Нижне-Волжское книжное издательство
Настоящие герои о своих заслугах громко не говорят. Скромность — это их первая и главная особенность. Потому-то многие из партизан, о которых рассказано в этой книге, до недавнего времени жили и трудились безвестно, считая, что сделанное ими—обычное, рядовое боевое дело.
подвиг СТАЛИНГРАДА БЕССМЕРТЕН
И. КАНДАУРОВ
СТОЙКОСТЬ
ВОЛГОГРАД 1983
9 (с) 27
К 19
ОБЩЕСТВЕННАЯ РЕДКОЛЛЕГИЯ
Серии книг «Подвиг Сталинграда бессмертен»:
АЛМАЗОВА Е. В. БОРОДИН А. М. КАНДАУРОВ И. М. КРАСАВИН В. С. КРАСЮКОВ Н. П. ОВЧАРОВ А. М. РОСТОВЩИКОВ В. Б. ТОМАРЕВ В. И. ХАРЧЕНКОВ В. Н. ЦВЕТКОВ Б. М.
[ЧУЙКОВ В. И. I
Рукопись рецензировали и рекомендовали к печати заведующая партархивом Волгоградского обкома КПСС П. А. Дубицкая и член Союза писателей СССР В. Н. Дроботов
Художественное оформление серии КОВАЛЯ В. Э.
ф Нижне-Волжское книжное издательство, 1983.
ПРИЗЫВ К ПОДВИГУ
18 июля знакомый голос сталинградского диктора произнес первые три тревожные слова: «Внимание, говорит Сталинград!» Вместо выпуска последних известий радио несколько мгновений молчало, а затем другим, жестковатым и знакомым многим сталинградцам голосом продолжило:
— Граждане Сталинграда и Сталинградской области! Рабочие, инженеры, техники, рабртники науки, искусства, колхозники и колхозницы, рабочие и специалисты совхозов, служащие и все трудящиеся области!
Областной комитет Коммунистической партии и исполком областного Совета депутатов трудящихся ввиду создавшейся угрожаемой военной обстановки призывает вас напрячь все свои силы для усиления помощи фронту и укрепления обороны города и области. До сего времени наш город и область были глубоким тылом. Мы отдавали свой труд для фронта и крепили тыл. Но коварный враг, используя свое временное превосходство в танках и авиации, рвется на Кавказ, к Дону, Волге...
Чуянов говорил спокойно, казалось, буднично. Но за внешним спокойствием речи таились недюжинная выдержка и умение владеть собой. — Каждый трудящийся должен прочувствовать и понять свою ответственность, сделав практические выводы из создавшейся обстановки. Бойцы и командиры Красной Армии на фронте ведут ожесточенные бои, в которых истребляют
5
зарвавшегося врага. Наша задача — помочь воинам фронта всеми силами и средствами: боевой техникой, боевыми резервами, продовольствием и материнской заботой о лечении и выздоравливании наших раненых бойцов.
Мы должны удвоить и утроить выпуск танков, бронепоездов и бронекатеров, продовольствия и вещевого имущества...
Все так же спокойно и веско звучал знакомый голос первого секретаря Сталинградского обкома партии, словно речь шла о повседневных задачах.
Однако люди понимали всю необычность чуя-новского спокойствия, равного безграничной вере его, а следовательно, и их всех в правое, священное дело борьбы и победы над ненавистным врагом.
Чуянов продолжал говорить о смертельной угрозе, нависшей над областью и городом. Он излагал принятое несколько часов назад, глубокой ночью, обращение обкома партии, облисполкома и городского комитета обороны ко всем сталинградцам.
— Сплотимся же под руководством Коммунистической партии и Советского правительства для разгрома фашистских захватчиков, наступающих на наш город и область.
Все, кто способен, должны участвовать в обороне своего города, своего района, своего села.
Рабочие, инженеры и техники, создавайте больше боевой техники для разгрома врага!
Все женщины и старики, колхозники и колхозницы, домохозяйки и учащаяся молодежь, выходите на строительство оборонительных рубежей, создавайте неприступную крепость на Волге для разгрома ворвавшегося врага!
...Уже здесь, в радиостудии, за несколько минут до выхода в эф.ир, Алексей Семенович заменил в обращении одно слово. Вместо «зарвавшегося врага» написал и прочитал «ворвавшегося врага». Оно, это слово, по его мнению, было точнее, вернее отражало исключительную опасность положения.
6
Шесть дней назад, 12 июля, стало известно, что в районе хутора Боковского Чернышковско-го района появилась вражеская моторазведка. В тот же день решением Ставки Верховного Главнокомандования упразднен Юго-Западный и образован Сталинградский фронт. Через двое суток Указом Президиума Верховного Совета СССР Сталинградская область была объявлена на военном положении. А еще через двое суток 60 вражеских танков перерезали железнодорожную ветку Харьков—Сталинград в районе станции Чернышково. В тот же день, 16 июля, в двух километрах от станицы Нижне-Чирской немцы выбросили десант...
17 июля 1942 года станет Рубиконом—началом величайшей в истории войн Сталинградской битвы. Именно в этот день вражеская группировка войск, ударной силой которой была 6-я полевая армия, прорвалась в большую излучину Дона. Передовые части 62-й и 64-й армий затем в течение шести дней будет героически сдерживать превосходящие силы врага. Но противоборство не принесет желаемых результатов нашей обороне.
Именно эту смертельную опасность имел в виду руководитель сталинградских коммунистов, когда 18 июля утром выступал по радио. И все же он не мог сохранить первоначального спокойствия:
— Дорогие сталинградцы! Встанем все, как один, на защиту своего родного края, родного города, нашего очага, нашего счастья, созданного благодаря Великой Октябрьской социалистической революции!
Будем же достойны своих отцов — героев царицынской обороны и не допустим фашистов в наш солнечный Сталинград. Сделаем подступы к городу могилой злобному врагу!
Вперед на боевой и трудовой подвиг на фронте и в тылу, во имя полной победы над врагом!
Под руководством Коммунистической партии— мы победим!
...В то раннее утро, когда гитлеровцы еще не
7
начинали своих воздушных налетов, в Сталинграде, казалось, не было ни одного человека, который бы не приостановился, не замер, услышав речь Чуянова. Краткую, страстную своей верой, правдой, уверенную и мужественную. Вначале трудно верилось, что враг у порога Сталинграда.
Из радиостудии Чуянов со своим помощником Бодровым шел по спокойной и солнечной площади Павших борцов. Шагали неторопко, в ногу с ритмической мелодией, разносившейся по площади. Это была песня «Священная война», ставшая за год по существу вторым гимном сражающейся страны.
Несмотря на ранний час, в приемной первого секретаря обкома партии уже было несколько посетителей. Поздоровавшись со всеми общим поклоном, Чуянов взглядом выделил Воронина и Петрухина. Спросил:
— У вас особо срочное, товарищи?
— Так точно, Алексей Семенович.
— Тогда проходите.— И открыл дверь в свой кабинет. Бодров остался в приемной с дежурным. Он знал, что секретарь обкома последние месяцы ведет беседы с начальником облуправ-ления НКВД и заведующим военным отделом обычно без свидетелей.
Усевшись за стол, Чуянов взял из рук Петрухина несколько листков.
— Слышал об этой пакости,— отозвался он, рассматривая фашистские листовки.— Надо же обладать такой наглостью: «До Воронежа с бомбежкой, в Сталинград войдем с гармошкой»...
— Они и дату напечатали.
—. Ждите в Сталинграде 25 июля,— прочитал Чуянов.:— Да... Посмотрим, посмотрим! — И вдруг посуровел: — Так это и есть срочное дело, товарищ Петрухин?
Секретарю обкома еще не было сорока лет. И, несмотря на свою молодость, он довольно быстро освоился с новой для него работой, неожиданно большим масштабом и ответственностью. Работники аппарата обкома знали доступный и вместе с тем крутой характер Чуяно-
8
ва. И потому вопрос к Петрухину означал начало проявления строгости: «Не беспокой по пустякам, цени свое и мое время».
— Вопрос о городском подполье, Алексей Семенович.— Воронин назвал фамилию ответственного хозяйственного работника.
— Так что же с ним? — Чуянов помнил, что еще зимой секретариат обкома партии поручил начальнику управления НКВД и заведующему военным отделом подобрать кандидатуру на правах секретаря подпольного горкома партии. Месяца два назад такой человек был определен, проинструктирован. Ему даны пароли на связь, названы старшие подпольных групп районов — секретари подпольных райкомов партии города.
Военный отдел обкома для подпольной работы привлекал только тех коммунистов и беспартийных, кто давал добровольное согласие идти на этот самый трудный и опасный участок борьбы с фашистскими захватчиками. Подпольные группы и одиночки-подпольщики были заранее обеспечены оружием и боеприпасами, продовольствием, денежными суммами, листовками, брошюрами, текстом воззвания городского комитета обороны. С каждой группой и одиночками согласованы соответствующие пароли, определены места явок, конспиративные квартиры и т. п. Система конспиративной связи была такой, что каждый знал только одного соратника по подпольной борьбе. Секретари же подпольных райкомов партии знали, что в городе оставлен секретарь подпольного горкома, известно его и условное имя — «Седой». Инициатива первоначальной связи с подпольными райкомами принадлежала только ему.
— Так что с ним? — повторил вопрос Чуянов, заметив нерешительность Петрухина.— Заболел, ранен?
— Здоров он... но категорически отказывается оставаться в подполье. Вчера вечером пришел ко мне и заявил, что оставаться в оккупированном городе у него не хватит ни сил, ни выдержки.
9
— Почему же он молчал столько времени? Почему раньше не сказал? Вы у него об этом спрашивали?
Заметив, что Воронин и Петрухин не разделяют его возмущения, Алексей Семенович удивленно уставился на них.
— Сын у него погиб... на днях похоронную получил,— объяснил Петрухин и протянул его заявление.
— Оставьте у себя.— Секретарь обкома встал и от стола подошел к окну. С третьего этажа обкомовского здания просматривались белые колонны областного драмтеатра и часть площади Павших борцов. Она была еще почти пустынной.
— Это другое дело, Николай Романович. Если человек заколебался, значит, может и не выдержать.
— Он то же самое пишет в своем заявлении: «...считаю своим долгом большевика довести до сведения...»
— Жаль, конечно, но времени на сантименты у нас нету. Куда нам его теперь девать?
— Просится на фронт.
— За этим дело не станет...
Теперь важнее и экстреннее для нас другая забота — кто возглавит городское подполье. Условия те же: нужен вполне надежный товарищ, не из числа партийного актива, а такой, чтобы не вызывал подозрения у обывателей и, следовательно, у гитлеровской контрразведки... Есть новые предложения?
— Да, Алексей Семенович,— отозвался Воронин. Его поддержал Петрухин и протянул три объективки на кандидатов. Чуянов быстро просмотрел их и одну оставил у себя: — Что ж, Григорий Яковлевич, пожалуй, лучше подходит для подполья. С ним, конечно, еще разговора не было? Вот и хорошо. Пусть Пиксин сегодня же переговорит, а потом уж приглашайте в обком.
В этот момент в кабинет заглянул Бодров:
— Алексей Семенович, по вэче из наркомата вооружений.
10
Чуянов взялся за телефон. Воронин углубился в изучение своей папки. Петрухин не уходил, хотя секретарь обкома кивком головы дал понять, что он свободен. У него был еще один вопрос, требовавший оперативного согласования,— это вопрос о партизанских отрядах.
Год назад, в июле 1941 года, ЦК партии принял постановление «Об организации борьбы в тылу германских войск». Этим первым постановлением были определены конкретные задачи партийных организаций прифронтовых областей и Красной Армии по созданию партийного подполья и развитию партизанского движения. В соответствии с этим постановлением летом и осенью во всех сельских районах Сталинградской области были подготовлены предварительные составы подпольных групп и партизанских отрядов. В январе 1942 года, в порядке контроля за ходом подготовки подполья и личного состава партизанских отрядов, бюро обкома партии приняло постановление «О состоянии организации партизанских отрядов в области». Бюро поручило Чуянову, Зименкову и Воронину написать письмо секретарям райкомов партии, председателям райисполкомов и начальникам райотделов НКВД о порядке дальнейшей работы организованных партизанских отрядов. Письмо такое направлено. По докладам с мест — формирование отрядов проводится. Однако выборочная проверка показала, что проекты списков партизан составлены, но на бюро райкомов они не рассмотрены. Не все люди знают о том, что на случай оккупации им предстоит оставаться в подполье или действовать в партизанском отряде.
В конце мая Государственный Комитет Обороны при Ставке Верховного Главнокомандования образовал Центральный штаб партизанского движения. Начальником ЦШПД назначен первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. В положении о деятельности Центрального штаба партизанского движения указывалось, что он должен действо
11
вать в соответствии с постановлениями Государственного Комитета Обороны по вопросам партизанского движения, приказами Народного комиссара обороны Союза ССР и решениями ЦК ВКП(б) и опираться на фронтовые штабы партизанского движения. Вся деятельность Центрального штаба должна проходить в «контакте с руководящими партийными и советскими органами республик и областей, а также Военными советами фронтов и отдельных армий».
Создание ЦШПД воспринято было в обкоме как своеобразный «третий звонок» в подготовительной работе по формированию партизанских отрядов и закладке для них тайных баз с оружием, боезапасом, продовольствием и вещевым имуществом.
Личная ответственность перед бюро обкома за подготовку и развертывание подпольного и партизанского движения на возможный период вражеской оккупации была возложена на секретаря обкома партии по кадрам Ляпина и Петрухина. Ответственности у них, как и у других работников обкома, к тому времени было предостаточно, но сложность заключалась еще и в том, что за массой самых неотложных и исключительно трудных дел, которые приходилось осуществлять бюро и секретариату обкома, партизанский вопрос воспринимался как не сегодняшняя, а завтрашняя необходимость. Обком партии 16 июля принял постановление «О руководящем составе партизанских отрядов и секретарях подпольных райкомов ВКП(б)». Этим постановлением утверждены командиры и комиссары 53 партизанских отрядов. Помимо этого, обком направил всем райкомам зашифрованное телеграфное указание о немедленном создании партизанских отрядов, приведении их в боевую готовность, а также о переводе истребительных батальонов и формирований народного ополчения задонских районов на казарменное положение.
В те июльские дни персонально ответственным за развертывание подпольной и партизан
12
ской борьбы был Петрухин. Поэтому он и остался в кабинете Чуянова, дожидаясь, когда тот переговорит с заместителем наркома вооружений.
Несмотря на сравнительную молодость (ему шел 32-й год), Петрухин обладал достаточным опытом общественной работы. Он родился в селе Поповка Курской области. Воспитанник детского дома, он был на комсомольской и профсоюзной работе. В 19 лет принят в партию. Перед началом войны и в первые ее недели возглавлял Сталинградский областной комитет Осо-авиахима и без малого год работал в обкоме партии. Человек аккуратный и дисциплинированный, общительный и находчивый, Петрухин считался одним из лучших работников партийного аппарата. Чуянов ценил его за исполнительность и настойчивость. Вот и теперь, положив телефонную трубку, не удивился, что он не ушел: дожидается, чтобы, очевидно, согласовать неотложной срочности дело. В этот момент в кабинете вновь показался помощник:.
— Алексей Семенович, на проводе Пиксин.
—г Пусть подъезжает в обком.— И Петрухину:—Что еще, Николай Романович?
— Из районов запрашивают, где брать оружие для партизан. Как быть с финансированием расходов на продовольствие. От кого конкретно отряды должны получать приказы, перед кем отчитываться...
— Понятно. Необходим нормативный доку* мент. Принять такой нам следовало бы месяца два тому назад... Готовьте, Николай Романович, проект постановления бюро. Предварительно согласуйте его с Ляпиным. Кстати, заложите в проект пункт о создании оперативной группы по руководству партизанами и подпольщиками. Это будет нечто вроде штаба партизанского движения. Кого включить? — спросил и назвал:—Ляпин, Петрухин, Тинга^в.
— Буде сделано, Алексей Семенович.
— Теперь все? — довольно улыбнулся Чуянов поднявшемуся от стола Петрухину.— Оружие придется просить у военных...
13
В последующие дни июля военная обстановка на Сталинградском направлении еще больше обострилась. Фашистская полевая армия двумя колоннами наступала вдоль Дона, охватывая клещами большую донскую излучину. Обе вражеские ударные группы явно нацеливались соединиться у Калача для форсирования в этом районе Дона с тем, чтобы отсюда броситься на штурм Сталинграда.
Враг не прекращал многодневных методических бомбежек с воздуха железнодорожных станций и разъездов на подступах к городу. Ежедневно на Сталинград шли десятки самолетов. Обстреливали и бомбили пассажирские суда и нефтекараваны, минировали с воздуха фарватер Волги. Как ни зверствовали фашистские стервятники, сталинградские предприятия продолжали круглосуточно выполнять заказы фронта.
Действовали волжские переправы в районе Антиповки, Пролейки, Латошинки, завода «Красный Октябрь», Бекетовки, Светлого Яра, Никольского, Каменного Яра. Работали и две переправы в центре города—напротив Красной слободы. Надо было срочно эвакуировать сотни тысяч беженцев из западных областей, раненых бойцов и командиров. На пунктах заготзерно и элеваторах области скопилось 540 тысяч тонн зерна. По указанию из Москвы весь хлеб следовало вывезти из пределов области — не оставлять врагу. Не хватало железнодорожных вагонов и паровозов, автомашин, речных буксиров и барж.
22 июля состоялся экстренный XVII пленум Сталинградского городского комитета партии. С докладом «Текущий момент и очередные задачи городской партийной организации» выступил Чуянов. Он доложил пленуму о серьезной угрозе, нависшей над Сталинградом, о мерах, которые надо принять коммунистам города в ближайшие сутки, чтобы помочь действующей армии остановить, измотать и разгромить врага.
Враг вошел в пределы Сталинградской облас
14
ти. Первый удар уже приняли на себя истребительные батальоны, начали действовать и партизанские отряды.
В создавшейся обстановке задачи партийной организации исключительно велики и ответственны. Надо еще дальше и больше укреплять оборону города и так поставить ее, чтобы Сталинград стал неприступной крепостью для фашистов. Это должно быть достигнуто ежечасной и ежедневной работой по производству всех видов оружия.
В заключение Чуянов говорил о том, что победа самотеком никогда не приходила и не придет. Победу нужно ковать в напряженной борьбе. А враг силен. Он использует все наши слабости и идет на любые жертвы, ни перед чем не останавливается.
Пленум явился смотром готовности коммунистов к защите родного Сталинграда, мобилизации их моральных и политических сил на борьбу с ненавистным врагом.
С большим вниманием участники пленума выслушали сообщение только что назначенного командующим 57-й армией генерала Ф. И. Толбухина о предпринимаемых мерах по обороне города.
В основу доклада и постановления пленума было положено директивное указание ЦК партии в связи с нарастанием военной угрозы Сталинграду и области. Перед этим, ночью 20 июля, Чуянову позвонил председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин и потребовал от обкома обеспечить высокие темпы выпуска военной продукции, форсировать строительство инженерных сооружений, защищать город до последней возможности, решительно бороться с распространителями провокационных слухов и эвакуационных настроений. В заключение разговора Сталин сказал! «Армия не защищает пустые города... Сталинград не будет сдан врагу. Так и передайте всем». Эта непреклонность и вера ЦК партии в победу была передана всему Партийному активу города. Пленум
15
решил превратить Сталинград в неприступную для врага крепость, сделать его городом-бастионом на Волге.
...За короткий срок развернуть партизанские отряды, несмотря на длительную предварительную подготовку, было очень сложно. Но и само время, обстановка в тот период были смертельно опасными не только для Сталинграда, но и критическими для всей страны. Требовались величайшее напряжение сил, невиданные ранее собранность и оперативность в работе, а самое главное — стойкость и еще раз стойкость.
В ночь на 29 июля бюро обкома партии вновь рассмотрело вопрос об организации партизанских отрядов.
Постановление обкома было проникнуто непреклонной решимостью и суровой требовательностью сталинского приказа «Ни шагу назад!». Во время краткого и делового обмена мнениями членов бюро никто из них и намека не пытался сделать на трудности, связанные с развертыванием борьбы партизан в безлесной сталинградской степи. Об этом даже никто, пожалуй/ и не подумал — настолько смертельно опасной была обстановка. Любой ценой, любыми средствами надо остановить захватчиков.
Для руководства всеми партизанскими отрядами, которые должны действовать на временно ©купированной территории области, бюро создало оперативную группу в составе трех ответработников: секретарь обкома партии Ф. В. Ляпин, заведующий военным отделом Н. Р. Петрухин и заведующий оргинструкторским отделом обкома партии Н. Я. Тингаев. Оперативной группе поручено оказать практическую помощь райкомам партии по созданию партизанских отрядов, в тщательном инструктировании их командного состава, а также содействовать отрядам в изыскании необходимого количества оружия и боеприпасов.
Кроме этого, бюро обкома обязало областное управление связи в недельный срок из имеющейся на складах радиоаппаратуры изготовить
16
для отрядов пять переносных радиостанций и еще двадцать комплектов в течение месяца. Решено также просить командрующих Сталинградским фронтом и Сталинградским военным округом выделить оружие и боезапас для первоначального обеспечения партизанских отрядов.
В наши дни, с расстояния десятилетий, некоторые могут сказать о том, что это постановление оказалось несколько запоздалым и ставило очень сложные, на первый взгляд, вряд ли выполнимые задачи. И все же оно было и по времени и по необходимости нужным и потому сыграло свою положительную роль в мобилизации патриотических сил, развитии партизанского движения в самый грозный, самый критический период всенародной войны с фашизмом.
Для опергруппы обкома сложной проблемой оказалось стрелковое оружие. Его просто не было на складах ни военного округа, ни фронта. Все, что поступало, не задерживалось, немедленно по целевым нарядам направлялось фронтовым частям. К тому же перед этим обком партии и облисполком сформировали и направили на фронт часть подразделений, входивших в состав корпуса народного ополчения, в общей сложности 50 тысяч добровольцев. Наряду с этим было создано 79 истребительных батальонов, численность которых превышала 11 тысяч бойцов. И даже они, истребительные батальоны, вооружены были лишь на 60 процентов и в основном винтовками устаревших систем. Словом, стрелкового оружия для партизан не находилось. Легкие пушки, минометы, ручные гранаты, взрывчатка, бутылки с горючей жидкостью — все это производилось в Сталинграде, а вот винтовок и автоматов не было.
Руководитель опергруппы Ляпин посоветовал Петрухину:
— Обсуждать эту проблему, Николай Романович, некогда, а тем более обращаться за помощью в Москву у нас просто времени нет. Ты у нас уже бывалый партизан—проявляй инициативу. Твоя забота — обеспечить отряды оружи
17
ем, боезапасом, продовольствием. Тингаев будет отвечать за подбор личного состава и конспиративную связь с отрядами.— Подумал немного, словно окончательно осознав, что Петрухину поручил самую неподъемную часть забот о партизанах, добавил: — Обратись к Громадину. Он все же представитель Ставки по снабжению оружием. Знаю, у него нет ни винтовок, ни автоматов, но он может подсказать выход.
И в самом деле, Петрухину пришлось обращаться к Громадину. Выслушав его о том, что он, заведующий военным отделом обкома, вчера выдал последний десяток винтовок очередному партизанскому командиру, представитель Ставки развел руками. Петрухин не отступал:
— Помогите, товарищ Громадин.
Ни проронив в ответ и слова, представитель Ставки тут же в кабинете Петрухина, куда он его пригласил, случайно столкнувшись в коридоре, написал записку в именном блокноте. Это было распоряжение одному из директоров сталинградских заводов отпустить подателю записки триста килограммов взрывчатки и две тысячи гранат и запалов к ним
— Где вы размещаете свой арсенал?—устало улыбнулся Громадин.
— А здесь недалеко. За зданием Ерманско-го райкома есть склад бывшего военторга в подвале.— Петрухин разочарованно рассматривал громадинскую записку с размашистой росписью и датой — 29 июля 1942 года.
— Запалы храните отдельно от гранат и взрывчатки. И подальше. Знаете, детонация... рядом со складом грохнет бомба—ничего не останется от склада,—объяснил Громадин. Он, как и многие ответработники тех дней, несколько недель недосыпал, и заметно было, что очень переутомлен, поэтому говорил медленно и тяжело.— Это все, что могу, дорогой товарищ.— Заметив нетерпение Петрухина, уточнил: — Стрелкового Оружия в моем распоряжении тут нет.
18
Вслед за Громадиным от стола поднялся Петрухин и пододвинул к нему телефон:
— Я сейчас вызову директора завода, а вы, товарищ Громадин, дайте ему распоряжение насчет гранат и взрывчатки.
— Ну и хватка у тебя, товарищ.— Громадин тяжко крутнул головой и сам принялся за телефон. В этот момент Петрухин позвал из смежной комнаты своего заместителя Петра Ивановича Хмелева, чтобы и тот прослушал разговор представителя Ставки с директором завода. Затем он вручил Хмелеву громадинскую записку и спросил:
— Ты все понял?
— Да, я понял, Николай Романович. Моя задача — получить на заводе все эти боеприпасы и доставить на партизанский склад.
Громадин не уходил, слушая торопливый разговор двух обкомовских работников. Оба были одеты в военную форму без знаков воинского отличия.
— Только, дорогой Петр Иванович, запалы,— тихо, почти шепотом посоветовал Петрухин,— привезешь сюда, ко мне. Мы их с тобой будем хранить вот в этом сейфе.—Он кинул взгляд на внушительный стальной ящик в углу кабинета.— Так будет надежнее для нашего же склада.
— Понял, Николай Романович.
Прощаясь с Громадиным за руку, Петрухин снова просительно уставился на высокого представителя.
— Вы меня извините, товарищ Громадин, но как нам быть с винтовками? Ждать ведь мы не можем, когда они поступят... У кого они могут быть?
— В десятой дивизии НКВД, как вы сами знаете, нет излишков. В военном училище то же самое. Во фронтовые и окружные склады стрелковое оружие скоро поступит.— Громадин объяснял и сочувственно смотрел на Петрухина.— Единственно возможный источник — это хозяйство Райнина.
— Да, конечно,— с готовностью согласился
19
зав. военным отделом и торопливо снял телефонную трубку.
— Это ты зря, товарищ Петрухин,— закуривая, остановил его Громадин.— Поезжай-ка сам к Райнину. Его знать надо: человек он общительный, но хозяйственный — своего за так не отдаст. Если и есть у него в резерве оружие, то на телефонный звонок вряд ли он среагирует. Поезжайте к нему и там на месте решайте.
Петрухин послушался совета Громадина. Поехал на командный пункт корпусного района ПВО к полковнику Е. А. Райнину. Он его неоднократно встречал раньше. Хозяйство у него действительно было большое. Три с лишним месяца назад на базе его дивизии был развернут корпусной район ПВО с задачей прикрыть с воздуха Сталинград и примыкающие к нему военные объекты.
Петрухин как давний знакомый встретил у Райнина полное понимание. И все же вместо двухсот винтовок он получил со склада корпуса сто новеньких пистолетов-пулеметов ППШ, или, попросту говоря, автоматов с нормативным комплектом патронов.
— Ты пойми, Петрухин, у нас винтовок мало,— объяснял Райнин.— По штатному расписанию в артиллериии и кавалерии положены карабины или, по современным нормам,— автоматы.
Щедрой помощи несказанно был рад Петрухин. Ему не терпелось скорее заполучить оружие, но полковник, будто не догадываясь о настроении обкомовца, неожиданно речь повел о другом:
— У меня к обкому есть просьба.— Он выжидательно уставился на Петрухина.— Понимаешь какая сложность: командующий фронтом приказал нашему герою подавить переправу через Дон.— Полковник ткнул карандашом в карту, висевшую на стене блиндажа.— Вот тут, у станицы Степаноразинской, она должна быть. Несколько раз его соколы обследовали с воздуха этот участок — переправы нет.
— Ночью надо проверить.
20
— Вот и я Ивану Ивановичу об этом говорю. А он знаешь какой! — Райнин улыбнулся и развел руками: —Одним словом, орел! Да ваш же он — сталинградский. Сам второй раз полетел посмотреть.
— Рискованное для командира дивизии занятие. На вашем месте я бы не разрешил.
— Думаешь, не запрещал! Какой для него может быть запрет. «Мне лично, говорит, приказано — я н выполню приказ, сообразуясь с обстановкой». Не сговорить мне с ним.
Петрухин хорошо знал И. И, Красноюрченко. Уж потом, после победоносного завершения сталинградских боев, будет подсчитано точно, что только за три месяца — июль, август и сентябрь — летчики-истребители авиадивизии подполковника И. И. Красноюрченко сбили 324 вражеских самолета. О таких людях принято говорить, что их подняла и воспитала Советская власть,
Родился и вырос Иван Красноюрченко в слободе Николаевке, что разместилась на левом берегу Волги напротив Камышина. Выходец из бедной и многодетной семьи, он готовился стать хлеборобом. Выучился на тракториста, комбайнера. Работал механиком, в одном из первых в донском крае совхозе «Динамо». Отсюда его направили учиться на агронома в Ленинградский сельскохозяйственный институт. Однако по призыву комсомола Иван Красноюрченко стал не агрономом, а военным летчиком-истребителем. Во время боев с самураями в районе Халхин-Гола он сбил 16 японских самолетов, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза. И в предвоенную пору сталинградцы встречали Красноюрченко с исключительной торжественностью, гордились своим героем-земляком.
И вот теперь, когда война пришла к порогу родного края, он, Красноюрченко, не мог иначе поступить, как бить врага наверняка, громить в воздухе и на земле беспощадно. У него свой почерк, свои приемы воздушных боев с гитле
21
ровскими стервятниками. Своему мастерству, беспредельной храбрости и расчетливой находчивости он учил летчиков дивизии.
Петрухин вспомнил, как совсем недавно в одиночном бою Красноюрченко сбил вражеский самолет-разведчик, экипаж которого пытался спастись. Опустившись на парашютах, фашисты не успели скрыться в степи: Красноюрченко рядом посадил свой «ЯК-1» и с помощью местных жителей переловил вражеских летчиков. Спустя день он доставил их в обком партии в качестве «живых экспонатов» воздушного разбоя гитлеровской авиации.
— Не приглашать же Красноюрченко к Чуя-нову? — спросил Петрухин, до конца не поняв намерения Райнина.— У него и своих командиров хватает.
— Я не о том. Надо найти эту фрицевскую переправу не воздушной разведкой, а наземной. Понял? А потом уж разбомбить.
— Пока найдут, вернутся разведчики,— протянул Петрухин,— в Дону воды много утечет... А не лучше ли сразу на месте подорвать?
— А ваши... партизаны готовы к такой операции?
— С помощью специалистов на все готовы.— Петрухин поднялся.— Нужны знающий подрывное дело командир-разведчик и сапер. Остальных из местных подберем.
— Вот это разговор. Двое суток на сборы, и направим разведгруппу.— Полковник выжидательно уставился на Петрухина.— Только Красноюрченко— ни слова.
Однако скрывать от командира авиадивизии их уговор не было необходимости. Вернувшись из боевого полета, Красноюрченко застал заведующего военным отделом обкома у командира корпусного района и, как говорится, взял с места в карьер — предложил им свой план: послать завтра же разведгруппу с подрывниками в район станицы Степаноразинской. Как? Выбросить группу ночью на парашютах. И еще сказал как решенное: командиром разведгруп
22
пы может быть только его брат Матвей Красноюрченко, один из командиров батальона аэродромного обслуживания его дивизии. Иван Иванович не стал выслушивать ни удивления от неожиданного совпадения его плана с договоренностью Райнина и Петрухина, ни их уточняющих предложений, только устало махнул рукой:
— Все горючее сжег, а переправу не нашел. Ночью наводят, гады... Устал. Глаза слипаются, пойду прикорну.
Таким он был, Иван Иванович Красноюрченко: горячим и искренним, крутым и добродушным, любимым среди летчиков и всех, кто его знал. Настоящий русский человек, широкий и непосредственный, сильный, как сама Волга, сыном которой он был.
Такое отступление об Иване Ивановиче Красноюрченко автор не мог себе не позволить, чтобы впоследствии присоединить к общему повествованию рассказ об одной партизанской операции, предпринятой осенью того трудного и тяжкого года.
А пока вернемся к прерванной беседе Райнина и Петрухина.
— Понимаешь, у нас, зенитчиков, ни днем, ни ночью не прекращается боевая жизнь. Тревога за тревогой. Посменное круглосуточное дежурство батарей. А тут еще пожары замучили. Чем тушить. До воды далеко. Землей да шинелями управляемся,— объяснял Райнин. Петрухин сразу не мог понять, куда он клонит.
— Огнетушители нужны. Есть у обкома возможность помочь защитникам сталинградского неба? — И снова улыбаясь, выжидательно уставился на Петрухина. Ему вспомнилась оценка Громадина: «Райнин общительный, но прижимистый, своего не упустит».
— Пустых коробок у нас достаточно. Нужны заряды для огнетушителей, и побольше,— сказал Райнин.
— Что ж, товарищ полковник, на добро добром отвечать принято.— Петрухин отыскал на его столе городской телефон и позвонил на тот
23
завод, который по распоряжению городского комитета обороны наладил производство зарядов для огнетушителей. Переговорив с директором, он посоветовал Райнину сегодня же направить интенданта за огнетушителями.
...Так поначалу приходилось добывать оружие для партизан. Однако вскоре поступила первая партия боезапаса и положение изменилось к лучшему. Все скомплектованные отряды получили из петрухинского «арсенала» стрелковое оружие и патроны, ручные гранаты.
...17 и 18 августа фашистские части в районе хуторов Нижняя Акатовка, Вертячий, Песковатка пытались форсировать Дон и захватить плацдармы на левом берегу Дона. Эти попытки были частью общего стратегического плана захвата Сталинграда. В те дни армейская разведка перехватила приказ гитлеровской ставки армии Паулюса о форсировании Дона в районе Вер-тячего с тем, чтобы с северо-запада ворваться в Сталинград. Другая группа вражеских войск должна одновременно наносить удар с юга. Таким образом, положение защитников города становилось еще более критическим.
В связи с такой обстановкой обком партии создал специальную оперативную тройку. Перёд ней поставлена задача: в случае непосредственной угрозы захвата города обеспечить разрушение важнейших промышленных объектов, не оставлять их врагу. В это же время Чуянов, Пиксин и Воронин, по поручению бюро обкома партии, окончательно рассмотрели состав руководителей городской и районных нелегальных партийных организаций.
На подпольную работу оставлены лучшие, проверенные коммунисты. Подбор кандидатур для подполья проводился лично первыми секретарями райкомов. Секретарь горкома И. А. Пиксин предварительно рассматривал предложения, а затем через опергруппу обкома партии окончательно оформлял состав нелегальных парторганизаций. Только после этого подполье обеспечивалось личным оружием, боеприпаса
24
ми, деньгами, продуктами и необходимым агитматериалом.
Партийное подполье в Сталинграде было создано по такой схеме. Возглавлял городскую нелегальную^группу на правах секретаря подпольной партийной организации Григорий Яковлевич Костин, член партии с 1919 года. Он работал < директором базы «Текстильшвейторг» и оставался в подполье с легендой как «перерожденец»: был коммунистом, крупным торговым работником в городе, а вот с приходом «освободителей» стал промышлять частной торговлей. С этой целью Костин заранее облюбовал в центре, на улице Сурской, подвал, припас (завез) на несколько тысяч рублей швейных, трикотажных и галантерейных изделий. Как только позволят условия, он должен вполне легально, с разрешения новых властей, открыть «свой» магазин. Такое прикрытие было надежным и доступным для связей с районными нелегальными звеньями.
Александр Терентьевич Когитин оставался вторым руководителем городской группы на правах заместителя секретаря подпольной партийной организации. Он же возглавлял Ерман-скую подпольную группу. Ему было без малого сорок лет, работал он коммерческим директором завода безалкогольных напитков.
В каждом районе города сформированы самостоятельные нелегальные группы на правах райкомов партии.
Оперативная группа обкома во главе с Ляпиным неоднократно общалась с находившимся в те дни в Сталинграде секретарем ЦК Компартии Украины М. С. Спиваком, руководителем Украинского штаба партизанского движения майором госбезопасности Т. А. Строкачем и их ближайшими, непосредственными помощниками. В беседах с ними Ляпин и особенно Петрухин уяснили для себя ряд существенных особенностей в деятельности по руководству подпольем, партизанскими отрядами с учетом своеобразия фашистского оккупационного режима, который
25
гитлеровцы с присущей им педантичностью устанавливали во всех временно захваченных населенных пунктах.
У Строкача и его штаба было и своей работы много, но он находил возможность поделиться советами с руководителями сталинградских партизан.
Ориентировка, полученная от украинских товарищей, оказала хорошую помощь оперативной группе обкома партии. Но военные события в тот период конца лета и начала осени сорок второго года развивались не в нашу пользу и приобретали еще более сложный характер. И, как потом будет осознано, эти события не позволят в полной мере воспользоваться опытом украинских народных мстителей. Все приходилось познавать и отрабатывать, в основном сообразуясь с обстановкой, с тяжкими потерями, коварством и звериной жестокостью фашистов.
Из каких приемов в тот период складывалась работа Украинского штаба партизанского движения, местные руководители определенно не знали и не проявляли к этому особого интереса. Да и не до того было. Теперь, спустя десятилетия, стоит привести несколько любопытных свидетельств для того, чтобы в будущих главах повествования снова встретиться с Украинским партизанским штабом и его бессменным, легендарным руководителем—Тимофеем Амвросиевичем Строкачем.
В те дни из 21-й армии исполняющий обязанности начальника опергруппы по работе с партизанами Потапов докладывал Строкачу следующее. Разведывательно-диверсионная группа из пяти партизан во главе с Поздняковым 23 августа ночью проникла через передовые дозоры в тыл противника с задачей дойти до населенного пункта Верхне-Фоминск и взорвать там склад с боеприпасами, уничтожить штаб, добыть документы.
Продвигаясь по заданному маршруту, разведгруппа вышла к дороге Верхне-Фоминск — Попов. И неожиданно столкнулась с обозом про
26
тивника. В результате перестрелки пятеро вражеских солдат были убиты, подводы с боеприпасами уничтожены. Партизаны потерь не имели. Отличился партизан Холюзов, точно ъ ^бросал обозников гранатами.
Достигнув намеченного пункта разведки, группа установила, что в Верхне-Фоминске склад и штаб уже перебазированы в другое место. Возвращаясь, партизаны в обороне противника установили: в двух километрах на запад от х. Попова четыре дзота и две минометные батареи. Восточнее х. Синютина также обнаружены две долговременные оборонительные точки противника.
В те же дни другая группа из пяти партизан под командой Першина получила задачу перейти передовую и в районе хутора Ореховского совершить диверсию по усмотрению старшего группы. Во время ночного поиска разведчики попали под сильный встречный ружейно-пулеметный огонь. Вынуждены были отойти. Через сутки повторили вылазку. Справились с поставленной боевой задачей и вернулись с «языком». Разведгруппа Першина доставила также инструкцию Гитлеровского командования, которой снабжались старосты Серафимовичского и других районов.
Начальник опергруппы при Военном совете 62-й армии майор Шишкин в своей очередной сводке сообщал Строкачу, что за одну ночь переброшено в тыл противника пять партизанских разведгрупп, во главе которых поставлены Сал-фетников, Соловьев, Широгоров, Шюменцев, Запескин. Район их боевых разведывательных действий — Калач, Песковатка, Вертячий, Камышин, Самофаловка.
Штабом в тот период забрасывались партизанские группы и в дальний вражеский тыл с задачей глубокой разведки и развертывания широкой партизанской борьбы. В этом отношении поразительными по неожиданности воспринимаются воспоминания Василия Ивановича Левашова. Да-да, того самого Левашова, активного
27
участника легендарной краснодонской «Молодой гвардии», членом штаба которой он был. В январском номере журнала «Звезда» за 1970 год напечатаны его воспоминания «Мои друзья молодогвардейцы». В начале их он вспоминает, что вместе со своим двоюродным братом Сергеем Левашовым он окончил партизанские курсы радистов и в начале августа сорок второго года в составе спецгруппы при Украинском штабе партизанского движения оказался в Сталинграде, а затем в Средней Ахтубе. Вскоре поступил приказ Строкача о переброске очередной группы за линию фронта.
«Мы получили оружие, имущество,— вспоминает Левашов,— подогнали парашюты. Осталось только сесть в самолет и лететь. Нас десять партизан. Пять коммунистов и пять комсомольцев.
Настал срок. Выстроились у самолета. Стоять тяжело: на каждом по два парашюта, оружие, боеприпасы, запас продовольствия. Ноги едва выдерживают. У нас с Сергеем на груди вместо запасных парашютов — радиостанция, смонтированная в двух упаковках.
Строкач пожал каждому руку, сказал напутственное слово. Мы поднялись в самолет «ЛИ-2», уселись на сиденья вдоль борта. Сидеть было неудобно—за спиной мешали парашюты. Когда стемнело, наш транспортник взлетел с заволжского аэродрома близ поселка Средняя Ах-туба.
Примерно через полчаса, набрав трехкилометровую высоту, самолет благополучно пересек линию фронта. Она обозначалась в ночи пожарами, вспышками ракет, разрывами зенитных снарядов. Но вскоре под нами опять была сплошная темнота. Никаких признаков жизни внизу.
Перед полетом мы прошли парашютную подготовку. Инструктор объяснил, как устроен парашют. Подвешивал каждого из нас на ремнях, учил, как правильно держать ноги, как разворачиваться спиной к ветру, чтобы мягче приземляться. Вся подготовка к прыжкам с самолета
28
завершалась ободряющим заверением инструктора о том, что все будет хорошо. И в самом деле, мы приземлились благополучно в степи, где-то в сотне километров от Курска.
Командир нашей группы, немолодой уже человек по фамилии Поляков, сумел после десантирования собрать всех вместе. Еще до наступления рассвета он троих послал в разведку. Однако гитлеровцы скоро определили место нашей выброски. Перед самым рассветом нас окружили каратели. Отбивались мы отчаянно. И все же наше положение в открытой степи было почти безнадежным, и поэтому командир повел нас на прорыв, чтебы затем каждому дальше пробиваться и действовать отдельно.
Мы с Сергеем взорвали рацию. Условились, если останемся живыми и не найдем своих, то встретимся дома. Обнялись на всякий случай и вместе с другими партизанами бросились на карателей».
Как вспоминает Василий Иванович, ему удалось пробиться невредимым и затем несколько дней и ночей тайно искать ребят из своей группы. Но все попытки встретиться со своими оказались безуспешными, и он стал пробираться в Краснодон. Шел ночами. В сентябре оказался в родном городе. Тремя днями раньше сюда же пробрался и его двоюродный брат Сергей Левашов. Оба они вскоре стали активными бойцами подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия»...
По представлению оперативной группы, 19 ав-уста бюро обкома партии рассмотрело вопрос «О ходе комплектования партизанских отрядов и развертывании их деятельности в тылу оккупантов». Докладывал Ляпин.
Бюро отметило, что постановление обкома от 28 июля о создании боеспособных партизанских отрядов большинством райкомов выполняется. Оперативно сформированные и обученные отряды действуют в тылу фашистских войск, с честью выполняют боевые задания.
Бюро обкома потребовало от Перелазовского,
29
Чернышковского, Верхне-Курмоярского и Сера-фимовичского райкомов собрать всех коммунистов, эвакуированных из районов, создать с их участием партизанские отряды и после 3—5-дневной учебы направить в тыл врага для выполнения боевых заданий. В этих целях оперативная группа при обкоме партии обязана организовать передвижную спецшколу с тем, чтобы провести в ней пятидневные семинары с командирами и комиссарами отрядов по программам, утвержденным Украинским штабом партизанского движения.
Постановлением определены меры по выделению для нужд партизан необходимого количества обуви и одежды из эвакогрузов и торговой сети города. Начальник облуправления связи Самсонов и первый секретарь обкома комсомола Левкин обязаны были из числа лучших комсомольцев и молодежи подобрать морзистов, радистов-слухачей для работы в качестве радистов на радиостанциях в партизанских отрядах. С этой целью предусмотрено в кратчайший срок созвать отобранных радиоспециалистов, ознакомить их с работой и направить по отрядам. Поручено также облуправлению связи по указанию опергруппы установить одну радиостанцию РАФ на левом берегу Волги для обеспечения радиосвязи обкома партии с партизанскими отрядами.
Через трое суток после принятия этого постановления наступил самый тяжкий день в истории героического Сталинграда. Начинался он тихим солнечным восходом. Но к девяти часам в городе уже трижды объявлялась воздушная тревога.
В три часа дня была объявлена очередная воздушная тревога и ее отбой не последовал ни через час, ни через пять, ни через неделю... Над городом до самого позднего вечера висели сотни фашистских бомбардировщиков. Они набрасывались на город стая за стаей... Об этом кошмарном дне написана не одна страница воспоминаний, не одна книга, сняты и показаны сотни
30
метров кинохроники... В те часы в Сталинграде практически не было воинских частей — они все сражались на его подступах с наседавшими гитлеровцами.
В первые сутки варварской бомбардировки чудом устоял большой дом обкома партии и облисполкома. На юго-западной стороне площади Павших борцов он фасадом смотрел на Волгу. И, будто в отместку за его стойкость перед взрывами и пожарами, 24 августа в дом угодило несколько вражеских зажигалок. Немногочисленные работники аппарата во главе с заведующим сектором Мякининым вытаскивали с этажей уцелевшие документы и имущество.
В то утро Петрухин вернулся из очередной поездки на передовую. Прежде всего он пробрался через полыхающие развалины к Ерман-скому райкому. От здания остались почерневшие от копоти стеы. На ,место партизанского «арсенала» угодила, судя по воронке, крупная фугаска. По крайней мере, там, где был подвал с оружием и взрывчаткой, зияла огромная воронка. Видимо, по детонации сработали мины и взрывчатка. И тут, на гребне вывернутой взрывом свежей земли, он вспомнил, что в сейфе у него в кабинете хранится без малого тысяча запалов для гранат. Они могут также сдетонировать...
Успел Петрухин пробраться к обкомовскому дому вовремя. Из окон верхних этажей уже полыхали языки пламени. Значит, там никого не должно быть. Но он кинулся к центральной лестнице. Выскочил на первую, вторую площадку. Сквозь самолетный гул и бомбовую канонаду несколько раз прокричал призыв всем немедленно покинуть здание. Как раз над центральной переправой «колесила» очередная стая «юнкерсов». И один из них отвернул от Волги... Две бомбы взорвались рядом с глухой стеной четырехэтажного обкомовского дома. Стена с западной стороны, что называется, на глазах Петрухина, находившегося уже в Комсомольском садике, рухнула. В этот миг и взорвался сталь
31
ной сейф с запалами... Потом уж, когда на несколько минут наступило затишье, при осмотре развалин здания кто-то «точно» установил, что рядом упали две бомбы, а третья попала прямо в дом. Петрухин такое заключение не оспаривал. Жаль было, что погибли с тысячью запалов для гранат и некоторые документы.
Городской комитет обороны во главе с Чуяно-вым перебазировался на командный пункт в Комсомольском садике, неподалеку от развалин здания обкома и облисполкома. Здесь разместился и штаб местной противовоздушной обороны.
25 августа Военный Совет Сталинградского фронта объявил, что в Сталинграде вводится осадное положение.
Разбит центральный радиоузел города. Начальник облуправления связи Л. Ф. Самсонов доложил городскому комитету обороны, что в подземелье создан командный пункт связи. И все-таки радисты сумели выполнить задание обкома об организации радиосвязи с партизанскими отрядами. Еще 23 августа они сконструировали и собрали компактную приемопередающую рацию «Малютка».
На северной окраине Сталинграда враг продолжал рваться к тракторному. На южных подступах к городу захватил станцию Тингута и разъезд «74-й километр».
Трое суток, не смолкая, шли ожесточенные оборонительные бои в предместьях Сталинграда. Ценой огромных потерь заняв ряд господствующих высот, гитлеровцы начали прицельный артиллерийский обстрел улиц, площадей и волжских переправ.
В первых числах сентября к Комсомольскому садику пододвинулась передовая линия столкновения с вражескими автоматчиками. Городской комитет обороны и опергруппа обкома во главе с Чуяновым перешли в запасной командный пункт, оборудованный в обрывистом волжском берегу у Соляной пристани. В глубоких пещерах-штольнях больше недели не удалось про-
32
держаться. Линия фронта была в десятках метров. Враг в центре города в нескольких местах просочился к реке.
С большим риском, под минометным обстрелом, на моторках областное и городское руководство ночью переправилось на левый берег Волги — в Красную слободу. Но и здесь не было почти ни одного уцелевшего подворья. Жители, спасаясь от бомбежек и артиллерийских обстрелов, ушли в ближайшие пойменные леса и хутора.
Отсюда, из небольшого поселка совхоза «Сахарное», с согласия Чуянова направился в Астрахань Петрухин. В течение нескольких дней он* добирался на попутном транспорте. Задача у него была одна — ускорить подготовку и переброску партизанских групп во вражеский тыл. Четыре месяца назад по решению обкома партии в Астрахани на одной из тихих улиц под видом клуба собаководства была организована специальная школа по подготовке партизанских кадров. Возглавил ее старший политрук Алексей Михайлович Добросердов.
Встретившись с ним, Петрухин узнал последние партизанские новости из Москвы, поступившие спецсвязью. Оказывается, совсем недавно, 5 сентября, Народный Комиссар Обороны И. В. Сталин подписал приказ, в котором дана оценка первых результатов партизанского движения, определены пути его дальнейшего развития и поставлены цели всенародной борьбы с фашистским нашествием. «Верховное Главнокомандование Красной Армии,— подчеркивалось в приказе,— требует от всех руководящих органов, командиров, политработников и бойцов партизанского движения развернуть борьбу против aipara в его тылу еще шире и глубже, бить фашистских захватчиков непрерывно и беспощадно, не давая им передышки. Это лучшая и Неннейщая помощь Красной Армии. Совместными действиями Красной Армии и партизанского Движения враг будет уничтожен».
6 сентября Государственный Комитет Оборо-
2 Зйцсаз № 211	33
ны назначил главнокомандующим партизанским движением Маршала Советского Союза Климента Ефремовича Ворошилова.
В последних числах сентября, выполняя постановление ГКО и приказ Наркомата обороны, Центральный штаб партизанского движения провел очередное крупное совещание руководителей подпольных партийных организаций и партизанских отрядов. «Правда» опубликовала передовую статью, в которой изложила основные положения о дальнейшем развертывании партизанской борьбы. «Удары партизан Белоруссии, Украины, брянских лесов должны почувствовать фашистские войска, находящиеся не только в тылу, но и действующие под Воронежем, у Сталинграда, на Волге... Не пропускать ни одного гитлеровского эшелона к фронту, подрывать эшелоны, железнодорожное полотно, уничтожать мосты, сооружения, водокачки, взрывать склады, нарушать связь, всеми способами истреблять гитлеровцев, ни на минуту не прекращать борьбы с врагом, держать фашистов в постоянном страхе...» Наши летчики сбрасывали этот номер «Правды» во вражеские тылы. К партизанам были направлены представители партийных органов и партизанских штабов, которые разъясняли населению временно оккупированных районов новые задачи партизанского движения.
К этому времени относится и развертывание деятельности фронтовых штабов партизанского движения. А пока на Сталинградском фронте при каждом Военном совете армий действовала опергруппа по работе с партизанами и разведчиками.
ГИБЕЛЬ «УРАГАНА»
На следующий день, после утверждений обкомом партии списков командиров и комиссарор партизанских отрядов, в Сталинград был вызван
34
Н. С. Матвеев, первый секретарь Тормосинов-ского райкома. Его принял В. Ф. Ляпин:
— Николай Степанович, бюро утвердило вас командиром, а Рубанова,— он имел в виду второго секретаря райкома,— комиссаром партизанского отряда. Есть вопросы?
Матвеев замялся, но сказал:
— Рубанова мы на своем бюро утвердили ответственным за эвакуацию. Он уже занимается этим делом... У нас есть мнение комиссаром утвердить Ануфриева, третьего секретаря.
— Думаю, у нас не будет возражения. Окончательно о нашем мнении я сообщу по телефону. А теперь получите вот этот документ.— Ляпин вручил Матвееву удостоверение командира Тормосиновского партизанского отряда.— Получите у Петрухина боеприпасы и отправляйтесь в район. Пора наступает горячая...
Загрузив в одну «полуторку» в основном взрывчатку и гранаты из «партизанского подвала» Петрухина, Матвеев лишь на третьи сутки добрался до Тормосино. На переправе у Калача был затор. Вражеские самолеты кружили над Доном...
В Тормосино, как и в других райцентрах, в первые недели войны был сформирован истребительный батальон. С приближением фронта на его базе по указанию обкома партии необходимо было срочно создать партизанский отряд. Личный состав отряда предварительно утверждался райкомом партии. Участник гражданской войны, член партии с 1918 года, Николай Степанович Матвеев лично беседовал с каждым бойцом будущего отряда. Он спрашивал добровольного согласия вступить в ряды народных мстителей.
Друг и соратник Матвеева по гражданской войне, тоже старый коммунист, Павел Дмитриевич Дмитриев работал председателем райпотребсоюза. Он еще до решения райкома о формировании отряда заранее накопил на складах потребкооперации неприкосновенный запас продовольствия и имущества для партизан. И когда
2*
35
Матвеев пригласил его в райком и завел разговор о том, что надо иметь запас продуктов, то Дмитриев доложил ему о своем энзэ.
Райком занимался эвакуацией колхозов, МТС, районных организаций. В июльские дни у первого секретаря часа свободного не выдавалось, К тому же он часто отлучался по неотложным делам в Сталинград. И все-таки Дмитриев несколько раз напоминал ему, что надо бы им вдвоем подобрать места для тайных складов под боеприпасы и продовольствие. Матвеев обещал «завтра выбрать время» и определить, где лучше всего устроить партизанские тайники. Однако забот с эвакуацией района не уменьшалось, поэтому так и не удалось заблаговременно заложить базы для отряда.
Вражеские мотоциклисты появились на территории района. Их наскоки отбили наши бойцы.
В райкоме стало известно, что завтра-послезавтра в Тормосино могут ворваться фашисты.
Матвеев объявил боевую тревогу для всего истребительного батальона и указал ему место сбора в хуторе Подольхи. Сюда он вместе с Дмитриевым приехал к утру следующего дня. Основной состав истребительного батальона собрался в назначенный час. Предстояло еще раз побеседовать с каждым будущим партизаном, изъять у оставшихся бойцов батальона оружие, тем более, что винтовок было маловато, распределить обязанности и перебраться к месту базирования отряда.
На место сбора не явились Ануфриев, председатель райисполкома Овчинников и председатель Верхнеаксеновского колхоза Попов. А надо было решать, кто станет комиссаром отряда.
Утром этого же дня Матвеев распределил боезапас, рсапорядился загрузить продовольствием и имуществом «полуторку» и пять подвод. Во дворе сельсовета было 12 подседланных лошадей.
На этом первом сборе комиссаром отряда был объявлен Иван Степанович Пегов—редактор районной газеты «Колхозник Дона». Началь
36
ником штаба отряда стал Георгий Иванович Погорелов— заместитель начальника политотдела Тормосиновской МТС. Бойцами отряда зачислены директор Тормосиновской МТС Иван Федорович Малахов, заведующий военным отделом райкома партии Кузьма Трофимович Сиволобов, Павел Дмитриевич Дмитриев, начальник политотдела Нижнегнутовской МТС Александр Иванович Рогачев, пятнадцатилетний воспитанник коллектива МТС Микаш Тадышев, заведующая районо Антонина Леонтьевна Леонова, секретарь исполкома райсовета Надежда Владимировна Резниченко, заведующая районной типографией Елена Михайловна Степнева, счетовод Ниж-негнутовского колхоза Анна Андриановна Обры-вкина и другие. Остальных бойцов истребительного батальона Матвеев отпустил по домам...
У дома сельсовета выставили часового, в километре от хутора — дозорных.
Матвеев ходил туча тучей: тяжело поднять глаза на людей. Он все-таки питал надежду, что эти трое где-то задержались. Решили подождать.
В Подольхах прождали двое суток. «Отставшие» так и не явились. Потом уже станет известно, что они вместо явки по тревоге на место сбора направились по следам эвакуации за Волгу.
Фронтовой грохот все звучнее подкатывался к хутору. Решили уходить на основную базу — в придонские пески.
Не прошли и трех километров, как повстречали отходившую стрелковую часть. Партизан остановили и потребовали старшего. Командир полка проверил у Матвеева документы и сообщил, что вел бой у хутора Сизовского. Остатки его полка преследует квалерийская дивизия румын, справа от нее — гитлеровские танки и мотопехота. Он посоветовал не губить людей и отойти за Дон. «Полуторку» с продовольствием пришлось оставить военным для раненых.
Ночью по пескам, редко поросшим бурьяном, отряд тяжело пробирался к Дону. В предутрен
37
ней темноте партизаны прошли к Степаноразин-ской станице. Вышли к старому перекату. Прилегли отдохнуть.
Дорофеев и Дмитриев отправились искать паромщиков. Нашли скоро — двух древних от прожитого перекатчиков Агея Михайловича Попова и Савелия Мартыновича Соломатина.
Деды не забыли бывалой казачьей выправки. На просьбу командира переправить отряд через Дон они с готовностью ответили:
— Зараз сделаем, товарищ Матвеев.
Баркас у дедов был припрятан в старой протоке. В него уселось десять человек. Не успели сделать и первого перевоза, как над Доном появилась «рама» — самолет-разведчик.
Быстро разобрали подводы, погрузили на лодку и в несколько приемов переправили обоз на левый берег. Лошадей через Дон перевели вплавь.
Ночью подошли к хутору Нижне-Кумскому. Здесь никого из местных жителей не было. Остановились в просторном саду, где, оказывается, располагались и нижнечирские партизаны.
Воскобойников выслушал предложение о том, что отряды двух районов следовало бы объединить, и согласился с Матвеевым. С этой целью они вдвоем из Нижне-Кумского отправились в штаб 64-й армии. Там разыскали бригадного комиссара Сердюка. Он с пониманием отнесся к намерению партизанских командиров и свел их с полковником Рыжовым, начальником разведотдела штаба армии.
— Объединение отрядов—дело стоящее,— согласился он и тут же возразил: — Но в данный момент вы больше принесете пользы армии не боевыми операциями в голой степи, а разведкой, данными о расположении, передвижении и сосредоточении сил противника на подступах к Сталинграду.
Ночью выступили. Впереди верхом ехал Матвеев. За ним тянулись подводы. Замыкали колонну конники. Двигались шагом. К заре давила
38
дремота. И вдруг в сонной ночной тишине взрыв! Яркий и оглушительный. Кони — на дыбы. Всадники и ездовые — скорее на землю.
Снаряд шальной? Или с большой высоты самолет сбросил бомбу? Никто сразу не мог сообразить, отчего взрыв и такой силы.
Откуда-то из степи послышался шум. Окрики «Стой, кто идет?». Партизаны отозвались. Подбежали. Свои, армейские. Сошлись. Выяснили.
Оказывается, отряд сбился с маршрута и попал на противотанковое минное поле. На мину колесом попала подвода, нагруженная мешками с продовольствием.
Две лошади так и не встали. Бричку и груз разметало в разные стороны, а ездовой Карпов чудом остался жив. Взрывом его отбросило вместе с мешками на несколько метров. В потемках его не сразу-то смогли отыскать, потому что он оглох и был ранен. Нашли, перебинтовали и сдали подоспевшим армейским санитарам.
Лагерем остановились в небольшой балке с постройками для летнего содержания скота. До Дона рукой подать. С его правого берега доносилась редкая стрельба, а ночью можно рассмотреть светящиеся стежки трассирующих пуль и крутые дуги ракет.
Отсюда, через Дон, в родной район, оккупированный врагом, отряд проводил три пары разведчиков. Надежда Резниченко, Аня Обрывкина, Лена Степнева, Николай Рогачев, Василий Фролов и Иван Филатов предварительно получили инструктаж, как определить по условным знакам на автомашинах рода войск, месторасположение штабов, складов, радиостанций противника.
Ушли партизаны в трех направлениях с наказом вернуться не позже, чем через неделю... Николай Рогачев не вернулся к своим, а сразу же был направлен в медсанбат. Ходил в прорезиненных тапочках и, возвращаясь ночью, где-то у Дона сильно поранил ногу. Какие сведения они принесли, что видели и слышали в родных местах, никто из разведчиков в отряде не рас
39
сказывал. Передавали приветы от тех, кто остался там, под оккупацией. И по тому, от кого были приветы, можно было догадаться, что ребята успели побывать во многих хуторах и в самом Тормосино.
Очевидно, разведданные, доставленные партизанами, оказались не рядовыми, если полковник Рыжов через командира отряда объявил благодарность всем разведчикам, вернувшимся с боевого задания.
Через несколько часов Рыжов представил Матвеева начальнику опергруппы по работе с партизанами майору Шишкину.
Без лишних расспросов майор объявил, что отряду ставится новая задача: всем составом переправиться в тыл противника. С какой задачей? Только разведка, и не больше.
Началась подготовка. Во-первых, на общем собрании партизан отряд принял название «Ураган». Во-вторых, с каждым бойцом майор Шишкин беседовал лйчно и попросил написать краткую автобиографию. Перед строем все партизаны приняли клятву, составленную комиссаром И. С. Пеговым. Вот ее текст:
«Я, красный партизан, даю партизанскую клятву перед Родиной, своими боевыми товарищами, красными партизанами, что буду смел, дисциплинирован, решителен и беспощаден к врагам.
Я клянусь, что никогда не выдам своего отряда, своих командиров, комиссаров и товарищей-партизан, всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это и стоило мне жизни.
Я буду до конца жизни верен своей Родине, партии, своему вождю и учителю товарищу Сталину.
Если я нарушу эту священную партизанскую клятву, то пусть меня постигнет суровая партизанская кара».
...Все лишнее пришлось оставить, взяли то, что можно на себе унести: немного продуктов и побольше боеприпасов.
«Урагану» на время переправы через Дон бы
40
ла придана группа из семи разведчиков-партизан под командой Матвея Красноюрченко. В его группе была и Таня Скоробогатова. Тор-мосиновцы ее хорошо знали. Она работала учительницей начальных классов в Степаноразин-ской школе, где учительствовала и ее старшая сестра Екатерина Стефановна, а директором этой школы был ее брат Александр Стефанович. Весной сорок второго года Таня Скоробогатова была избрана секретарем Тормосиновского райкома комсомола. В канун массовой эвакуации из района она была отозвана в распоряжение обкома комсомола. И вот теперь с группой разведчиков направлялась на боевое задание. Как «доверительно» сказал Матвееву командир этой группы, «они должны пробраться к станице Цимлянской и взорвать там мост через Дон».
— Оставь с нами Татьяну,— попросил его Матвеев.— Она наша. Не девичье это дело — идти вместе с вами на такую операцию.
Красноюрченко согласился с просьбой партизанского командира.
Майор Шишкин разместил «Ураган» и шестерых разведчиков на двух грузовиках и ночью подвез к берегу старого русла Дона у хутора Верхнерубежный.
На заре вброд переходили донскую старицу» В августе река мелеет. Но все-таки пришлось снмать верхнюю одежду и дважды бродить «по шейку» туда и обратно. За один проход в руках над головой не перенести оружие и одежду. Продрогли порядком, но жечь костры опасались. Дождались солнца и обсушились.
День отдыхали и обследовали остров. В илистом заливчике, поросшем кугой и камышами, под водой обнаружили две простреленные лодки, а потом еще один баркасик. Заткнули пулевые пробоины. С наступлением вечерних сумерек на двух лодках спустились вниз по течению разведчики Красноюрченко. У них было свое задание, у партизан—свое.
Как только в займище погасла заря, от острова Фили отвалила и третья лодка. Двое на вес
41
лах, третий на корме с рулевым шестом. Четверо впереди с винтовками на изготовку. За старшего — Дмитриев.
Наступала тихая безветренная ночь. Сонно булькала вода под веслами, в лесах займища громкоголосо умащивалось воронье. Темный берег, окаймленный хворостами и камышами, наплывал таинственно и опасно. Но вот лодка осторожно ширкнула о мокрый песок и круто качнулась: это Дмитриев проворно спрыгнул с ее носа и пропал в кустах. За ним заторопились еще трое.
За полночь, когда управились с переправой, Матвеев сам вытащил все заделки в лодке и оттолкнул ее от берега. Не оставлять никаких следов после себя.
Выбрались из займища и по компасу — в темень— вытянулись по степи цепочкой. Шли молча, тяжело. Куда идут, знали трое: командир, комиссар и начштаба. Перед утром перешли вброд речушку Аксенец около хутора Полова и оказались у Бирючьего.
По лощине обширными кулигами вымахали хворост и молодая верба. Тут, в километре от хутора, и устроились на отдых. Рядом петлял степной проселок. Бодрствовали по двое, остальные спали.
К концу дня партизан всполошила дальняя трескотня мотоциклов, а затем очереди из автоматов. Залегли, приготовясь к бою.
«Неужели так сразу обнаружили?» — подумал командир.
Нет, не обнаружили. Гитлеровские полевые жандармы остановились на глухой дороге и в порядке острастки дали несколько очередей по зарослям, волновавшимся на ветру. Выскочили на двух мотоциклах на бугор и оттуда в бинокль осмотрели подозрительную лощину.
Вечером в Бирючий снарядили разведку. Оставив оружие, в хутор ушли Скоробогатова, Обрывкина и Степнева. Командир наказал, чтобы далеко не заходили. Если там фашисты, то этого достаточно, можно возвращаться.
42
...Прошли все сроки. Пора двигаться дальше, а разведчиц нету. Как быть? Ждать или посылать еще двоих-троих в Бирючий?
Время было уже за полночь, когда возвратились взволнованные и радостные девчата. Матвеев их ни словом не упрекнул. Оказывается, в хуторе оккупантов нет. Была вчера румынская команда, да и та ушла. А их, троих, в Бирючьем за своих никто не признал, поэтому полицаи на всякий случай как чужих закрыли под замок в колхозном амбаре. Строеньице под соломенной крышей было далеко не прочным. Партизанки разобрали кровлю и ушли.
Снова поднялись всем отрядом. Надо спешить— до восхода солнца дойти к кучегурам* Однако как ни торопились, солнце застало их в пути.
Рядом, за степным бугром, ревели самоле-ты —там, в трех километрах, был полевой аэродром.
Фашистские летчики вполне могли сверху заметить группу людей, идущих с оружием и вещмешками. Но вряд ли кто из них мог предположить, что это партизаны. Потому что все это неправдоподобно — очень дерзко и смертельно опасно,— идти днем в открытой степи.
Выбрались из лощины на кучегуры, и с них прямо-таки скатились в хворосты, разросшиеся по бесплодным пескам. Попадали чуть ли не рядом друг с другом. Передохнули немного, и командир снова поднял — пора идти дальше от холмов, в глубь зарослей. Отошли с километр и основательно расположились дневать.
Матвеев подсел к Ивану Песенко, работавшему телеграфистом в Тормосино. Он еще и первый в районе радиолюбитель. Сам собрал приемно-передающую рацию. И этим очень гордился. А когда формировался отряд, Матвеев вспомнил о радисте. Предложил ему остаться в тылу врага. Песенко согласился. Его р^ция
Кучегуры — песчаные бугры, барханы, поросшие жесткой травой
43
умещалась в небольшом деревянном ящике с заплечными ремнями. Весила рация около десяти килограммов, и радисту нелегко было ее переносить. От добровольных помощников понести ящик с радио он отказывался.
Иван Песенко не выказывал усталости, потому что понимал, какие большие надежды возлагают на него не только командир и партизаны, но и майор Шишкин. Перед уходом «Урагана» на задание майор свел его с радистами разведотдела штаба армии. Они назвали ему волну, позывные и время выхода на связь, а также попросили запомнить несложный шифр для передачи разведданных.
— Ну как, Ванюша, жива твоя рация?
Радист знал, что без командира не имеет права выходить в эфир, поэтому вопрос Матвеева понял как разрешение к работе.
— Сейчас проверю, Николай Степанович.— Он поудобнее поставил коробку, открыл на ней крышку, подключил длинный моток проволоки— антенну. Надел наушник и включил настройку.
Степной ветер суматошно и шумно суетился в зарослях хвороста. Дослушав важное сообщение о том, что Красная Армия остановила наступление врага на Воронежском участке фронта и даже отбила несколько населенных пунктов, радист все пересказал Матвееву...
Но недолго действовала рация Ивана Песенко. В тот же день, когда подошло время выходить на связь, чтобы передать первое краткое донесение о координатах вражеского аэродрома, радист настроился на волну, отстучал позывные, и рация вышла из строя. Как ни старался радист, ничего у него не получилось ни в тот, ни в последующие дни. На одном из переходов рацию пришлось оставить в тайнике.
Нет рации, а задание остается прежним: вести разведку и каждые три-четыре дня передавать разведданные Шишкину или Рыжову. Это ‘боевой приказ, и его обязан выполнять отряд, так как был включен в подчинение разведотде
44
лу 64-й армии. В этой обстановке командир и комиссар приняли новое решение и объявили его партизанам. Отряд был разделен на четыре разведгруппы, на штабную группу и группу связников для передачи сведений за Дон. Хотя каждый боец хорошо ориентировался в своем районе, Матвеев и Погорелов по топокарте показали старшим групп, где следует вести разведку за противником, т. е. определили секторы наблюдения.
Старший группы Малахов должен обосноваться со своими разведчиками в районе хутора Алешкин и Верхнеаксеновский. Разведгруппе Сиволобова поручено было наблюдать за хуторами Ольхи, Ватажный и Подольхи. В Лозной и Нижнегнутов ушли ребята во главе с Рогачевым. А Дмитриев обязан был вести разведку за оккупантами в хуторах Морской и Белозерский.
В зависимости от обстановки разведгруппы могли располагаться у надежных знакомых или выбрать удобные и безопасные места неподалеку от населенных пунктов. Обязательным же для разведчиков был приказ доносить сведения в штабную группу через трое-четверо суток.
Хотя и наступил сентябрь, все же ночи были еще короткими, поэтому времени для переходов оставалось мало. Даже добытые разведданные доставить за одну ночь в пески, к Матвееву, было не под силу ни одному из связников. И все же разведчики старались оборотистее управиться с боевой задачей.
В первую ночь Дмитриев со своими ребятами незамеченным прошел левадами в хутор Морской. Подошли к подворью старого колхозника Петра Фомича Захарова. Во дворе было полно бричек и лошадей — остановились на ночевку румынские обозники. Вынуждены были вернуться ни с чем.
Передневали в старых садах и с вечера в хутор прошли с другого конца. Остановились у куреня инвалида Разживина. А у него в доме тоже полно румынских солдат. И снова вернулись, теперь в степь.
45
Переждали день. Продукты кончились, голод давал о себе знать.
Не дожидаясь полной темноты, прокрались к крайнему флигелю. Они знали, что здесь должна жить колхозница Надежда Лазарева. Муж ее был бригадиром и находился на фронте.
За неплотно прикрытым окном светила лампа. Хозяйки не видно, а за столом два румына жадно уплетали вареную баранину.
Кто-то из ребят прошептал Дмитриеву: «Давайте их без выстрелов прикончим». Так уж муторно было смотреть на оккупантов. Хозяйничают в чужом доме, как у себя. А они, советские люди, крадучись ходят голодными ночью по своей земле. Дмитриев не разрешил: «Успеем еще рассчитаться».
На четвертую ночь, благо что она была темной, пришли к сестре партизана А. Т. Дорофеева— Елене Титовне. Не хотелось Дмитриеву своим приходом подвергать ее опасности, но другого выхода он не видел: прошло трое суток, и почти ничего они не узнали.
Неказистый домишко спал. Дорофеев постучал в крайнее темное оконце. Отдернулась занавеска, и у стекла показалось знакомое лицо. Елена Титовна узнала брата по голосу. Выскочила во двор. Зашептала, заторопила: «Уходите со двора... я чичас прибегу».
Ушли в соседний овраг. Вскоре к ним спустилась и Елена Титовна. В завеске принесла краюху хлеба, рыбы-вялки, кусок сала и яблок. Проговорили с ней не больше четверти часа. «Хату оставила без замка... храпят там у меня двое пьяных... чтоб их, чертей, лихоманка побила»,— возмущалась Елена Титовна. И рассказала хуторские новости: «Захарова назначили старостой... °азживин, чтоб ему ни дна ни покрышки, с по-
'ит — полицай... Надька Лазарева на ждалась. В хуторе бричек двадцать две кухни на колесах. Супостаты ничем не брезгают...» Попросила, чтобы к ней и другим «сродственникам Дорофеевых» больше не приходили. Следят полицаи.
46
Спрашивают об Александре Титовиче. И еще она сказала, что днями начала ходить в старые левады на топку «бурьян бить». Там, у старого тополя, который хорошо помнит ее брат, будет оставлять им продукты...
Матвеев со своим штабом расположился в песках, неподалеку от опустевших построек молочнотоварной фермы тормосиновского колхоза. Об этом сообщил Дмитриеву и Дорофееву вернувшийся из штаба третий разведчик их группы— Яков Агеев. Он ходил с первыми сообщениями и передал от командира просьбу: ни в коем случае не обнаруживать себя, не ввязываться в стычки с врагом, а вести только разведку.
Так они и поступали: днем отсыпались в хво-ростах, а ночью шли в Морской или Белозерский. Случалось, что утром по степи ходили не таясь. Но всегда помнили: увидят они кого первыми— значит, есть шанс и первыми скрыться, заметят их раньше — значит, дело плохо. Словом, постепенно освоились с походным житьем-бытем, установили связь с верными людьми в обоих хуторах.
В одну из ночей Агеев в очередной раз понес разведданные к Матвееву. Дмитриев и Дорофеев побывали в Морском и узнали, что жена Якова Агеева категорически отказывается идти на свидание с мужем. Сказали об этом вернувшемуся из штаба Агееву. Тот завздыхал, настроение у него испортилось. Решили еще раз через своих людей вызвать на разговор жену Якова. И снова она наотрез отказалась помогать мужу: «Все казаки живуть дома. Староста и полицейский свои, хуторские. Они никого в обиду не да-дуть. Нехай вертается на свой двор». Узнал Агеев такой ответ своей «взгальной бабы» и совсем пал духом... Дмитриев и Дорофеев договорились увести его подальше от родного хутора и с этой целью втроем пошли в штаб отряда, чтобы там посоветоваться еще с Матвеевым и Пеговым, как лучше поступить с Агеевым. Пришли на прежнюю стоянку, а там — никаких следов.
Где искать штаб отряда? Куда он снялся? Да и сам ли снялся?
Потом уж, спустя несколько дней, узнали, что на партизан в хворостах близ молочнотоварной фермы случайно набрели три тормосиновских женщины. Они ходили в пески собирать коровьи лепешки. Ведь зима не за горами. Колхоза-то нету. Самим надо запасать топку: кизяки и бурьян.
С женщинами переговорил Пегов, предупредил их, чтобы никому не рассказывали, что видели партизан под самым райцентром. Хорошо знавшие в лицо Матвеева, Пегова и других тормосиновских руководителей, казачки пообещали крепко хранить тайну.
Неподалеку от МТФ повстречали Аню Обрыв-кину. Вместе с ней Дмитриев и его соратники направились на базу ее разведгруппы. По дороге Аня рассказывала, где она была, что видела. А совсем недавно по заданию Матвеева с Таней Скоробогатовой она ходила к нашим, за Дон.
— А еще, дядя Паша,— обращаясь к Дмитриеву, говорила она,— вот на днях идем это мы с Таней из Тормосино в Захаров. Днем с кошелками, без оружия, конечно. А нам навстречу на коне Бамбуев. Помните, в Тормосине милиционером был... Вот он на нас винтовку...
— Так он же эвакуировался за Волгу,— усомнился Дорофеев.
— Выходит, вернулся,— возразила Аня.— Мы еще с Таней говорим ему: «За что вы нас арестовали, товарищ Бамбуев?» А он как заорет на нас, что нам он не товарищ, а господин полицейский. Вот, говорит, отгоню вас в комендатуру, там вам живо разъяснят, кто теперь товарищ, а кто господин...
— Ну, дальше-то что было?
— Да что? Мы так и эдак просим его, говорим, что, господин Бамбуев, вы же знаете нас... мы работали счетоводами в колхозе. А он сидит на лошади и головы в нашу сторону не повернет. Так до самого Захарова ш|1и и просили его
48
отпустить. И даже ревели в голос. А ему, полицаю, хоть бы что, сидит в седле и скалится. Был-бы наган — не\ выдержала бы, застрелила гада! Своих же, тормосиновских, не хочет угадывать.
С интересом слушали Анин рассказ Дмитриев и Дорофеев. Лишь Агеев подавленно молчал, будте он и не слышал, о чем шла речь.
— Вошли это мы в хутор. Впереди мы, а сзади, верхи он, полицай, с винтовкой... На первой же улице люди из-за плетней глядят, кого это Бамбуев гонит. И кое-кто из женщин стал по нас криком причитать... Вот тогда со скамьи у плетня старый дедушка с костылем поднялся и к нам — наперерез... Я этого дедушку хорошо в лицо запомнила, а вот как звать-величать — не знаю. Ну, одним словом, наш казак. Подошел он к полицаю и коня за повод рукой придержал. «Чего,— говорит,— пристал к детям?» А тот бормочет, что мы-де партизаны. А дед как гаркнет на него: «Ты, нехристь такой-сякой, наших казачек позорить! — И на него — костылем: — Какие они тебе партизаны! Отпусти сей минут детей!» Да так, дядя Паша, он с Бамбуевым этим строго поговорил, что тот матерно выругался, а нас отпустил, но пригрозил: «Все равно* вас поймаю!»
— Ну, а дед-то как после всего этого?..
— Да ничего. Мы с Таней к нему с благодарностью, а он и на нас начал кричать, чтобы убирались с глаз долой. Он, говорит, знать нас не знал и знать не хочет... Да как топнет чириком, а на дороге пыль... А нам — дай бог ноги.
Благополучно дошли до места дневки Аниной группы. Старшим тут был Рогачев. Он как раз провожал в Лозной Ивана Шашлова, где тот до недавнего времени был председателем колхоза. Теперь старостой хутора фашисты «избрали» бывшего счетовода колхоза Якова Тормосина. Вот на него-то и нацеливалась разведгруппа Рогачева. Если удастся договориться с Тормоси-ным-старостой, то от него можно получать интересные сведения.
...Шашлов вернулся из Лозного под утро. При-
49
44ес оклунок продуктов. Сказал, что Тормосина нет дома. Придется еще раз идти.
С вечера группа Дмитриева отправилась на свою базу под хутор Морской. Предварительно Рогачев и Дмитриев условились через сутки сойтись вместе и попытаться сообща отыскать штаб отряда.
Однако спустя сутки в обусловленное время Рогачева с бойцами на месте не оказалось, и Дмитриев в целях безопасности отвел подальше своих ребят в пески, где они в полдень устроились на отдых.
Не спал Агеев: ему было трудно свыкнуться с мыслью, что так глупо повела себя его жена. Он все время пугливо озирался и потому первым заметил на дальнем бугру замаячившую фигуру. Разобрать издали, кто это бредет по пескам, было трудно. Человек медленно шел со стороны заходящего солнца, то и дело спускался в выдутые ветрами лощины, поднимался на очередной бугорок и снова пропадал.
Ближе и ближе подходит. Так и есть, свой — Микаш Тадышев. Поднялись ему навстречу. Узнал, обрадовался. Попросил воды. Дали, сколько осталось в одной фляжке. Сказал, что за ним следом идет Матвеев.
Наконец-то нашелся командир. Теперь впятером вернулись на прежнее «гнездо» разведгруппы Дмитриева.
Только ему, старшему группы и своему другу, Матвеев доверительно сказал, что из-за Дона приходил связной и передал приказ подготовить нападение на комендатуру в Тормосино. Вот поэтому он, Пегов и Погорелов разошлись в поисках разведчиков для того, чтобы собрать всех бойцов в одну ночь и в одно известное для них троих место.
Узнав о настроении Агеева, командир посоветовал отпустить его в хутор: «Пусть поживет с семьей, может, не тронут его гитлеровцы. Ведь он беспартийный, ходил со скотом за Волгу, но не дошел, теперь вернулся домой. Вполне убедительно: могут поверить, если староста
50'
подтвердит. А со временем Агеев может хорошо помогать нам в сборе разведданных. Одним словом, нужен надежный человек в хуторе Морском».
Оставив оружие, Агеев ушел домой. Утром командир отправил Тадышева на поиски разведгрупп Малахова и Сиволобова, Он должен был их привести в балку неподалеку от МТФ тормо-синовского колхоза. Туда по плану командира через пару суток подойдет и сам Матвеев. А пока он с Дмитриевым и Дорофеевым решил зайти на базу Рогачева и вместе с его группой пробираться к месту встречи.
Идти им было не так далеко, и к полудню они встретились. Рогачев доложил, что он все-таки еще раз послал Шашлова встретиться с Тормосиным. Пошел он с вечера в Лозной и к утру не вернулся.
Матвеев забеспокоился: два партизана были в хуторах, поэтому он увел отряд на новое место в песках. Однако это не прибавило успокоения. Что же случилось с Шашловым? Неужели Тормосин выдал его врагу?
Ждать еще — значит, терять время, упускать инициативу. А вдруг Шашлов предал... Послали в Лозной Аню Обрывкину узнать о его судьбе.
Вернулась она перед закатом, взволнованная и бледная от усталости и обиды. «Шашлов предатель»,— только и сказала.
Расспрашивать подробности не стали — дорога каждая минута. Снялись и решили зайти на «гнездо» Дмитриева забрать боеприпасы, сварить картошки на дорогу...
Дошли быстро, еще заря не померкла. Сразу и не заметили, что на стоянке в их отсутствие кто-то чужой побывал. Первым это заметил Дмитриев. Нагнулся к кусту, куда он перед уходом положил сумку с запасом сахара и курева. Сумки на месте не было. Обошел куст — нигде ее нет. Рядом он заметил пустую пачку от немецких сигарет. Партизаны сигарет не имели. Поднял ее и не успел показать Матвееву, как... грянул взрыв.
51
Все моментально попадали, защелкали затворами. Ожидали новых взрывов, стрельбы, но было тихо и по-вечернему сумрачно. Кто-то постанывал, сплевывал песок и вспоминал бога и его мать...
На стон кинулся Дмитриев, а за ним Матвеев. В два-три прыжка они оказались около Дорофеева.
— Титыч, что с тобой?
— Да вот, видно, ноги посекло,— облокотившись на руку, он приподнялся. Ему помогли сесть.— Это они, гадюки треклятые, мину подложили...
— Ну-ка, обожди,—принялся его осматривать Дмитриев.— Да, малешко задело, выше колен... обе ноги... Аня, неси пакет.
Пока двое перебинтовывали ноги Александра Титовича, успокаивая его, что раны неопасные, в мякоть, Матвеев с Рогачевым и Васюковым торопливо осматривали кусты и лощины.
Ветер-степняк успокаивался в зарослях бурьянов и хворостов. Тренькала перепуганная птаха, да где-то глухо гудел самолет. А в ушах еще стоял грохот неожиданного взрыва.
Что же произошло? А все началось с Агеева. Как только он появился дома, тотчас стало известно старосте и полицаям. А те верхом и наметом — в Тормосино к Беляевскому, успевшему за полтора месяца выслужиться из рядового полицая до начальника районной полиции. А ведь до оккупации ничем особенным не выделялся: окончил восемь классов, сначала работал писаренком в конторе артели сапожников, а потом бухгалтером. От службы в армии уклонился из-за какой-то болезни, а к захватчикам пошел палачом своих земляков-тормосиновцев добровольно. Так вот он, Беляевский, вместе с тремя гитлеровцами из полевой жандармерии и заявился в Морской. Без расспросов и объяснений Агеева поставили к яме: «Говори, откуда пришел, иначе расстреляем».
Его рассказу о том, что был в эвакуации, не поверили. Полицаи и староста не подтвердили.
52
Для острастки дали над головой очередь из автомата и пригрозили, что, если не скажет правду, вместе с семьей немедленно расстреляют.
Упорно повторял свое Яков Агеев. Пригнали к месту допроса его жену. Как сам о ней отзывался, «взгальной она была бабой». С ее помощью он поверил фашистским посулам и предал своих товарищей.
В тот же день и, возможно, судьбе угодно, и в тот же иудин час, предал своих и Шашлов. Как потом, после изгнания оккупантов, будет установлено военным трибуналом, Шашлов по своей инициативе выдал место базирования «Урагана» и его списочный состав. Мало того, он также водил полицаев к месту расположения партизанского отряда. Лозновские полицаи вместе с Шашловым, проявив завидное рвение услужить фашистским палачам, сами отважились пойти в кучегуры, но опоздали. Им повстречались возвращавшиеся из песков трое полевых жандармов и два их подручных.
Видимо, вел карателей Агеев и надеялся, что партизан не будет на месте. Его «мольбы» сбылись: в песках в тот момент не оказалось Дмитриева и Дорофеева. Гитлеровцы и Беляевский отыскали сумку с сахаром и табаком, наткнулись на тощий вещмешок Дорофеева. Вот в него они и сунули гранату на боевом взводе. Мешок оставили на месте.
Потом-то стоило лишь зацепиться за вещмешок, как последовал взрыв...
Оставаться до утра в этой лощине никак нельзя. Каратели могут быстро верхами сюда добраться. Картошку варить не стали.
— Как, Александр Титович, идти можешь?
— Куда ж деваться, потихоньку смогу.
— Сергей, отвечаешь за Титыча,—распорядился Матвеев.— Паша, тебе идти первым. За тобой мы с Аней, потом Сергей с Титычем, и замыкаешь ты, Александр Иванович,— это уже Рогачеву.— Будем продвигаться к МТФ, где назначен сбор отряда.
— А как же быть с Таней Скоробогатовой? —
53
Она же может нас и не найти? — забеспокоилась Обрывкина и объяснила, что сегодня ночью* она должна с Таней встретиться в Нижнегнутов-ском. Она одна ходила по хуторам и, конечно, многое узнала. Так они неоднократно поступали: когда одна ходит в разведку, другая встречает ее в условленном месте и потом ведет к своим.— Мне обязательно надо идти в Нижне-гнутовский, Николай Степанович. Нельзя же подругу бросать.
— Да, конечно, Аня, иди. Только будьте с Таней осторожней. В хуторе с оружием не ходите. Ищите нас вблизи старой стоянки,— напутствовал ее командир.— Мы вас подождем.
Проводили ее одну в темень. Ушла Аня Обрывкина в сторону родного хутора Нижнегну-товского. И больше они не встречались.
Даже здоровому по пескам шагать тяжко. А тут ночью, по бездорожью и сыпучим пескам, переплетенным жесткой травой и хворостом? Как ни крепился Александр Титович, как ему вместе с Сергеем Васюковым ни помогал Павел Дмитриевич, вконец он выбился из сил.
Матвеев увлек в сторону Дмитриева.
— Ну что, Паша, будем делать с Титычем? — Оставлять жалко, и другого выхода нету. — Одного нельзя. Давай уговаривать Сергея Васюкова.
Больше других сожалел Дмитриев, что случилось досадное несчастье с Дорофеевым. Человек он известный в районе: был председателем колхоза в Морском. Они вместе два года работали в этом колхозе. Хорошо ладили между собой как председатель и секретарь парторганизации, дружно жили и семейно. И вот теперь вынуждены так расставаться. Не верилось почему-то Дмитриеву, что им еще доведется встретиться, поэтому он посоветовал Дорофееву:
— Смотри, Титыч, в случае чего — дома не появляйся. Видно, они все теперь зрают про нас...Мы за вами обязательно вернемся. Но ежели выйдет незадача — подавайся с Васюковым в Морозовский район. Там у тебя есть сродствен
54
ники. Все ж Ростовская область: не будешь местным сволочам в глаза бросаться
Как потом, спустя несколько месяцев, станет известно, ранения у Дорофеева не дали осложнений. С помощью Васюкова он добрался до за-травенелого в песках ручья. Там они отлежались. Обмыли раны. И еще три дня ждали и надеялись встретить своих. Продукты кончились. Сергей закашлял с надрывом, затемпературил. Александр Титович настоял на том, чтобы он шел к себе домой, в хутор Верхнеаксеновский, и на люди не показывался. А ему пообещал, что уйдет в Морозовский район. Сам же ходок был еще никудышний. Однако ж ночью подобрался поближе к хутору, передневал незамеченным в садах, а поздно вечером, совсем обессилевший от ран и голода, опираясь на палку, перевалил через родной плетень...
Как ни прятали домашние Александра Титовича, все-таки кто-то из обиженных в бытность его председателем хуторян шепнул полицаям. Через неделю они схватили его и увезли в гестаповский застенок. Больше никто не видел Александра Титовича Дорофеева и ничего о нем не слышал.
А в ту ночь Матвеев с Дмитриевым и Рогачевым шли до самого утра. По бездорожью отмерили километров двадцать — по кучегурам и пескам. Как уверял командир, подвел компас, поэтому ушли далеко в сторону от лесопитомника, где в трех километрах от Тормосино было намечено место встречи с партизанами.
Пришлось устраиваться на день в бурьянах. Дни выдались, как на беду, жаркие. Кругом пески и пересохший чернобыл. Стоит сделать шаг, как в его зарослях поднимается желтоватая туча горькой, словно хинин, пыльцы. Противная до тошноты горечь чернобыла, кажется, проникала не только в грудь, но и ею пропитаны все внутренности.
Несмотря на то, что больше суток ничего не ели, аппетит совсем пропал. А вот пить хотелось до головокружения. Воды ни капли нету. И где
55
ее раздобудешь в глухом и диковатом месте? В этих песках даже птицы не гнездились. Сколько ни ходили, ни разу не встретили ни зайца, ни лисы. Здесь в песках и скот не пасли, поэтому^ и колодцев не рыли.
Мучительно тянулся знойный для сентября день. Лежали под чахлой тенью кустов и сквозь дрему ждали вечера. Наконец солнце нехотя скрылось за степной горизонт и дохнуло свежестью вечера, но жажда от этого не стала менее изнурительной. Уже два дня без воды и еды.
Упрямый Матвеев не согласился с просьбой Рогачева найти воду, а потом искать своих.
— Встретим ребят, у них обязательно будет вода. Пошли.— И поднялся первым. За ним Дмитриев и Рогачев. В обход райцентра, на противоположную его сторону, к МТФ тормосинов-ского колхоза.
— Там. есть колодец,— обнадеживал он на ходу.— Напьемся, и оттуда нам рукой подать до лесопитомника.
Ночь безлунная, но и не очень темная — нет ни облачка. Над головами звездное небо. Они шли устало и не очень осторожно, поэтому их приближение к постройкам враги услышали еще издали.
Вразнобой ночную тишину взбаламутили несколько винтовочных выстрелов. Полицаи струсили подпускать их ближе.
Засада! Попадали на жесткий степной полынок и начали отползать, не теряя друг друга из вида. Погони не было. Это и спасло их.
Отошли с километр и повалились снова на землю, чтобы перевести дух. Только теперь Дмитриев почувствовал, как жжет плечо. В горячке отхода не понял, что ранен. Пуля выхватила кусок фуфайки и рубашки. Ранка, как порез, была касательной. Кое-как в потемках Матвеев замотал бинтом ему плечо. И снова поднялись на ноги.
