АВЕНИР
КРАШЕНИННИКОВ
ПОЮЩИЙ
ОМУТОК
Пермское
книжное
издательство
1988

БВК 84.Р7-4
К 78
Художник И. Горбунов
4702010201—9	(§) Пермское книжное
К М152(03)—88 19—88	издательство, 1988
•ISBN 5—7625—0018—7

ТАЙНЫ
ТАЕЖНОЙ РЕЧКИ
РАССКАЗЫ

ПОЮЩИЙ ОМУТОК
Праздник начинался всякий раз, как сходил
я с теплохода на дебаркадер, поднимался по де¬
ревянной лестничке на крутоярье и останавли¬
вался, чтобы оглядеться. Водохранилище сине
лежало внизу, притихшее в жарком полудне.
Мучнисто-пыльная дорога, избы недалекой дерев¬
ни, редкозубый гребешок елей по изгибу овра¬
га — все было знакомо по прошлым годам и в то
же время необъяснимо иное. Легко пахли поспе¬
вающие травы, и я опять удивлялся, что могу,
оказывается, так глубоко дышать. Сипели кузне¬
чики, звенели жаворонки, но слух вскоре привы¬
кал к этим бесконечным звукам и улавливал уже
другие: отдаленный голос электрички, рокот бегу¬
щего катера...
По узенькой тропинке, по выгону со смутно
белеющими сквозь траву головками горного кле¬
вера я уходил к серым осинникам, чутко насто¬
рожившимся в ожидании ветра. Я узнавал старый
пень, широкий, как стол, обрамленный сиреневы¬
ми факелами иван-чая, невысокий триангуляци¬
онный столбик, высохший, словно костяной, и
— 6 —

мирно сидевшую на его макушке пичугу, узнавал
понизовую поляну, сплошь в ярких крапинах ди¬
кой гвоздики; я почти бегом спускался к речке,
к своей Быстринке, и пил ломкую воду, студеную
в любую жарынь.
Зарождалась Быстринка где-то в таинственных
таежных оврагах и своенравно бежала по узкой
долине, делая порою замысловатые петли. По вес¬
нам она шумно гуляла, возвращаясь в старицы,
срезая полуостровки, волокла и нагромождала ко¬
ряги, обрушивала крутой правый берег вместе с
деревьями, а потом шаловливо пряталась в зарос¬
ли черемухи и ольховника, сплошь покрывалась
белой кипенью цветения. С вечера до рассвета
промытыми ключевыми голосами пели над нею
соловьи.
Кое-где Быстринку можно было запросто пере¬
прыгнуть, но местами она становилась пасмурно¬
глубокой, и отражения деревьев, казалось, окуна¬
лись в бездонье: Омутков у нее было бесчислен¬
ное множество, и каждый неповторимо отличался
от другого.
Вот почти незаметными от прозрачности скоры¬
ми струйками мчит она по камням, по галечни¬
ку — воробью по колено — и внезапно^ скручива¬
ется в упругий зеленый жгут, и кипит/и кружит
в котловине. Вот скользит по лакированной коря¬
жине, подаваясь вбок, вбок, под сплошняк ветвей
и плети дикого хмеля, под навес смородинника
и там замирает, будто задумавшись. Или, пря¬
чась в завалы, выглядывает оттуда через тихие
треугольные оконца. А то принимает в себя ка¬
кой-нибудь невесть где родившийся ручеишко, за¬
тевает с ним игру, и по песчаной бровке на дне
катятся, переливаются зеленые, желтые, синие
шарики.
В таких омутах сторожкими тенями стоят ха¬
риусы. Заденешь ветку, топнешь ли посильнее,
пробираясь к ним, резко двинешься, воюя с ко¬
марьем, — и мелькнут, и нету.
— 7 —

Как трудно без шума выбраться из цепких за¬
рослей черемушника, ольховника, остро пахучей
лютой крапивы, но еще труднее забросить леску,
не зацепив ее или само длинное удилище.
Я рыбачу внахлыст, без поплавка, насаживая
на маленькую игручую мормышку ручейника либо
паута. На кончике удилища кивок-пружинка, чут¬
ко передающая поклевку... Летит мормышка в
струе, ныряет в омут и — стремительный рывок,
и мерцает, и бьется, и дрожит на крючке живое
серебро. Заброс, второй, третий, и надобно идти
дальше, снова подкрадываться, садиться на кор¬
точки, а то и становиться на колени.
Нет, это не просто рыбалка, это подлинная
охота; и скучно мне, муторно после такой охоты
зевать над ленивым поплавком, ждать, пока-то
заблагорассудится какому-нибудь тупоумному ле¬
щу потянуть червяка...
Но в июне не только ради хариусов приходил
я на Быстринку. В июне у меня был праздник.
Птицы почти не пели, им некогда было петь:
в гнездах, разинув рты-кошельки, торчали нена¬
сытные птенцы. Маленькие серые дятлы, истошно
вереща, на бреющем полете обстреливали меня,
отгоняя прочь.
— Да не бойтесь, не трону, — уговаривал я и
все же спасался бегством.
Бесстрашный от любопытства бурундук сел па
валежник за моею спиной. Краешком глаза видел
я его светлую грудку и молитвенно сложенные
передние лапки. Значит, дождя долго не будет...
Ондатра плыла, отдаваясь течению; заметила
меня и движением отменного ныряльщика ушла
на глубину, лилово блеснув на мгновение своим
драгоценным ворсом. Вечерело, и хотя солнце во¬
всю еще играло на холмах, долина Быстрннки
уже задремывала в полусумраке, и туман пред¬
чувствовался над нею, и в отдаленных кустах на¬
чал пробовать свой скрипучий голос коростель.
Медовые терпкие запахи потянулись, повеяло
-8-
сыростью. На излюбленном месте я развел косте-
рочек, положил на рогульки поперечину, подвесил
котелок, вычистил на лопушке десяток хариусов,
приготовил пару картошек, луковку, лавровый
лист. Все это любому рыболову знакомо: и ноч¬
ные думы у костра, .непременно философские, и
странные звуки, которые рождает, преувеличивает
и гасит темнота, и теплая дрема перед рассве¬
том... Все так знакомо, так знакомо... Исчезли
куда-то нудные комарихи. Далекие детские голо¬
са, нет — девичьи голоса, еще не захрипшие от
горя, от слез. Это она, Быстринка...
Да велики ли в июне ночи — заря догоняет
зарю, и вот уж я умываюсь тепловатою в этот час
водою, заливаю белесый круг пепла и тихонько
иду вверх по речке, с трудом различая дорожку.
На вершинах увалов давно светлым-светло, ма¬
кушки елей и осин окрашены солнцем, и только
бы не опоздать, не упустить того получаса, ради
которого я приехал сюда и коротал ночные часы.
Я раздвигаю тесные ветви ольховника, проби¬
раюсь сквозь кустарник, сажусь на поваленный
ствол. Маленький омуток смутно сереет передо
мною. Где-то булькает, переливается водопад, а
здесь сонная тишина, огражденная со всех сто¬
рон стволами и листвою. Только бы не набежали,
как это частенько бывает, рассветные тучи и не
испортили праздника! Начинает зудеть голодная
комариха, но я не обращаю на нее внимания.
Я жду.
Вот, вот, начинается! Чуточку подрумянился
ольховый листок. Резная тень от неведомой ветки
в омутке отразилась. Вот он, теплый луч солнца!
Он скользнул по стволу на той стороне, словно
ощупывая его, замер расплывчатым овалом, в ко¬
тором что-то едва уловимо трепетало. Вот растя¬
нулся, передвинулся, провалился в листву, высвет¬
лив в ней дымчатый прямоугольник, и в омутке
чуть наметилось песчаное дно. Как все-таки мед¬
ленно!
— 9 —

Но все ниже, ниже, все шире растекается теп¬
ло, проникая в тайники зарослей, рассыпая по
сторонам веселые зеленые брызги. Омуток про¬
буждается, что-то посверкивает на дне. И вдруг —
вот оно!
На той стороне, разбуженные лучом, разда¬
ются неведомые звуки. Словно кто-то берет аккорд
гитары. Один и тот же аккорд, сначала бережно,
как бы примериваясь, потом сильнее, настойчивее,
повторяя и повторяя его.
Что это, я не знаю, да и знать не хочу. Вытя¬
нувшись, замерев, позабыв обо всем на свете,
я слушаю, слушаю...
Но речка начинает журчать в полную силу, но
солнце заливает весь берег — и музыки нет, она
отыграла свое. Я уношу ее с собою. Я завтра бу¬
ду ждать ее снова и послезавтра тоже, если по¬
сулит мне бурундук хорошую погоду.
ПОЛОСАТЫЕ СОСЕДКИ
Обычно я просыпался рано, когда еще только-
только светало, сбегал по каменным влажным
ступенькам к речке, умывался ломкой ночной во*
дою и садился за работу, или за’бирал удилище,
либо с корзинкой отправлялся по грибы. А это
утро проленился в душистых сумерках сеновала —
открыл глаза, когда в щели под крышей, в сква¬
жины от выпавших сучков сыпались разноцветные
солнечные лучи.
Я не успел еще шевельнуться, не успел подо¬
гнуть ноги, лишь приподнял голову над подушкой
и вдруг замер. Под крышею сеновала еще пла¬
вала синеватая муть, угадывались в ней какие-то
странные полушария. И оттуда, с высоты, с пере¬
ливчатым звоном спускался, завивался воронкой
шатучий смерч, вспыхивал в лучах самоцветами.
Тонкий низ этой воронки ввертывался в сено где-
то у моих босых ступней. Я словно чувствовал,
— 10 —
как щекочет их ветерок стремительного движе¬
ния.
«Это осы, — догадался я. — Осы!»
Но что же делать? Сколько я смогу пролежать
навытяжку? А если шевельнусь — в подошву вопь¬
ются тонкие ядовитые иглы.
Я уже имел удовольствие с ними познакомить¬
ся. Однажды решил разделать на куски высохшую
до трещин слегу. Приспособил ее одним концом
на землю, другим на старую колоду, которая с не¬
запамятных времен вдавливалась в траву за сара¬
ем. Недалеко от колоды жена сушила на ветерке
волосы после купания, ждала, когда я расправ¬
люсь со слегой, чтобы утащить обрубки к летней
печке. Никакой беды мы не ожидали. Я тюкнул
топором по слеге, она не поддалась, спружинила.
Примерился наискосок, ударил покрепче. И тут
острая щиплючая боль впилась в глаз, в ухо.
Жена вскрикнула, замахала руками. Неведомо
как мы очутились у речки, долго мочили ледяной
водой взбухающие отеки с красными точками по¬
середине.
Оказывается, в колоде гнездились осы...
В другой раз я собрался в город по делам.
До отправления теплохода оставались считанные
минуты, я поспешил проститься с женой, которая
прибирала мусор возле печки, над самым бере¬
гом. Внезапно точно осколок стекла врезался в
лицо. Слезы брызнули! В таких случаях очень по¬
могает холодная вода, сок петрушки или лука, но
лечиться времени не оставалось. Жена быстро на¬
полнила в речке полулитровый термос, вставила
его в карман моего рюкзака. И я пошел по тро¬
пинке, как говорят боксеры, в туманном состоя¬
нии грогги.
Степенные пассажиры поглядывали на меня
странно, даже сочувственно, смешливые девчата
прыскали в ладошки. Я терпеливо и обреченно
мочил из термоса платок, прикладывал его к
верхней губе, к носу, ощущая болезненное взду-
-11 —
тие. В салоне теплохода подошел к зеркалу и ох¬
нул: на меня взирал Ведущий «Необыкновенного
концерта» из кукольного театра Образцова.
На пристани я еле-еле смог улестить шофера
такси — он с подозрительностью косился из-под ко¬
зырька фуражки на человека, скрывающего ис¬
тинное лицо свое под развернутым мокрым носо¬
вым платком. Дочь открыла мне дверь в квартиру
и отшатнулась, подумала: кто-то явился в проти¬
вогазе.
О каких уж делах могла идти речь! Я позво¬
нил в неотложку. Милая женщина в белом ха¬
лате, с трудом скрывая смешинки в глазах, по¬
хвалила меня, что вызвал, смерила температуру,
осмотрела гортань — нет ли отека, и предупре¬
дила:	•	. ’
— У вас аллергия на пчелиный и осиный яд,
будьте осторожны.■— И дала мне больничный на
три дня...
Потом все мои домашние, да и я с ними, от
души хохотали, вспоминая волшебные изменения
моего облика.	?
Но в это утро мне снова было'не до смеха.
На подошвах человека, несмотря на всю Их тол¬
стокожесть, тысячи нервных окончаний, и я каж¬
дым из них ощущал: вот сейчас, вот сейчас сада¬
нет!
Все же помаленьку, со скоростью самой нера¬
сторопной улитки, я подтянул, согнул в коленях
обе ноги, сполз на лесенку, скатился вниз и легко
вздохнул. Осы, видимо, заняты были важным де¬
лом, на этот раз пощадили меня.
В разгоревшемся свете дня на почтительном
расстоянии я разглядел: под крышей футбольны¬
ми, теннисными мячами, шариками пинг-понга ви¬
сели осиные гнезда. Я забирался на сеновал поздно,
в полутьме, когда хищные соседки уже спали, рас¬
положившись кругами в своем, похожем на ва¬
фельное, обиталище, уверенные, что человек под
ними никаких враждебных действий не предпри-
— 12 —
мет. И вставал я, как уже говорил, до солнца,
вверх, в темнеющий двускатный угол, не всматри¬
вался, даже не подозревал, какая угроза надо
мной нависла.
В прошлые лета прицепляли там осы одно-
два гнездышка величиною с кулак. Стоило ли
обращать на это внимание! Иногда в избе ни
с того ни с сего раздавалось тонкое въедливое
жужжание. Хрупкое существо, с яркими золотыми
поясками поперек черного агатового тела, ударя¬
лось в стекло, ползало, дрожа узкими прозрачны¬
ми крыльями, жадно двигало челюстями. И тогда
ощущение страха являлось, и надо было убить
эту крылатую хищницу, иначе она не даст сидеть
за столом, не даст читать при огне. Да кто ее
звал сюда? У нее-то должно быть чувство опасно¬
сти или хотя бы опаски? Ловила бы, рвала бы на
куски мух да гусениц там, на воле!
Как-то я видел, как охотилась оса за летящей
бабочкой-капустницей, полосатым веретеном ки¬
далась на нее сверху, сбоку. А эта порхающая
тихоня с таким проворством уклонялась, уверты¬
валась, отлетала в сторону, заранее точно пред¬
угадывая удары, что не поверил бы, если бы не
наблюдал сам. И вот ведь странно устроена пси¬
хика человека: я жалел бабочку, радовался, когда
она спряталась где-то в травах, слилась с ними.
Но ведь умом, умом-то знал, какой вред наносят
эти легкокрылые создания...
Здесь, на берегу таежной речки, полосатые со¬
седки не столь уж нам докучали. Иногда я встре¬
чал их грушевидные гнезда в лесу. Однажды на¬
ткнулся на такое чуть ли не носом. Солнце вста¬
вало роскошно, во всю силу, от его прямых и от¬
брошенных стволами лучей обильным паром ку¬
рились замшелые бревна, коряги, кучки валежни¬
ка. И вот в этом курении прямо передо мною
из-под широкой еловой ветви выбрались две осы,
взлетели почти разом. От их легчайшего движе¬
ния посыпались капли, блеснув на мгновение зе¬
-13-

леными, алыми, желтыми огоньками. Я благора¬
зумно отошел в сторону.
Ну, а теперь что делать? Нынешнее лето, ви¬
димо, оказалось для них особо благодатным: вон
сколько жилья себе наладили. Надо попросить у
пасечника его боевые доспехи, поставить лестни¬
цу, в сумерках снять все эти футбольные и тен¬
нисные мячи в мокрую тряпку. Иначе покоя не
жди.
Наверное, я сказал это вслух, потому что жена
откликнулась:
— Ты прав. И начинать надо с летней кухни.
Она уныло сидела на скамеечке в тени от кры¬
ши. На солнечной стороне избы в великом своем
многообразии мелькали разноцветные журчалки,
маленькие оски припадали к бревнам и; как
сквозь стену, уходили внутрь; жуликоватые мухи,
укравшие боевую окраску у настоящих ос, нагло
висели в воздухе. Однако вблизи летней кухни
никто из них резвиться не отваживался.
Кирпичную плиту я сложил на земляной пло¬
щадочке возле самого спуска-лесенки к речным
зеленовато-серебряным струям. Над плитой на че¬
тырех столбах соорудил крышу — навес от дождя
и жарких лучей. На доски крыши опускались оль¬
ховые ветки с чистыми нынешними побегами и
косматыми прошлогодними шишечками. Здесь
было хорошо готовить нехитрое деревенское ва¬
рево да и просто посидеть вечерком, слушая пере¬
говоры Быстринки с корнями деревьев, с коряга¬
ми и кустами смородины, с галечником на пере¬
кате.
И надо же — у самой лесенки, под крышею
кухни, осы влепили свою грушу! Дым от печки
им, конечно, мешал, мы, бегая туда и обратно,
им, разумеется, тоже мешали. Пока они налажи¬
вали свое жилье и разрешались потомством, мы
их не замечали. Но вот как-то наш котенок Кузь¬
ка, игрунец, интриган, озоруй, впрыгал по стволу
ольхи, по ветке на крышу кухни, побродил по ней
-14-
немного и остановился от неожиданности и любо¬
пытства, позабыв опустить две лапки из четырех.
До слуха его, очевидно, донеслось таинственное
гудение, которое исходило из-под закраины кры¬
ши. Кузька помешкал немного, прижался живо¬
тишком к доскам и пополз. Он добрался до са¬
мого края, перевесился и весь приготовился. Мы
с женой тоже не знали еще о «бомбе с часовым
механизмом», упрятанной под крышу, просто с
интересом следили, как всегда, за Кузькиными
проделками.
— Смотри, — шепнула жена, — он, наверное,
за жуком каким-нибудь...
В это мгновение Кузька вдарил лапой. Раз¬
дался невероятный вопль, совсем не похожий на
кошачий. Кузька прямо с крыши пролетел в воз¬
духе метров пять и исчез. Появился он только
к вечеру с обиженной на весь мир физиономией,
три дня не мог садиться...
Теперь осы не подпускали к кухне и нас. Мы
пробовали выкуривать их дымом, издалека, при¬
крывши лицо, плескали крутым кипятком. Осы
упорно держались.
— Да, — сказал я, — ничего не поделаешь.
Угораздило же их... Только надо, чтобы собрались
все. Иначе снова отстроят.
Мы едва дождались вечера. Когда потускнела
долгая заря, от луговин потянуло прохладными
запахами донника, мяты, я изготовился. К пасеч¬
нику я не пошел: почему-то неловко было при¬
знаваться, что хочу уничтожить осиное гнездовье.
Надел по-бабьи, наглухо, на голову платок, свер¬
ху еще кепку. Глаза прикрыл целлофановой плен¬
кой, рот завесил марлей в три слоя. Телогрейка,
рукавицы, толстые штаны и резиновые сапоги за¬
вершали мой боевой наряд. У страха глаза вели¬
ки, да я и в самом деле опасался нападения.
Жена, глядя на меня, не могла удержаться от хо¬
хота, но громко хохотать все же остерегалась,
точно осы могли ее услышать.
-15-

В два рассчитанных прыжка я очутился у гнез¬
да, сгреб его в марлевую салфетку, чуть ли нс ку¬
барем скатился к речке, сунул в воду. Минут че¬
рез десять, освободив лицо и уши, развернул
марлю. В ней, в раздавленном мокром месиве,
шевелили лапами, еще пробовали дергать крыль¬
ями десятка полтора крупных, отливающих чер¬
ной и золотистой чеканкой ос. Не это поразило,
не это смутило нас. В то место, где только что
висело гнездо и где осталось едва заметное тем¬
ное пятнышко, долбилась, отлетала, снова долби¬
лась маленькая оса. Она, видимо, задержалась
где-то в дороге, запоздала до исхода зари, она
даже, возможно, нарушила какие-то буквы своих
законов, но добралась, вернулась домой. И весь
другой день с утра колотилась она в высохшее
пятно, не веря еще в беду или помутившись разу¬
мом. А может быть, была другая, заночевавшая
где-то и воротившаяся с первым лучом. Не знаю.
Порядочно лет прошло с той поры, но не забыва¬
ется это, и мучит, мучит дума: почему мы мешаем
друг другу, почему вынуждены друг от друга за¬
щищаться?!
ТЕНЬ НА ТРОПЕ
Жаркий полдень вызрел над землею и уходил,
вытопив из елок медовую слезу. Бор подернулся
туманом от запахов распаренной хвои, заячьей
кислицы, папоротников, трухлявых пней. Стояла
такая тишина, что слышалось, как шелушатся на
стволах прозрачные чешуйки.
Чтобы сократить дорогу домой, я поднялся в
бор от речки, шел напрямки по мягкой подстил¬
ке, и вот мой путь пересекла муравьиная тропа.
Конечно, перешагнуть через нее ничего не стои¬
ло. Но с детства любопытна мне была жизнь му¬
равейников. Маленькие, похожие на оброненную
кем-то шапку, я замечал мимоходом. Старые пли,
-16-
источенные мелкими красноватыми мурашками,
или песчаные кочки, приют черных суетливых
муравьишек, меня нс интересовали. Зато огром¬
ные, иные выше моего роста, конусы с южной сто¬
роны ствола какой-нибудь косматой ели останав¬
ливали надолго.
Порою они казались заброшенными. Никто не
выбегал из ворот и калиток, не спешил внутрь —
все дверцы были плотно закрыты. Безоблачное
небо синело над кронами деревьев, ничто вроде
бы не предвещало ненастья. Однако муравьиные
метеорологи не ошибались: через какое-то время
в природе морочало, первые капли дождя щелка¬
ли по осиновым листьям, разрастался шелестящий
шорох и надолго овладевал землей. Но иногда —
гром палит из всех пушек, ветер бушует над бо¬
ром, а в муравейнике все входы-выходы настежь.
По тысячам коридоров, подпертых балками и ко¬
лоннами, под сводами залов, казарм, кладовых
сквозняком катит целебный озонный воздух. И вся
темно-бурая пирамида кипит деятельным движе¬
нием...
В отрочестве, еще не соизмеряя поступков и
последствий, я единым махом сносил макушку
муравейника. Что там поднималось! Мириады ра¬
бочих кидались спасать самое дорогое, что только
есть у них: потомство — белых куколок, которых
мы называем муравьиные яйца. Подальше, по¬
дальше, в глубь галерей, в теплое влажное нутро,
в самые укромные уголки государства! Солдаты
выстраивались, свирепо раскачиваясь, выгибались,
стреляли в меня колючими струями кислоты. Ед¬
кий запах, от которого першит в горле и щиплет
глаза, облаком висел над муравейником...
Но что они могли со мною поделать? Мне нуж¬
ны -были муравьиные яйца. Я насаживал их по
одному на крючок и забрасывал в воду. От ост¬
рого запаха рыба теряла голову и кидалась на
приманку. Не знаю, каким образом первая рыбка
смогла отведать этого лакомства, скорее всего,
— 17 —
ливни разбивали муравейник и смывали в реку.
Я в пору своего отрочества не очень-то задумы¬
вался — что да почему; щепотью сгребал яйца,
опережая муравьиных рабочих, сдувая с запястья
отважных защитников.
За моей спиной оплакивали потери, тащили
хвоинки-травинки, чтобы хоть как-то прикрыть
макушку, восстановить хозяйство. Или же, под¬
хватив оставшихся куколок, уходили на другое
место, а по лесу следом за ними, пакостно ра¬
дуясь, ползли, шкандыбали, бежали всякие гусе¬
ницы, жуки. Нет муравьев, вы слышите, нет му¬
равьев, они удрали, они исчезли, теперь нам раз¬
долье!.. Стриги, сверли, точи, пожирай стволы,
листья, ягоды!..
Но мне еще мало, что обобрал, разгромил це¬
лый лесной народ. Перед собой я вижу торную
муравьиную тропу. По ней беспрерывно движутся
два встречных потока. Одни тащат обрезки листь¬
ев, травинки, мелких зеленых червяков или, кто
пятясь, кто сильно подталкивая сзади, скопом во¬
локут добычу покрупнее. Встречные, бегущие, так
сказать, с пустыми руками, уступают дорогу, а то
бросаются на помощь... И вдруг рифленая подош¬
ва моего сапога расплющивает дорогу, будто ги¬
гантская бомба, внезапно павшая с неба.
Я шагаю дальше. А с тропы уносят останки
погибших, подбирают увечных, тащат их в мура¬
вейник, в камеры реанимации, где головастые хи¬
рурги каплями жидкости, нам неведомой, поста¬
вят кого-то на ноги.
Позже, уже в зрелом возрасте, я читал у Бре¬
ма: «Клеант рассказывает, что он видел следую¬
щее: муравьи подошли к чужому муравейнику и
несли мертвого муравья; из муравейника к этой
процессии вышли несколько муравьев, как бы для
того, чтобы узнать, в чем дело, а затем снова
скрылись, и это повторялось три раза. Наконец
муравьи вытащили из муравейника червяка и пе¬
редали его носильщикам трупа, как бы для того,
- 18 —
чтобы выкупить у них околевшего товарища. Но¬
сильщики взяли червяка, оставили около муравей¬
ника труп муравья...» Я увлеченно интересовался
жизнью муравьев, по книгам и по другим публи¬
кациям мог судить: они сеют пшеницу, строят за¬
гоны для своих коров — бледно-зеленых медли¬
тельных тлей, они видят ультрафиолетовый и по¬
ляризованный свет, ощущают недоступные нашему
обонянию запахи. Они общаются друг с другом
лаконичным языком жестов. Но есть предположе¬
ние, что и звуками они объясняются, только нам
слышать их не дано природой. И мы, в чванстве
своего неведения, думаем, что мир насекомых на¬
полнен только жужжанием крыльев да стрекотом.
Совсем недавно мы и океан считали безмолвным!..
Словом, чем больше я знал о муравьях, тем
большим уважением и симпатией к этому лесному
народу проникался.
И в полуденном бору остановился перед тро¬
пой вполне дружелюбно. Она служила, по-види-
мому, не одно лето — была хорошо проторена.
Даже на плоской плите камня-сланца, обрамлен¬
ного бурым валиком опавших иголок, десятки ты¬
сяч муравьиных ног протоптали ровную борозду.
Словно в детстве, захотелось сделаться кро¬
шечным, включиться в это оживленное движение,
пробираться сквозь джунгли, которых ни один
путешественник на земле не видывал, сражаться
с чудовищами, неведомыми самой изощренной
фантазии. И муравьи, добрые, верные, справедли¬
вые, непременно помогали бы мне, защищали
меня...
Внезапно движение на тропе прекратилось.
Будто по какому-то властному сигналу. Слева и
справа от меня набегали свободные путники, ра¬
ботники с ношами, но перед непонятной мне пре¬
градою сбивались в толпы, кружились на месте,
ударяя друг дружку передними лапами, усиками,
исчезали. Что стряслось у них? Какая враждеб¬
ная сила прервала это мирное шествие?
-19-

И тут я увидел солдата. Преодолев преграду,
он стоял на краешке сланца. Наверное, это был
самый сильный, самый храбрый из всех солдат и
его послали сражаться со мною. Он приподнялся
на четыре лапы, две воинственно выставил вперед,
вскинул большую тяжелую голову с плоскими
серповидными жвалами, держал наготове аппара¬
ты с ядом и кислотой. Он был по-настоящему гро¬
зен во всеоружии.
Каким он видел меня? Или так, как мы видим
в перевернутый бинокль? Или воспринимал мои
биотоки? Соизмерял ли он мою, по сравнению с
ним, громадность? Понимал ли, что одним легким
щелчком я могу отправить его к муравьиным пра¬
отцам?	'	.
— Чем я вам помешал? Чего ты озверел? —
спросил я на всякий случай и с удивлением по¬
чувствовал: он отвечает, муравей отвечает!
«Мы... тоже... тебе... ничего... плохого... не сде:
лали... Только... уйди... с этого... места...»
— А если не уйду?
«Мне... нельзя... будет.:, возвращаться... в ка¬
зарму... Будем... сражаться...»
— Слушай, в чем дело?
«Фиолетовая тень опасности., легла... на тро¬
пу...»
Ах, вот оно что! Оказывается, за моей спиной"
солнце рванулось между кронами, и моя тень об¬
рушилась поперек тропы. Изменились привычные
окраски, освещение да еще бог знает какие усло¬
вия, и тропа дрогнула.
— Ладно, старина, прощай, всего тебе. доб¬
рого.
Я в последний раз взглянул на камень. Сол¬
дата не было. По тропе снова двигались два
встречных потока. Они не прервутся до поздней
темноты. И если ночь выдастся ясная, лунная, то
и ночью муравейник не заснет. И среди черной,
как тушь, хвойной осыпи, среди затихших трав
— 20 —
будет мерцать тропа странным переливчатым
светом.
ИГРЫ С ПАУКОМ
— Как увидишь паука, так и хочется убить
его! Смотреть противно.
— Ну, не все они одинаковые. Вот возьми се¬
нокосца...
— А что сенокосец? Похож на комок пыли.
Ноги, как ниточки. В детстве мы ловили сенокос¬
цев, обрывали им ноги. Эти обрывки так смешно
выплясывали... Или комнатные пауки! Кто им
позволил тенетами обметывать углы?.. А кресто¬
вики! Идешь себе по лесу, и вдруг физиономию
твою облепит клейкая сеть. Еле соскребешь...
Мерзкие все ойи!..	.
— Стоп, стоп! Убивать только из-за того, что
кто-то кажется тебе некрасивым? Да ты пригля¬
дись, если, конечно, удастся, ты подумай, какие
они умницы... Следи за порядком в доме, и ком¬
натные пауки не предположат, что жилье забро¬
шено, и не решатся ткать свою паутину... А ведь
они, между прочим, предсказывают погоду лучше
всяких метеослужб. Если прячутся в угол и пово¬
рачивают брюшко на запад или восток, жди от¬
туда ветер. Рассказывают: во время наполеонов¬
ских завоевательных походов армия генерала Пи-
шегрю вторглась в Голландию. Но Голландия
вся была сплошь затоплена осенней водой, увяза¬
ли лошади и орудия, еле брели солдаты. Пише-
грю подумывал отдать приказ об отступлении.
В это время в Утрехтской тюрьме голландцев то¬
мился генерал-адъютант Катрмер д’Ижонваль, по¬
павший в плен. Для энтомологических наблюде¬
ний времени у него было предостаточно, да и на¬
секомых в камере представляли одни пауки...
И вот Пишегрю получает через верных людей от
пленного генерала записку: мол, пауки прсдска-
-21 —
зывают дней через десять крепкие морозы. Конеч¬
но, пауки эти были плохими патриотами. Но Пи-
шегрю не посмеялся, не пожал плечами, а решил
с ретирадой повременить. И в самом деле, через
десять дней прочный лед сковал каналы и боло¬
тины, а вскоре генерал-лейтенант Катрмер
д’Ижонваль с триумфом возвратился в Париж.
Ты видел осенью, в солнечный звонкий день —
стоймя в воздухе держится паутинка, медленно
летит по ветру. Ее почти не заметно, пока вне¬
запно не сверкнет она серебристой нитью, а там
другая, третья!.. На кончике внизу цепко держат¬
ся крохотные паучишки-путешественники: расселя¬
ются по окрестностям. Они народ серьезный. Им
не хочется справлять новоселье и готовиться к зи¬
мовке в дождливую слякотную пору, они вылетают
в начале сухих погожих дней.
Или тот же крестовик. Цвет буровато-серый,
как у недозревшей смородины, и узор на спине,
который нам видится крестом.
— Он тоже синоптик?
— Еще какой! Заранее сам порвет паутину в
нужном месте, чтобы всю ее ветром не растре¬
пало...
Так, мысленно продолжая разговор с моим
приятелем, который недавно не захотел меня слу¬
шать, только смеялся, я шел по курчавой от гуси¬
ной травы тропинке вдоль берега. Справа, отде¬
ляя меня от речки, стояли дымчатые стволы оль¬
хи, покрытые понизу густерней крапивы, слева
начинались кустарники татарской жимолости.
Скоро тропинка унырнет в них, и надо быть на¬
чеку. До чего же, однако, упрям этот Пафнутий!
Облюбовал себе местечко и никуда не трогается.
Ладно, по тропинке редко кто ходит, а то бы от
работы очумел, собственную паутину собедал, с
голоду высох.
Пафнутий раскинул свою сеть прямо над тро¬
пинкой, примерно на уровне моего лица. Видимо,
здесь была особая воздушная тяга; мухи, комарье
-22-
и прочие летучие твари ей отдавались и попадали
Пафнутию в лапы.
Под листками, в зеленом кулечке, затаился
Пафнутий, ждет. Как рыболов. Сигнальные пау¬
тинки привязаны к его брюшку. Задрожит пау¬
тинка — ага, кто-то вляпался, вырваться стара¬
ется, да еще пуще влипает! Пафнутий выскакива¬
ет из кулечка, останавливается, проверяет: не
опасно ли, и перебежками, перебежками — к раз¬
зяве. Быстро пеленает ревущую пленницу и уно¬
сит. Сколько за сутки он всякой крылатой твари
свяжет и угомонит навсегда!.. А если оса ненаро¬
ком в паутину угодит, Пафнутий кидается к ней
сломя голову. На почтительном расстоянии от
рычащего вихря скорее, скорее срежет нити, вы¬
пустит зверя. Иначе всю сетку разнесет...
Я тоже однажды разнес все хозяйство Пафну-
тия. Ходил в лес кружной дорогой, а домой воз¬
вращался коротким путем — по неторной этой тро¬
пинке. Она чавкала под ногами, пропитывая кеды
холодком. То ли устал, то ли зазевался, но вдруг
всем лицом вляпался в паутину. Ох и ругался же
я, счесывая с губ, со щек, с бровей льнучую пря¬
жу. Пафнутий тоже, конечно, ругался в своем убе¬
жище: только-только наладил ловушку, а какая-
то морда все нарушила!
Однако долго горевать ему было несподручно.
Ворча выбрался он на развилок веточки, низом
брюшка припал к ней и прилепил кончик паути¬
ны. Если бы хороший ветер, Пафнутий бросил бы
паутину по его воле, она перелетела бы через тро¬
пу, пристала на той стороне к ветке кустарника,
Но ольхи поперечный ветер не пропускали. Паф¬
нутий, как заправский альпинист с горного карни¬
за, начал толчками ссаживать себя вниз. Повисел
над макушками трав, прикинул на глазок рассто¬
яние, качнул свою веревку... Он раскачивался,
раскачивался, будто маятник, норовя направить
сильный такт в одну сторону. Он знал: движение
воздуха вдоль тропинки подхватит его. Так и по-
-23-
лучилось. Надувшись, растопырив лапы, обмотан¬
ные неплотной пеленой паутины, он под углом пе¬
релетел через тропинку и вцепился в листок та¬
тарской жимолости. Приклеил паутину, которая
теперь провисла над тропой, посидел, переводя
дух, всеми восемью своими глазами осмотрелся.
Надо приниматься за ткацкую работу. Самому
челноком сновать по нитям, отгрызать, натяги¬
вать, сводить спицами к центру, продергивать по¬
перечины. Закатное солнце на какой-то миг осве¬
тило тропу, и великолепное сооружение Пафну-
тия, изящное, почти невесомое, уловило лучи, нити
окрасились всеми цветами радуги. Утром «колесо»
покрылось матовым налетом росы, но Пафнутий
ее не отряхивал: должно быть, отсыпался после
вчерашних трудов.
Я от души поздравил его с творческой победой.
На этом бы и покончить, оставить мастера в по¬
кое, но не тут-то было. Память подсунула вычи¬
танную где-то романтическую историю.
В темницу замка Зонденбург упрятали тирана
короля Христиана Датского. Сидел он много лет
в глухих каменных стенах, вспоминал свои дея¬
ния. Единственным собеседником его * был паук.
Король кончиками пальцев касался паутины, паук
тут же выходил из своего убежища в трещине сте¬
ны. Потом он стал появляться даже на голос уз¬
ника и терпеливо внимал жалобам и покаянным
речам заключенного. Бывшему королю он ничем
помочь не мог, но ведь как важно, что хоть кто-то
выслушает, не перебивая, не противопоставляя
свое: «Ну, тебе-то что, а вот у меня...» Надзира¬
тель подслушал бормотание короля, • ухмыльнулся
в запущенную бороду: «Все — его бывшее величе¬
ство свихнулось». Однако вскоре выследил через
глазок, с кем король якшается. Паука удавили,
король рыдал безутешно. И много лет спустя,
когда его, старого, немощного, перевезли в другой
замок, с более мягкими условиями, он со слезами
— 24 —
вспоминал своего восьминогого друга и клял же¬
стоких тюремщиков.
А надо мною сияло небо, от реки наплывали
запахи только что разломленного свежего огурца,
я был волен идти на все четыре стороны и в по¬
добном собеседнике не нуждался. Но все-таки не
приручить ли этого Пафнутия? Забавно будет по¬
казать его друзьям-приятелям да и короля-дресси¬
ровщика вспомнить...
Кончиком ветки я потрогал паутину. Пафнутий
никак не отозвался. Наверное, трясение «колеса»
было слишком сильным и напугало хищника.
Я сменил тактику: сорвал стебелек луговой овся¬
ницы и быстро-быстро защекотал ее метелочкой
паутину. Ага, клюнул! Пафнутий пулей выскочил
из своего кулька, остановился на краю паутины,
как всегда, чтобы убедиться, нет ли врагов по¬
близости. Потом стремительно полетел, чуть ка¬
саясь поперечных нитей, к моей метелочке. Но
опять притормозил.
— Здорово, Пафнутий! — сказал я.
Может быть, пауки лучше понимают язык ко¬
ролей или в зеленом мире у Пафнутия другое имя,
но меня не выслушали. Пафнутий сердито ушел
к себе под листок. Я снова пощекотал паутину,
снова сигнал о добыче передался Пафнутию. Он
появился, но только на ободе «колеса», и, навер¬
ное, проворчал: «Ну чего ты, орясица, творишь?
Ишь разохотился. А я должен всякий раз носить¬
ся как угорелый. Игрушку тоже нашел».
Он с достоинством удалился. И сколько я по¬
том ни тряс, ни почесывал, ни гладил паутину —
на провокации не поддавался. Тогда я поймал
толстую аппетитную муху, бросил в паутину. Му¬
ха отчаянно завыла, забилась. Каждый рывок ее
на свободу оказывался губительным: она еще
пуще запутывалась. Голодный Пафнутий толчка¬
ми приближался к ней. На меня он не обращал
ни малейшего внимания.
— 25 —

С досады я взял палку и намотал на нее пау¬
тину вместе с мухой. А Пафнутия не оказалось...
СКАЗКА ПРО БУРУНДУКА
Когда Маринка была совсем маленькой, нас
преследовали бурундуки. Стоило выйти к речке
или в прибрежный лесок — они тут как тут. Оста¬
новимся, сядем на ствол поваленного дерева, что¬
бы послушать речку, из-за ствола березы глянут
на нас веселые бусинки, потом выскочит сам зве¬
рек в дымчато-рыжеватой шубке с пятью темными
полосками вдоль спины. Выскочит и замрет, смот¬
рит, что мы будем делать дальше, даже свечкой
встанет, сложив передние лапки.
Маринка захлопает в ладоши от радости, он
метнется с тревожным «ци-ци-ци», исчезнет, но
через полминуты снова появится, даже еще бли¬
же. Доброе доверчивое существо. Нехороший че¬
ловек может стукнуть его палкой, поймать воло¬
сяной петлей, а он об этом не думает, ему инте¬
ресно!..
Зато если не мелькает за стволами серый ко¬
мочек, не сидит на кучке валежника любопытное
существо — жди затяжного ненастья. Друзья из
Приморского края рассказывали, что в долине
реки Имана было множество бурундуков. Жили
тихо-мирно. И вдруг в первых числах августа все
куда-то подевались. Вскоре всю низину затопило
наводнение. Когда вода захватила долину, расска¬
зывали мне, по ней поплыли стога сена, и были
они сплошь усыпаны полевыми мышами, лесными
крысами. Но ни одного бурундука в этих спасаю¬
щихся толпах не видели: они убрались от опасно¬
сти заблаговременно.
Я своими словами передал дочке эту историю.
— Какой он миленький, так и хочется погла¬
дить!— протянула Маринка ладонь.
— 26 —

