Автор: Забияко А.П.
Теги: культура наука образование история русская культура история руси
ISBN: 5-85235-203-9
Год: 1995
Текст
ПРОГРАММА
ОБНОВЛЕНИЕ
ГУМАНИТАРНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
В РОССИИ
История мировой культуры
А. П. Забияко
ИОТОРИЯ
древнеруоокой
культуры
Учебное пособие для учащихся
средних художественных учебных заведений
и профильных школ
Москва
Интерпракс 1995
ББК70
3-12
Забияко А.П.
342 История древнерусской культуры: Учебное пособие для
средних художественных учебных заведений и профильных
школ. — М.: Интерпракс, 1995. — 304 с.
ISBN 5-85235-203-9
Книга содержит краткие сведения об истоках русской культуры, принятии
христианства на Руси и ее культуре XI—XVI вв. В конце книги помещено
Приложение, состоящее из фрагментов средневековых текстов, словаря
терминов и краткой библиографии.
ББК70
ISBN 5-85235-203-9 © Интерпракс, 1995
© Забияко А.П., 1995
В 1992 году в рамках общей российской образовательной
реформы была развернута программа «Обновление гуманитарного
образования в России». Эта программа реализуется совместными
усилиями Министерства образования России, Государственного
комитета РФ по высшему образованию, Международного фонда
«Культурная инициатива» и Международной ассоциации
развития и интеграции образовательных систем.
Основная цель программы — гуманизация образования,
создание нового поколения вариативных учебников и учебных
пособий, ориентированных на ценности отечественной и
мировой культуры современного демократического общества.
В целях реализации программы было организовано три тура
конкурса, в котором приняло участие более полутора тысяч
авторских коллективов из различных регионов России. В
конкурсной комиссии работали как отечественные, так и
зарубежные эксперты.
Другими направлениями программы являлись: организация
творческих мастерских для авторов учебников и учебных
пособий, переподготовка преподавателей гуманитарных
дисциплин, создание региональных экспериментальных площадок,
центров гуманитарного образования, Международного центра
экономического образования, Международной лаборатории
гуманитарного образования и т.д.
Спонсором программы выступил известный американский
предприниматель и общественный деятель Джордж Сорос.
Данное издание представляет оригинальную авторскую
рукопись, вошедшую в число победителей на конкурсе, и
предлагается в качестве экспериментального учебного пособия.
Международный фонд «Культурная инициатива» с
благодарностью примет отзывы, а также замечания и предложения
в адрес издания, проходящего экспериментальную проверку в
учебных аудиториях.
Стратегический комитет программы:
Эдуард днепров
ТЕОДОР ШАНИН
ВИКТОР БОЛОТОВ
НИНА БРАГИНСКАЯ
ДЭН ДЭВИДСОН
МИХАИЛ КУЗЬМИН
ЕЛЕНА ЛЕНСКАЯ
ЕЛЕНА СОБОЛЕВА
ЕВГЕНИЙ ИСАЧЕНКО
ПРЕДИСЛОВИЕ
О чем эта книга? Уже из названия понятно, что эта книга посвящена
истории древнерусской культуры. Каждая национальная культура
есть форма самовыражения народа. Поэтому можно было бы уточнить,
что это книга о русском народе времен Древней Руси. Многие
согласятся с тем, что историческое прошлое нашего народа неустранимо
присутствует в его настоящем, а значит, повествование о нашем
прошлом есть способ самопознания. Выходит, это книга в некотором
смысле о нашей культуре как целом, иначе говоря, о культуре России «в
большом времени».
Чем эта книга отличается от других, написанных на сходную тему?
Можно представить историю национальной культуры как историю
учений и социальных интересов, определявших культурный процесс,
можно описать ее как историю шедевров, стилей и направлений
искусства, можно свести ее к некой заветной национальной идее,
раскрывавшей себя во времени. Много полезных работ написано таким
образом. В той книге, что перед Вами, собрано вместе и согласовано
описание важнейших пластов древнерусской культуры: этнического
самосознания, религиозных и мифологических представлений,
ценностных ориентации и способов общения, художественного творчества.
Какова композиция книги? Книга состоит из трех основных частей:
«Истоки русской культуры», «Принятие христианства — поворотное
событие в истории русской культуры» и «Древнерусская культура XI—
XVI вв.». Каждая часть соотносится с определенной эпохой истории
Древней Руси. Однако содержание глав зачастую не замкнуто
рамками исторических дат, ибо членить историю культуры на отдельные
отрезки порой так же затруднительно, как и резать воду ножницами.
К основному тексту примыкает «Приложение» — своеобразная
хрестоматия преимущественно из фрагментов средневековых текстов, да-
ющая представление о русской старине. Словарь терминов облегчит
знакомство с историей отечественной культуры, а краткая
библиография — с работами, которые помогут углубить знания о прошлом
страны.
В чем состоит главный замысел книги? Эта книга должна не только
дать представление о важнейших явлениях древнерусской культуры,
но и помочь сделать первый шаг к постижению ее самобытности, ее
сокровенных смыслов и интонаций (назовем их внутренней формой
культуры). Познание культуры предполагает не только размышление
о ее глубинах, восприятие ее эмоционального богатства, но и умения
сопереживать увиденному или услышанному. Если образно
представить культуру звучащей симфонией, то внутренняя форма культуры
будет в таком случае партитурой. Приоткрыть эту партитуру и дать
ключ к ее прочтению, чтобы готовить как грамотного слушателя, так
и талантливого исполнителя, а быть может, и одаренного композитора,
— это и есть главный замысел книги.
Автор
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Ветхий Завет
Быт. — Бытие
Втор. — Второзаконие
Ис. — Книга пророка Исайи
Пс. — Псалтирь
Сир. — Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова
Новый Завет
Ин. — От Иоанна святое благовествование
1 Ин. — Первое послание Иоанна
Лк. — От Луки святое благовествование
Мк. — От Марка святое благовествование
Мф. — От Матфея святое благовествование
ВВЕДЕНИЕ
Летописец XI века отмечает, что жили наши предки разными
племенами и «имяху бо обычаи свои, и законъ отецъ своих и преданья, кождо
свой нрав», но отношения между ними были дружественные. И дальше
мы читаем в «Повести временных лет» описание этих обычаев,
преданий, нравов. Важным делом кажется летописцу сохранение памяти о
культуре своего народа. И хотя почти тысяча лет отделяет нас от
составителя летописи, станем его единомышленниками. Вернемся
взором к истокам, к началу начал — к древнерусской культуре.
Древнерусская культура — это уклад жизни русского народа в
эпоху средневековья. Мы рассмотрим этот национальный уклад (тип)
жизни прежде всего в его духовном содержании, т.е. как духовную
культуру. Древнерусская духовная культура включает в свой состав в
качестве важнейших частей единого целого укорененные в
национальном сознании идеи и верования, характерный для русских образ
мышления, ценностные ориентации народа и свойственные ему
переживания. Эта целостность национальных мироощущений и воззрений
(древнерусская ментальность ) выражает себя в мифологии, в
представлениях о мире и человеке, в фольклоре, в богословии, в различных
теориях и учениях, в искусстве, литературе, в традиционных способах
поведения и взаимопонимания, в обычаях обустройства личной и
общественной жизни. Из единства всех составляющих возникает
неповторимый облик национальной культуры.
Богатство духовного мира России общепризнанно. Культура
Древней Руси — корень этого богатства. Правда, сложны взаимоотношения
1 Менталыюсть, менталитет (от лат. metis — ум, мышление, образ мыслей,
душевный склад) — в научном обращении это слово обозначает характерные для людей
определенной исторической эпохи умение мыслить, действовать, чувствовать и
воспринимать мир определенным образом.
русской духовной культуры со своим прошлым. Не раз живая духовная
традиция прерывалась. Но всякий раз восстанавливалась. И потому
даже сквозь пелену времени и позднейших наслоений обретение
сопричастности прошлому возможно
В стране, где славной старины
Не все следы истреблены,
Где сердцу русскому доныне
Красноречиво говорят:
То стен полуразбитый ряд,
И вал на каменной вершине,
То одинокий древний храм
Среди беспажитной поляны,
То благородные курганы
По зеленеющим брегам.
(Н.М. Языков)
Характерной чертой древнерусской культуры была ее двусостав-
ность. Языческое начало уживалось в русской духовности с началом
христианским: «Иерархия обличала народное двоеверие, — писал в
начале XX в. отечественный историк Н.М. Гальковский, — но сам
народ, двоеверно живший, считал себя истинно верующим, не замечая
и не зная, что в его жизни много языческого». Вплоть до конца
отечественного средневековья и даже много позже «прадедовское»,
дохристианское наследие было составной частью русской культуры.
С явлений культуры, возникших на Руси до принятия православия,
мы и начнем знакомство с духовным достоянием Отечества.
ЧАСТЬ 1
Истоки
русской
культуры
Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
или оземь грянувшись, стройным принцем.
Ш.Бродский)
ГЛАВА 1
У НАЧАЛА
ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Тайна расы, чудо нации —
В чем ваш творческий закон?
В чем секрет кристаллизации
Мира царственных племен?
Кто, какой чудесный Сеятель
Сеет дивный Логос ваш?
Вы лишь кровью пламенеете ль...
Иль от Духа пьете чаш?..
Возникаете таинственно
Вы из бездн небытия:
Меч ли ваш творец единственный?
Где ваш разум?., где семья?..
(А.Салтыков)
ЭТНОГЕНЕЗ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
Культура каждого народа запечатлевает в своем содержании прежде
всего судьбу народа, его исторический опыт — опыт созидания, опыт
общения с другими народами. И поэтому история происхождения
народа — этногенез — станет отправной точкой нашего соприкосновения
с древнерусской духовной культурой.
Русский народ вместе с украинским и белорусским вплоть до XIV в.
составлял древнерусскую народность, которая исторически сложилась
в эпоху Киевской Руси на основе племен и племенных союзов
восточных славян.
Восточные славяне издавна связаны с очень древним сообществом
людей, которое в современной науке называют индоевропейской
культурной общностью. Первые признаки ее существования относятся к V
тыс. до н.э. Сквозь многие столетия трудно с полной достоверностью
определить места первоначального обитания индоевропейцев. Следы
их присутствия разбросаны на огромных просторах Евразии —- от
Балкан до Ирана. Многое говорит в пользу того, что областью очень
длительного обитания древнейших индоевропейцев были степи Поволжья
и Северное Причерноморье.
Возможно, именно отсюда в конце IV тыс. до н.э. индоевропейцы
начинают великое переселение, коренным образом изменившее их
собственную судьбу и судьбы многих других народов. Изобретя колесо
и приручив быков, коней, племена индоевропейцев покидают свою
историческую родину, чтобы уже никогда не собраться всем вместе.
11
Волна за волной, поколение за поколением, то надолго оседая, то вновь
поднимаясь, будут идти переселенцы к новым неведомым землям.
Спустя несколько столетий один их поток — индоарии — достигнет
Индостана и даст могучий импульс развитию древнеиндийской
цивилизации; другой — в Передней Азии станет ядром воинственной
Хеттской державы; третий — греки — вторгнется в гористые местности
юга Балканского полуострова, и это будет первой вехой истории
Великой Эллады... В Северной и Средней Европе обоснуются племена,
которые составят во II тыс. до н.э. древнеевропейскую общность.
Былое единство индоевропейцев распалось. Потомки первых
переселенцев, забыв о прародине, жили новой жизнью. Но в преданиях и
религиозных обрядах, в языках, в жизненных укладах они хранили
традиции, роднившие их друг с другом.
В течение I тыс. до н.э. древнеевропейская общность в результате
дальнейшего перемещения племен разделяется на несколько крупных
этнических групп: кельтов, италиков, германцев, балтов, и, наконец,
славян. Где, в каком краю Европы началось становление славян как
особой этнической общности? Трудно указать точное место на карте,
ведь в те далекие времена у наших предков еще не было государств и
они не ставили пограничных столбов. Однако подошедшим
свидетельствам ясно, что древняя прародина славян перемещалась где-то на
обширной полосе от Среднего Поднепровья до междуречья Вислы и
Одера.
Трудами археологов, историков, языковедов в Поднепровье
обнаружены многочисленные остатки последовательно сменявших друг
друга культур: сколотской (VII—IV вв. до н.э.), зарубинецкой (II в. до
н.э. — II в. н.э.), черняховской (III—IV вв.). Некоторые материалы
позволяют говорить о взаимосвязи этих культур. Многие историки
считают их несомненно праславянскими. Иными словами, видят в них
ближайший исток славянской культуры.
Так, пройдя мысленно вслед за нашими далекими предками
громадный исторический путь, мы приблизились к важному рубежу.
С V в. по мере активного продвижения славянских племен на новые
земли и утверждения ранних славянских государств (одним из них
станет Киевская Русь) славяне обособляются друг от друга. Древняя
семья славянских племен дает жизнь трем этническим общностям —
южных славян (болгары, сербы, хорваты и др.), западных славян
(чехи, словаки, поляки и др.) и восточных славян.
12
Память о временах общеславянского единства прочно
удерживалась в фольклоре. У многих славянских народов веками из уст в уста
передавалось сказание о трех братьях — Чехе, Ляхе и Русе, в разные
стороны разошедшихся от родного порога и ставших
родоначальниками чехов, поляков и русичей. По преданию, отчий дом братьев остался
где-то в Карпатах. Много позже, в годы первой мировой войны, когда
русская армия вступила в Закарпатье, знаток русской истории поэт
Валерий Яковлевич Брюсов A873—1924) сложил такие стихи:
Уступами всходят Карпаты,
Под ногами тает туман.
Внизу различают солдаты
Древний край — колыбель славян.
Весенним приветом согрета,
Там же тихо дремала страна...
На четыре стороны света
Отсюда шли племена.
Шли сербы, чехи, поляки,
Полабы и разная русь.
Скрывалась отчизна во мраке,
Но каждый шептал: «Я вернусь!»
Итак, появление в потоке мировой истории восточных славян
связано с коренными этническими и культурными процессами,
происходившими в течение тысячелетий в Евразии. Восточные славяне —
поздняя ветвь индоевропейской культурной общности. Причастность
к очень древней индоевропейской семье роднит нашу историю и
культуру с историей и культурой других народов (как древних, так и
современных), берущих начало от того же корня — ариев в Индии,
эллинов, италиков, французов, немцев, литовцев, латышей...
СООБЩЕНИЯ ДРЕВНИХ АВТОРОВ О СЛАВЯНАХ
Славяне были известны соседям издревле.
Уже грек Геродот, «отец истории», побывавший в середине V в. до
н.э. в древних городах Черноморского побережья, обратил внимание
на интересный по образу жизни и верованиям народ невров,
селившийся по Днестру и Южному Бугу, бассейну Припяти. В своем
знаменитом труде «История» Геродот писал о неврах: «Эти люди,
по-видимому, оборотни. Ведь скифы и эллины, которые живут в Скифии,
13
говорят, что раз в год каждый невр становится волком на несколько
дней и затем снова возвращается в прежнее состояние». Невров, как и
скифов-пахарей (сколотов), многие ученые считают предками славян.
Позднее о славянских племенах (венедах, антах, склавенах)
упоминают римские историки — Плиний и Тацит в I в. н.э., Клавдий
Птолемей во II в. Живописную картину быта, нравов, обычаев славян
рисуют свидетельства византийских авторов и арабских
путешественников — Прокопия Кесарийского, Льва Диакона, Ибн-Даста, Ибн-
Фадлана и др. (см.: Приложение 1).
Из сведений древних писателей, из материалов археологических
раскопок и других источников явствует, что славяне обладали яркой
и достаточно развитой для своего времени культурой. На пестром
полотне древних и раннесредневековых культур Европы краски
славянской культуры тусклыми не казались.
ПРИРОДА И ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
Как от характера родителей подчас целиком зависит характер и судьба
ребенка, так и особенности природного окружения значительно
влияют на духовную культуру и историю народа.
Анты, крупное племенное объединение славян, уже к IV в. заселяли
обширные земли между Днестром и Днепром. Поднимаясь к верховьям
Днепра, уходя дальше — к Дону, к истокам Волги, к Ильмень-озеру,
племена славян в VII—IX столетиях заняли огромную территорию:
тиверцам (по Днестру и близ устья Дуная) и уличам принадлежало
Поднепровье, Побужье и побережье Черного моря — это была самая
южная окраина восточнославянских земель, самая же северная их
оконечность простиралась вплоть до Ладоги, где жили словене
новгородские. Между владениями тиверцев и словен располагались
поселения волынян, древлян, полян, северян, вятичей, кривичей и других
племен. Каждое племя имело не только свою территорию, но и свои
религиозные особенности, отличия в общественной жизни и даже в
складе характера (см.: Приложение 2).
Поляне и их земли, раскинувшиеся вокруг Киева, именовались
«Русь». Возможно, полян нарекли русью потому, что они слились с
неславянским племенем русов (или, иначе, россов), жившем на
берегах Днепра до славянского переселения. Отсюда, из Киевского Под-
непровья, и пошло название Русской земли.
Впрочем, вопрос о происхождении слова русь до сих пор остается в
науке спорным. Употребление этого слова в древних источниках до-
14
пускает разные толкования, поэтому лингвистические изыскания
далеки в своих выводах от единомыслия. Преобладающей становится
теория изначальной североевропейской, скандинавской
принадлежности слова русь: доказывается, что «русью» славяне именовали пришлые
скандинавские дружины. Некоторые исследователи уточняют, что
само слово русь славяне переняли у финнов, которые словом ruotsi
именовали дружины иноплеменников, собиравшие дань среди финнов
(славяне, кстати, тоже собирали такую дань). Очень влиятельна точка
зрения, настаивающая на том что племя «русь» и соответствующее
слово исконно славянского корня; быть может, добавляют некоторые,
оно некогда относилось к балтийским славянам.
Разногласия относительно этимологии слова русь могут вести тем
не менее к плодотворному выводу: становление восточнославянского
этноса происходило в условиях широкого общения и даже слияния
основного этноса — восточных славян — и соседних народов.
Сообразно этим глубоким этническим процессам могло глубоко меняться
содержание слова русь. То обстоятельство, что слово русь могло не быть
исконно славянским племенным самоназванием, ничуть не умаляет
русскую историю, но лишь высвечивает ее многогранность.
Древнерусские владения охватывали большую часть
Восточно-Европейской равнины. Ландшафт и климат здесь не отличались слишком
резкими контрастами, природа спокойна и величава. Неспешно
текущие реки, без буйства красок и форм пейзажи: на сотни верст поля,
леса, овраги, кое-где мерная череда холмов, плавно изгибающая
линию горизонта. Природное окружение мало способствовало развитию
душевной шаткости живущих на этих просторах людей. Оно скорее
располагало к задумчивости, к протяжным песнопениям, к несуетным
повествованиям: «В некотором царстве, далеком государстве, жил-был
царь с царицей, у них был сын Иван-царевич...». Такие плавные ритмы
и певучесть слога старинных сказаний имеют внутреннее родство с
усвоенным нашими предками образом родной природы.
Сколь бы далеко ни уходили славянские племена на север или
восток, сколь бы ни расширялась Русская земля, казалось, не видно
свету конца и края. С тех пор ощущение обширности обитаемого
пространства прочно вошло в духовную ткань древнерусской культуры.
Обширность пространства пугала древнего славянина, ведь очень
часто она оборачивалась незащищенностью родных границ — из далей
далеких то и дело вихрем врывались на Русскую равнину орды
кочевников, круша редкие укрепления. Но эта же неохватность просторов
15
одновременно и восхищала нашего предка, воспевшего ее в былине о
Соловье Будимировиче:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота океан-море;
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты днепровские...
Ту широту, раздолье, размах, что человек Древней Руси увидел и
оценил в родной природе, он перенес и на деяния рук человеческих, и
на духовную жизнь. Вслушаемся в русский фольклор: что дороже всего
певцу-сказителю? Воля вольная. Что выше всего ставит он в
человеческой натуре? Размашистость и нестесненность — удаль молодецкую.
Круг типично русских ценностей на этом, разумеется, не замыкается...
Своеобразен климат Русской равнины. Крупнейший историк
Отечества В.О. Ключевский обращал внимание на то, что родная природа
«часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса:
своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания,
и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас,
очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и
нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз
собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть
великорусский авось. В одном уверен великоросс — что надобно
дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало
удобного времени для земледельческого труда и что короткое
великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным
ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить,
усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и в пору
убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс
приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил,
привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в
продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один
народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое
время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется,
не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному,
постоянному труду, как в той же Великороссии».
Ландшафт Восточно-Европейской равнины таков, что, не встречая
на своем пути ни заоблачных горных круч, ни безбрежных вод, славяне
смогли продвинуться на огромные по тем временам расстояния. Но
места новых славянских поселений далеко не всегда до них были без-
16
людны — издавна здесь обитали иноплеменные народы:
финно-угорские (меря, весь, чудь и др.), балтийские (аукшайты, латгалы, земгалы
и др.). Случались раздоры, заключались союзы — постепенно люди
разных верований, традиций, говорящие на разных языках, учились
жить рядом, смешивалась кровь, сливались культуры.
Веками были подвижны южные границы Русской земли. С
переменным успехом здесь шло противоборство славян и тюрков
(печенегов, половцев, волжских болгар, хазар). Но не только взаимная обида
и месть наполняла жителей Руси и Великой степи. Случалось, на
десятилетия они замирялись, обменивались дарами, подолгу гостили
посольствами, князья и дружинники брали в жены степных красавиц.
Располагали к общению и западные края Руси. На просторах от
Карпат до Балтики «гуляли» боевые дружины, шли торговые
караваны, перебирались на еще свободные земли переселенцы. Русский
летописец XII в., окидывая взором западных соседей, называет ляхов,
пруссов, немцев, шведов, готов, чехов и мн.др.
Так, раскинувшись от Черного моря до Карелии, храня свои
традиции и усваивая чужие, обустраивалась Древняя Русь.
Под влиянием своеобразного географического положения Руси и
исторических особенностей становления древнерусской народности в
ее культуре формируется несколько очень характерных качеств. Во-
первых, уже с самого начала эта культура не знает национальной
замкнутости, она ориентирована не на отторжение чужого
культурного наследия, но на его усвоение. Это культура открытая, она
восприимчива к иным культурам. Опыт свободного общения с другими
народами выработал в древнерусской культуре чуткость и отзывчивость по
отношению к воспринятым идеям, идеалам, мастерству.
Во-вторых, изначально древнерусская культура возникает из
слияния разных этнокультурных потоков — при главенстве, конечно,
восточнославянского. Потоки эти шли с иранского и тюркского
Востока, шли они и от старых и новых европейских цивилизаций. Поэтому,
будучи по сути своей восточнославянской, древнерусская культура от
самого рождения несла в себе много переходных — от Запада к Востоку
— форм культурной жизни.
Размышляя об исторических судьбах России, А.Блок писал:
Мы любим всё — и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
2-А.П.Забияко 17
ФОРМИРОВАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ЭТНИЧЕСКОГО
САМОСОЗНАНИЯ
Всякий народ лишь тогда выступает как величина среди других
народов, когда он является носителем этнического самосознания.
Этническое самосознание — это подкрепленное идеями убеждение народа в
своей неповторимости и целостности.
В бурных катаклизмах переселений племен, иноземных
нашествий, войн и союзов, смешения народов, которыми было столь богато
начало нашей истории, восточные славяне тем не менее сумели
сохранить те духовные узы, что связывали племена в одну общность —
сходные верования, общий жизненный уклад, близкие обычаи, единый
язык. Единство наречия было особенно важным.
«В огромных просторах люди с особенной остротой ощущали и
ценили свое единство, — писал Д.С. Лихачев, — и в первую очередь
единство языка, на котором они говорили, на котором пели, на котором
рассказывали предания глубокой старины, опять-таки
свидетельствовавшие об их единстве. В тогдашних условиях даже само слово «язык»
приобретает значение «народ», «нация».
К X в. по мере собирания земель вокруг Киева постепенно усыхает
корень многих раздоров — племенная ограниченность и племенной
эгоизм. На смену обособленной племенной жизни приходят княжения
— крупные политические и военные союзы, в которых узкие интересы
каждого племени отступают на задний план. Мало-помалу забываются
названия племен, особенно мелких, появляются общие цели, общие
друзья и враги, общие боги.
Весьма быстро процесс сглаживания межплеменных различий
восточных славян пошел в X—XI в. Возникает настоятельная потребность
в единой духовной основе сближения. В поисках связующих уз славяне
обращаются к своему прошлому, и тогда получает широкое хождение
предание о Кие и его братьях: «И были три брата: один по имени Кий,
другой — Щек, и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь. <...>И
построили городок во имя старшего своего брата и назвали его Киев.
Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те
мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне
и доныне в Киеве». Пересказав это предание, «Повесть временных
лет», летопись XI — начала XII в., преподносит деяния братьев не как
эпизод из истории одних лишь полян, но как событие общерусского
значения, ибо Киев «будет матерью городам русским».
18
Славянское население княжеств Киевской Руси начинает
осознавать себя народом общей Русской земли, и в обиход входит новое
название — уже не только полянами, древлянами, вятичами именуют
себя, но и вообще «русскими». В середине XI в. свободно пользуется
этим понятием Иларион, автор «Слова о Законе и Благодати». Более
того, с нескрываемой гордостью говорит он о всей Русской земле, о всех
русских. Прославляя князей — Игоря, Святослава, Владимира,
восклицает: «Ведь не в слабой и безвестной земле владычествовали, но в
Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли».
Отныне важным явлением политической и культурной истории
древнерусской народности становится ее этническое самосознание, т.е.
представление народа о самом себе как о своеобразной по языку,
истории, культуре, хозяйственной деятельности, территориальному
положению этнической общности. Говоря так, следует, конечно,
учитывать, что древнее русское этническое самосознание неравнозначно
современному.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Славяне на исторической сцене Европы появляются сравнительно поздно, позднее,
например, древних греков или римлян. Можно ли, однако, ограничивать историю
славян и продолжительность их культурной традиции, скажем, тысячей лет?
2. У А.Блока есть строки о временах Древней Руси:
Держали щит меж двух враждебных рас —
Монголов и Европы!
Как такое пограничное положение народа повлияло на его культуру?
ГЛАВА 2
МИРОСОЗЕРЦАНИЕ
ДРЕВНИХ СЛАВЯН
ЗЕМНЫЕ ПРОСТРАНСТВА И ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ
Не только радость узнавания, но и огорчительное отчуждение может
ожидать всякого человека, обратившего взгляд в прошлое своего на-
2* 19
рода, если он сразу же не усвоит накрепко: люди разных исторических
эпох — разные. Попробуем настроиться на это. И тогда раздраженное
непонимание растворится в удивлении. Что и говорить, немало
диковинного измыслили в прошлом!