Перед рассветом, отойдя с десяток километров, снова углубились на дневку в пески. Под
56
палящим солнцем не хватило терпения ждать вечера: будь что будет — решили с полудня осторожно пробраться к полевому стану Ватажин-«ского колхоза. Они знали, что на этом стане есть глубокий колодец с хорошей питьевой водой.
Подошли, когда стемнело, заметили: метров ;за двести скирды соломы и комбайн. Неподалеку темнело три полевых домика на колесах. Оттуда отчетливо доносились мужские и женские голоса. Значит, хуторяне домолачивают застогованные хлеба, поэтому и комбайн стоит на стационаре.
Идти туда опасно. Не все же там свои — есть и прихвостни оккупантов. Может, на заре, когда заснут, одному пройти и набрать воды, а .двоим быть наготове. Но с таким намерением Матвеева категорически не согласен Рогачев. С хриплым пристоном попросил командира, чтобы разрешил ему идти немедленно: «Я умираю без воды».
Три дня не было капли во рту у Матвеева и Дмитриева. Они тоже, казалось, не выдержат и бросятся к колодцу. Но понимали — это безумие. Их могли задержать подручные старосты. А такие должны быть на полевом стане. Не сами и не для себя колхозники обмолачивали хлеб. Кто-то их сюда привез и заставил работать.
Доводы Матвеева уже не доходили до сознания Рогачева. От сильного переутомления и не стерпимой жажды он, казалось, был на грани сумасшествия. Держать его больше не стали. Забрали у него винтовку, оставили наган и гранаты. Сказали, что ждать будут не больше получаса.
Рогачев ушел на стан... Не вернулся. На полевом стане хуторян держали под надзором полицаи...
...Еще четыре дня назад Матвеев вел за собой пятерых соратников, а теперь он остался с Павлом Дмитриевым. Силы на исходе. Надо добираться в займище, к озерам, иначе без воды и еды можно сгинуть.
57
Спустились в придонскую пойму-займище. Наткнулись в куге на небольшое озерцо. Напились в несколько приемов и повалились отдохнуть. И вот тогда почувствовали мучительную потребность в еде. Голод, что называется, мутил сознание, давил каким-то безволием на разум. Первым начал сдавать Матвеев:
— Паша, я весь выдохся. Не могу даже встать. Сижу, и ноги трясутся. Хлеба сейчас бы хоть немножко.
— Полежи, отдохнем, пройдет слабость... это от воды.
— Знаешь, такое со мной было в гражданскую...
— Да, хлебца бы нам сейчас. Ничего больше не надо,— перебил его Дмитриев.— Тут где-то рядом станица Степана Разина.
— А достанем там?..
— Ну что ты, Николай, раскис. Все будет хорошо. Давай поднимайся,— взялся было за его руку, да помешала вторая винтовка — Рогачева. Отошел от берега и прикопал ее в овражке. Вернулся к другу, закинул его левую руку себе на шею, ухватился другой за пояс, поставил на ноги. Осторожно начали вдвоем выбираться от болотца, на пригорок, в открытую степь.
Постояли, подышали густым ароматным настоем разнотравья и, покачиваясь, пошли. Оба небольшого роста. У Матвеева обвислее плечи. А его друг — сухопарый, жилистый, но тоже еле передвигает ноги.
Выбрались на бугор и почувствовали, что внизу, недалеко, жилье. И, как спасителный сигнал, из станицы неожиданно донесся одинокий петушиный крик.
На южной окраине Степаноразинской, в стороне от общего порядка улиц, стоял старинный курень Соломатиных, потомственных донских рыбаков. Скотину они не водили, поэтому в их подворье не было сараев и сенников, как и не было амбаров под зерно, потому что их дело» рыбацкое, а не хлебопашеское. Все Соломатинское подворье огорожено глубокой канавой.
58
вот в этой канаве и оставил Дмитриев своего .друга, а сам пробрался к куреню. Поднялся по скрипнувшему крыльцу и стукнул раз-другой в дверь.
Он был уверен, что Савелий Мартынович Са-ломатин, тот самый старый рыбак, который вместе с Агеем Поповым переправлял их отряд два месяца через Дон, не может отказать им в куске хлеба. А уж молчать Савелий умел.
На его осторожный стук в коридор вышла набожная жена Савелия Мартыновича:
— Кого там бог послал?
— А у вас чужие есть?
— Нету нынче... нихто не ночуить.
— Я, Дмитриев Павел Дмитриевич. Помните? Откройте.
За дверью старуха, видимо, перекрестилась:
— Свят, свят, да сохрани нас господь. Ты, Паша, никак в этих, партизанах, будешь? Надысь, гутарють, на сходе энтот немец верещал. Стращал... чтобы донесли, ежели кто из ваших партизан объявится, а не то, грит, всех под распыл.— С перепугу хозяйку понесло на пространное объяснение. К ней на помощь в коридор вышли дочь Мария и сноха Агриппина. Обе они знали Дмитриева как председателя райпотребсоюза и, несмотря на его хрипатый голос, признали его.
— Мы тебе, Павел Дмитриевич, не откроем, потому как боимся.
— Позовите Савелия Мартыновича.
— А он вторую ночь дома не ночует. Полицейским зачем-то понадобился.
— Дайте хоть хлеба...
— Хлеб-то есть. Да как мы тебе его дадим, ежели двери боимся отворять. Ведь могут расстрелять.
Переговоры затягивались и начинали выводить из себя обессилевшего Дмитриева.
— Приходи завтра. Мы приготовим и у плетня, возле рва, оставим тебе припасов.
Уходить ему без хлеба нельзя.
— Гриппа, ты должна понять меня,— упраши
59
вал он Савельеву сноху,— днем мне показываться нельзя. Дайте трошки хлеба, и я уйду зараз же. Никто обо мне ничего не узнает.
За дверью притихли. Пошептались, и Агриппина пообещала:
— Зараз дадим. Только не через дверю. Ты, дядя Паша, спустись с крыльца и пройди к низам. Там у нас лаз, заткнутый тряпкой.
Спустился, обошел курень, отыскал почти у самой земли вентиляционное окно. Через него из подвала Агриппина просунула сайку круглого хлеба и три вяленых чебака.
— Чуть не забыл спросить о фашистах.
— В станице их полно. Только румыны. Кавалерия. Почти в каждом дворе. У нас не стали,— объяснила Савельева сноха.— Сена не держим, да и сараев нету, и кур тоже...
— Смотри, Гриппа, никому чужому обо мне не проговорись.
— Ну, что вы, дядя Паша!
...Матвеев смирно сидел в канаве, но автомат держал на коленях. Еще не доходя до него, Дмитриев отломил половину хлебины и с двумя рыбинами положил к себе в сумку: «Не все сразу».
И снова они пошли от Дона, в глубь района. Им предстояло побывать близ Верхнеаксеновского, Алешкина, Ватажного и хуторов Ольхи и Подольхи, т. е. обойти большую часть района, чтобы отыскать разведгруппы Малахова и Сиво-Лобова.
И они обошли эти хутора за четверо дней и ночей. Перестали опасаться встреч с чужими, тем более, что и своих не видели.
Побывали на том месте, где оставляли Дорофеева и Васюкова. От них никаких следов. Из песков с большим трудом прошли в займище. День провели у хутора Попова в зарослях у небольшого ерика, впадавшего в Дон. Обмылись. Попытались жевать корни чакана и камыша.
Куда ж теперь идти? Своих нет, связей нету. И, к своему удивлению, они ответили по-разному друг другу. Впервые за много лет.
6Q
— Надо уходить к фронту. Если отряд не погиб, то Пегов увел его за Дон.
— Почему ты так считаешь? — не понял Матвеев.
— Да потому, что ребята остались без командира, без продовольствия. А главное: о нашем отряде гитлеровцы уже знают и знают каждого поименно. Они об этом говорят на сходах жителей.
— Значит, говоришь, за Дон идти... Я не могу, Паша, так. Пока все не узнаю о своих ребятах, из района не пойду. Я ведь командир. Как я посмотрю людям в глаза?..
Нет, они не поссорились. Они по-разному оценивали сложившиеся возможности, поэтому не одинаково намеревались поступать. Кто из них тогда был прав? Трудно рассудить даже теперь, спустя десятки лет. Они поступали каждый по своей воле, долгу и совести.
На прощанье обнялись, и Матвеев ушел первым. Дмитриев еще стоял в раздумье, пока, ночь не скрыла его друга. «И в самом деле, с чем я приду к своим? Спросят, где отряд,, командир, почему пришел один?— подумал он и попытался было догнать Матвеева, но понял, что поздно догонять.— Нет, не пойду за Дон. А что, ежели махнуть в Тормосино? Ночь, правда, короткая, но вся еще впереди».
Еле дошел к рассвету. Передохнул неподалеку от райцентра и, не выходя ни на одну улицу, приблизился к крайней хатенке. Ухватился за шаткий забор, открыл калитку и незамеченным прошел в летнюю кухню, составленную из трех плетней.
Павел Дмитриевич знал это подворье Марии Николаевны Долговой, одинокой и немолодой женщины. Она работала в столовой райпотребсоюза. Ждать ему недолго пришлось.: хозяйка* вставала рано. И первым делом пошла в летнюю кухню, чтобы разжечь огонь в печке. Вошла, не ахнула от удивления, а только присела рядом на скамейку. Испуганно посмотрела на заросшего бородой и измученного незнакомца.
61
И не сразу признала в нем Дмитриева. А когда узнала, то все поняла. Только прошептала:
— Идите за речку... к мосточку, помните? Я зараз туда прибегу.
Сразу подняться со скамейки он не смог, но все же с трудом встал и не пошел, а поплелся по огородной стежке к задней калитке двора.
Вслед за ним, ухватив в подвале краюху хлеба и кусок сала, заспешила Мария Николаевна. Настигла его у моста через Аксенец, повела подальше, в камыши, разросшиеся к осени по речке.
Заметила, как он торопливо и судорожно кусает хлеб и сало, посоветовала:
— Не торопись, Павел Дмитриевич, на пустой живот много есть нельзя... Пока солнце не поднялось, переберись по Аксенцу ниже. Там камыши еще не рубили, и они стоят как лес...
— Что слышно про наших... партизан?
Мария Николаевна от удивления открыла рот, а затем зачастила:
— Полицай хвастал, что всех бандитов они перестреляли. Остался секретарь райкома Матвеев да его друг Дмитриев...
В тот же день и Матвеев узнал о гибели партизан. Еще затемно он пришел в Бирючинский. В хуторе оккупантов не было. Пробрался в школу и стал ждать Ольгу Митрофановну Матюхину.
Пришла она и тоже не сразу в изможденном старике с бородой узнала Матвеева. Она согласилась дать ему приют на несколько дней. Потом-то он узнал, что староста хутора ее муж — Сидоркин. Но и он не стал выгонять или упрекать Матвеева. Как староста он узнал от полицая Бамбуева о предателях партизан.
Матвееву не хотелось верить в гибель отряда. Я потому через трое суток, хорошо отдохнув и прихватив с собой продуктов, он ночью ушел поближе к полевому стану Бирючинского колхоза, располагавшегося в девяти километрах от Тормосино. Недалеко от стана в балке были заросли терна. Вот туда, в терны, и направил ста
62
роста Сидоркин бывшего красноармейца Илюхина, убежавшего из фашистского плена. Он вернулся домой и работал на молотьбе хлеба. Матвеев помнил его в лицо.
После их встречи староста отпустил Илюхина на двое суток в Тормосино, как будто по делам в районную управу. Вернулся он и передал в тернах Матвееву, что в самом деле многие партизаны погибли или арестованы. Комендатура ищет еще двоих — Матвеева и Дмитриева. Сообщил он и о том, что люди в Тормосино в один голос говорят, что партизан предал Золотов, бывший начальник райузла связи. Поэтому он у фашистов в почете —сидит делопроизводителем в районной управе. Чтобы убедиться в этом, Илюхин зашел в управу и попросил Золотова сделать отметку на его справке, что он приезжал в райцентр по поручению старосты. Золотов поставил штамп и расчеркнулся на бумажке.
Больше надежд у Матвеева на встречу со своими бойцами не было — «Ураган» погиб, его предал иуда Золотов.
Что же произошло, как совершено предательство и как погиб отряд?
Командир готовил нападение на комендатуру* в Тормосино. Это была новая и трудная задача вместо разведки четырьмя группами. Надо было всех партизан собрать в одном месте. С этой целью сам Матвеев отправился на розыски разведгрупп Дмитриева и Рогачева. К Малахову и Сиволобову он послал Пегова и Погорелова.. Оба они без осложнений встретились с разведчиками и привели их в обусловленное место сбора. А Матвеев, как видно из рассказа выше,, столкнулся с непредвиденными трудностями и не смог ни сам вернуться вовремя в штаб, ни собрать бойцов еще двух разведгрупп. В этом, не его вина, а беда.
Отряд остался без командира. Его обязанности взял на себя начальник штаба. Партизаны ничего существенного не предпринимали: они ждали, когда появится Матвеев с другими бой-
63
щами. Только Пегов и Погорелов знали, для чего предпринят общий сбор отряда, но без командира никому ничего не говорили.
Продукты были, вода — рядом. Ждали, что вот-вот объявится командир, никого на его розыски не послали. Прошли сутки, вторые, наступили третьи. Золотов вызвался сходить в Тор-мосино. Он трижды там уже бывал. На этот раз •пообещал встретиться с одним знакомым, который устроился кем-то в районную управу. «Может, что нового удастся узнать через него, 'или по пути доведется встретить своих»,— так он объяснил начальнику штаба свою просьбу. Словом, Погорелов отпустил его и наказал, чтобы следующим вечером вернулся в отряд.
Так и не удалось узнать, что побудило его, ‘бывшего начальника райузла связи, предать своих товарищей. Уже потом, спустя годы, старожилы здешних мест вспоминали о Золотове как о случайном человеке в партии, о его двоедушии. Настоящая его фамилия Гирченков, а Золотовым он стал по фамилии жены, дочери белогвардейского полковника, бежавшего в конце гражданской войны во Францию. Он поддерживал связь со своим тестем за границей. Это стало известно Тормосиновскому райкому. Еще в двадцатые годы ставился вопрос об исключении Золотова из партии, но он поклялся, что порвал всякую связь с родственниками жены. Но, как оказалось, Золотов притаился, выжидал и дождался своего иудина часа.
Сам ли явился к гестаповцам или его арестовали, и он, испугавшись смерти, согласился показать, где находятся партизаны,— какие бы ни были мотивы измены, Золотов поступил гнусно, подло. Он скрытно, на закате солнца привел карателей в пески. Они подкрались на бросок гранаты и сразу же открыли пальбу.
Неравная была схватка партизан с карателями.
Первыми поднялись навстречу неожиданному нападению врагов комиссар Иван Степанович Пегов и коммунист Иван Федорович Малахов. ОИз двух автоматов они били по кустам и буграм
64
песка, не давая подняться гитлеровцам. А в этот момент Погорелов увлекал за собой в отход остальных бойцов.
Да, они были настоящими бойцами — пятнадцатилетний Микаш Тадышев, семнадцатилетний Василий Фролов, комсомольцы Надежда Резниченко, Иван Писенко, Аня Обрывкина, Антонина Леонова, Елена Степнева, Татьяна Скоробогатова.
Уходили по пескам в разные стороны. Два старших, два коммуниста, приняли бой на себя. Отбивались они, Пегов и Малахов, до последнего патрона, до последней гранаты.
Так и упал под вражеской очередью Иван Степанович Пегов с гранатой в руке...
В первые минуты нападения карателей под прикрытием автоматных очередей Пегова и Малахова удалось скрыться в песках Тадышеву, Писенко, Фролову, Сиволобову, Погорелову, Степневой, Скоробогатовой и Обрывкиной. Не успели уйти в ночную степь раненые Тоня Леонова и Надя Резниченко. Их отыскал в песках полицай Бамбуев...
Иван Федорович Малахов расстрелял два автоматных диска, успел побросать в карателей свои гранаты и стал отползать к тайнику, где был отрядный резерв боеприпасов. Он добрался до него. Успел ухватить еще два диска с патронами и сумку гранат. Но было уже поздно — раненого, его схватили каратели.
Трагедия в песках близ Тормосино на этом не закончилась. Захватив раненых партизанок, каратели тут же попытались выпытать у них имена тех, с кем установлены связи в хуторах,, где командир отряда, и пароли на связи с советским командованием. Обещали вылечить, сохранить жизнь.
Но ни Резниченко, ни Леонова не проронили ни слова. Не добившись признаний, каратели увезли раненых в гестаповский застенок.
Через день-два все в тех же песках полицаи выследили поодиночке и схватили Таню Скоробогатову и Васю Фролова. В родном Нижнегну-
3 Заказ № 211
65
товском хуторе полицаи схватили и Аню Обрыв-кину.
Держали в общем подвале. Без еды и воды. Кроме шестерых партизан каратели арестовали бывшего председателя Подольховского сельсовета Дениса Платоновича Илькова и Ваню Филатова.
На первых же допросах гестаповцы убедились, что коммунисты Малахов и Ильков не из той породы людей, как Золотов. Они мужественно перенесли пытки и не выдали партизанских тайн. После них фашисты взялись допрашивать молодых: вначале уговаривали отказать-? ся от принадлежности к партизанскому отряду «Ураган» и ответить письменно на вопросы, которые «интересуют германское командование». Комсомольцы держались достойно.
Гестаповцы озверели: от обещаний и уговоров перешли к обычным своим допросам. Вызывали по одному в камеру пыток и били. Отливали водой и снова избивали. Били до тех пор, пока сами не выбивались из сил. Бросали полуживого узника в подвал и принимались за истязание другого.
Ничего не добившись от тормосиновских комсомольцев и коммунистов, гестаповцы решили во что бы то ни стало морально и физически подавить Таню Скоробогатову, секретаря подпольного райкома комсомола. Под «честное слово германского офицера» гестаповцы посулили отпустить ее из-под ареста, если она подпишет раскаяние и свой отказ от комсомола.
Таня понимала, что последует, если она подпишет гестаповские бумажки. И она не предала свое имя позору, свое высокое звание и честь комсомольца. Таня сознательно шла на смерть во имя светлой веры в правое дело советского народа.
Изощренным зверствам, которым фашисты подвергали советскую патриотку, казалось, не будет конца. Они схватили ее мать, 47-летнюю колхозницу Евдокию Тихоновну, старшую сестру, учительницу Екатерину Стефановну и 16-летнюю
66
младшую сестру Любу. И пригрозили Тане: «Если не подпишешь раскаяние и отказ от комсомола, то вместе с сестрами и матерью будешь расстреляна».
Не добившись своего, фашисты вывезли Евдокию Тихоновну Скоробогатову с дочерьми в пески, что в трех километрах от Тормосино. И там, теперь на глазах у связанных и обреченных дочерей, принялись избивать их мать. Они требовали от нее повлиять материнским словом на свою среднюю упрямую дочь.
Рядовая беспартийная колхозница, коренная жительница Дона приняла мученическую казнь.
Всякие смерти и казни видела и приняла донская земля. Но такое изуверство могли вытворить только фашисты.
На глазах матери они сначала убили ее старшую дочь Катю, а затем — Таню. Не пощадили изверги и девочку-подростка Любу.
Обезумела мать... Да и какая мать, видя безвинную гибель детей, перенесет такое?! Не дрогнули руки гитлеровских душегубов перед материнским горем. Кинулась Евдокия Тихоновна к дочерям в яму. Так и закопали фашисты живую русскую мать в семейной могиле.
А партизаны, истерзанные в застенках гестапо, не знали о подвиге сестер и матери Скоробогатовых. Слышали от полицаев, что их, мол, увезли в Нижне-Чирскую.
Если не удалось сломить секретаря райкома комсомола, то, может, этот номер пройдет с другой арестанткой? Услужливый холуй Бамбуев подсказал коменданту, что Обрывкина не просто счетовод, но и секретарь комсомольской организации нижнегнутовского колхоза. Это подтвердил и иуда Золотов.
Гестаповцы принялись истязать Аню Обрывки-ну. Жестоко били, рвали волосы, дважды возили в Захаровскую балку и ставили к свежевырытой яме. Требовали отказаться от принадлежности к партизанам и комсомолу. Подсовывали листок с текстом. Она молчала, как глухонемая.
Третий раз Аню вывезли в ту же балку со
з*
67
всеми узниками. Все они, как один, мужественно выдержали пытки и не просили пощады у ненавистных поработителей. Они героически боролись и героями приняли смерть. Запомни и их имена, читатель!
Анна Андриановна Обрывкина
Иван Федорович Малахов
Надежда Владимировна Резниченко
Василий Макарович Фролов Елена Михайловна Степнева Антонина Леонтьевна Леонова Иван Михайлович Филатов Денис Платонович Ильков Только в Захаровской и Беляевской балках, неподалеку от Тормосино, гитлеровцы за четыре месяца оккупации замучили более пятидесяти известных и безвестных патриотов, добровольно вступивших на самый трудный путь борьбы с коварным врагом в его тылу.
В конце сентября Матвеев через Илюхина перепроверил сведения о трагедии, постигшей его отряд, и решил продвигаться в Сталинград. Он вернулся в хутор Бирючинский, запасся у Матюхиной на дорогу продуктами и пошел к Дону. Знакомый рыбак переправил на левый берег. К вечеру добрался до хутора Молоканов-ского Нижне-Чирского района. Шел под фамилией Ивана Ивановича Воронова, но документов никаких не имел. Своему человеку местные хуторяне верили на слово: пускали переночевать, кормили. Пробирался от хутора к хутору и вышел к Вертячему, а оттуда по степи дошел до Вёрхнего поселка завода «Красный Октябрь», где в ночь на 11 октября удачно вышел на наших дозорных. Привели в штаб одного из полков 37-й гвардейской дивизии. Рассказал начальнику разведки о расположении вражеских аэродромов, артиллерийских батарей, складов и нескольких вражеских штабов. Все показал на карте.
...Павел Дмитриевич Дмитриев не ушел из района: скрывался в подполье, дождался освобождения Тормосино и затем немало сделал
68
по восстановлению подлинном картины предательства партизанского отряда и гибели патриотов.
Не один год потребовался следственным органам, чтобы разыскать бежавших с гитлеровцами их приспешников и подлых предателе.й. На следствии и в заседаниях военного трибунала все они, изобличенные бесспорными и убедительными доказательствами, признали свою тяжкую вину. И перед неминуемым беспощадным возмездием беляевские, бамбуевы и другие сознались в том, кто из них, когда и как истязал своих земляков в застенках полиции и гестапо, кто, кого и когда предавал мученической смерти.
КРЕПКИЕ ДУХОМ
Их готовили одновременно с тормосиновца-ми и перебрасывали через линию фронта в одну и ту же ночь. Нижнечирцев инструктировал батальонный комиссар Трофим Петрович Юрченко, оперуполномоченный оперативной группы при Военном совете 64-й армии. И задачу перед ними он поставил сложнее. В приказе партизанскому отряду «Смерть фашизму» указывалось о том, что в ночь с 29 на 30 августа 1942 года он должен перебазироваться во вражеский тыл на участке Ерико-Кренинской и сосредоточиться северо-восточнее хутора Демкина, около высоты с отметкой 73. В дальнейшем отряду выйти к озеру, расположенному северо-восточнее хутора Зимовского. Перед отрядом поставлены следующие боевые задачи:
Развивать партизанское движение в Нижне-Чирском районе, создавать невыносимые условия для врага, т. е. разрушать и уничтожать его коммуникации, связь, технику, штабы и живую силу.
Особое внимание обратить на железную дорогу между станциями Чир и Ложки, а также
69
грунтовые дороги, соединяющие между собой Ближне-Мельничный, Рычков, Демкин, Логовский, Нижне-Чирская, Тормосино.
Для уничтожения паровозов, цистерн с горючим, нефтебаз и складов с боеприпасами и продовольствием создавать специальные группы бронебойщиков. Непрерывно вести разведку и своевременно информировать части Красной Армии. Донесения о деятельности отряда и разведданные предоставлять через связных не менее двух раз в месяц. Пароль для связи: «Иду к майору Сидорову», отзыв — «Он давно ждет вас».
Командиром отряда назначен «Верный», комиссаром— «Дуб». Приказ подписал майор Юрченко, а ниже — «Приказ прочли и усвоили: командир и комиссар отряда» — подписи.
В отряд зачислены все свои — нижнечирские. Командир «Верный» — Павел Тимофеевич Воскобойников — до последнего дня оккупации района работал председателем райисполкома. Он и оставался в этой должности, потому что никто его не отстранял от этого поста. Человек он в районе был видный. И не только за свой справедливый и ровный характер, внимательное отношение к людям, что так необходимо для его должности, но и внешней внушительной представительностью. Высоченного роста и большой силы, он ходил неторопливо, громко говорил. Чувствовалась во всем его облике и походке уверенная основательность бывалого человека, хотя в первый год войны ему исполнилось только сорок лет.
Родился и вырос Павел Тимофеевич на станции Ахтуба, в семье потомственного железнодорожника. В Красной Армии находился до двадцать четвертого года. Имел звание старшего политрука запаса. Принимал активное участие вначале комсомольцем, а затем коммунистом в создании первых колхозов. На этом массовом общественном деле и выявились его способности организатора.
Комиссар отряда Алекандр Михайлович Чис-70
тов внешне был прямой противоположностью Воскобойникова — невелик ростом, широк в плечах. Живой, общительный, он обладал умением быстро располагать к себе собеседника, побуждать на откровенный разговор. И сам с людьми был предельно доступным и обязательным. Чистова и ныне в станице Нижне-Чирской помнят сторожилы как человека яркого и душевного. Он родился в семье крестьянина-бедняка села Лопуховки Руднянского района Сталинградской области. После трехлетней службы в погранвойсках окончил сельскохозяйственный техникум, получил специальность зоотехника. Но зоотехником быть ему довелось мало — выдвинули на партийную работу.
Оба они, Чистов и Воскобойников, полностью доверяли друг другу. Между ними не было ни резких споров, ни разногласий. Они дружно работали, не считаясь с тяжкими трудностями и сложностями военного времени.
Как и в соседних районах, в Нижне-Чирском в первые недели войны под их руководством сформирован истребительный батальон из числа партийно-советского актива. И когда из обкома партии поступило указание о создании партизанского отряда, Чистов и Воскобойников в спешном порядке организовали его. Они также толком не успели заранее подготовить надежное подполье в хуторах и станицах, заложить базы с продовольствием и боеприпасами.
Враг ворвался в Нижне-Чирскую в конце июля. Свой отряд Воскобойников и Чистов отвели на левый берег Дона вместе с остатками стрелкового полка, в кровопролитных схватках сдерживавшего превосходящие мотомеханизированные силы противника. Здесь, на донском левобережье, партизанские вожаки встретились с командиром Тормосиновского отряда «Ураган» Матвеевым, а затем вошли в подчинение партизанского представителя при Военном совете 64-й армии.
Майор Юрченко, несмотря на частые вражеские налеты и бомбежки, неоднократно обсто
71
ятельно беседовал с руководителями Нижне-Чирского района. Как они поняли, батальонный комиссар был осведомлен о местоположении населенных пунктов и дорогах, о настроении населения их района, попавшего под оккупацию.
— На второй день после захвата Нижне-Чир-ской,— рассказывал майор,— гитлеровцы начали наводить новый порядок спецкомандой гестапо, так называемой полевой жандармерией и местной полицией.
— Что, уже есть и полицаи?
— Есть, дорогой Павел Тимофеевич. Предатели всегда, к сожалению, находятся. Правда, по нашим сведениям, первых полицейских они привезли с собой.— Юрченко выжидательно посмотрел на своих собеседников, очевидно, подумал, стоит ли и дальше огорчать неприятными новостями. Однако решился — пусть все знают.— Мало того, из местных нашелся и начальник районной полиции.
— Кто же он такой? — тихо спросил Чистов.
— Некий Копцев.
Чистов глянул на Воскобойникова и проговорил:
— Копцев... это, наверное, тот... из Верхне-Солоновского, что десять лет отбыл и вернулся в сорок первом.
— Вряд ли он. По нашим сведениям, этот Копцев молодой.
— Какой бы он ни был, а живым мы его не оставим,— опять негромко проговорил Чистов.
Юрченко не стал его поправлять: «Не за тем, мол, мы направляем ваш отряд, чтобы охотиться за предателем, а на более крупные дела». Не решался говорить об этом батальонный комиссар, понял горечь обиды и решимость секретаря райкома.
— Вот еще что, товарищи, учтите. Они оповещают все население о том, чтобы коммунисты и комсомольцы сами, добровольно зарегистрировались в полиции. Обещают никого из них не трогать. Это подлая тактика фашистов, рассчитанная на простаков. Знаю из практики в укра
72
инских областях, никого из наших активистов они не щадят. Даже их детей.— Юрченко приумолк.— У вас в райцентре был детдом.
— Это детишки эвакуированные. Многие остались без родителей. Основную массу мы успели вывезти, а человек пятьдесят осталось не совсем здоровых,— объяснил Воскобойников.— Везти их не решились.
— Так вот, язык не поворачивается говорить,—продолжал майор.— Гестаповцы этих несчастных малюток вывезли за Нижне-Чирскую и постреляли.
Тягуче и виновато молчали все трое. Затем Юрченко указал место, где оккупанты могут развернуть временные прифронтовые склады, кто из местных уже работает на железнодорожной станции Чир. Он советовал пополнять отряд не только за счет нижнечирских жителей, но и привлекать для боевых дел окруженцев и отставших от своих частей бойцов и командиров. Не сказал только майор, откуда у него такие подробные сведения о положении в оккупированном Нижне-Чирском районе.
Эти сведения, а также более ценные разведданные военного характера ему доставили партизанки-разведчицы Маша Пяткина и Маша Хмырова. Их направлял на боевое задание майор Шишкин. Больше недели они пробыли на станции Чир и в станице Нижне-Чирской. С большим риском они ускользнули от преследования гестаповцев, заподозривших в них разведчиц. Обе Маши не успели пройти даже спецподготовку. Они пошли во вражеский тыл, потому что надо было. Оказавшись в конце июля в Сталинграде, Маша Пяткина как секретарь райкома комсомола вместе со своей подругой Машей Хмыровой, помощником начальника политотдела МТС, явилась с документами райкома к первому секретарю обкома комсомола Виктору Левкину. А тот спросил, готовы ли они работать в тылу врага. В один голос ответили, что согласны.
...Инструктаж подходил к концу, когда Юрченко предложил партизанским командирам:
73
— Каждого своего бойца вы знаете по совместной работе. Думаю, надо будет подробно ознакомиться с их автобиографиями. Возможно, пригодятся дополнительные сведения о каждом партизане.— Заметив недоумение на лице Воскобойникова, уточнил:—Поверьте опыту, нелишне будет помнить, допустим, что Франц Францевич Жалудь хорошо понимает по-немецки и неплохой наездник. А Раиса Демида отлично владеет украинским и знает типографское дело и т. д.
Командир и комиссар принялись читать автобиографии своих бойцов.
Франц Францевич Жалудь родился в Красном селе Ленинградской области. Отец — чех, мать— эстонка. Вся семья Жалудей работала у частных коннозаводчиков. Вслед за старшим сыном ушел на фронт биться с белой контрой и младший сын — Франц. В год кончины Ленина он был принят в партию. Из армии затем переведен в органы госбезопасности. В тридцать седьмом году был арестован его старший брат, а он, Франц Жалудь, по этой причине уволен из НКВД. Работал последний год бывший старший лейтенант госбезопасности директором районной конторы «Заготскот»... Юрченко рекомендовал его помощником командира отряда.
Начальник штаба отряда — Павел Михайлович Степаненко, уроженец села Ольховки Сталинградской области. Мальчиком батрачил у кулаков, потом учился, избрали председателем колхоза. Работал заврайзо, директором Верхнебу-зиновской и Задонской МТС, последние месяцы руководил Нижнечирским райпромкомбинатом.
Как и Степаненко, Афанасию Порфирьевичу Бровкову за несколько дней до ухода в партизаны также исполнилось тридцать девять лет. Он родился в многодетной семье мелкого торговца-коробейника Владимирского района Астраханской области. С двенадцати лет батрачил у кулаков. Одним из первых в своем селе стал комсомольцем, в 24 года принят в ряды партии. Окончил пять классов. Как боевой органи
-74
затор и грамотей по тем временам избран был председателем колхоза. В голодном тридцать третьем за необеспечение своевременных хлебозаготовок осужден на три года. Отбыл половину срока — освобожден, и судимость снята. В армии не служил из-за болезни — туберкулез его мучал. Работал зайрайфо. Сам пришел в райком к Чистову с просьбой оставить его с заданием в тылу. Не решился секретарь райкома отказать ему в просьбе, имея в виду его слабое здоровье, потому что может этот добрейший и аккуратный человек понять отказ как недоверие. В прошлом-то был необоснованно репрессирован и исключен из партии.
Зот Ефимович Антонов, как принято в то время говорить, сын красного партизана, местный рожак, нижнечирский казак. Первый тракторист колхоза имени Калинина, разъездной механик Нижнечирской и Задонской МТС, а с первых дней войны — заведующий МТМ.
Михаил Сергеевич Караваев перед войной пришел с действительной службы. Он, бывший танкист, просился на фронт, но врачи обнаружили у него какой-то серьезный изъян в здоровье, поэтому он и работал разъездным механиком в той же Задонской МТС. А родился и вырос Михаил Сергеевич в крупном заволжском селе Быково.
В отряд зачислены три девушки-комсомолки. Старшая из них по возрасту — двадцатитрехлетняя Тамара Федоровна Артемова. Родилась она и выросла на хуторе Верхне-Солоновском. После Нижне-Чирской средней школы окончила Дубовский педтехникум. Работала учительницей начальных классов в родном хуторе, а затем в Нижне-Чирской школе.
Раиса Федоровна Демида из поселка Ингулец Широковского района Днепропетровской области. Там она окончила среднюю школу и работала в учебном комбинате Ингулецкого шахтоуправления. За два месяца до начала войны, по вызову старшего брата, переехала во Львов, где работала машинисткой в спецчасти титтоли-
75
тографии. Здесь же двадцатилетняя Рая Демида была принята кандидатом в члены п/ртии. В июне эвакуировалась в Нижне-Чирскую.
Клава Панчишкина была из хутрра Верхне-Со-лоновского. Окончив в Нижне-Чирской 8 классов, поступила на пятимесячные^ курсы учителей начальной школы. С удостоверением учителя ее направили в совхоз «Выпасной» Котельниковско-го района Сталинградской области. Через два года она — заведующая школой в хуторе Кара-ичеве, неподалеку от Котельниково. Панчишкина принимала здесь деятельное участие в общественной жизни хутора. Она одновременно выполняла обязанности старшего агитатора, секретаря комсомольской организации колхоза. Затем по семейным обстоятельствам Клава переехала к родным в Нижне-Чирскую, где вначале работала секретарем в артели «Борец», а затем учительницей начальной школы совхоза «Красная Звезда». В первые недели войны райком партии направил ее помощником начальника политотдела по комсомолу Задонской МТС.
Их, партизан, всех было десятеро — основная группа организаторов отряда. По планам майора Юрченко организаторская группа за месяц-два должна возрасти в пять-шесть раз и охватить своим влиянием все крупные населенные пункты района. Вот почему перед ними приказом были поставлены многоплановые задачи боевого и диверсионно-разведывательного характера.
Обком комсомола на базе отряда «Смерть фашизму» утвердил состав подпольного Нижне-Чирского райкома комсомола во главе с Клавдией Панчишкиной. Перед подпольным райкомом поставлены также конкретные цели: нелегально проводить разъяснительную работу среди населения о лживости гитлеровской пропаганды, вселять в земляков уверенность в скором избавлении от фашистской неволи, собирать сведения о приспешниках оккупантов, данные о полиции и вражеских войсках.
Для работы в подполье Клава Панчишкина в
76
обкоме комсомола значилась под псевдонимом «Аня». Под этим же именем она должна действовать во ^вражеском тылу. Ее приметы: рост средний, блондинка, глаза серые. Для встречи со связным обкома у нее был пароль — «Земля». Первая встреча Ани со связником обусловлена в саду, окб^о усадьбы Нижне-Чирской МТС.
Майор Юрченко не был формалистом, но соблюдал установленный порядок инструктажа перед направлением партизан на боевое задание, поэтому по накладной еще раз проверил вооружение отряда:
— Итак, вас десять человек. Берете с собой десять винтовок и два автомата. Почему две лишние единицы?
— Две винтовки в запас,— объяснил Воскобойников.— Они трофейные.
— А почему нет ни у кого пистолетов?
— У нас с Чистовым есть свои, и пока довольно.
— Ладно,— согласился майор.— Винтовочных патронов вам отпущено пять тысяч, автоматных— пятьсот. Далее, двадцать ручных гранат с запалами и сорок гранат без взрывателей, тола 75 килограммов. Может, возьмете побольше?
— На первый раз достаточно. Тяжеловато придется идти. Потребуется — достанем.
— Сто метров бикфордова шнура, двести штук капсюлей-взрывателей, двадцать бутылок с зажигательной смесью.— Юрченко подытожил:— Все правильно. Теперь у меня к вам, товарищи, такой вопрос: как с семьями, где они у вас?
Ответил Чистов:
— Недели две назад, когда выезжали в обком, то были в Сталинграде.
— Теперь, наверное, в Красной слободе,— подсказал Воскобойников.
— Жены знают, что остались в районе?
Оба переглянулись. Ответил Чистов;
— Догадываются.
— Не мне вам говорить, товарищи вы мои боевые, на рискованное дело идете,— прочувст-
77
вованно проговорил батальонный комиссар.— Напишите все, что считаете нужным. Ji передам ваши письма женам. С надежной овсазией, минуя полевую почту.	/
Для обоих предложение Юрченко было радостным подарком. Как толькр он вышел из комнаты, принялись писать доМашним.
В архиве и поныне храните^ письмо Чистова, написаное им в августе сорок второго, перед выходом во вражский тыл. Вот его подлинный текст.
«Добрый день, Дуся и Фридочка! — писал он жене и дочке.— Я жив и здоров, желаю здоровья и вам. Обо мне не беспокойтесь, я в своем районе решил вместе с товарищами Воскобойниковым, Степаненко, Жалудь, Бровковым и другими выполнить великую миссию борьбы со злейшим врагом народа — фашистскими оккупантами и их прихвостнями — предателями нашей Родины. Будем мстить беспощадно за поруганную честь нашей Родины, нашего великого русского народа, нашу радостную счастливую жизнь. Фашисты, эти мрачные выродки рода человеческого, будут придавлены и задушены русским народом. Недалек тот час, как снова начнем строить свою жизнь, но строить без предателей. Предателей мы уничтожим.
За период месячного испытания в наших рядах партийного актива оказались и трусы, подлые душонки. Вот они, мерзавцы: Философов, Коваленко, Родионов, Петровский и другие. Месяц жизни под угрозой смерти проверил многих из нас, кто насколько устойчив. Теперь нам ясно, с кем мы работаем. Но нам яснее еще и другое — враг будет уничтожен, и тогда мы разберемся со всеми в более спокойной обстановке. А сейчас надо Родину защищать.
Дуся и Фридочка, пока до свидания. Письма мне пишите по адресу: действующая армия, полевая почта, станция 1576, почтовый ящик 02, Галанцеву. Это для меня. Жду вашего письма. Крепко, крепко целую вас обеих». Ваш Чистов. 28 августа 1942 г.».
78
И ещечодин архивный документ тех дней.
«31 августа 1942 г. мы, оперативный уполно-моченныйдойсковой части 0031 батальонный комиссар Юрченко Т. П. и начальник третьего отделения рЦведотдела 64-й армии, составили настоящий ак\в том, что нами на участке обороны 66-й отдельной мотострелковой бригады переправлен на ^сторону противника партизанский отряд «Смерть фашизму» Нижне-Чирского района в составе 1й человек. Командир отряда Воскобойников, комиссар — Чистов.
Так как в период марша к исходному пункту для перехода линии фронта 29, 30, 31 августа части армии отходили на новые оборонительные рубежи, то в момент отправления нами отряда на задание он уже был в тылу врага на расстоянии 30—40 километров от фронта. Во время его переправы встреч с вражескими частями и отдельными содатами не замечено. Отряд оставлен в 10—12 километрах от Дона в лесу, северо-восточнее хутора Демкина».
...Сентябрь в этих местах еще не осень, но и не лето. Дневная теплынь по ночам сменяется прохладой, да такой, что без крыши над головой можно и продрогнуть. А в лесу, неподалеку от реки, предутренний холодок пробирает до дрожи.
Место для стоянки выбрали глухое, посреди тополиной рощицы, окаймленной хворостом и молодой вербой. Пройти сюда незамеченным даже одному невозможно. В толстой рогатине самого высокого тополя днем дежурил дозорный. С десятиметровой высоты ему открывался ближний донской плес, макушки мелколесья, а в бинокль можно было рассмотреть и степной шлях между Демкиным и Зимовным. А от него поворот к Дону, к старому перекату.
Тихо вокруг. Лишь прерывисто шуршит ветер-степняк в зарослях займища, да где-то еле слышно рокочут самолеты. Отряд второй день отдыхал. Неторопливо смастерили шалаши. Рядом в овражке откопали в метр глубиной колодец. Вода удалась — питьевая. На случай враже
79
ского налета начальник штаба Степаненко каждому партизану указал место, г/е надо откопать и замаскировать окопчик. Держать круговую оборону они не рассчитывали, но ежели доведется отбиваться, то с какой-то одной стороны двум-трем партизанам стрельбой из укрытий надо прикрыть отход други^.
На дне оврага, у колодца, сразу в трех котелках девчата варили походный казачий кулеш — жидкую пшенную кашу с салом. На тополе в дозоре притих Зот Антонов. В тени шалаша дремали Афанасий Бровков и Михаил Караваев. Лишь четверо бодрствовали, расположившись у тополевого комля.
— Так с чего начнем, Павел Тимофеевич?
— Понятное дело: с разведки,— неторопливо скручивая цигарку, ответил Воскобойников.— Так ведь, Франц Францевич?
Жалудь согласно закивал головой.
— Сегодня вечером отправим девчат по хуторам. Пусть пройдутся по знакомым.— Воскобойников дымил цигаркой.— Вернутся дня через два-три, и мы будем иметь представление, что делается поблизости. А потом уж приступим к делу согласно приказу.
Трое продолжали молчать: не одобрили, не возразили — думали.
— Чего задумались?
Никто из них не решался возразить ему, командиру: «А может быть, он прав — так лучше». Степаненко, глядя* как нетерпеливо перевернулся на другой бок Жалудь, в шутку проговорил:
— Вот Франц чего-то надумал.
Жалудь привстал и принялся насыпать махорку в газетный листок.
— Девчат мы еще успеем послать... А вот сначала надо проверить Демкин. В одном хуторе разведать, а потом уж...
Воскобойников не возразил — сразу согласился:
— Пожалуй, Франц, ты прав.— Он встал, протянул ему цигарку прикурить.
80
— Я вот и наведаюсь в Демкин,— продолжал Жалудь.—\Там у меня есть добрый знакомый... Петр Игнатьевич Прохоров. (Я у него раза три останавливался на ночь. Человек наш, порядочный. Уверен, \<ам будет помогать.
Вечером Жалудь ушел, вместо винтовки прихватил с собой пару гранат.
В ту ночь никто из партизан не заснул — ждали возвращения Франца Францевича.
Вернулся он в лес перед зарей. Со степи зашел в займище, прислушался, как заправский селезень-материк, трижды крякнул. Ему ответили таким же условным сигналом.
Нашел он Прохорова. Тот принял хорошо. С полуслова понял, что его ночному гостю нужна помощь. Согласился без уговоров.
— Помощник из меня никудышный,— объяснил Петр Игнатьевич.— Ступни на ноге вот нету... А тебя, Хранц Хранцевич, враз по обличию признал. Помогу, чем могу.
— Мне бы, Петр Игнатьевич, для начала продуктов каких...
— Харчишек, Хранц Хранцевич, можно. Это мигом устрою,— согласился Прохоров.— Мучица есть, да и скотину фрицы еще не трогали. Грешным делом я даже кобылешку в степи поймал. Значит, ее осколками слегка посекло. Выходил животину. Вот таратайку собрал и в займище на ней бегать буду за хворостом.
— Как раз кстати,— поддержал стариковский разговор Жалудь.— Завтра сумеете приехать в лес?
— Зачем же завтра? Ежели управлюсь нынче, как развиднеет, так и запрягу буланку.
Дальше-больше разговорился Петр Игнатьевич. В Демкине по-настоящему еще и не были фашисты. Без остановки проходила какая-то часть, заскакивали мотоциклисты в касках и с бляхами на груди,— так ему рассказывала его жена. А в ту ночь в хуторе было пять или Шесть румынских подвод. Гитлеровцы стоят постоем в Зимовном. По рассказу Прохорова, там старостой они поставили Алимова, в прошлом хутор
81
ского кулака. А еще люди говорят, /йакого-то Жопцева они сделали главным в Нижме-Чирской.
Для начала разведка Жалудя выдалась удачной, тем более, что с восходом сблнца в лесу появился Прохоров. Он громко понукал лошаденку, привлекая этим к себе внимание. На ^встречу с ним вышел опять только Франц Францевич. Помог собрать сушняка, погрузить на повозку и к обеду выпроводил в обратный путь. На стан он принес мешок провизии — пшеничные сухари, сайки хлеба, рыбу-вялку, кусок сала и два арбуза...
Партизанок-разведчиц вместе с командиром наставлял и комиссар.
— Оружие с собой не советую брать.
— А как же быть, Александр Михайлович,— не вытерпела Тамара Артемова,— если придется уходить?
— А ты умеешь стрелять из нагана?
— Пробовала... в тире.
— Остановят с оружием — разговор у них с •вами будет короткий... Ваше оружие, девчата,— слово, хитрость, умение быть артистками. 44 еще — широкий круг знакомств с верными людьми.
Чистов строго-настрого запретил им самостоятельно браться за подготовку или проведение какой бы то ни было боевой операции. Главное — обосноваться в хуторах. Присмотреться, прислушаться, о чем говорят люди. Не спешить с установлением связей. Не показываться своим домашним. Остановиться на первый раз у знакомых или дальних родственников. Ни словом, ни поступком не открываться, что пришли из отряда.
— Вы вернулись из эвакуации. Решили не рисковать и сами пришли домой,— наставлял Чистов.— Не для вас, мол, все эти бомбежки и переправы через Волгу. Насмотрелись на смерть и горе, теперь рады, что снова дома. Вот так надо объяснять любопытным. Вообще-то первые дни поменьше появляйтесь в людных местах.
82
\
Они терпеливо и внимательно слушали: понимали, насколько опасно и ответственно для ним это первое знание. И все-таки...
— Александр Михайлович,— не выдержала* Клава Панчишкина.— Идем в разведку и без оружия. Вон Франц Францевич с гранатами ходил...
— Вы — другое дело,— вмешался Воскобойников.— На неделю и больше идете — у кого» как со временем выйдет. Это раз. А во-вторых, не брать же вам с собой винтовки.
— Зачем винтовки! Разрешите взять гранаты?
— Ну, пожалуйста, Александр Михайлович! — поддержала Клаву Рая Демида.— Мы как дойдем до своих, так схороним их. Хоть ночью а степи не страшно будет.
«Ну почти дети,— подумал Чистов.— Ночью в степи им страшно идти, а к фашистам не страшно...»
Комиссар и командир одновременно и понимающе улыбнулись:
— Разрешаем, только по одной. У нас нет лимонок. Возьмете вот эти РГ-42. Новенькие.—-Воскобойников взял гранату, извлек из нее запал.— И помните, если придется метать гранату, то делать это надо точнее. Лучше из-за укрытия. На открытой местности, сразу после броска, надо падать на землю. Зачем?
—г Так осколки же от нее...
— Правильно, Клава,— похвалил командир.— Только перед тем как бросать, не забудьте поставить ее на боевой взвод.
— Это мы знаем,— успокоила командира Панчишкина. Стоявший рядом Чистов взял ее за локоть и отвел в сторожу.
— Пойдешь, Аня, за старшую,— глядя ей в глаза, проговорил Александр Михайлович. Клавина веселость потухла — взгляд стал строже.— Будет возможность — попытайся узнать о Городничем.— Заметив недоумение в ее прищуренных глазах, уточнил: — Он тоже введен в состав подпольного райкома комсомола. Я с ним беседовал лично.
83
— А какой Городничий? — спросила Клава.— Лев или Владимир? Они, кажется, родные •братья.
— Да, братья Городничие. Старший, Лев,— пояснил Чистов.—Он парень приметный. Лицо помечено порохом.
— Борода в шрамках,— подсказала Клава.— Я ж его знаю... секретарь комсомольской организации средней школы, редактор стенной газеты.
— Да, все верно. Только он не должен знать, что ты и твои подруги пришли от нас. Пусть для начала поверит в легенду, что вы вернулись из эвакуации.— И, опережая ее вопрос, комиссар сказал: — Для знакомства назовешься подпольным именем и передашь привет от Александра .Михайловича. Он должен представиться как «Максим Лес». Убедишься, что он готов действовать,— поручи вначале понаблюдать, а затем и выйти на связь с другими подпольщиками. Сама не рискуй везде успевать. Больше слушай и смотри...
Так провожали Клаву Панчишкину и ее подруг. Они ушли, не дождавшись, когда вечер окончательно опустится на степь. Ушли вместе, чтобы затем разойтись по одной.
На следующий день Жалудь и Антонов отправились по займищу тоже в разведку. Выйдя к Дону, они не показывались на берегу. Пробили километров пять по лесу вдоль берега. Никого не встретили, но натолкнулись на остатки, по всему видно, короткого боя. Сбочь старой степной дороги, спускавшейся с косогора и петлявшей по займищу к переправе, они осмотрели более десятка брошенных армейских подвод. Часть из них разбита гранатными взрывами. Тут же валялись куски конской упряжи, в песке втоптаны ленты бинта и россыпь стреляных гильз и патронов, обломки винтовок и сваленная на бок походная кухня.
— Обоз с ранеными,— проговорил Жалудь.— Сволочи, никого Не пощадили.
— А где же тела?
84
— Будут они для наших могилы копать. В Дон побросали.
Подобрали в кустах санитарную сумку с полным набором бинтов, йода, жгутов, ножниц и пинцетов. И еще насобирали сотни две винтовочных патронов...
На следующий день вылазку повторили, вверх по донскому берегу. Тоже без осложнений прошли километров пять. Однако чуткий на ухо Зот Антонов, перед тем как повернуть к своим, услышал голоса. Говорили двое. То затихнет гомон, то снова послышится сквозь шелест листвы.
Тихо, крадучись стали пробираться в сторону гомона. Подобрались настолько близко, что можно было различить, что в самом деле говорят двое и по-русски. Раздвинули кусты и увидели: мирно сидят у потухшего костра и неторопливо беседуют двое. Рядом с ними в котелках остатки ухи, на разостланных листьях лопуха вареная рыба. Оружия поблизости не видно. В шалаше— больше ему негде быть.
По кустам Жалудь подобрался к шалашу. Антонова послал выйти на противоположную сторону от него. Сошлись как надо, и первым из-за кустов с винтовкой поднялся Зот:
— Здорово дневали, товарищи бойцы!
Оба вздрогнули. И тот, что был помоложе, кинулся к шалашу.
— Но-но, остынь! — оттуда его строго предупредил Жалудь и поднял винтовку.
У второго, сидевшего, плечо было перебинтовано. Привалившись спиной к стволу вербы, он рассматривал незнакомых ему людей без тени страха. Заговорил первым:
— Чего вам от нас надо и кто вы такие?
Жалудь кивнул Антонову, чтобы проверил шалаш.
— Ого, как строго. Мы-то свои, местные, а вы почему тут прохлаждаетесь, если в красноармейской форме?
— Не тебе отчет будем давать.
Из шалаша появился Зот.
— Погляди, Франц Францевич, да у них тут
85
целый арсенал.— Он держал за ремни два автомата.
— А ну пошли с нами,— тихо приказал* Жалудь.
Младший попытался помочь старшему подняться от дерева.
— Никуда я не пойду. Стреляйте тут, подлюги...
Жалудь догадался, почему этот раненый боец, принял их за полицаев: одеты в гражданское, да еще его речь с акцентом.
— Если ты хочешь воевать с врагом, то пойдешь с нами.
Обезоруженные, они не решались ни подчиниться, ни продолжать упорствовать.
— А если не пойдем,— опять заупрямился старший,— постреляете?
— Как дезертиров.
— Да кто же вы будете, черт побери?!—чуть ли не в крик спросил раненый.
— Не ори! Ты не один в займище. Сначала объясни: кто вы и откуда топаете.— Франц Францевич достал кисет.
— Вот с курева бы и начинал.— Он взял протянутый кисет.
Жадно курил и торопливо рассказывал, как их полк попал в окружение под Харьковом, как он, старшина, вел остатки своей роты по вражьим тылам, сколько и где у него по ночам было с врагом стычек. И вот совсем недавно в очередной перестрелке задело плечо. Людской беды и солдатского лиха насмотрелся вдоволь.
— От самой границы топаем,— заключил он свой рассказ.— С одной с ним погранзаставы... Первогодок Степанов,— кивнул он на своего товарища,— а я остался на сверхсрочную. Вот и...
Жалудь поверил ему. Спросил фамилию.
— Степанов,— ответил раненый и поправился:— Старшина Степанов Иван Андреевич.
— И он тоже Степанов?
— Оба Степановы. Нет, не братья, а впрочем, теперь будем братьями.
86
— Ну что ж, старшина Степанов, поверим на слово вашему объяснению. Пока на слово. Проверим в деле,— пообещал Жалудь.— Мы — местные партизаны. Так идете с нами?
— Теперь—без сомнения с вами.
Пошли вчетвером. Автоматы нес Антонов. Не доходя партизанского стана, Жалудь забрал у него автоматы и сказал им, троим, подождать, пока не позовет.
Не прошло и получаса, как Жалудь позвал их к командиру.
Степановы положили начало пополнению отряда. За полторы недели отряд вырос до двадцати шести бойцов. И все при оружии. Проверены в разведке и дозорах, да и сам облик ок-руженцев, примкнувших к партизанам, убеждал, что все они люди бывалые и полны ненависти к фашистским захватчикам. Старшим по званию среди новых был майор Кукареко. Называл он себя Николаем Мартыновичем. С тремя бойцами перед утром он вышел на берег Дона и попал в поле зрения отрядного дозорного. Был он в красноармейской гимнастерке с вещмешком за спиной и трофейным автоматом. Командирские сапоги и фуражка выделяли его среди спутников. Без лишних расспросов, только узнав, что во главе отряда стоят руководители местного района, он попросил зачислить его в отряд на правах рядового партизана.
Спустя несколько дней разведчики выявили еще две группы бойцов. Вели этих окружен-цев лейтенанты Николай Петин и Илья Шапиро... Затем к партизанам примкнули майор пехотинец Мартынов, лейтенанты Попов, Серебренников и другие.
Командиру не терпелось послать ребят на боевое дело, однако комиссар сдерживал его.
— Подождем девчат, и тогда можно действовать определеннее.
— Чего их ждать?—возражал Воскобойников.— Вон через Дон у немцев кабель проложен. Перехватить его долго, что ли?
— Если резать, так несколько километров.
87
— Это как? — не понял Павел Тимофеевич, — Лодка у нас есть, чтобы переправиться на тот берег. Там отойти подальше от берега и перерезать. А отсюда потянуть. Смотать и сбросить кабель в Дон.
Командир уставился на комиссара:
— Выходит, фашисты обнаружат повреждение и пришлют не двух-трех связистов, а целую команду. И притом днем. А мы будем наготове — встретим их.
— Вот именно,— подтвердил Чистов и уточнил: — Когда они начнут перебираться через Дон.
— Ну, Александр Михайлович, хотя ты и стар* ший политрук, а соображаешь, как настоящий стратег,— пошутил Воскобойников.
— В политруки меня произвели, когда секретарем райкома избрали, а вообще-то я бывший командир-пограничник,— объяснил Чистов.— Все-таки давай посоветуемся с Николаем Мартыновичем.
Выслушав их, Кукареко одобрил план операции. Согласился и Мартынов, но посоветовал хотя бы сутки понаблюдать за местом, где намечено первое нападение на врага. Возможно, по этой трассе связи они установили периодическое патрулирование. Кабель-то не просто многожильный, а в водонепроницаемой оболочке.
Понаблюдали и не заметили, чтобы фашисты охраняли эту, видимо, важную линию армейской связи. Решили действовать.
За старшего на базе Воскобойников оставил Чистова. Он должен встретить разведчиц, которые зедерживались с возвращением к контрольному сроку. Договорились так: если операция не сложится, то он, командир, со своей группой в пятнадцать бойцов кружным путем отойдет на противоположную сторону займища, на запасную базу около хутора Зимовного.
С вечера Воскобойников увел свою группу вниз по берегу Дона. Туда же, километров за шесть, заранее спустили и хлипкий баркасик на три человека
88
В полночь перерезали кабель. До рассвета сумели неторопливо и бесшумно намотать его километра два. Пришлось кабель по частям резать, грузить на баркасик и отгребать подальше от берега, чтобы поглубже потопить в реке. Управились сноровисто.
Наступала рискованная часть операции — встретить вражеских связистов. Сколько их будет, на каком они появятся берегу?
Шестерых партизан во главе со Степаненко командир послал на левый берег. До солнца они успели переправиться на баркасе и выбрать удобное место в засаде. Остальные партизаны остались с Воскобойниковым. Тоже устроились так, чтобы видны были вероятные подходы гитлеровцев. Стали ждать.
Солнце поднялось в рост человека и порядком начало припекать. Неотрывно наблюдавший за противоположным берегом Жалудь протянул рядом лежащему командиру бинокль.
— Трое конных,—рассмотрел	Воскобойни-
ков.— Едут вдоль кабеля. Ищут порыв.
Вражеские всадники спустились в придонское мелколесье. Над их головами суетливо застрекотали сороки, вспорхнула стая скворцов, гур-товавшаяся в лесах перед отлетом в теплые края.
Минут через двадцать трое на упитанных конях трусцой выскочили на песчаную отмель. Лошади потянулись к воде. Верховые о чем-то громко и непонятно для партизан переговаривались, показывая на степенную гладь обмелевшего Дона. В тот год лето выдалось почти без дождей, и река была необычно мелководной.
Когда вражеские патрульные из мелколесья вновь вымахнули на гулкую степную твердь, Воскобойников тяжко вздохнул и прошептал:
— Молодец Степаненко, что не тронул их.
— Сообразил, что эти — всего-навсего линейные надзорные,— отозвался Жалудь.— Теперь часика через два должна появиться команда связистов.
— То, что нам и надо.
89
И в самом деле, спустя часа полтора по степной дороге, поднимая хвост солончаковой пыли, к Дону подвалил открытый бронетранспортер. Из его гробовидного корпуса с черно-белыми крестами выглядывало семь касок.
— Всего девять,— первым подсчитал Жалудь.—Офицер и водитель в кабине.
Бронетранспортер замер на пригорке. Затем нетерпеливо дернулся, подкатывая к обрыву, и остановился. Спереди у него неуклюже выдавалась большая бухта такого кабеля, какой ночью вырезали партизаны.
Сзади подполз Кукареко. Прошептал:
— Смотри, командир, пулемет. Это у них ручной «шмайсер».
Там, в бронетранспортере, два солдата над водительской кабиной на кронштейне закрепили пулемет. Из кабины выскочил щеголеватый офицер. Скомандовал. Солдаты высыпали из бронированного укрытия и, взяв винтовки на изготовку, начали спускаться с пригорка в лесок, к Дону. А офицерик шустро взобрался в бронированный кузов.
— Смотри, командир, сейчас начнет прочесывать,— только и успел шепнуть Кукареко, как гулко застукал пулемет. Фашист стрелял по кустам, по реке, по противоположному берегу. Прощупывал, а нет ли засады, все ли так у берега тихо и мирно.
— Скоро перестанет,— снова подал голос Кукареко.— Коробка с патронами кончается, а менять ее он не станет. Солдат должен это сделать.
И в самом деле, достреляв пулеметную ленту, офицер спрыгнул с бронетранспортера и указал шоферу на пулемет. Сам же, вскинув бинокль, принялся изучать лес и реку, долго не останавливаясь на одном месте. Видимо, убедившись, что можно приступать к восстановлению линии связи, он визгливо позвал солдат от берега.
. Построил их в шеренгу тут же, у бронетранспортера, и стал объяснять, что, где и кому делать.
90
— Из пулеметика бы их,— мечтательно прошептал Жалудь.
— Да, момент подходящий,— согласился Ку-кареко.— Но где нам его взять?
Время ожидания опасности — время предельного напряжения. Неизвестность порой и подпитывает оторопь: а что будет, как сложится бой. Теперь, когда опасность перед глазами, когда наступала пора действовать, откуда-то подкатило хладнокровие и уверенность, которых поначалу так не хватало, особенно ему, командиру. Перемену в своем состоянии он, Воскобойников, сразу уловил, как только остановился вражеский броневик с гитлеровцами. Об этом он признался позже, после операции, но чувствовал, как напряжен был Жалудь и другие его товарищи. Быть может, несколько свободнее себя чувствовал Кукареко. У него это не первая встреча с фашистами. У них, партизан, все было впервые.
— Тут до них метров двести с лишним будет,— спокойно, вполголоса проговорил командир.— Из автомата не достать. Да и трогать рано. Пусть порезвятся, успокоятся малость... Главное для нас — убрать офицера и не дать им вцепиться в пулемет. Тут нужны стрелки. Вам придется, Франц Францевич и Николай Мартынович.— Он знал, что оба имели верный глаз и точную руку стрелка.
— Есть, командир,— отозвался Кукареко.
А тем временем офицер покрикивал на солдат. Засучив рукава, они трусцой выполняли его команды. Четверо, закинув винтовки за спины, спустились к реке со свернутыми резиновыми рулонами. Двое тянули яркую жилу кабеля. Еще два солдата разматывали бухту.
Покуривая сигарету, гитлеровец у пулемета то и дело вскидывал бинокль и поторапливал солдат. Они замешкались на берегу, надувая насосами резиновые лодки.
Наконец две лодки на воде. К последней прикреплен кабель.
— Пусть подгребают поближе к Степаненко,—
91
прошептал Воскобойников Жалудю и Кукареко. Остальные шестеро партизан точно знали, кого им держать на прицеле. Тех, двоих, на воде, подтягивающих кабель, и еще двоих у бухты. Открывать огонь после первого выстрела.
«У нас все готово. Лишь бы там Степаненко с ребятами не сплоховал — раньше не начал стрелять»,— подумал командир, а сам не выпускал из бинокля четверых в лодке. А как ведет себя офицер? Тот снял фуражку и платком вытирал пот на лысой голове.
— Пора, Франц...
Дуплетом грохнули рядом выстрелы и словно окончательно выбили волнение. Воскобойников увидел, как свалилась на землю офицерская фуражка. Пулемет молчал. У бухты с кабелем никого не видно. Убиты или попадали те, двое, непонятно.
— За мной, к пулемету! — позвал командир. За ним, пригнувшись, побежали Жалудь и Кукареко.
Щелкали винтовочные выстрелы беспорядочно и громко у воды. Противно стонали, визжали и фыркали рикошеты.
Трое подбегали к присмиревшей серо-зеленой бронированной машине. До нее оставалось десятка три шагов, когда из-под переднего колеса почти в упор ударил выстрел.
Не останавливая своего бега, Воскобойников, не целясь, с полуопущенных рук дал одну-другую очередь из автомата. Пыльные фонтанчики быстро заспешили к колесу и засуетились вокруг него. Подскочив первым к броневику, он увидел: тот, что стрелял в упор из-за колеса, намертво уткнулся лицом в землю. Второй солдат также был сражен.
Воскобойников с ходу кинулся к двери бронированного кузова. Там, скорчившись в неудобной позе, лежал офицер. Партизанская пуля угодила ему в голову. Перешагнул через него. Ухватился за незнакомый приклад трофейного пулемета. Взглянул через его прицельную прорезь на искрившуюся под солнцем донскую гладь.
92
От лодок и следа не осталось. Почти на середине реки одиноко мельтешила голова. Видимо, пловец выдался неплохой. По нему методично* били из винтовок с противоположного берега. Раз за разом, все ближе и точнее. Но вражеский* связист вовремя уходил под воду и не давал партизанам вести прицельный огонь.
Воскобойников приложился к пулемету поудобнее, намереваясь дать очередь по недобитому солдату, спускавшемуся вниз по течению, но в этот момент, сзади крикнул Кукареко:
— Смотри, командир! Выше, в степь.— И он показал через Дон на степной большак.— Пыль там столбом. Глянь в бинокль—не подмога ли?
Тот вскинул к глазам бинокль.
— А ну-ка, дай-ка я его успокою.— Кукареко приладил короткий приклад шмайсера к своему плечу, прицелился и дал две короткие очереди. Он увидел, как накрыл вражеского пловца.
— Это давешние верховые дозорные,— определил Воскобойников.— Трое. Ветер с их стороны, поэтому они не слышат пальбу и не поймут, что тут происходит.
— Да, это они,— согласился Кукареко.— Ну-ка я их сейчас тоже успокою.
Командир остановил его:
— Обожди. Пусть втянутся в лес...— Воскобойников недоговорил. Под ними взревел мотор и мелко задрожала бронированная машина.
— Зот, заглуши!—крикнул командир в кабину водителя. Там на мягких сиденьях разместились Антонов и Жалудь. Франц Францевич переводил надписи на приборном щитке водителя.— Выключи мотор, мешаешь стрелять. Франц,, собери людей поближе.
Не подозревая опасности, конные патрульные спустились в прибрежные заросли.
— Павел Тимофеевич! — отозвался Антонов.— Не мотор, а зверь!
На том берегу захлопали выстрелы. Кукареко* замер у пулемета. Воскобойников не отрывал’ бинокля от глаз.
— Накрыл все-таки Степаненко,— как будто
93
с досадой проговорил Николай Мартынович.— Нет, вон один выскочил в степь.
Торопливо прогукала пулеметная очередь.
— Обожди, Мартыныч,— коснулся его плеча командир.— Это конь без верхового. Видишь, трусит один.
— Выходит, ребята управились без нас? Хорошо...
— Хорошо-то хорошо, да уходить отсюда теперь надо побыстрее.
Они сняли пулемет и подали его на руки Жа-лудю.
Командир был доволен исходом первой операции. Он не опускал бинокля от глаз, вглядываясь в сопредельный берег. Не покажется ли еще кто-нибудь? Но ни врагов, ни своих он там не замечал.
— Все у нас целы? Никто не ранен? — весело спросил Воскобойников у партизан, толпившихся рядом с бронетранспортером.
— Все в сборе, Павел Тимофеевич,— отозвался Жалудь.
— Вот и добре.— Он отметил про себя, что у партизан появились трофейные винтовки, подсумки с патронами, ранцы.
— Всем вниз. Уходим лесом,— заторопил ^командир.— Зот, этого гада с крестами,— он показал на бронетранспортер,— поджечь.
— Зачем губить такую машину,— нерешительно возразил Антонов.— Давайте на ней махнем в Чирскую...
Зоту Антонову три дня назад партизаны отметили день рождения — исполнился тридцать один год. И потому ему казалось, что после такой победы партизанский отряд теперь все может.
С пригорка командир увлек бойцов к хворос-там, а Антонов топтался у машины. Последним шел Жалудь. Оглянувшись, он понял Зотову нерешительность. Вернулся. Снял бронированный лист, заменявший боковину капота. Щелкнул затвором винтовки и раз за разом дважды «выстрелил в мотор. Пробил блок цилиндров.
94
Антонов открыл у пускача краник бензобака. Под бензиновой струйкой намочил офицерскую* фуражку. Чиркнул трофейной зажигалкой и запылавшую фуражку бросил стволом винтовки в мотор.
На меловом пригорке Дона черный дым низко стлался от горевшего броневика.
В первой стычке с гитлеровцами отряди «Смерть фашизму» уничтожил 12 врагов. Потерь партизаны не имели.
А как действовали партизанские разведчицы? Они возвратились с ценными сведениями.
Вопреки первоначальному намерению, они не-пошли по хуторам, а втроем обосновались в Нижне-Чирской. Что послужило причиной для' подобного решения, так и осталось неясным. Видимо, желание поближе быть друг подле друга и при необходимости действовать сообща.
У Тамары Артемовой на окраине станицы жила тетка Екатерина Тихоновна Волоцкая. Куре-нишко у нее был неказистый и кособоко стоял у* овражка. К ней-то неожиданно и заявилась-Тамара.
С первых минут встречи — охи да ахи сердобольной и немолодой одинокой тетки. Расспросы и советы пореже показываться на людях. Ведь ее-то, Тамару Федоровну, знают в станице как комсомолку и активистку. Тамара отшучивалась от тетушкиных расспросов, уверяла, что вернулась сама, что хочет у нее тихо пожить и к маме, в хутор Верхне-Солоновский, пока не-пойдет.
Екатерина Тихоновна верила и не верила Тамаре, знала, какой бедовой росла,ее племянница, какой вихревой заводилой она была среди хуторской молодежи да и в самой Нижне-Чирской. И вот тебе на: со всеми нашими эвакуировалась и через полтора месяца объявилась. Неспроста» это она пришла к ней, тетке. Да еще просит никому без нужды не рассказывать о ней...
Все она, уже немолодая казачка, понимала,-но вида не подавала племяннице, а старалась с первого дня чем могла помочь ей. Какие в*
95
станице перемены, новости, кто как себя ведет из ее сверстников,— все Екатерина Тихоновна знала.
В тот первый вечер тетка Катя многое ей поведала достоверного. Потом Тамара сама убедилась в подлинности ее рассказов.
Нижне-Чирская в те дни стала важным прифронтовым пунктом, через который гитлеровское командование направляло подкрепления и боеприпасы своим частям под Сталинградом. Станица являлась базой армейских тылов и пересыльным пунктом для частей, снимаемых с фронта на отдых или переформировку. Поэтому тыловые спецкоманды, полевая жандармерия и гестапо сразу принялись наводить «новый порядок» в казачьей станице и ближайших хуторах. Они начали с оголтелой антисоветской пропаганды, отрицая все достижения и преимущества прежней жизни. При этом они сильно упирали на принадлежность местного населения к донскому казачеству, подчеркивали традиционную казацкую независимость и былое, старое высокомерие части зажиточного сословия по отношению к русскому и другим народам.
С первых дней оккупации спецкоманда фашистских пропагандистов в спешном порядке стала выпускать на русском языке газетенку «Голос Дона». На видных местах в хуторах и станице появились листовки и реклама, восхваляющие фашистскую Германию и «новый порядок». По субботам в станичном клубе специально для местного населения показывали кинохронику о победах германской армии и специальные фильмы о «земном рае в Германии». Полиция следила, чтобы на этих дневных сеансах как можно «больше побывало людей, поэтому улица за улицей сгонялась на обязательный просмотр «киночудес» гитлеровских пропагандистов.
Рядом с рекламными листками на уличных заборах, на постройках базарной площади гестаповцы вывешивали свои грозные приказы. За невыполнение любого их пункта мера наказания одна — расстрел. Полиция объявляла о том,
96
чтобы все коммунисты и комсомольцы добровольно прошли регистрацию.
Тамара Артемова узнала, что начальником районной полиции гитлеровцы назначили того самого Копцева Сашку, с каким ей довелось учиться в одной школе. А помощником у него подвизался некий Родин Жорка.
В таких условиях начинали действовать партизанские разведчицы, члены подпольного райкома комсомола.
Клава Панчишкина в первый свой приход в станицу также не появилась у близких родственников, а остановилась на явочной квартире у Верных друзей. С их помощью она связалась со Львом Городничим. Ему шел семнадцатый год.
Лев не сидел сложа руки. Он уже имел план нападения на офицерский дом. Запасся гранатами и готов был сам взорвать этот притон. Клава посоветовала повременить с осуществлением такого плана. Она попросила Льва понаблюдать за Темниковой: «Можно на нее положиться?» В ответ Городничий сказал, как отрезал:
— Подстилка она офицерская! Собственными глазами видел, как с черным фрицем ходила в офицерский ресторан.
— А что за черный офицер? Он смуглый?
— Да нет—в черном мундире.
— Это же, Лева, не рядовой, а эсэсовский офицер.
— Да! А я думал, какие другие эсэсовцы. Вот, значит, они какие...
— Вот так: будь осторожен с Темниковой,— подумала и посоветовала:—Ладно, если такое дело, то пока ее не беспокой своим вниманием. Присмотримся.
Присматриваться, как выяснилось позже, не надо было: в станице только и разговоров о Темниковой да ее подружке некой Мануйловой. Обе напропалую, мол, путаются с офицерами.
— Ты знаешь Самохина?—неожиданно перевела разговор Панчишкина.
— Федора? Как не знать! — удивился Лева.—
4 Заказ № 211
07
Селькор, активист! Заметки писал в газету, а со своими за Волгу не уехал. Сидит дома, носа не показывает. Незаметно ведет себя, будто и не был активистом.
— Говоришь, незаметно,— повторила Клава.— Это хорошо. Да ему и ходить-то нельзя. Ног-то» нету.
— Что уж тут хорошего,— не согласился Городничий.— Посмотри, как зверствуют фашисты — каждый день за станицей расстрелы.
. — Успокойся, Лева.— Они сидели в школьном, саду и перебирали в куче остатки яблок.— Тебе стоит случайно встретиться с Федором. Поговори о том о сем — узнай настроение. Если поймешь, что он не сторонится тебя, то между; прочих рассуждений передай привет от меня — от Ани. Понял? От Ани.
— Так он что? Тоже?
—> Потише, Лева... Посмотрим еще. Если он не уклонится от разговора, то можешь сказать, что тебя просил передать привет Виктор Огородов.— Пароль на связь с подпольным райкомом— «Земля» — на этот раз она Льву не назвала.
Городничий удивленно смотрел, как спокойно Клава укладывала яблоки в небольшую корзинку.
— А кто он, Огородов?
— Много будешь знать — скоро состаришься. Потом узнаешь.— Она взяла корзинку, поблагодарила за яблоки и вышла на улицу. Направилась в сторону Кузнечной. Ей предстояло встретиться на углу Кузнечной и улицы имени Карла» Маркса с еще одним подпольщиком...
В отряд разведчицы возвратились ночью. Передневали и с вечера опять отправились в Нижне-Чирскую. Перед этим Чистов и Воскобойников, внимательно выслушав, похвалили их за осторожность и добытые сведения.
Партизанки высмотрели, где гитлеровцы держат штабеля ящиков за колючей проволокой,, где у них склады бочек с горючим, в каких домах располагается гестапо, полевая жандарме
98
рия, полиция. Узнали они, и что это за офицерский дом: вроде гостиницы с рестораном. В нем останавливаются проезжие офицеры.
Напутствуя разведчиц, Чистов снова просил не затевать никаких боевых дел.
— Повторяю, ваша главная задача — собрать своих ребят, установить связь с активом, наладить разъяснительную работу подпольного райкома комсомола. К нам, в отряд, без острой необходимости не ходите.
— Нечего вам, девчата, в лесу огинаться,— простуженно пророкотал Воскобойников.— Если 4TQ—шлите связника. Можно через Петра Игнатьевича Прохорова. Есть такой в Демкине. Пароль он знает. Мы же все время на одном месте не усидим. Да и не дадут нам.
— По всему видно, что за нас скоро возьмутся. Фашисты не простят, что на двое суток вывели из строя армейскую связь.
— Ав станице слух прошел, что наши на Дону пожгли у фашистов танки. Говорят, много пожгли.
— Пусть люди говорят. У доброй молвы широкие крылья... Пусть тверже верят, что скоро фашистам придет «капут».
Верил Чистов,. верили и знали его товарищи-единомышленники,, что наступит перелом, придет час расплаты, сурового возмездия и для ненавистных оккупантов, и для их приспешников. Их вела на бессмертный подвиг святая вера, помноженная на большевистскую убежденность в правоте справедливого дела защиты советской Родины. О своем подвиге и убежденности они не говорили. Их стойкость^ крепость духа проверялись беспощадной борьбой с коварным врагом.
Архивы сохранили скупые свидетельства о деятельности комсомольцев-подпольщиков Ниж-не-Чирского района и их боевых вожаках. Оставшиеся в живых молодые патриоты в первые дни после изгнания гитлеровцев из района сообщали в обком комсомола:
«Клавдия Панчишкина была вызвана в обком
4*	99
комсомола в то время, когда враг приближался к станице. Ей было предложено остаться в районе и в случае оккупации его возглавить подпольный райком комсомола.
По заданию Сталинградского обкома ВЛКСМ членами подпольного Нижне-Чирского райкома комсомола были оставлены Самохин, Темникова, Федотова. Позже в подпольный райком включены разведчицы партизанского отряда «Смерть фашизму» Тамара Артемова и Раиса Демида.
Панчишкина и Артемова, выполняя задания командования партизанского отряда, держали связь с подпольщиками в станице, создавали новые явки. По ночам, когда над тыловыми частями врага появлялись наши самолеты, в воздух взлетали сигнальные ракеты. Это подпольщики указывали цели.
В лесу, неподалеку от хутора Верхние сады наше командование оставило для наблюдения за передвижением врага группу связистов. Был проложен телефонный кабель, по которому связисты передавали важные сведения командованию.
Клавдия Панчишкина и Тамара Артемова, по заданию командования партизанского отряда, установили с помощью передаточного «почтового ящика» в лесу надежную нелегальную связь с этой группой наших бойцов. Они регулярно передавали им данные о дислокации вражеских частей, расположении штабов и складов. В Нижне-Чирской подпольщики забросали гранатами дом, где жили фашистские офицеры. В хуторе Верхние сады комсомолец Ананий Шефатов сжег вражескую автомашину».
Таковы скупые факты. Неполные, частичные. Многое ведь подпольщики делали не для отчетов на бумаге. Есть еще воспоминания соратников по подпольной борьбе в составе Нижне-Чирского райкома комсомола Льва Городничего и Федора Самохина. По их свидетельствам первое заседание подпольного райкома было собрано за Нижне-Чирской, в районе кирпичного
100
завода, в лесистой балке. Первым сюда пробрался нетерпеливый Лев Городничий, а затем. Федор Самохин привел двух подруг — Шуру Кагальницкую и Тоню Лазареву. Всех встречала Клава Панчишкина. Каждого хорошо знала, поэтому знакомство обошлось без пароля.
Когда расселись полукругом и несколько успокоились от радости встречи, неожиданно появились Рая Демида и Тамара Артемова. Они несли в руках чем-то наполненный мешок. Загадочно улыбаясь, вошли со своей ношей в полукруг и опустили мешок на траву. Черноглазая Рая озорно окинула взглядом притихших ребят, потянула за углы мешка. Из него выкатились темно-зеленые арбузы и золотистые дыни.
— Принимайте, товарищи, угощение.—Рая и Тамара по-хозяйски расстелили мешок и собрали на него арбузы и дыни.
— Ну что притихли? — улыбнулась Клава.— У кого, ребята, есть нож?
Городничий и Самохин достали свои складные ножики. Посмеиваясь и перешучиваясь с девчатами, они быстро распластали красные арбузы и душистые дыни.
Когда ребята управились с приготовлением лакомств, Панчишкина, будто не замечая нетерпения всех приняться за еду, спокойно и веско проговорила:
— Дорогие боевые товарищи! Первый сбор, или, по-мирному, заседание нашего подпольного райкома комсомола считаю открытым.— Она уселась поудобнее и продолжила: — Первое и необходимое для нас всех — конспирация. Отныне я для вас не Панчишкина, а просто Анна. У каждого из нас должно быть подпольное, условное имя. Если хотите, кличка. Для чего? Чтобы не дать врагу случайно и сразу понять наши подпольные связи, напасть на наш след.
Ее слушали взволнованно и тихо. Никто даже не смотрел на аппетитные и красочные ломти на мешковине.
— Каждый из нас давал клятву на верность партии, комсомолу и Родине. Клятва — это не
101
просто высокие слова. В соответствии с нашим обещанием теперь требуются конкретные боевые делай осторожность, дисциплина.—Она вроде спохватилась, что . долго говорит.—. Времени у нас на разговоры почти нет. Так вот прошу каждого назвать, свое подпольное имя.
— Максим Лес,— вскочил смуглолицый Лев Городничий.
—? Наталка Полтавка, — скороговоркой отозвалась полноватая и розовощекая Рая Демида.
— Просто Надежда,— сверкнув карими глазами на Самохина, сказала о себе Тамара Артемова. Поняв ее взгляд как приглашение следовать ее примеру, тот назвался:
— Виктор Огородов.
Тоня Лазарева и Шура Кагальницкая сидели, прижавшись друг к дружке плечами, и смущенно смотрели на Клаву.
— Вы' чего молчите? Называйте имена, какие больше по душе.
— Я буду Верой,— отозвалась Шура,— а Тоня— Любой.— И обе рассмеялись.
И тут попытался возмутиться Максим Лес:
— Несерьезно как-то получается! — глядя на Панчишкину, зачастил он.— Подпольный райком, и вдруг — Надежда,—кивнул в сторону Артемовой,—а эти двое — Вера и Любовь.
— Ну и что?—вступилась Демида.
— Пережитки все это, мещанством попахивает.
—»• Пусть попахивает,— согласилась Панчишки-на,— меньше подозрений.
Городничий обескураженно замолк.
— У нас два вопроса,— продолжала Клава.— Первое — информация членов райкома о положении в станице и районе. Второе—определение текущих боевых дел в борьбе с захватчиками.— Заметив, как Лев торопливо извлек из кармана самодельный блокнотик и карандаш, она уточнила: —В целях конспирации никаких протоколов и записей предлагаю не делать.
Они , встретились на первом своем сборе, и никто, кроме Панчишкиной, из них не знал пол
102
ный состав подпольного райкома. Теперь они заново угадывали и понимали друг друга, и не просто знакомились в условиях подполья, а и проникались доверием и безграничной верой, цена которой не только собственная жизнь, быть межет, жизни многих десятков других патриотов или просто мирных жителей...
...Из Нижне-Солоновского два фашистских автоматчика конвоировали человек пятьдесят военнопленных. Колонна спускалась с пригорка по улице Лобачевского. Навстречу пленным из школьного двора вышел Городничий с группой подростков. Многие в колонне были перебинтованы, изнурены переходом и просили пить» Пленных загнали в школьный двор.
Своих друзей Городничий послал за водой и хлебом, а сам незаметно присел к одному из пленных бойцов. В это время один конвоир пошел по станичным дворам, другой пристроился в тени на скамейке.
Выслушав торопливый шепоток долговязого чернявого паренька, боец на минутку отошел от него и вернулся, видимо, со своим другом»
— А укрыться тут на время сумеем?
— Об этом не беспокойтесь. Поможем,— заверил Городничий.
Ребята принесли во двор два ведра воды и две корзины с хлебом и арбузами. Пленные столпились около ребят и одобрительно заговорили. Конвоир, положив рядом с собой автомат, курил сигарету и презрительно наблюдал над изможденными людьми.
— Идите за мной,—показал глазами Лев и завернул за угол сарая.
Вначале двое, пригнувшись, шмыгнули за сарай. Вслед за ними незамеченными скрылись еще четверо. Ушли под гомон и суету у ведер с водой. Проскользнули к терновой изгороди, свалились в канаву и по ней вышли в леваду» А там ищи-свищи!
Пленных погнали дальше, к лагерю, а пятеро бойцов во главе с лейтенантом остались на свободе. Поздним вечером Лев провел бойцов к
103
Чиру, показал брод и объяснил, как лучше затемно добраться до Дона и в каком месте его легче перейти.
Примерно так Лев Городничий расскажет и напишет спустя двадцать лет. А тогда он коротко доложит, что с ребятами со своей улицы в начале августа помог бежать из плена шестерым нашим бойцам. Еще он сообщит в порядке информации о помощи раненым красноармейцам, которых не успели эвакуировать из бывшего здания тубдиспансера по улице Кузнечной.
Около двух недель враг пытался в районе Нижне-Чирской форсировать Дон. Подбрасывал все новые и новые части. Бои были упорными, и потому в степи, на месте отошедших за реку сражений, осталось много оружия и боеприпасов. И «команда» Городничего сумела запастись винтовками, патронами, гранатами, толовыми шашками, запалами и бикфордовым шнуром.
Городничий ни с кем не делился, что оставлен райкомом партии для подпольной борьбы и что .для него наступит специальное время, когда ему прикажут действовать. А приказать ему мог только тот, кто знал его подпольное имя и фамилию, выбранную им самим,— «Максим Лес». И он ждал, готовился, наблюдал. Но иногда не сдерживался — преподносил, как он после напишет, «сюрпризы непрошеным гостям». Ему удалось незаметно подсунуть гранату в грузовик. Дело было так.
Колонна автофургонов остановилась у колодца дозаправиться водой. Неподалеку толпились ребята. Оккупанты заставили подростков доставать воду из колодца. К крутилке стал Городничий. И пошла вода — ведро за ведром.
Пока шоферы умывались и с гоготом обливались холодной водой, подростки, пригибаясь под тяжестью полных цибарок, таскали воду к грузовикам. Льва подменили у колодезной ручки. Он ухватил ведро и заторопился к автомашине. Там успел сунуть под брезент ручную гранату, предварительно повернув ее ручку на боевой взвод. Положил ее на край ящика.
104
Фронт был рядом, и колонна торопилась с боеприпасами именно туда. Пока выбирались из станицы, ехали спокойно, а как только выкатили в степь, то прибавили скорость, чтобы быстрее проскочить открытое место. И на первой ухабине от сильного толчка граната сорвалась с ящика на пол кузова... Автофургон со снарядами разнесло в клочья. Досталось и следовавшим рядом грузовикам.
Второй раз Городничий подложил «сюрприз» во время налета на станицу наших ночных бомбардировщиков. В открытое окно дома, где разместились четверо гитлеровских чинов, он метнул гранату.
Комендант станицы не сумел дознаться, почему в доме случился взрыв.
Лев Городничий и его юные соратники мстили фашистам тогда, как могли. И делали это не одни. Потом уж, спустя много лет, Лев в одном из своих писем-воспоминаний напишет: «Я был маленькой семнадцатилетней частичкой с подпольным именем, паролем, заданием. Кто определил их, дал, вдохновил, научил? Партия! Наш райком партии знал, и сколько нас, подпольщиков, и кто мы, и где мы, и какие у нас имена и пароли, и какие задания определены каждому; За несколько дней до появления оккупантов, в период начала массовой оккупации района меня пригласил на беседу в райком партии Александр Михайлович Чистов. От него я и получил всег что надо для конспирации. Об остальных товарищах в первоначальный период я и не предполагал, что они также действуют по заданию, как и я, каждый на своем посту. Видимо, до определенного момента мы не должны знать друг друга и действовать обязаны самостоятельно, И эта самостоятельная разобщенность подпольщиков-одиночек все-таки заметно проявлялась и была хорошей поддержкой в тайной борьбе. Случалось, во время ночного налета наших самолетов стрельнешь ракету из глухого сада в сторону складов или остановившейся на ночевку колонны автомашин, как в другом конце ста
105
ницы взвивается еще ракета-сигнал. Значит, кто-то помимо тебя действует в помощь нашим летчикам. Утром по станице слухи: «Кто-то дом поджег, где фашисты устроили склад с продуктами», «А слышали, на донской переправе случился взрыв». И еще: кто-то из-за Дона корректировал прицельный орудийный огонь по паровой мельнице, кто-то резал телефонные провода, кто-то прокалывал автомобильные шины или рассыпал в дорожной пыли крупные гнутые гвозди... Все мы, подпольщики, молча и осторожно вредили оккупантам и ждали. Наверное, у каждого из нас было одно заветное делание: встретиться с тем, кто придет с паролем, с новым заданием. И час такой для меня настал, человек такой пришел. Им была наша Аня — Клава Панчишкина».
...Было покончено с арбузами и дынями. Тоня и Шура аккуратно собрали остатки от еды и сбросили их в затравенелую промоину.
После Городничего докладывал райкому Са-мохин-Огородов:
— Ты спрашиваешь, Аня, кто такой Копцев? До появления гитлеровцев его мало кто знал в станице. Ему двадцать шесть лет. В армии не был — прихрамывает. Учился плохо — окончил четыре класса. На большее не хватило ума. Бегал в МТС — то подсобником был, то слесарем. В комсомол ич не пытался вступать. Теперь начальник районной полиции. Он же верхнесоло-новский. Ты его должна помнить.
— Копцевых у нас в хуторе много,— засомневалась Панчишкина.— А отец у него не Стефан ли?
— Он самый.
— Теперь все становится на свое место: отец его махровый кулачина. В 1929 году принимал участие в белоказачьем заговоре. За что и был осужден.— Она тяжело вздохнула: — Яблоко от своей яблони далеко не закатится.
— Старый Копцев в хуторе староста,— уточнил Огородов. Он поведал еще и о том, что в помощниках у Сашки Копцева подвизается Жор
106
ка Родин, тоже нижнечирский, появился вместе с гитлеровцами. Хвастался в одной пьяной компании, что у него с Советской властью свои счеты: он уже был судим за крупную кражу» Еще один ярый приспешник у комендатуры — некий Попов Александр Федорович. Ему под пятьдесят. В гражданскую был в белых. Судим тоже. Вернулся перед самым началом войны» Занимает, вроде, скромную должность — готовит жилье для оккупантов. Лютую ненависть не скрывает к станичникам, выселяет из домов, занимается поборами и грабежом»
А вы что расскажете, Вера и Люба? —-Панчишкина уставилась на Кагальницкую и Лазареву.— О Темниковой что знаете?
— Что можно о ней сказать, Аня? — ответила Люба.— Разговаривала я с ней о том о сем. По-моему, она трусиха порядочная. Забилась в дом и носа не показывает.
— Говорят, что она с офицерами в ресторан ходит.
— Это раз было,*—подала голос Вера.— Офицер проезжий остановился у них на квартире, ну и почти насильно увел ее в ресторан... Она для нас — пустое место. Очень уж дрожит за себя.
— А вот Мануйлова,— продолжала Люба,— эта уж точно работает в гестапо. Только кем, не знаю: то ли буфетчицей, то ли подавальщицей»
— Она — правая рука у переводчика в гестапо!— сказал, как отрубил, Максим Лес.— Это точно, что она фашистская подстилка.
Клава попросила рассказать, что слышно в станице об арестах в Демкине, хотя она в об-щем-то и знала об этом, но хотелось узнать, о чем люди говорят.
В первые дни сентября в Демкин заскочили на грузовике полевые жандармы. Собрали старого и малого на хуторе и объявили: «Кто не донесет о местонахождении партизан, то будет расстрелян», В те дни хуторяне ничего не слышали о партизанах в своей округе. О чем они и сказали карателям. Те же не поверили завере
107
ниям мирных жителей и тут же схватили стоявших впереди двух женщин, девочку и мальчика. Втолкнули их в кузов и снова предупредили, что ежели из Демкина не поступит сообщения о партизанах, то заложники будут расстреляны.
Кто же они, заложники? 38-летняя домохозяйка Олимпиада Ефимовна Шарова, 25-летняя колхозница Александра Афанасьевна Жмурина, 13-летний Саша Черноморов и 12-летняя Тоня Митяева.