— А знаешь, почему у него на спине пять по¬
лосок?
— Нет, не знаю, ой, расскажи.
— Придем домой — расскажу. Собирайся, ко¬
марье заедает.
Я заметил, как от моего движения бурундук
юркнул в заросли, и засмеялся: вспомнил одну
встречу. Случилась она осенью во время уборки
хлебов. Обычно в наших краях в эту пору, по за¬
кону великого свинства, небо обволакивается низ¬
ким мороком, и поливает, поливает землю, пропи¬
тывая ее насквозь, как промокашку. Но в поза¬
прошлом году сухой звучный лист полетел с бе¬
рез, воздух прошили паутинки. Я шел, радовался
погожему дню и, кажется, ни о чем не думал.
Вообще-то, по-моему, такого не бывает, чтобы че¬
ловек совсем ни о чем не думал. Просто это ко¬
роткие верхние думки, бегучие, память их не за¬
крепляет. И вдруг боковым зрением заметил
какое-то движение. Не падение листка, не мано¬
вение ветра, а нечто такое, чего быть не должно.
Глядь — прямехонько на меня бежит бурундук.
Остановился с вытаращенными глазенками. Вид
у него был довольно странный: обе щеки так рас¬
перло, точно их раздул самый роскошный флюс.
Кому неведомо, что такое зубная боль? Я уважи¬
тельно и сочувственно посторонился. Но бурундук
приподнялся на задние лапки и давай что есть
мочи лупить себя по щекам. Лупил с такой ско¬
ростью — лап не видно. Это при флюсе-то! Стран¬
ный способ лечения... А у него изо рта струями
запрыскали пшеничные зерна.
Нигде поблизости пшеничного поля не было.
Значит, старатель одолел долгую дорогу. Чего же
он так поторопился опоражнивать защечные меш¬
ки? Удирать с ними невозможно? Ах ты, бед¬
няга...
Ты роешь нору, землю уносишь в защечных
мешках как можно дальше. В норе все удобства:
жилая комната, устланная мягким паласом — су-
— 27 —
хою травой, кладовая для запасов и один-два
туалета. Как ты проводишь свой зимний досуг,
никто не ведает. Но если ты, допустим, дрыхнешь
без просыпу до самого летнего тепла, к чему тог¬
да такие большие запасы? А у тебя орехов, пше¬
ницы, овса, ягод, грибов килограммов до шести,
да все отборных, все со знаком качества!
Медведи об этом давно пронюхали. Весной вы¬
лезает косолапый из берлоги, шерсть клочьями,
живот с голодухи впалый, как у борзой. Поймает
запах твоего жилища, разроет своими стальными
когтями. Сперва отправит в пасть самого хозяина,
а потом, наверхосытку, все оставшиеся запасы.
Я это дочке рассказывал, пока мы шли к до¬
му. По пути нас обругали белки. Одна, скользя
вниз головой по стволу сосны, так верещала, буд¬
то шкурку с нее сдирали. Другая, в изношенной,
облысевшей шубейке, упорно преследовала нас,
перемахивая с ветки на ветку, с елки на осину,
и трещала, точно сварливая баба в магазине. Ей
откликалась деревянным хохотом невидимая соро¬
ка. Они оповещали лес об опасности.
Мы вышли на опушку, присели на бровку, за¬
стланную мягким зеленым мхом-атрихом. Ветер
отгонял мошку и комарих. На душе у меня было
мирно, спокойно, как редко бывает. Мы ведь чаще
всего ходим в лес за добычей. Пусть под видом
прогулки, по все равно чего-то ищем, срываем,
берем, тащим. А вот Сумели же просто пройтись
до речки и обратно. И впереди сегодня не грозила
необходимость делать что-то обязательное.
— Ты обещал рассказать, почему у бурундука
на спине полоски, — напомнила дочка.
Она заскучала, ей нужна игра, движение, она
любопытна, как бурундук.
— Ах да! Так слушай. Только это сказка.
Тунгусская сказка.
Я положил руку на острое дочкино плечо и
постарался вспомнить давно читанное:
— Жил-был медведь. Все лето бродил он по
-28-
лесу, пасся на траве, жевал корешки, сосал ма¬
лину; ловил рыбу, мелких зверьков и насекомых.
Все, что под лапу попадет. Накапливал на зиму
запасы жиру. Когда пришла пора, облюбовал
берлогу, закрыл ее сверху валежником, еловыми
ветками, расчистил щель для дыхания, улегся в
мягкую постель, поворочался с боку на бок и зас¬
нул. Рядышком с берлогой, на свое несчастье, в
дупле дерева приспособил себе жилище малень¬
кий бурундучок. Видимо, они в давние времена и
дуплами не брезговали... Был бурундучок такой
же серовато-рыжеватый, как наши, только без от¬
метинок на спине. Все лето, всю зиму собирал он
разные припасы, таскал в защечных мешках и
складывал в дупло...
Я полез в карман за сигаретой, дочка маминым
голосом сказала:
— Опять курить! Хоть в лесу-то воздухом по¬
дышим. Сначала доскажи.
Я спрятал пачку.
— Ну ладно... Медведь спал беспробудно, а
бурундучок иногда просыпался, подкреплялся зер¬
нами и снова задремывал. Долго тянулась зима
с метелями и морозами, наконец солнце поверну¬
лось к весне. Бурундучок проснулся, припал к
смотровой щелочке^ Ползимы еще впереди, а он
по каким-то приметам — недаром они такие любо¬
знательные!— по каким-то приметам понял: весна
будет поздняя, затяжная. Осмотрел запасы и ре¬
шил быть побережливее. Медведь же в своей на¬
гретой берлоге ни о чем не заботился, только
всхрапывал порой да с боку на бок поворачивался.
Вторая половина зимы миновала, стало при¬
гревать солнышко, застучала капель. Струйки во¬
ды просквозили берлогу, разбудили медведя.
С ворчанием разворошил он завал. В животе сто¬
нет от голоду, ноги подкашиваются, да лес-то еще
пустой, ни травинки, ни былинки. А медведь, если
проснулся, больше уж заснуть не может. Ходил,
ходил он по тайге, да ни с чем и вернулся. Мах-
— 29-

нул лапой, лег у залитой водою берлоги и заревел
нечеловеческим голосом.
Бурундучок услышал, участливо спросил из
дупла:
«Кто таков и чего плачешь?»
«Я медведь, твой сосед. А реву потому, что
вода из берлоги выгнала и покушать нечего».
«Ладненько, я с тобой поделюсь», — сказал
добрый бурундучок и покормил медведя своими
запасами.
Наелся медведь. «Ну, спасибо тебе», — гово¬
рит. И добродушно погладил бурундучка по спине
когтями.
Еле-еле зажила у бурундучка спина, да навсег¬
да остались на ней пять темных полос.
Тунгусы называют бурундука «медвежья со¬
весть», а месяц май — месяцем бурундука. Охот¬
ники говорят — и это уже не сказка, — будто вес¬
ной бурундуки выходят из нор, как по часам,
точно в то самое время, когда вылезают из бер¬
логи медведи.
— Я люблю бурундука, хочу с ним дружить.
Мне не понравилось, как дочка это сказала.
Ради «я хочу» бурундук попадает в клетку. Он
берет еду из рук. Он любит мед. Нальешь меду
в скорлупку грецкого ореха — он садится на зад¬
ние лапки, подносит посудинку ко рту передними
и пьет. Он любит целыми днями носиться в коле¬
се... Так умильно пишут о бедном узнике. Но что
же ему остается делать? Объявить голодовку он
не может. А без движения остановится и умрет
деятельное бурундуково сердечко... '
Нынче за все лето я не встречал ни одного бу¬
рундука. Или они почему-то опасаются меня, или
впереди ожидается небывало долгое ненастье.
— 30 —

РЫЖАЯ МАСКА
Или я научился двигаться бесшумно, или ветер
повевал в мою сторону, только сперва она меня
не учуяла. Да и я сам заметил ее случайно. Было
близко к полудню, хариус не брал. Я видел, как
серые узкие тени прячутся на дне, чуть пошеве¬
ливаются между коряг на быстрине, но никакими
лакомствами соблазнить их не мог. И вообще в
природе что-то назревало. Пасека была от меня
всего в полукилометре, однако пчелы, обычно це¬
лый день хлопотавшие на сыром песке у среза
воды, куда-то запропали. Отойди от речной теку¬
чей прохлады и почувствуешь, как душно, распа-
ренно пахнут шапки болиголова, еловая хвоя.
Стояла чрезмерно подчеркнутая тишина.
И в этакой тишине я заслышал странное шле¬
панье. На другой стороне Быстринки кто-то будто
полоскал носовой платок. Заросли ивы с длинны¬
ми патлами листьев, витые черные стволы чере¬
мух нагибались над водой, и ничего в их непод¬
вижности я не различал. Но шлепанье доносилось
именно оттуда. Зрение, сперва рассеянное, скон¬
центрировалось. И вдруг от воды оторвалась
странная рыжая маска с висячими белесыми ба¬
кенбардами, с торчащими кисточками на ушах.
Две точки полыхнули зелеными колючими огнями.
Угрожающе фыркнуло и пропало.
Померещилось, что ли? Набродился, дозакиды-
вал удочку до гула в ушах, до рези в глазах, вот
и приблазнилось. А все-таки стало не по себе. Все
же не русалка с зелейой прической, не чмырь бо¬
лотный на лягушачьих лапах привиделись. Самая
настоящая рысь лакала студеную водицу, пообе¬
дав, наверное, парной зайчатиной.
Нынче зайцев расплодилось обильно. Умные и
хищные соседские собаки таскали придушенных
косых своим хозяйкам. В деревне гостил гончий
пес Аргон, так этот совсем спятил, носился по до¬
лам и лесам, с рыданиями преследовал зайцев.
— 31 —

Однажды моя теща мирно срезала груздочки, и
внезапно на нее вылетел заяц, перевернулся в воз¬
духе, как акробат, стреканул наискосок. За ним
вымахнул Аргон и с этаким презрением посмотрел
на обомлевшую среди рассыпанных груздей
женщину: «Чего не стреляла, раззява, прямо на
тебя выгнал!»
Так что рыси ничего не стоило прихватить зай¬
ца на обед.
Сколько я бродил по лесам, но встретиться с
дикой кошкою ни разу не довелось. Да и слава
богу. Рассказывали, что зимой рысь порвала в
деревне двух собак и своего дальнего родича кота
Ефима, ленивого до обмороков. Говорили — она
может затаиться на толстой ветке и терпеливо
караулить, а потом кинется тебе на загорбок, же¬
лезными когтями, клыками вопьется. «Вряд ли
лесная кошка набросится на человека», — посом¬
невался я тогда.
Но теперь эти разговоры вспомнились, я с ог¬
лядкой подхватил удилище и — скорей от берега.
Через луговину, насадив на штаны всяких цеп¬
ких семян и пятен пыльцы, добежал до пасеки.
Совхоз держал несколько пасек, эта была са¬
мая маленькая, в три десятка ульев, и пристрои¬
лась за речкой чуть ли не напротив нашего дома.
Отвечал за нее Петя-пасечник, мой приятель, жив¬
ший в деревушке уже несколько лет. Дом ему
дали совхозный, с омшаником, складом и сараем,
на самой пасеке. Воздух там был медовый, пере¬
мешанный пчелиными крылышками, каждая ра¬
ботница оставляла за собою едва заметный золо¬
тистый след. Комарихи почему-то на пасеку не
жаловали, и у Пети окошки всегда были открыты,
только чуть призадергивались занавесками, укра¬
шенными мережкой — петушками.
Издалека я услышал стрекот ножной швейной
машинки. Заглянул с дороги в окно: Петя шил
что-то, нажимая педаль босою пяткой. Я оклик¬
нул его, он замахал рукой, приглашая входить.
— 32 —

— Погоди, счас строчку закончу! — встретил он
меня и быстрее завертел колесо.
Петя, до того как освоить искусство медосбора,
работал в небольшом райцентре портным и за¬
кройщиком, пользовался особым расположением
жен и дочерей руководства, жалованье получал
хорошее, честное, без всяких задних карманов.
Маленький, тощенький, был он на самом деле
жилист, физически очень силен, в ходьбе неуто¬
мим, в работе по-крестьянски упорен. Все эти ка¬
чества для пасечного дела, да, наверное, и для
любого бы другого, оказались куда как полезны.
А пошел он в пчеловоды ради своей жены Мару¬
си. Целебный воздух, лесные травы, мед и молоко,
свежайшая рыбка, а главное, по-моему, душев¬
ный покой остановили беду, начали исцелять мо¬
лодую женщину от жестокого недуга^ который, по
предсказаниям врачей, непременно свел бы в ско¬
ром времени Марусю в могилу.
В избе порхала прохлада, пахло сухими тра¬
вами: зверобоем, душицей, лекарственной ромаш¬
кой. Маруся приветливо вышла ко мне из-за дере¬
вянной переборки, обычной в наших уральских
избах. Крупная в кости, большелицая, рослая, она
казалась порядком старше Пети, хотя были они
одногодками.
— Платье мне шьет, — почему-то шепотом со¬
общила она, кивая на согбенную спину зарабо¬
тавшегося мужа.— Да к чему мне здесь-то новое
платье?
— Здесь не здесь, а без новых платьев жен¬
щина быстрее стареется, — умудренно возразил
Петя, каким-то чудом сквозь звоны и стрекот ма¬
шинки Марусин шепот услышав; должно быть, не
впервые Маруся такое говорила. Он вытянул из
«лапки» обе нитки, мигом перекусил их. — Счас
медка нацежу, чай пить станем.
' Поднялся, зашлепал по крашеным половицам
растоптанными, бугристыми в суставах ногами.
2 Поющий ОМ} ток — зз —

— За приглашение спасибо. Но я прибежал
к вам со страху. Рысь видел. Совсем близко от¬
сюда. Отогнать бы. Ружье у тебя хорошее...
— С ружьем выйдешь — он за километр тебя
обойдет, — покачал головою Петя.
Принес тарелочку, до краев налитую насквозь
светящимся, точно в нем навсегда сгустилось
солнце, янтарным медом; сверху лежал неизвест¬
но откуда попавший лепесток ромашки, отражаясь
в глубине.
— Отведай, а я тебе расскажу, какая у меня
и у Маруси с ним встреча была.
Петя почему-то упорно называл рысь в муж¬
ском роде. Самовар у них оказался горячим, от
него пахло дымком сосновых шишек. Маруся от¬
вернула узорный краник, налила всем по чашке,
добавила крепкой заварки чая и целебных трав.
— Может, у страха глаза велики, — смущенно
улыбнулся Петя, — а по мне — тигр да и только.
Мы шли с полнехонькими корзинками по лесу, еле
тащились. Знаешь лес-то на горе, там сухостою
полно. Ну, тащимся себе, и вдруг Маруся толк
меня под ребра и шепчет: «Гляди, гляди, Петя!..»
А по подстилке листвяной этак парадно, не скра¬
дываясь, плывет за нами этот рысь. Весь вроде
как в веснушках, на кончиках ушей султанчики,
на хвосте кисточка малярная. Хвост держит пря¬
мой, кончик загнут кверху, не виляет. И глазеет
на нас этакими азиатскими, припухшими вроде,
зенками. Мы остановимся — он остановится, мы
пойдем —он идет. Что делать? «Уйди, — говорю,
как могу, спокойно. — Уйди». Не слушается.
У меня по спине мурашики: а ну как на Марусю
прыгнет! За кочки, за пеньки зацепляться начал.
Хоть бы нож охотницкий на пояс взял, а то перо-
чинник в корзинке для грибов! Палку бы, что ли!
Хвать палку с земли — труха одна, хвать дру¬
гую—на звенья распалась... Он все видит и идет
себе, идет. Ровно посмеивается. До того мы пере¬
пугались, не хуже тебя... Ты давай угощайся
-34 —
медком-ТО, — вспомнил Петя, ближе пододвигая
тарелочку.
У меня при слове «мед» всегда текут слюнки.
Но, странное дело, больше одной ложки я осилить
не могу, и потом мучит изжога. Я Пете это объ¬
яснил, чтобы отказом не обидеть. Он понял меня,
сказал, что тогда пошлет медку моим женщинам,
потом вернулся к разговору о рыси.
— Они все — и пчелы, и кошки, и собаки —
здорово чувствуют, когда их боятся.
— Рысь почувствовала, что вы боитесь?
— Ясно, то и преследовал... Только еще раз
оглянулись — его нет, растаял. Ровно приблазнил-
ся. У Маруси тут коленки подогнулись, она пря¬
мо так и осела.
— Память отшибло, — подтвердила Маруся,
неуверенно засмеялась.
— А я по веткам вверху, по стволам глазами
шарю. И все мне эта рожа азиатская блазнится.
Маруся вовсе в лес ходить перестала!.. До осени.
За зиму как-то улеглось, стерлось... И вот опять
как бы не встретиться...
Я попрощался, пошел к себе с баночкой меда.
Надо было переходить речку вброд, по перекату.
Ругая себя последними словами, я все же вздра¬
гивал при всяком внезапном шорохе. И всюду —
в кустах, в зарослях крапивы и лопухов, в пере¬
плетении вершинных веток — видел рыжие маски
с зелеными страшными глазами.
ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО
Сторожиха совхозной пасеки, Анна Митрофа¬
новна, пришла к нам утром после дежурства. Она
уже успела заглянуть домой и принесла на плече
моток ременных вожжей и лопату. У ног Анны
Митрофановны крутились две собаки, в предках
которых наверняка согрешила с каким-нибудь ли¬
хим дворнягой благородная сибирская лайка. Пе-
— 35 —
2*

ред чужим домом, не Тб что на пасеке, они не
рычали, не дыбили шерсть на загорбке, а ходили
челноками, суя повсюду пытливые свои носы, то
и дело метили столбики заплота и деревья фа¬
мильными знаками.
— Какую воду-то вы пьете? — загадочно на¬
чала Анна Митрофановна, прислонив к заборчику
палисадника лопату и усаживаясь на скамейку.
Мы чайник только что поставили на уличную
печку, зачерпнув в него до краев, а воды в нем
вроде бы и не было —до того она прозрачна,
лишь дно изнутри казалось выше, чем на самом
деле.
— Ну-у, как всегда, — ответил я, на речку
Анне Митрофановне указывая.
— Как всегда, — повторила она сокрушенно. —
Бери-ко лопату да пошли.
Очень хотелось чайку, да и Анна Митрофанов¬
на, конечно, от чашки бы не отказалась, но не
ради чая она пришла с вожжами, с лопатой к не
станет впустую звать.
— Я с вами, — твердо заявила моя дочка.
Я вопросительно на Анну Митрофановну по¬
косился, она не возразила.
В этой покинутой богом и людьми «беспер¬
спективной» деревеньке, состоящей из какого-ни¬
будь десятка латаных-перелатаных избенок, дожи¬
вали свой трудный век костистые цепкие старухи,
так что другой рабочей силы, кроме нас с дочкою,
сейчас для Анны Митрофановны не было. Знако¬
мые в городе звали меня дачником, землевла¬
дельцем, помещиком, здешние — по имени-отчест¬
ву, и купленная нами несколько лет назад избуш¬
ка-развалюшка с клочком земли, который жена
с дочкой любовно обихаживали, никому здесь по¬
местьем не мерещилась. С пяти годков дочка зна¬
ла летнюю природу, с деревенскими ребятишка¬
ми — когда-то семейство тут одно еще держа¬
лось— ладила, даже ездить верхом на лошади на¬
училась. Теперь дочке было четырнадцать, она
-36-
выросла в покладистое и дружелюбное существо,
однако, разумеется, как водится в этом возрасте,
завышающее цену своим познаниям и жизненно¬
му опыту и очень ломкое. Я любил, когда она от¬
правлялась со мною по грибы или на рыбалку,
и сейчас никаких причин оставлять ее- дома не
было.
Жена, в слезах от шатучего печного дыма,
стряпала обед, а мы бодренько поспешали за Ан¬
ной Митрофановной.
Как все деревенские пожилые женщины, ша¬
гала она мелконько и так быстро, что угнаться
за нею было не просто. В войну Анна Митрофа¬
новна таскала бревна на лесозаготовках, от этой
тяжести потом у нее высохла почка, и вот, под¬
пирая кулаком со спины правый бок, она мчалась
вдоль речки и на ходу рассказывала:
— Гляжу, собаки куда-то наладились. Утром
передам пасеку, а они — в сторону, скрытно так,
мне ничего не говорят...
Собаки Анну Митрофановну уважали, зайцев
ей целехоньких из лесу нашивали, повиновались
одному взгляду, и я понимал, как хозяйку их са¬
мовольство озаботило.
— И замечаю, — продолжала она, — воронье
над Быстринкой-то кружит да кружит. Падет
куда-то книзу и опять взмывет и карком других
зовет. Ну, вот и выследила.
Анна Митрофановна остановилась на взгорочке
перевести дух. Дочка скинула панамку, обмахи¬
вая горящее лицо. Носишко ее, в конопушках и
капельках пота, был обиженно привздернут, гла¬
за она отводила в сторону. Я сочувствовал девоч¬
ке: уже дважды Анна Митрофановна добиралась
до самого главного и осекалась.
А собаки, вероятно, знали, куда хозяйка нас
ведет, убегали, возвращались, шумно дыша, вы¬
валивая узкие языки между блестящими белыми
зубами.	,
В бору, чудилось мне, нагнеталась не по-ут¬
— 37 —

рениему напряженная тишина. От нее ломило уши,
и внезапно раздавшийся стук дятла был оглуши¬
телен. Он и Анну Митрофановну как будто под¬
толкнул, и она решительно свернула на боковую
замшелую, словно присыпанную золою, тропинку,
отводя и придерживая перед нами колючие ветки
ельника.
Открылась застарелая луговина в копытне и
лопухах, в рыжих проплешинах. Анна Митрофа¬
новна велела:
— Кидайте лопатки-то. Счас он будет. Они
всегда, подранки-то, к воде стремятся. Этот тоже.
Только завяз, бедняга, обессилел и помер.
Она боком пробралась сквозь подрост ольхов¬
ника, разняла ветки. Собаки возникли на другом
берегу Быстринки, гулко залаяли. А на перекате,
в завали набитых половодьем стволов и веток, че¬
рез плечо Анны Митрофановны увидел я что-то
беловатое, бурое, лохматое. И сквозь бегучую зе¬
леную воду стеклянно уставился на меня огром¬
ный мертвый глаз.
— Не смотри... Ты не смотри!—сказал я до¬
чери.
— Буду, — тряхнула она головой. — Мне —
нужно.	’
— Давайте яму копать, — деловито позвала
Анна Митрофановна. — Захороним. Молодехонек
был. Молодехонького стрелили.
Она еще несколько раз это повторила, как что-
то особенно важное, пока мы бросали рыхлую по¬
датливую землю. А мне почему-то вспомнились
трое в верховьях Быстринки, раннее светлое утро
и боль — в голове, во всем теле, в душе. В душе-
то она до сих пор не зажила. И вот ее снова раз¬
бередило...
Мы, босиком в ледяной воде, обвязали останки
вожжами и поволокли на берег. С грехом пополам
перетащили в яму, засыпали землей.
Небо хмурилось, холодный ветер набежал, ши¬
пя в ельнике, крутя покорные листья осинок. Доч-
— 38 —
ка стояла над рыжим холмиком, тиская в кулаке
панамку, шевелила губами.
Я испугался за нее:
Чего ты шепчешь?
— Погоди... Я так просто не могу. Я хочу в
стихах. Вот послушай:	i
Жил лось молодой в заповедном лесу... ■
Любил он траву и деревья,
Лизал по утрам на листьях росу '
И к нам относился с доверьем...
БЕЛЫЕ КОЛОКОЛЬЧИКИ
И грянуло чудо.
Сперва всплыли запахи. Со склона пригорка
нежно потянуло мятой. Зонтики на сухой залы¬
сине прибрежья добавили к ней возбуждающую
горчинку тмина. Откуда-то отдалось спелою клуб¬
никой. Вязкий наплыв болиголова смешался с ме¬
довыми струйками клевера. Потянуло целебным
взваром шалфея... И тут же все смешалось, и
радостное чувство жизни хлынуло в меня, напол¬
нило до краев.
Да разве только в меня? И дочка моя, сотни
раз проходившая эту луговину, замерла, вдохну¬
ла и задержала вдох, и серые глаза ее сделались
пронзительно синими.
А чудо не иссякало. Еще через мгновение на
каждой малой травинке вспыхнула своя самоцве-
тинка, а чуть погодя негромко, под сурдинку, за¬
играл струнный оркестр: скрипки, альты, виолон¬
чели... Это ожили шмели, пчелы, кузнечики и про¬
чая, луговая братия. Все разом ожили, зазвучали,
не думая, что их кто-то посторонний услышит.
Слюдяно затрещали неоново-синие стрекозки, по¬
висли выгнутые «коромысла». Какой-то неловкий
жучишка стукнулся в мое плечо, упал на листок,
притворился мертвым. Я посмотрел на него, про¬
стил ему неумышленный обман, поднял глаза и
— 39 —
обомлел. Луговина преобразилась... Всякая пора
земного бытия имеет свою окраску: цыплячье-жел-
тую, белую, красную, бронзово-золотую в увяда¬
нии. Л тут краски смешались, и луговина наша
обратилась в ковер, который не смогут повторить
самые искусные ткачихи.
Все это натворил первый луч солнца. Светило
только что приподнялось где-то за лесом, обнару¬
жило между кронами одну-единственную прога¬
лину, послало по ней свой лучик. Он выбежал на
луговинку — и мы угадали в то же мгновение. Ни
раньше, ни позже.
Мы никогда не рвали луговых цветов. Увяд¬
шие, поникшие по краям вазы ромашки, колоколь¬
чики, от которых печально пахло перепревшим
сеном, вызывали только уныние, мысли о бренно¬
сти существования. Да и зачем нам эти букеты,
когда под самыми окнами радостно струились от
ветерка лучшие в мире — живые краски.
И никогда не забывался урок, который нечаян¬
но преподал мне славный человек, волею случая
оказавшийся рядом в одной из поездок по Уралу.
Яхта, несущая нас по большеводью на север на¬
шей области, припала к берегу: умница капитан
решил побаловать гостей редкостным зрелищем.
Колдовски мерцала белая ночь. Пушистыми
облаками парила черемуха. То разом, то вдогон
друг другу пели соловьи, и каждая песня была
лучше прежней. Все лукоморье перед нами покры¬
вали бубенцы купавок. Их едва ощутимый аро¬
мат черемуха благородно не перебивала. И травя¬
ной душок речной сырости только оттенял их за¬
пах.
Я все-таки не удержался, сломил хрусткий сте¬
белек, присунул мягкий шарик к своему носу.
А гость, только что изумлявшийся, что в полночь
может различить на часах секундную стрелку, по¬
клонился вдруг лукоморью. Нет, не поклонился —
он нюхал цветы. Он не срывал их, чтобы поню¬
хать, как обычно это делаем мы, избалованные
— 40 —
дарами русского леса, он помнил сухое дыхание
пустыни, в которой родился...
Дочка моя сказала, мне, что надо обойти луго¬
винку по краю. Я понял, и мы влезли в едучую
крапиву, в лопуховые, в черемушные дебри. И тут
перед нами в зеленом полумраке встали колоколь¬
чики. Не знаю, как другие, но я таких колоколь¬
чиков ни до того, ни после в лесном разнотравье
не встречал. Нигде не видел таких сочных креп¬
ких стеблей, таких изящных белых чаш с вырез¬
ными краями. Они будто сделаны были из тон¬
чайшего фарфора, светились насквозь зеленоваты¬
ми тенями листы. Изнутри в них бегло отража¬
лись лесные струи.
Речка побулькивала в двух шагах, пробегая
ольховым коридорОхМ по галечнику, совсем мелкая,
воробью по колено. Рыболовам-харьюзятникам
здесь делать было нечего, и моя дорога, конечно,
тоже лежала стороной. Теперь мы проложили к
колокольчикам тропу, каждый раз по пути в лес
проведывали их.
Со временем луговинка роняла к подножиям
стеблей одни цветы, выставляла другие. Налетали
грозы, моросил дождик-сеногной, похолодали ночи,
рассыпая по небу яркие созвездия. А колоколь¬
чики все держались, лишь края фарфоровых чаш
слегка побурели, словно из них долго пили чай.
Однажды вечером, переговариваясь высокими
голосами, прошли мимо наших окошек три моло¬
денькие девушки. Видимо, у кого-то гостили и на¬
думали до переправы прогуляться вдоль берега
Быстринки. Синтетические курточки и джинсы си¬
дели на них ладно, свежие, тронутые загаром
мордашки были оживлены. Возле нас редко кто
проходил, и, наверное, потому я обратил на деву¬
шек особое внимание. Да и всегда радостно ви¬
деть первую молодость, еще мало осознающую
себя в мире, еще не утратившую свойства радо¬
ваться солнцу, листьям, ветерку.
Они прошли. И, видимо, никак не могли не
— 41 —
исследовать тропку, которую мы проложили к ко¬
локольчикам...
...Стебли были сломлены, крупные лепестки
белели на траве, как осколки. Ну что ж, подсту¬
пала осень, колокольчики все равно бы сами об¬
летели. Я это понимал и понимаю. Но все не за¬
бываются, все не забываются эти белые чаши, и
когда я нахожу в лесу какое-нибудь чудо, то
тропу к нему уже нс проторяю.
ПУСТАЯ КОРЗИНА
Год на год не приходится, а я об этом как-то
забыл. Удачливость вскружила мне голову. Еще
не было случая, чтобы я, при самом первом про¬
буждении грибницы, не принес домой хотя бы пя¬
ток маслят, подберезовиков или боровых синявок.
Выпадали дождички, обласкивали теплую лесную
подстилку, травянистые опушки, замшелые бровки
старых дорог, солнце на восходе снимало с про¬
галин и луговин легкую кисею тумана, от валеж-
ников, сырых впадинок, оперенных папоротниками,
начинал обманно теплиться грибной запах. Об¬
манно, потому что хорошие грибы не любят за¬
валов, хлюпающей сырости и каждый гриб пахнет
по-своему. Я все это знал, с закрытыми глазами
мог определить, где ждут меня весенние маслята,
где опять приподнял своей головкою треуголку
прошлогоднего листа первый подосиновик. Я был
совершенно убежден, что все повторится, как в
прошлом году и в позапрошлом, и без сомнения
сказал при вечерней лампе гостям:
— Завтра обещаю жареху.
Среди гостей смирно сидела женщина-девочка.
В ней все зачиналось, все было обещанием...
Я не замышлял измену своей жене, просто мне
хотелось быть сильным, бодрым, удачливым. Име¬
ем же мы, пожилые люди, хоть какое-то право
ощутить себя вне назначенных возрастом преде-
— 42 —
лов! Я хвастался перед гостями, но прежде всего
перед ней. Нет, не хвастался, я имел основания,
убеждение, владел знаниями, опытом. Отец этой
женщины-девочки, сам заядлый грибник, только-
только вернулся с пустой корзинкой и обескура¬
женно уверял, что до грибов еще долго. «Посмот¬
рим, посмотрим», — самоуверенно постукивал я
пальцем по столешнице...
По грибы надо ходить в одиночку. Они уважи¬
тельно относятся к сосредоточенному неторопли¬
вому человеку, не орущему, не скликающему дру¬
гих на добычу. Как редко удается побыть в лесу
одному, как редко! Все приходится откликаться,
останавливаться, поджидая других, заблудивших¬
ся в трех соснах, приходится скакать вприпрыж¬
ку, ежели спутники твои рвутся вперед и беспо¬
коятся, что ты потеряешься. Чаще всего рвутся
вперед. Подхлестывает вера: чем дальше, тем
больше. Это, видимо, заложено в нашей натуре —
ничего не видеть рядом, под рукой, бежать, бе¬
жать без оглядки, пока не иссякнут силы. Да и
потом, рухнув на траву, едва переведя дыхание,
досадовать: эх, умотался, а то бы — вон до того
покоса, а там... полнехонька корзина, ручка за¬
трещит.
Полная корзина. Пусть она будет полной. Бу¬
дет она полной, если не помышлять об эффектном
появлении среди неудачливых грибников, если не
ради этого топтать лесную подстилку.
Обычно я возвращаюсь домой с тяжело сви¬
сающей на согнутом локте корзиной. Как многие
приверженцы «тихой охоты», люблю сам чистить
каждый гриб и вспоминать: этого кубастика угля¬
дел среди закрученной нечесаной травы, этот сам
посмотрел на меня, когда пришлось перепрыгивать
через поваленную березу... Ох уж эти завалы!
Идешь по лесу — и внезапно преграждают твой
прямичок спиленные, нарезанные ровнячком и...
окутанные мхами бревна. Внутри, под их корой,
по дугам годовых колец уже пощелкивает, ходит
— 43 —
бодрая команда всяких пильщиков, древоточцев,
чтобы в прах рассыпать, в еду обратить эти ко¬
столомные завалы. И особые грибы тут как тут:
растворяют лиственный опад, валеж подстилки,
прилежно готовят добротную пищу для корней
лесного землячества. Но зачем вы, люди, утирая
пот, валите стволы, разделываете их и бросаете
навсегда? Помогите мне найти хоть какой-то ре¬
зон вашего труда...
Зато как радуется душа, когда перед тобою
здоровый, чистый, веселый лес, в сыпучем шелесте
листвы, в сторожевых башнях муравейников. Так
и хочется туда скорее!
Но по мне лучше дойти до лесной опушки,
присесть на пенек, отшлифованный солнышком и
ветрами, сосредоточиться, подготовиться к свида¬
нию. Потом по сухой замшелой бровке пристраст¬
но посмотреть. Если на закраинке чуть выгляды¬
вает из-под листочка или смело выставляет мали¬
новую шляпу твой первый гриб, отправляйся на
поиски.
Впрочем, сперва приучай глаза к изменчивости
лесного калейдоскопа. Солнце шалит — бросает
на полянку лучи, бесшумно кипящие движением
крылышек, пушинок, пыльцы, мигает, гаснет, сно¬
ва вспыхивает, ничего толком не разглядишь.
А чуть свернешь — елки заступают свет, и точно
в вечерние сумерки окунаешься, в куриную сле¬
поту. Не торопись, глаза понемногу освоятся, игра
света и теней станет привычной, не будешь ее за¬
мечать...
Я все знал и всем пренебрег. Пока гости мир¬
но похрапывали на сеновале, пока милая жен¬
щина-девочка спала, приоткрыв пунцовый рот,
я побежал в гору на опушку леса — к весенним
маслятам. Не посидел на пеньке, не успокоился.
К пробуждению гостей водружу на стол корзину,
пеструю поверху, как скомканное лоскутное
одеяло!
Помню эту опушку в ровной отаве. Кто-то чи-
— 44 —
сто, без «петухов», выкосил первую траву, вторая
набежала, по ней мостиками выстроились округ¬
лые, как минареты, колпачки грибов. Однажды
звездной ночью ударил заморозок, утро началось
яркое, такой свежести, что плакать от радости
хотелось, иней сверкал под солнцем, резал глаза.
Грибы стояли стеклянные, позванивали, если по¬
щелкать ногтем. Но зато какими чистыми, какими
крепкими оказывались, когда отлеживались в
тепле.
На эту-то предлесную поляну я и набросился.
Раздвигал траву, еще по-весеннему сочную, терпко
пахучую, шарил под деревьями, чуть ли не по-пла¬
стунски ползал — пусто. Шмели и пчелы проле¬
тали мимо по своим делам, мелкие мурашики оби¬
хаживали песчаную кочку, никто на меня внима¬
ния не обращал.
Я заторопился, засуетился. В глубине леса в
эту пору нечего было искать, я надумал пересечь
лес, форсировать два заросших дурнотравьем ов¬
рага, прямиком выйти на другую поляну, которая
полого скатывается к ивнякам Быстринки. Ходьбы
минут десять — а там обязательно удача!
Как на грех, солнце только высунулось и про¬
пало, небо насупилось, в лесу потемнело. Да я не
заблужусь, тут невозможно заплутаться, даже ес¬
ли очень захочешь!
Под ногами ружсйно стреляли сухие ветки.
Я с шумом скатился в овраг, выскочил на другую
сторону, мокрый с ног до головы, облепленный
цепкими листьями, исхлестанный ветками; лицо
и руки горели от ожогов крапивы. Как неохота
кидаться в следующий овраг! Но за ним, за черно¬
лесьем, — поляна, там уж меня обязательно ждут
грибы. И женщина-девочка, в белой безрукавной
кофточке, с тесемочкой под горлом, протянет свои
обнаженные гибкие руки к моей корзинке и ска¬
жет:
— Какое чудо. Какой же вы молодец. — И под¬
несет к губам красную гладкую головку гриба...
— 45 —