Быть может, самое удивительное в прошлом — это выработанный
нашими предками общий взгляд на мир: на то, как он устроен, как
связан с человеком. Такое представление о мире в науке принято
называть картиной мира. Общим взглядом на мир предопределены
многие самобытные явления культуры.
«О Русская земля! уже ты за холмом!» Да, мы начинаем с чтения
«Слова о полку Игореве».
«Слово о полку Игореве», памятник литературы XII в., есть не
только запечатленный в поэтической речи срез древнерусской
истории, но и зеркало души древнерусского человека. Мы посмотрели в это
зеркало в тот момент, когда в нем отразилось душевное состояние
славянина, вступившего вслед за князем Игорем в половецкие степи:
А Игорь к Дону воинов ведет!
Уже несчастий его подстерегают птицы
по дубам;
волки грозу подымают по оврагам;
орлы клекотом на кости зверей зовут;
лисицы брешут на червленые щиты.
О Русская земля! уже ты за холмом!
«О Русская земля! уже ты за холмом!» — с поддельной тревогой
оглядывается русич, ступая по «земле незнаемой». Зловещие приметы
видит он по сторонам — «орлы клекотом на кости зверей зовут», и
мрачные предчувствия пронизывают отважного пришельца:
...кровавые зори свет возвещают;
черные тучи с моря идут,
хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии. <...>
О Русская земля! уже ты за холмом!
Не страх перед полками половецкими причина такого душевного
смятения. Источник тревоги — сам факт пересечения границ Русской
земли. Почему?
Самое безопасное место для древнерусского человека — его родной
дом. Хоромина (так у восточных славян называлась жилая постройка),
20
домашний очаг, двор, большая семья в несколько поколений — все это
было для нашего предка исходной и важнейшей частью мира. В доме,
как в крепости, древнерусский человек уберегался от всех опасностей
— шли ли они от недобрых людей или от злых духов, в существование
которых безусловно верили.
Для защиты от первых хоромину строили из толстых бревен,
окружали прочным плетнем или частоколом. Чтобы уберечься от
сверхъестественных напастей при постройке дома соблюдали множество
правил. Так, запрещалось применять бревна «буйных» деревьев —- к ним
относились, например, те, что росли у перекрестков дорог. Считалось,
что бревно «буйного» дерева обязательно выберет момент и разрушит
дом, загубит хозяев. Даже щепа таких деревьев казалась вредоносной.
Начало строительства обычно предварялось принесением в жертву
домашнего животного — коня, петуха или курицы. Старинные
источники сообщают даже о ритуале человеческих жертвоприношений.
Возможно, что и такое бывало. Часто под угол дома закладывали конскую
голову, а между бревен клочки шерсти — это должно было даровать
жильцам благоденствие.
Проемы в стенах — двери, окна — окружали деревянной резьбой с
изображениями, которые отпугивали темные силы. Самым
распространенным изображением такого рода в русском деревянном кружеве
был символ солнца — круг с прямыми или изогнутыми радиальными
линиями внутри. Его и сейчас можно встретить в вязи наличников.
Наконец, кровля венчалась коньком — резной головой коня или
птицы. По представлениям славян, конь был связан со светлыми,
огненными силами. Чтобы сделать дом еще более защищенным от темных
чар, часто на шестах изгороди укрепляли конские черепа. Спокойно и
уверенно чувствовал себя хозяин в таком жилище.
Дом был не только крепостью, но и первым храмом древнего
славянина. «Дом мой — храм мой», —- гласило старинное изречение.
Внутри дома находились священные предметы —- печь, матица
(срединный брус потолка, часто — резной), стол, «красный угол» с
расшитыми магическими узорами полотенцами. С участием этих особо
почитаемых предметов отправлялись домашние священнодействия —
родильные и погребальные обряды, свадебные ритуалы и пр. Печь была
местопребыванием домашнего огня, к которому древние славяне
испытывали глубокое уважение — оскорблением считалось плюнуть в
этот огонь, браниться при огне, допускать другие непотребства. В этом
восточные славяне походили на древних греков: греки поклонялись
21
домашнему огню как хранителю рода, оберегали его от осквернения
грязными предметами или действиями, обращались к нему с
просьбами о заступничестве. Культ домашнего огня существовал и у других
индоевропейских народов (у древних индийцев, италиков). На Руси
глава рода назывался огнищанином. А выражение «потухший очаг» и
до сих пор означает угасшую семейную жизнь.
Домашние священные предметы своей сверхъестественной силой
должны были обеспечивать обитателям покой и благоденствие.
Итак, дом — одновременно и родовое гнездо, и жилище, и крепость,
и храм. От него начинались все линии жизни человека и к нему же в
конце концов и возвращались. Дом был наиболее обжитой и
очеловеченной частью мира. Он даже и воспринимался русичем как некое
подобие человека: бревенчатый фронтон назывался лобяк, лбище;
выемки в стропилах — уши, окно — око.
С домом в русском старинном фольклоре связано великое
множество заговоров, примет, загадок, предписаний. «Гостя встречай за
порогом и пускай наперед себя через порог. Через порог не здороваются.
Через порог руки не подают». Советы эти и сейчас относятся к
правилам хорошего тона. Долго держалась примета — шатающийся стол
предвещает скорую смерть хозяина. Замысловаты загадки: «Стоит бы-
чище, поклеваны бочища» (Изба); «Стоит гора, в горе нора, в норе
жук, в жуке вода» (Дом, печь, котел); «Мать толста, дочь красна, сын
храбер, под небеса ушел» (Лечь, огонь, дым); «Двое стоят, двое лежат,
пятый ходит, шестой водит» (Дверь с притолками).
Дома соседей-сородичей и поселение в целом, будь то деревня или
город, образовывали ближайшее окружение дома, вторую близкую
часть мира. Поселение было окружено, как и отдельная хоромина,
преградами. От этих преград, ограждений (огорож, город) пошло слово
«город». Внутри поселения и рядом с ним располагались свои
священные места, куда приходили отправлять общие обряды. Обустроенная,
очищенная священнодействиями местность окрест дома становилась
родной, надежной.
Древнему русичу казалось, что сама земля, давшая приют роду-
племени, незримо хранит его от бед и напастей. С тех давних пор
вплоть до нашего столетия сохранялся в русских деревнях обычай:
расставаясь надолго с родной округой, крестьянин брал по щепоти
земли из-под печки, из-под ворот, с развилки дорог за околицей.
Считалось, что эта унесенная в нагрудном мешочке родная земля отведет
в дальних краях несчастья, укажет верный путь назад, к отчему дому,
к родному очагу.
22
Не было в стародавние времена на Руси тверже клятвы, чем клятва
родной землей: давая обещание, кусочек земли клали на голову или
съедали. Мало кто решался нарушить такую клятву, ведь в этом случае
при жизни он лишался покровительства родной земли, а после смерти
останкам клятвопреступника не найти успокоения — земля отторгнет
его кости. Страх неприкаянности был оборотной стороной
привязанности к родной земле.
Древний славянин, не отдавая себе ясного отчета, смотрел на белый
свет таким образом, словно он стоял в центре помещенных друг в друга
кругов разного радиуса: ограда дома, околица или стены города...
Границы племенного союза, а позднее рубежи Киевской Руси
очерчивали по кругу последние пределы той части мира, в которой древний
славянин мог чувствовать себя более или менее уверенно перед
стихиями, перед враждебными сверхъестественными силами.
Собственно, именно это жизненное пространство, замкнутое в
пределах родового гнезда, общины, Русской земли, и называлось русичем
«миром». Корень в слове лшр, как считает языковед В.В. Колесов, «тот
же, что и в слове ми-лый, т.е. любимый, чем-то особенно дорогой; он
выражает приязнь и доброжелательность (насильно мил не будешь).
Следовательно, и мир — то, что мило, а милы прежде всего
спокойствие, тишина, покой и согласие между людьми и племенами». Мир —
это спокойное сожительство родов и племен, Русская земля.
Такой взгляд на земные пространства нашел свое отражение не
только в славянской лексике, но и в материалах древнерусского
фольклора. Когда герой сказки, оставив родные просторы, попадает во
владения диковинных существ, то хозяева, скажем, Баба Яга, встречают
его словами: «Фу-фу-фу! прежде русского духа слыхом не слыхано,
видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот
катится». География сказочного путешествия строится на
противопоставлении родного и привычного мира — «Руси» и окружающего его
необыкновенного и опасного царства, где Русью «не пахнет».
Края, окольные для Руси, раскинувшиеся в стороне, — странные.
«Тот, кто живет в стороне, посторонь, тот странный, а тот, кто оттуда
пришел, — странникъ, не менее опасный, чем всякий вообще странный
человек, —- он посторонний». Соответственно, и русич, оказавшись в
сторонних краях, чувствует себя находящимся в странных, чужих
землях.
Теперь понятен тревожный смысл слов из «печальной повести о
походе Игоревом»: увидев, что Русская земля уже «за холмом», русич
23
ощутил себя в качественно ином земном пространстве — это «земля
незнаемая», «чисто поле». Характер этого пространства отличается от
свойств русского мира — то область враждебная, для жизни русского
человека непригодная. Одно слово — чужбина. И по сей день в русской
речи духовно родственны слова чужбина, тоска, погибель.
Ты скажи-тко си, мой конь,
Что я женился на другой,
Как женила то меня
Чужа дальня сторона,
Повенчала-то меня,
Да пуля быстрая,
А жена-то у меня,
Да сабля востроя,
А постель-то у меня,
Да мать-сыра земля,
А у изголовья-то у меня
Мурава трава...
Так пелось в старой солдатской песне.
УСТРОЙСТВО МИРА
Окружавшая со всех четырех сторон русский мир чужбина
небеспредельна. Ибо, согласно древнеславянским представлениям, сама земля
выглядит как плоский круг, плавающий на водах великого океана.
Землю покрывают сверху куполообразные небеса. Самое верхнее небо
заполнено водой, это — «хляби небесные». Над землей их удерживает
прочный купол — «твердь небесная». А под твердью находится свод
нижнего неба — по нему ходят небесные светила. Из такого в^ения
родилась загадка: «Бегли овцы по клинову мосту, увидали зарю —
покидались в воду» (Звезды).
В, глазах древнерусского человека мироздание выглядело так, как
будто оно целиком объято столкнувшимися могучими стихиями —
светом и тьмой. Со светом было связано все доброе, красивое,
радостное, что находил человек в окружающем мире. Напротив, тьма была
источником зла, уродливости, смерти. День — торжество света и
добра, ночь — царство гнетущего мрака.
На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканный
24
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров —
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и иглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
Если Ф.И. Тютчев, написавший эти строки не позднее 1839 г.,
видит и чувствует мир в столь резких контрастах, то что и говорить о
времени тысячелетней давности, когда душа человека была
распахнута внешнему миру, а переживания были более непосредственными.
Тогда полярность ясного дня и бесформенного ночного мрака
превращалась в мировую распрю: «Двое стоячих, двое ходячих, да два раз-
дорника — что это такое?» — спрашивает стародавняя загадка. Ответ
прост — небо и земля, солнце и месяц, день и ночь. Такой дуализм
(выделение в мире двух начал) — очень характерная черта древней
духовности.
Носителем светлого начала выступало у славян солнце, поэтому из
наблюдений за направлением его движения русич делал особые
выводы. Восток (веток, сток от глагола теку) — сторона, откуда
начиналось дневное течение животворного светила — представлялся
истоком жизни, весны. На востоке стоит золотой двореи солнца, который
оно поутру покидает, восседая на сверкающей колеснице. Отсюда по
миру вместе с солнцем растекаются счастье и благополучие. Запад (от
глагола западать) — местопребывание угасшего солнца — обозначал
область, откуда по миру распространяется мрак, зло и смерть. Связь
запада со смертью подкреплялась сказанием о том, что, родившись
утром каждого дня, солнце к полудню мужает, а к вечеру,
состарившись, умирает на западе. Такое толкование слов восток и запад мы
находим в работе известного фольклориста А.Н. Афанасьева A826—
1871) «Поэтические воззрения славян на природу».
К югу, как и к востоку, питали добрые чувства — отсюда в мир
приходили тепло, плодородие, благоденствие. Напротив, север — цар-
25
ство холода и мрака, обитель темных сил: так, именно на севере, «при-
край свету», где «тьма кромешная», русская сказка помещает владения
Кощея.
По четырем сторонам света раскинулись дали земные. А что под
земным покровом?
Силою воображения славяне придали подземному миру
диковинные очертания и наделили его чудесными формами жизни. Правда,
окончательной ясности в чертеже нижнего яруса вселенной
восточнославянская культура не достигла.
Сразу же под земной твердью древний славянин мог располагать
обители мертвых. Поселения ушедших под землю предков
сосуществовали с владениями божеств плодородия и подземных вод, которые,
в свою очередь, граничили с чертогами всякой нечисти. Ниже текли
воды великого океана, по которому ночью с запада на восток текло
солнце, влекомое волшебными лебедями (или утками). По другим
сохранившимся сведениям, земля держалась на спинах золотых рыб
(«китов»), которые покоились на поверхности огненной реки.
Земную поверхность и небо соединяли не только живительные лучи
солнца и струи дождя. В славянских воззрениях существовал образ
Великого — Мирового — дерева: своей кроной оно упирается в небеса,
ствол его окружен земными просторами, корни же погружены в
подземный мир. Это чудесное дерево дарит людям плодородие злаков, оно
покровительствует деторождению, поэтому его символические
изображения даже в поздние времена были широко распространены в
народных свадебных нарядах, в вышивках, в резьбе. Это Дерево жизни
может оборачиваться и Деревом смерти: «На море, на океане есть
остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке
— заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — моя смерть», —
говорит в сказке Кощей.
Земные и подземные пространства, светила небесные, стороны
света, Дерево дерев — все явления внешнего мира имеют в картине
мироздания древнего славянина особые, «сверхприродные» качества.
Что-то враждебно человеку, что-то дружественно, но все
небезучастно, будто речь идет о живом существе.
По сути, одна заветная идея питала у самых истоков мысль древнего
славянина: все в мире взаимосвязано, все живет одной жизнью с
человеком, причиняя зло или творя добро, ведь каждое явление природы
— будь то солнце, молния или растительность — есть не бездушная
стихия, но особая форма одухотворенной жизни.
26
Сходное ощущение родства со стихиями переживал поэт XIX в.:
Есть что-то знакомое, близкое мне
В пучине воздушной, в небесном огне;
Звезды полуночной таинственный свет
От духа родного несет мне привет.
Огромную слышу ли жалобу бурь,
Когда умирают и день и лазурь,
Когда завывает и ломится лес, —
Я так бы и ринулся в волны небес.
Всё дале и дале и путь бы простер
Я в бездну, туда, за сафирный шатер! —
О! как бы нырял в океане светил!
О! как бы себя во вселенной разлил!
Все же для В.К. Кюхельбекера, автора этого стихотворения,
желание разлить себя по вселенной — это скорее романтический порыв,
мечта об обретении утонченной гармонии между поэтической душой
и возвышенной красотой мира.
Древний же славянин свое родство со стихиями переживал
«взаправду». «Такое отношение к природе, как к существу живому,
нисколько не зависело от произвола или прихоти ума, — писал тонкий
знаток древнерусской культуры А.Н. Афанасьев. — Всякое явление,
созерцаемое в природе, делалось понятным и доступным человеку
только через сближение со своими собственными ощущениями и
действиями, и как эти последние были выражением его воли, то отсюда
он естественно должен был заключить о бытии другой воли (подобной
человеческой), кроющейся в силах природы».
Человек прошлого не просто оживотворяет явления природы, он
еще и наделяет их лицом, характером, превращает в персоны.
«Чувствуя силу природы, славянин всюду, где замечал ее, видел
божество, и по ее действиям, были ли они благодетельны для него или
вредны, благославлял богов или страшился их гнева. Таким
обоготворением природы, ее стихий, частей и сил, начали славяне цикл своего
многобожия, и потом все более умножали его мифами об отдельных
богах», — к такому выводу пришел известный филолог-славист
И.И. Срезневский A812—1880).
Так картина мира оборачивается мифологией. Мифы были
строительным материалом картины мира.
27
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Совпадают ли древние представления о характере земных пространств и
современные?
2. Что было для древнего русича Родиной и что чужбиной?
3. Каким представлялось общее устройство мира?
4. Чем древнее видение окружающего мира отличается от ныне распространенного?
ГЛАВА 3
ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКАЯ
МИФОЛОГИЯ ПРИРОДЫ
ДРЕВНЯЯ МИФОЛОГИЯ
Древняя мифология представляет собой первый опыт связного и
целостного осмысления мира и человека в мире. Как возникает
мифология?
Пытаясь объяснить мир вокруг себя, древний человек уподоблял
его одушевленному существу, поэтому наиболее важные жизненные
явления мира обретали качества человеческого характера — доброты
или злобы, гневливости или доброжелательности и т.д. Чтобы сделать
взгляд на мир еще более ясным, жизненно важному явлению
придавался человеческий или животный облик, который становился его как
бы оборотной, чудесной стороной. Например, при ослепительных
вспышках молний древний человек рисовал в своем воображении образ
молниевержца, при тяжком недуге пытался избавиться от
болезнетворного существа... Так особо значимые явления природного,
общественного и собственно человеческого мира превращаются в
мифологические образы, а осмысление этих явлений развертывается как
повествование о деятельности мифологических героев, т.е. как миф.
Древними мифами называются такие повествования, которые в
древних обществах «признаются реальностью высшего порядка; они
обладают священным характером». В своей родной среде рассказы
такого рода «обладают религиозно-магическим значением. Они могут
входить в состав обрядов или сопровождать их. Как обряды, так и мифы
имеют целью воздействовать на природу Рассказы о животных, на-
28
пример, должны вызвать удачу на охоте и ловле, другие —
воздействовать на погоду, вылечить от болезней. Они же представляют собой
первобытную науку, попытку объяснить мир, происхождение
Вселенной или отдельных ее частей — рек, гор, животных». «С появлением
в человеческой культуре и в человеческом сознании богов миф
становится рассказом о божествах или полубожествах». «Эти мифы
рассказывались отнюдь не с развлекательными целями, хотя сюжеты и были
очень интересны. Мифы связаны с культами. Культы должны были
воздействовать на божества, а божества — помогать людям».
Такое истолкование сути древних мифов было предложено
выдающимся отечественным исследователем фольклора Владимиром
Яковлевичем Проппом A895—1970). Авторитет трудов В.Я. Проппа
общепризнан в мировой фольклористике. Традиция изучения фольклора,
начало которой в России в XIX в. было положено исследованиями
А.Н. Афанасьева, А.Н. Пыпина, Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского, в
нашем столетии была продолжена трудами не только В.Я. Проппа, но
и Е.М. Мелетинского, Б.А. Успенского, Н.И. Толстого, В.Н. Топорова,
В.В. Иванова, К.В, Чистова и других отечественных знатоков древней
словесности. Мифы составляют значительный пласт древнего устного
творчества.
Состояние древней восточнославянской мифологии эпохи
Киевской Руси внешне очень напоминает состояние древнеримской
мифологии накануне и в период взлета военно-политической активности
римлян. В ранней римской мифологии успела сложиться целая плеяда
мифологических образов, закладывались основы развернутых
мифологических повествований о богах. Однако в результате вторжения
римлян в жизнь других народов естественный путь собственного
мифотворчества был прерван: блестящая мифология греков покорила
своим богатством воинственных римлян, эзотерические мифы
Ближнего Востока заворожили их своей таинственностью, и римляне,
увлеченные красотой мифов Эллады и мистицизмом Востока, не особенно
старались совершенствовать доморощенную мифологию.
Нечто подобное произошло и с восточнославянским
мифотворчеством. К концу X в. развитие мифологических сюжетов не достигло
высокой стадии зрелости, решительное же вовлечение в культуру сла-
вяно-русов начиная с XI в. развитых культурных традиций иных
народов воспрепятствовало движению по прежнему пути
мифотворчества. Ведь в конце X столетия Русь принимает новую, очень
притягательную веру и вместе с ней столь же притягательную мифологию —
мифологию христианскую. К тому же христианство не только пленяло
29
умы своими повествованиям^ но и всячески порицало и даже
искореняло старое мифологическое наследие. Оно, конечно, не исчезло вовсе,
но и развиться в полную силу не могло.
Поэтому восточнославянская мифология, в отличие от
древнегреческой, не стала источником для драматургии и философских учений.
Однако народ все же нашел способ запечатлеть ее наследие — в
старинных сказках, былинах, песнях, обрядах, в древних преданиях,
упомянутых в летописях. Немало к этим материалам прибавляют для
воссоздания контуров восточнославянской мифологии христианские
поучения против древнейших верований и свидетельства иноземных
путешественников.
МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ОЛИЦЕТВОРЕНИЯ ПРИРОДЫ
Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля.
(Ф.И. Тютчев)
Вся жизнь русича-хлебороба зависела от земли — вместе с нею он
процветал, вместе с нею бедствовал. Каждый год он с волнением ждал
— что родит земля-кормилцца. В народном сознании земля — Мать:
«Мать сыра-земля, хлебородница>>> — обращались к ней.
Женская, материнская прИрОда земли как живого существа
преподносилась мифологией с простотой и наивным реализмом: черное поле
было порождающим лоном, вспашка толковалась как особого рода
половой акт, семена и дождь ^ как оплодотворение.
Восточные славяне верцли> чт0 Мать-земля явлена им в образе
Макоши — «Матери урожая», богини плодородия. Ей придавали
человеческий облик — «кланяются, написавше жену в человеческ образ»,
— сообщает старинный текст. Еще в XIX в. в русской ритуальной
вышивке на праздничных полотенцах вышивалась фигура Макоши:
«На полотенцах для весенних обрядов Макошь изображалась с
воздетыми к небу руками, как бы молящими верховное небесное божество
оросить дождем вспаханные и засеянные поля. К дням летнего
солнцестояния («Иван Купала») у когда земля уже почти вырастила новые
колосья, Макошь изображулась окруженной солнечными кругами и с
руками, указующими на землю», — пишет современный историк
Б.А. Рыбаков, исследовавцдий язычество древних славян.
Божественным супругом Матери-земли выступало Небо. «Небо
действует как мужская плодотворящая сила, проливая на землю свои
согревающие лучи и напоя нэщий дождь, издревле уподобляемый плот-
30
скому семени; а земля принимает весеннюю теплоту и дождевую влагу
в свое лоно и только тогда чреватеет и дает плод» (А.Н. Афанасьев).
Небесное верховное божество было известно восточным славянам
под разными именами, одно из главных — Сварог. Образ Сварога,
по-видимому, очень древний. Его имя родственно древнеиндийскому
слову svarga — «небо». Очевидно, «Небесному» богу поклонялись
общие предки славян и ариев — древнейшие индоевропейцы. С
индоевропейской прародины пришло на Русь и другое имя небесного владыки
— Стрибог, «Отец-бог».
Сварог славяно-русов был подобен Урану — олицетворению неба в
греческой мифологии, божественному супругу Геи-земли. Идея
рождения всего сущего от «священного брака» земли и неба была очень
популярна среди древних народов; она казалась плодотворной и
нашим предкам.
Какой вид придавали восточные славяне Сварогу сказать за
давностью лет трудно. Возможно, внешний облик высшего божества неба и
не был по религиозным соображениям особо разукрашен фантазией —
слишком велико было преклонение перед этим верховным владыкой
жизни. Дав начало жизни и устроив мир в главном, «Сварог, по
древнему сказанию, предается покою, предоставляя творчество и
управление вселенною своим детям» (А.Н. Афанасьев).
Дети Сварога — Сварожичи. И первый среди них — Дажьбог (Даж-
дьбог) . Дажьбог — персонификация благодатного солнца, «Солнце-
царь», как именует его русская летопись XII в. Солнце дарит урожай,
отгоняет холод и мрак, украшает мир цветением жизни. «Светлое и
тресветлое Солнце! Всем тепло и красно еси», — восклицает Ярославна
в «Слове о полку Игореве». С сиянием солнца, с могуществом Дажь-
бога в русской духовности связано упование на счастье, благополучие.
Дажьбог почитался в Киевской Руси как родоначальник и покровитель
русичей, русские князья в «Слове о полку Игореве» названы «Дажь-
божьими внуками».
У Дажьбога была божественная спутница — Луна. «Солнце —
князь, луна — княгиня», — так говорила старая поговорка.
Рядом с Дажьбогом в восточнославянской мифологии стоял Хоре —
олицетворение солнечного диска, который катился ежедневно по
небосводу. Хоре представлял суточное движение светила, тогда как
Дажьбог — его жизнеутверждающую силу.
1 Имя Дажьбог означало «дающего бога», «Дай-бога»; согласно другому толкованию
этого славянского имени, оно производно от корня, означавшего «свет», «день», «жар».
31
Яркой фигурой общеславянской мифологии был Перун. Еще в VI в.
византийский историк Прокопий Кесарийский, подразумевая Перуна,
писал: славяне «считают, что один только бог творец молний является
владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают
другие священные обряды». Перун был богом грома и молнии,
небесным воителем. В глубинах памяти славян хранился миф о Перуне —
победителе змеевидною чудовища. Сюжет мифа уходил истоками в
далекую праславянскую, индоевропейскую древность.
Миф рассказывал о том, как однажды змееподобное существо (его
древнерусское имя Велас, древнеиндийское — Вала или Вритра,
литовское — Велняс), державшее в своей власти подземный мир и земные
богатства (прежде всего, скот), похищает воду — источник жизни.
Тогда громовержец — Перун русичей, Перку нас литовцев, Пирва
хеттов — в облике грозного всадника, восседающего на коне, вступает в
сражение с похитителем. Противник отступает, укрывается то в
дереве, то в воде, то в камне, превращается в животных. Но это не спасает
его от небесного преследователя — змей терпит поражение.
Победными раскатами гремит гром, блещут молнии и на землю проливается
долгожданная влага. Создавая этот миф, пересказывая его, древний
человек объяснял себе, почему после засушливых дней гнетущего зноя
наконец наплывают иссиня-черные грозовые тучи, страшные видом,
но благодатные. Зная миф, легко было понять, чтсГ происходит в
природе.
Поклонение Перуну в Русских землях держалось очень долго. В
XVII столетии немецкий путешественник Адам Олеарий еще застал в
Новгороде живые сказания о Громовике-Молниевержце:
«Новгородцы, когда были еще язычниками, имели идола, называвшегося
Перуном, т.е. богом огня, ибо русские огонь называют «перун», — писал
Олеарий. — И на том месте, где стоял этот их идол, построен
монастырь, удержавший имя идола и названный Перунским монастырем.
Божество это имело вид человека с кремнем в руке, похожим на
громовую стрелу (молнию) или луч. В знак поклонения этому божеству
содержали неугасимый ни днем, ни ночью огонь, раскладываемый из
дубового леса. И если служитель при этом огне по нерадению допускал
огню потухнуть, то наказывался смертью». По древнерусским
источникам известно, что деревянные изображения Перуна имели
серебряную голову и золотые усы.
