, чайки хороводом кружились над
островом. Столько же птиц оставалось
сидеть на скалах. Все связаны на этом
острове единой судьбою, мирятся с тес-
нотой и даже извлекают из нее пользу,
каждый по-своему добывает еду. Одни
хватают рыбешку с поверхности моря,
другие ныряют за ней в глубину. Помор-
ник отнимает рыбешку у пролетающей
кайры, чайки, как истребители, атакуют
молодых тупиков, залетевший поохо-
титься кречет камнем упал на белую
(пеструю в это время) полярную куро-
патку.
Дождавшись, когда гвалт поуляже-
тся, можно понаблюдать подробности
островной жизни. Вот на карнизе
сидящая кайра поклевывает птенца —
не подпускает близко к обрыву. А вот
картина совсем иная. Птенец уже
вырос, пора ему вниз. Мать и отец,
сидящие на воде, призывно кричат. Но
каково это — вниз, в воду с сорока ме-
тров, с насиженного безопасного места!
Птенец волнуется. Инстинкт и крики
родителей зовут его сделать необходи-
мый и неизбежный в жизни прыжок. Кай-
ренок подвинулся к кромке обрыва. Го-
лова у него, наверное, кругом идет от
страха. Он возвращается. Но мать тут
как тут — взлетела, толкает кайренка.
Решился... Почти как камень летит
птенец с громадной для него высоты...
Но все благополучно. Поплыл. Мать с
отцом успокоенно движутся рядом. А
весь птичий мир не заметил этого по-
двига — кричит, суетится, закругляет
свои дела: лето уже на исходе.
У островов тут тоже есть имена. Есть
целый архипелаг с названием Семь
островов. Есть островок с поэтичным,
точно объясняющим его облик названи-
ем — Зеленец. Все хозяйство Канда-
лакшского заповедника — острова и
птицы на них.
7985 г.
□
ВСТРЕЧА
Было чему удивиться: по лесу зме-
ился след одной (!) лыжи.
Любопытства ради я пошел следом и
на опушке, близ деревни Щеблыкино,
догнал человека с ружьем и с собакой
на поводке.
— Охотник?
— Зимой охотник. Летом грибник, —
приветливо отозвался мужчина, вполне
понимая причину расспросов.
— И как же стреляете?
— А вот так... — Один костыль с кру-
жком от лыжной палки в мгновение ока
выставлен был вперед для упора, и
вслед подброшенной рукавице прогре-
мел выстрел.
Собака радостно сбегала за «до-
бычей». Охотник столь же радостно
протянул мне прошитое дробью
вещественное доказательство того, что
зайцам надо со всей серьезностью от-
носиться к неуклюжей с виду фигуре с
ружьишком.
— И давно ли вот так?..
— Охочусь всю жизнь. А вот так —
десять лет. В 72-м сделался я трено-
гим...
За чаем в деревне Щеблыкино со-
стоялось продолжение разговора, и я
узнал: в этом старом домишке ровно
шестьдесят лет назад мой знакомый ро-
дился. «Я родился охотником, — шумно
отхлебывая из кружки чай, говорит
Виктор Васильевич. — Десятым сыном
был в доме. И с самого детства меня по-
чему-то тянуло в лес. Мальчишкой ло-
вил кротов, лукошками носил ягоды и
грибы. С ружьем исходил всю округу. И
все знал тут не хуже лешего. Завяжите
глаза — ощупью проберусь».
110 В четырнадцать лет Виктор Василье-
Страстная любовь к
природе помогла человеку
одолеть почти
невозможное... Вот так на
одной лыже охотник
проходит за день до
пятнадцати километров.
вич Новиков стал пекарем в городе
Красноармейске. «Бывало, после но-
чного дежурства горячую булку в
мешок — и прямиком в лес. И там для
меня праздник в погоду и в непогоду,
зимою и летом... Вернувшись однажды
из леса, узнал: война началась».
Было в том году Виктору Новикову
восемнадцать. И попал он во взвод ис-
требителей танков, обучен был мета-
нью гранат и бутылок с горючей смесью.
И все шло у него лучше, чем у других, —
помогала лесная закалка. Однако
первый же бой на Смоленщине стал
для охотника за танками и последним.
«Ночью началась заваруха, и попали
под минометный обстрел. Смерти я не
боялся. Не хотелось калекой остаться.
И, надо же, так и случилось. Бегу в тем-
ноте, «ура!» кричу для ободрения, хотя
кричать там было не нужно. И вдруг как
палкой вдарили по ноге. Как тащили
меня санитары, как приводили в
чувство, не помню. В палатке подают
мне пол кружки спирта: пей! А я не могу,
ни разу не пил. Пей! — говорят, для
наркоза... Очнулся уже в повозке на
пути в госпиталь. А в госпитале, как по-
глядели, говорят, отымать надо. Да, ду-
маю, отохотился и за танками, и за ли-
сами...»
На плите булькает чайник. В углу
избы стоят одна широкая лыжа и два
костыля с кружками от лыжных палок.
У ног рассказчика свернулась клубо-
чком, преданно смотрит собака.
В 41-м году ноги Виктор Новиков не
лишился. «Седой, сильно ученый про-
фессор взял меня в руки. И какое-то
чудо сделал с размозженной осколком
ногой, не стали ее отымать. Ушел из го-
спиталя хоть на костылях, но с двумя
ногами. Провожавший профессор ска-
зал: «Нога послужит. Но будь готов — в
старости она о себе заявит».
Так и случилось. Виктор Васильевич
жил в своей деревеньке, как все здоро-
вые люди: растил детей, имел огород,
скотину, работать ездил на текстиль-
ную фабрику в Красноармейск. Ну и, ко-
нечно, во всякий свободный час либо с
лукошком, либо с ружьишком — в лес.
Нога хоть и побаливала, но служила. А
на 50-м году, как было предсказано ста-
риком доктором, «нога о себе заявила».
«От боли на стенку лез. По многу ночей
глаз не смыкал. И началась гангрена.
Сам сказал докторам: режьте...»
Когда вернулся Виктор Васильевич
домой из госпиталя, собрались пови-
даться друзья-охотники. Один, захме-
лев, попросил уступить ему собаку —
зачем хороший охотничий пес одноного-
му человеку? «И тут я стукнул об пол
костылем: тебе, говорю, Степан, не
уступлю на охоте!.. Дело было осенью,
и, как выпал снежок, стал я оснастку
для себя делать. Лыжу широкую
выбрал, на костыли кружочки при-
строил. И стал понемногу выползать к
лесу: сперва на опушку, потом поглу-
бже, потом километров двенадцать
прошел — ничего, держусь и стрелять
приловчился. А когда компания собра-
лась по зайчику с гончими, я из всех
единственный и добыл белячка. Все с
таком вернулись, а я хоть и сзади пле-
тусь, а с добычей. И всем от этого ра-
дость была».
И вот уже десять лет человек, судьба
которому уготовила сиденье на лавочке
около дома, не покорившись судьбе,
живет дорогими для него радостями.
«По секрету скажу, лисы и зайцы —
только предлог. Просто в лес меня
тянет. Сяду на пенечке передохнуть,
сниму шапку, пот вытру, прислушаюсь,
как снегири посвистывают, как синицы
перекликаются, — хорошо на душе. А
зайцы... Признаюсь, сидячего зайца
не бью. Только если бежит от собаки.
Специально такое правило завел для
себя».
До глубокого вечера сидели мы с Вик-
тором Васильевичем, прислонившись
спиной к натопленной печке. На
прощание он предложил мне подарок —
мягкую белую заячью шкурку: «Заболит
поясница — первейшее средство». Я от-
казался. Тогда охотник, погремев
костылями возле комода, достал па-
трон от двустволки. «Ну это возьмите.
Если я вижу зайца, но не стреляю — па-
трон вынимаю и прячу в карман, на
память. Десятка два набралось. Счи-
тайте, живого зайца вам подарил».
Такая вот встреча. Напоминанье:
судьба человека, бывает, скрутит в ба-
раний рог, а человек не сдается, не по-
днимает покорно руки. И побеждает. И
других побеждать учит.
1983 г.
□
ЛЕТАЮЩИЙ ДЕД
71 встретил его на волжском откосе,
под Горьким, в кругу людей, которым
дед и был дедом. У многих из молодых
бритва еще не касалась лица, у деда же
была сивая борода, и был он в возрас-
те, в котором обычно становятся домо-
седами. «Любознательный старичок, не
поленился добраться сюда, на откос»,
— подумал бы каждый, глядя, как с во-
лжской кручи взлетают, парят и спуска-
ются в пойму летуны на диковинных
«самолетах».
Э-э, да дед-то вовсе не зритель! Он
застегнул брезентовые ремни-лямки,
надел оранжевый шлем и тоже встал
под матерчатый треугольник. Порыв ве-
тра шевелит единственный «прибор» на
летательном аппарате — красный шел-
ковый лоскуток, привязанный к пере-
кладине перед глазами. Есть, ветер пой-
ман! Дед резво бежит по откосу и...
полетел!
Не очень высоко и не очень далеко
пронес старика оранжево-сине-красный
«змей горыныч». Но дед к рекордам и
не стремится. Опростал под лямками
куртку, отряхнул пыль с сапог и вместе
со всеми взбирается на откос. Парни-
шка в лимонного цвета майке помогает
деду нести нетяжелую, но громоздкую
ношу — уважение к возрасту, но еще и
возможность прокатиться на дедовском
змее, пока еще нет своего.
Дельтапланеризм — явление новое,
но уже и привычное. Уже есть вну-
шительные рекорды полетов на необы-
чном летательном аппарате. Продо-
лжительность — более суток, даль-
ность — более сотни километров, высо-
та — под семь тысяч метров... На во-
лжских и окских откосах рекорды пока
что скромные — сотни метров, минуты.
Но четыре десятка энтузиастов клуба
«Олимпик» с каждым месяцем набира-
ют дальность и высоту. И дерзость. На
их тренировки и состязания собирается
много людей. Среди них был и дед. Лео-
нид Степанович Елисеев.
Как и почему на седьмом десятке лет
человека не покидает желание делить
с молодыми хлопоты разных дел, риск 111
путешествий или это вот удовольствие
не без риска? Ответить на это непро-
сто. Все дело, видно, в натуре людей.
Есть такие неугомонные старики, ко-
торых годы не сажают на скамеечку
перед домом. Леонид Степанович имен-
но этой закваски старик.
Уйдя на пенсию и получив много
«праздного времени», он стал присма-
триваться к спортсменам, но не в каче-
стве болельщика. Тщательно расспро-
сив знающих о купании в проруби, дед
решил, что именно этим надо ему
заняться для укрепления здоровья. И
он стал завзятым «моржом».
К полетам он подошел основательно.
Он не стал просить на откосе: «Дайте
попробовать...» Дед появился сразу со
своим аппаратом. Аппарат этот не
очень и сложен: четыре сочлененные
дюралюминиевые трубки, тросы-рас-
тяжки, деревянные гибкие рейки,
спрятанные в материю, ну и сама мате-
рия — двадцать квадратных метров
ткани «болонья». Однако, чтобы эта
штука летала, сделать надо ее в согла-
сии с законами аэродинамики. По чер-
тежам журнала «Техника — молодежи»
Леонид Степанович сначала сделал ме-
тровую модель дельтаплана и опробо-
вал ее на шнурке. Полетела! После это-
го старик купил разноцветной мате-
рии, добыл трубы, тросы, винты, гайки,
застежки. С месяц сидел то за швейной
машиной, то сверлил, точил. Все сде-
лал сам — планер, лямки, на которых
планерист повисает под летящим
крылом, и стал ходить на занятия. По
средам в «Олимпике» (это подвальное
помещение жилого дома на окрание
Горького) — теоретические занятия.
«Да, аэродинамику надо знать», —
вздыхает дед, в жизненном багаже ко-
торого лишь семилетка. И он не пропу-
стил ни одного занятия. Он также бе-
гает, занимается вместе со всеми в ги-
мнастическом зале, делает даже кувы-
рок-сальто. «Со страховкой, конечно,
с большой страховкой», — спешит
расставить все точки над «i» сам
старик.
Присутствие столь необычного лету-
на в «Олимпике» дисциплинирует не-
терпеливых и успокаивает матерей и
отцов летунов — «очень уж непривы-
чное дело, такое летанье!»
Группа дельтапланеристов в «Олим-
пике» не убывает, однако и не растет.
Летать хотели бы все. Но сколько хло-
пот с этим планером! Надо его везти на
откос, собирать, после каждого призем-
ления забираться снова на гору. «Ни-
чего. Любишь кататься — люби и сано-
чки возить», — говорит дед, не пропу-
стивший ни одного воскресенья поле-
тов.
— Это праздник! Не только тело ле-
тит. Летит душа!
Во время полетов, при неизбежной
толкотне любопытных, болельщиков и
зевак, положение у деда особое. Боро-
да его — в центре внимания. Одни
глядят с восхищением, другие с на-
смешкой: «Ну, дед, давай! Чего мед-
лишь!»
Старик всегда остается спокоен. Он
не может себе позволить азарта, хо-
рошо понимая, что кости в его возрасте
срастаются значительно хуже, чем у
тех, кому нет еще двадцати. А если кто-
нибудь пристанет особо настойчиво,
он отвечает с покоряющим простоду-
шием:
— Э-э, браток, жить-то ведь
хочется...
Леонид Степанович родом из кре-
стьян Пензенской области. В юности
он ходил за сохой. Служил в армии на
Дальнем Востоке. Более двадцати лет
работал потом пожарником. Поли-
нявшая куртка из белого грубого полот-
на — это наследство от его неспокой-
ной профессии. В этой куртке, стянув
ремнями суховатое тело, он и летает
теперь.
Живет Леонид Степанович сейчас
один. Есть у него три взрослые дочери и
четыре сестры. Все они, конечно, не
против развития дельтапланеризма в
стране, но категорически против уча-
стия в нем деда. А дед и тут хладнокро-
вен: «Живем один раз. И если мне ра-
дость от этого, так почему же не поле-
тать».
На самолете Леонид Степанович ле-
тал всего один раз — «Для пробы сле-
тал из Горького в Арзамас».
— Ну-у! Самолет — совсем другое
дело. Там не летишь, а едешь. А тут ле-
тишь!
Технику безопасности Леонид Степа-
нович соблюдает без понуждений со
стороны тренера. Ниже колен об-
вязывает ноги поролоном, а потом уже
надевает видавшие виды пожарные са-
поги, тщательно пристегивает под боро-
дой ремешок шлема и ждет надежного,
но несильного ветра...
Снимки я сделал в момент приземле-
ния деда и в момент, когда, не слишком
довольный полетом, он прочел мне
занятную лекцию, почему эта матерча-
тая штука все же летает. «Тут все, как
у птицы, каждое «перышко» должно
быть в порядке...»
После полетов планеристы несли к
автобусу чехлы с тканью, трубами и
тросами. Старик тоже, слегка сутулясь,
нес свое самодельное сокровище.
— Спросите: что еще есть в хозяй-
стве? Отвечу: швейная машина, топор,
долото, рубанок, бурав, тиски, напиль-
ники, шило... И еще — гармонь. С этим
богатством и доживаю свой век.
Такой дед... Люди бывают разные.
Иной в двадцать — уже старик стари-
ком, с места не сдвинешь. А бывают та-
кие вот неугомонные старики.
1980 г.
□
ЛЕСНЫЕ ЯБЛОКИ
Да-а... — протяжно филосо-
фствует Егор Иваныч, заводя в оглоб-
лю чалого меренка. — Езжу теперь на
телеге. А ведь было время — летав.
Был я стрелком-радистом. Но с чего-то
стал заикаться. Який же радист с заики
— списаны! Сделался я шофером. Дю-
же много поездил. С геологами. Воны
на месте не посидять. Ну и я с ними усю
Азию сколесив. Геологи много всякой
руды нашукали. А я — радикулит. Вот
теперь на телегу преключился. Для
мягкости со старой машины сиденье
112 приспособил. И ничего — жизнь иде...
Все это Егор Иваныч говорит неторо-
пливо, подтягивая ремешки сбруи. Зна-
комство с лошадью началось у него с
происшествия. Кобылка по имени Май-
ка имела привычку лягаться. И достала
сидевшего на телеге Егора Иваныча
задним копытом.
— Ума не приложу, ну як це слу-
чилось, как раз по нижней губе. Ну
прямо как боевое ранение.
Егор Иваныч поочередно приклады-
вает руку к биноклю, к полевой сумке, к
карманам — не забыто ли что. И мы
трогаемся.
В этот день лесники заповедника ме-
рили уровень грунтовых вод. У больши-
нства — мотоциклы. Мы же с Егором
Иванычем неторопливо ехали от сква-
жины к скважине вдоль опушки. В ну-
жном месте делали остановку, лесник
доставал из сумки гирьку, на шнурке
опускал ее в скважину и тут же, что-
бы не позабыть, ставил в блокноте
Цифру-
— Понижается... — всякий раз гово-
рил он со вздохом.
Лето в этом степном краю было на
редкость жарким. Но искушенный в гео-
под густой приземистой яблонькой по-
хожа на солнечный круг. Недавняя буря
стряхнула созревшие белые яблочки, и
пока что это лесное богатство не потре-
вожено ни оленями, ни кабанами.
Яблочки нестерпимо кислые, твер-
дые. Егор Иваныч морщится так, что ко-
нец его чумацкого уса попадает между
губами. Он снимает фуражку, наполняет
ее яблоками и несет Чалому.
— Я тебя научу... На-ка, попробуй...
Лошадь жадно ест яблоки. Я предла-
гаю ее распрячь и сводить прямо к
яблоням.
— Ну что ж, давайте поексперименти-
руем, — соглашается Егор Иваныч.
И вот мы сидим на припеке, слушаем,
как прощально гремят кузнечики, как
кричит сойка и как Чалый неторопливо
хрумкает твердые дикие яблоки.
Коротаем дорожное время за разго-
вором. Егор Иваныч обладает ред-
костным даром веселого, неуныва-
ющего человека. Даже несмешные вро-
де бы стороны бытия он преподносит
так, что друзья его, лесники, собираясь
время от времени с одиноких своих кор-
донов в усадьбе, просят: «Повеселил
бы душу, Егор...»
— Як Теркин, вспоминаю что-нибудь
вроде бы не смешное, а воны за животы
держатся.
— А лягушачья история... Правда ль,
до «самой области» дело дошло? Го-
ворят, прямо на лестницу в исполкоме
лягушек повыпускал?
логии Егор Иваныч видит иные причины
понижения вод:
— Ученые разберутся. Наше дело —
мерить. Но недоброе це явление, коли
воды уходять...
— Но-но!.. Я тебя научу, я тебя во-
спитаю. — любимой присказкой пого-
няет Егор Иваныч неторопливо идущего
Чалого.
Дорога тянется вдоль опушки. Слева
— лес, справа — степь. Прокаленная,
залитая светом равнина желтеет щети-
ной жнивья, цветами подсолнухов; по
полю, где убран горох, ходят семь
журавлей. Попозже в эти места собе-
рутся, готовясь к отлету, более сотни
старых и молодых птиц. Теперь же из
леса на поле летают кормиться не-
сколько здешних семей. На закате
журавли неторопливо, невысоко пере-
летают в болотные крепи, чтобы утром
вернуться снова на поле. Журавли нас
заметили, но, не тревожась, продол-
жают кормиться.
— Подывитесь... — показал кнуто-
вищем Егор Иваныч на просяное поле.
По нему в сторону журавлей крался ли-
сенок. В бинокль было видно, как он
старается и какие страсти охотника
бурлят в молодом неопытном тельце.
Осторожно подняв мордочку с высу-
нутым языком, лисенок разглядывал
журавлей и потом опять крался по не-
высокому, подпаленному жаром просу.
Опасность журавлям не грозила. На
открытом пространстве они вовремя
увидели незадачливого охотника и
лишь чуть отлетели. Лисенок с азартом
подростка метнулся в их сторону, но тут
же почувствовал, что сам-то он виден
со всех сторон. Обнаружив сзади повоз-
ку, он кинулся к лесу, и лес мгновенно
сделал его невидимым...
Степная жизнь тоже льнет к древо-
стою. На суках засохших дубов видим
горлинок. Канюкам удобно с деревьев
высматривать в поле мышей. Спугнули
с одиноко стоящей сосны в засаде сиде-
вшего ястреба. И долго, как будто иг-
раясь с нашим возком, взлетали и сно-
ва садились на столбы телефонной ли-
нии два молодых ворона.
Четкой границы у лета и осени нет.
Зной летний, но в гриве опушки уже по-
явились намеки на близкие перемены
— по крутой зелени кое-где выступает
багряный румянец вязов и диких груш.
Желтая прядь у березы. И как-то особо
тревожно шелестят погрубевшей ли-
ствою осины, изнанкой листьев се-
ребрятся под ветром ивы.
Все созрело в лесу. Прямо возле до-
роги, остановившись, собираем сизую
ежевику. И то и дело проезжаем места с
острым запахом диких яблок. Даже
Чалого этот запах волнует, он замедля-
ет вдруг ход и тянет ноздрями воздух.
Ругнув радикулит, Егор Иваныч слезает
с возка, и мы идем на опушку. Земля
Егор Иваныч останавливает Чалого.
— Да не, Василий Михайлович, то все
брехня. Не областное то дело, район-
ное. Воно как было... До работы тут у
заповеднике промышлял я в соседнем
районе лягушек. На експорт. Вы про то
знаете. Ну, наловив я как-то две
фляги... Да, в яких молоко возють. На-
ловив, значить, а тут Франция чевой-то
перестала их брать. Перебой який-то
там вышел. Ну шо робить? Я туды-сюды
— не беруть! Я до председателя по-
требсоюза: «Товару, — говорю, — руб-
лей на сто...» А вин, председатель, га-
дюка хитрючий, прижмурився, внима-
тельно на меня смотрить: «А можа, они,
Егор Иваныч, у тебя дохлые?..» Ну я 113
сразу у кабинет флягу. «Ну якие же, —
говорю, — воны дохлые, живые!»
Открыл флягу, наклонил трохи, ну лягу-
шки-то, волю почуяв, по кабинету прыг,
прыг... А председатель, оказалось,
лягушек не любить, боится... Матерь
божия, якие кадры можно было бы
снять для вашего «Мира животных»!
Сам я смеюся редко. А уже там по-
смеялся. Плюнув на сто рублив, собрал
живой свой товар и прямо к пруду...
Пока я «перевариваю», покатываясь
на телеге, лягушачью историю, Егор
Иваныч идет в заросли кукурузы и при-
носит для лошади пару спелых почат-
ков.
— Чалого я выменял на Маечку, чтоб
ее волки съели. И Чалый меня уважает.
Як сяду писать — подходить и блокнот
нюхае...
— Вот здеся воны и живуть. Вы идите
дывитесь. А я радикулит солнцем буду
лечить...
Наш возок стоит у стенки ольхового
леса. Нигде в ином месте не видал я оль-
шаников столь могучих. Богатырской
заставой выходит к степи из поймы лес.
Черный, мрачноватый и нелюдимый.
Жаркий ветер равнины, проникая в оль-
шаник, создает банную духоту. Под но-
гами черная топь, к лету подсохшая, но
все равно зыбкая, ненадежная. Растут
тут крапива и папоротник. Никаких
красок,- кроме зеленой и черной. Даже
осенью, когда все желтеет или красне-
ет, ольшаники остаются черно-зелены-
ми, роняют на землю жухлый, непо-
желтевший лист.
Километра четыре можно идти этим
лесом к Хопру. Но лишь редкий
знающий человек предпримет это небе-
зопасное путешествие. Легко заблу-
диться. И кричи не кричи — никто не
услышит. Царство оленей и кабанов.
Весною ольховый лес сплошь зали-
вается талыми водами. Вот тогда,
блюдя осторожность, в легкой лодочке
можно пробраться ольховым лесом. Я
плавал однажды и вспоминаю ольшани-
ки, погруженные в воду, как Амазонию.
Пойма Хопра — не вся ольховая. Есть
дубняки, осинники, веселый смешанный
лес с травяными полянами, с живопис-
ными ивняками возле озер и стариц.
Озер больше трех сотен. Егор Иваныч
по памяти называет с десяток: Вьюня-
чье, Юрмище, Тальниковое, Осинов-
ское, Колпашное, Грушица, Голое, Се-
ребрянка... «Сверху глянуть — куд-
ряшки леса и блюдца воды, а в середине
— Хопер». Этот исключительный по бо-
гатству природы степной оазис и есть
заповедник. Не перечислить всех, кто
нашел тут приют: олени, бобры, ка-
баны, выхухоль, журавли, утки, орлы...
Ольшаники выбрали для поселения ца-
пли. Я видел шумную их колонию летом
— более сотни гнезд на верхушках де-
ревьев. Между ними, как призраки, про-
летали долгоклювые птицы. Внизу
валялись скорлупки яиц, скелеты упа-
вших сверху птенцов... Сейчас в ольша-
никах тихо — цапли держатся где-то
возле воды. И все их стойбище очень
похоже на опустевший, внезапно поки-
нутый городок.
— Вы здесь? Не заблудились? —
услышал я голос.
Егор Иваныч стоял у входа в ольша-
ник с большим подсолнухом:
— Поедем-ка, друже, до Бережины.
Чалый пить хочет, да и по нас арбузы
скучають...
Бережина — один из кордонов Хопер-
ского • заповедника. Небольшой домик
окнами смотрит в степь, а двором упи-
рается в лес. Тут и живет уже несколь-
ко лет Егор Иванович Кириченко.
— Детей нема. Бытуем с жинкою
двое. Вона сегодня на вышке — пожары
шукае...
— Не скучно тут жить-то?
— Сказать по правде, скучать-то не-
когда — служба, пусть и нехитрая, да и
скотину держим. Зарплата у лесника,
знаете сами, — на хлеб да соль...
Во дворе Егора Иваныча гоготаньем
приветствовали два благородной осан-
ки гуся, о ногу терлась истоскова-
вшаяся по людям собака. В хлеву о се-
бе заявили два поросенка. И важничал
посредине двора индюк с восемью ин-
дюшатами.
— Есть еще кролики. Почти одича-
лые. Бегають як хотять. Вон поглядите
— усе кругом в норках, боюсь, Чалый
ногу сломает. Вечером подывитесь —
скачуть вольно, як зайцы...
114
Егор Иваныч пускает Чалого на по-
ляну, полого уходящую к лесу, и прино-
сит под мышками с огорода два поло-
сатых арбуза.
— Треба охладить трохи — горячие,
як хлебы з печи...
Опускаем арбузы в ведра с водой. И в
ожидании пира после дороги говорим в
прохладной избе о здешнем житье-
бытье.
— Зимой, бываить, так замететь, шо
неделю без хлеба и сигарет. На те
случаи хозяйка сухари запасае, а я —
самосад. Кручу цигарки, як в военное
время...
— Дичь и домашняя животина рядом
живут. Бывают, наверное, конфликты?
— Бувають. Якая же жизнь без кон-
фликтов. Лисы до кроликов дюже
охочи. Но воны — видели норы — раз, и
только хвостик мелькнул. Теперь, чую,
лисы до индюков подбираются. У про-
шлую среду трех маленьких задавили.
Но то, думаю, молодые лисята —
учатся... Е волк. Живе где-то близко.
Мимо кордону, по следам вижу, ходил
не раз. Но ни боже мой — ни поросенка,
ни лошади, ни даже куры не тронул.
Умен зверина! Там, где живе, — не шко-
дить... Ну, еще кабан имеет привычку у
голодное время во двор заходить. По-
чавкает чево-либо и снова в лес. Мир-
ное сосуществование!..
Нет в жару еды приятней холодных
арбузов! За пиром, знаменующим окон-
чание лета, застает нас хозяйка, при-
ехавшая на велосипеде с пожарной
вышки.
— Садись, Маша, командуй! — под-
ставляет жене табуретку Егор
Иваныч. — А мы продолжим беседу о
Бережине... Из всех зверей, Василий
Михайлович, наибольшее поголовье —
за комарами. На окнах видите марлю,
на дверях занавески? Це оборона про-
тив сих динозавров. Двухмоторные,
дьяволы!.. А ишо ужаков много. Место
Бережиной называют не зря. Весною
вода як раз до двора подымается. Ну
ужаки, понятное дело, на теплое место,
на берег лезуть. Ступить негде от етого
войску... И все ж Бережина — гарное
место, вольное и покойное. Как-то я
встретил в Новохоперске доброго ста-
ричка Куликова Александра Иваныча.
Вин тридцать лет безвылазно на кордо-
не прожил. Ну, понимаете сами, серд-
цем прирос. Мне так прямо голову на
плечо положил:
— Ты с Бережины?! Ну як вона там?..
— Да стоить, — говорю, — в порядке.
Колодец собираюсь почистить, баньку
мерекаю сладить...
— Ну а як ужачки, а?
— А як же, — говорю, — е.
— И у кордоне бувають?
— Бувають, — говорю, — як же без
етого.
— У меня, Егорушка, был один
ужачок — любимый, у левом валенке
жил. Звернется калачиком и слыть. Я
валенок набок клал, 0406 было ему
удобней. Выйдет, попьё из блюдечка
молока и опять спыть. Бывало, валенки
надо обуть — обережно его выпускаю.
Деревенский двор полон
поэзии. То лошадь в окно
заглянула — хрустят на
зубах незрелые яблоки, то
индюк надулся —
демонстрирует свой наряд.
Ласточка залетела в сарай,
лиса забежала во двор из
леса...
А вернусь — вин опять у левый валенок
и спыть...
Егор Иваныч задумывается, гладит
клеенку стола.
— Я пригласил тогда Александра
Иваныча у гости. Приезжай, — говорю,
— посидим, поговорим, повспоминаем.
Шутка ли, тридцать лет на одном месте.
Не только ужак, любая травинка станет
родною...
Сидя с лесником во дворе на скамей-
ке, мы видим, как в пойму полетели на
ночлег журавли, как устроились на на-
сест куры и замелькали над огородом
на красном закате летучие мыши.
Машина из заповедника появилась
уже в темноте.
115
— Ну что ж, до побаченья. Не забы-
вайте про Бережину...
В свете фар у калитки Егор Иваныч
стоял рядом с женою — одна рука по-
днятая, другая — крутила чумацкий
ус...
Дорогу опушкой машина пробегает
минут за двадцать. Но я попросил
шофера не торопиться. У просяного
поля в полосу света попал лисенок.
Машина не показалась ему опасной. По-
ворачивая голову и топориком наво-
стрив уши, лисенок с любопытством
разглядывал красную «Ниву». Мотор
шофер заглушил, а я, опустив стекло,
тихо попищал мышью. Лисенок, вытянув
мордочку, устремился на звук и, тараща
глаза, уселся в двух метрах...
Потушив фары, мы постояли на опу-
шке минут десять. В степи плясали
красноватые языки света — перед па-
хотой жгли стерню. Далеко в стороне,
пронося по звездному небу мигающий
огонек, летел самолет. А справа, рядом
с дорогой, темнела громада леса. Запах
бензина возле машины перебивался за-
пахом диких опавших яблок.
Хоперский заповедник,
1986 г.
□
САШКА ПРИЕХАЛ!
“Сашка приехал! Сашка при-
ехал !..
По этим радостным воплям мы дога-
дались: в деревню приехал уважаемый
человек. И не ошиблись. У крайнего до-
ма стояла подвода. Мальчишка в синей
линялой майке, поправляя хомут, при-
ветливо кивал подбегавшим.
— Сразу все не садитесь... Всех про-
качу, только не сразу.
Я подивился умению и спокойствию, с
какими «кучер» навел порядок. Редко-
го взрослого человека возбужденная
детвора послушалась бы с такой же го-
товностью, как этого светловолосого
мальчугана лет одиннадцати.
— Сразу вернусь и всех прокачу, —
сказал Сашка и дернул вожжи.
Повозка с чинно сидевшими пассажи-
рами и стоявшим на передке возницей
тронулась по деревне. Теперь уже взро-
слые люди окликали парнишку:
— Саша, есть что-нибудь?
Мальчишка либо деловито и весело
говорил: «Пишут...», либо доставал из
сумки газету или письмо...
Деревня Глазово небольшая. Минут
через двадцать подвода вернулась.
Первая партия пассажиров спорхнула с
телеги, и Сашка повез вдоль села
остальных.
Когда он вернулся, мы с приятелем
попросили и нас прокатить. Сашка не
удивился, только спросил:
— А скоко время сейчас?
Я показал часы.
— Садитесь...
Мать Сашки, Надежда Константинов-
на Гераськина, — почтальон. От глав-
ной почты в Липицах она объезжает или
обходит еще четыре деревни: Лесни-
чество, Зайцево, Якушине, Глазово.
Этим летом Сашка вызвался помогать
матери. Если почта невелика, Сашка
садится на велосипед, но часто он зап-
рягает совхозного мерина, и тогда по-
явление почтальона вызывает в ка-
ждой деревне особую радость:
— Сашка приехал! Сашка приехал!..
Осенью Саня Гераськин пойдет
учиться в четвертый класс. Он приз-
нался: сам никому еще не писал и писем
на свое имя в деревне Зайцево тоже не
получал. Но он хорошо уже знает: все
любят получать письма.
Всем, кто пишет в деревни Якушине,
Зайцево, Глазово и Лесничество, прият-
но, наверное, будет представить: поез-
дом, самолетом, автомобилем идет
письмо, а потом тихими перелесками
везет его на лошадке работящий маль-
чишка. Ему первому достается радость
от ваших вестей: «Сашка приехал!»
□
Из таких вот мальчишек,
приученных с малолетства
к труду, вырастают люди
крепкие, работящие.
116
КРАЕВЕДЫ
Ахмет Мартынович был молодым, ког-
да ему показали письмо, отправленное
«В Москву, Калинину...» из Сысула. Му-
жики жаловались. «Нет школы... Го-
ворят, радио объявилось, а мы не
слыхали ни разу... И даже налог не
платим...» Это было в 1933 году.
Учителя послали узнать, что и как.
Стал спрашивать дорогу в лесную де-
ревню, говорят: «Иди по углям». Думал
— шутят, оказалось, правда, снег на до-
роге был черным. Вела дорога в селе-
ние углежогов.
С этого первого путешествия в глубь
мещерских лесов начал Ахмет Марты-
нович «краеведничать». Он сам гово-
рит, что был в этом деле любителем,
ходившим просто как человек любозна-
тельный. Но в 20-х и 30-х годах сюда
отправлялись и краеведы серьезные.
Ввиду перестройки деревни важно
было запечатлеть быт, уклад жизни,
творчество людей, поверия и обычаи,
сохраненные тут, в лесах, со времен по-
чти что языческих.
Краеведы в те годы были хорошо ор-
ганизованны. Они собирались на ре-
гулярные «чтения», был у них свой жур-
нал («Вестник рязанских краеведов»),
их записки собирались в специальный
архив. Пробежим сегодня глазом по их
тетрадкам, отмечая хотя бы только де-
тали на листах, исчисляемых многими
сотнями.
«...Мещеряки делились на жителей
разных мест и назывались по-разному.
Боляки — это люди, жившие у озер и
болот, тумаки — в окрестностях Тумы,
куршаки — по рекам Курше и Нарме». А
вот собственные имена людей, какими
были они во времена правления Г розно-
го (имена краеведами взяты из судеб-
ной бумаги): «Левон Филатов, Олежка
Голыга, Ивашка Резвой, Злоба Козмин,
Стромила Александров, Данила Клабу-
ков, Болобан Кухтинов...»
Жили люди в здешних лесах обособ-
ленно, замкнуто. Однако существовала
торговля, было движенье на юг и с юга
по Волге и по Оке. И это движенье при-
носило в леса «моровую болезнь» (хо-
леру). Люди понятия не имели о не ви-
димых глазом возбудителях мора, но
опыт жизни уже подсказывал: «чистота
и огонь болезнь не пускают». На доро-
гах, ведущих в Мещеру, учреждались
заставы с предписанием: «Стоять день
и ночь, приезжих из моровых мест рас-
спрашивать через огонь и письма огнем
окуривать». Но в это же время кресть-
яне и таким вот образом пытались бо-
роться с мором. «В Ерахтуре при холере
впрягали в соху баб и опахивали дерев-
ню. Считалось, что так холера минует».
Однако наряду с суеверием и языче-
ским взглядом на окружающий мир
крестьянин копил и житейскую му-
дрость. Вот, к примеру, определение
времени выпечки хлеба. «Когда стави-
ли хлебы в печь, кусочек теста клали в
миску с водой. Сначала тесто потонет,
но через некоторое, довольно значи-
Краеведу все интересно —
руины древних построек,
названия мест, приметы
уходящего быта и новизна,
фольклор, следы событий,
памятники природы. Все,
все!
тельное время оно всплывает. И хозяй-
ка тотчас хлеб из печи вынимает — он
готов!»
Природа, окружавшая человека,
была ему богом, убежищем, кормили-
цей, лекарем, источником радости. Ду-
плистое дерево сначала почиталось
как божество, потом как вместилище
меда при «бортной охоте». О птицах и
звере в лесах было свое представ-
ление. «Убить журавля — большой
грех и дома лишиться». «Лягушку
убьешь — корова молока не будет
давать»...
Любая деревня имела свой норов, де-
ржалась какого-нибудь своего ремесла
(бондари, углежоги, плотники, смоло-
куры, тележники и так далее), и почти у
каждой деревни было прозвище,
связанное либо с промыслом, либо с ка-
ким-нибудь памятным случаем, либо с
чем-то еще. Кадомцев тут называют
«сомятниками». Причина: «Весной раз-
ливается Мокша и жители Кадома, по-
добно венецианцам, по улицам разъ-
езжают на лодках. После спада воды
некоторые находят в своих печах за-
плывших туда сомов». А вот в Спасском
уезде село С. (не будем полным наз-
ванием его сейчас обижать) знаменито
было ворами — «у кого что пропадало
— ехали в С.»...
А вот вопросы, какие задавали
крестьяне губернской газете в 1925 го-
ду. «Вредно ли носить калоши?», «Есть
ли у человека душа?», «Почему чело-
век говорит, а обезьяна нет?», «Как из-
бавиться от загара?», «Полезно ли для
здоровья пение песен?»
Подчеркнем: это всего лишь штрихи
из многочисленных записей, и сами за-
писи — лишь часть большой работы
краеведов Рязани, проведенной полве-
ка назад.
Краеведение на Рязанщине, как и
всюду, с 30-х годов заметно заглохло. И
все же тут, по моим наблюдениям,
лучше, чем где-либо еще, заботятся сей-
час о всем, что не должно быть забыто
в познании Родины. Во время хождения
по Мещере мне в руки попала книжка
нынешних краеведов «На земле рязан-
ской». Несколько суховато, но обстоя-
тельно в ней рассказано обо всем, что
достойно вниманья на этой земле, в
117
соединении с географией, названы име-
на «знаменитых рязанцев».
Давно известно: нет села, городка,
округи без имени чем-нибудь славного
человека. Но Рязанщина все-таки пора-
жает обилием тут рожденных или
произраставших талантов. Циолков-
ский, Есенин, Мичурин, Павлов — люди,
слава которых обошла шар земной. И
нет возможности перечислить всех, кем
гордимся мы дома, в нашем Отечестве:
писатель Новиков-Прибой, маршал Би-
рюзов, скульптор Голубкина, художник
Архипов, несгибаемой воли человек де-
кабрист Лунин, мореход Головнин, пе-
вец Пирогов, композитор Александров,
прославленный в Италии партизан По-
летаев, молодогвардеец Иван Земну-
хов, трактористка Дарья Гармаш и трак-
торист Анатолий Мерзлов... Это все
дети Рязанщины. И рязанцы берегут о
них память.
У дороги в Рязань из Москвы, как раз
в том месте, где поворот в село Кон-
стантиново (родина Есенина), установ-
лен примечательный памятник: ста-
ренький трактор на постаменте. Это
тощее клепанное в 30-х годах изделие,
со шпорами на колесах и высокой тру-
бой, с железным круглым «седлом» и
занятным рулем поворота — само по
себе интересно и останавливает внима-
ние. Но монумент — не памятник пер-
вому трактору, это память о грозных
военных годах, когда женщины сели на
трактор, сменив ушедших на фронт му-
жей и братьев. Это было большое и ге-
роическое явление в жизни. У истоков
его стояла рязанская комсомолка
Дарья Гармаш. «Работали и ночами. Ре-
монтировали тракторы в борозде у ко-
стров. При вспашке зяби осенью сади-
лись за руль в полушубках и вален-
ках...» — это рассказ Дарьи Матве-
евны, по-прежнему здесь живущей. А
вот что сказал Александр Степанович
Метелкин, которого я попросил задер-
жаться, — он ехал в седле на колхоз-
ную ферму: «Дарья?.. Дарья — человек
замечательный! Я-то помнил ее девчон-
кой. А когда мы в болотах под Ленин-
градом лежали, политрук приносит га-
зеты. Есть, говорит, кто-нибудь из Ряза-
ни? Вот тогда и узнали о Дарье Гармаш.
Ей и подругам ее с фронта мы много пи-
сали. И даже я сделался знаменитым в
окопах — землячка!»
В километре по той же дороге есть и
еще памятник. «Воины — летчики: лей-
тенанты Чукин и Прихно, сержанты Ни-
кулин и Харин. Погибли при выполнении
боевого задания осенью 1941 года».
Эта надпись на камне заставляет
связать воедино события той поры. Лег-
ко представляешь осеннее поле, такой
вот клепаный тракторишко на нем и са-
молет с полосой дыма, летящий к зем-
ле... При смене поколений это все не
должно забываться. И рязанцы нашли
хорошее средство пробуждать память.
Среди краеведов, много сделавших
для утверждения славы здешнего края,
мне особо запомнился Анатолий Ивано-
вич Коваль, живущий в Ижевском за
Окой. Это село является родиной Циол-
ковского. Мы так привыкли связывать
имя гениального старца с Калугой, что
многие полагают: в этом городе он и ро-
дился. Нет, родился он на Мещере. И
хотя прожил в Ижевском всего лишь
дней шестьдесят от рожденья, установ-
ление этого факта было для краеведов
точкой опоры в поисках всего, что
связано на Рязанщине с Циолковским.
Надо сознаться, порог музея в Ижев-
ском переступаешь без особой наде-
жды чему-нибудь удивиться. И оши-
баешься! Этот сельский музей таков,
что и столичный город может ему поза-
видовать.
Отдавая дань художникам из Рязани,
с большим уменьем и вкусом строившим
экспозицию (Владимир Шипов и Влади-
мир Зимин), все же надо сказать: глав-
ную благодарность тут заслужил крае-
вед, в прошлом учитель и сотрудник
районной газеты Анатолий Иванович
Коваль.
Воссоздавая обстановку жизни семьи
Циолковских в селе, ему неизбежно
пришлось копнуть историю Ижевского.
(Она восходит к 1387 году. Селу шесть-
сот лет!) В музей собрано много всего
любопытного, о чем нынешний житель
села без краеведа знать бы не мог. Со-
браны вещественные свидетельства
прежней жизни, обнаружилось много
интересных людей, выходцев из села. И
все это не просто найдено, но и пре-
118
красно организовано для показа всем,
кто окажется в Ижевском.
Хорошо понимаешь: краеведу-энту-
зиасту помогало в работе имя великого
человека. Но как велика и ценна рабо-
та его! И очень хочется видеть почаще
таких людей. Пусть не слишком бо-
гатым будет музей в селе, в городке, но
важно, чтобы он был!
С чего краеведение начинается?
Этим началом можно считать первый
шаг человека за порог дома. Улица, ого-
род, палисадник — уже целый мир. И
этот мир стремительно расширяется,
рождая много вопросов и много ответов
для растущего человека.
За мещерским селом Санское мы
встретили двух ребятишек, одолевших
на велосипедах немаленький путь. На
древнее русло реки они приехали ра-
зыскать рога туров, которые будто бы
тут попадались в рыбацкие сети. Оказа-
лось, в Санском о рогах даже никто
не слыхал. Но огорченья у двух за-
пыленных, по пояс голых подростков
мы не заметили. Запивая хлеб молоком
из солдатской фляги в суконном чехле,
они обсуждали свое путешествие. Пере-
бивая друг друга, ребятишки рассказа-
ли о поисках старого русла, о расспро-
сах здешних людей — старожилов, о
дороге в пойме Оки, о переправе у
Шилова на пароме, о ночлеге у косарей,
о норе, у которой бегали два лисенка...
Двое рассказчиков переживали ра-
дость открытий, цена которых не упа-
дет по мере того, как эти подростки бу-
дут взрослеть.
От простого туриста («поглядел и
ушел») краеведа отличает пытливость,
он не просто ходит, он что-то узнает,
ищет (ведает!). Бывает, что степень
осведомленности краеведа, авторитет
его так велики, что люди науки к нему
обращаются за советом и помощью.
Бывает, краевед вступает в интерес-
нейший спор с учеными. Уже несколько
лет я слежу за поиском человека, по-
ставившего под сомненье всеми приз-
нанный путь князя Игоря с войском до
роковой встречи с половцами. Краевед
считает, что битва состоялась не там,
где привыкли считать, и готовит этому
доказательство.
Четких границ между наукой и «люби-
тельским краеведением» не существу-
ет. Я знаю человека, который всю
жизнь посвятил разыскиванию камней с
древними знаками (он называет их
«следовики»). Краевед исходил едва ли
не всю европейскую часть России, со-
ставил карту находок, имеет свое пред-
ставление о природе камней с письме-
нами... Есть краевед-ботаник, восста-
новивший карту растений на бывшем
когда-то целинном, а ныне распаханном
поле Куликовом... На родине Ленина
живет краевед, проследивший геогра-
фию жизни семьи Ульяновых.
Назовем, наконец, большого ученого-
краеведа (тоже уроженец Рязанской гу-
бернии!) Петра Петровича Семенова-
Тян-Шанского. К простой фамилии «Се-
менов» слово «Тян-Шанский» прибав-
лено за большие заслуги в большом пу-
тешествии со множеством разных отк-
рытий. Но ученый известен был также
как «главный краевед государства».
Под его руководством был издан заме-
чательный труд — десять томов — с
любопытным названием: «Россия —
полное географическое описание наше-
го отечества. Настольная и дорожная
книга для русских людей». Это удиви-
тельное и по объему, и по богатству
приведенных в нем фактов издание
читаешь едва ли не с большим внимани-
ем, чем самый интересный роман. Исто-
рия, география, этнография, статисти-
ка, памятники старины, примечательно-
сти природы, масса важнейших подроб-
ностей жизни и быта людей, справо-
чный материал, названия даже малень-
ких поселений с указанием их родо-
словной, их положения на местности,
экономики — все находишь в этой уди-
вительной книге!
Для интереса я заглянул: есть ли в
книге местечки, упомянутые в этом
очерке? Есть! А на букву «О» я отыскал
свое родное село (кого не тянет узнать,
чем было место, где ты родился!) и уз-
нал: Орлов-городок на реке Усманке,
основан был при царе Алексее Михай-
ловиче в 1645 году для бережения госу-
дарства от набегов кочевников. Указа-
но, сколько саженей в окружности имел
городок, где на реке стояли острожки с
башнями, почему и когда городок стал
селом, сколько жителей было в нем к
моменту издания книги, сколько име-
лось лавок, церквей, ветряных мель-
ниц, как часто бывали ярмарки, во
скольких километрах по Усманке лежа-
ли другие села, как далеко была стан-
ция железной дороги и как тогда назы-
валась. И это все о селе, каких в России
было многие тысячи...
Пролетая на самолете, мало
что можно увидеть. Поездом
— уже больше. Автомобиль
дает возможность
остановиться где хочешь.
Но больше всего дает
человеку пешее
путешествие. И особо
удобен велосипед.
Богатство разнообразнейших сведе-
ний собрано в книгу трудом краеведов.
Это венец их работы и памятник жизни
— в книге есть описание сел, речек,
озер, построек, дорог, которые время
стерло с лица земли, но мы узнаем: они
были! Узнаем, как выглядели, какую
роль играли в человеческой жизни. Уз-
наем, сравнивая прошлое с настоящим,
как развивалась наша страна, какие
места Отечества претерпели наиболь-
шие изменения. Вот что значит труд
краеведа!
Сегодня краеведение, надо признать,
во многих местах позабыто. Мы скоро и
торопливо ездим, на самолете, можем
за восемь часов перемахнуть страну в
ее протяженности с запада на восток.
Но много ль мы видим при таком заме-
чательном путешествии? Как сказал
один мой знакомый, «мы видим только
изнанку проплывающих над землей об-
лаков». Краеведение — это хождение
по земле! Неторопливое, обстоятель-
ное. И главная из наград при этих не-
спешных и чаще всего недальних пере-
движениях состоит не только в
общественной полезности дела, глав- 119
ПАРОМ
Древнейшая из переправ. Пешеход
осилит воду на лодке, по бревну, по
мостку. Для повозки же нужен мост или
это вот нехитрое скрипучее сооруженье
— паром. Чтобы не уносило теченьем,
над водой натянут канат. Вдоль него
потихоньку паром и плывет. Туда и об-
ратно, туда и обратно...
Паром — признак жизни неторопли-
вой и не слишком густо замешенной.
Иногда паром, правда, единственный
выход из положения. Через Каспий, к
примеру, мост не построишь. Паром! Да
какой! Железнодорожный поезд
скрывается в его чреве, а утром, пере-
правившись из Баку в Красноводск,
следует далее в Азию. В Норвегии я ви-
дел паромные переправы через
фиорды, на западе США, у Сиэтла, и на
востоке, на Великих озерах, паромы
ходят между островами. На них сразу
возят до сотни автомобилей, и тянут
эти плавучие средства громадной си-
лы моторы. А прародители этих паро-
мов-гигантов такие вот тихие пере-
правы.
На Волге, после истока, самая первая
переправа деревянный мосток, а даль-
ше, до Ржева, до первых больших мо-
стов, я насчитал четыре парома. Для
интереса на всех четырех перепра-
вился, посидел с паромщиками, по-
глядел, как каждый из них управляется
на ответственном человеческом пере-
крестке.
А с паромщиком Виктором Андрееви-
чем Смирновым и женой его Анной Дми-
триевной мы подружились. Я залезал
на крышу их дома сделать снимки паро-
ма, в минуту затишья на переправе пил
с ними чай и послушал обоих — Анну
Дмитриевну, говорящую скоро, как пу-
лемет, и хозяина, немногословного и
тишайшего.
—Тридцать три года переправляем.
На сорок верст всех кругом знаем. Все
тут сходятся на пароме — кто с горем,
кто с радостью, кто с трудами-забо-
тами. В три часа ночи стукнут в ок-
но — встаешь. А как же, должность
такая!
Паромщик, покуривая, согласно слу-
шает заливистый говор жены и считает
нужным только добавить:
— Да, с 45-го тут при воде. Сразу как
вернулся с войны...
Переправа — особая точка в здешних
краях. Тут перекресток всех новостей и
справочный пункт, место неожиданных
встреч, расставаний. В погожее время
— тут клуб для старушек и место, где
ребятишки приобщаются к жизни ерши-
стой и непричесанной.
В определенный час к переправе
является почтальон с велосипедом. В
определенный час везут на подводах
молоко с фермы, везут в фургоне теп-
лый пахучий хлеб. Машина с красным
крестом посигналит — паромщик бегом
летит к переправе.
Бывают на этом пароме заторы.
Случается это весной, когда везут
удобрения, летом, когда везут сено
и намолоченный хлеб. Лен, лес, дро-
ва, скот — всему свое время на пере-
праве.
— В последний год-два много техники
разной идет — мелиорация. Иногда та-
кой механизм вкатят — моя «дощечка»
оседает до самого некуда.
Движет паром вдоль каната сама вода.
Теченье у Волги в этих местах большое.
Поставит паромщик рулевое весло под
нужным углом — паром на роликах
вдоль каната и движется; переменил
положенье весла — пойдет обратно.
Хочешь ускорить ход — помогай, наде-
вай рукавицу и тяни за канат. Есть для
этого и особая деревяшка с зазубриной.
Раз, раз... глядишь, вот он и берег.
Переправа на этом месте такая же
древняя, как сама Волга, как деревень-
ки по ее берегам. Кажется, покопайся в
песке — найдешь старинную денежку и
подкову и даже стрелы наконечник. И
много, очень много железа осталось в
Волге с минувшей войны — каски,
снаряды, патроны. До сей поры ребя-
тишки нет-нет да и вынут что-нибудь из
воды...
Вечер. С Виктором Андреевичем мы
сидим на бревне у причала. Видно, как
в светлой воде у пригнутой теченьем
травы играет рыбешка. На другой сто-
роне, на отмели, ходит аист. Сзади, на
взгорье, за домом, Анна Дмитриевна
возле желтого «Москвича» скороговор-
кой дает проезжим советы, как солить
огурцы: «Смородинный лист, непремен-
но смородинный лист...»
— Да, переправа, переправа, берег
левый, берег правый, — задумчиво го-
ворит перевозчик. И я чувствую, гово-
рит он это в тысячный раз.
— Андреич, а ты знаешь, что это сти-
хи? Знаешь, кто написал?
— Нет, не знаю. В армии слышал это
от повара, он всегда говорил: «берег
левый, берег правый». С кухней вместе
погиб — прямое попадание бомбы...
На другом берегу появляются трое
мотоциклистов и мать с мальчонкой. За
юбку матери держится белоголовый
сынишка, захваченный зрелищем пер-
вой в жизни переправы через большую
воду. Паромщик, ободряя его, подмиги-
вает, прижимает к пуговке носа
шершавный палец.
— К девчонкам ребята едут?
— Да, это наши местные женихи. Воз-
вращаться будут с рассветом.
— Сказал бы ты им — ночью-то бес-
покойство...
—А что говорить, все равно не по-
слушают, дело-то молодое. Я и сам,
бывало, являлся домой, когда петухи
уже поохрипнут.
На помост осторожно въезжает жел-
тый «Москвич». Андреич переводит ве-
сло в нужное положение, и паром, по-
скрипывая, отходит.
Слышно, как беззаботно переговари-
ваются ребята-мотоциклисты, как шле-
пается блесна об воду у рыболова и
где-то блеет овца.
И вот уже на средине Волги паром.
Перевозчик, не выпуская весла из рук,
продолжает начатый с водителем «Мо-
сквича» разговор о делах деревенских
и городских:
— Да, берег левый, берег правый...
Верхняя Волга,
1978 г.
□
НОВОСЕЛЬЕ
В деревню Сытьково весной прилете-
ли три пары аистов. Полетали, посиде-
ли на высоких деревьях, походили по
болотцам у Волги, и жители догада-
лись: прилетели в разведку. Аисты в
этих местах никогда не селились, никто
никогда их не видел. И можно предста-
вить радость, волненье и ожиданье: а
вдруг останутся?
Два просвещенных сытьковца Цвет-
ков Михаил и Геннадий Дроздов пер-
выми вспомнили: в иных местах для
привлечения птиц укрепляют на дереве
колесо. Колесо сейчас же нашли, хотя
найти тележное колесо в наше мотор-
ное время — дело совсем не простое.
Ну и, конечно, не просто надеть колесо
на верхушку высокого дерева. Вся де-
ревня сошлась поглядеть, чем все око-
нчится. Не будь такого схода людей,
Геннадий и Михаил, возможно, отступи-
ли бы. Но на миру чего не сделаешь! В
старое время на местных ярмарках
смельчаки за сапогами на глад-
кий столб залезали. Благополучно
кончилась операция. Словом, надели
колесо.
Фундамент для птичьего дома полу-
чился хороший. И пара аистов посели-
лась в Сытькове. Гнездо, однако, птицы
построили не на ели, увенчанной коле-
сом, а на церкви.
На самом высоком месте деревни
стоит эта церковь. В былые времена та-
кое расположенье постройки (за многие
версты видна!) внушало человеку ве-
рующему подобающее почтенье. А во
время войны сытьковская церковь ста-
ла многострадальной мишенью. Подоз-
ревая на ней наблюдателей, били по
деревне то наши, то немцы, и столько
было изведено снарядов, что целый го-
род бы рухнул. А церковь стоит. Стару-
хи обстоятельство это приписывают по-
кровительству сил неземных. А семи-
летний внук одной из старушек в моем
присутствии высказал суждение очень
здравое: «Что ты, бабушка, это со зна-
ком качества строили!»
Неистребленный запас прочности
аисты по достоинству оценили. На са-
мой верхушке церкви соорудили гнездо,
вывели аистят. И стали они принадле-
жать как бы всем, всей деревне. И в
этом усмотрена высшая справедли-
вость. Даже Геннадий с Михаилом ска-
зали: «Ну что ж, им виднее, где строить.
Они понимают...»
Лето в Сытькове прошло под знаком
птиц-новоселов. Непугливые аисты
ходят по огородам, по лугу, садятся на
крыши домов. Из любой калитки, с лю-
бой завалинки и скамейки видно гне-
здо. Видно, как прилетают с запасом
еды для детей старики аисты. Видно:
толпятся в гнезде, пробуют крылья три
молодые птицы. Вся деревня слышит
раннюю утреннюю побудку — треск
клюва. «Это они переговариваются
друг с другом. И так приятно душе от
этого разговора».
Много толков о птицах. Куда летают,
что носят в гнездо, у чьего дома любят
садиться, что за странная песня...
Глядя на трех аистят, подросших в гне-
зде, стали строить предположенье: вер-
нутся сюда же или, как сельские моло-
дые ребята, подадутся куда? Колесо,
на котором ночуют пока что вороны, у
аистов на виду — селись, пожалуйста!
А у парома я встретил двух молодцов
на мотоцикле — везли еще колесо от
телеги.
— Не иначе как аистам?
— А что, разве плохо? Говорят, сча-
стье от них.
Когда аисты появились, вся
деревня пришла в
возбуждение. На деревья
водружали колеса, мостили
площадки из досок. Но
аисты выбрали верх
разрушенной церкви.
Паромщик, переправлявший ребят в
деревню, с покоряющим удовольствием
тоже заговорил о птицах:
— Слышал, там и там поселились... А
ведь ранее никогда не было.
В этом явлении (ареал гнездящихся
аистов за последние годы заметно рас-
ширился на восток) паромщику явно хо-
телось видеть добрый житейский знак.
— Селится птица! Вот и люди,
глядишь, тоже начнут кое-что пони-
мать. Недавно с одним из наших бесе-
довал. Говорит: «Уеду из города! Сруб-
лю дом и буду хозяйствовать». Как, счи-
таете, только поговорил или в самом
деле вернется?
Верхняя Волга,
1978 г. 123
БИЛО
Слова с корнем «бить»» в языке нашем
трудно пересчитать. Битва, бойня, от-
бой, прибой, забой, боец, боеголовка...
Били когда-то челом, били баклуши (и
сейчас еще бьют, к сожаленью!), били
монету, делали сбитень (напиток). Де-
ревенский немолодой житель не ска-
жет «строят дорогу»», он скажет «дорогу
бьют»». Так же будет сказано о проход-
ке лесной просеки, о рытье колодца.
Бьют также масло и шерсть (маслобой-
ка и шерстобитня). Пожилой человек не
скажет «послал телеграмму», он ска-
жет «отбил».
Корень «бил» особенно обнаженно
звучит в предмете, называемом просто
и кратко било.
Било непременно находишь в любой
деревне. С помощью фотокамеры я со-
ставил даже коллекцио этих снарядов
для сбора людей на пожар или по иному
срочному делу. В прежние времена
этим снарядом был колокол. Церков-
ный сторож, заметив огонь, неприятеля
или другую беду, птицей взбирался на
колокольню и бил в набат. (У нас в
степном селе в колокол били также во
время зимней пурги.) Иногда колокол
вешали посредине села просто на пере-
кладину или на дерево. Они и сейчас
висят кое-где, позеленевшие от непо-
годы, ревниво оберегаемые жителями
старые колокола.
Чего сегодня не вешают для сигналов
в деревне! Чаще всего видишь обломок
рельса или вагонный буфер. Но видел я
диски от культиватора, лемех от плуга,
газовые баллоны, чугунные доски. В Ка-
лининской области около Волги в ма-
ленькой деревушке висит даже бомба.
Взрывчатку из нее вынули, а остов,
если ударить, подает голос очень даже
тревожный.
Во времена, когда рельсов, шестере-
нок и баллонов от газа не знали, сиг-
нальные доски специально ковались. В
Рязанском музее хранится било из горо-
да Пронска. Железная трехметровая
полоса, согнутая в полудугу, в XVII веке
оповещала прончан о пожарах.
И все, кто бывал в Михайловском, мо-
гли заметить: в усадьбе поэта, почти
рядом с домом, висит размером в поло-
вину примерно листа газеты поковка
железа. Когда она была раскаленной,
кузнец буквами старого времени обо-
значил ее назначение: 61 ло. Прилежные
собиратели всего, чему Пушкин мог
быть свидетелем, реликвию прошлого
разыскали, наверное, в какой-нибудь
деревушке поблизости. И очень возмо-
жно, что Пушкин, блуждая пешком или
верхом на лошади по про-
селкам, слышал удары железом в же-
лезо.
Давнишнее это средство: гулким
тревожным звуком быстро созвать
людей.
□
124
стожки
Ничего особенного — стожок сена и
складушка приготовленных на зиму
дров. Но как они сложены!..
Сено в стожках всегда волновало ху-
дожников и поэтов. Почему? Потому,
наверное, что стожок — это память о
лете, это итог поэтичного по своей при-
роде труда, это копилка запахов и теп-
ла, гарантия благополучия на зиму. Но
об этом не размышляешь. Когда видишь
стожки, просто ими любуешься. Они
украшают любой пейзаж, везде они к
месту. И чем их больше, тем больше и
радуешься.
На этот раз не столько живописность
стожков остановила внимание, сколько
особая их аккуратность, я бы сказал,
изящество, с каким было уложено сено.
Один стожок, другой, третий вдоль по-
лотна дороги. По почерку видно: клал
один человек. Остановились. Сунули в
сено носы и, насладившись запахом,
отошли полюбоваться со стороны доб-
ротной крестьянской работой. Кажется,
клалась былинка к былинке — все при-
чесано, утрамбовано. Чтобы даже ма-
лость не похилился стожок, подперт он
кольями, обложен жердями и стоит на
помосте из бревнышек.
— Не стожок, а игрушка! Кто же кла-
дет такие? — спросили у проходившей
женщины.
— Понравилось? Это клал Василий
Петрович Петров из деревни Петрово.
Если не очень спешите — три киломе-
тра назад. В крайнем доме живет.
Мы не поленились вернуться к ма-
ленькой деревеньке. Хозяина дома не
было, уехал в больницу. А жена его
Антонина Алексеевна, посмеявшись
нашему интересу, сказала:
— Да, он у меня такой. Семьдесят
шесть, а по-прежнему уважает во всем
порядок. Вон поглядите дровишки.
Действительно, тем же почерком во
дворе были уложены и дрова — полен-
це к поленцу, изящным «амбарцем».
Василий Петрович всю жизнь прора-
ботал дорожным рабочим.
— Его участок всегда отмечали. Всег-
да к празднику — грамота. Премии по-
лучал, — вспоминает хозяйка дома.
Уверенно можно сказать: и во всех
других делах человек этот аккуратен.
Есть такие люди, чего ни коснутся, все
выходит у них — поглядеть любо. И
качество это важно заметить. Слишком
уж часто видишь кирпич, брошенный
как попало, бревна, рассыпанные, как
спички, то же сено, накиданное небре-
жно, насквозь прошиваемое дождями,
дорогие машины, брошенные в грязи
без навеса...
Низко поклонимся аккуратности! Она
не только приятна для глаза, она сбере-
гает добро и воспитывает в человеке
хозяина.
Новгородская область,
1978 г.
□
РУССКАЯ ПЕЧЬ
D деревню Локня на Псковщине я
добирался зимой, в морозы, по заме-
тенным снегом дорогам. «Газик» наш
буксовал. Толкая его из сугробов, мы
согревались. Но потом снова мерзли.
«Ничего, ничего... — балагурил шофер,
— вот приедем — и сразу к печке. До-
чка горячими щами накормит»...
Большую печь третьеклассница Ири-
шка Цыганова сама пока что не топит.
Пока это утром перед уходом на работу
делает мать. Но управляться у печи
Иришка умеет. Я это видел. Пришла из
школы, на гвоздик у печки — пальти-
шко, на печку — промокшие валенки.
Прислонила к теплой беленой стенке
ладони, постояла, касаясь печи спиной.
Согрелась. И за обед.
Ухватом достала Иришка посуду со
щами, с гречневой кашей, достала крин-
ку топленого молока. Мы с директором
совхоза Васильевым Сергеем Алек-
сандровичем с готовностью приняли
приглашение отобедать. Еда не хитрая.
Но было все горячее, вкусное. А топле-
ное, коричневато-белое с пенками мо-
локо для меня было как подарок из де-
тства.
Иришка после обеда, прихватив кни-
жку, шмыгнула на печь. Там рядком
стояли валенки, сушился шоферский
отцовский кожух, висели на шесте в
уголке связки лука.
Спешу сказать: дом Цыгановых — не
реликвия прошлого. Это год назад по
типовому проекту построенный дом. И
всё в нем вполне современное: обои,
хорошая мебель, телевизор, нарядные
шторы на окнах. А вот печь в доме «ба-
бушкина». Сложили ее, нарушив пред-
писание архитекторов, по-своему
расположив перегородки в доме. И
очень довольны, что именно так посту-
пили.
Пока Иришка, с любопытством по-
глядывая на нас с печи, рассеянно
читает книжку о Карлсоне, который
живет на крыше, мы с директором сов-
хоза ведем разговор о печи, точнее ска-
зать, о русской печи, которая тут, в де-
ревеньке Рыкайлово, по словам Сергея
Александровича, «переживает эпоху
возрождения».
Все по порядку. Директор — человек
молодой, ему двадцать девять. Вырас-
тал он на этой лесистой псковской зем-
ле, с детства знает деревенский быт и
хозяйство. И когда назначили его в да-
леко не передовой овцеводческий сов-
хоз, он, приехав на место и все как сле-
дует оглядев, понял: первое, за что на-
до взяться, — строительство.
Все деревенские руководители хо-
рошо знают великолепно изданную в
Москве книжку с проектами сельских
домов. Но листают эту книжку почти по-
всюду со вздохом. «Хорош храмина, но
где ж я возьму камень, кирпич, где
столько леса возьму, где квалифициро-
ванные рабочие руки, чтобы сделать
все, как тут нарисовано? — говорил
мне один председатель колхоза. — Вон,
поглядите в окошко, очень старались,
но на картинке одно, а в жизни вышло
совсем другое».
Молодой директор совхоза «Ло-
княнский» тоже держал роскошную
книгу в руках, тоже вздыхал и вниманье
остановил на самой скромной «хра-
мине». И прежде чем строить, поехал
разведать к соседям, как служат дома.
Везде сказали: «Дома — ничего, ото-
пление — слабое место».
Отапливались дома «котелком» (за-
водское название КМЧ-I). Директор по-
казал мне этот стандартный, много лет
125
выпускаемый сотнями тысяч отопитель-
ный агрегат. Он прост: металлическая
колонка с топкой и небольшим котел-
ком — так в городских квартирах вода
согревает жилище. Но простота — еди-
нственное достоинство «котелка». А
что касается недостатков — их много, и
все серьезные. Первое — «котелок»
требует высококачественного топлива
(нефти, угля, брикетов). Второе — тре-
бует около себя постоянного прису-
тствия, иначе потухнет, и система ока-
жется замороженной («не покидай
меня» — деревенское прозвище «ко-
телка»). Третье — «котелок» мо-
жет дом лишь отапливать. Готовить
пищу, сушить одежду, варить корм для
Живой огонь всегда
привлекал человека.
Костер, камин, печь...
Подкинешь поленьев и
стоишь зачарованный
красной пляской огня.
скота на нем нельзя. Требуется еще
плита.
«Сплошная мука», — сделал вывод
директор совхоза. И поскольку ничего
иного для сельских домов промышлен-
ность не выпускает, стал присматри-
ваться директор: как на псковской зем-
ле поступает хозяин, строящий дом по
своему проекту, своими силами, на свои
средства? Оказалось, кладут в доме
печь; старинную русскую печь, решая
при этом четыре проблемы одновремен-
но: обогрев дома, приготовление пищи,
приготовление корма скотине и сушка
одежды. Испытанный дедовский агре-
гат топят дровами, а их на Псковщине,
известное дело, вдоволь.
Решив прислушаться к жизни, поку-
сился директор на ломку проекта сери-
йных домов. Для пробы, выкинув «коте-
лок», сложил он русскую печь в со-
бственном доме. Одной зимы было
вполне довольно, чтобы решенье окре-
пло. И, благо хороший печник оказался
в своей деревне, стали строить дома в
совхозе с печами. «И свет увидели!» —
сказала Иришкина мама Елизавета Ни-
колаевна Цыганова.
То же самое я услышал во всех до-
мах, где сложены печи. Новых домов
совхоз за лето построил десяток.
Строительство продолжается. И твердо
решили в совхозе: «Без печи домов не
ставить!» Решили и в ранее возве-
денных домах сложить печи. «Жилье
становится малость теснее, но для
житья оно приспособлено лучше».
Так считают не только в совхозе
«Локнянском». Так считает секретарь
райкома партии в Локне Анатолий Ва-
сильевич Нестеров. В Пушкиногорском
районе Псковщины я говорил с секрета-
рем райкома Анной Федоровной Василь-
евой — та же тенденция возвращения к
русской печи. Веками проверенный на
Руси тепловой агрегат, приспособлен-
ный к быту и климату, еще способен,
как видим, поспорить за место в жизни.
Место у печи в деревенском житье-
бытье всегда было прочное и почетное.
Само понятие дома составляли стены,
крыша и печь. И не было в деревнях ни-
чего прочнее и долговечнее русской
печи. Люди постарше знают: война сжи-
гала дотла деревеньки — ни кола ни
двора, ничего, а печи стоят! В обычной
жизни нередко приходил в ветхость
дом, а печь-старушка продолжала слу-
жить.
Кто жил в деревне, знает, как много
значила печь для дома. Очень не требо-
вательная к топливу (любые дрова, со-
лома, кизяк), массивная печь очень
быстро вбирала в себя тепло, а отдава-
ла его постепенно. Тепло это было су-
хое, здоровое, ровное. Пришел с морозу
и надо согреться — скорее спиною к
печи; простуду надо прогнать, старые
кости согреть — на печку, на горячие
кирпичи! Одежда, обувка — все су-
шилось у печки, на печке. Для этого
были на ней приступки, шестки, печур-
ки.
И хорошо помню: когда печь топи-
лась, всех в доме тянуло к огно. Было у
красноватого пламени печи какое-то
магическое организующее начало.
Особым был день, когда печь накаля-
лась для выпечки хлеба. Наслаждени-
ем было глядеть, как загребают кочер-
гой угли, как подметают печь чисто
вымытым помелом, как на большой по-
катой деревянной лопате с опорою на
каток, играючи, отправляют в зев печи
огромные хлебы и замечают на ходиках
время, когда их следует вынуть
Все, что связано с детством, мы
склонны идеализировать. Это понятно.
И все же вкус каши, сваренной в печке,
отчетливо помню, был каким-то
особым. Испеченная целиком тыква, то-
пленое молоко, еда под названьем «ка-
лина» (мука, груши, яблоки и калина),
домашние пироги с пода — это все тво-
рения печи. Приготовленная утром еда,
если ее поставить в подгребенные к
устью угли, оставалась горячей до по-
зднего вечера. В утробе печи упревало
варево для домашней скотины. А на-
верху, на печи, сушился солод, стояла
корзина с луком, осенью на печи «дохо-
дили», становились коричнево-мягкими
груши.
Когда тепло для дома было нену-
жным, мать в устье печи под таганком
зажигала маленький костерок, и еда
варилась на нем. А где-то перед войной
наша печь превратилась в целый ком-
байн — появилась у печи плита с духов-
кой, отдушники, чугунные дверцы для
чистки дымных ходов и отверстие с
крышкою на цепочке для подключения
самоварной трубы.
Увлекся... Но знаю, кто подобное
пережил, меня понимает. Русская печь
у всех оставила добрую память, как
«семейный очаг» в изначальном, по-
длинном смысле.
А печники!.. О людях этой профессии
много написано и рассказано. Печник на
селе почитался и уважался вровень с
попом. И если над попом еще кто-то
отважился посмеяться, над печником —
нет, слишком серьезная штука — печь в
Печник Владимир
Николаевич Прокофьев: «В
наших нетеплых краях печь
— главная, самая важная
часть деревенского дома».
доме. Пошутит в отместку печник —
горя с печью не оберешься.
«Нынче настоящий печник перевелся,
— сказал мне как-то в районном авто-
бусе на верхней Волге перепачканный
глиной человек. — Перевелся. Вот я
кладу, потому что просят: сложи. Но я
ж не печник! Я был на комбайне. За это
дело, — рассказчик щелкнул по шее
пальцем, — меня тово. Ну я на печи и
перешел. Но как кладу... Кладу, чтобы
дым скорее из печи ушел. Дыму в избе
не бывает. Но и тепла тоже от печек
моих пригоршня...»