День был на исходе, но солнце по-летнему припекало. В глубоком овраге, заросшем бай-рачным леском, было тихо, сюда не добирались внешние шумы. Было спокойно и мирно, если бы не рассказы о диких зверствах фашистов.
Клава и ее подруги по отряду слышали жуткую весть о расстреле гитлеровцами воспитанников детского дома. Обыкновенное человеческое чувство противилось до конца принять, поверить в это чудовищное преступление. Оно, чувство, протестовало, создавало настроение больше не возвращаться, не вдаваться в подробности этого злодеяния. И все-таки рассудок требовал своего — надо знать всю правду о преступлениях фашистов, чтобы поведать об этом людям, чтобы отомстить сполна военным преступникам.
Первого сентября в Нижне-Чирский детский дом явились два гитлеровских офицера и предложили кастелянше Е. А. Донсковой подготовить детей к отправке. Елена Афанасьевна спросила: «Далеко ли дети будут отправлены и на сколько дней им подготовить продуктов в дорогу?» Один из офицеров по-русски ответил: «Продуктов им никаких не нужно, они поедут недалеко».
На второй день эти же офицеры подъехали к детдому на двух крытых грузовиках и приказали вывести детей во двор, построить в колонну по четыре. Донскова вывела и построила ребят. Им было от 2 до 12 лет. Гестаповцы, пересчитав детей, разделили их на две группы, посадили в грузовики и уехали в неизвестном направлении.
Дня через два по станице пронесся слух, что
1.08
в пяти километрах от Нижне-Чирской, за рекой Чир^ расстреляны 47 воспитанников детдома... Первыми узнали об этом жутком злодеянии Александра Яковлевна Шмелева и две родные сестры — Наталья Кузьминична Парамонченко и Надежда Кузьминична Ястребова. Шмелева разыскивала своего мужа, неизвестно где и за что расстрелянного гестаповцами. А сестры искали останки матери, также расстрелянной гестаповцами. По рассказам станичников они знали, что за Чиром есть глухие места, где обычно оккупанты расправляются со своими жертвами. Втроем они принялись раскапывать свежеприкопан-ную яму, и сразу же им стали попадаться детские игрушки: куклы, рогатки...
А ниже были тела детей...
— А что они делают, каты проклятые, с пленными,— тихо проговорила Тоня Лазарева.— Сколько загубили наших ребят. Просто так, ни за что ни про что.
...Словно подводя итог обмену сообщениями, Панчишкина глухо проговорила:
— Будем считать, что подпольный райком с первых дней оккупации действовал. Каждый в меру сил и создавшихся условий помогал Красной Армии, наносил вред фашистам.— Она оглядела своих соратников, как будто оценивая значение сказанного, и предложила:
— Мы должны знать каждый факт злодейских преступлений фашистов в районе. Знать и использовать в разъяснительной работе среди населения. Не беседы проводить, а вступать в разговоры, рассказывать правду, отвечать на вопросы. Агитация, разоблачение зверств фашистов— это тоже наше оружие.— Она приумолкла, прислушалась: не донесется ли со стороны станицы или открытой степи подозрительного звука. Но все было обычно — тихо. Только ветерок-степняк шуршал в верхушках низкорослых и искореженных дубков и вязов. Удостоверившись, что на подступах к их тайному сбору все спокойно, Клава слегка вытянула шею, приподнялась и, сложив губы в трубочку, трижды
1t>9
свистнула. В ответ сразу же раздался близкий посвист, явно не девичий, а лихой и короткий»
Первым встрепенулся Городничий, вскочил — и руку в карман, за наган. Панчишкина улыбнулась, расчесывая гребешком свои коротко стриженные русые волосы. Она давала понять этим жестом, что нет основания для излишнего беспокойства»
— Да сидай, угомонись ты! —Рая Демида потянула Леву за полу пиджака.— Максим ты наш, да еще ж и Лес.
Девчата рассмеялись Раиной шутке.
— Ничего ж не случилось. То ж наш хлопец.— Демида махнула рукой в вершину оврага.— Сторожит нас. А як же ш вы думали? — теперь она обращалась ко всем.— Собрались у цю балку и балакаем, распустив языки и развесив ухи»
Успокоив словоохотливую Наталку Полтавку, Панчишкина заторопилась — времени мало, день уходит.
— Теперь второе — боевые задачи райкома» Что мы можем, что должны делать? —* Она вроде бы спросила, не обращаясь ни к кому лично. Городничий порывался внести предложение» С ним рядом сидела Рая. Положив руку ему на плечо, она удержала его порыв.
— Давайте обсудим следующее предложение.— Клава не сказала, от кого исходит предложение.— Мы должны создать три подрывные группы для подготовки и проведения боевых, повторяю, боевых операций. Одна может действовать в Нижне-Чирской.— Панчишкина взглянула на Городничего.— Ее стоит возглавить Максиму. Нет возражений?
Возражений не последовало. Только Лева довольно заулыбался и поудобнее примостился рядом с Демидой.
— Другая группа подрывников должна взять под контроль участок железной дороги между станцией Чир и разъездом Ложки. Предлагаю поручить эту группу Надежде.— Артемова согласно закивала головой.—Подбирай ребят, разведай охрану моста через Дон, чтобы с по
11Ф
мощью надежных людей в назначенный срок езоовать его.
-Д Третья группа должна вывести из строя паровую мельницу и сжечь склады с зерном на берегу Дона.— Клава говорила, как решенное раз и навсегда.
— Уж очень много фашисты вывозят оттуда хлеба.
— Я понял,— отозвался Виктор Огородов,— сразу же сообразил, кто должен провести эти Ъпёрации.
— Тебе в помощь пойдет Вера.— Она знала, что Федор и Саша понимали друг друга с полуслова.
— Для вас, Наталка и Люба, задание постоянное: разведка и агитация.— Подумала и спросила: — Есть возражения?
— О чем разговор,— отозвался Максим.— Будем действовать.
— Значит, можно считать, что решение райкома о постановке боевых задач принято? — спросила Панчишкина и, услышав одобрение, предупредила: — Всем руководителям боевых групп привлекать к подготовке и выполнению заданий только проверенных, надежных ребят и девчат. И самое главное: ни одну операцию без специального разрешения райкома не начинать. Когда надо, получите команду. И еще: тщательно и скрыто готовиться к операциям. Соблюдать строжайшую дисциплину и конспирацию— закон боевой работы.
Принято было и это предложение одобрительно и молча. Такое распределение обязанностей заранее продумано Панчишкиной и согласовано с Чистовым и Воскобойниковым. Однако Клава никому не сказала, что инициатива осуществления диверсий силами подпольщиков принадлежит командованию отряда. Александр Михайлович доверительно сказал ей, что, быть может, не каждый подпольщик пока готов решиться перейти от слов к боево/лу делу, поэтому не следует устанавливать точные сроки проведения, не надо ребят торопить. Пусть го
in
товят себя и вместе с этим выполнение боевой задачи. А уж после того, как будут проведены операции, можно некоторым и дать поняуь о связи подпольного райкома комсомола с отрядом «Смерть фашизму».
Перед тем, как закрыть заседание райкома и разойтись поодиночке из оврага, Клава попросила:
— Подмени, Наталка. Пусть покажется всем.
Рая легко вскочила на ноги и заторопилась по склону меж кустов. Прошло несколько минут, и вместо Демиды из зарослей показался коренастый паренек лет 16—17-ти.
— Добрый вечер, товарищи прозаседавшиеся.— Он попытался пошутить, но встретил строгий взгляд Панчишкиной, заметно смутился. Исподлобья оглядел незнакомые лица. Он знал лишь Клавдию Григорьевну и Тамару Федоровну. Сконфуженно назвался:
— Анатолий.
К нему навстречу поднялся с протянутой рукой Городничий и, улыбаясь, представился как Максим Лес. Затем назвались по-подпольному остальные. Его почти никто прежде не знал, хотя лицо было знакомое: возможно, раз-два доводилось видеться на улице или на районном собрании комсомольского актива. На что Лева, общительный и заводной парень, знавший многих сверстников в станице, и то терялся в догадках, где он видел этого крепыша в хлопчатобумажном сером костюмчике, изрядно поношенном и помятом.
Заметив, как напряженно его рассматривают, Анатолий посветлел лицом:
— Не пытайтесь узнать. Я здесь недавно.
— Ближе познакомимся и подружимся в боевом деле.— Панчишкина подошла к Анатолию. Она была чуть повыше его, и, как учительница представляет классу нового ученика, рукой слегка коснулась его спины, сказала:
— Анатолий — наш товарищ, член райкома. На его счету уже есть боевое дело.— Только со своими подругами она знала, что настоящее его
112
имя — Ананий, комсомолец Шефатов Ананий Фанович, сын директора Задонской МТС Фана Павловича Шефатова.
...Один из активистов района, старший Шефатов в числе первых дал согласие вступить в партизаны. И когда военные события приобрели крутой и стремительный оборот, он, обремененный большим хозяйством машинно-тракторной станции, дни и ночи напролет занимался эвакуацией не только эмтээсовской техники, но и помогал колхозам вывозить за Волгу зерно, перегонять рабочий и продуктивный скот, отправлять общественное имущество. Под бомбежками на донских и волжских переправах Шефатов мыкался со своим и колхозным хозяйством. Райком партии поручил ему этот участок работы как первостепенный, боевой. Перед отъездом из района за Волгу ему Чистов и не напоминал о письменном согласии остаться во вражеском тылу. Секретарь райкома считал само собой разумеющимся, что Шефатову поручено «везти тяжелый воз эвакуации» и ему не обязательно возвращаться в район. Фан Павлович Шефатов был человек высокого партийного долга и большевистской честности. Если он пообещал да еще написал заявление, то как ему отступиться от своих слов.
И он вернулся в августе из Сталинграда, когда в районе уже хозяйничали оккупанты. Да не один, а с шестнадцатилетним сыном Ананием. Они благополучно добрались до Дона. Ночью переплыли его. День обсушивались в займище, а потом уж пришли в хутор. Шефатовы жили у знакомых. Фан Павлович не показывался на людях. Он ждал, когда хуторская молва принесет весть о появлении партизан. Он ведь не знал, где они базируются. Ждал и дождался. Об отряде весть принес его сын, общавшийся с хуторскими пацанами: «В займище, неподалеку от Демкина».
В ту ночь, когда Фан Павлович решил пробраться к партизанам, Ананий повел отца на противоположный конец хутора. Огородами и сада
113
ми. Там с полудня остановилось шесть грузовиков. Ананий узнал, что в кузовах под брезентом какие-то ящики. Шоферы загнали свои тупорылые автомашины в просторный двор, а сами, обмывшись у колодца, изрядно подзаправились шнапсом и наверняка дрыхнут без задних ног.
Предположения Анания оказались точными. Все шестеро вповалку спали на растоптанном стожке сена, неподалеку от грузовиков. Ни часового, ни бодрствующего.
У Фана Павловича в котомке за плечами припрятаны две гранаты, подобранные у Дона, да наган в кармане. Сыну пока он не доверял оружие.
Анании прилег с отцом в канаве. В скупом лунном свете они внимательно рассматривали двор, молчаливые автофургоны, прислушивались к разнокалиберному храпу гитлеровцев. Ананий порывался спросить отца: «Дай хоть гранату». Но он молчал. Долго прислушивался и присматривался. Сын не решался мешать отцу. Только сердце стучало громче обычного.
Наконец Фан Павлович опустился на край канавы и достал из котомки гранаты.
— Как, страшновато, сынок? — прошептал ему на ухо.— Немножко есть, да?
Ананий отрицательно качнул головой и проглотил подступивший к горлу комок. Отец положил свою тяжелую руку на плечо сына:
— Так и должно быть.— Почувствовал, что Ананий напрягся, готовый ответить, но Фан Павлович вновь прошептал:—Не надо, сынок. Молчи... Значит, сделаем так: подойдем к ним поближе, чтобы в случае чего можно наверняка их накрыть гранатой. Зайдем с той стороны двора. По рву. И к машинам. Только, сынок, осторожно, как кошки.— Так сказал ему, Ананию, отец.
Подползли к грузовикам. В мягких спортивных тапочках Ананий пробрался в настежь открытую кабину. Потом в другую. Снял в них два автомата и притаился в лунной тени от автофургона. Рядом с отцом. Постояли мгновение, и стар
114
ший коротко шепнул: «Иди». Пригнувшись, с автоматами в руках, Ананий стремглав проскочил? двор и скатился в канаву.
Старший Шефатов из-за кузова кинул гранату на растоптанный стожок, в середину храпевших врагов. Второй гранатой он ударил под бензобак крайней машины.
Взрывы последовали один за другим, и Шефатов с наганом в руке трусцой добежал до канавы. Перемахнул через нее. Принял от сына^ автомат...
На второй день поисков по займищу они повстречали партизан.
... Именно это боевое дело имела в виду Клава Панчишкина, когда представляла Анания Ше-фатова своим товарищам на первом заседании подпольного райкома комсомола...
Как руководитель комсомольского подполья Панчишкина решила сама проверить Темникову. Ей не хотелось согласиться с мыслью, что та, в недалеком прошлом активистка, стала пособницей гестапо. Она предупредила на всякий случай Артемову, что сегодня пойдет к Темниковой.
Выбрав удобное время, когда перед вечером-та была одна дома, Клава вошла во двор и осторожно стукнула в открытую наружную дверь.
В полутемном коридоре показалась растрепанная Темникова. Увидев неожиданную гостью, она оторопело уставилась на нее.
— Здравствуй, , Галя, — буднично сказала Клава.
В первые мгновения Темникова не могла справиться с испугом. Ухватившись за притолоку, она прошептала:
— Здравствуй, Аня.
Ответила правильно: назвала ее, Клаву, под-прльным именем, как она ей и говорила перед расставанием в райкоме комсомола.
Гале Темниковой шел семнадцатый год. Ее приняли в комсомол за несколько недель до эвакуации района. Об этом событии мало кто знал, кроме членов бюро райкома, поэтому Панчиш-
115
кина и предложила кандидатуру Темниковоикак члена подпольного райкома комсомола. К тому же ее отец был на фронте, а приболевшая мать с сестрой не собирались эвакуироваться. И вот теперь встреча— неужели она, Панчишкина, ошиблась в своей оценке Гали Темниковой!
— Тебе привет от наших,— сказала Клава,— я письмо.— Протянула Гале сложенный треугольником листок с записью недавнего сообщения Совинформбюро.— Прочитай своим знакомым и уничтожь.
— Я поняла,— тихо проговорила Темникова.
— На тебе лица нет, Галя. Ты боишься?
— Да,— призналась Галя.— Но это пройдет. Теперь будет легче.
— Почему?
— Теперь есть ты и все наши.
— Успокойся, трусиха, и ничего не предпринимай. О моем приходе — никому ни слова... Жди, я еще приду. До свидания, Галя.
— До свидания, Аня,— облегченно выдохнула Темникова.
Жесткий комок перехватил дыхание. Ей, Клаве, до горечи во рту было обидно. И все же она спокойно спустилась с крыльца, прошла по вымощенной дорожке к калитке, шагнула на улицу и направилась к центру станицы. Знала, чувствовала спиной: Галя Темникова наблюдает за ней, и потому неторопливо шла, показывая свою выдержку.
Свернула в ближайший переулок и тихими улочками дошла до неказистого куренька тетки Тамары Артемовой. Екатерина Тихоновна засуетилась со сборами на стол—повечерять. Однако подружкам было не до еды.
— Собери нам, тетя Катя, с собой,— попросила Тамара,— а мы скоро вернемся.
Обе бросились в разные концы станицы предупредить друзей-подпольщиков. «Надо срочно скрываться. Поменять явки и пароли. Возможен провал. Через неделю встречаемся в Глубокой балке под Зимовным».
К закату солнца все, кого успели предупре
П6”
дить\ покинули станицу. Ушли также Клава, Тамара и\Рая Демида.
Разгром у Дона команды бронетранспортера и конного линейного надзора на армейской линии связи вынудил гитлеровцев установить круглосуточную усиленную охрану за этим кабелем. Потерю спецкоманды гитлеровские командиры управления связи 6-й полевой армии отнесли на счет красноармейцев-окруженцев или армейской разведгруппы. Появление партизан не отмечалось в оперативных донесениях в ближайших тылах частей, продвигавшихся к Сталинграду. Однако в порядке профилактики было предпринято прочесывание придонских лесов в районе переправ и линий связи.
После первой облавы, проведенной полевой жандармерией и полицией, партизанский отряд «Смерть фашизму» переместился из леса под Демкиным на левый берег Дона и обосновался в займище у Зимовного. Сюда-то, на второй день после того, как они покинули станицу, кружными дорогами и добрались подружки-разведчицы. Пока они находились в Нижне-Чирской, отряд пополнился новыми бойцами. Теперь в его составе насчитывалось без малого пятьдесят вооруженных партизан.
— Сколько всего нас-то? — поинтересовалась любознательная Демида, обращаясь к Чистову.
— Все, кого видишь, наши,— улыбнулся комиссар.— Конечно, не все на месте, часть на задании, в охране. Самое важное, что не имеем потерь, даже раненых. Вот простуженные есть. А ведь под Демкиным мы их побили...
В те дни ни партизаны, ни комсомольцы-подпольщики не знали, что черное дело предательства уже вершилось, что нашелся иуда-приспеш-ник из местных. Из хутора Нижне-Кумского в Зи-мовной наведался ветфельдшер Лопухов. Зашел к старосте Алимову и вроде бы невзначай обмолвился о том, что под Демкиным затаились Чистов и Воскобойников с партизанами. Сколько их, он не знает, но что в лесу есть партизаны— «слух верный: люди зря болтать не бу
117
дут». Алимов поскакал к Копцеву, в Нижне-тЧир-скую. Выслушав новость от старосты, главный полицай-предатель сломя голову бросился к коменданту станицы. Тот, не поставив в известность местное гестапо, решил сам раз и навсегда рассчитаться с партизанами. По тревоге собрал из района полицаев и во главе десятка полевых жандармов в тот же день на двух грузовиках направился к Демкину. Налет полицаев не застал партизан врасплох. Не многим из. карателей удалось уйти.
Узнав о самовольной и так позорно закончив-* шейся карательной акции, гестаповцы вызвали к себе для объяснения военного коменданта и начальника полиции. Обругали их и пригрозили, что если они, комендант и полицай, в течение недели не уничтожат «бандитов в кустах у Дона», то «гестапо окажет честь господин Копцев — расстреляет в балка за станица». А коменданта— рядовым в Сталинград.
Прошла неделя, как Панчишкина с подругами возвратилась в отряд» Каждую ночь уходили на задания разведчики, иногда появлялись связные из хуторов. Дважды наведывался в лес «за дровами» Петр Игнатьевич Прохоров. До партизан доходили вести, что недавно без каких-либо причин расстреляна большая группа военнопленных все в той же балке у станицы. Ходили слухи, что к зиме фашисты начнут отбирать «добровольцев» ехать на работу р Германию. Среди этих новостей никто не сообщал об арестах кого-ли* бо из знакомых подпольщиков.
Панчишкина с подругами терялась в догадках: быть может, Темникова действительно ничего общего не имеет с оккупантами, просто трусит или не решается на предательство, опасаясь партизанского возмездия. Ясно, что молчит пока.
Еще раз Клава посоветовалась с Чистов>1м.
— Твои предположения не лишены логики,— согласился он^— Видимо, хватит выжидать. Посылай Тамару к тетке. Пусть и сама послушает в станице разговоры. Если ничего подозритель-
НЛ
ногф не заметит, то пора по цепочке дать команду о проведении боевых операций, намеченных райкомом комсомола.
— Согласна, Александр Михайлович,— с готовностью ответила Панчишкина.— С Тамарой мы все уже обговорили. Она ждет вашего разрешения.
— Вот и хорошо.
Артемова ушла в Нижне-Чирскую вместе с Ананием Шефатовым. Через Дон их перевез на баркасе Антонов. Шел Шефатов с автоматом— провожал Тамару по степи. Он должен был довести ее до теткиного жилья и вернуться той же ночью к Дону. Но у него просто не хватило сил идти снова в ночь, в степь. По совету Артемовой Ананий припрятал автомат рядом с куре-нишкой Екатерины Тихоновны Волоцкой и проспал остаток ночи и почти весь день у нее на кухне, за печкой. Хорошо отоспавшись, он выслушал от Тамары Федоровны все станичные новости, ночью один добрался до Дона. С рассветом Ананий самостоятельно переправился через обмелевшую окончательно реку.
Сигнал о начале комсомольских боевых операций Артемова поручила передать руководителям подпольных групп Тоне Лазаревой.
О том, что и как сделано комсомольцами-подпольщиками в те сентябрьские дни, к сожалению, не удалось обнаружить ни архивных документов, ни иных официальных свидетельств. Посчастливилось лишь разыскать письмо бывшего члена подпольного райкома комсомола Федора Самохина. В 1960 году в ответ на просьбу одного из журналистов Волгоградской студии телевидения, который намеревался подготовить сценарий фильма о нижнечирских комсомольцах-подпольщиках, написал следующее.
«Первой выполнила задание подпольного райкома комсомола боевая группа Городничего. Взлетел в воздух дом, где жили гестаповцы. Было убито пять и ранено, кажется, три фашиста. Затем эта же группа подожгла так называемые артамоновские склады.
119
На улицах впервые стали появляться листбвки со ссылкой на сообщения Совинформбюро. Написаны они были обычным химическим карандашом печатными буквами и по форме напоминали объявления о купле-продаже. Помню из разговоров, что эти листовки писала Тоня Лазарева с помощью Левы Городничего.
Трудно пришлось мне и Саше Кагальницкой готовить взрыв паровой мельницы. Место было всегда многолюдным.
Три дня мы возили на коляске полмешка горелой пшеницы. Старались делать вид, что ждем очереди. К счастью, таких, как мы, у мельницы собиралось много. И вот на четвертый день, во время обеденного перерыва, когда в машинном отделении никого не оказалось, я вытащил из нашего полмешка с зерном, на котором обычно сидела Саша, завернутую в тряпку противотанковую мину. (Мы нашли ее в разбитом обозе.) Мне удалось незаметно подсунуть мину в машинном отделении под хлипкий настил из досок. На следующий день на мельницу гитлеровцы привезли бочки с мазутом. Покатили их по дощатому настилу. Мина сработала. Так была выведена из строя паровая мельница.
Поджечь склады с зерном на левом берегу Дона было проще. Ночью их охранял один сторож. Мы с Сашей дождались, когда он уснул, а потом из двух бутылок облили стены и двери бензином. Подожгли и бросились к реке».
Были такие взрывы. Были пожары и листовки. Коренные нижнечирцы помнят об этих фактах тайной борьбы своих земляков. И, быть может, их вклад в общую Сталинградскую победу с военной точки зрения воспринимается не настолько значительным и ощутимым, как вклад политический, нравственный, проявившийся, воплотившийся в примере бескомпромиссного пламенного советского патриотизма.
Спустя несколько дней, как последовали удары подпольщиков, Панчишкина и Демида встретились с Артемовой у ее тетки Екатерины Тихоновны.
120
По наблюдениям Тамары, полиция и комендатура взрывам и пожарам не придают большого значения. Очевидно, считают как случайные происшествия или делают вид, что это не дело рук партизан и подпольщиков. Почему? По всей вероятности, потому, что не имеют ни малейших доказательств об организованном саботаже или руководстве диверсиями. Признать такой факт— значит, надо доносить высокому начальству. Доносить «наверх»—значит, возводить «поклеп на себя». Выход один: искать связи, искать следы и самих подпольщиков.
Примерно в таком плане могла быть оценена странная ситуация, сложившаяся в сентябрьские дни, когда гитлеровцы вроде бы и не замечали, и не сопоставляли диверсии, последовавшие в Нижне-Чирской одна за другой в течение недели. А может быть, они просто недооценивали случившееся. Что стоят пожары и взрывы в какой-то станице в сравнении с тем, что «войска великой Германии прорвались к Волге, и не сегодня-завтра фюрер объявит о падении очередной большевистской цитадели...»
Намеренно ли замалчивали перед своим командованием удары местных патриотов, недооценивали ли их или выжидали гестаповцы,— ни тогда, ни теперь утверждать определенно, однозначно нет основания. Но как бы ни объяснялось то, первоначальное поведение нижнечир-ской комендатуры и отделения гестапо, для Чистова и Панчишкиной ясно было одно: можно и следовало действовать дальше, смелее и вернее. С таким намерением и созвала Клава второй сбор подпольного райкома комсомола.
По склонам балки Глубокой густо стояли молодые тополя. Бледно-желтые листья устилали между ними приствольные просветы. Сентябрь снимал с придонских тополей летний наряд. Лишь по дну балки густели темно-зеленой листвой заросли терна. Здесь, в круговине большого куста, и проходило второе заседание райкома.
Собрались все. Говорила Панчишкина:
— По поручению командования партизанско
121
го отряда «Смерть фашизму», дорогие друзья, передаю вам всем привет и благодарность за выполнение боевых заданий.— Она заметила, как загорелись светом радости лица Лазаревой, Ка-гальницкой, Городничего, Самохина.— Отныне мы — часть отряда, его опора и глаза.
Лева увидел, как счастливо улыбается Тоня Лазарева, и не удержался от восторга:
— Это же замечательно, товарищи, занамице-лый отряд. Теперь мы...— Он осекся, заметив настороженный взгляд Тамары Федоровны.
— Наш отряд успешно бьет фашистов,— продолжала Панчишкина.— На днях партизаны обратили в бегство карателей из Нижне-Чирской... После того, что сделано нашими диверсионными группами, мы можем действовать более крупно.
Не выпуская из рук трофейного автомата, Ананий Шефатов нетерпеливо ерзал на разостланном ватнике.
— Обожди, Аня. Ты конкретно говори, чего предлагаешь.
— Я считаю, что мы должны взорвать мост через Дон. Надо помешать врагу переправлять подкрепления к Сталинграду.
— Так они же его восстановят,— отозвался кто-то неуверенно.
— Тогда, может , ничего нам не делать,— вскинулся с места Ананий.
Панчишкина будто не слышала короткой пикировки, продолжала:
— Во-вторых, заминировать в нескольких местах дороги между Демкиным и Нижне-Чирской.
— А сумеем мы поставить мины? — раздался все тот же сомневающийся голос.
— Подумаешь, сложность какая! — опять возразил Ананий Шефатов.— Лишь бы были мины. Поставим, Ьерно, Максим?
Городничий с готовностью ответил, что вполне сумеют.
— Мины выделит нам командование отрядом,— заверила Клава.— Ставить мины и мы с Тамарой умеем... После проведения этих операций члены райкома снова должны вернуться
122
в станицу, .Если возникнет опасность,— всем расходиться на хутора к родным и знакомым.
— А почему по домам? Лучше бы нас включили в отряд.
— Это предложение не подлежит обсуждению. Так решено командованием. Так нас просил поступить Александр. Михайлович Чистов.
Возражений больше не было. Предложение Панчишкиной принято единогласно. И подпольщики начали действовать.
...Неподалеку от Нижне-Чирской гитлеровцы поставили понтонный мост. Днем обычно они его не наводили. Разбирали на секции и блок-баржи, маскировали в прибрежных зарослях и затонах. Побаивались налетов наших самолетов. В этом месте Дон основательно обмелел, и его ширина не превышала двухсот метров. Так что с разводкой моста солдаты-понтонеры управлялись быстро.-
Переправу посменно охранял взвод солдат с двумя пулеметами. Неподалеку от моста дежурили у скорострельных пушек вражеские зенитчики. Когда в прибрежном лесу, случалось, накапливалось много войск, то гитлеровцы и днем наводили мост и пропускали через него на левый донской берег танки, бронетранспортеры с пехотой, колонны грузовиков с боеприпасами.
Охрана моста вроде бы была и небольшой, но довольно зоркой. Поэтому ни ночью, ни тем более днем к нему не подобраться. Решено проникнуть к мосту по Дону, по течению и ночью., Благо, что у моста не было прожекторов и ночи по-осеннему выдались темными.
С вечера обосновались вдвоем в кустах у берега. Подождали, когда темнота подойдет поплотней, и осторожно пробрались поближе к понтонной переправе. Подползли и затаились.
Одеты легко — в комбинезоны. На ногах вместо обуви—шерстяные носки. Головы повязаны темными платками по самые брови. У каждого через плечо сумка от противогаза. В ней по четыре килограмма взрывчатки.
123
... Хрипло орали дежурные на замешкавшихся шоферов. Подавались какие-то команды, но чаще слышалось уже понятное и противное пар-тизанам: «Шнель!» В гомоне и грохоте переправы выделялся писклявый голосишко губной гармошки. Мигали подфарники автомашин. Регулировщики на въездах подавали красные и зеленые сигналы... Все так, как было вчера и позавчера, когда они, Клава и Ананий, наблюдали из кустов за мостом.
Но вот из прибрежного леса донеслось тяжелое урчание дизельных моторов. Тянулись по глубокому дорожному песку танки и грузовики.
— Пошли, Ананий.— Клава взяла его за руку.— Под шумок нам сподручнее будет.
Они вышли из хвороста, и Шефатов, опередив Клаву, первым вступил в воду. У берега было мелко. Но вскоре они опустились «по шейку». Дух перехватило от холода. Осторожно перебирая руками и ногами, выбрались на середину реки и немного притерпелись к холодной воде.
Впереди тяжко громыхали моторами машины, под ними тревожно хлобыстали понтоны. Все ближе булькала встревоженная ими вода. Казалось, вся эта многоколесная громада сейчас соскользнет с хлипких поплавков и обрушится на них, двоих.
Доплыли незамеченными. Дрожащими от холода и нетерпения руками ухватились за скользкие ребристые бока понтонных поплавков. Ни теряя и мгновения, перебирая руками, добрались до соединительных цепей. Теперь бы не угодить между двух барж-поплавков. После каждого грузовика они уводят в воду почти по самый настил и, освободившись из-под тяжести, легко выскакивают на поверхность. Выскакивают и не успевают успокоиться, как новая тяжесть накатывается и притапливает их снова. Всплески и хлюпы, рев моторов и скрипы в креплениях понтонов казались вблизи оглушительно громкими.
А колонна не останавливалась. Там, на берегах, регулировщики, стремясь перекричать грохот переправы, крутили зелеными глазками сиг
124
нальных фонариков и хрипато покрикивали свое: «Шнель, шнель! Лос, лос!»
Клава управилась первой. К серединному понтону привязал свою сумку и Ананий. Раздавил ампулку запала и, хватанув побольше воздуха, опустился под железное днище понтона. Впереди должна быть Клава. Случайно он коснулся ее ноги, и тут же Клава ухватилась за его руку и увлекла вниз, за собой, подальше от громоподобных раскатов над головой.
На середине реки донное течение сильно увлекало их в глубину. Ананий дернулся наверх, на воздух. Выскочили на темную речную гладь.. Притаились, отдыхая на плавном течении.
Когда порядком удалились от моста и на крутом повороте Дона выползли на отмель, то казалось, совсем не было сил. От усталости, холода и напряжения. Их поджидали сновавшие по берегу Тамара и Рая...
Вскоре по хуторам и станице пронесся слух: «На Дону у фашистов ночью взорвался мост. Да не сам он взлетел в воздух, а наши, из партизан, подложили мины, как раз когда перегоняли пушки».
— А кто же они такие, что не побоялись у фашистов взорвать мост? — спросила свою тетку Тамара Артемова.
— Дык кто же тебе это скажет. Гутарють, будто бы скорее те, кто с парашютами в небе летаить,— авторитетно объяснила сна своей племяннице и ее подружке Клавдии.— Не вы же, вертихвостки, на то способные. Неделями пропадаете неизвестно иде, а тут думай про вас,— обиженно заключила Екатерина Тихоновна.
— В хутор мы ходили, к родным Клавы,— успокоила тетку Тамара.— К ее матери,.. Ты у нас тетя Катя, как Совинформбюро: все знаешь.— Тамара подсела к ней, взяла ее разбитые работой ладони.— А мы вот бегаем и не слышим станичных новостей.
— Че, я тебе, Тамарушка, курица старая, што ли! У той одна забота: зерно поклевать да на насесте подремать,— миролюбиво проговорила
125
Екатерина Тихоновна.— На базар сбегаешь — всех былей и небылиц наслушаешься, и вроде легче на душе на какой-то час станет. Злые они, супостаты.
Простой, невоенный человек, а верно она подмечала настроение оккупантов. После взрыва .моста комендант станичного гарнизона оказался -вновь бессильным перед партизанами. Опасаясь угодить рядовым в сталинградскую мясорубку, он вторично и опять же торопливо свел в карательный отряд солдат охранной команды и полицаев всего района. Набралось около семидесяти карателей. И снова не удалось им застать партизан врасплох.
Не успел вернуться карательный отряд с облавы, как со станции Чир в комендатуру доне* ели о том, что на перегоне к Ложкам разобрано .железнодорожное полотно, а ночью на базарной площади Нижне-Чирской расклеено до десятка листовок.
На этом не кончились для коменданта неприятности. Снова вырезан секретный телефонный кабель, который проложен по территории вверенного ему, коменданту, района.
Нижнечирские гестаповцы после таких акций ^партизан и подпольщиков сместили коменданта. Местное отделение гестапо принялось самостоятельно готовить карательную операцию против партизан.
В партийном архиве удалось обнаружить несколько документов, в том числе новых, в общих чертах свидетельствующих о последних неделях, днях и часах мужественной борьбы бойцов партизанского отряда «Смерть фашизму» и подпольного райкома комсомола. Наибольший интерес представляют письмо коммуниста Зота Ефимовича Антонова Нижне-Чирскому райкому ‘партии и его же выступление 30 января 1944 года на III Нижнечирской районной партийной конференции. Из его достоверных свидетельств, как одного из активных бойцов отряда, чудом «оставшегося в живых, те трагические события складываются следующим образом.
126
В списке партизан вначале значилось более тридцати добровольцев. Однако к моментупри-нятия партизанской присяги в отряде осталось десять человек. Среди тех, кто поначалу дал согласие остаться во вражеском тылу, немало оказалось людей слабых духом и просто трусов. Под видом сопровождения своих семей в эвакуации они удрали из отряда за Волгу. Зот Ефимович Антонов на партконференции среди них назвал таких, как Коваленко, Петровский, Философов, Родионов, Засядкин, Мохов и другие. Под аплодисменты делегатов он сообщил, что все эти трусы и предатели партийным собранием, партизанского . отряда исключены из партии. «Они причинили большой ущерб нашему отряду,— свидетельствует 3. Е. Антонов.— Вместо того, чтобы секретно заложить на левом берегу Дона базы с продуктами, они самовольно удрали за Волгу. Поэтому впоследствии мы остались с минимальным запасом продовольствия. Мы вынуждены были собирать продукты у населения. Случались дни, когда нам почти нечего было* есть. Нас часто выручали хлебом и другими продуктами простые сердечные люди—наши колхозники: Петр Игнатьевич Прохоров, Евдокия-Ивановна Антонова, Пелагея Павловна Журавлева, Татьяна Петровна Антонова и другие нижне-чирские патриоты. Все они за это зверски умерщвлены фашистами».
Далее он вспомнил о том, что отряд «Смерть, фашизму» вступил в боевые действия против фашистских захватчиков в начале сентября 1942 года. В течение первых дней к партизанам присоединилось 24 бойца и командира, выходивших из окружения. Затем в отряд были приняты еще более десяти окруженцев, а также старший и младший Шефатовы, Дудкин и Еремеев. «Впоследствии,— заявил на партконференции 3. Е. Антонов,— Дудкин и Еремеев оказались предателями, и, я считаю, по их инициативе был выдан наш отряд».
О последнем бое партизан с карателями он поведал следующее. В тот памятный день отряд.
127
базировался на левом берегу Дона, в займище неподалеку от хутора Зимовного. Предатели, о которых упоминал Зот Ефимович, не сговариваясь, каждый отдельно поделились со старостой хутора, где располагается партизанский отряд. А тот рад был выслужиться перед гитлеровцами: донес в полицию и комендатуру. Новый комендант, учитывая участь своего предшественника, немедленно поставил об этом в известность отделение гестапо. С его помощью он получил под свою команду батальон карателей и спешно двинул его против партизан.
На займище близ Зимовного каратели наступали в обхват цепью. В тот роковой для отряда момент в дозоре у дороги находились двое Степановых. И, как на беду, оба они прикорнули на позднем осеннем солнцегреве и не услыхали и не увидали, как по степной дороге, поднимая тучи пыли, катило больше десятка грузовиков с пехотой. Не заметили и не услышали опасности. И только подошедшие на смену новые дозорные — Степаненко и Антонов — увидели уже рассыпавшихся в цепь карателей. Их отделяли заросли мелколесья от партизанской базы — расстояние не далее километра.
Антонов кинулся с тревожной вестью к командиру, а Степаненко, растолкав задремавших дозорных, выбрал поудобнее позицию с ручным пулеметом.
Пока Зот Ефимович бежал по хворостам к Воскобойникову, сзади начали доноситься одиночные винтовочные выстрелы. Это не хватило выдержки у Степановых. Но вскоре донеслись и короткие очереди из трофейного пулемета. Видимо, Степаненко решил не таиться, а по возможности задержать карателей и дать возможность отряду подняться по тревоге, занять выгодные позиции или скрытно отойти.
Вражеские пехотинцы под пулеметными очередями залегли. Отвечали нехотя и редко. Но ветер доносил отрывистые команды офицеров, поднимавших солдат.
Фашисты по одному, по двое-трое вскакива
128
ли и перебегали к кустам, к деревьям. Степаненко продолжал бить короткими прицельными очередями. Оба Степанова по досадной случайности были убиты, не достреляв патронов в обоймах своих винтовок. А партизан-пулеметчик, увлекшись стрельбой, не заметил ,как один из гитлеровцев обошел его со стороны, взобрался на старый коряжистый дуб и выстрелил из снайперской винтовки.
Запыхавшись, вернулся Антонов. Он нашел Степаненко. Уткувшись лицом в пожухлую траву, тот сжимал правой рукой приклад ручного пулемета. Вражеского снайпера Зот Ефимович заметил, когда пуля противно взыкнула и пошла рикошетом от металлического кожуха пулемета. Бывалый охотник, Антонов моментально среагировал на выстрел: бросился в сторону, перекатился в выемку и в этот момент заметил заторопившегося с дерева вражеского стрелка. Коротко вскинув трехлинейку, Зот Ефимович с первого выстрела сразил гитлеровца. Подхватив пулемет, он направился к своим.
Фашистские офицеры, видимо, определили примерное место сосредоточения партизан, поэтому покрикивали на солдат, чтобы те обхватывали отряд полукругом. Они пытались прижать партизан к реке или вытеснить их из займища на полукилометровую песчаную отмель. Отходить к Дону означало для партизан явно попасть под губительный огонь карателей. И расстояние до них было не таким значительным, чтобы можно было оторваться от преследования, вплавь уйти на противоположный берег. Но и на правом берегу были фашисты. Другого выхода Воскобойников и Чистов не видели, как, разделившись на две группы, одновременно пробиваться вниз по займищу.
Первую, меньшую группу, повел на прорыв сам командир. Вторую возглавил комиссар. Отходили от дерева к дереву, от куста к кусту. Отстреливались, экономя патроны.
В течение двух часов враг пытался трижды смять партизан, но натыкался на меткую стрель
5 Заказ № 211
129
бу. Наконец, наступило короткое затишье с обеих сторон. Каратели выносили убитых и отправляли раненых к грузовикам.
Когда в четвертый раз бросились фашисты на партизан, то группа прикрытия по сути дела оказалась в окружении. В первый момент этого вражеского нажима был убит Александр Михайлович Чистов. Погибли Мартынов, Шапиро, Петин и другие бойцы. Из тридцати бойцов этой группы осталось меньше половины. Раненых было несколько, в том числе и Зот Антонов.
До заката солнца осталось часа три. Надо было во что бы то ни стало продержаться до наступления темноты. И снова, в пятый раз, поднялись каратели. А у партизан по сути дела кончались патроны: с их стороны не слышно ни пулеметной, ни автоматной стрельбы. Отбивались гранатами и одиночными выстрелами.
Наступал вечер. Фашисты так и не сумели одолеть партизан. Сумерки спасли оставшихся в живых троих из группы Чистова — Зота Антонова, Николая Кукареко, Ивана Попова. Они все-таки ушли дальше по займищу и ночью выбрались в степь.
Начался холодный осенний дождь. Продрогшие, вконец измученные и голодные, трое набрели на пустой одинокий дом без окон и дверей. Рядом с ним были саманные стены сгоревшей кошары.
Спали мертвецким сном. С восходом солнца первым проснулся Антонов. Оторвала его от сна разболевшаяся рана на ноге. Осмотрев остатки разгромленной овцефермы, он про себя решил, что здесь, в стороне от торных дорог, можно день-другой отлежаться, отогреться. Не успел поделиться этими намерениями со своими друзьями, как его чуткий слух охотника уловил рокот автомашины, доносившийся из-за ближнего бугра.
Антонов торопливо растолкал Кукареко и Попова, а сам заторопился в лощину, посреди которой змеился глубокий степной овраг. Его друзья последовали за ним, и вовремя.
130
К дому подкатили фашисты на двух грузовиках. Покрутились возле развалин, заглянули в заброшенное жилье и, не обнаружив в нем следов пребывания людей, поехали дальше.
Трое партизан по оврагу прошли к Дону, дождались ночи и снова вернулись в займище.
Дня через два, измученные, они вышли на след партизан во главе с Воскобойниковым.
Далеко от родных мест Воскобойников не уводил своих соратников. Да и куда уведешь? Кругом открытая степь. Одно спасение — это придонские леса и перелески. Он все-таки надеялся установить связь с местными жителями и получить от них, как это было раньше, поддержку продуктами, а теперь, глядя на зиму, и теплой одеждой.
Питались в основном донской рыбой, терном да плодами шиповника.
Командир с радостью встретил появление Антонова, Кукареко и Попова. Он, как и все оставшиеся бойцы, с горечью принял весть о гибели Александра Михайловича Чистова и других боевых товарищей.
Холодными и ветреными ночами в глубоких вымоинах или балках держали малые костры. Варили рыбу, грелись, урывками по очереди спали, а утром вновь появилась конная «фельдкомендатура». И снова начинались перестрелка и преследование. Их, фашистов, было не более двух десятков с автоматами. Не сближаясь на короткое расстояние, они секли из автоматов, не экономя патронов. Партизанам нечем было отвечать. Стреляли только , наверняка. Вот с таким расчетом и отстал от группы Кукареко, поджидая, когда наиболее настырные каратели подъедут поближе по вилючим лесным тропинкам. И он дождался появления такого смельчака и снял его с лошади единственным выстрелом. Но сам уйти не успел — сбоку оказался второй автоматчик.
Скрываться в редких придонских лесах становилось все труднее и опаснее. В первые ноябрьские дни осенний ветер оголил деревья —
5*
131
поредел лес. Связи с подпольщиками третью неделю не было. Большая часть отряда в схватках с карателями погибла. Наступали холода, не сегодня-завтра упадет снег. По утрам .прихватывал морозец.
С общего согласия Воскобойников принял решение вести партизан к фронту. Он знал, что в районе железнодорожных станций Тундутово — Абганерово передовую линию занимали румынские части. На этом участке фронта, пожалуй, им можно проникнуть между вражескими передовыми дозорами. Сплошной линии траншей румыны в степи не возводили. Но дойдут ли они, партизаны, до фронта? Километров сто пятьдесят будет до железнодорожной ветки. А сил-то почти нет. Запастись бы на дорогу хлебом, сухарями! Где же их возьмешь кроме, как в хуторах.
И Зот Ефимович Антонов, с разрешения командира, решился наведаться к себе домой. До родного хутора Демкина дорога была уже неблизкой. Но, как говорится, усталого путника домой не ноги, а крылья несут. (К рассвету он добрался до знакомых хуторских левад, да к дому своему подойти не смог.
Зот Ефимович не знал, что его жена арестована. В курене полицаи ждали его. Он решился сначала зайти к родственникам, к соседям. Но почти в каждом подворье стояли автомашины или подводы. Крепко заосеняло, и оккупанты стали забиваться по куреням и даже мазанкам.
...Уходили из неприветливого придонского леса вечером, как только полевые жандармы повернули коней и затрусили к ближайшему хутору, к теплу, на отдых. Партизанская цепочка вытянулась из Хворостов по отложине, примыкавшей к Дону, и направилась на восток.
Через двадцать минут ходьбы в сумерках различили неширокие, но обрывистые боковины берегов степной речушки Мышковой. По ее промерзшему и сухому руслу передвигаться было удобнее — меньше донимал встречный колючий ветер.
Их осталось девятеро, простуженных, боль
132
ных, измученных, но твердо стремившихся добраться до фронта, к своим. У каждого в заплечном мешке запас вареной рыбы, терна, шиповника— провизия на дорогу. Патроны умещались в карманах — их было совсем мало.
Шли медленно и тяжко. На третью ночь Мыш-кова припетляла к Громославке — разбросанному степному селу. Пойти сразу к людям они не решились. Днем Воскобойников рассмотрел, что в Громославке местных жителей меньше видно, чем румын.
Из-под Громославки по степному безлюдью, пересекая балки и лощины, партизаны повернули на хутор Верхнецарицынский. Эти места Зоту Антонову были хорошо знакомы — бывал здесь не однажды на охоте за зайцами. Случалось гонять по глухим балкам и зарослям терновника волчьи семьи.
Им повезло: наткнулись на пологом косогоре на пустовавшую кошару. Неподалеку от овчарни— скирды развороченного сена и соломы. От них следы подвод.
— Берут корм для лошадей,— проговорил Антонов, имея в виду румынских солдат.
— Значит, перед утром надо отсюда подаваться,— сказал Воскобойников.— Нам нет резона с ними встречаться.
Еще через трое суток где-то слева остался Верхнецарицынский, а справа —Зеты. Подходили к Тундутово, небольшому пристанционному поселку в полсотни саманных хат.
Раненый Антонов самостоятельно уже не мог передвигаться. Нога вроде бы начала заживать, когда ходил в Демкин, но за последние дни вновь разболелась. Сил не хватало передвигаться самостоятельно. Его поддерживали поочередно старший Шефатов и раненный Воскобойников.
В поселок рискнул зайти сам командир с Антоновым. Остальным он сказал, чтобы дождались его возвращения.
— Для Зота надо угол подыскать...
Он совсем сдал, отказывался от еды. Его знобило. Идти без помощи уже не мог. А тем бо
133
лее ночью придется прорываться, возможно, с перестрелкой. Передовая была тут же, рядом, в двух километрах к востоку от железнодорожного полотна.
«Угол» нашелся в старом заброшенном катухе пустого подворья. В соседних хатах б1то полным-полно вражеских солдат.
Доковылял Антонов вместе с Воскобойниковым в темный катух, привалился в дальнем сухом углу к плетневой стене, и потянуло знакомым с детства запахом кизяка. Прощались коротко.
— Возьми, Павел Тимофеевич, мои,— Зот протянул с десяток винтовочных патронов.— Да вот гранату держал про запас.
— А у тебя что останется?
— Нагана хватит.— Антонов вздохнул.— Живым не дамся.
— Ты, Зот, не горячись. Отлежись, а там действуй по обстановке,— напутствовал раненого соратника Воскобойников.— Доберешься до наших, слово с тебя беру, все до подробностей расскажешь про отряд. Пусть люди, наши дети знают, как нам довелось.— Он не договорил, прислушался. За стеной прогомонили румынские солдаты.— Поправляйся, Зот, и до встречи.— Тот попытался привстать, но Павел Тимофеевич удержал его за плечи. Он сам ткнулся густо заросшей щекой в лицо Антонова, выпрямился и направился в серевший на фоне ночного неба низкий дверной лроем.
Однако им довелось еще раз и последний встретиться...
Антонов не помнил, сколько суток провалялся в заброшенном катухе, но силы к нему стали постепенно возвращаться. Никто его не заметил, не услышал и не натолкнулся на него. Отлежавшись и выбрав все крошки из вещмешка, он все-таки решился выглянуть из своего укрытия.
Одетый в старую обтерханную телогрейку, с окладистой бородой, с ввалившимися глазами на исхудалом и почерневшем лице,— он бы и сам себя в тот момент не узнал. На него мало рто
134
обращал внимание. Он подошел к подворью, где весело полыхал костер и несколько солдат на длинном вертеле поджаривали куски баранины... Посмотрел, постоял и тронулся медленно дальше.
Румын он видел впервые. Светло-зеленые с желтизной шинели, высокие бараньи шапки-колпаки, обмотки на ногах, немецкие винтовки — вот и /весь вояка.
На следующее утро, когда он еще спал, в ка-тух за топкой сунулся солдат и, заметив в дальнем углу человека, с визгом кинулся прочь. Вернулся он еще с двумя румынами. Они вытолкали подозрительного на свет, во двор. Обыскали — ничего стоящего не нашли. Наган Зотов еще перед сном положил рядом под кизяки.
Больно саданув прикладом в спину, солдат погнал «шпиона» в сторону станции. Рядом /с кирпичным зданием вокзала был огорожен колючей проволокой в два ряда большой квадрат. Называлось это проклятое место в Тундутово «сборным пунктом» для военнопленных и подозрительных гражданских. Так Антонов попал в плен. У него не спросили ни фамилии, ни откуда он. За колючей проволокой было человек двести. Одни из них сидели, другие лежали, третьи медленно бродили. В гражданской одежде пленных было мало.
При входе, у ворот, он заметил десятка три сложенных мертвых тел. Обошел их стороной и направился в дальний угол. Еще не добрел до намеченного глазами места, как расслышал, что его кто-то по имени называет. Оглянулся и замер— перед ним стоял Ананий Шефатов.
— Анька,— только и успел проговорить Антонов, как Ананий подставил худую Шею под его обвислое плечо. Они осторожно тронулись, обходя лежавших на лохмотьях соломы людей, подальше от единственных ворот в этот концлагерь.
В подошедшем с Ананием старике Воскобойников еле узнал Зота Антонова. Рассудок Павла
135
Тимофеевича мутила жара. Рядом с ним находился Фан Шефатов, Франц Жалудь. Только Афанасий Бровков да Ананий были на ногах.
Из сбивчивого рассказа Бровкова понял Зот Ефимович, что в ту ночь, когда Воскобойников оставил его в поселке, они рискнули пробиться через передовую. Без отдыха и разведки. Пошли, как говорится, с ходу. И случилось худшее. Шли, а потом ползли осторожно и медленно и все же натолкнулись на дозорных в окопе. Они не дремали. Видимо, уловив посторонние в степи шорохи, румыны дали очередь. Один из окру-женцев, кажется, Попов — то ли нечаянно, то ли не выдержали нервы,— выстрелил в ответ. Вспыхнула жаркая и короткая перепалка.
Партизан спасла темнота. Они торопливо убрались из-под кинжального пулеметного огня в подвернувшийся ерик и вернулись назад. Утра дождались в балке под яром. Не было только с ними тех троих ребят-окруженцев, один из которых ответил на вражескую пальбу. Где они, трое, отбились или полегли в ночной степи,— никто из партизан не знал.
Ананий был на верху яра и смотрел за степью. Он и заметил вдали конный дозор.
Воскобойников распорядился тут же, под яром, попрятать рружие и быстрее налегке уходить дальше.
— Задержат с оружием — на месте постреляют. Отбиваться нам нечем. Патронов-то нету. Если перехватят, то всем в один голос говорить, что возвращаемся из-за Волги домой. Скот колхозный гоняли в эвакуацию.
Расспрашивать их не стали. Остановили в километре от места, где они зарыли винтовки и автоматы. Обыскали. Сняли с Воскобойникова и Жалудя ручные часы, у старшего Шефатова забрали пустой портсигар и погнали в Тундутово.
...Теперь уж точно Зот Ефимович Антонов не помнит, за двое или трое суток до решительного, исторического наступления наших войск на этом участке Сталинградского фронта оккупанты подняли измученных голодом, холодом и болезнями
13$
людей и погнали их из «сборного пункта» по бездорожью вдоль железнодорожного полотна в сторону Абганерово. Сразу же за поселком Тун-дутово, в первой же лощине, конвоиры, крикливо переговариваясь и посмеиваясь, стали пристреливать отставших и раненых. Не избежали этой роковой участи Павел Тимофеевич Воскобойников, Франц Францевич Жалудь и Фан Павлович Шефатов.
Их вели под руки Антонов, Бровков и Ананий Шефатов. Старший конвоир, ехавший верхом, указал на них, передвигавшихся попарно. Солдаты прикладами отделили беспомощных и в упор застрелили.
Зот Ефимович видел, с каким безразличием вражеские солдаты убивали безоружных и беспомощных людей. Он успел ухватить за руку рванувшегося к отцу Анания, прижал его к своей фуфайке, когда Фан Павлович стоя принял смерть. Не выпустил Зот из своих ослабевших рук забившегося в рыдании младшего Шефато-ва и тогда, когда все было кончено...
На III )Чижнечирской районной конференции в январе сорок четвертого года 3. Е. Антонов говорил и о том, что фашистские лагери для военнопленных— это земной ад.
— Я видел и сам пережил боль и унижение плена. Они, фашисты, пленных намеренно не кормят, чтобы люди были безропотней и не могли бежать. Травят овчарками, избивают и убивают. Оставшихся в живых и дошедших до Абганерово гитлеровцы погрузили на открытые железнодорожные платформы и повезли на каторгу в Германию. Ночью на полном ходу, не доезжая станции Орехово (это на Украине), я спрыгнул с поезда и таким образом спас себе жизнь.
Перед этим Зот Ефимович Антонов встретился с заведующим военным отделом обкома партии Н. Р. Петрухиным. Он был представителем обкома на районной партийной конференции. И впервые ему была поведана подлинная правда о партизанском отряде «Смерть фашизму». Запись этого рассказа, скрепленного под-
137
письЮ Антонова, хранится ныне в архиве. Это свидетельство является и своеобразным боевым отчетом о героических делах нижнечирских партизан.
Антонов удачно сбежал с поезда, направлявшегося с отобранными пленными в Германию, и вскоре определился на житье в селе Норва Васильевского района Запорожской области. Он сапожничал и все время искал связи с местными партизанами. Но, видимо, ему, пришлому со стороны человеку, в селе до конца не доверяли.
Он дождался в сентябре сорок третьего .года прихода наших войск. На следующий же день после освобождения пришел в военную контрразведку «Смерш», все рассказал о себе и попросил зачислить в маршевую роту. Без длительных проверок его зачислили бойцом-автоматчиком третьей роты первого батальона 1038-го стрелкового полка 295-й стрелковой дивизии. В первом же бою Антонов был ранен и направлен в госпиталь. После излечения его дё-мобилизовали. Он вернулся в Нижне-Чирскую за несколько дней перед районной партконференцией.
С болью и гневом рассказывал Зот Ефимович о пережитом, о гибели своих товарищей. И когда он заговорил на партконференции о трусах и дезертирах, ранее записавшихся в ряды партизан, зал негодующе загудел. Конференция потребовала от Засядкина и Петровского дать объяснение, на каком основании они не выполнили указание райкома партии, приказ командира партизанского отряда о закладке продовольственных баз и почему с этими продуктами уехали за Волгу. Им в ответ нечего было сказать. Их обоих, трусов и дезертиров, конференция исключила из партии. За проявленное малодушие и трусость самым строгим образом были наказаны Коваленко, Родионов, Философов и другие.
... Почти весь октябрь и половину ноября подпольный райком комсомола во главе с Клавой Панчишкиной действовал самостоятельно. Связь с партизанами не всегда срабатывала из-за того,
138
что отряду\приходилось часто менять свое базирование. Однако все-таки связь была.
«Пятого октября на тропинке между хутором Садовским и Нй^кне-Чирской,— пишет в своих воспоминаниях Фёдор Самохин,— меня встретила Тамара Артемов^ и от имени Клавы сказала, чтобы я повидался с Городничим и передал ему задание. Он должен сходить в хутор Хлебный и узнать, как охраняется лагерь военнопленных, когда сменяются часовые, определить возможные подходы к нему. Я выполнил поручение — встретился со Львом. Он побывал в Хлебном. А через несколько дней группа партизан ночью перебила охрану лагеря и освободила пленных, многие из которых затем направились к линии фронта.
Позже я получил по подпольной цепочке второе задание Клавы — раздобыть ракетницу и, если ночью будут над станицей наши самолеты, давать им сигналы в сторону гитлеровских объектов. Ракетницу я сумел «увести» из кабины немецкой автомашины. С того момента работы у меня прибавилось. Самолеты кружили над станицей почти каждую ночь, и приходилось из самых неожиданных мест сигналить ракетой нашим летчикам. Посылал одну ракету и подальше убирался от того места, откуда стрельнул в небо,
Не помню точно, от кого я тогда узнал, рт Артемовой или Городничего, неожиданную новость о том, что Панчишкина ходила или ездила с целью разведки в Котельниково, где, по сведениям партизан, размещались тылы или целиком штаб 4-й румынской армии. Какие она имела поручения и что успела разведать, я не знаю. Но Клава действительно исчезала недели на полторы из Нижне-Чирской, тогда как ее подруги Рая Демида и Тамара Артемова оставались в станице. О ее появлении, помню, мне рассказала Саша Кагальницкая. Помню и такую подробность: Панчишкина просила передать всем членам подпольного райкома радостную новость— около хутора Шебалино партизанский отряд из засады совершил нападение на колонну автома-
139
шин. Уничтожено более десятка /грузовиков с боеприпасами. Вся сопровождавшая их команда перебита.	/
В конце октября или в началу ноября по улицам Нижне-Чирской комендатура расклеила объявления. В них гитлеровцы оповещали все население о том, что за поимку Чистова и Воскобойникова будет выдано вознаграждение от германских властей в размере 5 тысяч марок за каждого. Эти объявления появились именно тогда, когда по станице пошли слухи, что партизаны взорвали мост через Дон в районе хутора Рынки. Позже слухи подтвердились.
Для нас, комсомольцев-подпольщиков, боевые действия партизанского отряда были большой радостью. Мы чувствовали, понимали, что действуем не одни в тылу коварного и жестокого врага, что за нашей работой следят старшие товарищи, помогают нам советами и поддержкой. Это прибавляло сил и веры.
В начале ноября в Нижне-Чирскую стали прибывать колонны в основном штабных машин. Из разговоров немцев нам стало ясно, что в станицу перебазируются тыловые управления шестой фашистской армии. На улицах заметнее прибавилось оккупантов. Введено было круглосуточное патрулирование, введены пропуска. Нам, подпольщикам, все сложнее становилось общаться, проводить свои операции. И все же по нелегальной цепочке от Панчишкиной до каждого руководителя боевой группы дошел очередной ее приказ о строжайшей конспирации. Однако этот приказ не все выполняли аккуратно.
В те дни Тоня Лазарева и Саша Кагальницкая временно проживали у родственников в хуторе Средне-Садовском. Там, у немцев, был сильно охранявшийся склад. Подпольщицы и пытались установить, что это за хранилище за колючей проволокой, в балке у хутора. Попытки их оказались малоуспешными. Возвращаться, не выполнив задания, девушки не хотели и решили все-таки продолжать разведку. Но как они ни пытались выведать у хуторян и отдельных болтливых
140
солдат океаны что-нибудь о складе,— ничего у них не получалось путного. Только кое-кто подозрительно косился на них, а солдаты в шутку грозили отправить в комендатуру. А комендант в хуторе, вернее, унтер-офицер охранной команды склада, бкл, что называется, зверь из зверей, фашист из фашистов. Он ввел в хуторе почти режим концлагеря. Мало того, что не разрешал без его личного ведома покидать хутор, но отбирал у хуторян остатки зерна, .скота, не гнушался домашним имуществом. Так вот Тоня Лазарева и Саша Кагальницкая, без разрешения подпольного райкома комсомола, на свой страх и риск, решили сами уничтожить этого фашистского выродка. Тем более, он приметил этих двух девчат и приказал хуторскому полицаю Трубачеву, чтобы он привел одну из них к нему на ночь.
Квартировал этот гитлеровец в просторном курене и занимал горницу. Поздно вечером, когда по расчетам подпольщиц унтер должен быть «дома», они подошли к подворью и удостоверились, что в зашторенных черной бумагой окнах светится керосиновая лампа. «Значит, комендант на месте»,— так решили Тоня и Саша. Не раздумывая долго, каждая из них ловко и сильно метнули по «лимонке» в окна, не закрытые ставнями. Раздались взрывы. В курене вспыхнул огонь. Пожар сделал свое дело.
А комендант остался невредим. Его спасла случайность: перед нападением подпольщиц он вышел в дворовый нужник. Когда раздались взрывы и в окна ударило пламя пожара, этот фашист так прикипел от перетруса, что из плетневого нужника носа не показал, пока во двор не прибежали солдаты из караульного помещения.
Кто-то, видимо, из хуторских, заметил Лазареву и Кагальницкую в тот час у дома коменданта. В ту же ночь полицай Трубачев арестовал их, доставил Родину в Нижне-Чирскую. Через двое суток, после издевательств и пыток, комсомолки-подпольщицы Антонина Лазарева и Алексан-
141
дра Кагальницкая были зверски умерщвлены за станицей Нижне-Чирской.	7
Весть о разгроме у Зимовного партизанского отряда в Нижне-Чирскую привезли вместе с 26 убитыми солдатами сами каратели. Под раненых спешно было освобождерб здание школы. Го-ворили, что доставлено из7 займища чуть ли не сто раненых гитлеровцев»;
Вот еще одно документальное свидетельство— письмо Федора Мартыновича Якушева, до недавнего времени проживавшего в одном из городов Донбасса.
«Во время войны я командовал батальоном парашютистов,— рассказывает он в своем письме.— В сорок первом году нас высадили в тылу врага. Мы оперировали больше месяца, но потом были окружены. Отряд погиб. Мы втроем вырвались из окружения. Я решил пробираться на Дон, в родные места.
Шестнадцать месяцев с оружием в руках мы. боролись на земле, занятой врагами, но все же проскользнули к Дону. В Нижне-Чирской я однажды встретил Тамару Артемову. Она хорошо знала меня, мы были соседями. Знала Тамара, что я ушел на фронт. Я рассказал (ей все, что с нами случилось. Она сказала мне: «Пойдешь со мной. Я познакомлю тебя с нашими».
Под вечер мы втроем: я, Тамара, и ее подруга, которая назвалась Аней,—вышли из станицы. Переправились через Дон и пошли лесом. Ночью мы были недалеко от хутора Зимовного и услышали ржанье лошадей. Остановились. Аня сказала: «Надо узнать, что делается в хуторе».— «Я схожу»,— ответила Тамара. Она ушла, а мы скрывались за деревьями — ждали. Скоро Тамара вернулась. «В хуторе немцы,— сказала она.— Бабка из крайней хаты говорит, что партизан каких-то побили».
Девчата были встревожены. Мы обошли хутор по займищу и на рассвете оказались в густом лесу. Кругом валялись ветки, стреляные гильзы, отметины от взрывов гранат. Явно, здесь шел 6«JRb
142
Потом\лесу мы нашли тела партизан. Около одного убитого девчата надолго остановились. Аня сказала: «Чистов! Убили, сволочи...» Мы подобрали Чистова и похоронили в песке на отмели.
После этого девчата попросили меня подобрать трех-четырех надежных ребят и ждать от них сигнала. Я распрощался с ними и ушел».
Якушев ушел и больше с Тамарой и Аней (Пан-чишкиной) не виделся. Х)ни намеревались заново создать партизанский \ отряд. С этой целью оповестили всех подпольщиков. Пытались созвать в Черной балке очередное заседание подпольного райкома комсомола с тем, чтобы подготовить нападение на комендатуру — отомстить за гибель отряда. Однако оккупанты днем и ночью патрулировали в станице, придирчиво проводили неожиданные обыски, оолавы. Они явно охотились за подпольщиками.
В один из ноябрьских дней кто-то в базарной толчее шепнул Клаве Панчишкиной: «Аня, вас предали. Немедленно принимайте меры». Такое мог шепнуть только свой человек, знавший ее подпольное имя. И снова Клава и Тамара быстро предупредили своих друзей-подпольщиков о грозящей опасности. Успел скрыться Самохин, а Городничий угодил на сборный пункт для отправки в Германию.
И все же гестаповские ищейки и их приспешники напали на след подполья. Выследили и первой гестаповцы схватили Клаву Панчишкину. Арестовали они и Раю Демиду. С хутора Верх-не-Солоновского Копцев Стефан привез со связанными руками Тамару Артемову.
В гестаповском застенке начались изнурительные допросы, избиения и пытки. Фашисты добивались от советских патриоток имен друзей-подпольщиков, паролей и адресов явок. Клава, Тамара и Рая, как потом было достоверно доказано, вынесли все нечеловеческие истязания и не назвали ни одной фамилии. Не добившись от них предательских признаний, гитлеровцы так и не сумели никого больше выследить и арестовать.
143
б материалах архивов есть такое свидетельство: «Допрашивали партизанок по очереди. Фашистский офицер запускал им под/ногти иголки, прижигал тело горящей сигаретой, но они молчали. На всех допросах присутствовал Копцев Александр... Копцев, Родин/и солдат-эсэсовец вывели трех девушек из подвала и повели за околицу станицы. Когда их поставили расстреливать, Копцев подошел, к Панчишкиной и хотел платком завязать ей глаза. Она оттолкнула его и крикнула:
— Мы не боимся глядеть смерти в глаза! Мы умираем за правое дело! За Родину! Стреляйте, сволочи, и помните; вам пощады не будет никогда!
Жизнь отважных партизанок и подпольщиц Клавы Панчишкиной, Тамары Артемовой и Раи Демиды оборвалась в ночь на 22 ноября, когда над фашистской отборной армией под Сталинградом грянул справедливый, победный гром возмездия. Гестаповцы и тыловики в Нижне-Чирской готовились к «драпу» на запад.
Юные героини, как и их старшие товарищи по партизанскому отряду, прожили обидно мало. Но своей короткой жизнью, беззаветным мужеством и крепостью духа, героической смертью дали яркий и пламенный образец, как надо любить и защищать Родину!
Так кто же выследил и предал подпольный райком комсомола? Как это все произошло, каков механизм предательства?
Будучи старостой хутора Верхне-Солоновско-го, Копцев от своего сына Копцева Александра, подвизавшегося начальником районной полиции, палача, душителя советских людей, узнал о том, что Панчишкина и есть секретарь подпольного райкома комсомола, от которой идут все тайные связи в районе. Позвонил по телефону он отцу с опозданием на несколько часов, когда Панчишкина и Демида направились из Верхне-Солонов-ского в Нижне-Чирскую. Матерый враг Советской власти, старый Копцев не стал догонять их, а арестовал Артемову, скрутил ей руки и само
144
чинно привез в гестапо. А к его приезду в гестаповский подвал были брошены Клава и Рая. Их встретил и арестовал в станице младший Копцев.
Так бы до крнца и не удалось выяснить черное имя предателя, если бы Копцевы сумели бесследно скрыться. Они удрали из Нижне-Чирской в декабре сорок второго года вместе с фашистскими захватчиками.
Наши армейские контрразведывательные органы ряд месяцев искали Копцевых и их приспешников, на совести которых были десятки и сотни жизней мирных советских людей. Гнусных предателей и палачей Копцевых нашли, несмотря на то, что они отрастили себе бороды и изменили фамилии. Оба обретались в крупном селе Губа-ревка Херсонской области в качестве полицаев-добровольцев, продолжавших верой и правдой служить фашистам.
На предварительном следствии и в ходе заседания военного трибунала было выяснено из показаний Копцевых, Родина Георгия, Попова Александра, что выдала Клаву Панчишкину и ее боевых друзей Мануйлова Евдокия, служившая платным агентом в отделении гестапо.
Под тяжестью улик и во время очных ставок с такими же предателями, как и она сама, Мануйлова, подтвердила, что действительно указала гестапо на Панчишкину как на руководителя комсомольского подполья. На вопрос председателя военного трибунала о том, на каком основании она, Мануйлова, заключила, что Панчишкина является секретарем подпольного райкома комсомола, та, с наигранным раскаянием, в чудовищном предательстве некогда ей знакомой Клавдии Гавриловны, призналась, что между ними все-таки состоялась встреча. Панчишкина сама пришла домой к Мануйловой. Такой шаг был слишком рискованным. Но в случае удачи у подпольщиков открывался бы канал информации из самого гестапо. И это при условии, если Мануйлова согласится помогать своим, нижнечИр-ским. i !
Приход Клавы не вверг Мануйлову в смяте
145
ние. Она молча выслушала ее и пообещала помогать. И все же Панчишкина почувствовала ее неискренность, до конца ей /не поверила и потому в тот же день со сврими подругами ушла из Нижне-Чирской к родным в Верхне-Солоновский.
Три дня Мануйлова думала, а на четвертый рассказала о Панчишкиной районному полицаю Копцеву, а затем своему сожителю — офицеру гестапо. Так свершилось черное и подлое предательство.
Виновность всех этих копцевых, мануйловых, родиных, поповых, подлых предателей и изменников, была доказана полностью, и справедливая кара правосудия по закону и совести свершилась.
НА ЛИНИИ ОГНЯ
Иван Иванович Гребнев вначале встретился с Петрухиным, а затем и с Ляпиным. От него он получил удостоверение за № 0241 от 19 июля 1942 года, удостоверяющее его полномочия командира клетского партизанского отряда. Встреча была короткой и немногословной.
— Вы давно из Детской?
— Три дня как выехали.—Заметив напряжение во взгляде Ляпина, Гребнев в свою очередь спросил: — Что-нибудь у нас произошло?
— С Клетской нет связи... Вы получили все, что положено?
Гребнев стал перечислять, сколько он получил от заведующего военным отделом обкома автоматов, патронов, взрывчатки.
Но Ляпин недослушал его:
— Ехали через Калач? — Услышав, что позавчера он, Гребнев, на «полуторке» проскочил под бомбежкой калачевскую переправу, секретарь обкома сказал:—Теперь ехать придется через Кременскую.— И уточнил:—На территории района идут тяжелые бои. Чем они закон
146
чатся, трудно сказать. Возвращайтесь, Иван Иванович, иХ1»емедленно приступайте к боевым операциям. Данае далеко — держите связь с командованием местных воинских частей. С ними взаимодействуйте. Поступайте, одним словом, по обстановке. От всех нас — привет Ивану Сергеевичу.
Попрощались, и Гребнев вышел из обкома. На Сталинград спускались тревожные сумерки. Ехать в ночь Иван Иванович не решился.
Отыскал поджидавшую в переулке «полуторку» и шофера-механика Перекопской МТС Ивана Воронкова. Перекусили сухих харчишек, и Гребнев уложил шофера вздремнуть часика три. Ночи в июле короткие. С рассветом они уговорились трогаться. «В дороге отосплюсь, а тебе баранку крутить без малого двести километров»,— посочувствовал он Воронкову.
В дороге не удалось сомкнуть глаз. Автомашину с гражданскими номерами и оружием в кузове часто и подолгу останавливали, проверяли. Приходилось показывать документы, объяснять и упрашивать бойцов на контрольнопропускных пунктах долго не задерживать.
Только к закату они подкатили к донскому берегу напротив станицы Новогригорьевской. Паром работал. Тут уж были знакомые.
Переправились и, не заезжая в хутор Верховский, направились в Перекопское. Это большое и красивое село на правом берегу Дона местные казаки почему-то издавна называли ни хутором, ни станицей, а поселением. По внешнему облику и укладу жизни это был типичный казачий хутор с плацем для казачьего круга. Была и внушительная церковь. Улицы просторные, из добротных куреней.
На въезде в Перекопское их остановил патруль.
— Что же это вы, братцы, и домой не пускаете,— устало проворчал из кабины Воронков.
— А ты, видать, с неба свалился. Прешь черте, куда!— огрызнулся патрульный.— Не слышишь, как фриц громыхает.
147
Они, конечно, не знали, что в тот/день, когда тронулись в Сталинград, фашиста, используя многократное превосходство в живой силе и технике, предприняли очередное наступление. Прорвав оборону южнее Клетской, гитлеровцы продвинулись к Дону до 15 километров. В последующие дни положение еще сильнее ухудшилось. В окружении оказалось шесть измотанных и почти обескровленных стрелковых дивизий. Наши части предпринимали отчаянные попытки прорвать вражеское кольцо в районе Верхней Бузи-новки. На выручку окруженным командование фронтом направило несколько свежих стрелковых и танковых частей. Все они с ходу вступали в бои, а их тылы подтягивались к ближайшим хуторам и станицам.
Третьи сутки беспрерывно шли кровопролитные бои на территории Клетского района.
Ему, Воронкову, в самом деле ничего не было слышно, кроме натужного рокота автомобильного мотора да громыхания опасного груза в кузове, где всю дорогу просидел Гребнев. Он-то дважды стуком в крышу кабины предупреждал шофера о грозящей с неба опасности. Воронков останавливал «полуторку» и вместе с ним, Гребневым, подальше отбегал от грузовика. Только однажды вражеский летчик обстрелял их, но, к счастью, промазал.
И теперь, когда они установились на окраине Перекопской, Иван услышал, как громыхает совсем недалеко артиллерийская канонада, как противно и тяжко ноют вражеские самолеты-пикировщики.
Перекопское недавно бомбили. На соседней улице заливали пожар. Сбочь дороги в серых сумерках можно было различить свежие воронки вывороченной земли. Улицы и проулки заставлены танками и автомашинами, подводами.
Воронков направил грузовик по привычной дороге, ко двору МТС. Но там, в воротах стоял часовой. Повернули к плацу. У правления колхоза среди группы военных Гребнев заметил знакомую фигуру Ткаченко.
148
Поздоровавшись со всеми, Иван Иванович подошел к нему и спросил, куда бы «полуторку» с грузом на ночь пристроить.
— Загони в правленческую конюшню,— устало ответил Ткаченко.
Из Клетской Ткаченко уходил вместе с отступавшими бойцами. ,И вот теперь здесь, в Перекопском, остался со своими ближайшими соратниками, добровольно изъявившими желание остаться в партизанах. Председатель райисполкома В. А. Адмайкин находился где-то на пути к волжским переправам во главе эвакуированных колонн. Их пришлось также формировать в спешном порядке.
В соответствии с постановлением обкома партии первый секретарь Клетского райкома Ткаченко был утвержден комиссаром партизанского отряда, а заведующий военным отделом райкома — командиром.
Гребнева и поджидал Ткаченко в Перекопской. Он рассчитывал, что Иван Иванович привезет с собой определенные указания, иго и как делать партизанам. А командир привез привет и установку действовать в соответствии с местными условиями. А они, условия, складывались крайне неблагоприятно.
Первые мотомехчасти врага 13 июля ворвались в район. За неделю непрерывных боев заняли почти все хутора и станицы. Линия фронта в ту ночь проходила через Осинки, Логовский, Мелологовский и упиралась в правый берег Дона.
Под руководством райкома и райисполкома за неделю в районе многое успели сделать по эвакуации государственных запасов зерна, поголовья скота, сельхозтехники, другого имущества и ценностей. Ни одной головы крупного или мелкого скота колхозов и совхозов не было оставлено оккупантам — все поднято и отправлено за Волгу. А вот с хлебом получалось сложней. На складах МелоклетсКОго заготзерно его находилось около семи тысяч тонн. Вывезти за неделю все зерно просто не было ни сил, ни
149
транспорта. Пришлось райкому решаться на крайнюю меру — уничтожать хлеб на складах. Не оставлять же его гитлеровцам...
— Говоришь, передал привет и просил действовать по обстановке?—переспросил Ткаченко, рассматривая удостоверение командира отряда.— Возможно, что такая установка для нас наиболее подходящая. Как ты считаешь, Иван Иванович?
Они сидели вдвоем в дальней комнате правления колхоза. За перегородкой слышались голоса их товарищей.
— Главное — люди, Иван Сергеевич.— Он прикрутил язычок лампы, достал из кармана блокнот.— Посмотрим, что у нас получается.— Оба склонились над записями, хотя и без них хорошо знали, с кем готовились (в тылу бить оккупантов.
Братья Панкратовы: Андрей Ильич — инспектор райфо, Семен Ильич — заместитель начальника политотдела Задонской МТС. Александр Ильич Савостин — директор конторы «Загот-скот». Борис Георгиевич Бурученко—заведующий районным земельным отделом. Павел По-ликарпович Борец — директор совхоза «Пролет-культура». Петр Павлович Михайлов — начальник политотдела Верхне-Бузиновской МТС. Василий Васильевич Коршунов — председатель колхоза им. XVII партсъезда. Котов Петр Павлович— директор совхоза.«1-е Мая».
— Восемь, и все — коммунисты. Да какие ребята!
— А мы с вами, Иван Сергеевич!—Оба приглушенно рассмеялись.
Гребнев моложе на девять лет, поэтому уважительно, на «вы», обращался к Ткаченко.
— Десять большевиков — это крепкое ядро для отряда.
— И все ж таки штыков двадцать надо бы иметь.
— Будет, Иван Иванович. А больше нам и не надо в отряд...
И, будто в подтверждение его уверености,
150
нё следующий день в Перекопское «прибежала» пароконная тачанка с пополнением. На ней приехали председатель Майоровского сельсовета Григорий Петрович Горкушенко, агротехник колхоза имени Кирова Семен Ефимович Попов да бригадир тракторного отряда Верхне-Бузинов-ской МТС Александр Алексеевич Ламков. С тачанки — и прямо в правление.
— Откуда это вы, братцы мои, объявились! — обрадовался секретарь райкома. Старший из вновь прибывших Семен Ефимович Попов, недавно комиссованный из армии по ранению, вышел вперед и широко заулыбался:
— Из-под Дубовки, значит, мы это, Иван Сергеевич... С переправой скота и техники там затор дней на десять. Чего ждать? Так мы вот на председательскую тачанку и сюда, к вам, значит, в партизаны.
— Вспомнил все-таки! — откровенно радовался Иван Сергеевич,— А я-то подумал, .что забыли. Разговор-то был осенью прошлого года...
Да, осенью. Ткаченко вспомнил, как приглашал в райком на беседу каждого из них отдельно. Тогда они, Попов и Ламков, дали согласие и написали заявления о добровольном вступлении в партизанский отряд.
— А тебе, Александр Алексеевич, разве Киселев не передавал вызов в райком?
Ламков виновато ответил:
— Степан Федорович сказал мне, когда уж Иловлю прошли.— Он имел в виду председателя колхоза имени Кирова С. Ф. Киселева, Видимо, в суматохе эвакуации тот замотался и с запозданием передал просьбу Ткаченко о том, чтобы Ламков и Лопов срочно прибыли в райком. Наверное, председатель не понял причины срочности вызова двух беспартийных, так нужных в тот момент работников, и потому посчитал звонок ошибкой.
— Вот видишь, Иван Иванович,— обращаясь к Гребневу и стоявшим рядом соратником, радостно говорил Ткаченко,— нашему полку пополнение.
151
Здорб&аяеь t приёёмйётЫм и широколапым Ламповым, Михайлов пошутил:
— Смотри, Иван Сергеевич, как в отряде конспирация поставлена: Александр Алексеевич даже родному отцу не сказал, что записался в партизаны. I
— Слово дал молчать,— ответил Ламков «отцу родному» — начальнику политотдела своей МТС.
Запыленные, усталые и проголодавшиеся, трое вернувшихся из эвакуации не скрывали своего удовольствия от радостной встречи, от внимания к ним. Ведь все-таки приехали сами, ближе к фронту, точнее, на фронт.
— Григорий Петрович, ты-то зачем стамо-шился?— присаживаясь рядом с Горкушенко, спросил его Гребнев.
— Как же, Иван Иванович! — взмолился Горкушенко.— Руки-то есть.
— Да...— неопределенно протянул Ткаченко и, заметив растерянность на лице одноногого председателя сельсовета, успокоил его:
— Ничего, Григорий Петрович, была бы охота бить врагов, а место в отряде тебе найдется. Вот хотя бы о нашем транспорте заботиться... коней пасти. Не обидишься? — И, обращаясь ко всем толпившимся в ожидании распоряжений бойцам, предложил: — Для начала давайте позавтракаем вместе с новобранцами, а потом уж пусть Иван Иванович нами командует.
После завтрака Гребнев каждому вручал оружие и боеприпасы. И тут же отдал первый приказ: ни одному бойцу без его разрешения не отлучаться со двора правления колхоза. И разъяснил: рядом фронт, в Перекопской постоянное движение воинских подразделений. Вооруженный гражданский человек, естественно, вызовет у военных подозрение — возможны недоразумения. Кроме этого, все партизаны должны дать клятву.
Вскоре, после первого построения и вручения каждому партизану оружия, командир и комиссар вызвали Савостина, Попова, Горкушенко и Ламкова. Им предложили оставить в правлении оружие и пройти по дворам Перекопской, а за-
152
тем побывать в других хуторах. Задача одна____
разъяснить жителям прифронтовых сел просьбу сдать домвшний скот в счет будущих обязательных мясопоставок. Для фронтовых частей необходимо мясо. А в сложившейся обстановке его негде взять, кроме как во дворах колхозников. Зерно есть. Две паровые мельницы на ходу. Растительное масло и другие жиры имеются у военных, рыбы в Дону много.
— Твоя же забота, Иван Савельевич,— Ткаченко обратился к председателю перекопского рыб-колхоза И, С. Фролову,— весь ежедневный улов передавать военным. А Савостин оформит соответствующие документы колхозу на сдачу рыбы государству.— Посмотрел на внимательно слушавших его бойцов отряда, добавил: — Считайте, товарищи, для себя это первым боевым заданием. Военным необходимо мяса, и вдоволь. Понимаете сами: те части, что отходят, не имеют практически запасов продовольствия. За вновь прибывающими подразделениями, которые спешно сюда перебрасываются, интенданты не всегда вовремя успевают подвозить продукты. Командование дивизии обратилось к нашему отряду с просьбой — помочь продовольствием.
Напутствуя заготовителей, Ткаченко и Гребнев просили не своевольничать, действовать на основе добровольного согласия, только после этого заполнять официальные бланки извещений на погашение мясопоставок будущего года.
С заданием справились в течение суток. Дело привычное, люди в хуторах свои. Многие казачки предлагали не только скот, но и скромные запасы яиц, топленого масла, сала, зерна. Помощь была оказана, как говорится, вовремя и в полном объеме.
Из штаба 363-й стрелковой дивизии, располагавшегося в нескольких домах на донской окраине Перекопской, Гребнев вернулся вместе со старшим лейтенантом Афанасьевым, офицером восьмого отдела штаба 21-й армии.
Перед закатом солнца, когда поутихла близкая артиллерийская канонада и рев вражеских
153
самолетов, во дворе правления построились партизаны. В целях экономии времени всд^д за Афанасьевым все вместе хором повторяли слова клятвы — по три-четыре слова. Затем партизаны подходили к столу и скрепляли подписями обещание беспощадно бить ненавистного врага.
Вместе с партизанами-коммунистами партизанскую клятву дали беспартийные А. А. Ламков, С. Е. Попов, В. В. Коршунов, помощник бухгалтера райсберкассы И. М. Романов, заведующий райсберкассой С. Ф. Золотенко, технорук райлес-хоза Л. Н. Игумнов, заведующий районе И. О. Зимин и другие.
В тот же вечер Гребнев и Ткаченко повстречались с командиром дивизии полковником Николаем Дмитриевичем Козиным. Разговор сложился краткий и крайне важный для партизанских командиров. В свою очередь они высказали готовность принять участие в боевых действиях на временно оккупированной территории района.
— Понимаю ваше желание, товарищи партизаны,— согласился полковник и придвинул на столе поближе к ним карту.— Верьте ей или моему рассказу, но посылать ваш отряд в тыл было бы равносильно смерти. Посмотрите, что у нас творится. В районе сейчас не менее трехсот тысяч... с обеих сторон. Бои идут не на жизнь, а на смерть...— Козин не сказал, но явно имел в виду затянувшиеся тяжелые сражения на участке Верхняя Бузиновка— Манойлин.— Это во сколько раз больше всего населения вашего района?
— Да, пожалуй, после эвакуации теперь раз в двадцать... ,
— Где уж тут скрываться партизанам, откуда действовать из засады? — продолжил полковник.— Тем более-то у вас леса только вдоль Дона, а остальной ландшафт — степь-матушка.— Перехватив озабоченность во взглядах партизанских вожаков, он уточнил: — Мы просим вашего согласия подчинить партизанский отряд оперативному отделу штаба дивизии и действовать совместно с нашими разведчиками.
Предложение было принято, как говорится,
154
без обсуждения, и немедленно командир дивизии поставил перед Гребневым и Ткаченко боевую задачу .Она заключалась в следующем: группе партизан вместе со взводом разведки завтра в ночь незаметно проникнуть в хутор Мелоклет-ский. Поджечь там два-три строения, вызвать переполох среди врага и тихо вернуться на левый донской берег, в займище. С какой целью предпринималась эта разведка боем, полковник не сказал, только попросил выделить проводниками троих-пятерых надежных ребят. ,
Хутор Мелоклетский своими задворками выходил к самому Дону. Со степи от шалых ветров он прикрыт крутыми меловыми буграми. Хуторок небольшой, около ста дворов, колхозников колхоза «Верный путь». Подойти к нему с востока, от меловых бугров, и спуститься между ними в хутор было почти невозможно. По крутобоким буграм и вершинам обрывистых яров как раз и проходила передовая. ,
Партизаны предложили обходной путь: через Дон, т.е. проникнуть в Мелоклетский с той стороны, где гитлеровцы маловероятно ожидают нападения. Намерение Гребнева и Ткаченко, как они потом поняли, точно совпадало с задачей операции.
Рано утром, до появления фашистских самолетов, взвод разведчиков погрузился на легкий паромчик перекопского колхоза и благополучно переправился на левый донской берег. Там разведчиков уже поджидали партизаны Гребнев, Михайлов и Бурученко. Они провели их по тропинкам ,займища километров двадцать и остановились , за полдень у ручья в лесу, напротив Мелоклетского. Командир разведвзвода и Гребнев выбрались к пологой песчаной отмели и из зарослей хвороста долго и внимательно наблюдали, как в хуторе хозяйничали оккупанты.
Не опасаясь налетов самолетов, они свободно передвигались по улицам, полоскались в Дону, купали лошадей. Ниже хутора, на колхозном летнем лагере для коров, держали несколько сот голов крупного рогатого скота. А выше, в кило
155
метре от крайних дворов, можно было различить передовую: стояли в укрытиях танки, замаскированные в лощинках и овражках кустами терна и боярышника.
Обмелевший Дон сузил свои берега и сонно искрился в лучах июльского солнца.
Правее хутора, выше по течению реки, еще в годы коллективизации напротив пункта загот-зерно построена эстакада. По ней доставляли из складов зерно в баржи. Поначалу мешки носили на плечах, возили на тачках, а лотом смонтировали ленточные транспортеры. Из года в год местные колхозы и совхозы увеличивали производство и сдачу хлеба государству. А из этого глубинного района зерно в основном доставляли по Дону баржами.
Между сваями эстакады на перемычках положены трубы. По ним перекачивали из донских топлевозов горючее в цистерны нефтебазы, разместившейся тут же рядом, на берегу.
— Как только смеркнется, мы втроем первыми пойдем по эстакаде,— объяснил лейтенанту Гребнев.— Заляжем на том берегу. Через полчасика трогайтесь и вы, ежели все будет тихо...
— Настил-то убрали,— с сожалением проговорил командир-разведчик, рассматривая в бинокль эстакаду.— По трубам .придется...
— Там были пластины, да пришлось их на другое дело повернуть.— Гребнев помнил недавний случай, когда пришлось в одну ночь наводить паромную переправу. Надо было в спешном порядке переправлять три МТС и около тридцати колхозов и совхозов района. А обе переправы через Дон у Новогригорьевской и Калача заняты военными. Ткаченко вечером вызвал в райком партии известного уже в то время на весь район смекалистого умельца-рационализатора Тапилина Александра Степановича, старшего механика Перекопской МТС. «Что надо сделать, чтобы к утру поставить у Кременской паром?» — «К утру так к утру,— согласился Тапилин,— только где взять баржонку и пластины для настила?» — «У Перекопской бесхозные теперь две баржи
156
простаивают, а тес возьмете с мелоклетской эстакады». (
Ткаченко в заключение распорядился:
— Именем райкома действуй, Александр Степанович, а паром давай к утру.
За одну ночь с десятью помощниками Тапилин поставил кременскую переправу. Да не простую, а на механической тяге. Нарастили умельцы корму баржи двумя бревнами. На них так прикрепили трактор «Универсал», что его задние колеса с ребордами стали гребными колесами. И получился невиданный в этих местах паром. Рулевое весло приспособили по правому борту баржи< Так и работал тапилинский паром безотказно до последнего часа эвакуации.
Еще несколько раз Тапилин возвращался из-за Волги для того, чтобы доставить партизанам соли и других дефицитных продуктов. А в послевоенную пору он вместе с Ткаченко и его соратниками будет восстанавливать разрушенное фашистами народное хозяйство района. Ему, Тапилину, доведется десятки лет затем возглавлять передовой в районе и области колхоз «Красный Октябрь». Колхоз и он, его председатель, будут отмечены высокими наградами Родины. Так будет спустя десятилетия...
— До середины, пожалуй, надо идти вброд,— проговорил Гребнев.— Дон тут в такое время — воробью по колено. Глубина в нем вся по правому берегу, под эстакадой. Ну, саженей пятнадцать, пожалуй, доведется поплавать, чтобы попасть к трубам.
— Это понятно, поплывем, доводилось,— нехотя согласился разведчик.— В воду войдем повыше, метров за двести от эстакады... t
К полночи партизаны и разведчики, как условились, поочередно тихо и незаметно переправились с левого берега в хутор. Притаились в прибрежных хворостах, прислушались к попискиванию губной гармошки да конскому пофыркиванию. Оккупанты засыпали.
Бурученко, хорошо знавший мелоклетские окраины, по канавам и заброшенным базам
157
вывел разведчиков к главной и почти единственной в хуторе улице.
Впереди, на фоне звездного небосвода, стояли двое. Они вполголоса переговаривались. С автоматами, в касках. Рядом с домом — автофургоны, легковые автомашины. Во дворе — вповалку на сене — разноголосый храп спящих врагов...
В соседнем переулке эхом отозвались взрывы и стрельба второй части разведвзвода. На дикие крики перепуганных оккупантов полетели бутылки с горючей смесью. Ярко вспыхнули языки пожаров. ।
Загудел, затрескался пальбой и взрывами хутор. Беспечная сонливость захватчиков резко сменилась суетливым страхом и паникой. Они бегали, метались, не различая и не понимая команд и воплей офицеров. Испуганно ржали кони. С десяток лошадей, ошалелых от огня и стрельбы, дико ^бросались из конца в конец, улицы и переулков, привнося в панику еще большую суматоху и неразбериху.
Теми же канавами и огородами, упиравшимися в речной берег, партизанская тройка увела дивизионную разведку снова к эстакаде. И когда вся группа сосредоточилась, чтобы кинуться по трубам через реку, по Мелоклетскому ударила наша артиллерия.
Так и не сумели оправиться гитлеровцы от неожиданного налета разведчиков. Вслед за первым артналетом со стороны Мелологовского к хутору подоспели два стрелковых батальона. Они незаметно переправились с левобережного займища Дона. Батальоны и довершили дело — с ходу ударив в тыл и во фланг по вражеской обороне, выбили гитлеровцев из Мелоклетского и заставили их бежать с занимаемых позиций...
