Автор: Сафронов В.А.
Теги: этнография этнос этникос этническая история история археология история древней индии
ISBN: 5-7420-01266-1
Год: 1989
Текст
В. А. САФРОНОВ
LI НДОЕВРОГI ELICKLIE
ГI Р/\Г’< )Д1П 1Ы
lliis work decnled io lhe Indo-European homeland problem. In author's view
the Lurl\ 11 homeland i« situated in As.a Minor (Chatal Hiiiik. VII — VI mill.
В ( । tin Ml. II Homeland — in the Balkans (Vinca. V IV mill. B. C.|.
the 1 II mu •id - in the Central Europe ii the Western -.low . kia(Lengyel
d I innel B. ike. Culture. IV- III mill. В C The disintegration of the IE
uv.miiumty took plait ..i the IV III mill В < when disappeared the PIE culture —
Lengyel.
STATE COMMITTEE OF EDUCATION, U. S. S. R
Gorki University
THE INDO-EUROPEAN
HOMELANDS
By
Vladimir A. Safronov
Volgo-Vjatka Publishing House
Gorki — 1989
МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
РСФСР
Горьковский государственный университет им. Н. И. Лобачевского
Исторический факультет
В. А. САФРОНОВ
ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ
ПРАРОДИНЫ
Горький
Волго-Вятское книжное издательство
1989
ББК 63.5(47)
С21
Сафронов В. А.
С21 Индоевропейские прародины.— Горький: Волго-ВятскОе кн. изд-
во, 1989.— 398 с., ил. 80.
ISBN 5-7420-01266-1
Впервые дана картина «развития праж-ндоевро-пей-ского общества от его зарождения
до образования первых государств (VII—III тыс. до н. э.) на материалах археологии,
истории, лингвистики. Предлагается концепция трех прародин праивдоевропейцев •—
в Малой Азии, на Балканах и в Центральной Европе (Западная Словакия). Обосновы-
вается создание п.ра,ин.доевропейца=ми древнейшей цивилизации на Северных Балканах,
в V—IV тыс. до н. э. Доказывается появление колесного транспорта у праиндоевро-
пейцев в Европе в IV тыс. до н. э. и прослеживаются древнейшие миграции ин дои ран-
цев, индоариев, протохеттов, протогрсков. Монография обращена к археологам, линг-
вистам, историкам, широкому кругу интеллигенции, интересующейся древнейшим про-
шлым своего народа.
с 0503010000—099
М140(03)—89
ISBN 5-7420-0266-1
ББК 63.5(47)
© Горьковский государственный университет им. Н. И. Лобачевского, 1989.
РЕЦЕНЗЕНТЫ
Е. В. Антонова, докт. ист. наук, Институт Востока АН СССР.
Вяч. Вс. Иванов, докт. филологических наук, проф., Институт славяноведения и
балканистики АН СССР
П. М. Кожин, канд. ист. наук, Институт Дальнего Востока АН СССР.
В. И. Сарианиди, докт. ист. наук, Институт археологии АН СССР.
Ю. Б. Симченко, докт. ист. иаук, Институт этнографии АН СССР.
О. Н. Трубачев, член-корреспондент АН СССР, Институт русского языка АН
СССР.
Научное издание
Владимир Александрович Сафронов
ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ ПРАРОДИНЫ
Редактор В. В. Горюнов
Худож. редактор В. 3. В е ш а п у р и
Техн, редактор Н. В. Орфанова
Корректор Л. А. Головина
ИБ № 2170
Сдано в набор 22.05.89. Подписано к печати 24.11.89. МЦ 03377.
Формат 70X108716. Бумага типографская № 1. Гарнитура Литературная. Печать высокая.
Усл. печ. л. 35,0. Уч.-изд. л. 35,51. Усл. кр.-отт. 35,35. Тираж 1500 экз. Заказ № 1103.
Цена 6 р. 30 к. Заказное
Волго-Вятское книжное издательство, 603Q19, г. Горький, Кремль, 4-й корпус.
Московская типография № 8 РППО «Союзблан'коиздат»
Государственного комитета СССР по печати
107078, Москва. Каланчевский туп., 3/5
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора . 6
Введение................................................................ 8
Часть I
Локализация 3-х индоевропейских прародин
Глава 1. Проблема локализации индоевропейской прародины в историографии 12
Глава 2. Проблема ранненндоевропейской прародины. (Древнейшие пранндоев-
ропейцы в Малой Азии)...................................................28
Глава 3 Экологическая ниша поздненндоевропейской прародины .... 46
Глава 4. Понятие археологической культуры. Этническое ядро археологической
культуры.............................................................. 56
Глава 5. Археологические культуры V—IV тыс. до н. э. в экологической нише
индоевропейской прародины. Индоевропейская атрибуция блока культур
Винча — Лендьел — КВК...................................................64
Глава 6- Культура Винча—древнейшая цивилизация Старого Света. Формы
влияния культуры Винча иа Центральную Европу. Происхождение культур-
но-исторической общности Сопот — Бичке — Лужанки — Лендьел. (Праин-
доевропейцы на Балканах)........................... . .............71
Глава 7. Позднепндоевропейская прародина по данным археологии. Индоев-
ропеизация Центральной и Северной Европы. (Праиндоевропейцы в Цент-
ральной Европе) . .............................................. 93
Глава 8. Портрет праиндоевропейского общества по данным лингвистики и ар-
хеологии (Сравнительный анализ культурно-хозяйственного типа позднеии-
доевропейской общности и культур Винча, Лендьел и культуры воронковид-
ных кубков)................................................, ... 135
Часть II
Распад индоевропейской общности
и великие миграции индоевропейцев в III тыс. до н. э.
Глава 9. Причины евразийских миграций индоевропейцев Изобретение колес-
ного транспорта........................................................155
Г лава 10. Протогреки в окружении палеобалканскнх племен в Подунавье и на
Балканах. Культура Болераз—Баден и юго-восточный импульс .... 179
[лава 11. Северное Попрутье и Северное Причерноморье в III тыс. до н. э. Ин-
доиранцы в Подуиавье, Прикарпатье, Причерноморье Происхождение древ-
нееямной культуры (ДЯ КИО) . .... . 190
Глава 12. Северное и Восточное Причерноморье в III тыс. до н. э. Индоарии в
азово-черноморских степях. Выделение кубаио-днепровской культуры. Аре-
альные связи с ДЯ КИО и дольменами Новосвободной .... 205
Глава 13. Северо-Восточное Причерноморье во второй половине III тыс. до и. э.
Проблема хеттов. Мегалитические культуры Северного Причерноморья —
усатовская, кеми-обинская и новосвободненская. Происхождение культуры
дольменов Новосвободной . . . ................... 217
Часть III
Связи индоевропейцев с иноязычными народами
Г лава 14. Семитский узел индоевропейской проблемы . .............242
Глава 15. Картвело-индоевропейский ареальный союз........................ 258
Глава 16. Проблема прасевернокавказского субстрата и его вклада в праиндо-
европейскую культурную традицию. Старчево, Кереш — Винча . . 266
Заключение .............................................................. 274
Литература ... ............................г 278
Список подрисуночиых подписей ........................................... 297
Иллюстрации . ............................ 306
Рецензии на книгу В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» 387
Резюме.................................... ..............................398
Summary ..................................................................399
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ
Сафронова Александра Тихоновича
(1906—1958)
Сафроновой Екатерины Николаевны
(1901—1980)
ПОСВЯЩАЮ
ОТ АВТОРА
Эта книга — итог многолетних трудов. Работа над ней совпала с вы-
ходом в свет необходимых обобщающих исследований по этнографии,
лингвистике и с переломной эпохой в археологии Центральной и Восточ-
ной Европы. Переломный момент в археологии Центральной Европы
выразился в ряде симпозиумов, в ходе которых был выработан ряд ре-
гиональных хронологических систем для нео-энеолитической эпохи.
В Восточной Европе на многочисленных мелиоративных стройках раз-
вернулись археологические работы по спасению памятников археоло-
гии, сопровождающиеся невиданным накоплением археологических ма-
териалов.
Автор счастлив, что не остался сторонним наблюдателем в час ис-
пытания для отечественной археологии и принял участие в раскоп-
ках памятников неолита-бронзы па всем пространстве евразийских сте-
пей от Енисея до Прута, от Средней Азии, Кавказа, Крыма до Верх-
ней Волги, руководя в течение четверти века новостроечными экспеди-
циями и отрядами. Находки и открытия превзошли все ожидания. Мно-
гие из них легли в основу концепции автора о позднеипдоевропейской
прародине.
Целый пласт древнеямных памятников, выявленный в Северном Попру-
тье в 1974 году и самые ранние из них, являющиеся древнейши-
ми памятниками древнеямной культуры Евразии, позволили переориен-
тировать древнеямные миграции, перенести эйкумену индоиранцев из
Волго-Уралья в Прикарпатье и Подунавье.
Раскопки многослойных курганов на Нижнем Днепре в 1973 году по-
могли установить границу между двумя зонами древнеямной культур-
но-исторической области. На Северском Донце в 1975 году были откры-
ты подкурганные погребения культуры Средний Стог И, сформировав-
шей памятники восточной зоны древнеямной КИО. В низовьях Волги,
в Калмыкии в 1985 году были обнаружены бескурганные погребения с
древнеямным обрядом и скипетрами в виде стилизованной головы ло-
шади, фиксирующие первое проникновение носителей древнеямной
культуры в степи Евразии, отражающие процесс колонизации степей
индоиранским населением.
На Нижнем Дону (1958—1963 гг.) автором был открыт ставший знаме-
нитым многослойный неолитический памятник—поселение Ракушеч-
ный Яр, у ст. Раздорская, древнейший памятник с производящим типом
хозяйства, связывающийся с культурой Кереш — археологическим эк-
вивалентом «северокавказцев».
Северный Кавказ, исследованный нами от моря и до моря, в степях и
предгорьях, в 1972. 1976—1981 гг., стал кладезем для индоевропейско-
го культурознания. В Прикубанье была открыта новая культура с по-
возками, сходная и отличная от древнеямной, послужившая для обос-
нования новых гипотез о происхождении и направлениях распростра-
нения колесного транспорта и представляющая археологический экви-
валент индоариев в Восточной Европе. Новосвободненская керамика в
кубано-днепровских погребениях с повозками и повозки в древнеям-
6
пых погребениях позволили говорить об ареальных контактах хеттов
и пндоариев па Кавказе и о чресполосном существовании древних иран-
цев п индоариев на Кавказе. Находки майкопской керамики неизвест-
ных ранее форм позволили подкрепить концепцию семитской атрибу-
ции майкопской культуры, а определенные контакты майкопской куль-
туры с культурами индоевропейской атрибуции позволили разработать
семито-индоевропейский узел индоевропейской проблемы.
Исследование куро-аракской культуры >в Осетии (картвельская атри-
буция которой поддерживается нами), выделение кубано-терской куль-
туры Центрального Предкавказья, происходящей из культуры шаро-
видных амфор, первой производной от праиндоевропейской культуры
воронковидных кубков (Николаева, 1980, 1987), а также обнаружение
синкретичных комплексов с традициями двух культур позволили сде-
лать вывод о длительных контактах картвелов с одной из групп древ-
неевропейцев.
Эти открытия, без которых было бы невозможно наше обращение к
индоевропейской проблеме, осуществились благодаря участию большо-
го коллектива сотрудников, работавших с нами годами, в многомесяч-
ных экспедициях, мужественно разделявших все лишения и невзгоды
экспедиционной жизни. И если те силы, которые отняла у меня работа
над этой книгой, сравнимы с моральными и физическими усилиями
моих экспедиционных соратников и друзей, то я считаю свой долг перед
ними выполненным. Невозможно перечислить всех причастных к на-
шим полевым исследованиям, но хотелось бы вспомнить тех, с кем свя-
зывали годы совместных экспедиций — годы жизни.
Это безвременно ушедшие из жизни друзья, с которыми исследовали
памятники Хакассии и Тувы, а под руководством Татьяны Дмитриевны
Белановской,— Ракушечный Яр — археологи Александр Николаевич
Румянцев, Виктор Петрович Третьяков. Это археологи — Константин
Иванович Красильников (1975, 1977, 1978), Николай Иванович Тара-
сенко (1975, 1977—1979), Ольга Викторовна Плугатаренко (1975,
1978—1981), Иван Иванович Марченко (1977—1980), Григорий Алек-
сеевич Николаев (1973—1980, 1984, 1985), Михаил Михайлович Пота-
пов (1978—1981, 1984—1985), полевой исследователь Евгений Вален-
тинович Кочуров (1976—1980, 1984, 1985), художники — Лидия Ана-
тольевна Дударева (1977—1980), Валентин Петрович Саяпин (1976,
1979) Много радости принесло мне общение с Александром Сафроно-
вым, находившимся со мной во всех экспедициях с 1978 года и при-
нимавшим активное участие в раскопках с 1984 года в моздокских сте-
пях, калмыцкой полупустыне, в лесах Верхнего Поволжья.
С благодарностью вспоминаю замечательного ученого, профессора и
проректора Северо-Осетинского университета, Николая Васильевича
Сиукаева, чья помощь и поддержка сделали реальностью самые боль-
шие курганные экспедиции на Северном Кавказе 1978—1981 гг. И как
памятник этому плодотворному сотрудничеству остались Археологичес-
кий музей СОГУ, сериал археологических сборников и первая отече-
ственная монография по индоевропейской прародине.
Чту память своего учителя, профессора Михаила Илларионовича Арта-
монова, создавшего на кафедре археологии Ленинградского универси-
тета атмосферу дерзновенного поиска, всегда поддерживающего сме-
лые научные начинания.
Каждый археологический факт и аргумент концепции в этой книге
оттачивался и выверялся в страстных спорах с моим придирчивым оп-
понентом, женой, коллегой, соавтором многих работ и участником всех
экспедиций, начиная с 1963 года, Надеждой Алексеевной Николаевой,
взявшей на себя тяжелый груз по техническому оформлению и иллю-
стрированию книги, за что я ей, как всегда, глубоко признателен.
7
ВВЕДЕНИЕ
Индоевропейская языковая семья — самая значительная среди «свы-
ше двух с половиной тысяч языков мира» (Реформатский, с. 383). На
языках этой семьи говорит преобладающее большинство населения Ев-
ропы, Австралии, Америки, а также значительная часть населения Азии
(Индия). Основная часть населения СССР также говорит на индоев-
ропейских языках (Исаев, с. 48).
Современные индоевропейские языки делятся на 10 групп: 1-я —
индийская (хинди, уруду и др.), 2-я — иранская (персидский, афган-
ский, таджикский, осетинский и др.), 3-я — славянская (русский, укра-
инский, белорусский — восточная подгруппа; польский, чешский и др.—
западная подгруппа; сербо-хорватский, болгарский — южная подгруп-
па), 4-я — балтийская (литовский, латышский и др.), 5-я — германская
с двумя подгруппами (норвежский и шведский — северогерманская
подгруппа), 6-я — романская (французский, испанский, итальянский
и др.), 7-я — кельтская (бретонский, уэлсский и др.), 8-я — албанская,
9-я — армянская, 10-я — новогреческая (Исаев, с. 7—8).
Среди древних индоевропейских (и. е.) языков следует назвать язы-
ки скифской ветви иранских языков, на которых говорили скифы, сар-
маты, саки, массагеты, аланы и другие древние народы. Осетинский
язык является единственным живым языком этой древней группы. Он,
правда, претерпел существенные изменения под воздействием языков
кавказских народов (Исаев, с. 57).
Из других вымерших древних языков в Европе известны следую-
щие: гальский, принадлежащий к кельтской группе языков; древнегер-
манские (готский и др.), древнеиталийские (умбрский, окский, латин-
ский) ; фракийский, древнегреческий и т. д. К древним малоазийским
языкам индоевропейской группы относятся хеттский, палайский, ли-
кийский, лидийский, фригийский и другие языки. К индоиранским язы-
кам относятся древнеперсидский (Средний Восток), санскрит (Индия);
тохарский язык образует отдельную группу и известен из документов
2-й половины I тыс. н. э., найденных в конце XIX в. в Китайском (Вос-
точном) Туркестане.
Древние и. е. языки в Европе, Малой и Средней Азии и Индии были
известны с эпохи бронзы, т. е. с рубежа III/II тыс. до н. э. Греки имели
уже свою собственную письменность с XVI в. до н. э. (Блаватская,
1966, с. 16, 18). Арийская династия государства Митанни с середины
XVI в. до н. э. зафиксирована в письменных памятниках Древнего Вос-
тока и Египта (История, 1988, с. 72—73). Ригведа — древнейший
литературный памятник арийских племен — относится к периоду от се-
редины II тыс. до и. э. до конца II тыс. до н. э. (Вигасин, 1984, с. 276).
Хетты впервые зафиксированы в письменных памятниках — деловых
документах купцов Каниша, так называемых «каппадокийских таблич-
8
Ках», датируемых Ш/П тыс. до и. э. (Вигасин, 1984, с. 152; Гамкрелид-
зе, Иванов, 1984).
Родство современных и древних и. е. языков, имеющих почти четы-
рехтысячелетнюю письменную историю и разбросанных на многие ты-
сячи километров друг от друга, может быть объяснено только тем, что
они восходят к одному праязыку, а следовательно, и к единой индоев-
ропейской прародине, где жили индоевропейцы еще до распада их язы-
кового единства. Реконструкцией индоевропейского праязыка лингви-
стическая наука занимается уже два столетия. Индоевропейская проб-
лема поставлена и сформулирована впервые лингвистами, однако
очень скоро она вышла из рамок, очерченных лингвистикой. Если линг-
висты выявили в и. е. праязыке экологические характеристики зоны
обитания индоевропейского пранарода (ландшафта, климата, флоры
и фауны), то определение экологической ниши формирования, и. е. пра-
народа и праязыка завершается с учетом данных палеогеографии, па-
леозоологии, палеоботаники. Если лингвисты выявили праиндоевропей-
ские названия, характеризующие социально-экономическое развитие и
культуру праиндоевропейцев, то археологи и историки указали па ар-
хеологические культуры, которые по этим параметрам могли бы быть
праиндоевропейскими.
Таким образом, очень скоро стало ясно, что поиск индоевропейской
прародины — проблема многоаспектная и ее невозможно решить при
помощи какой-либо одной отрасли науки. Однако ни археолого-исто-
рический, ни любой другой аспект и. е. проблемы не могут решаться
сколь-нибудь удовлетворительно в отрыве от лингвистической базы.
Ущербным представляется решение проблемы без использования дан-
ных естественных наук и совершенно невозможным без учета архео-
лого-исторического аспекта, поскольку именно последний наполняет
виртуозно очерченную лингвистами сферу культуры и духовной жизни
древних индоевропейцев материальным содержанием и историческими
фактами.
Актуальность темы обусловлена отсутствием исследований, в кото-
рых был бы разработан археологический аспект и. е. проблемы как са-
мостоятельный, базирующийся на археологических источниках. В фун-
даментальных лингвистических трудах, посвященных реконструкции
и. е. праязыка, археологический материал используется как вспомога-
тельный для иллюстрации лингвистических выводов (Бош — Гимпера,
1961; Девото, 1960; Гамкрелидзе, Иванов, 1984). В существующих ар-
хеологических исследованиях по индоевропейской проблеме лингви-
стические постулаты принимаются не всей системой, а выборочно (Да-
ниленко, 1974; Г|Им1бутас, 1970, 1973).
Наиболее распространенная в научном мире концепция Гимбутас
о .прародине индоевропейцев в степях Причерноморья основывалась на
материалах из отечественных раскопок конца 50-х годов. С тех пор
произошел «информационный взрыв», который подорвал фундамент
концепции Гимбутас, и не было альтернативной гипотезы, которая
объясняла и учитывала новую информацию в свете решения индоев-
ропейской проблемы.
В 1974 году мы впервые обратились к этой теме, предложив гипо-
тезу о происхождении дольменов Новосвободной из культуры шаро-
видных амфор Западной Украины и Польши. Протяженность путей
этой миграции могла быть сравнима только с индоевропейскими; хро-
нологически эта миграция предшествовала миграции носителей куль-
туры шнуровых керамик, которую очень часто связывали с индоевро-
пейцами. Направление миграции убеждало, что прародина индоевро-
пейцев должна находиться в Центральной Европе. В 1983 году мы сфор-
9
мулировали свое понимание историко-археологического аспекта в ра-
боте «Проблема индоевропейской прародины», которая явилась и пер-
вой отечественной монографией, посвященной этой теме.
Наиболее важным выводом этой работы явилось новое понимание
праиндоевропейского состояния как динамической системы, меняющей
во времени свои границы. Было выделено 7 хронологических фаз раз-
вития праиндоевропейской культурной общности, во время которых
ареал ее расширился от небольшой, территории (100 км в поперечнике)
до огромного пространства от Скандинавии до Дуная, от Рейна до
Прикарпатья. Такое же понимание формы существования праиндоев-
ропейской языковой общности отразилось в работе лингвистов —
Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванова, представивших деривационно-
пространственную схему эволюции и. е. праязыка в 7 фазах (Гамкре-
лидзе, Иванов, 1984).
Качественно новым в концепции 1983 года было проведение соот-
ветствия поздиеипдоевропейской культуры с двумя археологическими
культурами, из которых первая — культура Лендьел — начинала свое
существование раньше второй па 500 лет, а вторая—культура ворон-
ковидных кубков окончила свое существование спустя 600 и более лет
(для разных районов по-разному) после исчезновения Лендьела. Был
рассмотрен весь комплекс лингвистических условий, детерминирующих
локализацию и. е. прародины, и предложены адекватные археологиче-
ские ситуации для контактов индоевропейцев с семитами, картвелами;
названы археологические эквиваленты для индоиранцев, индоариев,
хеттов, тохар, балтов.
Невыясненными оставались "вопросы происхождения археологичес-
ких культур-эквивалентов и. е. пракультуре. Не разработан был и лин-
гвистический статус для культуры-предка пракультуры позднеиндоев-
ропейского состояния. Не был решен вопрос доведения индоевропей-
ских диалектов после распада позднеиндоевропейской общности до ис-
торического периода, когда язык зафиксирован письменной традицией.
Речь идет, в первую очередь, о греках, хеттах, лувийцах.
Реферативность изложения, отсутствие иллюстративного материа-
ла, связанные с предельно допустимыми объемами учебного пособия,
а также новые лингвистические данные послужили причиной продол-
жения наших разработок этой проблемы.
Целью данного исследования является реконструкция истории ин-
доевропейского общества от момента выделения раннеиндоевропейско-
го языка из бореального, по Н. Д. Андрееву, до появления первых ин-
доевропейцев, зафиксированных письменной и исторической традици-
ей, т. е. от VIII—VII тыс. до н. э. до первой половины II тыс. до н. э.,
по данным лингвистики, истории, археологии.
К первоочередным задачам были отнесены: 1) уточнение методоло-
гических основ проблемы (соотнесения культуры, языка, этноса);
2) разработка методики исследования историко-археологического аспекта
и. е. проблемы; 3) отыскание археологических эквивалентов индоевро-
пейской пракультуре на всех хронологических фазах ее эволюции, фик-
сируемых лингвистами; 4) обоснование ареальных контактов и -кон-
тактов в диахронии древних индоевропейцев и северокавказцев, за-
падных семитов, картвелов, пракартвелов по археологическим данным.
Попутно решались вопросы хронологии: коррекция хронологичес-
ких систем неолита — энеолита Центральной Европы и энеолита —
бронзового века Восточной Европы с соотнесением этих систем с ближ-
невосточной и балканской базами абсолютной хронологии. Решение
этих задач облегчалось тем, что ранее нами уже было опубликовано
более 40 статей, где обосновывалась в целом и отдельных звеньях хро-
10
нологическая система для восточно-европейского энеолита — бронзово-
го века.
Такая постановка историко-археологического аспекта индоевропей-
ской проблемы обусловила структуру данной книги, взаимообусловлен-
ность ее частей.
Структурно работа состоит из трех частей, из которых основная
часть (часть 1) посвящена локализации трех индоевропейских праро-
дин— в Малой Азии, на Балканах и в Центральной Европе. Мигра-
ции индоевропейцев, разобранные в части II, играют подсобную роль
и изложены с той степенью подробности, какая требуется для коррек-
ции позднеипдоевропейской прародины, и насколько мы могли их обос-
новать с помощью надежных археологических данных и связать с линг-
вистическими постулатами.
Контактыиндоевропейцев с иноязычными народами был разобра-
ны только в той степени, насколько они детерминируют локализацию
прародин индоевропейцев, поэтому мы остановились па связях с семи-
тами, картвелами, ссверокавказцами, но опустили связи с (финно-уг-
рами (часть III).
К вспомогательным следует отнести главы о методологии и мето-
дике (глава 4), о лингвистических условиях к локализации и. е. праро-
дины (глава I, 3). Однозначность решения об археологических эквива-
лентах и. е. пракультуре поясняется главой 5, где характеризуются все
возможные культуры в экологической нише и. е. прародины и во вре-
менной рамке ее существования, но не отвечающие всей системе линг-
вистических условий. В отдельную главу выделен этюд о происхож-
дении колесного транспорта и путях его распространения в III тыс. до
н. э. Это отвечает значению этого великого открытия индоевропейцев
в истории человечества, а также служит структурным соединением меж-
ду двумя частями книги.
ЧАСТЬ I
ЛОКАЛИЗАЦИЯ 3-х ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ
ПРАРОДИН
ГЛАВА 1
ПРОБЛЕМА ЛОКАЛИЗАЦИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ
В ИСТОРИОГРАФИИ
Родство современных и древних и. е. языков, разделенных тысяче-
летиями и удаленных друг от друга на тысячи километров, может быть
объяснено только тем, что все они восходят к одному праязыку, на
котором первоначально говорило этнически однородное население ка-
кого-то небольшого компактного региона — индоевропейской прароди-
ны. Иначе невозможно объяснить одинаковые для индоевропейских
пародов, разделенных огромными расстояниями и не входящих в
контакты друг с другом, обозначения частей тела (например, ’нос’:
др.-инд. nasa, др.-перс.— naham, авест. nah-, лат. nas(s)us, лит. nosis;
’зуб’: др -инд. вин. п. dantam, авест. dantan, лат. dens, р. п. dentis, лит.
dantis), терминов родства (например, ’отец’, др.-инд. pitar, авест. pater,
лат. pater, др.-в.-нем. fater, нем. Vater; ’мать’: тох. A macar, др.-инд.
rriatar-, авест. matar-, лат. mater, др.-ирл. mathir, лат. mate, ст.-слав.
mati; ’сын’: др-инд. sumi, гот. sunn, лит. sunus, ст.-слав. synu; ’дочь’:
др.-инд. duhitar, др.-англ, dohtor), животных—коровы, козы, овцы, ка-
бана, волка, бобра, тетерева и др., растений — дуба, бука, березы, гра-
ба, ивы и др.; продуктов питания—масла, мяса, сливок, меда, соли
и др.; названий цветов (например, ’красный’: др.-инд. rudhira, тох.
В ratre, лат. ruber (raudas), лит. raudas, др.-русс, рудъ), числительных
первого десятка (например, ’два’: др.-инд. dvau, др.-ирл. dau, лат. duo,
ст. слав, duva) и много других удивительных схождений в языке и. е.
языковой семьи.
На родство индовропейских языков указывали ученые еще в сере-
дине XVIII в. (Байер, Ломоносов — Булпч, 1904; Аделунг, Паулин —
Мейе, 1938, с. 447; Джонс — Шрадер, 1886, с. 5). В то же время
(1767 г.) Керду указывал на родство санскрита с европейскими язы-
ками (Мейе, 1938, с. 447). Ф. фон Шлегель в 1806 году первым отчет-
ливо сформулировал мысль об единой (индийской) прародине индоев-
ропейских языков (Десницкая, 1955, с. 34). С тех пор великая «про-
блема индоевропейской прародины» не перестает волновать умы уче-
ных многих стран и различных профессий.
В 1816 году в своей работе Франц Бопп (Бопп, 1972, с. 448) зало-
жил основы сравнительной грамматики и. е. языков. Свои идеи Ф. Бопп
изложил в 1832—1852 гг. в первом издании «Сравнительной граммати-
ки санскритского, зендского и немецкого, греческого, латинского, ста-
12
рОславянского, готского и немецкого языков». Он объединил их позд-
нее в языковую семью, к которой отнес почти все обозначенные к на-
стоящему времени и. е. языки. Полвека спустя Август Шлейхер, обра-
тив особое внимание на реконструкцию звуков индогерманской (ин-
доевропейской) речи, попытался воссоздать и. е. язык во всем его
многообразии. Результатом явилась предложенная им схема развития
(генеалогическое древо) и. е. языков из праязыка и их классификация,
достаточно близкая к современной классификации, изложенной во Вве-
дении. Древнейшим и. е. языком А. Шлейхер считал санскрит, пола-
гая, что только в нем сохранился звук ’а’ из праязыковой эпохи, из
которого впоследствии, по его мнению, выделились звуки ’е, о, а’. На
этом основании прародину индоевропейцев Шлейхер помещал в Индии
(Шлейхер, 1861—1862).
Последующее за Шлейхером поколение лингвистов (последняя чет-
верть XIX в.) — младограмматики, утверждавшие неизменность звуко-
вых законов, научно доказали, что в праиндоевропейском существова-
ли звуки ’е, о, а’, а наличие в санскрите одного звука ’а’ — это резуль-
тат специфичного для индоиранских языков их самостоятельного раз-
вития (Шпехт, 1956, с. 23). Лингвистические доказательства локали-
зации прародины в Индии отпали, а историками вскоре было доказа-
но, что до индоевропейцев Индию заселяли дравидоидные племена и,
следовательно, Индия не могла быть индоевропейской прародиной.
Большая же архаичность литовского языка XIX в. по сравнению с
санскритом, зафиксированным письменной традицией в I тыс. до н. э.,
делала Европу более подходящим регионом для локализации там пра-
родины индоевропейцев, чем Азию. Однако спор о том, на каком кон-
тиненте помещать прародину, не был окончен, хотя наступивший с на-
чалом нашего века современный период сравнительного индоевропей-
ского языкознания принес много доказательств в пользу ее локализа-
ции в Европе. Основным аргументом сторонников азиатской прароди-
ны оставалось неопровергнутое положение о контактах праиндоевро-
пейского с семитскими и кавказскими языками, основанное на выяв-
ленных лингвистами взаимных заимствованиях слов в этих языках.
Такие заимствования, по их мнению, могли произойти лишь в Азии, где
обитали носители древних кавказских и древних семитских языков.
Сильной стороной гипотез об европейском происхождении индоев-
ропейцев были праязыковые названия деревьев, растений и животных,
характерных для Европы или для умеренных евразийских широт.
Азиатская прародина индоевропейцев локализовалась исследовате-
лями в 7 регионах азиатского континента.
1. Индия. Выдвигалась в качестве прародины Шлегелем (Шрадер,
1886, с. 6, 7), Шлейхером (А. Шлейхер, 1861—1862) на основании боль-
шей древности санскрита по данным лингвистики. Младограмматики
доказали ошибочность этого положения. После этого, а также уста-
новления, что до прихода ариев Индию населяли дравидоидные пле-
мена, гипотеза оказалась излишней.
2. Склоны Гималаев считали прародиной на основании архаично-
сти ведического языка, отсутствия в Ригведе указаний на значитель-
ную удаленность прародины и на основании сопоставлений флоры и
фауны прародины и географии растений и животных (Клапрот: Шра-
дер, с. 9—10). Однако после изучения более молодого (на 3000 лет)
литовского языка, стало ясно, что архаичность ведического языка не
является исключительной, а с открытием более древнего и архаическо-
го хеттского языка это положение отпало и вовсе. Ряд представителей
флоры (осина, тисс, бук) и фауны (бобр, тетерев) отсутствует в Ги-
малаях и близких к ним районах. Таким образом, предложенная ло-
кализация также оказывается неприемлемой (Шрадер, 1886; Мэллори
1973, с. 21—66).
3. Согдиана и бассейны Яксарта и Оксуса (Центральная Азия) ука-
зывались в ряде работ при локализации и. е. прародины на основании
сомнительных данных исторической географии (Киперт, Пикте: Мэл-
лори, 1973, с 21—66; Шрадер, 1888, с. 24—26, 143), мнимого соседст-
ва с прародиной семитов (Гоммель, Кремер: Шрадер, с. 60—62), об
обмелении моря (Кири, 1921), находящихся в непосредственной связи
с и. е. прародиной, а также возможности ознакомления индоевропей-
цев с домашней лошадью в указанных районах (Копер, 1935, с. 1—32).
Этот сомнительный набор отдельных признаков не выдерживает кри-
тики, а локализация прародины в этом районе исключается на основа-
нии отсутствия здесь основных представителей ее флоры (осина, бе-
реза, тисс, бук, вереск) и фауны (бобр, тетерев). Одомашнивание ло-
шади произошло в Европе в IV тыс. до н. э. Из азиатских территорий
лишь Элам может претендовать на приручение лошади. Данные Авесты
относятся лишь к прародине ариев (К. Паапе, 1906), но не к общеин-
доевропейской. Однако «аргумент бобра», почитаемого па арийской
прародине, не позволяет поместить ее в данной области.
Азиатские степи исключались из зоны поиска прародины (Флор:
Мэллори, 1974, с. 21—66), поскольку они были заняты, по его мне-
нию, монголоидным и тюркоязычным населением. В настоящее время
это мнение находится в резком противоречии с данными антропологии,
устанавливающими в степи европеоидное население (афанасьевская и
андроповская культуры).
4. Месопотамия, предложенная Момзеном в качестве прародины ин-
доевропейцев — дань панвавилонизму, и в настоящее время не может
рассматриваться всерьез из-за отсутствия соответствующей флоры
(береза, осина, тисс, граб, бук, вереск) и фауны (бобер, тетерев, во-
рон) (Мэллори, 1974, с. 21—66; Шрадер, с. 22—23).
5. Ближний и Средний Восток был предложен Паули (Шрадер,
1886, с. 139—140) на основании того, что ’лев’ — исконное индоевро-
пейское слово. Однако нет причин исключать из зоны поиска прароди-
ны по этому признаку балкано-дунайский регион, где водился лев еще
в исторические время и примыкающие к этому региону соседние об-
ласти.
6. Смежные с хеттами территории включил в зону поиска и. е. пра-
родины Сейс (Мэллори, 1973, с. 21—66) на основании общих слов в
хеттском и и. е. языках. В настоящее время уже доказано, что хеттский
язык является и.е. языком, поэтому заключение Сейса можно рас-
сматривать, как выражение одного неизвестного через другое и как
курьез.
7. Области, соседние с Грузией, Арменией (Армянское нагорье)
впервые включил в зону поиска индоевропейской прародины в 1822 го-
ду Линк (Мэллори, 1973, с. 21—-66), указавший на то, что прародина
индоевропейцев должна находиться в горной стране, в зоне одомаш-
нивания растений и животных. «Отцом санскрита» Линк считал зенд-
ский язык, а санскрит — исходным для всех и. е. языков (Шрадер,
1836, с. 7).
Европейская прародина для индоевропейцев впервые была предло-
жена Лэтэмом в 1862 году (Мэллори, 1973, с. 25; Шрадер, с. 129) вы-
сказавшего простую, но труднооспоримую мысль, что легче предполо-
жить отпочкование санскрита от основной группы и. е. языков, раз-
мещенных в настоящее время в Европе, чем представить все языки про-
исходящими от санскрита. Архаичности санскрита он противопостав-
лял архаичность литовского языка, зафиксированного письменной тра-
14
ДИЦией па 3000 лет позже санскрита. После открытия закона палата-
лизации была доказана ошибочность мнения Шлейхера о древности
индоиранского ’а’ и развития из него гласных — ’е, а, о’ — в и. е. язы-
ках, поскольку все гласные существовали в праязыке.
С тех пор в качестве прародины индоевропейцев предлагались
разные европейские регионы.
1. Территория от Западной Франции до Урала между 60° и 45°
широты была выдвинута в качестве и. е. прародины Куно (Шрадер,
1886, с. 136). Куно отрицал существование единого праязыка к мо-
менту распада, указывая на то, что индоевропейцы должны быть мно-
гочисленны (около 1 млн. человек) >и иметь контакты с ф.инноязычным
населением. Локализация прародины в столь широких пределах вряд
ли кого могла удовлетворить, а численность в 1 млн. человек взята
произвольно.
Территория от Рейна до Дона, предложенная вновь Кюном, хотя
и была меньше вышеназванной зоны поиска, однако также не может
быть принята в качестве прародины индоевропейцев (ПИЕ) из-за ог-
ромных размеров. Заслуживает внимания метод Кюна-—последова-
тельного исключения из зоны поиска областей с неиндоевропейским
субстратом (Индия, Греция, Италия, Франция, Британские острова).
Если бы Кюп также последовательно/ исключал и территории, на кото-
рых нет характерных для и. е. прародины представителей флоры и
фауны, то зона поиска значительно бы сузилась.
2. Локализация и. е. прародины на территории Восточной Европы
между 45 и 69 градусами широты была предложена Шпигелем (Шра-
дер, 1886), впервые указавшим на непременность горного ландшафта
на и. е. прародине. Горы были невысокими и имели площади, необхо-
димые для посева ржи и пшеницы, названия которых зафиксированы
в и. е. праязыке. «Аргумент горного ландшафта» как раз и позволяет
исключить основные территории Восточной Европы кроме Предкар-
патья, Предкавказья, Приуралья; использование Шпигелем (Шрадер,
1886, с. 146—148) уже известного «аргумента бука» позволило бы ис-
ключить из зоны поиска и Приуралье. Неиспользованные возможности
значительно обесценили работу и пе позволили принять предложен-
ную Шпигелем локализацию.
3. Восточная Европа в качестве ПИЕ была вновь предложена Ше-
рером (Шерер, 1947, с. 288—304) в середине нашего столетия. Он ука-
зывал, что в и. е. и фмнно-у.горских языках есть корни, восходящие, воз-
можно, к праязыковой эпохе. Таким образом, прародина должна была
граничить с финно-угорскими племенами, хотя бы в какой-то части. Об-
ласти, занятые и. е. прародиной, и после распада и. е. общности оста-
вались занятыми индоевропейцами: германцы, кельты, италийцы зани-
мали север и северо-запад и. е. эйкумены; балто-славяне — северо-
восток; племена, говорившие на греческих диалектах—юго-восток.
Против такого расселения, предложенного еще Мейе, трудно возра-
жать. Непонятно только, почему эпицентр должен находиться в Вос-
точной, а не в Центральной и Северной Европе, тогда бы передвижки
и. е. племен были бы менее значительны, а ее северо-восточный край
все равно соприкасался бы с финно-угорскими областями.
4. Волга — восточная граница и. е. прародины на основании данных
Ригведы (Rasa), Авесты (Ranha), Птоломея (Ra). Такой вывод сделал
Кнауэр (1912, с. 67—88). Предположение подтверждается идентифи-
кацией приведенных выше названий с мордовским названием для Вол-
ги— Ravo (Абаев, 1965, с. 122) и дает основание считать, что дз степном
Поволжье находились не носители и. е. праязыка, а уже отделившиеся
от и. е. ядра ипдоирапцы: ведь упоминапист об этой реке хотя и относит-
15
ся к самым древним пластам Ригведы и Авесты, но не свидетельствует
о том, что в Поволжье побывали праиндоевропейцы.
5. Область между финно-угорскими и кавказскими народами — ин-
доевропейская прародина — такой вывод сделал Трубецкой на основа-
нии структурных соответствий и. е. языков с финно-угорскими и кав-
казскими (Трубецкой, 1958, с. 65—77). По его мнению, и. е. праязыка
могло и не существовать, а общеиндоевропейская общность собралась
благодаря длительным контактам языков, значительно различающихся
между собой. Последний вывод Трубецкого, не согласующийся с тео-
рией нескольких фаз развития и. е. праязыка, не был принят лингвис-
тами. Вывод о географическом положении прародины между кавказ-
скими и финно-угорскими языками получил развитие в трудах последу-
ющих поколений ученых. Доисторическая древность этих контактов
бесспорна, однако нет уверенности, что они происходили на праязыко-
вом уровне.
6. Черноморо-каспийские степи—прародина индоевропейцев — так
полагают многие ученые, предполагающие ее локализацию в Европе.
Вся полоса понто-каспийских степей bi качестве ПИЕ впервые была вы-
двинута Бенфеем, который справедливо отрицал на основании отсут-
ствия азиатской фауны (тигр, верблюд) локализацию и. е. прародины
в Азии (Шрадер, 1886, с. 131). В пользу этой гипотезы он также вы-
двигал семитские заимствования в индоевропейском названии льва,
указывая, что если бы лев был типичным представителем фауны и. е.
прародины, то не было бы необходимости заимствовать название это-
го животного. И. е. название соли, по мнению Бенфея, создало воз-
можность более узкой локализации и. е. прародины поблизости от Кас-
пийского моря. С этим согласиться нельзя, поскольку соль добывали
и в причерноморских районах (Абхазия), начиная с неолита. Название
’лев’, как показал Паули (Шрадер, 1886, с. 139), скорее всего и. е. про-
исхождения и не исключает локализации ПИЕ в части Балкано-Ду-
найского региона. Отсутствие в праязыке типично азиатской фауны,
добавим к этому, и флоры тоже (кедр, кипарис, пальма), безусловно,
должно свидетельствовать против азиатской прародины.
7. Степи от Рейна до Гиндукуша могли быть, по мнению Шрадера,
и. е. прародиной, однако детальный анализ языковых и исторических
фактов и данных естественных наук позволили Шрадеру сузить грани-
цы предложенной им прародины до южно-русских степей. На основа-
нии исторических и лингвистических данных им справедливо исключе-
ны из зоны поиска и. е. прародины области, занятые индоевропейцами
после распада — Индия, Иран, Малая Азия, Балканы, Апеннины, Пи-
ренеи, север России (Шрадер, 1913, с. 191—206). Однако нельзя сог-
ласиться с положением Шрадера о равнинном ландшафте прародины.
До него еще Линком в 1821 году были приведены доказательства в
пользу горного ландшафта на и. е. прародине; не отрицались они боль-
шинством сторонников азиатского происхождения 'индоевропейцев. Из
сторонников европейской прародины наиболее полно развил мысль о
горном ландшафте и. е. прародины Шпигель в 1869 г. (Шрадер, 1886),
Георгиев (Георгиев, 1958). Гамкрелидзе и Иванов (1984, с. 665—670)
собрали к настоящему времени неопровержимые доказательства в
пользу этого. Отсутствие горного ландшафта в южнорусских степях,
а также лесных представителей фауны (тетерев) и флоры (бук, сосна,
пихта, вереск, тисс, осина и др.), а также существование в праязыке не
заимствованного названия такого южного животного как лев, делают
невозможной локализацию ПИЕ в черноморо-каспийских степях. Этому
не могут даже помочь наивные рассуждения, что на севере Европы не
было во время распада и. е. общности ни пчел, ни меда, ни угрей, ни
16
лошадей (Чайлд, 1950). Пчелы широко распространены в Северной
Европе; нет оснований думать, что их не было в древности, поскольку
некоторые растения-медоносы, такие как вереск, тяготели, в основном,
в древности к северным районам Европы. Есть все основания считать,
что в северной Европе к моменту распада и. е. общности росли и липа,
и шиповник, и другие медоносы. Угорь — типичный представитель фау-
ны рек, впадающих в Балтийское море. Лошадь, как показал Некель
(1944) известна в центральной и северной Европе с палеолита, а ее
доместикация, во-первых, не имеет прямого отношения к и. е. праро-
дине; во-вторых, восточно-европейский центр доместикации в днепро-
донецких степях, по мнению ряда исследователей, возник почти одно-
временно и независимо от центральноевропейского центра доместика-
ции (Некель, 1944), где домашняя лошадь зафиксирована уже со вре-
мени тисаполгарской культуры, синхронной Триполью В1.
Вряд ли может в пользу локализации и. е. прародины в понто-кас-
пийских степях служить и туманное указание, что и. е. прародина на-
ходится между Средиземноморьем и Алтаем на основе малопонятного
сходства и. е. слов женского рода для «земли и почвы» с идеей мате-
ри-богини в средиземноморском культе и и. е. обычаем жертвоприно-
шения коня небу у алтайцев (Пуассон, 1934). Последнее может ука-
зывать на пути миграции носителей древних и. е. диалектов и не более
(Гамкрелидзе, Иванов, 1981, с. 26).
8. Культура погребений с охрой — археологический эквивалент для
понтийской прародины индоевропейцев — к такому выводу впервые
пришел Чайлд, предпринявший смелую попытку пересмотреть проис-
хождение всех европейских культур и решительно выступивший против
центральноевропейской локализации и. е. прародины в пользу юго-
западной части южнорусских степей (Чайлд, 1926). Тезис Чайлда о
локализации и. е. прародины в южнорусских степях получил обосно-
вание в работе Сулимирского, который на основании стратиграфии яс-
ковицких и южнопольских курганов выделил две хронологические
группы, объединенные обрядовой преемственностью, содержащие кера-
мику КШК (культуры шнуровых керамик) и ямную («старшая группа
в ясковицких курганах»). На этом основании Сулимирский сделал вы-
вод о генетической преемственности обеих групп и о происхождении из
древнеямпой керамики кубков КШК- Следствием из этого было по-
стулирование миграции КШК из Причерноморья в степные районы
Центральной Европы (Сулимирский, 1933 и 1968). Позднее Чайлд под-
держал мысль о том, что «овоидные сосуды ямной культуры — хороший
прототип, из которого могут произойти саксотюрингские, ютландские
и другие типы шнуровых кубков» (Чайлд, 1950, с. 144). На основании
этого Чайлд делал предварительный вывод, что различные варианты
КШК, «которые, возможно, были предшественниками кельтов, тевто-
нов {германцев— В. С.) и славян, являются ответвлением народа —
носителя культуры охровых погребений» (Чайлд, 1950, с. 140), указы-
вая при этом, что «народ понтийских степей был только восточным
крылом рыхлого континуума мобильных пастушеских обществ, между
которыми было продемонстрировано плодотворное взаимодействие, хо-
тя направление может оспариваться. Возможно, например, утверждать,
что правители, погребенные в Аладже, и шахтовых гробницах, появи-
лись от нашего степного народа и ответственны за распространение
там и. е. языков — хеттского и греческого» (Чайлд, 1950, с. 140).
Первых индоевропейцев в Греции Чайлд связывал с мигрантами,
принесшими в эти районы и Западную Анатолию (Троя IV—V) «ми-
нинскую керамику», организовавшими в Македонии колонию Халки-
дику. Раннемакедонская керамика рассматривалась Чайлдом, с одной
2—1163 17
стороны, как генетически связанная с раннебронзовым веком Запад-
ной Анатолии, с другой — с баденской культурой. Это давало Чайлду
повод считать баденскую культуру индоевропейской (Чайлд, 1950,
с 149). Чайлд, считая баденскую культуру «I ступенью распростране-
ния и. е. языков в умеренной Европе» допускал возможность, что сво-
им происхождением эта культура связана с Западной Анатолией
(там же).
Таким образом, Чайлд представлял й. е. общность до периода рас-
пада неустойчивым конгломератом родственных пастушеских племен,
допуская, что большая часть этого конгломерата связана происхожде-
нием с носителями древнеямной культуры, оговаривая при этом, что
направление этих культурных влияний не ясно, что вызвано неразра-
ботанностью хронологической шкалы Северного Причерноморья.
Концепция М. Гимбутас о локализации и. е. прародины полностью
повторяет концепцию Чайлда, которой Гимбутас придала векторную
направленность, отбросив как балласт тридцатилетние сомнения Чайл-
да в хронологической обеспеченности своей концепции.
Протоиндоевропейцами Гимбутас считала носителей ямной куль-
туры, «которые продвигались на запад и юг в V—IV тыс. до н. э. из
областей Нижнего Дона и Нижней Волги (Гимбутас, 1970, с. 483).
Ямная культура дает, по мнению М. Гимбутас, исходный импульс, в
результате которого наблюдается распространение и. е. курганной
культуры не только в понто-каспийских степях, но и в Центральной
и Северной Европе и на Балканах. Курганная культура, по Гимбутас,
это — ямная культура, культура погребений с охрой, культура боевых
топоров, культура шнуровых керамик, культура одиночных погребений
Дании (там же, с. 483). Индоевропеизацию Европы М. Гимбутас ви-
дит в дезинтеграции высоких цивилизаций Древней Европы V—IV тыс.
до н. э. (Винча II—1Ц, Лендьел, Тиссы-Бюкка, Кукутени, Гумельни-
цы), которые образовывали неиндоевропейский субстрат на юго-вос-
токе Западной Европы и культуры воронковидных кубков — неиндо-
европейского субстрата в Северо-Европейской равнине между Данией
и Польшей (Гимбутас, 1970, с. 15). Постепенная инфильтрация с се-
редины IV тыс. до н. э. в районы Западной Европы окончилась в
2500—2000 гг. до н. э. инвазией, в результате которой произошло
окончательное разрушение остатков древнеевропейских цивилизаций,
уцелевших только на Крите (Гимбутас, 1970, с. 15 и сл.). Внешними
признаками индоевропеизации являются, по Гимбутас, курганы и по-
гребальный обряд в ямах где обнаруживаются скелеты, лежащие
скорченно на спине. Эту «сборную» курганную культуру Гимбутас
характеризует фактически только по среднестоговской культуре I—
II этапа, примешивая к этой «окрошке» произвольно взятые майкоп-
ские и новосвободненские комплексы (не имеющие ничего общего ни
между собой, ни с перечисленными степными культурами), которые
позволяют ей сделать вывод об индоевропейцах как «талантливых куп-
цах». Одно бездоказательное утверждение рождает другое. Удревнение
ямной культуры до V—IV тыс. до н. э.— более чем на тысячу лет по
сравнению с существующими датами — не обеспечено доказательства-
ми. Ссылка на возможность значительного удревнения за счет поправ-
ки по шкале Зюсса не спасает положения, поскольку датировка по
С 14 указывает, что «памятники позднеямного типа Поднепровья и
Северного Причерноморья следует датировать в пределах 2-й поло-
вины III — начала II тыс. до н. э. (Гимбутас, 1970, с. 13). А удревне-
иие, предусматриваемое поправкой Зюсса, возможно для этого вре-
мени не более, чем на 700 лет. К тому же необходимость введения
поправки нельзя считать доказанным, а факты резкого расхождения
*’8
исторических и калиброванных дат удваивают сомнения в точности
последних. Археологические данные также не позволяют принять хро-
нологию ямной культуры, предложенную Гимбутас. Чайлд выборочно
в ограниченном объеме использовал некоторые лингвистические дан-
ные: о колесном и морском транспорте, о знакомстве индоевропейцев
с медью (Чайлд, 1950, с. 148), однако не упомянул о ландшафте и
климате, о флоре и фауне и. е. прародины, а ведь именно эти данные
находятся в резком противоречии с ее локализацией в степях Восточ-
ной Европы. Гимбутас вообще ограничилась лишь обещанием придер-
живаться языковых фактов.
Таким образом, гипотеза происхождения индоевропейцев из пон-
то-каспийских степей не увязана с археологическими данными; не под-
креплена хронологией. Языковые же факты о ландшафте, фауне, фло-
ре противоречат локализации и. е. прародины в понто-каспийских сте-
пях (аргументы осины, бука, граба, тисса, вереска, бобра, льва).
В целом эти неувязки решительно свидетельствуют против локализа-
ции индоевропейской общности в степях Восточной Европы. Осталь-
ные районы Восточной Европы еще меньше подходят для этой цели.
9. Локализация и. е. прародины в Западной Европе (Бриптон, 1890)
слишком расплывчата и не могла удовлетворить современников. Дей-
ствительно, уже к тому времени Шрадер на основании исторических
и лингвистических данных аргументировал пребывание индоевропей-
цев после распада и. е. общности на западноевропейских территориях
(Балканы, Аппенины, Пиренеи, Франция).
10. Северная Европа в качестве прародины выдвигалась Пенкой
(1883—1886), указавшим, что лишь Скандинавия является областью
непрерывного развития антропологического типа, и поскольку исто-
рические скандинавы — индоевропейцы, то и древние скандинавы бы-
ли древнейшими индоевропейцами. Дополнительным доказательством,
приводимым Пенкой, являлось то, что скандинавы и исторические
арии были белокуры и голубоглазы. На Северную Европу как на и. е.
прародину пытались указать как на основании археологических аргу-
ментов (Наапе, 1906), так и на данных лингвистики (Тиме; Мэллори,
1973). Однако наличие общеевропейских названий деревьев (тисса,
граба, грецкого ореха), не растущих в Северной Европе, и южных жи-
вотных (льва) делает североевропейскую прародину нереальной.
11. Северная или Северо-Восточная Европа, к которой обратился
в качестве возможной прародины индоевропейцев Манн, указавший
на то, что на ,и. е. прародине были лето и осень, и зима (на основании
легенд, сказок, игр у индоевропейских народов), не подходит для ло-
кализации и. е. прародины на основании тех же аргументов, что и
Северная Европа. К тому же времена года хорошо прослеживаются
почти по всей Европе, кроме ее самых южных районов.
12. Северо-Западная Европа — от Западной Балтики до Одера и до
предгорий Карпат (Мух, 1902) и Германии (Коссина, 1902) предло-
женная на основании данных археологии, восходит еще к гипотезе
И. Гейгера, который в 1871 году на основании данных Q растениях (ар-
гументы бука, березы, ясеня, дуба), аргументов угря, трех времен го-
да предложил Германию как прародину индоевропейцев. Хотя пра-
родина в этом варианте становится более реальной по размерам тер-
ритории и некоторым индоевропейским реалиям, нетрудно видеть на-
ционалистическую предвзятость: ведь все без исключения аргументы
чмеют значительно более широкий ареал распространения на востоке
п юге Европы. Коссина, будучи филологом по образованию, использо-
вал данные Гейгера о флоре и фауне, (Шрадер, 1886, с, 132—133), а
также, хотя и в ограниченном объеме, лингвистические данные. Од-
нако основные аргументы его были археологическими. Он видел под-
тверждение миграции индоевропейских племен в сходстве ряда куль-
тур Германии и на более восточных и южных территориях. Сходство
же устанавливалось и по комплексу признаков, и в случае их отсут-
ствия по единичным чертам. Отдельные его работы точны и аргументи-
рованы, а некоторые мысл^ намного опередили его время. Например,
гипотеза о происхождении кельтов и италиков от группы Рессен до
сих пор признается многими учеными (Мэллори, 1973, с. 21—66). Од-
нако предвзято очерченная территория и. е. прародины, совпадающая
с политическими границами Германии того времени, не требовала об-
стоятельной хронологической аргументации, с точки зрения Коссины,
поскольку все археологические культуры (культурные группы) Гер-
мании согласно его воззрениям были заведомо древнее более восточ-
ных и южных их проявлений. Коссина реконструировал 14 походов
индогерманцев в период от неолита до эпохи железа. Почти все из-
вестные на территории Германии культурные группы находили анало-
гии, по Коссине, на юге или на востоке от нее, подтверждая тем самым
общую модель миграций с севера — «с северной прародины». Наибо-
лее южную группы культуры линейно-ленточной керамики он связы-
вал с сатемной группой и. е. языков хотя к тому времени было уже
четко доказано, что сатемная группа — наиболее поздняя, отделив-
шаяся от и. е. массива, а культура линейно-ленточной керамики была
всегда самой древней из всех культурных групп на территории пред-
полагаемой прародины.
Националистическая .направленнос1ь Коссины дискредитировала
на долгие годы не только его работы, но и все плодотворное направ-
ление в археологии — решение культурно-этнических проблем через
миграции, вызвав волну мало аргументированного «автохтонизма».
13. Северная и Центральная Европа в качестве и. е. прародины
была предложена Мейером (Мейер, 1948) на основании и. е. топони-
мики этого региона, его экологических характеристик (бук, пчела, мед-
ведь, бобер). Археологическим эквивалентом культуре праиндоевро-
пейцев он считал культуру шнуровых керамик и не связанную с ней
ни хронологически, ни генетически более раннюю культуру линейно-
ленточной керамики (КЛЛК). Хотя многие его аргументы (медведя,
пчелы, бука) могут свидетельствовать о более обширной территории
и. е. прародины, в сочетании с данными топонимики локализация ПИЕ
в этом регионе представляется наиболее близкой к истине. Однако
предложенный ареал ПИЕ слишком обширен. В Северной Европе ло-
кализовать ПИЕ по перечисленным выше аргументам невозможно.
К тому же происхождение КШК на территории Северной Европы про-
блематично, а древнейшие варианты КЛЛК тяготеют к Подунавью.
14. Территория к северу от Балкан, Альп и Пиренеев была обозна-
чена Крае (1957, 1962, 1968) в качестве зоны обитания древнеевропей-
ских языков, причем под этими языками подразумевались не какие-то
определенные языки, выделившиеся из общеиндоевропейского языка-
основы, а только хронологически промежуточная ступень эволюции
языка-основы между временем общеиндоевропейского состояния и
1500 г. до н. э., когда уже выделение индоевропейских языков зафик-
сировано письменными источниками. Этот регион был задан распрост-
ранением древнеевропейской гидронимии, которую позже, в 1975 году
Шмидт назвал общеиндоевропейской, а Гудено показал, что ареал ин-
доевропейской гидронимии совпадает с территорией распространения
культуры воронковидных сосудов. Последнее подсказало Гудено пу-
ти к ревизии концепции Гимбутас.
15. Центральная Европа, по мнению Бош-Гимпера (1968), является
20
той территорией, на которой в неолите (предположительно в V тыс.
до н. э.) сложилось ядро этнических групп, из которых в III тыс. до
н. э. (время начала древнейших индоевропейских миграций) вышли
отдельные индоевропейские народы, развитие культуры которых опре-
деляет бронзовый (II тыс. до н. э.) и железный (I тыс. до н. э.) век
Европы. Археологическим эквивалентом культуры праиндоевропейцев,
по Бош-Гимпера, являются Дунайские культуры, в которые, ориенти-
руясь на общее мнение, включаются культура линейно-ленточной кера-
мики, культура Рессен, накольчато-ленточная керамика, КНК, культу-
ра Лендьел-Тиса. Бош-Гимпера является сторонником европейской ло-
кализации прародины индоевропейцев, исходя из существования ин-
доевропейской культурной традиции от неолита до эпохи железа, тогда
как именно в его задачу и входило определение той цепочки археоло-
гических культур, по которой можно проследить генетическую преем-
ственность культурной традиции в диахронии хотя бы в каком-либо
регионе Европы. Нет единого мнения среди археологов о неолитичес-
ких истоках в V тыс. до н. э. хотя бы одной культуры бронзового, не
говоря уже о культурах железного века. Связь бронзового века Поду-
навья или Центральной Европы с дунайским неолитом (особенно в
выражении его через культуру линейно-ленточной керамики) гипоте-
тична еще и по той причине, что в эпоху неолита в Центральной
Европе прослеживается несколько линий развития, не связанных меж-
ду собой генетически, большинство которых и кончают свое сущест-
вование в эпоху неолита-энеолита, не передавая продуктивных произ-
водных в бронзовый век.
Концепция Бош-Гимпера подверглась критике со стороны Гимбу-
тас, которая иесколькими года'ми ранее поддерживала идею о праиндо-
европейской трибуции культуры линейно-ленточной керамики, а в сво-
ей новой теории как ,раз полагает все то неиндоевропейским, что Бош-
Гимпера считает индоевропейским. Дезинтеграцию неолитических
культур Подунавья к III тыс. до н. э., соответствующую по Бош-Гим-
пера, выделению индоевропейских языков, Гимбутас считает следами
вторжения праиндоевропейцев с Восточной Европы, расколовшего не-
индоевропейские цивилизации Европы.
16. Почти та же точка зрения на доисторию Европы сформулирова-
на в труде Девото (1962), сочетавшего археологический и лингвисти-
ческий подход к проблеме. Девото, стоя на тех же, позициях, что и
Бош-Гимпера, о преемственности культурной традиции во времени, от
эпохи неолита до железа, в Центральной Европе, обращает внимание
на то, что индоевропейской пракультуре свойственен разный характер
на соответствующих временных ступенях ее развития. Он выделяет фа-
зу примитивного земледелия, которая, по его мнению, в археологичес-
ком выражении представлена культурой КЛЛК, причем уже на этой
фазе для пракультуры свойственна, по Девото, тенденция к экспансии.
Фаза |Продуктмвного земледелия связана с культурой Иордансмюль,
которая также обладает свойством к территориальному расширению.
Переход к военной организации у индоевропейцев в археологическом
выражении связан с культурой боевых топоров и шнуровых керамик.
В культуре бронзового века — унетицкой — Девото видит продолжение
индоевропейской традиции к экстенсивному использованию террито-
рии. В лужицкой культуре железного века Европы исследователь ус-
матривает последний этап в доисторической эволюции индоевропейской
культуры в Европе. Таким образом, Девото обосновывает предлагае-
мую им локализацию прародины индоевропейцев цепочкой культур, в
которых якобы есть преемственность генетического характера, от нео-
лита до эпохи железа. Однако Девото не доказывает, и это не.в его
21
компетенции, генетическую связь культуры КЛЛК и культуры Иордан-
емюль, или КЛЛК и КШК. Нет прямой генетической преемственности
между культурой Иордансмюль и КШК. Без этого данная цепочка
культур — просто механическая подборка по принципу существования
тенденции к увеличению жизненного пространства. Большой интерес
представляет сравнительный словарь индоевропейских слов, среди ко-
торых выделены термины, характеризующие качество и количество;
движение, физиологические функции и болезни; метеорологические на-
блюдения и календарную систему; религиозную систему; структуру
семьи, племени, военную организацию и экономику; транспорт, домо-
строительство, фауну и флору, скотоводство и земледелие. Однако это
не мешает Девото считать праиндоевропейской культуру линейно-лен-
точной керамики, в которой нет ряда существенных индоевропейских
реалий (см. ниже), исходя из того, что мы знаем о пракультуре по
данным лингвистической реконструкции. К тому же КЛЛК — это как
раз та культура неолита, которая не передала продуктивных элементов,
развивающихся в бронзовом веке, не говоря уже о производных куль-
турах.
17. С критикой теории Бош-Гимпера и Девото выступил Кроссланд
(1967). Он как раз подчеркнул тот факт, что культура липейно-леп-
точной керамики, как и культура Винча, Кукутени-Триполье, Старчево-
КереШ' не соответствуют требованиям, предъявляемым к праиндоев-
ропейской культуре, т. е. в них нет укрепленных поселений; нет пре-
обладания скотоводства над земледелием, которое обеспечило такую
структуру общества и такие семейные и общественные институты, ко-
торые известны у исторических индоевропейцев—ариев, греков, хет-
тов. Кроме того, Кроссланд прибегает еще к одному логическому до-
воду: если индоевропейцы происходят не из Анатолии, то пракультура
их в археологическом выражении не может иметь анатолийских исто-
ков, а по мнению ряда ученых, древнебалканские цивилизации имеют
анатолийские корни. Другими словами, Кроссланд стоит на позиции
неиндоевропейского характера дунайского неолита. По его мнению,
объяснить появление индоевропейских языков в Европе в этом случае
можно при допущении мезолитического центрально-европейского суб-
страта, который был амальгамирован неолитическими культурами. Не
высказываясь определенно о локализации прародины, Кроссланд скло-
няется к тому, что гипотеза Гимбутас более гибко объясняет заимство-
вания на уровне общеиндоевропейского единства из финно-угорских
языков и пастушеский характер культуры части индоевропейских на-
родов, точнее индоиранцев. В то же время Кроссланд считает, что пра-
родину индоевропейцев надо помещать западнее, чем это делает Гим-
б>тас, но конкретнее не называет этого региона.
18. Районы Европы, соседние с Анатолией, с восточноевропейскими
степями и финно-угорским массивом, а также с районами индоевропей-
ской гидронимии в Северной и Центральной Европе — зона поиска и. е.
прародины, по Гудено (1971). Чтобы найти такую территорию, кото-
рая удовлетворяла бы условиям, сформулированным выше, Гудено
предлагает па территорию, а модель прародины. Согласно его модели,
и. е. пракультура, характеризуемая смешанными формами экономики,
расширяясь из западноевропейских степей на восток в связи с возрас-
танием роли скотоводства и экстенсивным использованием территории,
утрачивая зависимость от земледелия, переходит к пастушеству (ин-
то-иранское состояние, по Гудено), возвращаясь па запад, образует
континуитет в виде культуры воронковидных кубков (ареал КВК сов-
падает с ареалом индоевропейской гидрономии).
Примечательным в гипотезе Гудено является попытка осуществить
22
комплексный подход в решении индоевропейской проблемы, однако
предложенная модель Гудено носит механистический характер, посколь-
ку не подкреплена надежным археологическим анализом по происхож-
дению, культурным связям и хронологии культур неолита-ранней брен-
ды в Европе.
Несмотря на то, что нет обобщающих исследований, посвященных
хронологии культур неолитической-раннебронзовой эпохи Западной и
Восточной Европы, и исследования носят региональный характер, все
же можно составить достаточно прочное представление о доистории
Европы в V—III тыс. до н. э., базируясь на комплексе региональных
археологических исследований (см. ниже).
Комплексный подход в решении проблемы локализации индоевро-
пейской прародины реализован в трудах советских ученых Гамкрелид-
зе, Иванова, в которых обстоятельно аргументировалась мысль об об-
щей и. е. прародине на территории Армянского нагорья и прилегаю-
щих к нему регионах и вторичной прародине древнеевропейских индо-
европейцев в черноморо-каспийских степях.
Гипотеза о двух прародинах для индоевропейцев на территории Ар-
мянскдго нагорья и в степях Восточной Европы была сформулирована
Миллером еще в 1873 г. на основании близости и. е. прязыка с семито-
хамитскими и кавказскими языками (Шрадер, 1886, с. 146). Работы
Гамкрелидзе и Иванова, вышедшие в 1980—1981 гг., обстоятельно раз-
вили эту мысль на новом научном уровне. Многолетняя работа авто-
ров завершилась изданием энциклопедического исследования, посвя-
щенного языку, культуре и прародине индоевропейцев (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984).
Вопросы хронологии и территории распространения общеиндоев-
ропейского праязыка исследователи справедливо считают основным
в поиске и. е. эйкумены; при этом оговаривают, что индоевропейцы
могли за время своего существования неоднократно менять свою пра-
родину и что их усилия направлены на выявление эйкумены индоевро-
пейцев перед началом распада их праязыковой общности. Таким обра-
зом, Гамкрелидзе — Иванов пытались локализовать последнюю обще-
индоевропейскую территорию, которую мы в дальнейшем именуем позд-
неиндоевропейской прародиной. Они представили серьезные лингвисти-
ческие доказательства в пользу передатировки позднеиндоевропейской
прародины не III тыс. до н. э., как это было принято ранее большинст-
вом специалистов, а IV и, вбзможно, V тыс. до н. э., основываясь на
том, что между временем появления хеттов в Малой Азии, зафиксиро-
ванным хеттскими именами в «каппадокийских табличках» (2040—
1875 гг. до н. э.) и их отпочкованием от праиндоевропейского ядра,
знаменующим начало его распада, долгое время существовала обще-
ачнатолийская (хетто-лувийская) языковая общность. Передатировка
праиндоевропейской общности перед ее распадом в IV тыс. до н.' э.
более близка к истине по следующим причинам.
Время появления хеттов в Малой Азии следует относить к началу—
последней четверти III тыс. до н. э., поскольку имеются хжазания, что
хетты поднимали восстание против Нарамсина (2236—2200 гг. до н. э.).
Это согласуется и с предложенной нами датой появления хеттов в Па-
лестине по данным библейских источников (Сафронов, 1981, с. 87),
и с данными лингвистики о контактах эблаитов (жителей Эблы) с ана-
толийскими племенами, а «упоминание в эблаитских текстах о Канише
и Хатти можно рассматривать как современное им подтверждение
легенд о подвигах Саргона и Нарамсина в Анатолии и о сражениях
С царями Канеша, Хатти и Пурусханды; которые были не просто го-
23
родами-государствами, а могущественными царствами, где, возможно,
преобладали три языковые группы — несийская в царстве Канеша,
хаттская— bi Галисской области ,и лувийская в царстве Пурусханды»
(Меллаарт, 1985, с. 29).
2. Между выделившимися из анатолийской общности хеттскими и
лувийским языками зафиксированы уже на рубеже III—II тыс. до н. э.
значительные структурные различия, которые, по обоснованному мне-
нию Гамкрелидзе — Иванова, свидетельствуют о длительном самостоя-
тельном пути развития этих обособившихся языков. Ясно, что со вре-
мени выделения этих языков до их письменной фиксации прошло не
менее нескольких веков, так же, как, вероятно, и со времени выделе-
ния из и. е. ядра анатолийской общности.
Дата всего периода существования последней индоевропейской пра-
родины, предложенная Гамкрелидзе—Ивановым, является правиль-
ной, хотя и носит общий характер. Авторы высказали предположение
о пребывании в Малой Азии носителей анатолийской общности, осно-
ванное на архаичной и. е. гидронимии, т. е. таких и. е. названиях рек
и водоемов (см. выше), формы которых уже.не обнаруживаются в хет-
тских и лувийских языках. Это обстоятельство и намечаемое по пись-
менным источникам движение хеттов с востока служит базой для их
аргументации о движении отпочковавшихся носителей общеанатолий-
ского языка с востока, с территории Армянского нагорья — прародины
индоевропейцев. Авторы не объясняют, почему нет следов архаичной
и. е. гидронимии на территории самого Армянского нагорья, где они
располагают прародину индоевропейцев, на что в ходе дискуссии о
локализации и. е. эйкумены обратили внимание Дьяконов (1982) и
Трубачев (1984). Следует добавить к этому отсутствие архаичных и. е.
гидронимов и топонимов на территории Восточной Анатолии, хотя
именно здесь они должны были быть в большей концентрации, если
бы движение носителей анатолийской общности происходило бы с вос-
тока. Архаичная гидронимия и топонимия зафиксирована лишь в За-
падной и Центральной Анатолии (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 862—
863). Это, как нам представляется, позволяет сделать вывод о том, что
и. е. прародина должна находиться либо в Западной Анатолии, либо в
соседнем Балкано-Карпатском регионе, в котором авторы находят ана-
логии для малоазийских гидронимов и топонимов. Если бы последние
восходили к реконструируемому Гамкралидзе и Ивановым общеана-
толийскому языку, учитывая его периферийный характер, Западную
Анатолию можно было бы исключить из числа областей возможной
локализации в них и. е. прародины. Преимущество некоторых балкан-
ских и центральноевропейских регионов перед малоазийскими в зна-
чительно большем содержании и кучности древнеевропейских гидрони-
мов. Иванов и Гамкрелидзе в Малой Азии указывают на 5 таких гид-
ронимов; в Карпатском бассейне и на северной периферии Балкан-
ского полуострова их, согласно сводке Крае, более сотни. Однако ма-
лоазийские гидронимы, сравниваемые Гамкрелидзе и Ивановым с и. е.
образовательным типом на *—nt(h) не позволяют утверждать, что эти
гидронимы, как и северобалканские и карпатские, не оставлены со вре-
мени общеиндоевропейского единства, поэтому трудно точно ответить
на вопрос на основании данных топонимии и гидронимии, где же на-
ходилась и. е. эйкумена. Сложность постановки проблемы заключает-
ся в определении хронологических уровней общеиндоевропейской гид-
ронимии. Достаточно указать, что до сих пор продолжается спор о при-
надлежности центральноевропейских гидронимов к древнеевропейско-
му или общеиндоевропейскому пласту (см. выше). Представляется
возможным, что западно-малоазийские и карпато-балканские гидрони-
мы составляют разные хронологические уровни существования праин-
доевропейской общности. При этом допущении анатолийские гидрони-
мы могут отражать и более древнее состояние и. е. общности, посколь-
ку их сохранилось значительно меньше и они однообразнее. Хотя до
специальных лингвистических исследований это положение является
лишь логическим допущением, оно хорошо согласуется с установлен-
ными Гамкрелидзе — Ивановым контактами праиндоевропейского с ма-
лоазийским хаттским и родственными ему общесеверокавказским и об-
щесемитским (датируемым с VI—IV тыс. до н. э.) языками, распро-
страненными в пределах от Египта до Южной Анатолии и от восточ-
ного средиземноморского побережья до 'Месопотамии.
Дьяконов выявил, что большинство заимствований относится к
III—II тыс. до н. э., однако признал, что немногие заимствования из
семитского в индоевропейском относятся к VI—IV тыс. до н. э., тем
самым фактически признал и установленные Илличем-Святычем кон-
такты праиндоевропейского с семитским (вернее, с общесемитским
языком (Иллич-Святычг- 1964, с. 3—12). Гамкрелидзе и Иванов до-
казывают контакты праиндоевропейского и хаттского, северокавказских
и семитских языков, выявляя двусторонние заимствования в этих язы-
ках, напоминающих, по мнению Климова и Алексеева (1980), некото-
рыми сторонами своей структуры строй и. е. языка на древнем этапе
развития, т. е. раннеиндоевропейского языка, который, по мнению Анд-
реева (1986), резко отличался от позднеиндоевропейского языка и,
вероятно, имел несколько фаз развития, свидетельствующих о его дли-
тельном существовании.
Языковые контакты праиндоевропейского с хаттским устанавлива-
ют, возможно, другой уровень .и западномалоаз!ийскую эйкумену пра-
индоевропейцев, находившихся на стадии, предшествующей позднеин-
доевропейскому состоянию. На этой же территории, точнее в юго-вос-
точной части этого региона, и в это же время могли происходить кон-
такты праиндоевропейцев с носителями общесемитского языка, дата
которого (VI—IV тыс. до н. э.) помогает установить хронологичес-
кий диапазон этих контактов в пределах VI — первой половины V тыс.
до н. э., поскольку и, возможно, часть V тыс. до н. э. является, как
было доказано выше, Гамкрелидзе и Ивановым датой позднеиндоев-
ропейской прародины. Именно в это время могли происходить уста-
новленные Николаевым и Старостиным (1984) активные контакты пра-
индоевропейцев и ряда ближневосточных этнических групп с носите-
лями прасеверокавказского языка, занимавшего в VI — начале V тыс.
до н. э., по их мнению, европейское Средиземноморье, в том числе и
восточную часть Балканского полуострова.
Таким образом, приведенных Гамкрелидзе и Ивановым фактов линг-
вистики (западномалоазийская и. е. гидронимия, свидетельства немно-
гочисленных контактов праиндоевропейского с общесемитским языком
VI—V тыс. до н. э.; более тесные контакты с хаттским и активные свя-
зи с прасеверокавказским языком VI — нач. V тыс. до н. э.), позволя-
ют предполагать, что в VI — возможно, первой половине V тыс. до н. э.
западную часть Малой Азии занимали праиндоевропейские племена в
период, предшествующий позднеиндоевропейской прародине. Большую
аргументацию получили связи с пракартвельским языком, хотя дати-
ровка последнего III, с возможными заходами в IV тыс. до н. э. дела-
ет контакты этих языков на праиндоевропейском уровне маловероят-
ным. Гамкрелидзе и Иванов указывают, что в контакты с общекарт-
вельским, возможно, вступали древние диалектные объединения. Дьяко-
нов указал, ссылаясь на Климова, что движение носителей пракарт-
вельскогр языка щло с севера Закарказья и убедительно срязал носи-
25
телей пракартвельского языка с куроаракскими памятниками Кахетии
(III тыс. до н. э.) (Дьяконов, 1982).
К этому же периоду, как показал, Дьяконов, точнее ко второй по-
ловине III тыс. до н. э.— первой половине II тыс. до н. э. относятся и
основные индоевропейские заимствования из семитских, особенно за-
падносемитских языков. Часть из них, особенно, выявленную Гамкре-
лидзе и Ивановым в тохарских и индоиранских языках, вполне воз-
можно объяснить установленной нами миграцией из районов Северной
Месопотамии (Харран, Тель Хуэйра), Северной Сирии арамейского
населения, находившегося под сильным влиянием шумеро-эламских
традиций и оставившего на Северном Кавказе памятники яркой май-
копской культуры бронзового века (Сафронов, 1982, с. 63—104). С по-
явлением этой культуры в Восточной Европе могут быть связаны
шумерские и эламские заимствования в индоевропейских языках, от-
меченные Гамкрелидзе и Ивановым.
Языковые факты, приведенные Гамкрелидзе и Ивановым в пользу
локализации индоевропейской прародины на территории Армянского
нагорья, могут получить и другие объяснения. Отсутствие и. е. гидро-
нимии в указанном ареале может свидетельствовать лишь против ло-
кализации в нем индоевропейской прародины.
Экологические данные, приведенные в разбираемой работе, еще
больше противоречат такой локализации. На территории Армянского
нагорья нет почти половины животных, деревьев и растений, указан-
ных в списке флоры и фауны, приведенных Гамкрелидзе и Ивановым,
реконструируемых в общеиндоевропейский (осина, граб, тисс, липа,
вереск, бобр, рысь, тетеров, лосось, слон, обезьяна, краб).
Нет каких-либо археологических свидетельств переселения европей-
ских «индоевропейцев» через Среднюю Азию или морским путем вдоль
восточного побережья Каспийского моря в IV—III тыс. до и. э. Резуль-
татом этого переселения должно было быть появление ямной культуры
в понто-каспийских степях в III тыс. до и. э. Далее исследователи
присоединяются к гипотезе Гимбутас о продвижении ямной культуры
и о роли пресловутой курганной культуры — «окрошке», составленной
Гимбутас из различных как по происхождению, так и по хронологии
культур. Вряд ли нужно вновь останавливаться на аргументах Гимбу-
тас, и тем более ставить недостатки этой гипотезы в упрек смежникам,
каковыми являются авторы в решении археологической части индоев-
ропейской проблемы. Ведь гипотеза Гимбутас была принята «на веру»
многими ведущими археологами Европы, которых не смутили ни во-
пиющие хронологические ошибки, ни отсутствие серьезных доказа-
тельств о направлении миграции ямной культуры и многие другие не-
брежности обращения с археологическими источниками, не говоря уже
о неверно понимаемой методологии проблемы. К моменту выхода ра-
бот Гамкрелидзе и Иванова происхождение ямной культурно-истори-
ческой области никем серьезно не обосновывалось. Исследователи вслед
за Гимбутас и Даниленко (см. выше) априорно принимали восточные
области Европы за эйкумену ямной культуры. Приведенные Мерпер-
том аргументы в пользу формирования древнеямной культуры в Волго-
Уралье (Мерперт, 1974, с. 147—148) лишены хронологического обос-
нования (Сафронов,- 1983, с. 77—81). Археологические факты из наших
раскопок позволили нам «констатировать, что на севере Молдавии в
предгорьях Карпат, в 70—80 км к юго-востоку от зоны распростране-
ния КВК зафиксированы древнейшие памятники ямной культуры»
(Сафронов, 1983, с. 81). Тогда же мы отметили в ямной культуре чер-
ты, сближающие ее с КВК и культурой Лендьел. Через год Шевченко
(1984) обнаружил удивительное сходство двух антропологических ти-
56
нов юго-западного варианта ямной культуры и КВК- Проведенный на-
ми к настоящему времени анализ материальной культуры убедительно
свидетельствует о происхождении древнейших вариантов ямной куль-
туры от КВК- Это лишает смысла гипотезу о восточном происхождении
ямной культуры, а вместе с тем н о вторичной (древнеевропейской)
прародине в попто-каспийских степях. Против положения этого свиде-
тельствует древнеевропейская гидронимия, эпицентр которого находит-
ся в Центральной и Северной Европе (Крае, 1957, 1968) и лишь не-
многие древнеевропейские гидронимы, зафиксированные от Карпат до
правобережья Днепра (Трубачев, 1968).
Локализацию и. е. прародины, предложенную Гамкрелидзе и Ива-
новым, нельзя принять, даже исходя из фактов и аргументации, при-
веденных самими авторами. И все же значение трудов Гамкрелидзе
и Иванова, посвященных индоевропейской проблеме, трудно переоце-
нить. Авторы собрали, тщательно выверили и частично переосмыслили
множество языковых и исторических фактов, данных археологии и ес-
тественных наук. Главное в их работе—это комплексный подход к про-
блеме' индоевропейской прародины, благодаря которому они установи-
ли культурно-исторический уровень праиндоевропейского общества,
окончательно утвердили ряд лингвистических условий для локализации
прародины, которые нельзя уже обойти молчанием, обращаясь к про-
блеме прародины. Лингвистические открытия позволили ученым дать
и собственную схему диалектного членения и. е. языков, по которой
первыми отделились от ядра и. е. праязыка общеанатолийская и тохар-
ская языковые общности; чуть позже, по их концепции, произошло
обособление греко-арийской общности, распавшейся на индо-иранскую
и греческую диалектную общность. Исследователи безупречно дока-
зали высокий уровень социально-экономического и культурного разви-
тия праиндоевропейского народа, приближающийся к цивилизации ран-
ней древности. К сожалению, ряд недосмотров в археологических, па-
леоботанических, палеозоологических источниках не позволил провес-
ти на том же уровне сравнение общеиндоевропейской культуры, рекон-
струируемой по лингвистическим данным, с археологическими культу-
рами. Так, авторы отрицали возможность плужного земледелия в пе-
риод до конца бронзового века в Центральной Европе, а также разви-
того скотоводства. Коза и овца, по их мнению, были одомашнены, до
J тыс. до н. э. Неизвестен в Центральной Европе, по их мнению, и яч-
мень (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 868—869). На самом деле эти
признаки уже имеются в ранненеолитических культурах Центральной
Европы, кроме точных свидетельств о практике пЛужного земледелия,
но оно уже известно в поздненеолитических культурах — культуре во-
ронковидных кубков и культуре Лендьел (Сафронов, 1983, с. 68—76).
Историографический очерк показывает, что разные аспекты пробле-
мы локализации индоевропейской эйкумены раскрыты далеко не пол-
но и не в равной мере. Мало связаны между собой лингвистические и
археологические исследования в связи с этой проблемой. Лингвисты
используют археологические данные только для иллюстрации. Архео-
логи игнорируют всю сумму лингвистических аргументов, «выдерги-
вая» только отдельные факты.
ГЛABA 2
ПРОБЛЕМА РАННЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ
(ДРЕВНЕЙШИЕ ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В МАЛОЙ АЗИИ)
Изучение историографии вопроса показывает, что поначалу лингви-
сты не рассматривали общеиндоевропейский (прагерманский) язык в
диахронии, реконструируя языковое единство, сложившееся к его рас-
паду на отдельные обособленные диалекты. Правда, в середине XIX ве-
ка Шлейхер, первым разработавший относительную хронологию выде-
ления различных языков из общего прагерманского единства (генеа-
логическое древо, Шлейхер, 1861—862, с. 7), указывал, что индоевро-
пейский язык прошел сложный этап эволюции и со временем значи-
тельно упростился.
Выделение древнейшего слоя в праиндоевропейском языке стало
возможным лишь после выхода в свет работ Соссюра «Исследования о
первоначальной системе гласных индоевропейских языков». Система
гласных, по Соссюру (1977), не всегда была одинакова; «высказыва-
лось даже мнение, что она сводилась к одному ’е’» (Мейе, 1938, с. 81).
В настоящее время многоэтапность праязыка доказывается, исходя из
различия систем кратких и долгих гласных в некоторых языках индо-
европейской семьи. Так, Воронцова (1983, с. 10) дает две реконструк-
ции, характеризующие, вероятно, разные уровни раннеиндоевропейско-
го (р. и.е.): i u i и. Для позднеиндоевропейского система гласных
а е/о
а
отличается от двух названных выше. Эта шестифонемная система
V V
i е и представляет достаточно устойчивое сочетание» (Воронцова,
v V
е о
v
а
1983, с. 10).
Помимо выявления первоначальной системы гласных Соссюром бы-
ло сделано в этой же работе еще одно основополагающее открытие для
выявления древнейшего пласта в праиндоевропейском. Суть открытия
состоит в том, что наряду с односложными корнями, как думали рань-
ше, существовали двусложные (Мейе, 1938, с. 462—463). Эти положе-
ния легли в основу бореальной концепции Андреева, скрупулезно в те-
чение 30 лет реконструировавшего древнейший пласт индоевропейско-
го праязыка (Андреев, 1957, 1979, 1986).
Раннеиндоевропейский язык Андреев реконструировал в своей од-
ноименной монографии на основе анализа данных позднеиндоевропей-
ского языка с помощью «метода внутренней реконструкции». Он вос-
становил «раннеиндоевропейскую систему двусогласных корней в ее
первоначальном виде» (Андреев, 1986, с. 1). Исследователь восстановил
лексическую систему раннеиндоевропейского праязыка из 203 слов, со
стоящих только из двух согласных фонем и реконструировал для этих
слов протосемы *, выявил для этих корней семантические деревья.
Реконструкция раннеиндоевропейских протосем осуществлялась
* Под раннеиндоевропейской протосемой Андреев подразумевает «древнейшее
значение двусогласного слова, нз которого с наименьшим количеством смысловых пе-
реходов могут быть выделены значения трех-четырех-пяти и более согласных основ,
восстанавливаемых для позднеиндоевропейской эпохи путем! прямого соотнесения за-
свидетельствованных форм1 отдельных и. е- языков» (Андреев, 16Й61, с. 3®),
&
Андреевым (1986, с. 39) «полностью внутри индоевропейского мате-
риала».
Бореальный язык был реконструирован Андреевым после сравнения
203 раннеиндоевропейских корней с лексемами алтайских и уральских
языков *. «Выяснилось, что из 203 корневых слов 198 присутствуют
как в составе уральских, так и в составе алтайских производных форм,
а 5 слов обнаруживаются в одной из этих двух языковых групп ... для
раннеиндоевропейских и алтайских корневых согласных найдены впол-
не строгие законы звуковых соответствий» (Андреев, 1986, с. 1). На
этом основании автор делает . вывод о существовании бореального
праязыка, давшего начало раннеиндоевропейскому, раннеуральскому и
раннеалтайскому языкам. Раннеиндоевропейский язык являлся, по мне-
нию Андреева (1986, с. 2) «главной ветвью бореального праязыка».
Отсутствие морфологической системы в бореальном и раннеиндо-
европейском праязыках, а также в древнейших слоях прауральского
и праалтайского, по мнению Андреева (1986, с. 38) делали безуспеш-
ными попытки некоторых компаративистов реконструировать общие
для трех последних праязыков элементы морфологии. В ходе изолиро-
ванного становления после распада бореальной общности «в их морфо-
логии можно видеть причину столь разных эволюционных линий» (Анд-
реев, 1986,-с. 38). В бореальном языке и раннеиндоевропейском на на-
чальной стадии существования не было частей речи; «морфология — в
ее современном понимании — отсутствовала, единственным видом сло-
вообразования было корнесложение, т. е. соединение двух корневых
слов в одно сложное целое» (Андреев, 1986, с. 4). Отличие бореально-
го и раннеиндоевропейского находилось не в сфере типологии, а в сте-
пени корнесложения: в бореальном языке оно едва начиналось, тогда
как в РИЕ (раннеиндоевропейском) оно достигло высокой степени»
(Андреев, 1986, с. 37—38).
Процесс генезиса двукорневых раннеиндоевропейских слов разви-
вался все интенсивнее, «достигнув такого уровня развития, при кото-
ром на рубеже раннеиндоевропейской и среднеиндоевропейской эпох
создалась возможность в виде появления детерминативного способа
словопроизводства» (Андреев, 1986, с. 278).
Среднеиндоевропейский праязык характеризуется коренной типоло-
гической перестройкой, заключающейся в оформлении системы детерми-
нативов, в появлении новых основ, не адекватных ни одному из корней,
«основ имеющих в своем составе плюс один или ‘несколько распростра-
нителей» (Андреев, 1986, с. 282). К этому периоду, по мнению Андрее-
ва, относится и формирование абстрактной лексики. «В СИЕ (средне-
индоевропейском) не было, вероятно, как таковых частей речи. В эту
эпоху на основе раннеиндоевропейских корней развивались полулек-
сические-полуграмматические значения» (Андреев, 1986, с. 289). Появ-
ление частей речи могло соответствовать лишь переходной к ПИЕ
эпохе.
Позднеиндоевропейский язык образовался в процессе эволюции
среднеиндоевропейского. От раннеиндоевропейского языка изолирующе-
го строя он отличается коренным образом и был прежде всего языком
«синтетического строя с высокоразвитой флексией, включая внутрен-
нюю» (Андреев, 1979, с. 90). В позднеиндоевропейском языке произо-
шло становление частей речи, сначала имени и глагола, потом других
* К алтайским языкам относятся древнетюркскнй язык — предок современных
тюркских языков: турецкого, чувашского, карачаевского, балкарского, туркменского,
казахского, узбекского, киргизского и др., монгольского, тунгусо-манчжурских. К ураль-
ским относятся финно-угорские к самодийские языки (Гамкрелидзе — Иванов, 1984,
с 13115—131©).
частей речи (числительных, причастий, местоимений) (Андреев, 1986,
с. 289—290). Век назад академик Фортунатов справедливо отмечал,
что «общий (праиндоевропейский— В. С.) язык в эпоху его распаде-
ния был языком очень развитым, имевшим много слов и грамматичес-
ких форм» (Фортунатов, 1956, т. 1, с. 49) и подчеркивал, что исследо-
ватели «не должны искать в этом языке такого единства, которое ис-
ключало существование диалектов» (Петерсен, 1956, с. 7). Существова-
ние диалектов в позднеиндоевропейском с конца прошлого века никем
не оспаривается. В настоящее время язык рассматривается «как сис-
тема, существовавшая в виде определенного множества взаимосвязан-
ных диалектов. Расчленение общего языка на исторически засвидетель-
ствованные родственные языки можно представить себе как постепен-
ное обособление и дробление первоначальных диалектов общей исход-
ной языковой системы...
В языковой модели, реконструируемой для определенного хроноло-
гического среза, такое членение предстает синхронно в виде вариант-
ных (дублетных) форм, которые могут отражать ареальные, диалект-
ные противопоставления в системе общего языка позднего периода. Та-
кие диалектные противопоставления могут объясняться хронологичес-
ки» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. ХСП).
По периодизации Гамкрелидзе — Иванова позднеиндоевропейская
общность делится «на основании грамматических изоглосс» на 5 эта-
пов; «фонологические изоглоссы дают возможность проследить даль-
нейшие членения выделяемых на этапе 5 индоевропейских диалектных
ареалов вплоть до исторических диалектов» (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с. 400). Всего Гамкрелидзе, Иванов (1984, с. 445) выделяют 7 хро-
нологических уровней в развитии общеиндоевропейской языковой об-
ласти. Поскольку первый общеиндоевропейский уровень устанавлива-
ется по грамматическим изоглоссам, то он не может относиться к ран-
нсиндоевропейскому яззыку. Скорее всего не может быть отнесен и к
начальным период; м среднеевропейского языка (по периодизации Анд-
реева), поскольку в этот период па основе раннеипдоевропейских кор-
ней развивались лишь «полулексические-полуграмматические значе-
ния» (Андреев, 1986, с. 289, см. выше).
Таким образом, хронологическая «деривационно-пространственная
модель членения сбщеиндоевропейской языковой области» Гамкрели-
дзе— Иванова относится, в основном, к позднеиндоевропейской языко-
вой общности, возможно, к финалу среднеевропейской (по Андрееву)
эпохи, а 7 ее хронологических уровней отражают в какой-то мере эта-
пы эволюции, в основном, позднеиндоевропейского праязыка.
На втором уровне этой периодизации прослеживаются два диалект-
ных единства, к первому восходят греческий, индоиранский и, вероят-
но, германский и балто-славянский диалекты; ко второму — хеттский,
тохарский, италийские, кельтские и фригийский (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с. 390—391). На третьем уровне выделяется анатолийская язы-
ковая общность, на четвертом уровне оформляются тохарско-кельто-
италийский ареал, на пятом уровне из первого диалектического един-
ства выделяются германо-балто-славянский и арийско-греческо-армян-
ский диалекты, а из тохаро-кельто-италийского языкового ареала — то-
харский. На шестом уровне образуются балто-славянский, германский,
армяно-арийский, греческий, кельтский, тохарский, анатолийский, на
седьмом уровне сохраняются те же диалекты, только армяно-арийшкий
распадается на армянский и индоиранский (Гамкрелидзе, Иванов, 1984,
с. 371—428). При ряде спорных моментов «деривационно-пространст-
венной модели членения общеиндоевропейской языковой области», пред-
ложенной Гамкрелидзе и Ивановым, отмеченных уже историками и
30
лингвистами (Дьяконов, 1982; Трубачев, 1982, 1985) и освещенных ча-
стично в нашей предыдущей монографии, кардинальных расхождений
в выявлении диалектных общностей и в направлении последовательно-
сти уровней эволюции позднеиндоевропейской общности, по нашему
мнению, не наблюдается (сравнить, например, Мейе, 1938, гл. IX «О
разделении диалектов»).
Даже резко отличающиеся от положений классического сравни-
тельного индоевропейского языкознания, обстоятельно аргументиро-
ванные выводы Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 98—112, 407—414) о
приблизительной синхронности появления системных иноваций и ново-
образований, приведших к возникновению кентумных диалектов, а так-
же об осуществлении различными диалектами конвергентно кентумно-
го перехода не меняют существенно ни направления
эволюции праиндоевропейского диалектного един-
ства, ни пространственного распределения диалек-
тов. Картина размещения диалектов в праиндоевропейском ареале
мало меняется из-за установления конвергентности возникновения кен-
тумных языков, поскольку авторы признают необходимость выделения
«ареальной общности диалектов, относимых к классификационной груп-
пе сатем» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 411) из-за сходства фонети-
ческих иноваций в различных сатемных диалектах.
Таким образом, область праиндоевропейской языковой общности,
по схеме Гамкрелидзе и Иванова, занимает «сатемная ареальная общ-
ность диалектов» и диалекты кентумной классификационной группы
(по терминологии Гамкрелидзе — Иванова) группы в отличие от преж-
пен кентумной ареальной общности, отражающей, по мнению ряда уче-
ных, западную группу диалектов в отличие от восточной — сатемной
(Дьяконов, 1982, с. 6).
В своей работе Иванов и Гамкрелидзе не только подтверждают на
новом методическом уровне направленность эволюции общеиндоевро-
пейской языковой общности, но и, после анализа основных вопросов
структуры и. е. праязыка и переинтерпретации ряда основных поло-
жений сравнительного языкознания, обосновали поэтапную последова-
тельность в развитии диалектов этой общности.
Это обеспечило надежность данной периодизации и. е. языковой
общности, что позволяет историкам, археологам и культурологам уве-
ренно использовать «деривационно-пространственную модель членения
общеиндоевропейской общности» Гамкрелидзе — Иванова при поисках
индоевропейской прародины.
Коррекция между периодизациями и. е. праязыка Андреева и Гам-
крелидзе— Иванова создает уникальную возможность проследить в
диахронии эволюцию и. е. праязыка на всем пути его развития.
Древнейшие 5 горизонтов деривационно-пространственной модели
членения и. е. праязыковой общности выделены, как указывалось вы-
ше, «на основании грамматических изоглосс» (Гамкрелидзе — Иванов,
1984, с. 400), которые по хронологической схеме Андреева могли поя-
виться не ранее финального периода среднеиндоевропейской эпохи.
К этой эпохе, с известной долей вероятия, может принадлежать первый
бездиалектный уровень (в периодизации и. е. праязыка Гамкрелидзе —
Иванова) и, возможно, второй хронологический уровень, в котором
слабо намечается существование двух диалектных ареалов на основа-
нии наличия лексических изоглосс в некоторых и. е. языках, включая
анатолийские, и их отсутствия в индоиранских языках.
Возможность отнесения раннего периода в схеме Гамкрелидзе —
Иванова, характеризующегося глоттализованной серией 1 индоевропей-
31
скйх смычных, к периоду, предшествующему Позднеиндоевропейскому
языку, т. е. тому языку, который уже стоял на грани распада на от-
дельные диалекты», предусматривал Дьяконов (1982, с. 9; подробнее об
этом см. Сафронов, 1983, с. 28—29). Бесспорное обособление диалек-
тов внутри праиндоевропейской общности' прослеживается лишь с 3-го
уровня периодизации Гамкрелидзе —Иванова. Начало этого процесса,
вероятно, совпадает с окончательным оформлением позднеиндоевропей-
ского единства.
Периодизация общего индоевропейского праязыка представляется
следующей:
1—бореальный праязык (по Андрееву);
2 — раннеиндоевропейский язык (по Андрееву), древняя и поздняя
фазы развития;
3—-среднеиндоевропейский язык (по Андрееву), раняя и поздняя
фазы развития;
4 — позднеиндоевропейский язык;
2/3, 4, 5, 6, 7 — хронологические уровни (по Гамкрелидзе — Ива-
нову) .
Абсолютная хронология развития общеиндоевропейского праязыка
по лингвистическим данным может быть разработана лишь для позд-
неиндоевропейского праязыка, поскольку глоттохронологическое дати-
рование предполагает наличие базового словаря, в котором согласно
открытию Сводеша за 1000 лет происходит замена около 15% таких
слов, за 2000 — 28%, за 4000 — 48% (Дьяконов, 1984, с. 3—20).
Базовый словарь (мли основной словарный фонд) включает в себя
слова, которые в меньшей степени подвержены инновациям или могут
быть заимствованы из других языков и обозначают явления природы,
названий частей тела и т. д.
Репертуар из 203 раннеиндоевропейских корней, составленный Анд-
реевым, мало подходит для составления базового словаря этого язы-
ка, а работа по глоттохронологическому датированию позднеиндоевро-
пейского праязыка не проделана.
Датировка позднеиндоевропейского праязыка на исторических дан-
ных имеет свою перспективу лишь при учете медленного количествен-
ного изменения основного словарного фонда и качественных измене-
ний, произошедших в языке. Так, Гамкрелидзе — Иванов (1984, с. 359—
861) определяют распад индоевропейского единства «не позднее
IV тыс. до н. э.» отталкиваясь от дат первых свидетельств о хеттах в
Анатолии — рубеж III/II тыс. до н. э.— устанавливаемых на основании
упоминания хеттских и лувийских имен в каппадокийских таблицах из
староассирийских колоний в Малой Азии. Тысячелетний разрыв между
сложившимся хеттским и праиндоевропейской общностью данные авто-
ры предполагали, отводя место анатолийской языковой общности, из
которой и выделились хеттский и лувийский языки. Причем, авторы
указывали на присутствие анатолийской общности в Малой Азии, по-
скольку там в «гидронимах, обнаруживаются и такие формы, восходя-
щие к общеанатолийскому состоянию, которых уже нет в отдельных
исторических языках — хеттском, палайском» (Гамкрелидзе—Иванов,
1984, с. 861). В настоящее время имеются прямые указания на присут-
ствие хеттов и лувийцев в Малой Азии почти с середины III тыс. до н. э.:
«упоминания в эблаитских текстах о Канише, Хатти можно рассмат-
ривать как современное им подтверждение легенд о подвигах Саргона
и Нарамсина в Анатолии и о сражениях с царями Каниша, Хатти и
Пурусханды, которые были не просто городами-государствами, а могу-
щественными царствами, где, возможно, уже преобладали три языко-
вые группы — иеситская, в царстве Канит, хаттская— в север нога-
32
Лийской области и лувийская— в царстве Пурусханда» (Мелларт, 1985,
с. 29). Отнесение назад почти на полтысячи лет исторических данных
о существовании хеттов в Малой Азии удревняет выделение хеттов из
общеиндоевропейской общности, и это отделение надо относить, исхо-
дя из уже изложенных аргументов, не позднее первой половины
IV тыс. до н. э. Однако после обособления хеттов на 3-м хронологи-
ческом уровне периодизации Гамкралидзе — Иванова, индоевропейское
единство продолжало существовать и лишь на следующем, 4-м уровне
выделения, кроме анатолийского, тохаро-кельто-италийский диалект-
ный ареал, на 5-м уровне—арийско-греко-армянский, на 6-м — гречес-
кий, на 7-м — индоиранский. К этому времени анатолийский прошел
5 ступеней эволюции.
Дата существования греко-армяно-арийской языковой общности
определена Гамкрелидзе — Ивановым на ступень позже выделения ана-
толийского (хетто-лувийского) языка. Авторы датируют ее тем же ме-
тодом, отталкиваясь от исторически засвидетельствованных греческих
и арийских диалектов.
Греческий микенский засвидетельствован в начале XV в. до н. э.
Он, как и некоторые уже обособившиеся другие диалекты, принадле-
жит к восточной диалектной ветви греческого языка. Существование
восточной и западной ветви греческого датируется Гамкрелидзе—Ива-
новым (1984, с. 864) рубежом III/II тыс. до н. э. Из этого следует, по
Гамкрелидзе —Иванову, что общегреческий «надо отнести к эпохе не
позднее III тыс. до н. э.» (Гамкрелидзе — Иванов, 1984, с. 864). Греко-
армяно-арийская общность должна быть несколько древнее. Уточнить
дату существования этой общности помогает дата арийской (индоиран-
ской) общности. Гамкрелидзе — Иванов датирует ее «не позднее
III тыс. до н. э. на основании установления в середине II тыс. до н. э.
особого митаннийского арийского языка, отличного от древнеиндийско-
го и древнеиранского» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Елизаренкова же
(1987, с. 2), посвятившая работу ведийскому языку,— «самой архаич-
ной разновидности древнеиндийского языка» — считает митаннийский
«диалектом, отличным от ведийского», поскольку зафиксированный в
более раннее время «митаннийский» характеризуется как доведийски-
ми чертами, ... так и послеведийскими, даже среднеиндийскими». Это
предполагает наличие для обоих диалектов общего древнеиндийского
языка, который следует датировать не позднее второй половины
III тыс. до н. э., поскольку «наиболее ранние лингвистические данные
древнеиндийского языка, засвидетельствованные в Малой Азии и Пе-
редней Азии, датируются началом II тыс. до н. э.» (Елизаренкова, 1987,
с. 3), а не серединой II тыс. до н. э., как полагали Гам-
крелидзе и Иванов. Это согласуется с некоторым удревнением даты воз-
никновения государства Митанни, которое существовало «не позже
XVII в. до н. э.», а не XVI, как предполагали ранее (Аветисяп, 1984,
с. 18).
Датировка общего древнеиндийского второй половиной III тыс. до
н. э. предполагает распад индоиранской общности не позднее середи-
ны III тыс. до н. э. Первую же половину III тыс. до н. э. следует отво-
дить на существование индо-иранской языковой общности, отколовшей-
ся от праиндоевропейской общности не ранее конца IV тыс. до н. э.
Этот хронологический рубеж определяет 7-й хронологический уровень,
по схеме Иванова — Гамкрелидзе (1984, с. 415), и начало распада ос-
новного ядра праиндоевропейской языковой общности, за вычетом ана-
толийского диалекта, выделившегося на 3~м хронологическом уровне
по той же схеме.
Между выделением анатолийского диалекта и выделением индо-
3—1 №3 33
иранского, датируемого концом IV тыс. до н. э. существуют две (3-я и
4-я) ступени развития индоевропейской общности, что позволяет уточ-
нить время выделения анатолийского из праязыковой общности индо-
европейцев и относить его не к первой половине IV тыс. до н. э., а к
началу IV или концу V тыс. до н. э.
Таким образом, диалектное членение составило основное содержа-
ние позднеиндоевропейской языковой общности на протяжении всего
IV тыс. до н. э. до окончательного формирования исторических диалек-
тов. Диалектному членению предшествует 1-й хронологический уровень
схемы, а на 2-м уровне, согласно схеме Гамкрелидзе — Иванова, лишь
намечаются области диалектного членения, что позволяет отнести его
к финалу среднеиндоевропейской эпохи и датировать первые два уров-
ня деривационно-пространственной модели, не отступая от хронологии
ее создателей, приблизительно V тыс. до н. э.
Хронологическая амплитуда среднеевропейской общности (эпохи)
лимитируется ее финалом (V тыс. до н. э.) и, учитывая длительную
эволюцию с. и. е. праязыка (по Андрееву) должна, в основном, занимать
VI тыс. до н. э.
Финальная дата раннеиндоевропейского языка не должна быть
позднее VII — начала VI тыс. до н. э.; учитывая длительность эволю-
ции раннеиндоевропейского языка, следует допускать его возникнове-
ние и в VIII тыс. до н. э. Бореальный язык в таком случае должен
быть не моложе IX тыс. до н. э.
Гипотеза о локализации раннеиндоевропейской прародины, выдви-
гаемая нами, находится приблизительно в соответствии с хронологи-
ческими периодами Андреева, но в противоречии с его локализацией
раннеиндоевропейской прародины в зоне Карпатского бассейна.
Бореальный праязык Андреев (1986, с. 39) относит (на основании
полного отсутствия протосем, свидетельствующих о производящем хо-
зяйстве) к заключительной фазе верхнего палеолита, а «время появ-
ления и начало самостоятельной эволюции раннеиндоевропейского, оп-
ределяется геологически — как нижний срез голоцена, общественно-ис-
торически — как переходный процесс от верхнего палеолита к мезоли-
ту и период раннего мезолита» (Андреев, 1986, с. 277).
Основанием для такой датировки служит отсутствие в корнеслове
р. и. е. праязыка лексических единиц, указывающих на знакомство но-
сителей этих языков с металлами, а также лексем, обозначающих
сельскохозяйственные орудия или культурные растения. Отсюда автор
делает вывод о том, «что эпоха раннеиндоевропейских корневых слов
не знала земледелия и была, очевидным образом, старше неолита».
Андреев (1986, с. 39) устанавливает наличие «только р. и. е. лексичес-
кой единицы, имеющей безусловно скотоводческий детонат, а именно —
«пасти» (Андреев, 1986, с. 39). Большое число лексем, относящихся
к сфере охоты, указывает на их ведущее значение в жизни ранних ин-
доевропейцев, что позволяет, по мнению Андреева (1986, с. 39), отно-
сить РИЕ язык к мезолиту. В то же время Андреев склоняется к тому,
что ранним индоевропейцам было известно не только скотоводство, но
и земледелие, однако не делает на этом основании никаких решитель-
ных выводов в сторону омоложения РИЕ общества.
Ландшафт раннеиндоевропейской прародины реконструируется на
основании РИЕ лексики, из которой следует, что раннеиндоевропейское
общество жило в холмистых местностях, может быть в предгорьях, в
которых не было больших рек, но речушки, протоки, родники; реки,
несмотря на быстрое течение, не были препятствием; переправлялись
через них на лодках. Зимой эти реки замерзали, а весной разливались.
Были и болота.
34
Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы со значением: II—16 «го-
ра, выситься, нависающий»; II—12 «возвышаться, курган, приподня-
тый, означающий холм, неровную местность»; II—32 «болотница, ядо-
витый, горчить на кочках»; VIII—7 «болото, ползущий на сваях»;
III—37 «течь, вытекающий, протока, родник, струиться, сильно теку-
щий»; VII—2 «ехать на волокуше, всадником, на лодке».
Климат РИЕ прародины, вероятно, был резко континентальный с
суровой и холодной зимой, когда перемерзали реки, дули сильные вет-
ры; бурной весной с грозами, сильным таянием снегов, разлитием рек;
жарким засушливым летом, когда пересыхали травы, не хватало воды.
Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы: II—7 «зима, стынущий,
перезимовать»; V—3 «лед, скользкий, замерзнуть»;. VIII-—8 «холод,
мороз, мерзнущий, силиться»; III—32 «дуть, надувание, ветер, сдува-
ющий»; V—5 «небо, заволакиваться, с громом»; III—39 «таять, разли-
тие, орошающий»; II—20 «засыхать, побурение, бурый».
Подобный резко континентальный климат не подходил для Евро-
пы VIII—VII тыс. до н. э. и тем более для Европы более поздних пе-
риодов, когда наступил климатический максимум голоцена с большой
увлажненностью, с многоводными реками и плюсовой температурой и
в зимний период. лЛ
Локализация раннеиндоевропейской прародины
по данным экологии должна учитывать не только данные, реконструи-
рованные на основе РИЕ лексики, но и климатическо-ландшафтные ха-
рактеристики в период VIII—VII тыс. до н. э. тех районов, которые
являются возможной зоной обитания ранних индоевропейцев.
Основным моментом, который был упущен Андреевым при лока-
лизации им РИЕ прародины, является последнее оледенение, охватив-
шее значительную часть Карпатского бассейна и закончившееся в
IX тыс. дд н. э. (Ложек, 1971, с. 109—114). Наступившая после оле-
денения эпоха — младшая фаза дриаса — характеризуется холодным
климатом в Центральной и Западной Европе и Малой Азии, степными
ландшафтами и островками редкой таежной растительности. С наступ-
лением пребореального периода пришло потепление. Центральная Ев-
ропа, где Андреев помещает прародину ранних индоевропейцев, покры-
та густой сетью рек и озер, образовавшихся в послеледниковый пери-
од, что никак не вяжется с картиной засушливого лета, отраженной Bi
РИЕ лексике.
Западпо- и восточноевропейские регионы, не охваченные оледенени-
ем не соответствуют возможному варианту РИЕ прародины, посколь-
ку либо отличаются более мягким климатом, чем климат РИЕ праро-
дины по данным лексики (Приальпийская зона и Апеннины), либо из-
за отсутствия горного ландшафта (низменные районы Западной Евро-
пы и черноморо-каспийские степи).
Балканы, в своих предгорьях, вероятно, больше приближались по
своим характеристикам к РИЕ прародине, однако там нет памятни-
ков мезолита с производящим хозяйством, как впрочем и во всех ев-
ропейских регионах, не охваченных оледенением.
Сумма этих признаков (резко континентальный климат, горный
ландшафт и существование мезолитических памятников с производя-
щим хозяйством) имеется только в районах Анатолии, которые к тому
же являются ближайшими к Европе территориями Азиатского матери-
ка. «Обширное плато Центральной Анатолии, расположенное на высо-
те 800—1000 м, отличается резко континентальным климатом: холод-
ным — зимой, жарким сухим — летом». Здесь же расположены участки
сосновых лесов (Джордано, 1960, с. 355). В центральной и западной
части плато много больших и мелких озер и существует разветвленная
3* 35
речная сеть, что согласуется с РИЕ корнями со значениями «водоемов,
болот и рек». В пребореальный период таких водоемов должно быть
еще больше в связи с потеплением, а климат должен быть еще более
континентальным. В этом периоде районы Анатолии, по мнению иссле-
дователей, были едва ли не единственными, где обнаружены памятники
с производящими формами хозяйства.
После составления портрета РИЕ культуры мы перейдем к выяв-
лению археологических памятников VIII—VII тыс. до и. э. в Анатолии,
ссответствующих этому портрету по своим характеристикам культур-
но-хозяйственного типа.
Портрет раннеиндоевропейской культуры рекон-
струируется на основании тезауруса раннеиндоев-
ропейских корневых слов и их протосем, восстанов-
ленных Н. Д. Андреевым (1986, с. 3, 39) и создает представле-
ние о характере, структуре раннеиндоевропейского общества, основах
его жизеобеспечения, видах трудовой деятельности его членов, прояв
лениях их духовной культуры, сущности их мировоззренческой систе-
мы. Всего признаков РИЕ культуры — 27 (П—1, 2, ..., 27).
П—1 Производящее хозяйство в раннеиндоевропейском обществе
было представлено ранними фазами земледелия и скотоводства, соз-
дававших наряду с не потерявшей значение охотой, собирательством
основу жизнеобеспечения общества, в отличие от бореального перио-
да, когда средства к жизни добывались охотой, собирательством, рыбо-
ловством (там же, с. 271).
П—2 Ряд животных — бык, корова, овца, коза, свинья (?), ло-
шадь (?) — были приручены в раннеиндоевропейскую эпоху.' Собака
была одомашнена в предшествующую эпоху, в бореальном периоде су-
ществования праязыка.
П—3 Возникновение скотоводства стало возможным при существо-
вании этих животных в диком виде в ареале бытования ранних ин-
доевропейцев и сознательном ведении процесса доместикации.
П—4 Ранняя стадия скотоводства, которая, видимо, имела место в
раннеиндоевропейскую эпоху, проходила, по Н. Д. Андрееву, в форме
«взаимодействия с полудиким, полуприрученным стадам при ограни-
чении и направлении его передвижения с помощью загонных оград»
(там же, с. 264).
П—5 Более развитая стадия скотоводства, достигнутая еще в ран-
неиндоевропейское время, предполагала уход за скотом, выпас его на
летних пастбищах, получение молока и переработку молочных продук-
тов на простоквашу, сыр (?). В этот период появляется новая функция,
которая выполнялась мужчинами,— пастьба скота.
П—6 Собаке отводилась новая роль — охрана стада.
Эти выводы основываются на существовании РИЕ корневых слов и
их протосем: II—I — собака, по-собачьи, песий; III—13 — говяда (т. е.
коровы, быки), коровий, унаваживать; III—14 —блеять, овечий, ко-
зий; II—33 — щетина, колоться, свиной; IX—5 — лошадь, верхом, кон-
ский. Хотя нет данных однозначно судить, была ли одомашнена свинья
и лошадь в РИЕ эпоху, уместно принять во внимание замечание Анд-
реева: «В сферу номинации скотоводческих реалий оказались вовле-
ченные слова, ранее связанные с охотой ... «овца», «кабан», «ло-
шадь»— во всех трех случаях с подвижкой значения от объекта охоты
к предмету одомашнивания и пастьбы» (там же, с. 272).
В связи с новыми процессами, неизвестными в бореальную эпоху,
в РИЕ языке возникают новые значения старых терминов. Таковыми
являются сема «приручение» (там же, с 272, 264), IX—7 «ограда»,
И—38 «стадо прирученного скота», Ш—11 в значении «пасти, пасо-
36
мый, защитник» и II 38 «стадо, рядами, обходить, отмывающий».
О первых шагах в сложении молочного хозяйства свидетельствует кор-
невое слово II—55 «брожение, сбраживать, кислый».
П 7 Охота на диких животных с целью получения мяса и отлова
взрослых особей и детенышей диких животных с целью их приручения
сохраняла свое значение в РИЕ эпоху. Значительное число раннеин-
доевропейских корнеслов, связанных с охотничьей лексикой, позволило
Андрееву сделать вывод о сохраняющемся значении охоты в добыва-
нии средств жизнеобеспечения. Все реалии охоты, отразившиеся в бо-
реальном языке, перешли вместе с корнями в РИЕ язык. Они говорят
о введении ранними индоевропейцами групповой загонной охоты с со-
баками (П—8), о расставляемых западнях—ямах с колом на дне, о
засадах, о длительной охоте, о преследовании раненых зверей, об охо-
те с целью отлова особей для приручения с помощью импретинга и
насильственного приручения голодом (И—9), об охоте с целью добычи
мяса.
П—10 Езда верхом практиковалась ранними индоевропейцами; ка-
кие объезжались животные, не ясно, но цели — очевидные: приручение.
Эти выводы сделаны на основании протосем РИЕ корней II—5,
II—22, III—7, VI—1, VI—3, VI—12, VII—11, IX—3, IX—4. Некоторые
протосемы свидетельствуют в равной мере как об охоте, так и о пас-
туш ечьем хозяйстве (IX—9, X—5: срок, сезонный, долго; вернувшиеся
к концу лета, обитать).
П—И Мотыжное и подсечно-огневое земледелие — тип земледелия
у ранних индоевропейцев. П—12 Земледелие, возможно, было полив-
ным, использовались паводковые воды для полива полей, отводились с
помощью примитивных дамб. Обработка продуктов земледелия произ-
водилась измельчением зерен, что предполагает существование приспо-
соблений для крошения, перетирания, молотьбы (П—42). Думается,
что основное внимание уделялось зерновым, так как ранним индоевро-
пейцам были известны грызуны, мыши как расхитители урожая. Есть и
другие косвенные свидетельства практики земледелия в виде фиксации
обстоятельств, «мешающих выращиванию овощей, плодов, злаков, как
засуха, засыхать, черви в плодах и овощах» (там же, с. 272).
Эти выводы основываются на РИЕ протосемах: II—27 — очищать,
веяный, расчистка; III—29 — земля, перекапывать, пахотный; X—11 —
сеять, посадки, семенной пересев; II—49 — росток травы или злака;
П—52—пальник; выжигать предпосевный; VII—7 — измельчение, рас-
крошив, дробящий, молоть; II—39 — орошать. Развитие земледелия да-
ло толчок созданию другой большой группы «корнесложений» типа «за-
сеянная»+«земля» = «пашня», «нива» (там же, с. 279).
Таким образом, производящее хозяйство у ранних индоевропейцев
''остояло из ранних форм земледелия и скотоводства, экономически
уравновешенных при значительной роли охоты, собирательства, рыбо-
ловства.
Рассматривая во времени производящее хозяйство ранних индоев-
ропейцев, Н. Д. Андреев указывает, что в эпоху формирования РИЕ
языка «РИЕ корнеслов не содержит ни одной лексемы, обозначающей
сельскохозяйственные орудия или культурные растения», и делает вы-
вод, что «эта эпоха еще не знала земледелия» (там же, с. 39). В от-
ношении скотоводства он замечает, что в эпоху формирования РИЕ
был только один корень бесспорно скотоводческий, но и он свидетель-
ствует только «о простейшей форме сопровождения прирученных жи-
вотных» (там же). С развитием РИЕ языка происходит «переосмысле-
ние и семантические переходы во многих из древних протосем в сто-
рону земледелия и скотоводства» (там же), однако исследователь не
37
останавливается, в какой степени происходят эти замены и переосмыс-
ления в РИЕ лексике. По нашим подсчетам, число корней, относящих-
ся в РИЕ к охоте,— 12, т. е. меньше, чем число корней, связанных с
производящим хозяйством—19, поэтому для РИЕ эпохи обоснованно
говорить о преобладании скотоводства и земледелия над охотой и о
более прочном переходе к производящему хозяйству.
П—13 Оседлость — характеристика, связанная с производящим хо-
зяйством, воссоздается на основе протосемы в РИЕ «жить оседло», а
также протосем «постоянное место обитания», «обитать»; поселок, мес-
то поселения обносилось оградой, плетнем (РИЕ протосема IX—7)
(там же, с. 271).
П—14 Трудовые действия, операции у ранних индоевропейцев были
разнообразны; обозначения их развиваются на основе бореальных кор-
ней «рубить», «тесать», «резать», «колоть», «продалбливать», «стяги-
вать, связывать». Новые семы РИЕ периода имеют собирателное зна-
чение «действовать любым орудием», «упорно работать, старательно
трудиться». Появляются новые операции, например, «сверлить», «ле-
пить», «изготовлять из лозы» (т. е. плести — В. С.).
П—15 Дифференциация и специализация орудий труда обуславли-
валась трудовыми действиями, характером той или иной операции. Из-
вестны разные типы каменных и кремневых орудий, ножи, шилья, скреб-
ки, топоры, тесла и др.
П—16 Обмен и региональная торговля, способствовавшие распрост-
ранению избыточных изделий, а не только сырья, подтверждается про-
тосемой IX—8 «работать, трудиться для обмена, выгодно, ремеслен-
ный».
П—17 Ряд технических достижений был создан в среде ранних ин-
доевропейцев; это касается прежде всего транспорта, о чем свидетель-
ствуют протосемы II—41 «каток, вертеться, круглый, колесо», II—11 —
«тянуть», II—14 «тащить волоком», VI-—40 «волокуша, переезжать,
катковый, повозка». Конечно, не следует думать, что повозка и колесо
были изобретены уже в столь раннее время, но каток как приспособ-
ление для перемещения тяжестей уже определенно существовал. Отсю-
да вполне вероятно, что применялся и скот для передвижения тяжес-
тей; не ясно, правда, в каком виде.
Хронологическая позиция РИЕ языка связана с интерпретацией про-
тосемы III—25 «ком, лепить», которая может означать либо выделку
керамики, или глиняной пластики, а следовательно, дату, по крайней
мере, поздней фазы РИЕ общества можно относить к рубежу мезоли-
та — неолита.
П—18 Сосуды для приготовления пищи, хранения жидких продук-
тов все же были у ранних индоевропейцев, о чем говорит протосема
III—38 «варить, кипящий, горшок». Другое дело, какие сосуды—-ка-
менные или глиняные.
Учет степени родства, различение родов, противопоставление «наш —
чужой» связаны с экзогамными браками и «заботой о воспроизводст-
ве следующего поколения», что отражено в следующих РИЕ корнях:
VIII—21 «чужого рода, племени, избегаемый, чуженин», X—10 «нашего
рода, племени, с детьми, своя, особиться»; VII—44 «вам, вашему ро-
ду, полагается, выделено семье».
Усложнение социальных отношений, связей, вызванных новыми
формами хозяйства и другими историческими обстоятельствами, выз-
вало появление новых сем, таких как «свойственник» (там же, с. 279).
П—19 Первые предпосылки для перехода к патрилокальному обще-
ству уже начали складываться в раннеиндоевропейском обществе. При-
знаки возрастания роли мужчины в условиях складывающегося ското-
38
водства и начала доминирования производящих форм экономики над
собирательством проявляются в новых РИЕ корнесложениях со значе-
нием «сын», тогда как в предшествующий период при большом числе
самостоятельных корней для обозначения «тонкой функциональной
дифференциации» женщин (5 протосем — там же, с. 274) существова-
ла только одна словоформа VIII—1 для обозначения «мужчина, впере-
ди идущий» (там же, с. 274).
П—20 Роль женщины в раннеиндоевропейском обществе оставалась
вместе с тем непоколебленной. Особое внимание обращалось на «про-
цесс генерации потомства», что выражалось в ряде корневых слов, пе-
решедших в РИЕ язык из бореального праязыка. Это «беременная, ро-
жать», «оплодотворение, зачатие», «ребенок, родить ребенка», «благо-
получно выносить ребенка вплоть до родового лож-а», а также в появ-
лении новых сугубо РИЕ сем в значении «родильные воды», «познав-
шая, родившая, род», «порождать», «родовой» (там же, с. 274).
П—21 Зооморфная семантика ряда терминов, связанных со сферой
рождения, может указывать на возросшее значение скотоводства, его
вес в обеспечении жизненными средствами (замечание о двойственной
семантике терминов см. Андреев, 1986, с. 274).
П—22 Выделение парной семьи — результат дальнейшего развития
РИЕ общества. Этот факт удостоверяется соответствующими протоне-
мами «вы вдвоем, парная семья», «стараться ради семьи» (там же,
с. 275, с. 281).
П—23 Управление социальным коллективом осуществлялось вож-
дями, о чем свидетельствуют корнесловы VI—7 в значении «направ-
лять, управление, в цель, счетом», III—15 со значением «предводитель».
Сочетание значений «сук» и «дубина» и «управлять» в одной протосе-
ме говорит об определенных символах власти — посохе — которыми от-
мечается вождь.
П—24 Существование «оборонительной организации» (выражение
Андреева, 1986, с. 274) подтверждается у ранних индоевропейцев РИЕ
корнями «внимание к незнакомому», «сидеть в сторожевой засаде»,
«будить в момент опасности», «сторож» (там же, с. 275). Это также
предполагает существование военного предводителя.
П—25 Регламентация различных сторон жизни общества осущест-
влялась в процессе исполнения различных обрядов, в том числе и по-
гребальных. Разветвленная лексика, связанная с актом рождения, вы-
нашивания плода, детородными членами, позволяет предполагать и
наличие племенных культов — культа плодородия (П—26). Погребаль-
ный обряд, в процессе которого с умершим помещали сопроводитель-
ный инвентарь, пищу, реконструируется на основании протосемы
«класть, положенное, уставно»,— одна из древнейших форм религии.
П—27 «Передача и сохранение информации», по Андрееву, в РИЕ
языке переосуществлялась той же группой корней, что и в бореальном
праязыке. Ограниченность источника сдерживает научное воображе-
ние, однако протосемы II—17 «язык, объяснять, лакающий», II—22
«зарубка, надсечь, меченый» предполагают осознание ранними индоев-
ропейцами в качестве средств сохранения и передачи информации язы-
ка и знаков.
В целом, раннеиндоевропейское общество представляется общест-
вом, бесповоротно вступившим на путь развития производящей эконо-
мики, со всеми вытекающими отсюда историческими условиями для со-
вершенствования социальной структуры — выделения семьи, выделения
групп населения с различной функцией в обществе, накопления, сохра-
нения и передачи информации о взаимодействии людей между собрй
и с окружающим миром.
Подобный портрет раннеиндоевропейского общества может быть со-
отнесен с археологической культурой, которая находится в экологи-
ческой нише обитания ранних индоевропейцев, очерченной по данным
лексики на юге Центральной Анатолии, и в хронологическом проме-
жутке, которым датируется конец мезолита, определяющий на архео-
логической шкале раннеиндоевропейскую эпоху. Наконец, в культу-
ре— археологическом эквиваленте РИЕ культуры — должны сущест-
вовать обе формы производящей экономики — земледелие и скотовод-
ство.
В поисках мезолитической культуры-эквивалента РИЕ культуры
надо учитывать, что вопреки локализации Н. Д. Андреева РИЕ праро-
дины в Центральной Европе, наиболее подходящими в отношении эко-
логии РИЕ прародины являются области Греции и Анатолии, посколь-
ку Центральная Европа, включая Карпатский бассейн, была занята
ледником. Есть обстоятельство, вообще исключающее Грецию и Евро-
пу из зоны локализации РИЕ прародины: в Европе в эпоху мезолита
не было вообще производящей экономики (в Ленинском Вире были
заготовки рыбы, земледелия не было, как не было и одомашненных
животных, кроме собаки). Глубокое родство бореального с тюрксйими
ч уральскими языками, по мысли Н. Д. Андреева, позволяет локали-
зовать бореальную общность от Рейна до Алтая. Из этого также'сле-
дует, что из всех областей, куда могли отойти носители РИЕ Анато-
лия представляется единственно возможной: неширокие проливы не
служили препятствием, так как ранние индоевропейцы знали средст-
ва переправы («лодка» зафиксирована в языке ранних индоевропей-
цев).
В начале мезолита зона производящего хозяйства была крайне ог-
раничена. «Археологические исследования последних лет позволяют вы-
делить лишь несколько культурно-исторических областей, к важней-
шим из которых относятся лишь горы Загроса, ЮгочВосточной Анато-
лии, Северная Сирия, а также Палестина» (Шнирельман, 1980, с. 56).
Указания на юго-восточную Анатолию не совсем верно; правильнее
было бы выделить юг Центральной и Западной Анатолии (Хаджилар,
Чатал Хююк).
Горы Загроса, Северная Сирия и Палестина не подходят по эколо-
гическим и культурно-хозяйственным реалиям, как было показано вы-
ше, в качестве ареала РИЕ прародины. Таким образом, западная и
центральная часть Южной Анатолии остается единственной областью,
где может находиться РИЕ прародина.
Производящее хозяйство, по данным исследователей, возникло в
Анатолии во второй половине VIII—VII тыс. до н. э. по С 14 (или вто-
рой половине IX—VIII по калиброванным датам). Процесс его ста-
новления прослежен на поселении Чайону (с датой около VII тыс. до
н. э.), где обнаружена «развитая архитектура, самородная медь, но
керамика еще не известна». В нижних слоях поселения найдены кости
одомашненной собаки, а в верхних — частично одомашненные козы и
овцы, возможно, свиньи (комментарий Антоновой к Мелларту: Мел-
ларт, 1982, с. 136; Шнирельман, 1980, с. 62—>63). Памятники Асикли
Хююк, Суберде, докерамический Хаджилар, Джаи Хасан III объеди-
няются исследователями в «единую докерамическую общность» Юго-
Западной и Центральной Анатолии, дальнейшее развитие которой про-
исходит в культуре Чатал Хююка (Шнирельман, 1980, с. 65).
Чатал Хююк — это поселение оседлых общин и древнейшее свиде-
тельство проявления оседлости в Анатолии в VII—VI тыс. до н. э. по
С 14 (дата памятника устанавливается по 14 радиокарбонным датам).
Поскольку до X слоя в Чатал Хююке нет керамики, то он относится
$0
к докерамическому неолиту. Таким образом, вопрос хронологического
соотнесения возможных рамок РИЕ культуры и Чатал Хююка решает-
ся однозначно.
Сравнительный анализ культурно-хозяйственно-
го типа РИЕ и Чатал Хююка проводился по всем
27 признакам портрета РИЕ культуры, которые могут быть
материализованы, то есть иметь соответствия в археологических памят-
никах. Эти признаки, перенумерованные арабскими цифрами, будут
приведены в качестве отсылки к соответствующему признаку РИЕ
портрета (П—1 ..., 27).
Чатал Хююк — это древнейший памятник с двумя формами произ-
водящей экономики и культом богини-матери, составившим, по выра-
жению Мелларта, основу нашей цивилизации» (Мелларт, 1982, с. 79).
Чатал Хююк является «древнейшим свидетельством существования
оседлых общин в Анатолии» (там же, с. 80). Оседлость — это характе-
ристика, связанная с производящим хозяйством, и представлена в РИЕ
культуре признаком 13.
Производящее хозяйство представлено в Чатал Хююке «экстенсив-
ным земледелием и скотоводством» (там же, с. 85) и соотносится с
РИЕ культурно-хозяйственным типом по признаку № 1.
Большое значение охоты в обеспечении жизненными средствами на-
ряду с новыми формами производящего хозяйства составляет характер-
ную черту не только РИЕ ХКТ (признак 7), но и культуры Чатал Хю-
юка (там же, с. 94).
Производящее хозяйство Чатал Хююка представляется продвину-
тым в той же мере, что и в]РИЕ обществе: культивировались зерновые
культуры, причем указывается, что «удивительно устойчив набор сель-
скохозяйственных культур (эммер, пшеница-однозернянка, голозер-
ный ячмень, горох, вика); были одомашнены овцы и крупный рогатый
скот, собака (там же, с. 85 и признаки 2, 11). По степени доместикации
скотоводство Чатал Хююка может также быть поставлено в связь с
фазой развития скотоводства у ранних индоевропейцев (признаки 4, 5
РИЕ ХКТ и Мелларт, с 94 и сл.). Процесс доместикации не был за-
вершен. Домашнее стадо еще не приобрело постоянство видов и соот-
ветствующие пропорции между ними, и в Чатал Хююке и в РИЕ стаде
есть частично доместицированные формы (Антонова указывает, что ин-
терес к быку, выразившийся в культе быка и разнообразной символи-
ке в рисунках и в Чатал Хююке, и в Халафе, служит подтверждением
процесса незавершенной доместикации быка — там же, с. 138). Культ
быка в Чатал Хююке занимает едва ли не первое место сравнительно
с культом богини-матери и плодородия: его проявления разнообразны
(это и глиняные фигурки быка, и букрании, рисунки быка; на быке
восседает мужское божество; голова быка или барана появляется из
чрева рожающей богини — там же, с. 91, рис. 32, 36, 37 (рис. 1).
Обработка земли проводилась мотыгами (признак 15 РИЕ ХКТ).
Обработка продуктов земледелия производилась при помощи камен-
ных ступ, зернотерок, пестов. Хранились продукты земледелия в ка-
менных сосудах (Мюллер — Карпе, 1968, табл. 115; Мелларт, 1982,
с. 86) (признаки 7 и 18).
Ирригационное земледелие, по предположению Мелларта (L982,
с. 137. сн. 32) существовало в Чатал Хююке, причем в той же мере
предположительно, как и в РИЕ культуре, т. е. оно было еще доста-
точно примитивным, чтобы о нем не говорить как об определяющем
практику земледелия (признак 11),
41
Охота на диких животных в Читал Хююке играла большую роль,
что подтверждается как костями диких животных (благородного оле-
ня, дикого быка, дикого осла, кабана, леопарда, волка), так и охот-
ничьими сюжетами стенных росписей Чатал Хююка (там же, с. 94),
(признак 7 РИЕ ХКТ). Охота велась с собаками, что также изобра-
жено на фресках Чатал Хююка. Охота утрачивает свое значение, после
III слоя Чатал Хююка, что обозначено вырождением охотничьих сю-
жетов в стенописи.
Специализация трудовой деятельности населения Чатал Хююка име-
ет более многообразные проявления, чем в РИЕ обществе, однако мож-
но провести соответствия всем операциям, обозначенным РИЕ лекси-
кой (признаки 14—15), судя по кремневым, каменным и обсидиановым
орудиям Чатал Хююка (там же, с. 86; Мюллер — Карпе, 1968, с. 115).
Известна в Чатал Хююке обработка кремня, камня, кости, самородной
меди (не как металла, а как камня), дерева. Население Чатал Хююка
знакомо было с красителями; желтой, красной, черной краской выпол-
нены росписи на стенах святилищ Чатал Хююка; красной, синей или
зеленой краской окрашивали область шеи и лба погребенных (Мел-
ларт, 1982, с. 87).
Обработка дерева была настолько высоко профессиональна, судя
по деревянной утвари Чатал Хююка, что можно предполагать и суще-
ствование лодок-долбленок — средств водного транспорта (признак 17
РИЕ ХКТ).
Господство кремневого, каменного, обсидианового орудия и отсут-
ствие в Чатал Хююке до X слоя керамики является обоснованием от-
несения Чатал Хююка к финалу мезолита—докерамическому неоли-
ту, что подтверждается и ранними датами: 14 радиокарбонных дат
определяют промежуток существования памятника, середина VII —
середина VI тыс. до н. э. (там же, с. 83; отсутствие В РИЕ лексике
корней, связанных с металлами и керамикой, позволило помещать РИЕ
эпоху в конец мезолита — Андреев, 1986, с. 39). ;
Предположение, но не уверенность о существовании глиняной посу-
ды уже в период РИЕ подтверждается переходом от докерамического
состояния к керамическому неолиту на одном памятнике, непрерывно
существующем 1000 лет, в Чатал Хююке.
Существование парной семьи может подтверждаться небольшим
размером жилищ, причем прямоугольной формы, в Чатал Хююке и
Хаджиларе (Мелларт, 1982, рис. 27, с. 81, 83 и замечание Флэнери о
связи прямоугольных жилищ с переменами в социальной структуре —
примечания Антоновой в кн. Мелларта, 1982 с. 130, сн. 8). Эта харак-
теристика соотносится с признаком 22.
О новой социальной функции мужчины свидетельствует культ муж-
ского божества, связанного с доместикацией быка. Мужское божест-
во изображалось в головном уборе (короне ?) из шкуры леопарда, с
металлическими локтевыми браслетами (Мюллер — Карпе, 1968, табл.
117: 13), сидящим на троне (Мелларт, 1982, рис. 33), сидящим верхом
на быке (там же, рис. 32). Эта характеристика находится в полном со-
ответствии с признаком 19 РИЕ культуры.
Культ богини-матери, который наряду с земледелием и скотоводст-
вом, составил основу нашей цивилизации, по мнению Мелларта (1982,
с. 79), зафиксированный разветвленной РИЕ лексикой (см. признак 20
РИЕ), столь же многообразно подтверждается в культуре Чатал Хю-
юка. Женское божество изображается в трех ипостасях— молодой жен-
щины, матери и старой женщины. Богиня связана в скульптурных
группах с леопардом. Это ее символ. Иногда леопарды изображаются
42
без антропоморфного сопровождения; иногда знаки леопарда (точки
или кресты), нанесенные на тело богини, заменяют леопарда (Мюл-
лер—Карпе, 1968, табл. 117 : 7). Культ плодородия в Чатал Хююке при-
зван не только обеспечивать урожайность земли, растений, но и плодо-
витость животных, что обозначается на статуэтках Чатал Хююка рожде-
нием головы быка или барана из чрева богини (Мюллер — Карпе, 1968,
т. II, табл. 117 : 2, 6). Соответствие этих образов раннеиндоевропейским
подтверждается зооморфной наряду с антропоморфной семантикой
одних и тех же корнеслов (признак 21 РИЕ ХКТ).
Защитную функцию в Чатал Хююке выполняла наружная стена, об-
водящая город. Она была сплошная, поскольку постройки примыкали
друг к другу, и глухая, так как в домах не было окон, а двери уст-
раивались в крыше. При подобной укрепленности «защитники, воору-
женные луками, стрелами, пращами и копьями, вполне могли дать от-
пор бандам мародерствующих разбойников, которые осмелились бы
напасть на городок» (Мелларт, 1982, с. 85). Эти факты могут быть
соотнесены с «оборонительной» РИЕ лексикой (признак 24).
Искусство и религия в Чатал Хююке тесно связаны, а в комплексе
дают представление о сложившейся религиозной системе, освящающей
два великих открытия, земледелие и скотоводство, подготовивших по-
явление древнейших цивилизаций. Как любая религия, культуры Чатал
Хююка отражают формы общественной жизни, поэтому не утратившая
значения с утверждением форм производящей экономики охота нахо-
дит отражение в охотничьей магии (охотничьи сюжеты на фресках свя-
тилищ Чатал Хююка); надежды на хорошие урожаи и плодовитость
животных преломляются в земледельческих и скотоводческих культах,
причем последние объединяются в общем культе плодородия. Можно
предполагать, что существовал и культ вождей — предков, соединен-
ный с тотемизмом. Живопись Чатал Хююка воссоздает животных, на
которых охотились (олень, кабан, бык), способы охоты (лук и стрелы,
пращи, загонная охота), способы приручения (олень и бык объезжа-
ются человеком).
«Верхом на быке», «верхом на олене» — эта позиция повторяется
неоднократно в стенописи и в пластике и соответствует протосеме «вер-
хом» в РИЕ лексике (Андреев, 1986, с. 65, II—10).
Трудно сказать, какова степень организации религии Чатал Хююка.
Некоторые исследователи делают предположение о существовании слу-
жителей культа—-жриц погребального культа (Мелларт; Иванов, 1983,
". 64, 65). Во всяком случае Мелларт говорит о раскопанном квартале
Чатал Хююка как о «жреческом», состоящем из комплекса построек
с интерьером, соответствующем месту отправления культов (росписи
стен, столбы и скамьи с черепами быков, рельефы и вырезанные фигу-
ры с охранительной функцией и т. д_).
Одной из форм религиозной системы был погребальный обряд в
Чатал Хююке. Источником наших знаний о нем являются как погребе-
ния под стенами и полом святилищ, так и настенные росписи с изобра-
жением огромных хищных птиц, растаскивающих плоть умерших
(Мюллер — Карпе, 1968, т. II, табл. 120). В Чатал Хюкке зафиксиро-
вана прогрессивная практика обряда погребения, которая прямо пред-
шествует экстрамуральным могильникам, поскольку под домами по-
гребали только кости, завернутые в ткани или циновки, а процесс эк-
скарнации протекал вне границ поселения. Вместе с захороненными
помещался сопроводительный инвентарь; погребальные дары диффе-
ренцируются по половозрастному признаку: с женскими и детскими
погребениями находили мотыги, костяные шпатулы, украшения; с муж-
43
скими оружие (Мелларт, 1982, с. 96). Определенные участки погре-
бения окрашивались охрой. Черепа погребались как с основными костя-
ми, так и отдельно. Этот обряд засвидетельствован в сюжетах росписи
«птицы окружили обезглавленные скорченные тела».
В раннеиндоевропейской культуре, вероятно, также существовал
обычай сопровождать умерших дарами (признак 26), хотя сам обряд
сохранился фрагментарно. В научной литературе представлена инте-
ресная интерпретация архаических образов индоевропейских мифов и
сказок, выступающих в виде женщин с головой птицы, функционально
связанных с потусторонним миром (Мелларт; Иванов, 1983, с. 64, 65).
Если эта интерпретация имеет силу, то это косвенно подтверждает
связь погребального обряда Чатал Хююка с раннеиндоевропейским.
Знаковая система (соответствующая признаку 27 РИЕ культуры)
способствовала сохранению и передачи определенной информации в
Чатал Хююке и была представлена последовательностью (а не единич-
ными знаками) геометрических знаков, условных и не поддающихся
толкованию (Иванов, 1983, с. 61) Иванов вслед за Шман — Бессара
считает, что знаки Чатал Хююка — «пока не разгаданная еще систе-
ма письма» (Иванов, 1983, с. 62, 65).
Так называемые печати «пинтадеры», с одной стороны, представ-
ляют, возможно, знаки собственности в условиях существовавшего об-
мена, региональной торговли, а с другой — на своей поверхности име-
ют рисунок, приближающийся к знакам письменности, о чем пишет
Иванов со ссылкой на Гимбутас, Розенкранца (Иванов, 1983^ с. 72;
Мюллер — Карпе, 1968, т. II, табл. 116 : 18—34).
Обмен, который существовал в Чатал Хююке, способствовал консо-
лидации населения, нивелировке культурных отличий, ттоз&олял полу-
чить необходимые материалы и, в свою очередь, распространить свои
достижения за пределами своей эйкумены. Таким образом быстро рас-
пространились достижения протоцивилизации Чатал Хююка в Восточ-
ном Средиземноморье, в северные и восточные пределы. Расстояния,
на которые велся обмен, зафиксированы находками морских раковин в
памятнике Чатал Хююк, удаленном от моря. Мелларт говорит, что на-
селение Чатал Хююка обладало монополией на обсидиановые изделия
и обсидиан.
Таким образом, Чатал Хююк является единственной культурой, ко-
торая по всем признакам может быть сопоставлена и имеет параллели
с раннеиндоевропейской культурой. Другого такого памятника в хро-
нологических рамках и экологической нише РИЕ культуры нет. Это
является залогом раннеиндоевропейской атрибуции Чатал Хююка.
С другой стороны, всеми исследователями подчеркивалось влияние
Чатал Хююка на древнебалканские цивилизации и в отношении воз-
никновения там письменности, и в отношении культов богини-матери
(Гимбутас, 1973; Иванов 1983). Древнебалканские культуры исследо-
вателями рассматриваются недифференцированно, и сходство слабо
иллюстрируется. Ниже мы впервые показываем, что корни культуры
Винча, которую мы считаем древнейшей праиндоевропейской культу-
рой в Европе, находятся в Чатал Хююке, поэтому индоевропейская ат-
рибуция Винчи служит косвенным подтверждением раннеиндоевропей-
ской атрибуции Чатал Хююка.
Происхождение Чатал Хююка помогает пролить свет на механизм
формирования РИЕ прародины. Через памятники анатолийской доке-
рамической общности Чатал Хююк связывается его первооткрывателем
с более древними памятниками Анатолии, находящимися в провинции
Антальи. Это пещеры типа Белдиби, Белбаши и другие; культура этих
44
Памятников характеризуется прекрасной росписью с изображением в
реалистической манере животных, а также геометрическими орнамен-
тами, прекрасной микролитической техникой, и типологически восхо-
дит к мадленским памятникам Западной и Центральной Европы, су-
ществовавшим там на протяжении 9 тыс. лет. Памятники финального
мадлена исчезают в Европе с наступлением последнего оледенения
(Поздний дриас — Монгайт, 1973, с. 160). Связь анатолийских памят-
ников типа Белдиби с европейскими верхнепалеолитическими памят-
никами может объясняться только появлением в Анатолии групп ев-
ропейского населения, вызванным наступлением ледника на террито-
рии Центральной Европы. Этот переход, по мнению Мелларта, осуще-
ствляли те, «кто совершил неолитическую революцию на Ближнем Вос-
токе», принадлежащие к верхнепалеолитической группе, поскольку ан-
тропологический тип погребенных в протонеолитических могильниках
принадлежит к евроафриканской расе, представляющей потомков верх-
непалеолитического человека (Мелларт, 1982, с. 81).
В Южной Анатолии имеются свидетельства «непрерывного разви-
тия от палеолита к неолиту» (там же).
Нетрудно видеть, что эта археологическая ситуация единственным
образом соответствует процессу разделения так называемого бореаль-
ного языка, когда носители РИЕ языка отделились от уральской и
алтайской ветвей бореального языка. Хронологически события, рекон-
струированные по данным лингвистики и археологии, совпадают. Зна-
чительность события — оледенение — соответствует значимости тех об-
стоятельств, которые могли вызвать разделение праязыка на три язы-
ковых семьи. Во время оледенения будущие носители РИЕ языка ото-
шли от населения более восточных областей и откочевали либо в рай-
оны Южных Балкан, либо южнее — в Малую Азию. Однако мезолита
в Южной Греции, как и в остальной части Европы не обнаружено,
поэтому естественно принять предположение о притоке европейского
населения в Анатолию. Совпадение экологических реалий РИЕ праро-
дины с ландшафтно-климатическими характеристиками Южной Анато-
лии (на фоне отсутствия этого совпадения на других территориях) и
адекватность всех 27 признаков культурно-хозяйственного типа РИЕ
общества, восстанавливаемого по данным РИЕ лексики, с многими
ведущими характеристиками культуры Чатал Хююка делает очень
правдоподобной раннеиндоевропейскую атрибуцию, локализацию РИЕ
прародины в Южной Анатолии и концепцию трех индоевропейских
прародин в целом (РИЕП, СИЕП и ПИЕП).
Отсутствие преемственности культурной традиции Чатал Хююка в
культурах неоэнеолита в регионах Древнего Востока, не считая от-
дельных реминисценций, указывающих только на направление заим-
ствований, идущих из Чатал Хююка в культуры Месопотамии, позво-
ляет думать о ее миграции в западном и северо-западном направле-
нии, из районов Анатолии, что находит удовлетворительное объясне-
ние в климатических изменениях голоцена.
Совпадение ряда черт культуры Чатал Хююка и культуры Винча,
как показано в главе 6, настолько разительно, что учитывая уникаль-
ность сравниваемых признаков из области духовной культуры, исклю-
чающих конвергентность, можно говорить о генетической связи Чатал
Хююка с Винчей.
Недостающее хронологическое звено может быть заполнено памят-
никами Западной Анатолии, мало изученными, но уже включающими
комплексы, параллелизируемые с Винчей, которая, как будет показано
ниже, является финалом существования среднеиндоевропейской общ-
ности.
45
г
глава з
ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ НИША ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ
ПРАРОДИНЫ
Горный ландшафт позднеиндоевропейской прародины подчеркивал-
ся рядом авторов, а после представленных Т. В. Гамкрелидзе и
Вяч. Вс. Ивановым доказательств не вызывает сомнений. Составлен-
ный им список общеиндоевропейских слов убеждает, что индоевропей-
цы были жителями горных или предгорных областей: «вершина горы»,
«гора, скала, камень», «гора, возвышенность», «высокий» (о горе),
«дуб, скала», «горный дуб», «горный северный ветер» (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984, с. 665—669).
Характер растительности (широколиственные и смешанные леса) и
отсутствие названий, соответствующих высокогорной фауне (кроме
барса, обитающего и в среднегорье, и даже в предгорьях), некоторые
породы деревьев (например, осина) и животные (например, бобер)
создают уверенность, что индоевропейцы или часть из них жили и ни-
же среднегорья.
Наконец, и общеиндоевропейское слово «болото» может свидетель-
ствовать о том, что часть индоевропейского населения жила в низине,
скорее всего у предгорий (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 665—669).
Таким образом, прародина индоевропейцев должна, вероятно, за-
нимать среднегорье, предгорье и примыкающие к ним низинные терри-
тории. Эти данные сразу исключают из возможного варианта прароди-
ны индоевропейцев понто-каспийские степи, за исключением об-
ластей, соседних с уральскими, северокавказскими и прикарпатскими
предгорьями.
Климат позднеипдоевропейской прародины характеризуется как на-
званиями зимнего пейзажа («зима», «снег», «холод, лед»), так и лета
(«жара, тепло»). После установления высотного уровня локализуемой
прародины такие названия свидетельствуют скорее об умерен-
ных широтах и делают маловероятной локализацию прародины на
Ближнем и Среднем Востоке. Этот тезис подкрепляется и уже выска-
занными аргументами о трех временах года, как будто никем не поко-
лебленными. В то же время исследования народных обрядов и ритуа-
лов, Манном убеждают в том, что на прародине индоевропейцев весна
была достаточно продолжительной. При этом следует учитывать, что
время позднеиндоегропейской эпохи определяется, как указывалось
выше, V—IV тыс. до н. э. и относится уже к периоду голоцена, его ран-
няя часть «характеризовалась потеплением, которое перешло около
8000 лет назад (около 6000 г. до н. э.) в интервал, известный как кли-
матический максимум голоцена и продолжалось около 2500 лет (до
середины IV тыс. до н. э,— В. С.). В период оптимума средняя темпе-
ратура была выше современной, отмечена также повышенная влаж-
ность ...В горах повысилась граница леса, а ледяной покров Северного
океана сократился почти вдвое по сравнению с современным. По су-
ствующим оценкам в Европе было теплее на 2 °C, чем сейчас» (Лосев,
1985, с. 98). Гриббин и Лэм (1980, с. 103) считают, что кульминаци-
онный пик послеледникового климатического оптимума «имела место
7000 и 5000 лет тому назад», т. е. в V—IV тыс. до н. э. В этот же хро-
нологический период существовала и позднеиндоевропейская прароди-
на. Более теплый и влажный климат в период существования поздне-
индоевропейской прародины делают ее локализацию в районе Армян-
ского нагорья еще менее вероятной, учитывая подвижку в этот период
46
Теплолюбивой флоры и фауны к северу, а локализацию в южной по-
ловине Европы, включая и ее центральную зону, все более реальной.