Грустная правда. Настоящий печник
перевелся. Но, проезжая по деревням,
я постоянно о печниках спрашивал, не
теряя надежды встретить настоящего,
«хрестоматийного» мастера. И вот в де-
ревне Рыкайлово в Локнянском овце-
совхозе такого именно встретил.
Еще не старый, полный достоинства,
но очень приветливый человек. Оде-
жда в стружках — кроме кладки печей,
еще успешно в совхозе столярничает.
Представился так: «Владимир Нико-
лаевич, печник». И в ожидании вопро-
сов степенно сложил на коленях ладо-
ни.
Интересный получился у нас разго-
вор. Через пару часов я уже знал: Вла-
димир Николаевич Прокофьев — мас-
тер с районной известностью, на двад-
цать километров вокруг только его ожи- 127
дают — очередь на два года. На вопрос
— что же, нет других печников? — Вла-
димир Николаевич ответил, что есть и
другие, но «люди их не обожают». По-
чему же не обожают? «Да как вам ска-
зать, у них дым под лавку, а у меня в не-
бо. Их печка, притронься — холодная, а
моя пышет».
Печник не хвалился, простецки он
объяснял, в чем суть халтурной работы
и в чем состоит мастерство, которое
«обожают».
Владимир Николаевич сложил в
округе почти полтораста печей. «И, по-
верите ль, ни одна не дымит! Сам
удивляюсь, поскольку знаю: бывают и у
мастера неудачи. А тут ни одна не
дымит, все служат исправно. И от этого
мне уваженье. По деревне иду, как ка-
кой-нибудь космонавт, — пальцем по-
казывают: печник пошел... И еще за то
добавляется уваженье, что не то что в
дымину, вообще пьяным никто не видел
меня. При расчетах, случается, при-
бавляют: «это за то, что не пьешь».
Берет за работу свою Владимир Ни-
колаевич «по четвертной в день».
Четыре дня кладки — сотня рублей.
Вполне божеская цена при работе не-
легкой, ответственной, важной, отме-
ченной всеми знаками качества.
«Печи мои берегут. Случается, дом
перестроят, а печь не тронут, вокруг
печи новые стены кладут... Есть ли ка-
кие у меня чертежи и бумаги? Нету. Все
— в голове. Все ходы и проходы для
дыма записаны тут. И печь любую сло-
жу — маленькую, большую, с фасона-
ми, без фасонов».
Вот такой он, печник в деревне Ры-
кайлово на Псковщине. Молодой ди-
ректор совхоза печника мне показывал
как редкий жизненный экспонат. «В
совхозе у нас Владимир Николаевич на
окладе. И все работы его, столярные и
печные, в ажуре. И потому мы охотно
его отпускаем на доброе дело, даже
отвозим в иную деревню. А очередь к
нашему печнику регулирую я, директор
совхоза, соображаю: мы вам печку по-
ставим, а вы нам тоже чем-нибудь по-
могите... Вот такие они, печки-лавочки,
в нашем псковском краю. Шевеленье в
деревнях началось. И спрос на русские
печи — признак хороший», — закончил
молодой задорный директор.
Рискую навлечь упрек: вот тебе раз,
ориентируем деревню на городские
удобства, а тут матушка-печь... Ну, воз-
разим, не все городское приемлемо для
деревни. Многоэтажный дом, например,
как жизнь показала, не решает дере-
венских проблем, а, пожалуй, их усло-
жняет.
Порадуемся появлению сельских по-
селков с централизованным отоплени-
ем, электричеством, газом. Но не будем
забывать: семьдесят процентов сель-
ских жителей в ближайшие обозримые
годы будут жить в домах с автономным
отоплением. В старых и новых домах. В
принципе это вовсе не плохо. Сельскому
жителю автономия по душе. Но надо
срочно придумать замену пресловутому
«котелку». И вроде уже придумали что-
то похожее на него, но более совершен-
ное. «Человека возле себя держать он
не будет. Положите в бункер уголь, дро-
ва и десять часов можете дома отсу-
тствовать. Котел не остынет», — сказа-
ли мне проектировщики в московском
специализированном институте. И даже
показали какие-то чертежи.
Благая новость. Но агрегат пока что в
пеленках — его надо еще как следует
испытать, найти заводы, готовые выпус-
кать его многотысячными сериями. Мно-
го воды утечет, пока этот новый водя-
ной агрегат попадет к деревенскому
жителю. Но опять же это будет лишь
отопленье. Варка пищи, приготовление
корма скоту потребует печи: электри-
ческой, газовой, угольной, дровяной.
Где-то нефть, уголь, газ, электричество
— под боком. А куда-то (в Локнянский
район, например) их надо доставить из
мест, весьма удаленных. Да и разумно
ли повсеместно тратить уголь и газ,
если сушняк в лесах почти повсюду
сейчас остается невыбранным. Значит,
есть места, где предпочтительна печь
дровяная. А коли так, то не стоит ли в
одном агрегате совместить отопление
со всем, что удовлетворит и остальные
нужды деревенского дома? И агрегат
этот не надо изобретать. Он опробован
и веками доведен до поразительного
совершенства и целесообразности. Рус-
ская печь!
Ею вовсе не пренебрегают. Строя со-
бственный дом, за двадцать-тридцать
километров находят редкого ныне мас-
тера-печника, готовы заплатить ему,
сколько запросит, лишь бы обзавестись
настоящей, добротной печью. И если
она удалась, весь быт сельского дома
налажен. Так поступают те, кто строит
дом на свой вкус и на свои деньги. В де-
ревне такое строительство поощряют.
Реальность, однако, состоит в том, что
нынешний молодой житель деревни
предпочитает получить дом даром, дом,
построенный государством или колхо-
зом. И с этим необходимо мириться: ра-
ботник на земле — проблема проблем.
Но строительство государственное ве-
дется индустриально, по разрабо-
танным, утвержденным проектам. И
если мы заглянем в эти проекты, то рус-
ской печи не обнаружим. Вообще печи
есть. Я видел альбом с тридцатью чер-
тежами. Разные печи: прямоугольные,
круглые, «шведки», «голландки», нари-
сован даже камин. Назначенье печей —
быть добавлением к отоплению водяно-
му: «живым огнем» создавать в доме
уют, служить для варки пищи. Нет рус-
ской печи в альбоме, печи, которая в
комплексе все бы решала и которая не
имеет равных в теплоотдаче — двенад-
цать-семнадцать тысяч калорий в час!
Тогда как самая «сильная» печь из аль-
бома дает лишь часть этой мощности —
четыре тысячи.
Почему же обходят проектировщики
русскую печь? Я говорил с ними. Объ-
яснения сводятся к следующему: «Не-
современно, в мире — газ, уголь, а мы с
дровами». «Где найдешь печника?»
«Секреты печи потеряны». «Громоздка,
занимает большую площадь, трудно ее
вписать в интерьер».
Возразим по порядку. Погоня за «сов-
ременностью» без учета климатических
условий страны уже заставила многих
чесать затылок. В Москве, например,
отапливать сплошь стеклянные дома-
громады — означает отапливать атмос-
феру. И так ли уж современно прене-
бреженье дровами и упованье на при-
возные газ, уголь, нефть при растущем
дефиците энергии?
Что касается печников, то они дей-
ствительно вывелись. Вывелись пото-
му, что многие годы деревня не строи-
лась. Теперь, когда стройка идет, надо
срочно подумать о печниках. Надо
учиться этому делу. Надо приставить
парня к тому же Владимиру Николае-
вичу — пусть вникает, перенимает. Да и
в училищах надо профессию возро-
ждать. Кладка печи — дело тонкое, бе-
зусловно, но все же печник не бог, мо-
жно профессии обучиться.
Утерян секрет русской печи... Сме-
шно. В каком-нибудь брошенном старом
доме разберите бережно печь, составь-
те чертежи ее кладки — и секрет ока-
жется на бумаге. Да и сколько пе-
чей еще очень исправно служат дере-
вне!
Громоздка печь... Верно, громоздка.
Иной в морозной стране быть она не мо-
гла. Масса печи должна быть большой,
чтобы долго и много хранить тепла.
Трудно архитектору найти ей место при
планировке дома... Легко согласиться,
трудно. А каково мужикам в псковской
Локне приспосабливать печь в уже го-
товый проект! Разумнее сразу от печи и
танцевать. Найти ей место можно впол-
не, хотя бы в одном-двух проектах до-
мов из множества существующих.
Потребность такая сейчас очевидна.
И псковские архитекторы это движение
жизни уже уловили. Готовясь модерни-
зировать существующие проекты, они
сложили две «опытных» русские печи:
одну в деревне Демидово Великолук-
ского района, другую — под Псковом.
Мне рассказали: эти две печи топят
ученые люди, «тщательно все измеря-
ют — теплоотдачу, расходы дров».
Занятный, конечно, процесс после мно-
говековой службы печи русскому мужи-
ку. Однако не будем смеяться, наука —
есть наука.
Будем надеяться, что сидение у
«экспериментальных» печей пойдет на
пользу не только во псковских краях, но
и всюду, где русскую печь примут тра-
диционно теплым к ней отношением.
Печь в доме — дело очень серьезное.
1983 г.
□
128
КОЛОДЕЦ
Первый раз я увидел такой колодец в
музее деревянного быта под Горьким и
поразился: неужто были такие?!
— Почему «были»! Если поехать в
дальние села по-над Ветлугой, и сейчас
колодцы увидишь.
Из-за колодцев в Карасиху мы и по-
ехали.
На опрятной, ухоженной улице соору-
жение это заметишь сразу — четыре
огромных столба, над ними обширный
шатер из досок, а под шатром сам коло-
дец. Глубокий. Настоящая шахта. Вода
в глубине далекой неясной луной сере-
брится. Подъемник у этой водяной
шахты поражает больше всего. Это
привычный ворот, но не с ручкою для
верченья, а с огромным, с сельский дом,
колесом. Как сдвинешь такую махи-
ну?..
К колодцу из дома напротив семенит
бабушка лет под семьдесят. Подошла,
поставила ведра и немедленно — к ко-
лесу. Вернее, прямо в его исподнюю
часть. И пошла внутри колеса по сту-
пеням, как белка. Свободно, привычно
пошла... Смотрим в колодец — бадья
достигла воды, и старушка сейчас же,
изменив положенье, пошла в обратную
сторону.
И вот бадья уже наверху. Вода ломит
зубы, вкусная, чистая. Ковшиком бабка
отлила воду в вёдра и, отказавшись от
помощи, закачалась под коромыслом к
дому... Девочка лет двенадцати подо-
шла. Тот же порядок — белочкой бег в
колесе, а потом ковшиком разливание
воды по ведрам. Никаких заметных уси-
лий, как будто играючи подымалась из
глуби вода.
В этот же день колодцы с колесными
агрегатами мы увидели в соседних с Ка-
расихой деревнях. Узнали: когда-то та-
кие колодцы строили в каждом селе-
нье. («Четыре недели — колодец готов».)
Потом появились колонки с водой.
Удобная с виду новинка, однако не всех
осчастливила. «Зимой в трубах вода за-
мерзает, и ржавчина в ней — для чая
уже не то, и для стирки вода не го-
дится». Стали спешно чинить заброшен-
ные было колодцы.
А в Карасиху и в соседнее с ней Бла-
говещенское снабженье водой по тру-
бам прийти не успело. По этой причине
«ступные» колодцы тут в полном и об-
разцовом порядке. Ось у ворота смаза-
на. Место возле колодца песочком по-
сыпано. Две скамьи под навесом. Не
только воды наберешь, но можно пере-
дохнуть у колодца, узнать деревенские
новости. Кое-где тут же почтовый ящик,
чугунное било на случай пожара...
Загадка же колеса над колодцем раз-
решается просто. Там, где близко вода,
ее черпают прямо рукой (помню, в
нашем селе был для этого крюк на
шесте). Всем известны колодцы с
журавликом. Колодец с воротом рас-
пространен повсеместно. Но там, где
вода глубоко (в Благовещенском до нее
сорок метров!), слишком долгое дело
опускать-подымать обычных размеров
ведро. На цепь укрепляют бадью ведер
на пять. Но попытайтесь верчением ру-
коятки вынуть бадью из колодца —
тяжелая штука! И какой-то смекали-
стый мастер придумал огромное коле-
со. Он, возможно, не знал учения Архи-
меда о рычагах. Но именно закон рыча-
га лежит в конструкции редких теперь
«ступных» колодцев. Дотронься рукой
— колесо уже закрутилось. Но проще и
легче идти внутри колеса...
Даже в музее «ступной» колодец
производит сильное впечатленье. Но
есть места, где «мужицкая техника» ис-
правно, с большим запасом надежности
продолжает служить человеку.
Горьковская область,
1981 г.
□
КУЗНЯ В КАРАСИХЕ
Издали, из-за леса, из-за глинистого
бугра, мы услышали характерный стук
молотка по металлу.
— Кузня?
— Кузня, — сказал мой спутник, крае-
вед с Волги. И мы почти побежали на
знакомые с детства звуки.
Кузня! Деревянный приземистый сруб
у ручья. Массивный бревенчатый стан
для ковки коней. Запах угля, свежей
окалины. И, конечно, пропасть всяких
железок, все, чему обязательно пола-
гается быть подле кузни: колеса, ста-
рые бороны, сошники, шестеренки, ко-
ваный мельничный жернов, трубы,
шпоры от старого трактора, неизвестно
как попавшая в деревенскую глушь ле-
пешка вагонного буфера. И тысяча
всяких железок помельче. Ими увешан
был весь деревянный сруб. Все забот-
ливо собиралось, как видно, многие
годы. Такова традиция сельских кузниц,
уходящая к тем временам, когда
каждый прутик железа был драгоцен-
ным.
Это все интересно увидеть было бы
даже в музее. И такие музеи старого
быта очень важны. Но перед нами была
вовсе не мертвая старина. Мы стояли
возле старушки преклонного возраста,
однако здоровой, жизнеспособной
и, как видно, весьма ценимой в Кара-
сихе.
В широкую дверь виднелась бархат-
но-черная внутренность кузни. В углу
малиновым светом тлел в горне уголь.
У наковальни под электрической лам-
пой двое людей плющили замыслова-
той формы поковку. Работа, судя по
разговору и по тому, как кузнец нам
кивнул: «Подождите...», была очень
спешной. Оказалось, тракторист явился
в кузню прямо из борозды. Когда он, бе-
режно завернув в мешковину готовую к
новой жизни деталь, умчался в поле
на мотоцикле, кузнец неторопливо
снял фартук, вытер красной тряпицей
пот на лице и вышел из кузни на со-
лнце.
— Извините: сев, горячее время...
Каким же чудом в наше станочно-
машинное время уцелела почти перво-
бытная кузня? Сам кузнец, пото-
мственный житель Карасихи Василий
Иванович Коротышов, ответил на это
просто: «Нужна, потому и стоит. И дей-
ствует».
Что нужна — эта правда. Карасиха —
деревня дальняя и глухая, лежащая по
правую сторону от Ветлуги за лесами,
логами, за полями ржи, картошки и
льна. До мастерских со станками,
электросваркой и современной кузни-
цей далеко. Наверное, эта причина в
первую очередь заставляла беречь ста-
ринную кузню. Случись что в поле с
комбайном, сеялкой, трактором — вот
она, первая помощь, прямо под боком.
Стучитесь в окно кузнеца хоть в пол-
130 ночь — сейчас же возьмется за дело. И
в каждом доме деревни есть дело для
кузнеца. Кому кастрюлю-самовар-би-
дон запаять, кому донышко для ведра,
кому мотоцикл починить, кому замок,
кому тяпку для огорода, обруч на кад-
ку, петли для двери, колодезный ворот,
железного петушка на конек крыши —
все это быстро и с радостью сделает
у своей наковальни Василий Ивано-
вич.
Но, пройдясь по деревне, мы поняли:
не только эти малые, но насущные ну-
жды сохранили Карасихе кузню. Сам
кузнец своим обликом мастера и тру-
дом, своей преданностью деревне
хранил тут очень давно зажженный
огонь.
Кузне — семьдесят, ему — шесть-
десят. Десятилетним мальчишкой
он стал приходить сюда «слушать,
как стучат молотки, глядеть, как крас-
неет железо». И вот «присох» на всю
жизнь.
В тринадцать лет Василий Иванович
первый раз увидел велосипед. Только
увидел и потрогал его руками, но этого
было довольно, чтобы взяться делать
велосипед. И он его сделал. Из дерева.
«Шестеренки и цепь выковал из желе-
за. Все остальное — береза, клен, мо-
жжевельник». И это не была игрушка
на погляденье. Молодому кузнецу вело-
сипед служил целых шесть лет — «да-
же в поле ездил на нем».
Неудивительно после этого было уз-
нать: руками мастера по железу сде-
ланы многие улья в деревне, сундуки,
лодки, столы, диваны и табуретки, на-
личники на окна, чемоданы для ребят,
отбывающих в армию. Удивительно
было слышать: руками кузнеца в Кара-
сихе и окрестностях сложено восемь-
десят печей. А после войны, в 1947 го-
ду, он построил радиоузел, сам его об-
служивал и был первым диктором. Ког-
«Нужна в Карасихе кузня,
потому и стоит.
И действует», — сказал
мне Василий Иванович
Коротышов.
да же появились в Карасихе телеви-
зоры, кузнец вполне разобрался в
устройстве «ящиков для гляденья»,
стал их чинить.
Вот такие руки у человека. Надо ли
говорить, что все в его доме — от
щеколды на двери и до трубы — сдела-
но собственными руками.
Вырастил Василий Иванович двух
сыновей. «После люльки у горна гре-
лись». На вопрос: «А что теперь
сыновья?» — кузнец улыбнулся:
«Сыновья должны выше отцов по-
дыматься. Не пожалуюсь — люди уме-
лые. Когда их работу гляжу, чувствую
себя самоучкой и подмастерьем. Оба в
городе на большом производстве».
Пока мы сидели у кузни, привели ко-
вать лошадь. Кажется, лошадь хорошо
кузнеца знала: чуть подошел — по-
дняла и согнула в колене ногу.
— Ковать, давно пора ковать тебя,
милая...
«Вот гвоздь, вот подкова.
Раз, два — и готово!» Так
говорили о работе
сельского кузнеца. И
правда, присмотришься — у
хорошего мастера в кузне
получается все играючи.
Мы увидели, как это делается. Как
подбирает кузнец подкову, примеряет
ухналь (ковочный гвоздь), как расчет-
ливо-точно вгоняет его в копыто.
Древнейшее дело у всех народов! И
древнейшая из профессий — кузнец.
Фамилии Кузнецов, Ковалев, Ковален-
ко и Коваль — производные от профес-
сии. То же самое у поляков — Коваль-
ский, то же у англичан — Смит, Фабр
(кузнец) — у французов. Говорю об
этом Василию Ивановичу. Он в это
время прилежно занимается лошадью.
— Кажется, дело простое. А вот кни-
жка для сельского кузнеца наполовину
состоит из инструкции, как подковать
лошадь...
Подъезжает парень на мотоцикле.
Василий Иванович встречает его насме-
шкой:
— Ну что, и твой расковался?..
Узнав, в чем дело, выносит сверло и
маленький молоток.
— Такой пустяк, и не можешь своими
руками. Ну а если я завтра умру?..
У парня свои заботы. Садится на по-
дправленный мотоцикл — и только
пыль столбом над дорогой.
Кузнец вздыхает:
— Не могу я этого понимать. Кузня,
хорошо это знаю, деревне нужна. А
ведь никто не придет, не скажет: так,
мол, и так, дядя Вася, покажи, научи.
Со мною вместе умрет и кузня. Даже,
пожалуй, раньше...
Показав гостям, как работает горн,
как закаляют и отпускают поковку, куз-
нец вернулся к прерванной мысли:
— Исчезнет... А ведь она последняя
тут, над Ветлугой. Мне особенно жалко.
Шутка сказать — полвека в ней от-
стучал.
Когда прощались, кузнец салютом
три раза стукнул по наковальне.
— Спасибо за интерес. И счастливой
дороги! А я в свое удовольствие часик-
другой поиграю с железом...
С пригорка в черемухе за ручьем
было слышно состязание двух соловь-
ев. А между пением — стук по железу
железом. И синий дымок над черему-
хой. Старушка кузня еще дышала и по-
давала свой голос.
1981 г.
□
ТЕЛЕГА
Путешествуя по Мещере, мы в самом
начале пометили в планах: «тележное
производство». Потом мы об этом забы-
ли, хотя продвигались местами и на
лодке и на лошадке. И уже на машине,
двигаясь вдоль Оки из Касимова на
Елатьму, возле дороги прочитали мы
вывеску: «Обозный завод» — то самое
тележное производство! И завернули
взглянуть: что же это такое?
Директор завода Алексей Петрович
Алехов, как видно, привыкший к насме-
шкам над своим производством, встре-
тил нас тоже шуткой:
— Ну заходите, заходите на наш
«КамАЗ»... Вот сырье. — Он указал на
сосновые бревна. — А вот продукция.
В углу двора, задрав друг на друга
оглобли, стояли четыре десятка телег,
источавших запах желтой морилки.
— Прямо с иголочки. Мощность — од-
на лошадиная сила...
Дерево и железо — это и все, что на-
добно для телеги. На наших глазах сос-
новый комель превращался в пахучие
заготовки колес, в рейки, бруски и дос-
ки. А рядом в цехе звенело железо.
Кузнецы, раскаляя полосы и пруты до
свеченья, гнули скобы, ковали оси и
обода. И все потом поступало на двор,
где двое сборщиков, соединяя дерево и
железо, венчали все производство.
Двенадцать повозок в день уходит с
завода. Есть у изделия свои ГОСТы
(высота, расстояние между колесами в
соответствии с шириной проселочной 131
колеи), свой фасон и отделка. Все бы
неплохо — невелика у изделия про-
чность! Год всего держат телегу коле-
са. Их полагалось бы делать из дуба (из
дуба всегда их и делали!). Теперь дела-
ют из сосны. (Даже ступицы из сосны!)
И вот гарантия хода — год, тогда как в
«тележные времена» повозка, срабо-
танная здешним мещерским умельцем,
служила десять-пятнадцать лет, пере-
ходила в наследство от отца к сыну.
— У нас на заводе количество по-
дмяло качество, — вздыхает директор.
— Выпускали тысячу двести повозок.
Сейчас выпускаем три тысячи двести,
да колес запасных пару тысяч. Спрос
подгоняет. Однако наспех даже и ко-
ромысло как следует не сработаешь...
Телега, понятно всем, двигателем
прогресса не является. Однако жизнь
показала: списали со счета ее ранова-
то. Асфальт к деревушкам проложат
еще не скоро. А трактор по всякому
случаю не погонишь. Так что телега ну-
жна. По учету, какой ведется на этом
обозном заводе, телега нужна сегодня
на многих фермах, часто нужна сель-
ской школе, больнице, нужна ветерина-
ру, леснику, управляющему хозяйством.
Обозный завод в Новой Деревне на ско-
рую руку организовали, чтобы снабжать
повозками Рязанскую область. Но за-
вод, как сказал веселый директор, «ра-
ботает и на экспорт» — за телегами
«толкачей» присылают из Ставро-
полья, с Украины, из Волгоградской,
Тамбовской, Воронежской областей.
— Из Казахстана недавно приехал
посыльный с двумя мешками вяленой
рыбы: «Возьмите в столовую для ра-
132 бочих, а мне, ради бога, десяток телег!»
Это не корабельный мостик,
это телега и два запасных
колеса для нее. И вот он
мастер, сработавший этот
нехитрый снаряд для
проселков.
Вот такие дела с проселочной колес-
ницей! Делают ее по Российской ре-
спублике не в одном месте. Однако по-
чти всюду делают кое-как. А от кратко-
сти службы очередь за телегой не убы-
вает.
Продаются повозки по цене, ненамно-
го превышающей цену велосипеда. (Са-
ни — почти сплошь ручная работа! —
стоят 24 рубля.) Легко понять, что и
зарплата обозника такова, что «Жигу-
лей» ему никогда не купить. Оттого
лепят телеги и сани старики да бабен-
ки. Не разумней ли брать за телегу с по-
требителя подороже и обновить,
встряхнуть традиционное мещерское
производство? Не будем требовать от
телеги «уровня мировых стандартов» —
не ломалась хотя бы на первом доро-
жном ухабе. Не будем преувеличивать
значения телеги в нашем хозяйстве, но
вряд ли разумно, производя высокого
класса технику для шоссейных дорог,
забывать об испытанном транспортном
средстве, необходимом, пока существу-
ют грунтовые дороги.
Этого парня (он нагоняет обода на ко-
леса) зовут Николай Дунцов. После ар-
мии он собрался уехать из Новой Дерев-
ни. Директор уговорил: «Оставайся —
Ока рядом, сад, огород...» Остался. И
неплохо работает парень. Но для этого
снимка мне пришлось его уговаривать.
Махал руками: «А, телеги!..» С рези-
новым колесом он снимался бы с боль-
шей охотой. А может быть, дело опять
же в качестве колеса? Ведь приятно
показывать только то, что и выглядит
хорошо, и служит исправно.
1978 г.
ПРО ЛОШАДЬ.
подмосковной деревне Зименки я
видел недавно картину, с которой и на-
до начать этот очерк. На огородах по-
спела земля, и невеликое население
деревеньки поднимало ее всяк на свой
лад. В поисках тягловой силы наблюда-
лись тут две занятные крайности. Гав-
рилов Владимир Георгиевич заманил
совхозного тракториста на оранжевом,
в 75 лошадиных сил, тракторе. Трактор
пер до Зименок километра четыре и
ворвался на маленький огород с синим
дымком и полный нерастраченной мо-
лодой мощи. За десять минут участок
земли с кустами сирени и смородины по
краям и аккуратной изгородью уподо-
бился месту, где врезался в землю Тун-
гусский метеорит, — ограда повалена,
кусты растений подпаханы и подмяты,
по углам огорода большие огрехи, а
рыжий лоскут суглинка горбился огром-
ными глыбами.
— Да... — почесал под рубахой
живот Владимир Георгиевич, сообра-
жая, с чего начать исправление погро-
ма, учиненного в огороде.
Его сосед, через дорогу живущий
Сергей Васильевич Квасов, тоже ска-
зал: «Да...» — и вернулся на свой ого-
род к работе, прерванной появлением
трактора. Свои двадцать соток старик
пахал... на ослике.
Занятно и грустно было глядеть на
два огорода, вспаханных одинаково
экзотическим и каким-то противоесте-
ственным способом.
— А что делать? — сказал Сергей Ва-
сильевич, присаживаясь после очеред-
ной борозды отдохнуть и накрывая
вспотевшего ослика полушубком. —
Что делать?
— Но ведь есть же хорошая середина
между трактором и ослом...
— Лошадь в виду имеете?.. Да, ло-
шадь была бы тут впору.
— За чем же дело?
— Э, чего меня спрашивать? Вам не
хуже известно, как обстоит дело...
Посидели, поговорили. Отдохнувший
ишак с тупым любопытством
разглядывал на меже лягушонка и
вдруг тоскливо и зычно, как это умеют
делать ослы, стал вспоминать свою
родину, далекую теплую Среднюю
Азию.
— Ну, искренний ты мой, продолжим
наши труды, — Сергей Васильевич ски-
нул с осла полушубок и, чертыхаясь, по-
вел борозду.
А лошадь... У лошади сегодня своя
судьба, драматическая, полная пара-
доксов.
Под Москвою, в местечке Алабино,
разместился кавалерийский полк. Это
все, что осталось от когда-то огромного
кавалерийского войска (эскадроны,
полки, дивизии). В 1956 году кавалерия
в нашей стране упразднена. Оставили
только один полк, для «Мосфильма».
Нагрузка на лошадей и людей в этом
134 последнем конном подразделении
очень большая. Кино способно показать
нам грядущее — звездолеты, ракето-
планы, фантастические жилища, сверх-
скоростной транспорт, но чаще кино об-
ращается к прошлому, и тут без лошади
жизнь человека просто немыслима. Ка-
кую сторону бытия ни возьми, всюду ло-
шадь! Туманно далекие времена —
кочевья на лошадях. Пахарь на поле —
лошадь главная сила. Сражения —
рядом в дыму люди и лошади. В шахте
— лошадь. В дальних походах к неве-
домым землям — верховые и вьючные
лошади. Пастух — на коне, лесоруб —
Так уж сложилось, лошадь
во многих местах
беспризорна. Но, оказалось,
напрасно пренебрегли
безотказным, надежным
помощником. Лошадь в
хозяйстве нужна.
за конем, ямщик — на облучке. Из-
возчики, кавалеристы, коногоны, та-
бунщики, земледельцы, охотники, ско-
товоды, переселенцы, коннозаводчики,
конокрады, гонцы, почтари, ковбои,
жокеи, форейторы, цирковые наездни-
ки, кузнецы, коновалы, ремонтёры, объ-
ездчики — не перечислить всех дел и
профессий, связанных с лошадью.
Вся история человека — это история
лошади тоже. От мышастой масти тар-
пана, дикой лошади, еще в прошлом ве-
ке обитавшей в степных районах у До-
на, человек вывел много прекрасных
пород лошадей. И лошадь верно служи-
ла людям. Повсюду. Всегда. И предан-
но.
В канун революции (1916 год) в Рос-
сии было тридцать восемь миллионов
лошадей. Сейчас их пять миллионов. И
эта цифра пока продолжает снижаться.
Причина такой перемены в пояснении
не нуждается. Мотор повсюду потеснил
лошадь. Процесс особенно быстрым
был после минувшей войны. И, конечно,
не только в нашей стране. В Соеди-
ненных Штатах число лошадей упало
до 3,5 миллиона, но потом стало быстро
расти, достигло сейчас 11,5 миллиона, и
рост продолжается. Считают, он может
достигнуть 13—15 миллионов.
Хочется верить, что этот процесс ин-
тернационален. Примеры растущего ин-
тереса к лошади и у нас это как будто
бы подтверждают. Продолжают пло-
дотворно работать более сотни конных
заводов, растет интерес к конноспор-
тивным секциям, появилась возмо-
жность брать лошадей напрокат для ту-
ристских походов (Алтай, Башкирия).
От хороших хозяев можно услышать:
«Лошадь как рабочая сила в хозяйстве
нужна обязательно!» Ренессанс ло-
шади, словом, возможен, но для этого
нужны мудрость, способность трезво
взглянуть на реальности бытия и общее
наше желание найти давнему нашему
другу достойное место в жизни и совре-
менном хозяйстве.
Осмыслим для начала явление трево-
жное и до крайности нехорошее. По-
дростки и молодые парни в селах и де-
ревнях угоняют и мучают лошадей. За
несколько лет у меня скопилась пухлая
папка писем, газетных вырезок, теле-
грамм, милицейских протоколов и запи-
сей разговоров. Адреса разные: Мос-
ковская, Рязанская, Гомельская, Харь-
ковская области, Красноярский и Крас-
нодарский края, Омская область, Там-
бовская ... География эта позволяет го-
ворить не о случаях, а именно о явле-
нии, природа которого касается сути
нашего разговора.
«Угоняют лошадей покататься, — пи-
шут ветеринар и двое художников из
поселка Пески. — Потом их бросают на
произвол судьбы, часто за многие кило-
метры от места кражи. И почти всегда
истерзанными, с разорванными прово-
локой ртами, сбитыми спинами, запа-
ленными, нередко загнанными на-
смерть». Лошадей нередко бросают в
лесу привязанными, и тогда у обгло-
данных деревьев находят только ске-
леты животных. Лошадей юные «экспе-
риментаторы» привязывали на желез-
нодорожных переездах, вечером заво-
дили в тамбуры проходящих электри-
чек, завязывали глаза и стегали, полу-
чая удовольствие от того, что лошадь с
разгону налетала на какое-нибудь пре-
пятствие.
Эти современные конокрады, «всад-
ники без головы и без сердца», до-
ставляют много хлопот милиции, при-
носят большие убытки хозяйствам, но
главный убыток — нравственный. Изде-
вательство над живым существом не
проходит бесследно для человека. И
закрывать глаза на это явление больше
нельзя. В письмах, которые я получаю,
мера пресечения бедствия выражается
просто: «Надо судить...» Но положение
дел таково, что мало кто хочет су-
дебных дел из-за лошади. Да и кто
предстанет перед судом? Подростки
двенадцати-пятнадцати лет! И это обя-
зывает нас смотреть не только на по-
следствия, но главным образом на при-
чинность явления.
Почему внуки и правнуки людей, для
которых лошадь была существом почти
что священным, обращаются с лошадью
варварски? Ответ прост и ясен: лошадь
сейчас беспризорна, и именно в этом
причина извращенного к ней отноше-
ния.
Я имею опыт собственных наблюде-
ний и могу утверждать: во многих хозяй-
ствах лошадей бросили на произвол
судьбы. Конюшня почти развалилась.
Присмотра за лошадьми никакого. По-
дковать, подлечить и почистить — дав-
но забытое дело. Летом на лошадях ра-
ботают — возят воду, пасут скотину,
ездят за сеном. А зимой бросили и забы-
ли. Лошадей не поят, не кормят, ни ки-
лограмма фуража, ни клочка сена на
них не дается. Какой-нибудь сердоболь-
ный старик по своей доброй воле при-
везет им с поля соломы, а так — на по-
дножном корму. Зимой! Копытят снег,
добираясь до зеленей, подобно лосям,
гложут в лесу деревья, едят молодые
побеги. Ночуют в стогах. Дичают, коне-
чно. Приходилось видеть таких «му-
стангов» — человека сторонятся как
огня.
При таком положении надо ли
удивляться извращенному отношению к
лошади деревенских подростков. Угон
лошадей начинается там, где угоном-то
он не является, поймали и тешатся —
никто не хватится, не пожурит даже. А
когда «мустанги» переловлены, заг-
наны, угонщики забираются и в коню-
шни соседних хозяйств, туда, где ло-
шади под присмотром.
С судов ли следует начинать войну с
этим бедствием? При здравом раз-
мышлении видишь: нет, не с судов, а с
конюшен следует начинать, с ответ-
ственного и традиционно заботливого
отношения к лошади.
Нетрудно понять: действиями пятнад-
цатилетних угонщиков движет естест-
венный интерес к лошади. При ином
порядке вещей интерес этот мог бы
стать мощным воспитательным факто-
ром, и не безнравственная распущен-
ность, а хозяйственная заботливость и
сердечность могли бы формироваться в
начинающем жить на селе человеке.
Эта мудрость кое-где уже понята. В
журнале «Коневодство и конный спорт»
я прочел размышления секретаря Пол-
тавского обкома партии Федора Трофи-
мовича Моргуна. Он, ссылаясь на опыт
многих колхозов Полтавщины, объ-
ясняет роль лошади в современном
хозяйстве. Особо Федор Трофимович
говорит о колхозе «Победа коммуниз-
ма», где лошадь нашла законное место
рядом с тракторами и автомобилями,
где уважение к лошади воспитывают
у людей с малого возраста, где соз-
дана конноспортивная секция моло-
дежи.
Как можно понять, к спортивным ре-
кордам в колхозе особенно не
стремятся. Но есть кое-что более ва-
жное, чем рекорды. Ни один праздник в
колхозе не обходится без молодых кон-
ников и без конных упряжек. Свадьба
— обязательно лошади в лентах. Захо-
тел прогуляться верхом на лошади —
пожалуйста, захотел научиться дер-
жаться в седле, научиться запрягать ло-
шадь — пожалуйста. На лошадях тут
работают, и содержание их полностью
окупается. Но нечто большее увидели в
лошади в этом хозяйстве. «Лошадь при-
дает сельской жизни особый колорит,
дает человеку радость, какую в городе
испытать ему не дано», — говорит пред-
седатель колхоза. И нет у этого предсе-
дателя головоломной задачи, как уде-
ржать на селе рабочие руки, — полон
колхоз работящей, старательной моло-
дежи.
Наверное, преувеличением будет ска-
зать: это лошадь удержала ребят и де-
вчат на селе. Несомненно, однако, что
лошадь является частью культурных
традиций сельского человека. И там,
где остатки этих традиций бездумно,
бесхозяйственно разрушают, резуль-
таты плачевны. Там же, где на них опи-
раются, где их берегут, многое в дере-
венских проблемах разрешается просто
и без болезней. Ну зачем, скажите,
ребятам в полтавском селе угонять ло-
шадей, когда можно без всякого воро-
вства прийти на конюшню, попросить
прокатиться или хоть подойти к стой-
лу, потрогать рукою уставшую лошадь,
дать ей с ладони полизать соли или до-
стать из кармана припрятанный с ужина
кубик сахара. Очень много хорошего и
очень полезного может пробудить
в человеке ответное благодарное
ржанье. Автомобиль, трактор и
мотоцикл, при всем почтении к техни-
136
ке человека, благодарно заржать не
могут. В этом суть нашей любви к соба-
кам, кошкам и к лошади тоже.
Все понимают, конечно, журналист не
зовет пересесть с трактора на лошадей.
Но важно нам всем осознать: человек,
подростком взнуздавший лошадь колю-
чей проволокой, и с трактором тоже об-
ращаться будет не так, как следует, и с
землей тоже, и легко расстанется со
своей деревенькой, и ничего святого не
будет для него в этой жизни. Мало ли
горьких плодов мы уже пожинаем?! На
лошадь следует посмотреть не только с
хозяйственной, но и с нравственной то-
чки зрения.
Возможен вопрос: но если в хозяй-
стве лошадь себя изжила, не проще ли
остатки конного поголовья отправить
на бойни, благо лучшие сорта колбасы
не обходятся без конины? И с угонами
разом будет покончено, и с плеч долой
заботы о лошадях. Правду надо ска-
зать, во многих местах поступают имен-
но так. Но правда состоит и в том, что
место в сельском хозяйстве для ло-
шади есть! Моторы коней потеснили, и,
конечно, не на живую лошадиную силу
теперь опора. Но, честное слово, боль-
но глядеть, как в ином колхозе бидон
молока везет трактор в сто лошадиных
сил, охапка сена — тоже на тракторе. В
одном колхозе Калининской области
мне позарез надо было попасть в «не-
Дружба с конем — залог
добрых начал в душе
растущего человека.
транспорт», — сказал председатель.
Транспорт утром пришел. Это был но-
венький трактор К-700 (300 лошадиных
сил!). Я, смущенный, пошел к председа-
телю. «Но туда ни на чем другом не
доедешь». — «А лошадь?..» Лошадью
на санях было бы можно. Но десятка
два лошадей были в колхозе на поло-
жении упомянутых выше «мустангов».
Полная беспризорность. Никто не знал,
где их даже искать.
Заблуждение думать, что лошадь ис-
чезает в первую очередь там, где выше
механизация. Свершенно наоборот! На
проселках Нечерноземья именно по на-
личию лошадей сразу определяешь: в
порядке хозяйство или разлажено. Па-
сутся лошади за селом — значит, и тех-
ника тут на ходу, «не развинчена», и
остальное все «в абажуре», как сказал
мне однажды старый веселый бухгал-
тер колхоза.
Конкретный пример. Я однажды уже
рассказывал о хозяйстве «Заветы Иль-
ича» на Рязанщине. Колхоз очень
крепкий. Механизация работ прибли-
жается к девяноста процентам. Помимо
разных специальных машин, автомоби-
лей тут 69, тракторов 70, комбайнов 15,
картофелекопалок 16, молоковозов 2.
И 100 лошадей! «Все сто в работе?» —
«А как же, — сказал председатель
Петр Иванович Жидков. — В нынешнем
сложном хозяйстве автомобилем и
трактором до всего дойти невозможно.
Есть «тысяча мелочей», которые требу-
перспективную» деревеньку, лежащую
за болотами. «Утром пришлю к вам
137
ют всего лишь одну натуральную ло-
шадиную силу. А сено без лошади на
неудобьях, на дальних лесных полянах
и в пойме просто не взять». В хорошо
механизированном колхозе имени
Шевченко Миргородского района Пол-
тавщины считают небоходимым иметь в
хозяйстве 300 лошадей. Выгодно! Но
это все, к сожалению, хорошие исклю-
чения из сложившейся практики.
Ошибкой было бы упрощать дело,
утверждать, что нынешнее положение с
лошадью — только лишь результат не-
радивости и отсутствия мудрости у кон-
кретных хозяев и в конкретных хозяй-
ствах. Положение требует изменения
взгляда на лошадь в широком смысле.
К этому обязывает и опыт хозяйствова-
ния, и нравственная сторона дела, и
проблемы с нефтепродуктами, которые
следует экономить, и растущие нужды
приусадебного хозяйства. Словом, ну-
жен какой-то поворот общественного
сознания, подкрепленный и поощрен-
ный законодательством и институтами
нашей социальной системы.
Отдельно, особо надо сказать еще об
одном пункте проблемы. Передо мною
письмо инвалида Отечественной войны
Шалишида Башиева из села Кичмалка
Зольского района Кабардино-Балкарии.
Он сообщает, что обратился к местным
властям с просьбой разрешить приобре-
сти в личное пользование лошадь: «Не-
обходима для передвижения и главным
образом для заготовки сена. На горных
склонах сделать это иначе, чем с по-
мощью лошади, невозможно». Ответ
был коротким: «Не положено...»
Такой же ответ в Российской респуб-
лике получит сегодня, наверное, ка-
ждый, кто захотел бы приобрести ло-
шадь. Почему? В поисках ответа на
этот вопрос я побывал у юриста Верхов-
ного Совета СССР и получил разъясне-
ние. Законом сельскому жителю Рос-
сийской республики разрешено иметь
корову, телку, овец, коз, свиней. Ло-
шадь в этом перечне не упомянута.
Значит, иметь ее, как ответили Шали-
шиду Башиеву, «не положено».
Но почему не положено? Дело в том,
что закон принимался в 30-х годах, ког-
да лошадь — основная тягловая сила
на селе — определяла социальный ста-
тус крестьянина. Но за полвека жизнь
на селе ведь коренным образом изме-
нилась. Владение лошадью сегодня ни-
какого ущерба социальному укладу на-
нести не может. Анахронизм этой части
закона всем очевиден. Автомобиль в 90
лошадиных сил купить можно, а одну
лошадиную силу на четырех копытах —
нет. Инвалидам Отечественной войны
автомобили сейчас государство дает
бесплатно, а тут человек просит разре-
шения купить лошадь для того, чтобы
можно было передвигаться и корове
припасти сено, — не положено! Жизнь
требует исправления этой почти курьез-
ной ситуации.
В случае, если закон откроет ворота
138 для лошади в сельское подворье, озна-
Сила и красота гармонично
сочетаются в этом
животном. Табун лошадей,
бегущий по вольным
травяным выпасам,
оставляет в памяти
ощущение радости жизни.
чает ли это, что все немедленно за-
хотят ее приобрести? Нет, конечно.
Лишь единицы людей, сообразуясь с
возрастом и обстоятельствами жизни,
захотят иметь лошадь. Но такие люди,
несомненно, найдутся.
В Нечерноземье с малыми деревень-
ками, куда мощеных дорог не построе-
но, лошадь помимо всего прочего (ого-
род, сено, дрова) — единственный
транспорт во всякое время года, на ко-
тором и хлеб подвезешь из пекарни, и
почту, и керосин-соль-спички-мыло, и в
больницу человека без проволочек до-
ставишь. Человеку, который в этих «не-
перспективных» Зименках, Хотьминках,
Березовках, Забугорьях и тысячах дру-
гих селений решился бы держать ло-
шадь, не препятствовать надо, а ска-
зать спасибо.
Очень возможно, что «на один двор»
лошадь держать окажется нерента-
бельным. Следует поощрять «складчи-
ну». Несколько дворов сообща заго-
товят для лошади корм, сообща будут и
пользоваться лошадью. Для маленьких
деревенек это выход из положения.
Да и в тех местах, где урчат постоян-
но автомобили и тракторы, лошадь в
приусадебном хозяйстве — надежное
средство облегчить труды себе и со-
седям. Когда-то еще будут обещанные
конструкторами огородные тракторы, а
лошадь уже давно «сконструирована».
Важно не разучиться ее запрягать.
...Ну а пока суд да дело, мой знако-
мый старик в Зименках запрягает по
утрам ишака. Трогательно и грустно
глядеть на его хлопоты. На зимнее
время Сергей Васильевич сшил для
ослика овчинную телогрейку, сам смас-
терил тележку и сбрую. У осла, извест-
но дело, характер строптивый, но ста-
рик к нему приспособился. В соседней с
Зименками деревеньке Валуево на по-
ложении тягловой силы живет еще
один ослик. Ослика я видел во дворе
Ивана Васильевича Верстукова (де-
ревня Пакушево Рязанской области).
Во всех случаях «азиатская животина»
помогает сельским жителям заготовить
для коровы сено, привезти дрова, выве-
зти навоз, управиться в огороде. Но не
в упрек ли нам эта картина: русский
крестьянин на ишаке? На ишаке в то са-
мое время, когда лошадь находится на
положении существа беспризорного и
неприкаянного. Здравый смысл требует
все поставить на свое место во благо и
лошади, и человека, и хозяйства как
такового.
1981 г.
Р
НА ПРАЗДНИКЕ В БУРАНГУЛОВЕ
Расскажу о «празднике гусиного пера»
в Башкирии. Начну не с начала, а со
средины, когда отшумели страсти на
улицах, во дворах и на речке и когда
все собрались в деревенском клубе.
Были тут главным образом женщины,
девушки, дети. На многих звенели мо-
ниста из старинных серебряных денег, и
у многих рядом с монистами блестели
медали ветеранов труда.
В первом ряду сидела, улыбаясь без-
зубым ртом, бабушка Халима Каримова
с деревенским прозвищем Колесо —
«всюду вовремя поспевает». На улице
бабушка мне сказала: «До восьмидеся-
ти прожитому счет вела, а потом броси-
ла... Помню гусиные праздники с де-
тства». Сейчас бабушка счастливо си-
дела на видном месте, и мне было
слышно, как притопывают ее валенки.
После раздачи грамот, подарков, чте-
ния благодарностей всем, кто готовил
праздник и отличился на нем, мне, го-
стю. тоже поднесен был подарок —
живой белый гусь. Потом был концерт
— башкирские пляски, танец индийс-
кий, испанский, песни под тростнико-
вую дудочку курай и под гармошки
разных размеров. В поэтическом строе
песен гуси соседствовали с соловьями.
Зал гремел аплодисментами и мониста-
ми. Бабушка Колесо готова была выйти
на сцену, но кто-то ее удержал...
Расходились из клуба в сумерках. В
домах горели огни. Поскрипывал сне-
жок под ногами. Еще носились по ули-
цам в наряженных санях ребятишки, но
праздник растекся на множество ма-
леньких ручейков по домам, где ждало
людей угощенье.
С гусем в лукошке был отведен я к
дому, где на воротах висело нарядное
полотенце и была нарисована пара ве-
селых праздничных птиц. Большой стол
в чистом звонком рубленом доме был
уставлен яствами, названия которых я
не запомнил. В средине на блюде ле-
жал огромный, с шапку, беляш, на та-
релках рядом — беляши маленькие,
дальше печенье, варенье, блины, халва
из пшеничной муки, башкирский мед,
уральские ягоды, масло с вишнями,
масло с брусникой. Пел на столе само-
вар. Но центром был гусь.
По ритуалу застолья молодой хозяй-
ке дома Анисе Мансуровой надо суметь
разрезать гуся на сорок частей и по-
дать: девушкам — по крылышку, бабу-
шке — гузку, ножку — самому знатному,
грудку — наиболее терпеливому, шею
— мальчишке. Задача Анисы не была
трудной — за столом сидело человек
пятнадцать. По стольку же собралось в
этот вечер и в других домах, на воротах
которых висели расшитые полотенца —
символы праздника.
Днем на улицах я не видел ни одного
пьяного. И сейчас на столе стояли лишь
чай и айран. И не только по духу време-
ни. «Казэмасы» — «праздник гусиного
пера» проходит всегда без спиртного и
всегда весело. В этом я убедился и тут,
за столом. Песни были стройными и
сердечными, разговоры веселыми,
оживленными, но не шумными. Шутки
никого не коробили. Всем было радост-
но, хорошо от прожитого дня, от дру-
жеской атмосферы, от тепла дома, улы-
бок его хозяев. О чем только не было
разговоров — от событий в Женеве до
хозяйственных дел в Бурангулове. И,
конечно, говорили много о гусях.
В хозяйстве у человека двадцать во-
семь пород гусей. Все ведут начало от
диких серых гусей, которые и сегодня
летят весною с юга на север, а осенью
возвращаются на зимовки. Гуси проле-
тают над разными странами, и у любого
народа гусь — непременный персонаж
сказок, песен, пословиц. В Башки-
рии едва ли не в каждой второй песне
вспоминается дикий или домашний
гусь.
Родиной домашних гусей считают
Иран, Египет, Китай. Но, несомненно, их
приручали повсюду, где с ними соприка-
сались. И с давних пор. Процесс приру-
139
чения можно проследить и сегодня.
Птенцы-пуховички диких гусей, вы-
ращенные во дворе, становятся до-
машними птицами.
Породистые домашние гуси по срав-
нению с дикими, исключительно жизне-
способными птицами, одолевающими на
крыльях тысячи километров, конечно,
отяжелели, но родства не утратили.
Язык домашних гусей понятен и диким.
Нередко дикие гуси при перелетах сме-
шиваются с домашними, вместе па-
сутся. Дикие, улетая, зовут с собой до-
моседов, но те лишь тревожно гогочут.
В хозяйстве гусь исключительно
выгоден. Лишь в самом начале лета за
гусями нужен присмотр (мальчишка с
хворостиной вполне годится на роль
гусиного пастуха), потом же гуси,
уходя к речке, к озеру или на луг, почти
полностью переходят на травяной корм.
Осенью гусь дает четыре-пять кило-
граммов превосходного мяса и превос-
ходного жира. Деликатес — гусиная пе-
чень. Венгры принудительным кало-
рийным кормлением добиваются роста
гусиной печени в полкилограмма и
больше.
В России водили гусей повсюду. Из-
вестны породы: арзамасская, хохлом-
ская, шадринская, тульская. Поэзия де-
ревенской жизни связана с этой птицей.
У кого в памяти о деревне не осталась
речка с белеющим стадом гусей, с цепо-
чкой птиц, возвращающихся вечером к
дому.
Гусь дает не только превосходное
мясо, но также отличный пух. Подушки
и перины башкиры набивают только гу-
синым пухом — «куриные пахнут». И по-
душки эти повсюду таких необъятных
размеров, что кажется, на них можно
прыгать сверху без парашюта.
Гусиные перья когда-то тоже цени-
лись. Из России только в Англию еже-
годно отправлялось 20—30 миллионов
этих орудий письменности, кои держали
в руках и Байрон, и Пушкин. Курьез, но
даже в век авторучек находились лю-
ди, предпочитавшие перу стальному гу-
синое. В. Бережков в книге «Страницы
дипломатической истории» пишет:
«Британский посол сэр Арчибальд
Кларк Керр... писал от руки на голубой
бумаге с водяными знаками гусиным пе-
ром, и Павлову (сотруднику МИДа. —
В.П.) стоило немало труда расшиф-
ровывать подобные рукописи. Башкиры
гусиным крылышком пользовались и
теперь пользуются для того, чтобы
смахнуть со стола крошки, подмести
очаг.
Гусь — птица важная,
независимая... В тех местах,
где весной и осенью
пролетают дикие гуси,
домашние отвечают на их
призывные крики, но им
улететь не дано.
В некоторых районах нашей страны
гуси пользовались особым почетом. Се-
мен Степанович Гейченко, с которым в
Михайловском я завел разговор о гусях,
достал с полки книжку «Пушкиногорье»,
и я в ней прочел: «С древних вре-
мен на Псковщине была своя порода
домашних гусей. Они назывались
«псковские лысые» и отличались
вкусным мясом, добротным чистым пе-
ром, мощными красными лапами и бо-
льшой лысой головой на длинной шее.
У жителей столицы они пользовались
большой славой. На Сенной площади
Петербурга был даже особый торговый
ряд, в котором продавали только
псковских гусей.
Осенью гусей большими стадами пе-
шим ходом отправляли на продажу во
Псков и Питер. Гнали их мужики, хо-
рошо знавшие это дело, вооруженные
длинными хворостинами. А чтобы во
время долгого пути птицы не сбивали
себе ног, им заранее смазывали пятки
густой смолой».
Гуся отличают смышленость, спокой-
ствие, чувство достоинства. В его ха-
рактере, унаследованном от диких
предков, много занятных для человека
повадок. Наблюдать гусиную стаю, гу-
синую семью всегда интересно. Те, кто
водит гусей, расскажут, как привязан
гусак к гусыне, как подает ей голос, по-
ка она сидит взаперти на гнезде. Вес-
ною гуси-самцы становятся беспокой-
ными: оберегая права на отцовство, гу-
сак отважно дерется с соперником. Эта
черта характера особенно выделяется
у гусей тульской породы. «Нижего-
родцы двести лет собирались весной на
веселые праздники гусиных боев. За
гуся-победителя платили 100—200 руб-
лей». Потеха имела немалый практи-
ческий смысл поощряла заведение гу-
сей в хозяйствах.
140
Башкиры издавна водят гусей — мо-
розят их во время осенних забоев,
вялят летом на солнце. Оплывший
жиром, подсоленный вяленый гусь три
года сохраняется без холодильника.
Пришел гость — угощение готово. По-
ехал в гости — прихвати с собой гуся в
гостинец. «Праздник гусиного пера»
имеет тут глубокие корни. Повсюду, как
только выпадал снег и уходила под лед
вода, начинали убирать урожай птицы.
Каждый дом забивал не менее двух
десятков гусей. В день с такой работой
хозяйке не справиться. Приглашала со-
седей. Все — щипка пера, паленье гу-
синых туш на костре, ополаскиванье гу-
сей в проруби — делалось сообща, с
ков, деревенских кулинарных творений.
Характерны лозунги праздника: «Для
джигита и семьдесят ремесел — мало»,
«Хорошая жена на снегу пищу сва-
рит»...
В Бурангулово я собрался попасть в
канун праздника — важно всегда огля-
деться, но самолет задержался, и я в
буквальном смысле оказался с корабля
на балу. У деревенской околицы «га-
зик» встретила группа наездниц в на-
циональных башкирских костюмах. Тут
же гостей пересадили в нарядные, уви-
тые лентами сани. В сопровождении
наездниц мы выехали на центральную
улицу, под громадным рисунком белого
гуся пригубили хлеб-соль, познакоми-
девушки набивают гусиным пухом поду-
шки. Посетившему дом полагается от-
ведать яств, приготовленных к праздни-
чному застолью.
Близко к вечеру коллективный праз-
дничный труд был окончен, и наступил
момент, когда вся деревня тронулась к
речке. Впереди неспешным шагом под
музыку двигались нарядные старухи и
молодухи с коромыслами, обвитыми
лентами. На коромыслах висели золо-
тистые тушки гусей — по четыре на ка-
ждом. Я снимал процессию сверху, с за-
бора, и насчитал сорок два коромысла.
Вместе со взрослыми свою ношу —
осмоленных на костре уток — несли к
проруби девочки-школьницы. А следом
“ - -
песнями, с принятым ритуалом. Хозяй-
ственное событие оборачивалось ве-
селым сельским празднеством. На этих
трудовых посиделках парни знакоми-
лись с девушками, тут каждый мог по-
казать трудолюбие, остроумие, способ-
ность спеть, сочинить песню. После это-
го праздника всегда было много свадеб.
Были годы, когда и тут, в Башкирии,
стада гусей поредели. Сейчас наблю-
дается некий ренессанс этой птицы в
личных хозяйствах. И не скажем, что
сам собой, но без большого труда
«праздник гусиного пера» удалось воз-
родить повсеместно. В республике шли
дискуссии, как это сделать лучше, сов-
местить с современным укладом жизни.
Разумно решили: возможно ближе к ис-
токам! Это помогло избежать форма-
лизма, превращения праздника в «ме-
роприятие». Но элементы современной
жизни в него вошли. Собираясь к ве-
черу в клубе, участники праздника по-
дводят итоги сельского года — кому
грамота, кому подарок, кому доброе
слово. Тут же выставка вышивки и ков-
ров, пуховых платков и детских рисун-
лись с председателем сельсовета, с ба-
бушкой Колесо... И чуть приторможен-
ный опозданьем гостей сельский праз-
дник пошел по своей колее.
Все, что я видел на улицах, напомина-
ло картины Кустодиева: снег, смех, пе-
строта красок, лошади, люди, самовары
возле ворот, столы с печеньем-варень-
ем, пляски, музыка, ребятишки на де-
ревьях и на заборах. Все неподдельно-
естественно, полнокровно. Костюмы не
сшитые только что, а видавшие уже не
одно торжество, музыка не из репро-
дуктора, а рожденная гармониками,
медным гонгом, тростниковыми дудо-
чками, мандолиной. Мелькают в
плясках цветные платки, звенят мони-
ста. Мальчишки, завладев лошадьми,
носятся в нарядных санях по деревне. И
гогочут возбужденно во дворах гуси.
Обыкновенно процесс обработки за-
битых гусей идет синхронно во всех до-
мах. Но для гостей специально кое-где
работу попридержали, чтобы можно
было увидеть, как под песни щиплют гу-
сей, как на другом дворе на кострах гу-
синые тушки опаливают, как с песнями
с музыкой, с танцами, шутками к речке
двигалась вся деревня — доярки, кол-
хозный бухгалтер и счетовод, тракто-
ристы, учителя, агроном, председатель
сельсовета, старушки, с нетерпением
ожидавшие праздника, подростки-дево-
чки. На виду у всех, пританцовывая,
плыла бабушка Колесо. Рядом с ней
шли признанный песенный запевала —
техник лесничества Асия Исканьярова,
учитель Гали Хамматов, вторивший гар-
монистам на мандолине, неутомимый
танцор-четвероклассник Разиль Вали-
ев. Счастливые от встречи с родным се-
лом, шли приехавшие на побывку сол-
даты Азамат Хамматов и Шагбал Куд-
дусов. Не при исполнении служебных
обязанностей, а пританцовывая вместе
со всеми, шел сельский милиционер
Хайдар Магафуров. Семьсот человек
живут в Бурангулове. В домах в этот
час остались лишь малые дети да ста-
рики-сидни.
Порошил легкий снежок. Вода в
длинной проруби колыхалась от погру-
женных в нее гусей. Обрядовая песня
сопровождала эту купель... Уже в су-
141
мерках праздничная процессия двину-
лась к деревенскому клубу.
А за вечерним столом мы сидели
рядом с председателем сельсовета
Мавзигой Габитовой. Она родилась и
выросла тут, в Бурангулове. Работала
долго библиотекарем, знает все тонко-
сти деревенского быта, знает лицо и ха-
рактер каждого из селян. Мавзига ува-
жаема всеми, ее слово и мнение высоко
ценятся.
Много сделала Мавзига для возро-
жденья народного праздника и хорошо
понимает, как подобные торжества ну-
жны для села. Мы были едины с ней в
мыслях: «Упорядоченность деревен-
ской жизни, ощущенье ее особенных ра-
достей, достаток в домах делают жизнь
в селе интересной, осмысленной. И тру-
довые успехи в конечном счете опре-
деляются не «погоней за планом», а
всем укладом жизни. Труд, праздники,
взаимопомощь, забота о тех, кто уже
трудиться не может, и о тех, кто будет
трудиться завтра, работают на здо-
ровье села».
— Видели днем солдат,.приехавших
на побывку?.. Ни минуты не сомнева-
юсь: они считают деревню самым доро-
гим на земле местом. Они непременно в
нее вернутся. И те, кто уехал учиться,
возвращаются непременно, — говорит
Мавзига. — Из нашей деревни никто не
уезжает. Каждый год прибавляется
десять-двенадцать новых домов. Завт-
ра я покажу вам две новые улицы.
Учительскую и Салавата Юлаева.
Мавзига назвала мне кое-кого из
участников праздника. Халима Каримо-
ва, бабушка Колесо, одинока, для нее
побывать на миру — потребность. А ти-
хая, скромная женщина в доме, где
щипали гусей, — многодетная мать
Кильдиярова Фатима Назметдиновна.
Она вырастила десять детей. Все
вышли в люди, и все остались работать
в родной деревне. Семья Набиулиных
— мать, сын, дочка и внучка выступали
в клубе семейным ансамблем. Учитель-
ница Зилара Набиулина возглавляла
шествие с коромыслами. А джиги-
ты, встречавшие нас на конях у око-
лицы, — библиотекарь Аниса Мансуро-
ва, медсестра Назира Гафарова и бух-
галтер Рита Бурханова.
«Праздник гусиного пера» — не еди-
нственный из традиционных в здешних
местах сельских праздников. После ве-
сенней страды всех собирает согретый
жарким уральским солнцем красочный
сабантуй. А после зимы женщины праз-
днуют древний в башкирских местах
«праздник грачиной каши». Женская
половина деревни поднимается на гору
и на костре в громадном котле варит
Вся деревня участвует в
празднике — стар и мал.
Наряжены люди, украшены
лошади. Музыка, песни,
пляска. Зритель тут часто
сменяет «артиста». И все
стремятся увидеть самых
веселых, самых находчивых
в этом кругу.
кашу. Так же, как осенью, поется много
обрядовых песен (в последние годы по-
ются и современные), в дружеском кру-
гу говорят тут о сельских заботах, о
планах на лето, выявляются лучшие пе-
сенницы, рукодельницы. В последние
годы раздаются полушутливые гра-
моты: «лучшей теще», «лучшей свекро-
ви», «самой уживчивой невестке». Тут
нет попытки вмешаться в жизнь чьей-то
семьи, но в деревне все на виду, и
общественное мнение делает свое дело
— свекровь, отличенная за мудрость и
добродетели званием «лучшая», будет
гордиться, уживчивая невестка заль-
ется румянцем от радости. Девочки-по-
дростки, тут присутствующие, набира-
ются ума-разума, приобщаются к прави-
лам жизни.
«Грачиную кашу» на этом весеннем
празднике варят из дробленой пшеницы
с расчетом, чтобы хватило и людям, и
прилетевшим грачам. В обрядовых
песнях у грядущего лета просят хороше-
го урожая...
Влияют ли эти сохраненные и возро-
жденные праздники деревенского
бытия на уклад жизни, на крепость
семьи, на рождаемость, на все, что нас
последние годы очень тревожит? Еще
как! За пять лет на сто двадцать
сыгранных в Бурангулове свадеб прихо-
диться лишь два (!) развода. Детей в до-
мах — от пяти до семи, половина всего
Бурангулова — дети.
Хозяйство каждого дома добротно.
Кроме гусей, водят тут кур, уток, инде-
ек. Во дворе, как правило, две коровы,
десять-пятнадцать овец, и, знамена-
тельно, почти в половине дворов — ли-
чная лошадь. Есть тут легковые авто-
мобили (двенадцать), но хороший хозя-
ин предпочитает автомобилю лошадь.
— Не увлеклись ли в деревне хозяй-
ством личным в ущерб общественному?
Мавзига улыбнулась:
— Нет. В деревне одинаково крепко
стоят на ногах и подворья, и хозяйства
общественные. Не буду вас утруждать
цифрами, годовой план по произ-
водству и сдаче всех сельскохозяй-
ственных продуктов колхоз наш выпол-
нил в октябре, а пятилетний план —
еще в сентябре.
— Есть ли в колхозе гусиная ферма?
— Нет. Гусей удобней держать по
дворам. Всегда так было. А как возро-
дили гусиный праздник, разводить этих
птиц почитается делом чести. Сегодня
в деревне нет двора без гусей. Даже ба-
бушка Колесо завела...
Из гостеприимного дома Зарифы Ман-
суровой расходились мы близко к полу-
ночи. Беспокойно ходил по сенцам гусь,
Все живое увлечено
праздником.
которому предстояло путешествие до
Москвы. Во дворе при свете луны с хру-
стом жевала сено лохматая лошаденка.
Шел парок из коровьего закута. Овцы
от шумного разговора людей сбились в
кучу у стожка сена. И только три гуся
невозмутимо остались сидеть посереди-
не двора. Две гусыни и серый гусак —
племя на новый год.
До позна светились окна в домах Бу-
рангулова. Слышалась из домов музы-
ка, смех молодого народа. Праздник,
понемногу стихая, продолжался под
светом звезд.
Над ночною деревней висел синий
морозный дымок. И пока мы, разговари-
вая о том, о сем, прошлись по засне-
женным улицам, в крайнем доме ход
времени заливисто-громко обозначил
петух.
Башкирия,
Абзелиловский район,
1985 г.
□
ПАСЕКА В ПАЛЬЧИКАХ
Весна. В селе Пальчики из омшаника
вынесли улья. Молодой пасечник Вла-
димир Кошка и трое учащихся пчелово-
дческой школы осматривают, как про-
шла зимовка у пчел. Осматривают ка-
ждую рамку, определяют, что мож-
но сделать для ремонта пчелиной
семьи, какую оказать помощь, прики-
дывают, что можно ждать от пчелы
летом.
Позже, в момент медосбора, вот так
же легко будет заглянуть в улей, отка-
чать мед и поставить рамки на место,
не нарушая жизни семьи.
На старинных колодных пасеках сде-
лать это было нельзя. Там просто
выламывалась часть сотов с медом.
«Хирургический» сбор урожая травми-
ровал пчел, примитивным был способ
отделения воска от меда... Человеку,
который нашел способ, забирая мед, не
нарушать жизни пчелиной семьи, по-
ставлен памятник.
На пасеку в Пальчиках я попал, уви-
дев с дороги этот памятник пчеловоду.
Среди поля плотно друг к другу стояли
ивы — хорошо заметный зеленый
шатер. Под ними на холмике — камен-
ный монумент. На нем имя — Прокопо-
вич Петр Иванович, даты рождения,
смерти, и легкой резьбой по камню:
пчела и цветок.
Уже на пасеке в Пальчиках, беседуя с
отслужившим недавно в армии Влади-
миром Кошкой, я узнал, что именно в
этом селе жил Прокопович и что рядом,
в Батурине, в местном музее есть уго-
лок, где можно узнать подробности
жизни знаменитого пчеловода.
Дуплянки из липовых комлей. Про-
стые и с очень искусной резьбой. Сол-
нечные часы. Инструменты пчеловода
прошлого века. И сам пчеловод на ста-
ринной картинке: внимательные глаза,
висящие по-чумацки усы. Его изречения
на отдельных таблицах, его труды, ста-
тьи о нем. Его изобретение — первый
улей, похожий на большой старинный
комод...
Родился Петр Иванович Прокопович
тут рядом, в селе Митченки, в 1775 го-
ду. Ни сам он, ни отец его, местный по-
мещик, мысли не допускали о занятиях
пчеловодством — это было кре-
стьянское, стариковское дело. Жизнь
молодого барина развивалась так: ки-
евская духовная академия (с мечтой о
Московском университете). Военная
служба. Разочарование службой и от-
ставка в чине поручика. Гнев отца, не
хотевшего этой отставки. Отказ сыну в
наследстве... Именно в это время 24-
летний Петр Прокопович на какой-то из
пасек познакомился с жизнью пчелиной
семьи и, как многие из пытливых лю-
дей, был покорен удивительно слажен-
ной жизнью «медоносящих мух». Он по-
купает клочок земли, роет на ней
землянку-жилище и ставит несколько
144 первых дуплянок. Он становится пасе-
чником, видит в этом жизненный инте-
рес и средство к существованию.
Все он делает сам, во все стремится
проникнуть умом, подобно трудолюби-
вой пчеле, собирает крупицы опыта у
крестьян-пчеловодов, стремится улуч-
шить все, что можно улучшить на пасе-
ке. Зимними ночами, готовясь к лету, он
делает ульи-колоды. Через восемь лет
на его пасеке было уже шесть сотен та-
ких ульев. А еще через восемь — его
пасека была, возможно, самой большой
на земле — пять тысяч, а потом и
десять тысяч ульев!
Пчеловод-практик и пытливый мыс-
литель не мог, конечно, мириться с
первобытным получением меда, приво-
дившим к гибели части пчел. И то, что
он предложил — рамчатый улей, —
сделало революцию в пчеловодстве.
Прах Петра Ивановича
Прокоповича покоится
среди полей под ивами и
дубами. И тут же недалеко
— пасека. Жужжат над
цветами шмели и пчелы...
Улей этот не сразу, не тотчас вытеснил
с пасек дуплянки. Надо было преодо-
леть традиции, понадобилось изобрете-
ние вощины («канвы», по которой
пчелы «ткут» свои соты), изобретение
медогонки с центробежным извлечени-
ем меда из рамок. За полтораста лет в
улей-« комод» Прокоповича внесено
шесть сотен разных добавок и улуч-
шений. И все же первый улей от совре-
менных отличается меньше, чем, ска-
жем, нынешний самолет от первых ле-
тающих «этажерок».
Прокопович сделал изобретение ве-
ликое. И сам он хорошо понимал это.
Первым своим ульям он давал имена.
Самый первый был назван «Петербур-
гом». Был улей «Гоголь», «Шевченко».
(Тарас Григорьевич Шевченко бывал в
Пальчиках гостем у «славного пасечни-
ка», как он называл Прокоповича).
Авторитет и слава знаменитого пче-
ловода были очень большими. Ему по-
свящали статьи в петербургских, париж-
ских, берлинских журналах, помещики
всей России посылали на знаменитую
пасеку к Прокоповичу учиться молодых
пчеловодов. С открытием специальной
школы (1828 год) сюда приезжали
учиться венгры, поляки, чехи,
итальянцы и немцы. Это было первое в
Европе учебное заведение, где готови-
ли пчеловодов. Петр Иванович Проко-
пович, создатель школы, был главным
ее педагогом, директором и наставни-
ком. Позже его назовут основателем
отечественной пчеловодческой науки.
Но уже при жизни учение пасечника
перешло к народу, разошлось по Рос-
сии сотнями учеников и последовате-
лей.
Жизнь Прокоповича относится к чис-
лу прекрасно прожитых человеческих
жизней. «Я работал неусыпно день и
ночь с истинным усердием», — писал о
себе пчеловод. Четкая цель, большая
страсть, трудолюбие и талант .. Есть
еще один человек, проживший очень
похожую жизнь и даже был сходен ха-
рактером с Прокоповичем. Мичурин! С
любопытством я заглянул в его книги —
чтил ли он знаменитого пчеловода? —
и с радостью обнаружил: «...Всегда с
благоговением и наслаждением пере-
читываю поучительные статьи талант-
ливого черниговца Прокоповича, кото-
рый для развития прогрессивного пче-
ловодства отдал свой ум, талант и
сердце».
Сегодня пасека в Пальчиках неболь-
шая — сотня ульев. Прямо от чтимой
могилы начинается поле сахарной
свеклы. Сахар теперь повсюду вытес-
нил мед. Но может ли сахар сравниться
с целебным сбором пчелы! Есть и еще
одно обстоятельство, заставляющее
сохранить пасеки и беречь кладовую
опыта пчеловодов. Без пчел-опылите-
лей невозможны сносные урожаи мно-
гих трав и растений на наших полях. «С
этой целью, главным образом, держим
пасеку», — признался мне председа-
тель колхоза в Пальчиках. Там, где уме-
ют хозяйствовать, подсчитали: мед ва-
жен, дорог, незаменим как лечебный
продукт, но в десять примерно раз стои-
мость меда превышает ценность работы
пчел-опылителей. И это было подме-
чено уже Прокоповичем. Не случайно
на камне-памятнике рядом с пчелой
выбит цветок растения, без пчелы не
живущего.
Черниговская область,
1976 г.
□
ГРИБОВАРНЯ В КНЯЖАХ
К Новому году получил я подарок —
банку грибов с запиской: «В Рязани
грибы с глазами: их едят, а они
глядят... Не исключаю, что варили эти
грибы в Княжах». Так написал мне то-
варищ, с которым мы лазали по
Мещере. Лето было в тот год грибным
— жарким и влажным. Охотиться за
грибами было нам некогда, но они о се-
бе то и дело напоминали. И устоять
было трудно. Встретив старушку с кор-
зиной белых, мы начинали её расспра-
шивать, находя в этом немалое удо-
вольствие.
Вспоминаю дорогу лесной пахучей ни-
зиной. Мой спутник сказал: «Носом чую
— грибы!» Остановились. И точно, на
бугорке под присмотром пожилого боро-
вика беспечно паслась стайка молодых
подосиновиков — как раз полный кар-
туз. «Грибная бабушкина глушь! Уве-
ряю, гриб тут родится, растет и умирает
никем не замеченный», — философ-
ствовал друг, погружая лицо в содер-
жимое картуза.
На карте дорога вела нас в Гиблицы.