Второго оврага не оказалось. Я никак не мог
понять, куда он подевался. Бревна в два обхвата,
черные, как антрацит, наползали друг на друга,
вздыбливались торосами, скользили под рифлены¬
ми подошвами моих сапог. Душный пар подни¬
мался от завалей, точно кто-то плеснул на гигант¬
скую каменку циклопическим ковшом. Между ле¬
жачих бревен копьями торчали обрубки берез и
осин. А справа, слева, спереди и сзади навалива¬
лась беспросветная тайга. Я прыгал, перелезал,
переползал через торосы, взмокнув от пота. Куда
я попал, что это такое? Всякое чувство направле¬
ния потерялось. Главное — выбраться, вырваться
из этого хаоса! К черту грибы! Да не будет во¬
обще на свете женщин, ради которых превраща¬
ешься в добытчика, теряешь направление!..
Чуть не вывихнул ногу. Благо связки крепкие,
натренированные бродяжничеством по тайге...
Ну-у, так и сломать ногу недолго! Лежал бы меж¬
ду двух стволов, потеряв сознание от боли, и ни¬
кто никогда не нашел бы моего скелета в этой
домовине.
Что за мысли? Правильно держусь по склону.
Должна же кончиться когда-то эта чертоломная
тайга! Уж не перенесло ли меня на место взрыва
корабля — гостя из бесконечных пространств, Тун¬
гусского метеорита? Ведь за столько лет в наших
местах я ни разу не видел ничего даже приблизи¬
тельно похожего на такое урочище!
Леший водит?.. Нигде в корягах, в завалах не
слышался вкрадчивый зов, не гремела угроза, не
мерещилось насмешливое косматое лицо. Только
казалось, что я продираюсь куда-то целую веч¬
ность, что вся земля превратилась в сплошной
буревал. *
И вдруг я выпал на поляну. Из последних сил
спрыгнул с мощного, как спина коня-першерона,
черного бревна, корзинкой пробил еловую стену
и рухнул в траву. В глазах все еще рябило, мель¬
кали ветки, стволы, когтистые барьеры малинни-
— 46 —
ка. А под руками я ощущал шелковистый ворс
травы, просторное небо расстилалось над головой.
Я лежал, еще не в силах поверить в освобожде¬
ние, чувствовал, как саднит лицо и на губах соло¬
но от крови.
Вот так бы и лежать, лежать, наслаждаясь
покоем, ни о чем не думая. Но все же поднялся.
Внизу по склону кудрявились ивняки Быстринки.
Справа, совсем близко, — крикни — услышат, —
виднелись избы нашей деревни, мой домик. У лет¬
ней печки хлопотала жена, ради которой я давно
уже не лез ни в какие завалы. А она собирается
кормить меня, с полной я корзиной приду или
с пустой...
Я огляделся и все понял. В единственном ме¬
сте на этом склоне к Быстринке длинным и ост¬
рым клином вдавалась в поляну захламленная
тайга. Много лет назад этот клин хотели выру¬
бить, чтобы сравнять покос для вольного движе¬
ния техники. Напилили, нарубили, навалили и
бросили. Клин оброс подлеском, оторочился ел¬
ками. Никому в голову не втемяшивалось влезать
в него, его просто перестали замечать. Я первый
на планете прошел этот клин вдоль до самого
острия. Можно вносить мое имя в список перво¬
проходцев.
Неподалеку раскинулась огромная лиственница
в свежей, еще «не потемневшей зелени мягких иго¬
лок. Под ее навесом всегда в свое время хоровод¬
ными кругами выстраивались рыжики, душистые,
бронзовые, как пятаки. На другой стороне речки
скоро притаятся в травах бархатистые пихтарки,
тонко пахнущие хвоей, нежно-розовые волнушки.
Под елкой обязательно приподнимется белый
гриб-боровик, всем грибам полковик, шляпка его,
как хорошо подпеченная булка, запахнет свежим
хлебом... А там, на бровке дороги к пристани, вы¬
берутся под солнце красноголовики. Народ стре¬
мительно бежит мимо, дальше, дальше, мы берем
— 47 —
грибки Следом за ним, нам хватает на жареху, на
маринад, на соленье, на сушенье.
Все это ждет меня, я ничего не потерял.
— Где ты так исцарапался? — встревоженно
встретила меня жена. — Прижги одеколоном.
Я сейчас дожарю картошку и тебе помогу.
Я взял в чуланчике, в котором ночевал, круг¬
лое зеркальце и ахнул — точно кошки точили ког¬
ти о мое лицо.
Потягиваясь и кряхтя, в майке, в трусах вы¬
шел отец моей юной гостьи.
— Доброе утро, — сказал мне на полузевке.
— Вы правы. — Я покачал на руке пустую
корзинку, на дне которой шуршала куча веток,
иголок и листьев.	»
— А я что говорил, — обрадовался он. — Тем
более их нет в завалах. Ты туда лазал? Или жена
поцарапала?
Мне захотелось повернуться к нему спиной.
— Доброе утро, — услышал я голос, от кото¬
рого вздрагивал вчера вечером. Теперь он был
надсажен, хрипловат, еще спал. Растрепанные
жиденькие волосики топорщились вокруг помято¬
го личика.
— Ой, кто это вас так? — засмеялась она, про¬
тирая кулачками припухшие глаза.
— Неудачно побрился.
Я высыпал из корзинки мусор, ушел в огород,
сел на приступочку и грустно закурил.
ЗЕМЛЯНИЧНЫЙ БОЖОК
Некоторые ученые утверждают, что очень по¬
лезно стоять вниз головой. Мол, насыщаются
кровью сосуды головного мозга, которые обычно
живут впроголодь, и включаются в дело. Дескать,
большая часть нашего мозга вообще дремлет —
природа оставила ее про запас, для какого-то не¬
определенного будущего. Приучи себя хоть не-
-48 —
сколько часов пребывать вниз головой — и буду¬
щее приблизится к тебе с распростертыми объяти¬
ями. Летучие мыши, наверное, знают об этом хо¬
рошо, потому и спят вверх ногами.
А я вот не сумел приспособиться к такому по¬
ложению. Даже огородные расчистки, посадки,
прополки, уборки оборачивались для меня сущей
пыткой. Я понимал: все, что растет на земле, без
поклона не возьмешь, и эта необходимость застав¬
ляла гнуть непослушную поясницу.
Но какая необходимость разбудила меня на
рассвете и послала по землянику? Да, из всех за¬
пахов на свете я до головокружения люблю аро¬
мат лесной земляники, ни с чем не сравнимый
аромат. Горстка ягод на дне туеска. Стоит под¬
нести его к лицу — и яснеет разум, и приходит
детская радость.
Но ведь горстка земляники! А сейчас надобно
ягоды набирать, добывать много ягод: на варенья,
сыренья. Рынок за граненый стакан земляники де¬
рет два рубля. Полрабочего дня у станка — за
стакан. Не хошь — не бери, кто тебя заставляет!
А больному человеку, а ребятенышу — со сливка¬
ми, со сметаной, с молоком? И как хорошо земля¬
ничное варенье, земляника в сахаре зимой: о лете
напомнят, спасут от витаминного голодания!
Это я себя таким образом уговаривал, чтобы
пойти с женщинами по землянику без стонов и
ворчания. Что ж поделать, и миллионы лет назад
мужчина предпочитал смотреть в небо, а женщину
заставляла нужда собирать, собирать: ягоды, ко¬
решки, вершки, чтобы прокормить своего низко¬
лобого косматого мужа и ораву губастых, зуба¬
стых наследников...
Нам следовало поспешать. Лесная земляника
поспела дружно, и серьезный народ уже прочесы¬
вал прибрежные поляны. Помнится, у нас в бору
созрела черника. Только-только ягоды налились,
пригнули к подстилке свои тоненькие черешки и
листочки, как с пароходов вывалились потные
— 49 —
квадратные бабенки в глухих платках. В руках
у бабенок сверкало оружие — остро отточенные
совки-трезубцы. Жадная орда воинственными це¬
пями прошла сквозь бор, и на месте милого
скромного кустарничка остались жалкие обод-
рыши.
Соседка тетя Клаша опасалась, что нынче и
землянику постигнет та же участь, прибежала
к нам.
— Народ-от по ягоды валом валит, пароходы
по палубу в воду садятся, давайте пошлите по¬
дальше, на увалы, покудова туда не добрались! —
не отдышавшись, с порога призвала она.
« Жена моя вообще-то любила ягоды с горсти,
но тут дрогнула: в самом деле, урожай лесной
земляники, как черемухи, рябины, малины, сморо¬
дины над речкой, непредсказуем, бывает не каж¬
дый год, просто грех упустить его.
«Целый день под солнцем, как под газовой го¬
релкой, да еще вниз головой», — содрогнулся я и
бочком, бочком пошел на выход.
Соседка, как мегера, тут же изловила меня,
ткнула пальцем:
— Без мужика нельзя. Всякие шатаются, еще
пообидят...
Я не понял, чем можно обидеть тетю Клашу,
которая сама любого обидит, рядом с которой
сказочная Баба Яга показалась бы писаной кра¬
савицей. Но когда узнал, что с нами пойдут еще
женщины, пришлось покориться необходимости
быть охранителем.
Вышли, когда рассвет едва просыпался. Пока
доберемся до места, где Быстринка догадливо по¬
ворачивает, чтобы встретиться с Соколкой, и дой¬
дем до старых вырубок на увалах, солнце уже
успеет подсушить траву.
Я уныло повесил на шею берестяной туесок и
поплелся сзади, мечтая только об одном: не ока¬
жется на тех местах земляники, выгорела земля¬
ничка до пепельного буса! Впервые я проходил
— 50 —
родное чернолесье без удилища, без лихорадоч¬
ного предвкушения перехитрить хариуса. Мне ка¬
залось, что туесок с веревочкой, повязанной бан¬
тиком на моем затылке, — коровье ботало и меня
понужают в стадо на выгон. Женщины молчали,
сберегая силы, как альпинисты перед подъемом на
Джомолунгму. Хлюпала под сапогами сырая до¬
рога, изредка побрякивал ручкой эмалированный
бидон.
А вообще-то унывать нечего, пусть земляника
будет. Этот серый от росы травянистый склон ува¬
ла довольно крут, и если собирать ягоды снизу
вверх, не придется проверять утверждения ученых
о пользе стояния на голове.
— Ну-ка, голубушки, давайте ко мне!
Пропитанная росою ягода расплывалась в
пальцах, я с удовольствием облизывал их. Стоило
опуститься на колени, — и перед глазами гибко
свисали на стебельках спелые красные капли в
мелких пупырышках, порою слегка тронутые улит¬
кой-дегустатором. А чуть повыше, вокруг зеленых
саркофагов, в которых захоронены бывшие пень¬
ки, вокруг чубатых кочек, — ягоды, ягоды, ягоды.
Их так много, что собирать неинтересно. Я ложусь
на живот, лениво ощипываю вокруг себя земля¬
ничины покрупнее, бросаю в туесок.
Приподнял голову, услышав голос жены. Она
сказала кому-то, что идет повыше, на ветерок, на
солнце: мокрую ягоду ни в варенье, ни в сыренье
лучше не употреблять.
Не ведая кулинарных законов, я решил ни¬
куда не двигаться. Однако у земляники и здесь,
как повсюду, оказалась до остервенения злая
стража. Стоило мне встревожить травы —из-под
листков и стеблей с воплями вылетела туча всяко¬
го гнуса и ринулась в атаку. Я забыл всякую до¬
бычу, я забыл лесной закон: чем отчаяннее ма¬
шешься, тем больше покарают. На звон боевых
доспехов, на боевой клич спешили со всех сторон
новые полчища. Солнце будило их, вызывало из
— 51 —
укромных мест, и они устремлялись ко мне. Я за¬
крыл лицо руками, упал в траву. Запахло смол¬
кой, прелью. В кепку били волны зноя, отдаваясь
в голове.
Я прополз чуть повыше, осторожно приоткрыл
глаза. Передо мною покато поднималась лысая
прогалинка размерами примерно с тележное ко¬
лесо. Кругом, как будто рама зеркала, охватывал
эту прогалинку земляничник. Ягодам было- тесно,
они приникали друг к дружке, нависали одна над
другой, переплетались, образуя сплошной бордюр.
Даже в глазах замельтешило. И запах, какой уди¬
вительный запах клубился над ними!
В травах раздалась тихая музыка: вроде иг¬
рали крохотные балалайки. Бордюр на расстоянии
метра от меня зашевелился, раздвинулся, и на
опушке его появилось какое-то странное существо,
остановилось, постукивая перед собою чем-то вро¬
де палочки.
Что же это такое? Старичок! С мой мизинец
росточком, даже меньше. На голове шляпа из ли¬
сточка маленького копытня черешком назад, ры¬
жая бородка и усы, на ногах лапоточки с онуча¬
ми. Он стоял, помаргивая глазками, и мне чуди¬
лось, будто я вижу в них добрую лукавинку. Вет¬
ра не было, а рама вся обратилась в движение,
ягоды склонились в одну сторону — в сторону это¬
го крошечного старичка.
— Из земли вышли — в землю уйдем, — строго
сказал старичок, и голос его" был похож на жуж¬
жание жука. — Проходить наша пора. —Он три¬
жды повторил это, употребляя почему-то после
«т» мягкий знак, постукивая палочкой в землю. —
Значить, снова наступить майские зори, и мы
опять выпустим под солнышко белые цветы...
Все ягоды радостно и согласно закивали. Ста¬
ричок снял шляпу, обнажив румяную лысую голо¬
ву, поклонился на все четыре стороны, держа па¬
лочку под мышкой, и лапоточки подхватились,
подняли его над травой, понесли, и он обратился
— 52 —
в божью коровку. Прогалинка тут же словно вор¬
систой шторою закрылась, и земляника дружно
рассыпалась по ней.
Я читал про всяких сильфид, эльфов, троллей,
слыхал, что в наших старинных заповедных ме¬
стах проживают лешие, луканьки, в омутах сидят
водяные, в болотах вдыхают туман кикиморы и
сявки. Но о том, что у земляники есть свой бо¬
жок, — не знал. Наверное, и у малины, и у сморо¬
дины, и у черники есть свои!..
После прощальной речи старичка я почувство¬
вал себя свободно. Будто получил право на то,
ради чего сюда пришел. Я поставил туесок перед
собою и протянул руку к самой спелой ягоде...
И с того часа все надеюсь увидеть хоть какого-
нибудь из ягодных божков, да, видимо, угадываю
не вовремя.	_
КУКУШКА И КУКУХ
Как пустынен, как безмолвен был бы мир без
птичьих голосов! Даже сейчас, зимой, в городе,
я слышу через открытую форточку: хрустально
вызванивает синица, простуженно каркает ворона,
дворовыми шавками протявкали галки.
Иду по скверику, пушистому от легкого мороз¬
ца, в белизне ветвей багровыми шариками сидят
снегири и длинно, ровно высвистывают. Чечетки
облачной стайкою пронеслись, сыпанули на бурь¬
ян запущенного двора, сбросив снежную пыль.
«Чи-чи-пильлинь, чи-чи-пильлинь!»
На низкой металлической оградке раскачива¬
ется сорока-белобока, поблескивая синим отливом,
трескуче хохочет над лохматым шпицем. Шпиц,
известный в округе лаятель и злыдень, озадачен¬
но выставил низкие зубы, замер перед настырною
птицей.
А воробьишки, «трошки», как хорошо их назы¬
вают на Украине! Только чуть пригреет солнышко,
— 53 —
так загомонят, так разликуются, что и у тебя на
душе великий праздник.
Или весной вдруг услышишь в воздухе, над ут¬
ренним бодрым ревом машин и грохотом трам¬
ваев, веселую строчку зяблика. Ждешь, когда за¬
круглится она лихим росчерком, взлетит снова,
и думаешь: будет тепло, будет лето.
Только надо выйти на улицу рано, очёнь рано,
и слушать.
Но еще лучше при первой возможности выр¬
ваться на луговину, в рощу...
Задыхаешься в электричке от тесноты, от чес¬
ночного запаха женского пота, вылетишь на плат¬
форму, хлебнешь смога железнодорожного узла,
побежишь к водохранилищу. Толпа внесет тебя
на борт теплохода, затолкает в угол. Выпученны¬
ми глазами упрешься в навесной загривок какого-
то жирного мокрого гиганта и терпеливо ждешь.
Через час откроются солидные дачные места, вся
эта потная энергичная масса ринется прочь, пере¬
ступая через рюкзаки, корзины, тела, теплоход
облегченно охнет, поднимется выше ватерлиния,
речной летучий ветер заплещет захватанными
шторками, ласково защекочет за воротом...
И птичьи голоса долетят с теплого берега, и ты
будешь готовиться к радостным встречам.
Высоко-высоко над побережьем журчит нескон¬
чаемая музыка крохотной птахи. Полет и песня
для нее неотделимы, она не умеет, не может ина¬
че: музыка рождается от взмаха крылышек. Кро¬
хотулька, меньше ладони моей. И откуда в этом
комочке теплой плоти и пуха такие удивительные
звуки, как без всяких технических ухищрений, без
микрофонов и усилителей могут они одарять весь
мир?!
Тропинка прижимается к подлеску. Справа от
меня, будто маленькие пудели, сидят осинята. За
ними уже уверенно толпится зрелый осинник, и
кажется, что дальше непролазная чащоба. Но
мне-то известно: там еловый бор с просеками, по-
-54 —
лянами, с грибами, земляничником. Слева такой
же подлесок, тропинка скоро переметнется к нему.
Однако я тут же забываю о ней. С оголовка ели
падает на меня мелкая птаха, взмывает, снова
падает, все дальше и дальше, на невидимых вол¬
нах, пока не исчезнет в еловых тенях на противо¬
положной стороне. «Тсиа-тсиа-тсиа».
Да это же лесной конек! Он точно включает
мой слух — из каждого подлеска, из каждой кур¬
тинки обрушивается поток звуков: дрожащих,
булькающих, пронзительно звенящих, пронизан¬
ных первозданной свежестью. Я бросаю к ногам
пропотевший рюкзак, держу в пальцах незажжен¬
ную сигарету и столбом стою, не смея шевель¬
нуться.
Мимо проходят, согбенные котомками, два
местных жителя. Они торопятся домой. Лес для
них — это дрова, это грибы для соленья, ягоды
для варенья, это сезонная бесплатная польза. Они
смотрят себе под ноги, проходя рядом, даже
сквозь меня. Нет, нет, я нисколько не обвиняю их
за то, что они не слышат птиц, трепета осиновых
листьев, мудрого жужжания шмеля над розовой
бомбошкою клевера. Я — праздный человек, Так
сложилась судьба, что я, надрывая жилы, запла¬
тив очень дорогую цену, завоевал право остано¬
виться, никуда не спешить. Время для меня не
деньги, а понятие нравственное.
Я имею возможность сесть на пачковитый
ствол березы, кем-то из очень занятых людей
срубленный и брошенный на склоне угора, и
созерцать. Врачеватели древнего Востока убеж¬
дали удрученного бытом человека хоть полчаса
ни о чем не думать, никуда не рваться, просто по¬
сидеть на покатом склоне горы и посмотреть на
первый, второй и третий валы зеленого леса, кото¬
рые восходят к небу, растворяются в бесконечно¬
сти и покое. А как врачуют птицы! Я, носящий
в себе все болезни человечества, я, только что за¬
дыхавшийся под тяжестью спрессованных тел,
— 55 —

вдруг позабыл обо всем этом, не тороплюсь к
^женщине Н девочке, которые одни на обширном
Побережье ждут меня и тревожатся!..
На длинных ножках-тростиночках пробежал по
болотинке куличок и по-разбойному свистнул. Три
утки, будто ниточкой связанные, одна за другой
опустились на омуток, оставили за собою разбе¬
гающийся треугольник воды...
— Полюбить Витю, полюбить Витю!
Здравствуй, чечевичка! Ты, как я, живешь этой
речкой, любишь зарю, погожие дни, теплые ночи.
А Витю своего, пожалуйста, полюби и после мне
расскажешь о нем!
• Еще два шага — и я дома. Для меня нет раз¬
деления — дом в городе, дом в деревне. Все — мой
дом. Видимо, матушка природа наградила меня
особым биологическим оптимизмом, и равно радо¬
стны мне, в городе ли, в деревне, песни зяблика,
синицы, чириканье воробья.
Да вот и воробышек, легок на помине. Давно
не виделись. Сельский воробей чистый, будто в
баньке с веником вымытый, аккуратный. Он во¬
ришка по натуре, однако с выбором, потому что
лето для него — пора сытости и спокойствия. Го¬
родской словно только что вылез из кочегарки, он
торопится наскочить, урвать, потому что львиную
долю корма, рассыпанного на асфальт мечтатель¬
ной старушкой, которой охота таким способом по¬
пасть на небо и беседовать с Христом, отхваты¬
вают голуби. Жирные, жадные, больные голуби.
Может быть, ненависть к тунеядству вообще що-
'бужд'ает^меня с такой неприязнью относиться к
*Этим безмозглым птицам, гадящим на головы и
*плечи священных памятников, заставляет отделять
Т5т них красивые легенды, рисунки, символы...
51 слышу сейчас, как из далекого леса доносится
монотонная болботная песня вяхиря. Вот этот уже
не побирушка на паперти, этот серьезно заявляет:
сЗдесь мой заповедник, прошу не беспокоить...»
А здесь —Пиой. У мостика меня встречают два
-56-
самых родных человека, помогают ссадить на ска¬
мейку рюкзак. Я умываюсь на Быстринке, осве¬
женный, поднимаю голову и замираю ошелом¬
ленно.
Черемухи слева и справа, ольхи, густо-синее
между ветвей небо, глубокий омуток, окаймленный
насечкою быстрины, — все вокруг трепещет, бьет¬
ся, гремит соловьями.
Если бы они бездарно повторяли друг друга,
человеческое ухо, охотно принимающее стереоти¬
пы, тут же привыкло бы, исключило из восприя¬
тия. Так нет, каждый по-своему значится. Пусть
мне научно доказывают: они не поют, они «огова¬
ривают» свою территорию, они в трелях, в чви-
каньях, в россыпях, дескать, повторяют друг друга.
Я не хочу скучных прописных истин. Я слышу
у каждого свои ноты, свою наполненность голоса,
и никаких объяснений мне не надо.
Не нужно научно объяснять, почему вместе с
вечерней песней соловья начинают петь лягушки.
Как хор за солистом.
Рядом со мною старица. И днем она черная,
бездонная, «наполненная страхом», как сказал
один поэт, потому что на дне ее лежат прелые
листья, потому что в ней перекрещиваются, накла¬
дываются слоями тени деревьев. В старице и воз¬
ле живут лягушки. Не те травяные лягушата, что
чуть больше моего ногтя. С теми я обращаюсь
просто. Пока я шуршу своими сапогами по ро¬
систой луговине, они удирают от меня прыжками
во все четыре лапы. Остановлюсь, — лягушата ми¬
гом беспечно забывают о моих сапогах. Я стара¬
юсь нс задевать легкомысленных попрыгунчиков,
не мешать им охотиться.
А вот эти лягвы другие, покрупнее, посолиднее.
Они очень неопрятны, когда мечут икру. Неопрят¬
ны, конечно, с моего, так сказать верховного, ви¬
дения. Но как они поют в вечера соловьиных раз¬
ливов!
— 57 —

Поют всегда втроем. Три лягушки, три, еще
три. Трижды три сотни! Такой бодрый, ликующий
хор, на фоне которого голос соловья слышится
еще выпуклее, сильнее, ярче. Но стоит одной из
троицы замолчать, тут же замолкают и две дру¬
гие — опасность!..
Если поет соловей, то уж до конца, до послед¬
него коленца, не боясь ничего.
Говорят, кто увидит в природе поющего со¬
ловья, тот всегда будет счастлив. Да, увидеть со¬
ловья, когда он поет, — случайность редкостная.
Но что такое счастье всегда? Счастье — понятие
относительное, сиюминутное, преходящее... Когда
мы с женой увидели соловья, скорее удивились,
умилились, что ли, а счастья не прибавилось, не
убавилось.
Поздним вечером тихонько шли по тропинке
вдоль речки. Над тропинкою свисала черемуховая
ветка, усохшая, с вялыми листками, — вероятно,
у самого ствола надломленная. На ветке сидела
крохотная пичуга, серенькая, невзрачная. Зобик
у нее то вспухал, то опадал, то колебался, то дро¬
жал, короткий клювик распахивался, смыкался,
раскрывался медленно. Мне казалось, будто я ви¬
жу в нем косточку язычка. Жена держала меня
за рукав штормовки на расстоянии вытянутой ру¬
ки от поющего соловья.
Минуты две мы стояли. Потом попятились, обо¬
шли черемуху по нагорышку. Весь воздух вслед
за нами и перед нами журчал, булькал, рассы¬
пался жемчужными горошинами, трещал, свистел,
гудел медной дудкою. Ни одна птаха не подавала
знака — это было время соловьев.
Но днем была и кукушкина пора. Дочка услы¬
шала однотонный унылый голос, который ни с ка-
ТГим иным не спутаешь, подождала, пока он
умолкнет и эхо потеряет его в бору, спросила:
— Кукушка, кукушка, сколько мне жить?
Милая девочка. Если бы мы знали отпущен¬
ный нам срок земной жизни - природой, доброй
— 58 —
или злой волей! Одни сразу отказались бы жить,
другие впали в параличный сон, третьи хищно,
жадно ринулись рвать для себя все вокруг, чет¬
вертые отдали бы весь свой срок, не мешкая, не
откладывая, отдалению смертного часа, борьбе за
то, чтобы люди не знали, когда он придет, и были
бы счастливы этим незнанием.
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
— Раз, два, три, четыре... — считала дочка.
Эта игра, этот счет скоро и напрочь из памяти
исчезает.
Зато «ку-ку» оставляло в лесу долгую па¬
мять. Не кукушка с унылым однообразием опове¬
щала окрестности. Серенькая, незаметная, потаенно
подбиралась она к уютному гнездышку горихвостки
или пеночки. И вот летит прочь голубенькое, точ¬
но небо, яичко, разбивается от удара по ветке, по¬
висает желтоватой каплей. Горихвостки, отец и
мать, мечутся в страхе, кричат. Глядь —в гнезде
все яички целехоньки, хоть считай справа налево,
хоть слева направо, все голубенькие, как на под¬
бор. Слава солнцу, надо высиживать!..
И вылезает из одного яичка взъерошенное чу¬
дище, растет не по дням, а по часам, тужится, вы¬
талкивает через край гнездышка одного за дру¬
гим своих соседей, разевает пасть, трясется от го¬
лода, и горихвостки, ничего не понимая, носят,
носят в своих слабеньких клювиках червячков,
гусениц, букашек, носят с зари до зари, пока не
валятся друг на дружку в изнеможении.
Папаша этого прожорливого чудища скучно,
монотонно, как будто отбывая повинность, опове¬
щает других кукушек: «Здесь наша кладка — го¬
лубенькие яйца, подделки под горихвосткины. Не
летите сюда со своими пестренькими подделками
под пеночек, славок, зарянок... Здесь наша клад¬
ка! Ку-ку, ку-ку, ку-ку».
Ему тоскливо. Он никогда не испытает ра¬
дости отцовства, радости выкармливания птенцов,
обучения их полету, подготовки к дальней и опас-
— 59 —
йой дороге в Африку. Маленький наглый кукушо¬
нок все знает и умеет сам.
Мы с дочкой сидим плечо в плечо на скамье
у теплой стены сарая, слушаем, рассматриваем
потрепанный определитель птиц.
— Нельзя же называть папашу кукушкой, —
решительно говорит дочка.
— А как? Допустим — «кукуй».
— Не-е. Я думала: пастушка — пастух, кукуш¬
ка — кукух.
— Непривычно как-то... Но, по-моему, можно!
За лесом затеплилась заря. От птичьих голосов
воздух ликовал, вибрировал струнами. И какой-то
чуждой, нездешней печалью напоминал о себе
одинокий «кукух».
ПЕРО ЯСТРЕБА
В конце августа воздух ревет от выстрелов и
собачьего лая. Все глубже, все глубже в тайгу
скрываются зверь и птица, пока не схлынет на¬
пор, не уберется в чехлы беспощадное оружие.
У меня на ремне тоже ружье: старенькая
«тулка» шестнадцатого калибра, в кармане — пя¬
ток патронов. Охотник я никакой, только в армии
бил по мишеням — из карабина, автомата, писто¬
лета, попадал неплохо, но это совсем другое дело.
Для чего же я прихватил ружье? Или возбуж¬
денные голоса охотников, эхо гулких выстрелов
так подействовали?
Ружье мне досталось от прежнего хозяина до¬
ма. Хозяин обещал за ним и еще кое-какими ве¬
щичками своими приехать, да не подавал о себе
знака, след его где-то затерялся, ружье висело на
стенке у двери в брезентовом чехле, ждало, когда
сможет выстрелить. Под ним, на том же гвозде,
за ремешок был зацеплен клеенчатый патронташ,
добела вытертый.
Вчера я ружье снял, вдыхая терпкий запах
-60 —

сгоревшего порбха, йычйстйл 1ак, что йа черноте
ствола запоблескивал зайчик, собрал как поло¬
жено. Утром, вовсе не помышляя ни о какой охо¬
те, набросил ремень на плечо, сунул в карман
патроны.
Теплынь держалась летняя. Ни один красный
и желтый лист не зажегся еще в рябинах и осин¬
нике, даже липы, прежде всех признающие осень,
вовсю кудрявились и, как казалось издали, сно¬
ва цвели, так густо сидели на ветках восковые
крылышки семян. Однако солнце было не по-лет¬
нему низкое и пегое, в косых слегах его, про¬
бивающих лес, не хороводилась уже мошкара, и
дорога, по которой мы шли, ископыченная, заля¬
панная, влажно чавкала под сапогами.
Я переломил ружье, не долго думая, вставил
патрон, закрыл и огляделся.
Что-то переменилось во мне. Вроде бы я сде¬
лался выше ростом, сильнее, взгляд мой хищно
рыскал по зарослям, по верхушкам деревьев; кор¬
зинка на брючном ремне теперь мешала, я пере-,
кинул ее за спину. Грибы исчезли. •
— Ну вот, папа, да вот же! — расстраивалась
дочка, обнаруживая чуть ли не под ногами у ме¬
ня торчмя стоящий красноголовик.
Мы вышли на округлую поляну в посохшей
мелкой траве; у кочек и старых пней лишаями ле¬
жал пожухлый земляничник. По другую сторону
поляны выступали две кряжистые сосны с тол¬
стенными кривыми ветвями вразброс, с темными
спутанными кронами — будто не прибрались еще
после провального сна. И на одной из них, на
коряво изогнутой ветви я приметил какое-то ше¬
веление. Вгляделся — точно! Орехово с пестротою
рыжий, притаился, сливаясь со стволом, матерый
ястреб-тетеревятник. Умно пропустил охотничьи
ватаги и выжидает, когда можно будет самому
поохотиться.
Было до него щагов тридцать, заряд мог и на
излете не достигнуть, но ружье словно само по
— 61 —

себе припало к левой моей ладони, уперлось при¬
кладом в плечо и — выстрелило.
Ястреб тяжело взмыл из своего убежища, и
вдруг споткнулся обо что-то в воздухе, и повалил¬
ся, повалился прямо на середину поляны. Припод¬
нявшись на железных своих когтях, он сидел ко
мне боком, бурый, в конопатинах и узорах, под
рыжим осенним солнцем.
«Взять живьем! Добить и чучело сделать!» —
замелькали в голове моей мелкие мыслишки.
Однако ружье больше не поднималось, я, по¬
чему-то крадучись, на цыпочках, медленно при¬
ближался к ястребу. Я боялся гордо вскинутой
головы его, взъерошенных на затылке перьев, а
особенно его глаза, огненно-зеленого, пылающего
болью и яростью.
Он ссутулился, наклонил голову, шею вытянул
вперед по-гусиному, разжал клюв, обнаружив ма¬
ленькую косточку языка, и невероятным усилием
поднял себя над травой. Презрительно взмахивая
растрепанными крыльями, потянул по-над поля¬
ною к речке, к Быстринке, скрытой от нас тесным
ольховником.
А в воздухе будто бы на лучах зависло перо,
широко кружась вокруг острия, выровнялось и
впилось в землю возле самых моих ног. Я подо¬
брал его, оно было шелковистым, необыкновенно
красивым: шоколадного цвета с желтоватым на¬
крапом и дымчатыми полосками в елочку.
Я хотел показать его дочери — в охотничьем
азарте совсем позабыл о ней, — взял перо за лег¬
кую полую трубочку, на кончике которой налипло
что-то серое:
— Посмотри, какое чудо! Ты слышишь?
Дочка стояла ко мне спиною, вобрав голову
в плечи, глядела в приречный ольховник, скрыв¬
ший ястреба, и, сколько я ни окликал, ни за что
не оборачивалась.
— 62 —

ЛЕСНОЙ ВЕТЕР
За эту знойную неделю тело мое настолько
раскалилось, что струи дождя, не достигая его,
превращались в пар, будто от банной каменки. Но
наконец-то блаженная прохлада победила, побе¬
жала по жилочкам, я вздохнул освобожденно, по¬
чувствовал себя совсем молодым, здоровым, силь¬
ным. Мы с дочкой плясали, как язычники, босиком
по лужам, взбухшим на мураве, вопили что-то не¬
сусветное, отплевывались, отдувались. Ливень
наддал, туча выплескивала на нас ведра воды.
Где-то хлопотал ветер, проталкивал тучу вперед,
сгибал дождь на косохлест, раскачивал верхушки
елей и сосен.
Туго ударил гром, покатился за лес, далеко¬
далеко, до самого Ледовитого океана.
Жена призывно махала в окошко: хватит, про¬
студитесь!.. Она неосознанно нам завидовала. Здо¬
ровье у нее было шаткое — после ревматизмов,
холециститов, воспалений легких. Весь этот «бу¬
кет» преподнесла ей война, как и многим мальцам
и девчушкам того поколения, раннее детство кото¬
рого смяла всенародная беда.
Накануне войны жене было всего три годочка,
она гостила вместе с матерью у бабушки в дерев¬
не под Калинином. Бабушку скрючил ревматизм,
она обезножела, сидела в креслице, кротко ждала,
когда навестит ее кто-нибудь из шестерых сынов
и дочерей, разъехавшихся по всей России. Ей по¬
могали соседки, муж, бывший балтийский матрос,
бывший певун и гуляка, а перед войной — степен¬
ный мастер племенного коневодства. Он часто бы¬
вал в отлучке, бабушка смотрела в окошко. Ча¬
ще всех приезжала меньшая дочь с Урала, приво¬
зила свою дочку, вьюна-стрекозу, курчавую, густо¬
волосую — зубья костяной гребенки крошились, —
зеленоглазую. Шум поднимался до потолка, дев¬
чушка уж если хохотала, то на всю деревню, если
плакала — святых выноси.
— 63 —

Эту шалунью и капризницу все в деревне очень
любили. Дедушка приносил ей из лесу «зайкин
гостинец»: то пряник, то сушку, то просто хлебный
ломоть. Она так радовалась, так любила зайкины
посылки, но сперва предлагала пряник или про¬
мерзшую в лесу горбушку хлеба соседям, бабушке.
Общая тяжелая тревога первых дней войны ее
как-то не коснулась. Но когда загремело небо и
от этого грома стали уходить через деревню на
Торжок сотни людей с тележками, на подводах и
просто пешком, под рев коровушек и козлушек,
под плач ребятишек, девчушка испугалась.
— Хватай дочку, беги, пока не поздно, — сове¬
товали соседки ее матери, которая металась, нс
зная, как оставить стариков. — Уходи скорее. Ше¬
потки недобрые слыхать: «Мужик у нее комму¬
нист, сама коммунистка — вздернут на первом
суку».
Девять суток пробирались девчушка с матерью
к себе на Урал, и все казалось, что их по пятам
преследует гром, тяжело катится за ними, давя
и сжигая на своем пути доброго зайку, который
посылал гостинец, речку, поле, бабушкин дом с
узорными косяками окошек...
Настолько глубоко это въелось в память, что
жена моя безотчетно боялась грома, не молнии,
а именно грома, особенно когда трясся наш ста¬
рый бревенчатый домик, роняя по стенкам мох,
иссохший в порох, и засыпку с чердака.
Ветер все-таки нашел долину Быстринки, за¬
крутил дождевые струи, швырнул нам в лицо. Мы
смеясь бросились под крышу. Докрасна растер¬
лись махровыми полотенцами, девочка пошла пе¬
реодеться, я тоже сменил плавки на сухие, натя¬
нул брюки, рубашку — и опять на волю.
Наш дом сидит низко, наружного крылечка нет,
приходится следить за пиршеством грозы из-под
крыши двора. Редко удается посмотреть такой
сюжет с начала до конца, и я стараюсь нс упу¬
стить ни одной возможности.
64

Есть люди, генетически устроенные так, что
жйвут с природой в одном ритме, будь этот чело¬
век хоть разакадемиком, разтехнарем, хоть му¬
жичком в треухе — сторожем колхозного склада.
Во мне, видимо, тоже гены такие заложены.
Я как-то верно чувствую грядущую перемену по-
годь^ралуюсь^грозам, ветру, утренней^ свежести,
плохо переношу засуху, духоту замкнутого прост¬
ранства. Особенно — скачки атмосферного давле¬
ния. У нас, на Западном Урале, давление прыгает,
как норовистый конь, и потому в прогнозе погоды
по радио и телевидению Пермь упоминается ред¬
ко и стыдливо. Метеорологи пробовали предсказы¬
вать нам погоду, но она поступала наперекор, к
великому их конфузу.
Я сам заранее ощущаю будущее резкое,похо¬
лодание или потепление^ перемену суши ла, не¬
настье или наоборот, да и муравьи, пауки, ля¬
гушки, кузнечики, бурундуки охотно мне помо¬
гают. И еще — облака...	-
Вчера, едва сошла роса, мы отправились пас¬
тись на клубнику. Над угором, который ее растил,
вились струйки марева. Ягоды, зеленоватые с од¬
ного боку и фиолетовые с другого, прятались сре¬
ди травы, крупные, увесистые, душистые. Мы сни¬
зу поднимались на угор, собирая клубнику в пол-
литровые стеклянные банки, а больше — в рот:
зачем откладывать на завтра то, что можно съесть
сегодня? Нет ничего вкуснее овоща, только что
снятого с грядки, ягоды, только что отделенной
от стебелька.
Умытое солнце сидело на макушках леса и
пригревало. Из хвойной рощицы, оторочившей
угор по боковине снизу доверху, веяло легчайшим
ветерком, даже намеком на ветерок, пахло кок¬
тейлем из грибов и хвои.
Собирать ягоды я донельзя ленив и для себя,
например, ни за что бы не стал сотни раз накло¬
няться. И теперь, угостив жену и дочку, поскорее
взбежал на вершину угора и загляделся на небо.
3 Поющий омуюк — 65 — -

Оно было настолько чистым, что, если бы удалось
провести пальцем по синеве, наверное бы, заскри¬
пело. И по горизонту, подчеркивая эту синеву, бе¬
лыми комочками сидели кучевые облачка. Если
до полудня начнут они бурно расти вверх, обра¬
тятся в столбы с вершинами, напоминающими
цветную капусту, ну тогда жди грозы, града, ура¬
гана. А если так и останутся на своих насиженных
местах или совсем уйдут — тащи воду с речки на
огород: дождя в этот день не будет. Как спадет
жара, с луговин от речки побежит ветерок, свой,
доморощенный, и радуешься его доброму прикос¬
новению, и как-то сам становишься добрее.
Но мне хотелось грозы. Грозы к нам, в долину
речки Быстринки, снисходили редко. Они буянили
на берегу водохранилища, сокрушали сосновый
бор, валили у подпора столетние ели, ежели была
в стволе хоть какая-то слабина, плавили молниями
песок, обращая его в стеклянные шарики, рас¬
щепляли и обугливали одинокие деревья. Недавно
расшалившаяся молния прошила баньку пенсионе¬
ра Воскобойникова. В баньке на скамейке стояла
семейная реликвия — латунный таз, из которого
омывали свои израненные тела деды времен Оча¬
кова и покоренья Крыма. Очнувшийся от испуга
Воскобойников обнаружил в потолке баньки обуг¬
ленную дыру, а вместо любимого таза — ноздре¬
ватый комочек металла. Почему банька не загоре¬
лась, никто объяснить не мог.
Отбушевав над водохранилищем, гроза обычно
формальности ради посылала к нам в долину
жалкие остатки туч. Зато уж ненастье никогда
нас не обходило. Я забирался на увал и любил
оттуда наблюдать, как оно исподволь готовилось.
Высоко-высоко в небе, там, где начинается кос¬
мос, заиндевелыми листьями папоротника, замерз¬
шими языками пламени, льняными спиралями при¬
клеены перистые облака. Но вроде бы они смыка¬
ются у горизонта острым углом. Да ведь это вер¬
ный признак приближающегося циклона! И еще
-66-
подтверждение: споро надвигаются из-за леса
глыбы кучевых облаков, самые причудливые баш¬
ни, толпы медведей, крокодилов, набегают серые,
коричневые чудища, над телами которых еще вид¬
ны перья верхнего яруса. Все —готовься к нуд¬
ным, шлепающим, хлюпающим затяжным дождям,
гниению огурцов, дикошарому разгулу сорняков
в огороде...
Или вот — горделиво явятся на горизонт куче¬
вые облака, унося свои вершины в запредельность.
Медленно, медленно, точно впереди у них веч¬
ность, меняют они свои очертания, и чтобы заме¬
тить это, надо иметь большое терпение. И можешь
готовить плащ: в ближайшие два-три часа при¬
близится холодный фронт, оснащенный ливнями,
грозами, шквалами...
Когда загремит над водохранилищем, пока¬
тится по округе, я выбираюсь на скамейку. Из до¬
лины Быстринки дальних туч не видно, здесь не¬
подвижны даже метелочки луговой овсяницы, да¬
же нервно-чуткие осиновые листы. Сухо, будто
наждачная шкурка по дереву, шоркают кузнечи¬
ки. Воздух густеет, трудно дышать, точно сквозь
шерстяную рукавицу. Старая береза с единствен¬
ной живой ветвью, толстой, облезлой, насторожен¬
но прислушивается к дальнему рокоту. Она стоит
одиноко на травянистом бугре, взбуровленном
когда-то речкой. Много лет назад березу ужалила
молния, и сердцевина ее вдоль ствола запеклась
черным варом. Береза не забыла огненного удара,
живет сейчас только ради своей единственной вет¬
ви и боится за нее.
Над лесом со стороны водохранилища выра¬
стает великанская наковальня. Верхушка ее свер¬
кает на солнце такой белизной, что больно гла¬
зам. Основания наковальни я не вижу, но оно
должно быть сиреневого или стального цвета.
Я прозевал, когда ударил по ней гигантский мо¬
лот. По пяте, по белому рогу полыхнуло, и гроз¬
ный гул докатился до нашей долины, точно предо-
— 67 —
3*