Флора ПИЕ прародины представлена названиями деревьев (осина,
ива, ветла, береза, сосна (пихта), дуб, горный дуб, скальный дуб, тисс,
граб, бук, ясень, грецкий орех) и растений (мох, вереск, роза, яблоня,
кизил, вишня, тутовое дерево, виноград) (Гамкрелидзе, Иванов,
с. 612—665).
Осина — листопадное, двухдомное дерево, быстро растущее, живет
80—100 лет, распространено на севере Евразии как примесь в хвойных
лесах, в степях образует осиновые колки (БСЭ, т. 24, кн. 1, 1976,
с. 557). Область распространения — Европейская часть СССР, Сибирь,
Дальний Восток (за исключением тундры), Казахстан, Крым, Кав-
каз, Западная Европа, Китай (Маньчжурия), Северная Корея, север-
ная часть Монголии (Деревья и кустарники, т. II, с. 192). На Кавказе
осина растет от предгорий до высокогорного пояса (Соколов, 1977,
с. 85). Распространена она также в Прикарпатье и Закарпатье (СССР,
Румыния, Словакия — Соколов, 1977, с. 84—85, карта 65; Попов, 1949,
с. 36). Несмотря на распространение на огромных широтных простран-
ствах, осина не встречается в основной зоне евразийских степей, оси-
новые колки зафиксированы лишь на северной периферии степных
районов. Это позволяет исключить при поисках п. и.е. прародины, по
крайней мере, южную половину степного простора Евразии, а также
южную половину Западной Европы, включая и Балканы, Индию, Сред-
нюю, Переднюю и Малую Азию (Соколов, 1977, с. 84, карта 65). Еди-
ничный известный нам экземпляр осины в Малой Азии был обнару-
жен В. Сапожниковым 12 июля 1916 г. у Эрзерума. Данные палеогео-
графии о распространении растительных зон в IV тыс. до н. э. под-
тверждают исключение указанных выше регионов из области распро-
странения осины (Герасимова, 1982, с. 122, рис. 71).
Таким образом, еще не выдвигавшийся исследователями «аргумент
осины» исключает из зоны поиска п. и.е. прародины все предполагав-
шиеся ранее азиатские территории, включая и Переднюю Азию с Ар-
мянским нагорьем, почти все евразийские степи, кроме их северных
окраин, и южную половину Западной Европы, включая Балканы, юж-
ные склоны Альп, большую часть Франции, Аппенинский полуостров
и Пиренеи (рис. 31).
Ива, ветла—«род растений сем. ивовых», представлены деревьями
и кустарниками, которых около 300 видов. Крупные деревья и кустар-
ники растут, «главным образом, в западных областях Европейской
части СССР». Кустарниковые виды распространены в восточных об-
ластях Европейской части СССР и Сибири. Все 300 видов ивы растут
«преимущественно в умеренном поясе Евразии» (БСЭ, т. 10, 1972,
с. 3). На Северном Кавказе, в Крыму, в средней и южной части Вос-
точной Европы распространена белая разновидность ивы (Соколов,
1977, с. 50). Можно считать установленным, что ива тяготеет к уме-
ренному поясу. Однако ива иглолистая растет в Малой Азии, Иране,
Пакистане, Афганистане, Северной Индии (Соколов, 1977, с. 49, кар-
та 24).
Береза — «род листопадных однодомных деревьев и кустарников,
сем. березовых, живет до 150 лет, хорошо переносит сухость воздуха»
... «Встречается в Западной Европе до 65° северной широты; в СССР —
почти по всей степной и лесостепной зоне Европейской части, в Запад-
ной Сибири, Забайкалье, Саянах, на Алтае и на Кавказе. Растет в
смеси с хвойными породами или образует обширные березовые леса»
(БСЭ, т. 3, 1970, с. 220). В лесостепи Заволжья и Западной Сибири име-
ются березовые колки. Данные палеогеографии указывают, что в
47
IV тыс. до н. э. береза была распространена по Северному Причерно-
морью от низовий Буга до устья Днепра (Герасимова, 1982, с. 121—
123, рис. 71). Кроме указанных районов, береза растет на склонах
Гиндукуша, в Индии, в Кумгане и Кашмире (береза Маклеона—Де-
ревья и кустарники, т. II, с. 298), в северной части Малой Азии (БСЭ,
т. 3, с. 220), Дальнем Востоке, МНР, Китае, Северной Корее, Японии,
в низовьях Днепра и Буга (береза пушистая), в Западной и Цент-
ральной Европе, на Карпатах (Соколов, 1977, с. 89—100, карты 69—
72). Береза также известна в Средней Азии (Алтайский хребет, Па-
миро-Алтай), на Тянь-Шане и в Америке.
Береза исключает из зоны поисков праиндоевропейской прародины
восточную часть (к востоку от Дона) понто-каспийских степей, что
согласуется с данными палеогеографии и палеоботаники (Герасимо-
ва, Величко, 1982, с. 122, рис. 71). Не могли праиндоевропейцы позна-
комиться с березой и на большей части Среднего и Ближнего Востока,
где она растет лишь на севере Малой Азии в узкой полосе предгорий,
параллельных южному берегу Черного моря и в зоне 7-го раститель-
ного пояса Большого Арарата — единственного и труднодоступного
места на территории Армянского нагорья. Южная граница березы в
Европе сейчас проходит по широте Северных Балкан и вряд ли про-
ходила в эпоху климатического оптимума южнее современной. Север-
ная граница березы достигала в этот период южной части Сканди-
навии.
Сосна — «род хвойных вечнозеленых деревьев», живет около 350 лет;
известно около 100 видов сосны; все «растут в зеленой зоне Евразии
и Северной Америки, реже в горах, тропиках северного полушария»
(БСЭ, т. 24, кн. 1, 1976). Сосна растет также на большей части терри-
тории Малой Азии (Джордано, 1960, с. 355).
Сосна исключает из зоны поиска ПИЕ прародины степные просто-
ры Евразии (Соколов, 1977, с. 25—33, карты 8—10), что согласуется
и с данными палеоботаники (Герасимова, 1982, с. 121—123, рис. 71,
карта 9; рис. 43).
Пихта — «род хвойных вечнозеленых деревьев, сем. сосновых», рас-
тет в горах и па равнине в лесной зоне; известна в Западной Европе,
Карпатах и даже Греции (Джордано, 1960, с. 252). «На Кавказе про-
израстает реликтовый вид ’пихта кавказская’. Пихта, так же как и
сосна, исключает при поисках позднеиндоевропейской прародины сте-
пи Евразии. Нет пихты в равнинных и предгорных районах Ближнего
и Среднего Востока» (Соколов, 1977, с. 6—11, карты 1—2; Герасимова,
Величко, 1982, с. 122, рис. 71, карта 9; рис. 43).
Дуб—«род листопадных, вечнозеленых деревьев»; светлолюбив, зи-
мостоек. Распространен по всей Западной Европе, кроме Средней и
Восточной Скандинавии. Однако данные палеографии делают возмож-
ным расширить ареал дуба на всю Скандинавию (Герасимова, Велич-
ко, 1982, с. 121—123, карта 9). Дуба не было и нет почти на всей тер-
ритории Испании за исключением узкой полосы ее северо-восточной
части. Дуб растет на склонах Гиндукуша, в Малой Азии в Иране и на
севере восточносредиземноморского побережья (БСЭ, т. 8, с. 516—
517; Соколов, 1977, с. 116-—125, карты 85—86).
Таким образом, из зоны поиска ПИЕ прародины «аргумент дуба»
исключает значительную часть Среднего и Ближнего Востока, кроме
Гиндукуша, Ирана, Малой Азии и северо-восточного побережья Сре-
диземного моря, восточную часть евразийских степей до Волги из зоны
поисков прародины все же исключить нельзя, поскольку дуб растет и
сейчас по берегам Донца, дубовые реликтовые рощи известны на ост-
ровах Дона (например, остров Перечный в 120 км от устья), об этом
48
же свидетельствуют и данные палеоботаники и палеогеографии (Гера-
симова, Величко, 1982, с. 121—123, карта 9).
Скальный (горный) дуб имеет по сравнению с обычным дубом бо-
лее узкую область распространения: «СССР —Литва, Западная Украи-
на, на восток — до верховьев Буга, среднего течения Днепра и Прута,
Северный Крым, Северный Кавказ, Западная Европа — от южной Нор-
вегии и Швеции, до северной части Балканского полуострова, Север-
ной Италии, Южной Италии и Скандинавии (Берг, с. 241—244, 265),
кроме ее южных территорий.
Скальный дуб растет в некоторых районах Малой Азии (Джордано,
с. 352—355), на склонах Гиндукуша (БСЭ, т. 8, с. 516—517, см. карту).
Граб—«род листопадных деревьев, редко кустарников, сем. лещи-
новых». Растет на солнечных сухих и скалистых склонах, каменистых
почвах, подстилаемых горными породами (Соколов, 1977, с. 109). Аре-
ал распространения — Юго-Запад СССР, Крым, Кавказ, Западная Ев-
ропа, Балканский полуостров, захватывает узкую полоску Малой Азии
и узкую полосу вдоль южного берега Каспия, а также малоинтерес-
ные для поисков и. е. прародины Приморский край, Японию и Корею
(Соколов, 1977, с. 107—110, карты 80: А, Б; 81: А, Б).
Таким образом, граб исключает из зоны поиска ПИЕ прародины
основную часть азиатского материка, кроме его дальневосточной час-
ти, южных побережий Черного и Каспийского морей. В Восточной Ев-
ропе, кроме Кавказа, Крыма, Карпат и указанных выше районов За-
падной Белоруссии, Литвы, Латвии, Молдавии и правобережья лесо-
степной Украины, где граб в настоящее время не растет. Однако дан-
ные палеогеографии и палеоботаники показывают, что граб занимал
значительную часть территории Восточной Европы, охватывая все по-
бережье Балтийского моря и далее на восток до верховий реки Вы-
чегды и от Нижнего Подунавья до Нижнего Поднепровья (Герасимо-
ва, 1982, карта 9). Из европейских территорий зоны поиска позднеин-
доевропейской прародины граб исключает понто-каспийские степи вос-
точнее Днепра (рис. 32).
Ясень — дерево или кустарник, сем. маслиновых. Известно 60 ви-
дов ясеня. Ясень растет в Южной и Средней Европе (Балканский по-
луостров, Болгария, Румыния, Турецкая Фракия), в Закарпатье, Мол-
давии и Поднестровье, в центральной и южных частях Восточной Ев-
ропы до Волги, а также на Кавказе, Иране, в Средней Азии (ясень
согдианский), в Сирии, Ираке, Иране, Турции (ясень сирийский), в
Афганистане, Пакистане, Дальнем Востоке, Китае, Корее и Японии
(Деревья и кустарники, т. IV, с. 411—428; Соколов, 1986, с. 121—124,
карты 69-—71).
«Аргумент ясеня» исключает из зоны поиска п. и.е. прародины сте-
пи Евразии, Сибирь, территории Восточной Европы восточнее Волги
(рис. 33).
Бук — род однодомных сем. буковых. Буковые деревья представле-
ны 10 видами и широко распространены в нетропических областях Се-
верного полушария», в таких областях, не имеющих отношения к ин-
доевропейской прародине, как Япония, Китай, Корея (Деревья и кус-
тарники, т. II, с. 404). Бук растет на севере Малой Азии и Ирана
узкой полосой вдоль южных побережий Черного и Каспийского моря
(Ботаническая география, с. 63). В Западной Европе он зафиксирован
в Швеции, на Балканах, где занимает 40% лесного массива, во Фран-
ции, Дании и Швейцарии — около 20—30%, в Германии около 10—
15%. В Восточной Европе буковые леса известны на Кавказе, в Кры-
му, Карпатах, на равнине юго-западных районов УССР и БССР, а так-
же в Калининградской области (Деревья и кустарники, т. II, с. 400).
Ф—1163 49
Таким образом, «аргумент бука» исключает из зоны поисков поздне-
индоевропейской прародины территорию почти всей Азии, кроме даль-
невосточных стран и узкой полосы предгорий, параллельных побе-
режьям Черного и Каспийского морей на севере Турции и Ирана
(рис. 42).
Вереск, верес — род растений, сем. вересковых, «представлен всего
одним видом, вечнозеленый и низкий кустарник» (БСЭ, т. 4, М., 1971,
с. 529). Растет на торфяниках, в сосновых лесах, образуя заросли.
Область распространения: Европейская часть СССР, от тундры на
севере до южной границы хвойно-широколиственных лесов на юге, на
восток до 49° вост, долг.; почти вся Западная Европа, кроме Италии;
островные местонахождения в верховьях Камы, Восточной и Западной
Сибири, в Малой Азии, в северо-западной Африке и на Азорских ост-
ровах (Деревья и кустарники, т. V, с. 347). Верес растет также в верх-
нем лесном поясе Карпат (Попов, 1949, с. 37—38), а в высокогорном
поясе Восточных и Южный Карпат «изобилуют редкостные растения
как вечнозеленый вереск» (Попов, 1949, с. 40; см. рис. 41).
Роза — род растений, сем. розоцветных, кустарник. Имеется 400 ди-
корастущих видов шиповников, распространенных в Северном полу-
шарии (БСЭ, т. 22, 1975, с. 179), в Европе, Малой Азии, Иране, Аф-
ганистане. Для поисков и локализации п. и. е. прародины это растение
не имеет значения.
Грецкий орех — сем. ореховых, естественно, произрастает в Малой
Азии на Балканском полуострове, Иране, Китае, и, как указывает Ко-
роткевич, редко встречается «в диком состоянии в Закавказье (БСЭ,
т. 7, с. 315—316). Однако нам известен грецкий орех «в диком состоя-
нии» и на Северном. Кавказе, в горах у поселения Гузерпиль (Оре-
хов, Молодкин, Дугули, 1968, с. 81). В культуре грецкий орех растет
в юго-западной части Европы и в южной части Карпат, а также в
примыкающих к ним Молдове и Молдавии. Это дает возможность пред-
полагать, что грецкий орех рос когда-то в Карпатском бассейне. По
мнению, крупнейшего специалиста в этой области, Форде «родина
грецкого ореха, вероятно, занимает обширную территорию от Карпат
до Турции, Ирака, Ирана, Афганистана и Юга СССР и Северной Ин-
дии» (Форде, 1981, с. 596).
Таким образом, «аргумент грецкого ореха» исключает из зоны по-
исков значительную часть Азиатского материка, кроме территории Тур-
ции, Ирака, Ирана, Афганистана, Индии, а также Китая и почти всю
Европу, кроме Балкан и южной части Карпатского бассейна (рис. 31).
Фауна позднеиндоевропейской прародины представлена общеиндо-
европейскими названиями млекопитающих — медведь, волк, лиса (ша-
кал), рысь, вепрь, олень, лось, антилопа, дикий бык (тур, зубр), заяц,
белка, хорек, горностай, бобер, выдра, лев, слон (слоновая кость,
верблюд), обезьяна, мышь, крот; пресмыкающихся — змея, черепаха;
ракообразных — краб; земноводных — лягушка (жаба), рыбы (ло-
сось); птиц — орел, журавль, ворон, дрозд, воробей, дятел, зяблик,
гусь (лебедь, утка), тетерев (глухарь); насекомых — оса (шершень),
гнида (вошь) (Мейе, 1938, с. 397—398; Гамкрелидзе, Иванов, 1984,
с. 492—543).
Гамкрелидзе,'Иванов выделили южный компонент фауны, характер-
ной для ареала индоевропейской прародины: леопард, лев, обезьяна,
слон, краб. Наличие в словаре индоевропейских названий этих живот-
ных, по их мнению, «исключает Центральную Европу в качестве воз-
можной первоначальной территории обитания и. е. племен» (Гамкре-
лидзе— Иванов, 1980, с. 9; 1984, с. 867).
Сразу отметим, что барс водился в Центральной Европе и Балка-
50
чах в неолитическое время, т. е. в период климатического максимума;
лев обитал на Балканах еще в историческое время, а земноводные кра-
бы там известны и поныне (см. ниже). В то же время, если бы п. и. е.
названия «слон» и «обезьяна» означали бы пребывание этих жи-
вотных на индоевропейской прародине или близких территориях, то
исключались бы не только Европа, но и большая часть Азии, в том
числе и Армянское нагорье, где Гамкрелидзе, Иванов помещают индо-
европейскую прародину.
Слон, слоновая кость, верблюд — скрываются под близкими назва-
ниями в различных и. е. языках и позволяют реконструировать общий
и. е. архетип этого слова. Гамкрелидзе и Иванов (1984, с. 524) считают
это слово «ближневосточным миграционным термином, обнаруживае-
мым, в частности, в семито-хамитских языках». К тому же семантичес-
кому кругу относится древний миграционный термин, обозначающий
«слоновую кость».
В ходе своих странствий индоевропейцы столкнулись, по мнению
Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 525), «с прежде неизвестным видом
животного и перенесли название знакомого им крупного животного
«слона» на «верблюда». С этим, вероятно, надо согласиться, но нель-
зя не отметить, что на предполагаемый авторами родине индоевропей-
цев— Армянском нагорье — как раз есть верблюды, но не слоны. Сле-
дует отметить, что отнесение самого наименования «слон — верблюд»
к общеиндоевропейскому оспаривается рядом исследователей (Дьяко-
нов, 1982), на отсутствие единого мнения по этому вопросу указывают
и Гамкрелизде, Иванов (1984, с. 525). Последний несколько лет назад
считал название «слон» заимствованием из разных языков (Иванов,
1975, с. 148—161). Недостоверность обитания слона в ареале поздне-
индоевропейской прародины из-за перечисленных выше причин стано-
вится очевидной.
Третье значение этого реконструируемого общеиндоевропейского ар-
хетипа «верблюд», оставляя все высказанные выше сомнения, не слу-
жит даже аргументом для локализации ПИЕ прародины в Азии.
Наиболее северной территорией, где в древности обитали слоны,
была Сирия. «В письменных документах времени Тутмоса III (около
3500 лет тому назад) указывалось, что слоны в большом количестве во-
дились в Сирии. В одну охоту было убито 120 слонов» (Пидопличко,
1у51, с. 26). Таким образом, ареал обитания слонов доходил до Сре-
диземного побережья Малой Азии, но у нас нет данных об обитании
этих животных на более северных территориях. Можно только пред-
полагать, что в условиях климатического максимума голоцена ареал
обитания был более продвинут к северу и во всяком случае он был
известен жителям средиземноморских районов Анатолии. В свете изло-
женной выше гипотезы о раннеиндоевропейской прародине предполо-
жение о передаче РИЕ или СИЕ (среднеевропейцами) своих позна-
ний об этих животных в Европу не выглядит только догадкой (рис. 72).
Но под этим же «восточным миграционным термином» скрывается и
«слоновая кость», торговля которой зафиксирована в медно-бронзовую
эпоху в Восточном Средиземноморье, включая и Южные Балканы.
Под названием «слоновая кость» праиндоевропейцы могли подразу-
мевать и ископаемые бивни мамонта. Вполне вероятно, что отдельные
особи этих животных сохранились еще в послеледниковую эпоху вплоть
до периода климатического максимума голоцена. Во всяком случае,
наш крупнейший палеозоолог Пидопличко не исключал такой возмож-
ности, указав на ряд фактов сохранения в Европе фауны ледниково-
го периода, обратил внимание, что в Герцинском лесу водились, судя
1* 51
по рассказам германцев Юлию Цезарю, звери, имеющие «рога тупые,
а ноги без связок и сочленений» (Пидопличко, 1951, с. 36).
Верблюд — третье значение и. е. архетипа ’слон, слоновая кость,
верблюд’. Это животное связано исключительно со степными, полу-
пустынными районами Африки, Азии, в том числе Анатолии. Обна-
ружение в Среднем Подунавье на лендьелском сосуде «изображения
верблюда, хотя он не представлен среди фауны лендьелских поселе-
ний» (Титов, 1980, с. 402), указывает на то, что в эпоху климатичес-
кого максимума галоцена это животное было знакомо какой-то части
населения этого региона, вероятно, благодаря непрекраюащейся связи
с Анатолией и Восточным Средиземноморьем (Титов, 1980, с. 390;
см. рис. 7:1).
Обезьяна как «древнейший переднеазиатский миграционный тер-
мин, засвидетельствованный во многих ближневосточных языках, в
частности, в семито-хамитских» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 523)
также могла попасть в общеиндоевропейский язык лишь в результате
связей (скорее всего, торговых) носителей и. е. праязыка с юго-вос-
точным Средиземноморьем, где бы ни локализовать прародину индо-
европейцев— в Армянском нагорье, на Балканах или в Подунавье.
Ведь это экзотическое животное с незапамятных времен было непре-
менным спутником купцов и мореплавателей (рис. 7:3). Дьяконов,
вслед за Гамкрелидзе —Ивановым, подтвердил заимствование и. е. на-
звания обезьяны из семитских языков, но указал, что носители пос-
ледних, вернее древнееврейского, сами заимствовали этот термин у
древних египтян «после III тыс. до н. э. до середины II тыс. до н. э.»
(Дьяконов, 1980, с. 24), т. е. после распада позднеиндоевропейской
общности.
Таким образом, лингвистические обоснования для отнесения слов
«обезьяна» и «слон — слоновая кость — верблюд» к праиндоевропейско-
му языку не являются бесспорными. Но даже если принять их праин-
доевропейскую атрибуцию, они не могут стать полновесными аргумен-
тами для локализации позднеиндоевропейской прародины в Азии. Изо-
бражение верблюда на лендьелском сосуде свидетельствует о знаком-
стве жителей Среднего Подунавья с этим экзотическим животным.
Познания об обезьяне жители этого региона могли получить также в
результате торговли с племенами Восточного Средиземноморья. О на-
личии торговых связей свидетельствует распространение раковины
Spondylos, находки которой распространены на Балканах и в Поду-
навье, от Эгейского до Адриатического моря и объясняется Р. Родде-
ном (1970) активными связями во второй половине V—первой поло-
вине IV тыс. до н. э. винчанских «коммерсантов». Об этом же свиде-
тельствуют и винчанские керамические импорты, распространенные от
альпийской зоны на западе и Карпат на севере, до Черного моря —
на востоке и Эгейского — на юге» (Николаева, Сафронов, 1986, с. 8).
Остальные южные животные (барс, лев, краб), названия которых
появились еще в период общеиндоевропейского состояния, не исклю-
чают Балканы в Европе и прилегающие к ним южные части Дунай-
ско-Карпатского региона, если учитывать и данные палеозоологии.
Барс в настоящее время встречается в Малой Азии, Индии, Гима-
лаях, Иране, в горных районах Восточного Средиземноморья (Гепт-
пер, 1972, с. 173—174) и на Кавказе, «занимает в сущности всю стра-
ну, кроме степных пространств» (там же, с. 166) На остальных евро-
пейских территориях барса нет, однако «некоторые находки указыва-
ют на обитание этого вида в Европе до неолита включительно» (там
же, с. 174). В Ольвии, в слоях V—II вв. до н. э. были найдены ос-
татки барса, правда, возможно, привезенного (там же, с. 174). Нали-
52
чие барса на европейских неолитических памятниках, включая, воз-
можно, и балкано-карпатские области, делают излишним отрицание
ча основании этого факта европейской территории для ПИЕ праро-
дины (Пидопличко, 1951, с. 178, а также Гептнер, 1972, с. 174; см.
рис. 6:2).
Лев занимает открытые пустынные пространства Африки, Перед-
ней Азии, Юго-Восточной Европы и Северной Индии (Гептнер, 1972,
с. /7). Лев был известен в восточной части Закавказья в историческое
время и «исчез лишь в X века. В фауне Закавказья он был не слу-
чайным явлением» (Гептнер, 1972, с. 78). «В историческое время львы
водились на Балканском полуострове и заходили в его северные рай-
оны, включая Фракию и Македонию и, может быть, доходили до Ду-
ная. Исчезновение их в Греции относится к концу 1 в. н. э.» (Гепт-
пер, 1972, с. 78). Обнаружение костей льва на энеолитических стоян-
ках Болгарии (Тодорова, 1980, с. 39) подтверждает это предположе-
ние (рис. 6:1).
Краб также не указывает только на районы Средиземноморья, как
утверждают Гамкрелидзе — Иванов. Подотряд короткохвостых раков
или крабов насчитывает до 3500 видов, по преимуществу морских;
в северных морях СССР живут два вида; в Черном море — 8 видов;
все они колонисты Средиземноморья. В Каспийском море крабов нет
(Зернов, 1936, с. 542). На Балканах и в Закавказье известны пресно-
водные крабы (там же, с. 540).
Таким образом, нет данных на основании названий «экзотичес-
ких» животных относить прародину в Малую или Переднюю Азию.
Более того, нет даже оснований исключать из зоны поиска южные
районы Карпатского бассейна. Зато ряд животных и птиц (бобер,
тетерев) не позволят включать в зону поисков прародины индоевро-
пейцев Балканы, поскольку южная граница их распространения — Кар-
паты, а остальной ареал лежит севернее (рис. 6:3).
Бобер (самый крупный из современных грызунов: вес до 30 кг)
занимал в жизни индоевропейцев значительно большее место, чем пе-
речисленные южные животные. Так, у ранних иранцев «никто не смел
убивать самцов бобра (Вендидад, фаргард 14 содержит категоричес-
кое утверждение об этом — Этнические проблемы... с. 143), убившего
бобра ждало тяжелое наказание. Таким образом, бобр считался свя-
щенным животным, способствовавшим сильной потенции и увеличению
населения» (Этнические проблемы..., с. 143). Вероятно, древним хо-
рошо были известны афродизические свойства «бобровой струи». Впол-
не возможно, что такое отношение к бобру было и во времена п. и. е.
общности. Почитание бобра, знание повадок и особенностей этого жи-
вотного могут связываться только с тем, что бобр был постоянным
обитателем в зоне п. и.е. прародины, и общеиндоевропейское название
бобра получено не в результате эпизодических знакомств с ним (язы-
ковые факты также не свидетельствуют о заимствовании этого назва-
ния от иноязычного населения в результате контактов с ними индоев-
ропейцев) .
Ареал бобра в раннеисторическое время охватывал лесную зону се-
верного полушария. Бобры достигали «наибольшей численности в зо-
не широколиственных лесов, проникая вместе с пойменными лесами
далеко в зону полупустыни, степи и лесотундры» (Верещагин, 1959,
с. 345). Местонахождения остатков «бобра расположены в пределах
границ раннеисторического ареала, достигавшего Черного моря, Кав-
казского перешейка, среднего течения р. Урал, Эльбы и степного
Иртыша» (там же, с. 345).
J3 настоящее время бобры «сохранились во Франции (низовья Ро-
ны), ФРГ и ГДР (бассейн Эльбы), в Норвегии, в северной и западной
Монголии и северо-западном Китае» (там же, с. 346).
На юг бобры- могли спускаться по поймам лесов больших рек, од-
нако на стоянках неолита — ранней бронзы — костей бобра нам извест-
но; в скифское время они обнаруживаются в памятниках степной зо-
ны: Никольское (Днепропетровская область) и Ново-Георгиевка (Ки-
ровоградская область) поселения, а также Тырнавское городище в
Саратовской области, городище Бисовско-с (Сумская область) (Цал-
кин, 1966, с. 63).
Последние факты, а также присутствие в неолитических стоянках
в пойме Дона (Ракушечный Яр) типичных лесных животных делают
несомненными заходы бобров в степные районы. Название бобра есть
даже в самых отдаленных и. е. языках: др.-сл. ’бобръ’, лит. ’bebrus’,
др.-в.-нем. ’bibar’. Название бобра присутствует в ведийском, митан-
нийском, авестийском (Мейе, 1938, с. 396; Гамкрелидзе, Иванов, 1984,
с. 530), т. е. на тех же территориях, где, по общему мнению, бобры
никогда не водились. Указания ряда авторов, приведенные Верещаги-
ным (1959, с. 79) о существовании бобров в Турции и Иране помо-
гает рассеять недоумение, каким образом -в «Авесте» сохранены ми-
фологические и правовые представления о роли ’бобра’ как священ-
ном животном богини Анахиты» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 966).
По нашему мнению, удивления эти сообщения вызывать не должны:
ведь в средние века бобр обитал в Северной Грузии, о чем свидетель-
ствует описание охоты грузинского царевича Вахушты и данные то-
понимики (Тхивинтави — ’бобровая гора’, Сатахве — ’место обитания
бобра’ — Хорнаули, 1979, с. 28). Обнаружены кости бобра и в «слоях
поздней бронзы на могильных полях Самтавро близ Мцхеты» (Вере-
щагин, 1958, с. 293).
Вряд ли правомерно недоверие Верещагина к сведениям об обита-
нии бобра в Турции и Иране на том основании, «что бобр питается
древесиной тополя, осины, ивы, березы. Крайне сомнительно, чтобы
ежевика, облепиха, мох, карагач — основные современные кустарники
и деревья, растущие вдоль рек в Иране и Турции, были для него
достаточным кормом» (там же, с. 296). К тому же ива (см. выше) есть
в этих районах, как и тополь.
«В Западной и Средней Европе остатки бобров встречаются весьма
часто» (Пидопличко, 1951, с. 114), обнаружены они в период неолита
в памятниках Подунавья. «Охотились на бобра» на нижней террасе
Дуная» (Титов, 1980, с. 75). Бобр найден и в памятниках КВК в Поль-
ше (Хензель, 1980, с. 165) и в, энеолитических памятниках Болгарии
(Тодорова, 1980, с. 39). Таким образом, ареал бобра исключает из
зоны поиски ПИЕ и области древнейшего обитания уже отпочковав-
шихся от и. е. массива индоиранцев, чтивших бобра, Среднюю Азию,
а также Армянское нагорье и Передний Восток, а из европейских
территорий — Апеннины, Пиренеи, южную часть Балкан (рис. 5:1).
Тетерев — оседлая птица, совершает незначительные перекочевки,
более регулярные в горных районах. Биотоп этой птицы — лиственные
и смешанные леса, светлые поляны и вырубки. Темной тайги избе-
гает». Тетерев распространен в Скандинавии, Великобритании, Цент-
ральной и Западной Европе (в основном остался здесь только в гор-
ных лесах Арденн, Альп, Рудных гор, Чешского леса, Шумавы, Судет,
Карпат и гор южной части Балкан), а также в Нидерландах, Бельгии,
Дании, севере ФРГ, кроме этого на севере Монголии, Северо-Восточ-
ном Китае и Корее (Потапов, 1987, с. 237). В Восточной Европе и Си-
бири южная граница проходит по лесостепи (там же). На Кавказе
есть значительно отличающийся от обычного меньшими размерами и
54
«отсутствием белой перевязки на крыле». Кавказский тетерев — «заслу-
живает наибольшего внимания из всех эндемичных кавказских птиц»
(География животных, с. 319) тем, что сохраняется, вероятно, еще
с четвертичного периода. Ареал кавказского тетерева — альпийский
пояс Водораздельного Кавказского хребта и Малого Кавказа, «найден
в Иране на небольшом участке северного склона Карадага, ...В Тур-
ции населяет Понтийские горы от долины Чороха до 39°ЗГ южнее
Кысырдага (3196 м над уровнем моря). Кавказский тетерев живет на
высоте не ниже 1500—3000 м и потому допускает рассматривать как
зону поиска ПИЕ только альпийскую зону, непригодную для обита-
ния таких животных как бобры и деревьев, как осины, липы, в част-
ности. Па основании «аргумента тетерева» маловероятно вести поиск
ПИЕ прародины в Северном Иране и Северной Турции. Однако назва-
ние «тетерев» может быть легко перенесено на два других вида из
отряда тетеревиных: куропатку и глухаря. Эти виды, как и все тете-
ревиные, дают еще более северную границу распространения, посколь-
ку их нет на Кавказе. Южная граница куропатки проходит также по
лесной и лесостепной зоне. ’Глухарь’ в некоторых древних и. е. диалек-
тах имеет ту же основу, что и ’тетерев’, поэтому можно предположить
в праиндоевропейском значение или ’тетерев’ или ’глухарь’ (Гамкре-
лидзе, Иванов, 1984, с. 541). Ареал глухаря охватывает зону тайги до
120° вост. долг. Северная граница совпадает с границей сплошной
тайги» (Потапов, 1987, с. 173), южная граница — северной границей
лесостепи. Глухарь обитает в Карпатах, Польше, в восточных районах
ГДР, «в лесах на ряде возвышенностей Западной Европы (Ардены,
Рейнские и Сланцевые горы, Гарц, Тюрингский лес, Рудные горы,
Судеты, Шумава, Швабская Юра, Шварцвальд, Вогезы), в горных ле-
сах Кантабрии, Пиренеев, Альп, Карпат, Родоп и Динарского на-
горья» (там же, с. 174). Остатки глухаря обнаружены в энеолитичес-
ких памятниках Болгарии (Тодорова, 1980, с. 39).
Таким образом, общее название ’тетерев, глухарь’ в праиндоевро-
пейской лексике исключает из зоны поиска прародины так же, как
и :бобр’ территории Средней и частично Малой Азии. Передний Вос-
ток, Апеннинский .и Пиренейский полуострова указывают на беспер-
спективность ее поиска на Кавказе (рис. 51).
Остальные животные имеют более широкий ареал распростране-
ния и являются предметом необходимых условий, но не достаточных
для локализации ПИЕ по фауне.
Ареал ПИЕ по данным географии растений и животных может
существовать только в Европе к востоку от западных предгорий При-
карпатья. Южной границей ареала ПЙЕ является правобережье Ду-
ная. Аргумент осины, тетерева и бобра свидетельствует в пользу того,
что основная территория лежала к северу от Дуная, а аргумент льва
указывает, что с этим животным индоевропейцы могли познакомиться
и несколько южнее, что служит поправкой к южной границе. Вере-
щагин допускает, как указывалось выше, что лев доходил до Дуная
(1959, с. 80). Во всяком случае, они водились во Фракии, почти гра-
ничившей с Южными Карпатами, и в Македонии, которую с Дунаем
соединяет долина Южной Моравы, а расстояние легко преодолимо —
250 км (Верещагин, 1959, с. 80).
Северную границу ПИЕ помогают определить такие деревья, как
граб не выносящий заболоченности почв и, следовательно, исключаю-
щий из возможных вариантов ПИЕ Северо-Германскую низменность,
Поморское и Мазурское поозерье. Территории севернее Карпатского
бассейна — исключаются по ряду признаков: аргумент тиса, гра-
ба, грецкого ореха, барса и др. Возможности произрастания грец-
кого ореха исключают даже Прикарпатье и северные склоны Карпат,
Судет и Рудных гор. В то же время осина зафиксировала на тер-
ритории Польши, ГДР и нет указаний, чтобы в сколь-нибудь значи-
тельном количестве она была на территории Задунавья.
Коррекция признаков (осина, грецкий орех, барс, тетерев) указы-
вает на то, что северная граница должна проходить по северным скло-
нам Карпат, Судет, Рудных гор, Тюрингскому лесу.
Западная граница не могла заходить за пределы Рейна, поскольку
территория южной половины Франции исключается рядом признаков
(аргументы граба, осины, тетерева). По этим же признакам и ряду
других (аргумент бобра) исключается Италия и южные склоны Альп.
Следовательно, южная граница должна проходить по северным скло-
нам Альп и Дунаю до Южных Карпат.
Ряд признаков не позволяет включать в зону поиска ПИЕ Нижне-
дунайскую низменность (аргумент вереска).
Горный ландшафт ПИЕ, вероятно, позволяет исключить значитель-
ную часть среднего Задунавья и Среднедунайской низменности. Об
этом свидетельствуют те же аргументы, которые были причиной исклю-
чения Нижнедунайской низменности из зоны поиска.
Ландшафт очерченного ареала дополняют горные озера и самые
большие в Западной Европе полноводные реки с и. е. и древнеевро-
пейскими названиями (по Крае) — Рейн, Эльба, Одер, Висла на севе-
ре и Дунай с его левыми притоками — на юге.
Индоевропейская гидронимия этой разветвленной речной системы
позволяет еще более уточнить зону ПИЕ и найти ей археологический
эквивалент. Единственной культурой с границами, которые почти сов-
падают с индоевропейской гидронимией, является культура воронко-
видных кубков (КВК). Ареал распространения этой культуры меньше
основного ареала и. е. гидронимии и охватывает лишь часть его. Есть
две культуры, территория которых, захватывая основной ареал ПИЕ
(оконтуренный по данным ландшафта, флоры и фауны), в то же вре-
мя значительно шире его. Это культура шаровидных амфор (КША) и
культура шнуровых керамик (КШК), но поскольку эти культуры свя-
заны происхождением с КВК (см. ниже), а КВК-—это культура IV-—
III тыс. до н. э. и связана происхождением с культурой Лендьел
V/1V—IV тыс. до н. э., то блок этих культур охватывает V/IV—
IV/III тыс. до н. э. и находится в ареале и. е. гидронимии, очерченном
также и данными экологии. Его целесообразно разобрать в качестве
возможного эквивалента п. и. е. культуре.
ГЛАВА 4
ПОНЯТИЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ.
ЭТНИЧЕСКОЕ ЯДРО АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Археологическая культура, этнос, язык — эти фундаментальные по-
нятия являются символами междисциплинарных контактов таких на-
ук, как археология, этнография и лингвистика в решении этногенети-
ческих проблем, к числу которых относится и индоевропейская проб-
лема. То, что эти понятия связаны между собой, было ясно еще в
начале века, но в какой степени они соответствуют друг другу — этот
вопрос не разрешен и поныне. Однако без определения степени соот-
56
ветствия и характера связи между этими понятиями невозможна по-
становка проблемы этногенеза вообще на данных археологических ис-
точников. Между тем нельзя не отметить, что как в археологии ведут-
ся интенсивные теоретические разработки по проблемам «культуры
и типа», так и в этнографии существуют фундаментальные теоретичес-
кие труды по этносу и культуре этноса. Хотя эти разработки не изо-
лированы друг от друга, следует подчеркнуть более оптимистическую
позицию этнографов в вопросе соответствия этноса культуре (Бром-
лей, 1973, с. 63, сн. 67, 68). Лингвисты в меньшей степени затрагивают
подобные вопросы соотнесенности этноса, культуры, языка, вероятно,
довольствуясь простой аксиомой, что язык без носителей языка не
существует, а этнос осознает себя при существовании у него языка и
культурной традиции в условиях противопоставления’ других этносам
и языкам. Характерно, что Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов также
не углубляются в подобные вопросы: «Тезис о реальном существова-
нии праязыковой системы, соотнесенной с определенной временной пер-
спективой, предполагает и примерное определение границ территории
первоначального обитания носителей этого языка» (1984, с. 865, сн. 1,
2). Другие лингвисты считают, что у археологов нет четкого понятия
археологической культуры, которое, естественно, должно предшество-
вать установлению этнического и языкового эквивалента для архео-
ДО1 ической культуры.
Подобные недоразумения у лингвистов возникают потому, что ар-
хеологи периодически возобновляют дискуссии об археологической
культуре, число определений «археологической культуры» достигло
500, причем, поводом к таким дискуссиям служат или синкретичные
памятники, или памятники контактной зоны влияния двух или несколь-
ких культур, или вновь открываемые памятники. Любопытно, что ост-
рота дискуссий о соответствии археологической культуры этносу не
способствовала решению проблемы, а привела фактически к снижению
историзма в археологической интерпретации, к переносу центра тяже-
сти в археологических исследованиях на описание, решение классифи-
кационных задач. Интересно и то, что импульс к сомнениям в право-
мерности связи «культура — этнос» всегда сообщали исследователи ар-
хеологических источников конца I тыс. до н. э.— I тыс. н. э. В том
случае, когда можно проверить данные археологического анализа пись-
менными источниками, оказывается, имеет место несовпадение границ
локализации этноса и соответствующей ему археологической культуры
(Монгайт, см. Клейн, 1970), а другой возможности проверки тезиса
о связи «культура — этнос» археологи не видят.
Вместе с тем нельзя, по нашему убеждению, переносить выводы
такого рода на эпохи, отделенные тысячелетиями друг от друга, пос-
скольку это может привести к искажению истины.
Токарев считает (Бромлей, 1973, с. 63), что «культурная общность
характерна лишь для этносов родоплеменной эпохи» и нарушается
с приходом им на смену крупных этнических образований», другие
исследователи полагают, что этносу присуща внутренняя культурная
целостность и в более поздние эпохи (Бромлей, 1973, там же, с. 63).
Более того, этнографы указывают, что границы отдельных проявлений
культуры шире, чем границы культурного комплекса (что имеет место
и в. археологии-—В. С.), но на этом основании не делают вывода о
несоответствии культуры этносу (Бромлей, 1973).
Причины расхождения археологических культур с ареалом распро-
странения этносов, известных по письменным источникам, кроется и в
неточном выделении культур, большая часть которых была оконтуре-
на еще в начале века. С тех пор в археологических работах опериру-
67
юг этими комплексами. Обоснованность их выделения привлекает вни-
мание исследователя только в случае необходимости обозначить через
«культуру» новые памятники, особенно если они находятся в зоне кон-
такта двух и более археологических культур. В выделении археологи-
ческой культуры археологи до недавнего времени руководствовались
определениями А. Я. Брюсова (1956, с. 6, 7), М. Е. Фосс (1952, с. 72—
73), А. П. Смирнова (1964, с. 3—10) и др. В 1970 году, казалось бы,
была подведена черта сомнениям и дискуссиям об археологической
культуре двумя обширными фундаментальными статьями И. С. Каме-
нецкого (1970, с. 29) и Л. С. Клейна (1970, с. 37), где был провозгла-
шен системный подход к археологической культуре. Общим в опреде-
лении «культуры» И. С. Каменецкого и Л. С. Клейна было то, что
культура была названа системой, в которой каждый признак имеет
значение (хотя иерархия признаков допускалась), но должен рассмат-
риваться в системе с другими, а культуры должны отличаться друг
от друга не по одному-двум признакам, а по системе признаков. Такой
подход, который на первое место ставил не значимость признака и его
специфичность, а систему признаков в целом, был качественно новым,
отличившим его от предыдущих решений проблемы. Однако такой под-
ход усложнял работу и, естественно, требовал разработки методики
выделения культур, либо практических работ, базирующихся на этих
определениях культуры. В какой-то степени рекомендации И. С. Ка-
менецкого по оценке черт сходства и различия признаков культуры мо-
гут рассматриваться как руководство к действию, но и они требуют
проверки практикой (Каменецкий, 1970, с. 30). Таким практическим
исследованием явилась диссертация Н. А. Николаевой (1987), посвя-
щенная выделению кубано-терской археологической культуры. Никола-
ева предложила стратегию исследования проблемы выделения архео-
логической культуры, разработала методику выделения, нашла метод
сопоставления памятников (через логические классификационные схе-
мы) и метод количественной оценки сходства и различия памятников.
Вкладом Николаевой в разработку теоретического багажа проблемы
является формулирование понятия «ядра» культуры, т. е. суммы сквоз-
ных транзитных признаков культуры, которые живут от начала до кон-
ца культуры. Это понятие важно тем, что позволяет перекинуть мост
к «этническому ядру» культуры этноса и практически подтвердить те-
зис о правомерности постановки вопроса о связи археологической куль-
туры и этноса.
Определение археологической культуры Каменецким и Клейном
максимально приближено к понятию «культуры этноса» в этнографии
(Бромлей, 1973, с. 18).
Определение И. С. Каменецкого таково (1970, с. 29): «Археологи-
ческая культура — это группа памятников, занимающих сплошную тер-
риторию, границы которой могут меняться, и обладающих объективно
существующим сходством материальных и нематериальных признаков,
образующих сложную внутренне связанную систему, единообразно из-
меняющуюся во времени и ограниченно варьирующую в пространстве,
существенно отличающуюся от аналогичного типа систем, характеризу-
ющего другие культуры».
По Бромлею .(1973, с. 18), «культура конкретной этнической общ-
ности как система составляющих ее компонентов фиксируется в про-
странственно-временном континуитете, причем, системообразующими
признаками в данный момент могут быть любые, каждый из множест-
ва компонентов, входящих в данный момент в культуру». Этнографы
говорят о «культуре в узком смысле слова» и выделяют в ней этничес-
кий слой» и называют его «традиционно-бытовой культурой», которая
состоит из массовых и устойчивых традиционных элементов, а «в ши-
роком смысле слова культура» включает еще и «обыденное сознание
и обиходный язык». Этнографы рассматривают этнический слой в куль-
туре как состоящий из абсолютно специфических свойств, характер-
ных только для данного этноса (процент таких свойств невелик) и от-
носительно специфических свойств, тех, которые выделяют данный
этнос среди соседних (Бромлей, 1973, с. 65). Этническому слою прису-
щи и этноинтегрирующие, и этнодифференцирующие черты, находя-
щиеся в диалектическом единстве. Неэтнический слой состоит из эле-
ментов культуры: 1) характерных для всего человечества; 2) прису-
щих всем этносам данного хозяйственно-культурного типа; 3) являю-
щихся общей принадлежностью соответствующей историко-этнографи-
ческой области (Бромлей, 1973, с. 64).
Перенося эти выводы на археологическую почву, можно сделать
заключение, что фрагментарность, ущербность, усеченность ископае-
мой материальной культуры по сравнению с культурой живого этно-
са, непосредственно наблюдаемою, не может явиться основанием для
мнения, что в археологической культуре нет «этнического ядра», а сле-
довательно, нельзя провести соответствия между археологической куль-
турой и культурой этноса. Напротив, требования массовости, устойчи-
вости, традиционности, предъявляемые к «этническому слою» культу-
ры этноса, служит руководством к выявлению этнического слоя в ар-
хеологической культуре, которым явится наиболее массовый, устойчи-
вый, традиционный ее компонент. В археологической культуре пред-
ставлены также элементы, общие для всего человечества; для данного
хозяйственно-культурного типа (например, серпы, распространенные в
земледельческих обществах; цедилки, распространенные в культурах
со скотоводческой экономикой); для данной историко-культурной об-
ласти (транзитные типы оружия, украшений и т. д.).
В развитие взглядов о «ядре» археологической культуры (Нико-
лаева, 1987, с. 2) можно сказать, что ядро культуры и хронологические
ее срезы (т. е. то специфическое, которое появляется и исчезает в пре-
делах одного этапа культуры), что обозначено как «портрет культу-
ры», соответствует «этническому слою» культуры, поскольку представ-
ляет собой и устойчивое в культуре, и специфическое, особенное. Та-
ким образом, в каждой археологической культуре представлен неэтни-
ческий и этнический слой, благодаря чему мы можем говорить о соот-
ветствии культуры этносу, если мы выявили ядро культуры, установи-
ли ее периодизацию и определили характерные для каждого этапа
сумму признаков. В этой связи вновь встает вопрос, какие категории
предметов, составляющие культуры могут быть вынесены в ядро куль-
туры.
Керамика. Эта категория археологического материала многими ис-
следователями признается вполне консервативной и традиционной.
Керамическое производство древности несет в себе информацию о ис-
пользуемых природных материалах (глины, отощители), о технологии
производства (обжиг, обработка поверхности, приспособления для из-
готовления формы), о формах посуды, об орнаменте (композиции,
штампы, способ нанесения), о значении керамического комплекса в об-
ряде погребения и жилом комплексе. Каждый из перечисленных приз-
наков керамической традиции двуприроден, т. е. материален и немате-
риален, и характеризует материальную и духовную сферу деятельнос-
ти членов данной этнической общности. И только практически все-
таки доминирующую роль из названных признаков получили формы
сосудов и орнаментация, поскольку типологический анализ всегда опе-
режает технологический анализ ввиду его доступности. Кроме того,
59
большая часть культур первобытности пользовалась широко распрост-
раненным сырьем, и методы анализа (химический, спектральный, пет-
рографический) не в состоянии уловить специфики исходного сырья.
О консервативности керамической традиции свидетельствуют на-
блюдения А. А. Бобринского: «Эмпирический характер знаний гонча-
ров делал необходимым придерживаться постоянных правил работы
с глиной, что неизбежно вело к консервации определенных приемов
работы и сложению традиционных способов изготовления керамики.
...Полное перерождение субстратных навыков способно произойти в те-
чение 5—6 поколений гончаров при условии, если каждое новое поко-
ление будет вступать в контакт с носителями иных технологических
традиций изготовления керамики» (Бобринский, 1978, с. 244).
Погребальный обряд. Относится к числу устойчивых, консерватив-
ных признаков культуры; массовая характеристика, если культура
представлена и погребальными памятниками. Если культура представ-
лена только поселениями, то эта характеристика отсутствует. Это огра-
ничивает ее универсальность.
Металлический инвентарь может включаться в ядро культуры, ес-
ли имеет узкий ареал распространения, либо организован в такую си-
стему, которая не характерна для других культур. Речь идет, в част-
ности, об украшениях. Например, украшения кубано-терской культуры
распространены по всей полосе азово-черноморских степей, однако та
система украшений, которая встречена в типичных комплексах куба-
но-терской культуры на Северном Кавказе, отсутствует в древнеямной,
катакомбной культурах Предкавказья и Северного Причерноморья.
Как система, украшения могут быть включены в ядро культуры, или
ее хронологические срезы (Николаева, 1987, с. 13—14), хотя каждое в
отдельности украшение не может рассматриваться как характеристи-
ка только одной культуры. В связи с металлокомплексом может воз-
никать много частных задач, которые должны решаться конкретно для
каждой археологической культуры. Расхожее мнение, что металл —
трапзитен, поэтому не может быть культурно-значимым признаком,
суживает источниковую базу археологической культуры в решении эт-
ногенетических проблем.
Тип поселений, укреплений, жилищ может включаться в ядро куль-
туры, хотя универсальность и этой ,культурной составляющей ограниче-
на двумя обстоятельствами: 1) неполнота сведений об архитектуре
из-за разной сохранности поселений; 2) отсутствие поселений во мно-
гих степных культурах эпохи бронзы. В то же время эта характери-
стика имеет большое значение для сопоставления между собой куль-
тур неолита, для выявления «этнического слоя» в неолитических куль-
турах.
Орнаментация на сосудах несет в себе информацию, которая боль-
шей частью не расшифрована исследователями. Культово-магическая
функция орнамента бесспорна, но нельзя отрицать, что орнамент — это
и искусство, которое не выделено еще из сферы культа. Общеизвестно
значение для периодизации и установления происхождения культур
неолита и бронзового века орнаментации на сосудах, которая столь
специфична, что является доминирующим компонентом в «ядре» этих
культур (например, культура шнуровой керамики, культура шаровид-
ных амфор, вучедольская культура и др.).
Из сказанного следует, что керамика, орнамент на ней, погребаль-
ный обряд, система металлокомплекса, специфические элементы архи-
тектуры могут быть включены в «ядро культуры»; если существуют
от начала до конца культуры, и характеризуют устойчивую часть куль-
go
туры. Специфические компоненты культуры, дающие представление о
«портрете культуры» (терминология Н. А. Николаевой, 1987, с. 2), ко-
торые могут также быть составлены из керамики, металлокомплекса,
деталей обряда погребения и архитектуры, представляют традицион-
ную часть археологической культуры. Все вместе—и ядро, и хроноло-
гические срезы, т. е. портрет культуры,— дают представление об «этни-
ческом слое» археологической культуре, т. е. о том слое культуры, на
основании которого одна культура отличается от другой.
Таким образом, если в археологической культуре выделяется слой,
который может быть поставлен в соответствии с «этническим слоем»
культуры этноса, то вопрос о соответствии археологической культуры
(ископаемой культуры исчезнувшего этноса) этносу.становится излиш-
ним; речь может только идти об обедненности этнического слоя архео-
логической культуры сравнительно с культурой некогда живого этноса.
Подобный экскурс позволяет нам считать правомерным проведение
связи «культура — этнос». Если основываться на точке зрения, выска-
занной недавно официально признанным лидером теоретической архео-
логии Ю. А. Захаруком, то и такие экскурсы излишни: «Археологическая
культура является совокупностью территориально и хронологически
взаимосвязанных археологических памятников определенного типа, ко-
торые отражают территориальное распространение и этапы историчес-
кого развития группы родственных племен, говоривших на диалектах
одного языка» (Захарук, Каменецкий, 1970).
Противоположной точкой зрения является вывод А. Л. Монгайта
(1973, с. 42): «И поныне этническое определение археологических куль-
тур не обрело еще характера методического приема». Несмотря на пе-
речисленные ошибки воззрений и метода Г. Косинны (Монгайт, 1973,
с. 41—42), Монгайт, вслед за Егерсом, считает, что метод, практикуе-
мый Г. Косинной, помешал разработке правильной идеи о том, что
праистория народа может быть реконструирована на основании ретро-
спекции археологических источников (1973, с. 41, 39). За одиозностью
фигуры Г. Косинны критики его концепции не рассмотрели того факта,
что сама идея восстановления генеалогии народов по данным архео-
логии в ретроспекции принадлежит классику археологии О. Монтелиу-
су (там же). Несмотря на то, что метод ретроспекции Монтелиуса — Ко-
синны не реабилитирован, многие исследователи охотно прибегают к
нему. Так, Б. А. Рыбаков (1978, с. 182—196) пытается проследить
праславян в III тыс. до н. э. в культуре шаровидных амфор, не обосно-
вывая непрерывной культурной преемственности от культуры славян
1 тыс. н. э. до III тыс. до н. э. Число таких примеров можно умно-
жить, однако наша задача состоит не в том, чтобы показать, насколь-
ко последовательно применяется метод ретроспекции, а что он вообще
применяется в археологии.
Попыткой другого рода следует считать проведение параллелей
между археологическими реалиями и культурой, реконструированной
по письменным источникам.
Локализация индоевропейской прародины может быть проведена
двумя путями. Первый путь состоит в последовательном движении от
культур исторических индоевропейцев до культуры IV тыс. до н. э.—
хронологического промежутка, в котором существует и. е. праязык.
Исторические индоевропейцы известны в разных хронологических пе-
риодах, и последовательное приближение к IV тыс. до н. э., соблюдая
условие культурной непрерывности или генетической цепи родствен-
ных археологических культур, можно вести от балтов I тыс. н. э., от
скифов-иранцев I тыс. до н. э., от греков II тыс. до н. э. и хеттов
III тыс. до н. э. Сложность таких исследований состоит в том, что
61
культура исторических индоевропейцев, зафиксированных письменной
исторической традицией, мешалась с культурами субстрата, поэтому
прежде чем прослеживать культурную непрерывность, необходимо вы-
делить «чистые» памятники и комплексы исторических индоевропей-
цев, а это и составляет основную трудность.
Второй путь соотнесения археологической культуры с пракульту-
рой индоевропейцев начинается с определения экологической ниши
формирования этноса по данным лингвистики. Если лексика языка гео-
графически детерминирует нишу формирования и. е. пранарода, то
имея точные данные о хронологии формирования языка и этноса так-
же из данных лексики, можно точно определить культуру-эквивалент
по археологическим данным.
Условиями, необходимыми и достаточными для определения архео-
логической культуры культурой-эквивалентом и. е. пракультуре, яв-
ляются:
1. Совпадение временных и ареальных характеристик (хронология,
экология, гидронимия) языка и культуры-эквивалента;
2. Совпадение культурно-социальных дефиниций (уровень и формы
экономики; уровень производства материальной культуры; идеологи-
ческая и духовная сфера).
3. Изменения в языковом состоянии должны находить соответствия
в культурно-этнических процессах (интеграция, ассимиляция, мигра-
ции, диффузия, эволюция и др.).
Вопрос об использовании данных лингвистики и о совмещении этих
данных с данными археологии упирается в допущение связи «культу-
ра— этнос — язык». Если такая связь невозможна, то проблема лока-
лизации индоевропейской прародины становится беспредметной. Выше
было показано, что в той же мере, как культура живого этноса соот-
ветствует этносу, так и ископаемая культура исчезнувшего этноса со-
ответствует этносу, т. е. доказано, что связь «археологическая культу-
ра-этнос» существует. О связи языка с этносом этнографы не дают
однозначного ответа (Бромлей, 1973, с. 54). Часть исследователей счи-
тает, что этническим признаком культуры может быть признан только
тот язык этноса, который им создан (Токарев, Агаев, Бромлей, 1973).
Другие исследователи (Бромлей), полагают, что даже если этническая
общность пользуется языком, воспринятым от другого этноса, то и
этот язык для данного общества будет выполнять этнодифференциру-
ющую функцию. Но ни те, ни другие не сомневаются в том, что язык
является этническим признаком культуры, входя в «культуру этноса в
широком смысле слова и в узком смысле слова», в последнюю «своей
содержательной стороной — письменностью, устным творчеством»
(Бромлей, 1973).
Чрезвычайно важно мнение этнографов, что в процессе своего ста-
новления этническая общность пользуется одним языком, что этнос и
язык формируются одновременно, причем языковая общность —
хотя и важнейшее условие формирования этноса, но не следует за ней
и не предшествует этнической (Бромлей, 1973, с. 58). Очевидно, что
одновременно с формированием этноса и языка оформляется этничес-
кий слой культуры этноса. Это дает нам право видеть в устойчивом
комплексе археологической культуры, т. е. обладающей массовыми и
традиционными чертами эквивалент некоему этносу и языку, прису-
щему этому этносу.
Общность территории этноса — важнейшее условие его формирова-
ния. Территориальное единство необходимо и для дальнейшего вос-
производства этноса, его культуры (Бромлей, 1973, с. 32). Подчеркнем,
что территория формирования этноса должна быть относительно не-
62
большая, чтобы одинаковые явления получали адекватные определения
в языке (если соблюдается условие одновременного формирования эт-
носа, культуры, языка).
Соответствие одной археологической культуры только одному этно-
су и языку не противоречит тому, что генетически родственные, отде-
лившиеся одна от другой культуры, тоже соответствуют одному языку.
Очевидно также, что двукультурность праязыкового эквивалента
соответствует началу процесса диалектного членения праязыка, кото-
рый представляется спонтанным, непрекращающимся процессом до вы-
деления отдельных языков.
Проблема этнической и языковой атрибуции связывается, таким об-
разом, с установлением генетической преемственности двух и более
археологических культур, одна из которых определена в этническом
и лингвистическом отношении. Для установления преемственности
культурной эстафеты археология располагает методом сравнительной
типологии объектов материальной культуры и методом анализа куль-
турно-хозяйственного типа (ХКТ), который используется нами на про-
тяжении всего исследования.
Для объективной оценки сходства двух культурных комплексов не-
обходимы количественные критерии. Традиционно употребляемый ко-
^2
эффициент сходства К=—-— не пригоден в условиях работы с разны-
т\п
ми в количественном отношении по объему комплексами. Нами исполь-
зован в данной работе коэффициент совмещения, предложенный для
сравнения археологических комплексов впервые Николаевой (1987,
с. 2 и сл.). Коэффициент совмещения определяется долей общих типов
инвентаря к числу типов в меньшем из сравниваемых комплексов.
Критерии при оценке сходства двух сравниваемых ХКТ — качествен-
ные и количественные. Залогом успеха служит полнота сравнения, т. е.
включение максимального числа характеристик, составляющих ХКТ.
Для количественной оценки сходства может также использоваться ко-
эффициент совмещения.
Прародина — это область обитания носителей праиндоевропейского
языка. Это вполне реальная дефиниция, но не постоянная в своих гра-
ницах. Главная ее характеристика — это изменение в своих террито-
риальных и временных границах, так как мобильность индоевропейцев
известна как из фактов лингвистики (гидронимия), так и истории. На-
полнить конкретным содержанием каждую из фаз развития праиндо-
европейской общности — эта задача находиться за пределами возмож-
ностей лингвистики по крайней мере на настоящем уровне исследо-
ваний.
Из всего вышесказанного следует, что изменения материальной
культуры сопровождаются синхронными изменениями в языке, посколь-
ку в любом случае введение новых реалий не может не найти адекват-
ного отражения в языке. Такие значительные изменения в материаль-
ной культуре Лендьел и КВК были обозначены нами как фазы разви-
тия позднеиндоевропейской прародины ПИЕ I—VII (Сафронов, 1983,
с. 83—84).
Какому этапу эволюции праязыка соответствуют выделенные на-
ми ПИЕ I—VII, этот вопрос решается конкретно в каждом случае в
комплексе археологических и лингвистических фактов.
Вопрос генетической преемственности культуры Лендьел от куль-
туры Винча позволяет перейти на данных археологии к понятию о фи-
нале среднеиндоевропейской прародине (СИЕП), которая соответству-
ет среднеиндоевропейской фазе развития праязыка индоевропейцев,
точнее ее концу.
63
Уникальные соответствия культуры Винча и культуры Чатал Хююк
несмотря на территориальный и временной разрыв позволяет ставить
вопрос о раннеиндоевропейской прародине (РИЕП) по данным архео-
логии, соответствующей области расселения носителей раннеиндоевро-
.пейского языка, реконструированного выдающимся лингвистом Анд-
реевым.
Постулаты соответствия археологической культуры, этноса и языка,
а также соответствия блока генетически преемственных культур диа-
лектам одного языка (при условии их территориального и временного
стыка) и концепция трех состояний индоевропейского праязыка, соз-
данная Андреевым, методически обосновывают нашу концепцию о раи-
неиндоевропейской прародине РИЕП, финале среднеевропейской пра-
родины (СИЕП), позднеиндоевропейской прародине в 5 фазах разви-
тия до распада и древнеевропейской прародине, обозначенной ПИЕ
VI и ПИЕ VII, т. е. в период, когда на севере ареала ПИЕ еще сохра-
няется индоевропейская общность, а на юге образуются новые общно-
сти (представляющие собой новые культуры, возникшие на базе пра-
индоевропейских, а следовательно, и новые языки). Методически обос-
новано отсутствие археологического эквивалента для СИЕП, находя-
щейся, по всей видимости, в Малой Азии.
Методически правильно перенесение модели расширения латинско-
го языка из небольшой области Лациум для объяснения процесса раз-
вития общеиндоевропейского праязыка (Шрадер, 1913; Гамкрелидзе,
Иванов, 1984). Действительно, эта модель может быть привлечена для
реконструкции общеиндоевропейского состояния, поскольку она пов-
торяется в развитии греческих полисов в среде неиндоевропейского на-
селения, хеттской федерации с включением неиндоевропейского хатт-
ского субстрата и даже скифского царства. Исследование взаимодей-
ствия археологических культур-эквивалентов праиндоевропейскому и
диалектам праязыка с культурами субстрата и между собой дает но-
вый материал для корректировки модели развития праединства и дает
возможность воссоздать правдоподобную картину исторического раз-
вития носителей индоевропейского праязыка и их диалектов, их вкла-
да в мировую сокровищницу культуры, великих открытий, способст-
вуя преодолению сложившихся стереотипов о древнейшем прошлом ин-
доевропейских народов.
ГЛАВА 5
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРЫ V—IV ТЫС. ДО Н. Э.
В ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ НИШЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ.
ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ АТРИБУЦИЯ БЛОКА
КУЛЬТУР ВИНЧА —ЛЕНДЬЕЛ — КВК
Археологические культуры V—IV тыс. до н. э. в зоне формирования
индоевропейского праязыка, оконтуренной в соответствии с характе-
ристиками флоры, фауны, ландшафта и гидронимии, должны быть про-
верены на соответствие культурно-хозяйственному типу индоевропей-
ской пракультуры, охарактеризованному по данным лексики праязыка
(нами приведен в главе 8). Хронологически существование единого
праязыка индоевропейцев перед его распадом определяется в настоя-
щее время как IV тыс. до н. э.
64
В ареале к югу от Западных Карпат, Судет, Рудных год, к северо-
востоку от Шумавы, восточных склонов Альп, в Подунавье (в меридио-
нальном течении Дуная), Среднедунайской низменности .до Южных
Карпат в IV тыс. до н. э. известно несколько археологических культур.
Культура линейно-ленточной керамики распространена в Германии,
Польше, Чехии, Словакии, Венгрии, и эти территории соответствуют
ареалу прародины по данным флоры, фауны, гидронимии. В то же
время культура линейно-ленточной керамики (КЛЛК) расширяется в
позднейшей фазе от Франции до Румынии, Молдавии, вытесняясь с
первоначальной зоны обитания культурой Лендьел и ее производны-
ми, и таким образом, выходит из границ ареала ПИЕ в западной гра-
нице, поскольку КЛЛК переходит Рейн. Занимая, в основном, V тыс.
до н. э., КЛЛК представлена в IV тыс. до н. э. своими производными —
группой Желиз в Северной Венгрии, группой Железовцы— в Западной
Словакии, культурой Бюкк — в Восточной Словакии, алфелдской ли-
нейной керамикой в Потисье до Мароша, культурой накольчатоленточ-
ной керамики — в Чехии, Германии, в Польше.
Характер развития культуры меняется во времени: V тыс. до н. э. —
это период преобладания гомогенной культуры на большом простран-
стве; IV тыс. до н. э.— процесс дифференциации культуры. Выделяется
две фазы в развитии культуры: старшая и младшая. Хронологическая
позиция КЛЛК относительно железовской культуры доказывается вер-
тикальной стратиграфией па поселениях в Штурово и Чатай (Запад-
ная Словакия). Старшая фаза КЛЛК синхронизируется с культурой
Старчево — Криш II—III ступени, по Д. Гарашанину. Важнейшие ме-
стонахождения старшей фазы КЛЛК в Западной Словакии — Биня,
Гурбаново, Штурово, Милановцы, Чатай (Павук, 1980, с. 138) —много-
слойные поселения с 2 фазами КЛЛК.
Культура линейно-ленточной керамики в младшей фазе взаимо-
действует с керешским субстратом и дает в Потисье и Восточной Сло-
вакии дериват — восточнословацкую культуру линейно-ленточной кера-
мики, которая в Венгерском Потисье называется алфелдской культу-
рой линейно-ленточной керамики. Развитие последней проходит па-
раллельно с младшей фазой КЛЛК более северных территорий Сред-
ней Европы. Через алфелдскую культуру устанавливается факт пер-
вых контактов с Винчей А, появление которой на Балканах вызвало
активность и смещение керешского субстрата на север, где носители
Кереш и КЛЛК и вступают в первые контакты.
Дальнейшие контакты с Винчей вызывают преобразование и млад-
шей фазы КЛЛК, выразившееся в появлении железовской культуры
в Западной Словакии, в Венгрии и Нижней Австрии.
Словацкие археологи увязывают происхождение железовской груп-
пы памятников с младшей фазой КЛЛК, ссылаясь при этом на Гор-
ные Лефантовицы и Дворы над Житавой. Железовская культура в
Венгрии и Западной Словакии доживает до Предлендьелского горизон-
та, к которому словацкие археологи относят памятники типа Биня —
Бичке, синхронизируя их с культурой Словении — Сопот 1b. Абсолют-
ные даты памятников железовской культуры ступени Па и III 3565+
+ 120 (Штурово); 3775+140 (Горные Лефантовицы) гг. до н. э.
В Восточной Словакии железовской культуры нет, но этот, период
заполняется буковогорской культурой, которая проходит в своем раз-
витии четыре ступени — Бюкк А, Бюкк АВ, Бюкк В, Бюкк С. Эта куль-
тура более локальна, чем железовская, но частично заходит на терри-
торию Венгрии. Происхождение буковогорской культуры от КЛЛК до-
кументируется памятниками в Домице, Ардово, Копчанах, Абсолют-
5— П-63 65
пая дата буковогорских памятников ступени Бююк В в Копчанах —
4080+75 гг. до н. э. по радиоуглеродным датам.
Для КЛЛК старшей фазы характерны небольшие поселения с не-
сколькими домами, как определяют археологи, с численностью насе-
ления до 100 человек. Указывают на сооружение дома, который может
рассматриваться как дом вождя или общинный дом, поскольку выде-
ляется размерами (Титов, 1988, с. 74). Поселения не укреплены, име-
ют небольшой мощности слой, что указывает на характер хозяйствен-
ной деятельности, связанной с частой сменой мест поселений и возвра-
том на прежние, оставленные поселения. Площадь поселений достига-
ет 25 га, как в Биланах (Чехия).
Уклад хозяйства — земледельческо-скотоводческий, причем земле-
делие примитивное, подсечно-огневое, связанное с лессовыми почвами,
как считают исследователи. Скотоводство, практикуемое жителями по-
селений КЛЛК, свидетельствует о развитии стада, продолжающемся
приручении диких и скрещивании домашних животных с дикими ви-
дами.
В обряде погребения преобладает положение на боку, скорченно,
но встречается и вытянутое положение скелета. Отмечается посыпка
охрой в погребениях КЛЛК. В качестве погребального инвентаря встре-
чались и раковины Spondylos, указывающие на существование обме-
на с далекими южными территориями; а также каменные топоры и
зернотерки.
Керамическое производство КЛЛК обладает консервативными тра-
дициями. Формы однообразны (рис. 9), однако на поздней ступени
развития, в период железовской культуры появляется много новых ам-
форных форм керамики, не свойственных культуре линейно-ленточной
керамики, но характерных для культуры Винча (Мюллер — Карпе,
1968, П, табл. 197 : С, Р : 3,7; 198 : В : 1, С : 1, Д : 2; табл. 216 : А : 1—4;
Д : 5, Е : 3,8; табл. 217 : 1—9,17).
Таким образом, культура линейно-ленточной керамики распростра-
нена в ареале, практически полностью совпадающем с ареалом праро-
дины индоевропейцев (исключение составляет южная граница: КЛЛК
отсутствует на Северных Балканах, за Дунаем, в бассейне рек Савы
и Дравы, в Северо-Западной Болгарии), что привлекало внимание ис-
следователей к этой культуре как к возможному археологическому
эквиваленту ПИЕ-культуры (Бош — Гимпера, 1961; Девото, 1960;
Ю. Неуступный, 1976; Дьяконов, 1983 и Др.). Однако культура линей-
но-ленточной керамики не имеет производных, которые доживали бы
до середины III тыс. до н. э. и имели бы распространение в Восточной
Европе, доходили бы до ареала картвельского языка и картвелоязыч-
ных культур. Так, первые производные от КЛЛК — культура Желиз^,
культура наколъчатой керамики и Бюкк не выходят за пределы 1-й
половины IV тыс. до н. э., причем, только культура накольчатой кера-
мики вошла компонентом в культуру Рессен (наблюдается сужение
ареала от Богемии, Моравии, Средней Германии, Нидерланд, Силезии
и Малопольши, связанного с КНК, до Средней Германии, где распрост-
ранена группа Рессен), которая, в свою очередь, по мнению некоторых
ученых (Косинна, 1902) послужила частично основой для появления
культур шнуровой керамики. Следует отмстить тот факт, что дезинтег-
пация КЛЛК имеет место уже в конце V тыс. до н. э., тогда как линг-
висты определяют V—IV тыс. до н. э. еще как период существования
единого праязыка индоевропейцев.
Более плодотворные, вторые производные КЛЛК, от Кёреша, такие,
как культура алфелдской линейной керамики, дают линию полгарских
культур от Сакалхат — Лебё — культуры Тиса, Тисаполгар и Бодрогке-
66
рештур. Последние две культуры входят в первую половину III тыс. до
н. э. Однако распространение этих культур только в Потисье с неболь-
шими заходами в Южную Польшу, Западную Украину и Молдавию,
а также их исчезновение и последующее оформление Бадена на этих
территориях не позволяют считать это направление культурного раз-
вития европейского населения индоевропейским.
Наконец, образование культуры Боян — Джулешты в результате
взаимодействия племен КЛЛК и культуры Боян — Болинтенеану при-
вело к появлению памятников культур Прекукутени II — Триполья А,
развившихся под влиянием комплексов с расписной керамикой в Куку-
тени А — Триполье В (Николаева, 1986, с. 11), непрерывно развиваю-
щихся вплоть до 25—24 вв. до н. э., когда Триполье исчезает, не ос-
тавляя продуктивных производных во II тыс. до н. э. Кроме того, куль-
туры Кукутени — Триполье практически не меняют своего ареала, кро-
ме внутренних перемещений под влиянием импульсов извне.
Другие стороны культуры линейно-ленточной керамики также про-
тиворечат представлению о праиндоевропейской культуре. Монотон-
ность керамической традиции (фактически вариации одного керамичес-
кого типа), отсутствие стратификации в архитектуре и домостроитель-
стве не соответствуют нашим знаниям (по данным лингвистики) об ин-
доевропейском обществе как социально-иерархизованном. Даже скуд-
ные сведения о характере земледелия у племен КЛЛК и праиндоев-
ропейцев свидетельствуют о значительном различии земледельческой
практики. Так, племена КЛЛК не вспахивали легкие лессовые почвы,
злаки не сеяли, а закапывали в ямки (Титов, 1988, с. 74), тогда как у
праиндоевропейцев известно пашенное земледелие, а зерновые культу-
ры высевались (см. о одинаковых корнях для обозначения действий
’пахать’, ’сеять’ — Мейе, 1938, с. 388; Сафронов, 1983, с. 22).
Заслуживает внимания анализ В. С. Титова, учитывающий веду-
щие точки зрения западноевропейских археологов о социальной струк-
туре КЛЛК (Титов, 1988, с. 78). Он отмечает «в системе поселений
первичного неолита Европы один административный уровень», полити-
ческую и экономическую независимость общин КЛЛК, представлен-
ных поселением. «Никакой интеграции выше уровня отдельной общи-
ны не наблюдается» (Титов, 1988, с. 78). Мало свидетельств о войне
и военных действиях, мало укрепленных поселений, малочисленны
предметы вооружения. Общество КЛЛК рассматривается как матрило-
кальное. Вероятность такого вывода подтверждается отсутствием или
незначительностью военных действий, низкой политической интегра-
цией (Титов, 1983, там же), зависимостью основных средств сущест-
вования от женского труда. Насколько правомерен такой анализ на
археологических данных, зависит от степени разработки этих вопро-
сов историками первобытного общества и этнографами. Во всяком слу-
чае такая социальная интерпретация общества КЛЛК не соответству-
ет социальной характеристике праиндоевропейцев.
Культура накольчатой керамики занимает ареал меньший, чем аре-
ал ПИЕ, поэтому также не может считаться возможным эквивалентом
культуре праиндоевропейцев (это территория Чехии, Средней Герма-
нии и Силезии), причем ареал КНК больше соответствует ареалу пра-
индоевропейской гидронимии, находясь за пределами ареала ПИЁ по
данным флоры и фауны (рис. 10). Чайлд считал, что культура наколь-
чатой керамики возникла из слияния КЛЛК с более примитивными
культурами местных племен, находившихся еще на стадии мезолита
и живших в гористых областях между Дунаем и Рейном и в Тюрингии,
в долинах рек Североевропейской равнины и на песчаных дюнах Поль-
ши (Монгайт, 1973, с. 234, сн. 85). Следует подчеркнуть, что отсутст-
5* 67
вие переднеазиатских аналогов для КЛЛК делает вероятным предпо-
ложение о европейской автохтонности КЛЛК. В керамике КЛЛК (в
форме и орнаменте) ощутимы звенья классической схемы начала из-
готовления керамической посуды как корзины, обмазанной глиной и
случайно обожженной. Форма основного типа керамики КЛЛК напо-
минает корзину; орнаментация лентами напоминает корзиночные лен-
ты. Разнообразие керамики КЛЛК выражается не в расширении на-
бора форм, но в разнообразии орнаментации, что также указывает на
примитивное керамическое производство. Местное происхождение
КЛЛК и отсутствие видимых связей с Древним Востоком не дает ар-
хеологической основы для реализации предположения лингвистов о
контактах праиндоевропейского и прасемитского в V тыс. до и. э.
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 870).
Во второй половине VI и V тыс. до и. э. на территории Македонии,
Сербии, Западной Валахии, Молдавии, Молдове, Трансильвании, бол-
гарской Фракии, в Ванате распространилась культура Старчево —Ке-
реш — Криш— Караново I (название культуры складывается из реги-
ональных названий одной культуры в Югославии, Венгрии, Румынии,
Болгарии). Ареал этой культуры совпадает только в южной части с
ареалом ПИЕ; никогда культура Старчево не появлялась в северной
половине области древнеевропейской гидронимии. Хронологические
рамки культуры: вторая половина VI — первая половина V тыс. до н.э.
Эта культура не дала никаких производных, кроме как в Потисье, где
Криш вошла в контакт с КЛЛК и дала производную — культуру ал-
фелдской линейной керамики, преобразованной влиянием Винчи А в
культуры полгарского круга. Однако и это направление — тупиковое,
не имело распространения в области древнеевропейской и и. е. гидро-
нимии на территории Польши, Германии и исчезло с появлением Ба-
дена в конце первой половины III тыс. до н. э. Типология керамичес-
ких форм Старчево указывает на связи с культурами Анатолии (Хад-
жилар IX) и Фессалии (Пресескло) (Мюллер — Карпе, т. 2, с. 91,
табл. 123 : А; 127 : А, В) как с возможными предшественниками, а так-
же с культурами Фессалии (Сескло) и Анатолии (Хаджилар VI) —
как с синхронными и соседними культурами (рис. 8). Культура Старче-
во— Кереш — Криш — Караново относится к кругу расписных куль-
тур, поскольку наряду с монохромной и барботинной керамикой в этой
культуре впервые появляется роспись на ангобированных сосудах. Ин-
тересно, что впервые появляются спиральные и меандровые орнамен-
тальные мотивы в Старчево—Криш — Караново I (Мюллер — Карпе,
1968, т. 2, с. 91, табл. 142:34 и др.), предшествуя росписи в КЛЛК-
Расписная керамика Старчево объясняет появление расписной кера-
мики в Винче, с которой Старчево синхронна на последней стадии, в
КЛЛК, с которой Старчево и синхронна, и вступает в контакт в По-
тисье; в культуре Лендьел, Лужанки, в которые компонентами вошла
Випча и, частично, Желиз. Роспись как орнаментация недолго удер-
живается в культурах индоевропейского круга, но эстафета расписного
декора удерживается в культурах Юго-Восточной Европы, где сильнее
наследие Криш и КЛЛК, т. е. в Кукутени — Триполье, в Бояне III—
IV, Петрешти, Херпай.
Прямого контакта с культурами лендьелского круга у культуры
Старчево нет, но в Старчево впервые появляются сосуды на ножках,
распространившиеся потом в культуре Лендьел, воспринятые, вероят-
но, через Винчу от Старчево (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 142: 38, 39,
табл. 143 : В4 сравнить с табл. 147 : 33, 36 и с табл. 203 : 31, 32).
Форма поселения культуры Старчево — тель. Экономический ук-
лад— «кочевое» земледелие со скотоводством, охота, рыболовство
68
(Монгайт, 1973, с. 208). Земледелие характеризуется (также как й й
КЛЛК) как примитивное. Поселения не укреплены. Малочисленность
предметов, которые могут считаться предметами вооружения населе-
ния Старчева, указывают, как и в случае КЛЛК, на мирный характер
экономики и жизни населения Старчева, малое значение войны. Сле-
довательно, социальная интерпретация общества Старчева должна
быть аналогична социальной характеристике культуры линейно-лен-
точной керамики — т. е. это матрилокальное общество, что противоре-
чит социальному портрету праиндоевропейской культуры как общества
с развитой троичной социальной структурой (жрецы, воины, произво-
дители материальных благ, по Дюмезилю, 1986, с. 11).
Таким образом, ареал культур Старчево, слабая миграционность,
отсутствие производных культур, которые бы вошли во II тыс. до н. э.,
уклад экономики и социальная характеристика общества не позволяют
считать Старчево эквивалентом праиндоевропейской культуры.
В ареала ПИЕ в конце V—начале IV тыс. до н. э. находится куль-
тура Тиса. Территория ее распространения ограничена Потисьем
(Северо-Восточная Венгрия, Восточная Словакия). Происхождение
культуры Тиса связано с памятниками Сакалхат-Лебе, Тисадоб с ос-
новой в культуре алфелдской линейно-ленточной керамики с сильным
влиянием Винчи. Уклад хозяйства — земледелие, скотоводство; очень
развито рыболовство. Форма поселений — телли. Известны грунтовые
могильники со скорченными на боку скелетами (Горша, Кекеньдомб —
Мюллер — Карпе, 1968, т. 2, с. 476, № 217,220). Керамика этой культу-
ры представляет смесь керамики Бюкк, КЛЛК поздней фазы, Винчи
и Лендьела. Культурно-дифференцирующим признаком культуры явля-
ется ее орнаментация (резной меандр), а в форме керамики—-геомет-
ричность контура (прямоугольные столики-сосуды — Мюллер — Карпе,
т. 2, табл. 188 : Е1,8; Ф1,2; треугольные). Вазы для фруктов представ-
ляют не чашу на ножке, а биконическую конструкцию (Мюллер —
Карпе, т. 2, табл. 184 : 31), что отличает эти вазы от лендьелских, вин-
чанских вариантов, но приближает к вазам Димини (фазы Арапи).
Встречаются лицевые урны (Жентес, Жегвер — Тюшкевес — Мюллер —
Карпе, т. 2, табл. 186 : А6,7; 187 : А2,3). На сосудах изображаются ли-
ца, сосуд принимает антропоморфную форму, много разнообразных
подставок со знаками принадлежности к культу. Известна керамиче-
ская скульптура божества, сидящего на троне с серповидным оружием
(Мюллер — Карпе, т. 2, с., табл. 187 : А1). Обращает внимание, чтс
несмотря на развитые культурно-дифференцированные признаки в ви-
де некоторых керамических форм и орнамента, в культуре Тиса живут
и просто непереработанные винчанские формы и даже пластика. По-
тисье — это зона влияния Винчи, которая оставила здесь и чистые па-
мятники (Осентиван VIII — Винча А), и смешанные по притокам Ти-
сы— Марошу (Винча — Тордош), и различные импорты в виде сосу-
дов и пластики в культурах Потисья (Бюкк — Бошод, Тиса — Лебе-
Мюллер— Карпе, т. 2, табл. 184: 12, 13). Такого явления не Наблю-
дается в других культурах IV тыс. до н. э. в Подунавье.
Таким образом, локальность культуры Тиса как ареальная, так и
временная (потисской культуры не было в зоне индоевропейской гид-
рономии на территории Польши, Германии; по времени занимает 1-ю
половину IV тыс. до н. э.), отсутствие производных в III—II тыс. до
н. э., непереплавленная в единое целое многокомпонентность культуры
Тиса не позволяют считать ее эквивалентом ПИЕ, а лишь одной из фаз
дезинтеграции массива КЛЛК (фаза интеграции из осклочных групп
алфелдской линейной керамики).
Рассмотрение археологических культур в V тыс. до н. э. в ареале
69
ПИЕ по данным Географии, флоры и фауны показывает, что ни одна
из рассмотренных культур: КЛЛК, КНК, Старчево — Кереш, и Тиса —
не удовлетворяет условиям, предъявляемым к археологическому экви-
валенту пракультуры индоевропейцев. Одно из этих требований-усло-
вий состоит в том, что формирующаяся пракультура должна сначала
занимать небольшую территорию в ареале ПИЕ, а затем расшириться
так, чтобы покрыть ареал индоевропейской гидронимии, а также иметь
контакты с картвелоязычными и семитскими культурами, а также куль-
турами-носителями северо-кавказских языков. Последние контакты мог-
ли происходить в Средиземноморье, на Древнем Востоке, на Северном
Кавказе, поэтому культуры-эквиваленты пракультуре индоевропейцев
либо должны сами иметь контакты с указанными регионами, либо да-
вать производные, которые достигают регионов, где распространены
культуры-носители всех названных языков (картвельских, семитских и
северо-кавказских).
Археологические культуры V, IV, III тыс. до н. э. Винча, Лендьел и
КВК (которые мы опустили в вышеприведенном экскурсе), удовлет-
воряющие этому условию, последовательно во времени сменяют друг
друга, причем зарождение новой археологической культуры проходит
на пограничьи с материнской и с продвижением за ее пределы. Дочер-
ние культуры не поглощают материнскую, напротив, последняя продол-
жает существовать, а их фазы развития взаимно обогащают друг дру-
га. Скорость перемещения значительна: одни и те же памятники нахо-
дятся на территории от Моравии до Скандинавии и трудно установить
их шриоритет. Дочерние культуры IV—III тыс. до н. э. занимают тер-
риторию почти всей Средней Европы в течение 1,5 тысячелетий, а куль-
туры III—II тыс. до н. э. занимают все степные и лесостепные прост-
ранства Восточной Европы, Предкавказья, также степную часть от Чер-
ного моря до Минусинской котловины, достигая и мест локализации
исторических индоевропейцев и регионов, где могли осуществиться свя-
зи с картвелоязычными, семитскими и северо-кавказскими народами.
Такими культурами являются культура Винча (середина V тыс.—
кон. IV тыс. до н. э.), которая занимает территорию культуры Старче-
во— Криш — Кереш, т. е. Югославию, все Подунавье (от Западного
Причерноморья до Словакии, Ваната включительно), вероятно, рас-
пространяясь с востока по Дунаю. Основными культурами винчанско-
го круга в V и IV тыс. до н. э. являются Дудешть (в Румынии), Боян
Болинтенеану, У сое I (Болгария, Причерноморье), Хотница (Северо-
Восточная Болгария), Градешница (Северо-Западная Болгария). Куль-
турами винчанского круга в IV—III тыс. до н. э. являются Караново
VI — Коджадермен — Гумельница — Криводол — Селькупа. Собст-
венно концом Винчи в Болгарии, Румынии надо считать появление
культур Сэлькуца IV — Чернавода I.
Как будет показано ниже, на основе культуры Винча и субстрата
КЛЛК или Старчево — Кереш возникают памятники типа Сопот —
Лендьел в Хорватии, Словении, Бичке в Задунайской Венгрии, Биня в
Западной Словакии и Лужанки. Последняя является древнейшим па-
мятником культуры Лендьел, развивающимся на хронологическом от-
резке от 4000 г. до н. э. до 28 в. до н. э. (приблизительно), когда она
была поглощена культурами Баденского круга, порожденными Лендь-
елом и дочерней его культурой — культурой воронковидных кубков. На
протяжении более чем 1000 лет культура Лендьел соседствовала на
юге с материнской культурой Винча, а на севере, северо-востоке и се-
веро-западе в течение 700 лет с дочерней культурой КВК (культурой
воронковидных кубков). Причем, прослеживаются отдельные фазы
7С
большого единообразия на территории от Балтийского Моря до Балкан
от Альп до Западной Украины, равно как и дезинтеграции этого мас-
сива. Уже в самой схематической форме видно, что модель .развития
этих трех культур более всего соответствует лингвистическим данным
и концепции па основе этих данных существования позднеиндоевропей-
ской прародины — колыбели почти всех современных европейских на-
родов — и является единственной гипотезой, примиряющей аргументы
в пользу европейской и азиатской прародины индоевропейцев, через
промежуточное звено малоазийского происхождения — культуру
Винча.
ГЛАВА 6
КУЛЬТУРА ВИНЧА —ДРЕВНЕЙШАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
СТАРОГО СВЕТА. ФОРМЫ ВЛИЯНИЯ
КУЛЬТУРЫ ВИНЧА НА ЦЕНТРАЛЬНУЮ ЕВРОПУ.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ
СОПОТ — БИЧКЕ — ЛУЖАНКИ — ЛЕНДЬЕЛ
(ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ НА БАЛКАНАХ)
В истории Европы культура Винча имела значение, сравнимое толь-
ко с ролью Греции и ее воздействием на «варварский» мир. Сходство
этих двух культурных феноменов заключается в схеме освоения прост-
ранства (колонизация, торговля, путешествия, но не завоевание), а
также в длительности и глубине воздействия.
С появлением культуры Винча в Европе, на Северных Балканах,
происходит распад одной культуры или культурно-исторической общ-
ности линейно-ленточной керамики и исчезновение другой — Старче-
во— Криш. В то же время сама Винча существует с середины V тыс.
до н. э. до середины IV тыс. до н. э. (по одним данным) или до первой
четверти III тыс. до н. э. (по другим данным, см. ниже), параллельно
с ее существованием возникает новая послевинчанская Европа как ре-
зультат ее воздействия на культуры субстрата. Причем, почти за по-
луторатысячелетнюю историю своего существования Винча не прекра-
щала своего воздействия, испытывая слабые влияния со стороны вновь
образующихся культур и культур субстрата. В этом проявляется уни-
кальное свойство ее культуры устойчивость. Окончательно исчезает
Винча, определив консолидацию центральноевропейских культур под
баденской вуалью. Формы влияния Винчи на Центральную Европу
многообразны; в археологической терминологии они выглядят в качест-
ве вариантов самой Винчи, как культуры, в основе которых доминиру-
ет винчанский комплекс (дочерние культуры), и как культуры, в ко-
торые Винча вошла компонентом (типа Лендьел) и т. д.
В связи с тем, что Винча на севере входит в экологическую нишу
ПИЕ, а с юга имеет выход в Средиземноморье, хронологически зани-
мает часть V и часть IV тыс. до н. э. и имеет массу параллелей с куль-
турами Центральной Европы IV тыс. до н. э., чрезвычайно важно ус-
тановить ее место в образовании праиндоевропейских культур и роль
в судьбах позднеиндоевропейской общности.
Сенсационные археологические открытия последних 20 лет на па-
мятниках Подунавья и центральнобалканского неолита — в Румынии,
71
Югославии и Болгарии (Васич, 1932—1936; Грбич, 1933—1934; Гара-
шанин, 1951; Милойчич, 1949; Иованович, Глишич, 1960; Гарашанин,
1979; Брукнер, 1978), а также уточнение дат этих памятников в пре-
делах V—IV тыс. до н. э. на основании созданной колонки радиокар-
бонных дат для европейского неолита заставляют изменить устоявшие-
ся представления о рассматриваемом регионе как периферии древне-
восточных цивилизаций. В свете этих открытий Юго-Восточная Европа
в ареале распространения культуры Винча может быть названа одним
из древнейших очагов цивилизации, более древним, чем цивилизации
Месопотамии, долины Нила и Инда.
Диагностическим признаком цивилизации является такой уровень
развития производящей экономики, когда появляется прибавочный про-
дукт, высвобождающий часть общества для осуществления техническо-
го и культурного прогресса (Дьяконов, 1982, с. 34—36). Этому сопут-
ствуют значительные перемены в социальной структуре: оформляется
иерархия сословий; регулирующей жизнь общества становится власть
вождя (царя) и института жрецов. Все эти явления оставляют след в
материальной культуре, а следовательно, могут быть зафиксированы
в археологических памятниках. Так, характерным внешним выраже-
нием перехода к цивилизации является появление города (на базе да-
же одной территориальной общины —Дьяконов, 1982, с. 34—36), а в
нем — дворцов или храмов; разнообразных строений, связанных с раз-
ными их функциями, специализированных мастерских, свидетельству-
ющих о выделении некоторых ремесел, и, наконец, письменности, без
которой нет цивилизации.
Древняя цивилизация — это культура классового общества, овладев-
шего письменностью. Рассмотрим, как эти признаки цивилизации пре-
ломляются в археологических памятниках культуры Винчи и насколько
специфическими (т. е. культурно-диффереицирующими) для этой куль-
туры они являются.
Ранняя Винча появляется в ареале распространения культуры Стар-
чево— Криш — Кёреш — Караново I—II (Брукнер, 1978, с. 435), при-
чем, характер взаимодействия пришлой культуры Винча с культурой
субстрата был мирный. (Это заключение основывается на совстречае-
мости в одном культурном слое поселений старчевской и винчанской
керамики, включением некоторых форм кухонной керамики Старчево
в винчанский комплекс (Брукнер, 1978, с. 435).
Ранний период развития культуры Винча (Винча — Тордош I—II,
по Гарашанину; или Винча А—В, по Хольсте) характеризуется отсут-
ствием укрепленных поселений, что также подтверждает мирный ха-
рактер включения носителей винчанской культуры в массив носителей
культуры Старчево — Кереш. Поселения ранних этапов культуры Вин-
ча располагаются на равнине, на грядах, защищенных от половодий,
и представляют собой мощные культурные напластования, однако ин-
тенсивное нарастание слоев по вертикали еще не служит доказательст-
вом существования в культуре Винча поселения ближневосточного ти-
па— телля. М. Гарашанин (1979, с. 71), который высказал эту мысль,
полагает, что формирование культурного слоя на винчанском поселе-
нии зависело от природных условий, и приводит в качестве примера
поселение у фабрики фосфатов «Фафос», которое росло по горизонта-
ли. Мощные слои винчанских поселений в Винче, Жарково, Баньице,
Предионице, Фафосе, Горной Тузле и др- говорят об оседлом образе
жизни винчанского населения и существовании таких форм земледе-
лия, которые обеспечивали длительное проживание на одном месте.
Следовательно, на ранней стадии существования Винчи не прихо-
72
дится говорить о возможности появления города как укрепленною
культурного центра
В поздний период развития Винчи —Винча — Плочник I—II, по
Гарашанину, положение резко меняется. Многослойные винчанские по-
селения сменяются укрепленными поселками, расположенными на труд-
нодоступных холмах и скалах (Гарашанин, 1979, с. 71); появляются
также однослойные поселения с незначительным культурным слоем.
Эти факты свидетельствуют о значительных переменах как в истори-
ческой обстановке, так и появлении каких-то внутренних факторов,
вызвавших необходимость защиты от внешней опасности. М. Гараша-
нин (1979, с. 72), например, связывает изменение формы поселения с
развитием металлургии. Внешний вид поселков Винчи на поздней ста-
дии развития подобен цитаделям, крепостям микенского времени. Так,
поселение Валач в Югославии находилось на отвесной скале, было
ограждено каменной стеной из необработанных или частично обрабо-
танных камней (Гарашанин, 1979, с. 72). На поселении Градац под
Злокучапом (Югославия) зафиксирован кольцевой ров, сопровождае-
мый палисадом (там же).
Отличие укрепленного поселения от города — слабо разработанная
тема, уводящая в большую проблему появления города как признака
перехода от первобытно-общинного строя к классовому обществу. Ук-
репление поселения, преследующее цель территориального обособления
для охраны имущества и жизни — это одно из условий для обозначения
поселения городом. Условие необходимое, но не достаточное. В. Г.
Чайлд (1950) наметил 10 признаков для определения города:
1. Рост размеров поселения до городских пропорций. 2. Централи-
зованное накопление капитала путем наложения дани или налога.
3. Монументальные сооружения. 4. Изобретение письменности. 5. Раз-
витие точных наук и астрологии. 6. Появление и рост международной
торговли драгоценностями. 7. Появление классовой стратификации об-
щества. 8. Освобождение части населения от производства продуктов
питания для специализации в производстве орудий труда. 9. Замена
общества, основанного на родственных связях, обществом, основанном
па территориально-общинных связях (государством). 10. Появление
натуралистического или, возможно, символического искусства (Ким,
с. 54).
Нетрудно видеть, что нельзя выявить признаки 2 и 9 на основании
фрагментированных остатков материальной культуры, а признаки 5—
7 —лишь при исключительно благоприятной археологической ситуации.
Кроме того, «Чайлд смешал признаки первичные и вторичные» (Ким,
1984, с. 54). Ряд зарубежных ученых предложил на специальном сим-
позиуме Чикагского университета три универсальных признака опре-
деления города:
1. Численность населения более 5000 человек. 2. Наличие монумен-
тальных сооружений. 3. Обнаружение письменности (Ким, 1984, с. 54).
В. М. Массон (1976, с. 144) справедливо добавляет к этим призна-
кам наличие центров ремесленных производств. По указанным выше
причинам, для определения города необходимо и наличие фортифика-
ционных сооружений вокруг него. Такой признак города, как числен-
ность более 5000 жителей, можно лишь условно принимать во внима-
ние. Следует подчеркнуть, что с городом не связывается представление
о больших размерах: Д. Л. Пейдж говорит, что пересечь Трою VI или
VII из конца в конец можно за 2 минуты (Монгайт, 1974, с. 119). Дру-
гими словами, город представляет собой качественное изменение в ха-
рактере поселения.
Укрепления появляются в балканском регионе в конце V тыс. до
73
й. э. не только в культуре Винча, но и в ряде культурных групп и
культур, связанных с продвижением культуры Винча. на- запад и.север
(культура Сопот, группа Бичке, группа Лужанки, культура Лендьел),.
В. С. Титов указывает на отличие укреплений культуры Винча от
группы Бичке и связывает происхождение укреплений Бичке с контак-
тами населения с неолитическим населением Далмации (Титов, 1980,
с. 316). Однако окончательное суждение о происхождении укреплений
в поселениях неолитической эпохи Средней Европы можно составить,
исходя из хронологии этих групп и Винчи (периода Плочник). Так,
группа Бичке относится ко времени Винча В2—С; к этому же времени
относится смена Сопот IB фазой Сопот II. Следовательно, укрепления
появляются к западу от основной территории культуры Винча прибли-
зительно в период перехода от Винчи — Тордош к Винче —Плочник и
были связаны с необходимостью защиты от автохтонов поселений-ко-
лоний, выдвинутых культурой Винча. В то же время возникает и зада-
ча защиты поселений Винча на коренной территории, занимаемой
культурой Винча.
Укрепления поздневинчанских поселений —достаточно сложные фор-
тификационные сооружения, состоящие из рвов, валов, палисадов, ка-
менных стен. Естественно укрепленные места усиливались искусствен-
ными сооружениями. Круговые обводные валы предполагали сущест-
вование определенной планировки с центром и застройкой по радиу-
сам. В качестве примера можно привести укрепления селища культу-
ры Градешница, которое было обнаружено с рвом шириной 10 м и зем-
ляным валом высотой 1 м с деревянным палисадом. На селище было
63 жилых постройки. Винчанская атрибуция Градешницы доказывает-
ся и конструкцией домов, и печей, и типологически близкой керамикой
и наличием глиняных крышек, украшенных знаками письменности.
До появления более фундаментальных исследований, посвященных
оборонительным сооружениям эпохи неолита Западной Европы, мож-
но все же заметить, что типологически сходна система укреплений в
культуре Винча и культурах к северу и западу от ее ареала: это рвы
с палисадом и валами, а также каменными стенами (в одном из лендь-
елских поселений во рву был найден камень — Титов, 1980, с. 370).
Этот тип укреплений удерживается и в период позднего неолита (куль-
туры воронковидных кубков) в центре и на севере Европы.
Укрепленные места разнообразны по назначению, что находит вы-
ражение в их археологической неоднородности. Функциональное пред-
назначение данного укрепленного места даже далеко не всегда быва-
ет ясно. Эта неотчетливость накладывается и на проблему в целом вы-
явления городских решений в культуре Винча.
Чтобы оценить правомерность термина «город» в отношении к вин-
чанским поселениям, следует обратиться к домостроительству и архи-
тектуре культуры Винча.
На раннем этапе развития культуры Винча строения на поселениях
представлены как землянками, так и наземными сооружениями. Зем-
лянки рассматриваются как временное сооружение и как явление, не
характерное для домостроительства культуры Винча (Гарашанин, 1979,
с. 73). Гораздо чаще встречаются и типичные для этой культуры на-
земные сооружения (Малая Грабовница, Плочник, Баньица, Кормадин,
Белетница). Дома по форме различны. Основная форма — в виде пря-
моугольника с известными отклонениями. Дом может иметь одну или
больше комнат; стены сделаны из плетня, обмазанного глиной. На ста-
дии Винча — Тордош II зафиксированы в зависимости от размеров до-
ма столбы, поддерживающие кровлю. Столбы размещали по длине
дома.
74
На поздней фазе развития Винчи — Винча — Плочник — дома чаще
многокомнатные и больших размеров. Так, дома в Винче (глубина слоя
в Винче 3,2 и 3,62 м) и дома из Якова — Кормадина— трехчастные
(Иованович, Глишич, 1960). Появляются дома типа «мегарона». Так, в
поселении Баньица в горизонте III исследован дом 7 прямоугольной в
основании конструкции с сенями-портиком размером 16,5X8,5 м. По-
добная конструкция в культуре Винча является основанием для отне-
сения ее к балкано-анатолийскому комплексу, так как, по общему мне-
нию, дома типа «мегарона» появляются впервые на Древнем Востоке.
М. Гарашанин подчеркивает, что подобные дома в Винче ничего обще-
го не имеют с большими домами в культуре линейно-ленточной кера-
мики и культуре Кукутени — Триполье (Гарашанин, 1979, с. 77; Тодо-
рович, Церманович, 1960, с. 126, рис. 29). Наряду с большими домами
(размером больше 200 кв. м) существовали небольшие дома (разме-
ром до 30 кв. м), трехчастные с очагом в средней части. Над очагэм
укреплялся священный символ — букраний. Такие дома отмечены в
Кормадине, причем, они связываются с местами культа (рис. 26:3).
Можно отметить, что в домах пол был либо деревянный (продоль-
но, поперечно и крестообразно настланный), либо из утрамбованной
земли или щебенки.
Подобные факты позволили югославскому исследователю Б. Брук-
неру говорить о новых городских решениях в домостроительстве куль-
туры Винча: «Поздненеолитические поселения культуры Винча в Вое-
водине демонстрируют новые городские решения. В период поздней
Винчи дома имеют исключительно двускатную крышу коньковой кон-
струкции, и довольно часто над входом помещалось пластическое ук-
рашение с .ясной апотрофической охранительной функцией» (Брукнер,
1974, с. 434, рис. 13, 14, сн. 20). Другой исследователь — М. Гараша-
пин (1979)-—на основании тех же материалов замечает. «Материал
однако недостаточен, чтобы говорить об урбанистическом облике посе-
ления (дома отстоят друг от друга на большом расстоянии; плотность
застройки небольшая)».
Архитектура на поздней фазе культуры Винча характеризуется
прежде всего появлением строений с четко определенными функция-
ми *. На поздневинчанских поселениях зафиксированы три группы объ-
ектов, которые могут быть определены как «дворцы», «храмы», «свя-
тилища» и просто как «жилой дом». Дворцы. К ним могут быть отне-
сены строения больших размеров, имеющие необычную, нестандартную
планировку, которая отмечается, как правило, один раз па одном по-
селении для одного строительного горизонта.
Действительно, на поселении Баньица фазы Винча — Плочник в
двух строительных горизонтах зафиксировано два дома, размеры кото-
рых являются наибольшими для культуры Винча в целом. Дом № 4
в горизонте II имел размеры 20ХИ м (Тодорович, Церманович, 1960,
с. 126, рис. 29). Дом № 7 в горизонте III имел размеры 16,5X8,5 м
(там же), являлся мегароном (рис. 27: 1).
Следует допускать особое назначение зданий в культуре Винча,
площадь которых 150—200 кв. м, учитывая, что площадь основной и
наиболее распространенной постройки в культуре Винча— 15—30 кв. м.
В более позднее время в Греции па раннеэлладских поселениях кон-
ца III тыс. до н. э. (Лерна III — Блаватская, 1966, с. 154) строения
* Действительно, чтобы говорить о городе, постройках городского типа, необ-
ходимо иметь объекты с ясно читаемыми функциями Так, например, С Ллойд испы-
тывает затруднения при идентификации дворцовой архитектуры даже раннединасти-
ческого периода Месопотамии (когда уже достоверно существовали города-государ-
ства, были известны храмы и другие типы построек) из-за недостаточного понимания
функции и назначения (С. Ллойд, 1984, с. 140) 75
площадью 25X12 кв м с мегароном определяются как жилища пра-
вителя. Такие строения также являются уникальными 'и для каждого
строительного горизонта в Лерне (рис. 27: 6).
В среднеэлладское время (поселение Дорион IV й Мессении, XIX—
XVIII вв. до н. э.) крупнейшее жилое здание «Большой дом» с мегароном
на акрополе общей площадью не превышало 130 кв. м и трактуется
исследователями как центр административной власти и как дом пра-
вителя (Блаватская, 1966, с. 36), а поселение называется «протогоро-
дом или поселением городского типа».
В микенскую эпоху в Микенском, Тиринфском и Пилосском двор-
цах площадь центрального помещения, которое также по планировке
было мегароном, как и винчанский дом № 7 в Бапьице, находилась в
тех же пределах, 150—200 кв. м (143 кв. м — площадь пилосского ме-
гарона — Монгайт, 1974, с. 45).
В более позднюю античную эпоху мегарои еще сохраняется в гре-
ческой архаике (VIII в. до н. э.) как центральная часть жилого дома
и общественного строения, о чем можно судить по глиняным моделям
домов из Аргоса и Перахоры (Кругликова, 1984, рис. 28 : 1).
В зданиях античной Греции мегарон явился основой для создания
усложненных производных в виде различных архитектурных ордеров.
Таким образом, можно считать, что появившись в Греции в IV тыс. до
н.э. (культура Димини—рис. 27:3) и несколько ранее (в позднем
Сескло — рис. 27:2), мегарон как основной элемент в планировке зда-
ний общественного назначения или резиденций правителя непрерывно
существует и доживает до середины I тыс. до н. э., уступая место но-
вым античным ордерам, сложившимся на его основе.
Мегарон — это архитектурный комплекс, состоящий из прямоуголь-
ного зала с очагом в центре, вход в который идет через портик (про-
пилеи) и еще один портик (вестибюль). Магарон составлял «неотъем-
лемую и наиболее важную часть любого микенского дворца» и был
сердцем его. Здесь устраивались «пиршества, официальные приемы и
аудиенции» (Андреев, 1982, с. 289). Действительно, такой зал мог вме-
стить около 300 человек, тогда как булевтерий в Афинах IV в. до и. э.
вмещал в себя 600 человек, имея площадь 23X23 кв. м* (Кругликова,
1984, с. 44).
На основании вышесказанного дома-мегароны поздней Винчи мы
никак не можем считать рядовой жилой постройкой, а должны рас-
сматривать их в соответствии с аналогиями из более поздних эпох
дворцами — резиденциями правителей или общественными зданиями,
где собиралось общинное собрание В этой связи представляется инте-
ресным коснуться проблемы происхождения мегарона.
В первой половине XX века высказывались точки зрения о зарож-
дении мегарона в Северной Европе — прародине индогерманцев (Мон-
гайт, 1974). В III тыс. до н. э. раскопками в Фессалии В. Милойчи-
чем было показано, что в позднем неолите региона — в начале III тыс.
до н. э.— в культуре Димини, находившейся, по мнению одних иссле-
дователей, под сильным культурным влиянием Винчи, а по мнению
других, возникшей в связи с перемещением культуры Винча к югу,
появляются постройки типа мегарона. Обнаружение мегаронов в позд-
неубейдских слоях Тепе Гавра (слой Х1а), датирующихся 3500—
3300 гг. до н. э., казалось бы, устанавливает приоритет ближневосточ-
ных регионов в изобретении этого архитектурного ордера. В более
* Если к раннеэлладским мегаронам еще не примыкают жилые постройки, то
в ахейскую эпоху мегарон становится центром, вокруг которого размещаются жилые
комнаты, склады и т. д, и всегда выполняет функции парадного помещения.
76
позднее время в Анатолии мегарон находят в Трое I. Эта архитектур-
ная традиция не прерывается и в Трое II, где обнаружены две царские
резиденции в форме мегарона (Монгайт, 1974, с. 122, сн. 93; Титов,
1969, с. 132, и сл.).
Бесспорно, более древними являются мегаропы культуры Винчи, ко-
торые датируются 3900—3600 гг. до н. э. (см. даты Винчи по С 14 —
Долуханов, Тимофеев, 1972, с. 50—51), и естественен вывод, что мега-
рон как архитектурный ордер был изобретен в Европе носителями
культуры Винча на поздней фазе ее развития. Последнее следует под-
черкнуть, так как, принимая во внимание восточно-средиземноморское
или анатолийское происхождение балкано-анатолийского комплекса,
который состоит, в первую очередь, из культуры Винча, можно было
бы думать, что мигранты культуры Винча принесли с собой и такое
ближневосточное новшество, как мегарон. Однако фактами отсутствия
мегарона па стадии ранней Винчи — Винча А или Винча — Тордош I
доказывается изобретение мегарона в среде культуры Винча уже в пе-
риод ее развития в Европе*. Эта архитектурная традиция распрост-
ранилась не только в Греции, но и в центральной и Северной Европе
и доживает там до гальштатского времени включительно (Федерзее,
Бавария).
Абсидные дома. Так обозначаются исследователями дома с закруг-
ленной торцовой стенкой. В культуре Винча такой дом был найден на
эпонимном поселении на глубине 4,1 м (Винча, Випча С —Винча —
Плочник: Васич, 1932, рис. 8: 17, 1936/IV, с. 73; Монгайт, т. II, с. 41).
Размеры этого типа домов не уступают размерам мегаронов (дом в
Винче имел размеры около 100 кв. м), и все вышесказанное о значе-
нии размеров в определении особой парадной функции мегаронов от-
носится к абсидным домам.
Сказать что-то определенное о назначениии абсиды трудно, посколь-
ку все предположения будут гадательными из-за отсутствия аналогий
с четко обозначенными функциями в письменных источниках и памят-
никах письменной эпохи. Можно заметить только, что закругление
стены влечет за собой изменение в конструкции кровли, и, стало быть,
подобное изменение в планировке дома вызвано важными обстоятель-
ствами— композиционно выделить часть дома, имеющую какое-то по-
стоянное предназначение. Поиски функционально определенных анало-
гий опять-таки уводят в Грецию, где они обнаружены в неолитичес-
кой культуре Рахмани (Мюллер-Карпе, 1968, т. II, табл. 135, С 7)
<оис. 27 : 12). В раннеэлладской Греции в Лерне III (конец
III тыс. до н. э.) отмечены постройки с абсидным завершением, две из
них небольшого размера. Только одна приближается к размерам ме-
гарона. В Дорионе IV — среднеэлладском поселении — было раскопа-
но «320 домов, большей частью состоящих из прямоугольных помеще-
ний, иногда подковообразных (заканчивающихся абсидой)» наряду с
домами типа мегарона (Монгайт, 1974, с. 41).
Новые пространственные решения в планировке дома, видимо, не
стали популярными у ахейских зодчих; абсидные дома не встречаются
в архитектуре микенской эпохи, ио получают распространение в XV—
XIV вв. до н. э. такие формы погребальной архитектуры, как толосы —
купольные гробницы, которые представляют собой соединение круга
в плане и прямоугольника, т. е. тех же геометрических форм, которые
* В локерамическом неолите Иерихона («В») постройки, по мнению Дж. Мел-
лаарта (IS®, с. 4В1, рис. Шб) напоминают постройки типа 1мегарона, одиако большой
хронологический разрыв в '2,'5 тыс. лет в традиции и типологические различия (сыр-
цовая архитектура, тогда как мегарон — это столбовая конструкция) не позволяют
Прямо выводить мегароны из иерихонского варианта.
77
сопрягаются и в абсидной конструкции В этой связи заслуживает упо-
минания замечание Т. Б. Блаватской, что «микенские династы увеко-
вечивали себя в монументальной архитектуре, имевшей в III тыс, до
н. э. сакральное значение». Эта архитектура созвучна круглым домам,
известным в моделях с Кикладских островов (Блаватская, 1966, с. 154).
Титов (1980, с. 372) и Судский (1969, с. 380) приводит аналогии аб-
сидным домам культуры Лендьел в культуре Рахмани, датируемой
рубежом IV/III тыс. до н. э. и подчеркивает, что вопрос происхожде-
ния абсидного дома решается на основании хронологии этих культур.
В той же Греции можно указать аналогию абсидному закруглению в
конструкции дома в культуре Димини (Монгайт, 1973, с. 213), на посе-
лениях РЭ III (рис. 27: 13, 14). Хронология позволяет установить боль-
шую древность винчанского дома с абсидной и, следовательно, приори-.
тет культуры Винча в изобретении абсидной конструкции дома.
Таким образом, с определенной степенью достоверности можно за-
ключить, что абсидная конструкция использовалась для постройки до-
мов с особой функцией, возможно, сакральной. Такие дома представ-
ляют собой столь же единичное явление, как и мегароны, имея почти
такие же размеры, что выделяет их из рядовых строений. Эта архи-
тектурная традиция характерна для Греции, где встречается в конце
IV и III тыс. до н. э. в домостроительной архитектуре вплоть до рубе-
жа III/II тыс. до н. э., а для II тыс. до н. э. сохраняется только в по-
гребальной архитектуре.
Изобретателями этого архитектурного стиля являются также носи-
тели культуры Винча.
Жилые строения. К ним следует относить дома столбовой конст-
рукции с двускатной крышей, с одной и более комнатами. Эволюция
жилого дома Винчи идет в направлении увеличения площади до 50 кв. м
и увеличения числа комнат. В поздневинчанских поселениях встреча-
ются дома из 2—5 небольших комнат с очагами в центральной комна-
те. Как уже указывалось, дома были столбовой конструкции, назем-
ные; стены сооружались из плетней, обмазанных глиной. Полы раз-
личались тем, что их делали или из деревянного настила, или из ут-
рамбованной глины (толщиной 10 см), из щебенки и камня. Ориенти-
ровка дома: ССВ — ЮЮЗ.
Над входом в дом укрепляли голову зверя — быка, оленя и др. с
явной «апотропеической функцией».
Типичным домом можно назвать строение 2 в Кормадине (разме-
ны 6,7X^,7 кв. м), разделенное на 3 части (4,7X1,6 кв. м; 4,7X2,4 кв. м;
47X2,6 кв. м). В среднем отделении дома была печь с ямой перед
ней для золы. Над очагом на стене был укреплен букраний. В много-
комнатных домах устанавливалось по несколько печей.
В Винче прослежено несколько типов печей, из которых часть ис-
пользовалась в гончарном производстве, часть — для плавки руды, а
часть-—для выпечки хлеба, для приготовления пищи. Печь также де-
корировалась, как и очаги, и жертвенники, пластическим орнаментом.
Следует особо подчеркнуть, что конструкция печи в культуре Винча
резко выделяет эту культуру из ряда синхронных и соседних культур
типа Кукутени — Триполье и, таким образом, является культуцно-дисЬ-
ференцирующим признаком, на что еще указывал Васич (1932, рис. 8:
17; 1936, т. IV, с. 73).
Хотя плотность жилых построек возрастает на поздневинчанских
поселениях, застройка достаточно свободна, хотя и компактна. Насе-
ление культуры Винча сооружало дома, которые соответствовали раз-
мещению одной малой семьи 7—10 человек, в отличие от больших до-
мов культуры линейно-ленточной керамики — жилища большой семьи.
78
Очаг занимал центральное место в интерьере дома и, вероятно,
считался священным (букрании подвешивались над очагом). Культ до-
машнего очага .в развитом виде мы встречаем у греков и римлян, в
пантеоне которых есть богини-охранительницы очага, а позднее у всех
индоевропейских народов. В рядовых жилых постройках обнаружива-
ются атрибуты домашнего культа — разнообразная зооморфная плас-
тика, антропоморфные изображения, маленькие глиняные алтарики.
Наряду с наземной столбовой конструкцией жилой постройки в
культуре Винча существовали землянки и шалаши столбовой конструк-
ции (Гарашанин, 1979, с. 73—78; Брукнер, 1979, с. 434—435) . В соот-
ветствии с локальными вариантами культуры Винча могут быть на-
мечены и локальные варианты домостроительства этой культуры, од-
нако это не может изменить вывода о том, что домостроительная ар-
хитектура винчанской культуры служит культурно-дифференцирующим
признаком, выделяя памятники Винчи из ряда синхронных и •"''селчих
культур, таких, как культура линейно-ленточной керамики, культчрио-
чсторическая область Старчево — Криш — Кереш — Караново I—II,
раннекикладской культуры, Кукутени —Триполье, и культурно-интег-
рирующим признаком, объединяя памятники культуры Винча с куль-
турами лендьелского круга и культурой воронковидных кубков Сред-
ней Европы, с культурой позднего неолита Фессалии — Димини, с куль-
турами, сменяющими Винчу в диахронии — Криводол — Сэлькуца —
Бубани — Хум.
Храмы. Предметы культа. Религия. Институт жречества. Если на
Древнем Востоке (в догосударственный и раннегосударственный пе-
риоды) храмы были бифункциональны: являлись средоточием админи-
стративной и религиозной власти (Ллойд, 1984), то в Древней Европе
в круге ^индоевропейских культур как в догосударственный, так и в
государственный период (древние германцы, древние ирландцы, сла-
вяне и др., а также ахейские греки и эллины, италики и римляне), со-
вершение обрядов и ритуалов происходило либо за пределами города,
поселения (святилища), либо в храме, который не являлся одновремен-
но административным центром. Эта европейская традиция восходит к
культуре Винча, в которой выделяются светские здания — обществен-
ные дома или резиденции правителя — и храмовые постройки, харак-
тер которых устанавливается на основании деталей интерьера (жерт-
венники, священная символика) и комплекса находок (пластика, кости
жертвенных животных).
Культовые постройки имели определенную планировку, неоднократ-
но перестраивались. Это были не монументальные сооружения и по-
тому храмами могут быть названы условно. На поздневинчанских по-
селениях такие постройки с определимой функцией культового места
исследованы, например, в Кормадине (дома № 1,2: Гарашанин, 1979,
с. 79—80; Власса, 1972, с. 490). Эти строения имели трехчастную кон-
струкцию общей площадью около 30 кв. м, или двухчастную. Ориенти-
рованы дома в направлении С—Ю или ССВ—ЮЮЗ. В северной части
устраивался монументальный жертвенник, над которым па столбах
развешивались священные символы — букрании. Жертвенник украшал-
ся лепным декором, метопами. Орнаментальные мотивы — криволиней-
ные, спиральные, угловые и прямоугольные. Общая орнаментальная
схема такова, какая применялась и в орнаментике керамики. Кроме
жертвенника,- в подобных постройках находились и печи. В разных уг-
лах культовых строений находились кости жертвенных животных, зоо-
морфная и антропоморфная пластика.
Исследователи винчаских поселений отмечают, что эти постройки
имеют несомненное культовое предназначение.
79
Важным дополнением к характеристике винчанской религии слу-
жит сенсационная находка Н. Влассы в Тэртэрии культово-религиоз-
ного объекта в яме, впущенной с древнейшего слоя поселения эпохи
Винча — Тордош (Румыния). Он включал в себя 26 идолов из глины,
2 алебастровых идола; 1 гривну из раковин Spondylos, 3 таблички из
глины с резными знаками. На названных предметах лежали фрагмен-
тированные и сломанные кости человека возраста 35—40 лет. Эта на-
ходка и до сих пор служит основанием для румынских археологов да-
тировать раннюю Винчу началом III тыс. до н. э. и утверждать о су-
ществовании связей с Месопотамией в это время. Стратиграфические
факты залегания этой находки бесспорны; она действительно относит-
ся к периоду Винча — Тордош. Однако доказательства, проводимые
Н. Влассой в пользу влияния месопотамской пиктографии на таблич-
ках Тэртэрии, хотя интересны, но не убеждают, что исходный центр
сложения такой системы письма находится в Месопотамии (Власса,
1972, с. 490). Действительно, месопотамское письмо возникло в кон-
це IV тыс. до п. э., а ранняя фаза развития культуры Винча — Винча —
Тордош — относится к V тыс. до п. э. по С 14 (см. ниже о датировке
Винчи). Показательно, что эти находки из Тэртэрии сопрягались с изо-
бражением знаков письменности, свидетельствуя о том, что в числе
прочих письменность имела в это время и культово-магическую на-
грузку (рис. 12: 34—38).
Антропоморфная пластика. В ряду синхронных и соседних культур
неолита Европы культура Винча выделяется самой развитой системой
религиозных воззрений, если даже основываться только на большой
группе антропоморфной и зооморфной пластики (глиняные мужские
и женские фигурки, а также глиняные фигурки животных). Глиняная
пластика культуры Винча поражает своей высокой стандартизацией и
наряду с монолитностью материальной культуры может свидетельство-
вать в пользу существования в среде винчанского населения общих
культов, наряду с местными и домашними культами. Большое число
идолов, находимых как в одном месте (Тэртэрия), так и в разных мес-
тах, разнообразных по форме и деталям изображения и в то же время
отличающихся высоким стандартом, может указывать на сложивший-
ся пантеон в винчанской религии с обособлением функции каждого бо-
га. М. Васич дал первую классификацию винчанской пластики, выде-
лив в ней 11 групп: 1 — стоящие фигуры; 2 —сидящие фигуры; 3 —
куротрофные женские фигуры; 4 — стоящие мужские фигуры; 5 — фи-
гуры разного облика и значения; 6 — фигурки животных (коров, овец,
коз, свинец и птиц); 7 — вотивные фигурки. Черты лица на антропо-
морфной пластике передаются как выступом носа, так и врезными ли-
ниями. Линия глаз в виде сегментов, которые могут огрубляться до
треугольников, непрерывно переходят в две параллельные линии —
продолжение линии носа. Пластика отличается стандартностью прие-
мов изображения. Этот высокий стандарт служит культурно-диффе-
ренцирующим признаком винчанской культуры в море пластики куль-
тур расписной керамики, культуры Лендьел, культур эпохи неолита
Балкан, Андриатики, Восточного Средиземноморья (рис. 1: 7—11, 19—
23; рис. 12: 20—23, 37—38; рис. 25: 1—7, 15—21).
Антропоморфная пластика дополняется крышками с антропоморф-
ных сосудов: глаза изображались также сегментами, ресницы — за-
штрихованными треугольниками; волосы — лентой с точечными накола-
ми; юбка — шашками с точечными наколами. Линия эволюции этих со-
судов доходит до античной эпохи (Греция) и,даже до первых веков н. э.
(в круге культур железного века Северной Европы). Столь долгое су-
80
Шествование их во времени Может объясняться их сакральным Iпред-
назначением (рис. 11: 2; 12: 17).
В материальном комплексе культуры Винча встречены костяные
предметы неопределенного назначения («костяные шпатулы») (рис. 12:
29). Форма этих предметов разнообразна и аналогична некоторым
глиняным и алебастровым идолам с той лишь разницей, что идолы —
объемные фигуры, а «костяные шпатулы» — плоскостные. По нашему
мнению, они могут быть трактованы тоже как вотивные предметы, од-
новременно являющиеся и украшениями в одежде. Серии костяных
предметов близкой формы встречены в культуре Варна (Тодорова,
рис. 58), культуре шнуровых керамик (Махник, 1983), а также в ямной
и раниекатакомбной культуре Восточной Европы и кубано-терской
культуре Северного Кавказа (Латынин, 1967; Сафронов, Николаева,
1975; Васич, 1932, т. I, рис. 67—88).
В антропоморфной пластике выделяются сдвоенные фигуры, (Ва-
сич, 1934, т. III, рис. 552) как бы предвосхищая общеиндоевропейский
культ (рис. 1: 19) Близнецов, известный из мифологии индоевропей-
ских народов (человеческая первопара Яма и Ями в «Ригведе»; перво-
вождь среди иранских скотоводов Ииме, имя которого этимологически
восходит к значению «пара, близнецы» в «Авесте»; Юпитер — Юно-
на— в римской мифологии; Гера — Зевс, Апполон — Артемида, Кас-
тор— Полидевк — в греческой мифологии и т. д.).
Историками и культурологами убедительно показано, что древней-
шие пласты языческой религии несут следы тотемизма — представле-
ния божества в образе барана, быка и т. д. В этом смысле скотовод-
ческий культ культуры Винча, о котором говорится во всех обобщаю-
щих и специальных трудах по данной культуре, и выражающийся, как
уже было показано, в помещении головы животного над входом в дом;
над очагом, жертвенником; в зооморфной пластике, сосудах в виде
животных — по всей вероятности, это культ бога— покровителя стад
и охранителя животных. Параллель этому культу можно видеть в
изображении бога света, покровителя искусств Аполлона в виде ба-
рана, подразумевая тем самым древнейшую функцию этого божест-
ва— охрану стад и животных (Мелларт, 1982, с. 91). Характерно, что
хронологический диапазон букрания как символа скотоводческих куль-
тов может быть обозначен в пределах 7 тыс. до п. э.— середина I тыс.
до н. э. (Мелларт, 1985, с. 116).
Погребальный обряд культуры Винча также свидетельствует о раз-
витых религиозных представлениях ее населения.
Культура Винча принесла в Европу экстрамуральные могильники.
Тип могильников — грунтовый. Захоронения были одиночные и пар-
ные. Обряд погребения — левый и правый бок; ориентировка по линии
В—3 (60%) и в направлении С—Ю. Погребенного сопровождали ке-
рамические сосуды, кости жертвенных животных, ожерелья из рако-
вин, каменный и костяной инвентарь, в их числе — секиры.
Кроме обряда трупоположения, практиковался и обряд трупосож-
жения. Правда, исследователи (Гарашанин, Брукнер) предупреждают
осторожнее относиться к фактам кремации в культуре Винча. Сооб-
щается, что в основании винчанских слоев в Винче найдены кальци-
нированные кости, однако сосуд с барботинной орнаментацией мог
относиться и к предыдущей культуре — Старчево. В Вырщице найден
сосуд с кальцинированными костями и каменной секирой. В Фессалии
могилы с трупосожжением встречены в группе Лариса, у которой фик-
сируются связи с винчанской группой.
Возможно, существовал культ захоронения черепов, хотя эти на-
6—1163 81
ходки еще не имеют удовлетворительного объяснения, поскольку мо-
гут происходить из разрушенных погребений.
Существовали и ритуальные захоронения — над очагом в Парцах.
Скелет лежал на правом боку, был покрыт ненарушенной лепниной.
Культово-магическим называет захоронение в Тэртэрии Н. Власса
фрагментов человеческих костей (что служит указанием либо на ри-
туальный каннибализм, либо на обычай расчленения погребения — Га-
рашанин, 1979, с. 79—81).
В целом совершенно ясно, что культура Винча принесла в Европу
развитый погребальный обряд, в котором отразилось зрелое состоя-
ние религии винчанского населения, которая объясняла строгой рег-
ламентацией культа мертвых загробное существование человека. Если
учесть, что в культурах раннего неолита Средней и Южной Европы —
культуре линейно-ленточной керамики, Старчево — Кёреш — обряд по-
гребения почти неизвестен (интрамуральные погребения на площади
поселения, без погребального инвентаря), черты винчанского ритуа-
ла — положение погребенных па боку, скорченно; существование по-
гребального инвентаря — керамика, бусы из раковин‘и топоры из кам-
ня — в культуре позднего неолита Средней Европы, Лендьел, не слу-
чайны и возникли в ходе прямой преемственности идеологии Винчи.
Жрецы как хранители традиции, бесспорно, существовали в обще-
стве Винча. Это следует из того факта, что культура Винча очень ус-
тойчива в своих проявлениях и оказывала воздействие на окружаю-
щие народы и культуры, но обратного воздействия не испытывала. Та-
кое состояние возможно только при бесспорном более высоком уровне
всех сторон культуры Винчи сравнительно с уровнем культуры абори-
генного населения. Как было показано выше, много фактов говорит
в пользу высоко развитых религиозных воззрений, распространенных
в кругу винчанского населения. Винчанские колонисты несли вместе
с формами экономики, хозяйствования, продуктами ремесел свои
взгляды на мир, человеческое бытие, т. е. были проводниками своей
идеологии. Многие черты материальной и духовной культуры были
восприняты от Винчи в связи с образованием ряда культур в Средней
Европе и удерживались там по меньшей мере еще 1000 лет, точно так
же, как 'и на коренной территории культуры Винча специфические
черты культуры практически не видоизменились вплоть до образова-
ния баденской культуры, т. е. середины III тыс. до н. э. Вероятно, все
достижения культуры Винча, 'ее производственные и экономические,
ремесленные, инженерные «секреты» были закреплены в культово-ре-
лигиозной форме, в определенной обрядности и ритуале. Однако это
косвенное доказательство осуществления руководящей роли той части
населения культуры Винча, в функцию которого входило сохранение
культурной традиции народа.
Только существованием института жречества можно объяснить сло-
жение системы письма, которую не совсем точно называют «древне-
балканской системой письма» (Иванов, 1983, с. 56, рис. И). Более то-
го, распространение этой системы письма в разных по происхождению
культурах неолита и энеолита Средней и Юго-Восточной Европы
(культура Желиз — Железовце Венгрии, Словакии; культура Боян в
Румынии; культура Кукутени — Триполье в Румынии и Молдавии;
культура Коджадермен — Калояновец — Караново VI в Болгарии) и в
культуре винчанского круга в Северо-Западной Болгарии и Олтении —
Градешница С говорит и о внедрении культуры Винча, ее традиций
в окружающую среду в форме прямого идеологического воздействия,
осуществляемого через институт жречества (Гимбутас, 1973, с. 127;
В. Миков, Г. Георгиев, 1969, с. 4—13). Массовые находки со знаками
62
Письменности происходят из памятников культуры Винча и генетйчёё-
ки связанных с ней культур Курило и Градешница С. К этому же кру-
гу можно отнести и памятники культуры Лендьел, на керамике кото-
рой встречаются резные линейные знаки при том, что резной орнамент,
вообще не характерен для этой культуры. Учитывая характер и мас-
совость находок письменности, эту систему письма правильнее назы-<
вать винчанской по месту ее изобретения, а не по ареалу ее распрост-
ранения с разной степенью эпизодичности.
Винчанское письмо представлено знаками геометрического линей-
ного типа и толкуются как древнейшие из известных нам надписей по-
ка еще не разгаданной системы письма (Иванов, 1983, с. 63). Таких
знаков Иванов (1983, с. 56—57, рис. 11) приводит 210. Гимбутас ил-
люстрирует письменность древнебалканских культур только 39 знака-
ми. Тодорович, Церманович (с. 41—44)—исследователи винчанского
поселения Баньица — приводят таблицу знаков, повторяющихся в ря-
де винчанских памятников. Знаки наносились на дно и придонную часть
сосудов, на их плечевую часть. Ими украшались и культовая пласти-
ка, и бытовая керамика. Известны и глиняные таблички (Тэртэрия,
Градешница — рис. 12: 34—36; Николов, 1970, с. 1—6; В. Георгиев,
1970 с. 8).
В существовании в Винче письменности исследователи, начиная с
первооткрывателя этой культуры М. Васича, не сомневались и до на-
ходки глиняных табличек в Тэртэрии. Датировка поселения в Тэртэрии
ранним этапом культуры Винча — Винча-Тордош — и обнаружение
в этом слое табличек с письменностью свидетельствует о том, что вин-
чанское письмо сложилось в жреческом кругу еще до того, как офор-
мились все признаки культуры и экономики, которые позволяют нам
утверждать существование цивилизации, археологически представлен-
ной культурой Винча. Письменность — это необходимое, но недоста-
точное условие для определения уровня развития общества как циви-
лизации. Вторым признаком для констатации цивилизации является
классовое общество.
Таким образом, выше было обстоятельно показано, что укрепле-
ния, дворцы, храмы, равно как и соответствующая этим косвенным ат-
рибутам дифференциация общества — выделение сословий воинов и
жрецов, а следовательно, и военных руководителей — вождей —появ-
ляются только на поздней фазе существования культуры Винча (Вин-
ча— Плочник I, II). Значит, будучи неместного (Происхождения, куль-
тура Винча появляется в районах Юго-Восточной Европы в комплексе
признаков, свидетельствующих о том, что общественная организация
и экономическая структура винчанского общества еще не соответству-
ют требованиям, предъявляемым к цивилизации, хотя письменность
уже существует. В результате внутренних изменений винчанское об-
щество уже в Европе вступает в фазу формирования цивилизации, все
признаки которой — выделение части населения, осуществлявшей функ-
цию управления, жреческие и военные функции (материальный экви-
валент которых: дворцы, храмы, укрепления, цитадели) — складывают-
ся во второй половине существования культуры Винча. Не следует за-
бывать, что экономическое благосостояние винчанского общества, как
и любого, основывалось на труде земледельцев, скотоводов и ремес-
ленников. Если о существовании эффективного земледелия мы можем
судить по мощности культурного слоя винчанских поселений, которая
достигает нескольких метров, а о скотоводстве — по остеологическим
материалам, которые указывают на состав стада (60% — кости круп-
ного рогатого скота; 17% — кости овцы и козы; 9%—кости свиньи),
6* 83
то достаточно надежны и доказательства существования обособленно-
го ремесленного производства и сословия ремесленников.
Специализированный характер некоторых ремесел ощутим уже на
стадии ранней Винчи, хотя признаки его только косвенные. Например,
можно говорить об обособлении гончарного, косторезного и медепла-
вильного производства, а также о существовании школы зодчих, кото-
рая должна была способствовать сохранению строительной и архитек-
турной традиции. Сооружение цитадели и мощных оборонительных ук-
реплений должно было вызвать сплав строительных навыков с требо-
ваниями военного искусства того времени. Возведением подобных соо-
ружений, видимо, ведали военные специалисты.
Специализация гончарного производства должна была иметь место
в випчанском обществе, поскольку этого требовала сложная производ-
ственная технология, стандартизация продукции, большой ее ассор-
тимент, о чем свидетельствуют гончарные печи на поселениях культу-
ры Винча, склады керамической продукции (Гарашанин, 1979; Васич,
т. IV). Керамические печи говорят о размерах керамического произ-
водства, которые, конечно, превышали потребности одной семьи, а так-
же выделении мастеров-керамистов, которые могли в совершенстве
владеть сложной технологией изготовления чернолощенной керамики с
капелированным декором только при условии их занятости этим про-
изводством полностью и высвобождения от общехозяйственных забот.
Керамические склады подтверждают большие размеры производства
керамики, которая заготовлялась впрок. Керамика культуры Винча —
серая и чернолощенная; восстановительного обжига, тонкостенная, ор-
наментированная каннелюрами — дает, с одной стороны, высокий стан-
дарт форм, а с другой — вариабельность по выполнению отдельных де-
талей: ручек-налепов, места нанесения орнамента и многое другое
(рис. 11, 12).
Косторезное ремесло в Винче' также, бесспорно, имело место. Это
следует из существования в этой культуре массы костяных изделий,
определенной стандартной и в то же время разнообразной формы. По
назначению эти предметы, вероятно,— идолы или амулеты (рис. 12:
29—33).
В культуре Северо-Восточной Болгарии — Хотница — по сообщению
Ангелова (Тодорова, с. 46) есть косторезные мастерские. Эта культура
синхронная с культурой Винча. В Северо-Западной Болгарии есть и
просто культуры винчанского круга типа Градещницы. В самой куль-
туре Винча производились костяные предметы, которые очень напо-
минают амулеты, схематочно изображающие божества. Эти костяные
предметы стандартизованы'и многочисленны (Эванс, 1971).
Таким образом, по всем признакам, наблюдаемым на поселениях
культуры Винча, можно констатировать существование городов (про-
тогородов), а наличие письменности позволяет предположить и нали-
чие древнейшей цивилизации, археологически выраженной через куль-
гуру Винча. Определенно и красноречиво представлены обособленные
административные и храмовые (культовые) центры, равно как и обо-
собленные ремесленные центры наряду с существованием рядовых об-
щинников, занимающихся земледелием и скотоводством. Однако, по
мнению советских историков, «городская революция», хотя и вырази-
тельный признак перехода к классовому обществу, но и не достаточен,
чтобы общество признать классовым. Для установления факта сущест-
вования цивилизации, вараженной археологической культурой Винча,
достаточно наличие города и письменности. Как показано выше, эти
два признака представлены в Винче.
Прогресс в земледелии (вероятно, очень эффективном) и скотовод-
34
ствс подготовил создание избыточного, прибавочного продукта, кото-
рый был использован для высвобождения части населения от общин-
ных работ на земле, что обусловило прогресс в общественном разви-
тии. Укрепления свидетельствуют о возросшем богатстве общества,
сосредоточенном, возможно, и в узком кругу. Косвенно мы можем
говорить и о социальной дифференциации. Были жрецы — хранители
традиции парода; была военная прослойка, которая ведала охраной
общества; существовали вожди, правители. Обособление ремесел выз-
вало выделение архитекторов-зодчих, строительных мастеров; гонча-
ров и металлургов, знатоков горного дела. Существовала торговля, по-
скольку во многих могилах этой эпохи помещались ожерелья из ра-
ковин Spondylos (Родей, 1970, с. 411—413). Наряду со всеми группа-
ми населения основа жизни общества подготавливалась трудом рядо-
вых общинников — земледельцев и скотоводов.
Специализированный характер медеплавильного производства ре-
конструируется обнаружением в поселении Винча медеплавильных пе-
чей, в которых были найдены шлаки от плавки цинобарита (Васич,
1932, с. 12, рис. 13, с. 16). Винча — это первая металлоносная культу-
ра в Европе. Находка цинобарита отмечается еще в старчевском слое
поселения Винча, однако единичность находки говорит в пользу ее
винчанской атрибуции: именно носители культуры Винча, мирно внед-
рившиеся в среду старчевского населения, владели искусством плавки
металла из руд, родипа которого — Малая Азия. Это положение под-
тверждается еще и тем, что'в Югославии, в Майданпеке, найден ог-
ромный рудник с винчапскими атрибутами: в руднике, где добывалась
медная руда — цинобарит, были найдены предметы винчанской мате-
риальной культуры. Работа на руднике, требующая больших физичес-
ких затрат, совершенного владения сложной производственной техно-
логии, знания горного дела и т. д., предполагает обособленность труда
металлургов и рудокопов.
Все приведенные прямые и косвенные данные о некоторых произ-
водствах предметов материальной культуры в Винче делают факт спе-
циализации и обособление ряда ремесел, равно как и выделение про-
слойки ремесленников, в винчанском обществе вполне реальным.
Таким образом, по всем археологическим данным, которые полу-
чены благодаря исследованию многочисленных поселений культуры
Винча, можно констатировать процесс развития поселений в города, а
общества — в цивилизацию, в начале IV тыс. до н. э. на территории
Северных Балкан и Задунавья.
Чтобы оценить правомерность применения термина ’город’ в отно-
шении винчанских поселений, уместно привести еще некоторые мне-
ния исследователей по проблеме возникновения города у фракийцев,
которая также базируется, в основном, на археологических источни-
ках. Коррекцией служат данные письменных источников. Фракийский
период истории балканского региона обеспечен большим числом ар-
хеологических источников, а также литературными источниками VIII—
V вв. до и. э. (Гомер, Гекатей, Фукидид, Ксенофонт), которые могут
скорректировать наши представления о ’городе’, а также уточнить ар-
хеологические признаки города.
По мнению Т. В. Златковской (1971, с. 171 —173), процесс перехода
от деревни к городу плохо прослеживается на археологических памят-
никах Фракии, но «сам факт существования укрепленных поселений
от гомеровского времени до конца истории Фракии бесспорен» (Злат-
ковская, 1971, с. 176). «В появлении укрепленных поселений с выде-
ляющейся резиденцией правителей» исследовательница видит признак
зарождающейся государственности и косвенного ее атрибута — города.
85
Многие фракийские поселения не укреплены и не имеют укрепленного
центра; «дома не отличаются ни размерами, ни архитектурой». Из из-
вестных фракийских укреплений часть представляет собой поселения
с оборонительными стенами; часть — крепости-цитадели с прилегаю-
щим неогороженным поселением. Таким образом, интерпретация архео-
логических источников фракийской истории затруднена, во-первых,
из-за неоднородности и неустойчивости типов поселений фракийцев, и
во-вторых, из-за отсутствия классификации функции укрепленных
мест. Вместе с тем и несмотря на это, появление укрепления рассмат-
ривается как часть городского комплекса, складывающегося во Фракии
к VII—V вв. до н. э. Источники V в. до н. э. (Ксенофонт) четко раз-
деляют фракийские деревни и полисы греков-колонистов во Фракии,
тогда как источники VI в. до н. э. в числе полисов во Фракии назы-
вают и принадлежащие фракийцам (Гекатей). Гомер, называя одно
фракийское поселение полисом, в то же время Трою называет тремя
терминами, в том числе и полисом (Златковская, 1971, с. 171).
На основании сопоставления всех приведенных данных делают вы-
вод, что полисной системы классического типа во Фракии не сущест-
вовало. С этим, вероятно, можно согласиться тем более, что употреб-
ление Гомером термина ’полис’ также, естественно, не связано с пред-
ставлением о полисной системе V в. до н. э.
Затруднительно определить содержание понятия ’полис’ у Гомера,
т. е. на рубеже II/I тыс. до и. э., поскольку существовали и другие тер-
мины для комплексов, которые мы сейчас определяем как города. Од-
нако скорее всего содержание понятия «полис» во II тыс. до и. э. приб-
лижалось к содержанию классического термина «полис» V в. до н. э.
и связывалось с формой складывающейся государственности.
Следует отметить, что древние индоевропейцы отличали укреплен-
ное поселение как огороженное изгородью, оградой посе-
ление (хет. gurta- ’крепость’, тох. В ми. ч. kerciyi ’дворец’, лит.
gardas ст.-слав. gradu ’крепость, город’, чеш. hrad ’крепость, дворец’)
от крепости-города, замка, укрепленного поселе-
ния на возвышенности, скале (что передается двумя форма-
ми от двух основ со значением ’высокий, гора, скала’, например:
др.-инд. pur ’укрепление, крепость’, греч. гом. IloXig ’город, укреплен-
ный город’, лит. pilis ’замок, крепость’, лат. pils ’замок, крепость7 и
гот. baurgs ’город, башня’, др.-в.-нем. burg ’крепость’, а также произ-
водные от этой основы в лат. fortis ’сильный, твердый’, др.-инд. brmati
’укрепляет, усиливает’, тох. В prakre ’твердый’ — Шредер, 1913; Гам-
крелидзе, Иванов, 1984, с. 743, 744, 668). Учитывая общеиндоевропей-
ский характер основы *g<l°(e)rd<h\ *b(h)(e)rg<h) и арийско-греко-бал-
тийский ареал основы *p(h)el, а также время выделения анатолийских
языков в IV тыс. до н. э., можно предполагать, что эти понятия воз-
никли в IV и даже V тыс. до н. э., а следовательно, правомерно отно-
сить появление «города-полиса» к V/IV тыс. до н. э. Поскольку только
культура Винча, от которой произошла праиндоевропейская культура
Лендьел, имела в это время такие поселения, которые соответствуют
термину ’город, крепость, замок’, то именно с этой культурой в Европе
следует связывать появление города и утверждать, что культура Вин-
ча является древнейшей цивилизацией Европы и Старого Света. Место
Винчи в ряду мировых цивилизаций фиксирует хронология.
Хронология культуры Винча до сих пор является предметом острых
дискуссий среди археологов. Власса (1972), например, строит свои
хронологические выводы на сходстве знаков табличек Тэртэрии со зна-
ками древнейших пиктограмм Урука III—IV, датируемого последним
столетием IV тыс. до н. э. или началом III тыс. до н. э. (по средней
86
хронологической шкале — Биккерман, 1975) и делает вывод, что Вин-
ча-Тордош или Винча А, к которой относится Тэртэрия, датируется
2900 г. до п. э. не подкрепляя свои ассоциации какими-либо типологи-
ческими доказательствами. Этот метод датировки Винчи и Тэртэрии
порочен, исходит из заведомого приоритета письменности Шумера и
основан па традиционном представлении о большей древности древ-
невосточных цивилизаций. В. Георгиев (1970, с. 8) датирует табличку
из Градешницы серединой IV — второй половиной IV тыс. до н. э. и
считает ее випчанской письменностью, вероятно, принимая во внима-
ние синхронность Градешпицы с поздней Винчей и происхождение Гра-
дешницы из Винчи. Примерно такие же даты дает априорная и схе-
матичная, по базирующаяся на современных хронологических иссле-
дованиях синхронизация X. Тодоровой (1980, с. 66—67, табл. 21), в
которой исследовательница выделяет три хронологических пласта в
культуре Винча.
Ранний горизонт Винча А—В синхронизируется с Градешницей В
в Северо-Западной Болгарии, с Веселиново во Фракии, культурой
Криш в Мунтении, культурой Сескло в Фессалии, буго-днестровской
культурой в Молдавии, ранней линейно-ленточной керамикой в Цент-
ральной Европе и Среднем Подунавье. Этот хронологический горизонт,
по Тодоровой, следует за памятниками Старчево-Кереш на Балканах
и Среднем Дупае, Караново II во Фракии, раннего Сескло в Фес-
салии.
Предшествующие Винче, родственные и параллельно существовав-
шие культуры — Старчево и Кереш — доживают до середины V тыс.
до н. э. (Титов, 1980, с. 108). Титовым приводятся для поздних па-
мятников Кереш в Подунавье следующие даты: Каталсег — 4420 г. до
ь. э.; Деск-Олайкут — 4655±100 гг. до н. э.; 4590±’100 гг. до н. э.
(яма 8); 4460+120 гг. до н. э.; 4375±100 гг. до н. э. (яма 15). К пер-
вой половине V тыс. до н. э. относятся известные поздние даты памят-
ников Старчево-Обро (4830±100) и Горная Тузла (4680+75 гг. до
и. э.). Дата Караново II, относящегося к этому горизонту, определя-
ется около 4940+100; 4600+100; 4530+100 гг. до н. э.). Таким обра-
зом, в системе радиоуглеродных дат (калиброванные даты дают бо-
лее завышенные на 700—800 лет, но быть приняты до окончательной
апробации не могут из-за резкого расхождения с историческими дата-
ми), культура Винча не может быть датирована ранее первой поло-
вины V тыс. до н. э., поскольку многочисленные даты памятников
предшествующих Винче культур занимают этот временной интервал
и первое столетие второй половины V тыс. до н. э.
Датировка раннего хронологического этапа культуры Винчи (Вин-
ча А—В) находится, судя по радиоуглеродным датам самих винчан-
ских памятников, в пределах всей второй половины V тыс. до н. э.:
Осентиван (Венгрия) —4510+100 гг. до н. э.; Винча В (Югославия) —
4220+60 гг. до н. э. (Титов, 1980, с. 50, с. 156); Предионика (Югосла-
вия) — 4320 гг. до н. э. (Тодорович, Церманович, 1961). Последнее сто-
летие V тыс. до н. э. приходится на период Винча В2, поскольку он
синхронизируется с группой Бичке, второй ступенью культуры Сопот,
конец которого фиксируется горизонтом D в Бапске, датирующимся
4007+80 г. до н. э.
Датировка позднего хронологического периода Винчи (Винча С—Д;
Винча-Плочник, по Гарашанину) более проблематична, чем датиров-
ка раннего периода. Большинство радиоуглеродных дат винчанских
памятников этого хронологического периода укладываются в первую
половину IV тыс. до н. э; Винча Д — 3885+160; ок. 3930+80;
Бапска — 3860+80; Баньица (Винча Д) — 3931 + 160, 3750+80; Бань-
87
ица В —3640±160; 3470+120 гг. до н. э.; 3750+100; 3620+160;
2797+60 гг. до н. э. (Долуханов, Тимофеев, с. 51). Исходя из этих дат,
можно утверждать, что культура Винча на позднем этапе существует
в течение всей первой половины IV тыс. до н. э. Последняя же дата,
приведенная для Горной Тузлы, может быть либо ошибочна, либо мо-
жет указывать на доживание культуры Винча в горных районах до
первой четверти III тыс. до н. э. Если сравнить радиоуглеродные да-
ты поздней Винчи и других культур неолита Центральной Европы, то
Винча доживает до начала КВК (дата Сарново — середина IV тыс.
до н. э.), до Лендьела II—III, т. е. доживает до того времени, как
началось существование блока двух праиндоевропейских культур, ха-
рактеризующих позднеиндоевропейское состояние — культура Лендь-
ел и культура воронковидных кубков.
Синхронизация позднего хронологического периода Винчи с сосед-
ними культурами может ответить на вопрос, до какого времени про-
должали свое существование винчанские памятники.
Обнаружение единичных импортных изделий — типичной для Севе-
ро-Западной Болгарии керамики с линейным графитным орнаментом —
на поселениях Винчи С (Тодорова, с. 66) позволяет синхронизировать
Винчу С с Градешницей III фазы. Обратное влияние Винчи на Гра-
дешницу выражается в появлении письменности — глиняных табличек
Градешницы с винчапскими знаками, а также в формах керамики
(Николов, 1970, с. 2).
На поселении Бубань в Югославии (слой 1а), относящемся к го-
ризонту Криводол — Сэлькуца и датирующемся рубежом IV/III тыс.
до н. э., X. Тодорова выделила часть материала, относящегося к такой
же графитной фазе Градешницы, синхронной Винче С. На основании
присутствия на поселении этого материала исследовательница выде-
лила горизонт Бубань 1х, предшествующий Бубань 1а (Тодорова,
с. 66). Однако хотя все это очень правдоподобно, но горизонт выделен
не стратиграфически, а умозрительно. Горизонт Криводол — Сэльку-
ца— Коджадермен — Гумельница — Караново VI, по существу, винчан-
ского происхождения, его следование за культурой Градешница не
удивительно, поскольку в Северо-Западной Болгарии Градешница сме-
няется культурой Криводол, продолжающей ее традиции. Обнаруже-
ние этих культур на коренных винчанских территориях подтверждает
обоснованность винчанской природы названных культур. Таким обра-
зом, юго-восточная линия синхронизации Винчи позволяет предпола-
гать ее доживание до рубежа IV/III тыс. до н. э.