Торжественным слогом, дав волю воображению, откликнулся на
старинные предания поэт екатерининских времен Михаил Матвеевич
Херасков A733—1807):
32
Сей мрачный храм вмещал ужасного кумира.
На нем златой венец, багровая порфира;
Извитые в руке перуны он держал,
Которыми разить во гневе угрожал.
Златые на челе имел великие роги;
Горел рубинами его высокий трон;
И богом всех богов именовался он.
Вспоминая Велеса как противника Перуна, восточнославянская
мифология все же на свой лад перекраивает этот древнейший
мифологический образ. В нем почти не остается зловещих черт. Велес
(Волос) русичей — это прежде всего «скотий бог», дарующий обильный
приплод и урожай, а значит, и богатство (в былые времена слово скот
обозначало богатство); примечательно, что этимологически имя этого
бога родственно словам власть, владыка. Велес славяно-русов не
утрачивает связи с подземным миром, но связь эта не имеет мрачной
окраски, ведь подземный мир не просто «мир мертвых», но еще и
фундамент мира земного, корень его жизненных сил.^Велес — владыка
подземных живительных соков, питающих телесный рост всех тех, кто
"кормится на земле.
*~~~ Почитание Велеса было весьма распространено в Древней Руси.
^менем Велеса, например, скрепляли договоры: так, в Византии в 907 г.
Олег и его соратники клялись «своим оружием и Перуном, их богом,
и Волосом, богом скота, и утвердили мир», сообщает «Повесть
временных лет». И в 971 г., продолжает летопись, князь Святослав
торжественно обещал: «Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного
раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в
которого веруем, — в Перуна и в Волоса, бога скота...».
В мифологические образы были облечены и другие благодатные
явления природы — заря, месяц, охлаждающий летний зной ветер...
Особое почтение восточные славяне питали к мифологическим
олицетворениям земных вод — рек, ручьев, озер, колодцев. Для князя
Игоря из «Слова» Донец не только часть ландшафта, а еще и
одушевленное существо. Обращается он к нему, будто к человеку:
«О Донец!
Немало тебе величия,
лелеявшему князя на волнах,
стлавшему ему зеленую траву
на своих серебряных берегах...
3-А.П.Забияко 33
Такие слова совсем не удивляли наших предков, ибо мифы убеждали
их в том, что реки некогда были людьми, правда, необыкновенными.
Как, например, Дунай-богатырь, затеявший состязание в стрельбе из
лука со своей молодой женой Настасьей-королевичной. Случилось
несчастье — оба погибли, а от их горячей крови —
Где пала Дунаева головушка —
Потекла речка Дунай-река,
А где пала Настасьина головушка —
Потекла Настасья-река.
Герой другого сказания Сухман-богатырь, умирая, приговаривал:
Потеки Сухман-река
От моей от крови от горячия,
От горячия крови от напрасныя.
Жители древнего Киева, хаживавшие по берегам Лыбеди,
впадавшей в Днепр недалеко от города, помнили предание о том, что некогда
Лыбедь была сестрой Кия, Щека и Хорива — мифических основателей
Киева.
Итак, реки славянских земель имели своих мифологических
прародителей, от которых они, как считалось, и переняли душу и
необыкновенный, простым глазом незаметный облик. Эту вторую,
сверхъестественную природу рек славяне обожеставляли. Свидетельства
тому хранятся в старинных письменах, где сказано, что славяне «реки
божествами нарицают».
Рядом с мифологизированными реальными реками (Дунаем,
Волгой, Окой и др.) в славянской мифологии существовал образ чудесной
реки, соединявшей своим течением обычный мир и мир иной,
потусторонний. Потоки чудесной реки вливались в воды небесные, омывая
берега дивной неземной обители мифических существ — острова
Буяна. Образ этой реки сохранился в русских сказках: по волнам
чудесной реки герои сказок уносятся в «невиданное царство, в небывалое
государство», из ее запасов черпают «живую» и «мертвую» воду
Далеко не всегда окружающий мир радовал человека —- случались
неурожаи, нежданные-негаданные смерти в дремучих лесах... Для
древнего человека это было проявлением темной стороны мира, в
несчастьях видели происки олицетворявших коварство стихий
мифологических существ.
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
34
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
(АС. Пушкин)
Олицетворением губительной зимней стужи был у славян Мороз,
которого представляли в виде старика с длинной бородой. От его
произвола зависела не только участь заблудившегося зимой путника, но
и судьба урожая: «Мороз, Мороз! не бей наш овес», — заклинали его
в самые холода. Мороз был неодинок:
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
(АС. Пушкин)
Среди родственных Морозу существ — Леший, воплощение
опасной лесной чащобы, недобрый хозяин лесных зверей и птиц. Лешего
представляли уродливым получеловеком-полузверем: то в звериной
шкуре, то с рогами и копытами. Его козням приписывали блуждание
человека в дебрях, испуги от диких лесных звуков, кражи детей.
Во вред людям поступал и Водяной — олицетворение такой водной
стихии, что приносит несчастье. Чаще всего Водяного представляли
страшным длиннобородым стариком, опутанным тиной и водорослями.
Водяной мог запросто утопить человека, разрушить запруду. Чтобы
уберечься от зловредного старика, ему приносили в жертву домашних
животных черного цвета.
...закипели волны
И присмирели вдруг опять...
И вдруг... легка, как тень ночная,
Бела, как ранний снег холмов,
Выходит женщина нагая
И молча села у брегов.
(АС. Пушкин)
з* 35
Вместе с Водяным в водных источниках обитали русалки — опасные
женские существа, являвшиеся в облике девушек с длинными
распущенными волосами. Иногда их изображали в другом виде — как
зрелых женщин, страшных лицом, с огромной грудью. От встречи с
русалками добра не жди: на воде они могли перевернуть лодку и утащить
человека на дно, а гуляя по берегу, защекотать оказавшегося рядом до
смерти, не прочь были и ребенка украсть. Особенно неуемным их
буйство становилось в русальную (русалью) неделю, длившуюся от
Троицына до Петрова дня.
Круг мифологических персонажей, связанных с миром природы,
был достаточно обширен. В каждой местности существовали
многочисленные сказания о духах примечательных деревьев, ручьев, холмов.
Повсеместно восточные славяне почитали как священное дерево дуб_
— дерево Перуна. Столь же распространенным было почитание
березы, которая считалась символом чистоты, обителью женского
духа-покровителя. Существовал мифологический образ березы: «На море на
Океане, на острове Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх
корнями» — так этот образ выглядел в русском заговоре.
В ходу были повествования о мифологизированных животных,
птицах, рыбах: о медведях — хозяевах «лесного народа», о
волках-оборотнях, о вороне — мудром провозвестнике несчастья и т.д. Оглядывая
этот шлейф мифологических существ, дошедших в сказочном
переложении до наших дней, легко воскликнуть вслед за Пушкиным —
«сколько их!..»
А рядом с ними шествуют иные персонажи — те, что самым
непосредственным образом были включены в картину человеческой судьбы.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Что представляла собой древняя мифология?
2. Почему опыт познания мира приводил древнего человека к созданию таких форм
духовной культуры, которые мы называем мифологией?
3. В чем состоят особенности формирования восточнославянской мифологии?
4. Какие источники открывают нам доступ к мифам славяно-русов?
5. Какие явления природы получали отражение в мифологии?
6. Когда мы читаем в старинных источниках о том, что русские «кладезем и езерам
жертву приношаху», что у славян «лугам, источникам и деревьям воздается
поклонение», то как нужно правильно понимать суть этого древнего поклонения? Было ли
оно простым почитанием природных явлений? Или для наших предков некоторые
природные явления были чем-то большим, чем обычная река, обычная пашня,
обычное дерево?
36
ГЛАВА 4
МИФОЛОГИЯ Земля-владычица! К тебе чело склонил я,
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ и сквозь ПОКа благоуханный твой
Родного сердца пламень ощутил я,
Услышал трепет жизни мировой...
(Вл Соловьев)
МАТЬ-ЗЕМЛЯ
Возвышенное обращение к земле как к живому существу, слова о
пламени родного сердца, о биении жизни под земным покровом — все
это для философа-поэта прошлого века Владимира Сергеевича
Соловьева A853—1900) не было лишь украшением поэтической речи.
В.Соловьев, знаток самых утонченных философских учений, был
воодушевлен очень древней идеей народного миросозерцания, о которой
уже шла речь в предшествующей главе. Эта идея выводила рождение
всего сущего, в том числе и человека, из лона Матери-земли. Народная
речь выражала такое воззрение попроще, в пословице, например:
«Небо — отец, батюшка, земля — матушка, кормилица»; или в словах
заклятия: «Ты — небо-отец, ты — земля-мать».
Землю как родоначальницу человеческого рода восточные славяне
представляли антропоморфным женским существом. Материнская
утроба преображенной мифом земли мыслилась источником жизни.
Каждый появившийся на свет человек был обязан своим рождением
не только родителям, но и праматери-земле, которая выступала в
изображении мифологии участницей и споспешницей всякого рождения.
По наблюдениям чешского историка первой половины XX в. Л.Ни-
дерле, у славян существовал в древности характерный обряд приема
ребенка в лоно семьи: младенца брали на руки, выносили во двор,
затем клали на землю. А потом, подняв, обносили вокруг дома и
целовали. Ребенок соприкасался с родной землей, землей предков, а
семья как бы получала нового члена от прародительницы-земли.
Антропоморфные изображения Великой Матери с давних пор были
широко распространены в древнерусском искусстве. Так,
Матерь-прародительница запечатлена на серебряной фибуле (застежке для пла-
Ща), созданной в VII в. и найденной в наше время в Киеве на Малой
Житомирской улице.
37
По-видимому, славяне почитали землю-прародительницу под
разными именами — Мать сыра-земля, Макошь, Жива, Дива...
Возможно, что «в древнейшие времена богиня-мать могла называться Славой
и имела определенное отношение к происхождению этнонима
славянин, т.е. от имени Славы народ стал называться славянами, страна,
где жил этот народ — Славней, а все языческое богослужение
получило название славления», — как утверждает современный
исследователь Я.Е. Боровский1.
Для большей наглядности народное сознание облекло детородную
силу земли еще и в образы рожаниц — необыкновенных женских
существ, содействующих браку и рождению. Примечательно, что
одновременно они — божества плодородия и весеннего сева. В
крестьянских семьях фигуры рожаниц вплоть до недавнего прошлого
вышивались на ритуальных полотенцах.
Возможно, рожаницы именовались Ладой и Лелей. Лада могла быть
божеством, покровительствующим семейному благополучию и
весеннему цветению жизни, а Леля — ее дочерью, которая олицетворяла
своей юной пригожестью красоту весенней природы. При всей
распространенности в славянском фольклоре образов Лады, Лели и
связанных с ними имен Ладо и Полели, наукой они до сих пор окончательно
не разгаданы.
Спутником рожаниц был Род — воплощение преемственности и
цельности цепи поколений, идущих от одного предка. Многое говорит
и в пользу того, что Род был олицетворением не только единства
кровнородственных поколений, но и единства всего сущего, иначе говоря,
был богом всей вселенной.
СУДЬБА И СЛУЧАЙ
Едет добрый молодец да во чистом поли,
И увидел добрый молодец да латырь-камешок,
И от камешка лежит три росстани ,
И на камешке было подписано:
«В первую дороженку ехати — убиту быть,
Во другую дороженку ехать — женату быть,
Третьюю дороженку ехать — богату быть».
Поразмыслив, принимает по собственной воле Илья решение:
1 Следует подчеркнуть, что точкой зрения Я.Е. Боровского научные предположения
о происхождении этнонима славяне не исчерпываются.
2 Росстань — развилка дорог.
38
«Разве поеду я ведь добрый молодец
А й во тую дороженку, где убиту быть.
А й пожил я ведь, добрый молодец, на сем свети,
И походил-погулял ведь, добрый молодец,
во чистом поли».
Однако вопреки выбору героя погибель обходит его стороной. Ибо
от роду «смерть ему на бою не писана». Оказывается, не свободным
личным выбором, не стечением обстоятельств определяется участь
человека. Есть высшая сила, которая неотвратимо влечет человека по
жизненным перепутьям, следуя незримой таинственной нити...
Рожаницы и Макошь в изображении древнерусского мифа были
пряхами — даже за пределами русского средневековья Макошь в
крестьянской среде долгое время почиталась как покровительница
прядения. Но мифические рукодельницы пряли не простую кудель.
Божественные Пряхи пряли нить человеческой судьбы, предопределяя от
рождения будущее ребенка. Отголоски этого древнего мифа звучат в
русских сказках, где герой от необыкновенной старушки получает
чудесный клубок, который и решает судьбу странника.
Так и жизнь развертывается вослед невидимому клубку, держась
нити, напряденной волшебными рукодельницами. Древний русич
озирал свой жизненный путь совсем как грек времен Гомера: «Будет
терпеть, что ему судьба и Пряхи жестокие рождающемуся напряли льном,
когда его родила матерь», — говорится у греческого певца об Одиссее.
Сходные образы нити и Прях присутствуют в мифологии человеческой
жизни и других индоевропейских народов (у древних хеттов и индоа-
риев, например).
В среде индоевропейских народов было широко распространено
верование в то, что в минуту рождения младенца появляются в доме
божественные Пряхи и предсказывают судьбу новорожденного.
Предсказания Прях могут противоречить друг другу, но окончательным
приговором являются слова последней. «То, что присуждено
рожаницами, нельзя ни изменить, ни устранить никакими силами: это
приговор всемогущего, непреложного рока!» — замечает А.Н. Афанасьев.
По этому поводу народные пословицы гласят: «Кому быть повешену,
тот не утонет; кому за тыной окоченеть, того до поры обухом не
пришибешь; кому суждено спиться, тот обуха не боится».
Не только смерть «на роду писана», но и то, с кем человеку свой
век в супружестве коротать: «Суженого конем не объедешь»; «Кому на
ком жениться, тот в того и родится». Веря, что от судьбы все равно не
39
уйти, люди Древней Руси в затруднительных случаях кидали жребий.
Жребием определял суженую, т.е. присужденную Судьбой девицу,
князь Всеслав из «Слова»:
На седьмом веке Трояна
кинул Всеслав жребий
о девице ему милой.
По литовскому преданию, приведенному А.Н. Афанасьевым, «как
скоро родится младенец, тотчас же Верпея (пряха), восседающая на
небесном своде, начинает прясть нить его жизни; конец этой нити она
прикрепляет к новой звезде, которая непременно является в минуту
рождения человека. Когда же наступает его последний час, Верпея
перерезает нитку: звезда падает, гаснет в воздухе, и человек умирает:
поэтому в каждой из падающих звезд видят знамение чьей-либо
смерти». Сходные представления о связи судьбы со звездами существовали
и у восточных славян. Так, считалось, под какими звездами родится
человек — благожелательными или неблагоприятными, такова и будет
его участь.
В ответ на упреки богатыря Добрыни говорит ему мать:
Видно, ты, чадо мое милое,
Зародился ты в ту звезду,
В ту минуту бессчастную, не в таланную!
Напротив, другой богатырь похваляется: «Недаром мне моя
счастливая звезда дала силу богатырскую!»
Для большей наглядности представления о Судьбе облачались у
восточных славян в мифологические образы Доли и Недоли. «Доля и
Недоля — не просто олицетворения отвлеченных понятий, не
имеющие объективного бытия, а напротив — живые мифические лица,
тождественные девам судьбы (рожаницам)», — замечал А.Н. Афанасьев.
Незримо движутся они впереди человека, расставляя своими руками
события жизни. «Когда Доля покидает своего клиента, перестает на
него работать — он впадает в нищету. Несчастный страдает,
испытывает всевозможные лишения, потому что его Доля предается сну,
праздности или гульбе, бражничает, веселится и не хочет знать никакого
труда. Наоборот, деятельность Недоли постоянно направлена во вред
человеку; пока она бодрствует — беда следует за бедою, и только тогда
становится легче бесталанному, когда засыпает его Недоля...»
Представление о Доле и Недоле прибавляло к воззрениям на
Судьбу как неотвратимый рок элемент случайности. Доля вдруг может
40
загулять. Недоля — уснуть. Хотя бы на время это спутает карты
Судьбы.
Выраженный в мифологии взгляд на жизнь был предопределен
убеждением в том, что Судьба и Случай нераздельны, и человек от
рождения брошен в водоворот их неподвластного уму кружения.
Однако при этом славяно-русы не были абсолютными фаталистами. Не
только Случай (в славянской мифологии — Устреча) вносит порой
поправки в планы Судьбы. Мифологическое сознание славян не
исключало, что при особых обстоятельствах возможно свидание человека
со своей Долей или Недолей. Сойдясь с ними лицом к лицу, сметливый
молодец найдет слова, чтобы устыдить нерадивую Долю, отыщет
способ перехитрить Недолю — сказки хранят такие сюжеты. Человек
отнюдь не пассивный наблюдатель. Он — соработник Судьбы.
БОГИ-ПОКРОВИТЕЛИ
Сказочный герой, которому выпадает заведомо худший жребий, вдруг
поразительным образом оставляет в дураках всех насмешников и
недоброжелателей. Как такое возможно? По личной удали, по воле
Судьбы да по причине чудесной помощи...
От самого рождения и до смерти не упускают человека из поля
зрения великие боги, готовые помочь в добром и удержать от дурного.
Бдительным оком зрит Дажьбог-Солнце за деяниями своих потомков-
князей, сурово наказывая тех, кто вносит смуту. Пример тому —
горестная история похода князя Игоря в 1185 г., как она описана в
«Слове».
От безрассудного набега в половецкие степи, обреченного на
поражение, недвусмысленно отвращало князя само Солнце:
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце
и увидел воинов своих тьмою прикрытых.
Но затмение — явное предостережение — не охлаждает тщеславной
горячности Игоря:
Ум князя уступил желанию,
и охота отведать Дон великий
заслонила ему предзнаменование.
Самонадеянность князя и дерзкое пренебрежение волеизъявлением
богов ведут к трагедии. И тогда в гневе Солнце простерло «горячие
свои лучи на воинов» Игоря, накликавшего на Русь беду — вторжение
41
кочевников, «в поле безводном жаждою им луки скрутило, горем их
колчаны заткнуло».
При соблюдении воинского кодекса чести князь и его дружина
могли надеяться в ратных делах на помощь Перуна — бог-громовержец
был покровителем княжеской власти и воинского ремесла. Именем
Перуна князья клялись, заключая договоры.
Весь остальной древнерусский люд — крестьяне, ремесленники,
купцы — мог уповать на Велеса, «скотьего бога», подателя богатства,
покровителя хозяйственной предприимчивости и торговли.
В каждой местности наряду с общерусскими богами-покровителями
почитали своих особых божественных заступников.
Не только великие боги были связаны с нитью человеческой судьбы.
В каждом доме в углу за печью обитал домовой — дух-хранитель дома
и семьи. Ему обычно придавали облик старичка с длинной седой
бородой и в лохматой шапке. «Дедушка, соседушка, иди к нам», — так
заклинали домового при переселении в новый дом. Для верности
заманивали в новое жилье горшком каши, хлебом с солью и даже чаркой
хмельного питья.
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес, и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!
(Л. С. Пушкин)
В домовом видели живущего рядом предка, одно из воплощений
Рода. Поэтому обращались к нему — «Дедушка» и относились
почтительно-боязливо. Считалось, что если домовой настроен к семье
доброжелательно, в доме будет достаток, если же он сердит — от нужды не
уйти. Расположение домового зависело от простой и важной вещи —
от соблюдения домочадцами нравственных устоев. Их блюстителем и
был домовой.
К покровителям родового благополучия русичи относили и
божество по имени Чур. Чур воспринимался как необыкновенный предок. В
славянской мифологии его образ олицетворял единство родственников.
ГОРЬКИЕ ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ
Следуя дуалистическому мировоззрению, древний русич ввел в
мифологию человеческой судьбы зловредных, демонических героев. Их
вмешательством он объяснял нагрянувшие беды.
42
Рядом с домовым проживала кикимора — злой дух дома. Кикимора
насылала на людей и домашний скот болезни. В бане обитал банник
— дух бани, который своими злобными выходками мог уморить
посетителя.
Над домашней нечистью возвышались мифологические существа,
олицетворявшие болезни и невзгоды вообще. Образы их были чаще
всего антропоморфны. В таком человекоподобном виде они и перешли
потом в сказки. Ищет-ищет герой сказки горе, наконец встречает:
«Идет высокая женщина, худощавая, кривая, одноокая». Это Горе.
Ой ты, Горе мое, Горе серое,
Лычком связанное, подпоясанное!
Уж и где ты, Горе не моталося —
На меня, бедную, навязалося...
Кузнец, персонаж другой сказки, жил припеваючи, вдруг —
взбеленился: «Что это никакого лиха на веку своем в глаза не видел! Хоть
посмотрел бы, какое там такое лихо на свете». Случилось вскоре
увидеть Лихо, оказалось оно «бабой огромной, страшной, об одном глазе».
Насилу кузнец ноги унес.
Горе и Лихо — демонические существа восточнославянской
мифологии.
Не в диковинку было встретить на жизненном пути Кривду — ее
след мерещился славяно-русу во всяком проявлении лжи и
несправедливости. Однако Кривда, олицетворение вероломства, имела стойкого
противника — Правду:
Это не два зверя собиралися,
не два лютые сбегалися:
Это Правда с Кривдой сходилася,
Промежду собой они бились-дрались.
Содержание восточнославянской мифологии развивает издревле
известную истину: зло многолико и доводы его, сбивающие человека
с верного пути, порой кажутся убедительными. Но оно не столь уж
всемогуще. Человек сметливый, крепкий духом, может и Лихо
последнего глаза лишить и Нужду схоронить.
Труднее всего совладать с Мореной (иначе — Мареной). Каждую
весну ее соломенное чучело сжигали, а пепел развеивали. В трудную
годину ей приносили щедрые — даже человеческие —
жертвоприношения. Пытались оградиться от нее заговорами и амулетами-оберега-
43
ми. Но тщетно. Невозможно было петлять по жизненным тропам и
однажды не столкнуться с Мореной. Ибо Морена — воплотившаяся
Смерть.
Человеку Смерть может являться под разным обличьем. Обыгрывая
древний мифологический образ Смерти, сказки обычно так
изображают Смерть: «старуха, такая худая да страшная, косой подпирается». А
причитания могут рисовать ее иначе:
По пути она летела черным вороном,
Ко крылечку прилетела малой пташечкой,
Во окошечко влетела сизым голубком...
А вослед Смерти приходят Карна и Желя — печальные спутники
кончины:
Игорева храброго полка не воскресить!
По нем кликнула Карна,
и Желя поскакала по Русской земле...
Желя (Жля) — это олицетворение плача по умершему, олицетворение
рвущей душу печали. Карна — персонификация глубокой скорби.
Безмерно велика была порой горечь утраты, столь велика, что не
было сил ее сдержать, и она изливалась то безутешным рыданием, то
надрывным протяжным сетованием:
Солнце мое! Рано заходиши...
Месяц мой красный, рано погибаеши!
Звезда восточная, почто к западу грядеши?
Из таких плачей сложился особый пласт духовной культуры
русского народа — похоронные причитания:
Порастроньтесь, люди добрый!
Припаду я ко могилушке,
Я послушаю, бессчастная,
Нонь не стонет ли сыра земля,
Не вопит ли моя матушка...
Кажется, нет конца тому горю безысходному... Однако древние
культуры обычно берегли человека от отчаяния безысходности, оставляли
луч надежды. Иначе, как жить? Да и разум никак не соглашался с
вековечностью разлуки. Позднейшие эпохи решают проблему
отчаяния и надежды более жестко по отношению к человеку, если не
сказать, более жестоко.
44
Древнерусская мифология человеческой судьбы, сожалея о
быстротечности отмеренных свыше весен, не ставит точку в том месте, где
смерть побеждает.
МИФОЛОГИЯ ПОСМЕРТНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Смерть для древнего русича знаменовала переход в иное состояние, в
иной мир.
Славяно-русы, как и другие древние народы, верили, что душа
человека, в отличие от ее телесной оболочки, бессмертна. Как только
затухает биение сердца, душа отделяется от угасшей плоти и ведет
самостоятельное существование.
С бренными останками в славянских землях поступали двояко.
Очень долгое время господствующим был обычай кремации —
сожжения на костре с последующим захоронением пепла в погребальном
кургане. Гораздо реже хоронили по обычаю трупоположения — ингу-
мации. Только с конца X в. начинается массовый отказ от кремации.
Подробно похороны знатного русича описаны арабским
путешественником Ибн-Фадланом (см.: Приложение 3).
А что душа? Первоначально восточные славяне полагали, что после
смерти человека его душа не уходит далеко от родного дома, а обитает
поблизости, укрытая вместе с прахом земным покровом. Иной мир,
мир отошедших от земной жизни, располагался рядом с домом или за
околицей в месте захоронения предков. Более того, считалось, что
какой-то частью своей души умерший может войти в предметы (особые
сосуды, разные фигурки) — в этом случае для потомков они
становились священным вместилищем души предка — «деда». Считалось
также, что после своей физической смерти «деды» жили общей жизнью
со здравствующими родственниками, разделяя их заботы, помогая
советом, следя за порядком в семье и общине.
В мифологической картине мира, где обычные явления со всех
сторон обрамлены и пронизаны чудесным, община живых имела свое
начало и продолжение в общине потусторонней. «Деды» составляли
внушительную группу мифических персонажей, а рассказы об их
потусторонней жизни, о встречах с ними — целый пласт мифологических
повествований, который фольклористы называют быличками.
Поклонение могилам, к которым некоторой долей своего
потустороннего естества были привязаны умершие родственники, почитание
особых предметов (прежде всего, резных изображений — «кукол»),
упование на заговоры-призывы, обращенные к умершим, — все это
45
вместе с уважительной памятью, любовью, страхами перед
немилостью и надеждами на покровительство входило в славянский культ
предков. Мифология посмертного существования была идейным
стержнем этого культа.
Мифология посмертного существования восточных славян несла в
себе представление о том, что попавшим в потусторонний мир предкам
открыт доступ в чертоги могущественных богов, управляющих
природными стихиями и судьбами людей. Зная человеческие нужды,
предки могут выступать ходатаями за свой род пред богами. Это
представление побуждало людей к регулярному отправлению обрядов
задабривания пращуров — на могилах оставляли еду, поливали землю брагой
и т.д. Дары должны были подкрепить предков, а сопутствующие
заговоры-обращения напомнить об обязанностях защитников и
покровителей. Однако это же представление могло оборачиваться во
взаимоотношениях старшего и младшего поколений и иной стороной.
Нередко в жизни семьи или рода наступали страшно тяжелые
времена — голод и болезни часто несли людям гибель. И тогда, в
лихолетье, многим начинало казаться, будто бы заступничества умерших
предков уже недостаточно. И с последней надеждой взгляды
домочадцев обращались на престарелых родителей. Как отмечает С.А.