В ту же ночь другая группа партизан во главе с Ткаченко добывала в хуторе Ярковском. Там еще действовала крупная в районе паровая мельница. Передовая была за околицей Ярковского. Не оставлять же ее оккупантам. Перед взрывом дрогнуло сердце у механика Ламкова, и он все
158
же не решился уничтожить наиболее ценные детали дизелей, поснимал форсунки и колпаки. И тут же их закопал, до возвращения, до освобождения.
Так начал боевые действия клетский партизанский отряд. Не было ни дня, ни ночи, чтобы кто-то из бойцов не принимал участия в разведке или другой операции.
На крутобоком бугре у Дона враг скрытно держал расчет станкового пулемета. Ночью молчит, а днем простреливает открытую от леса часть дороги по донскому левобережью. Отсюда, с левого берега Дона, трудно напротив солнца рассмотреть снайперское пулеметное гнездо. Уничтожить вражеский расчет надо было во что бы то ни стало: пристрелянная дорога оказалась единственным ближайшим путем для маневра оборонявшихся войск.
Снять снайпера-пулеметчика вызвались Гребнев и Бурученко. Они переправились через Дон близ хутора Мелологовского. Именно там, где тридцать лет спустя будут сняты батальные сцены двухсерийного кинофильма по роману Михаила Шолохова «Они сражались за Родину».
Дойдя до передовых цепей, партизаны углубились еще дальше — добрались до боевого охранения ,где старшим был немолодой младший лейтенант. Он-то и показал Гребневу, из-за какого мелового лобастого бугра бьет вражеский пулеметчик. Через Дон — по займищу.
— Ничем мы его отсюда не достанем,— разводил руками старший боевого охранения.— Из-за Дона не достать, да и солнце прямо в глаза. С нашей стороны пробовали накрыть минометом— не получается.
Гребнев переглянулся с Бурученко — в самом деле, задача не из простых. Единственный выход— незаметно проникнуть по прибрежным зарослям в тыл вражеской передовой и укрыться на противоположном склоне мелового бугра> Оттуда, надо полагать, все будет видно как на ладони.
159
— Если нас засекут,— усомнился Бурученко,— то крышка будет наверняка.
— Пожалуй, такое не исключено,— мрачно согласился младший лейтенант.— Тут у них хотя оборона и без поддержки артиллерии, но минометами они нас донимают.
Гребнев озорно блеснул глазами:
— Перед нами, Борис Георгиевич, поставлена задача хотя бы на сутки, на день вывести из строя это пулеметное гнездо. Почему? Не наше дело. Значит, так надо.
— Наше дело выполнять,— поддакнул старший боевого охранения.
— Ты вот чего, товарищ младший лейтенант, чем .нас вооружишь?
— Приказано дать вам «дегтяря» и дисков сколько пожелаете.— Младший лейтенант кивнул на два ручных пулемета, нацеленных в сторону врага, на бруствере окопа, отрытого в рост.— Мы тут впятером при двух пулеметах. Оставьте нам автомат, вооружайтесь ручником, и, как говорится, дай бог вам удачи.
— С «дегтярем» мы знакомы с действительной,— прикуривая, отозвался Гребнев.— Надежная машина. Строчки кладет ровно и кучно... А чтобы нас сразу не заметили, Борис Георгиевич,— это уж к Бурученко,— нам надо затемно, перед самым рассветом, умоститься на противоположном склоне того оврага, что разделяет этот самый бугор. И чем ближе мы будем к ним, тем наверняка непонятнее будет, кто же стреляет из пулемета.
— Положим, станковый пулемет и ручной можно по звуку определить,— возразил младший лейтенант.
— Можно,— согласился Гребнев,— но только пулеметчики смогут это понять, да и то вряд ли сейчас различишь. Над Доном. Эхо-то двойное, тройное катит...
Поговорили еще, основательно прикинули, как лучше пробраться на нейтральную полосу. К вечеру тут же, в боевом охранении, примостились часок-другой прикорнуть, а с заходом солн
160
ца за донское займище спустились с обрывистого мелового ската вниз, к затравенелому мелколесью.
Как и рассчитывал Гребнев, к исходу ночи, перед самым рассветом, они выбрались к тому самому крутобокому бугру, где должно таиться пулеметное гнездо. Они точно выползли на противоположный склон оврага. Под приземистым кустом боярышника сложили из камней мелового известняка укрытие на двоих, вроде маленького насыпного капонира, и стали ждать восхода солнца.
Отсюда без бинокля открывался обзор в задонские дали. Первые лучи солнца высветили вихлястую ленту реки в тополевом и вербном обрамлении, утреннюю нежно-голубую синь степи. Наступал обычный летний день, тихо и величественно, словно и не ожидался тяжкий грохот войны.
До противоположного «вражеского» склона оврага было метров полтораста. В бинокль партизаны попеременно изучали возможное размещение пулеметчиков.
Откуда-то из степи к реке спешил ручей, за века размыл для себя дорогу и тут, при впадении, безжалостно разделил лобастый меловой бугор, смело выпиравший к Дону. В этом месте, будто наткнувшись на каменистых братьев-упрямцев, река почти под прямым углом сворачивала вправо.
Как ни старались партизаны, сразу так и не заметили никаких признаков присутствия людей на противоположном склоне оврага. В утренней прохладе над ними метались стрижи. Выбралась из леса сонная стая ворон. Вольготно и шумно она уселась на освещенную макушку бугра — примерно на то самое место, где должно быть пулеметное гнездо.
— На ночь боятся оставаться,— нетерпеливо прошептал Бурученко.
— А ты бы остался? — спросил Гребнев, лукаво засматривая в глаза своего друга. Они лежали рядом, плечо к плечу. Сзади них поднималось
6 Заказ № 211
161
небольшое окончание бугра, а дальше—полынная степь. Впереди — ступни с десяток шагов — и крутой обрыв в овраг.
— С тобой, Иван, остался 6ы>— признался Бурученко.— Если б приказали.
Оба знали друг друга не один год. Почти одногодки. Борису Бурученко шел тридцать пятый, а его другу исполнилось тридцать три года. Вместе работали в одном районе, дружили се-мейно. Случалось свободное время — баловались ружьишком на охоте. Они связаны были между собой неброской, но верной мужской дружбой, о которой не принято громко говорить и которая всегда проявляется сдержанно и крепко.
И, словно в подтверждение их предположения, из глубины вилючего оврага донеслись неторопливые шаги и глухие голоса... Шли трое. Впереди солдат с автоматом на груди и вещмешком за плечами. За ним следовал молодой щеголеватый офицер в хромовых сапогах. Двигался он налегке. С сигаретой во рту и хворостинкой в руке. На его поясном ремне Гребнев заметил непомерно громоздкую пистолетную кобуру. Третьим тянулся унылый солдат с четырьмя пулеметными коробками.
«Все при них,— подумал Иван Иванович.— В вещмешке — запас провизии на день. У каждого по две фляжки питья. Патронов сотни две. У пулемета, наверное, еще есть».
Вражеский расчет двигался неторопливо, уверенно. По всему видно, что по оврагу идут не в первый раз. Дошли до подъема, откуда вела еле различимая стежка вверх по склону, к их укрытию.
Партизаны условились о том, что «снимать» пулеметчиков будут на подъеме, когда тем некуда будет деться, кроме как катиться на дно оврага. И еще Гребнев сказал своему другу, «как только они появятся», ему, Борису, надо податься метра на два от пулемета. Для чего? Чтобы пыль и дым от стрельбы не мешали друг другу вести прицельную стрельбу.
162
Гребнев держал в полузамкнутом предохранителе мушки офицерскую спину, перехваченную крестом портупеи. Он проверил хомутик прицельной планки на делении «200», затвор отведенный в ближнее положение, скобу предохранителя спускового механизма. Делал он это механически, сноровисто, сказывалась прежняя армейская выучка стрелка-пулеметчика.
«Вырядился, как на парад,— подумалось Гребневу.— И не жарко ему, паразиту». Подумал и плавно нажал на спусковой крючок.
Ветер-степняк только набирал с утра силу. Забытый с годами пулеметный клекот и острая пороховая гарь — эти первые ощущения начала стрельбы потом долго не покидали Гребнева.
Спустя секунду-другую, когда меловую пыль и белый дымок от очереди протянуло ветерком, он заметил, что на том крутом подъеме ни одного из троих на ногах не было. Офицерские сапоги недвижимо поблескивали на дне оврага. Передний солдат с вещмешком свалился наполовину и задержался на кочковатом меловом выступе. А третий полулежал на спине и дико озирался по сторонам. Коробки с пулеметными лентами он побросал и теперь судорожно сжимал в руках винтовку. Наконец он понял, откуда ударил пулемет, и попытался изготовиться для стрельбы, но не успел...
После второй короткой очереди Гребнев приподнял голову от деревянного приклада. Прислушался: «Не последуют ли какие еще звуки о новой опасности. Не поймут ли враги, что две очереди были по их же пулеметчикам?» Пока мгновение прислушивался, к нему под бок перекатился Бурученко:
— Ловко ты их, Иван. Я и прицелиться как следует не успел...
— Не подвел «Дегтярев»,— довольно улыбнулся Гребнев.— Бьет кучно и по центру.
Они закурили, вполголоса, не торопясь обсуждая только ушедшую двойным эхом пулеметную пальбу по Дону. Говорили и не отрывали взглядов от троих сраженных врагов.
а*
163
Солнце припекало и заставляло искать на меловом бугре спасительные кусочки тени под чахлой листвой изогнутого ветрами куста боярышника. Они позавтракали, выпили фляжку воды. От безделья не знали, куда себя девать. По совету Гребнева его друг даже забылся на часок тревожным и душным сном.
Когда солнце перевалило за Дон, они собрались уж «добить» остатки вареной говядины, хлеба и яблок, как ветерок-степнячок принес из-под бугра, гомонок на чужом языке.
Бурученко немного понимал по-цыгански.
— Никак цыгане? — удивился он.— Крику-то сколько, да и вроде на подводах едут, цибарки звенят.
С вершины бугра просматривались лишь заросли хвороста да макушки мелкой вербы* В этом месте берег Дона обрывистый, и проехать на подводе между меловыми обрывами и водой нет никакой возможности. Они знали об этом, а вот поди ж ты, Бурученко показалось, что цыгане табором едут по берегу.
— Смотри внимательно, Борис,— шепнул ему Гребнев,— это же румыны. У них языки схожи... Вперед меня не выскакивай.
Вражеские передовые дозоры — боевые охранения— проходили по гребню цепочки степных плоских курганов и замыкались на высоте с отметкой на топокарте 135. Отсюда до Дона рукой подать. Питьевую воду в блиндажи и траншеи можно подвезти из хуторских колодцев или лучше принести из реки. Вот с высоты 135 румынские офицеры и отправили три пары солдат во главе с ефрейтором к Дону.
Семеро не торопясь тянулись к реке, горласто переговариваясь и пересмеиваясь. Они вышли за линию своей обороны и, конечно, не предполагали, что на нейтральной полосе притаились два партизана с пулеметом. И раньше они ходили по степной дорожке за водой.
Гребнев хорошо рассмотрел их в бинокль. Винтовки у каждого за спиной. Мундиры расстегнуты, пилотки подоткнуты под погоны. Все в об
164
мотках... «Расстояние будет метров 400—500. Почти предельная дистанция для «дегтяря»,— подумалось ему.— Сейчас не стоит их трогать — при первой же очереди разбегутся. Пусть наберут бидоны».
Пока солдаты спускались с обрывистого берега к воде, наполняли бидоны водой, а потом вытаскивали их по песку на Тропинку, Гребнев неторопливо развернул пулемет, хорошо приладился к нему. Снова проверил хомутик прицельной планки, теперь на делении«500». Прощупал затвор, предохранитель и стал ждать, когда семеро цепочкой вытянутся на открытое место.
Боковой солнечный свет отчетливо высвечивал вражеские фигуры на гребне горизонта. «Главное— не дать им попадать»,— Гребнев еще раз проверил, на твердой ли опоре стоят сошники пулемета, не соскользнут ли в момент стрельбы. Все как будто надежно. И он дождался намеренного момента для первой очереди.
Начал с замыкающего — ефрейтора. Тот шел с охапкой хвороста. Коротко пророкотал «дег-тярь»—ефрейтор сник. Никто из остальных, шедших впереди с бидонами, не оглянулся назад, не понял опасности. Тем более, что ветер был с вражеской стороны и потому звук выстрелов значительно медленнее и глуше достигал слуха солдат, чем смертоносная сила меткой очереди. И только вторая очередь вызвала оторопь и замешательство. Но было уже поздно. Третьей и четвертой очередью Гребнев уложил остальных врагов.
Бурученко нетерпеливо привстал на колени, силясь рассмотреть в бинокль, все ли солдаты лежат без движения.
— Как пришитые... Вот это работка, Иван! На таком расстоянии!
— Ты, Борис, лучше опустись на живот,— усмехнулся Гребнев.— А то заметят твою макушку вон с того курганчика,— он указал рукой на высотку,— и кинут нам на всякий случай какую-нибудь штучку.
165
Но вражеские наблюдатели так и не поняли, кто и откуда стрелял по их водоносам. Они, очевидно, не допускали и мысли, что в открытой степи возможно устроить засаду и вести безнаказанно пулеметный огонь.
Особенность, хитрость партизанской позиции в том и была, что она находилась на вершине бугра, сверху прикрытая небольшим спуском, но с широким обзором для стрельбы на подступах к Дону.
Гребнев и Бурученко дождались темноты и, как условились заранее с командованием, в назначенное время спустились к обрывистому берегу реки, тихо прошли хворостами вдоль воды. Неоднократно приостанавливаясь и затаиваясь в мертвенно белом ракетном свете, к полуночи выползли к своим — точно на боевое охранение во главе с младшим лейтенантом, хозяином ручного пулемета. Сдали ему ручник, поблагодарили. Гребнев забрал у него автомат, и они направились в Перекопское.
А тем временем за двое суток, пока они отсутствовали, выполняя боевую задачу, положение на этом участке фронта продолжало складываться не в нашу пользу. Хотя и был с боя захвачен плацдарм на правом берегу Дона вместе с хутором Мелоклетским, все же вражеские танки лезли вперед. Наши оставили Ярковский, и передовые части врага вплотную подошли к хутору Перекопка. От него до Перекопской каких-то три-четыре километра.
Ночью фашисты не предпринимали наступления. С утра, в девять, как по расписанию, над передовой и донскими переправами появлялся двухфюзеляжный самолет-разведчик «рама». Через час поднимались «юнкерсы»— самолеты-штурмовики,— и под их прикрытием одновременно с артиллерийским налетом гитлеровцы начинали очередной штурм нашей обороны.
Советские стрелковые части и малочисленные танковые подразделения отчаянно сопротивлялись, держали оборонительные рубежи до последних сил. А ночью плановый отдых оккупан
166
тов нарушали поисковые группы разведчиков. Ходили полувзводами и взводами, навязывали ночные бои, неожиданные для гитлеровцев, ^ночной схватке они, как правило, теряли дневную самоуверенность и наглость, плохо повиновались командам и чаще старались удрать из-под огня или отсидеться в убежище. Эту особенность психологии вражеских солдат, в основе которой был страх перед неожиданностью и неизвестностью, командование оборонявшихся частей учитывало и еженощно направляло хорошо вооруженные спецкоманды для навязывания противнику ночных схваток.
В ту же ночь, когда Гребнев и Бурученко ходили на «охоту» за пулеметчиками, остальные партизаны отряда водили разведчиков ро скрытым степным тропинкам, в обход вражеских дозоров к хуторам или незаметно сопровождали к штабелям со снарядами или десяткам бочек с горючим. Такие временные склады оккупанты устраивали тут же, в прифронтовой полосе.
Случались вылазки и схватки удачными и шумными, со взрывами и пожарами, которые ночью просматривались с колокольни Перекопской церкви. Именно в такую ночь взвод разведчиков, усиленный пулеметами, под командованием старшего лейтенанта направился к Алифанову бугру. Вели разведчиков Ламков и Попов. Перед ними была поставлена задача: под носом у вражеских наблюдателей пройти в тыл дозорам, а затем ударить по мехколонне, собранной для временного базирования в старых садах Перекопки. Однако враг тоже думал, как себя обезопасить от ночных налетов. С наступлением сумерек, без маскировки, саперы впервые на этом участке поставили заграждение из противопехотных мин. Вот на такую цепочку мин и натолкнулись в темноте разведчики. Счастливый случай спас Попова и Ламкова, а шедший вслед за ними на видимую дистанцию командир группы угодил на мину.
Завязался ночной бой. Разведчики перебили дозорных и напоролись на основную линию вра
167
жеской обороны. Перестрелка могла затянуться до рассвета. Переполох возник шумный. Гитлеровцы, очевидно, расценили налет разведки как попытку крупных сил прорвать их оборону. Поэтому они вынуждены были ввести в бой танки. И только после этого разведвзвод со смертельно раненным командиром отошел на нейтральную полосу, а затем вернулся в свое расположение без потерь...
Представителю восьмого отдела штаба 21 -й армии старшему лейтенанту Афанасьеву потребовалось в районе Перекопки переправить через передовую своего человека. Кто он, разведчик, с какой целью направляется, естественно, никто, кроме самого старшего лейтенанта и его руководства, не знал. Но задание есть задание: надо именно у Перекопки незаметно провести человека мимо вражеских дозоров.
С утра с Афанасьевым отправился Ламков. Весь день они просидели в окопчике на передовой. Вместе с пехотинцами и артиллеристами-сорокапятчиками им довелось принять участие в отражении трех вражеских атак. Так ничего путного им и не удалось высмотреть. Оставалась вся надежда на ночь.
Старший лейтенант взял с собой группу прикрытия из пятнадцати разведчиков, сержанта-сапера и партизана-проводника Ламкова. Пошли от Перекопской по лесополосе в сторону Яр-ковского. Впереди — сапер с миноискателем. За ним — проводник. На окраине хутора наткнулись на свое боевое охранение.
В неглубокой выемке трое, укрывшись плащ-накидкой, сладко спали — бери голыми руками. Ламков растолкал одного из дозорных. Укорять или «распекать» троих усталых в дневном бою у Афанасьева времени, видимо, не было. Он только привалился к старшему дозорному, пошептался с ним о чем-то. Поднявшись, ухватил в темноте Ламкова за локоть, шепнул:«Ве-ди со стороны Ярковского».
Напрямую по степи идти надо было не больше километра, но проводник взял курс несколь
168
ко правее, и разведгруппа чуть не махнула мимо Перекопки. Спасла Ламкова от досаднной промашки собака, заскулившая в ближайшем хуторском подворье. Собачий скулеж прервала короткая автоматная очередь.
Попадали все девятнадцать в плащ-накидках. Девятнадцатым был тот самый разведчик, которого выводили на задворки к Перекопке. Попадали и не поднимались, вдыхая терпкий полынный запах. Только Афанасьев со своим подопечным отошел на несколько шагов в сторону. Они торопливо обнялись, пошептались на дорогу, и Афанасьев снял со своего друга, теперь уж это было понятно Ламкову, лежавшему рядом, плащ-накидку. Он, разведчик, уходивший прямо к врагу, был в их военной форме и с немецким автоматом.
В тот день из Перекопки фашисты повели наступление на Перекопскую. Противостоять им не было достаточных сил, и пришлось с боем оставлять этот крупный населенный пункт.
С утра Гребнев и Ткаченко уместили бойцов отряда на «полуторке» и направили их к станице Кременской, на переправу. Ручной паромчик у Перекопской из двух сведенных настилом рыбацких баркасов не мог бы выдержать автомашину.
Дожидаться с задания Ламкова остались с пароконной тачанкой Горкушенко и Попов. К полудню вернулась разведгруппа Афанасьева. Разведчики задержались около Перекопской. Тут неожиданно появились фашистские автоматчики на мотоциклах. Столкнулась разведка с разведкой. Потеряв три мотоцикла и девятерых солдат в перестрелке, гитлеровцы скрылись в дорожной пыли на обратном пути в сторону Перекопки.
Ламкову и его товарищам приказано было добираться в хутор Дружинин. Если ехать на Кре-менскую, то не догнать им партизанской «полуторки».
— А не махнуть ди нам, ребята, напрямки,— предложил Ламков.— Тут на колхозном пароме
169
переправимся на тот берег и раньше наших окажемся в Дружинине.
Предложение показалось заманчивым, и они повернули тачанку к переправе. А там на подступах к реке свершили утром черное дело фашистские стервятники. Немолодой уже председатель рыбколхоза Иван Савельевич Фролов с восходом солнца направился встречать рыбацкие баркасы с ночным уловом. Встретил женщин и подростков, подводивших баркасы с рыбой в перекопский затон. Тут же на берегу под раскидистыми вербами стояли сарайчики и колхозные весы для приема улова, скамейки и столы для рыбаков, доска показателей. Словом, бригадный стан.
Иван Савельевич встретил рыбаков, похвалил за хороший улов, поговорил об очередных делах. Управившись, он часа через три заторопился к военным,. чтобы те скорее забирали свежую рыбу. Вышел от берега и знакомой стежкой направился в соседний хутор Верховский.
И надо же такому случиться: в этот момент появился вражеский самолет. Видимо, фашист заметил одиноко и смело шагавшего человека, не пытавшегося даже остановиться. Стервятник сбросил на Ивана Савельевича Фролова две бомбы. Одна разорвалась рядом...
Паром стоял у берега. По хлипкому настилу из досок партизаны завели коней, потом закатили тачанку. Погрузка вроде бы обошлась спокойно. Взялись втроем за трос и стали выводить паром из затона в донское русло. И, будто почуяв приближающуюся под ногами речную глубину, молодые кони забеспокоились: захрапели, зацокали коваными копытами по настилу утлого па-ромчика. Захлюпала вода, еще испуганнее забились буланки. Правая сорвалась с настила. Накренился паром, черпнул воды и осел совсем. Оказавшись в воде, кони успокоились.
Кое-как Ламков, Попов и одноногий Горкушенко выволокли на берег тачанку. Запрягли лошадей и дали им кнута за упрямство и оторопь на пароме.
170
уК середине августа по донскому правобережью фашистские войска захватили все хутора й станицы Клетского района. Партизанский отряд базировался в задонских хуторах соседнего района. Партизаны выполняли обязанности наблюдателей на передовых позициях обороны, ходили проводниками с армейскими разведчиками или сами отправлялись по временно оккупированным хуторам. Отсюда, из-за Дона, партизаны уходили на выполнение боевых заданий командования 63-й и 321-й стрелковых дивизий.
В последние дни августа, в сентябре и первой декаде октября, после упорных и кровопролитных наступательных боев наши войска выбили гитлеровцев и вновь закрепились на правом донском берегу. В результате контрнаступления были освобождены станица Кременская, поселение Перекопское, хутора Верховский, Лопушин-ский, Перекопка, Ярковский, Мелологовский, Караженский, Староклетскиий и другие. Это были заметные успехи в стратегическом плане. О сражениях за участки на донских плацдармах неоднократно сообщало Совинформбюро. Во всех этих изнурительных боях принимали участие местные партизаны. Целиком отряд подчинялся начальнику разведки 321-й стрелковой дивизии капитану Федорову.
Поручения для партизан были самые неожиданные и разнохарактерные. Однажды капитан Федоров предложил командиру отряда вместе с надежным партизаном скрытно переправиться через Дон, проникнуть сквозь боевые порядки противника и выйти в условленный день и час к высоте с заданной отметкой близ хутора Перекопка. Встретиться там по паролю с нашим разведчиком, получить от него устную информацию и вернуться в свое расположение.
Гребнев понимал, насколько ответственное было доверено ему задание. Поэтому в напарники себе взял Ивана Андреевича Фролова, человека сильного и наблюдательного, работавшего в райотделе милиции. Задание они выполнили точно в назначенное капитаном Федоровым
171
время и, по всему видно, принесли командованию очень ценные разведывательные данные. Их окончательный смысл даже им было трудно понять из «информации» нашего разведчика, действовавшего в передовых порядках противника.
Вылазка в тыл врага не обошлась без приключения. Когда они возвращались на заре к Дону, то на свободной от леса дороге заметили ходко шагавшего человека. «Кто бы такой мог быть в эдакую рань? — проговорил Гребнев.—Солнце еще не появилось, а он так угребается к лесу». Фролов тоже заметил незнакомца и с согласия Гребнева пронзительно свистнул. Оглянувшись и заметив, что ему машут рукой остановиться, человек пригнулся и кинулся к маячившему впереди мелколесью.
Предутреннюю тишину сломала короткая автоматная очередь. Перед незнакомцем строчкой вспыхнули песчаные фонтанчики. Они его и остановили.
Партизаны подошли. В форме младшего лейтенанта, тот стоял настороже, пытаясь ухватиться за кобуру пистолета.
— Смотри! Не балуй!—предупредил Гребнев.— Подними руки!
— Кто вы такие, чтобы поднимать оружие на командира Красной Армии!—вдруг вскинулся задержанный, но наган отдал Фролову. Из нагрудного кармана он торопливо вытащил документы и начал объяснять, что выходит из окружения, что отбился от такого-то полка, такой-то дивизии.
«Что ж ты, окруженец, так испуганно лепечешь,— подумалось Гребневу.— Да и радости от встречи со своими людьми у тебя на лице не заметно». Внимательно просмотрел докумен-ть1. «Какая-то липа — красноармейская книжка на имя младшего лейтенанта такого-то, а почему не командирское удостоверение? Кандидатская карточка в члены большевистской партии. Проверим. Да и недавно побрит ты, окруженец. Сапоги-то яловые — износа им не будет. Темно
172
синие диагоналевые галифе целехонькие. Ну и окруженец».
\ К концу дня Гребнева вызвал Федоров, а у него находился политрук Мигунов.
— Спасибо вам, Иван Иванович, за «окружение»,— пробасил усталый Мигунов.— Фашистский диверсант, да не рядовой. Бывал уже в наших тылах, но попался на ваш зоркий глаз.
Было это неподалеку от Мелологовского. Бурученко, Попов и Ламков поочередно дежурили на передовой — наблюдали за противником. Такие наблюдения нужны были для того, чтобы ночью с учетом изменившейся обстановки во вражеской обороне попытаться удачнее провести разведку.
Ночь выдалась безлунная, звездная. Тянул низовой ветерок. Шуршала сухая степная трава. Сливаясь с этим шорохом, ползли осторожно по лощине. Сорок бывалых бойцов-разведчиков с тремя партизанами-проводниками впереди. Прошуршали в полночь меж двух дозорных окопов и выбрались к основному сосредоточению передовых подразделений. В отлогой низине выстроились подводы-фургоны и автомашины. ПохоДные кухни отдельно, место для отдыха особо выделено, даже отхожее место обозначили указателями. Как в летнем лагере расположились.
Подошли без звука, словно сорок три бойца ступали по воздуху. Две тени разведчиков в один миг накинулись на часового, опершегося на винтовку.
Разом полетели десятка три гранат. Вражеский лагерь заполыхал взрывами и переплясом ружейно-пулеметной стрельбы...
С середины октября на Клетском направлении с обеих сторон не предпринималось серьезных боевых операций. Вспыхивали перестрелки, проводились вылазки разведчиков. Основные свои силы гитлеровцы в это время гнали на Сталинград. Они рвались к Волге, стремясь до зимы захватить город — выполнить который уже по счету приказ Гитлера.
173
В большой излучине Дона — на арене недавних ожесточенных боев — осталось совсем мало вражеских войск. В крупных станицах и хуторах квартировали вспомогательные подразделения или отведенные на отдых и переформировку сильно потрепанные под Сталинградом полки и батальоны.
Учитывая изменившуюся обстановку с сопредельной стороны обороны дивизии, партизанский отряд совместно с дивизионной разведкой стал проявлять внимание к другим диверсионноподрывным приемам. Еще в августе под личным руководством Ткаченко и Г| ебнева отряд обеспечивал переход линии фроь га шестнадцати партизанам из Брянской области. Как они оказались на сталинградской земле, с каким заданием переправлены через Дон в районе распопин-ского изгиба, командиры отряда не знали. Только, прощаясь на правом лесистом берегу ночью, старший прошептал на ухо Гребневу: «Доведется если встретиться, то провожали вы ребят Воробьева, зав. брянским облфо». Назвался и Гребнев, нарушив строгий закон конспирации. А спустя неделю или полторы на том же участке также ночью и тоже благополучно они сквозь редкие дозоры провели еще одну группу партизан— эти оказались курскими ребятами. Обе партизанские группы до самых передовых порядков противника сопровождал старший лейтенант Афанасьев. ,
Ходили в занятые врагом хутора и станицы клетские партизаны. Первым отправился Иван Осипович Зимин, человек в ту пору немолодой, ему было за пятьдесят. Возглавлял он районный отдел народного образования. Отрастив усы и бороду, Иван Осипович с котомкой за плечами и посошком в руках, не торопясь и присматриваясь в каждом хуторе, прошел до Верхней Бу-зиновки, до центральной усадьбы колхоза имени Кирова. Тайно прожил несколько дней в хуторе, встретился с Александрой Федоровной Коршуновой. Она была оставлена райкомом партии как подпольщица-одиночка. Возвращаясь, Зи
174
мин прошел по другим хуторам и вышел ночью 4 условленное заранее место неподалеку от Me л оклетско го.
\ По заданию разведотдела 321-й стрелковой Дивизии в хутор Логовский на связь с патриоткой-подпольщицей Таисией Яковлевной Воронцовой ходили в тыл братья-партизаны Тужили-ны— Фома Михайлович и Павел Михайлович. К другой партизанской разведчице, Варваре Алексеевне Тюрьморезовой, родной сестре Александра Алексеевича Ламкова, тайно прошел передовую и вернулся без происшествий партизан Николай Рубцов. Он принес подробные сведения о численности и местах расквартирования вражеских подразделений в районе хуторов Ерик, Манойлин, Майоровский, Верхняя Бу-зиновка. И еще Николай Рубцов передал привет Ламкову от его жены Александры Тимофеевны. Она жива и здорова, ждет не дождется вместе с хуторянами освобождения от фашистов. Вместе с его сестрой, Варварой Алексеевной Тюрьморезовой, она помогла партизанскому разведчику связаться с подпольщиками-одиночками в соседних хуторах. И еще под большим секретом обе патриотки рассказали Рубцову о том, как они подобрали за Майоровским раненного в обе ноги красноармейца. Принесли в хутор и с июля тайно выхаживают его. А ведь в курене Тюрьморезовых на постое вражеские солдаты, на подворье устроен склад со снарядами. Сами хозяева живут в летней кухне. А в сарае за кизячной стенкой четвертый месяц скрывают раненного Колю Тищенко, молоденького бойца родом из города Орджоникидзе... И потом, после освобождения, спустя даже десятки лет, Тищенко будет слать в хутор Майоровский письма, телеграммы, посылки в знак благодарности за свое спасение Александре Тимофеевне и Варваре Алексеевне.
Партизанские разведчики доставляли из вражеского тыла не только ценные данные военного характера, но и страшные факты издевательств гитлеровцев над населением.
175
Ворвавшись в станицу Распопинскую, фашист^ согнали стариков и казаков-инвалидов. Запряглй их в несколько конных граблей я под автомат тами погнали впереди себя грести поле за полем* Так они выявляли минные участки.
В колхозе имени Ворошилова гитлеровцы как рабочий скот запрягли в телегу колхозников Кузнецова и Шишлина. И две недели возили на них песок, кирпич, красную глину на кладбище. Когда люди в скотской упряжи выбивались из сил, фашисты, потешаясь над ними, стегали кнутом, угрожали расстрелять на месте.
Первое донесение из клетского партизанского отряда в обком партии поступило в середине октября. Комиссар отряда Ткаченко в короткой докладной на имя Чуянова сообщал о проделанной в районе массово-политической и боевой работе. Этот характерный для военной поры документ хранится в партийном архиве обкома партии. Он написан в боевой обстановке, чернильным карандашом на тетрадочных листках в клетку.
«С 13 июля 1942 г. район прекратил мирную жизнь. До 30 июля была проведена эвакуация скота, машин, другого имущества и ценностей. С мелоклетских складов заготзерно хлеб в количестве семи тысяч тонн не вывезен полностью, и часть его пришлось уничтожить при входе фашистов на пункт.
В период перед оккупацией была проведена большая массово-разъяснительная работа среди населения о том, чтобы вместе с колхозами и совхозами люди отправляли бы личный скот. Однако многие владельцы поголовья нас не послушали, поэтому немалое количество скота колхозников и работников совхозов осталось на территории, занятой оккупантами. Общественный скот колхозов и совхозов был весь угнан, и врагу ничего не осталось.
16 августа весь район был оккупирован. С 24—25 августа по 10 октября 1942 г. Красная Армия очистила часть района от фашистских захватчиков. Освобождены колхозы имени Стали
176-
на, имени Ковалева, «Новый быт», «Заветы Ильича», имени Дзержинского, «Власть труда», хутора Караженский, Ярковский и другие. Во временно захваченных населенных пунктах гитлеровская грабармия дочиста ограбила все население. Так, например, в хуторе Перекопка фашисты^ забрали у населения более двухсот голов-крупного рогатого скота, т. е. все поголовье,, кроме трех коров, которые сами прибежали домой, а также овец, кур, масло, яйца, печеный' хлеб и даже сухари. Из домашнего имущества и носильных вещей также все забрано. Кое у кого осталось только то имущество, которое былоглубоко зарыто jb землю.
Жителям района, освобожденным от фашистской неволи, нами оказывается необходимая* материальная помощь (жильем, продовольствием), проводится массово-разъяснительная работа. Теперь уж среди населения нет таких, кто сомневается в правоте наших слов о зверствах захватчиков. Люди больше не верят фашистской брехне и всеми силами стараются помочь Красной Армии. Так, часть населения работает на постройке окопов и противотанковых рвов, другая часть людей занимается выделкой овчин, стиркой белья для бойцов. 36 девушек и молодых женщин добровольно вступили в интендантские службы и санбатальоны Красной Армии. В колхозах организована уборка урожая. В колхозе имени Сталина Перекопского сельсовета скошено и заскирдовано более 300 га, в колхозах имени Ковалева — более 150 га, «Новый быт» Кременского сельсовета — 80 га зерновых. Уборка проходит таким образом: воинские части дают лошадей и помогают нам людьми, обмолоченный хлеб тут же сдаем войсковому интендантству. Кроме этого, восстановлены и действуют четыре сельсовета. По этим Советам все колхозники, рабочие и служащие совхозов досрочно выполнили обязательный план мясосдачи за-1943 г. Рыболовецкий колхоз продолжает работать на нужды фронта. Восстановлены и действуют две мельницы.
177
По решению обкома партии в районе создан «партизанский отряд. Работа партизан:
I.	Систематическая разведка вместе с воинскими подразделениями.
2.	При помощи партизанского отряда освобожден хутор Мелоклетский (центральная усадьба колхоза имени Дзержинского).Партизаны со «взводом разведчиков проникли в хутор и устроили в тылу противника панику, а в это время регулярная часть ударом с фланга освободила этот населенный пункт.
3.	В данное время в основном составе отря-.да 18 человек, но в его операциях принимает участие большое количество других добровольцев. Часть из них находится в тылу противника на выполнении спецзаданий. Их задача: диверсии, укрепление связи с населением, глубокая ^разведка и подготовка условий для перехода всего отряда во вражеский тыл.
4.	Наши трудности — были светлые ночи. Они нам чрезвычайно мешали. Кроме этого, неопытность наших людей. Потерь в боях и разведопе-,рациях не имеем. Питание добываем на месте, все бойцы отряда достаточно вооружены».
...19 ноября 1942 года — в исторический день начала коренного перелома в ходе Сталинградской битвы, а затем Великой Отечественной войны и всей второй мировой войны — клетский партизанский отряд находился на самом острие событий, в боевых порядках наступающих соединений 21-й армии генерала И.М. Чистякова. Четверым клетским партизанам выпала особая честь — быть проводниками головных колонн прорыва 4-го танкового корпуса. Танкисты стремительно протаранили заснеженные степные просторы Клетского и Калачевского районов и замкнули с мехчастями Сталинградского фронта железное кольцо окружения отборной 6-й полевой армии врага.
Лев Николаевич Игумнов, беспартийный 49-летний технорук Клетского райлесхоза, в момент ^прорыва вражеской обороны, 1? ноября, сел «в командирский танк и вывел головную танко
178
вую часть по степному бездорожью, по вражеским тылам к городу Калач-на-Дону,—так оценивается подвиг партизана в его боевой характеристике.
Василий Иванович Горсков, член партии, 35 лет, до войны работал инспектором райнар-хозучета, летом и осенью 1942 г.— председателем освобожденного сельсовета, стал проводником танкового подразделения. Довел его с боями до хутора Селиванова, до центральной усадьбы клетского колхоза имени Ленина. В бою» головной танк был подбит, партизан-проводник Горсков контужен.
Иван Михайлович Романов, беспартийный, счетный работник райсберкассы, 35 лет, вел командирский танк от хутора к хутору, днем и* ночью. Обеспечил быстрое продвижение танкового батальона в соответствии с боевой задачей? наступления.
Степан Федорович Золотенко, кандидат в члены парти, зав. райсберкассой, 47 лет, как и его боевые товарищи по партизанскому отряду, добровольно изъявил желание помочь нашим танкистам совершить рейд по окружению врага. Механизированную колонну во главе с танками провел до клетского хутора Ерик, до колхозе имени Буденного.
С первых дней и до победного контрнаступления клетские партизаны были плечо к плечу? с бойцами армии на линии огня.
В ШЕСТНАДЦАТЬ
МАЛЬЧИШЕСКИХ ПЕТ...
Кузьмины и Аляевы жили в Городище рядом», на одной улице. Через несколько дворов, на соседней улице, стоял дом Свиридовых. Поэтому на помощь раненым ходили втроем: Николай, Васька и Шурка. Родные толком и не представляли, чем занимаются ребята в это беспокойное*
179
•время. Только в один из дней Шуркина мать, -не на шутку перепугавшись, допытывалась:
— Откуда это у тебя, Санька, кровь на рубашке? Что ты натворил?
Сын объяснял, что выводил из балки на доро-ту раненого; наверное, когда он опирался на него, Шурку, ну и... Мать поворчала, но не удерживала сына дома.
Несмотря на опасность попасть под бомбежку или под «охоту» фашистского стервятника, они поднимались по заросшим балкам от Городища к Гумраку. Обычно предводительствовал Шурка. Николай скромно замыкал шествие.
Уходить стали из дому не потому, что надоено прятаться от воздушных налетов, а просто хотелось быть поближе к местам, где идут бои.
В первый же день на знакомых лесных перелесках друзья повстречали четырех раненых красноармейцев. Один из них был в нижней рубашке, окровавленной на левом плече. Они сидели у ручейка под молодыми топольками, отдыхали. Изнуренные ранениями, жарой, бойцы нехотя отвечали на расспросы пареньков. Один из них, тот, что был в нижней рубашке, устало закрыл глаза. Шурка вдруг авторитетно посоветовал:
— Спать нельзя. Пошли, товарищи, мы доведем вас до села. Тут рядом...
Раненых привели в Городище к Аляевым. Накормили, сделали перевязки. А за это время ребята перехватили на дороге попутную «полуторку», рассказали шоферу, что здесь вот рядом четверо раненых. В тот же день бойцов увезли в госпиталь.
Раненых становилось больше. Они не выходили на дороги в поисках оказии до города. Ведь опасно появляться днем на степных дорогах — «мессершмитты» тут как тут. За одним человеком охотятся. За день в лесочках, по ручьям группировались раненые, дожидаясь вечерних сумерек.
Как-то случилось, что вместе с отдыхавшими красноармейцами друзья наблюдали за воздуш
180
ным боем. Три «мессера» бросились на нашего истребителя. Схватка отчаянно жестокая. Не понять, кто за кем гоняется в линялом, как синяя сатиновая рубаха, небе.
Самолет падал, а не понять, чей это. В километре примерно тяжело вздохнула земля от упавшего истребителя. Ребята дружно вскочили на ноги, намереваясь бежать.
— Стой! — крикнул один из красноармейцев.— А если там не наш? Постреляет, как цыплят. Возьмите вот по винтовке. Нам туда уже не дотащиться.
От упавшего самолета тянуло бензином, гарью. На фюзеляже желто-черные кресты. Искореженные от удара крылья валялись неподалеку.
С винтовками наперевес ребята быстро приближались к останкам самолета. Метрах в десяти валялся широкий ремень с пистолетной кобурой и планшеткой... Пистолет решили оставить себе, планшетку с картой и бумагами передали красноармейцам.
Другой раз, возвращаясь домой, в кошелке принесли около двух десятков ручных гранат. Подобрали их на дороге в останках обоза, направлявшегося в сторону Дона. Это произошло в последний день перед появлением оккупантов.
Двух раненых с припухшими ногами друзья еле довели до села. Они рассказывали, что больше, видно, не будет никого из наших.
— Остались там, под Россошкой, только пэ-тээровцы, истребители танков. А он, чертов фашист, прет...
Узнав о такой новости, Шурка решил завтра же уйти в город, в ополчение. Но на следующий день в Городище ворвались гитлеровцы.
...Ребята собрались в овраге у своей пещеры. Договорились переходить линию фронта, пока она проходит за селом, где-то у Корочино. Только Николай возражал:
— Уйти можно, но, главное, с чем... Какую мы пользу принесем? Надо подумать. Ну хотя бы перевести через линию фронта раненых или узнать, какие силы у оккупантов.
181
Действительно, в селе где-то прячется раненый. Об этом Васька слышал краем уха от двух стариков с дальнего края села. Когда началась облава, эти деды успели спрятать красноармейца на огороде. Надо будет узнать, отыскать его во что бы то ни стало и поместить здесь, под. яром, в пещере. Кому браться за это делоГ Только Кузьмину. Он хорошо знает, где живут деды, приютившие красноармейца.
Как узнать, какие части расположены в Городище? Шурка и Николай немного понимали по-немецки. Если подключиться к полевому кабелю, а Шурка это сумеет сделать, не зря он в школе мастерил телефоны... Не выйдет из этой затеи ничего путного. А если забраться в немецкий штаб? Навряд ли удастся. А что если пойти не кухню, ну, скажем, картошку чистить?
Николая с досады передернуло. А Шурка серьезно смотрит, выжидает, что скажут друзья. Как ни возражали, ни спорили, а Шуркин план пришлось принять. Во-первых, на кухне раздают обеды солдатам, а их, видимо, много; во-вторых, работая на кухне, можно будет с гарантией остаться в Городище; в-третьих, самое главное, доказывал Шурка, можно от оккупантов заполучить записку, что они-де «работают на великую германскую армию» — это уже верный пропуск к передовой.
...На задворках каменного строения полукругом составлены три автокухни. Повар сидит на складном стуле и громко покрикивает на подручных. Рядом — солдат, одетый в темно-синюю рабочую спецовку, крошит трухлявые доски.
Шурка и Николай нерешительно приблизились к кухмистерской, от которой тянуло вкусным варевом. Немец на стуле сделал свирепое лицо, схватил внушительный поварский нож и, не вставая, отрывисто проорал:
— Вэк, вэк, швайзе меньш!
Шурка не понял слов, но и без объяснений все было ясно. Николай сохранял, казалось, бесстрастное равнодушие. Отходя от кухмистерской, Шурка поравнялся с солдатом, рубившим дрова,
182
•*< чтобы хоть чем-нибудь насолить врагам, про-бурчал:	г
— Шкура, хоть бы ты треснул.
Солдат неожиданно выпрямился, воткнул топор в доску.
— Хальт! — повелительно сказал он и направился к шеф-повару. Пока солдат почтительно разговаривал с поваром, друзья, оцепенев, ждали.
А тот, неторопливо подойдя к ним, улыбнулся, закурил сигарету.
— Вот что, хлопчики,— вдруг на русском языке сказал солдат.— Хотя на мне,— тут он голос понизил,— и шкура немецкая, но душа еще ни-ни.. Поняли меня? Я — наш, пленный...
Друзья заулыбались. Куда там, не поняли!
— Будете на «великую армию» воду носить. ...Колодец с питьевой водой был у речки.
За селом, километрах в двух, потрескивали выстрелы. Было жарко. Ребята ходили неторопливо. Подолгу просиживали неподалеку от гомонившей солдатами кухмистерской, отдыхали у колодца. Понять, о чем отрывисто говорят подъезжавшие и подходившие за обедами солдаты, не так-то легко.
Шурка нетерпеливо переживал создавшееся положение: «Сами напросились и вместо вреда помогаем. Кому?»
На «помощников великой армии» заорал один из подручных повара. И они поплелись к колодцу.
К заходу солнца друзья, раздосадованные неудачей, поставили ведра и сказали, что им, видно, домой пора — ночь наступает.
— Надо бы, хлопчики, поколоть досок. Варево надо к полуночи. Прибегал ихний главный интендант. Танковая колонна от Дона ночью придет... Вы что же, далеко живете? — поинтересовался пленный солдат, когда они покончили с дровами.
— На самом краю, аж под Калмыцким хутором.
Тот понимающе промычал, вздохнул, осмот
183
релся по сторонам и неторопливо начал расспрашивать, сколько лет, как тут уродился хлеб, кто из родных дома, есть ли корова. Ничего не значащий разговор особенно не волновал ребят, но время уходило, наступал вечер.
— Дяденька, нам бы домой. Вы бы нам документик, что мы работали тут.
Пообещав хлопчикам достать пропуск с тем условием, что они и завтра придут на кухню, солдат снова подошел к шеф-повару. Тот кричал, отмахивался, но, наконец, схватил блокнот и карандаш...
Как ни силился Шурка, но смысл написанного в трех косых строчках так и не понял, кроме слов «арбейтен» и «вассер». Ребята спустились к речке и незаметно добрались до своей пещеры.
Пережитое за день напряжение чувствовалось тяжелой усталостью, хотелось лечь и забыться.
Шурка спросил Василия:
— Как у тебя? Разыскал? — Он, конечно, имел в виду раненого красноармейца, искать которого ходил Васька.
— Я еще его засветло привел.
— Что ты говоришь! Какой он?
— Куда же ты его дел?—Николай схватил Ваську за плечо. Он преобразился: торопливо спрашивал, наседал. С другой стороны с расспросами налетал Шурка. Васька, легонько оттолкнув друзей, позвал, обращаясь к темному входу в пещеру:
— Гриша, а Гриша? Давай до нас.
К притихшим паренькам спустился незнакомец в брюках навыпуск и в серой домашней рубахе. Он сел, всматриваясь в лица Васькиных друзей, коротко улыбнулся, подавая каждому ладонь для рукопожатия.
— Ваш товарищ рассказывал, куда вы ходили.
Шурка поверил сразу, вернее, он и не раздумывал: это наш человек. Вот переоделся правильно, видно, он человек верный, если пробирается к своим. И Шурка зачастил, рассказывая, как они работали на кухне и сумели разузнать, что сегодня ночью подходит от Дона колонна
184
танков. Поэтому они все теперь могут податься в город и непременно сегодня, потому что завтра будет поздно.
— С такими сведениями, если они верные...
— В этом сомневаться не стоит!—убежденно прервал Григория нетерпеливый Шурка.
— С такими сведениями всем нам перебираться через передний край рискованно. Могут накрыть.
— А поодиночке — тем более,— срываясь с шепота, возражал Шурка.— У нас пистолеты, гранаты, четверо нас, да мы...
— Обожди, Шурик,— остановил его Николай.— А как вы считаете лучше?
— Пойду один.— Ребята внимательно слушали нового товарища.— Вам уходить не следует. Немцы могут искать вас. Узнают, что ушли,— родителей не пощадят.— Он помолчал.— Может быть такое. Главное же, друзья, вам надо здесь оставаться: больше пользы принесете. На подступах к городу в этих балках да зарослях черт знает что фашисты могут сосредоточить. Вы хорошо знаете местность, людей. Узнавайте, сколько в селе, да и около него, солдат, машин, номера и условные знаки на автомобилях, транспортерах.
— Да это же для нас пустяк,— проговорил Шурка.
Григория провожал Васька. Не было его около часа. Вернулся он бесшумно — так же, как и ухе-дил. Долго не залезали на ночлег в пещеру, чутко прислушивались друзья: не донесется ли торопливая стрельба или взрывы гранат. Нет, ничто не тревожит вражеские дозоры.
А утром со стороны города высоко прошуршали снаряды, и на краю села раздались мощные взрывы. Еще залп, еще взрывы страшной силы.
— Наши,— почему-то шепотом произнес Шурка, а потом закричал: — Наши бьют!
— Неужели по танкам, а? — приставал к своим друзьям Шурка.— Значит, Гриша прошел? Вот здорово! Чего молчите?
185
Васька и Николай улыбались, радовались. Им, как и порывистому Шурке, хотелось верить в то, что Гриша прошел и передал командованию сведения о подходе фашистских танков, именно эти важные сведения, ради которых пришлось помогать вражеским поварам.
После артиллерийского обстрела дважды за день над Уваровкой кружили наши бомбардировщики. Их прикрывали юркие истребители.
Только на следующий день друзья узнали, что действительно ночью между Уваровкой и Городищем в садах и мелколесьях разместились подошедшие от Дона фашистские танки, бронетранспортеры с автоматчиками. Гитлеровское командование эти силы, очевидно, намеревалось бросить на город в район заводов.
...Матери беспокоились. К Александре Емельяновне Аляевой заглянула соседка — Серафима Малафеевна Кузьмина.
— На что это похоже, Емельяновна? Сыны-то наши дома не живут. Отделились,— жаловалась Кузьмина.— И что нам делать? Петровича-то фашисты угнали. А куда? Неизвестно. Сын оторвался от дома.
— Время уж такое. Понимают они, Сира, что лучше уж умереть в поле, чем с бабами в погребе,— вздыхала Александра Емельяновна.— Сыны наши, почитай, взрослые, знают, что делать. Враг пришел, разор учинил. Что же им сидеть, молчать...
Недоговаривала Аляиха, но понятно было обеим, о чем речь; хотя и прямо не говорила, а все-таки одобряла мать поступки Николая и его товарищей. Разное передавали односельчане после прихода оккупантов: будто трое парней — Аляев, Кузьмин да Свиридов — подорвали прямо днем машину на мосту, под Уваровкой в балке поставили мины, на которых взлетела в воздух легковая автомашина с офицерами, и что, самое главное, они связаны с нашими, ходят через линию фронта и поэтому, мол, днями околачиваются около походной кухни, чтобы фашистам глаза отвести, а ночью делают свое
186
дело. Насколько эти слухи были правдоподобными, матери не старались узнавать, но для волнений и тревоги за жизнь сыновей и этого было больше чем достаточно.
— Разное люди говорят. У страха, может, глаза и взаправду велики. Только, Емельяновна, поговори со своим. Он ведь старше, смышленее. Пусть уж берегут себя.
Приходила к Аляевым и Антонина Прокофьевна Свиридова, жаловалась,опасалась за своего Шурку.
Опасались матери за сыновей не без основания. Кто-кто, а они первыми чувствуют опасность. Дело в том, что после прохода передовых подразделений в Городище расположился штаб крупной фашистской части. Почти под каждым домом в садах стояли замаскированные авто-машины-фургоны. Улицы пересекали разного цвета и толщины телефонные кабели, над крытыми машинами вырастали радиоантенны. Вместе с штабными появились и особые солдаты, скорее всего полицейские. Они отличались от остальных оккупантов тем, что поверх мундиров на шейных ремешках носили массивные металлические бляхи. Как понял Шурка, на этих железных бляхах выгравировано: «Полевая комендатура». Догадывались друзья, что вот этих приметных фашистов следует особенно остерегаться. Тем более, их стало больше после того, как подорвались за селом четыре вражеских телефониста. И офицеры терялись в догадках: почему подорвались почти на открытом месте солдаты, проверявшие неисправность кабеля. Все четыре случая одинаковы. Ни с того ни с сего слышимость в полевом телефоне становилась настолько слабой, что невозможно отдавать распоряжения, как ни старайся громко кричать. Все признаки не порыва кабеля, а утечки на линии.
Осматривать кабель отправлялись, как правило, с обоих концов. Ничего не оставалось телефонистам, как брать в руки провод и пропускать через ладонь километр-другой жесткой нитки. И как только принимались фашистские связисты
187
таким образом искать неисправность полевой телефонной линии, неизбежно следовал взрыв. Определить, как это все происходило, не удавалось. Единственно в чем убеждена полевая комендатура,— это в том, что досадные происшествия не случайность, а проделки диверсантов.
О том, что штабисты встревожены появлением здесь, почти в открытой степи, партизан, друзья догадывались по отдельным приметам в поведении оккупантов. И были рады, что их диверсии не проходят даром.
Шурка предлагал установить еще шесть «мин».
— Не спеши,— осаждал его Николай.— Сработали только четыре, за двумя еще очередь.
Друзья уходили по балкам вверх, собирали сухие ветки, а больше присматривались к проезжающим автомашинам, считали проходившие танки, запоминали на них условные знаки, номера.
Они не теряли надежды, что после ухода Гриши с ними обязательно должна быть налажена связь из-за линии фронта. Друзья верили и ждали, что им придется выполнять настоящие задания советского командования. Об этом неоднократно напоминал Николай и поэтому ежедневно поднимал своих друзей и они отправлялись за село. Встречи с полевой комендатурой? У них ничего с собой не было, кроме коротких веревок, на которых они по обыкновению приносили небольшие охапки сухих веток. У Шурки хранился «мандат», тот самый, что дал в один из первых дней шумоватый шеф-повар, когда они покрутились допоздна у кухмистерской.
Неизвестность, вынужденное бездействие томили, взвинчивали нервы. Только этим в какой-то степени теперь можно объяснить, почему Николай Аляев, обычно уравновешенный и предусмотрительный среди своих сверстников, вдруг не выдержал...
Произошло это в конце дня. Солнце еще не село. К тому времени хозяйки коров уже выдаивали. Правда, осталось в Городище коров очень мало. Чудом уцелела кормилица и у Аляевых,
188
но молока вот уже какой день семья не видела.-Утром и вечером к Аляевым заявлялся солдат." В его руках — по паре плоских котелков с крышками. В них-то он и уносил сразу весь надой. Приходил он откуда-то из-за Мечетки, а откуда: и от какой крытой автомашины, никто не знал. Да и нужно ли было знать?
На этот раз «молочник» заявился почему-то без котелков. Может быть, намеревался забрать молоко с подойником. Этот небольшой солдат,, одетый, несмотря на сентябрьскую теплынь, в суконный мундир цвета грязной травы, стоял посреди двора, как хозяин.
— Алло! Матка! — нудно орал оккупант. Он звал Александру Емельяновну. А она, повесиь замки на двери дома и летней кухни, ушла к соседям, авось, тот постоит у закрытых дверей да и уйдет.
Но не таким оказался чужеземный нахлебник.-Покрутившись по двору, он подошел к летней кухне и стал срывать замок.
В поредевшем саду, расположившись на травег неторопливо переговаривались Николай, Шурка, Володя Чурсин и Алеша Савельев. Ребята делились новостями. Между прочим, Шурка сказал, что где-то под Каменным Буераком (маленький хуторок около Гумрака) оккупанты накатали несколько сотен бочек. А вот с чем — неизвестно.
— Ясно, с бензином,— авторитетно разъясни/г Володька Чурсин.
— Откуда ты знаешь?
— По соседству с нашим домом фрицы в палатках живут. Они каждый день туда уезжают. Возвращаются, а от них бензином прет.
В это время и подал голос «молочник». Николай, наблюдавший за ним, вдруг резко выпрямился, оперся рукой на Шуркино плечо, цепко сжал его. Шурка недовольно поежился, но, взглянув на решительное лицо друга, промолчал.
Как это произошло, с чего, собственно, началось, друзья Николая узнали только потом — не до рассказов о пережитом было в тот вечер. А началось так. Обшарив все закоулки в кухонь-
189
*ке, солдат наткнулся на дверь, прикрывавшую погреб. Туда-то Александра Емельяновна с помощью сына и поставила подойник с молоком.
Чиркнув зажигалкой, «молочник» увидел вни--зу, неподалеку от деревянной лестницы, то, что искал...
Опускаясь по знакомым деревянным ступенькам в просторный погреб, Николай разочарованно думал: «Все, все кончено. Он, гад, сюда не спустится...»
Осторожно наступая на шаткие ступеньки, с зажигалкой в руке, солдат начал спускаться в погреб. Молока показалось ему мало. Захотелось еще чего-то. Когда его рука оторвалась от верхней перекладины, на которую опускается крышка погреба, в этот миг Николай изо всей силы дернул его за ногу. От неожиданности фашист коротко ахнул и глухо шмякнулся головой о дубовую кадушку...
Земля в погребе была податливой. Копали все по очереди, попеременно дежурили у ворот — не покажется ли опасность. За полчаса управились. Там, где закопали фашиста, поставили две кадушки и внушительный старинный кувшин. Остатки свежей земли — ведра два-три — вынесли к речке, в воду.
К концу следующего дня три солдата полевой полиции побывали у Аляевых. Перерыли дом, •обшарили сад, сарай, даже заглянули сверху в погреб.
В тот же вечер друзья решили: теперь другого выхода нет, как перейти фронт.
Той же дорогой, что провожал неизвестного Тришу, повел Васька своих друзей к городу.
Где-то под самой Вишневой Балкой друзья напоролись на полусонный дозор, видимо, какой-то тыловой части—к тому времени бои шли на улицах города. По нескольку раз стрельнув в ответ на автоматные очереди перепуганных часовых, друзья поспешно отошли по одному из многочисленных оврагов на левую сторону покатого склона Мечетки. Когда всё стихло, вернулись уже теред самой зарей в Городище.
190
Несмотря на неудачу и усталость, друзья понимали, что оставаться на день в этой теперь» ненадежной пещере рискованно. Дело в том,, что во время последнего разговора с сыном Серафима Малафеевна как бы мельком обронила: «Иди, Вася, да поосторожнее. А то уже на вас показывают, что, мол, знаем, кого ищут».
Был принят план Николая: сейчас же, пока не рассвело, уйти из села по балке в лесок под, Гумрак. Там переждать день, высмотреть, как охраняется склад с бензином, и достаточно одной гранаты, чтобы работы фашистам хватило-на всю ночь. А они тем временем, хотя и кружно, по противотанковому рву проберутся в город.
В отлогой низине по балке лениво клубился* туман. Наступал день — очередной день жестоких уличных боев в Сталинграде. В тот день гитлеровское командование предприняло новое наступление в направлении центра города.
Не знали об этом направившиеся в лес к Гум-раку верные своему намерению друзья. Все пустыри и проулки были забиты автомашинами, по селу ходили усиленные патрули.
По заросшему хворостом ручейку они прошли к мосту, который разделял село на две половины. После короткого отдыха ребята осторожно стали подниматься вверх от моста на пригорок,, в сторону улицы. В предрассветных сумерках неожиданно выросли из тумана три фигуры в касках и с автоматами.
Убегать поздно. Их заметил гитлеровский патруль. Коля Аляев рванул из кармана «лимонку». Падая следом за Шурой и Васей в размытый кювет грейдера, он успел метнуть гранату. Трое фашистов не успели и выстрела сделать, как раздался взрыв.
Неожиданный грохот поднял на ноги целую свору оккупантов. Из разрушенной аптеки торопливо застрочили несколько автоматов. К ним-присоединился и крупнокалиберный пулемет.
Шквальный огонь не давал и головы поднять». У каждого из них было по паре гранат. Теперь
191
осталось пять. Коля в кювете лежал впереди, за -ним— Шура и Вася. Ему, первому, удобнее бросать гранаты. Коля успел бросить в сторону разбитого здания аптеки вторую «лимонку». Во время второго броска гитлеровцы заметили -юных партизан...
...На площади Павших борцов в рабочем поселке Городище высится гранитный обелиск. С солнечной стороны — бронзовое литье, символизирующее бессмертие ратных подвигов советских людей. С другой стороны обелиска на граните высечены имена борцов, павших за нашу Советскую Родину. Здесь, на граните, рядом с героями великой битвы золотом написаны имена комсомольцев-партизан: «Свиридов А. И., Аляев Н. И., Кузьмин В. В.».
Они пали смертью героев в шестнадцать мальчишеских лет.
«ДРУЗЬЯ» И «ПОДРУГИ»
Ночь выдалась по-осеннему темной и холодной. Низкие облака закрывали звезды. Темень такая густая, что в нескольких шагах трудно различить что-либо. Только монотонное журчание, легкие всплески волн о берег да запахи реки давали знать, что близко Дон.
Впереди шли два бойца, за ними Балашов, Люба Абашева и Маша Букина.
Где-то на той, правой стороне реки неожиданно белым хвостом взметнулась ракета и потонула в облаках. В ее скупом и коротком свете через прибрежные заросли можно было заметить гполосу воды. Обмелевший Дон был рядом.
Через несколько минут к присевшим на песок “Балашову и его спутницам бесшумно подполз юдин из красноармейцев.
— Товарищ старший политрук, лодка готова.
Балашов ладонью коснулся плеча докладывавшего бойца, и тот исчез в темноте.
— Ну, девушки, час настал. Не страшно?
192
— Что вы, Григорий Викторович? — удивилась Люба.— Места знакомые...
— Фашистов не боимся. Темноты страшновата,— призналась Маша.— Как бы не заблудиться или, еще хуже, на мину не нарваться.
Не одну неделю старший политрук со своими помощниками готовил партизанок-разведчиц. Онто хорошо знал, на что способны они, простые на вид, почти подростки. Им исполнилось по восемнадцать. Люба Абашева из хутора Зеленов-ский Раковского района Сталинградской области, комсомолка. Перед самой войной во Фролово окончила курсы медсестер. Работала до последнего времени заведующей детским садом в совхозе «Прогресс». Добровольно, по призыву обкома ВЛКСМ, подала заявление с просьбой направить на фронт. Маша Букина родилась в приволжском селе Ромахи Балыклейского района. Тоже комсомолка и добровольно пошла на опасное задание. Их зачислили бойцами разведывательной группы четвертой танковой бригады 65-й армии.
Обе небольшого роста, с домашними котомками за плечами, они в самом деле походили на беженок, которых подняла война. На них были старенькие телогрейки и стоптанные брезентовые полуботинки. В темноте всего этого не различить, но Балашов знал даже то, что у каждой в самодельном вещмешке. У Любы, например, антоновские яблоки, краюха черного хлеба и бельишко. А Маша несла среди всякой снеди и небольшой горшок с кислым молоком. Выменяла, мол, у местных жителей за платок.
— Главное, дорогие мои,— напутствовал Балашов,— не торопитесь, будьте осторожны и действуйте решительно, когда потребует об-становка-t Что бы с вами ни случилось, помните и повторяйте только свою легенду. Никому не говорите, что вы с этого берега. Если обстоятельства усложнятся, можно и не ходить в Суро-викино.
— Ждите, Григорий Викторович, обязательно вернемся.— Люба крепко пожала руку старше
7 Заказ №211
193
му политруку. Тот притянул ее к себе, поцеловал в лоб. Так же попрощался с Машей.
— Счастливо, дорогие мои,— прошептал он и, что называется, из рук в руки передал их появившемуся бойцу из разведвзвода. Тот бесшумно провел девчат к лодке, усадил на переднюю скамейку и легонько оттолкнул небольшой баркас от берега.
Прижавшись друг к дружке, они всматривались в плотную темноту. Боец, сидевший сзади них на веслах, греб бесшумно и, по всему видно, знал свое дело хорошо. Лодка тихо скользила по реке, и как только боковая волна начинала булькать о борт, перевозчик чуть-чуть менял направление, и снова наступала томительная тишина. Ни выстрела, ни ракеты, никакого звука, кроме шороха волн. Наконец лодка тихо коряб-нула днищем о песок и остановилась. Разведчицы сошли на бёрег — таинственный вражеский берег. Перевозчик молча пожал им руки и, столкнув лодку, бесшумно вскочил в нее, скрылся в темноте.
Обрывистый правый берег Дона исполосован оврагами, заросшими мелколесьем. В одном из таких овражков они и дождались рассвета.
Переволновались и устали порядком. А впереди тоже неопределенность и, конечно, неожиданные трудности. Теперь самое сложное определить, где вражеская передовая. Прошли ее или нет. А идти надо дальше, в неизвестность.
Они выбрались на опушку терновника^ насколько можно было в серых сумерках, осмотрелись кругом. Солнце должно вот-вот появиться. Ничего опасного не заметили.
— Пошли,— прошептала Маша. Она была за старшую.
Лето в сорок втором выдалось знойным, а осень — сухой, поэтому степное разнотравье рано повыгорало. И теперь под ногами, им казалось, трава не шуршит, а прямо-таки трещит, как пересохший сушняк в лесу.
Идут, не оглядываясь по сторонам, вокруг — ни души.
194
\ Когда они неторопливо спустились в небольшую лощину, им подумалось, что все опасности позади. «А может, здесь никого нет? Выпадает же такое счастье». Нервное перенапряжение спадало и освобождало их чувства. Они четко [стали различать цвета, запахи, звуки, направление своего пути. И вдруг непривычное:
— Хальт! — Окрик раздался откуда-то со стороны, словно из-под земли.— Хенде хох!—те-перц уже ближе.
Остановились. Подняли руки. Ждут. Гитлеровец с автоматом в руках не спеша подошел сзади.
Они его не видели, но почувствовали в утреннем свежем воздухе прогорклый запах давно не мытого белья. Толкнул обеих и приказал идти вперед.
У блиндажа, наспех отрытого в откосе оврага, их допрашивал офицер.
— Откуда и куда идете?
— Из России домой.
Переводчик-немец плохо говорил по-русски, но все-таки понял, что они гнали скот с Украины за Волгу, да вот германская армия обогнала их. Теперь возвращаются домой.
—• Коммунист, комсомол?
— Что вы, пан офицер! — удивилась одна из них.— Боже упаси! —-Ив подтверждение обе по нескольку раз торопливо перекрестились. Это понравилось немцу. И он махнул рукой: идите, мол, домой. Им бросили к ногам опорожненные котомки.
...Первая встреча с живыми врагами.
Шли по степным узеньким дорожкам, протоптанным гуртами скота, по балкам, появлялись на больших дорогах и снова сворачивали в сторону, в овражистое мелколесье. Без еды, без воды прошли в первый день километров двенадцать е сторону хуторов Верхний, Средний и Нижний Голубой, расположенных на извилистой степной речушке с таким же названием — Голубая. Перед закатом солнца набрели на бывший полевой стан колхоза.
7*
195
Работали тут наши, военнопленные. На току стоял комбайн, и насыпан небольшой ворох ржи-Пленные обмолачивали сложенные неподалеку скирды.
Гитлеровцев не было. Работавшие напоили, накормили девчат ржаной затирухой и начали расспрашивать: кто да что, откуда и куда идут.
Рассказывали не таясь, так, как их учил старший политрук.
— Значит, из Днепропетровской области? — переспросил один из собеседников,— А село-то какое?
— Да Пидгирное,— будто отмахиваясь от любопытного, ответила Люба.
— Так вы ж посмотрить, добры люди! — еще больше удивился пожилой украинец.— Землячку встретил. Самую что ни есть ридну землячку.
Девушки встревожились, но не подали виду, что им неприятно продолжать такой разговор.
— А случаем, моего братишку не знаешь?
— Да я и вас, дядько, ни разу в селе не видела.
Тот вначале оторопело уставился на Любу, а потом улыбнулся:
— Так я ж в тридцатом году уехал на завод, в Днепропетровск. Ты ж меня и помнить не можешь. А брата, Пашку, Нечепорчука, знаешь?
Как ей поступить: сказать «знаю» — чем подтвердишь, «не знаю» — пожалуй, можно. Григорий Викторович говорил, что Подгорное — село большое, население — тысяч десять с гаком будет. Всех разве упомнишь.
— Пашка-то, наверное, пацан?
— Помоложе тебя будет.
— А мы с мелюзгой всякой не водимся,— подала голос Маша.
И еще долго говорили: он о Подгорном, а они все время старались увести разговор к тому, как им обойти крупные скопления гитлеровцев, их комендатуры,— словом, не попасть в руки оккупантов. «Земляк»-украинец, уложив девчат спать в большой копне соломы, просительно проговорил:
196
— Вы уж, дочки, там, у нашим сили, разыщите моих родственников, а лучше Пашку, и передайте, что я жив и здоров. И еще накажите, чтобы ждали меня. Убегу я, как только подвезут нас ближе к Днепру.
Утром девушки пошли дальше. У хутора Нижний Голубой им повстречалась пароконная повозка. Правил лошадьми пожилой мужчина. В молочных бидонах он возил воду на солдатскую кухню.
Не успели девчата воспользоваться приглашением сесть на подводу, как из крайнего двора выскочили два унтер-офицера и стали звать девчат в дом. Возчик на ломаном немецком языке растолковал им, что девушки его знакомые, идут в хуторскую лавку. Тогда гитлеровцы потребовали документы. Находчивый защитник нашел другой ответ:
— Они колхозницы. У них паспортов нету.
Видимо, оба унтера знали этого водовоза, поэтому и отстали.
Маша и Люба рядом с подводой прошли до центра хутора. Возница нарочито громко ругался, а потом прикрикнул на них:
— Убирались бы вы подальше с глаз гитлеровцев! Что вам не сидится дома? Или жить надо* ело? — Он еще что-то им говорил. А на прощание потише посоветовал: — Смотрите, не суй-тесь в лесок за хутором — там тьма-тьмущая фрица. Если туго придется,— прячьтесь вон там.— И показал в конец улицы, упиравшейся в высокий крутояр.
— Счастливого вам пути, беженки-украинки!— Загадочно улыбнувшись, водовоз-ворчун свернул в боковую улицу.
Им ничего не оставалось, как войти в первый же двор, чтобы попросить хоть воды напиться, а там видно будет: может, удастся раздобыть что-нибудь съестное. Открывая скрипнувшую калитку, Маша успела заметить, что за ними наблюдают те два, отставших было, унтера.
— Люба, не оглядывайся и не задерживайся. Быстро проходим через двор на другую улицу.
197
Люба поняла подругу без лишних расспросов. На их счастье, во дворе никого не было. Они перебрались через старенький плетень, вышли на вытоптанный огород и оказались на пустыре.
Хутор был небольшим и разбросанным. Местных жителей почти никого не видно. Да и гитлеровцев немного. Несколько машин в центре, да полевая кухня — вот и все. Верно, пожалуй, водовоз говорил, что фрицы сосредоточены в лесу. Пусть он небольшой, но лесок — укрытие от самолетов. А тут, в хуторе, все на виду.
Рядом с высоким яром, на окраине Нижнего Голубого,— в самом деле удобное и тихое укрытие. Тут хорошая глина. Хуторяне, видно, не одно десятилетие брали ее отсюда на обмазку домов и других строений. Вот и появились глубокие ямы и выемки. Прохладное и скрытное место.
Тут разведчицы и просидели до конца дня. И всю ночь. Выспались, отдохнули. Но голод и жажда еще больше стали мучить.
Утром они заметили неподалеку наблюдавшую за ними небольшую собачку. Она пристала к ним. Так они втроем незаметно по сухому ерику прошли километра два в сторону от хутора м залегли в густом придорожном терновнике.
По разбитой степной дороге к Дону пылили грузовики с солдатней, катили гусеничные тягачи с орудиями, бронемашины и танки. Пеших не было: все двигалось и ехало. Гул, как и пыль, ни на минуту не оседал. Казалось, никакая сила не способна нарушить это размеренное движение вражеской техники.
Разведчицы впервые в упор рассматривали такое скопище оккупантов и внимательно считали: одна — только грузовики с боеприпасами и солдатами, а другая — танки, орудия, бронетранспортеры. А Тузик, как они назвали смирную и усталую j собачку, лежал в стороне и время от времени почему-то вздрагивал.
Место для наблюдения они выбрали удачное: в вершине балки, на краю зарослей терна, метрах в ста от дороги, проходившей от леска к лес
198
ку. Оккупанты здесь не останавливались, торопились проскочить открытую часть дороги, поэтому наблюдать было почти безопасно. Вряд ли кто из спешивших поскорее укрыться в лесу решился бы на открытом месте сделать стоянку. На это и рассчитывали партизанки, помня советы инструктора по разведделу.
Первым почувствовал приближение опасности Тузик. Он встрепенулся, вскочил, надыбил шерсть на загривке, ощерил мелкие зубки, а потом, жалобно заскулив, бросился из терновника.
Люба заметила странное поведение собаки и попыталась сказать об этом Маше. Но та, не переставая жевать кислые тернины, считала и считала.
— Триста восемьдесят два...— Прервав, наконец, счет, она молча уставилась на подругу.
— Чего-то Тузик испугался.
— А где же...— на полуслове Маша осеклась. К рокоту и лязгу, доносившимся с дороги, добавился новый наплывающий откуда-то сверху гул. Они не успели раздвинуть колючие ветки и посмотреть в небо, как земля вздрогнула, тугая теплая волна ударила по зарослям, и моментально за ней раздался страшной силы грохот. Один, другой — и сразу несколько сильнейших взрывов. И стрельба. Пулеметная, резкая. Близкая и дальняя, приглушенная.
Одна бомба упала рядом с терновником. Присыпанные землей и слегка оглохшие, девушки, впервые попавшие под бомбежку, да еще своих самолетов, испытывали двоякое чувство: радость, что остались живыми, и страх, что все могло кончиться так, как это произошло там, с гитлеровцами на дороге. Шесть машин разбиты вдребезги. Два танка горели так, что вряд ли можно было их потушить. Один бронетранспортер с перевернутой пушкой выведен из строя. А сколько убитых и раненых? Да и стоит ли время тратить: надо скорее уходить с этого места.
После налета самолетов лавина вражеской техники направилась в объезд горевших танков и разбитых машин — приблизилась к тому месту,
199
откуда они вели наблюдение. Раздумывать некогда, и разведчицы начали спускаться вниз, в балку. И тут, неподалеку, на косогоре заметили Тузйка.
— Зря убежал, трусишка негодный,— укорила Люба бездыханную собачонку.— Остался с нами — уцелел бы.
— Что ты, Люба! — возразила Маша.— Он же, наверно, раньше бывал под бомбежками, поэтому и струсил.
Им стало жалко бездомную собачку, случайно набежавшую на свою смерть, и они стащили ее на дно оврага и там привалили землей.
Как ни старались подальше уйти от леска, все-таки в открытой степи не укрыться. Решили вернуться и обойти со всех сторон Нижний Голубой. Вокруг него, наверное, и в самом деле видимо-невидимо гитлеровцев. Значит, и штаб, быть может, не один располагается там, в лесочке.
Из балки кустарниками вечером они перебрались в ^редкий и мелкий дубняк. И всюду машины, танки, орудия, и над всем этим непривычный крикливый разговор. Забрались они, как и раньше это делали, в заросли терна. Кусты его невысокие, для маскировки автомашин мало пригодные. Колючие ветки плотно закрывали все, что находилось там, в глубине куста. Продираясь через терновник, девчата так подрали свои фуфайки, что они стали походить на вывернутые шубы.
Весь вечер в лесу гитлеровцы горланили песни, играли на аккордеонах, губных гармошках, надрывались их радиоприемники, передававшие во всю мощь фашистские марши. Переносить веселье врагов было тяжело, но еще большую, порой нестерпимую муку разведчицам доставлял голод. Последний раз они ели два дня назад. Ржаную затируху с кобыльим молоком. А тут лесные запахи, сдобренные ароматами жареного и вареного мяса, вызывали такой аппетит, что порой казалось, вот-вот рассудок окажется бессильным перед острым желанием есть и пить.
200
Глубокой ночью, когда оккупанты угомонились, под тихое шуршанье ветерка в деревьях разведчицы выбрались из терновника и ползком, минуя часовых, покинули опасное место. К утру они осторожно обошли хутор. Устали так сильно, что Маша, подойдя к остаткам соломенной скирды, предложила:
— Сил моих больше нет. Давай, Люба, поспим. Что будет, то и будет.
— Теперь бы за Дон. Есть что рассказать.
— Давай, Любушка, уснем.— И Маша первой принялась устраиваться.— Завтра пойдем к своим.
Зарылись в солому с головами и моментально уснули. Сколько спали—не до счета было. Их разбудил грубый окрик:
— Ауфштейн, руссише швайне!
Здоровенный гитлеровец с автоматом за плечом и медной бляхой на зеленом мундире раза два толкнул ногой солому. Неподалеку от него стоял мотоцикл с коляской.
«И как это мы не услышали мотоцикла,— сразу же подумала Маша.— Кто же нас мог заметить? Кто предал?»
Испугавшись вначале, Люба, протирая глаза, тоже терялась в догадках: как их смог отыскать этот гитлеровец. Сам бы не догадался, что в этом ворохе соломы может кто-то находиться. Он требовательно и строго что-то спрашивал. По тону и жестам его все-таки можно было бы без труда понять, но Маша помнила наказ политрука быть напуганными и трусоватыми во время прямых контактов с оккупантами. Она протирала кулаками глаза, ошалело озиралась и повторяла одну и ту же фразу:
— Мы спали, мы беженки.
Люба, поддакивая подруге, легонько дернула ее за рукав, скороговоркой сказала:
— Сороки, черти!
Около десятка белобоких крикливых птиц прыгали и перелетали тут же, рядом. Это они, сороки, кружась, очевидно, над их «постелью», и привлекли внимание вражеского мотоцикли*
201
ста. А он все больше злился от того, что его не понимают. Уже принялся орать. Передернул автомат на грудь, ухватил Любу за воротник и попытался обыскать, но та ловко вывернулась. Гитлеровец еще пуще остервенел. Но тут будто сама счастливая судьба вынесла из хуторской улицы пароконную подводу, громко тарахтевшую пустыми бидонами. Ехал за водой тот самый пленный ездовой. Его-то и окликнул гитлеровец.
Подкатил водовоз, остановил лошадей. Спрыгнул с 'повозки, подошел и двумя-тремя фразами объяснил, что это местные колхозницы, из соседнего хутора, паспортов у них нет, а спали почему не в хуторе, да потому, чтобы быть подальше от «солдат-камарадов». Он сам видел, как два унтера приставали к этим девчонкам.
Гитлеровец плюнул в сторону девчат, забросил автомат за спину и, ругаясь, пошел к мотоциклу. А водовоз, вернувшись к подводе, взял длиннющий кнут и снова подошел к соломе.
— Ну, красавицы, сейчас я вас пороть буду.
— За что, дяденька? — удивилась Маша.
— За непочтение к старшим. Я вам что говорил три дня назад? — И он резко хлопнул арапником.— Не послушались? Если б я сейчас не подвернулся, пострелял бы он вас... Нужда ему большая с вами возиться. А уж что вы не колхозницы, то это — факт. Чего вы тут крутитесь, чего вам надо? Да знаете, какой вон в том местечке штаб? — Он показал на широкую балку, заросшую деревьями.— Там одних генералов десятка два наберется.
За внешней грубоватостью и пока непонятными намерениями разведчицы угадывали в этом ездовом своего человека.
— Вы не бранитесь, дяденька. Мы заблудились, попали под бомбежку.
Выслушав Машины причитания, ездовой неожиданно сказал:
— Вот ты какая колхозница! Какая же колхозница скажет «не бранись?» Это же прямо по-го-родскому.
202
— А я в городе училась,— нашлась Маша.
— Ладно, девки, дальше не будем браниться,— и рассмеялся.
— Вы бы лучше дали напиться!
— А, может быть, у вас кусочек хлебца найдется? — не вытерпела Люба.
Он разрешил им напиться из одного не полностью опорожненного бидона. Достал из болтавшейся под передком повозки сумки два ломтика хлеба. Они не стали при нем есть. Им просто страшно было брать хлеб в рот.
Усевшись в подводу, водовоз угрожающе проговорил:
— Уматывайтесь отсюда, пока целы. Третий раз, может, и не встретимся.
Они ушли от хутора Нижний Голубой в сторону Дона. Еще двое суток провели в глухих степ-ных балках.
Под вечер пошел дождь, холодный, осенний.
Все ближе и ближе подходили к реке. Уже слышны были отдельные винтовочные выстрелы, автоматная и пулеметная стрельба. Можно различить вспышки ракет. Ночная темень, дождь, грязь, стужа и неизвестность. Ориентировку потеряли. На участок своей передовой части теперь не выйти. Лишь бы попасть к Дону. А там хоть вплавь на левый берег — к своим.
Перебегая от куста к кусту, от одной до другой вспышки ракеты, они ползли, почти совсем выбившись из сил. Их все-таки заметили. Из двух дозоров ударили пулеметы. Спасла лощинка — мертвое пространство для вражеского огня. Скатившись в эту лощинку, поросшую шиповником, Люба и Маша наткнулись на ягоды. Обдирая ладони, в потемках отыскивали кувшинчики шиповника и ели, ели. Больше ведь ничего не было съестного.
Перед рассветом набрели на глубокую канаву, которая вывела их к крутому меловому берегу Дона. И тут новая задача — как переправиться через реку. Перебраться вплавь — сил не хватит.
Крадучись, они обшарили десятки метров бе
203
рега и наткнулись на лодчонку, припрятанную в ветвях свалившегося в воду могучего тополя.
Только начали освобождать баркасик от веток, как из темных прибрежных кустов кто-то окликнул:
— Кто такие? Не двигаться!
Молчат девчата, не двигаются. А что сделаешь? Оружия у них — никакого. И кто он: свой или чужой? Откуда он целится?
— Выходи по одному! — Не просьба, а приказ.
Дождь не перестает хлестать. На левобережье, у самого горизонта, там, где нет облаков, начала просвечиваться белесая полоска рассвета.
Вышли. Стоят, дрожат на ветру. Понять самим трудно, от чего больше: от озноба, усталости, голода или страха.
Кто такие? В последний раз спрашиваю,— предупреждает чужой голос.
Машаг пересиливая дрожь, с обидой и надеждой откликается:
Чего пристал? Кто такие! Подойди да посмотри. Друзья мы...
По чавкающему под чужими ногами месиву они догадываются, что к ним подходит, наверное, хозяин лодки.
— Свои, что ли?—неуверенно переспрашивает все тот же голос.— Пароль?
— Свои, не свои. Перевози и поменьше спрашивай! — обиделась Маша на несообразительного незнакомца. Она назвала пароль — «Друзья», а он не понял или не знает.
Подошел. В плащ-палатке. Большой и незнакомый.
— Без пароля, значит? Не наши, выходит?
— Давай, вези,— там разберемся.
Молчание затягивалось. Люба не сдержалась:
— Вот бюрократ несчастный: свои, не свои. Вези. А то сами уплывем. Ведь тебе сказано, что мы «друзья».
— Тише ты. Расшумелась,— уже миролюбиво проговорил разведчик, поджидавший уже третью ночь подряд таких вот девчат, ушедших неделю назад во вражеский тыл. Но пароль у них
204
немного иной — «Подруги». Не знал он, армейский разведчик, что несколько часов назад его «подруги» вплавь пересекли Дон...
...В комнате их четверо: Балашов, сержант-делопроизводитель, молоденькая Аня Пурнова и ее старшая подруга Анна Павлова. Одеты они в большие не по росту гимнастерки, да и сапоги совсем не по девичьим ногам. Сидят за столом, льют чай. Сержант ловит каждое слово, записывает.
— Не торопитесь, рассказывайте все по порядку.
Павлова, с трудом откашливаясь, просит:
— Аня, рассказывай. А я, ежели что не так, подскажу. Мочи нет — знобит, горло болит.
Поправив белокурую прядку влажных после бани волос, Аня отхлебывает из кружки сладкий чай и по-детски удивленно переспрашивает политрука:
— Про все, про все?
— Да, Аня. Где, когда проходили, с кем встречались, о чем говорили, а самое главное, что видели, запомнили. Желательно и показать на карте.
— Значит, так. Переправились в полночь через Дон с теми троими ребятами. Они пошли на Трехостровскую, а мы с Аней — на Хлебное. Только это мы разошлись — фрицы ракетами давай светить. Мы — в грязь. Дождь накрапывает. Лежим. Затихло. Мы — дальше перебежками, а где — по-пластунски. Слышим чужой разговор, лошади храпят. Притаились. Лежим час, другой. Холодно. Начало светать. «Давай,— говорит Аня,— идти дальше. Закоченеем тут на мокрой траве под дождем». Только вышли из-за кустиков, проклятый фриц заметил: «Хенде хох!» Подняли руки. Подходят двое. Облапали — ничего не нашли. Повели в балку. Там я насчитала восемь крытых автомашин.
— И один бронетранспортер,— с трудом проговорила Анна Павлова.
— Да, еще этот броневик,— согласилась Пурнова.— Втолкнули нас в блиндаж. А там офицер.
205
Из термоса пьет кофе. На столе четыре плошки горят.
— Наверное, командир батальона,— опять помогла Павлова.— По знакам отличия — Гауптман, кажется.
— Спрашивает, собака, по-русски. Плохо говорит, но понять можно. «Кто вы есть?» Отвечаем, что идем домой... гнали скот с Украины за Волгу... да вот, мол, бросили и пробираемся домой. Ну, так, как вы нас, Григорий Викторович, учили: по легенде. Не верит: «Вы есть большевистский шпион». И кому-то звонит по телефону. Понять можно, что задержаны два диверсанта.
А дальше? Дальше нас погнали под конвоем через лесок, где под каждым кустом и деревцем— или машина, или танк, или пушка. В разных местах я заметила четыре большие кухни на прицепе с автомашинами. Пока вели до Кисляков, мы видели не меньше тысячи солдат и офицеров. Так ведь, Аня?
Павлова утвердительно наклонила голову.
— Это вот тут,— Пурнова уверенно показала на карте, лежавшей посередине стола.
— Хорошо,— похвалил Балашов и обвел синим карандашом район хутора Кисляки.— Рассказывайте, рассказывайте, Аня.
— Перед Кисляками была балочка. В ней набралась питьевая вода. Пить нам хотелось» Я первой нагнулась, чтобы из лужи пригоршней зачерпнуть воды. Фриц как даст мне сапогом — так я со всех ног и упала. Но хлебнула все-таки грязной водицы. Встала, а он орет «шнель!».
В Кисляках нас допрашивали, наверное, в контрразведке или в комендатуре. Так мы и не поняли. Только перед тем как зайти в дом, мы несколько минут ждали у крыльца. И тут как раз из летней кухни вышла пожилая женщина. Я и попросила ее дать напиться. Она вынесла кружку. Так фриц выбил ее у меня из рук, не дал попить.
Когда ввели в горницу, то к двум офицерам, что сидели там, зашла девушка. Такая рослая, чернявая, с косой, в белой кофточке, в юбке*
206
клеш, но босая. Она принесла большущий арбуз. Оба фрица обрадовались: «гут, гут, хорошо арбус». Когда она проходила мимо нас, Я не вытерпела и шепнула: «Овчарка немецкая». За это потом уж Аня чуть не отшлепала меня. А та девка тоже не стерпела: «Не знаю, кто из нас овчарка. Ты скорее».
Жрут гады арбуз и допрашивают. А мы свое — с Украины, гнали скот, идем домой. А тут еще один из фрицев, видно, обозлился, что ничего из допроса не получается, подскочил к нам и начал бить...
Вытолкнули нас из комнаты и посадили в подвал. Ночью к нам пришла хозяйка дома, принесла чайник, напоила отваром из солодика. И спрашивает: «Куда же вы идете?» Говорим то же, что и офицерам: бросили скот и идем домой. Она посоветовала разыскать в хуторе переводчика. Он, может, и даст бумажку какую, а то так, без пропуска, говорит, пропадете нипочем. На днях за хутором двух таких вот молодых девчонок фашисты замучили. Не расстреляли, а связали, облили бензином и заживо сожгли.
Переспали это мы в подвале, а утром хозяйка говорит, что оккупантов и след простыл — уехали, про нас, выходит, не вспомнили. Решили воспользоваться ее советом: зашли к переводчику-полицаю.
Выходит из его дома женщина и со страхом на нас смотрит: чВы что, говорит, за своей смертью пришли? Да он, мой квартирант, хуже самого лютого фашиста. Уходите, пока не объявился. Идите в комендатуру — там, может, что и получится».
Деваться некуда — из хутора и в самом деле нам не выбраться без пропуска. Уж столько много там фрицев.
В комендатуре сидел молоденький офицерик. Мы, как положено, вошли, сняли платки и к нему: «Пан, дайте пропуск! Мы, мол, вот такие и идем на Украину».
Выписал этот офицерик нам пропуск. И мы пошли в Родионово. Вот там и заболела Аня.
207
Горит вся. Простыла. Зашли в первую же хату. Хозяйка замахала руками: «Нету воды, ничего нету, уходите скорее, не губите себя и меня». Во втором доме приняли. Накормили, уложили в сарае спать. В хуторе гитлеровцев почти не было, поэтому мы на следующий день отправились в Верхнюю Акатовку. Там был лагерь военнопленных и гражданских. Хотелось посмотреть, нет ли кого из наших знакомых. До лагеря мы не дошли. Остановила нас одна акатовская женщина и просто не пустила: «Девочки, говорит, уходите из хутора. Заметят, что вы не тутош-ные, загонят за колючую проволоку. А оттуда каждый день вывозят машинами и неизвестно куда». Рассказала, как лучше, незаметнее пройти в Нижнюю Акатовку... Подходим и видим десятка полтора автомашин с красными крестами.
— Шестнадцать машин,— подала голос Павлова.— И девять больших палаток.
— Какой-то большой госпиталь расположился на краю леса, около Нижней Акатовки. А в самом хуторе под каждым домом чуть ли не по две автомашины стоят.
Пропуск у нас есть. Решили в первую же хату попроситься. Есть-то хочется. Постучали. Смотрим, выходит к порогу детина в нижней рубахе, грудь заросла волосами, морда небритая. Явно с густого похмелья. Мы и рта не успели раскрыть, как он набросился на нас: «Ах вот вы какие, партизаночки. Вас давно ждет виселица. А ну-ка ни с места!» И хватает из-за двери винтовку. На его пьяный крик выскочили жена и дочка.. Ухватились обе за винтовку и давай умолять: «Да тех уже давно поймали. Какие же это партизанки? Посмотри! Еле на ногах держатся». А он свое: «Пришли смотреть, что здесь есть? Смотрите, какая силища!..» А мы ему свое: беженки, вот и пропуск от немецкого командования. Бумажку он нашу не стал смотреть, потому что в это время жена вынесла ему стакан самогону и яблоко. Залпом выпил и напоследок прокричал, что сам нас повесит. Но через несколько минут ушел спать.
208
Ночью глаз не сомкнули: какой уж там сон. Идти нельзя было — много гитлеровцев. Так и просидели до утреннего света в саманной пристройке к дому, пока не пришла хозяйская дочка и не вывела нас через огород и остатки сада к балке, в хворост и вербы.
Набрели на домишко. Старик со старушкой живут. Лесники, значит. И немцы у них стоят. Все-таки мы переговорили со старичком на огороде. Он выходил к колодцу за водой. Рассказал, как лучше дойти до Трехостровской.
В станице раза два нас останавливали, но выручал пропуск. Что мы разведали в Трехостровской? Местных жителей почти не видно. Фашисты расквартированы в домах северо-восточной и восточной части. Много блиндажей отрыто на околице. В центре станицы, наверное, размещается штаб, и не маленький. Два автофургона с радиоантеннами мы заметили. К ним подведено три толстых многожильных кабеля. Километрах в двух по лесистой балке много накатано бочек с горючим. Там же, неподалеку, за колючей проволокой сложены в штабеля ящики. Сверху и с боков прикрыты ветками. Склад охраняют две пары часовых.