А где-то на пол пути должны быть
Княжи, которых карта не удостоила да-
же маленького кружочка. А между тем
мы уже знали: деревня знаменита коло-
дезниками. («Летом скотину пасут, зи-
мой ходят по деревням — роют ко-
лодцы».) Еще, говоря о Княжах, мест-
ный учитель сказал: «Девчонки в пятом
классе — уже с часами. Покупают за
сданные ягоды и грибы». И еще где-то
здесь за деревней пряталось занимав-
шее нас производство под названием
грибоварня...
В Княжах было тихо. На единствен-
ной улице, у дома, на травке под вербой
сидел апостольского вида старик и,
следуя мудрости «готовь сани летом»,
чинил валенок.
— Грибоварня?.. Это значит вам
Иван Палыч нужен. Дымок за околицей
видите? Туда и ступайте.
И вот она, грибоварня. За огородами у
леска стоял дощатый навес, возле него
— колодезный сруб, дымилась печурка
с большим чугунным котлом. Тут же
стояли бочки, мешок соли, склянки с
приправами. С двумя огромными пова-
решками священнодействовал тут гри-
бовар — единственный работник этой
лесной промышленной точки Иван Пав-
лович Замилов.
Нрав у сурового с виду мастера ока-
зался веселым.
—Ко мне? На грибы?..—Слегка припа-
дая на правую ногу, Иван Павлович
вынес из-под навеса скамейку, и мы,
вдыхая пахучий дымок, до вечера про-
сидели на грибной кухне.
— Производство — проще и не приду-
мать! Однако ответственное. Гриб
бывает червивый, гриб, бывает, помнут,
гриб может попасть ядовитый. Я дол-
жен в оба глядеть. Ну и варка тоже — не
чай скипятить: промывка в нескольких
водах, в меру положи уксус, в достатке
145
корицу, лавровый лист, а главное — с
солью не промахнуться!
В грибной сезон мастер почти не спит.
Сорванный гриб долго не полежит. На-
до варить немедля. Бывает, что варит
всю ночь. Только прилег — грибники
уже с утренним сбором явились.
От леса на грибоварню белеет в тра-
вах дорожка. На ней сходятся с разных
сторон все лесные тропинки. Несут
грибы в ведрах, в хворостяных корзи-
нах, везут в двухколесных тележках,
мотоциклетных колясках. Когда пошел
гриб, в Княжах часу не потеряют, валят
в лес от мала до велика. И есть у Ивана
Павловича «кадровые грибники», ста-
рухи-профессионалы.
Размышляя, кого причислить к самым
передовым, Иван Павлович перебирает
с десяток фамилий и называет, нако-
нец, Грибкову Анну Матвеевну и Дарью
Орлову. Желая особо их отличить и не
найдя подходящего слова, он говорит:
— Стахановцы! Точно. Лесные стаха-
новцы ...
Процедура приемки грибов простая и
скорая. Из корзины («обязательно бе-
лый к белому, рыжик к рыжику») гриб
идет на весы. А потом — грибы в бочку,
а деньги на бочку. Расчет не запутан-
ный: за килограмм белых — рублевка,
маслята, подберезовики, подосиновики
— полтинник за килограмм.
— Утром рублей на пятнадцать сда-
ет старуха, вечером — на десятку. К
зиме набегает каждой рублей во-
семьсот. У нас тут телевизоры,
мотоциклы, часы — все грибные да ягод-
ные.. .
Иван Павлович — не единственный в
этих краях грибовар. Своих близко рас-
положенных конкурентов-приемщиков
он побивает большой аккуратностью,
добросовестностью в расчетах. К нему
гриб несут со всех деревень. Сам он
осенью на мотоцикле объезжает все за-
коулки, скупая грибы сушеные —
«двадцать рублей кило!».
Когда я сказал, что хотел бы снять
мастера для газеты, Иван Павлович от-
несся к этому с простодушной готовно-
стью:
— А что же, сними!..
Я полез на скамейку и уже сделал не-
сколько снимков, как вдруг грибовар
спохватился:
— Постой-ка, сбегаю за тельняшкой!
Он явился в новой рубахе с расстег-
нутым воротом. Под рубашкой была
морская тельняшка.
Уже после, в избе за столом, я спро-
сил, что, наверное, Иван Павлович име-
ет с флотом какую-то связь.
— Имею, — сказал грибовар. — До
войны был матросом на крейсере
«Красный Кавказ». Оборонял Севасто-
поль в 42-м. Потом воевал в Сталингра-
де морским пехотинцем — немцы наше-
го брата в тельняшках хорошо знали.
От Волги до моря, до Кенигсберга, я по
суше пешком дошел. От Сталинграда к
Дону нас подвезли маленько автомо-
билями, а далее — все пешком и пе-
шком...
После войны взялся было за здешнее
ремесло. Однако с моими ранами рыть
колодцы тяжеловато. И вот уже двад-
цать пять лет занимаюсь грибами. Ну а
тельняшка — понимаете сами... —
Иван Павлович изловил на тарелке ус-
кользавший от вилки рыжик, задумчиво
пожевал.
— Наталья, дай-ка баян...
Баян сейчас же был подан. На звуки
«Раскинулось море широко» из сосед-
него дома пришла старушка, мать гри-
бовара.
— Иван, там бабы с грибами...
Грибоварня стоит на самой
опушке леса. По тропке
мимо проходят те, кто
собрал грибы для домашней
засолки. А сборщик
серьезный идет обычно
согнувшись под тяжестью
ноши.
Игравший кивнул: «сейчас...» — и на-
клонился к баяну, почти положил на не-
го ухо.
— Шестьдесят лет мужику, а рюмку
понюхал, и дитё дитём делается — на-
девает морскую рубаху и за баян... —
улыбается мать-старушка.
На прощание Иван Павлович показал
нам хозяйство, пасеку, сарай с сеном,
коровье стойло, кур, уток и извинился:
— Теперь пойду, а то стахановки ра-
зобидятся ...
У края деревни мы задержались, наб-
людая, как двое мальчишек пускали
воздушного змея. А когда тронулись к
Гиблицам, за огородом Ивана Павло-
вича увидели знакомый синий дымок —
моряк-грибовар вершил свое сухопут-
ное дело.
Путь гриба с лесной грибоварни до
магазина лежит через цех районного го-
родка на Мещере. Тут из бочек грибы
кладут в стеклянные банки. И вот он,
подарок лета, у меня на столе. «Казен-
ный гриб», конечно, не может идти в
сравненье с грибом домашнего приго-
товления, пусть и варил его мастер. И
все-таки в зимнюю пору даже и он —
лакомство. Лучок, чесночок, с пылу с
жару картошка к грибам... Спасибо, ле-
то, за этот подарок!..
В Рязани я получил справку: на
Мещере каждое лето действует более
ста лесных грибоварен. Продукция за
сезон — примерно четыреста тонн. Это
не очень много — банки с грибами даже
в столичном продмаге «Лесная быль»
мы видим не часто.
Между тем подсчитано, сколько ка-
ких грибов произрастает в наших лесах,
сколько их заготавливают и сколько
можно их заготовить. Цифры впечат-
ляющие. И речь идет о продукте ценном.
Поговорка «дешевле грибов» сегодня
вызывает улыбку.
Но лесной урожай во многих местах
остается нетронутым. На Мещере есть
уголки, где гриб в одном месте собира-
ют два раза в день, утром и вечером.
Бывают годы, когда, по словам Ивана
Павловича, «от грибов некуда деться».
(Таким был, например, 61-й год. Стару-
хи в ту осень вздыхали: «Грибов-то, гри-
бов-то, как бы войны не было...»)
За грибом на Мещеру едут с разных
сторон. В доступных местах от этих на-
бегов гриб, замечено, переводится. Но
есть тайники на Мещере, где «гриб ро-
дится, вырастает и умирает, никем не
замеченный».
□
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ КОЛОРАДО
О нем многие слышали. Теперь, к со-
жалению, его можно и видеть. Выбирая
с грядок картошку, вы находили, конеч-
но. небольших ярко-оранжевых червя-
чков. Это его личинка.
Сам он очень красив — желтый, с
продольными яркими полосами. Я дер-
жал его на ладони и любовался провор-
ством и броскими красками существа
величиной с ноготь ребенка. Но это был
враг. Отец с матерью на огородах вбли-
зи от Воронежа все лето воевали с по-
лосатым жуком, собирая его в стеклян-
ные банки с керосином. То же самое
делали все соседи. Банки, полные до-
верху, стояли на межах. Война была из-
нурительной, примитивной, но огороды
все же спасти удалось. Оранжевые ли-
чинки в земле, однако, свидетельство-
вали: враг окопался и скоро опять пе-
рейдет в наступление.
Речь идет о колорадском жуке —
страшном вредителе картофеля. А если
учесть, что картошка — наш второй
хлеб, тревожиться есть о чем.
Впервые заговорили о полосатом
жучке сто четырнадцать лет назад. В
Америке, в штате Небраска, жучок
превратил картофельные поля в пусты-
ни. И делал это очень успешно из года
в год, распространяясь и по другим шта-
там. На пароходах с грузом картошки
житель Нового Света мог бы легко
перебраться в Европу. И Европа поста-
ралась покрепче закрыть входные во-
рота. Ввоз картофеля из Америки был
запрещен. Во всех портах учредили
строгую карантинную службу. До войны
1914 года Европа жуку была недоступ-
Вот он, заморский пришелец
— маленький симпатичный
жучок, приносящий людям
громадных размеров
убытки.
на. А потом, как видно, ослаб карантин
(да и не только с картошкой мог по-
явиться жучок).
Одним словом, он появился. Очаги
маленькие некоторое время успешно
подавлялись. Но в 1922 году во Фран-
ции, близ Бордо, жук овладел плацдар-
мом в 250 квадратных километров.
Как ни старались, справиться с коло-
радским жуком на столь большой
площади не смогли. С площади, захва-
ченной во Франции, жук повел нето-
ропливое, но победоносное завоевание
Европы. Без боя ему не уступали (и не
уступают сейчас!) ни одного гектара. Но
уроженцу Нового Света сам человек
создал условия для небывалого про-
цветания.
Дело в том, что у себя дома, на плато
Колорадо (восточные склоны Ска-
листых гор), полосатый жучок в природ-
ном сообществе знал свой шесток и
был не лучше и не хуже других шести-
ногих. Питался тем, что «выделено»
для него природой (пасленовые: дур-
ман, белена, белладонна). В зарослях
диких трав у него было много врагов. И
то самое природное равновесие, о кото-
ром сейчас говорят очень часто, не да-
вало жучку чрезмерно плодиться.
Но вот появились в Америке огром-
ные площади, занятые исключительно
картофелем (монокультура). Еды
сколько угодно, а врагов никаких! Ну и
пошел плодиться полосатый жучок. А
плодится он хорошо — в лето несколь-
ко поколений. Вот и вся разгадка его
победного шествия по Америке (незара-
женными остались только штаты Нева-
да и Калифорния — жук не сумел одо-
леть полосу гор и карантины на перева-
лах).
В Европе ему оказалось еще вольгот-
ней — те же поля картошки, а врагов
даже в природе не существует. Посте-
пенно жук оккупировал Францию, Гер-
манию, Бельгию, Испанию, Грецию, Да-
нию, Нидерланды, Италию, Чехослова- 147
кию, Болгарию, Югославию... Война по-
могла жуку ускользать от контроля. В
1949 году очаги зараженных полей об-
наружили в Венгрии и Польше. В 1958
году жук появился у нас в Закарпатье,
на Львовщине и в Калининградской об-
ласти. Потом — Прибалтика, Белорус-
сия... Несмотря на усилия карантинных
служб, продвижение жука продолжа-
ется. В 1971 году он был замечен в 20
районах Воронежской области. Сейчас
его знают во многих местах Украины и
средней полосы России, до самой Вол-
ги. Очаги заражения есть на Кавказе.
Таким образом, за сотню лет «абори-
ген» Колорадо завоевал Америку и Ев-
ропу, вторгся в Африку (Берег Слоно-
вой Кости), в Азию (Турция) и продол-
жает движение.
Там, где с жуком не борются, карто-
фель, томаты и баклажаны достаются
только ему — на поле и огородах оста-
ются лишь черные объеденные стебли
(сожрав зелень, жуки берутся за клуб-
ни). На больших площадях неизбежна
борьба с жуком с помощью химикатов.
На огороде, около дома, применения хи-
микатов можно и избежать, очищая от
жуков грядки вручную. Кропотливое де-
ло. Но, исполняя его, следует помнить:
вы отстаиваете от врага не только свой
огород, но и не даете жуку бескон-
трольно плодиться и расселяться.
Любопытно, что Америка сейчас в
меньшей степени, чем Европа, страдает
от колорадского насекомого, хотя рас-
селился он от арктических зон Канады
до крайнего юга Техаса. Причин не-
сколько. Во-первых, у жука в Америке
есть естественные враги. И человек
сознательно прибегает к их помощи. Во-
вторых, вообще все способы борьбы с
жуком хорошо опробованы и отрабо-
таны. В-третьих, наибольший урон вре-
дитель наносит в моменты завоеваний
еще не тронутых территорий. Но повсю-
ду, на всех континентах, уроженец пла-
то Колорадо требует постоянного по-
давления, надежной узды. Полосатый
симпатичный жучок на картофельном
поле — враг, и враг довольно серьезный.
1973 г.
□
ПЧЕЛИНЫЙ ВРАГ
Июньский полдень в пойме реки. Цве-
тет липа. Медовый запах плывет над
лугами. Шмели и пчелы летят, сгружен-
ные соком цветов. Где-то должна быть
пасека... Находим ее под пологом рас-
тущих островком лип и развесистых ве-
тел. Ровный, спокойный, здоровый гул
стоит под деревьями. Пахнет медом,
дымком. Два пасечника попыхивают
дымарем, третий в громадном котле
над костром плавит воск. Кричит по со-
седству в лугах коростель, запоздало
кукует кукушка. У опушки слышно:
косцы точат косы. Умиротворяющие
звуки и краски! В такие минуты ка-
жется: нет на земле ничего плохого, все
живет в радости и покое. Чувство об-
манчивое. Но все же есть в громадном
явлении под названием жизнь такие
вот островки. С этой мыслью и со сло-
вами «Принимайте гостей!» привет-
ствуем пчеловодов. Пасечники здо-
роваются, но как-то невесело. По-
ясняя эту свою невеселость, один гово-
рит:
— Завелся, проклятый...
На указательном пальце у пчеловода
— живая ничтожность размером с
чешуйку просяного зерна. Невзрачное,
малоподвижное существо. Но мы пони-
мали, что означает его появление. Уже
два десятка лет пчеловоды всего мира
проклинают клещевое заражение пчел
с названием варроатоз. Изведено мно-
го сил и средств на борьбу с этим бед-
ствием. Оно отступает, но очень мед-
ленно.
Клещ появился нежданно-негаданно
и буквально на глазах распространился
по континентам. Сотни тысяч пасек им
обескровлены, некоторые вовсе пере-
стали существовать. Убытки исчисл-
яются миллиардами. Явление это срав-
нимо с распространением колорадского
жука. Разница в том лишь, что жук при-
шел к нам с запада, а клещ — с восто-
ка, да еще в том, что скорость распро-
148 странения клеща намного превысила
Многократно увеличенное
изображение клеща под
названием варроатоз.
Три-четыре таких паразита
истощают, убивают пчелу.
скорость жука, чему способствовал
человек с его самолетными перевозка-
ми, с бесконтрольным переселением
пчел.
Клещ варроа издавна был паразитом
дикой индийской пчелы. За длительную
эволюцию пчела приспособилась выно-
сить кровопийцу. Возможно, как раз
терпимость этой пчелы к варроатозу
сделала ее неподходящей для одома-
шнивания — «малопродуктивна и непо-
седлива». Для пасек в Индии завезли
медоносную пчелу из Европы. Но клещ
не дремал. Изменив кое-что в своем об-
разе жизни, он привился в ульях и
быстро стал расширять места обитанья.
Какими путями распространялась бо-
лезнь — сейчас изучают. В течение не-
скольких лет варроатоз поразил пчел в
Китае, Корее, Индонезии, на Филиппи-
нах, в Японии. У нас клещ впервые за-
мечен был в 1964 году на пасеках у гра-
ницы с Китаем. Грозной опасности для
пчеловодства в те годы рассмотреть не
сумели. Не были созданы карантины,
клещом зараженные пчелы из Хабаров-
ского и Приморского краев рассыла-
лись во многие области. Варроатоз та-
ким образом распространялся со скоро-
стью самолета.
Сегодня в Европе, Азии, в части Аф-
рики и Южной Америке лишь отдель-
ные пасеки убереглись от клеща. Жест-
кую оборону против него держит пока
лишь Северная Америка. Действуют ка-
рантины. А естественному проникнове-
нию зараженных пчел с юга препятству-
ет «санитарная полоса» территории,
где химикатами убивается все живое.
Время покажет, насколько действенны
эти меры. Европе от жука, уроженца
равнин Колорадо, уберечься не уда-
лось.
Недавно ученые дали мне заглянуть в
микроскоп, и я увидел клеща уже не бе-
зобидным маленьким зернышком на
пальце у пчеловода, а чудовищем, при-
способленным поражать пчел еще в ко-
лыбели (в запечатанной воском ячей-
На каждой пасеке свои
приемы борьбы с клещом.
Кропотливая,
изнурительная работа...
ке), отчего рождаются пчелы-уродцы
— без крыльев, конечностей, с дефор-
мацией корпуса. До шести клещей пови-
сает на теле взрослой пчелы. Исполь-
зуя присоски, выросты и шипы, клещи
хорошо держатся на пчеле, путешеству-
ют с ней, что способствует их расселе-
нию. Интересует клеща не мед, а пче-
линая кровь — гемолимфа. Обескров-
ленная пчелиная семья теряет работо-
способность и, если ей не помочь, по-
гибает.
В первые годы появления клеща вар-
роа всемирное пчеловодство находи-
лось буквально в шоке, не зная сред-
ства тушить нежданный пожар. Сей-
час клещ изучен. Выявлены уязвимые
фазы его существования. Путем не-
малых усилий найдены средства
борьбы с паразитом — химические, тер-
мические. Пчеловод сегодня не безору-
жен против клеща. Однако сами пчелы
и мед, изготовленный ими, весьма
чувствительны к химикатам. Борьба с
клещом кропотлива, требует аккурат-
ности, планомерности, постоянства.
Этих качеств пчеловодам не занимать.
Но вот что выяснилось совсем недавно.
Простые эффективные средства
борьбы с варроатозом подсказала сама
природа. Вспомнили, что птицы, спа-
саясь от паразитов, купаются в мураве-
йниках. Заметили также: там, где ульи
соседствуют с муравейниками, в них
клеща либо нет, либо он угнетен. Му-
равьиная кислота! Попробовали — ока-
залась прекрасным средством, не
вредящим, кстати, качеству меда, ибо
содержится во фруктах, крапиве, хвое
деревьев и даже, естественным обра-
зом, в самом меде. Столь же безвредна
и эффективна щавелевая кислота.
Борясь с болезнями пчел, прилежные
пасечники комбинируют разные ме-
тоды. И паника, охватившая было все
пчеловодство, проходит.
Ликвидировать варроатоз, как, на-
пример, ликвидировали на земле оспу,
вряд ли возможно. Но управа на него
есть. И усердный пчеловод уже сегодня
в состоянии обеспечить здоровье пасе-
ки.
П
РОТАН
Вы замечали, наверное: рыболов си-
дит иногда, казалось бы, в безнадеж-
ном месте. Какая-то ржавая лужа — то-
рчат покрышки автомобильных колес,
куски железа, пластмассовый мусор...
Уважающая себя лягушка не станет се-
литься в таком водоеме, однако у рыбо-
лова — поклевка, и, глядите-ка, —
вынул рыбешку!
— Ротан?
— Ротан, — отвечает рыбак, кидая в
траву добычу, цветом похожую на ерша
и чуть побольше его размером.
В названии рыбки можно почувство-
вать чужеземное слово. Однако стоит
взглянуть на огромный рот этого
существа, как все станет ясным.
Лет пятнадцать назад никто в нашей
Средней России не знал этой рыбы. Ее
не было. И вдруг как будто с неба сва-
лилась. Появилась сначала, вызывая
всеобщее удивленье, в прудах, канавах,
речках и колдобинах Подмосковья. И
потом пошла расселяться. Проезжая по
И это тоже пришелец. С
Амура. В водоемах
серединной России
распространился подобно
пожару в сухое лето.
землям рязанским, мы специально ин-
тересовались: не появилась ли тут?
— Да появился, будь он неладен! —
сказал рыбак, отпуская с крючка до-
бычу не очень желанную...
Известно немало историй, когда
животные и растения, случайно или на-
меренно завезенные из исконных мест
обитания в другие районы земли, начи-
нали распространяться с фантастичес-
кой быстротой, подавляя аборигенные
формы жизни. Пример классический —
расселение кроликов по Австралии.
Иногда переселение бывало с хозя-
йственной точки зрения удачным. (Он-
датровыми шапками мы обязаны зверь-
ку, завезенному в Европу и Азию из
Америки.) Однако таких примеров не-
много. Чаще переселенец, не имея вра-
гов, начинал процветать за счет без-
защитных от него старожилов. Так слу-
чилось с уссурийской енотовидной со-
бакой, переселенной в Европу. Так слу-
чилось с енотом американским, заве- 149
земным недавно в Германию каким-то
любознательным лесником. На юге
Соединенных Штатов не знают, что де-
лать с заполнившим реки и водоемы
водяным гиацинтом, привезенным из
Индокитая любителем-цветоводом. Мо-
жно вспомнить еще воробьев и сквор-
цов, привезенных из Европы в Амери-
ку, и колорадского жука, возможно,
с грузом картошки пересекшего
океан.
«Героем» нашего времени стал ротан.
Говорят, что все началось с десяти
рыбок, привезенных молодыми ихтио-
логами с Амура и выпущенных забавы
ради в звенигородский пруд. И вот ре-
зультат — в Подмосковье и приле-
жащих к нему областях редко сейчас
найдешь водоем, где бы ротан не цар-
ствовал. Бедой является то, что он,
пожирая все, что под руку попадает, ис-
требляет икру всех остальных рыб. И
там, где ротан поселился, карась и карп
исчезают. К тому же ротан необычайно
вынослив и жизнестоек. На лапках
птиц, переносящих его икру, и с весен-
ними водами он расселяется, рассе-
ляется ...
Многие рыбы необычайно выносливы.
Карась способен выжить, зарывшись в
грязь. Во Вьетнаме я наблюдал рыбку
«банан», живущую в мелкой воде рисо-
вого поля. В Судане есть рыба, пере-
носящая высыхание водоема. Она
остается живой в толще потрескавше-
гося ила до сезона дождей. Эту рыбу с
комком земли посылали по почте, и она
приходила в себя, как только комок
опускали в ванну с водой.
А недавно известен стал поразитель-
ный случай с угрем. Сорок пять лет на-
зад австралиец О’Брайен поймал угря и
подарил своей тетке. Тетка пустила
рыбу в садовый колодец. И позабыла о
ней. Колодец через год за ненадобно-
стью забетонировали. В прошлом году
он снова понадобился в хозяйстве. Ка-
ково же было удивление О’Брайена, ре-
шившего почистить колодец, когда он
обнаружил там живого угря, пойманного
сорок пять лет назад.
Это, конечно, случай особый. Но вот
что мне рассказал ловец ротанов у ма-
ленькой подмосковной деревни Зимен-
ки: «В феврале с речки в погреб я наво-
зил льда. А осенью, прежде чем
ссыпать картошку, остатки льда и воду,
им образованную, из погреба взялся
вычерпывать. И что же? В воде оказа-
лись... четыре живых ротана! Вмерз-
шие в лед, ротаны благополучно в по-
гребе зимовали, благополучно жили
весну и лето. Поймаешь ротана в реч-
ке — два дня живет в холодильнике. В
ванну пустишь — он в ванне клюет».
У себя на родине, на Амуре, ротан
живет в многочисленных, остающихся
после разлива пойменных бочагах.
Жизнь рыбешки спартанская — бочаги
высыхают и промерзают. И потому, ока-
завшись на новоселье, он очень легко и
быстро прижился, находя приемлемой
воду, в которой любая другая рыба не
выживает.
В чистой проточной воде ротан встре-
чается редко. Но пруды и озера ему по
душе, и он переводит в них даже лягу-
шек. Рыбоводов это, конечно, сильно
должно тревожить. Начать с ротаном
войну?.. Но как? Нет способа обуздать
мощную, не подконтрольную человеку
вспышку природной силы. И трудно да-
же поверить, что все началось с десяти
рыбок, с неосмотрительной шутки с
природой.
По своим качествам ротан, с точки
зрения человека, стоит едва ль не на
самом последнем месте среди пресно-
водных рыб. Но отношение к нему, как
можно заметить, двоякое. Серьезный
рыбак плюется. А те, кто рад любому
движению поплавка, не в претензии —
хотя бы ротан! Тем более что удить мо-
жно едва ли не в каждой луже.
□
ЗМЕИНЫИ ВЫГУЛ
Дожили... Пять тыщ змей, го-
ворят, запускают...
Старик у дороги беседовал с
женщиной. Последнюю фразу он сказал
намеренно громко, чтобы слышали мы,
проходившие. Он явно рассчитывал
встретить опровержение. Чепуха, мол,
кому придет в голову змей выпускать.
Но мы сказали: «Верно, все так и есть.
Только не пять тысяч...» И пригласили
старика, если хочет, глянуть на этих
змей...
150 Лесная полянка. Летают дрозды, со-
роки. Вьется дымок у вагончика на ко-
лесах. Пахнет чуть подгоревшей
кашей... Знакомые лица. Аркадий Не-
дялков, Роальд Ламброс, Альфред Гин-
дин. По-научному — герпетологи, по-
просту— змееловы и лаборанты. Но тут
у них миссия необычная. В самом деле,
хотят выпустить в лес шесть сотен
змей.
— Ну покажите вашу армаду...
Недялков легко перелезает глухой
заборчик вольеры, поднимает плетен-
ный из веток щит, и мы видим картину,
какая может присниться только в ко-
шмарном сне. Шестьсот дремавших га-
дюк приходят в движение. Живой,
сплетенный из упругих чешуйчатых тел
ковер шевелится и на глазах распол-
зается. Змеи не так уж похожи, как по-
казалось с первого взгляда. Большие и
маленькие. Аспидно-черные и рыжева-
тые. Блестящие (только что поли-
нявшие) и тусклые. С пестрым узором
вдоль тела и без него. И поведение раз-
ное. Одни уползают в тень и там. спле-
таясь в клубок, затихают. Другие иссле-
Что-то вроде змеиной
фермы. Но змеи живут на
свободе. Их ловят, берут у
них яд и сразу же
выпускают.
дуют: нет ли дырки, чтобы покинуть
вольеру. Два мускулистых темных сам-
ца-соперника, высоко подняв головы,
качаются друг против друга в любовном
танце. Две змеи выползли к ямке с во-
дой и пьют, как куры, поднимая голову
кверху.
— Подержим с недельку. Отсеем
больных и слабых. А остальных поме-
тим и выпустим. — Повернувшись, Не-
дялков задел ненароком одну змею са-
погом. На носке сверкнула капелька
яда...
Прежде чем рассказать, каким обра-
зом и зачем собраны змеи, напомним:
их, как и многих других животных, в
природе становится меньше и меньше.
Врагов у гадюки, оказывается, немало.
С момента появления на свет малень-
кой змейке надо уже опасаться сороки,
вороны, журавля, аиста, глухаря, тете-
рева, енота, куницы, хорька, кабана и,
самое главное, человека, который, уви-
дев змею, почти всегда берется за пал-
ку. Велика ли потеря, скажете вы, ис-
чезли змеи — радоваться надо! Радо-
ваться нечему. В сложном механизме
природы у змей свое законное место. В
Индии, например, даже очень ядовитую
кобру оберегают в самом близком сосе-
дстве с жильем и тем самым не дают
расплодиться полчищам крыс. Дело, од-
нако, не только в сохранении звеньев
живой природы. Змеиный яд, опасный в
больших количествах, в малых дозах —
ценнейшее лекарство, синтезировать
которое химики-фармацевты не в со-
стоянии. Его можно получить только от
живых змей.
Между тем ловля змей для полу-
чения яда рубит сук, на котором сидят
фармацевты. Кобра стала у нас редким
животным. Интенсивный отлов гюрзы
(ловцу за каждую платят 20 рублей) за-
ставил ввести теперь лицензии на от-
лов. Гадюк для змеепитомника под Мо-
сквой ежегодно ловят более двадцати
тысяч. Все они в конце концов поги-
бают.
И вот появилась идея получать яд, не
изымая змей из природы, — поймал,
«подоил», пометил и отпустил. Если
змею поймали вторично, метка пока-
жет, пришло ли время взять новую пор-
цию яда. Идею эту сейчас проверяют на
практике.
В глухом углу Центрального лесного
заповедника (Калининская область)
тщательно выбрано место. (Условия:
покой, обилие корма — мышей и лягу-
шек, моховые убежища для зимовок.)
Шесть сотен змей, отловленных в райо-
нах распашки и мелиорации нечерно-
земной зоны, справляют тут новоселье.
Необычный эксперимент проводит
Главное управление-охраны природы и
заповедников Министерства сельского
хозяйства СССР. Три года полевая ла-
боратория будет следить за колонией
змей. Надо выяснить: как приживутся,
способна ли территория их прокормить,
не привлечет ли обилие змей их при-
родных врагов? Ну и, конечно, важно
тщательно отработать методику полу-
чения яда, не причиняя змеям вреда.
Если дело пойдет на лад, «плоды
можно будет получать, не срубая де-
рева».
Картинка выпуска змей из вольеры.
Щипцами их собирают в мешок. Потом
каждая попадает на стол к лаборантам.
Обмер, капелька красного лака на ко-
жу, метка чешуек ножницами и, наконец
главное — «дойка», иначе говоря, сбор
яда. Процедура довольно проста, но
требует ловкости и уверенности. По-
рядком уже разозленной змее, готовой
во что угодно вонзить ядовитые зубы,
дают обтянутый марлей стаканчик. Ту-
да и стекает «удой» — 10—15 милли-
граммов яда. Это очень немного. Чтобы
получить один (!) грамм сухого яда, надо
«подоить» 250 гадюк, но грамм яда —
это тысячи порций лекарства...
Обработанных змей в мешке несут к
ручью выпускать. Свободу они принима-
ют по-разному. Одна устало свернулась
на камне погреться, другая шмыгнула
в воду и поплыла, но большинство
стремится скорее укрыться. За лето
змей этих раза четыре поймают для
«дойки».
Мы наблюдаем за выпуском вместе
со стариком, которого встретили на до-
роге.
— Да, в это место чернику мы с баб-
кой уж не пойдем собирать, — размы-
шляет он вслух, сворачивая самокрут-
ку.
Он да бабка, да еще старик со стару-
хой — вот и все жители близлежащей,
давно опустевшей маленькой деревень-
ки. Глухое место. Его и выбрали для
змеиного заповедника.
1977 г.
□
151
ОБЕЗЬЯНИЙ ОСТРОВ
Глухая сторона Псковщины. Леса и
воды. Деревня Петраши над озером
Язно. Когда узнавали дорогу в дерев-
ню, встречная женщина спросила нас в
свою очередь: «Наверное, на острова к
обезьянам?» От нее мы узнали кое-что
новое к тому, что было известно, и вдо-
воль посмеялись, дивясь, как ужива-
ются рядом были и небылицы. «Зимой-
то, — говорят, — едят камыши и осину,
играют в снежки». Веселая небылица.
Быль, впрочем, тоже достаточно фан-
тастична — обезьяны среди берез и
осин! Но это быль.
...С доктором Фирсовым в высоких
резиновых сапогах мы идем по отмели
мимо озерного острова. Хорошо бы
прямо на остров, ан нет, на остров
нельзя. Будь Фирсов один, Тарас вел
бы себя иначе. А сейчас большая афри-
канская обезьяна-вожак возбуждена до
крайности.
На вожаке Тарасе лежит обязанность
обратить вспять пришельцев, и он на-
строен очень решительно. Он угро-
жающе ухает и колотит по земле перед-
ними лапами (подмывает сказать —
руками). Схватив попавшую под руку
палку, Тарас начинает ею крушить
кусты, молотит прибрежный песок. Нас
разделяет метров десять мелкой воды.
Это защита надежная — обезьяны воды
боятся, но у Тараса есть способ «удли-
нить руки». Размахнувшись, как городо-
шник, он запускает в нас палкой. Видя,
что промахнулся, хватает камень, и
приходится глядеть в оба — бросок «из-
под себя» не слишком силен (один ка-
мень я изловчился, поймал руками), но
в ход идут булыжники с детскую голо-
ву, а это уже не шутка. Мы отступаем. А
когда приближаемся к берегу снова, Та-
рас находит новое средство нас напу-
гать. Забегая вперед, он мгновенно за-
лезает на склоненные над водой ольхи.
Он безошибочно выбирает деревья с су-
хими суками, а когда мы подходим, что
есть мочи трясет ольшину. Смешно на-
клонив голову, он наблюдает, куда па-
дают сучья.
— Ну вот вам ответ на вопрос из дав-
него спора: соображают они или не со-
ображают? — говорит Фирсов.
Шутки с обезьянами плохи. Оператор,
снимавший с лодки для «Мира
животных» наш с Фирсовым проход у
берега, увернулся от камня Тараса, но
полетел вместе с камерой в воду.
Съемка остановилась. Однако бывают
потери и посерьезней — у доктора Фир-
сова на руке нет двух пальцев.
— За тридцать лет общения с обезь-
янами эта плата терпимая. Зато сколь-
ко всего интересного мы узнали...
В Ленинградском институте физиоло-
гии Леонид Александрович Фирсов
изучает антропоидов, иначе говоря,
человекообразных обезьян. Эта работа
на островах — дело новаторское,
открывшее много возможностей для по-
знания наших ближайших родственни-
ков и, стало быть, нас самих.
Люди всегда глядели на обезьян как
на свое отражение в слегка искривлен-
ном зеркале. Догадка Дарвина о совсем
небожественном происхождении чело-
века интерес к обезьянам сильно по-
высила. Их усиленно изучают. Изучают
психологи, физиологи, антропологи,
этологи, генетики — и всем обезьяна
дает много пищи для размышле-
ний.
Человекообразные обезьяны — лабо-
раторные двойники человека. У них та-
кое же, как и у нас, пищеварение, кро-
вообращение, дыхание, строение сосу-
дистой системы, витаминный обмен.
Много важных открытий в физиологии
человека сделано в опытах с обезьяна-
ми. Действие особо важных лекарств
проверяют на обезьянах.
Однако не меньший интерес пред-
ставляют для нас обезьяны как некая
«модель детства человека». Изучая их
поведение, можно понять, откуда, как,
какими путями пошел на земле челове-
ческий род, что хранит в себе человек
уже от рождения и что дают ему воспи-
тание, труд, навыки жизни. Скрупулез-
ные опыты в стенах лабораторий дали
много обширного материала для сужде-
ний на этот счет. Однако выводы часто
бывали и спорными. Необходимая для
науки «чистота опыта» требовала усло-
вий, в каких животные никак не могли
проявить заложенных в них природой
152
способностей. Это слабое место всех
экспериментов касалось не только
обезьян, но и многих других животных
— клетка или беленые стены лаборато-
рий были скучной неволей, а в неволе,
известно, все увядает.
Новые горизонты открылись, когда
животных стали наблюдать в среде, в
которой они обитают и к которой века-
ми «притерты». И сразу же почти все
они «поумнели». Обнаружились заблуж-
дения и ложные выводы многих лабо-
раторных опытов.
Экспериментам в живой природе,
правда, грозит налет субъективных оце-
нок. наукой не признаваемых, однако
Обезьяны — народ
любознательный.
Появление на острове
нового человека,
незнакомых предметов
неизменно привлекает
внимание. Все будет
осмотрено, ощупано,
попробовано на зуб.
новейшие средства фиксации наблюде-
ний (фото- и кинопленка, магнитная
звукозапись) помогли сделать выводы
объективные и корректные.
Жизнь обезьян шимпанзе в дикой
природе глазами ученого впервые при-
стально наблюдала самоотверженная
англичанка Джейн Гудолл. Превосход-
ная ее работа показала огромное пре-
имущество наблюдения животных «в их
собственном доме». Однако в этой ра-
боте существовали пределы доступного
— Джейн Гудолл имела дело с дикими
обезьянами. (А мы видели, как ведет
себя на свободе даже выросший рядом
с людьми Тарас.) Вот если бы хорошо
изученных и обследованных животных
выпустить на свободу да просле-
дить, как будут они меняться в новой
среде?
Однако Танзания, родина обезьян,
далеко. Экспедиции туда дороги и гро-
моздки. Поселить обезьян в средних
широтах?.. Сейчас, после пятого лета
жизни на островах, многое кажется уже
простым и естественным. А тогда, в
1972 году, идея была почти фантасти-
ческой. Дети Африки на озерном остро-
ве Псковщины? А дожди, ночной холод,
незнакомая обезьянам растительность,
среди которой есть растения ядовитые!
Решиться на эксперимент было трудно,
тем более что как раз в то время при-
шло известие: две обезьяны американ-
цев, высаженные на островке теплого
штата Джорджия, погибли. (Фирсов:
«Теперь выяснено: погибли от случай-
ного стечения обстоятельств»).
Опасности и тревоги при итоге благо-
получном всегда вспоминаются с удо-
вольствием. С Леонидом Александро-
вичем мы встречаемся не впервые. Тут,
на озере Язно, сидя в лодке у бережка,
освежаем в памяти хронику экспери-
мента.
Выживут или нет? Это был первый
вопрос. Выжили! В лагере люди ле-
чились от насморков, радикулитов, сер-
дечных приступов, миазитов. Ничего по-
добного у обезьян не было. Больше то-
го, к удивлению ученых, за четыре-пять
дней пребывания на воле у них заросли
все царапины, струпья и ссадины,
шерсть на них залоснилась. (Фирсов:
«Наглядный урок целительной силы
движений, свежего воздуха, свежей
растительной пищи».)
С едой обстояло так. В Ленинграде
запаслись вдоволь всем, что обезьянам
особо «показано», — фруктами, ка-
шами, разнообразными витаминами.
Однако скоро все это оказалось нену-
жным. Пять обезьян стали питаться
тем, что сами находили на острове, и
это особо важный момент эксперимен-
та
На острове — сто восемьдесят видов
растений. Половину из них обезьяны на-
шли съедобными. Первыми в дело шли
ягоды: земляника, малина, рябина,
черемуха, можжевельник, смородина,
шиповник. Однако островитяне ели и
листья ягодных кустиков, ели листья 153
практически всех деревьев. (Фирсов:
«На ужин, мы замечали, предпочитают
жевать листья ольховые».) Грибы и
«мясная приправа» из улиток и мура-
вьев (их обезьяны выуживали тонкой,
смоченной слюною палочкой) были при-
бавкой к зеленой пище. Ядовитых рас-
тений обезьяны не ели. Волчье лыко,
цикута, вороний глаз, грибы мухоморы
(всего на острове пятнадцать ядовитых
растений) оставались нетронутыми. Ка-
ким образом уроженцы Африки знают,
что эти растения для еды — «табу»,
остается неясным.
После малого упрощенного мира ла-
бораторий озерный остров показался
пяти робинзонам миром бескрайним и
поначалу их испугал. (Фирсов: «Они не
отходили от клеток. И когда мы
отплывали на лодках, то видели протя-
нутые вслед нам лапы и слышали во-
пли: возьмите и нас!»)
Очень скоро, однако, новоселы по-
няли преимущества новой жизни. На-
чалось быстрое приспособление к но-
вой среде. Обезьяны сразу поняли, ка-
кие деревья ломаются, а на какие мо-
жно забраться до самой вершины и сде-
лать пружинящий спуск, поняли: под
черемухой лучше всего спасаться от ко-
маров. Они помнили все: наблюдатель-
ный пункт, места, где можно остаться
сухим при дожде, нагретые солнцем
поляны, деревья для гнезд на ночлег, и
все соединили на острове рационально
пробитыми тропами. Остров стал терри-
торией, границы которой они позволяли
нарушить лишь старым своим зна-
комым.
Для выяснения, как шимпанзе отно-
сится к другим живым существам, на
остров пускали ужей, черепаху, зайца,
ежа. Результат — неизменное лю-
бопытство и выяснение самого главно-
го: опасно — неопасно? Объект изу-
чения нюхали, трогали палочкой, паль-
цами. Иногда это делалось всей компа-
нией сразу. Иногда же вперед выступал
смельчак-доброволец. За ним присталь-
но наблюдали: что неопасно для одного
— неопасно для всех. (Фирсов: «Ло-
шадь, привезенная нами на остров, по-
началу обезьян испугала. Но скоро они
поняли: лошадь сама их боится. Бегать
за ней по острову стало для коллекти-
ва желанной игрой»).
Именно коллектив со сложной струк-
турой взаимодействий сложился на
острове. Определился вожак (Бой) с
большими правами, но и со столь же
большими обязанностями. Более сла-
бый, молодой его конкурент (Тарас)
был оттеснен на край иерархических
отношений. Маленькой Чите все дозво-
лялось. Она могла посягнуть даже на
святая святых — отщипнуть от куска
лакомства, которое вожак держал в
своих лапах. Фаворитка Боя — шимпан-
зе Гамма — была в натянутых отноше-
ниях с особой ее же пола и помыкала
Тарасом. Возникали конфликты, кото-
рые Бой погашал иногда лаской, иногда
железной рукой владыки. Но в целом
это было сообщество дружное, и прин-
цип — «каждому свой шесток» лишь по-
могал сохранять необходимый порядок
в островном общежитии.
Такова хроника пяти летних сезонов
жизни на островах в обстановке, макси-
мально приближенной к естественной.
От людей дичавшая группа несколько
отдалилась, но не настолько, чтобы
сторониться общения. Кроме тща-
тельных наблюдений за образом
жизни животных, на острове проводи-
лось множество экспериментов.
Проверялось все, что было известно
до этого о памяти, о рассудочной и ору-
дийной деятельности обезьян, стави-
лось много опытов, подсказанных об-
становкой и новыми взглядами на воз-
можности этих животных. Эксперимент
накопил много данных, позволяющих
Фирсову и его коллегам утверждать:
«Высшие животные не являются жест-
ко запрограммированными автоматами.
Не все в их поведении можно
объяснять, основываясь только на по-
нимании механизма условных рефлек-
сов». Иначе говоря, животные способны
мыслить.
В житейских условиях доказательс-
тво этому вроде бы очевидно. Но наука
строга. Потребовалось время, новый
уровень знаний и не повторение прой-
денного в исследованиях, а продви-
жение вперед, чтобы сделать смелые
выводы. Никакого «подкопа» под клас-
сическое учение об условных рефлек-
сах, однако, тут нет. Сам Павлов, наб-
людая обезьян, уже высказывался,
что не все в поведении их объясняется
механизмом условных рефлексов. Та-
ким образом, новые работы в институ-
те, носящем имя Павлова, представля-
ют собою творческое развитие учения
великого физиолога.
Необычная жизнь на озерных остро-
вах Псковщины свежей новостью не
является. Многие помнят великолеп-
ный фильм «Обезьяний остров». (Ва-
риант кинонаблюдений для широкого
зрителя. Есть еще фильм, предназ-
наченный для ученых.) И недавно
вышел труд Леонида Александровича
Фирсова «Поведение антропоидов в
природных условиях». Богатство нагля-
дного материала, ненавязчивость выво-
дов, приглашение к размышлению от-
личают эти работы. Содержится в них
и ответ на вопрос, зачем вообще
изучается поведение животных — будь
то пчела, лягушка или близко стоящая
к нам обезьяна. Одну из важных дета-
лей ответа следует подчеркнуть.
Для постижения сущности сложного
полезно рассматривать сложность на
ясных простых моделях. Мир человека
сложен необычайно. Тысячи лет его
препарируют медицина, психология, ли-
тература. Однако многое остается еще
запутанным и неясным. И, любопытно,
кое-что в естественной природе чело-
века вдруг становится очень понятным,
когда наблюдаешь животных. Под пла-
стами всего, что человека делает чело-
веком, обнаруживаешь вдруг законо-
мерности, общие для «нас» и для «них».
Преувеличивать эту общность не следу-
ет, однако и оставлять ее без внима-
ния неразумно. Один пример с остро-
вов.
Для ночлега и в плохую погоду
обезьяны сооружали что-то напомина-
ющее гнездо. Полчаса — и готово убе-
жище. Теплое и уютное. Строили все,
исключая Боя и его подружку шимпанзе
Гамму. Пока сородичи со всеми удоб-
ствами, как у себя в Африке, спали на
дереве, две эти сильные обезьяны
прятались либо в ящиках, либо, согну-
вшись, сидели под деревом. Строить
гнезд они не умели.
(Фирсов: «Это было загадкой до той
поры, пока мы не вспомнили, в каком
возрасте каждая из обезьян к нам попа-
ла. Умевшие строить гнезда были пой-
маны в Африке в двухлетнем возрас-
те. А неумехи Гамма и Бой — совсем ма-
лышами. Гнездостроительные способ-
ности в каждой из обезьян заложены от
рождения. Но у первых в процессе по-
дражания взрослым эти способности
пробудились, получили развитие, а Бой
и Гамма «это не проходили».) Возни-
кает вопрос: но теперь? Разве поздно
теперь Бою научиться простому, каза-
лось бы, делу? Выходит, всему свое
время. Сесть на ущедший поезд уже
нельзя.
То же самое наблюдается и у людей
при обучении, например, музыке, ино-
странному языку, плаванию, катанию
на коньках, развитию трудовых навы-
ков. Все, что легко и свободно приви-
вается в возрасте раннем, очень трудно
дается человеку, когда «поезд уже
ушел».
На островах псковских озер Ущо и
Язно жили два вида обезьян — афри-
канские шимпанзе и макаки из Азии.
Немаловажный смысл эксперимента со-
стоял еще в том, чтобы создать условия
для размножения редких животных в
неволе. Это важно — за каждую обезь-
яну для научных лабораторий прихо-
дится платить тысячи золотом, а все-
возрастающий спрос на этих животных
грозит истреблением их в природе. Те-
перь доказано: «дачный сезон» — хо-
рошее средство продолжить род
обезьян вдалеке от африканских и
азиатских джунглей.
1978 г.
□
Вожак. Сильный, властный,
внимательный. У него много
прав, но много и всяких
обязанностей. Он первым
должен заметить опасность
и первым ринуться в бой,
если опасность угрожающе
велика.
154
НА КОСЕ
D древности их называли вепрями.
Сегодня зовут кабанами. Попросту это
дикие свиньи — прародители нашей до-
машней свиньи. Они всеядны, выносли-
вы, стойки к болезням, умны и потому
процветают частенько даже и там, где
другим животным места для жизни не
остается.
Для человека вепри с древности
были предметом охоты, и поэтому зверь
всегда осторожен, всегда готов скрыться
или, будучи раздраженным, перейти в
наступленье. А эти что же — дома-
шние? Нет, это свидетельство: если
диких животных не трогать, они
становятся доверчивыми и, как ви-
дим, готовы брать пищу из рук чело-
века.
Случай не исключительный. Извест-
но, что кабаны хорошо ощущают род-
ство с домашними свиньями и, бывало
не раз, забегали на двор покормиться,
обретая нередко одновременно и стол,
и дом, оставались на скотном дворе
ночевать. В свою очередь цивилизован-
ные хавроньи в лесных районах неред-
ко якшаются с дикими кавалерами,
давая потомство полосатеньких поро-
сят
Эти трое — стопроцентные дикари.
Природой предписано им человека
бояться. Даже след человека должен
их настораживать. Тем не менее я сни-
мал эту тройку с расстояния в пять
шагов. Кабаны приспособились попро-
шайничать. Услышат: идет автобус или
машина — немедленно на дорогу! У
грибника и туриста в мешке всегда
отыщутся корочка хлеба, конфета, не-
сведенный бутерброд. И кабаны нашли,
что еда, добытая без трудов, предпо-
чтительней трав, желудей и кореньев,
личинок, червей, улиток. Подбегают
прямо к двери автобуса, тычут мордами
— открывай!
Нечто похожее я наблюдал в Йелло-
устонском национальном парке (США).
Там попрошайничать на дорогу выходят
медведи.
В природе каждый медведь имеет
свою территорию для охоты. Любопыт-
но, что и дорога тоже разграничена на
участки. Я помню, километра четыре
один попрошайка резво сновал у
машин, но вдруг повернулся и кинулся
вспять. Почему? На дороге маячил дру-
гой сборщик дани. Мы въезжали на его
территорию.
Все, что слишком легко дается, впрок
не идет. Попрошайничество для медве-
дей выходит боком. Кончаются лето и
осень. Выходя на дорогу с протянутой
лапой, звери ничего в эту лапу не полу-
чают — туристский сезон окончен, до-
рога пуста. А медведи отвыкли разы-
скивать пищу в природе. Они стоят у
дороги и ждут. И в результате ложатся
в берлогу, не накопив жира. А это ги-
бельно для медведя. Администрация
парка пыталась внушить эту истину по-
сетителям. Однако таблички с призыва-
ми «Не кормить!» мало кого вразуми-
ли. Пришлось попрошаек отлавливать и
в сетях, подвешенных к вертолетам,
отправлять в такие места, где пищу мо-
жно добыть лишь в поте лица.
Эта тройка тоже, конечно, теряет
навыки дикой жизни. Кроме угрозы
попасть под колеса автомобиля,
существует угроза разучиться как подо-
бает добывать пищу.
По какой причине, однако, осторож-
ные звери стали такими доверчивы-
ми? Причина простая. Кабаны живут
на Косе, на длинной узкой полосе суши,
идущей от Калининградской области
почти до литовской Клайпеды. На этой
хорошо контролируемой территории
охота запрещена, браконьерство почти
исключается. Людей же, особенно в
летнее время, бывает тут много. Все
звери — зайцы, лисы, лоси и кабаны —
привыкли к соседству людей и практи-
чески перестали человека бояться. А
наиболее смелые, как видим, даже
ищут встречи с людьми.
□
156
БЛИЗНЕЦЫ
Случай редчайший. У трехлетней сви-
номатки родовой линии Тура породы
ландрас родилось 28 поросят-близне-
цов. Сначала одиннадцать, через неде-
лю — еще семнадцать. Многодетная ма-
маша немедленно стала знаменитостью
племенного совхоза «Рышканский». На
семейство приходят взглянуть лю-
бопытные, о нем пишут газеты, толкуют
животноводы.
28! А сколько норма? Норма — шесть,
восемь, десять, двенадцать. Шестнад-
цать — уже перебор. (У свиньи четыр-
надцать сосков.) Бывало, рождалось и
восемнадцать. Но двадцать восемь —
такого никто не помнит! И ведь все по-
явились на свет жизнеспособными, ве-
сом по килограмму и больше.
Понятное дело, роженицу и потом-
ство окружили особой заботой, для
младшей группы новорожденных по-
дыскали приемную мать-кормилицу. Ре-
кордный приплод удалось сохранить
почти полностью. (Отход был ни-
же обычной нормы — два поросен-
ка.)
Двадцать шесть поросяток-подрост-
ков с молочным питанием уже покончи-
ли и живут в стандартной для всех заго-
родке — отдельно кабанчики (10), от-
дельно свинки (16). По моей просьбе ви-
зжащих чистеньких близнецов пустили
на травяную поляну и привели к ним ма-
машу. Особых родственных чувств на
виду у людей проявлено не было. Ма-
лыши пытались, правда, чесаться о ма-
теринский бок, но мамаша посчитала
эти телячьи нежности запоздалыми.
Она энергично принялась рыть пахучий
зеленый лужок. И все потомство тоже
пустило в ход уже окрепший, унаследо-
ванный от диких предков инструмент
для рытья. За этим занятием я и снимал
знаменитостей. (Для любителей точно-
сти: из двадцати шести поросяток два
особенно непоседливых оказались за
кадром.)
На этом снимке близнецов можно как
следует разглядеть. Недельная разни-
ца в возрасте еще заметна: одни по-
крупнее, другие помельче. Вес — от
двадцати килограммов до тридцати.
Сильно похудевшая мать здоровья, од-
нако, не потеряла. Аппетит у нее отмен-
ный, вес набирает быстро. И все это, ко-
нечно, радует животноводов племенно-
го хозяйства.
— Подобная плодовитость — случай
или закономерность?
— Случай, — сказал зоотехник Алек-
сандр Захаров. — Случай. Он объ-
ясняется особенностями физиологии
свиньи. Но дело селекции, используя
случай, добиваться закономерности. И,
конечно, мы возьмем под особый кон-
троль быстро растущих свинок. Вдруг
какая-нибудь из шестнадцати выйдет в
мамашу...
В природе процветающие ныне дикие
предки свиньи — кабаны — тоже доста-
точно плодовиты: шесть-восемь полоса-
теньких поросят — норма. А бывает и
до двенадцати. Колебания эти прямо
зависят от корма и условий существо-
вания. Замечено, например: после уро-
жайного года на желуди (полноценный,
лакомый корм кабанов) приплод обя-
зательно будет высоким. Та же зако-
номерность, несомненно, действует и на
ферме: добротный разнообразный корм
и хороший уход — потомство будет здо-
ровое и большое.
Так что случай случаем, но место его
не случайно: молдавский совхоз
«Рышканский» является образцовым
хозяйством в нашей стране. А хорошему
хозяину сама природа идет навстречу.
1979 г.
□
157
ПОЕДИНОК
В письме из мордовского села Шейн-
Майдан сообщалось о драматическом
поединке с волком. Письмо сомнений не
вызывало — приводились фамилия
женщины и подробности схватки со зве-
рем. Но, зная о волке были и небылицы,
я написал в Шейн-Майдан самой по-
страдавшей, работнице совхоза «Са-
раст» Антонине Семеновне Грошевой. И
вот ее фотография и письмо.
«Да, все было, как вам написали. 12
декабря вечером я покормила на ночь
телят и шла домой с фермы. Было уже
темно. Но я двадцать два года хожу по
этой дороге, и боязни никакой не было.
До крайнего дома оставалось с полки-
лометра, когда я вздрогнула от толчка
сзади и сразу же кто-то вцепился мне в
ногу. Собака? Есть у нас в селе огром-
ная злая собака, хозяева на ночь
выпускают ее побегать. Я повернулась
и замахнулась сумкой. И тут поняла:
волк! Он сбил меня с ног, и я подумала:
ну вот и смерть. Если бы не платок, так
бы оно и было, потому что зверь вце-
пился мне в горло. Я схватила руками
его за челюсти и стала их разжимать. А
они как железные. И у меня откуда-то
силы взялись — левой рукой оттянула
нижнюю челюсть, а когда хотела схва-
тить и правой — рука скользнула в
пасть. Я толкнула ее поглубже и пой-
Антонина Семеновна
Грошева из села Шейн-
Майдан.
мала язык. Наверное, волку от этого
сделалось больно, потому что он пере-
стал рваться, и я смогла подняться на
ноги. Кричала, звала на помощь, но ник-
то не услышал, а может, и слышали, да
испугались — мало ли что ночью
бывает».
Далее Антонина Семеновна рас-
сказывает, как, пятясь, она потащила
волка по направлению к дому и так про-
шла почти километр. Не отпуская
зверя, она сумела отворить двери и ста-
ла одной рукой шарить в потемках —
чем бы его ударить. «Потащила его сна-
чала к конюшне, там были вилы, но по-
том подумала: вырвется — бросится на
корову, и обратно попятилась в сени».
Попавшей под руку деревянной лопатой
для чистки снега женщина начала коло-
тить волка и била, пока лопата не поло-
малась. Исход поединка решил тяже-
лый дверной засов. Когда на крик при-
бежали соседи, волк лежал мертвым.
Однако истекала кровью и пострада-
вшая.
Письмо в редакцию Антонина Семе-
новна написала, уже вернувшись домой
из больницы. «Раны зажили. Но мне
продолжают делать уколы — опаса-
ются, что зверь был бешеный». На мой
вопрос о волках она сообщает: «Их
видят у нас постоянно, то тут, то там.
Сосед рассказал, что подбегали к са-
раю, где лежал убитый волк. Обнюхали
все. Пока бегали за ружьем, они уже
скрылись».
Вот такая история с концом вполне
благополучным. И все-таки она нас вол-
нует. Волнует прежде всего потому, что
это столкновение человека с силой, от
которой мы успели отвыкнуть. Загля-
ните в статистику происшествий на ав-
тодорогах — ежедневно десятки- ава-
рий. Но скажем правду: внимание мно-
гих ли задевают столбики драматичес-
ких цифр? Привыкли. И принимаем по-
тери почти как неизбежную плату за
скорость. Тут же нечто совсем иное. Но
дело, конечно, не только в экзотике.
Покоряет мужество человека. Оно по-
коряет нас одинаково, узнаем ли о лет-
чике-испытателе, не потерявшем при-
сутствия духа в критическую минуту,
или об этой вот женщине, также не по-
терявшей самообладания. Поставим
себя на место Антонины Семеновны. У
многих ли хватило бы пороху выдер-
жать схватку, не потеряться, не сплохо-
вать?
По счастью, нападение волка —
явление редкое. И все же сигналы из
разных концов страны о шалостях вол-
ка время от времени поступают. Это
прямое следствие того, что число вол-
ков пока что продолжает расти. Не
чувствуя надлежащего преследования,
волки наглеют, такова уж природа это-
го зверя.
1979 г.
158
ЖИЛ-БЫЛ У ДЕДУШКИ...
D этой истории волк не участвует.
Речь пойдет лишь о дедушке и о козли-
ке. Точнее, о козах.
Пострашнее волка бывают болезни.
И одна из них, серьезная, посетила
столяра Петрова Николая Павловича,
живущего в городе Сходня. Врачи ска-
зали: операция! Но один из них, стари-
чок, возразил: «Не спешите, попробуй-
те регулярно пить козье молоко, знаю
случаи — помогало». Так Николай Пав-
лович с лечебной целью завел козу. И,
как показало время, не прогадал. По-
здоровел. И вся семья его — бабушка,
дочка и внучка оценили достоинства
молока. У козы появились козлятки.
Их тоже оставили. И теперь у Петро-
вых три взрослые козы, три моло-
дые и среднего возраста беленький
козлик Февраль.
Встретил я Николая Павловича на лу-
жке, сидел он на раскладном стульчике
в окружении своих любимцев. У столя-
ра строгий порядок: два часа пастьбы
утром, два — после обеда. Три раза в
день — дойка. Девять литров молока
ежедневно. «Три литра — себе. А шесть
разбирают соседи для ребятишек. Оче-
редь — список составили».
Всё показал мне Николай Павлович
— как доят коз, как кормят, почему по-
слушно они следуют за ним через мост
ко двору, какие характеры у его Марты,
Белки и Розы, сколько сена и сколько
веников готовит на зиму и сколько се-
мей получают желанное молоко. Я то-
же в разговоре припомнил: многие в
нашем селе во время войны при крайне
скудном, почти бесхлебном питании
выжили благодаря козам.
Уже после беседы с Николаем Павло-
вичем заглянул я в пожелтевшие книги-
справочники, где козьему молоку про-
петы хвалебные гимны. «Целебный про-
дукт... Только козье молоко может
быть для ребенка полноценным замени-
телем молока материнского». При-
водятся в книге: состав молока, богат-
ство его витаминами и минеральными
солями, его особая мелкая структура
жира, хорошо усвояемого. Было,
оказывается, в России в начале века
общество козоводов, были лечебницы,
где детей выхаживали козьим молоком.
Приводятся данные также об устойчи-
вости самих коз к различным заболева-
ниям. Так, например, козы почти не бо-
леют туберкулезом. Во Франции во
время эпидемии чумы у скота не по-
страдали только козы, то же самое от-
мечено было и на Кавказе.
Еще одно важное, по нынешним вре-
менам, у козы преимущество. Прокор-
мить ее можно там, где корове не про-
кормиться. Даже на лужке, на приколе
она будет сыта. И на зиму ей надо не
бог весть сколько — немного веточных
веников, пудов десять-пятнадцать сена,
отходы с кухни и со стола.
В пище, которую мы потребляем, са-
мый ценный продукт — молоко. И, по-
нятно, не надо доказывать, что молоко,
Прокормить козу можно там,
где корове не
прокормиться.
полученное от собственной козы и ко-
ровы, ценнее «треугольного пакетного»,
как назвал его Николай Павлович. Ко-
рову в личном хозяйстве завести се-
годня решится не всякий, хотя те, кто
завел, не жалеют. А коза придется ко
двору многим.
Маленький разговор о козе — напо-
минание: она существует не только в
сказках.
□
159
ТРЕЗВЕННИК ТОП
И воробья можно сделать смешным и
жалким, если приобщить его к выпивке.
Года четыре назад на пустыре за
оградой стадиона «Динамо» в Москве я
увидел странное оживление. Группа
людей забавлялась чем-то, нагнувшись
к самой земле. На камне рядом стояли
пустые бутылки. Захмелевших было
душ восемь, а около них копошились
смертельно пьяные воробьи. Они пора-
зительно были похожими на людей —
волочили по песку крылья, качались на
непослушных ножках, а один свалился
на бок и особенно потешал захмелев-
ших затейников.
Это прямо-таки шекспировское сое-
динение грустного и смешного я увидел
и на другой день, проходя тем же ме-
стом, — пьяные люди и такие же
пьяные птицы. Люди макали в водку ку-
сочки хлеба, а воробьи-алкоголики
жадно на них набрасывались, потеряв
всякую осторожность, свойственную
этим птицам.
Нетрудно представить истоки «биоло-
гического эксперимента». Как раз на-
против пустыря действовала торговая
точка, именуемая «гадючником». С
бутылкой — три шага до пустыря. Во-
робьи, подбиравшие крошки ежедне-
вного жалкого пиршества, были при-
общены «к застолью» и сделались ал-
коголиками.
Спиртное действует на животных так
же, как на людей. Организм протестует
сначала, но, привыкнув, начинает тре-
бовать алкоголь. Я знал пьяницу-ло-
шадь, совращенную пьяницей-кучером.
Видел свиней-алкоголиков, пристрасти-
вшихся к выжимкам барды во дворе са-
могонщицы. Известен случай, когда
куры валялись пьяными, наклевавшись
ягод винной настойки.
Замечено: активную нетерпимость к
спиртному проявляют собаки. Видимо,
запах нетрезвого человека и его не-
предсказуемые поступки собаки
связывают воедино. Посмотрите, как
раздражает их каждый пьяный. Даже
горячо любимый хозяин собаки, вернув-
шись домой нетрезвым, заставляет ее
недружелюбно рычать. А недавно я
встретил овчарку, у которой неприязнь
к алкоголю развила довольно занятные
навыки санитара.
На реке Усманке, на кордоне у лесни-
ка, я увидел за домом гору бутылок —
не менее тысячи.
— Наверное, навезли гости? — дели-
катно спросил я хозяина.
— Какие гости, — ответил лесник, —
собака носит! Хотите проверить — от-
несите хотя бы вот эту пивную бутылку
к речке в кусты.
Я так и сделал. Минут через пять
бутылка вернулась к нашим ногам. А
овчарка снова помчалась к воде и на-
таскала с десяток бутылок, остав-
ленных рыболовами.
— Все лето таскала. Были курьезы.
Приносит вдруг непочатую поллитровку
«Столичной» и по обыкновению зака-
пывает в песок за баней. Я беру «при-
ношение» и иду вдоль реки. Спрашиваю
у двоих сидящих возле костра бедолаг:
ничего, мол, не пропадало? А они в
один голос: «Как же не пропадало!
Рыжий кот уволок вот такого под-
лещика, а чья-то собака почти что из
рук схватила бутылку». — «Ну, — гово-
рю, — подлещика вам не видать — кот
мой рыбу домой не носит, а выпивка,
поглядите-ка, ваша?» Закричали, как
будто потерянный миллион отыскался:
«Наша, наша!» Вот такие дела с бутыл-
ками учиняет наш Топ.
Обучить овчарку находить и носить в
какое-то место бутылки — дело нетруд-
ное. Однако тут никакого обучения не
было. Топ очень любит хозяина и не
терпит гостей. Они приезжают обычно с
бутылкой, и лесник, посидев за столом
с гостями, переставал Топу нравиться.
Скоро собака сообразила, что все не-
приятные перемены в хозяине идут от
стеклянной посуды. Теперь во время
застолья она садится обычно рядом и
глаз не сводит с бутылки, ожидая, ког-
да она опустеет. Как только такой мо-
мент наступает, овчарка хватает бутыл-
ку, уносит и зарывает. Хозяйка дома, да
и сам хозяин тоже эту инициативу не
пресекают, и постепенно Топ расширил
свою антиалкогольную деятельность
далеко за пределы лесного двора и вот
уже два года что есть мочи борется за
чистоту берегов Усманки. Бутылку он
стремится обязательно закопать. Но ра-
боты все прибавляется, а земля непо-
датлива, и Топ валит теперь бутылки в
кучу за баней. Этот занятный склад
стеклотары — хороший повод восхи-
титься собакой и укорить высшее тво-
рение природы-матери — человека.
1978 г.
□
ПРО ДЕДА МИХАЙЛА, МАЛЬЧИКА МИШУ И ОСЛИКА
МИШКУ
Деда зовут Михаил, мальчика —
Миша, а ослика — Мишка. Все трое
живут под Москвой, в деревеньке Валу-
ево. Деду под девяносто. Он был кузне-
цом в Туле, во время войны чинил пу-
шки в походной кузне, потом служил
лесником. Теперь он хлопочет только
по дому: пилит дрова, стежки от снега
чистит и без ошибки предсказывает по-
году.
Шестилетний Миша благодаря теле-
визору похож на маленького профессо-
ра: бездна познаний! Знает, какого цве-
та на Марсе пустыни, знает, почему
160 идет снег, а недавно сказал, явно по-
дшучивая над дедом, что «солнце на
ночь скрывается в Африке и там два
африканца начищают его до блеска
большим кирпичом».
Мишка-ослик — возраста неопреде-
ленного. Родился он где-то в жаркой
Каракалпакии. Рано осиротел. С мало-
летства звали его ишак, а потом, когда
попал к мелиораторам, получил еще
прозвище Мишка.
У мелиораторов прорва всякой техни-
ки на колесах. Но для чего-то, видно,
годился и ослик. Три года назад мелио-
раторы перебрались рыть землю вбли-
зи от Москвы — ослика тоже с собой
прихватили. Но для работы в этих ме-
стах сподручнее лошадь. «Возьми, дед,
осла! — сказал старший мелиоратор. —
У нас без работы зачахнет».
Дед взял. И в тот же вечер явился в
деревню верхом на осле. Роста старик
отменного — ноги по земле волочились.
Люди хватались за животы, стар и мал
бежали к дому Михайла Максимыча,
как в зверинец. А потом все привыкли.
И стал Мишка в деревне Валуево жить-
поживать и помогать деду Михайлу в
работе: возит тележку с сеном, носит из
лесу вязанки дров. Приспособил его
старик ходить бороздою — посадка и
копка картошки теперь без ослика не
обходятся. Иногда, возвращаясь из ле-
са, Михайл Максимыч садится на Ми-
шку верхом, но уже не потехи ради, а
потому что ноги стали слабы.
Самая легкая ноша для ослика Ми-
шки — любимец деда шестилетний Ми-
шутка. Он ловко влезает на Мишкину
спину, щекочет бока его голыми пятка-
ми и кричит что есть мочи: «В атаку!»
Ослик щурится от удовольствия, пере-
бирает на месте ногами или вдруг начи-
нает резво носиться, так что Мишутке
двумя руками надо держаться за Ми-
шкину холку.
Дед Михайл следит за этой возней
любимцев, облокотясь на прясло. Род-
ни у деда великое множество: сыновья,
дочери, внуки и правнуки. Но, схоронив
бабку, он остался в своем домишке, ни
к кому не пошел. Держит дед черную
низкорослую коровенку, двух кошек,
пять кур и этого ослика...
Тропинка летом, а в снежную пору
лыжня проходят мимо деревни Валу-
ево, и я обычно хотя бы на пять минут
забегаю к деду либо напиться воды, ли-
бо погреться. Ослик всегда на виду.
— Живет, сено жует. А чего ж ему...
— говорит дед и шарит в кармане, ищет
для ослика подсоленную корочку хле-
ба. — Привык, и снег ему нипочем. Ешь,
ешь, азият...
Наблюдая за стариком, я почему-то
всегда вспоминаю своего городского со-
седа. Вот так же он ходит у нас во дво-
ре возле сверкающих лаком малиновых
«Жигулей». В руках непременно тряпи-
ца, масленка. Иногда кажется: от по-
стоянной ласки машина преданно за-
мычит, заблеет, завертит от радости
колесом. Нет, стоит холодная, равноду-
шная... А ослик другое дело. Ослик
трется холкой об руку, тычет мягкой гу-
бою в ладонь и совсем неглупо смотрит
на деда Михайла... Не этими ли ответ-
ными чувствами объясняется наша
привязанность к осликам, лошадям, со-
бакам, хомячкам, кошкам, ко всему, что
дышит, что способно подать свой голос,
что может, живя рядом с нами, радо-
ваться и страдать?
□
Вот так и служит уроженец
Каракалпакии в
Подмосковье. Сено, дрова,
навоз возит он на тележке с
резиновым ходом... 161
СЧАСТЬЕ С НЕЙ ГОВОРИТЬ.
Для одних лес — это всего лишь де-
ревья, дрова. Если нет грибов или ягод
— в лесу им скучно. Для других — это
мир, полный тайн, красоты, мир, где
человека покидают болячки телесные
и душевные, где понятие «радость жиз-
ни»» вдруг становится почти осязаемым.
Один мой спутник, когда мы вышли
однажды вечером на лесную
опушку, вдруг прислонился щекою к
дереву и застыл — на глазах слезы.
«Ты что?» — «От радости, что вижу
все это...»
Есть люди особо чувствительные ко
всему, что мы называем природой. У
одних выражение этого чувства бурное,
буднично-грубоватое — «красотища-
то!». Другие в эти минуты боятся обро-
нить слово. И есть люди, душевный ин-
струмент которых и особо чутко воспри-
нимает нахлынувшие чувства, и истор-
гает их позже так, что дрогнут струны
другой души. В русской литературе,
живописи и музыке назвать можно мно-
го имен, обладавших этим великим да-
ром. Чайковский, Левитан, Фет, Тютчев,
Бунин, Есенин, Пришвин, Паустовский.
В этот ряд можно поставить и совре-
менников наших — Владимира Солоухи-
на, поэта Анатолия Жигулина. Остро и
сильно чувствует природу Виктор
Астафьев.
Лев Толстой был способен заплакать
от радости ощущения жизни. Он гово-
рил: «Счастье — это быть с природой,
видеть ее, говорить с ней». Если это
так, то как же сделать человека счаст-
ливым, сознавая при этом: в понимание
счастья входит много другого?
Чувство природы врожденное. И есть
оно у каждого человека. Но чувство
спит. Кто разбудит его в раннем дет-
стве? Сможет ли это сделать школь-
ный учебник? Вряд ли. Но может это
сделать умный, чуткий учитель. И этим
учителем неожиданно может стать кто
угодно — отец, мать (у Горького — бабу-
шка), сельский пастух, охотник, всякий,
кто сам был кем-то разбужен.
Сильным толчком может стать хоро-
шая вовремя прочитанная книжка. Ког-
да мне было лет десять, чья-то забот-
ливая рука подложила мне томик Се-
тон-Томпсона «Животные герои». Я счи-
таю ее своим «будильником». Путе-
шествуя несколько лет назад по Амери-
ке, мы с другом отыскали дом в полу-
пустынном штате, где жил и умер писа-
тель-натуралист. Для меня это был ва-
жный день всего немалого путе-
шествия. Мы посмотрели рисунки и ру-
кописи Сетон-Томпсона, место, где он
любил сидеть с индейцами, прошли по
тропинке к лесистым холмам, над ко-
торыми по желанию писателя развеяли
его прах.
Благодарность за «пробуждение» я
должен сказать и матери, с которой хо-
дил за грибами, и отцу, с которым гото-
вил дрова. С благодарностью вспоми-
наю речку, на которой мы ребятишками
пропадали с утра до ночи, пастьбу
теленка... Вспоминаю Самоху, сельско-
го мужика-неудачника в житейских де-
лах, но счастливого. Странно, но я
чувствовал его счастье, когда с бердан-
кой своей устало он плелся домой. Я
искал случая поговорить с Самохой. И
уже морщинистая его душа почувство-
вала в мальчишке единомышленника.
Однажды, присев отдохнуть у нас на
крылечке, он стал рассказывать о том,
как лежал в поле возле воды — ждал
пролета гусей. Не помню сейчас по-
дробностей стариковского откровения,
но чувство радости от него у меня сох-
ранилось поныне.
От других людей знаю, для них «бу-
дильником» чувства природы были:
месяц, проведенный летом в деревне
(любопытно, что никто не называет
164
Краски лета и осени.