Плетнева, «почтительное отношение к отцу, к родоначальнику в
патриархальном обществе, побуждало его детей и потомков просить его в
крайнем случае уйти и во всеоружии мудрости, силы и благородства
предстать перед небесными силами для защиты живущих».
Старики воспринимали добровольный переход в иной мир как
исполнение своего последнего долга. По-видимому, языческий ритуал
проводов живых родителей на тот свет был обставлен весьма просто.
Поскольку дело происходило обычно зимой или весной, после
прощания с домочадцами сын сажал отца на сани или лубок1, вывозил в лес,
а там спускал его в глубокий овраг. В степных районах увозили
подальше в поле и оставляли на морозе. Иногда стариков добивали,
чтобы не подвергать долгой мучительной смерти. Обычай назывался
«сажать на лубок». Впрочем, сани и лубок не всегда были обязательным
атрибутом обряда: порой стариков оставляли на печи в пустой хате,
опускали в глубокую яму или топили.
Как повсеместно распространенный и священный, этот обычай
ритуального умерщвления стариков в Киевской Руси отходил в прошлое
уже в XI в. Разложение обычая являлось следствием перехода «к вы-
1 Лубок — кузовок, короб, сделанный из подкорья.
46
сшей стадии культа предков, когда умудренность старшего поколения
считалась основой благополучия общества. Житейская мудрость
ценится выше загробного покровительства предков, и ритуал
отправления на «тот свет» сменяется культом умудренной старости», — пишет
Н.Н. Велецкая в книге «Языческая символика славянских
архаических ритуалов».
Однако случаи обращения к этому обычаю бывали и спустя многие
столетия. Память народа удержала воспоминания о нем в языке: «Отца
на лубе спустил, и сам того же жди», — так с осуждением говорит
русская пословица. Образное выражение «седя на сансх» в старину
означало скорое завершение жизненного пути человека: «Седя на са-
нех, помыслих в души своей...», — пишет о себе старый князь
Владимир Мономах.
Рядом с древнейшим представлением о близости усопших со
временем, не отбрасывая его, формируется воззрение об уходе душ
предков в края очень отдаленные. С тех давних пор в русской духовности
восприятие смерти накрепко связано с образом дальней дороги. Пелось
в похоронном причитании:
Что проводим-то, батюшко,
Во дальну путь-дороженьку,
Во дороженьку незнакомую,
Во дороженьку небывалую,
Во матушку да сыру замлю,
На тот тебе белый свет —
На второе пришествьице
Ко своим-то тебя родителям.
Примечательно, что «дороженька небывалая» ведет одновременно
и в «сыру землю» и на «тот белый свет», т.е. в небесные обители.
Действительно, по славянским верованиям (очень нестройным в этом
вопросе), царство мертвых располагается разом и под землей и на
небесах. Мир усопших предков славяне называли ирий (вырий), не
выделяя в этом мире специально рай и ад. Ирий, место успокоения
после земных тягот, представлялся краем благодатным, там текли
«молочные реки». Млечный Путь, таинственно мерцавший на ночном
небосклоне, воспринимался как поток, по которому души уносятся в
ирий.
Не перед каждым, однако, расстилалась та путь-дороженька.
Тяжкие греховодники, а также те умершие, что остались без должного
47
погребения, не могли пересечь границу двух миров — так и застревали
они промеж живого и мертвого, становясь «живыми мертвецами».
Мифология восточных славян была заполнена рассказами об этих
ужасных существах — упырях, навьях. Один из таких рассказов вошел
даже в «Повесть временных лет» под 1092 г.: «Предивное чудо явилось
в Полоцке, в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало на улице,
рыскали бесы, как люди. Если кто выходил из дома, чтобы посмотреть,
тотчас невидимо уязвляем бывал бесами и язвою и оттого умирал, и
никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться
на конях, а не было видно их самих, но видны были коней их копыта;
и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Поэтому люди и
говорили, что это мертвецы (навие) бьют полочан».
События — как в фильме ужасов. Для читателя, уже готового
поверить и содрогнуться, еще одно описание:
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит, —
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Что же? вместо вурдалака —
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
(Л.С. Пушкин)
Страхи, страхи людские и сон разума вкупе с неуемной фантазией
часто становились композиторами мифологических симфоний.
48
Восточные славяне были потомками древних инодоевропейцев. В
индоевропейской культуре сформировалось воззрение, утверждавшее
идею не только бессмертия души, но и ее постоянной миграции от
одного воплощения к другому до тех пор, пока душа не достигнет
идеального состояния. Учение о перевоплощении души после смерти
получило название метемпсихоз.
Многие индоевропейские народы позднее последовательно развили
это древнейшее представление. У индоариев оно стало основой основ
мировоззрения, на его почве расцветали мифологии и вероучения
буддизма и индуизма. В Древней Греции метемпсихоз повлиял на облик
мифологии, но особенно сильно — на содержание учений орфиков и
пифагорейцев . Правда, далеко не все эллины разделяли веру в
переселение душ. Ксенофан (VI—V вв. до н.э.), поэт-философ,
саркастически декламировал:
Ворона серотелая летает неспеша —
Твоя осиротелая в ней каркает душа.
Сознание восточных славян тоже вполне допускало возможность
возврата души из потустороннего мира с последующим воплощением
в новом теле, чаще — теле близкого родственника, прежде всего,
внука. Однако, судя по сказкам, заговорам, причитаниям, в древности не
исключалась возможность перевоплощения в зверей и птиц — в волка,
собаку, зайца, ворона, сокола, голубя, а также перевоплощения в
растения и деревья.
В мифологии посмертного существования обретала крылья
народная мечта о лучшей доле — хотя бы в следующем рождении. Мечта
эта находила выход в сказочных мотивах «путешествия в «иное
царство», мотивах о мертвой и живой воде, молодильных яблоках, пере-
ковывания старых на молодых, кипящих котлов, откуда герой
выскакивает юным красавцем и т.п.», — отмечает Н.Н. Велецкая.
Мифическая путь-дороженька была дорогой с двусторонним
движением.
Главные обряды, связанные с идеями мифологии посмертного
существования, с верой в загробную жизнь предков, справлялись в
русской среде весной. Наследницей древнейших обрядов продолжает
оставаться в наше время радуница (радоница), весенний день
поминовения.
1 Орфики и пифагорейцы — последователи религиозно-философских школ,
существовавших в Греции в VI—IV вв. до н.э.
4-А.П.Забияко 49
Идея прочного переплетения бытия предков и потомков была одним
из главных оснований древней мифологии истории.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Как надо понимать слова из «Повести временных лет» о том, что славяне «землю
глаголют матерью»?
2. В каких сказочных сюжетах можно встретить следы веры наших предков в Судьбу и
Случай?
3. Какие мифологические существа связаны с нитью судьбы?
4. Обрывалась ли нить судьбы в момент физической смерти человека?
5. Чем притягательны идеи метемпсихоза? В какие культурные формы облекались в
древности идеи метемпсихоза?
ГЛАВА 5
МИФОЛОГИЯ ИСТОРИИ
Ни одна культура не может развиваться без памяти о прошлом, без
соотнесения себя с минувшим. Особенно значимым знание о прошлом
было для древних культур, ведь для них прошлое — время величайших
божественных свершений и героических подвигов предков, время
доброе, ибо в прошлом «Правда Кривду переспорила», после чего
«Правда пошла на небеса... А Кривда пошла у нас вся по всей земле». Иными
словами, в восприятии людей древних культур прошлое — наиболее
почитаемое и образцовое время.
Важнейшие пласты памяти восточных славян о своем прошлом
носили характер мифологии истории, т.е. представляли собой собрание
мифов, повествующих о первых временах жизни людей, о
происхождении родов и племен, об основании городов и княжеств.
Древний миф, занесенный в XII в. в Ипатьевскую летопись,
рассказывал о том, что некогда люди жили беспорядочной ордой — они
«палицами и каменьями бивахуся», закона и власти не знали; не
ведали и прочных семейных уз, потому и «жены блудяху». Из состояния
первобытной дикости людей вывел Сварог: он послал людям клещи и
те «нача ковати оружье», то бишь под покровительством Сварога стали
пользоваться огнем и обрабатывать металлы. Кого напоминает славян-
50
ский Сварог? Конечно, мудрого греческого Прометея. Каждый народ
создавал подобный мифологический образ необыкновенного дарителя
первых навыков культуры. Небесный бог славян своим
вмешательством устроил и правильную семейную жизнь — повелел «единому му-
жю едину жену имети».
При Дажьбоге (Сварожиче, сыне Сварога) еще больше становится
между людьми порядка: появляются правители — блюстители
божественных установлений, и «начата человеци дань давать царем».
В развитых мифологических описаниях именно боги выступают
действительными творцами истории. Они созидают ее своим
непосредственным участием или через посредников. В восточнославянской
мифологии ближайшими споспешниками богов оказываются князья,
связанные с богами родственными узами. В «Слове о полку Игореве» о
князьях сказано — «Дажьбожьи внуки».
Но не только к божественным образам прибегает древняя
мифология истории, отвечая на вопрос о том, откуда пошел народ и кем был
поставлен на свои стези.
Важнейшую роль в мифоисторических повествованиях играют
образы выдающихся предков. Иногда эти образы полностью
вымышлены, иногда восходят к реальным историческим лицам. Однако всегда
они окружены ореолом диковинных подробностей.
Отпечаток древнего мифа о предке-основоположнике лежит на
известном предании о Кие, его братьях и сестре. В далеких от Киева
русских землях имели хождение свои предания. Словене
новгородские, к примеру, бережно хранили память о Словене и Русе.
«В лето от сотворения света 6099 Словен и Рус с роды своими отлу-
чишася от Скифенопонта и идоша от рода своего и от братии своей, и
хождаху по странам вселенныя, яко орли острокрилатии перелетаху
сквозе пустыня, много ищуще себе на вселенней места благопотреб-
на...» Сорок лет блуждали Словен и Рус, два племенных вождя, вместе
со своими людьми, пока не достигли огромного озера, которое
получило название по имени сестры Словена Илмеры — Ильмень-озеро.
Новгородское сказание повествует далее, что неподалеку от озера и осели
пришельцы, заложив город Словенск Великий, ставший потом
Новгородом.
Это новгородское сказание о славных предках включало рассказ о
том, что старший сын Словена — Волхов был злым «чародеем», он мог
превращаться в лютого водяного зверя. Погрузившись в воды реки, он
4* 51
пожирал тех, кто смел приблизиться к берегу или плыть по волнам.
Лишь люди, признавшие его божеством, оставались в живых.
Трепеща, новгородцы поклонялись ему как богу до тех пор, пока наконец
этот оборотень — бог реки — не погиб. После смерти Волхва жители
города не посмели надругаться над выброшенным на берегтелом,
справили торжественный похоронный обряд и устроили на месте
захоронения святилище. Однако земля не выдержала осквернения,
рассказывает миф, и провалила «мерзкое тело» во тьму кромешную — «иже
и доныне, якоже поведают, знак ямы тоя стоит не наполняяся».
Редкий предок наделялся славянской мифологией столь
демоническими чертами, как Волхов, сын вождя-родоначальника. Большинство
мифологических героев отличалось добрым нравом. Древний русич с
благодарностью вспоминал о них как о зачинателях полезных занятий.
Пожалуй, самый известный мифологический персонаж такого рода
— Боян, знакомый каждому благодаря «Слову о полку Игореве».
Для сочинителя «Слова» и его современников Боян не просто
искусный певец, «соловей старого времени». Он певец той седой старины,
что названа в песне эпохой «первых времен и первых князей». Это
время начала истории, время мифологическое. Под стать той чудесной
эпохе и сам Боян: в его жилах течет необыкновенная кровь, ведь он —
«Велесов внук»; он — «вещий», т.е. обладающий даром памяти
далекого прошлого и знания будущего.
Судьбы мира — открытая книга для Бояна. Ибо он владеет тайной
превращений:
Боян же вещий,
если хотел кому песнь воспеть,
то растекался мыслию по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.
Превращаясь в мчащегося по земле волка, певец-оборотень зрит дела
земные и подземные (волк в мифах легко принимает форму змея).
Оборачиваясь орлом, Боян становится причастным к замыслам богов,
ведь орел — птица особая, спутник богов. То древо, по которому может
«растекаться мыслию» певец, поднимаясь к вершине, тоже необычно
— это мировое дерево, подпирающее кроной небосвод. Взбираясь по
нему, герои мифов попадают в иные миры, получают волшебные
способности.
52
Не как простые смертные играет Боян:
Боян же, братья, не десять соколов
на стадо лебедей напускал,
но свои вещие персты
на живые струны воскладал;
они же сами князьям славу рокотали.
Игра Бояна — магия, колдовство. Помня об этих необыкновенных
дарованиях Бояна, о его чудодейственном искусстве, отдает дань
уважения Бояну его потомок — певец «Слова». Образы
чародеев-музыкантов оживали не только в славянской мифологии. Амфиона и Орфея
почитали греки. Богу Одину, испившему волшебный мед поэзии,
поклонялись скандинавы.
Славяно-руса не мог не волновать вопрос о том, чем держится Русь
под извечным натиском ворогов. Очевидный в ту пору ответ — божьей
помощью да силой богатырскою — порождал вопрос посложнее: а
откуда берется та сила?
Но далеко за ответом ходить нужды не было, стоило лишь
прислушаться к тем сказаниям, что пели мудрые певцы, наследники Бояна.
А те любили петь о богатырях невиданных — силы непомерной,
своенравных, владеющих порой не только ратным мастерством, но и
колдовскими чарами. Чудесным образом они рождаются (Волх Всеславь-
евич, например, от змеи), в самые стародавние — «первые» времена
— живут диковинно и столь же диковинно уходят из мира.
Волх Всеславьевич, Микула Селянинович, Вольга, Михайло Потык
— несомненно мифологические герои, перешедшие из древнейших
мифов в былины. Их воспевали как старшее богатырское поколение,
проложившее первую стезю русской ратной истории. Они — корень
русского богатырства.
Первым в ряду мифологических богатырей стоит Святогор. Сила
его столь велика, что не находит ей богатырь применения. Мается на
земле Святогор:
Не с кем Святогору силой померяться,
А сила-то по жилочкам
Так живчиком и переливается.
Грузно от силушки, как от тяжелого бремени.
Но оказывается есть сила побольше Святогоровой. Это — смерть,
судьба. Заманивает она богатыря хитростью в гроб, захлопывается
неподъемная крышка: «Видно, судьбина поискала меня», — молвил ратник,
53
смирясь. Но перед кончиной совершает Святогор знаменательное
деяние — передает часть своей силы богатырской Илье Муромцу.
Говорит Святогор своему молодому сотоварищу:
Я ведь дуну-то своим духом в тебя да богатырским-то,
Ты прими от меня да себе силушки.
Илья Муромец принимает эту силу И долго ею держится Русь.
Так, сюжет за сюжетом, в восточнославянской мифологии истории
составлялось свое повествование о том, «откуда есть пошла Русская
земля».
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1 Что представляло собой древнейшее знание о прошлом?
2. Кому древняя мифология истории приписывает роль творца истории?
3. Какие источники хранят следы древней славянской мифологии истории?
4. Образы каких мифологических героев сохранились в русской культурной традиции?
ГЛАВА 6
ЯЗЫЧЕСТВО
ДРЕВНЕЙ РУСИ
МИФОЛОГИЯ И ЯЗЫЧЕСТВО СЛАВЯН
Мифология восточных славян выступала важной составной частью
вероучения их религии — язычества. Применительно к истории Древней
Руси язычеством называются религиозные верования, обряды и
традиции, сложившиеся до принятия христианства.
Мифологические повествования — основа важнейших вероучи-
тельных представлений славянского язычества: о чудесном
обустройстве мира необыкновенными существами — богами и первопредками;
о божественном присутствии в природе, человеческой судьбе и
общественных делах; об иерархии богов, которая мыслилась прежде всего
как семейное соподчинение младшего поколения богов старшему; о
постоянном сверхъестественном движении форм жизни — в потусто-
54
ронний мир и обратно, из человеческого состояния в зооморфное и т.п.
Наконец, в ткань язычества красной нитью была вплетена
мифологическая идея дуализма — все (и природа и человеческое естество)
пронизано борьбой светлых, добрых и темных, злых начал.
Мифологические образы богов составляли пантеон — божественное
сообщество. Славянин-язычник свято верил в реальность
существования своих богов. Одно старинное сказание сохранило слова князя
Владимира, обращенные к варягу Олаву «Прошу тебя почитать богов и
укрощать себя перед ними покорностью; опасаюсь, что они прольют
на тебя ужас своего бурного гнева и жестокости» («Сага Олава Триг-
весона») Боги, как и предки из своей обители, зорко следили за
порядком в мире, выступали гарантом соблюдения обычаев древнего
общества.
Из мифологических олицетворений темных сил язычество
формировало полчища демонов — нечисть.
Открытые древнему человеку в виде религиозного знания, мифы
воспринимались в культурах прошлого как священные повествования.
Священный ореол вокруг важнейших мифов поддерживался еще и
тем, что многие мифы имели своим прямым продолжением ритуал,
священнодействие, разыгрывающее сюжет мифа.
КАЛЕНДАРНЫЕ ОБРЯДЫ И ПРАЗДНИКИ
Важнейшие на Руси языческие обряды и праздники были слиты с
земледельческим трудом, с жизнью природы, а значит, с
мифологическими олицетворениями природных сил.
Уродилась Коляда Огни горят палящие.
Накануне Рождества. Вкруг огней люди стоят,
За горою за крутою, Люди стоят — колядуют:
За речкою за быстрою — Ой, Коляда, Коляда,
Стоят леса дремучие. Ты бываешь, Коляда,
В тех лесах огни горят, Накануне Рождества.
Рождение Коляды, мифологического существа, родственного Ма-
коши, совпадало по времени с «рождением» Солнца — зимним
солнцеворотом. Участники обряда колядования распевали песни,
прославлявшие Коляду, ходили по домам, желали хозяевам здоровья, богатого
урожая, приплода в наступающем году. По требованию колядующих
хозяева вознаграждали их съестными дарами — это была жертва
Коляде. Разжигали костры, и под веселые песни, сопровождаемые тан-
55
цами ряженых, собранная еда коллективно поедалась. Происходило
это обычно 24 декабря (по старому стилю).
Колядованием начинались зимние святки — древний славянский
праздник начала Нового года, длившийся с 25 декабря по 6 января (по
старому стилю). В чем его суть?
Набиравшее силу солнце обещало скорое пробуждение земли,
возрождение природы. Древние земледельцы, неразрывно связанные
своим трудом с природой, верили, что, соединяя усилия многих людей в
обрядовом действе, они могут помочь плодородию. Ведь люди и
природа, согласно их мировоззрению, — две части одного целого, а обряд
— средство сообщения между ними.
Обязательные святочные игры, веселые забавы, обильная еда и
хмельные напитки пробуждали в людях жизнерадостную энергию,
которая, по их убеждению, сливалась с возникающей энергией
плодородия, удваивая ее. Весьма примечательно, что многие святочные
развлечения носили не просто оживленно веселый, но и эротический
характер: ряженый быком или гусем парень толкал, например, во время
ритуального танца молодиц длинным предметом — «рогом» или
«клювом», а те со смехом увертывались.
«И бывает отрокам осквернение и девкам растление», — писал
строгий христианин в XVII в. о таких игрищах, по-прежнему широко
распространенных. Огорчение христианского блюстителя нравственности
по-своему понятно, но для язычника в них не было и тени греховного
непотребства: эротический характер святочных игрищ прямо
соответствовал земледельческой эротике плодородия, ясно выраженной в
представлениях о мифологическом браке Неба (Солнца) и Земли.
Другая сторона святочных ритуалов — гадания. Каждому хотелось
узнать, каков будет год: урожайным ли, обильным ли на недуги,
щедрым ли на свадьбы. Считалось, что открытое по святочному гаданию
обязательно сбудется.
В конце марта, в период весеннего равноденствия отмечали
масленицу. Масленица — праздник проводов зимы и встречи весны.
Непременным спутником этого весеннего праздника были блины, масляные
блины. Своей формой они символизировали солнце. Тысячу лет назад
вид блинов был еще ближе к древнейшему схематичному
изображению Солнца — их пекли на круглых глиняных сковородках с
зубчатыми краями и прочерченным внутри крестом.
Над веселящейся, ряженой, объевшейся масляными блинами
толпой возвышалась сама Масленица — олицетворение конца зимы и
56
начала сезона плодоношения. На празднике она присутствовала в виде
чучела, разодетого в женские одежды. Гуляние начиналось с обрядов
призыва и встречи Масленицы:
Ой да, Масленица на двор въезжает,
Широкая на двор въезжает!
А мы, девушки, ее состречаем,
А мы, красные, ее состречаем!
Заканчивалось же гуляние ритуальным захоронением Масленицы —
чучело сжигали или, разорвав, разбрасывали по полям, закапывали.
Ознаменовав приход весны, передав свою силу полям, Масленица
должна была теперь успокоиться до следующего года:
А мы Масленицу прокатали,
в песок ее закопали,
Да на лето ее прибрали.
Ритуальная смерть Масленицы воспринималась язычниками как
необходимая предпосылка ее грядущего возрождения.
К весенним обрядам заранее готовились: вышивали полотенца с
изображениями богини плодородия Макоша, рожаниц, лошадей,
журавлей и других птиц. Покрывали эти полотенца растительным
орнаментом. Все это имело свой магический смысл, сокрытый в желании
земледельца усилить животворящие токи природы.
Не обходились весенние обряды и без раскрашенных яиц. Традиция
расписывать яйца весной — одна из древнейших, среди сохранившихся
доныне. Расписное яйцо было столь важным атрибутом обрядов, что
длительное время (примерно с X в.) держался обычай пользоваться
специально изготовленными керамическими разукрашенными
яйцами — писанками. В больших количествах их делали в мастерских
Новгорода и Киева. Считалось, что раскрашенное ритуальное яйцо
обладает необыкновенными свойствами: им можно исцелить больного
или даже потушить пожар, случившийся от удара молнии.
Венчали весеннюю обрядность и начинали летнюю «зеленые
святки», или русалии. Они приходились на конец мая — июнь (в разных
местностях назначали свои сроки). Для землепашца это время
критическое — все, что мог, он на полях сделал, брошенное зерно дало
всходы, теперь все зависело от природы, а значит, от прихоти
управляющих природными стихиями существ.
Взор земледельца обращался к водным гладям — к рекам и озерам,
источникам благодатной утренней росы. А душа — к русалкам, вла-
57
стительницам водоемов. И ожидали в это время от русалок не только
шалостей и козней, но и орошения полей живительной влагой,
способствующей колошению хлебов.
Для землепашца-язычника это время критическое еще и потому,
что, согласно бытовавшим представлениям, в весенние сроки
происходит размыкание Земли, т.е. отворяются врата потустороннего мира
(ирия) и из его недр выходят на белый свет необыкновенные хозяева
лесных чащоб и водных гладей — лешие, русалки и пр.
Остроте переживаемого момента — быть или не быть урожаю? не
случится ли беда от опасного соседства? — соответствовала крайняя
напряженность религиозной жизни. Пускался в ход весь арсенал
магических приемов — обильные жертвоприношения, заклинания,
«волшебная» музыка, ритуальные песни и танцы, шествия ряженых.
Старинный источник сообщает: «Бьяху в бубны, друзии же в сопели со-
пяху, инии же возложиша на лица скураты (маски) и деяху на
глумление человеком... И нарекоша игры те — русальи».
Русальные ритуальные хороводы и песни сопровождались ударами
бубна, резкими звуками флейт, верчением и пряжками,
пронзительными выкриками участники приводили себя в состояние крайнего
возбуждения. Такое массовое буйство должно было привлечь внимание
русалок и выманить их из омутов. И если все складывалось как надо,
те не заставляли себя долго ждать. Они включались в общее
неистовство, принося вместе с неприятностями (могли, например, мельницу
«сломать») благодатную влагу.
Веселье, приуроченное к зимним и весенним аграрным
праздникам, не должно создавать у нас иллюзию царившей будто бы в это
время безоблачной радости. Под маской бурного веселья скрывалось
тревожное состояние души человека, стоявшего на грани голода и
смерти. Величиной ужаса перед неурожаем и голодной смертью
определялась степень эмоционального возбуждения в пору праздников,
стимулировавших плодородие. Радостью, переходящей в экстаз,
человек взбадривал себя с надеждой пробудить к жизни силы природы.
Святочное веселье земледельца было сродни возбуждению воина перед
отчаянной сечей. Тут и противник был один и тот же — Смерть.
Добрый урожай зависел не только от умеренного орошения, но и от
солнечного тепла. Поэтому частью «зеленых святок» были два
«огненных», солнечных праздника — Ярилин день D июня по старому стилю)
1 Подробнее об этом можно прочитать и книге Б.А. Успенского «филологические
разыскания в области славянских древностей» (М., 1982)
58
и Иван Купала B4 июня по старому стилю), дата летнего
солнцестояния).
Ярило был «богом восходящего или весеннего солнца, богом похоти
и любви, богом производителем и покровителем животных,
производителем растений, богом силы и храбрости», — отмечает этнограф и
фольклорист П.С. Ефименко. Многогранность образа Ярилы есть
отражение той целостности восприятия мира и человека, благодаря
которой весь мир славяно-русу казался единым живым организмом. И
поэтому бог весеннего солнца — животворящего начала природы
одновременно оказывается и богом любви — животворящего начала
человеческого бытия; а жар солнца, его яркость оказывается родственной
пылу плотской любви (яриться в старину означало «иметь похоть») и
родственной крайней горячности живого существа — ярости.
Не считалось зазорным демонстрировать на Ярилин день чучело
Ярилы с намеренно увеличенными мужскими признаками. Не
скрывалась и эротическая подоплека культа Ярилы. Напротив,
сексуальная откровенность обрядов магическим образом должна была
сказаться на плодовитости природы.
Купала — божество славянской мифологии, связанное с культом
солнца. Во время праздника оно было явлено куклой или чучелом
(мужского, а иногда женского пола) Украшением и символом
праздника были цветы иван-да-марьи. Согласно поверьям, в ночь на Ивана
Купалу распускался огненного окраса чудесный цветок папоротника
— «перунов цвет», указывавший место закопанных кладов.
Колдовские чары окружали этот цветок, отыскать его и отрыть клад считалось
делом почти невозможным:
Цвети во тьме, лелея клад!
Тебя лишь ветер вольно склонит
Да волк, блуждая наугад,
Хвостом ленивым тихо тронет.
В лесу, пред ликом темноты,
Не станешь ты ничьей добычей.
Оберегут тебя цветы,
Да шум сосны, да окрик птичий...