В старых амбарах мы наскребли в углах остатки пшеницы. Набили карманы. А ночью подобрались к Дону. По нас стреляли из автоматов. Бросали ракеты. Может быть, и не в нас целились, но нам казалось, что все пули метят в нас. До ночи отлеживались в воронке, а потом по крутому склону скатились к берегу. Ничего нам не оставалось, как сбросить верхнюю одежду и где вплавь, а где вброд переходить Дон...
Аня Пурнова порядком устала рассказывать. Ее подруга, опершись руками о край стола, опустив голову, дремала.
Сержант торопливо дописывал услышанное. Балашов, выйдя на минутку в соседнюю комнату, вернулся.
— Хватит, хватит на сегодня. Спать, спать.— Он помог встать встрепенувшейся Ане Павловой и с помощью Пурновой проводил ее в спаленку.
209
— Завтра допишем ваше боевое донесение, а теперь спокойной ночи.— Балашов прикрыл дверь.
...Два следующих дня «подруги» по очереди вспоминали все подробности своего шестидневного скитания по вражеским тылам. Все, что они рассказали, было записано и высоко оценено командованием.
В один из октябрьских дней на легковой автомашине Пурнову и Павлову доставили в Широкое. Там, в штабе, готовили документы для представления их к боевым наградам. В большую и светлую комнату неожиданно вошел высокий генерал, а за ним — два полковника. Все встали. А > майор, старший в штабе по звению, сделал шаг вперед и принялся было докладывать:
— Товарищ командующий...
— Отставить,— спокойно сказал генерал.— Продолжайте заниматься.
Скользнув взглядом по застывшим в стойке «смирно» военным, повторил:
— Вольно, товарищи.— И, обращаясь к майору, спросил, показывая на девушек, одетых в длинные шинели и теплые платки: — Что это за воинство? — Генерал отечески улыбнулся, подошел ближе.
Майор из-за его спины пояснил:
— Разведчицы, товарищ командующий, партизанки. Несколько дней, как вернулись с правого берега Дона.
— Вот это молодцы! Вот это партизанки! — генерал говорил громко. Видно, он был глуховат.
— Вы чьи же будете, девушки?
Первой ответила Аня Пурнова:
— А мы ольховские.
— Тут недалеко, товарищ Рокоссовский.
Генерал удивленно поднял брови:
— Откуда вы знаете меня?
— Так понять нетрудно, кто вы,— улыбнулась Павлова,— каждый боец Донского фронта должен знать своего командующего.
210
Ответ понравился генерал-лейтенанту.
— Комсомолки? — допытывался Рокоссовский.— И добровольно пошли на фронт?
— Так точно, товарищ генерал, добровольцы!— бойко отвечала Пурнова.— Только комсомолка я, а Аня Павлова — кандидат в члены партии.
Генеральская улыбка становилась все загадочнее, непонятнее.
— А скажите, вот вы,— он показал на Пурно-ву,— кто это вас снабдил такой одеждой?
Бойкая и находчивая Аня смутилась, опустила глаза, а потом, озорничая, раздвинула полы своей длиннющей шинели. И генерал от души рассмеялся. Армейские хлопчатобумажные брюки мешками свисали на голенища сапог. Один сапог был впору, а другой — хоть две девичьих ноги засовывай,— сорок второго размера. Как они вышли из Дона в мокрых платьях, то им в первом же блиндаже дали, что под руку попалось. Так они и ходили все эти дни в непривычном для них обмундировании.
— Одеть по форме и немедленно,— распорядился Рокоссовский. Подошел ближе, каждой пожал руку и чуть торжественно проговорил: — От имени Военного совета фронта объявляю вам, товарищи партизанки, благодарность!
Не ожидавшие такого оборота беседы Пурнова и Павлова чуть замялись, но все-таки дружно по-красноармейски ответили:
— Служим Советскому Союзу!
ОПЕРАЦИИ «МАКСИМА»
В один из дней октября И. И. Красноюрченко сдал командование 102-й истребительной авиадивизией полковнику И. Г. Пунтусу. Он был переведен на повышение—в штаб воздушной армии, действовавшей на Сталинградском направ
211
лении. Не успел он освоиться на новом месте, как неожиданно последовал телефонный вызов из штаба фронта.
— Иван Иванович? — спросил незнакомый голос. Получив подтверждение, тот же голос уточнил:— У вас есть брат Матвей Иванович?
— Ав чем дело? И кто это мной интересуется?
После короткой паузы из трубки последовал голос одного из знакомых ему старших офицеров разведуправления фронта:
— Привет, Иван Иванович. Срочно приезжай к нам. Объяснения получишь на месте.
Делать нечего — поехал. Встретился со знакомым подполковником. Тот проводил его в соседний блиндаж, где располагался особый отдел— военная контрразведка. Представился. Ему навстречу поднялись майор и капитан. Кратко, по-военному познакомили его с причиной спешного вызова.
Позавчера, перед утром, на левом берегу Волги, примерно напротив Сталинградского элеватора, был задержан неизвестный. Человек очень подозрительный, хотя на нескольких допросах называет одни и те же фамилии, ссылается на свою службу в 102-й авиадивизии. Мало того, утверждает о том, что командир этой дивизии его родной брат.
— Просим понять нас правильно, товарищ подполковник,— извинился майор,— мы могли бы начать проверку этого типа и с майора Шишкина, и зав. военным отделом обкома партии Петрухина или с первого секретаря обкома комсомола Левкина. По словам задержанного, они готовили его для засылки за Дон. Но где их теперь искать...
— Я понял вас, майор,— наконец просветлел лицом вначале насупившийся Красноюрченко.— Поскольку я ближе, с меня и начали?.. Да, у меня есть брат Матвей, и действительно в августе при моем участии и содействии его разведывательная группа была переброшена в тыл к фашистам...
212
— Что ж, сейчас мы с вами это и уточним,— помог ему закончить мысль майор-контрразведчик.— Приведите того, что назывался Матвеем Красноюрченко.
В глубоком и просторном блиндаже, обшитом досками-горбылями, было сухо и тихо. Сквозь наклонные окна в крыше на дощатый пол высвечивало утреннее солнце два длинных светлых прямоугольника.
Дверь скрипнула, и через порог неслышно ступили две босые ноги, а за ними ботинки в обмотках — вошли задержанный и сопровождающий его конвоир.
Красноюрченко Иван Иванович поднял глаза и в заросшем рыжей бородкой и усами человеке не сразу признал младшего брата. Давно немытое лицо его ничего не выражало, кроме усталости и скуки. Выше среднего роста, широкий в плечах, он прочно стоял голыми ступнями в слегка закатанных гражданских штанах, подхваченных ремешком с белой бляшкой. На нем была застиранная и несвежая серая рубашка.
Майор кивком отпустил конвоира. Когда за ним закрылась дверь, старший Красноюрченко встал из-за стола и вышел на середину блиндажа, в солнечный прямоугольник.
— Так кто тут представляется Матвеем...
— Ваня, братушка! — Матвей вскрикнул и шагнул к подполковнику со звездой героя на командирской гимнастерке.— Наконец-то...— Больше слов у него не нашлось: он виновато нагнул голову, так и не дотронувшись до брата.
Иван Иванович подошел вплотную, взял, как раньше, в детстве, делал, за оба уха и поднял его лицо:
— Ну, здравствуй, Мотя, чего замялся? Али виноват, набедокурил?
Матвей с жадностью потянул табачный запах, исходивший от брата. Тот достал из кармана широченных галифе пачку «Беломора» и коробок спичек. Сели за стол. Старший брат спросил Матвея, не хочет ли он есть.
213
— Кормят тут неплохо, только никаким рассказам не верят.
Поглядывая на особистов, Иван Иванович успокоил брата:
— У них служба такая, Мотя.
— Я понимаю... Но зачем же так упрямо не верить?
— А давай-ка, младший лейтенант, поменяемся местами,— сухо заговорил майор.— Сразу бы ты поверил, если меня за воротник вытащил из Волги? А твоим рассказам, что ты ходил к фрицам в тыл, я, может быть, и сейчас не верю. А почему? Что брат ты Ивану Ивановичу—это факт бесспорный. И что был ты послан к врагу в тыл, тоже можно не сомневаться. А кто докажет, что ты выполнил задание и добровольно вернулся к своим, а не подослан фашистами... Ведь прошло полтора месяца.
От такого рассуждения Матвей снова напрягся и словно заскучал. Но это была минутная растерянность.
— Значит, когда посылали, верили. Вернулся — сомневаетесь, что свой?
— Можно и так понимать,— опять сухо согласился майор. Но и он, видать, человек бывалый, несколько смягчился и повеселее поинтересовался:— Ты мне скажи, Матвей Иванович, как сумел пройти незамеченным через передовую, через наши передовые порядки? Да не где-нибудь в калмыцких степях, а в Сталинграде, в разгар таких боев? Мало того, переплыл Волгу и вдруг так бездарно наткнулся на патрульных.
Иван Иванович слушал разговор и расцветал в улыбке, а потом проговорил, опережая младшего брата:
— А вы знаете, майор, Мотька наш и не такое может. Это на него похоже. Умеет ходить тихо.
Оба Красноюрченко переглянулись, вспомнив для них одних знакомые обстоятельства из недавнего детства и отрочества, полного лишений и дерзкого озорства.
214
— Насчет бездарности—тут вы неправы, товарищ майор,— возразил Матвей.— Я специально старался попасть на глаза, чтобы не шляться долго мокрым по берегу. Ночи-то стали холодными, да и вода в реке того... А как шел? Да не шел, а полз, только ночью. Днем забивался в развалины и спал, а ночь в городе — моя. Они, фрицы, ночью в развалинах, как в лесу, порядком трусят. Своим на передовой не показывался на глаза — боялся: не станут они со мной папиросы курить, как вы сейчас. Им там не до выявления личностей.
Они еще поговорили о Матвеевой находчивости и наблюдательности. Под конец майор попросил Матвея в присутствие и с согласия старшего брата вновь подробно рассказать о том, что удалось сделать его разведгруппе во вражеском тылу.
— В двадцатых числах августа мне предложили возглавить диверсионную группу,— начал свой рассказ Матвей Красноюрченко.— Ставилась задача уничтожить переправу в районе Степано-разинской станицы. Тогда, я помню, наши соколы никак не могли ее обнаружить. Даже братан Иван несколько раз летал над Доном. И все тогда гадали, где эта злополучная фрицевская переправа... Так вот, нас готовили быстро, за трое суток. Предложили на выбор людей. Из военных я взял с собой одного Мысохватова Ивана. Сержант, минер-подрывник. Остальные все местные, сталинградские комсомольцы. Еще Таня Скоробогатова— секретарь Тормосиновского райкома комсомола. Она хорошо знала район предстоящих операций. Как мне сказали, уже была с заданием в тылу у врага, хорошо знала хутора и станицы Задонья.
Нас, как комсомольскую группу, готовил от обкома партии Петрухин, а от обкома комсомола Виктор Левкин. Оружие и взрывчатку получили у Петрухина: шесть винтовок и два автомата, патронов по потребности, бутылки с го-рючкой и девять противотанковых мин по пять кило каждая.
215
Перед тем как перейти линию фронта около хутора Верхнерубежного, наша группа получила условное название «Максим». Мы были приданы партизанскому отряду «Ураган». Им командовал секретарь Тормосиновского райкома партии Матвеев. Мы вместе с партизанами переправились сначала на остров, кажется, он называется «Фили», а потом на правый берег Дона. Матвеев уговорил меня оставить в его отряде Таню Скоробогатову. Я не стал возражать, тем более что и Таня сама просилась отпустить ее со своими. Матвееву я сказал, что мы направляемся в район Цимлы взрывать переправу... На самом деле наша группа имела задание уничтожить переправу в районе Степаноразинской. И вообще создавать затруднения на переброске вражеских войск через Дон. После выполнения боевой задачи нам следовало возвращаться в расположение своих...
На второй день своего самостоятельного по*-иска мы в самом деле неподалеку от Степаноразинской станицы обнаружили вражескую переправу. По первым наблюдениям мы поняли, почему наши летчики не могли напасть на след этой переправы. Оказалось, что днем гитлеровцы ее не наводили, а пользовались в исключительных случаях одиночными понтонами-паромами с двигательно-винтовыми установками. Дон в августе мелеет, становится уже. К тому же фашисты выбирали время, когда в небе не слышно было наших самолетов, и пускали эти самоходные понтоны. За считанные минуты такой самоходный паром пересекал реку и скрывался в прибрежных зарослях. Так что днем с воздуха почти невозможно было определить, где же в самом деле гитлеровцы держат наплавной мост. Ночью они сводили понтоны в сплошную переправу и гнали по ней танки, автомашины и живую силу. С восходом солнца мост разводили и маскировали его звенья в прибрежных зарослях и затонах.
Кроме действующих понтонов, мы установили, что на берегу, так сказать, в резерве было еще
216
более десятка таких лодок с моторами. Так что нам не было никакого резона лезть к переправе со взрывчаткой. Ну, подорвем мы ночью раз, два, а может и три раза скрепленные понтоны, а фашисты тут же из резерва наведут новый мост. Только зря испортим мины. Поэтому мы решили попытаться блокировать дороги.
Выбрали место, поставили две противотанковые мины. В первый же день на мину налетел единственный танк. Его, видимо, перегоняли после ремонта. Рвануло крепко. Фашисты, по-моему, так и не поняли, почему танк на спуске к Дону, что называется, взорвался. Шуму у них в тот день было много. Но нас они не заметили, да и не поняли, что взрыв — это диверсия.
На этом мы не остановились. Вечером того же дня нам еще раз повезло. Лежали мы в лесном ерике, отдыхали. Дожидались ночи. И, на наше счастье, по дороге в лес стал спускаться танк. Откуда он взялся, мы уж потом сообразили. Видимо, танкистам захотелось искупаться в Дону. Вот они и завернули к берегу. По песчаной дороге танк полз медленно, пробуксовывал... Мысохватов и Макаров вызвались «разгрузиться» от бутылок с горючкой. Ну и разгрузились удачно. Вспыхнул танк от двух бутылок, как свечка. Танкистов мы успели перещелкать. И опять же, как говорится, ноги в руки — и ходу подальше... Нас никто не преследовал. Некому было.
Мы осмелели. Дня через два на дороге Тормосино— Нижне-Чирская ночью установили оставшиеся мины. Тут хорошо постарался минер Иван Мысохватов. Под его руководством мы закопали и хорошо замаскировали семь мин. На них-то и налетела автоколонна крытых грузовиков. На наших глазах (а мы были в кустах неподалеку от дороги) подорвалось шесть машин с боеприпасами.
После этой операции нам, понятное дело, нельзя было больше крутиться около Степано-разинской. Гитлеровцы оказались бы полными идиотами, если не прочесали займище. Однако далеко нам в тот день уйти не удалось.
217
Я поднял ребят и повел их по задонским лесам вверх по правому берегу реки. Прошли всего ничего, как к лесу подкатили фашисты на трех грузовиках. Рассыпавшись цепью, начали прочесывать лесок и заросли хвороста. Видимо, ничего о нас не знали. Шли в полный рост и, что называется, из автоматов резали кустарник. Нам ничего не оставалось, как скрытно отползать. Но дистанция между нами становилась все короче. Тогда я шепнул ребятам отходить бегом, а сам остался прикрыть их. Когда каратели снова двинулись и подошли на довольно близкое расстояние, я поднялся и из-за дерева ударил длинными очередями. Надо сказать, что в момент, когда поднялся стрелять, то сразу мне на глаза попались пятеро или четверо солдат. Они остановились и, как я второпях заметил, намеревались что-то попить из фляжек. Пунктуальные вояки: время подошло — прекращай стрель" бу и начинай отдыхать. Этой заминкой я и воспользовался. Стрелял почти в упор*.. Попадали в траву все до одного. Вот это-то меня и спасло. Пока фрицы лежали в траве, я дал деру и скоро догнал своих ребят...
Дня через два мы расположились в лесочке напротив Потемкинской. Тут намеревались обосноваться и попытаться раздобыть хлеба в станице. Все, что было у нас из продуктов,— ни осталось и крошки. Ребята все молодые, аппетитом не страдали. Перешли на рыбу, яблоки, груши, ежевику. А без хлеба и эта еда не еда.
Дневали неподалеку от берега. На посту был Василий Прима. То ли он задремал, то ли фашисты так неожиданно появились на реке, что Прима заторопился стрелять. Их было трое в лодке. Плыли на веслах, примерно в ста метрах от берега. Прима стрельнул по ним из винтовки* У них на лодке оказался мотор. Они стали крутить его — мотор не заводится. А Прима раз за разом еще ударил, и все мимо. Мы выскочили из укрытия к нему и видим, как те трое наконец запустили мотор, убрали весла и уже развернули лодку в сторону станицы. Стрелять в ответ они
218
не стреляли, потому что не видели, откуда и кто так удачно мимо палит. Упускать их нельзя было. От первых наших прицельных выстрелов на лодке вспыхнул мотор, а потом один за другим скисли и трое вражеских солдат. Вскоре и лодка затонула. А нам от такого переполоха, начатого Примой, пришлось спешно уходить подальше от облюбованного места.
Неоднократно мы 'встречались с группами и одиночками наших бойцов, выходивших из окружения. Некоторые из них просились принять их в нашу группу, но мы вынуждены были отказывать, потому что у нас поначалу еще не было намерения возвращаться.
Фашисты все чаще стали прочесывать леса и перелески. Мы опасались снова попасть в облаву. Однажды ночью вышли из займища и разместились поспать в пологой лощине, поросшей боярышником и бурьяном. Перед этим весь день мы были на ногах и во рту у каждого ничего не побывало, кроме боярышника. Я разрешил всем спать, а сам вызвался охранять ребят. Но и меня сморила усталость. И все же я первым проснулся от предутреннего озноба. Продрал глаза и, что называется, оторопел от неожиданности.
Все мы семеро умостились в неглубоком кот-лованчике, прикрытом сверху ветками кустистого боярышника. Небо только-только начинало белеть на востоке. Было необычно тихо, и в предутреннем свежем воздухе остро пахло вареным мясом. Откуда ему, этому аромату, появиться тут?
Не вытерпел, приподнялся и чуть не крикнул от удивления. Как кошмар во сне: поблизости, ниже по оврагу, светился огонь. Чернели автомашины. На фоне небосклона виднелись стволы зениток, неподалеку маячили часовые. В касках, шинелях, с автоматами.
Оказывается, пока мы спали, рядом с нами развернулась и заняла позицию на склоне лощины вражеская зенитная батарея. Еще с часок продрыхли бы в котлованчике, вряд ли выбра
219
лись из него живыми. И все же мы сумели ускользнуть и на этот раз.
...Своих союзников гитлеровцы не особенно-то жалуют. Румынские части передвигаются в основном на конной тяге. Боеприпасы и продовольствие перевозят, как правило, на повозках-фургонах. Вот на такой обоз мы и нацелились. Проследили, когда он тронется из хутора и какой дорогой проследует. Перед закатом солнца в лесистой балке мы ударили по обозникам. Восемнадцать солдат и одного офицера оставили лежать навечно в нашей земле. Среди нас никто даже ранен не был. Из трофеев немного оказалось продуктов, офицерский большущий кольт да винтовки. На подводах были ящики со снарядами и патронами.
Спустя два дня разбили еще один обоз. Этот был с продуктами. Через неделю наткнулись на третий транспорт. Правда, он был небольшим — пять подвод. Дождались, когда повозочные на крутом подъеме взялись за кнуты, мы и накрыли их стрельбой. И снова удача — уничтожили всех ездовых.
Ночи становились нестерпимо холодными. На ночлег в хутор или станицу не пойдешь. Там оккупантов в иные сутки бывает в несколько раз больше, чем местных жителей. Словом, обстановка усложнялась, и другого решения и желания у нас не возникало, как пробиваться к своим.
Посоветовался с ребятами. Все в один голос поддержали предложение увести или захватить лучше штабную машину и на ней, переодевшись в немецкую форму, попытаться махнуть к передовой. А там обстановка покажет, как дальше действовать. Авраам Костовецкий сносно говорил по-немецки и вполне мог выполнить роль офицера.
С таким намерением в конце сентября мы выбрали место для операции около хутора Богатого. Установили дежурство и даже определили, когда лучше можно захватить легковую автомашину.
220
В засаде у дороги притаились Макаров, Кос-товецкийи Чередняков. Остальные находились в четырехстах метрах в кустах. Дождались, когда в километре от засады на проселке, пересекавшем бугор, показалась легковая автомашина с откинутым тентом.
К дороге вышел Чередняков и остановился у куста боярышника. Небольшого роста, в простеньком пальто и с сумкой за спиной, он походил на усталого пастушка. В руках у него была хворостина. Он поднял руку—знак остановиться. Однако автомашина, не сбавляя скорости, проскочила «пастушка», обдав его пылью. Партизан схватил из-за куста автомат, вскинул его в сторону легковушки, нажал на спусковой крючок. А выстрела не последовало. Заклинило, заело — патрон пошел наперекос.
Как только «оппель» поравнялся с Костовец-ким и Макаровым, они открыли одновременно стрельбу. Рядом с шофером на переднем сиденье был офицер. Случайно оба партизана целились в него, поэтому офицер сразу же был убит, а водитель прибавил газу — машина рванула на полный ход.
Все это произошло на моих глазах. Я следил за ребятами в бинокль и сразу не понял, что у нас вышла осечка. А тут, как на беду, на бугре показались одна за другой автомашины с солдатами. Фашисты гнали очередную партию подкрепления на фронт. Видимо, в «оппеле» был один из командиров этой колонны. После трех грузовиков появилось еще пять или шесть машин.
Нас спас перетрусивший шофер. Он гнал легковушку, не оглядываясь. За ним по проселку пропылили мимо нас и грузовики с солдатами.
Нам ничего не оставалось, как спешно уходить подальше от места засады. Бежали по кустарникам и оврагам, пока были силы. Падали, коротко отдыхали — и опять бегом.
И на этот раз обошлось. И снова через двое суток, теперь уж без прежней уверенности, мы попытались таким же приемом остановить авто-
221
машину. Но и на этот раз удача не улыбнулась. Вслед за легковой катили еще и грузовые автомашины.
Честно говоря, мы выбились из сил. Ночами мерзли. Надо было возвращаться. Я, как командир «Максима», приказал каждому бойцу закопать оружие и поодиночке, под видом местного жителя, идти открыто по дорогам к Сталинграду. Скрытно пробираться в степи не было смысла. Все открыто. Сам же вместе с Костовецким намеревался перейти передовую. Мы с ним дошли до Карповки. Дальше идти было опасно. Мы распрощались, и я вот один пробрался домой...
Рассказу Матвея сразу и без оговорок поверил его старший брат — Иван Иванович Красноюрченко. Он хорошо знал брательника Мотьку и верил ему, потому что тот никогда ему, старшему, не говорил ни слова неправды.
Не оспаривали, не ставили под сомнение рассказ Матвея контрразведчики. Однако необычность приключений группы «Максим» и возвращение прямо-таки сказочным образом только его, командира, все-таки не снимали полностью подозрений с младшего Красноюрченко.
Он уехал со старшим братом. И потом до победного дня сражался с ненавистным врагом. Органы контрразведки спустя несколько месяцев удостоверились окончательно в правдивости его рассказа.
7 декабря на участке обороны 57-й армии передовую перешел один из партизан группы «Максим» Валентин Макаров. К ноябрю до Верхнего поселка Сталинградского тракторного завода добрался Авраам Костовецкий. Без малого два месяца он провалялся больным в подвале у чужой семьи. Его выходили. 26 декабря он прошел ночью вражеские дозоры в районе Мокрой Мечетки.
Макаров и Костовецкий в разное время и не одним и тем же людям рассказали одно и то же. Контрразведчики сопоставили с тем, что говорил о себе и своих товарищах Красноюрченко,—
222
все соответствует, все совпадает. Значит, правда, значит, свои ребята из группы «Максим».
А остальные четверо? Судьбу их ни в тот, ни в последующий период не удалось установить.
...Тридцать лет спустя, в октябре 1972 года, из г. Панфилова Талды-Курганской области в Волгоград приезжал М. И. Красноюрченко. Он впервые после тех событий встретился с Н. Р. Петрухиным, выполнявшим в период Сталинградской битвы обязанности заведующего военным отделом обкома партии. Это он тогда в трехдневный срок готовил 28-летнего Матвея Красноюрченко и его группу для заброски во вражеский тыл... Матвей Иванович подарил на память Николаю Романовичу фотографию тридцатилетней давности. На ней запечатлены братья Красноюрченко в день их встречи в контрразведке Сталинградского фронта.
ИВАНОВЫ И ПАЛАГУШКИНЫ
Из Ельшанки до Мечетки добрых три десятка километров. Истребительный батальон Ворошиловского района по тревоге был поднят в конце дня. Пока собрались, вооружились — время шло. И тут над жилыми кварталами закружили вражеские бомбардировщики...
Приказ есть приказ: наличным составом истребительного батальона срочно занять оборону на противоположном конце города — по северной окраине тракторного завода. Там опасно — там враг рвется в город. Преодолевая завалы на улицах, объезжая сплошные стены огня, батальон к концу короткой августовской ночи подъехал к Тракторозаводскому райкому партии, где расположился городской штаб истребительных батальонов. Перед самым восходом солнца, усталые и измотанные, бойцы-истребители пешком вышли к Мокрой Мечетке.
Вчера, 23 августа, во второй половине дня
223
сюда, на северную окраину Сталинграда, прорвались вражеские танки и мотопехота. Прорвались неожиданно и оторопело остановились, с удивлением рассматривая в военную оптику заводские корпуса тракторного и блестевшую на солнце Волгу. Наземной обороны здесь не было, и потому фашисты приостановились, не веря своим глазам, что путь в город открыт, но и опасаясь, как бы не напороться на западню. Тем более, что боезапас и горючее у танкистов были на исходе. И все же гитлеровцы попытались развить наступление от Орловки и по дороге от Дубовки. И тут же встретились с жестким прицельным огнем зенитных батарей, охранявших северные подступы Сталинграда и переправы на станции Пост-Паромная. Потеряв несколько танков и до роты автоматчиков, гитлеровцы сосредоточились в лесопосадках вокруг маленького хуторка Мелиоративный, около рабочих поселков Рынок и Спартановка.
Сюда, навстречу вражеским мотомехчастям, по указанию городского комитета обороны в спешном порядке и были брошены истребительные батальоны, а также учебный танковый батальон и один из полков 10-й дивизии НКВД. Других сил не было, чтобы остановить и не допустить гитлеровцев до подхода регулярных воинских частей.
К утру разместились в траншеях, отрытых заранее в полный профиль. Впереди сквозь редкие заросли лесопосадки просматривалась крыша небольшого домика с пристройками к нему и покосившийся плетневый забор. Это и был хутор Мелиоративный. Рядом с ним пробегал разбитый в пыль грейдер на Дубовку, а вдоль него по южному песчаному склону были бахчи. Неподалеку от хуторских строений, неуклюже свернув ствол орудия, застыл подбитый фашистский танк. Тут уже был бой. Но с утра и до полудня тянулась тягучая тишина.
Впереди траншей — нив хуторе, ни в лесопосадках — фашистов не видно, но их присутствие все же заметно: то покажется каска, то резко
224
качнется верхушка деревца, то блеснут на утреннем солнце стекла бинокля. Враг был рядом — в ста — ста двадцати метрах.
Иванов-отец и его сын Виктор, привалившись к передней стенке траншеи, зорко следили за неприятельской стороной. Надвинув на самые брови козырек темно-зеленой фуражки, Алексей Миронович посасывал вторую или третью кряду цигарку.
— Ну что там?—полушепотом спрашивал он вот уж несколько раз своего сына.— Чего они там?
У Виктора в руках винтовка с оптическим прицелом. Не отрываясь от окуляра, он следил за тем, что приближенно появлялось в его оптическом прицеле.
Рядом с Ивановыми — Палагушкины: Михаил Федорович и его 16-летний сын Юрий. Росточком он не выдался в отца. И ему не совсем удобно в глубокой для него траншее. Но Юрий находчивый малый, подставил под ноги деревянный ящик с гранатами.
— На крыше еще одну доску подвинули. Вроде ставят там пулемет.— Он помолчал и неожиданно передернул затвор, посылая патрон в ствол.— Вот я его сейчас кокну.
— Я тебе кокну! — строго отозвался старший Иванов. И, скосив взгляд, понял, как нехотя расслабился Виктор — послушался.— Слышал, что взводный приказал? «Без команды не стрелять». А ты — «кокну».
— Не торопись, Витек, вперед батьки,— подал голос Михаил Федорович.— Как начнется, так первым делом снимай пулеметчика.
Виктор недовольно отложил винтовку. Этого и ждал Юрий — приник к ней.
В их взводе 28 бойцов — все рабочие Ельцинского мебельно-ящичного комбината, да несколько железнодорожников, в числе которых был и Палагушкин с сыном. Ивановы и Палагушкины жили неподалеку друг от друга в Ельшанке. Дружили семейно. В пору обороны Красного Царицына оба принимали участие в боях против
8 Заказ № 211
225
интервентов и белоказаков. В мирные годы большой активностью оба не отличались, да и грамотеи по тому времени они были не ахти какие. Но всякий раз, когда требовалось быть впереди, подавать пример — Иванова и Палагуш-кина не приходилось агитировать. Они оба принадлежали к тем потомственным царицынским пролетариям, чьи стойкость и беспредельная вера в правое дело Советской власти были проверены и многодневной осадой города, и голодом, и эпидемиями, и нелегкой восстановительной работой, и ударными темпами созидания в годы первых пятилеток. Работали они на совесть, жили дружно и жизнерадостно. А когда нагрянула смертельная опасность над страной, над родным городом,— беспартийные рабочие Иванов и Палагушкин вместе с сыновьями добровольно вступили в истребительный батальон Ворошиловского района. Иначе они не могли,— это была логика их жизни, их поступков.
За полдень сонную тишину над Мечеткой неожиданно распороли залпы вражеских орудий. Фашисты стреляли по обороне ополченцев с закрытых позиций — с северных склонов Сухой Мечетки. Артиллерийский налет длился недолго. Над траншеями вздыбилась земля. Потянуло едкой вонью от взрывов. Солонцовая пыль и дым на какое-то время заволокли пространство. Между окопами и лесопосадкой враг готовился к атаке. Среди оборонявших были раненые и убитые. Но никто из защитников не подался по ходам сообщения вниз, в балку.
Комья твердой земли, вырванные взрывами, вразброс валялись на бруствере и в самой траншее, неизвестно откуда начавшей свой зигзагообразный бег рядом с вилючим руслом Мокрой Мечетки.
Когда стихла артиллерийская пальба и стали рассеиваться пыль и дым, ополченцы увидели передвигавшихся от хутора автоматчиков. Они крались в низкорослой и пыльной траве. Сначала медленно, осторожно, но как только с крыши дома длинной очередью ударил пулемет, ав
226
томатчики в касках, с закатанными рукавами группами начали перебежки.
Виктор три раза подряд выстрелил в пролом крыши, но вражеский пулеметчик^ казалось, был «неуязвимым. И только последним патроном из первой обоймы заставил его замолчать.
Автоматчики, приподнявшиеся с земли, побежали к траншее. Не останавливаясь ни на шаг, они палили из автоматов на бегу. Казалось, никакая сила не остановит эту серо-зеленую массу орущих солдат.
Откуда-то сбоку, от взводного, донеслась команда, как напоминание:
— Даешь гранаты!
У каждого бойца обороны, кроме винтовки и комплекта патронов, было по три-четыре ручных гранаты. Виктор первым метнул свою «лимонку» в самую гущу набегавших солдат. Полетели гранаты еще — почти ото всех бойцов взвода.
И снова со стороны командира взвода сквозь стрельбу и вражеские стоны пронеслись над оборонявшимися призывы-команды:
— Вперед, сталинградцы!
— В штыки их, сволочей!
Первыми выбрались из окопа отцы, а за ними сыновья. Таким уж у них был ранее уговор: доведется идти вместе на дело — отцы впереди, а сыновья должны охранять их со спины и боков. Мало ли что может случиться в рукопашной. Увлечешься дракой и не заметишь, как попадешь под наскок сбоку или сзади. Старшие так объяснили сыновьям свою просьбу. И это было справедливое отцовское требование. Но правдой было и то, что старшие не столько боялись сами погибнуть, сколько опасались за сыновей, молодых, порывистых ребят, которым бы не в атаки в 16—17 лет ходить, а еще учиться в школе и техникуме.
Вся рабочая оборона единым порывом поднялась в контратаку. Поднялась и заставила отступить врагов. Оставшиеся в живых оторопело оглядывались, не понимая, что это за русские —
в*	227
в необычной форме: одеты кто во что, но наступают дружно, стреляют метко и не ложатся перед автоматными очередями.
Часа через два враги опомнились. Над местом недавнего их позорного бегства появились самолеты и начали бомбежку, обстрел из пулеметов. С закрытых позиций снова ударили батареи.
С заходом солнца фашисты прекратили стрельбу.
Последующие трое суток на мечетинском участке обороны враг не предпринимал атак, кроме отдельных артналетов и бомбежек с воздуха, В ночь на 29 августа рабочие батальоны в первой полосе обороны сменяли подразделения 282-го стрелкового полка. В Ельшанке сгорело более четырехсот домов с надворными постройками и садами. Не стало и мебельно-ящичного комбината. И еще трое суток находились во второй линии их траншей бойцы-ополченцы, когда им на смену подошли подразделения стрелковой бригады.
С мечетинской передовой Ворошиловский батальон вернулся без потерь. Только трое было раненых. Перед ополченцами вместо былого рабочего поселка оказалось громадное пепелище. От Ельшанки с ее сотнями индивидуальных домов почти ничего не осталось. За неделю она выгорела почти дотла. Гитлеровские стервятники не щадили жилые массивы.
В бомбоубежище, где размещались группа заводоуправления и штаб истребительного батальона, всем вернувшимся с передовой ополченцам были выданы эвакуационные свидетельства. Им посоветовали не задерживаться в городе— перебираться с семьями на левый берег Волги. Жить на пепелище да и спасаться в Ельшанке больше нет возможности. Если среди ополченцев будут добровольцы оставаться на месте, то для них найдется дело и в поселке.
Получив документы и разъяснения, Ивановы и Палагушкины поспешили домой. Что там с семьями? Живы ли?
228
Алексей Миронович торопился, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу в завалах на улицах. За ним еле поспевал Виктор. Он, как и отец, не оставил винтовку в бомбоубежище.
Вышли из проулка на свою улицу и сразу не поверили глазам. На месте их круглого дома в саду догорали последние пластины. Частокола словно и не было вокруг подворья. Вишни и груши поломаны и искорежены, как трава после пыльной бури в степи. Чуть ли не все свободное пространство двора занимала огромная воронка. Как раз на том месте, где с первыми налетами Ивановы открыли глубокое бомбоубежище. Здесь, в нем, должна быть Екатерина Петровна. Сюда, в бомбоубежище, они заранее перенесли самое необходимое на случай беды.
Молча и осторожно, словно на кладбище, взошли отец и сын на навал земли у кромки воронки. Чего только не было в ней. Обрывки книг, побитые патефонные пластинки, остатки крупы, черепки от посуды. Виктор копнул носком ботинка и нагнулся за искореженным корпусом самодельной радиолы.
Алексей Миронович рассмотрел в комьях земли часть знакомого платья жены. Поднял его, встряхнул и засунул в карман пиджака.
— Зот и все,— только и сказал он. Больше от него сын не услышал ни слова. Они еще долго ходили вокруг этой страшной воронки.
Виктор под стать отцу: тоже молчит, никак не может оторвать взгляд от воронки, от того, что было домом, родным гнездом, где все было своим, маминым. Он уставился на дно воронки, отрешился от внешних грохочущих звуков близкой войны, и ему показалось, что слышит материнский голос: «Витенька, где ты, родной? Витенька!» И он, Витька Иванов, лихой ельшанский парень, заводила и вожак своих сверстников, первый ворошиловский стрелок в техникуме, боец-доброволец, уже побывавший на передовой в штыковой атаке против вражеских автоматчиков, не мог сдержаться, справиться с горьким и жестким комом обиды и жалости, перехватив
229
шим неожиданно горло. А мама вроде бы его просила: «Витенька, не плачь, я с вами!» Он никогда не спрашивал себя, любил ли он свою мать. Она была всегда, и вдруг ее нету. Сразу понять, что ее совсем нету, он был не в силах. Витька задрожал плечами, ссутулился, слезы сами выкатились на щеки, будто освобождая горло от горького и обидного кома.
— Зря ты, Витя, прежде времени хоронишь мать.— Алексей Миронович положил свою тяжелую руку на согнутую спину сына.— Не реви. Она, может, ушла в степь, успела выбраться за Волгу или у тетки на Дар-горе... Ну пойдем.
И они пошли. Ушли, как с кладбища: молча, не оглядываясь. Куда идти, ни отец, ни сын не говорили. Ноги сами, казалось, привели к давним знакомым — Палагушкиным.
Их дом стоял возле здания сельхозинститута, неподалеку от средней школы им. Тимирязева, где Юрка в том году кончил девять классов и одновременно выучился на тракториста. В августе Юрка принят в истребительный батальон. Витька и Юрка были друзьями, как и их отцы.
Палагушкиных они нашли в землянке, отрытой в углу их двора. Дом у них сгорел раньше — 26 августа. Вместо подворья с садиком — обгорелая земля да мусор вперемешку с пеплом. Марии Ивановны — жены Михаила Федоровича и матери Юрки — тоже не было на месте. Куда она ушла, никто не знал, да и некому было сказать.
— Что, Леша, будем делать?
— Из Сталинграда никуда не пойду,— тихо проговорил Алексей Миронович.— Своих надо найти. Для начала давай-ка, Миша, сходим к заводским, в бомбоубежище. А там видно будет.
В заводском подземелье, где все еще действовал штаб истребительного батальона, их с радостью приняли, выдали продуктов, отвели место для отдыха. Многие из ополченцев мебельноящичного комбината так и не воспользовались эвакуационными свидетельствами, а продолжали с оружием в руках охранять ближайшие тылы
230
наших сражавшихся передовых фронтовых подразделений. Бои были на Дар-горе, и с каждым днем они спускались улица за улицей к элеватору, к Рабоче-Крестьянской улице — центральной магистрали Ворошиловского района.
По вечерам ополченцы вылавливали вражеских лазутчиков. В поселке Купоросном ополченцы гранатами и бутылками с горючим подожгли четыре танка, прорвавшиеся сквозь передовую, а затем встретили наступающую ораву автоматчиков. Укрывшись на знакомых улицах в домах и подвалах, бойцы-рабочие подпускали гитлеровцев на бросок гранаты и уничтожали их, что называется, в упор. В этой схватке особенно отличился Виктор Иванов. Уже тогда он на правой стороне приклада своей снайперки сделал двенадцать царапин — двенадцать сраженных им врагов. Еще несколько дней лучшие стрелки батальона во главе с Виктором действовали из засад как снайперы. Довелось ему, Виктору, два дня быть в засаде на втором этаже здания своего техникума, где он учился три месяца назад»
Передовая сместилась под нажимом во много раз превосходящих вражеских сил. До Волги оставалось несколько сот метров. Рабочий батальон сменили воинские подразделения, и ему было приказано переправиться на левый берег» Но старший Иванов стоял на своем:
— Из Сталинграда — никуда.
Обосновались в опустевшем заводском бомбоубежище. Остаток ночи и день провели в нем—отдыхали. Отцы решили уйти из Ельшанки на Дар-гору. Быть может там, среди возможно оставшихся в живых дальних родственников удастся узнать о судьбе своих жен.
В ночь фашисты прекращали свои активные боевые действия, но постоянно беспокоили наши передовые дозоры ракетами и пулеметной стрельбой. Случалось, что открывали огонь и дежурные расчеты минометных батарей. И все же в темноте хозяевами положения были они, четверо ельшанских партизан, да поисковые группы армейских разведчиков.
231
Через развалины домов и завалы на знакомых улицах они пробирались бесшумно и незаметно. Винтовки оставили в заводском бомбоубежище. При себе держали по паре гранат и ножи-финки. Старшие наставляли сыновей: если доведется в темноте напороться на врага, то ни в коем случае не даваться в руки — отбиваться и убегать, не поднимаясь в рост. А днем из укрытий не показывать и носа. Гранаты держать рядом, но не при себе. Ножи должны быть постоянно под рукой. Лучше на правой ноге под штаниной. Привязать ножны между коленкой и щиколоткой. Старшие научили, как надо крепить финки, чтобы они не мешали при ходьбе и перебежках. Алексей Миронович показал даже ряд приемов нападения и обороны с ножом. Откуда он знал их, эти приемы, не рассказывал — недосуг было. Только Виктор шепнул Юрке, что батя его в гражданскую войну был лихим пластуном-разведчиком.
На Дар-горе провели двое суток. Ночью крадучись ходили вчетвером. А днем по поселку бродил один Юрка. Небольшого росточка, без сумки, в хлопчатобумажном костюмчике, брезентовых полуботинках и в кепчонке-восьмиклин-ке, он походил на местного тринадцати-четыр-надцатилетнего пацана, разыскивавшего свою мать.
Он-то, Юрка, принес новость: у пакгаузов железнодорожной станции Сталинград-Il фашисты накапливают деревянные и железные ящики.
— Вот бы жахнуть по этим складам! — загорелся младший Палагушкин.
— Обожди, торопыга,— остановил его отец.— Подумать надо, а потом уж...
— Бутылочкой бы с горючкой,— не унимался Юрка,— ну той, что вы с дядей Леней танки в Купоросном подожгли.
— Да где ее раздобудешь,— отозвался Алексей Миронович.— А склады эти ты, Юрий, хорошо подсмотрел.
— Батя, а что если взрывчатку подсунуть,— подал голос Виктор.— Я вот нынче подобрал
232
в разбитой машине пару брусков тола, кусок запального шнура и запалы...
Со стороны Дар-горы наползала черная туча. Вроде собирался дождь. Потухала вечерняя заря. Небо быстро темнело, и вспышки от орудийных разрывов казались еще более яркими. Это била из-за Волги наша батарея.
Впереди пригнувшись шел от развалины к развалине старший Палагушкин. Он хорошо знал железнодорожное хозяйство в Сталинграде. И немудрено: более десяти лет к тому времени проработал на разных должностях на отделении дороги... За ним вплотную крался Юрка, потом старший и младший Ивановы.
Подползли к самым пристанционным строениям. Отдышались, успокоились. Присмотрелись» Все верно, как и рассказывал Юрий. На бетонированной площадке два больших пакета ящиков. Один накрыт брезентом на случай дождя. В другом явно должны быть снаряды и мины» В свете ракетных вспышек и методичных снарядных взрывов где-то в ста метрах в сторону от станции Палагушкин и Иванов высмотрели двух часовых. Они не ходят на виду. Опасаясь близкого взрыва, оба забились в воронки. Один не одном конце складов, а другой — на противоположном. Друг друга они не видят.
— Вот и складно получается,— прошептал Алексей Миронович.— Пойдем, Миша, вначале вот на этого.— Он кивнул на ближайшего часового. А тот, как раз запрокинув голову, тянул из фляжки.— А вы, ребятки, ни шагу без нас. Ждите тут, пока не управимся.
Отцы направились к часовому. Минут через двадцать они вернулись. Ни звука не раздавалось оттуда, где они только что были.
— Одному капут,— только и прошептал Михаил Федорович притаившимся ребятам. И второго часового отцы сняли без единого звука» Возвратились запыхавшиеся. Старший Палагушкин устало прошептал:
— Ну, ваш черед, сыны. Тут рядом. Смелей» Случай чего — мы прикроем.
233
А Иванов-отец тихо опросила
— Витька, папиросы, зажигалку проверил? В кармане?	х.
Перемахнув через рельсы, Виктор и Юрий юркнули под настил платформы. Рядом вроссыпь лежали шпалы. По ним они взобрались на платформу и пролезли под брезент. Финками вспороли картонные ящики. На ощупь определили, что в них консервные банки, плитки шоколада, пачки с галетами и еще что-то из съестного. Не раздумывая и не переговариваясь, торопливо набивали свои сумки из-под противогазов, карманы.
Витька в брезентовой темноте коснулся Юркина плеча.
— Держи папироску,— и ослепительно ярко сверкнул зажигалкой. Оба впопыхах ткнулись папиросками в огонек. Успели прикурить.— Смотри раньше меня не поджигай,— предупредил Витька и сунул зажигалку в карман. Вымахнул из-под брезента к соседнему штабелю ящиков. Он был в пяти шагах.
Юрка не видел, но знал, что его друг в эти тягучие секунды просунул брусок тола между ящиками, поджег от папироски полутораметровый конец бикфордового шнура и в это мгновение должен кинуться к нему.
Как и представлял Юрка, именно так все и произошло. Он сам точно так же сделал: подложил тол и, когда Витька потопал в его сторону и дыхнул ему в самое ухо: «Давай, Юра, ходу!» — Юрка приставил папироску к зажатому в левой руке жестковатому запальному шнуру. От руки посыпались мелкие искорки, и еле слышно зашипел шнур.
От платформы они не ползли, а, пригнувшись, шли торопким шагом. Да и ползти им нельзя было — мешали увесистые сумки с продуктами. Под рубашками, туго перетянутыми брючными ремнями, оказалось многовато плиток шоколада.
Их нетерпеливо высматривали старшие. Ребята выскользнули сбоку из темноты.
Отцы 'поснимали с сыновей сумки и увлекли
234
их за собой, подальше ют складов, где с минуты на минуту должны последовать взрывы. Однако взрыв раздался один, да такой силы, что, казалось, взрывная волна тдлкнула их. четверых, в спины.
Потом уж, спустя двое суток, они днем со второго этажа соседнего со станцией дома рассмотрели результаты своей первой операции» От платформы почти ничего не осталось. Ее разметало взрывом.
...На спуске к железнодорожному полотну, в которое упиралась улица Баррикадная, показалась открытая легковая машина. Серые вечерние сумерки опускались на опустевшие дома и кирпичные развалины. Поблизости не видно никого, кроме четверых гитлеровцев в автомашине. Пересиливая рокот мотора, они громко переговаривались.
С утренней зари партизаны обосновались в полузаваленном подвале с лестницей на первый этаж кирпичного строения. От дома почти ничего не осталось. Бомба упала рядом, и здание недавней кладки развалилось. Но здесь им было удобно наблюдать за дорогой, спускавшейся с Дар-горы к центру Ворошиловского района.
— Ну как, Леша? — только и успел спросить Михаил Федорович, как его друг поднялся и заторопился по кирпичной кромке наверх» За ним полезли остальные трое. Привалившись к двум оконным проемам, они поджидали, когда автомашина поравняется с местом их засады — в десяти-пятнадцати метрах от закопченной и полуотвалившейся стены дома.
Гитлеровцы осторожно катились по кочковатому булыжнику. И как только легковой «оппель» показался под окнами — из них полетели гранаты. Взрывы разворотили машину. Два гауптмана, унтер-офицер и водитель были убиты. Чудом от взрывов не вспыхнул бензин. Юрка и Витька стремглав выбежали на дорогу к расхлестанной легковушке, сразу почувствовали острый запах и бульканье бензина. Рассматривать в полутьме, что осталось невредимым в машине, не было
235
времени. Торопливо прДобрали два автомата, сумку с рожками патронов, выхватили из кобур гитлеровцев два парабеллума, прихватили офицерскую планшетку с документами.
Погони не слышали, но знали, что, наткнувшись на разбитую легковую автомашину, оккупанты поднимут стрельбу и прочешут ближайшие дома и развалины. Поэтому петляли по кварталам, ушли далеко и к утру нашли укромное место на день.
В новом укрытии продержались еще двое суток. Днем рискнули ходить по улицам без оружия. Ходили по двое — отец и сын. Оккупантов было много в поселке. Они суетились, горланили песни, на местных жителей особого внимания не обращали, потому что их здесь, на Дар-горе, осталось совсем немного.
Ивановы и Палагушкины не теряли надежды что-либо узнать о своих родных, так таинственно и неизвестно в каком направлении покинувших Ельшанку. Ни дальних родственников, ни знакомых им не довелось встретить, а заговорить с чужими людьми они не рискнули. И все же Юрка в одном погребе узнал от сердобольной старушки правдоподобное объяснение исчезновения его и Витькиной матери.
— Ты кого же ищешь, внучок?
— Маму.. Она Мария Ивановна Палагушкина. Может, что о ней слышали?
Бабка пригорюнилась, задумалась:
— На ум что-то такая фамилия не идет. Да у нас такие-то рядом вроде бы и не проживали.
— Мы ельшанские... Я на окопах был, вернулся, а дома нету — сгорел. И про маму не у кого узнать. Наша Ельшанка-то вся сгорела,— в тон старухе рассказывал Юрка.
— Горела-то Ельшанка страшным огнем. Двое суток. Супостаты проклятые не пощадили мирных жителей. Люди бежали от огня кто куда: и к воде, к Волге, и в степь, значит, к нам на Дар-гору. Миру у нас скопилось видимо-невидимо. А тут они на танках и мотоциклетах. Согнали всех, кто под руку попался, и погнали по доро
236
ге на Песчанку и ^Цоропоново. А я-то хворая была в погребе. Вот и осталась с внучкой...
Выслушали трое Юр^ин рассказ и вроде бы повеселели: значит, их родные могли, спасаясь от огня, убежать на Дар-гору, а потом попали в облаву и угнаны из города. Появилась надежда, что матери и жены, может, >Цивы.
Когда ходили днем, приметили на центральной улице доски с надписями по-русски: «Смерть партизанам».
Взрыв складов на станции Сталинград-Il, нападение на штабную машину встревожили оккупантов, поэтому и появились доски с надписями.
— Это прямо к нам относится,—сказал старший Иванов.
— Если для нас их надписи, то давай-ка им покажем, как народ стращать.— Михаил Федорович многозначительно подмигнул Алексею Мироновичу. А ребятам сказал, чтобы они запаслись веревкой или прочным телефонным кабелем.
Поздним вечером выбрались из своего дневного укрытия и залегли возле переезда у центральной дороги на Дар-гору. Притаились в кювете рядом со столбом, на котором была доска с фашистской надписью. Пропускали группы и пары оккупантов. Выжидали, когда на фоне серого небосклона покажется одинокая фигура гитлеровца. И дождались. Шел тот покачиваясь. Из кювета решительно поднялся старший Пала-гушкин. Сзади за ним шел Иванов-отец. Страховал друга на случай осложнения.
Какая может быть встреча у партизана с ненавистным захватчиком? Не прошло и минуты, как старшие подволокли оглушенного гитлеровца к столбу. Витька набросил ему на шею петлю, а Юрка другой конец кабеля с грузилом ловко перебросил через перекладину телефонного столба. Подтянули фашиста повыше доски со словами «Смерть партизанам» и замотали кабель вокруг столба.
Оглянулись по сторонам — на темной улице не видно ни фигуры, ни огонька.
237
— Вот так правильнее/ будет,— облегченно вздохнул Иванов-старший; и они перемахнули кювет, заторопились в развалины.
В поисках подходящего жилья, чтобы в нем незаметно передневать, они выбрались на одиноко темневший круглый дом. Кругом него пустырь. Из полуподвального оконца слабо пробивался свет.
Им хотелось хоть немного раздобыть воды. С продуктами еще сносно, а вот где напиться? Воды на Дар-горе в те дни просто не было где взять. Водопровод вышел из строя. Уцелевшие колодцы оказались под контролем оккупантов. Оставшиеся в поселке жители, рискуя жизнью, особенно дети, с ведрами ходили за водой к речке Царице или через вражеские дозоры.
Послали ребят на огонек поближе. Полуподвал, приспособленье оккупантами под жилье, оказался пустым. На длинном столе, заставленном остатками еды и выпивки, горела плошка» Она и светила. Рядом на ворохе соломы валялись матрацы и одеяла. Видимо, солдат по тревоге подняли из-за стола. Оружия не было. Остались шинели, офицерский мундир, чемоданы, набитые награбленным добром. На видном месте к стенке прикреплены порнографические картинки и рядом с ними — две пухлые офицерские сумки и связка фляжек в суконных чехлах.
У входа в' полуподвал притаились с автоматами на изготовку отцы, а сыновья спустились по ступенькам вниз. Юрка схватил со стены планшетки, сорвал безобразные картинки и поднес их к языку плошки. Бумажный сверток вспыхнул, и Юрка бросил его между матрацами на солому. Витька уже стоял у выхода с гирляндой фляжек на шее.
Оконце осветилось ярким светом начинавшегося пожара. Партизаны снова скрытно уходили прочь от места очередной операции. Спустя минут десять на Дар-горе одинокий большой дом пылал костром. Его хорошо было видно им, четверым, пробиравшимся вдоль железнодорожной насыпи в сторону Царицы.
238
Еще днем отцы4 ^договорились о том, что пора кончать партизанить.
— Не годится, толку^мало,— так и сказал Михаил Федорович.	\
— Да и риск уж очень\большой,— согласился Алексей Миронович. \
— Видишь, надписи развешали.. Перейдем к своим... Глядишь, пригодимся для разведки.
Они лежали рядом с высокой насыпью и прислушивались, как внизу мирно журчала вода в ручейке, петлявшем по самому дну Царицы.
Эта степная речушка впадала в Волгу и разделяла город на две части.
— Ну что, Миша, к Волге двинем? — Иванов показал рукой в сторону железнодорожного .моста через Царицу.
— Давай-ка тут перемахнем через полотно. Под мостом могут они дозор держать.
— И то верно,— согласился Иванов,— обойдем мост и спустимся к ручью. По нему и потянем к Волге.
Первые дни сентября, как и августовские, были по-летнему знойными, а ночи в меру прох-хладными. К утру пала легкая роса. И все же лежать на земле долго опасно, как бы не простыть. Пора двигаться. Первым выбрался на верх насыпи и притаился между рельсами Виктор. К нему поднялся отец. Оба тихо скатились вниз. За ними без задержки перемахнули железнодорожное полотно Палагушкины. Заторопились к Астраханскому мосту. Но не доходя до него поняли, что впереди в темноте кто-то, таясь, курит. Донесся неясный гомон. Давай вверх, на правый склон Царицы — в обход. Обошли мост и в предутреннем парном тумане, клубившемся над Волгой и в устье Царицы, вошли в воду. Сначала по пояс, а затем забрели поглубже. Вода в балке собиралась из многих степных родников и за ночь не прогревалась, поэтому была студеной до ломоты в ногах. Кто-то из отцов непроизвольно крякнул от неожиданного ожога холодом, и сразу от моста вдоль речки ударил пулемет. Вспыхнула одна, а потом еще ра
239
кеты. В молоМном месиве/ низкого тумана фашистам трудно было рассмотреть, кто это нарушил устоявшуюся тишину-
Впереди шли ребят/ За ними отцы, готовые в любое мгновенье/поддержать оступившихся сыновей. Когда до волжского берега оставалось метров сто, Алексеи Миронович придержал ребят и показал головой, что в этом месте, пожалуй, лучше попробовать. И он первым, свалившись набок, начал подгребать левой рукой, а в правой над головой держал трофейный автомат. За ним поплыли Юрий и Виктор. Рядом, лежа на спине, тоже с автоматом в руке держался Михаил Федорович. Плыть им пришлось метров двадцать. И когда они коснулись песчаного дна у левого берега балки, над их головами просвистели один за другим снаряды. Взрывы раздались совсем недалеко—в том месте, где Царица выносила свои воды в Волгу.
Они выбрались из холодной воды и попрыгали недалеко от берега в воронку от авиабомбы. Дрожь пробирала порядком. Помогли друг другу отжать воду из одежды и заторопились из воронки по берегу — подальше от опасного, пристрелянного места.
Согнувшись от усталости и холода, они трусцой бежали по песчаной отмели, перепрыгивали через бревна, разбитые ящики и непонятный в предрассветной серости какой-то хлам, выброшенный на берег волной. Никто их не останавливал и не окликал. Когда миновали сгоревшую пассажирскую пристань, услышали немецкие голоса. Гитлеровцы просочились к волжскому берегу. Повернули обратно.
— Давай, Леша, на грузовую пристань,— на ходу вполголоса предложил Михаил Федорович.— Там что-нибудь сообразим для переправы. А может, встретим наших...
— Годится,— только и проговорил Иванов, передергивая от озноба плечами.
Подобрались снова к берегу Царицы. Водапо-утреннему парила. Было сонно — стрельба утихла, как будто ее и не было полчаса назад.
240
Не останавливаясь/^ ходу вошли в воду. Холод, казалось, поначалу был нестерпимым. Но вот поплыли, и становится меньше озноб. С облегчением коснулись\речного дна и начали выходить на правый берег Царицы. Пригнувшись, чтобы головы не высовывались из туманного* покрывала, кинулись к обрыву. Но их остановил повелительный окрик:
— Стой, кто там топает!
— Свои! — хрипло отозвался Палагушкин.
— А сейчас мы проверим, какие вы свои!
Над заволжским черным гребнем леса явно* побелел небосвод. Наваливался на ночь рассвет.
— Подваливай по одному! — приказал все тот же голос.— Швартуйся у вагона. Оружие — на землю.
Подошли без опаски. Вроде свои. В предутренних сумерках различили троих красноармейцев у станкового пулемета.
Расспрашивать задержанных те не стали: молча забрали оружие и офицерские сумки. Дали им пару шинелей и отвели в тупик обвалившейся канализационной трубы. Вход в него загородили сорванными дверьми от железнодорожного вагона.
— Обсохните тут, а потом вами займутся кому следует,— недовольно объяснил боец.
Поснимали мокрую одежду. Выкрутили ее и разложили подсыхать. А сами полуголые умостились бочком на одной шинели, а другой укрылись, как могли. Уснули моментально и крепко.
Занялся день. Ровно в девять начался артиллерийский обстрел. Появились над Волгой и вражеские самолеты. Бомбили. Это был один из трудных сентябрьских дней оборонительных боев в районе элеватора и Волго-Донской погрузочной пристани. А четверо измученных партизан-добровольцев спали в бетонной трубе.
Где-то к полудню вспомнили и о них. Первым увели Иванова. Потом вызвали Палагушкина. Затем красноармеец позвал Виктора.
— Веди и меня с ним,— уперся Юрка,— что* я тут в этой вонючей трубе не видел?
241
— Успеешь, малец,— улыбнулся боец. Из расстегнутого ворота гимнастерки у него выглядывал край тельняшки^-— Не велено. Порядок у нас флотский. Понял?
— А у нас сталинградский. Один за всех, все за одного! — отрезал Юрка.— Понял?
Виктор топтался/у входа в трубу, соображая, как помочь своему другу.
— Вижу, салаг^, ты шустрый на язык,— улыбнулся боец и забросил винтовку на ремень.
— Ты же нас не на расстрел ведешь? — все-та-ки подал голос Витька.— К командиру, наверно. Так пусть и он подождет рядом, пока со мной разберутся!
— Ладно, потопали,— согласился боец, и они втроем зашагали по грузовой пристани. Вверху, на подступах к волжскому обрыву, разнокали-^эерно грохотал бой.
Под штаб батальона морской пехоты был приспособлен пульмановский вагон без колес. Он -стоял под обрывистым берегом. В земляных стенках рядом были отрыты в рост человека ни-ши. В одной из них и располагался уполномоченный особого отдела.
Не успел Виктор осмотреться в полутемной пещере, как его спросил немолодой капитан:
— Ты Палагушкин?
— Нет, Юрка Палагушкин вон стоит.— Он показал на выход, где на солнце, сидя, жмурился Юрка,— Я Иванов Виктор Алексеевич.
— Виктор — это ты? —удивился второй командир-контрразведчик. Он сидел в глубине ниши у телефонного аппарата и, видимо, вел разговор с кем-то и сразу не обратил внимания на вошедшего. Но когда Виктор назвал себя, то оторвался от трубки и, удивленный, привстал, осветил его карманным фонариком.— Никто иной, как Витька Иванов... А батю-то твоего я не признал.
Виктор оторопело шагнул в сторону и акрикнул:
— Сергей? Вот здорово!
Дежурный, сидевший у телефона, оказался
242
знакомым, школьным \товарищем Виктора — Сергеем Степаненко. Вместе с ним школу кончали, летом подрабатывали\на лесозаводе. И хотя Сергей был и постарше, вместе поступали в техникум, а потом как-то незаметно Степаненко исчез — уехал куда-то. И Ьот теперь, через два с лишним года,— такая встреча.
— Как ты тут оказался?
— Сам знаешь, мы ведь ельшанские. С отцом были в ополчении. Вернулись с передовой, а ни у нас, ни у Палагушкиных ничего не осталось — ни матерей, ни домов. Вот мы и пытались отыскать наших на Дар-горе. Ничего не получилось, и сегодня вышли сюда.
— А это и есть Юрка Палагушкин? — улыбнувшись, спросил Сергей и шагнул на свет. Подагг ему руку: — Привет, музыкант. Не помнишь меня? Кажется, на альте ты играл в заводском оркестре.
— Было дело,— ответил Юрий.— А ты, вроде, Сергей Степаненко, хавбеком был в сборной' Ельшанки.— Он с завистью рассматривал обмундирование на лейтенанте Степаненко: портупею с наганом, янтарные кубики на петлицах, запыленные диагоналевые галифе и сапоги.
Пока они узнали друг друга, из-за бетонного-угла показались отцы.
— Ну, куда вас определить, земляки-ельшан-цы? — только и успел спросить Степаненко, как перед ним вырос запыхавшийся боец-связной.
— Где комбат? — Он жарко и тревожно дыхнул в лицо лейтенанту.— Танки повалили в атаку, третий раз с утра. А у наших канониров снаряды кончаются.
— А зачем тебе майор Миньков? У него же снарядов нету.
— Так надо достать их.— Связной показал на противоположный берег Царицы. Там, рядом с ее устьем, накренившись, лежала полузато-нувшая баржа.— В ней есть снаряды, мины и патроны. Ее же нам позавчера под вечер вели на буксире. Пароходик разбомбили, а баржа приткнулась к берегу и хлебнула воды.
243
— Прекрати байки! тХ оборвал Степаненко связного.— Передай на батарею, что снаряды будут.	/
Недоверчиво взгл/нув на щеголеватого лейтенанта, боец подтянулся:
— Есть передать! — И побежал выполнять приказ. '/
— Вот и для в'ас, товарищи, подвалило боевое дело.— Лейтенант коротко взглянул на стоявших рядом Ивановых и Палагушкиных.— Надо с той баржи доставить сюда снаряды.
Над Волгой, искрившей свои воды в полуденном солнце, кружили вражеские пикировщики. Обстреливали нашу оборону. То и дело по водяной глади, расцвеченной бурыми пятнами мазута, вздымались столбы воды от снарядных врывов.
— Надо, значит, сделаем,— ответил Палагуш-кин и вместе с Алексеем Мироновичем направился к берегу, где навалом лежали бревна разбитого плота.
С помощью сыновей они скрутили в нескольких местах два десятиметровых бревна. Столкнули этот узкий плот в воду, ничего не объясняя сыновьям, молча, будто давно сговорившись, вогнали его на стрежень реки. Брели по краю наносного слоя песка, широким веером выпиравшего из устья Царицы. Все четверо перебрались на правую сторону плота и руками подталкивали его вверх, против течения. Их головы скрывались за бревнами. Так они благополучно довели плот до осевшей на берегу баржи. Привязали его к деревянному борту и сноровисто поставили на бревна восемь плоских ящиков со снарядами.
В полукилометре, очевидно, по Рабоче-Крестьянской улице, проходила огневая черта непре-.кращающейся стрельбы. Сюда к Волге доносился разноголосый смертоносный грохот сражения. Когда, казалось, хлипкий плотик, затопленный не водой, а мазутом по самые ящики, спокойно миновал открытую для прицельной стрельбы зо-ну, фашисты заметили плывущие ровным рядом
244
ящики и ударили из одного орудия. Снаряд поднял столб воды почти на стрежне — перелет. Второй разорвался посреди Царицы. Недолет. Вилка. Третий выстрел должен накрыть цель. Но было уже поздно. Плотик ушел под защиту крутобокого берега.
Степаненко нетерпеливо наблюдал за тем, как четверо смельчаков подобрались к барже и потом так удачно вернулись со снарядами. Он их ждал у самой воды с двумя бойцами. Не дожидаясь, когда плотик приблизится вплотную, они забрели по пояс, сняли с него ящики и тут же заторопились наверх, к своим батареям.
Степаненко не скрывал радости перед земляками. Но он не только их благодарил, а и догадался захватить с собой два котелка пшенной каши, густо приправленной сгущенным молоком.
Солнце пригревало. Было тепло. Тут же на бревнах разложили одежду просохнуть и принялись за кашу, пахнущую мазутом.
Подкрепившись, снова взялись за плот. Витька почему-то бросил на бревна моток телефонной проволоки.
— Это зачем? — спросил отец.
— Там же, у баржи, есть столбы на берегу. Свяжем из них еще пару-тройку плотов, и пожалуйста— целый караван с боеприпасами.
Под вечер, измотанные рейсами по воде за боеприпасами, Ивановы и Палагушкины были вызваны в штаб батальона. В пульмановском вагоне, при свете фонаря комбат Миньков от лица командования объявил им благодарность за образцовое выполнение боевой задачи в критический момент отражения танковых атак противника. Вразнобой и смущаясь, четверо ответили как и подобает воинам рабоче-крестьянской Красной Армии:
— Служим Советскому Союзу!
Комбат поинтересовался, что они, партизаны из Ельшанки, хотели бы от них, командиров.
— Возьмите нас к себе в батальон.
Майор усмехнулся:
— Другие просили бы отправить на тот берег
245
Волги, а вы — воевать. Спасибо вам, дорогие отцы. Вы и ваши сынс^ья — настоящие сталинградцы. Мы, краснофлотцы-североморцы, вправе гордиться вами.—1 Миньков прочувствованно пожал всем четверым руки и тут же при свете фонаря на просохших удостоверениях, выданных им как бойцам истребительного батальона, собственноручно размашисто написал: «Прикрепляется к 92-й ОСБ».
Тут же в штабе им выдали армейское обмундирование. Каждому нашлась и тельняшка. Вернули и оружие, добытое в схватке с гитлеровцами на улицах родного города.
Спустя несколько лет после окончания войны один из четверки отважных — Виктор Иванов — так расскажет в своих воспоминаниях о боевых операциях в составе отдельной стрелковой бригады:
— С легкой руки комбата ~ моряки прозвали нас «партизаны из Ельшанки».
Когда начались ожесточенные бои за элеватор, переходивший несколько раз из рук в руки, вместе с моряками ходили в атаку. Отец все время вперед рвался, расчищал мне дорогу штыком, а я шел позади него с пистолетом — охранял отца, а то он в такие моменты забывался, ничего не видел вокруг себя. Моряки штыковыми атаками опрокидывали немецкую пехоту. Они бежали назад от элеватора, но вместо пехоты выходили танки, вылетали самолеты. Морякам опять приходилось занимать оборону.
На берегу Волги собралось много раненых» Санитары не успевали эвакуировать их. Командование послало нас на помощь. Мы сбивали из бревен плоты, грузили на них раненых, выводили на стрежень, потом возвращались вплавь и снова скручивали плоты.
Трудно стало морякам, когда враги, прорываясь к Волге долиной речки Царицы, вклинились здесь в центр города. Наша бригада была рассечена на части и отрезана от правого соседа—• гвардейцев див'изии А. И. Родимцева, державших оборону к северу, за памятником Хользунову»
246
Моряки дрались уже отдельными разрозненными группами в развалинах зданий.
Одна 45-миллиметроВая пушка с расчетом стояла под прикрытием полуразрушенного кирпичного дома. А вокруг во всех таких же остатках от зданий были немцы. Моряки не хотели сниматься с выгодной позиции — остались в окружении. Но у нихг как всегда в такой обстановке бывает, кончился боезапас, и орудие молчало. Тогда комбат вызвал нас с берега и дал задание поднести этому расчету снаряды. Мы подносили все четверо — и я с отцом и оба Палагушкины,— пробирались развалинами между немцами. Мы передавали снаряды морякам в руки, и они вели огонь, пока не получили приказ выкатить пушку к берегу Волги. Метров сто надо было катить ее по открытому месту. Одни катили орудие, а другие шли вокруг него и вели огонь из автоматов по домам, в которых засели немцы.
Такие схватки шли по всей долине Царицы. Моряков становилось все меньше. Отбиваясь, они отходили к Волге. К концу сентября наша передовая была уже метрах в двадцати от берега. Из-за Волги мы не могли получать ни подкреплений, ни боеприпасов, так как берег был под прицельным огнем вражеских минометов. Моряки лежали в грудах искореженного взрывами железа и отбивались гранатами. Позади — бетонная стенка площадки, на которой все еще стояли изрешеченные подъемные краны, а за этой площадкой — вода.
Самый памятный день — 28 сентября. Точнее, не день, а ночь. С утра и до трех часов ночи продолжался бой. Я лежал в остатках железнодорожного вагона и арматурного железа. Вдруг слышу — немцы разговаривают, совсем рядом. Оглянулся и в темноте вокруг из наших никого в живых не заметил. Слышу, враги ползут. Я бросил в них две последние гранаты. В это время сзади из-за бетонной площадки донесся голос отца. Он звал: «Виктор! Давай сюда». Я кинулся в водосливный тоннель под бетонную площадку.
247
Прижался к стене, выпустил из автомата все патроны в топавших за мной фрицев и натолкнулся у самой воды на отца. Тут были и Палагушкины...
Ночь выдалась светлая — вовсю светила луна-Гитлеровцы не жалели ракет. Ночную перепалку с наседавшими врагами заглушал короткими очередями станковый пулемет. Он был рядом, над головами.
— Кто это там отбивает чечетку? — крикнул Виктор сидевшему с низко опущенной головой Юрию.
Тот еще не отошел от недельной контузии. На ногах его сильно покачивало. А было так. Он уже несколько раз пробирался с ведрами воды в тыл к немцам. Как ни странно, а они только раз его задержали. Вылили воду, дали под зад и припугнули, что в следующий раз сделают с ним «пук-пук». А Юрка в ответ захныкал, залопотал, что он «вассер» раздобыл для «кранк муттер». Вернулся из разведки и снова ушел в тыл. Повел остатки взвода разведки во главе с лихим старшиной Терентием Орлюком. Он вывел моряков с тыла на гитлеровский дозор из двух пулеметчиков. Одного из них разведчики придушили на месте, а второго скрутили и потащили новым Юркиным путем. Но разведчики натолкнулись на вражескую разведку, направлявшуюся, видимо, с такой же целью в нашу оборону. Завязалась перестрелка, которая перешла в рукопашную схватку. Гитлеровцы не выдержали натиска моряков и скрылись в развалинах. Юрка, не отступавший ни на шаг от широкой спины Орлюка, охранял его с наганом в руке. И все же в суматошной схватке Юрку ударил вражеский разведчик рукояткой пистолета. Удар получился не прямой, а касательный, по затылку. Он тогда без памяти свалился на спину Терентия Орлюка-А тот, орудуя ножом и пистолетом, сразу подхватил обмякшее Юркино тело. Паренек был невелик и худощав. В горячке драки Орлюку некогда было дознаться, жив ли Юрка. Он перебросил его через свое широкое плечо и при
248
нес к отцу. Юрка очнулся, встал на ноги, но тут же закачался и, не поддержи его Михаил Федорович, упал бы.
Вот какая неприятная история приключилась с Юркой. Все эти дни и ночи он был рядом с отцом. Да и тот не отпускал его ни на шаг...
На вопрос Виктора ответил Михаил Федорович: Юрка еще и слышать стал хуже.
— Это Гаркуша там.— Он показал на портальный кран, в основании которого под толстыми металлическими фермами лежал за «максимом» старшина Гаркуша.— Юрий только что отнес ему коробку с лентой. Изранен парень порядком.
Пока Палагушкин рассказывал, Виктор шарил в своей сумке патроны, чтобы зарядить автоматный диск. Отец заметил это и протянул ему заряженный рожок.
Ни слова ни говоря, Алексей Миронович отошел в тень бетонной стенки и оттуда приволок с чем-то полный мешок.
— Чего это ты подобрал?
— Манка,— только и сказал отец. И принялся прилаживать к мешку заплечные лямки из бечевки.— В тоннеле наткнулся.
Старший Иванов был хозяйственным человеком: что пригодится — обязательно поднимет.
— Брось ты ее! — загорячился Витька.— Погибнешь из-за этой манки. Ну ее к черту! — Его обозлило, что в такой момент отец о какой-то крупе еще заботится. Тут бы живым выбраться из этого огненного ада. А отец на сына накинулся:
— Что же, по-твоему, им ее оставлять?
— Давай хоть отсыпем половину,— смирился сын,— а то такую тяжесть переть на себе.— Отец не возражал. Отсыпал вместе с Виктором лолмешка манки, а остальную все-таки приспособил для переноски за спиной.
Пока Ивановы спорили о манке, у Гаркуши, наверное, кончились патроны, или его настигла участь многих павших моряков на этом волжском крутояре. Пулемет молчал. Волга освеща
249
лась всполохами взрывов и осветительными шарами.
У самой воды, спотыкаясь и перепрыгивая через пустые ящики и бревна, показался комбат» Крикнул всем четверым:
— Вяжите плот. Приказано переправляться через Волгу.—И заторопился дальше оповещать живых и раненых.
Гитлеровцы стреляли по всему берегу. Волга напротив черневшего в лунном искусственном свете острова Голодного многократно и непрерывно простреливалась. Трассирующие пули красными иглами впивались в воду. В реке трескуче рвались мины.
Оставшиеся в живых моряки стаскивали и скатывали в воду сухие бревна и, цепляясь за них, отправлялись на спасительный остров.
Около моряков у самой воды, отложив мешок с манкой в сторону, суетился Алексей Миронович. Бывалый волгарь, он с отроческих лет пропадал на реке. Сколько себе помнит, ему не приходилось долго учиться плавать. Как ходить начал, так вроде бы и плавать стал. Волгу переплывал мальчишкой. Знал вдоль и поперек остров Голодный.
— Вы, ребятки,— напутствовал он моряков, пристраивавшихся на связанных бревнах,— с Волгой не шуткуйте. На стрежени она своенравная. Вот вам компасок...
На воде и в самом деле темень — хоть глаза выколи. Яркий свет сверху, вспышки от взрывов и трассирующих очередей еще сильнее слепили и скрывали обзор на реке, не позволяли ориентироваться, где правый, где левый берег. На крутом изломе влево река может плоты притянуть течением снова к правому берегу.
Находчивый Алексей Миронович торопливо привязывал к бревнам на веревочках дощечки от снарядных ящиков и объяснял:
— Дощечка должна быть все время справа по ходу. Лучше под прямым углом к бревнам.
— Спасибо, батя,— отзывались моряки, отталкиваясь от берега.— Твой компас что надо...
250
В ту ночь многим из них под губительным вражеским обстрелом не довелось добраться до песчаной отмели.
Четыре бревна по размеру с телеграфный •столб связали кабелем в трех местах и придерживали на воде, в тени от навала бревен. Все готово было, чтобы вслед за моряками попытать счастье на спасение, но подал голос Юрка:
— А как Гаркуша?
— Надо посмотреть, жив ли он.— От плотика оторвался Иванов, за ним пошел и Палагушкин.
Старшину привели под руки. Положили на середину связанных бревен.
— Спасибо, хлопцы, что не забыли.— Гаркуша пытался облокотиться, но плот уже был на ©оде и мог перевернуться.
— Лежи, моряк, и не ворочайся.
— Да как же так лежать. У меня голова и руки целы. Я ж вам помогу грести руками. Вот только перевернусь на живот.— Но переворачиваться ему не следовало. Когда остальные взобрались на бревна, плот залило водой.
Вооружившись дощечками от снарядных ящиков, они уже намеревались грести прямо к острову, вслед за основной массой бойцов, переправлявшихся и вплавь, и с помощью бревен, и на самодельных плотах.
— Алеша, а не вернее будет взять выше,— крикнул Михаил Федорович. Они видели, как разноцветные трассы вражеских очередей сплетают смертельную паутину над головами плывущих в бледном свете осветительных шаров. В том месте река кипела от беспрестанных взрывов, от всплесков плывущих и цоканья вражеских пуль о воду.
Вдвоем прогнали плот через устье Царицы. Выше ее река не освещалась и реже обстреливалась. Здесь повернули в сторону острова.
Гаркуша сидел, крепко держась за скользкие бревна. Полмешка с манкой за спиной Алексея Мироновича промокли и сильно ему мешали управляться с рулевой доской на корме. Остальные молча гребли.
251
...Через старое русло Волги с острова Голодного вместе с группой раненых переправились на понтоне, ходившем тут на моторной тяге. Отошли от берега километра два и перед рассветом оказались в редком перелеске у одинокой хатенки. В ней — ни души. Окна и двери — настежь. Но в ней цела была печь. Развели огонь. Разделись догола и стали сушить одежду, пропитанную мазутом.
На третьи сутки поисков нашли за двадцать километров от Красной Слободы — в поселке Рыбачий — медсанбат и тылы бригады моряков.
Здесь из остатков стрелковых подразделений и за счет тыловых служб сформированы один, а затем второй сводный батальоны. На бронекатерах их спешно переправили под огнем противника на правый берег в район завода «Красный Октябрь».
Именно в это время появились Ивановы, Пала-гушкины и Гаркуша. В Рыбачьем им выдали обмундирование, зачислили по всей форме в состав бригады.
Ивановы и Палагушкины снова оказались в огненном Сталинграде. Вот что рассказывал о боях тех дней Алексей Миронович Иванов:
— Нас переправили через Волгу в район завода «Красный Октябрь». Как нам сказали, на главное направление. Здесь в октябре и в самом деле начались жестокие бои. Немцы бомбили моряков с утра до ночи, сплошная гарь стояла от Волги до Мамаева кургана. Вскоре Михаила Федоровича ранило при подноске боеприпасов, и его отправили в госпиталь за Волгу, А сына его, Юрия, взяли в штаб связным. Остались мы с Витей при моряках сводного батальона капитана Немцева, державшего оборону у больницы Ильича.
Запомнился такой эпизод. Комбат Немцев говорит нам, разведчикам: «Надо подавить пулеметные гнезда в трех отдельных домах». Осточертели эти три дома на пустыре почти на нейтральной полосе у поселка Вишневая балка. Отсюда немцы из станковых и ручных пулеме
252
тов не давали нам покоя. А батальону нужно было двигаться вперед.
Пошли выполнять боевое задание впятером: лейтенант Сергей Иванов, мой однофамилец, боец Орлов, Палагушкин и я с Виктором. По ходу сообщения выбрались к пустырю. Определили себе маршрут по остаткам разбитых домовг по размытому кювету грейдерной дороги, проходившей рядом с уцелевшими тремя домами.
Михаила Федоровича и Виктора оставили, как говорится, на исходных рубежах с задачей, чтобы они своей стрельбой отвлекли вражеских пулеметчиков на себя, когда мы втроем поползем к ним.
Дело было днем. Спасительной темнотой не прикроешься. И все же нам удалось незамеченными продвинуться к вражеским пулеметчикам..
Пристроились за обвалом саманной стены передохнуть. Курить хочется — спасу нету. Понимает мое состояние Сергей Иванов и говорит: «Потерпи, деда Леша, немного. Как мы ударим, по фрицам,— закуривай».— «Понял, лейтенант,— отвечаю, все наготове: цигарка, зажигалка и все прочее». А прочее — это связка гранат, четыре запасные гранаты да пять автоматных дисков с патронами.
Дом первый был рядом—метров десять. Высокий забор оказался целым, поэтому Иванов и Орлов вдоль него прокрались к калитке. Только Орлов толкнул ее стволом автомата — очередью из дома его наповал. Иванов в ответ одну за другой гранаты в окна и сам через Орлова во двор.
Иванов этот, может на год-два старше моего Витька. Сила в нем мужская только наливалась, поэтому связку гранат ему было кидать тяжеловато. Пока он там автоматом управлялся с пулеметчиками, я с цигаркой в зубах подкрался к второму дому. Притаился у столба рядом с окнами. Слышу, фрицы там громко переговариваются: переполошились не на шутку. Ну, думаю,, пора их успокоить. Привстал у столба, а у меня на сгибе левой руки — связка из трех гранат.
253
Правой беру ее и бросаю что было силы в окно <без стекол. А сам головой под столб, под его рельсовые опоры. Громыхнула моя связка так, что столб хрястнул и наполовину повалился. .Дом загорелся, как копна соломы. Вбежал во .двор. А в дальнем углу его два солдата с пулеметом. Не успели удрать... Управился с ними 41 бросился к Иванову на помощь. А он лежит посреди двора, истерзанный пулеметной очередью. Стреляли в упор.
И обозлился ж я на врагов и на себя! «Старый дурень, послушался лейтенанта, не пошел «месте с ним, не уберег ребят,— ругал себя и тут же утешал: — А что бы мог сделать?»
Но задачу надо было выполнять: оставался -еще третий дом. Кинулся туда через поваленный забор. А в том доме тихо — никого. Забежал вовнутрь. В окно увидел троих, убегавших с ручным пулеметом. Улепетывали они быстро—достать из автомата я их уже не мог*
Вернулся к своим, а с ними комбат Немцев 41 начштаба Ворона. Они выдвинулись понаблюдать, как разведчики днем будут управляться с опорной огневой точкой противника. Пока мы управлялись, а командиры наблюдали, всех нас -фрицы неожиданным броском с другой стороны отсекли от основных сил батальона. Как быть? День на исходе. Оставаться до ночи и под покровом темноты пробиваться к своим? «Нет, так не годится»,— не согласился комбат.
Старший лейтенант Ворона был опытным сапером. «Пойдем все вместе и сейчас,— предложил он.— Через минированный участок. На нем нет .ни наших, ни немцев». Согласились и пошли. Впереди Ворона. Шагнет или прыгнет и покажет свой след. Наступай, если хочешь быть живым, только в то место, куда ступала его нога. Прошли ничего, благополучно, но страху было больше, чем в открытом бою.
К октябрю гитлеровцы стали более осторожными. Тяжелые потери в их рядах сбили с них наглость и фашистскую спесь. Даже мы стали ^замечать, что они стремились подготовку к оче
254
редным наступлениям проводить скрытно, особенно подтягивание свежих резервов и размещение огневых средств. А в штабе батальона надо было доподлинно знать все о сопредельных силах противника. Вот и приходилось лежать сутками, не выдавая себя, на нейтральной полосе или в ближайшем вражеском тылу. Трудность нашей разведки осложнялас ь еще и тем, что в развалинах города не было определенной линии обороны. Случалось и так, что на первом этаже дома действуют наши бойцы, на втором— гитлеровцы. Попробуй определить, где тут передний край.
Штаб нашего батальона помещался тогда поя лестницей полуразрушенной больницы, а фрицы были рядом, возле парашютной вышки. Их танки подходили к самому штабу, били из пушек по коридору больницы. А мы забрасывали^ их бутылками с горючей жидкостью. Танки горели или отползали все в дыму.
Помню, после отражения очередной танковой атаки, когда был убит командир батальона капитан Немцов, ударил шестиствольный миномет. От взрывов мин разрушилась стенка, и она придавила меня с Витей. Нас выручили моряки и переправили на лечение за Волгу, в поселок Рыбачий. Тогда от нашего сводного батальона осталось десятка полтора моряков...
В ночь на 17 октября немногочисленные остатки батальонов и спецподразделений бригады^ были переправлены на левый берег для пополнения личного состава и доукомплектования вооружением. В лесу близ Рыбачьего в землянках базировалась и санрота, где около двух недель находились на лечении отец и сын Ивановы.
В начале ноября в бригаду стали прибывать моряки-дальневосточники. Их насчитывалось около трех тысяч, молодых, здоровых ребят, рвавшихся в бой. Однако все они были бойцами береговой артиллерии и навыков сухопутных боев не имели. Поэтому с ними ежедневно и спешно проводили занятия, в каждую роту и взвод, командиры стремились включить моряков-ста
255
линградцев, имевших уже опыт уличных боев. Ивановых попросил к себе во взвод разведки майор С. Я. Миньков, командир четвертого батальона морской пехоты.
С 9 по 11 ноября подразделения 92-й ОСБ переправились на бронекатерах и баржах в Сталинград. Моряки сменили остатки обескровлен ной 284-й стрелковой дивизии и заняли оборону у подножья юго-восточных скатов Мамаева кургана. Батальон Минькова закрепился на участке между мясокомбинатом и метизным заводом, под самым курганом.
Гитлеровцы закопались в траншеи и блиндажи по гребню высоты. По хребту и по склонам кургана от Банного оврага до оврага нефтесиндика-та у них тянулась цепь пулеметных и минометных расчетов, целые батареи пушек. Достать их снизу было нелегко. Тем более, что гитлеровцы просматривали и простреливали всю оборону .моряков и подходы к ней со стороны волжского берега. Склон между вершиной кургана и железнодорожным полотном, что называется, был перепахан взрывами мин, снарядов и бомб. Здесь не было ни одного квадратного метра, свободного от воронки. Все пространство сплошь завалено убитыми гитлеровцами. Даже ночью они опасались посылать свои похоронные команды на нейтральную полосу собирать убитых. В этом месте Мамаева кургана проходили самые сильные бои. А на верху его по вечерам, когда стихала перестрелка и артиллерийская канонада, немцы пьяно орали песни, играли на губных гармошках. Дадут залп из всех видов оружия, поужинают и начинают пиликать на гармошках. В это время и выходили Ивановы в разведку. Вдвоем, без сопровождения.
По ночам начало основательно подмораживать. Вот и приспособились разведчики: положат себе на спину убитого немца и под губную музыку осторожно ползут вверх. Отец впереди, сын за ним. Заметят дозорные подозрительное .движение — откроют стрельбу. Разведчики сваливают мертвяков с себя и ждут, когда пуле
256
метчики угомонятся. Случалось и так, что расползались в стороны. И обычно отец выпускал две-три ответные очереди и откатывался в воронку, замирал: давал понять вражеским дозорным, что они своей стрельбой попали по цели. А, когда все стихало, разведчики снова сползались и так постепенно тихо добирались до передовых вражеских порядков на кургане, точно высматривали, где и сколько дотов, минометных и артиллерийских расчетов. Бывало и так, что не успевали к утру выбраться со склонов и сутками лежали под замерзшими трупами. Ни воды, ни еды. Приходилось питаться тем, что находили в сумках убитых.
Перед самым решительным штурмом Мамаева кургана нужно было выявить минные поля, огневые точки и наиболее удобные пути подхода к ним, чтобы батальон мог произвести маневр и зайти гитлеровской обороне во фланг. Боевая задача была не из простых, но с ней разведчики Ивановы справились. Располагая полными данными о живой силе и огневых средствах противника, майор Миньков за железнодорожным полотном оставил только нескольких автоматчиков, а основной состав батальона по проходам, указанным разведчиками, ночью вывел в обход, во фланг гитлеровским позициям. Враг ждал лобовой атаки, а получил сокрушительный удар совсем с другого, более уязвимого места. Морские пехотинцы четвертого батальона первыми выбили гитлеровцев из передней линии траншей
В результате многодневных ожесточенных боев, начавшихся одновременно с наступлением наших фронтов по окружению гитлеровской группировки войск под Сталинградом, фашисты были выбиты с Мамаева кургана совместным штурмом нескольких стрелковых соединений, в том числе и отдельной стрелковой бригадой морской пехоты.
После взятия Мамаева кургана, когда победный красный флаг был водружен на его вершине, у пробитых водонапорных баков встретились
9 Заказ № 211
257
командиры четвертого и первого батальонов, два боевых друга — Миньков и Шальман. На обстоятельный разговор времени не было: похлопали друг друга по плечам, пошутили, покурили, обменялись впечатлениями о последних жестоких схватках, и расходиться бы можно. Но капитан, как бы между прочим, спросил:
— У тебя как, живы-здоровы партизаны из Ельшанки?
— Ивановы, разведчики, на месте, а Палагуш-кин там, в госпитале,— Миньков махнул на Волгу.- А ТЫ ЧТО ПрО НИХ) вспомнил?
— Слышал, как они лихо действуют в разведке. Отпусти ко мне их в батальон,— попросил Шальман.— Будь другом. Туго моей разведке без местных глаз. На время, комбат, а?
Миньков уступил просьбе своего боевого друга. Так Ивановы оказались в разведвзводе первого батальона, наступавшем по Банному оврагу. Он начинался у подножья Мамаева кургана, вихляясь, тянулся мимо завода «Красный Октябрь» и упирался в Волгу, Банным его назвали потому, что возле него было настроено множество мелких бань.
В том овраГе-балке по противоположным склонам-обрывам были сооружены блиндажи-пещеры и моряков, и немцев. Случалось, ночью в поисках воды на дне оврага наши бойцы сталкивались с вражескими солдатами нос к носу. И тут уж без приветствий — кто кого!
По оврагу гитлеровцы рвались к Волге. Поначалу они были за железнодорожной насыпью, потом ценою больших потерь перебрались через нее и стали подходить к трамвайной линии. Моряки, занявшие оборону, дальше их не пустили, но заводской стороной оврага они все же просочились к волжскому берегу. В сложившихся условиях Банный стал простреливаться с разных сторон. Бои тут завязывались такие, что овраг прозвали оврагом смерти.
Выпал первый снег и глубокий. Кругом развалины, ни деревца, только камни да разнокалиберные воронки. Отец и сын Ивановы в маски
258
ровочных халатах осторожно в мертвенном свете ракет продвигаются вперед. К утренней заре обследовали гитлеровскую оборону у Мамаева кургана, вдоль железной дороги Сталинград — Москва. Засекли новые огневые точки и ходы сообщения между первой и второй линиями траншей, уточнили расположение блиндажей и ближайшие позиции противотанковых батарей, искусно замаскированных снегом и спецсеткой. Можно было бы отползать к левому ответвлению Банного оврага. Но двигаться нельзя было. Ночью рядом враги принялись долбить мерзлую землю—готовили капониры для противотанковых пушек и рвы-ходы сообщения к ним.
Разведчики находились рядом в глубокой воронке от бомбы. Закопались в снег и, притаившись, пролежали день. Сколько бы пришлось пролежать в нескольких метрах от вражеских орудий, если бы артиллеристов не позвали из соседнего блиндажа на ужин. В это время и выбрались они из воронки. У приземистых орудий, хищно нацеленных на танкоопасное в сопредельной обороне место, никого не было. Виктор вырвался было вперед, но отец ухватил его за край заледенелого маскхалата. И надо же такому счастливому мгновению появиться: впереди орудий блеснул огонек зажигалки. В окопе у станкового пулемета остался дежурить один здоровенный солдат. Он только что закурил и, прикрывая ладонью сигарету, смотрел вперед, на припорошенную снегом ничейную землю.
Подползли ближе, к самому окопу. Иванов-отец привстал и пружиной распрямился — прыгнул на плечи пулеметчику, придавил его всей тяжестью своего тела. Успел в этот момент левой рукой ухватить его под шею и сразу заломить голову назад. А правой слегка ударил рукояткой финки в висок. Тот обмяк, осел в окоп. Виктор заложил рукавицу в рот ему вместо кляпа, руки скрутили ремнем. Выволокли «языка» из окопа и потянули вдвоем под уклон по снегу. По нейтральной полосе проползли незамеченными. Отдышались в воронке. Гитлеровец
9=ч
259
пришел в себя и попытался высвободить руки, закрутил головой, но Виктор скоро успокоил его — перед носом показал финку, и тот смирился.