пионерский лагерь), хождение с бабу-
шкой по грибы, прогулка в лес с челове-
ком, который «на все открыл мне гла-
за», первое путешествие с рюкзаком, с
ночевкой в лесу... Нет нужды пере-
числять все, что может озарить, разбу-
дить в человеческом детстве чувство
любви, интерес, благоговейное отноше-
ние к великому таинству жизни.
Конечно, нужны и учебники. Вырас-
тая, человек умом постигать должен,
как сложно все в живом мире перепле-
тено, взаимосвязано, как этот мир
прочен и вместе с тем уязвим, как все в
нашей жизни зависит от богатства зем-
ли, от здоровья живой природы. Эта
школа должна обязательно быть. Сли-
шком много уже сделано ошибок, чтобы
пренебрегать знаниями. И все-таки в
начале всего стоит Любовь. Вовремя
разбуженная, познание мира она де-
лает интересным и увлекательным. С
нею человек обретает и некую точку
опоры, важную точку отсчета всех цен-
ностей жизни. Любовь ко всему, что зе-
ленеет, дышит, движется, издает звуки,
сверкает красками, — есть любовь, по
мысли яснополянского мудреца, приб-
лижающая человека к счастью.
□
ОНА ИДЕТ...
ь Женеве уже много веков на особой
дощечке, хранящейся в ратуше, отме-
чают приход весны. Делается это по-
коряюще просто: служащий ратуши
открывает окно и глядит на растущие
рядом каштаны. Появились листочки —
на доске помечают: пришла весна. Ко-
нечно, в ратуше есть современные ка-
лендари, барометры и хронометры, но
есть и поэтичная дань старине —
дощечка.
На Аляске приход весны определяют
иначе. В лед на Юконе забивают колы-
шки и прочными нитями соединяют с
часами на берегу. В этом краю весна
так долгожданна и так желанна, что
вся Аляска включается в азартное
состязание — возможно точнее опреде-
лить час прихода весны. Как на конных
бегах, делают ставки. Крупные выи-
грыши ожидают тех, кто точнее других
угадает момент, когда тронется лед на
Юконе.
В Антарктиде весну приносят пин-
гвины адели. Прогрелись торчащие
изо льда камни, где можно (из камней
же!) построить гнездо, и вот они появи-
лись с севера, нелетающие птицы.
Бывает это в ноябре месяце. (В Южном
полушарии все «кверху ногами».)
В широтах средних приход весны
связан с прилетом птиц. Для одних вес-
на — появленье грачей, для других —
жаворонков. Потом — скворцы, журав-
ли, аисты, соловьи, кукушки — это все
ранние или поздние гонцы весны.
165
Однако и те, кто коротал с нами зиму,
тоже оповещают: весна идет и уже
близко. На припеке среди дня орут пе-
тухи. Сходят с ума воробьи. Синица уже
не просителем тенькает у окошка. По-
ет. Да так пронзительно звонко, что
хочется замереть и слушать, слушать. В
прилесных поселках ямщиком свистит
поползень. В лесу в затишье бормочет
сойка. И со дня на день следует ждать
песню безголосого дятла. Отыщет
дятел сухой упругий сучок, и уже не
«тук-тук» в поисках червячка, а звон-
кая барабанная дробь влюбленного
сердца пронесется над лесом.
Или последим за вороной. Казалось
бы, серая проза. Ан нет. Эта птица од-
ной из первых чувствует приближение
весны. Есть у меня в подмосковном ле-
су местечко — на вырубке, обойденные
топором, растут, почти что обнявшись,
две осинки и две сосны. Лыжня прохо-
дит как раз мимо них. И каждый год в
марте вижу на одном и том же суку во-
рону. Она не каркает — она поет! Рас-
пуская хвост, кланяясь лисьим следам
на ослепительно белом снегу, забыв о
вороньих хитростях и делах, птица
вещает о чем-то сильно ее волнующем.
Лыжи у меня еще натерты мазью «ми-
нус 2 — минус 7», но если ворона заня-
ла свое место между двух сосен и рас-
пускает под песню хвост — значит, ско-
ро лыжам на отдых.
Приход весны в иные годы отме-
чается еще и редкой небесной иллюми-
нацией. В погожий вечер на западе
яркой лампочкой сияет Венера. Обер-
нешься назад, на востоке — тоже две
очень заметные звезды. Нижняя, крас-
новатая, — Марс, выше белым светом
сияет Юпитер. На востоке виден также
Сатурн...
В один из таких вечеров позвонил я
другу в Женеву: «А как там с листьями
на каштанах?» Отвечает: «Трудно пове-
рить — снег! Метель настоящая. А было
уже двадцать тепла. И в ратуше уже не
раз открывали, наверное, окошко. Это
бывает в Женеве...»
Это везде бывает. Но неизбежно при-
ходит день, когда после весны света,
весны воды зеленеют каштаны, тополя
и березы.
.. .Ах как звонко — в открытую фор-
точку слышно — поет синица!
166
ДРЕВНЕЙШИЙ ИЗ МУЗЫ КАНТОВ
Из всей лесной музыки глухариная
песня самая древняя. Ученые говорят,
что глухарь жил на земле, когда еще не
было ласточек, соловьев, ворон и всех
знакомых нам птиц. Глухариная родо-
словная измеряется миллионами лет.
Многое, созданное природой так же
давно, вымерло, а глухарь живет, хотя и
нелегко ему теперь на земле. Глухаря
мало кто видел. Неволи древняя птица
не переносит, и редкий зоопарк в мире
может показать посетителям глухаря.
Из сотни охотников, может быть, один
только может сказать, что стрелял в
глухаря. И если окажется таковой у
лесного костра, то уж непременно рас-
скажет про эту охоту — древнюю, по-
этичную, трудную...
Лесные просеки переходят одна в
другую. Темнота справа и слева. Только
над головою холодные дробинки звезд.
Болота. Ломкий ледок между кочками,
вода вперемешку с подмерзшей грязью,
а то вдруг снег. Снег, как наждак, колю-
чий, то держит ногу, а то вдруг ныряешь
в него по пояс. Опираешься на ладони,
но руки тоже ныряют по локоть. Перед-
него не видно. Слышно, как черты-
хается. Значит, надо особенно осторо-
жно идти в этом месте. Кому-то из нас
наверняка придется купнуться в этих
предательских ямах. Уберечь бы магни-
тофон в рюкзаке и сумку с фотографи-
ческой аппаратурой. Фонарик не помо-
гает. От белого света еще обманчивей
становятся кочки в воде. Бултых!..
«Микрофон, микрофон держите!» Хва-
таю из рук Бориса коробку с каким-то
дорогим, купленным в Австрии, микро-
фоном. Сам Борис выбирается из кол-
добины. Вода с Бориса бежит ручьями,
вода попала даже за ворот куртки.
Выливает из сапог воду. На портянки
идут шарфы...
Десять километров лесной дороги.
У глухаря радость такая же, как мил-
лион лет назад. Луна была, наверно, та-
кой же красной, звезды такими же
частыми и холодными, так же сверкала
вода между соснами и белел снег, от
ударов крыла звенел воздух. И начина-
лась песня.
Мы стоим молча. Ждем. Уже много
лет на это чуть возвышенное среди бо-
лот место глухари собираются на тока.
Лесник расставил руки, как дирижер.
Нельзя громко дышать, шуршать оде-
ждой, переминаться. Услышал! Пока-
зал рукою сзади себя. Еще услышал!
Мы ничего не слышим. Но лесник уже
делит нас на две группы. Задача такая:
мне надо послушать и попытаться снять
поющего глухаря. Борис с ружьем за-
стрелит на чучело одного. Другой Бо-
рис, с магнитофоном, пойдет записы-
вать глухариное пение для пластинки.
Расходимся...
Теперь, если остановиться и дать
Песня глухаря —
волнующая музыка
середины весны.
успокоиться сердцу, можно услышать
песню. С чем сравнить?.. На мраморный
стол в темноте кто-то роняет костяные
шары. Сначала редко: тк! тк!.. Потом
часто один за другим: тк-тк-тк!.. А по-
том слышится бормотанье, как будто
старый бухгалтер увидел ошибку в рас-
четах и осерчал: «Триста-четыреста!
четыреста-триста!..» Вот и вся песня.
Необычная, странная, возбуждающая
желание непременно увидеть певца. И
это возможно. Давно подмечена глуха-
риная слабость: когда в песне начи-
нается бормотанье — птица делается
глухой... Охотники уверяют: можно
стрелять под деревом — не услышит.
Под песню к глухарю и подходят...
Два быстрых шага — и замираем. Тк!..
тк!.. — в это время глухарь чуток не-
обычайно. Не дай бог ветка хрустнет
или снег под ногою осядет — все,
услышишь только хлопанье крыльев.
Терпенье и точный расчет: два шага —
и замереть. Высокие сосны с подлес-
ком. Идем по снегу и по мягкой, по-
крытой хрупкими мхами земле. Два
шага — и остановка, иногда в очень
смешной позе: на одной ноге, боком к
дереву привалившись. Иногда бормо-
танье почему-то запаздывает. Ноги не-
меют, сердце колотится, из-под шапки
текут ручейки пота.
Чуть-чуть рассвет забрезжил. В лесу
уже стон стоит от дятлов, тетеревов,
каких-то еще птиц. В верхушках сосен и
ниже с квоканьем, закрывая крыльями
побледневшие звезды, летают глухар-
ки. Самый разгар песен. Подходим
вплотную к «нашему» глухарю. Вот он
сидит на голом суку засохшей сосны.
Большой черный ком. Если пригля-
деться, уже различаешь бородатую го-
лову на вытянутой вперед шее. Видно:
глухарь приспускает крылья, разбухают
глухариные перья, когда начинается
песня. Стрелять уже можно, снимать
нельзя — мало света. Стоим минут
десять под самым деревом. Песня вдруг
обрывается. Глухарь планирует вниз, в
темноту. Мы не заметили, как подлетел
соперник. Зато теперь хорошо слышно:
шагах в двадцати от нас за кустами
идет потасовка — хлопанье крыльев,
странные сердитые звуки. Низко, с кво-
каньем, летают глухарки. Одна из них,
наверное, заметила нас — испуганный
треск нескольких пар крыльев. И на
время все затихает... Ловим слухом
еще одну песню и опять начинаем сме-
шные прыжки. Посветлело. Теперь мо-
жно снимать, но трудней подойти — глу-
харь может заметить. Все-таки подхо-
дим к певцу, но — какая досада! — глу-
харь сидит на верхушке молодой сосны
и почти целиком закрыт ветками, видно
только вытянутую вперед бородатую
голову. Зато песню слышно отчетливо.
Тк!.. тк!.. — «костяные шары» падают
прямо к нашим ногам. Весь лес кругом
поет, верещит, циркает, блеет бара-
шком, крякает, свищет и барабанит. Ни-
когда в один раз я не слышал такого
числа голосов торжествующей жизни.
Наклоняюсь к Борису:
— Стоило и в пять раз дальше идти...
Глухарь, однако, заметил неладное
под сосной, вытянул голову в нашу сто-
рону. Сейчас, сейчас полетит. Борис ки-
дает к плечу ружье... Ломаются ветки,
и на мох с глухим стуком падает тяже-
лая птица. Можно теперь хорошо ее
разглядеть. Красные набухшие брови.
Хвоей испачканный массивный клюв.
Борода под клювом. Перья на шее от-
ливают синевою, на спине сквозит лег-
кая проседь. Мощные, покрытые перь-
ями ноги. Древнейший из музыкантов...
Этим утром только ружье оказалось с
добычей. Я утешился съемкой убитого
глухаря. А Борису с магнитофоном вов-
се не повезло. Подкрался, с замирани-
ем сердца включил микрофон... Ужас!
— в наушниках одновременно слышно и
глухаря, и музыку московского «Мая-
ка». Что-то случилось с магнитофоном,
и он наполовину превратился в прием-
ник...
Разложили костер. Обсушиваемся.
— Не жалеешь?
— Не жалею.
Главное слышать песню, а потом уже
все остальное.
□
167
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ТЕРЕНТИЯ
Квадратное поле с овсяной стерней.
Кругом лес: осинник, березнячок, горе-
лые сосны и редкие молодые сосенки.
Если хорошо приглядеться — при лун-
ном свете на стерне поблескивает вче-
рашний замерзший дождь.
Посреди поля шалаш из еловых ве-
ток. Лежу в шалаше лицом к звездам.
На мне тулуп, валенки, шапка до самых
глаз. С полночи жду таинства, которое
вот-вот должно в темноте обо-
значиться. Пока что слышу: где-то от
меня справа кричат журавли, а возле
самого шалаша токует дупель. Если
закрыть глаза, кажется, что лежишь в
теплой избе и кто-то во тьме на горя-
чую сковородку по капле роняет мас-
ло — негромкий сухой треск клювом.
Если в темноту протянуть руку, можно
схватить эту маленькую на длинных но-
гах птицу. По дороге из Африки в тунд-
ру на этой овсяной поляне дупель
справляет весенний праздник. Кричат
журавли. Они летят с криком низко по
направлению к шалашу. Путаясь в тулу-
пе, приподнимаюсь, выползаю из
шалаша. Низко, над самой стерней,
летят журавли — чувствую на лице
волны холодного упругого воздуха.
Токует дупель. Другой ему от-
зывается. Кричит, пролетая в темно-
те, чибис. И вот началось... Кажется, в
темноте к шалашу подкрался мальчи-
шка лет четырех-пяти, надувает, иг-
раясь, щеки: «Чф-ы! Чф-ы!» И вот уже
все пространство вокруг шалаша запол-
няет чуфыканье. Сколько ни гляжу в
темноту, ничего нельзя рассмотреть.
Кутаюсь в тулуп и ложусь поудобнее,
надо дождаться рассвета. Чуфыканье
сменяется бормотанием, гулким, немно-
го похожим на воркование голубей.
Слышно хлопанье крыльев, взлеты...
Понемногу светает. Осторожно раз-
двигая хвою, вижу картину, от которой
дух захватывает. По белесой стерне во-
круг шалаша сидят: раз, два, три... По-
ворачиваюсь кругом — двенадцать...
семнадцать... двадцать четыре уголь-
но-черные птицы! Одна сидит прямо
около шалаша. Ну, красавец! — ярко-
красные брови, черный пиджак. По бо-
кам, как носовые платки, белые
пятнышки. Хвост — черная лира, а се-
редина хвоста — кипенно-белый веер.
Сейчас он розовый от зари. Стерня то-
же порозовела, и по этой розовой пау-
тине расхаживают возбужденные жени-
хи. Один возле самого шалаша уста-
вился в точку, вытянул шею, крылья
расставил и бормочет-бормочет. Еще
три-четыре таких одиночки. Один из
них то и дело возбужденно взлетает и
садится на то же место. Остальные раз-
бились на пары, устрашающе распусти-
ли хвосты, пригнули головы и медлен-
но, с остановками наступают. Конечно,
надо возможно громче чуфыкать и бор-
мотать, возможно шире расставить
крылья — гляди, какой я большой!
Тихо прилетели пять серых самочек.
Одна опустилась в стерню, две сели на
сосны, а одна — боже! — уселась на
шалаше, как раз там, где торчит объек-
тив аппарата. Это соседство связало
меня по рукам и ногам. Не могу шевель-
нуться, а время снимать — солнце всхо-
дит, женихи уже не стращают друг дру-
га, а кинулись драться. Точь-в-точь пе-
тухи во дворе — подскакивают, хлопа-
ют крыльями, даже перья летят.
Жертв не бывает в таких поединках.
Просто один улетает с самкой, другой
остается продолжать песни. Поет как
ни в чем не бывало. И сейчас же ему на-
ходится новый соперник: бежит-бежит,
распустив крылья.
Тетерка улетела, и я могу безбояз-
ненно наводить объективы то на одну
пару, то на другую. Солнце выбралось
из тумана над лесом. Тетерева возбу-
ждаются до предела. Один кружится
возле самого шалаша. Легко могу дотя-
Все это происходит вблизи
шалаша. Иногда драчунов
можно достать рукою...
168
нуться и схватить птицу за белый хвост.
Сплошной гул чуфыканья, бормотанья.
Обледеневшая стерня, кажется, начи-
нает звенеть от бесконечных рулад. И
вдруг все кончилось. Сразу. Я как раз
заряжал аппарат. Выглянул — как буд-
то и не было никого. Только скворец хо-
дит в стерне. Что же случилось!
Глядел-глядел... и увидел рыжий об-
лезлый хвост в бурьянах. Лисица! Кра-
лась к току, но была обнаружена.
Тихо над полем. Только два чибиса
кувыркаются и ныряют сверху до самой
земли. Половина седьмого. Закутыва-
юсь в тулуп и ложусь в шалаше...
— Ну, брат, за версту слышно хра-
пишь... — У шалаша стоит мой прия-
тель.
Солнце уже растопило ледяные бусы
на бурьянах. Кувыркаются чибисы. Про-
тираю глаза — тетерева... было это
или только приснилось? Было! Иду по
стерне и подбираю на память черные
перья.
АПРЕЛЬСКИМ ВЕЧЕРОМ
Весенний день долог. Но вот солнце
приблизилось к горизонту. Вот уже
только заря отражается красным све-
том в апрельском разливе вод, в лужах,
в набухшей лесной колее. Прощальный
румянец играет на белых стволах берез,
на остатках снега под елками. Синий
апрельский туман заполняет низину
возле опушки. На темнеющем небе обо-
значилась первая звездочка. Одна за
другой стихают птицы. Дрозды послед-
ними завершают славу ушедшему дню и
до утра смолкают в теплых еловых
крепях. На этой грани света и влажной
апрельской тьмы, над уходящим ко сну
леском вдруг слышишь «цыканье»
и гортанное «хорканье». Вскинув го-
лову, видишь, как вдоль опушки, чуть
выше берез, пролетает странная птица
с округлым широким крылом, с
опущенным книзу клювом. Летит (охот-
ники говорят «тянет») вальдшнеп. Дер-
жась опушки, он подает голос и
слушает: не прозвучит ли снизу из тем-
ноты ответный призыв подруги. Следом
за первой птицей «потянула« другая.
Если сблизились — начинается драка с
кувырканием к земле... Но опять
«цыканье» — еще один вальдшнеп про-
плывает над кромкой леса. Его можно
обмануть имитацией голоса самки.
Брошенный кверху картуз он может
принять за соперника и сделать резкий
поворот в воздухе... С замиранием
сердца ждешь нового летуна. И он по
красному фону зари проплывает, как
нарисованный тушью.
Воцаряется ночь. Заря лишь тонень-
кой полосой разделяет темень земли и
неба. Но лёт продолжается. Птицы те-
перь не видно, и лишь звезды, на мгно-
вение перекрытые ее телом, свиде-
тельствуют: праздник весны не окон-
чился.
Лесной кулик вальдшнеп — птица су-
меречная, скрытная, любящая одиноче-
ство. Два больших выпуклых глаза,
сидящих, кажется, чуть ли не на затыл-
ке лобастой выразительной головы, и
длинный копьеобразный клюв не дают
спутать вальдшнепа ни с какой другой
птицей. Окраска *— черные кляксы по
ржаво-серому фону — надежно маски-
рует птицу в лесу. И лишь блестящие
камушки глаз ее выдают.
Расположение глаз позволяет лесно-
му жильцу погружать в землю не только
чувствительный клюв, но даже и часть
головы. Охотятся вальдшнепы за до-
ждевыми червями, личинками, за жив-
169
ностью, спрятанной в прелых листьях.
Четыре яйца в нехитром гнезде на
земле самка насиживает спокойно, по-
лагаясь на маскировочную окраску.
Случалось, человек проходил, едва не
ступив на гнездо, — сидит, дерево па-
дало рядом — сидит! Забота о птенцах
у вальдшнепа идет дальше обычного
приема птиц — притворившись подби-
той, увести врага от гнезда. Самка
вальдшнепа, если гнездо обнаружено,
переносит птенцов в безопасное место,
зажав между лапками и прислоняя
клювом к груди. Все орнитологи по-
дтверждают способность вальдшнепов
«эвакуировать» малышей. Однако ни-
кому еще это таинство леса не удалось
оставить на пленке. Вальдшнепа даже
весной, в апреле, когда он, токуя, летит
на виду, снять — задача не из простых.
Потому-то так интересно рассмотреть
этот снимок. Апрель. Закат. Пахнет ту-
маном, весенней прелью. Где-то в тем-
ноте леса ждет избранника самка. И
вальдшнеп хочет показаться во всей
красе - распушил перья, «цыкает»,
«хоркает». Земля еще как следует не
оттаяла, но уже оттаяло для любви
сердце. Птичий гомон возвещает об
этом днем, а у вальдшнепа для любви
— сумерки.
□
Пора эта очень недолгая — дней
десять всего. Снег земля скинула, а в
зелень еще не оделась. Половодье
утихло, но в бочагах и канавах много
воды. Вода сочится под сапогами. В по-
светлевшую воду глядятся ивы и ольхи.
Преобладающий цвет у земли — рыже-
вато-белесый. Полеглые, отбеленные
снегом травы, листья и бурьяны под-
сыхают, хрустят под ступней. А там,
где снег еще только сошел, рыжеватая
корка земли хранит отпечаток великой
мышиной жизни под снегом: туннели,
"незда из мягких стеблей, шахты, кла-
довки, трассы отважных странствий.
Зимой только лисы знают про эту
жизнь. Теперь же мышиные царства до-
ступны глазу. Они похожи на древние
городища, лишенные жизни. Но ведь не
смыли же вешние воды мышиный наро-
дец, где-то он тут, под ногами — за-
таился, укрылся от снежной воды.
Вороны, сидящие неподвижно в цент-
ре мышиного государства, отлично зна-
ют: терпенье вознаграждается. И вот
одна из них шумно взлетела с добычей
— видно, как возле клюва мотается
гибкий мышиный хвост.
Неодетый лес прозрачен, светел и го-
лосист. Горланят дрозды, свищет скво-
рец, рюмит перед дождиком зяблик. На
гулком сосновом суку творит любовную
песню дятел, кричат чибисы на опушке,
звенит невидимый жаворонок. Среди
громких и сильных звуков вдруг
слышишь шорох. Кто бы это?.. Да му-
равьи! Дубовые листья возле прогрето-
го солнцем жилища подсохли, муравь-
иный топот по ним отчетливо слышен.
Нагнувшись, видишь муравьиные кара-
ванные тропы. Чем жарче солнце, тем
оживленней мелкий лесной народец.
Лимонного цвета бабочка замелькала
между деревьями. Провожая ее глаза-
ми, вдруг видишь в буроватом
сквозящем пространстве брызги лило-
во-розовой краски. Цветет волчье
лыко. Цветут в это время еще орешник,
осина, желтыми звездами на сугли-
нистых бугорках показала цветы мать-
и-мачеха. Но царствуют в неодетом ле-
су цветущие ивы. Семейство у этих ку-
стов и деревьев большое — ива лом-
кая, ива шелюга, ива бредина... И цве-
тенье многообразное: то видишь боль-
шие желтые фонари, то жемчужную
мелкую россыпь. То большие серебря-
ные барашки. Мягкая «шерстка» на
этих цветах — утепленье на случай мо-
розов.
Буровато-рыжее время... На припе-
ках, однако, прошлогоднюю ветошь уже
проткнули зеленые шильца травы, по-
казалась молодая крапива, и уже до
предела набухли древесные почки. Де-
ло теперь за теплом. Два-три погожих
солнечных дня — и землю накроет па-
хучий зеленый дым. Время неодетой
весны истекает: зеленый дым и следом
— зеленый шум. А потом и все осталь-
ное, что приносит на землю раньше и
раньше встающее солнце.
НЕОДЕТАЯ ВЕСНА
ЖУЧОК-ЛЮБИМЕЦ
Осенью, присев на опушке передох-
нуть, я долго наблюдал за этим жуком.
Приземлившись около ног, он пешим хо-
дом измерил расстояние от подошвы
ботинок до моего носа и отправился в
обратный путь. Особому исследованию
подверг путешественник мой рюкзак.
Как теперь понимаю, жучок подыски-
вал место зазимовать. Поползав, он
скрылся в недрах мешка.
Вновь мы увиделись в марте, на лыж-
ной прогулке. Я полез в рюкзак за едой
и на самом дне увидел красную в точ-
ках блестящую пуговку. Жучок пока-
зался мне мертвым. Немудрено — с
рюкзаком за осень и зиму я не раз по-
бывал на лыжне, летал на юг и на се-
вер... А вдруг он все-таки жив? Сто
смертей мы готовы накликать на тара-
канов, на мух, но этот симпатичный,
знакомый каждому с детства жучок под
названием божья коровка всегда
вызывает добрые чувства. А вдруг он
всего лишь спит, оцепенел на зиму? В
спичечном коробке я водворил жука
снова в рюкзак. И вспомнил о нем уже
в апреле в тех самых местах, где хажи-
вал осенью. Вспомнил, увидев на жух-
лой прошлогодней листве двух загора-
вших божьих коровок. Сейчас же я до-
стал коробок, вытряхнул жильца на
припек. И вот она, маленькая радость
воскресных странствий, — жук шевель-
нул ножкой, пополз и вдруг, подняв
красные створки панциря, полетел!..
Захотелось узнать: а как же зимуют
жуки? Оказалось: осенью божьи коров-
ки заползают в палые листья, в щели
деревьев, строений, под крышу, между
рамами окон и на зиму цепенеют. С при-
ходом тепла, подобно моему «кварти-
ранту», они оживают. Правда, не все,
многих губит мороз. Но те, что выжили,
сейчас же спешат продолжить свой
род. Восемь сотен аккуратных желтых
яичек кладет на листья коровка за ле-
то Из каждого через пять-десять дней
появляется бесцветная, но быстро тем-
неющая на солнце личинка— продолго-
ватое существо с тремя парами ног. Вся
жизнь личинки — беспрерывное по-
глощение тлей — насекомых, сосущих
соки растений. Таким образом уже в
первую фазу жизни божья коровка зе-
леному царству приносит громадную
пользу.
Таинство превращенья личинки в
жука скрыто от постороннего глаза. Ли-
чинка окукливается. И под кожистой
оболочкой за две недели происходит
перестройка одного организма в другой.
Явившийся миру жук ничего общего,
кроме хорошего аппетита, с личинкою
не имеет. Цвет у жука вначале бывает
желтым. Но при солнечном свете, об-
сыхая, он начинает темнеть. Подобно
изображению на фотобумаге, опущен-
ной в проявитель, на нем выступают
черные точки, и через двадцать при-
мерно минут жучок обретает ярко-оран-
жевый с черными пятнами цвет.
Вызывающе яркий наряд — преду-
преждение птицам: «Не троньте, я не-
съедобен!» Кровь жучка обжигающа,
как крапива. Схватив однажды красав-
ца, птица впредь на него уже не поза-
рится.
Чаще всего на глаза попадается нам
семиточечный жук. Но у него много род-
ственников. Всего в мире — 4200, в
Европе — 80, в нашей стране — три
десятка. Это разные виды божьей ко-
ровки. Они различаются общей окрас-
кой, характером пятен, а также разме-
ром. (Увидите трехмиллиметрового
жучка-малютку, не думайте, что это по-
дросток, это взрослая божья коровка,
но маленькая.)
Симпатичный жучок! Бывают, однако,
годы, когда коровок становится вдруг
устрашающе много. Они липнут к телу,
хрустят под колесами на дорогах, бу-
дучи неважными летунами, они падают
в воду, и ветер прибивает их к берегу
плотной массой. Все это значит: год для
коровок сложился излишне благо-
приятным — благополучно зазимовали,
много было тепла и корма, результат:
вспышка численности.
Вообще же коровки повсюду —
желанные гости. Истребляя тлей, мел-
ких гусениц, червецов и клещей, они
приносят здоровье садам, лесам и посе-
вам. Кое-где (в Эстонии, например) бо-
жьих коровок специально выводят и
выпускают в теплицы. И это лучший
способ бороться с тлями на огурцах и
посадках цветов.
Таков он, жучок, которого летом вы
можете встретить повсюду.
□
ЖУРАВЛИНЫЕ ЯСЛИ
В пойме Пры у болотца два молодых
человека пасли журавлей. Главная их
задача состояла в том, чтобы с по-
мощью хворостинки предупреждать
журавлиные драки. Так уж устроены
журавли — скинув с себя яичную скор-
лупу и чуть обсохнув, они сейчас же
бросаются в схватку. У белых журавлей
из двух птенцов один погибает. (До-
вольно жесткая форма естественного
отбора.) Родители журавлей серых, как
полагают, уводят драчунов в разные
стороны. И они долго потом не встре-
чаются: один ходит с матерью, другой
— с отцом. На шестой неделе
инстинкты биологического соперниче-
ства гаснут, и на болотах воцаряется
мир.
Эти шесть журавлей родились в инку-
баторе. Яйца, из которых они появи-
лись, взяты в гнездах журавлей серых
(на мещерских болотах) и у белых
журавлей-стерхов, живущих в пойме
якутской реки Индигирки.
Малыши журавлей выглядят одина-
ково — комочек коричневато-желтого
пуха на голенастых ногах. И, конечно,
было им невдомек, кто они и откуда. Но
это хорошо знали люди, наблюдавшие
журавлей. Они отмечали сходство по-
вадок у птиц и строили любопытные
планы... Журавли между тем, поры-
ваясь подраться, если оказывались в
критической близости, ловили в болот-
це мелких лягушек, жуков-водомерок,
на полянах в лесу хватали кузнечиков и
скорее, чем люди, замечали спелую
землянику.
Журавлей на земле становится мень-
ше и меньше. Когда-то осенью и весной
косяки этих птиц проплывали по небу.
Сегодня лишь редкий счастливец мо-
жет сказать: «Видел пролетающих
журавлей».
Всем нам знакомые серые журавли
еще держатся, а вот белых осталось
совсем немного. Американцы считали,
что их уже нет. Но лет пятнадцать на-
зад на болотах Техаса вдруг обнаружи-
ли четырнадцать зимующих птиц. Отк-
рытие самой Америки, кажется, не на-
делало столько шума, как эта неожи-
данная находка. Предприняты были
энергичные меры для спасения остат-
ков этих некогда многочисленных птиц.
На месте зимовок в Техасе был учре-
жден заповедник. Орнитологи просле-
дили пути перелетов и отыскали места
гнездования журавлей.(Они оказались
в Канаде.)
Первые годы птиц во время пролетов
сопровождали специальные самолеты.
Каждый американец считал своим дол-
гом сообщить, где и когда он видел про-
летающих журавлей. Об этих, ставших
легендарными, птицах написаны книги,
много серьезных и популярных статей,
сняты документальные фильмы. Газеты
и телевидение в конце каждого де-
кабря, перечисляя важнейшие события
года, обязательно сообщают, как об-
стоят дела с журавлями — сколько их
прибавилось, а если не прибавилось, то
почему.
Число журавлей медленно, но растет.
Ученые, тщательно изучив этих птиц,
пришли к выводу: одно яйцо из гнезда,
без ущерба для роста стаи, можно за-
брать. Эту операцию они успешно про-
водили несколько лет подряд, выводя
журавлей в инкубаторе. Таким образом,
вместе с ростом природной группы ро-
сла группа птиц, живущих в неволе. Од-
нако специалисты пошли еще дальше.
Они решили создать «запасную» по-
пуляцию журавлей, живущих на воле.
(Важно было, чтобы они гнездились и
зимовали в иных местах и летали ины-
ми путями.) Для этого яйца, полученные
от белых журавлей, живущих теперь в
неволе, стали подкладывать в гнезда
серых журавлей, обитающих в западной
части Америки. Расчет был на то, что,
воспитывая малышей, серые журавли
174
не заметят, что имеют дело с подки-
дышами. И расчет этот, кажется, оправ-
дался.
У нас в северной части Якутии
гнездятся белые журавли-стерхи, очень
похожие на американских. (Судьба их
тоже похожа — предполагают, оста-
лось несколько сотен птиц.) И вот воз-
никла идея «зажечь от догорающей
свечки новую» — сделать примерно то
же, что сделали американцы. Схема
операции такова: из гнезд стерхов не-
которое время брать второе «страхо-
вочное» яйцо, доставлять яйца в спе-
циально созданный журавлиный питом-
ник, выращивать там журавлей (в нево-
ле их можно заставить класть не два
яйца, а значительно больше) и потом
подкладывать яйца в гнезда серых
журавлей с надеждой, что уже не толь-
ко в Якутии, айв другом месте нашей
страны будут гнездиться белые журав-
ли. Каждому ясно: идея хрупкая, одна-
ко шанс на успех все же есть. И если
даже не будет достигнута цель конеч-
ная, создание «зоопарковой группы»
стерхов тоже можно будет считать хо-
рошим итогом.
Весной орнитолог Окского заповедни-
ка Владимир Панченко положил в инку-
батор два яйца серого журавля. (Яйца
стерхов — величайшая ценность, ими
нельзя рисковать. Для накопления опы-
та выведения редких птиц решили на-
чать с журавлей серых.) Инкубация про-
шла гладко. Яйца, как тому полагается
быть, «худели», теряя полграмма в сут-
ки, потом они стали слегка шевелиться.
И вот скорлупа одного треснула, из нее
появился на свет первый рыжий
мещерец. Через четыре дня он уже стал
на «ходули» и по пятам следовал за
ботинками воспитателя, который
записывал в книжку все, что каса-
лось роста, питания, поведения журав-
ленка...
Через семнадцать дней и второе яйцо
разрешилось рыжим пуховичком. И по-
чти сразу же стало ясно: старший млад-
шего заклюет. Каждому из необычных
жильцов в доме Панченко опоясали
марлей стойлице. И птицы могли только
слышать друг друга.
Питание в пансионе было строго рас-
считано. Очень важное правило — вес
не должен опережать рост — тщатель-
но соблюдалось. И все-таки за одним из
питомцев не уследили, и он сразу же
потерял форму — длинные ноги не дер-
жали отяжелевшее тело. Пришлось его
посадить на диету.
Так они и росли: рациональный стол
(белок яиц, лягушата, рыбьи мальки,
ягоды, яичная скорлупа) сочетался с
интенсивной ходьбой. В журавлиной
жизни ноги играют ничуть не меньшую
роль, чем крылья. Это птица-ходок. В
природе она на ногах уже с первых дней
жизни. Тут тоже на ходьбу журавлей
отвели ровно треть суток — восемь
часов. А чтобы с ходоками ничего не
случилось, приставили к ним пастухов
— двух студентов, проходивших в запо-
веднике практику.
Пастушья работа однообразна, но
ребята имели редкий случай понаблю-
дать, как птицы «учились жить». Как
сразу же без боязни залезали в болото,
как с наслаждением плавали, хватали
слепней (и научились не трогать пчел!),
как сломя голову убегали в кусты, заме-
тив в воздухе силуэт коршуна или
услышав шум самолета. И порывались
все время подраться. Старшего звали
Брыка, младшего — Крош.
26 июня журавлята беззаботно рез-
вились возле болота, полного лягушат.
А в это самое время за тысячи кило-
метров от мещерского Брыкина Бора,
в тундровой пойме реки Индигирки, кру-
жил вертолет — орнитолог Владимир
Евгеньевич Флинт помечал на карте
редкие гнезда стерхов. Через четыре-
пять дней в них должны были по-
явиться птенцы.
Стараясь не потревожить птиц, вер-
толет приземлялся в стороне от гнезда.
И вскоре к нему возвращался «по-
мытчик», держа в шерстяном носке
драгоценную ношу. В четырех гнездах
журавлям оставили по яйцу. А четыре
яйца в специальном ящике-термостате
сначала в вертолете, потом в самолете,
потом от московского аэродрома в ав-
томобиле спешно доставили в Брыкин
Бор. Два птенца появились на свет по
дороге. Два родились в инкубаторе.
Прибавилось забот у Панченко. При-
бавились хлопоты пастухам-журавля-
тникам. Профессору Флинту чаще стали
звонить в Москву из Окского заповед-
ника... Серые и белые журавли в дет-
стве почти что неразличимы. И повадки
у них одинаковы. Лишь спустя время у
взрослых птиц появляется «законное»
оперение: белые журавли становятся
белыми, серые — серыми.
Таково начало операции «Журавль».
Время покажет, плодотворна ль идея
«зажечь от догорающей свечки новую».
Но усилия по спасению удивительных,
украшающих землю птиц благородны.
Журавли почти всех видов нужда-
ются сейчас в защите и покровительс-
тве человека. Бег жизни, конечно, не
замедлится от того, что какая-то птица,
какой-то зверь останутся людям лишь
на картинках. Но есть что-то необъ-
яснимо важное в том, чтобы видеть на
небе не только пролетающий самолет.
Важно для человека, хотя бы нечасто,
хотя бы раз в жизни, видеть и журав-
лей.
1980 г.
□
Путь журавленка от яйца до
«выхода в свет» держится
под наблюдением. И все в
поведении птицы ученые
берут на заметку.
В ЧАС ВЫСОКОЙ ВОДЫ
Половодье после снежной зимы ожи-
далось рекордно большим. Но морозы в
апреле снег «подсушили», и мещерский
разлив был лишь немногим выше обыч-
ного. И все же воды для лесных обита-
телей нахлынуло бедственно много.
С директором Окского заповедника
Святославом Приклонским мы проби-
лись на лодке в уголок леса, где обы-
чно на маленьком острове пережида-
ли паводок зайцы. Случалось, сушу де-
лили с зайцами барсуки и еноты. На
этот раз острова не было. Из воды тор-
чали верхушки сухой травы. На кустах
и в развилке одиноко стоявшего дуба
белела шерстка — кто-то спасался от
наседавшего половодья. Мы огляде-
лись и на обломке березы обнаружили
зверя в лохматой шубе. Он без особой
боязни разглядывал лодку. Но нашу
попытку—прийти на помощь—понять не
мог: на коротких ножках тихо прошел по
березе и, оглянувшись, поплыл. Еното-
вая шуба неплохо держала пловца на во-
де.
Пахнет псиной. Наверное, где-то ли-
са... И тут же мы оба сразу ее увидели.
Лиса лежала, свернувшись, на верхушке
высокого пня — светло-рыжий
комочек, отраженный в воде. В би-
нокль было видно два сверкающих гла-
за и торчком стоящие уши. Лисицу пой-
мать трудней, чем енота, и мы решили
лишь сделать снимок.
Лизавета нас подпустила метров на
двадцать. Когда алюминиевый наш ба-
рабан громыхнул, толкнувшись в коря-
гу, она встрепенулась. Сейчас прыгнет
сверху и побежит... Нет, лизавета скак-
нула на чуть наклоненно стоявший дуб
и в три секунды оказалась у самой ве-
ршины, на тонких сучьях. Услышав рас-
сказ о таком, не поверил бы: лиса на
верхушке высокого дуба! Но вот она
перед нами. Ее принял бы за громадную
белку. Высота примерно пять этажей
над водой. Сидела надежно, свисавший
хвост чуть подрагивал, выдавая волне-
нье лисы. Мы снимали ее так и сяк, но
чувствовали: снимок будет неубеди-
тельным — неясно, что там за зверь на-
верху. Вот если бы побудить верхолаза
спуститься тем же путем по наклонен-
ному дубу, тогда будет видно: это лиса.
Померив веслом глубину, я опростал
отвороты сапог и прыгнул в воду. Мой
спутник на лодке, описав полукруг,
стал приближаться к дубу, оставляя ли-
сице единственный путь отступления.
Лодка причалила прямо к дубу. Сиди
спокойно лиса наверху — не видать бы
нам редкого снимка. Но нервы сдали.
Лизавета спустилась к наклоненному
дубу. Глядя вниз, минуты три она
размышляла. Наверное, взобраться
вверх было для нее легче, чем акроба-
том по крутой горке пролететь вниз к
воде. Я держал объектив наведенным
на нужный участок наклоненного дере-
ва. Человеческий голос внизу заставил
лису решиться... Один раз всего успел
нажать я на кнопку и, проявляя уже в
городе пленку, волновался: что там, на
снимке? Как видите, все получилось.
Хорошо видна высота, видны характер-
ные очертания зверя...
Сбежав вниз, лиса бултыхнулась в
воду, чуть проплыла и вскочила, энер-
гично отряхнув с себя влагу, на ольхо-
вый кобёл. Тут мы увидели: лиса поло-
водье пережидала не в одиночестве.
На валежине, прильнув к ней всем те-
лом, лежала еще одна лизавета. Ничем
не выдав себя, четверть часа она сле-
дила за съемкой.
Обе лисы не выглядели заморен-
ными. Это заставило вспомнить о зай-
цах, возможно, попавших в эту компа-
нию. Но больше всего в тот день вспо-
минали мы акробатику лис. На низких
сучьях во время разливов их видели тут
не единожды. Можно даже предполо-
жить: ежегодные наводнения сделали
врожденной способность здешних лис
залезать на деревья. Но чтобы так
высоко... Это все-таки исключитель-
ный случай.
□
КОШАЧИЙ ОСТРОВ
« Выпадает первый снежок, и они тут
как тут, собираются на кордоне. Штук
восемь-десять. Забираются на чердак,
лезут на сеновал, прячутся в сени. Од-
нажды через трубу прямо в кастрюлю
одна угодила» — так курский лесник
жаловался мне на нашествие кошек в
его сторожку.
От лишних кошек в селах избавля-
ются просто: сажают в мешок, уносят
в лес и там выпускают: сможешь —
живи. Деревенские кошки не чета го-
родским, живущим взаперти неженка-
ми. Деревенская кошка ловит мышей,
воробьев (случается, и цыплят, за что,
кстати, и попадает в мешок). Оказа-
вшись в лесу, с голоду она не умрет и
очень скоро даже оценит преимущества
дикой жизни. Мышей в лесу много, а
кроме того, птичьи гнезда и сами птицы.
Но приходит зима, и кончается для кота
масленица — холодно, голодно. Со всех
сторон сбегаются кошки к лесной избе.
Но вот удивительный случай: кошка
перетерпела зиму в лесу, причем не
мягкую зиму и снежную. В Окском запо-
веднике при учете зверей по следам об-
ратили внимание на странные отпечат-
ки в снегу. Гадали: кто бы мог быть? Ре-
шили, что норка. Странный след встре-
чался еще не раз, и никто не подумал
даже, что это кошка.
Ее увидели в половодье. Весной леса
у Оки заливаются на громадных про-
странствах. И лишь «горы» остаются су-
хими. Горами зовут тут маленькие неза-
топляемые островки суши. На одних
спасаются зайцы, еноты, лисы. На дру-
гих токуют тетерева. Тимошкина грива
— как раз такой островок. Орнитологи
заповедника загодя поставили на «го-
ре» шалаш и очень надеялись понаблю-
дать из него токовище. Но тетерева по-
чему-то на остров не опускались. Что-то
мешало тетеревиным свадьбам. Стали
оглядывать островок и обнаружили ко-
шку. Она пережидала тут половодье,
промышляя мышей и, может быть, птиц.
Большие тетерева были этому робинзо-
ну, конечно, не по зубам. Но распугать
их кошка сумела.
Утром мы сговорились посетить
остров. В море воды увидели его, когда
подплыли вплотную — полоска суши с
желтой прошлогодней травой и соло-
менным шалашом. Кругом в воде —
ветлы, дубы и липы. Взлетели с деревь-
ев тетерева. А где же тот, кто мешает
им токовать на земле? Оглядели
остров, оглядели шалаш. Никого, Еще
два раза прошлись по суше — чудеса в
решете! — исчезла куда-то кошка. По-
жимая плечами, уже направились к
лодке, как вдруг у самой воды под на-
Воду кошки не любят, но
плавают хорошо.
клоненным кустиком жесткой травы я
увидел кончик хвоста. Он чуть подраги-
вал.
Поняв, что ее обнаружили, кошка пу-
лей метнулась поперек суши, кинулась
в воду, поплыла и уже с дерева глянула
желтыми, злыми глазами. Это был пу-
шистый, темно-серого цвета зверь,
одичавший в лесу совершенно. Мне
приходилось видеть на островах в поло-
водье разных других животных. Присут-
ствие человека их, конечно, пугало, но
держались они обычно много споко-
йней. Тут же был маленький тигр. До-
стань в нем силы, свой остров он бы ки-
нулся защищать.
Подыскивая точку для съемки, я за-
брел в воду. Но кошка решила, что ее
окружают, прыгнула с дерева, проп-
лыла до кустов, но, сообразив, что на
них удержаться ей будет трудно,
вплавь вернулась на остров и спрята-
лась в шалаше.
Кошки воду не любят. Но, как видим,
плавают хорошо. Одичание кошки ред-
ким не назовешь. Редкость — суметь в
лесу пережить суровую зиму... Мы по-
искали на острове перья и не нашли.
Видимо, пищей зимой и теперь, в поло-
водье, служили домашнему дикарю
мыши. Это обстоятельство смягчило
приговор, который обычно выносят
одичавшим собакам и кошкам. Да и
жалко терпящего бедствие. Кошке, од-
нако, подобные чувства неведомы. Об-
наружив птенцов на гнезде, она-то
жалости не проявит... Маленький мимо-
летный конфликт чувства и долга, ко-
торые часто борются в человеке.
□
ГУСИНАЯ СТАНЦИЯ
По Оке от Мурома до Коломны весна
разливает великое море воды. Все
Мещерское равнинное понижение зали-
вается. Луга, болота, леса — всё в во-
де. В иные годы вода поднимается так
высоко, что заливает скворечники,
висящие на деревьях. У Оки обозначен
лишь правый высокий берег. Но есть
места, где русло теряется в море воды
и лишь по бакенам можно угадывать по-
тонувшую реку.
Величественное зрелище — мещер-
ское половодье! В тихий погожий день
на многие километры видишь зеркало с
отражением синего неба, робкой зелени
ивняков, темных деревьев, проле-
тающих птиц.
Все живое за тысячи лет приспособи-
лось к этим разливам. Кто как приспо-
собился. Мыши и землеройки сидят на
корягах, на плывущем по воде мусоре.
Ондатры сжались в комочки на плоти-
ках из травы и ветвей. Бобры пуска-
ются в странствия, становятся почему-
то небоязливыми. Но даже их, обитате-
лей вод, разлив утомляет — можно уви-
деть бобра отдыхающим, крепко
спящим где-нибудь на коряге.
Зайцев, лосей, кабанов, лис, барсуков
вода выжимает на возвышения. На «го-
рах» одновременно можно увидеть ли-
сицу и зайцев, лося и кабанов — терпят
соседство в общей беде.
Раздолье в такое время для птиц. Пи-
руют вороны, нападая сверху на мыши-
ную мелкоту. Легко находят добычу ко-
ршуны и орланы. И великий праздник
для всех, кто плавает и летает, кому
половодье — и стол, и дом, и защита.
Самой заметной птицей на Мещере в
эти недели являются гуси. После зи-
мовки в Бельгии и Голландии эти круп-
178
Весна — напряженное время
для орнитологов.
Наблюдение за птицами,
кольцевание. Каждый день
подниматься надо с зарей.
ные птицы летят гнездиться на север, в
тундру. Караваны их видят в Германии,
Польше, в Литве, Белоруссии. Подобно
большим самолетам, гуси летят не-
прерывно десять-двенадцать часов и
покрывают за это время около тысячи
километров. Сесть покормиться, пере-
ждать непогоду стая может везде в об-
любованном сверху месте. Но есть на
великом пути из Голландии в нашу
тундру три большие «станции», где
птицы кормятся, отдыхают, набираются
сил. Первая остановка в приморских
районах Польши и ГДР. Вторая — раз-
ливы Оки на Мещере. Тут птицы живут
почти месяц. С точки зрения человека,
это, наверное, лучшее время в гусиной
жизни. Забот никаких. Опустилась стая
на пятачок полузатопленной суши,
щиплет молодую траву, греется на при-
пеке, ночует, не подвергаясь опасности.
Что-либо спугнуло чутких гусей — пере-
летели с гоготанием на другой остров.
Там, где птицы паслись, находишь по-
мет, потерянное перо, на влажной зем-
ле — характерные отпечатки перепон-
чатых лап...
Примерно семьдесят тысяч гусей
ежегодно находят приют на Мещере.
Они тут держатся до середины мая. И
потом вдруг в один день сразу ста-
новятся на крыло и нескончаемым ка-
раваном улетают на север. Еще одна
остановка будет у них на разливах
Вятки. На Мещере же ни единого гуся
не остается. Это лишь станция, при-
вольное место в большом путешествии
птиц.
□
СЕМЕЙНЫЙ ДУЭТ
Удача редкая по нынешним временам,
но все же кто-то увидит в апреле про-
летающих журавлей. Или услышит их
крик, тревожащий сердце, заставляю-
щий встрепенуться и глянуть в небо.
Крик журавлей предназначен това-
рищам по полету — «не теряйся, не от-
ставай!». Но в этих звуках человеку
мнится голос судьбы. Кто слышал одна-
жды пролетающих журавлей, долго их
помнит.
Журавль — птица, любимая всеми на-
родами. В Танзании проводник подвел
нас с другом к болотцу и мы увидели та-
нец необычайно нарядных птиц —
журавлей венценосных. Они подпрыги-
вали, взмахивали крыльями, африкан-
ское солнце сверкало в золотых венчи-
ках. А вечером мы видели танцы деву-
шек-африканок. И не было никакого
сомненья: многое в их движениях заи-
мствовано у журавлей.
В заповеднике на острове Хоккайдо
журавлиные танцы собирается посмо-
треть множество любопытных. Япон-
ские журавли отличаются особенной
красотой — высокие, с черно-белым
оперением, с красной шапочкой на
макушке, стройные, грациозные. Не
страшась людей совершенно, дают
журавли балетные представления на
снегу.
Весенние игры журавлей серых я ви-
дел в Костромской области. А в про-
шлом году на Мещере с орнитологом
Юрием Маркиным мы слушали журав-
линую перекличку, однообразную для
человека неискушенного и полную
смысла для человека, много раз наблю-
давшего, когда и что хотят птицы ска-
зать друг другу.
Родившись, журавленок сразу же из-
дает тихие позывы: «Я здесь, где вы?»
Это способ не потеряться. А потерялся,
замерз, заметил опасность — издает
крик, названный орнитологами стрес-
совым. Крик, означающий «тут еда!»,
издают журавли, приступая к корме-
жке. Есть у этих птиц крики стороже-
вые, означающие угрозу для слишком
нахальных собратьев и для животных,
которых желали бы отпугнуть — «кто
идет? не приближайся!». Крик путевой
держит журавлей в стае, не дает по-
теряться при непогоде. Голос тревоги
призывает взлететь или шарахнуться в
сторону при полете — так бывает, если
внизу замечено что-то опасное. Есть
еще крик гнездовый, крик партнера, по-
терявшего в зарослях друга. И есть у
всех журавлей (их на земле пятнадцать
видов) крик особый, названный наблю-
дателями унисонным. Это крик журав-
линой пары, когда голос партнера в до-
ли секунды подхвачен, и если журавли
от нас скрыты, то кажется, переливча-
то-громко трубит одна птица. В сильных
торжествующих звуках сливается воля
избравших друг друга для жизни. Двух-
голосый сигнал означает, что террито-
рия занята, что образован семейный со-
180 юз, что это сила, которая за себя по-
стоит, и это подтвержденье любви со
взаимностью.
В мещерских краях мы слышали се-
мейные голоса, но не видели журавлей.
Как они выглядят в момент демонстра-
ции единенья? Но случай это понаблю-
дать представился в усадьбе Окского
заповедника. В журавлином питомнике
тут живут птицы со всего света. Есть
пара и черно-белых красавцев — япон-
ских журавлей. Отличить, где самец, а
где самка, сразу нельзя. Но вот мы ки-
нули подношенье — мертвую мышь, и
рыцарь немедленно обнаружился: как
пинцетом он подхватил клювом лаком-
ство и отнес самке. А когда с фотокаме-
рой я осторожно прошел в вольер, се-
мейная пара единым голосом, как это
было бы и в природе, объявила, что
Весенний торжествующий
крик слышен издалека.
полянка с остатком апрельского снега
— ее территория, что союз обладате-
лей этого, пусть огороженного, жизнен-
ного пространства крепок и что весна
на дворе — пора броженья жизненных
сил... Две совершенно одинаковые
птицы. Только самец, трубя, поднимал
кверху крылья. Все, кто слышал в эту
минуту за пеленой леса звонкий, пере-
ливчатый крик, думали, что это крик
одного журавля. А это был сильный,
слаженный голос дружной семьи.
□
ЧЕРНАЯ МАСКА
Я стоял, прислонившись спиною к теп-
лой шероховатой сосне. И вдруг прямо
под ноги мне бросилась, распустив
перья, птица размером менее воробья.
Она искала защиты. От кого же? Я
успел это только подумать, как птица
взлетела, и следом за ней в орешник, а
потом далее по траве понеслось что-то,
мелькавшее серой, черной и белой
окраской.
Я подбежал и увидел, как терявшая
силы зарянка еще раза три метнулась в
кустах и за ней неотступно гнался не
слишком ловкий, но очень упорный
охотник.
Появление человека разрешило дра-
му в пользу зарянки. Она шмыгнула в
сухие заросли малинника и крапивы, а
тот, кто гнался за нею, взлетел на су-
хую ольшину и стал с любопытством
меня разглядывать.
Это был серый сорокопут. Все краски
на его оперении расположились теперь
в нужном, спокойном порядке. Птица
чем-то неуловимо напоминала малень-
кую сороку, хотя в оперении не было ни
сорочьей ослепительной белизны, ни
отливающей синевой черни.
Так вот каков ты, голубчик... Би-
нокль подавал птицу к самым моим гла-
зам. Наиболее выразительной в ее об-
лике была несоразмерно крупная голо-
ва с большим крючковатым клювом и
темной полосой-маской, на которой
блестели бусинки глаз. Да-а, на разбой-
ника ты и похож...
Уставший после погони сорокопут
отдыхал и, казалось, забыл обо всем,
что его окружало, даже недремлющий
глаз потускнел. Но стоило чуть сокра-
тить расстояние — птица нырнула с вет-
ки к самой траве и полетела в волни-
стом полете...
Это место я помнил и год спустя, ока-
завшись в лесах у Оки, пошел про-
гуляться по вырубке. И снова встреча!
Та ли самая птица или, может, полянка
в окружении редких осинок с бочажком
стоячей воды и зарослями репейника
чем-то особенно привлекала сорокопу-
тов? Но вот он, старый знакомый, сидит
на ветке, да еще и с добычей —
на острый сучок наколот маленький
лягушонок. Убедившись, что мимо
я не пройду, птица взлетает, и
можно как следует разглядеть ее
жертву...
В лесу изредка попадаются то лягу-
шонок, то землеройка, то ящерица и да-
же птицы-малютки, наколотые на шипы
колючих растений, на острый сучок или
зажатые в развилку веток. Это запасы
сорокопута. Считают, при слабых лапах
ему легче именно так умерщвлять пой-
манных и поедать их прямо с сучка.
Однако скорее всего объяснение это
неполное. Так же, как и вороны, сороки
и сойки, сорокопут делает аварийный
запас на случай непогоды или бескор-
мицы.
Особо важны такие запасы в холод-
ное время. (Серый сорокопут в отличие
Пойманный, окольцованный
сорокопут далеко не улетел
и скоро уселся на ветку у
припасенной добычи.
от меньшего по размеру сорокопута-
жулана на зиму в Африку не летает.) Со
снегом он начинает охотиться только на
птиц, подстерегая их на кормежках или
в местах перелетов.
В отличие от других хищников («про-
махнулся - другую поймаю») сорокопут
преследует жертву очень настойчиво и,
водворив ее на сучок, осматривается:
нет ли еще добычи? В метели и в очень
морозные дни птица находит свои за-
пасы. А иногда и забывает о них. И если
зимой на сучке вам придется увидеть
пушистый комочек мертвой синицы или
чечетки, значит, ваша лыжня проходит
в местах, где действует «черная
маска». Может случиться, что «мас-
ку» вы и увидите. Эта птица, разме-
ром с дрозда, обликом отдаленно напо-
минает сороку. Но ни родством, ни обра-
зом жизни с сорокой она не связана. Это
сорокопут.
□
181
ЧУВСТВО ДОМА
Было время майских жуков. Перед
самым закатом солнца мы шли по опу-
шке и вдруг увидели парочку кабанов.
Две любопытные морды были об-
ращены в нашу сторону. Мы замерли,
ожидая, что свиньи нырнут в орешник.
Но звери подпустили к себе вплотную,
не проявляя ни малейшего беспокой-
ства. И тут мы увидели: кабаны гуляли
в человеческом обществе — на пене-
чке, опираясь на палку, сидел лесник.
Оказалось, два кабана целый день
странствовали в лесах и теперь воз-
вращались домой — лесник вышел их
встретить...
Кордон Борщевня стоит близ Оки. Во
время весенних разливов из окошка
кордона видно море воды. Весной на
маленьком — пять на пять шагов —
островке лесник в бинокль увидел двух
крошечных кабанят. Едва рожденные,
они застигнуты были стихией. Лесник
успел добраться на островок до того,
как вода его скрыла, и принес домой
двух полосатеньких поросяток. Моло-
ком из соски, кашей и молодой кра-
пивой сироты были вскормлены и
стали расти здоровыми, крепкими
кабанами, получившими имена Чуша и
Хрюша.
Лесник мудро решил не делать из
зверей пленников. Лес — рядом, ворота
в загоне открыты — выбирай себе
жизнь по душе. Свободу кабаны оцени-
ли — каждое утро трусцой выбегали из
загородки и исчезали в лесу. Но к ве-
черу той же легкой трусцой они воз-
вращались в загон, давали себя по-
чесать, поласкать, принимали подсо-
ленное угощенье. Постепенно радиус
странствий Чуши и Хрюши стал рас-
ширяться. Их видели в двенадцати ки-
лометрах от кордона. Несомненно, они
встречали в лесу сородичей и могли бы
пристать к какой-нибудь группе. Но нет,
близко к сумеркам брат и сестра неиз-
менно появлялись возле кордона и под
громкий собачий лай пробегали в отк-
рытый загон.
Собак на кордоне у лесника Бруцкуса
две. Овчарка, находящая нетерпимым
присутствие кабанов во дворе, и ма-
ленькая дворняжка, у которой с каба-
нами возникла — не разлей вода —
дружба. Собака покровительствовала
поросятам, пока они были малютками.
Потом кабаны стали больше своего по-
кровителя, но привязанность не угасла.
Три друга вместе шастали по лесам.
Был случай — собака спасла кабанов.
Они попали в загон к охотникам. Но
выстрел не прогремел: «Это ж кабаны
Бруцкуса!” — понял, увидев собаку,
стрелок.
Можно только предполагать, в каком
положении оказывалась собака, когда
трое друзей попадали в суровое
общество диких сородичей Чуши и
Хрюши. Гостеприимства наверняка не
было. Собака в лесу для всех животных
— существо нежеланное. И лесник, к
великому огорченью дворняжки, поса-
дил ее на цепочку. Вся радость жизни
теперь для собаки сводилась к ожида-
нью друзей. И они возвращались. Если
бы у дворняжки были часы, она могла
бы их проверять— в восемь вечера раз-
давалось приветственное похрюкива-
ние.
Из лесу кабаны приносили запах бо-
лот, запах общенья с родней. Что ме-
шало двум кабанам однажды остаться
на ночь в лесу в компании себе по-
добных? Почему стремились они на кор-
дон, где лают собаки, трещит мотоцикл
и пахнет дымом из печки, сложенной во
дворе?
Есть такое понятие «чувство дома».
Оно свойственно человеку, оно свой-
ственно и животным. Это чувство за-
ставляет голубей возвращаться на го-
лубятню с громаднейших расстояний.
Известны поражающие воображение
случаи, когда собаки, увезенные за сот-
ни километров, находили дорогу домой.
Еще больше прославились этим кошки.
Сотни километров, лабиринты город-
ских улиц, потоки транспорта на доро-
гах, множество разных препятствий — и
все-таки кошка вдруг оказывалась на
пороге родного дома, повергая в изум-
ление и смущенье хозяев. Какой ком-
пас, какие силы ведут животных? Удов-
летворительного ответа на этот вопрос
пока что не существует.
Чувство дома... Немаленькое, силь-
ное чувство. Оно знакомо многим из
странников, не покинуло это чувство и
двух кабанов, выраставших рядом с ку-
рами и собаками. Соблазны полной сво-
боды, возможно, одержат над чувства-
ми верх (и это было бы самым хорошим
концом в истории с кабанами), пока же
Чуша и Хрюша каждый вечер приходят
из леса домой.
□
Лесной уголок. Сюда
привыкшие к дому Чуша и
Хрюша прибегают
заночевать.
182
В СОРОКА ШАГАХ ОТ МЕДВЕДЯ
Это снимок натуралиста Мстислава
Владимировича Березовского из города
Череповца. Снимок великолепный.
Медведица после выхода из берлоги
обходит обжитый ею участок, а три ее
медвежонка открывают для себя мир.
Они любопытны, подвижны как ртуть,
рвутся вперед, но боятся пока что от
матери удалиться. Большая удача —
увидеть такое. Но сцена еще и снята...
Врач Мстислав Владимирович Бере-
зовский был страстным ружейным охот-
ником. На Урале в столовую для строи-
добился такого к себе отношения, когда
медведи не нападали и не бежали от
человека. Появилась возможность наб-
людать их жизнь с расстояния в трид-
цать-сорок шагов.
Вот эту медведицу Мстислав Влади-
мирович встречал три года подряд. Ка-
ждую весну у нее появлялись три малы-
ша.
Случалось, неделю натуралист наб-
людал жизнь этой семьи, то теряя ее из
виду, то вдруг встречая на расстоянии,
не безопасном для наблюдателя. Жили
удовольствием вся компания копалась
в муравейниках. Раза два фотограф за-
ставал ее возле остатков лося, заре-
занного зимой волками. «Когда на оси-
нах листья вырастали до размеров пяти
копеек, медвежата с удовольствием их
поедали — медведица сноровисто на-
гибала, ломала молодые осинки ма-
лышам на потраву».
«Бывали критические ситуации, когда
я случайно оказывался слишком близко
от медвежат. И думал: в этот раз напа-
дет, а в руках у меня только фотокаме-
телей Магнитки в 30-х годах он каждое
утро поставлял тридцать-сорок уток
(были такие охоты!). Охотился он страс-
тно на зверя и птицу. Пережил много
лесных приключений — «тонул, по
шесть-семь часов сидел на деревьях в
укрытии, проходил за день по
пятьдесят километров». Но пришло
время (у охотников с возрастом это
часто бывает), и «ружейная страсть»
исчезла. Увлекшись фотографией,
Мстислав Владимирович вовсе повесил
ружье на стену и сделался страстным
фотоохотником. У него немало трофе-
ев. Охота на вологодских медведей —
особая его страсть. Я получил от него
целую папку снимков. И на каждом —
медведь. Один копает коренья, не за-
мечая присутствия человека, другой,
напротив, встал на дыбы, изучает, раз-
глядывает встречного. Сняты медведи
на дереве, возле воды, сняты сквозь
ветки, мешающие их как следует раз-
глядеть. Несколько лет потратил фото-
граф, специально разыскивая мед-
ведей. И, как он пишет, «сошелся» со
зверем, то есть выдержкой и терпеньем
медведи на глухом побережье Рыбин-
ского водохранилища. И медведица-
мать частенько водила ребятишек на
берег отыскивать мертвую рыбу. «Я
удивлялся, видя, как она отнимает еду
у детей, но понял: медвежата корми-
лись еще молоком, рыба важнее была
для матери».
Иногда медвежата оставались играть
на поляне. И мать уходила за рыбой од-
на. Не было случая, чтобы медвежата
ушли с того места, где их оставили.
«Любопытно, что возвращение матери
они встречали своеобразно: в мгнове-
ние ока оказывались на тонких де-
ревьях. Это инстинкт самосохранения.
Медведи-самцы иногда нападают на мо-
лодняк. И в минуту, когда не ясно еще,
кто приближается, лучше вскочить на
тонкое деревцо, куда тяжелый медведь
забраться не может. Но убедившись,
что мать вернулась, медвежата шарами
катились с дерева вниз».
Весной звери искали главным обра-
зом растительную еду: ягоды, молодые
побеги. Местами дерн медведица
скатывала в рулон, обнажая коренья. С
ра. Но медведица спокойно уводила ма-
лышей. И я понял: она привыкла ко мне,
ведет себя осторожно, но не
страшится».
В каждый подходящий момент Мсти-
слав Владимирович старался снимать.
Но очень трудное дело — съемка в при-
роде: то свет не такой, то ветки ме-
шают, то поза у зверя неинтересная.
«Однажды медведица повела малышей
на рыбалку. Я скрытно перебежал
вперед и занял позицию, ожидая, что
семейство пройдет по открытой поляне.
Так и вышло. Задыхаясь от возбу-
жденья, я сделал пять «фотовыстре-
лов». Такова история редкостной фото-
графии.
□
183
зеленый дым
Всю ночь кричала, задыхаясь от
страсти, дикая утка. Кричали жерля-
нки. Под самым окном плескалась вода.
Раза три за ночь мы брали фонарик и,
пугая уснувших кур, шли к берегу. За
день под водой скрылся выгон с плет-
нями и остатками почерневшего сена.
Берег отступал и уже приготовился от-
дать половодью лесную избенку с пали-
садником, старыми санями и белыми ку-
рами во дворе. В воде у ветлы стояла
деревянная рейка. Последний раз она
показала нам цифру 100 и скрылась.
Лесник сел в лодку и перенес рейку на
край воды.
Остаток ночи мы вспоминали сне-
жную зиму, вспоминали, в каком году
случался такой же разлив, говорили о
самолетах, бомбивших лед у мостов, о
вертолетах, снимавших у Дона людей с
затопленных крыш.
А утром речная пойма запылала по-
жаром. Загорелась сначала полоса не-
ба, потом вершины бронзовых сосен,
потом красным, розовым светом заго-
релась вода. И пошел дым. Зеле-
ный пахучий дым клубился над самой
водой. И вставало солнце — из
дыма.
Еще вчера все было иначе. Лес стоял
темно-сиреневый, строгий. За одну теп-
лую ночь на затопленных ветлах лопну-
ли почки. Прозрачная зелень пошла
над водою клубами.
Летают пчелы в дыму. Дрозд и зяблик
повернули головы к солнцу и славят зе-
леное половодье. Два журавля летят
низко над лесом, потом взмывают и
кружатся, кружатся. Лес гудит пчели-
ными крыльями, птичьими голосами.
Три человека без шапок стоят у воды
и молчат. Лодка привязана к сухому об-
лезлому дереву. Если стукнуть по дере-
ву палкой — гудит колоколом. Дятел
выбрал на дереве самый певучий сук,
ударил клювом — дррр-р-р-р... Упругий
сук отзывается, как струна. Далеко
слышно...
Беремся за весла. Зеленый дым
плывет нам навстречу.
Две лодки. Одна — моторная, другая
— маленький челночок — привязана
сзади моторной. Цель экспедиции: по-
глядеть, как живется зверью. Зима
стояла суровая. Зверь отощал, а тут
сразу нагрянуло вселенское наводне-
ние, вся пойма Хопра затоплена. Летом,
если испетлять заповедник, насчи-
таешь больше трехсот озер. Сейчас все
слилось в сплошное море. Плывем вро-
вень с ветками вязов, осин, дубов, под-
деваем веслами размокшие сорочьи
гнезда. Водяная крыса испуганно
прыгнула с ветки, поплыла и юркнула в
птичий домик. На упавшем, похожем на
черного крокодила, стволе ольхи еще
одна крыса, а рядом колечком свер-
нулся уж. И еще два ужа. Подняли го-
ловы, провожают нас взглядом, на
всякий случай показывают раздвоен-
ные быстрые языки.
Скоро мы убедились: на моторке уви-
дишь только ужей. Оставляем большую
лодку и плывем в маленьком челночке.
Тихо скользит лодчонка между ствола-
ми ольхи. Летит пух от коричневых
шишек рогоза. Тревожно кричит канюк.
Черный потонувший ольховник кажется
сказочным древним лесом. Кажется,
повали в воду деревья — и сразу на-
чнет зарождаться каменный уголь. По
мутной воде перед лодкой то и дело
разбегаются стрелки. Поднимаем во-
просительно брови.
— Рыба, рыба... — шепчет егерь.
Из Хопра и заповедных озер рыба
вышла на мелководье, гуляет по
лужкам и опушкам, где летом пасутся
олени, мечет в потеплевшую воду икру.
Тут, в мутной воде, легче всего поймать
загулявшую рыбу. Тут браконьеры чаще
всего ставят сети. Тут легче всего
и накрыть браконьера. Тихо плывет
челночок, даже капли с весла не уро-
нит...
Браконьеров не оказалось. Зато в
184
ольховнике встретили целую армию
черепах. Издали черепаха похожа на
перевернутую сковородку. Подъез-
жаешь поближе — у сковородки по-
является голова и почти сразу за этим
бух! — брызги, круги по воде.
— Смотрите...
На желтом песке — следы, будто ва-
ленком прочертили. Черепахи ходят в
разведку. Прогреется песок — вся бро-
нированная армия полезет на берег.
Роет черепаха яму в песке. Аккуратно
одно за другим кладет яйца. Польет
кладку водой с панциря, примнет песок
и опять на бревно — греться. Черепа-
хам и невдомек: в это самое время на бе-
регу лисица роет песок. Но, конечно, не
все яйца находит лисица. В сентябре из
песка в воду поползут странные
существа ростом не более трех копеек.
Так пополняется армия черепах.
Покидаем ольховник и просекой, по-
хожей сейчас на строгий канал, плывем
к Сосновому озеру. На лодку садятся
передохнуть пауки и комарики. То и де-
ло с шумом взлетают утки. На
всплывшей куче валежника замечаем
яйцо. Утиное. Гнезда нет. Обронила ут-
ка яйцо.
Сороки, нагнувшись с веток, усердно
ищут что-то в плывущем мусоре. Еще
ниже, на самом мусоре, дергает хвости-
ком трясогузка. А вверху над зеленым
дымом летает странная птица. Плавно
поднимается вверх, потом круто
С неделю майская зелень
бывает црозрачна, как
тонкая легкая кисея...
падает. И когда падает — блеет
барашком. Это бекас. У птицы нет
голоса. Барашком блеют тугие перья
хвоста.
Еще три взмаха веслом, и егерь под-
носит палец к губам. Сосновое озеро.
Бобровое царство...
Осенью егерь сложил вдоль озерного
берега плотики из крупного хвороста.
Сейчас плотики всплыли. Для бобров
они стали чем-то вроде спасательной
станции. Первый плотик. Не дышим. Бо-
бриха и два годовалых бобренка. Боб-
рята лежат, как дети. Раскинули лапы.
Один подставил солнышку брюхо и, ка-
жется, вот-вот начнет всхрапывать. Бо-
бриха лежит с краю плота. Делаем по-
ворот, выбираем место для съемки.
Щелчок. Для бобров этот звук пока-
зался, наверное, пушечным выстрелом:
бобрята сразу же плюхнулись в воду,
бобриха задержалась на полсекунды.
Зато теперь мы услышали настоящую
канонаду — бобриха ударила по воде
широким, как наше весло, хвостом. И
сразу со всех сторон, с плотиков —
бух! Это сигнал по бобровому царству:
опасность!
Единственный бобр безразлично от-
несся к сигналу. То ли уж очень старый
бобр, то ли никак не проснется, то ли
мы ему показались нестрашными. Под-
плываем. Как человек, трет глаза
передними лапами, нюхает воздух.
Один из нас наклоняется, проводит ру-
185
кой по бобровому меху. Это бобру не по-
нравилось. Прыгнул, ударил хвостом.
Звук — оглушительный. Залиты брызга-
ми и объективы и наши глаза. Выти-
раемся и только потом замечаем: ста-
рый бобр вынырнул, уселся в развилке
дуба, грызет осиновый прут. Бобрам по-
ловодье не страшно.
А каково барсукам, оленям, лосям,
енотам, куницам, лисам, зайцам, ежам?
Лес залило, а вокруг леса — поля.
Гудят тракторы, ходят люди.
Есть в лесу высокое, заросшее дуба-
ми и осинами место. В любую воду тут
остается сухой островок. Любой зверь в
первый же год жизни находит это сухое
место. И каждую весну, когда плывет
над водою зеленый дым, звери живут
на острове дружной колонией.
...Лодка около острова пополнилась
пассажиром: с пенька сняли отрезан-
ную от всего мира беременную ежиху.
Ежиха сначала свернулась в колючий
шар. Но голод не тетка. Плавленый
сыр, положенный рядом, заставил ежи-
ху высунуть нос. Поела, поискала, где
спрятаться. По душе ежихе пришлось
место рядом с канистрой бензина.