(В. Ходасевич)
«Перунов цвет», однако, манил, завораживал тайной быстрого
обогащения. Особо доверчивые и азартные отправлялись ночью в лес. Ве-
59
ками из уст в уста передавались в народе разные небылицы о таких
простаках (см.: Приложение 4).
Не смыкали в эту ночь глаз не только кладоискатели. По заветным
тропинкам скользили тенями знахари — собранные под покровом
купальской тьмы целебные травы считались особенно
чудодейственными.
Вечером на Ивана Купалу магическим обрядом добывания «живого
огня» (трением кусочков дерева) начиналось главное действо: от
затеплившегося огня возжигались священные костры, и самый удалой
народ пускался прыгать через них. Каждый стремился взвиться
повыше, потому что волшебным образом от высоты прыжка зависела высота
хлебов. Вокруг костров водили хороводы. В купальских хороводах
участвовали преимущественно юноши и девушки, но были и замужние
женщины и женатые мужчины. «...А по плясании начаша блуд творити
с чужими женами и сестрами», — доносит средневековый автор.
Однако в народной среде супружеская неверность в пору праздников
плодородия строго не осуждалась, к ней относились терпимо.
Итак, горящие в ночи костры — самая впечатляющая черта
купальского таинства плодородия. А в мерцающих отблесках их огней
одержимые любовью пары под сенью священных рощ творили свое
таинство, и сила их пыла вливалась в общий мировой поток энергии
жизни...
Следующий виток аграрных календарных праздников и обрядов
был приурочен ко времени сбора урожая и началу его переработки.
Особенно значительными были: праздник «первых плодов» (начало
августа); чествование Рода и рожаниц, когда хлеба уже ссыпаны в
закорма (время «бабьего лета», с конца авгусга по середину сентября);
начало прядения льна (октябрь), обставленное торжественными
обрядами во славу Макоши-Пряхи (Льняницы).
Обильно текли хмельные напитки, совместно поедались
ритуальные караваи и каши, мясо принесенных в жертву животных.
Разгульные хлебосольные пиры «всем миром» — главная часть праздников,
завершавших сельскохозяйственный год. Только осенью отступала
щемившая сердце пахаря черная тревога за судьбу урожая. Опять
возносились обращения к божествам, лились песни, отплясывали
плясуны, звучала музыка. Но только теперь в веселье земледельца исчезала
двойственность и праздник обретал привычное для нас содержание. Он
становился благодарением, радостным отдыхом.
60
МНОГООБРАЗИЕ ОБРЯДОВ
Конечно, не только от хлебной нивы и приплода скота зависела жизнь
человеческая. Подчистую порой выкашивали население городов и
селений эпидемии, кровавые распри опустошали княжества, да и в
личной жизни мало ли могло случиться бед? То корова-кормилица падет,
то тяжкий недуг разобьет, то нечисть всякая кругом мерещится...
Во всех несчастьях древний язычник усматривал немилость богов
или происки здых духов. И тех и других можно было умилостивить,
задобрить особым словом, действием или состоянием души — все это
вместе, исполненное по строгим правилам, и составляло обр5щ. Обряд
как явление религиозной жизни представляет собой традиционный
способ общения людей со сверхъестественными силами.
Аи же, вы дружки-братья корабельщики,
Верно не пошлины Поддонный царь требует,
А требует он голову человеческу!
(Новгородская былина о Садке)
В особо тяжких обстоятельствах славяно-русы шли на человеческие
жертвоприношения (см.: Приложение 1). Однако гораздо чаще, чем
кровь людей, проливалась в ходе ритуалов жертвоприношений кровь
животных — коней, птиц, домашнего скота. Языческим богам,
сообщает с негодованием средневековый христианин, «человеци молятся
и куры им режют. О, убогая курята, оже не на честь святым поедашася,
ни на честь верным человеком, но на жертву идолам режются...».
«Замену человеческого жертвоприношения приношением
домашнего животного — лошади — можно найти уже в древности у разных
индоевропейских народов, для которых культ лошади был особенно
характерен.
В Новгороде и в других местах поселений восточных славян
сохранились археологические и языковые свидетельства древних конских
строительных жертв. В славянских (новгородских) обрядах
принесения коня в жертву при закладке дома, в соответствующих символах
на крыше дома и в их названиях (конек на крыше) отражена особая
ритуальная роль головы коня, отделявшейся при жертвоприношении
от туловища. Конский череп, венчаемый зеленью... во время
купальских обрядов, сохранил свою ритуальную функцию в западной части
. Полесья — этом заповеднике древних обычаев; в славянском
фольклоре отмечена роль образа кобыльей головы», — замечает известный
61
отечественный исследователь славянских древностей В.В. Иванов.
Славянские жертвоприношения коней глубоко родственны в своих
истоках древнеиндийскому обряду принесения в жертву коня;
родственны они также и ритуальным играм древних римлян. Римляне, принеся
в жертву коня, разыгрывали затем ритуальное соперничество за право
обладания отсеченной головой животного.
Еще чаще отправлялись бескровные умилостивительные обряды —
хлебами, кашами, хмельным зельем, деньгами.
Поданная в виде угощения божествам ритуальная пища, если она
не сжигалась и не топилась, редко оставалась нетронутой. После
произнесения молитвенных обращений и магических заклинаний сами
участники обряда поедали ее с особым усердием, ибо в этот момент
каждый мнил себя сотрапезником божества и никто не хотел обидеть
необыкновенного хозяина застолья.
Так было заведено у многих народов. Древние греки, скажем,
следуя установленному хитрым Прометеем порядку, отдавали богам
кости и жир жертвенных животных, сами же довольствовались мясом.
Коллективное поедание жертвенной пищи в древнерусской
культуре приняло облик ритуального пира. «Повесть временнных лет»
рассказывает, как избегнув однажды смертельной опасности, князь
Владимир «устроил великое празднование, наварив меду триста мер. И
созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов и всяких
людей много, и роздал бедным триста гривен. Праздновал князь восемь
дней, и возвратился в Киев..., и здесь вновь устроил великое
празднование, созывая бесчисленное множество народа». Память о
ритуальных пирах, особенно пирах Владимира, многие столетия удерживалась
русскими былинами — мало кто из былинных богатырей не испил
чашу зелена вина за пиршественным столом князя Владимира Красное
Солнышко.
Жертвоприношения были главным звеном языческой обрядности
восточных славян.
Большое уважение вызывали обряды гадания. Ни одно серьезное
государственное или семейное дело не обходилось без попыток
выведать колдовским путем направление линии судьбы и настроение богов.
Со времен глубокой древности одним из самых распространенных
способов гадания, в том числе и у восточных славян, было гадание по
вещим снам — те или иные явления, привидевшиеся во сне,
толковались как символы определенных событий. Вещие сны стремились
вызвать специальными ритуальными действиями: так, чтобы узнать о
62
будущем замужестве, девушки перед сном ставили у изголовья сосуд
с водой.
Широко практиковался в старину такой способ гадания: в чашу с
водой лили расплавленный воск или олово и по очертаниям застывшей
массы судили о будущем.
Девушки на выданье к гаданиям, связанным с водой, прибегали
особенно часто. «Наиболее простыми по форме ритуальными
действиями отмечены гадания, во время которых следовало просто смотреть в
воду, чтобы увидеть облик суженого. Для южных и восточных славян
было характерно хождение для этой цели к источникам, рекам, к
проруби». «По-видимому, на той же основе — отражение в гладкой
поверхности —- развились и варианты гаданий с зеркалом, известные
очень широко как у славян, так и у других народов Европы», —
отмечает Л.Н. Виноградова.
У балтийских соседей славяно-русов — ругов-рутенов существовал
обряд гадания по поведению лошади. Перед важным делом жрецы
подводили особого коня, посвященного богу, к вонзенным в землю
копьям и смотрели, какой ногой переступит конь через преграду —
если прежде ступал правой ногой, то это был хороший знак, если же
левой — намеченное обречено на неудачу. Очевидно, схожий способ
гадания был распространен и среди древних русичей: еще в XIX в. в
русских деревнях девушки гадали о женихе, выводя коней из конюшни
и наблюдая, какой ногой тот ступает через порог.
Об отпущенных годах жизни узнавали у кукушки. «Кукушка, —
пишет Б.А. Успенский, вообще непосредственно связана с ирием в
народных верованиях и выступает как типичная представительница
царства мертвых; известная роль кукушки как предсказательницы, к
которой обращаются с вопросами о долголетии и т.п., обусловлена
именно ее связью с потусторонним миром».
С потусторонним миром связана и вода, которую столь часто
использовали, чтобы заглянуть в будущее. Ведь вода, согласно
представлениям славян об устройстве мироздания, соединяет мир живых и мир
иной (ирий). В сущности своей гадание воспринималось именно как
один из способов общения с существами потустороннего мира —
божествами, духами, умершими предками.
Такое понимание обряда гадания как способа установления
контакта с могущественными потусторонними силами, с покойниками
окутывало ритуал атмосферой суеверного страха. Некоторые магические
действия, память о которых держалась в народной среде вплоть до XX
63
столетия, должны были помочь успешному исходу опасного общения:
приступать к гаданию следовало молча, в одной рубашке, а еще лучше,
раздевшись донага, распустив волосы, для пущей надежности нужно
было очертить около себя круг.
Итак, каждому срезу человеческого бытия — индивидуальной
жизни, жизни семейной, племенной или государственной соответствовали
специфические обряды, отправляемые регулярно (как, например,
поминовение предков) или по случаю (в неопределенных ситуациях, при
строительстве дома и т.д.). Вкупе с календарными обрядами они
охватывали практически все стороны человеческого существования.
Языческие обряды обрамляли все этапы жизни человека — от
рождения до смерти.
Наконец, язычество не обошло вниманием ни одного социального
слоя древнерусского общества — каждый слой имел свои обряды,
согласованные с родом занятий. Были обряды землепашцев и
скотоводов, охотников, ремесленников. Описание купеческих языческих
обрядов оставил наблюдательный араб Ибн-Фадлан (см.:
Приложение 5).
А эти строки русского поэта прошлого века навеяны древними
дружинными обрядами:
Златится мед, играет меч с мечом...
Обряд исполнили священный
И, мрачные, воссели пред холмом,
И внемлют арфе вдохновенной.
(А Одоевский)
СВЯТИЛИЩА
Для отправления обрядов использовались, как правило, особые места
— святилища, в которых, по поверьям, временно или постоянно
обитали божества и духи.
В каждом доме были свои священные места для отправления
домашних обрядов. Кроме того, славянское захоронение, напоминавшее
по своему устройству жилую хоромину, почиталось как священное
место, дом предков.
Для отправления совместных священнодействий народ собирался
на примечательных участках полей или речных берегов, у ручьев, но
особенно часто — в рощах.
Существовали и специально обустроенные святилища — капища.
Крупные капища обычно имели форму округлой площадки, защищен-
64
ной со всех сторон рвом или валом. Внутри в самом центре ставились
деревянные или каменные изваяния языческих богов, а чуть поодаль,
вероятно, находились строения для общих ритуальных пиршеств.
Участники обрядов озарялись и «очищались» светом больших священных
костров, которые возжигались вокруг святилища.
К самым впечатляющим капищам такою рода принадлежало,
пожалуй, святилище Перуна близ Новгорода. Археологами обнаружены
многочисленные остатки славянских языческих святилищ — селище
«Грудок» в бассейне Средней Десны, капище на вершине
Старокиевской горы над Днепром, жертвенник на Девичь-горе у села Триполье,
святилище на Бабиной горе у берега Днепра. Характерно, что многие
крупные капища располагались на возвышениях и почитались
язычниками как места необыкновенные, священные. С тех пор широко
распространено в русской топонимике название «Святые горы» и его
производные.
Обряды, праздники, святилища играли огромную роль в языческой
культуре. Они содействовали сплочению людей, соединяли
человеческий род с общиной предков и сонмом богов, прибавляя тем самым
уверенности в завтрашнем дне. Через обряды от поколения к
поколению передавался и значительный объем положительных знаний о мире
— о причинных зависимостях в природе, о свойствах природных
явлений и т.д.
Более того. Языческие обряды не двавали угаснуть чувству
причастности человека к жизни природы, родства с нею. Праздники
устанавливали четкие ориентиры в могучем временном кружении.
Святилища были такими ориентирами в пространстве — они очерчивали
круг подвластной родным богам и соплеменникам земли. Своей земли.
Окружающий мир в итоге становился понятнее. А с понятным миром
было легче жить в согласии.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Как связаны мифология и язычество древних славян?
2. Можно ли согласиться с тем, что языческие обряды были для древнего человека
формой управления природой?
3. Чем объясняется эротический характер многих архаических аграрных обрядов?
4. Сохранились ли в современной жизни следы древнейших праздников и обрядов?
5. В каких русских былинах упоминаются ритуальные пиры при дворе князя
Владимира Красное Солнышко?
6. Какие типы святилищ существовали у восточных славян?
7. Каково значение языческих обрядов, праздников, святилищ в духовной культуре?
5 - А. П. Забияко 65
ГЛАВА 7
ВОЛХВЫ — ЖРЕЦЫ,
СКАЗИТЕЛИ И МУЗЫКАНТЫ
ДРЕВНЕЙ РУСИ
ВОЛХВЫ — ПРОРИЦАТЕЛИ БУДУЩЕГО
Главным действующим лицом в ходе отправления домашних
языческих обрядов был хозяин дома. Иное дело общеплеменные
священнодействия: их исполнение первоначально было обязанностью главы
племени, князя, но в эпоху языческой Киевской Руси бразды
правления религиозной жизнью постепенно переходят в руки особого слоя
людей — языческих жрецов, волхвов. Волхвов, как полагали
язычники, от остального народа отличает то, что они — главные посредники
между людьми и богами. Впрочем, этот слой еще не был жестко
отделен от прочего древнерусского люда и потому не мог превратиться в
замкнутую касту избранных.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Всё слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.
(А.С. Пушкин)
Постижение грядущего было в древних культурах религиозной
церемонией (ведь будущее есть сфера божественного волеизъявления),
а потому и требовались волхвы — ритуалмейстры язычества.
Раскроем томик нашего великого поэта на памятных с детства
строках: «С дружиной своей, в цареградской броне» князь Олег «по полю
едет на верном коне»:
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
66
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.
«Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Что произошло дальше, мы хорошо знаем. А.С. Пушкин, как известно,
переложил на поэтический язык предание из «Повести временных
лет». Летописец же к своему рассказу с полной искренностью
прибавил: «Не удивительно, что от волхования сбывается чародейство».
Правда, летописец-христианин объяснил сверхъестественное знание
волхва «творением бесовским», тогда как для язычников прорицатели
были действительно «любимцами богов» и именно поэтому — вещими
людьми:
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
С этими словами Пушкина мог бы согласиться всякий
славянин-язычник.
Волхвы узнавали будущее, припадая к тому источнику, откуда оно
проистекало — к замыслам богов. Добиться общения с богами волхв
мог двумя путями: либо незримо для окружающих отправившись в
небесные обители, обернувшись чудесной птицей, как это делал вещий
Боян, либо пригласив к себе божественных гостей. Та же «Повесть
временных лет» поведала о подобном визите. Летописец, называя
языческих богов «бесами», сообщает: «...Случилось некоему новгородцу
прийти в землю Чудскую, и пришел к кудеснику, прося волхования
его. Тот же по обычаю своему начал призывать бесов в дом свой.
Новгородец же сидел на пороге того дома, а кудесник лежал в
оцепенении, и вдруг ударил им бес. ... Кудесник же начал вновь призывать
бесов. Бесы же, подбрасывая его, поведали то, ради чего пришел
новгородец».
Чтобы обрести волшебный дар общения с богами, кудесник впадает
в состояние мистического транса (он «лежал в оцепенении», потом его
начали «подбрасывать» невидимые силы). Только тогда у него
открывается способность к ясновидению. В таком же экстатическом
состоянии пророчествовали греческие сивиллы и пифии.
5* 67
Язычники жили с убеждением, что проникнуть в тайны будущего
можно еще одним путем — верно разгадав знаки судьбы. Затеяв дело,
знамения его исхода искали везде и всюду: на небесах, в положении
звезд, в свете солнца, в пении птиц, в случайных на первый взгляд
встречах. Так, встретив кабана или свинью, возвращались. «Вот разве
не по-язычески живем, если во встречу верим?» — вопрошал Нестор
Летописец. В приметах грядущего недостатка не было, и лучше всех
истолковать знамения могли опять же волхвы. Уважение к их
искусству постижения будущего было столь велико, что даже объявив себя
христианами, русские на всем протяжении средневековья читали и
переписывали составленные по заветам волхвов книги, толкующие
знамения — «Волховник», «Громовник» и др.
Справедливости ради нужно отметить, что славяно-русы в
истолковании знаков судьбы и тайнах гадания не дошли до такой
изощренности, которая была свойственна, скажем, греческой, римской,
скандинавской, китайской культурам.
ЯЗЫЧЕСКИЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ
Язычники, видевшие в волхвах людей, особо приближенных к богам,
полагали, что именно они лучше всех прочих донесут точно по адресу
предназначенные богам дары. Отправление важнейших
жертвоприношений было прерогативой волхвов.
К числу самых главных языческих жертвоприношений относились
те, что сопровождали обряды погребения, особенно погребения
знатных персон. Жертвоприношения на похоронах имели огромное
значение — ими добивались благосклонности богов, принимавших душу на
небесах. Только жрецы знали, какие жертвы («требы», по-славянски)
угодны богам и как сделать так, чтобы они были приняты. Жрецы
разжигали священные погребальные костры, сопровождали
молениями отлетающую к небесам душу, благославляли начало тризны —
ритуальных состязаний, игр, отпугивавших смерть и приободрявших
живых. Жрецы знали и то, когда приступать к потреблению требы,
ведь часть жертвоприношений была съедобной, а люди были
сотрапезниками богов на священном пиру.
ВОЛХОВАНИЕ И РЕМЕСЛЕННОЕ МАСТЕРСТВО
Со знаниями волхвов о богах сверялись мастера, сооружившие
крупные языческие святилища. Представления волхвов о божественном и
священном определяли облик не только специально отстроенных ка~
68
пищ, но и установленных в них идолов — деревянных или каменных
изваяний богов. Среди немногих убереженных временем славянских
языческих изваяний очень впечатляющ збручский идол, на четырех
гранях которого изображено устройство мира: три яруса мироздания с
населяющими их существами.
Внимательно прислушивались к советам волхвов и мастера,
занятые изготовлением культовых предметов — ритуальных кубков для
пиршеств, посохов с разными навершиями в виде необыкновенных
существ и т.д. Многие даровитые мастера, например кузнечного дела,
сами были волхвами, что и определяло их особое религиозное
положение. Еще в прошлом веке в русских деревнях почти повсеместно
крестьяне приписывали кузнецам колдовские способности.
ВОЛХВЫ — ХРАНИТЕЛИ СРОКОВ
Во власти языческих жрецов, кроме знания священных ритуалов,
священных мест и священных предметов, было еще одно знание — знание
священного времени. Именно волхвы считались лучше всех
осведомленными о последовательности языческих праздников, о сроках их
начала и о приличествующих каждому моменту обрядах.
Древнему человеку такое знание казалось чрезвычайно важным. И
не только потому, что праздники были приурочены к трудовому ритму
землепашца. Течение времени вообще не воспринималось древним
человеком как твердая последовательность неукоснительно
сменяющих друг друга отрезков. За внешними проявлениями — восходом
солнца, осенне-зимним уменьшением его тепла и т.п. — человек видел
нечто большее, чем просто физический процесс. Смена природных
циклов была для него отражением сложного противоборства сил жизни
и смерти, борьбы олицетворявших эти силы существ.
Ежегодная победа сил света, рождение нового года и нового дня
всякий раз казались нашим далеким предкам торжеством
неокончательным. И наступление следующего года и даже завтрашний восход
солнца не были в древней картине мира предрешенными. Ведь в мире
все живо. И в этом живом, хрупком мире волхвы были хранителями
сроков. Тех сроков, когда наступали критические моменты в
столкновении с силами тьмы и требовалось содействие человека,
передававшего через обряд свою энергию силам жизни.
69
ВОЛХВЫ И ЯЗЫЧЕСКАЯ ОБЩИНА
Велик был авторитет волхвов в древнерусском обществе. Недаром
Пушкин вложил в уста лесного кудесника гордую фразу:
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен.
По свидетельству арабского путешественника Ибн-Даста, писавшего
о славянах в 30-е годы X в., власть волхвов порой заходила даже
слишком далеко: «Есть у них знахари, — писал араб, — из коих иные
повелевают князю, как будто они начальники его. Случается, что
приказывают они приносить в жертву творцу их, что ни вздумается
им: женщин, мужчин и лошадей, а уж когда приказывает знахарь, не
исполнить их приказания нельзя никоим образом. Взяв человека или
животное, знахарь накидывает ему петлю на шею, вешает жертву на
бревно и ждет, пока она задохнется, и говорит, что это жертва богу».
Такого рода сторонние наблюдения весьма полезны. Даже сочтя их
некоторым преувеличением, нужно вспоминать о них, чтобы не
впадать попусту в слащаво-романтическое любование «милой стариной».
ВОЛХОВАНИЕ — ВИД ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА
К волхвам славяно-русы относились и с боязнью, и с восхищением.
Ибо многие из них, помимо всего прочего, обладали даром искусного
плетения словес под звуки музыкальных инструментов.
Этого требовало их занятие: в торжественных похоронных обрядах
проникновенным словом провожали усопших, а на языческих пирах
провозглашали здравицы живущим, в дни поминовения возносили к
предкам благодарственные молитвы, в святилищах славословили
богов. Да мало ли еще находилось в религиозной жизни поводов к тому,
чтобы украсить словесной вязью и музыкальным благозвучием
священную церемонию! Волхование органично включало в свой состав
поэтическое и музыкальное творчество.
Овладение художественным мастерством открывало перед
человеком доступ к привилегированному религиозному положению, которое
имели волхвы. Ведь славяно-русы объясняли творческую
исключительность божественным даром, и поэт-певец становился в их глазах
существом, вдохновленным богами. Практически все древние
культуры сходились в том, что поэзия и музыка есть две чудодейственные
силы; и лишь немногие среди смертных по благоволению богов способ-
70
ны овладеть ими. Поэтому считалось, что поэты-певцы, причастные к
божественной силе искусства, могут творить словом и музыкой
настоящие чудеса: усмирять разбушевавшиеся волны, укрощать лютых
зверей и т.п. Это убеждение славян передано в образах Бояна («Велесова
внука»), Садко, Кузьмы и Демьяна из новгородской былины «Вавило
и скоморохи» и во мн.др.
Вводя художественное творчество в оборот религиозной жизни,
славяно-русы не изобретали ничего особенного. У индоевропейских
народов издревле существовала такая традиция — облекать
обращения к богам, священные мифологические повествования в напевно
звучащие под аккомпанемент музыкальных инструментов
поэтические произведения. У индоариев была «Ригведа», у древних иранцев
— «Авеста», древние греки пели религиозные гимны в честь богов
(пэаны, дифирамбы и т.д.) и перекладывали мифы на язык поэзии
(частью они вошли во всемирно известные поэмы Гомера). На севере
Европы у скандинавов звучали песни «Эдды». Конечно, и у славян
религиозное чувство находило выход в песенно-поэтическом
творчестве.
К великому сожалению, в целостном виде мифо-поэтические
произведения восточнославянского язычества до нас недошли. Мы можем
судить о них только по их отголоскам в старинном русском фольклоре.
Понятно, что старинный русский фольклор вобрал не только плоды
художественного дарования одних лишь волхвов. Он был поистине
народным творчеством.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Что, по мнению древних славян, отличало волхвов от прочих людей?
2. В чем выражались особые дарования волхвов?
3. Отличается ли восприятие течения времени, свойственное современной культуре, от
древнего восприятия?
4. Как наши предки объясняли особую творческую одаренность отдельных людей?
71
ГЛАВА 8
СТАРИННЫЙ РУССКИЙ Мы не Греки и не Римляне;
Мы не верим их преданиям,
ФОЛЬКЛОР Нам другие сказки надобны;
Мы другие сказки слышали
От своих покойных матушек.
(Я. М. Карамзин)
ОБРЯДОВОЕ УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Со времен языческой старины течет в русской культуре два потока
устного народного творчества: один был тесно связан с обрядом,
ритуальным действом, другой носил необрядовый характер. В живой ткани
культуры эти потоки сообщались между собой, питались из одних
источников — из народных идеалов и верований, из практического
опыта и фантазии, из одного типа миросозерцания. И тот и другой
отливались в общие формы прозаической речи или речи стихотворной.
Значительная часть мифов была связана крепчайшими узами с
древнейшими обрядами. Многие мифы возникали и существовали как
устное сопровождение важнейших обрядов: с одной стороны, певец-
сказитель словесно прояснял участникам обряда смысл совершаемого
ритуального действа; с другой — древние ритуалы зачастую
разыгрывались наподобие театрального представления, сценарий которого
соответствовал сюжету священного мифа.
Припомним описание похорон знатного руса, сделанное Ибн-Фад-
ланом. Руса хоронят в ладье, сжигая и тело, и ладью в погребальном
костре. Этот древний ритуал хорошо соотносится со славянским
мифологическим представлением о водном пространстве, реке,
разделяющей мир живых и мир мертвых: «Одним из самых исконных и
существенных верований было то, что огромная река отделяет здешний мир
от царства умерших» (Н.С. Тихонравов). Судя по позднейшим
отголоскам в сказках, мифологическая фантазия имела в виду, что
пограничная река — река огненная. Возжигая погребальный костер с
установленной в центре ладьей, наши предки думали, что отправляют
соратника в последнее плавание — плавание по огненной реке, и цель
путешествия — берега потустороннего мира.
72
Существовал у наших предков и обряд проводов души умершего на
мифическую Забыть-реку — реку Забвения. Противоречивые чувства
вызывали эти проводы: родственники верили, что душа усопшего,
испившая у берегов той реки «забытой воды», навсегда успокоится и не
потревожит живых, но одновременно страшило и полное растворение
близкого человека в потоке забвения, невозможность грядущей
встречи и узнавания.
Ты послушай, млада-милая,
Ты в остатние во последние, —
обращается вдова к душе мужа, —
Ты не езди на Забыть-реку,
Ты не пей-ко Забытой воды.
Ты забудешь, млада-милая,
Ты свою родную сторонушку,
Ты забудешь, млада-милая,
Ты меня да горюшиночку
Со своим да малым детушкам.
Конечно, рядом с этим обрядом проводов, рядом с образом Забыть-реки
существовали мифические сказания-«примеры» о посещении этой
реки, о возвращении с ее берегов или, напротив, о погружении в вечный
сон-беспамятство.
Древнее мифо-поэтическое творчество легко превращалось в
обрядовую поэзию — только что «прозвучавшее» причитание вдовы есть
наглядный пример тому. Кроме похоронных причитаний, бытовая
обрядовая поэзия включала родильные и свадебные песни.