В штабе батальона «язык» охотно отвечал на все вопросы капитана Шальмана, даже от усердия пристукивал коваными сапогами.
Второго «языка» Ивановы раздобыли в немецких оборонительных порядках примерно в таких же обстоятельствах. Возвращались под утро из поиска и наткнулись на присмиревшего дозорного у пулемета. Как потом стало известно, его напарник отправился на несколько минут погреться в блиндаж. Солдат оказался огромного роста. Разглядывая его со спины, Алексей Миронович, знавший силу своей медвежьей хватки, засомневался, сможет ли он одолеть такого верзилу. Решили не крутить ему руки, а взять на испуг. С двух сторон одновременно наставили автоматы. И шепотом приказали: «Хенде хох!» А он, словно ждал такой команды, поднял руки кверху и тоже хрипатым шепотом пролопотал: «Хорват, хорват, их ком форверст»,— и показывает, что сам пойдет, добровольно с русскими разведчиками.
Если пойдешь — ползи вперед. И пополз, да так быстро, что озадаченные и обрадованные легким захватом «языка» разведчики едва поспевали за ним. Оказалось, что он действительно хорват, насильно мобилизованный югославскими усташами, и направлен в гитлеровскую армию как владевший немецким языком. Звали его Нико. Его рассказу поверили и оставили в батальоне. Он подносил патроны и снаряды в передовые траншеи, во время вражеских атак брался за винтовку.
Вскоре первый батальон из Банного оврага направили к рабочему поселку завода «Красный Октябрь». С ходу моряки вступили в бой и освободили кварталы развалин и отдельно стоящий домик у железнодорожного полотна, почти у самого ответвления глубокого оврага. Гитлеровцы предприняли несколько атак, намерева
260
ясь вернуть прежние свои траншеи, но каждый раз встречали плотный огонь морской пехоты. По всему видно было, что они будут кидаться снова и снова, чтобы восстановить выгодные позиции.
Следовало выяснить, откуда бешено атакующему врагу помогают минометные и артиллерийские батареи и вообще сколько у него сил в этом поселке. Комбат направил с такой задачей в тыл Ивановых на Моховую и Карусельскую улицы.
Управиться им за ночь не удалось, хотя все, что надо, разведали и даже Виктор успел начертить на плотном листе бумаги, сложенном вдвое на размер нагрудного кармана, схему расположения вражеских блиндажей, батарей. Надо бы возвращаться, да солнце взошло. Решили притаиться в развалинах. Им посчастливилось наткнуться на заброшенный подвал. Начали разбирать у входа свежий завал кирпичей. Из подземелья донесся плач женщины. Освободили дверь подвала. Оттуда выбралась женщина. Рыдая, она рассказала, что в поселке осталось совсем немного жителей, но все они голодают, умирают от голода. Она попросила красноармейцев в белых халатах и полушубках заглянуть к ней в подвал. Там была мрачная картина. В заиндевелом углу валялись тряпки. На них, сгорбившись, сидел подросток. На потухшей железной печке стоял котелок, от которого воняло протухшим мясом. Женщина плакала и говорила, что немцы отняли у нее кусок конины.
— Живут рядом. Учуяли запах варева, вот и заявились,— говорила она о немцах.— Уж когда вы, родные, перебьете их, проклятых.
— Скоро, скоро,— успокоил ее Виктор. А Алексей Миронович достал из-под маскхалата три сухаря и кусок сахара. Протянул женщине. Та со слезами на глазах приняла драгоценный дар в обе руки и с готовностью переспросила:
— Где они живут? Да тут недалеко. Давайте покажу вам.— И выбралась по кирпичам в проход.— Вон, видите, за мазанкой из земли труба
261
торчит и стекло поблескивает. Там они, проклятые. У них в том блиндаже вроде как штаб...
В белых халатах незаметно подобрались к блестевшему на солнце окну в блиндаже. У входа в него сильно протоптан снег, валялись обрывки газет, обглоданные кости. Через дверь протянуты три жилы телефонного кабеля. Поблизости часового не видно. Выяснять, какой штаб, для них не было особой необходимости.
Лови, разведчик, миг удачи — вокруг никого нет. Подползли к окошку и через стекло бросили две гранаты. Глухие взрывы сотрясли землю. Сорвало дощатую дверь, железная труба над плоской земляной крышей провалилась вниз.
Возвращаться к матери с больным сынишкой в подвал они не решались. Искали другой укромный уголок, где бы не так донимал морозный ветер. Их насторожил плач. На этот раз плакали дети. У полуобвалившегося и еще дымившегося дома, возле слабого тепла, прижавшись друг к другу, стояло четверо детей. Старшей девочке было не больше семи лет. Услышав русскую речь, они чуть ли ни в один голос зашептали:
— Есть хотим,— и протянули худые сморщенные ручонки к разведчикам, склонившимся над ними.
— А где мама?
— Немцы убили,— с трудом выговорила старшая.
— А папа?
— Его еще раньше увели.
«Что спрашивать, надо взять с собой,— молнией мелькнула мысль у Иванова-отца.— Иначе нельзя. Не оставлять же малюток на верную гибель».
Легко подумать — взять с собой. Для этого нужно сквозь пальбу и взрывы проползти через передовые порядки гитлеровцев. А там нейтральная земля, натыканная минами.
Переждали с детьми в укрытии до позднего вечера. Покормили их всем, что у них осталось из съестного, и поползли к своим.
Самого маленького Алексей Миронович поло
262
жил себе на спину. Чтобы ребенок не заплакал и крепко держался ручонками, он посулил ему конфету. Смышленый малыш всю опасную часть пути тихонько лежал, обхваченный маскхалатом, у него на спине. Остальные осторожно ползли следом, один за другим. Виктор охранял всех сзади.
Тяжело, ох как тяжело было Алексею Мироновичу ползти с детьми, лавировать с ними в темноте между минами. И все же они благополучно добрались до тоннеля в железнодорожной насыпи через Банный овраг, а оттуда в штаб и в санчасть батальона.
После этого случая с детьми отец с сыном с еще большей одержимостью в каждом выходе в тыл уничтожали гитлеровцев. Случалось так, что отец все чаще рисковал, не считаясь со смертельной опасностью, и не пытался приводить «языка», ни одного фашиста не оставлял в живых. Возвращается из разведки, заметит первым зазевавшегося врага — толкнет сына, подкрадется, прыгнет, навалится на него, как медведь, а тот и крикнуть не успеет.
Комбат Шальман, выслушав рассказ Виктора Иванова об очередной разведке, посмотрел на молчавшего старшего Иванова и вроде бы сделал ему замечание:
— Уж очень вы, батя, рискуете.
А Виктор в тон капитану отозвался:
— Он такой молчун стал, какой-то угрюмый, что мне самому с ним иногда страшно.
Алексей Миронович посмотрел недовольно на сына и начал сворачивать цигарку. Закурил и, глядя теперь в лицо комбата, который по возрасту годился ему в сыновья, раздумчиво проговорил:
— Мать его, жену, значит, мою, немцы загубили. Дом в Ельшанке сожгли. А что с городом сделали? А как они лютуют сейчас, черт бы их драл,— и старший Иванов запустил такое отборное истинно русское ругательство, от которого Виктор вздрогнул. Подобного прежде от отца он не слышал.
263
На мгновенье Иванов-старший замолк и, словно сбросив тяжелый груз с плеч, сказал:
-— А тут еще четверо малюток душу перевернули. А вы тоже мне, сынки: «рискуете», «угрюмый». Будешь тут угрюмый...
Выговорился отец и будто лицом посветлел, но с прежней ненавистью и одержимостью продолжал бить фашистов. Как-то в первые январские дни послал их Шальман выведать местоположение появившихся блиндажей с вражеской солдатней и новые позиции батарей шестиствольных минометов. Переползли передовые порядки, разведали, что за ночь сумели, и прилегли в затишье передохнуть. Притаились и услышали по ветру вражескую речь из-под земли. Направились на голоса.
Крутила метель и запорошила порядком спуск в блиндажную нору. На снегу не было свежих следов — значит, в это логово давно никто не заглядывал. Осмотрелись кругом и не заметил^ окна, куда можно было швырнуть гранаты.
— Была не была, Витек,— шепнул отец и свалился в проход к подземелью.— Будь тут. Смотри, если что — бей, кто замаячит рядом.
И кинулся в блиндаж, а там гитлеровцы. Заметил только, что пятеро в полумраке играли в карты, а остальные спали вповалку.
Белое привидение появилось так стремительно, что от неожиданности сидевшие даже не пытались сопротивляться. Только один из тех, кто лежал, спросонья ухватился за винтовку, но не успел выстрелить.
Покончив с гитлеровцами в блиндаже, выползли на нейтралку. И тут всполошился вражеский дозор. Короткими очередями бил станковый пулемет. Трассирующие пули так низко стлались над изуродованной взрывами землей, что им казалось, будто пулеметчик своими короткими очередями нащупывает их двоих. В ответ вражескому пулемету зататакал наш «максим».
Пулеметная дуэль то затихала, то вновь вспыхивала. А им, двоим, головы поднять нельзя. Пули цокали о мерзлую землю, рикошетили
264
и светящимися линиями с противным визгом уходили в сумрачное ночное небо. Лежи не лежи, а что-то надо предпринимать. Уйти в сторону от встречных очередей не уйдешь — кругом минное поле. А они лежат на разминированном проходе.
Отец дернул за халат сына и, как обычно, молча начал отползать назад. Виктор за ним. Не оставлять же шустрого пулеметчика. Тем более, что эту огневую точку, видимо, только что соорудили, и поэтому он вслепую пристреливается. Раньше тут они не замечали пулеметного гнезда. Подобрались к оглушенным беспрестанной пальбой вражеским дозорным. Так оно и оказалось, как предполагали разведчики. Гитлеровцы приспособили под пулеметное гнездо глубокую воронку от бомбы. Только сверху прикрыли ее то ли железом, то ли столбами. Получился настоящий дот.
У них осталось четыре гранаты. Забросать ими пулеметное гнездо? Вряд ли будет прок. Ползком обследовали навал земли вокруг воронки — должен же быть лаз в этот чертов бункер? Оказалось, что вход только один — со стороны амбразуры. Все остальное пространство завалено комьями земли и каким-то строительным материалом. Другого выхода теперь уж не было, как подбираться прямо к проему, из которого оглушительно клокочет вражеский «шмайсер».
Одну за другой отец метнул гранаты в проем дзота, освещавшегося пальбой. Угодили в цель. Что наделали взрывы, им не было времени узнавать. Отбежали, спотыкаясь, упали и поползли.
К полудню 19 января моряки вышибли фашистов из рабочего поселка завода «Красный Октябрь» и закрепились на его западной окраине. В тот день враги трижды кидались в контратаки и всякий раз откатывались ни с чем. На следующий день 92-я ОСБ сдала свои позиции подразделениям 13-й и 39-й гвардейским стрелковым дивизиям и была отведена в резерв командующего 62-й армией. Целую неделю морские пе
265
хотинцы приводили себя в порядок и готовились к новым боям.
Гитлеровцы прочно сидели на территории соседнего завода «Баррикады». Вот сюда и была нацелена отдельная стрелковая бригада краснофлотцев. К тому времени разведчики Ивановы снова вернулись в четвертый батальон.
Ночью 27 января батальон был введен в бой с задачей овладеть цехом № 32 завода «Баррикады». Как такового цеха уже не существовало. Стояли кирпичные двух- и трехэтажные коробки зданий, громадные пролеты сборочных корпусов с изуродованными остатками оборудования и обрушившимися металлическими фермами.
Моряки одним броском подобрались метров на сто к цеху. Подход был трудный, но по команде «Вперед, братва» первая группа моряков выскочила из укрытий, стала перебегать от воронки к воронке, ворвалась через пролом в цех и открыла гранатный бой. Гитлеровцы ответили трехслойным автоматно-пулеметным огнем. Они стреляли снизу, с металлических конструкций и со второго этажа. Атакующие несли большие потери.
В числе первых в грохочущем от пальбы цехе оказались Ивановы. Вместе с четырьмя бойцами они составляли отдельную штурмовую группу. Их задача — сообща действовать в бою в рукопашной схватке.
Враги находились где-то рядом, в нескольких шагах. Но в кромешной темноте трудно было разобраться, кто свой, кто чужой. Мгновенные вспышки от выстрелов не освещали, а, казалось, еще плотнее сгущали ночной мрак.
Шестеро залегли рядом за остовами станков. Озираясь по сторонам, определяли, где враги, откуда ждать нападения. Может быть, они видят и следят за каждым их движением? Неизвестность и темнота еще сильнее настораживают и сдерживают, чем открытое нападение. Но приказ есть приказ — во что бы то ни стало идти вперед, вышибать гитлеровцев с заводской территории.
266
Выстрел рядом, и ракета, рассеивая густой мрак, пролетела вдоль корпуса цеха и, ударившись о препятствие, брызнула фейерверком огненных искр. Темень и молчание мгновенно исчезли — ударили из всех видов стрелкового оружия с обеих сторон.
Шестеро в свете ракеты успели заметить, где заворочались враги. Бросили туда гранаты и кинулись на места взрывов. Спотыкаясь о железо и трубы, они добежали до противоположной стены здания, но откуда-то сверху на их топот ударили автоматы, вспыхнули гранатные взрывы, в окна начали прыгать черные фигуры вражеских солдат. В цех № 32 к отступавшим гитлеровцам подоспело подкрепление.
В темноте они не могли видеть и знать, сколько моряков осталось в здании. Гитлеровцы окружили цех двойным кольцом. Воздух дрожал от беспрестанных обвалов грохота. В сумашед-шей перепалке Ивановы потеряли из вида друг друга. Надо было скорее выбираться из железобетонной коробки здания, хотя бы ценою жизни, лишь бы не попасть в позорный плен.
Виктор на фоне звездного неба различил низкий оконный проем. Позвал отца, однако в непрестанной пальбе он не услышал даже собственного голоса. Не раздумывая, с размаха бросил гранату в серый прямоугольник окна и после огненного всплеска взрыва перепрыгнул через нижнюю кромку проема, кинулся очертя голову в темноту. Бежал и стрелял из автомата. Падал и снова бежал, стрелял, пока не кончились в рожке патроны... И, когда ему показалось, что в темноте пробежали две цепи растерявшихся врагов, вдруг остановился, ухватившись за остаток телефонного столба. Виктор падал. Потом рассказывал отцу, что в то мгновение ему представилось, что его тело сжали огромные тиски. «Вот и конец, умираю»,— это последнее, что оставила в тот момент память.
В сумятице отхода Алексей Миронович потерял сына и сам сразу же чуть не погиб. Он столкнулся в свете очередной ракеты с солдатом,
267
выскочившим из-за станка. Гитлеровец явно растерялся от такой встречи и уперся автоматом ему в грудь. Бывалый разведчик, он одним приемом выбил у него из рук автомат и схватил врага за горло. Свалил и крепко ударил головой о камни. Нож у Иванова был на поясе — под рукой.
В ту ночь цех несколько раз переходил из рук в руки. Гитлеровцы остервенело сопротивлялись, как обреченные, стреляли до последнего. Дрались с обеих сторон гранатами и автоматами, ножами и кирпичами. Засевших в водоводных тоннелях и крытых железными плитами канавах выжигали огнеметами. Потери были большими. В здании скопилось много раненых. Боеприпасы и продовольствие кончались. Не было воды. Связь со штабом бригады прекратилась. Враг почти весь день держал поредевший батальон в окружении. Комбат Миньков, находившийся вместе с моряками в цехе, подозвал к себе Иванова. Он знал, что Алексей Миронович потерял сына в ночном бою и теперь не находил себе места.
— Понимаю твое горе, батя,— сказал ему майор,— но надо до наступления темноты во что бы то ни стало доставить донесение в штаб бригады. Двоих посылал — не вернулись. Если нас не поддержат, то так и передай комбригу: четвертый погиб, но не отступил... Может, там, у своих, что узнаешь о Викторе. Возможно, он пробился...
Алексей Миронович благополучно пробрался через вражеское окружение и нашел штаб. На обратном пути, уже возле цеха, его заметил в запорошенных снегом развалинах вражеский снайпер. Пуля навылет пробила правое легкое. Иванов от неожиданности не устоял на ногах — упал, захлебываясь кровью. Быть может, он бы и закоченел, если бы не был одет в полушубок, ватные брюки и валенки. С час пролежал на снегу в воронке, собираясь с силами. Все-таки выгребся наверх и в сумерках поднялся, чтобы добраться до своих бойцов, махавших ему из-за
268
проломленной стены цеха. Вихляясь от потери сил, Иванов не дошел до пролома в стене шагов пять, когда из-за угла выглянул офицер в желтых очках (он хорошо эти очки запомнил) и выстрелил из пистолета снова в грудь. Он покачнулся от близкого выстрела, но удержался на ногах, ухватился за кирпичное крошево стены, из-за которой моряки перетащили его к себе.
Майор Миньков полулежал в углу на шубе, раненный в голову. Заметив окровавленное лицо разведчика, которого поддерживал под руку его ординарец, комбат спросил:
— Ну как, батя, дошел?
— Так точно, товарищ майор,— ответил и закашлялся кровью Алексей Миронович. Вторая пуля угодила почти в то же место.— Начштаба Емельяненко наказал держаться. С наступлением темноты пришлют подкрепление людьми и выдвинут к нам противотанковые пушки.
— Спасибо, батя,— прошептал комбат и сказал ординарцу, чтобы он поискал для Иванова «Нину святую».
— Не надо, комбат, ему отходить от вас,— не согласился Алексей Миронович,— я сам ее найду.
Была такая в четвертом батальоне санитарка. Молодая девушка, небольшого росточка, лет двадцати. Она все время находилась среди атакующих моряков. С начала боев в Сталинграде перевязала и вывела из-под огня человек двести. А сама ни разу не была ранена, поэтому моряки прозвали ее «Ниной святой». Мало кто знал из спасенных ею бойцов, что она никакая не святая, а Нина Капитонова. Перед войной только начинала работать учительницей в Урмирском районе Чувашии. А потом добровольно ушла на фронт.
«Нина святая» сама нашла Алексея Мироновича. Перевязала его, надела поверх бинтов нательное белье, гимнастерку, полушубок и отвела в дальний безопасный конец цеха, где лежали раненые. Они ждали темноты.
Подоспело подкрепление, орудия ударили по
269
минометным и пулеметным расчетам гитлеровцев. Их зажали в дальний угол цеха, хотя внешнее их полукольцо окружения еще сохранилось.
Как только стемнело, раненых из цеха вынесли. Во время переправы через Волгу и в пути до госпиталя Алексей Миронович от большой потери крози совсем ослаб. Память крепко держала все подробности минувшего боя, и не хотелось верить, что погиб его Витенька.
Ивановы оказались из той мощной породы русских людей, которым не страшен ни лютый враг, ни смертельные раны. Надо же военной судьбе так счастливо распорядиться, чтобы Алексей Миронович, тяжело израненный, попал именно в Среднюю Ахтубу, в тот же самый госпиталь, расположившийся в двуэтажном здании школы имени Ломоносова, где лежал его сын. Как только отец пришел в себя, то первое, что он услышал, так это голос родного своего Витеньки:
— Батя, и ты здесь?
От такой большой радости, так неожиданно нахлынувшей на его обессилевшее крупное тело, Алексей Миронович не мог совладать, как он потом вспоминал, с появившейся мокротой на глазах.
Спустя несколько дней, когда Ивановы заметно пошли на поправку, им тут же, в госпитале, были вручены боевые награды. Восемнадцатилетний Виктор Алексеевич Иванов удостоен ордена Ленина, а его отец Алексей Миронович Иванов — ордена боевого Красного Знамени.
От поступающих в госпиталь бойцов своей бригады Ивановы многое узнали о Юрии Пала-гушкине. О нем моряки рассказывали охотно и с большим уважением. Оказывается, Юрку-моряка многие видели и знали о его лихих поездках из Рыбачьего через Волгу в штаб бригады и даже на командный пункт командарма.
А вскоре, в один из февральских дней Сталинградской победы, в госпитале появился и сам Юрий. За четыре последних месяца, пока они не виделись, он здорово возмужал и, казалось,
270
вытянулся в рост. Юрий о себе ничего особенного не говорил, только, заметив у Ивановых ордена, не утерпел, сказал, что его отец Михаил Федорович тоже награжден орденом Красной Звезды, а ему, Юрке, позавчера вручили медаль «За отвагу». Он расстегнул полушубок и показал свою боевую медаль. Его поздравили. Оставив гостинцы, он уехал в Рыбачий.
После выздоровления Виктор узнал, почему раненые моряки-пехотинцы так много и уважительно рассказывали о его друге. Юрка Палагушкин был порученцем при майоре Гагарине, начальнике четвертой части бригады. Эта часть штаба занималась формированием, пополнением и отправкой людей через Волгу в передовые порядки.
Четыре раза Юрка самостоятельно водил маршевые роты моряков к Волге, вместе с ними под обстрелом гитлеровцев переправлялся на правый берег и всегда успевал в самый раз с пополнением на выручку краснофлотцам. Так что все, кто приходил в Сталинград и сражался там, видели Юрку-моряка, слышали о его легендарной смелости и независимости. Он никого не слушался, кроме своего непосредственного начальника майора Гагарина. Если что майор просил (именно^просил, а не приказывал), то порученец, несмотря на смертельную опасность и невероятные трудности с транспортом, непременно выполнял в те сроки, которые оба они предварительно обговаривали.
Юрка добирался из Рыбачьего в Красную Слободу или в Тумак на переправы на попутных машинах, на подводах, а случалось, и верхом на лошади. Одет по всей армейской форме, с автоматом на груди и маленьким пистолетом на поясном ремне под полушубком. Через плечо у него командирская сумка с документами и заплечный «сидор» — солдатский мешок с продуктами. У него также имелся соответствующий документ, удостоверяющий его служебное положение— порученец при штабе 92 ОСБ. Так что он всегда без лишних проволочек и задержек
271
устраивался на катер или баржу, направляющиеся на правый берег.
В Сталинграде Юрий пробирался с донесениями в район больницы Ильича, и в Банный ©враг, и в поселок завода «Красный Октябрь», и даже в цех № 32 завода «Баррикады». Всюду поспевал порученец Палагушкин и ни разу не был ранен. Только однажды с ним случилась беда. Вместе с партией раненых он на бронекатере переправлялся от «Красного Октября». По Волге шел мелкий лед — сало. Катер отвалил от берега метров пятьдесят и в этот момент один из снарядов вражеской батареи угодил прямо в нос судна. Юрий в этот момент стоял на корме. Катер в несколько мгновений затонул. Спасать раненых было некому. На суденышке, гордо называвшемся бронекатером, команда вместе с капитаном-рулевым состояла из трех человек. Они погибли на месте. Палагушкин один чудом спасся в ледяной воде. Выгреб к берегу, ухватившись за обломок бревна. Правда, остался без валенок и автомата, но с командирской сумкой и пистолетом на поясном ремне. На берегу за ним следили санитары. Подобрали. Занесли в теплый блиндаж. Не жалея спирта, растерли так, что Юрка попросил пощады от нестерпимого жара во всем теле. Сутки отлеживался у санитаров на берегу и затем благополучно добрался в Рыбачий.
Вот так они действовали, коренные сталинградцы, отцы и сыновья, Ивановы и Палагушкины. Одним словом, настоящие герои-патриоты.
И поныне Алексей Миронович Иванов живет в своей родной Ельшанке, которую теперь не сравнить с предвоенным рабочим поселком. Несмотря на инвалидность, Алексей Миронович до 1958 года работал на заводе «Стройдеталь», а затем ушел на пенсию. Здоровье далеко не прежнее—инвалид Великой Отечественной войны второй группы. Его сын Виктор Алексеевич после Победы работал инструктором, заведующим отделом Сталинградского обкома ВЛКСМ и, прожив до ©биднего мало, ушел из жизни.
272
В той же родной Ельшанке, как и раньше, до недавней поры проживал Михаил Федорович Палагушкин. После завершения боев в Сталинграде он вернулся к своему делу на железнодорожном транспорте. Был заместителем начальника станции Ельшанка, начальником отдела портовой погрузки отделения железной дороги, т. е. ведал железнодорожным хозяйством на том месте, где ему со своим сыном Юрием, с Алексеем Мироновичем Ивановым, его сыном Виктором довелось в составе 92-й отдельной стрелковой бригады моряков отбиваться от бешеных атак гитлеровцев, а затем под их огнем переправляться через Волгу.
Юрий Михайлович Палагушкин также проживает в Ельшанке. Ему довелось быть на комсомольской работе, а затем учиться и ряд лет возглавлять Иловлинскую районную партийную организацию, а ныне он работает в одной из областных строительных организаций в Волгограде.
ВИЗИТ К КОМАНДУЮЩЕМУ
Красный Сад—небольшое село, крайними домами выходит к берегу Ахтубы. Рядом с селом, в старом заброшенном саду, в глубоких блиндажах и размещался штаб Сталинградского фронта. Командный пункт был в районе хутора Ямы, близ Волги, напротив Сталинграда.
Круглякова принял генерал-майор Варенников, несколько дней назад назначенный начальником штаба вместо генерала Захарова, ставшего заместителем командующего фронтом. Штабной работник высокой культуры и широкого кругозора, Варенников отличался исключительной работоспособностью и вниманием ко всем, с кем приходилось ему вместе служить. В прошлом
273
ему доводилось короткое время работать бок о бок с Кругляковым, поэтому встретились они как сослуживцы.
Да, он, Варенников, знает о его назначении: есть шифровка из Ставки.
____ Андрей Иванович уже интересовался вами, Тимофей Петрович,— говорил Варенников,— и, очевидно, примет вас незамедлительно, как только прибудет из Ям.
Они пили утренний чай из алюминиевых кружек.
— Вы ведь, Тимофей Петрович, кажется, из здешних мест?
— Не совсем местный. По-старому я — низов-ский казак.— Кругляков подумал и продолжал: — Казаком был безлошадным... Ростовской области уроженец.
— У Семена Михайловича начдивом были?
— Да, это уж после Царицына — на польском фронте.
— Значит, с Андреем Ивановичем вместе довелось воевать в Первой конной? — не унимался Варенников.— Да, горячее было время...
Кругляков про себя одобрял хитрость начальника штаба: он держал инициативу в разговоре, да так ловко и непринужденно вел беседу, что Тимофей Петрович, тоже опытный и находчивый собеседник, все не находил подходящего момента выложить нужды своего фомирующегося «хозяйства».
— А вы знаете, Тимофей Петрович,— не унимался Варенников,— ведь в польскую кампанию наш Андрей Иванович был начальником штаба полка, помощником командира полка...
— Четырнадцатой кавалерийской дивизии,— уточнил Кругляков. Он было уже собрался высказать первую просьбу гостеприимному словоохотливому хозяину. Но тот настороженно притих, прислушиваясь. Сверху над ними, где-то рядом, было слышно, как подъехала машина, хлопнула дверца. В подземную комнату, обитую досками, заглянул дежурный:
— Командующий...
274
Оба генерала поднялись.
— Вот теперь мы и решим, Тимофей Петрович, все ваши вопросы,— Варенников откровенно улыбнулся.
Кругляков понимал положение молодого начальника штаба и не осуждал, что он не взял на себя ответственность «решать вопросы».
Генерал-полковник Еременко вошел вразвалку. В руке у него была тонкая палка-трость. Раненая нога третий месяц давала о себе знать.
Освободившись от шинели и фуражки, Еременко подошел к Круглякову, пытавшемуся по всей форме рапортовать о том, что он назначен представителем на Сталинградский фронт, и взял его за плечи. Они полуобнялись. Два генерала, два некогда лихих буденовца.
— Времени у нас мало, Тимофей Петрович,— Еременко принял кружку с чаем,— Паулюс жмет... Давай без церемоний — сразу о деле.
— За этим я приехал, товарищ командующий.— Кругляков, старый служака, не мог обращаться запанибрата с командующим фронтом.
— Слышал, облюбовал место в Камышине?
Генерал-майор не успел ответить — Еременко с мягким упреком продолжил:
— Не далеко ли, Тимофей Петрович, от нашего штаба? Знаю, не сам выбирал. Из Москвы указали... Фашиста мы не пустим за Волгу, так что приказываю тебе, генерал, будь рядом со мной. Где, спросишь? Выбирай удобное для себя место со своими молодцами-партизанами.
— Думаю, товарищ командующий,— отвечал Кругляков,—-разместиться в Средней Ахтубе, а запасную базу иметь в Ленинске.
— Пусть будет так.
— Людей...— начал было Кругляков о самом главном, но тут же получил ответ:
— Людей тебе, Тимофей, не будет. Знаешь, как в Сталинграде дерутся: один против десятерых. Храбрые бойцы нужны и на фронте. Ищи сам.— Командующий тяжело встал, опершись на трость. Варенников с какой-то, очевидно, срочной бумагой попытался вклиниться в разговор.
275
Коротким кивком Еременко дал ему понять: «Подожди».
— В лучшем случае можешь посмотреть в запасных полках у Чуйкова. А что касается боепитания и другого довольствия — решай с моими заместителями. Они знают о твоем партизанском положении.— Еременко взял у начальника штаба утреннюю оперативную сводку, пробежал ее глазами и сказал:
— Добро, передавайте.— И тут же — Круглякову:— Людей-то тебе, Тимофей,— опять он по-дружески назвал его только по имени,— надо же не просто бесстрашных и находчивых, но и молодых и, прежде всего, из местного населения. И не обойтись в твоем деле без женщин. Так вот, вся статья обратиться к Чуянову Алексею Семеновичу.— Посмотрел на собеседника и уточнил: — Первый секретарь Сталинградского обкома партии. Он просил нас помочь наладить партизанскую борьбу. Ты знаешь, что при Военных советах армий есть партизанские представители. Каждый из них действует по-своему, поэтому и нет никакого взаимодействия у них друг с другом. Вот и берись. Ты знаешь лучше меня, как это нужно делать. И последнее,— Еременко снова отмахнулся от начальника штаба.— Сколько потребуется времени для развертывания твоего «хозяйства»?
— Минимум три месяца.
Командующий удивленно вскинул брови и отрезал:
— Месяц, генерал. И ни дня больше.
— Так партизан надо учить не только стрельбе...
— Знаю, все знаю,— командующий был неумолим.— Учите днем и ночью, а к ноябрю чтобы твое войско было готово, Тимофей Петрович.
Расстались они так же тепло, по-дружески, как и встретились.
В тот же день Кругляков, впервые попавший в замысловатое переплетение пойменных дорог, все-таки разыскал близ Красной Слободы, в не
276
большом хуторочке Сахарное, Алексея Семеновича Чуянова.
Выслушав просьбу генерала, он ответил:
— Люди будут.
— Когда вы сможете дать первую группу?
— Через неделю, а возможно, и раньше. Куда прикажете направлять?
— В Среднеахтубинский райвоенкомат.
— Сколько надо?
— Надо 200—300 человек, а подсылайте в три раза больше.
— Понятно,— согласился Чуянов.
— Индивидуальный отбор,— пояснил Кругляков.— Будем брать только добровольцев.
— Понятно,— снова повторил секретарь обкома.— На такое святое дело нужны только чистые души.
На прощанье Алексей Семенович посоветовал:
— Будете проезжать Николаевку — загляните к нашим товарищам. Туда на днях выехал заведующий военным отделом Петрухин. Если его не встретите, то в курсе дела заведующий орг-инструкторским отделом Тингаев. Вам нелишне было бы познакомиться с ориентировочными данными о наших партизанских и подпольных силах.
— Да, конечно,—• согласился генерал.
—• Товарищи знают о ваших полномочиях.
В ОДНОМ СТРОЮ
Начало осени в сорок втором выдалось сухим и ясным. Весь сентябрь в заволжских колхозах и совхозах убирали хлеб, свозили солому, пахали зябь. На лошадях, быках, тракторах. Работали по-фронтовому — сколько сил хватало, сколько надо было. Шестнадцатилетние «мужчины» и восемнадцатилетние «женщины» — на колесных тракторах, старики и домохозяйки — на лобогрейках.
Дня не выдавалось, чтобы над заволжскими
277
нивами не появлялись фашистские стервятники. Случалось, не только обстреливали, но и бомбили работавших в поле людей.
В колхозах Молчановской МТС, как и в соседних зонах, все — и стар и мал — работали в поле» У молчановцев остался в памяти недавний митинг. У школы собралось около двухсот школьников, старух, раненых, отдыхавших в селе, и недавно вернувшихся с фронта инвалидов. Митинг открыл начальник политотдела МТС Николай Сергеевич Гусев. Выступал кратко, не сгущая красок, говорил людям горькую и тяжкую правду. Вторично пал Ростов, оставлен Харьков, враг взял Краснодар и Ставрополь. Враги рвутся к Сталинграду, к Волге. Фашистские самолеты уже бомбят заволжские села и полустанки.
— Партия зовет—все силы фронту! — Гусев передохнул. У него было совсем измотанное здоровье.— Мы должны остановить гитлеровскую сволочь у Волги и в три шеи погнать с нашей земли!
Рядом с ним стояла Рита Гаевская. Напряженно и взволнованно она всматривалась в собравшихся на митинг. Суровые сосредоточенные лица.
Закончив говорить, Гусев кивнул Гаевской: «Продолжай».
— Обращение Сталинградского обкома ВКП(б)! — громко и певуче произнесла Рита. Читала она внятно, торжественно и строго:
— Враг, не жалея сил, рвется к Сталинграду. Дорого обходится ему попытка овладеть городом. Огромные жертвы несет в живой силе и технике, но бросает в бой все новые силы, пытаясь сломить сопротивление мужественных воинов Красной Армии.
В эти суровые дни у нас нет и не может быть иных целей, иных стремлений, кроме единой — отстоять свой родной город, родной дом, родную семью от фашистских мерзавцев.
Читала, а у самой озноб пробегал по спине:
— Товарищи сталинградцы, жители нашего города, от вас в эти дни требуется проявление ве
278
личайшего самопожертвования, героических усилий, чтобы отстоять Сталинград, помочь фронту 8 разгроме врага.
— Больше стойкости, организованности и бдительности! — Ритин голос звенел, как струна.— Помните, речь идет о том, быть ли нам свободными сынами и дочерьми нашей Родины или находиться в позорном рабстве у фашистских мерзавцев!
Лучше смерть в бою, чем позорное рабство!
Не посрамим чести родного краснознаменного Сталинграда! Вместе с мужественными воинами Красной Армии отстоим от фашистов наш родной, любимый город.
— Дорогие товарищи! — Гаевская сложила газету и еще громче продолжала говорить: — Сегодня мы поможем Сталинграду трудом, нашим хлебом. У амбаров, на току скопились бурты зерна. Надо его переправить в Николаевку, для фронта!
В толпе произошел непонятный гомон, а потом чей-то девичий голос призывно выкрикнул:
— Все на ударник!
— Ясное дело,— проговорил стоявший неподалеку однорукий мужчина.
— Все пойдем! — поддержали другие.
Более ста человек почти всю ночь сортировали и нагружали зерно на пароконные подводы. Из Молчановки к утру был вывезен весь хлеб на элеватор.
Вместе со всеми работала и Рита Гаевская. Усталая и запыленная, она пришла с ударника прямо в комнату Гусева. Стол ее, помощника начальника политотдела, стоял рядом с его столом. Не говоря ни слова, она быстро написала на листке бумаги: «От кандидата в члены ВКП(б) М. К. Гаевской. Заявление. Прошу направить меня на фронт. Имею специальность трактористки». И расписалась.
Гусев прочел заявление и положил в стол.
— Не получится, Маргарита Константиновна,— пояснил он.— Как и первое твое заявление... это пусть лежит у меня.
279
Гаевская не сдержалась — почти вскрикнула:
— Ну, почему же, Николай Сергеевич!
— Я уже тебе, Рита, объяснял. Зачем время попусту тратить? Ты устала. Иди отдохни, а в двенадцать поедешь в Николаевку.
— Опять с добровольцами? — спросила она почти с обидой.— Провожать?
Рита была единственной дочерью у Гаевских. Отец ее, человек пожилой, много лет работал в Николаевском районном отделении госбанка, а мать домохозяйничала. Рита училась прилежно, считалась любимицей класса за тихий и необидчивый характер, за девчоночью чистоплотность и отличную учебу. Успешно закончив среднюю школу, будучи уже комсомолкой, Рита поступила в Саратовский автодорожный институт. Успела окончить первый курс, и началась война.
Из Саратова она вернулась в Николаев+еу не той тихоней и застенчивой девушкой, какой ее считали подружки год назад. Да и многие ее сверстницы уже выбрали самостоятельные пути-дороги в жизни и, конечно, также были не похожи на вчерашних выпускниц десятилетки.
Для нее и всех ее сверстников призывным набатом раздался голос матери-Родины: «К оружию, дети мои! Ни шагу назад! Без Сталинграда для нас нет жизни, нет счастья! Вперед, на врага!»
Из прифронтовых районов на этот призыв откликнулись тысячи совсем еще юных патриотов. Из Николаевского района в октябре добровольно ушли шестнадцати-семнадцатилетние комсомольцы: Федя Плетнев, Коля Мишник, Алеша Беленов, Саша Толочек, Вася Кушнаренко, Лида Долгалева, Митя Беляев, Аркадий Макаренко, Володя Перенчук, Валентин Борейко, годом постарше— Надя Клева, Лида Решетникова.
Из молодых николаевцев, попавших на сборный пункт в Среднюю Ахтубу, старшей была Рита Гаевская. Она все-таки добилась своего: обратилась в обком партии с просьбой повлиять на начальника политотдела. Оттуда позвонили в Молчановскую МТС.
280
...Двухэтажная школа была самым крупным зданием в Средней Ахтубе. В ее классах и разместился штаб партизанского движения. На переезд из Камышина Круглякову и его офицерам понадобились всего одни сутки. Здесь днем и ночью, почти без перерыва, заседала отборочная комиссия. В партизанские ряды принимали только добровольцев и только индивидуально, по рекомендации обкома партии и обкома комсомола. Прежде чем окончательно решить, комиссия с некоторыми кандидатами беседовала по нескольку раз. Случалось, разговор затягивался дольше обычного, отчего волнение ожидавших очереди еще больше накалялось.
В комиссии было человек пятнадцать военных и представителей местных парторганизаций. За сдвинутыми столами в центре сидели Перов и Карпович. В комнату комиссии вошла девушка небольшого росточка. Миловидное круглое лицо, быстрые глаза, чуть вздернутый нос.
— Шапина, Любовь Яковлевна, родилась в За-плавном, в двадцать третьем году, работала в Большевистской семилетке Эльтонского района. Преподавала географию...— На лацкане ее пиджачка белел значок ГТО II ступени, рядом алел комсомольский значок.
— Как настроение?
— Боевое,— улыбнулась Шапина.
— По дому не скучаете?
— У меня только мама осталась... два брата на фронте.
— Усталости не чувствуете? — это уж спрашивал врач.
После Любы в комнату комиссии вошла Полина Абрамова, ее подруга, заведующая сектором учета Эльтонского райкома комсомола. На очереди стояли камышанка Тоня Нежинская, Соня Белугина из Быково, Рая Цейтлин из Иловатки...
В канун 25-й годовщины Великого Октября комиссия закончила отбор партизан. Докладывал генералу Перов:
— Мы считаем возможным зачислить 272 человека. В том числе 177 мужчин и 95 женщин.
281
Из них коммунистов 142, комсомольцев 88 и 42 беспартийных.
— Из каких частей и районов?
— Лишь несколько человек мы взяли из резервных групп разведотделов 62, 64 и 65-й армий. Остальные местные жители.— Перов перечислил районы: — Ленинский, Иловатский, Среднеахтубинский, Краснослободский, Владимирский, Енотаевский, Палласовский, Гмелинский, Старополтавский— всего из 18 районов, товарищ генерал.
— А по национальности, не скажете, каков состав?
Перов назвал цифры:
— Казах один, цыган один, мордвин один, татар двое, евреев трое, три белоруса, украинцев шестьдесят пять и сто девяносто два русских.
— Как у вас с инструкторским составом? — обратился генерал к Карповичу, который был назначен начальником учебного пункта фронтового партизанского штаба.
— Инструктор пока один: Оленичев, москвич.— Он имел в виду 18-летнего Алексея Оле-ничева, прибывшего по направлению Центрального штаба.— И один мой помощник — лейтенант Кокин.
— А новенький... мой однополчанин...
— Шкрябач,— подсказал Перов.
— Разве не появлялся?—Кругляков улыбнулся.
— Был, товарищ генерал. Но на него еще нет приказа, да и ходит он в гражданском.— Уж в который раз Кругляков про себя отмечал: «Ну и хитер, ну и ловок этот Карпович! Не знает, как поступать с таким заместителем, как Шкрябач? Просто хочет выведать мое настроение — не больше».
— Товарищ Перов, оформите Шкрябача первым заместителем начальника учебного пункта.— Генерал помолчал по своему обыкновению и спросил обоих; — А что, уже слух пошел?
— Есть немного,— улыбнулся Карпович.
А произошло вот что. В распоряжение штаба
282
прибыл Яков Петрович Шкрябач. . Он явился в приемную к генералу. Дежурный взял у него предписание и пошел докладывать. Через минуту пригласил его пройти в кабинет.
Войдя в комнату, Шкрябач представился:
— Здравствуйте. Моя фамилия Шкрябач.
Генерал смотрел на вошедшего: ни жестом, •ни словом не ответил на его приветствие и не пригласил сесть. Пока генерал рассматривал посетителя, тот взял стул и сел. Еще томительнее становилось молчание, а потом раздалась громоподобная команда:
— Встать!.. Кругом!.. Шагом марш!
Не ожидавший такого приема, Шкрябач приподнялся, пытаясь что-то объяснить, но генерал снова:
— Марш!
В приемной, наверное, слышали генеральскую команду, поэтому адъютант и дежурный приглушенно покатывались со смеху. Шкрябачу еще сильнее становилось не по себе, и он уже намеревался в сердцах уйти и не показываться сегодня на глаза сердитому генералу, но лейтенант Кравцов удержал его.
— Не уходите! Он у нас — душа человек. Но дисциплину любит. Зайдите еще раз, как полагается.
— Как это «как полагается»?
— Что вас учить? — ответил адъютант, показывая на дверь.— Идите, только сначала постучите.
Шкрябач постучал. Но ответа не последовало, или он не расслышал. Открыл дверь и снова решительно вошел в кабинет.
— Выслушайте меня.— И опять без приглашения, придвинув стул, готовился уже сесть, но генерал и на этот раз скомандовал «Кругом марш». И во второй раз Шкрябач очутился в приемной. А там хохот еще пуще.
— Вы постучите, спросите: «Разрешите?» — наставлял молоденький лейтенант.— Как только получите ответ, вот тогда строевым шагом подойдите к столу, приставьте ногу к ноге, руки
283
опустите по швам и доложите, что такой-то прибыл в ваше распоряжение.
Ничего не оставалось делать: Шкрябач постучал, приоткрыл дверь, крикнул:
— Разрешите?
— Заходите,— пробасил генерал.
Настойчивым оказался Шкрябач: строевым шагом не подошел, руки по швам не опустил и в тон генералу тоже громко сказал:
— Товарищ генерал! Ну что вы мною командуете? Вы же видите, я гражданский человек. А гражданским не положены ваши порядки-церемонии.
Кругляков вышел из-за стола, подошел, внимательно посмотрел в немолодое лицо посетителя и сказал:
— Да... а я, представьте, и не заметил... Но почему вы в гражданском?
— Так я ж совсем недавно из-под брони выбрался.
— А кем же работали?
— Агрономом... управляющим трестом,— отвечал Шкрябач.
Генерал сел.
— Да, да... трест — это что-то большое, конечно. Крупная хозяйственная единица-
Дальше больше. Разговорились. Оказывается, на одном фронте были в гражданскую.
— Точно, Кругляков,— насторожился генерал.
— Начдив Кругляков! — еще сильнее удивился Шкрябач.— Да я ж с вашей дивизией рубал бе-лополяков.
Обрадованные такой встречей через двадцать два года и необычным повторным знакомством, оба ветерана спустя несколько минут пошли пить чай.
Видно, неправду говорят, что только беда одна не приходит. Люди просто не считают нужным останавливать внимание на том, что и радость, бывает, идет за радостью. Пришли пить чай, а им навстречу ординарец генерала — Петров Василий Николаевич, тоже бывший буденовец. Настоящий кавалерист-рубака: уже шестой
2В4
десяток разменял, а сильна ладонь в рукопожатии и крепок на ногу. Узнали постаревшие конармейцы друг друга, обнялись, стукнулись плечом о плечо и оба остались на месте. Рассмеялись, довольные своей былой и еще не утраченной совсем молодой силой и удалью. Петров крякнул, лихо расправил пышные усы под командарма Семена Михайловича и, пристукнув пятками кирзовых сапог, будто на них были шпоры, фамильярно пригласил:
— Прошу в хату, дорогие полчане.
Они до седьмого пота пили чай и вспоминали былые походы, боевых друзей, живых и павших. И не было за чаепитием ни генерала, ни солдата— были три побратима, три коммуниста, вера и сила которых многократно поднимала и вела людей на смерть во имя жизни, на чудовищные даже по военным временам лишения и муки во имя свободы Родины, на героические подвиги, о которых спустя десятилетия после нашей Победы еще мало кто будет знать.
Василий Николаевич Петров неоднократно будет выполнять боевые партизанские задания и после окончания войны снова вернется в Среднюю Ахтубу, в свой родной колхоз.
Тимофей Петрович Кругляков в первые дни сорок третьего года, после того, как созданный им штаб партизанского движения начнет действовать, будет переведен на другую, более ответственную военную должность.
До последних дней своих он останется в строю родной армии.
В 1966 году — в год смерти Круглякова — Яков Петрович Шкрябач напишет книгу «Дорога в Молдавию». Он расскажет о том, как вместе с другими семнадцатью парашютистами, прошедшими подготовку при штабе партизанского движения, в апреле сорок третьего улетит в глубокий вражеский тыл. И там организуют крупный партизанский отряд, который с боями пройдет по пути в Молдавию от Новозыбкова до Подволочинска, через тринадцать областей Украины и Белоруссии.
285
ВЕРНОСТЬ КЛЯТВЕ
Сосредоточив крупные силы, Гитлер торопил Паулюса до наступления зимы покончить со Сталинградом. Ценою огромных потерь врагу удалось выйти к Волге в районе Спартановки, овладеть тракторным. Войска 62-й армии оказались в исключительно тяжелом положении. И все-таки судьба фашистских войск под Сталинградом была уже предрешена. Вся страна готовила силы для коренного перелома Великой Отечественной именно здесь, у стен легендарного с времен гражданской войны города. Но враг еще был очень силен.
В тяжелые октябрьские дни из Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования на имя генерал-майора Круглякова поступила телеграмма-шифровка. Перед его штабом ставилась задача: ускорить переброску партизанских сил в районы Ростовской области и Донбасса.
Докладывая командующему фронтом о шифровке, Кругляков как бы между прочим поинтересовался:
— Выходит, товарищ командующий, скоро начнем?
Еременко не удержался — напомнил Круглякову:
— Я ж тебе, Тимофей Петрович, три недели назад говорил; будь готов со своими партизанами к ноябрю. А тепе|Л получается, что твое войско потребовалось раньше.—И, предупреждая вопрос генерала, добавил: — Когда — не знаю, не спрашивай. Он сам,— генерал-полковник имел в виду Верховного Главнокомандующего,— вряд ли может сейчас точно назвать наш день.
Командующий посоветовал использовать для переброски партизан сопредельный участок вражеского фронта по линии обороны 51-й и 57-й армий. Здесь противник не держал сплошной обороны, не проявлял жесткой активности, опор
286
ные пункты сосредоточивал в хуторах и селах.
При Военном совете 57-й армии партизанскую опергруппу возглавлял капитан Портнов Михаил Харитонович. Вместе со своими помощниками П. К. Юхимовичем и К. П. Пугачем он, получив разрешение командующего армией генерал-майора Ф. И. Толбухина, провел рекогносцировку, определил места перехода фронта, разработал маршруты движения партизанских групп по малолюдным степным просторам.
Перед, тем, как отправить во вражеский тыл, с партизанами обычно беседовал член Военного совета армии Никита Егорович Субботин, а начальник политотдела Николай Терентьевич Зяб-лицын снабжал их листовками, сводками Совинформбюро и обращением к солдатам и офицерам противника.
Ночью капитан Портнов перевез на грузовике две партизанские группы почти на тридцать километров вглубь от дозоров противника. И здесь, в ночной степи, он еще раз напутствовал партизан, просил соблюдать величайшую осторожность, накоротке проверил, не забыть» ли пароли на связь, адреса явочных квартир в Батайске и Ростове.
А в следующую ночь тот же Портнов все той же степной дорогой между хуторами, занятыми фашистскими захватчиками, переправил еще две партизанские группы, нацеленные на Ростовскую область.
Из Астрахани к Енотаевке на катере были доставлены четыре крупные группы.
Об «астраханцах» стоит рассказать более подробно, тем более, что до последнего времени не было сколько-нибудь полного описания их боевых дел в те самые трудные и тяжелые для нашей Родины недели.
В начале лета 1942 года в Астрахани, по указанию обкома партии, была создана партизанская школа. Возглавил ее старший политрук Добросердов Алексей Михайлович. Получив распоряжение из обкома партии и штаба партизанского движения, он отобрал добровольцев для
287
выполнения боевого задания. С каждым командиром группы беседовал отдельно, тщательно инструктировал, а затем проверял экипировку партизан: всем ли, все ли по списку выдано оружие, боеприпасы, сухой паек, одежДа и белье.
Одним из старших по возрасту курсантов астраханской школы был член партии с 1918 года Пимен Андреевич Ломакин. Перед самой войной его сняли с военного учета, но не мог он сложа руки отсиживаться в тылу, когда ненавистный враг вторгался в родные места. Пимен Андреевич работал экспедитором Котельни-ковского сельпо и хорошо знал дороги в северо-западной части калмыцких степей. Ему, в гражданскую войну, довелось биться с белоказаками в этих малолюдных местах. Поэтому он, шестидесятилетний бывший красный партизан, с готовностью согласился с предложением взять на себя командование партизанской группой, в которую вошли пятидесятилетний колхозный бригадир Алексей Афанасьевич Дьяков, бригадир и секретарь парторганизации колхоза Зиновий Афиногенович Романов и его тринадцатилетний сын Миша. Младший Романов учился в школе, а летом работал в родном колхозе. В хуторе Майорове все знали работящую семью Романовых. И когда отец, спасая от оккупантов, угонял за Волгу колхозные стада и технику, то от него не отстал и сын. А потом они вдвоем добровольно записались в партизанскую школу.
Были в группе Ломакина и председатель Ко-тельниковского сельпо Алексей Федорович Павликов, и семнадцатилетний комбайнер Хараба-линской МТС Дмитрий Зенин, и вчерашние «фэ-зэошники», молодые рабочие астраханских заводов Михаил Кочуренко, Анатолий Запара, Илья Илющенко, Яков Лихобабин, комсомолки Минджи Санджиева и Лена Туркец.
Боевым приказом перед группой Ломакина поставлены следующие задачи: на железнодорожной магистрали между Котельниково и Пролетарской произвести несколько взрывов, унич
288
тожать в этом районе автотранспорт и обозы с грузами, систематически разрушать средства связи, захватывать нарочных-мотоциклистов, пеших и верховых связных, разведывать расположение частей и складов, истреблять высший и средний офицерский состав противника, беспощадно карать предателей Родины, развернуть широкую политическую работу среди населения, разоблачать фашистскую пропаганду.
В приказе перечислено все оружие и имущество, которыми были экипированы партизаны: шесть автоматов с тремя тысячами патронов на каждый, по 1200 патронов на каждую винтовку, 16 противопехотных мин, 34 килограмма тола, на десять дней продовольствия.
Клятву-присягу партизаны давали в зале заседания Астраханского окружкома партии. Четыре группы выстроились в четыре шеренги. Первым с рапортом к секретарю окружкома В. А. Голышеву подошел Ломакин. Рядом с ним стояли: заведующий военным отделом обкома партии Н. Р. Петрухин и начальник школы А. М. Добросердов. Получив разрешение, старый партизан повернулся к товарищам по оружию и неторопливо, отделяя слово от слова, стал громко читать клятву — партизанскую присягу:
— Я, Ломакин Пимен Андреевич, перед лицом моей Родины, перед лицом моего народа клянусь быть до последнего дыхания преданным делу освобождения моей Родины от фашистских захватчиков...
Вслед за командиром один за другим выходили из строя партизаны и давали клятву, скрепляя ее своей подписью.
Вторую группу партизан возглавил пятидесятилетний Тит Васильевич Паршиков, давний друг П. А. Ломакина, тоже один из бойцов Первого котельниковского красногвардейского отряда времен гражданской войны. Комиссаром группы назначен инструктор Котельниковского райкома партии Андрей Леонтьевич Колесников. Было еще три коренных жителя из Котельниковского
Ю Ззкад № 211
289
района: Федор Моисеевич Тарасов и братья Евстигнеевы— Порфирий Иванович и пятидесятисемилетний Петр Иванович. Остальные — комсомольцы: инструктор Котельниковского райсовета Осоавиахима Василий Баннов, астраханцы-рабочие Владимир Рубак, Давид Алыхов, Иван Параюлев, Исаак Липа, студентка-калмычка Свобода Маюджиева, воспитательница Мария Саво-щенко и счетный работник Раиса Бортикова. Они также прошли ускоренную подготовку в партизанской школе. Группа должна действовать в районе между станциями Котельниково и Абганерово.
Для группы Василия Никоноровича Грйцанен-ко отводился участок железной дороги между станциями Пролетарской и Сальском. Грицанен-ко был единственным военным из всех пятидесяти трех партизан, отправляющихся во вражеский тыл. Он имел звание техника-интенданта и также учился в партизанской школе. В его группу вошли секретарь Верхнекурмоярского райкома партии Николай Алексеевич Хватов, заместитель начальника политотдела Сазонов-ской МТС Алексей Трофимович Стручалин, директор племенного рассадника Егор Егорович Симоненко и семнадцатилетние астраханцы — Петр Макаренко, Василий Рудь, Станислав Иваненко, Алексей Косенко, Александр Любецкий, Павел Иванов и три девушки: радиомеханик Раиса Богоявленская, закройщица Лида Пасько и секретарь райкома комсомола Олимпиада Шестопалова.
Четвертая группа должна сосредоточить свои боевые усилия на разведке и диверсиях в степной части вражеского тыла, а также поддерживать радиосвязь с радиоцентром партизанской школы. Командиром группы назначен председатель Верхнекурмоярского колхоза Иван Прокофьевич Мельников, а комиссаром — секретарь Верхнекурмоярского райкома партии Иван Федотович Хорошунов. Среди партизан быди еще три коммуниста: помощник начальника политотдела МТС Валентин Николаевич Крикунов,
290
Илья Игнатьевич Хлепетько и фельдшер Иран Пантелеевич Янатьев, грек по национальности. Остальные — комсомольцы-добровольцы с астраханских предприятий: Иван Каширин, Алексей Крычак, Василий Власенко, Александр Гаврилов, Николай Фалеев, Аня Вязанкина. В этой группе была радистка Людмила Дмитриевна Крылова. Коренная ленинградка, выпускница педагогического института, она легко освоила радиодело и за веселый нрав, общительность и прямоту быстро завоевала уважение и считалась любимицей партизанской школы.
В ночь на 28 октября 1942 года одна за другой партизанские группы на грузовиках были переброшены во вражеские тылы. Минуя населенные пункты, без осложнений и происшествий партизаны углубились в степное бездорожье. Морозов еще не было, но предутренние холодные ветры продували даже ватники. Шли только ночью. А днем отсыпались в степных балках и в скирдах соломы.
О тех днях глубокой осени сорок второго года, полных величайшего напряжения и опасности, так пишет в своих воспоминаниях бывший боец этого партизанского отряда Иван Иванович Дураков.
— За первую ночь мы прошли форсированным маршем по территории, занятой врагом, 28 километров. Тщательно маскируясь, используя каждую складку земли, часто переползая открытые места, мы стремились как можно дальше уйти. Ночь кончалась, наступал рассвет. Идти дальше было слишком рискованно. В балке неподалеку от хутора Хатун мы остановились на дневку. Отставших среди нас не было, настроение приподнятое, хотя устали все очень сильно.
Так мы прошли без происшествий еще ночь. Встречались мелкие населенные пункты, где размещались вражеские команды. Наши разведчики, шедшие впереди отряда, доносили о передвижении вражеских автоколонн и обозов. Мы не трогали их, а стремились скорее достигнуть
10*
291
кбНёчной цели — выйти в район желеёнёДо|5б>к-ного узла Котельниково.
Нас начала мучить жажда. Колодцев в открытой степи не встречалось. А те, что встречались на брошенных кошарах и летних стойбищах для скота, были разрушены или предусмотрительно оккупантами загажены так, что притрагиваться к воде из них нельзя. На третьи сутки нашего перехода ни у кого из нас не осталось во фляжках ни капли воды. Вот почему наши командиры изменили маршрут и повернули к Сарпинскому озеру.
С величайшими трудностями, помогая друг другу, мы преодолели за ночь лишь 15 километров. Многие партизаны падали, но вновь с помощью товарищей поднимались и продолжали путь. Никто из нас, несмотря на смертельную усталость, не бросил ни грамма боеприпасов и взрывчатки.
Наконец достигли озера. Какое было счастье пить чистую, холодную воду после стольких мучительных мук и тяжелого перехода.
На дневку мы расположились в балке, поросшей густым бурьяном и терновиком, близ хутора Шибинеры, где, по нашим данным, находился крупный для маленького населенного пункта вражеский гарнизон.
Мне пришлось недолго отдыхать. Порученец командира вызвал к Ломакину. Подле него находились Василий НиконоровичГрицаненкои Лена Туркец. «Вас троих решено послать в глубокую разведку,— сказал нам Пимен Андреевич.— Пойдете сегодня в ночь. Держитесь подальше от торных дорог. Постарайтесь поближе подобраться к Котельниково. Ваша задача — действовать каждому отдельно. Попытаться в ближайших хуторах узнать все о противнике, выбрать места для основной и запасной базы отряда. Встреча с нашими связными через неделю. Будете целы — найдем сами».
Ночью мы, три разведчика, направились к Котельниково. Как потом окажется, в живых останусь только один я...
292
Ждали радиосообщений ОТ отряда и а Астрахани. Но прошел день, второй, третий,— все обусловленные ранее сроки кончились.
Ушли сразу четыре группы. День, другой не подает голоса Люда Крылова. Прошла неделя-другая. Молчит партизанская рация. На исходе ноябрь. И никаких вестей ни от одной из групп. В разведотделе армии и астраханской школе терялись в догадках, что могло произойти о партизанами-разведчиками.
В конце ноября через линию фронта пробрался сотрудник разведотдела 64-й армии старшина Борис Владимирович Алексеев. Он находился со дня оккупации в Котельниково. В боевом отчете о дислокации вражеских войск он указал, что в первых числах ноября в окрестностях Котельниково были убиты 15 вражеских солдат и 4 офицера. По всему видно — это дело партизан. Гитлеровцы выделили специальный отряд. После многодневных поисков карателям удалось напасть на партизанский след. Между Верхнекурмоярской и Красноярской, в открытой степи, фашисты схватили тринадцать партизан. Ни один из них не проронил ни слова. Погибли они безымянными героями.
Капитан Юрченко Трофим Петрович при Военном совете 64-й армии выполнял обязанности представителя штаба партизанского движения. Он немедленно переправил донесение Алексеева генерал-майору Круглякову. Оценивая эти сведения, Тимофей Петрович вместе со своими помощниками пришел к заключению: на этом участке могут действовать только партизанские группы, посланные из астраханской школы...
Поход складывался неудачно. Железнодорожная ветка усиленно охранялась. Беспрестанно шли поезда в сторону Сталинграда. К тому же, будто упреждая партизанские диверсии, гитлеровцы вырубили и без того реденькие лесопосадки на отдельных участках дороги. Мосты че^ рез балки постоянно держали под охраной. Подобраться незамеченным к железнодорожному полотну оказалось делом нелегким.
293
Неожиданно приблизившаяся в конце ноября фронтовая канонада дала повод для заключения, что наши погнали оккупантов от Сталинграда. Партизаны, очевидно, не знали действительных размеров победы, но догадывались, что им в складывающейся обстановке нужно менять боевую задачу. Вместо диверсий на железной дороге лучше объединить силы в один отряд и попытаться принять участие в боевых операциях. И действовать следует подальше от железной дороги, там, где меньше концентрация вражеских войск и больше простора для неожиданных ударов и маневров в случае преследования противником.
За три недели до Нового года Пимен Андреевич Ломакин объединил поредевшие в беспрерывных переходах все четыре партизанские группы в один отряд и увел его в Заветинский район Ростовской области.
Между хуторами Киселевка и Лобов, на рас-стояниии семи-восьми километров, два крутых оврага сходятся вместе и образуют балку. Называли ее Базовой, видимо, потому, что на мыске, образованном двумя оврагами, вот уже много лет находились базы овцеводческой фермы Киселевского колхоза. Две саманные кошары, крытые соломой, землянка, или, как местные жители называют, «мазанка» для животноводов и не замерзающий зимой колодец с ключевой водой — все это было удобной базой для партизан. И место считалось глухим, расположенным в стороне от бойких дорог. На мыске Базовой и разместил свой отряд Ломакин.
Несколько дней партизаны жили спокойно, набирались сил. Разведчики, шедшие впереди отряда, где-то под станцией Ремонтная незаметно для охраны отбили от большого стада пару бычков. Гитлеровцы, отступая, угоняли скот. Но гурты не поспевали за убегающими войсками, поэтому оккупанты намеревались на Ремонтной погрузить в вагоны весь скот и табуны лошадей.
Разведчики, все время наблюдавшие за гарни
294
зоном в Киселевке, донесли, что из Заветного выехал небольшой обоз под охраной 16 солдат и одного офицера. Ломакин послал группу пар-тизан во главе с Мельниковым наперерез обозникам. В глубокой балке, в трех километрах от Киселевки партизаны перебили всех обозников и вернулись на базовую с трофеями—« винтовками, патронами и продуктами.
На следующий день случилась еще одна встреча. На этот раз неожиданная и нежелательная.
У Базовой, в двухстах метрах от землянки и кошар, было сложено несколько скирд прошлогодней соломы. На одной из них Ломакин держал сторожевой пост. Он знал, что в Кисе-левке размещается вражеский эскадрон, что через хутор беспрестанно отступают обозы, и готовил отряд к налету. Расчет у него был простой: как только уйдут кавалеристы, нужно устроить засаду и напасть на вражеский обоз. Разведано и запасное место для базирования отряда. Ломакин ждал. Партизаны вели себя тихо, днем не появлялись из балки.
16 декабря в полдень из Киселевки на ферму прикатили четыре вражеских фуражира.
Очевидно, дозорные задремали на солнце-греве и не услышали, как на всю степь скрипели по снегу четыре подъезжавшие подводы. Громко переговариваясь, ездовые принялись накладывать солому на длинные армейские фуры из той самой скирды, на верхушке которой находились партизаны.
Ломакин, Романов, Паршиков и другие наблюдали из землянки за горланившими на всю степь фуражирами и не могли ничем помочь своим товарищам. Им не составляло большого труда задержать четырех солдат, но это вызвало бы тревогу в кавалерийском гарнизоне Киселевки. В планы Ломакина не входило ввязываться в бой с целым эскадроном. Приходилось ждать — другого выхода не было. Быть может, все обойдется: солдаты не заметят партизан на скирде. Но чуда не произошло.
295
Оттуда, из-за балки, от скирд донесся дикий крик перепуганного вражеского ездового. Раздался один, другой, третий выстрелы.
Троих солдат партизаны почти в упор застрелили, а четвертый, находившийся у подводы, перерезал постромки, вскочил на лошадь и кинулся прочь от скирды, в сторону хутора. Сколько партизаны ни стреляли, ездовой все-таки ускакал, скрывшись за ближайшим бугром.
И наступила тишина, томительная и тяжелая. От скирды через балку понуро шли двое. Небольшой снежок, покрывший ночью степное приволье, казалось, был ярче обычного в лучах полуденного солнца.
Уходить отсюда, с Базовой, было бы непростительной ошибкой. Ночью — другое дело, можно попытаться оторваться от преследователей. А сейчас, днем, в открытой степи вражеские конники не дадут далеко и отойти от фермы.
У землянки собрались все. Сразу посуровевшие, сосредоточенные, неразговорчивые. Их тридцать шесть.
— Товарищи! — хрипло проговорил командир.— Партизаны! Сегодня нам доведется принять, может быть, последний и решительный... бой. Уходить теперь, вы сами понимаете, невозможно. Будем держаться до ночи, а потом видно будет. Берегите патроны — бейте наверняка...
Ломакин не договрил до конца. Со стороны Киселевки из-за бугра показалось десятка три всадников.
— Занять круговую оборону! — громко и властно скомандовал Пимен Андреевич.
Возле саманной землянки был полуобвалив-шихся погреб. В него сразу спрыгнули два партизана. К кошарам, пригнувшись, побежали Мельников, Хорошунов, Хватов, Стручалин, Симоненко. За ними устремились астраханские партизаны-комсомольцы.
Около мазанки и за ее стенами залегли Ломакин и его земляки-котельниковцы.
Вражеские кавалеристы, подбадривая друг
296
Друга громким аЛалайайьемг На рысЯх йийуЛИ^Ь к ферме.
Партизанский залп был не так уж дружным, но довольно метким. Лишь восемь или девять всадников успели повернуть и скрыться. Остальные остались лежать на земле. Освободившись от седоков, подседланные кони ошалело метались по степи и балке. Одна лошадь забежала на мысок. Кто-то из партизан бросился было наперерез ей, но от землянки, как взрыв гранаты, раздался окрик Ломакина:
— Назад!
Командир среди своих соратников обладал наибольшим житейским опытом и тоньше других понимал состояние бойца в минуту наивысшей опасности. Разреши одному поймать коня— могут и другие кинуться ловить. Внимание партизан будет переведено не на то, чтобы отразить очередной наскок, а обзавестись конем. Вместе они — сила. Даже если все сядут на лошадей — им не уйти от кавалеристов. А вот так, из-за укрытия,— попробуй возьми их.
Примерно через час снова появились вражес-ике конники. Теперь они охватили в полукольцо мысок на Базовой. Потом по команде с криком поскакали к кошарам.
Вот уж когда сказалась придирчивая требовательность инструкторов партизанской школы: одним из обязательных условий зачисления в партизаны Добросердов считал меткую стрельбу. Точные прицельные выстрелы бойцов из кошар возвращали кавалеристов назад, за спасательные пригорки.
Трижды осатанело бросались каратели на партизан и трижды улепетывали подальше от меткого огня. На дальних подходах они установили два станковых пулемета и непрерывно начали обстреливать партизан.
К ночи вражеский эскадрон превратился в крикливый пеший отряд. Бой затих, но враги не сняли оцепления мыска на Базовой. Всю ночь жгли скирды соломы, то и дело освещали степь ракетами и стреляли для острастки.
297
У партизан были убитые и раненые. Ломакий, раненный в плечо, полулежал на земляном полу в Мазанке. Тут же были Паршиков, старший Романов, Дьяков, раненная в обе ноги Люда Крылова, братья Евстегнеевы и Баннов.
Вдверном проеме показался Миша Романов, них там, в кошарах,— обращаясь к командиру, сказал он,— двенадцать человек це-ль1х и‘невредимых.
разбитые окна землянки проникал свет от горевшей неподалеку соломы.
— Кто живой?—спросил Ломакин.
г < Хорошунов, Хватов,— усаживаясь рядом с отцом, Миша перечислял знакомые фамилии.— Качуренко Михаил, Ильющенко Илья, Володька... Рубак.
Тихо было в этом саманном доме без окон и дверей. Разыгравшаяся перед вечерней зарей метель пригоршнями набрасывала снег на партизан и земляной пол.
.— Да пятеро девчат,— ответил Миша.— Они там с фельдшером Янатьевым у раненых. В дальнем конце кошары, в затишке.
Ломакин, приподнявшись, уселся поудобнее, упершись в стенку здоровым плечом, и попросил:
— Слетай-ка, Мишутка, за Хорошуновым и Хватовым. Посоветоваться, скажи, надо.
Подхватив автомат, Романов проворно юркнул в открытую дверь.
Чего надумал, Андреич? — поинтересовался Мельников.— Никак, уходить?
Пимен Андреевич помалкивал, потом вместо ответа попросил курившего Романова:
— Сверни, Зиновий, цигарку. Во рту что-то пресно стало.
В это время вслед за Мишей Романовым вошли Хорошунов и Хватов.
. — Ну, как они там? — раскуривая цигарку, спросил Ломакин.
ж -*• Не спят, бандюги проклятые,— ответил Хорошунов.—г Да и мы не дремлем.
— Ночью они не полезут.
298
— А утром — смотри в оба.
Ломакин будто ждал этой фразы и сразу, повернул возникающий разговор по-своему:
— Вот теперь мы тут все партийные.— Передохнув несколько секунд, он сказал самое, по его мнению, главное: — Надо уходить... молодым, здоровым. А мы, кто старше, останемся... прикроем.
— Как же так? — не вытерпел от удивления Хорошунов.— Своих оставлять. Ведь мы же все клятву давали?
— Сам погибай, а товарища выручай,— подсказал все время молчавший Петр Иванович Евстегнеев.— Мы про то знаем, потому Пимен дело говорит.
На совете оставшихся в живых коммунистов было решено направить на прорыв вражеского кольца восемь молодых и здоровых партизан во главе с Хорошуновым и Хватовым. Отдали им большую часть патронов и гранат, остатки продовольствия и наказали идти навстречу нашим войскам.
С группой прорыва наотрез отказался идти Миша Романов. Заупрямился сын, как ни упрашивал его отец и старшие товарищи — настоял на своем.
— Останусь с тобой, батя, и все.
Снежная коловерть вроде бы и кстати была, да заметили каратели восьмерых спускавшихся в балку смельчаков. Забросали ракетами. Подняли стрельбу, не дали незаметно проскочить по глубокому оврагу к его вершине в открытую степь...
Утром из хутора Лобова гитлеровцы притащили на конной тяге три пушки, а из Киселев-ки — минометы. Они, очевидно, не знали действительных сил партизан и, понеся во вчерашних атаках большие потери, отказались от намерения захватить как можно больше партизан живыми.
Прямой наводкой из орудий и стрельбой из минометов каратели разбили все постройки на ферме.
299
Несколько раз, пересиливая вой метели, переводчик призывал русских сдаться, сулил всякие благи. Но никто не нарушил партизанской клятвы.
К вечеру второго дня в балке Базовой все стихло. В Киселевку гитлеровцы привезли более семидесяти трупов своих солдат. А еще раньше в хуторе по хатам они разместили около ста раненых в бою с партизанами.
В двухдневном сражении с карателями погибли не все на Базовой. Гитлеровцы захватили в живых раненую Людмилу Крылову и привезли ее в Киселевку. Бросили в холодный коридор. Хозяйка дома Мария Андреевна Косивцова, рискуя жизнью, помогла партизанке перевязать раны на ногах, накормила и напоила ее. Пересиливая боль и усталость, Люда рассказала Марии Андреевне о последнем бое отряда Ломакина и попросила рассказать нашим, как героически погибли партизаны. И еще она просила обязательно не забыть и передать кому следует, как погиб Миша Романов.
Как только начали рваться снаряды и мины, Миша помог Людмиле переползти из землянки в яму, образовавшуюся на месте обвалившегося погреба. В этом окопе только они и остались живыми после боя. Когда оккупанты начали издеваться над погибшими партизанами, Крылова от страха и обиды разрыдалась. А Миша Романов вылез из окопа, поднял руки кверху и пошел навстречу фашистам.
Если бы не окрик офицера, то озверевшие гитлеровцы тут же на месте растерзали бы юного партизана. Они с ненавистью рассматривали его, совсем еще мальчишку, подходя со всех сторон ближе и ближе. И, когда до Миши можно было дотянуться рукой, он выхватил из-за пазухи гранать!-«лимонки»...
Последний взрыв потряс притихшую было зимнюю степь.
Раненую Люду Крылову каратели отвезли в Ремонтную, где находилось гестапо...
300
В НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД
На имя Круглякова из обкома партии поступила ориентировочная «Справка о партизанском движении в районах области, временно оккупированных фашистскими захватчиками». С ней Кругляков знакомил только ГЦрекальского и Перова.	х
«В конце весны — начале лета 1942 года Сталинградский обком партии дал указание организовать в каждом районе партизанский отряд или подпольную группу. Для руководства партизанским движением была утверждена оперативная группа в составе: секретарь обкома партии Ф. В. Ляпин, заведующий военным отделом Н. Р. Петрухин, заведующий отделом оргпарт-работы Н. Я. Тингаев. К концу августа в распоряжении опергруппы обкома партии находилось 34 отряда и группы, насчитывавшие в своих рядах 879 бойцов из коммунистов, комсомольцев и беспартийных активистов.
По нашей оценке, на основании полученных информаций с мест, боевые действия партизанских отрядов и групп начались немедленно в 14 оккупированных районах Сталинградской области, как только туда вторглись фашисты. Как свидетельствуют первые факты, условия партизанской борьбы оказались очень сложными. В области почти нет лесов, где можно было бы партизанам маневрировать или скрываться от преследования карателей. В оккупированных населенных пунктах гитлеровцы сосредоточили огромное количество войск, что практически исключало необходимую связь партизан с местным населением. Повсеместно фашистские захватчики поддерживают жестокий, кровавый режим оккупации, за малейшее нарушение его — расстрел. И несмотря на это, в районах, занятых врагом,— читал генерал,— обкомом ВКП(б) при помощи командования войсковых соединений развернуто партизанское движение как путем
301
засылки в занятые районы партизанских групп, так и путем оставления в тылу врага коммунистов, комсомольцев и беспартийных активистов в качестве диверсантов и партийно-комсомольских организаторов.
С 25 августа по 15 ноября с. г. в районы, занятые врагом, было послано 9 групп с количеством бойцов 122 человека и оставлено одиночек 53 человека, всего —175 человек, а именно: в Клетском районе действует группа в количестве 14 человек пбд руководством секретаря райкома ВКП(б) тов. Ткаченко. В Нижнечирском районе действует группа под руководством председателя исполкома тов. Воскобойникова и первого секретаря райкома ВКП(б) тов. Чистова. В Тормосиновский район была послана группа в количестве 22 человек...»
— Об этом отряде,— прервал чтение генерала Перов,— я вам докладывал, Тимофей Петрович. Тормосиновских партизан больше нет.— Да, он помнит подробный рассказ майора о трагической судьбе этого отряда.
Генерал прочитал своим помощникам еще и о том, что в Верхнекурмоярский и Котельников-ский районы направлено по две группы. Помимо этого, в Котельникове оставлены комсомольцы во главе с Георгием Смирновым. До оккупации Смирнов работал помощником начальника политотдела по комсомолу Котельниковской МТС. Подпольная кличка «Злой», пароль на связь имеет «Привет вам от нас». Приметы: рост средний, волосы светло-рыжие. В состав подельней комсомольски организации включен электросварщик Иван Мартынов, подпольная кличка «Василек». Среднего роста, смуглый, брови резко черные. На связь выходит по вторникам, в тулик улицы Чеснокова, около мастерской сапожников, напротив здания отделения госбанка. Пароль — «Чайка». В справке указывались приметы и пароль еще троих подпольщиков.
В Серафимовичском, Калачевском, Городи-щенском и других районах оставлены одиночки
302
и небольшие группы, которые работают в большинстве своем на правах подпольных партийных и комсомольских организаций...
Закончив чтение справки, Кругляков снял очки и задумался. Нарушил молчание Перов:
— Трудно поверить, что теперь именно так,— он жестом указал на листки бумаги.— Времени прошло порядочно. Почти три месяца...
— Гитлеровцы у Сталинграда держат по крайней мере миллионную арм^ю,— проговорил Перекальский.— С осени балки \ и лесопосадки забиты войсками. А теперь вот-вот ляжет зима — оккупанты в хуторах и селах. Зимой в открытой степи партизанам не прожить больше недели...
Кругляков, внимательно выслушав помощников, сказал:
— Да, многое мы еще не знаем и вряд ли узнаем...
Из 64-й армии майор Юрченко доносил, что подготовленный при его участии нижнечирский партизанский отряд «Смерть фашизму» с августа начал действовать на правобережье Дона. Связные несколько раз доставляли в разведотдел армии иенные данные о дислокации вражеских войск. Доносили командиры партизан и о том, что пеовоначальный. состав отряда увеличился почти до сорока человек за счет бойцов, потерявших связь со своими частями, что отряд базируется в лесу близ хутора Зимовного.
Котельниковские подпольщики, несмотря на то, что поселок все пять месяцев оккупации был переполнен вражескими войсками, в сложных условиях терпеливо ждали встречи со связным из центра. Но в те дни партизанским связным просто невозможно было пробраться в Котельниково. Уже потом, после освобождения, станет известно, что они сумели сделать.
Устроившись чернорабочими в паровозное депо, Смирнов и Мартынов вместе с другими патриотами полтора месяца «ремонтировали» подъемный кран, предназначенный для загрузки локомотивов углем. Так и не дождался фашист
303
Ский начальник Депо, когда будет собран кран, чтобы можно было ускорить экипировку паровозов топливом. Пригрозив ремонтникам, суровой карой, он разогнал их по различным цехам депо, а подсобников Смирнова и Мартынова поставил на поворотный круг. И тут подпольщики нашли себе дело: несвоевременно заливали смазку, «забывали» вынимать закладки и этим срывали вейерны$ пути. А чтобы восстановить рельсы, требовуГись не минуты, а часы. Попадая на поворотный круг, паровозы нередко больше обычного задерживались на нем. Так незаметно патриоты затягивали и срывали сроки подачи локомотивов под воинские составы оккупантов. А когда до Котельниково стала доноситься канонада наступавшей Красной Армии, Смирнов и Мартынов устроили аварию на поворотном круге, и во всех цехах на несколько часов была нарушена подача электроэнергии.
Генерал поинтересовался:
— А что нового у Портнова?
Пока ничего существенного не доносит капитан Портнов,— ответил Перекальский.— Связи с четырьмя группами, посланными в октябре на железнодорожную ветку Сталинград — Тихорецкая, пока у него нету. Обратной связи не поступало из Ростова и Таганрога. Будем ждать связных.
Кругляков недовольно нахмурился: он понимал, что пока трудно получить сведения от людей, которые недавно ушли в ближний и дальний тылы оккупантов:
— Дайте указание Портнову и Добросердо» ву, чтобы они в течение недели сформировали и направили из резерва астраханской школы небольшой отряд.— Кругляков подумал и уточнил:— Отряд-разведчик во главе с местным жителем, желательно калмыком. Ему будет легче общаться со степняками. Поставьте задачу — обследовать ближайшие подступы к районам действия ранее посланных четырех отрядов, о которых нет никаких сведений. Надо же узнать, куда делись наши люди.
304
— Понял, Тимофей Петрович,— Ответил Пе-рекальский,— вош приказ будет исполнен.
— Что можем доложить в Москву?
Перекальский протянул генералу листки бумаги с заготовленным проектом очередного оперативного донесения Центральному штабу партизанского движения.
— Среди захваченных документов у противника есть особый приказ от 13 марта 1942 года.
— Кто доставил этот приказах
— Оригинал поступил от партизан майора Юрченко.
-----Хорошо, оставьте донесение, а теперь свободны, товарищи.— Отпустив Перекальского и Перова, генерал углубился в чтение очередной оперативки для ЦШПД.
...19 ноября войска Юго-Западного и Донского фронтов одновременно перешли в решительное контрнаступление. А через сутки воины Сталинградского фронта сломали вражескую оборону и устремились навстречу наступающим с северо-запада частям соседних фронтов. 23 ноября в районе Калача наши войска накрепко замкнули кольцо окружения гитлеровских войск в узком междуречье Волги и Дона.
...Выдержав неслыханную трехмесячную осаду, отразив бешеные атаки бронированной фашистской машины, Сталинград выстоял, Сталинград перешел в наступление, Сталинград побеждает!
...В один из последних дней ноября Круглякова вызвал к себе командующий фронтом.
— Тимофей Петрович,— обратился к нему Еременко.— Фашисты, как ты знаешь, окружены в Сталинграде. Но что там теперь делается, нам мало известно. Боевой разведкой действовать бесполезно. Нельзя ли проникнуть в город партизанам?
Кругляков понимал, насколько важна просьба командующего и настолько она сложна.
— При такой концентрации войск очень трудно будет действовать нашим разведчикам...
— Военный совет понимает, что эта задача
305
не рядовая, а действительно очень трудная, поэтому и обращается с просьбой, а не с приказом.
— Я понимаю вас, товарищ командующий, поэтому прошу два дня на подготовку.
— Добре, Тимофей Петрович,— генерал-полковник тепло распрощался с Кругляковым.
Возвратившись в свой штаб, генерал вызвал Перекальского, Перова и капитана Куприкова, передал им просьбу Военного совета фронта.
— Кому поручим?
— Желающих достаточно,— ответил Перов.— Только дайте знать — каждый готов идти в тыл к врагу,
— Без подготовки,— улыбаясь, уточнил Пере-кальский.— Народ лихой. Сдерживать приходится.
Куприков заговорил последним:
— Послать лучше несколько групп сразу.
Перов, не раскрывая планшетки, называл фамилии:
— Иванова, Клева, Цейтлин, Чубейко, Марченко, Беляев, Коновалов... Все они добровольцы, прошли начальную подготовку в партизанской школе...
Хорошо,— одобрил Кругляков.— Вам троим в течение двух суток надлежит подготовить три группы разведчиков... Вероятнее всего, без шума удастся переправить вот здесь.— Он показал на карте извилистую полоску балки Мечетки.— На участке 124-й стрелковой бригады... Задача ставится для наших партизан следующая... Когда закончили уточнение планов операций, генерал, не обращаясь лично ни к кому из своих помощников, спросил по-домашнему:
— Ну что, пойдем спать?
Петров, старший по званию и служебному положению, первым поднялся из-за стола. За ним заторопились Перекальский и Куприков. Заметив, как медленно и нехотя убирал документы в командирскую сумку Куприков, генерал проговорил:
— У вас, капитан, есть еще дело ко мне?
306
— Да, Тимофей Петрович.— Уловив в усталом взгляде Круглякова неподдельный интерес, Куп-риков уточнил: — О связниках для местных отрядов и групп подпольщиков.
— Ну что же, пожалуй, сейчас как раз время их посылать. Идет передвижка войск...
Снова уселись за стол. Лишь Куприков продолжал стоять и докладывать.
— Ситуация такова. Обком составил почти во всех оккупированных районах партизанские отряды или подпольные группы. Однако ни у оперативной тройки обкома, ни у опергрупп армий, ни у нас в штабе нет определенных сведений о численности, месте действий, даже о нынешнем командном составе этих партизанских сил. Вот и предлагается послать в ряд районов связных из числа местных жителей.
— Принимается, капитан, ваше своевременное предложение. Можете назвать кандидатуры связных?
— Да, Тимофей Петрович,— еще больше оживился Куприков.— В Ворошиловский сельский район рекомендуется разведчик-связист Виктор Леонов, семнадцати лет, комсомолец, житель Сталинграда... В Серафимовичский район готова идти Антонина Кантимир, в Клетский и Перела-зовский районы — Анна Бондаренко, в Тормоси-новский район — Мария Тараненко, в Черныш-ковский район — Мария Пономарева, в Котель-никовский район — Таисия Быкова...
Внимательно слушавший сообщение Куприко-ва, майор Перов проговорил:
— Товарищ генерал, в нашем распоряжении названных капитаном людей нет. Откуда они?
— Пожалуйста,	объясните,— подтвердил ге-
нерал недоумение начальника отделения кадров.
— Да, эти связники не прошли нашей подготовки, но вполне надежные люди для выполнения поставленной задачи.— Куприков уточнил:— Это резерв обкома комсомола. Точнее, связники-разведчики, прошедшие спецкурсы под руководством инструктора Щербины. Он-то, Щербина, обратился к нам с просьбой помочь пере
307
бросить своих людей через вражеские боевые порядки.
— Что же, предложение дельное,— заключил генерал.— Попытаемся установить связи с партизанами и подпольем. Действуйте, капитан, со Щербиной от имени штаба партизанского движения...
Комсомольские связники ушли в первые вьюжные декабрьские дни. Однако ж ни одному из них не удалось отыскать отряд или встретиться с подрольной группой. В архиве хранится записка разведчицы-связной Ксении Антоновны Назаркиной начальнику опергруппы партизанского движения при Военном совете 57-й армии капитану Портнову. «Переброска меня через линию фронта проводилась в районе хуторов Демкин — Верхнерубежный. Сопровождал меня лейтенант Закутаев. Фронт проходил южнее 2 километров х. Ерицкий. В 17—00 вошли в этот хутор. Фашисты открыли беглый огонь из минометов по хутору. Три мины разорвались недалеко от нас. Попадали мы прямо на улице. Четвертая мина упала совсем рядом. Смертельно был ранен лейтенант. Через пять минут он скончался у меня на руках. Меня ранило легко в ногу. Я забрала документы Закутаева и вернулась».
Остальным связникам также не удалось перейти линии фронта — на всех участках шли ожесточенные и непрерывные бои в те декабрьские дни и ночи.
РАЗВЕДКА НАДИ КЛЕВА
Под артиллерийским огнем переправились через Волгу на катере в районе Скудры — Спарта-новка.
Фашисты были на тракторном. Переправа обошлась благополучно: никого не задело. Партизан по-братски приняли в своем блиндаже раз* ведчики Павла Новокщенова из 124-й стрелков-
308
вой бригады. Отогрели, дали хорошо отдохнуть. И в ночь на четвертое декабря они пошли...
На передовой ночью было довольно светло. Перед этим выпал снег. Гитлеровцы светили ра* кетами. Постреливали наугад. По малейшей тени или подозрительному шороху били из пулеметов.
Идти в ночь, по незнакомой местности — на каждом шагу жди пули или мины. Да какой там шаг! Все время ползком. Тихо, осторожно — ни вздоха, ни кашля, ни стука. Ползут по рыхлому снегу... Чубейко, Рая Цейтлин и Надя Клева. Чу-бейко девчата даже не знали и как звать. За день или за два до переправы через Волгу в их группе оставили троих. Да у партизан и не принято было выспрашивать, кто, да что, да откуда.
Разведчики не торопились. И спешить-то опасно. Одеты во все гражданское, за плечами вещмешки со взрывчаткой, бутылки с горючей жидкостью, за пазухой гранаты. Группе поставлена задача: ночью выйти к Орловке. Переждать там день, а следующей ночью подорвать крупный склад боеприпасов. В штабе не могли определенно показать его место на карте, никто точно не знал, где он находится. Потому параллельно с этой направили еще одну группу партизан-разведчиков, чтобы наверняка уничтожить склад. Без боеприпасов гитлеровцы долго не продержатся в кольце.
Дали и второе самое важное задание: на обратном пути разведать, где расположены штабы, радиостанции, линии связи, запоминать по маркировочным знакам количество автомашин, танков, определять, хотя бы примерно, сколько и где повстречается солдат и офицеров.
У фашистов не было сплошной линии окопов. Они держали дозоры неподалеку от блиндажей на правом склоне Мокрой Мечетки. Поэтому разведчики благополучно проползли между двумя дозорами.
Вдруг в ночной темноте противно загоготал шестиствольный миномет. Оглушительно рванули мины...
309
Ночной мороз крепчал. Длинная декабрьская ночь медленно ползла к рассвету. Ребята лежали, не двигаясь. После резкого треска взрывов несколько минут ничего не было слышно — оглушило, а потом зашипел снежок, схватываемый ветром.
Очнувшись, Надя протерла рукавом лицо и, не веря своим глазам, увидела, что ее подруга, Рая Цейтлин... светится. Она лежала на боку, и не замечала, что за ее спиной вот-вот вспыхнет пламенем разбитая бутылка с горючей смесью. Надя торопливо загребла снегом, завалила комьями земли светящееся пятно. Глубоко в снег затолкала бутылку. Рукавом протерла Раин вещмешок, а потом уж шепотом спросила:
— Тебя не задело?..
— Что-то с ногой...
Ладонью Надя нащупала выше ее колена рваную и мокрую штанину. Торопливо стала искать в карманах бинт.
Готовились тщательно, а про индивидуальные пакеты забыли. Хорошо, что под шапку-ушанку покрыла белый платок. Пригодился. Пока перевязывала ногу, Рая держала карабин наготове и взволнованно шептала:
— Чубейко-то лежит... Не шевелится. Что с ним? А, Надя?
Откуда ей было знать, что с ним? Лежит и лежит. Метрах в двадцати, еле видно на снегу.
Девчата поползли к нему. Мина разорвалась рядом.
Это было страшно. Впервые видеть мертвого, убитого, своего товарища. И ночь. Темень. Стрельба, мороз, раненая подруга. Идти не может. А куда идти? Ни Рая, ни Надя дорогу в Орловку не знали. Что делать? Слезы наворачивались на глазах, от холода и от обиды.
Вблизи вражеских блиндажей нельзя же лежать до рассвета. И они поползли, оставив Чу-бейко. Ползли долго, с частыми отдыхами. А куда, точно не знали. Лишь бы подальше от гитлеровских дозоров и блиндажей.
Надя чувствовала, что выбивается из сил —
310
вещмешок тяжелый. А каково Рае? Опрашивает ее на каждой остановке. А та бодрится:
— До свадьбы заживет.
Но вот она лежит дольше обычного. Пытается согнуть ногу. И, будто они собираются к подруге в гости, шепчет ей:
— Ты, Надя, иди, а я тебя тут подожду.— И виновато добавляет: — Нога моя что-то...
— Мы сейчас же будем возвращаться,— пытается объяснить Надя.— Проводник погиб, ты ранена. Что в таком положении можно сделать?
А Рая на своем стоит:
— И одной можно добраться до склада.
— Не смогу я, не сумею. Ведь мы потеряли ориентировку. И тебя я не брошу.
Прижавшись друг к другу, они лежали в неглубокой воронке и шепотом спорили до тех пор, пока не заметили, что за Волгой посветлел небосклон. Идти или ползти ни вперед ни назад уже не было смысла. Надо день переждать. Но как и где?
В предрассветных сумерках неожиданно повалил снег. Спорый такой, пушистый. Раньше вряд ли они замечали, что таким он может быть красивым и... равнодушным.
— Вали, вали,— шептала Рая,— заваливай наши тропки.
Сквозь снежную пелену они различили очертания пепелища сгоревших домов и совсем рядом полевую кухню. Два ее колеса почти по ступицы вмерзли в землю.
Решили передневать у полевой кухни. Под ней не так уж было просторно, зато затишек и сверху прикрытие. Хотя и одеты они тепло, а все-таки день пролежать на мерзлой земле нелегко — холодно. Наде куда еще ни шло: почти весь запас хлеба и сала съела. С Раей было хуже — плохо ела. Все бодрилась. А под вечер нога так распухла, что через ватную штанину врезалась в сапог. Поднялась температура. Появилась сильная боль. Надя сделала кое-как перевязку носовым платком да обрывками своей нательной рубашки.
311
как тблькб нёстайа нбчь, йзваЛи/ia пбДругу ИА спину, ухватилась та за Надино плечо рукой, и потихоньку поползли они к своим.