Северо-западная линия синхронизации Винчи устанавливается че-
рез культуру Лендьел, обнаруживающую на раннем этапе развития с
культурой Винчи столько много общего в керамических формах, хо-
зяйстве, архитектуре домов и поселений, что без каких-либо натяжек
можно ставить вопрос об участии винчанского компонента в ее сло-
жении.
В поселении Винча на глубине 5 м «были открыты обломки сосу-
да с черным, гладким ангобом, орнаментированным лентой из трех
процарапанных линий»; на керамическом фрагменте «отмечены следы
красной росписи»,- что интерпретируется Титовым вслед за венгерски-
ми исследователями как раннелендьелская керамика (Титов, 1980,
с. 405—406). По периодизации Хольсте, слои Винчи на этой глубине
относятся к Винче С, поэтому полагают, что Лендьел одновременен
частично Винче С. Дата Асода по С 14 позволяет его датировать в
пределах 4040—3800, а следовательно, это определяет середину перио-
да Винча С. Однако находка лендьелского сосуда с шишечками и спи-
ральной орнаментацией со следами розовато-белой росписи в слоях
88
Винчи Д1 (глубина 4—2 м в Винче) указывает, что Лендьел I—II син-
хронен и Винче Д1, поэтому дату для белорасписного Лендьела (Зала-
вармекеньи — Титов, 1980, с, 408, 410) 3450 г. до н. э. можно считать
датой Винчи Д1 (с известной степенью точности). Таким образом, пе-
риоды Винча С — Винча Д1 датируются в абсолютных датах по Лендь-
елу в промежутке 4000—3450 гг. до и. э. Противоречий с юго-восточ-
ной линией синхронизации для культуры Винча нет.
Другой культурой, импорты которой в Винче позволяют использо-
вать радиоуглеродные даты для датировки самой Винчи, является Ти-
са. Титов (1980, с. 358) приводит данные, что тисские импорты в Винче
проявляются на эпонимном поселении лишь выше 6 м, т. е. в Винче
С. Кроме прямых импортов, в Винче прослеживается и влияние тис-
ской орнаментации на винчанской керамике (Титов, 1980, с. 360). Нао-
борот, винчанская керамика (ступень Винча Д) найдена «на полу дома
IV в Нови Бечей, относящемуся к позднему горизонту культкры Тиса
в Воеводине» (Титов, 1980, с. 360). Судя по стратиграфии Бапска и
присутствию фрагментов керамики культуры Тиса в слоях, соответст-
вующих Винча Д1 и Винча Д1—Д2, Тиса доживает до Винчи Д2. Для
Тисы существует две близких радиоуглеродных даты — 3940 и 4045 гг.
до и. э., характеризующие начало Тисы, т. е. Винча С датируется на-
чалом IV тыс. до н. э. Очевидно расхождение датировки Винча Д1
по Лепдьелу, как упомянуто выше, и по радиоуглеродным датам Бап-
ска (Титов, 1980, с. 63 — см. сводку углеродных дат по Бапска). Если
по датам Бапска следует Винчу С—Д помещать в промежуток V/IV
тыс. до и. э.— первая четверть IV тыс. до и. э., то по Лендьелу Винчу
С—Д следует датировать в пределах 1-й половины IV тыс. до н. э.
Кроме того, можно привести для полноты картины линии синхрони-
зации Винчи с культурами более ранними. Так, па основании поселе-
ния Ходмезевашархей — Горжи устанавливается линия синхронности
ранней алфелдской керамики, Кереша и Винчи А. В Тордоше есть сле-
ды контактов ранней фазы алфелдской керамики и Винчи А. Ранний
Алфелд, по данным Титова (1980, с. 149), датируется серединой
V тыс. до н. э. Поздний Алфелд датируется через Тисадоб в пределах
4490—4330 гг. до н. э. Сакалхат, I—III ступени, синхронна поздней ал-
фелдской керамике, группе Тисадоб, Силмег и Бюкк (II ступени). Син-
хронизация Сакалхата с Винчей В1—В2 следует из стратиграфии на
поселении Матейски Брод, где Винча — Тордош 1 перекрывалась ма-
териалами Сакалхат и последняя перекрывалась слоем культуры Тиса.
На основании синхронизации Тисы с Винчей С следует синхронизация
группы Сакалхат с Винчей В1—В2. Это подтверждается и синхрони-
зацией группы Сакалхат с младшей фазой КЛЛК и ранней Желиз.
Существенно и то, что культура Винча А отделена от Винчи В слоем
пожарища, датируемого 4460—4240 гг. до и. э.
Существует синхронизация культуры Боян фазы Джулешты с Вин-
чей В1—В2, что корректирует хронологию Гумельницы и всего гори-
зонта Криводол — Сэлькуца — Караново VI — Коджадерман как про-
исходящего от Бояна.
Развитие во времени и пространстве культуры Винча в системе
центрально-европейского неолита можно представить в виде следующей
схемы. Винчанский комплекс в виде прото-Винчи появился впервые на
поселениях культуры Старчево — Криш — Кереш, причем внедрение его
происходило, мирно, хотя его появление дает веху для финальной фазы
развития культуры Старчево. На основании того, что памятники Олте-
нии (трансильванский вариант Винчи)'содержат более чистый винчан-
ский комплекс, выдвинута гипотеза (Брукнер, Иованович) о движении
культуры Винча с востока на запад вдоль Дуная. По мнению других
89
исследователей (Гарашанин, 1979, с. 125) путь носителей культуры
Винча лежал через юг (струм-вардарский путь). Эта гипотеза являет-
ся некоторой разновидностью гипотезы Чайлда о вардар-моравском
пути. Наряду с миграционными концепциями появления Винчи на Бал-
канах, существует много сторонников местного вырастания культуры
Винча из предшествующей культуры Старчево (Павук, 1969, с. 594;
Неуступный, 1969, с. 593). Компромисной можно считать точку зре-
ния, разделяемую большинством исследователей, что культура Винча
входит наряду с некоторыми европейскими неолитическими культура-
ми в балкано-анатолийский комплекс.
Дальнейшее развитие культуры Винчи связано с исчезновением
культурно-исторической общности Старчево—Криш — Кереш. Взаимо-
действие с культурой линейно-ленточной керамики было иным: на од-
них поселениях материалы этих двух культур не встречается, но ©по-
средственно устанавливается их связь, выражающаяся в переоформле-
нии КЛЛК в позднюю фазу развития — младшую КЛЛК и ее регио-
нальное проявление в виде культуры Желиз— Железовце в Венгрии
и Словакии. В Желиз — Железовце много элементов, которые следует
рассматривать как винчанское влияние: это шаровидные сосуды с руч-
ками— выступами со сверлиной; оформление края сосудов в виде ан-
тропоморфной личины; антропоморфные изображения-прорисовки на
поверхности сосудов; большее разнообразие керамических форм. Мно-
гочисленные группы, образовавшиеся из монолитной КЛЛК, хорошо
прослеживаются в неолите Венгрии—Алфельдская линейная керамика,
Тисадоб, Сакалхат, Бюкк. Они представляют результат дезинтеграции
КЛЛК под влиянием культуры Винча в большей или меньшей степени,
в зависимости от их территориальной близости к культуре Винча. Наи-
более преобразованная группа Сакалхат залегает на одних поселениях
с культурой Винча.
Движение культуры Винча на северо-запад и запад выразилось в
образовании культуры Сопот, которая проходит в своем развитии три
фазы (Сопот I, Сопот II — Бичке, Сопот III — Зенгеварконь) и син-
хронна Винче на всем пути своей эволюции. На поселениях Сопот
залегают совместно материалы Винчи и Сопот — Лендьел, причем на
коренных винчанских поселениях материалы Винчи Д перекрываются
материалами культуры Лендьел (Гомолава у Белграда: Димитриевич
и др., 1971, с. 175 и сл.). Брукнер назвал культуру Сопот «послом вин-
чапских идей» (Брукнер, 1974, с. 303). Калиц (1972, с. 13) показал од-
покультурность Сопот II в Хорватии и Бичке в Венгрии, а также одно-
культурность Сопот III с краснорасписным Лендьелом типа Зенгевар-
конь. Вместе с тем высказан и другой тезис, что «Сопот — Лендьел не
имеет отношения к культуре Лендьел в Венгрии» (Титов, 1980, с. 321).
Типологический анализ керамического комплекса Сопот и культур
Бичке и Лендьел (рис. 23) показывает совпадение Бичке и Сопот II
по 8 формам. Это широкогорлые (рис. 23: 9, 18) и узкогорлые (рис.
23; 10, 19) кубки; амфоры двуручные биконической формы с ручками
на линии наибольшего диаметра (рис. 23:14,22); шаровидные корот-
кошейные и широкогорлые амфорки с ручками — выступами на линии
наибольшего диаметра (рис. 23:13, 21); миски двух форм с вертикаль-
ной и конической горловиной (рис. 23: 15 и 23: 16 и 24); вазы на полой
ножке (рис. 23: 17 и 25). В Сопот II и Бичке присутствуют также ке-
решская форма — амфоровидный сосуд с несколькими асимметричными
выступами (рис. 23: 12 и 20).
Прямое сопоставление керамического комплекса Сопот и Винчи по-
казывает совпадение по тем же 8 формам (рис. 23: II: 18—25 и 23: IV:
42, 43, 45—51), что и Бичке с Сопот II. Наш анализ подтверждает
90
точку зрения Брукнера и Калица. Сопот II — Бичке можно было бы
назвать региональным вариантом Винчи В1—В2, если бы не компо-
нент линейно-ленточной керамики, присутствующий в комплексе Бич-
ке, поэтому говорить можно о сильнейшем влиянии Винчи на субстрат
культуры линейно-ленточной керамики.
На следующем этапе — Винча С —в Подунавье, Западной Слова-
кии, Моравии оформляется новая культура — краснорасписной Лечдь-
ел как результат влияния Винчи на-субстрат Биня — Бичке и прямого
влияния Винчи на Желиз— Железовце. Древнейшей фазой краснорас-
писного Лендьела является группа Лужанки в Западной Словакии, ко-
торая сопоставляется с культурой Винча по 14 формам (рис. 24: 17—
30, 31—44). Прямое влияние проходило, вероятно, в форме выведе-
ния колоний Винчи на север. Прямое непосредственное воздействие
Винчи доказывается совпадением 8 форм в культуре Лендьел и Винча
(рис 24: 1—16). В целом раннелендьелскип горизонт и протэ-Лечдьел
сопоставимы с культурой Винча по 24 формам керамики: это "'олство
дополняется 13 параллелями в антропоморфий пластике (рис. 25).
Все это позволяет считать культуру Лендьел — производной от
культуры Винча, а следовательно, наследницей винчапской цивили-
зации в Центральной Европе.
Судьбы культуры Винча толкуются не однозначно. Югословские ис-
следователи указывают на факт сосуществования поздней Винчи на
востоке ее ареала с культурами Сэлькуца, Бубани — Хум и группой
Чрнобуки (Дмитриевич, 1971, с. 285), На юге своего ареала Тисапол-
гар сосуществует с самой поздней фазой Винчи (глубина 4,5 м на
эпонимном поселении Винча — Димитриевич, 1971, с. 281, 283). Слои
Винчи на памятниках ее классического варианта перекрываются Ба-
деном, а на поселениях южно-моравского варианта — культурами Кри-
водол — Сэлькуца. В горных районах вполне допустимо, что Винча
доживает до рубежа IV/III тыс. до п. э. и даже до 28 в. до н. э. Су-
жение ареала культуры Винча и смещение его к югу, в горные районы
совпадают с начавшимися глобальными изменениями климата, воз-
растанием аридности. В главе 10 мы показали, что из ареала культуры
Винча постоянно происходила инфильтрация населения на юг Балкан-
ского полуострова, а исчезновение поздней Винчи совпало с наступле-
нием новой исторической эпохи на Балканском полуострове — бронзо-
вого века (Раннеэлладский период Греции и Раннебронзовый век Фес-
салии), в памятники которого компонентом вошел поздневинчанский
комплекс. Культура Винча просуществовала от середины V тыс. до
н э. до IV/III тыс. до н. э. и в течение тысячи лет синхронно со свои-
ми производными — культурой Лендьел на севере от ее ареала, куль-
турой Гумельница к востоку от Винчи, культурой Димини в Фессалии.
Практически винчанские производные исчезают или переходят в но-
вое качество в одно время, с той разницей, что элементы Винчи и Гу-
мельницы обнаруживаются в памятниках Раннеэлладского века и
Трои I, тогда как Лендьел и культура воронковидных кубков вошли
в новое крупное образование Болераз — Баден, оставшееся в Цент-
ральной Европе. Таким образом, для культур энеолита Центральной
Европы существовала в качестве подосновы культура Лендьел и про-
изводная от нее пракультура КВК, тогда как для энеолита более юж-
ных районов такой подосновой в большей степени была культура Вин-
ча, с которой и связаны первые миграции на Юг Балканского полуост-
рова и Малую Азию. Эта археологическая ситуация, кажется, хорошо
описывается лингвистической моделью Стертеванта, предусматриваю-
щей для анатолийского языка — основы базу, отличающуюся от базы
для других позднеиндоевропейских диалектов.
91
П роисхождение культуры Винча нельзя считать выясненным. Югос-
лавские исследователи полагают решенным вопрос генезиса включе-
нием Винчи в систему балкано-анатолийского комплекса младшего
неолита. В эту систему включаются также памятники Парадими, Хад-
жилар I, Веселиново (Караново Ш). Однако памятника, адекватного
Винче на территории Малой Азии, до сих пор не называют. Возможно,
это связано с неисследованностью западной оконечности Малой Азии.
Этническая атрибуция культуры Винча определяется, исходя из ее
генетической связи с культурой праиндоевропейского состояния Лендь-
ел, с одной стороны, а также связью с раннеиндоевропейской пракуль-
турой Чатал Хююка, с другой стороны. Промежуточное положение
позволяет говорить о ней как о пракультуре среднеиндоевропейского
состояния, точнее финала СИЕП, ввиду хронологической близости к
началу позднеиндоевропейской эпохи — рубеж IV/V тыс. до н. э.
Исследование керамического комплекса Винчи не дает надежных
параллелей для уточнения ее генезиса, поэтому следует обратить вни-
мание на уникальные черты цивилизации Винча — ее пластику, сви-
детельствующую о религии и культах, орнаментацию и знаковую сис-
тему, треножники, костяные шпатулы, шлемовидные антропоморфные
крышки и т. д., которым могут быть указаны параллели на Юге Цент-
ральной Анатолии, в Чатал Хююке (рис. 1, 2).
Для Винчи и Чатал Хююка характерны определенным образом
оформленные храмовые комплексы, главной чертой которых является
монументальный очаг, с которым связаны ритуальные захоронения.
Кроме очага, украшались стены в Чатал Хююке. В Винче сохрани-
лись столбы, которые, как и в Чатал Хююке, украшались черепами бы-
ков, оленей. Черепа животных выполняли охранительную функцию и
вывешивались над входом в храмах Винчи (рис. 2: 13). В Чатал Хю-
юке выход охранялся зооморфным божеством с разведенными в сто-
рону руками и ногами (рис. 2: 1, 2). Это же божество изображается
на стенах Чатал Хююка и в рельефе, и в рисунке (рис. 2: 2, 3). В куль-
туре Винча на сосудах в рельефе изображались зооморфные (рис. 2:
14 и 15) и антропоморфные божества с поднятыми вверх руками.
Стилистически совпадает орнамент на сосудах Винчи (рис. 2: 21)
и сцена терзания умерших людей большими хищными птицами, изо-
браженная на стене храма в Чатал Хююке (рис. 2: 4). Тождественны
уникальные предметы — костяные шпатулы (рис. 2: 5—9 и 16—20),
которые мы рассматриваем как предметы культа.
Сравнительно-типологический анализ пластики Винчи и Чатал Хю-
юка показал уникальное и множественное сходство в репертуаре сю-
жетов, в деталях исполнения, в разнообразии форм, особенно на фоне
многочисленной пластики неолитических культур Европы и Азии, что
уже указывает на неслучайность реконструируемых связей двух куль-
тур (рис. 1).
Винчанская пластика — керамическая, а скульптура Чатал Хююка
сделана, по большей части, из камня. К числу общих сюжетов следует
отнести «Акт рождения», «Мадонна с младенцем» (рис. 1: 3, 4, 8, 9),
«Богиня на троне» (рис. 1: 5, 10), «Близнецы» (рис. 1: 12 и 19). В обе-
их культурах представлены фигурки мужские и женские, сидячие и
стоящие, одетые и обнаженные, с прической (рис. 1: 18, 24), реалисти-
ческие и условные (рис. 1: 16, 22). Положение рук: вытянуты вдоль
туловица (рис. 1: 17, 23), соединены на поясе (рис. 1: 44, 13 и 20),
скрещены на груди.
Очень выразительные параллели знаменитой богини с леопардами
и винчанской «Мадонны», сидящей на пятках (рис. 1: 1 и 7). Орнамен-
тация шкуры леопарда кружками на скульптуре Чатал Хююка (рис. 1:
92
2) повторяется в орнаментации, нанесенной на бедра женской фигуры
в Винче (рис. 1: 7).
Уникальная скульптура из сдвоенных фигур «Близнецы» повторя-
ется в Винче (рис. 1: 12 и 19) и не повторяется в других культурах
неиндоевропейского круга. Близнечный культ распространен в индоев-
ропейских религиях, отражен в их мифологии. Кроме Винчи, встречен
еще в пластике Гумельницы.
В Чатал Хююке имеются пинтадеры, которые сопоставляются с гчи-
няными плочками культуры Винча п Лендьел, на которых, кроме ор-
наментов, наносились и знаки письменности.
Наконец, уровень развития культуры Чатал Хююка, определяемый
исследователями как протоцивилпзация, сопоставим с уровнем более
поздней цивилизации Винча.
ГЛАВА 7
ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРАРОДИНА
ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ.
ИНДОЕВРОПЕИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
(ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ)
В монографии «Проблемы индоевропейской прародины» (Сафро-
нов, 1983) нами была высказана точка зрения о праиндоевропейской
атрибуции двух генетически связанных культур — культуры Лендьел
(КЛ) и культуры воронковидных кубков (КВК). Это мнение основы-
валось, главным образом, на том, что производные этих культур об-
разуют континуитет от Центральной Европы до Кавказа, по которому
осуществлялись контакты индоевропейцев с носителями пракартвель-
ского, северокавказских и семитских я-зыков, и в этом варианте позд-
неиндоевропейской прародины реализовывалось это важнейшее требо-
вание к пракультуре индоевропейцев, сформулированное сторонника-
ми азиатской прародины индоевропейцев и являвшееся камнем прет-
кновения в гипотезах об европейской локализации прародины. Нами
было показано, что КЛ и КВК находятся в экологической нише, окон-
туренной по данным лингвистики о флоре и фауне прародины, а также
в зоне древнеевропейской/индоевропейской гидронимии. Хронологичес-
кие рамки культуры Лендьел (IV тыс. до н. э.) соответствуют дате
для пракультуры (V—IV тыс. до н. э.), выведенной в последнее вре-
мя лингвистами.
Однако не только названными аргументами было продиктовано оп-
ределение блока культур — КЛ и КВК — в качестве эквивалентов позд-
неиндоевропейской пракультуре. Их культурно-хозяйственный тип пол-
ностью соответствует аналогичным характеристикам пракультуры ин-
доевропейцев, реконструированным по данным лингвистики, тогда как
все другие культуры неолита в хронологическом интервале V—IV тыс.
до н. э., в экологической нише и. е. прародины — Закарпатье с при-
дунайскими и задунайскими землями — не соответствуют по своим ха-
рактеристикам реконструированной и. е. пракультуре, к таковым от-
носятся культура линейно-ленточной керамики (КЛЛК), Старчево —
Кереш, краткая характеристика которых дана в главе V. Эти культу-
ры, кроме того не дают производных культур в III—II—I тыс. до н. э.
93
и, таким образом, не связываются с культурами исторических индоев-
ропейцев в диахронии.
Тот факт, что ареал индоевропейской гидронимии, шире территории
экологической ниши индоевропейской прародины, получает удовлет-
ворительное объяснение впервые и только в единстве блока культур
Лендьел и КВК и в последующем расширении КВК на север, назван-
ном нами колонизацией Северной Европы.
Древнеевропейская и индоиранская гидронимия в Восточной Ев-
ропе, выявленная исследователями (Трубачев, 1968; Абаев, 1965; Аба-
ев, см. Членова, 1984, с. 259—268) получает объяснение в распростра-
нении к востоку и юго-востоку производных от праиндоевропейского
блока культур Лендьел и КВК, а именно в распространении до Сред-
него Поднепровья первых производных от КВК —культуры шаровид-
ных амфор (КША) и культуры шнуровых керамик (КШК); до Сред-
ней Волги — фатьяновской культуры — производной от КША и КШК,
или второй производной от К.ВК; до Северного Кавказа — кубано-тер-
скоп культуры — производной от КША; по Северному Причерноморью
до низовьев Кубани — кубано-днепровской культуры, производной от
КША; от Прикарпаться по Северному Причерноморью — древнеямной
культуры (ДЯК) —первой производной от пракультуры КВК (рис. 45).
Концепция праиндоевропейской атрибуции блока культур Лендь-
ел— КВК объясняет появление протогреков на юге Балкан через ре-
визию тезиса о связи «минийской» керамики — археологического сим-
вола исторических греков — с баденской культурой (Чайлд, 1950).
Процесс генетической преемственности от КВК осуществляется на
севере, в юго-восточной Прибалтике, где «со времени существования
культуры шнуровой керамики (производная от КВК — В. С.) до вре-
мени исторических балтов не наблюдалось существенных передвиже-
ний населения, которые нарушили бы преемственность развития куль-
туры» (Монгайт, 1973, с. 286).
В Южной Скандинавии также пе наблюдалось разрыва культурной
традиции, начиная с 3000 г. до н. э., когда первые поселенцы КВК
освоили эти территории (Монтелиус, Стернбергер).
Таким образом, комплекс признаков, присущих блоку культур Леп-
дьел и КВК, удовлетворяет условиям, сформулированным выше к ар-
хеологическому эквиваленту и. е. пракультуры, и пе существует ни в
одной культуре неолита, бронзового века Европы. Процесс развития
культуры Лендьел и КВК представляет материализованную историю
развития праиндоевропейской культуры. В развитии каждой культуры
существенны вопросы происхождения, судеб и контактов с другими
культурами. Решение этих вопросов приближается к достоверности, ес-
ли решены вопросы периодизации и хронологии. Именно эти вопросы
и разбираются в этой главе.
Ареал культуры Лендьел охватывает географически Среднее Поду-
навье и западную часть Карпатского бассейна, включая междуречье
Савы и Дравы на юге и Силезию и Малопольшу на севере. Эта тер-
ритория входит административными подразделениями в несколько го-
сударств— Венгрию, Чехословакию, Австрию, Польшу, Югославию,
поэтому культура Лендьел исследуется учеными разных стран, что
оОуславливает региональный подход к проблемам лендьелской культу-
ры. Исследования по культуре Лендьел во всем ареале как единому
целому практически отсутствуют, по задачу интеграции исследований
по Лендьелу выполняют международные симпозиумы. В то же время
эти симпозиумы выявляют и большие расхождения в вопросах син-
хронизации памятников Лендьела с предшествующими и соседними
культурами, происхождения культуры Лендьел. Это находит выраже-
S4
ние, в частности, в нескольких периодизациях памятников культуры.
Периодизация культуры Лендьел разработана словацкими архео-
логами. Согласно Я. Лихардусу (1970), развитие КЛ проходило в те-
чение пяти фаз: Лендьел I — Лендьел V. Согласно В. Немешовой — Па-
вуковой (1970), развитие КЛ проходило в четырех фазах: Лендьел I —
Лендьел IV. Венгерские археологи следуют разработанной ими тргх-
ступенчатой периодизации (Титов, 1980, с. 402), которая охватывает
только три ступени словацкой схемы развития Лендьела. В своем ис-
следовании мы пользуемся четырехступенчатой схемой эволюции куль-
туры Лендьел. Первая ступень КЛ носит название «краснорасписчого
Лендьела», но ее подразделяют на две фазы Лендьел 1а, и Лендьел 1b.
Вторая ступень КЛ называется «белорасписным Лендьелом». Третья
ступень КЛ — это нерасписной Лендьел. Четвертая ступень КЛ озна-
меновалась образованием отдельных археологических культур — иор-
дансмюльской (или йордановской), бжесць-куявской и лудаиицкой
группой. При том, что говорят об отдельных культурах, сохраняет свое
значение и ступень Лендьел IV.
В настоящее время выделяется на территории Словакии, Венгрии,
Югославии и даже Западной Болгарии предлендьелский горизонт
(Павук, 1969; Калиц, 1972). Это имеет большое значение для выявле-
ния происхождения культуры Лендьел. Если раньше древнейшие па-
мятники Лендьела синхронизировались с концом культуры Желиз, то
в настоящее время после открытия этого горизонта лендьелские памят-
ники помещают после Желиз, а синхронизируют с последней памят-
ники предлендьелского горизонта. Черты сходства предлендьелского
горизонта и древнейших памятников Лендьела позволяют рассматри-
вать их происхождение в одной связке.
Абсолютные даты культуры Лендьел получаются либо непосредст-
венно из датирования по С 14, либо косвенно через лендьелские им-
порты в культуре Винча и определяют границы существования этой
культуры от 4100 г. до н. э. до 28 в. до н. э. (дата для Болераза по
С 14, приведенная в работе В. Немешовой — Павуковой, 1981; появле-
ние Болераза ознаменовало исчезновение культуры Лендьел в Кар-
патском бассейне). Таким образом, эта культура прошла более, чем
тысячелетний путь развития. Рассмотрим основные вехи этой эволю-
ции, учитывая региональную специфику и изменения границ культуры
Лепдьел во времени.
Лендьел I представлен памятниками «краснорасписного Лендьела»
(название дано по способу украшения керамики росписью — желтой и
красной краской, наносимой после обжига). Эта ступень представлена
па территории от Дравы до Верхней Силезии: в Венгрии, Западной
Словакии и Моравии. Отдельные элементы обнаруживаются в памят-
никах культуры накольчатой керамики в Чехии и Польше, что харак-
теризует форму появления носителей КЛ в Карпатском бассейне. Это
позволяет составить систему взаимных соотношений культуры Лендь-
ел с культурами Карпатского бассейна. Абсолютная дата этой ступе-
ни— первая половина IV тыс. до н. э. (Титов, 1980, с. 409 и сл.). Им-
порт лендьелской керамики в слоях Винчи С позволяет сопоставить
КЛ с древнейшей цивилизацией Старого Света и определить ее отно-
сительное место.
На территории Венгрии, в Дунантуле, памятники ступени Лендь-
ел I сменяют культуру Сопот—Бичке, выделенную Н. Калицем в
1972 году в предлендьелский горизонт. Памятники предлендьелского
горизонта в Венгрии следуют за финальными памятниками Желиз
(стратиграфия поселения в Бичке). Калиц является выразителем край-
ней точки зрения, выделяющие памятники типа Бичке из стратигра-
95
фического горизонта последней производной культуры линейно-лентоЧ-
-ной керамики—культуры. Желиз (Калиц,- 1972* с. 13). В. С. Титов
приводит данные о синхронизации Бичке'с поздней частью группы Же-
лиз в Бечехее, считая, что они свидетельствуют о связях двух групп
памятников, но не о генетическом родстве (Титов, 1980, с. 320). Вмес-
те с тем он говорит о существовании «единого хронологического гори-
зонта: поздняя ступень Желиз — группа Бичке — начало культуры Ти-
са» (там же). Происхождение Бичке Титов видит в культуре Сопот,
вслед за югославскими исследователями и Калицем (та же), посколь-
ку на ступени Сопот II появляются памятники типа Бичке. Конец Бич-
ке по С 14 датируется 4007+80 г. до н. э. На винчанской временной
шкале Бичке занимает переход—Винча В2/С.
На территории Западной Словакии предлендьелский горизонт типа
Бичке — Биня был выделен Ю. Павуком в конце 60-х годов. Этот го-
ризонт сменяется памятниками группы Лужанки, которые являются
древнейшими памятниками краснорасписного Лендьела в этом регио-
не. Памятниками, предшествующими предлендьелским, в этом регионе
относятся так же, как и в Венгрии, к культуре Желиз (Павук, 1969,
с. 346—358; Павук, Шишка, 1980, с. 139).
На территории Моравии памятники краснорасписного Лендьела по-
являются в виде отдельных элементов в массиве памятников культуры
накольчато-ленточной керамики, на ступени I С развития этой культу-
ры. В конце этой ступени в комплексах Лендьела нет элементов куль-
туры накольчатой керамики (Подборский, 1970, с. 273—274).
На территории Чехии (Богемии) элементы краснорасписного Лендь-
ела встречаются эпизодически. Чехия представляет твердыню культуры
накольчатой керамики вплоть до времени Лендьела IV, когда в этом
регионе появляются памятники культуры Иордансмюль наряду с па-
мятниками культуры воронковидных кубков (Дои".тория Чехии, с. 236).
В зону распространения классического расписного Лендьела входят
области Верхней Силезии и Малополыии (Неолит Польши, 1969,
с. 207), причем в лендьелских памятниках идет до 40% включения ке-
рамики КНК (культуры накольчато-ленточной керамики) (Каменска,
1969, с. 208). Устанавливается стратиграфическое следование лендь-
елских памятников за горизонтом поздней железовской культуры (там
же, с. 213).
В Прикарпатье, где отмечается ступень белорасписного Лендьела,
памятники краснорасписного Лендьела пока не обнаружены.
Древнейшими памятниками классического (расписного) Лендьела
мы вслед за словацкими археологами (Павук, 1969; 1980; Точик, 1969,
Дискуссии, 1969 и др.) считаем группу Лужанки в Юго-Западной Сло-
вакии, относящуюся к рубежу V/IV тыс. до н. э. Положение группы
Лужанки зафиксировано как в системе относительной, так и абсолют-
ной хронологии. На своей коренной территории на поселении в Млы-
нарцах керамика Лужанок залегала в яме совместно с керамикой Же-
лиз и накольчатой керамикой. Достоверность этой стратиграфии, прав-
да, поставлена под сомнение исследователями (сравнить Новотный,
1962, с. 223 и Дискуссии, 1969; Павук, с. 595; Лихардус, с. 592—593).
На основании этой стратиграфии Б. Новотный (1962, с. 201, 226) обоз-
начил горизонт: поздняя спирально-ленточная керамика — Железов-
ский тип — Накольчато-ленточная керамика — Бюкк — Тиса и начало
группы Лужанки. Павук и Лихардус, указав на переотложенность ма-
териалов на объектах в Млынарцах и Лужанках, опровергли правомер-
ность выделения такого горизонта (Дискуссии, 1969, с. 595). Сущест-
венно то, что Лужанки следуют за памятниками предлендьелского го-
ризонта в Западной Словакии. Аналогичная ситуация наблюдается и в
96
других локалитетах. Так, в Хорватии на поселении культуры Сопот
лендьелская фаза этой культуры — Сопот Ш — следовала за предлен-
дьел'ским горизонтом, составленным культурой Сопот II — Бичке.
(Бапска: горизонт В содержал 115 фрагментов керамики начала куль-
туры Сопот—Бичке и керамику Винчи В2; следующие, горизонт от
3.00—2,75 м, содержал импорт Винча С; горизонты С2 и Д содержали
керамику культуры Лендьел и Винчи С—С/Д1 — Дмитриевич, Иовано-
вич, Тасич, 1971, с. 194).
Следование венгерского краснорасписного Лендьела за группой
Бичке обосновывается венгерскими исследователями и излагается Ти-
товым (1980, с. 321).
Таким образом, все локальные группы краснорасписного Лендьела
следуют за памятниками предлендьелского горизонта — культурой Со-
пот II — Бичке — и там, где его нет, в Силезии и Малопольше, в Боге-
мии— за позднежелезовскими памятниками, и появляются там в мас-
сиве культуры накольчато-ленточной керамики. Следование группы
Лужанки за памятниками предлендьелского горизонта Биня — Бичке
автоматически переводит Лужанки в хронологический промежуток, от-
водимый для памятников краснорасписного Лендьела. В этой связи
выглядит неожиданной и непонятной фраза Титова: «Иногда в качест-
ве древнейшей ступени культуры Лендьел рассматривают группу Лу-
жанки, представленную пока только в Западной Словакии и имеющую
прочные связи с предшествующей ей группой Железовце. Но группа
Лужанки является во многом самостоятельной, и ее, пожалуй, нельзя
рассматривать как часть первой ступени культуры Лендьел» (Титов,
1980, с. 402). Вопрос отнесения вновь обнаруженной культурной груп-
пы к известным культурам, как это обстоит в случае Лужанок и
Лендьела, не может решаться субъективно. Кроме того, есть и другие
мнения о соотношении и характере связи Лужанок и групп венгерско-
го Лендьела. Так, Точик относит Лужанки к ступени Лендьел 1а, ха-
рактеризуемой красной и желтой росписью без прочерченного орна-
мента, сосудами колоколовидпой формы (Точик, 1969). Калиц показал,
что развитие краснорасписного Лендьела шло в 2-х фазах (на осно-
вании горизонтальной стратиграфии Асода), причем Асод относится
к древнейшей фазе венгерского Лендьела и имеет много параллелей
с Лужанками (Калиц, 1970, с. 439 и сл.). Таким образом, сопоставле-
ние разных точек зрения исследователей лендьелского материала по-
казывает, что Лужанки рассматриваются древнейшим локальным ва-
риантом культуры Лендьел и помещаются за предлендьелским гори-
зонтом, составленным памятниками Бичке—Сопот II — Биня. Их по-
зиция в системе относительной хронологии определяется ступенью
Лендьела 1а. В то же время есть и мнение Новотного, удревняющего
Лужанки до конца Желиз и, таким образом, это может служить обос-
нованием частичной синхронности с Бичке, а следовательно, с пред-
лендьелским горизонтом.
Для решения нашей проблемы подобные нюансы датировки боль-
шого значения не имеют. В то же время вопрос отнесения группы Лу-
жанки к культуре Лендьел существенен, поскольку керамический фонд
Лужанок значительно расширяет базу для решения вопросов проис-
хождения этой культуры. И хотя в однокультурности Лужанок и Лен-
дьела никто не сомневается, кроме Титова, целесообразно остановиться
подробнее на доказательствах однокультурности двух групп памят-
ников, тем более, что развернутой аргументации этого тезиса нам не
известно..
Перефразируя Васича, можно сказать, что история Лужанок, как
и других групп культуры Лендьела, записана в их керамике (рис/ 15).
7—1163 07
Сравнительный анализ керамического фонда группы Лужанки и
культуры Лендьел (тип Зенгеварконь, Лендьел lb по периодизации
словацких археологов), культуры моравской расписной керамики
(КМК I ступени по Подборскому) показывает, что из 17 форм кера-
мики группы Лужанки полное соответствие в культуре Лендьел Венг-
рии находят 13 форм; в культуре моравской расписной керамики —
16 форм. Используя методику сравнения культур с большими объема-
ми керамических комплексов (Николаева, 1987, с. 2), можно оценить
объективно степень сходства сравниваемых сводных комплексов куль-
турных групп. Так, коэффициент совмещения керамического комплекса
Лендьела с комплексом Лужанок равен 0,76. Этот коэффициент рассчи-
тывается из доли одинаковых, тождественных форм в сравниваемых
выборках, взятой от числа сосудов в большем количественном комп-
лексе (в данном случае, это комплекс Лужанок, где взяты для срав-
нения 17 форм). Коэффициент совмещения комплекса Лужанок с
КММК равен 0,96. Это очень высокие показатели, свидетельствующие,
что мы сравниваем не комплексы локальных вариантов, а практичес-
ки памятники одного варианта (рис. 22). Сравниваемые выборки из
трех групп памятников представляют собой набор типов керамики,
приближающийся по составу и структуре к сводному комплексу каж-
дой культурной группы. Так, 17 типов керамики Лужанок полно от-
ражают все массовые типы и редкие формы в сводном комплексе Лу-
жанок (рис. 15). Сложнее оценить представительность выборки венгер-
ского Лендьела и культуры моравской расписной керамики. В первом
случае за сводный комплекс можно взять классификацию керамики
Зенгеварконя, по Я. Домбаи (рис. 17), в которой выделено 34 типа,
и в таком случае взятая нами выборка составляет около 40% сводного
комплекса, при этом следует учесть, что в классификации Я. Домбаи
представлены не только типы, но й варианты типов, тогда как в нашей
выборке — только типы. С учетом этого, наша выборка по Лендьелу
будет отражать около 60% сводного комплекса. Представительность
выборки по культуре моравской расписной керамики—16 и 18 типов,
имеющихся в сводном комплексе КММК (рис. 18 и рис. 22: 16—22,
38—46) достигает 90%. Показательно то, что три ступени 'развития
культуры моравской расписной керамики связываются между собой
в одну культуру по меньшему числу форм, т. е. хронологические ва-
рианты менее сходны, чем территориальные (сравнить рис. 18, 19, 20).
Структура сводных комплексов в Лендьеле Венгрии, Лужанках и
КММК одинакова. Под структурой комплексов мы понимаем соотно-
шение между ведущими керамическими формами в сводных керами-
ческих комплексах (Николаева, 1987). Ведущими керамическими фор-
мами в трех культурных вариантах являются тюльпановидные
кубки — небольшие сосуды объемом до 0,5 л, украшенные росписью
(рис. 22: 5, 13, 19; 6, 14, 20); к у в ш и н о о б р а з н ы е сосуды (рис.
22: 1, 9, 16; 2, 10, 17) с росписью и без нее, с пластическими украше-
ниями в виде симметричных выпуклин на месте наибольшего диамет-
ра; сосуды на «пьедестале» (рис. 22: 7, 21, 8, 15, 22); чаши
расписные и без росписи, украшенные выпуклинами (рис. 22: 26—27,
33—35, 41—43).. Причем, следует подчеркнуть характерную особен-
ность лендьелской керамики, проявившуюся во всех вариантах Лендь-
ела. Это составной характер сосудов на пьедестале, верхняя часть та-
ких сосудов — это мисы, чаши и даже сосуды, которые существуют от-
дельно без пьедестала. Видимо, такая особенность возникла при ши-
роком использовании подставок, пьедесталов для сосудов, и перешла
в конструктивный прием керамистов. Несмотря на то, что конструк-
ция едина, слитного впечатления от формы не возникает, и она чита-
98
ется как составленная из двух форм. На поздних стадиях Лендьела эта
конструктивная особенность пропадает.
Все перечисленные формы в разных комбинациях входят в состав
погребальных комплексов. Вместе с парадной керамикой помещают
небольшие сосуды и кухонную керамику (рис. 16: 20—25). Керамичес-
кий комплекс поселений аналогичен керамическому комплексу погре-
бений.
Локальные различия сравниваемых культурных групп отражены в
орнаментации керамики (сравнить: рис. 15, 16, 18).
Если для керамики Лужанок и КМК характерны плавные соеди-
нения частей сосудов, то для венгерского Лендьела свойственна уступ-
чатость и соединение углами частей сосудов (рис. 17: 1, 3, 7). Послед-
няя черта сближает венгерский Лендьел с керамической традицией
культуры Сопот (рис. 23: 1—3).
Таким образом, сравнение керамических комплексов локальных ва-
риантов культуры Лендьел, включая и Лужанки, показывает сходство
в деталях их керамической традиции. Одинаков состав комплекса; од-
ни и те же ведущие формы керамики (кувшин или амфоровидный со-
суд, кубок, чаша, чаша на пьедестале); одинаковая орнаментация —
пластическая и роспись. Мотивы и элементы орнаментации совпадают
(это меандры, «бегущая волна», зигзаг, дуги и т. д.). Нет сомнений,
чю керамика Лужанок относится к керамике лендьелского круга.
Сравнение культурно-хозяйственного типа груп-
пы Лужанки и расписного Лендьела ‘проведено пами в
соответствии с характеристикой этих групп, данной Новотным (1962) и
Титовым '(1980, с. 366 и сл.).
Территория распространения группы Лужанки — Юго-Западная
Словакия от склонов Малых Карпат и реки Ваг — на западе до реки
Нитра — на востоке. Территория распространения венгерского Лендь-
ела— Дунантул, т. е. Западная Венгрия. Вторым очагом краснораспис-
ного Лендьела является культура моравской расписной керамики, за-
хватывающая и Западную Словакию, получившая там название сло-
вацко-моравской расписной керамики. Ареалы всех трех локальных
вариантов смыкаются.
Памятники группы Лужанки и расписного Лендьела — это поселе-
ния с мощными слоями, а также экстрамуральные могильники (тако-
вые известны в этот период только в культуре Винча — могильник Бо-
гаш — Гарашанин, 1979). Правда, в культуре Лендьел I—II еще встре-
чаются захоронения на поселениях.
Погребальный обряд Лужанок и Лендьела сходен в деталях. Мо-
гильники грунтовые. Обряд погребения — трупоположение на боку,
скорченно. Ориентировка по линии В—3. Характерны кенотафы. Есть
следы возможной антропофагии. В могилы, форма которых не просле-
живается, помещают погребальные фары и пищу. В качестве инвен-
таря используется керамика, иногда топоры, украшения.
В обеих группах представлена кремневая и каменная индустрия.
С появлением Лужанок в этом регионе появляются проушные топоры.
Носители обеих групп были знакомы с обработкой меди. Так, в
группе Лужанки (Млынарцы, яма № 23) встречено медное шило —
древнейшая поделка в Словакии. В культуре моравской расписной ке-
рамики медь встречена позже. В культуре Лендьел медь появляется
в относительно большом количестве. Изделия (шилья, украшения, бу-
сы, кольца, подвески, браслеты) •—древнейшие медные изделия в За-
дунавье (Титов, 1980, с. 391). В Европе находки меди устанавливают-
ся с периода Старчево ПЬ и связываются с приходом культуры Винча.
В культурах периода, предшествующего Лендьелу, в Желиз, появление
7* 09
находок из меди следует рассматривать в связи с влиянием культуры
Винча на северную периферию.
Металлообработка, как и высоко развитая керамическая индуст-
рия, свидетельствуют о специализации ремесла. Подтверждением это-
му служат находки керамических кладов в культуре Лендьел (Хен-
зель, 1980, рис. 32).
Таким образом, сравнение культурно-хозяйственного типа Лужанок
и Лендьела показывает их единство, которое особенно выразительно
на фоне различных культурных групп, образовавшихся после исчезно-
вения — культуры линейно-ленточной керамики (сравнить с культурно-
хозяйственным типом КЛЛК, приведенным в главе V). Установив ге-
нетическое родство древнейших памятников культуры Лендьела — Лу-
жанок— с памятниками классического Лендьела, можно переходить к
вопросам происхождения, выделяя местную традицию, уходящую кор-
нями в культуры предлендьелского горизонта (Сопот — Бичке—Би-
ня) с растворенными в нем элементами Желиз— деривата культуры
линейно-ленточной керамики, и пришлую — с более южных регионов,
на которые указывают лендьелские импорты в слоях винчанских по-
селений.
Местный компонент (в связи с выделением предлендьелского гори-
зонта) в сложении расписного Лендьела следует искать не в памятни-
ках Желиз, а в памятниках Сопот II — Бичке — Биня.
Комплексы предлендьелского горизонта — культуры Сопот II —
Бичке — Биня (по Калицу — Павуку) и комплексы расписного Лендь-
ела неравноценны в количественном отношении. Это осложняет сравне-
ние. В подобной ситуации можно применить способ сравнения через
совмещение, по методике, разработанной Н. А. Николаевой (1987,
с. 2—16). Все 8 типов целых форм Бичке находят полные аналогии в
керамических формах краснорасписного Лендьела (рис. 23: 18—25
и 23: 32—41). Объективной характеристикой этого сходства может слу-
жить коэффициент совмещения, равный 1,0 (о расчета коэффициента
см. выше). Приведены формы культуры Сопот II, полностью тождест-
венные культурной группе Бичке (рис. 23: 18—25 и 23: 9—17). Коэффи-
циент совмещения этих выборок также близок к 1,0. На основании
этого сравнения можно сказать, что компонент Сопот II — Бичке —
Биня полностью вошел в состав лендьелского культурного комплекса.
Происхождение предлендьелского горизонта, таким образом, увя-
зывается с происхождением лендьелской культуры. Разработки венгер-
ских (Калиц, 1972), словацких (Павук, Лихардус, Шишка, Точик) и
югославских археологов (Брукнер, 1969; 1974) показывают, что ре-
зультирующее научное мнение склоняется в пользу трактовки памятни-
ков Сопот, Бичке как колоний культуры Винча. Поскольку памятники
Бичке наслаиваются на субстрат Желиз (Калиц, 1972, с. 13), то эле-
менты Желиз в керамическом комплексе Лендьела, рассматриваемые
рядом археологов как праформы для керамики Лендьела в культуре
Желиз (Точик, 1969), являются опосредованными через предлендьел-
ский горизонт (Павук, 1969, рис. 1).
Сравнение керамики Сопот II — Бичке с культурой Винча (рис. 23:
II и 23: IV) показывает, что все формы этой культуры находят анало-
гии в Винче (9 форм). Комплексы Сопот II — Бичке и Винчи не равно-
ценны в количественном отношении, поэтому и в данном случае сле-
дует применять коэффициент совмещения для оценки сходства двух
групп памятников. Коэффициент совмещения комплекса Сопот II —
Бичке с Винчей равен 1,0.
Однако в керамическом комплексе культуры Лендьел существует
и другой компонент, который не может быть выведен из культуры Со-
100
пот II — Бичке. Генетические истоки неместного компонента культуры
Лендьел как ее классического, так и древнейшего варианта ведут к
культуре Северных Балкан — Винче, характеристика которой была да-
на выше, в главе 6.
Сравнение керамического комплекса, а также дру-
гих составляющих культурного комплекса Лужанок
и Винча (рис. 24: 17—44) показывает сходство двух культур, кото-
рое выходит за рамки ареальных связей, которое можно интерпретиро-
вать только как генетическое родство двух культур.
14 форм керамики, которые составляют 11 типов, в Лужанках на-
ходят полные и тождественные соответствия в керамике Винчи. Воп-
рос о представительности выборки керамики Лужанки решается мето-
дом совмещения всего комплекса керамики Лужанок и данной выбор-
ки. Всего в комплексе Лужанок—14 типов, таким образом, 80% комп-
лекса Лужанки находит точные и полные аналогии в керамике Винчи,
и это сходство может быть интерпретировано как генетическое родст-
во (рис. 24: 17—44). Все ведущие формы сосудов Лужанок — кувши-
нообразные сосуды с 4-я симметричными выпуклинами (рис. 24: 17
и 31), кубок (рис. 24: 18 и 32), чаши (рис. 24: 27—29 и 41—43), чаши
на пьедестале (рис. 24: 26, 30 и 40, 44) находят аналогии в культуре
Винча. Уникальные составные сосуды (рис. 24: 24, 25 и 38, 39) также
характерны для двух культур.
Культурно-дифференцирующими признаками двух культур Лендь-
ел и Винча служат орнаментация каннелюрами (характерна для Вин-
чи и отсутствует в Лендьел, хотя присутствует в Бичке), роспись (ха-
рактерна для Лендьела, но отсутствует в Бичке и Винче). Эти же при-
знаки являются культурно-определяющими для этих культур.
Сходство Лужанок и Винчи может быть подкреплено сравнением
комплексов классического Лендьела и Винчи (рис. 24: 1—16). Всего
к сравнению привлечено 7 форм из Зенгеварконя — памятника венгер-
ского Лендьела и 1 форма культуры моравской расписной керамики
(рис. 24: 1—8). Все формы находят адекватные аналоги в винчанском
керамическом комплексе (рис. 24: 9—16), в том числе 6 форм пред-
ставляют массовые формы в обеих культурах. Таким образом, всего
сопоставляется с Винчей 21 керамическая форма, представляющая яд-
ро лендьелской культуры и ее массовые типы.
Еще более разительным представляется сходство лендьелской и
винчанской пластики (рис. 25). Эта пластика и антропоморфная, и
зооморфная (рис. 25: 17, 24, 20, 27). Она включает отдельно стоящие
(рис. 25: 1, 8, 3, 10, 11) и сидящие фигурки (рис. 25: 2, 4, 9, 12), оде-
тые (рис. 25: 3) и обнаженные (рис. 25: 3, 10, 11, 12).
Стиль изображений условный. Руки показаны укороченными кони-
ческими выступами, грудь — круглыми налепами. Фигурки богини-
прародительницы или женщины с ребенком трактованы одинаково:
руки скрещены на поясе, младенец — с левой руки, показаны колени
(рис. 25: 2, 9).
Знаки, которые изображены на винчанской статуэтке (рис. 25: 1),
повторяются на лендьелских фигурках (рис. 25: 8).
Общим для Винчи и Лендьела является изображение фигуры в
рельефе на стенках сосудов с воздетыми руками, разведенными нога-
ми (рис. 25: 6, 7, 14). Для культуры Винча характерны лицевые урны,
которые в Лендьеле почти не встречаются (рис. 25: 21 и 28).
Алтари — столики на ножках с углублением в центре — встречены
в обеих культурах, причем, это истоки той формы, которая встречается
во всех индоевропейских культурах III—II тыс. до н. э., и возможно,
Ю1
проясняют происхождение так называемых курильниц катакомбной
культуры II тыс. до н. э. (рис. 25: 19, 26; рис. 26: 2, 8, 9, 17).
Зооморфные ручки сосудов характерны для Лендьела и Винчи
(рис. 26: 17, 24).
Зооморфные сосуды, впервые появляющиеся в Винче и Лендьеле
(рис. 26: 1, 16), имеют своим завершением аски (рис. 25: 16).
Отсутствующие в Винче модели жилища, но имеющиеся в Лендь-
еле, могут быть дополнены пластическими украшениями в виде голо-
вы животного в Винче (рис. 26: 3), обычно вывешиваемыми над вхо-
дом в дом, как можно судить по модели дома в КМК (рис. 26: 10).
Картина сходства двух культур была бы неполной, если не вспом-
нить проушные топоры, плоские каменные тесловидные топоры, а так-
же костяные, каменные бусы и подвески из клыков (рис. 26: 4, 5, 6,
11, 12, 20, 21 13—15), встреченные в обеих культурах — Винче и
Лендьел.
На основании проведенного анализа правомерно говорить/ о доми-
нирующей роли винчанского компонента в сложении культуры Лендьел
и ее древнейшего варианта — Лужанок. Ареал Сопот II — Бичке смы-
кается с Винчей на своих восточных границах, а с Лужанками — на
северной границе. Так осуществляется принцип непрерывности терри-
тории при доказательстве происхождения культуры Лендьел от Вин-
чи. Далее, если один компонент, слагающий культуру раннего Лендь-
ела (Лужанок), Сопот II — Бичке, происходит из Винчи, и второй
компонент развитого краснорасписного Лендьела происходит также
из Винчи, то в целом можно говорить о миграционном происхождении
культуры Лендьел от Винчи. Механизм участия Винчи в образовании
ряда центральноевропейских неолитических культур представляется
следующим образом.
Культура Винча, появившись как сложившийся культурный комп-
лекс на Северных Балканах, в массиве памятников культурно-истори-
ческой области Старчево — Криш — Кереш, во второй половине V тыс.
до н. э. оказывала все возрастающее влияние на северную периферию.
Может быть выделено несколько хронологических периодов влияния
Винчи на северные области, в один из которых наступила дезинтегра-
ция монолитной культуры линейно-ленточной керамики, что вырази-
лось, в частности в образовании культуры Желиз.
На последующих стадиях Винча BI—В2 влияние Винчи на северо-
западную периферию сохранилось, о чем свидетельствует существова-
ние в этом регионе винчанских памятников (Осептиван в Венгрии, Тор-
дош в Румынии) и памятников культуры Сопот I—II, в которой иссле-
дователи видят «посла винчанских традиций» (Брукнер, 1974, с. 303).
Влияние Винчи в северо-восточном направлении на Потисье выра-
зилось в дезинтеграции массива культуры алфелдской линейной кера-
мики и образовании групп типа Сакалхат-Лебе. Характеристика этой
группы в отечественной литературе впервые дана В. С. Титовым (1980,
с. 158—181). По отношению к памятникам Сакалхат-Лебе винчанский
компонент признается Титовым без всяких колебаний (1980, с. 180),
тогда как в отношении лендьелских памятников, имеющих больше ана-
логий в Винче, исследователь воздерживается от однозначной оценки,
сочувственно излагая точку зрения Д. Срейовича, полагающего, что
Винча не играла роли в сложении культуры Лендьел (Титов, 1980,
с. 411).
В этой связи интересно провести сравнение керамики Сакалхат и
Винча (рис. 13). Выборка Сакалхат (рис. 13: 1—7, 15—18) содержит
амфоры и амфоровидные сосуды, горловина которых украшается антро-
поморфной личиной (рис. 13: 3, 4). Сосуды на ножках, миски, орна-
102
ментация выпуклинами (рис. 13: 5—7) имеют аналогии не только в
Винче, но и в Лендьеле. Характерным новым типом керамики явля-
ется двуручный сосуд, который широко распространился в Средней
Европе только в период баальбергской стадии КВК (рис. 13: 18). Осо-
бенно роднит с Винчей орнаментация широкими меандровыми полоса-
ми, украшенными наколами (рис. 13: 1, 2).
Всего 12 форм Сакалхат-Лебе находят аналогии в Винче, из них
5 форм находит аналогии в Лендьеле (рис. 13: 5—7, 15—17).
Если принять во внимание сказанное выше о 21 аналогии сосудам
Лендьела в Винче и серии параллелей лендьелской пластике, зооморф-
ным сосудам и т. д. в Винче, то еще раз можно (на фоне аналогий
Сакалхат-Лебе) определенно сказать, что культура Лендьел — мигра-
ционная в Средней Европе и возникает на основе доминирующего влия-
ния Винчи.
Что касается венгерского Лендьела, то Титов говорит о группе
Бичке как предтече Лендьела (Титов, 1980, с. 412).
Наш взгляд на происхождение Лендьела исходит из трех фактов:
исключительной роли Винчи в сложении культуры Лендьел, трехэтап-
ности влияния Винчи на Среднюю Европу, а также существовании
предлендьелского горизонта. Эта точка зрения не исключает Бичке из
схемы образования лендьелской культуры, но не позволяет рассматри-
вать Бичке как единственный компонент Лендьела. Распространение
по всей территории Западной Венгрии краснорасписной керамике мож-
но связывать лишь с сильным культурным влиянием из районов За-
падной Словакии и Моравии, поскольку древнейшим вариантом Лендь-
ела является группа Лужанки в Западной Словакии, о чем свидетель-
ствует и большое количество параллелей между Лужанками и Асо-
дом—древнейшим памятником венгерского Лендьела (Калиц, 1970).
Процесс сложения краснорасписного Лендьела является, по наше-
му мнению, отражением в материальной культуре процесса формиро-
вания позднеиндоевропейской общности. Так, он является сложным
взаимодействием двух разных, но генетически связанных групп (Со-
пот II — Бичке и Лужанки), корни которых — в культуре Винча. Даже
субстрат, на который наслаиваются памятники предлендьелского гори-
зонта (культура Желиз), оказывается также облученным культурой
Винча, представляющей собой древнейшую цивилизацию Старого
Света.
Сопот, Сопот II — Бичке — Биня, Сакалхат и Лужанки — разновре-
менные вехи колонизационного движения этой древнейшей цивилиза-
ции Европы.
Решающая роль Винчи в формировании Лендьела, позднеиндоев-
ропейскую принадлежность которого мы обосновали в предыдущей мо-
нографии (Сафронов, 1983), делает ее ответственной за передачу
лендьелцам «праиндоевропейской языковой эстафеты».
Таким образом, учитывая, что Лендьел является культурой поздне-
индоевропейского состояния, образующей с культурой воронковидных
кубков последнюю прародину индоевропейцев перед
распадом их единства, мы должны видеть в процессе формирования
культуры Лендьел процесс сложения позднеиндоевропейской общности,
а культуру Винча считать предшествующей и частично синхронной
позднеиндоевропейскому состоянию праиндоевропейской общности.
Процесс формирования культуры Лендьел начался с появления
группы Лужанки в Юго-Западной Словакии, а закончился становле-
нием краснорасписного Лендьела на территории^Венгрии.
Ареал первой позднеиндоевропейской прародин.ы
(ПИЕ I) (рис. 42: 2) образовался в последнее столетие V тыс. до н. э.
и очерчивается границами группы Лужанки. Он должен быть занят
этнически однородным населением и в силу территориальной компакт-
ности (120—130 км в поперечнике), и в силу однообразия и устойчи-
вости материальной культуры немногих памятников лужанской груп-
пы. Различные коллективы «лужанского» населения благодаря тер-
риториальной близости постоянно могли легко общаться друг с дру-
гом. Однородность материальной культуры как раз и свидетельствует
о тесных контактах ее носителей. Это исключает наличие диалектов
внутри языка «лужанского» населения.
Ареал второй позднеиндоевропейской прародины
(ПИЕ II) (рис. 43: 1) образовался на рубеже V—IV тыс. до н. э. (дата
поселения Асод в Венгрии—4040—3880 гг. до н. э.— Титов, 1980,
с. 409). По территории ареал ПИЕ II больше ареала ПИЕ I (400 км
с севера на юг и 200 км с востока на запад), но его земля сплошной
полосой занята памятниками краснорасписного Лендьела ступени 1b.
Участие в формировании краснорасписного Лендьела двух разных, хо-
тя и родственных групп Лужанки и Бичке, делает вполне возможным
наличие диалектного членения в языке носителей культуры этих памят-
ников, но археологически выявить это не представляется возможным,
хотя памятники южного венгерского Лендьела этого периода несколь-
ко отличаются от более северных комплексов моравской расписной ке-
рамики. Этот период окончательного формирования лендьелской куль-
туры, включившей в себя не только лужанские, но и элементы субст-
рата и группы Бичке.
Ареал третьей позднеиндоевропейской прародины
(ПИЕ III) образовался в конце первой половины IV тыс. до н. э.; ха-
рактеризуется ступенью II развития культуры Лендьел, отличительной
чертой которой является белая роспись в керамике (Титов, 1980,
с. 409—410), а также фактом отпочкования в это время от лендьелской
культуры памятников новой культуры, генетически связанной с
Лендьелом,— культуры воронковидных кубков (рис. 43: 2).
Генетическая связь культуры воронковидных кубков (КВК) с куль-
турой Лендьел (КЛ) фактически никем не обосновывалась, хотя сто-
ронники гипотезы «южного происхождения» (Милденбергер, 1953,
с. 82), указывая на сходство отдельных керамических форм КВК и
КЛ, считали эту связь генетической (Беренс, 1973, с. 81).
КВК широко распространена во времени (сер. IV—III тыс. до н. э.)
й пространстве (от Южной Скандинавии и Балтийского моря — на се-
вере, до Дуная — на юге, от Нидерландов — на западе, до Прикар-
патья— на востоке). Сложнее определить время существования каждо-
го регионального варианта и хронологическую позицию древнейших
памятников КВК в каждом из них.
Периодизация и хронология датских памятников КВК установлена
известным датским археологом Беккером (1958) на основании совстре-
чаемости форм сосудов в керамических (поминальных) комплексах
торфяников Дании. Беккер разделил керамику КВК на 5 типологичес-
ких групп (А—Е). Сопоставление выделенных групп с известными к
тому времени неолитическими комплексами керамики Северной и
Средней Европы при учете палинологических анализов и дат торфя-
ников по С14 показало хронологическое значение этого распределения.
Периодизация Беккера (1947/1948, с. 5 и сл.) была образцовой в те-
чение Четырех десятилетий. Почти в неизменном виде она остается и
сейчас единственной для памятников КВК Северной Европы. По
периодизации Беккера корректируют свои региональные схемы иссле-
дователи неолита-энеолита Польши, Чехии, Моравии, Германии (Ко-
вальчик, Запотоцкий, Хоуштова, Беренс), Лишь положение о последо-
104
вательности двух древнейших хронологических этапов КВК в схеме
Беккера, характеризуемых кубками А и кубками В, подверглось сом-
нению (Стенбергер, 1977, с, 46—52). Древнейшими Беккер считал ком-
плексы с плоскодонными кубками А, носители которых были первыми
неолитическими и земледельческими племенами Северной Европы. Со
второй миграционной волной в эти же районы и с другим народом он
связывал появление круглодонных кубков В.
По нашему мнению, кубки А и кубки В типологически близки друг
ДРУГУ (воронковидное горло, плавные очертания тулова) и отличают-
ся только формой дна. Одинакова и невыразительная орнаментация в
виде наколов, ногтевых вдавлений, хотя во время бытования комплек-
сов с кубками В появляется новый элемент — шнуровая орнаментация
горизонтальными линиями несколько ниже венчика.’ Новый орнамен-
тальный штамп и новая керамическая форма — воротничковая фляга
с округлым туловом — широко распространены в Средней Европе и в
более поздних, чем ступени КВК А и КВК В в Швеции и Дании, в
последней фазе IV КВК в Моравии, на рубеже баальбергской-зальц-
мюндской ступени КВК в Германии, и на ступени С I—С II КВК в
Чехии. Эти факты и убеждают нас в справедливости предложенной
Беккером последовательности стадий А и В. Однако многие археологи
отметили недостаточную аргументированность этой последовательности
и даже возможность обратной стратиграфии. Так, Стернбергер (1977,
с. 46—52), указывая на единую этническую, принадлежность носителей
КВК в Южной Швеции на основании типологического анализа инвен-
таря, пришел к выводу, что кубки В древнее кубков А и что последние
развились на неизвестной пока родине КВК из круглодонных кубков
В. Полемика привела к тому, что археологи стали рассматривать комп-
лексы с кубками А и В как единый хронологический горизонт АВ. По
наличию кубков и других керамических форм, сопровождающих кубки
типа А и В, комплексы этого древнейшего горизонта КВК — КВК АВ —
были обнаружены в Центральной Польше (Сарново: I этап КВК по
схеме К. Сюшинского), Западном и Восточном Поморье, Куявии, Ма-
зовии, Малопольше (?) (Неолит Польши, с. 198—199, табл. 106), в
Верхней Силезии (Петровице Белки — Козловски, 1970, с. 543), в Мо-
равии (I этап по периодизации Е. Хоуштовой, I960, клады Божич в
Зноймо и Малице), возможно, в Чехии (Шленьска Гора: IA по перио-
дизации чешских археологов — Доистория Чехии, 1978, с. 238, 239),
гипотетично в Саксо-Тюрингии.
Подобная география распространения древнейших комплексов во-
ронковидных кубков может свидетельствовать либо почти об одновре-
менном конвергентном их возникновении на разных территориях (по-
лицентризм), что возможно только при наличии общей подосновы; ли-
бо о быстром их распространении из одного центра (моноцентризм).
В пользу моноцентрической гипотезы свидетельствует отсутствие за-
падных генетически близких культур субстрата на западных и север-
ных территориях распространения кубков А—В. Так, в Дании и Шве-
ции КВК наслоилась на мезолитическую культуру Эртебёлле и неко-
торой время существовала с этой культурой. Предположение Троелс —
Смита (1954) о том, что на ее основе под влиянием юго-западных эле-
ментов возникла КВК, не только лишено оснований, но и перспектив
из-за невозможности объяснить появление развитого неолитического
комплекса и полной смены культурно-хозяйственного типа в этом ре-
гионе. Таким образом, Северная Европа не могла быть родиной КВК-
Западная (приальпийская) концепция происхождения КВК. от ми-
хельсбергской культуры, выдвинутая Беренсом (Ковальчик, 1970),
также может быть легко опровергнута на основании хронологических
105
данных, поскольку михельсбергские элементы не встречаются в древ-
нейших памятниках КВК на ступени АВ. Хотя, по нашему мнению,
кубки В вполне могли переоформиться из плоскодонных кубков А под
влиянием круглодонных Михельсбергских форм. Существование же ми-
хельсбергской культуры в период бытования кубков А и В доказыва-
ется целой серией из восьми дат из михельсбергского поселения Эрен-
штайн (Долухаиов, Тимофеев, 1972), относящихся к концу 3-й — сер.
4-й четверти IV тыс. до н. э. Однако и радиокарбонные данные указы-
вают на то, что КВК возникла на три века раньше михельсбергской
культуры, и ее ранние памятники датируются по С 14 последним сто-
летием первой половины IV тыс. до н. э., а по увязке с белораспис-
ным Лендьелом— серединой IV тыс. до н. э. (см. ниже). Безусловная
близость некоторых керамических форм михельсбергской и КВК вос-
точной группы скорее свидетельствует о взаимовлиянии керамических
традиций обеих культур. В михельсбергской культуре есть формы, вос-
ходящие к еще более древней, лендьелской традиции в керамике. Ве-
роятно, не лишена оснований гипотеза тех исследователей, которые
«считают михельсбергскую культуру периферийной культурой облас-
ти воронковидных кубков» (Монгайт, 1973, с. 255). Эту гипотезу под-
тверждает появление на стоянках михельсбергской культуры рвов, час-
токолов, сложных воротных сооружений, полностью совпадающих с
фортификационными сооружениями КВК и Лендьела (Хахман, 1973,
с. 79—107).
Сформировавшаяся под сильным влиянием КВК, михельсбергская
культура, продолжая впитывать культурные элементы КВК-—Лендь-
ела, и сама оказывала влияние на эти культуры. Особенно явно это
ощущается в появлении круглодонных форм в иордансмюльских комп-
лексах лендьелской культуры, баальбергских памятниках КВК (рис. 29:
7, 26, 27, 29), а позже в памятниках зальцмюндской ступени КВК.
При такой ситуации решающее значение в пользу происхождения КВК
от лендьелской культуры имеет хронология памятников КВК, преем-
ственность ее архитектурного и фортификационного наследия, типа хо-
зяйства и керамической традиции от лендьелской культуры (рис. 28).
Южное происхождение КВК. от лендьелской культуры представля-
ется единственно возможным, поскольку в этом случае находится объ-
яснение возникновению яркого керамического комплекса КВК, почти
все формы которого восходят к лендьелской керамической традиции
(рис. 31, 28), а удивительное сходство культурно-хозяйственного типа
и архитектуры обеих культур убеждает в их генетической связи (см.
ниже). Наконец, данные радиокарбонного анализа подтверждают
большую древность южных памятников. Если наиболее древние па-
мятники КВК в Южной Швеции датируются по С 14 2950 г. до и. э.
(Стернбергер, 1977, с. 51), в Дании (Коненсхой) — последней чет-
вертью IV тыс. до н. э„ в ГДР (Кмелен) —третьей четвертью IV тыс.
до н. э., в Польше (Сарново) —около 3600 г. до н. э. (Долуханов, Ти-
мофеев, 1972, с. 57), то для находок в Моравии, Верхней Силезии нет
радиокарбонных дат, но они прочно синхронизируются по находкам
белорасписной керамики Лендьелом II, памятники которого датируют-
ся по С 14 серединой IV тыс. до н. э. (Лентенье — Сенткересдомб —
3510+120; Залавар — Мекень—3450+80 гг. до н. э.— Титов, 1980,
с. 409—410).
По устоявшемуся представлению появление новой археологической
культуры отмечается новой керамической традицией. В культуре во-
ронковидных кубков новой, ведущей и определяющей формой является
воронковидный кубок или формообразующий элемент, встречающийся
и на других сосудах в рамках этой керамической традиции, выражен-
ие
ный в преувеличенно раскрытой горловине в виде воронки (рис. 29: 7).
В развитии керамической традиции КВК намечаются периоды, первый
из которых характеризуется набором форм, типологических близких к
лендьелским (рис. 28); воронкообразная горловина на отдельных со-
судах еще не гипертрофированно увеличена, а соизмерима с пропор-
циями сосудов. Число сосудов, входящих в состав самого раннего
комплекса КВК ступени АВ (по Бекеру), невелико, поэтому можно
привести каждому из них конкретные аналогии, фиксирующие связи
сосудов КВК с культурой Лендьел (рис. 29: 23—29, 28).
Сосуд с воронковидной горловиной и овоидным туловом с неболь-
шим донцем из Маломериц (Моравия, КВК I, по Хоуштовой) находит
аналогию в типичном лендьелском кубке с воронковидной шейкой,
обычно украшенной четырьмя круглыми шишечками На месте наиболь-
шего диаметра (Балатонендрел, по Титову, 1980, с. 375, рис. 227: 3)
(рис. 16: 6). Тот факт, что маломерицкий кубок (рис. 28: 11, 19) сос-
тавляет основу, на которой в последующие периоды развиваются мно-
гообразные сосуды, объединяемые общим элементом — воронкообраз-
ной горловиной, не вызывает сомнений из типологического сопостав-
ления его с более поздними воронкевидным кубками. Существенно и
то, что лендьелские кубки с воронкообразной горловиной не единич-
ны, а/типичны для лендьелской керамической традиции (рис. 21: 8;
18: 2, 3, 7).
Вторая характерная форма для комплекса как раннего КВК, так
и для более позднего — это сосуд, в котором верхняя часть представ-
ляет собой цилиндр, а нижняя часть — усеченный конус, причем диа-
метр максимальный придонной части равен диаметру цилиндрической
верхней части. В этом сосуде нет разделения на горловину, плечевую
часть. На венчике —очень часто «воротничковый» налеп. Происхожде-
ние этой специфической формы мы видим также в лендьелском комп-
лексе Виланы — Кевешд (Мюллер-Карпе, 1968, табл. 187: 9) и Зенге-
варконь (Домбаи, 1960), (рис. 29: 14, 29; рис. 28: 20).
Третья форма, присутствующая в раннем комплексе КВК, имеющая
много продуктивных производных в последующих периодах развития
этой культуры, а также производных от нее — КША, КШК — это ам-
форы с шаровидным туловом и небольшим плоским дном, с узким
цилиндрическим горлом (соотношение Д1/Д-1/3, где Д1 — диаметр гор-
ловины, а Д — диаметр сосуда; соотношение HI/H-1/6, где HI — высо-
та горловины, Н — высота сосуда). Такая амфора снабжена уже не
выступами, как первые амфоры в культуре Винча или кувшинообраз-
ные сосуды Лендьела, а ручками, и это характерный признак, отли-
чающий лендьелскую керамическую традицию от раннего комплекса
КВК (рис. 29: 23, 25). Для позднего Лендьела (Лендьел III—V), не-
расписного, ручки на сосудах—неотъемлемый их элемент, а мы под-
черкиваем разницу для расписного Лендьела и КВК (раннего), появ-
ление же ручек на поздней ступени Лендьела считаем результатом
влияния КВК на культуру Лендьел. Строго говоря, нам неизвестна
точная аналогия амфоре из Божице (Моравия, КВК I по Хоуштовой)
в лендьелских комплексах, равно как и вообще такой элемент, как
ручки, но нельзя пройти мимо таких лендьелских сосудов, как бико-
нические со сглаженным ребром и цилиндрической горловиной или со
слегка вогнутыми очертаниями. Соотношение Д1/Д у таких сосудов —
такое же: 1/3, a HI/H-1/5—1/9. Подобные сосуды имеют также боль-
шую высоту: экземпляр из Печенад имел 43 см. Для первой ступени
краснорасписного Лендьела такая форма не характерна, но появляет-
ся она именно на второй ступени (рис. 28: 1, 7). Полных аналогий в
отношении этой формы в сосудах КВК и Лендьела не будет потому,
107
что данная амфоровидная форма — развивающаяся и в самой культу-
ре Лендьел. Проливает свет на происхождение этой формы аналогия
из культуры Винча ступени Винча—Тордош II (по Гарашанину, 1979,
табл. 91). Для культуры Винча древней фазы развития (Винча—-Тор-
дош I, П, по Гарашанину) амфоры являются характерной чертой кера-
мической традиции. Они многообразны по оформлению деталей, орна-
ментов, второстепенных пропорций, но вместе с тем и очень стандарт-
ны. Важно и то, что наряду с небольшими амфорками есть амфоры
значительных размеров и даже пифосы в человеческий рост (размеры
сосуда также являются характеристикой керамической традиции). На
основании того, что выше было показано, что доминирующий компо-
нент культуры краснорасписного Лендьела имеет винчанское проис-
хождение, сравнение амфоры из Божице с амфорой из культуры Винча
правомерно, учитывая полное отсутствие подобных форм в синхрон-
ных и соседних культурах нелендьелского круга и существование не-
стабильной формы в культуре Лендьел.
В раннем комплексе появляется также новая форма сосуда — ам-
фора с биконическим туловом и высокой цилиндрической или вогну-
то-цилиндрической горловины с двумя петлевидными ручками на пе-
реходе от горловины в плечевую часть (рис. 29: 23). Все вышесказан-
ное о ручках, не характерных для Лендьела, следует отнести и к дан-
ному случаю. Форма двуручной амфоры с цилиндрическим горлом
КВК из Могильниц (Хоуштова, 1960, табл. IX: 10) совпадает с типич-
но лендьелской формой из Лужанок (рис. 15: 7), которая традицион-
но украшалась шишечками по месту наибольшего диаметра и не име-
ет ручек (Новотный, 1962; Мюллер-Карпе, 1968, табл. 204). К сказан-
ному можно было бы добавить и сходство некоторых производных
форм от воронковидного сосуда из Маломериц с лендьелскими фор-
мами (рис. 18: 2, 7) и формами горшков из культуры Сопот.
Выше обосновывалась связь культуры Сопот с группой Лужанки
в Западной Словакии, Бичке в Западной Венгрии. Культура Сопот на
11 ступени развития представляет собой культурное единство с груп-
пами Бичке и Биня в Словакии (по Калицу, 1972, с. 13; Брукнеру,
1974; Павуку, 1969, с. 345). На третьей ступени развития культура Со-
пот включает столько импорта из Зенгеварконя, что исследователи
говорят об этой ступени как о лендьелской культуре (рис. 23). Не
удивительно, что некоторые сопотские формы перешли в КВК через
посредство культуры Лендьел, не прижившись в последней.
В раннем комплексе КВК АВ в Моравии присутствует слабопро-
филированный с невыделенной горловиной сосуд, украшенный сосце-
видными налепами и горизонтальными ручками (Хоуштова, 1960,
табл. III: 5), аналогия которому представлена в комплексе Лужанки
(Новотный, 1962, табл. XXXIV: 1; Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 204: 65).
Мисы на ножке как тип представлен в раннем комплексе КВК АВ
(Хоуштова, 1960, табл. IV: 5). Эта форма сосуда гораздо более пред-
ставительна в комплексе Лужанок (Мюллер-Карпе: т. 2, табл. 202:
17—22), однако имеется и точная аналогия в виде биконической вазы
на ножке (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, табл. 203).
Таким образом, весь ранний комплекс КВК ступени АВ, по Бекке-
ру, находит полную аналогию в культуре Лендьел I, однако гораздо
более полные аналогии находит КВК АВ в белорасписном Лендьеле
(Лендьел II), которому синхронен ранний комплекс КВК АВ. Прове-
денное нами графическое сравнение учитывает все типы раннего комп-
лекса КВК и все имеющиеся в наличии формы моравского комплекса
КВК АВ (рис. 28).
I тип — узкогорлые амфоры (высота 30—40 см); отношение диа-
да
1
Метра горловины к диаметру тулова—1:3. Украшаются жгутовидными
ручками в придонной части или зооморфными ручками на плечевой
части (Хоуштова, 1960, табл. II: 2, 3 и табл. II: 1). В белорасписном
Лендьеле — культуре моравской расписной керамики подобные амфо-
ры таких же размеров встречаются, но уже с горизонтальными руч-
ками, укрепленными на наибольшем диаметре (рис. 28: 1 и 7).
II тип — широкогорлые амфоры с цилиндрическими и воронковид-
ным горлом с 2-я ручками с горизонтальным отверстием (высота око-
ло 30 см). Соотношение диаметра горловины к диаметру тулова —
5:6. В белорасписпом Лендьеле есть аналогичные формы — двуруч-
ные сосуды, однако они не имеют выделенной горловины (рис. 28: 2
и 8).
III тип — узкогорлые амфорки (высота 15 см). Две ручки на осно-
вании горловины. Находят аналогии в Лендьеле II (рис. 28: 3 и 9).
IV тип — амфоры с воронковидным горлом и 4-я ручками на осно-
вании горловины (рис. 28: 4 и 10).
V тип — воронковидные кубки (высота — 30 см). Воронковидная
горловина выделена, хотя не столь гипертрофированн, как ца поздних
экземплярах. Кубки варьируют по орнаментации (рис. 28: 11, 12, 20).
В сравниваемых сосудах Лендьела II такие кубки декорируются сим-
метричными выступами на линии наибольшего диаметра (рис. 28: 5).
Сопоставление кубков Лендьела и КВК подтверждает высказываемую
гипотезу о происхождении воронковидного кубка из культуры Лендьел.
VI тип — кубковидные сосуды, представляют собой форму с невы-
деленной горловиной, но плавно суживающейся верхней частью. Они
украшаются налепом («воротничком» — рис. 28: 20) или язычковыми
выступами (рис. 28: 19). Названные формы имеют хорошие аналогии
в белорасписном/ Лендьеле (рис. 28: 14 и 19; 28: 15 и 20).
VII тип — мисы на ножках («вазы для фруктов») —не является но-
вой чертой в комплексе КВК. Эта форма керамики восходит к Лендь-
елу, Винче и Старчево (рис. 28: 16, 17 и 21).
VIII тип — сковороды (рис. 28: 18 и 23). Форма находит полные
аналогии в лендьелской комплексе.
Таким образом, сравнение по типам керамики комплекса КВК
АВ (моравский вариант по Хоуштовой) и сарновской (Неолит, 1979,
с. 198) с белорасписным Лендьелом Моравии и Польши показывает,
что ранний комплекс КВК выкристаллизовался из лендьелского комп-
лекса, отличаясь только большим однообразием и вариантными дета-
лями (ручки, декор, отсутствие росписи в КВК). Наш вклад состоит
не столько в том, что мы впервые выделили эту проблему, но в том,
что мы проследили графически для каждой конкретной формы связь
двух культур в древнейшем звене. Следует подчеркнуть, что в архео-
логической литературе только в самое последнее время обратили вни-
мание на синхронизацию КВК с культурой Лендьел. Эти две культуры
никогда не рассматривали в системе. Хотя отдельные гипотезы о про-
исхождении керамической формы — кубка — в КВК иногда выдвига-
лись, они не стали аксиомой для археологов. Между тем именно этот
блок культур Лендьел и КВК, сосуществуя на протяжении почти ты-
сячи лет, определил развитие позднего неолита-энелиота Центральной
Европы и предопределил культурное развитие региона в эпоху бронзы.
Ранний комплекс культуры воронковидных кубков (КВК А и КВК
В по Беккеру, или континентальная фаза КВК АВ, по Беккеру — Запо-
гоцкому) распространен от Чехии, Моравии на север до Польского
Поморья (рис. 43) на запад до Голландии и Скандинавии, причем он
хронологически не расчленен. Это объясняется как малочисленностью,
гак и однообразием находок. Ареал распространения белорасписного
109
Лендьела гораздо меньше: это Моравия, Словакия, Силезия, Малополь-
ша, Северное Прикарпатье, Волынь. Древнейший комплекс КВК АВ
появляется на окраине культуры Лендьела, определяется как новое
культурное явление (культурно-специфические формы керамики, от-
сутствие орнамента на ней, новый погребальный обряд в виде мега-
литических обкладок под курганом и т. д.) и является своеобразной
«подвижной частью» культуры Лендьел. Однако уже на следующей
фазе КВК — баальбергской — происходит такое сильное взаимовлия-
ние двух культур, что в культуре Лендьел происходит переход от рас-
писной к нерасписной фазе — Лендьел III (рис. 43: 2; 44: 1).
Ареал III п оз д л ей н д о е в ро п е й с к о й прародины (ПИЕ
III — рис. 43: 2) качественно отличается отареала I и II
ПИЕ именно своей двукультурностью (сосуществова-
нием двух генетически родственных культур — Лен-
дьел и КВК).
Другим отличительным признаком ПИЕ III от ПИЕ I и ПИЕ II
является отсутствие компактности и разбросанность ее памятников на
большие расстояния друг от друга (сравни карты: рис. 42 и 43: 1
с 43: 2).
ПИЕ III характеризуется памятниками белорасписного Лендьела
II, которые распространены в Моравии (моравская расписная керами-
ка; местонахождения Морава над Вахом, Белки Костоляны, Чабу —
Силы, Вычапы — Опатовцы в Комятиче (Павук, Шишка, 1980, с. 141),
в Словакии (в Западной Словакии — Печенады, Валки Костоляны,
Требатицы, Краковани на Поважи и др.; в Восточной Словакии — Чес-
халом — Оборин — Павук, Шишка, 1980, с. 141), в Чехии (отдельные
комплексы белорасписного Лендьела в массиве культуры накольчатой
керамики стадии ПС — Доистория Чехии, с. 214), в Силезии и Мало-
польше (люблинско-волынская группа, малицкая — Неолит, рис. 39,
43), в Венгрии (белорасписной Зенгеварконь), в Нижней Австрии
(расписная керамика типа Стрелиц в Эгенбурге, Лангенцерсдорфе,
Понсдорфе — Мюллер-Карпе, т. II, с. 488), па Северных Карпатах и
Волыни.
Немногочисленные памятники КВК этого периода концентрируют-
ся па западных и северных границах лендьелской культуры. Все эти
комплексы являются древнейшими в региональных периодизациях
КВК ((Божич в Зноймо, Маломерицы, Малицы в Моравии — КВК I,
по Хоуштовой, 1960, с. 61—70; древнейший этап КВК IA в Чехии ги-
потетичен, отдельные находки в слое мощностью 0,3 м в нижнем слое
I на Шлянська Гора — Мюллер-Карпе, 1974, т. III, с. 927, № 430; Сар-
ново, Рацибож, Петру Белки, Пикутково—КВК I, II ступени, по Сю-
шинскому, 1973, с. 515 и сл.).
Относительная хронология этих комплексов КВК и КЛ устанавли-
вается на основании совстречаемости в одних ямах на поселении рас-
писного Лендьела (Хауштова, 1960, с. 63), на поселении финальной
фазы культуры накольчатой керамики в Чехии, Силезии (Рацибож —
Очице — Козловский, 1970). Типологически улавливается стык бело-
расписного Лендьела с культурой накольчатой керамики, что выра-
жается в совстречаемости декора двух культурных традиций на одних
керамических формах.
Синхронизация КВК АВ во всем ареале от Южной Скандинавии до
Моравии устанавливается типологически. Датирование памятников
КВК АВ показывает большой разброс дат по С 14: так, Сарново (па-
мятник КВК на Среднем Одере и притоке его — Варте) датируется по
С 14 3620+60 гг. до н. э., а Вэрби — Бара — 2950+'! 10 гг. до н. э. Поч-
ти полтысячелетия разделяет, судя по С 14, эти два памятника с оди-
110
маковой типологически керамикой, что вызывает сомнение в единст-
венной дате Сарново, тем более, что керамика Сарново включает и
баальбергские формы (рис. 29: 20—22). Польские исследователи по-
мещают КВК АВ в хронологический промежуток 3300—3200/3100, выде-
ляя с вопросительным знаком Сарново в древнейшую фазу до КВК
АВ (Неолит, 1979, с. 198, рис. 106). Обращает внимание и то, что
древнейший по С 14 памятник КВК АВ находится на расстоянии бо-
лее 300 км по прямой от эйкумены культуры Лендьел.
Локализация памятников КВК АВ и датировки их по С 14 позво-
ляет поставить вопрос о колонизации Северной Европы племенами зем-
ледельческой культуры воронковидных кубков в конце IV тыс. до н. э.
Колонизация племенами КВК Северной Европы, на начальном пе-
риоде проходила, вероятно, мирно в результате относительно корот-
ких миграций отдельных коллективов праиндоевропейцев по рекам, бе-
рущим начало в предгорных районах Центральной Европы и впадаю-
щим в Балтийское море. Продвигаясь к северо-западу, носители КВК
вступали в активные отношения с населением приальпийских облас-
тей, в результате чего, очевидно, имело место сложение михельсберг-
ской культуры со специфическими круглодонными и воропковидными
кубками, обнаруживаемыми в обеих культурах.
Вероятно, связями с местным населением следует объяснять по-
явление нордического типа в КВК, который имеет много общих черт
со средиземноморским типом, характерным для памятников лендьел-
ской культуры. Антропологические исследования на поселении КМК
Тешетицы — Киевцы (Лоренцова, 1976, с. 196) показывают существо-
вание двух типов — долихокрэнного, принадлежащего культуре на-
кольчатой керамики, и брахикранного, мезоринного, характерного для
моравской расписной керамики. В КВК Чехии присутствует грациль-
ный тип нордического облика, либо преобладающий, либо смешанный
со средиземноморскими элементами с включением лаппоноидного и
кроманьоидного (в других памятниках КВК преобладает средиземно-
морский тип — Доистория Чехии, с. 237, сн. 5). Примесь кромапьоид-
нсго антропологического типа, известная и в памятниках раннего
Лендьела, увеличивается по мере продвижения этой культуры и КВК
к северо-востоку. (Палеоевропеоидный тип зафиксирован в датских па-
мятниках культуры Эртебёлле — Кондукторова, 1973, с. 48.)
При продвижении Лендьела и КВК на север и северо-запад в ан-
тропологическом типе его носителей появляются палеоевропеоидные и
лаппоноидные антропологические типы, а также смешанные с ними
гибридные типы (Хензель, 1980, с. 81). Это может свидетельствовать
лишь об относительно медленной и относительно мирной ассимиляции
редкого аборигенного населения севера Европы, стоявшего к моменту
появления здесь праиндоевропейцев на мезолитической стадии разви-
тия, что хорошо иллюстрируется отмеченным уже исследователями
сходством кремневого инвентаря в ранних памятниках Дании и Шве-
ции и мезолитической культуры Эртебёлле в тех же районах.
Тесные связи КВК с западными соседями, включение в свой состав
редкого аборигенного населения, удаленность датских и шведских па-
мятников КВК на 750—850 км к северо-западу от центрально-европей-
ской эйкумены способствовало языковому обособлению северных групп
населения КВК. Из-за полного сходства их матеральной культуры, а
также близости древнейших КВК и памятников белорасписного Лендь-
ела нельзя предположить выделения языков в период ПИЕ III, учиты-
вая еще и кратковременность (два-четыре века) процесса колониза-
ции племенами КВК севера Европы.
Диалектное членение праязыка в ареале ПИЕ III— третьем ареа-
Ш
ле индоевропейской прародины—-несомненно, поскольку оторванные
от своей эйкумены вследствии далекой миграции на сеНеро-запад, кол-
лективы праиндоевропейцев не могли поддерживать регулярную связь
со своей юго-восточной родиной. Отношения с основным массивом ин-
доевропейского населения становились эпизодическими и у одиночных
членов мигрировавшего коллектива, забывались и видоизменялись тра-
диции, а вместе с ними и часть слов родного языка.
Так, согласно эмпирическому правилу М. Сводеша «базовый сло-
варь языка, состоящий из числа слов, которые по характеру выражае-
мого ими содержания (общечеловеческие понятия; числительные; час-
ти тела, общечеловеческие состояния и действия, самые общие явле-
ния природы) не нуждаются в заимствованиях из других языков, тем
не менее около 15% этого словаря замещается в течение тысячи лет»
(Дьяконов, 1984, т. 2, с. 4—5); около 28% за 2000 лет, 48% за 4000 лет.
Слова, относящиеся к культурной лексике, заменяются значительно
быстрее, так как «в области именно культурной лексики происходят
заимствования вместе с заимствованиями предметов и понятий» (Дья-
конов, 1984, с. 7).
Заимствование носителями КВК и усвоение ими ряда элементов
материальной культуры у западных соседей и северных аборигенов, а
также свидетельства о слиянии носителей КВК с аборигенным, вероят-
но, приальпийским населением, выражающемся в изменении антропо-
логического типа, как раз и предполагает существенные, без сомнения,
уже диалектные изменения языка у праиндоевропейского населения,
мигрировавшего на северо-запад.
Это хорошо согласуется с выделением в праиндоевропейской язы-
ковой общности древнейшего (западного, по Крае, а точнее — северо-
западного) древнеевропейского диалекта и. е. праязыка и восточного
(точнее, юго-восточного) праиндоевропейского ядра.
Выделение древнеевропейского диалекта праиндоевропейского язы-
ка научно обосновано Крае (1957, с. 1—-16), который указывал, что
германские, кельтские, иллирийские, окско-умбрские, латинский, венет-
ский, балтийские и, в меньшей мере, славянские языки «имеют отличи-
тельные признаки лексики и грамматики и отмежевываются от осталь-
ных ипдогерманских (и. е.— В. С.) языков» (Крае, с. 287). Географи-
ческое распределение исторических языков и данные гидронимии поз-
волили Крае утверждать, что древнеевропейский диалект находится на
западном краю ареала праиндоевропейского языка. Действительно, все
перечисленные языки в раннеисторическое время занимали северо-за-
падные индоевропейские территории, а остальные языки (греческий,
тохарский, индоиранские) занимали по отношению к ним юго-восточ-
ное положение. Совершенно такое же соотношение мы видим в геогра-
фическом распределении двух генетически связанных между собой ар-
хеологических культур: Лендьел и КВК. Отпочкование КВК от Лендь-
ела на северо-западных границах последней, территориальный разрыв
между памятниками КВК Дании и Швеции от основной эйкумены обе-
их культур, заметные различия при общей близости их материальной
культуры, некоторое изменение антропологического типа КВК за счет
включения аборигенного и западного компонента позволяют считать
КВК эквивалентом древнеевропейского диалекта праиндоевропейско-
го языка.
Ареал IV позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ
IV) (рис. 44: 1) простирается от Венгерского Задунавья на юге до
Южной Скандинавии на севере, от Альп на западе до Малополыпи и
Западной Украины на востоке. Археологическим эквивалентом пра-
культуре индоевропейцев ПИЕ IV являются те же две культуры—Лен-
112
Цьел и КВК, находящиеся на других хронологических уровнях разви-
тия. Хронологические рамки ПИЕ IV обосновываются датами по С 14.
Нижняя граница более проблематична, поскольку зависит от даты
стадии КВК АВ, а поскольку памятников этой ступени немного, то и
число дат ограничено. Верхняя хронологическая граница, вероятно,
связывается с 30—29 вв. до н. э., судя по датам С 14 (см. ниже).
Лендьелский комплекс в Словакии представлен памятниками Брод-
зани — Нитра или Лендьел III (по Немешовой — Павуковой); в Мора-
вии—нерасписной стадией культуры моравской расписной керамики,
КМК IV (Подборский, 1970, рис. 13); в Венгрии — нерасписным Лендь-
елом, Лендьел III (Титов, 1980, с. 410); в Средней Германии — груп-
пой Гатерслебен (Беренс, 1973); в Силезии — группой Очице I (Неолит,
1979), на Западной Украине — памятниками типа Г-оща — Вербковицы
(Пелешищин, 1985, с. 271—272).
Баальбергский комплекс (КВК), синхронный Лендьел III, пред-
ставлен как новое культурное явление только в Средней Германии
(Беренс, 1973, с. 79). В Чехии, Моравии, Польше он проявляется в
большей или меньшей мере: баальбергские элементы в комплексах
позднего неолита этих регионов служат хронологическим репером, от-
мечающим появлением нового культурного качества. В Моравии бааль-
бергская фаза КВК обозначается Евишовичи С2 (Хоуштова, 1960,
с. 63 и сл.). В Чехии — ступенью КВК IB—IC ( Доистория Чехии,
с. 237).
Баальбергские элементы присутствуют также в КВК Польши, оп-
ределяя синхронизацию фазы Пикутково и частично Вюрека в поль-
ских памятниках КВК с Баальбергом Средней Германии (Неолит, 1979,
с. 198, 199, рис. 106).
Непрерывность лендьелской традиции при переходе от расписного
Лендьела 1—II к нерасписному Лендьел III доказывается фактом не-
прерывного развития этой культуры на ее основных местонахождени-
ях— Венгрии, Моравии, Словакии. Преемственность баальбергской
фазы КВК с фазой КВК АВ требует доказательств, поскольку для тер-
ритории Моравии, Польши баальбергские памятники считаются приш-
лыми (Хоуштова, 1960, с. 63 и сл.; Неолит Польши, рис. 106), а в то
же время именно Моравия, Куявия являются центрами возникнове-
ния континентальной фазы КВК АВ.
Основные керамические типы КВК баальбергской фазы развития
являются продолжением типов КВК АВ, хотя набор форм баальберг-
ской керамики пополнился очень характерными и специфическими фор-
мами, которые являются отличительными признаками данной хроноло-
гической ступени КВК.
I тип — узкогорлые амфоры — в баальбергской варианте украшают-
ся вертикальными жгутовидными ручками (рис. 29: 1—3; Мюллер-Кар-
пе, 1974, т. III, табл. 459: 15, 25) на линии наибольшего диаметра в
верхней трети сосуда и у основания горловины. Абсолютные и отно-
сительные размеры сосудов этого типа в КВК АВ (рис. 29: 23, 20;
29: 1) ив КВК баальбергской ступени (рис. 29: 1) одинаковы.
II , III типы — амфоры с цилиндрическим горлом и двумя ручка-
ми на переходе от горловины в тулово (Мюллер-Карпе, 1974, т. III,
табл. 459 : 2).
IV тип — амфорки с цилиндрическим и кубковидным горлом и 4-я
ручками на линии наибольшего диаметра и у горловины (рис. 29: 5,
6). В КВК АВ встречен вариант этого типа с широкой горловиной
(рис. 29: 24).
V тип — кубки — представлен в большом числе вариантов в бааль-
бергской фазе (рис. 29: 7), один из которых является культурно-специ-
8—1163 'ИЗ
фическим для всей культуры КВК, так й для данной фазы его раз-
вития; это кубок с преувеличенно расширенным воронковидным
горлом, причем воронкообразная горловина составляет 3/4 высоты
(Лас Стоцки, гробница XII— Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483: Н:1).
VI тип — кубковидные сосуды — представляют практически мало
отличающийся от этого типа сосуда КВК АВ (рис. 29: 26, 29) (Клос-
тер— Гронинген: Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 459: 29).
VII — мисы на ножках — более редкая форма керамики для бааль-
бергской фазы КВК, хотя существующая до конца КВК.
VIII — сковороды — также не характерная форма для КВК бааль-
бергской фазы развития.
Хронологически значимой керамической формой для баальберг-
ской фазы становится так называемая «лампа» — узкогорлый сосуд с
горизонтальным валиком на середине горловины (рис. 29: 15). Типо-
логически эта форма меняется в незначительных деталях в ареале
КВК и во времени, но раньше Баальберга она вообще не встречается,
хотя встречается как заимствование от КВК в Лендьеле иордансмюль-
ской ступени (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 458: 36).
IX тип, появившийся с баальбергской фазы КВК,— кувшины
(рис. 29: 9). Они существуют на всем протяжении КВК, эволюциони-
руя в форме, пропорциях и декоре (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 459: 7,
5, 23). Для баальбергской фазы КВК характерны кувшины с цилиндри-
ческой горловиной, которая составляет около 1/3 высоты сосуда. Руч-
ка ленточная или жгутовидная от середины горловины (или основа-
ния ее) до наибольшего диаметра кувшина.
X тип, также появившийся в КВК баальбергской (фазы, представ-
ляет собой кружки; высота их меньше диаметра, а диаметр устья бли-
зок к наибольшему диаметру (рис. 29: 10; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3,
табл. 459: 11, 12, 18; Неолит, рис. 93: 14).
XI тип — двуручная чаша с ручками, Приподнятыми над плоско-
стью устья сосуда (рис. 29: 18; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 459:
28). Аналогичный тип сосуда встречен в культуре Иордансмюль (Мюл-
лер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 458: 39), в культуре Гумельница (Мюллер-
Карпе, 1974, т. 3, табл. 671: 21, 14—16, 21, 24—26), в Луданицкой
группе культуры Лендьел (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 456: 9, 15),
в Винче-Плочник (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 453: 11). Двуручный
сосуд не становится излюбленной формой для керамистов КВК, но ут-
верждается в раннеэлладской керамике Средней Греции и энеолитиче-
ской — раннебронзовой керамике Фессалии (Аргиса — Магула, III—IV
строительный горизонты; Зигуриес; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл.
403, А: 19) (рис. 39).
Разнообразие керамических форм КВК практически исчерпывается
названными типами керамики, однако вариации возможны и на пос-
следующих фазах развития КВК: они обеспечиваются сочетанием ру-
чек с безручными формами керамики на более ранних ступениях КВК,
а также новыми мотивами в орнаментах и орнаментальных штампах.
Так, на поздних фазах КВК более характерными становятся сосуды;
представляющие собой, глубокие миски с 2 и 4 ручками на ребре (рис.
29: 13; Неолит, рис. 95: 1, 21, рис. 100: 12; 102: 14) .
Таким образом, сравнительно с фазой КВК АВ керамические фор-
мы баальбергской ступени КВК включают сосуды с одной и двумя
ручками. Последние формы сосудов стали продуктивными для куль-
тур последующего времени, поскольку они имеют вполне однозначную
бытовую функцию (кружки, кувшины, чаши).
На принадлежность баальбергской культуры Средней Германии и
Богемии и приальпийских культур Альтхайм, Пфин, Михельсберг к
114
одному большому североальпийскому кругу указывал Дрихаус (Беренс,
1973, с. 79), тогда как Милденбергер (1953, с. 85) рассматривал об-
ласть от Моравии, Южной Польши до Северной Германии и Южной
Скандинавии как единый комплекс КВК с корнями в дунайских куль-
турах. Эти тезисы не получили развития и подтверждения в графичес-
ких доказательствах.
Культуры приальпийской зоны, родственные КВК баальбергской
ступени, имеют более обедненный набор керамических форм, чем бо-
гемский, среднегерманский и силезский вариант Баальберга, как по-
казывает проведенный нами сравнительный анализ керамики назван-
ных культур (рис. 30). Наиболее полно баальбергские формы пред-
ставлены в культуре Альтхайм (рис. 30: 10—18): 1-тип — амфоры с
4 ручками на линии наибольшего диаметра (рис. 30: 10, Мюллер-Кар-
пе, т. III, табл. 473: 24, 26); VI тип — кубковидные сосуды (рис. 30: 14,
Мюллер-Карпе, там же, табл. 473: 9, 10, 14, 15, 22); II тип КВК —
шпрокогорлые амфоры с 4 ручками (рис. 30: 11, Мюллер-Карпе, т. III,
табл. 473: 12); IX тип КВК-—кувшины (рис. 30: 15, Мюллер-Карпе,
1974, т. III, табл. 472: 7—9, 14, 15); X тип КВК—кружки (рис. 30: 16).
Часть керамических форм культуры Альтхайм характерна для
культуры Лендьел III и Кортайо. Они украшены шишечками под вен-
чиком и на линии наибольшего диаметра (Мюллер-Карпе, 1974, т. III,
табл. 472: 16, 19, 21, 25, 26, 29). Чуждыми Баальбергу являются стака-
нообразные сосуды Альтхайма (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, табл. 473:
5, 18, 28). Однако количественно в культуре Альтхайм преобладают
баальбергские формы, хотя с некоторыми региональными вариациями
основных типов.
В культуре Михельсберг имеются аналогии 6 типам керамики из
9 типов КВК, которые составляли выборку сосудов для сравнения
(рис. 30: 25—30). В культуре Пфин представлены 3 типа КВК — куб-
ковидные сосуды, кувшины, мисы (рис. 30: 31—33).
Облик приальпийских культур наглядно показывает процесс внед-
рения в этих регионах элементов Баальберга в культуры субстрата и
преобразования последних.
Следует остановиться также на доказательствах тезиса о сходстве
керамического комплекса Баальберга и Лендьел III (рис. 31). Лендь-
елский комплекс Средней Германии представлен группой Гатерслебен
(Беренс, 1973). Число керамических типов в этой выборке—10, из них
7 типов находят полные аналогии в керамических выборках типа Бааль-
берга Германии (рис. 31: 1—14). Также были сопоставлены IV (не-
расписная) стадия культуры моравской расписной керамики, соответ-
ствующей Лендьел III Словакии, и КВК III стадии Польши (рис. 31:
18—27 и 28—38). Имеется совпадение двух керамических выборок, со-
ставленных из 10 типов — амфор (рис. 31: 18 и 28), кубков (рис. 31: 22
и 33), ваз на ножке (рис. 31: 23 и 34), кружек (рис. 31: 27 и 37), ми-
сок (рис. 31: 25, 26 и 36,37) и других. Коэффициент совмещения выбо-
рок равен 1,0, а выборки КМК составляют более 60% всего числа ти-
пов в керамическом комплексе КМК (сравнить: Подборский, рис. 13).
Сходство Лендьел III (Бродзани — Нитра, Очице I) в Словакии и
Польше проявляется также с культурой Тисаполгар, из которой ряд
форм, в частности узкогорлые амфоры с горизонтальными ручками,
вошли в культуры Лендьел IV — бжесць-куявскую, Очице II, плешув-
скую и иорданувскую (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, табл. 450: 29, 451:
34 и Неолит, с. ИЗ, рис. 51: 11 и 56: 17). Таким образом, несмотря на
огромное сходство керамики Лендьел III и Баальберга — КВК III ста-
дии (по Сюшинскому) в зависимости от ареальных связей в монолит-
ной области, которая охватывается этими двумя культурами, намеча-
8* 116
ется деление на две зоны. Западная, где доминирует традиция КВК —
Моравия, Чехия, Средняя Германия, североальпийские предгорья, и
восточная зона — Польша, Силезия, где КВК оформляются под силь-
ным влиянием культур лендьелско-полгарского круга. Словакия — это
территория, где Лендьел III и Тисаполгар сосуществуют, а КВК отсут-
ствует. Все южные импульсы в КВК проходят через лендьелско-пол-
гарскую среду: например, амфорные формы, развиваемые в культуре
Винча на поздних фазах ее развития; орнаментация в виде борозд, по-
явившаяся в культуре Иордансмюль (Лендьел IV и КВК С), а затем
в виде канелюр (группа Болераз и вальтерниенбург-бернбургской
группы КВК).
Даты ПИЕ IV зависят, как было выше сказано, от хронологичес-
ких рамок для ПИЕ III, которые находятся в пределах от середины
IV тыс. до н. э. до последних веков IV тыс. до н. э. Этот период отме-
чен сравнительно малым числом памятников, поэтому вряд ли ПИЕ
III занимала всю вторую половину IV тыс. до н. э. Часть этого хроно-
логического промежутка приходится на ПИЕ IV. Радиокарбонные да-
ты для памятников ПИЕ IV показывают, что все они укладываются в
промежуток 30—29 вв. до н. э. (Броночицы — 2990+125; 2850+70;
Грудек Надбужный — 3080+160—Сюшинский, 1973, с. 513; Крук,
1977, с. 223; Хензель, 1980). Радиокарбонные даты культур приальпий-
ской зоны находятся в промежутке 34—30 вв. до н. э. (Ридшахен, Тау-
зенрид, Эренштайн, относящиеся к культурам Шуссенрид и Михель-
сберг, показывают даты — последние века IV тыс. до н. э., а культура
Пфин показывает начало III тыс. до н. э.— Долуханов, Тимофеев, 1972,
с. 66), из чего следует, что памятники западной зоны — более древние.
Более многочисленные и точные даты позволили бы ответить на воп-
рос о степени взаимовлияния Михельсберга и Баальберга, о путях по-
явления собственно формы «воронковидный кубок», который являет-
ся культурно-специфической чертой КВК-
Две первые фазы развития (зарождение и формирование, консоли-
дация керамического комплекса) КВК АВ и Баальберга проходят под
знаком теснейшей связи с культурой Лендьел II и III. Это служит не-
сомненным свидетельством в пользу генезиса КВК из культуры Лендь-
ел, однако эта гипотеза, которая имеет уже своих сторонников, встре-
чает сильные возражения в лице польского исследователя К. Яджеев-
ского, который полагал ее абсурдной из-за якобы существующих раз-
личий в культурно-хозяйственном типе двух культур — КВК и Лендьел.
Ниже (глава 8) мы подробно останавливаемся на сравнительной ха-
рактеристике культур Лендьел и КВК и соответствии их праиндоев-
ропейскому культурно-хозяйственному типу. Здесь подчеркнем, что на-
блюдается полное совпадение по более, чем 20 признакам культуры
Лендьел и КВК.
Сравнительный анализ культурно-хозяйственно-
го типа культуры Лендьел и КВК проводился на основании
ряда обобщающих работ (Мюллер-Карпе, 1968, 1974, т. 2 и 3; Титов,
1980; Хензель, 1980; Неолит Польши, 1979, с. 95—200 и др.).
Типы памятников, характерные для культуры Лендьел (КЛ) и
культуры воронковидных кубков (КВК),— одни и те же. Это поселе-
ния и экстрамуральные могильники, клады (в КЛ — Зенгеварконь,
Асод, Лендьел, Лужанки, Абрахам, Сводив, Оборин; в КВК — Макот-
раш, Евишовичи С2, Броночицы, Шленьска Гора, Сарново, Огрозим.
Слатинки).
Топография поселений культуры Лендьел связана с естественно ук-
репленными холмами, лессовыми возвышенностями (Зенгеварконь —
Мюллер-Карпе, 1968, № 244, с. 480; Завихошче Подгоры — Неолит
116 -
Польши, 1979, с. 104. Оба поселения характеризуют краснорасписной
Лендьел). Естественными преградами, используемыми для укрепления
поселения, были протоки, колено реки.
Поселения КВК были как долговременными, так и сезонными.
Большие поселения редки. Я. Крук выделяет по размерам три типа
поселений — большие, средние, малые (1977, с. 205—206). Топография
разных типов поселений может варьировать. Однако так же, как и
лендьелские поселения, поселения КВК размещаются на лессовых воз-
вышенностях над поймой рек (Броночицы — Крук, 1977, с. 207), на ес-
тественно укрепленном месте между двумя протоками (Макотраш: До-
история Чехии, с. 239).
Более интенсивное нарастание культурного слоя по горизонтали,
а не по вертикали обусловило развитие поселений КЛ и КВК по ти-
пу, отличному от телля. При долговременном обитании такой характер
формирования культурного слоя обусловил большие площади поселе-
ния. Площадь поселений культуры Лендьел больше 1 га и достигает
нескольких десятков гектаров (Шё—1 га; Асод — 20 га — Титов, 1980,
с. 327 и сл.). Поселения КВК соизмеримы с лендьелскими: площадь
Макотраша — 100 га; Броночицы на старшей фазе достигали 10 га,
а на младшей — более 50 га (Крук, 1977, с. 207).
В Средней Европе известны поселения КЛЛК, развивающиеся, как
и рассматриваемые поселения КЛ и КВК, не по типу телля. Они слу-
жат фоном, на котором связь поселений КЛ и КВК по топографии, по
площади нельзя считать случайной. По сообщению Титова (1988, с. 74
и 76), поселения КЛЛК тяготеют к самым нижним склонам, в непо-
средственной близости к пойме реки, на лёссах. Площадь поселений
КЛЛК в среднем составляет 2—3 га, но если поселение неоднократно
возрождалось, то его площадь может достигать 10—50 га (Биланы, Ол-
шаница — Титов, 1988, с. 76), поскольку новое поселение отступает от
мест старой застройки. Одновременно на поселении КЛЛК существо-
вало 7—12 длинных домов, в то время как в Бжесць Куявском (КЛ)
одновременно функционировал 41 дом (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2,
с. 507).
В противоположность поселениям КЛЛК лендьелские поселения
большей частью укреплены. Укрепления на поселениях позднего
неолита и энеолита Центральной Европы — эпохальное явление, свя-
занное с продвижением культуры Винчи на север, с возникновением
культуры Лендьел и свидетельствующее о враждебном соседстве с на-
селением КЛЛК и культуры накольчатой керамики. Поселения КВК
в зависимости от региона бывают укрепленными и неукрепленными.
В окружении среднеевропейских культур поселения КВК укреплены.
Однако с движением на север и занятием незаселенных областей Се-
верной Европы и Скандинавии, вероятно, необходимость в укреплении
мест своего обитания у носителей КВК отпадала. В северо-европейских
областях в ранних периодах КВК меньше укрепленных поселений.
Система укреплений, сложившаяся в Средней Европе на рубеже
V—IV тыс. до н. э., связана с появлением в этом регионе культуры
Винча и с импульсом, который был задан культурой Винча к сложе-
нию культур лендьелского круга. Эта система включает рвы, валы, де-
ревянные палисады (частоколы на дне рва), изгороди-заборы, вынос-
ные воротные сооружения. Укрепление своих поселений носителями
культуры Лендьел вызвало ответную реакцию у аборигенного евро-
пейского населения — носителей культуры накольчато-ленточной кера-
мики (поселения культуры Рессен укрепляются также палисадами:
Гольдберг — Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 495, № 339).
Укрепления КВК включают все лендьелские элементы укреплений.
г ....................................................... 1,17
Остродонная форма рва характерна как для КЛ, так и для КВК стар-
тер фазы (Титов, 1980, с. 370; Хензель, с. 102). В младшей фазе КВК
распространены плоскодонные рвы с частоколом (Макотраш в Чехо-
словакии— Доистория Чехии, с. 239; Броночицы в Польше — Крук,
1977, с. 207 и сл.; Хензель, с. 102).
Площадь, оконтуриваемая рвом, в культуре Лендьел имеет трапе-
циевидную форму (Бжесць — Куявский, Злота в Польше — Хензель,
с. 75, рис. 48) или форму круга, овала (Шанцбодене в Нижней Авст-
рии, Крепице в Моравии — Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 484, № 263).
В КВК укрепленная площадь имела или форму прямоугольника
(Макотраш) или трапеции (Броночицы и другие поселения КВК в
Польше — Хензель, с. 81-—110).
Размеры огражденной части поселения', в культуре Лендьел—
300X50—90 кв. м и 400X400 (Шанцбодене — Титов, 1986, с. 83), т. е.
от 1,5 до 16 га; в культуре КВК (Макотраш — Доистория Чехии,
с. 239) —300X300 кв. м, т. е. около 9 га. Титов указывает, что в Де-
ренбурге, (ГДР) «поселение было окружено рвами и палисадами с
трех сторон, четвертую сторону защищал крутой склон. Укрепленный
район имел площадь 2,5—3 га» (1988, с. 84).
У крепление только части поселения, характерное как для культу-
ры Лендьел, так и для КВК, имеет свою предтечу в культуре Сескло
поздней фазы (Мюллер-Карпе, 1968, с. 453, № 130, № 123), в
культуре Димини (там же, с. 445, № 102), так же, как и ана-
логии в более поздних памятниках раннеэлладского (Лерна) вре-
мени, в «акрополях» микенских и греческих крепостей-дворцов. Воп-
рос о приоритете в укреплении центральной части поселения с особой
постройкой или мегаронного типа, или абсидного дома не решается в
настоящее время однозначно (Титов, 1966). Однако, на наш взгляд,
«акрополь» в культуре Сескло появляется только в позднюю фазу, ког-
да на Северных Балканах появилась культура Винча (о мегаронах и
укреплениях Винчи см. в главе 6).
Следует упомянуть, что на поселениях КВК были обнаружены за-
мощенные улицы шириной до 10 м (Мюллер-Карпе, 1974, III/2, с. 1020).
Домостроительство и в культуре Лендьел, и в КВК представлено
наземными сооружениями столбовой конструкции и полуземляночны-
ми постройками также столбовой конструкции, причем, дома разной
конструкции встречаются на поселениях в одном строительном гори-
зонте. Ряд исследователей (Чайлд, Пигот, Хензель, Титов) указывают
на связь домостроительной традиции КВК с дунайскими культурами —
КЛЛК и КЛ (Титов, 1988, с. 83). Действительно, оба типа построек
имеют общие элементы — стены, кровлю, характер несущих конструк-
ций.
Стены домов КЛ и КВК были глиняные на плетневом каркасе. Сте-
ны крепились на опорных столбах, которые вкапывались на глубину
до 1 м. Столбы вкапывались в ямы или обводные канавки по перимет-
ру дома, поэтому дом обнаруживается либо по ямкам от столбов, либо
на канавке, либо по скоплениям глиняной обмазки плетней, если стол-
бы не вкапывались). Хотя в керамике КВК нет росписи, но имеются
сведения (Хензель, 1980, с. 103), что дома КВК расписывались и ук-
рашались лепным орнаментом.
Крыша в домах культуры Лендьел была либо плоской, либо дву-
скатной коньковой, либо шатровой (реконструкции: Домбаи, 1960).
Плоская крыша (есть модели дома с такой крышей — в Асоде) не тре-
бовала несущих столбов по центру и опиралась па стены. Двускатная
крыша реконструируется на основании моделей домов (Яромерицы —
Мюллер-Карпе, там же, табл. 208: 34) и на основании центровой линии
J1S
столбов, которая в Лендьеле в отличие от КЛЛК, только одна (на-
пример, Томичи в ПНР — Неолит Польши, с. 104, рис. 41). Шатровая
крыша реконструировалась венгерскими исследователями (Домбаи,
1960, рис. 18, 19) для полуземлянок в Зенгеваркони.
Наземные сооружения классифицируются в КЛ и КВК по форме
плана и размерам.
Большие «длинные» дома культуры Лендьел имели трапециевид-
ную, подковообразную и прямоугольную форму плана (Ключов в Ко-
лине— Чехия; Злота в Польше; Веспрем — Фелсебудулаш — Венгрия;
Брежно в Луни; Биланы № 500 — Чехия; Плотиши — Чехия; Зенгевар-
конь— в Венгрии). Размеры таких домов от 96 кв. м до 216 кв. м Раз-
меры абсидного дома в Веспреме— 108 кв. м (Титов, 1980, с. 372—376).
Обращает внимание размер столбов, которые использовались в этих
строениях: они имели в диаметре до 50 см и были вкопаны в землю на
1 м. Такие опоры могли поддерживать высоко расположенную кровлю,
а стало быть, длинные дома — это и высокие дома. Интерьер таких до-
мов двухчастный. В связи с трапециевидными домами, характерны-
ми как для КЛ и КЛЛК, так и для КВК, встает вопрос о происхож-
дении трапециевидной формы дома. Известно, что для КЛЛК харак-
терна прямоугольная форма плана большого дома, но в то же время в
Биланах и в Постолопортах зафиксированы трапециевидные дома
(Судский, 1969, с. 375—376). Эти находки были интерпретированы
не как принадлежность КЛЛК, а постройки раннелендьелского гори-
зонта. Таким образом, была решена и проблема происхождения до-
мов трапециевидного плана: такие дома связываются с формировани-
ем культуры Лендьел.
Аналогично решается и вопрос о принадлежности абсидных до-
мов на поселении КЛЛК: абсидные дома также связываются с КЛ
(Постолопорты, дом № 15; Биланы, № 500 — Судский, рис. 1: 3;
Мюллер-Карпе, 1968, с. 482, № 250, табл. 194: Н, табл. 195: 4).
Если трапециевидная форма плана дома — сугубо среднеевропей-
ское явление, то абсидные дома широко распространены в эгейской
области и островной Греции (рис. 27: 11, 14). В сводке (Мюллер-Карпе,
1974), перечисляются находки абсидных домов ранне- и среднеэллад-
ского времени в Кораку (там же, табл. 401: Д: 11), Лерне (там же,
табл. 397: А: 4), Орхомене (там же, табл. 404: С: 1), Термосе, Делосе,
Паросе. Указывается, что в областях Эгейи и Средиземноморья абсид-
ные дома по времени следуют за домами прямоугольного плана (Мюл-
лер-Карпе, 1968, т. 2, с. 410—411).
Таким образом, большие дома трапециевидного плана и абсидные
дома культуры Лендьел имели особое предназначение, что подчерки-
вается их единичностью в строительном горизонте, высотой, размера-
ми, интерьером и новой архитектурной планировкой — мегароном (зда-
нием с двухчастной структурой с открытым навесом-портиком и анта-
ми). Есть данные, что такие дома перестраивались до трех раз
(Титов, 1980, с. 372—376).
В КВК также есть трапециевидные, абсидные и прямоугольные до-
ма с длинной стеной от 10 до 15 м (Заребово — ПНР; Завихост под
Сандомиром; абсидные дома — Трольдебьерг в Дании — Монгайт, 1973,
с. 275). Как и в лендьелских домах, интерьер домов КВК был двух-
частным с портиком (Броночицы — Хензель, 1980, с. 102). И лендьел-
ские дома, и дома КВК украшались или пластическим воспроизведени-
ем головы зверя-тотема (?) или символа плодородия, или зооморфно-
го божества (сравнить скультурное украшение конька на модели из
Стрелиц и украшение домов КВК рогами оленя — Хензель, с. 103). Этот
11®
ритуал восходит к культуре Винча и упоминается Б. Брукнером (1974)
и В. Гарашаниным (1979).
Все сказанное о предназначении и особом характере больших до-
мов в культуре Лендьел можно отнести к домам на поселениях КВК.
Это, безусловно, или общественные здания, или дворцы-резиденции
правителя. Во всяком случае существование таких домов в обеих куль-
турах говорит о сходной социальной организации населения, соответ-
ствующего этим культурам.
Наряду с большими домами и в КВК, и в Лендьеле имеют место
постройки — жилища для малой семьи размером от 15 до 24 кв. м (в
КВК) и от 20 до 35 кв. м (в культуре Лендьел). Наличие таких пост-
роек отличает домостроительство КЛ и КВК от культуры линейно-
ленточной керамики, где, по сводке Титова (1988, с. 76), в одну хро-
нологическую фазу было по 7—12 домов, а в каждом доме жило по
4 семьи. В домостроительной традиции заложена информация о соци-
альной структуре если не в абсолютной, то в относительной форме,
которая может быть использована в сравнительном анализе.
Полуземлянки есть как в культуре Лендьел (прямоугольного плана
с плоской крышей до 40 кв. м, в Асоде; круглые в плане с шатровой
крышей до 35 кв. м, в Семейе — Домбаи, 1960, рис. 18) так и в КВК
(шалашовые полуземлянки в Польше — Неолит, 1979, с. 102).
Из приведенных фактов можно сделать заключение, что домостро-
ительная архитектура культуры Лендьел и КВК выражается в соору-
жении больших домов с парадной планировкой типа мегарона или до-
мов с необычной закругленной торцовой стеной в виде абсиды, кото-
рые занимают центральное положение на поселении. Наряду с такими
домами — зафиксированы обычные жилые дома наземной или полузем-
ляночной конструкции, а также культовые места — святилища (Суд-
ский, 1969, с. 375).
Хозяйство культуры Лендьел и КВК — земледельческо-скотоводчес-
кое с прогрессивными формами земледелия, обеспечивающими долго-
временное пребывание на одном месте. Достаточно сказать, что насы-
щенность слоев культуры КВК—165 тыс. предметов на 1565 кв. м.
Земледельческая экономика Лендьела знала спельту, которая отлична
от древнейших видов пшеницы, выращиваемых на Балканах, в Потисье
эммера и однозернянки, по мнению Титова (1980, с. 393), однако спель-
та входит в пять видов пшениц, известных в культуре КВК. Ячмень и
просо известны и в КЛ, и в КВК. Из технических культур в КВК есть
лен, для которого существует общеиндоевропейское название.
Расчистка участков для посева и пастбищ проводилась выжигани-
ем (Титов, 1988, с. 79).
Земледелие в культуре КВК и Лендьел предполагается плужным
(Титов, 1980, с. 394; Титов, 1988, с. 79). В качестве доказательств ис-
следователи используют прямые и косвенные данные. В числе первых
отмечают «следы вспашки под курганными насыпями КВК в Сарново
(ПНР) и Стененге (Дания)» (Титов, 1988, с. 79). Гимбутас упомина-
ет деревянное орудие типа плуга в кургане КВК в Дании (1970,
с. 483—488). К косвенным данным относят кастрацию быков (практи-
ка которой имелась и в КЛЛК, и в КЛ), предполагающую превраще-
ние быка в упряжное животное; существование парной запряжки для
волокуши или повозки усматривается в пластическом декоре в виде
двух волов в ярме из Цмелюва (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483:
В), а также на сосуде из Кренжницы Яры (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 483: С). Медная скульптура двух волов в ярме—-более полное
доказательство существования парной запряжки, которую могли впря-
гать и в плуг, и в повозку. Титов указывает в качестве косвенного сви-
Г20
детельства существования колесного транспорта на «многочисленные
деревянные вымостки длиной 1200 м на болотах Англии и Голландии
этого времени» (Титов, 1988, с. 79). По общему мнению, земледелие
в Скандинавии появилось вместе с племенами КВК. Особый характер
земледелия Винчи, КЛ и КВК особенно высвечивается в сравнении с
культурой линейно-ленточной керамики, с культурой Кукутени — Три-
полье; в КЛЛК земледелие было мелкомасштабным, экстенсивным,
мотыжным; семена закапывались, а не сеялись. С этой формой эко-
номики связан и характер поселений КЛЛК. В трипольско-кукутенской
экономике земледелие было, по общему мнению, мотыжным (Титов,
1988, с. 82). Таким образом, особый характер «индоевропейского зем-
леделия» подчеркивается сопоставлением с культурами неиндоевропей-
ского круга.
Скотоводство в культуре Лендьел и КВК характеризуется соста-
вом стада, в котором преобладал крупный рогатый скот, что не было
чуждо и трипольцам. Однако если для трипольского стада характе-
рен крупный рогатый скот, а на поздних этапах развития — мелкий ро-
гатый скот (Титов, 1988, с. 82), то в КЛ крупный рогатый скот состав-
лял 75—85%, мелкий рогатый скот — 7%, а свиньи от 2 до 7%, тогда
как в КВК крупный рогатый скот — от 50 до 75%, мелкий—10%, а
свиней — до 20%. Носители КЛ и КВК занимались селекцией скота:
отмечается существование недавно доместицированных форм в стаде
и КЛ, и КВК, и в культурах Карпатского бассейна. Состав стада сви-
детельствует об оседлости населения культур КЛ и КВК. Животновод-
ческие знания выражались не только в доместикации, но и в кастрации
быков для получения тягловых животных. Эти знания поддерживали
и хранили жрецы.
Охота сохраняла определенное значение. Видовой состав костей ди-
ких животных указывает на фауну, которая окружала население Сред-
ней Европы. Среди костей диких животных, которые составляют 10%
ст всех костей на поселении КВК, есть кости тура, зубра, медведя, ло-
ся, оленя, косули, тарпана, волка, лисы, барсука, выдры, зайца, куни-
цы, бобра. На поселениях КВК встречены кости болотной черепахи.
Лендьелцы охотились также на зубра, оленя, кабана, косулю, зайца;
есть кости дикого кота (Титов, 1980, с. 395; Хензель, с. 89).
О специализации ряда ремесел в культуре Лендьел и культуре во-
ронковидных кубков свидетельствует ряд фактов.
Обращает внимание разнообразие форм керамики и высокая сте-
пень стандартизации ее, что говорит о выделении ремесленников-гон-
чаров. Это подтверждается находками керамических кладов в КЛ
(Злота, воеводство Тарнобжеское, клад белорасписных сосудов — Нео-
лит, рис. 55, с. 108) и в КВК (Пикутково, Куявия — клад сосудов:
Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, № 643; Божице, Зноймо, Моравия: Мюл-
лер-Карпе, 1974, т. 3, № 409).
Металлургическое производство было специализировано и в куль-
туре Лендьел, и в КВК, об этом говорит литье круглой скульптуры из
меди, зафиксированное в двух медных бычках с остатками ярма из
Бытина (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483 А).
Продвигаясь на север, носители культуры Лендьел и КВК отры-
вались от медных рудников Альп и Карпат. Необходимый материал
для орудий труда находили в кремне. Для КВК характерно огромное
количество (более тысячи в Кшеменках глубиной от 4 до 11 м) крем-
невых шахт. Такое трудоемкое производство требовало накопления на-
выков и поддержания традиции, что приводило к обособлению горно-
добывающего ремесла и выделению ремесленников-рудокопов. Добыча
кремня в столь больших масштабах предполагала добычу и других
121
горных пород, в том числе и руд. Находки кусочков меди на древней-
шем поселении КВК в Дании, Баркер (Мюллер-Карпе, 1974, Ш/З,
с. 1020) свидетельствует, что на севере Европы носители КВК никогда
че забывали традиции металлообработки.
О специализации отдельных общин на добыче кремня и руд в глу-
боких шахтах упоминает Чайлд (1950, с. 384—389; Монгайт, 1973,
с. 255) в связи с поселением михельсбергской культуры в Спиенне (ми-
хельсбергская культура, как было сказано выше, составляет часть
североальпийского круга культур, родственных КВК).
Одинаковая домостроительная традиция у носителей культуры
Лендьел и КВК говорит об ее сохранении в среде КВК. Поддерживать
традицию могли лишь группы строителей и зодчикх. Не исключено, что
рядовые общинники, занимающиеся обработкой земли и скотоводст-
вом, владели элементарными строительными навыками, однако возве-
дение более сложных построек, а также укреплений требовало специ-
альных знаний.
Духовная культура по археологическим данным может быть оха-
рактеризована погребальным обрядом, глиняной пластикой и орнамен-
том, различными традициями и ритуалами, суммой знаний, преломлен-
ных в объектах материальной культуры.
Погребальный обряд культуры Лендьел и КВК полиритуален (Саф-
ронов, 1983, с. 75—76), однако доминирует обряд ингумации. Вместе
с тем практиковался и обряд кремации (Гатерслебен: из 12 могил этой
группы в могильнике Рессен 9 могил были с трупосожжением — Мюл-
лер-Карпе, 1968, т. 2, с. 502; № 377; трупосожжения были отмечены в
Лужайках (Лендьел 1а)—Мюллер-Карпе, т. 2, с. 484, № 265; в Ма-
котраше, поселении КВК в Чехии, найдены 7 полусожженных скеле-
тов). О ритуале трупосожжения в КВК см. Хоуштова, 1960, с. 64.
Могильники КЛ и КВК экстрамуральные, хотя в обеих культурах
встречаются отдельные захоронения на поселении (Новотный, с. 221).
Для КЛ известны очень большие могильники: Асод, Зенгеварконь.
Это грунтовые могильники, содержащие мужские, женские, детские за-
хоронения, одиночные и парные (5%), а также кенотафы. В Зенгевар-
коне преимущественно левобочные захоронения (290/339), (где 339-
число всех погребений Зенгеварконя), ориентированные в основном
СВ—ЮЗ или В—3; в меньшем числе — правобочные захоронения
(36/339), скорченные на спине (3/339) и на груди. Могилы грунтовые
и неглубокие. Все погребения сопровождались инвентарем (кроме 30
погребений). Это очень высокий процент инвентарных погребений. На-
блюдается намеренное помещение в могилу вазы на ножке, отмечен-
ной в 208 могилах; в 196 могилах — кубка. Топоры отмечены в 65 мо-
гилах (топоры со сверлимой); в 67 могилах встречены плоские топо-
ры. Украшения из меди (кольца и браслеты) встречены в 10 могилах.
Из другого инвентаря — обсидиановые лезвия, кости животных, гру-
зила, пряслица (Домбаи, 1960, с. 196).
Зафиксирован обряд погребений без черепов (33/339). Строго вы-
держивающийся ритуал говорит о сложившемся культе мертвых. От-
правление культа требовало существования института жрецов. Кера-
мика определенных типов, которая помещались в могилы, свидетельст-
вует о меморативной функции некоторых сосудов, что широко просле-
живается в более поздние эпохи на территории распространения индо-
европейских культур.
Погребальный обряд группы Лужанки в Словакии показывает
единство с памятниками венгерского краснорасписного Лендьела (Но-
вотный, 1960). Лужанские погребения совершены на левом боку с
ориентировкой пр линии В—3- Руки перед грудью или лицом. Ямы не
12?
прослежены, возможно, имели форму овала. Кремация совершалась
на стороне (Новотный, 1960, с. 221). Имеются кенотафы. В могилах
находились кости животных, как и в Зенгеварконе, выполнявшие функ-
цию жертвенника.
Для раннего периода КВК АВ нам неизвестны крупные могильни-
ки. Погребения одиночные. Если считать в соответствии с датой по
С 14 (ЗбОО г. до н. э.) Сарново древнейшим памятником КВК, то сле-
дует принять во внимание, что мегалитические могилы под длинным
курганом появляются с самого начала культуры воронковидных куб-
ков. Однако материал Сарново — двуручные амфоры, «лампы», ку-
бок— не противоречит отнесению его и к баальбергской фазе КВК.
Для баальбергской фазы характерен и земляной курган, и грунтовые
могилы без каменных обкладок и перекрытий, равно как и каменные
ящики, перекрытые каменной плитой (Баальберг, Мюллер-Карпе, т. 3,
с. 944). Ранние погребения КВК в Чехии совершались на правом бо-
ку, головой на запад (Брандышек в Кладно № 73); в Германии —
на левом боку, скорченно. Могильное сооружение КВК на раннем эта-
пе— яма или каменная ограда с перекрытием досками (Велки Жер-
носеки в Чехии). Известны и групповые захоронения (Велки Веш на
Пражске в Чехии). Ритуальные захоронения на Макотраше извест-
ны в виде распределения костных останков 25 детей в 18 ямах (Доис-
тория Чехии, с. 239 и сл.).
Таким образом, для КВК характерны и грунтовые могилы, и мо-
гилы под круглым и длинным курганом с каменными обкладками в
основании кургана (пробраз кромлехов степных курганов — В. С.).
Учитывая трапециевидные дома, характерные для КЛ и КВК, мы кон-
статируем, что эволюция погребального культа идет по пути привнесе-
ния черт жилых построек в «дома мертвых» (ср. с аморфной формой
ямы у раннелендьелских погребений). В полиритуалыюсти обряда КЛ
и КВК при доминанте бочных захоронений можно видеть либо резуль-
тат неустоявшегося обряда из-за включения новых культурных эле-
ментов, либо результат постоянного совершенствования культа мерт-
вых. Апогей усложнения погребального культа и оформления идеоло-
гии как суммы представлений о мире в обществе КВК произошел на
стадии перехода от старшей фазы КВК к младшей, т. е. от Баальберга
к Зальцмюнду, в виде усвоения мегалитической архитектуры в по-
гребальных сооружениях КВК. В отдельных регионах КВК произошел
переход от бочных захоронений к вытянутым. Это положило грань
между лендьелскими погребальными памятниками и КВК. Несмотря
на это, нельзя не видеть того, что все элементы погребального ритуа-
ла Лендьела повторились в ранних памятниках КВК (трупосожжение,
неполное сожжение, ингумация, ориентировка по линии В-3, грунтовые
мо1илы, левобочные и правобочные захоронения, помещение рук перед
лицом, канибаллизм, ритуальные захоронения на поселениях и -т. д.).
Ни одна из европейских культур, кроме Лендьела, не может рас-
сматриваться в качестве предтечи для культов и ритуалов КВК.
Исследование пластики культуры Лендьел и КВК должно было бы
ввести в трудно доступный мир религиозных воззрений, но пластика
культуры Лендьел, по мнению Титова (1980, с. 400), недостаточно изу-
чена и фрагментарна. Все же можно видеть, что антропоморфная плас-
тика вводит нас в лендьелский пантеон, основной фигурой которого
является женское божество. Этот культ восходит к средиземноморским
культам плодородия и богини-матери, по мнению исследователей. Ха-
рактерно, что и антропоморфная пластика расцветает на Балканах и в
Средней Европе с приходом носителей культуры Винча. Существует
сходство во многих деталях, антропоморфной пластики Лендьела и
123
Винчи (рис. 25). Винчанская пластика (рис. 25: 1—7, 15—21) развита
и в сюжетном плане, и технологически, высоко стандартизирована и
обладает значительным элементом стилизации и условности. Лендьел-
ская пластика более реалистична, (ср. Мюллер-Карпе, 1974, Ш/З,
табл. 449 и Мюллер-Карпе, 1968, II, табл. 189: 4—8, табл. 205) (рис.
25: 8—14).
Реалистичность выражается в моделировании рук и ног, всей фи-
гуры (рис. 25: 10—13) и в отдельных случаях лица (Мюллер-Карпе,
1968, т. 2, табл. 205: 6). Однако чаще лицо изображено условно: нос
защипом или выступом, глаза — ямками. Хотя есть стремление к стан-
дарту, но в лендьелской пластике каждая фигурка очень индивидуаль-
на. Канонизация касается не способа изображения, а позы фигурки,
положения рук (воздеты вверх, горизонтальны в виде выступов, сог-
нуты в локтях и направлены перед собой). Есть сидящие фигурки
(Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 208: 10), но больше стоящих фигурок. Ес-
ли сравнить фигурки из Нитрянского Градека (рис. 25), Оборина
(рис. 25), Яромериц (рис. 25), Глубоких Машувок (рис. 25), Стрелиц
(рис. 25)—местонахождений расписной моравской керамики — и
фрагмент фигурки из нерасписного Лендьела в Польше — Рацибож —
Очице (Неолит Польши, рис. 82), то нельзя не видеть и устойчивого
воспроизведения определенного образа, и в этом состоит канон лендь-
елской пластики (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 199: Al, 1 : 1, табл. 205:
1, 205: 33, 205: 8).
Антропоморфная пластика Лендьела проявляется как в круглой
скульптуре, так и в виде пластического орнамента на сосудах («Ма-
донна из Зенгеварконя» — Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 189: С4)
(рис. 25: 9).
Зооморфная пластика более редка в Лендьеле, распространены
зооморфные сосуды, которые ставились в качестве погребального ин-
вентаря (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 18: В5) (рис. 25: 27). Протомы
животных помещены на горловине и тулове амфоры из Стрелиц (там
же, табл. 189), (рис. 21: 6).
При сравнении с КВК можно указать на два общих момента: в
КВК так же, как и в лендьеле, антропоморфными изображениями ук-
рашались сосуды, и лендьелский «стандарт» в изображении божества
выдержан и в объектах глиняной пластики КВК. Так, в южной группе
КВК Польши встречен сосуд, ушко которого сделано в виде стилизо-
ванной человеческой головы — круглой с отверстиями вместо глаз и
защипом вместо носа (Хензель, 1980, табл. 70).
В то же время следует указать, что сравнительно с лендьелской
культурой, не говоря уже о культуре Винча или таких культурах, как
Кукутени — Триполье, Гумельница, антропоморфной пластики в куль-
туре воронковидных кубков гораздо меньше, но очень развита зоо-
морфная пластика, изображающая баранов, быков (Мюллер-Карпе,
1974, табл. 483 С). Это может свидетельствовать в пользу усиления
скотоводческих культов, что было связано с возрастанием значения
скотоводства в жизни носителей КВК. Некоторые исследователи гово-
рят о зооморфном изображении (в виде барана) божества в плас-
тике КВК, что совпадает с представлением древнейшими индоевропей-
цами своих богов’ в виде животных. У древних греков баран рассмат-
ривался как воплощение Аполлона. Зооморфные изображения поме-
щались на ручки сосудов и служили их декоративным оформлением.
Но сосуды с протомами животных на ручках, вероятно, были риту-
альными. Интересные этнографические параллели в дагестанском ма-
териале видит Подковинска: «Сосуд с ушком считался охраняемым, за-
говоренным, а сосуд без ушка надо было закрывать» (Черныш, 1982),
i?4
Таким образом, в отношении зооморфной пластики можно проследить
преемственность от винчанской керамики в лендьелскую и далее в ке-
рамику КВК. Других культур, которые могли бы быть прототипам i
пластике КВК, в Европе нет. Эти данные наряду с информацией, из-
влекаемой из анализа домостроительства, экономики, позволяют гово-
рить и о сходной структуре общества, для которого характерна «малая
семья», иерархия в виде правителей, военного сословия, жрецов, ря-
довых общинников и ремесленников. На поздней фазе КВК (синхрон-
но Лендьелу IV) оформляется выделение правящей верхушки идеоло-
гически через восприятие мегалитических ритуалов. Вероятно, новая
социальная структура требовалась перед началом древнейших мигра-
ций индоевропейцев. В КВК и позднелендьелской культуре (бжесць
Куявская) получает преобладание скотоводческое направление в эко-
номике, что могло способствовать закреплению патрилинейного рода
и военизированной организации общества.
Таким образом, типологический анализ инвентаря КЛ и КВК, ана-
лиз экономической структуры в каждой культуре, сравнительный ана-
лиз духовной культуры дает все основания считать КВК культурой,
возникшей в недрах культуры Лендьел, отпочковавшейся от нее, раз-
местившейся на древнейшей стадии по периферии КЛ. Керамические
формы обеих культур поначалу имеют такое сходство, что различа-
ются практически лишь по более ярко выраженным формам воронко-
видных кубков (рис. 28). Ранние памятники КВК немногочисленны.
Трудно провести границу между ними и комплексами раннего расписно-
го Лендьела. Все же количество новых этно- и культурно-дифференци-
рующих признаков оказывается большим, чем этноинтегрирующих, для
того, чтобы КВК была выделена в отдельную культуру. Действительно,
выделяется ядро культуры — сумма признаков КВК, которые живут в те-
чение всего периода существования КВК, и вместее с тем выделяют
КВК из окружающих культур, в том числе и КЛ. Южная граница ПИЕ
IV не меняется сравнительно с ПИЕ II—III. Меняется западная гра-
ница: культура Лендьел доходит до Средней Германии. На севере, в
Силезии и Куявии, образуется бжесць-куявская культура которая, по
мнению исследователей, частично уже синхронна Лендьел III: в ней
ощутимы как следы контактов с культурой накольчатой керамики, так
и с культурой Бодрогкерестур, синхронной Лендьелу IV). Особенно
показателен район Польши, где существует несколько групп культуры
Лендьел и КВК, что свидетельствует о чересполосном сосуществовании
ст Силезии до Балтийского моря племен КЛ и КВК. Судя по числу
памятников этого периода, этот регион в период Лендьел III—КВК
баальбергской стадии (или IV/III тыс. до н. э.— 29/28 вв. до н. э.) уже
густо заселен.
В результате произошли значительные изменения в культуре Лендь-
ел в сторону инноваций, явственно выраженных уже в древнейших
памятниках КВК- Полностью утрачивается традиция росписи сосудов,
не связанная с генетическими истоками Лендьела, уводящими к куль-
туре Винча, а приобретенная лужанскими племенами, вероятно, в ре-
зультате контакта с носителями культур расписных керамик и вклю-
чения элементов субстрата в свою среду (Кереш, Желиз). Наблюда-
ются выравнивания керамических типов КЛ и КВК. При полном сов-.-
падении культурно-хозяйственного типа отмеченные выше памятники
обеих культур трудно отличить друг от друга.
С массовым продвижением Лендьела и КВК к северу и северо-за-
паду заполнился территориальный разрыв между северными и юж-
ными памятниками КВК, что способствовало интеграции их матери-
альной культуры так же, как и продвижение к северу лендьелской
125
культуры и чересполосное существование с ней КВК способствовало
тесному сближению материального и хозяйственного облика обеих
культур.
Ареал IV позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ IV) характе-
ризуется, вероятно, и языковой интеграцией, и территориальной целост-
ностью праиндоевропейского массива в связи с массовой колонизацией
праиндоевропейцами Северной Европы. В это время в регионе благо-
даря новой волне родственного праиндоевропейского населения двух
древнейших диалектных групп и смешению его со старым «древнеев-
ропейским» населением нивелируются в значительной мере языковые
различия. В то же время археологические материалы указывают на
несомненные и постоянные контакты северных областей с южными и
юго-восточными регионами праиндоевропейской общности. Вряд ли
можно сомневаться, что северные языковые нововведения не затрону-
ли этих областей. Вероятно, язык праиндоевропейцев в этот период
становится более однородным и общим.
В последний раз перед распадом праиндоевропейской общности про-
исходит ее консолидация в ареале от Альп и Карпат до Скандинавии,
которая, однако, не могла стереть диалектные различия, возникшие
в предшествующий период. Это связано с тысячекилометровой протя-
женностью прародины с севера на юг и с запада на восток и одно-
культурностью в этот период Скандинавии и Дании и западных обла-
стей побережья Балтийского моря.
После этого наступает период дезинтеграции единства КВК и КЛ,
характерного для ПИЕ V. Эта разобщенность выражается в образо-
вании локальных групп в КЛ и КВК, вплоть до выделения их в отдель-
ные археологические культуры.
Ареал V позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ
V) (рис. 44: 2) соответствует периоду Лендьел IV (по Не-
мешовой — Павуковой) или Лендьел V (по Лихардусу) и фазам
развития КВК, датирующимся началом первой трети III тыс. до н. э.
Территориально прародина V расширяется в своих северо-западных и
северо-восточных границах. К концу ПИЕ V памятники КВК доходят
до Голландии, до Поморского Поозерья и левобережья Вислы в ее
нижнем течении. В содержании ПИЕ V появляется много новых ха-
рактеристик, хотя ее по-прежнему составляют памятники двух праин-
доевропейских культур — КВК и КЛ. Памятники КЛ ряд исследовате-
лей выделяет в отдельныее, хотя и производные от лендьелской, куль-
туры. Такими культурами часть археологов считает бжесць-куявскую
культурную группу на территории Ёеликопольши и Куявии, группу Ба-
латон I на территории Венгрии (памятник которой Фенекпушта дати-
руется по С 14 2920+80,2810, что скорее соответствует Лендьел III,
который в Венгрии не выделяется надежно), (Титов, 1980, с. 402; До-
луханов, Тимофеев, с. 52) группу Луданица в Западной Словакии (в
развитии Луданицы выделяется Ю. Павуком три фазы; в настоящее
время из Луданицы исключаются памятники типаБайч—Ретц, «яв-
ляющиеся отрицанием Луданицы» — Павук, Шишка, 1980, с. 142, 154).
На территории Средней Германии, Силезии, Чехии, Моравии распро-
страняются памятники иордансмюльской (иорданувской) культуры, в
которой включением вошли баальбергские элементы, позволяющие
уточнить ее хронологическую позицию, а также определенный юго-вос-
точный импульс, принесший орнаментацию бороздами, двуручные со-
суды. Природа этого импульса анализируется ниже.
В Польше памятники Иордансмюля развиваются одновременно с
Очице II, бжесць-куявской культурой, синхронны в части КВК бааль-
бергской и зальцмюндской ступени. В Приальпийской зоне Иордан-
126
смюльской культуре соответствует культура Шуссенрид (табл. 467: В,
468 в Мюллер-Карпе, т. Ш/З).
Единство памятников баальбергского типа сменяется в ареале ПИЕ
V отчетливо выраженными вариантами КВК: в Средней Германии —
зальцмюндским вариантом КВК, в котором сочетаются лендьелская ор-
наментация — выпуклины на вспученности сосудов — с высокими куб-
ковидными кружками грядущего Бадена и штриховой «паркетной орна-
ментацией», отмеченный в Болеразе, с одной стороны, и Иордансмюле,
с другой (Мюллер-Карпе, т. Ш/З, табл. 500: А); в Чехии зальцмюнд-
ские памятники обозначаются КВК II стадии, в Моравии — памятника-
ми Охрозим, Слатински (охрозимская фаза КВК - Хоуштова, 1960,
с. 64), занимающими промежуточное положение между Евишовичи С2
и Евишовичи С1 (баденского времени), в Польше—младшей вюрек-
ской стадией КВК (Неолит, рис. 106) и раннелюбоньскими памятни-
ками КВК (Радзиев — 2710+380 гг. до н. э.; Зарембово— 2655+40; Цме-
пюв —2645+40; 2680+40; 2750+40; 2800+40; 2710+110 гг. до н. э.).
В этот период наблюдается воздействие потисских культур на Лен-
дьел IV, что позволило установить словацким и польским исследова-
телям синхронизацию Бодрогкерештур I, Луданицы и бжесць-куявской
культуры (Павук, Шишка, 1980, с. 142). Характерно, что определен-
ная однородность культурного типа в Западной и Восточной Слова-
кии (Потисье) наблюдается и в период Лендьел III — Тисаполгар и в
период Лендьел IV — Бодрогкерештур, хотя генетически эти культуры
разнятся.
В бжесць-куявской культуре проявляются ряд черт, свидетельствую-
щих о расшатывании земледельческого хозяйственно-культурного ти-
па; захоронение в отдельных могилах домашних животных говорит о
возросшем значении скотоводческих культов, а стало быть и скотовод-
ства в жизни северных лендьелцев. Антропологический состав бжесць-
куявской группы также отличается некоторым своеобразием, которое
выражается в процентном соотношении антропологических типов. Если
в ранних группах расписного Лендьела наблюдается преобладание сре-
диземноморского типа, а кроманьоидного меньше, то антропологичес-
кий состав бжесць-куявского населения выглядит следующим образом:
кроманьоидный — 40 %, средиземноморский — 22,5 %, нордический —
30 % (более характерный для КВК) и 7,5 % — лопаноидный тип (Хен-
зель, с. 81). Отличие материально-хозяйственного комплекса и коли-
чественное своеобразие антропологического состава позволяют чам
присоединиться к мнению польских археологов о правомерности выде-
ления бжесць-куявской культуры, производной от Лендьела III—IV.
Ареал ПИЕ V характеризуется по археологическим и антропологи-
ческим данным началом процесса дезинтеграции на диалекты индоев-
ропейской общности, приведшей в юго-восточной части ареала, веро-
ятно, и к более глубокому ее расчленению, что выражается в образо-
вании новых культур на лендьелской основе. Если северные и северо-
восточные территории заняты КВК, представляющей, по нашему мне-
нию, эквивалент древпеевропейского диалекта, то при описанной выше
археологической ситуации на юге мы можем констатировать начало
процесса обособления юго-восточного крыла индоевропейской общно-
сти, соответствующего, вероятно, началу процесса обособления греко-
индоиранской общности в центральной и восточной части ареала.
Начало дезинтеграции ПИЕ V в археологическом выражении сле-
дует связывать с сильным воздействием с юга культуры Сэлькуца, ко-
торая, по характеристике Д. Берчу (1966, с. 1191—1192) является ре-
гиональным проявлением Гумельницы, перекрывает слои поздней Вин-
чи С, происходит от цивилизации Винча, перекрывается слоями Коцо-
127
фени и содержит в своей последней фазе — Сэлькуца IV — элементы
Бадена.
Традиции культуры Винча в конце IV тыс. до н. э. продолжаются
в горизонте культур Криводол — Сэлькуца — Гумельница — «Карано-
зо VI — Бубани Хум I. В начале III тыс. до н. э. на юго-востоке от
ПИЕ V появляются памятники Чернавода I — Сэлькуца IV, интерпре-
тируемые исследователями как «степная инвазия» (Тодорова, 1980,
табл. 21), ответственные за исчезновение культурного горизонта Кри-
водол — Сэлькуца — Гумельница, оказавшие сильное воздействие на
позднеиндоевропейские культуры, прежде всего культуру Лендьел.
Появление этих памятников составляет эпохальное событие, поскольку
оно вызвало процесс распада и выделение новых .культурных групп
на всех территориях ПИЕ V. В Силезии (ПНР) на основе КВК возни-
кают памятники типа Петровице Велки, Ракув; в Малопольше на ос-
нове лендьелско-полгарских памятников и КВК возникают группа
Л-ажняны, которая всеми иследователями исключается из ступени
Лендьел IV, но не всеми включается в последующую болеразскую сту-
пень (Сохащкий — 1981, с. 61 — например, включает их в болеразскую
ступень Бадена); в Карпатской котловине — Словакии и Венгрии —
появляются памятники Байч-Ретц и Лажняны, предшествующие и син-
хронные болеразским; в Моравии к таковым памятникам относят
Брно — Лишень (Мюллер — Карпе, Ш/З, табл. 490: А).
В Средней Германии и Чехии развивается вторая -стадия К-ВК •—
средняя ступень зальцмюндской культуры; в Польше ей соответствует
поздневюрекская стадия, которая разделяется с любоньской стадией
болеразскими элементами (Неолит, 1979, рис. 106, с. 198).
Таким образом, если дезинтеграция КЛ проходит с выделением
групп, которые не -считают уже лендьелскими, то расслоение КВК на
отдельные культуры проходит с сохранением культуры ядра. Процесс
распада пракультуры индоевропейцев — культуры Лендьел и КВК —
проходит в два этапа. На первом из них возникают памятники Боле-
раза, которые сначала были выделены Немешовой-Павуковой только
для Юго-Западной Словакии (1964, с. 163—268), а в настоящее время
обнаруживаются по всей территории, где позже появляются баденские
памятники (Сохацкий, 1981, с. 61) и включаются в раннюю, болераз-
скую ступень Бадена. На втором этапе появляются памятники класси-
ческого Бадена, исчезает КЛ, но существует КВК.
Таким образом, если юго-восточный импульс Сэлькуца IV — Чер-
навода I вызвал перегруппировку позднелендьелских памятников и
образование болеразских памятников, то в ареал КВК этот импульс
доходит только частично в виде отдельных элементов, не доводя до
культурного перерождения КВК.