На протяжении многих веков устойчиво сохраняется в народной
Среде свадебная обрядность и свадебный фольклор. Древнейшей
формой брака у восточных славян было, по-видимому, простое умыкание
невест из другого селения или племени («устраивались игрища между
селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские
песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними», — писал Нестор
Летописец). Похищение позднее сменилось выкупом. На этой
древней почве и выросла свадебная обрядность: приезд жениха и дружки
к дому невесты, имитирующий похищение; установление на их пути
окружением невесты застав и запоров; уплата «дани» за
проникновение к прячущейся невесте; торг двух сторон («у вас товар, у нас
купец») — наследие выкупа невесты... Ясно, что каждая сцена свадеб-
73
ного ритуала сопровождалась песней. Такой, например, хотя и
поздней, но ясно связанной с древними образцами:
«Ой, маменька родная, что во поле дымит?»
«Ой, родное дитятко, там пожары горят!»
«Ой, маменька, бояре там едут!»
«Ой, дитятко родное, не бойся,
Пускай они едут, я тебя не выдам!»
«Ой, маменька, ко двору подъезжают!»
«Ой, доченька родная, я тебя не выдам!»
«Ой, маменька родная, ворота растворяют,
Во двор заезжают!»
«Не бойся ты, дитятко, я тебя не выдам!»
«Ой, маменька родная, в хижину заходят,
За столы садятся!»
«Не бойся ты, дитятко, я тебя не выдам!»
«Ой, маменька родная, за руки берут,
Из-за стола выводят!»
«Ой, доченька родная, я тебя не выдам!»
«Ой, маменька родная, со двора выводят!»
«Ой, дитятко родное, езжай, бог с тобою!»
Отдельный вид народнопоэтического творчества составляла
календарная обрядовая поэзия. С ней мы уже знакомились в главе,
посвященной язычеству славян.
К древнейшим жанрам фольклора относятся и заговоры —
словесные формулы, имевшие, как полагали, магическую силу.
Представление о действенности заговора восходит к очень архаической вере в
могущество слова. Согласно этой древней вере, существуют слова или
словосочетания, способные как творить, так и разрушать явления
окружающего мира.
В прошлом произнесение заговора было соотнесено с особой
системой действий — с магическим обрядом. После произнесения заговора
нужно было, к примеру, повернуться три раза к востоку лицом. Мало
того, заговор, как правило, не имел силы, если не подкреплялся
соответствующим духовным состоянием говорящего: в уме воссоздавался
подходящий образ (добрых или злых сил, друга или врага и т.п.), а в
«сердце» распылялось нужное чувство (благоговения, бесстрашной
решимости и т.д.).
74
Заговоры самым непосредственнным образом были связаны с
мифологией. В текстах заговоров появлялись или подразумевались
персонажи восточнославянской мифологии: домовые («Дедушка домовой!
Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богаче-
ство»), лешие («Дядя леший, покажись не серым волком, не черным
вороном, не елью жаровую, покажись таким, каков я») и прочие
существа. Возникали в заговорах и расхожие мифологические образы:
«За морем за синим, за морем Хвалынским, посередине Окиян-моря
лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб...».
Близость заговора и мифа состоит также и в том, что оба они
порождены одним типом мышления, проявляющимся в олицетворении
всего окружающего человека. Так, во многих заговорах болезнь
представлена антропоморфно — как злобная старуха-Трясуница, скажем,
или зооморфно — как волк, заяц и т.п.
Стержень заговора — это уподобление желаемого тому, что
кажется бесспорно существующим: «Как солнце иссушает росу, так пусть
любовь иссушит такого-то...».
В процессе произнесения заговоров шлифовалась их
художественная выразительность: они становились ритмичными: «Вода-водица,
река-царица, зоря-зорица! соймите тоску-кручину и унесите тоску-
кручину за сине море в морскую пучину,..»; а часто даже не просто
ритмичными, но и напевными. Многие совершенные в
художественном отношении заговоры стали источником народной поэзии.
НЕОБРЯДОВОЕ УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
«В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами
да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а
по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по
имени Горох с царицею Анастасией Прекрасною; у них было три
сына-царевича...». Итак, дошел черед и до русской сказки.
Возникла русская народная сказка как жанр фольклора в очень
отдаленную пору, о чем свидетельствуют ее основные образы и
сюжеты.
Современный человек с детства привык смотреть на сказку как на
простой вымысел, замешанный на небывальщине. Действительно, и
бурной фантазии, и чудес невероятных в сказках предостаточно — а
без этого что ж за сказка? Но, вспомним: «Сказка — ложь, да в ней
намек...». Намек в народной сказке не только нравоучительный.
Древние историко-культурные начала сказки будут интересовать нас в пер-
75
вую очередь. Многие сказочные сюжеты отразили характерные
стороны древнего образа жизни, обычаи далекого прошлого.
В родо-племенных обществах существовало правило — каждый
человек при переходе из одного общественного положения в другое
(например, при переходе из детской возрастной группы во взрослую, из
холостяцкого состояния в брачное) должен был доказать свою
готовность к новому призванию (воина и охотника, главы семьи и т.п.).
Чтобы удостовериться в готовности претендента не на словах, а на
деле, старшие устраивали испытания, которые в этнографии получили
название обрядов посвящения, инициации.
К примеру, юноша должен был отправиться в одиночку в лес,
одолеть там дикого зверя, своими действиями и обращениями добиться
благосклонности предков. Если юноша вел себя как подобает, один из
предков «являлся» потомку («являлся» в необыкновенном виде, ведь
он — существо из необыкновенного, потустороннего мира) и «обучал»
его премудростям взрослой жизни, брал над ним покровительство.
После лесных похождений вернувшийся юноша демонстрировал свои
приобретения — клыки хищника, практические умения, сметливость
и т.п., при этом, конечно же, рассказывал о пережитом. Понятно, что
столь важные, постоянно повторяющиеся, насыщенные событиями,
порой опасные предприятия и рассказы о них наслаивались в памяти
рода-племени. Так возникло зерно типичной сказочной истории,
стержень которой составляют: желание юноши испытать себя — уход из
дома — странствия — борьба — приобретение — возвращение —
всеобщее признание. Среди рассказчиков и слушателей находились, как
и до сих пор водится, особенно талантливые и впечатлительные, в их
переложении правда все более срасталась с вымыслом и со временем
становилась основой сказки.
Несложно вспомнить знакомые с детства сюжеты
восточнославянских сказок, навеянные обрядами посвящения. Легко приходят на
память герои, странствующие в одиночестве, встречающие в темных
лесах чудесных старичков и старушек, зверей-помощников, говорящих
человеческим голосом. Какими бы подробностями ни расцвечивался
сюжет, конец всегда один и тот же — узнав от чудесных помощников
секрет, получив чудодейственное средство, герой одолевает страшного
противника, возвращается обогащенный новым опытом домой и
обретает всеобщее уважение. Ну а для полноты счастья народная фантазия
щедро наделяет своего героя женой и царством в придачу.
76
Звери-помощники, оборачивающиеся людьми, говорящие
человеческим голосом, встречаются на пути странствующего героя далеко не
случайно. Как и сам герой-странник, они приходят в сказку из мира
глубоко укорененных в древних культурах традиций. А именно, из
традиций поклонения предкам. Одной из форм почитания предков у
славяно-русов был тотемизм. Его суть составляет вера в существование
сверхъестественного родства между человеком, родовым сообществом
и «тотемом» — обычно, определенным видом животного или растения.
Тотемистические мифы, распространенные во всех архаических
культурах, рассказывали, что некогда тотем-прсдок дал начало
человеческому роду, племени, семье, а затем удалился в иные обители или
превратился во что-либо. Однако в критические для потомков
моменты чудесный прародитель мог приходить на помощь горемыкам. И
тогда некоторые из людей лицезрели то поразительное существо,
наделенное человеческими качествами — речью, разумом,
состраданием. Тотемистические мифы нашли свое продолжение в сказках. Одним
из тотемов восточных славян был волк...
Предок-покровитель мог быть и в виде резного или какого-либо
другого изображения, приносящего его обладателю счастье, удачу.
Сказка рассказывает, как мать Василисы Прекрасной, умирая,
«призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
«Слушай, Василисушка! Помни и исполни мои последние слова. Я
умираю и вместе с родительским благословением оставлю тебе вот эту
куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда
приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета.
Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью». Сказочная куколка
есть ни что иное, как изображение предка — языческий идол, а
кормление куколки — умилостивительное жертвоприношение.
Уместно добавить, что изготовление деревянной или глиняной
традиционной русской игрушки частично уходит корнями в языческую
старину Так, в крутобедрых и полногрудых женских фигурах, в
плодовитых матрешках явственно проступают черты языческой Великой
Матери, подательницы и покровительницы жизни.
Сколь бы ни показалось это странным, но сказочная Баба Яга тоже
причастна к древнейшему образу прародительницы-помощницы. Баба
Яга русских сказок многолика, по происхождению разнородна, и
потому среди устрашающих гримас этого персонажа неожиданно
проступает благожелательное выражение старческого лица: «Вот добрый
молодец шел да шел, и дошел до избушки; зашел в избушку, яга-баба
77
закричала: «Фу, фу, фу! Русская костка, зачем сюда пришла?» Тогда
Ивашко сказал: «А вот, бабушка, пришел я по приказу сильного
Идолища попросить у тебя могучей птицы орла, чтобы она вытащила меня
на Русь». И Баба Яга просителю не отказывает, снабжает и орлом
могучим, и советом добрым.
Древние свадебные обычаи требовали, чтобы свадьбу предваряли
нелегкие испытания жениха — и сбор выкупа за невесту, и проявление
личных достоинств. Эта сторона жизни тоже была подвергнута
сказочной обработке. «В одну ночь царю привиделся такой сон: будто у
золотого крыльца привязан конь — что ни шерстинка, то серебринка, а
во лбу светел месяц. Поутру он встал и приказал клич кликать: кто
этот сон рассудит и коня того достанет, за того свою дочь отдам и
половину царства в придачу».
Нередко сказка отправляет своего героя в дали дальние, откуда тот
с риском для жизни привозит невесту. В основе такого поворота
сказочных событий лежит бытовавший в архаических культурах страх
перед кровосмешением и соответствующий запрет на браки внутри
общины. Так что молодым людям приходилось жену умыкать и порой
из весьма отдаленных мест.
Конечно, не только старинные обычаи, языческие верования, культ
предков накладывали отпечаток на содержание древних сказочных
сюжетов. Многие стороны социальной и семейной жизни облекались
в сказочные формы: усугубление общественного неравенства,
ослабление родового начала и родовой взаимопомощи, внутрисемейные
конфликты из-за наследства...
Примечательно, однако, что страдающий в этих обстоятельствах
«маленький» человек — «дурак» русских сказок — не должен
отчаиваться, ибо в любой, даже в самой трудной ситуации есть выход —
такова позиция народной духовности, выраженная в сказке. «Сказка
— создание древнейших времен, но она содержит некоторую
бессознательную жизненную философию народа, представленного
рассказчиком», — отмечал В.Я. Пропп.
Как вид словесности сказка обязана своим происхождением прежде
всего мифологии. Ранние сказки и возникали по большей части из
мифов. Правда, для того чтобы стать сказкой, древний миф должен
был утратить в воспитании людей ореол священной истории; в
сознании носителей мифов должна была сильно снизиться степень
достоверности рассказа — в архаических культурах в правдивость главных
78
мифов верят, в правдивость сказки верят не вполне или вообще не
верят. Миф должен был изрядно оторваться от родственных обрядов,
ведь в честь необыкновенных героев мифов отправляются
священнодействия, к этим героям обращаются с молитвою; человек,
обратившийся с молитвою к герою сказки, был бы поднят на смех. Наконец,
повествования мифа должны были утратить свой вселенский и
общечеловеческий смысл. Действительно, сказочный герой творит не мир
и не историю народа, но собственную судьбу: «Минуло царевичу
пятнадцать лет, стал он у отца проситься поехать поискать свою
невесту...».
Столь же близко к мифологии стоят произведения древнего
героического эпоса — былины. Мифологические прародители-великаны
продолжают свои славные подвиги в былинах в образах могучих
богатырей. Божественные покровители, перейдя из мифов в былины,
заступают на охрану передовых рубежей Русской земли.
В русских былинах наиболее крепко связаны с мифами так
называемые «старшие богатыри» — Святогор, Волх Всеславьевич, Михайло
Потык, а также Вольга и Микула Селянинович. В былине «Вольга и
Микула» главный герой — Микула, «оратай-оратаюшко», простой
землепашец. Он соперничает силой с Вольгой Святославовичем,
богатырем княжеского рода, и его дружиной. Крестьянин-оратай
одерживает верх. Вполне вероятно, как считает Б.А.Успенский, древнее
противопоставление «Перуна как бога княжеской дружины и Волоса как
народного, крестьянского бога легло в основу сюжета былины о Вольге
и Микуле». По мнению современного исследователя фольклора
Б.Н. Путилова, «в былинах повторяются и варьируются некоторые
ситуации, частично представляющие собой переработку архаического
наследия, частью же обязанные истории Киевской Руси».
Главная отличительная черта былин как жанра древней
словесности — насыщенность их содержания историческими подробностями.
Такой полноты исторических сведений, как в былинах, мы не найдем
ни в мифах, ни в сказках. На первом плане в былинах — «исторические
обобщения, реализованные в фантастической форме», — утверждает
Б.Н. Путилов. Историческими событиями прежде всего навеяны
былинные образы «младшего» богатырского поколения — Ильи
Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, князя Владимира Красно
Солнышко, Соловья Будимировича, Сухмантия и др. Однако и в
образах «младших» богатырей еще угадываются следы древнейших
мифологических героев:
79
Да из далеча-то Илья закричал по-звериному,
Засвистал-де старик а по-змеиному,
Да под богатырем конь на колени пал.
Илья Муромец — самый типичный герой русских былин. Очень
характерны и его облик и эпическая биография: «Илья Муромец
чудесным образом получает силу, при этом ему предсказывают, что
«смерть ему на бою не писана»; он добывает себе богатырского коня,
который впоследствии помогает ему одерживать победы и даже спасает
его в моменты смертельной опасности; эти мотивы явно восходят к
эпосу архаическому Подвиги Ильи Муромца также несут в себе
архаические следы: он побеждает чудовищ, убивает злую волшебницу,
губившую людей. Но главное в Илье Муромце — то, что он герой
нового типа, богатырь, беззаветно служащий русской земле, защищая
ее от врагов».
Характерно, что могучая сила русского былинного богатыря
никогда не превращается в силу захватчика. Предназначение богатыря
иное:
Вы постойте-тко за веру, за отечество,
Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град.
Если же былинный герой и покидает пределы Русской земли, то только
затем, чтобы освободить соотечественников, единоверцев, томящихся
в неволе, и, восстановив мир и правду, вернуться обратно. Вернуться,
хотя Отечество отнюдь не балует своих славных сынов. Говорит Илья
Муромец о тридцати годах своей службы князю киевскому:
Не выслужил-то я себе хлеб-соль там мяккии,
А не выслужил-то я слова там гладкова.
Все это очень характерно для русской духовной культуры.
Прочитав для сравнения произведения западноевропейского героического
эпоса (например, «Старшую Эдду», «Песнь о Роланде», «Песнь о Ни-
белунгах»), мы найдем там совершенно иные характеры.
Былины, в отличие от сказок, изначально складывались в
стихотворной форме, более того, они пелись сказителем.
Помимо былин, в народной среде издревле пелись лирические
песни, песни хороводные, игровые, плясовые. Вместе с былинами они
составляли область необрядового песенного искусства русского народа.
Во времена славянской древности возник еще один жанр фольклора
— пословицы, краткие образные изречения. О самых старых послови-
80
цах мы можем судить по некоторым памятникам литературы. Так,
автор «Слова о полку Игореве» вкладывает в уста Бояну такую
«разумную припевку»: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда
божиа не минути». Основана она на вере славян во всевластие богов.
В «Повести временных лет» под 986 г. записано, что князь Владимир,
выслушав послов-мусульман, увещевавших его принять ислам и не
пить вина, ответил пословицей: «Руси есть веселие пить, не можем без
того быть».
Почти на все случаи жизни имелись подходящие пословицы, ибо и
появлялись они как отражение жизни. Лучше всего об этом сказано
В.И. Далем: пословицы — «это свод народной опытной премудрости и
суемудрия; это стоны и вздохи, плачи и рыдания, радость и веселие,
горе и утешение в лицах; это цвет народного ума, самобытной стати;
это житейская народная правда, своего рода судебник, никем не
судимый».
В ту же далекую пору, что и пословицы, возникли загадки. Отнюдь
не простой детской забавой были они в древних культурах. Загадки —
тайник сокровенного мудрого знания. «В них запечатлел народ свои
старинные воззрения на мир божий: смелые вопросы, заданные
пытливым умом человека о могучих силах природы, выразились именно
в такой форме, — писал о загадках А.Н. Афанасьев. — Такое близкое
отношение загадки к мифу придало ей значение таинственного
ведения, священной мудрости, доступной преимущественно существам
божественным. У греков задает загадки чудовищный сфинкс; в
скандинавской Эдде боги и великаны состязаются в мудрости, задавая друг
другу загадки мифического содержания, и побежденный должен
платить своею головою. Славянские предания загадывание загадок
приписывают Бабе-Яге, русалкам и вилам1; ...наши русалки готовы
защекотать всякого, кто не разрешит заданной им загадки».
Загадывание загадок было глубоко укоренено в традициях
архаических культур. На замысловатый язык загадок, понятный только
определенному кругу людей, перелагались особо важные религиозные
знания — так поступали для того, чтобы чужаки не могли узнать
наиболее сокровенные истины. Умение отгадывать загадки
сопровождало обряды посвящения — оно демонстрировало остроумие
претендента и понимание им культурно-религиозных особенностей своего
народа: особенностей мифологии, обычаев, истории.
1 Вилы — у южных славян фантастические женские существа в старинных
верованиях, подобные русалкам.
6 • А. П. Забияко 81
Такая вопросно-ответная форма изложения важнейших знаний
сохранялась и за пределами языческой старины. Заметно, что зачин
«Повести временных лет» построен как ответ на поставленный вопрос.
Летописец сообщает, «откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал
первым княжить...».
Тайное знание, оформленное языком загадок, могло и не носить
религиозного характера. Загадками пользовались при тайной
дипломатии. У князя Ярослава, ополчившегося против Святополка, был свой
человек в окружении противника. Когда дружины сошлись на берегах
Днепра, Ярослав послал во вражеский стан лазутчика к верному
человеку с вопросом: «Мало меду варено, а дружины много. Что велишь
делать?» Тот ответил: «Если меду мало, а дружины много, то дай к
вечеру». «И разумев Ярослав, яко в ночь велит сечися», — заключает
летопись. Под «медом» («пиром») участники переговоров
подразумевали, конечно, битву. Переправившись в темноте через Днепр,
дружина Ярослава неожиданно ударила по неприятелю и одолела его.
Загадки были частью предсвадебных испытаний, память об этом
хранится во многих позднейших повествованиях, к примеру, в
«Повести о Петре и Февронии Муромских» (см.: Приложение 6).
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ФОЛЬКЛОРА
Древним пой стопосложением,
Коим пели в веки прежние,
Трубадуры царства Русского;
Пели, пели Нимфы сельские;
Им хорей, ни ямб не знаем был...
Ш.М. Херасков)
Каждый современный человек, знакомый с родной стариной, обращал
внимание на то, что произведения устного народного поэтического
творчества звучат выразительно, но непривычно. Что же непривычно
в народном стихе? То, прежде всего, что певцы стародавних времен не
стремились к строгой рифмованности текста. Звуковая организация
речи была связана с напевом и средством художественной
выразительности стал ритм ударений, т.е. тонический стих, построенный на счете
ударений (причем преобладающее значение имеют не словесные
ударения, а ударения на группе слов, образующих ритмическую единицу
стиха), в которых звучание гласных то растягивалось, то предельно
укорачивалось. Например, в былинах каждый стих имеет равное число
ударений, но сами строки неравносложны; рифма не развита:
82
Стал Вольга растеть-матереть,
Набирать себе дружинушку хоробрую,
Тридцать молодцев без единого,
Сам още Вольга во тридцатыих.
Однако многие парные строки все же имеют рифмованные
созвучия:
Вот повыше лесочка стоячего,
А пониже вот облака ходячего.
«Стал Вольга растеть-матереть» — повторение по смыслу или
корню слов придавало особую яркость речи сказителя. К этому средству
прибегали и народный стих, и народная проза: «диво-дивное», «горе-
горькое», «слыхом не слыхать и видом не видать». Одним из
излюбленных приемов древнерусских сказителей было повторение
однотипных суффиксов и повторение предлога, что придавало эпическую
неторопливость стиху: «...во славном городе во Киеве...».
Самобытный колорит звучанию сказок, былин, песен придавало
использование постоянных эпитетов: молодец — «добрый», девица —
«красная», поле — «чистое». Благодаря этому мы с детства привыкли
легко отличать старинный текст от современного:
Выраженье в чистом поле
Задевает до сих пор,
И глаза слепит от боли
Нашей юности простор.
ОСВашиенкин)
Атмосфера необыкновенности создается вокруг фольклорных
героев употреблением приставочных глаголов:
И тут-то Илья да раззадорился,
А тут-то Илья да разретивился,
Как скоро натянул он свой тугой лук,
А клал он тут стрелочку каленую,
А тут-то сам Ильюшенка раздумался:
«А что мне, молодцу, будё' поделати?»
Илья Муромец «издивляется», Владимир-князь по горенке
«похаживает», богатыри-молодцы «распотешились».
Яркую эмоциональную окраску придает фольклорным образам
игра суффиксов: Илюшенка, Добрынюшка, батюшко, Соловей-разбой-
ничек, а рядом — Идолище.
б- 83
Образы фольклорных героев и обстановка вокруг них
идеализированы народным творчеством. Как отмечает современный
литературовед А.А. Горелов, «жизнь песенная принимала в свое лоно из жизни
настоящей некие «очищенные» ее проявления, идеальную красоту
ликов, а не лиц. Всякая песенная девушка — «красна девица»: «белоли-
ка, круглолика», «без румян-то румяненькая», щеки ее — «маков
цвет», брови — «черна соболя». Всякий песенный парень — «раскуд-
рявый добрый молодец», у которого «на каждой кудринке по
жемчужинке», очи «ясна сокола», бравая «поступка молодецкая» и который
непременно «чист-речист». У героев песен — «беседные», празднично-
нарядные уборы. Вокруг них — пышная краса теремов с
«хрустальными потолками», с узорно-переплетенными для косоклинных стекол —
«косящетыми» рамами окошек». Речь народного певца-сказителя
богато украшена такого рода художественными преувеличениями,
гиперболами.
Для большей выразительности создатели фольклорных
произведений часто прибегали к иносказанию, метафоре. Так, невеста может
быть изображена в свадебных песнях «лебедушкой», а жених
«соколиком».
Желая произвести впечатление на слушателей, древнерусский
рассказчик то и дело сталкивал в своей речи образы-сравнения:
Не гром гремит,
Не стук стучит:
Говорит Ильюшка своему батюшке.
Стоит еще раз упомянуть и то, что древний сказитель сопровождал
свои слова игрой на музыкальных инструментах, среди которых самым
распространенным были гусли. Речь лилась под рокот струн...
Художественная выразительность фольклорных памятников
возникла благодаря индивидуальной одаренности талантливых певцов-
сказителей, которые на основе многовековой традиции создавали и
исполняли устные произведения в народной среде. Ибо фольклор был
составной частью народной жизни. «Фольклор, по мнению
современного фольклориста К.В. Чистова, был не только поэзией, не только
художественным творчеством. Он выполнял очень разнообразные
функции. Он был исторической памятью народа. <...> Фольклор был
неотъемлемым элементом народного быта. Баюкая дитя, мать пела
колыбельную песню, сажая хлеб в печь, она произносила заговор.
Фольклор сопровождал первую пахоту и дожинание последнего снопа
84
в поле, молодежные гул5шия и рождественские или троицкие обряды,
крестины и свадьбы».
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Какая внутренняя связь существует между мифом и обрядом?
2. Как мифы связаны с другими жанрами фольклора?
3. В чем состоит родство мифологии и сказочного фольклора? В чем их отличие?
4. Есть ли у сказок исторические корни?
5. Что характеризует русских былинных богатырей?
6. Откуда пошли загадки? Для чего они предназначались?
7 Какими средствами художественной выразительности пользовались старинные певцы-
сказители?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Предрассудок! он обломок
Давней правды...
{Е. Баратынский)
Прав наш поэт — в каждой эпохе есть своя правда. По законам правды
предков многие века жили восточные славяне, камень за камнем
выкладывая здание своей культуры. Частично основание этой культуры
составлялось из индоевропейского наследия, частично — из усвоения
культурного достояния соседних народов, но главным образом — из
собственного трудового, религиозного, нравственного,
художественного, политического и прочего опыта.
В конце X в., как известно, русская культурная традиция вступает
в полосу крупных преобразований. Как сложится судьба праотеческих
заветов?
Ах, так — предчувствую: Бояна вещий глас
Веков в пучине необъятной,
Как эхо дальное в безмолвной ночи час
Меж гор, умолкнет невозвратно...
85
По чувствам пламенным не оценит
Певца потомок юный;
В мрак неизвестности все песни рок умчит,
И звучные порвутся струны!
(JC Рылеев)
Напрасны трагические интонации. Культурное наследие предков
не кануло в Лету ни в XI, ни в последующих столетиях. Исконные
восточнославянские, языческие формы культуры, подготовив почву
для усвоения христианской культуры, не были сметены ее могучим
потоком: они устояли, где-то перевоплотившись, где-то сохранившись
почти в первозданной чистоте.
Другое дело, что с конца X в. начинается эпоха господства иной
правды, правды христианской...
86
ЧАСТЬ II
Принятие
христианства —
поворотное
событие в истории
русской культуры
...Воспламененный дуб угас,
Развеял буйный ветер торжественные клики:
Сыны не ведают о подвигах отцов
И в дольнем прахе их богов
Лежат низверженные лики!
(Е. Баратынский)
ГЛАВА 9
ДУХОВНОЕ БРОЖЕНИЕ
НАКАНУНЕ ПРИНЯТИЯ
ХРИСТИАНСТВА
В РУССКИХ ЗЕМЛЯХ
ОТСУТСТВИЕ ЕДИНООБРАЗИЯ
В X в. распространенное в Русских землях язычество не представляло
собой цельного явления — ни в вероучительном и обрядовом, ни в
территориальном и этническом отношении.
Признавая в общей форме главенство основных богов пантеона, в
разных племенных союзах, княжествах, городах и даже селениях
разные общины могли истолковывать их иерархию и функции по-своему.