Сбережение. За этим гулом Ёдогойку пошел ветер.
Крепкий, свежий, нес он в себе пьянящую радость
озона, диких смол и спелых трав. ^Вялость во мне
исчезла, захотелось петь, прыгать, кувыркаться.
"Я еле сдерживался, чтобы не завизжать от востор¬
га. Черная, в прожилках и сгустках, глухо рокоча,
надвигалась туча, пожаловала к нам в долину.
Замотались макушки деревьев, листья осин задро¬
жали, пропеллерами закрутились — как только не
оторвутся! Затрещал забор: картофельная ботва,
зонтики укропа, листочки свеклы — все подалось
в одну сторону, куда указал ветер.
Вдруг он коварно провалился куда-то, и туча
замерла, приноравливаясь, над нами...
А потом всякая травинка вдосталь дышала,
букашки вылезли из укрытий под солнце, и оглу¬
шительно звонко падали в бочку с крыши увеси¬
стые янтарные капли. И как молодо, сильно было
мое тело, освеженное лесным ветром и дождем.
ПОУТРУ, НА ЗАРЕ
Перед рассветом в лесу жутковато: темень
между стволами варом густеет, замирают шелесты
и шорохи, каждый шаг по затверделому проселку
кажется оглушительным, а впереди маячит что-то
огромное, косматое.
Оно и в самом деле может встретиться. В этом
заброшенном краю, в долине таежной речки Быст-
ринки, там и сям попадаются раскуроченные ког¬
тями трухлявые пни, половиком завернутый дерн,
смятые, обсосанные малинники, следы растоптан¬
ных «лаптей» на влажных суглинках.
В прошлом году один косматый товарищ пова¬
дился на пасеку. Махнув лапой на осипших собак,
на сторожиху, судорожно палящую в- воздух
дробью, он, как заправский мастер спорта, пере¬
летал через заплот, забирал под мышку улей
— G8 —
вместе с сонным пчелиным семейством и на всех
парах устремлялся к речке. Треск ольховника и
черемух, короткий всплеск — и улей в воде по са¬
мую крышку. Витой черной пеною вытекали по
стрежню пчелы, а минька, содрав крышку, загре¬
бал лапой, будто ковшом, мед и вощину, чавкал
и постанывал от удовольствия.
Наезжали охотники с лайками, одну он порвал
и ушел. Нынче о нем не слыхать, а все равно бо¬
язно. Озираюсь, так и подмывает вернуться.
Но что же ты празднуешь труса? Столько лет
бродишь по этим лесам, и никогда они не были
тебе враждебны, и ни разу твою тропу не пере¬
секала тропа хищника! Вперед! Еще немного — и
этот лес по вершине увала расступится, стальною
синевой блеснет на Быстринке омут. Гляди — над
тайгою по восточным увалам брезжит розоватая
дымка, бамбуковое удилище стало холодным, са¬
поги облились росою.
Сейчас надо набрать ручейников. Их домики
в кольчуге песчинок и камушков сливаются с ту¬
манным дном, вода обстрекала руку докрасна.
Вообще в Быстринке и в знойный день вода ледя¬
ная. Иногда мы с приятелями хлещемся в карты,
в «дурачка», проигравший должен сесть в омут и
выразительно петь: «Я люблю тебя, жизнь». Вы¬
держивают только один куплет...
В этой студеной быстрой воде, на перекатах
и перепадах омутов, чутко стоят хариусы. Неве¬
лики они, не то что в реках, впадающих в Ледови¬
тый океан, но по статям такие же красавцы,
столь же стремительны и осторожны, и чтобы на¬
удить их на ушку либо на сковородку, нужны
сноровка и выдержка.
Да много ли нам с женой, с дочкой надо! Удо¬
вольствие от этой рыбалки-охоты, когда воздух
родниково чист, когда от птиц и насекомых стоит
в нем тугой неиссякаемый звон и всякая травинка
показывает солнышку свой цветок, — вот что вы¬
манивает из постели, побуждает бежать по лесной
— 69 —

Дороге, лазать в буревалах, в джунглевых сплете¬
ниях душной крапивы и черемухи...
До чего же хорошо мне было в то летнее ран¬
нее утро, так и подмывало запеть во все горло. Но
рыбалка есть рыбалка, и надо перебросить уди¬
лище вот через этот смородиновый куст, навис¬
ший над упругим перекатиком. Осторожно, осто¬
рожно — не топнуть бы сапогом, не зацепиться
лескою за угловатые листы: тогда хариусов поми¬
най как звали!
И вдруг — что же это такое? Плеск, глухие
удары, голоса... Не чудится ли мне все это в шу¬
ме леса, в бурлении Быстринки?
Я наматываю леску на катушку и с удилищем
наперевес пробираюсь вдоль берега. Травы — по
козырек кепки — обдают меня брызгами, я почти
не замечаю этого. Впереди должен быть завалив¬
шийся мосточек, переброшенный когда-то через
Быстринку пастухами; чуть ниже его любит дер¬
жаться харьюзовая стайка. Голоса оттуда. Я кон¬
цом удилища разнимаю травы.
На берегу язва костра, черно-серая, сбоку ва¬
ляются пустые бутылки, рюкзак, видавший виды,
в пятнах и потеках. На мосточке зеленое эмали¬
рованное ведро и алюминиевый бидон, а за мо¬
сточком — два мужика, по пояс в воде, матерясь
и покрякивая, распялили бредень. И углан, годов
четырнадцати-пятнадцати, с другой стороны мо¬
сточка лупит по воде поленом, топает болотными
сапогами — ботает, гоня перед собою по течению
ржавую муть.
Как дошло до меня, чем они тут промышляют,
черно вдруг сделалось, в ушах заныло. Я вылетел
из травы и заорал срывисто, необычным для себя
тонким голосом:
— Да что же вы делаете? Разве так можно?
Мужики сперва вздрогнули, ко мне поверну¬
лись. Один, маленький, шилоносый, с прилипшей
к нижней губе сигаретой, злющими глазками об¬
шарил меня, посмотрел в мой след и облегченно,
-70-
смачно выматерился. Другой, здоровый длинно¬
рукий дрын с опухшим лицом, облизал шершавые
губы и, равнодушно переступая, стал заводить
край бредня. Углан приостановился, нерешитель¬
но поглядывая то на меня, то на мужиков. Был
он, как и старшие, в штормовке, из-под спортив¬
ной вязаной шапочки щупальцами кальмара спа¬
дали волосья.
— А ну, катись отседова! — разъярясь, крик¬
нул маленький, не отпуская бредня.
Я принялся убеждать: зачем, мол, опустошать
речку, куда им столько рыбы-хариуса, почти
малька, да и долго его не сохранить... Что-то еще
говорил жалобное, длиннорукому это надоело, он
хрипловато, негромко так велел углану:
— Паша, выруби-ка этого страдателя...
Паша охотно полез на берег. Был он жилист
и тоже длиннорук, выше меня на полголовы. Гла¬
за его, цвета спитого чая, из-под припухших век
зыркали с наглинкой и все-таки с опаскою. Лино
у него было даже симпатичное, до зрелости еще
недотесанное, ямочка на щеке играла. Он шел на
меня, хрустя травой, а я стоял, держа в опущен¬
ной руке удилище, и почему-то совсем не думал,
что меня и в самом деле могут «вырубить».
Огненный взрыв полыхнул в голове. Через се¬
кунду я очухался — лежал на земле, и рука все
сжимала удилище. Я вскочил, зажал другой ру¬
кою расшибленный глаз, едва различая путь в
черноте; меня понесло, понесло в сторону, в тай¬
гу, на увал. Я не плакал от боли, от бессилия, от
позора: какое-то время я вообще не существовал...
Постой-погоди, как они будут хохотать, как они
будут праздновать победу, углан разохотится и
еще на ком-нибудь попробует крепость своего ку¬
лака! Не выйдет, теперь я наготове! Я спрятал
удилище и сумку в папоротники, отломил хоро¬
шую палку. Одним глазом трудно было смотреть
дорогу, она сделалась узенькой, скользкой, косо¬
бокой, под поги попадались колдобины, которые
■—71 -
словно только что кто-то накопал. Едва разглядел
поворот —его недавно тоже не было. И гори¬
зонт — с одной стороны, и речка — будто обрубок.
В виске токало, взбухало. Хотелось пить. Как
далеко я все же удрал!
Я ладонями зачерпнул воды, глотнул, смочил
глаз и висок. Отыскал тропку, но в травах скоро
потерял, полез так, напрямик, и совершенно не¬
ожиданно для себя вырвался к мосточку. Чуть не
кувырнулся, налетев на корягу; в колене стрель¬
нула боль. Ни неба, ни солнца я не видел. Од¬
нако разглядел пятно от костра, пустые бутылки.
Враги мои все-таки смотались. Сколько я ни при¬
слушивался, лишь булькала вода, жужжали на¬
секомые.
Я сел на замшелый мягкий пень, трясущими¬
ся пальцами достал сигарету и вдруг всхлипнул,
из-под опухшего века покатилась слезинка. Не
помню, когда я в последний раз плакал, хотя по¬
водов, как у любого человека, было предостаточ¬
но. А тут на вот тебе — расстроился, разобиделся,
больно, видишь ли...
Сигарета показалась горькой, как полынь.
Я бросил ее на пятно кострища, спустился с об¬
рывчика, сунул лицо в ледяную воду. В целебную
воду моей Быстринки.
НА ОТШИБЕ
1
Встречал я в жизни людей экономных, прижи¬
мистых, расчетливых, но скупых до умопомраче¬
ния довелось узнать впервые. Можно понять: че¬
ловек, однажды пришибленный, готовится к чер¬
ному дню, или человек размечтался о большой
покупке, о разнеженном отдыхе на Золотом Бе¬
регу, или озабочен тем, чтобы детишкам, внуча¬
там мягкую соломку подостлать. Ну и пусть, и
-72-
обсуждать не стоит. Но в уральской деревне, где
без принуждения, от всего сердца поделятся с то¬
бою последним, вдруг завелся махровый скупер¬
дяй!
Не только в нашей хилой деревушке, а во
всей округе слыл Самсон Самсонович Тудвасев
самым богатым. Пятистенный домина его стоял
под шифером, высоко глядел оконницами. На сте¬
ны от цементного фундамента пошла бесценная
лиственница, выше, до застрех, сухая звонкая ель
в обхват толщиной. Из лиственницы да из ели
Тудвасев прирубил пристрой, тоже подвел под
шифер. В жаркий день я любил забираться внутрь
пристроя, пошлепать босиком по прохладным пла¬
хам пола, поваляться на груде шуршащих стру¬
жек, душистых, как майский мед. Тудвасев наме¬
ревался этот пристрой доделать и продать, ко мне
насылался, но цену заламывал не по моему кар¬
ману, земли не обещал ни клочочка да и выход
из пристроя выводил на свое крыльцо. Я диплома¬
тично тянул с ответом, а потом купил в другом
конце деревушки развалюху и уже издали смотрел
на усадьбу Тудвасева, не подозревая даже, какой
беды избежал.
Дом Тудвасев построил на отшибе. За огоро¬
дом начиналось чернолесье, перед вторым огоро¬
дом, который он называл палисадником, зеленела
покосная луговина, бежала Быстринка в обнажен¬
ных осыпающихся берегах. Тудвасев под корень
вырубил все деревья на берегу: дескать, пчелам
летать сподручнее и солнца для огорода больше.
Он и мне советовал выпластать перед моим доми¬
ком вдоль речки весь ольховник, пустить на дрова.
— Олька шибко корошо горит, — говорил он
с неистребимым акцентом. — Огород светлее ста¬
нет, комара меньше будет.
Пришел даже с пилой и топором, но я его нс
допустил. Дай ему волю, он бы всю речку оголил
и угробил. В лесу там и сям натыкался я на
поленницы дров, сложенных давно, уже погнивших
— 73 —
с сердцевины и для леса заразных, — Тудвасев за¬
готовил впрок на много лет. И во дворе у него
высились стены поленниц, баня, тоже рубленная из
лиственницы, — нас туда ни разу помыться не пу¬
стили — с двух сторон была обложена ровными
березовыми плашками.
Во дворе сыто взмыкивала корова с огромным
ваннообразным выменем, единственная на всю
нашу округу. Бродил бычок с сонными голубыми
глазами, шлепая лепехами, роняя вязкую слюну.
Капризно всхоркивал кабанчик, засматриваясь на
огород, расчерченный бесконечными рядами кар¬
тофельной ботвы. Хвастливо орал словно из меди
отлитый петух с гребнем-беретом, стенали куры,
пищали цыплята, желтыми одуванчиками мелькая
в траве. Двадцать два улья кипели пчелами.
— Куда все это старику и старухе? — частень¬
ко удивлялись мы, видя, как колотятся Тудвасевы.
Дом, пристрой, омшаник, баню — да все, все
они сработали сами, вдвоем, и лето напролет кру¬
тились в поту, черные от усталости, обихаживая
хозяйство, с которым и многолюдная семья ухай-
дакается. Маленький, длиннорукий, цепкий, как
клещ, с хрящеватым широким носом и жесткой
седоватой бородою, старик был в беспрерывном
движении: ошкуривал бревна, колол дрова, хо¬
дил с дымарем над ульями, косил луговину и по¬
ляны в лесу. В омуте Быстринки напротив усадь¬
бы мокла липовая кора — на лыко, из которого
Тудвасев плел рогожи, ладил мешки. Кора отрав¬
ляла воду, но когда я сказал об этом старику, он
повернулся ко мне спиной; сильно выпирали под
мокрой рубахой лопатки. И тетя Фиса, жена его,
высохшая, как мумия, всегда была на подхвате,
полностью ему покорная, а еще ведь на ней лежа¬
ло домашнее хозяйство.
Мне представлялось, каждый из них, как од¬
нажды заведенная пружина, уже не мог не рас¬
кручиваться, не работать. По прибрежью Тудва¬
севых прозывали «кулаками». Но справедливости
— 74 —
ради надо сказать, что никогда чужим трудом
они не пользовались. Видимо, прозвище им при¬
своили за прижимистость. У таких зимой снегу
не выпросишь!
Мы снимали у Тудвасевых старую дырявую
хибарку, из пазов которой сыпался бус, платили
двадцать рублей в месяц. За молоко, всего-то лит¬
ровку в день на троих, за яички и овощи стари¬
ки ломили цены зимнего рынка. Попросишь огур¬
чик с грядки, стручок горошка для дочки, молока,
яичко сверх нормы:
— Нету-ка, — привычно отвечает тетя Фиса.
А в подполье у них и в леднике, как после
выяснилось, хранились пятидесятилитровые фляги
с топленым маслом, с медом, корзины яиц, сто¬
ведерные бочки солений — к зиме, на рынок. Под
хмельком Тудвасев мне хвастался: три сберкниж¬
ки у него, да еще одну куда-то запрятал — не
помнит.
— Закочу — все куплю, на пяти подводах при¬
везу, — ударял он себя в костистую грудь черным
кривым пальцем.
Вот эта возможность купить все, чего ни захо¬
чется, и была, вероятно, главным движителем их
жизни. Но им некогда было подумать, чего же хо¬
чется!
Ко мне Тудвасев за три наших дачных лета
расположился, особенно после того, как я, соску¬
чившись по мускульной работе, самовольно рас¬
пластал на ровнячок все заготовленные стариками
чурбаки, сложил в поленницу и ничего не потре¬
бовал. По праздникам старик угощал меня креп¬
ким квасом на меду, пускался в откровенность.
Оказывается, в гражданскую он воевал у нас
на Урале. «Крабрым был, с саблей на коне в ата¬
ку кодил». Но за кого воевал — за белых или за
красных, так мы с ним выяснить и не могли.
И документов никаких не осталось. Он называл
себя «красным партизаном», но в его рассказах
-75-
какой-то полковник Возницын, явно из другой
оперы, приказывал: «Тудвасев, скачи с пакетом»...
Тудвасеву перевалило хорошо за семьдесят,
тетя Фиса была на полтора десятка лет помоложе.
Ради нее он когда-то бросил семью из пятерых
тудвасят, у тети Фисы, перед тем овдовевшей, бы¬
ло трое. Ни своих, ни Фисиных детей Тудвасев не
принял, на Быстринке они укрылись вдвоем,
сперва ютились в хибарке, которую теперь нам на
лето сдавали, потом отстроились.
Ни его, ни ее дети к ним никогда не приез¬
жали. Однажды, уже при мне, один все-таки на¬
ведался.
2
От пристани мы вместе поднимались в гору.
На моих плечах громоздился рюкзак с двухне¬
дельным запасом еды на семью, Тудвасев-младший
тащил сумку с гостинцем. Из нее хвастливо высо¬
вывались горлышки двух бутылок. Был мой спут¬
ник приземист, коренаст, хрящеватый приплюсну¬
тый нос и желтые злые глаза придавали лицу
его какое-то хищное выражение. Но говорил он
вполне дружелюбно, в голосе даже робость про¬
скальзывала. Наверное, таким был в пору своей
«партизанской» молодости и Самсон Самсонович
Тудвасев.
— Ни разу к отцу не ездил, — признался млад¬
ший, когда мы поднялись на гору и остановились
отдышаться возле куста шиповника, сплошь раз¬
убранного нежными розетками. — Как он хоть жи¬
вет? Говорят — богато...
— Сами увидите.
На юном Тудвасеве был полушерстяной ко¬
стюм, рубашка с твердым воротником, галстук в
фиолетовых птицах — принарядился парень, а те¬
перь взмок под солнышком, надо скорее увести
его на лесную тропу.
— Я ведь в семье самый меньшой, — продол-
— 76 —
жал мой попутчик, считая меня своим человеком,
поскольку я жил с его отцом чуть ли не под одной
крышей. — Вот отслужил в армии, женюсь...
— За благословением приехали?
— Еще чего? Без этого как-нибудь обойдем¬
ся. — Он не понял моего мрачноватого юмора. —
Братья отговаривали. Да ведь отец все-таки. — Он
с надеждой посмотрел на меня, как будто ожидая
подтверждения.
Я догадался, какие высокие сыновние чувства
руководили юным Тудвасевым, и не стал его разо¬
чаровывать. В это время мы вышли из лесу на
спад увала, открылась вся деревушка с домиками
вразброс, петляющая, будто небрежно брошенный
пояс зеленого бархата, Быстринка. Анодированной
пряжкой поблескивал оголенный Тудвасевым из¬
гиб. Солнце заливало долину, окрестные леса,
воздух был свеж, легок. И я не в первый раз уже
радостно подумал, что ради этой красоты готов
даже батрачить на Тудвасева.
Но последний отпрыск его, видимо, панорам¬
ного зрения был лишен. Он сразу выделил взгля¬
дом шиферную крышу отцовского дома, ноздри
его затрепетали, глаза обузились. Он целился в
этот дом, ничего больше не замечая.
Так мы миновали проезжий мост, единственный
уцелевший на Быстринке, потому что вел к дому
Тудвасева и хозяин содержал его в порядке, пода¬
лись к огороду, открыли жердевые ворота в
усадьбу. Закашлял на цепи черный, как головеш¬
ка, пес-водолаз Цыган, я окликнул его по-знако-
мому. В окошке мелькнуло треугольное лицо тети
Фисы, со двора послышался ее голос:
— Никак гость к тебе?
— К вам, тетя Фиса, к вам, — с готовностью
сообщил я, зная, какая редкость для Тудвасевых
гости. — Младшенький сын Самсона Самсоныча...
Во дворе раздался квакающий звук. Я не стал
следить, как будет развиваться сюжет, согнув¬
шись, вошел в свою хибарку, поскорее освободил-
— 77 —
ся от рюкзака. Пока мы с женой и дочкой его
разбирали, пока я рассказывал городские новости,
в доме Тудвасевых все происходило как положено.
Окна Тудвасевы никогда не открывали, чтобы не
напустить комарья и мух, поэтому дипломатиче¬
ские переговоры сына с отцом я услышать не мог.
Да и не нужно было, ибо вскорости все выясни¬
лось.
Примерно через час после начала визита Туд-
васев-младший выбежал из дому, хрястнул дверью.
Лицо его налилось свекольным взваром, в глазах
горела такая ненависть, что могла бы дом испепе¬
лить. Видимо, у парня была натура, которой свой¬
ственно унижаться, а потом за это жестоко мстить.
Сумка вылетела вслед за гостем, пусто шлеп¬
нулась на траву. Юноша не подобрал ее, вытер
кулаком сухие глаза, резво помчался к воротам.
Тут я потерял его из виду и уловил только на
мосту. Он обернулся и яростно погрозил дому ку¬
лаком.
3
Вскоре мы, как я уже упоминал, купили у оди¬
нокого мужичка, навсегда собравшегося в город
к дочерям, развалюху, мне пришлось заводить
плотницкий и столярный инструмент, вдосталь на-
махаться топориком да молоточком, и на усадьбу
Тудвасевых я посматривал только издали.
В хибарке поселились другие дачники, тоже
покоренные красотою речной долины и окрестно¬
стей,— отец с сыном. Отец, инженер какого-то за¬
вода, чернобородый, белозубый красавец, несколь¬
ко раз пытался поймать хариуса, но был нетерпе¬
лив, паниковал перед атаками летучего гнуса, на¬
конец заявил, что это не рыбалка, а самоистяза¬
ние, и стал ходить на водохранилище за окунька¬
ми да ершом. Сын Димка, ровесник моей дочери,
во всем подражал отцу. Чаще всего они отправля¬
лись по грибы, потом сушили, солили, маринова-
— 78 —

Ли. После ййх в Лесу делать было Цечёгб: мОк за¬
вернут, как половик, грибница выкручена наружу.
В малинниках, которые они обирали начисто, ка¬
залось, куражились пьяные медведи.
С нами они почти не общались, потому что тру¬
дились допоздна, перед сном слушали «Спидолу»,
с раннего утра уже суетились у Быстринки, что-то
варили на железной печке.
Не знаю, как сложились у них отношения с
хозяевами, но однажды Димка принес моей Ма¬
ринке полную пазуху бобов.
— Неужели Тудвасев угостил? — удивилась
Маринка, добывая из плюшевой мякоти стручка
бурый, как галька, боб.
— Как бы не так, — расхохотался Димка, —
обрыбилась! Я и огурцы из парников... Подпол¬
зу— и за пазуху, и за пазуху. А чего на него,
жихмору, молиться?
Конечно, дочке моей, по возрастным особен¬
ностям, тоже приходило на ум поразбойничать в
огороде Тудвасевых, но с нашей стороны никакого
поощрения не было. Теперь у нас был свой ого¬
род, на нем тоже росли бобы и огурцы, жена,
слышавшая разговор Димки и Маринки, сказала:
— Приходи к нам, рви, сколько хочешь. За¬
чем... воровать?
— Ха! Папа говорит: «Если от много берут не¬
множко, это не кража, а просто дележка». А у
вас так просто рвать неинтересно... «Тудвасев уго¬
стил», — насмешливо повторил он слова Марин¬
ки. — У него и купить-то ничего нельзя. Папа хо¬
тел купить курицу, старик бурчит: «Нету-ка». А у
самих вон сколько кур по двору кудахчет!
Мы с женой перестали прислушиваться к раз¬
говору молодежи, пока Димка опять не привлек
наше внимание:
— Старуха беспокоится: хорек, говорит, вок¬
руг по лесу шастает. Весной, говорит, курицу за¬
грыз, одни кости да перья на тропке оставил, те¬
перь опять ходит...
— 79 —

Через несколько дней я сам услышал, как тетя
Фиса кого-то проклинает. Я возвращался с ры¬
балки, она стояла у ворот в свою усадьбу, махала
руками в сторону леса:
— Да чтоб ты издох, паршивец этакий! Да
чтоб тебя волки порвали! Да чтоб ты пода-
вился-а...
— Это кого вы так, не Самсона Самсоныча?
— Какое там! — Она поочередно прижала к
глазам кончики наголовного платка. — Хорь не¬
сушку засл, самую кормленую... Мы с Самсоны-
чем-то на зорьке на Базу ходили крупу брать.
Ну, воротились, гляжу: на тропке-то косточки, на¬
чисто обглоданные, да перышки. Ох, стервец, ох,
поганец!
— А хозяин-то где?
— В лес пошел, капканы ставить.
Не было у меня к Тудвасевым никакого сочув¬
ствия. «Ну и молодчина этот хорь, наказал ску¬
пердяев. И не попадет он летом в ваши капканы,
везде ему найдутся травы, жуки, белку возьмет,
зайца догонит».
Однако и я на хоря грешил напрасно. Вечером
приходил Димка, они с Маринкой хохотали до
слез. Потом Маринка не выдержала и, давясь от
смеха, рассказала нам:
— Курицу Димкин папа изловил. Они ее сва¬
рили, а косточки и перья на дорожку подкинули.
Тетя Фиса увидела и поверила, что это хорек!
А ведь кости-то вареные, а хорек-то курицу не ва¬
рит. — Она опять залилась смехом.
Вся эта история показалась мне не столько за¬
бавной, сколько неприятной. Бог с ним, с изобре¬
тательным инженером, но мальчишка у него ра¬
стет с перекосом, и со временем это ох как от¬
кликнется. Известно: посеешь поступок—пожнешь
привычку, посеешь привычку — пожнешь характер,
посеешь характер — пожнешь судьбу. Да стоит
ли приступать со своими предостережениями к
почти незнакомому человеку... Тем более инженер
-80-
и Димка собирались в город, мы тоже должны
были скоро уехать, а там и вообще могли не
встретиться, потому что неизвестно было, пустит
ли с весны Тудвасев дачников в свою хибару. Нам
он каждую осень почти отказывал, а весной сда¬
вался на уговоры. Впрочем, это он так — набивал
цену...
Часа за полтора до вечернего парохода Димка
посвистом вызвал Маринку на улицу. Они уеди¬
нились на мостках у речки. Мы с женой снимали
с плетей огурцы. Вдруг слышим — Маринка пла¬
чет. Димки нигде нет.
— Что такое? Он тебя обидел?
— Не-ет, хоря жалко. Хорь не виноват. А ста¬
рик его...
Она показала зареванными глазами на скамей¬
ку. Там на окровавленной тряпице лежала темно¬
бурая лапка, на беглый взгляд похожая на ко¬
шачью, только с длинными когтями. Белела вы¬
щербленная кость, кровоточила.
— Хорь отгрыз в капкане лапку и ушел. Ста¬
рик принес ее тете Фисе: «Теперь покостить не за-
кочет». — Дочка верно передразнила говор Тудва¬
сева. — Тетя Фиса выбросила, Димка подобрал.
Ему горя мало; я, говорит, хоря не видел, лапу
ему не отрывал. А ведь все из-за них... Вывихну¬
тые они все какие-то!
Маринка ушла к себе, я захоронил лапку под
забором, плотно присыпал землей. Полагал: чело¬
веческая память все-таки коротка, то, что не каса¬
ется нас непосредственно, мы скоро забываем; и
такие ли еще потрясения ждут мою дочку
в жизни.
4
Он шкандыбал на трех ногах, неся перед со¬
бою горящую культю. Августовская ночь была
темной, как нора, хотя вдали то и дело вспыхива¬
ли зарницы, а сверху уголками ковша мерцала
— 81 —

Большая Медведица. От зарниц и звезд у самой
земли казалось еще темнее. Но он видел в темноте
лучше кошки, и маленький нос его просеивал ты¬
сячи запахов, неведомых самой чуткой собаке.
Однако охотиться ему становилось все труднее,
мускулы, обтягивавшие узкое тело стальными
ремнями, приослабли, зубы сточились. Он сам не
помнит, как смог отгрызть свою лапу, когда в
глазах полыхнула страшная боль.
Теперь он шел за своей лапой. Проклятый Цы¬
ган не лаял. Хозяева спустили его с цепи, а на
свободе он никого не трогал, удирал на побережье
водохранилища крутить любовь с тамошними
вертихвостками. В окошках отражались звезды.
Тудвасевы провально спали. И, как всегда, им ни¬
чего не снилось.
«Если я не найду свою лапу, я погибну в на¬
чале зимы»,— думал он, обнюхивая травы сухим
горячим носом.
Они спят, его враги, его мучители. Что он им
сделал плохого? Ну, шастал вокруг, ну, думал —
стащить курицу или полакомиться медом. А раз¬
ве за то, что только подумал, казнят?
Лапы нигде не было. В сердце хоря разжига¬
лась ненависть. Глаза его разгорелись, из культи,
точно из ацетиленовой горелки, вырывался клин
огня. Хорь подковылял к стогу прошлогоднего
сена, сухого, как порох, с рычанием сунул культю
в волокнистое нутро...
Я проснулся от криков жены и дочери. Чулан¬
чик, где я ночевал, выходил окошком, на огород,
и ничего не было видно, только красноватые по¬
лосы метались по стеклу. И слышался страшный
гул, будто мчался поезд и одновременно оставал¬
ся на месте. В гул врывались винтовочные выстре¬
лы. Я подумал, что это мне еще снится, протер
глаза и выскочил на улицу.
Все передо мною было багровым и каким-то
шатким, ольховник у речки шевелил медными
листьями.
— 82 —

— Смотри, Тудвасевы горят! — показала мне
жена.
Дом Тудвасевых пылал в четыре языка. На¬
верху они свивались, как углы огромного огневого
платка. Откуда-то примчался ветер, закрутил эти
углы жгутом, поволок в сторону. Лопалась оскол¬
ками, винтовочными выстрелами палила черепи¬
ца. Из подполья хлестали струи пламени: там го¬
рело топленое масло, плавился мед.
Все жители деревни, кое-как одетые, кучкой
сбились у моста. Дальше от жара пройти было не¬
возможно. Старушки плакали, крестились. Я уви¬
дел Петю-пасечника. Он рукавом рубахи вытирал
черное от сажи лицо. В другой руке держал то¬
пор.
— Успел забор свалить. Который к лесу. Все
горит, стога горят, поленницы, омшаник... Ровно
бензином кто-то облил, разом запалило.
— А старики где?
Петя кивнул в сторону. Они стояли на угорыш-
ке друг за дружкой: Самсон Самсонович впереди,
тетя Фиса — за ним. Тудвасев в кальсонах, в ис¬
подней рубахе, тетя Фиса — в какой-то длинной
хламиде. Оба они одинаково опустили руки и,
мнилось, с тупым равнодушием следили за тем,
как разрушается, гибнет огромное хозяйство, сра¬
ботанное, отлаженное их трудом.
— Корова, бычок, кабанчик, куры — все огонь
спалил, — всхлипывала сторожиха дальней пасеки
Анна Митрофановна. — Старики-то дым почуяли,
в дверь торкнулись, а она снаружи приперта. Че¬
рез подполье да через лаз только и спаслись.
— На лес бы не перебросилось, на лес бы не
перебросилось, — повторяли все, то в одиночку,
то разом.
— Ветер на Быстринку валит, — сказал Петя-
пасечник.	•
Вдруг за речкою что-то ахнуло, взвыло, и вме¬
сто дома закружился раскаленный вихрь дыма,
искр, пламени. Все обрушилось, потемнело, вспых-
— 83 —
нуло снова, но уже без прежней жадной силы, а
как будто для проверки: не забыто ли чего. По
Быстринке черными рыбами поплыли головешки.
Тетя Фиса заревела в голос, бабы подхватили.
Подошла моя жена, накинула на плечи тете Фисе
свой халат, уговаривая, повела к нашему дому...
Утренний воздух пропах горелым. На закраи¬
нах, в омутах Быстринки кружился взбитый пе¬
пел. Речка сноровисто очищалась, растаскивала
его на мелкие частицы, прятала головешки в за¬
рослях и завалах.
Жена растопила летнюю печку, поставила чай-
лик. Старики под утро все-таки заснули, хоть зав¬
траком их накормить.
Появилась Маринка, спустилась к речке умы¬
ваться. Во время пожара я как-то не останавли¬
вал на ней внимания, уж слишком страшно и
фантастично все вокруг происходило.
— Не могла закрыть глаза. Как закрою —
огонь, — сказала она, и меня обрадовало, что ни¬
какого злорадства она не испытывала.
И наши деревенские — тоже. Несли Тудвасе¬
вым кто что может: одежду, обувь, посуду, деньги.
Моя одежда старику не подходила: полы пиджака
падали ниже колен. Я отдал погорельцу рубанок
и плотницкий топор. Топор был замечательный,
я выбрал его на вещевом рынке: щелкнул ног¬
тем — зазвенело, точно ударили в колокол; гвозди
рубил без щербины.
Старик все принимал без лишних слов, дело¬
вито складывал в кучки. Потом он сходил на пе¬
пелище. Я следил, как он торопливо подбегает к
мосту, держа наготове мешок. Как-то непривычно,
странно было видеть вместо дома, усадьбы нечто
голое, черное, дымное — глаз проваливался.
Через час старик вернулся с туго набитым
мешком, в котором Зто-то шуршало и звякало.
Я курил, он подсел рядом. От него крепко ши¬
бало гарью.
— На Базе давно дома продают, — сказал до-
— 84 —
верительно. — Штраковка у меня будет куда как
большая, вот и купим. — В голосе его даже хва¬
стовство мелькнуло. — Забор-то у тебя хилой,—
ни с того ни с сего определил он. — Купи у меня,
который не сгорел. Недорого — двадцать пять
рублей возьму.
Я растерялся. Дочка, слышавшая торговлю,
ахнула...
Приезжали милиционеры, пожарники, инженер,
убивавшийся, что сгорела «Спидола». Велось
следствие. Поговаривали, будто в ночь пожара
видели лодку, из нее вылез человек с канистрой
и пошел от водохранилища на угор. Допрашивали
Тудвасева-младшего. «Это он, змееныш, запалил,
как денег я не дал», — указывал Самсон Самсоно¬
вич. Выяснили: сын в то время работал в ночную
смену. Так виновных и не нашли, записали: от
замыкания электропроводки загорелось.
Один я знал истинную причину пожара.
НОЧНОЙ гость
1
Соседка, тетя Клаша, работница заречного сов¬
хоза, испуганно озиралась, точно ей сейчас, а не
нам в будущем угрожала опасность:
— Ой, на Хмелинку-то лучше не ходите. Тамо-
ка бараки стояли, бабы в войну лес валили, дак
сумасшедший какой-то до се бегает, ищет,
ищет... — Она понизила голос до шепота.
Я представил страшного мужика в лохмотьях,
с безумными белыми глазами на обросшем зам¬
шелом лице. Он мечется среди пустых бараков,
окликает внутрь, но в ответ только сыплется гни¬
лая труха с обваленных досок да ветер постаны¬
вает в пустых щелях окошек. Представил, и стало
жутковато.
-—85-—

Алексей вопросительно и лукаво посмотрел на
меня. Он наезжал к нам порыбачить, поохотиться
в сезон, погонять своего пса Арса, вислоухого ку¬
черявого коккер-спаниеля, который в городском
прозябании жирел, впадал в нирвану. Ныне зимой
мы обговорили далекое путешествие, мечтали о
нем; Арса приняли полноправным членом экспе¬
диции.
Экспедиция планировалась землепроходческая.
Дело в том, что в Быстринку, почти в начале ее
зарождения, впадатга речкаг Соколка, а к Соколке
где-то в таежных дебрях присоединяла свою клю¬
чевую воду Хмелинка, образуя единую живую це¬
почку. Место впадения Соколки мы знали: под
развалинами старого моста, черными, обернутыми
в бархатистый мох. В перекрестье обрушенных
балок, косо торчащих свай речка вбегала стреми¬
тельно, ударялась боком о струи Быстринки. За¬
винчивались водовороты, кипели пузырьками кис¬
лорода, хлопьями пены. В этих водоворотах под
прикрытием балок держались почтенные хариусы.
Достать их почти невозможно: доля секунды — и
крючок впивается в дерево. Пиши пропало! Акро¬
батическое балансирование на осклизлом бревне,
снайперская точность броска — иначе ничего не
выйдет. Нам с Алексеем все-таки удавалось вы¬
хватить одного-двух неосмотрительных красавцев.
Зато радовались по-детски, хвастались друг церед
другом.
Алексею проще было балансировать на зава¬
лах. Он почти не имел телесности, кости у него
были птичьи. Зато ходил с завидной скоростью,
подошвами сапог касаясь только самых кончиков
травы, я почти бежал за ним, чтобы не отстать.
Поблескивая ранней лысиной, шоколадной от за¬
гара, выставив вперед бородку, еще удлиняющую
его апостольское лицо, он на скорости своей успе¬
вал замечать оброненное на траву пестрое перо
какой-нибудь птахи, необычайной расцветки ли¬
сток, причудливо извернутый корень дерева. Тут
-86-
же нагибался, всматривался яркими фиалковыми
глазами в находку, определяя ей место в своей
мастерской.
Перья и листья он наклеивал на бумагу или
картон, повинуясь собственному богатому вообра¬
жению, собирал из них живописные картины, ко¬
торые не имели реального образа, однако будили
фантазию и напоминали о нашей речке. Корешки
в его руках обращались в забавные фигурки ле¬
ших, оленей, русалок, человечков. Он чуть-чуть их
подкрашивал, подчищал, потом поселял в причуд¬
ливой толпе «корешков», где, как в человеческой,
все были из одного материала, но различались
обличием и характерами — от чудаковатого до
зловещего. Какое адское терпение надо иметь,
чтобы создать картину из перьев, из листьев либо
деревянную скульптуру! Или какой талант, или
любовь, без которых такое терпение немыслимо!
Накануне нашей экспедиции он совсем меня
огорошил. После предостережения тети Клаши,
обещавшей нам встречу с сумасшедшим, интерес
к верховьям Соколки и таинственной Хмелинки
у меня, мягко говоря, потускнел. Тетя Клаша еще
продолжала нагнетать подробности: мол, и мед¬
ведей там полно — задерут, и волки из оврага на¬
скочат... В самом деле опасалась за нас либо име¬
лись у нее какие-то свои соображения, я разгады¬
вать не стал — Алексей тащил меня за рукав к
скамейке. Усадил и жестом факира извлек из
кармана штормовки круглую жестяную коробочку.
В его глазах светилось торжество.
— Открой!
Я ногтями подцепил крышку и чуть не захлоп¬
нул снова. Коробочка была полна мушками. Они
казались живыми. Зеленовато-коричневое брюш¬
ко перепоясывали полоски, полупрозрачные кры¬
лышки топорщились в обе стороны, смыкаясь уг¬
лом к голове, похожей на зернышко граната.
В брюшке искусно прятался крючок. Мушки были
шедеврами искусства.
— 87 —