Наше появленье на острове сразу за-
метили. Самым первым, наверное, за-
метил лось. Он с настороженным лю-
бопытством наблюдал из осинника, как
мы, хлюпая сапогами, тащили лодки по
мелководью, как несли в берете ежиху
и рюкзаки с черепахами. Опрометчиво
закурили, и этот запах, как видно,
больше всего напугал зверя. Тут мы его
и увидели. Он бежал против солнца по
мелкой воде. Огромный зверь. Длинные
ноги вышибали брызги белого серебра.
И сразу в лесу послышался свист. Сви-
стела пятнистая олениха. Остров насто-
рожился. На поляну выскочило боль-
шое стадо оленей — отдельно самки,
отдельно рогатые женихи. Страх под-
гоняет — бегите! Любопытство держит
на месте. Самки кинулись в чащу.
Самцы застыли и не меняют позы. Один
держит поднятой переднюю ногу, дру-
гой круто назад заломил голову. У трех
из восьми по одному только ветвистому
рогу. Начало мая — самое время терять
рога. К осени вырастут новые. А теперь
не потерять бы еще и голову. Свист — и
на поляне остались только следы, жух-
лые листья и синие звезды подснежни-
ков.
Вздрагивая от хруста веток под сапо-
гами, идем по обетованной суше...
Два отощавших за зиму енота бредут
как пьяные, обнюхивают каждую кочку,
каждый листок. Замираем. Черный нос
зверя упирается в носок сапога. Без-
мерно удивленная морда поднимается
вверх. Енот моментально соображает
— опасность! И... прикидывается
мертвым. Лежит, вытянув лапы, и, ка-
жется, даже не дышит. Подруги и след
простыл, а он лежит. Мы беззвучно хо-
хочем и пятимся. Енот открывает глаз,
вскакивает. По шуршанию листьев бе-
рем направление и скоро находим бар-
сучий дом. Барсуки уже много лет
живут на этом лесном холме. Не мень-
ше десятка нор. Квартира большая, и
барсуки ничего не имеют против, если
ленивый енот завладеет на время ка-
кой-нибудь старой норой. Вот еноты и
завладели. У одной из норок следы
совсем свежие. Конечно, это наши зна-
комые сидят сейчас под землей и ждут,
когда мы уйдем.
Ходим по острову... Заяц про-
ковылял. Куница прошла по веткам.
Еще одно стадо оленей. Гнездо орла-
на-белохвоста, огромное, на огромном
дубу. Большой, в человеческий рост,
муравейник. На каждой поляне — обя-
Зеленый дым молодых
листьев замечаешь сначала
на ивах, березах, на тополях.
Чуть позже молодые побеги
видишь на зеленой парче
елового леса.
186
зательно журавли. Каждый год в запо-
ведник возвращается более сотни
крупных, заметных птиц. Сейчас они
разбились на пары. Мы замерли: может,
придется увидеть знаменитые журав-
линые танцы? Нет, осторожные пти-
цы заметили нас. Разбегаются, поле-
тели...
К вечеру мы нашли оленьи рога, прав-
да, вместе с белым оленьим черепом —
в лесной драке погиб великан или сва-
лили оленя снег и морозы? На самый
нос ставим в лодку рога, беремся за ве-
сла Объезжаем остров кругом, внима-
тельно смотрим, нет ли следа браконь-
еров, и берем курс на лесную избушку.
Кричат журавли. Журчит на быстринах
вода. В одном месте поднимаем весла и
замираем.
— Соловей?
— Соловей.
И опять было утро с зеленым дымом.
Мы сломили прутики вербы. Вчера ли-
сточки были с ноготь мизинца, сегодня
— с ноготь большого пальца. На сухом
дереве на том же суку сидел дятел. Во-
да замерла на высокой отметке и, ка-
жется, приготовилась отступать. Маль-
чишки картузами ловили майских
жуков. Посреди двора на старых санях
мы укладывали рюкзаки. Ежиху выпу-
стили. Она проворно побежала в кана-
ву, но встретила вдруг незнакомого
черного зверя. Зверь замяукал, ежиха
фыркнула. Оба смутились и кинулись в
разные стороны.
Минут через пять ежиху мы вновь об-
наружили. Никого не страшась, она ла-
кала из блюдечка молоко. Озадачен-
ный кот наблюдал за этим процессом с
верхушки плетня. Молоко приготовлено
было ему, но незнакомец был так не-
обычен, так нахален и страшен, что кот
не попробовал даже его прогонять...
Присели перед дорогой. Старались
запомнить звуки. Шмель. Лошадь жует
старое сено. Трактор за лесом. Синица.
Дрозд. Зяблик. Самолет. Плеск рыбы.
Чьи-то шаги по листьям. Пчела. Журав-
ли. Голос: «Степа, тебе письмо...» Не
перечесть звуков. Самый сильный — гу-
дение трактора и соловей. У самой
воды за сараем, в молодой зелени пел
соловей.
Хутор Варварино
□
ИЮНЬСКАЯ НОЧЬ
Сидя у костерка, вспомнили давний
обычай. Зимой, в Спиридонов день,
«часобитчик», звонарный староста Ар-
хангельского собора в Кремле, до-
кладывал царю что «отселе зачи-
нается возврат солнца с зимы на лето,
день прибывает, а ночь умаляется». За
хорошую весть царь жаловал старосту
двадцатью четырьмя серебряными
рублями — по числу часов в сутках. В
июне, под Петров день, блюститель
«часобитий» сообщал, что «отселе
зачинается возврат солнца с лета на
зиму — день почнет умаляться, а ночь
прибывати». За эту весть старосту за-
ключали на сутки в темную камеру Ива-
новской колокольни.
Наш костерок — тоже символически-
пограничный: рекордно день долог,
ночь коротка. Живая природа этот ру-
беж отмечает цветением липы, созре-
ванием земляники, в пластиковом
мешочке у нас с внуком десяток грибов.
Ранние эти грибы называют колосови-
ками. И верно: стеной к опушке подсту-
пает усатая сизая рожь.
Июньский рубеж замечаешь и в пти-
187
чьей жизни. Дней десять назад лес по-
лон был голосов. Сейчас в лесу тесно
от зелени. А голоса поредели. Дрозды
не поют, а лишь верещат, оберегая ста-
вшую на крыло молодь. Орут, вылетая
неожиданно из кустов, молодые во-
роны, поет зяблик. Стыдливо-запозда-
лый голос кукушки. В березняках мо-
жно подразнить еще иволгу. Свистнешь:
«фиу-лиу», и она тебе флейтой: «фиу-
лиу».
К заходу солнца дневные певцы
умолкают. На вечерней заре бывают
минуты: кажется, все живое затаило
дыханье — провожает светило. Боль-
шое, красное, в летних розовых обла-
ках солнце прощальным лучом дости-
гает березы, растущей в темноте елок.
С минуту горит на белой коре румянец.
И гаснет. В ельники пришла ночь.
А на опушке светло. Заря долгая. Наб-
людаем, как в ельники из разных мест
собираются на ночевку сороки. Наш ко-
стерок их смущает: шумно стрекочут,
взлетают и снова садятся. Наконец с
характерным приглушенным стрекота-
нием — «все в порядке!» — они занятно
ныряют сверху в еловую темноту.
Вечерние голоса приходят на смену
дневным. В овражке, заросшем черему-
хой и крапивой, по-весеннему сходит с
ума соловей. Кричит коростель. И не-
прерывно, как заведенная, трещит ка-
мышевка-сверчок.
Мир освещается только зарей. Но при
этом свете находим вблизи от костра
два больших подберезовика. Белая ба-
бочка садится к огню обсушить намок-
шие от росы крылья. Туман, смешан-
ный с дымом от костерка, заволакивает
низины. Из пахучего теплого покрывала
торчат лишь макушки кустов.
Границу ночи и вечера обозначили
две совы. Они сидели где-то поблизо-
сти. Одна из них с любопытством сколь-
знула вниз у костра и царицею ночи по-
летела над рожью.
Еще можно разглядеть на часах
стрелки. Последний автобус на Калуж-
ском шоссе пойдет через час По пояс в
росной траве идем к остановке. Умолк-
ли соловей, коростель. И только какой-
то крошке полагается петь и ночью:
«ти-ти-тили-тю...».
Автобус шел без единого пассажира.
— Заблудились, что ли!.. — с лю-
бопытством спросил шофер.
Дорога местами ныряла в разливы ту-
мана. Над лесами еще виднелись бле-
клые перья зари. И вот-вот должна
была засветиться полоска неба и на во-
стоке.
□
Ночь в июне коротка и
светла. Заря вечерняя,
блеск погожей луны. И вот
уже утренний свет
заставляет сову вернуться
под полог леса.
СЛЕТКИ
D Тригорском парке около самой
«скамьи Онегина» я увидел двух
странных ворон: сидят в неесте-
ственных позах и как будто совсем не
страшатся людей. Подошел ближе —
молодые вороны, видимо, только что из
гнезда. Подпустили к себе вплотную.
Протянул руку — не шевелятся. Тронул
одну за клюв, чуть повернул голову —
застыла в навязанной позе, как будто
ее слепили из пластилина. У второй
осторожно раскрыл клюв, переставил
на сучок одну лапку, намеренно сделав
позу до крайности неудобной, — засты-
ла, как под гипнозом. И ни единого
звука протеста. С ума сходили родите-
ли: неистово долбили клювами ветки
(это выглядело как стучание кулаком
по столу у людей) и так орали, что вспо-
лошили всю воронью слободку в Три-
горском. А молодые сидели спокойно в
забавных неестественных позах. И так
продолжалось до той минуты, пока я,
гревают, самоотверженно, притворясь
ранеными, отводят от слётков врагов.
А через неделю, глядишь, подросток
уже ума накопил, уже понимает, что к
чему в этом мире, да и крылья уже го-
товы: раз — и вспорхнул!
Случай особый — птенец серой ца-
пли. Он не вылетел из гнезда, а упал.
Такое бывает. Неосторожность, изли-
шнее любопытство, сильный порыви-
стый ветер — и вот птенец уже не в гне-
зде высоко в соснах, а на холодной мо-
крой земле. Голоден, перья только-
только начали расти, да к тому же
ушибся. Он был обречен. У цапель что с
воза упало, то пропало — о птенцах,
оказавшихся на земле, ни малейшего
беспокойства, упавший считается «бра-
ком». Обыкновенно это добыча лисицы,
ворон, муравьев. Но в этот раз птенца
заметил доброй души человек. Обо-
грел, накормил мороженым хеком. Не
очень вкусно, но голод не тетка. И вот
пятясь, удалился на почтенное рас-
стоянье. Сердитые крики старых ворон
прекратились, и сразу же два не-
смышленыша «разморозились»: потяну-
лись, зевнули, разинув клювы, показа-
ли родителям, что не прочь закусить. В
бинокль было видно: в ход пошли чер-
вяки и поделенный между едоками
птенчик какой-то маленькой птицы.
После еды молодые вороны чуть за-
дремали. Потом стали ёрзать и дви-
гаться по сучку. Но стоило мне подойти,
все повторилось: птенцы немедленно
затаились, оцепенели. Крик родителей,
угрожавших обидчику, для них был сиг-
налом: «Замрите, не шевелитесь!»
Такая картина в июне наблюдается
повсеместно. У многих птиц молодежь
покинула гнезда. О мире, окружающем
слётков, представленья еще никакого.
И единственное средство себя
защитить у всех одинаково: замереть,
затаиться, не шевелиться. Пенечком,
корявым сучком, подняв клювики квер-
ху, сидят дрозды; неслышно, как нежи-
вые, в чаще прячутся сорочата. И все,
все, кто покинули гнезда, ведут себя в
эти дни тише воды, ниже травы.
Благое дело, увидев слётка, не ду-
мать, что он обижен судьбою, одинок и
забыт, и не пытаться его «спасать».
Странная неподвижность — проверен-
ный способ остаться никем не заме-
ченным, кроме родителей. А родители
находят его по крику «Я тут, я голо-
ден!» Непременно находят, кормят и со-
оперяется цапля, растет, поставлена на
довольствие местными рыболовами.
Любит греться на солнце. Знает в лицо
свою покровительницу. Для всех
остальных наготове длинный, как
острога, клюв.
Много хлопот с долговязым и неуклю-
жим приемышем. Но милосердие воз-
награждается. Скоро серая цапля смо-
жет уже и сама рыбачить на мелко-
водьях у речки Сороть.
□
189
ЧЕРНЫЙ АИСТ
Первым по березе в скрадок лезет Во-
лодя. Минута, и на мшистую мягкую
землю, звякнув, сверху падают «ко-
шки». Ремнями привязываю их к сапо-
гам и тоже лезу. Нехитрая техника: уда-
ром ноги вгоняешь стальную шпору в
березовый ствол и, опираясь на этот не
очень надежный зацеп, то же самое де-
лаешь правой ногой. В конце пути обли-
ваюсь потом от напряжения и от страха
полететь вниз. Кажется, влез на башню
в Останкине, а всего-то до лежащего на
траве рюкзака метров пятнадцать. На
веревке тянем и рюкзак кверху. Теперь
все с нами — еда, фотокамеры, пленка.
Часа четыре будем сидеть в камышо-
вом «скворечнике», сооруженном Воло-
дей (с восхищением думаю о его верхо-
лазной работе), в двадцати метрах от
гнезда черного аиста.
Редкий случай понаблюдать редкую
боязливую птицу. Черный аист в отли-
чие от близкого родича — белого аиста,
покровительства человека не ищет.
Наоборот, гнезда его всегда за семью
печатями непролазного леса, боло-
тистых топей и ненарушенной тишины.
У птицы скрытая молчаливая жизнь.
Увидеть снизу гнездо — уже большая
удача. Тут же семейная тайна птицы
как на ладони. Пять возмужавших птен-
цов разминаются после ночи. Им уже
тесновато в гнезде: один поднялся на
ноги, расправил крылья — другому надо
присесть...
Володя точно знает день их рожде-
ния. Он снимал вылупление аистят из
яиц. Видел, как мать заботливо укрыва-
ла их крыльями от дождя и от солнца, а
родитель носил еду. Сначала это был
мягкий лакомый корм: пиявки, черви,
мелкая рыба. Один из птенцов как буд-
то не понимал, что надо делать с этой
отрыгнутой из отцовского зоба до-
бычей. Мать научила: раз-другой клю-
вом пригнула головку к еде, и дело по-
шло на лад. Сейчас все пятеро жадно
поглощают ужей, лягушек, довольно
крупную рыбу и все живое, что можно
добыть в окрестных болотах и в пойме
Березины. Отец в одиночку уже не в си-
лах кормить семейство. Родители уле-
тают охотиться вместе.
А дети взрослеют. Мы видим их на со-
рок втором дне жизни. Грязновато-
белый пух на теле уступает место
быстро растущим перьям. Неделя-
другая — птенцы превратятся в
черных таинственных птиц и в первых
числах июля рискнут попробовать
крылья.
Черный аист — птица, живущая на
обширных пространствах земли. (У нас
— от Балтики до Сахалина.) Но всюду
аист до крайности редок. Число его
гнезд год от года сокращается по при-
чине осушения болот и всякой другой
хозяйственной деятельности. Даже
человеческий голос в привычной для
птицы глуши может заставить ее поки-
нуть гнездо.
Брем полагал, что в жизни черного
аиста все понятно и ясно. Считалось: от
белого аиста черного отличает лишь не-
людимость. Однако теперь, когда аист
«залетел» в знаменитую Красную кни-
гу, мы узнаём, что многое в жизни его
неясно и неизвестно. Предписано
изучать птицу, брать под охрану каждое
ее гнездо.
В Березинском заповеднике учтено
девять гнезд. Одно из них взято под
особый надзор. Через три-четыре дня
возле этих берез появляется фотограф-
кинооператор Владимир Безруков.
Выбрав момент, когда родители-аисты
улетели, он быстро поднимается в свой
«скворечник» и часами наблюдает по-
дробности жизни в гнезде.
...Чтобы спуститься вниз, мы опять
выбираем момент, когда старики улета-
ют за кормом, и по болотным кочкам, по
зарослям папоротника и рогоза удаля-
емся от гнезда.
Над озером, в пойме Березины, видим
большую, спокойно парящую птицу. Это
черный аист, осторожный и нелюдимый.
□
УТИНЫЙ РАЙ
Озеро Энгури. На карте — это синяя
капля. На земле — это большая вода в
восьми десятках километров от Риги,
вода, взятая в плен камышами, рогозом
и соснами. Я увидел воду в погожий
день. Звенели на жаре комары, сухими
крыльями шелестели стрекозы. Дикая
утка повела птенцов подальше от бере-
га. За каждым утенком по гладкой воде
в стороны бежали волны-усы. Облака и
неподвижный коршун глядели в озеро.
Пахло сыростью. Из леса шел запах
грибов и нагретой сосны. Мы кинули
рюкзаки в лодку. Вода в озере невысо-
кая. Кое-где лодка ползла брюхом по
зеленой подушке подводной травы.
Шест наполовину уходил в озерную
мякоть, пришлось взять другой, с
расщепкою на конце. Догнали утку. Она
порывалась лететь, но утята остава-
лись почти на месте. Утка затрепыха-
лась, притворяясь подбитой. Мы улыб-
нулись утиной хитрости и подхватили на
ладонь одного утенка. На лапке у ма-
ленькой птицы было колечко — уже
успела побывать у людей. Отпустили.
Утенок поплыл, живо работая лапками.
До осени ему предстоит изучить этот
мир длиною в двадцать и шириною в
пять километров — озеро Энгури.
Поселяюсь на ’«Ковчеге», посреди
озера. Большой дощатый дом на пон-
тонах. Палуба. Кубрики. Рулевое коле-
со с рукоятками. Лаборатория. Инкуба-
тор. Кают-компания и каюта «озерного
капитана» Гаррия Михельсона. Полу-
чаю спальный мешок, ложку и право
брать одну из полдюжины лодок,
привязанных у «Ковчега».
Пятнадцать орнитологов в плавучем
доме — ученые и студенты на практике.
К вечеру варится ведро каши на всех.
Лук, хлеб, огурцы и копченая рыба до-
ставляются с берега из рыбацкой де-
ревни Берзжема («Березовая де-
ревня»). Около нас кормится несметное
число маленьких рыбок. Иногда мы сни-
маемся с якоря, ветер уносит «Ковчег»
бог знает куда по озеру. Но останови-
лись — сейчас же вокруг в воде начина-
ют сверкать зеркальца рыбьего косяка.
По очереди берем удочку с гвоздиком
вместо грузила и тягаем маленьких оку-
ней на прокорм птицам, живущим с на-
ми под одной крышей.
Каждый вечер, когда вода от зари де-
лается малиновой и чайки садятся дре-
мать на торчащие из воды камни, все
лодки собираются у «Ковчега». Орнито-
логи на верхней палубе курят трубки,
кто-нибудь бренчит на гитаре, осталь-
ные молчат, повернувшись лицом к озе-
ру. Или, наоборот, спорят так, что на
ближнем острове испуганно начинают
летать кулики...
Большая загадка: как птицы находят
дорогу домой из Африки, из Австралии
или хотя бы с Каспийского моря? По
солнцу, как штурманы кораблей? Но
птицы летят и ночью, и даже чаще
именно ночью. По звездам? Но ведь
птицы летят и в пасмурную погоду. Во
всем мире орнитологи строят догадки.
Недавно все объясняло привычное сло-
во «инстинкт». Теперь уже все понима-
ют: за этим словом удобно было
прятать незнание. Слово не раскры-
вает секрета «штурманского меха-
низма» птиц. Но он есть. Орнитологи
ищут. «Ковчег» тоже занят этой рабо-
той.
Вылупившись из яиц и чуть
обсохнув, утята
устремляются за матерью
из гнезда. А через неделю
это уже уверенные
путешественники по
озерной воде.
Работа начинается, когда я еще
сплю. Слышу шаги, негромкий разговор,
стук весел. А потом все утихает. Воз-
вращаются вечером, когда у дневально-
го поспевает каша. Один кольцевал
уток, другой ловил чаек, третий на мо-
тоцикле из городка, лежащего за сотню
верст, приехал за птицами. Из разных
мест, при разной погоде, из особым об-
разом сделанных клеток окольцо-
ванных птиц выпускают. Не берусь рас-
сказывать методику эксперимента.
Ищут отгадку: что помогает птицам сра-
зу же взять верный курс к озеру? Ка-
ждый вечер заполняются карточки. Ка-
ждый вечер спор или тихий разговор, в
котором все понимается с полуслова,
или молчание. Гаррий ложится всегда
последним, где-нибудь в час ночи. В
четыре часа он просыпается Он поху-
дел, но всегда выбрит, подтянут, всегда 191
весел и энергичен. При нем никто не
признается, что устал, что не худо бы
на день-другой в город податься...
Ночью, когда все утихает, утки и ле-
беди подплывают близко к «Ковчегу».
Если чуть приподняться на нарах, в око-
шко видно призрачно белых птиц. К ним
тянется бледно-красная полоса света
— горит огонь в верхней каюте.
Самый младший по возрасту и по
чину в плавучем доме — школьник
Ефим из Риги. Второй год доброволь-
цем он делит труд с орнитологами. У
нас с Ефимом на двоих одна лодка.
Утром мы кладем в лодку хлеб, бино-
кли, фотографический аппарат, связку
птичьих колец и машем рукой дневаль-
ному. Часа два гребем или, толкаясь,
ползем по топкой зеленой подушке.
Испуганно кидаются из-под лодки
большие рыбы. Птичий гвалт стоит
в вышине. Невозможно перечислить
все, что видят глаза, — множество
птиц!
За поворотом камышей то и дело по-
падаются лебеди. Это не те лебеди, что
плавают в парках. Свободные, осторо-
жные птицы! Гнезда у них большие.
Лодка пристает к такому гнезду, как к
острову. Беспорядочная куча камыша и
травы. Прыгнешь из лодки — гнездо
раскачивается, пружинит и вполне
человека держит. Неделю назад в гне-
зде были птенцы. Сейчас родители спе-
шат укрыться с потомством в непрохо-
димых камышах. Отец-лебедь отводит
нас от семейства, выплывая на чистую
воду. Мы поддаемся обману и налегаем
на весла. Мы обливаемся потом, а ле-
бедь только чуть подставляет бок ве-
тру. Расстояние все-таки сокращается
понемногу. Лебедь наконец не выдер-
живает — частые взмахи крыльев, раду-
га брызг, вытянутая над водой длинная
шея...
Бух-бух-бух! — гремят над водою бе-
лые крылья. Метров сорок полета и —
бух! — посадка. Но мы уже заняты
новым объектом. Прямо перед лодкой
из камышей выплывает поганка. На
спине у нее четыре птенца — устали
плавать, сушатся и отдыхают. Со сви-
стом в крыльях проносятся утки, стонут
кулики-веретенники, кружатся два
черных аиста в вышине, и несметное
число чаек белым снегом падает сверху
на лодку.
Молодых чаек кольцевать — никако-
го труда. Ловим в камышах коричневые
в черных крапинках пушистые шарики.
Шарики дрожат от холода и от страха,
ищут места, где бы спастись, садятся
рядком на упавшее с лодки весло.
Взрослая часть населения приходит в
неописуемый гнев. Чайки пикируют к
самой воде, едва не задевая крыльями
наши головы...
На отмели Ефим замечает следы:
— Енот!
Остров маленький. Приготовив ру-
жье, мы долго ищем разбойника. Взле-
тают чайки, утки и кулики. Енота на
острове нет, но был ночью — в двух
гнездах находим скорлупки. Грабитель
переплыл озеро, а утром тем же путем
ушел на «большую землю». Кроме ено-
та, на озере вне закона объявлены две
пары воронов. Хитрая птица без счету
ворует яйца и не пускает на выстрел.
У Ефима задача: искать утиные гне-
зда. Для неопытного это почти безнаде-
жное дело, хотя озеро — сплошное ути-
ное царство. В трусах и высоких рези-
новых сапогах пробираемся сквозь зе-
леные джунгли. Фрр-р-р!.. Почти из-под
ног вылетает, но сколько я ни ищу —
гнезда нет. Ефим находит. Десяток
желтовато-серых яиц. Прежде чем уле-
теть, утка прикрыла яйца слоем легкого
пуха — яйца не сразу остынут и неза-
метны для глаза. Ефим ставит палочку
с металлической планкой: «Гнездо
№ 253». Потом мы берем в руки теплые
яйца и опускаем в воду. Яйца не тонут.
Ефим надевает на палку красную гиль-
зу. Это сигнал: скоро будут птенцы. Сиг-
нал имеет практическое значение.
Чтобы узнать, сколько уток воз-
вращается после зимовки, где утки зи-
муют и где проходят птичьи дороги, на-
до окольцевать птиц. А попробуй околь-
цевать, если утята вылупились и уже на
воде. Придумана хитрость. Ночью мы с
Ефимом берем фонарь и ищем на остро-
вах гнезда с красной гильзой. Осторо-
жно выбираем в корзину яйца. В гнездо
же кладем скорлупки, залитые парафи-
ном. Утка, ничего не заметив, сядет
высиживать парафин, а мы в это время
спешим на «Ковчег».
В нижней каюте стоит инкубатор.
Глупейшая с виду штука (ящики для
яиц, вода, керосинка), однако вполне
заменяет утку. Кладем яйца. Не надо
ждать, пока на свет появятся «наши
птенцы». Берем тех, которые появились
сегодня. На лапку каждому надеваем
колечко — и снова в лодку. Снова не-
пролазные упругие камыши. Взлетают
192
утки. Забираем фальшивые яйца и кла-
дем в гнездо птенцов. Утка вернется: о,
счастье! — детишки. Детишки чужие, но
утка никогда этого не узнает. Через не-
сколько часов счастливое семейство
уплывет изучать мир, а осенью — в
дальнее путешествие. Над землею
птицы будут носить номерок, оставлен-
ный человеком. Человек хочет знать
все тайны живого мира.
Ночь. Спит озеро. Спят лодки, уткну-
вшись носами в одну точку у привязи.
Спят чайки на беленных пометом, тор-
чащих из воды валунах. Спит вода. Ни-
чего нет таинственней спящей воды.
Идут рыбьи круги. Кажется, вода видит
сон. Вода сейчас теплее парного моло-
ка. Кричит выпь в камышах. Керосино-
вая лампа на дощатом столе тихо
шурчит. На свет в окошко летят бабо-
чки. Опалив крылья, бабочки падают на
бумагу... Лампу надо тушить. Уже
плывут по воде с востока молочные
волны света. Слышно, кто-то умы-
вается возле лодок. Аппетитно, с
фырканьем умывается озерной водой...
□
ТАЙНА
В телеграмме было три слова: «При-
езжай, квартирант дома». Шутливый
шифр означал: в чьем-то гнезде растет
кукушонок. Так мы условились уже дав-
но: если обнаружится кукушонок — не-
медленно сообщить. Не часто лесная
тайна открывается человеку. И все же
терпение наше вознаградилось.
Друг мой Сергей Кулигин работает в
заповеднике. Весь путь от Москвы до
гнезда в сосняках у Оки занял три часа
с небольшим. И вот мы, намокшие,
стоим у дуплянки, над которой мечутся
две небольшие птицы. Подношу к летку
палец и сейчас же его отдергиваю, по-
лучив неожиданный ощутимый удар-
щипок.
Открываем верх у дуплянки и видим
жильца этой крепости. Ему тут явно
тесно. Гнездышко, свитое для пяти-
шести малышей мухоловки-пеструшки,
черный взъерошенный великан давно
перерос. Ерзая в темноте, он это гне-
здышко перемолол и сидит сейчас про-
сто на мягкой подушке.
Он готов за себя постоять: ерошит
перья, демонстрирует устрашающий
зев, но в конце концов утихает на теп-
лой ладони. Его обмеряют, взвешива-
ют (ежедневная процедура), фотогра-
фируют. Ему тринадцатый день, он
занимает почти всю ладонь и с трудом
умещается на тарелке аптечных ве-
сов.
Приемные мать и отец с зажатыми в
клювах козявками верещат рядом, и
беспокойство их достигает предела.
Водворяем жильца в дуплянку и для лу-
чшего наблюдения вешаем ее на сосну,
возле которой Сергей приготовил фане-
рный скрадок. Но, схоронившись в него,
сразу же видим: допустили оплошность.
Мухоловки в великом недоумении: куда
же делась дуплянка? Они порхают воз-
ле привычного места, садятся на сук,
где висело гнездо, и не могут сообра-
зить, что дом переехал на соседнее де-
рево. Сергей считает: найдут все равно.
Но рисковать не хотим и применяем ис-
пытанный метод. От старого места к но-
вому протянули веревку и по ней с про-
межутками в полчаса перемещаем
дуплянку. К вечеру новое местожи-
тельство было птицами признано. За-
бравшись в скрадок, через отверстие
мы видим теперь дуплянку на расстоя-
нии метра. Все таинства жизни, возле
нее текущей, теперь у нас на виду.
История кукушонка такая. 27 мая, об-
следуя поселение птиц на опушке
вдоль поймы, Сергей обнаружил гнездо
лесного конька. В нем лежали два
разных яичка. Одно коричневатое в
крапинку, другое, размером побольше,
было голубоватым. Подежурив вблизи
гнезда, Сергей убедился, что оно
брошено. Восстановить историю
193
брошенной кладки было нетрудно. Ку-
кушки кладут яйца в гнезда различных
птиц. Однако у каждой кукушки есть
«специализация». У одной яйца разме-
ром и цветом похожи на яйца дроздов,
другие готовят яйца для гнезд камыше-
вок, трясогузок, зарянок, славок. Ошиб-
ка в адресе ни к чему хорошему не ве-
дет. Так, видно, вышло и в этот раз.
Лесные коньки, обнаружив подкладень,
сочли за благо построить другое гнездо.
Яйцо кукушонка лежало холодное.
Но соблазнительно было исправить
ошибку природы. И с помощью челове-
ка яйцо совершило любопытное путе-
шествие. Сначала Сергей подложил его
зябликам. Но в это дождливое лето
дятлы, не находя корма, воровали из
тнезд птенцов, а у зябликов кладка
всегда на виду. Сергей отыскал искусно
скрытую в ельниках уютную «черепу-
шку» дроздов. Но яйцо сюда запоздало.
Через девять суток появились дроз-
дята, а яичко-подкидыш лежало без
признаков жизни. Полагая,- однако, что
жизнь в яйце все-таки пробудилась, его
подложили в дуплянку мухоловки-пе-
струшки.
У этой маленькой птицы в гнезде ле-
жали четыре яичка. Прибавление пято-
го она не заметила. Проблема была в
другом. В дупла кукушки яиц не кладут.
И неясно было, как поведут себя мухо-
ловки, появись в гнезде кукушонок. Ме-
жду тем события развивались стреми-
тельно. Подняв через день крышку
дуплянки, Сергей увидел такую карти-
ну. Два птенца и два яйца мухоловки
были вытеснены из гнезда и лежали на
самом краю, а в середине лежал голый
слепой подкидыш. Появившись на свет,
кукушонок сразу же сделал то, что
предписано было ему природой: изба-
вился от приемных сестер и братьев.
Два яичка и двух птенцов мухоловки
Сергей немедленно подселил к двум
другим мухоловкам, а за этой дуплян-
кой стал наблюдать.
Кукушонок рос быстро, прибавляя в
весе сначала по три-четыре, а потом и
по десять граммов каждые сутки. Из го-
лыша он превратился в колючего ежи-
ка. Потом на колючках распустились
пушистые кисточки. На появление при-
емных родителей у летка он отвечал
сверчковой руладой и показывал ярко-
оранжевый зев. Лицезрение вечно
просящей пасти не давало двум
крошечным птичкам ни минуты покоя.
Лишь иногда ненасытный ребенок по-
чему-то медлил проглатывать паука
или муху. Кормильцы в этом случае
быстро совали голову в распахнутый
зев и, схватив непроглоченный корм,
тут же его съедали, а через две-три ми-
нуты появлялись с новой добычей.
Раза три в час семья совершала сани-
тарный обряд. Кукушонок делал в гне-
зде разворот, и какой-нибудь из роди-
телей быстро хватал у сына из-под хво-
ста белую бомбу. Отходы жизни куку-
шонок отдавал упакованными в эласти-
чную пленку. Бомбы, сначала малень-
кие, постепенно достигли размера не-
большой сливы. Родителей эта ноша
тянула к земле, но они роняли ее вда-
леке от гнезда — у кукушонка в дупля-
нке всегда было чисто и сухо...
Второй раз из Москвы в заповедник я
приехал, когда кукушонку шел уже во-
семнадцатый день. Из черного ежика он
превратился в большую пушистую пти-
цу-подростка, глядел осмысленно,
весил сто четырнадцать граммов, и в
дуплянке было ему тесно.
Сергей посадил кукушонка на сук. Мы
затаились, стараясь не проглядеть
встречу птичек-родителей с сыном, ко-
торого они долго кормили, но увидят
которого первый раз.
Никаких проблем не возникло. На су-
ку сидело огромных размеров чудо-
вище, но мама и папа не сомневались,
что это их сын. Мама с зажатой в клюве
букашкой к дуплянке даже не подлете-
ла — сразу на сук, к разинутой пасти.
На секунду с отлетом она задержалась
и сразу же получила удар клювом в
грудь — «нечего медлить, лети за едою,
я голоден», полетела. И опять принесла
что-то в клюве. И опять она получила
удар, но сразу не улетела, а принялась
с безопасного расстояния изучать свое
чадо.
Осторожный папа (мы сразу его от-
личали по темной окраске) явно боялся
птенца. Он опускался на сук вдалеке,
скачком приближался к алчущей пасти
и, кинув в нее еду, пулей срывался. И
прилетал он реже. И санитарную слу-
жбу (на ветке обряд продолжался!) не-
сла лишь мама.
Мы залезали в скрадок по очереди и
проводили там три-четыре часа ежед-
невно. Дни стояли дождливые, но серь-
езной помехой для наблюдений были
лишь комары. Они набивались в скра-
док и ели нас беспощадно. Мы вылеза-
ли опухшие, одеревеневшие от непо-
движности. Но какую награду мы полу-
чали за эти мелкие неудобства! Мы
прикасались к тайне. Тайна, обычно
скрытая за лесным пологом, тут была
на ладони.
На ночь мы опускали кукушонка в
дуплянку (ее пришлось поменять на
просторную), а утром сажали его на сук,
просовывали в отверстие скрадка объ-
ектив и старались не пропускать по-
дробностей странной, удивительной
жизни.
В этом укрытии мы провели
несколько дней —
наблюдали за кукушонком.
Происшествий особых в районе «К»
(так назывался сучок, где сидел куку-
шонок) не наблюдалось. Один раз
перед клювом птенца сел шмель. Куку-
шонок, наклоняя голову, долго его
изучал, но склевать не решился, а
шмель обсох на суку и слетел. В другой
раз в мое дежурство случился перепо-
лох. Какая-то птица со стуком, скребнув
по фанере когтями, села на крышу
скрадка. Это был кто-то очень опасный
для кукушонка. Он прямо прилип к су-
чку, жалкий, взъерошенный. Не знаю,
что было бы, но появились с воин-
ственным писком мама и папа. Кто-то
сидевший на крыше скрадка, обо-
начены. Балансируя на одной лапке,
другой он ухитрялся прогонять комаров,
почесывал тело под крыльями. В нем
зарождался характер исследователя.
Если прежде, получив добрую порцию
пищи, кукушонок дремал, то теперь все
кругом было ему интересно. По многу
минут, повернув голову, он
разглядывал объектив фотокамеры,
нагнувшись, исследовал бездну, зияв-
шую под сучком.
Из звуков самым желанным для куку-
шонка был крик родителей, подле-
тающих с пищей. Но и другие звуки ста-
ли его привлекать. Поворотом головы
он провожал пролетающих с криком
дятлов, прислушивался, как рюмит
зяблик. Все дни, пока мы сидели в
скрадке, вблизи куковала кукушка. Ни-
какой особой реакции ее голос у куку-
шонка не вызывал. Он становился, ка-
жется, даже чуть флегматичнее, чем
обычно. Но, может быть, в этом как раз
и есть назначение кукования — вселять
спокойствие в растущее где-то дитя.
А приемные мать и отец продолжали
носить еду. Рядом с приемышем они те-
перь выглядели совсем крошечными.
Мать была молодцом. А отец с трудом
уже преодолевал панический страх,
приближаясь к похожему на ястреба
сыну...
роняясь от их наскоков, зашуршал
крыльями и взлетел. Неистовый писк
мухоловок сопровождал нежданного
гостя до самой опушки леса. Сергей,
наблюдавший эту сцену в бинокль, при-
бежал объяснить, что это наведалась
сойка...
Каждый день в кукушонке наблюда-
лись зримые перемены. Из взъерошен-
ного птенца он превращался в птицу с
подобающим ей нарядом. Грудка по-
крылась полосками, как у ястреба. Кон-
чики темных перьев чуть-чуть белели,
и от этого кукушонок выглядел рябень-
ким щеголем. На голове забелелись два
пятнышка. Потягиваясь, кукушонок рас-
ставлял крылья и, кажется, уже по-
чувствовал, для чего они предназ-
На двадцать четвертый день мы по-
теряли кукушонка из виду. Его путе-
шествие началось с короткого перелета
на ближний сучок. Но мухоловки звали
его повторить смелый шаг. И он ре-
шился слететь на куст можжевельника.
Два дня мы следили за ним. И вот куку-
шонок пролетел уже так далеко, что
мы его не увидели. Сергей считает: му-
холовки еще неделю будут птенца под-
кармливать. Но он и сам уже, мы виде-
ли, начал охотиться...
Вот и вся тайна (а может, только
частица ее), к которой мы прикосну-
лись.
□
195
ЖИЛИЩЕ ОС
Многим, наверное, приходилось
встречать в лесу это странное сооруже-
ние, похожее на огромную грушу. В де-
тстве я был наказан за любопытство.
«Груша», искусно свернутая, как мне
тогда показалось, из старой почерне-
вшей газеты, являлась жилищем ос, и я
помню, с каким проворством бежал к
воде от гнезда — отмачивать огнем го-
ревшие руки и голову.
Недавно, спасаясь в лесу от дождя, я
вдруг увидел хорошо знакомую
«грушу». Она висела на тонкой березо-
вой ветке. Я снял ботинки и полез на
березу получше разглядеть висячий
осиный дом.
Пепельного цвета, тонкая морщини-
стая «бумага», закрученная в несколь-
ко слоев, не была «полинявшей газе-
той». Осиная «бумажная фабрика» ра-
ботала тут же, в лесу, и сырьем для нее
была древесина, которую и человек ис-
пользует для бумаги. Разница только в
том, что человек стал делать бумагу не-
давно, а осы делают ее миллионы
лет...
А что там внутри? Осторожно разво-
рачиваю, жду появления разъяренных
хозяев. Но все тихо. Никто не жужжит,
не скребется в бумажном доме... Всего
две осы забегали на свету. Обычного
вида оса и оса огромная, длиннобрю-
хая. Они почему-то не кинулись на гра-
бителя, а стали беспокойно ползать по
странному сооружению, которое и было
содержимым гнезда.
Держу в руках конструкцию все из
той же бумаги — лепешка, на лепешке
узорный гриб. И лепешка и верхушка
гриба унизаны сотами. Соты напомина-
ют пчелиные. Но у строителей не было
пчелиного мастерства — ячейки разных
размеров, не все правильной формы.
Почти в каждой ячейке шевелится бе-
лое существо, еще не видавшее света.
Много ячеек покрыто белыми кожисты-
ми колпачками. Под таким абажуром
тоже сидит личинка. Большую осу, судя
по всему, матку, стряхиваю, но она под-
нимается из травы и опять торопливо
ползает от личинки к личинке. Убегаю с
гнездом далеко в сторону — оса опять
быстро находит потомство. Как могу ак-
куратно возвращаю осиную колыбель в
бумажную оболочку и вешаю ветку с
гнездом на березу...
Через день, проходя по той же поля-
не, я увидел взлетевшую, похожую на
ястреба птицу, узнал осоеда и сразу по-
бежал к знакомой березе. Гнездо было
разодрано в клочья. Кажется, я помог
осоеду обнаружить гнездо.
Осиных гнезд в лесу, как видно, нема-
ло, если есть птица, специальность ко-
торой их разорять.
□
Содержимое осиных гнезд
— лакомая добыча для птиц
осоедов.
СВЕРЧОК
Многие слушали его песню. Но мало
кто его видел.
В детстве среди множества деревен-
ских звуков крик коростеля и песня
сверчка меня занимали особенно, пото-
му, возможно, что, сколько я ни ста-
рался, увидеть сверчка и коростеля не
удавалось. Коростели жили за огоро-
дом в мокрых лугах. Определив место
крика, я тихо крался, бежал сломя го-
лову, но птица, не взлетая, смолкала и,
словно дразня, начинала свое «крекс-
крекс!» шагах в двадцати в стороне. По-
зже я узнал: коростели бегают, раз-
двигая травинки, и очень редко взле-
тают.
Сверчок жил в доме, в проеме печи,
где хранились ухваты и кочерга. Чуть
начинало смеркаться, и раздавалась
тихая, монотонная песня: «трю-трю...»
Если в избе было шумно, сверчок мол-
чал. Но стоило голосам стихнуть,
начиналось монотонное грустноватое
пение. Кто жил в деревне, хорошо
знает эти звуки уюта в обжитом доме.
196 Сколько я ни старался, выманить свер-
чка из темной подпечной ниши не уда-
валось. И только совсем недавно в зоо-
парке я увидел таинственного певца, и
не одного, а сразу в количестве не-
скольких тысяч — сверчков тут раз-
водят на корм обезьянам, лягушкам, ле-
мурам, птицам.
Вот он на снимке, сумеречный музы-
кант, похожий одновременно на тара-
кана и на кузнечика. Цвет — рыжевато-
коричневый. Два блестящих вырази-
тельных глаза, приспособленных к тем-
ноте. Два длинных подвижных, похожих
на удилища, уса. Ясно, что может
прыгать, но больше бегает. Длинный
жесткий отросток сзади — яйцеклад,
которым, как шильцем, сверчок проты-
кает какой-либо податливый мате-
риал и кладет около сотни яиц, из ко-
торых вылупляются крошечные сверча-
та. Они растут, линяя, подобно ракам.
Сбросив двенадцать раз свои жесткие
латы, сверчок становится взрослым.
Его монотонное «трюканье» — брачный
крик. Два самца, встречаясь где-нибудь
в темном убежище, дерутся, теряя при
этом усы и крылья. Лишенный жестких
передних крыльев, сверчок петь уже не
способен, «трю-трю» — это трение друг
о друга передних крыльев, одно из ко-
торых имеет насечки.
Питаются сверчки всякими крохами
органической пищи. В деревенском до-
ме под печкой им хватает вполне того,
что прилипнет к ухвату. В зоопарке, я
посмотрел, кормят их отрубями, мор-
ковкой, огурцами и яблоками.
Сверчки многочисленны в тропиках,
там, где тепло и сыро. У нас сверчок до-
вольствуется тропиками искусственны-
ми — живет под печкой, в бане, в ко-
тельной. Сожительствуя, несколько на-
секомых имеют свои территории —
«знай сверчок свой шесток». Хор свер-
чков может быть надоедливым, но оди-
ночное монотонное «трюканье» связано
в нашем сознании с теплом и покоем. И
потому сверчок — сожитель в деревен-
ском доме желанный. Городская среда
для него представляет меньше удобств.
Но многие наверняка слышали, проходя
по улице летней ночью, поэтичное
«трюканье». Это он, сверчок!
Однажды знакомые звуки я услышал
в громадном здании телецентра. И
очень обрадовался — надо же, в цар-
стве металла, пластиков, электроники
приютился неунывающий музыкант! Ве-
черами мы даже специально ходили к
знакомой двери послушать сверчка. А
однажды не удержались — и постуча-
ли... сверчком оказался электронный
прибор, издававший очень похожие зву-
ки.
В Москве я знал двух людей, держа-
вших сверчков «для уюта» в малень-
ких клетках. И как-то прочел: «Пред-
приимчивый англичанин наладил прода-
жу сверчков новоселам многоэтажных
домов».
Есть еще сверчки полевые. Вне-
шность их несколько отличается от
нашего доможила — окраска темная,
почти черная, живут в земляных нор-
ках. Но тоже певцы, оттеняющие ти-
шину летней ночи.
Песня сверчка — поэтический сим-
вол. Улыбаешься, вспомнив: прозвище
Пушкина-лицеиста было Сверчок. Хо-
рошее, необидное, свойское слово.
□
ХРАБРЕЦ
На съемке для «Мира животных»
встретили зайца — молодого, не иску-
шенного жизнью подростка. Попытался
зверь убегать, однако не знал еще заяц,
что наш оператор тоже умеет бегать.
Остановился заяц и стал наблюдать:
что будет? Камера пожужжала издале-
ка, потом подвинулась ближе, потом на-
висла над самым ухом. И заяц решил за
себя постоять. Сначала он шевельнул
лапкой, потом сделал выпад в сторону
камеры, потом, справедливо решив, что
уязвимое место у жужжащего зверя —
глаз, кинулся в объектив. Спасая не-
жные стекла, оператор вскочил, но
разъяренный зайчишка жаждал победы
полной. Он отбегал и с силой кидался
на Яшкины ноги. Спасли оператора
«бронированные» штаны под названием
«джинсы» и полушутливые, полусерьез-
ные вопли о помощи. Мы хохотали, наб-
людая, как победитель спокойно по-
чистил одну о другую лапы и тут же
взялся закусывать стебельком щавеля.
Общее мнение: заяц труслив. Он и
правда надеется больше всего на ноги.
Ноги уносят зайца от тысячи опасно-
стей, стерегущих его повсюду. Лисица,
волк, филин, рысь, ястреб, орлы, бро-
дячие собаки, енот — все любят зайча-
тину. В молодом возрасте зайцу надо
еще опасаться ворон и сорок. Ну и, ко-
нечно, охотник с ружьем зайцу тоже не
ДРУГ-
Сидит заяц тихо, полагаясь на цвет
своей шкурки. Зимой она прячет его в
снегу, летом — в траве. Уловил шорох
— сразу уши торчком: определить, от-
куда опасность. Определил — немед-
ленно уши прячет, чтобы не выдавали,
и уже наблюдает глазами. И если опас-
ность близка — вся надежда на задние
ноги. Они у зайца длинные. Опережая
передние, они, как пружины, толкают
зайца вперед и вперед, прыжки бывают
до пяти метров, скорость — под шесть-
десят километров в час. Глядишь, и
спасся. Однако от ястреба и от филина
на открытом пространстве спастись не
просто. В последний момент падает
заяц на спину, и опять оружие его — но-
ги. Бьет сильно. Известны случаи: ране-
ный заяц ударом ног распарывал полу-
шубок, и беспечный охотник получал
опасные раны.
Это храбрость самозащиты. Известно,
однако: зайчиха-мать смело атакует во-
рону или сороку, выследивших зайчон-
ка. Тут храбрость зайчихи не знает пре-
дела. Хитрые птицы, правда, охотятся
парой — одна отвлекает зайчиху, дру-
гая хватает зайчонка. И потому приро-
дой зайцу предписано: сиди незаметно
и тихо, обнаружат — беги. Защита си-
лой — последнее средство. Наш заяц-
подросток прибегнул к силе отчасти по
недостатку житейского опыта, отчасти
потому, что ноги еще слабы. Но, может
быть, это храбрец? Почему не быть хра-
брецу даже и среди зайцев?
□
ТРИ МИНУТЫ из жизни
Три минуты из жизни котенка. Почти
детективная повесть...
Жил котенок во дворе в загородке с
мамой, опытной, в возрасте, кошкой. Я
открыл калитку, и мама решила: пора!
Пора чаду увидеть мир.
На пороге калитки котенок увидел
жука. Ужас, великий ужас отразился в
маленьком теле: спину выгнул, хвостик
поджал, глаза расширены. Глянул на
мать — она сидит холодно-невозмути-
мая, неподвижная: «Эка невидаль —
жук!»
И котенок сразу же осмелел. При ви-
де утят в нем пробудился охотник. Лег
котенок на брюхо. Чуть пошевеливая
хвостом и не спуская горящих глазенок
с утят, пополз он к добыче. Утята,
пища, потеснились. И охотник сразу же
понял: его боятся. Он тигром рванулся
вперед. Но утята уже имели жизненный
опыт. Жалобно призывая не-
существующую маму (утята инкубатор-
ские), беженцы устремились к собачьей
будке — тут, по всему судя, они находи-
ли уже убежище. И защита не застави-
ла себя ждать. Лохматый пес Тобик, ле-
жавший за будкой на солнышке и впол-
глаза наблюдавший за жизнью двора,
вскочил. Гремя цепью, он кинулся на
обидчика. Привязь не дала ему развер-
нуться как следует, котенок пружиной
взлетел на плетень и выше — на кол.
Утята между тем цепочкой направи-
лись к яме с водой. Пес улегся на люби-
мое место за будкой. Невозмутимо на
прежнем месте сидела кошка Она все
видела, но даже не шевельнулась,
чтобы как-нибудь повлиять на события.
Строгая поза многоопытной матери го-
ворила: «Ну вот — это жизнь. Будешь
знать, кто есть кто».
□
ВОДЫ!
198
От жажды страдают не только лю-
ди... В пустыне приземлившийся само-
лет был потным, как бутылка, вынутая
из холодильника. По нему на бетон сте-
кали струйки воды. Аэродромные соба-
ки это явление хорошо знали и сбега-
лись лакать «небесную воду»... Одна-
жды летом я видел, как аист, прилетая
к гнезду, выливал на птенцов в зобу
принесенную воду... Я видел, как,
мучаясь жаждой, теряли всякую осто-
рожность куланы — шли к водопою при
явной опасности... В сухое лето 72-го
года мы наблюдали ежа, приходившего
пить из плошки, которую ставили во
дворе курам. В тех же местах у Оки я
снял куницу, искавшую, почти не стра-
шась человека, влагу в воронке боль-
шого гриба...
И еще картинка того сурового лета —
гуси, подолгу стоящие у колодца в ожи-
данье, что кто-то придет за водой...
Если бы звери и птицы в большую
жару вдруг заговорили, первым бы
словом было: «Воды!»
□
БАБЫНИНСКИЕ КАРАСИ
В январе из Бабынинского районе Ка-
лужской области получил я письмо: «У
нас в пруду живут незрячие караси...»
Я немедленно откликнулся, попросил
подробностей и получил от Абрамова
Сергея Дмитриевича второе письмо.
«Совершенно безглазые! Жаберные
крышки есть, а глаз нет. Но крепкие!..
Мы поступаем с ними обыкновенно —
ловим и жарим. Приезжайте — увидите
сами!»
В конце мая мы с внуком, прочи-
тав все, что можно, о карасях, дали
телеграмму в Калужскую область:
«Едем!»
К вечеру добрались в деревеньку С.
(не называю ее во избежание наше-
ствия любопытных удильщиков) и
встречены были Сергеем Дмитриеви-
чем. Бросив рюкзаки, сразу пошли на
пруд.
Это был не пруд, а прудишко, разме-
ром с половину футбольного поля. Со-
орудили его пятнадцать лет назад од-
ним днем с помощью доброхота-бульдо-
зериста. Вся работа свелась к насыпке
вала поперек неглубокой балки. Попол-
няется пруд вешней водой. В первый
год пустили в него лукошко мелких
красных карасиков и столько же белых.
Никакая другая рыба, кроме верхопла-
вок и карасей, в пруду жить не может —
тесен и мелок промерзает почти до дна.
Но караси, спящие зиму в иле, тут при-
жились. А лет пять-шесть назад стали
среди них попадаться незрячие. Они не
были, однако, хилыми. Наоборот, в сад-
ке скорее изнемогали обычные караси.
Слепцы же были на редкость выносли-
выми. Правда, во время нереста, когда
обитатели пруда трутся у травки на
мелководье, незрячих ловят местные
кошки, предпочитающие рыбу всякой
другой добыче.
Мы забросили снасти. Но поплавки
слегка шевелились лишь от игры верхо-
плавок, клавших на снасти икру. Возла-
гая надежды на утро, мы раскидали
приманку. Сергей Дмитриевич с сосе-
дом для верности бросили в угол пру-
да две верши. И все отправились
спать.
Утром пруд дымился туманом. Ско-
рее, скорее удочки в воду!.. Через час
первый карась запрыгал на траве в оду-
ванчиках. Но это был обычный белый
карась, глядевший на мир круглыми не-
помнят — красных карасей выпускали.
Ловятся караси белые (научное назва-
ние: карась серебряный). Эта братия в
нашем улове не была одинаковой —
различались размером, окраской, не
все однозначно были с глазами. Обы-
чный нормальный карась имел глаза
плоские. У половины примерно глаза
были выпуклые, как у лягушек. Не-
зрячие были все одинаковы. Но попа-
лись два экземпляра карасей одно-
глазых (ловили таких и раньше) — один
(«лягушачий») глаз есть, другого нет.
Все безглазые караси имели окраску
более темную, чем обычные.
Поснимали мы карасей. Провели на
месте анатомирование — под жаберной
моргающими глазами. За ним попал-
ся второй точь-в-точь такой же. Тре-
тий. ..
Уже наловлено было с полсотни оди-
наковых, как инкубаторские цыплята,
карасей в половину ладони, когда Ни-
колай Иванович нас окликнул: «Вот он,
попался!» На крючке висела рыба тем-
но-серебристого цвета, вдвое крупнее
пойманных карасей и безглазая. На по-
ложенном месте были заметны впа-
дины, словно глаза удалили и неглубо-
кие ямки заросли плотным, как крышки
жабер, костным покровом.
Даже и единичный урод в живой при-
200 роде всегда у людей возбуждал лю-
бопытство, тут же была, как сказал бы
ученый, популяция животных с урод-
ством, передающимся по наслед-
ству. ..
Часов с девяти на хлебный мякиш
стали дружно идти незрячие караси
разных размеров — больше ладони и в
половину ее. Вынули верши — их туда
на приманку из хлебных корок тоже на-
билось изрядно. В полдень мы сели на
бережку — как следует рассмотреть
весь улов.
Первые наблюдения: не попалось ни
единого красного карася ни в вершу, ни
на крючки. И это было обычным. Никто
не знает, есть ли они в пруду, хотя все
Присмотритесь... Первый из
трех карасей глаз не имеет.
крышкой глаза не оказалось. И, не ме-
шкая, стали собираться в Москву. Улов
«для сковороды», чтобы в жаркий день
не испортился, Сергей Дмитриевич
переложил крапивой, побрызгал водой.
А пяток карасей характерных помести-
ли мы в формалин, важно было дикови-
ну показать рыбоводам-специалистам.
Мой подарок озадачил ученых не-
сильно, хотя любопытство было
всеобщим. «Ну-ка... Да, действительно
совершенно безглазые... Ну что же —
типичные фенодевианты», — сказал ге-
нетик.
Прежде чем объяснить мудреное сло-
во фенодевианты, — немного общеиз-
вестного о карасях. Все знают: карась
хорош, жаренный в сметане! «Уху из ка-
расей варить не следует — пахнет ти-
ной», — писал знаток рыб России зоо-
лог Леонид Павлович Сабанеев. Ка-
рась действительно «тинная рыба» —
живет в заросших озерах, пойменных
бочагах, торфяных ямах. Однажды я об-
наружил карасиков даже в неглубоком
колодце — икру, как видно, занесли ут-
ки. Чем хуже заглохший, «заросший»
водоем для других рыб, тем лучше он
для выносливых карасей, писал Саба-
неев.
Караси бывают двух видов: золотые,
почти круглые, похожие на тяжелые
слитки меди, и серебряные, называе-
мые иногда карасями речными. У этих
тело более удлиненное, они меньше,
чем золотые, любят копаться в иле, они
подвижнее золотых и, что особенно ва-
жно отметить, необычно разнообразны
по форме. В двух расположенных рядом
озерах живут иногда заметно отличные
друг от друга серебряные караси. Объ-
яснений этому много — неодинаковые
водоемы, неодинаковая пища в них. Од-
нако гораздо важнее другое: серебря-
ные караси легко скрещиваются с дру-
гими рыбами, с линями, сазанами и кар-
пами, например, а также с красными ка-
расями. Мало того, серебряный карась
зачастую размножается однополым пу-
тем — в водоеме живут только самки.
Икра оплодотворяется молоками рыбы
иного вида, но слияния половых тел при
этом не происходит. Отцовская линия
в развитии плода отсутствует — из
икры появляются только однополые
самки.
Причуды наследственности, неста-
бильный генетический механизм се-
ребряного карася дают не только ва-
риации по окраске и форме, но также
всякого рода резкие уклонения от
формы, иначе говоря, уродства: измене-
ние плавников, глаз, чешуи. В разли-
чной мере уклонения эти свойственны
многим рыбам. У серебряного карася
они встречаются чаще. Не случайно
именно серебряный карась является ро-
доначальником разнообразных золотых
рыбок.
Тысячу лет назад китайцы, заметив
частые уродства серебряного карася,
стали намеренно их культивировать и
вывели рыбок, передающих уродства
свои наследству. Пучеглазые теле-
скопы и фантастические вуалехвосты с
громадными плавниками, рыбки ярко-
красного, черного или пестро-мрамор-
ного цвета — не более чем уродцы се-
ребряного карася, продукты прихоти
человека. Эти жители аквариумов и не-
больших бассейнов в дикой природе,
если их выпустить, неизбежно и быстро
погибнут. Сама природа, порождая урод-
ства, как правило, не дает им раз-
виться в потомствах, безжалостно
выбраковывает. В популяциях карасей,
живущих нередко там, где «бракеры» —
хищные рыбы — отсутствуют, уродства
сохраняются относительно долго. При-
чем условия водоема провоцируют эти
уродства. Недостаток пищи, теснота,
ведущая к близкородственному
скрещиванию, вызывают наследствен-
ные «уклонения». Подобная «игра ге-
нов», не поддающаяся исследованию
на основе строгих законов, открытых
Менделем, озадачивает генетиков. Жи-
вотных из этого ряда они называют фе-
нодевиантами. Бабынинские караси от-
носятся к этому феномену.
Можно предположить, как появилось
безглазие. У карасиков, пущенных в
пруд, генетическая предрасположен-
ность к уродству была. Скученность в
маленьком водоеме привела к имбри-
дингу (близкородственному скрещива-
нию), и, как следствие этого, пробуди-
лись «дремавшие» гены — появилось
потомство с хорошо заметным пора-
жающим нас уродством: безглазые, од-
ноглазые, пучеглазые караси. Лю-
бопытно, в шести других больших по
размеру прудах возле деревни С. не-
зрячие караси не встречаются.
А как же жить-то без глаз? Человека,
получающего восемьдесят процентов
информации из окружающего мира с по-
мощью зрения, феномен бабынинских
карасей поражает. Но вспомним, как
живут караси. Копание в иле хорошего
зрения и не требует, важнее чувстви-
тельный нос, обоняние. Обоняние у
рыбы незрячей, компенсируя зрение,
развивается хорошо. И потому бабынин-
ские безглазые караси заметно жизне-
способней обычных. Будь в воде хищни-
ки — окуни или щуки, незрячим при-
шлось бы плохо, но хищников в малень-
ком прудике нет. Создались условия
для процветания, пусть временного, ор-
ганизмов уродливых.
Такие вот размышления вызывают
бабынинские караси. Спасибо Сергею
Дмитриевичу Абрамову, известившему
нас о необычном явлении в жизни при-
роды.
□
ДРУЗЬЯ ИЗ БЕРЛОГИ
<7 то было в средине лета. После
ходьбы по лесу мы присели передох-
нуть, и вдруг на поляну к нашему ко-
стерку выкатились два медведя-по-
дростка. От неожиданности медведи
поднялись на задние лапы и, принюхи-
ваясь, с полминуты нас изучали. Мы ис-
пугались: по всем законам на сцене вот-
вот должна была появиться медведица.
Но вышел из леса человек с палочкой,
и обстановка сразу же разрядилась.
— Вы что же, им вроде матери?
— Точнее сказать — опекун...
Увидев рядом с собой покровителя,
медведи сразу же успокоились: начали
вприпрыжку скакать по поляне, мигом
распотрошили под сосной муравейник,
а потом, испугавшись чего-то, верну-
лись к ногам человека и стали тереться
носами о сапоги.
Медведи легко приручаются. На
старых ярмарках и в нынешних цирках
звери в обнимку с покровителем-дрес-
сировщиком делают много веселых
трюков и, кажется, совсем неплохо
чувствуют себя среди людей. Тут кар-
тина была другой. Два резвых зверя
были явно свободными и держались в
лесу, как подобает держаться диким
медведям. Человек рядом с ними
вызывал в памяти не циркового арти-
ста, а легендарного Сергия Радонежс-
кого, к лесной избушке которого будто
бы дружелюбно являлся медведь.
Пока мы знакомились с одетым в
спортивную куртку и резиновые сапоги
нынешним «Сергием», медведи обшари-
вали поляну. Они заламывали кусты,
подымали камни, слизывая с них какое-
то лакомство, потом исчезали в лесу, и
мы не видели их минут двадцать.
— Не тревожитесь?
— Прибегут...
К лесному поселку возвращаемся
вместе. Для медведей дорога — спло-
шная цепь приключений: поймали в лу-
же лягушку, подрались из-за брошенной
кем-то тряпицы, отстают, забегают
вперед, повисают, как дети, на гибких
кустах черемухи, привстав на задние
лапы, за чем-то пристально наблюдают.
Весной позапрошлого года зоолог Ва-
лентин Пажетнов наблюдал за мед-
вежьей берлогой. Укрытие он сделал
в полусотне шагов и хорошо видел: в
полдень медведица выходила из лого-
ва, грелась на солнце и снова скрыва-
лась. По звукам зоолог определил: в
логове два медвежонка. Особой трево-
ги, явно чувствуя наблюдателя, мед-
ведица не проявляла. Однако в послед-
ний день марта она вырвалась из бер-
логи взъерошенной, сделала в сторону
шалаша два устрашающих броска.
Струхнувшему наблюдателю пришлось
закричать. Зверя это остановило и, как
видно, здорово напугало. Сделав боль-
шой полукруг, медведица скрылась в 201
лесу и больше к берлоге не воз-
вращалась. На руках человека остались
два маленьких, с рукавицу, медведя.
Валентин решил попытаться заме-
нить медвежатам мать — выходить их,
не отрывая от обычной среды обитания.
Задача была непростой. Медвежата
ходят за матерью целых два года —
перенимают опыт добывать пищу, усва-
ивают, что надо и чего не надо
бояться. Воспитание у медведей — нау-
ка тонкая, кропотливая. Человек все
тайны звериной жизни на знает, и наде-
жды зоолог возлагал на инстинкты.
«Воспитание воспитанием, но очень
многое в поведении животных опреде-
ляет наследственная программа. Надо
создать условия, чтобы эта программа
начала проявляться», — так рассуждал
ученый.
На третий день общения с медвежа-
тами подтвердился известный закон
поведения животных. В раннем возрас-
те у них проявляется «инстинкт следо-
вания». Малыши, еще не ориентируясь
в сложном мире, следуют (идут) за дви-
жущимся объектом, доверяются ему.
Происходит признание-запоминание
этого объекта, запечатление в памя-
ти, рождается привязанность к нему. В
нормальных условиях таким объектом
для многих животных является мать. А
если это будет не мать? Закон все рав-
но продолжает работать! Утята, вылу-
пившись из яиц под курицей, за курицей
и будут следовать, хотя во дворе они
позже увидят и утку. Действие этого за-
кона известно многим: чем раньше но-
ворожденные зверь или птица попали в
руки, тем больше шансов их приручить.
Если при этом не упущен «момент запе-
чатления», можно рассчитывать на
привязанность и преданность животно-
го.
Как проявилось все это в истории с
медвежатами? «Два дня они жили со
мной в палатке. Я их кормил молоком,
но кажется, был для них безразличен.
На третий день я вышел набрать в ве-
дерко снега для чая, и тут медвежата,
как по команде, бросились за мной, не
202
обращая внимания на лужи и глубокие
лунки в рыхлом снегу. Казалось, ника-
кая сила не способна их удержать».
Два года прошло уже с этой минуты,
поведение медведей полностью под-
твердило закон привязанности. «Мне
помогала работать жена. Но «матерью»
был для них я. Испугались— ко мне. Я
проявил в лесу к чему-нибудь лю-
бопытство — и они тоже. Занялся чем-
нибудь необычным — внимательно
смотрят. Особого подражания не уви-
дел, но что касается следования — ку-
да я, туда и они. Смена одежды вводит
их иногда в заблуждение. Но стоит мне
надеть куртку, в которой они признали
меня впервые, спокойствие, предан-
ность и доверие сразу же воз-
вращаются». Валентин считает: впе-
чатляют медведей не только зритель-
ные образы, но также звуки и запах.
Он склонен думать: для медведей за-
пах играет, возможно, первостепенную
роль.
Весну, лето и осень растущие звери и
человек провели вместе. Каждый день
непременно лесная прогулка два-три
часа. А время от времени — двухне-
дельная вылазка. Дальние переходы
медвежата переносили легко и даже
затевали возню, когда человека вали-
ла усталость. Во время пути они убега-
ли далеко в сторону, непрерывно ис-
следуя все вокруг. Спрятаться от них
было нельзя. «Потеряв из виду меня,
они начинали бегать кругами, все время
их расширяя, попадали в конце концов
на мой след и тут уж легко находили».
Месяца три (до июля) медвежата ве-
ли себя как два маленьких исследова-
теля. Все было им интересно, и они
открывали для себя мир, не очень его
пугаясь. Летом поведение изменилось.
Желание все увидеть и оценить по
принципу «опасно — не опасно, съедоб-
но — не съедобно» осталось. Но появи-
лась и осторожность. Изучая новый
объект, они теперь часто в панике убе-
гали и спасались на дереве. Особый ис-
пуг вызывали встречи с большими
животными. Столкнувшись неожиданно
с лосем, они забрались на сосну и про-
сидели там целый день.
Уже в мае (через месяц после выхода
из берлоги) медвежата, получая молоко
из бутылки, стали сами подкармли-
ваться молодой травкой. Постепенно
они вовсе были сняты с довольствия и
кормились тем, что сами находили в ле-
су.
Обучать добыванию пищи медвежат
не пришлось. Наследственная память
помогала им безошибочно определять,
что для медведя пригодно и что непри-
годно. Запах муравейника привел их в
сильное возбуждение, и они усердно
взялись ворошить явно съедобную кучу,
не сразу, правда, поняв, как следует
добывать из мусора лакомство. Гнезда
полевок и ос они тоже с первого раза
зачислили в свой рацион. Птенцы, пти-
чьи яйца, коровий и лосиный помет,
травы, слизняки под камнями, черника,
малина, брусника, рябина — все нахо-
дили в лесу без подсказки.
Однако важно не только пищу найти,
но уметь ее взять Вот тут иногда возни-
кала заминка. Простая штука — сунуть
морду в гнездо и проглотить яйца, иное
дело — пчелиный борт: лакомство —
рядом, а попробуй-ка взять. Не тотчас
медвежата поняли, как надо ловить
лягушек, как правильно разрывать му-
равейники, собирать ягоды. Особенно
много хлопот доставил медведям овес.
«Попробовали — вкусно! Легли и стали
по зернышку загонять языком в рот.
Способ явно не подходящий: за вечер
кормежки съели граммов по триста зер-
на... На четвертый день научились со-
бирать в лапу метелки овса и скусы-
вать. На пятый наловчились орудо-
Медвежата опасались всего
необычного. Встречи с
лосями, с проезжавшей по
дороге повозкой поначалу
повергали их в панику. Но
встречные тоже застывали
в настороженных позах или
немедля скрывались.
вать обеими лапами. К восьмому дню
сформировался четкий (одинаковый у
обоих) прием, каким «убирают» овес
все медведи. С восьми часов вечера до
двух часов ночи они съедают пять-семь
килограммов зерна...»
Восемь месяцев жизни рядом с мед-
ведем дали зоологу редкие, уникальные
наблюдения. Дикая жизнь, обычно
скрытая от людей пеленой леса, пред-
стала перед глазами ученого не разроз-
ненными моментами, а вся целиком.
Смысл эксперимента состоял теперь
в том, чтобы выяснить, будет ли чело-
век и дальше медведям необходим,
или, соприкасаясь с ним и доверяя ему,
они остались все же животными дики-
ми, способными выжить в природе?
Первый ответ на этот вопрос полу-
чен.
«Приближалась зима. Если медведи
лягут в берлогу, значит, работа была
ненапрасной, если станут жить под бо-
ком у меня иждивенцами, значит, надо
поставить точку и отдать зверей в зоо-
парк...»
Большой надежды, однако, Валентин
не питал. Лишь на Кавказе медвежата
нередко в первый же год покидают
медведицу-мать и уходят в спячку по-
одиночке. В средних широтах такого не
наблюдалось. Но не ложиться же
в спячку вместе с медведями! А мо-
жет, все-таки лягут и сами, если как-
нибудь пробудить в них инстинкты
зимовки?
В ноябре Валентин увел медведей в
укрытое место и принялся, как это де-
лала бы и медведица, строить берлогу:
выбрал под сваленным деревом место,
стал носить туда мох, еловые ветки.
Медвежата на это занятие не обратили
внимания. Но вот пошел первый снег, и
звери сразу переменились. Притихли.
Перестали кормиться. И тоже приня-
лись за строительство. Но место выбра-
ли сами. Наносили коры, елового лап-
ника, листьев. «Возились несколько
дней. И все это время я находился в
пяти шагах от зверей».
«28 ноября повалил сильный снег.
Медведи укрылись в берлоге, и я уже их
не тревожил. Утром услышал: медведи
храпят. И тихо ушел».
...Зимовка прошла спокойно. В конце
марта медведи выбрались из берлоги.
Валентин ждал этого часа. Но звери
спросонья его не признали, вскочили на
дерево и сидели там целый день. «Я из-
давал привычные для них звуки, нето-
ропливо пробуждая в медведях воспо-
минания. Наконец медленно, осторожно
они подошли, понюхали куртку. И сразу
же успокоились».
Прошла весна. Еще одно лето и
осень. Все было как в первый год —
ежедневные выходы в лес и долгие
трехнедельные путешествия. «У меня
была редкая возможность наблюдать,
как медвежата превращались во
взрослых медведей. Проделал множе-
ство экспериментов, выясняя, что значу
я для медведей и как незаметно и нав-
сегда оставить зверей в лесной глухо-
мани».
Вырастить во дворе или в доме оси-
ротевшего медвежонка — дело нетруд-
ное. Но вернуть уже взрослого зверя в
природу вряд ли кому удавалось. Зверь,
не прошедший лесную школу, тянулся
опять к человеку. Можно вспомнить
много разных историй, как медведи гра-
били на дорогах прохожих, запускали
лапы в кузова к грибникам. Участь та-
ких животных всегда одинакова: цепь
или клетка, а чаще выстрел. Вот по-
чему так интересен был опыт зоолога
Пажетнова.
С нетерпеньем я ждал окончания
эксперимента. В декабре Валентин на-
писал: «Медведи опять в берлоге.
Выбрали место в таком заломе, что
трудно было их наблюдать. Легли опять
вместе, хотя перед этим очень сканда-
лили. В конце марта жду пробуждения.
203
И сразу начну от них отдаляться. Я мно-
го узнал за два года. Очень привык к
этим двум существам. Но я буду счаст-
лив, если однажды они от меня убегут и
уже не вернутся».
Конец истории ожиданий не оправ-
дал. Весной стало ясно: один из медве-
дей без человека не проживет, и Ва-
лентин пристроил его в зоопарк. Наде-
жда была на другого — он с каждым
днем становился все более незави-
симым, диковатым, умело находил пищу
и держался в лесу как хозяин. Наступил
день, когда Валентин тихо и незаметно
ушел с болота и медведь не прибежал,
как было прежде, по его следу. «Я ду-
мал: ну вот и счастливый конец. Он бу-
дет жить там, где природой ему пред-
назначено жить. Я старался не
появляться в дальних лесных кварта-
лах, опасаясь встречи, которая все бы
испортила».
Валентин утвердился в мыслях, что
его подопечный хорошо и надежно при-
строен, и представлял, как медведь,
нагуливая на зиму жир, орудует где-ни-
будь на овсах, на диких малинниках. Но
вот из прилежащей к заповедному лесу
деревни пришло известие: медведь за-
драл телку. Это насторожило — мед-
веди редко тут нападали на скот. Неде-
лю спустя еще одна новость из той же
деревни: медведь во дворе порешил
двух овец. «Теперь я уже не сомне-
вался... И когда сообщили: на дороге к
деревне медведь гнался за проез-
жавшим на лошади лесником, я понял:
мой долг упредить большую беду. Что
было делать? Взял ружье и, расспросив
о повадках медведя, устроил возле де-
ревни засаду...
Можете себе представить, что я пере-
жил. Это был он, мой воспитанник —
медведь не дикий и не ручной, не име-
вший страха перед людьми, не способ-
ный к дикой жизни в лесу...»