Ареал VI позднеиндоевропейской прародины
(ПНЕ VI — рис. 45) характеризуется сосуществованием
праиндоевропейском культуры КВК в виде ряда ло-
кальных групп и новых общностей, представленных
памятниками болеразской группы на юге праиндо-
европейского ареала и культурой погребений с ох-
рой в Потисье (продолжающей развитие древнеям-
ной культуры Северной Молдавии, возникшей в пре-
дыдущий период, ПИЕ V). Ареал ПИЕ VI, строго говоря, сле-
довало бы ограничить ареалом только КВК как единственной праин-
доевропейской культурой. Однако поскольку изменения в ПИЕ VI срав-
нительно с ПИЕ V носят характер перегруппировки праиндоевропей-
ских культур без перемещения их, то условно название ПИЕ VI
сохраняется за всем ареалом. Ниже в главе 11 мы подробно
128
останавливаемся на обосновании происхождения ДЯК от блока куль-
тур КВК и Лендьел. В данном контексте можно только подчеркнуть,
что связь ДЯК, КВК и Лендьел обеспечена аналогиями в антрополо-
гическом типе, керамическом инвентаре и погребальном обряде. Древ-
неямная (индоиранская атрибуция устанавливается в ретроспекции)
культура в Венгрии и Румынии имела полукочевое хозяйство, ведущей
отраслью которого было скотоводство, ,а хозяйство болеразской группы
носило земледельческо-скотоводческий характер. Это обусловило и
некоторые различия в материальной культуре. В то же время немногие
керамические комплексы в курганах древнеямной культуры на терри-
тории Венгрии трудно отличить от болеразской керамики (Кетедьхаза,
к. 5, 6 — Эчеди, табл. 12). Значительно большие различия имеются в
керамике памятников древнеямной культуры юго-западного варианта,
охватывающего Нижнее Подунавье, Буджакскую степь и северо-запад-
ную Молдавию. Эти памятники являются наиболее древними в ряду
древнеямных памятников Восточной Европы и датируются рубежом
IV/III тыс. до н. э., в рамках относительной хронологии Трипольем
В13_4 или BI—BII (соответственно по Черныш и Виноградовой), о чем
мы сообщали в ряде работ (’Сафронов, 1983).
Сравнение 13 основных типов керамики юго-западного варианта
ДЯК, выделенных Яровым (1986, рис. 19—22) обнаруживает параллели
с керамическими формами культуры воронковидных кубков и позднего
Лендьела (рис. 51), с которыми граничили в Прикарпатье носители
ДЯК.
Антропологические данные свидетельствуют о полном совпадении
краниологических серий КВК и серий ДЯК юго-западного варианта.
Западные памятники ДЯК древнее восточных, а дунайские и потис-
ские памятники древнее восточных, но моложе прикарпатских (подроб-
нее см. ниже). Ранний возраст западных памятников древнеямной
культуры и связь их с южными районами через культуру Сэлькуца IV
подчеркивается и нахождением в ранних ямных комплексах зооморф-
ных скипетров, которые были найдены в слоях, следующих за горизон-
том Криводол — Сэлькуца (т. е. в Сэлькуце IV) и в слоях поздней
Гумельницы. Таким образом, западные находки скипетров относятся ко
времени’ конца первой четверти III тыс. до н. э., судя по относительной
хронологии культур в Юго-Восточной Европе. Появление их действи-
тельно соответствует значительным переменам в истории региона (см.
о скипетрах ниже), однако эти события требуют иной интерпретации.
На юге индоевропейского ареала мы уже не прослеживаем отдельно
памятников КВК или Лендьела, как это имело место в ПИЕ V. Их
место занято памятниками болеразского типа, возникшими на основе
двух культур КВК и Лендьел. Впервые памятники болеразского типа
были выделены В. Немешовой-Павуковой в 1964 году, на материалах
Словакии (1964, с. 163-—268). В 1981 году Сохацкий отнес к Болеразу
памятники пост-лендьелского горизонта в Польше (Лажняны — Вы-
шенце — Злотники), в Словакии, в Венгрии (II фаза культуры Бала-
тон), Румынии (Чернавода III), ® Болгарии—(ранняя фаза Эзеро).
Эти памятники он обозначил как раннюю (болеразскую) стадию ба-
денской культуры, Баден I. В своих разработках периодизации баден-
ской культуры Немешова — Павукова (1981) болеразские памятники
отнесла к Баден 1а. Сравнительно с болеразской ступенью Бадена, по
Немешовой-Павуковой, болеразская стадия Бадена, по Сохацкому —
более многослойная и шире территориально. Расхождение точек зре-
ния Сохацкого и Немешовой-Павуковой и в том, что последняя счита-
ет определяющим в образовании Болераза юго-восточный импульс в
в виде культуры Чернавода III, а Сохацкий отрицает генетическое
9—11163 . 129
родство Болераза и Чернаводы III, констатируя только ареальные
связи.
Включение Болераза в древнейшую ступень Бадена не вызывает
дискуссий. Речь идет о том, считать ли Болераз саморазвитием и кон-
солидацией двух культур КВК и Лендьел под влиянием какого-то
внешнего импульса или считать внешний импульс вошедшим в Болераз
как генетическое звено. Механизм образования Болераза состоит не в
распространении одной культуры из одного центра по столь обширной
территории (в этом случае памятники были бы монолитны), а в рас-
пространении определенного интеграционного импульса на региональ-
ные варианты одних и тех же культур КВК и КЛ (об этом свидетель-
ствует различение компонентов КВК и КЛ в болеразских памятниках,
которые к тому же имеют очень много общих черт с КВК и КЛ).
Для доказательства этого тезиса мы провели сравнительный анализ
керамических комплексов КЛ, КВК, Болераза и Бадена (рис. 38). Бо-
леразские и баденские памятники связываются Немешовой — Павуко-
вой (1981, рис. 1, 2, 3) по 10 типам (рис. 38: 20—41), которые отража-
ют на 100% керамический комплекс Болераза. Нами показано, что
существует даже 11 параллелей между керамическими комплексами
Болераза и Бадена. Связь Болераза и КВК осуществляется по 8 типам
(рис. 38:* 11—19), а с КЛ — по 10 типам керамики (рис. 38: 1—9).
Если принять комплекс Болераза за меньший, то коэффициент совме-
щения его с комплексом КВК и КЛ будет равен соответственно 0.9 и
0.7 (см. о методике расчета коэффициента в главе 4). Такое значение
коэффициента позволяет говорить и о генетической связи, и о принад-
лежности к одному культурному кругу Болераза, .культуры Лендьел
и КВК.
Исчезновение двух культур, которые мы считаем праиндоевропей-
скими, КЛ и КВК, к началу болеразской ступени Бадена, которое да-
тируется по С 14 2825+60 и 2720+40 гг. до н. э., т. е. 29—28 вв. до
н. э. (Немешова-Павукова, 1981, с. 286, рис. 16, объекты 1 ступени
Бадена в Глинско) означает, что на юге праиндоевропейского ареала
ПИЕ V единство общеиндоевропейского состояния кончилось, и грани-
цы ПИЕ сместились к северу.
'Распад позднеиндоевропейской общности на севере, а точнее распад
древнеевропейской общности начался фактически только с ПИЕ VI,
когда появляются новые культуры, производные от КВК, культура
шаровидных амфор и культура шнуровых керамик. После образования
этих культур КВК продолжала существовать и занимать основную
часть территории. Синхронизация памятников севера и юга ПИЕ обес-
печивается нахождением в комплексах Зальцмюнда канеллированной
керамики, т. е. когда на юге ПИЕ VI существуют памятники Болераза,
на западе и северо-западе продолжается развитие КВК.
На крайнем северо-западе ареала ПИЕ VI носители КВК начинают
осваивать земли в низовьях Рейна (Голландия, Одорн, 2620+80: До-
луханов, Тимофеев, 1972). Вступление в контакт с культурами северо-
европейского мегалитического круга и, вероятно, связанные с этим
далекие экспедиции в Средиземноморье привели к выделению в ареале
континентальной КВК двух областей — Средней Германии с зальц-
мюндской группой КВК и Северной Германии с вальтерниенбург-берн-
бургской группой КВК. Эти две зоны перекрывались: вальтерниенбург-
бернбургские памятники известны в области Эльбы — Заале, но их
связи обращены к более северным территориям, тогда как связи Зальц-
мюнда определяются юго-всточными территориями (Мюллер — Карпе,
1974, с. 209—214). Памятники Зальцмюнда плохо расчленяются стра-
тиграфически с Вальтерниенбург — Вернбургом, но обе группы моло-
130
же Баальберга, о чем свидетельствуют данные стратиграфии курганов
в Германии (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, № 553, 589, 590, 610).
Стратиграфия среднегерманских курганов указывает на большую
древность памятников Зальцмюнда относительно памятников КША и
КШК, а также бернбургской группы КВК (Мюллер-Карпе, 1974,
т. III, с. 211, сн. 2 с обобщением данных Фишера и Милденбергера).
Связь Зальцмюнда с Болеразом осуществлялась через юго-восточную
группу КВК, любоньской фазы КВК Польши (Неолит, 1979, рис. 106;
Мюллер — Карпе, т. III, 1974, с. 211); о связях с культурами юго-
востока Европы позволяют говорить присутствие асков в комплексах
Зальцмюнда (рис. 32:11).
Археологические материалы позволяют говорить -и о более далеких
связях КВК, а именно с культурами островной Греции и даже Кипра,
что выражается в появлении орнаментации на керамике вальтерниен-
бург-бернбургской группы и вазах Зальцмюнда и в занесении в кера-
мический комплекс КВК Южной Скандинавии так называемых «ско-
вород», характерных для культуры Керос-Сирос и Раннэлладского
II—III периодов в Греции (Агиос-Космас: Мюллер-Карпе, 1974,
т. III, табл. 406:25—28). Ранее (Сафронов, 1983, с. 62) мы приводили
эти факты для подтверждения гипотезы о морских связях североевро-
пейской группы КВК с Восточным Средиземноморьем. Интересно, что
аналогии двум керамическим формам баденской культуры — миске с
перегородкой (Неуступный, 1973, с. 323, рис. 2) и черпаку со сдвоенной
ручкой (Немешова-Павукова, 1981, рис. 5 тип Е) обаруживаются также
в кипрских памятниках III тыс. до н. э.
Существует определенное сходство в ряде форм керамики КВК
Скандинавии и Вальтерниенбург-Бернбурской группы КВК и кера-
мики памятников Апулии (Целлино Сан Марко, Латерца — Мюллер-
Карпе, 1974, т. III, табл. 431, 432). Это сходство, вероятно, не случайно,
поскольку эти памятники образуют северное южное крыло пояса
мегалитических культур.
Этап развития КВК Зальцмюнда и Вальтерниенбург-Бернбурга
до появления дочерних культур КША и КШК — это этап территори-
альной целостности древнеевропейского диалекта. Наиболее ранний
памятник КШК в Халле Долау Хайде датируется по С14 2570+1:10 гг.
до н. э. (Беренс, 1958, с. 213); учитывая участие в сложении КШК
культуры воронковидных кубков, эта дата будет определять хронологи-
ческую дату распада древнеевропейского диалекта. Другая дата, опре-
деляющая начало этого процесса, 2675+40 для древнейших проявлений
КША (Зарембово: Хензель, 1980, с. 50). Совстречаемость материалов
КВК поздневюрекокой стадии и КША в Зарембово, Радзеюве позво-
ляет говорить о доболеразском возрасте древнейших памятников КША,
а дата Зарембово по С14 указывает, что болеразские элементы появ-
ляются в Польше после середины 27 в. до н. э., т. е. позже, чем на юге.
Несмотря на общее признание факта происхождения КША от КВК,
никем не доказывалось это предположение, а тем более графически,
иллюстрациями.
Сравнительный типологический анализ керамики двух культур,
КВК и КША, проведенный нами (рис. 35, 36) показывает совпадение
большого числа основных типов керамики. Существенна при этом пред-
ставительность анализируемой выборки, т. е. в какой мере эта выборка
отражает сводный керамический комплекс культур КША и КВК.
Представительность выборки по КША определяется сравнением с .клас-
сификационными схемами КША Т. Вислянского и С. Носека (1966 и
1967, соответственно) (рис. 37). О представительности выборки КВК
можно судить из сравнения со сводными керамическими комплексами
9* _ 1131
Баальберга (рис. 29), Зальцмюнда, Ё.алыерниенбург-Бсрн'бурга (риё.
31, 32). Результатом сравнения оказываются параллели 13 формам и
10 типам керамики двух культур—-КША и КВК Германии и Чехии
(рис. 36). Все типы КША, по классификации Т. Вислянского, находят
аналогии в керамике КВК, а недостающие аналогии в германских па-
мятниках КВК восполняются формами керамики из памятников поль-
ской группы КВК (рис. 35). (При всем сходстве керамики КША и КВК
следует видеть и черты различия, которые обосабливают КВК и КША
в отдельные культуры. Прежде всего удельный вес параллельных форм
различен, а преобладание круглодонной шаровидной амфоры с 2 и 4
ручками в КША и отсутствие ее в КВК делает этот признак культурно-
дифференцирующим для памятников 2-х культур. Существуют расхож-
дения и в обряде погребения, и в погребальном комплексе, однако
обосновывать отделение КША от К'ВК не входит в нашу задачу. Кос-
венным выражением сходства двух культур является тот факт, что до
середины 30-х годов эти две культуры рассматривались как одна.
Хронологическая позиция памятников КША определенна. В Польше
могилы КША занимали верхнее стратиграфическое положение в куяв-
ских курганах, относящихся к КВК (Вислянский, 1970). Существует
ряд данных вертикальной стратиграфии, указывающих на более древ-
нюю хронологическую позицию вальтерниенбург-бернбургской группы
КВК в Германии относительно КША и КШК. Так, к ним относят Гар-
нерхоф около Ростока; Латдорф, Погендорф форст (Мюллер-Карпе,
1974, № 567, 590, 606/. В Южной Скандинавии КВК продолжает свое
развитие, когда одноименные памятники исчезают в Средней Германии.
На территории Западной Украины КВК сосуществует с КША (Свеш-
ников, 1983, с. 18). Синхронность КША и КВК с позднетрипольскими
памятниками доказана материалами Польши и Западной Украины
(Свешников, там же). Из этого следует, что КША появилась в древ-
нейшем варианте в бассейне Средней и Нижней Одры и Варты в добо-
леразском горизонте КВК (с датой около 2800—2700 гг. до н. э.) и про-
существовала почти до 22 в. до н. э. (дата Клементовиц Д 4190+40,
4145+69, т. е. 2240 и 2190 гг. до н. э. — Долуханов, Тимофеев, 1972,
с. 58). Подробная хронология, относительная хронология с КВК, со-
всгречаемость в одних памятниках с КВК и типологически тождест-
венные параллели между керамикой КША и КВК делают гипотезу
о происхождении КША из КВК почти аксиомой. Интересно, что модель
образования КША и распространения этой культуры аналогична моде-
ли сложения КВК на базе Лендьела и распространения ее на север,
восток и запад.
Действительно, на запад носители КША продвигаются до Рейна и
верховьев Дуная (Хензель, 1980, рис. 75), на юг-—до Восточной Чехии
и Северной Моравии (Хензель, там же) и на юго-восток до Среднего
Поднепровья (Даниленко, 1974, с. 84; Свешников, 1983, с. 21). В 1974
году мы показали, что КША достигает предгорий Западного Кавказа,
о чем свидетельствуют дольмены Новосвободной (Николаева, Сафро-
нов, 1974).
Таким образом, в конце существования ПИЕ VI, на рубеже 28/27 вв.
До н. э. на основе КВК возникает производная от КВК — культура
шаровидных амфор, а затем в 27/26 вв. до н. э. — северо-западная
производная КВК — культура шнуровых керамик. Сложение древней-
ших памятников КША происходит на периферийных территориях КВК,
в Куявии аналогично тому, как ранее в середине IV тыс. до н. э. про-
ходило зарождение КВК на окраине ареала культуры Лендьел. Позд-
нее носители КША продвигаются на запад и занимают территории
вальтерниенбург-бернбургской группы КВК с отдельными проходами
132
до Рейна (Хензель, 1980, рис. 75), на юг — до Восточной Чехии и Се-
верной Моравии (Хензель, там же), а затем на восток — до Днепра
(Свешников, 1983, с. 21) и Северного Кавказа (Николаева, Сафронов,
1974).
Появление на западном и восточном крыле позднеиндоевропейской
эйкумены или древнеевропейской прародины — в археологическом вы-
ражении культуры воронковидных кубков — двух культур КША и
КШК — характеризует распад единства материальной культуры в ука-
занном регионе, занимаемом ранее одной культурой КВК, что соответ-
ствует, вероятно, началу распада древнеевропейского диалекта и- е.
праязыка.
Устойчивость и чистоту древнеевропейской гидронимии в Централь-
ной и, особенно, в Северной Европе можно объяснить более долгим
(в течение периодов ПИЕ III—VI) непрерывным существованием древ-
неевропейскюго диалекта, представленным археологическим эквивален-
том КВК, в отличие от юго-восточной ('греко-индоираноязычной) груп-
пы, представленной культурой Лендьел.
Если учесть, что образование болеразских памятников на южном
крыле позднеиндоевропейской эйкумены — это конец процесса исчез-
новения горизонта Гумельницы и родственных ей культур, начало дви-
жения на запад носителей выделившейся культуры индоиранской атри-
буции ДЯК, образование на краю эйкумены КВК—культуры шаро-
видных амфор, то можно констатировать, что начало болеразского
горизонта — это и есть конец общеиндоевропейского состояния и
начало членения древнеевропейской общности. Если вспомнить, что
импульсом к появлению болеразских памятников послужило возникно-
вение памятников типа Сэлькуца IV, которые являются проявлением
позднейшей Винчи, то нетрудно связать конец тысячелетней культуры
Винча на Балканах, перегруппировку н исчезновение ее дочерних про-
изводных типа Гумельницы, консолидацию носителей КВК и КЛ в
новой группировке Болераз в историческое событие, которое вызвано
одной причиной. Такой причиной, вероятно, была нарастающая арид-
ность, смена хозяйственного типа, которая повлекла и изменения в
материальной и духовной культуре.
ПИЕ VII характеризуется противостоянием праин-
доевропейской культуры КВК на севере ареала и ее
дочерних п ро и зво д н ы х — КШ'А и КШК, а на юге баден-
ской культуры как новой фазы интеграционного им-
пульса, в которой объединяющие черты преоблада-
ют над своеобразием каждой из включенных в нее
к у л ьт у р (рис. 45).
Баденская культура классического типа в этот период занимает юг
праиндоевропейского ареала — территорию Моравии, Словакии, Венг-
рии, Нижней Австрии. Она заходит также в Югославию. Родственные
баденской культуры обнаружены в Румынии (культура Коцофени),
Болгарии (Эзеро VI—IV, Михалич), во Фракии (Дикили-Таш, Сита-
грой) (Немешова-Павукова, 1980, карта, рис. 18). В степных районах
Венгрии и Западной Румынии наблюдается чересполосное существова-
ние этой культуры, Баден I, II, с древнеямной — ДЯК (Эчеди, 1980;
Зирра, 1960), памятники которой продолжают существовать и в пери-
од, соответствующий ПИЕ VII (Кетедьхаза: 2295+80; 2263+460).
Баденская культура знаменует отсутствие праиндоевропейских
культур в ареале ПИЕ (в южной части его), а следовательно, и пре-
кращение общеиндоевропейского состояния в этом районе.
Существенно важна территориальная близость памятников Бадена
как к курганным погребениям древнеямной культуры (ДЯК), так и к
памятникам ранней бронзы Фессалии, поскольку ДЯК имеет индоиран-
скую атрибуцию, а памятники Фессалии конца III тыс. до н. э. с так
называемой «минийской» керамикой близки к памятникам Греции
Раннеэлладского периода середины III тыс. до п. э. и, таким образом,
определяют возможность их протогреческой .атрибуции Однако баден-
ская вуаль покрывала не только протогреков, но и палеобалканский
субстрат — носителей фракийского, фригийского, карийского, македон-
ского языков, по Откупщикову (1988). Если на Дунае баденская
культура налагается на две праиндоевропейские культуры — Лендьел
и КВК, то на юге ее памятники сменяют памятники культур, производ-
ных от Винчи (Гумельница, Сэлькуца). Синтез баденской культуры
с культурами субстрата позволяет предполагать, что под баденской
вуалью в этническом отношении скрывается более архаичная по языку
индоевропейская этническая группа. Появление юго-всточных баден-
ских элементов в Анатолии несколько проясняют этническую атрибу-
цию юго-восточного крыла баденской культуры как анатолийской (хет-
то-лувийской).
Свою точку зрения об археологических компонентах культуры фес-
салийских памятников раннебронзового века мы сформулировали ниже
(глава 10). Укажем только, что в памятниках Фессалии III тыс. до н.э.
есть общие элементы с культурами Иордансмюль (двуручные сосуды —
рис. 39- 9—14), Болераз (керамика с валиковой орнаментацией, глубо-
кие миски с поднятой над краем ручкой — рис. 39: 31), Гумельница
(аски — рис. 40: 13), Коцофени (амфоры — рис. 39: 28), Баден (мис-
ки, амфоры, кружки с высокими ручками).
Таким образом, генетическая связь «минийской керамики» с кера-
микой Раннеэлладского и Раннебронзового века Греции, а по цепочке
аналогий и с центральноевропейскими культурами Болераз, поздний
Лендьел и Баден, позволяет видеть в культурах южного крыла пра-
индоевропейокого ареала археологический эквивалент протогреков и
палеобалканского субстрата. В этом же ареале находятся и индо-
иранцы (ДЯК), поскольку связь ДЯК через полтавкинскую культуру
со срубной культурой, связанной с североиранскими племенами, по
мнению многих исследователей, утверждает индоиранскую принадчеж-
ность ДЯК.
Этническая атрибуция культуры дольменов Новосвободной как
протохеттская, установленная нами в 1983 году (Николаева, Сафронов,
1983; Сафронов, 1983), получает дополнительное подтверждение в но-
вых параллелях с болераз-баденской культурой, 7 керамических типов
(что составляет большую часть болеразского комплекса и около поло-
вины новосвободненоких типов), орнаментации канеллюрами и т. д.
(см. главу 13)
Связь Новосвободной е кубано-днепровской культурой, для которой
нами установлена индоарийская атрибуция ‘(см. главу 12), позволяет
локализовать центры сложения этих культур вблизи болераз-баденской
культуры
Так выглядит схема эволюции блока праиндоевропейских культур
Лендьел и КВК и доказательства их праиндоеврепейской атрибуции.
Позднеиндоевропейская прародина не представляет в свете этих
данных чем-то застывшим, неизменным. Напротив, это динамичная сис-
тема взаимодействия археологических культур, выделяющихся из пра-
индоевропейских культур на разных хронологических отрезках, опреде-
ляющих иерархию их родства с позднеиндоевропейюкими культурами
Лендьел и КВК и с культурой финальной поры среднеиндоеврэпейского
состояния — Винча >(рис. 43-—45)
И может быть самый главный вывод состоит в том, что хронологи-
134
ческий срез позднеиндоевропейского 'состояния на этапах эволюции
праиндоевропейской общности дает комплекс археологических культур,
что объясняет неудачу 'исследователей, пытавшихся найти археологи-
ческий 'Эквивалент позднеиндоевропейской языковой и этнической общ-
ности в одной культуре.
ГЛАВА 8
ПОРТРЕТ праиндоевропейского общества
ПО ДАННЫМ ЛИНГВИСТИКИ И АРХЕОЛОГИИ
(СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ КУЛЬТУРНО-ХОЗЯЙСТВЕННОГО
ТИПА ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ОБЩНОСТИ И КУЛЬТУР
ВИНЧА, ЛЕНДЬЕЛ И КУЛЬТУРЫ ВОРОНКОВИДНЫХ КУБКОВ)
В предыдущих главах мы часто затрагивали вопрос о культурно-
хозяйственном типе (ХКТ) культур Винча, Лендьел и КВК для дока-
зательства генетической связи трех культур. Для обоснования индоев-
ропейской атрибуции этих культур, помимо уже доказанной выше со-
отнесенности области формирования п. и. е. прародины с ареалом праин-
доевропейской флоры, фауны, гидрономии, необходимо провести соот-
ветствие между признаками ХКТ индоевропейской пракультуры, рекон-
струируемыми, исходя из анализа общеиндоевропейской лексики, и
археологическими характеристиками ХКТ Винчи, Лендьел и КВК.
Исследование общеиндоевропейской лексики давно привело лингви-
стов к заключению о высоком уровне развития праиндоевропейской
культуры. Крайним выражением этой точки зрения является тезис
Т. В. Гамкрелидзе — Вяч. Вс. Иванова (.1984, с. 884—885) — «праин-
доевропейская цивилизация относится типологически к кругу древне-
восточных Цивилизаций». Казалось бы, отсутствие на Ближнем Востоке
в период общеиндоевропейского единства, в V—IV тыс. до н. э. циви-
лизации не позволяет использовать в качестве решающего аргумента
локализации прародины индоевропейцев только на Ближнем Востоке
«типологическую близость» и. е. пракультуры к ближневосточным ци-
вилизациям, однако Гамкрелидзе и 'Иванов «понижают» уровень и. е.
пракультуры перечислением черт отличия ее от цивилизации («отсут-
ствие письменности, централизованной государственной власти, искус-
ственной ирригации и сословия торговцев» — там же, с. 886). Такая
оговорка, по логике исследователей, должна оправдывать сравнение
и. е. пракультуры с археологической культурой Верхней Месопотамии —
халафаской — датируемой V—IV тыс. до н. э., которая хотя и не отно-
сится никем к цивилизации и даже не имеет производных в III тыс. до
н. э., характеризуется рядом признаков индоевропейского ХКТ, таких,
как: «возделывание пшеницы двузернянки и ячменя, наличие двух
пород крупного рогатого скота, овец, коз, свиней; текстильное произ-
водство, существование металлургии, гончарного производства, знаков
собственности, товарообмена и букраниев» (там же, с. 891).
Невысокая избирательность «индоевропейских» характеристик в ха-
лифской культуре, т. е. распространенность подобных признаков в
Азии и Европе в рассматриваемый период, делают неубедительной
представленную Гамкрелидзе и Ивановым индоевропейскую атрибу-
цию халифской культуры. Осознавая ущербность «праиндоевропейского
135
облика» халафской культуры, авторы этой гипотезы привлекают еще и
культуру III тыс. до и. э., генетически не связанную с халафской, куро-
аракскую культуру Закавказья, в которой находят недостающие суще-
ственные характеристики праиндоевропейского ХКТ, а именно повозки
(точнее модели повозок).
Однако и это допущение позволяет лишь частично приблизить этот
блок археологических культур (халафская-шому-тепинская •— куро-
аракская) к ХКТ и. е. пракультуры, но приходится жертвовать такими
важнейшими характеристиками 'праиндоевропейского ареала, как гид-
ронимия, экология. Кроме того, приходится поступиться методологи-
ческим принципом, согласно которому сравнение ХКТ праинлоевропей-
ской общности должно проводиться только с ХКТ синхронных археоло-
гических культур. Куро-аракская культура возникла после распада
праиндоевропейской общности, в III тыс. до н. э. и не дала никаких
производных в культуре бронзового века в Европе, в том регионе, где
должны бы находиться индоевропейцы в III и II тыс. до н. э. И нет
никакой связи между этими культурами и древнеямной, носители кото-
рой образуют древнеевро'пейскую общность в Восточной Европе, по
мысли Иванова и Гамкрелидзе. Как будет нами показано ниже, древне-
ямные памятники Юго-Запада Восточной Европы значительно древнее
древнеямных комплексов, лежащих к востоку от Днепра и восходят
археологически и антропологически к KiBiK и Лендьел .(Сафронов, 1983;
Шевченко, 1984).
Портрет праиндоевропейской культуры и обще-
ства может быть достаточно полно составлен на основании усилий
лингвистов многих поколений |(см. список литературы .по историогра-
фии индоевропейской проблемы к главе 1). Особенно следует подчерк-
нуть использованные нами работы Шрадера, Мейе, Девото, Дюмезиля,
Гамкрелидзе—Иванова, Елизаренковой и Топорова.
Как показывает анализ общеиндоевропейокой лексики, праиндоев-
ропейцы представляли общество со сложной структурой (разветвлен-
ная система родства и свойства), иерархизированное '(род, племя, пле-
менной союз, народ), имущественно — и социально-дифференцированное
(имущественное расслоение выражается в существовании терминов
’власть имущие, богатые’ и ’бедные, обездоленные, рабы’; выделяются
социальные ранги независимых членов общества — жрецов, воинов, и
в разной степени зависимых пахарей, пастухов, ремесленников). Хотя
нет свидетельств существования централизованной власти, символом
единства и благополучия праиндоевропейского сообщества был ’свя-
щенный царь’. Социальная жизнь строго регламентировалась институ-
том жречества, который выполнял как ритуальные, так и правовые
функции, и таким образом, можно допустить разделение функций уп-
равления обществом между жрецами и предводителями родов, племен.
Основу экономики составляли земледелие и скотоводство с приори-
тетом земледелия, хотя и интенсивное пашенное земледелие могло
появиться при развитом скотоводстве (об этом свидетельствует исчис-
ление времени по земледельческим циклам и обозначение пастбища
как ’невозделанного поля’). Прогрессивные формы земледелия созда-
ли базу для роста поголовья стада, накопления богатства в виде стад,
создали предпосылки для обособления и выделения ремесел.
Накопление богатства, выраженное такими терминами, как ’.добро’,
’богатство’, ’дворец’, вызвало к жизни новые отношения обмена '(суще-
ствует понятие обменного 'эквивалента). 'Необходимость охраны стад,
домов вызвала появление людей, овладевших воинским искусством,
а также объединений их в виде ’войска’, во главе с военными предво-
дителями. Возникают крепости со сложными фортификационными со-
136
оружениями; города как объединение нескольких поселений (фиксируе-
мые общеиндоевропейской лексикой различные обозначения города
отражают разные формы его образования).
Праиндоевропейцы владели многими ремеслами — ткачеством, гон-
чарным, плотницким делом, кожевенным делом, металлообработкой,
обработкой кости и камня, строительным делом.
Революционные изменения в экономике (использование упряжных
пахотных орудий с помощью парной запряжки быков, волов, привед-
шее к интенсификации земледелия) после изобретения колеса, вероят-
но, также в среде праиндоевропейцев, подготовили изобретение колес-
ного транспорта, открывшего перед праиндоевропейцами огромные воз-
можности в освоении широких пространств, позволявшие перейти к
далеким миграциям.
Высокие проявления духовной культуры праиндоевропейского
общества и отражение в них социальных процессов фиксируются сло-
жением и эволюцией пантеона богов, оформлением представлений о
загробной жизни в погребальных культах, в сложении календарной
системы и системы десятичной счета, накоплении научных знаний.
Открытие в индоевропейскую эпоху поэтического языка и его мет-
рической структуры неизбежно ставит вопрос о древнейшей в мире
поэтической традиции и поэтической культуре, возникшей в праиндо-
европейской общности. Портрет праиндоевропейского общества как
древнейшей мировой цивилизации следует завершить данными, позво-
ляющими на языковых фактах ставить вопрос о наличии древнейшей в
мире праиндоевропейской системы 'письма, поскольку цивилизация —
это классовое общество, овладевшее письменностью (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984, с. 890).
Преемственность культуры Лендьел традиций древнейшей цивилиза-
ции Старого Света — культуры Винча — позволяет предполагать, что
именно в этой культуре, ареал которой лежит в области праиндоевро-
пейской флоры, фауны и гидронимии, находится эквивалент охаракте-
ризованной выше культуры праиндоевропейцев.
Земледелие у праиндоевропейцев по данным общеиндоевропейской
лексики было пашенным с использованием упряжных пахотных орудий
типа рала, сохи. Об этом свидетельствуют общеиндоевропейский тер-
мин ’пахать, обрабатывать землю’ с диалектными производными в зна-
чении ’плуг’, ’пашня’ (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 687—688); две
реконструируемые основы ’тянуть’ и ’царапать, делать в земле углуб-
ление, яму’ производные от которых образуют слова со значением, с
одной стороны, ’плуг’, а с другой — ’борозда’ |(там же, с. 689—690).
Для обозначения пахотного орудия существуют названия, происходя-
щие от общеиндоевропейской основы со значением ’ветвь’, ’кол, шест’
(там же, с. 690). Отсутствие общеиндоевропейского термина со значе-
нием ’упряжное пахотное орудие типа рала’ говорит, что функциональ-
но определенное Iорудие не было конструктивно закреплено за одной
устоявшейся формой. Как орудие первой необходимости, упряжное
пахотное орудие все время совершенствовалось; этим объясняется раз-
нообразие терминов. Интересно замечание Гамкрелидзе и Иванова, что
значение ’тянуть’ перешло на ’плуг’, ’борозду’, поскольу плуг тянули
животные — быки, волы, и назывались ’тянущие плуг’ (там же, с. 689,
сн. 1). Сочетание двух значений способа внесения зерна в землю в од-
ной общеиндоевропейской форме ’сеять вдавливать, закапывать в зем-
лю’ говорит о том, что переход от мотыжного земледелия, с которым
связано закапывание зерен в землю, к пашенному земледелию с харак-
терным для него высеванием зерен совершился в позднеиндоевропей-
скую эпоху, а также и то, что мотыжное земледелие не потеряло зна-
137
чения, сузив сферу применения, с внедрением пашенного земледелия.
Те термины, которые возникли в общеиндоевропейско'М языке в
связи с новыми прогрессивными формами земледелия, указывают на
то, каковыми должны быть матеральные свидетельства пашенного
земледелия в археологических культурах. Это — следы борозд от
вспашки; это — собственно пахотные орудия типа рала, сохи из дерева
или рога; свидетельства запряжки, 'поскольку семантика терминов,
связанных с земледелием, указывает на их соотнесенность с тягловыми
животными.
Земледельческий характер культур Винча, Лендьел и КВК не вы-
зывает сомнений. Появление земледелия в Северной Европе связывают
только с культурой воронковидных кубков, а событие это датируют
рубежом IV/III тыс. до и. э. (Стернбергер, ic. 47). К моменту появления
культуры Винчи на Северных Балканах обитатели этих районов —
носители культуры Старчево-Криш — знали земледелие, однако оно
было качественно отличным от винчанского земледелия. Тип земледе-
лия, практикуемого в Старчево-Керш, обозначается как «кочевое» или
мотыжное.
В Центральной Европе у носителей культуры Лендьел были также
предшественники, знакомые с «кочевым» земледелием. Это племена
культуры линейно-ленточной керамики (КЛЛК). Тип земледелия КЛЛК
находит отражение в структуре слоя поселений КЛЛК, который похож
на слоеный пирог со стерильными прослойками, свидетельствующими
о периодическом запустении поселения с последующим возвращением
носителей КЛЛК. Такая необходимость возникала с истощением лес-
совых почв.
На этом фоне отчетливо высвечивается особый характер земледе-
лия в Винче, Лендьеле и КВК, для которых характерны либо тель с
очень мощными наслоениями (несколько метров), либо поселения
большой площади с достаточно мощным, непрерываемым слоем.
Все поселения культур Винчи, Лендьел и КВК на ранних стадиях
тяготеют к лессовым почвам. Топография поселений указывает на при-
оритет земледелия. Памятники поздних этапов этих культур занимают
территории, с более тяжелыми для обработки почвами. Характер за-
висимости от почв становится иной, что, конечно, связано с прогрессом
земледелия и действием других существенных причин — например,
обеспечения безопасности.
Следы вспашки отмечены «под курганными насыпями КВК в Поль-
ше и Дании» '(Титов, 1988, с. 79), причем этот памятник и КВК в 'Сар-
ново относится к древнейшим КВК и имеет дату 3620 г. до н. э.
Упряжные пахотные орудия в виде рала или сохи, но не плуга ис-
пользовались во всех трех культурах — Винча, Лендьел и КВК. Так,
есть указания на существование рала или сохи в культуре Вэдастра —
региональном варианте Винчи '(Титов, 1988, с. 80), в культуре Гумель-
ница — производной Винчи (Тодорова, с. 37; Титов, 1988, с. 80). Пред-
положение об употребении орудий из рога в качестве наконечников ра-
ла в культуре Сава, генетически связанной с Винчей (Тодорова,
рис. 50), позволяет атрибутировать аналогичные земледельческие ору-
дия в культуре Винча как упряжные пахотные (Гарашанин, 1979, с. 12).
Существуют данные об употреблении деревянного 'рала в поздних
вариантах культуры Лендьел (Хензель, с. 63), а также есть наблюде-
ния Я- Домбаи, что земледелие в Лендьеле носило плужный характер
(Домбаи, 1960, с. 204 и Титов, 1980, с. '394). Об особой роли земледелия
в культуре Лендьел судят по большому количеству костяных и роговых
орудий и их частей, которые могли употребляться в качестве составных
в упряжных пахотных орудиях (мнение Н. Капица см. Титов, 1980,
с. 388).
В культуре воронковидных кубков 'найдено примитивное пахотное
орудие типа рала, названное М. Гимбутас плугом (Гимбутас, 1970).
Орудие — деревянное.
Трудности обнаружения древнейших упряжных пахотных орудий
заключаются, вероятно, в том, что эти орудия — составные, судя по
позднейшим конструкциям рала, сохи, плуга. Часть орудия, скрепляю-
щая оглоблю с наконечником рала, была деревянной. Собственно раль-
ник мог быть -сделан из дерева, кости, рога (см. Тодорова, рис. 50).
Конец рабочей части — наральник — мог укрепляться и быть камен-
ным. Из этого следует, что в особых случаях -могла сохраниться дере-
вянная часть рала или сохи. Чаще сохранялись и должны чаще встре-
чаться в памятниках роговые и костяные составляющие рала, которые
похожи на мотыги. Убеждают в том, что орудие — не мотыга, а часть
рала, квадратные отверстия для крепления стоек, элементов соединения
с рукояткой, грядилем — деревянной частью рал-а. Таким образом,
не видеть в части роговых, костяных орудий древнейшие рала — это
одна крайность. Другой крайностью является именовать древнейшие
примитивные упряжные пахотные орудия плугами, и земледелие назы-
вать плужным. По Д. К. Зеленину (Краснов, 1987, с. 4), традиционные
пахотные орудия делятся на три группы: бороздящие (делающие бо-
розды и не имеющие отвальных приспособлений), пашущие (бороздя-
щие и отваливающие и разрыхляющие, перемешивающие землю) и
плужные (не только бороздящие, разрыхляющие и перемешивающие,
но и полностью или частично переворачивающие пласт земли). Соот-
ветственно в зависимости от группы пахотных орудий, применяемых в
земледельческой практике, земледелие называется бороздящим, пашен-
ным -и плужным,- Рала — это бороздящие и пашущие орудия, и земле-
делие в таком случае называется пашенным. Сохи и плуги — оборачи-
вают полностью или частично пласт земли -и являются плужными ору-
диями. Сохи могут быть бороздящими и пашенными орудиями. Таким
образом, основные две ошибки, которые повторяются в специальной
археологической литературе — это перенос термина ’плуг’ в значении
просто упряжного пахотного орудия на древнейшие орудия типа рала,
сохи; определение техники земледелия как плужного, хотя в качестве
пахотных орудий используется не плуг, а рало. В отношении земледе-
лия культур Винча, Лендьел, КВК можно, вероятно, говорить как о
пашенном (хотя X. Тодорова обозначает аналогичной практики земле-
делие в энеолитических культурах Болгарии как бороздящее — Тодо-
рова, с. 37), но не как о плужном. Первым древнейшим упряжным
пахотным орудием в этих культурах может реконструироваться по
археологическим материалам только рало (в случае двузубого ору-
дия — соха). (Подробнее о конструкции рала, сохи, плуга см. 'Краснов,
1987, рис. 1, рис. 2, рис. 3, с. 6, 7, 15, 72, 79, 81 и др.).
Особо следует упомянуть точку зрения Ю. А. Краснова на археоло-
1 ическую -аргументацию по вопросу возникновения па-шенного земледе-
лия в Европе (сводит к нулю любую реконструкцию и доверяет только
хорошо читаемому изображению или находке пахотного орудия полной
сохранности, что в археологии крайне редко '(Краснов, 1987, с. 15).
Парная запряжка тягловых животных — это необходимая предпо-
сылка появления упряжных пахотных орудий, поэтому факты ее суще-
ствования — косвенное свидетельство бытования упряжных пахотных
орудий, д-аже если последние не найдены. Только в рассматриваемых
нами в качестве эквивалентов и. е. пракультуре — культуре. Лендьел
139
и квк — найдены иконографические свидетельства существования пар-
ной запряжки.
В КВК неоднократно фиксируется парная запряжка: в Бытине
(ПНР) найдены медные фигурки двух быков в ярме (Хензель, с. 87,
рис. 54); >в Кренжнице Яра на ручке сосуда изображена пара быков
в ярме (Хензель, с. 88, рис. 55).
О существовании парной запряжки в Лендьеле мы можем судить
по сосуду в культуре моравской расписной керамики в виде сдвоенных
фигурок животных (рис. 25: 27). Аналогичный сосуд известен в куль-
туре Винча (рис. 25: 20).
Об использовании мускульной силы быков в 'запряжке в культуре
Вэдастра (’Винча В1 — В2) сообщает X. Тодорова: «Убедительным
доказательством этого служит изучение тазобедренных костей крупно-
го рогатого скота, которые имеют специфические изменения в резуль-
тате постоянной нагрузки при пахоте» (Тодорова, с. 37). Такие же
факты приводит и Шнирельман (’1980, с. 228).
Таким образом, в тех же трех культурах, где есть упряжные пахот-
ные орудия и следы вспашки в виде борозд, существует и парная
запряжка тягловых животных. Сочетание всех трех признаков пашен-
ного земледелия в культурах Винча, Лендьел и КВК уникально, по-
скольку больше этого сочетание не повторяется ни в одной культуре
V—IV тыс. до и. э. в Европе и Азии, появляясь там только в начале
III тыс. до н. э. |(Черныш, 1982, табл. 87, приводит сосуды с протомами
быков из трипольского поселения Сороки-Озеро периода триполья С и
сдвоенный сосуд из Кошиловцев).
Дата возникновения пашенного земледелия в Юго-Восточной Евро-
пе, ориентируясь на датировку культуры Вэдастры — регионального
варианта Винчи, находится а последних столетиях, V тыс. до н. э. (не-
калиброванные даты по С 1’4, в 'рамках относительной хронологии это
период Винча В1—В2, а также предлендьелский горизонт).
Приоритет Юго-Восточной и Центральной Европы в появлении
древнейших упряжных пахотных орудий и пашенного земледелия уста-
навливается по отношению к Передней Азии, Месопотамии, Египту,
Закавказью и Восточной Европы на основании факта появления в этих
районах орудий типа рала или иконографии парной запряжки на рубе-
же IV/III тыс. до н. э. и позже в Месопотамии, в период II—III дина-
стий в Египте, во второй половине III тыс. до н. э. в Закавказье, во
второй половине III тыс. до н. э. в Северном Причерноморье (Шнирель-
ман, 1980, с. 228). Показательно то, что в 'Восточной Европе пашенное
земледелие появляется с носителями кеми-обинской культуры, генети-
чески связанной с производными от КЛ и КВК, а следовательно, явля-
ющимися индоевропейцами (Сафронов, Николаева, 1983; об иконогра-
фии процесса пахоты на Симферопольской стеле см. Краснов, 1987,
с. 79).
Единственный довод сторонников удревнения пашенного земледелия
в Месопотамии — связь термина ’плуг’ в шумерском языке с соответ-
ствующим термином в дошумерском, существовавшем до середины
IV тыс. до н. э. (Салонен, с. 27—29; Шнирельман, с. 228). Однако до-
стоверность отнесения слова «апин» — ’плуг’ — к банановому языку,
предшествующему шумерскому, как и «все подобные отождествления
не могут выходить за пределы самых первичных гипотез или даже про-
стых догадок» (Дьяконов, 1983, с. 92).
Ирригация, отрицаемая как праиндоевропейская практика земледе-
лия Гамкрелидзе и Ивановым, тем не менее фиксируется в производ-
ных от Винчи культурах в Юго-Восточной Европе (Тодорова, с. 38).
Возможно, это явление не получило отражения в праиндоевропейской
ко
лексике, так как с продвижением на плодородные равнины Северной
и Центральной Европы отпала необходимость в ирригации.
Зерновые культуры, выращиваемые праиндоевропейцами, были,
судя по общеиндоевропейским названиям растений, ячмень, пшеница
просо (Гамкрелидзе — Иванов, 1984, с. 655—659). Из технических куль-
тур выращивался лен (там же, с. 659).
В культуре Винча были найдены несколько сортов пшеницы (одно-
зернянка, двузернянка, спельта), два вида ячменя (Гарашанин, 1979),
вика, чечевица, горох (Тодорова, с. 37). В культуре Лендьел выращи-
вались несколько сортов пшеницы, в том числе, однозернянка, двузер-
нянка, спельта, два вида ячменя — однорядный и многорядный, два
вида овса, просо, жито, горох, фасоль, чечевица. . |(Хензель, с. 63).
В К.ВК известны несколько видов пшеницы, в том числе однозернянка,
двузернянка, спельта; ячмень многорядный, горох; из технических куль-
тур — лен (Хензель, с. 87) *.
Уборка урожая и заготовка сена, вероятно, производилась серпами,
о чем говорит общеиндоевропейское слово ’серп’ (Гамкрелидзе — Ива-
нов, 1984, с. 691).
'Исследователи указывают на существование двух форм хранения
зерна — посевного в снопах, непосевного — обмолоченным в больших
сосудах или корзинах, обмазанных глиной. Такова практика у носите-
лей культуры Винча (Тодорова, с. 38), культуры воронковидных кубков.
Указанные выше факты свидетельствуют о важнейшей роли зерновых
в жизнеобеспечении винчанского и лендьельского общества, а также
земледельцев КВК, это подтверждают и сохранившиеся остатки серпов.
В Винче обнаружены кремневые серпы с деревянными рукоятями (То-
дорова, с. 39); на составные серпы в Лендьеле указывает Титов (1980,
с. 388); о кремниевых серпах в КВК из прямых пластин длиной более
20 см сообщает Черныш (1982, с. 260).
Обработка продуктов земледелия заключалась в обмолоте, измель-
чении зерен злаков до крупы, муки посредством зернотерок, жерновов,
ступ с пестами, о чем свидетельствуют соответствующие общеиндоев-
ропейские семантемы. Известно, что праиндоевропейцам была знакома
выпечка хлеба.
Есть сведения ю зернотерочных сооружениях в региональных вари-
антах Винчи (Тодорова, с. 38); много зернотерок и пестов происходит
из поселений Лендьела и КВК |(Хензель, Ковальчик; Титов, 1980,
с. 394) Тодорова указывает на ритуальные «хлебцы» — глиняные
предметы овальной, круглые, булкообразной формы, где с глиной было
замешано и зерно. Аналогичные предметы известны из памятников
К'ВК — глиняные «булки» и «бублики» (Тодорова, с. 38; Титов, 1980;
Хензель, рис. 65).
Земледелие было основой благосостояния праиндоевропейского об-
щества, о чем свидетельствует развитая земледельческая лексика (диф-
ференцированная лексика сельскохозяйственных циклов и многочислен-
ные названия культурных растений). Вне всякого сомнения высоко
развитое интенсивное земледелие Винчи, Лендьела и ;КВ'К на плодо-
родных лессовых почвах во время «климатического оптимума голо-
цена», т. е. в период, наиболее благоприятный для ведения этой отрасли
хозяйства, также было основой благосостояния населения трех указан-
ных культур. Основная роль отводилась зерновым, главным образом,
пшенице. В то же время многообразие культивируемых видов растений
* Укавывают, что сорта пшеницы в Лендьеле были неизвестны в Старчево, ран-
нем и среднем неолите Европы (Титов, 1980, с. 393).
.141
обеспечивало сбалансированную пищу. «Высокий уровень эпеолитиче-
ской агротехники, достаточное количество влаги и неистощенность почв
обеспечивали богатые урожаи и высокое качество зерна, что констати-
ровано всеми ботаниками, проделавшими метрические исследования
проб зерновых» (Тодорова, с. 38). Последние данные позволяют пред-
полагать сооружение искусственных дамб для задержки воды и ила
при разливах рек (Тодорова, с. 38).
На более низком уровне агротехники (мотыжное, подсечно-огневое
земледелие) ирокезы создавали запасы кукурузы, которые могли их
обеспечить на 3—4 года; запасы зерна у ирокезов на душу населения
достигло почти 11 тонн '(Румянцев, 1987, с. 254—255); норма прибавоч-
ного продукта у индейцев Мезоамерики, по подсчетам Румянцева, рав-
нялась 77% (там же). Высокий процент прибавочного продукта
способствовал образованию и становлению древнейшей цивилиза-
ции Старого Света и всех ее выдающихся для своего времени
достижений в области архитектуры, фортификации, металлообработки,
организации социального коллектива, духовных проявлений, изобрете-
нии письменности и много другого, а также способствовал росту наро-
донаселения и территориальному расширению в 'виде производных
культур Винчи — Лендьела и КВ,К.
Значение этого события — введения пашенного земледелия — запе-
чатлелось в легендах и сказаниях индоевропейцев. Один из древнейших
греческих мифов о Триптолеме рассказывает, что богиня земледелия
Деметра научила земледелию царя Элевсина — Триптолема, который
вспахал трижды поле плугом и бросил в землю зерна пшеницы, данные
ему богиней. Поле дало богатый урожай, а Триптолем по повелению
Деметры облетел на крылатой колеснице все страны и везде научил
людей земледелию. Посетил он и Скифию, где его за науку вознаме-
рился убить царь этого народа, желая отнять славу учителя земледе-
лия. Народная память связала несколько 'важных моментов. Земледе-
лию учит богиня, которая не принадлежала к первоначальному грече-
скому пантеону, образ которой восходил к средиземноморской богине-
матери. По многим землям быстро разнеслась наука о земледелии,
в том числе и Скифию (обозначение Восточной Европы). Так велика
слава творцов земледелия, что есть желающие отпять ее. Этот миф
перешел в греческие легенды из общеиндоевропейских мифов, посколь-
ку и греки, и протогреки были знакомы с земледелием и не могли с
такой силой выразить пафос этого события. Это предположение под-
тверждается и историческими сведениями. Геродот (VI, 137) вспоми-
нает, что до иопяп, которые несколько раз меняли свое самоназвание,
поселившихся в Афинах, на этой земле жили пеласги, которые так пре-
восходно умели обрабатывать землю, что у них плодоносили и камни.
Ионяне не владели в такой степени этой сложной наукой и оставили
пеласгов жить на этой земле, в благодарность за переданную им науку
до той поры, пока не произошел между ними конфликт. Эта легенда,
по Геродоту, связана со II тыс. до н. э. и поскольку греки выступают
здесь земледельцами, правда, менее грамотными, чем пеласги, то миф
о Триптолеме отражает еще более глубокую древность.
Садоводство у праиндоевропейцев вполне вероятно. Об этом свиде-
тельствуют общейндоевропейские названия ’яблоня’, ’виноград’, ’грец-
кий орех’, ’кизил’, ’вишня’, 'тутовое дерево’ '(Гамкрелидзе, Иванов,
1980, с. 67).
Хотя все перечисленные деревья растут в Карпатском бассейне,
данных о культивации их в садах нет на памятниках культур Лендьел
и КВК. Некоторый свет на происхождение садоводства у древних евро-
пейцев проливают '«находки на свайных поселениях культуры Кортайо,
142
где культивировались яблоня и, возможно виноград» (Монгайт, с. 249).
Это сравнение правомерно, поскольку этой культуре близка по инвен-
тарю культура Михельсберг, являющаяся, как следует из вышесказан-
ного, региональным вариантом КВК, образующая с альтхаймской,
пфинской, шуссенридской культурами круг энеолитических культур, по
которым по мнению исследователей шло распространение меди. Мож-
но поэтому утверждать, что именно здесь были окультурены яблоня и
виноград, которые были затем распространены на всю территорию,
занимаемую праиндоевропейцами, где, конечно, были для этого подхо-
дящие условия. Не следует думать, что у носителей КВК было
развитое садоводство. Первым этапом окультуривания был лесо-
сад. И до настоящего времени мы можем 'Наблюдать, «как расчищают-
ся естественные заросли грецкого ореха и превращаются в тесо-сады».
Скотоводство у праиндоевропейцев было уже полифункциональным:
скот использовался как тягловый; сложилось молочное хозяйство; на
конец, домашнее стадо обеспечивало как потребности в мясе, так и в
сырье (кожа, шкуры, шерсть, жилы и т. д.). Об этом свидетельствуют
общеиндоевропейские семантемы — упряжка, ярмо; доить, давать
молоко, вымя, молоко, масло, сливки; кожа, шкуры, шерсть, руно, рог.
Большой прибавочный продукт в виде зерна позволил создать до-
полнительную кормовую базу к традиционным кормам — сену. Выпас
проводился как на участках, близких к пахотным, так и на отдален-
ных. Необходимость охраны стад выдвинула новую фигура — пастуха.
Пастух, пасти, пастбище — это общеиндоевропейские семантемы
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 694, 695). Поголовье стада было боль-
шим. Очевидно разделение его на крупный рогатый скот и мелкий
рогатый скот. Эти термины являются также общеиндоевропейскими
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 565).
Праиндоевропейцам были известны все виды домашних животных,
которые существуют вплоть до настоящего времени. Это бык, корова;
овца, баран, ягненок; коза, козел; свинья, поросенок; конь, лошадь;
осел; собака (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 565, 577, 587, 593, 544, 562,
589).
Идентификация скотоводства в культурах — эквивалентах Лендьел
и КВК, а также в культуре Винча с праиндоевропейским встречает
определенные методологические затруднения: все праипдоевропейские
домашние животные были известны и в культурах раннего неолита
Европы и в Азии, в период, предшествующий появлению праиндоевро-
пейцев. Так, в Старчево-Кереше преобладал мелкий рогатый скот, был
крупный рогатый скот и свипья в соотношении 70% : 26,5% : 3,5%. В
культуре линейно-ленточной керамики наоборот преобладал крупный
рогатый скот (75%), второе место занимало свиноводство, третье —
мелкий рогатый скот. Известна коза (Титов, 1980, с. 280, 281)). Осел
известен в Моравии, в памятниках культуры линейно-ленточной кера-
мики— Штурово (Павук, 1969, рис. 31). Отдельные кости лошади
также встречаются и в памятниках Кереш-Старчево и в КЛЛК, не
говоря уже о собаке.
При сравнении признаков скотоводства раннего неолита Европы и
культур Винча — Лендьел — КВК обращает внимание, что ранненео-
литическое скотоводство было неустойчивым по составу стада: в одних
культурах преобладал мелкий рогатый скот, в других — крупный ро-
гатый скот. Это связано с тем, что скотоводство велось на естественных
выпасах, зависело от ландшафта и кочевого образа жизни, который
задавался формами земледелия. Кочевому земледельцу некогда было
интенсивно заниматься охотой на крупных животных, поэтому костей
диких животных на неолитических поселениях ранней поры значитель-
на
но .меньше, чем домашних. В культурах Винча — Лендьел -— К'ВК
процент диких особей в остеологическом материале приближается к
40%. Увеличение костей диких животных в рассматриваемых культурах
имеет место и потому, что продолжается доместикация видов, а основ-
ной способ доместикации — импретинг — связан с отловом детенышей,
взрослая особь при этом становилась просто объектом охоты. В пра-
индоевропейском словаре зафиксирован импретинг в терминах ’приру-
чать’, и ’детеныш дикого животного’. Лучше других изучено стадо
культуры Лендьел (краснорасписного), поскольку на материалах
лендьелских поселений работал палеозоолог Ш. Бекени. Он установил
наличие в лендьелской стаде недавно доместицированных форм» (Ти-
тов, 1980, с. 395). Селекция стада для его лучшего приспособления к
местным экологическим условиям проводилось носителями Винчи,
Лендьел и КВК и путем скрещивания особей крупного, а также мелкого
рогатого скота и даже кабана (Титов, 1980, с. 395—396; 1988, с. 81;
Шнирельман, 1980, с. 234).
Мелкий рогатый скот в Винче, Лендьел и КВК представлен так же,
как и в словаре праиндоевропейских семантем козой и овцой.
Утверждение Гамкрелидзе и Иванова (4984, с. 868), что «в Цент-
ральной Европе овцеводство .. . почти полностью отсутствует до 1 тыс.
до н. э_, а разведение коз отмечается в Европе позднее, в том числе и
в Восточной», следует считать недоразумением.
С самого раннего неолита с первой половины VI тыс. до н. э. мелкий
рогатый скот играл значительную роль в жизни населения Центральной
Европы, появившись там за тысячелетие до возникновения Винчи и
Лендьела. «В Венгрии в культуре Кереш преобладали мелкий рогатый
скот — козы и овцы. В Марошлеле — Папа, например, 70% костей до-
машних животных принадлежат мелкому рогатому скоту» (Титов,
1980, с. 95).
В Винче мелкий рогатый скот — овцы и козы — составили 17%
(см. главу 5).
Поголовье мелкого рогатого скота в раннелендьелском стаде состав-
ляет 2—7%. Оно значительно уменьшается сравнительно с его удель-
ным весом (17%) в винчанском стаде. Это объясняется, по мнению
Бекени, (Шнирельман, 1980, с. 213-—'2'14) неприспособленностью мелко-
го рогатого скота к новым экологическим условиям Карпатского бас-
сейна. Раннелендьелские скотоводы прилагают творческие усилия для
улучшения стада. В результате скрещивания «барана медного века»
и торфяниковой овцы (Титов, 1980, с. 394), широко распространенной
в районах с умеренным климатом Европы ('Монгайт, 1973, с. 249) была
получена «древняя европейская первобытная порода овцы». О значении
мелкого рогатого скота свидетельствует зооморфная пластика Лендье-
ла, которая носит культовый характер (см. ниже).
В стаде КВК процент поголовья мелкого рогатого скота уже при-
близительно такой же, как в Винче — от 11% в Цмелюве до 17% в
Зимно (Черныш, 1982, с. 260), позднее процент мелкого рогатого скота
сильно варьирует в КВК и в зависимости от условий выпаса. Так, в
приальпийоких вариантах этой культуры мелкий рогатый скот состав-
лял значительно более половины поголовья стада, а крупный рогатый
скот — менее 10’% (Мюллер-Карпе, 1968, т. II). Это свидетельствует о
наличии отгонного скотоводства, практикуемого населением приаль-
пийской части КВК. Существование отгонного скотоводства находится
s полном соответствии с предположением Гамкрелидзе и Иванова
(4984, с. 580) о локализации индоевропейской прародины в области,
«где уже в то время одомашненные овцы были представлены в боль-
шом количестве» и в то же время делают наглядным необоснованность
144 _ ____
Предположения этих авторов о Почти полном отсутствии до 1 тыс. до
и. э. козьего хозяйства и овцеводства в Центральной Европе (там же,
с. 868).
Использование мелкого рогатого скота у праиндоевропейцев можно
подтвердить на основана развитой овцеводческой терминологии. От
праиндоевропейского слова ’овца’ в индоевропейских диалектах обра-
зовались слова со значением ’чесать’, ’чесало’, ’шерсть’, 'руно’, ’волос’
(там же, с. 578).
Использование мелкого рогатого скота в хозяйстве Винча, Лендьел,
КВК, вероятно, также имело основной целью получение шерсти. Пред-
положению об основной роли мясного или молочного направления про-
тиворечит сравнительно небольшой процент его поголовья (за исклю-
чением приальпийской зоны) по 'Сравнению с поголовьем крупного ро-
гатого скота.
Мнение Гамкрелидзе и Иванова, основанное на устаревших данных
Кларка, Шнирельмана (1980, с. 296), об отсутствии в памятниках Ев-
ропы до II тыс. до н. э. находок шерсти и следующий отсюда вывод
о приоритете шерстоткачества в Месопотамии на основании находок
шерстяных тканей в гробнице Ура середины III тыс. до н. э. (Гамкре-
лидзе, Иванов, 1984, с. 581) неверно.
Древнейшие свидетельства шерстоткачества обнаружены в Цент-
ральной Европе на тысячу лет раньше. В неолитических памятниках
приальпийской зоны второй половины IV тыс. до н. э. «найдены разно-
образные изделия из льна и шерсти» (Монгайт, 1973, с. 249). При-
альпийская зона, как уже указывалось, отмечена сильным влиянием
КВК и образованием здесь региональных вариантов этой культуры,
таких как Пфин, Альтхайм, Михельсберг. Это с полным основанием
позволяет предполагать наличие шерстоткачества и в культуре Лендь-
ел, в памятниках которой были обнаружены медные бусы с обрывками
крученой нити в отверстии. Сделана ли пряжа «из растительного волок-
на или шерсти» (Титов, 1980, с. 381), установить не удалось.
Приоритет шерстоткачества в культурах Лендьел и КВК делает воз-
можным наличие шерстоткачества и в культуре Винча, где обнаруже-
ны пряслица от ткацких станков. В любом случае шерстоткачество в
указанных культурах Европы значительно древнее этого ремесла в
странах Древнего Востока. Лишь Чатал Хююк, где по свидетельству
Мелларта (1982, с. 86) «обнаружены прекрасные ткани (возможно,
шерстяные)» может претендовать на мировой приоритет в изобрете-
нии шерстоткачества. В таком случае мы должны констатировать, что
это изобретение произошло в праиндоевропейской среде. С шерстотка-
чеством связано понятие «священного руна» и, вероятно, культовая
значимость овцы и барана в индоевропейских культах.
Культовая значимость козла и барана в праиндоевропейском обще-
стве засвидетельствована в письменных традициях древних индоевро-
пейских народов. Аргументы Гамкрелидзе и Иванова в пользу этого
положения (1984, с. 581—587) не вызывают сомнения. Однако вывод
о локализации прародины в передневосточном регионе на основании
того, что «наиболее ранние иконографические свидетельства» и «ста-
туэтки козлов ритуального назначения, открытые в погребении царицы
Шубад в Уре, середины III тыс. до н.э.» (там же, с. 588) являются
древнейшим свидетельством почитания этих животных малоубедителен
ввиду очевидной асинхронности «этих свидетельств» с праиндоевропей-
ской эпохой V—IV тыс. до н. э., а также в связи с обнаружением
удивительно реалистических воспроизведений (в скульптуре, рельефе)
козлов и баранов в Среднем Задунавье и более северных районах
Центральной Европы в памятниках Винчи, Лендьел и КВК.
10—1163 145
Генетическое родство изображении Мелкого рогатого сКота в ВиК-
че, Лендьел и КВК несомненно ввиду их большого типологического
схождения.
Форма и виды изображений разнообразны. В Винче периода В и
в Лужанках были распространены совершенно идентичные сосуды в
виде животного (барана, козы) (рис. 26: 1, 7) (Мюллер-Карпе, т. II.
табл. 144: 30 и 202: 3). В раннем Лендьеле и КВК такие сосуды прев-
ращаются в скульптуру. (Хензель, 1980). Продолжается винчанская
традиция украшать сосуд головками животных в виде зооморфных
ручек, которые призваны играть охранительную роль (Мюллер-Карпе,
т. II, табл. 207: 16 и Хензель, 1980, с. 103, рис. 68). Сосуд из Стрелиц
(Подборский, и рис. 19: 1) рассматривается Мюллер-Карпе как культо-
вый. Действительно, под венчиком сосуда — лепные изображения го-
ловок козы, а па плечиках сосудах антропоморфные изображения
(Мюллер-Карпе, т. II, табл. 207: 37, 41). Определенный культовый
характер статуэток барана подтверждается канонизацией формы со
сходством до деталей, обнаруженных экземпляров в Иордансмюле и
южной группе КВК в Польше (Мюллер-Карпе, т. III, табл. Хензель,
1980, рис. 67) (рис. 25: 20, 27).
Нахождение двух подобных зооморфных сосудов с изображением
пары козлов в культуре моравской расписной керамики и в Винче
(рис. 25: 20, 27) позволяет вспомнить козлиную упряжку, на которой
выезжали боги древних индоевропейских народов (Гамкрелидзе, Ива-
нов, 1984, с. 586—587).
Индоевропейский обычай жертвоприношения козла засвидетельст-
вован в ряде «древних индоевропейских традиций, в частности, в гер-
манской, римской» (там же, с. 587). В древнеиндийском (ведийском)
ритуале АШВАМЕДХИ «перед конем убивают козла» (там же).
Ритуальное жертвоприношение козлов и коней, калькирующее ри-
туал «ашвамедхи», обнаружено на памятнике лендьелской культуры
Вешанцы (Польша — Хензель, 1980, с. 67).
Таким образом, в V—IV тыс. до и. э. в культуре Винча, Лендьел,
КВК не только был известен мелкий рогатый скот, но и шерстоткаче-
ство. Свидетельства праиндоевропейской лексики об этом виде ремесла
являются древнейшими, как и данные о шерстоткачестве в Лендьеле
и КВК, и, возможно, в Вииче. Они датируются IV тыс. до н. э. и даже
его началом. 'Вероятность находки шерстяных тканей в Чатал Хююке
(сохранились лишь отпечатки) велика, поскольку «сведения о наличии
шерстистых овец появляются в Передней Азии в начале VII или VI тыс.
до и. э. (Шнирельман, 1980, с. 225). В таком случае приоритет в изо-
бретении шерстоткачества не за блоком культур Винча, Лендьел, КВК,
а за культурой Чатал Хююк, в которой, в конечном счете, и лежат
истоки трех названных культур. Указанные факты и уникальные свиде-
тельства культовой значимости барана и козла в культурах Винча,
Лендьел, КВК, находящие детальные подтверждения в праиндоевро-
пейской лексике и традициях, укрепляют уверенность и в праиндоевро-
пейской атрибуции названных культур.
Роль крупного рогатого скота в жизнеобеспечении праиндоевропей-
ского общества, по данным и. е. лексики велика и разнообразна.
С большими стадами крупного рогатого скота многие древние и. с.
народы связывали вероятно, как и праиндоевропейцы, свое благополу-
чие, а охрану стад считали делом, достойным героя; почитали первей-
шей обязанностью и долгом. (Пасти, охранять» обозначается одним
и тем же словом в и. е. праязыке. Крупный рогатый скот хотя и час-
тично обеспечивал потребности праиндоевропейского общества в мясе,
однако подтверждением этого служит одна праиндоевропейская лексе-
146
Ма «мясо». Мясное направление в скотоводстве праиндоевро-
пейцев подчеркивается тем, что скот приносится в жертву богам, однако
считать его главным в доминирующим у нас нет данных.
Молочное хозяйство у праиндоевропейцев характеризуется
несравненно большим количеством и. е. праязыковых фактов; харак-
теризуется общеиндоевропейскими терминами «доить», «доение», а так-
же и. е. словами, обозначающими продукты молочного хозяйства
«молоко», «масло», «сливки». Поэтическим образом всяческого изоби-
билия является «общеиндоевропейская символика «вымени» и «дойной
коровы» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 567—571).
Крупный рогатый скоте жизнеобеспечении населения Винчи,
Лендьел и КВК, без сомнения, играл важнейшую роль. Его поголовье
в Винче составляло 60%, в Лендьеле — 77—80%, в КВК — от 50 до
75% (Титов, 1980, с. 394; Черныш, 1982, с. 260).
Охрана стад и выпас должны были быть основной заботой
скотоводов, вероятно, с этим связана мобильность праиндоевропейцев,
если судить о расширении территориальных границ их первоначальной
эйкумены.
Мясное направление в скотоводстве этих культур и значение
крупного рогатого скота подчеркивается указанным процентом соот-
ношением костных остатков на поселениях трех указанных культур.
Если же учитывать большой процент 20—40% диких животных, то
станет ясно, что крупный рогатый скот удовлетворял не более полови-
ны потребностей населения Винчи, Лендьел, КВК в мясе и доказывать
его приоритет перед молочным хозяйством на данных археологии не
представляется возможным.
Молочное хозяйство как направление в скотоводстве Винчи,
Лендьел и КВК подтверждается фактами обнаружения в памятниках
этих культур керамических форм, предназначенных для переработки
продуктов молочного хозяйства — дуршлагов для приготовления сыра,
сосудов со сливами, вероятно, маслобоек, натеками на сосудах от
подгоревшей молочной пищи, сосудами без дна, служащими воронками
для слива молока (Черныш, 1982, с. 261; Пелещищин, 1985, с. 278;
Мюллер-Карпе, т. III: 13, табл. 448: 23). В КВК широко распростране-
ны сосуды на ножках в форме вымени (например, Хензель, 1980, рис.
51а). Это согласуется со стремлением носителей КВК «заговаривать»
сосуды с соответствующей функцией соответствующей атрибутикой бо-
жества, с охранной миссией.
Молочное хозяйство у праиндоевропейцев, зафик-
сированное по данным лексики и в материальной
культуре Винча, Лендьел и КВК, относятся к середине
V—IV тыс. до н. э. и являются самыми древними свиде-
тельствами этого вида производящей экономики в
мире. Лишь через тысячу лет молочное хозяйство возникло в Египте,
затем в Месопотамии (Шнирельман, 1980, с. 220). Молочное хозяйст-
во «одна из важнейших предпосылок возникновения полукочевого и
кочевого хозяйства» (там же, с. 219), что, вероятно, и обеспечивало
мобильность и быстрое расселение праиндоевропейцев в Центральной
и Северной Европе, а потом явилось и причиной великих миграций
индоевропейцев на восток, юго-восток *.
Использование крупного рогатого скота в качестве тягловой силы
нашло отражение в и. е. лексике, а также в памятниках культур Винча,
* Наличие молочного скотоводства в КВК признается и специалистами по про-
исхождению скотоводства-. Шнирельман (1,980, с. '204) указывает, что «самые ранние
его симптомы наблюдаются в культуре воронковидных кубков,».
10* 147
Лендьел, КВК и было разобрано выше. Можно юлько добавить, что
в словаре праиндоевропейских семантем достаточно много лексических
свидетельств приручения крупного рогатого скота. Праиндоевропейское
обозначение «быка» от основы «укрощать, обуздывать, насиловать»
является отражением «факта участия носителей общеиндоевропейского
языка в процессе доместикации дикого быка» (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с. 575). Выделяется «два основных ареала быка — европейский,
где дикими предками быка были огромные быки-зубры и западно-
азиатский» (там же, с 573). Древнейшие свидетельства одомашнивания
быка обнаружены в Чатал Хююке. Гамкрелидзе и Иванов остроум-
но выделяют две основы со значением «бык» в праиндоевропейском.
Одна из них, по их мнению, носит «переднеазиатский миграционный
характер», другая — восходит к древней общеиндоевропейской пра-
форме (там же).
Доместикация крупного рогатого скота зафиксирована в памятниках
Лендьел, Винча и КВ К (Титов, 1980, с. 396; Хензель, 1980, с. 90). Нет
свидетельств ее в памятниках археологии Восточной Европы, что гово-
рит в пользу проникновения скотоводческих групп населения в Восточ-
ную Европу (вместе со скотом), поскольку «зубр» в этом регионе не
мог быть одомашнен.
Вывод о происхождении крупного и мелкого рога-
того скота и свиньи «с запада из Средней и Южной Европы»
вслед за Громовой поддерживает Цалкин (1970, с. 257—258), также
отвергающий «представления об автохтонной доместикации в Восточ-
ной Европе крупного рогатого скота, овец, коз и свиней». Проникнове-
ние крупного рогатого скота из Малой Азии на Балканы, а затем в
Центральную и Северную Европу для специалистов очевидно. Вероятно,
оттуда же в указанные районы проник мелкий рогатый скот и свиньи.
Творчески доместицированный и приспособленный к местным экологи-
ческим условиям Центральной и Северной Европы скот был приведен
в Восточную Европу переселившимися группами населения из Север-
ной, Центральной Европы. Без сомнения, основную роль в распростра-
нении производящего хозяйства в Восточной Европе сыграло население
Винчи, Лендьела и КВК.
Таким образом, приоритет в возникновении скотоводства, по край-
ней мере, крупного рогатого скота принадлежит к малоазийскому ран-
неиндоевропейскому населению, а в его распространении по Европе
поздние индоевропейцы сыграли одну из главных ролей.
Специализация хозяйства и отделение ремесел по данным и. е. лек-
сики прослеживается на немногих примерах. Индоевропейские корни
«тесать» и «прясть» (Мейе, 1938, с. 388) могут в одинаковой мере сви-
детельствовать о специализации, не исключая и всеобщего участия в
этих операция без специализации. То же следует сказать и о терминах
«шерсть», «лен», и терминах гончарства (Мейе, с. 402), существование
которых — еще не достаточное свидетельство выделения отдельных
коллективов людей, специализирующихся только на изготовлении ке-
рамики. Единственным термином, бесспорно характерным обозначением
существования вида ремесла, является слово «ковать» (общеевропей-
ский корень и. е. языка).
Специализация хозяйства и выделение ремесел в КЛ и КВК зафик-
сировано на тех же видах человеческой деятельности. Присутствие
в инвентаре памятников КВК больших серий каменных клиновидных
топоров и лесные районы, в которых обнаружены эти памятники, го-
ворят о постоянной обработке дерева, хотя и не свидетельствуют, как
и языковые данные, о выделении специфической операции •— плотниц-
кого ремесла. Косвенными данными о высокоспециализированных
148
навыках в обработке дерева служат свайные поселения соседней, син-
хронной и, возможно, родственной культуры Кортайо, где благодаря
хорошей сохранности материальных остатков в торфе обнаружено
значительно больше свидетельств специализации в плотницком деле:
челны-однодеревки, остатки деревянных домов, «первая в истории чело-
вечества деревянная мебель — скамьи, столы и сундуки» (Монгайт.
1973, с. 249).
Наличие многочисленных находок пряслиц (Доистория Чехии) и
семян льна свидетельствуют о существовании специализации населения
КВК в ткачестве, что соответствует словам в общеиндоевропейском
языке «прясть», «лен». В КЛ и КВК не обнаружено остатков шерсти,
засвидетельствованной в общеиндоевропейской лексике, однако, посто-
янное присутствие костей мелкого рогатого скота (на третьем месте
в составе стада) при преобладании крупного рогатого скота и свиньи
косвенным образом свидетельствуют об' использовании овцы пе только
для мяса, но для шерсти.
Находки в культуре Кортайо разнообразных изделий «из льна и
шерсти — нитки, шнурки, веревки, тесьма, сети, ткани и вязаные из-
делия, а также орудия производства — льночесалки, деревянные вере-
тена, вязальные крючки, ткацкие челноки и части ткацких станков»
(Монгайт, 1973, с. 249) рассеивают всякие сомнения не только в су-
ществовании обработки шерсти носителями КВК, по и сомнения в спе-
циализированном характере ткачества.
Гончарство в и. е. лексике отражено немногими терминами, обна-
руживающими общность корневого элемента, однако, общие слова в
отдаленных языках (санскрите и европейских языках) — «чаша» и
«сосуд» — могут лишь свидетельствовать, что посуда производилась
в относительно близких центрах, и, вероятно, распад общности произо-
шел не ранее неолита.
Гончарство культуры Лендьел и воропковидных кубков позволяет
уверенно судить о выделении этого ремесла, что, вероятно, способство-
вало долговечности керамической традиции, выражающейся в высокой
стандартизации некоторых форм, существующих на протяжении
1000 лет, переживших саму культуру и зафиксированных в КША и
КШК, генетически связанных с КВК. Разнообразный керамический
набор: кубки различных форм, «вазы для фруктов», баночные сосуды,
бутыли, амфоры, «пифосы», кувшины, миски, тарелки, «сковородки»,
«лампы», душлаги, «чайники» и др.; богатая орнаментация, большое
число штампов, использование инкрустации белой пастой, скульптур-
ные детали на сосудах, зооморфные ручки (Монгайт, с. 272—278; Энео-
лит СССР, с. 260—261) свидетельствуют не только о развитой гончар-
ной традиции, но и выделении гончарного ремесла.
Металлообработка у праиндоевропейцев по данным лексики уста-
навливается лишь на основании корня «ковать», характерного для
европейских языков, хотя знакомство с медью, серебром и золотом
зафиксировано наличием общеиндоевропейских названий этих металлов
и в и.-и. языках (см. выше). Это свидетельствует о том, что индоиран-
цы до выделения их из индоевропейского массива были только знако-
мы с указанными металлами, но не знали его обработки. В то же вре-
мя знакомство с обработкой металлов (корень «ковать») могло про-
изойти в то время, когда племена, говорившие на европейских диалек-
тах и. е. языка, находились еще в относительной близости к друг другу.
Металлургия (литье, производство металла) в общеиндоевропейской
лексике не отражена, это говорит о том, что распад основной части
индоевропейской общности произошел до освоения техники литья ме-
таллов. Это обстоятельство при учете того, что процесс распада ПИЕ
149
начался не ранее второй половины — конца IV тыс. до н. э., служит
одним из аргументов помещения прародины в Европе, поскольку в рай-
онах Ближнего Востока техника плавления и литья металла была
освоена к рубежу VII—VI тыс. до н. э., а в Анатолии, в частности в
VI тыс. до н. э. (Рындина, с. 104—105). Лишь Европа до III тыс. до
н. э. не знала металлургии. Даже у таких сложных форм из металла,
как топоры-мотыги «проушины были получены пробивкой» (Рындина,
с. 104). Это делает обоснованным вывод Рындиной о том, что «эти
формы были заимствованы европейской металлургией, находившейся
еще в зачаточном состоянии и не освоившей еще технических требова-
ний их исполнения». Рындина вполне убедительно показала «полное
отсутствие каких бы то ни было археологических свидетельств наличия
литейной техники в древнейших металлоносных культурах Юго-Вос-
точной Европы» (Рындина, с. 103). Первые литейные формы и тигли
в Европе обнаружены, по ее мнению, в культуре Тисаполгар (Рындина,
с. 103), более поздней, чем ранние фазы КВК и, вероятно, синхронной
на ранней стадии Триполью В1 (Энеолит СССР, 1982, с. 175). На этом
основании Рындина подчеркивает «кузнечный характер первоначаль-
ной европейской металлообработки» (Рындина, с. 104).
Наличие общеиндоевропейского корпя «ковать» в европейских язы-
ках свидетельствует о том, что их отделение произошло именно в пе-
риод кузнечной металлообработки до появления техники литья.
Кузнечная металлообработка в КЛ а КВК засвидетельствована
находками медных предметов в комплексах КЛ старшей фазы культу-
ры КВК на поселении Макотраш в Чехии (спиралька, кружок с выби-
тыми отверстиями). Не установлен местный или привозной характер
этих изделий. Однако находки в более поздних памятниках обнаружены
по всей территории КЛ и КВК, что свидетельствует об их местной
обработке —• по крайней мере, подправке, доделке, проковке па месте.
Металлургия в КВК обнаружена на памятниках самых поздних
периодов КВК, сосуществующих с КША и КШК, т. е. после частичного
распада КВК и отделения от нее вышеназванных культур.
Таким образом, данные о металлообработке в и. е. лексике и в па-
мятниках КЛ и КВК совпадают и позволяют обозначать знакомство
с металлом их носителей периодом кузнечной металлообработки.
Колесный транспорт в общеиндоевропейской лексике занимает не-
маловажное место. Названия, имеющие отношения к колесному транс-
порту, многочисленны: колесо, ось, ступица иго (узда), ярмо, повозка,
воз, везти, ехать. (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. Мейе, с. 387). Эти
слова позволяют утверждать не только наличие транспорта у индоевро-
пейцев, но и то, что транспорт играл особую роль в жизни индоевро-
пейцев, позволяя им легко перемещаться на большие расстояния. Тем
самым он обеспечивал технические средства для далеких миграций,
поэтому индоевропейцы должны были ознакомиться с колесом до рас-
пада и. е. единства, или распада и. е. континуитета.
Наличие в общеиндоевропейском указанных слов свидетельствует
уже о достаточно развитом транспорте у праиндоевропейцев, а ряд
элементов конструкции (ступица, ось) показывает важную роль отдель-
ных деталей повозки, которые ремонтировались в дороге, заменялись
другими, были, одним словом, объектом особой заботы и внимания.
Использование вола для транспортных целей праиндоевропейцами
зафиксировано в и. е. лексике наличием названия ’ярмо’ и терминами,
свидетельствующими о кастрации быков. Ведь в упряжке можно ис-
пользовать лишь кастрированного быка (вола).
Колесный транспорт в КВК зафиксирован в позднем варианте КВК
в Нидерландах, где найдены в торфяниковых болотах деревянные
150
трехчастные колеса с выделенными ступицами для крепления колес на
оси (Ван-дер-Ваальс, Мюллер-Карпе — рис. 48). Такие находки пред-
полагали и существование повозки у носителей КВК. И действительно,
как сказано выше, при раскопках в Броночицах в Польше в слое КВК
был найден сосуд, на котором было нанесено условное изображение
4-х колесной повозки с тягловой упряжкой. Сосуд по форме несколько
выбивается из числа типичных для КВК. Хронологическое его положе-
ние также не совсем ясно: либо относится к древнейшим участкам
поселения, либо к более поздним участкам, но во всяком случае не к
участкам с керамикой группы Лажняны, которая относится в настоя-
щее время польским археологом Сохацким к проявлению Болераза на
территории Польши. Следовательно, это определяет дату изображения
в хронологическом промежутке до 28—27 вв. до н. э., исходя из дати-
ровок Болераза по С 14 (Немейцова— Павукова, 1981, табл. 16). Ана-
логичные изображения имеются на покровной плите мегалитической
могилы культуры воронковидных кубков в Зюшене (Хойслер, 1981,
рис. 18:1). Броночицкая и зюшенская прорисовки парных запряжек с
повозками выполнены в том же стиле, с теми же условностями изобра-
жения, что и рисунки повозок и парной запряжки на плитах Каменной
могилы в Приазовье, на что также указывал А. Хойслер (1981, рис.
18:2; Даниленко, 1986, рис. 21). Броночицкий сосуд с прорисовкой
повозки аналогичен по форме одному из сосудов иовосвободненской
культуры, с которой связана кубано-днепровская культура — культура
погребений с повозками сер. III — начала II тыс. до н. э., генетиче-
ски связанная с древнеямпой и КША (Николаева, 1980; Николаева,
Сафронов, 1983) (рис. 48: 5).
Начала геометрии зафиксированы у носителей КВК на ранних эта-
пах развития культуры. Наиболее выразительные данные сообщаются
исследователями поселения КВК •— Макотржасы (район Кладно, Сред-
няя Чехия). Поселение КВК, Макотржасы, занимало площадь около
100 га, а укрепленная часть — 9,33 га была связана с древней стадией
этой культурой — баальбергской. Укрепление имело квадратную фор-
му с тремя сторонами по 300 м и одной стороной — 320 м. «В перево-
де на мегалитические ярды общая длина сторон равна числу 360».
(Плеслова—Стикова, 1976, с. 170, рис. 1). Полагают, что объект имел
астрономическую и геометрическую ориентировку и, таким образом,
являлся выражением календарной системы, обеспечивал изложение
годового лунарного цикла (12 месяцев по 29,5 дня). Существование
подобного идеологического центра было связано с новой практикой
экономики и дополнительной ее специализацией, находящейся на более
высоком уровне, необходимостью учитывать природную цикличность,
и предполагает как высокий уровень экономики, так и жреческого
института, ведающего этими знаниями.
Аналогичные культовые центры выявлены и на поселениях культу-
ры Лендьел. Так, на поселении культуры моравской расписной кера-
мики в Тешетицах — Киевицах (Моравия, район Зноймо), исследован-
ном в течение 10 лет В. Подборским (Подборский, 1976, с. 183) была
выявлена кругообразная, укрепленная территория, имеющая астроно-
мическую ориентировку. Помимо социальной, оборонительной и эконо-
мической функции объект мог служить культовым целям: «в качестве
обсерватории для регистрации календарных периодов (солнцестояний,
лунарных циклов), ...места для обрядов, связанных с культом природ-
ных сил (плодовитость, плодородие)» (Подборский, 1976, с. 183). Куль-
товый характер площадки 40X40 кв. м, 1,6 га-, окруженной четырьмя
рвами, подтверждается комплексами женских идолов и желто-белой
расписной керамики в ямах диаметром 2,5 м. «По культовой интерпре-
151
тации можно утверждать, что объект был предназначен для несколь-
ких целей: в качестве обсерватории для регистрации основных кален-
дарных периодов (солнцестояний, лунарных циклов), далее, как место
собраний совета родовых старейшин или родственников рода и, конеч-
но, как места для обрядов, связанных с культом природных сил (пло-
довитость, плодородность). Возможно, все селение в Тешетицах-Киеви-
цах служило в качестве центрального поселка, объединяющего группу
кровных родов, которые принимали участие и в строительстве, и в
уходе за этим архитектурно трудоемким сооружением» (Подборский,
с. 183).
Использование вола для транспортных средств в качестве тягловой
силы в КВК подтверждается медной скульптурой бычков в ярме (Хен-
зель, рис. 54), протомами голов быка на ручках и частях сосудов КВК-
Надо сказать, что в КВК в отличие от КЛ развит культ божества, в
зооморфном изображении, поэтому таких свидетельств об использова-
нии крупного рогатого скота как тягловой силы в скульптурном виде
Для культуры Лендьел мы не имеем. Чрезвычайно важным также для
соотнесения КВК и КЛ с и. е. общностью явился установленный по
костным остаткам факт практики кастрации быков носителями КЛ и
КВК (Шнирельман, 1980, с. 227; Титов, 1980, с. 395).
Лошадь и ее значение в культуре праиндоевропейцев составляет
вопрос, в достаточной мере запутанный методологически археологами.
Присутствие костей лошади едва ли не является однозначным и точно
индоевропейским атрибутом для памятника, где эти остатки были
найдены. По этому поводу существует мистификация о связи домести-
кации лошади в IV тыс. до н. э. и фактом первичности зарождения
псалий для колесничной запряжки во II тыс. до и. э. Разрабатывая
проблему происхождения псалий II тыс. до и. э. и уточняя центр зарож-
дения этого элемента конской упряжки, исследователи совершенно
неоправданно переносили результаты своих наблюдений на IV тыс. до
н. э., полагая, вероятно, статичное состояние этнических массивов в
ареале от Греции до Приуралья в течение двух тысячелетий. Однако
даже вопрос доместикации не так однозначен, как его представляют
исследователи. Ученые ставят вопрос о двух одновременных центрах
доместикации—В Центральной Европе и понтийских степях, после че-
го лошадь распространилась по Европе, и совершенствоваться упряжь
могла независимо в разных местах. Вряд ли возможно такое совпаде-
ние, что лошадь была одомашнена там, где две тысячи лет спустя
появился псалий и конская запряжка. Коль скоро таковой зоной назва-
но Приуралье и степи Восточной Европы, то и праиндоевропейцы долж-
ны были обитать там же. Комментарии здесь излишни. На основании
таких заключений можно еще раз вспомнить, что индоевропейская за-
дача может быть решена при одновременном включении «всех каналов
ее решения», а по одному факту нельзя даже и думать изменить версию
о локализации прародины индоевропейцев.
В то же время нет оснований отрицать складывание ритуалов с
участием коня в праиндоевропейской культуре IV/III—III тыс. до н. э.
Это подтверждается ритуальными захоронениями целых скелетов ко-
ней в Бжесць-Куярске (КЛ) и производной от нее культуре шаровид-
ных амфор в Польше (Свешников, 1983).
Что касается датировки Телегиным среднестоговской культуры, где
в позднем ее периоде были найдены памятники с большим количеством
костей лошади, что указывало, по Телегину, на ее индоиранскую или
и. е. атрибуцию, то она диктуется трипольскими импортами В2/С1.
Это соответствует предболеразскому горизонту и моложе на 500 лет
152
КВК, где найдены косДи лошади, и бжесць-куявской культуры. Следо-
вательно, делать заключение по большому количеству остатков лошади
об индоевропейской атрибуции культуры и памятника неправомерно.
По данным лингвистики реконструируется достаточно высокий уро-
вень духовной культуры индоевропейского общества в период до рас-
пада, характеризуемый социальной дифференциацией с выделением
правителей, военных вождей, царей (древнее название царя в санскри-
те и в западных диалектах — см. Мейе, с. 394), выделением такого
социального института как жречество (параллели названию «жрец» в
умбрском языке и языке Вед и Авесты — Мейе, с. 401). Развитой со-
циальной структуре, которая по письменным источникам представляет-
ся троичной — жрецы, военная аристократия и рядовые общинники
(Этнические проблемы, с. 107) — соответствует и религия, представ-
ленная пантеоном богов с одним верховным божеством (приводились
параллели между мифологией ариев, отраженной в Ведах, Авесте и
мифологией греков — там же, с. 37). Бог в разных и. е. языках обо-
значается близкими словами.
Поскольку духовная культура определяет уровень развития мате-
риальной, то в археологическом выражении она представлена, в част-
ности, и остатками материальной культуры. Как было показано выше,
накопление агротехнических знаний имело место в КЛ и КВК, равно
как и навыков в селекции крупного рогатого скота, выведении новых
пород (попытка скрещивания домашнего быка с диким отмечена в
материалах культуры Лендьел — Титов, с. 394). В конце существова-
ния культуры Кортайо вместо мелкой «торфяниковой» породы появля-
ются крупные особи. Такие знания при отсутствии письменности долж-
ны были поддерживаться не только общественной практикой, но и
существованием особой группы общества — хранителей традиций, зна-
ний — жречества.
Особенно показательная роль жречества в закреплении в обществен-
ной практике более сложных понятий — метрической и календарной
системы, начал геометрических знаний, которые отмечены у носителей
КВК. Более того, с конца баальбергской культуры на КВК оказывает
сильное воздействие мегалитическая традиция, которая сыграла осо-
бую роль в сложении религиозных и обрядовых воззрений у носителей
КВК. В этой связи следует вспомнить и астрономическую обсерваторию
в Стохендже (Англия), которая служит ярким свидетельством суще-
ствования жреческой касты и дает право считать, что именно с момен-
та воздействия мегалитической традации на КВК обозначился поворот-
ный момент в оформлении идеологии праиндоевропейского общества.
Как эта картина представлена в археологических материалах?
Погребальный обряд КВК и КЛ не выглядит чем-то неустойчивым.
Наибольшее разнообразие его форм наблюдается в восточной группе,
а именно в среднегерманской подгруппе. Начиная с баальбергской
культуры, происходит усложнение погребального ритуала, что выража-
ется в увеличении числа форм могильных сооружений (от простой ямы
в ранней фазе баальбергской культуры до 5 форм в вальтерниенбург-
бернбургской культуре), оформлении надмогильного сооружения в ви-
де кургана, земляного — в баальбергской культуре или каменного —
в вальтерниенбург-бернбургской культуре (Фишер), появлении поли-
ритуальности (скорченные на боку, па спине, вытянутые, парные, кол-
лективные до 50—78 индивидуумов), разных групп ориентировок:
3 —В, С —ю.
Разнообразие ритуала достигает апогея в вальтерниенбург-бернбург-
ской группе КВК, где представлены: 1) мегалитические могилы (Фи-
шер, табл, 24); 2) гробницы из каменных плит (Фишер, табл. 25: 2);
! 153
3) гробницы из булыжной кладки (Фишер, табл. 25: 3, 4); 4) деревян-
ные гробницы (Фишер, там же); 5) могилы под плитой (Беренс,
с. 107).
Таким образом, если в ранней фазе культуры Лендьел и КВК по-
гребальный ритуал характеризовался экстрамуральными могильника-
ми, грунтовыми, с земляными ямами, однородностью обряда погребе-
ния, что не свидетельствовало о социальной дифференциации, то уже
в Баальберге (КВК) появляется земляной курган как поминальное
место. С мегалитами связапы стелы, отмечавшие места погребения.
В Польше длинные курганы (или куявские) также должны были отве-
чать задаче особого выделения места погребения. Кроме того они вос-
производили форму длинных домов, которые были жилищами людей
при жизни. Существование коллективных погребений, длинных курганов
говорит об отсутствии социальной стратификации общества северной
группы КВК. От мегалитической религии носители КВК восприняли
существенные стороны заупокойного культа: отверстие во внутренней
перегородке мегалитической камеры, возможно, связано с понятием
о душе и усложненных верованиях, С мегалитами связано и изображе-
ние божеств заупокойного культа в виде стилизованных рисунков и
рельефов, а также менгиров.
Особая роль в погребальном ритуале отводилась огню. Обряд тру-
посожжепия известен у хеттов (Гамкрелидзе — Иванов, 1980, 1981).
Судя по письменной традиции, часть индоирапцев также знала обряд
трупосожжения (Этнические проблемы ... с. 107).
Обряд трупосожжения не распространен в одинаковой мере во всех
группах КЛ и КВК и их хронологических ступенях, однако следует
особо подчеркнуть использование огня в погребальном ритуале как в
КВК и КЛ, так и в культурах-дериватах от КВК — культуре шаровид-
ных амфор, культуре шнуровых керамик (см. выше).
В Чехословакии за пределами поселения Макотраш известна груп-
па могил с полуспаленными скелетами, помещенными в каменные
ограды. Погребенные лежали лицом к северу, головой на В (Доисто-
рия Чехии, с. 241). Другой чертой погребального ритуала было при-
сутствие в насыпи и могилах человеческих костей, что может рассмат-
риваться как ритуальное жертвоприношение или каннибализм. Поме-
щались дробные части скелета: части ног или голова. Это чрезвычайно
любопытная черта ритуала отмечается и в культурах-дериватах КВК
на Северном Кавказе. Впервые отмечена в раскопках Самоквасова,
после чего неоднократно подтверждалась раскопками Апухтина, Гуми-
левского и Ртвеладзе, Самоквасов, столкнувшись с этим обрядом, трак-
товал его как каннибализм.
Все вышесказанное приводит пас к выводу, что в культуре Лендьел
и культуре воронковидных кубков при общем культурном единстве,
выражающемся, главным образом, в керамике, имеются различия в
погребальном ритуале, что говорит о каких-то процессах интеграции
при консервативно сохраняющихся отличиях. Участие в сохранении
подобных традиций жрецов представляется бесспорным, а такое состоя-
ние культуры соответствует первоначальному культурному единству,
которое было прервано с распадом и. е. общности.
ЧАСТЬ II
РАСПАД ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ОБЩНОСТИ
И ВЕЛИКИЕ МИГРАЦИИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ
В III ТЫС. ДО Н. Э.
ГЛАВА 9
ПРИЧИНЫ ЕВРАЗИЙСКИХ МИГРАЦИЙ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ.
ИЗОБРЕТЕНИЕ КОЛЕСНОГО ТРАНСПОРТА
К рубежу IV/III тыс. до н. э. закончилась индоевропеизацпя Цент-
ральной Европы и колонизация Северной Европы земледельческими
племенами праиндоевропейцев. Мощные индоевропейские коллективы,
жившие в долговременных хорошо укрепленных поселениях, оттеснили
к западу за Рейн племена культуры линейно-ленточной керамики, за-
нимавшие земли Подунавья и Центральной Европы, и ассимилировали
редкое мезолитическое население Северной Европы, о чем говорит
наличие в антропологическом типе КВК и в северных вариантах куль-
туры Лендьел лаппоноидного компонента.
Эти процессы протекали в наиболее благоприятный для земледелия
период — климатический максимум голоцена, когда среднегодовая
температура была на 2—3 градуса выше современной, а влажность
была значительно более высокой (Ложек, с. 109, 114). Неистощенность
плодороднейших лессовых почв Центральной Европы, мягкий влажный
климат, хорошая водообеспеченность создали мощный агроклиматиче-
ский потенциал, в который включаются три фактора: почва, темпера-
тура, влажность (Долуханов, 1984, с. 30).
Изобретение праиндоевропейнами упряжных пахотных орудий (со-
ха, рало) позволяло долгие годы получать значительный прибавочный
продукт, что способствовало и процветанию многолюдных индоевропей-
ских коллективов (площадь поселений культуры воронковидных кубков
достигала 100 га). В разросшихся больших земледельческо-скотовод-
ческих общинах позднеиндоевропейцев происходила сегментация, при-
водившая к колонизации новых и новых земель Отлив населения и
освоение новых плодородных земель, вероятно, был нормой в жизне-
обеспечении общества у праиндоевропейцев. Мифы, сказки, легенды
индоевропейских народов сохранили сюжеты на эту тему, в которых
прославлялись герои, открывающие новые земли. Там, в далеких зем-
лях, аргонавты искали золотое руно; за земными пределами находится
«светозарный остров Шветодвипа, берега которого омывает молочное
море, «вместилище амриты» — напитка бессмертия, сохранившийся в
памяти древних иранцев, древних индийцев, древних греков.
155
В условиях практически иепрекращающегося оттока населения на
новые земли были созданы в процессе тысячелетней практики хозяй-
ственные и технические достижения, подготовившие базу для великих
азиатских миграций индоевропейских народов. Основным достижением
следует считать молочное хозяйство, которое является «одной из важ-
нейших предпосылок полукочевого и кочевого хозяйства» (Шнирельман,
1980, с. 219). Это достижение не привносное, оно возникло в недрах
праиндоевропейского общества (см. главу 8).
Вторым великим изобретением праиндоевропейцев, подготовившим
почву для миграций, является волокуша. Появление волокуши было
вызвано изобретением в среде ираиндоевропейцев упряжных пахотных
орудий (см. главу 8). Массовые передвижения праиндоевропейцев в
период общеиндоевропейского единства проходили по рекам, однако
для освоения речных долин требовались перемещения тяжелых грузов
по земле, что осуществлялось с применением «волокуши», название
которой восходит к раннеиндоевропейскому языку, как и обозначение
«каток». Эти факторы стимулировали изобретение повозки в конце
праиндоевропейской эпохи.
Распад индоевропейской общности относится к рубежу IV/Ш тыс.
до п. э., как это следует по данным археологии (см. главу 7). Это яв-
ление поразительно совпадает с наступлением «периода определенного
понижения температуры и переменного повышения континентальности»
(Ложек, с. 114), сменившего эпиатлантический, наиболее благоприят-
ный период голоцена. Наступление «глобальной аридности климата в
III тыс. до и. э.» (Долухапов, 1984, с. 31) привело к понижению агро-
климатического потенциала (там же), а самое главное, не давало га-
рантированных урожаев. Основной акцент в создании средств жизне-
обеспечения переместился на скотоводство. Увеличение стада требова-
ло расширения кормовой базы, что могло быть достигнуто расширени-
ем пастбищ и поиском новых территорий, каковыми стали бескрайние
просторы степей Евразии.
Глобальная аридность вызвала смещение в горные районы носите-
лей культуры Винча, однако миграции праиндоевропейцев принимали
иной характер в зависимости от ландшафтных характеристик Балкан-
ского полуострова и форм винчанской экономики. Это вызывало в тече-
ние всего III тыс. до н. э. приток небольших сравнительно коллективов
индоевропейцев, которые ввиду малочисленности не смогли подавить
культуру балканского субстрата, что привело к созданию своеобразия
Раннеэлладского I—III, сочетающего балкано-средиземноморский и
центральноевропейский и северо-балканский компоненты. Территории
культуры Винча занимают культуры болеразско-баденского круга. Это
последняя интеграция южного крыла индоевропейцев вызвана усилив-
шимися перемещениями в пределах Центральной Европы в связи с ме-
няющейся в структурой скотоводческо-земледельческого хозяйства. Эти
процессы, вызванные наступившей аридностью и приспособлением к ней
индоевропейских коллективов, заканчиваются миграциями протогреков,
лувийцев, хеттов, индоиранцев, иидоариев, которыми было охвачено
все III тыс. до и. э.
Особый размах миграции приобрели с изобретением колесного
транспорта и техническими разработками этого изобретения, а также
с приручением и использованием для верховой езды лошади носителя-
ми КВК и ДЯК. Колесный транспорт позволил племенам со скотовод-
ческим укладом хозяйства перейти к подвижному образу жизни, рас-
крепостил их, обеспечил передвижение с домашним инвентарем, жен-
щинами и детьми на большие расстояния (в отличие от отгонно-паст-
бищного скотоводства с периодическим возвращением на место посе-
156
Лёния). Ёсе это явилось залогом сложения нового хозяйственно-куль-
турного типа в среде индоевропейцев — номадизма и перехода части
индоевропейцев, как индоиранцы к полукочевому хозяйству.
Методика решения проблемы колесного транспорта сложилась на
основе практических разработок и сводится к локализации древнейши.х
в Старом Свете центров с находками колесного транспорта или его
атрибутов; к установлению хронологического и приоритета в пзобре-
тании колеса, парной упряжке быков, появлении пахотных упряжных
орудий и волокуши; к определению путей распространения колесного
транспорта из исходного центра.
В научной литературе существует два подхода к проблеме зарож-
дения колесного транспорта, один из которых предполагает зарождение
колесного транспорта в одном центре и распространение изобретения
во времени и пространстве. Его родоначальником был Чайлд (1951;
1954), а в качестве древнейшего центра колесного транспорта выдви-
галась Месопотамия, поскольку там возникла древнейшая цивилизация,
письменность, металлургия, металлообработка (без чего невозможно
получение колеса в виде круга), возникли древнейшие пахотные ору-
дия в парной запряжкой кастрированных быков и были известны пра-
формы колесного транспорта в пиктограммах Урука IVa.
Другим подходом к этой, проблеме является допущение нескольких
центров в зарождении колесного транспорта.
Разброс научных точек зрения выявил «ахиллесову пяту» в реше-
нии этой проблемы. Синхронизация очагов локализации древнейших
свидетельств колесного транспорта недостаточно надежна, поскольку
интервал, в котором находятся археологические памятники с колесным
транспортом, соизмерим с погрешностью датировок памятников III тыс.
до и. э. и равен примерно 300—400 годам. Кроме того, центры, где
обнаружен колесный транспорт, удалены друг от друга, и их относи-
тельное датирование затруднено, а абсолютные даты, выводимые
путем построения хронологических цепочек разной длины и прочности,
не позволяют пока надежно определить центр зарождения колесного
транспорта. Единственный путь решения проблемы — установление
более надежных хронологических связей, что может быть достигнуто
сопоставлением систем хронологии, в которых находятся памятники, и
уточнении исторической ситуации, обуславливающей правомерность
таких хронологических соответствий.
Проблема колесного транспорта входит составной частью в индо-
европейскую проблему таким образом, что то или иное решение о
древнейшем центре колесного транспорта и путях его распространения
корректирует локализацию прародины индоевропейцев и уточняет пути
миграции индоевропейцев. Все многочисленные термины, имеющие от-
ношение к колесному транспорту, восходят к праиндоевропейской эпо-
хе, т. е. колесный транспорт, по данным лингвистики, был уже известен
праиндоевропейцам до распада и начала их миграций. Этот тезис
детерминирует и хронологический промежуток, в котором следует искать
древнейший колесный транспорт. Если принять дату для праиндоевро-
пейской общности V-—IV тыс. до н. э., согласно Гамкрелидзе и Иванову,
то и колесный транспорт должен был появиться уже в это время, что
отразилось бы в археологических памятниках. Напротив, все археоло-
гические свидетельства существования колесного транспорта, которые
приводились исследователями, относятся только к III тыс. до и. э.
В концепции индоевропейской прародины Гамкрелидзе и Иванова
этот хронологический разрыв в определении времени явления по дан-
ным лингвистики и археологии не получает никакого объяснения. В
культурах — эквивалентах и. е. пракультуре, согласно Гамкрелидзе и
157
Иванову, нет повозок вообще. Для целостности концепции о локали-
зации прародины индоевропейцев- это противоречие должно быть сня-
то. Оно может быть снято только при обнаружении колесного транс-
порта в археологической культуре, которая обоснована в качестве
эквивалента и. е. пракультуре. В связи с находкой изображения
повозки на сосуде из Броночиц — поселения польской группы куль-
туры воронковидных кубков — и на основании приведенных выше
доказательств в пользу выдвижения КВК в качестве эквивален-
та и. е. пракультуре, это противоречие снимается. Дата древнейшего
изображения повозки согласуется с концом существования праиндоев-
ропейской общности (ПИЕ У — см. главу 7); совпадение этих двух
хронологических рубежей не случайно, поскольку именно изобретение
колесного транспорта позволило осуществляться массовым передвиже-
ниям, что и вызвало распад индоевропейского единства.
Сведения о колесном транспорте, по данным лингвистики, приведе-
ны Гамкрелидзе, Ивановым (1984, с. 717—737). Общеиндоевропейскую
древность ’повозки’ и ’колеса’ исследователи иллюстрируют, кроме
лингвистических выкладок, «культурно-историческими свидетельства-
ми о наличии колесных повозок в каждой из древних индоевропейских
традиций, начиная с древнейших датируемых материалов как пись-
менных, так и археологических» (там же, с. 724).
Терминология колесного транспорта многочисленна и разветвленная.
Это обозначения «колеса», «колесной повозки», «езды в повозке», «уп-
ряжи» и ее частей: «дышла, ярма», «оси»; это термины «вращения».
Хронологически они относятся к праиндоевропейской эпохе, согласно
мнению лингвистов (там же, с. 171—724).
В праиндоевропейском языке существовало две основы со значени-
ем «колесо, повозка» — это *k[h]°el, *rot[h]°~ (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с. 718—719), а в тохарском и анатолийских языках есть еще одна
основа с тем же значением, *Hijer-ti[h], *Hijer-g[h].
Глагольные основы, от которых происходят термины, обозначаю-
щие «колесо», «повозку», относятся к сфере движения, но не прямоли-
нейного, а с поворотом или вращением. Таким образом, в качестве
определяющего для повозки праиндоевропейцы выбрали признак вра-
щения колес и маневрирования, разворачивания ее, что также подтвер-
ждает, что повозке предшествовали в истории развития транспортных
средств волокуша, катки.
Существование трех основ со значением «колесо», «повозка» в индо-
европейских языках указывает если не на полицентризм появления
колесного транспорта у индоевропейцев, то на некоторую этапность
прохождения этого изобретения от «колеса» до «повозки» в связи с тем,
что значение технического решения транспортных узлов доминировало
над идеей собственного колесного транспорта, что, возможно, было
причиной появления и новых названий для «повозки». Эти наблюдения
на лингвистических материалах имеют корреспонденции в данных ар-
хеологии (см. ниже о соотношении очагов колесного транспорта в Ев-
ропе).
Факт существования трех основ в праиндоевропейском языке со
значением «повозка» практически никак не интерпретируется лингви-
стами, поэтому при археологическом исследовании этой проблемы на
вооружение можно взять только то, что праиндоевропейцы были зна-
комы с повозкой в варианте, достаточно совершенном в техническом
отношении, а памятники с древнейшими повозками должны относиться
к IV тыс. до н. э.
Возможно, открытие и исследование раннеиндоевропейского языка
И. Д. Андреевым даст новые материалы для решения проблемы колес-
158
кого транспорта. В РИЕ языке существует корень со значением «воло-
куша, переезжать, катковый, повозка» (Андреев, сема X' 110, с. 765—
166). Этот корень продуктивен и входит в состав сложных корней, об-
разуя новые значения, но с усилением оттенка старого значения «повоз-
ка» (Андреев, 1986, с. 300—301, номера биномов старшего слоя —
№№ 110, 121, 124, 181).
В качестве индоевропейского двуосновного корня — бинома — Анд-
реев приводит бином № 202 (там же, с. 309) со значением «повозка».
Составляющими бином являются РИЕ корнил«повозка»=«возящая»А~
4- «ходко».
Если повозка не являлась изобретением праиндоевропейцев, то вме-
сте с повозкой был воспринят и миграционный термин, не было бы не-
обходимости изобретать его, к тому же из архаичных раннеиндоевро-
пейских корней.
Следовательно, по нашему мнению, данные раннеиндоевропейской
лексики также подтверждают приоритет индоевропейцев в изобретении
колеса и повозки.
Характеристика источниковой базы. Археологический аспект проб-
лемы происхождения колесного транспорта в историографии.
Основными источниками по колесному транспорту являются остат-
ки колес, кузова, рамы, дышла, оси от перевозок, помещаемых в мо-
гилы; модели повозок из металла и глины, а также модели колес; изо-
бражения повозок в рисунке и рельефе на сосудах, печатях, каменных
и костяных предметах.
Совершенно очевидно, что названные виды источников имеют раз-
ную значимость Для решения проблемы происхождения колесного
транспорта. Для решения этой проблемы должны использоваться толь-
ко древнейшие свидетельства колесного транспорта, относящиеся к IV—
III тыс. до н. э.
Такая постановка вопроса выдвигает на первое место создание ка-
талога древнейших свидетельств существования колесного транспорта,
в который составной частью должны войти источниковая база, исполь-
зованная исследователями при сложении концепций о появлении колес-
ного транспорта, и новые памятники. Поскольку лингвистами не снято
хронологическое противоречие между датой колесного транспорта, по
данным лингвистики, IV тыс. до и. э. и данными археологии — вторая
четверть III тыс. до н. э., (Сафронов, 1983), то исследователи археоло-
гического материала «подтягивают» все даты древнейших памятников
с повозками к рубежу IV/III тыс. до н. э., выбирая древнейшую и ис-
пользуя большой разрыв между шкалой «длинной», .«средней» и «ко-
роткой» хронологии, пытаясь таким образом ликвидировать хронологи-
ческое противоречие между лингвистическими и археологическими
источниками. Однако это не решение вопроса. Свое понимание «даты
распада позднеиндоевропейской прародины» мы сформулировали в гла-
ве 7, выделив несколько хронологических уровней существования ПИЕ
прародины и определив последний рубеж существования индоевропей-
ского единства в пределах 30—28 вв. до н. э„ что позволяет считать
находки колесного транспорта в Европе в этом хронологическом про-
межутке праиндоевропейскими.
Открытия в 20—30-х годах на Древнем Востоке царских гробниц
Ура, могильников Киша, датируемых Раннединастическим III периодом,
25—24 вв. до н. э. по шкале «средней хронологии», создали представ-
ление о существовании колесного транспорта в столь древнюю эпоху
и о погребальном ритуале для персон царского ранга на повозках. Ана-
логичные памятники были обнаружены в Эламе, в той же эпохе (мо-
гильник Донжон, РД III — Ур III).
159
Наряду с повозками в могилах, в этих же памятниках ёыли обнару-
жены изображения повозок на «штандартах», на сосудах, что уравня-
ло эти два вида источников и позволило рассматривать иконографию
повозок как самостоятельный вид источника. Существование в одних
и тех же памятниках моделей повозок (Мари, Хафадже, Тель Аграб,
Тель Асмар), цилиндрических печатей с изображением повозок и
«штандартов» (Киш, Ур) уравняло и эти виды источников (рис. 46, 47,
491,5).
Многочисленные глиняные модели пивозок и двухколесных тележек,
а также модели колес и упряжных животных (бык, лошадь?) были
найдены в цивилизации Хараппы. Удаленность нового очага колесного
транспорта от месопотамского поставили вопрос о древнейшем центре
колесного транспорта.
Древнейшие находки колесного транспорта в ареале от Малой Азии,
Северной Сирии до долины Инда и от Главного Кавказского хребта
до Персидского залива составили первую источниковую базу для по-
становки вопроса о происхождении колесного транспорта и путях диф-
фузии этого великого изобретения в Европе и Азии. Чайлд впервые
обобщил и связал всю сумму археологических данных по колесному
транспорту с индоевропейской проблемой. Он сделал вывод, что повоз-
ка и колесо были одновременно изобретены в Шумере, в период У рука
до 3500 г. до н. э. (Чайлд, 1951, с. 178), откуда они распространились
через Кавказ в Восточную, а затем в Западную Европу. Месопотам-
ский центр был предопределен методически, исходя из неразрывности
таких явлений, как «цивилизация» — «металообработка» — «колесо» —
«повозка», согласно воззрениям Чайлда. По Чайлду, древневосточные
повозки были древнее европейских почти на 2000 лет. Конечно, при
таких данных приоритет древневосточного очага в изобретении колес-
ного транспорта был более, чем очевиден.
Спустя 20 лет были оспорены древнейшие свидетельства колесного
транспорта IV/111 тыс. до н. э. в пиктограммах Урука (Николаева,
Сафронов, 1983, с. 48), правда появилось еще более сомнительное до-
казательство существования повозки в Месопотамии в IV тыс. до и. а.,
приведенное Гореликом (1985, табл. 2: 1) на сосуде Тель Халаф. Пре-
терпели изменения и системы дат древневосточных памятников, и сами
даты памятников, по Чайлду (Николаева, Сафронов, 1983, с. 48) (по-
дробнее см. ниже в Каталоге).
Дальнейшее исследование проблемы шло по пути уточнения путей
диффузии из месопотамского центра (Бона, 1960; Калиц, 1976; Пиготт,
1968; Сулимирский, 1968; Кузьмина, 1974; Кожин, 1985). Поводом для
них служили новые находки в баденской культуре и в древнеямной
культуре. Однако колебания в датах баденской культуры в пределах
нескольких столетий не позволили уравнять в хронологическом отно-
шении месопотамский и центральноевропейский очаги колесного транс-
порта. В то же время не оспаривалась никем особая древность месопо-
тамских находок.
Восточная Европа была включена в зону распространения колесного
транспорта на основании находки повозки и модели повозки в ранне-
катакомбном по1ребении в урочище «Три Брата» в Калмыкии (Сини-
цып. 1948, с. 147). Незамеченным прошло открытие более древней по-
возки в погребении кургана «Сторожевая могила» в Нижнем Поднеп-
ровье (Тереножкин, 1951, с. 117—119). Погребение было определено
как древнеямное и пребывало в безвестности почти 30 лет. По достоин-
ству оно было оценено, когда стали проводиться массовые раскопки в
Нижнем Поднепровье (Ю. А. Шилов, 1975, 1977, 1979, 1982) и в Ниж-
160
нем Прикубанье (Козенкова, 1973, с. 60) и стали обнаруживаться
повозки в массовом количестве.
Несмотря на это еще почти 10 лет все эти повозки определялись
как древнеямные (Козенкова, 1973, с. 64—66; Шилов, 1975, 1977; Кузь-
мина, 1974).
Первая отечественная археологическая сводка по повозкам так
называемой древнеямной культуры появилась в 1974 году (Кузьмина,
1974, с. 68 и сл.). Целью работы было поддержать концепцию Гимбу-
тас о прародине индоевропейцев в понто-каспийских степях, поэтому
все находки повозок в III тыс. до н. э. в этом регионе относились к
древнеямной культуре, археологическому эквиваленту праиндоевропей-
цев, по Гимбутас.
В 1978 году, раскапывая курганы в Нижнем Прикубанье в 20 км
от Новотатаровской, где в 1970 году были найдены первые повозки,
открыли большую серию повозок с погребениями, образующими куль-
турное единство с погребениями без повозок по ряду признаков погре-
бального обряда (повозок — около 20; погребений — около 200) *.
В 1979 году мы заявили об открытии новой археологической куль-
туры, которая по керамике была близка Новосвободненской, а по обря-
ду трупоположения — древнеямной (Сафронова, Николаева, 1979), но
и отлична от древнеямной рядом характерных деталей (обряд новой
культуры был определен нами как «иа боку с отклонением на спину»).
Хронологические рамки новой культуры были определены нами от
дольменов Новосвободпой до раннекатакомбной культуры. На основа-
нии предложенной нами хронологии северо-кавказского бронзового ве-
ка, созданной па базе раскопок нашей экспедиции в Северной Осетии и
Прикубанье, мы выделили культуру погребений с повозками (Сафро-
нов, 1980; Николаева, 1980), установили диапазон ее существования,
выявили генетическую связь с памятниками Новосвободной, Кеми-Обы.
В выборе названия для новой культуры мы руководствовались тем,
что это культурное явление выходит за границы Предкавказья и ха-
рактерно для черноморо-азовских степей: «Таким образом, погребения
повозок доямного периода представляют собой культурное явление,
выходящее за границы Северного Кавказа. Атрибуция этих памятников
определяется их связью с новосвободненскими» (Николаева, 1980,
с. 29). Одновременно эти памятники с повозками были включены нами
в источниковую базу для диффузии колесного транспорта в среде ин-
доевропейцев.
Подтверждение высказанным нами взглядам было вскоре получено
после работ Ю. А. Шилова (1979, с. 16-—18), где автор отошел от своих
прежних взглядов на погребения с повозками в Нижнем Поднепровье
как атрибут древнеямной культуры ** и выделил их в старосельскую
группу, в кеми-обинском хронологическом горизонте. Вопрос о связи
нижнеднепровских и нижнекубанских повозок Ю. А. Шиловым не ста-
вился. Скорее всего увидеть эту связь мешало отсутствие надежных
хронологических схем, объединяющих памятники двух регионов, разно-
* С учетом раскопок других экспедиций, копавших в этом районе, начиная с
1979 года (СКАЗ ИА АН СССР — рук. И. С. Каменецкий, А. Н. Гей) это число, ве-
роятно, может быть удвоено. Точное число, пока не может быть указано.
** Ю. А. Шилов в первой публикации (1975, с. 61—72) повозок называет их при-
надлежащими к ямной культуре. Во второй публикации (1977, с. 65—713) он выде-
ляет кем'И-обинские погребения, но погребения в повозках относит к ямной культуре.
В 1979 г. на основании керамики в погребениях с повозками он синхронизировал их
с кеми-обинскими и вслед за нами (1974, с. 174—199) с новосвободненскими и указал
на кратковременную миграцию кеми-обинцев. и старосельцев на Кавказ,. О связи
нижнеднепровских и Прикубанских повозок им вопроса, не ставилось.
11 — 1'163 161
образце обрядов Нижнего Прикубанья сравнительно с устойчивостью
обряда погребения старосельской группы памятников.
В 1982 году вышла статья А. Хойслера «К древнейшей истории ко-
леса и повозки северопонтийской территории» (Хойслер, 1981, с. 581 —
647), где автор дает каталог древнейших повозок от Урала до Голлан-
дии, от Кавказа до Альп и приходит к выводу, что все находки в Север-
ном Причерноморье и Предкавказье происходят из погребений стар-
шей фазы культуры окрашенных костяков. И эти повозки не дают
оснований выводить их происхождение из Передней Азии или Закав-
казья. Не видит А. Хойслер оснований для выведения западноевропей-
ских повозок из северопонтийского региона. Автор подчеркивает, что
немногочисленные данные (имея в виду колесо в горгенской культуре,
изображение парной запряжки и повозки на плите в Зюшене, парных
запряжек в культуре воронковидных кубков и изображения повозки
на сосуде в КВК) говорят о независимости западноевропейского центра
от восточноевропейского Вместе с тем А. Хойслер поддерживает мысль
Чайлда, что существует связь между цивилизацией, металлообработкой
и изобретением колеса и повозки (Хойслер, 1981, с. 639).
К нашим выводам о существовании особой культуры в Прикубанье,
отличной от древнеямной, существующей в рамках от Новосвободной
до раннекатакомбных памятников Предкавказья, присоединились Три-
фонов (1982) и А. Н. Гей (1983, с. 112—ИЗ), однако эти авторы пред-
лагают другую терминологию (название для выделенной нами культу-
ры) — новотитаровская культура.
В 1983 году мы составили каталог древнейших находок колесного
транспорта в Восточной Европе, выделили кубано-днепровскую куль-
туру, связав два ареала Северного Причерноморья — Нижнее Под-
непровье и Нижнее Прикубанье, вывели генезис керамики двух вари-
антов кубано-днепровской культуры из культуры шаровидных амфор;
указали на ареальные и генетические связи с Кемп-Обой и Новосвобод-
ной у кубано-днепровской культуры, и, наконец, определенно высказа-
лись, опираясь на разработки О. Н. Трубачева, об индо-арийской атри-
буции носителей кубано-днепровской культуры.
В 1986 году Гей высказался о связях новотитаровской культуры е
старосельскими погребениями с повозками.
Рассмотрим подробнее основания схемы распространения колесного
транспорта, сформулированные Чайлдом, и основания приоритета
Южной Месопотамии в изобретении колесного транспорта.
ЮЖНАЯ МЕСОПОТАМИЯ (рис. 46: XVIII)
Киш, могильник «гамма», погребения № 237, 357, 529 Датируются, по Чайлду
Раннединастическим I. Содержали повозки с костными остатками упряжных живот-
ных (онагров, лошедей?). Беренс (1964, с. 12—15) датирует эти погребения Ранне
династическими II—III; Мюллер Карпе 1968, i19i7i4i, с. 774) определяет хи даже
РД III. Беренс полагает, что в могиле 237 было две квадриги и пара эквидов, а в
могилах 357 и 529 содержалось три квадриги без остеологических остатков (Беренс,
1964, с. 15—16).
Ур, царские погребения Раннединастического III. Повозки находились в 4 из 16
царских могилах. Это могила 580, где была обнаружена повозка, скелет быка, копы-
та от трех других быков.
Ур, царские погребения Раннединастического III. Могилы 789 и 800. Содержали
две повозки и двух онагров.
При датировке этих погребений Беренс (1964, с. 12—15) использует корреспон-
денции с IV—V династиями Египта, что в абсолютных датах определяется 2723—
2423 гг. до н. э. Однако в настоящее время РД III по месопотамской линии хроноло-
гии датируется 2500—2315 гг. до н. э (Биккерман, 1975).
Повозки из Ура и Киша указывают после коррекции их дат на появ-
ление погребального обряда с повозками в Южной Месопотамии только
с 3-й четверти III тыс. до н. э. Уместно в данной связи вспомнить даты
162
для печатей из Ура и Киша с изображением повозок с онаграми и воз-
ницами, по Горелику (1985, табл. 2: 4, 7, 8). Эти даты находятся в пре-
делах 28—26 вв. до и. э. и никак не комментируются автором статьи.
Все изображения типологически относятся к Раннединастическому III,
что по Биккерману датируется 25—24 вв. до н. э. Поскольку мы рабо-
таем в древневосточными датами в системе дат Биккермана, то следует
оговорить эту коррекцию дат, чтобы у читателей не создавалось впечат-
ления, что в Южной Месопотамии есть повозки ранее конца Раннеди-
настического II — РДШ.
ЭЛАМ (рис. 46: XIX)
Могильник Донжон (Сузы), могилы с повозками Ms 280, 322. Открыты три мо-
гилы с остатками повозок и упряжных животных (Чайлд, 1951), которые датируются
по Чайлду, Раннединастическим I. Могила 32)2 содержала керамику с изображением
повозки с бычьей упряжкой, а также остатки повозки на краю могилы и в могиле
с быками и возницей (Чайлд, с. 178). Могила 280, расположенная стратиграфически
выше и датируемая Чайлдом также РД I, передатпрована Беренсом (1964, с. 12—15)
Раннединастическим III, т. е. 2500—2316 гг. до н. э.
Дата могилы 322 может быть уточнена по керамике с изображением
повозки, которая аналогична вазе из Хафадже (Чайлд, 1956, с. 150,
рис. 84). На этой вазе (рис. 48: 5) изображена сцена погребения на
повозке, с четверкой эквидов. Подобная расписная керамика находи-
лась в царских могилах под храмом Иштар в Мари. Могилы были
аналогичны царским гробницам Ура со сводчатыми конструкциями,
содержали в инвентаре вазы с росписью, украшения из золота, серебра,
ляпис-лазури, зеркало, топор с гребнем, две длинные медные булавки
(Чайлд, 1956, с. 149). Дата инвентаря не выходит за границы РД П/РД
III, поскольку храм Иштар датируется РД III.
Таким образом, корректировка дат памятников, которые послужили
Чайлду базой для выдвижения Южной Месопотамии в древнейший
центр колесного транспорта, показывает, что все древнейшие, по Чайл-
ду, находки повозок или их изображений датируются в узком хроноло-
гическом промежутке РД III, от середины III тыс. до н. э. до Саргона
(т. е. 25—23 вв. до и. э.). Этот тезис подтверждается и тем, что в Рав-
нединастическом I—II мы знаем только волокушу (рис. 47: 3).
СРЕДНЯЯ И ВЕРХНЯЯ МЕСОПОТАМИЯ (рис. 46: XV, XVII)
Из этих регионов происходит довольно большое число моделей повозок, причем
наблюдается большая вариабельность форм четырехколесной повозки, и устойчивость
двухколесных.
Модели повозок Чайлд относит к эпохе Саргонидов. В системе сов-
ременных дат модели четырехколесных повозок из Тель Асмара, Ха-
фадже, Тель Хуэйры и других в Средней и Верхней Месопотамии отно-
сятся к Раннединастическому III.
ИНДИЯ (рис. 46: XXIV)
Модели повозок в культуре Хараппы были использованы в схеме эволюции и
распространении колесного транспорта. Чайлд подчеркивал, что доказательств диффу-
зии повозок из долины Инда в долину Тигра нет. В то же время Е. Маккей, раско-
павший Чанху-Даро, 1935—36 гг. сообщает, что «собственно повозок нет в Мохенд-
жо-Даро и Хараппе, но они известны в шумерских памятниках. Хараппа поддержи-
вала связь с Шумером. Трудно сказать, откуда появились повозки, но на рисунках
и мозаике Шумера повозки выглядят менее примитивными» (Маккей, 1943, с. 164).
Модели изображают 2-х и 4'-х колесные повозки, колеса с двусторонней ступицей и
трехчастной конструкции (трехчастность показана росписью — Маккей, 1943, рис. 58:
20).
В настоящее время влияние цивилизации долины Инда выявлено
в памятниках конца РД I — начала династии Саргонидов, по Г. Фрэнк-
форту, что по системе дат Биккермана датируется 27—23 вв. до н. э.
11* 163
Конец цивилизации Хараппы относится к 1700 г. до н. э. и связывается
с приходом ариев (Брей, Трумп, 1979) *.
Таким образом, даты повозок Месопотамии и Хараппы близки
друг к другу. Факт контактов между двумя регионами установлен.
Однозначно определить приоритет одного из регионов в изобретении
колесного транспорта затруднительно из-за широкого диапазона дати-
ровок Хараппы и моделей повозок в ней.
СРЕДНЯЯ АЗИЯ, ИРАН |(рис. 46: XXII, XXIII)
Шах-Тепе, 5 моделей колес. Анау III, модель повозки. Характеризуют, ио Чайлду,
центральноазиатский очаг колесного транспорта.
Хронологическая позиция Шах-Тепе определяется синхронизацией с Сналком IV,
где встречены печати Джемдет Наср, которые с учетом запаздывания на севере да-
тируются Раннединастическим I (Энеолит СССР, 1982, с. 13).
Анау III следует за Намазгой III. Намазга III датируется первой четвертью
III тыс. до н. э. Импорты Намазга III встречены в Шахри-Соте I с печатями Джем-
дет Наср, что позволяет датировать их Раннединастическим I (2750—2615 гг. до н. э.
по Биккерману), а, возможно, и позже., учитывая переживание сюжетов на севере.
Для уточнения соотношения центрально-азиатского, месопотамского
и индского очагов с колесным транспортом необходимы более серьез-
ные и углубленные хронологические изыскания, однако нас удовлетво-
ряет один вполне однозначный вывод, что колесный транспорт на Древ-
нем Востоке появился практически одновременно в Месопотамии,
Центральной Азии и в долине Инда. Древневосточные находки не могут
быть никоим образом удревнены даже до рубежа IV/111 тыс. до н. э.,
потому что нет никаких оснований считать древнейшими свидетельст-
вами существования колесного транспорта знаки на пиктограммах
Урука IVa. Первые повозки в натуральную величину встречены только
в памятниках РД III, т. е. 25—24 вв. до н. э. Все модели повозок, изо-
бражения повозок на печатях относятся также к РД III, кроме метал-
лической модели двухколесной повозки из Тель Аграба (конец РД II).
Чайлд отверг возможность зарождения колесного транспорта в Ев-
ропе следующими рассуждениями: «Фантастично, чтобы даны или све-
вы I Северной культуры (культуры воронковидиых кубков — В. С.)
могли своими каменными топорами построить даже повозку для бычь-
ей упряжки, не говоря уже о военной колеснице... Я сомневаюсь, что-
бы орудия народа Бадена или Глины были столь изощрении, чтобы
обработать колесо» (Чайлд, 1950).
Вероятно, сомнения Чайлда были бы развеяны, если бы он знал
о металлических топорах Винчи-Плочник, Тисаполгар, Бодрогкерештур,
Ледьел IV. Все названные культуры предшествуют появлению шумер-
ской цивилизации Раннединастического I. Как уже указывалось выше,
Чайлд придавал большое значение не только фактам обнаружения
повозок и их атрибутов на Древнем Востоке в III тыс. до н. э., но и то-
му, что только в этом регионе, по его мнению, возникли предпосылки
для такого изобретения, которые были и только и могли быть связаны
с цивилизацией (парная упряжка волов, эквидов; упряжные пахотные
орудия, волокуша; развитая металлообработка). Дата месопотамской
цивилизации определялась им серединой IV тыс. до н. э., что в настоя-
щее время пересмотрено и определяется первой четвертью III тыс. до
н. э. (по Биккерману). В то же время все предпосылки изобретения
* Любопытно, что' характеристика Е. Маккея этих повозок (194)3|, гл. XI, с. 163,
рис. 518 : 13) в корне меняет трактовку аналогичных моделей повозок в восточноевро-
пейских кр'уганах, которые ДО' сих пор назывались «люльки^, «саночки». Их находи-
ли преимущественно в раннекатакомбных погребениях донецкою горизонта! (17—16 вв.
до н. э.). «Эти повозки имели 4 колеса, а передняя стенка1 служила щитом для стоя-
щего». Еще в 1974 году мы назвали эти предметы моделями повозок (Сафронов,
1974, с. 96, рис. 17 : 4), относя их к СБ ГВ/с.
164
колеса и повозки, названные в числе признаков цивилизации, сущест-
вовали в Европе, но на 1500 лет ранее, в культуре Винча (см. главы
6 и 8). На рубеже IV/III тыс. до и. э. в Европе появился и колесный
транспорт в виде четырехколесной повозки. Все сказанное позволяет
сделать вывод, что применяя методику Чайлда к вновь открытым фак-
там, связанным с проблемой колесного транспорта, можно сделать
единственный вывод, что колесо и повозка возникли там, где появилась
древнейшая цивилизация, т. е. в Центральной Европе.
Это заключение меняет пути распространения великого изобрете-
ния, каким является колесо и повозка. Чайлд полагал, что «идея коле-
са и правила его изготовления, также обряд захоронения людей коро-
левского ранга в колесных повозках была передана через понтийских
пастухов (ямная культура — В. С.) из месопотамских городов-госу-
дарств в поздненеолитические племенные сообщества Европы» (Чайлд,
1957, с. 40). Исторически движение повозки в Западную Европу было
связано с первыми миграциями индоевропейцев. Этот тезис Чайлда в
настоящее время должен быть также пересмотрен и благодаря тому,
что пересмотрена локализация индоевропейской прародины (см. глава
1 и 7), а также на основании того, что древнейшая цивилизация возни-
кает на Балканах, а древнейшие свидетельства колесного транспорта
зафиксированы в культуре воронковидных кубков АВ и старшей фазы
КВК, генетически связанной с археологическим выражением древней-
шей цивилизации — культурой Винча.
Новые находки моделей четырехколесных повозок в баденской
культуре, в Центральной Европе вызвали серию работ (Бихир, Бона,
Сулимирский, Пигот, Ганчар, Фолтини, Сопрони, Смолиан, Немешова-
Павукова и др.), которые не внесли корректировок в локализацию
центра зарождения колесного транспорта, но дали много гипотез о пу-
тях распространения колесного транспорта из Месопотамии в Европу
либо через Кавказ, либо через Подунавье, либо через Апенины. Отсут-
ствие твердой хронологической шкалы для памятников баденской куль-
туры не позволило исследователям поставить вопрос о приоритете
центральноевропейского региона в изобретении повозки. Поскольку
не были предложены археологические культуры — посредники в пере-
даче этой идеи из Месопотамии в Европу, то все названные исследова-
ния не вышли за рамки гипотез.
В связи с находкой модели повозки с протомами быков из энеоли-
тического поселения Словакии — Радошина болеразской группы Не-
мешова-Павукова (1977, с. 445) определяет, что типологически эта
находка примыкает к повозкам Раннединастического Месопотамии.
Исследовательница отмечает, что в Малой Азии есть модель, относя-
щаяся ко времени Аладжи, т. е. 25-—23 вв. до н. э. Это металлическая
модель четырехколесной повозки с парной запряжкой волов (рис. 48).
Более поздние разработки (Немешова-Павукова, 1980) позволяют оп-
ределить хронологическую позицию болеразской группы словацкого
энеолита как 28/27 вв. до н. э., а начала баденской культуры как сере-
дина 26 в. до н. э. В соответствии с этими данными центральноевропей-
ские находки 28—26 вв. до н. э. оказываются в одном культурном блоке
и хронологически предшествуют месопотамским повозкам и анатолий-
ской модели повозки. Даже на основании этих фактов необходим пере-
смотр концепции Чайлда о приоритете месопотамского центра, однако
никем из исследователей так проблема не ставилась.
Соотношение центральноевропейского и восточноевропейского оча-
гов колесного транспорта сводится к хронологическому соотношению
древнеямной, кубано-днепровской и баденской культур, где найдены
древнейшие повозки и модели повозок. Древнейшие памятники древ-
165
неямной культуры, где найдены деревянные сложные конструкции, ко-
торые интерпретируются нами как части повозок, были обнаружены в
Центральной Европе, в Северо-Восточной Венгрии в могильнике Ке-
тедьхаза в стратиграфическом узле с памятниками Болераз-Чернаво-
да III: памятники ДЯК следовали за болеразскими помятниками, а
возможно, и были синхронны с ними.
Чтобы выявить центр происхождения колесного транспорта, необхо-
димы топкие хронологические соответствия всех европейских находок
колесного транспорта в пределах первой половины III тыс. до п. э.,
поэтому ниже мы приводим наш комментарий к хронологии каждой
находки, о которой сообщаются необходимые каталожные сведения.
(Римскими цифрами обозначены регионы, а арабскими цифрами —
конкретный памятник в европейских регионах с колесным транспортом).
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА. СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ВЕНГРИЯ (рис. 46: III)
Кетедьхаза, курганное поле (раскопки Д. Газдапустаи, 1966 г. и И. Эчеди, 1968 г.).
Древнеямная культура, по Эчеди (1979).
Тип погребений «с деревянными конструкциями», выделенный Эчеди, находит
аналогии в памятниках Венгрии из раскопок более раннего периода Ж. Чалэга, и по
мнению всех исследователей, эти конструкции могут иметь отношение к повозке
(Эчеди, 1979, сноска ПО).
1. Кетедьхаза 3/7 — основное погребение (Эчеди, 1979, с. 22), установлено по
выкиду, после удаления которого были расчищены деревянные конструкции. Конст-
рукция состояла из 4 продольных брусов, положенных как перекрытие могилы, поверх
которых было положено 11 поперечных брусов разной толщины, сделанных из тол-
стых веток, расщепленных пополам (Эчеди, 1979, рис. 11). Кроме надрезки и расщеп-
ления, никаких следов обработки дерева (скрепления, связывания) не было отмече-
но. В двух метрах от могилы находилось место, где подготавливали эту конструк-
цию — следы коры, ветвей. Скелет человека лежал на спине, головой на 3., с руками,
протянутыми вдоль туловища и согнутыми в коленях ногами, упавшими направо.
Таковы наблюдения полевых исследователей.
Судя по рисунку и фотографии, описание памятника можно уточ-
нить. Четырех продольных брусов пе видно, однако отчетливо видно,
что на восточной стороне могилы три бруса лежали впритык друг к
Другу; в западной стороне нет следов продольных брусьев. При этом
вся середина перекрытия сохранилась, поскольку конструкция только
просела, а не обрушилась, поэтому не должно быть ссылок на фраг-
ментарность перекрытия. Более того, с западной и восточной стороны —
длинные широкие плахи, с северной и южной стороны — плахи такой
же толщины, но в середине над могилой — более тонкие брусья. Если
учесть, что с северной и южной сторон плахи приподняты и расположе-
ны наклонно к могиле (Эчеди, 1979, фото 5: 3, 4), то может быть рекон-
струирована картина: телега с бортами по 50 см высоты была постав-
лена над могилой; когда борта развалились под давлением насыпи,
то они упали па края могилы, на которой лежала земля выкида,
которая сообщила им наклон к могиле. С восточной стороны могилы
отмечена еще длинная тонкая жердь — фрагмент дышла или оглобли.
В юго-западном углу на фотографии отмечена площадь тлена, которая
больше, чем ширина плахи; это место углублено относительно края
могилы. Вполне вероятно, что это остатки тлена от колеса. Архаич-
ность памятника подчеркивает инвентарь, состоящий из серебряных
колец с несомкнутыми концами, ожерелья из клыков животных; астра-
галов, куска охры.
2. Кетедьхаза 3/6 — первое впускное в курган 3 погребение (Эчеди, 1979, с. 22—
23). «Могила была перекрыта деревянной конструкцией, основа которой подобна
конструкции в могиле 3/4» (Эчеди, 1979, с. ’22). «Были соединены между собой боль-
шие брусы, предварительно подогнанные друг другу». Над скелетом лежали узкие,
толщиной до 2 см планки. «Скелет лежал на спине, головой па 3. Обе руки были
согнуты и лежали на тазу, а ноги распались ромбом. К деревянной конструкции
относились кожаные покрытия в 3 слоя, которые поднимались над деревянной рамой»
(Эчеди, 1979, рис. 10, табл. 5: 1—2),
166
Таким образом, на дне могилы был положен щит из рамы с поперечными план-
ками. Скелет лежал на возвышении по отношению к плоскости рамы на 20 см. Де-
ревянная конструкция, включавшая три слоя кожаных покрывал, находилась выше
скелета.
По отношению к основной могиле деревянные конструкции этой
впускной могилы выглядели несколько иначе, но остов повозки со сня-
тыми колесами выглядел совершенно так же, как и рама погребения
3/6. Кожаные покрывала — существенная деталь — находит параллели
в нижнекубанских памятниках с повозками.
3. Кетедьхаза 3/5 — впускная в кургане (Эчеди, 1979, с. 22).
В могиле находились «остатки колоды», которая была покрыта кожаными по-
крывалами с четко различимыми заплатами, светло-коричневого и красно-коричневого
цвета. Содержала захоронение ребенка.
Эчеди включает погребение в группу памятников с деревянными
конструкциями; описание кожаных покрытий напоминает описание ниж-
некубанских находок (Козенкова, 1973, с. 60 и сл.).
4. Кетедьхаза 3/4 — впускная могила в кургане (Эчеди, 1979, с. 21). Была пере-
крыта «деревянной конструкцией», состоящей из 4 прямоугольных брусьев. Брусы
были соединены между собой шипами, вставленными в гнезда. Рама была покрыта
тонкими жердямии кожей. Конструкция перекрытия рухнула со временем на скелет.
Под скелетом также отмечены жерди. Обряд погребения — на спине, скорченно; ноги
упали на левую сторону. Ориентировка — головой на 3. (Эчеди, 1979, рис. 9). Ске-
лет был покрыт мелом. Инвентарь состоял из серебряных подвесок и кусочка охры.
В отличие от выше перечисленных конструкций здесь рама наме-
ренно скреплена, хотя необходимости скреплять плахи перекрытия нет,
что может свидетельствовать о том, что и эта рама представляет осно-
вание повозки. Число таких погребений с «деревянными конструкция-
ми» может быть умножено, если учесть раскопки более раннего време-
ни. Самыми информативными являются раскопки Ж- Чалога в Каца-
хоттлахом-Балмажуйварош, Дебрецен-Васахалом (Эчеди, 1979, снос-
ка НО). Автор раскопок отмечал такие элементы покрытия, как «пол»,
«плетни», «ограда» и т. д.
Древнеямная культура хорошо исследована в отношении погребаль-
ных конструкций во времени и на большом пространстве от Венгрии
до Урала и Кавказа; конструкция перекрытия, в основном, однотипны:
поперечный и продольный настил плах с циновками на них. Сама по
себе сложность надмогильных деревянных конструкций над древнеям-
ными могилами Венгрии уже может служить указанием на неординар-
ность этих конструкций, а опыт исследования нами повозок в Нижнем
Прикубанье разной степени сохранности свидетельствует о том, как
хрупки остатки повозок, как легко может быть утрачено звено, необхо-
димое для установления семантики конструкции, что позволяет нам
усматривать в венгерских конструкциях — части повозок.
Конструкции в древнеямных могилах Кетедьхаза использованы не
для того, чтобы напрямую сравнивать их с болеразской и баденскими
моделями повозок, но с целью употребить данные стратиграфии, связы-
вающие болеразские, баденские и древнеямные памятники в прямой,
а не многозвенной цепочке.
Дата древнеямных памятников в Венгрии определяется данными
стратиграфии Кетедьхаза. Курганы в могильнике Кетедьхаза частично
перекрывали поселение культуры Бодрогкерештур. Погребения 4/1 и 4/2
были впущены в слой поселения. Дата финальной фазы Бодрогкере-
штур устанавливает древнейший предел для древнеямных памятников
в этом регионе (Эчеди, 1979, с. 26).
Время основных погребений в курганах 5 и 6 определяется датой
керамики жертвенников вокруг могил. Эта керамика относится к фазе
Болераз-Черпавода III (Эчеди, 1979, с. 29). Болераз-Чернавода III
сменяют памятники культуры Бодрогкерештур в этом регионе, поэтому
167
нижний хронологический уровень для ДЯК в Венгрии — это дата Бо-
лераза, который по радиокарбонным датам начинается с рубежа
28/27 вв. до н. э. В то же время Эчеди не считает возможным распрост-
ранить эти даты на все древнеямные погребения Венгрии. Он приводит
радиокарбонную дату погребения Кетедьхаза 3/4—2315±80 (Эчеди,
1979, с. 52), что, по нашему мнению, может характеризовать только
самое позднее погребение в кургане с деревянными конструкциями
типа повозки и служить terminnus post quern для начала движения
индоариев в Северное Причерноморье и Предкавказье.
Если часть погребений ДЯК в Кетедьхазе синхронные Болеразу,
который согласно современным воззрением (Немешова-Павукова, Со-
хацкий) является древнейшей фазой баденской культуры, то другая
часть погребений ДЯК сосуществовала чресполосно с баденскими
памятниками, причем это выражалось в том, что курганы ДЯК зани-
мали водоразделы и высокие места, а грунтовые могильники баденской
культуры занимали низкие места в окружающем ландшафте. Этот факт
сосуществования двух археологических культур, одна из которых
(ДЯК) имеет индоиранскую атрибуцию (Сафронов, 1983), а другая --
протогреческую (согласно гипотезе Чайлда), может соответствовать
ситуации, обозначенной лингвистами как греко-арийское единство.
5. Радошин, Топольчаны. Словакия. Группа Болераз (Немешова-Павукова, 1977;
Владар, 1979). Модель повозки с парной упряжкой волов (рис. 48). Представляло
собой «корыто почти квадратной формы. По краю — орнаментальные наколы в два
ряда. Стенка, на которой укреплены протомы быков, имеет над краем жгутовидную
полудугу. Скульптурные воспроизведения парной запряжки только наполовину высту-
пают из плоскости стенки. Колес не было. Длина повозки — 10,5 см. Высота — 6,2 см.
Калиц (1976, с. 115) относит находку к баденской культуре, что не противоречит
действительности, учитывая, что Болераз — древнейшая ступень Бадена, однако в
данном случае существенна хронологическая позиция Болераза н модели повозки из
Радошииа, в ряду баденских моделей повозок как древнейшей.
Значение болеразской модели повозки состоит в том, что именно
к этой культурной группе относятся фрагменты керамики в жертвен-
никах вокруг основных могил в курганах Кетедьхаза, в том могильни-
ке, где, представлены нам, вполне достоверно реконструируется обряд
захоронения с повозками. Эта находка и основные погребения в кур-
ганах 5 и 6 в Кетедьхаза с «деревянными конструкциями» являются
единственным стыком центральноевропейского и восточноевропейского
колесного транспорта III тыс. до н. э. И этом узел может быть развя-
зан только единственным образом, а именно выводом, что приоритета
в изобретении колесного транспорта нельзя доказать ни для одного из
этих регионов и этих двух культур, основываясь только на этих фактах.
Исходя из того, что эти находки являются древнейшими из извест-
ных европейских моделей повозок и древнее месопотамских, то даль-
нейший поиск может вестись на основании того, что компонентом в
Болераз и древнеямную культуру входит праиндоевропейская культу-
ра — культура воронковидных кубков, в которой уже находили колеса
(Ван дер Ваальс, 1964). На находках изображения повозок в КВК
(Броночицы и Зюшен) мы остановимся ниже в разделе «Происхожде-
ние колесного транспорта».
Диффузия колесного транспорта по Восточной Европе проходила с
миграциями индоевропейцев: индоиранцев и индоариев.
Получил дальнейшее развитие колесный транспорт и в баденской
культуре. Некоторые погребальные традиции баденской культур
позволяют предполагать включение повозки в погребальный инвентарь.
В то же время модели повозок приобретают явно ритуальное значение.
6. Будакалаш, около Будапешта. Венгрия. Грунтовый могильник. Раскопано
490 могил в 4i95i2i году. Ямы овальной формы содержали скелеты на правом и ле-
168
вом боку, парные и одиночные; есть вытянутые захоронения. Руки часто помещались
перед лицом. Использовались каменные заклады могил. Есть трупосожжсния, харак-
терные для Болераза. Длинные могилы содержали также захоронения животных, на
основании чего Калиц и Чалог делают предположение, что народ баденской культуры,
производил захоронения в повозках (Калиц, 1976, с. 106—116; с. 111).
Модель повозки из Будакалаша представляет собой изолированную находку, не’
связанную с комплексом керамики. В то же время нет сомнений в принадлежности
ее к баденскому комплексу, что впоследствии было доказано обнаружением аналогич-
ной повозки в Сигетсентмартопе. В целом в могильнике обнаружены разнообразные
вазообразные сосуда, верхняя часть которых была подобно «корытцу», орнаменти-
рованному Зигзагом (Баннер, 1956, табл. 59: 38, гр. 3, гр. 19) и аналогична модели
повозки только без колес. Связь модели повозки с сосудами указывает, по мнению
исследователей, на культовый характер модели (Калиц, 1976, с. 112). Повозка, кото-
рая может быть реконструирована по модели в Будакалаше, была четырехколесная
с высотой бортов около 1 м. Высота бортов может указывать на их защитную функ-
цию и делает возможным предположение, что такие повозки служили для военных
целей. Площадь их по дну была около 0,7 кв. м, т. е. на нее могли встать 2 человека.
7. Сигетсентмартон. Погребение с моделью повозки баденской культуры (раскоп-
ки Т. Каменцеи. публикация Калица, 1976, с. 106—117).
«Глиняная модель повозки или в подражение модели новозки в виде сосуда с
вертикальной ленточной ручкой. Модель повозки была связана с выразительным
комплексом баденской культуры» (Калиц, 1976, рис. 3). Обряд погребения — левый
бок, ССЗ. Погребение связано с грунтовым могильником баденской культуры.
Модель повозки из Сигетсентмартоиа более стилизована, чем модель
из Будакалаша, однако тип повозки совершенно такой же. Приведем
выдержки из статьи Калица по вопросам датировки, происхождения
повозок и связи со степными пародами: «На основании релятивной
хронологии можно представить, что знакомство с повозкой приходит
с востока» (для этого мнения нет оснований именно по причине отно-
сительной хронологии с теми погребениями с повозками, которые в
Восточной Европе относятся к кубано-днепровской культуре — В. С.).
Далее Калиц продолжает: «Между степными и баденскими повозками
или их моделями нет никакого типологического сходства». Такое заклю-
чение трудно сделать, поскольку в Бадене пока не найдено повозок в
натуральную величину, а в кубано-днепровской или древнеямной куль-
турах пока нет моделей повозок. Калиц оставляет нерешенным вопрос
о хронологическом соотношении баденской и древнеямной культур и о
приоритете региона в изобретении повозки. В то же время он заклю-
чает, что «южное происхождение повозки более вероятно, однако
нельзя и полностью исключить восточные степные влияния» (Калиц,
1976, с. 116).
К сожалению, ни один из выводов Калица ничем не подкрепляется,
а все поставленные им вопросы успешно решаются, как показано выше,
хронологией Болераза no С 14 и стратиграфией Болераза и ДЯК в Ке-
тедьхазе. Все восточноевропейские находки повозок моложе погребения
ДЯК в Кетедьхазе и Болераза.
СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ (рис. 46: VI- XI1)
8. Плачидол. Северо-Восточная Болгария. Курган 1. Погребение 1. Погребение
с повозкой. Обряд погребения — на боку, с отклонением на спину. В могиле нахо-
дилось 4 колеса и остатки повозки. Атрибуция — древнеямная культура, по Панайо-
тову, Дергачеву (1983, 1984) или кубано-днепровская культура, по Николаевой, Саф-
ронову (1983, с. 59). Дата по С 14 для этого погребения — 2220+50 г. до н. э., что
не расходится с датой для Кетедьхазы 2315+80. Этот пункт является самым запад-
ным для погребений с повозками, не считая дееревянных колес из КВК в Ни-
дерландах, которые также предполагают существование повозок в этом регионе и в
этой культуре.