— Вот это да-а, — только и мог я сказать.
Алексею, как любому конструктору, хотелось
испытать свою новинку в деле, он сейчас, несмот¬
ря на вечерние сумерки в нашей долине, готов
был привязать мушку к леске и подбросить хари¬
усам. Но мы отвлекли его ужином, расспросами
о знакомых, о городском житье-бытье. Он любил
наговориться всласть, увлекаясь точно так же, как
один на один с перьями, корешками или теми же
самыми зелеными мушками, на выделку которых
ушли, наверное, многие ночи и пачки папирос.
Наконец нам удалось условиться, что высту¬
пим в поход на рассвете, и мы забрались на сено¬
вал.
2
Все было серым: небо, луговина, взгорье, ко¬
торое лишь угадывалось в сплошной сумеречной
неподвижности. После первого шага по тропинке
сапоги и штаны выше колен намокли — роса толь¬
ко-только успела залить все листья и травы. Арс
плелся за нами, свесив ушастую голову, уныло
переступая перепончатыми лапами. У него был
такой вид, будто он сейчас вылез из болота после
неудачного поиска.
Алексей почему-то всегда закуривал на ходу,
хотя можно ведь посидеть пяток минут на ска¬
меечке, никто тебя не подгоняет. Должно быть,
дым над головой, как из трубы памятного с дет¬
ства паровоза, добавлял ему скорости. Росистый
воздух не пускал этот дым кверху, навивал на
высокие метелки трав.
Довольно быстро мы поднялись в гору, про¬
шли макушечные ельники и осинники и очутились
на другом склоне, обращенном к Быстринке. Она
здесь еще набиралась возможностей, чтобы до¬
стойно встретиться с Соколкой.
Как все-таки причудливо наше восприятие.
Или только у меня? Спускался я по этому склону
-88 —
много раз, немало рассказов об этих местах слы¬
хивал, а не сохранилось в памяти ничего, кроме
манящего отблеска речки. Я видел только свое:
закидываю приманку вон под теми кустами, вон
в те руины моста. Добытчик одолевал во мне вся¬
кое любопытство.
Но Алексей остановился, забыв о мушках и во¬
допадах, понурился, зажимая пальцами бородку.
— Сколько их побросали, — глухо сказал он,
будто продолжая давний разговор. — Это все рав¬
но что мертвые люди. И не на кладбище, а на
поле сечи.
Кругом возвышались сытые, раздольные за¬
росли крапивы, полыни, чертополоха, малинника,
сквозь которые маячили черные, как деготь, пятна
окостеневших бревен, кровянистые обломки кир¬
пичей.
— Вот она, трава забвения, — проговорил
Алексей. — Она затягивает все, если уходят люди.
На этом благодатном месте слияния Быстринки
и Соколки лет двадцать назад жила молодая де¬
ревня — с вечерним мычанием сытых коров, с па¬
хучими дымками из печных чистых труб, с небес¬
ным духом пекарни, пестующей хлебы на родни¬
ковой воде. И вот, далеко-далеко, за полторы
сотни километров отсюда, построили для великих
нужд государства плотину электростанции, посел¬
ки от большой воды за шиворот перетащили на
новые места, а у тех, что стояли подальше в тай¬
ге, отняли электричество, помощь в технике, веру
в необходимость луговин, гречишных, гороховых,
с викой и люцерною, полей, ржаных палестин.
Люди перекочевывали на другую сторону водо¬
хранилища к электричеству, к заводикам, к боль¬
шой дороге, на пустые безлесные земли. А там,
где они когда-то жили, с первым вешним теплом
выбралась на свободу из-под заборов, из-за банек
и хлевов трава забвения.
Весу мы с собой набрали немного: котелок
Алексея, плюшевый от копоти, пакетики с чаем,
— 89 —
хлеб, картошку, пару концентратов пшенной ка¬
ши— для нас и для Арса, да еще надежду на
уху, которую практично подкрепили луковицами,
лавровым листом и пучком петрушки. Удилища
решили нарезать из черемухи. Восхищался я Алек¬
сеевыми мушками, восхищался, да тайком, чтобы
не обижать мастера, вместе с лесками сунул все-
таки в кармашек своего рюкзака несколько про¬
веренных в страде мормышек.
У Алексея была привычка: после этапного пе¬
рехода, если близко вода, сотворить костерок и
готовить чай. Он сыпал заварку в клокочущий ко¬
телок, наполнял кружку и, воронкою выпятив гу¬
бы, примкнув усы к кончику носа, схлебывал поч¬
ти бурлящий чай. Обнаженная голова его окроп¬
лялась блаженной испариной. Я же кружку с та¬
ким кипятком и в руки взять не осмеливался!
На сей раз Алексей костра не разводил. Мы
покурили на гладком, словно отшлифованном,
бревне, перекинулись несколькими фразами и по¬
бежали дальше.
По берегам Быстринки заядлые харьюзятники
подмяли пырей, осоку, борщевик, малинники, смо¬
родинники, черемушник, проложили стежки, но
вдоль Соколки таких стежек уже не было. Бога¬
тые травы, нам по пояс, а то и по плечи, поспе¬
вали к покосу. Да впустую! Ну ладно, технике
сюда не добраться, но ты пусти по утренней росе
старательных мужиков и бабонек, они бы набрали
столько валков, что заречным фермам не удава¬
лось бы ссылаться на бескормицу и разбавлять
молоко водицей для повышения надоев.
А пока что травам ничего не оставалось делать,
как захлестывать нам дорогу, поливать росою на¬
ши штормовки...
Арс исчез! Сколько Алексей ни подсвистывал,
ни кликал его, все без толку. Еще у заброшенной
деревни пес мотал башкой, громко шлепал ушами,
разбрызгивал вокруг себя воду и всем своим ви¬
дом показывал, что холодный душ ему не по
- - 90 -
нраву. Теперь, наверное, природа пересилила, и
он ринулся на запахи и звуки, нам недоступные.
Мы слышали свое: гам утренних птиц, плеск
Соколки в завалах, пробные возгласы шмелей,
оводов, комарья. Где-то над долиной взошло по¬
гожее солнце.
Признаться, я с опаской косился на заросли,
прислушивался к подозрительным шорохам. На¬
деялся на чутье Арса, да и до Хмелинки, до ба¬
раков было еще утешительно далеко. Алексей тор¬
жественно приступил к эксперименту, ничуть не
сомневаясь в успехе. Срезал прямую гибкую ветку
черемухи, очистил от боковых отростков- с листь¬
ями, ловко привязал к сучочку на ее кончике лес¬
ку, к леске — зеленую лаковую мушку. Рыболов
он был опытный, подобрался к Соколке шелковой
стопою, что при его невесомости сделать просто,
закинул мушку.
Он играл мушкою, подергивая удилище, он
посылал ее в струи переката, на бровку омута, с
которой срывался водопадик, в ромбы и треуголь¬
ники завалов. Хариусам после ночи пора было
завтракать, но они почему-то не соблазнялись.
Я на почтительном расстоянии от опытной пло¬
щадки видел в воде гибкие сильные тени, обра¬
щенные против течения. А мелкоты в местах, где
воробью по щиколотку, набралось столько — хоть
решетом черпай: подрастающее поколение хари¬
усов любит погреться на солнце, однако беспо¬
коить их мы считали преступлением.
Алексей с недоумением переменил мушку, по¬
пробовал вторую, третью. Мне удалось увидеть,
как третья мушка подкатила к самому носу ле¬
жащего почти на дне довольно крупного хариуса,
пробежала вдоль его боковой линии. Он презри¬
тельно отодвинулся.
— Ничего не понимаю. — Алексей бросил
снасть на зонтики борщевика, потряс уставшими
пальцами. — Мушки ведь как настоящие!
— Они лучше настоящих, без изъянов, вот в
— 91 —

Чём Дело, — предположил Я, тоже огорченный не¬
удачей. — И запах от них не тот... Да и зачем нам
сейчас рыба? Уху варить не время.
— Я слишком радовался, когда делал. А за¬
ранее радоваться удаче — к проигрышу. Ладно,
давай найдем местечко посуше, вскипятим чайку.
3
Арса мы по очереди несли на руках. Бедный
пес за день так убегался по кругам своим, что от¬
бросил лапы, высунул язык, даже вздрагивать не
мог, только постанывал. Справа и слева от нас
взбегали на увалы сорокалетние березы и осины,
струились, журчали под ветерком. Среди стволов
с черными поясами и клинописью сидели лобастые
кочки, иногда выглядывали папахи старинных
пней с остатками еловой или сосновой коры.
Здесь полвека назад теснился высокий бор.
Где-то здесь должны быть и бараки, о которых го¬
ворила соседка тетя Клаша.
Пес оказался увесистым, мы шли совсем мед¬
ленно. Да и в траве под сапогами жулькала вода,
подсовывались бугры. Хмелинка никак не оправ¬
дывала названия речки, она по сути была канав¬
кой с тихой водой, где поглубже — по локоть вы¬
тянутой руки, где вовсе мелкой — мышонок лап
не замочит. А за что хмелю цеплять свои усы,
вокруг чего обвиваться? Видимо, все ушло вме¬
сте с вырубками. И все же, когда я передал Арса
хозяину, срезал длинную дудку пикана и потянул
через нее, вода оказалась холодной, вкусной.
В ней чувствовалось движение: в травах у подола
увалов шевелились роднички, ручейки, подталки¬
вали ее к Соколке.
И ни одной рыбешки, даже малька! Мы отло¬
жили мечту об ухе на обратный путь, искали
только места, где можно разжечь костер, держа¬
лись края березников. В долине заметно вечерело,
льнули комарихи, на глаза посыпались мокрецы.
— 92 —

Не возвращаться же назйд, Все равйо До темноты
не успеем выйти из болотины! Идти вверх сквозь
старую вырубку? Березняк и осинник поверх лесо¬
повала прикидываются светленькими да чистень¬
кими, а углубись — штаны обдерешь, ноги сло¬
маешь.
Арс маленько оклемался, попросился на само¬
стоятельную работу. Но ночему-то жался к сапогу
хозяина, иногда предупреждающе ворчал. Серые
тени густели, что-то в них шевелилось, следило за
нами. Алексей мелко подрагивал. Он плохо пере¬
носил холод, быстро мерз. Мы почти не разгова¬
ривали, научились за годы братской жизни пони¬
мать друг друга, да и вообще в лесу лишними,
пустыми кажутся слова.
Поперек нашего пути легла светлая полоса.
Просека? Алексей возразил — старая дорога. До¬
вольно широкая дорога, поросшая какой-то желто¬
зеленой чубатой травой, в которой угадывались
еще колеи от тележных колес, буровивших землю
при торможении с тяжелым грузом. Мы охотно
начали подниматься, позабыв про усталость. Арс,
взмахивая ушами, точно крыльями, иноходью по¬
мчался вверх, и вдруг мы услышали — лает, лает
яростно, с подвывом, предупреждает нас.
Мы переглянулись. Ясно, что дорога выводит
к заброшенным баракам. И Арс почуял человека.
Не решусь сказать за Алексея, но будь бы я один,
не заманить бы меня на гору никаким калачом.
Арс вдруг замолк, словно горло ему перехватило.
Я помню, как бросался Алексей на выручку сво¬
ему вислоухому другу, когда в час прогулки Арса
норовила отлупить чья-нибудь разнузданная ов¬
чарка. И теперь Алексей, воинственно выставив
бородку, надернув картуз до бровей, полетел в го¬
ру. Я — за ним, спотыкаясь, проклиная все на
свете.
Те же свирепые заросли крапивы, чернобыль¬
ника, лебеды, малинников. Трухлявые бревна,
сгнившие столбы, которые, должно быть, фосфори-
— 93 —

чески светятся по ночам. Удушливый стоячий дух
заброшенной бани. Вечернее солнце осыпает ма¬
кушки кустов, зонтики трав сухой красноватою
пудрой.
Арса нигде нет. Алексей обеспокоенно озира¬
ется, тихонько свистит. Слышатся шлепки, пес вы¬
рывается из зарослей весь в репьях, даже хло¬
пающие уши облеплены репьями, будто закручены
на бигуди. Улыбается во всю пасть, облизывается
с таким видом, точно отобедал за хорошим сто¬
лом. Я слежу в направлении, по которому он при¬
бежал, мне мерещится там, в пестром мареве,
скатная крыша жилья, оранжевым лоскутом го¬
рит стекло.
— Давай-ка, Леша, поищем другое местеч¬
ко, — предлагаю я почему-то шепотом.
— Кто-то Арса прикормил, — спустившись на
полгоры, сетует Алексей. — Сколько ни отучал
брать из чужих рук — не доходит.
Я защищал Арса как мог: охотничий пес, не
сторожевой, да и набегался, а мы до сих пор его
не накормили. И мог ведь, мог сам чего-нибудь
добыть! Арс благодарно посматривал на меня
влажными карими глазами. Он не опережал нас,
ему тоже не хотелось спускаться в сырую, как
погреб, темную долину.
4
Признаться, что я панически боюсь темноты,
что древний пещерный страх перед нею испыты¬
ваю — нет, пожалуй, не имею оснований. И без
хвастовства. Когда служил в армии, стоял на по¬
стах в ночную смену среди песков и диких слан¬
цев, совсем недалеко от государственной тревож¬
ной границы. Южная ночь играла тенями, будо¬
ражила воображение, остро напрягались нервы и
слух. Но все же то был не страх. И по ночному,
нависшему над головою лесу хаживал, и у костра
-94 —
один коротал августовские кромешные ночи — ле¬
денящего, обморочного страха не было. Просто
естественное ощущение неуютности, незащищенно¬
сти, настороженность, оглядка.
И вот, оказывается, трушу. Стоило отойти от
неверно обозначенного круга костра — холод про¬
стрелил насквозь тысячами иголок. На макушке
холма, среди корявых сосен, горел наш костер.
Стоило спуститься — и в зарослях осоки, еще ка¬
ких-то неведомых мне трав послышалось стеклян¬
ное бульканье ключика-зыбунца. Котелком тут не
зачерпнешь, лишь кружкой возможно наполнить
посудину. При вечернем прощальном свете я все
это легко спроворил. Зато теперь!.. Недавно мы
сварили кашу, похлебали, остудили братскую
треть для Арса в прохладных росистых веерах па¬
поротника. Ветра наготовили кругом всякого ва¬
лежника, даже два бревна мы приволокли, чтобы
положить их стенкою друг на дружку, укрепить
колышками и предоставить огню спокойно кор¬
миться до рассвета. Арс снисходительно покушал
каши, положил морду на передние лапы, помор¬
гал немножко и отключился. Но Алексею, само
собою, захотелось чайку. Он мечтательно сказал
об этом и не шелохнулся. Я вытер котелок скуд¬
ной вершинной травкой и отправился к зыбунцу.
Сосны мгновенно заслонили костер, лишь красно¬
ватые отблески странствовали между ними. Не
знаю, каким образом я нашел спуск, по которому
подмял травы в первый раз. Теперь зыбунец буль¬
кал в полную силу, никаких посторонних звуков
не было. Я наклонился на бульканье, на травяное
веяние свежести, на ощупь опустил котелок и по¬
пытался окунуть кружку.
И вдруг Арс залаял, залаял точно так, как у
заброшенного барака.
Алексей окликнул меня по имени, спросил, не
я ли иду, хотя знал, что Арс давно привык ко
мне. Ответил чей-то голос, высокий, будто жен¬
ский, и все затихло. Я вцепился в кружку и в ко¬
— 95 —

телок, ринулся кверху, напрямик, путаясь в тра¬
вах. Сбивчиво покрикивал на ходу, чтобы пока¬
зать, что Алексей не один:
— Бегу, бегу!..
В круге костра на бревнышке сидел посторон¬
ний человек, опустив руки топором между колен.
Он спокойно обернулся ко мне, в самом деле бо¬
родатый, косматый, в пиджаке со свисающими
плечами. Костер только что подживили, и я раз¬
глядел глаза незнакомца, маленькие под пучками
бровей, близко посаженные к переносице. После,
днем, глаза эти оказались голубыми, высветлен¬
ными долгим страданием, а сейчас я только смог
понять по их дружелюбному выражению, что нам
ночного гостя опасаться нечего, и устыдился своей
паники.
Алексей преспокойно курил, щурясь на огонь.
— Наговорили, должно, про меня, — высоким
звучным голосом сказал незнакомец, угадав мое
состояние. — Конечно, не понять, чего это я все
лето кружу по увалам. А что делать на пенсии да
одному.
Арс мирно спал, иногда подергивая надбровь¬
ями, чтобы прогнать мошку. Я успокоился, с не¬
ловкостью посмотрел на пустой котелок и кружку,
которые все еще сжимал в кулаках.
— Заварка есть? — спросил ночной гость.—
Тут, с другой стороны, ручеек из трав выходит. —
Он взял у меня котелок и уверенно двинулся в
темноту.
— Почему-то если ты ведешь себя не так, как
другой, то этот другой уже сомневается в твоем
душевном здоровье, — глубокомысленно сказал
Алексей. — Все в нас, в людях, подспудно гнез¬
дится чувство стадности. Овца не в стаде — зна¬
чит, сошла с ума.
— А чего он все же тут бродит, чего вышел
к нам?
— Спросил, не заблудились ли, — собака была
голодная...
- 96

— Здесь заблудиться невозможно: речки вы¬
ведут! И не мог полюбопытствовать на рассвете?..
Незнакомец объявился будто из-под земли.
Вода в котелке отсвечивала горячими вспышками,
будто в нее попадали выстрелы костра.
5
У Алексея было редкостное умение слушать.
Вернее, не так,— не умение, а прирожденный та¬
лант, который развивается при жадном интересе
к любому человеку. Может быть, поэтому ночной
гость обращался только к Алексею.
Обстановка была самой что ни на есть хресто¬
матийной: ночь, костер, незнакомец-повествователь.
Правда, повествование оказалось весьма кратким,
потому что гость, очевидно, не считал свою жизнь
из ряда вон выходящей, а просто объяснял моти¬
вы, побудившие его летовать в здешних неприют¬
ных местах. Не знаю, рассказывал ли он еще
кому-то из окрестных жителей, какая нелегкая за¬
несла его сюда, но при разговоре с нами всякие
подробности почти опускал, точно мы их могли
заранее знать.
Он носил в кармане кисет и полоски газетной
бумаги.
— Подумали — с войны привычка? Не-ет, в
лесу удобней самокрутка: дымишь реже, думаешь
больше.
Однако охотно взял у Алексея беломорину, су¬
нул в огонь сухую ветку, с кончика прикурил.
— Чего я в здешних краях? — У него была
манера вот так, полувопросом, опережать естест¬
венное возникновение чужого вопроса. — Помните
грузинскую песню «Сулико»? «Я могилу милой
искал, сердце мне томила тоска»... Вот у меня —
по этой песне. И до этого было — прямехонько по
другим песням, как у всего поколения моего... Хо¬
тя это не утешительно. Наоборот — больнее. Тран¬
зистор слушать не могу: война, война, война...
4 Поющий омуток — 97 —

Подсчитали ученые: за время, как человечество
спохватилось записывать свои делишки, известно
пять тысяч войн. Больших войн. А сколько же так
называемых малых? Нет для человека малых войн
и больших войн. Он умирает насильственно. И де¬
тей не оставляет. А если останутся? Ущербные
они, не заживает у них трещина сиротства... Слу¬
шаю и думаю: да ведь человечество-то все в под¬
ростковом возрасте. Государства друг дружке:
«Я тебе врежу!» — «А вот я тебе садану!» А чего
врезать? Чего врезать-то? Жизнь человеческая и
без того недолгая — глядишь, лет через полсотни
сами собой кончимся. Когда каждый человек пой¬
мет, что он обязан быть похожим на человека?
Бросишь камень в воду — обязательно круги. Че¬
ловек, рождаясь, падает в мир, и от него круги
куда больше, чем в воде от камня. По всему ми¬
ру. А человек этого не сознает. Драться ему, ви¬
дите ли, надо и все вокруг себя сокрушать!..
Мне рассуждения отшельника показались пу¬
таными, малоубедительными.
— Ну а «Сулико»? — Это меня больше инте¬
ресовало.
Он усмехнулся, переступил ногами в кирзовых
стоптанных сапогах, нагревшихся от подживлен¬
ного огня.
— Я же сказал — все просто. Перед войной
работал я шофером на автобазе. Полюбил девуш¬
ку. Линой ее зовут. Тоненькая, слабенькая, сте¬
бельком перешибешь. Огорчить ее даже Ненаро¬
ком боялся. Простились, ждать обещала. Воевал
я как надо. — Он провел пятерней по лицу, точно
снимал с него паутину. — Сперва письма получал,
потом перестал... В Сталинграде очнулся среди
битого кирпича, на лице жижа из пыли и крови.
Разодрал глаза: Лина стоит, вся в белом, на¬
сквозь светится и ручонки этак сложила, будто в
молитве... После Праги в госпиталь явилась —
опять такая же светлая, стоит в проходе между
койками, спокойно стоит. Нет, думаю, выживу,
— 98 —
найду!.. Оказалось, послали ее сюда — валить лес.
Надорвалась, умерла. Распутица в то время была
гиблая, вот где-то здесь и похоронили. — Он твер¬
дыми, как сучки, пальцами свернул самокрутку,
привычно лизнул вдоль, защемил кончик, не об¬
жигаясь, добыл рубиновый уголек. —- Расспраши¬
вал я, искал. Да люди отсюда кто куда рассея¬
лись... Перестала она являться, а я ее, живую, за*-
быть не могу. Учился, работал до пенсии, как все.
Теперь все лето — здесь. Будто с нею. Она в воз¬
духе, в травах, в Хмелинке... И хорошо мне
здесь... И зиму живу ради лета.
Он замолчал, следил, как слоятся в костре и
рассыпаются угли. Негромко добавил:
— Я вот уцелел, а ее нет. И вина во мне бес¬
конечная, точно мог я как-то сберечь свою де¬
вочку...
Протяжно свистнула какая-то птаха. Я отошел
в сторонку: да, начинался рассвет, можно было
трогаться в обратный путь.
Но я никак не мог отрешиться от рассказа на¬
шего гостя. И в самом слове «Хмелинка» слышал
имя девушки, погибшей в тайге. «Линка», — так,
наверное, звали ее подружки в детстве, когда она.
в белом платьице бегала по летним улицам го¬
рода.
— Линка, Линка, — перекликались птицы. —
Линка, Линка, — выговаривал ключик в траве.
И я тоже чувствовал себя перед этой девуш¬
кой горестно виноватым, хотя вину свою никак
бы объяснить не сумел.
ДИКОЕ СТАДО
Вся лужайка перед нашим домом была иско-
пычена, как толока. Столбы с крышей над летней
печкой снесены. Чугунную плиту свернули, жестя¬
ную трубу расплющили, мостки поставили торчмя.
— 99 —
4*

Повсюду «визитные карточки» — будто круглые
буро-зеленые мины. Мне ничего не оставалось
иного, как восстанавливать свое разрушенное хо¬
зяйство, работать плотником, печником, сапером.
На следующее утро все повторилось, я не знал,
что делать, за что такая напасть! Почему стадо
телят чуть ли не в двести копыт ломится сквозь
ольху, сквозь елки, обрушивается в воду, напро¬
палую несется через лужайку, сокрушая на своем
пути всякие препятствия? Ведь есть же другая
дорога — поверху, просторная, наезженная. Она
плавно спускается к речке, дальше обращается
в торную тропу вдоль берега и постепенно приво¬
дит к слиянию Быстринки и Соколки, к обшир¬
ному загону, огороженному крепкими слегами.
В загоне бревенчатый домишко с чугунной печкой
и железной кроватью, накрытой сеном и старым
тряпьем, в загоне голубоватые глыбы лизунца —
каменной соли, отшлифованные шершавыми язы¬
ками телят. Дальше — могучие травы долины, све¬
жие, душистые до самой глухой осени, такие вы¬
сокие, что телятам и нагибаться-то к ним не надо.
И речка с омутами и перекатами, с густыми заро¬
слями, со спасительной в летние жары прохладой.
Я все это видел и оценил, когда с удилищем
добирался до перекрестка речек. Телушки и бычки
скатывались в воду, после их нашествия на Бы-
стринку о рыбалке нечего было и помышлять:
сплошная бурая муть, вздыбленная копытами,
клубилась в струях, задымляла омуты. Но речка
очищалась за какие-то четверть часа, всякие «ши¬
тики», скорпиончики и прочая подводная и при¬
донная живность радовались богатой добыче, ко¬
торую нес в себе взбулгаченный ил.
Я промокал в травах, еле пробираясь в этих
джунглях, досадовал: такое добро пропадает.
И в совхозе, по-видимому, об этом думали. Нако¬
нец-то на вершине горы, ближе к водохранилищу,
построили из пахучих от проступившей живицы
бревен длинный летний телятник с амбразурами
-100-
окошек, привезли па пароме и вселили туда боль¬
шелобых бычков со сливовыми бессмысленными
глазами и кареглазых телушек с розовыми губами,
на которых едва обсохло материнское молоко.
Долго искали пастуха. На дощатой двери по¬
селкового магазина прибили объявление: «Требу¬
ется специалист по выгулу и откорму скотского
молодняка. Премии и другие льготы гарантируем».
Никто льготами не прельщался. Все лето в тайге,
под дождем и зноем, в тучах гнуса, да еще с этим
полоумным молодняком — ищи дурака! Все же
соблазнились было две девушки-девятиклассницы,
да вскоре сбежали с опухшими мордашками, со
слезами: бычки и телки лезли в бочажины, скака¬
ли кто в дебри к медведям, кто домой в телятник,
не понимали человеческого слова. Нынче объявил¬
ся мужик лет сорока верхом на лошади, в зимней
кожаной шапке, с испитой небритой физиономией,
с веревочным бичом. Все пастухи убеждены: до
коровы доходит только мат, и чем забористее, тем
доступней. Пастух на Быстринке и сам, должно
быть, иного языка не знал, к тому же был выдаю¬
щимся оратором: сиплый голос его будил на заре
всю округу. Гнал он телят до загона с курьерской
скоростью, и как они нагуливали вес, оставалось
для меня загадкой.
После повторного нашествия расстроенная же¬
на посоветовала мне сходить к Пете-пасечнику.
У самой воды деловито копошились пчелы, на¬
бирая в мешочки влажный ил, отягощенно поды¬
мались, тащились к пасеке. Навстречу им во мно¬
жестве спешили другие.
Петя в своих белых доспехах колдовал над
ульем, в воздухе расплывался запах дымаря. По¬
маячил мне рукою, чтобы я входил в избу. Я опу¬
стился на приступочку, следил за двумя голубень¬
кими, будто выцветший ситец, мотыльками, кото¬
рые упорно, сменяя друг дружку, целовали сучок
белой щепки.
Вскоре появился Петя в смешной детской па¬
— 101 —

намке, в ковбойке, утратившей клетки от времени
и стирок.
— Маруся по малину пошла, — сообщил он, по
обыкновению до ушей улыбаясь, — а я вот одну
семейку проверял. Роиться надумали, не прозевать
бы. А у тебя чего рот перекосило?
В двух словах я все объяснил.
— Да знаю я его, — махнул рукою Петя.—
Это Афонька по прозвищу Пер-ун.
Что-то языческое послышалось в этом прозви¬
ще, а Петя покрутил панамкой.
— В Платошино, на берегу живет... Хибара
у него — сквозь крышу тополиный пух внутрь па¬
дает. Должность у него была видная: куда по¬
шлют. А теперь — в ковбои... Почему через тебя
гоняет?.. Дак вредный он.
— Если отступного на бутылку дать?
— Попробуй! Сунь ему палец — скелет выта¬
щит. На его бутылки работать станешь. Только
захочет — стадо по крыше твоей понужнет.
— А пригрозить?
— Он никого не боится. Жена от него с ребя¬
тишками сбежала, одному-то можно никого не
бояться. Да и чем ты напугаешь?
— В самом деле нечем, — развел я руками. —
Да человек же Афонька, должен понять!
— Валяй, хуже не будет, — с сомнением ска¬
зал Петя, и я не мешкая отправился на поиски
Пер-уна.
Мути в речке не было, наверное, телята нежи¬
лись где-нибудь в тени. Светлые струи весело бе¬
жали по галечнику, успокаивались в омутах. Под
кустом играли хариусы. Мелкие ручейники, влача
деревянные трубочки, ползали по глинисто-песча¬
ной прогретой отмели, оставляли за собою ниточ¬
ки-бороздки. Только по этому следу можно было
определить, что ручейники движутся. Птицы пере¬
свистывались лениво, по-полуденному, стрекозы
обыденно пощелкивали фольговыми крыльями.
Ничто, ничто не предвещало беды!
— 102 —

Загон оказался пустым. Лишь мохнатые синие
мухи гундосили в копытных следах, у питьевой
колоды, не обращали на меня внимания. Зато вся¬
кие оводы, слепни, строка, ожидавшие своих кор¬
милиц, дружелюбно ко мне бросились.
Я заглянул внутрь домика, в полумраке осмот¬
релся, почувствовал кислый запах квашеной капу¬
сты и дешевого табака. Через открытые сдвинутые
прясла вышел на дорогу и прислушался. Где-то
вроде побрякивало коровье ботало. Или это лу¬
каво обманывала Быстринка. Но вот отчетливо на
сухих кочках стучат ступицы тележных колес.
Точно — едут на телеге, и лошадь пофыркивает.
И вроде бы — женские голоса. Далеко забрались,
редкостный случай.
— Эй-эй, — вскоре в самом деле из-за осино¬
вого сколка позвал бойкий женский голос. — Хо-
зя-ин, встреча-ай!
«Перун, как видно, не скучает», — ядовито по¬
думал я и решил ретироваться. Однако любопыт¬
ство пересилило, да и поздно было прятаться: ка¬
тила на загон телега, обрадованная, что здесь до¬
рога пошире. В телеге сидела тощая, как весенняя
цапля, девица в белом халате, обнимала обеими
руками оплетенную лыком ведерную бутыль. За
спиной девицы попрыгивала канистра, шевелились
какие-то инструменты, спеленатые мешковиной,
свернутый резиновый шланг. А лошадью управля¬
ла круглая румяная бабенка, тоже в белом хала¬
те. Нога-бутылка туго натягивала голенище рези¬
нового сапога — вот-вот оно лопнет. Бабенка сбро¬
сила эту ногу с оглобли, второй притопнула, зуба¬
ми сверкнула, призадрала носик-луковку и устре¬
милась ко мне:
— Ты Афанасий? Где телята? Телята, спраши¬
ваю, где? Чего уставился?.. Стращали меня: дес¬
кать, такой-сякой, а ты нс страшный вовсе, а да¬
же наоборот!.. Я — ветфельдшер Колюбкина, а это
помощница моя Вострикова. Послали к тебе. Про-
— 103 —
верить наличие болезней, прививки сделать. Да и
тут обработать. Где скот?
— Да послушайте, не знаю я, где стадо и во¬
обще...
— Ха-ха-ха! — Ветеринарный фельдшер Ко-
любкина даже присела, оттопырив под халатом
литые полусферы, звучно хлопнув себя по колен¬
кам ладонями. — Он не знает, где стадо!.. Ха-ха-
ха, вот так пастух!.. Да не скрывай ты его, все
равно найдем!
— Я не Афанасий.
— Ха-ха-ха, он уж и не Афанасий, смотри,
Галка, он не Афанасий. Ведь на что по темноте
своей идут, от имени отрекаются, ха-ха-ха-а...
Из веселых глазок Колюбкиной текли слезы,
Вострикова тычком стояла возле телеги, никак в
этом празднике смеха не участвуя.
— Я случайный прохожий, — опять попробовал
объясниться я.
— Уха-ха-ха-а! Он случайный прохожий. Ой,
не могу, здесь, в тайге, случайный прохожий! —
Колюбкина осипла от веселья.
Знал бы я, чем это веселье обернется, не дви¬
нулся бы отсюда ни на шаг, а потом проводил бы
ветбригаду через луга и рощи до самой пристани.
А я подумал: Колюбкина радуется, что не заблу¬
дилась, может быть, и вправду телят стоит под¬
лечить, они успокоятся, не станут лезть напропа¬
лую, степенно, с дремой в глазах пройдут верхами
к Быстринке и обратно, — сказал милым дамам:
— Сейчас Афоню вам найду.
— Это не Афоня, — ровным, как скрип коро¬
стеля, голосом подтвердила за моею спиной Вост¬
рикова.— Предупреждали: Афоня говорит только
матюгами.
Не дожидаясь, что ответит Колюбкина, я по¬
шел против течения Быстринки, примерно пред¬
полагая, где Афоня мог пасти своих придурков.
Миновал место слияния речек с развалинами мо¬
ста и пожалел, что не захватил с собою удочку, —
- 104 —
так захотелось закинуть наживку в водопад. Даль¬
ше начиналась узкая долина Соколки, и оттуда
доносился звяк нашейного ботала. Да и лежачие,
притоптанные травы не позволяли сомневаться,
что я иду верно. Без рыбалки, без охочего следо¬
вания, как по копиру, всем ^звивам речки путь
оказался троекратно' меньше, и через какие-то
полкилометра я увидел, как шевелится ивняк, ус¬
лышал взмыкивание, хруст, сопение, ботало на
шее самого склонного к уединению бычка.
Афонька сидел на взгорке спиной к стволу
осины, окутанный табачным дымом. Собакой он
почему-то не обзавелся, и потому я подошел до¬
вольно близко, прежде чем он заметил меня. Он
равнодушно из-под налобника шапки поглядел.
Я поздоровался вежливо, даже заискивающе.
— По грибы — без корзины, по хариуса — без
удочки, — разобрал я сквозь плотный поток лиш¬
них слов.
— Як вам, Афанасий, за советом.
Сколько раз я обращался ко всякому началь¬
ству, да и вообще к человеку, от которого что-то
важное для меня зависело, с прошением или про¬
сто с просьбой и натыкался на отказ, на отговор¬
ку, на угол долгого ящика. А скажешь: «Пришел
посоветоваться», никто тебе в совете не откажет,
напротив, будет доволен, что у него ищут совета,
и все, как правило, решится в твою пользу.
К Афоне я подошел с той же меркой.
Он посмотрел на меня, как на чокнутого, но
в белесых глазах его пробудился интерес. Я про¬
тянул свои сигареты с фильтром, он заскорузлыми
в трещинах пальцами добыл одну, оторвал
фильтр. Я преподнес спичку, сложив ладони ков¬
шиком. Мы задымили. Афоня ждал. Я начал с
того, где проживаю, он кивнул.
— Через меня бегает стадо, — продолжал я, —
так вот, посоветуйте, как его отвадить.
— Даешь, загни твою гать. Ставь пол-литру —
посоветую.
-105-

Петя-пасечник был прав. Оказывается, нашест¬
вие стада — способ вымогательства. И мой прове¬
ренный метод здесь даст осечку. Я велел себе
быть потверже.
— Спасибо за совет. — Я поднялся с угорыш-
ка. — Хорошо, гоняете. Только скажите, если те¬
ленок на моих мостках сломает ногу, вас — по
карману?
— Знамо дело, грох перерох.
— Гоняйте, — повторил я как можно безраз¬
личнее. — Да, кстати, вас в загоне ветеринарная
бригада ожидает. Они меня и попросили вас
найти. Для обработки, говорят... Бывайте здоровы!
— Сам за телят отвечаю, никому не дам!..
Он еще что-то говорил, я сунул руки в карма¬
ны, независимо приподнял плечи и направился
вдоль речки. Коротким путем через увал возвра¬
тился домой.
— Долго же ты был у Пети, — встретила меня
жена. — Я тебя потеряла.
— Беседовал с руководящим товарищем, —
уныло вздохнул я и коротко передал диалог с
Афонькой. А упомянуть о ветбригаде как-то не
счел нужным.
Вспомнил о ней примерно через полчаса. Реч¬
ка вдруг застонала. Я не услышал — всей кожей
почувствовал этот стон...
'Белыми хлопьями закипели омуты: это всплы¬
ли вверх брюхом, закружили хариусы. И даже
окуни, которые, кажется, могут жить в царской
водке. Миллионы погибших в считанные минуты
«шитиков» сорвались со своих мест и маленькими
беспомощными плотиками понеслись по течению.
Выползла на берег, зашаталась ондатра, упала,
навсегда ощерив резцы. Огромными прыжками ки¬
нулась прочь от речки чутконосая рысь и жадно
припала к воде в бочажине. Серыми лоскутками
мелькнули и скрылись бурундуки. Пчелы на от¬
мели перевернулись вверх золотистыми брюшками,
судорожно задергали натруженными лапками...
— 106 —

У подпора, где течение Быстринки останавлива¬
ется, на полкилометра скопилась погибшая речная
живность. Испуганно замолкли птицы, само небо
помертвело...
Мы стояли на мостках в каком-то оцепенении,
не узнавая нашу Быстринку.
— Что это? Откуда? — замерзшими губами на¬
конец выговорила дочка.
Я не знал ответа. И что случилось с речкой,
сразу не мог сообразить, только в разговоре с
Петей-пасечником мелькнула для меня истина.
Петя прибежал к нам со слезами на глазах,
нес в пригоршне трупики пчел.
— Доберутся до улья и падают, доберутся и
падают! А на броду снулый хариус гребнем... Нс
Афонька же речку отравил?..
Жена пошла с бидончиком на родник, что в
полукилометре от нас, а мы с Петей засыпали в
ямке тусклые излетевшие пульки пчелиных тел
песочком и сели на скамейку покурить.
— Ветеринарная бригада на Афоньку наехала.
Весело наехала. Афонька разозлился: сам, гово¬
рит, за телят отвечаю.
— Ветеринарки, что ли, его отравили да в
речку сбросили? А от него и вода отравилась? —
отмахнулся Петя.
У человека издревле сложилась пакостная при¬
вычка все бросать в воду: концы в воду, мусор в
воду, плевки в воду. Вода все снесет. Так что
остатки химии из плетеной бутыли своей да из ка¬
нистры Колюбкина и Вострикова могли выплес¬
нуть в Быстринку, вполне могли. Надо выяснить.
Так мы постановили, и я надумал вечером
перехватить Афоньку, если он погонит своих раз¬
бойников домой. Сколько ни ждал, ни прислуши¬
вался— ни топота,ч ни звона. Забеспокоился: а не
пали они, лупоглазики, в загоне?
Ночью вызвездило, круглая луна отбросила от
деревьев сиреневые тени. В реке на перекате по-
— 107 —
игрывало серебро, как на мертвом теле забытое
ожерелье. Я боялся спуститься к воде.
Разбудили меня птицы. Они загомонили вдруг
разом, точно дирижер взмахнул палочкой, точно
обрадовались какому-то общему открытию. Звучно
зафыркала лошадь, выгоняя из ноздрей мошкару,
я тут же храбро выскочил из своего чуланчика.
Афонька ловко слетел с седла, бросил поводья
и, похрупывая сапогами по траве, зашагал ко
мне.
— На рыбалку не собираешься, черт тебе в по¬
ясницу?
— Какая уж рыбалка, — поежился я. — Погу¬
били речку.
— Справилась, — сказал он, пряча глаза и
добывая из пачки полувыкрошенную сигарету. —
Я тоже было струхнул.
Он сел на скамейку, закурил, дым путался пе¬
ред лицом. Я забежал в сенки, взял свои сигаре¬
ты, хотя обычно на голодное старался не ку¬
рить.
— Кто там? — окликнула из избы жена.
— Афанасий попроведовать пришел. — Я не
выдавал своей неприязни к нему, чтобы не вспуг¬
нуть его, ясно, что он заявился не для того, чтобы
выкурить со мной утреннюю сигарету.
Он молчал, затягивался из щепоти, сплевывал
с нижней губы налипающие табачинки, я терпели¬
во ждал.
— Я речку-то нарушил, — кинув чинарик, на¬
чал он. — Как-то не сообразил... Разозлился здо¬
рово. Чего они везде со своей химией лезут? —
Покаянная речь Афоньки, мягко говоря, звучала
не совсем так, как я вынужден ее передавать. —
Не пошел я к ним, они сами прибежали. Эта хо¬
хотушка надо мной изгиляться стала: темный,
мол, неотесанный, зверем глядишь, да как тебе
совхозное добро доверили. И давай, и давай!
Я телят на бога оставил, сам — в загон. Бутыль
— 108 —
ихнюю, порошки всякие, канистру открыл — все
в речку... Ох и ругалась, ох и грозилась эта
моржопастая!.. А я опосля спустился ниже загона
к омуту с чайником. В глазах потемнело.
Он уже досмаливал вторую сигарету. Щелчком
послал окурок в сторону речки, в крапиву, пошел
к лошади. Обернулся:
— Справилась Быстринка-то!..
Да, речка справилась с бедой, снова стали
спиртово-чистыми ее струи, снова, доверчиво гудя,
полетела к ней пчела, шустро побежал бурундук,
запели в ветвях неприхотливые птицы. Ей всем
миром помогли Соколка, Хмелинка, сотни больших
и малых ручейков, родников. На этот раз речка
справилась...
ГЛОТОК РОДНИКОВОЙ воды
Кто ты, добрый человек? Низко кланяюсь тебе
за твое благородство, восхищаюсь красотой твоей
души. И огорченно всматриваюсь в себя: почему
мне и в голову не пришло сделать то, что сделал
ты?..
Четыре пенька вкопаны в землю. На торцы на¬
биты поперечины — полуметровые осиновые круг-
ляшики. К ним приколочены полукруглые жер¬
дочки, разрубленные вдоль умелым топором, тоже
осиновые. Получилась удобная скамья. Серебри¬
сто-зеленый цвет скамьи гармонически сливается
с обступившим ее лесом, с малахитовым мхом,
стелющимся под ногами.
Но главное не это. Ключик, что выбивался из
глубины простуженных сланцев, вольно перепрыги¬
вал с выступа на выступ, перескакивая через кор¬
ни и камни, поднят теперь деревянным желобом
и шумливо падает в сланцевую чашу, которую
— 109 —
успел выделать сам. У краешка чаши поставлен
обыкновенный граненый стакан. Нет, не алкаши-
ханыжки, живущие минутой, позабыли его здесь:
вокруг не заметно пустых бутылок, газетных об¬
рывков, окурков. Он промыт ключевой водой, свер¬
кает, точно дорогой хрусталь.
На меня набросились обрадованные поживой
комарихи, но я не обращал на них внимания, до
онеменения гортани пил мелкими глоточками вол¬
шебный напиток, вкус которого ни с чем на свете
сравнить нельзя. В самые жаркие дни, разгоря¬
ченный дальней дорогой, я припадал к родникам
и ключам, умывался студеной водой, ноги окунал
в нее и ни разу не простывал. Зато усталость от¬
летала прочь. Ну, а какие изысканные блюда, ка¬
кие ухищрения гурманов могут сравниться с кус¬
ком черного хлеба, круто посыпанным солью, с
пучком луковых перьев и глотками родниковой
воды!..
За хлебом и другими съестными припасами мы
ходили раз в неделю на Базу. Леспромхозовская
База — пилорама, сарай с дизельным движком,
поселок с магазином и пекарней — содержалась
на берегу залива. Залив был забит плотами. Пах¬
ло гниющим корьем, мазутом; в непогоду непро¬
лазная грязь обдирала сапоги.
Но семь верст, отделявших нашу деревушку
от Базы, всякий раз одаряли нас праздником. На
каком-то десятке квадратных километров, тяго¬
теющих к долине Быстринки и берегу водохрани¬
лища, природа заповедно сохранила многие лес¬
ные свои богатства.
Если продвигаться вниз по правобережью реч¬
ки — встретится сквозная березовая роща с чи¬
стыми, будто вымытыми прилежной хозяйкою,
стволами, подмешиваются к их белизне лаково-зе¬
леные осинники, развернется поляна с тремя чер¬
ными лиственницами, шатром затенившими бурое
подножие. По бокам дороги ухватишь сизую от
— ПО —