О своем эксперименте Валентин Па-
жетнов написал хорошую книгу. В ней
подробно и интересно рассказано о
всем, чему был свидетель натуралист-
«медвежатник». Многое в жизни медве-
дей прослежено очень внимательно. И
наблюдения зоолога интересны не
только любознательным людям, но и
ученым. Главный вывод эксперимента-
тора подтверждает уже известную ис-
тину: прирученного зверя вернуть в при-
роду трудно, почти невозможно.
1976 г.
□
логово
Логово волка обычно — тайна из тайн.
Чтобы не выдать место пребывания
детворы, волки вблизи не охотятся. И
если волки почуяли: логово обнаружено
— немедленно, спешно уносят волчат в
безопасное место.
Понаблюдать жизнь логова — не-
сбыточная мечта многих натуралистов.
Снять на пленку интимную жизнь вол-
ков в природе практически невозмо-
жно. Выход один: снимать осторожного
зверя в неволе, в условиях, максималь-
но приближенных к жизни дикой при-
роды. Мне посчастливилось наблюдать
за волками в такой обстановке.
Уголок леса размером со стадион
был окружен сеткой. Все тут есть для
волков: овражек, поросший крапивой и
лопухами, лесной валежник, родник,
частый ельник, трава. Четыре зверя в
загоне. Стою неподвижно у сетки с фо-
токамерой наготове в надежде: вот-вот
блеснет где-нибудь пара глаз. Пол-
часа, час стою. Напрасно! Меня волки
наверняка видят, но ни один ничем не
обнаружил себя.
Занимаю место на одной из трех
вышек, стоящих в лесу. С них киноопе-
раторы, меняясь, ведут наблюдения —
в нужный момент включают стоящую на
треногах аппаратуру. К этим вышкам
волки успели привыкнуть. Уже минут
через пять замечаю шевеление трав. И
вот прямо на меня, осторожно ступая,
идет волчица. Прежде чем выйти на
открытое место из-под деревьев, вни-
мательно слушает — вижу, как
шевелятся торчком стоящие уши. В по-
следнюю очередь волчица смотрит на
вышку. Мы встречаемся взглядами. Но
волчица не отступает. Наоборот, при-
выкшая к неизбежному для нее при-
сутствию здесь человека, она решитель-
но, но по-прежнему неторопливо на-
204 правляется к логову.
Логово расположено метрах в пятнад-
цати от меня. Хорошо видно вытоптан-
ную волчьими лапами площадку и у
края ее, у коряги — пологий укатанный
ход под землю.
Появленье волчицы давно ожидалось
теми, кто пребывал в подземелье. На
площадку, сбивая друг друга, выскочи-
ли три волчонка. И немедленно — к ма-
тери. Волчица увлекла нетерпеливо го-
лодных щенят в сторону, в травы, и вол-
чата повисли у нее на сосках. Пока
под брюхом у матери шла возня, сама
она стояла спокойно, наклонив голову.
Язык от жары высунут, глаза, как в
дремоте, полузакрыты. Шерсть на вол-
нице линяла, и этот обычно аккурат-
ный, подтянутый зверь выглядел не-
ряшливо, неопрятно.
После кормежки волчата, путаясь у
матери под ногами, стали вместе с ней
обследовать окрестности логова.
Зачем-то волчица перенесла с одного
места на другое березовый сук, и вол-
чата принялись его обнюхивать, как
будто первый раз видели. Потом мать
вынула из травы припасенное ранее
мясо, стала рвать его на куски и раз-
несла их потом в несколько мест,
Все лето кинооператор
Пятрас Абукявичус
терпеливо наблюдал за
волчатами.
давая волчатам поиграть с пищей в
прятки.
Пока невидимый для меня молодняк
возился в траве, волчица легла подре-
мать, но скоро без причины как будто
вдруг встрепенулась и кинулась в чащу.
Волчата при этом горохом скатились в
яму... Минут через пять я услышал го-
лоса женщин, шедших лесом с покоса.
Это их задолго до меня услыхала вол-
чица и бросилась загодя обнаружить
опасность. Убедившись, что опасности
нет, мать неслышно, как тень, появи-
лась у логова.
В одну из отлучек волчицы в колдо-
бину, через которую тек ручеек, я ки-
нул кусок конины, полагая, что волчица
не сразу обнаружит добычу. К моему
удивленью, появившись минут через
десять, она направилась прямо к воде и
нырнула в нее. Отряхиваясь, она вышла
к площадке с мясом в зубах. Всеобщее
любопытство! Дав волчатам как следу-
ет наглядеться на мясо, волчица отне-
сла его в сторону и стала прятать. Она
нагнула лапой траву с одной стороны,
потом с другой, примяла мордой. Волча-
та за всей процедурой наблюдали,
не шевелясь. Не сделав попытки тро-
нуть спрятанный клад, они побежали
за матерью, на ходу облизывая ее
морду.
Где-то на третьем часу наблюденья я
обнаружил и папу-волка. Он лежал от
логова в стороне и выдал себя только
шевеленьем ушей. Он потом уходил. Но,
вернувшись, занимал позицию наблю-
денья: лёжка — плотно на брюхе, мор-
да на лапах, уши торчком, глаза внима-
тельные. К логову ни разу он не прибли-
зился.
Фотокамера моя была наготове, но
бездействовала. Малыши на открытой
площадке суетились немало, а момен-
та, когда бы они оказались вместе с ма-
терью, не было — она все время увле-
кала их в сторону. Но терпенье фото-
графа оправдалось.
В отсутствие матери, когда волчата
обязательно прятались в яму или стиха-
ли в траве, один шалопай беспечно бро-
дил по площадке. В этот момент мать
его и застала. Я услышал приглушенное
горловое рычание, означавшее: «Я ко-
му говорила, не шляйся, разве не пони-
маешь — опасно!» Волчонок все понял,
пятясь задом, он юркнул в яму, но я
успел его снять вместе с матерью.
Солнце уже садилось за елки, когда я
покинул вышку. Волчица в это время
легла отдохнуть и уснула. Я пытался ее
разбудить писком мыши, скрипом поло-
вицы на вышке — не проснулась или
презрительно сделала вид, что спит.
Так ли ведут себя волки в дикой при-
роде? Неволя, даже такая, с видимо-
стью свободы, поведение животных, ра-
зумеется, искажает. И все же лес и ло-
гово в нем во многом дают проявиться
волчьей натуре.
□
205
ВОЛОДЬКИНО ЛЕТО
Идет дождь. Трава полегла. Лес по-
темнел. Облака наползают на крыши.
Солнце ушло от земли. Маленькое госу-
дарство ромашек под окнами стало по-
хоже на снежный сугроб. Мы про-
сыпаемся, говорим: «Дождь...», едим
пшенную кашу с молоком и опять спим.
И это даром нам не проходит. Мы по-
теряли счет дням: не можем вспомнить
— пятница или суббота. Начинаем де-
лать зарубки на ножке стола. Конечно,
можно включить радио или спросить у
Володькиной матери, она бы сказала —
пятница или суббота, но мы нарочно не
спрашиваем. Три дня с перерывами
дождь. Начинаем писать стихи. Лучше
всего получается у Володьки:
У нас в интернате большие кровати,
Большие кровати у нас в интернате...
Двенадцать лет Володька жил в лесу,
в этом доме. А потом интернат — боль-
шая зима в большом селе. А теперь
опять лес и речка на целое лето. На ре-
чке Володька свой человек. Он уверя-
ет: лини в воде ходят тропами. «Про-
ложат в траве тропу и ходят». Я гово-
рю: «Врешь, Володька?» — «Вру?!» Мы
оба встаем, поверх трусов надеваем хо-
лодные задубевшие плащи и бежим к
лодке. Лодка утюжит пузыри на воде.
«Гляди...» Правда — рыбьи дороги в
траве. Володька знает, где на этих до-
рогах поставить вентерь. Вынимаем из
воды снасть. В ней живые слитки золо-
та с красными и желтыми перьями —
караси и лини. Опытным глазом Во-
лодька находит икряную самку, зубами
ловко делает на хвосте отметку и за-
пускает рыбу обратно в вентерь. За
ночь около самки еще с десяток линей
соберется.
Жарим под навесом рыбу. А дождь
идет.
Ночью мы не можем заснуть.
Открываем окно. Пахнет земляникой и
свежим намокшим сеном. Сверкает
молния и гром падает в лес где-то воз-
ле самого дома. Володька с головой
укрывается одеялом. «Боишься?» — «У
нас в позапрошлом году телушку уби-
ло...» Мы зажигаем лампу, и сейчас же
погреться из леса летят комары и бабо-
чки с мохнатыми мягкими крыльями...
Тучи кинули в лес пять или шесть гро-
мовых бомб и, судя по всему, подались
бомбить ржаное поле у деревни Ива-
новки. Но дождь над лесом не пере-
стал. В двенадцать часов мы сделали
еще одну зарубку на ножке стола и, об-
судив положение, решили, что терпим
бедствие и надо об этом сообщить
людям. Посветив спичками, нашли под
лавкой в сенях бутылку из-под шампан-
ского, вырвали лист из тетрадки и ста-
ли писать. Потом сбегали к старой лод-
ке, наскребли смолы.
Письмо получилось веселое. Засмо-
ленную бутылку Володька положил
рядом с собой, у подушки. Потушили
лампу и стали прикидывать, куда мо-
жет доплыть бутылка. «Сейм впадает в
Десну, Десна — в Днепр, Днепр — в
Черное море...»
Под утро в мокрых кустах запел соло-
вей. Я вышел на крыльцо. «Июль, а он
разливается...» Володькина мать сиде-
ла на скамейке возле коровы, но не
начинала доить, слушала соловья. Об-
рывки облаков отражались в воде. Над
речкой стояла розовая от зари пелена
пара. Я подошел к кровати, сосчитал
веснушки на лице у Володьки, пощеко-
тал пятку: «Вставай. Пойдем копать
червяков. Дождь кончился».
Если ночью с фонарем идти по
лесным дорожкам, можно набрать це-
лую банку выползков. Это огромные
червяки, на которые и рыба должна ло-
виться большая. Мы набираем пригор-
шню выползков, но большую рыбу
ждать не хватает терпения. Мнем в ла-
донях смоченный слюною хлеб и ловим
плотву размером с ладонь. При такой
ловле главное — поплавок. Вернее, да-
же круги от поплавка. Так насмо-
тришься, что ляжешь спать — круги
продолжают стоять в глазах. Приз-
наемся: лодка наша от перегрузки
рыбой ни разу не опрокинулась, но из
всех рыболовов в лесу мы держим
первое место. Мы знаем наперечет
своих конкурентов. Вот как раз против
лодки в обрыве берега — норка. Тут
206
живет рыболов из Египта. Все, конечно,
его видели: изумрудно-зеленый, с кори-
чневым верхом кафтан, нос долотом.
Зимородок. Рыболов садится на ветку и
ждет, долго глядит на воду. Мы мно-
го раз сменили наживку, а он сидит. И
дождался: бултыхнулся в воду, с рыбой
полетел к норке. Двух flpyinx рыболо-
вов мы даже взяли на иждивение. Ки-
нем дохлую рыбу и ждем. Озираясь, над
самой водой проносится чайка. Раз — и
нет рыбки. Чайка не знает, что мы ее из
кустов в это время раз — и сняли. Ко-
ршун с большой высоты замечает рыбе-
шку, но, конечно, замечает и нас, кру-
жится, кружится, не спешит за до-
бычей. Но вот мы немного отплыли. И
коршун тут же спланировал вниз.
Рыбу мы чистим на берегу возле ло-
док. Тут тоже есть иждивенцы. Если
рыбу оставить у лодки и ночью подойти
с фонарем, можно увидеть иногда, как
задом-задом, тихонько пятясь, рыбу
уносят раки. Мы с Володькой не против
такого раздела добычи — много ли
рыбы надо на сковородку? Но вдруг на
берегу обнаружилось чистой воды воро-
вство, даже грабеж. Пошли помыть ру-
ки — исчезла огромная Володькина
красноперка. Это коты... Володька рас-
сказал: в лес из села приносят котов-
ворюг. Сунут в мешок, чтобы дороги не
видел, и бросят. В лесу коты птенцов и
мышей промышляют, а со снегом, когда
все живое попрячется, собираются на
кордоне. Володькин отец подтвердил:
«Осенью спасу нет. В сарай лезут, в
трубу от холода забираются. В прошлом
году хозяйка печь затопила, а он — бух
из трубы и чуть не в чугун. В саже весь,
заметался, как черт, по избе. Штук
двенадцать в прошлом году собра-
лось. ..»
Вот это да! Мы с Володькой нарочно
стали оставлять рыбу и делать засидку
в кустах, конечно, вооруженные фото-
техникой. И что же? Кот почуял засаду.
Он появился, когда мы перестали его
караулить. Я одевался после купания,
Володька собирал весла и удочки, рыба
была почищена и сложена в котелок. И
вдруг крик: «Ножик, ножик унес!..» —
Володька швырнул весла — ив кусты
что есть духу... Вылезает, держит но-
жик в руках. Рассказать — не поверите:
ворюга-кот подкрался и принял за рыбу
подаренный мне в Антарктиде амери-
канцами ножик. Схватил — и наутек. И
не сразу понял ошибку...
Пошли чередой погожие, жаркие дни.
На лесных полянах появились пахучие
копны сена. Володькин отец ходил в
лес искать пропавшую телку, вернулся
веселый (телка нашлась) и поставил в
бутылку пять голубых васильков.
Скошенный луг подсох и колет босые
ноги. Стрекочут кузнечики. Ужи гре-
ются на старых пнях у воды. Два ужака,
большой и маленький, перестали нас с
Володькой бояться. Когда мы с веслами
проходим к воде, они только чуть по-
днимают головы с желтыми опознава-
тельными знаками. Плотва перестала
клевать, но мы и не очень жалеем. Мы
снимаем в лодке рубашки и, чуть
шевеля веслами, затихаем, говорим
друг с другом только глазами. Тихая за-
водь в курском лесу, конечно, не Ама-
зонка, анаконду тут не увидишь, но кое-
что мы с Володькой все же увидели. Мы
Середина лета. Окошко
открыто настежь. А
дорожка от дома ведет в
пахучее разнотравье.
видели: плыл бобер. Он вылез на берег
возле коряги и стал смешно чистить ла-
пами шубу. Глаза у бобра стариковские,
и мы подплыли почти вплотную. Бобер
испуганно бултыхнулся и так по воде
хвостом маханул, что в нашу лодку за-
летели холодные брызги. За поворотом
воды в зарослях тоже бултыхнуло.
Володька повел рукою и расто-
пырил пальцы. Я понял: их тут штук
восемь.
На песчаной отмели в прогретой воде
в полдень купались трясогузки и воро-
бьи. На земле виднелись следы двух ло-
сей. «Они тут переходят речку». Мы ка-
раулили, но лосей не увидели. Зато уви-
дели у воды два любопытных глаза. Во-
лодька выпрыгнул, и через минуту в
лодке у нас сидел подросток-енот. Он
первый раз, наверное, увидел воду, в
первый раз видел людей. Сжался в ко-
мок, но держался с достоинством. Во-
лодька сосал укушенный палец, а я
греб к дому. С этого дня нас в комнате
стало трое. Енота мы поселили в шка-
фу. Он пожирал яйца и рыбу и рос так
быстро, что через семь дней мы боя-
лись к нему притронуться. Расстаться с
пленником было жалко, но в комнате
стало попахивать зоопарком. Пришлось
отвезти, выпустить в лес.
Вечерами мы сидим на поваленном
дереве у воды и слушаем, как поют ко-
зодои. Р-р-р-р-р-р... Непохоже на пес-
ню, а слушать приятно. Весь вечер р-р-
р-р-р-р. Летает козодой близко, почти
цепляет Володькину голову, нырнет и
снова кверху летит. Чем мы ему полю-
бились? Володька успешно решает эту
задачу: «Мошек около нас ловит». Над
водой с тонким писком порхают лету-
чие мыши. Володькин отец принес из
погреба молока, присел, фонарь на су-
чок повесил. Сейчас же у фонаря по-
явился рой мошкары. «Гляди...» —
шепчет Володька. Из темноты на армию
мошек пикирует огромная стрекоза. Ми-
нута — опять пикирует, опять, опять...
Слышно, как шелестят прозрачные
крылья. Даже Володькин отец от лю-
бопытства привстал. Никак не можем
разглядеть момент, когда охотник хва-
тает добычу...
Ночь. Р-р-р-р-р-р... Под эту песню мы
идем с фонарем к дому. «Дороги в лесу
просохли. Вы бы завтра за хлебом в Ка-
пустищи смотались...» — говорит Во-
лодькин отец.
Пьем молоко. В открытое окно
слышно: чуть трепещут листья на верху-
шке осины и кричит перепел. Пахнет
летом.
«Дядь Вась, а кто изобрел велосипед,
ему премию дали?» Я понимаю Володь-
кин вопрос, потому что и сам не нараду-
юсь гонке на двух волшебных колесах.
Рубашки у нас надуваются парусами.
Березы расступаются, летит навстречу
дорога и, как при всякой быстрой езде,
хочется петь.
До Капустищей нам ехать километра
четыре, но мы нарочно делаем крюк и
раза в три удлиняем дорогу. Вернее, мы
едем почти без дороги, лугами, еще не-
делю назад пестревшими разнотравь-
ем. Хрустят под колесами валки по-
дсохшего сена, хлещут по спицам прути-
ки ивняка. Разомлевшие от жары, испу-
ганные гусыни поднимают головы и про-
вожают нас строгим шипением. Спутан-
ные лошади смешно прыгают и ржани-
ем на всякий случай зовут жеребят по-
ближе. Взлетают длиннохвостые жел-
тые трясогузки. Мы едем, едем. Когда
ноги немеют, делаем остановку, валя-
емся на траве, жуем кислые, уже по-
старевшие прутики конского щавеля.
Возле опушки на дубовых кустах Во-
лодька ловит огромного с рогами, как у
оленя, жука. Потом минут двадцать мы
суетимся, снимаем пестрого, разнаря-
женного удода. Он, видно, только что
выпрыгнул из гнезда, летать еще не
умеет, но бегает быстро, а когда оста-
новится — смешно кланяется, достает
длинным клювом до самой земли.
Все это мы видели возле
реки, в лесу, на лугах. И это
лишь малая часть всего, что
мы подсмотрели с
Володькой.
Переправляемся на пароме. Делаем
еще один крюк, чтобы поглядеть на ста-
рую церковь, в которой четыре дня
прятался вор, обокравший сельпо в Ка-
пустищах. Сидим на горячем могильном
камне с надписью: «Поклонитесь усо-
пшему Герасиму Чернецову» и глядим,
как по Сейму, то пропадая, то
появляясь между деревьями, плывет
большой катер с баржею на буксире.
Нам осталось проехать в сельпо мимо
белых, крытых красной черепицей до-
мов, но Володька заметил аиста у воды.
Мы проследили, куда полетел аист, и
минут через десять уже стояли у старо-
го вяза с гнездом на верхушке. Две
птицы трещали клювами, нагибались и
поправляли что-то в гнезде. Потом од-
на улетела. Володька сказал: «Один
раз видел — аист нес ужака...» Это со-
общение нас задержало. Стали лагерем
в стороне от гнезда и приготовили аппа-
раты — почему бы и сегодня аисту не
принести птенцам ужака? «Представ-
ляешь, Володька, снимок?!» Володька
оценил важность задачи.
Час ждем, другой ждем. Аисты
трещат красными клювами, поочередно
летают за речку, но ужей не приносят.
Три часа ждем. Плюнуть бы и поехать, а
вдруг как раз принесет?..
В этот день аисты ужака не поймали.
Мы спрятали в рюкзак аппараты, купи-
ли в крайнем дворе огурцов и, закусив,
снова воспрянули духом. А что если
глянуть, что там в гнезде? Я снял сан-
далии и полез. На середине пути понял:
надо вернуться — слишком высоко. Но
легко ли так опозориться!.. И я про-
должал лезть. Аист слетел с гнезда и
сел по соседству на грушу. Он стоял на
одной ноге и не сводил с меня глаз.
Гнездо было похоже на большую кучу
мусора. На мусоре сидели четыре
покрытых белым пухом птенца. Я сде-
лал снимки и провел в гнезде неболь-
шие раскопки. Вот что я обнаружил: гу-
синое перо, кусок газеты «Советский
спорт», детский носок, сухую лягу-
шиную лапку, обертки конфет, солому,
кусок облезлой пленки от кинофильма
«Анна на шее», страницу из учебника
алгебры и еще всякую всячину, а сбоку,
в прутьях — два воробьиных гнезда с
птенцами. Раскопки прервал голос на
горке: «Ах, окаянные!» Я увидел бабку,
бегущую с коромыслом наперевес, и
стал быстро спускаться, чтобы самому
принять бой. «Ах, окаянные! Они что,
вам мешают?» Я спустился, когда нахо-
дчивый Володька уже потушил пожар:
«Это, бабушка, для науки...» Старуха
поверила и даже сочувственно огляде-
ла мою разодранную рубаху. «А я дума-
ла, ребятишки... Черногузы к нам девя-
тый год прилетают».
Мы вспомнили про хлеб и стали с баб-
кой прощаться.
На дверях сельпо висел большой
красивый замок. Но продавец жил
близко, и мы кинулись продавцу в ноги.
Продавец узнал Володьку и дал нам
четыре буханки пахучего теплого хле-
ба...
«Да где же вы пропадали?!» —
всплеснула руками Володькина мать.
Пришлось рассказывать все по по-
рядку.
Потом были еще хорошие дни. А в
конце отпуска опять пошел дождь. Мы
сидели под крышей на сеновале и вспо-
минали. «А бутылка?» — сказал Во-
лодька. Он сбегал и принес засмолен-
ную бутылку с письмом. «Пустим, а?»
Под дождем мы пошли к лодке и по-
плыли к Сейму, мимо гнезда зимородка,
мимо «енотной отмели», мимо плотвин-
ного места... Бутылка поплыла, чуть
качаясь. Стадо гусей посторонилось, и
бутылку вынесло на течение.
Кто-нибудь подберет и откроет
бутылку. Может, это случится в близ-
ком селе на Сейме, может, в старом го-
роде Рыльске у переправы, может, у са-
харного завода, а может, и еще дальше
— Сейм впадает в Десну, Десна течет в
Днепр, Днепр — в Черное море... Пись-
мо в бутылке забавное и немного груст-
ное, потому что писалось в дождливый,
пасмурный день. В письме указаны
наши с Володькой координаты и есть
обещание поделиться маленькой тай-
ной, которую знают пока что два чело-
века — Володька и я.
7965 г.
□
ЯНТАРЬ
После ветреной ночи мы вышли на бе-
рег Куршской косы поискать «на сча-
стье» янтарь. И повезло — вот у меня
на ладони медового цвета прозрачный
камешек величиною с орех. Янтарь от-
носится к числу самоцветов, но камнем
называют его условно. В обычной воде
он тонет, в морской же — плавает.
Именно море тысячи лет выносит
янтарь на берег. И самый древний спо-
соб его добычи — сбор у кромки воды.
Сборщики янтаря знают: искать его
надо после хорошей бури. Вода будора-
жит морское дно, вымывает куски
янтаря, мелкие и большие. Подобно
редким золотым самородкам, есть на-
ходки весом до десяти-двенадцати ки-
лограммов. Большие бури в Прибалтике
называют «янтарными». Одна из них
210 в 1862 году сразу выбросила на
берег около двух тонн самоцветного
камня.
Интерес к янтарю восходит к заре
человечества — на древнейших стоян-
ках людей постоянно находят украше-
ния и амулеты из янтаря. В разное
время к янтарю относились по-разному.
Древние прибалтийские жители исполь-
зовали его как топливо, потом насту-
пило время, когда «морской камень»
ценился по весу золота. Три с полови-
ной тысячелетия назад украшения из
янтаря носили египетские жрецы и фа-
раоны. Позже янтарь из Прибалтики
стал расходиться по всему свету. Торго-
вые пути, по которым его везли, назы-
вались «янтарными». Ценился янтарь
как украшение и как лечебное сре-
дство. (По-литовски «гинтарис» значит
«защищающий от болезней». Современ-
ные исследования подтвердили целеб-
ные свойства янтаря.)
Сбор янтаря на берегах Балтики всег-
да держался под строгим контролем.
«До 1828 года в Кенигсберге был штат-
ный палач, исполнявший смертные при-
говоры за самовольный сбор янтаря».
Янтарь в цене и поныне — украшения
из него, бытовые поделки и произведе-
ния искусства пользуются неизменным,
устойчивым спросом. И море продол-
жает дарить этот камень. Подсчитано, в
среднем за год балтийские воды
вымывают со дна 36-38 тонн янтаря.
Всего же за многие годы море отдало
берегу примерно 125 тысяч тонн окаме-
невшей смолы.
Долгое время природа янтаря была
неизвестной. Древние полагали, что это
застывшая моча животных. Считали та-
кже, что это продукт жизнедеятельно-
сти лесных муравьев; окаменевший
мед; вещество, «образованное солнцем
из морской пены»; некое выделение ки-
тов, подобное амбре; нефтяное образо-
вание... Во времена Ломоносова шли
еще споры на этот счет. Но сам ученый
уже твердо знал и писал об этом:
янтарь — окаменевшая смола древних
деревьев. Стоит янтарь подогреть, как
почувствуешь характерный запах сосно-
вой смолы. (В церквах Руси янтарь при-
меняли для благовоний и называли
«морским ладаном».) Современный
анализ показал: окаменевшая смола
содержит сорок сложных органических
соединений, в основе которых лежат
углерод, кислород, водород.
Янтарь проницаем для газов и жидко-
стей. Кипяченьем в льняном и сурепном
масле повышали прозрачность камня —
жидкость вытесняла пузырьки воздуха.
Электричество янтарь не проводит, но
сам его возбуждает. В этом легко убе-
диться, если потереть кусочек смолы о
суконный лоскут. Древние греки назыв-
али янтарь электроном. Из прозрачных
кусков янтаря, было время, изготовля-
ли очки, оптические призмы, увели-
чительные стекла.
Сегодня янтарь используют исклю-
чительно как украшение. В дело идут
его природные формы, но термической
обработкой форму, цвет и прозрачность
древней смолы можно менять. Этало-
ном ценности всегда считался цвет
янтаря. В Китае и Японии когда-то
высоко ценился камень вишневого цве-
та. Сейчас лучшим цветом считают ли-
монно-желтый.
Есть еще одна ценность окаменевшей
смолы. В прозрачных кусках янтаря до-
вольно часто можно увидеть замуро-
ванных насекомых — жуков, комари-
Жаркое лето даже из старых
сосновых построек
выжимает смолу...
Смоляной саркофаг
сохранил облик мухи,
жившей миллионы лет
назад.
211
ков, мух, стрекоз, муравьев, а также по-
беги и листья растений, цветочные ле-
пестки и пыльцу, волос животных, пау-
тину и перья птиц. Мода на такие вклю-
ченья в смоле заставляла платить гро-
мадные деньги. Известна сделка: фини-
кийский купец за «камень с мушкой» от-
дал 120 мечей и 40 кинжалов.
Но куда более ценными оказались
включенья в смолах для познания жиз-
ни на нашей планете. Установлено:
янтарь образовался сорок-пятьдесят
миллионов лет назад. В то время в се-
верной части Европы — на территории
нынешних Швеции, Финляндии, Каре-
лии и Кольского полуострова — произ-
растали пышные субтропические леса,
состоявшие из сосен, туи, секвойи, пла-
танов, кленов, пальм и диких бананов.
Лес оплетали лианы, пестрели повсюду
цветы, скакали по веткам белки. Как и
нынче, стучали по древесным стволам
дятлы, порхали синицы, мириады насе-
комых летали и ползали в жарком
«янтарном лесу».
Огромные сосны — их было тут двад-
цать видов, — залечивая раны и
трещины, обильно выделяли смолу. Она
повисала на ветках большими янтарны-
ми каплями, образовывала наплывы в
разломах и на коре. Насекомое, залете-
вшее на смолу, становилось ее пленни-
ком, бальзамировалось, замуровыва-
лось. Было это сорок — сорок пять мил-
лионов лет назад. Голова кружится от
попытки мыслью постигнуть даль вре-
мени. Все обратилось в прах — истлели
деревья «янтарного леса», стали зем-
лею плоть и кости животных. А нежные,
хрупкие существа к нам «долетели»!
Как будто вчера увязла мушка в смо-
ле — видны ее тонкие ножки, перепонки
на крыльях. В янтаре сохранились даже
мелкие волоски насекомых, даже
тончайшая паутина и на ней паучок.
Вечная мерзлота помогла сохранить
до наших дней тела мамонтов, но эти
животные жили «недавно» — каких-ни-
будь десять-пятнадцать тысяч лет на-
зад. Тут же сорок миллионов лет —
человека на земле еще не было. Янтарь
донес к нам детали далекой, загадо-
чной жизни, помог воссоздать облик ле-
са, его породившего (двести разных
растений!), а также мир мелких
животных, в нем обитавших. Три тысячи
видов членистоногих — жуков, пауков,
муравьев, термитов, мух, комаров, ба-
бочек — дошли до нас заточенными в
янтаре. Тщательное исследование по-
казало: большинство из животных име-
ли те же формы, что и сегодня... Таков
почтальон из далеких времен.
□
ДЕНЬ В СЕНТЯБРЕ
После первых осенних ненастий оно
приходит как утешенье — теплые тихие
сине-желтые дни, белая паутина на бо-
розде, дневные росы в тени и летняя
сухость на солнце, посветлевшие воды,
просветленные дали... Бабье лето. Да-
же и в словарях встречаешь два этих
слова о двух-трех погожих неделях в
сентябре — октябре, которые дарит
природа средним широтам земли. (В Се-
верной Америке — «индейское лето».)
Все в это время уже готово к движе-
нию в зимнюю даль. Но все как будто
присело перед дорогой — собраться с
мыслями, тихо взгрустнуть или в час-
другой, встрепенувшись, доделать то,
что было упущено в слякотный день. В
садах жгут листья, на огородах скрипят
капустой, у дома — стук молотка, на до-
рогах торопливая гонка машин, гру-
женных картошкой и свеклой. Пахнет
нелетним дымком, дразнящей водной
травою, дубовым листом, грибами...
«Бабье лето живет на опушке», —
сказал однажды лесник, предоставив
мне докопаться до смысла его наблю-
дений. А состоят они в том, как я теперь
понимаю, что в пору погожего листопа-
да нет места для глаз привлекатель-
нее, чем граница леса и поля. Ты ви-
дишь даль, залитую солнцем, с зелены-
ми полосами озимых посевов, с ко-
раблями стогов, крышами деревеньки, и
тут же у тебя над плечом золоченые
стены царства деревьев. Прямых линий
природа не любит. Граница леса и поля
причудлива, как морской берег. Тут
есть заливы и бухты, есть острова из
берез, из огненно-красных осин, диких
груш и боярышника. Кое-где в поле
выступают дубы-одиночки, а в пониже-
ниях — ветлы и ольхи. Тут, на границе
света и тени, деревья, как на витрине,
— одно к одному. Весной и летом опу-
шка красками не богата — лишь зелень
разных оттенков. Теперь же — буйство
теплых тонов, узоры сосен и елок шиты
по солнечной, светлой канве, а недра
леса при золоченых воротах опушки
особо таинственны и манящи.
Все живое в эти погожие дни потяну-
лось из чащи к опушкам. Пищат синицы
у трухлявого пня. Божьи коровки снуют
по желтым коврам. Облетая опушку,
прокричал ворон. Скворец на дупли-
стой ветле поет так же самозабвенно,
как в мартовский день. Сойка, не заме-
тив людей, нырнула с верхушки ели,
пытаясь в теплом стоячем воздухе из-
ловить стрекозу. Почти до земли
кувыркалась, но неуспешно: большая
стрекоза-коромысло, слюдой сверкая
на солнце, продолжала неторопливый
праздный полет.
Ветер еле заметный. Его выдает мер-
цающий трепет осиновых листьев да по-
лет пауков на ослепительно белых
нитях. Плавно кружится в синеве ко-
ршун. Солнце просвечивает его махо-
вые перья, и кажется, птица принаряди-
лась к погожему дню.
Встречный грибник говорит:
— Бабье лето...
— Да, лето...
Больше говорить и не нужно. Главной
радостью мы поделились...
День короток уже по-осеннему. И все
212
Бабье лето. Пора
желтеющих листьев,
сверкающей паутины,
посветлевшей воды и синих,
прозрачных далей.
же много еще успеваешь увидеть. Ви-
дишь кротовые свежие кучи возле бо-
лотца. Шумливая стайка щеглов опусти-
лась на бурьяны. Три молодых статных
лося перебежали поляну возле опушки.
И наконец, на пути уже к станции ред-
кая встреча — кедровка! Размером с
дрозда, длинноносая, в крапинках пти-
ца непугливо прыгает рядом с тропою.
Я потратил катушку пленки, снимая за-
летную сибирячку. Подпуская человека
на пять шагов, птица не проявляла ни
малейшего беспокойства, деловито
хватала в траве не знаю уж что — семе-
на ли, козявок? Кедровка в наших ме-
стах — не частая гостья. За свою жизнь
я видел ее раз пять. И всегда это было
вот так же в погожую осень.
В электричке мы говорили об этой си-
бирской птице, о свинушках и сырое-
жках, о бабьем лете.
— А что это — бабье лето? — спро-
сил вдруг мальчик, сидевший с охапкой
кленовых листьев на коленях у бабки.
— Это твое, «бабушкино лето», да?
Явно довольная толкованьем хо-
рошей погоды, бабка вздохнула, об-
ращаясь к соседке:
— Лето — было и нету. Все как во
сне: весна — осень, весна — осень...
Как электричка, жизнь проскочила...
В тамбуре под заклинанье магнито-
фона «Ах, лето...» обнималась парочка
в джинсах. Два грибника у двери, запус-
кая руки в корзины, выясняли первен-
ство по числу рыжиков. Мальчишка
на коленях у бабки лукаво протянул
контролеру кленовый лист. Контролер
с нарочито серьезным видом разглядел
лист на свет и деловито лязгнул щипца-
ми. Все засмеялись, стали советовать
сохранить проверенный «билет» на
память. И опять пошел разговор о гри-
бах, об улетающих птицах, о хорошей
погоде и о том, что теперь уже со дня на
день следует ждать и дождей.
Бабье лето... На языке синоптиков —
это «устойчивый антициклон, регуля-
рный в Северном полушарии в сентябре
— октябре».
□
213
ПОДОЗВАТЬ ЗВЕРЯ...
Был пасмурный день в сентябре. В не-
движном воздухе стояла водяная мел-
кая пыль. Яруса побуревших кустов,
куртины деревьев и стена леса друг от
друга отделялись белесой дымкой. То,
что было поближе, густо чернело.
Остальное только угадывалось и посте-
пенно сливалось с хмарью. Было так ти-
хо, что в промежутках между ударами
редких капель по лопухам мы слышали,
как по стволу елки с шорохом бегает
поползень.
Безлюдье обостряет внимание, и я
почувствовал: кто-то наблюдает за на-
ми. Повернувшись, мы увидели лося.
Нас разделяла полоса убранного поля.
Лось не двигался. Мы тоже замерли.
Так продолжалось минуты три. И тут я
вспомнил, как егери осенью подзывают
лосей. Я сделал ладони трубой, зажал
пальцами ноздри и выдохнул стонущий
горловой звук. Лось встрепенулся,
поднял выше голову и, когда я позвал
еще раз, выскочил из кустов на жнивье.
Еще один звук — и лось кинулся к нам,
но не прямо, а чуть в обход, чтобы ско-
рее достигнуть крайних кустов. Много
раз я видел лосей, но почему-то этот
запомнился больше всего. Он был
хорошо виден. Темное тело, каза-
лось, плыло над белесой стерней. Длин-
ные ноги легко несли огромного
зверя.
Остановился лось сразу, как только
пересек поле. Теперь его отделяли от
нас шагов пятьдесят. Прежде чем по-
звать еще раз, мы отступили к де-
ревьям. Я заставил спутника влезть на
березу и почти сразу, уронив фотокаме-
ру, кинулся вслед за приятелем: оза-
даченный лось стоял шагах в десяти от
березы. Потоптавшись, он отступил на
старое место и стал поддавать головою
мокрые ветки. Потом, видимо, чувствуя
себя победителем, тихо двинулся в лес.
Но стоило прыгнуть с березы и издать
стонущий звук, как зверь опять был уже
рядом...
Около часа мы дурачили лося. Мы от-
пускали его глубоко в лес, но три-
четыре призывных звука — и зверь
опять появлялся. На чистом месте воз-
ле березы он, конечно, хорошо раз-
личал нас. Но жажда помериться силой
с соперником все заглушала...
Существует много способов по-
дзывать к себе птиц и зверей. Труб-
ными звуками осенью подзывают оле-
ней. Маленьким инструментом из полой
гусиной кости скликают в поле под сет-
ку перепелов. На манок хорошо идут
рябчики. Искусным кряканьем побужда-
ют сесть на воду селезней. Волков по-
дзывают подвывкой. Есть способ охоты
«на вабу» (вабить — значит звать голо-
сом). Умнейший зверь волк, но тоже по-
падает в ловушку...
Легче всего подманить животных в
пору любви. Призыв самки или голос
соперника «лишает влюбленных рас-
судка». Но попробуйте подражать стуку
дятла в лесу. Вы увидите, сейчас же по-
явится пестрая птица. Она прилетела
узнать: «Кто это смел посягнуть на мои
охотничьи угодья?» Берестяным
пищиком охотник, одетый в белый ха-
лат, подзывает на выстрел лису. Лиса
пропустит мимо ушей множество зву-
ков. Но писк мыши в голодное снежное
время ее обязательно остановит. Я
знал охотника, который подходил к сто-
рожким тетеревам, кувыркаясь и делая
разного рода нелепые движения — те-
теревов держало на месте любопытс-
тво.
Способы подзывать к себе зверя из-
вестны людям давно. Среди охотников,
натуралистов и пастухов я встречал по-
длинных чародеев. Василий Александ-
рович Анохин в Хоперском заповеднике
легко подзывает многих животных. Я
видел, как он на спор поймал ночью со-
ву, искусно подражая писку и шороху
мыши. В Риге жил талантливый натура-
лист, седой старик Карл Мартынович
Григулис. Он созывал птиц дудочкой.
Птицы садились человеку на плечи и
даже на самую дудочку...
□
ЛИСТОПАД НА ХОПРЕ
Равнина. Поля пшеницы, кукурузы и
сахарной свеклы. По равнине медленно
течет речка Хопёр. По берегам — лес.
Птицы, летящие высоко, этот лес счита-
ют, наверное, островом и непременно
на этом острове делают остановку.
Птицам хорошо видно реку и четыреста
мелких и крупных озер по лесной пой-
ме. Весною озера сливаются в одну
большую воду с Хопром. Теперь же,
осенью, каждое озеро — само по себе.
214 И все озера вместе спрятаны в за-
рослях камыша, осинника, вязов, дубов,
бересклета, крапивы, терновника,
хмеля, лозинок и сосен. И все это с кон-
ца сентября охвачено красным пожа-
ром, все глядится в тихую воду.
Степной остров служит приютом
летящему в дальние страны, и невозмо-
жно перечислить всех, кто живет у озер
постоянно. Зубры, олени, бобры, барсу-
ки, странный зверь выхухоль, множе-
ство всякой птицы, редкая в этих ме-
стах лесов колония журавлей. И все это
под боком у человека. Осенью
услышишь сразу олений рев и гудение
автомобилей; гомон вечерней улицы в
Алферовке перебивается журавлиными
криками.
Столица лесного острова — хутор
Варварино — белеет избами и светится
окнами у края леса и края полей. Тут
же озеро, и река тут же, под боком. На
реке переправа большая лодка,
землянка на берегу, костер возле
землянки. Перевозчик по осени ловит
щук, и его надо звать долго и терпели-
во. Минуты ожидания не огорчают.
Глядишь, как медленно плывут по воде
желтые листья, собираешь ежевику в
ладонь, слушаешь неторопливую речь
парня-попутчика.
— Где же ты пропадаешь? — гово-
ришь перевозчику.
— А это видал? — вместо ответа го-
ворит дед и нагибается в лодку. В тем-
ноте белеет брюхо огромной щуки...
По дороге к дому слышишь свист
крыльев и тяжелые шлепки в воду.
Перелетные птицы делают остановку
на лесном острове.
Живу в большом опустевшем к осени
доме. Ночью приходить в него страшно-
вато. Он как старый брошенный замок.
Скрипят и глухо повторяют шаги поло-
вицы. Скрипят двери, скрипит рама в
комнате с окном, выходящим к лесу,
скрипит некрашеный стол у меня в ком-
нате. И не поймешь: дом обрадовался
или недоволен твоим приходом?
Только одно существо шевельнулось
в ответ на шаги. В доме живет черепа-
ха. Если открыть двери, она ползает из
комнаты в комнату, но я застаю ее всег-
да в одном месте — около ножки стола.
— Ну что, скучно одной?
Черепаха моргает и прячет голову в
панцирь. Маленькую, не больше кар-
манных часов черепаху я поймал ве-
чером возле реки. Услышал шорох
Хопер течет по равнине,
опушенной ольхой,
лозняками, дубами.
ивовых листьев и накрыл картузом. Я
ужинаю, сажусь за бумаги. Черепаха в
это время сидит на столе. Странное
существо, не знает края стола, и мне
краешком глаза надо следить за ее
черепашьим шагом.
В полночь у дома кричит сова, ее бес-
покоят освещенные окна. Скрипит не-
плотно прикрытая рама, и слышно: по
опушке ветер гонит сухие листья. Хо-
лодно. Одно одеяло уже не греет. Ки-
даю сверху тулуп и тушу свет. Над кро-
ватью висит чучело коршуна. Луна за-
бирается в комнату, расстилает под ок-
нами три синих половика, синей точкой
отражается в стеклянном глазу коршу-
на. Я засыпаю. Черепаха всю ночь бро-
дит по бесконечно длинному коридору,
ищет выход из дома.
Утром дом уже не кажется мне таин-
ственным. Иду в соседнюю комнату,
выбираю из кучи арбуз, беру яиц из ве-
дра, режу ломоть черствого хлеба... За-
крываю окна. Наливаю для черепахи
воды в щербатую сковородку...
У порога ночь собрала желтую кучу
листьев. Листьями укрыты дорожки от
дома. Дорожки ведут к озерам и неиз-
вестно куда по лесу...
Странная была встреча. Олень
глядел на меня и не спешил убегать.
Обычно оленя редко увидишь. Тысячи
лет научили животных: от встречи с
человеком ничего хорошего не бывает.
Олень, еще не родившись, знает: запа-
хов дыма и человека надо бояться. Та-
кие знания получает в наследство ка-
ждое из животных, но только самую ма-
лость. Остальное добывай сам. Больше
знать будешь — легче выжить. Этим и
объясняется давно замеченное лю-
бопытство зверей. Все новое, непри-
вычное пугает, но и держит зверя на ме-
сте. Любопытство!
...Два сливовых глаза глядели на
215
меня не моргая. Ноздри тянули воздух и
выпускали две струйки морозного пара.
Олень стоял задом, круто повернув го-
лову. Я почти не дышал, не шевелился.
Оленю надоела неясность. Он шаркнул
передней ногой и опять замер. Не знаю,
чем бы кончилось единоборство двух
пар любопытных глаз, но откуда-то по-
явилась сорока и ошалело застрекота-
ла. А это в лесу сигнал: опасность! Сиг-
нал сорвал с места пружину из тугих
мускулов. Олень прыгнул в сторону, за-
дел ореховый куст. Сверкнуло между
осинами оленье «зеркало», стихли
удары копыт по сухим листьям. Сорока
с минуту не могла успокоиться, прыгала
по осине и стрекотала. Лес на два кило-
метра вокруг по этому крику знал: что-
то случилось.
Журавли улетели. Вечером долго
кружились над лесом, над хутором — то
смешаются, как грачи, то перестроятся
треугольником. Утром их уже на было. А
сегодня мы опять услышали журавля.
Он летал над полем неубранной куку-
рузы, повернул к Вьюнову болоту, опять
явился над полем и все время кричал.
— Тот самый, — сказал местный
егерь Василий Анохин. — Самку я на
чучело подстрелил, а он все лето тоску-
ет, зовет, от стаи теперь отбился...
Пошел разговор, о привязанности в
природе.
— .. .В особенности у волков замечал.
Спарились — все: любовь на всю жизнь.
Помню случай: убили на приваде волчи-
цу. Глядим, что за притча: мясо нар-
вано, а не съедено. Я ночью вздумал
подвыть. Волк отозвался и на меня
вышел, посчитал, что волчица зовет. Ну
и попал под ружье. Поглядели — а
волк-то беззубый. Ни одного зуба. Вол-
чица мясо ему рвала...
Над краем леса кружились опавшие
листья, шуршала кукуруза, и кричал
одинокий журавль.
Радость у человека может вызвать
большое событие и незначительный
случай, мимолетное слово, звук, ти-
шина, цвет неба, форма резного нали-
чника на окне мелькнувшей по дороге
избы...
Сегодня я бросил рюкзак и присел на
ворох нанесенных ветром в лощину ли-
стьев. Около самого уха дребезжала
погремушка кузнечика. Запоздало се-
ребрились шары одуванчиков. Клен,
вязы, дикая груша освещали поляну
красным и желтым светом. Разво-
рошенные листья источали запах вина.
Красные сережки семян неподвижно
висели на облетевшем кусте берескле-
та. Все было опущено в тишину и пере-
путано паутиной погожего дня. Я
услышал шаги. Думал, идет лесник, ко-
сивший у речки осоку. Оглянулся — по
листьям прыгает дрозд. И так резво, не-
боязливо, что я подумал: сама Радость
прыгает по поляне.
Мы ловили хохуль. Ловля такая: в во-
ду перед норой ставят большой сачок и
начинают «топтать», выгонять зверя.
Мы так натоптались за день, что еле
добрели на кордон Серебрянка. Лесник,
хозяин кордона, доил корову. Двое маль-
чишек сгребали в кучу сухие листья.
Хозяин нарезал хлеба, принес меду и
молока.
— По-прежнему один хлопочешь?
Лесник грустно кивнул.
Мы знали: человеку кроме лесного
дела приходится и стирать, и хлопотать
в огороде, корову доить, возиться с по-
судой. Все хозяйство на нем. И двое
мальчишек растут.
— Ей тяжелее... — Лесник кивнул на
дверь, прикрытую ситцевой шторой.
У жены лесника ревматизм... Уже
три года не поднимается.
Лесник полотенцем попытался разог-
нать мух, устало сел возле окна, и я
первый раз увидел его улыбку. Во дво-
ре маленький шустрый котенок крался
к голубю. Большая жирная птица клева-
ла просо и совсем не боялась охотника.
Котенок подполз, прыгнул. Голубь взле-
тел, но тут же сел и продолжал соби-
рать зерна. Котенок опять пополз.
— Нюра, ты погляди, погляди в око-
шко, — громко сказал лесник.
За ситцевой занавеской послышался
шорох, заскрипела кровать.
— Вот разбойник... — Голос у
женщины был тихий и счастливый в эту
216
минуту. — Митроша, ты бы сказал ребя-
тишкам, пусть загонят телка, а то опять
забредет на капусту...
Котенок сел возле голубя и стал сме-
шно умываться. Скрипнула кровать, и
все утихло за ситцевой занавеской...
В лесном доме жило счастье и посе-
лилась теперь беда.
Косо, пополам с дождем сыпались
листья. Чай, огонь в печке и сухая руба-
шка были где-то километров за восемь.
Лесные лужи хлюпали под ногами, и мо-
крые листья прилипали к щеке. Тепло
сохранилось только под рюкзаком, на
спине.
И вдруг дорожка, петлявшая в холод-
ном молодом сосеннике, вывела на по-
ляну под большую рябину. Ничего не из-
менилось. Летели листья, холодные
капли падали с веток. Но я стоял у
рябины и чувствовал: согреваюсь. Боль-
шие пятна красного цвета излучали
тепло.
«Тебе признаюсь. Я стрелял в чело-
века...»
Мы лежим с егерем в шалаше, в самой
глухой части лесного озера. Тут живут
барсуки, совы, еноты, в этих кварталах
ревут олени. Мы решили заночевать,
чтобы утром поснимать лосей и оленей.
Ночь безлунная. В треугольнике
шалаша видно звезды. Слышно, как па-
дают листья, далеко в темноте кричат
совы и хрустит сухая трава у лошади на
зубах. На поляне — туман. Видно толь-
ко спину и голову лошади.
«Тебе признаюсь, — говорит ле-
жащий рядом со мной человек. — Был у
нас бригадир. Вся деревня его не люби-
ла. Однажды вечером слышу, отец с
матерью говорят: «За что же он так: из-
дохни, говорит, и дети пусть твои пере-
дохнут». У отца, чувствую в темноте, —
слезы. А я-то знал, чего и отец не знал,
может быть. Я видел, как бригадир к
матери приставал. Он ко всем приста-
вал, пьяный, глаза красные... Мне было
одиннадцать, но я уже все понимал. И
было у меня ружье двадцать восьмого
калибра...»
Рассказчик умолкает на полминуты.
Мы слушаем, в какой стороне заревели
олени, и кутаемся поплотнее в тулуп.
«Вот... Двадцать восьмой калибр. Я
стрелял куликов, а тут пулю сковоро-
дой накатал и стал стеречь. Как раз вот
тут, на озере, по соседству и подстерег.
Гляжу из кустов: бригадир крадучись
выбирает чужую сетку. Я прицелился.
Руки дрожат. Щелк! — осечка. Еще раз
— осечка. Еще раз... Бригадир
услышал, наверное, щелчки, подозри-
тельно глядит на кусты и потихоньку
начинает грести в залив А я почему-то
сильно обрадовался, что осечка.
Поднялся. Отошел в лес. Дай, думаю,
еще раз щелкну. Взвел курок... До сей
поры выстрел звенит в ушах. Тот же па-
трон. Я даже не открывал замок у ру-
жья, просто четвертый раз взвел курок.
Пуля срезала сук у сосны и застряла в
другой сосне. Нам повезло обоим. Он
остался. Ия... Как бы я жил... Только
потом понял, какой камень мог бы но-
сить... По дороге домой встретился с
бригадиром. «Ты, — говорит, — никого
тут не видел?» Я сказал: «Нет, не ви-
дел». Шли по лесу вместе. Он мол-
чал. И я молчал. Через неделю брига-
дир дешево продал хату и уехал из
хутора...»
Тихо было в лесу. Мы слушали, как
бегают мыши по листьям и ревут справа
от шалаша олени. Уснули только под
самое утро.
Подаренный стариком арбуз я раско-
лол пополам. Одна половина пошла на
стол, другую вынес во двор и приспосо-
бил на подоконнике. Первым арбуз
«открыли» осы и муравьи. Потом появи-
лась пчела. Улетела тяжело нагружен-
ная. Вернулась и привела с собою не
меньше десятка подруг. Появилась си-
ница. Огляделась. Схватила семечко и
тут же на подоконнике раздолбила. Хи-
трые воробьи следят за синицей. Видят:
опасности никакой. Прыг-прыг, и пошел
дележ красной мякоти. Синиц уже пять
или шесть, тенькают и беспрерывно
снуют с ветки на подоконник. На сухом
тополе появилась сорока. Наблюдает:
что мелюзга возится? Сорока глаз не
спускает с арбуза, а ниже слететь
боится, кричит, хвостом дергает. И уже
на версту все известно: идет пир возле
дома. Прилетел поползень, явился сер-
дитый шершень, явилась мохнатая ста-
рушка-бабочка. Уже четыре сороки
сидят на макушке, и ворона издали с
крыши сарая пристально наблюдает...
К вечеру от арбуза остался один чере-
пок. 217
Где на земле для жизни самое хо-
рошее место?
Володька вырастал на Хопре. Когда
получил паспорт, сказал:
— Всё. Землю вдоль пройду и по-
перек пройду. Все места погляжу, а ка-
кое место больше понравится, там и
жить буду
Вдоль прошел до самого Владивосто-
ка. Работал лесорубом, потом рыбаком.
Поперек прошел до Ташкента. Работал
егерем и пастухом. Еще раз поперек
прошел до Кавказа — работал худо-
жником в заповедном музее. И наконец
нашел-таки самое лучшее место для
жизни. Место это на речке Хопер,
скрытой от мира широкой полосой лози-
нок, вязов, камышей и черемухи. То
есть то самое место, где ловил в дет-
стве Володька стрекоз картузом,
где ежи шуршат на опушке прошло-
годними листьями, где осенью реч-
ка пахнет дразнящей душу тра-
вой, где олени трубят и куда обяза-
тельно каждой весной возвращаются
журавли.
Теперь Володьку надо уже называть
по отчеству, потому что есть у него
жена и дети. Я называю его Володей по
старой дружбе. Характер у человека
ершистый. С ним ужиться не просто ни
жене, ни друзьям, ни начальству. Но за
верный глаз, за чуткое сердце, за то,
что, объехав землю, он без ошибки
определил «самое хорошее место», я
люблю его и, когда на Хопер приезжаю,
сразу иду к нему.
Дома его застать невозможно. Он или
в лугах сено копнит, или в лесу у речки,
или с кистями в своей мастерской, про-
пахшей нафталином, скипидаром и
красками. Володька работает в запо-
ведном музее таксодермистом. Есть та-
кая профессия: делать чучела из птицы
и зверя. Володькины работы стоят в му-
зее1 лось, олени, филин, барсук и не-
счетно всякой лесной мелкоты. Володь-
кины картины висят на стенах. Особен-
но удалась «Лоси в тумане». Из области
художник был. Глядел на картину и так,
и так, и через дырочку в кулаке. «Заме-
чательно, — говорит, — Владимир Пав-
лович, туман у вас получился...»
Стоит в музее очень древнее, за-
пыленное чучело журавля. У Володьки
давно есть желание обновить чучело.
Все, кто приходит в музей, должны
знать: живут на Хопре журавли. Извест-
но, что журавлей на земле все меньше
и меньше. И не каждый скажет теперь,
что слышал, как кричат журавли.
Володька не может работать в дни,
когда журавли улетают. Стоит, подняв
голову, а журавли тихо кругами вьются
и вьются. Выше и выше. Прощаются.
Хотят запомнить родное болото и реч-
ку, скрытую от мира полосою прибре-
жного леса.
Володьке для чучела нужен один
журавль. Каждую зиму он строит
планы, как сделать чучело, где поста-
вить. В половодье Володька ведет по-
дготовку к охоте. Выследит место, где
журавли ночуют, и начинает скрады-
вать. Сторожкая птица. Потихоньку, где
на лодке, где в сапогах по грязи добе-
рется охотник к болоту, и затаится.
Садятся на верный выстрел. Но Во-
лодька не подымает ружье — когда
еще- придется так близко наблюдать
журавлиную жизнь? Мерзнут ноги в хо-
лодной весенней воде, а глаза не-
насытны, глядят и глядят. И вот начина-
ются на поляне журавлиные танцы. Ка-
чаются журавли, приседают. Чем доль-
ше глядит Володька на любовные
журавлиные пляски, тем больше пропа-
дает желанье стрелять. Наконец за-
стывшей рукой он открывает стволы у
ружья и кладет в карман патроны, на-
битые крупной дробью...
В заповеднике Володька говорит ди-
ректору:
— Не выследил. Осторожная птица...
Зимой Володька опять начинает ду-
мать, как сделать чучело журавля. А
весной все повторяется. Выслеживает.
Глядит и... прячет патроны в карман.
Стоит в заповеднике старое, за-
пыленное чучело. А никем не потрево-
женные журавли каждую осень кру-
жатся, прощаясь с речкой, скрытой от
мира широкой полосой степного леса.
Ночью из-за леса неожиданно яви-
лась зима. Непривычно светло. По ок-
ну ползают окоченевшие осы. Рыжий
щенок с удивлением разглядывает пе-
чатный гусиный след. Береза плывет по
снежному полю под желтым проз-
рачным парусом. Зеленые, не облете-
вшие листья вишенника кажутся сейчас
черными. Вода в реке потемнела. Всё
растерялось, притихло, всё, кажется,
соображает: как же быть дальше? Па-
дают на снег желтые листья. Неубран-
ная свекла отчаянно зеленеет из-под
белого одеяла.
Я пошел попрощаться перед отъез-
дом с опушкою леса и встретил знако-
мого лесника.
— Вроде бы рано зиме...
— Это не снег, это грязь...
Лесник был занят странной работой.
С большого столба возле дороги сни-
мал оранжевый щит с надписью «Лес —
наше богатство. Будьте осторожны с
огнем в лесу». На снегу лежали четыре
таких же щита. Лесник прыгнул с лест-
ницы, закурил.
— Зимой пожар не случится? Не слу-
чится. Вот и надо снять, чтобы глаз у
людей не привык. Глаз у людей ко все-
му привыкает. А весной перед сушью я
эти картинки — на прежнее место.
Всякий человек непременно по свеже-
сти остановится, прочтет — глядишь, и
потушит цигарку...
Это была хозяйская мудрость.
□
218
ПРОВОДЫ ЖУРАВЛЕЙ
Сентябрь в середине был мокрым. До-
жди лили три дня. Все живое, кажется,
вымокло, вызябло, сгинуло. Про журав-
лей один из местных жителей нам ска-
зал: «Улетели. Полдня кружились, и ви-
дите — стихло».
Мы стояли возле болотца, как пасса-
жиры на станции, прозевавшие поезд. И
уже сказаны были утешительные слова:
«Ну что же, до нового сентября», как
вдруг над полем раздался тревожный
желанный крик. Мы встрепенулись. Над
мокрым жнивьем, над жидкой осиновой
рощицей, над почерневшими стожками
соломы неторопливо невысоко летело
семь журавлей. Бинокль приблизил их к
самым глазам. Большие тускло-серые
птицы с черными крыльями, длинная
шея и длинные ноги — на одной линии
бусинки глаз.
Минут через десять тем же путем так
же низко пролетело еще одиннадцать
журавлей. Потом еще. И каждый раз
тревожно кричавшим птицам туманная
даль отвечала трубными приглушен-
ными голосами.
Оставив друзей у машины возле до-
роги, я схоронился в кустах на линии
перелета и стал терпеливо ждать...
Эти места под Талдомом давно облю-
бованы журавлями. Они тут селятся в
непролазных болотных крепях, но
малым числом. Зато осенью с больших
пространств европейской России
журавли собираются тут в громадную
стаю. Они кормятся перед дальней до-
рогой, продолжают обучать молодняк
лёту, приобщают его к коллективному
бытию. Днем они на полях, на ночь сле-
таются в пойму, к Дубне, в камышовые
и ольховые крепи с мелкой стоячей во-
дой, с пятачками лужков.
Для местных жителей птицы эти —
привычные. Журавлиными криками
всегда начиналось тут осенью утро,
трубные переклички предшествуют
ночи. «Журавлиной родиной» назвал
это место Михаил Пришвин. «В гостях у
журавлей» называется книжка стихов
Сергея Клычкова. Речка, в Дубну те-
кущая, называется Журавлиха. А ведь
нет ничего на земле древнее названия
речек.
Орнитологи это место, однако, отк-
рыли недавно. Быть может, число
журавлей, сюда прилетающих, увели-
чилось и стало заметным.
Место это под Талдомом, по всему
судя, лежит на какой-то птичьей доро-
ге. Из кустов я вижу пролетную стайку
чибисов. Белобокие птицы сидят, во-
брав голову, на лужке, отдыхают. Про-
носятся стаи скворцов. Суетливо
кричат в нестройном полете дрозды.
Низко перепархивают, курсом на Север,
трясогузки. Свистя крыльями, проле-
219
тает стайка чирков. А вот и самый
желанный из звуков — верно он назван
трубным — летят журавли. Низко и
прямо на ольховый мой островок. Трое.
Скорее всего семья: мать, отец и не
журавленок — уже готовая к путе-
шествию взрослая птица. Но родители
еще опекают узнавателя жизни. Заме-
тив в кустах человека, птицы с криком
чуть изменяют курс, и я вижу исподнюю
черноту крыльев, серые формы идеаль-
но приспособленных к лёту тел, темные
голенастые ноги...
И вот уже новые крики. Тем же кур-
сом над ольховым кустом пролетает не-
малая стая — штук сорок. Летят «ве-
ревкой», потом образуют шевелящийся
клин. Отозвавшись кому-то, снижаются
и смолкают.
— Они не улетели. Просто дождь за-
ставил их поменять место...
У кустов появляются двое моих дру-
зей. Шлепая по воде, мы идем низиной
к машине.
— Нет, они не улетели. Но надо их по-
искать. ..
Житель деревни Бучево Виктор Его-
рович Иванов охотно берется помочь
нам в поисках журавлей. На взгорке он
просит остановить машину и, сняв кар-
туз, прислушивается, прикидывает, про-
вожая глазами изредка пролетающих
птиц, и уверенно говорит:
— На Апсарёвом болоте надо
глядеть...
Минут через сорок мы вылезаем из
«газика» на пригорке у околицы ма-
ленькой, потонувшей в садах деревень-
ки. В низине между лесом и деревень-
кой желтеет ячменное поле. И на нем...
Я не поверил своим глазам. Показалось
вначале: отары серых овец сбились в
кучу и тихо пасутся. Это была журавли-
ная стая.
— Не менее тысячи... — сказал Вик-
тор Егорович, передавая бинокль.
В двенадцать раз сокращает стекло
расстояние. Видны подробности поле-
вого птичьего стойбища. Большинство
журавлей кормится, наклонив к земле
головы. Но в каждой «отаре» один-два
непременно на страже. И по опыту
знаю: достаточно одному заметить
опасность и протрубить — вся огромная
стая поднимется на крыло.
В этот день ярко светило солнце.
Было тепло и тихо. Желтые краски ле-
са и поля сияли в полную силу. Дождя-
ми промытая даль синела у горизонта
зубцами леса. А внизу по жнивью ходи-
ли серые волны. Журавли неспешно
передвигались на поджарых ногах,
взлетали и тут же садились. Покрики-
вали. Это могло значить: кто-то издале-
ка их окликнул родственным звуком.
Минут через пять действительно по-
являлась и плавно садилась новая
журавлиная группа, возможно, только
что прилетевшая издалека.
Виктор Егорович, наблюдая мое воз-
буждение, говорит:
— В охотку-то интересно. А мне они с
220 детства известны. Случалось, сидишь с
К пасущимся журавлям
подойти близко —
безнадежное дело. Но из
засидки осторожную птицу
рассмотреть удается.
удочкой в камышах, спускаются — чуть
картуз с головы не сшибают...
— А есть, Егорыч, люди — ни разу в
жизни журавлей не видали. И не
слышали, как кричат...
— Да, положительная птица, — согла-
шается мой собеседник, привалившись
спиной к старой груше. — В молодости,
глядя на них, я думал: как бесконечна,
велика жизнь! А сейчас вот слушаю —
тихая грусть. И такой вот солнечный
день за подарок судьбы принимаешь...
По остову брошенной баньки у нас за
спиной, на припеке тесно друг к другу
сидят красноватого цвета козявки-сол-
датики. Маленький паучок приводит в
порядок на солнце блестящую ловчую
сеть. На пожухлых репейниках кор-
мится стая щеглов. И по-весеннему где-
то внизу бормочут лягушки. Наблюдая
все это, не упускаем из виду поле, по-
крытое журавлями. Я пробую снять это
чуткое сборище птиц. Но точка съемки
неподходящая — сплошная серая мас-
са.
— Сделаем так, — предлагает
Егорыч, — я обойду поле и с другой сто-
роны легонько их строну. А ты уж тогда
не зевай.
Обойти поле, не спугнув журавлей, —
это километров семь-восемь. Я пригото-
вился ждать. Но не прошло и четверти
часа, как почувствовал: журавли замет-
но заволновались. В бинокль увидел: в
том месте, откуда должен был по-
явиться Егорыч, идут мужчина и маль-
чик. Они шли дорогой, огибающей по-
ле, и еще не видели журавлей. Но
птицы уже их заметили. Громадное се-
рое покрывало на поле заколыхалось.
Началась тревожная перекличка. И вот
момент: вслед за самыми нетерпели-
выми на крыло стала вся журавлиная
стая.
Никогда ничего подобного я не видел.
Даже в Африке, где скопление крупных
птиц — дело обычное. Более тысячи
журавлей низко плыли прямо на бань-
ку, возле которой я схоронился. Они,
конечно, меня заметили и разделились
на два потока. Вся стая возбужденно
кричала, и этот хор из тысячи голосов
заставлял трепетать на осинах листы.
Журавли, кажется, рады были
размяться. Два потока снова соедини-
лись, и птицы стали кружиться над по-
лем, плавно, неторопливо набирая бе-
зопасную высоту. Не меньше тысячи го-
лосов! Казалось, что-то важное слу-
чилось в желто-синем осеннем мире, и
журавли первыми это узнали.
Более часа кружились птицы. Успели
подойти мужчина и мальчик. Егорыч
вернулся, увидев, что журавли вспо-
лошились.
— Ну что же, вот так, возбудившись,
могут сняться и улететь?
— Не-е. Это у них что-то вроде учеб-
ной тревоги — проверяют готовность к
лёту. Покричат, полетают и сядут в по-
ймб.
Взволнованны были лишь мы с маль-
чиком. Оба впервые видели этот вспо-
лох. Журавли между тем, затихая, спус-
кались в пойму. И когда солнце прибли-
зилось к горизонту, в пойменной дымке
мелькнули последние их силуэты...
Две недели после этого дня я позва-
нивал в Талдом друзьям.
— Как журавли?
— Летают. Третьего дня кружились
прямо над городом — верный признак:
скоро отчалят.
А вот известие от самого Егорыча:
улетели. «6 октября не очень шумно
снялись и, курлыкая, скрылись. Это
значит: осень перевалила к зиме».
Журавлей становится меньше и мень-
ше. И каждая встреча с ними — боль-
шая удача и очень большая радость.
Мы видим их чаще всего весной, когда
прилетают, или теперь вот, когда, поки-
нув родные болота где-нибудь на
Мещере, под Талдомом или в пойме Хо-
пра, они караванами двинутся к югу.
На земле обитает пятнадцать видов
журавлей. И у всех народов эта птица
всеми любима. Брем называет ее «бла-
городнейшей» и сожалеет, что «не мо-
жет перечислить все достоинства
журавля». Их у птицы действительно
много — красива, умна, прекрасный ле-
тун, безошибочный навигатор, хороший
пловец и ходок; птица гордая, осторо-
жная, но не трусливая, с повадками, из-
давна вызывавшими интерес человека.
Покормившись с утра (болото и поле
одинаково подходят для пастбища),
журавли по весне предаются занятным
играм — красуясь друг перед другом,
подпрыгивают, распустив крылья
(журавлиные танцы!), подбрасывают
вверх и на лету ловят камешки, пучки
травы. Все их движения плавны, ли-
шены суеты и исполнены радости жиз-
ни.
Людей эти птицы сторонятся, по-
селяясь в глухих и малодоступных ме-
стах. Прилетая кормиться в поля, они
держатся бдительно. На Хопре я потра-
тил несколько дней, пытаясь снять
журавлей на гороховом поле. Ни разу
не удалось! Всегда они вовремя заме-
чали опасность, и я их видел уже взле-
тевшими — крупные, вольные, недо-
ступные птицы!
Однако прирученный с раннего воз-
раста журавленок обнаруживает пора-
зительную привязанность к человеку —
ходит за ним по пятам, проявляя при
этом удивительное понимание обста-
новки. На деревенском дворе эта пти-
ца, взрослея, становится «третейским
судьей» в разного рода ссорах и пота-
совках, утихомиривая не только кур и
гусей, но даже собак и кошек. При этом
журавль ни на мгновенье не потеряет
достоинства и уверенного спокойствия.
Он верховодит, давая одним почувство-
вать силу и остроту клюва, других обо-
дряя лаской.
В дикой жизни журавлик с появленья
на свет готовится к странствию. Он сра-
зу же много ходит, а научившись ле-
тать, летает, понуждаемый к этому
старыми журавлями.
Недавно мой друг, отдыхавший на Во-
логодчине, видел один из уроков
журавлиной школы полетов. «Их было
трое — две взрослые птицы (явно папа
и мама) и сеголеток. Один из старших
парил кругами вверху, другой летал
значительно ниже. А между ними робко
набирал высоту журавленок. Я хорошо
видел, как верхний журавль поворачи-
вал голову вниз — за мной, мол, за
мной! — а внизу молодого побуждал на-
бирать высоту другой «воспитатель».
В сентябре журавли, молодые и ста-
рые, собираются в стаи — сообща
кормятся и готовятся к дальнему пере-
лету. Путь журавлей из наших широт
лежит в Африку, к верхнему Нилу и на
водные отмели Индии. Тысячи киломе-
тров! Летят днем и ночью. На этих древ-
них путях мы видим их снизу, летящих
строевым клином, а ночью и в непогоду
слышим их перекличку. Уносят лето...
□
БЕЛЫМ ДНЕМ
Это был маленький эксперимент.
Близко к рассвету, когда вовсю уже пе-
ли станичные петухи, но по-ночному
еще продолжал ухать филин, мы,
освещая путь фонарем, нырнули в загон
к филину и после минутной борьбы
водворили птицу в большую корзину.
Километра два пути в темноте. И вот
они — пень на опушке, сухая ветла, два
заранее сделанных шалаша. Сажаем
Фильку на пень, проверяем крепость
привязного шнурка и прячемся в
шалаш.
Лес проснулся, как только небо стало
чуть серым и на нем проступили кон-
туры нахохлившейся птицы. Первый го-
лос подала сорока. И не просто так се-
бе прокричала спросонья, а известила
округу о том, что привычной для всех
опушкой нахально, нагло, при свете дня
завладел — кто бы вы думали? — фи-
лин! Летите и поглядите сами.
И представление началось. Со всех
сторон немедленно отозвались: «Лети-
те и посмотрите!» И сразу со всех сто-
рон на опушку, как это бывает у людей
222
Появление филина, да еще
где-нибудь на виду, сводит
сорок с ума.
при пожаре, в мгновение ока собрались
сороки, вороны, сойки, синицы.
В отверстие шалаша нам видно сухую
ветлу и на ней ерзает больше десятка
самых отчаянных забияк. Остальные, их
вряд ли менее сотни, прыгали по ку-
стам, по земле, по крыше нашего
шалаша. И каждая птица подавала не-
годующий голос. Вольный филин, коне-
чно бы, улетел — невозможно выдер-
жать натиск обезумевшей толпы, — но
нашему Фильке некуда было податься,
и он лишь крутил головой, приседал и
изредка щелкал клювом.
Благоразумнее всех в общем гвалте,
нам показалось, вели себя сойки. Они
не очень кричали, но рисковали са-
диться к Филиппу ближе других и, на-
клонив головы, с любопытством раз-
глядывали: «Как же так — днем, а си-
дит на виду?»
И совсем удивила семейка фазанов,
птиц, которым Филиппа как раз и надо
было бояться. Но они смело гуськом
вышли из плотных кустов и, поглядев с
полминуты на странный спектакль, ста-
ли, как куры, клевать зерно на площад-
ке у шалаша.
Лесной водевиль продолжался часа
полтора. Заводилы-солисты в нем не-
прерывно менялись, но постепенно весь
разноперый ансамбль стал выдыхаться.
Мы вылезли из укрытий, когда все утих-
ло и Филька стал осанисто озираться.
Но, оказалось, с десяток сорок, сойки и
стайка фазанов продолжали молчали-
во наблюдать необычного гостя. Все
они шумно взлетели, а Филька, нам по-
казалось, с большим облегчением
нырнул в корзину...
Я много раз слышал: в охотничьих
хозяйствах, где надо снизить число
сильно вредящих ворон и сорок, их
привлекают на выстрел с помощью фи-
лина. Маленький наш эксперимент по-
дтверждает: сделать это нетрудно. Но-
чной сановитый хищник, объявившись
на видном месте средь бела дня, всегда
привлекает и возбуждает хищников
рангом поменьше. Шумным атакам по-
двергаются, впрочем, и вороны, ко-
ршуны, ястреба, одичавшие кошки. При-
чем не всегда птичий мир видит в объ-
екте своей атаки непосредственного
врага, но уже один только облик хищни-
ка возбуждает всеобщий протест. В нем
нередко участвует множество малень-
ких птиц (и они обращают хищника в бе-
гство!), но наибольшие страсти разгора-
ются там, где шум поднимают сороки,
вороны и сойки, сами готовые
прищучить всех, кого только способны
осилить.
□
ЗАЧЕМ СОРОКЕ ЧАСЫ?