Тяжело и жарко было. Рая впадала в беспамятство. А Надя, потная, окунет лицо в снег и дальше. Тем же путем. Через Мечетку. К утру добрались до своего боевого охранения...
Раю Цейтлин сразу через Волгу — в госпиталь.
Наде дали день на отдых. И в ночь с новой группой она отправилась выполнять задание. Опять через Мокрую Мечетку.
Пройти, однако, не удалось. То ли фрицы все-таки заметили вчерашний след партизан или обнаружили тело Чубейко, а быть может, просто так совпало, но во второй раз разведчики смогли лишь спуститься в овраг, на ничейную землю. Всю ночь гитлеровцы стреляли и светили ракетами. Идти было равносильно бессмысленной гибели.
И снова день ожидания в блиндаже разведчиков бригады. Командование ограничило новую задачу только наблюдением, потому что склада боеприпасов под Орловкой уже не оказалось. Уточнять не было времени: вторая ли группа разведчиков или дальнобойная артиллерия подняла его на воздух,— не так уж это важно. Одно точно: авиаразведка обнаружила неподалеку от разбитого села остатки пожарища огромного склада боеприпасов. Подтвердили то же и наземные наблюдения.
В третий раз Надя Клева пошла через передовую с Любой Ивановой. Они успели подружиться в партизанской школе. До войны Люба жила в Одесской области, окончила учительский институт и добровольно ушла на фронт. А весну и часть лета сорок второго года, эвакуировавшись, работала в Кайсацком районе комсоргом колхоза имени Кирова, где председательствовал ее отец Лука Давыдович Иванов, ветеран гражданской войны, старый большевик.
Люба старше Нади на два года. Она еще в начале осени ходила в Сталинград и в глазах Нади была большим авторитетом.
312
В теплой гражданской одежде, без какого-либо оружия, в белых маскировочных халатах, они удачно прошли вражеские передовые порядки в районе Мокрой Мечетки. До утра отсиживались в полуподвале разбитого дома.
Задание перед ними поставлено короткое и ясное: разведать дислокацию гитлеровских войск в районе Тракторного — Орловки — Городища.
Города не было, были развалины. Жутко смотреть на разрушенные и сожженные дома. Битый кирпич, осколки стекла, искореженное железо, неубранные трупы людей и лошадей — все эти остатки длительных боев не смог покрыть даже щедрый декабрьский снегопад. И вопреки смерти и разрушениям люди жили в поселке тракторного.
Оставив маскхалаты в развалинах, партизанки пробрались на верхний поселок, к Любиным знакомым. В блиндаже, куда они уверенно спустились, две женщины встретили Любу как соседку. Посидели у них, отогрелись, потихоньку расспросили о безопасной дороге на Орловку и распрощались. Они ничем себя не выдали, что пришли из-за Мечетки. Надя больше помалкивала или поддакивала, а Люба говорила и говорила с женщинами: и где можно взять конины, и дров, и что ходят слухи, наши фашистов окружили... скоро им конец.
Выйдя из блиндажа, девушки уверенно стали пробираться через развалины в сторону Орловки. Под ноги Любы попалось помятое ведро.
— Пригодится,— она надела его на сгиб руки.
Не успели они завернуть за угол разбитого сарая, как неожиданно навстречу вывернулись три гитлеровский солдата.
— Хальт! — скорей прошипел, чем сказал один из них, и автоматом толкнул девушек к стенке. Двое других, не говоря ни слова, начали обыскивать. Застивили Надю снять сапоги, а Любу — растоптанные, залатанные валенки. Одежда на них была малого размера. Забрали только хлеб.
313
Когда уходили на задание, то им разрешили взять с собой сайку. И наказали обязательно съесть хлеб утром, перед тем, как отправляться по городу. Так они думали и поступить. Да ребята, разведчики из бригады, на прощанье дали по кусочку сахару. Сахар-то утром пососали со снегом, а хлеб не тронули. Решили, что пригодится еще...
Фашисты были голодными. Сразу же поделили на три части две целехонькие половинки армейской сайки и с волчьей жадностью поглотали хлеб.
Люба пыталась им растолковать, что идут домой, в Орловку, что они здешние и потому их нужно отпустить. Один из солдат, очевидно, довольный тем, что подкрепился куском чистого размольного хлеба, махнул рукой: идите.
И они не торопясь пошли через пустырь, к оврагу.
— Ну, кажется, пронесло,— сказала Люба. И в этот момент сзади, в их спины ударила автоматная очередь. Падая от неожиданного грохота, Надя увидела, как Люба схватилась за голову. Ведро выпало из ее рук и покатилось bi глубокий овраг.
В нескольких метрах от Нади полулежала ее боевая подруга. Не успела она приподняться на локти, чтобы помочь Любе, как раздалась новая автоматная очередь.
Земляная крошка от пулевых рикошетов больно ударила по рукам и лицу. Надя не удержалась на краю оврага и вслед за ведром свалилась под кручу, в снег...
Остаток дня и всю ночь Надя не показывалась из оврага. Наревелась над Любой. Как могла прикрыла ее битыми кирпичами и снегом. Намерзлась так, что казалось, никогда не отогреется.
Утром все-таки решилась продолжить разведку. Ведь с Любой они толком еще ничего не успели узнать. Не возвращаться же третий раз с пустыми руками.
Решила пробираться на Орловку, а там что
314
будет. Люди-то в селе наши: помогут, подкормят. С такими мыслями ушла от своей подруги, оставшейся навечно в безымянном овраге.
Видно, настолько Надя была потрясена всем случившимся, что ноги повели ее совсем в другую сторону. Она оказалась у останков дома № 529.
Бывает же такое в жизни: сколько лет прошло, а до сих пор помнит она эти цифры на уцелевшей стене. Дом этот стоял неподалеку от тракторного завода.
Сколько встречалось ей гитлеровцев в одиночку и группами, никто из них ее не остановил. А тут, у дома, прямо-таки захрипел на ломаном русском языке пожилой солдат:
— Куда?
Надя попыталась объяснить, что тут, мол, живет ее сестра, а сама она из Орловки. Гитлеровец не стал слушать, а выругался грубо и толкнул ее в спину.
Торопливо пробираясь через заснеженные развалины, она ждала автоматной очереди. Уже потом, спустя несколько часов, поняла, что случай ее спас: если бы часовой понял, что она искала сестру на тракторном заводе, где нет никого, кроме гитлеровцев, то пули бы не миновать.
Почти весь день, пока носили ноги, ходила Надя по бывшему поселку тракторостроителей. Много увидела и запомнила: где укрывались минометные батареи, где зарыты в землю танки, а где особенно густо расположены блиндажи. Разведданных набралось много.
Случай ли привел, шестое ли чувство, трудно объяснить, но пришла она к тому блиндажу в бывшем поселке Дачном, куда заходила с Любой. Толкнула хлипкую дверь и упала. Сил больше) не было держаться...
Женщины раздели. Напоили кипятком и уложили на нары. Ноги растирают, а сами про Любу расспрашивают.
Узнали, как она погибла, посочувствовали и тихо так спрашивают:
315
— Ты кбгДй ж думаешь за Мечетку?
Разреветься бы от такого внимания и участия, да у Нади на слезы, видно, сил уже не было. Что ж, подумалось ей, скрывать от них, таких же матерей, как и ее мама: все они видят и понимают ее положение. И она открылась им, что перешла передовую. А они наперебой принялись рассказывать о том, что знают о расположении фашистов.
— Сегодня бы надо, в полночь,— говорит Надя, а сама обжигается какой-то тюрей: ест деревянной ложкой не то кашу, не то суп такой вкусноты, что дух захватывает.
Уложили ее на тюфяк, накрыли домашним лоскутным одеялом. Полушубок, сапоги, ватные брюки примостили сушить около железной печки.
В полночь эти две женщины и проводили разведчицу из своего подземного жилья.
Ночь выдалась лунная, с низкими облаками. Согнувшись в три погибели, пробегала опасные места, а больше ползком добиралась до Мечетки. На подходах к правому склону находились вражеские блиндажи, а на левом гребне балки, в двухстах-трехстах метрах были наши. По глубокому снегу, кое-где и под снегом спустилась Надя в русло балки. По ее дну подо льдом бежал ручеек шириной в два шага. Сюда, к проруби, случалось, ночью спускались оккупанты за водой. Ребята из бригадной разведки рассказывали, как они добыли несколько «языков» у этой проруби. Надо быстрее уходить отсюда. Не хватало еще на нейтральной полосе встретить фрица. Что она сделает: оружия-то у нее никакого.
Луна то появлялась, то скрывалась за тучами. От проруби было много следов в сторону нашей передовой. Вот снег от большущих валенок, подшитых в крупную стежку. Такой след мог оставить только Марченко. Он входил во вторую тройку, которая нацеливалась на Орловский склад боеприпасов.
Надя не ошиблась. Группа Марченко еще находилась в блиндаже боевого охранения.
316
____ Ну и ну! — удивился всегда общительный и добродушный Марченко, когда понял, что она по его следам шла.— Задержись я с девчатами на несколько минут у проруби — и мы тебя, Надя, сюда приволокли бы как «языка». Поди, разберись, кто спускается к проруби.
И он рассказал, как они шесть дней провели во вражеском тылу. Добрались все-таки до Орловки. А склада уже нет — взлетел на воздух.
В Сталинграде мало были, днем отлеживались в снегу. Когда спустились к проруби, то решили захватить «языка». Но не дождались.
Марченко спросил о Рае Цейтлин и Чубейко. Надя рассказала. Оказывается, он с Чубейко успел подружиться в партизанской школе. Как-никак они были почти одногодками: Иван Семенович работал комбайнером в Палласовском районе, а Николай Петрович Чубейко — милиционером в городе Камышине. Терять товарищей тяжело, таких друзей, как Люба Иванова и Чубейко,— вдвойне тяжелей.
Начальник оперативной партизанской группы при Военном совете 62-й армии майор Шишкин Семен Сергеевич сам принимал доклад о результатах разведки. Надя старательно писала в большом блокноте майора: «...Мною установлено: 1. В доме, где ранее находились детские ясли № 6 поселка тракторного завода, размещается столовая. 2. Рядом с этой столовой находится бойня, где фашисты производят убой лошадей. 3. По улице, где проходит трамвайная линия тракторного завода на поселок, в трех больших красных домах, против них два разбитых трамвайных вагона, расквартированы солдаты и офицеры. Утром они оттуда выходили на улицу умываться. Направо от памятника Дзержинскому, в угловом доме помещается гараж. Машины заходят с уличной стороны в проломленную стену. 4. В школе имени Сталина находится штаб какой-то части. К нему протянуто несколько кабельных красных проводов. В школу офицеры заходят и выходят... 5. Между поселками Линейным и тракторного завода в 300—400 мет-
317
pax выше кладбища производились окопные работы...» И подписалась: «Александра Чернышева». Такими по легенде были ее имя и фамилия.
— Все это, Александра Чернышева,— приветливо улыбаясь, говорил ей Семен Сергеевич, очень ценные сведения. Но,— майор посерьезнел.— Надюша, главного нам еще не удалось сделать: разведать сосредоточение врага в районе Орловки — Городища. В этих местах они должны держать свои резервы, склады, штабы... Словом, Надюша, очень устала?
— Нет, что вы, товарищ майор,— схитрила Надя.— Посплю, вот все и пройдет. Нисколечко не устала.
Майору стало не по себе от ее наивной, почти полудетской хитрости. А что делать? Уже несколько партизан как ушли в Сталинград, так и не вернулись. А вот она, Надюша, прошла и вернулась.
— Надо идти, дочка,—только и сказал майор. — Хорошо,— ответила партизанка.
Один только день отсыпалась Надя в блиндаже разведчиков бригады, а вечером вновь ушла во вражеский тыл. Задача — во что бы то ни стало пройти в Орловку и Городище.
На этот раз она не чувствовала ни страха, ни оторопи: некогда было задумываться об этом. Как-никак, хотя и одна, а переходила передовую почти в одном и том же месте. Знала, если будет уж совсем трудно, то укрыться можно будет у знакомых в блиндаже на Дачном. И еще, наверное, потому не было так страшно, что уже перебиралась через боевые порядки гитлеровцев и видела гибель своих товарищей, отчего еще и еще четче понимала, насколько важно проникнуть во вражеское кольцо, добыть нужные сведения и этим отомстить за Любу Иванову, Раю Цейтлин и Николая Чубейко.
В глубокую полночь в стороне от ее места перехода наши устроили на передовой небольшой переполох, отвлекли внимание вражеских дозорных. Надя благополучно проползла по снегу за блиндажи и очутилась на вершине пра
318
вого склона Мокрой Мечетки. Ползком, перебежками от воронки до разбитой машины, от павшей лошади до неубранных трупов вражеских солдат, к рассвету она добралась до развалин Дачного. Залегла в заснеженной воронке и стала наблюдать за дорогой от тракторного на Орловку.
С появлением солнца взад и вперед покатили автомашины, пошли солдаты. Сбоку от дороги, по тропинке с ведрами в руках и на коромыслах цепочкой торопилась группа женщин, старух и подростков. Надя присоединилась к ним. У одной старушки взяла помочь донести ведро. Оно оказалось тяжелым. Спросила:
— Бабушка, что несете?
А она в ответ:
— Ты что же, голубушка, не здешняя?
Надя ответила, что городская, что идет вот к тетке в Орловку, потому что больше никого из родных не осталось в живых. Старушка посочувствовала и укорила, что вот, мол, молодая, глупая, идет в Орловку:
— Там ведь ничегошеньки нет — все съел вражина. Его там, супостата, видано-невидано. Все в блиндажах сидит. И мы-то, орловские, живем в погребах. А едим, что придется. Вот разузнали, что осенью разбили цистерну с патокой. Она стекла под откос, в канаву, да и застыла. А мы вот и пробираемся днем, ночуем где попало там, в Сталинграде, а утром вот несем домой.
Старушка попалась дотошная: начала выспрашивать, как звать Надину «тетку», где живет. Как могла отговорилась Надя: и что она из эвакуированных, и что не знает, где тетка жила. А бабка свое:
— Мы, орловские, знаем не только своих, но и всех эвакуированных по именам.
Пока шли и переговаривались, их несколько раз останавливали гитлеровцы, обыскивали, заглядывали в ведра, где были бурые комки патоки, перемешанные с грязным снегом. Гитлеровцы брезгливо ворчали, видимо, принимали
319
патоку за сгустки крови. К тому же кое-кто из женщин тащил куски мерзлой конины.
Попутчица привела Надю в свой «дом» — в погреб. Растопила железную печку, вскипятила воды. Обогрелась Надя, достала хлеба (теперь не армейской выпечки) домашнего. Хозяйка обрадовалась: сколько уж недель она не ела хлеба. Почаевничали с патокой, и гостья собралась идти искать свою «тетку». На прощание догадливая старушка посоветовала:
— Ежели, детка, случится незадача, то приходи ко мне. Вдвоем-то легче пережить беду.
И Надя пошла по Орловке. В предвоенные годы это было небольшое село в нескольких километрах от Сталинграда. Обыкновенное степное сельцо в две или три улицы из деревянных и саманных домиков. Теперь у каждого уцелевшего строения стояли автомашины. Большие грузовики, бронетранспортеры, автобусы, легкие танки. В двух домах, к которым подъезжали легковые автомашины, мотоциклы и семенили по снегу фашисты, нетрудно было понять, что расположен штаб. Сюда же тянулись с разных концов телефонные провода. Тут же стояли громоздкие автофургоны с радиоантеннами.
Будучи в учебной роте, Надя изучала отличительные знаки родов войск и частей специального назначения, номерную схему вражеского автотранспорта и многое другое, что помогло ей быстро оценить обстановку в Орловке и получить довольно солидные разведданные. Кроме этого, она приметила, в каком ответвлении глубокого оврага гитлеровцы замаскировали больше сотни бочек с горючим. Видела тщательно закрытые сетками и снегом позиции зенитных батарей и несколько закрытых танков около села на склонах оврага.
Время было за полдень. Оставаться в Орловке дольше не было смысла: все, что можно увидеть, она высмотрела и не привлекла к себе внимания. Да оккупантам было и не до заморыша-подростка, одетого в ветхое тряпье.
Декабрьский день выдался солнечным, Наши
320
«илы» то и дело низко проносились над селом, перемахивали через городищенский бугор и где-то там, в районе Гумрака, «утюжили» гитлеровский аэродром. Дорога из Орловки петляла по оврагам, а потом выходила в снежную степь. И вот, как только появлялись наши самолеты, с дороги врассыпную разбегались фашисты.
Благополучно выйдя из села, она направилась вслед за кучкой солдат. Одеты далеко не по форме, продрогшие и, по всему видно, голодные, они семенили по скользкой дороге.
Сразу же за околицей их остановили патрули. Солдат они пропустили, а Надю толкнули к блиндажу. Там уже притопывали трое закутанных в старье женщин. Потом всех их, гражданских, направили в Городище.
К вечеру они пришли в поселок. Их прогнали мимо большой каменной церкви, где размещался госпиталь, а рядом всю площадь занимали кресты и могилы без крестов. На улицах еще больше было автомашин, несколько десятков танков.
В комендатуре переводчика не оказалось. Вышел из дома офицер, что-то прохрипел, посмотрел документы у троих Надиных попутчиц и выгнал их. Они оказались городищенскими жительницами. А ее послал топить печки в пустых блиндажах.
Ночь она топила печки и отогревалась. Пришли откуда-то солдаты и вытолкали ее на мороз. Вновь она оказалась в комендатуре. Оттуда утром под конвоем вместе с пятьюдесятью пленными ее пригнали в Разгуляевку. У нее забирать было нечего, а с наших солдат гитлеровцы поснимали шапки-ушанки, валенки, фуфайки.
Раньше она читала и слышала о зверском отношении фашистов к военнопленным. Теперь сама видала и переживала ужас лагеря смерти. Более трехсот человек, полуголых, больных и голодных, гитлеровцы держали в саманном сарае. Раньше он был то ли складом, то ли гаражом каким. Сарай не отапливался. Лежать
Н Заказ № 211
321
нельзя — не было места. Сидя и стоя, прижавшись друг к другу, люди грелись.
Каждое утро из сарая приходилось выносить в овраг до двадцати, а то и больше трупов.
Всякий раз, как только открывалась дверь, Надю подталкивали вперед, и она все повторяла и повторяла: «Отпустите, у меня больная мама в Орловке. Я тут по ошибке». На третьи сутки, когда уж силы стали ее оставлять, голова кружилась, а в глазах время от времени вставали зелено-синие круги, фельдфебель выхватил Надю за шиворот из двери и толкнул к солдатам, проходившим мимо. Он что-то хрипло им прокричал. Ей подумалось, что сейчас вот дадут короткую очередь и все кончено. Тем более, что один из фрицев направил на нее автомат, остановился, словно раздумывая, что делать. Стояла и она. Страха не было. Так они стояли несколько мгновений, пока фашист не переступил ногами и не мотнул автоматом в сторону спускавшихся по скользкой дороге солдат.
Почти полностью разрушенный и заснеженный поселок Городище лежал внизу. Он Разгуляевки спуск крутой и долгий. Надя бросилась на дорогу, поскользнулась и покатилась вниз...
В комендатуре от нее отмахнулись. Переводчик нетерпеливо послушал Надино причитание, понял, что она из Орловки, махнул рукой: «Проваливай отсюда».
Будто на крыльях перенеслась она на окраину Городища. Попросилась в хатенку-развалюху. Пожилая женщина напоила теплой водой, дала какой-то съедобный кусок и выпроводила.
Она решилась — что будет, то будет,— в ночь идти к своим. Сведений было столько, что побаивалась, как бы их не перепутать. Ведь не только в Орловке и Городище, но кое-что удалось узнать от пленных о расположении гитлеровцев и в Разгуляевке.
Идти по старой дороге нельзя, задержат и разговаривать не станут — пристрелят. Решилась пробираться степью, напрямую, чтобы выйтй на дорогу между Орловкой и Дачным.
322
Хотя с вечера и не появилась луна, все-таки ориентиром к своим служили сполохи ракет и стрельба. Без приключений добралась до знакомой дороги и притаилась в небольшом овражке.
К полуночи мороз стал крепчать. В сторону тракторного шли пешие, доносился гомон, позвякивание котелков и оружия; тянулись сани, поскрипывали полозья, катили грузовики и бронетранспортеры. А она сидела и ждала, когда можно будет незаметно перемахнуть дорогу, чтобы ползти дальше, к своей Мечетке.
Сапожонки, оттаявшие от ходьбы днем, совсем смерзлись. Ног она не чувствовала. Наверно, на несколько минут ее сморил сон. Разбудили взрывы. Это наша артиллерия из-за Волги накрыла гитлеровцев на дороге.
Пора бы уж и перебегать дорогу, а движение по ней не прерывается. Видно, гитлеровцы заменяли какую-то часть в городе на отдохнувшую в блиндажах Орловки.
Перед утренней зарей затихла дорога и перестали содрогать землю взрывы. Пора идти. Поднялась, но не могла сделать и десяти шагов. Ноги, словно чужие, казались длинными, непослушными, будто к ступням привязаны палки-ходули. Опять села в снег. Поняла, что не перейти дороги. И оставаться в овраге — верная гибель, можно замерзнуть.
Ползком выбралась из оврага и наугад двинулась подальше от дороги. Перед самым восходом солнца чудом добралась до человеческого жилья. И какое счастье — в тот самый блиндаж.
Когда все те же женщины, старые знакомые, впустили в тепло, раздели и уложили на нары, Надя заплакала... Они уговаривали и успокаивали ее, как дочку. Напоили чаем-отваром из степных трав. И только тут она почувствовала, как тяжелеют сапоги, нестерпимо больно покалывает ступни. Вместе с носком и портянкой насилу сняла один сапог. Пальцы неживые, белые... Второй сапог сама уж не смогла стащить. Женщины
11
323
оттирали ей ноги снегом. Она слышала сквозь дремотную усталость голоса своих спасительниц:
— Был бы гусиный жир — спасли бы ноги.
— Да где его взять?
— Обезножит, совсем обезножит.
— А еще ребенок.
Спала недолго — сильно разболелись ноги: пальцы посинели, а ступни так распухли, что никак не хотели помещаться в сапогах. Надю покормили супом из конины и напоили чаем с патокой. Хозяйки ни о чем не расспрашивали, а только делали все, чтобы помочь ей подкрепиться, встать на ноги.
Принесли большие ботинки и две пары носков. С трудом обулась. Боль в ногах была острой. А тут еще появилась слабость. Женщины пытались отговорить Надю, подождать, сил не хватит уйти за Мечетку.
С такими ценными сведениями, какие удалось собрать, оставаться даже на день, она понимала, было просто нельзя. А тут как вспомнит про Любу Иванову, Раю Цейтлин, будто силы прибывают.
К вечеру уснула. А в полночь ее разбудили и вывели из блиндажа. Дали в руки палку и пожелали благополучно перебраться к своим.
Постояла у стенки, подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Осмотрелась, сориентировалась, чтобы не заплутаться.
В ступнях словно сотни булавок. Сделала с помощью палки несколько шагов, и ноги не удержали.
Наверное, теряла сознание. Ползла по жесткому снегу, по камням. Перед самым рассветом оказалась около знакомой балки.
Вражеокие дозорные то и дело бросали ракеты да постреливали, чтобы не заснуть.
На дне балки было темнее, чем в открытом поле. И это помогло Наде увереннее ползти по северному склону заснеженной Мечетки, туда, где были наши боевые охранения.
Когда подползла и различила в темноте родной окопчик и притаившихся в шапках-ушанках
324
наших бойцов, то уже сил не было двигаться. И крикнуть, позвать на помощь—голос от простуды настолько осел, что лишь смогла что-то прошептать...
Дозорные заметили. Позвали еще двух бойцов, и они внесли разведчицу в свой блиндаж. Стащили ботинки, обули в валенки, напоили чаем с сахаром, и Надя сразу же уснула.
Проснувшись в полдень, она почувствовала, что ноги и кисти рук туго перебинтованы. Увидала: в блиндаже сидят майор Шишкин и лейтенант Ершов, один из оперативников партизанского штаба. Она попыталась подняться.
— Лежи, лежи, Надюша,— попросил Шишкин.— Расскажи хотя бы кратко, что видела, и тебя вот лейтенант потом доставит в госпиталь.
Ершов подошел к Наде, помог лечь повыше, напоил чаем со сгущенным молоком.
Майор приготовился записать в своем блокноте.
Она говорила хрипло, с трудом, медленно. Получалось нескладно, сухо...
Отдыхать пришлось в пути, на санках. Закутанную в полушубки, ее везли две медсестры. Впереди, выбирая удобную тропинку для санок, пробирался Ершов.
На самом берегу Волги, у того места, где раньше причаливал маленький буксир, было пустынно. По Волге шла шуга — ледяная крошка. Река только замерзала.
Ершов нашел в Спартановке теплую комнатку в полуподвальном доме. Сюда проведать ее приходили разведчики бригады во главе со своим командиром старшим сержантом Павлом Но-вокщеновым.
Почти двое суток Ершов не отходил от Нади: поил и кормил ее, был, что называется, братом милосердия. В минуты, когда спадал жар, рассказывал о последних новостях с фронта, о том, что фашистские войска крепко окружены в Сталинграде, о ее товарищах по партизанской школе...
325
На третий день Ершов переправил Надю за Волгу. И в тот же день в поселке имени Куйбышева, где размещался госпиталь, побывали Пе-рекальский, Перов и Куприков. Они были в полушубках, с белыми халатами на плечах. Поздравили Надю с выполнением боевого задания и награждением ^орденом Красной Звезды. А майор Перов, нагнувшись к постели, погладил ее волосы и сказал:
— Поздравляем, Надюша, с днем рождения и боевой наградой.
А капитан Куприков положил рядом с койкой на стул большой сверток:
— Это тебе подарок от нашего генерала Тимофея Петровича Круглякова.
Что же это было? Спустя почти сорок лет в архиве удалось натолкнуться на любопытный документ. Это «Приказание по штабу партизанского движения на Сталинградском фронте» за подписью генерал-майора Круглякова. В распоряжении говорится следующее: «Начальнику пятого отделения майору т. Томашевичу из имеющегося фонда выдать персональную посылку партизанке Клеве Надежде Васильевне от штаба партизанского движения на Сталинградском фронте. Партизанка Клева неоднократно выполняла боевые задания, а в настоящее время находится в эвакопункте 124-й отдельной бригады. В посылке должно быть: шоколад— 3 плитки, вино—1 бутылка, сахар — 0,5 кг, сушеных фруктов — 2 кг, рис—1 кг. Посылку передать по назначению через помощника начальника отделения капитана Куприкова».
В тот день, 20 декабря 1942 года, Надежде Васильевне Клева исполнилось ровно восемнадцать. И в такой день — орден. От волнения и счастья она только и могла прошептать:
— Спасибо.
Потом? Потом, когда ушли партизанские командиры, слышала разговор врачей:
— Надо ампутировать.
— Подождем. Организм молодой. Может, справится.
326
Поняла, что с ногами плохо. Старалась не думать о том, как будет дальше жить.
Потом она оказалась в полевом походном госпитале № 80. А там — сердечные встречи с друзьями по школе. А затем месяцы в госпиталях.
ТОЛЬКО ВПЕРЕД
Кругляков сидел в торце длинного стола.
— Положение наших войск не из легких,— без обычного вопроса к дежурному «Все ли на месте?» открыл он совещание.— Даже мы, разведчики, не имеем определенных данных, сколько же у фашистов сил. А командование терпеливо ждет от нас точных сведений, чтобы соразмерить сосредоточение войск на внутреннем обводе кольца.
Никто из присутствующих командиров не возражал и не пытался перечить: многие из них знали, что в Сталинград послано несколько групп разведчиков, что многие из них погибли, а одна из партизанок третий раз ушла в огненное кольцо. Все возможное сделано, но факт остается фактом: генерал прав — штаб партизанского движения не располагает данными о количестве живой силы и техники, запасах продовольствия и горючего у вражеских войск, окруженных в районе Сталинграда.
— Гитлеровское командование предпринимает отчаянные попытки деблокировать окруженных. Теперь можно определенно сказать, откуда будет нанесен удар по нашей внешней обороне.— Кругляков на какое-то мгновение прервал свое сообщение, оглядел слушавших его офицер и продолжил:—Я только что вернулся с заседания Военного совета фронта...
Все тем же спокойным и басовитым голосом Тимофей Петрович информировал свой штаб об
327
оперативной обстановке на Сталинградском фронте.
После сильной артиллерийской подготовки и массированного налета авиации противник 12 декабря значительными силами мотопехоты, поддержанной танками, из района Пимено-Чер-ни, в тридцати километрах юго-восточнее Котельниково, перешел в наступление. К исходу двух дней боев он овладел рядом населенных пунктов железнодорожной ветки Котельникове— Сталинград.
— Внешний фронт потеснен- Вражеские танки продвинулись от первоначальной линии обороны на пятьдесят километров в нашу сторону,— генерал подвел итог и встал из-за стола. Прошелся по скрипнувшему полу и остановился вновь у своего места.
— Значит, все-таки из района Котельниково? — уточнил майор Перекальский.
— Да, из района Котельниково гитлеровцы пытаются выручить Паулюса,— подтвердил Кругляков.— Именно из Котельниково...
Значение неожиданной паузы генерала поняли многие. Дело в том, что там, на этой узловой железнодорожной станции, с августа по 24 ноября находился сотрудник разведотдела 64-й армии Борис Алексеев, девятнадцатилетний старшина-радист. В его задачу входило на-блюдение. за перевозками военных грузов по железной дороге и о возможном сосредоточении вражеских войск. Радиосообщения Алексеева всякий раз помогали уточнять появление новых соединений на Сталинградском фронте, а иногда и «встречать с воздуха» идущие со стороны Котельниково военные эшелоны гитлеровцев. И вот теперь, когда фашистские танковые армады рвутся к Сталинграду, Котельниково служит опорной базой вражеского контрнаступления. Знать ежедневно, что там происходит, было бы лучшим решением разведки. К сожалению, разведчик-радист был уже отозван за нашу линию фронта.
Паузу генерала и его многозначительное
328
«именно из Котельникове» понять им, организаторам партизанского движения, было не так-то сложно еще и потому, что недавно, в конце ноября, их штаб докладывал командованию фронта обобщенные данные разведки на глубину в несколько десятков километров. Обстановка была такова: перед контрнаступлением наших войск на сопредельных участках Сталинградского фронта не обнаружено резервных вражеских частей.
В распоряжении оперативников штаба была копия боевого донесения опытного партизана-разведчика 57-й армии Григория Иосифовича Усика. Вот что он доносил командованию о своем 28-дневном поиске по прифронтовым гитлеровским тылам.
«1 ноября 1942 года я был направлен капитаном Галкиным из хутора Репино через линию фронта в тыл врага. Передовую перешел ночью в районе Эрдыкина с задачей достичь Бузинов-ки, установить местонахождение и количество вражеских войск. На следующией день утром меня задержали и доставили в штаб полка, который располагался западнее Эрдыкина в шести километрах, в районе отметки 106. Оттуда меня погнали, как я потом установил, в штаб 20-й пехотной дивизии, располагавшейся в двух километрах юго-западнее Наримана. По балке я насчитал почти 170 грузовых и легковых автомашин, а также большое количество конных подвод.
Через переводчика, по всему видно, офицер контрразведки сразу же спросил: «Кто тебя послал и с каким заданием?»
Я, естественно, рассказал свою легенду. Два солдата и один капрал вывели меня на расстрел: поставили лицом к саманной стене сарая. Офицер спрашивает: «Хочешь жить — рассказывай, кто тебя послал и зачем... Скажешь — купим билет и отправим в твой Изюм».
Я ему отвечаю, что говорить мне больше нечего — всю правду рассказал.
Дали они залп. По соломенной крыше. А я стою ни живой ни мертвый. Слышу, сзади под
329
ходит по мерзлой земле контрразведчик. Чем он меня ударил — не знаю. Наверно, пистолетом. Очнулся в холодном сарае.
Четвертого ноября меня переправили в Роко-тино, в комендатуру штаба корпуса. Ночь провел без допроса. А потом погнали в Верхнецарицынский, в полевую жандармерию. Допрашивали и, как у них принято, били. Я повторял легенду: «Эвакуированный из г. Изюма, работал в Сталинграде на мельнице. Когда начались бои в городе, переехал жить в Светлый Яр. Сейчас всех эвакуируют за Волгу, а я решил пробраться к себе на родину, в Изюм». Били так сильно, что наверно, устали и поверили моим слезам, что я из Изюма. Посадили с другими задержанными. Гауптман наказал запомнить, о чем говорят арестованные, и докладывать ему. Днем выгоняли копать капониры для автомашин. Кормили мучной болтушкой.
Тут меня продержали до 13 ноября. После чего все-таки дали пропуск, который был действителен только до г. Калача. С этим пропуском я пошел не к Дону, а в сторону станции Чапур-ники, где намеревался в районе разъезда 55-й километр перейти передовую. Перехватили опять. Доставили в Абганерово. Туда в тот день, 17 ноября, прибыли эшелоны из Керчи. Как я понял из разговоров, это была восьмая пехотная дивизия. Она сменяла фронтовую стрелковую дивизию.
Опять допрашивали и били. 20 ноября я оказался в Пимено-Чернях — на пути в котельни-ковский лагерь военнопленных. День выдался пуржистый, снежный, что мне и помогло отколоться от группы военнопленных и уйти в степь, по балкам. 23—24-го я ночевал в пустой землянке на окраине Тернового. Я еще не знал, что захватчики отступают, но в ту ночь заметил большое движение в сторону Котельниково.
Следующую ночь провел в Жутово, где перед вечером насчитал 12 танков, 6 пушек и около двухсот солдат и офицеров. 27 ноября на глухой степной дороге я повстречал старшину-ка
330
валериста. Потом уж узнал, что он тоже был в разведке от 81-й дивизии. 28 ноября мы добрались до Абганерово, к своим».
Это было одно из донесений разведки о том, что на участках Сталинградского фронта дислоцируются в основном все те же соединения, известные нашему командованию еще по летним боям.
По оперативной оценке нашей Ставки, гитлеровское командование должно было нанести удар из района Тормосино с целью деблокады своей 6-й армии. Следовательно, на этом участке фронта необходимо иметь достаточно сил и средств, чтобы локализовать возможный прорыв к сталинградскому «котлу».
У Военного совета Сталинградского фронта было несколько иное мнение о возможном вражеском ударе. Расстановка сил и тактические возможности противника командованием фронта оценивались так, что вероятнее всего наступление может последовать вдоль железнодорожной ветки, из Котельниково.
Чтобы проверить достоверность своих выводов, командующий фронтом 28 ноября, в тот день, когда генерал-майор Т. П. Кругляков доложил самые свежие разведданные, отдал приказ нанести удар в направлении на Котельниково. Наступление повели две малочисленные стрелковые дивизии, а также две ослабленные боями кавдивизии при поддержке танковой бригады.
Расчет был прост: если в этом районе противник не сосредоточивает силы для основного удара, а лишь отвлекает внимание советского командования от другого направления, то наши наступающие соединения должны овладеть Котельниково. Ежели не удастся выполнить поставленную задачу, то враг именно здесь накапливает силы, и наступление выльется в крупную оперативную разведку, которая раскроет замысел противника.
Наши войска потеснили противника и завязали упорные бои в восьми километрах от Котельни-
331
ково. Гитлеровцы были вынуждены ввести в сражение около двухсот танков. Упорные бои продолжались три первых декабрьских дня. Вражеские намерения были раскрыты. Основная задача котельниковской операции выполнена. Взятые во время боев пленные показали, что сюда из Франции только что переброшена свежая полнокровная 6-я танковая дивизия, что на подходе эшелон танков из района Сальска. Словом, полученные данные говорили о том, что в районе Котельниково накапливается мощный танковый кулак.
...Восемь суток — между 3 и 12 декабря — предельно сжатый срок. Но это все-таки было время, достаточное, чтобы Ставка Верховного Главнокомандования изменила свое первоначальное решение и поставила перед 2-й гвардейской армией новую задачу: совершить по снежному бездорожью изнурительный марш и выйти навстречу рвущимся из Котельниково к сталинградскому «котлу» механизированным частям Манштейна и Гота...
Совещание оперативных работников партизанского штаба затянулось далеко за полночь. Адъютант генерала лейтенант Кравцов уже дважды заменял керосиновые лампы на столе. А Кругляков поднимал одного офицера за другим и выслушивал отчеты о том, что сделано: и оперативным отделением, и отделением связи, и отделением кадров, и подвижным радиоузлом, и учебным пунктом, и отделением обеспечения. Ему надо было еще и еще раз уточнить и понять, насколько основательно подготовлено его «хозяйство» для предстоящих боевых операций.
Тимофей Петрович с завидным вниманием и терпением выслушивал тех, кто его интересовал.
— Сейчас, как видите, товарищи, каждый человек на счету,— генерал продолжал говорить, не повышая голоса.— Нам надо во что бы то ни стало усилить наши удары по вражеским тылам. Каждая, хотя бы незначительная операция — это
332
большая помощь нашим наступающим войскам... Словом, пришла пора идти только вперед... Надо срочно подготовить для засылки боевую диверсионную группу.
Как и прежде, его слушали с вниманием и уважением. \
— В первук} очередь,— предложил Тимофей Петрович,— ну^сно поднять «Степного орла». Он ближе к фронту. На помощь к «Степному орлу» следует немедленно послать боевую группу. И объединенными силами беспокоить вражеские тылы... Нужен боевой, находчивый и смелый командир. Кто может возглавить такую группу?
— Есть у нас, товарищ генерал, такой человек,— ответил Перекальский.— Дважды побывал на той стороне. Храбрый, сообразительный. И люди его очень уважают. Войцеховский его фамилия.
— Как же! — улыбнулся генерал.— Знаю. Возражать против такого молодца трудно. Готовьте его командиром группы.
К тому времени партизанскому штабу была известна оперативная обстановка в районах действия партизанских групп и отрядов: оккупационный режим, фамилии старост крупных сел, отношение населения к оккупантам и их приспешникам, возможности создания боевых групп и, естественно, нелегальные явки в Батайске, Ростове, Таганроге. Дважды переходил линию фронта связной «Степного орла» Федор Белов. Побывал у руководителей партизанского движения и связной ростовской группы «Мститель» Валентин Макаров.
...Начальник отделения кадров майор Перов вызвал Войцеховского. Тот не заставил себя долго ждать: вошел, козырнул и, оставаясь по стойке «смирно», доложил:
— Войцеховский по вашему приказанию прибыл.— В коротком полушубке, ватных брюках, яловых сапогах и в кубанке с красным верхом, он, несмотря на зимнюю одежду, и в самом деле выглядел молодцевато.
333
— Садитесь, Виктор Васильевич,— предложил Перов.	/
Оба бывалые военные, кадровые разведчики/ успевшие за год войны побывать/ длительной время во вражеских тылах, многократно смот^ реть в глазах смерти, Перов и сидевший рядом с ним Пёрекальский любовались (ладной выправкой Войцеховского. Они помнидй, как о недавней боевой операции он полушутя рассказывал своим товарищам по партизанской роте: «Ничего особенного. Прошли боевые охранения в полночь. Сняли часовых у двух складов с боеприпасами. Устроили фейерверк. Да одну пушку подняли на воздух. Дураки... о тавили ее без присмотра — ушли греться. Вот так...»
Перекальский неотрывно следил за тем, как Виктор раздевался, расправлял складки гимнастерки под ремнем и усаживался за стол.
— Как здоровье, настроение?
— Всё в порядке, товарищ майор.
Перов развернул карту:
— Смотрите, Виктор Васильевич. На этих рубежах сейчас наши выдерживают бешеный натиск врага.
— Рвутся к своим, в Сталинград? — уточнил Войцеховский
— Да, рвутся и потеснили нас.— Перов неожиданно хлопнул ладонью по карте и спросил:
— Почему потеснили?
— Сил побольше?
— Да, подбросили танковую дивизию из Франции. Авиаразведка засекла большое движение вдоль железнодорожного полотна. С Северного Кавказа армия Манштейна спешит на выручку Паулюсу.
Перекальский спросил:
— Улавливаешь смысл задачи?
— Как же тут не понять. Только надо знать: когда, где, с кем?
— Ишь, какой торопыга! — засмеялся Перекальский, а за ним и Перов. Скупо улыбнулся и Виктор.
— Когда — скажем.
334
\ — Где?—Продолжал улыбаться, переспросил Г1ерекальскии\— Как сам считаешь, где лучше?
I Войцеховский повернул карту к себе, вгляделся в нее. \
I — Если наша передовая проходит по речке Мышкова, то нам,— на мгновение задумался,— сподручней действовать по Аксаю, по Курмояр-скому Аксаю. \
— Главная цель — Котельниково?
— Да. В поселрк проникнуть можно без большого риска. Ночи сейчас самые длинные, да и морозец приличный.— Войцеховский начинал увлекаться.— В двух-трех местах одновременно устроить тарарам и притаиться. Пусть гитлерюги постреляют друг в друга. Они теперь, после Сталинграда, трусливее стали.
— Хорошо, Виктор, допустим, твоя группа скрытно войдет в Котельниково. А дальше? Надо же осмотреться: где, кто и как размещается и располагается, а потом уж, как ты говоришь, устраивать тарарам. Связь с подпольем в поселке / ы не успели установить. Надежных домов, следовательно, в полночь не найти.
— К тому же вы можете просто не успеть,— поддержал Перекальского Перов.
— Как это не успеем?—не понял Войцеховский.— Если надо — обязательно успеем.
Ответ Войцеховского словно толкнул командиров: вот он понимает, а им приходится доказывать простую истину — на войне невозможное можно сделать возможным. И чтобы как-то сгладить минутную заминку, Георгий Алексеевич сказал то, о чем условились с Перовым сообщить в последний момент:
— Вот здесь,— он показал на карте,— недалеко от станции Двойная базируется партизанский отряд. Есть с ним связь. Люди там действуют местные. Знают каждую балку и лощину.
Войцеховский заинтересованно слушал майора Перекальского.
— Если вместе вам действовать, то одним лишь тарарамом, как ты говоришь, на участке Двойная — Зимовники не обойтись.
335
— Это — другой разговор,— согласился Виктор.— Только далековато. Километров двести-у не меньше. А снег-то вон какой. Много на себе не унесешь.	/	I
— Подумаем, как облегчить ваш переход. ) — Значит, Виктор Васильевич/ вам ясно, где> придется действовать? — спросил Перов.— Теперь давайте условимся, кто / войдет в вашу группу.	/
— Назовем ее отрядом,— предложил Пере-кальский.— Допустим, «За Родину!».
— Название ответственное,— согласился Войцеховский.
— По заданию и название.
— А какой будет состав отряда?
— Сколько пожелаешь,— столько и бери,— улыбнулся Перекальский.
— Много не надо: человек 15—20.
— Хорошо,— одобрил Перов.— С командиром ясно. Комиссаром отряда «За Родину!» утверждаем коммуниста Евдокию Ивановну Богатыреву, твоим заместителем по разведке — Владимира Ильича Олейникова. Остальных подбирай сам. Вот список.
Войцеховский бегло пробежал поданный лист бумаги и первым назвал:
— Шустов Николай...
Уточнили снаряжение: личное оружие, количество взрывчатки, боезапас, медикаменты, продукты, теплое обмундирование.
— Сейчас же собирайте людей и начинайте подготовку,— пожимая руку одевшемуся Войцеховскому, сказал Перекальский.— На сборы генерал дает неделю. Не исключено, что потребуетесь раньше.
— Есть управиться раньше! — козырнул и вышел.
События на фронте развивались, что называется, с кинематографической быстротой. В результате стремительного и успешного удара по группировке Манштейна наши войска расчленили силы противника на отдельные группы и погнали по заснеженным степям. 28 декабря наши
336
'мехчасти, ёцомив сопротивление противника, о юго-запада обошли Котельниково и освободили населенные^ пункты Ростовской области Шебалине и Заветное, нацелившись на станцию Зимовники, расположенную в 80 километрах южнее Котельникбво. На следующий день и Котельниково — £тот опорный пункт вражеских войск — был взят штурмом. Замысел фашистского командования — прорвать кольцо наших войск вокруг Сталинграда и освободить многотысячную гитлеровскую армию—потерпел полный провал.
В последний день сорок второго года Совинформбюро сообщило следующие итоги разгрома вражеской группировки в районе Котельниково: «За время наступления южнее Сталинграда наши войска продвинулись вперед на 100 — 150 км и освободили более 130 населенных пунктов. В ходе боев с 12 по 30 декабря нашими войсками разгромлены 6, 17, и 23-я танковые и 16-я моторизованная дивизия, 4-я и 18-я пехотные, 5-я и 8-я кавалерийские дивизии. Фашистские войска потеряли только убитыми 21 000 человек, взято в плен 5200 солдат и офицеров противника. Среди богатых трофеев, захваченных нашими войсками: самолетов — 40, танков—94, орудий — 292, автомашин — 329, а также много другого вооружения, авиационного и танкового имущества. В ходе боев нашими войсками уничтожено самолетов — 306, танков — 467, орудий — 257, автомашин — 945 и много другого военного имущества».
Быстрая перемена обстановки на фронте вдвое сократила время на подготовку к партизанской операции. Отряд Войцеховского, вооруженный и экипированный, как того хотел сам командир, вот уже четвертый день передвигается во втором эшелоне наступающих войск. Партизаны ехали в крытом грузовике. На людных остановках ни один разведчик не показывал носа из-под брезента. Рядом с водителем в кабине сидел капитан М. X. Портнов. Его задача—найти удачное «окно» в отступающих порядках вра-
337
га и переправить через передовую отряд «За Родину!».	(	[
Виктор Войцеховский получил пароль на связ^ со «Степным орлом», схему распложения улиц в Зимовниках и боевую задачуу нарушать коммуникации и линии связи противника, уничтожать вражеские склады, нападать на) небольшие гарнизоны, во взаимодействии со «Степным орлом» оказать помощь наступающим войскам в освобождении станции и районного центра Зимовники.
Портнов неутомимо следовал за передовыми танковыми подразделениями. В Жутово свернули на Небыков, проехали Дарганов, Выпасной, Шебалине и 28 декабря вслед за танкистами 3-го гвардейского мехкорпуса оказались в Заветном — большом степном селе, районном центре Заветинского района Ростовской области.
Машину Портнов остановил на окраине села, у большого подворья. Отозвал Войцеховского:
— Отсюда пойдете.
— Тяжело нам поднимать весь груз. Майор Перекальский обещал...
— Знаю, знаю,— перебил Портнов.— Сообразим вам транспорт, будь спокоен. Давай размещай людей. Три часа вам на отдых — и в рейс.
В назначенное время неугомонный капитан разыскал среди спавших в доме партизан Войцеховского. Растолкал его, вывел в коридор на мороз.
— Я договорился с командиром танкового батальона. Сядете на свой грузовик и с ветерком за линию фронта. Вас будет сопровождать броневик. Ну, а если напоретесь на фрицев, что маловероятно, то броня, огонь и быстрая скорость вам помогут. Укреплений у врага тут нет — голая степь. Свои силы они держат в населенных пунктах. В степь носа не показывают. А моро-зец-то добрый, и поземка как раз кстати.
338
ПАРТИЗАНСКИЕ УДАРЫ
Придонские степи — раздолье для зимнего ненастья: ежели легкий ветерок, то поземка размашисто бежит десятки километров, не встречая ни леса, ни рек, ни глубоких балок. Толька редкие степные хутора да островерхие овчарни и добротные конюшни для знаменитых рысаков — вот что приметно в этих обширных снежных просторах.
Зима в здешних местах всегда суровее, чем, скажем, в ста километрах к западу, на побережье Дона, где степные метели, наскакивая на лобастые крутосклоны и на заросшие мелколесьем овраги, умеривают свой пуржистый бег, заваливают грязноватым снегом и придонскую пойму, и сады, и станицы, и хутора.
Из домашнего тепла выходить в полночь на мороз, на колючий хлесткий ветер ох как не хотелось. Поеживаясь, подталкивая друг друга, сошлись партизаны полукругом с подветренной стороны дома. В центре — Войцеховский, Богатырева и Олейников.
— Проверить, все ли взяли,— распорядился командир.— Чтобы ни звука, ни звяка.
Все они одеты по-зимнему тепло: ватные брюки заправлены в валенки, сверху телогреек — короткие белые полушубки. У каждого за спиной вещмешок, доверху набитый патронами и продуктами, у пояса — чехлы с запасными дисками к автоматам, через плечо сумка с гранатами .Четверо были с винтовками, остальные с автоматами.
— Уточняю задачу,— Войцеховский говорил полушепотом.— Километров пятнадцать отсюда— конеферма номер три. Пойдем с трех сторон и ударим одновременно. Да так, чтобы фашисты драпали без оглядки.
Слушали командира не перебивая, только легонько переминались с ноги на ногу. Еле слышно под валенками похрустывал снежок.
339
— С Богатыревой пойдут пятеро, С Олейниковым—столько же. Остальные,— со мной. Бойти в хутор скрытно, притаиться, высмотреть. Если возможно, то снимать часовых брамитом* или ножом.— Войцеховский сделал паузу, прислушался. Где-то неподалеку зарокотал мотор, заглушив монотонное подвывание ветра.
— Да,— спохватился	командир,— пойдем на
грузовике, в сопровождении броневика.
— Услышат ведь,— проговорил	кто-то из
бойцов,— на всю степь будет грохот...
— Зато с таким комфортом,— возразил девичий голос.— Это же интересно: в тыл на автомашине...
Все время молчавший капитан Портнов отделился от стены дома, вошел в полукруг.
— Впереди броневик — вы по его следу. Подойдете к конеферме, насколько сочтете возможным. С командиром броневика есть договоренность все время идти на ветер, с потушенными фарами и на малых оборотах.— Капитан на несколько секунд умолк.— Если кто не верит в благополучный исход —может остаться.
У двора уже двигались крытый брезентом грузовик и небольшой броневичок...
В ночь, в снежную сумятицу они увезли семнадцать партизан — отряд «За Родину!».
Конеферма, или третий конезавод, как еще называли местные жители этот поселок, насчитывал более полусотни деревянных и саманных домов. Жили здесь потомственные степняки, занимались выращиванием строевых коней для армии, водили отары овец, сеяли хлеб.
Поселок располагался в стороне от железной дороги. Всю оккупационную власть здесь под-дорживал староста Шведков, верный слуга нового порядка.
В конце ноября забеспокоился староста. Появились горластые фуражиры; забирали у жите-
* Брамит— приспособление для бесшумной стрельбы «из винтовки.
340
Wien не только остатки живности, но и припасенное во дворах сено и даже кизяки — основное трпливо в здешних степных местах. От них и ста-лЬ известно, что под Сталинградом «фрицев крепко русские побили и что скорей бы конец, капут этой проклятой войне».
За три дня до Нового года со стороны Заветного в хутор ввалилось около трехсот солдат и офицеров. На подводах с брезентовыми шатрами, на открытых автомашинах и пешком оккупанты шли, ехали почти до глубокой ночи. Усталые, озлобленные, они лезли в дома, выгоняли хозяев на мороз, тут же на улицах разводили костры и жарили мясо. Крик, шум, стрельба не скоро утихли.
Перед утренней зарей, когда особенно лютует мороз с ветром, отряд «За Родину!» кружным путем преодолел около сорока километров и высадился в открытой степи. Экипаж броневика и шофер автомашины, пожелав партизанам удачи, по своим следам повернули в Заветное.
Северо-восточный колючий ветер бил в лица, забирался в рукава, слепил глаза. Он же доносил из хутора запах кизячного дыма, жалобный и тревожный лай собак и мерное рокотание дизельных моторов.
Шли на ветер, совсем с другой стороны,—откуда враг не мог ожидать нападения. Когда появились первые признаки строений, Войцеховский и Олейников со своими товарищами круто взяли в сторону, в обход. Дуся Богатырева со своей группой залегла у крайних домов, будто смешалась со снегом.
Николай Шустов шел первым, за ним Войцеховский, а следом — еще пятеро.
Шустов замешкался. Вроде споткнулся. Приостановился. Присел. Остальные моментально сделали то же самое.
— Кабель,— прошептал Николай. Поднял его носком валенка и перехватил финкой. Прошел несколько шагов и еще раз перерезал телефонный кабель.
Дошли до первой на их пути стены. Останови
341
лись, успокаивая дыхание. Прислушались. Через стену слышно, как там переступают ногами кони. Это была одна из конюшен.
Приблизившись к Войцеховскому, Шустов прошептал:
—• А почему они машины не глушат?
Вместо ответа командир передвинул сумку с гранатами на живот. Две «лимонки» переложил в карман полушубка.
— Приготовь гранаты. Вот с них, с этих дизелей, мы и начнем.
Как и рассчитывал командир, в такую морозную ночь оккупанты обязательно оставят два-три грузовика с работающими моторами. Иначе утром потребуется много времени, чтобы разогреть застывшие на открытом морозном ветру остальные машины. К этим дежурным «буксирам» и направились Войцеховский с Шустовым, Пятеро их друзей шли сзади, готовые в любую минуту прикрыть огнем и гранатами. Такова пар^-тизанская заповедь: смело идти вперед, оглядываться в подобной обстановке некогда и не следует— с тыла всегда прикроют, всегда поддержат.
Дома в хуторе стояли просторно. Улицы широкие.
Перебежав от конюшни к центральной хуторской улице, группа Войцеховского оказалась рядом с двумя громоздкими автофургонами. Кругом— ни души. Только из-за неплотно прикрытой ставни дома пробивается тусклая полоска света.
Где же часовые? На западной, тыловой стороне хутора дозорных не держат. Значит, где-то там, на восточной околице, близ заветинской дороги будут дозоры. А тут, в центре хутора, должны же быть часовые.
Войцеховский терпеливо выжидал, высматривал. Слушай не слушай — ничего, кроме рокотания мотора, не разобрать. А время бежит. Скоро начнет светать. И тогда внезапность уже не поможет, как теперь. Кидаться же, не узнав, откуда раздадутся первые вражеские выстрелы,—
342
\
значит или погубить, или не выполнить боевой задачи.
Шустов тронул командира за локоть и показал на кабину грузовика. Там вспыхнул огонек, осветил сначала одно лицо, потом другое. Часовые, конечно же, могли быть только в машине. Там и ветра нет, и тепло от работающего мотора.
Остальное для партизан было делом несложным. Войцехоский подобрался поближе к автофургону и притаился за углом дома. Шустов подполз к другому грузовику.
«Лимонка» звонко звякнула, проломив лобовое стекло. Бубнившие в кабине часовые не успели понять, что же произошло, как грянул взрыв, а за ним другой.
Грузовик вспыхнул. С другой стороны дома загорелся автофургон от гранаты Шустова.
Взрыв гранаты был условным сигналом для остальных двух пятерок. Справа и слева один за другим раздавались взрывы и торопливая автоматная стрельба.
Группа Войцеховского, удачно начав бой, ока-казалось, напала на штаб полка, размещавшийся в бывшей конторе конезавода. Тут же был и староста Шведков и два пришлых полицая.
Выбегая из большого дома, оккупанты попадали под меткие автоматные очереди партизан. А на главную улицу уже выкатывались скрипучие на морозе фуры и стремительно мчались прочь, подальше от полыхавших в центре хутора грузовиков.
Не упуская друг друга из виду, Войцеховский и его бойцы все время меняли свои позиции, создавая видимость, что на конеферму ворвалась крупная часть. Гитлеровцы, не принимая боя, в панике бежали, оставив на хуторских улицах около сорока убитых и раненых.
...Когда рассвело и партизаны собрались в одну группу, Войцеховский, усталый и немного оглохший от взрывов и стрельбы, распорядился подседлать оставленных оккупантами лошадей для двух дозорных.
343
Среди убитых хуторяне опознали старосту и полицейских.
А трофеи были богатыми: на подводах и четырех брошенных автомашинах оказался настоящий склад боеприпасов, продуктов и обмундирования.
К полудню со стороны Заветного в поселок вошли наши танки и броневики 62-й мотострелковой бригады подполковника Н. П. Пипичева.
— Ну и лихой вы народ — партизаны! — удивлялся комбриг.— Семнадцать таких ребят и девчат, а стоите семнадцати танков. Ну и молодцы— ничего не скажешь! — И не переставал пожимать руки партизанам, построенным по случаю встречи командира бригады.— И все до одного целы?
— Так точно,— весело отвечал Войцеховский.— Потерь не имеем.
— Да вам цены нет! — не унимался подполковник.— И чем вас угостить-наградить, сразу и не сообразишь! — И вдруг, переменив тон, строго спросил: — Что желают герои?
— Поспать!
— Хорошо бы поесть!
— И снова устроить гитлерюгам ночной концерт!
Смеялись и партизаны, и красноармейцы, и радостные хуторяне.
В награду за дерзкий налет и блестящую победу над противником партизанам были устроены сытное угощение и не по-фронтовому роскошный отдых: на мягких перинах и в домашнем тепле. Довольные и счастливые, они, быть может, спали бы всю ночь, до самого утра, но, как и сутки назад, в полночь Войцеховский поднял своих соратников на новое боевое задание.
Рядом, в двух десятках километров, на четвертой конеферме, надо полагать, остановились удиравшие оккупанты. Вести танки и броневики на этот хуторок было бы не совсем оправданным занятием. Могут быть заминированы дороги, да и момент внезапности вряд ли можно использовать. Но не это сдерживало комбрига»
344
Отставали тылы. Мало было топлива. Стремительный рейд 13-го танкового корпуса генерал-майора И. Т. Танасчишина, естественно, потребовал повышенного расхода горючего. А по степному бездорожью в пору снегопада и сильных морозов службы обеспечения не успевали своевременно доставлять наступающим частям и топливо, и боеприпасы. Поэтому комбриг Пипичев последние дни экономно расходовал горючее, поджидал, когда подойдут долгожданные транспортники. А ведь впереди Зимовники. Фашисты обязательно будут упорно здесь держаться. Их сбили под Котельниково. Они отошли, сжались, как сильная пружина.
Даже он, комбриг 62-й мотострелковой, не мог в то время представить, каким упорным окажется сопротивление гитлеровцев. Сюда с Северного Кавказа в спешном порядке по железнодорожной ветке и степными грейдерами подтягивали лучшие части вермахта — полки «Нордланд», «Вестланд», «Дейчланд», моторизованной дивизии СС «Викинг».
— Ты удачливый, Войцеховский,— говорил Пипичев.— Иди на четвертую конеферму. Поднимай, гони противника, а мы за тобой. Боепри-пасов-то у нас чуть да немножко. Должны же «харчевозы» наши успеть до того, как ты со своими молодцами вытуришь фрицев из Зимовников.
Обоим шутка очень понравилась. От души посмеялись.
— Только не горячись. Нам еще вон сколько воевать, пока до Берлина дойдем.— Он был старше Войцеховского, этот уже седеющий командир бригады.— Лучше осмотрись, а потом уж действуй. Быть может, ты останешься у нас, в бригаде?
— Спасибо, товарищ подполковник,— благодарил Войцеховский.— У нас свой командир есть. Генерал. В гражданскую беляков в этих местах крушил. Два ордена Красного Знамени заслужил еще в ту пору. И другие командиры как на подбор — народ боевой.
345
Партизанский отряд Войцеховского в ночь на 30 декабря неожиданно и смело ударил по вражескому гарнизону на четвертой конеферме. Оккупанты, не принимая ночного боя, в панике отступили и на этот раз.
«СТЕПНОЙ ОРЕЛ»
Начальник отделения по работе среди партизан политотдела 57-й армии капитан М. X. Портнов со своими помощниками старшими лейтенантами П. К. Юхимовичем и К. П. Пугачем вот уже несколько часов беседовал с пожилым на вид штатским: густая с проседью борода, худое лицо, сутулая спина намного старили сорокалетнего Григория Елисеевича Попова.
— Вот здесь мы найдем то, что нам надо.— Он рукой ворохнул свою бороду.— В этих местах еще в гражданскую формировался пятый крестьянский полк под командованием Думен-ко. Из этого полка выросла дивизия, корпус, а потом уж и Первая конная армия Семена Михайловича Буденного.
— Бывали в этих краях? — спросил Портнов, обводя на карте район между станциями Зимовники и Пролетарская.
— Да, места мне знакомые. Тут вот, в тридцати километрах от станции Куберле, проходит балка Большая Куберле. Летом она пересыхает... Так по этой балке хутора — Таврический, Песча-вый, Первомайский, Верхневерхоломовский... Там мы найдем себе полную поддержку в семьях бывших буденовцев.
Капитан, выслушав Попова, вновь повторил:
— Значит, Григорий Елисеевич, вы назначаетесь командиром партизанского отряда.
— Ясно, товарищ капитан,— согласно кивнул Попов.
— Комиссаром утвержден Ляшенко Владимир Васильевич, ваш земляк. Он не знает о своем назначении. Вы должны с ним встретиться в Верх-
346
неверхоломовском. Передайте ему наш устный приказ... Начальником штаба отряда назначен Матвей Павлович Дудкин. Тоже знакомый?
— Да, доводилось встречаться.
— Он вас сам найдет.
Все четверо помолчали, понимая, насколько опасное задание предстояло выполнить Попову, командиру еще не созданного отряда.
— С Дудкиным, очевидно, направим радистов и несколько партизан,— пояснил Портнов.— Основные силы отряда накапливать надо за счет местных жителей.
Когда все было условлено, Попов спросил:
— Как я понял, добираться придется пешком?
— Да, так будет надежнее,— подтвердил Юхимович.— Через линию фронта, между Юс-той и Халхутой, перебросим ночью на автомашине, а там степью до Орловского района.
— Надо бы не затягивать,— предложил Попов.— Пока сухо и холода не подошли.
Портнов согласился:
— Как будете готовы, переправим.
— Я готов хоть сегодня.— Борода скрыла его широкую, белозубую улыбку.
— Согласны завтра? — спросил капитан.
— Согласен.
Как и условились, Попова перевезли ночью через линию фронта. Он уходил в глубокий вражеский тыл отсюда, из-под Сталинграда.
Бывший боец Первой конной Григорий Елисеевич в 1930 году вступил в партию, работал милиционером, директором чайной, председателем районного правления Осоавиахима. Несколько лет жил в станице Гастагаевской Краснодарского края. Отсюда в первые дни войны ушел на фронт.
Преодолев пешком почти трехсоткилометровый путь по степному бездорожью, Григорий Елисеевич в середине сентября добрался до Верхневерхоломовского, где жил его тесть Иосиф Матвеевич Манзюков. К нему-то он и направился, чтобы перво-наперво узнать про свою семью, а уж потом, через тестя, бывшего крас
347
ного партизана, подобрать верных людей для отряда.
В сгорбленном старичке с костылем в руке, с окладистой бородой, одетом в рваный кожу-шок, Иосиф Матвеевич не сразу узнал своего зятя. Оказалось, что жена Попова с четырьмя детьми перед самой оккупацией успела переехать к отцу и теперь жила в Верхневерхоло-мовском.
Дома Григорий Елисеевич поначалу жил малог скрывался у знакомых в соседних хуторах, иногда ночевал в песчаном карьере. Вскоре бригадир местного колхоза Яков Корнеевич Ноздрин принял его на работу водовозом.
Ознакомившись с обстановкой, Попов через Иосифа Матвеевича и его дочь Машу стал подбирать подпольщиков. Прибывшие в хутор каю военнопленные двоюродные братья Ильичевы — Родион Петрович и Иван Фомич — с готовностью согласились партизанить. Они привели к Попову Филиппа Самойлова, Николая Статова, Егора Гаевцова и других хуторян-патриотов. Самойлов поручился за свою сверстницу Марию Быкодорову. Мария Иосифовна предложила записать в партизаны Таю Найденову.
Первым из всех подпольщиков задание получил Николай Матвеевич Статов — устроиться полицаем, чтобы партизанам можно было всегда знать, что намерена предпринимать комендатура. Как не хотелось ему быть полицейским, а приказу подчинился.
Старостой хутора Попов решил устроить своего человека, но из Орловской прислали некоего Водорезова. Чтобы доказать свою преданность, этот фашистский наймит начал ретиво отбирать оружие и патроны у хуторян. Он пригрозил всем, у кого забирал винтовки, что если ему не будут беспрекословно подчиняться, то донесет коменданту в Орловскую. Староста все больше наглел и запугивал население, А тут еще случай подвернулся Водорезову выслужиться. Часть колхозного скота не удалось эвакуировать за Волгу, и колхозники вернулись
348
с ним в хутор. Фашистский холуй распорядился* весь этот скот отогнать в Орловскую. Бригадир Ноздрин запротестовал — отказался выполнять распоряжение старосты и предложил раздать скот хуторянам. Тогда он сам отогнал 72 головь^ крупного рогатого скота на станцию и погрузил с помощью полицаев в вагоны.
После такой выходки партизанам и их вожаку Попову стало ясно, что Водорезова надо убрать. Но как? Посоветовавшись, решили дать знать оккупантам, что староста припрятывает у себя? на квартире оружие, да к тому же всегда носит при себе пистолет. Сигнал встревожил орловского коменданта. Водорезова арестовали и увезли в Зимовники.
Старостой хутора избрали подпольщика и партизана Егора Петровичу Гаевцова.
...По заданию Орловского райкома партии участковый милиционер коммунист Владимир Васильевич Ляшенко был оставлен для подпольной борьбы. За несколько дней до появления оккупантов в поселке Красноармейском, расположенном при станции Куберле, Ляшенко уехал в Пролетарскую. Там, в доме своего дальнего* родственника, он переждал неделю, а потом кружным путем, подальше от железнодорожного полотна, пробрался в Верхневерхоломовский. Тут у него и произошла встреча с Григорием Елисеевичем Поповым, только что появившимся в хуторе. От него-то Владимир Васильевич и узнал, что назначен комиссаром отряда.
В тот же день из Красноармейского в хутор* на подводе приехала Мария Антоновна Щербакова. На воловьей повозке Ляшенко вместе с ней добрался до своей семьи.
Через несколько дней и он начал действовать: вместе с учительницей Анной Ивановной Еким-цевой часами просиживал за составлением листовок, призывающих не подчиняться оккупантам. всеми силами бить врага, не давать ему покоя. Листовки размножали его дочери — ученицы Надя и Зоя. Вместе с Ниной Щербаковой они* же, девочки-подростки, незаметно их расклеи-
349
®али на вокзале, на вагонах проходящих эшелонов, на столбах среди разных объявлений. Это были короткие и броские призывы: «Смерть оккупантам!», «Не верьте фашистам-брехунам!», «Подымайтесь на войну с гитлеровцами! Не давайте им убивать наших отцов, братьев и детей!» У Ляшенко был старенький велосипед. Катаясь на нем, девочки заезжали в ближайшие хутора и там ухитрялись распространять листовки. Эти маленькие листочки поднимали у людей веру в скорое избавление от оккупации, усиливали ненависть к врагам...
В одну из сентябрьских ночей с заволжского аэродрома ушел в полет двухмоторный транспортный самолет... В предрассветной дымке на пустынные поля колхоза «Красный партизан», неподалеку от станции Ельмут, с невидимого рокочущего самолета спустилось четырнадцать парашютистов. Они действовали стремительно: собрали парашюты, прикопали их в ближайшей лесополосе и заняли круговую оборону.
Группой десантников командовал Матвей Павлович Дудкин, одногодок Григория Попова, бывший боец второго конного корпуса знаменитого Жлобы. Дважды раненный на гражданской войне, работал он потом председателем сельского кресткома, секретарем подрайкома, заместителем директора совхоза, управляющим конторой молзаводов. С августа сорок первого — в боях. В январе ранен, в мае контужен. А теперь вот по заданию партизанского командования возглавил группу десантников. Вместе с ним перед рассветом приземлились в Орловском районе сибиряк Иван Назаров, таганрожец Серегин, Федор Белов, Евдокимов, Николай Загидулин, радисты Александра Коваленко, Николай Онищенко и другие.
Недалеко от места, где притаились партизаны, за поворотом грейдера маячили постройки полевого стана. К ним и направил Дудкин разведчика Федора Белова. На стане тот застал одного сторожа Авдея Зиновьевича Погасил. Слово за слово разговорились, и Белов уточнил, в ка
350
ком именно месте приземлилась их группа. А уж потом, спустя несколько дней, Погасни расскажет, что он член партии, по специальности ветврач, а работает воловником, и что живет в хуторе Шелганове и готов помогать, чем может, партизанам.
Поблагодарив старика, Белов поспешил в лесополосу.
Каждый из четырнадцати имел свою легенду и конкретное задание, в каком хуторе или поселке устроиться на работу, чтобы вжиться, а потом уж разворачивать подрывную борьбу. Расходились попарно или по одному.
Матвей Павлович направился на станцию Ку-берле. Там жила его дальняя родственница. Отыскать ее было нелегко: он с ней ни разу не встречался, а теперь она, конечно, выйдя замуж, носит другую фамилию. Как найти ее дом, к кому обратиться, чтобы не вызвать подозрений?
На вокзале Дудкину повстречался пожилой железнодорожник в форменной фуражке.
— Не знаете, где живет Мария Антоновна« Лутченкова?
Железнодорожник подозрительно посмотрел на него и ничего не сказал. Покрутившись немного на перроне, Дудкин вновь подошел к тому же железнодорожнику. Тот внимательно осмотрел любопытного незнакомца и ответил:
— Вот что, парень, дождись вечера, и как я сменюсь, так иди за мной.
С наступлением темноты Матвей Павлович был в доме железнодорожника Ивана Ивановича Носова. Хозяин проверил у него документы: у Дудкина были паспорта на русском и немецком языках, а также другие документы, подтверждающие, что он ищет свою семью. Носов догадался, какую он ищет семью, поэтому на* второй день свел Дудкина с его родственницей Марией Антоновной не Лутченковой, а Щербаковой.
Через три дня Дудкин пришел к Носову за своей котомкой. Потом, спустя несколько дней,.
351
4-Iocob навестил Щербаковых. Мария Антоновна жила с тринадцатилетней дочерью, муж и сын "были на фронте. С первой же просьбы она согласилась помогать Матвею Павловичу, хотя и понимала, на какой идет риск, сделав свой дом явочной квартирой.
В ее доме Дудкин и попросил пришедшего а гости Носова помочь ему устроиться на работу. Иван Иванович пообещал и сдержал слово. Пошел к старосте и дал за Дудкина поручительство. Так начальник штаба партизанского отряда стал сапожником в пристанционном поселке Красноармейский. Должность незаметная, а с нужными людьми можно открыто встречаться.
Во дворе у Щербаковых был погреб полуподвального типа. В нем оказалась вместительная боковая ниша, где можно разместить под землей около десяти человек. Этот погреб и облюбовал Матвей Павлович для радистов с рацией.
Мария Антоновна выполнял^ обязанности связной. Вскоре она свела Дудкина с Поповым, а потом уж и с Ляшенко. На первой же встрече командиры рассказывали друг другу о патриотах-подпольщиках, давших согласие вести борьбу «с оккупантами.
Встреча с Носовым была большой удачей для партизан. Работая мотористом водокачки, он общался с машинистами проходивших поездов, собирал ценные сведения о перевозках вражеских войск, о скоплении эшелонов с боевой техникой на соседних станциях Двойная и Зимовники. Его дом стал явочной партизанской квартирой. У него партизаны находили временное укрытие, сюда приходили с докладами и тут получали очередные задания. В партизанскую группу в этом поселке также входили: брат командира отряда Иван Елисеевич Попов, Михаил ‘Васильевич Екимцев и его жена Анна Ивановна, семнадцатилетний комсомолец Ваня Перепутнев -и четырнадцатилетняя дочь комиссара Надя Ляшенко и другие патриоты.
Командиры встретились на бригадном стане верхневерхоломовского колхоза. Бригадир Нозд
352
рин дежурил, пока они беседовали в дальнем конце кошары.
— Как видите, друзья,— подводя итог, говорил Попов,— в отряде у нас набирается около тридцати человек, способных, как говорится, с оружием в руках бить оккупантов. Дело осталось за малым: начинать воевать.
— Оружие есть,— сказал Ляшенко.— Собрать в степи еще можно. В первом же бою достанем еще...
— А ты, Владимир Васильевич, имя отряду нашел? — спросил его командир.— Помнишь наш уговор?
— Помню и имя, пожалуй, придумал подходящее.— Он весело поглядел на Дудкина и Попова.— «Степной орел». Чем не имя? У нас орел-степняк хозяин на весь край. Вот и мы, а не фрицы, должны быть хозяевами в нашей степи.
— А что? — переспросил Дудкин.— Хорошее название отряду, как считаешь, Григорий Елисеевич?
— Согласен. Доброе имя.
— Тогда очередную радиосводку мы и подпишем «Степной орел».
Попов согласился с предложением начальника штаба. Договорились также, что теперь, создав основу отряда, пора активнее вести разведку и боевые действия против ненавистного врага. Надо поднимать народ на борьбу—заявить в полный голос о существовании партизанских сил.
Первоначально основная задача отряда сводилась к сбору разведданных и передаче их в штаб партизанского движения. На вокзалах, мельницах, в хуторах и даже в орловской комендатуре— всюду действовали партизаны-разведчики.
Наряду с нелегальными операциями партизаны с октября начали устраивать и засады.
Командиру группы Григорию Васильевичу Гудимову «полицай» Статов сообщил, что большое стадо скота, награбленного у населения, оккупанты будут гнать через Верхневерхоло-мовский в Орловскую для отправки в Германию.
12 Заказ № 211
353
— Не дадим фашистам нашего добра,— решили партизаны. Тщательно разведав маршрут перегона скота, в дождливую темную ночь Гудимов увел свою группу на выполнение задания. Партизаны заняли выгодные места для засады. И как только гурты ушли подальше от хутора, неожиданным нападением перебили всю охрану и вызволили 1200 голов крупного рогатого скота и около трех с половиной тысяч овец. Эти гурты партизаны угнали в глубь степи: часть раздали населению, а другую часть держали на дальних глухих пастбищах до прихода наших войск.
Однажды разведчики Михаил Екимцев и Григорий Гудимов, возвращаясь с задания из хутора Островянского, заметили приближающийся мотоцикл с коляской. Из придорожной канавы они наповал сразили гитлеровцев. Это были фельдъегери — военные почтальоны, доставлявшие, кроме писем, и штабные документы.
Командир «Степного орла» немедленно отправил через линию фронта Федора Белова с этими ценными бумагами. По калмыцким степям он проделал изнурительный путь до штаба, располагавшегося в Средней Ахтубе, и вернулся обратно.
Оккупационные власти понимали, что где-то рядом живут и действуют партизаны. Но какие бы жестокие меры ни применяли каратели, партизаны оставались неуловимыми. Было и немало случаев, когда подпольщики подвергались смертельной опасности.
Маше Манзюковой в том году было восемнадцать лет. Она выполняла роль связной между партизанскими группами Верхневерхоломовского и хутора Андриянова. Сведения передавала Шатову. Местом явки были камыши у пруда. Маленькая и худенькая, Маша одевалась под девчушку-подростка. Часто с узелком в руках она ходила по дороге от хутора к хутору. Ее выдал один из недобитых врагов Советской власти некий Хренов.
Две недели гестаповцы допрашивали и пыта
354
ли Машу. Не добившись никаких показаний, гитлеровцы объявили ей, что она и еще две женщины, сидевшие с ней в камере, будут расстреляны.
Узнав о намерении комендатуры расстрелять Машу Манзюкову, командиры отряда рискнули поручить группе партизан во главе с Михаилом Мельниковым освободить арестованных.
Как переводчику Мельникову разрешался вход к арестованным. Воспользовавшись этим, он вызвал арестованных из подвала и приказал часовому проводить их к уборной, а сам ушел. Как только женщины приблизились с отхожему месту, то вместе с часовым они были подхвачены партизанами, находившимися тут же в засаде.
Еще в начале создания отряда Федор Белов, по поручению Попова, завербовал на сторону партизан Мельникова — девятнадцатилетнего переводчика из комендатуры. Отец его румын, мать украинка, воспитавшая у сына уважение к русскому народу. Михаил владел румынским, русским и немецким языками. Для проверки партизаны дали ему задание: достать сотню чистых бланков с печатью орловской комендатуры. Мельников выполнил задание. Пользуясь доверием у коменданта, он предупреждал командование отряда о готовящихся карательных акциях, поставлял сведения о передвижении и местах расположения гитлеровских войск.
Все чаще и чаще радистка Шура Коваленко передавала сводки в штаб партизанского движения о боевых операциях «Степного орла». Они были предельно лаконичными. Вот некоторые из них:
«10 октября в балке Зундовой уничтожено 20 солдат и 2 офицера, 2 автомашины с горючим».
«13 октября в балке Куберле уничтожено 16 гитлеровцев, 3 автомашины с боеприпасами».
«11 ноября между Двойной и Ельмутом уничтожено 2 автомашины, 6 солдат и ранено 15...»
«23 ноября между Зимовниками и Куберле
12*
355
уничтожена автомашина с военным имуществом и два солдата».
«18 декабря взорвано орудие, сожжено две автомашины и убито шесть солдат».
Отступая из-под Котельниково, в поселке Красноармейском расположились два вражеских штаба. Приближалось рождество. Гитлеровские офицеры, чтобы как-то скрасить свою безрадостную долю в «варварской России», распорядились устроить рождественские торжества. Ин-тенденты-мародеры «отыскали» в поселке трех чудом уцелевших свиней и приготовили из них обильное угощение. Пир намечался грандиозный. Оккупанты облюбовали самый вместительный дом и выгнали из него на мороз большую семью колхозника А. В. Колесникова.
О приготовлениях вражеских штабистов узнали партизаны. В эфир ушла родиограмма о скоплении большого количества офицеров и солдат.
Через полтора часа в вечернем небе над поселком появились три небесных тихохода — «ПО-2». Не успели захмелевшие оккупанты опомниться, как один из самолетов, резко снизившись, сбросил бомбу. Она попала точно в цель. Очевидцы утверждали, что бомба угодила буквально на рождественский стол пьяных мародеров. Почти весь штаб фашистской части был уничтожен.
На втором Заходе, подвесив осветительную ракету, самолеты сбросили в это Же подворье бомбы и обстреляли из пулеметов в панике метавшихся по улицам фашистских захватчиков. Вместо торжества на следующий день оккупанты вынуждены были устроить траурную панихиду по убитым офицерам и солдатам.
Каратели охотились за партизанами. Но «Степной орел» всякий раз был для них недосягаемым— действовал неожиданно и решительно. Однако местная комендатура методически устраивала облавы, стремясь жестокостью запугать население. И всякий раз после зверских акций фашистских поработителей партизаны наносили ответные удары. Как-то подвыпившие гитлеров
356
цы с победными песнями возвращались в Орловскую из хутора Первомайского, где устроили облаву и очередной грабеж. Очевидно, в их расчеты не входила встреча под самым райцентром с народными мстителями. Подпустив врагов на 30—40 метров, партизаны из засады уничтожили их всех.
Бесстрашно и удачно действовали подрывники «Степного орла». В одну из ноябрьских ночей между разъездом Таврическим и станцией Двойной (Орловской) они подняли на воздух первый мост, а потом взорвали и второй мост на перегоне Куберле—Зимовники.
ВОЙНА ЕСТЬ ВОЙНА
Опасаясь, что крупную группировку на Северном Кавказе может постигнуть участь армии Паулюса, гитлеровские стратеги всеми силами стремились остановить наступление войск Сталинградского фронта, помешать их быстрому выходу к Ростову. С этой целью в районе Зимовников, по одному из притоков реки Сал, степному извилистому Малому Куберле, гитлеровцы в спешном порядке подготовили оборонительный рубеж. На эту линию обороны откатывались части разгромленной котельниковской группировки, сюда же подходили и подкрепления. На станциях Двойная и Куберле разгружались эшелоны с танками и пехотой. По грунтовым дорогам спешили к передовой мотомех-части.
Противник перешел к активной обороне. По* зиции в районе Зимовников удерживали полки моторизованной дивизии СС «Викинг». Как и предполагало командование Сталинградского фронта, враг будет стремиться во что бы то ни стало превратить Зимовники в сильный узел сопротивления.
Директивой Ставки Верховного Главнокоман*
357
дования 1 января 1943 года Сталинградский фронт был переименовал в Южный. Перед войсками фронта поставлена очень сложная задача— разгромить противника в нижнем течении Дона, овладеть Батайском, Ростовом, Новочеркасском.
Понимая свое отчаянное положение, фашисты жестко оборонялись, остервенело контратаковали наши передовые части. В ночь на 31 декабря части 31-го танкового корпуса генерал-майора И. Т. Танасчишина пытались с ходу взять Зимовники. Танкисты ворвались на аэродром, успели уничтожить два самолета, занять окраину поселка, но затем под танковым контрударом отошли на 4—5 километров восточнее. В оперативной сводке за 1 января командир корпуса доносил, что противник упорно обороняет Зимовники. 17-я и 13-я бригады во взаимодействии с 60-й механизированной бригадой, 56-й и 59-й бригадами 3-го гвардейского механизированного корпуса в течение ночи трижды атаковали противника и незначительно продвинулись вперед.
В общем стратегическом плане наступления Зимовники надо было брать, и чем скорее, тем лучше. Фронтальные атаки, как показали первые дни боев, не принесли необходимого эффекта. Следовательно, этот узел обороны целесообразнее преодолеть ударами с тыла и флангов.
Командир 62-й мехбригады сообщил командованию о лихих действиях партизанского отряда Войцеховского. Он дал понять, что в штурме Зимовников следовало бы положиться на помощь партйзан-разведчиков. К этому же времени относится и доклад генерал-майора Т. П. Круглякова Военному совету фронта о готовности партизан принять участие в боях совместно с фронтовыми подразделениями.
В первые январские дни оперативная группа управления передовыми частями фронта находилась в селе Дубовское, рядом с небольшой станцией Ремонтная. Предложение Круглякова фронтовое командование приняло с одобрени
358
ем и тут же предложило связаться со штабом 302-й стрелковой дивизии, занимавшей передовые порядки в районе Зимовников. На уточнение обстановки и определение схемы операции штабистам потребовалось совсем немного времени. Другое дело состав отряда. Партизанский штаб вначале намеревался своими силами в составе сорока партизан нанести удар по зимовни-ковским тылам противника в момент фронтального наступления наших подразделений. В штабе дивизии считали, что одним партизанам будет нелегко справиться с такой задачей, поэтому предложили сформировать сводный отряд за счет разведвзвода 827-го стрелкового полка.
Возвратившись из штаба дивизии, Кругляков созвал экстренное совещание начальников отделений. Еще на пути от Сталинграда майор Перов и старший лейтенант Карпович, оперируя своими резервами, сформировали отряд, который уже имел и свое условное имя — «За Отчизну». Поэтому, когда на совещании генерал заговорил о создании партизанского отряда, то для отбора бойцов и командиров по существу не требовалось времени.
— Говорите, сорок бойцов? — спросил Кругляков, довольный предусмотрительностью своих помощников.— У разведчиков тридцать... Всех они нам не дадут, да и нам не следует посылать всех сорок. Построже посмотрите при зачислении,— народ у нас находчивый: недосмотрите, и приболевшие могут прикинуться здоровыми, лишь бы пойти на операцию... Словом, в отряд зачислить тридцать пять партизан, а от 827-го принять только двадцать пять разведчиков.
Будучи в восемнадцатом году первым военкомом Зимовниковского ревкома, Кругляков хорошо знавал эти места. В предвоенные годы он раза два заезжал сюда погостить к родной сестре. Где она теперь? Годы и война нарушили переписку. Зимовники — крупное пристанционное село, напоминающее рабочий поселок. На его улицах было больше саманных хат, чем деревьев, жилье ставили друг от друга просторно. Так
359
что провести даже ночью незамеченным отряд в шестьдесят бойцов — предприятие весьма рискованное. К тому же в Зимовниках и близлежащих хуторах —Горобцов, Василевский, Майкопский — находились не рядовые армейские части противника, а отборные эсэсовские полки.
— Сделаем так,— предложил и одновременно приказал генерал.— Из отряда создадим несколько групп. Две или три направить на железнодорожное полотно. Не дать противнику вывозить технику и награбленное имущество. Группу под командованием Тиховода послать в Васильевский.
Стоявшие рядом с ним Перекальский, Перов, Куприков и Карпович знали, что в двух километрах от Зимовников, в хуторе Василевский, расположен штаб эсэсовской дивизии «Викинг».
— Ударим по штабу — значит ударим по вражеской психике. А там посмотрим, у кого нервы крепче.— Кругляков был в хорошем настроении.— Основные силы отряда разделить на маневренные группы и с разных концов пустить в Зимовники... Но чтобы не зарываться. Кто их может повести?
— Кузнецов, Коршиков и Лепетов,— подсказал начальник школы.
— Кузнецов — москвич? — Переспрашивая, генерал имел в виду, что Кузнецов прибыл из Центральной партизанской школы.— А откуда появились Коршиков и Лепетов?
Перов пояснил:
— Из сто сорок девятого запасного полка шестьдесят второй армии. Их три друга — Тихо-вод, Коршиков и Лепетов. Три сержанта. Ребята обстрелянные, надежные.
— Пусть будет так,— генерал заканчивал оперативное совещание: — Командиром отряда...
— ...«За Отчизну»,— подсказал Перов.
— ...партизанского отряда «За Отчизну»,— Кругляков встал из-за стола, подчеркивая этим торжественность и ответственность момента,— назначаю старшего лейтенанта Ершова.
Молодой и высокий Ершов, и без того худой
360
и вымотанный желтухой, еще сильнее подобрался и вытянулся.
— Есть, товарищ генерал.— Из-под его белобрысых бровей радостно заблестели глаза.
— Учтите, старший лейтенант, вы командир, а не разведчик. С вас спрошу за выполнение всей операции. Возьмите на себя основные силы отряда и все руководство диверсионными группами,— имевший привычку говорить короткими фразами, на этот раз Кругляков изменил своему правилу.— Ваш отряд входит в подчинение оперативной группы при Военном совете 51-й армии... Старший лейтенант Юхимович.
— Есть, товарищ генерал.
— Вам надлежит в течение полудня разрабоа тать боевую задачу для отряда Ершова. Начало операции завтра: в ночь с третьего на четвертое января.— Генерал подумал и жестче обычного закончил: — От действий нашего отряда в немалой степени зависит исход штурма вражеской обороны.
Еще неделю назад подвижной состав «хозяйства» Круглякова базировался в Светлом Яре, в пригороде Сталинграда, а теперь — в селе Ду-бовское.
— Если так будем наступать,— шутили партизаны,— по двести километров за неделю, то к первомайским праздникам до Германии дойдем.
— И еще ни в одном бою не участвовали...
Бывалые бойцы утешали нетерпеливых из числа добровольцев, пришедших в партизаны совсем недавно:
— Хватит и на вас еще боев. Не зря же, кроме воинской присяги, в Светлом Яре давали клятву партизана.
За четыре дня до сорок третьего они все дали клятву партизана, а в числе первых был сержант Коршиков.
У всех партизан, находившихся в Дубовском, было большое желание, граничащее с нетерпением, поскорее принять участие в боях. То было время великого энтузиазма и неукротимого стремления идти вперед, то были первые дн^
361
нашей великой Победы, начавшейся в сталинградских степях.
А фронтовые будни шли своим чередом. Ершов знакомился с «Боевым приказом № 1 оперативной партизанской группы при Военном совете 51-й армии». Приказ был написан от руки, карандашом, но по всей фррме: «Село Дубов-ское, 2 января 1943 года, в 15.00. Карта 1 : 500000.
1. Противник, понеся большие потери, перешел к обороне, удерживая рубежи силой дивизии СС «Викинг» в районе с. Зимовники — Васильевский, и продолжает упорно сопротивляться.
2. Партизанскому отряду под командованием старшего лейтенанта Ершова в количестве 60 человек, имея на вооружении, кроме личного оружия, 1 миномет, 1 противотанковое ружье, 1 ручной пулемет, в ночь с 3.1. 43 г. на 4.1.43 г. выйти в тыл противника, взаимодействуя с 827 СП, в районе Зимовников — Васильевский — Грушевка с задачей:
а)	действуя по коммуникациям противника, взорвать железнодорожный мост—не дать возможности противнику вывезти ценности, боеприпасы и технику;
б)	часть групп выйти на южную и западную окраину Зимовников, Васильевский, Горобцов, перерезать коммуникации и сделать провокационный огонь, дабы создать панику в тылу противника, чтобы облегчить наступление 827 СП;
в)	уничтожать живую силу и технику противника, разведать его силы, захватить ценные документы.
3. Связь со штабом партизанского движения поддерживать по рации «Север», с опергруппой — через связных».
Каждого старшего группы командир отряда инструктировал отдельно, показывая на карте-схеме место выхода для операции, уточнял возможные пути отхода и засад, проверял перечень вооружения и боезапаса. Для всех диверсионных групп началом провокационного обстрела тылов противника он установил одно время — пять ча
362
сов тридцать минут, на утренней заре. К этому сроку партизанские группы должны скрытно, ночью выйти на исходные места.
На трех «зисах» и «полуторке» отряд «За Отчизну» днем третьего января подобрался почти к самой передовой и притаился в полуразрушенных постройках и реденькой лесопосадке вдоль железной дороги, идущей к Зимовникам.
В группу Риты Гаевской вошли Люба Шапина, Маша Орехова и Дмитрий Беляев, Ритин земляк из Николаевки. Они должны скрытно выйти юго-западнее Зимовников и взорвать один из мостов близ полустанка Хутуны.
...С вечера валил рыхлый снег, а к полуночи под валенками хлюпало жидкое месиво. Глухой степью Гаевская увела ребят в сторону от вражеских окопов километров за пять.
И тут, видимо, ребята неосторожно прошли где-то рядом с дозором. Сначала по ним зачастил пулемет, а затем над головами пронеслась ракета и полетели в их сторону гранаты. Девчата были на краю оврага и сразу кинулись под обрыв. Дима, озираясь по сторонам, немного замешкался и сразу не почувствовал, как его ранило. Маленький осколочек просек ватную штанину и застрял в неудобном для ходьбы месте.
В потемках они спустились в глубокий и извилистый овраг. В нем было потише, но идти оказалось не легче. Теперь они двигались в сторону Зимовников, откуда то и дело погромыхивала перестрелка.
Все одеты в валенки, ватные брюки и фуфайки. Дмитрий в вещмешке нес пятнадцать килограммов тола. Бикфордов шнур и запалы находились в сумке у Гаевской.
Мокрые валенки казались неподъемными. Несколько раз по примеру Гаевской ребята ложились на покатые бока оврага, отдыхали минут по пять — и снова вперед. Шли молча. Друг за другом.
Перед утренней зарей откуда-то из калмыцких степей подобрался мороз. О его приближе
363
нии первыми забеспокоились телефонные провода: запели, нудно заныли...
Значит, где-то совсем рядом железная дорога. Ведь телефонная линия далеко от нее не уйдет.
Смутно ощущалась близость железнодорожного полотна. Вместо дождя теперь шуршала мелкая ледяная крупа. Небо стало проясняться, и обозначились контуры высокой насыпи.
—- Передохнем чуть-чуть,— прошептала Рита лежавшим рядом партизанам,— а потом с Димой пойдем к дороге. А вы, Люба и Маша, в случае чего...
Недоговорила Рита, что делать девчатам «в случае чего», как совсем неподалеку полыхнуло зарево, а потом ахнул взрыв. Гул был таким сильным, что у них еще долго стоял звон в ушах.