Спелости малину, позднюю землянику с викторию
величиной, медово тающую во рту. А потом, будто
в храм, вступишь в сосновый бор. Почва суха,
рыжа, пружиниста, стволы, устремленные прямо
в небо, шелушатся лоскутками, тонкими, как лу¬
ковая оболочка. Подашь голос — он долго витает
в пахучем воздухе и превращается в трели боро¬
вых птиц, в тихое гудение крон. Внизу стелется
невысокий травянистый кустарник, весь в рябых
листочках, весь в свинцово-синих дробинах ягод.
От их пурпурного сока скоро чернеют пальцы и
зубы.
Наконец бор распахивается. Мелкий сосновый
подрост, хорохористо ощетиненный, окруженный
красным выгоревшим земляничником, бессмертни¬
ками, и вот — берег. В деревянную колоду, оторо¬
ченную изумрудными валиками мха, с гулом бьет
из трубы седая струя, при одном взгляде на кото¬
рую становится зябко...
Но все же я люблю ходить не по правому, а
по левому берегу Быстринки. Да и на Базу иначе
не попадешь.
Путешествие замысловатое, со всякими оборо¬
тами. Этим путем я нашивал дочку на плечах,
пока она была совсем маленькой. Когда она под¬
росла, то стала ходить самостоятельно и присваи¬
вать название каждому заметному выверту доро¬
ги: «Страшная вода», «Болото мокрого кеда»,
«Мыс доброй надежды», овраг «Береги глаза»...
После открытой игривой луговинки, над кото¬
рой серебристым парком висело насекомое кры-
латство, выступали буреломный ольховник и че¬
ремушник. Внутри его осела тяжелая черная бо-
чажина. При первом взгляде, когда промелькнет
ее лоскуток среди стволов, и в самом деле стано¬
вилось жутковато. Но по воде, точно по черному
льду, на длинных ногах скользили водомерки, кру¬
тились озорные вертячки, под корягами бурчали
жабы — все было полно деятельной жизни. За
бочажиной, в ельнике, укрывались нежные ланды-
—111 —
ши, чуть повыше — лазоревый цикорий, любимые
цветки царя Берендея.
И начиналась грунтовая дорога, по которой
только в сенокос на тормозе или на подхвате ко¬
выляла телега, то круто вползая в гору, то сколь¬
зя в лощину, то плескаясь в болотине. По бокам
смыкались колючие ельники, кустарники волчьего
лыка, осинники, на взгорье — липовое чернолесье.
В пору цветения оно покрывалось медовыми со¬
тами.
На одном из тягунов в гору — древние ели
с пластинчатыми, как панцирь черепахи, стволами
в два обхвата, высота — шапка валится. Дальше
в лес — бурелом, на лежащих вповалку деревьях,
на сухостое — дымчатые, шафранные, табачные,
чернью по серебру — разнообразные мхи... Мох не
может жить, если хоть чуточку загрязнится воз¬
дух, и уходит из лесу первым. Но здесь полный
набор мхов.
Сразу за луговинкой в речку с горы сбегает
ручеишко, перечерчивает дорогу, спрыгивает в
выбоину, на дне которой неугомонно суетятся пес¬
чинки. Путь ручеишки с горы обозначен бархат¬
ной лентой мха. Там, где ручеишко выныривает
из горы, пышно расцветает сибирский пион — це¬
лебный и прекрасный марьин корень. Может, по¬
тому, если в начале пути зачерпнешь водицы из
выбоины, — на ногах точно крылья вырастают,
глаза начинают видеть узор на спине букашки и
шрамы на стволе столетней ели, уши слышат дви¬
жение соков в корнях травы и ропот речки на пе¬
рекате...
Я давно не ходил на Базу и никак не думал,
что второй попутный ключик станет для меня лю¬
бимым местом отдыха и раздумий. И вот увидел
кем-то слаженную скамью, струю из желоба, в ко¬
торой играла маленькая пушистая радуга, и долго
не мог оторваться, пуститься дальше. Но дома
ждали меня с хлебом, чаем и другими необходи¬
мыми товарами.
— Ц2 —

По дороге была встреча с третьим родником.
Он позвякивал монистами в папоротниках на об¬
рыве к речке и так надежно прятался, что подо¬
браться невозможно. Оставалось только слушать
и дышать прохладой, которая держится здесь в
самый знойный день. Стоит с боковой тележной
колеи протянуть ладони, они сразу ощутят вете¬
рок родника.	-
Еще через километр ожидает путника чаша,
расписанная по краям незабудками. Посередине ча¬
ши булькает колпачок ключа-зыбунца. Он как бы •
приподымается на цыпочки, чтобы заглянуть че¬
рез незабудки: а что там дальше делается? —
и тут же приседает оробело. Вокруг колпачка ме¬
чутся хвоинки, листочки, на карусели этой ката¬
ются какие-то козявки, муравьи. Да козявкам
не до игры зыбунца, и не карусель это, а попытка
спастись.
А дальше — крутой берег подпора, дымящий
трубами завод на другом берегу водохранилища,
белый теплоходик бежит поперек большеводья к
Базе. Люди, приехавшие на нем, идут по песча¬
ному берегу, тащат сумки, рюкзаки...
Бабоньки в платьях и сарафанах, в оранже¬
вых рабочих жилетках ждут скорого открытия пе¬
карни.
Из пекарни доносится такой запах, что на вре¬
мя забываешь о настоях лесного разнотравья.
Хлеб здесь продают высокий, пышный, ноздреватый.
Нажмешь румяную с глянцем корочку — она по¬
дастся и тут же воспрянет. Его пекут две морщи¬
нистые женщины с прозрачными глазами на обож¬
женных до кирпичного цвета лицах. Хлеб замеши¬
вают на ключевой воде, румянят на березовых
дровах. Ровные поленницы, точно сугробы вешне¬
го снега, окружают пекарню.
Женщины-хлебопеки с вечера берут воду на
ключе. На околице Базы ломится он через желез¬
ную трубу, туманит и огружает ведра. Подставишь
— 113 —
ладонь лодочкой, почувствуешь упругую тяжесть
струи и свободно подумаешь, какой же ты счаст¬
ливый человек, если можешь еще и еще раз глот¬
нуть родниковой воды.

ИРИШКИНО
УТРО
ПОВЕСТЬ

1
Когда тебе четырнадцать, когда ноги твои
длинны и глянцевиты от загара, когда до конца
каникул еще целых два месяца, и ты гостишь в
деревне у родной своей бабушки, и солнце утром
роскошно выкатывается из-за дальних лесов, и на
угорышке можно набрать букет спелой пахучей
земляники, разве подумаешь ты, что с полудня
подует северо-запад, наволочет пепельно-серое не¬
настье и мокрый ветер уныло захлюпает по лу¬
жам. И придется сидеть в избе, прислушиваясь
к этому хлюпанью, и читать не захочется, и какие-
то неопределенные думы будут задевать, трево¬
жить душу...
Но у Иришки было пока утро. Проснулась она
и живехонько спрыгнула с кровати. Это дома, в
городе, она, бывало, нежилась в постели, то впа¬
дая в дрему, то медленно высвобождаясь из нее,
лениво вспоминая книжку, дочитанную вчера за
полночь, или очередную серию польского детекти¬
ва, которую смотрела по телику, или разговоры
с подружками. У отца и мамы уже, наверное, на
работе был обед, а Иришка все лежала себе, то
— 116 —
потираясь ухом о плечо, то заложив под затылок
скрещенные руки, выставив острые локти. День
впереди был длинным, и всякие девчоночьи дела,
пусть и очень важные, можно было запросто пере¬
делать.
А тут она вскочила, нарочно шлепая босыми
ступнями по половицам, подбежала к зеркалу в
старой, цвета крепкого чая, рамке, на которой ед¬
ва можно различить вырезанные виноградные
гроздья, быстро прибрала короткие рыжеватые ку¬
дерьки, под умывальником продула расческу, по¬
ложила ее рядом с тюбиком зубной пасты и
вдруг, точно пружина подбросила, кинулась
в сени. И — бегом во двор, по огородной прополо¬
той меже, к ограде, одну ногу перекинула через
верхнюю упругую жердь, другую. А там сразу бе¬
рег, песок, еще прохладный, сиреневый в неверном
освещении зарождающегося утра, колкий для не¬
привыкших босых ног.
Иные девчонки подолгу нервничают перед во¬
дой, пробуют ее пальцами ноги, отпрыгивают, буд¬
то задевают крапиву, опять боязливо пододвига¬
ются. Иришка же бесстрашно, чуть откинув голо¬
ву, мелькая коленками, мчится к воде, рассекает
только что таинственную тихую гладь всем своим
нескладным тонким телом. Брызги летят, обжига¬
ет на мгновение глубинный холод. А она уже лег¬
кими саженками, кажется, без всякого усилия
плывет дальше, дальше, нотом переворачивается
на спину и замирает, чуть-чуть пошевеливая нога¬
ми. И теперь начинает видеть.
Небо, еще темное, холодноватое, словно дрем¬
лет над нею, берег выгнулся дугой, и вдали, за
горою, похожей на огромного ежа, что-то налива¬
ется розовым, будто в воду потихоньку добавляют
сироп. Иришка вытирает лицо ладонью и медлен¬
но, лягушкой, плывет обратно, и пока она плывет,
над горою возникает вишневая рябь, потом появ¬
ляется прозрачная зелень, и в зелени этой высо¬
вывается малиновая макушечка солнца. Тут же,
— 117
откуда ни возьмись, набегают серебристым капро¬
ном облачка, застилают макушечку и сами рас¬
каляются докрасна, до малинового жара. От них
тянет теплом. Иришка щурится, выходит из воды,
крепко притиснув к уху ладонь, и совсем по-детски
приговаривает:
— Ушко, ушко, дай водички! Ушко, ушко, дай
водички!
А солнце внезапно вскидывает пучок лучей и
выкатывается, чистое, свободное, и начинается ве¬
терок, и, глядь, — все водохранилище уже пере¬
ливается зелеными, вишневыми, синими тонами.
Лишь у другого берега — километра за три от¬
сюда — оно все еще неподвижно, сумрачно, будто
свинец. Но и там посверкивают стекла домов, и
высокая кирпичная труба словно раскаляется из¬
нутри.
Никогда еще у Иришки такого утра не было.
Или прежде она не замечала этого, потому что
не заплывала далеко —мама настрого запрещала.
В прошлом году они дикарями отдыхали у
Черного моря, в поселке Лазаревском. Ой, сколько
Иришка тогда навидалась! А как подружилась с
морем! Если оно сердито рычало и, расшвыривая
пену, утюжило берег валами, Иришка знала: по¬
бушует и перестанет, скоро-скоро уляжется, свет¬
лыми волнишками будет пришлепывать береговую
круглую гальку, будто множеством ладошек. За¬
сверкает вдали так, что больно будет глазам.
И можно доверчиво входить в него, лежать на
спине не двигаясь, потому что оно само держит
тебя на весу.
Но рядышком плескалась ребячья мелюзга,
цепляясь за резиновые круги, за всяких рыб и ле¬
бедей, а Иришке хотелось дальше, туда, где море
манило бесконечной синевой и полукруглыми
апельсинами буйков. Отец и мама уплывали к
буйкам и долго не возвращались. Потом они уст¬
раивались на поролоновых матрацах, словно тон¬
ко нарезанных пластах сыра, мама заклеивала нос
— 118 —
кусочками бумажки и сердито звала Иришку из
воды.
— Возьми меня до буйков, я ведь умею пла¬
вать,— как-то раз сказала Иришка отцу, когда
мама осталась в тени, а им захотелось поискать
галечек-самоцветов.
— Что ж, поплывем, — сказал отец, как будто
это само собой разумелось.—Давай за мной!
Сперва у Иришки обмирало сердце. Чудилось,
под нею, в серо-зеленом бездонье, движутся таин¬
ственные тени, иногда что-то холодное, скользкое
прикасалось к ногам, животу. Она боялась, что не
хватит сил и отцу на себе придется тащить ее об¬
ратно. Но он был рядом, его сильные, загорелые
плечи ходили ладно, лицо с едва заметными бе¬
лыми полосками в уголках глаз было спокойно.
Иногда он подмигивал Иришке: мол, все в поряд¬
ке. И вот она сама шлепнула ладонью по звонко¬
му мокрому боку буйка, который вблизи оказался
похожим на огромную грушу; буек нехотя откач¬
нулся и заколыхался на привязи. А берег отодви¬
нулся так далеко, что все люди на нем стали по¬
хожими на гуттаперчевых пупсиков, и всякие
строения были вроде игрушечных, и сердце у
Иришки затрепетало от восторга.
Потом она тайком сплавала до буйков одна,
забралась за буйки. Со спасательного катера за¬
кричали в мегафон:
— Девочка в синей шапочке, вернитесь в зону
купания!
Она лихо толкнула буек пяткой, потом легла
на спину. Она смотрела в небо, такое глубокое,
что, если сощуришь глаза, можно разглядеть соз¬
вездия, которые густо высыпают ночами над мор¬
ской чернотой. Запросто сплавала дважды туда
и обратно, ее окликнули со спасательного кате¬
ра— этим уже стоило гордиться, похвастаться пе¬
ред девчонками! Она и отцу рассказала, потому
что у нее тогда совсем-совсем не было от него ни¬
каких секретов.
— 119 —

— Ну и молодчина. — Отец обнял ее за плечи
тяжелой горячей рукою и добавил:—Ты ведь уже
взрослая.
Зато мама не считала Иришку взрослой, то
и знай наставляла, что и как надо делать или что
нельзя делать, но, видимо, все мамы такие. И вот
теперь, когда впервые отпускала Иришку к ба¬
бушке одну, то же повторяла, и особенно:
— Не заплывай далеко.
Конечно, Иришка сразу же заплыла подальше,
но нисколько не устала...
Вспоминая прошлое лето, она чуточку отжала
волосы, снова перемахнула через слеги, отделяю¬
щие огород от берега, спрыгнула в межу.
Бабушка выпрямилась от грядки, держа в от¬
ставленной руке пучок моркови с мягкими елоч¬
ками ботвы. Бабушка худа, щеки у нее вва¬
лились, будто она втянула их вовнутрь, — давно
нету зубов, а вставить все некогда. Она, как и вче¬
ра вечером, в выцветшем платье до пят, в таком
же платке; на ногах чугунными утюгами кало¬
ши — низа резиновых сапог.
— Накупалась, стрекоза? — спросила бабуш¬
ка, ничуть не встревоженная, хотя, конечно, виде¬
ла, куда Иришка заплыла. — Пойдем ино в избу.
Я молочка парного от Евдокии принесла... Тут
тебя Борискины спрашивали, Володька да Петь¬
ка, да Нюрка еще. Через полчасика прибегут.
Ровно год не виделась Иришка с деревенскими
ребятами, даже как-то забылись они в городской
жизни. А теперь подумала: «Поскорей бы при¬
шли...»
Следом за бабушкой, отряхнувшей тем време¬
нем морковку от налипших комышков земли, про¬
шла она мимо сплошняка темных кустов картош¬
ки, мимо грядок лука и огурцов. Пока переоделась
в сарафан да расчесала волосы, бабушка поста¬
вила на стол глиняный кувшин, оплетенный лы¬
ком, налила кружку молока. Какое душистое,
вкусное было молоко, земляникою отдавало!
-120 —

Иришка за обе щеки уписывала хлеб, прихлебы¬
вала из кружки, которую наполнила еще раз, а
бабушка сидела напротив, и по лицу ее видно
было, что хочет она что-то сказать, да ждет, пока
внучка поест. Все деревенские новости — кто хво¬
рает, кто уехал, кто чем занимается — Иришка
слышала еще вчера, когда пришла с теплохода,
еще вчера перед сном сама рассказала об отце
и маме, так что бабушка, наверное, озабочена
чем-то другим.
— Еще-то налить? — спросила бабушка.
— Ой нет, спасибо. — Иришка сыто вздохнула.
— Ну и на здоровье. — Бабушка тоже вздох¬
нула, потом покачала головой. — Вчерась я не все
тебе сказала. — Она положила на столешницу ху¬
дые, коричневые, в чешуйках морщинок руки, по¬
шевелила утолщенными в суставах пальцами. —
Не хотела перед сном-то... Ведь Марта у нас про¬
пала.
— Как — пропала? — не поняла Иришка и
вскинула взгляд от бабушкиных рук.
— Да вот так. Отродясь караульщиков на
конный двор не ставили. Позавчера кто-то разо¬
брал изгородь в загоне, всех выпустил. Разбре¬
лись они по овсам, много потравили. Утром-то
всех вернули, лошадей-то, а Марту и по берегу,
и в лесу искали. Куда делась кобыла, ума не при¬
ложим...
— Кто разобрал-то, бабушка?
— Почем знать. Да только не из наших, ко¬
нечно, не из тутошных.
— Как же не нашли, где же она? — забеспо¬
коилась Иришка.
Марта была смирная кобыла, широкая, как
стол, бежевого цвета, с белесой гривой и белым
хвостом. Белые, почти бесцветные ресницы косо
закрывали глазное яблоко, и потому выражение
глаз у Марты всегда было печальным и даже
сконфуженным. Осторожно дыша замшевыми мяг¬
кими губами, снимала она с Иришкиной ладони
— 121 —
лакомство: кусочек хлеба с солью, признательно
моргала и отворачивала большую скуластую мор¬
ду. Конечно, Иришка запросилась покататься вер¬
хом, и Володька Борискин кивнул на Марту. Сам
он, с малолетства при лошадях, во весь опор ска¬
кал на высоченном мослатом мерине, наддавая
пятками, цепко и в то же время небрежно отки¬
нувшись, и распущенная рубаха надувалась на
спине пузырем. А коричневое лицо его, с облупив¬
шимся до болячек прямым крупным носом и ко¬
роткими запятыми бровей, ничего не выражало:
словно сидел на скамеечке. То ли кому-то подра¬
жал, то ли в самом деле был таким, но говорил
редко, мало и со значительностью.
Иришка взбиралась на Марту боком, сгибала
ноги в коленках, цеплялась за холку судорожно
сведенными пальцами. Но кобыла шла спокойно,
неторопко, лишь чуточку потряхивая, и вскоре
стало казаться — не так уж высоко над землею,
и боязнь прошла. Иришка не скрывала, что ей
боязно, и Володьке это понравилось.
— Вот я скоро своего тебе зануздаю, — гово¬
рил он и значительно поджимал губы.
А Петька, такой же большеносый, корена¬
стый— он помладше братишки всего на год,—
носился кругами на гнедой кобылке, с обидою, что
Иришку опекает Володька, и с особым выраже¬
нием, чтобы на него обратили внимание, покрики¬
вал натужным, поддельным баском:
— Гей, гей! А ну, балуй у меня-а!
И Нюрка, внучка бригадирши тетки Евдокии,
остроносая, верткая девчушка, с проволочными ко¬
сичками врастопырку, говорунья и драчунья, тоже
чувствовала себя на лошади, как на земле. Конюх
Сильвестрыч, жилистый, словно из ремней, ста¬
рик, с давних пор и зимой и летом носивший на
буйных, кольцеватых, как стружка, волосах остат¬
ки латаной-перелатаной буденовки, называл всех
четверых партизанами, доверял им лошадей, как
себе. И если кому-нибудь из деревенских иадоби-
- 122 —
лась лошадь — Подвезти домой дройишёк, сейа —
и даже имелось разрешение тетки Евдокии, все
равно Сильвестрыч направлял того к Володьке
Борискину, и тот, после серьезного и долгого раз¬
думья, выделял подходящую кобылку. Чаще всего
просили Марту: с ней медленно, да надежно, од¬
нако Володька сердился:
— Кто больше везет, на того больше и грузи,
так, что ли? Лошади ведь не люди. — И опять не¬
понятно было, чужую мудрость повторяет или сам
дошел.
Дважды отпускала мама Иришку с Володькой,
Петькой и Нюркой в ночное, когда пасли коней
недалеко от деревни. У костра вспомнился Ириш¬
ке «Бежин луг» Тургенева, но, конечно, все по-
иному было, и разговоров, которые, слово за сло¬
во, получались между ними, никто бы из тогдаш¬
них крестьянских ребятишек никак не понял. Пе¬
ченая картошка выкатывалась из золы, была под
корочкою подгоревшей румяная, пахуче парила, и
ни с чем вкус ее нельзя было сравнить. А чай в
помятом, точно в футбол им играли, котелке, мох¬
натом снаружи от копоти, чай с распаренными ли¬
сточками смородины, с угольками, хотелось пить
без конца. Костер попискивал, шипел, стрелял,
швырялся, подживленный, роем искр, и они за¬
стревали в небе, не затухая, пока скорый рассвет
не нагонял с водохранилища свежего ветерка.
Володька уверенно распоряжался, а хлопотал
по хозяйству Петька: разжигал костер припасен¬
ной заранее туго скрученной берестою, заваривал
чай, зарывал в золу картошку, уходил поглядеть
лошадей. Нюрка тараторила, подробно откликаясь
на каждый ночной звук:
— Ой, это электричка на той стороне пробе¬
жала, вон как отдается, а это летучая мышь, она
ультразвуком пищит. А кузнечики поют задними
рюгами, трутся ими о брюхо и поют!
Но все-таки в первую ночь так ни о чем тол¬
ком и не разговаривали. В том году лето было
— 123 —
дождливое, от прорастающих сорняков шевели¬
лась земля, и Володька, покачивая головою в глу¬
хо надвинутой кепке, сказал, что вот все время
было бы ведрено, как сегодня, а то бабы на про¬
полке измаялись. Жил он хозяйскими заботами
села, давно, еще в Нюркином возрасте, решил вы¬
учиться на тракториста, но ничуть не противопо¬
ставлял это Петькиной заоблачной мечте. А Петь¬
ка, едва заслыша разлившийся по всему небу, от
края до края, громовой реактивный гул, весь
светлел, мысленно следя за ним, и повторял, что
будет летчиком. Иришка верила обоим, немножко
даже завидовала им: у нее-то самой ничего опре¬
деленного не было, она и не задумывалась, что не
так уж долго до времени, когда надо будет совсем
по-взрослому решать, какая у нее главная до¬
рожка.
Нюрка, будто улитка в раковину, втягивалась
в старую телогрейку, лишь носишко выставлялся
между пуговицами. Володька, обхватив колени,
подремывал; Петька, устроившись на еловой под¬
стилке и облокотившись, глядел в костер. Ириш¬
ка, зная, что он все равно спать не будет, хотя
за день тоже намаялся, и сама дремала. Дрема
накатывала волнами вместе с костерным теплом,
становилось уютно, будто дома в постели, тело
расслаблялось.
А во вторую ночь, которая выдалась, к счастью,
тоже без мороси, Нюрка вдруг вскочила и, раз¬
махивая длинными рукавами телогрейки, приня¬
лась отгонять от костра ночных бабочек, летящих,
ползущих в погибель.
— Вот ведь дурехи, вот ведь дурехи! — вскри¬
кивала Нюрка, отчаянно отмахиваясь. — Ни черта
не понимают! — Она сплюнула с досады и обер¬
нулась к Иришке.— Я по телевизору видела: псы-
рыцари, рогастые такие, как быки, с песней мла¬
денцев в костер кидают. Ужасть!
— Фашисты они всегда фашисты, — определил
Володька.
— 124 —

— Я читал, что вон в ее года, —кивнул на
Нюрку Петька, — их приучали. Кроликов они от¬
кармливали, гладили, на руках носили. А потом
живьем сами же разрывали: сапогом на одну ла¬
пу, а за другую — раз! — и на части. — Он даже
изобразил, как они это делали. — Так что и чело¬
века им потом казнить — пара пустяков!
— В мои года... — обиделась Нюрка, не слу¬
шая остального, — у меня кролик живет, с ла¬
дошки ест... — Она уставилась расширенными бле¬
стящими зрачками в костер, лоб в складочку соб¬
рала:— Тетка Евдокия с ними воевала, у нее ор-
дена-а...
— Не одна она воевала, — назидательно ска¬
зал Володька и сощелкнул в огонь жучка, оказав¬
шегося на его рукаве.
«Зачем в огонь-то, зачем в огонь?» — подумала
Иришка.
Вспомнила: идут они с отцом, два рельса по¬
блескивают синевато под низким солнцем, прогре¬
тые до того, что воздух над ними вьется нитяными
струйками, шпалы горьковато пахнут смолой, и
на них сидят бронзовыми блеснами ленивые без¬
защитные жуки. А вокруг на тоненьких черенках
чутко слушают ветер листки осинок, неподвижно
замерли дремучие, с робкой прозеленью мутовок
нечесаные ели. Тропинка, ныряющая под их кол¬
кие разлапины, кажется нарисованной, потому что
дальше мнится такая непролазь, такой бурелом,
где человеческая нога и ступить не смеет. Однако
там и солнечные раздробленные лучи, и остроко¬
нечные рыжие колпаки муравейников, подвижные,
длинной суетливой дорожкой связанные со всем
лесом, и какие-то норки, и бороздки, пропаханные
поперек тропинки. И острые, бесконечно сладкие
запахи грибов, муравьиной кислоты, еловой жи¬
вицы, перепревших иголок, папоротников — запахи
леса. Отец заставляет перешагивать через муравь¬
иную дорогу, отпускать в траву жучка, по неле¬
пости впившегося в рукав, так же вот, как в Во-
-125-

лодькйй, бабочку, которая почему-то упорно са¬
дится на плечо, показывая белую изнанку кры¬
льев.
Бурундука, полосато промелькнувшего в зава¬
лах, в остроконечных зарослях иван-чая, мураша,
свирепо закусившего жвалами парусину штормов¬
ки, жука на шпалах, бабочку на плече, хитрюгу-
притворяшку, что покорно сложил свои лапки и
прикинулся покойником, — всех отец своим доб¬
рым голосом называл «лесными народами».
А потом начал объяснять:
— Без них, Иришка, задохнулся бы город
наш, избы упали бы в деревне: раскисли бы от
гиблой плесени, жизнь бы кончилась...
Только всякие вредные гусеницы, нудные кома-
рихи, пауты и прочая вредоносная тварь никакого
уважения не заслуживали: отец не терпел их,
живущих за чужой счет. Да вот как определишь,
кто вредоносен, а кто наоборот?
Неслышно движется к западу короткая июнь¬
ская ночь, в темноте хрупают лошади, топочут
спутанными ногами, фыркают. И вдруг чье-то теп¬
лое дыхание затрагивает Иришкины волосы, она
оглядывается — скуластая морда Марты выныри¬
вает из ночи, искаженная игрою огня. Марта гля¬
дит ласково и озабоченно мокрыми глазами, в
обоих отражается по маленькому костерку. Ириш¬
ка поднимается с расстеленной курточки, и Марта
осторожно-осторожно, почти невесомо, опускает
голову на Иришкино плечо.
— Не беспокойся, не беспокойся, я никуда не
делась, — гладит Иришка ее по мягким губам, по
чутко вздрагивающим влажным ноздрям.
А стареющий Тузик, помесь лайки с дворнягой,
пестрый, как сшитое из лоскутьев одеяло, 'хромой
и бельмастый, дотоле чутко подремывающий в
сторонке, входит в круг огня, улыбается черными
уголками узкой своей пасти и виляет крутым
кренделем хвоста...
Ничего Иришка на самом деле не позабыла,
— 126 —

и теперь ей снова захотелось, чтобы ребята при¬
шли поскорее. Какие они стали за год? У Володь¬
ки, наверное, уже усы пробились и голос огрубел
и петушит на переломе, как у парней из Иришки¬
ного класса, и Петька в шестой должен перейти,
а Нюрка — в пятый. Да и Марту они, конечно, са¬
ми искали, что-то расскажут?
Но вместо них в сенях бодрым вибрирующим
голосом окликнула бабушку тетка Евдокия:
— Ну и где она, где она, внучка-то твоя, дай
я на нее погляжу!
Вошла, коренастая, ширококостная, прочно
ставя кривые ноги, детски-синим глазом привет¬
ливо лучась. Вместо второго глаза — черная по¬
вязка, все же не закрывающая шрам, будто вы¬
долбленный от скулы до головного платка.
— Ишь, какая вытянулась, вовсе невеста, —
говорила тетка Евдокия, обнимая Иришку и мед¬
ленно поворачивая ее. — Подумать только — в
восьмой перешла! А давно ли вот эдакая бегала
голопузая!—Она показала от пола примерно
полметра... — За селедку спасибо, уж такая слад¬
кая селедка.
И когда бабушка успела селедку раздать?
Эго вчера Иришка, среди прочих гостинцев, при¬
везла тяжелую, жарко поблескивающую жестя¬
ным дном банку селедки особого приготовления —
первостатейное в деревне лакомство.
— Зверобою ныне цветет видимо-невидимо, —
обернулась тетка Евдокия к бабушке, стоявшей
у двери, — сушить надо... А то опять долго не бу¬
дет. Ну, заходи, Иришка, не забывай. Я побе¬
жала — работы полно!
— Тетя Евдокия, — остановила ее Иришка, —
а Марту искать?
— Ой, не знаю, что и подумать. Сильвестрыч
с Борискиными всю тайгу в округе прочесали да
еще сколько народу подняли! Волков вроде нету,
медведь не ходит. На другую сторону переплыла,
что ли? —Она даже рукой махнула, отметая та-
- 127-
кую .нелепицу. — И звуку не подает, и следов не¬
ту. Вечером опять искать станем.
«Нет, я до вечера ждать не буду, — решила
Иришка, проводив тетку Евдокию до порога. —
Ребят сговорю, а то и одна».
Она вышла на крылечко. Было еще совсем
рано, а вся деревня давно проснулась: собаки
лаяли, говор слышался, где-то взревывал большой
трактор, пробуя голос. С низким рычанием под¬
летел паут, огромный, с большой палец величиной,
заходил кругами. Иришка замахалась, отогнала.
Вот так от Марты отгоняла. Паутов, мух, мош¬
кары всякой вилось над лошадьми тучею. Лошади
хлестали хвостом, били ногой по брюху, гривою
трясли и замученно вздрагивали. Нынче, наверное,
еще больше всякой летучей твари: ночью Иришка
сквозь сон слышала, как снаружи, за окошками,
которые бабушка никогда не открывала, чтобы не
напустить комарья, наплывало тонкое назойливо¬
гармоничное гудение...
— Здравствуйте, — неожиданно раздался весе¬
лый голос, и перед Иришкою, по-птичьи скосив го¬
лову, возникла Нюрка, все такая же пигалица.
— Здравствуй, Нюрка, — отозвалась Иришка,
спускаясь по плахам крыльца. — Как ты живешь?
— Живу, хлеб жую! А вы приехали?
«Чего это она выкает?» — подумала Иришка,
а Нюрка поглядела через плечо, уткнув подборо¬
док в остренькую ключицу. На дороге, чуть в от¬
далении, стояли братья Борискины. Володька раз¬
дался в плечах — совсем этакий крепыш-мужичок,
под носом и на щеках золотистый пушок пробил¬
ся, волосы, давно не стриженные, крупными вол¬
нами прикрывали уши и затылок. Он молчал, от¬
вел глаза и, покраснев отчего-то, подал Иришке
ладонь топориком. А Петька очень вытянулся,
похудел, у него смешно, лопухами, торчали из-под
кепки уши. У дороги, из стороны в сторону поводя
хвостом, улыбаясь, нетерпеливо топтался Тузик.
Смущенное молчание Володьки и Петьки Иришку
— 128-
тоже смутило, и она поскорее присела на корточ¬
ки, потрясла Тузикову лапу, прижала его твердую
голову к колену:
— Здравствуй, Тузик, здравствуй, хороший
мой!
Он вырвался, пал на спину, засучил всеми че¬
тырьмя лапами, не умея по-другому выразить
своего восторга.
— Пойдемте Марту искать, — обернулась
Иришка к братьям.
— Вечером пойдем, — ответил наконец Володь¬
ка глуховатым баском. — Работы много. — И ска¬
зал это так значительно, будто без него все оста¬
новится. — У нас комсомольская бригада и обяза¬
тельства. — Он никогда прежде так много не го¬
ворил и как будто спохватился, развел руками,
облизнул пересохшие губы кончиком языка, боль¬
шими пальцами расправил под брючным ремнем
старенькую ковбойку. — Нынче погода тяжелая,
некогда спину разогнуть.
Петька все так же молчал, лишь переминался
с ноги на ногу.
— Ну хорошо, тогда я сама поищу, правда,
Тузик?
Тузик с готовностью кивнул и еще пуще за¬
махал хвостом.
— Где мы только не искали, — затараторила
Нюрка, — и по речке, и на вырубке, и в лесах. Да
куда она запропастилась-то, куда?
— Угнали ее, — сказал Володька.
— Кто, кто угнал? — Иришка подступилась
к нему, обе руки ладошками вверх протянула. —
Куда?
— С того берега кто-то. Лодку в ту ночь ви¬
дели. Да мало ли кто переправляется, не подума¬
ешь ведь...
— В милицию надо было сообщить! — Иришка
досадовала, даже сердилась. Разве можно забо¬
титься о других делах, о каких-то обязательствах,
когда такое случилось! Она. представила, как вся
5 Поющий омуток
— 129 —

колхозная бригада, выстроившись цепью, перекли¬
каясь, входит в лес, а она впереди на Володьки¬
ном мерине. И вот, издалека почуяв людей, подает
голос Марта... И Нюркина лошадь, и Петькина
громко откликаются, зовут Марту, передают ей на
своем языке: потерпи, сейчас мы тебя выручим!
— Ис лошадью надо было искать, — настави¬
тельно сказала Иришка.
— Все в работе, — словно извиняясь, ответил
Володька. — А ведь Сильвестрыч с лошадью ис¬
кал, со Звездочкой...
— Где еще не искали?
— Тайга-то велика, — опять развел руками
Володька.
Петька подбил ладонью кепку, и вдруг гла¬
за его стали злыми. Видно было, что вот сейчас
он взорвется: чего раскомандовалась, думаешь,
нам наплевать на Марту? Однако он сдержался,
только выдохнул через ноздри. Нюрка это заме¬
тила, даже шею испуганно вытянула, и лямки
сарафанчика с плечей сползли. А Иришка ничего
не почувствовала, спросила Нюрку так же ко¬
мандно:
— Тебе тоже на работу?
— Як тете Вере, домовничать, за ребятишка¬
ми присмотреть.
Нюрке очень хотелось пойти с Иришкой, уж
она-то, она-то бы на самый край света за нею
пошла, да что поделать: кому каникулы, а кому
и нет.	'
2
Солнце припекало. Тузик, прихрамывая, плел¬
ся за Иришкою, вывалив розовый узкий язык,
быстро, быстро отпыхиваясь. Повсюду слышны
были кузнечики, и от их равномерного стрекота
день казался еще раскаленнее, а травы — еще су-
шеч Конский щавель по обочинам дороги стоял
коричневый, будто в лепешках гречневой каши,
— 130 —
круглые, как копейки, цветы пижмы вяло свисали.
На взгорке, в тени лиственницы, мелькнули сире¬
невые соцветия душицы, а потом, вдоль осинового
подлеска, медово-желтыми полосами загустел зве¬
робой. Иришка нашла земляничину, положила в
рот и села на мягкую от кукушкина льна бровку.
Тузик тут же забрался под куст и блаженно за¬
мер. Было безлюдно, ни один листик не шуршал,
только струились невидимые жаворонки да вы¬
соко, так, что приходилось закидывать голову,
словно вклеенный в белесую голубень, висел
ястреб.
Вообще-то и вправду, куда идти? Если Мар¬
ту угнали, то уж конечно не вдоль берега: там
бы кто-нибудь да увидел, не все ведь в полночь
спят. И по чащобам в темноте тоже продираться
не стали бы. Значит, по какой-то лесной дороге.
А по какой? Значит, не так уж далеко, но куда?
Иришка вообразила себя вот такой же, как в пе¬
редачах «Следствие ведут знатоки» Зинаида
Яновна. Хотя бы один след заметить, и тогда уж
она докажет, что Борискины и Сильвестрыч плохо
искали. Она сама придумала себе игру и теперь
мысленно пробиралась по зарослям, внимательно
вглядываясь в отпечатки конских копыт. И вот
она гладит Марту по морде, чувствует на ладони
ее мягкие ласковые губы, вот ведет она Марту по
улицам деревни...
«Что это я, как маленькая, запридумывала?» —
пристыдила себя Иришка. И досадовать на ребят
никакой причины не было. Они в самом деле за¬
няты, им не позавидуешь. Ей-то хорошо: на теп¬
лоходике приплыла гостить — отдыхать у бабуш¬
ки. Даже отец, когда в отпуск приезжает, слесарит
в мастерской, ремонтирует технику. Приходит до¬
мой перемазанный, веселый, зубы одни блестят.
В цехе он мастером, другими командует, а здесь,
засучив рукава, сам в моторах копается. И сено
косит —тетке Евдокии каждое лето по двадцать
возов сена накашивает для коровы. Иришка с ма-
— 131 —
5*