D коллекции памятных безделушек
есть у меня женские часики марки
«Заря». Приобретение это не магазин-
ное. Как-то осенью, проходя по опушке,
в кусте боярышника я увидел сорочье
гнездо. Любопытства ради запустил в
него руку и обнаружил занятный скла-
дец: расческа, огрызок синего каран-
даша, осколок бутылки и часы на
изящном черном шнурочке. Таким обра-
зом «дело», заведенное мною несколь-
ко лет назад на сорок и ворон, пополни-
лось вещественными доказательства-
ми.
Что сорока — воровка, известно дав-
но. Ворует яйца из гнезд, ворует птен-
цов. Лет десять назад на лесном дворе
под Серпуховом мы с другом подозре-
вали в краже куриных яиц из сарая ку-
ницу или хорька. Оказалось — сорока!
Столь же воровата ворона. (Не оттого
ль и название птицы: вор-она.) Приходи-
лось видеть, как воруют вороны яйца в
гнездах бакланов. Одна начинает драз-
нить, задирать сидящую на гнезде пти-
цу, и, как только та приподнимется по-
стоять за себя, другая ворона хватает
яйцо.
Но все это, как говорится, в порядке
вещей. Куда интереснее криминальные
факты о похищениях птицами ценных и
не очень ценных, но блестящих или
цветных вещичек. Вот документы моего
многолетнего следствия.
В бердянском доме отдыха «Примо-
рье» неожиданно стали исчезать нару-
чные часы. Местные шерлоки холмсы
сокрушенно пожимали плечами — за-
гадка! Разрешила загадку Нина Белов-
денко. Ранним утром, открыв глаза,
увидела она ходившую по подоконнику
сороку. «Гляжу: скок, схватила с тумбо-
чки у соседки часы и сразу на то-
поль. ..» В гнезде на тополе обнаружили
пятеро часов, колечко, полтинник, лег-
кий поясок с пряжкой и полдюжины ме-
таллических бутылочных колпачков.
Мой знакомый Владимир Халепа пи-
шет из Еревана: «В гнезде сороки на
стрельбище обнаружил одиннадцать
гильз, кольцо от гранаты и три металли-
ческие пуговицы».
А вот история с неожиданным поворо-
том сюжета. Н.Семченко (село Камен-
ское на Камчатке) в морозную пору при-
голубил сороку: стал через форточку
выкладывать ей на фанеру возле око-
шка еду. «Если не положил, стучала в
окошко клювом». И вот (как объяснить
Ко входу в шалашик птица
шалашник носит множество
ярких предметов — цветы,
стекляшки, ракушки.
Годились и бельевые
прищепки.
это?) сорока стала оказывать покрови-
телю знаки внимания. «Фольгу от кон-
фет принесла, разноцветные стек-
лышки, бусины. А однажды увидел я на
фанере золотое колечко с аквамари-
ном. Повесил объявление: так, мол, и
так... Нашлась хозяйка колечка! В до-
ме напротив проветривали комнату,
через форточку с подоконника сорока и
унесла драгоценность».
Примерно так же ведут себя и во-
роны. И можно долго рассказывать об
украденных чайных ложках, очках,
часах, бритвенных лезвиях, бельевых
прищепках, тюбиках с краской, рыбо-
ловных блеснах, монетах, ключах и
прочих соблазнах для галок, ворон, со-
рок, соек. Но как объяснить эту стран-
ность — завладеть блестящим предме-
том? Никакой ведь практической
пользы стекляшки-железки для птиц не
имеют. В одной из недавно вышедших
книжек о поведении животных я встре-
тил термин «предэстетический им-
пульс», который следует понимать как
зачаток чувства прекрасного у
животных. Эта мысль представляется
верной. Хохолки, гребни, яркие пе-
рышки в крыльях, красные грудки, раду-
жные хвосты в красочном мире птиц
существуют не затем вовсе, чтобы ра-
довать человека. Краски и блестки
предназначены для птичьего глаза, для
глаз пернатой подруги. Она должна
оценить красоту эту. И, значит, она дол-
жна ее чувствовать! Не этот ли
«предэстетический импульс» застав-
ляет наших врановых птиц покушаться
на все, что блестит и выделяется цве-
том?
Размышление это подтверждает
своим поведением австралийская птица
шалашник. Место для брачной встречи
скромно одетый самец этой птицы
тщательно украшает. Построив любов-
ный шалаш, он носит к нему ракушки,
блестящие крылья жуков, цветы, рас-
кладывает серебристой изнанкой квер-
ху листья растений. Если поблизости
оказываются доступные птице пред-
меты человеческого обихода, «дизай-
нер» жадно хватает их клювом и несет
к шалашу. Чем лучше украшено место
любовной встречи, те больше шансов
у шалашника на взаимность.
Изучая эстетический вкус шалашни-
ков, орнитологи в изобилии разбра-
сывали в зоне их обитания всякую
всячину — выбирай! Вот что выбрал
один из шалашников: зубная щетка, пу-
говица, точилка для карандашей, ружей-
ный патрон, шариковая ручка, игру-
шечный самолетик, тесемка — все по-
чему-то синего цвета, хотя были пред-
меты разных цветов. Другой шалашник
свою арену любви украсил только раку-
шками и прищепками для белья — сем-
надцать штук, и тоже все синие!
Остается еще сказать, что шалашник
— близкий родственник наших ворон и
галок. Внимательно проглядывая досье
на наших вороватых эстетов, я обна-
ружил: кроме вещичек, имеющих блеск,
они уносят и кое-что ярко окрашенное.
Какой же цвет их больше всего привле-
кает? Оказывается... синий. Расчески,
бусины, обрывки пластика, карандаши —
преимущественно синего цвета. А вот и
прямое сообщенье об эксперименте.
«На птицефабрике четыремстам курам
породы белый леггорн дали гранулиро-
ванный корм, окрашенный в голубой,
зеленый, желтый и красный цвета. К
удивлению экспериментаторов, куры
кинулись клевать гранулы голубые».
Голубые! Почему? Пока что ответа, ка-
жется, нет.
□
223
РЕВНОСТЬ
““ Бабушка — моя! — кричит де-
вчурка, подбегая к скамейке, где сидит
бабушка.
— Нет, бабушка — моя! — подает из
песочницы голос трехлетняя Надя, се-
стра девчурки.
Перекличка на том бы и кончилась.
Но бабушка гладит голову внучки, по-
правляет ей бант. Этого Надя уже не
выдерживает.
— Бабушка — моя! — кричит она на
весь двор и, бросив в песке игрушки, бе-
жит к скамейке.
Ревность!
У бабушки две руки и много мудрости.
Г ладит волосы двух своих внучек — по-
ровну делит ласку. Потершись голова-
ми о шерстяную бабушкину кофту, двой-
няшки мирно уходят играть.
В человеческом мире ревность —
чувство распространенное. У детей оно
на виду. Взрослые ревность стараются
спрятать и страдают глубже, чем дети.
Любопытно, что это же чувство наб-
людаем и у животных. Особо заметной
бывает она у животных, привязанных к
человеку. Многие наблюдали картину.
К хозяину на колени прыгнула кошка, и
он погладил ее. Этого бывает доволь-
но, чтобы привести спокойно дремав-
шую у порога собаку в ревнивое возбуж-
дение.
Другой случай. В дом пришел гость. И
хозяин, оказывая ему знаки дружелю-
бия, забыл о собаке. Собака не закри-
чит «Бабушка моя!», но у нее есть свои
средства проявить ревность. Если хозя-
ин этого не замечает и, пуще того, от-
толкнет пса — «Тобик, да не вертись ты
тут под ногами!» — пес, если он очень
привязан к хозяину, отойдет, ис-
пытывая обиду.
Сцену занятной ревности я наблюдал
однажды между лошадью и собакой.
Одиноко живший хозяин-возчик имел
двух любимцев: пса Дыма и лошадь
Дымку. Эта троица была неразлучна.
Любимое место собаки было в коню-
шне, на примятой охапке соломы. Если
Дым по собачьим своим делам вечером
куда-нибудь отлучался, Дымку отсу-
тствие пса беспокоило. Дым тоже не на-
ходил себе места, когда подругу его на
неделю забирали в другую деревню па-
хать огороды.
Хозяин души не чаял в обоих. В кар-
мане его засаленной куртки всегда на-
ходился гостинец тому и другому. Но
больше гостинца ценили собака и ло-
шадь ласку Степана-возчика. Поскре-
бет он шершавыми пальцами между
ушей Дыма, и тот от счастья седлом
выгибает спину, свивает свой хвост
кольцом, а лошадь, чуть тронет Степан
ее холку, начинает тереться мордой о
куртку. И очень ревниво следили оба
любимца Степана за его лаской.
— Погляди-ка, что будет... — сказал
мне возчик и тихо окликнул Дыма.
Благодарный пес распластался у ног
хозяина и преданно заскулил. Сейчас
же послышался скрип телеги — ло-
шадь, жевавшая сено, развернулась и
быстрым шагом пошла к хозяину.
— Ревнуешь. Понимаю, ревнуешь...
Дым вскочил, признавая равенство
отношений.
— Вы оба мне дороги, оба...
Для меня специально Степан повто-
рил этот опыт. Когда пес увлекся об-
следованием кротовых куч, он подошел
к лошади и дал ей с ладони сахар.
Дымка преданно стала тереться о руку
хозяина. И в то же мгновение Дым по-
забыл о кротах — пулей примчался и
тоже потребовал ласки...
Два существа соперничали в предан-
ности человеку. И каждому небезразли-
чно было, как ценит эту преданность
человек.
□
ЗА ТРЮФЕЛЯМИ.
Поговорим о грибах... Съедобных гри-
бов в наших лесах примерно 1500. Од-
нако по традиции и незнанию берут в
лучшем случае грибов 20, в первую оче-
редь боровики, рыжики, подосиновики,
подберезовики, грузди, волнушки, лиси-
чки, опята. И есть еще «грибная бабу-
шкина глушь», где признаются лишь бе-
лые и рыжики.
Времена, когда говорили «дешевле
грибов...», давно миновали. Грибы сей-
час не дешевы. Какой же из них наибо-
лее ценен? Белый, скажут у нас. Но это
потому только, что мало кому известен
гриб трюфель, особенно черный трю-
фель, растущий во Франции, Италии и
Швейцарии.
В самом названии гриба есть что-то
французское — трюфель. У нас конди-
теры с этим названием выпускают до-
рогие конфеты, похожие на темные клу-
беньки. Черный трюфель — сама драго-
ценность. Во Франции сборщики этих
грибов за сезон (с осени по март месяц)
получают доход, «равный стоимо-
сти трех коров». Сами они (сапожник
ходит без сапог) этот деликатес даже
и не попробуют, так дорого стоят
грибы.
Достоинства трюфелей — отменный
вкус и особенный аромат: «пара грибов
наполняет комнату волнующим, будора-
жащим запахом».
По рисункам и описаниям черные
трюфели похожи на темные шерохова-
тые картофелины, размером от грецко-
го ореха до апельсина. Растут грибы в
сухой рыхлой нежирной известковой
земле, под каштанами, буками, граба-
ми, вязами, тополями, ореховыми куста-
ми. Но более всего любят трюфели дуб.
Во Франции эти грибы разводят, сажая
на бедных бросовых землях плантации
дуба. Трюфели — спутники этого дере-
ва — появляются как награда за лес-
ные посадки.
Грибы эти — подземные. Свое прису-
тствие они выдают лишь малопри-
метным вздутием почвы. «Третья охо-
та» — поиск грибов — требует острого
глаза, знания леса, навыков и некото-
рой доли удачи. Находить трюфели осо-
бенно трудно. Опытные «трюфелисты»
обнаруживают гриб по стае мушек,
привлеченных соблазнительным запа-
хом. Взлетели мушки — ищи вздутие
почвы и осторожно раскапывай. Но этот
способ мало добычлив. А нельзя ли к
грибной охоте привлечь животных?
Этот вопрос возник не случайно. Дикие
обитатели леса — кабаны, лоси, белки
и барсуки — охотно поедают грибы. Что
касается кабанов, то, обладая исклю-
чительным обонянием, они чуют трю-
фель за пятьдесят метров. Кабаны
раньше людей поспевают в дубравы
и собирают в них двойной урожай —
хрумкают желуди, заедая их трюфеля-
ми.
Домашние хрюшки кое-что из способ-
ностей своих предков порастеряли. Од-
нако это далеко не тупые создания, ка-
кими кажутся в тесном хлеву. Это
животные умные, чуткие. Приспособить
их для охоты за трюфелями оказалось
делом несложным. И в юго-восточной
Франции сборщик грибов с поросенком
— фигура обычная.
Готовят себе помощника грибники
так. К свиноводу, приучающему поросят
от рождения к запаху трюфелей, прихо-
дит опытный покупатель. Около заго-
родки он осторожно кладет исто-
чающий запахи гриб. Какой поросенок
первым подойдет к лакомству, того и
купят. Цена в три раза выше, чем стоит
поросенок обычный. Но игра стоит свеч.
Немного дрессировки, и вот уже
сборщица трюфелей идет на охоту. На
поводке — поросенок, за плечами или в
руке торбочка, через плечо перекинута
сумочка с кукурузой.
Свинья находит трюфели скоро и бе-
зошибочно. Ковырнула носом... но ла-
комый гриб на зуб ищейки не попадает
— поводок дергают в сторону и дают
поросенку щепоть кукурузы. Пока он
съедает эту подачку, хозяйка ножом с
глубины примерно десяти сантиметров
осторожно вырывает находку. Кое-кто,
чтобы не рисковать драгоценностью,
надевает поросенку намордник.
В Италии трюфели ищут с собаками.
Щенка с раннего возраста приучают к
тонкому запаху. Но собаки грибов не
едят, при дрессировке рядом с грибом
закапывают кусочек сыра. Находя трю-
фели, собака получает свою долю до-
бычи. Охота за грибами для нее — охо-
та за сыром.
Любопытно, что черные трюфели
были «открыты» в Европе в XV веке.
Ранее были известны белые африкан-
ские трюфели, менее ароматные, но
столь же вкусные, как и черные. Бога-
тые чревоугодники Древнего Рима пла-
тили за них буквально по весу золота —
на одну чашу весов клали монеты, на
другую — грибы. Считалось, что гриб
возвращает едоку молодость.
Существуют разновидности трюфе-
лей. Одна из них (менее ароматные,
чем черные) встречается в нашей стра-
не — в Карпатах, на Украине и по Кав-
казу. Белый, совсем уж похожий на
клубни картофеля, трюфель растет в
Подмосковье и, как утверждают, даже
в самой Москве, на садовых бульварах.
Этот мало кому известный гриб имеет
отменный вкус. В былые времена под
названьем «обжорка» белый трюфель
привозили в Москву из окрестностей
Троице-Сергиевой лавры (нынешнего
Загорска). При дешевизне грибов «обж-
орка» в Охотном ряду «кусалась». Как
пишут, сбором этих грибов кормилось
более двадцати деревень, располо-
женных к северу от Москвы.
А сегодня? Слышно что-либо о белом
трюфеле? Не может быть, чтобы сов-
сем перевелся. Скорее всего переве-
лись сборщики, искусные мастера поис-
ка. А может, не перевелись? Может,
кто-то умеет искать и знает заветное
место. Ау-у!.. Откликнитесь, грибники!
Пригласите с собой. Очень хочется гриб
увидеть, на зуб попробовать — узнать,
справедлива ли слава о трюфелях.
После газетной заметки «По грибы с
поросенком» я получил с десяток бла-
гоухающих посылок и бандеролей с гри-
бами, похожими на картофелины. Из
писем понял: грибы растут во многих
местах серединной лесной России, есть
люди, которые знают эти грибы. Но все
находки были почти что случайными —
три-четыре гриба, обнаруженных зор-
ким глазом.
А уже поздней осенью в редакцию
зашел энергичный пенсионер с рюкза-
ком.
— Приглашаю вас на охоту за трю-
фелями.
— А не поздно ли?
— Что вы! Я каждый год собираю да-
же по снегу.
Последний день октября. Трава на
опушке присыпана солью морозца. Осен-
ние лужи покрыты льдом. В лесу без-
людно и тихо. Земля под ногами где
чавкает, где хрустит. Заледеневшие на
пне опята, прикоснешься — осыпаются,
как стеклянные. Но сезон трюфелей не
окончен.
Мой спутник отпускает собаку, и она,
вполне понимая, зачем мы приехали в
лес, начинает искать.
Лес обычный — березы, осины, елки,
орешник, кусты бересклета. Листья
опали, и мельканье собаки между ство-
лами хорошо видно. Вот она закружи-
лась на пятачке леса площадью в чет-
верть небольшой комнаты — поймала
желанный запах. «Ищи! Ищи!» —
подбодряют собаку, но она уже
ткнула морду в мокрые листья и, уви-
дев, что мы подходим, лапами роет
землю.
— Вот он, голубчик! — мой спутник
широким длинным ножом поддевает
плотный слой почвы и с глубины санти-
метров в десять достает клубень, вне- 225
шне очень похожий на картофелину, но
более плотный, тяжелый. Собака полу-
чает награду — кусочек хлеба и снова
срывается с места... Вот запах гриба
опять заставляет ее вертеться возле
куста орешника. Две-три секунды — и
морда безошибочно утыкается в ну-
жную точку. В момент, когда хозяин но-
жом ковыряет землю, Пальму гриб уже
совершенно не интересует. Она следит
за рукой, которая вынет из сумки ку-
сочек хлеба.
Так мы ходим по лесу часа четыре.
Места эти Пальма обшарила еще в ав-
густе. Она делает остановку у ямки,
еще хранящей запах росшего тут гриба.
И хозяину приходится поощрить ее и за
это. Сбоев у Пальмы нет. Временами
она поднимает зубами сук и роет под
ним.
Грибы чаще всего сидят по одному.
Иногда рядом — два-три. Размеры от
грецкого ореха до картофелины. Но
бывали у Пальмы находки со шляпу хо-
зяина, весом до двух килограммов. Та-
кие громадины, по словам моего спутни-
ка, попадаются редко. И причина тому
простая: пахучему лесному деликатесу
Вот они, трюфели. Очень
напоминают картошку.
Найти их сложно — как и
картошка, полностью
скрыты в земле. Но выдает
присутствие гриба запах.
Тренированная собака
226 находит трюфели без труда.
не дают вырасти кабаны, барсуки, лоси.
Очень любимы трюфели и кротами. К
грибному жилищу часто подходят тон-
нели, копнешь — трюфель наполовину
источен острыми зубками...
Для опыта меняем место. И убе-
ждаемся: есть у трюфелей свои терри-
тории. В загустевшем лесу с преоблада-
нием елей — ни единой находки. Воз-
вращаемся в редкий лес — смесь берез,
осин и елок, и Пальма тотчас же ра-
достно нас извещает: нашла!
Десятков пять трюфелей собрали мы
до наступления сумерек. К автобусу
шли через село Михайловское.
— Никак с грибами? — окликнули две
старушки, увидев в руках корзинку. Они
с интересом разглядывали диковинную
добычу, улыбались, пожимали плечами
— таких грибов в деревне не знают.
Василий Николаевич Романов, возмо-
жно, последний в российских лесах ис-
катель трюфелей старинным ис-
пытанным способом. Родился он под
Загорском в семье лесника, и сбор трю-
фелей знаком ему с детства. Эти гри-
бы всегда искали с собаками. Охота
была сугубо мужским лесным делом. И
многие жители деревень Алексеево,
Колыванки, Новленское, Харламиха,
Щелково, Медведки, Кресты кормились
промыслом трюфелей. «Обыкновенно
за один раз собирали пуд-полтора.
Сборщиков ожидал скупщик. Сдавали
ему добычу по четыре рубля за пуд. Это
были хорошие деньги — корова в те
годы стоила 25 рублей. Скупщик, надо
понимать, с прибылью продавал грибы
в московские рестораны.
Трюфели не бывают червивыми. В хо-
лодной воде они могут храниться, не
портясь, несколько дней. Если скупщик
почему-то запаздывал, грибы ели сами
или везли на рынок в Загорск. Здешние
монахи и духовенство хорошо знали
ценность деликатеса — «не скором-
ные» трюфели были изысканным блю-
дом на монастырских столах во время
постов. А нашей семье грибы заменяли
и хлеб, и мясо. Я собирал их всю жизнь.
После войны привозил в Москву, сда-
вал по хорошей цене в ресторан «Пе-
кин». Но потом деликатесом почему-то
перестали интересоваться».
По рассказу Василия Николаевича,
уверенно искать грибы можно только с
собакой. «В деревнях под Загорском
держали раньше две-три собаки, натас-
канные по грибам, — сегодня шли на
охоту с одной, завтра с другой». Нахо-
дить грибы можно приучить любую со-
баку — особо тонкого чутья сильно пах-
нущий гриб не требует. Но предпочти-
тельнее дворняжки — неприхотливы.
Обучать собаку надо в первый год жиз-
ни. Методика очень проста: сначала пес
ищет закопанные кусочки хлеба, потом
вместе с хлебом закапывают кусочек
гриба, потом прячут лишь гриб, а хлеб
дают в награду при каждой находке.
Несколько выходов в лес — и собака
начинает хорошо понимать свое дело.
Перед охотой собаку не кормят — го-
лод хороший стимул в грибной охоте.
Пальма у Василия Николаевича
живет уже несколько лет. Это отлично
дрессированная собака — она не отвле-
кается на заячий след, пробегает мимо
пахучего рыжика. Только трюфели! Ка-
ждый выезд на охоту для Пальмы —
праздник. В городе Красноармейске ее
знают. Проехал мотоцикл с собакой в
коляске — это значит Василий Нико-
лаевич отправился на грибную охоту.
Уже снег лежит, уже декабрь на носу, а
он поехал.
В этот раз мы возвращались из леса
автобусом. Пальма в ременном наморд-
нике дремала возле шоферской ка-
бины. Корзина с грибами, источавшая
поразительно сильный запах, ее нис-
колько не занимала. Зато в автобус
входившие переглядывались: чем так
сильно и заманчиво пахнет?
— Трюфели, трюфели... — охотно
отвечал любопытным Василий Нико-
лаевич и давал разглядеть диковинный
гриб.
В старых поваренных книгах
существует много рецептов приготовле-
ния трюфелей. Читая эти рецепты, про-
никаешься уважением к грибу — везде
он ценим как редкий деликатес.
Нашу с Василием Николаевичем до-
бычу в Москве я как следует рассмо-
трел, обнюхал, в сыром виде попробо-
вал зубом. Запах гриба не с чем срав-
нить — непривычная, сильная, съедоб-
ная духовитость.
Грибное блюдо, приготовленное по
деревенскому способу Василия Нико-
лаевича, было плотным и сытным. Лес-
ной продукт похрустывал на зубах. Не
берусь сказать, что еда была ошелом-
ляюще вкусной. Я предпочел бы трю-
фелям жареные маслята. Достоинство
сыра «Рокфора» определяют словом
пикантный. Это слово уместно и тут.
Трюфели — на любителя. Но ведь не-
мало любителей! В прошлом — монахи
и посетители дорогих ресторанов, се-
годня: у нас — Василий Николаевич Ро-
манов, проживающий в Красноармейс-
ке, и еще — Италия, Франция. Не сбро-
сим со счетов и обитателей леса — бар-
суков, кротов, лосей, кабанов. Подзем-
ный гриб для всех — желанное лаком-
ство.
□
ПОДЗЕМНЫЙ ходок
УКивотное это не редкое. В начале
века во время моды на шапочки и манто
из кротового меха «один охотник в
Швейцарии за 18 дней поймал 4000
зверьков». Если бы мода оказалась
устойчивой, кротам пришлось бы не-
сладко — сколько их шубок надо для
шубы на модницу! Но серые, бархати-
стые шкурки оказались непрочными, и в
этом было спасение кротов.
Жизнь крота таинственна и малодо-
ступна для наблюдений, но следы ее
видели многие. В садах, на лугах,
лесных прогалинах и в речных поймах
часто встречаются кучи рыхлой земли.
Это проходчик-крот вытолкнул ее из
тоннелей.
Редко, но удается увидеть и самого
землекопа. Зверь невелик —
умещается на ладони. И сразу видно:
приспособлен исключительно для жиз-
ни подземной. Две большие передние
лапы-лопаты — главная примечатель-
ность землекопа. Приставьте мысленно
по бокам легкового автомобиля два ко-
вша экскаватора — представление о
кроте будет полным. Впечатляет также
и нос, весьма чувствительный к запа-
хам, но предназначенный также для
грубой работы, — носом крот землю бу-
равит, лапами гребет и толкает назад.
Скорость проходки — 30 сантиметров в
минуту. (По готовому тоннелю крот про-
бегает в минуту 60 метров.)
Глаза и уши на первый взгляд у этого
существа отсутствуют. Но они есть.
Глаза величиною с маковое зерно
спрятаны в шерстке, и это важно для
землекопа. Но при необходимости глаз-
ное яблоко выдвигается, и кое-что крот
может видеть, ну хотя бы что на дворе
день, а не ночь. Впрочем, глаза помога-
ют кроту, выходящему изредка на по-
верхность, различить гнездо птицы и
похитить из него птенцов, поймать по-
левку, ящерицу, лягушку. Правда, во
время охоты этот малоразборчивый
мясоед полагается больше на слух, обо-
няние, осязание. Уши у него закрыва-
ются складками кожи и тоже спрятаны
в шерстке во избежание засоренья зем-
лей. Сама шерстка ложится в любую
сторону одинаково, и крот под землею
успешно использует «задний ход». Есть
у крота хвостик. Во время движения он
касается верха тоннеля, сигнализирует:
над головою надежная кровля.
Появление на поверхности земли —
эпизод в жизни крота. Его стихия — по-
дземные продвижения. Однако это от-
нюдь не бродяга. Облюбовав по-
дходящее место для жизни (предпочти-
тельна рыхлая плодородная почва),
крот хорошо его оборудует. Центром
коммуникаций является резиденция —
камера, где крот отдыхает и спит. (На
поверхности это место выдает обычно
особо большая куча земли.) Вокруг ре-
зиденции идет галерея ходов, куда крот
при опасности может юркнуть из теплой
постели. С охотничьими угодьями рези-
денция связана магистральным тонне-
лем длиною в сорок-пятьдесят метров.
Земля из тоннеля наверх не выбрасы-
вается, а вминается боками в стенки.
И все-таки опытный глаз кротолова по
засохшим травинкам примечает по-
дземный проспект. Именно тут ожидает
зверька ловушка. Крот непременно в
нее попадает потому, что в сутки шесть
раз — туда и обратно — пробегает тон-
нелем охотиться.
Охота крота — неустанное продви-
женье подземною целиной. Это тяжкий
физический труд — при нем питание
должно быть добротным. Таковым оно
и является. Крот не признает ничего,
кроме мяса, и съедает его каждый день
много — столько, сколько весит сам. По-
глощает он все, что встречает во время
проходки тоннелей, — личинок, жуков,
медведок, но главным образом до-
ждевых червяков. Ест он их с предвари-
тельной обработкой — хватает зубами
и протягивает через когтистый гребень
передней лапы. Таким образом, он
выдавливает из червя землю, как мы
из тюбика пасту, одновременно очищая
и поверхность добычи.
Охота идет днем и ночью. Двадцать
четыре часа суток делятся у крота
лишь на время охоты и время отдыха.
Есть он должен через каждые четыре
часа. Двенадцать часов без пищи — 227
Перед самой зимой кроты
особо активны. Иногда
прямо на глазах земля
вспучивается. Через
несколько минут еще один
бугорок, еще...
предел, означающий смерть. По этой
причине в зимнюю спячку кроты не впа-
дают. Однако возможности зимней
охоты снижаются. И потому с наступле-
нием холодов кроты усиленно запаса-
ются провиантом. В чуланах вокруг ре-
зиденции у них повсюду склады по
десять-двенадцать дождевых червя-
ков. Чтобы добыча не расползалась,
кроты ее уродуют, оставляя, однако,
живой. Запасы корма внушительны.
Известен случай, когда в чуланах крота
обнаружено было 1280 червей — более
двух килограммов!
Все замечали, наверное: на сухих,
безводных местах кроты не селятся.
Объясняется это тем, что крот не толь-
ко много ест, но также много и жадно
пьет. Один из тоннелей его лабиринта
непременно ведет к реке, пруду, хотя
бы к луже. Если таковых поблизости
нет, крот роет глубокие вертикальные
шахты-колодцы. Наводнения? Да, вода
частенько заливает тоннели. Но крот —
хороший пловец. В своем залитом во-
дою «метро» он хорошо ориентируется
и выплывает наверх, нередко держа в
зубах маленького кротенка. Вода — по-
меха. Но гибнут кроты главным образом
в годы засушливые.
Крот — существо «неуживчивое,
сварливое, вздорное, кровожадное».
Друзей у него нет.
Без ласк, свойственных многим
животным, кроты образуют мрачнова-
тый семейный союз и производят на
свет четыре-пять совершенно беспо-
мощных, голых, слепых кротят вели-
чиной с боб.
Врагов в природе у кротов много. До-
бычливые ловцы — ласки, горностаи,
хорьки, — поймав крота, есть его брез-
гуют. А лисы, куницы, ежи, сарычи,
совы, аисты и вороны едят с удовольс-
твием.
Времена, когда всех животных люди
делили на полезных и вредных, про-
шли. Крот, досаждающий луговодам и
садоводам, в числе полезных не
значился. Но сегодня известна и польза
крота: уничтожает медведок, личинок
майских хрущей, слизняков. Все же
роль положительного героя в челове-
ческом взгляде на мир животных кроту
не отводится. Но жизнь интересна во
всех проявлениях. И потому стоишь за-
чарованный, глядя, как на глазах у тебя
из луговой тверди вдруг вырастает во-
рох рыхлой земли — это крот в предчу-
вствии холодов гонит и гонит свое «ме-
тро».
□
ПЕСТРАЯ СТАЯ
Первый раз я увидел их года четыре
назад. В осеннем лесу вечером пу-
гающе громко листья шуршат даже под
лапками мыши. На меня же из темноты
сквозь белесые стебли сухой крапивы
явно неслись кабаны. И только в по-
следний момент я понял, что это соба-
ки. И испугался. Откуда собаки на ночь
глядя в лесу?
Собаки, как видно, тоже не ждали
встречи, гавкая, они смешались и кину-
лись врассыпную. Но через долю ми-
228 нуты я их увидел бегущими строгой це-
почкой. Поляна между дубами, и по ней
друг за дружкой — быстрые тени. Я на-
считал их более десяти. Пробежав ми-
мо, они остановились и снова собрались
в кучу. На всякий случай я стал присма-
тривать дерево, куда бы можно было
вскочить. Но стая беззвучно скрылась.
Через неделю в деревне Зименки я
заглянул к пастуху Василию Ивановичу
Боровикову, полагая, что озадачу его
рассказом. Но он не раз уже видел эту
компанию, знал многих собак в лицо,
знаком был с повадками стаи.
— Дикие. Они тут хуже волков. Бу-
дешь идти опушкой — возле ручья уви-
дишь мертвого кабана. Считаю, они заг-
нали...
Так состоялось знакомство со стаей.
С тех пор следы ее жизни я наблюдаю
почти всякий раз, когда приезжаю в
знакомый мне до последней тропинки
лес к востоку от Внукова. Зимой в стогу
обнаружилось логово, где собаки спаса-
лись от холодов. В другой раз по сле-
дам удалось обнаружить, как собаки
гнались за лосем. Одолеть огромного
зверя они не сумели, и, возможно, охо-
та была лишь спортивным азартом. Но
кровь на снегу говорила, что дело до-
шло до зубов и лосю пришлось
защищаться. Нетрудно было предста-
вить при встрече с собаками участь ло-
сенка, зайца, лисы и всех, кто не в си-
лах был постоять за себя. Зубастый гре-
бешок своры буквально прочесы-
вал лес. Повсюду, где раньше встре-
чались узоры разных следов, те-
перь встречались только следы со-
бачьи.
Однако дичь сравнительно неболь-
шой территории не могла прокормить
ораву прожорливых хищников и я не
удивился, когда застал однажды собак
на примыкающей к лесу пашне — ар-
тель охотилась за мышами.
В бинокль я в отдельности разглядел
каждого «землекопа». Их было двенад-
цать. Лапы и морды у всех перепачканы
черноземом. И только эта деталь
окраски как-то объединяла разношерс-
тную, разнокалиберную компанию.
Рядом с маленькой белой собачкой до-
бычу искал огромный рыжий лохматый
пес. Столбиком сидел явно заметивший
меня у опушки еще один беспородный
лохмач черного цвета. Большая, похо-
жая на овчарку особа, не принимая
участия в ловле мышей, лениво лежала
возле кучи старой соломы. Верховодил
в этой артели кофейного цвета ловкий
поджарый кобель. Я видел, как походя
он куснул черного, и тот отскочил в сто-
рону, даже не гавкнув.
Несомненно, этот странный и необы-
чный коллектив был как-то организо-
ван. Распределение ролей на охоте, де-
леж добычи, взаимоотношения полов,
степени подчинения, соблюдение дис-
циплины, манера передвижения — все
это регулировалось какими-то незримы-
ми для меня правилами. И удивитель-
ней всего — правила эти были «напи-
саны» заново, как только возникла эта
собачья вольница. Впрочем, так ли уж
заново? Скорей всего в каждой из этих
собак ожило наследство стайной, по-
дчиненной стройным законам жизни.
Однако и опыт общения с человеком
тут не забыт. Живут почти на виду у лю-
дей. Но как удивительно ловко избега-
ют они опасности! В который раз наб-
людаю за ними. Но только бинокль по-
могает как следует их рассмотреть.
Дистанция в восемьсот метров предель-
на.
И на этот раз стоило мне, продви-
гаясь опушкой, чуть-чуть прибли-
зиться, как сидевший столбиком чер-
ный сторож вскочил, и мыши мгновенно
были забыты — вся стая неторопливой
цепочкой затрусила в ольховые крепи.
Как всегда, впереди был Кофейный, за
ним — белая гладкошерстная собачон-
ка. Здоровый рыжий лохмач с вои-
нственно задранным кверху хвостом
замыкал шествие.
Историю их появления удалось про-
следить без труда. За деревней Летово
одну из лесных полян отвели под
огромную свалку. То, что мы с вами
спускаем в мусоропровод и что потом с
наших дворов увозят мусоросборщики,
попадает сюда, за город, на свалки. В
хаосе всяких отбросов, обрывков, об-
ломков и отслуживших вещей есть и
остатки пищи. Для бездомных собак
свалка — это просто обетованная
земля. И очень много бродячих псов, из-
бежав ловчей петли санслужбы, нашло
дорогу за город и осело у свалок. Тут
тоже не вполне безопасно — санитар-
ная служба не дремлет. И все же,
добывая в мусоре пропитание, лег-
ко увернуться от выстрелов — рядом
лес.
По наблюдению знакомого мне пасту-
ха, у свалки в Летове образовались, как
сказал бы ученый, две популяции со-
бак. Одна была прочно привязана к
свалке (и, конечно, ее без большого
труда истребили), другая почувствова-
ла вкус дикой жизни и превратилась в
стаю вольных охотников. (Возможно, и
не в одну стаю.) Можно представить,
каким суровым и жестким был в этой
группе отбор. И надо полагать, только
немногим удалось приспособиться к ди-
кой жизни. Однако потомство от но-
воявленных дикарей было, конечно,
жизнеспособным.
Однажды летом на дорожке в густом
орешнике меня облаял прелестный
щенок. Это был лоснящийся темно-бу- 229
рый футбольный мяч с хвостиком, с то-
рчащими вверх ушами и двумя уголька-
ми глаз. Держался он с покоряющей
смелостью. Я присел достать из мешка
фотокамеру, а щенок лаял, загородив
тропинку, уверенный: этот лес принад-
лежит ему, и только ему.
Снимок сделать не удалось. За спи-
ной послышался шорох и рычание взро-
слой собаки... Все остальное длилось
не более двух секунд. Маленький шало-
пай был схвачен за холку, и я не успел
даже как следует разглядеть рассер-
женную мамашу — с мгновенно прити-
хшей ношей она нырнула в орешник...
Около часа я лазил в крепях, надеясь
разыскать логово, но напрасно.
Жена зименовского пастуха Надежда
Герасимовна, услышав рассказ о встрече
в лесу, в свою очередь рассказала, что
раза три видела в разных местах
щенят... Собачья вольница жила полно-
ценной жизнью, пополняясь потомством,
взращенным по правилам дикой при-
роды.
Но лес и пашня с мышами никак не мо-
гли прокормить возраставшую шайку ди-
ких охотников. Рискуя попасть под
выстрел, они, несомненно, ходили и к
свалке. Однако недавно свалку закры-
ли. Возвышаясь в лесу огромным хол-
мом, она уже не вмещала отбросов.
Гору хлама слегка разровняли буль-
дозером и оставили зарастать бурья-
ном.
Что остается в лесу от пира
волков и собак, достается
пернатым и в первую
очередь ворону.
— А что же собаки? — спросил я
старых друзей, найдя их дома у печки.
— О, такие новости! — сказал пастух.
— В Прокшине у Дмитрия Воробьева ра-
зорвали собаку. В Филимонках едва от-
били у них телка. В Пенине на прошлой
неделе двух коз порешили...
— Да врут, наверное, Василь Ивано-
вич, — подзадорил я собеседника. — И
про волков, ты ведь знаешь, много
всяких рассказов...
Пастух не обиделся:
— Врать могут. Но ведь легко и про-
верить — Пенино рядом.
Я вырезал палку потолще и вышел из
леса к Пенину, когда в деревне уже
светились окна.
— Не у вас ли собаки коз порешили?
— с порога вместо приветствия спросил
я хозяев.
— У нас, — нерешительно ответил
мужчина, чинивший шапку.
Оценив интерес собеседника к по-
дробностям происшествия, хозяин ска-
зал, что сейчас приведет человека, ко-
торый видел все сам.
Вернулся он с соседкой Сидоровой
Марией Алексеевной. Она рассказала,
что недавно шла с работы и шагах в
пятистах от опушки, за деревенскими
огородами, увидела: стая собак рвет
козу. Бедняга была привязана и только
отчаянно блеяла. «Я закричала, зама-
хала руками. Они отбежали к лесу и
стали глядеть на меня. Тут я заметила,
что слегка опоздала. Коз было две. Од-
на стояла, тряслась. А другая чуть
в стороне лежала уже без движе-
ний».
Расспросив Марию Алексеевну, как
выглядели собаки, я узнал в разбойни-
ках старых своих знакомых.
230
В Пенине и в Зименках, как и во
всякой лесной деревне, есть, конечно,
охотники. Но в последние годы в боль-
шом «зеленом кольце» Подмосковья
охота запрещена. А тут вдобавок и не
на кого было охотиться — собаки чисти-
ли лес под метелку. И надо ли
удивляться — владельцы ружей при
общем сочувствии объявили собакам
что-то вроде священной войны.
Недели три я не был в этих местах.
А появившись как раз перед зазим-
ком, завернул за «собачьими новос-
тями».
— Война... Война идет! — засмеялся
пастух. — Одну застрелили. Этим и ко-
нчилось. Они хитрющие...
В тот день удивительный случай по-
мог мне не просто снова столкнуться со
стаей, но и стать свидетелем драмы, ко-
торую не так уж часто встречаешь в
природе.
После долгой погожей осени наступи-
ла пора ненастья. Лес был тихим и крот-
ким. Из Зименок после чая у пастуха я
шел вдоль ручья, дивясь, как искусно,
возле самой тропы, прятали гнезда со-
роки. Сейчас в облетевших ольшаниках
гнезда висели подобно забытым шап-
кам. И вдруг где-то рядом раздался раз-
дирающий душу крик. Я сразу даже не
понял: человек или зверь? Но по-
чувствовал: так может кричать
существо, оказавшись в большой беде.
Подбежав к повороту ручья, я никого не
увидел. И хотел уже двигаться дальше,
но оглянулся и на кладке через ручей
заметил что-то пушистое, по виду похо-
жее на ондатру.
Но это была собака. Минуты было до-
вольно, чтобы понять беду, в какой она
оказалась. Друзья по стае были тут,
рядом, — я видел, как в редколесье
мелькнули Кофейный и белая собачон-
ка.
Мое появление было для них сигна-
лом — спасаться. А эта, попавшая в за-
падню на мостке, как видно, приготови-
лась к самому худшему. При моем приб-
лижении собака взвыла и затряслась
мелкой дрожью. В ее глазах я увидел
страшную ненависть и бессилие.
Кладка через ручей была сбита по-
перечными планками из трех липовых
жердочек. Тут, опираясь на шест, про-
ходили в Зименки люди. Собаки тоже,
как видно, не раз пробегали по жердо-
чкам. Но в этот день моросил дождь.
Все было мокрым и скользким. Одна из
собак оступилась. Лапа ее скользнула
между двух пружинящих жердочек, со-
бака свалилась в ручей, заклинив в не-
жданном капкане заднюю ногу. В таком
положении я ее и застал: нога и хвост
наверху, туловище в воде, а голова над
водою с другой стороны мостка. Боль-
шего бессилия и безнадежности невоз-
можно было представить...
Я лучше, чем кто-то другой, понимал,
каким злом для всех обитателей леса
были эти собаки. Но поднять сейчас ру-
ку на терпевшего бедствие или даже
пройти равнодушно мимо не смог бы,
как я подумал, даже старик, поте-
рявший недавно козу. Сделав несколь-
ко снимков, я стал искать способ по-
мочь собаке.
Дело оказалось не слишком простым.
Ручей от дождя вздулся, и гибкий мо-
стик, как только я на него ступал, ухо-
дил в воду, грозя утопить и собаку. К
тому же собаке не объяснишь намере-
ний, и надо было соблюсти осторо-
жность, как только пленница станет
свободной. Я отыскал шест подлинней
и покрепче и стал концом его раздви-
гать жерди, державшие лапу.
Минут пять я возился, доставляя со-
баке мучения. Но, странное дело, она
поняла, что бояться меня не надо. Она
по-прежнему .мелко дрожала. Но глаза!
На меня глядели испуганные и предан-
ные глаза. Я подумал: вот так же, на-
верно, собака глядела когда-то на свое-
го хозяина.
Для успеха неожиданной операции
нужна была помощь самого пострада-
вшего. Надо было заставить собаку
нырнуть и выскочить по другую сторону
мостика. И собака сообразила, что надо
делать. Она нырнула, и сразу же лапа
ее скользнула вниз из раздвинутой
щели. И все кончилось. Собака по-
плыла к берегу, вылезла из воды, испу-
ганно оглянулась и, приволакивая ногу,
кинулась в лес...
Недавно, уже на лыжах, я сделал об-
ход «своих» мест. Собачьи следы! А
были когда-то и заячьи, и лисьи, и даже
тетеревов лет пятнадцать назад я сни-
мал в лесах между Киевской и Калужс-
кой дорогами...
Теперь осмысление этой истории...
Есть такое понятие — «экологическая
ниша». Оно означает, что в сложных хи-
тросплетениях живой природы для ка-
ждого существа есть свое определен-
ное место. Оно обусловлено многими
причинами длительной эволюции.
Упрощенно так: карась в воде
существует при наличии в ней по-
дходящих для этого вида рыбы условий:
пищи, температуры и состояния воды. У
щуки своя экологическая ниша: она в
воде, «чтобы карась не дремал».
Такой «щукой» в наших широтах иско-
ни был волк. Он занимал нишу хищника
— регулятора жизни. Но хозяйственная
деятельность человека давно нару-
шила природные взаимосвязи. Волк
стал пользоваться плодами человечес-
кого труда (добыть овцу в стаде гораз-
до проще, чем, например, выслеживать
лося) и этим поставил себя вне закона.
Во многих местах волк почти совсем
был истреблен. Таким образом, одна из
природных ниш оказалась свободной.
Но, как говорится, свято место пусто
не бывает. На наших глазах произошло
удивительное явление: экологическую
нишу волка стали заполнять дичающие
собаки. То, что я наблюдаю в тридцати
километрах к юго-западу от Москвы,
характерно для многих мест Подмос-
ковья. То же самое наблюдают во Вла-
димирской, Ярославской, Калужской,
Ивановской областях. Причем в одних
случаях хозяевами леса становятся со-
баки, в других — уцелевшие волки, не
находя себе пары, «обручались» с соба-
ками и дали потомство очень жизнеспо-
собное. Из разных мест сообщают о nd-
явлении этих темной окраски волков-
собак.
Собаки и волки-гибриды — дерзкие и
хорошо приспособленные к новым усло-
виям хищники. Они прекрасно охотятся,
не брезгуют отбросами и, как видим, го-
товы задавить козу и теленка, напасть
на собаку, стерегущую дом.
Вести борьбу, как уже убедились
охотники, с новоявленным хищником
очень непросто. Собаки и волки-собаки
не страшатся людей и в то же время
умело избегают опасности. На облавах,
оказавшись в окладе, они прыгают
через флажки. Их побаиваются охотни-
чьи собаки. Потомство, как замечено,
они приносят в разное время года, при-
спосабливая под «родильные дома»
скирды соломы.
Таков неожиданный «заместитель
волка» в наших лесах. Волки, впрочем,
тоже воспрянули духом. Число их в ев-
ропейских зонах страны за последние
восемь лет возросло примерно в
четыре раза.
1976 г.
□ 231
У ЗИМЫ НА ПОРОГЕ
Утро туманное, утро седое... И день
такой же. Кораблями на якорях рас-
плывчато темнеют стога на поле. Аква-
релью размыта зубчатая кромка леса.
Краски не яркие, блеклые — ни зелени,
ни цветка. Всё вымокло, увяло и обле-
тело. И лишь в кореньях и клубнях бу-
дет дремать до весны сила грядущих
зеленых побегов. Там и сям по опушке
кабаньи покопы — в сумерках и ночами
звери ищут личинок, коренья, мышиные
гнезда. Если б не эти следы кормежек,
лес показался бы всеми покинутым.
Лес черен и молчалив. Ветреное не-
погодье отряхнуло с деревьев все до
единого листика. Раздетый лес стал
проницаем для звуков — слышно, как
где-то в деревне колют дрова и лает
собака. В голых ветках обнаружились
летние тайны птиц — темнеют гнезда
большие и малые. Сорочий дом висит
над самой тропкой, где ходят люди, и
никто не заметил его в листве. Высоко
на березе мокнет гнездо воронов. Я
наблюдаю его лет восемь. Добротная
постройка на высоте недоступной. Вес-
ной гнездо опять оживет — дружная па-
ра птиц постоянно держится в этом рай-
оне. В предзимье осторожные вороны
почему-то смелеют — летают так низко
над лесом, что слышен скрип маховых
перьев.
И лоси в это время ходят свободней
— видишь следы на опушке, в боло-
тистых ивняках, примыкающих прямо к
шоссе. И нет в лесу поваленной ветром
или подсеченной человеком осины, на
которую лоси бы не наткнулись в своих
хожденьях. Найдут непременно и обгло-
жут до белизны. В компании с лосем ко-
ру осины грызет и зайчишка, очищает
ветки потоньше. На мягких намокших
листьях следы косого не остаются. Ло-
синый же след глубок, громаден и по-
лон холодной лесной воды — напиться
можно из следа.
Звуки... Их очень немного. С криком
тревоги взлетела с куста калины стай-
ка дроздов и стихла в березняках,
ожидая, когда пройдет человек и мо-
жно будет опять кормиться. Белка, ис-
кавшая что-то в опавших листьях, с ис-
пуганным верещанием кинулась вверх
по березе и уронила оттуда чуть трону-
тый зубом орешек. Изредка слышишь
перекличку синиц. На фоне серого неба
их не сразу и разглядишь. Пушистые
шарики с длинными, как у сороки, хво-
стами оживленно снуют по веткам,
окликают друг друга, чтобы не по-
теряться в пасмурном дне. А вот еще
один звук, характерный для этой пред-
зимней погоды, — меланхоличные ти-
хие посвисты. Снегири... Красногрудые
птицы сидят на покрытых каплями вла-
ги ветках ольхи, необычным для леса
цветом напоминают: не все краски при-
рода порастеряла.
Следом за прилетевшими с севера
снегирями придут и снега. Знакомый
лесник на кордоне подшивает старые
валенки. Жена его к празднику щиплет
гуся — белая горка перьев лежит на
крыльце. Мальчишка-внук лезвием
бритвы очиняет перо и, обмакнув в чер-
нила, пишет на белом листе: «Скоро зи-
ма». «Да, теперь уже скоро, — согла-
шается дед. — Придет, положит на дво-
ре белый пачпорт — вот, мол, и я. При-
нимайте!»
День, не успев наполниться светом,
тихо уходит за лес. Нет еще четырех, а
уже надо прикидывать, чтобы не в са-
мую темень идти опушкой к дороге. Со-
бака лесника, обычно далеко провожа-
вшая гостя, на этот раз ленится — вино-
вато вильнула хвостом и юркнула в ко-
нуру. «Это к снегу или к дождю», — фи-
лософствует хозяин, засовывая в рюк-
зак тебе на дорогу холодные, вынутые
из листьев на чердаке, яблоки.
На придорожных репьях неслышный
ветер шевелит клочок заячьей шерсти.
Заяц в эту пору меняет летнюю шубу на
зимнюю. Украдкой зайчишка ходит к
леснику в огород грызть капусту.
232
Кочаны убрали — ходит хоть листьев
погрызть. И собака ему нипочем. Возмо-
жно, от нее и бежал, оставляя на ре-
пейниках шерсть.
Выползает из ельников темная плот-
ная ночь. Кажется, ты один в целом
свете на этой опушке. Под ногами чав-
кает грязь. Сыро и неуютно. Но сладко
идти вот так, с мыслью о теплом доме,
о лампе, о чае, с воспоминаньем о про-
житом дне... Посвистывая, сверкнули в
сумерках белым надхвостьем и
скрылись в ельнике птицы. Снег, снеги-
ри. .. Вспоминаешь с улыбкой присказку
деда: «Придет, положит на дворе бе-
лый пачпорт.И писанье мальчишки
гусиным пером...
Шоссе впереди обозначилось сразу
гулом и бегущими огоньками. Час пути
— и Москва. Ожидая автобуса, видишь,
как лес погружается в темень предзим-
ней ночи.
□
Замерзла грязь на дорогах,
стали заметными снегири,
заяц меняет серую шубку на
белую, лось теряет рога. И
вот-вот льдом покроется
речка...
РОЖДЕНИЕ ГНОМОВ
Всем, конечно, знакомы такие вот
странные утолщения на деревьях. По-
чти на всех — на дубе, осине, березе,
липе, ясене, клене, грецком орехе,
груше. Особенно часто можно увидеть
наросты на карельской березе. Бывают
они небольшие, с кулак, бывают гро-
мадные (на дубах, например), до двух
метров в диаметре и весом до тонны.
Сняв аккуратно с нароста кору, мы
увидим бугристый, корявый, необыч-
ной плотности древесный наплыв, а
распилив и отшлифовав спил, получим
удивительной красоты рисунок, назы-
ваемый мебельщиками текстурой.
Увы, наросты — не украшение дере-
ва, а болезнь, природа которой до кон-
ца еще не изучена. Однако ясно, что это
быстрый бесконтрольный рост клеток,
вызываемый механическим поврежде-
нием, грибками, насекомыми, вирусами.
Задавая вопрос — не рак ли это? — мы
будем к истине очень близки. В природе
этих наростов много общего с опухоля-
ми у животных и человека. Онкологи,
пытаясь проникнуть в тайну болезни, не
упускают из виду и этот древесный ее
вариант.
Но гораздо ранее, чем ученые-меди-
ки, стали интересоваться капом (так
называют наросты) краснодеревщики.
В два раза более тяжелый, чем древе-
сина, необычно прочный и красивый на
срезе, кап издавна шел на поделку
шкатулок, футляров, черенков для но-
жей, ручек для инструментов. Высоко
ценится в мебельном производстве фа-
неровка из капа.
В последние годы капом заинтересо-
вались художники. Один из них, мо-
сквич Валерий Павлович Лукашевич, —
перед вами на снимке. В его мастерской
я увидел причудливый мир гномов, ле-
совиков, занятных сказочных старцев,
русалок, красавиц с распущенными во-
лосами.
«Основную работу проделала тут
природа. Мне надо было лишь бережно
выявить все, что скрывала кора, и, уга-
дав образ, лишь его уточнить. Вот мои
инструменты. А вот сырье».
В мастерскую Валерий привозит
капы, которые для него оставляют на
лесных складах и лесопилках и кото-
рые сам он с немалым трудом (многопу-
довые!) привозит из леса.
Этот вот гном был громадным наро-
стом на стволе клена. Как видим, вме-
шательство режущего инструмента тут
минимальное. Но кто же не заинтересу-
ется этим сказочным, излучающим доб-
роту стариком! На выставках Валерия
Лукашевича всегда многолюдно. И
спрос на его старцев, на столы и кресла
из полированного капа очень большой.
Архитекторы и дизайнеры, оформляя
санатории, пансионаты и дома отдыха,
находят в них место для этих сов-
местных фантазий природы и человека.
□
234
РЯБИНОВЫЙ ПИР
Последние дни предзимья. Намокший
лес мрачен. Лишь кое-где увидишь не
сбитый ветром желтый листок, да крас-
ная дробь калиновых и рябиновых ягод
радует глаз.
Урожай рябины отменный. Тонкие
ветки деревьев согнулись под тяже-
стью ягод. И если для человека это
главным образом украшение леса, то
для многих его обитателей рябина —
обильный и лакомый корм.
Рябину клюют многие птицы: боровая
крупная дичь — тетерева, рябчики, глу-
хари, разные певчие птицы и в первую
очередь дрозды, свиристели, скворцы,
снегири. Едят рябину, прежде чем лечь
в берлогу, медведи. Лоси, задрав го-
ловы, ловят губами сочные гроздья.
На пользу ль рябине ее красота и не-
жная мякоть ягод? На пользу! Семечко,
скрытое в ягоде, защищено оболочкой
и, пройдя пищеварительный аппарат
многих птиц, не повреждается. Там, где
дрозды отдыхали после обеда, а у них
есть излюбленные на многие годы ме-
ста, вы найдете целый питомник тонких
рябинок — проросли семена, упавшие
вместе с птичьим пометом.
Только снегирь не является другом
рябины. Там, где кормятся снегири, вы
найдете брызги брошенной мякоти, а
калорийное семя пошло на питанье.
Дрозды в урожайные годы рябины
иногда остаются в наших краях на зиму
— при обилии корма холод не
страшен. И есть прилетные гости в
наши края, для которых рябина — на-
сущный хлеб и которые красотой своей
сочетаются с красотою деревьев, уве-
шанных угощеньем.
Птицы называются свиристелями. Ле-
то они проводят на севере — в глухих
еловых лесах выводят потомство. А с
холодами собираются в стаи и покида-
ют летние обиталища. Наши места для
них — юг. Как раз в это время пред-
зимья свиристели и появляются.
Обнаружив рябину, свиристели
кормятся почти непрерывно. Еда вкус-
ная, но не слишком питательная — на-
до есть много, и свиристели снуют чел-
ноком с кустов на рябину, с рябины —
на куст. Пищеваренье у многих птиц
быстрое. У свиристелей оно особенно
скорое. И рябина за час-другой с обле-
гчением ветки свои распрямляет.
Свиристели не боязливы. В поисках
корма они залетают глубоко в город. В
жилых массивах, где растут боярышник
или рябина, они иногда сотенными стая-
ми облепляют крыши домов, антенны,
деревья — кормятся и отдыхают.
В осенние серые дни видишь лишь
контур хохлатой гостьи. Но выпадет
снег, и в какой-нибудь солнечный день
вы увидите на рябине птицу редкостной
красоты. Дымчато-розовая, с черным,
белым и желтым узором на перьях, спо-
койная, несуетливая, очень доверчи-
вая. Перекликаясь, птицы негромко
свирькают — «свирь-свирь!» — оттого и
название — свиристель.
Кочуя по лесу и населенным пунктам,
к концу весны птицы соберут рябино-
вый урожай и стаями тронутся в еловые
свои царства на север. А осенью они
только-только прибывают оттуда. И
всюду, где много рябины, этих птиц вы
увидите непременно.
В зимнюю пору, когда красок немно-
го, сочетания ярких ягод, снега и наря-
дного оперения птиц — истинный праз-
дник для глаза.
□
БЕЛОЕ ЧУДО
Жизнь меряют веснами. Однако и
первый снег заставляет нас встрепе-
нуться, подумать о течении времени.
Однажды утром меня разбудил возбу-
жденный малыш.
- Поглядите-ка, снег нападал! Но не-
много, на один комок только хватит.
За окном лежали простынки первого
зазимка.
И наступает утро, когда и взрослый,
проснувшись в посветлевшем жилье,
долго стоит у окна — снег... Завтра к
снегу привыкнешь. Но сегодня измени-
вшийся за ночь мир волнует, как день
рожденья, как ледоход, как листопад,
как бой часов в новогоднюю полночь.
Снег... «Снег летит по всей России,
словно радостная весть», — написал
Николай Рубцов.
Поэтов снег всегда волновал. А по-
скольку в душе каждого человека есть
поэтический уголок, белое обновленье
земли волнует и радует всех.
Давнее правило: в день прихода зимы
оказаться в лесу. Убеждаешься: тут то-
же царит удивленье сказочной переме-
ной.
Удивленно топчутся гуси у крыльца
лесника. Гусыня-мать на своем веку
уже видела снег. А молодые озадачен-
но озираются, пробуют клювом холод-
ное белое вещество. Умная ворона
вышагивает вдоль изгороди, припоми-
Бывают годы, первый снег
выпадает на желтые листья.
ная, где спрятан излишек еды — и так
голову повернет, и так. Не найдя кладо-
вую, ворона решает в снегу искупаться.
Я много раз видел, как птицы чистят в
снегу оперенье. Ворона это делает осо-
бенно вдохновенно. Она погружается в
снег, чуть хохлится и очень забавно
начинает ползти, оставляя сзади глубо-
кую борозду. Оглянулась, встряхнулась
и опять поползла. За долгую осень на
свалках и мусорных кучах перья испа-
чкались, заскорузли — чистка очень ва-
жна. Но не всякий снег для этого годен.
Слежавшийся или мокрый не может
сделать того, что делает вот такой
рыхлый, сухой и легкий снежок. Лю-
бопытно, что это все одинаково понима-
ют: ворона почистилась, собака около
будки с наслаждением валяется, дочь
лесника вынесла, расстелила по
снегу половички, шумно их выколачи-
вает.
А в лесу тишина. Перемена за ночь
так велика, что все живое оцепенело,
притихло на всякий случай, привыкает
к побелевшему миру. Опушка и поляны
в лесу чисты, как нетронутый лист бу-
маги, — ни единого следа. Только в ни-
зине видишь вдруг шевелящийся чер-
ный бутон рыхлого чернозема. Это
крот, равнодушный к белому свету, го-
нит наружу черные метки подземных
своих путей.
236
Разница температур на поверхности
снега и в глубине, у земли, достигает 20
градусов. Но если снега немного или
морозы очень сильны, вся эта спящая
мелкота вымерзает.
Жизнь под снегом пребывает, однако,
не в состоянии спячки. Проезжая
полем на лыжах, мы даже не подозре-
ваем, сколько скрытых коммуникаций
лежит у нас под ногами. Неисчислимый
мышиный народец ведет под снегом ак-
тивную жизнь: навещает припасенные с
осени кладовые, ходит в гости, пло-
дится, совершает дальние путешествия.
Бесчисленными мышиными тоннелями
пронизана толща снега. Мыши под сне-
гом дышат. Им нужен кислород, им ва-
жно удалять углекислый газ. И это пре-
дусмотрено устройством мышиной жиз-
ни под снегом — из тоннелей к поверх-
ности идут вертикальные шахты. По-
дымется мышка, подышит и снова по
лабиринтам в гнездо. Иногда она соб-
лазняется сделать пробежку по поверх-
ности снега, оставляя ровную, как на
швейной машине прошитую, стежку
следов.
Мышиная жизнь зимой не беззвучна.
Забавы и страсти под снегом сопрово-
ждаются писком. Эти писки хорошо
слышит лиса.
Слышат мышей под снегом также и
совы, безошибочно запуская когти в ну-
жное место.
В толще снега мыши тоже не в безо-
пасности. Есть у них враг, способный
еще быстрее, чем они сами, двигаться
Лесные тропинки исчезли. Их можно
только угадывать по желтой щетинке
окольной травы и сломанным веткам.
Временами кажется, заблудился. Но
вот поднялся на возвышенье, и все ста-
ло на свое место: справа — знакомый
стог сена, слева — старая ель со сло-
манной в непогоду вершиной. А внизу
речка — темная змейка по белому. За
речкой в осинниках любят держаться
олени. В другое время их не увидишь.
Сейчас же сверху пойменный лес ка-
жется реденькой кисеей. Немного тер-
пенья, немного везенья, и вот он, пода-
рок первого зимнего дня, — по лесу бе-
сшумно, неторопливо, как тени, идут
оленухи. Раз, два, три... семь... десять.
Летом шли бы иначе. Теперь же по сне-
гу легче вот так — друг за другом. Оста-
новились, прислушались и опять тихо
неспешно идут, как видно, с кормежки
к ночлегу...
Костерок на снегу кажется красным
горячим цветком. Чуть подогретый хлеб
и холодное яблоко — весь нехитрый
обед на привале. И надо идти...
За долгую зиму снег надоест. Но
первая встреча с ним — радость. Небо к
вечеру потемнело, а земля светлая.
Хрустит под ногою капустой и пахнет
арбузом белое чудо — снег.
Поймайте снежинку и дайте растаять
ей на ладони... Холод почти незаметен.
Но слепите из снега комок — в руке без
варежки держать его неприятно. Снег
— это холод. Э-э, нет, скажет знающий
человек, снег для всего живого — теп-
ло, надежное одеяло, берегущее от мо-
роза. Бесснежные зимы опасны для
жизни многих растений, в том числе для
озимых хлебов. Снег служит укрытием
для наших куриных птиц — глухарей,
рябчиков, тетеревов. В большие мо-
розы из дупел под снег слетают ноче-
вать дятлы, мелкие птицы ищут в снегу
защиты от крепкого холода. Чем холод-
нее, тем глубже зарывается заяц в снег.
И есть животные, чья жизнь проте-
кает всю зиму под снегом. Ежи, змеи,
ящерицы, лягушки засыпают, полно-
стью полагаясь на снежное одеяло.
Чуткое ухо лисицы метров
за двадцать слышит писк
мыши под снегом. Прыжок
охотника... Прыжок
жертвы... Минута, и только
следы остались от
маленькой драмы.
по тоннелям. Враг этот — ласка,
изящный, красивый хищник, от которого
редкая мышь ускользает. Смертельная
гонка заставляет жертву, подобно вот
этой, запечатленной на снимке, пулей
выскакивать из тоннеля Гонка продо-
лжается на поверхности, но шансов
спастись у мыши тут еще меньше. 237
Следы и капелька крови — послед-
няя точка в маленькой снежной
драме.
Но неизбывен мышиный народец.
Неся потери, он восполняет их плодови-
тостью и доживает благополучно до
теплых дней.
Есть места, где снег не гость, а хозяин
на долгое время. У некоторых народов
Севера слдва «снег» в языке нет. Есть
слова, обозначающие состояние снега.
Их более сорока. Некоторые из этих по-
нятий знакомы жителям средних ши-
рот: пороша, метель, поземка, крупа,
наст...
Долгое время снег только описыва-
ли. Лет сто назад его начали изучать.
Подсчитали: примерно четверть
площади всей планеты покрыта снега-
ми. Есть места, где снег копится по-
стоянно и лежит пластами, дости-
гающими толщины четырех киломе-
тров. В этой фантастической толще
снежинки, сминаясь, превращаются в
лед. Айсберги, плавающие в океане, —
это снег, выпадавший в Гренландии, в
Антарктиде.
Узорчатая, поражающая красотою
снежинка легка. Родившись где-то на
высоте двух километров, она летит к
земле полчаса.
Образованию снежинок в природе по-
могают микрочастицы пыли — снежный
кристалл вокруг них начинает расти
очень быстро. Над городами, где воздух
сегодня почти всегда загрязнен, снега и
выпадает и образуется больше, чем в
атмосфере незапыленной.
Подобно одеялу, снег сберегает теп-
ло. Но он же, отражая лучистое тепло
солнца, не задерживает его у земли.
Антарктида особенно холодна потому,
что девяносто восемь процентов тепла
отражает в космос своими снегами. Вся
Антарктида — сплошной громадных
размеров снежно-ледяной щит...
Много всего любопытного таят в себе
мириады снежинок, покрывающих зем-
лю. Например, ветреный их хоровод
создает в телеграфных проводах заряд
электричества такой силы, что в пол-
ную мощь загорается электролампа...
Снег, мы знаем, превращается в воду,
но очень нередко он обращается в пар,
минуя привычную фазу. Оттого не
сбывается иногда предсказание боль-
шой весенней воды при обилии снега...
Из снега, как из глины, можно слепить
комок, а кое-где снег для воды пилят
ножовками. Эскимосы Канады из сне-
жных брусьев строят жилища — йглу...
Оттаявший и схваченный потом мороза-
ми снег закрывает доступ животным к
кормам на земле. В такое время поэзия
белизны уступает место жестокой про-
зе.
Этой лисице охотиться было бы труд-
но при твердой корочке наста. Но снег
пока мягок. Чуткое ухо зверя издали
слышит мышиные писки. Прицели-
вшись, рыжий охотник занятно под-
прыгивает, зарывается мордой в снег
и, облизнувшись, ловит новые звуки...
□
СЛЕДЫ
О ходьбе по снегу можно держаться
лыжни, и тогда получаешь редкое удо-
вольствие от быстроты, с которой мель-
кают по сторонам деревья и ложатся
под ноги лесные поляны. Но много ли
можно увидеть в окошко вагона, бе-
гущего по рельсам? Лыжня — те же
рельсы.
Без лыжни идти трудно. Зато ты сво-
боден. У тебя во много раз больше шан-
сов увидеть лесные диковины, поднять
с лежки зайца, лося или увидеть хотя
бы, как оставляет швейную строчку
следов малютка-мышь.
Чаще всего, правда, встреч не
бывает. Зверь поднимается загодя, и
тебе остаются только следы. Но это
уже немало. След, как веревочка, если
тянуть осторожно, укажет, где спрятан
клубок, с которого она убегает. Но если
«клубок» все-таки на глаза не попался,
следы многое о нем расскажут.
Вот вижу: мышковала лиса. След все
время идет по старой припорошенной
лыжне и только время от времени отве-
твляется в сторону. В конце следа —
узкий колодец в снег, и в нем растре-
панный, похожий на рукавицу мышиный
дом. О чем рассказал этот след? Во-
первых, о том, что лиса очень сметлива:
лыжня хорошо ее держит, по рыхлому
снегу с такой же легкостью не пробе-
жишь. Во-вторых, у лисы изумительный
слух. Мыши возились под очень толстой
снежной периной — лиса их услышала.
В-третьих, зимний хлеб у лисы очень не-
легкий. Глубина норки — больше полу-
метра, пожалуй, только хвост из снега
торчал. Сколько силы надо затратить,
238 чтобы добраться к еде! Но рыжий ис-
требитель мышей, видно, не голодает.
Вот след повернул под согнутый ствол
ольхи. Шарю в снегу лыжной палкой:
так и есть — про запас спрятана
мышка. Тут же, недалеко, лиса отмети-
ла снег желтым пятном. Это знак: «тер-
ритория занята, кто вздумает тут
охотиться, будет иметь дело со
мной».
Вот что можно прочесть на снежном
листе про лису. Таким же образом, прой-
дя на лыжах заячьим следом, можно
сказать, чем заяц кормился ночью, в ка-
ком месте беспечно колотил на морозе
лапой о лапу, где ковылял тихо, а где
мчался как ошалелый, как встретил
другого зайца и где улегся спать на
день...
След, повторенный множество раз,
образует тропу. Такими тропами ходят
кабаны и олени. Во время войны, когда
охотников не было, глубокие тропы, по-
мню, делали зайцы. Зайцев было так
много, что мы, мальчишки, на тропах
ставили петли. И охота была очень до-
бычлива.
Ночевал в снегу тетерев, тихо опу-
шкой пробежал волк, белка прыгнула с
елки и раскопала орех — все отмечено
на снегу. Знают ли звери, что каждый
их шаг записан, что за ними тянется ни-
точка, по которой можно их разыскать?
Слово «знают» в человеческом смысле
вряд ли подходит. Но все-таки знают!
Заяц, прежде чем лечь, путает след,
делает скидки. Волки искусно скрыва-
ют свое число — ходят след в след.
Особенно осторожен медведь, которо-
му предстоит зиму пролежать на одном
месте. Приготовив берлогу, он долго
кружит, идет своим следом, прыгает в
сторону, наконец, возле самой берлоги
пятится задом и старается лечь в ме-
тельное время.
Все живое обязательно оставляет
следы. Часто следов не видно, но они
пахнут. И чутьем звери-охотники идут
по невидимой нитке очень уверенно. Не
всегда след — указание для врага.
Выдра в брачную пору делает по-над
берегом большие пешеходные дуги,
чтобы жених знал, где надо искать по-
ДРУГУ-
След чаще всего недолговечен.
Прошел снежок или дождик — следы
потерялись. Но дошли до нас на плит-
ках окаменевшей глины следы динозав-
ров — свидетельство жизни, когда
человека еще и не было на земле.
Человек, как все живое, тоже остав-
ляет следы. Бывает, что след человека
нас очень волнует. По границе всей
нашей страны распахана и тщательно
разглажена солдатскими граблями по-
лоска земли. Несколько раз в сутки ее
осматривают — нет ли следов? Прошла
лисица, горный козел, олень — нет бес-
покойства. Но появился на полосе
человеческий след — тревога, кто-то
прошел границу!
Следы башмаков на Луне, белосне-
жная полоса за невидимым самолетом
и отпечаток подшитого валенка — это
все главный след на земле, след чело-
века. Но было бы грустно по свежему
снегу видеть только следы людей. Кре-
стики птичьих набродов, след зайца,
норка лисицы, глубокий брод лося...
Все живое оставляет следы. Следы оз-
начают жизнь. Нет следов — значит,
нет жизни.
□
Опытный следопыт без
ошибок читает снежную
книгу зимы. Ружье за
плечами, лыжи в руках.
Сейчас он выйдет за
околицу деревеньки, и
следы расскажут ему все,
что было в лесу за
минувшую ночь.
239
СНЕЖНАЯ КОЛЫБЕЛЬ
Это, конечно, чудо! Зима. Морозы —
за тридцать. Лес завален снегами. Все
его обитатели голодают, перебиваются
кое-как в ожидании тепла. И только эта
вот птичка не только сыта, не только
беззаботно поет, но в самое лютое
время выводит птенцов. Вот она перед
вами в гнезде. Сидит плотно. Иначе
нельзя — сначала греет яички, потом
от мороза теплом своим будет спасать
птенцов. В марте они вылетят из гне-
зда.
Речь идет о клесте. Возможно, не-
многие видели некрупную (чуть боль-
ше воробья), похожую на попугая пти-
чку. Самочка серовато-зеленая, самец
яркий: кирпичного либо вишневого цве-
та. Искать эту птицу надо в еловом ле-
су. И чем выше урожай шишек, тем бо-
льше шансов увидеть клестов. По
сброшенным с елок шишкам их скорее
всего обнаружишь. Глянешь вверх и
увидишь занятное зрелище: шишки об-
леплены «попугайчиками». Они висят
на них в разнообразных позах — боком,
вниз головой, вверх ногами. Акробатика
выполняется не только с помощью цеп-
ких лапок, но также и клюва. Подно-
сишь к глазам бинокль и видишь по-
дробности пира на шишках. Клюв у
клеста — не конус, как у иных пер-
натых, а приспособленные к добыванью
семян из шишек щипцы с загнутыми в
сторону половинками клюва. Две-три
минуты — и шишка пуста. Иногда клест
срывает ее и, как торпеду — вперед
концом, несет в удобное для трапезы
место.
Семена елок — не единственная
пища «северных попугаев». Летом они
питаются насекомыми, семенами других
деревьев. И все же еловые семена
(есть еще клест-сосновик) являются ос-
новой их жизни. Старый, много пожи-
вший клест, тело которого пропитано
смолистыми веществами, не подвержен
быстрому тленью. Однажды, обнаружив
в еловнике мертвую птицу, для опыта я
оставил ее на месте и год спустя уви-
дел снова без следов разложенья.
Брем пишет, что видел 20-летнюю му-
мию птицы — такова сила еловых баль-
замов.
Обилием корма объясняется феномен
зимнего гнездованья клестов. К момен-
ту (в марте), когда еловые шишки, рас-
крывшись, пустят по ветру свои семена,
клесты успевают вывести и выкормить
потомство. В суровое время, когда все
в лесу замирает и утихает, клесты праз-
днуют свадьбы, вьют гнезда и в период
самых лютых морозов выводят пото-
мство.
Гнездо клеста — прочное и теплое
сооружение из лыка, травинок, перьев
и мха — обычно расположено на верху
ели и так, что нависшие ветки
защищают его от ветра и снега.