Вздрогнув от неожиданного грохота, они притаились, всматриваясь в темноту: что последует дальше? Но было тихо и морозно. Пошевелишь смерзшимися валенками—и скрип под ногами.
— Пошли, Рита,— вставая, позвал Беляев.
— Обожди. Давай лучше осмотримся.
— Чего смотреть? Вон кто-то из наших сработал что надо, и теперь их ищи-свищи, как ветра в поле...
— Помолчи, Дима.— Рита потянула его за свисавший из-за спины мешок. Дмитрий опустился рядом. Прислушиваясь, он поднял отвороты шапки-ушанки.
— Вот и подожди да подожди.— Он был недоволен осторожностью Риты.— Слышишь, фри-цыпрутся.
Она раньше его поняла, что в их сторону от Зимовников идет автомашина и, наверное, не одна.
Так и есть: рядом с насыпью—наезженный полевой грейдер. Теперь уж хорошо видно: машина шла с включенными подфарниками, высвечивая крутой спуск в лощину.
За первой прошла вторая, за ней третья автомашина. А потом потянулись грузовики, паро
364
конные подводы, бронетранспортеры, тягачи с пушками. Все это двигалось и урчало совсем рядом на грейдере. Притаившись в неглубокой выемке, забитой колючками перекати-поле и снегом, партизаны считали все, что проносила дорога.
Как ни старалась Гаевская, а на мост свою группу не вывела. Досада и отчаяние так ее беспокоили, что хоть плачь. А тут еще этот Димка бубнит:
— Говорил же, пойдем. Так нет — подожди, осмотримся. Вот доосматривались. Где теперь искать этот проклятый мост? Что скажем Ершову?
— Да замолчишь ты, наконец, или нет! — не вытерпела Люба и толкнула его локтем в бок.— Ну, не вышли. Что ты предлагаешь? Молчишь? А что мы не вышли,— даже хорошо. Если бы нашли свой мост, обязательно взорвали. А к чему второй мост рушить?
— Как это к чему?
— Посмотри внимательно. Ведь лежим мы почти полдня и ни одного эшелона не прошло. Значит, хватит фрицам и одного моста...
Вернуться благополучно им не удалось, хотя шли тем же оврагом, по старым следам. К полуночи кружным путем обошли сплошные траншеи и в ровной степи поползли в сторону своих. Дима с грузом за спиной все время отставал от девчат. Не мог он, 17-летний парень, признаться, что ранен, да еще в такое место. Остаток прошлой ночи осколок не сильно его беспокоил. Но с наступлением вечера Дима почувствовал недомогание и жар во всем теле. Успевать за девчатами ему было все трудней.
И как на беду они снова попали под обстрел. На этот раз у вражеских дозорных был миномет. Мины одна за другой треснули где-то между уползавшими вперед девчатами и отставшим Беляевым. Взрывы разъединили их. Дима бросился назад, в овраг, а партизанки заторопились дальше и вскоре попали под винтовки своих же пехотинцев-дозорных.
365
Увидев своих, партизаны подчинились: отдали автоматы и пошли вперед как арестованные.
— Это недоразумение,— успокаивала Гаевская.— Придем к командирам — разберемся.
Но разбираться не стали. Некогда было. Заперли в сарае вместе с только что пойманными полицаями.
К вечеру следующего дня, наконец, пришел какой-то командир в полушубке, выслушал Гаевскую и распорядился проводить их в «хозяйство» Круглякова.
— А наше оружие?
Командир отрицательно махнул рукой, а сопровождавший красноармеец пояснил:
— Автоматы ваши уж больно понравились нашим ребятам.
— Вот герои, у своих же среди бела дня забирают.
— Ну ты, полегче! — отозвался боец.— Черт вас тут разберет: шляетесь по степи в гражданском. Чьи вы — пойми?
Усталые и голодные, они дошли до одиноких домиков, оставшихся после бегства оккупантов из хутора. Здесь находились партизанские «зи-сы» и «полуторка».
Первая неудача воспринимается особенно мучительно и тягостно. Каждому из них, как и миллионам других солдат этой самой большой войны, не суждено было даже представить, куда приведет их военная судьба. В коловерти событий они будут идти только вперед и впереди всех.
Через месяц Рита вместе с ребятами-одногод-ками будет ходить через передовую за «языками», а затем в глубоком вражеском тылу станет одним из руководителей отряда, в составе которого насчитывалось около тысячи партизан. За выполнение ответственного задания командования она будет награждена боевым орденом, а через несколько месяцев, будучи раненой, окажется в плену. Ее приговорят к смертной казни, но в последний момент изменят приговор на пожизненное тюремное заключение. В том
366
же сорок четвертом году Гаевская снова вернется в партизанские ряды...
И Маша Орехова также будет участвовать в лихих операциях, но ее стороной обойдет солдатское счастье. Она погибнет, перенеся муки пыток и издевательств ненавистных врагов. И только Рита Гаевская и Люба Шапина будут сражаться до конца и разделят радость победы, доживут до наших дней.
А что же сталось с Димой Беляевым? Он не вернулся ни через сутки, ни через неделю и месяц. Спустя несколько месяцев начальник отделения кадров партизанского штаба фронта майор Перов сообщил его родственникам в Николаевку Сталинградской области о том, что Дмитрий Федорович Беляев при выполнении боевого задания пропал без вести.
А пока только трое медленно шли на встречу со своими командирами.
...Тяжело, невыносимо тяжело было отрывать глаза от притоптанного снега у крыльца хаты. Стояли все рядом и тягостно слушали Ритин рапорт вышедшим к ним навстречу майору Перову, начальнику школы Карповичу и командиру отряда Ершову. Рита говорила хриплым простуженным голосом, что задание группа не выполнила, что была разоружена своими же красноармейцами...
— Молодцы, что живыми вернулись,— первым отозвался Перов.— А что на мост не вышли, то он, оказывается, только один целым и был.
Шеренга сломалась. Первой сделала шаг к командирам Шапина:
— А как же так могло случиться?
— На войне и не такое бывает,— успокоил Перов.— Война есть война... А ваши автоматы вернем обязательно.— Он еще раз похвалил их за то, что пересчитали машины, орудия и броневики на дороге и запомнили несколько новых условных знаков на вражеском транспорте — это очень важные сведения.
В теплом сарае, приспособленном под временное партизанское жилье, отсыпались возвра
367
тившиеся с задания ребята Лепетова, Коршико-ва, Филатова, девчата из группы Зины Паль-ченко.
После трудного перехода и невыносимо тяжелого напряжения каждый из них хотел только спать. И они уснули сразу же, как только улеглись на камышовые маты.
А сражение за Зимовники продолжалось. Из тех, кто спал, и кто разил врага, и кто не мог уже больше ничего ни сделать, ни сказать,— почти никто раньше, до войны, не знал и не слышал о таком селе Зимовники, которое потом, спустя десятилетия, гитлеровские недобитки будут называть в своих «объективных мемуарах» городом Зимовники. После Котельниково именно здесь фашистские захватчики вторично прилагали отчаянные усилия восстановить утраченное положение, взять инициативу в свои руки после сокрушительного советского контрнаступления из-под Сталинграда.
Когда отоспались, привели себя в порядок, узнали, кто и что успел сделать, кто вернулся, а кто никогда не появится в партизг неком строю.
Группа Кузнецова действовала дерзко и не совсем осмотрительно. Пробравшись на южную окраину поселка, партизаны по грузовикам, впритирку поставленным к стенам домов, определили, где и примерно сколько ночует солдат. Выбрали в темноте самый большой дом с двумя автофургонами. Проникли в него тихо, но в последний момент спавшие гитлеровцы переполошились; успели сделать два или три выстрела. Из коридора через окно в горницу Кузнецов метнул гранату. Дом вспыхнул. Поднялась паника. Надо бы уходить в ночь, в темноту, а ребята били, не переставая, из автоматов по бегущим на выручку гитлеровцам.
Партизаны стали отходить, но было уже поздно. Забежавший сзади вражеский пулеметчик наповал сразил пятерых партизан.
Когда освободили Зимовники, то нашли их лежащими с оружием в руках.
С Дмитрием Коршиковым ушли трое из пол
368
новой разведки— Моглов, Дудкин и Чайка. Через степь, кружным путем Коршиков вывел группу к юго-западной окраине Зимовников.
Поселок дремал в густой темноте. Льдистая крупа больно секла по лицам, но и скрадывала своим шорохом партизанские шаги. В белых полушубках разведчики удачно пробрались в тыловые участки вражеского гарнизона. На одной из центральных улиц Коршиков заметил свет через прикрытые ставни. В коридоре этого дома, прячась от непогоды, гомонили часовые. Очевидно, штаб. Сержант в потемках нащупал три жилы полевого телефона. Перехватил их финкой и стал ждать. Из дома, поругиваясь, вышел связист. Он перебирал в руках провод и слепо ступал в темноту. Гитлеровец вплотную подошел к Коршикову...
Ночь разбудили пальба и взрывы — это раньше условленного времени вынуждена была начать бой группа Кузнецова.
Из дома, где расположился штаб, вслед за часовыми выбежали еще пятеро. Не целясь, почти в упор, Коршиков ударил длинной взахлеб очередью. Кто-то из врагов в отчаянии успел лишь перепуганно взвизгнуть. В раскрытую настежь дверь дома сержант метко бросил гранату и пронзительно свистнул. Это был сигнал к отходу.
Ночная улица, испугавшись, судорожно оживала: загорланили перепуганные оккупанты, паникуя, стреляли без разбора. А разведчики уходили по первому своему следу — задворками. И там, где на их пути показывались вражеские фигуры,— открывали огонь, бросали увесистые гранаты.
Коршиков отходил последним. В узеньком переулочке, под покосившимся плетнем он различил широченную спину сержанта Моглова. Тот пытался кого-то поднять к себе на спину.
— Что тут у тебя? — прошептал запыхавшийся от быстрого бега Коршиков.
— Понимаешь, наш комвзвода, лейтенант Кулик,— прерывисто дыша, ответил Моглов.—
36?
В ноги его. Видать, замыкал свою группу. Ребята отошли, а он, понимаешь...
Рассматривать и расспрашивать раненого, а тем более перевязывать не было времени.
Коршиков без труда помог взвалить небольшого росточка лейтенанта на спину Моглова. Но тот и трех шагов не сделал, как мягко привалился к треснувшему плетню и, скрипнув зубами, чертыхнулся.
— Понимаешь, и меня, видать, задело в ногу...
Без лишних слов Дмитрий подхватил Кулика к себе на спину и пошел вперед. За ним, то и дело оглядываясь, тяжело прихрамывая, едва успевал раненый сержант Моглов.
Таков закон партизанского братства: сам погибай, а товарища выручай. Они засветло перебрались через железнодорожное полотно, передали подоспевшим армейским санитарам Кулика на санки, а сами засели в одном из окраинных подворий, выходивших на дорогу в сторону Ку-тейниково. Из центра Зимовников одна за другой выбирались в степь легковые и грузовые автомашины. Коршиков распорядился бить по ним одиночными выстрелами из автомата, экономить боеприпасы и не выдавать себя.
БОЕВАЯ ГРУППА ТИХОВОДА
Васильевский — хутор небольшой, почти часть Зимовников. Как и все степные селения, дома в нем располагались по пологим скатам безымянной речки, гремучей весенним многоводьем и пересыхавшей летом.
Сержант Тиховод увел самую крупную группу сразу же после того, как получил боевой приказ. Ждать времени не было. На рассвете части 302-й стрелковой дивизии при поддержке танков начнут очередное наступление на зимов-никовские рубежи.
370
Надо успеть степным бездорожьем незаметно миновать боевые вражеские порядки и с запада войти в Васильевский.
Никто из девяти его бойцов не знал ни местности, ни того, что может им встретиться на пути. Впереди с автоматами на изготовку пробирались Федор Спиридов, Василий Журавлев, Даша Евдаш, Константин Тиховод, а за ним — Тоня Нежинская, Лида Долгалева, Яков Тараненко, Степанова, Морозова и Ширяев. Шли на расстоянии четырех-пяти шагов, не теряя друг друга из виду. Степь была ровная, засаду вряд ли встретишь, к тому же то и дело где-то неподалеку методически вспыхивали ракеты. Через равные промежутки времени впереди идущие останавливались, к ним подтягивались остальные. Тиховод, вынув компас из кармана, сверял направление движения по азимуту.
В ночной темноте деления шкалы и стрелки светились непривычно ярко. Таинственно танцевала стрелка в дрожащих от усталости руках. Гулко билось сердце от ходьбы и неизвестности. Но вот успокаивался магнитный танец стрелочки, ровнее становилось дыхание, и снова — вперед.
Поднявшись из лощины на бугор, партизаны подошли к заснеженному кладбищу, прошли через него к ограде вокруг изреженного сада.
— Дальше, через сад, какие-то сараи,— вернувшись в канаву, сказал Федор.— Надо думать, это и есть Васильевский.
Нападать такими силами на штаб дивизии, даже если удастся это сделать и внезапно, Тиховод не решался. Человек он неробкого десятка. На его счету было уже немало удачных операций. Но с одним отделением вступать в схватку с ротой охраны — а ведь не меньше роты наверняка держат при штабе — очень рискованно. Его удерживал трезвый учет сил. Главная задача не разгромить, а осложнить действие штаба дивизии СС «Викинг» в момент штурма Зимовников.
— Идем вчетвером,— принимает решение командир.— Даша, Тоня, Яков и я. Остальным рас
371
средоточиться в этом саду. И ждать во что бы то ни стало нашего возвращения. Если мы не появимся к половине пятого ночи, то действовать по обстановке. Старшим назначаю тебя, Федор...
— Счастливо, Костя,— успел шепнуть оставленный за старшего Спиридов.— Если что, мы поможем.
— Сиди и не сыпайся,— осадил его Тиховод.— Тутаке эсэсовцы. Делай то, что слышал.
— Ладно, ладно.
Из канавы выбрались ползком, прошуршали по ледяной крупе, и нет уж никаких признаков, куда исчезли четверо.
Ни на шаг от Т^иховода не отставала Нежинская. Они теперь не шли, а крались, то и дело прижимаясь к стене сарая или дома, или, как только где-то вспыхивала ракета, замирали на ледяной земле. За ними тянулись Даша и Яков.
Перескочив улицу, сошлись у стены большого дома. Тараненко успел осмотреть его со всех сторон.
— Ни окон, ни дверей,— горячо шептал он Тиховоду.— На топку разбирают...
Где-то неподалеку в серых сумерках рокотал мотор.
— Не глушат,—" опять шепнул Яков теперь уж Тоне и Даше.— Дизеля у них такие. С буксира быстрее заводятся. Вот и дежурит такой дизе-лек...
Тиховод все еще не решил, что ему предпринять. Ведь он не знал, где именно, в каких домах находятся эсэсовцы, их штаб. Идти от дома к дому искать? Наверняка наткнешься на патрулей или часовых.
«Дизель работает недалеко. Ракетами светят на противоположном конце хутора, примерно в километре. Значит, есть фриц и тут, совсем рядом.— Так прикидывал Тиховод.— Выходит, что нам просто посчастливилось сразу выйти на этот одинокий, нежилой дом».
— Яков, останешься на первом этаже,— Они стояли у дверного проема.— А я с ними,— Тихо-
372
вод показал на шептавшихся девчат,— заберусь на второй этаж.
— Какой этаж? — сразу не понял Тараненко. Тиховод указал на чердак.
— А-а-а.
— Ты тут несколько минут послушай, приглядись— никто нас не заметил? Потом — к нам.— Тиховод ощупью двинулся в глубь строения искать лаз на чердак.
Со стороны Зимовников, перекрывая змеиное шипение ледяной крупы, докатилось глухое бормотание взрывов. Через несколько минут отсветы пожара уперлись в низкие ночные тучи.
Деревянная крыша в двух местах была проломлена. Девчата в потемках наткнулись на матрац и войлочную подстилку. Они поснимали с себя автоматы и сумки с гранатами, вещмешки с продуктами. И, несмотря на холод, стащили промокшие в начале пути, а теперь смерзшиеся сапоги. Перематывали ноги сухим концом портянок. Стали располагаться поудобнее.
— Константин Николаевич,— шепотом позвала Даша своего двадцатилетнего командира. А Тиховод в это время, высунувшись в проем крыши, всматривался в утренние сумерки.— Идите к нам, посмотрите, что мы нашли.
К ним наверх поднялся Тараненко.
— Где вы тут? — Он зацепился за какой-то коробок.
— Тихо, Яков Егорович.
— Видел, наши в Зимовниках дают фрицам концерт?
— Это Коршиков и Кузнецов.— Тиховод подсел к девчатам, принялся тоже переобуваться.— Там, внизу, нормально?
— Ага... Только что мы тут, на чердаке, сумеем сделать?
Командир не ответил.
— Давайте перекусим,— предложил он,— пока тихо. А развиднеется — сообразим, что делать.
Как только в Зимовниках началась стрельба, в Васильевский, в штаб эсэсовской дивизии,
373
по телефону поступило сообщение о том, что русские пошли в атаку с флангов и тыла, что идет ночной бой на улицах. В штабе, надо полагать, не поверили в достоверность тревожного донесения, потому что крупными силами с юга подойти к Зимовникам и миновать Васильевский— это просто невероятный факт. Поэтому из штаба в боевые порядки эсэсовской дивизии немедленно выслали офицера связи.
Мотоциклист со штабным офицером долго выбирался из хутора по разбитой и заснеженной дороге. Оглушительный треск мотоцикла медленно проплывал мимо дома, где засели партизаны.
— Давай, Костя, снимем,— предложил Тараненко.— Прямо отсюда.
Водитель мотоцикла ехал с выключенной фарой.
— Вот что, друзья,— вместо ответа сказал Тиховод, когда мотоциклист уже за хутором включил фару и замаячил светом.— Скоро рассвет. Будем бить по гитлеровцам отсюда. И только наверняка.
— Зря упустили,— Яков имел в виду мотоциклиста.	,
— Значит, так,— не обращая внимания на недовольство Тараненко, шептал Тиховод склонившимся к нему партизанкам.— Я беру улицу. У тебя, Даша, слева сектор обстрела, а у тебя, Антонина,— справа.
— Это куда фрицы уехали?
— Да. А тебе, Яков, быть внизу. Один будешь на все четыре стороны, устраивайся поудобнее.— Он не приказывал и не просил. А просто говорил, что им предстоит из этого дома уничтожать врагов. Вчетвером. Он, Тиховод, не сказал своим товарищам ни слова о том, что отсюда, из вражеского окружения, выбраться им вряд ли удастся. А если и случится такое, то это будет чудо, что называется, один счастливый шанс из десяти возможных.
Быть может, в наши дни иному скучающему обывателю трудно и поверить, что вот так,
374
обычно, сознательно совершалось необычное, героическое. Да, так было.
Утро четвертого января для Васильевского началось артиллерийским обстрелом. Стреляли наши. По бугристым пустырям хутора.
Забегали, засуетились отсыпавшиеся ночью штабисты. Стоявшие у стен домов и сараев машины чьей-то невидимой рукой направлялись прочь из хутора, на выезд в степь.
— Ребята, никому не стрелять! — Тиховод сказал так, чтобы всем было слышно.— Пока я поработаю со своей «подругой».
Тараненко, устроившись в полуподвале, мог, перебираясь от стены к стене, держать под прицелом почти все подходы к дому.
По всему видно, что в их нынешней «крепости» размещалось какое-то хуторское учреждение, потому что со всех сторон были пустыри — ни сарая, ни забора, ни остатков сада. Хотя Яков по сравнению с его друзьями на чердаке находился в более безопасном месте, все-таки ему было не по себе. Не то что страшно, а так, немного неуютно от того, что один, что и словом не с кем перекинуться.
Сквозь рокот автомашин и грохот взрывов он различил два глухих хлопка. Они донеслись оттуда, сверху. Это работа Кости Тиховода. Перед выходом на задание он отказался от автомата, а взял винтовку с брамитом—насадкой для бесшумной стрельбы. Он ее ласково называл «подругой», потому что стрелял из нее действительно снайперски, следил и ухаживал за ней, как за верным другом.
Из машины, подъехавшей к ближайшему дому— это в ста с лишним метрах,— выскочили один за другим двое. Кто из них солдат, офицер— не различить на таком расстоянии. Не успели враги добежать до крыльца, как их замертво свалили тиховодовы выстрелы. Навстречу к ним из дома с криками и бранью выбежали несколько гитлеровцев и тут же попадали, потому что где-то совсем рядом прошелестел, присвистывая, снаряд. Переждав взрыв, они повскаки
375
вали, озираясь по сторонам. Один сыпанул очередью вдоль пустынной улицы. Убитых солдаты занесли в коридор, а сами забрались в кабину грузовика. За баранку сел самый суетливый из них. Разворачивая грузовик, он распахнул дверцу кабины, выглянул и тут же свалился под задние колеса. И третий раз Тиховод не промахнулся.
Выстрелов врагам не слышно, а солдаты один за другим замертво валятся с ног. Что бы это значило? Откуда, кто стреляет?
Страшнее смерти на войне — неизвестность. Эсэсовцы попрыгали с машины и разбежались кто куда. Громоздкий грузовик стоял и бухал работающим мотором.
Откуда-то из переулочка на уличный простор выбрался небольшой грузовик. В нем сидели двое. Остановились. Первым вылез шофер посмотреть, что случилось с «фиатом».
Через пролом в крыше Тиховоду хорошо видно на зимней улице двух в недоумении стоявших гитлеровцев. Лежа, опираясь локтями на свернутый матрац, он целился: затаил дыхание — враг на мушке... Вот солдат вздрогнул, выпрямился и рухнул навзничь. Второй, видно, ефрейтор, шарахнулся в сторону, но не успел скрыться за машину...
— Пятый готов,— не удержался Тиховод. Выпустив из рук «подругу», он повернулся на спину и, глядя на обернувшихся в его сторону Дашу и Тоню, спросил:
— Как там у вас?
— У меня спокойно.
— А на моей стороне,—отвечала Нежинская,— через два дома на машины набрасывают какое-то барахло.
— А у тебя, Яков? Ты жив там?
Тараненко отозвался нехотя:
-т- Видел все... как ты их лупил... У меня-то тихо и тепло.— И в самом деле ему теплее было сидеть там, в полуподвале. Не то что им: морозный ветер навылет продувал чердак. Холод забирался за пазуху, от мороза коченели ноги,
376
хотелось побегать, чтобы разогреться. Но куда побежишь под крышей...
— Пятерых? — переспросила Даша, размахивая руками, согреваясь.
— Угу,— кивнул Костя.
— А нам когда же можно? — допытывалась Евдаш.— Мы-то когда начнем? Так и замерзнуть недолго.
Пока они переговаривались, Тиховод время от времени поглядывал на опустевшую улицу, на две машины, продолжавшие барабанить дизелями, и распластанных около них трех гитлеровцев.
Из-под крыши смутно угадывались очертания ближайших домов Зимовников и водонапорная башня на станции.
Что-то произошло в хуторе, наступила какая-то перемена, вовремя не понятая, не замеченная им, командиром. Он это почувствовал и внутренне насторожился, стал всматриваться в то, что могло показаться новым. Что же случилось?
Уметь сопоставлять то, что было, скажем, полчаса— час назад, с тем, что происходит теперь, делать из наступивших перемен необходимые выводы, а за ними и принимать предупредительные меры — все это его, командирская обязанность, его забота.
Не видно фашистов. Где они? Ушли из хутора? Дорога в степь одна. Только две машины проскочили в ту сторону. А тут их, пожалуй, около трех десятков. Значит, им не миновать этой улицы, на которой стоит одинокий дом. Ждать надо: пойдут обязательно на них. Конечно, теперь поняли, что в хуторе где-то сидит снайпер.
Еще какая перемена наступила, пока он «лупил», как сказал Яков, вражеских солдат? Тишина какая-то появилась.
— А что это наши перестали?
— Проку-то немного от такой стрельбы.
— Не скажи, Даша! — Это переговаривались за его спиной девчата.
Так вот оно что: не рвутся больше снаряды. А почему? Тиховод машинально повернул голо
377
ву в сторону Зимовников и увидел вместо контуров поселка сплошную белую пелену. Двигался снегопад, подгоняемый ветром-степняком. Потому-то и сократилась видимость у артиллериста-корректировщика. Замолчали и пушки, редко стрелявшие по хутору откуда-то с закрытых позиций.
Январские дни короткие. Не успели как следует осмотреться, а время перевалило за двенадцать. Массивные «кировские» у Тиховода на левом запястье ходили исправно.
Снегом завалило крыши и стены домов, облепило плетни, занесло дорожки и дороги.
...Они шли цепью. На свежем снегу сразу не разобрать: в черных или темно-зеленых длинных шинелях. У каждого автомат в руках. Видимо, взвод охраны прочесывал весь хутор.
— Не заметят— не трогать! — распорядился Тиховод. И для большей убедительности, чтобы его правильно поняли, громко прошептал вниз Тараненко: — Без команды не палить.
Так бы и прошли эсэсовцы до конца хутора, если бы в улицу юзом не скатился мотоцикл с коляской. В ней сидел, закутавшись в полушубок, офицер. Из-под овчинного воротника, поднятого вверх, выглядывала высокая тулья фуражки. Очевидно, из Зимовников возвращался ночной посланец [штаба. Закоченел он порядком. Вздев рукав в рукав, эсэсовец полулежал на сиденье. А пулемет-ручник, прикрепленный спереди на люльке, прикладом упирался офицеру в бок.
— Костя, у меня мотоцикл,— еле проговорила Нежинская. От холода не слушались губы, слезились глаза.
Тиховод услышал мотоцикл раньше.
— Не торопись, сначала снимай...— Его голос заглушил автомат. Нежинская поняла командира с полуслова.
Мотоциклист, будто обрадовался, резко вскинул от руля обе руки вверх, запрокинулся на спину. Мотоцикл круто вильнул и повалился на бок. Офицер кубарем покатился под горку.
378
а потом вскочил и проворно засеменил к дому.
Все это произошло совсем рядом, в каких-то двадцати метрах. За снежной пеленой уже и не различить уходивших дальше солдат с автоматами. И вот на тебе — стрельба.
Гитлеровец в полушубке почти добрался до партизанского укрытия, когда из-под крыши коротко хрустнул выстрел. Это Даша Евдаш одиночным из автомата почти в упор застрелила эсэсовского офицера.
...Теперь они возвращались навстречу ветру и колючему снегу. Бежали нехотя, согнувшись и оскальзываясь. Тиховод еще до появления фашистов из снежной коловерти переметнулся на другую сторону чердака. Как только показались вражеские автоматчики, он начал сбивать их одного за другим.
— Одиннадцатый,— прошептала Даша.— Вот это да! — Она тоже целилась, но не стреляла. Наблюдала, как солдаты кидались от одного дома к другому, не понимая, откуда и кто так метко стреляет.
— Обеим вниз! — между выстрелами распорядился командир.— Держите с Яковом их подальше от дома...
В один миг спустились девчата в полуподвал к Тараненко.
Нежинская и Евдаш под домом оказались вовремя. Яков отбивал подбиравшуюся со стороны автомашин новую группу солдат.
В три автомата разом ударили и поумерили эсэсовцам прыть: побежали они назад за грузовики и дома.
В полуподвал спустился Тиховод с винтовкой в руках.
— Ну, ребятки, ежели мы сейчас не оторвемся от фрицев, то...— Он посмотрел поочередно каждому в лицо и закончил:—То после вряд ли они нас выпустят.
Получив неожиданный отпор, гитлеровцы, очевидно, решили подтянуть свежие силы или скорее всего бронетранспортер, чтобы в упор разнести этот одинокий дом. И, пока они там
379
очухаются, Тиховод рассчитал, что в эти примерно полчаса и надо уходить, тем более что снегопад еще не прекратился и время уже идет к ночи.
— Значит, так. Яков, ты идешь первым. В случае чего — работай гранатами, а потом уж автоматом. А вы,— он имел в виду партизанок,— вслед за ним. Вещмешки и все лишнее бросьте. Только гранаты и патроны — с собой. Идите бегом. Не жалейте огонька. А я з£ вами...
Эсэсовцы постреливали с двух сторон: пули цокали по стенам, рикошетили, противно завывая.
— Куда пойдем? — хрипло спросил Тараненко.
— По старому следу, к своим, в сад. Они же нас ждут.
— Лучше, Костя, сначала в степь.— Яков отнимал полупорожний диск и вставлял в автомат новый.— В такую метель фрицы за нами не увяжутся.
Тиховод смотрел на Якова, словно впервые с ним встретился;
— Пожалуй, ты прав.
— В самом деле, Константин Николаевич, и уйти в степь нам сподручее,— отозвалась Даша. Из-за ее спины Тоня снимала вещмешок.— Вон, смотри, канавка. Вся в снегу.
Тиховод еле различил старый заснеженный ров и одобрительно хмыкнул.
Военное счастье помнят только живые. Им все-таки удалось перехитрить врага. Когда Тараненко выбрался из полуподвала и устремился к спасительной канаве, Тиховод снова, теперь уже снизу, сразил еще двух перебегавших улицу солдат.
— Давайте, девчатки, по следу Якова.
Он неотрывно наблюдал за опустевшей улицей. Тоня и Даша, плотно вжимаясь в снежную тропку, проворно поползли по канавке и вскоре скрылись из вида. Последние две «лимонки» Костя переложил из карманов за пазуху полушубка, надел через плечо стволом вниз «подругу» и также выбрался из дома.
380
Полз он по-пластунски мастерски, пригодились изнурительные тренировки в полковой школе. Ему казалось, что снег очень громко похрустывает под локтями и коленями. И все-таки до него донеслись гортанные чужие команды где-то неподалеку собиравшихся для атаки врагов. Добравшись до глухой стены длинного саманного строения, оказавшегося хатой-мазанкой, которые в этих местах строят под одну крышу с подсобными сараями, Тиховод перевел дух и, недолго раздумывая, перебросил через этот «дом» одну за другой последние гранаты. Он не слышал, как на противоположной стороне «мазанки» дико закричали перепуганные гитлеровцы, и не видел, как кинулись оставшиеся в живых наутек.
Бросившись от стены в сторону, он наскочил на заснеженный стог: не удержавшись, полуупал на пахнущую прелью солому. Снег, нависший козырьком с верха скирды, обвалился и запорошил его. В это время Костя услышал торопкое похрустывание чьих-то шагов сбоку стога, а потом и хриповатый окрик:
— Хенде хох!
Не поднимая винтовки для прицела, он на этой чужой и ненавистный хрип раз за разом нажал на спусковой крючок. «Подруга» сработала безотказно. Эсэсовский автоматчик отделился от соломенной стены и рухнул в снег.
На тиховодовы выстрелы-щелчки от дальнего конца длинной скирды показались мальчишес-ские фигурки Даши и Тони.
— А Якова не встретили? — на бегу спросил Костя.
— Не... мы его не видели.
— Вперед, наверное, ушел...
Они успели отойти с полкилометра от соломенного стога, когда там раздалась пулеметная и автоматная стрельба. И еще вспыхнуло пламя, матово просвечивавшее через снежную метель.
Костя приостановился, чтобы дозарядить свою винтовку, и махнул девушкам:
— Идите, я догоню...
381
Сверху снег перестал валить, метель-низовка выкручивала белые петли, слепила глаза, заметала следы. Отдышавшись во время зарядки винтовки, Тиховод скорым шагом устремился догонять партизанок. И не заметил, как оступился— по пояс провалился в заснеженную канаву. Пока выбирался, валенком зацепился за телефонный кабель. Вырезанный финкой кусок провода засунул за ремень на полушубке.
Со стороны, куда ушли Даша и Тоня, вдруг донеслись крики, лай собаки и два взрыва. Костя изо всех сил, насколько можно было в валенках, побежал по снегу туда, к ним. На бегу он столкнулся с девчатами, торопившимися назад.
— В балку, Костя,— позвала Даша.— Там дозор у них и, кажется, пулеметная точка.— И, словно в подтверждение Дашиных слов, вьюжный посвист метели распорола одна, а вслед за ней и другая очередь из станкового пулемета.
Спустившись по пологому склону балки, они пошли через метель в степь.
Отойдя от Васильевского в степной буран, партизаны остановились передохнуть. Стали рядышком. У девушек так перевязаны лица, что видны лишь глаза да заиндевелые платки на месте рта и носа. Лицо Кости, туго обтянутое кожей, словно отлито из темной бронзы. Постояли с минуту, радуясь своему счастью,— больше опасно: можно закоченеть на лютом морозе. День еще окончательно не погас, а шли почти как ночью.
Их не окликнули, потому что не заметили: шли со степи, а Федор Спиридов со своими пятью бойцами все внимание направил на Васильевский. Там до полудня ухали снаряды, стрекотали вражеские автоматы. А им всем не терпелось помочь друзьям-партизанам. И когда один, а потом сразу в три ствола заработали «пэпэша»,— поняли: Тиховод со своими вон какой кипяток заливают фрицам за воротник.
Костя, пригибаясь, шел первым. Спустившись в сады, он отыскал старый ров и, утопая по пояс в снегу, побрел. За ним — Даша и Тоня. Хотя
382
буран тут. в низине и садах, был и не такой свирепый, все же пурга слепила глаза. Впереди по канаве можно было различить запорошенные следы. Не Яков ли Тараненко прошел?
Громадный заснеженный куст терновника боком упирался в насыпь. Сквозь пуржистый посвист доносился слабоватый гомон разговора. «Вот еще незадача,— подумал Тиховод,— как теперь окликнуть. Крикни — своего голоса не узнать: промерз, охрип окончательно. Поди, не узнают по голосу и откроют пальбу. А может быть, это фрицы?»
Он тронул за плечо сидевшую рядом в снегу Дашу. Наклонился к ней, прошептал:
— Подай свой голос.
Даша кивнула, приподнялась, сдвинула со рта платок и заскулила протяжно и жалобно, как маленький щеночек.
Дашин «щенок» несколько раз тоскливо тявкнул и снова заскулил. На собачий скулеж кто-то выбрался из терна. Поди разбери — кто он: весь в снегу. Но вот поднялся на насыпь канавы — в руках у него автомат.
— Это что тут за кобель такой-сякой объявился? — По голосу узнали Федора Спиридова.
Отошедший по канаве в сторону Тиховод, качаясь из стороны в сторону, подгребал к терновнику.
Совсем обессилевших девчат они вытащили из канавы и повели в затишек.
— Яков пришел? — перво-наперво спросил Тиховод.
— Это Тараненко? — переспросил Спири-дов.— Не было, не видели.
— Значит, отстал, или еще хуже...
— Да-а-а,— протянул сочувственно Федор.
Они пробрались в глубь терновых зарослей.
— А где остальные? — Они пробрались до круговины примятого терновника, где сидели Морозова, Степанова и Лида Долголева.
— Журавлев и Ширяев,— объяснил Федор,— дежурят у дзота.
— Это у какого еще дзота? — устало опуска
383
ясь на пригнутые стебли , допытывался командир.
— Да мы тут приметили под стеной сарая, что стоит у дороги, фрицы длинный такой окопчик сотворили. И два станкача там держат. Прямо-таки дзот настоящий.
— Ну и что?
А в это время, не обращая внимания на разговор Кости и Федора, вернувшиеся из хутора девчата попали в руки своих подружек. Там был свой разговор и свои знаки внимания к уста4 лым и измученным партизанкам.
— Не оставлять же его...
— А зачем мы тогда сюда не считали километров?— Тиховод принял словесную игру своего помощника.— Давай-ка по-быстрому управляйся с этим пулеметным гнездом, и двинем к своим.
...В жарко натопленной комнате при керосиновой лампе сидели Кругляков, Перекальский, Юхимович и Ершов. Командир отряда «За Отчизну» докладывал о выполнении боевой задачи.
Поднявшись из-за стола, Ершов раскрыл полевую сумку, стал доставать топографическую карту.
— Садитесь, Владимир Александрович,— неожиданно мягко проговорил генерал,— и докладывайте.
— Докладываю, что. в ночь на четвертое января,— непривычно чувствуя себя оттого, что докладывать приходится сидя, Ершов говорил сжато, без мелких подробностей,— группы Филатова и Пальченко были нацелены на мосты в районе железнодорожной станции Грушевка, в 10—12 километрах от Зимовников. Им не удалось ни просочиться, ни обойти передовые порядки. Обе группы пытались с боем пробиться через передовую, но были встречены плотным неприятельским огнем. Зина Пальченко была ранена. Передав раненую санитарам, группа Филатова, в составе которой были Гречко, Чуд-новец и Ольга Гордеева, сутки находилась в передовых порядках наших пехотных частей в ка
384
честве стрелков. Наташа Шпилева и Нина Климова из группы Пальченко под огнем противника вынесли с поля боя 18 раненых.
Группа сержанта Коршикова полностью выполнила поставленную перед ней задачу, уничтожив гитлеровцев, разрушила штабное здание, перерезала телефонную связь. Сам Коршиков вынес из вражеского окружения раненого лейтенанта Кулика и оказал помощь раненому бойцу Мог-лову.
Смело и находчиво действовала тройка: Лепе-тов, Широносов и Ощепков. Они доносили, где скопления противника, указывали точное местоположение огневых точек для минометного обстрела.
— Яс группой в шестнадцать бойцов,— докладывал Ершов,—’Занял дорогу на Новый Га-шун на юго-западной окраине Зимовников. Огнем из миномета и стрельбой из противотанкового ружья нам удалось поднять панику и замешательство во вражеском гарнизоне. С восходом солнца из Зимовников на Кутейниково противник в спешном порядке вывел около ста различных автомашин и подвод. По дороге на Куберле неприятель также вывел более пятидесяти единиц транспорта. И вот здесь, в степи, под прикрытием танков и самоходок (Ершов отметил на карте, где именно) километрах в шести-восьми от Зимовников враги стояли до полудня. А затем начали снова втягиваться в село... Было очень вьюжно... основные свои силы противник не снял с передовых рубежей... К концу дня у нас кончился боезапас и мы отошли...
Генерал выслушал доклад и спросил:
— Какие у нас потери?
— Ничего пока не известно о группе Кузнецова. Это семь бойцов. Не вернулась еще группа Гаевской — Беляева: четверо. Трое убитых из разведвзвода 827-го полка, двое раненых. И еще пропал боец Тараненко из группы Тихо-вода.
— Что в итоге удалось сделать?
— По нашим подсчетам, истреблено до семи
13 Заказ № 211
385
десяти солдат и офицеров противника, уничтожено шесть автомашин, бронетранспортер, минометный расчет, установка с крупнокалиберным пулеметом и два пулеметных гнезда.
Кругляков встал из-за стола. Поднялись и остальные.
— Боевую задачу, считаю, отряд Ершова выполнил. Напишите подробнее боевое донесение на имя Юхимовича.— Он подошел вплотную к Ершову и теперь только рассмотрел, что все его лицо налилось цветом яичного желтка.— Сдадите донесение, Владимир Александович,— пожимая Ершову руку, генерал неожиданно для него закончил: — И немедленно в госпиталь.
— Но, товарищ генерал...
— Майор Перекальский, под вашу ответственность.
— Есть, товарищ генерал.
НАЛЕТЫ «СТЕПНОГО ОРЛА»
Командиры «Степного орла», выполняя приказ партизанского штаба, близ Верхневерхоломов-ского на бригадном полевом стане собрали бойцов своего отряда.
В полутемной овчарне, куда свет проникал только через настежь открытые двери, партизаны слушали начальника штаба отряда. Небольшого роста, плечистый, почти квадратный в зимней одежде, Матвей Павлович Дудкин возвышался надо всеми, стоя на санях, и говорил:
— Значит, дело такое, товарищи. Наши бьют врага под Зимовниками. Но он, сатана, держится. Ему на помощь спешат части из-под Ставрополя. По железной дороге и по степным грейдерам.— Люди курили и молча слушали. Кое-кто из сорока с лишним партизан, собравшихся здесь, впервые видел и Дудкина, и Попова, и Ляшенко.
— Нам, значит, приказано подмогнуть нашим... Видите, какой шурган завывает.— Дудкин корот-
386
«опалой рукой махнул на открытую дверь, где за метелью трудно было разобрать — день или вечер в степи.— Другой погоды у господа бога нам не выпросить.— Шутка понравилась: смешок покатился и растаял. Дудкин продолжал:
— Быть может, не все вернемся, товарищи. Присядем по русскому обычаю перед дорогой и трудным делом...
Вилючая речушка Большой Куберле вбирала в себя многочисленные мелкие и широкие балки. Вот в одной из таких балок и притаился «Степной орел». Моста здесь не было: дорога спускалась с длинного косогора и наискосок выбиралась на противоположную сторону, а дальше обозначалась телефонными столбами. Провода на них давно оборваны. Но в зимнее ненастье столбы служили единственным ориентиром.
Вражеская мехколонна, не задерживаясь в Верхневерхоломовском, двинулась дальше, по дороге в сторону Зимовников.
Первым у балки, заваленной почти метровым слоем снега, показался высокий крытый брезентом тягач с пушкой. Лязгая гусеницами, он съехал по крутому спуску вниз и, надрываясь мотором, медленно начал пробивать снежный занос. Сзади него монотонно урчали танки и автофургоны.
Около часа пробивали враги дорогу через эту безымянную, порядком заваленную снегом просторную балку. И когда первый тягач с пушкой на прицепе выбрался на дальний, до черноты выдутый ветром бугор, раздался страшной силы взрыв. Водитель как раз угодил на одну из противотанковых мин, которые с большим трудом партизаны-подрывники установили на мерзлой и накатанной дороге.
Движение колонны приостановилось. Над башней головного танка показался танкист. Он что-то пытался просигналить следовавшим за ним танкам, но метель слепила глаза, забивала смотровые щели, налепляла снег на ветровые стекла грузовиков. Свернуть в сторону с прото
13*
387
ренной колеи—небезопасно: столько снегу, что и танку трудно выбраться.
Взрыв был сигналом для партизан. Расположившись группами по три-пять человек с подветренной стороны на самом козырьке балки, там, где начинается степь и кончается косогор, они били, не переставая, из винтовок и автоматов. Длинными очередями выбивали смертельную для фашистов дробь два ручных трофейных пулемета, добытых недавно в засаде у хутора Первомайского.
С возвышения, на белом фоне снега, даже сквозь метель хорошо просматривались крытые грузовики. По ним и вели огонь партизаны. Враги попали в снежный капкан: вперед нельзя — дорогу на подъеме загородили разбитый тягач с пушкой, назад — тоже, не сразу выведешь колонну танков и автомашин.
Вывалившись из кузова в снег, солдаты плохо слышали команды и, паникуя, прятались за танки и грузовики.
Не меньше получаса партизаны «Степного орла» расстреливали вражескую механизированную колонну. Очевидно, фашисты порядком расстроились от неожиданного нападения и посчитали, что встретились с наступающими передовыми частями советских войск, поэтому в панике начали выбираться из балки назад.
Не зная сил партизан, враг вынужден действовать согласно предусмотренной уставами и наставлениями тактике открытого боя. Попав в засаду, мотомехколонна с большими потерями в живой силе выбралась из балки и развернулась в боевой порядок. Против мнимых атакующих советских войск гитлеровские офицеры выставили до тридцати танков и 12 бронемашин. Перед тем как начать штурмом брать безымянную заснеженную балку — другого у них не было выбора,— гитлеровцы открыли беглый огонь, как потом оказалось, сразу из пяти орудий.
А в это время «Степной орел» на рысях улетал прочь от места навязанного оккупантам боя. Пять пароконных саней увозили партизан по
388
дальше от вражеского артобстрела.
Полагая, что встретили усиленные передовые части Красной Армии, гитлеровцы вынуждены были отойти в Верхневерхоломовский и заночевать там.
На бригадном стане — на базе «Степного орла» — партизанских командиров поджидали только что возвратившиеся из-под Зимовников Федор Белов и связной партизан-разведчик от Портнова и Войцеховского. После взаимных приветствий связной передал новый приказ. Перед отрядом ставилась задача: устроить засады у железнодорожного моста через Большой Куберле и у всех важных стационных объектов.
— Словом, не дать врагу вывести из строя станцию Куберле,— сказал он.— Эсэсовцы вот-вот побегут из Зимовников. В Куберле у них нет оборонительной линии, поэтому они драпанут дальше, а станцию и мост, дураками будут, ежели не поднимут в воздух. Вот такие дела,— подвел итог своему рассказу связной.— Так и сказано: любой ценой уберечь.
Командир отряда Попов, немолодой и болезненно-усталый, выслушав его, односложно ответил:
— Добре, сделаем.— Помолчал, глядя в сторону.— Передай кому там следует, что мы задержали десятка четыре вражеских танков и бронемашин.
Посланец штаба, не мешкая, на конных санях умчался в ночную степь.
У командиров «Степного орла» не было еоб-ходимости изучать обстановку на станции Куберле. Там действовала надежная, всевидящая подпольная группа патриотов. Несколько дней назад со станции поступило очередное сообщение о том, где и примерно сколько гитлеровцы заложили взрывчатки, какую они держат охрану у моста, на станционных путях, у водонапорной башни, на мельнице, на нефтебазе и вокзале. Дожидаться часа, когда побегут оккупанты, тоже нельзя. Быть может, они уже улепетывают...
Отобрали из отряда наиболее здоровых и мо
389
лодых партизан и в ночь отправили их в Ку-берле.
Двое суток скрытно выжидали бойцы «Степного орла». Стыли на мерзлой земле, прятались за углами домов и на чердаках,— все время держали на прицеле вражеские посты. К вечеру 8 января стало ясно, что фашисты побежали вдоль железной дороги, по переметенному снегом грейдеру. От Зимовников прошел только один эшелон.
Рано утром девятого, когда на станции Кубер-ле остался небольшой заградительный отряд, партизаны внезапно атаковали казарму, где находилась команда подрывников. Никто из нее не успел выскочить. Снять часовых на всех станционных постах для лихих ребят из «Степного орла» было делом несложным. Правда, факельщики успели поджечь запальный шнур для взрыва водокачки. Рискуя жизнью, подпольщик Яков Андреевич Гришко сумел перехватить ножом бикфордов шнур и спасти станционную водокачку.
11 января все хутора по степной речке Большой Куберле полностью были освобождены от фашистских захватчиков, и «Степной орел» соединился с фронтовыми подразделениями третьего гвардейского танкового корпуса. В тот же день в Верхневерхоломовский прибыл майор Перов. В доме Манзюковых он заполнял на каждого партизана отряда учетные документы. К удивлению бригадира Ноздрина, оказалось, что все, кого он устраивал на работу по рекомендации Попова и Дудкина, имели совсем другие фамилии. Так надо было, этого требовали условия партизанской борьбы.
Фронтовые части стремительно продвигались к Ростову. Штаб партизанского движения поручил «Степному орлу» опередить отступающих оккупантов, в любом удобном месте перейти передовую и сосредоточиться в предместьях Ростова с тем, чтобы в подходящий момент оказать помощь наступающей Красной Армии.
Попов, Ляшенко и Дудкин на пароконных са
390
нях выступили во главе семидесяти партизан. По зимней накатанной дороге отряд проследовал через хутор Романовский, станцию Пролетарскую. Под Масловкой, прорывая вражескую оборону, отряд вынужден был ввязаться в бой.
В очередной оперативной сводке Центральному штабу партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования фронтовой штаб доносил, что «отрядом «Степной орел» в Масловке Пролетарского района уничтожено 7 солдат, 2 автомашины с боеприпасами, взято в плен 43 солдата. Захвачены трофеи: 3 мотоцикла, 1 пулемет, 43 винтовки, 3000 патронов, 8 повозок, 10 лошадей, 130 голов молодняка крупного рогатого скота, 100 овец... Потери партизан— 6 человек больных».
ИЗ ДОНЕСЕНИЙ В ЦЕНТР
В конце декабря капитан Портнов докладывал генералу о результатах поиска четырех отрядов в калмыцких степях. Они были подготовлены астраханской школой и с его, Портнова, помощью в октябре переправлены во вражеский тыл.
К тому времени еще никто в партизанском штабе ничего не знал о судьбе этих четырех отрядов, которым вскоре из-за осложнившейся обстановки пришлось объединиться под командованием Пимена Андреевича Ломакина и неподалеку от Киселевки, в районе балки Базовой, принять последний и решительный бой. Еще не были освобождены Котельниково и соседний с ним Заветинский район, где пали смертью героев партизаны Ломакина.
...Портнов знал, что генерал Кругляков выслушает подробно его, если он сообщит вначале что-либо обнадеживающее. Сказать же капитану в этом плане было нечего. В его командирской сумке хранился наспех написанный боевой отчет командира партизанского отряда № 71.
391
Это был тот самый отряд-разведчик, который месяц назад Портнов посылал по приказу генерала на розыски следов четырех партизанских отрядов, нацеленных на железнодорожную ветку Тихорецкая — Сталинград. Кроме отчета, подписанного командиром отряда Батаевым, у него были подробные объяснения еще двух партизан из этого отряда: бывшего директора Садовской МТС Г ермана Федоровича Кандаурова и главного агронома Сарпинского райзо Андрея Прокофьевича Ширина.
Из отчета и показаний следует, что отряд №71 во главе с председателем Сарпинского райисполкома Манджи Батаевым в составе 13 бойцов в последних числах ноября был переправлен ночью по льду озера Сарпа. В первую ночь отряд прошел километров 15 и дневал в заснеженных бурьянах на восточном берегу озера Батыр. Неподалеку, в хатоне Дедламин, находился противник. На вторую ночь партизаны подошли к колодцу в надежде достать воды. Колодец был завален трупами.
Остаток ночи шли по маршруту, о котором Батаев никому ничего не говорил. Шли кучно — без передних дозорных. Перед утром вошли в небольшое разбросанное село — хатон Сара-хи. Искали воду. Ушли из хатона вроде незамеченными километров на пять и залегли на день в камышах высохшего озера. Днем шестеро конных кружили вокруг камышей. На третью ночь Батаев привел свой отрядик к плотине Калур, где было несколько лиманов для орошения. Рядом с плотиной небольшой хатон. Командир направил в хатон Кандаурова, Войцеховского и Светлова. Все с той же целью —раздобыть воды. Ночь выдалась лунная, и разведчики сразу заметили патрулей на единственной улице хатона. Вернулись ни с чем. Батаев послал одного Кандаурова. Он был в годах, с большой окладистой бородой. Оставил оружие и с заплечным мешком пошел один. Подобрался незамеченным к середине хатона и на одном подворье заметил под навесом пять подседланных лоша
392
дей. Понял, что здесь враги, и заторопился в степь. У крайней мазанки увидел бочку. Обрадовался, подумал: «Наберу ведро воды— и к своим». Но воды в ней не оказалось. Решился постучать в приземистое жилье. На стук вышел хозяин-степняк. Вынес воды. Спросил: «Куда и зачем идешь?» Ответил: «Из-за Волги в Са-довку. Скот гонял в эвакуацию». Хозяин рассказал о дороге на Садовку и закрыл дверь. Партизан, несмотря на годы, стремглав бросился за плотину. Не успел он толком поведать о разговоре с хозяином крайней хаты, как к ней подскакали пятеро верховых и вскоре рысью тронулись по дороге в Садовку, а за ним и бричка с пулеметом.
И снова кинулись тринадцать бойцов в ночную степь, в неизвестность. Вел Батаев. Комиссаром отряда был Козлов. Хотя он и человек бывалый, работал начальником политотдела Сальской МТС, здешних мест не знал. Манджи Батаев вырос и все время работал в этих приволжских степях Калмыкии.
Утро партизан застало на жнивье. Неподалеку горбатились копна и скирды. Троих дозорных командир положил на верх ближней к балке скирды. Остальные бойцы закопались тут же в сено.
Пятеро верховых и бричка неоднократно за день появлялись на горизонте, но к скирдам не приближались. Они крутились по степи, выискивали следы партизан. Напасть на них было не так-то просто. Стояли морозы. Глухая степь, казалось, была без признаков жизни.
Наступила ночь. Обессиленные переходами и жаждой, партизаны удрученно помалкивали, ожидая чуда от своего командира. А что он мог сделать? Батаев снова послал Кандаурова вперед: «Ты пил воду — тебе легче. Всем надо напиться, иначе погибнем».
Спустившись в балку, разведчик вскоре почуял кизячный дым и вышел к хатону в три мазанки. Рядом с ними, в низине, был колодец. Опустил в него парусиновое ведро на веревке. До
393
стал воды. Напился вдоволь сам и прихватил с собой полное ведро своим. Еле дошел обратно...
Всем отрядом подошли к колодцу, запаслись водой. На их счастье, в хатоне не было ни одной собаки. Видимо, постреляли оккупанты. И, не тревожа жителей хатона, направились в сторону крупного степного села Обильное. Шли по гребню бугров в двух-трех километрах от речушки Первая Элестичка.
Командир, наконец, объявил всем цель их движения — найти партизан, которые посланы в октябре из той же астраханской школы. «Надо выйти на торную дорогу Обильное — Кисе-левка. И попытаться там о них что-либо узнать». Перед утром он послал троих молодых ребят пройти по руслу речушки и набрать льду для питья.
Движение и утром не прекращали. Степь была открытая, и казалось, в ней нет ни одной живой души. В полдень устроились на привал в сухом бурьяне. Дозорного не выставили. И в это время, словно из-под земли, рядом с отдыхавшими партизанами появился всадник. Заметив среди вставших с земли вооруженных людей Батаева, заговорил с ним на родном языке. Он расказал, что Шебенеры освобождены нашими, от Обильного слышна была стрельба, а в его родной хатон заглядывала разведка и что сейчас у них никого нет. Пригласил к себе.
Батаев поверил земляку и дал команду подниматься. Пришли в хатон. Все обитатели небольшого степного сельца сбежались посмотреть на партизан. Одеты кто во что, в гражданское, а вооружены хорошо—автоматы, гранаты, взрывчатка в сумках.
Всем отрядом зашли в просторную саманную хату. Расположились вокруг большого казана с калмыцким чаем. Хозяин просил не беспокоиться: «Чужого человека в степи видно на сто километров». Однако ж беспокойный и настороженный Кандауров вышел из тепла хаты и с согласия Козлова остался часовым на овечьем
394
базу. Приплясывал на холодном ветру около часу. Его вызвался сменить семнадцатилетний Юрка Светлов. «Пойди, Герман Федорович, попей калмыцкого чайку. Ох, уж какая вкуснота». А минут через пятнадцать Юрка заглянул в мазанку с раширенными тревогой глазами. В один миг партизаны выскочили из хаты. Со стороны Русской Элестички в балку спустились, может быть, пятьдесят конных или больше. Кто они, в сумерках не разобрать.
Батаев приказал спешно отходить не в открытую степь, а по буграм Русской Элестички, в сторону Кетченеры.
Из лощины вместо конных вывалила цепь солдат. Они охватывали разбросанные строения хатона в полукольцо.
Из партизан никто не дрогнул. Отходили группами по два-три человека.
Каратели не ожидали такой плотности встречного огня и прекратили движение. Но они почему-то не решились и смыкать кольцо окружения вокруг хатона Зажгли еще несколько соломенных крыш и тс (ько при пламени пожаров снова поднялись в атаку.
Манджи Батаев, Герман Кандауров и Иван Силкин меткими очередями не подпускали к себе карателей. Отходили по канаве, а затем перемахнули в балку. Снова выбрались на гребень бугра.
Пожары в хатоне пошли на убыль. В степи свирепствовал колючий ветер. На юру долго не вылежать. Вскоре с противоположного конца хатона донеслись последние хлопки выстрелов и все стихло. Каратели возвращались восвояси.
Спустя две недели Кандауров и Силкин довели заболевшего Батаева до Шебенеры. Там узнали, что Садовая освобождена, и направились к Аршань-Зельменю, где повстречались с передовыми дозорными наших наступавших частей. Партизан направили в особый отдел, а оттуда их доставили капитану Портнову. Через несколько дней и остальные десять партизан отряда № 71 вернулись из-за линии фронта. И никто из
395
них не знал ничего определенного о четырех партизанских отрядах. Такова была правда.
...Капитан Портнов так и доложил:
— Товарищ генерал, отряд-разведчик № 71 вернулся в полном составе. Он был в зоне первоначального базирования тех четырех отрядов.
— Что же выявлено?
— Никаких следов.
— Жаль. Нам сейчас не время заниматься поисками пропавших партизан. Однако об этом следует доложить в ЦШПД,— заключил Кругляков.— Передайте исходные данные на эти отряды местным органам. Это теперь их дело. Мы пошли вперед.
О судьбе объединенного партизанского отряда Ломакина станет известно еще только через месяц.
Фронтовой партизанский штаб, помимо большой, днем и ночью не прекращающейся работы по подготовке партизан и засылки их во вражеские тылы, регулярно отчитывался перед Москвой — Центральным штабом. Составить очередную оперативную сводку, точно оценить разведданные — дело непростое, по крайней мере, забота не средних командиров штаба. Обычно доклады в Москву составлялись под руководством самого генерала.
В одной из первых оперативных сводок за подписями Круглякова и Перекальского штаб сообщал, что оперативными группами по согласованию с Военными советами армий для разрушения коммуникационных линий и складов, а также с целью разведки в тыл противника из числа резервных партизанских отрядов в составе 47 диверсионно-разведывательных групп направлено 236 человек военнослужащих и местного партийно-советского актива. Выполнив задание, возвратилось только 27 групп партизан.
Поблизости от Сталинграда и его окрестностей, в районе села Ерзовка, балки Антоновой и балки Дубовой партизаны уничтожили три склада боеприпасов, неоднократно нарушали там телефонную связь противника, приносили
396
ценные разведданные о расположении его позиций и резервах.
В районе Серафимович — Клетская — Котлу-бань было заминировано пять участков фронтовых дорог, на которых подорвались 32 подводы с военным имуществом, две автомашины с боеприпасами, одна бензоцистерна, два мотоцикла и походная кухня; разрушен дзот, 18 раз нарушалась полевая связь, вырезано и принесено восемь километров телефонного кабеля. В результате операций на этом участке партизанами уничтожено 107 вражеских солдат, 3 офицера и трое взяты в плен, переведены через передовую и сданы в разведотделы 21-й армии. Поддерживая связь с оперативной группой при этой армии, успешно действовал в ближайших вражеских тылах немногочисленный партизанский отряд Меркулова. Им уничтожено 73 солдата, 2 офицера и 2 старосты. Кроме того, партизаны вывели из окружения 1087 бойцов и командиров Красной Армии.
Ночью с 10 на 11 декабря с заданием разведать сосредоточение сил противника в районе села Орловки — станции Гумрак были направлены партизаны-разведчики комсомольцы Дмитрий Беляев и Борис Коновалов. Обоим по 17 лет. Несмотря на большую насыщенность войск в окруженной группировке, им удалось под видом местных жителей проникнуть в населенные пункты, собрать ценные данные и через четыре дня благополучно возвратиться в расположение наших войск.
ПОДВИГИ В ЧЕРНЫЕ ДНИ
В январе 1943 года состоялся очередной пленум Сталинградского обкома партии. Он проходил в заводоуправлении судоверфи, почти у самой передовой. Пленум продемонстрировал решимость сталинградских большевиков не только восстановить резрушенное хозяйство города и области, но и в ближайшие месяцы организо
397
вать еще большую помощь фронту оружием, боеприпасами и продовольствием.
На пленуме приводились многочисленные примеры героизма и стойкости мирных жителей Сталинграда и области в борьбе с ненавистным врагом. Именно тогда, после пленума. А. С. Чуя-нов поручил секретарям райкома партии не забыть ни одного героического поступка советских патриотов в черные дни фашистской оккупации.
Вот только незначительная часть скупых документальных свидетельств о бессмертных боевых делах патриотов-сталинградцев.
...Двадцатилетний рабочий тракторного завода Виктор Вербенко по состоянию здоровья не был призван на фронт и находился в постели, когда разворачивались бои в предместьях Сталинграда.
«23 августа фашисты начали бомбить весь город,— напишет он позже в своих воспоминаниях.— Я был беспомощным. Мама моя тоже болела. За нами ухаживал отец-инвалид. В ночь на 24 у нас сгорел дом. Отец успел меня с мамой перенести в барак. Потом, когда ворвались фашисты, мы перебрались из барака к своим родственникам, где я через неделю поднялся на ноги. И вскоре мы с родственниками оказались на улице, в погребе. Гитлеровцы выгоняли из домов мирных жителей».
В таком же положении оказался и друг Виктора— семнадцатилетний Костя Беликов, работавший до последнего дня на заводе «Баррикады».
Эвакуироваться за Волгу было уже поздно, да им и не хотелось уходить из родного города. «Может быть, и обойдется. Чем мы для них, фашистов, опасны? Даже не комсомольцы. Жили, работали»,— так они рассчитывали, пока воочию не столкнулись с врагами. И тогда они, два друга, поняли, убедились на собственном опыте, что гитлеровцы оказались даже хуже, чем о них рассказывалось в газетах и по радио.
Оккупанты жителей Сталинграда не считали за людей: грабили, насиловали, беспричинно
398
убивали. В Дзержинском районе Дом Советов оккупанты превратили в застенок. Здесь помещались городская комендатура и полиция. Сюда приводили людей и почти никого не выпускали. Рядом с застенком в школьном парке они в огромную яму сбрасывали истерзанных горожан. Перед комендатурой на виселице обязательно была очередная жертва гестаповцев. Этот чудовищный опознавательный знак нового порядка в оккупированной части города сохранялся все дни.
Свои зверства фашисты не скрывали, а наоборот, широко афишировали, чтобы устрашить мирных жителей. С той же целью на перекрестке Невской и Медведицкой, а также на других улицах появились доски с надписями: «Здесь русским проход запрещен. За нарушение расстрел».
Покориться произволу и насилию гитлеровцев, смириться с уготованной рано или поздно смертью два друга, воспитанные советской школой, всем укладом нашей жизни, не могли и потому решили действовать самостоятельно, на свой страх и риск.
В один из сентябрьских дней Костя Беликов передал Вербенко наган и 84 патрона к нему. Где достал оружие, Костя не сказал — отшутился.
Попробовали вечерами из развалин домов стрелять в оккупантов. Прием оказался не совсем удачным. Передовая была рядом, и фашисты не отваживались ходить в одиночку. К тому же в сумерках из нагана надо стрелять, что называется, в упор и скрываться в развалинах. Вербенко был слабоват здоровьем, и ему трудно было бегать среди развалин, камней и ям, да еще в потемках.
Решились действовать днем — в открытую. Костя Беликов прямо на улице подходит к оккупанту и объясняет ему, что «в одном месте, тут недалеко, можно раздобыть серебряные и даже золотые вещи, но нужно кое-кого припугнуть». В данном случае Костя верно рассчиты
399
вал на психологию грабителя: фашист не может отказаться от заманчивого предложения и не будет стараться приглашать напарника, чтобы с ним не делить добычу. А что хочет он, этот лохматый русский подросток? Сигарет. Это можно, но можно и очередь в спину за оказанную услугу.
Костя Беликов — не по годам развитой, сообразительный и лихой парень. Он не только уловил психологию вражеских солдат, развращенных гитлеровской пропагандой, что им все дозволено, но и сам, в одиночку, смертельно рискуя, уничтожил несколько фашистов. Под различными предлогами зазывал солдат-одиночек в развалины домов, брошенные полуподвалы, блиндажи и в упор из нагана расстреливал ненавистных оккупантов.
Так они вдвоем, Костя Беликов и его больной друг Виктор Вербенко, стали истреблять гитлеровцев. Один из них затевал разговор с солдатом и, соблазнив легкой добычей драгоценностей, вел его в обусловленное ранее глухое место. А другой, стараясь не показываться на глаза, блокировал подход к подвалу или блиндажу. Когда над фашистом в подземелье совершалось справедливое возмездие, то оба друга расходились в разные стороны и встречались лишь вечером или на следующее утро. Выдавались дни, когда им удавалось по два и три раза завлекать фрицев «поживиться золотом и серебром». К концу октября на счету Кости Беликова было 35 уничтоженных фашистов, а у Виктора Вербенко — 28.
«^Двадцать шестого октября, примерно в полдень,— вспоминал Вербенко,— я пробирался через развалины к обусловленному с Костей месту встречи. Еще издали заметил, что он идет рядом с немцем, одетым по всей форме, с винтовкой на ремне. Мне было понятно, что солдат новый — из пополнения. Тех, что выбирались от вокзала, из боя, нетрудно отличить от новичков. Помятые, издерганные, особенно злые, и никакой у них выправки: в расстегнутых мун
400
дирах, с засученными рукавами... Я понял, что Костя не стал дожидаться меня и решил самостоятельно сделать «капут» очередному — тридцать шестому — фашисту. Вот он первым спустился в подвал обвалившегося кирпичного дома. За ним скрылся солдат. Среди грохота ближнего боя я все же услышал приглушенный подземельем выстрел из нагана. Я знал: Костя стрелял только один раз, в упор и наверняка—не давал грабителю присмотреться к темноте подвала. Так и на этот раз произошло... И вдруг я заметил, как к тому месту, откуда должен появиться Костя, побежал второй солдат с автоматом. Откуда он появился, раньше я не заметил. Косте грозила опасность. Стрельнуть из нагана в автоматчика я не решился: расстояние было около ста метров. На такую дистанцию бесполезно палить из нагана. Я поспешил из развалин наперерез солдату и тут же увидел, как немец ведет под автоматом Костю с поднятыми руками. Они приближались ко мне. Я приготовился, ждал, чтобы наверняка стрелять, но, как на беду, в этот момент на улицу въехала автомашина и остановилась напротив меня. Из ее кузова посыпались солдаты и принялись ломать соседний деревянный дом, видимо, на блиндажи.
Дня через три я пошел к немецкой комендатуре. У входа в нее на виселице был мой друг... На его груди прикреплена дощечка с надписью: «Партизан Беликов Константин повешен за стреляние немецких солдат»...»
Это письменное свидетельство В. А. Вербен-ко, датированное 9 апреля 1943 года, хранится ныне в Волгоградском музее-панораме «Сталинградская битва».
...В Калачевском районе стихийно возникла и действовала молодежная подпольная группа.
Иван Цыганков работал учеником сапожника, когда ему исполнилось 18 лет. Его сверстники уже сражались с врагом на фронте, а ему отказывали в военкомате в просьбе призвать в армию по состоянию здоровья. В августе, когда бои развернулись на подступах к Калачу-на-До
401
ну, Цыганков добровольно взялся за оружие и был зачислен в состав одного из батальонов мотострелковой дивизии, оборонявшей город. Он принимал непосредственное участие в боях и был слегка контужен. Вернулся домой отлежаться, а в это время наши части оставили город. Поправившись, Цыганков решил не мириться с положением пленного в родном городе. Он установил связь со своими друзьями, также оказавшимися под оккупацией.
Предложение Ивана бить врагов горячо поддержали Павел Кошелев, Михаил Шестеренко и Егор Покровский. Они собирали и прятали оружие и боеприпасы. С риском для жизни Иван Цыганков и его товарищи передавали пленным, томившимся за колючей проволокой, хлеб и табак, помогали бежавшим из лагеря бойцам и командирам скрываться от преследования, а затем показывали дороги, по которым с меньшей опасностью можно было уйти к своим. Они выводили из строя вражеские автомашины, резали телефонные провода, совершали другие диверсии. За юными партизанами комендант Калача фашист Мельгорн организовал слежку.
Жительницы города пятидесятилетняя Марфа Константиновна Поволоцкая и восьмидесятилетняя Дарья Ильинична Белоглазова оказывали патриотической группе Ивана Цыганкова большую помощь. Они хранили в своем подворье оружие и боеприпасы подпольщиков. Здесь же для них была и явочная квартира и место на случай, если кому-то из четверых надо было на время скрыться. И все же гестаповцы напали на след калачевских подпольщиков. Все четверо погибли за родной город. Перед казнью Ивана Цыганкова гитлеровцы прогнали по улицам Калача, объявляя всем, что партизан будет расстрелян. Не пощадили оккупанты Белоглазову и Поволоцкую — расстреляли, а дом сожгли.
...По инициативе комсомольца Саши Княже-ченко в селе Карповка Городищенского района оформилась подпольная боевая группа. В нее входили молодые карповские ребята Володя По
402
ляков, Алеша Княжеченко, Эдик Баранов, Володя Волчанский, Коля Несмачный. На полях недавних боев было много оружия и боеприпасов. Поэтому в распоряжении ребят оказались не только пистолеты и винтовки, но и ручной пулемет. Из этого пулемета они сбили двухмоторный вражеский самолет, который шел на посадку на полевой аэродром, располагавшийся рядом с Кар-повкой. Однажды юные мстители, заметив в поле трех вражеских связистов на телефонных столбах, открыли по ним огонь. Убитые гитлеровцы остались висеть на столбах, а ребята скрылись. И все-таки после ряда неудачных попыток поймать «советских диверсантов» каратели напали на след юных мстителей. Только Волчан-скому и Несмачному удалось уйти от преследования. Александра и Алексея Княжеченко, Баранова и Полякова фашисты расстреляли. После гибели друзей Несмачный и Волчанский в ноябре сумели связаться с фронтовыми разведчиками и вместе с ними выполняли задания.
...В сентябре и первой половине октября гитлеровские войска, обладая численным превосходством сил, с большими для себя потерями теснили наши части и к 5 октября захватили Ворошиловский район, большую часть Ерманского, а позднее Тракторозаводского, Краснооктябрьского и Баррикадного районов Сталинграда. Сразу после захвата улиц и кварталов фашистское командование выгоняло жителей из всех уцелевших домов и размещало в них солдат.
29 октября комендатура объявила приказ о насильственном удалении в течение суток всего населения из захваченной части города. За неподчинение приказу — расстрел.
В числе горожан, изгнанных с места жительства, оказались коммунисты и активисты, оставленные для подпольной борьбы. К тому же беспрерывные бомбардировки густо населенных районов города с 23 по 27 августа и последующие варварские налеты фашистских стервятников превратили основные жилые массивы в груды развалин и пепла.
403
Свободное хождение гражданских лиц после приказа от 29 октября стало смертельно опасно. К тому времени Григорий Яковлевич Костин, руководитель городского подполья, вместе со своим заместителем Алексеем Терентьевичем Когитиным таился в доме по улице Сурской. Здесь по легенде бывший большевик-перерожденец должен открыть частную торговлю мелкими товарами. Не только открыть «свой магазин», но и показаться в сентябрьские дни из подвала было смертельно рискованно. Продолжались жестокие бои.
В одну из относительно спокойных ночей Костин и Когитин пробрались на запасную конспиративную квартиру по улице Череповецкой. Сюда по очереди несколько раз приходили связные Козлова и Коваль. Они информировали Костина и Когитина, что установить связь с районными подпольными группами, несмотря на неоднократные попытки, им не удалось. Нет ни явок — разрушены не только дома, но и целые кварталы,— ни людей в обусловленных местах.
В конце октября Костин попал в облаву и был отправлен в концлагерь для гражданских лиц. Когитин оставался еще в городе, но и ему не довелось встречаться ни с кем из подпольщиков, кроме связных. Он сам и с их помощью собрал сведения о тех, кто пошел на службу к оккупантам, кто рьяно с ними сотрудничал. Впоследствии эти данные были использованы компетентными органами для привлечения к ответственности изменников Родины.
ОЖОГИ ПАМЯТИ
В канун первой годовщины Сталинградской победы Указом Президиума Верховного Совета СССР большая группа партийных и советских работников — активных участников обороны Сталинграда— награждена орденами и медалями. В их числе были и партизанские вожаки.
404
Орденом «Красной Звезды» награжден Николай Степанович Матвеев — первый секретарь Тормосиновского райкома партии, командир партизанского отряда «Ураган». Отряд под его руководством первым в области вступил в борьбу с фашистскими захватчиками. Ни один из бойцов «Урагана» в открытом единоборстве с гитлеровцами не дрогнул, не отступил, и лишь гнусные предатели погубили партизан, многие из которых после зверских издевательств в гестаповских застенках приняли мученическую смерть и этим обессмертили свои имена. В числе этих героев была и секретарь подпольного Тормосиновского райкома комсомола партизанка-разведчица Таня Скоробогатова, награжденная посмертно орденом Красного Знамени. Из состава «Урагана» остались в живых Н. С. Матвеев и его друг по гражданской войне и совместной работе П. Д. Дмитриев. Они многое сделали в послевоенные годы по восстановлению своего района вплоть до ухода на заслуженный отдых. В семидесятых годах не стало Н. С. Матвеева, проживавшего в Волгограде. А Павел Дмитриевич Дмитриев, уважаемый в Чернышковском районе человек, несмотря на преклонный возраст, активно участвует в общественных мероприятиях по героико-патриотическому воспитанию молодежи.
Первый секретарь Клетского райкома партии и комиссар местного партизанского отряда Иван Сергеевич Ткаченко удостоен был ордена Красного Знамени. Вместе со своими соратниками по отряду он еще ряд лет восстанавливал и развивал общественное производство и культурно-просветительную работу в своем районе, будучи по-прежнему первым секретарем райкома партии. Старожилы района и после его кончины хорошо помнят и охотно рассказывают об Иване Сергеевиче как человеке душевном и знающем, настоящем коммунисте. Под стать ему добрую память о себе и о грозном времени войны среди жителей Клетского района сохранили и бывший командир партизанского отряда
405
Иван Иванович Гребнев, проживающий ныне в г. Фролово, и бывший партизан-разведчик Александр Алексеевич Ламков, житель г. Волгограда.
Орденом Ленина награжден посмертно Александр Михайлович Чистов, первый секретарь Нижне-Чирского райкома партии и комиссар партизанского отряда «Смерть фашизму». Командир этого отряда, председатель Нижне-Чирского исполкома Павел Тимофеевич Воскобойников удостоен посмертно ордена Красного Знамени.
Высшей государственной наградой также отмечен бессмертный подвиг Клавы Панчишкиной, партизанки-разведчицы отряда «Смерть фашизму», первого секретаря подпольного Нижне-Чирского райкома комсомола. Спустя двадцать пять лет после ее мученической гибели в Волгограде, на Мамаевом кургане, у подножья величественного монумента Матери-Родине, установлены памятные плиты с именами выдающихся защитников города-героя. Их, гранитных надгробий, на вершине главной высоты России много. Это место — святая святых памятника-ансамбля героям Сталинградской битвы. На одной из гранитных плит навечно золотом высечено имя Клавдии Григорьевны Панчишкиной.
В первые же месяцы после победы под Сталинградом партизаны и подпольщики, проявившие наивысшую стойкость и мужество, были представлены к боевым наградам. В сорок третьем году все партизаны, павшие в неравных схватках с врагом и оставшиеся в живых, наравне со всеми участниками исторического перелома в ходе войны были награждены медалью «За оборону Сталинграда».
Настоящие герои о своих заслугах громко не говорят. Скромность — это их первая и главная особенность. Потому-то многие из партизан, о которых рассказано в этой книге, до недавнего времени жили и трудились безвестно, по-своему оправданно считая, что сделанное ими — обычное, рядовое боевое дело.
За последнее десятилетие бывшие партизаны-сталинградцы стали регулярно приезжать на тра
406
диционные встречи. И обязательно с новыми адресами и письмами своих соратников по совместным походам и операциям. В канун 35-летия Сталинградской победы они снова съехались на встречу.
Из села Новая Квасниковка Старополтавского района Волгоградской области приехал Яков Егорович Тараненко. Коммунист ленинского призыва, он в числе первых добровольцев был зачислен в партизанскую школу и через два месяца участвовал в боях у поселка Зимовники. Помните, читатель, боевую группу Кости Тихо-вода, пробравшуюся в хутор Васильевский, где располагался штаб эсэсовской дивизии? Одинокий дом, метель, стрельба по эсэсовцам и отход отважной четверки. Из ее состава тогда отстал Яков Тараненко. Он вернулся к своим спустя несколько суток. В феврале сорок третьего он стал комиссаром партизанского отряда «За Родину», успешно действовавшего в ближайших вражеских тылах под Таганрогом, а затем был десантирован на правобережную Украину. К осени того же года в отряде насчитывалось более тысячи вооруженных бойцов. Своими силами отряд удерживал совместно с другими отрядами четырнадцать населенных пунктов Кировоградской области до подхода Красной Армии... Яков Егорович вернулся в родное село с двумя орденами Красного Знамени. В Новой Квасниковке он родился, вырос, вступал в партию, а затем участвовал в организации колхоза, был его председателем, а последние свои трудовые годы возглавлял местный сельский Совет.
Из Запорожской области приезжал на встречу Константин Николаевич Тиховод. Впервые через тридцать пять лет он увиделся с Яковом Егоровичем Тараненко. Им было что вспомнить. Они одновременно стали комиссарами партизанских отрядов, которым довелось действовать бок о бок. Тиховод также отмечен многими боевыми наградами. За полтора года до окончания войны, после соединения его отряда «За Отчизну» с фронтовыми частями, Тиховод был на
407
правлен в Запорожское областное управление милиции. Работал затем в различных областях заместителем начальника управления по комсомольской, политической части, секретарем партбюро — словом, он остался комиссаром. Перед уходом на пенсию ряд лет возглавлял милицию в Васильевском районе Запорожской области.
Судьба молодой партизанки Тони Нежинской, входившей под Зимовниками в группу Тиховода, сложилась круто, необычно. Она выполняла еще несколько боевых заданий' партизанского штаба. Последнее задание состояло в том, чтобы с тремя другими партизанами десантироваться на парашютах в заданном районе, где должен действовать партизанский отряд и где их, четверых, будут ждать с грузом и крупной сумкой оккупационных марок. Выброска ночью произошла удачно. Но вместо встречи с местным партизанским отрядом за десантниками увязались каратели. В одной из перестрелок Нежинская несколько раз была ранена. Ее на руках несли товарищи, а затем вынуждены были оставить в небольшом селе под видом «эвакуированной», пострадавшей от бомбежки. И все-таки она оказалась в руках оккупантов. Не выручили и подлинные документы на случай легализации. Попала в концлагерь. По счастливой случайности она выжила и летом сорок пятого года вернулась в Сталинград. Доехать до родного Камышина ей не удалось. Она ошибочно была обвинена в предательстве и репрессирована. Тогда никто из ее соратников, оставшихся в живых, не знал, что Нежинская чудом спаслась, пройдя через нечеловеческие муки в фашистских концлагерях Освенцим и Маутхаузен. Ее считали без вести пропавшей. А в шестьдесят восьмом на первой встрече партизан в Средней Ахтубе о ней вспомнили, как вспоминали тогда о многих боевых товарищах. Кто-то сказал о том, что слышал о ней после войны. Решили искать. Удача сопутствовала бывшему секретарю партбюро штаба партизанского движения В. А. Черепанову. Он нашел Нежинскую, теперь Вольскую, в городе
408
Воркуте. По ходатайству бывших партизан и руководителей фронтового партизанского штаба дело Нежинской-Вольской пересмотрено. Она полностью реабилитирована: ей возвращены награды и доброе имя добровольца-партизана. Ныне она живет с семьей в г. Камышине.
Был на этой, как и на других ранее встречах, первый командир партизанского отряда «За Отчизну» бывший старший лейтенант, ныне подполковник в отставке Владимир Александрович Ершов. Это он командовал отрядом партизан, принимавшим первое открытое сражение под Зимовниками. Здесь он впервые, через тридцать пять лет, после декабрьского расставания в сорок втором году в госпитале, встретился с Надеждой Васильевной Клева.
Первой встрече Клевы с боевыми друзьями предшествовали длительные поиски. В них принимали горячее участие многие, но больше других старалась Любовь Яковлевна Карпович, в прошлом Люба Шапина. Она была комсоргом партизанской школы и одновременно преподавателем подрывного дела. Ей довелось в составе группы партизан-десантников выбрасываться ночью на парашюте летом сорок третьего в Днепропетровской области. Как и другие сверстники, она вдоволь отведала беды и горя, не раз смотрела в лицо смерти. В послевоенную пору работала первым секретарем Эльтонского райкома комсомола. Потом партийная школа и работа секретарем Логовского и Среднеахтубинского райкомов партии. Без малого двадцать лет. Последние годы, перед уходом на пенсию, Карпович работала секретарем Среднеахтубинского райисполкома. Вот ей-то с помощью «красных следопытов» Куйбышевской восьмилетней школы и автора этой книги довелось вести розыски партизанки-героини.
После безуспешных запросов архивов решено было обратиться в местные органы власти, откуда родом Клева. Вскоре пришел ответ. В нем говорилось, что Надежда Васильевна Клева, 1924 года рождения, уроженка села Плоское
409
Знаменского района Кировоградской области, эвакуировалась осенью сорок первого года и вернулась в г. Знаменку в марте 1944 года. Работала зав. отделом Знаменского райкома комсомола... Надо же быть такому совпадению: она родом именно из того Знаменского района, где лихо и беспощадно громили оккупантов партизанские отряды «За Родину» и «За Отчизну», основной командный состав которых состоял из бойцов, прошедших подготовку в партизанской школе, располагавшейся в Средней Ахтубе. Командиром отряда «За Отчизну» был Дмитрий Коршиков, комиссарами — Костя Тиховод и Рита Гаевская. Бойцы отряда за лето и осень пустили под откос десять эшелонов врага. Уничтожили более 1200 гитлеровцев, разбили 10 паровозов, 95 вагонов, 51 платформу с 24 танками, 30 орудиями и 45 автомашинами. Взорвали крупный продовольственный склад и несколько мостов. Отрядом «За Родину» командовали партизаны-сталинградцы Михаил Кришталь и комиссар Яков Тараненко. Они также действовали в Знаменском и в соседних с ним районах Кировоградской области. На счету отряда было 15 разбитых вражеских составов, и уничтожено более 2100 немецко-фашистских захватчиков.
Она, Клева, в последний год войны и в последующее время ничего не знала об этих подробностях партизанских дел на ее родине. Она работала, а затем по ее просьбе была направлена на учебу в Херсонский рыботехникум. Обратились в рыботехникум. Оттуда ответили: отлично училась, принимала самое активное участие в комсомольской работе и как выпускница-отличница направлена на работу в Литовскую ССР. Из г. Клайпеды пришел наконец долгожданный ответ от самой Надежды Васильевны Клева. Затем последовала переписка и встречи.
И еще об одной встрече. В Среднеахтубинском Дворце культуры шла видеозапись телепередачи, посвященной 35-летию Сталинградской победы. Сюда на очерёдной фронтовой «огонек» съехались бывшие партизаны-сталинградцы. Со
410
бралось около тридцати боевых соратников. И эта, как и все предыдущие, дружеская встреча проходила живо и увлекательно.
Любовь Павловна Кудинова (в прошлом Аба-шова) и Анна Васильевна Горшкова (в прошлом Пурнова) на таких встречах да и в жизни — как две сестры. Всегда вместе, во всем у них общие интересы, хотя Кудинова живет в г. Фролово, а Горшкова — в г. Харькове. Обе они в паре с Машей Букиной и Аней Павловой по заданию разведотдела 65-й армии ходили по вражеским тылам в большой излучине Дона. Они добыли важные сведения и первыми среди добровольцев-разведчиц к 25-й годовщине Великого Октября награждены боевыми медалями. Были у них и еще награды, но эти медали, полученные осенью сорок второго года, дороже других отличий.
Соня Белугина и Рая Бовыкина работали во фронтовом штабе партизанского движения, а также выполняли во вражеском тылу ответственные задания командования. После войны были на комсомольской работ. Раиса Григорьевна Бовыкина — москвичка. Работает в одном из столичных проектных институтов. Софья Сергеевна Белугина ряд лет возглавляла Камышинскую среднюю школу № 14 и была депутатом областного Совета народных депутатов трех созывов. Им всегда есть что вспомнить и о чем поделиться с друзьями.
И уж телепередача шла к завершению, когда ведущий ее неожиданно проговорил о том, что на каждую такую встречу приезжает кто-нибудь впервые — отыскивается новый соратник-партизан. Вспомнили, как отыскали Тоню Нежинскую, Риту Гаевскую, Дусю Павлову, Виктора Кокина, Ивана Скоробогатова и многих других. Кто же теперь очередной?
Из соседней комнаты в полукруг поднявшихся ветеранов приглашают немолодого поседевшего, но крепкого статью мужчину. На модном его пиджаке четыре ряда орденских планок.
До передачи он предупредительно вежливо
411
отказывался от настойчивых просьб тележурналистов от подобного публичного узнавания. Смущало одно: узнают ли его, признает ли он кого через тридцать пять лет. Не будет ли конфуза? Телевизионщики народ настойчивый — убедили: «Не бойтесь конфуза, поможем в случае заминки узнать друг друга».
Позже он признается; всякое видел и почти все знал, на что способен, но чтобы в самый неподходящий момент, когда на тебя смотрят родные, друзья и телекамеры, в глазах появилась влага, а потом покатилась по щекам,— такой слабости за собой не знал и не ожидал. Смотрел не раз в телепередачах «От всей души» подобные встречи бывалых людей со слезами на глазах и ловил себя на мысли: со мной подобное не случится.
Первой его узнала Люба Шапина — Любовь Яковлевна Карпович:
— Так это же Димка! Димка Беляев! — И, не сдерживая голоса и слез, бросилась к нему на грудь.— Живой, целый, родной ты наш Дима!
Остальные, на мгновение оцепеневшие от крика и радости, не враз доверились такому решительному узнаванию. Многие из них знали о том, что по свидетельству архивов Дмитрий Беляев пропал без вести и его родственникам дважды высылалось соответствующее подтверждение. Знали о том, что Дима отстал, пропал, не вернулся вместе с ними из вылазки во вражеский тыл, командир группы Рита Гаевская и Люба Шапина.
И он узнал ее, Любу. И так они стояли вдвоем, смеясь и радуясь счастью встречи. Не отрывая удивленного взгляда от Беляева, смотрела на него глазами, полными слез, и Надежда Васильевна Клева.
— А ее узнаешь? — спросила Карпович.
Но «неожиданная влага» застилала глаза, мешала разглядеть рядом стоящую миловидную женщину. Смахнув платком непрошеные слезы, Беляев неуверенно протянул к ней руки:
— Надюша, неужели это ты?
412
Да, их готовили вдвоем для заброски в окруженную под Сталинградом вражескую группировку. Было это в конце ноября. Из партизанской школы перевели в село Колхозная Ахтуба, где они и проходили тренировку под руководством лейтенантов Виктора Николаевича Кокина и Владимира Александровича Ершова. Они сдружились и по легенде должны идти как родные брат и сестра. Вдвоем их переправил через Волгу Ершов.
Улыбаясь, он, Ершов, стоял рядом с ними, встретившись через столько лет. Спросил:
— Помните, катерок, сало-ледок по Волге и мы...
— И еще взрывы. Нас заметили и обстреливали из орудий.
— Едва не накрыли.
— А где это было?
— Да недалеко от нынешней гидроэлектростанции...
— А почему вас разделили,— проговорил Ершов,— теперь уже не вспомнить.
Карпович не терпелось узнать, как же сложилась судьба Беляева после того, как в штабе партизанского движения занесли его в список без вести пропавших и известили об этом родных.
— Да как? — смущенно переспросил Дмитрий Федорович.— Когда мы вчетвером переползли передовую, нас обстреляли наугад из миномета. Вот тогда впился в меня осколочек... небольшой, но угодил в неудобное место...
— Дурень ты эдакий, Димка,— с прежней решительностью, смеясь, перебила его рассказ Карпович.— Чего же ты нам не признался?
— Как признаться вам, девчатам, куда ранен.. Это сейчас, когда за пятьдесят, я смелый и могу сказать, а тогда, в семнадцать лет! Ни за что бы не признался... Да и ранка была пустяковая, а за день разгулялась. Вот я от вас при возвращении все время и отставал. А потом уж, когда нас вторично из миномета накрыли, я вас в темноте и потерял. Словом, на вторую ночь меня
413
подобрали свои в овраге. Пришлось недели две в медсанбате прокантоваться. Попал я на сборный пункт в Батайск и там пытался что-либо узнать о партизанах, да никто ничего не знал о нашем хозяйстве. Да и до меня ли было тогда, когда шло наступление. И я попросился добровольцем на фронт. Зачислили стрелком в пехоту. Воевал...
— И хорошо воевали, Дмитрий Федорович,— отозвался Ершов, легонько прикоснувшись ладонью к его орденским планкам на пиджаке.
— Главное, остался жив, хотя и ранен был несколько раз. Дошел до Германии, уже будучи офицером. Демобилизовался в пятидесятых годах и вернулся в Сталинград, на родной «Красный Октябрь», откуда уходил в партизаны. Все эти годы работал в горячем цеху...
Встречи бывших партизан-сталинградцев через два и три десятилетия — это потрясающие своей простотой и искренностью радость и гордость людей, много переживших и совершивших во имя Родины. Война с фашизмом заставила их рано повзрослеть и взять оружие в руки. Добровольно взять оружие и пойти навстречу смерти и подвигу. Среди них не было человека, который бы заведомо стремился к славе или бессмертию. Они помнили об одном: черная опасность, нависшая над Советской Отчизной, сама не уйдет с родного небосклона.
Время неумолимо, но и оно не в силах стереть ожоги в зарубцевавшейся памяти народа, немеркнущий свет бессмертного подвига этого поколения людей, партизан и подпольщиков, по праву ставших в ряды бойцов сталинградской стойкости.
СОДЕРЖАНИЕ
Призыв К подвигу ................................ 5
Гибель «Урагана»...............................  34
Крепкие духом .................................. ^9
На линии огня..................................146
В шестнадцать мальчишеских лет.................
«Друзья» и «подруги»............................1^2
Операции «Максима» ............................211
Ивановы и Палагушкины...........................223
Визит к командующему........................... 273
В одном строю...................................277
Верность клятве ................................286
В начальный период..............................301
Разведка Нади Клева............................ 308
Только вперед ................................. 327
Партизанские удары..............................339
«Степной орел» .................................346
Война есть война................................357
Боевая группа Тиховода ........................ 370
Налеты «Степного орла» ........................ 386
Из донесений в Центр	 391
Подвиги в черные дни ...........................397
Ожоги памяти....................................404
q Кандауров И. М.
К1У	Стойкость.— Волгоград: Ниж.-Волж.
кн. изд-во, 1983.— 416 с.— (Подвиг Сталинграда бессмертен).
«Стойкость» — это новая книга И. М. Кандаурова, в которой рассказано о рождении партизанского движения и героических подвигах трудящихся в тылу врага на временно оккупированной территории в период Сталинградской битвы.
11202-015	ББК63.3(2)722.72
К М 151 (03) — 83 1-"83	9(с)27
Иван Михайлович Кандауров
Стойкость
Редактор Б. М. Цветков Художник В. Э. Коваль Худ. редактор В. И. Вол кин Техн, редактор А. Г. Илларионова
Корректоры Л. А. Лукина, Т. У. Климова
ИБ № 480
Сдано в набор 14.07.82. Подписано к печати 16.12.82. НМ 00069. формат 84у1001/оо. Бумага типографская № 1. Гарнитура журнально-рубленая. Печать высокая. Печ. физ. л. 13. Печ. усл. л.
20,28. Усл. кр. отт. 20,28. Уч.-изд. л. 19,50. Тираж 50000. Заказ № 211. Цена 95 коп.
400066. Волгоград, ул. Советская, 4 Нижне-Волжское книжное издательство 400066, Волгоград, Привокзальная площадь Типография издательства «Волгоградская правда»
Сканирование - Беспалов, Николаева
DjVu-кодирование - Беспалов