мой тоже помогали, ворошили валки душистой до
головокружения луговой травы, чуточку подвив¬
шей на солнце.	•
Ранним утром, белесым от богатой росы, отец
выйдет из шалаша, уткнет косу концом черенка
в траву, пропустит его под мышку, левой рукой
возьмется за острый кончик лезвия, а правой
быстро водит песчанкой по жалу вперед-назад:
«вжик-бжик, вжик-бжик». Мама, помолодевшая,
загорелая, наглухо повязав платки себе и Ириш¬
ке, берется за грабли, неумело, но с таким удо¬
вольствием, как будто у нее праздник. Потом жа¬
луется на поясницу, на ломоту в руках, но это ми¬
гом проходит, стоит только умыться светлой водой
Хмелинки.
— Да отдохните вы, отдохните, в отпуску
ведь, — говорит бабушка, а сама довольнехонька.
— Лучше такого отдыха не бывает! — радостно
отвечает отец.
Они когда-то с бабушкой ссорились: отец звал
ее жить в свою квартиру. Но не обживалась ба¬
бушка в городской квартире, бродила как непри¬
каянная, не зная, куда деваться, все вздыхала,
спала плохо, голова болела. Тогда отец махнул
рукой, собрал односельчан на «помочь»: подвели
под старенькую бабушкину избушку новые венцы,
посадили на мох, крышу защитили шифером,
В избе долго держался скипидарный дух свежего
дерева.
Вот в августе на месяц приедут отец и мама,
Иришке, конечно, не так свободно станет, а все
же хорошо. И надо рассказать отцу, как она ис¬
кала Марту.
— Ну хоть бы ты помог, Тузик! Вставай, леже¬
бока!
Тузик приоткрыл глаз: мол, слышу, да без тол¬
ку бродить по такой жаре с тобой не намерен.
Тогда Иришка сняла босоножки, взяла их в руку
и пошла по дороге, по мягкой, точно мука, пыли.
Дорога втягивалась в хвойный лес, рыжий пони-
— 132 —
зу, с редкими травинками, с островками заячьей
кислицы. Пришлось отереть подошвы, опять на¬
деть босоножки — иголки кололись. Тузик одолел
свою лень и бегал кругами, опустив чуткий нос к
самой земле, всовывая его в норки и под корне¬
вища. Иришка то и дело шлепала себя по ногам,
по затылку, по лбу, наконец сдернула с головы
панамку, стала отмахиваться от мошкары и ко¬
марья.
. Можно было до бесконечности идти по этой
дороге или перебраться на другую, третью, но все
равно впустую.
— Марта, Марта! — принялась кричать Ириш¬
ка, сложив ладони рупором.
— A-а, а-а-а, — откликалось эхо.
Иришка устала, кофточка прилипла к спине,
на губах было солоно от пота. Надо возвращать¬
ся, надо признаться, что одна она ничего сделать
не может, а вот этого-то так уж не хотелось.
Иришка остановилась: посмотрела, где солнце,
чтобы определить направление к дому. Когда она
шла, тень от нее двигалась слева, значит, те¬
перь вот сюда, по дороге. Но сначала надо по¬
сидеть. Леса она не боялась, мирные были здесь
леса: волков даже зимой не слыхали, медвежьи
следы, правда, видели, только у пасеки, которая
километров за десять от деревни. И Тузик, в слу¬
чае чего, учует, предупредит.
. Когда-то Иришка боялась темноты. В постели
натягивал® на голову одеяло. Было душно, тяжело
дышать, но выставить наружу хотя бы кончик
носа она бы ни за что не согласилась. Темнота
обступала со дсех сторон, рябила, качалась перед
глазами, ставила у стены огромного человека,
у.которого жутковато поблескивали очки, прятала
по углам белесые фигуры, неподвижные и в то же
время шевелящиеся. Что-то жалобно выло в тем¬
ноте.
•: Ведь знала же она, что у стены стоит гарде¬
роб с зеркальной дверцею, в углах просто отсветы
— 133 —
уличного фонаря, а воют водопроводные трубы.
Иришка была совсем не маленькой — собиралась
осенью в пятый. Но ничего поделать не могла.:.
И сколько бы это продолжалось, если бы не отец!
— Едем на рыбалку, — сказал он однажды
Иришке, и они принялись укладываться.	=
Он приготовил коробочку с грузилами — над¬
резанными посередине дробинками, сизыми, как
ягоды черники, с крючочками и мотовильцами, на
которых прочно лежала капроновая леска. Рюкзак
у отца был давнишний, брезент местами в под¬
палинах, от него вкусно пахло костерным дымком.
В кармашек отдельно положил отец два пакетика
грузинского чая. Он заваривал чай до смолистой
густоты, приправлял его смородиновыми молоды¬
ми веточками и листьями и пил у костра всю
ночь, кружку за кружкой, поглядывая' на реку,
дожидаясь рассвета. Воду он кипятил не в котел¬
ке, как это делают многие, а в чайнике, в старом
алюминиевом чайнике. Ручка чайника была при¬
кручена к ушкам медной проволокой, дно и бока
его были черными-пречерными — так въелась ко¬
поть. Этот чайник отец завернул в потертую кле¬
енку и поместил в рюкзак с особой бережливо¬
стью. Потом он надел кепку, пиджак и сапоги,
взял связанные бечевками бамбуковые удилища
и стал ждать Иришку.
Она бы давно была готова, если бы не мама.
Ведь частенько отец брал Иришку с собой на ры¬
балку, а все повторялось: и платок повязала не¬
плотно, и носки теплые не положила, как будто
на улице мороз, и от отца чтобы ни на шаг не
отставала, и в воду понапрасну не лезла...
Отец терпеливо покуривал. Он знал, что теплые
носки они из рюкзака не вынут и платок Иришка
скинет, когда придут на берег, и вдоволь накупа¬
ется. И мама это знала, но, видимо, иначе не
могла.	:
Хорошо было шагать рядышком с отцом по ве¬
череющим улицам города, теплым от прогретых за
— 134 —
день домов и асфальта, чуть припахивавшего гор¬
чинкою пыли, но лучше всего стоять па перроне
станции в толпе людей, тоже нагруженных рюкза¬
ками, и смотреть вдоль поблескивающих рельсов
туда, где вот-вот, как всегда неожиданно, появится
глазастая голова электрички с желтыми нарисо¬
ванными усами.
Из окошка вагона Иришка смотрела на бегу¬
щие полукругом хвойные леса, на березки, все
ветки у которых были сбиты на одну сторону, на
стрелочниц в смешных мужских фуражках, на до¬
мики, которые то смело подступали к насыпи, то
внезапно, с грохотом, отскакивали в сторону. И пе¬
ла про себя или вполголоса разные песни, и все
они ладились с перестуком колес.
Высадились у деревянного столбика с дощеч¬
кой, размытой дождями, и направились к реке. <
Долго шли берегом, отец выбирал какое-то особое
место, хотя попадалось много уютных заливчиков.
Под обрывом тянулась песчаная полоса. Река на
той стороне была совсем рыжей, а ближе к этой —
синела, как ночью оконное стекло, и песок по ее
краю казался совсем белым. Он был чист, будто
подметенный, только изредка выступала плиточка
серого камня. Отцу нужен был костер, может
быть, и ключик с чистой водой — речная очень уж
отдавала мазутом, — и они шагали, пока не уви¬
дели тесный высокий кустарник, сбегающий к са¬
мому обрывчику. Отец сказал, что кустарник, ве¬
роятно, прижился к ручью, там можно срубить
и рогульку, и поперечину для котелка и для чай¬
ника.
Не.кусты оказались вокруг, а искореженные,
изувеченные какой-то страшной силой черемухи.
Их стволы перекручивались, голые ветви падали
на землю, извивались, стараясь от нее оттолк¬
нуться. Трава под ними казалась грифельной. Ве¬
чернее солнце не добиралось сюда, и в сумерках
было страшновато. Но отец оказался прав: в пес¬
чаной ямке с тонким звоном выбивался из-под
— 135 —
земли, будто подвижной стеклянный колпачок,
маленький ключи к-студенец. У него не было сил
допрыгнуть до ветвей, раздвинуть их и увидеть
небо, он заполнял ямку и бесследно исчезал, вы¬
питый ее краями.
— Складно, — сказал отец свое любимое сло¬
вечко и вытащил из рюкзака топорик.
Он долго искал глазами в зарослях, вышел на
самый край, поплевал на ладони и тюкнул топо¬
риком ветку. Топорик созвенел так же тоненько,
как студенец. Иришка взяла две рогулины, отец
поднял длинную поперечину с белыми продолго¬
ватыми бугорками сучков, и они спустились на
берег.
Птицы посвистывали в отдаленном бору вечер¬
ние песни, солнце уже спряталось за вершинами
леса, но было еще достаточно светло. Отец соста¬
вил удилища, вставляя их колена в жестяные
трубочки, размотал леску. Руки у него крупные
и сильные, с толстыми короткими пальцами, жел¬
товатыми от никотина. На указательном пальце
ноготь похож на коричневого майского жука. Это
когда отец начинал слесарить — раздавил ноготь
в тисках, с тех пор так и осталось. Отец погляды¬
вал на воду, а пальцы сами по себе сделали на
конце лески замысловатую восьмерку, продели
в нее ушко крючка, затянули узел. Иришка давно
перестала бояться червяков, когда они с резиновой
упругостью выползают из пальцев, умела лихо за¬
кидывать удочку, знала, как клюет подлещик,
окунь, сорожка, а вот вязать такие узлы, сколько
ни старалась, не научилась.
Они. забросили наживку и устроились рядыш¬
ком на жестковатой прибрежной траве, наблюдая
за поплавками. От поплавков падали на тихую
воду -узкие тени, словно это рыбешки подплыли и
уткнулись носами. Отец курил, что-то подпевал
тихонечко, будто ему все равно было, что вытащи¬
ли всего несколько ершиков да окуньков.
— На утренней зорьке порыбачим как следу-
— 136 —
ет, — сказал он, поднимаясь и отряхиваясь. —
А теперь давай-ка, пока вовсе не стемнело, набе¬
рем костер.
Они натаскали коряг, высохших бревен, разо¬
жгли огонь. Иришка оглянулась на черемуховые
заросли. Теперь они чернели сплошняком, придви¬
нулись, в них что-то бесшумно шевелилось. Что
же это отец не идет к студенцу? Или собирается
речную кипятить?
Отец будто подслушал Иришку, приподнял
крышку чайника, заглянул внутрь... Отложил
крышку в сторону и сказал:
— Кому-то надо почистить рыбу, картошку, а
кому-то сходить за водой.
Иришка даже рот приоткрыла от удивления.
Почему кому-то? Раньше они все вместе делали.
Не пошлет же отец ее, девчонку, ночью в эти за¬
росли! Она взяла окуня-горбача, холодного, влаж¬
ного, открыла перочинный нож, но отец дотронул¬
ся до ее локтя:
— Погоди, давай-ка по справедливости. — До¬
стал из кармана коробок спичек, обломал одну. —
Кому выпадет короткая, тот идет.
У Иришки затряслись от обиды губы. Она с
трудом стиснула их и все еще с недоумением на
отца смотрела. А он преспокойно протянул ей
спички, вложенные вровень головка к головке
между большим и указательным пальцами.
— Давай тяни!
В голосе его было что-то такое, что Иришка
не посмела ослушаться. А вдруг она вытянет це¬
лую спичку! Вон слева, кажется, подлиннее, чу¬
точку подлиннее. Она уверовала в это, зажмури¬
лась, потянула. Обломанная!.. Отец положил вто¬
рую в коробок и стал вынимать из рюкзака при¬
пасы. А у Иришки мурашки обстрекали кожу,
едва она представила, как заходит под искрив¬
ленные ветки. Руки и ноги сделались будто дере¬
вянными-. Она медлила, долго искала ручку чай¬
ника, выжидала: может, отец пошутил, решил про-
— 137 —
верить, трусиха она или нет, и вот сейчас об этом
скажет. Он поворошил веткою в костре, поднес
раскаленный малиновый кончик к папиросе, бро¬
сил ветку и принялся складывать окуньков в от¬
дельную кучку. Они казались при свете костра
совсем черными. Несколько рыбешек были еще
живы — трепыхались, грозно топорщили иглы
спинного плавника.
Нет, невозможно показать отцу, как боится
Иришка темноты, как хочется, до слез хочется
остаться рядом с ним, в тепле, в весело колеблю¬
щемся освещении.
Вдавив голову в плечи, Иришка шагнула от
костра. Коленки ослабли, в желудке противно
дрожало. За светлым кругом был провал, как
будто вдруг надернули платок на глаза... Вообще-
то она уже привыкает: еще, оказывается, и тро¬
пинку видно, и черемухи, вот они, рукой подать.
И никто не сидит в зарослях. Кому надо ночью
сидеть в зарослях!
Ух, какая темнотища! А студенец слабо све¬
тится изнутри и звенит так, что шагов Иришки¬
ных не слышно. Теперь надо наклониться. Ириш¬
ка не решается, потому что спиною чувствует: кто-
то смотрит, кто-то готовится прыгнуть.
Ледяная костлявая рука цапает за шею. Она
вскрикивает. Да это же ветка, ветка! Воздуху не
хватает, сердце мелко бьется под горлом. Все же
Иришка зачерпывает из ямки полный чайник; вода
расплескивается, обжигает холодом живот и ко¬
ленки. Теперь можно назад.
Костер кажется желто-красным лениво взмахи¬
вающим крылом. Иришка пытается улыбнуться,
губы не слушаются. И все же темнота не так уж
враждебна, и слух улавливает уютное стрекотание
кузнечиков и тихий, добрый шорох травы.
Иришка входит в свет костра; чайник до краев
налит плескучим золотом.
— Складно получилось, — говорит отец. — Это
мы употребим на ушку, а для чайника схожу сам.
— 13В —

— Да я еще сбегаю, — вызывается Иришка.—
Недалеко ведь!
. ...А теперь светло и тихо, только гудение шме¬
линое раздается, а теперь Иришка не маленькая,
и не надо никаких спичек вытягивать. Коли сама
вызвалась, отступать стыдно: Володька с Петькой
подумают, что хвастунья.
Иришка решительно поднялась с высохшего го¬
лого ствола, кое-где отороченного чешуйками бе¬
лесого мха. Она уже позабыла, как воображала
себя Зинаидой Яновной из телепередачи, и внима¬
тельно смотрела себе под ноги, надеясь заметить
хоть один отпечаток конского копыта. Хвойный
лес отступил, оставляя место березам, тоненьким,
белым, словно промытым. Душисто запахло сухи¬
ми вениками. Иришка приостановилась. В берез¬
няк ныряла тропинка, заросшая бледно-зеленой
травою, и на траве кучка помета, то ли лошади¬
ного, то ли лосиного. У Иришки тукнуло сердце.
— Ищи, Тузик, ищи! — почему-то понижая го¬
лос, велела она и пошла по тропинке.
Тузик, если бы мог, пожал плечами, но только
опустил голову и вывалил язык. А тропинка зате¬
рялась среди стволов, как это часто бывает в ле¬
су, будто ее раздергали, растянули во все сторо¬
ны, и впереди рухнул в глубину глухой страшный
овраг, загроможденный буреломом.
— Марта, Марта-а! — опять принялась звать
Иришка.
Эхо здесь не разлеталось, как в хвойном бору,
гасло, будто в вату она кричала. Тузик, в это вре¬
мя отмечавший окраину оврага своими особыми
собачьими знаками, вдруг поставил уши торчком
и, взахлеб заливаясь радостным лаем, кинулся от
Иришки прочь. Лай удалялся, удалялся и замер,
шелест березовых листьев заполонил собою все
звуки. Иришке стало не по себе, она беспомощно
озиралась, не зная, что и подумать. Никакой тени
в этих зарослях не было, и в какую сторону идти
от оврага — определить невозможно. Кого почуял
-139-

Тузик, куда умчался? Вдруг не вернется и оста¬
нется Иришка совсем одна! Сделалось немножко
жаль себя, и овраг пугал своей глубиной, своей
враждебностью.
Голоса! Или почудилось? Нет, в самом деле
зовет кто-то: «Иришка-а!» Вроде бы мужской го¬
лос. А это девчоночий, это Нюркин, конечно,
Нюркин!
— А-у-у, — откликнулась Иришка, —я зде-есь!
Земля передала тяжелый топот, так люди то¬
пать не могли. Что-то зафыркало, черное, рыжее
мелькнуло в стволах, под ноги Иришке откуда-то
выпрыгнул Тузик, закрутился, восторженно по¬
скуливая, и к оврагу, придерживая под уздцы ло¬
шадей, вышли Володька, Петька и Нюрка.
— Вон ты куда забралась, — улыбался Петька
во весь рот, выказывая косоватые передние зу¬
бы. — Мы давно тебя услыхали, да найти не мог¬
ли, коли бы не Тузик.
— Я Марту звала, — хмуро сказала Ириш¬
ка. — И совсем не заблудилась. — Было досадно,
что ребята застали ее в растерянности.	.
— Могла бы заплутать, — определил Володь¬
ка.— Тут все овраги пойдут, запутают. — И за¬
молк, значительно посапывая.
— А я прибежала, бабушка потеряла тебя,
я сказала, что ты ушла искать Марту, мы ждали-
ждали, я побежала к Володьке, они отпросились,
время-то уж обеда. — Все это Нюрка выпалила
единым духом, глотая концы слов, уже не сму¬
щаясь, не называя Иришку на «вы».	;
—- Пошто сюда-то направилась? — заинтересо¬
ванно спросил Володька.
Иришка повторила свои рассуждения. Володь¬
ка уважительно закивал и заметил с расстанов¬
кою:	• ••
— Резонно... Давайте-ка отсюда выбираться,
сказал он, оглядывая овраг. — Иришка сядет . с
Нюркой, успеем обратно.	.
— Погоди! — Петька указал на его мерина.
— 140 —

Только что мерин щипал траву, сочную здесь,
над краем оврага, но вот оттуда влажно дохнуло,
и он поднял сухую горбоносую морду, поставил
уши и, всхрапнув, призывно заржал. Две другие
лошади тоже перестали хрупать, насторожились.
— Неужто тута? — шепотом сказала Нюрка и
округлила глаза.
— Тузик, ищи! — Иришка чувствовала, не зная
как, но чувствовала: где-то здесь Марта!
Тузик вилял хвостом, довольный, что на него
обратили внимание, а лошади опять принялись
за траву.
— Вон копыто вдавилось! — воскликнула Нюр¬
ка. — Вон еще!
Она увидела бурую головку обабка, выгляды¬
вавшую из травы, подбежала к нему: обабок ока¬
зался сломанным, а чуть подальше была растоп¬
тана кочка, и па маленькой лысинке, почему-то
влажной, четко отпечатались два копыта и ребри¬
стые следы кедов. Петька приставил к следу свой
ботинок:
— Тридцать девять, как у меня! Стало быть,
Марту угнали двое, двое их было.
— Как ты узнал? — Иришка ни разу Петьку
таким не видела: лицо его разгорелось, глаза
стали цепкими, острыми.
— А вон, погляди-ка, впереди еще следья.
В сапогах резиновых кто-то был, за повод вел
Марту, не иначе. Да вот куда— вниз или вдоль?
Нет, в овраг бы не полезли: круто, и копыта бы
скользили...
— Двинем по краю. А ты, Нюрка, побудь с
лошадями, — приказал Володька.
— Как бы не так, — обиделась Нюрка, — я
пасти не нанималась.
— Останься, Нюра, пожалуйста, — попросила
Иришка, и Нюрка вздохнула и с досадою дернула
свою кобылку, которая ни в чем не провини¬
лась: — А ну, балуй у меня!
— 141 —

Гуськом двинулись вдоль оврага: впереди
Петька, за ним Иришка и Володька. Тузик челно¬
ком ходил по влажной лысинке, припадая на
больную ногу...
Вскоре березняк сменился ельником, и толстые
ели, все теснее сдвигая чешуйчатые стволы,
сплошняком двинулись в овраг. На упругой хвой¬
ной подстилке никаких следов не было, и приш¬
лось остановиться.
— Тузик, ну ищи же, — безнадежно сказала
Иришка.
И пес на этот раз как будто понял ее и, про¬
сеивая чутким носом своим тысячи запахов, ведо¬
мых лишь ему одному, побежал, побежал по вы¬
деленной из них струе и скрылся среди стволов.
— Теперь его искать, — сказала Иришка.
— Позовет. — Володька утерся рукавом ков¬
бойки, потом локтем отвел обшлаг, поглядел на
часы. — Опоздаем маленько...
Отрывистый, какой-то плачущий лай послы¬
шался издали, и ребята заторопились, петляя
между стволами, напрямик пробираясь сквозь ко¬
лючие цепкие ветви. Ветка сдернула с головы
Иришки панамку, в волосы, за ворот кофточки
набились иголки, но она только замечала, что де¬
ревья чуть поредели и впереди засквозила желтая
от солнца, будто расплавленным маслом залитая,
полянка.
И боком к ним, странно задрав голову, вытя¬
нув хвост, неподвижно, как неживая, замерла
Марта.
Морда ее была вожжами прикручена к дереву,
скулой к стволу, хвост — веревкой к другому,
так она была распята... Пауты, мухи, комарье над
нею вьются... За что ее так, за что?
Будто ударило Иришку по голове, в ушах за¬
звенело. Она отпрянула, захватив лицо ладонями.
День будто потемнел, угас...
А Петька и Володька пытались развязать уз¬
лы, которые Марта затянула, когда билась.
— 142 —

— Ух, звери, звери, — метался Петька. — Зве-
ри-и!
Он стащил с себя мокрую рубаху, яростно дер¬
нув за подол, бил по присосавшимся тварям, а по¬
том снова кинулся к путам, над которыми дело¬
вито трудился Володька. Раскровянили пальцы,
развязали наконец веревки, и Марта, охнув по-че¬
ловечьи, повалилась на бок, желтые сточенные зу¬
бы ощерила, пытаясь захватить траву.
3
•
— Ты, внучка, ровно иголку проглотила, — со¬
крушалась бабушка и прижимала ко рту кончик
головного платка. — Что я отцу-то с матерью
скажу?
Иришка неприкаянно бродила по избе, по
огороду, все не могла прийти в себя. Перед гла¬
зами ярко, резко выступала та поляна и Марта
на ней. Природа будто вылиняла, потеряла свои
летние краски, как это бывает в долгое ненастье.
Впервые в жизни увидела Иришка так вот близко
своими глазами бессмысленную, гнусную жесто¬
кость и никак не могла очнуться. Если бы она
встретилась с теми двумя, которых никак язык не
поворачивался назвать людьми, может быть, тогда
бы чуточку полегчало. Те двое представлялись
шерстяными, со стесанными подбородками, с
красными маленькими гляделками, и лбы у обо¬
их стиснуты с висков.
Она вглядывалась в пассажиров, которых за¬
бирал теплоход с другого берега и переправлял
сюда, к дебаркадеру, особенно в тех, кто в кедах
или резиновых сапогах. Но такая обувь была
почти на всех, да и лица были совсем обыкно¬
венные...
На исходе того же дня, когда Марту привели
в деревню, собрались в домике, увешанном хому-
— 143 —
тами, дугами, всякой сбруей, пропахшей кожею,
конским потом. Вечерний луч солнца косо падал
на широкие выщербленные половицы, подвижные
от танцующих пылинок. Иришка прижалась спи¬
ною к выпуклому бревну стены, стиснула на ко- .
ленках кулаки, слушала и не слушала, что гово¬
рила тетка Евдокия.
— Наши же это, кто другой дороги-то зна¬
ет? — рассуждала Евдокия, озабоченно взглядывая
па Сильвестрыча единственным своим глазом, и
был этот глаз не детски синим, каким она смот¬
рела на Иришку, а пасмурно-серым.
Иришка знала — когда разлилось водохрани¬
лище и в деревни по этому побережью еще заново
не подвели электричество, некоторые семейства пе-
брались в поселок: там было два небольших за¬
вода, и мужики устроились на работу. В праздни¬
ки, в выходные по ягоды, по грибы поселковые
жители переправлялись сюда. Иногда тетки, сог¬
нувшись, волокли к пристани туго набитые мешки
веников. Отец возмущался: вроде бы свои же,
деревенские, подсекали молоденькую березку под
самый корень, обдирали ветки с самыми мягкими
листьями, а остальные оставляли гнить.
— Как же, наши, — будто отвечая сразу отцу
и тетке Евдокии, укоризненно отозвался Сильвест-
рыч, покрутил головою. — Не наши это, вражьи
выродки. До чего дошли!
— Да я бы их своими руками придушил, —
с силою сказал Петька, сидевший на пороге
у двери.	■
— Откуда они такие заводятся? — Тетка Евдо¬
кия, что-то вспомнив, далекое и тяжелое, понури¬
лась, Шевеля корявыми, в неотмывной черноте ру¬
ками.
— Так ты считаешь — двое были? — после про¬
должительного молчания спросила она Петьку.
Петька только кивнул и, упершись локтями в
коленки, встал, потому что за дверью послыша¬
лись шаги — из конюшни возвращался Володька.
— 144 —

— Оклемалась Марта, — деловито сообщил
он, — только встряхивает ее.
— Встряхивает... — Сильвестрыч, не глядя, до¬
тянулся до своей буденовки, висевшей на гвозде,
нахлобучил ее на голову. — А эти вдругорядь при¬
плывут. Вот как пить дать приплывут.
— Ну пока что не посмеют: в деревне-то вон
сколько разговоров, — бросила тетка Евдокия. —
Донесется ведь до них. Подростки это, долгогри-
вики. Гляжу вот иногда на них: и что под патлами
нечесаными, под черепом делается? Ни стыда, ни
совести. Злобные, изверченные озоруй.
Она поднялась со скамейки и пошла, тяжело
ступая, к дверям.
— Изловить их надо и судить. Чтоб неповад¬
но было, — сказал Сильвестрыч, раскуривая папи¬
росу.
— Поймаем! Все равно попадутся.—У Петьки
заблестели глаза.
— Часовых по всему берегу ставить, что ли? —
Володька пожал плечами. — Да и работы много.
Иришке не нравился теперь Володька: слиш¬
ком взрослым себя выказывает, и правда, будто
все у.него заранее расставлено по полочкам. Зато
с Петькой она была согласна, только не могла
представить, как поймать этих, с другого берега.
Вот расскажи она сейчас в классе — ребята бы
приехали, ночами бы в самом деле посты зани¬
мали, как часовые.
Она перебирала в памяти мальчишек своего
класса. Есть среди них «озоруй»: подножку под¬
ставят, мелу толченого насыплют учителю на
стул, затеют свалку в коридоре. Но разве срав¬
нишь!
Проводив настороженным взглядом теплоход,
она поднималась от дебаркадера на пыльную до¬
рогу, проходила мимо бревенчатого магазина, ми¬
мо изб, спускалась в лощину, где в долбленную
из цельного ствола колоду хлестом била синяя от
натуги ключевая вода. Отсюда утрами на коро¬
6
Поющий омуток
145 ■ ■

мысле носила она грузные ведра, наполняя в ба¬
бушкиной избушке цинковый бак. И в этом году
сперва было тяжело, вода жгуче оплескивала но¬
ги, оставляя на дорожной пыли коричневые разно¬
конечные звезды, но вот Иришка освоилась, на¬
ловчилась двигаться плавно, не подскакивая, не
раскачивая ведра. Помогала она бабушке полоть
огород, включала маленький электрический насос,
резиновый шланг становился плотным, упругим,
втягивал прибрежную воду и веером выбрасывал
ее на гряды. Они чернели; по листьям, воспрянув¬
шим, помолодевшим, бежали зеленые струйки,
быстрые капли...
Кто-то, кажется, окликнул Иришку. Сперва она
не расслышала, и тогда к ногам ее упал комышек
земли. Она оглянулась: за слегами у берега сто¬
яла Нюрка, призывно загребала воздух ладошкой.
Иришка выключила насос, положила конец шлан¬
га в межрядье, зашлепала босыми ногами по лип¬
кой меже.
Когда привели Марту в конюшни, Нюрка убе¬
жала к ребятам, с которыми домовничала, и с
тех пор Иришка ее не видела. Теперь у Нюрки
было загадочное лицо, она палец к губам при¬
жала, оглянулась по сторонам, вобрала голову
в плечи.
— Чего тебе? — резковато спросила Иришка,
досадуя, что оторвали от работы.
— По секрету, — громким шепотом сообщила
Нюрка, и глаза ее округлились. — Колянька с того
берега... спрашивает тебя, чего-то сказать тебе хо¬
чет, да робеет, вот и послал меня, а сам за избой
прячется, знаешь, что у самой колоды? Они рань¬
ше там жили...
— Не тараторь. Зачем я ему понадобилась?
— Он не говорит, он только велел позвать, он
какой-то сам не свой, все озирается и лоб мор¬
щинит. Ну дак чо сказать-то ему?
— Скажи, сейчас приду.
Иришка ополоснула ноги, побежала в избу,
—146 —
быстренько переоделась, застегнула пряжки на
босоножках, крикнула бабушке, что-то перебирав¬
шей в кладовке, что скоро вернется, и по нахожен¬
ной тропке вдоль дороги направилась к лощине.
Она догадывалась: этот неведомый Колянька, на¬
верное, знает что-нибудь о ребятах, угнавших
Марту. Но почему именно ей, Иришке, надумал
он сказать что-то, а не кому-нибудь из деревен¬
ских, не понимала и не могла решить, как себя
с ним вести. Улицы были пустынны, лишь медный,
будто начищенный самовар, петух терзал когтями
мусорную кучу, и пестренькие курицы, дергая го¬
ловами, взад-вперед перед ним ходили.
У колоды в лощине ждала Нюрка. Поманила
пальцем, устремилась в горку по вырытым земля¬
ным ступеням. В тени за сараем сидел на скаме¬
ечке парень лет пятнадцати, с белесыми волосами
до плеч, в серой рубашке с широко расстегнутым
воротом и в насквозь пропыленных брюках. Он
двигал бледными губами, будто говорил про себя,
уставясь неподвижно на носки облупленных полу¬
ботинок. Усыпанное по вискам мелкими прыщика¬
ми лицо его иногда перекашивалось горькой гри¬
масой. На листьях лопухов возле скамейки лежа¬
ли окурки. Заслышав шаги, он вздрогнул, вскочил,
попытался застегнуть пуговицы на вороте, но пу¬
говиц давно не было, а когда Нюрка и следом за
нею Иришка подошли к скамейке, напустил на
себя равнодушный вид и, не поднимая глаз, пре¬
дупредил Нюрку ломким тенорком:
— Будешь подслушивать — башку сверну.
— Больно надо,—вздернулась Нюрка и под¬
мигнула Иришке: мол, не бойся, я тут, недалеко!
И совсем не страшным был Колянька — парень
как парень, и чувствовала в нем Иришка плохо
скрываемую растерянность.
— Садись, — указала она рукою и сама села
подальше от него, на другой конец скамьи.
Пахло крапивой, мусором. Колянька не сел,
а достал из кармана пачку сигарет, спички, при-
— 147 —
6*

курил, отдувая дым в сторону. «Рано курить на¬
чал, — осудила про себя Иришка,— что за семья
у него?»
Колянька молча дымил, смотрел мимо Иришки.
— Спасибо, поговорили, — ехидно сказала
она. — Мне пора.
— Погоди! — Он отбросил сигарету, подавил
ее каблуком, наморщил лоб. — Погоди, я...—
В голосе его были умоляющие нотки, он прогло¬
тил слюну, покрутил ботинком, растирая оку¬
рок.— Не могу я больше. Как услышал, что они
с лошадью сделали, вот спать не могу. Ведь я их
переправил!
— Я-то при чем? — Иришка покачала ногою,
а сама внутренне насторожилась, и сердце засту¬
чало так, что Коляньке, наверное, было слышно.
— Кому же я еще могу сказать-то! Володьке,
Петьке? Нет, своим, деревенским, стыдно.
— В милицию на себя заяви. — Иришка пони¬
мала: Коляньке надо выговориться по порядку, но
такая злость накипала в ней, что она готова была
кинуться на него с кулаками, и он, видимо, заме¬
тил это, потому что отступил на шаг, и губы у не¬
го обиженно растянулись.
— На себя-a. Да кабы знал! Лодка у меня.
Вот они и насели: ночью перевезешь и ждать бу¬
дешь, пока не вернемся. Гришка сапоги у меня
забрал. Я ждал долго, задремал даже. А потом
обратно греб. Они велели тихо, без всплесков,
я так умею. — Колянька торопился, сминая концы
слов, опасаясь, как бы Иришка его не перебила. —
Посмеивались, друг дружку под бока подтыкива¬
ли. Я же не знал, что они натворили! Да и боюсь:
Билл-Кошкодав па все способный. И дружок его,
Гришка, тоже отчаянный...
Иришка поверила Коляньке, успокоилась не¬
много, а он стоял перед нею, опустив руки, вино¬
вато повеся голову.
— Что за имя такое — Билл?
— Это он сам выдумал. Борька он и Кошко-
— 148 —
дав! Они опять собираются сюда, послезавтра ве¬
лели быть дома.
— Поймаем мы вас на месте преступления, —
поднялась Иришка.
— И меня тоже?
— И тебя. А как же? Иначе для чего расска¬
зывал?
— Ты городская, посторонняя...
— Я не по-сто-рон-няя, — по слогам сказала
Иришка. — И если ты такой уж трус, то я сама
все решу.
— Только меня бы не впутывала. У меня мать
больная.
Он сказал это с таким безнадежным выраже¬
нием, что Иришке стало жалко его.
— Ладно, пока никому говорить не буду. Сна¬
чала ты мне покажешь своих дружков.
Он подчинился Иришке, странно было, что
впервые в жизни ей вот так подчиняется парень,
она даже неосознанно испытывала удовольствие
от этого.
— Как покажу-то? — вдруг поднял он глаза,
они у него оказались несчастно-синими.
— Сам говорил, что у тебя лодка.
— Часов в шесть пристану вон у того мы¬
ска, — согласился Колянька и указал на дальний
изгиб, где лес круто снижался почти к самой воде.
Он опять закурил и, понурившись, пошел по
краю овсяного поля за избами, и вскоре Иришка
потеряла его. Но теперь она снова стала видеть,
как тогда, когда заплывала далеко, а потом по¬
ворачивалась лицом к берегу. Жаркий воздух
вибрировал над овсами, серебристыми с прозе¬
ленью, на макушке столетней лиственницы, будто
флюгер в безветрие, задумчиво сидела ворона, две
чайки, лениво взмахивая угловатыми крыльями,
летели над водою друг за дружкой, то одна выше,
то другая. Покойно было вокруг, как бывает в жа¬
ру в конце июня, когда еще не дозрели травы, не
доспели злаки.
— 149 —

Из-за угла сарая выставилась Нюрка, стрель¬
нула глазами:
— Чо он говорил-то?
— Много будешь знать — скоро состаришь¬
ся, — наставительно сказала Иришка и медленно
направилась по дороге к дому.
Конечно, слово она Коляньке дала, но все же
так хотелось с кем-нибудь поделиться. Не с Нюр¬
кой же! Сказать ей — все равно что выступить по
радио на всю область. Отыскать Петьку, да и Во¬
лодьку, пожалуй, можно: надо придумать, как
поймать Билла-Кошкодава и Гришку, если они
послезавтра приплывут. И все же сначала надо их
увидеть, надо понять, как могли они мучить
Марту.
Что сказать бабушке? Обманывать Иришка не
была приучена, правду говорить тоже нельзя: да¬
же бабушка на тот берег не отпустит.
Так ничего и не решив, Иришка вошла в про¬
хладные сени, где всегда хранился едва уловимый
запах мокрого мочала и соленых огурцов. В избе
кто-то разговаривал. Иришка узнала голоса ба¬
бушки и тетки Евдокии. Они, видимо, услышали,
как скрипнула дверь, и тетка Евдокия позвала:
— Входи-ко скорее, я ведь как раз тебя жду.
Дело серьезное...
Загорелая до кирпичного оттенка, она стояла
перед Иришкой, пристально всматриваясь в ее
лицо. Мягко спросила:
— Чего тебе Колянька-то Мокеев говорил?
«Вот Нюрка и проболталась, — с досадою по¬
думала Иришка. — И когда успела, сорока!»
Вообще-то она совсем не обязана отчитывать¬
ся перед теткой Евдокией, с кем и о чем разгова¬
ривает. Может быть, сама бы в свое время рас¬
сказала, а теперь — похоже на допрос. И бабуш¬
ка, сложив руки под фартуком, глядит вопроси¬
тельно, двигая синеватыми полосками впалых губ.
— Со всякой шпаной Колянька водится, — за¬
метив, что Иришка замкнулась, пояснила тетка
— 150 —

Евдокия. — Такой славный был, покуда здесь жил.
И мать его не пила. Нынче пьет без просыпу, скан¬
далит, все в доме перегрохала. И что с ней стряс¬
лось? — обратилась она к бабушке. — Пуще мужи¬
ка стала пить, да и мерзостнее... А Коляньке вось¬
мой кончать надо. Вот почему я тебя, Иришка, и
спросила. Да не хочешь, ну и не отвечай...
Так вот про какую болезнь матери обмолвил¬
ся Колянька! Пожалуй, надо сказать о послезав¬
трашней ночи, ведь если Колянька доверился, зна¬
чит, не так уж он связан с поселковой шпаной.
А тетка Евдокия покачала головою, продолжа¬
ла, будто стараясь доказать Иришке, как трудно
Коляньке живется:
— Ты помнишь, Ивановна, в позапрошлый-то
Новый год Семен-то Мокеев что учудил?
Бабушка кивнула.
Тут Иришка начала припоминать: отец маме
рассказывал, что весь берег долго смеялся над
Мокеевым. Она тогда в школе подружкам тоже
рассказала, смеху было!
В поселковой маленькой больничке врач, сов¬
сем молодой, благополучно проскучал всю ново¬
годнюю ночь, собрался было умывать руки, как
вдруг в коридоре послышался топот и ворвался
фельдшер, багровый от мороза:
— Пострадавшего доставил.
— Предварительный диагноз? — спросил врач,
сердито завязывая тесемки халата.
— Голова в инородном теле.
Конечно, врач подумал, что фельдшер ради
праздничка хватил лишнего, и хотел уже пробрать
его как следует, но тут двое бережно, под руки,
ввели фигуру в синем костюме, а вместо головы
был у фигуры закопченный чугунок, плотно сидев¬
ший по самые плечи. В чугунке что-то нежно
жужжало. Врач протер глаза, ущипнул себя за
ухо, а потом велел посторонним выйти. Фельдшер
усадил фигуру на стул и развел руками.
— Попытаемся снять, — решил врач.
— 151 -

Фельдшер осторожно потянул чугунок вверх.
В нем зажужжало свирепо, и пострадавший при¬
нялся лягаться.
— Привязать его надо, — придумал фельдшер,
мигом кинулся в коридор и вскоре возвратился
с вожжами.
Они прикрутили пострадавшего к спинке стула,
и фельдшер опять принялся тянуть чугунок. Внут¬
ри забулькало, фигура обмякла, завалилась на¬
бок.
— Может, у него голова такая, а мы откручи¬
ваем, — отступив, задумчиво сказал фельдшер.
Врач растерянно топтался вокруг стула, не ве¬
дая, что еще предпринять.
— Сейчас я молотком попробую, — осенило
фельдшера, но врач такую операцию воспретил...
Словом, пришлось наряжать машину в област¬
ной центр, там хирурги распилили чугунок и вы¬
свободили голову Семена Мокеева...
Так рассказывал отец, и теперь, почти дословно
все припомнив, Иришка рассмеялась. А тетка Ев¬
докия укоризненно глянула на нее, совсем по¬
грустнела:
— Смех-то смехом, а болтовня пошла, и Ко-
ляньке проходу не давали, все допытывались, ка¬
кая у его отца голова. Да-а, ухабная у парня
жизнь... Вот суди его после этого...
Нет, никакого предательства не будет, если
Иришка сейчас тетке Евдокии откроется. Только
не о сегодняшнем уговоре с Колянькой.
— Так-так, — поддакивала тетка Евдокия, слу¬
шая Иришку, — вот, стало быть, кто... Этого Бил¬
ла что-то не упомню, а Гришка наш, деревенский.
Паспорт недавно получил, в заводе учеником ра¬
ботает. Семья у них большая, отец, кажется, му¬
жик самостоятельный...
— Всех вы знаете, — удивилась Иришка.
— Всех не всех, а своих, деревенских...
— Сообщить надо куда следует, — сказала ба¬
бушка.
- 152-