Положив в гнездо первое яичко,
клест-мама уже привязана к гнезду на-
крепко. Корм ей в зобу приносит самец,
корм калорийный, и самочка неподви-
жным своим сидением отапливает гне-
здо: мороз в еловнике — 35, а в гнезде
— 38 тепла. Брем и вслед за ним все
орнитологи пишут, что, положив одно
яичко, самка гнездо уже не покидает ни
на минуту. Но это оказалось только ло-
гичным предположеньем. Биолог
Д.В.Терновский в прекрасной своей сту-
денческих лет работе, посвященной
клестам, установил: да, в гнезде мама-
клест сидит плотно, но все же изредка
ненадолго и в относительно теплые дни
его покидает. Птенцы остаются одни.
Их согревает добротная пуховая оде-
жонка, близость друг к другу и очевид-
ная стойкость к морозу — окоченевшие
с виду птенцы оживали, как только
мать накрывала их теплым телом.
240
В отличие от птенцов всех других
птиц, кормом которым служат исклю-
чительно насекомые, птенцы клеста
вырастают на каше из еловых семян.
Корма им надо много. И клест-отец в се-
мейных своих заботах придерживается
разумной тактики: пока самка сидит на
яйцах и пищи ей надо немного, клест
ближайшие к гнезду шишки не тронет,
он успевает слетать за пищей подаль-
ше. Но когда число едоков возрастает
в пять раз, в ход идут заповеданные за-
пасы. Они тут, близко, рядом с гнездом.
Через три недели после появленья на
свет клесты покидают гнездо. Клюв у
них пока приямой, форму изогнутых
щипчиков он примет позже. Но как раз
в это время чешуйки у шишек от весен-
него солнца топорщатся — семена до-
стать просто да и родители еще продо-
лжают подкармливать.
Клесты — птицы веселые, доверчи-
вые, не очень голосистые, но говорли-
во-песенные. Их метко назвали:
«птицы-цыгане». Они появляются вдруг
неизвестно откуда, живут, выводят по-
томство и потом исчезают неизвестно
куда, чтобы в год хорошего урожая
еловых шишек вновь появиться и обра-
зом своей жизни напомнить: чудеса
существуют!
□
ВЕЗДЕХОД
На лесной гари чудом уцелела высо-
кая деревянная вышка. Я на нее за-
брался в надежде увидеть что-либо
живое. Но даже мышиных следов не
было на снегу. «Не огорчайся, — сказал
лесник, — устроим столовую — едоки
объявятся непременно».
Под горкой возле болотца лесной по-
жар пощадил рощицу старых осин. Две
из них лесник повалил. И дня через три
мы обнаружили: кора осиновых веток
тронута зайцами и мышами. «Появится
и сохатый...» И верно. Однажды утром
мы обнаружили лосиные броды в снегу,
орешки помета, место, где зверь лежал.
Осиновые ветки были обглоданы, а где
потоньше — съедены вместе с корой.
«Будет ходить теперь, пока осиновый
пряник не кончится».
Сфотографировать место кормежки
сверху было нельзя. И я решил карау-
лить: не пройдет ли лось к осиннику ми-
мо вышки...
Случай идет навстречу тому, кто
ищет его. На второй день под вечер
я забрался на вышку, на веревке вытя-
нул кверху тулуп, приготовился
ждать...
Ждал недолго. Прокричала сорока, и,
обернувшись, я увидел то, что хотел. По
редколесью, направлением на осинник,
шел лось. Шел по прямой линии, как
ходят к известной, хорошо проведанной
цели. Снегу было по самое брюхо, но
зверь-вездеход шел без малейших уси-
лий, оставляя глубокую борозду.
Щелчков фотокамеры лось не
услышал. Но мне захотелось хоть на не-
много задержать зверя. Я пискнул
мышью, постучал костяшками пальцев
по дереву. Лось на мгновение замер, по-
водил ушами, определяя направление
звука. Помочился, выдавая нервное
напряжение. Но, успокоившись, он, не
меняя курса, проследовал вниз к боло-
ту
На другой день я попытался подсте-
речь зверя, сделав засидку возле осин.
Не пришел* По следам мы увидели:
приближался, но повернул, почуял, как
видно, опасность...
— Как же нашел он эти осины?
— А шут его знает, — сказал лесник.
— Но не бывает, чтоб не нашел. Срубил
или ветром свалило, смотришь — объ-
едено. Как и волка, этого зверя ноги
кормят. Иная живность все тропами хо-
дит, а этот — целиком, напрямик. Вез-
деход настоящий.
□
в ЛЕСАХ У ВЯТКИ
В этих краях на узких лыжах не ходят.
Узкие лыжи — это лыжня: куда один,
туда все. Тут ходят на лыжах коротких
и в две ладони широких. Таким лыжам
торная колея не нужна. Иди куда
хочешь. Любое место на этих лыжах до-
ступно.
Февральский снег капустой скрипит
под лыжей. Лес, лес — буреломы, за-
валы. Но вот полянка, наискосок
прошитая строчкой лисьего следа. Вот
норки в снегу — у края поляны ночева-
ли тетерева. Глубокий лосиный брод в
ивняках у болотца. Заячьи петли рядом
с лосиным бродом. И вдруг следы, у ко-
торых идущая рядом собака жмется к
ноге. Прошли волки...
Вятские земли не густо заселены. Тут
осталось много пространства и для
животных. Тут человек, как и встарь,
снимает в лесу урожай, дарованный ди-
кой природой. И потому едва ли не в ка-
ждом из деревенских домов видишь
широкие лыжи. К охоте тут при-
общаются с детства и расстаются с ру-
жьем у самого края жизни. И охота, ка-
жется, продлевает тут человеку жизнь.
Глядишь, совсем старикашка, а сделал
за день на лыжах километров под трид-
цать. И не с пустыми руками движется к
дому — добыл зайчишек, косача и те-
терку.
242
Разговор об охоте, начатый в лесу,
кончается в доме у старика за чаем. И
чувствуешь: нет ничего дороже для
человека, чем вспомнить удачи лесных
хождений.
Вспоминает охотник, как «офлачи-
вал» (складывал флажками) волков,
как тропил зайцев, подманивал рябчи-
ков, как добывал куницу и выдру, ка-
раулил на овсяных полях медведей. В
речи, неторопливой и обстоятельной,
множество местных вятских словечек и
охотничьих тонкостей, с полуслова,
впрочем, понимаемых за столом. На
языке этом заяц не бежит, а летит, а ут-
ки весною над Вяткой не летят, а идут,
тетерева из лунок в снегу не взлетают
—взрываются, молодого лосенка зовут
сеголетком, а волчат того же возраста
— прибылыми. И так далее. Что же ка-
сается местных вятских словечек, то
вот образец.
Когда зашел разговор о лосях, старик
примолкнул, послушал охотников по-
моложе. А потом сказал такое сужде-
ние:
— Лось — она хламина нотная, она,
мотри, паря, тово...
Только чутьем можно понять мудре-
ную простоту слов. В приблизительном
переводе с вятского это вот что: «Лось,
скажу тебе, зверь не простой, от него,
смотри, парень, можно ждать всяко-
го. ..»
На лося старик не ходит уже давно, а
вот зайчишек, уток, тетеревов он еще
промышляет. Есть у него потайные, ему
только ведомые местечки в лесу. Знает
старик, где пасутся весной медведи,
где собираются осенью поглотать галь-
ки отяжелевшие глухари, где проходят
заячьи свадьбы, где на берег выходит
выдра
— Пока ходится, надо ходить, — ска-
зал он, прощаясь.
В холодных просторных сенях старик
веником смахнул с полинявшей широ-
кой лыжи снежок.
— Пока ходится, надо ходить, — по-
вторил он уже на пороге.
Уже в сумерках шли мы в лесную из-
бу к ночлегу. Убегала вперед и воро-
чалась резвая остроухая лайка. А мы не
спешили, неторопливо шли, смакуя на
перекурах аппетитное вятское словот-
канье: «Лось — она хламина нотная,
она, мотри, паря, тово...»
□
К охоте в этих краях
приобщаются с детства и
расстаются с ружьем у
самого края жизни. 243
ВАЛДАЙСКИЙ ИНЕЙ
Есть какой-то секрет у валдайской по-
годы. В ином месте иней бывает в зиму
раз или два, а тут каждое утро, подняв
занавеску, видишь в окно белый мир.
Белые сосны, в белых тяжелых ризах
березы. Вороны, неподвижно сидящие в
палисаднике, припудрены белым, у ко-
та, важно идущего по дорожке, заинде-
вели усы. Возможно, сырые ветры,
плывущие с запада, тут, у Валдая, упи-
раются в каменный выступ земли и осе-
дают пушистой изморозью. Каменный
выступ (Валдайская возвышенность, а
на старинных картах — Алаунские
горы) — не слишком высок. Но это все
же барьер для ветров, и потому в зде-
шнем лесном и озерном краю наблю-
дается «свой особый валдайский кли-
мат»...
Две недели я жил в комнатке — по-
стоянном прибежище рыбаков. И пото-
му каждое утро, надевая носки, свитер
или унты, должен был опасаться крю-
чков. Крючки попадались в матраце, в
маленьком коврике, в щелях пола, в са-
пожной щетке. Однажды, устроив обла-
ву на колючую снасть, я отыскал во-
семь великолепных крючков. Но утром,
прыгая на зарядке, вскрикнул и вынул
из пятки очередную занозу.
— Это же шведский! — радостно зао-
рал мой приятель, завзятый рыбак.
Наши дороги с приятелем утром рас-
ходятся. Он с пешнею в руках спус-
кается к озеру, а я спешу на лыжню.
Для лыжни лучшего места, чем лесные
холмы Валдая, не выдумать. Вверх —
вниз, но не круто, а полого, между де-
ревьями вьется лыжня. Иногда надо
нагнуться, чтобы нырнуть под арку сог-
нутых веток. Не успел — за ворот
сыплются холодные белые иглы.
Лес насквозь белый. Мутная хмарь
мешает иногда вовремя разглядеть
спуск, и ты вдруг мчишься вниз так, что
лицо немеет от встречного ветра. По-
том, петляя, долго лезешь на гребень. А
забравшись, не можешь глаз оторвать
— между большими стволами сосен
внизу виднеется деревенька. Горстка
домов. Дымы из труб. По равнине к де-
ревне ползет воз с сеном. У крайней
избы бегают две собаки, сороки ныряют
в воздухе над домами и огородами. На-
ходишь по карте название деревушки.
Шуя... Идешь по гребню, и между
соснами справа долго маячит сонная
Шуя.
Другую деревню видишь в солнечный
день, когда на избах, на приземистых
баньках, на березах вдоль улицы, на
уютных стожках у околицы иней свер-
кает и, кажется, сам начинает све-
титься.
— Что за деревня?
— Терехово! — кричит мальчишка и
мчится на лыжах к озеру мимо стогов и
банек.
Посредине деревни, на высоком стол-
бе с крышей, как над колодцем, висит
небольшой колокол. Это на случай по-
244 жара. В других местах для извлечения
тревожных звуков обычно служит обло-
мок рельса или остов автомобильного
колеса. А тут — колокол. Это насле-
дство Валдая. В былые годы валдай-
цы лили многопудовые колокола для
церквей Петербурга и делали звучные
поддужные колокольцы (ныне во мно-
гих местах они созывают школьников
на урок). А тут сохранился колокол для
набата. Сосновый столб, сам колокол и
веревка, идущая книзу, застыли, побе-
лели, как все вокруг. И так хрупок, так
нежен белый узор в деревне, что, ка-
жется, дерни веревку — и от сильного
звука вздрогнут березы, резные нали-
чники на домах, вздрогнут стожки и по-
сыплется книзу морозная белая пыль...
Километров двадцать бежит лыжня
по валдайским холмам. Временами
идешь по озерному льду. Ты мухе подо-
бен на обширном пространстве, но даже
малого веса хватает, чтобы лед вдруг
осел, и ты слышишь утробный звук,
идущий как будто из самого центра зем-
ли. Если в солнечный день лечь на лед
и заглянуть в прорубь, сквозь чистую
воду видно песчаное ровное дно и
стайки маленьких окуньков...
На одном из островов озера — остат-
ки монастыря, сооруженного во време-
на Никона. Читая охранные доски на
башнях и стенах, вдруг в тупик стано-
вишься перед надписью: «страннопри-
имный корпус». Странноприимный...
Странников принимали... Гостиница,
стало быть, монастырская! Легко пред-
ставить, как некогда странники, а те-
перь летом туристы плывут на остров
на лодках из городка Валдая. Городок
маячит, искрится на берегу, лыжня в
него не проложена. Но, увидев одна-
жды в глухом месте леса обрывок про-
вода военной полевой связи, я завер-
нул в валдайский музей узнать, что тут
было во время войны.
Среди оружия, пробитых пулями ка-
сок, партизанской одежды и фотогра-
фий войны я долго стоял у карты с над-
писью по-немецки «Европейская Рос-
сия». Это была удивительно точная и
подробная карта, со всеми, даже мел-
кими, речками, озерами, городами, се-
лами и дорогами. Я разыскал на ней го-
род Валдай, Валдайское озеро, нашел
малые деревеньки, которые объехал
теперь на лыжах. Отпечатали карту в
Германии. С картой ходил в поход на
Россию в 1918 году некий пруссак К. Фи-
шер. Он вернулся домой, ничего не су-
мев отнять у России, и, возможно, берег
карту как память. Но карта снова ока-
залась в полевой сумке солдата. На
этот раз в поход отправился сын Карла
Фишера, Юзеф. И отец сына благосло-
вил. На карте надпись: «Сыну Юзефу
Фишеру в последний поход на Россию.
Инстербург, 1941 год». Аккуратный сын
весь путь из Пруссии на Восток метил
красным карандашом: Инстербург —
Каунас — Шяуляй — Рига — Псков —
Дно — Старая Русса... На маленькой
станции Лычково красный след на кар-
те кончается. Тут, на Валдае, в едино-
борстве с советским солдатом Федором
Марченко Юзеф Фишер нашел свой ко-
нец. Это было в феврале 1943 года. Мы
не знаем, каким был тот день на Вал-
дае. Возможно, вот так же остывал на
морозе влажный западный ветер и осе-
дал инеем на деревьях, на сожженных и
уцелевших домах, на лицах убитых...
Никто бы не знал, что жили на свете
отец и сын Фишеры, если б не эта кар-
та, по которой они шли отнимать у Рос-
сии Валдай, Москву, большие и малые
речки, озера — землю, по которой про-
ходят сегодня наши большие дороги,
тропинки, следы от лыж...
Хорош на Валдае иней! Мы с другом
выходили полюбоваться белым убра-
нством на сон грядущий. Проходя по
единственной улице деревушки с наз-
ванием Долгие Бороды, мы видели все
цвета инея возле окон. От света через
красные занавески иней был красным,
там, где был включен телевизор, иней
под окнами был голубой. А в конце де-
ревеньки, где висит на столбе обычная
лампочка, все кругом похоже было на
негатив фотографии — деревья стояли
белыми, а небо темнело, как черный
бархат. И так каждый вечер.
□
Не часто, за зиму всего
несколько раз, природа
надевает одно из самых
нарядных платьев. В
иголках инея, особенно при
ярком солнце, лес стоит
заколдованным. Но
недолго. Легкий ветерок —
и белый наряд исчезает.
НОЧНОЙ ВИЗИТЕР
Утром хозяйка, кормившая кур, прибе-
жала взволнованная:
— Филин попался!
Мы бросили чай и вышли во двор. В
вольере, обтянутой сетью, сверху зияла
дыра, а внизу на земле, тараща два
желтых глаза, сидела большая серая
птица.
— Ну вот, голубчик, увиделись мы и
при солнце, — сказал Нечаев.
Филин разглядывал нас, явно вол-
нуясь. Он сделал попытку взлететь,
вцепился когтями в сетку, и мы увидели
лапы, способные схватить столько же,
сколько может схватить человеческая
рука.
Невольником филин стал в результа-
те ночной охоты на кур. Двор у Нечаева
необычный. Тут в норах, под постройка-
ми и деревьями, живут сотни две диких
кроликов. Тут вперемешку с индюшка-
ми ходят куры разных пород. Ночами
индюшки и куры спят на деревьях, а
кролики, как привидения, бегают возле
дома. Для тех, кто охотится ночью, двор
— чистое Эльдорадо. И такой охотник
тут объявился.
В окрестных лесах у Донца, по при-
кидкам Нечаева, живут десять пар фи-
линов. Повсюду исключительно редкая
птица в таком количестве тут размно-
жилась благодаря обилию пищи и по-
кровительству человека. Оберегая зай-
цев, Нечаев стреляет сорок, ворон, ли-
сиц, ястребов. И лишь филинам позволя-
ется жить и охотиться беспрепятствен-
но. Душераздирающий крик ночью, по-
хожий на крик ребенка, означает, что
ловкий охотник прищучил зайца. Зайцы
— основная пища филинов в здешних
местах. Но так же умело эти большие
совы ловят фазанов, ворон, канюков,
ястребов. Не брезгуют филины даже
жуками. И там, где водится филин, ежи
не должны быть беспечными — колю-
чки филину не помеха.
Насытившись, с остатком добычи фи-
лин не расстается — носит ее с собой,
сберегая от сорок и ворон, греет ее
животом — еда теплая много вкусней
замерзшей.
Филины осторожны. Известны, одна-
ко, случаи, когда они залетали в черту
городов, привлеченные крысами и без-
домными кошками. И ничего удивитель-
ного в том нет, что один из лесных сосе-
дей Нечаева стал ночами летать во
двор, где спали на ветках куры и беспе-
чно бегали кролики.
Строгого счета курам во дворе нет.
Кролики тоже не считаны — убыток
живности был замечен не сразу. Неза-
меченным долго не мог оставаться сам
громадный охотник. Но, увидев его од-
нажды, Нечаев пришел в восторг: «Кур-
то мы разведем сколько угодно, а фи-
лины — редкость!»
Как будто чувствуя покровительство,
ночной визитер стал регулярно и почти
безбоязненно появляться в добычли-
вом месте. У него тут два излюбленных
наблюдательных пункта. Один — на
столбе электрической линии, другой —
на ивовом пне, у самого края двора.
Сверху, притихнув, филин наблюдал за
жизнью двора, намечал жертву и,
скользнув на мягких неслышных
крыльях, уносил в темноту курицу или
кролика.
Так, наверное, было и в эту ночь. Но
то ли курица не спала и кинулась с вет-
ки напропалую вниз, то ли филин не-
ловко ее подцепил — бросился до-
гонять и вместе с курицей оказался в
ловушке. Курица через дыру в сетке су-
мела освободиться. А филин на своих
246
широченных крыльях выбраться из во-
льеры не смог.
Мы с Нечаевым стали думать, что с
пленником делать: оставить жить во
дворе или выпустить на свободу? Для
начала решили его накормить и посмо-
треть заодно, какими будут его отноше-
ния с курами днем. Две хохлатки,
пущенные в вольеру, в панике замета-
лись, однако филин глядел на них, по-
жалуй, даже испуганно. Но мирная
жизнь продолжалась только до тем-
ноты. Вечером, посветив в вольеру фо-
нариком, мы увидели кучу перьев и
сыто глядевшего на нас филина. Он
был спокойно-невозмутим.
Утром мы филина выпустили. Тяже-
лая птица неспешно скрылась в заин-
девелом февральском лесу. «После та-
кой переделки теперь дорогу во двор
забудет», — сказал Нечаев. Но через
два дня вечером в дом постучался со-
седский мальчишка: «Дядя Боря, филин
на пеньке, филин!»
Несомненно, это был наш визитер.
Что его привело ко двору да еще в свет-
лое время? Привычка к легкой добыче?
Или, может быть, это была уже старая
птица, которой трудно стало охотиться
там, где охотятся молодые.
□
ЛИСА В ОКЛАДЕ
Павлов на широких лыжах торопливо
обходит лесок. Странное дело у Павло-
ва: глянет на след и кладет в карман
палочку. Входной след — палочку в ле-
вый карман, выходной — в правый.
Обежал Павлов лесок, вытряхнул пало-
чки. Все собрались в кружок, ожидают
«чет» или «нечет»? Павлов подышал на
руки, аккуратно считает... Палочек
девятнадцать — «нечет!». Без промед-
ления кто-то хватает катушку с фла-
жками и убегает по лыжному следу.
Ясно: лисица в этом леске. Будь па-
лочек, например, восемнадцать, никто с
флажками не побежал бы — четное
число означает: сколько раз лисица
входила в лесок, столько же раз и
вышла. А девятнадцать — другое дело.
Теперь скорее, скорее оцепить лесок
заборчиком из флажков!
Странное ограждение — шнурок и на
нем кумачовые тряпочки. Шнурок висит
на ветках кустов, на старых пнях, на су-
нутой в сугроб палке. Флажки красными
пятнами исчезают за поворотом. И вот
уже с другой стороны появляется по-
тный, возбужденный окладчик. Шнурка
чуть-чуть не хватило. Охотник в «про-
должение забора» кинул варежки,
шарф, комок газеты, наколол на сучок
коробку от сигарет.
Все. Магический круг образован. По-
лушепотом Павлов определяет, кому и
где становиться. В оклад уходят двое
загонщиков. Теперь все просто. Надо
тихо и незаметно стоять. Почуяв за-
гонщиков, лиса пожелает покинуть
лесок. Ан нет, привычным лазом пош-
ла — флажки! Устремится в другую
сторону — и там этот жуткий красный,
пахнущий человеком забор. В поис-
ках выхода лиса неизбежно выйдет
на кого-нибудь из стрелков. Надо
ждать...
От напряженья и тишины у меня начи-
нает звенеть в ушах. Мороз забирается
в валенки, иголками впивается в уши и
щеки. В глубине леса от стужи с пу-
шечным гулом треснуло дерево. Надо
под полушубком согревать аппараты
— пленка на морозе ломается в них как
солома. Неуютно и неудобно. Стою, од-
нако, исправно. Дятел не замечает
меня, долбит гнилую осину. Серебри- 247
стая кисея снега летит под ноги впере-
мешку с крошками дерева.
Ну что, загонщики умерли, что ли?..
Нет, не умерли. С морозным треском
пролетела глухарка. Потом заяц
выскочил на полянку. Ушастый зверь
на секунду остановился, прислушался и
равнодушно прыгнул через флажки.
«Ну давай, давай... Вылезай, рыж-
ая...» — слышится приглушенный поду-
шками снега голос загонщика. Сейчас,
вот сейчас где-нибудь ухнет выстрел.
Но из чащи, ломая сучья, вылезает
обсыпанный снегом загонщик. Увидав
одного из стрелков, загонщик начинает
насвистывать. «Летку-енку». И сразу со
всех сторон голоса. Ясно, лису никто не
увидел. Или от мороза в нору ушла,
или, скорее всего, оклад был пустым.
— На какой елке будем Павлова ве-
шать?!
Авторитет Павлова так велик, что он
не считает нужным ответить на шутку.
Важно выяснить: что же случилось?
Павлов убегает поглядеть на следы.
Мы же, приплясывая, считаем, во что
обошлась нам осада. Потери немалые:
один обмороженный нос, два уха, опе-
ратор с кировской телестудии минуту
держал камеру голой рукой, теперь на
руке огромный, как от ожога,
волдырь...
Лиса провела восьмерых охотников
просто: пока тянули флажки, она, акку-
ратно ступая в заячий след, ушла из
леска.
\ \\
— Ну что, домой? — загалдела наша
компания, как будто это и было главное
на охоте.
И заскрипел снежок под широкими
лыжами. Обнаружилось: от теплой лес-
ной избы за день мы удалялись киломе-
тров за десять.
На полпути к дому, на высоком поло-
гом бугре, делаем перекур. Как раз в
этот момент посиневшее от холода
солнце встретилось с горизонтом. Я
много раз замечал: человек всегда
остановится проводить глазами за-
ходящее солнце. Ничто так в природе
не бередит душу, как это молчаливое
окончание дня.
Сейчас на земле полная тишина. Чуть
розовеет снег. Наши тени кажутся бес-
конечными. Они растворяются где-то на
лежащих внизу холмах. Лес по холмам
темнеет брошенными в беспорядке
овчинками. Вдалеке овчины соединя-
ются в одну туманную синеватую
шубу. Кажется, не будь этой шубы,
земля без солнца заледенеет, и к утру
не будет на ней ничего, способного ле-
тать или бегать.
«Бр-р... Поди, под сорок мороз-то...»
Лесок, где мы забавлялись флажками,
кажется сверху маленьким пятачком.
Как раз над ним пролетает сейчас стай-
ка потревоженных кем-то тетеревов.
«Глядите, глядите! Не наша ли?» По ло-
жбине между кустами неторопливо бе-
жит лиса. Один из охотников озорства
ради стреляет вверх. Грохот звенящим
клубком катится по холмам. Но лиса в
нашу сторону даже и ухом не повела.
Возможно, она уже нагляделась на нас
из укрытия и теперь мы потеряли для
нее интерес. А может быть, и лису вол-
нует заходящее солнце. Вот она взбе-
жала на бугорок, села и глядит, как
остывает, дымится и вот-вот исчезнет
уже не дающий света малиновый круг.
В рубленной из толстых сосен избе
русская печь. Заслонка открыта, жар и
свет из печи такой, что за столом надо
все время вертеться, подставлять теп-
лу то один бок, то другой.
Павлов режет принесенную с мороза
лосиную печенку (в минувшее воскре-
сенье охота была удачной). Кто-то до-
стал копченную осенью медвежатину.
Явились на стол брусника, кренделя на
веревочке...
— Печенка по-вятски! Уверяю, нигде
в мире такой не бывает, — говорит Пав-
лов и водружает на стол сковородку...
Сладко заныли ноги, огнем горят
ошпаренные морозом носы и уши. Кто-
то уже захрапел на разостланном полу-
шубке. Огонь погашен, только из печи
на стену падает красноватый, уже не
горячий свет. Разговор вполголоса, как
водится, об охоте.
— А что же, лиса через флажки не
посмеет?..
— Не посмеет, боится. И волк боится,
и лось...
— Зайцы, наверно, по глупости не
боятся.
— Медведь не боится. Рысь тоже, сам
наблюдал, не боится.
— Волки очень боятся. Помню
случай, неделю держали в окладе
девять волков, ждали именитых охот-
ников. Только один ушел. По следам
потом видели — полз на брюхе, в снегу
под флажками глубокую борозду сде-
лал, простите за выражение, жидким
ударил от страха, а все-таки пересилил
себя. А восемь остальных не посмели.
Ну всех, конечно, и положили. Вот ведь
штука — флажки.
— Да что зверь, а человека возьмите.
В иной жизни тоже получается круг.
Простое, кажется, дело, перешагни — и
все пойдет по-иному. Нет, смелости не
хватает. Так и живет иной бедолага в
окладе. Не верно я говорю?..
Молчание. То ли все уже задремали,
то ли о чем-то думают.
Морозный узор на окошке. На полу
синеет полоска лунного света. А на бре-
венчатой стенке пляшут теплые пятна
света из печки. Я засыпаю с приятной
мыслью, что сегодня только суббота,
что завтра мы еще всласть померзнем
на перелесках.
□
248
249
КАБАНИЙ УЖИН
Почти каждый день в пуще мы видели
кабанов. Но только одно мгновение. В
самом неожиданном месте дорогу пере-
бегало безмолвное существо в темной
попоне. Все случалось так быстро, что я
не успевал навести объектив, не успе-
вали мы и как следует разглядеть
зверя. Мелькнул — и все.
Один раз дорогу пересекала семья
кабанов. Попоны тут были разные: чер-
ные, и посветлее, и рыжеватые в про-
дольную полоску у совсем маленьких
поросяток. Визг, хрюканье. И сразу же
тишина. Опять мы стоим возле следа,
уходящего в сумрак между стволами.
Жизнь леса только маленьким краем
мелькнула перед глазами. И опять все
скрыто мокрыми лапами елок и теплым
туманом.
— Поглядеть бы хоть одним глазом...
— Терпение есть — можно и по-
глядеть, — сказал лесник. — В наде-
жном месте посажу вас на вышку. Рас-
сыплем подкормку...
Сидим на вышке. Это сооружение в
еловом лесу можно принять за крохот-
ную избушку на длинных скрипучих но-
гах. Маленький деревянный помост
прямо-таки стонал, пока мы поднима-
лись по лестнице. И теперь, когда мы
сидим наверху, укутанные в тулупы, по-
мост скрипит от малейшего шороха,
скрипит, кажется, даже от движения го-
ловы. Краешком глаза вижу часы на ру-
ке — сорок минут сидим. Мороз оты-
скал щели в тулупе. Нестерпимо
хочется пошевелить руками, ударить
валенками друг о друга. Но мороз
должен быть и нашим союзником —
аппетит у кабанов в такую погоду
отменный. Вот-вот должны появить-
ся.
Почти под вышкой, между стволами
берез и елок, рассыпан корм — карто-
шка и желуди. Кабаны знают об этой
столовой. Скрип саней и разговор егеря
с лошадью — для них привычный сиг-
нал к обеду. Но что-то медлят... Си-
деть, впрочем, совсем не скучно. Мы ви-
дим лесную жизнь в минуты, когда она
ничем не потревожена.
Главных едоков нет, но пир уже на-
чался. Лесные мыши шныряют по россы-
пи желудей. Почти одновременно по-
явилось полдюжины соек. Они пооче-
редно пикируют сверху. Схватила
желудь и низом-низом в сторонку. Где-
то у каждой своя кладовая — избыток
еды, надо делать запас. Пикируют бес-
прерывно, и мы видим необычайно
красивый наряд лесной модницы.
Два дрозда уселись на ветку над голо-
вами у нас. Дрозды верещат, чистят
перья — значит, сидим мы достаточно
скрытно.
Холодная тишина. Вдруг один из нас
вбирает голову в плечи — какой-то
звук или показалось от напряжения?..
Проходят две-три минуты. Еще. Теперь
уже явственный звук: глуховатое хрю-
канье. Старый кабан унимает нетерпе-
250 ливых подростков.
Надо совсем замереть. Но именно те-
перь смертельно хочется почесать ле-
вое ухо, ну, кажется, совсем нельзя
превозмочь это проклятое желание...
Идут. Шорох, повизгивание. И опять ти-
шина. Так и должно быть. Стадо идет
толчками — торопливое шествие, а по-
том остановка: прислушаться, приню-
хаться.
Уже совсем хорошо слышно: визжат
поросята и шуршит подмороженный снег.
Только бы не чихнуть, не выронить от
напряжения какую-нибудь фотографи-
ческую штуковину. Вот они! Из-под
елок, напирая друг на друга, выкатыва-
ются семь или восемь темных годови-
ков. Мгновенная остановка, но при виде
еды уже нельзя удержаться — галопом
мчатся под вышку. Если сравнить с
людьми, то эти семь молодцов похожи
на смелых, почти безрассудных ребят
лет восемнадцати. Наскочили, дерутся,
торопливо-хватают промерзшую мелочь
картошки. Случись беда — эти семеро
пострадали бы первыми. Но семья за
них, видно, меньше всего боится. Уже
не дети, и сил много — не пропадут. А
если что и случится, то семейных забот
у молодцов пока нет, кому же, как не
им, рисковать? Но они сейчас ничем не
рискуют. С победным хрюканьем рыщут
под вышкой.
Звуки довольства, видимо, убеждают
и остальных, выжидающих в ельнике:
опасности нет. Все стадо несется к сто-
лу. Впереди с визгом, натыкаясь друг на
друга, катятся рыжевато-серые, поло-
сатые поросята. А следом трусят ма-
маши, тетки, дядья. Достигли корма и
сразу, бесцеремонно поддавая в бок,
стали теснить разведчиков-молодцов
— «дайте поесть малышам». Сами ма-
маши и тетки не забывают схватить
там, где погуще насыпано. Молодцы же,
видно, хорошо понимают за столом
свое место — быстро отскочили на
край. Один-два ослушника прорыва-
ются к середине, но получают за-
трещины рылом. Обед идет по всем
правилам иерархии.
Мы с вышки не сразу замечаем глав-
ное лицо в этой суетливо-подвижной
компании. Старый кабан. Он почему-то
едва показался из темноты ельников.
Чуть пригнувшись, я вижу, как он стоит
на месте, порывисто обращая клыкас-
тую морду то в одну сторону, то в дру-
гую. Может, ему, старому секачу, так и
положено, а может, он, умудренный опы-
том, что-то почуял. В другое время ка-
бан ходил бы совсем один. Но теперь, в
начале зимы, пора свадеб и старый во-
жак вернулся к стаду. Не очень торо-
пливо он решается наконец покор-
миться. Видно сразу: ему полагается
первый кусок. Но, хватив раза три
желудей, кабан вдруг начинает бегать
кругами возле кормежки.
Я чувствую: наступило время сни-
мать. Шорох, хрюканье, визг. Щелчки
зеркала в моей камере вроде бы не до-
лжны быть услышаны. Но, видимо, что-
то кабаны все-таки слышат — с ка-
ждым щелчком ближние к вышке
Они приближаются. Сначала
осторожно, неторопливо.
Но если опасности не
почуяли, пируют с
хрюканьем, с шумной
возней.
вздрагивают. Аппетит, однако, за-
глушает чувство опасности.
Старый кабан все же насторожился.
С резким хрюканьем он отбегает в сто-
рону, слушает, перебегает на новое ме-
сто, вгорячах поддает какую-то нерас-
торопную тетушку. Кабан встревожен.
Но скорее всего не звуком, а запахом.
Он бегает туда-сюда. Подними кабан
морду, увидел бы наши возбужденные
лица. Но кабану не дано поглядеть
кверху. Он ловит запах. Ветерок в нашу
сторону. Мы хорошо чувствуем весь
«аромат» хлева. Шныряя, кабан навер-
няка забежит сзади нас, и ветерок при-
несет ему с вышки запахи человека.
Так и есть. Кабан шуршит где-то у нас
за спиной. Затихаем. Но бесполезно.
«ВеП!» Чувствуем, как, издавая горло-
вой отрывистый звук, старый кабан под-
прыгнул. К стаду он проносится напря-
мик как раз под вышкой. Еще один та-
кой же сердитый повелительный окрик,
и уже нет никого на поляне. Как будто и
не было. Кое-где на снегу темнеют остат-
ки желудей и картошки. Две сойки
удивленно нагнули головы с ветки су-
хой березы.
Разминая затекшие ноги, мы всласть
попрыгали на скрипучей площадке,
разглядели как следует вышку. В щел-
ке между досками я увидел мятую кар-
тонную гильзу шестнадцатого калибра и
живо представил, как тут проходит охо-
та на кабанов. Промахнуться почти не-
возможно, если даже ты первый раз в
жизни держишь ружье.
Впрочем, приезжая домой, охотник
вряд ли кому-нибудь говорит, каким об-
разом одолел зверя. Возможно, дома
его назовут героем. Ведь кабан издавна
считается зверем свирепым. Он и в са-
мом деле свиреп, этот зверь с древним
названием вепрь. Охота на него требу-
ет мужества и сноровки. А тут, на
вышке: теплый тулуп, немного терпения
и желанье стрельнуть по живому — вот
и вся доблесть. И если не все кабаны
попадают под пули, то в этом заслуга
исключительно кабанов, зверей осторо-
жных, чутких и сметливых.
□
ВЕДЬМИНА МЕТЛА
В одетом лесу ее можно и не заме-
тить. Но зимою видишь издалека и при-
нимаешь за сорочье гнездо — плотный
шар туго переплетенных тонких веток.
Вблизи видишь, что шар висит, подобно
большому плоду, на ветке, и пони-
маешь: сороки тут ни при чем, происхо-
ждение «гнезда» растительное.
Как-то зимой на одной из берез я уви-
дел шестнадцать шаров различной ве-
личины. Один громадный, другие — с
футбольный мяч и с кулак. Строенье у
всех одинаковое: из одной точки в сто-
роны шли живые побеги. В середине
шары были плотными, а поверхность —
колючий еж.
В народе эти сгустки побегов (чаще
всего их видишь на березах и соснах)
называют «ведьмины метлы». Наука
определяет их как болезнь, свойствен-
ную всему живому. Если очаг возникает
в древесной массе — образуется плот-
ный нарост, называемый капом. Если
лавиной размножаются клетки поверх- 251
ностные — образуются такие вот
мётлы. Увешанное «метлами» дерево,
конечно, страдает. Но живет долго. В
Литве мне показали сосну с огромной
«метлой», за которой наблюдают уже
лет сорок.
Но встречаются «метлы» происхо-
жденья совсем иного. В ветках ивы,
осины, тополя, груши, сосны вдруг ви-
дишь зеленый сгусток, всегда зеленый
— зимой и летом. Это значит — на де-
реве поселилось растение-паразит под
названием омела. Такого рода расти-
тельных приспособленцев немало в
тропическом поясе. Но живет омела и в
наших лесах. Встречаешь ее нечасто,
но повсюду. Странный зеленый клубок
летом покрывается липкими ягодами. И
птицы, особенно дрозды, сейчас же спе-
шат на пир — едят сами и носят ягоды
в гнезда птенцам. Проходя пищевари-
тельный тракт птицы, семечко расте-
ния-паразита не погибает, сохраняется
на нем и клейкая оболочка. Оброне-
нное на ветках дерева семечко прили-
пает к какой-нибудь ветке, и всё — ме-
сто для жизни растению обеспечено.
Сильным клейким ферментом семя
разъедает кору и, прорастая, начинает
тянуть из дерева соки.
Но было бы слишком хорошо для
омелы приживаться на любом дереве.
Природой возможности паразита не-
сколько ограничены. Подобно тому, как
кукушка не в любое гнездо может по-
дбросить яйцо, а только туда, где по-
дкидыша не отличат от яиц со-
бственных, омела тоже имеет «свои»
деревья. Омела сосновая не привьется
на груше, омела, живущая на иве, не
живет на сосне.
Поселение на ветвях паразита — не-
счастье для дерева. Омелы живут, раз-
растаясь, лет двадцать-тридцать. И все
это время дерево кормит своего захре-
бетника... Несимпатичный зеленый
ком! Но сложно все в жизни устроено —
птицы любят омелу. И людям она ока-
залась полезной — содержит ценные
лекарственные вещества.
Таковы они, «мётлы» — черные и зе-
леные, — хорошо заметные на не
покрытых листвою деревьях.
Омелу я часто видел в лесах Бело-
руссии и Литвы. Что касается «метел»,
то, видимо, есть у некоторых деревьев
предрасположенность к этому заболе-
ванию — в Подмосковье я видел бе-
резы, сплошь увешанные шарами тонко
переплетенных веток.
□
ОЛЯПКА
Мороз под сорок. Снег сначала по
пояс, а в зарослях, к берегу ближе, —
по самые плечи. Движение — со скоро-
стью черепахи. Зато какая награда! На
звуки нехитрой песни («Фью-цы-цы,
фью-цы-цы!»), дойдя до каньона речки
Шульган, я вижу птицу, о которой много
слышал и много читал.
Оляпка... Птица сидит на покрытом
инеем камне у водопада. Брызги воды
ледяным бисером оседают вокруг.
То ли по природной привычке, то ли
от волненья, что видит рядом с собой
человека, оляпка, как заводная игру-
шка, смешно приседает, сопровождая
движения песней.
Оляпку зовут кое-где водяным воро-
бьем. Почему? В облике и в повад-
ках воробьиного нет ничего. Будь по-
длиннее хвост и будь оляпка крупнее
телом, принял бы ее за дрозда. Но
хвост у певуньи напоминает хвостик
252 крошки-крапивника — задорно торчком
вздернут кверху. Изящен наряд у оля-
пки — куртка бархатно-черная, мани-
шка белизною поспорит со снегом. И
странно плясунья меняет форму: то по-
хожа на шарик с головкой, а то вдруг
становится веретенцем — точь-в-точь
барсучок-поползень.
В веретенце моя знакомая об-
ращается сразу как только прыгнет с
камня на мокрую гальку и начинает
проворно ворошить ее клювом. Охотясь
за козявками и жуками, она забредает
в речку. И вдруг, не замедляя резвых
движений, уходит под воду.
Вода в текущем из пещеры Шульгане
кристально чистая. Все же мне видно
лишь темную тень оляпки и перламу-
тровый шлейф из пузырьков воздуха,
отмечающий ее бег под водой. Движе-
ния те же, что были на отмели, и до-
быча, как видно, та же: козявки, личин-
ки. Но вот попалась, кажется, рыбка ве-
личиною со спичку. С этой сверкнувшей
на солнце добычей охотник выбежал из
воды, вспорхнул на камень, и вот он
уже превратился в черный с белой от-
метиной шарик. И успокоенно задре-
мал.
У меня от мороза онемел нос, руки не
слушаются, фотокамеру, чтобы не отка-
зала, держу за пазухой. Приятель мой
наверху, над Шульганом, слышу, пляшет
на месте — замерз. А оляпка после хо-
ждения под водой сладко дремлет.
Две птицы поражают воображение
человека на зимнем холоде. Клест, ко-
торый именно в это суровое время
выводит птенцов, и оляпка, «по морозу
ходящая в воду за пищей».
Оляпка не принадлежит к привычным
для нас водным и водоплавающим пти-
цам (гуси, утки, поганки), у нее на лап-
ках нет перепонок. Оляпка, подобно
дроздам, трясогузкам, скворцам,
добывала когда-то свой корм на суше,
предпочитая, как видно, берега речек.
Эту жизнерадостную птицу
можно увидеть там, где
шумит, не замерзая, вода.
Забредая иногда в воду, она приспосо-
билась постепенно полностью погру-
жаться в нее. Оперенье оляпки при-
обрело необычайную плотность и
обильно смазано жиром — тело птицы в
воде остается сухим. Ноздри у птицы
закрываются клапанами, уши — склад-
ками кожи. Водолаз в полной форме!
И вот живет оляпка теперь исклю-
чительно у воды и лето, и зиму, выби-
рая потоки, не скованные морозом. Та-
кую воду встретишь зимою только в го-
рах и предгорьях. Но старики говорят,
что жили оляпки раньше и на равнинах
— у водяных мельниц. Возможно, этим
объясняются редкие, удивляющие ор-
нитологов залеты птичек в равнинную
полосу.
В горах и предгорьях почти любая не-
замерзшая речка, любой ручей обжиты
оляпками. Корма в воде на зиму хва-
тает едва-едва. Потому вопрос террито-
рии для оляпки — наиважнейший.
Зимует оляпка почти всегда в оди-
ночестве, и лишь к весне ближе образу-
ются на ручьях парочки.
Такое сообщество я и встретил в
южноуральских предгорьях на речке
Шульган. Птицы, кажется, отводили
душу после долгого одиночества — по-
кормившись, они носились вперегонки
над самой водой, повторяя все изгибы
прихотливой речонки.
Еще раз с оляпкой близко познако-
мился я в Саянах, в верховьях реки
Абакан. Возле избушки староверов
Лыковых протекает ручей. Он сплошь
завален камнями и быстро течет, весь
белый от пены. Тут, придя за водой, я
увидел оляпку. Птичка совершенно
меня не боялась. Перелетая с камня на
камень, она ухитрялась что-то в воде
разглядеть и то и дело ныряла. Я пома-
нил пальцем Агафью. Для нее резвая,
белогрудая птица была спутницей жиз-
ни. Оляпку Агафья видела на ручье с
детства.
□
КРОТКАЯ ПТИЦА
В январе, проезжая литовскими пере-
лесками, возле самой дороги мы не-
сколько раз видели непривычные стай-
ки птиц. Птицы клевали что-то на об-
наженных ветром гривах сухой травы,
разгребали лапами снег. Когда я с ка-
мерой выскакивал из машины на обочи-
ну, птицы не спешили взлетать, а долго
бежали, делая в снегу борозды. Серые
куропатки...
Последний раз я видел их лет двад-
цать назад у дороги в Челябинской об-
ласти. С тех пор только в книжках попа-
далась мне эта скромно одетая птица
наших равнин. Люди старшего поколе-
ния уверяют: она была, как голуби, мно-
гочисленна и столь же доверчива. Стай-
ки куропаток ютились в соломе возле
ометов, риг, токов и сараев — всюду,
где можно было найти случайное зер-
нышко. В суровые зимы, голодая, птицы
совершенно переставали бояться лю-
дей и забегали в открытые сени. Для
беззастенчивого охотника это была
сверхдоступная дичь. Выражение
«перестреляли как куропаток» — крас-
норечиво. Но охотников было немного,
а крестьянин любил эту кроткую птицу,
спутницу его деятельности на земле.
Летом поле наполнено было криком
перепелов, а зимой там и сям бегали и
взлетали стайки доверчивых куропа-
ток. Весною пахарь мог наблюдать
азартные драки куропачей. Позже на
глаза иногда попадалась сидящая на
гнезде куропатка. А летом отец прино-
сил в картузе ребятишкам пятнистого
малыша — куропатки хорошо переносят
неволю и, не в пример курам, прояв-
ляют привязанность к человеку.
Житье в природе у этой птицы было
всегда нелегким. Большое число пер-
натых врагов и суровые зимы могли бы
извести куропатку. Но хорошая плодо-
витость (девять-семнадцать яичек в
гнезде) была гарантией выживания.
И вот почти повсеместно серая куро-
патка исчезла. Причин тому несколько,
и серьезных. Сплошные распашки под
монокультуры лишили птицу убежищ и
мест гнездований. Взрослые птицы
отравляются протравленными семена-
ми, малыши лишены обязательного для
них корма — насекомых, погибающих
тоже от химикатов. Еще не умеющий
летать молодняк попадает под ре-
жущие детали уборочных машин. Все
это вместе скоро и повсеместно извело
куропаток. Лишь кое-где теплятся ма-
лые их очажки.
Помочь птице трудно. Делаются по-
пытки, так же как фазанов, выводить
куропаток в инкубаторе и выпускать в
природу, оберегая хотя бы от режущих
механизмов машин.
Одна такая ферма построена в Ни-
жнем Поволжье. Куропатки в неволе
хорошо размножаются. В инкубаторе из
яичек появляются они сотнями. За
253
Когда-то очень
распространенные, сегодня
серые куропатки повсюду
редки.
те же. И все-таки мозаичное чередова-
ние в здешних местах полей, рощиц и
малых лесков сохранило для куропаток
убежища и корма, не тронутые химика-
тами. Немалую роль играет обилие в
здешних местах воды. (Куропатки ну-
ждаются в водопоях. И, как ни странно,
способны плавать.) Не последнее дело
— и помощь людей. Охотники куропа-
ток не трогают. Больше того, именно ру-
ками охотников повсюду сделаны убе-
жища и кормушки. Проезжая, видишь в
поле шалашик из елового лапника. В
нем птицы находят пищу и могут
укрыться от хищника. Иногда такие
шалашики видишь прямо в саду у дома.
Вытянув шеи, погружаясь в снег, подоб-
но пловцам, куропатки спешат на обед,
приготовленный человеком.
□
взросыми птицами приезжают сюда с
разных концов страны. Воспроизв-
одство это ведется уже несколько лет.
Но эта помощь природе ощутимого ре-
зультата пока не дает. Некогда очень
распространенная птица почти повсе-
местно встречается исключительно
редко. В Красную книгу она еще не по-
пала, но может в нее залететь.
И потому-то очень приятно было уви-
деть на перелесках Литвы стайки
милых доверчивых птиц. Мне сказали:
численность их в последние годы и тут
сократилась примерно вдвое. Причины
ОПУШКА
D природе серединной России есть
зоны, особо приятные глазу: речные до-
лины, лесные поляны, островки леса в
поле и лесные опушки.
Есть какая-то сила, влекущая и чело-
века, и зверя к лесным опушкам. Идешь
полем — глаз дразнит неровная синяя
линия леса. Подходишь ближе — тянет
идти вдоль опушенной кустами стены
деревьев. И в траве у опушки обяза-
тельно обнаружишь торную тропку —
не ты первый заворожен границей леса
и поля, многих опушка вела куда-то
извилистым краем: по одну руку таи-
нственный полог деревьев, по другую —
пространство, залитое солнцем. И зи-
мой — обратите внимание — вдоль опу-
шки обязательно вьется лыжня. В поле
ветрено, скучновато, в лесу местами —
не продерешься. А опушкою — хорошо!
И строчка лисьего следа тоже вьется
254 вблизи опушки. Вот видно: стояла лиса,
прислушивалась, приглядывалась к зас-
неженному жнивью из-за кустика терна.
Вот мышковала возле стогов, а испуга-
вшись чего-то, быстро метнулась к опу-
шке и сразу остановилась, обернулась
мордою к полю: я тебя вижу, ты меня —
нет.
Заяц тоже топтался у края леса. В по-
ле беляку делать нечего, а опушка для
него интересна — можно погреть на
солнышке бок, и корма на этой
освещенной солнцем границе древес го-
раздо вкуснее, чем в чаще. Об этом
знает не только заяц. Знает и лось, и
олень. Следы выдают места их корме-
жки.
А что касается зайцев, то в конце
зимы на опушке, где-нибудь около таль-
ников, у молодого осинника или пова-
ленной ветром старой осины, они учи-
няют прилунные игры и свадьбы с
бешеной скачкой, с прыжками друг
через друга. Утром, если пороша не
скрыла свидетельства заячьих радо-
стей, видишь сильными лапами утрам-
бованный снег, орешки помета, на ко-
лючках — белые прядки пуха. Опушка
леса для зайцев — все равно что око-
лица у деревни для человека. Корма —
кормами, но кто возьмется утверждать,
что заячье сердце не бьется от радости
в лунную ночь на этой волшебной гра-
нице света и тени — лесной опушке.
На опушках кормятся и любят просто
так посидеть на березах тетерева. И не
только тетерева. У птиц, я заметил,
есть ритуал прощания с солнцем. Ка-
ждый знает, как волнует человека мо-
мент, когда солнце у вечернего горизон-
та краснеет, становится странно боль-
шим, дымится и вот вот мигнет на
прощание глазом. Момент ухода свети-
ла волновал, надо думать, и наших да-
леких предков. Появляясь на свет, мы
имеем наследство тысячелетнее —
щемящее чувство радости и тревоги при
виде заходящего солнца. «Красно сол-
нышко», «Заря моя вечерняя...» — во
скольких песнях запечатлено это ве-
чернее волнение, ощущение красоты и
таинства мира. Любопытно, что днем
шествие солнца по небу принимается
нами без особых эмоций. А вот
окрашенная пурпуром граница дня и
ночи заставляет нас задумчиво стоять у
окна, заставляет замедлить шаги, при-
тихнуть, если мы даже очень спешим, в
дороге.
Что-то похожее на закате солнца
переживают, наверное, и птицы. Я мно-
го раз наблюдал: шум-гам в лесу, но вот
зарумянились шишки на елках, заигра-
ли красные отблески на верхушках бе-
рез, и лес затихает. Чуть позже, когда
сумрак из-под полога леса поднимется
кверху, звуки возобновятся. Перегова-
риваясь, птицы будут устраиваться на
ночлег. Но в момент, когда лучами за-
ката освещены верхушки деревьев,
птицы стихают и сидят в вышине непо-
движно — прощаются с солнцем. Я это
много раз наблюдал. А однажды, про-
ходя по холму в стороне от знакомой
опушки, был остановлен заходом солн-
ца. Закат был огненный, а солнце боль-
шое и кроткое. Глядеть на него можно
было даже через бинокль. Размышляя
— с кем разделяю радость вечернего
света? — я навел стекла на лесную
опушку и поразился: на верхушках де-
ревьев, головою на запад, недвижно,
молчаливо, торжественно сидели во-
роны, два канюка, голуби, сойки, соро-
ки, дрозды. Заснять всех собравшихся
на опушку проводить солнце было
нельзя. Но на листке блокнота я спе-
шно зарисовал все, что видел в би-
нокль. И сейчас, разглядывая листок с
торопливым карандашным наброском, я
до малейших подробностей вспоминаю
тот вечер, свое волненье и птиц, приле-
тевших к опушке молчаливо проститься
с солнцем.
Я несколько раз проверял, спешил
специально к опушке под вечер. И
всякий раз ритуал прощайия с солнцем
был одинаков. Птицы сидели прити-
хшие. И только после захода светила
начиналась у них ночлежная суета.
Той опушкой, выходящей к шоссе с
направлением на Калугу, я воз-
вращался не менее сотни раз, в разное
время года, в разное время дня, но
чаще всего это был вечер. Я помню, кто
и как готовится к ночи. Вороны после
заката летят с окраины леса в город,
сороки, напротив, после промысла в де-
ревнях слетаются в лес и ночуют боль-
шой компанией. Я видел мерцающий
стайный сорочий полет, слышал, как,
покрякивая («все спокойно!»), сороки
устраиваются в густом плотном ельни-
ке. Проходя на опушке в более позднее
время и желая проверить, на месте ль
завсегдатаи ночлежки, я ударял по де-
реву посошком, и сейчас же в сумерках
начинался невообразимый сорочий
гвалт, настоящая паника перепуганных
птиц. На той же опушке в плотном мо-
лодом ельнике спали обычно дрозды.
Зимой у окраин леса на репейниках
И лыжня, и летняя тропка,
повторяя изгибы опушки,
доставляют ходоку много
радости.
255
Граница леса и поля всегда
почему-то привлекает
животных.
держатся стаи щеглов, на рябинах и на
терновнике — свиристели. Вылетают из
заснеженной чащи полущить семена
конского щавеля снегири. И уже много
лет на этой опушке я веду занятные
игры с ушастыми совами. Днем эти
птицы хоронятся в чаще, как будто их
нет. Но смолкнет после заката щебет
дневных обитателей леса — наступает
час сов. Иногда я сажусь специально
дождаться этого часа.
На земле уже сумрак. Густеет синева
неба, но на нем хорошо еще виден си-
луэт бесшумно пролетающей птицы.
Совы из лесной глубины собираются на
опушке у края пшеничного поля и
сидят, готовые к ночной охоте. В этот
момент попищи мышью — и вот она,
таинственная ночная птица с широкими
мягкими крыльями. Она, разумеется,
видит тебя и все же делает разворот,
услышав желанные звуки, бесшумно
скользит в трех метрах от твоей
головы, улетает, но возвращается
снова.
Иногда я эту игру усложняю. Ложусь
256 под низким пологом на опушке рас-
тущей ели и там притворяюсь мышью,
сопровождая писк еще и легким шурша-
нием листьев. Однажды осенью эта иг-
ра привлекла целый выводок молодых
сов — шесть штук! Писк и легкое шеве-
ление пальцев в опавших листьях за-
ставили сов каруселью носиться в воз-
духе друг за другом. Атакуя, они опуска-
лись к земле и взмывали кверху у са-
мой моей руки. Минут десять продол-
жалась игра. Губы мои от подражания
мыши одеревенели. Озадаченные совы
сели передохнуть на голый ольховый
куст в трех метрах от скрывавшей меня
хвои. Это было похоже на сказку. Пол-
дюжины крупных птиц, навострив уши,
силуэтами темнели на угасающем небе
— коллективно решали, возможно,
первую в жизни загадку: что за стран-
ная мышь там под елкой? Я снова писк-
нул, но, видно, не очень искусно — три
птицы слетели и скрылись, а три опять
принялись летать и снижаться. Возмо-
жно, они понимали, что вовсе не мышь
схоронилась под елкой, но очень уж
сладки совиному сердцу вечерние пис-
ки и шорохи на опушке...
У опушки я видел однажды лосей,
приходивших пастись на клевер. Дотя-
нуться мордой до лакомой пищи долго-
ногим животным было непросто. Лоси
поступали так же, как поступают, когда
находят грибы — паслись на коленях.
Занятное это зрелище попытался я
снять, но в поисках выгодной точки
вспугнул животных. Они метнулись к
опушке и тотчас же скрылись под поло-
гом леса.
Биологи знают: на границе двух сред
(в данном случае леса и поля) жизнь
всегда гуще, разнообразней, подви-
жней. И растения, и животные на по-
добных размытых границах взаимно
проникающих территорий лучше исполь-
зуют свет и тепло, легче находят корм
и убежище, а возможно, так же, как мы,
звери и птицы находят и радость
побыть на околице леса и поля.
На опушку ранее, чем в другие места,
приходит осень. Но и весну замечаешь в
первую очередь тут. В лесу еще сумра-
чно и морозно, а на опушке возле де-
ревьев в снегу уже ямы. Уже видишь
тут вдавленный солнцем в снег недавно
слетевший дубовый листок. Тут раньше,
чем в чаще, рассыпают березы свои се-
мена. И это ль не чудо — в воздухе ми-
нус пять, но вереница лыжников сколь-
зит вдоль опушки, раздевшись по пояс!
В чистом поле было бы зябко от ветра,
в лесу прохладно без солнца, а тут хо-
рошо — тихо и уже припекает. Да ведь
и время: опушка простилась уже с фев-
ралем.
□
ЗА ПОРОГОМ зимы
Зима сложилась необычайно суровой.
В средней полосе ее было бы можно
назвать «классической», если бы ро-
ждественские и крещенские морозы
пришли на укрытую снегом землю. Но
снега в Московской и рядом лежащих
областях очень немного. А чуть южнее
снега не было вовсе. Мороз же в Орлов-
ской, Тамбовской, Харьковской об-
ластях временами был выше тридцати
градусов. «Земля голая и промерзла на
метр, не знаю, что будет с садом», —
писал мне отец из Воронежа.
С половины января до половины фев-
раля стойкий холод захватил и многие
южные области. Тридцатиградусные
морозы достигли берегов Черного моря,
захватили равнинные восточные побе-
режья Каспия, достигли Ирана. Жизнь в
этих местах к холодам непривычна, не-
приспособлена. В бедственном поло-
жении оказались многие суда Каспия и
Азова. Замерзла пассажирская тепло-
ходная линия от устья Днепра до Херсо-
на (рабочих в город перевозили на са-
молетах). Незамерзающий Одесский
порт замерз, и это создало большие
трудности судоходству. Из Одессы раз-
дался призыв о помощи. Тут у моря ко-
нчается нитка газопровода. Обычно га-
за хватало на всех. Но в этом году рас-
ходы его по всей магистрали были так
высоки, что трубы на подходе к Одессе
были уже пустыми — нечем было греть
воду в котельных...
Морозы на бесснежной земле нане-
сли урон виноградникам и садам, в
обширных районах предстояло весной
пересеивать хлеб. В бедственном поло-
жении оказалась дикая природа. Из бо-
брового заповедника под Воронежем
сообщали: «Усманка промерзла до дна.
Бобров, спасая от гибели, пришлось от-
лавливать». Нуждались в подкормке во
многих районах олени, кабаны и косули.
Но особенно драматично сложилась зи-
мовка птиц.
Более десяти миллионов водопла-
вающей птицы (утки разных пород, гуси
и лебеди), а также фламинго проводят
зиму в заливах-лиманах, в дельтах рек
Черноморья и Каспия. Тут, на богатой
кормами мелкой воде, птицы благопо-
лучно переносят зиму, чтобы весной
косяками уйти на север до самой
тундры.
Жестокий мороз ударил 12 января.
Прибрежная часть морей и в первую
очередь мелководья замерзли. Нырко-
вые утки, способные добывать корм из
глубины, оттянулись от берега и какое-
то время продолжали пастись. Но лебе-
ди, гуси, благородные утки и особенно
фламинго сразу остались без корма —
на глубокой воде добыть они ничего не
могли. Наблюдатели-орнитологи го-
ворят, что «птица на Каспии в этот мо-
мент заметалась». Подобно тому, как
самолеты, лишившись места посадки,
идут на запасные аэродромы, так и
птицы огромными косяками снялись с
привычных зимовок в поисках «за-
пасных пастбищ» на юге и юго-западе
Каспия. Но тщетно. Богатый кормовыми
угодьями Кызылагачский залив тоже
покрылся льдом, и местные птицы, сме-
шавшись с прилетными стаями, полете-
ли к Ирану. Но холод и там достигал
тридцати градусов. Растратив си-
лы, страдая от холода и бескормицы,
птицы стали скопляться в привычных
для них местах, у кромки растущих
льдов.
Фламинго страдали в первую оче-
редь. Они погибали от бескормицы и
мороза. Многие утки, гуси и лебеди хо-
лода не боятся — была бы пища. Но все
кормовые поля покрылись льдом. Сби-
ваясь в плотные массы, птицы сколько
могли боролись за полынью, не давая
воде замерзнуть. Рассказывают: лебе-
ди покидали воду в последний момент,
и лед сохранял следы лебединого взле-
та — удары лап по воде. Птицы стаями
вышли на лед, и участь их была подоб-
на участи путника, уставшего бороться
с метелью и задремавшего на морозе.
Более всех пострадали лысухи. Они не-
подвижно сидели на льду. При солнце
Весна. Вне опасности все,
кто пережил зиму. И с
южных зимовок на север
двинулись стаи птиц.
днем под ними слегка подтаивало, а но-
чью птицы примерзали ко льду и
подняться уже не могли.
История говорит: подобные бедствия
время от времени повторяются. 764 и
801 годы обозначены летописцами:
«Черное море замерзло». В 859 году
«замерзло Адриатическое море, и в Ве-
нецию можно было ходить пешком». В
1621 и 1669 годах замерзал Босфор.
Можно без ошибки сказать: такие мо-
розы были огромным бедствием для
людей и катастрофичными для
животных. Но то было время, когда при-
рода, даже при очень больших потерях,
могла и быстро восполниться. Числен-
ность птиц в год или два восстанавли-
валась. В те времена человек мог по-
зволить себе охоту на терпящих бед-
ствие.
Сегодня птицам нелегко выжить да-
же в благополучные годы — много их
гибнет при перелетах, все более беспо-
койны места гнездовий. Нужны все
меры, дающие птицам лишний шанс
выжить. И, конечно, в дни бедствий
природа ждет от людей благородства.
Как вели себя люди на этот раз? Ве-
сти из разных мест позволяют сказать
доброе слово о людях. В Красноводске,
как только стало ясно: без помощи
птицы не выживут, «на пожар» «сбежа-
лись всем миром». Работники заповед-
ников, студенты, моряки и учащиеся —
все, кто мог и чем мог, помогали
терпящим бедствие. С вертолетов рас-
сыпали по кромке льда зерно, в местах
скопления птиц бросали сверху пе-
ченый хлеб. Буксиры Красноводского
258
порта ежедневно ломали лед замер-
зающей полыньи. Спасению птиц было
посвящено экстренное заседание Крас-
новодского горкома партии. Из Москвы
на Каспий срочно вылетели бригады
студентов-биологов. Люди сделали все,
что могли.
Так же много усилий было приложено
для спасения птиц у побережья Черного
моря. В Ягорлыцком заливе возле
островов Круглого и Долгого в беду по-
пало шесть тысяч лебедей-кликунов.
Три недели работники Черноморского
заповедника и местное население де-
ржали под контролем этих сбившихся в
тесную группу птиц. На вертолетах на
острова доставили корм и разложили
его в удобном для лебедей месте. По-
стоянно велось наблюдение за состоя-
нием птиц...
В район острова Долгого я прилетел,
когда тяжелое время уже кончилось.
Потепление вскрыло участки моря.
Птицы держались на прежних местах,
но, окрепнув, уже не пускали людей так
близко, как это было месяц назад. Гибе-
ли тут не замечено, не считая случаев,
когда задремавших на льдине птиц на-
стигали лисицы.
Несколько слабых птиц взял из стаи к
себе во двор наблюдатель Черномор-
ского заповедника Николай Аполлоно-
вич Бородин. Я застал этих птиц в ка-
мышовом сарае. Птицы вполне окрепли
и при виде людей держались доверчиво
и спокойно. Они не метались, когда Ни-
колай Аполлонович брал их в руки по-
очередно, только с любопытством ози-
рались по сторонам. Я приложил ухо к
боку одного лебедя — сердце стучало
часто и сильно, почти так же сильно,
как человеческое, — птицы все-таки
волновались.
На лапы лебедям надели алюмини-
евые кольца, вынесли птиц на берег, и
тут состоялась церемония выпуска птиц
на совободу. Над заливом стояла теп-
лая предвесенняя хмарь. Посиневший
лед — в разводьях воды. У горизонта
виднелась широкая полынья. Окольцо-
ванных птиц слегка подбрасывали в
воздух, и они сразу же становились на
крыло. Через две-три минуты лебеди
опускались на воду
1972 г.
□
259
П| ОСЕЛКИ
оследняя страница. На ней, простившись с читателем, скажем ему «спасибо»
за терпение и любознательность.
Всякое путешествие — радость. Двойная радость — рассказать об увиденном. И я ее
испытал. Для меня хождение по деревенской России было, пожалуй, самым интересным
из всех больших и маленьких путешествий. Уже сорок лет живу в городе. Но как и
многие, чье детство прошло в деревне, в душе я — человек деревенский. Люблю уклад
сельской жизни — дом, двор, сад, огород, поле, лес за околицей, речка... Люблю
деревенских людей, череду деревенских забот, обычаи, праздники — все, что связывает
человека с землей, с осмысленной жизнью на ней.
Многое в жизни деревни на наших глазах изменилось. Есть перемены печальные. Есть
обнадеживающие. Я не ставил себе задачу разобраться в сложностях этих явлений —
об этом написано уже много. Но я не мог совершенно их не касаться. Деревня остается
нашей кормилицей, хранителем народных традиций, истоком мудрости, человеческой
крепости и всего, что близко лежит к земле, к естеству жизни, радости бытия. Конечно,
многие традиции и обычаи уходят в прошлое невозвратно. Важно их хотя бы заметить,
оставить в памяти: «они были». Еще более важно сохранить все, что пойдет обновляемой
ныне деревне на пользу. У сельской жизни есть свои особые ценности. Их важно беречь.
С этими мыслями я путешествовал.
Сейчас, когда все собрано в книгу, я обнаружил некоторые свои пристрастия. В ней,
например, много лошадей и нет тракторов и комбайнов, хотя, конечно, не лошадь, а
трактор видишь в первую очередь в сельском пейзаже. Не корите за это. Машину мы
найдем в любой иной фотографической книге. Тут же мне хотелось заступиться за
лошадь — многовекового спутника и помощника человека, рассказать, не
противопоставляя тракторам и комбайнам, о нынешней ее судьбе.
В селах и деревнях сейчас много, хотя и не везде хорошо, строят. Много об этом
говорится и пишется. Мне же хотелось обратить внимание главным образом на то, что
исчезает, уходит, оставляя щемящее чувство грусти, ибо является свидетельством жизни
наших предшественников. Гостю в городе мы показываем не кварталы многоэтажных
стандартных строений, какие он видит сейчас повсюду, а какую-нибудь церквушку,
одноэтажный дом, освященный именами славных людей. В деревне я тоже старался
увидеть нашу историю, наши корни. Я разыскал, возможно, последнюю в нашей стране
водяную мельницу, старую деревенскую кузню, удивительный по конструкции «ступной»
колодец, разыскал еще существующих собирателей лесного дикого меда, видел
паромные переправы, побывал на башкирском «празднике гусиного пера», встретился с
пастухом, играющим на рожке, видел, как рубится сельский дом, видел, чем жив
старинный городок Плёс, как выглядит Куликово поле... Это все наши корни, наша
история. Все это было интересно видеть и узнавать.
Добрая половина книги — встречи с людьми. Многие из них стали моими друзьями. И
я этой дружбой горжусь. В этих людях мне видится характер русского человека.
Сближаясь с такими людьми, и себя начинаешь понимать лучше.
И природа... Проселочные дороги от деревни к деревне змеятся по косогорам, по
полю, по лесу, около речки, болотца. Природа — часть деревенского бытия. Я старался
заметить все интересное, что попадалось в пути. Листая сейчас подготовленную к
изданию книгу, заметил и улыбнулся: избыток на фотографиях сов. Это не потому, что
сов у нас много. Нет, этих птиц встречаешь не часто. Просто сов я очень люблю. Питаю
также слабость, как наверное заметил читатель, к стожкам, журавлям, деревянным
строениям, к мальчишкам и пожилым людям. Думаю, слабости эти простительны.
Ну вот и все. Книга окончена. А путешествия, пока ноги носят, хочется продолжать
Василий ПЕСКОВ
25 марта 1987 г.
СОДЕРЖАНИЕ ПОКЛОН ЗЕМЛЕ Сестры 90
Ключи от Волги 8 Швея 91
Селигер 11 Свет в окне 93
Озерные ночи 14 Сундук богатства 95
Дон в колыбели 18 На вышке 97
Плёс 20 Глава семейства 100
Г лубынь-городок 23 В Михайловском 101
Старая Рязань 26 Острова 108
Поле над Доном 30 Встреча 110
Соловьевская переправа 34 Летающий дед 111
Ельня 37 Лесные яблоки 112
Камень у Могилева 40 Сашка приехал! 116
Мещера 44 Краеведы 117
Кочемарские луки 49 Ночлег на мельнице 120
Дикий мед 51 Паром 122
Талдомская осень 56 Новоселье 723
Тихоструйная Сороть 61 Било 124
«Клочок земли, припавший к трем березам...» 64 Стожки 725
ДЕРЕВЕНСКИЕ ВСТРЕЧИ Русская печь 725
Дом с петухом 72 Колодец 729
Земля Антоновых 75 Кузня в Карасихе 130
Беседа 79 Телега 131
Пять его сыновей 83 Про лошадь... 134
Пастух 87 На празднике в Бурангулове 739
Марья Васильевна 88 Пасека в Пальчиках 144
262
Грибоварня в Княжах 145 Семейный дуэт 780 Зачем сороке часы? 223
Пришелец из Колорадо Черная маска Ревность
147 181 224
Пчелиный враг Чувство дома За трюфелями
148 782 225
Ротан В сорока шагах от медведя Подземный ходок
149 783 227
Змеиный выгул Зеленый дым Пестрая стая
750 184 228
Обезьяний остров Июньская ночь У зимы на пороге
752 787 232
На косе Слётки Рождение гномов
756 789 234
Близнецы Черный аист Рябиновый пир
157 790 235
Поединок Утиный рай Белое чудо
758 797 236
Жил-был у дедушки... Тайна Следы
759 793 238
Трезвенник Топ Жилище ос Снежная колыбель
760 796 240
Про деда Михайла, мальчика Сверчок Вездеход
Мишу и ослика Мишку 796 241
760
Храбрец В лесах у Вятки
797 242
ВРЕМЕНА ГОДА Три минуты из жизни Валдайский иней
798 244
Счастье с ней говорить Воды! Ночной визитер
164 798 246
Она идет... Бабынинские караси Лиса в окладе
765 799 247
Древнейший из музыкантов Друзья из берлоги Кабаний ужин
767 207 250
Двадцать четыре Терентия Логово Ведьмина метла
768 204 257
Апрельским вечером Володькино лето Оляпка
769 206 252
Неодетая весна Янтарь Кроткая птица
777 270 253
Жучок-любимец День в сентябре Опушка
172 272 254
Журавлиные ясли Подозвать зверя... За порогом зимы
173 214 257
В час высокой воды Листопад на Хопре
776 214
Кошачий остров Проводы журавлей
778 279
Гусиная станция Белым днем
778 227
263
Песков В.М.
П 28 Проселки. — М. : Мол. гвардия, 1988. — 263[1] с.,
ил. — (Отечество : Старое. Новое. Вечное).
ISBN 5-235-00113-3
Это пристальный взгляд на свой край известного советского писателя-публициста,
рассказ о природе, истории и нови нашей земли, о ее удивительных людях. Книга богато
иллюстрирована фотографиями автора.
4702010200-297
П---------------- 140-88
078(02)-88
ББК 26.89(2)
Пятнадцать снимков для книги заимствованы автором у
М.Березовского, Н.Калинина, В.Панкова, Н.Рахма-
нова, С.Ярных, а также из журналов «Tier» и «Нэшнл Джио-
грэфик».
ИБ № 5047
Василий Михайлович Песков
ПРОСЕЛКИ
Редакторы [ Л.Антипина, ] И. Аксенова
Художники Л. Курлыкова, В. Мирошниченко
Художественный редактор С.Сахарова
Технические редакторы Е.Михалева, В.Пилкова, Н.Носова
Сдано в набор 27.05.87. Подписано в печать 11.10.88. Формат 84 х 108 1/i6.
Бумага мелованная. Гарнитура «Гельветика». Печать офсетная.
Усл.печ.л. 27,72 + 0,1 вкл. Усл.кр.-отт. 111,88. Учетно-изд.л. 38,3.
Тираж 50000 экз., из них в бумажном переплете с целлофаном (25000 экз.)
цена 7 руб., в тканевом с тиснением (6250 экз.) и без тиснения (18750 экз.)
цена 8 р. 20 к. Заказ 1340.
Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Москва, К-30, Сущевская, 21.
Типография «Графише Верке Цвикау» - ГДР.
Отпечатано при посредстве В/О «Внешторгиздат».
ISBN 5-235-00113-3
8 р. 20 к.
МОЛОДАЯГВАРДИЯ
: .::ЧЬ;к