9. Маяки. Днестре-Дунайское междуречье, Одесская область (раскопки Днестро-
Дунайской экспедиции ИА АН УССР и Одеского археологического музея — Шмаглий,
Субботип, 1968, с. 256). Погребение с остатками повозки. Впускное при основном
усатовского времени, со скелетами на спнне с подогнутыми ногами.
ПОИНГУЛЬЕ (рис. 46: VIII)
10— 12. П о д к у р г а н н ы е погребения с повозками у с. Софиев-
169
к a. 1/9; Константиновка, Отрадный 26/п Новобургского р-на Николаев-
ской области (раскопки Ингульской экспедиции ИА АН УССР в 1966—1967 гг., рук.
О. Г. Шапошникова: 1971, 1977, 1980).
Софиевка 1/9 — впускное в кургане; основное для 3-й насыпи. Основным и пред-
шествующими в кургане были древнеямные погребения с западной ориентировкой с
обрядом положения на спине, скорченно. Обряд погребения в Софпевке 1/9 — пра-
вый бок, скорченно, головой на С., руки у колен. Могила перекрыта повозкой и пли-
той каменной. Инвентарь состоял из кремневого наконечника.
Следует особо подчеркнуть, что автор раскопок О. Г. Шапошникова
продолжает атрибутировать и подобные погребения на боку с повозка-
ми как ямные (1985, с. 345, 348), не учитывая существование других
точек зрения на принадлежность подобного обряда бочных захороне-
ний с повозокамп (Ю. А. Шилов — старосельская группа; В. А. Саф-
ронов—кубзнэ-днепровская культура), п датирует последней четвер-
тью III — началом II тыс. до н. э. (1977, с. 27). Следует особо подчерк-
нуть и то, что в Софиевке 1/9 сочетается каменное перекрытие с повоз-
кой, что не встречается в более восточных районах. Это погребение
относится О. Г. Шапошниковой ко II типу погребений, а последний в
4 случаях перекрывается I, II, IV, VI типами погребений и, следова-
тельно, сосуществует с I типом (на спине, скорченно под плитой).
О. Г. Шапошникова также отмечает, что в Поингулье ямные погребе-
ния впускные и позже усатовских. Единственное погребение с керами-
кой типа Михайловки II не противоречит этой дате. Это Привольное 1/4.
НИЖНЕЕ ПОДНЕПРОВЬЕ (рис. 46; IX)
13. Подкурганное погребение с повозкой «Сторожевая мо-
гила», Нижнее Поднепровье правобережье, 18 км к югу от Днепропетровска (рас-
копки 1949 г. А. И. Тереножкпна) (Тереножкин, 1951, с. 53—54).
Повозка была обнаружена на уступе впускной, древнеямной, по Тереножкпну,
могилы. Колеса находились по одну сторону; части повозки — на другом уступе.
Было обнаружено только два колеса, что дало основания Тереножкину и другим ис-
следователям, их упоминавшим, говорить о двухколесной арбе. Сохранность дерева
хорошая. Колеса сделаны «из сплошного куска дерева, рассеченного продольно диа-
метром 50 см со ступицами и круглыми отверстиями для осей». Длинная плаха на
уступе связывается Тереножкиным с дышлом. Кроме того, выявляется ряд деталей
конструкции повозки, которые не прослеживаются в других случаях — «столбики-
балясники». Обряды погребения — яма с уступом; на спине, ноги скорчены, головой
на СЗ. Требует уточнения, действительно ли на спине лежал скелет, поскольку опи-
сывает погребение с повозкой А. И. Тереножкин иначе, чем основное, которое совер-
шено по древнеямному обряду. Основное погребение находилось в яме, окруженной
кольцом из камня; на спине скорченно, с согнутыми и упавшими направо ногами,
головой на СВ.
Это была первая находка повозки в причерноморских степях и вто-
рая — в Восточной Европе (первая — в урочище «Три Брата» в Кал-
мыкии в 1936 г.). Хотя в начале 50-х годов фактологическая база о
повозках была ничтожна, исследователь памятника правильно датиро-
вал находку 2-й половиной III тыс. до н. э. и связал ее с никопольской
группой древнеямных памятников, по Б. Н. Гракову. Значение находки
оценивалось следующим образом: «Глубокая древность арбы не вызы-
вает сомнения в ее местном происхождении: последнее закономерно
связано с ранним возникновением и значением здесь пастушеского ско-
товодства» (Тереножкин, 1951, с. 54).
14— 18. Погребения с повозками у с. Первоконстантиновка,
Староселье. Нижнее Поднепровье (раскопки Херсонской экспедиции ИА АН
УССР — Ю. А. Шилов, 1977—1982).
Первоконстантиновка 1/6. Основное (Шилов. 1975. с. 55, рис. 1: III) в могиле
трапециевидной формы. Содержало повозку, от которой сохранились продольные
плашки длиной Б..21 м., шириной до 7 см., толщиной до 1,451 см; два колеса диаметром
69 см. Диаметр ступицы — 24 см; диаметр отверстия — 16 см. Высота ступицы —
9 см. В плашках есть пазы (пазы отмечаются и в Кетедьхазе, см. выше). Скелет
на правом боку (углы скорченности 90/45°), с отклонениями на спину, головой на
СВ. Безинвентарное.
170
Первоконстантиновка 1/19. Основное (Шилов, 1975, с. 55, рис. 1: VI). На краю
могилы было найдено стоящее колесо. Никаких следов конструкции повозки нет. Ске-
лет на спине (на правом боку, с отклонением на спину), скорчено, углы скорченно-
сти 120/60°, головой ЗЮЗ. Дно могилы и нижняя часть ее покрыты сажей. Инвентарь:
черешковый нож удлиненной формы.
Староселье 1/8. Было восьмым впускным в курган. Основное погребение было
совершено в яме с заплечиками, перекрытой поперечными узкими жердями шириной
12 см. На уступе расположено 7 колес. Плахи имеют отверстия до 2 см. Диаметр
колес до 50 см; диаметр ступицы — 17- -22 см; диаметр отверстия 4,7 см. Скелет
на спине, головой на ЗЮЗ, ноги очень слабо подогнуты, почти вытянуты. Руки вытя-
нуты (Шилов, 1975, с. 56).
Староселье 1/10. Являлось десятым впускным погребением (Шилов, 1975, рис. 1:
IV). Могила с заплечиками перекрыта разобранной повозкой. Плашки шириной от 2
до 10 см имеют следы обработки. Сверху перекрытия — следы циновок (сравни с
кожаными покрывалами, следы которых сохранились в Кетедьхазе и Новотитаров-
ской. По углам — 4 колеса. Прослежено крепление частей в колесе штырями в от-
верстия шириной 1,6 см. Отверстия пробиты долотом. Обряд — левый бок, головой
на СВ. Левая рука вытянута, правая согнута в локте.
Староселье 4/13. Впускное в кургане (Шилов, 1975, с. 60). Яма с заплечиками.
Сохранилось 2 колеса на заплечиках. Могила перекрыта деревом. Обряд: левый бок.
скорченно, левая рука вытянута, правая согнута в локте. Ю. А. Шилов указывает, что
по фрагменту керамики Первоконстантиновка 1/8 сближается с погребениями майкоп-
ской культуры (там же, с. 61). Погребения 1/8 и 1/19 принадлежат к рубежу I и
II этапов ямной культуры (там же). В другой работе (Шилов, 19:82'. с. ЗЬ—32:) автор
определяет местом кеми-обинских погребений Староселье 1/3 и 1/4, за которыми сле-
довали 1/8 и 1/19 как начало раннеямного периода (па основании типологического
сходства с погребениями в Софиевке 9/1, с горшками михайловского типа, слой I
II Михайловки). Дату этого периода Ю. А. Шилов принимает по Шапошниковой как
24—23 вв. до н. э., а с учетом дат Телегина для Михайловки II несколько удревняет
ее до 25—24 вв. до п. э.
ПРИАЗОВЬЕ (рис. 46: X)
19. Погребение с повозкой 11/12. Совхоз Аккермень Молочанского района. Север-
ное Приазовье (раскопки В. А. Ильинской в 1952 г. в экспедиции А. И. Терепожкина.
1956, 1961). Впускное в курган. Основным в кургане было погребение в дольмено-
видной гробнице, составленной из необработаных каменных блоков, перекрытой пли-
той и ограбленной. Впускных в кургане было 7 погребений древнеямной культуры.
Погребение 12, о котором в предварительной публикации (Николаева, Сафронов, 1983)
сообщалось как о содержащем остатки колес, в публикации отчета Николаева, Саф-
ронов, 1983 фигурирует как объект со сложным перекрытием могилы, но без колес
(там же, с. 112—117). Погребение 12 (с предполагаемой повозкой) —яма с заплечика-
ми. Выше уступа могила имеет форму неправильного четырехугольника размером
2,6X2,25X1,0 м. Ниже уступа — 1,75x1,1X2,1 м. Перекрытие могилы — поперечные
плашки шириной от 0,15 до 0,25 м. Длина плашек — 2,0 м. На восточном уступе
плашки были закреплены продольной плахой. На западном уступе прослеживаются
какие-то плахи, расположенные под углом к короткой оси могилы. Западный уступ
большой — 0,8 м. Судя по предварительному сообщению, па нем находились остат-
ки колес.
Авторы раскопок говорят о парном погребении. Однако от второго
скелета сохранился только череп. В этом случае можно допускать, что
произведено захоронение 2-го черепа. Сохранившийся скелет — на спи-
не, с ногами, упавшими на правую сторону. Левая рука (сохранилась
только плечевая кость) отведена в сторону. Положение можно рассмат-
ривать как на правом боку с отклонением на спину, головой на ЮВ.
Инвентарь: сосуд с ручкой и шнуровой орнаментацией, пронизки из
меди.
ПОДОНЬЕ (рис. 46: XI)
20. Погребение с повозкой в кургане близ Ростова-на-Дону (Чередниченко, 1969.
с. 84- 88, рис. 35). Основное в кургане. Впускные при нем — погребения катакомб-
ной культуры. Яма почти квадяратной формы, размером 2,0X1,8 м. Перекрыта попе-
речным накатником. В углах ямы — столбики. В заполнении ямы — плашки равной
длины и ширины. Скелет на правом боку, руки перед лицом, головой на С. В углу
могилы стояло колесо. Диаметр — 0,5 м; диаметр ступицы — 0,15—0,2 м; диаметр
отверстия — 0,08 м. Инвентарь: бронзовые шилья и кремниевые отщеп и скребок;
ступица двусторонняя. Дно посыпано мелом, а скелет — охрой (см. погребения в
Кетедьхазе). Автор раскопок пишет: «По расположению в кургане, а также по ин-
вентарю это захоронение является обычным для ямной культуры... На Нижнем
17.1
Дону колесо встречено впервые в погребении ямной культуры. ... Колеса из ямных
погребений, вероятно, старше колес предкавказского варианта катакомбной культуры
и Триалети».
Подчеркнем, что Чередниченко видит здесь только колесо, а не
повозку, и что обряд типичен для ямной культуры. Оба положения
не верны; к сожалению, именно из таких непроверенных заключений
складывалось мнение, что повозки — атрибут ямных погребений (Кузь-
мина, 1974; Гимбутас, 1970, с. 483—488).
21—22. Нижнее Подонье. Древнеямные погребения с «деревянными рамами» на
дне могилы 1/6 или 1/7 (раскопки А. Н. Мелентьева, 1965, с. 53, 54). Учитывая, что
в некоторых погребениях в Кетедьхаза были такие же рамы, мы считаем возмож-
ным привести в этой связи «древнеямные погребения» из Нижнего Поволжья. Оба
погребения были совершены в прямоугольных ямах, на правом боку, головой на 3.
На дне — охра и мел. Основным в кургане было погребение на спине с подогнуты-
ми ногами. Погребенные были положены на остатки погребальных носилок, по Ме-
лентьеву, покрытых корой, может быть, кожей. Перекрытие — накат поперечных
бревен, уложенных на продольные, сложенные попарно вдоль длинных сторон. Ин-
вентарь впускных могил — не выразителен, но в основной могиле — круглодонный
горшок и топор из змеевика (Наколаева, Сафронов, 1983, с. 56).
А. Н. Мелентьев считает, что эта стратиграфия подтверждает факт
двух этапов эволюции древнеямного ритуала, отмеченный О. А. Крив-
цовой-Граковой для Никопольского курганного поля.
ПРИКУБАНЬЕ |(рис. 46: XII)
23—25. Погребения с повозками у ст. Роговская. Краснодарский край, Прику-
банье, Тимашевский район (раскопки Н. В. Анфимова, АО за 1971, 1972, с. 141—142).
Были впускными при правобочных основных в прямоугольных ямах, перекрытых
деревом или настилом; по углам и продольным сторонам прослеживаются столбики.
Ориентировка основных — 3. В кургане 2 при основном, содержащем инвентарь —
зубы ископаемой рыбы, костяные булавки (III гр. по Сафронову), браслеты из квад-
ратных обоймочек, с 4 медными бляхами, подвески в 1,5 оборта. Впускное погребение
было парное с 4-колесной повозкой и медным ножом. Из раскопок 1970 г. Н. В. Ан-
фимов сообщает еще о двух повозках. Колеса этих повозок — цельные с выступаю-
щими ступицами.
26. Повозка в насыпи, без погребения. Ст. Роговская Тимашевского р-на Красно-
дарского края (раскопки Н. А. Николаевой, В. А. Сафронова в 1972 году: АО за
1972, 1973, с. 107). Курган 3. Основное погребение — на правом боку, головой на 3,
перекрытое настилом на столбовой конструкции. Впускное погребение — на спине,
скорченно. с отклонением на спину, головой на ССЗ. Инвентарь: бронзовые обоймоч-
ки с пуансонным орнаментом и бусы из зубов ископаемой рыбы, т. е. такой же, как
в основном погребении к. 2 из раскопок Н. В. Анфимова.
Остатки повозки либо перекрывают основное погребение, либо свя-
заны с ним. В системе относительной хронологии эти повозки датиру-
ются после СБ lai или синхронны с ним (Сафронов, 1974; 1978; 1979;
1980).
27—33. Новотатаровская к. 1, к. 2, к. 10. Краснодарский край, в 20 км от Красно-
дара к северу (раскопки В. И. Козенковой в 1970 г. Публ.: Козенкова, 1973).
Новотатаровская 1112. Основное погребение. Содержало повозку. Впускные —
1/8, 1/7, 1/6, 1/5, 1/4 также содержали повозки. В кургане, таким образом, зафикси-
ровано 7 повозок. Перекрытие 1/12 составлено из 30 тонких поперечных плашек,
покрытых войлоком. По углам могилы — столбики (как в основных погребениях у
ст. Роговской). Скелет—на левом боку с отклонением на спину, головой на ВСВ.
Окрашен охрой. Инвентарь состоял из обломка чернолощеного сосуда с прочерчен-
ными треугольниками по плечикам. Повозка находилась на восточном краю. Конст-
рукция повозки состояла из прямоугольной рамы изготовленной из 4 тонких досок;
центр скреплен перекрещивающимися досками; колеса из 4 отдельных кусков имели
одностороннюю ступицу. На повозке и перекрытии — следы огня.
Новотатаровская. 1/8. Впускное с повозкой. Дно посыпано мелом и охрой. Пере-
крытие из 5 поперечных досок со следами узоров и войлоком на них. Обряд — на
правом боку, головой на ЮЗ. Правая рука перед лицом. Кости обожжены, окрашены.
Наблюдается прямая стратиграфия погребения 1/8 над 1/9, содержащим двуручный
сосуд. Таким образом, правобочное погребение с сосудом 1/9 занимает место между
1/12 и 1/8.
Подобная стратиграфия позволяет присоединить к погребениям с
повозками погребения без повозок, но хрнологически одновременные и,
172
как покажем ниже, культурно-однородные (Николаева, Сафронов,
1983, с. 59 и сл.).
Новотатаровская 1 ]7 и 1/11 и расположенная рядом с 1/11 повозка 1/4. Детали
погребения те же. В погребении 1/11 содержалось парное захоронение на правом
боку с отклонением на спину (В. С.) и вытянутой на спине, головой на 3. На дне —
мел. Скелеты окрашены. Правая рука согнута.
Новотатаровская 1/6. Обряд погребения не описан. Повозка № 4 имела более
квадратную форму кузова.
Новотатаровская 1/4,5. Трупосожжение, а не трупоположение. Две повозки в
насыпи. Обломки колес.
Новотатаровская 2/6. Основное. Могила перекрыта продольными и поперечными
плахами. Склет на правом боку, головой на ЮЗ. Окрашен. Инвентарь: бронзовый
нож. Скелет слегка обожжен. От повозки сохранились три колеса.
Новотатаровская 10/осн. Центральное. Могила имела перекрытие из поперечных
плах, которые были скреплены продольным куском деерва. Скелет находился на пра-
вом боку, головой на СЗ. Руки помещались на поясе.
Для районов Прикубанья повозки, обнаруженные в 1970 году
В. И. Козенковой были первыми. Следует отметить, что это тщательные
полевые исследования, которые позволили получить и хорошие страти-
графические данные. Вкупе с нашими исследованиями раскопки
В. И. Козенковой создали тот необходимый фонд источников для выде-
ления новой археологической культуры, которую мы назвали кубано-
днепровской, причем число повозок в Прикубанье превышает в 5—6 раз
повозки, найденные в Поднепровье. Хотелось бы подчеркнуть стремле-
ние В. И. Козенковой «определить культурно-историческое место новых
памятников и установить их хронологию» (1973, с. 64—66). Для этого
исследовательница обратилась к материалам культур, соседних в ареа-
ле и во времени: ямной, катакомбной и северокавказской (СКК).
Черты сходства с северокавказской, по Козенковой, — территория;
грунтовые ямы с деревом, западная ориентировка погребенного, наход-
ки керамики северокавказского облика с блестящим черным лощением,
с резной орнаментацией в виде треугольников, двуручных сосудов (Ко-
зепкова, 1973, с. 64).
Черты различия с северокавказской культурой — отсутствие камней
в насыпи (характерный для СКК признак), отсутствие набросок поверх
перекрытия из дерева (там же).
По нашему мнению, выявлять черты сходства и различия с СКК —
неблагодарный труд, поскольку в Прикубанье такой культуры пет.
Черты сходства с памятниками ямной культуры — прямоугольная
форма могилы, перекрытие из плах, хвороста, дерева и камыша; под-
стилка на дне; засыпка дна могилы охрой и мелом; следы огня, захоро-
нение на спине с поворотом на правый бок скорченно. Следует особо
отметить последний тезис: если Козенкова считает обряд с отклонением
на спину присущим ямной культуре, то мы считает этот обряд выде-
ляющим погребения с повозками из массива древнеямных, (Сафронов,
1980) служащим для выделения новой культуры. И в этом наши точки
зрения — диаметрально противоположны.
Черты отличия от ямной культуры — отсутствие ям с заплечиками,
глубоких обширных прямоугольных ям, восточной и северо-восточной
ориентации покойников, отсутствие керамики ямной культуры (Козен-
кова, 1973, с. 66). Надо сказать, что эти признаки не избирательны
даже и для древнеямной культуры: не во всех, а только в 25% древне-
ямной культуры в Калмыкии есть инвентарь (Сафронов, 1974); в КДК
есть и ямы с заплечиками и ориентировка в восточном секторе (Нико-
лаева, Сафронов, 1983).
Черты сходства, по Козенковой, с катакомбной культурой (1973,
с. 66) — парные захоронения, правобочные захоронения, жертвенники,
использование обломков сосудов в качестве курильниц, неглубокие
173
могилы со столбиками по углам, погребальный инвентарь, особенно
повозки, «которые указывают иа определенную культурно-историческую
общности памятников Калмыкии и Прикубанья» (там же, с. 67). Если
понимать Козенкову в том смысле, в каком понимает культурно-исто-
рическую общность Н. Я. Мерперт (1974, с. ), то значит, исследова-
тельница говорит об отнесении погребений с повозками к катакомбной
культуре. Правда, она уточняет, что «материалы бронзового века из
Краснодарского края представляют собой своеобразную локальную
группу, в которой слились элементы всех названных культур» (там же).
Таким образом, несмотря на интересные наблюдения и замечания
о своеобразии памятников у Новотатаровской, сделанные Козеиковой,
выделением новой культуры ее экскурс не закончился.
34. Пластуновская. Динской район Краснодарского края, курган 2, погребение с
повозкой (раскопки А. А. Нехаева в 1977 г. АО за 1977 г. М., 1978, с. 133). «Над
перекрытием одной из ям лежала в разобранном виде повозка, имевшая 12 колес».
Об обряде погребения не сообщается. Центральным погребением в кургане являлось,
по Нехаеву, захоронение майкопско-новосвободненского времени, о чем свидетельст-
вовала находка золотых проволочных подвесок с несомкнутыми концами.
,35. Пластуновская, курган 7, погребение 2 (раскопки (А. А. Нехаева в 1979 г.,
сужу по сообщению на конференции «Проблемы эпохи бронзы Юга Восточной Евро-
пы», 3—6 декабря 1979 г. в Донецке). Обряд погребения—вытянутое на спине, го-
ловой на С.
36—42. Малаи 1, курган 9, погребение 25. Красноармейский район Краснодарско-
го края. Повозка с надетыми колесами на уступе могилы (А. Н. Гей, И. С. Каменец-
кий, 1986, с. 39). Погребение КДК, по нашей терминологии. Автором раскопок отне-
сено к числу поздних погребений этой серии.
37. Лебеди 1, курган 6, погребение 11. Калининский р-н. Краснодарский край.
38—42. Повозки из одного кургана. Лебеди 1, к. 2, п. 100, 116, 119, 120, 121
(А. Н. Гей, И. С. Каменецкий, 1986, с. 39).
Конкретных сведений об этих 7 повозках, па основании которых А. Н. Гей гово-
рит о новотитаровской культуре, в 2 публикациях этого автора не приводится.
43—60. Нижнее Прикубанье. Калининский район, Красноармейский районы Красно-
дарского края (раскопки В. А. Сафронова, 1978—1979 гг.).
Все сведения о повозках мы свели в таблицу (Николаева, Сафронов, 1983, с. 58,
табл. 2). Из 18 исследованных повозок 16 относились к кубано-днепровской культуре.
Ее выделение было обосновано нами в IQiSiOi году: «культура погребений с повозками»,
входящая в состав кубано-днепровской культуры» (Николаева, 1980; Сафронов, 1980).
Таблица
Сведения о погребениях с повозками кубано-диепровской культуры,
раскопанных в Нижнем Прикубанье
(Николаева, Сафронов, 19813,, с. 58, тайл. 12)
Место находки (инвентарь) Осн./вп. (О/В) Положение ске- лета. Угол скор- чеиности в гра- дусах Положение рук. Угол в градусах Ориента- ция
1. Павлоград 6/10 в л. л. 14(1/60' 115 В б/и
2. Павлоград 6/,111 в л. б./с. 1135/1I351 90 В и
(керамика)
3. Павлоград 6/14 в л. б./с.„ пр. б../с. ЗСЗ, вюв
(б/и)
4. Павлоград 6/1'5 в пр. б. 160 св
5. Павлоград 6/16 в пр. б. ,160
(б/и) 6. Павпоград 7/о о л. б. 100/60 120 сз
7. Крупская 1/10 в с./ск. 0 всв
8—10. Крупская 3/14 в л. б. св
174
Продолжение
Место находки (инвентарь) Осн./вп. (О/В) Положение ске- Положение рук. Угол в градусах Ориента- ция
лета. Угол ценности в дусах скор- гра-
1,1. Крупская 8/16 В пр. б./е. сев
(сосуд и 21 ножа)
112. Крупская 0/117 о л. б./с. 90 3
,113. Крупская 8/18 о л. б. 100 евв
14. Крупская 4/4 в тройное л. б ,160 зюз
16. Крупская 4/7 в л. б./с. больше 90 3
16. Крупская 9/4 пр. б. вытяиу-ты 3
Принятые сокращения: л. б.— левый бок; пр. б.— правый бок; с.— спина; л. б./с.— ле-
вый бок с отклонением! на спину; с./ек.— спина скрюченно.
Серия погребений с повозками, выявленная нами в Нижнем Прику-
банье, позволила полнее охарактеризовать культуру; впервые продати-
ровать ее памятники (что стало возможным только с массовыми рас-
копками, поскольку погребения этой культуры преимущественно не со-
держат датирующего инвентаря); присоединить к ним и группу погре-
бений с таким же обрядом, но без повозок — на основании их проме-
жуточного (между погребениями с повозками) стратиграфического по-
ложения в курганах; увидеть в погребениях Нижнего Поднепровья и
Нижнего Прикубанья одно и то же культурно-историческое явление;
наконец, определить этническую атрибуцию носителей этой культуры.
Следует подчеркнуть, что все эти выводы мы сделали практически
только на своих материалах, которые составляют 60% всех погребений
с повозками, раскопанными в Нижнем Прикубанье. В своей статье
(Николаева, Сафронов, 1983) мы определили диапазон существования
этой культуры в Прикубанье от памятников Новосвободной (РБ Па,
23—22 вв. до н. э.) до ранней катакомбной эпохи (приазовская культу-
ра в Прикубанье — Николаева, Сафронов, 1982; III—IV группы в Кал-
мыкии, Сафронов, 1974) (СБ Ib-c, 18—17 вв. до н. э.).
Наша датировка древнейших повозок этой культуры в Прикубанье
подтвердилась двумя полевыми открытиями — А. Н. Гея (1986, с. 13—
32) и археологической экспедицией Музея народов Востока под руко-
водством А. М. Лескова (сужу по устному сообщению, сделанному на
конференции ИА АН СССР, посвященной итогам полевых исследований
1986 г.). А. Н. Геем был найден комплекс литейщика, в который входи-
ла литейная форма топора новосвободненского облика (Гей, 1986, рис.
7, 8, 12). В предгорьях Западного Кавказа, недалеко от Новосвободпой,
было найдено погребение с повозкой, занимающее стратиграфическое
положение между новосвободненскими погребениями.
НИЖНЕЕ ПРИКУБАНЬЕ (рис. 46: XIII)
Павлоград, курган 4 погребение 18. Калининский район, Краснодарский край.
Майкопская культура (рис. 49: 4).
Погребение было центральным в кургане; совершено в неглубокой яме, в которую
была поставлена повозка с плетеным кузовом на 4-х колесах. Могила была перекрыта
тростниковым настилом. В основании повозки была большая рама длиной около 2 м,
шириной — 1,5 м. Перекрытие повозки имело параболическую форму. Керамический
комплексе, состоящий из -Ю сосудов, определяет атрибуцию погребения как майкоп-
ское, синхронное Большому Майкопскому кургану.
В Предкавказье и в Волго-Уралье эта повозка является древнейшей,
и появление ее в Восточной Европе фиксируется датой майкопской
175
культуры и точнее, Большого Майкопского кургана, которая опреде-
лена нами как 24—23 вв. до н. э. (по системе хрнологпп Биккермана,
см. подробнее главу 14). Вместе с тем повозки кубано-днепровской
культуры синхронны Новосвободненским дольменам, причем этот факт
устанавливается как типологически по аналогии керамических бомбо-
видных амфор (рис. 56: 1, 12), так и стратиграфически, и непосредст-
но следуют за майкопскими памятниками в хронологической системе
бронзового века Западного Предкавказья. Таким образом, исключается
происхождение повозки кубано-днепровской культуры от Майкопа,
поскольку КДК •— культура миграционная и на более западных терри-
торях ее памятники могут быть синхронны Майкопу. С другой стороны,
в проникновении повозки из месопотамских центров культурой — по-
средником могла быть только майкопская культура. В более раннее
время никаких миграции с юга на Северный Кавказ не фиксируется.
Следовательно, восточноевропейский колесный транспорт появился не
из Месопотамии через Кавказ, как полагают многие исследователи
(Пиготт, Сулимирский, Бона и др.). Напротив, связь его с повозками
Болераза и Бадена обосновывается и хронологически, и территориаль-
но, и генетически. Таким образом, влияние Месопотамии на развитие
восточноевропейского транспорта через Кавказ не исключается, по ге-
нетические истоки последнего надо искать па Западе.
ЗАКАВКАЗЬЕ (рис. 46: XIV)
Бедени. Тетрицкаройский район. Грузинская ССР. Повозки в погребениях обнару-
жены в трех могилах под курганами № 5, 8, 10. Могилы представляли собой грунто-
вые простые ямы, перекрытые деревянным настилом. В кургае № 5 в могнлу был
поставлен деревянный склеп из бревен (дно покрыто деревянным настилом); в дру-
гом кургане перекрытие держалось на 6 массивных бревнах. Обряд погребения —
ппавый бок. головой на 3, ЮЗ. В инвентаре погребений — плоские медные бляхи с
пуансонным орнаментом, вислообушный топор, ракетообразная и дисковидная булав-
ки, двуволютная букавка, орнаментированная шнуром, кружками и меандром, золо-
тые дутые бусы, бисеп и сердоликовые бусы, стрелы кремниевые и пращевые камни,
керамика. Датировка Бедени, по Гобеджишвили, — вторая половина III тыс. до
н. э. — начало II тыс. до н. э.
По нашему мнению, хотя в первом приближении возможна такая
датировка, однако топор указывает па II тыс. до н. э., поскольку ана-
логия ему есть в Гатын-Кале (Марковпн, 1968, табл. 29). В то же вре-
мя открывать памятник от II тыс. до п. э. не дает керамика, аналогии
которой встречены как в Дагестане, так и в анатолийских поселениях
типа Бейджесултан VIII—V (23—21 вв. до н. э.). Отсутствие в керами-
ке Бедени классических куро-аракскпх форм делает наиболее вероят-
ным для беденских повозок пост-куро-аракский возраст, что в рамках
абсолютной хронологии выразится рубежом Ш/П тыс. до н. э. Двуво-
лютная булавка приближает дату беденских повозок к датам Триалети,
определяя тем самым верхнюю границу для этих памятников.
Относительно северокавказских повозок беденскпе повозки относят-
ся к более позднему периоду, будучи в относительной хронологии позже
дольменов Новосвободной. Это исключает влияние беденских повозок
па восточноевропейский колесный транспорт, но не отрицает возмож-
ность их появления с севера. Поскольку Бедени относят к финалу куро-
аракской культуры, хотя и выделяют в отдельную алазано-беденскую
культуру, происхождение беденских повозок может быть связано с по-
возками куро-аракской культуры.
ЗАКАВКАЗЬЕ (рис. 46: XV)
Арич. Ширак. Северо-Восточная Армения. Повозки в куро-аракской культуре.
Представлены три типа: 1) площадка на колесах с приподнятыми краями; 2) пло-
щадка на колесах; 3) площадка с приподнятыми с трех сторон краями на колесах.
Металлические и керамические предметы на поселении позволяют датировать повозки
последней четвертью 23—21 вв. до н. э. (Хачатрян, 1980). Это, в первую очередь,
176
булавка с рожковидным навершием, булавка с волютным навершием, трубчатообуш-
ные топоры. Керамика поселения, близкая к эларской, также указывает на более
поздний возраст в массиве куро-аракских памятников.
В датировании Аричского поселения, и в частности моделей повозок,
мы исходим из того, что самые ранние памятники на Древнем Востоке,
где появляются трубчатообушные топоры — это памятники Раниедина-
стического III (25—24 вв. до н. э.). Историческая обстановка, вызвав-
шая первые значительные миграции на север, перемещения народов,
возникла с экспансией Саргонидов. Эта же историческая ситуация
явилась причиной распространения топоров по древневосточным обла-
стям и в Закавказье, в частности. Следовательно, аричские повозки
могут датироваться в пределах 23—21 вв. до н. э., т..е. последней ста-
дии эволюции куроаракской культуры в Закавказье. Если связь куро-
аракских и беденских повозок вполне вероятна, то связь первых с месо-
потамскими и происхождение от них может быть поставлена под сом-
нение, учитывая траекторию движения куро-аракской культуры от
Восточного Средиземноморья, и существование модели повозки в Ана-
толии в Раннеэлладском I •— Трое 1, по свидетельству Немешовой-Па-
вуковой (1977, с. 445).
Таким образом, каталог памятников III тыс. до и. э., содержащих
колесный транспорт, дает представление о круге культур, в котором
распространился колесный транспорт. Выделяется 24 региона (I—
XXIV), где отмечены находки повозок или ее атрибутов в III тыс. до
и. э. (рис. 46).
В Центральной Европе таких регионов четыре (I—IV).
1 — Юго-Восточная Польша, ареал старшей хронологической группы культуры
воронковидных кубков, конец IV — начало III тыс. до н. э., по Круку (1981).
Регион II — Словакия, культурная группа Болераз, 28/27 — 27 вв. до н. э. (Не-
мешова-Павукова, 1981; Сохацкий, 1981, с. 61.
Регион III — Северо-Восточная Венгрия, древнеямная культура, 27—24 вв. до
н. э. (Эчеди, 1979).
Регион IV — Венгрия, баденская культура, Баден Па, по Сохацкому, 26/25 —
24 вв. до н. э. (Сохацкий, 1981, с. 61).
Регион V — Северные Балканы, культура Винча, IV тыс. до н. э.
Регион VI — Северо-Восточная Болгария, Нижнее Подунавье. Кубано-днепров-
ская культура, 23 в. до н. э. по С 14.
Регион VII — Юго-Западное Причерноморье, древнеямная культура, пост-усатов-
ское время, 22—21 вв. до н. э.
Регион VIII — Поингулье, ДЯК + КДК, пост-усатовское время.
Регион IX — Нижнее Поднепровье, кубано-днепровская культура, старосельский
вариант, 24'—23 вв. до н. э.
Регион X — Северное Приазовье, кубано-днепровская, неопределенная дата.
Регион XI — Нижнее Подонье, кубано-днепровская культура.
Регион XII — Нижнее Прикубанье, кубано-днепровская культура, Новотатаров-
ский вариант, 23—18 вв. до н. э.
Регион XIII — Нижнее Прикубанье, майкопская культура, 24—23 вв. до н. э.
Регион XIV — Закавказье, алазано-беденская культура, 21—20 вв. до н. э. (Мун-
чаев, 1986).
Регион XV — Северо-Восточная Армения, куро-аракская культура, 23—21 вв.
до н. э.
Регион XVI — Верхняя Месопотамия, Раннединастический III Ь, 24 в. до н. э.
Регион XVII — Средняя Мпсопотамия, Раннединастический П/РД III, 26/25 вв.
до н. э.
Регион XVIII — Южная Месопотамия. Раннединастическнй III, 25—24 вв. до н. э.
Регион XIX — Элам, шумеро-эламская эпоха, РД III, 25—24 вв. до н. э.
Регион XX — Анатолия, Троя I, Аладжа, 28—24 вв. до и. э.
Регион XXI — Среднеземноморье, вторая половина III тыс. до и. э.
Регион XII — Средняя Азия, неопределенная датировка, втор. пол. III тыс.
до н. э.
Регион XXIII — Иран, конец III тыс. до н. э.
Регион XXIV — Индия, Хараппа, конец III тыс. до н. э.
Уточненные даты находок колесного транспорта позволяют конста-
тировать движение транспорта из Центральной Европы в двух направ-
12—1163 177
ленпях: 1) в Восточную Европу, па Северный Кавказ, может быть в
Закавказье и 2) в Малую Азию, Южную Месопотамию. Появление
повозок в культуре Хараппы связано с взаимодействием в Среднем
Междуречье месопотамской цивилизации с эламо-дравпдскпм миром,
проявлениями которого были эламская цивилизация — на западе и
хараппская — на востоке.
Основные миграционные потоки, которые фиксируются историко-'
лингвистическими данными (движение палеобалканского субстрата из
Центральной Европы на Балканы и в Малую Азию и движение индо-
иранцев и индоариев по степям Северного Причерноморья и Предкав-
казья), исторически обосновывают появление и быстрое распростране-
ние колесного транспорта в столь отдаленных и казалось бы не связан-
ных друг с другом районах. Хронологических противоречий в предло-
женной схеме распространения колесного транспорта нет.
Происхождение колесного транспорта может быть установлено на
основании древнейших свидетельств существования колеса и повозки
и факта принадлежности их к цивилизации, где существует развитая
металлообработка, практикуется пашенное земледелие с упряжными
пахотными орудиями, парной запряжкой волов или эквидов. Это мето-
дические посылки, которые следуют из практических разработок проб-
лемы колесного транспорта.
В 1975—1978 гг. в Юго-Восточной Польше на поселении культуры
воронковидных кубков, Броночицы, был найден сосуд, на поверхности
которого было нанесено изображение четырехколесной повозки в пла-
не. (Крук, 1981). Повозка была изображена в виде прямоугольной
рамы и четырех кружков по углам ее и условно изображенной упряж-
кой тягловых животных в виде липни дышла, заканчивающейся угол-
ками (Крук, 1981, рис. Не). Изображение выполнено резными линия-
ми, слегка затертыми белой пастой. Около повозки обозначено дерево
(рис. 48).
Броночицы — двуслойное поселение КВК, причем включает и более
поздние и инокультурные объекты в комплекс поселения. Для разных
объектов в Броночицах получено 9 радиокарбонных дат в пределах от
3000 г. до н. э. до 23 в. до н. э. На поселении есть участки с материа-
лом комплекса Лажняны, па основе которой в Польше складывается
польский варпнт Болераза (Сохацкий, 1981, с. 61). Культура воронко-
вндных кубков представлена в двух хронологических вариантах, что
не всегда сопровождается стратиграфическими данными. Поэтому Крук
дополняет основания для датировки типологическими сопоставлениями
с материалом из других поселений КВК Юго-Восточной Польши, За-
падной Украины.
По Круку, некоторые сосуды КВК относятся к фазе, более ранней,
чем вюрекская (Крук, с. 223), а на участке «А», где был найден сосуд,
преобладает КВК и в них — ранние материалы КВК- Типологически
сосуд имеет параллели в сосудах КВК польской группы, позднепикут-
ковской (Шлахцин, Познань) и ранневюрекской стадий (Неолит Поль-
ши, 1979, рис. 92: 11, 13), что датируется 30—28 вв. до н. э. (Неолит
Польши, с. 184). Хотя форма сосуда с повозкой не очень избирательна,
в сочетании с орнаментацией, в которой отсутствуют канеллюры, но
представлена резная орнаментация с мотивами декора (зигзаг, шаш-
ки), характерная для доболеразского горизонта КВК, приобретает
дату в узком хронологическом промежутке.
Этот вывод соответствует тому, что участок «А» в Броночицах имеет
несколько радиокарбонных дат: 2990+125; 2570+70; т. е. 30—27 вв.
до н. э., что не противоречит датам пикутсковской фазы КВК, выведен-
ных на материалах других поселений КВК Польши. Более того, это
173
не противоречит и историческим датам с привязкой к дате Трои 1,
которая датируется от 2600 до 2250 гг. до н. э. (Мюллер-Карпе, 1974,
т. 3/2, с. 777) или 28—25 вв. до и. э., по Блегену, и соответствует гори-
зонту памятников Болераза.
Таким образом, изображение повозки на сосуде в Броночицах
(КВК) является древнейшим в Старом Свете, 30—28 вв. до н. э. Эта
иконография повозки зафиксирована еще в двух памятниках — на
плите мегалитической могилы в Зюшене, область Гессен, ФРГ (Мюл-
лер-Карпе, 1974, т. III, табл. 498; 3/2, с. 944, № 546) и в Каменной
Могиле (Северное Приазовье — Даниленко) (рис. 48).
Канонизация этой формы изображения повозки является подтверж-
дением правильной ее интерпретации как повозки.
Обнаружение древнейшего свидетельства знакомства с колесным
транспортом у племен КВК, в культуре, которая является архелогиче-
ским эквивалентом индоевропейской пракультуре, является адекватным
соответствием выведенному лингвистами факту, что уже праиндоевро-
пейцы знали колесо и колесный транспорт.
Генетическая связь КВК с Болеразом, который образуется на базе
КВК и Лендьел IV, т. е. двух индоевропейских пракультур, и с древне-
ямной культурой, которая возникает также на основе КВК, объясняет
появление колесного транспорта в болеразских и древнеямных памят-
никах.
Генетическая связь КВК и Лендьел с культурой Винча, которая
согласно нашей концепции соответствует цивилизации и является древ-
нейшей цивилизацией Старого Света, которая принесла в Европу па-
шенное земледелие, сформированное стадо, металлообработку, уже в
V тыс до н. э., обеспечивает возможность появления колеса в КВК в
соответствии с методическими посылками, изложенными выше
Если учитывать аргументы Н. Бласса, принимающего изображение
круга с крестом за колесо, а прорисовки на табличках Тэртэрып (Вин-
ча-Турдаш) — за эквидов как упряжных животных, и если бы нашлись
более точные свидетельства таким гипотезам, то было бы не удивитель-
но известие об обнаружении повозки уже в культуре Винча. В любом
случае мы имеем такого же рода аналогии — свидетельства древней-
шего колесного транспорта, — как у Чайлда — знаки на пиктограммах
или у Горелика — прорисовки на сосуде из Тель Халафа, только на
1000 лет древнее. Насколько они соответствуют истине, покажет время.
ГЛАВА НО
ПРОТОГРЕКИ В ОКРУЖЕНИИ ПАЛЕОБАЛКАНСКИХ ПЛЕМЕН
В ПОДУНАВЬЕ И НА БАЛКАНАХ.
КУЛЬТУРА БОЛЕРАЗ —БАДЕН И ЮГО-ВОСТОЧНЫЙ ИМПУЛЬС
Распад общеиндоевропейского языкового единства сопровождался
выделением языков — диалектов, в том числе греческого, носители кото-
рого в разное время приняли участие в южных миграциях индоевро-
пейцев в III—II тыс. до и. э. Особое значение греческого языка и эта-
пов движения его носителей из ареала прародины ПИЕ в места их
исторического обитания объясняется тем, что греческий — древнейший
индоевропейский язык в Европе, зафиксированный письменной тради-
12* 179
цией (линейное письмо В, середина II тыс. до и. э.), хронологически
развивающийся в отрыве от праиндоевропейского языкового единства
немногим более 10 веков, сохранивший следы контактов с рядом индо-
европейских языков, поэтому реконструкция этапов движения носителей
греческого языка диалекта из общеиндоевропейского ареала до Цент-
ральной и Южной Греции позволит провести коррекцию границ ареала
ПИЕ прародины в ее финальной стадии.
Проблема прихода греков на юг Балканского полуострова рассмат-
ривалась в течение десятков лет многими исследователями иа базе
данных лингвистики, археологии, истории, но, по большей части, в от-
рыве от индоевропейской проблемы.
Археологический аспект проблемы определен работами ряда иссле-
дователей. Общепринято, что население Ахейской Греции во II тыс. до
н. э. является носителями греческого (или точнее протогреческого)
языка (Блаватская, 1966; Сакелариу, 1980), что археологически под-
тверждается культурной преемственностью от Среднеэлладского к
Позднеэлладскому, Геометрическому периоду и к историческим грекам
I тыс. до н. э. на протяжении более 14 веков.
Полагают, что на рубеже III/II тыс. до н. э. или в конце III тыс. до
н. э. в материальной культуре населения Греции произошли изменения,
и инновации связаны с носителями протогреческого диалекта. Вопрос
о времени появления протогреков II тыс. до п. э. достаточно прояснен:
это рубеж Раннеэладского III и Среднеэлладского периодов, что в аб-
солютных датах находится в пределах от 23 до 19 вв. до н. э. по раз-
ным хронологическим схемам (Сакелариу, 1980, с.. 30—32).
Практически одновременно и в синхронных памятниках Малой Азии
(Троя V-—VI) и Греции (Среднеэлладский) была выявлена «мининская
керамика», рассматриваемая исследователями в качестве «индикатора»
на протогреков. Хронологический приоритет этих регионов в появлении
этой керамики мог быть решен выявлением прототипов «минийской
керамики» и надежной относительной хронологией двух регионов в III—
II тыс. до и. э. От уточнения хронологического приоритета зависела и
локализация исходного центра движения греков в Грецию — на Бал-
канах, в Центральной Европе или Малой Азии.
Вопрос «исхода» греков не может быть решен при такой постановке,
поскольку пет бесспорных данных, позволяющих выявить относитель-
ную хронологическую позицию начала Раннеэлладского I и Трои I, а
прототипов минийской керамики нет ни во Фракии, ни в Малой Азии.
В этой связи прототипы минийской керамике в Бейджесултане (Малая
Азия), датируемые рубежом III/II тыс. до и. э., приводимые Гамкре-
лидзе и Ивановым (1984, с. 899) для обоснования своего тезиса о при-
ходе греков из Малой Азии,нельзя считать аргументацией, поскольку
хронологически глубже прототипов в Малой Азии нет, тогда как минин-
ская керамика в Фессалии найдена в памятниках конца Раннеэллад-
ского III, а в Центральной Европе — ив более ранних памятниках
(Сакелариу, 1980; Чайлд, 1958).
Совершенно очевидно, что требуются новые решения, требует изме-
нения и постановка археологического аспекта, что отразилось в работах
и следпего времени, в которых используются археологические источ-
ники в комплексе с лингвистическими постулатами и историческими
данными (Сакелариу, 1980, с. 251—261).
Сакелариу па основании данных об изоглоссах греческого с одним
из индоевропейских языков показывает, что наибольшее число изоглосс
у греческого с арийским диалектом, хотя существуют тесные отношения
греческого с армянским диалектом, а также с италийским и славян-
ским, что предполагает существование протогреков к моменту распада
180
ПИЕ прародины в контакте с протоармяпамп и протоариями, в составе
греко-армяно-арийской общности, а после отделения протоармян — в
составе греко-индопраиской общности (Сакелариу, 1980, с. 67). Входя
в группу «инновационных» языков, протогреческой и протоарийский
находились в центре индоевропейского ареала, тогда как группа
«консервативных» языков — кельтский, италийский, анатолийский,
прототохарский —- на периферии индоевропйеского континуума (Саке-
лариу, 1980, с. 68). По времени уход греков с прародины индоевропей-
цев произошел позже ухода анатолийцев (носителей «общеанатолпн-
ского языка»), по до отделения фракийского.
Археологические источники позволили Сакелариу показать, что им-
миграция протогреков нарастала от РЭ I до РЭ III и достигла апогея
в РЭ III, между 23 и 21 вв. до н. э. (Сакелариу, 1980, с. 31). К таким
памятникам относятся, в частности, Пефкакия в Пеласгиотиде (Фесса-
лия), Азина, Лерна, Бербати в Арголиде, Агиа Марина в Фокиде, Тебес
в Беотии.
В качестве инноваций в материальной культуре памятников РЭ III
и СЭ, Сакелариу называет 16 признаков, которые происходят из обла-
сти «курганной культуры» — праиндоевропейского эквивалента, по
Гимбутас. Таким образом, локализация исходного центра движения
протогреков, по Сакелариу, связана с тремя центрами, главным из ко-
торых (сосредоточены 13 признаков — инноваций) Северо-Западное
Причерноморье (Сакелариу, 1980, с. 148).
В пользу реальности связей малоазийских и балканских центров
протогреческой культуры Сакелариу выделяет 13 общих типов в кера-
мике Трои I и Раннеэлладского периода в Греции (там же с. 134—142).
Исследователь обосновывает правомерность отождествления истори-
комифологического этнонима — данайцы — с иммигрантами Централь-
ной Греции конца III тыс. до н. э. (Сакелариу, 1980, с. 261—262).
В работе Сакелариу остался практически неразработанным путь
движения греков от прародины индоевропейцев до Греции, вопрос взаи-
модействия протогреков и протоариев в материальном выражении за
пределами Греции, а также с культурами баденского круга, в которых
усматривал корни «мининской керамики» Чайлд. Существует значитель-
ный хронологический разрыв между распадом ПИЕП на рубеже
IV/II1 тыс. до н. э. (согласно нашей концепции), и появлением прото-
греков в Греции, по Сакелариу, между 23—21 вв. до и. э.; заполнение
этого хронологического промежутка архелогическим содержанием по-
зволит по направлению связей проследить движение греков из ареала
праиндоевропейцев на юг Балканского полуострова.
Проблема протогреков, по нашему мнению, должна быть дополнена
вопросами этнической атрибуции памятников РЭ I—III и Раннебронзо-
вого века Северной Греции.
Происхождение «минийской керамики» — как этнического индика-
тора — не потеряло своей актуальности для уточнения хронологическо-
го соотношения малоазийского и балканского центров протогреческой
культуры. Как известно, этот вопрос разрабатывался Чайлдом. Корни
минийской керамики исследователь усматривал в баденской культуре.
Гипотеза Чайлда была обоснована хронологически, поскольку баден-
ская культура была древнее культуры Среднеэлладского периода Гре-
ции, но не имела с памятниками СЭ I хронологического разрыва (по
хронологии 50-х годов). Территориальные варианты баденской культу-
ры почти доходили до Северной Греции. В гипотезе Чайлда было ра-
циональное зерно, именно поэтому, вероятно, она не оспаривалась, но
и не разрабатывалась глубже.
Если археологический аспект проблемы появления протогреков
181
II тыс. до н. э. можно считать достаточно подробно разработанным в
научной литературе, то генезис населения Греции II тыс. до н. э. —
«протогреков III тыс. до и. э.» и этническая атрибуция памятников
III тыс. до н. э. на юге Балканского полуострова мало затрагивались
исследователями, тем более в аспекте происхождения греков.
Этносы Греции в III тыс. до и. э. связаны с протогреками II тыс.
до н. э., поскольку на ряде поселении РЭ периода культурная традиция
не прерывалась с переходом к Средпеэлладскому периоду. Это позво-
ляет считать протогреков III тыс. до и. э. этнической реальностью.
Таково наше понимание существа проблемы — первого появления
носителей протогреческого языка в Греции.
Археологические памятники Ill тыс. до н. э. в Греции рассматрива-
ются в рамках Раннеэлладского бронзового века, в котором выделяют-
ся три ступени, РЭ I—III. Абсолютные даты начала Раннеэлладского
периода либо определяются по троянской шкале 3000/2800 гг. до н. э.,
либо по С 14 — серединой III тыс. до н. э. (Блаватская, 1966, с. 19—
21). Но известна дата Лерны РЭ по С 14—27 в. до н. э. Исходя из
принципа единства подхода к хронологической шкале, мы оставляем
за собой право использовать даты одной системы, т. е. радиоуглерод-
ные даты, а коррекцию этих дат проводить только при помощи относи-
тельных хронологических соотношений, основанных на данных страти-
графии и типологии, обеспеченной данными стратиграфии. Таким обра-
зом, начало РЭ мы датируем в пределах 27-—25 вв. до н. э.
Выделение Раннеэлладского периода отражает появление новых
этнических групп, не связанных с культурной традицией неолита Гре-
ции. Миграционное происхождение РЭ периода эпохи бронзы в Греции
не исключает долевое участи субстрата в формировании новой эпохи,
а также более южных влияний. Сравнение керамики раннеэлладских
памятников между собой позволяет выделить «керамическое ядро»
этого времени, состоящее из узкогорлых амфор (рис. 40: 1, 15—17),
двуручных кувшивов разных пропорций (рис. 40: 2, 4), одноручных
кувшинов (рис. 40: 3), мисок (рис. 40: 18, 19), черпаков (рис. 40: 20),
двуручных чаш (рис. 40: 7), асков (рис. 40: 6), находящих параллели
в культурах индоевропейского круга.
Влияние культур «севера» на материальную культуру Греции про-
слеживается с более ранних периодов — с эпохи неолита. Исследова-
телями (Милойчич и другие) было высказано предположение, что
культура Димини (IV тыс. до н. э.) возникла в связи с инфильтрацией
этнических групп с севера Балкан (культура Винча), что нашло отра-
жение в керамике, архитектуре, пластике.
В конце IV тыс. до и. э. в Северной Греции появляется новая куль-
турная группа Лариса, характеризующаяся чернолощеной керамикой
с капеллированным орнаментом, практикой трупосожжения в погре-
бальном обряде (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, табл. 135 Д). В появлении
группы Ларисы, сменившей Димини в Фессалии, выразилось продви-
пение винчанского населения в горы, в места более влажного климата,
в связи с возрастающей аридностью в северобалканских регионах.
Доминирующая часть «керамического ядра» РЭ I находит аналогии
также в северобалканской культуре Винча только более поздних
периодов Д1—Д2 (рис. 40: 8—12), характерной чертой керамики кото-
рой являются двуручные кувшины разнообразной формы (рис. 40: 9,
11), одноручные кувшины (рис. 40: 10), амфоры с канеллюрами, с руч-
ками и без ручек (рис. 40: 8). Отсутствующие в Винче аски есть в
культуре Гумельница, которая является культурой, производной от
Винчи (рис. 40: 13).
Хронология культуры Винча указывает на ее большую древность
182
относительно Раннеэладского 1. Самые поздние памятники Винчи по
С 14 датируются концом IV тыс. до н. э., а отдельные памятники (Гор-
ная Тузла) имеют даты по С 14 — 30/29 вв. до н. э. Между Винчей и
памятниками Северной Греции нет хронологического и территориаль-
ного разрыва, что позволяет говорить при существовании указанных
керамических параллелей об участии культуры Винчи в сложении Раи-
неэладского I бронзового века.
Прямое сравнение ряда форм керамики РЭ I—III с керамикой пра-
индоевропейской культуры — Лендьел IV (Иордансмюль, Луданица —
рис. 33) показывает связь некоторой части раннеэладскпх памятников
с культурами Центральной Европы, что соответствует.связям протогре-
ков с праиндоевропейским ядром. Хронология Лендьела IV (IV/III тыс.
до н. э. — 28 вв. до н. э.) и Раннеэлладского I периода (27—25 вв. до
н. э.) показывает приоритет праиндоевропейской культуры относитель-
но РЭ I бронзового века Греции. Территориально лендьелские тради-
ции доходят до коренных территорий Винчи и выражаются в появлении
прослоек на винчанских поселениях с керамикой Лендьел, Тисаполгар
и Бодрогкерештур (Иованович, 1971), которые стратиграфически по-
мещаются между поздневинчанскими слоями и слоями баденского вре-
мени с баденской атрибуцией. Таким образом, нет хронологического и
территориального разрыва между памятниками Раннеэлладского пе-
риода и южными границами позднелендьелских памятников. Интерес-
но и то, что смещение Лендьела IV к югу, вызванное общим экологиче-
ским кризисом, сопровождалось движением и других культур, синхрон-
ных и соседних с Лендьелом в Подунавье.
Сходство другой части керамического комплекса Раннеэлладского
периода Греции (рис. 40: 15-—20), не находящей аналогии в культуре
Винча и культуре Лендьел, с баденской культурой (6 форм — рис. 40:
21—26), подчеркивает большую вероятность соответствия болеразско-
баденских форм керамической традиции протогреков.
Анализ керамического комплекса Раннеэлладского периода Греции
показал, по крайней мере, четырехкомпонентность его состава, образо-
ванную включениями Винчи Д, Гумельницы, Лендьел IV и Бадена.
Анализ керамического комплекса македонских и фессалийских па-
мятников Раннебронзового века (РБ — втор. четв. III тыс. — Ш/Птыс.
до н. э.) позволяет увереннее говорить о центральноевропейском ком-
поненте, слагающем раннебронзовые памятники Северной Греции и
раниеэлладские Средней и Южной Греции. Рассмотренный в качестве
базового памятника тель Аргисса — Аргисса-Магула — включал слои
Протосескло, РБ века и минийскую керамику начала II тыс. до н. э.
и находился недалеко от Ларисы, давшей название культурной группе
в Фессалии, отмеченной следами сильного воздействия культуры Север-
ных Балкан — Винчи.
В керамическом комплексе Аргиссы выделяется группа двуручных
сосудов с варьирующими пропорциями устья (от кувшинообразного
устья до чашеобразного) и с варьирующим выступанием ручек над
устьем (рис. 39: 1-—6), причем иногда ручки украшались канеллюрами.
Некоторые двуручные чаши являются точным подобием минийских чаш
(рис. 39: 2). Факт совстречаемости нескольких разновидностей чаш в
одном горизонте, комплексе в Аргиссе позволяет считать, что мы уло-
вили процесс сложения формы, а следовательно, и время появления
подобных чаш в Аргиссе — начало РБ •— рассматривать временем сло-
жения раннеэлладского комплекса с протогреческим компонентом. Фес-
салийские двуручные чаши, с одной стороны, связаны с раннеэлладски-
ми двуручными сосудами и чашами (рис. 39: 1—6 и 40: 7), с другой
стороны — северобалканскими культурами такими, как Винча Д2,
183
Сэлькуца IV (рис. 40: 1—7 и 40: 8—14), а также с дунайскими культу-
рами такими, как Иордансмюль (рис. 33: 20, 21 и 39: 1—6), Луданица
(рис. 39: 1—6 и 33: 7, 8), являющимися вариантами Лендьела IV. Сле-
дует учитывать также существование двуручных сосудов в КВК бааль-
бергской фазы (рис. 29: 18).
Причиной распространения этого типа керамики в столь многочис-
ленных и разнокультурных памятниках является их общая индоевро-
пейская подоснова.
Вопрос о древнейшем центре появления двуручного кувшина и дву-
ручной чаши, как прототипа минийской керамики, связан, как уже ука-
зывалось, с проблемой определения ареала, откуда пришли протогрекп
II тыс. до и. э. Очевиден хронологический приоритет культуры Винча
в появлении формы двуручного кувшина (Винча и Сакалхат-Лёбё •—
рис. 13: 18). В то же время в памятниках краснорасписного Лендьела,
синхронного Винче С, никаких сосудов с ручками нет. Сосуды с ручка-
ми появляются в лендьелской культуре только на стадии Лендьел III,
а также в синхронной с ней другой праиндоевропейской культуре •—
КВК (рис. 29), причем в КВК на баальбергской ступени появляются
формы, сопоставимые с фессалийскими двуручными чашами (рис. 29:
16, 18). Следует упомянуть, что в баальбергской комплексе совстреча-
ются двуручные чаши, кувшины и аски (рис. 29: 16—18 и 40: 3, 6, 7),
что характерно для керамического ядра Раннеэлладского периода (рис.
40: 3, 6, 7). Культура Луданица (рис. 33: 7, 8) и Иордансмюль (рис. 33:
20,21) содержат в своем комплексе уже точные аналогии фессалийским
и раннеэлладским двуручным чашам и сосудам находятся в керами-
ческом комплексе Винчи Д2 (рис. 14: 20, 21, 25, 26), Сэлькуцы IV.
Наиболее близкие аналогии раннеэладским и фессалийским чашам с
2-мя ручками происходят из лендьелских комлпексов, что позволяет
обозначить центральноевропейский компонент в сложении Раннеэллад-
ского культурного комплекса, а также в поздневинчанских и пост-вин-
чанских балканских культурах, что позволяет выделить и балканский
компонент в сложении бронзового века Греции.
Кроме двуручных сосудов, в керамическом комплексе Аргиссы при-
сутствует 7 керамических типов из разных строительных горизонтов,
но близких по времени, которые сопоставимы с Лендьелом III (рис. 39:
8, 16), с Лендьелом IV (рис. 39: 1—15). Амфоры с 4-мя ручками на
линии наибольшего диаметра (рис. 39: 20, 28) украшены рельефными
валиками с насечками и сопоставимы с амфорами культуры Коцофени,
которая является региональным и территориальным вариантом Бадена.
Последние параллели указывают на преемственность во времени цент-
ральноевропейской традиции в памятниках Ранне- и Среднеэлладского
периодов.
Троя I и раннеэлладские поселения Греции развиваются одновре-
менно. Многие исследователи (Чайлд, Калиц, Сакелариу и другие)
отмечали большое число общих форм керамики на юге Балкан и в Ма-
лой Азии в этот период, в частности лицевые урны с крышками в виде
антропоморфной личины, сосуды на ножках и т. д. Материалы Трои 1
находят на островах Греции и во Фракии (Дикили Таш). Кроме сход-
ства, которое имеют материалы Трои I с раннеэлладским комплексом,
существует сходство Трои I также с центральноевропейским и балкан-
ским комплексом конца IV тыс. до н. э.
В то же время в Малой Азии, в Бейджесултане XVII, т. е. в слое,
датируемом около 25 в. до н. э.), зафиксированы многие керамические
формы, аналогичные как раннеэлладским, так и центрально-европей-
ским (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 322, В). В их число входят ам-
184
форы четырехушковые типа куявских, сосуды на ножках, аски, мисы
и другие.
Таким образом, в Трое I и ряде памятников III тыс. до н. э. запад-
ной части Малой Азии отмечается тот же компонент, что и в раннеэл-
ладских памятниках Греции (материковой и островной), и этот компо-
нент имеет центрально-европейское происхождение. Вместе с тем нель-
зя говорить о полном тождестве малоазийских и южнобалканских па-
мятников.
Мпогокомпонептность культуры Троя I, раннеэлладских памятников
материковой и островной Греции показывает, что в начале III тыс. до
н. э. археологически фиксируется продвижение культурного комплекса,
включающего элементы праиндоевропейских культур Центральной Ев-
ропы (Лендьел, КВК), элементы поздневинчанской культуры и эле-
менты культур, производных от Винчи (Гумельница) составившего
основу для раннеэлладского бронзового века и Трои I, преобладающая
часть которого в неизменном виде доживает почти до исторических гре-
ков — протогреков II тыс. до н. э.
Время этого движения по радиокарбонным датам поздней Винчи,
Болераза устанавливается между 30 и 28 вв. до н. э. Начало Трои, по
Блегену, — 2700 гг. до и. э.
Эта миграция из районов Центральной Европы и Северных Балкан
в Центральную и Южную Грецию и в Малую Азию удовлетворяет
условиям, предъявляемым к миграциям. Исходные памятники древнее
памятников в конечных пунктах миграции (действительно, Лендьел IV,
Винча Д, Гумельница древнее раннеэлладских памятников и Трои I).
Между исходными и конечными памятниками, обозначающими мигра-
цию, не должно быть хронологического и территорального разрыва.
Действительно, конец Лендьел IV, вошедшего в состав группы Болераз,
определяется радиокарбонными датами Болераза в поселении Глинско
в Словакии (Немешова-Павукова, 1981); к этому же времени относится
начало Раннеэлладского периода, если принимать во внимание дату по
С 14 раннеэлладской Лерны; тем же временем определяется начало
Трои I, по Блегену; Мюллер-Карпе принимает одну и ту же дату для
Трои I и Раннеэлладского периода. (Мюллер-Карпе, 1968; 1974), 27 в.
до н. э. С большой вероятностью устанавливается смыкание ареалов
Лендьела IV и Раннеэлладского периодов; это основывается на суще-
ствовании на поселениях Винчи слоя, находящегося между поздневин-
чанским и болеразско-баденским. Факт больших перемещений на карте
археологических культур конца IV — начала III тыс. до н. э. подтверж-
дается исчезновением двух мощных культурных центров — Винчи и
Гумельницы, а также перегруппировками двух праиндоевропейских
культур, приведшими к сложению культур Болераз-Баденского круга.
Причина такого катаклизма уже обсуждалась выше, в главе 7: распад
праиндоевропейского единства был вызван сменой культурно-хозяйст-
венного типа — земледельческо-скотоводческого •— в связи с аридно-
стью, засушливостью климата, не благоприятного для земледелия. Вы-
деляются коллективы кочующих скотоводов, которые перемещаются
сначала в пределах праиндоевропейского ареала ПИЕП V, а затем
переходят к далеким миграциям на юг, юго-восток и восток. О вторже-
ниях скотоводов, разрушивших неиндоевропейские цивилизации Гумель-
ницы Лендьела, Винчи и другие, из которых складывалось представле-
ние о доиндоевропейской Древней Европе, писала Гимбутас (1973).
Наша точка зрения в корне иная. Кочующие скотоводы -— это те же
индоевропейцы что и носители этих земледельских культур Древней
Европы; они самозарождаются в пределах этих культур и совершают
внутренние передвижения. Инициируемые этим движением носители
185
земледельческого культурно-хозяйственного типа уходят в области с
благоприятными условиями для земледелия. На освободившиеся земли
приходят коллективы скотоводов. Археологически эта модель реализо-
валась в исчезновении Винчи, Гумельницы — земледельческих культур;
перегруппировке двух земледельческих культур Лендьел и КВК в ско-
товодческо-земледельческие культуры болераз-баденского круга; появ-
ление групп подвижных скотоводческих культур — древнеямная куль-
тура; образование синкретичных комплексов на винчанской основе типа
Сэлькуца IV. Проходы носителей древнеямной культуры от Прикар-
патья до Северо-Восточной Венгрии и до Балкан археологически за-
фиксированы в распространении курганного обряда погребения и охро-
вых погребений, а также в распространении скипетров •— инсигний
власти в виде головы животного — тотема или лошади. Эти скипетры
намечают пути продвижения скотоводческих культур в границах от
Ситагроя, до поселений финальной Гумельницы, и среднего Триполья.
В археологической литературе это явление было давно отмечено и по-
лучило название «степная инвазия» (Тодорова, 1980: таблица хроно-
логических соотношений), однако анализ этого явления был поверх-
ностным.
Описанная археологическая ситуация удивительно соответствует
этнолингвистической ситуации, по наблюдениям лингвистов; локализа-
ции ареала греческого диалекта в конце существования общеиндоевро-
пейского единства и нескольких волнах индоевропейских мигрантов на
юг Блаканского полуострова, прослеживаемых по данным лингвистики,
в том числе по топонимам и гидронимам.
Индоевропейская проблема и протогреки III тыс. до н. э. В схеме
относительной хронологии деления праиндоевропейского языка (Гам-
крелидзе, Иванов, 1984, с. 414, схема 3) греко-армяно-арийский диалект
помещается после выделения анатолийской языковой общности и в
одном (5-ом) хронологическом уровне с балто-славяно-германским и
итало-кельтским диалектами. На следующем хронологическом уровне
существования общеиндоевропейского единства выделяется греческий
язык-диалект в рамках еще сохранившейся общности, сосуществующий
с индо-иранским, балто-славянским, германским, армянским, италий-
ским и кельтским. Хотя анатолийский и тохарский диалекты отделились
от общеиндоевропейского ядра на третьем и четвертом хронологических
уровнях, авторы помещают в схеме эти диалекты и в 7 хронологический
уровень, проводя, таким образом, синхронизацию с греческим.
Греко-армяно-арийскую диалектную общность Гамкрелидзе, Иванов
датируют не позднее III тыс. до н. э.
Нам представляется, что эту дату можно уточнить, исходя из даты
распада арийской общности, которая определяется временем появления
диалектов —• «митаннийского, арийского» — уже в начале II тыс. до
н. э. (Елизаренкова, 1987, с. 9). Далее по цепочке: выделение индо-
ариев из индоиранской общности должно произойти где-то в середине
III тыс. до н. э., а вся первая половина III тыс. до н. э. должна быть
связана с индо-иранским единством; в конце IV тыс. до н. э., вероятно,
существовала греко-армяно-арийская общность. Не исключено, что
существовало греко-индоиранское ареальное единство в начале III тыс.
до н. э. при обособившихся индо-иранском и греческом диалектах.
Греко-арийское единство постулируется на основании 16 изоглосс,
из которых 8 изоглосс — инновации. Тесные связи по 10 изоглоссам
устанавливается с армянским; по 5 изоглоссам — с италийским; по 3
изоглоссам — со славянским. Армяно-греко-арийское единство устанав-
ливается по 6 изоглоссам (Сакелариу, 1980, с. 67, 68). Эти данные
позволили исследователям утверждать, что протогреки и протоарии на-
186
ходились в контакте долгое время, дольше, чем протогреки с протоар-
мянами (там же, с. 68).
Следовательно, с уходом протоармян соседство протогреков и про-
тоариев (или индо-иранцев — В. С.) сохраняется. Так . может быть
сформулирована первая лингвистическая посылка к локализации прото-
греков III тыс. до н. э. «Соседство протогреков и протоариев по време-
ни совпадает с соседством протогреков с балто-славянами» (Сакела-
риу, 1980, с. 68), — так формулируется вторая лингвистическая посыл-
ка к локализации протогреков III тыс. до н. э. «Уход носителей обще-
анатолпйского языка в Малую Азию предшествовал уходу протогреков
в Грецию» (Сакелариу, с. 68) —составляет существо другого лингви-
стического общепринятого постулата.
Таким образом, зная время выделения греческого диалекта, ареал
индо-иранцев, балто-славян, можно наметить ареал носителей греческо-
го диалекта в рамках праиндоевропейской прародины.
Лингвистическая схема членения праиндоевропейской языковой
общности (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 414, схема 3) с ее хронологи-
ческой иерархией и археологическая модель эволюции праиндоевро-
пейского культурного единства в 7 хронологических уровнях, предложен-
ная нами в 1983 году (Сафронов, 1983) сходны, если не в деталях, то
в главном — в представлении общеиндоевропейского единства дина-
мической системой, постоянно видоизменяющейся во времени. Нало-
жение лингвистически детерминированного ареала протогреков в окру-
жении других и. е. диалектов на карту ареалов археологических экви-
валентов праиндоевропейских культур, эквивалентов индоиранцев и
носителей древнеевропейских диалектов; учет четырехкомпонентности
Раннебронзового века Фессалии, Раннеэлладского Греции, включающей
элементы культур Винча, Гумельницы, Лендьел IV, Болераза позволя-
ет предположить, что ареал носителей протогреческого диалекта нахо-
дился в зоне стыка этих культур. Греко-индоиранской общности соот-
ветствует археологическая ситуация, наблюдаемая в Потисье, где нахо-
дятся синхронные памятники древнеямной культуры-—эквивалента ин-
доиранцев и памятники древнейшей ступени Бадена — Болераза.
Движение четырехкомпонентного культурного комплекса из Цент-
ральной Европы в Центральную и Южную Грецию, а также в Малую
Азию лучше всего описывается лингвистической моделью Ю. В. Откуп-
щикова.
Греческий язык и «малые языки» Балкан и Малой Азии, не нашед-
шие места в деривационно-пространственной модели членения обще-
индоевропейской языковой общности Гамкрелидзе, Иванова (1984,
с. 416, сн. 2), проанализированы Ю. В. Откупщиковым, на основании
чего им была сформулирована концепция языковой и этнической при-
надлежности догреческого субстрата. Согласно этой концепции догре-
ческий субстрат включал индоевропейские и палеобалканские языки —
фракийский, фригийский, карийский и македонский. По отношению к
этому субстрату греческий язык занимал разное положение, выступая
и субстратом, и суперстратом, и адстратом, что возможно при долгом
взаимодействии и перемещениях носителей греческого языка, и палео-
балканских языков. Откупщиков полагает, что «греческий язык генети-
чески близок группе родственных палеобалкапских языков, носители
которых жили в северо-восточной части Балканского полуострова...
В дальнейшем предки карийцев, фригийцев и фракийцев несколькими
волнами и в разное время двинулись на юг Балканского полуострова и
... индоевропеизировали неиндоевропейскую культуру, заимствовав
значительное количество неиндоевропейской лексики. Однако основная
масса фригийцев и фракийцев двинулась не на юг, а на юго-восток —
187
в Малую Азию (по пути, проложенному армянами) . .. Греки напра-
вились на юг отчасти вместе с палеобалканскими племенами, но в ос-
новном — вслед за ними» (Откупщиков, 1988, с. 39). Исследователь
подчеркивает, что на всех этих территориях установилось двуязычие:
греко-фракийское, -фригийское, -карийское и -македонское в процессе
длительного совместного проживания. «Характер проникновения греков
на территорию Эллады был мирным» (там же, с. 40).
Существуют расхождения между исследователями о структуре до-
греческого субстрата. Так, Гиндин, выделяет два пласта в нем - анато-
лийский и фрако-пеласгский (1967, с. 169). Откупщиков аргументиро-
ванно опровергает такой подход, указывая, что общая топонимика
Греции и Малой Азии не связана с лувийцами, а относится к карий-
цам. Для археологического исследования эти детали не столь важны
на первом этапе, хотя в дальнейшем при надежном отождествлении
лувийцев с археологическими культурами этот спор может быть разре-
шен при археологическом подходе.
Гипотеза Откупщикова не только объясняет археологическую ситуа-
цию, связанную с образованием Раннебронзового века Северной Гре-
ции, Раннеэлладского бронзового века и аналогичных памятников Ма-
лой Азии, по имеет схождение с представленной выше нами археоло-
гической концепцией в деталях. Так, исследователем констатируются
четыре составляющие палеобалканского субстрата, что имеет параллель
в четырехкомпонентности РЭ и РБ периодов в Греции; указывается на
тесную связь палеобалканского субстрата и протогреков вплоть до
установления двуязычия, что аналогично монолитности, слабой расчле-
ненности РЭ памятников Греции и Трои I при заметной многокомпо-
нентной структуре, говорится о мирном характере взаимодействия про-
тогреков с палеобалканским субстратом и с неиндоевропейским догре-
ческим субстратом, что находит выражение в впитывании некоторых
культурных традиций из неолита Греции в памятниках РЭ и РБ Гре-
ции, преемственности трех фаз РЭ периода и преемственности РЭ III
с СЭ I; постулируется одновременное проникновение палеобалканского
субстрата в Грецию и Малую Азию, что археологически отражено в
13 керамических типах, которые являются общими в РЭ и Трое I.
Самый главный вывод состоит в том, что протогреков III тыс. до
н. э. практически невозможно отделить от палеобалканского субстрата,
что соответствует археологической ситуации, причем палеобалканские
элементы сохраняются в микенском диалекте и во II тыс. до н. э., по
Откупщикову.
Для решения проблем, связанных с греческим языком и греками,
существуют исторические сведения, восходящие к III тыс. до н. э. Это
уникальная ситуация, не повторяющаяся ни с одним индоевропейским
языком. Данные истории и мифологии, переданные в «Истории» Геро-
дотом (Геродот: I, 57, 58, 146, II, 50—52, 56; IV, 1, 145; V, 26; VI, 136—
140; VII, 95—95; VIII, 44) только подтверждают картину заселения
Греции и отдельных регионов запада Малой Азии, воссозданную по
данным археологических и лингвистических источников.
Этническая карта Геродота рассматриваемых регионов изобилует
народами, среди которых особое положение отводится пеласгам, до-
жившим до исторических греков и бывшим современниками Геродота.
О пеласгах сообщают мифы и исторические сведения, что указывает
на их древность даже относительно тех греков или протогреков, от
которых тоже дошли только предания. Из этого следует, что пеласги
были коренным населением, долгое время существующим чересполос-
но с греками (протогреками). Пеласги послужили основой для ионий-
ского племени -— одной из трех составляющих эллинского народа.
188
Ионийцы расселились в Греции, в Аттике и ранее на Пелопонессе, и в
Малой Азии (Геродот, I, 57; И, 56; VII, 95). Геродот делает различия
между ионийцами и дорийцами, последние из которых долго странст-
вовали, а первые никогда не покидали своей земли. Приведенным Ге-
родотом мифом о Данае утверждается мысль, что греки некогда были
на Пелопонессе, вновь возвратились на землю предков и были приняты
мирно пеласгами. Это отвечает археологической и лингвистической
гипотезе о нескольких волнах проникновения греков на юг Балкан-
ского полуострова. Несколько этапов заселения Центральной и Южной
Греции подтверждается и сменой племенных этнонимов (пеласги, кек-
ропиды, афиняне, ионяне •— Геродот, VII, 94). Разные пути развития
культуры ионических Афин и дорийской Спарты подтверждает те отли-
чия генетического порядка, которые заложены в происхождении ионян
и дорийцев.
Исторические источники позволяют сопоставить культурно-хозяйст-
венный тип, характерный для пеласгов, и ХКТ культур, сложивших
раннеэлладские памятники Греции и раннебронзовые памятники Фес-
салии. Судя по рассказу Гекатея, переданному Геродотом, пеласги
находились на более высоком уровне, чем греки, значительно превосхо-
дя своими знаниями остальные народы (Геродот, VI, 137). Пеласги
были прекрасными земледельцами, получавшими в отличие от греков
хорошие урожаи на каменистых почвах Аттики. Хотя афиняне тоже
были земледельцами, но они учились у пеласгов, для чего предостави-
ли им землю в окрестностях Афин.
Пеласги были каменотесами и строителями крепостей. Первопредок
пеласгов, Фороней, основал рынки и был родоначальником меновой
торговли, по Грейвзу. Религия пеласгов вошла составной частью в
религию греков. Богиня древнегреческого пантеона Деметра была пе-
ласгическим божеством, корни которого уходят в общесредиземномор-
ский культ богини-матери, реконструируемый на древнейших стадиях
только по данным археологии. Язык пеласгов Геродот называл варвар-
ским, что означает только то, что в VI в. до н. э. этот язык был непоня-
тен грекам. Лингвисты по-разному оценивают реальность существова-
ния языка пеласгов: от полного его отрицания (Откупщиков, 1988,
с. 44) до отождествления с фракийским (Георгиев см. Откупщиков,
1988, с. 25). Вместе с отрицанием языка в область мифа переносится
и народ пеласгов и надежность сведений о них Геродота, с чем трудно
согласиться.
Хотя нет сведений, что пеласги явились творцами письменности,
усвоенной греками (точнее протогреками II тыс. до н. э.), гипотеза
Откупщикова (1988, с. 183—184) о том, что «язык линейного письма
В — это греческо-палеобалкапское койне, в которое входили греческий,
фракийский, фригийский, македонский и карийский языки», позволяет
думать, что греки II тыс. до и. э. воспользовались письменностью
народа, входящего составной частью в догреческий субстрат, в который
исторической традицией включаются и пеласги.
Если ставить задачу отыскать археологический эквивалент культуре
пеласгов, то таковым могла быть культура Дпмипи (уже называвшая-
ся Милопчнчем, Чайлдом, что поддерживается и отечественными
археологами — Титов, 1966). Культура Димини вобрала в себя черты
доиндоевропейского субстрата и инновации в виде элементов северо-
балканской культуры Винча, которая нами охарактеризована (глава 6)
как древнейшая цивилизация Старого Света. Все достижения цивили-
зации Винча находят соответствия в культурно-хозяйственном типе
пеласгов, согласно исторической традиции.
С конца IV тыс. до н. э. приток иммигрантов в Северную Грецию
189
усиливается, что связано с глобальными изменениями климата, измене-
ниями культурно-хозяйственного типа населения северных регионов.
Это движение населения с севера на юг продолжалось в течение всего
111 тыс. до и. э. Лингвистически постулируется принадлежность языков
мигрирующих групп к палеобалканским и протогреческому. Археоло-
гически культуры Северной, Центральной и Южной Греции III тыс. до
н. э. относятся к индоевропейским, поскольку сформированы элемента-
ми праиндоевропейских культур от 2-х центров праиндоевропейского
мира —• культуры Винча (финальная стадия среднеиндоевропейского
состояния) и культуры Лендьел (одна из двух позднеиндоевропейских
культур). Как бы ни была сложна нарисованная картина с разной
степенью точности проработанными деталями, ясным представляется
одно •— индоевропейское, балкано-дунайское происхождение культуры
Центральной и Южной Греции III тыс. до н. э. и таким образом, мы
прослеживаем в этом регионе развитие индоевропейских народов
вплоть до исторических греков от периода распада общеиндоевропей-
ского единства. Нам не так важно выделить точно протогреков III тыс.
до н. э., но существенно знать, что все культуры Греции в III тыс. до
н. э. индоевропейского происхождения и близки друг другу.
ГЛАВА 11
СЕВЕРНОЕ ПОПРУТЬЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ
В III ТЫС. ДО Н. Э. ИНДОИРАНЦЫ В ПОДУНАВЬЕ,
ПРИКАРПАТЬЕ, ПРИЧЕРНОМОРЬЕ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ
ДРЕВНЕЯМНОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ
(ДЯ КИО)
Актуальность проблемы происхождения древнеямной культурно-
исторической общности (ДЯ КИО) связана с ее лингвистической атри-
буцией — праиндоевропейской (Гимбутас, 1970) или индоиранской
(Сафронов, 1983). В зависимости от локализации се древнейшего ва-
рианта будет определяться или корректироваться ареал индоевропей-
ской прародины и траектория древнейших миграций индоевропейцев.
Определенным рубежом в историографии проблемы следует считать
1974 год, благодаря появлению серии работ (Даниленко, 1974; Мер-
перт, 1974; Телегин, 1973; Сафронов, 1974), в которых было сформу-
лировано несколько точек зрения па сложение, периодизацию и про-
исхождение ДЯ КИО. Разбор основных концепций Д. Я. Телегина,
А. Хойслера и Н. Я. Мерперта дан исчерпывающе в статьях Д. Мэ-
лори, из чего следовало, что нет оснований полагать волго-уральский
вариант ДЯ КИО более древним относительно культуры Средний
Стог II, что подтвердилось после открытия Хвалынского могильника
(Мэлори, 1973, 1977). Хойслер (1974), создавший первый каталог
памятников со скорченными и окрашенными погребениями от Волги и
до Дуная, составной частью которого является ДЯ КИО, считал, что
исходный импульс для распространения ДЯ КИО должен находиться
западнее Волго-Уралья (Хойслер, 1974, с. И).
После открытия Хвалынского и Съезжинского могильников (Агапов,
Васильев, Пестрикова, 1979, с. 36-—63; Васильев, Матвеева, 1976,
с. 73—96) И. Б. Васильев сформулировал концепцию среднестоговско-
хвалынской общности и вхождения ее субстратным компонентом в ДЯ
КИО (Васильев, 1980, с. 43 и сл.). Таким образом, снималась асин-
хронность среднестоговских и древнеямных памятников.
1&0
Допущение в рамках ДЯ КИО курганного и бескурганного обряда,
биритуальности обряда трупоположения — вытянутые и скорченные
погребения — породило новые неувязки, ослабило понятие «общедрев-
неямного горизонта» в ДЯ КИО. Попытка восстановить хронологиче-
ский приоритет за волго-уральским регионом в отношении памятников
ДЯ КИО постулированием связи генетического порядка среднестогов-
ско-древнеямно-хвалынской общности с мариупольско-съезжинской
областью (Васильев, 1980, с. 44), на наш взгляд, не имеет под собой
фактологического фундамента.
Новые методические «допущения» вновь заставляют поставить
вопрос об обоснованиях объединения древнеямных памятников в КИО
и об интегральном качестве последней, тем более -что в критериях
отнесения памятников к ДЯ КИО не было ясности изначально. «Куль-
турно-историческая область», по Мерперту, и «этно-культурная об-
ласть», по Даниленко, — это хотя и не адекватные понятия, но вытека-
ющие из обоснования подобных терминов в теоретической этнографии
(Бромлей, 1973) и допускающие дифференцированное происхождение
каждой культуры или варианта, входящих в КИО (область), как это
предлагают В. Н. Даниленко, Н. Я. Мерперт, О. Г. Шапошникова.
Иное — «культурно-историческая общность». Это понятие, подменив-
шее «культурно-историческую область», сохранило то же содержание
в понимании многих археологов, как занимающихся древнеямными
памятниками, так и памятниками других культур (Марковин, 1976).
В то же время понятие общности характеризует не территориальную
близость, а общность генетического порядка. Культурно-интегрирую-
щие признаки такой общности касаются основ культур, входящих в
общность. Такое понимание КИО диктует и иной подход к решению
проблемы происхождения ее. Следует сформулировать представление
о «общедревнеямном ядре», выявить хронологическое соотношение
древнейших памятников в каждой группе — варианте ДЯ КИО по
всему ареалу и установить локализацию древнейшего варианта и па-
мятников, содержащих «общедревнеямное ядро». Второй этап исследо-
вания состоит в дифференцированном прослеживании взаимодействия
«общедревнеямного ядра» с культурами субстрата на основании надеж-
ных хронологических соответствий.
Используя определение «ядра культуры», разработанное для куба-
но-терской культуры Северного Кавказа, но приложимое для других
археологических культур и культурно-исторических общностей (Нико-
лаева, 1987), в ядро ДЯ КИО следует включать такие общепринятые
культурно-интегрирующие признаки, как курганная земляная насыпь,
яма с перекрытиями (плахи, жерди, настил), положение погребенного
на спине скорченно. Эти признаки встречаются от начала и до конца
существования ДЯ КИО во всем ее ареале даже в традиционных его
границах.
В археологической литературе уже почти 20 лет существует дискус-
сия о центре возникновения курганов и приоритете шнурового орна-
мента (Мерперт, 1976), возникшая на базе ненадежных и многосту-
печатых синхронизаций.
Включение в древнеямную КИО нескольких обрядов трупополо-
жения ослабило избирательность этого признака, хотя в последнее
время появились работы, в которых последовательное применение стра-
тиграфического принципа и принципа моноритуалыюсти в археологи-
ческой культуре дают хороший результат: выделяется ряд культур,
более динамична картина культурно-исторического развития, реконст-
руируемая на основе таких данных (Сафронов, 1974; Николаева, Саф-
ронов, 1983; Ковалева, 1980, с. 42—46; Телегин, 1985, с. 305—320).
191
Вопрос древнейшей ориентировки и древнейшей керамики может
быть решен только после хронологического сопоставления вариантов
древнеямной КИО, определения древнейшего из них, после чего ориен-
тировка и керамика могут быть введены признаками в ядро ДЯ КИО
и использованы при решении проблемы ее происхождения. Наблюдения
показывают, что в керамике ДЯ КИО присутствуют как плоскодонные,
так и круглодонные формы, причем область преимущественного рас-
пространения плоскодонной керамики — к западу от Днепра, а область
преимущественного распространения круглодонной посуды — к востоку
от Днепра. Этот признак позволяет разделить ареал ДЯ КИО на две
зоны — восточную и западную. Также отмечено, что плоскодонная
керамика встречается в памятниках восточной зоны, более поздних
хронологически; круглодонные сосуды в западной зоне — тоже отно-
сительно поздний хронологический признак. Ориентировка, по тради-
ционному мнению, является характеристикой древнейших памятников
ДЯ КИО. Этот тезис выдвинут на основании 18 погребений волго-ура-
льского варианта, из которых только 3 погребения имели инвентарь.
Тезис сразу же был оспорен Хойслером, что поддержано Дж. Мэло-
ри (Хойслер, 1974, с. 88), полагавшим, что и восточная, и северо-восточ-
ная ориентировки характерны для древнейших ямных погребений
Поволжья. С включением Хвалынского могильника в древнеямную
КИО вопрос о хронологическом приоритете восточного направления в
ориентировке пропадает, поскольку в Хвалынском есть и северное, и
северо-восточное, и северо-западное направления (но нет восточного),
а в Среднем Стоге II присутствуют и С, и В, и СЗ направления в рав-
ной степени. Вопрос установления приоритета древнейшей ориентиров-
ки связан с хронологическим приоритетом древнейшего варианта
ДЯ КИО. Исследователи юго-западного варианта ДЯ КИО указывают
на преобладание западной ориентировки. Деление ареала ДЯ КИО на
2 зоны может быть в какой-то мере осуществлено и по ориентировке.
Таким образом, если курган, обряд «скорченно на спине», окраши-
вание погребенного — общедревнеямные признаки, то керамика и
ориентировка — зональные признаки для ДЯ КИО, отражающие раз-
ный механизм взаимодействия с субстратом ядра ДЯ КИО, в западной
и восточной зонах. Выявление древнейшего варианта и древнейших
памятников в нем позволит установить локализацию и время оформле-
ления ядра ДЯ КИО, т. е. общедревнеямного комплекса признаков.
Дифференцированное рассмотрение появления этого ядра конкретно
в каждом регионе позволит проследить динамику сложения ДЯ КИО,
характеризующую культурно-исторический процесс в первой половине
III тыс. до н. э. в ареале ДЯ КИО.
Восточная зона ДЯ КИО включает следующие варианты, по Мер-
перту: волго-уральский, предкавказский, донской, северско-донецкий,
приазовский и часть нижнеднепровского (левобережный).
Древнейшими памятниками в волго-уральском варианте ДЯ КИО
по Васильеву и Мерперту, являются погребения Хвалынского могиль-
ника, Бережповка I 5/22 и 1-я грукпа этого варианта. Уникальное
сходство сосудов и обрядов положения скелета (сильная скорченность
па спине с согнутыми руками), проявившееся в берсжновском н хва-
лынских погребениях, дает хронологическую веху для перехода в этом
регионе от бескургапного к курганному обряду захоронения, потому
что отсутствие курганной насыпи в Хвалынском могильнике (одной из
трех компонент ядра ДЯ КИО) препятствует отнесению этого памят-
ника к собственно древнеямным. Начало ДЯ КИО следует отсчитывать
от даты Бережновки I 5/22. Вместе с тем Хвалынский могильник рас-
ширил базу относительной синхронизации волго-уральского варианта
192
с другими вариантами ДЯ КИО. Так, обнаружение зооморфного «ски-
петра» в могильнике позволяет его рассматривать в одном хронологи-
ческом горизонте с предкавказскими погребениями Архара 27/1, 27/2,3
и Джангром 1/3 (рис. 52: 20, 23, 29), знаменующими переход от грун-
товых погребений к курганным. Субстратной культурой для ДЯ КИО
в Волго-Уралье является культура Средний Стог II, которая домини-
рует в Хвалынском могильнике, и является также пришлой, а не воз-
никает на местной мариупольско-съезжинской основе (рис. 52: 23—32).
Отсутствие значительной серии подкурганных захоронений с вытяну-
тым обрядом (возможно, исключение Быково II 2/3) в Волго-Уралье
свидетельствует о том, что нет прямого стыка между носителями кур-
ганного обряда и населением мариупольско-съезжинского горизонта.
Этот хиатус заполняется культурой Средний Стог II (рис. 52: 37—43).
Большинство исследователей считает, что «среднестоговская культу-
ра является генетической подосновой ямной» (Телегин, 1985, с. 306).
Телегин (1985, с. 305) называет 100 памятников среднестоговской куль-
туры, «район распространения которых занимает степное междуречье
Днепра и Дона, а также южную часть лесостепи Левобережной Украи-
ны, Нижнее и Среднее Подонье». Васильев (1980, с. 39) после откры-
тия Хвалынского могильника указывал, что «хвалынская культура
является восточным аналогом среднестоговской культуры». Таким об-
разом, в отношении древнеямных памятников от Волги до Днепра
исследователи, кроме Мерперта, склоняются к тому, что эти памятни-
ки сформировались па базе среднестоговской культуры, дата которой
находится между периодом Триполье BI и CI (Телегин, 1985, с. 309).
Инвентарь Хвалынского могильника позволяет провести коррекцию
трипольской и майкопской линий синхронизации. Так, период связей
трипольской культуры и Среднего Стога II определен Тр. В2 — В2/С1.
В этот период мог попасть зооморфный скиптер в Хвалынский могиль-
ник. Мерперт полагал, что скипетры определяют «нижнюю хронологи-
ческую границу для 1 группы» ДЯ КИО, принимал для них дату
IV/III — нач. III тыс. до н. э. (или в пределах Кукутени А — Црно-
буки) (Мерперт, 1974, с. 78). Майкопская культура, которая нами
(Сафронов, 1979, с. 14) синхронизировалась с Трипольем С1, имеет в
своем инвентаре металлические украшения, каменные браслеты, встре-
ченные в Хвалынском могильнике (табл. 52: 1—5). Совмещение хро-
нологических диапазонов майкопских и трипольских импортов опреде-
ляет Хвалынский могильник концом В2-—С1 по трипольской линии
синхронизации, а следовательно, и начало ДЯ КИО в волго-уральском
варианте. Основой для сложения варианта ДЯ КИО послужила куль-
тура Средний Стог II, что соответствует мнению исследователей —
Д. Я. Телегина и О. Г. Шапошниковой (1985, с. 348, 306) и подтверж-
дается типологическим сравнением керамики.
В Нижнедонском варианте ДЯ КИО В. Я- Кияшко (1974) были
выделены древнейшие подкурганные погребения со скелетами, скорчен-
ными на спине и на боку, стратиграфически нерасчленяемые (I груп-
па). В этом же регионе были выявлены впервые подкурганные средне-
стоговские памятники (IV гр., по Кияшко), хронологическая позиция
которых, с одной стороны, определяется по майкопским импортам, а с
другой стороны, по стратиграфии со II группой подкурганных вытяну-
тых захоронений, синхронизирующихся с Михайловкой I, по Кияшко.
Среднестоговские памятники в этом регионе не являются подосновой
для древнеямной группы равно, как и вытянутые II группы. Содержа-
щая ядро ДЯ КИО, I группа, древнейшая в регионе, появившаяся
несколько ранее, чем Триполье CI, т. е. времени, которым может быть
продатирован скипетр на среднетоговском поселении Константинов-
13—1163 163
ское на Дону, па котором обнаружена и керамика майкопской куль-
туры. Переменная стратиграфия I и II группы (Мокрый Чалтырь, к. 2)
не позволяет в то же время отрывать во времени I группу от нижнего
слоя Михайловки I, «в котором обнаружены находки двух фрагментов
красноглиняной керамики ранпемайкопской культуры I этапа» (Ша-
пошникова, 1985, с. 327) и каменный браслет, встречающиеся в памят-
никах домайкопского и майкопского времени (рис. 52: 1-—8), а с дру-
гой стороны — «находки в нижнем слое Михайловки керамики дереив-
ского этапа среднестоговской и трипольской культуры этапа В2 — С1
подтверждают синхронизацию названных культур и позволяют датиро-
вать михайловский этап серединой III тыс. до п. э.» (Шапошникова,
1985, с. 330). Переход культуры Средний Стог II к курганному обряду
захоронения датируется временем поселения Константиновское с три-
польскими и майкопскими импортами. Субстратом для древнеямной,
возможно, послужили неоэнеолитические памятники, которые также
дали серию подкурганных погребений (III группа, по Кияшко). Время
появления носителей древнеямного комплекса на Нижнем Дону —
конец В2 и С1, что близко ко времени начала волго-уральских памят-
ников ДЯ КИО.
В Предкавказском варианте ДЯ КИО, по Мерперту, в настоящее
время совершенно реально выделение трех субвариантов — западпо-
предкавказского (Западное Прикубанье и Закубанье), южно-предкав-
казского (северокавказские предгорные наклонные равнины и степная
полоса, примыкающая к линии прогибов, являющейся северной грани-
цей наклонных равнин) и центральнопредкавказского (Ставрополье с
частью Калмыкии).
Западное Предкавказье исследовалось Кубанской экспедицией
ЛОИА. Материалы не публикуются, а интерпретация их развивается
опережающими темпами. В последних тезисах члены экспедиции (Бе-
стужев, Избицер, Трифонов, 1985. с. 34—35) указывают, что древней-
шими в регионе являются энеолитические погребения, по инвентарю и
обряду сопоставляемые с древностями хвалынско-средпестоговского
круга. Следующая группа (позднесреднестоговская и нижпемихаплов-
ская по обряду) предшествует новосвободненским и генетически свя-
зана с ними. Следовательно, если положиться на мнение ленинградских
коллег, то Средний Стог II и курган в Прикубанских степях появляют-
ся с домайкопского времени, а ДЯ КИО формируется в постновосво-
бодненское время: «На последних этапах существования позднеэпео-
литических погребений в центральных и восточных районах Прику-
банья появляются ямные погребения, а в западных — новотитаровской
группы» (там же). Иными словами, курганный обряд и Средний
Стог II, которые появляются здесь вместе с Новотатаровскими,
и предшествовали памятникам ДЯ КИО. Наши раскопки в При-
кубанье и Закубанье свидетельствуют о малочисленности в Закубанье
и Нижнем Прикубанье древнеямных погребений. Возможно, первые
памятники ДЯ КИО появились здесь уже в оформленном виде, о чем
свидетельствуют погребения в Усть-Лабинской (сосуд типа Быково II
2/3 при вытянутом подкурганном погребении, как и в Поволжье), хотя
следует допускать некоторый субстрат вытянутых погребений. Опре-
деленные хронологические вехи дают уже высказанные Формозовым,
Мерпертом и др. параллели сосудам из Хаджоха и Архары 27/1, а так-
же присутствие круглодонного сосуда в комплексе с майкопскими
сосудами в Красногвардейском, раскопанном А. А. Нехаевым и дати-
руемом нами по цилиндрической печати в погребении рубежом Ранне-
династического III (РД III), т. е. 25—24 вв. до н. э (рис. 74), а не
Протописьменным периодом, т. е. IV/III тыс. до н. э., как предлагает
194
автор раскопок (Нехаев, 1986. Рис. 73). Другими словами, появление
ДЯ КИО на Прикубанской равнине нельзя отрывать значительно от
времени Майкопа (24-—23 вв. до н. э., по нашей датировке). О меха-
низме этого сложного этнокультурного процесса в Западном Прику-
банье может дать представление исследование поселения Свободное
(Нехаев, 1985, с. 59—60). На поселении Свободное отмечаются средне-
стоговский компонент с трипольской пластикой; протопсалии, которые
сопутствуют зооморфным скипетрам в Побужье; нижнедонская неоли-
тическая (? — В. С.) керамика. На основании вышеприведенных заме-
чаний о скипетрах и дате связей Среднего Стога II с трипольской
культурой поселение Свободное следует датировать в широком пределе
Тр. В2/С—С1 (а в узком пределе — Тр. В2/С1, учитывая общие фор-
мы, живущие и в майкопской культуре времени Тр. С1). Представле-
ние о комплексе Свободное уже составлено частично поселением
«Замок» в Пятигорске (раскопки А. П. Рунича). В «Замке» также
представлена трипольская пластика, протопсалии, острые донья кера-
мики, но отчетливо выражен в керамике и трипольский пласт, который
характеризует кухонную керамику Триполья В2 (валики, жемчужины
и т. д. — рис. 52: 7). Каменные браслеты объединяют Свободное и
«Замок» с подкурганным захоронением Комаровского могильника у
Моздока (рис. 52:-6, 12), а сосуд из Моздока (рис. 52: 13) дает пред-
ставление о целых формах подобных сосудов в «Замке». В качестве
предположения можно допускать существование в северокавказских
предгорьях составляющих культурного комплекса Средний Стог II
(керамика — в поселении Свободное; обряд — в Нальчикском могиль-
нике) (Энеолит СССР, 1982, с. 163, 164), предшествующих появлению
кургана — для Западного Предкавказья.
Южнопредкавказский субвариант ДЯ КИО представлен подкурган-
ными захорнениями на спине, скорченно с западной ориентировкой,
перекрываемые круглодонными горшками и погребениями, аналогич-
ными I группе погребений Калмыкии, по Сафронову (1974), выделен-
ных в этом регионе В. Л. Державиным (1985, с. 41). Кроме того, в эту
группу следует включать древнейшие захоронения в регионе у Веселой
Рощи 15/1 (Корепевский, Петренко, Романовская, 1986, с. 53, рис. 2).
Оно содержало окрашенный скелет на спине скорченно, головой па ЮВ,
с инвентарем в виде подвески из пластины, вырезанной из клыка каба-
на (эта подвеска находит аналогии в Нальчикском могильнике — рис.
51: 18, 11); сосуда типа найденного в Комаровском могильнике у Моз-
дока (Гиджрати, 1986, с. 17, 18, рис. 6); воспроизведений в металле
раковинных подвесок типа Хвалынских и Нальчикских; ножевидной
пластины из кремня, аналогичной целой серии пластин из новоданилов-
ских памятников, Суворове, Касимчи, Криволучья, Хвалынского мо-
гильника, Джангра 1/3 (раскопки В. А. Сафронова, Н. А. Николаевой
в 1985 г. — рис. 52: 19, 22) и др. Комаровское подкурганное погребе-
ние у Моздока (рис. 52: 12—15), исследованное Н. И. Гиджрати (1986,
с. 17. 18, рис. 6), связываемое с вышеназванным погребением у Весе-
лой Рощи (рис. 52: 16—19), служит хронологической вехой для пере-
хода от бескурганных могильников в регионе к курганным. Оба этих
погребения являются древнейшими в субварианте ДЯ КИО. Их хроно-
логическая позиция определяется по каменным браслетам временем,
близким к Майкопу, а по «трипольскому» компоненту — Трипольем
конца В 2 — С1.
Центральнопредкавказский вариант был исследован нами (Сафро-
нов, 1974, с. 24—78). Представлен 327 погребениями в ямах, под кур-
ганом, скорченными на спине на С, В, Ю и 3. Практически безинвен-
тарны, поэтому расчленить хронологически большую часть I группы
погребений Калмыкии не удается. Однако два уникальных комплекса
позволяют не только выделить древнейшие памятники, но и продати-
ровать переход в регионе от бескурганного обряда погребения к курган-
ному. Это — Архара, курган 27 и Джангр, курган 1 (Синицын, 1966;
Сафронов, Николаева, 1985). Памятники находятся друг от друга в
300 км: Архара около Элисты, а Джангр -— в 60 км к западу от низо-
вий Волги. В этих памятниках встречены абсолютно идентичные зоо-
морфные скипетры в их стилизованном варианте — в подкурганном
погребении (Архара 27/1) и бескурганном погребении, впущенном в
холм (Джангр 1/3), по обряду I группы. Архаринское погребение
перекрывало, судя по описанию, два погребения I группы (основное
было коллективным — положение скорченное на спине и вытянутое),
одно из которых содержало сосуд, сопоставляемый с бережиовским и
хвалынским (рис. 52: 21). Погребение Джангр 1/3 перекрывалось по-
гребением с сосудом типа х. Попов, Быково II 2/3, Усть-Лабинская к/п.
(Даниленко, 1974, рис. 44: 11; 42; Мерперт, 1974, рис. 12: 4). Уникаль-
ный комплекс из Джангра 1/3 (рис. 52: 20—22) содержал большой
набор кремневых орудий, которые позволяют связать его с Новодани-
ловскими памятниками (рис. 52: 37—43), с комаровским погребением,
с Хвалынским погильником, комплексами Суворове и Касимчи (Те-
легин, 1985, с. 311). Дата погребений выводится по зооморфному ски-
петру (см. ниже), в интервале Триполье В1 — Триполье В2/С1.
Зооморфные скипетры являются основной датирующей категорией
для древнейших памятников ДЯ КИО восточной зоны, поскольку, с
одной стороны, они зафиксированы в памятниках, переходных от грун-
товых к подкурганпым, т. е. начала ДЯ КИО в восточной зоне (Джангр,
Архара), а с другой стороны — на поселениях культуры Гумельница
BI, культуры Кукутени А — Триполья BI, имеющих прямой выход к
базам абсолютной хронологии — Балканам и Анатолии.
По Даниленко, скипетры происходят с востока, обозначают голову
взнузданной лошади, датируются Трипольем BI (началом) и фикси-
руют первое продвижение степных конно-скотоводческих групп древ-
неямной культуры. Эта точка зрения разделялась в 1968 году Мерпер-
том, а затем без критики источников вновь повторена в 1987 году Дерга-
чевым. Вместе с тем в разработке этой проблемы у Даниленко сущест-
вуют противоречия фактам. Так, семантика скипетров и древнеямная
их атрибуция не однозначны: первая базируется на Суворовском ски-
петре, вторая — на 6 скипетрах в памятниках ДЯ КИО восточной
зоны, в Куйбышевском и Хвалынском могильниках (Васильев, 1980,
с. 36—37, рис. 6: 21, 5: 12). Не следует забывать находки у Владикав-
каза, в Калмыкии (Архара 27/2; Джангр 1/3) и на Дону (поселение
Константиновское). 14 остальных скипетров найдены на поселениях
земледельческих культур балкапо-дунайского круга (Митря, 1983,
с. 5'—11), причем и в жилищах, и в ненарушенных слоях трипольских
поселений (Березовская ГЭС, Верхняя Жора, Обрышени), что свиде-
тельствует если не об их кукутенско-гумельницкой атрибуции, то об их
западном происхождении. Относительно семантики скипетров сущест-
вуют и точка зрения Думитреску, что скипетры из Касимчи, Феделе-
шени — это гиппопотамы, и Иессена — что скипетр из Терекли Мекте-
ба — кабан (Берчу, 1962; Даниленко, 1972, с. 3—19). Примиряющей
позицией может быть та, что скипетры — это изображения тотемов.
Наконец, нельзя подходить к скипетрам недифференцировано. Хотя
это и небольшая серия предметов, ее типологические различия очевид-
ны и, возможно, соответствуют хронологическим. До появления схема-
тических скипетров типа Архара — Джангра — Куйбышева в точно
датированных памятниках на западе следует воздерживаться датиро-
196
вать их в пределах Кукутени А — Триполья BI. Пока нам известен
абсолютно аналогичный им один экземпляр из Могошешти (Румыния,
Ясский округ). Дата скипетров определяется их нахождением в куль-
турном горизонте Криводол — Сэлькуца II, III — Караново VI — Гу-
мельница В1 — В1/В2 — Кукутени А —• Триполье В1, причем в пре-
делах этого горизонта скипетры фиксируют его финал. Скипетр из
Суводола (культура Црнобуки) синхронизируется с Бубани Хум 1а,
который в свою очередь, синхронен Кукутени АВ, Триполье В2. Есть и
другой, заслуживающий внимания факт: вышеназванный горизонт
сменяется горизонтом Сэлькуца IV, Гумельница В2, Бодрогкерештур,
Караново VII, Кукутени АВ, отмеченным как «степная инвазия», по
Тодоровой, или каким-то юго-восточным импульсом, предшествующим
Черпавода III, которая начинается на этих территориях в низовьях
Дуная в период Триполья С1. Распространение скипетров по восточной
зоне ДЯ КИО соответствует движению степного комплекса со скипет-
рами и керамикой (отразившегося в керамике Триполья В2) на восток.
В районы Поволжья и Кавказа эти предметы могли попасть в период
связей с этими территориями, в период Среднего Стога II. Эта поправ-
ка позволяет снять противоречия в синхронизации памятников Три-
полья, Михайловки и энеолита — бронзового века Северного Кавказа,
которые появились в связи с прямолинейным перенесением даты ски-
петра из Березовской ГЭС на все скипетры восточной зоны ДЯ КИО
без учета исторической обстановки, того реального фона, на котором
могли осуществляться подобные передвижения культурных комплексов.
Донецкий вариант объединяется О. Г. Шапошниковой с памятника-
ми левобережного нижнеднепровского варианта, выделенного 3. П. Ма-
риной (1978, с. 56—71; Марина, 1979, с. 80—88; Шапошникова, 1980,
с. 348). Древнейшими курганными памятниками в этих вариантах
являются вытянутые погребения, перекрываемые ориентированными на
В и СВ погребениями со скелетами, скорченными на спине, с керамикой
типа Михайловка II и репинской. Это соответствует первому (I) страти-
графическому горизонту и первым трем обрядовым группам, по Мари-
ной. Следовательно, появление кургана предшествует появлению всего
ядра ДЯ КИО. Стратиграфически следование древнеямного погребения
с западной ориентировкой за бескурганной гробницей новоданиловско-
го типа со скорченными на спине скелетами (Телегин, 1980, рис. 83)
говорит о появлении скорченного обряда на спине до появления курга-
на в этом регионе и, следовательно, предшествует курганным вытяну-
тым погребениям или знаменует один из двух возможных субстратов,
на который наслоилось ядро ДЯ КИО. В инвентаре ворошиловград-
ской гробницы, относимой Телегиным к новоданиловской группе памят-
ников, сочетаются все элементы, отмеченные в переходных погребениях
предкавказского варианта (Джангр 1/3), волго-уральского (Хвалын-
ский могильник, Криволучье), нижнеднепровских памятников, а также
западных — Суворове; Касимчи. Костяной скипетр из гробницы (рис.
52: 39) сходен с костяным скипетром из курганного энеолитического
правобочного погребения Красное 9/17 (Яровой, Серова, 1987, с. 66—
68, рис. 32: 4), относящегося к юго-западному варианту ДЯ КИО, что
свидетельствует об одновременности появления этих комплексов и кур-
ганного обряда в Молдавии. Обнаружение среднестоговского сосуда
в подкурганном погребении у Ворошиловградского сельхозинститута
в непосредственной близости от гробницы (наши раскопки в 1975 г.)
позволяют предполагать участие культуры Средний Стог II в сложении
в этом регионе ДЯ КИО.
Приазовский вариант также по многим признакам сближается и с
нижнеднепровским (Шапошникова, Константинеску, 1979). В приазов-
197
ских памятниках отмечаются каменные перекрытия, кромлехи вокруг
могил, керамика типа Михайловки II, хутора Репин, Бережновки I 52/22
и Быково II 2/3, а также Верхней Маевки. Марина констатирует суще-
ствование в Приазовье 1 и II стратиграфических горизонтов древие-
ямных памятников Орельско-Самарского междуречья (Проблемы эпо-
хи бронзы юга Восточной Европы, 1979, с. 16, 33, 34, 36, 30, 27; Мари-
на, 1979, с. 84—85). Субстратом для ДЯ КИО не могли быть грунтовые
вытянутые погребения с кромлехами, поэтому, вероятно, древнеямные
памятники появились в этом регионе в сложившемся виде.
Нижнеднепровский левобережный вариант исследован 3. П. Мари-
ной. Древнейшими памятниками ДЯ КИО являются скорченные под-
курганные погребения на спине с керамикой репинского типа. Им пред-
шествовали курганные погребения, вытянутые на спине (постмари-
упольская культура, по Ковалевой), не имеющие генетической связи
с ямпыми. Майкопские импорты (литейная форма проушного топора)
(Ковалева, Волкобой, Марина, Лихачев, Попцов, 1977, с. 112, табл. 15:
2) определяют нижнюю границу для древнеямных памятников в этом
районе серединой III тыс. до н. э. «Отсутствие свидетельств генетиче-
ской преемственности постмариупольской культуры» с ранними памят-
никами ДЯ КИО служит доказательством, по Ковалевой, миграцион-
ного пути появления ДЯ КИО в Левобережье. Эта же постмариуполь-
ская культура препятствовала проникновению в этот район среднесто-
говских комплексов, по мнению Ковалевой (1979, с. 78, рис. 6). Таким
образом, в этом регионе появление кургана предшестововало появле-
нию всего комплекса ДЯ КИО и связано с культурой, генетически чуж-
дой ДЯ КИО. Древнейшие памятники ДЯ КИО датируются временем
Триполья С1, т. е. позже предкавказского и волго-уральского вариан-
та являются пришлыми. Нижняя граница постмариупольской
культуры и время появления здесь курганов устанавливается менее
однозначно по мариупольским реминисценциям. Учитывается и то об-
стоятельство, что в грунтовых погребениях, «вытянутых на спине», в
Никольском могильнике, встречены трипольские импорты времени Три-
полья В1, следовательно, курган появляется не ранее периода Три-
полья В2.
В Нижнем Поднепровье Ю. А. Шиловым (1982), выделены нижне-
михайловские, кеми-обинские, среднестоговские, раннеямные типа Ми-
хайловки II, позднеямные и старосельские типы подкурганных памят-
ников. Прослежена их стратиграфия и время появления курганного
обряда. «Курганный обряд возник в позднейшее среднестоговское вре-
мя ... древнейшим погребениям ранпеямного типа предшествовало
14 погребений нижнемихайловского и древнейших кеми-обинских погре-
бений . ..» «Погребения нижнемихайловского типа являются древней-
шими в курганах» (Шилов, 1982, с. 5).
Несколько ранее Шилов (1979, с. 16—18) высказывал предположе-
ние, что древнеямные памятники складываются на основе кеми-обин-
ского и старосельского типов, но в диссертационной работе писал, что
«раннеямный тип в погребальном обряде и керамике обнаруживает
преемственность от первого подтипа нижнемихайловского типа, кото-
рый, в свою очерёдь, тяготеет к позднейшей среднестоговской культуре»
(Шилов, 1982, с. 7).
Первый подтип погребений так называемого «нижнемихайловского
типа», по Шилову, обнаруживает все признаки ямных захоронений:
подкурганные, скорченные на спине и окрашенные охрой. Могилы пере-
крыты деревом, иногда камнями. В них обнаружены 3 фрагментирован-
ных сосуда, имещие аналогии как в Михайловке I, так и среди памят-
ников позднейшего среднестоговского типа» (Шилов, 1982, с. 6), т. е.
198
тех сосудов, которые и стали прототипами древнеямной керамической
коллекции. Среднестоговская керамика легла в основу древнеямных
керамических форм восточной зоны (от Днепра до Урала), а сосуды,
близкие к нижпемихайловским, представляют, по нашему мнению,
древнеямпую керамику западной зоны, восходящую к керамической
традиции КВК (см. ниже). Собственно, нижнемихайловская керамика,
имеющая ряд корреспонденций в керамике КША, в конечном итоге,
также восходит к керамической традиции КВК (Николаева, Сафронов,
1974, с. 180—182, 187). Этим и объясняется наличие керамики, близкой
к нижнемихайловской в древнеямных погребениях. Исходя из датиров-
ки позднейших средпестоговских памятников, соответствующих слою
Михайловка I, в котором была найдена среднестоговская керамика де-
реивского этапа и трипольской культуры конца ВП — CI (Шапошни-
кова, 1985, с. 330). Ранний горизонт древнеямных памятников в Ниж-
нем Поднепровье следует датировать по трипольской шкале периодом
конца ВП — CI. Обнаружение прямых импортов майкопской керамики
в нижнем слое Михайловки позволяет синхронизировать слой с май-
копской культурой, а присутствие в том же слое поздпетрипольской
керамики позволяет скорректировать даты Майкопа и Триполья CI.
Обнаружение расписных сосудов позднего триполья в жилище VIII,
в нижнем горизонте среднего слоя, (Збепович, 1974, с. 138) делают
невозможным существование этих памятников в периоде Триполья СП.
Следовательно, появление древнеямных памятников в Нижнем Подне-
провье относится ко времени конца Триполья ВП—CI, соответствую-
щего времени майкопской культуры.
С древнеямными погребениями связано и появление в этом районе
курганного обряда.
Нижнее Поднепровье является промежуточным регионом древне-
ямной культуры между восточной и западной зоной. Памятники этого
региона своими керамическими формами связаны, в основном, с тради-
цией КВК, характерной для западной зоны ДЯК, хотя и носят явствен-
ный отпечаток среднестоговской керамической традиции. Комплекс
признаков погребального обряда для обеих зов ДЯК одинаков.
Появление курганного обряда в Нижнем Поднепровье можно свя-
зывать лишь с проникновением с запада в этот район древпеямииков
западной зоны, поскольку для среднестоговской культуры характерны
групповые могильники и лишь над некоторыми позднейшими средне-
стоговскими погребениями насыпалась курганная насыпь. Вероятно,
и появление курганной традиции в восточной зоне связано с распрост-
ранением древнеямных групп населения, а не племен среднестоговской
культуры.
Хронология памятников восточной зоны ДЯК подтверждает мысль
о проникновении курганного обряда с запада. Так, в бескурганном
Хвалынском могильнике, расположенном в Саратовском Поволжье у
границы лесостепи так же, как и в Михайловке J, отмечены майкоп-
ские импорты, а сам могильник относится Васильевым (1980, с. 39)
к хвалынской культуре, являющейся «восточным аналогом среднесто-
говской культуры». Проникновение среднестоговцев в Поволжье долж-
но, естественно, запаздывать по сравнению с датой их в днепро-дон-
ском ареале. По перекрестной кавказской и трипольской линии синхро-
низации Хвалынский могильник не может быть датирован ранее Ми-
хайловки I, т. е. ранее CI по трипольской периодизации и ранее нача-
ла майкопской культуры, поскольку в Хвалынском могильнике есть
предметы, встреченные в домайкопских памятниках Северного Кавказа
(каменные браслеты).
Следовательно, в то время, когда в Нижнем Поднепровье появился
199
вместе с приходом древнеямников курганный обряд, у границ лесо-
степного Поволжья он еще не был известен. Раскопки погребения
Джангр 1/3 в Северной Калмыкии позволяют скорректировать появле-
ние курганного обряда в степных районах Нижнего Поволжья. Грун-
товое погребение Джангр 1/3 оказалось перекрыто курганной насыпью,
относящейся к энеолитическому погребению 1/8, которое было разру-
шено, но сохранило фрагменты сосуда, представлявшего собой точную
копию среднестоговского сосуда Попов хутор 3/4 (Столяр, 1958, с. 384—
386, рис. 27), в инвентаре которого еще сохранились некоторые черты
(каменные бусы) предшествующих памятников мариупольского типа
(Даниленко, 1974, с. 71). Даниленко, исходя из своей концепции восточ-
ного происхождения ДЯК, относит это погребение к среднестоговскому
периоду развития древнеямной культуры и датирует последующей за
бережновской, скелянской фазой развития (Даниленко, 1974, с. 66—71).
Раскопки последних 15 лет в Поволжье позволили установить, что
бережновский тип памятников представляет древнейшую фазу ДЯК в
Поволжье и хронологически следует за хвалынским могильником, пред-
ставляющим восточный вариант среднестоговской культуры (Васильев,
1980, с. 39; Мерперт, 1980, с. 16—17). Раскопки в Калмыкии подтвер-
дили дату погребения 31/4 у хут. Попова, данную Телегиным (1973,
с. 27, 153), справедливо указавшим на ошибочную синхронизацию это-
го комплекса с памятниками днепро-донецкой культуры, проведенную
Мерпертом. Дату могилы 31/4 у хут. Попова Телегин (1973, с. 153)
помещал в постсреднестоговское время, а само погребение относил к
древнейшим комплексам ямной культуры в Поволжье и Подонье, дати-
ровал «не раньше середины II тыс. до н. э.» (Телегин, 1973, с. 153).
Таким образом, механизм сложения древнеямной КИО в восточной
зоне далеко не однообразен. Имеет место только проникновение на
первом этапе кургана (левобережное Днепровское предстепие) или
обряда, скорченно на спине» без кургана (Ворошиловград, Хвалынск,
Нальчик, Джангр 1/3) или всего ядра ДЯ КИО (курган, обряд «скор-
чено на спине»). Наиболее полно ядро древнейшей ДЯК представлено
в энеолитическом погребении в Комаровском могильнике (Предкав-
казье).
На втором этапе воспринимается оставшаяся часть ядра ДЯ КИО:
в Волго-Уралье — кургана, который с предшествующим пластом —
Хвалынский могильник и восточный вариант культуры Средний
Стог II — дает волго-уральский вариант ДЯ КИО; в Предкавказье —
кургана, который со среднестоговской основой и обрядом «скорченно
на спине» — дает предкавказский вариант ДЯ КИО; в Нижнем По-
донье, в левобережном Поднепровье, Приазовье — ядро ДЯ КИО про-
является комплексом всех его составляющих и с керамикой репинского
типа (в которой соединились элементы новоданиловского керамическо-
го типа — жемчужины, высокое горло — и среднестоговского — орна-
ментация, форма тулова). Рекомбинации этих вариптов и дают слож-
ную стратиграфическую картину в Подонье, Поднепровье.
Западная зона ДЯ КИО представлена юго-западным вариантом, по
Мерперту. Раскопки экспедиции О. Г. Шапошниковой в степном Право-
бережье позволили выделить южнобугскую группу в юго-западном
варианте. По Шапошниковой, подкурганные захоронения — скелеты
вытянутые и скорченные на боку и спине — выделены в пласт нижне-
михайловских памятников, непосредственно предшествующих страти-
графически раннеямным памятникам, синхронным Михайловке I и Ли-
венцовке I и предшествующих Михайловке II (горизонту раннеямных
памятников) (Шапошникова,. 1985, с. 236). Основной массив поздне-
ямных памятников связан с переменной стратиграфией с кеми-обински-
200
Ми. В. Н. Фоменко (1979, с. 23, 33, 34) выделяет в древнейшую группу
ямников погребения «скорченно на спине и на боку», с ориентировкой
СВ, керамикой типа Михайловка II, в каменных кромлехах вокруг
могил, имеющих каменные перекрытия. По мнению 3. П. Мариной, в
Поингулье пет «общедревнеямного» I горизонта Орельско-Самар-
ского междуречья» (1979, с. 84—85).
Нижнемихайловские погребения не гомогенны в культурном отно-
шении и включают в себя древнейшие памятники ДЯ КИО (например,
Привольное 4/16).
Большой вклад в изучение памятников ДЯ КИО Днестро-Дунап-
ского междуречья внесли И. Л. Алексеева (1976, с. 176—186),
Л. В. Субботин, И. Т. Черняков, Н. М. Шмаглий, Е. В. Яровой (1985).
В то же время монография В. А. Дергачева — шаг назад в разработке
древнеямной проблематики, поскольку все новые, с трудом пробиваю-
щиеся факты, противоречащие традиционной концепции происхожде-
ния и развития ДЯ КИО Н. Я. Мерперта, В. А. Дергачев пытается
втиснуть в «прокрустово ложе» этой концепции, приспособить к пей,
причем эта концепция им не осмысливается критически, а рассматри-
вается, наоборот, как критерий истины.
Северопрутская группа памятников ДЯ КИО в Пруто-Днестровском
междуречье впервые была выявлена нами при исследовании в 1974 го-
ду курганов в с. Старые Кукунешты Единецкого р-на и Думяны Рыш-
канского р-на Молдавской ССР (22 кургана, около 70 погребений ДЯ
КИО). Это способствовало изменению господствующего к тому време-
ни представления, что степные племена проникают в этот регион толь-
ко в усатовское время (Субботин, 1978, с. 38).
В 1979—1980 годах мы изложили свою точку зрения на место древ-
неямных памятников в системе хронологии энеолита — бронзового
века юга Восточной Европы (Сафронов, 1979, с. 44—16, 1980, с. 27—
28), в соответствии с которой юго-западный вариант выдвигается в
древнейший вариант ДЯ КИО, а северопрутские памятники типа Ду-
мяны 15/3, 4 и Думяны 8/осн. в число древнейших в нем и Восточной
Европе памятников ДЯ КИО.
Думяны 15)4 было основным погребением в кургане, содержащем
ц.ва погребения. Могила представляла грунтовую неглубокую яму
(0,6 м) перекрытую осевшими в могилу плахами, шириной 30—40 см.
Скелет лежал скорченно на спине, головой на 3. Окрашено охрой.
Инвентаря не было. Дата памятника опредлялась по стратиграфии с
впускным погребением Думяны 1513. Последнее было впущено в полу
насыпи над основным погребением и находилось в яме, перекрытой
жердями, тростниковой циновкой, каменной плитой. Погребенный ле-
жал на спине скорченно, головой на 3. В небольшой нише в западной
стенке стоял грушевидный сосудик, расписанный красной краской по
молочно-желтому фону. Аналогичные сосуды встречены в поселениях
Драгушени, Фрумушика, датирующихся ступенью Кукутени А (Думит-
реску, 1974, с. 120, 122, рис. 122, 123, 126) и Новые Дуруиторы, дати-
рующиеся по Виноградовой (1974, с. 14) ступенью триполье В1-—В2 и,
по Черныш, трипольем В1—4 (1982, с. 203, рис. 11: 8). Сочетание древ-
неямного обряда и трипольского сосуда было зафиксировано в погребе-
нии на поселении Незвиско III с трипольской керамикой этапа В2
(само поселение относится к периоду Триполье В7, по Черныш). Ан-
тропологический тип погребенного в Незвиско так же чужд антропо-
логическому типу трипольского населения, как типы всех погребенных
ДЯ КИО северопрутской группы — долихокранный узколицый, высо-
колицый (Шевченко, 1984, с. 118—119).
Думяны 8/ осн. — основное погребение в неглубокой яме под кур-
204
ганом, «скорченно на спине», окрашенное, ориентированное на запад.
В полу кургана было впущено кремированное погребение в триполь-
ской амфоре периода В1 — В2, по Виноградовой. В. А. Дергачев дати-
рует эту амфору ступенью Кукутени АЗ (Дергачев, 1986, рис. 12: 93.
Дата погребения Думяны 8/ осп. определяется, исходя из данных стра-
тиграфии, периодом В1 — В2, либо предшествующим ему. Эта дата
согласуется с датой вышеназванных погребений Думяны 15/3, 4.
Трипольская керамика в древнеямных памятниках позволяет опре-
делить не только их хронологическую позицию, но и культурную атри-
буцию керамических форм, а следовательно, и культурную атрибуцию
одного из компонентов ядра ДЯ КИО. И грушевидные сосуды, и амфо-
ры с 2 ручками на линии наибольшего диаметра с вертикальными от-
верстиями в них встречены на поселении, лендьелской культуры в
Прикарпатье (по местной периодизации, ступень Зимно — Злота, по
Пелещищину; культура Зимно — Злота, по Черныш) у с. Зимно. Дата
поселения определяется по трипольской шкале как Триполье В1, по
Черныш, поскольку на поселении трипольской культуры у с. Городница
на Днестре встречена лендьелская чаша с белой росписью, а груше-
видные кубки с белой росписью зафиксированы на поселении Зимно
(Пелещищин, 1985, с. 272, рис. 71). Отсутствие грушевидных сосудов
и амфор на ранних ступенях Триполья В1 (Черныш, 1982, табл, на
с. 172-—173, 205, 208) и в то же время присутствие их на лендьелских
поселениях в Прикарпатье позволяет сделать важное предположение,
что эти формы — лендьелские и заимствованы трипольской культурой.
Таким образом, керамика из думянских погребений должна рассмат-
риваться не как чисто трипольская, но как лендьелско-трипольская.
Это существенная посылка к выявлению древнейшей керамики ДЯ
КИО юго-западного варианта.
Дергачев объединил суворовские погребения юга Пруто-Днестров-
ского междуречья с думянскими Северного Попрутья, хотя между
памятниками Суворове II 1/7 и Думянами 15/3,4 и 8/осн. нет никаких
связующих звеньев, кроме обряда положения погребенного и кургана.
Кроме того, на юсновании биритуалыюсти суворовского погребения он
включил в группу древнейших еще и погребения с вытянутыми скеле-
тами (Дергачев, 1986, с. 70—74). На недопустимость этого указывала
еще Марина (1979, с. 84). Ту же ошибку допускает и Яровой, хотя
своим исследованием обряда юго-западного варианта ДЯ КИО и ката-
логом памятников этого варианта ДЯ КИО подготовил хороший плац-
дарм для выводов интерпретеционного характера (Яровой, 1985).
Мы считаем, что существуют все основания относить к древнейшим
памятникам ДЯ КИО в юго-западном варианте, в частности, и в целом
среди восточноевропейских памятников ДЯ КИО думянские погребения
северопрутской группы ДЯ КИО, со «скорченно на спине», ориентиро-
ванными на запад захоронениями.
Соотношение древнейших памятников ДЯ КИО Восточной Европы
и погребений с охрой в Румынии затрудняется из-за безинвентарности
погребений. Древнейшим, по В. Зирра, следует считать погребение в
Касимчи (Добруджа), которое, возможно, является грунтовым. Оно
обычно сопоставляется с Суворове II 1/7, от которого находится в не-
посредственной близости. Любопытно, что Зирра упоминает о погребе-
ниях с охрой с элементами культур Лендьел и Тиса, но считает преж-
девременным их сопоставление с «погребениями с охрой» в Румынии
(Зирра, 1960, с. 97—124).
Погребения под курганами «скорченно па спине» и окрашенные в
Потисье (Венгрия) были впервые интерпретированы И. Эчеди как
древнеямные памятники, что совершенно верно. Нижнюю границу для
202
этих памятников исследователь устанавливает от конца культуры Бод-
рогкерештур (Эчеди, 1979), что по трипольской шкале означает пози-
цию после триполья В2 или в конце триполья В2.
Таким образом, погребения в Попрутье (Думяны 15/3,4 и 8/осн.)
времени триполья В1—В2 являются древнейшими в Восточной Европе
и на территориях Западной Европы — Румынии, Северной Болгарии и
Венгрии — среди памятников ДЯ КИО.
Происхождение древнеямной КИО (точнее, формирование ее ядра
в виде кургана, скорченного на спине положения скелета, западной
ориентировки, охры) сводится к выявлению древнейших курганов в
Европе, т. е. более древних, чем в Северном Попрутье времени Три-
полья В1—В2; к очерчиванию ареалов распространения скорченных
на спине скелетов с западной ориентировкой и к определению возмож-
ной связи более древних памятников с северопрутскими; а также к
поиску аналогий всем типам керамики юго-западного варианта, по-
скольку выделить в них древнейшие пока не представляется возможным
при столь большом проценте безинвентарных погребений.
Курган для земледельческих культур балкано-дунайского круга
V—IV тыс. до н. э. не характерен. В Средней Европе первые курганы
зафиксированы в 3 четверти IV тыс. до н. э., в культуре воронковид-
ных кубков (КВК), в Сариово (КВК АВ — 3620 до и. э.), и позже в
Баальоерге (КВК1). Для выяснения того, в какой культуре — КВК или
ДЯ КИО — впервые появился курганный обряд, следует провести син-
хронизацию соответствующих ступеней КВК АВ, КВК 1, Лендьела II
(белорасписного) и)Триполья В. Хоуштовой установлено, что КВК АВ
зарождается в период белорасписного Лендьела II. Е1а днестровском
поселении трипольской культуры Городница (BI — ВБ, по Черныш)
найдена лендьелская белорасписпая чаша (Лендьел II). Учитывая, что
рядом на Волыни существуют и чисто лендьелские поселения ступени
Лендьел II, синхронизация (частичная) Лендьел II и Триполья Blt
представляется однозначной. Следует допускать (учитывая, что исход-
ная территория культуры Лендьел — Моравия, Словакия и Венгрия)
сосуществование Лендьел II с последней ступенью Триполья А. Следуя
за ступенью Лендьел II, Баальберг соответствует ступени Лендьел III
(нерасписному) и соответственно по трипольской шкале, соответствует
Триполью В1 — Триполью В1—В2. Верхняя граница определяется
Трипольем В2, отмеченным связями с Бодрогкерештуром, в период ко-
торого уже развивается ступень Лендьел IV (и соответственно, КВКП).
Существование КВК 1 (баальбергской ступени) на Волыни доказыва-
ется слоями КВК на поселении в Зимно, которые перекрывают Лендь-
ел II, и существованием памятников Тоща — Вербковицы, соответст-
вующих Лендьелу III (в который вошел компонент КВК 1 ступени) на
Волыни.
Таким образом, курганы Сарново предшествуют северопрутским
курганам, а курганы Баальберга непосредственно предшествуют или
частично синхронны с северопрутскими, и хронологический приоритет
в появлении курганного обряда принадлежит КВК.
Обряд погребения «скорченно на спине» в основном чужд погре-
бальному обряду земледельческих культур балкано-дунайского круга
и среднеевропейским культурам, кроме культуры Лендьел, КВК Ба-
альберга, культуры Рессен (единичные погребения) и бжесць-куявской
культуры. Хронологический диапазон этого обряда в Западной Евро-
пе — Лендьел 16 — Лендьел III — Лендьел IV или по трипольской
шкале Триполье А — Триполье СЕ Этот обряд встречается в кругу
культуры Лендьел и производной от нее КВК и задетой ее влиянием —
203
Рессен. Следовательно, указанный обряд происходит из культур Сред-
ней Европы Лендьел — КВК.
Керамика юго-западного варианта представлена 13 типами (Яро-
вой, 1985) исключительно плоскодонных (кроме XI типа — круглодон-
ного сосуда) керамических форм (рис. 50). Все они находят полные,
типологически безупречные аналогии в культуре воронковидных куб-
ков (рис. ;0: 1—23), причем существенно подчеркнуть то, что шаровид-
ная амфора (рис. 50: 11) находит также параллели в КВК, поскольку
КША вырастает на основе КВК и сосуществует с ней, а редкий для
КВК круглодонный сосуд встречается в приальпийском варианте
КВК — Михельсберге и во всем ареале КВК. Те формы, которые встре-
чены в древнеямных погребениях Днестро-Дунайского междуречья и
не вошли в классификацию Е. В. Ярового, обнаруживают также без-
упречные аналогии в КВК (9 из 12 форм), а 2 формы круглодонных
сосудов (рис. 50, 51: 31, 32) находят аналогии в лендьелских'памятни-
ках времени Лендьел III, равно как и некоторые другие (рис. 50, 51:
35а, 40, 45, 47). Таким образом, анализ керамических форм ДЯ КИО
не противоречит выше сформулированным выводам об исходном цент-
ре курганного обряда в области культур Лендьел — КВК. Хронологи-
чески большая часть форм укладывается в рамки Лендьел III — КВК1
(баальбергская ступень).
Из вышеприведенного анализа следует, что в Северном Попрутье,
в степной полосе восточнокарпатских предгорий, в непосредственной
близости к ареалу культуры Лендьел и КВК (памятники которых
достигают Волыни) и на основе этих двух культур на рубеже IV/III
тыс. до н. э. сложилось ядро новой культуры, включившее курган (от
КВК), обряд «на спине скорченно» (от Лендьел и КВК) и керамику
(КВК), распространение которого в восточном направлении в зоне
понто-каспийских степей и взаимодействие с субстратом (в восточной
зоне ареала ДЯ КИО — Средний Стог II) привело к образованию ДЯ
КИО. Процесс сложения ДЯ КИО имел место в период Триполья
Bl —В2.
Антропологический тип древнеямников Северо-Западного Причерно-
морья укрепляет уверенность в происхождении древнеямной культуры
в Подунавье и Прикарпатье от КВК- Это тип «долихокранный, доволь-
но узколицый, со средневысоким лицом. Ближайшие аналогии в насе-
лении культуры воронковидных кубков» (Шевченко, 1984, с. 119). Шев-
ченко указывает на присутствие в Волго-Донском междуречье еще
пяти антропологических типов и этого типа. Последний наряду с дру-
гим (шестой — по классификации Шевченко) принадлежит к группе
населения, которые «вообще могли попасть на Волгу только из Поду-
навья» (там же). Хронология древнеямных комплексов (см. выше)
подтверждает направление движения древнеямников с запада на
восток.
Этническая атрибуция ДЯ КИО устанавливается как индоиран-
ская, исходя из того, что культуры Лендьел и КВК — праиндоевро-
пейские. Это положение согласуется и с тем, что поздние древнеямные
комплексы занимают в течение первой четверти II тыс. до н. э. значи-
тельную часть понто-каспийских степей, что после установления Абае-
вым (1965) доскйфского иранского пласта, относимого им к началу
II тыс. до н. э. (Абаев, 1965, с. 124) позволяет установить иранскую
атрибуцию поздних памятников ДЯ КИО. Во всяком случае не прихо-
дится сомневаться в иранской атрибуции полтавкинской культуры, вы-
растающей, по общему признанию, на основе древнеямной культуры.
Полтавкинская культура составила основной компонент -срубной куль-
туры; близкие к ней памятники петровского типа легли в основу ала-
2С4
кульской культуры. Население срубной и андроповской культурно-ис-
торических общностей занимали огромное пространство понто-каспий-
ских степей и явились фундаментом культуры ираноязычных скифосав-
роматских племен I тыс. до н. э., зафиксированных уже в письменной
традиции древних греков.
Каким бы спорным ни был вопрос о доли участия срубной общности
в формировании скифской культуры, выявление и датировка Абаевым
доскифского иранского пласта на данных лингвистики, подкрепляемая
его картой гидронимов, опубликованной Членовой (1984) делает иран-
скую атрибуцию срубной культуры, а вместе с тем и полтавкинской,
единственно возможной.
Хронология свидетельствует, что поздние ямные . племена также
были ираноязычными, а раннее древнеямное население, занимавшее в
конце IV — начале III тыс. до н. э. надо отвесить к эпохе индоиран-
ского единства.
Таким образом, удается проследить истоки древнеямной культуры
и ее антропологического типа в хронологически более древней культу-
ре — КВК и в ее антропологическом типе, представляющей вместе с
лендьелской археологический эквивалент позднеиндоевропейской пра-
культуры. Более же поздние культуры (полтавкииская, срубная) опре-
деленно атрибутируются как ираноязычные; позволяют относить насе-
ление древнеямной культуры в Северо-Западном Причерноморье к
тревпейшему индоираноязычному этносу, а с середины III тыс. дон. э.—
к иранскому этносу. Выделенная нами кубано-днепровская культура
(периода Триполье С2 — начало КДК) характеризуют распад индо-
иранцев по археологическим данным (вторая половина III тыс.
до н. э.).
ГЛАВА 12
СЕВЕРНОЕ И ВОСТОЧНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ
В III ТЫС. ДО Н. Э.
ИНДОАРИИ В АЗОВО-ЧЕРНОМОРСКИХ СТЕПЯХ.
ВЫДЕЛЕНИЕ КУБАНО-ДНЕПРОВСКОЙ КУЛЬТУРЫ.
АРЕАЛЬНЫЕ СВЯЗИ КДК С ДЯ КИО
И ДОЛЬМЕНАМИ НОВОСВОБОДНОЙ
В настоящее время уже не стоит вопроса, следует ли отделять
памятники с повозками и обрядом погребения с отклонением на спину
от древнеямных памятников и объединять их в отдельную культуру.
Этот вопрос решается однозначно всеми исследователями, кто обнару-
живал подобные памятники и касался вопросов их интерпретации
(Гей, 1985, с. 39; Трифонов, 1987, с. 27; Шилов Ю. А., 1982, с. 105).
Впервые об этих памятниках с повозками как об отдельной культу-
ре мы высказались в 1978 году (Сафронов, 1979а, с. 128), в то время
как другие археологи продолжали относить эти памятники к древнеям-
ной культуре (Гей, 1979).
'В 1980 году была дана характеристика этой культуры; указано, что
она входит в круг индоевропейских культур III тыс. до и. э.; приведе-
ны хронологические аргументы в пользу датировки ее древнейших па-
мятников временем дольменов Новосвободной, было предложено рас-
205
сматривать ее филиацией (степным вариантом) культуры Новосвобод-
ной (Николаева, 1980, с. 29—30; Сафронов, 1980, с. 7). В 1983 году мы
сформулировали свою концепцию по кубано-днепровской культуре как
о культуре, отличной от древнеямной, в хронологических рамках 23—
18 вв. до н. э., в ареале от Нижнего Поднепровья и степного Крыма до
Закубанья; памятники были атрибутированы как памятники индоариев
(Николаева, Сафронов, 1983, с. 67—68), была обоснована с этнической
точки зрения и связь Новосвободной с погребениями кубано-днепров-
ской культуры (КДК).
За последние 5 лет появились новые интересные материалы по КДК
в Прикубанье и Закубанье и о подобных памятниках на западных тер-
риториях в области юго-западного варианта древнеямных КИО (Яро-
вой, 1985; Гей, 1986, 1987), которые позволяют точнее проработать
отдельные звенья нашей концепции. Следует отметить, что полемика,
связанная с кубано-днепровской культурой, (Гей, Трифонов) не обога-
тила данную проблематику, поскольку, не касаясь основ выделения
культуры, свелась к схоластическому спору о названии культуры.
В отличие от культур среднебропзового века кубано-днепровская
культура безинвентарна в основной своей массе, как и генетически свя-
занная с ней древнеямная культура, особенно на ранних этапах разви-
тия. Существенно проследить, какие признаки объединяют ее в культу-
ру и отличают от культур в ареале и диахронии.
Памятники КДК были первоначально ограничены в соответствии
со стратиграфией как памятники пост-майкопского и докатакомбного
времени в Нижнем и Среднем Прикубанье. Культурно-дифференци-
рующие признаки майкопской и катакомбной культуры высоко изби-
рательны, поэтому отделение КДК от культур предшествующего и по-
следующего периода в диахронии не составляет затруднений, но такие
хронологические границы не препятствуют попаданию в массив пост-
майкопского и докатакомбного времени и вытянутых погребений За-
кубанья (Ульский аул, кк. 1—5, раскопки Н. И. Веселовского и Уляп,
к. 3, раскопки В. А. Сафронова в 1976 году), и древнеямных погребений
с обрядом захоронения на спине скорченно, и группы погребений на
боку докатакомбного времени с инвентарем позднеямных погребений
(Роговская, кк. 1—4 Тимашевского района, раскопки В. А. Сафронова
в 1972 году: Сафронов, 1973). Таким образом, встает задача отделения
от названных культур КДК.
Культурно-дифференцирующие признаки, отделяющие КДК от древ-
неямных погребений и культуры вытянутых погребений Закубанья •—
обряд трупоположения (в КДК самый выразительный и массовый об-
ряд —- это захоронение на боку с отклонением на спину) и повозка,
сопровождающая каждое пятое погребение КДК (из расчета 40 доку-
ментированных повозок из раскопок В. И. Козенковой 1973 г.,
В. А. Сафронова и Н. А. Николаевой в 1978—1979 гг. и А. Н. Гея и
И. С. Каменецкого в 1979—1982 гг., учитывая неопубликованные повоз-
ки из раскопок А. А. Нехаева на 200 погребений КДК в Нижнем При-
кубанье) (Николаева, Сафронов, 1982, с. 59). Список признаков, раз-
граничивающих три культуры постмайкопского и докатакомбного
времени Прикубанья, можно было бы пополнить и формой могильного
сооружения, одйако эта характеристика недостаточно полно исследо-
вана. Известно, что в ряде погребений КДК форма могилы — прямо-
угольная с проработанными углами с одним или двумя заплечиками,
достаточно глубокая, тогда как в ДЯК ямы ближе к квадрату в плане,
просторные, относительно менее глубокие (хотя этот признак тоже
фиксируется неодинаково). В культуре вытянутых погребений Заку-
банья форма могильных сооружений также специфическая, хотя и
206
здесь небольшая выборка не позволяет сделать надежные выводы.
Ямы от дна до заплечиков, на которых лежит настил, имеют глубину
40—50 см; иногда в ямы помещался деревянный сруб.
Культурно-интегрирующие признаки, позволяющие рассматривать
три культуры в массиве памятников постмайкопского и докатакомбно-
го времени — не только стратиграфическое положение, но и наличие
кургана, и окрашенность охрой. Однако эти признаки широко распро-
странены во времени и пространстве и не являются основанием объе-
динения.
Следует также отметить, что разграничительную функцию выполня-
ет и территория. Действительно, вытянутые погребения, занимая Заку-
банье и Среднее Прикубанье, редко фиксируются в -Нижнем Прику-
банье; древнеямные погребения преимущественно распространены в
более северных районах Прикубанья. Центром ареала КДК является
Нижнее Прикубанье с проходами до предгорий и Среднего Прикубанья.
Если вопрос отделения КДК от синхронных и соседних культур
решается без затруднений, то более сложной представляется проверка
на гомогенность массива памятников КДК.
Помимо обряда положения на боку с отклонением па спину (I тип)
в КДК выделяются еще сильно скорченные погребения па боку с кис-
тями рук, помещенными перед лицом (II тип) и частичная кремация
(III тип захоронения). Последние два обряда характерны не только
для КДК, что не позволяет атрибутировать такие погребения без учета
археологических, стратиграфических и культурно-территориальных
данных.
Три типа погребений КДК характеризуются следующими призна-
ками:
I тип скорченного обряда положения — на боку с отклонением на
спине — доминирующий в КДК, коррелирует в ряде случаев с повозкой
(Крупская 4/7, Крупская 3/17, Крупская 3/16, Павлоград 6/14, 6/11) и
характеризуется углом скорченности ног между 45 и 110°, углом между
линией позвоночника и бедренными костями больше 90°, положением
правой руки (у левобочников) или левой (у правобочников), согнутой
под углом от 90° до 120-—140° и вытянутым положением другой руки.
Почти у всех слабо скорченных скелетов зафиксировано отклонение
на спину, что связано и с положением согнутой руки и, возможно, с
теми деталями ритуала, которые остаются незаметными для нас (орга-
нические подушки, как полагает Гей, которые подкладывали под одно
плечо и которые в дальнейшем истлевали). Создается впечатление, что
первоначально погребенный лежал на спине. Так трактует этот обряд
В. И. Козенкова (1973, с. 62): «на спине с поворотом на правый бок».
II тип скорченного обряда — сильноскорченный — включается в
КДК на основании корреляции с повозкой и нахождения в одном кур-
гане с погребениями с I и III типами обряда КДК. Выделен в Новоти-
таровской 1/8 (из раскопок Козенковой, 1973). Характеризуется углом
скорченности ног менее 45°, положением пяточных костей у таза, острым
углом между линией позвоночника и бедренными костями и положени-
ем одной или двух рук у лица. Хронологический диапазон подобного
обряда — от майкопской и новосвободненской эпохи до катакомбного
времени. Следовательно, этот тип обряда, коль скоро он присущ КДК,
может быть включен в ядро культуры, поскольку живет от начала до
конца ее существования, но он присущ и новосвободненским памятни-
кам, и куро-аракским, и если погребение, совершенное по такому обря-
ду, безинвентарно и не имеет повозки, то атрибуция его более неопре-
деленна и должна определяться кругом трех названных культур. Од-
нако избирательность керамики майкопской культуры, равно как и
207
куро-аракской, а также почти повсеместное присутствие керамики как
в майкопских могилах, так и в куро-аракских позволяет почти одно-
значно атрибутировать безинвентарные погребения по II типу обряда
как кубано-днепровские.
Кроме того, куро-аракские погребения не встречаются на террито-
рии кубано-днепровской культуры на Днепре, в Нижнем и Среднем
Прикубанье, а новосвободненские погребения находятся в более южных
предгорных районах, стыкуясь с комплексами КДК лишь на границе
степной и предгорной зон Адыгеи.
Внесение I типа погребального обряда в ядро культуры не вызы-
вает возражений, поскольку этот обряд доживает до конца кубано-
днепровской культуры и зафиксирован как составляющая погребаль-
ного обряда в памятниках, которые трактуются как раннекатакомбные,
хотя произведены в ямах. Таковым является широко известное погре-
бение в яме с повозкой в урочище «Три Брата» (раскопки П. С. Ры-
кова в Калмыкии, опубликованные И. В. Синицыным — Синицын,
1948, с. 147). Этот обряд отмечен и в катакомбах, которые были выде-
лены нами в приазовскую культуру, распространенную на Донетчине,
в Подонье, Калмыкии (Николаева, Сафронов, 1981, с. 4—26), характе-
ризующую также ранний этап становления катакомбной культурно-
исторической общности в Восточной Европе. Неслучайность обряда
I типа в раннекатакомбных памятниках Калмыкии доказывается нашей
находкой такого погребения в яме с колесом и обрядом на боку с от-
клонением на спине в Джангре 1/6, в низовьях Волги (раскопки
Н. А. Николаевой, В. А. Сафронова в 1985 году; пеопубликованы).
Внесение II типа погребального обряда КДК в ядро культуры обос-
новывается доживанием этого обряда до катакомбной эпохи и пережи-
вании его в ряде катакомбных памятников. Это доказывается обнару-
жением амфоры реповидной формы с зональным орнаментом при по-
гребении КДК II типа (рис. 53: 1, 2), аналогичной амфоре в катакомб-
ном погребении в Павлограде 6/10 (ПКОС 1978), ранний возраст
которого и причастность к культуре погребений с повозками иллюстри-
руется колесом, закрывающим вход в камеру.
III тип обряда КДК — частичная кремация. Связь этого обряда с
двумя вышеописанными типами обряда, I и II, обосновывается и стра-
тиграфией кургана I в Новотитаровской (раскопки Козенковой, 1973)
и погребений Новотитаровская 1/12, 1/9, 1/8.
Новотитаровская 1/9 с обожженным костяком располагалась страти-
графически между двумя погребениями с повозками и двумя рассмот-
ренными типами погребального обряда I и II. Помимо этого трупо-
сожжение было зафиксировано в том же кургане, в комплексах Ново-
титаровка 1/4,5. Следовательно, хронологическая позиция этого обряда
определяется между I и II типами обряда трупоположения. Культур-
ная принадлежность к КДК обосновывается присутствием следов
огня почти в каждом погребении КДК в Прикубанье. Однако в отли-
чие от двух других типов погребального обряда «трупосожжение»
не может включаться в ядро культуры, а должно рассматриваться как
деталь погребального обряда, совмещенная с 2 типами обряда трупо-
положения, —-«использование огня в ритуале».
Погребения, совершенные по I и II типам обряда без повозок, зани-
мают ту же стратиграфическую позицию в кургане, что и погребения
с повозками. И в тех, и в других погребениях встречена керамика
одной и той же традиции.
Помимо керамического, в КДК известны и другие категории инвен-
таря: каменный, металлический, костяной (по материалу), оружие,
орудия труда, украшения (по функции). Существенным дополнением
2С8
к характеристике погребального инвентаря КДК явилось обнаружение
погребения «литейщика» в Нижнем Прикубанье, с. Малаи, Красноар-
мейского р-на (раскопки А. Н. Гея — И. С. Каменецкого в 1979 году:
Гей, 1987, с. ). В этом погребении представлены топор майкоп-
ско-новосвободненского облика в виде литейной формы и каменный
топор гладкий, что, с одной стороны, позволяет еще раз подтвердить
нашу датировку ранних памятников КДК новосвободненским временем
(РБ Па, 23 в. до н. э., по Сафронову), а с другой стороны, сравнить
и синхронизировать с топорами из Трои II (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 335: 13—15). В качестве украшений в погребениях КДК встрече-
ны, как и в позднеямных, костяные молоточковидные булавки, плоские
бляшки с пуансонным орнаментом. Хронология этой категории инвен-
таря показана нами на материале Предкавказья и Причерноморья
(Сафронов, 1972; Сафронов, Николаева, 1975). Большее значение бу-
лавки КДК имеют для синхронизации КДК и древнеямных погребений.