— Да что там, Ивановна, сначала сами попро¬
буем. Ну, спасибо, Иришка, тебе. Завтра придума¬
ем, а пока мне некогда.
— Охо-хо, — вздохнула бабушка, проводив
гостью, — что творится-то. И все, может, потому,
что недосуг... Ты уж, внуча, будь поосторожнее.
Она подошла к настенной фотографии, спря¬
танной в рамочке под стеклом, на которой чинным
рядком сидели тетя Лиза, дядя Андрей и отец,
по-деревенски смущенные непривычным действом.
Отец был из них самым младшим, тогда ему ис¬
полнилось десять лет. Иришке трудно было вооб¬
разить, что и отец когда-то был мальчишкой, и
она принимала это просто на веру. Тетя Лиза, от¬
цова сестра, вышла замуж за инженера в Красно¬
ярске, звала бабушку в гости, в такую-то даль,
сама ни разу не приезжала. Дядя Андрей иногда
проведывал бабушку, но жене его, тете Любе, все
было некогда. Они жили в Москве, в Трехпруд¬
ном переулке, тетя Люба оправдывалась перед
отцом и мамой, когда те у них коротко гостили:
«Вы уж не осуждайте меня, отпуск маленький, ре¬
бятишек хочется к морю свозить, здоровье у них...»
Они по-своему любили бабушку, помогали ей, чем
могли, и бабушка понимала, что жизнь у всякого
складывается по-особому и нечего осуждать чело¬
века, если он по всему горожанин. Конечно, она
тосковала по сыновьям, по дочери, особенно дол¬
гими трескучими зимами, но гордилась, что выра¬
стила их не такими уж плохими людьми. И боль¬
ше всего болело сердце, когда смотрела на дядю
Сергея, — он на фотографии позади всех, в воен¬
ной гимнастерке, еще без погон, и глаза у него,
чем-то удивленные, совсем парнишечьи... «Он тог¬
да был всего на год старше этого Гришки», — по¬
думала Иришка. Бабушка, когда подходит к этой
фотографии, всегда расстраивается, а что будет,
если узнает, что Иришка собралась с Колянькой
на другой берег! Все наставления мамы об осмот¬
рительности и осторожности словно ничего не зна-
— 153 —
чили, и с нетерпением следила Иришка за старин¬
ными часами, выстукивавшими кривым маятником.
Чтобы скоротать время, Иришка надумала схо¬
дить к Марте. Кобылу пока не запрягали — она
шарахалась от вожжей и начинала мелко тря¬
стись. По дороге, до ряби вытоптанной подковами,
Иришка поднималась к загону. Загудели, закру¬
жили пауты, но она уже привыкла к ним, не от¬
махивалась впустую. На пороге конюховки в тени
сидел Сильвестрыч, споро ушивал дратвой какую-
то кожаную штуковину. Сладковатые. запахи на¬
воза, нагретой кожи и табака держались в не¬
подвижном воздухе, такие мирные, такие спокой¬
ные.
— К Марте небось? — кивнул старик, наматы¬
вая дратву и затягивая узел. — На траве она, за
конюшнями.
Иришка поправила газетку, в которую завер¬
нула кусочки хлеба с солью, привычно, напрямую,
перелезла через жерди, высохшие до костяного
блеска, и увидела Марту. Кобыла понуро стояла
в тени, изредка обмахиваясь хвостом. Неподалеку
от нее, выпятив глыбистую холку, выискивала гу¬
бами траву на ископыченной земле другая ло¬
шадь— Звездочка, лаково-шоколадная, с белым
неровным пятном на лбу.
Зимой Сильвестрыч впрягал Звездочку в коше¬
ву и возил тетку Евдокию по водохранилищу в
правление, в контору. Он уважал Звездочку за
выносливость и ровный бег, но в конце концов с
нею разругался. У Звездочки, по его мнению, был
зловредный характер: сколько раз она Сильвест-
рыча запросто предавала. По праздникам, бывало,
всеми уважаемого старика прямо-таки силком за¬
таскивали в одну избу, в другую, он привязывал
Звездочку у крыльца, забегал на минутку — велик
ли грех, а поздно вечером с лихой партизанской
песней возвращался домой. Он боялся говорить
старухе, у кого побывал, чтобы не навлечь на го¬
лову гостеприимных хозяев громы и молнии. «Дак
— 154 —
ведь что получалось, — жаловался он потом тетке
Евдокии и бабушке, — старуха тут же в кошеву
и пускает эту злыдню по ее воле. И эта коварная
изменщица по порядку прямехонько останавлива¬
ется у каждой избы, где меня потчевали...»
И все-таки Сильвестрыч пустил умную Звез¬
дочку с Мартою, и, приподнимая морду, Звездочка
то и дело посматривала на Марту озабоченно.
Иришка развернула газетку, положила кусочек
хлеба на ладонь, протянула Марте. Опахнув лицо
Иришки теплым выдохом, бережно губами сняла
Марта хлеб и снова прикоснулась к ладони, чуть-
чуть прикоснулась, будто поцеловала. Иришка ду¬
мала, что и Звездочка подойдет: вон как в струн¬
ку вытянула шею, затрепетала чуткими ноздрями.
— На, Звездочка, на! —звала Иришка, пред¬
лагая лакомство.
Кобыла переступила ногами, но тут же прики¬
нулась, будто что-то заинтересовало ее в дальнем
углу загона, и словно на цыпочках перенеслась
туда.
— Мы оставим хитрюге кусочек, ладно? — го¬
ворила Иришка Марте, поглаживая ей морду. —
А ты ничего не бойся, больше в обиду тебя не
дадим...
Попрощавшись с нею, Иришка пристроила кру¬
то посоленный хлеб на голом камне неподалеку
от Звездочки и снова перелезла через жерди. Сра¬
зу же за ними чернел хвойный островок леса, вы¬
пукло лежало овсяное поле, по которому вела чи¬
стая тропинка. Свиристели кузнечики, несколько
васильков, редких теперь в посевах, синенько го¬
рели возле тропинки, в овсах стояла предвечерняя
хлебная духота.
Широко разведя руки, точно собираясь взле¬
теть, касаясь ладонями сухо позванивающих овся¬
ных метелочек, Иришка пересекла поле, подошла
к осинкам, отбрасывающим длинную прохладную
тень, на черте которой шустро перепархивали мо¬
тыльки, будто васильки поднимались в воздух.
— 155 —

Отсюда, влево по склону, к водохранилищу вела
дорога, с обеих сторон в молодом малиннике, бу¬
ро-желтом от недозревших ягод.
На берег Иришка вышла не сразу, а сперва
отдышалась, огляделась, нырнула под ели. Краду¬
чись, стараясь не хрустеть валежником, пробра¬
лась по хвойной подстилке, кое-где прикрытой ша¬
почками кукушкина льна, неловко выгибаясь,
очистила рукою с влажной спины меж лопаток
колючие иглы и выглянула.
По зеркалу водохранилища скользили рыжие
от солнца катера, высоко вскидывая рыбьи носы.
Противоположный берег тоже был светел, солнеч¬
но пылали стекла, и совсем не верилось, что там
может быть какая-то опасность. Иришка перевела
взгляд на этот берег, приметила шесты-приколы,
вкривь и вкось торчавшие из воды, — скоро к ним
на вечерний клев причалят добытчики леща, суда¬
ка, сорожки... Ни на большой воде, ни у берега
Колянькиной лодки не оказалось.
Обманул, побоялся или случилось что-то? Ириш¬
ка с досадою прищелкнула на голой икре впив¬
шегося комара. Мокрецы и комарье уже скапли¬
вались над головою, напряженно пыли...
Поправив панамку, Иришка вышла из укрытия
и сразу же увидела Коляньку. Он сидел недалеко,
над яром, обхватив колени руками, курил, и
какая-то безнадежность была в опущенных его
плечах, в согнутой фигуре. Сперва Иришка хоте¬
ла снять босоножки и подкрасться сзади, но тут
же раздумала и пошла в открытую. Колянька
швырнул окурок под яр, обернулся, будто услы¬
шал ее шаги, поднял руку.
— Думал, струхнешь, не явишься, — сказал
глуховато и, кажется, недовольно.
— Тебя, что ли? — усмехнулась Иришка.
Он молча спустился, обрушивая комочки гли¬
ны, на серые приплесовые камни. Иришка едва
поспевала за ним. В узкой бухточке, в конце не¬
глубокого оврага, уткнулась носом в галечник
— 156 —
лодка-плоскодонка, облезлая, будто в лишаях.
Она зашипела днищем, ссаживаясь в воду, от
нее, точно связанная одной веревочкой, разом мет¬
нулась стайка мальков. Иришка перепрыгнула на
нос, балансируя руками, перебралась на кормовую
скамейку, Колянька оттолкнулся веслом с мелко¬
водья, сел напротив Иришки, — лицо его было не¬
дружелюбно замкнутым, — стал умело, без всплес¬
ков. грести.
Иришка опустила руку за борт, вода была
теплая, ласковая. Жалко, что столько дней уже не
купалась. Оглянулась через плечо — с каждым
Колянькиным гребком берег отдалялся, теряя
мелкие подробности, разворачивался в широкую
ленту, и деревня вся была видна двумя своими
рядами домов вдоль улицы, избами, рассеянными
повыше, на горе, амбарами, конюшнями. А другой
берег отодвинулся еще дальше, и только сиренево¬
палевая вода расстилалась вокруг, мерно колеба¬
лась, точно дышала.
Колянька упирался ботинками в лодочную по¬
перечину, штанины брюк призадрались, щиколот¬
ки были бледными, в рыжеватом пуху.
— Мы ведь вместе бегали, когда тебя отец с
матерью привозили, — сказал он, перестав грести
и лишь подправляя лодку веслом.
— Не помню, — призналась Иришка.
— Hv ясно, — без обиды протянул Колянька,—
много нас, голопузых, тогда было. А ты такая
умытенькая приезжала, с бантиками, носилась с
нами босиком, твой отец выходил тоже босиком,
звал нас всех на рыбалку...
— Я вот о чем хотела тебя спросить, — чувст¬
вуя, как оттаивает внутри Колянька, протянула
руку к нему Иришка. — Почему они хотя бы Мар¬
ту не пожалели?
Колянька нахмурился, замедлил весла, поерзал
на скамейке, словно устраиваясь поудобнее, и
лишь после этого ответил:
— 157 —

— Они не пожалеют никого... Им самим пото¬
му что никогда больно не было.
Иришка поняла, о какой боли он говорит. Са¬
мой Иришке, до той поляны на краю оврага, то¬
же, пожалуй, так больно не было. Но она все-таки
девчонка, у нее врожденный дар сострадания, а
мальчишки, знала она, вылеплены из другого
теста и могут быть жестокими нечаянно.
Видимо, в душе Билла-Кошкодава, в Гришки¬
ной душе проросла какая-то особая жестокость,
которую не могли объяснить даже такие всего на¬
терпевшиеся люди, как тетка Евдокия и старый
Сильвестрыч.
— Скажи все-таки, какие они? Подумай и
скажи!
С приподнятого весла сорвались капли, Ко-
лянька посмотрел на мелкие круги, которые рас¬
плывались от них по воде, на лаково блестящую
деревянную лопасть, ответил:
— Билл говорит: скучно ему всегда... А ведь
все, все у него есть: маг, мотик, кинокамера,
ружье централка, лайку ему отец подарил...
— Что за маг, что за мотик?
— Магнитофон, мотороллер, — с досадой пояс¬
нил Колянька. — Не перебивай, не то говорить не
стану!.. Завидовал я: ничего ему предки — это он
их так зовет, — ничего не жалеют. Сад содержат,
на рынок ягоды, яблоки... Мать ему ноги готова
мыть и воду пить. А он учиться не захотел, на
заводе маленько поработал и руки в карманы: не
для того, говорит, родился, чтобы спину гнуть. —
Колянька сквозь зубы сплюнул за борт.
— А для чего он родился? — Иришка с вызо¬
вом подбоченилась, словно перед ней сидел сам
Билл-Кошкодав. Колянька только пожал плечами
и опустил весла в воду.
— Ну, а Гришка? Он ведь, кажется, на заводе.
И семья у него большая. Тетка Евдокия знает...
— Все в зеркало смотрится. Шляпу ковбой¬
скую где-то раздобыл. Сделает морду под ней ко-
— 158 —
рытом и смотрится. Его отец в детстве кулаком
по башке за двойки учил, вот у него мозги в пре¬
рию и ускакали...
Иришка удивилась, до чего, оказывается, хо¬
рошо знал Колянька своих дружков-приятелей.
— А ты чего к ним пристал? ,И волосы зачем,
как у девчонки, распустил? — напрямик спросила
она.
— Меня из-за отца травить начали, а Билл
и Гришка в обиду не давали. Да и интересно с ни¬
ми было, не то что в школе или дома. А воло-
сья, — Колянька взял рукоять весла под мышку,
подергал нечесаную косицу, — волосья так: само¬
му себе красивше кажусь.
Он криво усмехнулся, налег на весла, лицо его
разгорелось пятнами. И больше не отвечал, как
ни старалась Иришка разговор продолжить.
4
Ночью была парная теплынь — ни ветерка, ни
шороха. Звезды лишь угадывались, водохранили¬
ще как будто само постепенно источало накоплен¬
ный в избытке дневной свет, или это небо, кото¬
рое никак не погасало на западе, просторно отра¬
жалось в воде.
Иришка, Петька и Сильвестрыч схоронились в
травянистой ложбине, пропахшей конфетным за¬
пахом дикой мяты, и заливчик, в котором в прош¬
лый раз Колянька укрывал лодку, был как на ла¬
дони и чудился бездонным в черной тени от яра.
Кончился вечер пятницы, в деревню понаехали
с рюкзаками всякие родственники, знакомые да
и просто отдыхающие, и долго желтели в избах
окна, раздавались голоса, смех, возмущенный со¬
бачий лай, далеко слышные на большой воде.
Поэтому тетка Евдокия не хотела особого шума,
велела проследить, куда на этот раз направятся
хулиганы. Петьке приказала поднять ее, а она
— 159 —
позовет на помощь механизаторов — крепких пар¬
ней. Сильвестрыч на всякий случай взял с собою
ружьишко — це заряженное, для острастки, и те¬
перь держал его на коленях, и ствол мутно и хо¬
лодно поблескивал. Звуки в деревне утомленно
стали пропадать, и вот наступила тишина, и все.
трое тоже невольно приглушили голоса.
— Ну прямо как в дозоре, — говорил Силь¬
вестрыч, крутя головою в неизменной своей буде¬
новке. — И, кажись, столько же мне годов, что и
вам... Да-а, проскакала моя жизнь, как боевой
конь. Главное что для меня было? Чтобы внуки
мои не думали о куске хлеба, а думали, чем вот
это, — он постучал пальцем по своему лбу, — вот
это, — прижал руку к сердцу, — насытить. И чего
им не хватает? — указал глазами он на водохра¬
нилище.
«Откуда узнала тетка Евдокия про Билла-
Кошкодава, про Гришку, про Коляньку? — недо¬
умевал Петька. — И что они сегодня сюда соби¬
рались?»
— Евдокия — баба серьезная, одним глазом
больше видит, чем иные двумя, — уважительно по¬
яснил Сильвестрыч.
Иришка помалкивала. Плохо, что Колянька
точно не мог сказать время, когда Билл-Кошкодав
и Гришка потребуют лодку, и, может быть, не
сегодня, а в субботу. Она покусывала травинку,
до рези в глазах всматривалась в пустынное водо¬
хранилище, на котором иногда медленно рассасы¬
вались темные круги: всплескивала крупная рыба.
Первое возбуждение уже прошло, и теперь было
только беспокойство, чтобы ничего там с Колянь-
кой не случилось. Она снова переживала вчераш¬
ний вечер, припоминая подробности.
Колянька причалил подальше от пристани, вы¬
прыгнул, подал руку, но Иришка сама переско¬
чила с носа на замусоренный, в щепках, песок.
Пока Колянька пропускал цепь в дырки, проде-
-160-
ланные в веслах, обматывал ею рогатую корягу,
по брюхо утонувшую в песке, запирал ржавый за¬
мок, можно было осмотреться.
На высоком угоре рядком стояли совсем де¬
ревенские избы, покрытые кольчугою шифера, ка¬
завшейся под солнцем позолоченной. Туда круто
взбиралась тропинка, будто медная жила наиско¬
сок пересекала угор. Больше ничего с берега не
было видно, а над водою, хищно поворачивая ма¬
ленькие головы, парили чайки и вдруг устремля¬
лись ломаным полетом за катерами. Водохрани¬
лище километрами отделяло Иришку от бабушки,
от тетки Евдокии, от того чувства безопасности,
которое всегда бывает в окружении родных лю¬
дей. Иришка доверяла Коляньке, но на всякий
случай думала: если что случится, то она возьмет
да и поплывет на свой берег, а обессилеет — лю¬
бой катер подберет.
— Пошли, — неохотно сказал Колянька и на¬
чал подниматься в гору, смешно согнувшись, иног¬
да хрипло кашляя и сплевывая.
Нет, это все же была не деревня. Подальше от
берега стояли приземистые бараки, серые, дрях¬
лые, на кольях-костылях, потом двухэтажные кир¬
пичные дома с крестовинами телеантенн на кры¬
шах, с магазинными вывесками по низу, еще до¬
ма, бревенчатые, добротные, таящие жизнь от
улицы тесовыми заборами. Потянулись деревянные
тротуары, гравийные дорожки, шахматным ферзем
торчала труба какого-то завода; там, должно
быть, и работали Билл с Гришкой. Но это был и
не город в привычном для Иришки смысле, насы¬
щенный движением, густой замесью звуков.
— А ты где живешь? — спросила Иришка, при¬
остановившись у красной обезглавленной церк¬
вушки, занятой какими-то конторами; перед церк¬
вушкою, среди старых вельветовых деревьев, за
облезлой оградкой сиротливо стояла пирамидка
с порыжевшей звездою на макушке, без всяких
надписей и венков; лишь у подножия на мелко-
- 161 -
рослой крапиве кучкою валялись сухие хвойные
ветки.
— Вон там, —указал раскуренной папироской
Колянька, — крыша без антенны, — и насупился.
Иришка разглядела небольшой дом, двумя
окошками выходивший в проулок. Одно окно было
разбито, заткнуто грязной тряпкой; забор возле
дома, набранный из тонких реек, покосился, будто
кто-то двинул его плечом.
— Пошли, — поторапливал Колянька.
— А кто здесь похоронен?
— Не знаю. Пошли!
— Тоже раскомандовался, — подбоченилась
Иришка. — Что ты вообще-то знаешь?
— Сейчас с дружками своими, — он недобро
покривил губы, — тебя познакомлю.
Опять представились двое шерстяных, со сте¬
санными подбородками, с красными маленькими
гляделками, и Иришка насторожилась, и почуди¬
лось ей, будто снова предстоит с отцовским чай¬
ником шагнуть от костра в пугающую черноту.
Она прихватила зубами кожицу на нижней губе
и, стараясь не озираться, последовала за Колянь-
кой.
На скамье у одного из домов сидел парень с
длинными, выкрашенными хной волосами, в ат¬
ласной безрукавке и пестрой кофте, ударял по
струнам гитары, будто стряхивая с пальцев воду,
и заунывно, гнусаво приговаривал:
В гости заходили мы
Только через форточки,
Корешок мой Сенечка и я...
Трое таких же долгогривиков приседали в такт.
Заметив Коляньку с Иришкой, они заизгиба-
лись, завыкрикивали похабщину. Колянька приба¬
вил скорости, но Иришка нарочито замедлила шаг
и высоко вскинула голову, даже панамка съехала
на брови.
- 162 —

В городе были такие же гитаристы, но там не
выглядели они так несообразно, как перед бревен¬
чатым домом с резными наличниками на окнах,
рядом с палисадником, рябившим акациями.
* Колянька поджидал Иришку за углом, жадно
глотая табачный дым.
— Ты чего?
— От собак бегать нельзя, мне так отец гово¬
рил,— насмешливо ответила Иришка. — А ты
брось папироску, сколько можно курить!
Но Колянька не послушался, закусил мунд¬
штук папиросы, вдвинув ее в уголок рта и проце¬
див: «Стой здесь», сунув руки в карманы, припод¬
нял плечи и расслабленно направился к пятистен¬
ному дому с застекленной верандой, обшитому те¬
сом и окрашенному в нежный салатный цвет. Он
посвистел под окнами и стал дожидаться, и виде¬
ла Иришка, что развязность его напускная, на
самом же деле весь он как будто скованный.
Нет, не чудище, которое нафантазировала
Иришка, и не долгогривик, как предполагала тет¬
ка Евдокия, — высокий парень с небрежно краси¬
вым зачесом черных волос вышел из дома. Он
ладонью поправил волосы, они снова упали на
лоб. На нем были узкие техасы с блестящими пу¬
говицами и шелковая бобочка. Лица его Иришка
никак не могла разглядеть, потому что стоял он
почти спиною к ней. Он что-то выговаривал Ко-
ляньке, тот вынул руки из карманов и безвольно
свесил их вдоль туловища.
В это время — Иришка не заметила откуда —
появился еще один парень, маленький, в брюках,
покрывающих бахромою сандалеты, в кофте, рас¬
писанной красными кривыми огурцами. Это был
настоящий долгогривик: рыжие патлы болтались
по узким плечам, и скуластое лицо, обрамленное
ими, было каменно-равнодушным. Он тоже что-то
сказал Коляньке и похлопал его по спине.
Иришка уже видела: выходит к ним и напря¬
мик высказывает все, что за эти дни передумала,
—163 —
что в душе накипело. Но ведь так она подведет
Коляньку и не удастся схватить обоих, когда они
приплывут. И все-таки Иришка вышла из-за угла
и быстро, точно торопясь куда-то по своим делам,,
прошла близко от парней, свернула в ближайший
переулок и чуть не бегом устремилась к водохра¬
нилищу. Сердце теперь колотилось под самым
горлом, икры как будто резиной стянуло. Она
спустилась по тропинке к лодке, села на борт и
опустила ноги, не разувшись, в теплую прибреж¬
ную воду.
И все-таки успела заметить, как помертвел
Колянька, успела заметить, что у высокого парня
водянистые глаза и маленький капризный рот с
выпяченной нижней губой. Не знай она, что сде¬
лал этот парень с Мартой, может быть, глаза его
и рот показались бы не такими, но сейчас, честное
слово, было в уголках губ что-то скверное.
Видимо, это и есть Гришка, а Биллом себя на¬
зывает долгогривик. Вообще-то смешно: чего это
мальчишки так хотят походить на девчонок — во¬
лосы отпускают, губы помадят, веки, ресницы под¬
крашивают? Неужели не понимают, как это про¬
тивно! Что у них в голове происходит?
Она поболтала ногами в воде и обернулась:
Колянька спускался к лодке.
— Во сумасшедшая, — сказал он, переводя ды¬
хание,—чуть не засыпала меня! Ладно, до них
не дошло. — Он утерся рукавом.—Ты хоть боя¬
лась когда-нибудь чего-нибудь?
— Темноты боялась.
— Люди страшнее. — Колянька долго прогла¬
тывал что-то, а потом отвернулся и принялся раз¬
матывать цепь.
«Почему так сказал Колянька?» — размышляла
Иришка, коротая время рядом с Петькой и Силь-
вестрычем, высматривая в сумеречном свечении
водохранилища знакомую плоскодонку. Ведь Ко¬
лянька к чему-то готовился, решал про себя
— 164 —
что-то, это Иришка чутко уловила и теперь все
больше и больше беспокоилась.
Сильвестрыч попросил толкнуть его, если что,
и, подтянув ноги к животу, положив под щеку
свою знаменитую шапку, затих. Петька, позевы¬
вая, почесывал комариные укусы, томился: не при¬
вык бездельно провожать время.
— Ты на покос с нами пойдешь? — спросил он
Иришку. — Сено ворошить?
— Зачем спрашиваешь?
— А у нас осталась бы жить? — Петька даже
привстал: по-видимому, этот вопрос не сейчас при¬
думался.
— Зачем, Петя? — серьезно ответила Ириш¬
ка.— Я ведь городская. Только вот иногда у вас
это вроде ругательства.
— Бывает. Наверное, от зависти. Да, видно,
не в том дело... — Петька пошевелил руками, по¬
дыскивая еще слова, но ничего не добавил. —
А Володька сейчас дрыхнет. Ему, кроме работы,
остальное так себе... Уж такой спокойный, все
заранее знает.
— Ты бы тоже поспал, тебе утром на работу.
— Пока работы немного. Давай лучше ты.
— Я все равно не засну. И рассвет хочу по¬
смотреть, в городе его не увидишь.
— Да чего смотреть, дело обыкновенное: све¬
тает — пора вставать.
— Ну, а если можно не вставать?.. У нас в
классе девочки вообще не знают, когда день начи¬
нается,— пожала плечами Иришка. — Их ни в ка¬
кой поход не вытащишь...
— А ты с кем-нибудь из парней дружишь? —
опять привстал Петька и отвернулся, хотя Иришка
все равно бы не разглядела, как он покраснел.
— Со всеми в нашем классе дружу. У нас хо¬
рошие ребята.
— Я, пожалуй, вздремну, — сказал обрадован¬
но Петька и стал устраиваться поудобнее.
— 165 —

Иришке сделалось скучно: оказывается, Петьке
совсем неинтересно было слушать о том, какие в
ее классе девочки и мальчишки.
А вот Коляньке интересно. Когда переправля¬
лись через водохранилище, он спросил:
— У вас все такие?
— Какие? — не поняла Иришка.
— Настырные! Да вы, наверное, все храбрые,
потому что там на каждом шагу то милиция, то
дружинники.
— Я их как-то никогда не замечала! — удиви¬
лась Иришка.
— А я вот стал замечать. — Колянька прина¬
лег на весла, под рубахой выпукло обозначились
мускулы. — И еще забавно: впервой в жизни, —
он даже приостановился, прислушиваясь к зна¬
чению этих слов, — впервой я разговариваю с дев¬
чонкой... вот так, на равных...
— Попробуй-ка с нашими девчонками не на
равных. Высмеют так, что целый месяц красным
ходить будешь,—'расхвасталась Иришка.-—У нас
девочки, ты знаешь, какие!..
— Расскажи! — оживился Колянька. — Какие,
какие?
Иришка встрепенулась было, но вдруг поняла,
что ничего особенного она припомнить не может.
Только пообещала:
— Как-нибудь в другой раз.
И вот она пожалела, что не поговорила с Ко-
лянькой по-настоящему, хотя и не представляла,
как по-настоящему говорят. Петька и Володька
стали для нее почему-то ни капельки не интерес¬
ными, она видела глаза Коляньки, такие, как буд¬
то он хотел услышать необыкновенную сказку.
А потом они опять затревожились, заметались
по воде, и он перестал на Иришку смотреть.
И чего она за него так волнуется? Ведь совсем
недавно Коляньки для нее не существовало, сов¬
сем недавно она готова была выцарапать ему гла¬
за, ну да, выцарапать... И вот теперь словно бы
— 166 —
отвечает за него перед кем-то, от кого-то хочет его
защитить, уберечь!
Стеклянно пискнула птица, чуть ворохнулись
листья на черемухе, спеющей над ложбиною, про¬
хлада защекотала щеку, водохранилище погруст¬
нело, как это обычно бывает на больших реках
в предрассветный час. Колянька не приплыл.
Они так же могли ждать его и в ночь на воск¬
ресенье, и еще долготдолго, если бы на другой
день какая-то из переправившихся поселковых
женщин не сообщила тетке Евдокии, что в канаве
нашли Коляньку Мокеева, чуть не на смерть уби¬
того.
— Ну, теперь все, — сказала тетка Евдокия и
велела Сильвестрычу готовить лодку.
В ее распоряжении была добрая казанка с
подвесным мотором, который хранился у Силь-
вестрыча в чулане. Получив приказ бригадира,
Сильвестрыч надел фуражку с «крабом» — пода¬
рок пристанского шкипера, взвалил мотор на пле¬
чо и, приседая от тяжести, спустился к заливчику,
где стояли на приколе лодки сельчан и дачников.
Пока он прилаживал мотор, востроглазая Нюрка
разбудила Иришку. Конечно, весь разговор тетки
Евдокии и женщины из поселка она подслушала,
но перед Иришкою не тараторила, как обычно, а
только испуганно повторяла:
— Убили его, убили...
Иришка легла на рассвете, когда каждый за¬
рождающийся звук будто выделен наособицу, и
долго прислушивалась к голосам, звяку ведерных
дужек, квохтанью куриц, лаю собак. Она лежала
на раскладушке в стайке — прежде здесь держали
поросенка, потом отец вычистил все, перестлал по¬
лы, расширил окошко, обшил досками стены и ок¬
леил обоями, за обоями шуршало, будто кто-то
пересыпал песок, а стекло обшаривал комарик и
возмущенно зудел. Постепенно звуки поплыли,
смешались, и Иришка крепко разоспалась. Теперь
на щеке был рубец, лицо чуть припухло, она гля-
— 167 —
дела на Нюрку, плохо соображая. Но мигом при¬
шла в себя и через несколько минут, не успев ска¬
заться бабушке, уже бежала к лодке, за нею еле
поспевала Нюрка и ковылял Тузик.
Сильвестрыч вставлял весла в уключины, что¬
бы маленько отогнать казанку от берега, тетка
Евдокия сидела на скамейке, держа на коленях
клеенчатый портфель. Иришка с разлету толкнула
нос казанки, буравя ногами, воду, влезла на него
и села; с мокрых босоножек текли струйки.
— Ну, партизан, — только и сказал Сильвест¬
рыч и стал пробираться на корму, к мотору.
— Ты чего это? — воскликнула тетка Евдо¬
кия. — Ни «куда», ни «здрасте»!
— Яс вами к Мокеевым. Я знаю, где он жи¬
вет! — Иришка выпрямилась.
— Ну и партизан, — опять проговорил Силь¬
вестрыч и дернул шнур-заводилку.
Мотор запыхтел, закашлялся и завинтил воду,
передавая лодке мерное дрожание. Ветер забросил
Иришке волосы на глаза —она в спешке забыла
панамку, — и говорить стало невозможно. Лишь
когда причалили и Сильвестрыч остался на мо¬
торе, а тетка Евдокия, пригласив кивком Иришку,
зашуршала подошвами по галечнику, Иришка в
нескольких словах рассказала о своей разведке.
Она так и считала, что ездила в разведку.
— На разведку, — осуждающе повторила тетка
Евдокия. — Да ведь мог этот Колянька погубить
тебя, понимаешь?
— Не мог, — убежденно сказала Иришка, —
не мог, он не такой.
— Странный возраст, — как бы сама с собою
рассуждала тетка Евдокия, — вроде взрослые и
ровно несмышленыши. Что-то мы с тобой, девка-
матушка, недоучли.
Напрямушку от дебаркадера до церкви оказа¬
лось совсем недалеко, и дом Мокеевых Иришка
заметила сразу. Вблизи он показался еще более
запущенным, окна от копоти и пыли в радужных
— 168 —
разводьях, слизкие отбросы валялись у самого
крыльца. Тетка Евдокия толкнула дверь, в нос
шибануло нашатырным духом, Иришка даже за¬
дохнулась. Перешагивая в сенях через ведра и
всякую рухлядь, тетка Евдокия пробралась к дру¬
гой двери, постучала.
— Ты бы, Иришка, не ходила за мной, мало
ли что можно увидеть.
Но тут дверь распахнулась, и, пошатываясь,
дыша перегаром, на пороге встала растрепанная
Мокеиха.
— A-а, бригадирша, — хрипло, выдавила она,
вцепившись в косяк. — Чего высматриваешь? —
Зрачки у нее мелко дрожали, одутловатое сизое
лицо передергивалось.
Иришку затошнило, она попятилась к выходу,
но Мокеиха с пьяной зоркостью ее углядела.
— Невесту Коляньке привела? Ишь какая
долгоногая... Бедный мой сыночек, — заголосила
внезапно и стала сползать вдоль косяка на по¬
рог, — дочери меня бросили, один ты остался, за
что убили тебя, несчастненького-о!
Тетка Евдокия кинула портфель, схватила Мо-
ксиху за плечи:
— Перестань, Феня, перестань. В избу пойдем,
пойдем в избу.
— Ты кто? —села та на пороге, с безумным
удивлением уставилась. — Кто ты такая?
— Да опомнись, Феня, слышишь!
Иришка очутилась на улице. Яркий летний
день царил над поселком, пропитывая солнцем
каждую муравку; с хозяйственным гудением про¬
носились пчелы, грузный шмель в богатой шубе
пересчитывал лапками трубочки клевера. А из
разбитого окна, будто из иного мира, доносился
сожженный голос и другой, жалостный и осуж¬
дающий.
— Он жалел меня, прибирал за мной, «ма¬
мочка, говорил, родненькая-а»...
— Где Семен-то, Феня?
- 169-

— На сеновале дрыхнет, чугунная башка.
— Ох, до чего же ты опустилась, Феня... У ме¬
ня вон куда больше причин было...
— У тебя-a... Ты партейная!.. Плесни-ко лучше
вон из той бутылки, да гляди, «Рубин» написано...
Послышался звон горлышка о стакан, потом не
то вздох, не то стон.
— Лечиться тебе надо, Феня, погубишь ты и
себя, и Коляньку.
— Да вот — все с мужиком, все помаленьку,
чтоб ему меньше, ироду, и не заметила... Да что
изменится, что? Одно и то же!
— Чего же тебе не хватает, чего от жизни
требуешь, коли сама ей ничего не даешь?
— Не знаю... Вот здсся пусто.
— Ладно, о тебе после поговорим. Куда Ко¬
ляньку увезли?
— На койку, в эту... в город... в Зареченск...
— А ты чего?
— Чего тебя принесло, какое твое дело? — на
визге закончила Мокеиха. — В бригаде своей ко¬
мандуй, а тут не деревня, тут не твое дело!
— До всего мне дело. Неужто не осталось в
тебе, Феня, ничего от прежней? Я что-то не вижу.
Мокеиха злобно рассмеялась:
— Разинь второй глаз, тогда увидишь!
Иришка вспыхнула, больно ей стало за тетку
Евдокию, за Коляньку, она озябла вдруг, кулаки
стиснула. Но соступала дверь, тетка Евдокия вы¬
шла, плотно прижимая портфель к боку. Лицо ее
было строгим и печальным, в глазу, глубоко-глу¬
боко, затаилась слезинка.
— Ты слышала? — спросила она немного пого¬
дя, когда уже миновали церквушку.
— По всей улице было слышно. — Иришка
смотрела себе под ноги.
— Как поправится Колянька, заберу его к се¬
бе в бригаду. Ты ступай к Сильвестрычу, а мне
еще надо кое-куда. Я так этого дела не оставлю...
И пожалуйста, никому больше... а то вспугнем.
- 170-

«Люди страшнее», — вспомнила Иришка слова
Коляньки. Ио как трудно считать Билла-Кошко¬
дава, Гришку людьми! Тогда, на обратном пути
в лодке, Колянька поправил: Иришка ошиблась,
это высокий с чубом — Билл-Кошкодав, а малень¬
кий-Гришка. Но что же случилось, за что же
они так избили Коляньку? Вспомнился и разговор
в ночном у костра, который затеяла Нюрка, и
все же назвать обоих самым страшным в мире
словом язык не поворачивался.
А ноги будто сами понесли к дому, покра¬
шенному в нежный салатный цвет, и из-за того
самого угла она увидела отворенное окно, услы¬
хала какую-то разорванную на куски музыку и
хрипатые, словно задавленные, магнитофонные го¬
лоса, выговаривающие под эту музыку: «Пабу-
дабу-дабу-да, хэбу-ха»! И появилась в окне и ис¬
чезла голова Билла с черным чубом, и дернулись
на миг рыжие Гришкины патлы.
Музыка выла, хохотала, и словно волна за¬
хлестнула Иришку, она стремительно, будто в хо¬
лодную воду, кинулась к окошку.
— Эй, вы, — закричала она, — слушайте, вы!..
За тонкими рейками забора, вскидываясь на
задние лапы, металась дымчатая лайка величи¬
ною с теленка, скалила в черных ободьях пасти
белые зубы. Музыка захлебнулась, из окна высу¬
нулся Билл-Кошкодав, лицо его с выпяченной
нижней губой надвинулось, заслонило собой свер¬
кающий день, и швыряла Иришка в это ненавист¬
ное лицо слова, будто пощечины!..
— Трусы подлые!.. Паршивые гады!..
В соседних домах зашевелились, кто-то выгля¬
дывал в окошко, кто-то на крылечке появился, а
Билл-Кошкодав уже захлопнул створку и задер¬
нул плотную штору.
И лишь тогда Иришка опомнилась, и запла¬
кала от бессилия, и бросилась по улице. В звеня¬
щем тумане сбежала она на берег, запрыгнула
— 171 —
в лодку и уткнулась в грудь опешившего Силь-
вестрыча. Он неумело гладил ее но волосам, спра¬
шивал что-то, а она всхлипывала, глотала слезы и
ничего не могла сказать.
— Ну, будет, — прикрикнул наконец Сильвест-
рыч тонким голосом, — вода из берегов выпира¬
ет! — Взял Иришку ладонями за голову, отстранил
от себя немножко. — Кто же тебя, красавица, так
разобидел?	•
— Что я наделала, Сильвестрыч, что я наде¬
лала! Сбегут они!..
— Да говори толком.
— Тетка Евдокия не велела, а я... не смогла...
— Ах ты, голубиная душа, — вздохнул Силь¬
вестрыч, терпеливо Иришку выслушав, и провел
по ее щекам жестким, будто наждак, тылом ла¬
дони. — Далеко не убегут. — Он кулаком пристук¬
нул по скамейке.
Деловито размахивая портфелем, приближа¬
лась к ним тетка Евдокия. Увидев поникшую
Иришку, спросила:
— Все переживаешь?
— Еще бы, — развел руками Сильвестрыч, спа¬
сая Иришку от нового объяснения, — придумала
тоже: выродков этих усовестить. Ты, Евдокия, не
серчай...
— Девчонка, надо было тебя сразу выса¬
дить, — сказала тетка Евдокия. — Теперь придется
тебя охранять! Ну да ладно, — смягчилась она,
заметив, что у Иришки набухают губы, — пусть
будет всем нам наука. Поехали.
Сильвестрыч дернул шнур, за кормою взвих¬
рился зеленоватый бурун, а от носа казанки рас¬
пушились на две стороны пенистые усы.
Как будто заново переживала Иришка и пер¬
вое известие о пропаже Марты, и дорогу по лесу
со скучающим Тузиком, и облитую солнцем поля¬
ну, и все остальные события, которые обрушились
за какую-то неделю и так передвинули Иришкины
представления об окружающем мире...
— 172 —

— Мне обязательно надо увидеть Коляньку! —
подняла голову Иришка.
И тут же представила: она принесет Коляньке
деревенских постряпушек и букетик спелой земля¬
ники. Наверное, никогда не слыхивал Колянька
запаха по-домашнему печеного теста, самого чу¬
десного на свете, и никто в жизни не собирал для
Коляньки ягод.

Содержание
ТАЙНЫ ТАЕЖНОЙ РЕЧКИ.	Рассказы	.	,	5
Поющий омуток 	 6
Полосатые соседки		10
Тень на тропе ........	16
Игры с пауком	21
Сказка про бурундука	26
Рыжая маска 		31
Прощальное слово	35
Белые колокольчики		39
Пустая корзина .			42
Земляничный божок	48
Кукушка и кукух	53
Перо ястреба ........	60
Лесной ветер 	63
Поутру, на заре	68
На отшибе	72
Ночной гость 	85
Дикое стадо 	99
Глоток родниковой воды 	 109
ИРИШКИНО УТРО. Повесть 	115

Авенир Донатович
Крашенинников
ПОЮЩИЙ ОМУТОК
Рецензент Р. Белов
Зав. редакцией А. Лукашин
Редактор М. Лебедева
Художественный редактор
Т. Ключарева
Технический редактор
Т. Сайтарова
Корректор Г. Борсук
ИБ № 1625
Сдано в набор 04.05. 87. Подписано в пе¬
чать 03.11.87. ЛБ02204. Формат 70Х90*/32.
Бум. тип. № 2. Гарнитура литературная.
Печать высокая. Усл. печ. л. 6,43. Усл.
кр.-отт. 6,73. Уч.-изд. л. 7,83. Ти¬
раж 15 000 экз. Заказ № 480. Цена 80 к.
Пермское книжное издательство. 614000,
г. Пермь, ул. К. Маркса, 30. Книжная
типография № 2 управления издательств,
полиграфии и книжной торговли. 614001,
г. Пермь, ул. Коммунистическая, 57.

Крашенинников А. Д.
К78 Поющий омуток: Рассказы и повесть. —
Пермь: Кн. изд-во, 1988.— 174 с.
Новая книга писателя посвящена теме нравственного
отношения человека к природе.
4702010201-9
к М152(03)—88 1а оа
ББК 84.Р7—4
ISBN 5—7625-0018-7