Все языческие общины вплоть до семейной имели своих особых богов-
покровителей. Соответственно отличалось и отправление культа. (Что
говорить о временах тысячелетней давности, если даже в прошлом веке
сохранившиеся в разных губерниях остатки дохристианских
верований имели свои особенности.)
Своей религиозной самобытностью была ознаменована
религиозная жизнь каждого общественного слоя: язычество
воинов-профессионалов, скажем, существенно расходилось с язычеством крестьянства.
Вслед за смешением пришлых славянских и местных неславянских
племен восточнославянское язычество вобрало в свой состав иноэтни-
ческие культы: на севере — финно-угорские, на северо-западе — бал-
тские и т.д. Понятно, что в итоге новгородский, к примеру, язычник
не всегда мог найти понимание у язычника киевского.
Пестрота религиозной жизни, социальные и этнические различия
древнерусского общества усугублялись присутствием в
славяно-русской среде большой и влиятельной общины варягов.
С севера Европы через земли, ставшие Русью, воинственные варяги
ходили издревле. Волхов был северными воротами Руси. Войдя из
Балтийского моря через Ладогу в Волхов, далее по рекам и озерам, по
волокам варяги попадали в верховья Волги, чтобы потом торговать и
разбойничать в Поволжье. Конечной целью этих походов чаще всего
были богатые арабские страны. Арабские источники относят первые
89
столкновения арабов с варягами к концу VII в. С IX столетия, не
прекращая походов по Волжскому пути, варяги осваивают южный
Днепровский маршрут, открывавший выход в Черное море. В X в. этот
путь «из варяг в греки» по Днепру становится «проезжей дорогой»
воинов и купцов Запада и Востока. Среди тех воинов и купцов все
больше становилось славян по происхождению.
Значение разноплеменного судоходства по русским рекам, начало
которому положили варяги, двояко. Общаясь с проезжими, союзничая
и враждуя с ними, отправляясь по чужому примеру в дальние края,
Русь впитывала токи иной жизни. Верно замечено, что Волхов сделал
Русь европейской, Днепр византийской, а Волга азиатской. Понятно,
что единства духовной культуре такое разнообразие не прибавляло.
Зато открывало возможность обогащения иным опытом.
Первоначально восточные славяне воевали в дружинах варягов,
ходили вместе с ними в торговых караванах {не случайно, поэтому
арабские авторы часто принимали за славян выходцев с севера Европы,
скандинавов). Во второй половине IX в. форма общения меняется:
варягов «призывают» в Русские земли княжить и нести воинскую
службу. В результате добровольного призвания варягов значительная
часть высшей знати и дружинников Киевской Руси вплоть до конца X
в. была неславянской. В некоторых древнерусских городах (Изборске,
Полоцке, Новгороде и др.) на постоянное жительство оседали
варяжские купцы и ремесленники. Все это, конечно, накладывало свой
отпечаток на духовную культуру.
Пришедшие с севера варяги принесли с собой свои обычаи, свой
язык, свои художественные вкусы и религиозные пристрастия. В
частности, широко распространяется под влиянием варягов в
древнерусском прикладном искусстве изображения бога Одина с вещими
птицами, переплетенных в схватке зверей, хищных птиц. Варяги
пользовались письменностью — руническим письмом. К тому же из дальних
походов они возвращались обогащенными не только восточным
серебром и византийскими драгоценностями, но и сведениями о географии,
о жизни других народов, об их верованиях.
Однако степень влияния варягов нельзя преувеличивать. Их
культура не была выше восточнославянской, их язычество не очень
отличалось от местного: во главе их пантеона, как и у славян, стояли
бог-громовержец — Тор, бог войны — Один, богиня плодородия —
Фрея. Более того, в Русских землях варяги поклонялись не только
своим, но и славянским богам. Ведь при заключении договоров в Кон-
90
стантинополе и князья, и знать, и дружинники — славяне и варяги
вместе — клялись богами русичей — Перуном и Белесом.
Варяги не могли оказывать определяющего влияния на
древнерусскую культуру также и в силу этнической разнохарактерности
варяжской культурной традиции. Этимология слова варяг остается неясной:
то ли оно произошло от западнославянского слова, обозначавшего
«меч»; то ли в его основе праскандинавское var — «клятва, присяга,
договор». Но ясно другое — слово варяг не было обозначением особой
этнической общности. Ядро варягов составляли представители разных
скандинавских племен — ветвей древнегерманского этноса; но
варягами становились также финны, славяне, балты, примкнувшие к
северным дружинам. Не умаляя скандинавского окраса варяжских
дружин, следует все же видеть, что под «варягами», «варяжством»
разумели прежде не столько особую этническую принадлежность, сколько
особый образ жизни выходцев из Северной и частично Восточной
Европы — образ жизни воинов-скитальцев, сбитых в дружины
разбойников; образ жизни наемников и опоясанных мечами купцов.
Достаточно неоднородная в этническом и культурном отношении
община варягов не могла несмотря на политические преимущества
главенствовать в славянской культуре. О результатах противоборства
варягов, особенно сильных в северном Новгороде, и русского Киева
вполне справедливо высказался замечательный отечественный
филолог и историк А. А. Шахматов: «Старинный оборот принимает эта
борьба; северный князь остается не раз победителем; он захватывает Киев,
изгоняет соперника; но потом оседает в Киеве и становится сам уже
русским, а не варяжским князем... Вспомним Олега, Игоря, позже
Владимира, наконец, Ярослава. В этой борьбе проигрывает тот или
иной русский князь, но выигрывает русский юг... Соревнование между
русским и варяжским началами оканчивается полным торжеством
начала русского».
Правда, к торжеству этому Русь шла нелегким путем...
ПОПЫТКА ДУХОВНОГО СБЛИЖЕНИЯ НА ОСНОВЕ ЯЗЫЧЕСТВА
Военно-политические и торговые интересы Руси, развитие
этнического самосознания — все это настоятельно требовало во второй половине
X в. сглаживания религиозных и вообще культурных различий меж
племенами, княжествами, общественными слоями. Отсутствие
духовного единообразия противоречило движению государственных и
этнических процессов в Киевской Руси.
91
Князь Владимир, правивший вначале в Новгороде (с 969 г.), а с 980 г.
и в Киеве, был поставлен перед необходимостью разрешения этого
противоречия. Еще не остыв от кровавых схваток за киевский престол,
в ходе которого Владимир предательски расправился со своим братом
Ярополком, княжившим в Киеве, новый великий князь не замедлил
приступить к делу.
«И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на
холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой
и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Ма-
кошь, — сообщает «Повесть временных лет». — И приносили им
жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей,
а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями
своими».
Суть поступка великого князя довольно бесхитростна. Владимир со
своими приближенными и, вероятно, не без наущения волхвов
попытался собрать в один официально установленный пантеон ряд богов,
особо почитаемых в Русских землях или в среде наиболее крупных
прослоек древнерусского общества. Здесь, конечно, был Перун, бог
княжеский и дружинный. Была Макошь, которой с большим усердием
поклонялись земледельцы. Собранные в один пантеон, эти боги
должны были олицетворять единство древних славяно-русов.
Идею политического и этнического единства должно было
подкреплять и то, что новый киевский пантеон неуступчиво возвышался над
варяжской общиной с ее верованиями, богами, традициями. «Это было
прямым продолжением антиваряжской политики Владимира — До-
брыни, использовавших варягов как военную силу и изгонявших их
по миновании надобности далеко за пределы Руси», — пишет Б.А.
Рыбаков.
Согласно летописным сведениям, подчеркнутое внимание князя к
вопросам веры вызвало волну религиозной экзальтации, особенно
сильную в стольном граде. Жарко вспыхнули жертвенные костры,
потекла кровь не только пленников, но и близких — к идолам приводили
«своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам». Убивали в угоду
богам и просто по жребию. «И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий
на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам».
Был тогда варяг один... И был у него сын, прекрасный лицом и душою,
на него-то и пал жребий, по зависти дьявола. ... И посланные к нему,
придя, сказали: «На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги,
чтобы мы принесли жертву богам». И сказал варяг: «Не боги это, а
92
простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не
говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. ... Не дам сына
своего бесам». Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же
схватили оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял
на сенях с сыном своим. Сказали ему: «Дай сына своего, да принесем
его богам». Он же ответил: «Если боги они, то пусть пошлют одного из
богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?» И
кликнули, и подсекли под ним сени, и так их убили» («Повесть
временных лет»).
Громогласное провозглашение самостоятельности Руси в делах
государственных и в вопросах веры, демонстрация твердого намерения
духовно сплотить народ подвластных Киеву земель — это, пожалуй,
главный итог реформы Владимира. Потому что действительного
объединения славяно-русов вокруг общих святынь после водружения
языческих кумиров не произошло.
Прямолинейность реформы даже вкупе с решительностью князя и
фанатизмом толпы не могла дать скорого результата. Боги Владимира
оставались для язычника языческими богами — у каждого божества
было свое особое предназначение, свой особый слой желанных
почитателей, свой особый круг покровительства — род, племя,
общественная группа, территория. В пантеоне Владимира на первое место был
поставлен княжеско-дружинный Перун (не всем это было по нраву),
а многие другие боги славян не были представлены в нем вовсе. Не
было, например, Велеса, покровителя богатства и торговли, которому
поклонялись в торгово-ремесленной и крестьянской среде. Это
задевало религиозные чувства многих общин, обостряло общественные
разногласия.
Возможно, будь у Руси в запасе века для неспешного свыкания с
пантеоном Владимира, для его осторожного изменения в интересах
внутреннего согласия и дипломатии, реформа язычества принесла бы
плоды. Греки, например, в течение нескольких столетий не только из
греческих городов, но и чуть ли не со всего света свозили в Афины
изображения богов, ставили им алтари, дойдя в конце концов до того,
что водрузили алтарь с надписью — «Неведомому богу». Это чтобы
никому из посетивших Афины не было обидно.
Но у Руси в конце X в. уже не оставалось времени для религиозно-
политической игры в удачную комбинацию языческих изваяний.
Пример соседних народов подсказывал иной, более плодотворный
путь религиозного развития — путь избрания другой веры.
93
ЛЕТОПИСНОЕ ПРЕДАНИЕ ОБ «ИЗБРАНИИ ВЕР»
Под 986—987 гг. «Повесть временных лет» помещает рассказ о выборе
князем Владимиром и боярами новой веры (см.: Приложение 7).
Среди знатоков русской истории нет единого мнения относительно
достоверности этих строк. Многое в нем маловероятно: датировка
событий, содержание проповедей и ответов. Однако маловероятный в
частностях, старинный текст многозначителен в главном — в
воссоздании той общей атмосферы, в которой происходили духовные
реформы. Во второй половине X в. Русь начинает испытывать с востока, юга
и запада возрастающее давление мощных религиозно-культурных
традиций — ислама, иудаизма, христианства. Совсем не обязательно
это воздействие осуществлялось в форме посольств, как описано в
нашем тексте, — оно было, конечно, более постоянным и глубоким.
Религии враждовали между собой, ибо религиозная проповедь
зачастую становилась завуалированным средством борьбы за власть над
соседними народами.
Этим и объясняется подчеркнутая летописью осторожность
княжеского двора перед окончательным шагом. Осторожность была
продиктована не антипатиями к тому или иному вероучению, но недоверием
к возможным будущим единоверцам. И волжские
булгары-мусульмане, и западные католики, и хазары-иудеи, и православные византийцы
— все или уже скрещивали, или готовы были скрестить мечи с
русскими дружинами. Принять веру из рук этих народов и не понести ущерба
от их мести или корысти было весьма сложно.
Пример был перед глазами — бедствия балтийских славян, к
которым христианство было принесено на острие германского меча. В 983 г.
славяне балтийских земель подняли восстание и вместе с рыцарями во
множестве губили католических проповедников; новообращенные в
христианство славяне возвращались в язычество.
И все же Владимир и бояре избирают христианство. Но только
христианство византийское, восточное, греческое... Православное.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Почему прадедовские верования стали препятствием политическому развитию
Киевской Руси?
2. В чем состояли положительные стороны вмешательства варягов в историю и духовную
культуру восточных славян?
3. Каковы итоги противоборства славянского и варяжского начал?
94
4. Почему языческая реформа Владимира не могла дать желанного результата?
5. Какие действительные исторические обстоятельства открываются летописным
преданием об «избрании вер»?
ГЛАВА 10
ПРИНЯТИЕ РУСЬЮ
ХРИСТИАНСТВА
ПЕРВЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ НА РУСИ И ОБРАЩЕНИЕ
К ПРАВОСЛАВИЮ
«Я крещусь, — сказал-де Владимир византийцам, — ибо еще прежде
испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение...» («Повесть
временных лет»). Говаривал ли Владимир такие речи или они —
лукавство предания? На выбор Владимира повлияли, конечно, не
тонкости православного вероучения и не красоты византийского
богослужения.
Для княжеского двора конца X в. христианство было хорошо
знакомым явлением. Киевляне, новгородцы, лучане и прочий русский
люд издавна жили бок о бок с христианами.
Сохранились сведения, правда, весьма легендарные, о крещении в
VIII в. в греческом городе Суроже некоего «новгородского князя», о
принятии христианства киевскими князьями IX столетия Аскольдом
и Диром.
Подлинные исторические свидетельства говорят в пользу того, что
на Руси христианство существует со времен князя Игоря. В договоре,
заключенном между Русью и Византией в 945 г., было писано: «Если
же кто-нибудь из князей или людей русских, христиан или
нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, — да будет достоин
умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за
то, что нарушил свою клятву». В Киеве договор скрепляли так:
«Призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили
оружие свое, и щиты, и золото и присягали Игорь и люди его — сколько
было язычников между русскими. А христиан русских приводили к
присяге в церкви святого Ильи, что стоит над ручьем в конце Пасынчей
95
беседы, и хазар, — это была соборная церковь, так как много было
христиан — варягов» («Повесть временных лет»).
Первыми христианами на Руси были отошедшие от язычества
варяги княжеских дружин. Почему именно варяги? Потому что
варяжские воины-наемники служили не толькоо на Руси, но и в Византии,
в иных государствах. Бывало, принимали местную религию: в
языческой Руси поклонялись Перуну, в христианской Византии — Христу.
Некоторые, обратившись в новую веру, держались потом за нее
крепко. Пример тому — киевский варяг, смело бросивший в толпу,
жаждавшую жертвенной крови его сына в угоду языческим богам: «Не боги
это, а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет...». О нем в летописи
было сказано: «Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал
христианскую веру».
В числе первых христиан была и жена князя Игоря княгиня Ольга,
скорее всего скандинавка по происхождению. Христианство она
приняла в середине 50-х годов X в. в Константинополе, столице Византии,
от самого патриарха — главы Константинопольской Церкви. При
крещении Ольга получила новое имя Елены; христианкой она и
преставилась в 969 г., и была похоронена по христианскому обряду. Русская
православная Церковь с давних пор почитает княгиню Ольгу как
святую, называя ее «равноапостольной».
В заслугу Ольге ставится то, что после возвращения из
Константинополя она пыталась обратить в христианство свое ближайшее
окружение; есть сведения, что она даже пыталась разрушать языческие
святилища (по-видимому, лишь в пределах своих домашних
владений). Достигнув на поприще христианской проповеди некоторых
успехов, Ольга, правда, не смогла обратить в свою веру сына — князя
Святослава.
Святослав, воин до мозга костей, отношения с дружиной ставил
выше отношений с каким бы то ни было богом. Поэтому, слушая
увещевания своей матушки, он отвечал бесхитростно: «Как мне одному
принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Этот
воинственный князь был изрядным скептиком и прагматиком. Впрочем,
оберегая из практической же пользы мир в Отечестве, Святослав не
притеснял разросшиеся при Ольге христианские общины.
Существование этих по преимуществу варяжских общин очень
сильно сказалось на духовном состоянии Киевской Руси: год за годом
славяно-русы постепенно свыкались с христианством, с церквами в
городах, с богослужениями, с видом священников. В христианских
96
общинах обучали чтению и письму. В ранней истории Руси роль
варягов в подготовке почвы для распространения христианства бесспорна.
Имея в своем недалеком прошлом княгиню-христианку, встречая
среди знати и дружинников немало христиан, живя двор в двор с
христианами, жители земель Киевской Руси присмотрелись к этой
религии настолько, что, собственно, избрания веры и не требовалось.
Отступая от язычества, Русь естественным образом должна была
войти в христианскую традицию.
Однако христианский мир в конце X столетия был далек от
цельности. Восточное христианство, православие, за которым стояла
прежде всего власть константинопольских императоров и патриархов,
ожесточенно противостояло христианству западному, католическому,
опиравшемуся на авторитет римских пап и государей, рыцарства
Западной Европы. Широко были известны среди народов Европы также
и проповедники ирландской церкви, независимой и сильной в то
время.
Вряд ли Римская Церковь помогла найти в лице князя Владимира
и его бояр верных последователей. Римский папа, даруя переходящим
под его попечительство правителям титул короля, требовал взамен
признания главенства папы в решении вопросов не только церковных,
но и мирских, государственных. Думавший о независимом государстве
и сильной великокняжеской власти Владимир был, безусловно,
противником папизма.
В православной же практике исторически дело складывалось так,
что глава Церкви, патриарх, занимал более скромное положение во
взаимоотношениях со светской властью.
Такое соотношение властей вполне устраивало высшую знать
молодой державы. К тому же и в самой Византии обстоятельства в 80-е
годы складывались так, что особых притязаний с ее стороны в случае
принятия византийского христианства ожидать не приходилось.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА
Византия в середине 80-х годов переживала смутное время: объявилось
несколько могущественных претендентов на престол, и
царствовавший император Василий II был вынужден просить военной помощи у
князя Владимира.
Владимир в отправке 6 тысяч воинов не отказал, но в ответ
потребовал окрестить себя и своих подданных, а также учредить в Русских
землях особую епархию — дочернее ответвление Константинополь-
7-А.П.Забияко 97
ской Церкви. В придачу Владимир желал еще и брака с сестрой
императора Анной. Зачем? Чтобы скрепить родственными узами союз и
разом возвысить киевский стол, уважаемый доселе в Европе за
военную мощь, но презираемый за варварскую родословную.
После успешных действий русской дружины против враждебных
императору мятежников, после проволочек со стороны Василия II,
наконец, после взятия Владимиром греческого города Корсуни (Хер-
сонеса) — затем ли, чтобы поторопить угрозой изменчивого Василия,
или потому, что горожане поддерживали смутьянов — после всего
этого киевская знать добилась своего. С 988 г. началось крещение Руси:
Увидели греки в заливе суда,
У стен уж дружина толпится.
Пошли толковать и туда и сюда:
«Настала, как есть, христианам беда,
Приехал Владимир креститься!»
(А.К. Толстой)
Да, вначале крестился сам Владимир, бояре, дружинники, по
сообщению летописи, именно в Корсуни. Туда же прибыла и византийская
царевна Анна, явившаяся к суженому с великим плачем — напугана
была его вчерашним язычеством и дошедшим и, конечно, до нее
слухами о разгульной "натуре будущего мужа: к тому времени Владимир
сменил нескольких жен,«а наложниц было у него триста в Вышгороде,
триста в Белгороде и двести на Берестове... И был он ненасытен в
блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц», — так
писал позднее о князе русский летописец.
Заплаканные глаза невесты мало кого тронули, великий русский
князь и византийская царевна пошли под венец. Династический брак
был заключен. Владимир мог быть доволен. «Этот языческий князь,
честолюбивый зодчий обширного и динамично растущего государства,
но для наследников Римской империи все еще остававшийся варваром,
добился такого брачного союза, о котором многие христианские
правители не могли и мечтать. <...> Русский князь, став христианином,
не только становился членом европейской семьи правителей, но сразу
же благодаря рожденной в багряной палате царственной супруге
занимал почетное место в этой иерархии. Родственный союз домов
Македонского и Рюриковичей, воспринятый современниками как весьма
1 Багряный цвет был символом царской власти. — Примеч. автора.
98
важное событие, способствовал осуществлению исторического
поворота в деле христианизации Руси», — пишет А. Поппэ.
О тщеславных намерениях Владимира поднять правящий в Киеве
дом и саму столицу вровень с дворами монархов Европы
свидетельствует такой красноречивый факт: отправляясь из Корсуни восвояси,
русский князь прихватил с собой две статуи медного литья,
изображавшие античных богов, и четыре литых изваяния коней. Они должны
были придать новой христианской столице европейский вид. (Затея с
подражанием классической Европе удалась, однако, из рук вон плохо:
античные декорации не нашли достойного применения и были
брошены потом на задворках одной из церквей, где их могли видеть еще и в
XII столетии. Конец этой истории не менее красноречив, чем самое
начало.)
Немедленно по прибытии в Киев, сообщает летопись, повелел
Владимир опрокинуть идолов, установленных в 980 г., — одних изрубить,
а других сжечь. Спустя день-два началось крещение киевлян (см.:
Приложение 8).
А вслед за тем во все концы Русской земли были разосланы
греческие священники, воеводы-бояре и дружинники. Воеводы и
дружинники были далеко не лишними участниками крещения. Ибо в иных
местах, прознав о предписанном отказе от дедовской веры и завидев
киевских гостей, народ волновался, кое-где при свержении идолов
угрожающе роптал, а в Новгороде даже случалась «сеча зла» между
горожанами во главе с верховным волхвом Богомилом Соловьем и
прибывшими водрузить над Новгородом крест дружинниками Путяты
и Добрыни. Отсюда и пошла поговорка: «Путята крестил мечом, а
Добрыня огнем».
С сопротивлением волхвов, особенно сильном в северных Русских
землях, властям приходилось сталкиваться на протяжении всего XI в.
и даже много позднее. Однако в целом христианизация Руси не была
насильственной.
Не в последнюю очередь это объясняется особенностями язычества.
Славянское язычество — религия многобожия, поэтому язычник не
видел ничего дурного в том, чтобы к существующему пантеону богов
добавить еще и христианского Бога. Тем более, что раньше этого Бога
приняли князья и бояре, пообещав свою дружбу тем, кто последует их
примеру. Простой человек ничего не терял, напротив, приобретал еще
двух покровителей — божественного на небесах и земного на
княжеском дворе.
7- 99
Острое сопротивление возникало там, где наиболее сильна была
власть волхвов, гонимых Церквью, да там, где в новой вере видели
старые происки киевского стола. И то и другое было характерно для
северо-востока Руси.
Добровольное согласие язычника принять Христа оборачивалось
нетвердостью усвоения христианства. Подавляющее большинство
народа не чувствовало нужды полностью освободиться от старой религии.
Обращение в христианство не сопровождалось раскаянием в прежних
«заблуждениях» и внутренним преображением.
Глубине и размаху приобщения к новой вере сильно
препятствовали местные условия: горстке греческих священников даже при помощи
появившегося вскоре русского пополнения не по силам было не то, что
сломать исконную духовную традицию, но даже и встретиться с
новообращенными — слишком велика была Русь.
Легче и быстрее всего обращение в христианство далось в близких
Киеву географически и политически городах. На северо-востоке дело
шло много хуже, но постепенно и в тех городах христианство пустило
корни. Медленнее всего христианство проникало в сельскую
местность. Не потому, что крестьяне испытывали неприязнь к новой вере.
Причина была более прозаической: на Руси в X—XI вв. деревня обычно
едва насчитывала десяток дворов, прокормиться здесь священнику не
было никакой возможности. Форпостами христианства в сельской
местности становились погосты — сравнительно крупные поселения,
центры сельских общин. Здесь и строили церкви.
Поэтому христианство распространялось в русской среде не только
долго, но и неравномерно. По степени усвоения новой веры население
тяготевших к Киеву земель отличалось от вольнолюбивых
новгородцев, псковитян, жителей Ростова. Резкие различия существовали
между христианством городским и христианством сельским,
крестьянским.
Да и в городских общинах христианского единодушия не было:
христианство духовенства отличалось от христианства княжеско-дру-
жинного. Набожность иереев и бояр не всегда совпадала с пониманием
истин христианства в среде городского люда.
Каждая местность и — что особенно важно! — каждый
общественный слой усваивали христианство по-своему. Поэтому изначально на
Руси христианство не представляло особой однородной духовной
традиции.
1 Иерей — православный священник.
100
Неоднородностью христианской духовности были на много веков
вперед предопределены и вероучительные разногласия среди русских
христиан, и идейное содержание конфликтов социальных групп, и
церковные настроения, и противоречия художественного творчества.
ЛЕГЕНДА О ХОЖДЕНИИ НА РУСЬ АПОСТОЛА АНДРЕЯ
Утверждение христианства, как и всякое крупное историческое
событие, породило среди очевидцев, а тем более в пересказах потомков
множество легенд. Одна из самых заметных в русской культуре —
легенда о хождении на Русь апостола Андрея.
Святой Андрей почитается в христианстве как один из двенадцати
учеников Иисуса Христа. Упоминания об Андрее содержатся в
Евангелие (Мф. 4,18 — 20; Мк. 13,3; Ин. 1,40; 6,8; 12,22){ По греческому
православному преданию, апостол Андрей проповедовал в
черноморских греческих городах и в Скифии.
«Повесть временных лет», продолжая греческое сказание, говорит
о том, что пожелав вернуться из Корсуни в Рим, апостол вместе с
учениками «поплыл в устье днепровское, а оттуда отправился вверх
по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на
берегу И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите горы
эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и
воздвигнет Бог много церквей». И взошел на горы эти, благословил их,
и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где
впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к
славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков
их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в
страну варягов, и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел,
и рассказал: «Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем
сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся
и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя
прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва
вылезут, чуть живые, и обольются водою студеную, и только так
оживут. И творят это всякий день, никем не мучимые, но сами себя мучат,
и то совершают омовенье себе, а не мученье».
Интересен уже сам строй повествования: благоговейноторжествен-
ный в первой части, где речь идет о Киеве, он становится прямо
сатирическим в отношении новгородцев. По всей видимости, «басня» про
1 См.: Список условных сокращений; первая цифра после точки обозначает номер
главы книги; а следующая за ней — стих из этой главы.
101
баню — язвительная насмешка киевского летописца над кичившимися
своей самостоятельностью новгородцами: вот-де, попарили апостола и
вместо того, чтобы креститься от ученика Христа святой водой, квасом
кожевенным обливались!
Обиженные новгородцы, составляя позднее свой список
летописного текста, в пику киевлянам добавили, что на месте будущего
Новгорода Андрей не по пустынным прибрежным кручам ходил как то было
на Днепре, а среди предков новгородцев проповедовал и даже в знак
особого благоволения оставил им свой жезл.
Среди знатоков русской истории принято считать оба варианта
летописного повествования вымыслом. Однако за фактом вкрапления в
главную древнерусскую летопись недостоверного сюжета стояли
весьма важные обстоятельства.