Керамика кубано-днепровской культуры по технологии изготовле-
ния, формам и деталям восходит к гончарным традициям КША (срав-
ни: рис. 55: 1—5 и 55: 6—11, а также рис. 57: 1—6, 13—18, и рис. 57:
7—'12, 19—24) и в ряде образцов повторяет формы производных от
КША кубано-терской), (Николаева, 1987) и новосвободненской (рис.
54). Немногочисленная керамика, распределенная между двумя типами
обряда КДК, объединяется своей причастностью к керамическому
комплексу Новосвободной. Керамический комплекс погребений КДК
без повозок, совершенных по I и II типам обряда, в Прикубанье также
составлен керамическими типами, встреченными как в керамике Ново-
свободной, так и в кубано-терской культуре (рис. 56). Объединяет их
то, что подобные типы керамики встречены в кругу культуры шаровид-
ных амфор (и такие параллели были приведены нами — Николаева,
Сафронов, 1982, табл. 7, 8), к которой восходит и керамика дольменов
Новосвободной и КТК-
Малое количество керамики КДК (18 сосудов на 200 погребений
КДК в Прикубанье) не позволяет внести в «ядро» культуры определен-
ные типы керамики, но атрибуция того культурного круга, к которому
относится керамика КДК (КША, производные от КША, культура доль-
менов Новосвободной, кубано-терская культура) дает возможность
ввести самую общую характеристику для керамического комплекса
КДК в ядро культуры.
Эта характеристика будет определяться как «керамика, принадле-
жащая к кругу культуры шаровидных амфор и генетически связанных
с ней культур».
Обнаружение новосвободненской амфоры в погребении КДК (Круп-
ская 3/16 — рис. 56: 12 и 56: 1), совершенном по I типу, позволяет
рассматривать и другие типы новосвободненской керамики присущими
керамике КДК, поэтому обнаружение чернолощеного кубка (рис. 56:
14 сравнить с рис. 56: 3, 4), совершенном по II типу обряда (Среднее
Прикубанье, КРОС, 1979, 1/1, раскопки экспедиции Северо-Осетинского
университета) позволяет расширить набор керамики в ранних погре-
бениях КДК (рис. 56: 14 — Николаева, Сафронов, 1982, рис. 5: 3, 7).
Стратиграфическое положение погребения по I типу без повозки,
с двуручным сосудом (рис. 56: 15 сравнить рис. 56: 5), зафиксировано
в кубано-терской культуре раннебронзового века этапа НЬ, следующего
за новосвободненским (Дзуарикау 1/19: Николаева, Сафронов, 1980,
рис. 3: 1: 4); в кубано-днепровской культуре (Новотитаровка 1/9)
между основным погребением Новотитаровка 1/12, совершенным по
I типу и с повозкой, и впускным — Новотитаровка 1/8, совершенном
по II типу и с повозкой, позволяет включить двуручный сосуд в число
14—1163 209
характерных сосудов для КДК (Николаева, Сафронов, 1983, с. 56, 60,
рис. 5: 5).
Таким образом, амфора, двуручный сосуд и кубок — характерные
формы керамического инвентаря для КДК. раннего этапа.
Таким образом, мы можем констатировать, что в Нижнем и Сред-
нем Прикубанье имеется массив памятников, стратиграфически разме-
щающийся между майкопскими и рапнекатакомбными погребениями
в курганах, в хронологических рамках — 23—18 вв. до н. э., занимаю-
щий определенный и ограниченный ареал, не совпадающий с ареалом
синхронных культур, таких, как новосвободненская и древнеямная,
кубано-терская и культура вытянутых погребений Закубанья.
Этот массив памятников достаточно значителен для выделения куль-
туры, в нем более 200 погребений. Он выделяется из ряда синхронных
и соседних культур по признакам, затрагивающим основы культуры:
по обряду — от новосвободненской, древнеямной и «вытянутых» захоро-
нений Закубанья, по керамике — от древнеямной. И напротив, куль-
туры, сменяемые и сменяющие во времени эти памятники, по своим
высоко специфическим характеристикам хорошо отделяются от этого
массива памятников (по форме могильного сооружения, по керамике
и по обряду захоронения).
Вместе с тем памятники, включаемые в данный массив, объединя-
ются по обряду трупоположения (с отклонением на спину, бочные за-
хоронения, «сильно скорченные» захоронения с руками перед лицом
и трупосожжение, или следы ритуальных кострищ в могиле); по форме
могилы с помещением в каждом пятом погребении повозки; по кера-
мике, принадлежащей к кругу КША и культур, генетически с ней свя-
занных.
Подобная характеристика этого массива памятников соответствует
представлению о новой культуре. Учитывая соответствие археологиче-
ской культуры системе, а также определение Хмелева (Типы в культу-
ре, 1978) для системы, мы можем констатировать, что памятники КДК
соответствуют и системе, а следовательно, и археологической культуре,
поскольку являют собой множество, обладающее интегральным качест-
вом (объединяющие памятники КДК признаки) и единственно возмож-
ной связью элементов (памятников) этого множества. Так можно обос-
новать выделение кубано-днепровской культуры, используя принципы
системного подхода. Отметим, что Нижнее и Среднее Прикубанье яв-
ляется тем базовым регионом, в котором только и может быть выде-
лена кубано-днепровская культура, хотя проявления ее имеются по всей
полосе причерноморских степей и даже в Румынии, Болгарии, Северо-
Восточной Венгрии. Это объясняется и наибольшим числом повозок,
сосредоточенных в небольшом регионе, в одном кургане или группе
соседних курганов, и вообще большим (200 погребений) массивом па-
мятников, хорошей и множественной стратиграфией, присутствием
датирующих категорий инвентаря. .
Учитывая, что Прикубанье — базовый регион, все памятники в
более широком ареале (как Северное Причерноморье), аналогичные
выделенным в КДК по обряду погребения (бочные с отклонением на
спину с восточной и западной ориентировкой, сильно скорченные с
руками перед лицом и повозками), по керамике (принадлежащей к
кругу культур, отмеченных влиянием КША) мы должны включать так-
же в эту культуру. Такую работу мы выполнили в 1982 году (Николае-
ва, Сафронов, 1983, с. 60), указав, что I и II типы обряда КДК встре-
чены в Подонье (VI, 19 по Каталогу) и Нижнем Поднепровье >(IV, 13—
17 по Каталогу) и Северном Приазовье (IV, 18 по Каталогу) вместе с
повозками. Без повозок, но с реповидными сосудами новосвободненско-
210
го типа по I и II типам обряда КДК совершены погребения в Крыму
у Красноперекопска (Танковое 9/17, Рисовое 1/65, по Щепинскому:
Николаева, Сафронов, 1983, рис. 9: 1, 2). -Помимо таких керамических
форм, встречены амфоры с ручками-уступами (Рисовое 1/69, Бабенко-
ве 1/21, Рисовое 4/14, Танковое 9/15, по Щепинскому: Николаева, Саф-
ронов, 1983, рис. 10: 5—8) и кубковидные сосуды (Танковое 9/7, Рисо-
вое 1/50: Николаева, Сафронов, 1983, рис. 10: 3, 4) (рис. 55). И обряд,
и использование повозок для погребения, и керамика «новосвободнен-
ского облика» (или шире •— круга КША) встречаются в памятниках
старосельского типа, определенных Ю. А. Шиловым (1982, с. 105—107,
рис. 1 и 2). Далее на запад II тип обряда КДК встречается в каменных
ящиках, погребениях так называемого нижнемихайловского типа (Ар-
хеология УССР, 1985, с. 325) и в позднетрипольских погребениях от
Днепра до Дуная. I тип обряда КДК, как и керамика, зафиксирован в
старосельских погребениях и кеми-обинских (Археология УССР, 1985,
рис. 89—90).
На территории юго-западного варианта древнеямной КИО выде-
ляются в древнеямном обряде погребения трупоположение на боку с
отклонением на спину (тип по Яровому, 1985) и скорченно на боку с
руками перед лицом (Дергачев, 1986, рис. 3, табл. 3). Этим типам
обряда присуща керамика амфорного типа (Дергачев, 1986, рис. 8: 6,
9, 3). В тех же пределах распространен и колесный транспорт, который
сопровождается обрядом погребения с отклонением на спину, т. е. I ти-
пом обряда КДК. Таким образом, можно говорить о проявлениях КДК
как в обряде трупоположения, так и использовании повозки в качестве
погребального инвентаря, и в керамической традиции в ареале от При-
кубанья до Северо-Восточной Болгарии (сужу, по Панайотову). Общее
количество таких погребений не больше 100, причем число повозок от-
носительно уменьшается.
Хронология памятников КДК и погребений с колесным транспортом
показывает, что западные памятники КДК древнее восточных (в При-
кубанье), однако в настоящее время трудно локализовать центр форми-
рования культуры на какой-то конкретной территории Северного При-
черноморья. Можно только сказать, что хронологический разрыв
памятников КДК на крайних пределах ее ареала незначителен и что
количественно восточный массив памятников КДК в несколько раз пре-
восходит западный массив памятников КДК, так же как и число пово-
зок в Прикубанье (40 повозок без учета неопубликованных сведений
А. А. Нехаева, с учетом их — более 40) превосходит число северопри-
черноморских повозок в 3 раза, причем центр последних (по количест-
венному признаку) -— в Нижнем Поднепровье.
Древнейшие памятники КДК на западных территориях от Дона до
Днепра синхронны с майкопской культурой по кавказской линии син-
хронизации, с концом Триполья С1 и нижним слоем Михайловского
поселения. Для доказательства этого тезиса достаточно привести хро-
нологические обоснования Ю. А. Шилова — первооткрывателя старо-
сельских памятников с повозками, а также нашу схему синхронизации
погребений, совершенных по I и II обрядам КДК, содержащих как
керамику новосвободненского облика, так и инвентарь, характеризую-
щий вытянутые погребения пост-мариупольской культуры, по Ковале-
вой (1987), с Михайловским поселением.
Ю. А. Шилов выделяет 9 погребений раннего этапа старосельского
типа (1982, с. 106), которые он датирует «по данным типологострати-
графического окружения временем Михайловки II» (там же). 30 по-
гребений позднего этапа старосельского типа Ю. А. Шилов относит к
позднеямному периоду — Михайловке III, причем, позднейшие из них
14* 211
зафиксированы в стратиграфическом окружении погребений «катакомб-
ной культуры». Ю. А. Шилов считает, что керамика новосвободненско-
го типа появляется на позднем этапе старосельской группы, а новоти-
таровские (кубано-днепровские) погребения характеризуют поздний
этап старосельского типа (там же, с. 106). Далее Ю. А. Шилов конста-
тирует синхронность кеми-обинских и старосельских погребений и ука-
зывает на большую древность старосельских памятников сравнительно
с памятниками ямной культуры типа Михайловки II. «Истоки старо-
сельского типа следует искать в среде памятников среднестоговского
времени» (там же, с. 107). Как указывалось выше, нижнемихайловские
погребения, по Ю. А. Шилову, датируются по майкопским сосудам
(Первоконстантиновка 18/4), по сосудам типа Михайловка I и Средний
Стог II, что по трипольской шкале определяется Трипольем CI. Мы
показали выше, что древнейшие древнеямные памятники ДЯ КИО
находятся в нерасчлененной стратиграфической связке с так называе-
мыми нижнемихайловскими погребениями в правобережье Нижнего
Поднепровья и междуречье Буга и Днепра. И следует подчеркнуть,
что неправомерно включать в старосельские древнейшие памятники
древнейшие древнеямные погребения этого региона, как это предложе-
но Ю. А. Шиловым (1982, с. 105), поскольку размываются критерии
выделения кубано-днепровской культуры, в которую мы включаем и
старосельский тип.
Таким образом, Ю. А. Шиловым не приводится никаких прямых
данных о датировке древнейших старосельских погребений майкопским
временем, кроме фрагмента из Первоконстантиновки 1/8 майкопской
керамики, если определение сделано правильно. В лучшем случае не-
значительное число (9 погребений) наиболее ранних памятников, не
содержащих к тому же керамики, может быть датировано временем
Михайловки II (нижний горизонт, т. е. временем Новосвободной).
В этой связи следует привлечь другие памятники к обоснованию
майкопской даты для древнейших старосельских памятников. Обнару-
жение в Северном Крыму у Красноперекопской трех погребений по
обряду КДК II типа с реповидным сосудом новосвободненского типа
(Рисовое 1/65), с редкими фигурными костяными пронизями, встре-
ченными в левобережье Нижнего Поднепровья в постмариупольской
культуре (Танковое 9/15) и каменным терочником — характерным
атрибутом погребений КДК в Прикубанье (Щепинский, Черепанова,
1969, с. 59, рис. 17: 5, 6: 18: 1-—3) (рис. 55: 9) позволяет относить их
с КДК (поскольку они включают два компонента ядра культуры КДК
из трех имеющихся), но датировать майкопским временем, поскольку
в постмариупольской культуре дважды были найдены литейные формы
для отливки проушных топоров майкопского типа (Верхняя Маевка
XII гр. 2/10, о. Самарский 1/6 — Ковалева, 1979, 1980).
Положение этих погребений по II обряду КДК между двумя погре-
бениями, совершенными по I типу обряда КДК в одном и том же кур-
гане, содержащими кубки новосвободненского типа и сосуда типа Ми-
хайловки I (Николаева, Сафронов, 1983, рис. 9: 3, 4) (рис. 55: 3, 4) и
аналогичными керамике старосельского типа, усиливает вышеприве-
денные аналогии и правомерность отнесения всех названных погребе-
ний к КДК, так как I тип обряда — это наиболее специфический для
КДК и избирателен настолько, что может быть отнесен к КДК даже
при отсутствии повозки.
Все сказанное о северокрымских погребениях можно перенести на
старосельские погребения Нижнего Поднепровья. Они должны быть
включены в КДК, поскольку, помимо обряда трупоположения (I тип)
и керамики новосвободненского облика, включают очень существенный
212
Элемент — повозку. Датировка же старосельских погребений Нижнего
Поднепровья может опираться на схему синхронизации северокрымских
памятников, как это было изложено, и определяться майкопским пе-
риодом и Трипольем С1 (концом). А из этого следует, что западные
памятники КДК в Причерноморье датируются раньше восточных. Если
древнейшие восточные памятники КДК в Прикубанье датируются вре-
менем Новосвободной, то причерноморские памятники КДК датируют-
ся временем Майкопа. (По поводу датировки каждого конкретного
комплекса с повозкой сказано в Каталоге повозок — см. главу 10).
Выделение кубано-днепровской культуры и определение хронологи-
ческой позиции ее комплексов на противоположных .окраинах ее ареала
позволяет говорить о движении этой культуры с запада на восток,
причем тот факт, что увеличивается и число повозок с движением с
запада на восток, вероятно, свидетельствует о той роли, которую май-
копская культура сыграла в развитии колесного транспорта у племен
КДК. Майкопские племена, продвигаясь на запад (поселение Констан-
тиновское на Дону, Михайловка 1, Соколовка 1/6А, 2/3:), достигают
Днепровского Правобережья и входят в контакт с носителями КДК.
В результате этих контактов майкопцы могли передать более усовер-
шенствованную форму колеса и форму «кибитки-дома» на колесах,
которая превратила повозку из средства передвижения в форму жили-
ща. Возможно, этим объясняется возросшая роль повозки в ритуале
племен КДК, которую мы наблюдали в памятниках КДК в Прику-
банье. Это предположение не входит в противоречие с тем фактом, что
на западе повозка известна в культуре воронковидных кубков (Броно-
чицы и др.), которая через культуру шаровидных амфор и древнеям-
ную культуру явилась предтечей кубано-днепровской культуры. Вряд
ли можно сомневаться, что носители КДК так же, как и древнеямные
племена древнейшего периода, знали повозку, но знакомство через
майкопцев с древневосточным транспортом обогатили знания транс-
портной техники у племен КДК: если в КВК мы знали цельные колеса
с прорезями (Тиндбекер Моор: Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 646:) и
сплошные (рис. 46), то в КДК мы видим колеса, сделанные из досок,
по кругу, что облегчает и изготовление колеса, и ремонт его. У нас нет
никаких сведений и о кибитке на колесах в Европе, но на Востоке и
на Кавказе она представлена северокавказскими моделями катакомб-
ного времени (Ульский аул, Три Брата и др.), из чего можно заклю-
чить, что и это усовершенствование, древневосточное по происхожде-
нию, было привнесено в среду племен КДК только древневосточными
племенами, а таковыми в III тыс. до н. э. мы считаем только майкоп-
ские, которые достигли Северного Кавказа и дошли до Правобережья
Днепра.
Этническая принадлежность кубано-днепровской культуры может
быть установлена на основании сходства ее по ряду признаков с древне-
ямной культурой, индоиранская атрибуция которой выводится ретро-
спективно по археологическим и лингвистическим данным (см. главу
о ДЯ КИО). Выше указывалось, что имеется определенное сходство
с синхронной древнеямной культурой, которое и было причиной того,
что эти две культуры не могли быть отделены друг от друга. Интегри-
рующие признаки для КДК и ДЯ КИО включают курган, яму как
форму могильного сооружения, перекрытую древесным настилом, иног-
да повозки, одну форму керамики в западной зоне ДЯ КИО — в По-
бужье, Днестро-Дунайском междуречье, некоторые типы украшений
(костяные бусы, булавки, подвески в 1,5 оборота, бляхи с пунсонной
орнаментацией), окрашенность скелета охрой, использование мела и
охры в ритуале. Дифференцирующие признаки включают обряд тру-
21S
поположения, повозку, которая не стала обрядовой нормой в ДЯ КИО,
неамфорные типы керамики ДЯ КИО (особенно круглодонные сосуды
восточной зоны ДЯ КИО). Сходная часть керамического комплекса
КДК и ДЯ КИО связана с общим происхождением от культуры ворон-
ковидных кубков. Однако сходство керамики КДК наблюдается только
с керамикой западной зоны ДЯК. В Прикубанье — восточной зоне
ДЯК — бросается в глаза резкое отличие керамики КДК и ДЯК-
Последние относятся к типичным круглодонным, овоидным сосудам
волго-уральского и донского варианта, по Мерперту, никак не напоми-
нающим об общем происхождении. Это свидетельствует также, что
отпочкование кубано-днепровской культуры от археологического экви-
валента индоиранцев — ДЯК западной зоны — произошло на терри-
тории западнее Днепра и в период до середины III тыс. до н. э.
Сходство Новосвободной с КДК прослеживается по точным анало-
гиям 8 формам керамики, что составляет 1/3 комплекса КДК (8/23) и
1/5 часть (8/43) комплекса Новосвободной. Коэффициент сходства
равен 0,3, что, по Кларку, позволяет относить культуру Новосвободной
и кубано-днепровскую культуру к одной культурно-исторической общ-
ности (рис. 56).
Не конкретизируя центр сложения КДК, можно вполне определен-
но указать на степной пояс от Прикарпатья до Среднедунайской рав-
нины, к которому подходили границы ареала и культуры шаровидных
амфор, и баденской культуры (большая часть форм которой имеется
в комплексе Новосвободной), и древнеямной культуры, где могло иметь
место взаимодействие, приведшее к сложению нового культурного
комплекса.
В 1983 году мы привели три модели, объясняющие сложение КДК
(Николаева, Сафронов, 1983, с. 62).
Лингвисты считают, что 20% сходства лексики указывает на языко-
вое сходство. Сходство трех культур — КДК, ДЯК западной зоны, Но-
восвободной — находит хорошее объяснение в индо-хеттской теории
Стертеванта. Этническая атрибуция КДК, как индоарийская (Николае-
ва, Сафронов, 1983, с. 66 и сл.) и сходство Новосвободной с КДК
позволил сделать вывод о хетто-палайской атрибуции Новосвободной
и в дальнейшем позволит уточнить ареал сложения КДК в большей
мере.
Этническая принадлежность КДК устанавливается более определен-
но, чем у новосвободненцев. КДК занимает узкую приморскую терри-
торию от низовий Южного Буга — Днепра до низовий и среднего те-
чения Кубани. Если в междуречье Днепра — Дона эта культура раст-
воряется ко II тыс. до н. э. в ямной культуре, то в Прикубанье и Крыму
(см. выше и напр. Рисовое 1/41, 1/43; Щепинский, с. 122—424, рис. 48:
1, 2, 9—13) типичные комплексы КДК встречены с булавками как ран-
него, так и позднего облика. Это свидетельствует об их доживании до
катакомбного времени. Вне всякого сомнения, эта культура вошла
компонентом в выделенную нами приазовскую катакомбную культуру,
об этом свидетельствует полностью сохранившийся в катакомбной куль-
туре погребальный обряд (I и II обрядовые группы, как и в КДК, охра,
мел, угольки на подстилке), за исключением коренных изменений в
форме могильного сооружения (появление катакомбы). В комплексах
КДК и ПКК имеются каменные стелы. Появление приазовской куль-
туры (ПКК) мы связывали со «смещением в восточные районы масси-
ва мегалитических культур шаровидных амфор и шнуровой керамики,
появлением на начальной фазе этого процесса кеми-обинских, нижне-
михайловских и западно-кавказских дольменных памятников и оформ-
лением катакомбных культур на заключительном этапе», иными сло-
214
вами, с процессом индоевропёйзаЦйй азово-черноморских степей.
(Николаева, Сафронов, 1981, с. 5 и сл.).
В 18 в. до н.э. в СБ 1с (по периодизации Сафронова для Юга Вос-
точной Европы (1979, с. 15) или в горизонте С для степного Предкав-
казья (Сафронова, 1974, с. 77 -97), когда в некоторых районах Ниж-
него Прикубанья еще продолжает существовать ПКК, на Нижнем
Дону и на Донетчине появляется донецкая катакомбная культура ДКК,
в сложении которой участвовали три компонента: пришлый североев-
ропейский, древнеямная культура, приазовская катакомбная культура.
На нижнем Днепре в чуть более позднее время появляется аналогич-
ная ДКК ингульская катакомбная культура. Впоследствиии все эти
культуры вошли в предкавказскую катакомбную культуру, сменившуюся
в Нижнем Подонье и Прикубанье культурой многоваликовой керами-
ки и срубной культурой. В Закубанье этот период слабо освещен па-
мятниками; вполне возможно, что катакомбные племена отступали,
как и в Центральном Предкавказье, к горам, и остатки прежнего на-
селения, возможно, сохранились в предгорьях. Возможно, именно ка-
такомбный компонент обеспечил некоторый параллелизм в развитии
позднебронзового — раннежелезного века Центрального Предкавказья,
северо-западных предгорий Северного Кавказа и Горного Крыма.
Сходство кобанских сосудов с катакомбными и чернолощенными обря-
да погребения «скорченно на боку» с руками перед лицом мы уже отме-
чали. Для Горного Крыма и его южного берега достаточно точные и
полные параллели по обряду погребения и керамике отмечаются между
позднекатакомбными и кизил-кобинскими А. А. Щепинским. Их можно
дополнить соответствиями, уводящими к керамической традиции КДК-
В Нижнем Прикубанье и Адыгее в керамических комплексах позд-
небронзового — раннежелезного века есть ряд корреспонденций, уво-
дящих к катакомбной и даже керамической традиции КДК. Однако
это особая тема. Для этнической характеристики КДК важно, что с
23 в. до н. э. до второй половины 18 в. до н.э. от низовий Буга и Днеп-
ра до низовий Кубани приморская полоса была занята одной культу-
рой, которая на этой же территории переросла в ПКК под влиянием
злотского компонента, но продолжала существовать на этой террито-
рии до 16 в. до н. э. (до 17 в. до н. э. — на Нижнем Дону). Далее эта
культура вошла компонентом в инглуьскую катакомбную культуру на
Днепре и ДКК, а через последнюю непосредственно и в предкавказ-
скую, которая доживает до 13 в. до н. э., как установлено, в предгор-
ных районах.
Таким образом, на протяжении более чем полтысячи лет, на ука-
занной территории существовала единая культура — КДК, которая
входила в разные варианты катакомбной общности, возможно, вошед-
шей компонентом в материальную культуру раннежелезного века.
Памятники и, вероятно, население указанной территории на про-
тяжении полуторатысячелетней истории отличались от остальных па-
мятников и населения Северного Причерноморья — к такому же мне-
нию на основании исторических и лингвистических данных пришел
О. Н. Трубачев, указавший, что «неправомерно отождествлять все
Северное Причерноморье с иранским языковым ареалом» (Трубачев,
1978, с. 35). По его мнению, «берега Керченского пролива, Таманский
полуостров, Восточное Приазовье, Северо-Западный Кавказ своим
лингвистическим своеобразием обязаны в значительной степени осо-
бому индоевропейскому неиранскому этносу, фигурирующему в литера-
турной традиции и свидетельству древних как племена синдов и мео-
тов» (там же, с. 35). На основании данных ономастики (из греческих
надписей на камнях) и текстах античных авторов и топонимики, Тру-
215
бачев, вслед за Кречмером, приходит к выводу об индоарийской или
праиндийской принадлежности синдов и меотов» (там же, с. 37). Син-
ды, по мнению исследователя, жили на Дону и называли Танаис
(Дон) — *Sinus, что мы читаем как искажение первоначального синдо-
меотского *Sindus (там же, с. 37). Далее Трубачев отмечает, что «толь-
ков индийской индоарийской ветви языков река называется *Sindus.
Отсюда, по Трубачеву, и название реки Инд, страны Инда. «Меоты или
манты были теснейшим образом связаны с Азовским морем, древней
Меотидой. Связь названий моря и народа была ясна в общем еще
древним. Народ был назван по морю, а не наоборот» (там же, с. 36).
Название Азовского моря Трубачев читает *tem-arun (’темное море’ —
др.-инд.) объясняется из индоевропейского *dhe — «кормить грудью»,
т. е. кормилица Черного моря. Анализ языковых фактов привел Труба-
чева к интереснейшему и основополагающему выводу, чрезвычайно
важному и для определения этнической принадлежности КДК: «На
Нижнем Дону синды жили до появления индоариев в Передней Азии»
(там же, с. 37), т. е. до появления там митаннийцев (до 17 в. до н. э.).
Исключительное значение имеет расшифровка Трубачевым, что «наз-
вание меотов — эпиграфическая форма ’maitai’ передает, видимо,
само название — всплывает в то же время (II тыс. до н. э,-—в Перед-
ней Азии; так мы этимологизируем название ’maita’, производное с
хурритским суффиксом ’nni’ от одного из арийских самоназваний
’maita’ (там же, с. 16). Следовательно, в Передней Азии с 17 в. до н. э.
восходит к названию меотов, живших по берегам Азовского моря,
включая Нижнее Прикубанье. Меоты, или вернее, их часть, образо-
вавшая правящую верхушку государства Митании, должна была уйти
из Прикубанья не позднее конца 18 в. до н. э., а допуская время на
неизвестные перипетии, приведшие к власти пришельцев, их уход сле-
дует датировать и более ранним временем, т. е. временем КДК (23—
сер. 18 вв. до н. э.).
Близость названий ’Hypanis’ — Южный Буг, ’Hypanis’ — Кубань,
’Hyphasin’ в Индии (Трубачев, 1976, с. 16) и новые открытия Трубаче-
ва «об индо-арийских следах, помимо непосредственного Приазовья,
также в Крыму и низовьях Днепра» (там же, с. 16) позволили исследо-
вателю установить ареал обитания праиндийцев от низовий Буга —
Днепра по приморской полосе до Нижнего Прикубанья, включая Крым
и Нижнее Подонье, удивительно точно совпадающий с картой распро-
странения памятников кубано-днепровской культуры. «Проявления
пракритизма в реликтах языка северо-понтийских индоарийцев, в данном
случае тавров» (там же, с. 17) рассеивают всякие сомнения в глубо-
кой древности индоарийских свидетельств в районе Крыма. Аргумента-
ция связи КДК и ПКК с позднейшими катакомбными культурами и
связь последних с культурами раннежелезного века не могут, таким
образом, поколебать общее положение о праиндийской атрибуции КДК,
но хорошо иллюстрируют мысль Трубачева об исторических синдах и
местах как об остатках праиндийского населения в Азово-Черноморье.
В Прикубанье они столкнулись с западно-семитскими племенами май-
копской культуры (см. ниже). От этого народа они переняли некото-
рые технические усовершенствования колесного транспорта (кибитки,
составное колесо). Вероятно, праиндийцы были теми проводниками
новых достижений в колесном транспорте, которые, вероятно, и пере-
дали их в среду индоевропейцев, разбросанным в то время от Дона
до Рейна. Они, вероятно, были теми распространителями более совер-
шенных майкопских, а позднее — куро-аракских форм оружия (топо-
ры, кинжалы,), находки которых часто встречаются в Причерноморье
от Нижнего Подонья до Прикарпатья. Вместе с техническими дости-
216
жениями праиндийцы передавали и лексические заимствования из
картвельских и семитских языков в индоевропейский массив. Вероят-
но, этим, а не связями на праиндоевропейском уровне и следует объяс-
нять некоторую часть .семитских и картвельских заимствований 'в индо-
европейских языках.
ГЛАВА 113
СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 111 ТЫС. ДО Н. Э.
ПРОБЛЕМА ХЕТТОВ. МЕГАЛИТИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРЫ
СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ — УСАТОВСКАЯ,
КЕМИ-ОБИНСКАЯ И НОВОСВОБОДНЕНСКАЯ.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КУЛЬТУРЫ ДОЛЬМЕНОВ НОВОСВОБОДНОЙ
Во второй половине III тыс. до н. э. на юге Восточной Европы прои-
зошли исторические события, повлекшие исчезновение двух самых
ярких культур III тыс. до н. э. •— трипольской на западе и майкоп-
ской — на юго-востоке. На смену им пришли культуры — усатовская,
кеми-обинская и новосвободненская, в которых мегалитическая тради-
ция проявилась с разной силой. Региональный подход к изучению па-
мятников не позволил исследователям поставить вопрос о связи этих
событий.
На юго-западе Восточной Европы трипольские памятники претер-
певают изменения, которые выражаются переходом от среднего к
позднему триполью — Триполью С; изменения коснулись всех сторон
культуры — погребального обряда, керамической традиции (падает
доля расписной посуды, меняется характер росписи), формы жилищ.
В Крыму, Нижнем Поднепровье, Приазовье появляется кеми-обин-
ская культура, не имеющая точек соприкосновения с неолитом Крыма.
На Северном Кавказе яркая майкопская культура древневосточного
происхождения сменяется дольменными памятниками типа Новосво-
бодной, все черты которых (кроме элементов металлокомплекса) никак
не связаны с майкопскими памятниками.
Все эти культуры граничат между собой, несмотря на значительную
удаленность самых крайних памятников — усатовских и новосвобод-
ненских. Кеми-Оба доходит до Тамани, а на запад доходит до корен-
ных усатовских территорий, равно, как усатовские импорты имеют
место в Михайловке. Они имеют, кроме того, ряд сходных черт, доста-
точно специфических, и в большем количестве между собой, чем с куль-
турами, предшествующими им. Это — мегалитические конструкции-
кромлехи, каменные ящики, каменные заклады, погребальный обряд —
«скорченно на боку» с кистями перед лицом. В керамике появляется
амфора, известная в Европе со времен Винчи и КВК, в культуре шаро-
видных амфор, культурах шнуровых керамик, баденской культуре
и т. д.
Все три рассматриваемые группы памятников не имеют местных
корней, а следовательно, должны рассматриваться пришлыми. Доказа-
тельству этого тезиса и рассмотрению всех возможных гипотез проис-
хождения дольменных памятников типа Новосвободной посвящается
данный раздел работы.
217
Выделением дольменной культуры в самостоятельную археологиче-
скую культуру наука обязана двум исследователям: Л. И. Лаврову
(1960) и А. Д. Столяру (1960). Их работы, вышедшие одновременно,
содержали разный подход, но привели к одному результату. Столяр
на основании типологического анализа материалов из поселения Ме-
шоко и данных стратиграфии пришел к выводу о разнокультурности
майкопских и новосвободненских памятников, к сожалению, не развив
подробнее этого положения.
Лавров пришел к выводу о необходимости выделения особой доль-
менной культуры Северо-Западного Кавказа, использовав в качестве
базы доказательств анализ архитектурных форм. В работе Лаврова
дана сводка более чем 1137 дольменов.
Как известно, в дольменах производились захоронения нескольких
хронологических эпох — раннебронзовой (Эшерские дольмены, доль-
мены Новосвободной), позднебронзовой (кббанская и колхидская куль-
туры) и железного века (раннесредневековые погребения), поэтому
сказать однозначно, что дольмены — это форма могильной конструк-
ции, свойственная только раннебронзовому веку, в настоящее время
нельзя. Незначительный керамический инвентарь раннебронзового века
в работе Лаврова (1960, с. 102—103), не анализировался в качестве
основания для выделения культуры. Вместе с тем выполнена четкая
архитектурно-типологическая классификация и разобран обряд погре-
бения. По мнению Лаврова (1960, с. 107), обычай хоронить своих со-
племенников >в мегалитических постройках был заимствован северокав-
казцами у населения Средиземноморья в результате морских походов
племен Северо-Западного Кавказа. Выводы Лаврова и Столяра факти-
чески не были замечены большинством археологов. Это было связано
с тем, что уникальный для того времени памятник Мешоко не был
опубликован в полном объеме, а исследователи этого памятника быст-
ро отошли от раннебронзовой тематики. Напротив, работа Лаврова,
фундаментальная по замыслу и исполнению, не была обращена в своем
отсутствующем археологическом аспекте к археологам. Как статьи
Столяра и Формозова, посвященные Мешоко, так и статья Лаврова
вышли в труднодоступных изданиях.
Вряд ли можно считать событием появление двух монографий
В. И. Марковича (1974 и 1978 г.). Незначительно дополнив карту рас-
пространения дольменов Лаврова и приведя в своей работе классифи-
кацию Лаврова для дольменных построек, Марковин выделил три этапа
развития дольменов, запутав, насколько это возможно, археологический
аспект проблемы дольменов на Северном Кавказе. Только в вопросе
принадлежности дольменов Новосвободной к дольменной или к май-
копской культуре Марковин последовательно занимал противополож-
ные позиции (в 1974 году он считал майкопские и новосвободненские
памятники разнокультурными, а в 1978 году вновь считал Новосвобод-
ную вторым этапом развития майкопской культуры). Что касается
атрибуции новых материалов из дольменов, относящихся к куро-арак-
ской и другим культурам раннебронзового века Западного Кавказа,
то она осталась не раскрытой Марковиным.
О правомерности выделения дольменной культуры Северо-Западно-
го Кавказа свидетельствует большая плотность их размещения на
сравнительно небольшой территории, канонизированные формы, не
встречающиеся в других регионах (трапециевидные и овальные в плане
с портальными выступами и отверстием-входом и т. д.); обряд трупопо-
ложения (сидячее, скорченное на боку с руками перед лицом, вторич-
ные захоронения). Незначительный материал, обнаруженный в доль-
менах, говорит о том, что древнейшие дольмены могут быть датированы
218
в пределах небольшого хронологического интервала — 23 в. до и. э. —
начало II тыс. до н. э. Атрибуцию древнейшей керамики, происходящей
из дольменов, провела Н. А. Николаева (1981, с. 79—82). Выделяется
группа впускных погребений с инвентарем колхидско-кобанского типа.
Строительство дольменов, по мнению исследователей, прекратилось
задолго до появления культуры, носители которой использовали воз-
двигнутые ранее дольмены. Можно присоединиться к мнению Лаврова,
который предполагал однокультурность основной массы дольменных
построек на Северном Кавказе.
Безуспешность попытки Марковина раскрыть археологический ас-
пект проблемы дольменов объясняется его догматическим подходом к
материалам по бронзовому веку Северного Кавказа- и отсутствием в
его исследовательском багаже того общеевропейского «культурного
фона», на котором должны рассматриваться дольмены Кавказа.
Ареал дольменной культуры Северо-Западного Кавказа охватывает
все восточное побережье Черного моря, Адыгеи, Верхнее Прикубанье,
степные районы Центрального Предкавказья, Пятигорья, Кабардино-
Балкарии. К проявлениям дольменной культуры следует, вероятно,
отнести Нальчикскую и Кишпекскую гробницы в Кабарадино-Балкарии.
Отсутствие генетической связи между майкопскими и новосвобод-
ненскими памятниками мы обосновали в 1974 году в совместной с
Н. А. Николаевой статье (1974). В 1982 поду в цикле статей о майкоп-
ской культуры мы установили миграционное (Происхождение майкоп-
ской культуры из Северной Месопотамии (междуречье Хабура и Бали-
ха, армийские колонии, связанные с шумерским Уром на' поселениях
предаккадского периода и Раннединастического III) и установили эт-
ническую принадлежность майкопских поселенцев как армийцев
III тыс. до н. э.
До сих пор нет четкого разделения на памятники раннего (майкоп-
ского) и позднего (новосвободненского) этапов. Так, общепризнано,
что древнейшими майкопскими памятниками являются закубанские и
Прикубанские, наиболее ярким выразителем которых является Большой
Майкопский курган. Известно также, что майкопская культура разви-
вала движение на восток до Чечено-Ингушетии (Бамут), где, видимо,
была остановлена в зоне доминирования другой культуры — куро-
аракской Восточного Кавказа. Движение на север шло также в двух
направлениях к Дону и Днепру, на северо-восток -— к устью Волги,
об этом свидетельствуют памятники Константиновка на Дону, Михай-
ловка на Днепре (нижний слой), Соколовка к/п, Цаганур. Это движе-
ние проходило во времени, поэтому следует допускать, что памятники
майкопской культуры на севере и востоке ее ареала позже кубанских,
и, таким образом, существование хронологических этапов эволюции
майкопской культуры очевидно. Р. М. Мунчаев выделяет два этапа
майкопской культуры не на основании данных стратиграфии, а по ха-
рактерным признакам могильных сооружений, обряда погребения.
Кроме того, им выделяется промежуточная группа памятников, что
может соответствовать еще одному этапу. Однако без введения данных
стратиграфии последовательность памятников гипотетична (Николаева,
1982, с. 17, 20).
Таким образом, если можно не сомневаться в существовании ран-
них и поздних майкопских памятников, то вопрос о культурной принад-
лежности Новосвободной к позднему этапу майкопской культуры тре-
бует приведения дополнительных обоснований, тогда как хронологиче-
ское положение Новосвободной в ряду позднемайкопских памятников
не вызывает в настоящее время сомнений. Однако Мунчановьим и дру-
гими были смещены понятия «культурная атрибуция», «синхронность
219
памятников». В свете данных раскопок в Новосвободной и прилегаю-
щих к ней районах (Проведенных А. Д. Резепкиным в 1979—1989 гг.,
становится ясно, что Новосвободненские дольмены относятся по вре-
мени не к самым поздним майкопским памятникам даже в Прикубанье.
Резонно спросить, почему майкопская керамика на раннем и позднем
этапах сопоставима друг с другом, а на промежуточной стадии вдруг
появляется керамика, которая не сходна ни с раннемайкопской, ни с
позднемайкопской. Причины того, что столь долго в науке удерживает-
ся точка зрения об однокультурности Новосвободной и Майкопа, дале-
ки от науки.
В 1982 году мы подробно изложили свои взгляды на происхождение
Майкопа и отсутствие в майкопских традициях местных корней на Се-
верном Кавказе. Николаева в серии работ 1980, 1981, 1982, 1987 гг.
показала, что новосвободненские дольмены относятся к культуре, про-
исхождение которой надо искать в круге культур шаровидных амфор,
шнуровых керамик, воронковидных кубков на их хронологическом сты-
ке. Небезынтересно вернуться к нашей аргументации 1974 года (Нико-
лаева, Сафронов, 1974), которая приведена за пять лет до начала
раскопок Резепкина в районе Новосвободной, до исследований нами
Прикубанья и Закубанья, за тринадцать лет до появления в печати
первой интерпретации Резепкина обнаруженных им материалов (Ре-
зепкин, 1987), за десять лет до появления в печати культурно-хроно-
логических схем по Прикубанью и Закубанью разных авторов (Трифо-
нов, 1985; Гей, 1985).
В этой работе (Николаева, Сафронов, 1974, с. 178) мы привели
аргументы в пользу древневосточного облика майкопских памятников:
гончарный круг, следы использования которого отмечалось исследова-
телями на днищах и поверхности майкопских сосудов (Бобринский,
Мунчаев, 1965, с. 12—21, рис. 2, 3); гофрирование керамики в подра-
жание металлическим сосудам; обнаружение в инвентаре алебастровых
сосудов в комбинации с золотыми накладками сосудов; высокая тех-
нологическая традиция изготовления керамики, выражающаяся в ре-
цептуре исходного материала, однородного по химизму, по степени
измельченности глины, в печном однородном среднетемпературном
обжиге с восстановительным и окислительным режимами; в технике
ангобирования, сопряженной с температурой обжига и т. д.
Отсутствие ручек и орнаментации на сосудах мы рассматривали
как доказательства отличия майкопской и новосвободненской традиции.
Все названные положения выдержали проверку временем. В 1982 г.
мы предложили конкретный памятник, который повторяет весь набор
майкопской керамики и указали конкретный круг памятников, под
влиянием которых мог сложиться майкопский художественный стиль.
Это Тель Хуэйра в Северной Сирии — восточная окраина государства
Эблы, созданного, вероятно, выходцами из Ура. Шумероэламское ис-
кусство явилось основой, на которой возник феномен майкопского
искусства. Такой стык шумерского и эламского искусства осуществлял-
ся в Среднем Междуречье (Тель Асмар, Мари, Хафадже и др.) (Нико-
лаева, Сафронов, 1982; Сафронов, 1982).
В настоящее время более исследован домайкопский горизонт памят-
ников на Северном Кавказе. К таковым относятся поселение Мешоко
(нижний слой), поселение Свободное (Нехаев, 1984, 1985, 1987) посе-
ление «Замок» в Пятигорье, основное погребение Комаровского курган-
ного могильника в Моздоке (Гиджрати, 1986). Комплекс инвентаря
этих памятников еще раз доказывает отсутствие местных корней для
майкопской культуры. Общими категориями инвентаря майкопских
памятников и домайкопских являются лишь каменные браслеты. Раз-
220
личия памятников наблюдаются в керамике, обряде погребения, метал-
локомплексе.
Новосвободненские памятники в 1974 году были известны только по
раскопкам Н. И. Веселовского, представляли собой дольмены и бога-
тый погребальный инвентарь, состоящий из керамики, металлокомплек-
са орудий и украшений. С 1979 года в области станиц, прилегающих к
Новосвободной, проводил раскопки Резепкин. В ходе этих полевых
исследований был расширен новосвободненский керамический комплекс;
дополнен металлокомплекс новыми предметами; получен ряд деталей,
обогащающих наши представления о конструкции могильных сооруже-
ний и погребальном обряде. Эти новые данные о новосвободненском
комплексе заставляют нас внести некоторые коррективы в нашу точку
зрения 1974 года, хотя в своей генеральной линии наша концепция не
изменилась (1983). В настоящее время ряд .исследователей |ЩЖ-
няли нашу концепцию (правда, иногда без ссылок на нас) о выделении
памятников Новосвободной в отдельную культуру (Гей, 1986), о про-
исхождении Новосвободной из круга культуры шаровидных амфор
(Резепкин, 1987), о синхронных и генетически родственных культурных
феноменах на территории Северного Причерноморья и Крыма (Резеп-
кин, 1987; Ю. А. Шилов, 1982).
Мы впервые указали, что новосвободненские памятники отличаются
от майкопских по форме могильного сооружения (каменные гробницы
простой и сложной конструкции, однокамерные и двухкамерные с от-
верстием и без него). Обряд погребения как майкопской, так и ново-
свободненской культуры сложен для изучения, поскольку преобладаю-
щее число майкопских могил ограблено, естественно с нарушением
положения костей, однако имеющиеся данные говорят о положении
погребенного на боку с ориентировкой на юг, юго-восток (Дзуарикау
2/5, 1/8). Черты новосвободненского погребального ритуала были обоб-
щены нами в двух таблицах и рассмотрены на фоне погребального
ритуала усатовских, кеми-обинских и памятников КША. Поскольку
уникальные дольмены Новосвободной, раскопанные Веселовским, оста-
вались таковыми вплоть до начала 80-х годов нашего столетия, то вы-
делять новосвободненскую археологическую культуру в 1974 году нам
казалось преждевременным (два закрытых комплекса, хотя и очень
емких). В то же время было нецелесообразно отрывать новосвободнен-
ские дольмены от дольменной культуры Северо-Западного Кавказа.
Согласно нашей концепции 1974 года, дольменная культура рассматри-
валась как некая общность мегалитических построек, в которую входи-
ли и новосвободненские дольмены, и нальчикская подкурганная горбни-
ца, и дольменные постройки Северо-Западного Кавказа. Кроме того,
из-за практической безинвентарности дольменов Западного Кавказа
нельзя было выявить черты сходства и отличия дольменов с новосво-
бодненскими памятниками, поэтому и сейчас следует признать един-
ственно верным решением выделение и атрибуцию археологической
культуры через ее происхождение. Для этого было показано, что кера-
мический комплекс Новосвободной отличен от майкопского (т. е. не
имеет местных корней), поэтому имеет миграционное происхождение.
Чтобы доказать миграцию Новосвободной, необходимо было опреде-
лить центр концентрации ее керамических форм за пределами Кавка-
за, а также установить промежуточные пункты миграции.
Позже было показано, что дольменная керамика сопоставима с
новосвободненской и частично имеет те же истоки (Николаева, 1981,
с. 79—82). Возросший объем информации по культуре Новосвободнен-
ских дольменов не сделал менее очевидным для нас выдвинутый нами
тезис, что керамика Новосвободной резко отлична от майкопской по
221
составу теста (песок, шамот, примесь толченой раковины), по орнамен-
тации и наличию ручек. Отлична технология создания форм керамики:
майкопская сделана на кругу, а новосвободненская без применения
круга. Майкопская керамика ангобирована, а новосвободненская в не-
которых экземплярах имеет окрашенную охрой поверхность. Орнамен-
тальные композиции (ленты, украшенные зигзагом, наколы, жемчужи-
ны) и техника канеллирования позволяют не только точно определить
хронологию Новосвободной, но и еще точнее определить атрибуцию
исходных для Новосвободной памятников, о чем будет сказано ниже.
Даже исследователи, стоящие на позициях автохтонности Майкопа и
Новосвободной такие, как Формозов, отмечали, что состав и обжиг,
обработка поверхности сосудов из разновременных майкопских памят-
ников варьирует в широких пределах. «Керамика ранней майкопской
культуры (нижние слои Мешоко, Майкопский курган) более тонкостен-
на, лучше обожжена, тщательнее обработана, чем керамика поздне-
майкопская (верхние слои Мешоко, Скала, Веселый, Хаджох, Новосво-
бодная)» Формозов (1969, с. Ы9) объяснил ото явление ослаблением
малоазийских традиций и возобладанием местных. Для полной смены
(относительно майкопской) керамического комплекса, обряда погре-
бения, художественного стиля (объемная металлопластика) такое объ-
яснение вряд ли может удовлетворить.
Мы уже позже подчеркивали, что единственное сходство между
Майкопом и Новосвободной состоит в некоторых типах металлокомп-
лекса (топоры, долота), однако весь комплекс украшений меняется при
переходе от майкопских к новосвободненским памятникам. Если метал-
локомплекс Майкопа возник в кругу шумерно-эламских памятников и
в Северной Месопотамии, где особым образом преломились шумерские
традиции, то все аналогии Новосвободной (посоховидные булавки)
уводят в круг памятников Аккадского времени и культуры Аккада.
Кроме того, в числе аналогий для новосвободненского ювелирного сти-
ля приводят памятники Аладжинского некрополя. Как указывала
Максвел-Хислоп (1974) анатолийский центр производства ювелирных
украшений является вторичным по отношению к шумерскому ювелир-
ному стилю. Эта вторичность и объясняет сходство и различия ново-
свободненского металлокомплекса и Майкопского комплекса. Никола-
ева (1981, с. 77—100) высказала предположение, что новосвободненцы
посещали Восточное Средиземноморье морскими походами и были
знакомы с некоторыми культурными достижениями этого очага так же,
как и анатолийского (Аладжа, Хорос).
Отсутствие сходства в керамике и обряде погребения Новосвободной
и Майкопа, Новосвободной и куро-аракской культуры, а также Ново-
свободной и древнеямной позволяет говорить о пришлом характере
новосвободненской культуры. В поисках исходного центра сложения
памятников Новосвободной мы обратили внимание на кеми-обинские
погребения в Крыму и Нижнем Поднепровье, а также на памятники
позднего Триполья, с которыми новосвободненский керамический ком-
плекс имеет много общих черт. Большое количество аналогий для ке-
рамики Новосвободной дали погребальные комплексы культуры шаро-
видных амфор Юго-Восточной Польши, Волыни и Подолии. Было про-
ведено сравнение трех групп памятников с Новосвободной по элемен-
там погребального обряда, могильным конструкциям и керамическому
комплексу.
В 1974 году (Николаева, Сафронов, 1974, с. 174—199) хотя мы и
не выделяли новосвободненской культуры в строгом смысле этого сло-
ва, но отделили ее от майкопской по всему комплексу культурных
признаков и установили их разное порисхождение. Мы считали возмож-
222
ным рассматривать новосвободненские дольмены в одном культурном
блоке с дольменами Северо-Западного Кавказа на основании сходства
их уникальной формы могильного сооружения. Более того, подчеркива-
ли, что дольменные традиции переживают даже в памятниках средне-
бронзового века в виде «трапециевидной формы плана верхнекубанских
гробниц Усть-Джегутинской»; сходных керамических форм (двуручко-
вые амфоры — Усть-Джегутинская 33/2 и Новосвободная), но в то же
время указывали, что «нельзя ставить знак равенства, как это делают
Нечитайло и Марковин, между новосвободненскими и верхнекубански-
ми посоховидными булавками» (там же, с. 176).
К этим чертам сходства между новосвободненской и кубано-терской
культурой среднебронзового века можно добавить каменные ящики,
характерные для культуры новосвободненских дольменов (число их
возросло в связи с раскопками Резепкина в конце 70-х годов в Ново-
свободной) и для кубано-терских погребений Верхнего Прикубанья и
Пятигорья; амфоры как ведущие керамические формы в обеих культу-
рах. В новосвободненской культуре есть деревянные гробницы (ящи-
ки), которые зафиксированы еще в двух культурах Восточной Евро-
пы— кеми-обинской ,и степном варианте кубано-терской 'культуры.
Перечисленные сходные признаки лишь частично входят в ядро
кубано-терской культуры, которое, по Николаевой (1987, с. 14) состоит
из ямы, ящика как могильной конструкции, вытянутого и скорченного
обряда положения скелета с западной ориентировкой, кабардино-пяти-
горского топора, четырех типов амфор, двуручного сосуда. Указанного
сходства достаточно, чтобы говорить о связи двух культур. — новосво-
бодненской и кубано-терской, о сходстве генетического порядка, но
недостаточно, чтобы считать Новосвободную этапом или вариантом
кубано-терской культуры. Расчет коэффициентов сходства показывает,
что значение «К» меньше 0.3 (см. Николаева, 1987, 1989), м hobocbo-
бодненская культура является самостоятельной археологической куль-
турой с яркими самобытными чертами.
Древнеямная культура имеет коэффициент сходства с новосвобод-
ненскими памятниками равным 0, поскольку в обряде, формах могилы
и керамике нет никаких точек соприкосновения, кроме курганов.
Кубано-днепровская культура (Николаева, Сафронов, 1983, с. 43—
83) имеет с новосвободненской культурой ряд общих черт. Эти черты
выражаются в существовании ряда керамических форм (рис. 56), встре-
чающихся как в КДК, кеми-обинской, так и новосвободненской куль-
туре. Различия существуют в форме могильного сооружения, в обряде
погребения. Так, для КДК характерны ямы с настилом и повозками,
эпизодичны деревянные конструкции. Лишь наличием курганов
в КДК и Новосвободной они могут объединяться по форме могильно-
ного сооружения.
Сходство бомбовидных амфор из дольменов Новосвободной и по-
гребений КДК (Крупская 3/16 — рис. 58: 1—3) позволило говорить о
культуре погребений с повозками в Прикубанье как о степной филиа-
ции Новосвободной (Николаева, 1980). Более детальный анализ позво-
лил разделить эти две культуры, хотя тезис о генетическом сходстве
памятников двух культур — Новосвободненской и КДК — сохраняет
свое значение (Николаева, Сафронов, 1983; см.: глава 12).
Различия между культурой дольменов Новосвободной и культурами,
соседними в ареале и диахронии (древнеямной, кубано-днепровской,
кубано-терской, кеми-обинской) более значительны, чем различия меж-
ду собственно новосвободненскими памятниками. Следовательно, мож-
но констатировать, что имеется некоторое число памятников, занимаю-
щих определенное пространство, связанных интегральным качеством и
023
единственно возможной связью, что выражено в существовании ново-
свободненского культурного комплекса. Задача выделения новосвобод-
ненской культуры облегчается тем, что ее памятники сосредоточены на
небольшой территории. Аналогичная работа проделана с воссоедине-
нием кубано-терской культурной традиции в базовом регионе Северная
Осетия (Николаева, 1989, с. 3—74). Однако существуют и препятствия
для решения задачи 1пред1ставления во всей полноте новосвободненской
культурной традиции (согласно методике Николаевой): новые мате-
риалы не (публикуются уже 10 лет.
Погребальный обряд культуры дольменов Новосвободной включает
несколько типов могильных сооружений: дольмены, ямы и ямы с дере-
вянными и каменными ящиками, причем дольмены являются культурно-
специ|ф|иче1ским (Признаком новосвободненской культуры, выделяя ее
из ряда культур в ареале и диахронии; от дольменов дольменной куль-
туры Западного Кавказа новосвободненские дольмены отличаются
также некоторыми конструктивными чертами. Так, дольмены Новосво-
бодной представляют собой двухчастный каменный ящик с отверстием
во внутренней шлите, разделяющим ящик на две части. Этот тип доль-
менов впервые был раскопан Веселовским; неединичность этого факта
была подтверждена Резепкиным, раскопавшим в 1979 году в Новосво-
бодной еще один такой дольмен (курган 31, п. 5 — Отчет № 7579а).
Боковые плиты таких дольменов вкапывались в землю почти на поло-
вину высоты. Для укрепления стен использовалась булыжниковая под-
сыпка. Дно гробницы было покрыто аналогичной плитой.
Каменные ящики в ямах позволяют проследить упрощение традиции
дольменов, перерождение их в каменные ящики, которые позже стали
характерны для верхнекубанского, пятигорского вариантов КТК- Прав-
да, в отличие от КТК ящики Новосвободной имеют почти подквадрат-
ную форму, что коррелирует со скорченным положением погребенных
в Новосвободной.
Ямы в Новосвободной являются широко распространенной формой
могильного сооружения и ничем особенным не отличаются от других
ямных могил. В целом в культуре Новосвободной широко используется
камень в виде каменных панцирей и набросок над могилами.
Обряд трупоположения в Новосвободной связывает ее с па-
мятниками КДК (Новотатаровская, к. 1, п. 8, 9, 10) и отдельными погре-
бениями КТК (I и II этапа в Кабардино-Балкарии, и III этапа в Север-
ной Осетии — Дзуарикау 3/2). Судя по форме могил, скорченный об-
ряд практиковался даже, если до нас он дошел фрагментарно. Такой
обряд отделяет памятники Новосвободной от памятников среднеброн-
зового века кубано-терской культуры, но объединяет с памятниками
майкопской культуры, как бы соответствуя хронологической границе
между раннебронзовым и среднебронзовым веком. Обряд положения
погребенного является для Новосвободной характеристикой меньшей
степени избирательности, чем дольмены, однако может служить осно-
ванием для выявления генезиса новосвободненской культуры, посколь-
ку в степных культурах этот обряд встречается, как будет показано
ниже, только в погребениях генетически родственных культур — ниж-
немихайловской, кеми-обинской, усатовских (памятниках (позднего Три-
полья.
Керамика дольменов Новосвободной до сих пор не
классифицирована, хотя материалы из раскопок Н. И. Веселовского и
новые поступления керамической коллекции из раскопок А. Д. Резеп-
кина образуют уже достаточно внушительное собрание — около сотни
сосудов.
В 1974 году мы привели описание эпонимного комплекса, указав,
224
что новосвободненский керамический комплекс состоит из «бомбовид-
ных сосудов больших размеров с короткой, узкой и конически постав-
ленной горловиной (рис. 56: 1) (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79:
1); высокогорлых амфор с двумя ручками (Николаева, Сафронов, 1974,
рис. 78: 4); шаровидных амфор или амфор среднегерманского типа, по
Прибе (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 4); кубков (рис. 56: 3)
(Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 3).
Дополнительные материалы из раскопок Резепкииа повторяют ука-
занные типы сосудов и несколько расширяют набор их. Повторяемость
новосвободненского керамического комплекса говорит о существовании
некоторого «ядра» типов керамики, создающего специфичность, изби-
рательность новосвободненского комплекса. Расширение керамических
типов происходит за счет мисок разных типов (три типа мисок: ворон-
ковидных глубоких — рис. 59: 5; мисок с загнутым внутрь краем —
рис. 59: 6; и мисок с вертикальным венчиком — рис. 59: 7), горшочков
с воронкообразной горловиной, кружек (рис. 59: 7), а также новых ти-
пов реповидных сосудов и амфор. Бомбовидные сосуды различаются
между собой по форме тулова: реповидные (у которых наибольший
диаметр находится на середине высоты и наибольший диаметр больше
высоты) и бомбовидные (у которых диаметр находится в верхней трети,
плечевая часть отходит почти под прямым углом от маленького вен-
чика). Венчик и одновременно горловина таких сосудов составляет от
1/10 до 1/30 высоты сосуда. У некоторых сосудов наибольший диаметр
находится на середине высоты.
Двуручные амфоры (рис. 59: 14) различаются высотой горла, фор-
мой тулова и очертаниями горловины. Один тип таких амфор прибли-
жается к куя'вским амфорам КША ,(р,ис. <59: 8), другой тип можно на-
звать кубком с 2ручками или высокогорлой амфорой; третий тип был
уже назван среднегерманской амфорой. Эта самая преобладающая
часть комплекса КША, судя по числу выделенных в ней типов и под-
типов. Есть с шаровидным туловом и круглым дном. Есть плоскодон-
ные амфоры.
Аналогии типам керамики Новосвободной существуют в ряде куль-
тур, меру участия которых в создании новосвободненского комплекса
и следует установить при выяснении вопросов генезиса культуры доль-
менов Новосвободной.
Ближайшие культуры, в которых имеются аналогии реповидным и
бомбовидным сосудам из новосвободненских дольменов — это кеми-
обинская культура Крыма и Приазовья и фатьяновская культура Верх-
него Поволжья, генетически связанные с КША и КШК (рис. 55—57),
а также культура шаровидных амфор, подходящая к Среднему Днеп-
ру, обнаруживающаяся в настоящее время и в Верхнем Поднепровье,
включающая полные аналогии этим формам сосудов. Связи отдельных
форм керамики фатьяновской культуры и культуры новосвободнен-
ских дольменов обсуждались с тачала века (Спицын, Городцов,
Антоневич, Европеус и др.), однако механизм этой связи не был
раскрыт. Во всех названных культурах есть сосуды с округлым дном
(кеми-обинская — Щепинский, 1985, с. 330, рис. 5; КША Западной
Украины — Свешников, 1983, табл. XVIII: 8, XXIII: 6 и др.; фатьянов-
ская — Крайнов, табл. 4; новосвободненская — Николаева, Сафронов,
рис. 78: 9).
Во всех названных культурах есть кубки (кеми-обинская — Щепин-
ский, 1985, с. 330, рис. 2, 6; КША — Свешников, 1983; фатьяновская
культура — Крайнов, табл. 35, погр. 76; новоовободпенская — Николае-
ва, Сафронов, 1974, рис. 79: 3).
15—11'63 225
Во всех четырех культурах есть миски. В трех культурах есть дву-
ручные амфоры, кроме фатьяновской культуры.
В устойчивом керамическом комплексе фатьяновской культуры
кроме этого встречаются низкошейные сосуды амфорного типа, состав-
ляющие 1/5 всех сосудов в среднем, сосудики амфорного типа с горло-
виной. Сосудов с ручками практически нет; нет трех типов амфор,
составляющих специфику новосвободненского феномена (рис. 58),
поэтому вопрос о связи фатьяновской и новосвободненской культуры
может ставиться только в аспекте происхождения двух культур из
близкородственных культурных центров, но после расхождения этих
культур вторичного схождения не наблюдалось. В противном случае
трудно объяснить отсутствие характерных новосвободненских форм
в фатьяновской культуре даже при сходстве в некоторых деталях по-
гребальных обычаев двух культур (обряд на боку скорченно с кистя-
ми рук перед лицом).
Сходство новосвободненской культуры с кеми-обинской констатиру-
ется на аналогиях шести типам керамики (короткошейные реповидные,
двуручные амфоры, кубки двух типов, круглодонные сосуды, миски —
рис. 56), типов орнамента (резной в композиции «елочка» на декора-
тивном валике — рис. 56), типов могильных конструкций (каменные и
деревянные ящики), в росписи на стенках ящиков (Щепннский, 1985,
с. 331—336; Еезспкин, 1987, с. 27, рис. 4, 2), в обряде погребения
включая установку стел. По степени сходства кеми-обинская культура
находится также в ближайшем окружении дольменов Новосвободной,
но многое в оценке степени связи этих двух культур решиться при
полной публикации материалов этой культуры, слабо известной вплоть
до настоящего времени.
Связь Новосвободненской культуры и культур круга Болераз-Баден
устанавливается по аналогиям в керамическом комплексе (рис. 59).
Так, из 14 типов новосвободненской керамики 7 типов находят полные
и тождественные аналогии в культуре Болераз-Баден. О значимости
аналогий можно судить и по удельному весу, который имеют новосво-
бодненско-болеразские типы в комплексе раннего Бадена. Если кера-
мическая система Бадена в схеме Немешовой-Павуковой задана 8—
11 типами, а Бадена развитой ступени — 13 типами (Немешова-Паву-
кова, 1981, рис. 1—5), то нетрудно видеть, что 64% болераз-баденского
комплекса перешло в новосвободненский комплекс керамики. Это
сходство усиливается, если учесть, что уникальная орнаментация ка-
неллированием поверхности сосуда, отмеченная на одном из новосво-
бодненских сосудов, могла быть воспринята только от болераз-баден-
ской традиции, которая распространила этот способ декорирования
сосудов и на другие соседние и синхронные культуры, как например,
Иордансмюль и КВК Зальцмюнда. Действительно, техника канеллиро-
вания, появившаяся в Европе, начиная с Винчи, просуществовала все
периоды Винча А — D, перешла в культуру Сэлькуца IV и Болераз-
Баден. Наряду с канеллированием в баденской культуре применялись
ленты, заполненные елочным орнаментом в виде вписанных угловых
нарезок, штриховки «паркетом» и зигзаги (рис. 60: 6, 9), которые пред-
ставлены и на новосвободненской керамике.
Болераз-баденская составляющая новосвободненского комплекса
включает амфоры двуручковые узкогорлые с двумя ручками на месте
наибольшего диаметра (рис. 59: 1); амфоры с коническим горлом и
двумя ручками у основания горловины (рис. 59: 2); высокогорлые
двуручные амфоры-кубки (рис. 59: 3); сосуды со «стянутым устьем»,
без выделенной горловины, двумя ручками от венчика (рис. 59: 4);
226
глубокие миски с воронковидной верхней частью (рис. 59: 5); миски-
блюда со «'стянутым краем» (рис. 59: 6); кружки (рис. 59: 7).
Однако в культурах круга Болераз-Баден нет традиции насыпать
курганы; нет мегалитических конструкций, поэтому Болераз-Баден
может рассматриваться в качестве одного из компонентов, участвовав-
ших в формировании новосвободненской культуры.
Сходство керамики Новосвободной и культуры шаровидных амфор
прослеживается по 8 из 12 типов керамического комплекса Новосво-
бодной, имеющего ясно выраженные европейские параллели. В керами-
ческом комплексе КША эти параллели охватывают 70 % типов, по
классификации Т. Висл янского ‘(рис. 37 и 59, 60, а также Вислянский,
1966, таблица классификации керамики КША).
Сходство усиливается, если принять во внимание совпадение орна-
ментации на сосудах КША и Новосвободной. Так, на сосуде из Анеты
(КША Западной Украины — рис. 60: 1) и бомбовидном сосуде из Но-
восвободной (рис. 56: 1) орнаментация включает одинаковые мотивы'—
вписанных углов. Очень существенно, что на сосудах Новосвободной
пока не найдено шнуровой орнаментации, поскольку это хороший куль-
турно-хронологический индикатор, указывающий на отсутствие влияния
на формирование новосвободненского комплекса культур шнуровой
керамики, хотя пока бомбовидным амфорам и кубку Новосвободной
мы видим аналогию в комплексах КШК Саксо-Тюрингии (рис. 56:
8, 10).
Мегалитический компонент новосвободненской культуры может быть
заимствован только от двух культур Западной Европы — культуры
воронковидных кубков типа Вальтерниенбург-Бернбург и культуры
шаровидных амфор, однако территориальный разрыв с КВК Северной
Германии позволяет учитывать аналогии в могильных сооружениях
Новосвободной с Вальтерниенбург-Бернбургом только опосредованно,
через КША, которая входила с этими культурами в непосредственный
контакт. Все многообразие форм могильных сооружений в Новосвобод-
ной находит соответствия в культуре шаровидных амфор и в КВК.
Гробиице из стел в Нальчике, которая относится к новосвободненскому
кругу, имеется параллель в гробнице в Решинеке, Могильненского
повята в Польше (Носек, 1967 см. Николаева, 1980, рис. 1: II: 4) (рис.
61: 1 и 7). Каменному ящику из плит в яме с забутовой булыжниками
в Новосвободной существует полная аналогия в гробнице Осолин
(рис. 61: 8) КША. Двухкамерные гробницы Новосвободной параллели-
зируются с двухкамерными гробницами КША (рис. 61: 9). Трапецие-
видность плана дольменных конструкций и ящиков Новосвободной
находит соответствия в могильных сооружениях КША (рис. 61: 10).
Кроме того, в Польше, в КША есть дольмены (Николаева, 1980,
рис. 1: 6). Таким образом, дольмены, каменные ящики, двухкамерные
гробницы, гробницы из стел в Новосвободной могли быть усвоены
этой культуры только от погребального обряда КША, что подразуме-
вает и включение, участие в формировании новосвободненской культуры
носителей КША.
Связь новосвободненской культуры и культуры воронковидных куб-
ков выражается как в прямых аналогиях некоторым керамическим
типам Новосвободной (рис. 59: 11—13), формам могильных сооруже-
ний (рис. 61: 12—16), так и в опосредованных связях — культуры ша-
ровидных амфор с культурой воронковидных кубков (рис. 34—36),
объясняющих параллели между Новосвободной и КВК. Праиндоевро-
пейская атрибуция КВК указывает на индоевропейскую атрибуцию
одного из компонентов новосвободненского комплекса. Другой компо-
нент — болеразский — в комплексе Новосвободной также имеет индо-
15* 227
европейскую атрибуцию, поскольку включил в себя частично КВК, а
частично Лендьел, которые являются праиндоевропейскими культурами
(см. главу 7). Таким образом, можно констатировать индоевропей-
скую атрибуцию составляющих новосвободненский культурный ком-
плекс.
Памятники кеми-обинской культуры были выделены в отдельную
культуру сравнительно недавно, хотя первые из них были раскопаны
в конце XIX в. Основной вклад в изучение этой культуры внес
А. А. Щепинский, а теоретически осмыслены они были, главным обра-
зом, О. Г. Шапошниковой, Д. Я. Телегиным, А. М. Лесковым и
А. А. Щепинским. Между изданием «Археологии УССР» на украин-
ском и на русском языке прошло более 10 лет, но многие точки зре-
ния за это время претерпели изменения, в том числе и взгляды на ке-
ми-обинскую культуру. Ареал распространения этой культуры в на-
стоящее время — Крым, Нижнее Поднепровье и Приазовье (Тамань).
Щепинский выделяет причерноморский, крымский и приазовский ва-
рианты. К этой культуре относят и нижний слой поселения Михайлов-
ка (Археология, 1971, с. 250). Культура представлена как погребаль-
ными, так и бытовыми памятниками, но первые изучены более основа-
тельно. Поселения приурочены к речным террасам и побережью. По-
гребения подкурганные, основные и впускные. Впускные в курганы
древнеямного времени. Насыпи невысокие, но встречаются и высокие
курганы — до 5 м. Курганы земляные и с каменной обкладкой. Над
могилами плиты и каменные заклады. Известны кормлехи вокруг
могил. Могильные конструкции — каменные, деревянные ящики и ямы
под плитами. Известны гробницы, выбитые из цельного блока (эле-
менты дольменной техники строительства). Каменные ящики сделаны
из хорошо подогнанных цельных плит; перекрыты одной или несколь-
кими плитами (щели замазывались глиной). Деревянные ящики также
сооружались из хорошо пригнанных плах, соединенных клиньями; грун-
товые ямы имели закругленные углы и перекрывались каменными
плитами. Погребенные лежали на боку скорченно или на спине в со-
гнутом положении. Ориентировка выдерживалась в направлении В или
СВ. На костях — следы охры. Известны одиночные, парные, коллектив-
ные до 30 человек погребения. Дно могилы посыпалось галькой, ра-
кушкой или толченым известняком, что наблюдается и в раннебронзо-
вых погребальных памятниках Северного Кавказа, на II этапе майкоп-
ской культуры особенно (Щепинский, 1985, с. 333—334). В обряде
погребения отводилось определенное место огню (Щепинский, 1985,
с. 335).
Едва ли не самым специфическим проявлением кеми-обинской куль-
туры является установление стел над могилой, причем стелы могут
выглядеть и как слегка подправленная плита, так и рельефная прори-
совка человеческого лица на плите с орнаментацией и атрибутикой как
на Керносовском идоле. А. А. Щепинский выделяет три типа объектов
монументального искусства: менгир-плиты, мепгир-стелы, менгир-ста-
туи (Щепинский, 1985, с. 335).
Роспись стенок каменных ящиков, нанесенная тремя красками —
белой, красной и черной, воспроизводит различные геометрические
формы — треугольники, ромбы, квадраты, круги, полосы, точки (Ще-
пинский, 1985, с. 334). В 1982 году (Резепкин, 1987, с. 26—33) в Ново-
свободной, в урочище «Клады» была найдена двухкамерная гробница
с росписью, на стенках камер. На белую грунтовку камня были нане-
сены. рисунки двухцветной росписью — красной и черной. Таким об-
разом, в Новосвободной выявлена та же полихромия: белая, черная,
красная. Ближайшей аналогией новосвободненской композиции явля-
228
ется Не гравировка на кромлехе Вербовка и Нальчикских стелах, ИЗ
которых сооружена Нальчикская подкурганная гробница, а роспись на
каменном кеми-обинском ящике из Курбан-Байрама и рельефы на Кер-
носовском идоле. Так, на лицевой стороне этого идола в основании
плиты изображена вереница лошадей (?), аналогичных новосвобод-
ненским; на боковой стороне идола внизу изображена сцена «повер-
жения врага»: одна фигура лежит с воздетыми руками и растопырен-
ными пальцами, изображенными преиувеличенно; другая фигура дана
в падении. Трудно установить семантику этой сцены, однако нас инте-
ресуют больше стилистические совпадения деталей новосвободненской
и керносовских фигур. Наконец, на лицевой стороне Керносовского
идола изображены атрибуты власти — топор, два посоховидных пред-
мета, нож, булава и др. В новосвободненской композиции вместо ору-
жия ближнего боя даны лук и стрелы в колчане.
Можно вспомнить также, что изображения антропоморфной фигуры
на стенках сосудов с разведенными ногами и воздетыми руками с рас-
топыренными пальцами встречаются на керамике ряда индоевропей-
ских культур, начиная от Винчи, моравском варианте культуры Лендь-
ел, в росписи и гравировке на стенах гробниц КШК Тюрингии (Мюл-
лер-Карпе, т. 3, табл. 499, А).
Аналогия, приведенная новосвободненской композиции Резепкиным
в Лейне-Г'елич у г. Халле, 'включает 'недостающие в новосвободненской
орнаментальные элементы (зигзаг, елочку, треугольники), но присут-
ствующие на керносовском идоле (Резепкин, 1987, рис. 1, 2).
Инвентарь кеми-обинских погребений состоит из керамики, металло-
комплекса и предметов из кости, кремня, камня.
Глиняная посуда тонкостенная, почти без орнамента, коричневого
или черного цвета с лощеной поверхностью (в глине — примесь рако-
вины). Все керамические типы соответствуют части новосвободненских:
1-й тип — низко- или короткошейные с выпуклыми боками сосуды;
2-й тип — кубки; 3-й тип — двуручные шаровидные амфоры; 4-й тип —
яйцевидные и круглодонные сосуды; 5-й тип — миски; 6-й тип — кубок
со слабо профилированной горловиной; 7-й тип — безручковые широ-
когорлые амфоры. Все эти типы приведены А. А. Щепинским (1985,
с. 330), перенесены из издания 1971 года в издание 1985 года, и следу-
ет полагать, что классификация керамики кеми-обинской культуры не
претерпела изменений.
Металлокомплекс новосвободненского типа, состоящий из проушно-
го топора, тесла и рогатой вилки, был найден .в кеми-обинском погре-
бении у с. Долинка (Щепинский, 1985, с. 337).
Хронология кеми-обинской культуры. Относительная хронология
кеми-обинских памятников связана, по Щепинскому, с периодом меж-
ду датой нижнего слоя Михайловки и датой срубной культуры. (Ще-
пинский, 1985, с. 336). Развитая кеми-обинская культура датируется
по С14 серединой III тыс. до н. э. (деревянный ящик на Тамани —
Коровина, 1974; Щепинский, 1985, с. 336). Дату металлокомплекса
А. А. Щепинский определяет по Новосвободной 23—21 вв. до н. э.
Растягивание кеми-обинской культуры на 800 лет неубедительно, и
подобная ошибка связана с отсутствием четких критериев в выделении
культуры Кеми-Обы. Соотношение Кеми-Обы и Новосвободной устанав-
ливается по синхронизации нижнего слоя Михайловки и Майкопа,
с одной стороны, и этого горизонта и Среднего Стога (Дереивки). По
трипольской линии синхронизации Михайловка датируется Трипольем
С1, а в абсолютных датах серединой III тыс. до н. э. (Шапошникова,
1985, с. 330). Для того, чтобы было достинуто правильное совмещение
трипольской и древневосточной линии синхронизации необходимо дого-
229
кориться, в какой системе берутся даты для двух линий синхронизации.
В данной связи следует напомнить, что дату Майкопа мы определили,
исходя из даты правления Саргона 2314 г. до н. э., а не 2370 г. до н. э.
по другой системе. Таким образом, мы указываем на одну причину
расхождения даты Майкопа (по трипольской линии синхронизации и
по месопотамской) в один век.
Происхождение кеми-обинской культуры рассматривалось А. А. Ще-
пинским как местное. А. М. Лесков отмечает (1967, 1968, с. 6): «крым-
ские памятники типа Кеми-Оба не составляют особой крымской куль-
туры, а являются лишь крымским вариантом культурной области,
охватившей во второй половине III тыс. до н. э. — первой половине
II тыс. до н. э. все Северо-Западное Причерноморье». Натяжкой было
бы рассматривать это мнение Лескова как принадлежность Кеми-Обы
к локальному варианту дольменной культуры. Не ясно, что за «куль-
турная область от 25 до 15 вв. до н. э.». На Кавказ впервые обратили
внимание в связи с Кемп-Обой Столяр и Шульц (1958), выделив труп-
пу «кавказской керамики». Не приводя никаких доказательств, Лес-
ков поставил кеми-обинскую культуру в связь с Майкопом, рассматри-
вая майкопскую культуру недифференцированно. О. Г. Шапошникова
(Щепинский, 1985, с. 336) рассматривает кеми-обинскую культуру и
энеолитические культуры Северного Кавказа как составляющие этно-
культурную область (общность), не аргументируя это положение ар-
хеологическими фактами.
Существеннно, как интерпретируются вновь открытые памятники в
Северо-Западном Причерноморье, которые обладают чертами кеми-
обинской культуры. Щепинский полагает, что со временем памятники
«Осиповка Николаевской области, Слободка-Романовка у Одессы,
с. Ковалевка Николаевской области, Курисово-Петровского на Тили-
гольском лимане, в курганах у с. Рахмановка, Баратовка, Константи-
новка, Великодолинское, Старогорожено» выделятся в ингуло-днест-
ровский вариант кеми-обинской культуры. Авторы раскопок подробно
дают описание Великодолинских курганов и склоняются к кеми-обин-
ской атрибуции этих памятников. Поскольку эти памятники в Северо-
Западном Причерноморье находятся на территории усатовской культу-
ры, то встает вопрос о хронологическом соотношении усатовских и
кеми-обинских памятников и характере их связи. Решение этих вопро-
сов связано с решением происхождения кеми-обинской культуры. Преж-
де, чем перейти к характеристике усатовских памятников, укажем, что
уже два ведущих исследователя по энеолиту Украины признают, что
на втором этапе памятники нижнемихайловской культуры являются
фактически северочерноморским вариантом кеми-обинской культуры
(Щепинский, 1985, с. 331). Этот тезис важен тем, что устанавливает
субстрат для кеми-обинской культуры в виде нижнемихайловских па-
мятников с влиянием Среднего Стога II. В этом заключаются и разли-
чия Новосвободной и Кеми-Обы, хотя исследования самого последнего
времени убеждают, что культура Средний Стог II доходит до Нижнего
Дона и Прикубанья, Адыгеи (Константиновка, Свободное) и также
является субстратом для Новосвободной. Второй компонент субстрата
для Новосвободной разобран подробно в главе о происхождении ямной
культуры. Коротко напомним, что до •— новосвободненские памятни-
ки— майкопские и домайкопские (памятники типа нижнего слоя Ме-
•шоко, «Замка» у Пятигорска, Комаровского могильника, поселения
Свободное). Другой вариант: различия объясняются не субстратом, а
ареальными связями с соседними культурами. Для Кеми-Обы это свя-
зи с расписными культурами типа Усатово (отсюда и роспись), а но-
восвободненцы прошли севернее и восточнее. Из близлежащих регио-
230
Нов Кеми-Оба тяготеет, с одной стороны, к Северному Кавказу (Ново-
свободной), а .с другой стороны, доходит до усатовских памятников
трипольской культуры. Аналогии керамики, кроме того присутствуют
в КША и круге синхронных с ней и родственных культур.
Усатовские памятники (поселения, курганные и бескурганиые мо-
гильники) в отличие от новосвободненских и кеми-обинских комплек-
сов имеют ряд черт (роспись на части керамики, глиняные статуэтки,
некоторые формы посуды), связывающих их с предшествующей на этой
территории культурой (этапы развития триполья В, С1, по Пассек).
Однако исследователи признают, что в памятниках позднего триполья,
в частности, усатовских появляются новые элементы, не свойственные
трипольской культуре более ранних этапов. (Некоторые исследователи
предлагают выделять усатовские памятники в отдельную культуру —
Думитреску, Гимбутас, Сули мирский). К ним относятся мега-
литические конструкции (каменные ящики, каменные заклады могил,
кромлехи, каменные стены, окружающие поселения и т. д.), обычай
отмечать место захоронения каменными стелами, новые керамические
типы.
Усатовские памятники также резко отличны и от трипольских комп-
лексов на средних этапах развития (В1—iBII по Пассек). Этот
новый компонент в усатовских памятниках значителен и выражается
в ранее неизвестном носителям трипольской культуры обычае насыпать
курганы (Пассек, 1949 с. 194—201), обносить могилу кромлехом (Пас-
сек, 1949, с. 194—297), замазывать щели каменного ящика глиной,
отмечать курганы или места захоронения антропоморфными стелами
(Пассек, с. 190) или плитами, на которых выбиты изображения живот-
ных или людей. Значительно меняется облик инвентаря, особенно
керамики: появляются амфоры (там же, рис. 97: 1—4, табл. II, I, III:
1—2, рис. 98: 2, 3, 5—9, рис. 99: 2, 3); некоторые амфоры украшены
неизвестным до той поры шнуровым орнаментом (там же, табл. 97:
1—2, рис. 99: 3).
Всем новым элементам в Усатово имеются аналогии в памятниках
кеми-обинской культуры и дольменной культуры Западного Кавказа,
которые, как было показано выше, сами не являются местными на
указанных территориях. Если значительное сходство кеми-обинской и
западнокавказской дольменной культуры при отсутствии местной осно-
вы для этих культур можно объяснить генетической связью, то сложнее
дать определение характеру их связи с усатовскими комплексами, в
которых, особенно в керамике, отчетливо прослеживается местный —
трипольский компонент. Несомненно, что связь усатовского населения
с носителями двух указанных культур выходит за рамки обычных меж-
племенных связей. Совершенно очевидно, что появление многих одина-
ковых элементов, не встречающихся в Восточной Европе в комплексах
энеолитического и бронзового века, в трех синхронных культурах, за-
нимающих почти все Северное и Северо-Западное Причерноморье, мо-
жет быть объяснено лишь сильным влиянием какого-нибудь единого
культурного центра.
Выясняя, где локализуется этот центр, следует обратить внимание,
что северная граница распространения усатовских памятников совпа-
дает с южной границей восточного варианта культуры шаровидных
амфор, влияние которой на поздиетрипольские памятники признают
многие исследователи (Мовша, 1985, с. 252).
Два интересных факта, которые опубликовала Т. Г. Мовша в 1985 г.
относительно Усатова, были неизвестны в 1974 году. Усатовцы проби-
вали в известняковом материале коридоры, что является элементом
231
дольменной строительной техники. Этот факт сам по себе указывает
на круг культур, где эта форма существует — КВК, КША.
Происхождение усатовских памятников, по Збеновичу — результат
продвижения выхватииских племен на юг. По Мовше, усатовские па-
мятники образовались в результате вторжения с востока степного
населения. По Збеновичу, «трипольские племена ассимилировали энео-
литическое население кавказского происхождения, продвинувшегося в
Степь», и небольшие группы ямников (Збенович, 1974; Мовша, 1985,
с. 252). Следует отметить гибкую позицию Ю. Н. Захарука, который
считает, что памятники кошиловского и софийского типа этапа СП
трипольской культуры ведут свое происхождение непосредственно от
среднего триполья (Археология УСР, с. 183, 205), а возникновение па-
мятников касперивского типа связано с появлением «нового этнического
массива — племен культуры шаровидных амфор» (там же, с. 186).
В настоящее время совершенно определенно большинство исследова-
телей придерживается мнения о сосуществовании и взаимовлиянии
трех культур КША, КВК и позднего триполья, о чем мы говорили в
1974 году.
Влияние культуры шаровидных амфор на усатовские памятники
прослеживается по 14 признакам погребального обряда (большинство
из них характерно также для дольменной культуры Северо-Западного
Кавказа и Новосвободной, а также для Кеми-Обы), по особенностям
технологии выделки керамики, выражается в появлении шнуровой ор-
наментации (Збенович, 1972, с. 190-—191, рис. 50: 1) и шаровидных
амфор. Таким образом, устанавливается происхождение второго ком-
понента синкретичных усатовских комплексов из культуры шаровидных
амфор. Немногие оставшиеся элементы за вычетом трипольских и
культуры шаровидных амфор (стелы с изображением людей и живот-
ных, гробницы с ложным сводом, укрепление каменными стенами
поселений) находят (параллели лишь в кеми-обинской и новосвобод-
ненской дольменной культуре или заимствованы от древнеямной куль-
туры (скорченное на спине трупоположение).
Так выглядит наше доказательство 1974 года. В настоящее время
в связи с новыми данными по Новосвободной и на основании опубли-
кованных материалов по Усатову и позднетрипольским памятникам
можно уточнить керамические формы, по которым прослеживаются
связи Усатова и Новосвободной, Усатова и Кеми-Обы.
1-я форма — амфора с овоидным туловом плоскодонная с ручками
на месте наибольшего диаметра, который проходит через геометриче-
ский центр сосуда. Этот тип сосуда находит аналогии в Бадене, КША,
КВК, а позже в КШК. Впервые эта форма появляется в КВК Бааль-
берга, а заимствована (точнее перешла с компонентом КВК) КШК,
КША и Баденом от КВК (рис. 59: 1). В Усатове это преобладающая
керамическая форма нерасписной керамики.
2-я форма — «среднегерманская амфора» встречена в КША, КВК,
Новосвободной. Форма, характерная для Новосвободной (Николаева,
Сафронова, 1974, рис. 79: 4).
3-я форма — кубки, которые характерны для КВК, КШК, КША.
Наиболее близка форма усатовского кубка экземпляру из KBiK (осо-
бенно северной группы), поскольку в них высота горловины превыша-
ла бы высоту тулова.
4-я форма — миски, которые характерны для названных культур,
но можно добавить, что эти миски характерны для Выхватинцев, есть
в Новосвободной и Кеми-Обе.
5-я форма — шаровидная амфора без ручек; венчик отогнут. Ана-
логичная есть в Новосвободной, в фатьяновской ку, ьтуре.
232
6-я форма—низкошейные сосуды реповидной формы. Они присут-
ствуют в северных вариантах позднего триполья.
Вообще много выхватинских форм нерасписной керамики при-
сутствует в новой керамической коллекции из Новосвободной
(рис. 59—60).
Целесообразно рассматривать керамику Выхватинцев и Усатова
вместе, сопоставляя их с Новосвободной: так расширяется набор форм
керамики. Складывается впечатление, что прав Збенович, в том что
Усатово — дальнейшее развитие памятников Среднего Подиестровья —
Выхватинцы, а другая линия развития связана с продвижением через
Среднее Подпестровье к Нижнему Поднестровью той группы племен,
которая дала начало Кеми-Обе и Новосвободной. Немаловажно уз-
нать, на какой стадии эта группа восприняла курганную форму захо-
ронения, поскольку первичное захоронение было в кромлехах. Все это
движение начинается с Триполья С1, достигая Нижнего Поднепровья,
что отразилось в памятниках нижнего слоя Михайловки, синхронного
Майкопу и Триполью С1. Причиной движения, возможно, явилась
Чернавода, которая рассматривается юго-восточным или анатолийским
импульсом. Это привело к смещению Гумельницы, образованию Боле-
раза, считающегося самой ранней фазой Бадена. Эти (перемещения
отозвались и на более северных культурах — КША, продвинувшихся
в Молдову, на Волынь и Подолию. В настоящее время возможно го-
ворить о том, что усатовские памятники отразили влияние шаровидных
амфор в керамике, а в погребальном обряде (оформлении курганной
насыпи, включении камня в насыпь, в заклады могил, стелы, ложные
своды, коридоры, прорубленные в известняке, обкладке стен камнем
и т. д.) — отразились элементы мегалитической архитектуры. Связи
с Анатолией, что сейчас признается металловедами и археологами,
отразились в составе и технологии литья усатовских кинжалов. Эти
контакты, возможно, принесли некоторые мегалитические элементы из
мегалитического круга Средиземноморья. Связь КША с кеми-обински-
ми памятниками Крыма и Нижнего Поднепровья прослеживается по
12 элементам погребального обряда (Николаева, Сафронов, 1974,
табл. I, II), по одинаковой технологии выделки керамики (примесь
шамота, ракушки, лощение — там же, табл. III), по наличию одина-
ковых керамических форм. Керамические формы кеми-обинских комп-
лексов тождественны как отдельным типам сосудов из комплексов
культуры шаровидных амфор, так и сосудам из двух новосвободнен-
ских комплексов. Это реповидные амфоры с хорошо выраженным не-
высоким воротничком (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 80: 3, 6), ко-
торые встречены в КША Западной Украины (тип I формы 2, по Ле-
вицкому, 1929, с. 211—213, табл. IV: 1,4), амфоры среднегерманского
типа (сравнить: Николаева, Сафронов, '1974, рис. 79: 4, 8 и рис. 80: il),
плоскодонные сосуды с короткой шейкой и раздутым туловом, близким
к реповидным (Щепинский, 1971, с. 255), амфоры с высоким горлом и
шаровидным туловом типа Михайловки.
Происхождение новосвободненской культуры Северо-Западного
Кавказа вызвано теми же событиями, что и появление памятников
усатовского и кеми-обинского типов,— с возросшей активностью пле-
мен культуры шаровидных амфор. Вклад последней в культуру доль-
менов Новосвободной Северо-Западного Кавказа значительно сильнее,
чем в кеми-обинские и усатовские комплексы. Он прослеживается в
26 признаках погребального обряда (Николаева, Сафронов, 1974,
табл. I, II), из которых 9 признаков являются общими для четырех
разбираемых выше культур, 2 признака — для трех культур (Новосво-
бодной, Усатова и Кеми-Обы), а 9 признаков представлены только в
Новосвободной и КША.
233
Сходство погребального обряда, характерного для культуры ша-
ровидных амфор и дольменов Новосвободной настолько велико и де-
тально, что не представляется вероятным его объяснить конвергенци-
ей или даже заимствованием религиозных идей. Действительно, заим-
ствование религиозных представлений у древних народов не сопро-
вождалось полным отказом от религии предков, а выражалось та-
ким явлением, как синкретизм, при котором в усложненном культе
(обряде) сочетались как местные, так и привнесенные элементы.
Сходство керамического материала из комплексов КША и раине-
дольменных памятников, особенно погребений у ст. Новосвободной,
настолько разительно, что невозможно объяснить его заимствованием
«вошедших в моду керамических форм или более совершенных техни-
ческих приемов» (к тому же лепная новосвободненская керамика зна-
чительно менее совершенна, чем изготовленная на кругу майкопская).
Об определенных европейских влияниях на керамике Новосвободной
говорили исследователи 20—30-х годов (Антоневич, Европеус — Ни-
колаева, Сафронов, 1974, с. 186, сн. 1).
Сложная строительная техника, связанная с сооружением дольме-
нов, не позволяет предполагать просто усвоение чужеродных элемен-
тов культа мертвых (об этом см.: Николаева, Сафронов, 1974, с. 186,
си. 2).
В этой связи правомерно допустить, что сходство погребального
обряда, строительной техники и близость керамической традиции, от-
меченные для иовосвободненских дольменов и культуры шаровидных
амфор объясняется инфильтрацией групп носителей культуры шаро-
видных амфор в Северо-Западное Причерноморье и далее на Север-
ный Кавказ. Направление миграции можно обосновать рядом аргу-
ментов.
На Северо-Западном Кавказе и близлежащих районах нет исход-
ных прототипов для дольменных погребальных конструкций. Синхрон-
ная новосвободненским дольменам кеми-обинская культура, как ука-
зывалось выше, хотя и знакома с каменными конструкциями, но сама
имеет пришлый характер. В то же время мегалитические конструкции
появляются в сравниваемой с Новосвободной культуре шаровидных
амфор как наследие поздних хронологических вариантов культуры во-
ронковидных кубков, с которыми КША частично синхронна.
Вторым аргументом в пользу указанного направления миграции
свидетельствует тот факт, что на территории Западной Европы с глу-
бокой древности (с IV тыс. до н. э.) был распространен обычай захо-
ронения в дольменах (Даниел, с. 56). Традиция захоронения в мега-
литических сооружениях стала известна и носителям культуры КВК
в северных районах Европы в средненеолитическом (III по Монте-
лиусу) периоде развития. В то же время на территории Восточной
Европы мегалитических сооружений нет вплоть до III тыс. до н. э.
Третьим аргументом в пользу направления миграции с северо-за-
пада является почти полное отсутствие металлических изделий в комп-
лексах ранней (куявской) стадии культуры шаровидных амфор (в
поздних комплексах найдено всего 4 металлических предмета — Вис-
лянский, 1970, с. 200), что с полным основанием позволило отнести
культуру шаровидных амфор к концу неолита. В том случае, если
предположить кавказское или причерноморское происхождение куль-
туры шаровидных амфор, то совершенно невозможно было бы объяс-
нить факт неожиданного исчезновения металла, которым богаты даже
самые ранние памятники новосвободненской культуры Западного Кав-
каза, кеми-обинской культуры и Усатова. Такое явление нельзя объяс-
234
пить и ссылкой на отсутствие месторождений медных руд, так КаК
район бытования памятников польской и восточной групп попадает
в зону меднорудных месторождений. Последнее доказывается и тем,
что культуры более позднего времени, существующие на этой терри-
тории, обнаруживают хорошее знакомство с обработкой меди, причем
обеспечивают не только собственные потребности, но и производство
на экспорт.
Хронология памятников четырех названных культур доказывает
приоритет северо-западных памятников перед юго-восточными и соот-
ветственно направление миграции с СЗ на ЮВ.
Дата новосвободненских памятников (по северокавказской шкале)
определяется по дате Майкопа и по стратиграфии новосвободненских
и майкопских памятников. Новосвободненские памятники располага-
лись в курганах выше майкопских. С другой стороны, постновосво-
бодненские памятники перекрывались куро-аракскими погребениями
сахчерского финального периода куро-аракской культуры. В своих
работах «майкопского цикла» мы показали, что единственно возмож-
ная дата для Майкопа—24/23 вв. до н. э. (по средней хронологии)
и 25 в. до н. э. (по длинной хронологии). Сачхерские памятники, ко-
торые на Северном Кавказе перекрывают постновосвободненские, да-
тируются по штыковым копьям временем Нарамсина >и Шаркалиша-
ри. т. е. концем 23 в. до н. э., и • лимитируют новосвободненские,
С учетом запаздывания можно определять дату Новосвободной в пре-
делах 2250—2150 гг. до н. э. (по средней хронологии — Биккерман,
1980), а по длинной хронологии на отрезке 25—23 вв. до н. э. Эти
даты согласуются с датами для самых ранних погребений кубано-тер-
ской -культуры в верхнекубанском варианте — 2140+60; 2070+60;
1930±60. Правда, эти даты сомнительны, поскольку атрибуция па-
мятников была изменена после получения анализов на майкопскую
(Нечитайло, 1978).
Для усатовских памятников существуют радиокарбонные даты
2450—2380 гг. до н. э. (пять дат) (Мовша, 1985, с. 254), а в целом для
памятников позднего триполья СП устанавливается хронологический
интервал 2600—2000 гг. до н. э., по Свешникову (1983, с. 19).
Для памятников КША Свешников приводит несколько дат по С 14
в пределах 25—22 вв. до и. э. (Свешников, 1983, с. 19). Кроме того, он
сообщает дату, когда КВК залегали совместно с керамикой КША на
поселении в Зарембово — 2675 г. до н. э. (там же).
Таким образом, радиокарбонные даты для памятников КША и
позднего триполья показывают приоритет КША.
Радиокарбонная дата для .погребения в Межлиманском кургане на
Тамани (погребение относилось к кеми-обинской культуре) в пределах
середины III тыс. до и. э. указывает на то, что кеми-обинские погре-
бения несколько раньше Новосвободной, а дата для Новорозановки, ко-
торая несколько раньше нижнего слоя Михайловки,— около 2900 г. до
н. э., согласуется с схемой развития Кеми-Обы на субстрате нижнеми-
хайловских памятников.
Таким образом, радиокарбонные даты разбираемых культур по-
казывают, что 26 в. до н. э.—-это время продвижения на восток КША
в виде восточной группы ее памятников. Михайловский этап нежнеми-
хайловской культуры датирован О. Г. Шапошниковой (1985, с. 330)
серединой III тыс. до н. э. Усатовские памятники датированы 2400—
2300 гг. до н. э.
Стратиграфические данные показывают, что на поселениях три-
польской культуры позднего периода залегает керамика КВК и КША.
Сейчас никого не удивляет такая ситуация, из которой следует, что
235
Эти культуры сыграли свою роль в дезинтеграции Массива триполь-
ской культуры и в процессе «исчезновения триполья». Причем, фактор
воздействия этих культур имел место после ослабления триполья ран-
ними древнеямными племенами, которые оформились в период Три-
полье В1—В2 и расчленили массив Триполья на два крыла — север-
ное и южное. Об этом свидетельствует стратиграфия, полученная нами
при раскопках в Молдавии, где погребения с трипольской керамикой
периода В1—В2 перекрывали ямные погребения, и, напротив, пере-
крывались древнеямными погребениями. В кургане 9 у с. Думяны
Рышканского района МССР разрушенное погребение под древнейшей
насыпью с панцирной обкладкой периода триполья С1—С2 перекры-
валось свитой погребений по древнеямному обряду, одно из которых
содержало бронзовый топор, найденный в Новосвободной (раскопки
Резепкина), другое — шаровидную амфору с ленточными, с сед-
ловинкой, 4 ручками по плечикам, черного цвета с лощеной поверх-
ностью.
В условиях малого количества карбонных дат особое значение при-
обретают данные стратиграфии и относительной хронологии.
Стратиграфических данных о соотношении Новосвободной с Кеми-
Обой нет. Однако сходство редкого набора металлического инвентаря
в каменном ящике у с. Долинка (кеми-обинская культура) и в дольме-
нах у ст. Новосвободная, безусловно, свидетельствует о синхронности
этих двух комплексов. В настоящее время эти комплексы считаются
и наиболее древними из всех остальных памятников этих двух культур.
Стратиграфия поселения Михайловка (Шапошникова, 1985) пока-
зывает, что нижний слой составляет михайловский этап нижнемихай-
ловской культуры, которая явилась субстратом для Кеми-Обы и в
этом поселении залегает вместе с ямными материалами ДЯК в слое
Михайловка III, по Шапошниковой (1985, с. 330).
Доказана ямная атрибуция и среднего слоя, в жилище нижнего
горизонта которого обнаружена трипольская керамика с черной рос-
писью, которая появляется только в период триполья С. Кроме этого,
в настоящее время хорошим хронологическим репером является на-
хождение в предшествующем слое фрагментов майкопской керамики.
Таким образом, по стратиграфии Михайловки майкопская культура в
Нижнем Поднепровье предшествует памятникам, сопоставляемым с
Новосвободной. Следовательно, сопоставимы не только инвентари и
погребальные обряды кеми-обинской и новосвободненской культур, но
и стратиграфическая ситуация, сопровождающая эти памятники. Вы-
дающееся значение Михайловского поселения состоит в том, что оно
позволяет связать памятники трипольской культуры с памятниками
раннебронзового века Северного Кавказа и скорректировать две ли-
нии синхронизации с хронологической шкалой древневосточных-памят-
ников.
Стратиграфическое соотношение усатовских и памятников культу-
ры шаровидных амфор отсутствует, но есть факты совместного зале-
гания материалов КША на трипольских поселениях вместе с керами-
кой позднего триполья СП (Кошиловцы, Самчинцы, Никольская сло-
бодка) (Свешников, 1983, с. 18). Ю. Н. Захарук (с. 50—51) установил
последовательность памятников трех культур, точнее ' синхронность
позднего триполья с культурой воронковидных сосудов и следование
КША за КВК- В Зимно Волынском им (Захарук, с. 50) была засвиде-
1ельствована синхронность культуры воронковидных кубков и сосу-
дов позднего триполья. То же было зафиксировано Я. Ковальчиком в
Грудеке Надбужном. В Клементовицах, повята Поляны на поселении
КВК были произведены захоронения КША, причем одно из них вре-
236
залось в яму № 16-—землянку КВК- О сосуществовании памятников
позднего триполья с культурой шаровидных амфор 'свидетельствуют
находки фрагментов сосудов этих культур на позднетрипольских посе-
лениях (Новые Чарторыя, Костенцы, Кошиловцы). В Зарембово (Поль-
ша— Вислянский, с. 216) в одной из ям ранней стадии культуры во-
ронковидных сосудов на дне была обнаружена (вымостка) из череп-
ков КША. На ряде поселений этих культур встречаются вместе фраг-
менты керамики этих культур. В настоящее время в «Археологии
УССР» (1985 г.) выражена коллективная точка зрения украинских ар-
хеологов, что КША, КВК и позднее триполье С2 сосуществуют на од-
них поселениях, хотя известные колебания по поводу этой синхрони-
зации проявились в «Археологии УРСР» (1971; Николаева, Сафронов,
1974, с. 190—191).
Этот вопрос требует и дальнейшего внимания, однако имеющиеся
данные в Долгешти Мари свидетельствуют о том, что в период Го-
родиштеа-Фолтешти культуры шаровидных амфор в Молдове уже не
было. Поскольку памятники Городиштеа позже Усатово, то синхро-
низация Усатово и КША (восточной группы) косвенно может вытекать
из стратиграфии Долгешти Мари.
Совершенно очевидно, что установленные в этих районах факты
взаимного перекрывания усатовских памятников и КША зафиксирова-
ли тот момент, когда носители культуры шаровидных амфор продви-
нулись в юго-восточном направлении и вошли в зону распространения
трипольской культуры*.
Появление в памятниках позднего триполья шнуровой орнамента-
ции и «тюрингских» амфор свидетельствует о влияниях культуры шну-
ровой керамики на усатовские памятники. Возможно, новые элементы
принесла культура шаровидных амфор, поскольку она испытала силь-
ное воздействие культур шнуровых керамик на поздней фазе своего
существования. По Вислянскому, начало культуры шнуровой керами-
ки в Польше параллельно младшей фазе (III стадия) КША. Послед-
няя исчезает с появлением межановицкой, счижовской и протоунетиц-
кой культур (Вислянский, с. 217—219). Синхронность разбираемых
культур доказывается находкой «тюрингской» амфоры в могиле 184,
относящейся к КША, на поселении в Злоте (Кшак, 1970).
Исходя из данных стратиграфии, мы можем констатировать, что
начало позднего триполья совпадает со временем появления культуры
шаровидных амфор в Восточной Европе, а наличие черт шнуровой ке-
рамики в усатовских памятниках указывает, что начало возникнове-
ния усатовских памятников позже ранней фазы культуры шаровидных
амфор, комплексы которой не отмечены шнуровой орнаментацией.
На основании рассмотренных данных о соотношении КША с КШК
понятен синкретизм новосвободненского керамического комплекса, со-
стоящего из «тюрингской» амфоры и кубка, характерных для обще-
европейского горизонта шнуровых керамик (Николаева, Сафронов,
1974, рис. 79: 2, 3), амфор реповидных форм (там же, рис. 79: 2) и
амфоры среднегерманского типа (там же, 'рис. 79: 4), встречающихся
лишь в комплексах КША. Анализ новосвободненского комплекса сви-
* Культура шаровидных амфор распространена на территории от Средней Гер-
мании, Богемии до Волыни и Подолни до Среднего Днепра. Общепризнано ее деле-
ние на три группы — западную, польскую и. восточную. Периодизация КША осно-
вывается на принципе возрастания роли шнура в орнаментации керамики. Выделяет-
ся древнейшая фаза без шнура, поэтому наиболее ранними памятниками считаются
комплексы Куявии (Вислянский, 1966, с. 112,5—11126). Восточная группа образована
продвижением на восток населения КША Повисленья и синхронна II, III стадии поль-
ского варианта КША.
2137
детельствует, что его отпочкование от КША не могло произойти в те-
чение древней (куявской) стадии развития, поскольку комплексы пос-
ледней не несут следов влияния КШК. Отсутствие шнурового орна-
мента не позволяет отнести это событие и к III стадии, по Т. Вислян-
скому, развития этой культуры. Движение носителей КША могло на-
чаться только во время второй стадии существования этой культуры,
когда она вошла в контакт с КШК. Включение ряда элементов послед-
ней в новосвободненский комплекс указывает, 'что это событие имело
место в конце II стадии. Это подтверждается корреспонденциями
культуры шаровидных амфор в баденском комплексе.
Присутствие шнура на сосудах из поселения Михайловка также го-
ворит в пользу того, что самые ранние памятники кеми-обинской куль-
туры отмечены влиянием КШК, о чем свидетельствует и амфора сак-
со-тюрингского сипа в кеми-обинском комплексе («Археология
УРСР», 1971, рис. 70: 3). Однако не прямым воздействием КШК на
культуры Северного Причерноморья и Северо-Западного Кавказа сле-
дует объяснять эти явления, а скорее продвижением культуры шаро-
видных амфор, испытавшей влияние со стороны культуры шнуровых
керамик, которые, возможно, и явились причиной ее смещения на юго-
восток.
Нет уверенности в том, что новосвободненский комплекс был ос-
тавлен первыми переселенцами. Скорее наоборот, заимствование
у майкопцев металлического инвентаря свидетельствует о длительно-
сти контактов двух культур, а следовательно, о некотором временном
разрыве между началом - миграции и сложением комплекса Новосво-
бодной.
Границы исходной территории, с которой проходило движение но-
сителей КША, достаточно расплывчаты. Они определяются граница-
ми польской и восточной групп КША, генетически связанных между
собой, из памятников которой происходят все аналогии для причер
номорских и северо-кавказских памятников. Хотя территория кеми-
обинских, усатовских и культуры шаровидных амфор смыкаются, су-
ществует территориальный разрыв между всем этим культурным мас-
сивом и памятниками дольменной культуры Северо-Западного Кав-
каза. Этот разрыв заполняется находками стел в Приазовье и Ниж-
нем Дону. Их культурная атрибуция связывается с причерноморскими
группами того культурного массива, который восходит к культуре
шаровидных амфор. Путь носителей КША отмечается также отдель-
ными памятниками — дольменами в Приазовье, погребениями и посе-
лениями на Нижнем Дону. В 1974 году мы относили к этому же куль-
турному пласту нижний горизонт поселения Ливенцовка, который в
1985 году был отнесен О. Г. Шапошниковой к древнейшим памятникам
нижнемихайловской культуры, ко II этапу которой относится Кеми-
Оба, по Шапошниковой, Телегину.
Захватив все Северное Причерноморье, Крым, Северо-Западный
Кавказ, племена КША осуществляли внутри своего массива активные
культурные связи и, возможно, передвижения. К этим процессам сле-
дует отнести появление па Северном Кавказе кубано-терской культу-
ры, в ядро которой вошло 4 типа амфор — тюрингские, куявские, сред-
негерманские, безручковые амфоровидные сосуды.
Верхнюю хронологическую границу для существования этих ам-
фор, характерных для КША, в Восточной Европе дают памятники СБ
II на Северном Кавказе, датируемых 15 в. до н. э. (Николаева, 1987).
В 1982 году мы связали с новосвободненскими памятниками хетто-
палайцев. Обнаружение корреспонденций амфорам и кубку из дольме-
нов Новосвободной в памятниках восточного побережья Средиземного
2S8
моря (Библ) указывает на морской путь проникновения индоевропей-
цев, возможно, хетто-лувийцев, что согласуется, по нашему мнению,
и с данными книги Бытия о появлении хеттов в Восточном Средизем-
номорье к самому концу царствования Нарамсина около 2200 г. до
н. э. Близость дольменов Новосвободной к дольменам Западного Кав-
каза, позволившая ряду исследователей утверждать их культурное
единство и распространение последних по всему восточному берегу
Черного моря до Очамчири (Марковин, 1978, рис. 20) в 120 км по морю
и в 160 км по побережью от страны Пала (Иванов/1980, с. 130), дела-
ет реальным отождествление строителей дольменов с хетто-палайцами.
Ряд черт новосвободненской керамики (черный блестящий >ангоб на
внешней поверхности и светлая «подкладка» изнутри) и металла (но-
жи) позволяет реально связать носителей дольменной культуры с<хир-
беткеракскими племенами Восточной Анатолии. Предположение о кон-
тактах с куро-аракским населением, родственным хирбет-керакскому,
менее реально, поскольку регионы бытования памятников обеих культур
разделены труднодоступными горами горной страны Большой Кавказ.
Несомненны морские связи с Восточным Средиземноморьем. Они фик-
сируются как находки керамики, близкой к КША и КШК и новосвобод-
ненским образцам, так и распространенному 'в Причерноморье ору-
жию восточносредиземноморского типа (кинжалы кипрского типа —
в Северо-Западном Причерноморье; мечи, копья, кинжалы с ребрами
жесткости — в новосвободненских дольменах; а также находки в по-
следних металлической модели ковчега, собачек, находящих соответ-
ствие, помимо европейской культуры воронковидных кубков, также и в
находках Библа). В результате этих связей получила окончательное
оформление и архитектура дольменов Западного Кавказа, генетические
истоки которой ведут к архитектурной традиции северных мегалитов
КВК и КША. Морские связи населения восточного побережья Среди-
земного и Черного морей обеспечивали, вероятно, и контакты трех
групп когда-то единого этнического массива, из которого предки лу-
вийцев '(Мелларт, 1971), заняли после разрушения Трои II при-
близительно западную, прибрежную часть Малой Азии, тогда как
предки хеттов и палайцев — строители дольменов Западного Кавка-
за— заняли юго-восточную часть причерноморской полосы Малой
Азии, а затем распространились в ее южные районы. Вывод о более
близких отношениях хеттского с палайским, чем с лувийским, подтвер-
ждается указанием Иванова, «о том, что в эпоху Древнего царства
наиболее интенсивные контакты имели место между языком хатти,
с одной стороны, и с хеттским и палайским, с другой» (там же, с. 136).
Путь проникновения в Малую Азию по восточному побережью Чер-
ного моря подтверждается тем, что страна Пала была расположена
между колхидской низменностью и страной Хатти (там же, с. >130);
с юго-западной стороны к ним примыкала область распространения
хеттов, древняя столица которых Куссара находилась в 150 км к ЗЮЗ
от области Пала. Создается впечатление, что страна Хатти помешала
продвижению хетто-палайцев к западу по черноморскому побережью
Анатолии, хотя в приморском хеттском городе Цальпе «хетты обита-
ли на рубеже Ш/П тыс. до н. э.» (Иванов, 1980).
Косвенно на путь хетто-палайцев и общие судьбы носителей двух
языков в период миграций указывают и сходные у обоих народов мо-
литвы богу солнца, в которых «можно видеть отражение образа Солн-
ца, встающего из-за моря» (Иванов, 1980, с. 131). В одном из пара-
графов Древнего царства хеттов, указывает Иванов, «говорится об
особых привилегиях у жителей восточных городов Хеттского государ-
ства. В этом параграфе также можно было бы видеть свидетельства
239
постепенного перемещения хеттов с востока на запад» (там же,
с. 131—132). Мелларт связывает прибытие хеттов в Анатолию из Кав-
казского региона перед 1900 г. до н. э. с разрушениями у Байбурта
(около Эрзерума на запад и на юг до Аксарая). Однако трудно гово-
рить определенно, носители какой археологической культуры явились
причиной разрушения, а также, в чем выразилась их связь с истори-
ческими хеттами. Найти археологический эквивалент хеттам и палай-
цам, или хетто-палайцам в III тыс. до н. э. мешает, по нашему мнению,
слабая изученность юго-восточной части причерноморской полосы Ма-
лой Азии. Более поздние достоверно известные древнехеттские могиль-
ники в «гротах» приближаются к обычаю захоронения в дольменах,
особенно вырубленных в скале. Книга Бытия дает основания полагать,
что этот обычай существовал у хеттов с глубокой древности, а именно
в первой половине 22 в. до н. э. Так, «достались Аврааму от сынов
хеттовых поле и пещера, которая на нем в собственность для погребе-
ния» (Быт. 23: 19). Значительно больше для связи с мегалитической
традицией дают сохранившиеся описания погребений >хеттских царей
«в каменных домах» под курганами, которое, по мнению М. Г. Бериа-
швили «было связано с культом предков, существование чего в этом
районе бесспорно» (Бериашвили, с. 50). Интересно, что первоначаль-
но «одна из главных функций кургана была функция святилища» (Бе-
риашвили, с. 50); в последующую эпоху у хеттов «курганы утрачива-
ют эту функцию и остаются только гробницы». «Каменный дом» и «кур-
ган» по своему значению должны быть сходны; кремация должна бы-
ла быть дорогой в сонм богов» (там же).
Обряд захоронения — «каменный дом под курганом» в буквальном
смысле находит параллели только в дольменах Новосвободной, где
уже зафиксировано два дольмена в форме «каменного дома» с двус-
катной крышей. О функции святилища курганов над дольменами го-
ворят поминальные дары. Погребения в дольменах Новосвободной, су-
дя по исключительному богатству инвентаря, принадлежали людям
самого высокого ранга — вождям «новосвободненских» племен. У хет-
тов в каменных домах под курганами также хоронили только членов
царской семьи. О важной роли огня в погребальном ритуале свиде-
тельствует «небольшое количество углей, которые сопровождали погре-
бения во всех типах дольменов» (Резепкин). Однако случаи кре-
мации в новосвободненских памятниках нам неизвестны, хотя они хо-
рошо представлены в памятниках КДК, которая, судя по последним
данным, доходила до Новосвободной, а на основании вышеприведен-
ного анализа керамического комплекса, находилась в тесном ареаль-
ном союзе с новосвободненской культурой на Северном Кавказе, что
при установленной индоарийской атрибуции КДК отражает неодно-
кратно подчеркиваемые лингвистами индохеттские контакты вплоть до
индо-хеттского ареального союза.
Связями Новосвободной с куро-аракскон культурой можно объяс-
нить анатолийские (хетто-пракартвельские) заимствования в картвель-
ском, на которые указывают лингвисты (Гамкрелидзе, Иванов, 1984,
с. 897—898).
Не отказываясь ни от одного из выводов работы 1974 года (Нико-
лаева, Сафронов, 1974), можно в настоящее время скорректировать зо-
ну формирования новосвободненского культурного комплекса в облас-
ти контактов культуры шаровидных амфор и культур болераз-баден-
ского круга, находившейся на территории современной Чехии, Молдо-
вы. Сделать это правомерно, учитывая выявленный нами баденский
компонент новосвободненской культуры и мегалитический компонент,
который мог быть передан только КША. Для хеттской атрибуции но-
240
восвободненского комплекса бесценно выявление болераз-баденской
составляющей, тем более что, этническая атрибуция части болераз-ба-
денского комплекса как лувийская уже обсуждалась прямо и косвенно
в литературе. Баденское присутствие в Анатолии доказывал Калиц,
проводя сравнение баденских и троянских (Троя III) керамических
форм. Тезис о лувийском присутствии в Трое, после разрушения
Трои II, развивает развивает Мелларт (1971,<с. 409). Это увязывается
с его разработками о появлении хеттов на рубеже III—II тыс. до н. э.
в Анатолии, с хеттскими» преданиями о символах царской власти и по-
возке, полученных из-за моря, а также с данными архива Эблы о
хеттском присутствии в этот период, т. е. по'Средней хронологии
23 в. до н. э.
Вместе с тем выявление «новосвободненской миграции» из районов
Центральной Европы и связь Новосвободной с 2-я индоевропейскими
культурами позволяет скорректировать ареал ПИЕП перед ее рас-
падом.
16—1163
341
ЧАСТЬ III
СВЯЗИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ С ИНОЯЗЫЧНЫМИ
НАРОДАМИ
ГЛАВА 14
СЕМИТСКИЙ УЗЕЛ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРОБЛЕМЫ
Допускаемые лингвистами (Дьяконов, 1982) немногие заимствова-
ния в праиндоевропейский из прасемитского, судя по хронологии, мог-
ли относиться к VI/V тыс. до н. э., когда существовал прасемитский
язык. Это не противоречит археологической концепции о малоазийской
прародине праиндоевропейцев раннеиндоевропейского и частично сред-
пеиндоевропейского состояния.
Интересно замечание Дьяконова, что западные индоевропейские
языки включают несколько иные заимствования, чем восточные и. е.
языки, что можно объяснить контактами индоевропейцев .и семитов
в период прсле выделения и. е. диалектов, <т. е. в III тыс. до и. э.
Семитские заимствования в западные и. е. языки связаны с кон-
тактами Восточного Средиземноморья с югом Балканского ;полу-
острова и островной частью Эгейского моря.
Семитские заимствования в восточные и. е. языки хорошо объясня-
ются в свете семитской атрибуции майкопской культуры, поскольку
последняя генетически связана с культурой Тель-Хуэйра, однотипной
с культурой калициформной керамики государства Эблы. Связь их ма-
териальной культуры свидетельствует, что семитский язык майкопских
мигрантов должен быть близок к эблаитскому, т. е. западносемитско-
му со многими чертами восточносемитского.
Источником для семитских заимствований в западных и. е. диалек-
тах служило эблаитское население и его потомки в Палестине, жившие
там до конца III тыс. до н. э., а также близко родственные финикий-
ские племена.
Индоевропейско-семитские контакты в III тыс. до н. э. могли осу-
ществляться в зонах пограничья Передней Азии и Европы: либо мор-
ским путем через проливы, через Балканы и Восточное Средиземно-
морье, либо сухопутным путем через Кавказ. Последний путь никогда
никем не обосновывался археологически.
Учитывая, что древнейшие индоевропейские народы III тыс. до и. э.,
развивая свое движение по югу восточноевропейских степей (индо-
иранцы, индоарии — Сафронов, 1983, с. 80—81) подходили к северо-
кавказским предгорьям или проходили Предкавказье, а семитоязыч-
ные культуры были распространены в области Северной Сирии и
Верхней Месопотамии, не следует исключать возможность существо-
242 . _ . .
вания семито-индоевропейских контактов на Северном Кавказе в III
тыс. до н. э.
Вопрос установления этнической атрибуции археологических куль-
тур III тыс. до н. э. на Северном Кавказе < связан и с вопросом
выявления возможных семитоязычных культур на Кавказе. Конкретно
речь может идти только о майкопской культуре, занимающей северо-
кавказские предгорья, эпизодически встречающейся в Предкавказье
и в Закавказье, поскольку с момента открытия первых памятников этой
культуры почти все исследователи указывали на существование каких-
то связей Майкопа с древневосточными цивилизациями, правда, не
уточняя механизма попадания этой культуры или ее элементов на
Северный Кавказ.
Другая культура III тыс. до н. э. Кавказа — это куро-аракская. Она
занимает регионы Передней Азии (Армянское нагорье) и Восточное
Средиземноморье, где ее памятники называются хирбет-керакской
культурой. Памятники куро-аракской культуры в Закавказье имеют
значительные региональные и хронологические различия, что выража-
ется в ряде территориально-хронологических вариантов. Этническая
атрибуция куро-аракской культуры в настоящее время достаточно оп-
ределенно устанавливается историками и лингвистами как хуррито- и
картвелоязычная. Появление этой культуры на Северном Кавказе, кон-
кретнее в конце III тыс. до н. э. в Центральном Предкавказье (Шау-
Лагат, Дзуарикау, Кобан) и образование ею синкретичных комплексов
с культурами, индоевропейская атрибуция которых установлена дос-
таточно определенно (Николаева, 1980; 1981), позволяет рассматри-
вать куро-аракскую культуру партнером в картвело-индоевропейских
контактах.
Таким образом, семитоязычная атрибуция майкопской культуры,
установленная нами в 1982 году (Сафронов, 1982; Николаева, Сафро-
нов, 1982), сделала реальной возможность осуществления индоевро-
пейско-семитских контактов через Кавказ с локализацией их на Север-
ном Кавказе, в западной его половине.
Вопросы хронологии майкопской культуры по данным историогра-
фии разобраны в работе Николаевой (1982, с. 21—25), из чего следу-
ет, что дата майкопской культуры колебалась в пределах от конца
IV до I тыс. до н. э. и в течение последних десятилетий закрепилась
на рубеже второй половины III тыс. до н. э. В качестве датирующих
аналогий исследователи привлекали материалы из памятников Трои
II—IV, царских гробниц Ура, Элама, додинастического Египта, Алад-
жи, Гиссара III С.
Тенденция к передатированию Майкопа более ранним временем
была намечена Мунчаевым (1975, с. 197—336), получила развитие в
работах Андреевой (1977; 1979). Андреева использовала для датиров-
ки Майкопа существенно новый источник — месопотамскую глиптику,
что является само по себе вкладом в исследование майкопской проб-
лемы. Предложенная ею дата Майкопа концом IV тыс. до н. э. и по-
стулирование формирования майкопского комплекса на базе памят-
ников Протописьменного периода и круга памятников Амук-Гавра
вошли в резкое противоречие с позицией Майкопа на шкале относи-
тельной хронологии восточноевропейских памятников, разработанной
с учетом балканской и центральноевропейской линий синхронизации,
которые, в свою очередь, могут быть соотнесены с ближневосточной
базой хронологии.
Таким образом, историография показывает, что долгое время дата
Майкопа определялась по его металлокомплексу, что не утратило сво-
его значения. Датирующими могут быть признаны и ряд сюжетов изо-
16* 34Q
бразительного искусства Майкопа, однако отсутствие методики их ана-
лиза и использования для установления хронологической позиции
предопределило неверные хронологические выводы Андреевой, хотя
здравая идея определения даты Майкопа через предметы изобрази-
тельного искусства не должна быть дискредетирована неудачными раз-
работками в этом направлении.
Хронологическому анализу всегда должно отдаваться предпочтение
в решении проблем этнического характера, поэтому вопросы хроноло-
гии приоритетны и в наших работах «майкопского цикла». Мы подчер-
кивали, что дата Майкопа корректируется рядом дат (Николаева,
Сафронов, 1982, с. 49).
Рафинирование серебра — технологическая операция, которая дол-
жна предшествовать изготовлению серебряной посуды больших объе-
мов, известна в районах Древнего Востока с Раннединастического
II/III (конец 26 в. до н. э., по Биккерману). Серебряные и золотые
сосуды появляются в странах Древнего Востока в РД П/РД III — РД
III (Ур РД III, Киш, Асмар, Элам).
Чеканка медных рельефов — техника, подготовившая чеканку по се-
ребру и золоту, появля'"?гя на Древнем Востоке в конце РД II.
Металлическая крус ':я скульптура, предопределившая появление
круглой скульптуры в Майкопе, появляется впервые в памятниках
Древнего Востока в РД li/РД III.
Таким образом, все технологические операции, подготовившие по-
явление металлоизделий из золота и серебра в майкопской культуре,
были разработаны в Месопотамии только с конца Раннединастическо-
го II периода, т. е. со второй половины 26 в. до н. э. (по Биккерману).
Казалось бы, любые попытки удревнения майкопской культуры ранее
второй половины 26 в. до н. э. должны были бы разбиться об этот
непреодолимый барьер — дату появления технологии обработки дра-
гоценных металлов, техники и технологии изготовления металлоизде-
лий из них собственно на самом Древнем Востоке. Однако никем из
исследователей эта серия косвенных датирующих аргументов не при-
нималась во внимание. Следует повернуться именно к этим незамет-
ным датам, которые дают более надежную древнюю хронологическую
границу для Майкопа, чем некоторые прямые конкретные аналогии
отдельным предметам.
Датировка ювелирного стиля, представленного майкопскими укра-
шениями, находится в соответствии с датами рафинирования серебра,
изготовления серебряных и золотых сосудов большого объема, грави-
ровки изображений на серебряных сосудах, чеканки рельефов на мед-
ных листах, появления круглой металлической скульптуры.
Ювелирные украшения появляются в Месопотамии в археологичес-
ких памятниках только с Раннединастического III; в памятниках РД
II, по мнению Максвел-Хислоп, авторитетного исследователя ювелир-
ного искусства Месопотамии от III, I—II тыс. до н. э., они не встре-
чены, хотя косвенные данные о них имеются в письменных докумен-
тах. Так, Энмеркар, царь I династии Урука (РД II), предпринимал
усилия по обеспечению города драгоценными металлами, а ремеслен-
ников Арраты называл умелыми мастерами. Максвел-Хислоп отмеча-
ет месопотамский регион как древнейший и влияющий на расцвет юве-
лирного стиля в Анатолии, Восточном Средиземноморье. Все майкоп-
ские ювелирные поделки находят аналогии в шумерских украшениях
РД III и также не могли появиться ранее сложения ювелирного сти-
ля Метопотамии, т. е., ранее середины III тыс. до н. э.
Металлокомплекс Майкопа (рис. 75: 19, 23) состоит из оружия и
орудий труда. Это топоры, проушные, плоские, тесловидные и с завер-
244
йутыМ краем, втульчатые тесловидные (или втульчатая «МотЫга»),
комбинированные топоры, сочетающие топор и тесло; ножи с округлен-
ным концом и черенком; долота желобчатые.
В металлокомплекс следует включать украшения — украшения
одежды и головного убора: золотые и серебряные ленты, золотые
кольца с кольцами или подвеской из полудрагоценных камней, золо-
тые бусы; украшения погребальной камеры — части «штандарта» — по-
лые серебряные стержни, литые фигурки животных из золота, полые
головки животных как части комбинированных украшений; штампо-
ванные бляшки с фигурками животных; предметы туалета — бронзо-
вые диски с функцией зеркала, «бритвы» бронзовые (рис. 75: 1—9).
Составной частью металлокомплекса Майкопа являются золотые
и серебряные сосуды, комбинированные сосуды из алебастра и золота
(рис. 75: 29—32).
Изображения животных, гор, рек на серебряных сосудах Майкопа
служат, с одной стороны, для изучения искусства Майкопа; с другой
стороны, его дата корректирует дату металлокомплекса (рис. 75: 37,
38).
Миграционный характер появления металлокомплекса Майкопа на
Северном Кавказе представляется однозначным, поскольку уже давно
многие исследователи обращали внимание, что в памятниках, пред-
шествующих майкопским на Северном Кавказе, нет практически ме-
талла, а тем более прототипов сложнейших форм металлических пред-
метов Майкопа. Разночтения в этом вопросе объяснялись неисследо-
ванностью северо-кавказского энеолита. В настоящее время уже луч-
ше известны памятники, предшествующие Майкопу. Они достаточно
однородны и составляют предмайкопский хронологический горизонт.
Культурная ориентация этого горизонта указывает на регионы к се-
веро-западу от Северного Кавказа. Этот горизонт связан с доямным
горизонтом в Предкавказье, Подонье и Поволжье (рис. 65). Многие
исследователи сходятся во мнении о среднестоговско-хвалынской ат-
рибуции этого горизонта (Трифонов, Резепкин, Нехаев, Гиджрати,
Кияшко, Телегин и др.).
Предмайкопский горизонт составлен следующими памятниками:
нижний слой поселения Мешоко в Адыгее; Нальчикский могильник;
Комаровское погребение у Моздока, 2/18 (Гиджрати, 1986, с. 18,
рис. 6); поселение «Замок» в Пятигорске и поселение Свободное в
Адыгее (исследуется Нехаевым). Хронология этого горизонта, опре-
деляемого по трипольской шкале — Трипольем В2/С1, не позволяет да-
тировать Майкоп ранее Триполья С1, что в переводе на абсолютные
даты представляет середину III тыс. до и. э. (Сафронов, 1980, с. 28).
Незначительный металлокомплекс предмайкопского горизонта со-
стоит из предметов, типологически отличных от майкопских. Это брас-
леты, чашевидные «подвески-скорлупки», обоймочки (Телегин, 1985,
рис. 84), которые в настоящее время связываются с новоданиловскими
комплексами типа Петро-Свистуново, Чапли и др. Подробнее об этом
горизонте мы останавливаемся в главе II, где анализируется содер-
жание доямного горизонта в Предкавказье, Подонье, Поволжье
(рис. 65).
Топоры, тесла, ножи, «бритвы» Майкопа определяют общий хроно-
логический диапазон металлокомплекса Майкопа. Аналогии им в древ-
невосточных памятниках очерчивают зону распространения подобных
изделий от Крита до Ирана, от Армянского нагорья до Южной Месо-
потамии. Помимо работ справочного характера существуют и специ-
альные исследования, касающиеся вопросов происхождения втульча-
тых проушных топоров (Кореиевский, 1974, с. 14—33). В таких рабо-
245
Тах суживается круг аналогий. Так, Кореневский относится более пред-
почтительно к аналогиям из Ирака (там же, рис. 3: 3), Суз (там же,
рис. 3: 4) и Элама и не согласен с аналогиями, предлагаемыми Рен-
фрю. Происхождение майкопских втульчатых топоров он считает не-
местным, но конкретного памятника на Древнем Востоке указать не
может. Более широко к металлокомплексу Майкопа подошел Ф. Бе-
танкур. Он ищет аналогии для ножей, проушных топоров и топора-тес-
ла на Крите, рассматривая Крит как центр опосредованного воздейст-
вия Месопотамии через Майкоп. Общим во всех исследованиях подоб-
ного рода является отсутствие объективных критериев оценки сходст-
ва и различия, которые могут базироваться только на классификации
исследованных форм. Другим недостатком в аналогиях, приводимых
Кореневским и Бетанкуром (Николаева, 1982, с. 13—14), является пре-
обладание случайных находок, тогда как этот вид источника позво-
ляет представить ареал распространения типа, но не диапазон его
существования.
Вместе с тем следует уточнить, что все аналогии майкопским про-
ушным топорам, происходящие из датированных памятников Древнего
Востока, хронологически определяются Раннединастическим III перио-
дом. Это прежде всего царские гробницы Ура (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 172: б), Лагаш (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 185: 10), Киш, гробни-
цы холма А, по Е. Макеею (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 199: 50), Мари
(Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 224: 14, 15), Тель Хуэйры (Мюллер-Карпе,
табл. 233: 28), Хорос-Тепе (Мюллер-Карпе, т. 3, табл.. 315: 10, рис. 75:
19—22).
Проушные топоры — это одно из трех направлений развития топо-
ров, наметившихся в Раннединастический III период в Месопотамии.
Основное и доминирующее направление развития боевого топора в
этом регионе-—это топоры с длинной втулкой. Второе направление —
это разновидность первого. Если в первом варианте топоров плоскость
продольного разреза втулки и плоскость лезвийной части взаимно па-
раллельны, то во втором варианте — эти плоскости взаимно перпен-
дикулярны. Третий вариант развития выродился в проушной топор. Он
также может рассматриваться как разновидность первого варианта,
но есть много данных, показывающих возможность другой линии раз-
вития. Плоские топоры часто обнаружены с завернутой на втулку тор-
цовой частью. Такие топоры могли подсказать укорочение втулки и
изготовление таких топоров способом литья в форме.
Втульчатая «мотыга» Майкопа — представляет второй вариант месо-
потамских топоров. Как и проушные топоры, «мотыги» зафиксированы
во всех памятниках Раннединастического III периода Древнего Восто-
ка. Это Ур РД III (табл. 172: 5, 10, 15, 19, 24), Лагаш РД III (Мюл-
лер-Карпе, т. 3, табл. 185: 9), Фара РД III (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 193: 41), Хафадже (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 211: 40), Хуэйра
(Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 233: 27), Тепе Гавра, слой VI (там же,
табл. 236: 25). Хотя следует принимать во внимание и указания Хе-
несси, что втульчатые мотыги зафиксированы даже в памятниках 35—•
30 вв. до н. э. (Палестина, Сузы — Хеннесси, 1967, табл. XXXV: 10).
Однако эти ранние втульчатые мотыги отличаются по форме от май-
копской и определяют только общий хронологический диапазон «мо-
тыги», а не конкретного данного типа (рис. 75: 23—28).
Топор-тесло Майкопа представляет собой соединение проушного то-
пора и втульчатой мотыги. Это комбинированное орудие могло поя-
виться и в самом Майкопе. Датировка и происхождение этой формы
не имеет принципиального значения для датировки комплекса орудий
Майкопа, поскольку известно, как датируются составные части этой
246
формы. Вместе с тем следует отметить, что эта форма достаточна
редка в древневосточных регионах, но широко бытует на Крите от
второй половины III тыс. до н. э. до второй половины II тыс. до н. э.,
а также в культурах Центральной Европы — Бодрогкерештур (Бетан-
кур, 1974; Мюллер-Карпе, 1974, табл. 455: 14—17). Обнаружение этой
формы в бодрогкерештурских памятниках, датирующихся по триполь-
ской линии синхронизации Тр.В2, и находка клевцов на Кавказе мо-
жет свидетельствовать о дате подобной формы периодом Триполья
В2/С1, когда зафиксировано движение степных племен с запада на
восток. Другими словами, находки комбинированных орудий в Евро-
пе не противоречат дате майкопского орудия после 25 в. до н. э., по-
скольку в системе относительной хронологии Майкоп датируется Три-
иольем CI.
Сложение хронологических диапазонов трех типов топоров дает
отрезок 25—23 вв. до н. э. В этом хронологическом промежутке сле-
дует искать дату майкопского комплекса орудий и оружия.
Ножи с расширяющимся к концу и округленным лезвием уже рас-
сматривались А. В. Шмидтом и Ф. Бетанкуром (Шмидт, 1929; Бетан-
кур, 1974). Аналогии им находятся на Мохлосе, Кноссе и датируются
от Раннеминойского II, что синхронно Аладже (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 370: 65), т. е. 25—23 вв. до н. э.
Форма серебряных сосудов (рис. 75: 37, 38, 39, 40) находит анало-
гии в металлических сосудах Ура, Киша. Так, сосуд из серебра в виде
глубокой миски имеет аналогию в Уре (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 175:
7, 8, 10 и табл. 687: 13) и Кише (табл. 200: 11, Мюллер-Карпе, т. 3).
Сосуд в виде трапеции с ребром из Майкопа (Мюллер-Карпе, табл.
687: 9) находит аналогии в Уре (там же, табл. 174: 19) и в Сузах
(клад из Суз Д, Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 704: В: 40). Второй сере-
бряный сосуд с изображениями находит аналогии в Уре (Мюллер-
Карпе, т. 3, табл. 175: 44 и табл. 687: 6). Первый сосуд с изображения-
ми находит аналогии в кладе металлических сосудов из Тель Асмара
(Фрэнкфорт, 1933, рис. 32).
Аналогии майкопским металлическим сосудам датируются РД
Ш/Аккадским периодом. Это достаточно узкий хронологический гори-
зонт, но территориально представлен и в Шумере, и в Эламе, и в Се-
верной Месопотамии (рис. 75: 29—36).
Комбинированный сосуд (камень и золотые накладки крышки и
горловины) также восходит к древневосточным шумерским традици-
ям. В собранном виде этот комбинированный сосуд аналогичен экземп-
ляру из Ура (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 687: 14 и 175: 35), а каменная
часть его аналогична сосуду из Киша А (Мюллер-Карпе, т. 3, табл.
200: 38). Вообще традиция использования каменных сосудов имеет
ярко выраженный древневосточный характер (рие. 72: 8).
«Корытообразный» сосуд из Кабарды (рис. 72: 28) находит также
аналогии в Кише (Мюллер-Карпе, 1974, табл. 200: 17). Наконец, се-
ребряный сосуд с крышкой из Старомышастовской обнаруживает пол-
ное соответствие с металлическим сосудом из Тель Хуэйры (Сафро-
нов, 1982, рис. 4: 21 и 22; рис. 72: 23, 29).
Следует подчеркнуть высокую избирательность этого источника
для датировки Майкопа. Хорошим подтверждением этой избиратель-
ности кладов и погребальных комплексов медных, серебряных, золотых
сосудов для датировки Майкопа служат золотые сосуды Аладжи, ко-
торые, хотя и близки по времени к Майкопу, но имеют совсем иной
набор форм. Факт обнаружения металлической посуды с одинаковым
набором форм на территории от Ура до Суз и от Ура до Харрана сви-
детельствует о нивелирующей культурной вуали этих регионов на ру-
, 247
беже РД 1П/Аккадского периодов. Формы металлических сосудов
имеют даже в отличие от достаточно узкого диапазона существования
комплекса орудий и оружия Майкопа предельно узкий хронологичес-
кий интервал бытования в древневосточных центрах, поэтому в иерар-
хии категорий инвентаря Майкопа по значимости для хронологии па-
мятника они занимают очень высокое место.
Сравнительный анализ украшений майкопских памятников и памят-
ников Древнего Востока проводится на двух уровнях: на одном уров-
не должны рассматриваться конкретные аналогии каждому украшению
и устанавливаться хронологический диапазон каждого типа украше-
ний; на другом уровне должны быть выявлены параллели системе ук-
рашений Майкопа и проведено сравнение систем украшений по древ-
невосточным регионам и во времени.
Хотя для Майкопа мы не имеем таких точных реконструкций, какие
выполнены Вулли для инвентаря царских гробниц Ура, однако суще-
ствует реконструкция Фар Маковского, позволяющая представить, как
выглядела конструкция погребального балдахина и отдельные фраг-
менты личного убранства погребенного. Мы не имеем полного пред-
ставления о конструкции всего головного убора и других уборов. Од-
нако есть микрокомплексы украшений: это диадема из золотых лент
и золотых розеток, укрепленных на ней (рис. 75: 9) это низки золотых
колец, продетых в кольцо и подвески из сердолика на золотом кольце
(рис. 75: 7), крупные бусины из золота (рис. 75: 2, 3), золотые штам-
пованные нашивные бляшки с изображением львов и быков (рис. 62:
5; 64: 5), которые могли использоваться для украшения как погребаль-
ного савана, так и балдахина.
Этот комплекс украшений может быть дополнен находкой бронзо-
вого зеркала из погребения в Нижнем Прикубанье (курган на землях
колхоза им. XXII партсъезда, между Крымской и Темрюком, раскопки
автора в 1978 году) (рис. 75: 8).
Как уже указывалось выше, ювелирные украшения Месопотамии
появились только в РД III. Анатолийский центр производства ювелир-
ных поделок вторичен по отношению к месопотамскому (Максвел —
Хислоп, 1974, с. 39—40) и сложился не ранее рубежа 24/23 вв. до н. э.
Восточносредиземноморский очаг — производный от влияния Египта
IV—VI династий, с одной стороны, и экспансии Саргонидов на запад, с
другой. В додинастическом Египте (период Негада II) отмечается мно-
го серебра, используемого в простых украшениях и кольцах, и золота.
Известны серебряная чашечка и золотые чашки из Абусир-аль Малак
и золотые дискообразные бусы из могилы в Абидосе. Вплоть до 2000 г.
до н. э. (начала 12 династии — Дашур, Иланх — Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 111, 112) нет комплекса украшений типа майкопского и месопо-
тамского. Со времени Сезостриса I и II ощутимо воздействие анато-
лийского ювелирного очага.
Впервые сочетание золотых лент с розетками использовано в Тепе
Гавре (могила 109) времени Джемдет Наср, конца IV тыс. до н. э.
Однако отсутствие аналогий всему остальному комплексу украшений
позволяет рассматривать Гавру лишь как предтечу сложения месопо-
тамского ювелирного стиля.
Все головные уборы Раннединастического III — это система бус,
соединенных между собой по длинной оси в низки с крупными подвес-
ками в виде колец, фигурок животных, цветов, фруктов и т. д. Вместо
низки бус в качестве основы использовались золотые ленты. Таковы
головные убранства династов из гробниц РД III в Уре (Пу-Аби)
(Мюллер-Карпе, табл. 173: 8; Максвел—-Хислоп, рис. 2, 3, с. 3, 10,
рис. 12, с. 9, 14). Эта традиция крепить украшения на золотые ленты
248
была передана с аккадскими ремесленниками в Анатолию (по мнений
Максвел — Хислоп, 1974, рис. 75: 11). Действительно, подобные укра-
шение позже появляются в Аладже, Хорос — Тепе, в Мохлосе, на
Крите.
Низки колец из золота и кольцевидные подвески с камнем из Ста-
ромышастовского клада находят полные аналогии в шумерском го-
ловном уборе (диаметр таких колец — 3 см — Максвел-Хислоп, 1974,
с. 5, рис. 5). И в тех, и других памятниках существует два варианта
украшения: кольцо с подвеской в 1,5 оборота и кольцо в полудраго-
ценном камне. Следует подчеркнуть, что в головном уборе времени
РД III в Месопотамии широко используются каменные бусы из сердо-
лика, ляпис-лазурита (Вулли, т. II, табл. 140, рис. 75: 10—17).
Золотые бусы в Майкопе являются составной частью собрания ме-
сопотамских бус, в котором Масквел-Хислоп выделила 19 типов.
В бусах Ура имеется несколько орнаментированных типов. Использо-
валась орнаментация канеллюрами (тип 14), фасетированием (тип 15).
По форме сечения бусины выделяются квадратные, прямоугольные,
линзовидные, цилиндрические, трубчатые (типы 1—3, 10, 16, 18), по
форме продольного сечения — веретенообразные, овоидные, шарооб-
разные (типы 4—9, 12, 13).
Майкопские бусы включают веретенообразные бусы (тип 6) в со-
четании с продольными канеллюрами в качестве орнамента (Мунчаев,
1975, рис. 33); шарообразные фасетировапные бусы (Мунчаев, 1975,
рис. 33); шарообразные с гравированным орнаментом -в виде вписан-
ных полудуг (рис. 75: 2—16), в Шумере использующимся широко как
элемент декора (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 179). Мотивом «вписан-
ных полудуг» орнаментировано, в частности, и дно 2-го майкопского
серебряного сосуда (рис. 68: 10).
Наконец, золотая бусина сложной формы в Майкопе (рис. 75: 3),
представляющая собой сочетание овоидной формы с муфточками на
концах имеет также предтечу в Шумере, выступая там как комбини-
рованная форма, сочетающая овоид в камне и две цилиндрические
муфточки в серебре или золоте. В Аккадском дворце в Тель Асмаре
(РД Ш/Аккадский период, 24 в. до н. э., Фрэпкфорт, 1933, рис. 31,
с. 48) такая комбинация зафиксирована в составе сложного головного
убора — бусина из ляпис-лазури с серебряными обоймочками. Другая
бусина — агатовая — заключена в золотые обоймочки (рис. 75: 13). Вы-
сота ее 7 см. Эта бусина из убора царицы Пу-Аби, как считает Макс-
вел— Хислоп, скорее представляет исключение в Шумере и правило
для позднего Аккадского периода (Максвелл — Хислоп, 1974, рис. 45).
Аналогия, приведенная С. Н. Кореневским для майкопской бусины в
Кише, доказывает неслучайность, закономерность таких бус, но дати-
руется не РД II, как думает Кореневский, а РД III (указание на пе-
редатировку Киша А см. у Сетона Ллойда, 1985, с. 120—121).
Вероятно, комбинированные украшения не были чужды и Майкопу,
о чем свидетельствует головка льва из Старомышастовской (рис. 62:
7), (Мунчаев, 1975, рис. 33). Судя по головным уборам и украшениям
начала Аккадского периода .такие головки соединялись с дополнени-
ями из полудрагоценных камней, сердолика, ляпис-лазури. Скрепля-
лись битумом (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 211: 20).
Украшения в виде штампованных бляшек в Майкопе (фигурки
львов и быков — рис. 62: 5, 64: 5) также восходят к шумерской тради-
ции. В Шумере обнаружены не только сами штампованные украше-
ния, но и штампы (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 179: 12, 13).
В майкопском комплексе были обнаружены «шесть трубок длиной
по 103 см (рис. 64: 6), из них две серебряные с золотыми окончаниями,
249
йа которых были насажены золотые фигурки быков, две такие же с
золотыми нижними частями без фигурок и две целиком серебряные
с серебряными бычками» (Чернопицкий, 1987, с. 33). М. П. Чернопиц-
кий в недавно появившейся работе делает попытку установить семан-
тику комплекса стержней и бычков, пользуясь параллелями из памят-
ников более позднего времени I тыс. до н. э. Мы уже указывали в сво-
ей работе, что на «штандартах» Мари изображается верховный жрец
или царь, который несет такой стержень с укрепленным на его конце
быком (Парро, 1956, рис. 70; Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 225: 11; Ни-
колаева, Сафронов, 1982, рис. 3: 18, с. 42, рис. 64: 11). Аналогична
функция этой находки и в Майкопе. Шумерские параллели позволяют
не только выяснить семантику майкопских бычков и назначения комп-
лекса бычков с трубками, но и датировать эту часть комплекса Май-
копа также РД III, как датируется соответствующий комплекс из Мари.
К определению даты Майкопа привлекаются в последнее время
изображения на серебряных сосудах (рис. 69, 70) и цилиндрическая
печать из гагата, найденная в Закубанье, в с. Красногвардейском, в
майкопском погребении (рис. 73: 1). Первая интерпретация красно-
гвардейской печати была приведена А. А. Нехаевым в соответствие с
датой Майкопа IV/III тыс. до н. э., предложенной М. В. Андреевой на
основании анализа майкопских изображений и синхронизации этого
стиля с Протописьменным в Месопотамии (подробно критику концеп-
ции М. В. Андреевой см.: Наколаева, Сафронов, 1982, с. 28—50). Та-
кое расхождение выводов с содержанием источника у Нехаева и Анд-
реевой должно иметь свое объяснение, и мы видим его в отсутствии
методики работы с аналогией, особенно в области изобразительного
искусства.
Подобная методика могла бы привести в соответствие выводы
и уровень сопоставления источников. В своей работе по майкопскому
искусству (Николаева, Сафронов, 1982) мы предложили форму струк-
турно-типологического анализа изображений, в котором стиль изо-
бражения рассматривается как система регламентаций для каждого
элемента изображения в отдельности и всей картины в целом. С дру-
гой стороны, художественный стиль — это иерархия структур от низ-
шей— элемента, до высшей — картины. Разъединив майкопские изо-
бражения на элементы, мотивы, сюжеты, персонажи, сцены, мы уста-
новили хронологические диапазоны каждого из них, выделив, таким
образом, части майкопской композиции, которые имеют узкий хроно-
логический диапазон. Сложение хронологических диапазонов каждо-
го из 10 персонажей майкопской композиции, 5 сцен и сюжетов ука-
зывает на сложение майкопского художественного стиля в конце Ран-
нединастического III периода. Даты некоторых персонажей («львица»,
«пятнистый хищник», «кабан» — рис. 63, 67), заходящие в Аккадский
период, определяют узкий хронологический диапазон сложения май-
копского стиля, в пределах 24 в. до н. э.
Территориально максимальное число аналогий, и наиболее полные
из них сосредотачиваются в Средней Месопотамии, в области взаи-
модействия шумерского и эламского искусства, и в пограничье с ко-
чевническим миром Северной Месопотамии и Плодородного Полуме-
сяца.
Анализ майкопского искусства позволил не только обнаружить
центр сложения майкопского стиля — в зоне взаимовлияния месопо-
тамского и эламского искусства и в пограничье с кочевническим ми-
ром Северной Месопотамии и Плодородного Полумесяца, но и ввести
в оборот новый источник для хронологии Майкопа. Установление ве-
роятных хронологических диапазонов для каждого из персонажей май-
250
копской композиции, а также выявление наиболее близких аналогий
композиции в целом, имеющих надежные даты, позволило определить
с большой вероятностью время формирования майкопского стиля в
пределах РД III — РД Ш/Аккадского периода, т. е. конец 26—24 вв,
до н. э. Этот хронологический период совпадает с хронологическим
диапазоном бытования майкопского металлокомплекса, что также уп-
рочняет предложенную дату (смд рис. 62—70).
Обнаружение цилиндрической печати в майкопском комплексе в
Красногвардейском завершает «восточный облик» майкопской культу-
ры. Дата печати в первой ее интерпретации (Нехаев, 1986) неправиль-
на, поскольку сориентирована на датировку Майкопа IV/III тыс. до
н. э. Весьма удивительно, что, аналогия, приведенная Нехаевым
(рис. 73:2), взятая из свода Амье (1961, № 237), не встретила возра-
жений у специалистов. Действительно, на печати под № 237 изобра-
жен горный козел (рис. 73: 2), тогда как на красногвардейской печати
изображен олень с длинной шеей, т. е. аналогия Нехаева — не анало-
гия даже ща самом общем уровне сравнения — «содержание образа».
Biopoe возражение — относительно даты печати № 237. Подобные сю-
жеты, стиль изображения живет дольше Протописьменного, а имен-
но-— в РД 1. Такую печать можно видеть в Тель Асмаре, в памятнике
РД I (рис. 73: 3). Следовательно, Нехаев должен был определить да-
iy печати по своим аналогиям как Протописьменный — РД I (3200—
2750 гг. и 2750—2615 гг. до н. э.). Сравнение печати из Тель Асмара
и № 237, по Амье, обнаруживает и единство стиля. Так, рога как две
параллельные дуги относительно одинаковой длины и направления
идентичны на обеих печатях; передние ноги изображены как заост-
ренные и сильно сплющенные эллипсы на обеих печатях, а задние но-
ги как эллипсы, прорисованные под углом друг другу (в этом элемен-
те есть расхождения между печатями, поскольку на печати № 237
нога изображается как соединение эллипса с треугольником). Глаз на
обеих печатях показан как треугольник. Угол сопряжения между шеей
и линией спины одинаков по величине (рис. 73: 2, 3). В то же время
сшлистически красногвардейская печать не имеет ни одного элемен-
та, подобного прорисовке на печати № 237. Так, глаз прорисован
кружком. Шея поставлена перпендикулярно спине. Ноги изображены
на одинаковом расстоянии (тогда как на печати № 237 они сдвоены)
и в виде треугольных отростков. Рога изображены как 9 отростков
по 5 и 4 отростка с каждой стороны. Красногвардейская печать выпол-
нена в стиле, сложившемся в период РД II и продолжающемся в РД
III. Так, многими отростками снабжалась даже голова человека на
печатях РД II (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 195: 23). Все приемы по
трактовке ног аналогичны.
В качестве датирующей аналогии мы предлагаем печать из Ура
РД III (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 180: 13) (рис. 74). Это хорошая па-
раллель красногвардейской печати как на уровне общей идеи (это
также олень с длинной шеей, поставленной перпендикулярно спине),
так и на уровне трактовки элементов (ноги удлиненные, сходящиеся
на острие, отростки треугольной формы; расстояние между ногами
одинаковое; глаз показан кружком; рога показаны 7 отростками, за-
кругленными на конце). Таким образом, и дата печати при присталь-
ном рассмотрении не противоречит дате для Майкопа РД III, т. е.
25—24 вв.
Происхождение майкопской культуры по археологическим источни-
кам. Установив приблизительно дату майкопского металлокомплекса
Раннединастическим III периодом по месопотамской хронологии, т. е.
концом 26 в.— началом 23 в. до н. э., мы тем самым очертили и круг
251
памятников, и временной интервал его в Месопотамии, с которым дол-
жно проводиться сравнение всего майкопского комплекса, включая и
керамику. Наиболее убедительные аналогии находятся в археологи-
ческих памятниках указанного периода в районе Средней и Северной
Месопотамии (особенно в районе Харрана).
Основным этническим показателем в этнокультурных параллелях
является керамика. Поиски керамических аналогий в регионе Сред-
ней и Верхней Месопотамии вывели на ряд памятников (более 30 по-
селений в междуречье Хабура и Балиха), самым выразительным и
лучше всего исследованным из которых являлся Тель Хуэйра (в раз-
ной транскрипции — Тель Шуэйра, Тель Чуера). Чтобы избежать уп-
река в «натяжке» аналогий,; мы провели сравнение всего сводного
комплекса майкопской культуры с комплексом поселения Тель Хуэйра.
Поселение Тель Хуэйра. Местоположение памятника.
Поселение находится почти на границе современной Сирии и Тур-
ции, между реками Хабур и Балих, в 60 км к западу от Рас-эль-Айн,
в 35 км к юго-востоку от современного Харрана; в 100 км к северо-
западу от Тель Брака, в 200 км к северу от города-государства Мари.
Ландшафт местности — степной. Это сиро-месопотамская степь, где
много неглубоких пересыхающих речек, обеспечивающих как беспре-
пятственное передвижение при кочевании со скотом, так и источники
воды для скота.
Датировка памятника. Раскопанные остатки поселения относятся,
согласно точке зрения их исследователей А. Мортгата и X. Кюне,
к Раннединастическому III периоду (Кюне, 1976; Мортгат, 1958, 1965,
1975). Они считают, что в Аккадский период поселение было покину-
то. Мэллоуен полагает (это мнение отражено в Кэмбриджской древней
истории), что раскопаны, главным образом, слои аккадского време-
ни, а глубже залегающие слои содержат свидетельства значительного
заселения РД III, особенно РД ШЬ (Мэллоуен, 1968, с. 63) *.
Наиболее древняя часть поселения связана с находками оттисков
цилиндрических печатей «стиля Месилима», т. е. РД II по месопотам-
ской хронологии 2600—2525 гг. до н. э. по Афанасьевой — Мортгату
(Афанасьева, 1979, табл.-вкл.). Правда, Мэллоуен указывает, что нет
данных относить Месилима к РД II; с тем же успехом этот стиль мож-
но датировать РД III (Мэллоуен, 1968, с. 30). В другом месте есть
указание, что в Северной Месопотамии провинциальный стиль в глип-
тике запаздывает на один хронологический период. Так, если печать
на юге датируется РД II, то на севере она будет датироваться РД
Ша.
Таким образом, наиболее обоснованной датировкой Тель Хуэйры
надо считать Раннединастический III период.
Культурные связи памятника. По керамике устанавливаются связи
Тель Хуэйры с отдельными регионами Малой Азии (Троя II), Сирии
и Палестины, долины рекиЮронта, фазы Амук I и Хама J), с близки-
ми более восточными памятниками долины Хабура (Чагар Базар, Тель
Брак и др.), а также с южными памятниками — Мари (Кюне, 1976,
с. 101 и др. табл. 2). Истоки изобразительного искусства Тель Хуэйры
находятся в шумерских памятниках (Мэллоуен, с. 52, 64).
Как мы показ-али, искусство Тель Хуэйры тяготеет к искусству
Мари и Элама, которое восходит к искусству Шумера, вместе они об-
разуют шумеро-эламскую эпоху в период РД II — РД III (Амье, 1966).
Характеристика памятника. На поселении открыты храмово-куль-
* Естественно, что' Мэллоун относит большую часть материалов' из Тель Хуэйры
к аккадскому времени, поскольку в раскопанном им Тель Браке доминирующая в
Тель Хуэйре традиция идет в аккадском комплексе.
252
тэвые постройки — храм, аллея стел (Мортгат, 1958, рис. 5—8); поми-
нальные комплексы, жилые постройки, одиночные погребения (Морт-
гат, 1975). Многочисленны предметы материальной культуры: кера-
мика (Кюне, 1976), металл (Мортгат, 1958, рис. 3, 29), алебастровая
(Мортгат, 1965, рис. 21—29) и терракотовая (Мортгат, 1965, рис. 12,
8), пластика (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 233: 1—10).
Бронзовая посуда находит аналогии в памятниках Элама конца
шумеро-эламской эпохи (Амье, 1966, рис. 152); в кладах памятников
района Диялы (Тель Асмар — Фрэнкфорт, 1933; Мюллер-Карпе, 1974,
т. 3, табл. 215). Втульчатый топор с гребнем находит аналогии в ин-
вентаре гробниц Ура РД III (Барней, 1977, рис. 54) и других памят-
никах Месопотамии и Ирана РД III (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл.
172—237). Плоские топоры с муфтами находят аналогии в Мари (Пар-
ро, 1956, № 602, 603), как и ножи без черенка с 2 и 3 заклепками (там
же).
Общий хронологический диапазон бытования листовидных копий с
четырехгранным насадом — гробницы Ура (РД III — Аккадский пери-
од, приблизительно 25—22 вв. до и. э.) *. Поскольку тип копий с на-
садом варьирует и по форме «листа», и «насада», то ближайшие ана-
логии для копий из Тель Хуэйры дают дату конца РД III — начала
Аккада — 24/23 (Мюллер-Карпе, т. 3, 1974, табл. 172: 39—41; 193: 66;
198: В:'29).
Заслуживает внимания специфическая традиция Тель Хуэйры укра-
шать керамические «пьедесталы» керамическими рельефами и резьбой
ио мотивам стеатитовых ваз, получивших хождение в Мари, Эламе,
Хафадже и др. На вторичность этого явления, т. е. на подражание в
керамике камнерезному искусству, указывает несоответствие высоко-
го рельефа в керамике возможностям и свойствам керамического ма-
териала.
Следует отметить наблюдения Мэллоуена: постройки из плоско-
выпуклого кирпича в Тель Хуэйре позволили исследователю сделать
вывод о присутствии шумерских ремесленников в Хуэйре. Доминиро-
вание Шумера в Хуэйре, по Мэллоуену, вероятно, устанавливается
со времени Эаннатума или Лугаль-Загисси, прервавшего блестящий
период развития Шумера в Раннединастический период (периода Шу-
бад и Мескаламдуга) (Мэллоуен, 1968, с. 10).
Керамическая традиция Тель Хуэйры, устанавливаемая по 1700
фрагментам и целым сосудам (165 сосудов), характерна для ряда син-
хронных памятников долины Хабура и Северной Месопотамии (Пар-
ро, 1956, рис. 105), а также, вероятно, не исчезает на ряде памятни-
ков этого региона и в аккадскую эпоху.
По результатам исследования происхождения майкопского искус-
ства Тель Хуэйра наряду с Майкопом был включен в круг памятников
шумеро-эламского искусства (имеется в виду Северная Месопотамия —
Мари-Хафадже). Решающим доводом в установлении историко-куль-
турных связей двух памятников Тель Хуэйры и Майкопа является
сравнение керамики, которое будет проведено ниже. Однако если ана-
лизу керамики Тель Хуэйры посвящена монография X. Кюне, то май-
копская керамика не дифференцированна, не была даже сведена
в единую сводку-каталог **.
Классификация майкопской керамики. Только в курганных погре-
бениях майкопской культуры Северного Кавказа находилось 120- рес-
* Каркемиш (Фрэнкфорт, 1939, с. 81: могила в каменном ящике; 22—20 вв.
до н. э.), Тиль Барсиб (Шеффер, 101418, рис. 82: 3, 4; 12350 г. др н. э.), Аладжа, Таре,
Тепе Гиссар. Эти аналогии неоднократно приводились в> отечественных исследованиях
(Иессен, I960; Соловьев, 1958).
** Наиболее полная сводка приведена у Мунчаева (1976).
таврированных и целых сосудов: 69 из них названы в сводке Мунчаева
1976, рис. 39, 40, 41, 44, 45, 46, 57, t58, 62, 64, 65, <66, 69); 39
происходят из наших раскопок (9 сосудов из Северной Осетии, 30 —
из Прикубанья) *; около 20 сосудов известно из Кабарды (включая
данные отчетов — 33 сосуда), из них 2 опубликованы Мунчаевым
(1976, рис. 63, 64), 12 — Мизиевым (1973); 8 сосудов известны из До-
линского, Соломенки и Уруха (рис. 71; МПА, № 3, табл. XI, рис. 30,
габл. VI, табл. X, рис. 29, рис. 27); 3 целых сосуда приводит Соловьев
(1958); 8 сосудов обнаружено Петренко (1982).
Таким образом, по не совсем полным сведениям набирается 142 со-
суда майкопской культуры. Такая выборка сопоставима со 165 целыми
сосудами, известными из Тель Хуэйры, а сравнение по 40 типам ох-
ватывает 25% материала обеих' культур, выступающего в качестве
полных и детальных аналогий (Сафронов, 1982).
Керамическая коллекция майкопской культуры была классифици-
рована по функциональному назначению, поскольку наблюдается
большая вариабельность в ее размерах и формах. I группа — сосуды
(дальнейшая дифференциация внутри группы проводится не по функ-
циональным, а по формальным формообразующим признакам; абсо-
лютные размеры имеют второстепенное значение). II группа — кувши-
ны (сосуды с длинным цилиндрическим горлом). III группа — миски.
IV группа — котлы. V — пифосы (большие сосуды для хранения про-
дуктов). VI — мангалы. VII — «цедилки». VIII — крышки.
Проведенный сравнительный анализ керамического материала Май-
копа и Тель Хуэйры по 40 типам (рис. 71, 72) показывает полное тож-
дество сопоставляемого инвентаря и по форме, и по технологии. Прак-
тически все «майкопские» формы сосудов,-присутствуют в керамике
Тель Хуэйра, и лишь 3 формы из керамического фонда последней от-
сутствуют в Майкопе. Учитывая, что керамика Тель Хуэйры — не
изолированное явление, а повторяется на 36 поселениях Верхней Ме-
сопотамии/мы констатирум, что эта керамика — не изолированное, не
атипичное явление для данного региона, а органически ему при-
сущее. Уровень сходства инвентаря двух памятников — керамики, не-
сущей этническую информацию, которая всегда заложена в керамике,
столь высок, что можно говорить только об однокультурности этих па-
мятников и об этническом родстве населения, оставившего их.
Остальные категории майкопского инвентаря также находят ана-
логии в Тель Хуэйре. Металлических форм инвентаря в Тель Хуэйре
вообще мало. Копья с листовидным пером и насадом не имеют ана-
логии в Майкопе, хотя встречены в Новосвободной. Учитывая возмож-
ность заимствования части металлокомплекса Майкопа новосвобод-
ненскими металлургами, можно допустить, что в майкопской культуре
тоже были такие копья. Отсутствие их в майкопских коллекциях объ-
ясняется повсеместным ограблением майкопских могил еще в майкоп-
скую эпоху. То же можно сказать и о посоховидных булавках, которые
есть в Тель Хуэйре, как и во всех памятниках РД Ш/Аккадского пе-
риода, и в Новосвободной, но нет в Майкопе.
Проушные топоры не имеют аналогии в Тель Хуэйре, но есть в
Мари (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 232: С: 2), которое связывается с
Тель Хуэйрой по всем формам металлокомплекса. Кроме проушных
топоров, в Мари встречена и форма втульчатой мотыги (Мюллер-Кар-
* Следует напомнить, что приводимые майкопские сосуды происходят из погре-
бальных памятников, тогда как керамика Тель Хуэйры обнаружена на: поселении,
поэтому в майкопской погребальной керамике нет бытовой утвари (мангалы, цедил-
ки, пифосы и др.), которые есть в Хуэйре, но эти формы есть в майкопских посе-
лениях.
£54
пе, т. 3, табл. 232: С: 1), характерная как для Майкопа, так и для
месопотамских памятников (Лагаш РД III: Мюллер-Карпе, т. 3, табл.
185: 9, 10; Фара РД III: Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 198: 17; Киш А:
там же, табл. 199: 50).
Таким образом, можно сказать, что проушные топоры и втульча-
тые мотыги вошли в майкопский металлокомплекс из среднемесопо-
тамских и верхнемесопотамских памятников. Великолепие, разнообра-
зие и пышность предметов вооружения из царских гробниц Ура, кла-
дов и инвентаря Киша А не затронули майкопскую культуру, что ука-
зывает на окраинное положение майкопского центра на Древнем Вос-
токе по отношению к Южной Месопотамии.
Конуса — элемент архитектуры в дворцах и храмах Месопотамии—
также были встречены на бытовых памятниках Прикубанья (Столяр,
Формозов, 1960, с. 19). Это свидетельствует о том, что майкопцы зна-
ли сырцовую архитектуру, а окрашенными конусами декорировали по-
верхность парадных зданий, как это делалось в Месопотамии.
Сходство двух памятников усиливается аналогиями в обрядах.
В Тель Хуэйре исследована аллея стел, которые по типу приближа-
ются к стелам Нальчикской гробницы на Северном Кавказе. Нальчик-
ская гробница сделана из подобных стел (рис. 61), часть которых вко-
пана «головой» в землю. Принадлежности гробницы к майкопской
культуре мешает форма могильного сооружения, не типичная для май-
копской культуры, хотя инвентарь в большей части майкопский (на-
лобные серебряные ленты, топоры). Гробницу атрибутируют новосво-
бодненской по могильной конструкции и некоторым керамическим фраг-
ментам. О стелах Нальчикской гробницы написал большой этюд И. М.
Чеченов, где он склоняется связать их со стелами Северного Причер-
номорья, которые по происхождению связываются с культурами За-
падной Европы, а в Восточной Европе находятся в энеолитических по-
гребениях ДЯ КИО, нижнемихайловских. Однако типологически наль-
чикские стелы отличаются от причерноморских тщательностью моде-
лировки, по форме и другим признакам (орнаментация, пропорции).
Скорее всего стелы принадлежат майкопской культуре, но использова-
ны населением новосвободненского круга, поскольку стелы в обряде
погребения не чужды новосвободненцам (Николаева, 1980, с. 107,
сн. 7). Вероятно, существуют и другие объяснения попадания майкоп-
ских стел в инокультурный, но близкий по времени памятник.
Сходство майкопского комплекса и Тель Хуэйры несомненно, что
может быть показано объективно, с использованием коэффициентов
совмещения (методика рассчета этого коэффициента впервые исполь-
зована в исследовании кубано-терской культуры — Николаева, 1987,
с. 2) и коэффициентов связи. Поскольку все типы майкопской керами-
ки находят точные и полные аналогии в Тель Хуэйре (рис. 71—72), то
коэффициент совмещения майкопского комплекса керамики с комплек-
сом Тель Хуэйры равен 1,0. Если учитывать формы Тель Хуэйры, от-
сутствующие в Майкопе, то коэффициент сходства будет равен 0,8—0,9
(в зависимости от полноты учета признаков).
Принимая во внимание наблюдения Кларка (Федоров — Давыдов,
1987), который подтверждает, что коэффициент сходства между па-
мятниками, относящимися к разным вариантам одной культуры, мо-
жет колебаться от 0,3 до 0,7; для памятников одного варианта коэф-
фициент находится в пределах от 0,7 до 1,0, можно констатировать
однокультурность памятников Майкопа и Тель Хуэйры.
Сравнение Майкопа и Тель Хуэйры проведено всесторонне; черты
отличия между памятниками вызваны разным типом памятников: Май-
копская культура представлена исключительно погребальными памят-
265
никами, тогда как Тель Хуэйра — поселение. Но и при этом имеется
совпадение в архитектуре и архитектурном декоре (каменные и сыр-
цовые постройки, конуса), в пластике, в глиптике, объектах изобрази-
тельного искусства, в различных технологиях, предопределивших появ-
ление сходных объектов в керамике и металле, и т. д. Все это дает
основание думать, что проведенное нами сравнение Майкопа и Тель
Хуэйры выдержано в требованиях системного подхода.
Верхнеевфратские истоки для майкопской культуры, выявленные
нами, а также указание Кюне на сходство керамики Тель Хуэйра с
комплексами, которые теперь, как правило, относятся к культуре ка-
лициформной керамики, имеет большие последствия для раскрытия
этнических процессов, имевших место в Верхней Месопотамии и Пло-
дородном Полумесяце в последней трети III тыс. до н. э. и прямое от-
ношение к той обстановке, в которой проходила миграция майкопской
культуры.
Возникновение верхнеевфратской цивилизации, представленной па-
мятниками типа Тель Хуэйра, по общему признанию, имело место под
сильнейшим культурным влиянием Нижней Месопотамии и связано
скорее всего с проникновением оттуда каких-то групп населения. Тель
Хуэйра определяется как провинция Шумера (Мэллоуен, с. 67).
В то же время генетическая связь верхнеевфратских памятников с
культурой калициформной керамики Эблы можно считать твердо ус-
тановленным и признанным фактом. Дж. Мелларт (1985, с. 27) счи-
тает, что памятники северо-восточной Сирии (тип Тель Хуэйра) яви-
лись «прямым потомком калициформной керамики Эблы». Вероятно,
в результате разрушения Эблы Нарамсином (Маттиэ, 1985, с. 16) но-
сители культуры калициформной керамики продвинулись в Палестину
(Ортманн, 1985, с. 57), где обнаружены позднейшие памятники куль-
туры калициформной керамики, существование которых в этом райо-
не определяется последней четвертью III тыс. до н. э., по С 14 и при-
вязками к абсолютно датированным памятникам Египта, Сирии, Ме-
сопотамии (Ортманн, с. 55, 56).
Выявленная археологическая ситуация является, по сути, зеркаль-
ным отражением библейской картины передвижения племен Фары из
Ура (Нижняя Месопотамия) в Харран (в 60 км от Тель Хуэйры) и
после долгого проживания там, в Палестину (Быт. И: 31, 12: 4—6).
Других исторических событий, так увязывающихся с этой археологи-
ческой ситуацией, нет, как нет и другой альтернативной археологичес-
кой ситуации.
Это обстоятельство подвигнуло автора к анализу библейских ис-
точников и сравнению событий Пятикнижья с событиями политичес-
кой истории Месопотамии, Сирии, Малой Азии, Палестины и Египта
в III—II тыс. до н. э. В результате была создана 90-этапная шкала пе-
риодизации истории древних израильтян и их предков, начиная от
переселения из Харрана в Палестину во второй половине 23 в. до н. э.
до их первого исторического царя Саула (1020 г. до н. э.) (Сафронов,
1982, с. 63 сл.).
Поскольку Тель Хуэйра находится в нескольких десятках километ-
ров от Харрана м-ы пришли к выводу о семитоязычности ее населения
в третьей четверти III тыс. до н. э. (Сафронов, 1982).
Однако в данной работе не ставится задача аргументировать се-
митоязычность населения Тель Хуэйры, а следовательно, и майкопской
культуры на основании библейских источников. Семитоязычность на-
селения Харрана и входящих в эту область жителей Тель-Хуэйры под-
тверждается данными топонимики, близкой к библейской, зафиксиро-
ванной текстами Мари на рубеже III/II тыс. до н. э. Самым же глав-
256
iibiM аргументом в констатации семитоязычности Тель Хуэйры явля-
ется общее признание факта принадлежности или генетической близо-
сти культуры этого населения к культуре калициформной керамики,
представленной на памятниках государства Эблы. О вхождении Хар-
рана в сферу государства Эблы свидетельствует и ряд документов из
архива Эблы (Арки, 1985; 1985а, с. 219—238). В семитоязычности на-
селения Харрана и прилегающих к нему территорий ученые не сом-
неваются, даже исходя из семитоязычного названия этой области бла-
годаря находкам в Эбле, относящимся к зафиксированному докумен-
тально периоду 24/23 вв. до и. э.
Исходя из изложенных фактов есть все основания полагать, что
язык населения Тель Хуэйры был близким к эблаитскому языку, а
следовательно, и язык майкопцев должен быть близок к последнему.
Эблаитский язык ближе всего стоит к арамейскому, финикийскому,
древнееврейскому. В нем больше западносемитских черт, однако со-
храняются и восточносемитские элементы.
Майкопская культура была сформирована в районах Средней и
Верхней Месопотамии и принесена па Северный Кавказ выходцами
из районов Харрана, которые находились в сфере влияния государст-
ва западных семитов — Эблы. Импульсом к подвижности населения
Тель Хуэйры было разрушение ее Саргоном и устойчивая направлен-
ность интересов династов Аккада па запад. Миграция была единовре-
менной и быстрой: имеются только слабые следы передвижения в За-
кавказье (Бериклдееби и др.). По Северному Кавказу носители се-
митской (майкопской) культуры продвинулись от моря до массива гор
Дагестана. Они вышли в степи Предкавказья и Причерноморья, до-
стигнув Поднепровья (Михайловка, Соколовка — Шапошникова, 1985),
вошли в контакт с индоевропейскими культурами — новосвободнеи-
ской, кеми-обинской, пижнемихайловской. Однако контакты с индо-
европейцами отразились лишь на специфической стороне материаль-
ной культуры последних, свидетельствующей об эпизодических торго-
вых контактах (металлические украшения) и возможных военных
столкновениях (медные топоры) с древнеирапоязычным населением
Поволжья (древнеямная культура), индоариями Прикубанья (куба-
чо-днепровская культура), протохеттскими племенами (культура доль-
менов Новосвободной) Восточного Причерноморья.
В индоевропейских языках мы видим также заимствования «поку-
пать, торговать» и некоторые, связанные с коммерческими контакта-
ми слова из разряда числительных «семь», а также заимствования из
военной лексики «топор, секира». Не отрицая немногих заимствований
(Дьяконов находил всего три таких заимствования) в индоевропейский
из прасемитского, которые могли происходить на анатолийской пра-
родине праиндоевропейцев, укажем, что и западные, и восточные язы-
ки во второй половине III тыс. до н.э. могли черпать культурные заим-
ствования из одного эблаитского источника. Западные индоевропейцы,
как свидетельствуют надежно зафиксированные связи материковой
Греции и островов Эгейского моря с Восточным Средиземноморьем,
вступали в контакты с населением Сирии, Палестины, где во второй
половине III тыс. до н. э. была распространена культура калициформ-
яой керамики, носители которой говорили на эблаитском языке. Бли-
зок к последнему, как указывалось выше, язык населения Харрана,
Тель Хуэйры, и следовательно. Майкопа. Указание некоторых писате-
лей (Марковин) на отсутствие каких-либо лингвистических свиде-
тельств пребывания семитоязычного населения в доисторическую эпо-
ху на Кавказе следует считать досадным недоразумением, вызванным
полным незнанием литературы по данной проблеме. Семитоязычные и
17-1163 257
пракартвельские контакты были выявлены Гамкрелидзе, Ивановым
(1984, с. 870—871) на данных лингвистики. Это согласуется с находка-
ми майкопских комплексов на поселениях куро-аракской (пракарт-
вельской) культуры (аргументация дана в главе 15).
Следы пребывания семитоязычных племен на Северном Кавказе
подтверждаются 12 изоглоссами культурной лексики, выявленной Ми-
литаревым, Старостиным (1984, с. 36, 37), между семитскими (в ос-
новном, западносемитскими) и восточно-кавказским языками. Архео-
логическими эквивалентами общности, говорящей на этих (северно-
кавказских) языках можно считать восточную группу куро-аракской
культуры, распространенной как в Закавказье, так и в восточной части
Северного Кавказа (см. главу 15, 16).
Археологическим выражением семито-восточносеверокавказских
контактов является выявленное Мунчаевым сосуществование и взаи-
мовлияние вплоть до синкретизма майкопской и куро-аракской куль-
тур в Чечено-Ингушетии.
ГЛАВА 15
КАРТВЕЛО-ИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ АРЕАЛЬНЫЙ СОЮЗ
Картвело-индоевропейские контакты установлены по данным линг-
вистики благодаря трудам Шмидта (1962), Мачавариани (1964), Гам-
крелидзе и Иванова (1980, 1984) и ряда других исследователей. Не
вызывает сомнения ученых контакты отдельных индоевропейских диа-
лектов с общекартвельским языком-осповой. Процесс «ипдоевропи-
зации» картвельского лингвистического типа, возможно, протекал в
условиях тесного и длительного контакта между племенами, говорив-
шими на картвельских и древнеевропейских диалектах, еще до разде-
ления общекартвельского языка-основы на самостоятельные языки»
(Мачавариани, 1964, с. 6).
Гамкрелидзе и Иванов (1980, с. 17; 1984, с. 880) указывают, что
«передача в картвельских индоевропейских глоттализованпых в ряде
форм звонкими согласными ... объясняется происхождением этих форм
из определенного индоевропейского диалекта, уже озвончившего се-
рию глоттализованных», что, по мнению Дьяконова (1982, с. 19) явля-
ется процессом, параллельным сатемизации, т. е. процессом, когда об-
щекартвельский вошел в контакт с каким-то древним индоевропейским
диалектом, не затронутым процессом сатемизации, но, вероятно, в
период, уже более поздний, чем период сатемизации. Эти данные не
дают возможности утверждать общеиндоевропейский уровень контак-
тов носителей древних и. е. языков и общекартвельского языка-осно-
вы. К тому же и многие корреспонденции Гамкрелидзе и Иванова
(1984, с. 878—880) сводятся к языкам, сохранившим какие-то призна-
ки древнеевропейского, но не индоевропейского единства.
Датировка об-щекартвелъского языка-основы III тыс. до н. э. также
свидетельствует о том, что и. е. племена вступили в контакты с пра-
картвелами уже после распада позднеиндоевропейского единства. Сна-
чала существование общекартвельского языка-основы датировалось
Климовым (1964, с. 80) концом III тыс. до н. э. Затем временные рам-
ки для него были расширены Климовым и Алексеевым (1980, с. 167)
на все III тыс. до н. э. даже с возможным заходом в IV тыс. до н. э.
258
Вее это позволяет думать, что наиболее древние картвело-индоевро-
лейские контакты могли происходить не ранее III тыс. до и. э., т. е.
уже после распада общеиндоевропейского единства, но во время су-
ществования пракартвельского языка-основы.
Распад пракартвельского языка, по данным глоттохронологии, да-
тируется Климовым (1964) 19 в. до н. э. Гамкрелидзе, Иванов (1984,
с. 881) соглашаются с этой датой, но обращают внимание на возмож-
ность некоторого ее удревпения.
Асинхронность позднеиндоевропейского и общекартвелъского прая-
зыков в свете указанных фактов становится очевидной. Это обстоятель-
ство и позволяет усомниться в контактах праиндоевропейцев с носи-
телями общекартвельского языка. Гамкрелидзе и.Иванов также не
решаются определенно утверждать существование контактов индоев-
ропейского праязыка с общекартвельским языком-основой: «...праиндо-
европейский язык или во всяком случае его древние диалектные объ-
единения контактировали с общекартвельским языком». Контакты пра-
индоевропейского и общекартвелъского языков нереальны и по той
причине, что реконструируемый общеиндоевропейский язык не носит
никаких следов взаимодействия с пракартвельским, в то время как
общекартвельский тип подвергся сильной индоевропеизации.
Учитывая изложенные выше хронологические соображения о не-
сколько более позднем возрасте общекартвельского по сравнению с
нозднеиндоевропейским праязыком, естественно предположить, что
пракартвело-ипдоевропейские контакты осуществились в период после
распада позднеипдоевропейской общности (в III тыс. до н. э.) между
индоевропейскими племенами, отделившимися от индоевропейской общ-
ности, и носителями пракартвельского языка. Отсутствие индоевро-
пейского диалекта с явственными отпечатками контактов с пракарт-
вельским языком свидетельствует, что осуществлявший контакты с
пракартвельским языком индоевропейский диалект исчез, не оставив
следа в письменной традиции. Для нас важно знать, к какой группе
и. е. языков он относился.
Заимствования из индоевропейских языков в пракартвельский вклю-
чает около двух десятков корреспонденций в основном из языков древ-
неевропейского лингвистического типа; две параллели связывают его
с индоарийским и одна — с хеттским языками (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с. 877—880). Контакты пракартвельского происходили с диалек-
том, выделившимся из древнеевропейского единства, которое, по мне-
нию лингвистов, продолжало существовать и после распада общеиндо-
европейской общности (Крае, 1957; Абаев, 1965). Трубачев (1985) под-
черкивал, что после распада и. е. ядра древнеевропейская диалектная
группа, из которой впоследствии развились славянский, балтийские,
германский, иллирийский, кельтский, италийские языки, долгое время
сохраняла свое единство.
Древнеевропейское лингвистическое единство — прямое продолже-
ние позднеиндоевропейской общности в III тыс. до н. э. продолжало
сохранять традиции последней. Древнеевропейские изоглоссы в индо-
иранских языках позволяют доводить время существования древнеев-
ропейского единства до середины III тыс. до н. э. (см. главу 7). . .
Картвело-индоевропейские встречи, исходя из диапазона существо-
вания пракартвельского языка-основы в течение III тыс., до и, э. могли
состояться в середине — второй половине III тыс. до и. э. после рас-
пада индоевропейского единства. Контакты двух указанных языковых
групп были глубокими и долгими, что позволяет предположить их мно-
говековое сосуществование на соседних территориях в эпоху до рас-
пада общекартвельского единства, т. е. до рубежа Ш/П тыс. до н. э.
17* 259
Следовательно, со времени выделения какой-то группы племен из древ-
неевропейской общности не могло пройти более двух-трех веков.
Данные лингвистики показывают, что за это время в языке не может
произойти коренных перемен. Следует помнить, что основной словарь
за 1000 лет меняется лишь на 14% своего состава, а, следовательно,
в контакт с пракартвельским вступил не отдельный обособленный ин-
доевропейский язык, а диалект древнеевропейского, сохранивший его
основные черты и лингвистический тип. Он и мог передать некоторые
архаичные пережиточные общеиндоевропейские, точнее древнеевро-
пейские черты пракартвельскому языку-основе. Этот диалект древне-
европейского, безусловно, должен был носить следы длительного взаи-
модействия с пракартвельским, так как не бывает длительных и тес-
ных односторонних языковых контактов. Однако историческим судь-
бам не было угодно зафиксировать его в письменной традиции или до-
вести до наших дней.
Определение ареала контактов древнеевропейского и пракартвель-
ского языков может внести значительные коррекции при локализации
псзднеиндоевропейской прародины. Для решения этой задачи необхо-
димо иметь представление об ареале общекартвельской прародины.
Локализация в Закавказье общекартвельской прародины по линг-
вистическим данным общепринята (Климов, 1964; Дьяконов, 1982;
Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Это подтверждается и данными топони-
мики (там же, с. 881). Их отсутствие исключает из зоны поисков пра-
картвельской прародины территории, сколь-нибудь значительно уда-
ленные к северу от Большого Кавказского хребта и к югу от Закав-
казья. Кроме того, реконструируемое в общекартвельском языке наз-
вание «осина» пе позволяет помещать общекартвельскую прародину
к югу от Закавказья (см. главу 3). В Восточном Закавказье фактичес-
ки нет топонимов и гидронимов общекартвельского типа. На крайний
запад Закавказья картвельские племена проникли после распада об-
щекартвельского единства (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 881). При
едином мнении о локализации пракартвельской прародины в Цент-
ральном Закавказье одни ученые локализуют ее в «горных местностях
западной и центральной части Малого Кавказа» (там же, с. 881), дру-
гие— в северной части Закавказья, в частности в Кахетии» (Дьяконов,
1982, с. 18).
Археологический эквивалент пракартвельской общности при лока-
лизации ее в Центральном Закавказье и частично в ее западной части
при ограничении временным диапазоном в пределах III тыс. до н. э.
однозначен, поскольку никакой другой культуры, кроме куро-аракской,
в это время и в этом месте пе существует (Кушнарева, 1970, с. 181—
182; Мунчаев, 1975, с. 193). Лишь па рубеже III/II тыс. до н. э. куро-
аракская культура сменилась выросшей на ее основе алазано-бадеи-
ской культурой (Глонти, с. 81—83, рис. 2), генетически связанной с
последующей триалетской.
Непрерывное культурное развитие в Центральном и частично За-
падной Закавказье пе только подтверждает мысль Джапаридзе (1976,
с. 186) и Дьяконова (1982, с. 18) о пракартвельской атрибуции куро-
аракской культуры, но и делает ее единственно возможной в указан-
ном регионе. При этом вполне вероятно предположение Дьяконова о
хурритоязычности куро-аракских племен в восточной части Закав-
казья, поскольку поселения восточной части Закавказья, особенно
северо-восточная группа, по Кушнаревой — Чубинишвили (1970.
с. 77) значительно отличается о центрально-кавказской «характером
построек и сложной системой очагов», а также керамикой (там же,
с. 144). «Определенную специфику имеет посуда из группы поселений,
260
локализующихся в юго-восточных пределах куро-аракской культуры»
(там же, с. 145).
Попытка Меликишвили (1965) придать куро-аракской культуре ин-
доевропейскую атрибуцию не может быть признана состоятельной, по-
скольку эта культура не имеет производных ни в Восточной, ни тем
более в Западной Европе. По этой же причине не подходит и гипоте-
за Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 897—894) о том, что часть куро-
аракской культуры скрывает под своей вуалью определенную группу
населения, только оторвавшуюся от индоевропейской общности, экви-
валентом которой они считают более южную халафскую культуру. Ин-
доевропейское влияние на население куро-аракской культуры они ви-
дят в обнаружении в ее памятниках свидетельств знакомства с колес-
ным транспортом, лошадью и появления в ее ареале нового курганно-
го обряда погребения. Однако всех этих признаков нет в халафской
культуре (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 891—892), а в куро-аракской
культуре они появляются в памятниках развитой и поздней поры ее
существования, а концентрируются, в основном, в северной части
ареала этой культуры.
Семито-пракартвельские языковые контакты, по мысли тех же ав-
торов, предполагают существование определенной «области на Ближ-
нем Востоке, где могли происходить контакты семитских языков как с
индоевропейской праязыковой системой, так и с системой южно-кав-
казского (картвельского) праязыка» (там же, с. 880). По мнению
Гамкрелидзе, Иванова индоевропейский, семитский и картвельский
языки имеют «сходство вплоть до изоморфизма в схеме оформления
языковых структур, что могло быть результатом длительного взаимо-
действия этих языков в пределах определенного ареального единст-
ва— союза языков» (там же, с. 871). Свой вывод авторы подтверж-
дают наличием числительных и некоторых других слов, заимствован-
ных из семитского в картвельский и, возможно, в индоевропейский
(Гамкрелидзе, Иванов, W84, с. 878—879).
Работа Палтимайтиса (1984) «Пять важных картвело-балтийских
и картвело-семитских схождений» позволяет уточнить уровень заимст-
вований как «балто-индоевропейский, т. о. е. древнеевропейский — обще-
картвельский». Некоторые из этих схождений свидетельствуют «о за-
имствовании из балто-индоевропейского в картвельский, а также о
картвельских заимствованиях из семитского» (там же, с. 79).
Влияние общекартвельского на семитский в целом не прослежива-
ется. Следовательно, контакты пракартвельского должны быть проис-
ходить с каким-то семитским диалектом и в стороне от основной мас-
сы семитоязычного населения. Такие контакты не могли происходить,
вопреки утверждению Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 880) на тер-
ритории одной из областей Ближнего Востока. Ведь Центральное и
Западное Закавказье — область распространения общекартвельского—•
и Северная Сирия, ближайшая к этому региону область семитоязыч-
ного населения отделены друг от друга многими сотнями километров
и высокими горными хребтами. Остается предположить, что эти кон-
такты могли осуществляться в каком-нибудь районе общекартвельской
прародины или на приграничных с ней территориях.
Единственной семитоязычной культурой на Кавказе является, по
нашему мнению, майкопская (см. главу 14).
Майкопская культура — археологическое свидетельство пребывания
семитоязычного населения в пределах и у границ общекартвельской
прародины. Связи майкопской (семитоязычной) культуры с куро-арак-
ской в настоящее время общепризнанны. Майкопские керамические
комплексы обнаружены в нижних слоях куро-аракских поселений в
261
центральных районах Северного Закавказья (Глонти, 1987, с. 80—87);
и в такой же стратиграфической ситуации в предгорной зоне Цент-
рального Предкавказья, где нами было установлено хронологическое
следование позднекуроаракских подкурганных погребений вслед за
майкопскими комплексами (Николаева, Сафронов, 1980, с. 18—80).
В горных районах Центрального Предкавказья майкопские комплек-
сы можно (судя по находке майкопского топора в куро-аракском комп-
лексе из Кобанского ущелья) синхронизировать с куро-аракской куль-
турой. В Куртатинском ущелье Северной Осетии майкопская культу-
ра, вероятно, входила в непосредственные контакты с куро-аракской
культурой. Фрагменты майкопской керамики обнаружены на куро-
аракском памятнике, в пещерной стоянке грота Шау-Лагат (Муичаев,
1975, с. 351). Обнаружение майкопской керамики в одном слое с куро-
аракской керамикой на поселении Луговое (Чечено-Ингушская АССР)
позволило Мунчаеву (там же, с. 351) уверенно провести частичную
синхронизацию двух культур и установить их сильное взаимовлияние.
Таким образом, зона контактов семитоязычного (майкопского) на-
селения и носителей общекартвельского языка-основы (куро-араксин-
цсв) устанавливается в тех же центральных районах Северного Закав-
казья и Центрального Предкавказья, где были выявлены древнеевро-
пейские инновации (курганы, повозки, сосуды на ножках и др.). Все
это позволяет считать эти территории зоной контактов пракартвел с
носителями диалектов древнеевропейского и древнесемитского языков.
Центрально-предкавказские памятники куро-аракской культуры за
исключением открытого В. П. Любиным комплекса из грота Шау-Ла-
гат в Куртатинском ущелье (урочище Фаскау) не были известны до
наших раскопок в предгорной зопе Северной Осетии (Николаева, Саф-
ронов, 1980, с. 18—80). Это открытие позволило автору отнести к фи-
нальной поре куро-аракской культуры некоторые комплексы из Кабар-
дино-Балкарии (Кабардинский парк, 2/1, 4/1), относимые ранее к так
нгязываемой «северо-кавказской культуре» (Сафронов, 1978, с. 73).
В совместной с Николаевой работе мы подробно описали куро-арак-
ские комплексы из раскопанных нами курганов в Северной Осетии
(там же) и обосновали это, подчеркнули на корреляционном графике
огличия их от керамической традиции кубано-терской культуры (КТК),
выделенной в том же сборнике Николаевой (1980, с. 97—119), показа-
ли па данных стратиграфии чересполосное сосуществование куро-арак-
ской культуры с кубано-терской культурой на ранних этапах ее суще-
ствования, привели куро-аракские корреспонденции каждому керами-
ческому типу в погребальных комплесах дзуарикаусских курганов, от-
носимых нами к куро-аракской культуре (Николаева, Сафронов, 1980,
с. 76, рис. 27). Куро-аракская атрибуция указанных комплексов не
вызвала возражений у исследователей. Лишь Муичаев, принявший без
ссылок на авторов их дату дзуарикаусских курганов, а заодно и их
вывод о хронологическом стыке с кубано-терскими (или северо-кав-
казскими, по Марковину), мало корректно поучал авторов, что «рас-
смотренные комплексы представляют хронологически довольно огра-
пиченнып период -на грани эпох ранней и средней бронзы, когда здесь
начала распространяться северо-кавказская культура» (Мунчаев, 1986,
с. 38 сравнить: Николаева, Сафронов, 1980, с. 74), опять же вслед за
нами указывая (там же, с. 74, рис. 27): «несмотря на заметные южные
влияния, которые прослеживаются на керамике и металле этих памят-
ников, последние отражают процесс культурного развития тех райо-
нов, где в III тыс. до н. э. «столкнулись» и пришли во взаимодействие
майкопская и куро-аракская культура» (Мунчаев, 1986, с. 38).
262
Не отрицая возможности «взаимодействия майкопской и куро-арак-
ской культур» все же укажем, что в курганах Дзуарикау они разделя-
ются стратиграфически кубано-терскими памятниками. Выделенные
нами куро-аракские памятники в этих районах не связаны с майкоп-
скими ни по керамике, ни по металлокомплексу, но сопоставляются с
закавказскими поздне-куро-аракскими памятниками типа Сачхере и
других и комплексно, и отдельными типами. Это позволяет однозначно
определять для них куро-аракскую линию развития. Этот вывод не
противоречит и мысли Мунчаева о синхронности наших погребений с
алазано-баденской культурой, хотя пе исторично пенять пам на неупо-
минапие этой культуры, если ее выделение (Гобеджишвили, 1980) и
выход нашей статьи произошли одновременно в 1980 году.
Наше заключение об отнесении куро-аракских комплексов Дзуари-
кау к финальному этапу ранней бронзы—РБ III, т. е. к 21 в. до н. э.
не противоречит дате начала алазано-беденской культуры, памятники
которой зафиксированы в ряде центральных раойнов Северного За-
кавказья. В это же время в Южной Осетии продолжается культура
сачхерских курганов, относимых рядом авторов (Кушнарева, 1970,
с. 62) к заключительному этапу куро-аракской культуры; в горах Се-
верной Осетии эта культура продолжает свое развитие без видимых
изменений. Это подтверждается не только нашими раскопками подкур-
ганных куро-аракских памятников в Дзуарикау, но и исследованиями
грунтовых куро-аракских могильников (Загли Барзонд I, II и нижне-
кобапский могильник) и поселения в кобанском ущелье (Ростунов,
1985, с. 94—130). Керамика куро-аракских погребений в Загли Бар-
зонд I, II почти идентична керамике выделенных нами куро-аракских
комплексов в Дзуарикау, что делает излишними сомнения Мунчаева в
куро-аракской их атрибуции. Не сомневается в куро-аракской атрибу-
ции дзуарикаусских погребений и автор раскопок могильника Загли
Барзонд, Ростунов, и приводит доказательства, дополнительно к при-
веденным нами, выявляет в этом районе 31 погребальный комплекс
куро-аракской культуры. Им (Ростунов, 1985) подробно разрабатыва-
ется и расширяется число названных нами куро-аракских корреспон-
денций для Дзуарикау в куро-аракских памятниках Сачхере (Никола-
ева, Сафронов, 1980, с. 76, рис. 27: 1 и 1а), в верхних слоях поселения
Амиранис-Гора (там же, с. 76, рис. 27: 2, 2а, 3, За) и Квацхелеби (там
же, с. 76, рис. 27: 5, 5а и 6, 6а). В целом устанавливаемая Ростуновым
ориентировка связи северо-кавказских памятников на куро-аракские
Закавказья такая же, как и в нашей первой публикации Дзуарикау
Из юго-западных памятников Грузии корреспонденции с центрально-
предкавказскими имеются в основном на поселении и могильнике в
Амиранис-Гора (Алалцихский район). Более северо-восточные терри-
тории с памятниками Сачхере, Корети, Царцис-Гора, с одной стороны,
вплотную примыкают к центрально-предкавказским, с другой стороны,
они почти полностью смыкаются с ареалом северо-западной группы
КАК (Кушнарева, Чубинишвили, 1970, с. 72—77), сконцентрированной
в Шида-Картли и далее на юго-востоке с памятниками Кахетии. Эти
памятники, существовавшие на протяжении всего III тыс. до н. э. со-
ставляют близкую в территориальном (там же, 1970, рис. 20) и куль-
турном отношении групп (там же, с. 77), а по хронологическим и линг-
вистическим данным только и могут соответствовать пракартвельской
общности.
Северная граница пракартвельской общности, по данным археоло-
гии, должна определяться по наиболее северным памятникам куро-
аракской культуры, зафиксированным на южной кромке предгорной
зоны Центрального Предкавказья. Исходя из изложенных выше аргу-
263
ментов здесь должны были происходить контакты носителей карт-
вельского языка-основы и диалекта древнеевропейского языка.
Контакты прикартвельских племен с носителями древнеевропейско-
го диалекта могут быть выявлены, исходя из археологической ситуа-
ции в предгорной зоне Центрального Предкавказья.
Если археологический эквивалент пракультуре картвелов известен
(куро-аракская культура), то эквивалент культуре носителей древне-
европейского диалекта требуется установить.
В Центральном Предкавказье в хронологических рамках сущест-
вования пракартвельской общности известны только две археологиче-
ские культуры, имевшие контакты с куро-аракской культурой: это май-
копская и кубано-терская культура. Область контактов могла нахо-
диться только в ареале пракартвельской общности и только на Север-
ном Кавказе, оскольку в Закавказье все III тыс. до ,нэ. существует
однородная куро-аракская культура. Семитоязычная атрибуция май-
копской культуры установлена нами в главе 14. Таким образом, индо-
европейская атрибуция кубано-терской культуры выводится при этих
условиях однозначно.
В подтверждение данного расчета необходимо привести факты взаи-
модействия куро-аракской и кубано-терской культуры. В Централь-
ном Предкавказье, в Дзуарикау присутствуют «чистые» комплексы
куро-аракской культуры (Дзуарикау 7/1—3 и ряд других — Николаева,
Сафронов, 1980, рис. 16, 17), которые могут рассматриваться как эта-
лонные при определении синкретичных комплексов, отражающих раз-
ную степень взаимодействия с кубано-терской культурой. Типичными
комплексами, свидетельствующими о контактах носителей КАК и КТК,
являются Дзуарикау 1/15, 2/2, 2/6, 5/2, 9/1—3. В них сочетаются две
керамические традиции и в составе комплекса, и в деталях оформле-
ния сосудов.
Стратиграфия курганов Дзурикау показывает, что куро-аракская
культура в Центральном Предкавказье появляется, когда майкопской
культуры уже нет. Куро-аракский хронологический горизонт находит-
ся между двумя горизонтами кубано-терской культуры (Николаева,
1981, с. 82). Это лишний раз доказывает, что единственным партнером
для носителей куро-аракской культуры были носители кубано-терской
культуры.
Решающие доказательства в пользу древнеевропейской атрибуции
кубано-терской культуры, а следовательно, локализации картвело-ин-
доевропейских контактов связаны с обоснованием карпато-волынского
происхождения кубано-терской культуры из культуры шаровидных ам-
фор, проведенным Н. А. Николаевой (1980, с. 97—420).
Появление носителей древнеевропейского диалекта на Северном
Кавказе связано с распадом древнеевропейской общности, которая по-
мещалась на севере праиндоевропейского ареала, на территории сов-
ременной Польши, Германии, Южной Скандинавии. Из праиндоевро-
пейской культуры воронковидных кубков выделилось две культуры —
культура шаровидных амфор и культура шнуровой керамики (КША
и КШК). Образование КША относят к 28 в. до н. э. (Висляпский,
1970), что согласуется с общей ситуацией распада в начале III тыс.
до и. э. позднеиндоевропейской общности.
Культура шаровидных амфор зародилась на периферии культуры
воронковидных кубков Куявии. Первые перемещения ее проходили в
западном и южном направлениях; носители культуры шаровидных ам-
фор вошли в миграционный поток с индоариями (археологический эк-
вивалент—кубано-днепровская культура с повозками, см. главу 12),
возможно, с хеттами (культура новосвободненских дольменов) и дош-
264
ли до Кавказа уже к 23 в. до н. э. Причины этих миграций уже осве-
щались выше: в основном, это глобальные изменения климата, возра-
стание аридности, повышение роли скотоводства в хозяйстве индоев-
ропейцев.
Вторая волна носителей КША, носителей древпеевропейского диа-
лекта, па Северный Кавказ была связана с давлением другой произ-
водной праиндоевропейской культуры КВК — культуры шнуровых ке-
рамик. Этот поток был более однороден, составлен культурами, проис-
ходящими из древнеевропейской общности—КША (как доминирующий
компонент) без включения южных компонентов. Древнейшими памят-
никами, оставленными переселенцами, являются Дзуарикау 1/19 и
Скачки к/п в Пятигорье с топорами пост-новосвободненского типа, по
которым устанавливается дата памятников. «Открытие самых ранних
памятников кубано-терской культуры и обоснование неместных ее кор-
ней позволяет говорить о миграционном пути появления КТК на Се-
верном Кавказе» (Николаева, 1987, с. 15).
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса
КТК и КША, проведенный Николаевой (1980, с. 108 и сл.) показал
полное соответствие 40 разновидностей (типов) сосудов в двух коллек-
циях. Приводимые Николаевой выборки сосудов представительны, со-
ставляют более 20% (по количеству от объема коллекций) и почти
100% (от числа типов) (рис. 76 и 77, а также Николаева, 1980, рис.
3—6). В свете концепции индоевропейской прародины становятся по-
нятны некоторые формы КТК такие, как чаша па ножке (рис. 77: 22),
сосуды с выпуклинами (рис. 77: 15, 17) которые ведут свое происхож-
дение от праиндоевропейских культур. «Вазы для фруктов» и выпук-
лины — это черты пракультуры Лендьел. Кружки с ручкой, поднима-
ющейся над плоскостью устья, в КТК и КША указывают на прафор-
му в баденской культуре (рис. 37, 38). Однако эти аналогии, посколь-
ку повторяются в КША, могут рассматриваться как общеиндоевро-
пейские реалии и как свидетельство ареальных контактов КША (име-
ется в виду бадепская культура и общие с пей формы). В этом состо-
ит «индоевропейский культурный феномен», когда форма сосуда почти
в неизменном виде живет тысячелетия, что приводило и приводит в
смущение исследователей при поисках западноевропейских аналогов
восточноевропейским формам инвентаря.
Сравнительный анализ погребального обряда памятников КТК и
КША (Николаева, 1980, с. 101, 102, табл. 1) показывает уникальное
сходство по 22 признакам форм надмогильных и могильных конструк-
ций, обряда положения погребенного.
Отсутствие собственного металлокомплекса на первых 2-х этапах
КТК служит дополнительным подтверждением происхождения КТК
от поздненеолитической культуры КША. Появление металлокомплек-
са в КТК, начиная с 3-го этапа, послужило обоснованием говорить да-
же о картвело-индоевропейском ареальном союзе, учитывая все выше-
сказанное о связях КТК и куро-аракской культуры (Николаева, 1987,
с. 14).
Наличие глубоких ареальных связей между куро-аракской культу-
рой и КТК подтверждается рядом синкретических комплексов, содер-
жащих черты двух культур. В традиции КТК куро-аракские черты со-
храняются на протяжении нескольких веков (Николаева, 1981; Нико-
лаева, Сафронов, 1981).
В традиции куро-аракской культуры они проявляются в курганах
на северной границе ареала куро-аракской культуры, в сосудах на
ножках, топорах кабардино-пятигорского типа (Дзуарикау 2/2) и по-
2165
возок в генетически связанной с куро-аракской — алазано-баденской
культуре. ' .
Глубокие связи' пракартвёльской куро-аракской культуры и КТК,
носители которой принесли на Северный Кавказ культурные традиции
древнеевропейской общности, подтверждают мнение Гамкрелидзе —
Чванова о наличии ареального союза между пракартвелами и одним
из диалектов индоевропейского, точнее древнеевропейского праязыка.
ГЛАВА 16
ПРОБЛЕМА ПРАСЕВЕРНОКАВКАЗСКОГО СУБСТРАТА
И ЕГО ВКЛАДА В ПРАИНДОЕВРОПЕЙСКУЮ
КУЛЬТУРНУЮ ТРАДИЦИЮ. СТАРЧЕВО-КЕРЕШ—ВИНЧА
Постановка проблемы взаимоотношений индоевропейцев с носите-
лями северно-кавказского языка стала возможна благодаря трудам
Трубецкого, выделившего в 1930 году западно-кавказскую (абхазо-
адыгские языки) и восточно-кавказскую (нахско-дагестанские языки)
семьи северно-кавказских языков (Старостин, 1988, с. 112). В 30-х го-
дах нашего столетия он выделил 6 структурных признаков (отсутствие
гармонии гласных; слово не обязано начинаться с корня), присущих в
совокупности только и. е. языкам. Затем, обратив внимание на «склон-
ность к цепному географическому расположению языковых семейств»
(Трубецкой, 1958, с. 73) сделал вывод о том, что индоевропейский язы-
ковой строй находится «между строем средиземноморским (северно-
кавказский, картвельский, семитские языки) и урало-алтайским» (фин-
по-угорские, самодийские, тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжур-
сие языки) языковым строем.
Более детальное сравнение степени близости этих языков совокуп-
ности 6 структурных признаков индоевропейских языков, позволило
сузить круг сравнения и придти к окончательному выводу, «что в своем
историческом развитии и. е. языки все более отдаляются от языкового
типа, представленного современными восточно-кавказскими языками и
приближаются к типу, представленному языками угрофинскими и ал-
тайскими» (Трубецкой, 1958, с. 76).
Языковые контакты праиндоевропейцев с носителями общесеверно-
кавказского языка были выявлены Николаевым и Старостиным (1984,
с. 26—32), создавшими реконструкцию прасевернокавказского (ПСК)
языка на основе ими реконструированных празападнокавказского
(ПЗК) и правосточнокавказского (ПВК) языков, которые, в свою
очередь, были реконструированы после мелких промежуточных рекон-
струкций (пралезгинского, працезского), выполненными этими же уче-
ными (Старостин, 1988, с. 154).
Составленный .тезаурс из 800 общесевернокавказских корней и ра-
бота над изменением базисной лексики в ПВК и ПЭК, обнаруживаю-
щим между собой «60% совпадени йв стословном списке», позволило
Николаеву и Старостину (1984, с. 28) датировать распад северно-кав-
казского концом VI или началом V тыс. до н. э., а существование пра-
западнокавказского и приавосточнокавказского языков отнести «при-
мерно к IV тыс. до н. э.» (там же).
Портрет севернокавказской общности реконструируемый Николае-
256
вым и Старостиным (1984, с. 26—34; см. также Старостин, 1985) ещё
не прорисован во всех деталях, но и сейчас ясно вырисовывается нео-
бычайно высокая для VI — начала V тыс. до н. э. культура с развитым
производящим хозяйством, основой которого было земледелие и ско-
товодство.
Земледелие у прасеверо-кавказцев было, судя по наличию в ПСК
корней, обозначающих «соха, плуг», пашенным. Об этом косвенно сви-
детельствуют и прасеверпокавказские корни со значением «ярмо»,
«вол» (Николаев, Старостин, 1984, с. 29).
Носители ПСК, как свидетельствует и реконструируемая лексика,
сеяли просо, пшеницу, ячмень; убирали урожай зерновых серпами; мо-
лоли зерно па муку (там же; Старостин, 1988, с. 121—130).
Садоводство у прасеверно-кавказцев, если оно было, то лишь в
форме лесо-садов, первого этапа одомашнивания садовых деревьев —
«яблони», «груши», «айвы» или какого-то сходного плодоносящего де-
рева, возможно, «вишни» (там же, с. 121—127).
Скотоводство у прасеверно-кавказцев играло важную роль и было,
вероятно, специализированным, о чем свидетельствуют корни со зна-
чением «пасти, пастух». Носители общесеверно-кавказского было зна-
комы со всеми основными видами домашних животных: «корова»,
«коза», «баран», «свинья», «лошадь», «осел», «собака» (Николаев,
Старостин, 1984, с. 28—29).
Мясо-мол очная направленность скотоводческого хозяйства у прасе-
верно-кавказцев пе вызывает сомнений и подтверждается наличием в
ПСК корней, обозначающих «масло, молоко», «свертываться, скисать»,
«гворог, молоко» (Старостин, 1988, с. 134—135).
Овцеводство, судя по термину «овца, цена» (там же, с. 132), веро-
ятно, играло преобладающую роль. Наличие в ПСК корня, обознача-
ющего «мелкий рогатый скот», подтверждает это положение (Никола-
ев, Старостин, 1984, с. 31).
Кастрация быков для использования их в качестве тягловой силы
подтверждается наличием в ПСК корпя «бык, вол» (там же, с. 29):
Косвенно об этом свидетельствуют наличие в ПСК корней «соха, плуг»,
«ярмо» и несколько ошеломляющее свидетельство о наличии в прасе-
всрпо-кавказской общности колесного транспорта.
Колесный транспорт у прасеверно-кавказцев восстанавливается со-
гласно реконструкции Николаева, Старостина (1984, с. 31) по корню,
означающему «арба, повозка». Дополнительным подтверждением на-
личия колесного транспорта является наличие в ПСК корпя, обозна-
чающего «ярмо» (там же).
Металлообработка у прасеверно-кавказцев зафиксирована реконст-
руированными в их языке корнями, обозначающими «бить, ковать» и
рядом металлов — «золото» (или медь), «серебро», «свинец». Эти фак-
ты позволяют относить, по крайней мере, финал развития прасеверпо-
кавказской общности к эпохе начала освоения металлов (там же).
Торговля в обществе, имеющем познания в металлах, особенно та-
ких, как золото и серебро, не может вызывать удивления. В ПСК она
фиксируется корнями «овца, цена», «цена, торговля» (Старостин, 1988,
с. 132). В какой-то мере о торговле и, возможно, о намечающейся со-
циальной дифференциации свидетельствует наличие в ПСК корня
«ключ, запор, замок» (там же, с. 129).
Портрет прасеверпо-кавказской культуры дает о ней представление
как о культуре необычайно развитого для VI — начала V тыс. до н. э.
общества с развитым производящим хозяйством, сохранившим лишь
некоторые черты присвояющего хозяйства, например, рыболовство
(восстанавливается по наличию в ПСК корня «рыба» (там же, с. 116).
2'67
Основу же жизнеобеспечения прасеверно-кавказской общности состав-
ляло пашенное (сошное) земледелие, обеспечивающее эту общность
хлебом, и пастушеское скотоводство с молочным хозяйством и преоб-
ладающей ролью овцеводства. Овцеводческий уклон в скотоводстве
обусловил полукочевой образ жизни и, возможно, повлек заимствова-
ние (у праиндоевропейцев) или изобретение колесного транспорта.
Локализация прасеверно-кавказской общности в пределах Перед-
ней Азии, предложенная Николаевым и Старостиным (1984, с. 29, 32)
нам представляется нереальной из-за отсутствия на Переднем Востоке
в VI — начале V тыс. до п. э. некоторых культурных признаков, свой-
ственных прасеверно-кавказской общности. Столь высокая культура
VI—V тыс. до и. э. не зафиксирована нигде в Азии, пет сведений до
середины IV тыс. до и. э. пи о колесном транспорте, пи о пашенном
(сошном) земледелии. Единственное на Востоке орудие, которое при-
ближается типологически к сохе, зафиксировано в Северном Закав-
казье на поселении первой четверти V тыс. до н. э., судя по радиоуг-
леродным датировкам (4770+60 и 4817+60 гг. до н. э.) Арухло, ко-
торое мы считаем оставленным носителями одного из диалектов, при-
надлежащих некогда к прасеверпокавказскому единству и, возмож-
но, мигрировавших па Кавказ из районов Юго-Восточной Европы (см.
ниже).
Приоритет Юго-Восточной Европы в появлении древнейших упряж-
ных пахотных орудий доказан нами в главе 8. Интересно отметить на-
ходки костяных наконечников рал в Болгарии в культурах V тыс. до
и. э., близких к Керешу и Винче, носители которой уже па раннем
этапе, по мнению румынских ученых, уже имели колесный транспорт
(Власса, 1972). Однако эта аргументация пе вполне надежна (см. гла-
ву 9), хотя обнаружение костяных наконечников рал и «изучение тазо-
бедренных костей крупного рогатого скота, которые имеют специфичес-
кие изменения в результате постоянной нагрузки» (Тодорова, с. 37)
от использования волов в качестве рабочей силы, делают это предпо-
ложение вполне вероятным. Е1ахождение же двух аналогичных сосудов
с изображением пары козлов в Винче и раннем Лендьеле (рис. 25:
20, 27) и позволяют интерпретировать это скульптурное изображение
как «козлиную упряжку», на которой выезжали боги древних индо-
европейских народов (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 586—587) и слу-
жит дополнительным подтверждением предположения возможности на-
личия колесного транспорта в Винче и Лендьеле. Во всяком случае в
производной от них культуре КВК колесный транспорт зафиксирован
неоднократно (см. главу 9).
Само по себе использование волов в упряжи предполагает и нали-
чие в языке населения, освоившего пахотное (сошное) земледелие, ос-
новных элементов упряжи («ярмо» и др.) и создает еще до изобрете-
ния колеса предпосылки для возникновения повозки. Без сомнения,
носители культуры Кереш были подготовлены к внедрению и если бы
он был у винчапцев, живших на ранней стадии своего развития с носи-
телями культуры Старчево — Кереш чересполосно и на одних поселе-
ниях (см. ниже), то его пе могли не освоить и носители культуры
Кереш.
Уровень культуры Старчево — Кереш—Крит— Караново I, II со-
ответствует портрету прасеверно-кавказской общности, синхронной ей
по времени (VI — первая половина V тыс. до и. э.).
Старчево — Кереш также представляется одной из самых высоко-
развитых культур своего времени, сохранив лишь некоторые черты
присвояющего хозяйства, в частности, рыболовство. Основу же хозяй-
ства керешского общества составляло земледелие, которое на террито-
268
рии Болгарии (Караново I) было уже пашенным. Носители этой куль-
туры сеяли просо, несколько видов пшеницы и ячменя. Овцеводческий
уклон обусловил полукочевой образ жизни для части ее носителей.
О молочном хозяйстве свидетельствуют находки дуршлагов на после-
ниях этой культуры. Там же обнаружены все животные, представлен-
ные, по данным лингвистики, в прасеверно-кавказской общности, вклю-
чая осла и лошадь (подробная характеристика культуры Караново I,
II — Кереш, Старчево дана нами в главе 5).
Археологических культур VI—V тыс. до и. э., приближающихся по
уровню развития культурно-хозяйственных характеристик и прасевер-
но-кавказской общности в Азии нет. В Европе после культуры Кереш —
Старчево к комплексу хозяйственно-культурных признаков ближе всего
стоит культура линейно-ленточной керамики (см. главу 5), образую-
щая иногда в Среднем Подунавье ареальные связи, союзы с культурой
Кереш (культурные группы Потисья). Здесь также представлены все
цомашние животные, что и в Кереше. Однако культурно-хозяйственный
портрет прасеверно-кавказской общности не совпадает с суммой харак-
теристик культуры линейно-ленточной керамики (КЛЛК), в частности
по земледелию. В КЛЛК земледелие — примитивное, подсечно-огневое
с обработкой земли мотыгами. Он приводит лингвистические доказа-
тельства асиммиляции праиндоевропейским языком прасеверно-кав-
казских слов и что «ПСК диалект, из которого осуществлялись заим-
ствования в ПИЕ, по-видимому уже несколько отличался от исходного
общесеверно-кавказского языка» (там же). Это, по справедливому за-
мечанию автора «позволило бы объяснить, почему в исходной ПСК си-
стеме отсутствуют индоевропеизмы (в случае равноправных ПСК—
ПИЕ контактов ожидалось бы наличие контактов как в ту, так и в
другую сторону, поскольку нет никаких оснований приписывания про-
госеверно-кавказцам более высокого уровня, чем протоиндоевропей-
цам» (там же, с. 154).
Археологический эквивалент прасеверно-кавказской общности, ес-
ли считать Винчу протоиндоевропейской культурой, следует выбирать
лишь из двух культур — Старчево — Кереш или культуры линейно-
ленточной керамики, в контакты с которыми входила культура Винча
на ранней стадии своего существования в V тыс. до н. э. Как указы-
валось выше, по хозяйственным характеристикам культура линейно-
ленточной керамики дальше отстоит от портрета прасеверно-кавказской
общности, чем Старчево—Кереш.
Контакты Винчи с культурой Кереш—Старчево прослеживаются
на стадии Винча А, датирующейся серединой V тыс. до и. э. и в более
раннее время на стадии прото-Винча (см. главу 6).
Ранняя Винча появляется в ареале культуры Караново I, II—
Старчево — Криш— Кереш (Брукнер, 1978, с. 435). Исследователи на
основании совстречаемости в одних культурных слоях разных памят-
ников старчевской и винчанской керамики, подчеркивают мирный ха-
рактер пришлой культуры Винчи с субстратом (там же). На вклад
субстрата указывает включение некоторых форм кухонной керамики
Старчево в винчанский керамический комплекс (там же), а также по-
явление в Винче сосудов на ножках и отдельных элементов росписи.
Мирный характер включения винчанского населения в керешско-стар-,
невский массив подчеркивается отсутствием каких-либо укреплений на
поселениях двух культур этого времени. Ряд исследователей выдвину-
ло на этом основании гипотезу о возникновении Винчи на основе куль-
туры Старчево—Криш — Кереш (Павук, 1969; Дискуссии, с. 594, 593).
Значительная часть исследователей объясняет некоторый параллелизм
во взаимоотношении обеих культур отнесением их к балкано-анато-
269
лийскому комплексу. Действительно, ряд керамических форм культуры
Старчево — Криш можно объяснить ее анатолийскими истоками. Так,
часть керамических форм Старчево находит безупречные аналогии в
Хаджиларе IX и VI. Близкие к керешской формы керамики встреча-
ются даже в верхних слоях Чатал Хююка, который, представляется
возможным, относить к раннеиндоевропейской пракультуре (см. гла-
ву 2). В целом культура Чатал Хююка несмотря па территориальную
близость не дает каких-либо оснований для утверждения генетическо-
го родства с указанными малоазийскими памятниками.
Все же представляется вполне допустимым предположение об аре-
альном союзе, ранних праиндоевропейцев и прасеверно-кавказцев (или
их предков) еще в Анатолии.
Проблема древнейших северно-кавказских мигрантов па Кавка-
зе— ключ к локализации общесеверно-кавказской прародины — имеет
лингвистический и археологический аспект.
Лингвистический аспект проблемы появления древнейших северо-
кавказцев на Кавказе заключается в решении проблемы, какими пу-
тями (разными или одним) проникли носители правосточно-кавказско-
го (ПСК) и празападнокавказского (ПЗК) на Кавказ.
Лексические схождения ПСК и пракартвельского немногочисленны
(Николаев, Старостин, 1984, с. 30), но очень важны, поскольку, по на-
шему мнению, допускают возможность проникновения на Кавказ но-
сителей диалекта прасевернокавказского, сравнительно недавно отпоч-
ковавшегося от своей языковой общности.
Лексические схождения пракартвельского с ПЗК и ПВК свиде-
тельствуют об их частичной синхронности, хотя с ПЗК они незначи-
тельны. Зато с ПВК лингвисты фиксируют активные контакты (там
же).
Выявленная лингвистами языковая ситуация получает подтверж-
дение и на археологическом материале. Контакты куро-аракской куль-
туры— археологического эквивалента пракартвельской общности, не
прослеживаются с другими археологическими культурами на западе
ареала, а лишь на севере — с кубано-терской культурой, носители ко-
торой разговаривали на одном из диалектов древнеевропейского язы-
ка, и на востоке — с восточной группой этой же культуры. Носители
последней, по мнению Дьяконова, говорили на языке хуррито-урарт-
ской ветви северо-восточной кавказской языковой семьи (Дьяконов,
Старостин, 1988, с. 164). Восточная группа куро-аракской культуры,
являясь вместе с дагестанской группой этой же культуры эквивален-
том прасеверно-кавказской языковой семьи, не может отражать языко-
вые контакты с пракартвельским, на уровне, близком к прасеверно-
кавказскому. Они должны были происходить в период формирования
пракартвельской (куро-аракской) общности.
Археологичесий эквивалент первым северно-кавказским мигрантам
на Кавказ надо искать в период, предшествующий куро-аракской куль-
туре. Шому-тепинская культура является единственной в восточной
части Западного и Центрального Закавказья культурой с производя-
щим хозяйством. Лишь она в указанном регионе могла войти на фи-
нальной стадии своего существования в контакт с куро-аракской куль-
турой.
Анализ керамического комплекса шому-тепинской культуры Цент-
рального и части Западного Закавказья привело к неожиданным ре-
зультатам. Все формы этой культуры нашли аналогии в памятниках
керешской культурно-исторической общности, представленной культу-
рами Криш — Кереш — Старчево — буго-днестровской культурой. Наи-
270
более точные параллели обнаружены в памятниках Кереш — Крит и
ее восточного ответвления — буго-днестровской культуры.
Территориально эти памятники располагаются в близких друг дру-
гу районах—Румыния, Молдавия. К ним относятся редкие бокаловид-
ные сосуды на поддоне (рис. 80: 1, 6), биконические сосуды (рис. 80:
2, 7, 8), удлиненные сосуды баночных форм (рис. 80: 3, 8) также на
поддонах, биконические сосуды без поддонов (рис. 80: 4, 9); баночные
сосуды с ручками, одной или двумя ручками-выступами; баночные со-
суды с шаровидным туловом и ярко-выраженным поддоном (рис. 80:
И, 14, 14а; 12, 15); миски (рис. 80) и мешковидные сосуды с плоским
дном (рис. 80: 17, 26).
Поражает то, что мы взяли все имеющиеся формы шому-тепинской
культуры (Мунчаев, 1987) и все они находят аналогии в буго-днест-
ровской культуре (Маркевич, 1974а).
Идентичной оказывается и орнаментика на сосудах. Орнамент —
выпуклины, ямки под венчиком — характерен для керамики энеолита
Кавказа и культуры Кереш (рис. 80: 4, 9). Прочерченный орнамент,
образующий рисунок «паркета» имеется и в Кереше, и в шому-тепин-
ской культуре, причем, это достаточно редкий узор.
Поражает совпадение рельефных фигурок на стенках сосудов шо-
му-тепинской культуры и культур Юго-Восточной Европы — Старчево,
Винчи, культуры линейно-ленточной керамики. Типологически эти изо-
бражения восходят к Чатал Хююку (см. главу 6, рис. 2). Функция
таких изображений — явно охранительная. Это подчеркивается возде-
тыми или разведенными руками. На одном из сосудов голова божест-
ва передана в зооморфном изображении, что также уже встречалось
в Чатал Хююке.
Подобные совпадения форм, орнаментов, традиции «заговаривать
сосуды» с помощью изображений-оберега нельзя считать случайным.
Коэффициент совмещения комплексов Закавказья, и буго-днестровской
и керешской культур, по Николаевой (1987) равен 0,9, что указывает
на принадлежность к одной культурно-исторической общности. Однако
механизм связей сложен из-за малочисленности материалов и из-за
малоазийских истоков культуры Кереш. Встает вопрос, проникла куль-
тура на Кавказ через Малую Азию, через Северное Причерноморье
или морским путем вдоль побережья Черного моря. Для последнего
варианта данных нет, так как памятники причерноморской полосы ма-
ло изучены. Все решает степень сходства шому-тепинских памятников
с малоазийскими и румыно-молдавскими, а также существование про-
межуточных памятников, фиксирующих миграцию.
Анатолийские формы находят некоторые параллели в закавказских
памятниках шому-тепинской культуры. Формы хаджиларского комп-
лекса более многообразны, чем керешского, а в закавказских памят-
никах находят аналогии только те малоазийские формы, которые на-
ходят параллели и в керешских памятниках. Кроме того, ряд форм
Хатжилара здесь вообще отсутствуют, .в частности, бокаловидные
и баночные сосуды. Нет «паркетного» орнамента; нет промежуточных
севеоо-восточноанатолийских памятников.
Керешские памятники в Причерноморье оказали влияние на днеп-
ро-донецкую культуру, а в чистом виде они доходят до низовьев лево-
бережья Днепра. Опубликованные Титовой (1984, с. 33—37) материа-
лы из стоянок на левобережье Днепра, относимых автором к Керешу,
совершенно аналогичны IV/V слоям Ракушечного Яра, открытого на-
ми и исследованного Т. Д. Белановской: тот же прочерченный и «пар-
кетный» орнамент в виде параллельных и перпендикулярных полос —
гребенкой и т. д.; те же небольшие донца с поддоном. К сожалению,
271
Материалы полностью не опубликованы, и мы не можем проводить
сравнение, но они нам хорошо известны, поскольку в течение пяти лет
мы принимали участие в раскопках поселения. Формы Ракушечного
Яра повторяются в формах керамики с поселения Джангр и настолько
близки к керамике этого неолитического поселения в северной части
Северо-Восточного Предкавказья (раскопки П. М. Кольцова), что
можно говорить об общем генезисе Ракушечного Яра и Джангра.
Все это приближает и не делает чем-то странным появление кереш-
ских памятников па Кавказе, хотя материал для установления северо-
кавказско-индоевропейских связей малочисленен. Естественный воп-
рос, куда исчезли, имеют ли продолжение культуры носителей древней-
ших северо-кавказцев. Отметим, что горные области Северного Кав-
каза практически не изучены, а те немногие памятники, известные как
предшествующие майкопским и куро-аракским, были относимы до не-
давнего времени к майкопской культуре (Замок, нижние слои Мешо-
ко). Керамическая традиция этого культурно-хронологического гори-
зонта характеризуется серо-коричневой лощеной керамикой, украшен-
ной несколькими рядами по венчику и перпендикулярно спускающими-
ся выпуклинами. Совершенно такая же орнаментация присутствует па
этих памятниках и памятниках шому-тепинской культуры. Хронологи-
ческая позиция этих памятников — до-куро-аракская как на Северном
Кавказе, так и в Закавказье (Мунчаев, 1987). Естественно поставить
вопрос, который в настоящее время не может быть разрешен из-за ма-
лочисленности материала, о возможной генетической связи этих пред-
майкопских северо-кавказских памятников с шому-тепинской культу-
рой. Разрешение этого вопроса не входит в рамки этой работы. Под-
черкнем лишь то, что и те, и другие являются первыми на Кавказе
коллективами, у которых экономический уклад построен на произво-
дящем хозяйстве.
Керешская культура — неолитическая, хотя на поздней стадии, ве-
роятно, благодаря появлению Винчи, происходит знакомство ее носи-
телей с металлом: одна медная поделка обнаружена в Старчево IV,
синхронном прото-Винче. На поздних этапах, продвигаясь на восток,
носители культуры Кереш не проявляют свое знакомство с металлом
в памятниках левобережья Днепра, одпако представление о культуре
Ракушечного Яра как о культуре неолитической в корне неверное. На
многих кремневых отщепах имеются следы медных окислов, что сви-
детельствует об энеолитической атрибуции Ракушечного Яра. Об этом
же свидетельствует и возраст стоянки: дата IV слоя Ракушечного Яра
находится на рубеже V/IV тыс. до н. э., а статуэтка в верхних гори-
зонтах IV слоя, определенная Т. Д. Белановской как трипольская ста-
туэтка времени триполья А, очень напоминает шому-тепинские фи-
гурки.
Слои V тыс. до н. э. Ракушечного Яра содержат значительное ко-
личество мелкого рогатого скота, что свидетельствует о скотоводстве
уже не придомного характера, а большое число костяных муфт, напо-
минающих буто-днестровские и шому-тепинские, могут свидетельство-
вать и о земледельческом характере экономического уклада поселен-
цев Ракушечного Яра. Столь раннее появление производящего хозяй-
ства принимается- обычно исследователями как должное, а производя-
щее хозяйство в этом регионе не могло появиться на местной основе:
для этого просто нет никаких данных, ведь нижние слои Ракушечного
Яра древнее мариупольско-съезжинской общности. Не могли заимст-
вовать ракушечноярцы элементы производящего хозяйства с Востока,
поскольку на Древнем Востоке не известно аналогичных памятников в
период VI—V тыс. до н. э. Остается либо Кавказ, где в V тыс. до н. э.
272
бытуют памятники шому-тепинской культуры и западный очаг произ-
водящего хозяйства (Старчево-—Кереш, КЛЛК и Винча). Вполне ве-
роятно, что под давлением появившихся в Попрутье и Побужье носи-
телей КЛЛК племена буго-днестровской культуры, представляющие
восточный вариант культуры <Кереш, сместили к востоку до Днепра
и далее на Дон и в предкавказские районы. Нехаев отмечает наличие
нижнедонской неолитической керамики на поселении среднестоговско-
го (домайкопского) времени Свободное в Адыгейской АО.
Постановка вопроса о проникновении древнейших северно-кавказ-
цев на Кавказ черноморо-азовским путем представляется своевремен-
ным. Для решения этого вопроса на данных археологических источ-
ников необходимо большее накопление материалов, а самое главное —
публикация нижнедонских и Прикубанских памятников.
Латеистические факты о пребывании северно-кавказцев на Балка-
кнах и Карпатах были подняты Ивановым (1984, с. 13—14), предло-
жившим КЛЛК и лендьелскую- культуру в качестве их археологичес-
кого эквивалента. Стрижаком были обнаружены северо-кавказские
гидронимы «на левобережье Днепра» (Дьяченко, Шилов, Довженко,
1988, с. 11). Эти лингвистические данные как будто бы могут свиде-
тельствовать в пользу предложенного нами пути движения.
Таким образом, в контактах Винчи и Кереш — Старчево следует
видеть субстратные отношения праиндоевропейцев с носителями пра-
северно-,кавказского субстрата, возможно, усложненные ареальными
связями предков носителей этих языков на анатолийской прародине.
15—1463
sw
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В решении проблемы индоевропейской прародины, волнующей на
протяжении двух веков ученых многих профессий и разных стран ми-
ра, справедливо видят истоки истории и духовной культуры народов
большей части Европы, Австралии, Америки.
Наше исследование и имело своей целью воссоздать археологичес-
кую историю индоевропейцев от выделения индоевропейского праязыка
из бореального (VIII тыс. до н. э.) и до образования первых индоев-
ропейских государств (сер. III и III/II тыс. до и. э.).
И вот 40 веков праиндоевропейской истории становятся почти ре-
альностью.
Явственно выступило, что в древнейший период своей истории
праиндоевропейцы стояли у порога цивилизации на малоазийской пра-
родине, что выразилось в освоении производящей экономики, одомаш-
нивании животных, чудесах строительной техники для своего време-
ни, существовании мировоззренческой системы, оформленной в слож-
ных ритуалах и культах. В сфере культа, вероятно, появляются зачат-
ки письменности.
На Балканах мы видим зарождение древнейшей мировой цивили-
зации. Оставляя в стороне терминологические споры, называть ли та-
кую форму существования праиндоевропейского общества цивилизаци-
ей или протоцивилизацией, мы обязаны констатировать, что это высо-
чайшая < культура того времени (V—IV тыс. до и. э.), давшая миру
первую письменность, города, ремесло, высокопроизводительный эко-
номический уклад, металлургию, религию, что позволило сохраниться
почти в неизменном виде этой праиндоевропейской цивилизации почти
2000 лет.
Позднеиндоевропейская культура, зародившаяся в Западной Сло-
вакии, продолжила все традиции праиндоевропейцев среднеиндоевро-
пейского периода — цивилизации Винча, распространила их от Скан-
динавии до Дуная, от Рейна до Прикарпатья. Особое значение этого
периода в развитии культуры праиндоевропейцев заключается в куль-
турном освоении огромных территорий и передачи своих достижений
в инокультурную среду.
Неожиданным оказался итог раздумий о вкладе праиндоевропей-
цев в сокровищницу общечеловеческой мысли и культуры, тем более
неожиданным, что отдельные выдающиеся достижения праиндоевро-
пейской культуры известны еще с прошлого века.
Трудно выделить самое главное, но мы бы остановились на том,
что как их потомки, индоевропейцы нового времени, открыли Новый
Свет, так индоевропейцы Древнего Мира открыли человечеству зна-
ние о целостности земного дома, единстве нашей планеты. Начало
этому было положено путешествиями праиндоевропейцев с юга на се-
вер Европы, затем восточноевропейскими и азиатскими миграциями
индоевропейцев, когда впервые были преодолены огромные земные
пространства.
нь
Эти открытия остались бы безымянными, если бы отголоски о ве-
ликих странствованиях не удержались в индоевропейских литературах,
01 деленных и от нас, и от этих событий тысячелетиями. В древнеиндий-
ской литературе сохранились воспоминания о далеких героических пу-
тешествиях в северные пределы мира в виде причудливых отголосков
о солнечном острове, где полгода длится день, и полгода — ночь, о мо-
лочном океане, который перемешивают боги. В «Младшей Эдде» со-
общается, что Ассы — племя богов — пришли в Скандинавию из Ма-
лой Азии. Готы сохранили воспоминания о Британии, Азии, Поду-
навье. Индоевропейские скитания отразились в древнегреческих ми-
фах и «Одиссее». «Историчность» этих воспоминаний о далеких пере-
движениях особо разительна при сравнении с древневосточной лите-
ратурой, где отсутствует связь события с большими перемещениями,
где пределами мира являются Египет, Месопотамия, Сирия, Палес-
тина.
Индоевропейские путешествия стали возможными благодаря изо-
бретению в своей среде праиндоевропейцами колесного транспорта
(1V тыс. до н. э.).
Период общего развития индоевропейских народов — праиндоевро-
пейский период—нашел отражение в удивительных схождениях вели-
ких литератур древности, как Авеста, Веды, Махабхарата, Рамаяна,
Илиада, Одиссея, в эпосах скандинавов и германцев, осетин, легендах
и сказках славянских народов. Эти отражения сложнейших мотивов и
сюжетов общеиндоевропейской истории в древнейших литературах и
фольклоре, разделенных между собой тысячелетиями, завораживают
и ждут своего истолкования. Однако появление этой литературы толь-
ко и стало возможным, благодаря созданию праиндоевропейцами мет-
рики стиха и искусства поэтической речи, которая является древней-
шей в мире и датируется не позже IV тыс. до н. э.
История праиндоевропейского народа не дошла так компактно и в
деталях, как история еврейского народа и государства Израиля, со-
храненная в священных книгах Библии. Однако как знать, не отра-
зились ли реальные повороты праиндоевропейской истории в мифо-
логической периодизации «золотой, серебряный, медный, железный
век», а эпохальные события — в общих индоевропейских сюжетах. Во
всяком случае Геродот органично увязывает события, чисто истори-
ческие, с преданиями, находя в последних много исторических момен-
тов. Вероятно, весь вопрос состоит в том, как подобрать этот ключ к
кладезю праиндоевропейской истории, рассеянной в литературах и
?лифах индоевропейских народов.
Дюмезиль в своих выдающихся трудах реконструировал праиндо-
европейскую мифологию, социальную структуру праиндоевропейского
общества, которая сохранилась в европейских государствах вплоть до
средневековья. И приходится только удивляться устоявшейся точке
зрения на низкую культуру праиндоевропейцев — «рыжеволосых гиган-
тов-пастухов» (Гимбутас, 1970, с. 15 и сл.), которые «из украинских
степей вторгаются на запад, сжигая дотла деревни культур ТрипоЛья
и Кукутени» (Бона, 1961, с. 3, см. Титов, 1986), варварски разрушая
высокие протоцивилизации Европы (Гимбутас, 1970, 1973). Такие
взволнованные рассказы о «славных» деяниях наших «воинственных»
предков лишены той высокой духовности и гуманизма, которые прису-
щи древним индоевропейским литературам, которые составляют жем-
чужину в сокровищнице мировой литературы.
Подобный взляд на праиндоевропейцев не согласуется и с тем, что
индоевропейцы создали на Древнем Востоке почти одновременно с шу-
мерским и семитским государствами свои государства с федеративной
18* 27'5
формой устройства, отличной от модели древневосточных деспотий.
Пурусханда и Канес упоминаются в эблаитских документах с середи-
ны III тыс. до н. э. И если еще как-то можно допускать влияние суб-
страта и адстрата на появление хеттского и лувийских государств, то
никак не объяснить внешним воздействием организацию греческих
центров государственности и высокой элладской культуры, которая бы-
ла создана индоевропейцами и только индоевропейцами.
Создав свою систему знаний о мироздании, открывших человечест-
ву дорогу к цивилизации, праиндоевропейцы стали творцами древней-
шей мировой цивилизации, которая на 1000 лет древнее цивилизаций
долины Нила и Междуречья. Наблюдается парадокс: лингвисты, вос-
создав по данным лингвистики облик праиндоевропейской культуры,
по всем признакам соответствующей цивилизации, и определив ее древ-
нейшей в ряду известных цивилизаций (V—IV тыс. до н. э.), не смог-
ли перейти рубикон сложившихся исторически стереотипов, что «свет
всегда идет с Востока», и ограничились поисками эквивалента такой
культуре в областях Древнего Востока (Гамкрелидзе, Иванов, 1984),
оставляя в стороне Европу как «периферию ближневосточных цивили-
заций».
Цивилизация праиндоевропейцев оказалась настолько высокой, ус-
тойчивой и гибкой, что выжила и сохранилась несмотря на мировые
катаклизмы, включая и глобальные изменения климата в начале
III тыс. до н. э. Именно позднеиндоевропейская цивилизация дала ми-
ру великое изобретение — колесо и колесный транспорт, причем созда-
ла его в момент жизненной необходимости. Наступление аридности
требовало резкой смены хозяйства, перехода к полукочевому и кочево-
му скотоводству, поскольку земледелие не давало гарантированных
урожаев. Индоевропейцы оказались на уровне требований времени и
создали кочевой уклад экономики, только и позволивший им пройти
бескрайние просторы евразийских степей, дойти до Китая и Индии,
В этой связи не следует рассматривать кочевое хозяйство как прими-
тивное сравнительно с земледельческим; это означало бы лишиться ис-
торической перспективы, поскольку известные две формы древнейшего
кочевничества — индоевропейская и семитская — происходят от высо-
ких цивилизаций Винчи — Лендьела и Шумера соответственно.
Существуют предпосылки зарождения кочевого хозяйства в недрах
цивилизации с земледельческо-скотоводческим укладом экономики. Это
молочное хозяйство, селекционное высокоразвитое скотоводство и варь-
ирование состава стада в зависимости от характера местности, ланд-
шафтно-климатических характеристик, а также перекочевки. Не будь
больших речных и морских миграций праиндоевропейцев, позволивших
им освоить Центральную и Северную Европу, вряд ли стали возмож-
ными восточноевропейские и азиатские миграции индоевропейцев, ко-
торые ознакомили полмира с открытиями и достижениями индоевро-
пейской культуры. История индоевропейцев должна рассматриваться
в диалектическом единстве этих двух хозяйственных укладов.
Изучение индоевропейской цивилизации, прошедшей почти девяти-
тысячелетний путь развития поучительно. Что позволило ей сохранить-
ся, выжить и вместе с тем сохранить доминирующие позиции в реше-
нии судеб мира? Есть ли здесь улавливаемая закономерность? Естест-
венно, мнения могут быть самые разнообразные и множественные.
Мы считаем, что залог устойчивости индоевропейской культуры был
создан праиндоевропейцами. Он выражается в модели существования
культуры как открытой системы с включением инноваций, не задева-
ющих основ структуры ее.
?7£
Фундаментальным свойством праиндоевропейской цивилизации ле-
жащим в основе ее прогресса, является интенсивность (удачный тер-
мин Топорова в отношении неопределенной в археологическом выра-
жении древнебалканской цивилизации — Топоров, 1986, с. 12), т. е.
перенос центра тяжести на развитие форм экономической жизни «с
отделением усилий от их плодов определенным временем».
«Исключительный для той эпохи уровень знаковости», связывае-
мый Топоровым с той же древнебалканской цивилизацией, правильнее
было бы отнести к праиндоевропейской цивилизации и видеть в этом
наметившееся размежевание эмпирического с абстрактным, предопре-
делившим приоритет индоевропейцев в научном познании мира.
В качестве формы существования с миром праиндоевропейцами бы-
ла предложена модель, удержавшаяся во все исторические времена —
выведение колоний-факторий в иноязычную и инокультурную среду и
доведение их до уровня развития метрополии.
Сочетание открытости с традиционностью и новаторством, формула
которого была найдена для каждого исторического периода развития
индоевропейской культуры, обеспечило сохранение индоевропейских и
общечеловеческих ценностей.
ЛИТЕРАТУРА
Абаев, 1965— Абаев В. И. Скифо-европейские изоглоссы. М., 1965.
Аветисян, 1984 —Аветисян Г. М. Государство Митанни (военно-политическая
история в XVII—XIII вв. до н. э.). Ер., 1984.
Авилова, 1979 — Авилова Л. И. К изучению позднетрипольского погребального
обряда // Советская археология. 1979. № 3. С. 58—68.
Агапов, Васильев, Пестрикова, 1979 — Агапов С. А., Васильев И. Б., Пестрико-
ва В. И. Хвалынский могильник и его место в энеолите Восточной Европы // Ар-
хеология Восточно-Европейской лесостепи. Воронеж. 1979. С. 36—63.
Алексеев, 1974 — Алексеев В. П. География человеческих рас. М., 1974.
Алексеев, 1982 — Алексеев В. П. О самом раннем этапе расообразования и этно-
генеза//Этнос в доклассовом н раннеклассовом обществе. М., 1982. С. 32—55.
Алексеева, 1976 — Алексеева И. Л. О древнейших энеолитических погребениях
Северо-Западного Причерноморья // Материалы по археологии Северного Причерно-
морья. Вып. 8. 1976. С. 176—186.
Алексеева, 1978 — Алексеева И. Л. Вопросы хронологии и периодизации ранней
поры палеометаллической эпохи Северно-Западного Причерноморья // Археологические
исследования Северо-Западного Причерноморья. К-, 1978. С. 56—65.
Амье, 1961—Amiet Р. La glyptique mesopotamienne archaique. Paris, 1961.
Амье, 1966 —Amiet P. Elam. Paris, 1966.
Антоневич — Antoniewicz W. Das Problem der Wanderungen der Indogermanen
fiber die polnischen und ukrainischen Gebiet // Germanen und Indogermanen. Heidel-
berg. Band I. 1936.
Андреев, 1957 — Андреев И. Д. Периодизация истории индоевропейского праязы-
ка // Вопросы языкознания. 1957. Ns 2. С. 3—22.
Андреев, 1979 — Андреев И. Д. Просодика вокализации раннеиндоевропейских
гуттуральных спирантов и становление позднеиндоевропейского аблаута // Исследо-
вания в области сравнительной акцентологии индоевропейских языков. М., 1979.
Андреев, 1986 — Андреев Н. Д. Раннеиндоевропейский язык. М., 1986.
Андреев, 1982 — Андреев Ю. В. Крито-микенский мир//История Древнего Мира.
Ранняя Древность. М., 1982.
Андреева, 1977 — Андреева М. В. К вопросу о южных связях майкопской куль-
туры II Советская археология, 1977, № 1. С. 39—56.
Андреева, 1979 — Андреева М. В. Об изображениях на серебряных майкопских
сосудах // Советская археология. 1979. № 1. С. 22—34.
Арки, 1985 — Арки А. Об организации государства Эблы в III тыс. до н. э. //
Древняя Эбла. М., 1985. С. 219—238.
Арки, 1985а — Арки А. Заметки о географическом кругозоре текстов//Древняя
Эбла. М., 1985.
Археология УРСР. Knis, 1971. Т. 1.
Археология УССР. Киев, 1985, Т. 1.
Археолог1чн1 пам’ятки Прикарпаття i Волыни кам’яного вшу. Киев, 1981.
Артеменко, 1967 — Артеменко И. И. Племена Верхнего и Среднего Поднепровья
в эпоху бронзы. М., 1967.
Артеменко, 1985 — Артеменко И. И. Среднеднепровская культура//Археология
Украинской ССР. Т. 1. Киев, 1985. С. 364—375.
Афанасьева, 1979 — Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду. М., 1979.
Бекер, 1947 — Becker С. J. Mosefunde Lerkar, fra yngre Stenalder (Neolithic Pot-
tery in Danish Bogs. A study of the Funnel Beaker Culture in Denmark). Aaboger, 1947
(1948).
Бекер, 1958 — Becker C. J. Aktuelle Probleme der Trichterbeherkultur // Bericht
fiber V International Kongress fur Vor — und Frfihegeschichte. Hamburg, 1958. Berlin,
1961. C. 68—73.
278
Берг, 1961 — Берг Л. С. Избранные труды. Ихтиология. Т. IV. М.— Л., 1961.
Беренс, 1964 — Behrens Н. Die neolitisch-friihmetallzeitlichen Tierskelettfunde der
Alten Welt. Berlin, 1964.
Беренс, 1973 — Behrens H. Die Jungsteinzeit im Mittelelbe.— Saale Gebiet. Berlin,
1973.
Бериашвили M. T. Хеттский погребальный обряд//Вестник ГМГ, XXXVI в.
Березанская С. С. Комаровская культура//Археология УССР. К. 1985. С. 428—
436.
Бетанкур, 1970 — Betancourt Ph. F. The Maikop cooper tools and their relationship
to Cretan metallurgy // American Journal of Archaeology. V. 74. N 4. 1970.
Берчу — Berciu D, 1966— Salcuta./ZEnzyclopadisches Handbuch zu Ur — und
Friihgeschichte Europas. T. I. Prag, 1966.
Берчу, 1962 — Berciu D. A soomorphic «Sceptre» discovered in the Republic of Bul-
garia and its cultural and chronological position. // Dacia. T. YI. Bucarest, 1962.
Бестужев, Избицер, Трифонов, 1985 — Бестужев Г. И., Избицер Е. В., Трифо-
нов В. А. Работы Кубанской экспедиции ЛОИА АН СССР в зонах мелиорации (1978—
1984 гг.) //Археологические исследования в зонах мелиорации. Итоги и перспективы
их интенсификации. М. 1985. С. 34—35.
Библия. М., 1979.
Биккерман, 1975 — Биккерман. Хронология Древнего мира. М., 1975.
Блаватская, 1966 — Блаватская Т. В. Ахейская Греция. М., 1966.
Блаватская, 1976 — Блаватская Т. В. Греческое общество II тыс. до и. э. и его
культура. М., 1976.
Бобринский, 1972 — Бобринский А. А., Мунчаев, Р. М. Из древнейшей истории
гончарного круга на Северном Кавказе // КСИА. № 108. С. 14—23.
Бобринский, 1978 — Бобринский А. А. Гончарство Восточной Европы. М., 1978.
БСЭ, 1972 — Большая Советская энциклопедия. Т. 10. 1972.
Банер, 1956 — Banner J. Die Baden (Peceler) Kultur. Budapest, 1956.
Бона, 1960 — Bona 1. Clay models of Bronze Age Waggons and Wheels in the
Middle Basin///Acta Archeologia Hungaricae. 1960.
Бонгард-Левин, 1983 — Бонгард-Левин Г. M., Грантовский Э. А. От Скифии до
Индии. Древние арии: мифы и история. М., 1983.
Бопп, 1972 — Bopp Fr. Kleine Schriften zur vergleichenden Sprachwissenschaft.
Leipzig, 1972.
Бош-Гимпера, 1961 — Bosch-Gimpera P. Les Indo-Europeens: problemes archeolo-
ques, Paris, 1961.
Ботаническая география. T. II.
Бринтон, 1890 — Brinton D. G. Races and peoples: lectures on science of etno-
graphy. N. Y., 1890.
Бромлей, 1973 — Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973.
Брукнер, 1974 — Brukner В., Jovanovic В., Tasic N. Prahistorija Vojvodine. Novi
Sad, 1974.
Брукнер, 1969 — Brukner В. Zur Frage der territorialen Beziehungen der Vinca
und Lengyel Gruppe // SZAUSAV. T. 17. Nitra, 1969.
Булич С. Очерк истории языкознания в России. Спб, 1904.
Васильев, 1976 — Васильев И. Б., Матвеева Г. И. Поселение и могильник у
с. Съезжее // Очерки истории и культуры Поволжья. Куйбышев, 1976, с. 73—96.
Васильев, 1978 — Васильев И. Б. Полтавкинские памятники Среднего Поволжья
и некоторые вопросы формирования срубной общности // Древние культуры Поволжья
и Приуралья. Научные труды Куйбышевского ГПИ. Куйбышев, 1978, с. 14—17.
Васильев, 1980 — Васильев И. Б. Энеолит лесостепного Поволжья//Энеолит
Восточной Европы. Куйбышев, 1980. С. 27—52.
Васич 1932—1936—Vasic М. Prehistoriska Vinca. Т. I—IV. Beograd, 1932—1936.
Великанова, 1975 — Великанова М. С. Палеоантропология Пруто-Днестровского
междуречья. М., 1975.
2.79
Верещагин, 1956 — Верещагин Н. К- Млекопитающие Кавказа. М. — Л., 1956.
Вигасин, 1984 — Вигасин А. А. Кашки и каппадокийские таблички // Источнико-
ведение Истории Древнего Востока. М., 1984. С. 152.
Вигасин, 1984а — Вигасин А. А, Южная Азия до середины I тыс. до н. э.//Ис-
точниковедение истории Древнего Востока. М., С. 271—320.
Виноградова, 1972 — Виноградова И. М. Памятники переходного этапа Триполья
BI — ВП в Поднестровье//Советская археология. 1972. № 1. С. 36—56.
Виноградова, 1973 — Виноградова И. М. Памятники переходного этапа Триполья
BI — ВП в Побужье и Поднепровье Ц КСИА АН СССР, 1973, вып. 134. С. 20—27.
Виноградова, 1974 — Виноградова И. М. Трипольские племена Пруто-Днестров-
скою междуречья в период расцвета. Автореферат канд. дисс. М_, 1974.
Вислянский, 1966 — Wislanski Т. Kultura amfor kulistych w Polsce polnocno-za-
chodniej» 'Wroclaw — Warszawa — Krakow, 1966.
Вислянский, 1970 — Wislanski T. Globular Amphorae Kultur//Neolith in Poland.
Warszawa, 1970.
Вислянский 1976 —Wislanski T. Главные течения развития неолита древнего
периода в Польской низменности // SPFFBU, Brno, 1976.
Вопросы, 1956 — Вопросы методики сравнительно-исторического изучения индо-
европейских языков. М., 1956.
Воронцова, 1983 — Воронцова М. В. Развитие индоевропейских вокалических
систем. Автореферат канд. днсс. М., 1983.
Владар, 1979 — Vladar J. Praveka plastika. Tatran, 1979.
Власса, 1963—Vlassa N. Sur 1’existence des equides domestiques dans la culture
de Vinca — Turdas // Dagia, n. s. XXII. Bucure^ti, 1972.
Власса, 1972—Vlassa N. Chronology of the Neolithic in Transilvania in the light
of the Tartaria settlement stratigraphy//Daqia, n. ?. VII.
Вратислав, 1976 — Vratiflav Jan&k. Die Keramik vom Typus Retz — Kfepice — Bajc
;m mittleren Donaugebiet und ihre Entstehungsprobleme. // SPFFBU, R. XXIV—XXV.
Brno, 1976. C. 32 : 3.
Гадзяцкая, 1987 — Гадзяцкая О. О., Крайнов Д. А. Фатьяновская культура. Яро-
славское Поволжье//САИ В1—22. М., 1987.
Гамкрелидзе, Иванов, 1980 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Ряды гуттураль-
ных в индоевропейском // Вопросы языкознания. № 5, с. 11—20. 1980.
Гамкрелидзе, Иванов, 1980а — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Древняя Перед-
няя Азия и индоевропейские миграции//Народы Азии и Африки. 1980. № 1. С. 64—71.
Гамкрелидзе, Иванов, 19806 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Реконструкция
системы смычных общеиндоевропейского языка. Глоттализованные смычные в индо-
европейском//Вопросы языкознания. 1980. № 4. С. 21—35.
Гамкрелидзе, Иванов 1980в — Гамкрелизде Т. В., Иванов В. В. Передняя Азия
и индоевропейская проблема. Временные и ареальные характеристики общеиндоевро-
пейского языка по лингвистическим и культурно-историческим данным // Вестник древ-
ней истории. 1980. № 3. С. 3—30.
Гамкрелидзе, Иванов, 1981 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Миграции пле-
мен-носителей индоевропейских диалектов — с первоначальной территории расселе-
ния на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии // Вестник
Древней истории. 1981. № 2. С. 11—33.
Гамкрелидзе, Иванов, 1984 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский
язык и индоевропейцы. Тбилиси. 1984.
Гарашанин, 1951 — Garasanin М. Hronologija vincanske grupe. Ljublana, 1951.
Гарашанин 1978 — Гарашанин М. Праистория тлу Србия. Београд, 1978.
Гарашанин 1979 — Garasanin М. Praistorija jugoslavenskih zemlja. Belgrad, 1979.
Гей, 1979 — Гей А. И. Раскопки курганов на Понуре // Археологические открытия
за 1979 г. М., 1980.
Гей, 1981—Гей А. И. Раскопки курганов на Понуре//Археологические открытия
за 1981 г. М., 1981.
280
Гей, 1985 — Гей А. Н. Развитие представлений об энеолитие — раннем бронзовом
веке Западного Предкавказья в связи с работами на новостройках Краснодарского
края // Археологические исследования в зонах мелиорации. Итоги и перспективы их
интенсификации. Л., 1985. С. 38—40.
Гей, 1986 — Гей А. И., Каменецкий И. С. Северокавказская экспедиция в 1979—
1983 гг.//КСИА. № 188. С. 36—51.
Гей, 1987 — Гей А. И. Костяные булавки эпохи бронзы в Предкавказье // Древ-
ности Кубани. Краснодар. 1987. С. 14—17.
География, 1951 — География животных. М., 1951.
Гарелли, 1985 — Гарелли П. Замечания по топонимике из архивов Эблы//Древ-
няя Эбла. М., 1985. С. 280—297.
Георгиев, 1958 — Георгиев В. Исследования по сравнительному языкознанию. М.,
1958.
Георгиев, 1970 — Георгиев В. Писменността върху глинената плочка от с. Градеш-
ница // Археология, кн. 3. 1970. С. 7—9.
Гептнер, 1972 — Гептнер В. Г., Слудский А. А. Млекопитающие Советского Сою-
за. «Высшая школа». М., 1972.
Герасимова, 1982 — Герасимова И. П., Величко А. А. (ред.) Палеогеография Ев-
ропы за последние сто тысяч лет. (Атлас-монография). М., 1982.
Геродот — Геродот. История в 9 книгах. Перевод и примечания Г. А. Стратанов-
ского. Л., 1972.
Гиндин, 1967 — Гиндин Л. А. Язык древнейшего населения юга Балканского по-
луострова: Фрагмент индоевропейской ономастики. М., 1967.
Гиндин, 1981 — Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан: Фрако-
хеттолувийские и фрако-малоазийские изоглоссы. София, 1981.
Гиджрати, 1986 — Гиджрати Н. И. Новые данные о каменном веке Северной Осе-
тии// Новые материалы по археологии Центрального Кавказа. Орджоникидзе, 1986.
С. 8—30.
Гимбутас, 1970—Gimbutas М. The Kurgan culture // Actes du VII CISPP. Prague.
Гимбутас, 1973 — Gimbutas M. Old Europe since 7000—3500 В. C.: the earliest
European civilization before the infiltration of the Indoeuropean peoples // The journal
of the indo european studies. V'. I, nl, С. 1- -21.
Глонти, 1987—Глонти Л. ГТ, Джавахишвили А. И. Новые данные о многослойном
памятнике эпохи энеолита — поздней бронзы в Шида Карли—Бериклдееби//КСИА,
№ 192. 1987. С. 80—87.
Горелик, 1985 — Горелик М. В. Боевые колесницы Переднего Востока III—II тыс.
до н. э. // Древняя Анатолия. М., 1985. С. 183—203.
Грайтовский, 1970 — Грантовский Э. А. Ранняя история иранских племен Перед-
ней Азии. М., 1970.
Грбич, 1933—1934 — Могильник Ботош под Зренянином//Старинар, III.
Гриббин, Лэм, 1980 — Гриббин Док., Лэм Г. Г. Изменения климата за историче-
ский период.//Изменения климата. Л., «Гидрометеоиздат», 1980. С. 102—121.
Громова, 1940 — Громова В. И. Об ископаемых остатках козы и других домаш-
них животных в СССР // Проблема происхождения, эволюция и породообразования
домашних животных. Т. I. М. — Л., 1940.
Гудено, 1970 — Goodenough W. Н. Evolution of pastoraling and Indo-European
origins // Indo-European and Indo-Europeans, 1970..
Даниленко, 1969 — Даниленко, В. И. Неолит Украины. К., 1969.
Даниленко, 1972 — Даниленко В. Н., Шмаглш М. М. Про один поворотний мо-
мент в icTopii неол!тичного населения П1вдеино1 Европи // Археолопя. № 6. 1972.
С. 3—19.
Даниленко, 1974—Даниленко В. Н. Энеолит Украины. Киев. 1974.
Даниленко, 1985 — Даниленко В. Н. Буго-Днестровская культура//Археология
УССР. Т. 1. к., 1985. С. 118—126.
Даниленко, 1986 — Даниленко В. М. Кам’яна могила. Кшв, 1986.
281
Даниел, 1958 — Daniel G. The Buiders of Western Europe.
Дебец, 1948 — Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М., 1948.
Девото 1962 — Devoto G. Origini Indoeuropee. Firenze, 1962.
Деревья и кустарники. Т. П.
Дергачев, 1978 — Дергачев В. А. П1зньотришльск1 могильник Дакку // Археоло-
пя, 1978, № 28. С. 56—65.
Дергачев, 1978а — Дергачев В. А. Выхватинский могильник. Кишинев, 1978.
Дергачев, 1980 — Дергачев В. А. Памятники позднего триполья. Кишинев, 1980.
Дергачев, 1986 — Дергачев В. А. Молдавия и соседние территории в эпоху брон-
зы. Кишинев, 1986.
Державин, 1985 — Державин В. Л. О погребениях ямной культуры в степях
Центрального Предкавказья // Археологические исследования в зонах мелиорации.
Итоги и перспективы их интенсификации. М. 1985. С. 41—42.
Десницкая, 1955 — Десницкая А. В. Вопросы изучения родства индоевропейских
языков. М. — Л. 1955.
Джапаридзе, 1976 — Джапаридзе О. М. К этнической истории грузинских племен
по данным археологии. Тбилиси, 1976 (на груз. яз.).
Дискуссии, 1969 — Diskussionsbeitrage // SZ AUSAV. Nitra. 1969. С. 587—597.
Джордано, I960 — Джордано Г. Средиземноморье//География лесных ресурсов
земного шара. М., 1960. С. 331—375.
Дмитриевич, 1973 — Dimitrijevic S., Tasic N. Eneolitique//Epoque prehistorique
et protohistorique en Jougoslavie. Beograd, 1973.
Доистория Чехии—Praveke Dejiny Cech. Praha, 1978.
Долуханов, 1984 — Долуханов П. M. Неолитическая революция в Передней Азии:
экологические, культурно-исторические и лингвистические аспекты // Лингвистическая
реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Ч. 1.
М„ 1984. С. 29—31.
Домбаи, 1960 — Dombay J. Die Siedlung und das Graberfeld in Zengovarkony//
Archaeologia Hungarica. T. XXXVII. 1960. Budapest.
Дьяконов, 1980 — Дьяконов И. M. Фригийский язык//Древние языки Малой Азин.
М„ 1980. С. 357—377.
Дьяконов, 1982 — Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диа-
лектов//Вестник Древней истории. 1982, № 3. С. 3—37. Ч. 1.
Дьяконов, 1982а — Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диа-
лектов//Вестник Древней истории, 1982. № 4. Ч. II.
Дьяконов, 1983 — Дьяконов И. М. Типы этнических передвижений в ранней древ-
ности (с конца IV по начало I тыс. до н. э.) // Древний Восток. Ереван, 1983, т. 4.
С. 5—23.
Дьяконов, 1984 — Дьяконов И. М. Сравнительное языкознание, история и другие
смежные науки // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока.
Тезисы и доклады конференции. Ч. 2. М., 1984.
Дьяконов, 1988 — Дьяконов И. М., Старостин С. А. Хуррито-урартские и восточ-
нокавказские языки // Древний Восток. Этнокультурные связи. LXXX. М., «Наука»,
1988. С. 164—207.
Дюмезиль, 1976 — Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976.
Дюмезиль, 1986 — Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Елизаренкова, 1987-—Елизаренкова Т. Я. Ведийский язык. М., 1987.
Елизаренкова, 1979 — Елизаренкова Т. Я; Топоров В. И. Древнеиндийская поэ-
тика и ее индоевропейские истоки // Литература и культура древней и средневековой
Индии. М., 1979. С. 36—88.
Ечеди, 1979 — Escedy I. The People of the pit grave in Eastern Hungary. Budapest,
1979.
Животный мир СССР. T. 1. М. — Л., 1937.
Жуковский, 1964 — Жуковский П. М. Культурные растения и их сородйчи. Л.,
1964.
282
Запотоцкий, 1957 — Zapotocki М. К probk'rnu pocatkii kultury nalevkovitych
poharu//Archeologicke rozhledy. R. IX. 1957. S. 2.
Захарук, 1962 — Захарук Ю. M. Вопросы хронологии культур энеолита и ранней
бронзы Прикарпатья и Волыни//КСИА ИА АН УССР. Вып. 12. С. 48—52.
Захарук, 1977 — Захарук Ю. М. Племена енеол!тичной епохи // 1стор1я Украгнсь-
Koi РСР. Т. 1. К., С. 70—90.
Захарук, Телегин, 1985 — Захарук Ю. Н„ Телегин Д. Я. Культура линейно-лен-
точной керамики//Археология УССР. Т. 1. Киев. С. 126—133.
Збенович В. Г., 1972 — Збенович В. Г. Хронология шзнього Тришлля // Археоло-
пя, 1972, № 7. С. 3—25.
Збенович, 1974 — Збенович В. Г. Позднетрипольские племена Северного Причер-
номорья. Киев, 1974.
Збенович, 1976 — Збенович В. Г. Позднее Триполье и его связь с культурами
Прикарпатья и Малопольши//Acta Archeologica Carpathica, 1976, № 16. С. 21—58.
Збенович, 1976а — Збенович В. Г К проблеме связей Триполья с энеолитически-
ми культурами Северного Причерноморья//Энеолит и бронзовый век Украины. Киев
1976. С. 57—69.
Збенович, 1980 — Збенович В. Г. Трипольское поселение Барнашевка на Днестре.
К., 1980.
Зернов, 1936 — Зернов С. А., Кузнецова Н. Я- Животный мир. М. — Л., 1936.
Зирра, 1960 — Зирра В. Культура погребений с охрой в закарпатских областях
Румынской народной республики // Материалы и исследования по археологии Юго-
Запада СССР и РНР. Кишинев, 1960.
Златковская, 1971—Златковская Т. В. Возникновение государства у фракийцев
(VII—V вв. до н. э.). М„ 1971. С. 172, 174, 176.
Иванов, 1965 — Иванов В. В. Обгцеиндоевропейская, праславянская и анатолий-
ская языковые системы. М., 1965.
Иванов, 1980 — Иванов В. В. Анатолийские языки//Древние языки Малой Азии.
М„ 1980. С. 129—160.
Иванов, 1983 — Иванов В. В. История славянских и балканских названий метал-
лов. М., 1983.
Иванов, 1984 — Иванов В. В. К проблеме языковой принадлежности носителей
культур линейно-ленточной керамики и лендьелской культуры Центральной Европы
V—IV тыс. до н. э. // Античная балканистика. Карпато-балканский регион в диахро-
нии. М., 1984. С. 13—14.
Иванов, 1985 — Иванов В. В. Об отношении хаттского языка к северо-западным
кавказским // Древняя Анатолия. М., 1985. С. 26—60.
Иессен, 1950 — Иессен А. А. К хронологии «больших кубанских» курганов // Совет-
ская археология. 1950. № 7. С. 157—200.
Иллич-Свитыч, 1964 — Иллич-Свитыч В. М. Древнейшие индоевропейско-семитские
языковые контакты//Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964. С. 3—12.
Иллич-Свитыч, 1967 — Иллич-Свитыч В. М. Материалы к сравнительному сло-
варю // Этимология. М., 1967. С. 321—373.
Иллич-Свитыч, 1968 — Иллич-Свитыч В. М. Соответствия в смычных ностратиче-
ских языках//Этимология. М., 1968. С. 304—305.
Исаев, 1970 — Исаев И. И. Сто тридцать равноправных. М.
Иованович, Глишич, 1960. Енеолитско населье у 1акову под Кормадина//Стари-
нар, н. с. XI. 1960. С. 113—142.
История, 1982 — История Древнего Мира. Ранняя древность. Кн. 1, М., 1982.
История, 1983 — История Древнего Востока. Месопотамия. Ч. 1. М„ 1983.
История, 1988 — История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых
обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. II. Передняя Азия. Еги-
пет. М., 1988.
Калиц, 1970 — Kalicz N. Neue Forschungsergebnisse der Lengyel Kultur in Un-
garn // Actes CISPP. Prag. 1970. C. 439.
283
Калиц, 1972—Kalicz К. Die neolithische Sopot — Bicske Kultur // Archaeologial
Ertesito. V. 99. 1972. C. 1—14.
Каменска, 1969 — Kamienska J. Friihe Entwicklungsphasen der Lengyel Kultur
in Kleinpolen // SZ AUSAV. Nitra, 1969. C. 207—218.
Каменска, 1970 — Kamienska J., Kozlowski. The Lengyel and Tisza cultures//Neo-
lith in Poland. Warszawa. 1970. C. 76—143.
Каменецкий И. С. Археологическая культура, ее определение и интерпретация //
Советская археология. 1970. № 2. С. 18 и сл.
Каменхубер А. Хеттский язык // Древние языки Малой Азии. М., 1980. С. 23—98.
Ким, 1984 — Ким О. А. Древний город Средней Азии (к вопросу о его формиро-
вании // Раннеклассовые формации. Теоретические проблемы становления государства
и города. М., 1984. С. 53—58.
Кири, 1912 — Keary С. F. The dawn of history N. Y. 1921.
Кияшко, 1974 — Кияшко В. Я. Энеолит — бронзовый век Нижнего Подонья. Ав-
тореферат канд. дисс. М„ 1974.
Кияшко, 1987 — Кияшко В. Я- Многослойное поселение Раздорское I на Ниж-
нем Дону//КСИА. Вып. 192. М., 1987. С. 73—80.
Кларк, 1968 — dark D. L. Analitical archaeology. London. 1968.
Клейн Л. С. Проблема определения археологической культуры // Советская архео-
логия. 1970. № 2. С. 37 и сл.
Клейн Л. С. — Klejn L. S. Kossinna im Abstand von vierzig Jahren//Jahresschrift
mitteldeutsch Vorgeschichte. n58. Halle/Saale. 1974. C. 7—55.
Кленгель, 1985 — Кленгель X. Архивы Эблы и история Сирии: проблемы и пер-
спективы//Древняя Эбла. М., 1985. С. 206—219.
Кнауэр, 1912 — Knauer F. Der russische Nationalname und die indogermaniscn
Urheimat//Indogermanische Forschungen. 31. 1912. C. 67—88.
Климов, 1961 — Климов Г. А. О лексико-статистической теории. М. Сводеша//Воп-
росы теории языка в современной зарубежной лингвистике. М., 1961. С. 245.
Климов, 1964 — Климов Г. А. Этимологический словарь картвельских языков.
М, 1964.
Климов, 1980 — Климов Г. А., Алексеев М. В. Типология кавказских языков.
М., 1980.
Ковалева, 1979 — Ковалева И. Ф, Вытянутые погребения Днепровского ареала
волго-днепровской культурно-исторической общности эпохи энеолита // Курганные
древности Степного Поднепровья. Днепропетровск. 1979.
Ковалева, 1980 — Ковалева И. Ф. Кильчинская группа энеолитических вытянутых
погребений//Курганы Степного Поднепровья. Днепропетровск. 1980. С. 42—46.
Ковалева, 1987-—Ковалева И. Ф. История населения пограничья лесостепи и сте-
пи Левобережья Поднепровья в позднем энеолите — бронзовом веке. Автореферат
док. дисс. К. 1987.
Ковальчик, 1970 — Kovalcik. The Funnel Beaker Culture//Neolith in Poland. 1970.
Ковпаненко, 1978 — Ковпаненко Г. T., Бунятин, Гаврилюк Н. А. Курганы на Юж-
ном Буге. К. 1978. С. 7—133.
Кожин, 1985 — Кожин П. М. К проблеме происхождения колесного транспорта//
Древняя Анатолия. М., 1985. С. 169—183.
Козловский, 1970 •— Kozlowski. Einige Probleme aus der relativen Chronologie des
Aneolithikums in Oberschlesien//Actes CISPP. Praha.
Комша, 1974 — Cornea M. Dude^ti. Bucarest. 1974.
Колосов, 1985 — Колосов Ю. Г. Неолит Крыма//Археология УССР. Т. 1. 1985.
С. 150—156.
Кондукторова, 1973 — Кондукторова Т. С. Антропология населения Украины ме-
золита, неолита и эпохи бронзы. М., 1973-
Конькова, 1979 — Конькова Л. В. Металлографическое исследование металличе-
ских изделий из памятников усатовского типа. // В кн.; Патокова Э. Ф. Усатовское
поселение и могильники. К. 1979. С. 161—178.
284
Коппере, 1934 — Keppers W. Die Indogermanenfrage im Lichte der vergleichenden
Volkerkunde.//Congress International des Sciences antropologiques et ctnologiques.
London. 1934. C. 185—187
Кореневский, 1974 — Кореневский С. H. О металлических топорах майкопской
культуры//С А. 1974. № 3.
Косскна, 1921 — Kocssinna G. Die Indogermanen. Ein Abriss I. Das indogermani-
sche Urvolk. Leipzig. 1921.
Коштуржик, 1976 — Kosurik P. Состояние исследований культуры с моравской
расписной керамикой в городище вблизи Крамолина (район Тржебич) // SPF FBI’,
1976. С. 112.
Крае, 1957 — Krahe И. Indogermanisch und alteuropaisch.//Saeculum. 1957.
С. 1—16.
Крае, 1964 — Krahe Н. Unsere altesten Flussnamen. Wiesbaden. 1964.
Краснов, 1987 — Краснов Ю. А. Древние и средневековые пахотные орудия Вос-
точной Европы. М., 1987.
Кроссланд — Crossland R. A. Immigrants from the North.//Cambridge Ancient
History V. I. Pt. 2. C. 824—876.
Кругликова, 1984 — Кругликова И. В. Античная археология. М„ 1984.
Крук, 197,— Kruk J., Milisauskas S. Excavations at the Funnel Beaker Site Bro-
nocice // Archaeologia Polona. N 18. 1977.
Ксироторис, 1980 — Xirotiris N. I. The Indo-Europeans in Greece: An antropologi-
cal approach to the population of bronze age of Greece.//Journal of the Indo-european
studies. V. 8. N 1/2. 1980. C. 201—210.
Круц, 1977 — Круц В. А. Позднетрипольские памятники Среднего Поднепровья.
К- 1977.
Кушнарева, 1970 — Кушнарева К- X., Чубинишвили Т. Н. Древние культуры Юж-
ного Кавказа. Л., 1970.
Круц, 1976 — Круц С. И. Антропологические особенности населения срубной
культуры территории Украины//Энеолит и бронзовый век Украины. К., 1976. С. 222—
232.
Кюне, 1976 — Kuhne Н. Die Keramik von Tell Chuera und ihre Beziehungen zu
Funden aus Syrien — Palastina, der Turkey und dem Iraq. Berlin, 1976.
Лавров, 1960 — Лавров Л. И. Дольмены Северо-Западного Кавказа//Труды Аб-
хазского института языка, литературы и истории. Т. XXXI. Сухуми, 1960.
Лагодовська, 1962—.Лагодовська О. Ф., Шапошникова О. Г., Макаревич М. Л.
Михайливське поселения. К-, 1962.
Левицький, 1929 — Левицький I. Пам’ятки мегал!тично! культури на Волыщ //
Антрополопя. Т. 2. 1929. С. 192—222.
Латынин, 1967 — Латынин Б. А. Молоточковидные булавки, их культурная атри-
буция и датировка//Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Вып. 9.
Л., 1967.
Леве, 1959—Lowe G. Kataloge zur mitteldeutschen Schurkeramik. Berlin, 1959.
Лелеков, 1982 — Лелеков Л. А. Термин ’арья’ в древнеиндийской и древнеирап-
ской традиции//Древняя Индия. М., 1982. С. 149—156.
Лисицына, 1980 — Лисицына Г. Н., Прищепенко Л. В. Палео-ботанические наход-
ки Кавказа и Ближнего Востока. М., 1980.
Лукас, 1965 — Lucas W. Kataloge zur mitteldeutschen Schnurkeramik. 1965. T. 2.
Лихардус, 1970—• Lichardus J. Chronologie des Frith — und Mittelneolithikums in
der Ostslovakei//Actes du CISPP. Prague. 1970. C. 413.
Ллойд, 1984 — Ллойд С. Археология Месопотамии. М., 1984.
Ложек, 1971—Loiek V. Голоцен.//Slovenska Archeologia. 1971.
Ломтатидзе, 1956 — Ломтатидзе К- В. Некоторые вопросы иберийско-кавказского
языкознания // Вопросы языкознания. № 24. 1956. С. 73—82.
Лоренцова, 1976 — Lorencova А. Останки человеческих скелетов из неолитического
поселения в Тешетицах-Киевцах // SPFEU. Brno. 1976. С. 196,
285
Лоон, 1985— Лоон ван М. Н. Конец периода Ранней бронзы в Сирии. Проблемы
хронологии и интерпретации//Древняя Эбла. М., 1985. С. 52—61.
Майсурадзе, 1986 — Майсурадзе В. Г. Материальная культура бассейна верховь-
ев р. Иори-Алазанн в эпоху бронзы — железа // Автореферат канд. дисс. Ереван. 1986.
Макаев, 1977 — Макаев Э. А. Общая теория сравнительного языкознания. М.,
1977.
Макаев, 1956 — Макаев Э. А. Проблемы индоевропейской ареальной лингвистики.
М., 1956.
Макей, 1943 — Mackay Е. G. И. Chanchu-Daro. Excavations 1935—36. N-Haven,
1943.
Максвел-Хислоп, 1974 — Maxwell-Hyslop К. Western Asiatic Jewellery L. 1974.
Мэллоун, 1968 — Mallowan E. E. L. The early Dynastic period in Mesopotamia //
Cambridge Ancient History. I—II, fasc. 62. Cambridge. 1968.
Марина, 1978 — Марина 3. П. Периодизация и хронология погребений ямной
культуры в междуречье Орели и Самары // Курганные древности Степного Подне-
провья III—I тыс. до н. э. Днепропетровск. 1978. С. 56—71.
Марина, 1979 — Марина 3. П. Культурно-хронологическое положение погребений
Орельско-Самэрского междуречья в системе древнеямных памятников // Курганные
древности Степного Поднепровья III—I тыс. до н. э. Вып. 3. Днепропетровск, 1979.
С. 80—88.
Маркевич, 1974 — Маркевич В. И. Памятники эпох неолита и энеолита // Архео-
логическая карта Молдавской ССР. Вып. 2. Кишинев. 1974.
Маркевич, 1974а — Маркевич В. И. Буго-днестровская культура на территории
Молдавии. Кишинев. 1974.
Марковин, 1974 — Марковин В. И. Дольменная культура и вопросы раннего эт-
ногенеза абхазо-адыгов. Нальчик. 1974.
Марковин, 1978 — Марковин В. И. Дольмены Западного Кавказа. М., 1978.
Массон, 1970 — Массон В. М. Экономические предпосылки сложения раннеклас-
сового общества, рабовладения и феодализма. М. 1970. С. 57.
Маттиэ, — Маттиэ П. Царский дворец G в Эбле и протосирийские архитектурные
традиции // Древняя Эбла. М. 1985. С. 34—52.
Махник, 1979 — Machnik J. Krqg kulturowy ceramiki sznurowej // Prahistoria ziem Pol-
skich. T. II. Wroclaw — Warszawa — Krakow — Gdansk. C. 338—412.
Мачавариани, 1964 — Мачавариани Г. И. Вопросы об индоевропейско-картвельских
(южнокавказских) типологических паралллелях // VII Международный конгресс антро-
пологических и этнографических наук. М. 1964.
Мейе, 1938 — Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских язы-
ков. М. — Л. 1938.
Мейер, 1948 — Meyer Е. Die Indogermanen Frage. Marburg. 1948.
Мелларт Дж., 1985 — Мелларт Дж. Торговля и торговые пути между Северной
Сирией и Анатолией (4000—1500 гг. до н. э.) //Древняя Эбла. М. 1985. С. 20—34.
Мелларт, 1982 — Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Древнего Востока. М.
1982.
Мелларт, 1971 — Mellaart J. Anatolia circa 4000—2300 // Cambridge Ancient History.
Cambridge. 1971.
Mellaart J. Anatolia and the Indo-Europeans // Journal of the Indo-European Stu-
dies. V. 9. 1981. C. 135—149.
Мэллори, 1973 — Mallory J. A short of the Indo-European problem//Journal of
Indo-European Studies. N 1. Spring. 1973. C. 21—66.
Мэллори, 1977-— Mallory J. P. The Chronology of the early Kurgan tradition.
Pt. 2 // Journal of Indo-European Studies. V. 5. N 4. 1977. C. 339—368.
Мэллори, 1981 — Mallory J. P. The ritual treatment of the horse in the early Kur-
gan tradition//Journal of Indo-European studies. V. 9. № 3/4. 1981. C. 205—226.
Мерперт, 1961 — Мерперт H. Я. Некоторые вопросы истории Восточного Среди
земноморья в связи с индоевропейской проблемой // Краткие сообщения Института
археологии. Вып. 83. 1961, С, 3—8,
?8§
Мерперт, 1965 — Мерперт Н. fl. О связях Северного Причерноморья и Балкан
в раннем бронзовом веке//КСИА. Вып. 105. 1965. С. 10—20.
Мерперт, 1968 — Мерперт Н. Я. Древнейшая история населения степной полосы
Восточной Европы // Автореферат докт. дисс. М,, 1968.
Мерперт, 1974 — Мерперт Н. Я- Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского
междуречья. М. 1974.
Мерперт, 1976 — Мерперт Н. Я- Древнеямная культурно-историческая область
и вопросы формирования культур шнуровой керамики // Восточная Европа в эпоху
камня и бронзы. М. 1976. С. 103—128.
Мерперт, 1980 — Мерперт Н. Я- Проблемы энеолита степи и лесостепи Восточ-
ной Европы // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев. 1980. С. 3—26.
Мерперт, 1978 — Мерперт Н. Я- Миграция в эпоху неолита и энеолита // Совет-
ская археология. № 3. М. 1978. С. 9—28.
Мерперт, 1984 — Мерперт Н. Я- Этнокультурные изменения на Балканах на рубе-
же энеолита и раннебронзового века // Этногенез народов Балкан и Северного При-
черноморья. М. 1984,
Мерперт, 1988 — Мерперт Н. Я- Об этнокультурной ситуации IV—III тыс. до
н, э. в циркумпонтийской зоне // Древний Восток. Этнокультурные связи. Вып. 80.
М. 1988. С. 7—36.
МИА № 3 — Материалы и исследования по археологии. М. — Л. 1941.
Мизиев, 1973 — Мизиев И. М., Бетрозов Р. Ж-, Нагоев А. X. Археологические
раскопки 1972 г. в Кабардино-Балкарии. Нальчик. 1973.
Милденбергер, 1953 — Mildenberger W. Studien zum mitteldeutschen Neolitikum.
Leipzig. 1953-
Миллер, 1913 — Миллер В. Ф. Древнеиндийское сказание о потопе // Сборник в
честь семидесятилетия Д. Н. Анучина. М. 1913.
Милойчич, 1949 — Milojcil: V. Chronologic der jungeren Steinzeit Mittel — und Su-
dosteuropas (West). Berlin. 1949.
Митря, 1983 — Mitrea J. Le sceptre de pierre de Mogo^esti—Siret dep. d’lasi
Roumanie. Problemes d’origine et datation // Thraco — Dacia. T. IV. 1—2. Bucure^ti.
Мовша, 1972 — Мовша T. Г. Перюдизащя i хронолопя середнього та пизньго
Трип1лля // Археолопя, 1972. Вып. 5. С. 3—23.
Монгайт, 1973 — Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Каменный век.
М. 1973.
Монгайт, 1974 — Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Бронзовый век.
М. 1974.
Моортгат, 1940 — Moortgat A. Vorasiatische Rollsiegel. Berlin. 1940.
Моортгат, 1958 — Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syria//WAAF. Bd. 14.
1958. Koln.
Моортгат, 1965 — Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syrien//WAAF. Bd. 31,
1965. Kooln.
Моортгат, 1975 — Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syrien//WAAF. H. 8. 1975,
Berlin.
Мунчаев, 1975 — Мунчаев P. M. Кавказ на заре бронзового века. М. 1975.
Мунчаев, 1986 — Мунчаев Р. М. Погребальные комплексы с сосудами на ножках
из Бамутских курганов эпохи бронзы // Новое в археологии Северного Кавказа. М.
1986. С. 27—39.
Мух, 1902 — Much М. Die Heimat der Indo-Germanen. Berlin. 1902.
Мэллоуен, 1968 — Mallowan M. E. L. The early Dynastic period in Mesopota-
nia//Cambridge Ancient History. I—II. Fasc. 62. Cambridge, 1968.
Мюллер-Карпе, 1968 — Muller-Karpe H. Handbuch der Vorgeschichte Bd. II. Bonn.
Некель, 1944 — Neckel G. Die Frage nach der Urheimat der Indo-Germanen in
Germanentum. Leipzig. 1944.
Немешова-Павукова, 1964 — Nemejcova-Pavukova V. Sidlisko bolerazkeho typu v
Nitrianskom Hradku//Slovenska Archeologia. T, 12. 1964, C, 163—268,
287
Немешова-Павукова, 1970 — Nemejcova-Pavilkova V. — Siska S. Chronol.ogische Be-
ziehungen des alteren Aneolithikums in der Slowakei zu Ost-und Siidosteuropa//Actes
du VII CISPP. Prague. 1970. C. 443—447.
Немешова-Павукова, 1977 — Nemejcova-Pavilkova V., Baztu Z. Aneolithische Sied-
lung der Boleraz-Gruppe in' Radosina // Slovenska Archeologia. T. 25—2. 1977.
Немешова-Павукова, 1981 — Nemejcova-Pavilkova V. Nacrt periodizacie Badensej
kultury a jej chronologickych vztahov к Juhovychodnej Europe // Slovenska Archaelo-
gia. T. XXIX-2. 1981. C. 267—293.
Неолит, 1979 — Praistoria Ziem polskich. T. 2. Neolit. 1979. (M. Godlowska,
A. Kulczycka- Leciejewiczona, J. Machnik, T. Wislanski). Wroclaw. 1979.
Неуступный, 1980 — Neustupny E. The accuracy of radiocarbon dating//Nobel Sym-
posuim 12. Radiocarbon Variations and Absolute Chronology. N-Y, London.
Неуступный, 1970 — Neustupny E. New aspects of the Battle Axe Problem//Actes
du YII CISPP. C. 494—500.
Неуступный, 1969 — Neustupny E. Discussions //SZ AOSAV.
Неуступный, 1976 — Neustupny J. Archaeological comments to the Indo-European
problem//Origini. V. X. 1976. C. 7, 18.
Неуступный, 1976 — Neustupny E. Paradigmata ve Stredoevropskem Neolitu//
SPFFBU. 1976. Brno. C. 131.
Неуступный, 1981—Neustupny E. Das Aneolithikum Mitteleuropas Jahreschriit
mitteldeutschen Vorgeschichte. 63. 1981. C. 177—187.
Неуступный, 1981a — Neustupny E. Mobilitat der aneolithischen Populationen//Slo-
venska Archeologia. T. XXIX-1. 1981.
Неуступный, 1983 — Neustupny E. The demography of prehistoric cemeteries//Pa-
matky archeologicke. T. LXXIV. 1983. Praha.
Неуступный, 1983a — Neustupny E. Demografie Pravekych Pohrebist. Praha. 1983.
C. 149—159.
Нехаев, 1983 — Нехаев А. А. Новое поселение майкопской культуры//Вопросы
археологии Адыгеи. Майкоп. 1983. С. 16—32.
Нехаев, 1984 — Нехаев А. А. Некоторые вопросы изучения поселения Свобод-
ное // Вопросы археологии Адыгеи. Майкоп. 1984. С. 69—79.
Нехаев, 1985—Нехаев А. А. Работы Адыгейской археологической экспедиции//
Археологические исследования в зонах мелиорации. Итоги и перспективы их интен-
сификации. Л. 1985. С. 59—60.
Нехаев, 1986 — Нехаев А. А//Советская археология, 1986. №
Нехаев, 1987 — Нехаев А. А. Закубанье и степь в эпоху раннего металла//Древ-
ности Кубани. Материалы семинара. Краснодар, 1987. С. 22—24.
Нечитайло, 1978 — Нечитайло А. Л. Верхнее Прикубанье в бронзовом веке. К.,
1978.
Николаев, 1984 — Николаев С. Л. «Кавказоидные» элементы палеобалканского
субстрата//Античная балканистика. М. 1984. С. 29.
Николаев, 1985 — Николаев С. Н. Северокавказские заимствования в хеттском и
древнегреческом // Древняя Анатолия. М. 1985. С. 60—74.
Николаева, 1978 — Николаева Н. А. О соотношении «многоваликовых» и ранне-
срубных погребений Донеччины // Древние культуры Поволжья и Приуралья. Науч-
ные труды КГПИ. Т. 221. Куйбышев. 1978. С. 29—30.
Николаева, 1979 — Николаева Н. А. Культурное единство предгорной полосы
Центральной и Западной части Северного Кавказа в ранне- и среднебронзовую эпо-
ху//IX Крупновские чтения. Элиста. 1979. С. 12—14.
Николаева, 1980 — Николаева Н. А. Повозки Западного Прикубанья н вопросы
появления первых индоевропейцев в Восточной Европе // Проблемы эпохи энеолита
степной и лесостепной полосы Восточной Европы. Оренбург, 1980. С. 20—30.
Николаева, 1980а—Николаева Н. А. Выделение кубано-терской культуры ранне-
и среднебронзового века на Северном Кавказе // Проблемы археологии Северной Осе-
тии. Орджоникидзе. 1980. С. 97'—119.
Николаева, 1981 — Николаева И- А. Периодизация кубанр-терской культуры. Ис-
288
торические судьбы КТК в катакомбную эпоху // Катакомбные культуры Северного
Кавказа. Орджоникидзе. 1981. С. 77—100.
Николаева, 1982 — Николаева Н. А. Проблемы классификации, хронологии и этни-
ческой атрибуции майкопской культуры в археологической литературе // Хронология
бронзового века Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1982. С. 9—28.
Николаева, 1983 — Николаева Н. А. Основные тенденции в сложении концепции
среднебронзового века Северного Кавказа и Предкавказья в 50—70-е годы XX века //
Кочевники Азово-Каспийского междуморья. Орджоникидзе. 1983.
Николаева, 1984 — Николаева Н. А. О пракартвело-индоевропейских контактах по
археологическим данным // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история
Востока. Тезисы и доклады конференции. Ч. 1. Институт востоковедения. М. 1984.
С. 73—76.
Николаева, 1986 — Николаева Н. А. Об основных линиях развития неолита в
Балкано-Карпатском регионе // Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы
реконструкции языка и культуры. Тезисы и предварительные материалы к симпозиу-
му. М. 1986. С. 9—12.
Николаева, 1987 — Николаева Н. А. Кубано-Терское междуречье в эпоху ранней
и средней бронзы (выделение и периодизация кубано-терской культуры). Л. 1987.
Автореферат канд. дисс.
Николаева, 1988 — Николаева Н. А. Два источника и два подхода в исследовании
металлокомплекса археологических культур бронзового века Северного Кавказа //
Медные рудники Западного Кавказа III—I тыс. до н. э. и их роль в горно-металлур-
гическом производстве древнего населения. Тезисы докладов Башпаксарского полевого
археологического семинара, Сухуми. 1988. С. 35—38.
Николаева, 1989 — Николаева Н. А. Северная Осетия в ранне-среднебронзовом
веке//Ученые записки КИПЦ ДСВ В АВ. М., 1989. С. 3—74.
Николаева, Сафронов, 1975 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Происхождение
костяных молоточковидных булавок//КСИА. 142. М. 1975.
, Николаева, Сафронов, 1974 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Происхождение
дольменной культуры Северо-Западного Кавказа // Вопросы охраны, классификации
и использования археологических памятников. Сообщения Научно-Методического
совета по охране памятников культуры. Вып. VII. М. 1974.
Николаева, Сафронов, 1980 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Курганный мо-
гильник эпохи бронзы у с. Дзуарикау // Проблемы археологии Северной Осетии. Орд-
жоникидзе. 1980. С. 18—80.
Николаева, Сафронов, 1982 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Хронология и
происхождение майкопского искусства // Хронология бронзового века Северного Кав-
каза. Орджоникидзе. 1982. С. 28—63.
Николаева, Сафронов, 1983 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Проблемы появ-
ления колесного транспорта в Европе. Древнейшие повозки Восточной Европы. Вы-
деление кубано-днепровской культуры — культуры древнейших повозок // Кочевники
Азово-Каспийского междуморья. Орджоникидзе. 1983. С. 43—83.
Николаева, Сафронов, 1986 — Николаева Н. А., Сафронов В. А. Винча — древ-
нейшая цивилизация Старого Света // Балканы в контексте Средиземноморья. Мате-
риалы к симпозиуму. М. 1986.
Николов, 1970 — Николов Б. Глинена плочка с писмени знаци от с. Градешница,
Врачански окръг//Археология. Кн. 3. 1970. С. 1—7.
Николов, 1971 — Николов Б. Градешница. Праисторически селища. София. 1971.
Николов, —Николов Б. Криводол — древни культура.
Новотный, 1962 — Novotny В. Luzianska skupina a pociatku malovanej keramiky
na Slovensko. Bratislava. 1962.
Носек, 1967 — Nosek S. Kultura amfor kulistych w Polsce. W. 1967.
Ортманн, 1985 — Ортманн В. Керамика ранней и средней бронзы на Среднем
Евфрате и ее связи с керамикой Хамы и Эблы // Древняя Эбла. М. 1985. С. 61—82.
Общее языкознание. М. 1970.
Общее языкознание (внутренняя структура языка). М. 1972.
19—1163
289
Орехов, 1968 — Орехов С. Я-, Молодкин П. В., Дугули Д. К. По Северо-Запад-
ному Кавказу. М. 1968.
Откупщиков, 1986 — Откупщиков Ю. В. Фрако-карийские изоглоссы If Балканы в
контексте Средиземноморья. Проблемы реконструкции языка и культуры. М. 1986.
С. 171—173.
Откупщиков, 1988 — Откупщиков Ю. В. Догреческий субстрат. Идательство ЛГУ.
Л., 1988.
Паапе, 1906 — Рааре К. Uber die Heimat der Arier und die Heimat der Ostgerma-
nen. Schoneberg. 1906.
Павелчик, 1976 — Paveliik J. Bemerkungen zur Neolithikum und Aneolithikum
Ostmahres ff SPFFBU. Brno. 1976. C. 147, 148.
Павук, 1969 — Pavuk J. Anteil des Zeliezivce-Typus an der Genesis der Lengyei-
Kultur//SZ AUSAV. T. 17. Nitra. 1969. C. 345—358.
Павук, 1969a — Pavuk J. Chronologie der Zeliezovce-Gruppe // Slovenska Archaeo-
logia. 1969. XVII-2.
Павук, 1980 — Pavuk. 1. Altere Linearkeramik in der Slovakei If Slovenska Archeo-
logia. T. XXVIII-1. 1980.
Павук, Шишка, 1980 — Pavuk J., Siska. Neolit und Aneolit ff Slovenska Archaeolo-
gia. XXVIII-1. 1980.
Палмайтис, 1984 — Палмайтис Л. Пять важных картвело-балтийских схожде-
ний // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. М. 1984.
С. 78—80.
Парро, 1978 — Parrot A. Sumer. Paris. 1978.
Пассек, 1949 — Пассек Т. С. Периодизация трипольских поселений//МИА. № 10.
М. 1949.
Пассек, 1961 — Пассек Т. С. Раннеземледельческие (трипольские) поселения пле-
мена Поднестровья [[ МИА. 84. М. 1961.
Патокова, 1979 — Патокова Э. Ф. Усатовское поселение и могильники. К. 1979.
Пенка, 1883—1886 — Penka К. Origines Afriacae. Vienna. 1883—1886.
Пенка, 1886 — Penka К. Die Herkunft der Arier. Viennus. 1886.
Пелещищин, 1985 — Пелещищин H. А. Лендьелская культура//Археология УССР.
М. 1985. С. 268—273.
Пелещищин, 1985 — Пелещищин Н. А. Культура воронковидных кубков // Архео-
логия УССР. М. 1985. С. 273—280.
Петерсен, 1956 — Петерсен М. М. Академик Фортунатов ff Ф. Ф. Фортунатов. Из-
бранные труды. Т. 1. М. 1956.
Петренко, 1982 — Кореневский С. Н., Петренко В. Г. Курган майкопской культу-
ры у пос. Иноземцево//СА. 1982. № 2. С. 96—112.
Пидопличко, 1956 — Пидопличко И. Г. Материал! до вивчення минулих фаун
УРСР. Вып. 2. Кшв, 1956.
Пизани, 1970 — Пизани В. Общее и индоевропейское языкознание // Общее и ин-
доевропейское языкознание. С. 83—199.
Писларий, 1976 — Писларий И. А., Кротова А. А. Погребение эпохи энеолита в
г. Ворошиловграде II Энеолит и бронзовый век Украины. К. 1976. С. 21—28.
Потехина, 1976 — Потехина И. Д. Черепа из энеолнтического могильника в г. Во-
рошиловграде II Энеолит и бронзовый век Украины. К., 1976. С. 29—36.
Плеслова-Штыкова, 1976 — Pleslova-Stikova Е. Makotfasy — quadratisches Erdwerk
auf der Siedlung der Trichterbecherkultur in Bohmen ff SPFFBU. Brno. 1976. C. 170.
Подборский, 1976 — Podborsky V. Die Wichtigsten Ausgrabungser gebnisse in
Tesetice-Kyjovice in den Jahern 1964—1974 ff SPFFBU. Brno. 1976.
Правеке... 1978 — Praveke dejiny Cech. Praha. 1978.
Проблемы эпохи бронзы — Проблемы эпохи бронзы юга Восточной Европы. До-
нецк. 1979. Тезисы докладов.
Птицы, 1951 — Птицы Советского Союза. Т. 1. М. 1951.
Пуассон, 1934 — Poisson G. Les Aryens Paris. 1934.
290
Потушняк, 1985 — Потушняк М. Ф. Неолит Закарпатья: культуры Криш и рас-
писной керамики//Археология УССР. Т. 1. 1985. С. 139—150.
Резепкин, 1987 — Резепкин А. Д. К интерпретации росписи из гробницы майкоп-
ской культуры близ ст. Новосвободная // КСИА. Вып. 192. 1987. С. 26—33.
Реформатский, 1967 — Реформатский А. А. Введение в языкознание. М. 1967.
Рогава, 1967 — Рогава Г. В. К вопросу о влиянии индоевропейских языков на
грамматическую структуру картвельских языков // Материалы V-ой региональной
научной сессии по историко-сравнительному изучению иберийско-кавказских языков.
С. 25—30.
Ромашко, 1984 — Ромашко С. А. Язык — текст — культура: проблемы реконст-
рукции//Язык: история и реконструкция. М. 1984.
Румянцев, 1987 — Румянцев А. М. Первобытный способ производства. М. 1987.
Румянцев, 1971 — Румянцев А. Н. Т. Sulimirski. Corded Ware and Globular Am-
phrae in North-East of the Carpathians//Советская археология. № 2. 1971.
Румянцев, 1972 — Румянцев А. И. Прикарпатьем елементи у середньодшпровсь-
к!й культур! Ц Археолопя. Вып. 6. 1972.
Рындина, 1971 — Рындина И. В. Древнейшее металлообрабатывающее производст-
во Восточной Европы. М. 1971.
Рындина, 1980 — Рындина И. В. Металл в культурах шнуровой керамики Укра-
инского Предкарпатья Подолии и Волыни//СА. № 3. 1980. С. 24—41.
Рыбаков, 1978 — Рыбаков Б. А. Исторические судьбы праславян//VIII Между-
народный съезд славистов. М. 1978. С. 182—196.
Савченков, 1974 — Савченков А. Н. Сравнительная грамматика индоевропейских
языков. М. 1974.
Сакелариу, 1980-—Sakellariou М. Les proto-grecs. Athen. 1980.
Салонен, 1968 — Salonen A. Agriculture Mesopotamica nach sunierischakkadischen
Quellen. Helsinki. 1968.
Сафронов, 1968 — Сафронов В. А. Датировка Бородинского клада // Проблемы
археологии. Вып. 1. Издательство ЛГУ. С. 75—128.
Сафронов, 1970—Сафронов В. А. Хронология памятников II тыс. до н. э. юга
Восточной Европы. Автореферат канд. дисс. М. 1970.
Сафронов, 1973 — Сафронов В. А. Классификация предкавказских молоточковид-
ных булавок//КСИА. № 134. 1973. С. 42—47.
Сафронов, 1974 — Сафронов В. А. Классификация и датировка памятников брон-
зового века Северного Кавказа//Сообщения Научно-Методического Совета. Вып. VII.
Издательство «Знание». М. 1974.
Сафронов, 1978 — Сафронов В. А. Периодизация и хронология раннего и начала
среднебронзового века Северной Осетии//VIII Крупновские чтения. Нальчик. 1978.
С. 71—74.
Сафронов, 1979 — Сафронов В. А. Хронологическая система бронзового века пред-
горной полосы центральной и западной части Северного Кавказа // IX Крупновские
чтения. Тезисы конференции. Элиста. 1979. С. 10—12.
Сафронов, 1979а — Сафронов В. А., Марченко И. И., Николаева Н. А. Исследо-
вание курганов в зоне Понуро-Калининской рисовой системы // Археологические от-
крытия за 1979 г. М. 1980. С. 127>—128.
Сафронов, 1980 — Сафронов В. А. Хронология бронзового века степных районов
бассейна Кубани // X Крупновские чтения. М. 1980. С. 6—9.
Сафронов, 1979а — Сафронов В. А. Хронологическая система энеолита и бронзо-
вого века Восточной Европы // Проблемы эпохи бронзы Юга Восточной Европы. Те-
зисы докладов конференции. Донецк. 1979. С. 13—15.
Сафронов, 1981 — Сафронов В. А., Николаева Н. А. Древнейшая катакомбная
культура Северного Кавказа и проблема появления катакомбного обряда в Восточной
Европе//Катакомбные культуры Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1981. С. 4—26.
Сафронов, 1981а — Сафронов В. А. Катакомбные памятники предгорной зоны
Северной Осетии//Катакомбные культуры Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1981.
С. 51—76.
19*
291
Сафронов, 1982 — Сафронов В. А. Хронология, происхождение и определение
этнической принадлежности майкопской культуры по археологическим и письменным
источникам Ц Хронология памятников эпохи бронзы Северного Кавказа. Орджоникид-
зе. 1982.
Сафронов, 1983 — Сафронов В. А. Проблемы индоевропейской прародины. Орд-
жоникидзе, 1983.
Сафронов, 1984 — Сафронов В. А. Кавказ в раннебронзовую эпоху и проблема
локализации индоевропейской прародины («кавказский узел» индоевропейской проб-
лемы) // Лингвистическая конференция. Часть 1. Институт востоковедения. М.
С. 82—86.
Сафронов, 1986 — Сафронов В. А. О раннеиндоевропейской прародине на Балка-
нах и ее малоазийских истоках // Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы
реконструкции языка и культуры. Тезисы и предварительные материалы к симпозиу-
му. М. 1986. С. 3—6.
Сафронов, 1986а — Сафронов В. А., Николаева Н. А. Культура Винча — древней-
шая цивилизация Старого Света // Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы
реконструкции языка и культуры. Тезисы и предварительные материалы к симпозиу-
му. М. 1986. С. 6—9.
Сафронов, 1988 — Сафронов В. А. Металлокомплекс Майкопа, проблема датиров-
ки и происхождения майкопской культуры // Медные рудники Западного Кавказа
III—I тыс. до н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве древнего на-
селения. Тезисы докладов Башпаксарского полевого археологического семинара. Су-
хуми. 1988.
Сафронов, 1988а — Сафронов В. А. О двух прародинах индоевропейцев // Антич-
ная балканистика — 9.
Сафронов, 1989 — Сафронов В. А. Старые и новые гипотезы об индоевропейской
прародине//Новое о Древнем Востоке. Издательство «Прогресс». М. 1989. С. 249—
297 (на арабском языке).
Свешников, 1974 — Свешников И. К- 1стория населения Прикарпатья, Подолья
и Волыни в конце III — начале II тыс. до н. э. К. 1974 (на укр. яз.).
Свешников, 1974а — Свешников И. К- Племена культуры шаровидных амфор //
Древнее население Прикарпатья, Подолии и Волыни в эпоху первобытно-общинного
строя. К. 1974. С. 152—181.
Свешников, 1976 — Свешников И. К- Проблема происхождения комаровской куль-
туры//Энеолит и бронзовый век Украины. К. 1976. С. 96—118.
Свешников, 1983—Свешников И. К. Культура шаровидных амфор //САИ. М.
1983.
Свешников, 1985 — Свешников И. К- Подкарпатская культура // Археология Ук-
раинской ССР. К. 1985. С. 375—380.
Свешников, 1985а — Свешников И. К- Стжижовская культура // Археология УССР.
К- 1985. С. 384—391.
Семенов, 1974 — Семенов С. А. Происхождение земледелия. Л. 1974.
Семереньи, 1980 — Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. М. 1980.
Сергиевский, 1938 — Сергиевский М. Антуан Мейе и его «Введение в сравнитель-
ное изучение индоевропейских языков» // А. Мейе. Введение в сравнительное изучение
индоевропейских языков. М. 1938.
Синицын, 1948 — Синицын И. В. Памятники предскифской эпохи в степях Ниж-
него Поволжья // СА. Т. X. 1948. С. 147.
Синицын, 1971 •— Синицын И. В., Эрдниев У. Э. Элистинский курганный могиль-
ник. Элиста. 1971.
Синюк, — Синюк А. Т. Хвалынский могильник.
Синицын, 1978 — Синицын И. В. Древние памятники Восточного Маныча. Сара-
тов. 1978.
Смирнов, 1964 — Смирнов А. П. К вопросу об археологической культуре // СА.
№ 4. 1964. С. 3—10.
292
Смирнов, 1977 — Смирнов К- Ф., Кузьмина Е. Е. Происхождение индоиранцев в
свете новейших археологических открытий. М. 1977.
Соколов, 1977 — Соколов С. Л., Связева О. А., Дубли В. А. Ареалы деревьев и
кустарников. Т. 1. М. 1977.
Соколов, 1986 — Соколов С. Л., Связева О. А., Кубли В. А. Ареалы деревьев и
кустарников. Т. III. М. 1986.
Соловьев, 1958 — Соловьев Л. Н. Новый памятник культурных связей Кавказ-
ского Причерноморья в эпоху неолита и бронзы — стоянки Воронцовской пещеры //
Труды Абхазского Института языка, литературы, истории. Т. XIX. Сухуми. 1958.
Сохацкий, 1981 —Sochacki Z. The Baden Culture Ц Archaeologia Polona. T. XX.
1981. Wroclaw. C. 1—61.
Старостин, 1985 — Старостин С. А. Культурная лексика в общесеверо-кавказском
словарном фонде // Древняя Анатолия. М. 1985.
Старостин, 1988 — Старостин С. А. Индоевропейско-северокавказские изоглоссы //
Древний Восток. Этнокультурные связи. Т. XXX. М. 1988. С. 112—163.
Стернбергер, 1977 — Stemberger М. Vorgeschichte Swedens. Berlin. 1977.
Столяр, 1955 — Столяр А. Д. Мариупольский могильник как исторический источ-
ник//СА. Т. 23. 1955. С. 16—37.
Столяр, 1960 — Столяр А. Д. Энеолитическое поселение Мешоко//Тезисы докла-
дов научной сессии, посвященной итогам работы Государственного Эрмитажа за
1959 г. Л. 1960.
Столяр, Формозов, 1960 — Столяр А. Д., Формозов А. А. Кубанская экспедиция
1958 г.//Сообщения Государственного Эрмитажа. Вып. XVIII. Л. 1960.
Субботин, 1970 — Субботин Л. В., Шмаглий Н. М. Белградский курганный мо-
гильник//МАСП. Вып. 6. С. 116—129.
Субботин, 1978 — Субботин Л. В. О синхронизации памятников Гумельница в
Нижнем Подунавье // Археологические исследования Северо-Западного Причерно-
морья. К- 1978. С. 29—40.
Судский, 1969 — Soudsky В. Trapezformige und absidale Bauten des spatlengyeler
Horrizontes der stichbandkeramik-chronologische und kulturelle Beziehungen // Studijne
zvesti Archeologickeho Ustavu Slovenskej Akademie Vied. T. 17. Nitra. 1969.
Судский, 1969a — Soudsky B. Etude de la maison neolitique//Slovenska Archeolo-
gia. T. XVII-1. C. 5—96.
Сулимирский, 1933 — Sulimirski T. Die Schnurkeramischen Kulturen und das Indo-
europaischen Problem//La Polagne au VII Congres International des Sciences Histo-
riques. T. I. 1933. Warsaw. C. 287—308.
Сулимирский, 1968 — Sulimirski T. Corded Ware and Globular Amphorae North-
East of the Carpathians. London. 1968.
Сюшинский, 1973—Siuchinski K. Aus der Forschungsproblematik im Nord-Ost
Polen//VIII CISPP. Beorgad. C. 515—521.
Телегин, 1973 — Телегин Д. Я- Среднестоговская культура эпохи меди. К. 1973
(на укр. яз.).
Телегин, 1976 — Телегин Д. Я. Об основных позициях в положении погребенных
первобытной эпохи Европейской части СССР // Энеолит и бронзовый век Украины.
1976.
Телегин, 1977 — Телегин Д. Я- Абсолютный возраст ямной культуры и некоторые
вопросы хронологии энеолита Юга Украины // СА. № 2. 1977. С. 5—17.
Телегин, 1985 — Телегин Д. Я. Среднестоговская культура и памятники Новода-
ниловского типа в Поднепровье в степном левобережье Украины//Археология УССР.
К. 1985. С. 305—320.
Титов, 1966 — Титов В. С. Неолит Греции. М. 1966.
Титов, 1970 — Титов В. С. К вопросу о соотношении этнолингвистических слоев
и культурно-исторических общностей на юге Балканского полуострова // КСИА.
1970. № 123. С. 32—41.
Титов, 1980 — Титов В. С. Ранний и средний неолит Восточной Венгрии//Архео-
логия Венгрии. М. 1980. С. 73—232.
293
Титов, 1980а — Титов В. С. Ранний и средний неолит Дунантула//Археология
Венгрии. М. 1980. С. 250—315.
Титов, 19806—Титов В. С. Поздний неолит Венгрии//Археология Венгрии. М.
1980. С. 327 и ел.
Титов, 1982 — Титов В. С. К изучению миграций бронзового века//Археология
Старого и Нового Света. М. 1982. С. 89—145.
Титов, 1988 — Титов В. С. Европа в каменном и бронзовом веке//История Ев-
ропы. М. 1988. С. 47—123.
Титова, 1983—Титова Е. Н. О связях днепро-донецкой и буго-днестровской нео-
литических культур//Древности степного Поднепровья III—I тыс. до н. э. Днепро-
петровск. 1983. С. 33—37.
Трифонов, 1987а — Трифонов В. А. Степное Прикубанье в системе древностей
Кавказа//Древности Кубани. Краснодар. 1987. С. 27—28.
Трифонов, 1987—Трифонов В. А. Некоторые вопросы переднеазиатских связей
майкопской культуры//КСИА. Вып. 192. 1987. С. 18—26.
Тодорова, 1980 — Тодорова Г. Энеолит Болгарии. М. 1980.
Тодорович, 1970 — Тодорович В., Церманович В. Баньица. Београд.
Топоров, 1986 — Топоров В. Н. Древнебалканская неолитическая цивилазииия
(ДБН): общий взгляд // Балканы в контексте Средиземноморья.
Трубачев, 1968 — Трубачев О. Н. Название рек Правобережья Украины. М.,
«Наука», 1968.
Трубачев, 1976— Трубачев О. Н. О скифах и их языках//Вопросы языкознания.
№ 4. 1976.
Трубачев, 1977—Трубачев О. Н. Лингвистическая периферия древнейшего сла-
вянства Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания. Вып. 6.
1977.
Трубачев, 1979 — Трубачев О. Н. Таврские и синдо-меотские этимологии//Этимо-
логия. 1977. М. 1979.
Трубачев, 1978 — Трубачев О. Н. Некоторые данные об индоарийском языковом
субстрате Северного Кавказа // Вестник древней истории. № 4.
Трубачев, 1981 — Трубачев О. И. Indoarica в Северном Причерноморье. Источ-
ники. Интерпретация//ВЯ. М. 1981. № 2. С. 3—21.
Трубачев, 1982 — Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян//Древние сла-
вяне по данным этимологии н ономастики. Ч. 1 // Вопросы языкознания. 1982. We 4.
С. 10—26.
Трубачев, 1982а — Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян//Вопросы
языкознания. 1982. We 5. С. 3—17.
Трубачев, 1984 — Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян//Вопросы
языкознания. 1984. Хе 2. С. 15—30.
Трубачев, 1987 — Трубачев О. Н. Indoarica в Северном Причерноморье//Антич-
ная балканистика. М. 1987. С. 119—124.
Тасич И., 1983 — Tacuh Н. Югословенско Подунавье од индоевропске сдобе до
продора скита. Београд. 1983.
Трубецкой, 1958-—Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме//ВЯ.
1958. Хе 1.
Федоров, 1973 — Федоров Г. Б„ Полевой Л. Л. Археология Румынии. М.
Федоров-Давыдов, 1987 — Федоров-Давыдов Г. А. Статистические методы в ар-
хеологии. М. «Высшая школа».
Филин, 1980 — Филин Ф. П. Происхождение праславянского языка и восточно-
славянских языков // Вопросы языкознания. 1980. Хе 4. С. 36—50.
Фортунатов — Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Избранные труды.
Т. 1.
Формозов, 1969 — Формозов А. А. Каменный век и энеолит Прикубанья. М. 1969.
Формозов, 1969 — Формозов А. А. Очерки по первобытному искусству. М., 1969.
Филип, 1966 — Filip J. Enzyclopadisches Handbuch zur Ur — und Friihegeschichte
Europas. Prague. 1966. T. 1—2.
294
Фишер, 1956 — Fischer U. Die Graber der Steinzeit im Saalegebiet // Vorgeschicht-
liche Forschungen. Heft 15. Berlin. 1956.
Франкфорт, 1933 — Frankfort H. Tell Asmar, Khafaje, Khorsabad. .Chicago, 1933.
Франкфорт, 1939 — Frankfort H. Cylinder seals. Chicago. 1939.
Франкфорт, 1970 — Frankfort H. The Art and Architecture of the Ancient Orient.
Oxford.
Фридрих, 1952 — Фридрих И. Краткая грамматика хеттского языка. М.
Форде, 1981—Форде Г. И. Грецкий орех. Селекция плодовых растений • М. «Колос».
Хензель, 1973 — Hensel W. Polska starozytna. Wroclaw — Warszawa — Krakow —
Gdansk. 1973.
Хойслер, 1976 — Hausler A. Die Graber der alteren Ockergrabkultur zwischen
Dnepr und Karpaten. Berlin.
Хойслер, 1974 — Hausler A. Die Graber der alteren Ockegrabkultur zwischen Ural
und Dnepr. Berlin.
Хойслер, 1981-—Hausler A. Zur alteaten jeschichte von Rad und Wagen in nordpon-
tischen Raum // Ethnographisch — archaologische zeitschrift. 1981. H. 4. C. 581—646.
Хойбек, 1985 — Хойбек А. Лидийский язык//Древняя Анатолия. М. 1985. С. 288—
322.
Холев, 1979 — Холев С. Б. Физико-географические условия Верхнего Понеманья
в прошлом по данным топонимики Ц Топонимика на службе географии. М. 1979.
С. 31—37.
Хорнаули, 1979 — Хорнаули Г. И. Топонимические свидетельства изменения при-
роды высокогорных районов Грузии//Топонимика на службе географии. М. 1979.
С. 28—31.
Хотинский, 1977 — Хотинский Н. А. Голоцен Северной Европы. М. 1977.
Хоуштова, 1960 — Houstova' А. Культура воронковидных кубков в Моравии //
Fontes archaeologici pragenses. V. 3. Pragae. 1960.
Цалкин, 1966 — Цалкин В. Й. Древнее животноводство племен Восточной Евро-
пы и Средней Азии. М. 1966.
Чайлд, 1926 —Childe V. G. The Aryans. N. Y. 1926.
Чайлд, 1950 — Childe V. G. The Prehistory of European Society. L.
Чайлд, 1950a—Childe V. G. The prehistoric migrations in Europe. L.
Чайлд, 1951 —Childe V. G. The first waggons and carts from the Tigris to the Se-
vern//Proceedings of the Prehistoric Society, n. s. vol. 17. N 8. C. 177—194.
Черных, 1987 — Черных E. H. Протоиндоевропейцы в системе циркумпонтийской
провицнии//Античная балканистика. 1987. С. 136—147.
Черных, 1988 — Черных Е. Н. Циркумпонтийская провинция и древнейшие индо-
европейцы // Древний Восток. Этнокультурные связи. Т. 80. М. 1988. С. 37—57.
Черныш, 1982 — Черныш Е. К- Энеолит Правобережной Украины и Молдавии //
Энеолит СССР. С. 165—321.
Чернопицкий, 1987—Чернопицкий М. П. Майкопский «балдахин»//КСИА. Вып.
192. М. 1987. С. 33—40.
Чеченов, 1973—Чеченов И. М. Нальчикская подкурганная гробница. Нальчик.
1973.
Чередниченко, 1969 — Чередниченко Н. Н. Курганы эпохи бронзы близ Ростова-
на-Дону//КСИА. Вып. 115. 1969. С. 86—88.
Чикобава, 1955 — Чикобава А. С. О двух основных вопросах изучения иберийско-
кавказских языков // Вопросы языкознания. 1955. № 6. С. 66—92.
Членова, 1984 — Членова Н. Л. О времени появления ираноязычного населения
в Северном Причерноморье // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья.
М., 1984. С. 259—268.
Шапошникова, 1977 — Шапошникова О. Г., Бочкарев В. С., Шарафутдинова И. Н.
О памятниках эпохи меди — ранней бронзы в бассейне Ингула // Древности Поин-
гулья. К. 1977. С. 7—37.
Шапошникова, 1985 — Шапошникова О. Г. Ямная культурно-историческая об-
ласть//Археология УССР. М., 1985.
295
Шапошникова, 1985а — Шапошникова О. Г. Памятники нижнемихайловского ти-
па Ц Древности Поингулья. К. 1985.
Шерер, 1968 — Scherer A. Die Uhrheimat der Indogermanen. Darmstadt: Wissen-
schaftliche Buchgesselschaft. 1968.
Шлейхер, 1861 — Schleicher A. Compendium der vergleichenden Grammatik der
indogermanischen Sprachen. Weimar. 1861—1862.
Шлегель, 1849 — Schlegel F. von The aesthetic and miscellaneous works of
F. Schlegel. Translation E. J. Milligton. London. 1849.
Шмидт, 1929—Schmidt A. V. Die Kurgane der Stanica Konstantinovskaja//Eura-
sia Septentrionalis Antiqua. V. IY. 1929.
Шмидт, 1962 — Schmidt K. U. Studien zur Rekostruction des Lautstandes der
Siidkaukasischen Grundschprache. Wiesbaden. 1962.
Шнирельман, 1980 — Шнирельман. Происхождение скотоводства. М.
Шилов, 1975 — Шилов Ю. А. Остатки возов в курганах ямной культуры Нижнего
Поднепровья//Археология. Т. 17. К. 1975. С. 61—72.
Шилов, 1977 — Шилов Ю. А. Первый и Четвертый Старосельский курганы//Ар-
хеология. Т. 22. К- 1977. С. 65—73.
Шилов, 1979 — Шилов Ю. А. Исторический процесс в Нижнем Поднепровье
сер. III — сер. II тыс. до н. э.//Проблемы эпохи бронзы юга Восточной Европы. До-
нецк. 1979. С. 16—18.
Шилов Ю., 1982 — Шилов Ю. А. Памятники старосельского типа / археологиче-
ские источники и историческая интерпретация // Хронология памятников эпохи бронзы
Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1982. С. 105—121.
Шевченко, 1984 — Шевченко А. В. Палеоантропологические данные к проблеме
происхождения индоевропейцев // Лингвистическая реконструкция и древнейшая ис-
тория Востока. Ч. 1. М. 1984. С. 118—119.
Шеффер, 1948 — Schaeffer С. F. A. Stratigraphie comparee et chronologie de
1’Asie Occidantale. London. 1948.
Шрадер, 1886 — Шрадер О. Сравнительное языкознание и первобытная история.
Спб. 1886.
Шрадер, 1913 — Шрадер О. Индоевропейцы. Т. 1—2. Спб. 1913.
Шмаглий, 1970 — Шмаглий Н. М., Черняков И. Т. Исследование курганов в степ-
ной части междуречья Дуная и Днестра//МАСП. Вып. 6. Ч. 1. 1970. С. 5—115.
Щепинский, 1969 — Щепинский А. А., Черепанова Е. И. Северное Присивашье в
V—I тыс. до н. э. Симферополь. 1969.
Щепинский, 1985 — Щепинский А. А. Ранний энеолит Крыма // Археология УССР.
1985. С. 320—324.
Щепинский, 1985а — Щепинский А. А. Кеми-Обипская культура // Археология
УССР. К- 1985. С. 331—336.
Эванс, 1971 — Evans R. К. Craft specialization in the Chalcolithic of the Balkan
Peninsula//Actes du Y1II CISPP. Beograd. 1971.
Энеолит, 1982 — Энеолит СССР. M. 1982.
Этнические проблемы—Этнические проблемы истории Центральной Азии в древ-
ности (II тыс. до н. э.). М. 1981.
Янушевич, 1976 — Янушевич 3. В. Культурные растения Юго-Запада СССР по
палеоботаническим исследованиям. Кишинев. 1976.
Яровой, 1985 — Яровой Е. В. Древнейшие скотоводческие племена Юго-Запада
СССР. Кишинев, 1985.
Яровой, 1987 — Яровой Е. В., Серова Н. Л. Григориопольские курганы. Кишинев.
1987.
СПИСОК ПОДРИСУНОЧНЫХ ПОДПИСЕЙ
Рис. 1. Раннеиндоевропейские корни позднеиндоевропейской религии. Чатал —
Хююк — Вннча. Культовая пластика. 1—6, 12—17 — Чатал — Хююк. 7—11, 19—24—
культура Вннча, 18 — Хаджилар.
Рис. 2. Раннеиндоевропейские корни поздненндоевропейской религии. Чатал — Хю-
юк— Винча. Культовые комплексы, вотивные предметы. 1—11—Чатал — Хююк. 13—
22 — Винча.
Рис. 3. Экология позднеиндоевропейской прародины. Флора ПИЕП.
Рис. 4. Экология позднеиндоевропейской прародины. Флора ПИЕП.
Рис. 5. Экология позднеиндоевропейской прародины. Фауна ПИЕП.
Рис. 6. Экология позднеиндоевропейской прародины. Южная фауна ПИЕП.
Рис. 7. Экология позднеиндоевропейской прародины. Южная фауна ПИЕП.
Рис. 8. Археологические культуры V тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕ.
Культура Старчево—Кереш. 1—4, 8 — Старчево; 5-—Бубаиь; 6, 7 — Течич; 9—12,
14, 18 — Караново I; 15—17 — Караново II; 19—21, 24, 26 — Марошлеле. М. 1:12 —
13; 1:10—15; 1:8—9; 1:7 — 5; 1:6—1, 2, 3, 6, 8, II, 16, 19—21, 24, 26; 1:5 —
7, 18, 25; 1 : 4 — 10; 1:1 — 12.
Рис. 9. Археологические культуры V—IV тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕ.
Культура линейно-леиточиой керамики (КЛЛК): .1—7 — Германия; 8—12 — Чехосло-
вакия; 13—22 — Венгрия; 23—26 — Надьтени, Венгрия. М. Д : 9 — 2, Висбаден; 1:8 —
Босковштейен; 1:7 — 10, Гурбаиово; 1:6 — 9, 11, Забрдовиц; 1:5 — 1, Зондерн-
хаузен; 7, Кохштедт; 14, Нидертопфштедт; 1:4 — 4, 5, 6, 15, Фломборн.
Рис. 10. Археологические культуры V—IV тыс. до и. э. в экологической нише ПИЕ.
Культура накольчато-ленточной керамики (КНК): 1 — Праг-Бубенич, гробница 12
(1 : 6); 2 — Праг-Бубенеч, гроб. 1 (1 :7); 4 — Праг-Бубеиич, гроб. 7; 5 — Вернбург,
ГДР (1 :5); 6 — Балленштедт, ГДР; 7 — Пегау, ГДР (1:5); 8 — Нова Веш (1 :5);
9 — Вормс, ГДР (1 : 4); 10 — Веспен (1 :4); 11—Д4 — Требур (,1 :6); 22 — Рессеи,
гроб. 2; 23 — Гросгартах; 24 — Требур (1 :6).
Рис. 11. Археологические культуры V тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕ.
Культура Винча А — В. (по Васичу, Милойчичу). 3, 6, 7, 10, 13, 15, 16, 17, 21—23,
25 — 1:6; 12, .14, 18, 19, 20, 24 — 1 : 5; 1, 4, 11 — 1 :8; 9 — 1 : 20.
Рис. 12. Археологические культуры V тыс. до и. э. в экологической нише ПИЕ.
Культура Винча — Турдаш в Румынии: 1—33 — поселение Турдаш; 34—38 — Тэртэ-
рыя. 1—,19, 20, 26—33 — 1:5; 21—23 — 2:5.
Рис. 13. Формирование поздненндоевропейской общности. Ранний этап. Винча
А — В — Сакалхат-Лебе. 1—7, 15—18 — Лебе; 8—14, 19—22 — Винча. М. 1:16 —
1,2; 1:8 — 3; 1 : 6 — 5, 6, 7, 8, 15, 16—18.
Рис. 14. Среднеиндоевропейские традиции в позднеиндоевропейскую эпоху. Куль-
тура Винча С—Д. 1—15 — Винча С; 16—26 — Винча Д. М. 1 : 12 — 11; 1:8 — 2,
13; 1:9—3, 8, 14, 6, 7, 15, 16, 17—22 —1:6; 1, 4 — 1 : 5; 5 — 1 : 4.
Рис. 15. Позднеиндоевропейская культура в Словакии. Лужанки (Лендьел 1а).
Сравнение расписной керамики Лужанок с нерасписиой керамикой Лужанок. Мас-
штаб — 1:6.
Рис. 16. Позднеиндоевропейская культура в Венгрии. Зенгеварконь (Лендьел 1Ь).
297
Инвентарь погребальных комплексов. М. 1 : 12 — 1, 7; 1 : 10 — б, б, 8, 10, 12, 13—17,
20—25; 1:9 — 9; 1:8— 1'1; 1 :5 — 2; (1 : 2 — 26—30.
Рис. 17. Классификация керамики Лендьел I в Венгрии (по Домбаи). М. 1 : 10.
Рис. 18. Позднеиидоевропейская культура II в Моравии. Культура моравской
расписной керамики 1 ступени (Лендьел 1Ь), по Подборскому. М. 1:6.
Рис. 19. Поздиеиндоевропейская культура III в Моравии. Культура моравской
расписной керамики 2 ступени (Лендьел II), по Подборскому. М. 1 : Л 0.
Рис. 20. Позднеиндоевропейская культура 1II/IV в Моравии. Культура моравской
расписной керамики 3 ступени (Лендьел III/IV), по Подборскому. М. 1 : 10. 1—18 —
культура Леидьел в Моравии; 19—21 — Лендьел в Западной Украине.
Рис. 21. Позднеиндоевропейская культура IV/V в Моравии. Культура моравской
расписной керамики 4 ступени (Лендьел IV), по Подборскому. М. 1 : 10. 1—12 —
Леидьел Моравии. 13—18 — Лендьел III Западной Украины.
Рис. 22. Единство региональных вариантов ПИЕ культуры I—II этапов. Лужанки
(1—8, 23—31, 47) — Зенгеварконь (9—15, 32—37) — КМК (16—22, 38—46). М.
1 : 6 — 2, 3, 5, 6, 7, 8; 11 :5 23—31, 32, 36—46; 1:8 — 9—11, 16—18.
Рис. 23. Истоки и ареальные связи позднеиндоевропейской культуры. Культура
Сопот I—III в Хорватии. Сравнительно-типологический анализ керамического комп-
лекса Сопот с культурами Лендьел и Винча. 1—8 — культура Сопот I; 9—17 —
культура Сопот II; 18—25 — группа Бичке, Венгрия; 26—31 — культура Сопот III —
Лендьел; 32—4,1' — Лендьел Венгрии и КМК Моравни; 42—51 — культура Вннча
А —В. М. 1:20—38, 47; 1:12 — 5, 12, -20, 36; 1 : 6 — 6—8, 15—17, 23—25, 29—31,
39—41, 48—51; 1:7 — 1—4, 9—11, 32—35, 42, 44.
Рис. 24. Истоки позднеиидоевропейской культуры. Лендьел I, II — Винча В.
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса: 1—8, 17—30 — куль-
тура Лендьел Венгрии, Моравии, Словакии; 9—16, 31—44 — культура Винча В. М.
1 : 10 — 18—30, 32—44; 1 : 15 — 1; 1 : 6 — 2, 9, 10, 7, 15, 17, 31, остальные 1 : 8.
Рис. 25. Среднеиндоевропейские истоки позднеиидоевропейской религии. Сравни-
тельно-типологический анализ антропоморфной и зооморфной пластики 1;—4 — Вин-
ча (М. 1:3); 4—7 — Турдаш, Винча; .15—21 — Винча (М. II : 3 — 15, 16, 18; 1:5 —
20, 21); 8, 9, 23 — Зенгеварконь, культура Лендьел; .10—14, 26—28 — КМК (Лендь-
ел в Моравии): 10 — Стржелице—Склеп; 11 — Глубоке Машувке, Брно — Маломер-
жице; 1'2 — Яромержице над Рокитну; 27 — Градиско у Кромержице; 28 — Велки
Гарчаш (по Васичу, Мюллер-Карпе, Подборскому).
Рис. 26. Древнейшие этапы индоевропеизации Центральной (Лендьел) и Северной
Европы (культура накольчатой керамики). 1—6 — культура Винча: 1 — зооморфный
сосуд; 2 — культовый сосуд — прототип курильницы; 3 — модель дома с украше-
нием в виде головы животного; 4—6 — каменные топоры (1:9 — 2); 7—J5 культу-
ра Лендьел: 7 — Абрахам (М. il :4); 9 — Стржелице (М. 1:8); 10 — Стржелице
(1:9); 11—15 — Зенгеварконь (М. 1:2); 16—24 — культура накольчатой керамики
в Польше, Германии; 16 — Познань — Дембиц; 1'7 — Фридберг — Фауербах (М.
1:4); 18 — Мосхайм (М. й : 16); 119 — Пухов (М, 1:4); 20—24 — Эрфурт (по Ва-
сичу, Новотному, Домбаи, Подборскому, Мюллер-Карпе).
Рис. 27. Истоки позднеиидоевропейской архитектурной традиции. Мегароны (1—8)
и абсидные дома (9—14) в культурах неолита — раннебронзового века Европы.
1 — культура Винча, втор. пол. V тыс. — IV тыс. до н. э. Баньица; 2 — Сескло,
IV тыс. до и. э.; 3 — Димини, Фессалия, IV тыс. до и. э.; 4 — Зенгеварконь, Венг-
рия, культура Леидьел, ступень I, начало IV тыс. до н. э.; 5 — Бранч, Словакия,
культура Лендьел, ступень III, вторая половина IV тыс. до н. э.; 6 — Лерна, РЭ III,
298
Ill тыс. до н. э.; 7 — Азеа, РЭ; 8 — Мнхельсберг + Горген, приальпийский варнан?
культуры воронковидиых кубков с чертами местного неиндоевропейского субстрата,
III тыс. до н. э.; 9 — Биланы, ЧССР, дом № 500; культура Лендьел 1; 10 — Зенге-
варконь, культура Лендьел 1; И, 12 — Азеа; Рахмани, Фессалия, начало II тыс. до
н. э.; 13 — Термос; 14—Кораку,-Греция, поселения РЭ, III тыс. до н. э. (по Судскому,
Иовановичу, Тодоровичу-Цермановичу, по Домбаи, по Мюллер-Карпе).
Рис. 28. Обособление древнеевропейской общности в составе позднеиндоевропей-
ской общности. ПИЕП III. Лендьел II (белорасписной) — культура воронковидных
кубков — КВК АВ.
1, 2 — Польша; 3 — Сводив, Словакия; 4 — Шлапанице, Моравия; 5 — Тешс-
тице-Кыевице; 6 — Зенгеварконь; 7 — Божнце; 8 — Божице; 9 — Вроцлав Праче
(Моравия); 10 — Косин, Щецин, ПНР; 11 — Браио — Маломерице; 12 — Божице;
13 — Стржелице; 14 — Яромержице над Рокитие; 15 — Зенгеварконь; 16, 17 —
Стржелице; 1’8 — Кракув — Могнла, ПНР; 19 — Божице; 20 — Косин, Щецин; 22 —
Брно — Маломерице; 23 — Котово, Познань, ПНР, 24, 25 •— формы КВК АВ, не на-
ходящие аналогии в культуре Лендьел. 1—6, 13—18 — керамика белорасписного
Лендьела (II ступень) из памятников Моравии, Силезии; 7—112, 19—23 — керамика
из древнейших памятников КВК, ступени АВ, в Моравии и сарновской ступени в
Польше (по Подборскому, Кульчицкой, Домбаи).
Рис. 29. Колонизация Северной Европы праиндоевропейцами. КВК АВ — Сарно-
во — Баальберг. 1—19 — Баальбергская культура: 1 — Альтеизин (М. 1:6); 2 —
Самсвеген (М. 1:3); 3 — Тройсблиц (М. 1:8); 4, 12 — Керфурт (М. 1:6); 5 —
Ваислебен (М. 1:6); 6 — Екартсберг (М. 1«: 6); 8 — Ашерслебен (М. 1:6); 9, 10 —
Штеммерн (М. 1:3); 1.1 — Кедлинбург (М. 1:6); 13 — Вайсенфельс; 14 — Клостер
Гронинген (М.1 :6); >15 — ГДР; 16 — Чепловоды, ПНР; 17 — Браунсдорф (М. 1:6);
18 — Эрфурт — Ильверсгехофен; 19 — Праг — Бубенеч; 20, 22 — Сарново, КВК
Польши. 23—29 — керамика из моравских памятников КВК АВ: Божице (М. Р: 14).
Рис. 30. Колонизация приальпийской зоны праиндоевропейцами. Баальберг —
Пфин, Альтхайм, Мнхельсберг, Шуссенрид.
1—9 — Баальберг; 10—18 — Альтхайм; (М. 1 : 12 — 10, 11; 1 :7 — 43—15, 17;
1:5 — 12; 1: 4 — 16); 19—24 — Шуссенрид (М. 4 :9); 25—30 — Мнхельсберг (М.
1:7); 31—33—Пфин (М. 1 : 7) (по Мюллер-Карпе).
Рис. 31. Интеграция северного и южного крыла позднеиндоевропейской общности.
ПИЕП IV. Лендьел III (1—7, 18—27) — культура воронковидных кубков, Баальберг,
Пикутково (по Беренсу, Подборскому, Кульчицкой).
1—7 — Гатерслебен; 11—117 — Баальберг, Германия (по Беренсу); 8—10 — фор-
мы керамического комплекса Гатерслебена, не находящие аналогии в КВК; 18—27 —
культура моравской расписной керамики, КМК 4 ступени (по Подборскому); 28—
38 — Пикутково, ранний Вюрек Польши. М. 1:9.
Рис. 32. Древнеевропейская общность в диахронии. КВК: Баальберг — Зальц-
мюнд — Вальтерниенбург — Берибург.
1—7 — КВК баальбергской ступени (М. 1:3 — 1:14). 8—12 — КВК зальц-
мюндской ступени, Германия: 8 — Обервешен (М. 1:12); 9 — Брашвиц (М. 1:7);
10 — Брашвиц; ,1;1 — Хоентурм (М. 1 :6); 12 — Рессен (М. 1 :6); 13—18 — КВК
вальтерниенбургской группы, ступени: М. 1 : 6; 18 — Эбендорф (М. 1 : 12).
Рис. 33. Дезинтеграция южного крыла позднеиидоевропейской общности.
ПИЕП У. Луданица, Иордансмюль.
1—9 — Луданица, Словакия (М. 1:6 — 1—6; 1:4 — 7—9). 40—15 — культура
Бодрогкерештур, общие формы керамических сосудов с группой Лендьел IV — Луда-
ницей. (М. 1:8 и 1:5).
16—25 — культура Иордансмюль Чехии, Силезии: 46—21 — керамические фор-
мы, восходящие к лендьелскому ядру; 22—25 — керамические формы, включенные
в Иордансмюль из КВК.
299
26—29 — Культура ворбнковидных кубков Германии. 1, 4, 7, 9 — Бранч; 2 —
Дудунцы; 3 — Топольчаны; 10 — Тибава (М. 1:5); 11—14 — Дешк (М. 1 : 8 —
12—14); 26 — Ашерслебен (М. 1:6); 29 — Эрфурт (М. 1:6).
Рис. 34. Начало дезинтеграции древнеевропейской общности. Выделение из пра-
индоевропейской культуры — КВК — производной культуры — КША (культуры
шаровидных амфор), (по Прибе, Мюллер-Карпе).
1—6, 13—116 — культура воронковпдных кубков: 1 — Альтезин (1:6); 2 — Бо-
жпце (1 : 14); 3 — Самсвеген (1:3); 4 — Рессен, гроб.; 5 — Ратибор (1:6); 6 —
Керфурт (1 : 6); 13 — Альтхайм (1 :7); 14 — Баальберг; 15 — Вернбург, Хайлеген-
таль (1 :3); 16 — Зальцмюнд, Рессен (1 :6); 7—12, 17—20 — культура шаровидных
амфор: 7 — Коссенбауде (1 : 12); 8 — Репихау (1 :6); 9—4! — Польша; 12 — Дрез-
ден — Альтштадт (1:6); 17—19 — Польша; 20 — Брозани над Оржи (ЧССР, 1:4).
Рис. 35. Сосуществование древнеевропейского диалекта с праиндоевропейской
культурой воронковпдных кубков. КВК — КША.
1—5, 41—13 — культура воронковидных кубков Польши: 1 — Бискупин (1:4);
2 — Крушвпка (1:3); 3—Радзеюв Куявский (Г: 6); 4, 5 — Швентослав (1:3); 11 —
Пфин, Нидервиль (1:10); 13 — КВК любоньской фазы, Мровин, Польша (1:3). (По
Кульчицкой).
Рис. 36. Связи культуры шаровидных амфор с культурами приальпийского кру-
га. Альтхайм — Пфин — 'КВК — КША. .
1—7 — керамика нз приальпийских культур, принадлежащих к региональным
вариантам КВК; 8—14 — культура шаровидных амфор Германии; 15—20 — КВК
Германии; 21—26 — культура шаровидных амфор Германии. В приальпийских куль-
турах — региональных вариантах КВК отмечаются те керамические формы, имею-
щиеся в КША, которые единичны в КВК Зальцмюнда, Баальберга, Вальтерниенбург-
Бернбурга, что дополняет предаствление о той основе, на которой возникла КША.
Рис. 37. Классификация керамического комплекса КША Польши, по Вислянскому.
Рис. 38. Истоки палеобалканского и протогреческого субстрата. Лендьел IV сту-
пени (1—9); культура воронковидных кубков (10—49); Болераз (19—29); Баден
(30—39). (По Подборскому, Владару / Лихардусу, Немешовой-Павуковой):
Рис. 39. Центральноевропейское происхождение ядра палеобалканского н прото-
греческого субстрата.
1—8, 117—24 — Фессалия, поселение Аргисса (по Милойчичу); 9—16 — Лендьел IV
(Луданица и Иордансмюль) (М. 1:6); 25—31 — КВК, ДЯК ( ), Коцофени, Ре-
нн (31).
Рис. 40. Центральноевропейский и балканский компонент в Раннеэлладском I—III.
1—7 — раннеэлладские памятники Греции; 8—14 — культура Винча Д1—Д2; Гу-
мельница; 15—20 — раннеэлладские поселения Греции; 21—26 — Баден.
Рис. 41. Дезинтеграция древнеевропейской общности. Происхождение культуры
шнуровых керамик нз праиндоевропейской культуры воронковидных кубков. Выделе-
ние общепндоевропейского ядра керамического комплекса в КШК, КВК, культуре
Лендьел, культуре Вннча.
1—7 — культура шнуровых керамик Германии: 1 — Масфельдская группа (М.
1 : Г1>); — Кётехау (1:7); — Блшани, Франклебен (1:10); — Мансфельд (1:11);
8—14 — КВК баальбергской ступени, зальцмюндской, вальтерниенбург-бернбургской
16, 18, 19, 21 — культура Винча; ,15, 17, 20 — культура Лендьел.
Рис. 42.1. Ареал РИЕП — раннеиндоевропейской прародины в Анатолии. Чатал-
Хююк (VII—di тыс. до н. э.) н финальная стадия среднеиндоевропейской прародины
на Балканах — культура Винча А, В (втор. пол. V тыс. до и. э.).
Рис. 42.2. Ареал ПИЕП I. Лужанки. Лендьел 1а.
300
Рис. 43.1. Ареал ПИЕП II. Лендьел I.
Рис. 43.2. Ареал ПИЕП III. Лендьел. КВК АВ.
Рис. 44.1. Ареал ПИЕП IV. Лендьел III. КВК баальбергской ступени.
Рис. 44.2. Ареал ПИЕП V. Лендьел IV. КВК II ступени.
Рис. 45. Индоевропейский континуитет (28—20 вв. до н. э.).
Рис. 46. Древнейшие находки колесного транспорта в IV—III тыс. до н. э. Рим-
скими цифрами обозначены районы находок повозок, моделей повозок и отдельных
колес повозок; I — Центральная Европа. ПНР. Броночицы (рисунок повозки). II —
Центральная Европа. Словакия. Болераз. Радошин (модель -повозки). III — Цент-
ральная Европа. Венгрия. Потисье. ДЯК- Кетедьхаза (остатки повозок при могилах).
IV — Центральная Европа. Венгрия. Баден. Модели повозок. V — Юго-Восточная
Европа. Балканы. Винча (?). VI — Юго-Восточная Европа. Болгария. Подунавье.
ДЯК + КДК. Остатки повозки в могиле. VII — Юго-Западное Причерноморье. ДЯК.
Остатки повозки. VIII — Поингулье. ДЯК. Остатки повозки. IX — Нижнее Подне-
провье. КДК. Остатки повозок в могилах. X — Северо-Восточное Приазовье. ДЯК.
Остатки повозок и Каменная могила с рисунками повозок. XI — Нижнее Подонье.
ДЯК. Остатки повозок. XII — Нижнее и Среднее Прикубанье н Закубанье. КДК.
Повозки. XIII — Закубанье н Нижнее Прикубанье. Майкопская культура. Повозка.
XIV — Закавказье. Алазано-Беденская культура. Бедени. Повозки. XV — Северо-
Восточная Армения. Куро-аракская культура. Модели повозок. XVI — Верхняя Ме-
сопотамия. Раннединастическнй III период. Модели повозок. XVII — Средняя Месо-
потамия. Раннединастический III и II/III период. Модели. XVIII — Южная Месопо-
тамия. Раннединастнческий III период. Повозки в Уре, Кише. Модели повозок, ри-
сунки на вазах, и сюжеты глиптики. XIX — Элам. Шумеро-эламская эпоха. Повозки.
Рисунки повозок. XX — Анатолия. Модели повозок времени Троп I—II. XXI — Вос-
точное Средиземноморье. Модели повозок. Рисунки повозок.
Рис. 47. Древнейшие четырехколесные повозки Древнего Востока III тыс. до н. э.
1 — пиктограмма из Урука, ннтерпретеруемая как изображение повозки; 2 —
изображение волокуши на пиктограмме из Урука; 3 — изображение волокуши с но-
силками, ездоком и возницей; Раннединастическнй I (по Мюллер-Карпе); 4 — Сузы.
Элам. Донжон; изображение повозки; 5 — Хафадже; ваза с росписью и изображе-
нием повозки. 6 — Ур, РД III; изображение повозки с онограми; 7 — Хафадже,
РД III, культовая повозка, модель; 8 — Тель Хуэйра, модель повозки, РД III; 9 —
Тепе Гавра, слой VI, модель повозки; 10 — Хараппа, модели повозок.
Рис. 48. Древнейшие свидетельства колесного транспорта в Европе. IV—III тыс.
до н. э.
1 — Каменная Могила, Северное Приазовье; знаки на плитах, интерпретериемые
как изображение повозки и запряжки быков; 2 — Зюшен, область Гессен, Германия;
культура воронковидных кубков, мегалитическая гробница; 3, 4 — деревянные колеса
из торфяников Голландии, культура воронковндных кубков; 5 — Броночицы, Юго-
Восточная Польша, КВК, изображение повозки на сосуде старшей фазы КВК; 6 —
Радошин, Словакия, группа Болераз, 28 в. до н. э.; 7 — Сигетсентмартон, Венгрия,
Баден, модель повозки; 9 — Анатолия, Троя I—II; 8 — Вунус, Кипр, 23—21 вв. до
н. э. (по Даниленко, Хойслеру, Мюллер-Карпе, Круку, Неймековой-Павуковой, Кали-
ну)-
Рис. 49. Древнейшие погребения с повозками на Древнем Востоке и в Европе.
Раннединастнческий III Месопотамии, древнеямная культура, кубано-днепровская
культура, майкопская культура.
1, 5 — повозкн в погребениях, «царские гробницы Ура», РД III; 3 — Ур, Шумер,
мог. 1232 с повозкой в могиле (по Беренсу); 2, 3 — модели повозок н колесницы с
конской запряжкой в Тель Хуэйре, Верхняя Месопотамия, РД III (по Моортгату);
301
4, 6 — план и реконструкция повозки в погребении майкопской культуры, Павлоград
4/18, ст. Калининская Краснодарского края, Нижнее Прикубанье (раскопки Сафро-
нова, 1978 г.); 7 — Первоконстантиновка, Нижнее Поднепровье, погребение кубано-
днепровской культуры с повозокой (по Ю. А. Шилову); 8 — Крупская 3/14, ст. Ка-
лининская, Краснодарский край, Нижнее Прикубанье, погребение кубано-днепровской
культуры (раскопки Сафронова, 1978 г.); 9 — Новотитаровская, рама от повозки
(по Козенковой).
Рис. 50. Выделение индоиранской общности из праиндоевропейской. КВК — ДЯК
I—XIII — Типы керамики древнеямной культуры юго-западного варианта. 7—12;
18—22 — аналогии древнейшей керамике древнеямной культуры в памятниках КВК
и Лендьела: 7 — КВК Германии; Устово, КВК Польши; 8 — Цмелюв, № 180; 9 —
КВК Польши, Швентослав, Влоцлавек; 10 — Мровино, Познань, КВК Польши; 11,
12 — Цмелюв, КВК Польши; 18 — Свободин, Лендьел II, Словакия; 19 — Мровино,
Познань, КВК; 20 — Нигбалице, КВК Польши; 21 — михельсбергскпе элементы в
памятниках КВК Германии; 22 — Крушвика, воеводство Быдговское, КВК любонь-
ской фазы.
Рис. 51. Индоиранцы в Северном Причерноморье.
1—5, 11—17 — керамика из погребальных комплексов древнеямной культуры
в Северо-Западном Причерноморье: 1 — Белград; 3/1; 2 — Новочерноморье 1/3; 3 —
Ясковцы 60/1; 4 — Праканы п. 85; 5 — Новоселки 24/1; 11 — Нерушай 9/56; 12 —
Смела 70/2; 13 — Приморское 1/1; 14 — Марьинское 1/20; /15 — Ясковцы; 16 — Баш-
тановка 7/1-2; 17 — Глубокое 2/11. 6—10, 18—25 — аналогии керамики ДЯК в куль-
турах КВК и Лендьел: 6 — Баальберг, Германия; 7 — Луданица; 8 — КВК АВ,
Моравия; 9 — Зальцмюнд; 10 — Гатерслебен, Германия; 21 — Бранч; 19 — Валь-
терниенбург-Бернбург; 20 — Вернбург; 22 — Болера; 23 — Гатерслебен; 24 — Бе-
шеньов, Луданица; ,18, 25 — Зальцмюнд, Коцофени.
Рис. 52. Индоиранцы, в Волго-Донских степях. Доямный горизонт в Предкав-
кавказье, Подонье, Поволжье.
Рис. 53. Индоарии в Прикубанье. Кубано-днепровская культура Прикубанья.
1, 2 — Понуро-Калининская оросительная система, 1980, к/п (раскопки В. А. Саф-
ронова); 3, 4 — Староннжестеблиевская к/п (раскопки В. А. Сафронова, 1978 г.);
5, 6 — ПКОС, 1980, к. 36, п. 14 (раскопки В. А. Сафронова, 1980); 7, 8 — ПКОС,
1980, к. 37, п. 31; 9, 10 —ПКОС, 1979, к. 16, п. 3.
Рис. 54. Происхождение индоариев. Генезис кубано-днепровской культуры. 1—5 —
КДК Прикубанья; 6—11 — культура шаровидных амфор Польши/по Носеку, 1967;
Вислянскому, 1966 (М. 1/4 н. в.).
Рис. 55. Индоарии в Нижнем Поднепровье. Кубано-днепровская культура, без по-
возок, в Северном Крыму и Нижнем Поднепровье.
1 — Танковое 9/17, Северный Крым (по Щепинскому); 2 — Рисовое 1/65; 3 —
Танковое 9/7; 4 — Рисовое 1/50; 5 — Рисовое 1/69; 6 — Бабенково 1/21; 7 — Ри-
совое 4/14; 8 — Танковое 9/8; 9 — Танковое 9/15; М. 1/4 н. в.
Рис. 56. Индо-хеттскне ареальные связи. Связи кубано-днепровской культуры с
дольменной культурой, дольменами Новосвободной, культурой шаровидных амфор и
шнуровых керамик.
1, 2, 4 — дольмены ст. Новосвободной; 3 — Верхняя Эшери, дольмены; № 4;
5 — 5 •— ст. Даховская, РДегуакская поляна, дольмен № 84; 6 — Красная поляна,
подземная гробница; 7 — Геленджикское поселение № 3; (5—7 — дольменная куль-
тура, по Марковину); 8—12 — КДК Нижнего Прикубанья- 8 — Крупская 3/16; 9 —
Ново-Титаровская 1/12; 10 — Краснодарская оросительная система, ст. Темижбек-
ская, 1/1 (раскопки В. А. Сафронова, 1979 г.); 11 - Ново-Титаровская 1/8; 12 —
хут. Греки, ПКОС, 37/31; 13 — КШК, Ютландия; 14 — КША, Анета, горбница (по
Левицкому); 15 — КШК, Форет Лома; 16 — Остапы, к. 3 (по Свешникову).
302
Рис. 57. Происхождение индоариев. Генезис кубано-днепровской культуры Ниж-
него Поднепровья. Аналогии керамике КДК в керамике культуры шаровидных амфор.
1 — Танковое 9/17; 2 — Рисовое 1/65; 3 — Рисовое 1/69; 4 — Танковое 9/7; 5 —
Рисовое 1/50; 6 — Мартыновка 4/4; 7 — КША, по Вислянскому; 8 — КША (по Вис-
лянскому); 9 — КША, по Вислянскому; '10 — КША, по Носеку; 11 — КША, по
Носеку; 13 — Бабенково 1/21; 44 — Рисовое 4/14; 15 — Рисовое 1/8; 16 — Танковое
9/8; 17 — Танковое 10/11; 18 — Танковое 15/6;’19 — КША, по Носеку; 20 — КША,
по Носеку; 21 — КША, по Носеку; 22 — КША, по Носеку; 23, 24 — КША, по Но-
секу.
Рис. 58. Индо-хетские ареальные связи. Керамика дольменного типа в погребе-
ниях кубано-днепровской культуры с повозками.
1—3 — Крупская 3/16, Краснодарский край (раскопки Сафронова, 1979 г.); 4,
5 — Новотитаровская 1/8, 9 (раскопки Козонковой, 11972 г.); 6, 7 — Среднее При-
кубанье, Темижбекская 1/1 (раскопки СОГУ в 1979 г., КРОС).
Рис. 59. Западнокавказские миграции индоевропейцев в III тыс. до н. э.
1—7 — культура Баден; 8—10 — культура шаровидных амфор Польши; 11—13 —
культура воронковпдных кубков поздней фазы; 14 — Новосвободная (по Веселовско-
му, Резепкину).
Рис. 60. Западнокавказские миграции индоевропейцев в III тыс. до н. э.
1—6 — культура шаровидных амфор; 66 — орнамент на керамике Болераза; 7—
12 — Новосвободная. (По Веселовскому, Резепкину).
Рис. 61. Североевропейские корреспонденции хеттскому погребальному ритуалу.
1—6 — культура Новосвободной и дольменов; 7—iLl — культура шаровидных
амфор; '12—16 — культура воронковидных кубков.
Рис. 62. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажу «лев» в памятниках Раннединастнческого III в Месопотамии.
1—6; Майкоп; 8 — изображение льва на стеатитовой вазе из Хафадже; 9—12 — изо-
бражения льва на месопотамской глиптике; 13—15 — изображение льва на битумной
вазе из Элама; 7 — головка льва из Старомышастовской как часть сложного укра-
шения на битумной основе; 17—20 — аналогии в памятниках РД III Месопотамии.
Рис. 63. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажу «львица» в памятниках Раниедннастнческого III.
1—5 — Майкоп; 6—12 — Элам, Месопотамия.
Рис. 64. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажу «бык» в памятниках Раннединастического III.
1—4 — изображения быка на сосудах Майкопа; 5, 6 — «штандарт Майкопа»;
7—11 — Элам, Мари.
Рис. 65. Западные семнты на Сееверном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии скульптурному изображению быка в памятниках Раннединастического III.
1—5 — Майкоп; 6—42 — Месопотамия, Элам, Анатолия РД III/Аккада.
Рис. 66. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажам «козлы» в памятниках Раннединастического III.
1—6 — Майкоп; 7—14 — Элам, Месопотамия.
Рис. 67. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажам «кабан», «лошадь», сюжету «медведь у дерева».
Г—6 — Майкоп; 7—15 — Элам, Месопотамия.
Рис. 68. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии персонажам «птицы» и сюжетам «птица на реке», «дерево у реки», орна-
ментам — розетке, фестоны и елочка в памятниках Раннединастического Ill.
1—10 — Майкоп; 11—27 — Элам, .Месопотамия.
Рис. 69. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
„ • 303
Аналогии майкопской композиции на 2-ом сосуде в памятниках Раннединастического
III периода в Месопотамии.
1 — Средняя Месопотамия; 2, 3 — Элам; 5 — Майкоп.
Рис. 70. Западные семиты на Северном Кавказе. Истоки майкопского искусства.
Аналогии майкопской композиции на 1-ом сосуде в памятниках Раннединастического
П/Ш периода в Месопотамии.
Рис. 71. Семитская атрибуция майкопской культуры. Майкоп — Тель-Хуэйра.
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса. 1—8, 17—23, 31—37 —
Майкоп, 9—16, 24—30, 38—44 — Тель Хуэйра.
Рис. 72. Семитская атрибуция майкопской культуры. Майкоп — Тель Хуэйера.
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса.
1—10, 18, 23—28, 35 — Майкоп; 11—22, 29—34, 36 — Тель Хуэйра.
Рис. 73. Майкомпская цилиндрическая печать и месопотамская глиптика Прото-
письменного и Раннединастического I периодов. (Развертка, увеличено).
1 — Красногвардейское к/п, майкопская культура (развертка, увеличено в 15 раз);
2 — Южная Месопотамия, Протописьменный, № 237, по Амье (аналогия Нехаева);
3 — Южная Месопотамия, РД I, по Амье (параллель для аналогии Нехаева в РД I).
Рис. 74. Месопотамская глиптика Раинединастического III периода на Северном
Кавказе. (Развертка, увеличено).
1 — Красногвардейское к/п, майкопская культура; 2 — Южная Месопотамия, УР,
РД III (аналогия для майкопской печати).
Рис. 75. Металлокомплекс майкопской культуры и аналогии в Месопотамии в па-
мятниках Раннединастического III.
1—8 — украшения майкопской культуры (1 — золотая розетка, 2—6 — золотые
бусы; золотые подвески с драгоценным камнем; 8 — бронзовое зеркало; 9 — система
украшений головного убора: ленты и розетки); 10—18 — система украшений Ранне-
династического III периода в Месопотамии, царские гробницы Ура; 18 — бронзовое
зеркало из Тель Баеты, Египет.
19, 23 — топоры майкопской культуры; 20—22, 24—28 — топоры Месопотамии
РД Ш.
29—36 — золотые сосуды Майкопа и Месопотамии РД III: 29—32 — Майкоп;
33—36 — Ур, Киш; 37, 38 — серебряные сосуды Майкопа; 39—40 — аналогии им
в Месопотамии РД III.
Рис. 76. Древнеевропейцы на Северном Кавказе. Ку бано-терская культуры (1—6.
13—18) и культура шаровидных амфор (7—12, 19—24), по Николаевой, (1980,
рис. 3—6).
Рис. 77. Древнеевропейцы на Северном Кавказе. Кубано-терская культура (1—7,
14—23) и культура шаровидных амфор Украины и Польши (8—13, 24—33) (по Ни-
колаевой, 1980, рис. 3—6).
Рис. 78. Картвелы на Северном Кавказе. Куро-аракская культура.
1, 2 — Дзуарикау, к. 2; 3 — Т-образная булавка сачхерского типа в погребениях
у с. Кобан и погреебниях типа Кабардинский парк 2/1, 2/4 (по Сафроному, 1974,
рис. 51; 4—8 — Дзуарикау 2/2 (4—6 — керамика, 5 — кабардино-пятигорский то-
пор; 8 — серебряная подвеска); 9—13 — Дзуарикау, 1/15 (9—11 — керамика; 12 —
топор сачхерского типа; 13 — подвеска) (по Николаевой, Сафронову, 1980).
Рис. 79. Картвело-индоевропейские контакты на Северном Кавказе.
1—6 — Дзуарикау 7/1—3 — погребение куро-аракской культуры; 7—11 — Дзуа-
рикау 5/2 — синкретичный комплекс, содержащий керамику КТК, украшенную шну-
ровым орнаментом (8—11) и куро-аракскую керамику на подкладке черно-лощеную,
орнаментированную резными линиями (7—10) (по Николаевой, Сафронову, 1980).
394
Рис. 80. Северокавказцы на Кавказе и в Центральной Европа.
1 — Шулаверисгора, горизонт II; 2, 17, 18 — Имприс-Гора, горизонт V; 3, 4, 12,
13, 15, 19 — Имирис-Гора, горизонт I—IV; 5, 16 — Храмис Дидигора; 11 — Арух-
ло I; 14 — Шому-Тепе; 6—9 —• Сороки II, слой 1, буго-днестровская культура; 10 —
Ривне, урочище Кнш-Мезе, Закарпатье; 20—21 — Траян, культура Криш; 22, 23 —
Котачпарт; 24, 25 — Котачхарт, Венгрия, культура Кереш; 26 — Копанч; 27 — Ко-
тачпорт; 28 — Жентес-Надьякзопарт (по Мунчаеву; Марковичу; Куциан; Мюллер-
Карпе) .
Поправка к масштабам рисунков, приведенным в списке подрисуночных подписей,
должна проводиться с учетом общего уменьшения таблицы
Умешшение таблиц рисунков
Рис. 1— 80%. Рис. 2 — 80%. Рис. 3—100%. Рис. 4—100%. Рис. 5—100%.
Рис. 6—100%. Рис. 7—100%. Рис. 8— 90%. Рис. 9— 80%. Рнс. 10— 80%.
Рис. И — 80%. Рис. 12 — 80%. Рнс. 13— 80%. Рис? 14 — 80%. Рис. 15— 80%.
Рис. 16 — 80%. Рис. 17 — 80%. Рис. 18 — 80%. Рис. 19 — 90%. Рис. 20— 80%.
Рнс. 21 — 80%. Рис. 22 — 66%. Рис. 23 — 75%. Рис. 24 — 66%. Рис. 25— 80%.
Рис. 26 — 80%. Рис. 27 — 80%. Рис. 28 — 66%. Рнс. 29 — 80%. Рнс. 30— 80%.
Рис. 31 — 66%. Рнс. 32 — 80%. Рис. 33 — 80%. Рис. 34 — 80%. Рнс. 35— 80%.
Рнс. 36 — 80%. Рис. 37 — 80%. Рис. 38 — 66%. Рис. 39 — 80%. Рис. 40— 80%.
Рис. 41 — 90%. Рнс. 42 — 90%. Рис. 43 — 90%. Рнс. 44 — 90%. Рис. 45— 90%.
Рис. 46 — 100%. Рис. 47 — 90%. Рис. 48 — 80%. Рис. 49 — 80%. Рис. 50— 80%.
Рис. 51 — 80%. Рис. 52 — 66%. Рис. 53 — 80%. Рис. 54 — 80%. Рис. 55 — 80%.
Рис. 56 — 80%. Рис. 57 — 80%. Рис. 58 — 80%. Рнс. 59 — 80%. Рис. 60— 80%.
Рис. 61 — 80%. Рис. 62 — 80%. Рис. 63 — 80%. Рис. 64 — 80%. Рнс. 65— 80%.
Рис. 66 — 80%. Рис. 67 — 80%. Рис. 68 — 80%. Рнс. 69 — 90%. Рис. 70— 75%.
Рис. 71 — 90%. Рнс. 72 — 100%. Рис. 73 — 100%. Рис. 74 — 100%. Рис. 75— 80%.
Рис. 76 — 80%. Рис. 77 — 90%. Рис. 78 — 90%. Рис. 79 — 90%. Рис. 80— 66%.
Чтобы перевести масштаб, указанный в списке подрисуночных подписей, надо
значение масштаба умножить на уменьшение 0.66 (66%), 0.75 (75%), 0.8 (80%),
0.9 (90%) соответственно.
Например, масштаб 1 : 4, уменьшение таблицы 0.66. Новый масштаб рисунка 1 :6.
СОКРАЩЕНИЯ
КЛЛК — культура линейно-ленточной керамики
КВК — культура воронковидных кубков
КША —-культура шаровидных амфор
КШК — культура шнуровых керамик
кнк — культура накольчато-ленточной керамики
КМК —культура моравской расписной керамики
КЛ — культура Лендьел
ДЯК — древнеямная культура
ДЯ КИО — древнеямная культурно-историческая область
ПИЕ — праиндоевропейская; н. е. — индоевропейская (ий)
ПИЕП — позднеиндоевропейская прародина
СИЕП — среднеиндоевропейская прародина
РИЕП — раннеиндоевропейская прародина
ГМГ —Государственный музей Грузии
КСИА — Краткие сообщения Института археологии Академии Наук СССР
КИПЦДСВВАВ — Комиссия по изучению памятников цивилизаций Древнего и Сред-
невекового Востока Всесоюзной ассоциации востоковедов.
20—1163
305
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 1. Раннеиндоевропейские корни поздмениндоевропейской религии
Чатал-Хююк (1—6, 12—17-—Хаджилар)—Винча (7-11, 19—24)
30»
807
Рис. 2. Раннеиндоевропейскне корни поздненндоевропейской религии
Чатал-Хююк (1—11) — Винча (13—22)
308
Нис. 3. Экологическая ниша ПИЕ прародины. Флора ПИЕП
300
Рис. 4. Экологическая ниша ПИЕ прародины. Флора ПИЕП
310
эн
Рис. 6. Экологическая ниша ПИЕ прародины. Южная фауна ПИЕП
312
Рис. 7. Экологическая ниша ПИЕ прародины. Южная фауна ПИЕП
513
Рис. 8. Археологические культуры V тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕП
Старчево — Кереш
514
Рис. 9. Археологические культуры V—IV тыс. до и. э. в экологической нише ПИЕП
Культура линейно-ленточной керамики
315
Рис. 10. Археологические культуры V—IV тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕП
Культура накольчато-ленточной керамики
316
Рис. 11. Археологические культуры V тыс. до и. э. в экологической нише ПИЕП
Культура Винча А, В
<3 СЭО<1
317
Рис. 12. Археологические культуры V тыс. до н. э. в экологической нише ПИЕП
Культура Винча — Турдаш в. Румынии
318
Рис. 13. Формирование позднеиндоевропейской общности.
Ранний этап: Винча А, В (1—7, 15—18), Сакалхат-Лебё (8—14, 19—22)
22
&I9
Рис. 14. Среднеиндоевропейские традиции в цозднеиндоевропейскую эпох\
Культура Винча С — Д
320
Рис. 15. Позднеиидоевропейская культура в Словакии
Лужанки (Лендьел 1а)
21—1163
321
Рис. 16. Поадиеиндоевропейская культура в Венгрии
Зенгеварконь, (Лендьел 1b). Инвентарь погребальных комплексов
32?
Рис. 17. Классификация керамики культуры Лендьел I в Венгрии
21*
323
Рис. 18. Позднеиндоевропейская культура в Моравии
Культура моравской расписной керамики I ступени (Лендьел lb), по Подборскому
324
Рис. 19. Поздиеиндоевропейская пракультура в Моравии
Культура моравской расписной керамики 2 ступени (Лендьел II), по Подборскому
325
Рис. 20. Позднеиндоевропейская пракультура в Моравии
Культура моравской расписной керамики 3 ступени (Лендьел III—IV), по Под бор-
скому
326
Рис. 21. Позднеиндоевропейская пракультура IV/V в Моравии
Культура моравской расписной керамики 4 ступени (Лендьел IV), по Подборскому
327
Рис. 22. Единство региональных вариантов ПИЕ культуры I—II этапов
Лужанки (1—8, 23—30), Лендьел Венгрии (9—15, 31—37), КМК (16—22, 38—42)
328
Рис. 23. Истоки и ареальные связи лозднеиндоевропейской культуры
Культура Сопот I—II в Хорватии (1—8, 9—17, 26—31); Бичке (18—25);
Зенгеварконь (32—41); Винча (42—51)
329
Рис. 24. Истоки позднеиидоевропейской культуры
Лендьел I, II — Винча В
ЗзО
Рис. 25. Среднеиндоевропейские истоки позднеиндоевропейской религий
Вннча (1—7, 15—21), Лендьел (8—14, 22—28)
331
Рис. 26. Древнейшие этапы индоевропеизации Центральной (Лендьел) и Северной
Европы (культура накольчатой керамики)
Вннча (1—5); Лендьел (7—15); КНК (16—22)
'i32
Рис. 27. Истоки позднеиидоевропейской архитектурной традиции
Мегароны (Г—8) и абсидные дома (9—14) в культурах Европы V—III тыс. до и. э.
333
Рис. 28. Обособление
ПИЕП III:
древнеевропенской общности в составе поздненндоевропейской
общности - ' * '
Лендьел II (1—6, 13—17), КВК АВ (7—12, 18—26)
334
Рис. 29. Колонизация Северной Европы пранндоевропейсками. КВК АВ (23—29)
Сарново (20—22), Баальберг (1—19)
335
Рис. 30. Колонизация прнальпийской зоны праиндоевропейцами
Баальберг (1—9), Пфин (10—19), Альтхайм (25—30),' Михельсберг (31—33),
Шуссеирнд (19—24)
336
ПМРП \л7ИИп0ГраЦ'‘Я1.Се,В1ерН^Г0.оИ £^ного кРыла поздненндоевропейской общности
ПИЕП IV: Лендьел II (1-17, 18-27), КВК (Баальберг, Пикутково) (8-14, 28-37)
22—1163
037
Рис. 32. Древиеевропейская общность в диахронии
КВК: Баальбег (1—7), Зюльцмюнд (8—12), Ваальтерниенбург—Вернбург (13—18)
338
Рис. 33. Дезинтеграции южного крыла позднениидоевропейской общности
ПИЕП V: Луданица (1—9), Иордаисмюль (16—25)
22’
339
Рис. 34. Начало дезинтегразии древнеевропейской общности
Выделение из праиндоевропейской культуры КВК первой производной — культура
КША (7—12, 17—20)
.340
Рис. 35. Сосуществование археологического эквивалента древнеевропейского диалекта
(КША) (6—10, 14—16), с праиндоевропейской культурой воронковдных кубков
(1—5, 11—13)
341
Рис. 36. Связи культуры шаровидных амфор с культурами при альпийского круга
Альтхайм — Пфин — КВК — КША (8—14, 21—26)
342
Рис. 37. Классификация керамического
комплекса КША Польши, по Вислянскому
343
Рис. 38. Истоки
Лендьел IV (1—9),
палеобалканского и протогреческого субстрата
КВК (10—19), Болераз (19—29), Баден (30—39)
344
Рис. 39. Центральноевропейское происхождение ядра палеобалканского и протогре-
ческого субстрата
Фессалия, РБ (1—8, 17—24) — Центральная Европа, Лендьел IV, КВК, ДЯК (9—16,
25—31)
345
Рис. 40. Центральноевропейский и балканский компонент в Раннеэлладском I—III
Греция, РЭ (1—7), (15—20) — Центральная Европа, Балканы (8—14, 21—26)
346
Рис. 41. Дезинтеграция древнеевропейской общности
Происхождение культуры шнуровых керамик нз праиндоевропейской культуры ворои-
ковндных кубков
347
Рис. 42. Ареал раннеиндоевропейской прародины в Анатолии. Чатал — Хююк
Ареал СИЕП. Винча А, В
Ареал ПИЕП 'I. Лужанки — Лендьел 1а
348
Рис. 43. Ареал ПИЕП II. Лендьел I
Ареал ПИЕП III. Лендьел II — КВК АВ
349
350
Рис. 44. Ареал ПИЕП IV. Лендьел III, КВК баальбергской ступени
Ареал ПИЕП V. Лендьел IV. КВК II ступени
361
Рис. 45. Индоевропейский континуитет (28—20 вв. до н. э.)
,^и3.
Рис. 46. Древнейшие находки колесного транспорта в IV—III тыс. до н. э.
352
Рис. 47. Древнейшие четырехколесные повозки Древнего Востока III тыс. до н. э.
23—1163
353
Рис. 48. Древнейшие свидетельства колесного транспорта в Европе. IV—III тыс.
до н. э.
354
Рис. 49. Древнейшие погребения с повозками на Древнем Востоке
и в Европе
23’
355
Рис. 50. Выделение индоиранской общности из праиндоевропейской. КВК — ДЯК
1-6, 13—17-ДЯК; 7-12, 18-22 —КВК
356
Рис. 51. Индоиранцы в Северном Причерноморье
1—5, 11—18 —ДЯК; 6—10, 19—25 —Лендьел, КВК
357
ДОЯМНЫЙ горизонт __________
Рис. 52. Индоиранцы в Волго-Донских степях. Доямный горизонт в Предкавказье,
Подонье, Поволжье
358
Рис. 53. Ипдоарии в Прикубанье. Кубано-днепровская культура
359
Рис. 54. Происхождение индоариев. Генезис кубано-днепровской культуры
1—5 —КДК; 6—11—КША
460
Рис. 55. Индоарип в Нижнем Поднепровье
Кубано-днепровская культура
361
Рис. 56. Индо-хетские ареальные связи
КДК, Новосвободная, КША, КШК
1—3 — Новосвободная; 5—7 — дольменная; 8—11—КШК; 12—16 — КДК
?Ь2
Рис. 57. Происхождение индоариев
Генезис КДК
1—6, 13—18 —КДК; 7—12, 19—24 —КША
363
Рис. 58. Индо-хеттские ареальные связи
КДК Прикубанья с повозками и новосвободненской керамикой
364
Новосвободная
1980
курган 23
Новосъободная
1980
курган 24
Нс^осгэбодная
1979
Рис. 59. Западнокавказские миргации индоевропейцев в III тыс. до н. э.
Баден (1—7), КША (8—10), КВК (11—13), Новосвободная (14)
365
ПоЕосвсболная I 985
курган II
погребение 14
Новосвободная
курган 31
погребение 5
366
Рис. 60. Западнокавказские миграции индоевропейцев в III тыс. до н. э.
КША (1—5), Новосвободная (7, 8)
Рис. 61. Североевропейские корреспонденции хеттскому погребальному ритуалу
Новосвободная (1—6), КША (7^11), КВК (12—16)
567
Рис. 62. Западные семиты на Северном Кавказе
«Лев» в искусстве Майкопа (1—7) и РД III Месопотамии (8—20)
368
Рис. 63. Западные семиты на Северном Кавказе
«Львица» в искусстве Майкопа (1—5) и РД III Месопотамии (6—12)
24-11163
369
Рис. 64. Западные семиты на Северном Кавказе
«Бык» в искусстве Майкопа (1—6) и РД III Месопотамии (7—11)
370
Рис. 65. Западные семиты на Северном Кавказе
Скульптурное воспроизведение «быка» в.Майкопе (1—5) и РД III (6—12)
24*
371
Рис. 66. Западные семиты на Северном Кавказе
«Козлы» в искусстве Майкопа (1—6) и РД III Месопотамии (7—14)
372
Рис. 67. Западные семиты на Северном Кавказе
«Кабаи», «лошадь», «медведь» в искусстве Майкопа (1—6) и РД III (7—15)
373
Рис. 68. Западные семиты на Северном Кавказе
«Птицы», «дерево у реки», «розетка, фестоны», в памятниках Майкопа
и РД III (11—27)
(1-Ю)
374
• Рис. 69. Западные семиты на Северном Кавказе
Аналогии майкопской композиции на 2-ом сосуде (5) в памятниках
РД III Месопотамии (1—4)
375
1
Рис. 70. Западные семиты на Северном Кавказе
Аналогии майкопской композиции иа 1-ом сосуде. (2) в памятниках
РД П/РД III Месопотамии (1)
376
Рис. 71. Семитская атрибуция майкопской культуры
Майкоп (1—8, 17—23, <31—37), Тель Хуэйра (9—16, 24—30, 38—44). Керамика
377
Рис. 72. Семитская атрибуция майкопской культуры
Майкоп (1—10, 23^28, 35), Тель Хуэйра (11—22, 29—34, 36) (24 в. до н. э.)
78
Рис. 73. Майкопская цилиндрическая печать (1), месопотамская глиптика
Протописьменного (2) и Раннединастического..! периодов (3)
379
2
Рис. 74. Майкопская цилиндрическая печать (1) и месопотамская глиптика
Раннединастического III периода (2)
380
Рис. 75. Металлокомплекс майкопской культуры (1—8, 19, 23, 29—32, 37, 38)
и аналогии в Месопотамии. в памятниках Раниединастического III (10—18, 20—28,
33—36, 39, 40) .
381
Рис. 76. Древиееропейцы на Северном Кавказе
Кубано-терская культура (1—6, 13—18) и культура шаровидных амфор (7—12,
19—24), по Николаевой
382
Рис. 77. Древнеевропейцы на Северном Кавказе
Кубано-терская культура (1—7, 14—23) и культура шаровидных амфор Украины
|И Польши (8—13, 24—38), по Николаевой
383
о
(V
Рис. 78. Картвелы на Северном Кавказе Куро-аракская ,культура
(Дзуарикау: 1—5—2/2; 6—10—1/15; 11, 12—6/1; 13—15—5/2; 16—2/4; 17—21—7/1,3)
384
Рис. 79. Картвело-индоевропейские контакты на Северном Кавказе
1 —7 — Северный Кавказ; 8—14 — Закавказье
26—'К1«3
385
Рис. 80. Северокавказцы на Кавказе и в Юго-Восточной Европе
1—5, 11—19 — Шому-тепинская культура; 6—10, 20—28 — Кереш буго-днестровская
культура
386
РЕЦЕНЗИИ НА МОНОГРАФИЮ В. А. САФРОНОВА
«ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ ПРАРОДИНЫ»
Монография В. А. Сафронова представляет собой первую попытку детального
анализа громадного археологического материала, происходящего из Европы и Ближ-
него Востока, на фоне лингвистических .данных, с целью выявления индоевропейской
прародины и расселения древних носителей индоевропейских языков. Без всякого
преувеличения можно сказать, что автором проделана гигантская работа, которую
до сих пор не берут на себя даже коллективы исследователей ни в нашей стране,
ни за рубежом, хотя проблемы индоевропейской прародины являются одними из са-
мых животрепещущих в науке. Причины этого—сложность проблем, неразработан-
ность методики сопоставлений археологических и лингвистических данных, неопреде-
ленность этнических признаков в археологических культурах и многие другие. И в
лингвистике, самой «точной» из гуманитарных наук, существует немало противоречи-
вых заключений относительно реконструкций праязыкового состояния. В. А. Сафро-
нов—единственный исследователь, не побоявшийся этих трудностей; он — первый
археолог, построения которого по масштабу могут быть сравнены с работами Ива-
нова и Гамкрелидзе.
Объем привлекаемых данных неизбежно вызывает рассмотрение их с различной
мерой подробности. Почти каждый из затрагиваемых вопросов (критерии цивилиза-
ции, характер древнейших городов, связи между носителями различных культур
и т. д.) могут стать предметом рассмотрения в специальных монографиях. В настоя-
щей же работе им по необходимости уделяется лишь несколько страниц. Быстрое
развитие отечественной и особенно зарубежной науки приводит иногда к тому, .что
автор использует устаревшие сведения или неподтвердившиеся гипотезы. Это естест-
венно, поскольку невозможно быть специалистом во всех областях. Отметим лишь
некоторые неточности, касающиеся археологии Передней Азии. В Чатал Хююке нет
мезолитических слоев (докерамический неолит и мезолит — разные вещи), и это посе-
ление— не древнейшее оседлоземледельческое в Анатолии. В Гавре XI раскопаны
не мегароны, а многокомнатные дома, в которых мегароноподобный элемент не яв-
ляется самостоятельным.
Автор предлагает реконструкцию общественного строя и культуры носителей
многочисленных археологических комплексов. Важность и актуальность разработок
такого рода не вызывает сомнений; к сожалению, в археологии и истории древности
методике этих реконструкций уделяется незаслуженно крайне мало внимания. Так,
исследователи первобытности оперируют понятиями, которые правомерно употреблять
для характеристики явлений более позднего периода *. В течение последних десяти-
летий зарубежная наука плодотворно разрабатывает концепцию вождества (или
чифдома), которая представляется важной для изучения последних периодов сущест-
вования первобытнообщинного строя. Много занимаются сейчас и проблемами свя-
зяй, обмена между близкими и отдаленными территориями. Быть может, и исполь-
зование компьютерной техники сделает более объективными выводы о мере близости
между разными комплексами материальной культуры. Пока же выводы о сходстве
нередко вызывают противоречия, и стороны не могут прийти к однозначному ре-
шению.
Вообще надо отметить, что хотя обобщающих работ, хоть в какой-то мере при-
ближающихся к рецензируемой монографии, практически ие существует, в отдельных
областях написано очень много. Задавшись целью создать непротиворечивую картину,
можно поддаться соблазну предпочесть лишь те работы, которые соответствуют
собственным предпочтениям. При создании такой грандиозной реконструкции избег-
нуть этого трудно и - потому, что равномерно глубоко изучить все крайне многооб-
разные аспекты проблемы вряд ли возможно. Уже говорилось о сопоставлении раз-
личных культурных комплексов. Методика выявления сходства и различия —
настоящий камень преткновения в разработках того типа, которые предлагаются
в монографии В. А. Сафронова. Он справедливо отмечает, что сопоставления должны
строиться на основании системных признаков. Но как знать, являются ли выделяемые
признаки системой или простой совокупностью? Вопрос о сходстве признаков тем
более сложен, что в культурах традиционного типа заимствованные элементы могут
подвергаться такой переработке, что теряют сходство с прототипом. Кроме того, на
протяжении столетий признаки неизбежно трансформируются. В результате то, что
кажется в двух культурах близким одному исследователю, вызывает сомнения у дру-
гого. Так, я ие вижу системного сходства между статуэтками Чатал Хююка и Винчи,
хотя в Чатал Хююке и более позднем Хаджиларе много культурных элементов ука-
1 Так, представляется модернизаторским подход Д. Мелларта к интерпретации
раскопанного им участка Чатал Хююка как «жреческого квартала», его представле-
ния о рангах жрецов. В. А. Сафронов следует этим, вероятно, модернизаторским
предположениям.
25* ? 387
зывают на близость культурам Южной и Юго-Восточной Европы. Механизм же от-
ношений, лежащих в основе этого, как мне кажется, сейчас далек от ясности.
Предметом обсуждения могут стать практически все положения, выдвигаемые
в работе. Много из них, вероятно, вызвовут возражения археологов, лингвистов,
историков культуры. Это неизбежно при современном состоянии узла вопросов, свя-
занных с изучением древнейшей истории индоевропейцев. Хочется надеяться, что
обсуждение предлагаемых В. А. Сафроновым гипотез принесет немалую пользу при
дальнейшем изучении этой одной из самых сложных проблем.
Ведущий научный сотрудник Института востоковедения АН СССР,
доктор исторических наук Е. В. АНТОНОВА
* । , •
Монография В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» представляет собой
удачное сочетание историографического обзора состояния вопроса об индоевропейской
прародине и подбора оригинальных археологических данных, почерпнутых из обшир-
ной археологической литературы и материалов собственных раскопок, а также ориги-
нальных авторских разработок вопросов • хронологии, происхождения, связей археоло-
гических культур Западной и Восточной Европы, Кавказа и Древнего Востока
в рамках от VII—III/II тыс. до н. э.
Многие из выводов заслуживают внимания, в частности выводы о связи культур
Чатал Гуюка и Винчи. Археологи давно уже подчеркивали значение малоазийских
влияний на неолит Балкан, Нижнего и Среднего Подунавья, введя в научный оборот
такое понятие, как «балкано-анатолийский комплекс». Связь Винчи с анатолийским
неолитом принималась определенной частью исследователей без особых к тому дока-
зательств. Сравнение материалов Винчи с Чатал Гуюком сделано В. А. Сафроновым
впервые: помимо костяного инвентаря совпал с виичанским практически весь комплекс
фигурок из Чатал Гуюка, элементы орнамента. Натурный осмотр винчанской кол-
лекции создает впечатление, что В. А. Сафронов прав, сравнивая Винчу с Чатал
Гуюком, которое вряд ли можно объяснить просто диффузией иде и, вероятно, связано
с проникновением каких-то, может и незначительных групп населения из Анатолии,
принявших участие в формировании культуры Винча.
Особое положение Чатал Гуюка на фоне древневосточных культур и возмож-
ность увязки этого памятника с индоевропейской проблемой мы имели ввиду отме-
чая связи Чатал Гуюка с Халафом. Весь вопрос в направлении связей, и мы концен-
трировали внимание на обосновании восточных связей Чатал Гуюка.
Следует, подчеркнуть, что в такой постановке наши точки зрения с В. А. Сафро-
новым в какой-то мере сближаются сравнительно с другими концепциями европей-
ской прародины индоевропейцев. Весь вопрос заключен в направлении движения пра-
индоевропейцев с Востока — через . Каспийское море или побережье Малой Азии —
в Европу. В решении этого вопроса существенную роль играет направление движения
ямной культуры с Поволжья на запад, или с Прикарпатья и Подунавья на восток.
Вопрос направления движения ямной культуры должен решиться в хронологических
изысканиях археологов, хотя нельзя отбрасывать аналогии В. А. Сафронова, приве-
денные всему керамическому комплексу ямной культуры его «западной зоны» в куль-
туре воронковидных кубков, а также сходство антропологических типов ямииков и
носителей культуры вороиковидных кубков со ссылкой на А. В. Шевченко.
Лингвистические условия для ареала индоевропейской прародины, уровня пра-
культуры и их культурных связей индоевропейцев с иноязычными народами приведе-
ны В. А. Сафроновым достаточно полно и соответствует состоянию лингвистических
разработок индоевропейской проблемы на сегодняшний день. Дана и посильная
интерпретация согласования данных лингвистики и археологии. Интересна и выявлен-
ная В. А. Сафроновым связь Винчи, Лендьела и культуры воронковидных кубков.
Она заслуживает самого пристального внимания.
Более критически я отнесся бы к части лингвистических данных, почерпнутых
у Н. Д. Андреева, которые еще дискуссионны и проблематичны.
Получают археологическую интерпретацию отмеченные нами картвело-индоевро-
пейские, семито-индоевропейские, и отдельные заимствования эламского в индоевро-
пейском.
В целом следует отметить, что книга В. А. Сафронова представляется интересной,
полезной, открывающей новые перспективы в изучении археологического аспекта ин-
доевропейской проблемы.
Лауреат Ленинской премии
доктор филологических наук, профессор Вяч. Вс. Иванов
388
*
Книга В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» является итогом большой
исследовательской работы, частично нашедшей выражение в целом ряде крупных
печатных изданий, в том числе и монографии «Проблемы индоевропейской прароди-
ны» (Орджоникидзе, 1983).
Вопрос о появлении индоевропейской речи на материке Старого Света обсуж-
дается уже свыше двух веков, однако в первое время очарование санскрита и маги-
ческое действие идеи «Свет с Востока» привели к тому, что первоначальная терри-
тория становления, формирования индоевропейского праязыка определенно связыва-
лась с территориями Ближнего и Среднего Востока. Эта идея и по сей день живет
в литературе, а в последнее время вновь реализована в трудах Т. В. Гамкрелидзе
и Вяч. Вс. Иванова (Тбилиси, 1984). По мере углубления проблемы стали формиро-
ваться и другие варианты индоевропейской прародины, в том числе и европейские.
В. А. Сафронову принадлежит плодотворная идея локализации индоевропейских пра-
родин во времени в Малой Азии, на Северных Балканах и Центральной Европе, что
синтезирует два, казалось бы, несовместимых направления поисков прародины. Эта
идея обоснована признанием первоначального толчка, импульса к выделению ранне-
индоевропейской пракультуры и языка в недрах культур докерамического неолита
Анатолии (культура Чатал Хююк) и выявлении этапов развития и путей расселения
носителей индоевропейского праязыка, главным образом, на территории Европы.
Проблема индоевропейской прародины, возникшая первоначально как лингвисти-
ческая и филологическая, по мере развития археологической науки превратилась и в
том числе в интегрирующую археологическую проблему, хотя согласование данных
археологии с лингвистическими выводами о индоевропейской прародине осталось не-
обходимым условием для всякого историко-археологического исследования, посвящен-
ного этой проблеме. Собственно перенос лингвистических наблюдений на археологи-
ческий материал, имеющий место в рассматриваемой монографии В. А. Сафронова,—
это одна из тех сложнейших пнтердисциплинарных областей исследования, которым
посвящали свою жизнь многие ученые, не находя гармоничного соединения этих ис-
точников. Так, В. Г. Чайлд—лингвист и индоевропеист, стал археологом и философом
в процессе изучения того же индоевропейского наследия и выявления историко-архео-
логических реалий, первоначально составляющих и. е. пракультуру. Впрочем, многие
археологические исследования, посвященные вопросам и.е. прародины, либо игнори-
руют систему лингвистических постулатов, либо ограничиваются констатацией отдель-
ных лингвистических ; фактов. Характерной чертой исследования В. А. Сафронова со-
стоит в том, что для каждого археологического явления он стремится найти соответ-
ствие в лингвистических концепциях, аксиомах и постулатах, проявляя при :этом ос-
торожность в принятии археологических моделей, предлагаемых языковедами, и твор-
ческий подход в обобщении данных лингвистики. Так, рассматривая выводы
Н. Д. Андреева по раниеиндоевропейскому языку (на мой взгляд, не вполне обосно-
ванные и недостаточно корректные в языковедческом плане) В. А. Сафронов в отли-
чие от Н. Д. Андреева делает заключение о локализации носителей раннеиндоевропей-
ского языка в Малой Азии, а не в Европе. Такая интерпретация В. А. Сафронова и
археологический эквивалент раинеиндоевропейской пракультуры в Чатал Хююке бо-
лее соответствует данным археологии, поскольку в рассматриваемый период (VIII тыс.
до н. э.) в Европе было оледенение. Столь же определено он противопоставляет свою
археологическую схему -заселения протогреками Балканского полуострова М. Б. Саке-
лариу, Ю. В. Откупщикова, Л. А. Гиндина, хотя использует определенные компоненты
лингвистических концепций последних. Согласуй свои наблюдения с обобщениями в
трудах Т. В. -Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, В. А. Сафронов вместе с тем не при-
нимает их идеи «и. е. прародины» в Древней Передней Азии.
Существенно, что в археологическом отношении многие положения В. А. Сафро-
нова базируются - на общепринятых суждениях, устоявшихся археологических интер-
претациях, хотя в ряде ключевых моментов его концепция новаторская. Речь идет о
переоценке воздействия северобалканской культуры Винча на Центральную Европу
как передачи эстафеты среднепндоевропейского праязыка и пракультуры; о сложении
блока праиидоевропейских культур поздпеиндоевропейского состояния —культуры
Лендьел и культуры воронковидных кубков. В. А Сафронов впервые рассматривает
культуру КВК как производную от культуры Лендьел на II (белорасписной) стадии
развития, в середине IV тыс. до н. .и прослеживает связи двух культур на всех
этапах развития. ; Керамические сопоставления культур Винча и Лендьел. Лендьел
и КВК и более поздней КШК указывает на прямое сходство всего этого круга куль-
тур. Необходимо лишь добавить, что на сегодняшний - день на керамическом мате-
риале можно говорить как о генетическом сходстве, так и о соседских культурных
связях. Критерии оценки подобных -различий практически не разработаны. Правда,
зная добросовестность и трудолюбие В. А. Сафронова, можно не сомневаться, что
нм будут представлены еще многие объективные доказательства генетических - связей.
Проблеме становления древнейшей цивилизации как надэтническому процессу бы-
389
ли посвящены последние исследования В. Г Чайлда ,В работе В. А Сафронова рас-
смотрен этнический уровень исследования этой проблемы.
Вопрос о соответствии культуры Винча древнейшей цивилизации разработан
В. А. Сафроновым интересно, тонко, представляет совершенно самостоятельный аспект
проблематики. Вопрос лишь в том, следует ли связывать проблему древнейшей ци-
вилизации напрямую с индоевропейской проблемой. В сущности, жизнь в условиях
цивилизации вносит очень много ограничений в специализацию быта человека и кол-
лектива. Она резко изменяет соотношение между природой и человеком; ставит между
ними какой-то непреодолимый барьер. Разрушение цивилизации — это гибель, резкая
деградация человеческих коллективов. Культурология и история Европы дают много
таких примеров. Наиболее яркие примеры такого упадка представлены Римом и Гре-
цией. Если сопоставлять литературную традицию греко-римского мира и литературу
ариев, то мы сталкиваемси с большими различиями. В арийском духовном наследии
нет места сомнениям, упадку. Даже загробный мир предстает обыденно, реально с
позитивными персонажами. Восторг перед природой, любование своими созданиями,
общая радость, объединяющая людей с богами. Все содержание Ригведы не могло
быть создано народом, находящимся в состоянии упадка Это убеждает нас, что на-
род, создавший такую поэзию, не проходил стадии цивилизации и не испытал горечи
упадка и распада. Это к вопросу о гипотетичности прохождения праиндоевропейцев
через стадию цивилизации.
Будучи убежденным сторонником восточной локализации и. е. прародины, я не
могу забыть еще одну линию связей. Это относится к проблеме происхождения и
распространения колесного транспорта В основе решения этой проблемы лежат не-
сколько гипотез, из которых наиболее устойчивы две: А. Одрикура (1948 г.) и
В. Г. Чайлда (1951). Гипотеза Одрикура демонстрирует путь развития от волокуши
к изобретению колос и появлению 2-х и 4-х колесного транспорта. Гипотеза Чайлда
ставит всю проблему на практическую основу, не затрагивая напрямую теоретических
соображений о возникновении транспорта, включает выяснение последовательности
распространения по реальным находкам, моделям и изображениям, а также выяснение
тех основных особенностей транспорта, которые позволяют объединять находки на
основе определения инженерно-технических подходов. Ни Чайлд, ни его предшест-
венники не связывали проблему транспорта с определенной лингвистической средой,
но эта идея существовала параллельно и давно, и представление о народе — создате-
ле повозок менялось неоднократно. Приходится констатировать, что, будучи создан-
ной в определенном этническом пространстве, повозка оказалась одной из тех куль-
турных иноваций, которые встречают наименьшее сопротивление, особенно там, где
ранее уже была известна парная запряжка. Однако в сущности опыты соотнесения
повозки с определенным относом составили самостоятельную проблему в археологи-
ческом исследовании истории транспорта.
Впервые я сформулировал концепцию о двух путях распространения колесного
транспорта с территории Древнего Востока в 1966 году (СА, № 4). Источниковед-
ческая база с тех пор мало изменилась. Заслугой В. А. Сафронова является выявле-
ние п исследование повозок III тыс. до и. э. в курганах Кетедьхазы в Венгрии и да-
тирование в пределах второй половины TTI тыс. до н. э. значительной массы повозок
в Прикубанье и Северном Причерноморье. Вопрос об исходной центра колесиого
транспорта отчасти упирается в вопрос соотношения датировок европейских и ближ-
невосточных повозок. Этому посвящена отдельная глава монографии В. А. Сафронова.
Если на Древнем Востоке пет реальных повозок ранее середины III тыс. до н. э., то
в Центральной Европе есть модели повозок в культуре Болераз, синхронной древ-
нейшим ямным погребениям Кетедьхазы с повозками. Дата их — 28 в. до .н. э. по
С 14 Иконография повозки на Древнем Востоке появляется в конце IV тыс. до н. э.,
а в Европе, по В А Сафронову, связана с изображением повозки (?) на сосуде из
Броночнп (КВК. Польша, втор. пол. IV тыс. до н. э). Однако установить хроноло-
гический приоритет того или другого центра колесного транспорта на базе столь
малочисленных данных вряд ли надежно, поэтому укажу, что в пользу ближневосточ-
ного происхождения свидетельствует два фактора: разнообразие видов колесного
транспорта на Древнем Востоке, свидетельствующее о поиске форм, и однообразие
его в Европе (телега с высокими бортами), а также орографические факторы, бла-
гоприятствующие развитию и использованию транспорта в условиях сиро-месопотам-
ских степей. Это альтернативный подход, который должен способствовать ускорению
решения проблемы.
Образование древнеямной культ', ры. по моему мнению, тесно связано с повоз-
ками. а также в широком смысле с культурами лесного и лесо-степного неолита
(средиестоговская культура—лишь частная разновидность подобных культур). Ос-
воение степей лесными племенами только и стало возможным благодаря обретению
ими повозки, пришедшей к ним с юга
В А Сафронов прав, выделяя две зоны древнеямной культурно-исторической
общности, что является значительным достижением так же, как и указание на раз-
ные источники сложения каждой из них при существовании определенной связи меж-
390
ду двумя зонами. Вполне вероятно, что «западные» древнеямные памятники генети-
чески связаны с культурой воронковидных кубков, хотя быть может следует здесь
задуматься и о таксономии более четкой в названиях, отделив восточный круглодои-
ио-остродонный ямный комплекс от западного плоскодонного.
Интересны и перспективны доказательства в пользу генезиса культуры новосво-
бодненских дольменов из культуры шаровидных амфор, а тем самым включения кав-
казского материала в общий процесс европейского доисторического этногенеза, что
независимо подтверждается установлением В. А. Сафроновым еще одного европей-
ского компонента новосвободненского комплекса — реминисценции баденской культу-
ры. Воздействие культуры шаровидных амфор на культуру Северного Кавказа было
длительным и выразительным, что оставило след в сложении кубано-терской культу-
ры, по Н. А. Николаевой (1980, 1987), в которую амфоры вошли составной частью
ядра культуры. Занимаясь долгое время этой эпохой, и в частности культурами ша-
ровидных амфор и шнуровых керамик, я считаю, что сходство между амфорами КША
и КТК бесспорно и служит хорошим фундаментом В. А. Сафронову в доказательстве
прохождения путей индоевропейцев через Кавказ.
Еще более разительным представляются аналогии майкопскому инвентарю в па-
мятниках Месопотамии (Тэль Хуэйра). Кроме даты Раннедннастическим Ш/Аккад-
ским, они позволили В. А. Сафронову сделать предположение о семитской атрибуции
майкопской культуры, что по-новому может объяснить семито-индоевропейские кон-
такты в III тыс. до н. э. Несмотря на бесспорные аналогии и их многочисленность и
комплектность, семитская атрибуция майкопской культуры представляется нам очень
интересной гипотезой, поскольку требует подтверждения этнической атрибуцией май-
копского искусства.
Картвело-индоевропейские контакты по археологическим данным представляются
В. А. Сафронову взаимодействием индоевропейской кубано-терской культуры и куро-
аракской культуры — эквивалента пракартвельской культуры (по И. М. Дьяконов,
О. М. Джапаридзе и др.). Длительное взаимодействие этих культур, сказавшееся на
на изменениях в пракартвельском, представляется объективным и доказано В. А. Саф-
роновым и Н. А. Николаевой, раскопавшими целый пласт комплексов в Северной
Осетии, в могильнике Дзуарикау, сочетающих традиции КТК и куро-аракской куль-
туры.
Взгляды В. А. Сафронова представлены в виде системы воззрений, опирающей-
ся в значительной степени на его собственные хронологические разработки, учитываю-
щие и отдельные региональные разработки по хронологии центрально- и северо-евро-
пейского неолита и энеолита. Выявленные им связи между культурами, которые им
относятся к индоевропейскому кругу (Винча, Лендьел, КВК, КША, КШК, новосво-
бодненская, баденская, древнеямная, кубано-терская) хорошо обоснованы н проил-
люстрированы, и на этом основана очень интересная микропериодизация последова-
тельности развития индоевропейской общности в Европе. Оценка этой связи как ге-
нетической правомерна, однако рано отвергать и альтернативное решение — оценки
этих связей как соседских территориальных. Но этот вопрос уже теоретический и тре-
бует фундаментальных разработок в археологической теории.
Исследоваине В. А. Сафронова — итог очень многообразных наблюдений и несом-
ненно должно оказать воздействие на дальнейшее развитие лингвистических концеп-
ций, связанных с индоевропейской н семито-хамитской языковыми семьями.
Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник
Института Дальнего Востока П. М. КОЖИН
*
Исследование В. А. Сафронова посвящено реконструкции этнической истории пра-
индоевропейцев в V—IV тыс. до н. э. (гл. 7, 8), этногенезу праиндоевропейцев на хро-
нологическом отрезке VII—V тыс. до н. э. (гл. 2, 6) и изучению путей древнейших
миграций индоевропейцев в III тыс. до н. э. (гл. 9—13), культурным контактам ин-
доевропейцев с иноязычными народами (гл. 14—16).
Вопросы этнической истории, этногенеза, миграций народов в ранней древности
практически не разрабатываются археологами. Если иногда и затрагиваются, то не
обеспечены соответствующей методологией и базой доказательств. Этноним «праиндо-
европейцы» оказался оторван от соответствующей ему материальной культуры. Не-
смотря на то, что индоевропейская проблема имеет уже почтенный возраст, и линг-
вистические постулаты почти не изменяются в главном в течение десятков лет, ар-
хеологический аспект этой проблемы не был сформулирован в системной увязке с
данными лингвистики как в отечественной, так и в зарубежной науке. Исключением
служат труды Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванова (1984) и В. А. Сафронова (1983).
Преимущество последней работы в том, что археологический аспект индоевропейской
проблемы представляет археолог — специалист широкого профиля (неолит-бронзовый
век), внесший большой вклад в полевое изучение археологических памятников этого
391
периода, имеющий свое видение и собственную, обосновываемую точку зрения на
многие звенья реконструируемого им исторического процесса. Возможно, это объясняет
ту легкость преодоления исследователем того, что под силу разве что коллективу
ученых.
Можно задуматься, почему индоевропейская проблема, интердисциплииариая по
своей сути, особенно в ее современной постановке, до сих пор не объединила в кол-
лективном порыве усилия лингвистов, археологов, этнографов и представителей ес-
тественных наук. Причины этого кроются, в частности, н в разном отношении к основ-
ному методологическому вопросу, без решения которого нельзя комплексно рассмат-
ривать индоевропейскую проблему. Это вопрос о степени соответствия археологичес-
кой культуры этносу и языку. Многолетние дискуссии о связи археологической куль-
туры, этноса и языка показали, что одной формулы связи этих понятий для всех
хронологических эпох нет, хотя этнографы достаточно четко определили, какая часть
культуры этноса для каждого хронологического периода обладает этнической специ-
фикой. Они полагают, что для древних периодов вся культура этноса это — традици-
ционно-бытовая культура с присущей ей этнической спецификой. В. А. Сафронов пред-
лагает простое решение, считая, что этничный слой культуры этноса соответствует ядру
археологической культуры, определяемому археологическими методами. Можно рассуж-
дать о излишней осторожности в подходе автора, но главная цель достигнута:
В. А. Сафронов, избежав всех сцилл и харибд этой нелегкой теоретической пробле-
мы— соответствия археологической культуры, этносу и языку, создал в главе 4 мето-
дологический плацдарм для решения индоевропейской проблемы.
Согласно концепции В. А. Сафронова, праиндоевропейцы создали древнейшую
цивилизацию. К этому выводу он приходит, сопрягая все археологические признаки
культуры Винча с данными лингвистики о портрете праиндоевропейской цивилизации.
Нетрудно предвидеть, что вокруг этого тезиса концепции В. А. Сафронова раз-
вернутся бурные дискуссии, поскольку он опрокидывает привычные наши представ-
ления о древнейших цивилизациях на Древнем Востоке. Впервые читателю предложе-
но посмотреть на Европу как на колыбель цивилизации. Совершенно очевидно, что
принятие этого тезиса повлечет за собой далеко идущие следствия — должны будут
быть внесены коррективы в этническую историю древневосточных регионов. Данные
этнографии о том, что письменность появляется на пороге классового общества или
в классовом обществе, подтверждают правомерность емкого н лаконичного определе-
ния В. А. Сафроновым цивилизации как классового общества, овладевшего письмен-
ностью.
Многие ценные разработки теории этнографии о формах межэтнических и внут-
риэтиических взаимодействий, формах образующихся при этом коллективов еще не
нашли отражения в археологических теоретических понятиях и подтверждения в прак-
тических исследованиях этнического процесса в древности. В исследовании В. А. Саф-
ронова доказывается на археологических материалах, что процесс этот протекал мно-
гообразно и что его можно проследить не только в самой общей форме, но и в
нюансах. Тут и выдвижение колоний в ннокультурную среду, инфильтрация незначи-
тельных коллективов (Винча-Сопот — Бнчке, Лужанки), двусторонние торговые кон-
такты (Вннча С—Д—Лендьел), колонизация незаселенных и слабо заселенных ре-
гионов Северной Европы, миграции по рекам (культура воронковпдных кубков), от-
почкование на окраинах этнических групп (Лендьел II—КВК АВ), виутриэтиическая
консолидация (Лендьел III — КВК), межэтническая интеграция (Болераз — Баден),
далекие миграции на тысячи километров (культура шаровидных амфор—кубано-тер-
ская культура, миграция семитов на Северный Кавказ). Целый спектр взаимодействий,
обогащающий характеристику развития праиндоевропейского общества, рисующий ди-
намизм этнических процессов в V—III тыс. до н. э.
Исследование В. А. Сафронова пронизано хронологией, собственными хронологи-
ческими разработками автора. Это знак исторического исследования, а кроме того
позволяет автору работы сопоставлять памятники, разбросанные в огромном регионе
от Рейна до Волги.
Напоминает о том, что исследование все-таки археологическое, большое число
таблиц, содержащих более полутора тысяч рисунков. Это не публикационные, а анали-
тические сравнительно-типологические таблицы, тщательно подобранные, но мало ком-
ментируемые в основном тексте. В некотором смысле это хорошо, поскольку позволяет
войти в предмет и не специалисту и поразмышлять свободно. Чтение книги представ-
ляет достаточно напряженное занятие, поскольку информация сообщается кратко, сжа-
то, почти телеграфным стилем.
Главное, что можно вынести нз чтения этой книги, это то, что предложена си-
стема археологических данных, увязанных между собой, с данными лингвистики без
видимых противоречий. Можно опровергнуть то или иное доказательство, факт, но
поскольку мы имеем дело с системой, то оппонент также должен представить не от-
дельные противоречащие факты, но альтернативную систему. В этом значение данного
исследования.
392
В целом выход подобной книги—событие не только для археологии, но и для
палеоэтнографии, древней истории и несомненно сообщит новый импульс этнокультур-
ным исследованиям.
Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Института этнографии ИА АН СССР Ю. Б. СИМЧЕНКО
*
В .А. Сафронов взялся решить многотрудную, почти невыполнимую задачу — вы-
явить основные вехи исторических событий, через которые прошла свой путь самая
большая в мире языковая общность—индоевропейская, от которой ведут свое начало
почти все европейские народы, а также иранцы, индийцы и т. д.
Модель индоевропейской прародины В. А. Сафронова качественно отличается от
других моделей, которые рассматривают прародину индоевропейцев в статике. Саф-
ронов дает не только меняющуюся во времени и пространстве модель прародины, но
н обосновывает ее глубокие качественные изменения (раннеиидоевропрг*счая. средне-
индоевропейская и поздиеиндоевропейская прародины). Обсновачие РИЕП на юге
Центральной и Западной Анатолии Сафронов выстраивает на сравнительном анализе
Винчи с Чатал Хююком по всем сопоставимым категориям находок (естественно, что
выпадает сравнение керамической традиции Винчи, поскольку Чатал Хююк — это до-
керамический неолит). Убедительно сходство большой серии ('1(2' статуэток) антропо-
морфной пластики Винчи и Чатал Хююка, редких костяных изделий («шпатулы»),
элементов домостроительства со сходными оберегами, орнаментами и целыми сюже-
тами. Археологических данных для установления генетической связи двух памятников
с нашей точки зрения вполне достаточно для утверждения генетической связи двух
памятников. Логична п раннеиндоевропейская атрибуция Чатал Хююка, исходя из
посылок Н. Д. Андреева, положения Чатал Хююка на шкале относительной и абсо-
лютной хронологии, соответствия экологических и культурно-хозяйственных характе-
ристик Чатал Хююка и лингвистических установок раниеиидоевропейского праязыка
(глава 2).
Поколебало основы наших представлений о месте и времени появления древней-
ших мировых цивилизаций и заявление Сафронова, что древнейшая цивилизация воз-
никает на Северных Балканах в культуре Винча. Надежность этого положения зави-
сит от основательности хронологических сопоставлений древнеевропейскнх и древне-
восточных памятников и от того насколько точно проведены параллели между при-
знаками цивилизации и реалиями археологической культуры Винча. Не вызывает со-
мнения, что знаки в культуре Винча — это письменность. Представляется более пра-
вильным путь Сафронова, удревняющим все признаки цивилизации, основываясь на
радиоуглеродных датах Винчи и ее позиции в хронологической колонке культур Юго-
Восточной Европы, чем точка зрения Влассы, который омолаживает Винчу, исходя
из традиционного мнения, что древнейшая письменность и цивилизация появляется
в Месопотамии в канале III тыс. до н. э., а потому и Впнча-Турдаш (Тэртэрия) дол-
жны датироваться началом III тыс. до и. э.
Примечательно, что Сафронов впервые указывает как на праиндоевропеиские ар-
хеологические культуры на те центральноевропейские культуры, которые никем .ранее
не назывались индоевропейскими. Это, в первую очередь, культура Лендьел. Сущест-
ственио и то, что культура линейно-ленточной керамики, распространенная по всей
Европе, отрицается им в качестве индоевропейской Обосновывается на большом чис-
ле примеров генетическая связь культур КВК, КША, КШК, а также связь КВК и
Леидьел. В главе 7, где фактически приведена концепция автора я на хронологию
Центральной Европы в V, IV, III тыс. до н. э„ впечатляюще показан тот «индоевро-
пейский котел», который выплескивал отдельные активные человеческие коллективы,
которые разносили достижения индоевропейской цивилизации по всему Старому Свету.
Занимаясь культурами Средней Азии и Древнего Востока, я не могу не отметить
Филигранный анализ происхождения семитской майкопской культуры основанный на
сходстве всех категорий майкопского инвентаря с культурой Тель-Хуэйры. памятни-
ка входящего в сферу государства Эблы. сенсационные открытия которого и сейчас
тревожат научный мир. Столь же ошеломляющим кажется утверждение, что древ-
нейший транспорт появился в Центральной Евпопе, хотя столько научной литературы
посвящено центру зарождения транспорта в Месопотамии. Гибкая схема Сафронова
поясняет на данных археологии факты лингвистики о взаимодействии севернокавказ-
ских языков с индоевропейскими: эти контакты, по Сафронову, могли иметь место
и на Балканах, и в Причерноморье и на Кавказе.
При всей оригинальности, но вместе с тем обоснованности и твердости научных
суждений Сафронова прослеживается и то, что устоявшимся археологическим концеп-
циям его мнения не противоречат; образуется своеобразный симбиоз новаторства
и традиционности. Судя по огромной историографии индоевропейской проблемы, при-
393
веденной в главе р, иначе и не может быть, поскольку каждый исследователь внес
свой вклад в разработку индоевропейской проблемы, и новое плодотворное решение
не может появиться только на обломках старых схем, мнений, гипотез.
Более ожидаемо появление исследования Сафронова, связанного с индоевропей-
цами II тыс. до н.э., поскольку все его основные работы посвящены культурам брон-
зового века Евразии, и им создана хронологическая система памятников.
Все сказанное подводит к мысли, что книга В. А. Сафронова займет достоймое
место в ряду исследований индоевропейской проблемы и явится большим вкладом в
отечественную археологическую науку.
Ведущий научный сотрудник Института археологии АН СССР
доктор исторических наук В. И. САРИАНИДИ
*
Новая книга В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» представляет собой
результат сбора и осмысления чрезвычайно богатого материала по древнейшей до-
письменной истории и культуры индоевропейцев. При этом собственный — и весьма
внушительный — вклад автора, археолога-исследователя, в книге органически, перепле-
тается с достижениями науки в целом. Нижеследующие заметки принадлежат перу
лингвиста, старающегося по мере сил ориентироваться в литературе по археологиче-
ской проблематике, что естественно при исследовании этнического прошлого. Практи-
чески .каждый, будь то лингвист или археолог предпринимая попытку обзора или
характеристики праиндоевропейской проблематики, использует комплексные данные
обеих наук. Это относится и к книге В. А. Сафронова, который, оставаясь археоло-
гом, привлекает довольно регулярно также языкознание, в целом — корректно (част-
ности. я здесь опускаю).
Проблематика праиндоевропейского этноса, языка и его п.рародпиы сохраняет
неизменную актуальность, так как постоянно обогащается новыми фактами и типо-
логическими аспектами, что должно побуждать и к новым монографическим иссле-
дованиям индоевропейской проблемы. Индоевропейская проблема насчитывает уже
немалую литературу, если говорить только об обобщающих работах. Самим автором
написана уже вторая книга непосредственно на тему. Новая книга существенно от-
личается от предыдущей, изданной В. А. Сафроновым в Орджоникидзе («Проблемы
индоевропейской прародины», РЭЙВ), не только значительным увеличением объема,
но п особым заострением дискутируемых в ней проблем. Достаточно указать на этот
плюраль, вынесенный в заглавие книги,— «Индоевропейские прародины», чтобы стало
ясно, что особый акцент ставится на динамике расселения древних индоевропейцев,
и это представляется сейчас бесспорно актуальным. Определенной смелостью отме-
чена и разработка малоазнйского аспекта в книге Сафронова. Автор неоднократно
подчеркивает, что в оценке важности малоазнйского аспекта индоевропейской пробле-
мы он опирается также на труды предшественников, и все-таки лично его заслугой
при этом является весьма самостоятельное решение, благодаря которому наши пред-
ставления (а порой и догадки) об истории индоевропейской Малой Азии углубляют-
ся. получают новые импульсы. Именно в ходе чтения новой книги Сафронова «аут-
сайдер» (в моем случае — лингвист, размышляющий на археологические темы) по-
лучает, видимо, довольно адекватные представления о Малой Азии как целом суб-
континенте, о котором вряд ли допустимы унитаристские, упрощенные заключения,
имея в виду хотя бы то, что этнокультурная история Востока Анатолии резко отли-
чалась от судьбы более западных ее частей .Очень существенно при этом, что Восток
Анатолии был в древнейшие периоды наименее индоевропейским, что древнейшие
культурные импульсы, исходившие отсюда и с примыкающих территорий (Северная
Месопотамия, Южный Кавказ) и достигавшие Северного Предкавказья, были не
индоевропейскими, а семитскими и картвельскими, что наиболее древним было индо-
европейское присутствие не на Востоке, а на Западе Анатолии (ареальная близость
последней к Балканскому полуострову всегда будет означать возможность альтерна-
тивного решения вопроса о поиоритете заселения, особенно — в комплексе всех дан-
ных по древнеевропейской культурной истории, представленных в этой книге). Сюда
же ср. то, что говорится в дальнейших частях книги Сафронова о «новосвободнен-
ской миграции» (миграции хеттской группы индоевропейских племен) нз Центральной
Европы (письменная история II тыс. до н.э. застает хеттов в Малой Азии); тради-
ции о миграции праармяи из области балканских фригийцев (то есть с Запада на
Восток Анатолии) дошли до нас уже в рамка.х письменной истории. Нетрудно по-
нять, сколь существенно отличается это видение Малой Азии н ее роли в индоевро-
пейской праистории, представленное нам в новой книге Сафронова, от того, которое
имеется, например, в двухтомнике Гамкрелидзе — Иванова. Должен признать, что мне
больше импонирует сафроновская концепция Малой Азии, а не теория первоначаль-
ной индоевропейской прародины в Восточной Анатолии (Гамкрелидзе — Иванов). Хо-
тя, я не скрою, мне представляется, что н концепция Сафронова еще не выглядит
окончательной и в общем зовет к дальнейшим поискам альтернативных решений (ср.
об этом было выше), что свидетельствует об объективности ее автора.
394
Автор говорит, отчасти — вслед за предшественниками (Чайлд), о связи древ-
нейших культур на территории Европы с Западной Анатолией, о том, что «...по мне-
нию ряда ученых древнебалканские цивилизации имеют анатолийские корни» (с. z-
книги Сафронова). В конце концов, его собственными положениями являются локали-
зация ранненндоевропейской прародины в Малой Азии, в западной и центральной
частях Южной Анатолии. Корин древнейшей праиндоевропейской культуры Ьинчл
в Европе Сафронов видит в анатолийской культуре Чатал —Хююка. Вместе с тем
«существует много сторонников местного вырастания культуры Винча из предшест-
вующей культуры Старчево» (с. 90). Любопытно, что автор отмечает связь с куль-
турой Винча первых миграций на Юг Балканского полуострова и в Малую Азию.
Любопытно, далее, и весьма реалистично итоговые утверждения Сафронова о соот-
ветствии поздиеевропейскому состоянию не одной культуры (как пытатись обнару-
жить раньше), а целого комплекса археологических культур (с. 113'4 ilL'o). Прит этом
весьма интересно отсутствие переднеазиатских аналогов для некоторых древних куль-
тур Европы, например, для .культуры линейно-ленточной керамики, из чего делается
вероятное предположение о европейской автохтонностп этой -культуры (с. 67—68).
А может быть — не только этой и, может быть, дело отнюдь не в недо^таточ’-ой
археологической изученности Западной Анатолии? Сама типология древней этниче-
ской динамики в этом (балкаио-анатолийском) регионе мира настойчиво подсказы-
вает, что магистральным и неоднократно повторяющимся направлением миграции
было центробежное движение из некоего европейского центра, в данном случае •
на юг. Древнейшие также акции «ухода из Европы» в Анатолию были, по сути дела,
эвакуацией Зои, подвергшихся угрозе оледенения в Европе; так в книге объясняется
связь некоторых анатолийских памятников с европейскими верхнейалеолитическими
памятниками (с. 45). Наверное, с отступлением ледников в Европе намечался, в свою
очередь, и возврат туда племен из своей анатолийской «эвакуации». Таких отливов
и приливов во взаимоотношениях Запада Анатолии и Юго-Востока Европы было,
очевидно, немало. Один из более поздних оттоков индоевропейского населения из
Центральной Европы на Юг и Юго-Восток, выразившийся в исчезновении таких древ-
них земледельческих культур, как Винча и Гумельница (конец IV — начало III тыс.
до и. э.), объясняют аридизаиией европейского климата, неблагоприятно сказавшейся
на местном земледелии (с. 11185). Памятуя о подобных отливах и приливах, надле-
жит, видимо, сохранять особую осторожность при односторонней трактовке культур-
ной ьОлн Анатолии в отношении Европы.
Но главное внимание исследователя, как и нужно было ожидать, сосредоточено
на древних археологических культурах Европы. Здесь многое сделано и в области
обобщений, и в метких конкретных наблюдениях по реконструкции. Так, для преодо-
ления накопившихся в науке об индоевропейских древностях стереотипов, например,
о воинственности и завоеваниях индоевропейцев (к вопросу о стереотипах представ-
лений мы еще будем возвращаться) весьма ценна проводимая автором (с. 711) ана-
логия между праиндоевропейской культурой Винча и культурой Древней Греции,
если иметь в ваду древнегреческую модель воздействия на «варварский мир», то есть
«колонизация, торговля, путешествие, но не завоевание» (ср. и с. 277 книги). Безус-
ловно. если искать аналогии, то упомянутый греческий путь архаичнее, и он ближе
подводит нас к пониманию древиеиндоевропейскпх передвижений, чем то, что можно
назвать римским путем — прямое завоевание и покорение, хотя, похоже, популярные
стереотипы представлений в научной литературе формировались главным образом
иод влиянием сведений о римской модели экспансии, в культурно-типологическом
отношении более поздней.
другом месте я более подробно пишу о том, что называют гипнозом, или ма-
гией «героического века», который действительно лучше сохранился, полнее отражен
в дошедших до нас традициях, ио проблематичен со стороны своей Древности, адек-
ватности собственно пряинлоевропейско.му состоянию, а культурно-типологически ско-
рее всего вторичен. В. А. Сафронов в целом достаточно самостоятелен в своих оцен-
ках. например, когда он выступает против концепции Европы как «периферии ближ-
невосточных цивилизаций» (Гамкрелидзе — Иванов). Вместе с тем он солидаризи-
руется в ряде случаев со стереотипами в упомянутом мной смысле, которые давно
уже заслуживают пересмотра, касаются смежных вопросов реконструкции праязыка
и ппаку.чьтуры. а также, в свою очередь, существенно влияют на авторскую харак-
теристику отдельных крупнейших археологических кутьтур Европы в книге У меня
созпалт>.сь впечатление, что именно сложившиеся в науке стереотипы повлияли в ча-
стности. на решение в книге вопроса атрибуции культуры линейно-ленточной кера-
мики. которая, как полагает автор, не соответствует «нашим знаниям (по данным
лингвистики) об индоевропейском обществе как соннально-перархизованном» (с. 67),
поскольку этой иерархизаипп противоречит однородность домостроительства культу-
ры линейно-ленточной керамики Однако на это стоит возразить, что в настоящее
время накопилось немало доводов, чтобы подвергнуть сомнению и критике уже ггра-
пчдоевропейский якобы статгс трехчастной социальной модели (жрецы, воины, зем-
ледельцы-скотоводы с возглавляющим их «священным царем»); эта культурно-исто-
395
рическая модель, которой наука обязана школе Ж. Дюмезиля, в последнее время
вновь развертывается в труде Гамкрелидзе — Иванова. Судя по показаниям господ-
ства рядовой идеологии в индоевропейскую эпоху, вышеназванная исследовательская
модель должна быть признана неоправданно модернизирующей действительные отно-
шения. Такие понятия и термины, как ’(воинская) слава’, ’царь’ подчеркнуто ареаль-
ны и, видимо, вторичны.
И в других фрагментах реконструкции древней культуры целесообразно оказы-
вается возвращаться к сравнениям с культурным уровнем племен линейно-ленточной
керамики по крайней мере в плане типологии. Их принципиальное отличие от индо-
европейцев Сафронов видит в том, что «племена КЛЛК ие вспахивали легкие лессо-
вые почвы, злаки не сеяли, а закапывали в ямки» (с. *67). Аналогичная стадия зем-
леделия, думается .восстановима также для праиндоевропейцев. поскольку в чрезвы-
чайно разветвленном корневом гнезде, и. е. *se (II)- наряду с ’сеять, просеивать, до-
пустимо, наверное, предполагать и более древнюю семантику, ’вдавливать (в землю)’
(так, возможно, объясняется особое название плуга др.-инд. siram’ Pflug’ / ’Sapflug’
Там же автор говорит о том, что матрилокальиость общества КЛЛК, незначитель-
ность военных действий, зависимость от женского труда не соответствуют характе-
ристике индоевропейцев. Почти каждое из этих положений может быть сейчас оспо-
рено, в том числе можно указать на следы наличия у индоевропейцев непопулярной
в западной литературе матрилокальиостн. Впрочем, и иа Западе появляются чисто
археологические исследования, корректирующие классический образ индоевропейского
общества в западноевропейской науке (сошлюсь иа работу Роулетта — Ralph М. Row-
lett. Grave wealth in the Horodenka group of Sub-Carpathian corded ware. In: Proto-
Indo-European. The archaeology of a linguistic problem. Studies in honor of M. Gim-
butas. Washington, D. C„ 1987, p. 191— ), который характеризует относительно
богатое захоронение уважаемой женщины-ремесленницы (а, возможно, и более высо-
кой по положению в обществе), речь идет об относительно более поздней культуре
шнуровой керамики, индоевропейская принадлежность которой не вызывает сомнений.
Могила этой особы была в избытке снабжена боевыми топорами.
'Когда автор выделяет в культуре Винча (V тыс .до н.э.!) наличие ие только
общественных домов, но и храмовых построек (с. 79), мы не можем не высказать
скептическое замечание, что индоевропейский термин ’храм’ неизвестен, есть лишь ве-
роятие существования ритуально размеченного (и освященного) пространства в этой
функции, о чем, возможно, свидетельствует предлагаемое нами этимологическое сбли-
жение лат. templum ’храм’ — лит. tinklas, ’сеть’ (’натянутое’).
Таким образом, систематически пересматривая имеющую обычно место в иссле-
дованиях транспозицию в древность данностей более позднего, культурио-продвииу-
того общества («героический век»), то есть фактическую модернизацию, вместо иско-
мой реконструкции, мы приходим в итоге к несколько более примитивной (и, возмож-
но, более адекватной) концепции того, что автор книги назвал «Портрет праиндоев-
ропейской культуры и общества» (с. 1'36—.1*3'7). Этот «портрет», согласно Сафронову,
отражает общество со сложной структурой» («иерархизованное», «имущественно и
социально дифференцированное»), включающее власть имущих и богатых, с одной
стороны, а также бедных и рабов, с другой, состоящее из сословий жпецов. воинов,
пахарей, пастухов, ремесленников и возглавляемое «священным царем»; эту слож-
ную социальную структуру как бы дублируют религиозно-поэтические представления
об иерархизованном пантеоне богов. Избегая повторений, напомню только, с какими
трудностями сталкиваются те, кто пытается реконструировать индоевропейский инсти-
тут рабства, имея в виду фактическое отсутствие праиидоевропейское название раба
(’раб’ из первоначальных названий для ’иноплеменника’, ’военнопленного’ или, как
в славянском,-— ’младшего родича’ — все это местные новообразования отдельных
и. е. языков). Еще большего критического пересмотра требует состояние исследова-
ний по реконструкции праиндоевропейской религии. Здесь вызывает сомнения не толь-
ко изначальное наличие развитого пантеона (бесспорный продукт отдельных разви-
тых, то есть более поздних, культур), проблематично даже праиидоевропейское на-
личие обобщающего термина ’бог’, оно оказывается семантической инновацией. За-
служивают внимания в противоположность этому реликты практических ритуалов
молчаливого почитания с запретами прямого называния божества (изиачальноегь
табу), развитому богопочитанню более поздних эпох предшествовали примитивные
культы. Неким культурным аналогом молчаливому почитанию служит — также древ-
ний — молчаливый обмен в торговле.
Подробное обозрение всех затронутых и раскрытых вопросов в новой книге
В. А. Сафронова затруднительно, приходится выделять отдельные звенья из общего
очень богатого, насыщенного (и щедро проиллюстрированного) целого. Высказывае-
мые мной замечания, порой,— критические, свидетельствуют прежде всего о глубоком
интересе, вызываемой этой, можно сказать, этапной публикацией. Среди опускаемых
мной здесь эпизодов древней индоевропейской культуры есть такие важнейшие, ка-
питально разобранные автором в плайе отношений Запада и Востока, как происхож-
396
дение колесных повозок, где также имело место преувеличение исследователями куль-
турных^ импульсов Передней Азии.
Связь индоевропейской истории и древнейших цивилизаций дунайско-балканского
круга, относительно позднее освоение Севера Европы (Южная Скандинавия — с ЗС'0'CI г.
до н. э.) предположительно индоевропейскими культурами, отпочковавшимися от этих
дунайско-балканских культур, посылавших свои импульсы равным образом в других
направлениях (индоевропейская фатьяновская культура Волго-Окского междуречья),
южное происхождение культур, распространившихся на территории ГДР и Польши
в древности, инвентарь зерновых у древних дунайских культур (древнейшие виды
пшеницы, в их числе—спельта, полба), чересполосиость существования племен и куль-
тур в пространстве от Силезии до Балтийского моря уже в IV—III тыс. до н. э. ... —
перечень аргументированно трактуемых, важных проблем в книге Сафронова был бы
длинным. Генетические связи древней майкопской культуры III тыс. до н. э. с запад-
ными семитами, вскрываемые автором с начала 119801-ых гг., весьма перспективны, по-
скольку позволяют решать проблему индоевропейско-семитских контактов, не при-
вязывая их к Восточной Анатолии и Месопотамии. Этот мос-т передачи культурных
влияний (в частности, в том, что касается серебра и изготовления серебряной посу-
ды, см. с. 244 книги) заинтересует тех, кто исследует восточный путь распростране-
ния некоторых индоевропейских названий серебра.
Очень существенно то, что автор может противопоставить исключительно попу-
лярной как средн археологов, так и лингвистов-индоевропеистов теории М. Гимбутас
о вторжении индоевропейских скотоводов, разрушивших, в ее интерпретации, неин-
доевропейские цивилизации Гумельницы, Винчи, Лендьела: «Наша точка зрения в кор-
не иная. Кочующие скотоводы — это те же индоевропейцы, что и носители земле-
дельческих культур Древней Европы; оии самозарождаются в пределах этих культур
и совершают внутренние передвижения» (с. 1<8б). Конечно, и помимо этого в среде
археологов растет сопротивление огульным концепциям М. Гимбутас относительно
прихода якобы с Востока курганной индоевропейской культуры. Уже неоднократно
указывалось (об этом говорится и у Сафронова), что более древний курганный обряд
захоронения появился как раз на Западе, откуда вторично распростаиился на Вос-
ток. Равным образом симптоматично, что Сафронов характеризует древнеямные па
мятники Северного Попрутья как самые древние остатки этой культуры, что позво-
ляет ему перенести также первоначальный ареал иидопранцев из Волго-Уралья в
Прикарпатье и Подунавье (с. 5), что весьма поучительно в общеиндоевропейскон
перспективе (истоки индоевропейских центробежных движений сходятся в Подунавье).
Ср. и с. 2'7—4136 о том, что ямная культура происходит от центральноевропейской
культуры воронковидных кубков, а не с Востока. Отметим попутно, что, например,
погребение дремнеямной культуры Кетедьхаза (Венгрия), датируемое по радиоугле-
родному методу 213'Г5.±8О г. до и. э., «погребение в кургане с деревянными конструк-
циями типа повозки», автор характеризует как «terminus post quem» для начала
движения нндоариев в Северное Причерноморье и Предкавказье» (с. 16'8). Могу ска-
зать, что это созвучно моим поискам арийской (праиидийской) природы ряда древ-
них географических названий карпато-дунайского региона (ср. этимологию названия
в Западной Словакии. То же направление движения — с запада на восток — Сафро-
нов прослеживает для кубано-днепровской культуры, которая «занимает узкую при-
морскую территорию от низовий Южного Буга—Днепра до яизовий и среднего
течения Кубани» (с. 21114 книги Сафронова). Естественно, что меня лично очень за-
интересовало предпринятое Сафроновым соположение моих собственных исследований
по идентификации индоарийской (праиидийской) принадлежности языковых остатков
спндов, меотов, тавров и их ареала в Приазовье, Крыму, в низовьях Южного Буга
и Днепра (Старая Скифия Геродота) и археологически выявляемого распространения
памятников кубано-днепровской культуры. Лингвистический и археологический ареа-
лы, по мнению Сафронова, в данном случае- удивительно точно совпадают (с. 21116),
что служит индоарийской атрибуции упомянутой кубано-днепровской культуры.
Изложенные выше беглые заметки — моя читательская реакция на эту новую
компактную и одновременно — исключительно солидную, оригинальную крайне свое-
временную публикацию, подводящую итоги исследований по индоевропейскому этно-
генезу и культурной истории.
Член-корреспондеит АН СССР,
доктор филологических наук О. Н. ТРУБАЧЕВ
397
РЕЗЮМЕ
Работа В. А. Сафронова посвящена разработке археологического аспекта пробле-
мы индоевропейской прародины. В процессе почти 200-летнего исследования и. е. про-
блемы была создана система лингвистических постулатов, детерминирующих локализа-
цию и. е. прародины во времени и пространстве. В соответствии с данными лингвисти-
ки о трех длительных этапах эволюции, и. е. праязыка автор указывает три больших
ареала обитания праиндоевропейцев и соответствующие им археологические культу-
ры-эквиваленты этапам эволюции и. е. пракультуры, генетически связанные между
собой (гл. 2, 6, 7). Это — раннеиндоевропейская прародина в Малой Азии с культу-
рой-эквивалентом Чатал-Хююк, VII—VI тыс. до н. э. (гл. 2, рис. I, 2, 42: 1). Это —
среднеиндоевропейская прародина на Северных Балканах с культурой-эквивалентом
Винча, V—IV тыс. до н. э. (гл. 6, рис. 11—14). Это—позднеиидоевропейская прароди-
на с культурой-эквивалентом в виде блока двух культур — Лендьел (4000—2800 гг.
до и. э.) и культуры воронковпдных кубков. КВК (3500—2200 гг. до н. э.).
По мнению автора, связь Чатал-Хююка и Винчи устанавливается на основании
сходства антропоморфной пластики, ряда архитектурных элементов и декоративных
мотивов (рнс. I, 2), а также по существованию в обеих культурах знаковой системы
при отсутствии таковой в культурах Старого Света в VI—V тыс. до и. э. Весь комп-
лекс культурных признаков и высокий уровень идеологических представлений позво-
лил говорить исследователям о «протоцивилизации» Чатал-Хююка (Мелларт, Иванов),
что явилось, согласно гипотезе автора, прологом к созданию праиидоевропейцами и
древнейшей мировой цивилизации, воплощенной в культуре Винча. Рассмотрение ав-
тором Европы (а не Азии) как колыбели древнейшей цивилизации и праиндоевропей-
цев (а не шумеров и египтян) как творцов ее коренным образом меняет сложившие-
ся исторические представления (гл. 6). Позднеиндоевропейские культуры продолжают
черты ранних цивилизаций, однако они отмечены некоторым регрессом, что объясня-
ется адаптацией относительно небольших коллективов пришельцев-индоевропейцев к
местной этнической среде (утрачиваются некоторые традиции металлургии, забывается
письменность, хотя есть основание полагать, что память об этих достижениях не ут-
рачивается окончательно).
Колонизация Европы праиидоевропейцами проходила в благоприятствующую кли-
матическую эпоху — максимум голоцена. Ведущей отраслью экономики было интен-
сивное земледелие. Переход земледельцев-праиндоевропейцев к скотоводческой эко-
номике, вызванный аридностью климата на рубеже IV/III тыс. до и. э., поставившей
под угрозу получение гарантированных урожаев, явился причиной первых далеких
миграций индоевропейцев на восток — в травообнльиые степи, либо на юг—к пред-
горным водообеспеченным районам.
Миграции протогреков в составе палеобалканского этнического субстрата явились
причиной смены нео-энеолитической эпохи на Балканах Раниебронзовым веком (Ран-
иеэлладский I), в памятниках которого отчетливо прослеживаются элементы тради-
ций центрально-европейских культур — Лендьел IV, Иордансмюля, а затем Болераз-
Бадена, КВК (гл. 10, рнс. 39, 40).
Миграции хеттов проходили из контактной зоны взаимодействия культуры шаро-
видных амфор и Болераз-Бадена по Северному Причерноморью и отмечены появле-
нием усатовских, кеми-обинских и новосвободиенских памятников (гл. 13, рис. 59—61).
Хеттская миграция протекала в тесной связи с миграцией индоариев и в то же время
(24—23 вв. до н. э.). Археологическим эквивалентом культуре индоариев является ку-
баио-диепровская культура, впервые выделенная автором в 1979 году (гл. 12, рис. 53—
57). Направление миграции индоариев с запада на восток корректирует ареал иидо-
иранцев, который должен находиться западнее древнейших памятников индоариев, к
западу от Южного Буга. Археологическим эквивалентом иидоиранцев автор считает
древнейшие памятники древнеямной культуры в Нижнем Подунавье и Северном По-
прутье, поскольку раскопки автора на севере Молдавии, в Попрутье (Думяны) этих
памятников позволили датировать их концом IV тыс. до н. э. (Триполье В1—В2). Про-
исхождение всех керамических форм древнеямной культуры, курганного ритуала автор
видит в праиндоевропейской культуре — КВК (гл. И, рис. 50—52).
Эквивалентом семитской культуре, контактирующей с индоевропейской на Север-
ном Кавказе, автор полагает, является майкопская культуры, мигрировавшая из райо-
нов Верхнего Евфрата (памятник Тель Хуэйра), входивших в сферу влияния госу-
дарства Эбла (гл. 14, рнс. 62—75). Картвело-индоевропейские контакты на Северном
Кавказе проявились в синкретичных памятниках (Дзуарикау), несущих черты куро-
аракской (картвельской) и кубано-терской (индоевропейской) культур. Дата этих кон-
тактов— 21—20 вв. до н. э. (гл. 15, рис. 78, 79). Воздействие севернокавказского суб-
страта на праиндоевропейскую лексику (Старостин) выражено, по мнению автора, в
контактах культуры Винча с субстратным культурным слоем Старчево — Криш — Ке-
реш-Караиово I, П-буго-диестровская культура. Близким аналогом последнему на
Кавказе является Шому-тешгнская культура (гл. 16, рнс. 80).
В Заключении автор подчеркивает тот вклад, который внесли индоевропейцы в
мировую цивилизацию.
398
SUMMARY
The work by Dr. Vladimir A. Safronov is devoted to the archaeological aspect of
the Indoeuropean homeland problem
According to linguistic data on three long periods in development of PIE langauge
the author shows three large areas of PIE habitation — ”PIE homelands” — and archaeo-
logical cultures located in these areas and in this time which correspondes to
the different PIE language evolutin stages. These three PIE ’’cultural equivalents” are
genetically connected to each other (ch. 2, 6, 7). The Early homeland is situated in
Asia Minor, in the South of Central Anatolia; Chatal Hiiiik is regarded as the Early
PIE culture — equivalent, YII—YI mill. В. C. (ch. 2, pl. 1, 2; 42.1). The Middle PIE
homeland is located in the Northern Balkans the Vinca culture supposed to be an
archaeological correspondence to the Middle PIE culture, the second half of the
Y mill.— the end of IY mill. В. C. (ch. 6; pl. II, 12, 14). The Late IE homeland was
situated in the Central Europe where at this time (IY—the beginning of the III mill.
В. C. existed two archaeological cultures — the Lengyel and the. Funnel Beaker Culture
(FBC) which were genetically connected (ch. 7, pl. 28). The dynamics of the PIE home-
land development is expressed in a graduate spreading the PIE area from a small
region — in Western Slovakia — to the so-called continuum — from the Balkans to
Scandinavia and from the Reihn to Western Ukraine (pl. 42—45). FBC was found to
arise on the base of Lengyel culture during its second stage (Lengyel II—pl. 28)
in the middle of the IY mill. В. C. and to develop parallel to the Lengyel till the PIE
desintegration (the beginning of the III mill. В. C.) (pl. 28—36). The bloc of cultures is
considered to be the Late PIE culture-equivalent. The origin, position the chronology
scale interconnections, the similar elements in the economical and cultural structure of
the Lengyel and the FBC are regarded in chapter 7.
In authors opinion the Chatal Hiiiik context is assosiated with the Vinca cultural
context on the ground of the similarity of the series of the antropomorphic figurines,
uncovered in these two cultural complexes and the use of sign system in two cultures
while it was absent in all other cultures of Eurasia in YI—IY mill. В. C. as well
as on the ground of the common architectual and decorative elements, common features
in burial practice etc. (pl. 1 2). The author thinks that Proto-Indoeuropeans at the
middle stage of PIE entity evolution (the Vinca culture) were the creators of the most
ancient civilization. According to the author not Asia, but Europe was the cradle of the
first civilization; not Sumerians and Egyptians but Indoeuropeans were its creators
and that means radical change in traditional views of modern linguistic and
archaeological knowledge. Though one can trace some features of the earliest
civlization in the Late PIE culture (ch. 8)—the Lengyel and the FBC — the Late PIE
culture is characterized by a definite regress. The writing system and same traditions
of metallurgy fell into decay. The explanation of a such regress is that rather small
grops of newcomers-Indoeuropeans were adjusting to the new ethnic milieu.
The IE colonization of Europe took place in the period of Holocene maximum.
The arid clime in the end of the lY-beginning of the III mill. В. C. had a penicious
effect on agriculture and the whole system of life-support, threatenting to stable
harvests, for transition of PIE farmers to cattle-breeding, and it caused the first
long-distafice migrations of the PIE people to the East, in grassy steppes or to the
South where they could find highlands rich with water.
Migrations of the proto-Greeks together with other peoples — Paleobalkanic lan-
guages speakers—(Otkputchikov, 1988) caused the appearence of Early Helladic I;
there are significant elements in the EH tradition which resulted from the cultural
tradition of such the Central Europe cultures as the Lengyel, the FBC, the Boleraz-
Baden, the lordansmiil (ch. 10, pl. 39, 40).
Migration of Hittites began from the region of contacts between the Globular
Amphorae Culture and the Boleraz-Baden cultures along the Northern Shores of the
Black Sea; the appearence of a number of new archaeological contexts in this area such
as Usatovo, Kemi-Oba, Novosvobodnaja is the result of this migration (ch. 13). The
migration of Hittites took place at the same time as the migration of Indoaryans (24—
23 В. C.) and almost along the same roots but their roots were to the North from
Hittite migratory root. This fact supports the hypothesis by Stertervant about Indo-
Hittite linguistic area. The archaeological equivalent to the Indo-Aryan culture is Kuban-
Dnjepr culture that was discovered by the author. This culture had a peculiar rites, the
forms of ceramics which descended from Globulor Amphorae traditions and vehicles
found in every fifth grave (for the catalogue of the vehicles see ch. 9). The Kuban-
Dnjepr — culture occupies the narrow sea-shore territory from the Lower South Bug
and Dnjepr up to Lower and Middle Kuban. This territory coincides with the Indo-
Aryan area that was outlined by linguistic data (O. N. Trubatchev). The most ancient
sites of the Kuban-Dnjepr culture are situated in the Lower Dnjepr (24 В. C.). The
Kuban sites of this culture are younger and could be dated by 23 В. C. This fact
demonstrates the direction of the migration from West to East (ch. 12). In author's
399
idea the Ihdo-Iranian area should be placed to the west of the South Bug-rivet.
Archaeological equivalent to the Indo-Iranians are the most ancient of the Pit Grave
culture in the Lower Danube and the Northern Prut. The -author uncovered a lot of
sites of that culture in Moldavia ' (about 100 burials in the mounds in at Old
Kkuoneshti, Dumjani) and dated them according to Tripolian imports by the end of
the IY mill. В. C. (ch. II). All forms of ceramics of the South-Western variant of
Pit-Grave culture had full correspondence in the Funnel Beaker complex. The Pit-Grave
culture certainly borrowed from the FBC the kurgan ritual practice, which had appeared
in the FBC in the middle of the IY mill. В. C. The same antropological type is
represented both in Pit Grave culture and Funnel Beaker culture. All that support the
idea of the origin of Pit Grave culture from more ancient PIE culture — Funnel iBeaker
culture (ch. 11, pl. 50—51). The long-distance migrations would have been impossible
without wheeled transport, the existence of which has reconstructed by linguists. But the
historians of technics usually consider the Ancient Near East to be the centre of the
origin of the wheeled transport (end of the IY—beginning of the III mill. В. C.). The
anthor says that the chronology of the vehicles proves that the wheeled transport was
invented in Europe — in the South-Eastern Poland (Bronocice — the site of Funnel
Beaker culture — pl. 48 :50). The author demonstrates that the vehicles of the Ancient
East (pl. 47, 49) could not be dated earlier than 27 В. C. (Early Dynastic period II).
But in Europe they had appeared in 28—27 В. C. (Boleraz, Radoshin — Eastern
Slovakia), (pl. 48:6). The map of spreading the vehicles shows that could come to the
Ancient East by two ways — through the Asia Minor and through the Caucasus; these
ways coincide with ways of migration of the IE tribes.
One of the main linguistic arguments for localization of PIE homeland is the
determination of the region of contacts of IE languages with Cartualian and Semitic
languages (Gamkrelidze, Ivanov, Klimov). The arcraeological equivalent to the Semitic
culture in the Northern Caucasus according to the author is Maikop culture that
migrated in 24 В. C. from the regions of the Upper Euphrates (the site of Tell Huera).
That is why the contacts between Semites and IE speakers could place both in the
Medditerranian area, in Asia Minor and the iNorthern Caucasus (pl. 6’2—75).
Both linguists and archaeologists place Proto-Cartualian culture in Trancaucasus
and link it with Kuro-Arax culture (Dzaparidze, Djaconov). The author has uncovered a
number of complexes of Kuban-Terek with the traces of interactions with Kuro-Arax
culture. The Kuban-Terek culture originated from the Globular Amphorae culture is
partly the equivalent of the old European branch of the PIE language (pl. 78—79).
The linguists (Starostin, Nicolaev) suppose that the Late IE lexics was greatly
influenced by the North Caucasian substrate. The achaeological equivalent to these
relations were contacts of the Middle PIE culture-Vinca-and pre-Indoeuropean
substratum in the form of Starcevo-Cris-Koros-Karanovo I, II-Bug-Dniestr culture com-
munity (ch. 5, 16; pl. 8). In the Caucasus there is a good correspondence to this com-
munity this is Shomu-Tepe culture which had the same ceramic cemplex as a similar
decorative elements and bone tools (ch. 16, pl. 80).
In the Conclusion the author underlines the tremendous contribution of the IE
peoples to the development of the world civilization (productive economics, domestica-
tion of animals, invention of wheelled transport, creation of the most ancient writing
system, discoveries in geography, trade and various contacts among the peoples, and
etc.)
Дополнительная литература
Брей, Трумп, 1979 — Bray W., Trump D. The Penguin Dictionary of Archaeology.
«Penguin Books». 1979.
Брюсов, 1956 — Брюсов А. Я- Археологические культуры и этнические общно-
сти // СА. Т. XXVI.
Ван дер Ваальс, 1964 — Van der Waals I. D. Prehistoric disk wheels in the Nether-
lands. Gr.
Верещагин, 1959 — Верещагин H. К. Млекопитающие Кавказа. М. — Л.
Вулли, т. II — Woolley С. L. Ur Excavations. Vol. 2. The Royal Cemetery. Lon-
don — Philadelphia. 1934.
Гей, 1983 — Гей A. H. Раскопки курганов на Понуре//АО за 1981. М.
Гобеджишвили, 1980 — Гобеджшивили Г. Ф. Культура курганных погребений.
Тбилиси (на груз. яз.).
Долуханов, Тимофеев, 1972 — Долуханов П. М., Тимофеев В. И. Абсолютная хро-
нология неолита Евразии // Проблемы абсолютного датирования в археологии. М.
С. 28—75.
Нованович, 1971 — Jovanovli В., Brukner В. Gomolava a Hrtkovcisite prehistorique
a plusieurs couches // Epoque prehistorique et protohistorique en Jougoslavie. Recherches
et resultats. Beograd. 1971. C. 175—176.
Козенкова 1973 — Козенкова В. И. Новые материалы по бронзовому веку в За-
падном Прикубанье // КСИА. Вып. 134.
Коссина, 1902 — Kossina G. Die Indogermanen Frage archaologisch beantwortet //
Zeitschrift filr Ethnologic. 34. C. 161-—222.
Калиц, 1976—Калиц H. Новая находка модели повозки эпохи энеолита из ок-
рестностей Будапешта//СА. № 2. С. 106—116.
Кузьмина, 1974 — Кузьмина Е. Е. Колесный транспорт и проблемы социальной
истории древнего населения южнорусских степей // Вестник древней истории. 1974.
№ 4. С. 68 и сл.
Кшак, 1970 — Krzak Z. The Zlota culture. Warsaw.
Лесков, 1967)1968 — Лесков A. M. Керченская экспедиция в 1967 году. //Архео-
логические исследования на Украине в 1967 г. К. 1968.
Лосев, 1985 — Лосев К. С. Климат: вчера, сегодня и завтра? Л.
Маккей, 1943 — Mackay Е. G. И. Chanchu-Daro. Excavation 1935—1936. N-Haven.
Массон, 1976 — Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ (в
свете данных археологии). Л. 1976.
Мелентьев, 1956 — Мелентьев А. Н. Курганы эпохи бронзы в Нижнем Подонье //
КСИА. Вып. 103. С. 53—58.
Меликишвили, 1965 — Меликишвили Г. А. Возникновение Хеттского пэрства и
проблема древнейшего населения Закавказья и Малой Азии. // Вестник древней исто-
рии. № 1. С. 3—30.
Милитарев, Старостин, 1984 — Милитарев А Ю, Старостин С. А Общая афро-
азийско-севернокавказская культурная лексика // Лингвистическая реконструкция и
древнейшая история Востока. Ч. 3. М. С. 34—43.
Миков, Георгиев, 1969 — Миков В., Георгиев В. И. Надписът върху кръглия печат
от Каранаво- най-древната писменост в Европа//Археология. Год. XI. Кн. 1. 1969.
С. 4—12.
Мовша, 1985 — Мовша Т. Г. Средний и поздний этап трипольской культуры //
Археология УССР. Т. 1. С. 206—263.
Мюллер-Карпе, 1974 — Muller-Karpe Н. Handbuch. der Vorgeschichte. Т. HI. Мйп-
chen.
Николаев, Старостин, 1984 — Николаев С. Л., Старостин С. А. Севериокавказскпе
языки и их место среди других языковых семей Передней Азии // Лингвистическая
реконструкция и древнейшая история Востока. М. С. 26—34.
Парро, 1956 — Parrot A. L’lstar Temple. Mission archeologique de Mari. T. I. Paris.
Пиготт, 1968 — Piggott S. Ancient Europe. London.
Пидопличко, 1951 — Пидопличко H. Г. О ледниковом периоде. Вып. 2: Биологи-
ческие и географические,особенности европейских представителей четвертичной фауны.
Киев. 1951.
Подборский, 1970 — Podborsky V. Kultura s moravskou malovanou keramikou//
Slovenska archeologia. T. I. 1970.
Панайотов, Дергачев, 1983, 1984 — Panajotov I., Dergatev V. Die Ockergrabkultur
in Bulgarien // Studia Praehistorica. 7 Sofia.
Попов, 1949 — Попов М. Г. Очерк растительности и флоры Карпат. М.
Родде’н, 1970 — Rodden R. J. The Spondylus — shell trade and the beginnings oi
the Vinca culture.//Actes du YII CISPP 1966. Prague. 1970 C. 41b 413.
Ростунов, 1985 — Ростунов В. Л Куро-аракская культура на Центральном Кав-
казе /I Античность и варварский мир. Орджоникидзе. С. 3—42.
Столяр, 1958 — Столяр А. Д. Раскопки курганов у хут. Попова в 1950—1951 гг.//
Материалы и исследования по археологии. 1958. Ns 62. С. 348—416.
Столяр, Шульц, 1958 — Шульц П. Н„ Столяр А. Д. Курганы эпохи бронзы в до-
лине Салгира//КСИИМК. Вып. 71. С. 53—64.
Тереножкин, 1951 — Тереножкин А. И. Скифская днепровская правобережная экс-
педиция // КСИЙМК. Вып. 37. М. С. 117—119.
Тереножкин, 1961—Тереножкин А. И. и др. Кургани блля. с. Ново-Пилшивки в
радгоспу «Аккермень» // Археолопчш пам’ятки УРСР. Т. VIII. К. С. 22—136.
Трифонов, 1982 — Трифонов В. А. О смене обрядовых групп погребений в Степ-
ном Прикубанье (эпеолит-средияя бронза) // Культурный процесс в эпоху боонзы и
раннего железа. Тезисы докладов Всесоюзного симпозиума, посвященного 60-летню
образования СССР. Ереван. 1982.
Хахман, 1973 — Bachman R. Die M’chelsberger Kulture//SPFFBU.
Хачатрян, 1980 — Хачатрян T. С Древняя культура Ширака III—I тыс. до н. э.
Изд-во Ереванского университета. Ереван. 1975.
Цалкин, 1970 — Цалкин В. И. Древнейшие домашние животные Восточной Евро-
пы. М.
Чайлд, 1957 — Childe V. G. The dawn of European civilization. London. 1957.
Шаполшникова, Константинеску, 1979 — Тезисы доклада//Проблемы эпохи бронзы
юга Восточной Европы. Донецк, 1979 Тезисы докладов.
Шпехт, 1956 — Шпехт Ф. Индоевропейское языкознание от младограмматиков до
первой мировой войны. М. С. 15—54.
ДОПОЛНЕНИЯ и ИСПРАВЛЕНИЯ
Цифра слева от косой черты обозначает номер страницы. Цифра справа — указы-
вает номер строки: с минусом обозначается строка, отсчитанная снизу вверх. Жирным
шрифтом иабраиы опечатки.
61/—23 Захарук, см. Каменецкий, 1970.
72/14, 21 Дьяконов, История 1982.
150/7 Рыидина, 1971, с. 104.
236/—5, —8 Захарук, 1962.
288/—22 Нехаев, 1986 •— Нехаев А. А. Погребение майкопской культуры из курга-
на у с. Красногвардейское // СА. № 1. 1986. С. 244 и сл.
282/1 Daniel G. The Megalith Builders of Western Europe.
259/—17 Трубачев, 1984.
Фосс, 1952: см. Каменецкий, 1970.
275/—9 Бона 1*961: см. Титов 1982, с. 138.
291/23 Савченко 1974 — Савченко А. Н.
292/24—25 Сафронов 1988а — Сафронов В А. Об ареальном единстве протогреков
и индоиранцев/./Античная балканистика — 6. М
292/4 Синюк—Синюк А. Т. Энеолит лесостепного Дона//Энеолит Восточной Ев-
ропы. Куйбышев. 1980. С. 53—72.
294/22, 23 Трубачев 1976 — Трубачев О. Н. О синдах и их языке // Вопросы язы-
кознания. Ns 4. 1976.
’6^ —6 Ф°рТ^аТ0В Ф‘ Ф' Сравнительное языкознание. Избранные труды. М.
296/3, 4 Шерер, 1947. — Scherer A. Das Problem der indogermanischen Urheimat
vom Standpunkt der Sprachwissenschaft // Die Urheimat der Indogermanen.
СОКРАЩЕНИЯ
КСИИМК — Краткие сообщения института истории материальной культуры
СА — Советская археология
SZAUSAV — Studijne zvesti Archeologickeho ustavu Slovenskej akadmie vied.
Nitra
SPFFBU — Sbornik praci Filozoficke fakulty brnenske univerzity. Brno.
ниж o’? — Congres International des Sciences Prehistoriques et Protohistoriques
1Уоо. Нгапэ
PIE — Proto-Indoeuropean
IE — Indoeuropean