Легенда о пребывании на Руси одного из апостолов — ближайшего
ученика Христа была нужна формирующейся Русской Церкви для
обособления от диктата византийского христианства. Сказание ясно
намекало на предопределенность крещения от Бога, волю которого
прозревал и выражал апостол. Столь же ясно подразумевалось, что
начатки новой веры получены Русью от первоисточника — от
апостольской Церкви. Тем самым миссия Византии становилась
вторичной, как бы служебной, и даже само византийское христианство не
казалось древнее русского. Национальная гордость славяно-русов, не
единожды бивших византийцев и их союзников на поле брани,
находила в новой легенде немалое утешение.
То, на что летопись намекала с осторожностью, было потомками
воспринято с решительной прямолинейностью. Легенда об
апостольском путешествии стала для русских бесспорным аргументом в борьбе
с малейшими притязаниями иностранцев на превосходство. Царь Иван
Грозный без обиняков заявлял католикам: «Мы получили
христианскую веру при начале христианской Церкви, когда Андрей, брат
апостола Петра, пришел в эти страны, чтобы пройти в Рим; таким образом
мы на Москве приняли христианскую веру в то же время, как вы в
Италии, и с тех пор доселе мы соблюдаем ее ненарушаемою».
Обращение царя к образу апостола Андрея, или святого апостола Андрея
Первозванного, как его стали именовать в русской традиции,
показательно: во второй половине XVI в. Московия горделиво вскинула
голову, готовая в дыму пороха и ладана войти в число первых держав
Европы. И православию вновь, как и во времена Владимира,
отводилась в возвышении Руси далеко не последняя роль.
102
Ясно, что память святого апостола не мог не потревожить и другой
честолюбивый патриот — царь Петр I. В 1699 г. он утверждает в
качестве главной святыни русского военно-морского флота андреевский
флаг — белое полотнище с голубым косым крестом (на таком косом
кресте был распят, согласно христианскому сказанию, апостол).
Святой Андрей считался еще и покровителем мореплавателей, ибо до
встречи с Христом, говорится в Евангелии, он был рыбаком. Позднее
Петр учредил орден Андрея Первозванного — одну из высших наград
России. Орден был украшен надписью, в переводе с латыни
означавшей: «Святой Андрей — покровитель России».
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Почему киевская знать предпочла византийское православие иным христианским
вероисповеданиям?
2. Сказалось ли принятие христианства на престиже Киевской Руси?
3. С какими трудностями сталкивалось христианство по мере распространения в Русских
землях?
4. Что побуждало людей принимать новую веру?
5. Почему при распространении христианства отнюдь не всегда требовалось
принуждение?
6. Чем зачастую оборачивалось добровольное согласие язычников принять нового Бога?
7. Какие слои славяно-русов принимали христианство и как это сказывалось на
содержании христианской духовности?
8. Какие национальные интересы отразились в легенде о хождении на Русь апостола
Андрея?
ГЛАВА 11
РУССКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ
ВОСТОЧНОЕ ХРИСТИАНСТВО
Со всей серьезностью нужно относиться к тому, что с первых шагов
христианства по Русским землям оно различным образом усваивалось
в различных общественных слоях и местностях. Отличия в образе
жизни, в языческих верованиях, в культурном и даже этническом
отношении (ведь кроме славян в Русских землях жили и крестились другие
103
народы) — все это вносило разноголосицу в становящееся русское
христианство.
Однако в отличие от прежнего язычества новая религия обладала
мощным объединяющим свойством. Объединяющее начало было
заложено в самом духе христианства. А подкреплялось оно тем, что каждая
сложившаяся к концу X в. христианская Церковь имела единое
вероучение, единое богослужение и единые правила устройства жизни.
Из двух крупнейших ветвей христианства — западной и восточной
история выбрала для Руси последнюю. Восточное христианство, или
православие, утвердилось первоначально в восточной части Римской
империи, столицей которой был Константинополь. Западное
христианство объединилось вокруг Рима, где находилась резиденция главы
Церкви — папы; западное христианство получило название
католического.
Давнее противостояние константинопольского патриарха и папы
римского перерастает в открытый раскол с 800 г., когда папа Лев III
короновал франкского короля Карла Великого в качестве императора
Священной Римской империи. Этот факт возвеличивания варварского
короля стал рассматриваться византийскими императорами и
патриархами как предательство священных греко-римских традиций. Со
своей стороны, римские папы негодовали по поводу того, что на
Востоке не признавали их главенства.
Незадолго до крещения Руси предметом спора становятся
славянские земли, например, принявшей в 865 г. христианство Болгарии. Рим
протягивал руку также и к русским владениям — из летописи известно
о прибывавших к князьям духовных посольствах папистов. Решение
славянского вопроса в пользу православия усугубило разногласия.
«Видит Бог и судит!» — с такими гневными восклицаниями,
потрясая демонстративно руками, покинули некогда константинопольскую
церковь папские послы. Напоследок они оставили послание, в котором
патриарх обвинялся в отступлении от христианской веры. Произошло
это 15 июля 1054 г. В ответ последовали анафемы (церковные
проклятия) в адрес папы римского. 1054 г. принято считать датой
окончательного раскола.
С тех пор на Западе безраздельно господствовал в единой
католической Церкви римский папа. На Востоке стали жить своей жизнью
православные Церкви во главе с патриархами. Первоначально их было
четыре — Константинопольская, главная; Александрийская, Анти-
охийская и Иерусалимская. Возникли они задолго до XI столетия как
104
объединения многих местных общин христиан. В X в., как мы знаем,
одной из местных общин Константинопольской Церкви стала Русская
Церковь.
В конечном итоге не то или иное событие, даже самое крупное, не
взаимные обиды и притязания, даже самые серьезные, разделили
христианство на православие и католичество. В разделении Церквей
проявилось расхождение исторических путей и культурных традиций
Востока и Запада.
Восточное христианство, особенно в Константинополе, было в
своих культурных истоках явлением греческим — и по наиболее чтимому
языку, и по кругу излюбленных книг и мыслей, наконец, по тяготению
к греческим средствам художественной выразительности. Вместе с тем
восточное христианство многое переняло из духовности
ближневосточной — например, любовь к аскетической строгости, к мистицизму,
к удалению от мирской суеты. Свойственная православию
нацеленность на внутрицерковную жизнь, подкреплялась тем, что в Византии
светские государи — императоры — решительной рукой пресекали
редкие попытки церковной власти покуситься на управление
гражданской жизнью — «царством кесаря». А вот патриархам в силу
исторических причин явно недоставало сходной решимости пресечь частые
вмешательства императоров во внутрицерковную жизнь: императоры
диктовали свою волю Церкви, неугодных владык устраняли,
назначали патриархами своих детей и братьев. Зыбкость церковной
независимости от монаршьей власти — очень типичная для православия черта.
В русском православии она проявлялась со всей очевидностью.
И вера, щит царей стальной,
Узда для черни суеверной,
Перед помазанной главой
Смиряет разум дерзновенный.
(В. Раевский)
ОСНОВЫ ПРАВОСЛАВНОГО ВЕРОУЧЕНИЯ
Православное вероучение — вероучение христианское, суть которого
составляет учение о Христе. Начало начал этого учения заключается
в кратком изречении апостола Петра, обращенном к Иисусу «Ты
Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16,16). Вслед за апостолом Петром
христианство видит в Иисусе Христе — Спасителя. Имя Иисус —
греческая форма еврейского слова Иешуа, означающего «помощь» или
105
«спаситель». Христос переводится с греческого как «помазанник»
и означает то же, что и древнееврейское слово мессия (машиах или
машиха), т.е. «помазанник»1. Именно так Помазанником, Мессией,
Христом — был назван в Ветхом Завете тот, кто придет от Бога и спасет
человечество.
Далее вслед за апостолом Петром христианство утверждает, что
Иисус не просто человек, в нем соединились природа Бога и человека,
он — Сын Божий. Бог-Отец посылает своего Сына Спасителем мира:
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.
3,16).
Однако и того более: для христиан Иисус Христос, Сын Божий,
отнюдь не просто получивший часть отцовской славы и заботы
(наподобие того, как это в земной жизни случается в царствующих
династиях). Он — и сам без малейшего умаления Бог: «Сей есть истинный
Бог и жизнь вечная», — так сказано об Иисусе Христе апостолом
Иоанном A Ин. 5,20).
Ортодоксальное2 христианство стоит на том, что Отец и Сын —
лица, ипостаси единого по своей сущности Бога, при этом каждый
обладает всей божественной полнотой. Третья ипостась Бога — Дух
Святой. Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой неслиянно существуют
как единый Бог. Единый же Бог нераздельно существует в трех лицах
— Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого. Таково христианское
учение о триединстве Бога:
О Ты, пространства бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц — в трех лицах Божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
1 В той культурной среде, в которой было подготовлено рождение христианства —
в среде древних евреев, совершалось помазание над первосвященниками, царями и
пророками
2 Ортодоксальный — греческое слово, обозначающее правоверный, неуклонно
следующий определенному учению; к ортодоксальному христианству принято относить те
течения христианства, которые признают истинность и незыблемость Библии,
постановлений первых Вселенских Соборов, писаний святых отцов Церкви. Православие —
одна из твердынь христианской ортодоксии.
106
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог!
{Г.Р. Державин)
Христианство есть религия Святой Троицы. Почитание С
Троицы нашло особенно глубокий отклик в русском православ т
очень много на Руси было Свято-Троицких храмов. ' '
Затруднительность строгого логического усвоения Догмата1
единства Бога породила в среде христианских богословов тягч/
, г * У К
МНОГОСЛОЖНЫМ умозрительным истолкованиям. Между тем ни одно
кование никогда не претендовало на исчерпывающее объяснение б
для христианства в целом, а для православия в особенности Тпна
>
триединство Бога удостоверяется в конце концов не доводами рассудка
опытом веры.
Трудно вникнуть в догмат триединства. Ну, что ж, Бог есть люб
— этой ясной евангельской заповедью христианство всегда гхэтово
нуть заблудившегося в богословских умствованиях человека к и
чальной простоте своей проповеди.
Опытом веры прежде всего удостоверяется и другой догмат
христианства — о том, что Иисус Христос соединяет в себе нераздель
неслиянно две природы — божественную и человеческую ро
полноте он и истинный Бог и истинный человек — Богочеловек
Священное писание (Библия) свидетельствует, что Иисус Xdmct
рожден от непорочного зачатия Девой Марией. Он был во всем
греха, подобен людям. Проповедовал путь спасения и подал своей ж
нью пример спасения: полное отречение от греха, безграничная
бовь к ближнему и готовность пострадать за него, даже умереть
нять крестное распятие:
Верь в великую силу любви!..
Свято верь в ее крест побеждающий,
В ее свет, лучезарно спасающий
Мир, погрязший в грязи и крови,
Верь в великую силу любви!
(С. Надсоп)
Слова поэта — безукоризненное переложение евангельской проповеди
спасения. Путь спасения христианства — крестный путь, соппяже
1 Догмат — основное положение в религиозном учении, принимаемое на
подлежащее критике. ^ и не
107
ный со страданиями и скорбями. Однако для христианства истина
заключается в том, что Богочеловек воскрес и вознесся на небеса. Так и
каждый человек может в конце праведного пути спасения обрести
новую, вечную жизнь. И потому христианский путь спасения обещает
конечное торжество и великую радость.
Человек, как утверждает христианство, сотворен по образу и
подобию Божию. В этом его отличие от всех прочих живых существ и залог
спасения. Став во Христе человеком, Бог принял страдания ради
искупления грехов человечества. Искупив их своей смертью, отринув
бремя прошлого, он открыл людям возможность свободного
уподобления Богу в его чистоте и праведности — возможность обожения. Развив
в себе богоподобное начало, ©божившись, человек удостоится чести
вступить в счастливый союз с Богом. Так учит христианство.
Православие крепко держится убеждения, что индивидуально
человек спасения не достигнет. Лишь в лоне Церкви — духовного
организма, исполненного святости, — обретается надежная опора и
руководство. В Церкви человек через священнодействия приобщается к
божественной энергии. Пребывание в лоне Церкви, по православному
учению, бесценно также тем, что это есть пребывание в сообществе
святых, которые своим соучастием и заступничеством помогают
духовному росту Церковь в православии рассматривается как «корабль
спасения».
В осмыслении Святой Троицы между православием и
католичеством есть одно догматическое расхождение: католики полагают, что
Дух Святой исходит и от Отца и от Сына, подчеркивая равенство двух
ипостасей; православные же настаивают, что Дух Святой исходит от
ОтЦа через Сына. Тем самым православие утверждает единоначалие
Отца.
Собственно, для христианства расхождение это малосущественно,
поскольку главное в нем всеобъемлющая заповедь — Бог есть Любовь.
Столь же отчетливо объединительное начало христианской проповеди
выражено и в призыве Иисуса Христа: «Приидите ко Мне, все труж-
дающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11,28).
Главные положения христианского вероучения сформулированы в
Символе веры, который был принят на Никейском C25 г.) и дополнен
на Константинопольском (Царьградском, 381 г.) Вселенских Соборах
христианской Церкви. Этот Символ веры соблюдается православной
Церковью и поныне (см.: Приложение 9)
108
Положениями Библии и Символом веры ограничивается в
православии круг абсолютно твердых вероучительных определений. «Это не
означает, — писал видный богослов протоиерей Сергий Булгаков, —
чтобы ими исчерпывалось все вероучение, которое жизненно
содержится Церковью, но все это остальное вероучение не получило для
себя обязательного догматического формулирования, оно содержится
лишь в богословском учении, хотя и касается предметов чрезвычайной
важности (как, например, почитание Богоматери, святых, учение о
таинствах, о спасении, эсхатология и т.д.). Таков вообще стиль
православия, которое удовлетворяется насущным минимумом
обязательных догматов, в отличие от католичества, стремящегося
сформулировать в канонах весь догматический инвентарь Церкви».
В вопросах вероучительных православие чаще всего обращается за
советом к трудам Василия Великого (ок. 329—379), Григория
Богослова (ок. 330—390), Иоанна Златоуста (между 344 и 345—407), Иоанна
Дамаскина (ок. 675 — до 753), а также к творениям других богословов,
которых православие почитает как святых отцов Церкви, а их
произведения — как святоотеческое наследие.
ПРАВОСЛАВНЫЕ ТАИНСТВА, ОБРЯДЫ И БОГОСЛУЖЕНИЯ
Православная религиозная жизнь не ограничивается, конечно,
исповеданием догматов вероучения.
Православная вера подразумевает обязательное приобщение
верующих к таинствам, соучастие члена Церкви в церковных обрядах и
богослужениях.
Таинство — символическое священнодействие, через которое
человеку невидимым образом подается благодать Святого Духа. Тем
самым в таинстве человек, согласно православному вероучению,
приобщается к Богу.
Обряд — внешняя сторона таинства, при котором общение Бога и
человека облекается в видимую и слышимую форму — в форму
определенных действий, специальных слов. Так православие понимает
суть таинств и обрядов.
Православие признает семь таинств.
Таинство крещения открывает перед человеком врата
христианской жизни — приобщаясь к этому таинству, человек умирает для
жизни плотской и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную.
1 Эсхатология — религиозное учение о конечных судьбах мира и человека.
109
Обряд крещения осуществляется троекратным погружением в воду
или обливанием с призыванием Бога-Отца, и Сына, и Святого Духа,
С таинством крещения связано таинство миропомазания — через
него человек наделяется благодатью, укрепляющей его духовные
силы. Обряд состоит в помазании частей тела верующего освященным
маслом — миром, при котором во имя Святого Духа верующему
подаются дары Святого Духа.
Таинство евхаристии (причащения) состоит в том, что верующий
под видом хлеба и вина вкушает самого Тела и Крови Христовой для
вечной жизни. Согласно Евангелию, Иисус Христос сам объявил об
этом таинстве и, причастив апостолов, дал им заповедь всегда
совершать евхаристию (Мф. 26, 26—28). Православие стоит на том, что
евхаристия — приношение бескровной жертвы Богу с благодарением
и причащением Тела и Крови Христовой — свершившись однажды (на
тайной вечере) как событие историческое, имеет силу в вечности.
Поэтому каждый раз вновь и вновь в ходе обряда происходит
действительное превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, которые
и вкушают верующие.
Таинством покаяния (исповеди) Бог через Церковь дарует
человеку прощение грехов. Обряду покаяния должны предшествовать личное
глубокое раскаяние в совершенных проступках, пост и молитвы.
Только после этого на исповеди в храме священник, покрыв голову
верующего епитрахилью — частью своего облачения в виде вышитой или
цветной ленты, скрепленной на груди, принимает покаяние и особой
молитвой отпускает грехи:
Умолк простивший мне грехи,
Лиловый сумрак гасит свечи...
(А Ахматова)
Таинством священства (хиротонии, рукоположения) Дух Святой
через епископа передает посвящаемому в священники благодатную
силу совершать христианские таинства. Через это таинство обретается
сан священника. Важнейший момент обряда хиротонии — возложение
епископом рук на голову кандидата.
В таинстве брака (венчании) соединяются на небесах судьбы
жениха и невесты, которые отныне и навсегда становятся мужем и женой.
Свыше союз этот осеняется благодатью супружества, дарующей силы
к рождению и воспитанию детей. Православный обряд венчания
отличается особой торжественностью и красотой.
ПО
Посредством таинства елеосвящения (елеопомазания,
соборования) на верующих нисходит благодать такого рода, которая помогает
избавиться от духовной или телесной немощи. Исцеляющий смысл
этого таинства раскрыт в Евангелии от Марка F,13). Православная
Церковь прибегает к этому таинству не только для духовного
укрепления умирающих, как это принято в католичестве, но и для помощи
всем страждущим. Обряд елеосвящения отправляется обычно
собранием, «собором» семи священников (отсюда — соборование), которые
готовят елей, произносят молитвы, совершают помазание верующих.
Таинствами и обрядами полнится православное богослужение —
торжественная религиозная церемония. Основное содержание
православного богослужения состоит из чтения Библии, молитвословий и
пения псалмов, совершения таинств и принесения бескровных жертв,
из наставлений и проповедей.
Порядок православного богослужения определяется суточным,
недельным и годичным кругами, а также чередой постов и церковных
праздников.
Над всеми видами церковного богослужения (утреня, вечерня, по-
лунощница, повечерие) возвышается литургия.
Литургия (обедня) — главное христианское богослужение, суть
которого составляет таинство евхаристии.
Последовательность и содержание православной литургии
вырабатывались в первые века христианства. Существует с тех пор несколько
литургических канонов — чинов. В русском православии наиболее
общеупотребительны два — литургия святого Василия Великого и
литургия святого Иоанна Златоуста.
Наряду с общими богослужениями православная Церковь
совершает особые богослужения: молебны о болящих, о заточенных и т.д.;
благодарственные молебны; молебны об «упокоении души» умерших
— панихиды.
Высоко ставятся в православии и домашние богослужения —
молитвы, чтение душеспасительных книг и пр. Они, конечно, не имеют
строгого чина, но от этого не умаляются в значимости, ибо для
православия дом —- малая Церковь, душа человека —храм Божий.
Люблю под сводами седыя тишины
Молебнов, панихид блужданье...
111
Люблю священнника неторопливый шаг,
Широкий вынос плащаницы
И в ветхом неводе Генисаретский мрак
Великопостныя седмицы.
Ветхозаветный дым на теплых алтарях
И иерея возглас сирый,
Смиренник царственный: снег чистый на плечах
И одичалые порфиры.
(О. Мандельштам)
Любовь русского поэта к атмосфере православного
священнодействия есть проявление очень распространенного в прошлом чувства.
Исстари в русском православии участие в богослужении, приобщение к
таинствам, отправление обрядов занимало едва ли не первое место в
религиозной жизни. К этой стороне церковного бытия наши предки
испытывали особенное пристрастие.
Уже русский человек XII в., монах-летописец, питал трепетное
чувство к церковным священнодействиям: так, по его словам, именно
богослужение в византийском храме преобразило душу киевских
послов-язычников — до такой степени восхищены они были
православной литургией, ее одухотворенностью*«ибо нет на земле такого
зрелища и красоты такой...» («Повесть временных лет»).
Говоря о притягательности богослужения, летописец имел в виду,
конечно, типичное для Древней Руси положение. И действительно,
древнерусскому человеку, воспитанному в скромности быта и в
окружении неброского обаяния природы, было чему восхититься в храме:
православное богослужение, — пишет С.Н. Булгаков, «представляет
собою нечто единственное во всем христианском мире по своей красоте
и многообразию. В нем соединяется с высшим христианским
вдохновением драгоценнейшее наследие античности, воспринятое через
Византию, видение красоты духовной сплетается с видением красоты
этого мира. К этому следует еще добавить в отношении к русскому
богослужению, — в это священное наследие Византии влилась еще и
свежая волна от русской одаренности в искусстве, делающей русскую
Церковь продолжательницей Византии».
Потрясенный красотой православного богослужения, человек
Древней Руси далеко не всегда вникал в догматическую основу
обрядности. К тому же многие православные священнодействия понимались
в народной среде на языческий манер — как магические средства
обеспечения плодородия, удачи в делах.
112
Такое отношение к обрядам, сохранившееся вплоть до нашего
столетия, давало веские основания говорить об отягощенности русской
православной духовности пережитками языческого магизма. И в
церковных кругах и за пределами Церкви раздавались голоса,
именовавшие русскую православную веру «обрядоверием» — верой в обряд, а
не в таинство. В этих обличениях есть доля правды.
Другая часть правды заключается в том, что на протяжении многих
веков для огромного числа русских православных, особенно простого
звания, богослужение было первой ступенью приобщения к высотам
религиозной духовности, было почти единственным «путем
восхождения к святыне» (П.Флоренский). Соединяя в себе многие искусства,
богатое идейным содержанием православное богослужение
становилось неотъемлемой частью духовной культуры народа.
ПРАВОСЛАВНЫЕ ПРАЗДНИКИ
Повсюду благовест гудит.
Из всех церквей народ валит.
Заря глядит уже с небес...
Христос воскрес! Христос воскрес!
(А п~ Майков)
Воскресение Христова, Пасха — праздник праздников православия.
Отмечается он в первое воскресенье после весеннего равноденствия и
полнолуния (поэтому дата Пасхи подвижна). Кульминацией
пасхального богослужения является победно-ликующие слова тропаря :
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех
Живот даровав.
После чего звучит, а потом много раз повторяется приветственное
провозглашение: «Христос воскрес! Воистину воскрес!»
На протяжении веков культура русского народа хранит пасхальные
традиции, хорошо известные по обычаям крашения яиц, выпечки
куличей и их раздариванию; по привычке христосоваться (троекратно
целоваться) с возгласами: «Христос воскрес!»; по веселым гуляниям
на Пасху и прочим приметам этого весеннего праздника.
Праздник Воскресения Христова оказал большое влияние не только
на бытовую и церковную обрядность, но и на суть народной духовно-
1 Тропарь — краткое песнопение, посвященное празднику или святому.
8-А.П.Забияко 113
сти. Причем настолько сильно, что вера в воскресение Христа и
благоговение перед его подвигом сострадательной любви православный
русский человек обнаруживал даже при видимом охлаждении
религиозного чувства.
Православный поэт и мыслитель Николай Арсеньев
вспоминал один примечательный случай, происшедший в 20-е годы
нашего столетия. А.В. Луначарский, видный сподвижник
В.И. Ленина, выступал перед многочисленной аудиторией с
лекцией, в которой опровергал веру в воскресение Иисуса Христа.
Публика, преимущественно из простых людей, внимательно,
без признаков несогласия слушала оратора. Завершив лекцию,
Луначарский пригласил сидящих в зале к обсуждению,
предупредив, что выступающий не должен говорить более пяти минут.
К сцене направился крестьянского вида молодой человек. Когда
он подошел ближе, Анатолий Васильевич напомнил:
— Не более пяти минут!
— Мне хватит и двух, — прозвучал ответ.
Взойдя на сцену, он повернулся к присутствовавшим. Все
увидели возбужденное лицо и горящие глаза юноши. Подняв над
головой правую руку, он истово воскликнул:
— Братья и сестры! Христос воскрес!
Словно скрытая пружина подбросила слушателей. Все, кто
был в зале, встали и ответили, как один человек:
— Воистину воскрес!
— Я закончил, — сказал, повернувшись к Луначарскому
молодой человек, и сошел со сцены.
Праздник Воскресения Христова предваряется обширным предпас-
хальным циклом богослужений и постов. И после Пасхи вплоть до
праздника Пятидесятницы длятся связанные с Пасхой богослужения.
Пасхальный цикл богослужений сосуществует в православии с
ежегодным кругом двунадесятых праздников. Двунадесятыми они
названы оттого, что их 12: Рождество Христово G января) , Крещение A9
января), Сретение A5 февраля), Благовещение G апреля), Вход в
Иерусалим (за неделю до Пасхи), Преображение Господне A9
августа) , Успение Пресвятой Богородицы B8 августа), Рождество
Богородицы B1 сентября), Воздвижение Креста Господня B7 сентября), Вве-
1 Даты праздников приведены по новому стилю.
114
дение во Храм Пресвятой Богородицы D декабря). Двунадесятые
праздники есть напоминание и ежегодное «повторение» тех событий, что
положили начало христианству Повествования о них хранятся в
Новом Завете и христианских преданиях.
Помимо главных праздников, в православии существует множество
торжественных дат, отмечаемых службами и молитвами. В их основе
лежат старинные повествования, факты церковной истории, события
жизни почитаемых святых.
МОЛИТВЕННОСТЬ РУССКОГО ПРАВОСЛАВИЯ
Люди сельские
Божьей милости
Ждали с трепетом
И молитвою...
(А Кольцов)
Привязанность к торжественным богослужениям и храмовому
благочестию соединяется в русской православной духовности со
склонностью к проникновенной молитве.
Молитвенные обращения к богам были известны на Руси и в пору
язычества. Православной молитве Русь была обучена восточнохристи-
анской Церквью. «Всякая беседа к Богу, совершаемая в тайне, всякое
попечение доброго ума о Боге, всякое размышление о духовном, —
объяснял богослов IV в. Исаак Сирин, — усыновляется молитвою и
нарицается именем молитвы».
Традиция христианской молитвы ведет свое начало от
евангельских текстов, запечатлевших моления Иисуса (Мф. 6, 9—13; 26, 36—
44; Ин. 17, 1—26), а также Девы Марии (Лк. 1, 46—55). Еще более
древние молитвы содержатся в Ветхом Завете, они сведены в Псалтири.
Восточное христианство развило эту традицию в палестинских и
сирийских древних скитах отшельников, в уединенных греческих
монастырях. Трудами подвижников, посвятивших молитвенным
подвигам десятки лет жизни, в православии был накоплен обширнейший
опыт молитвы.
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв.
(АС. Пушкин)
115
Русь сполна усвоила этот опыт. В обиход религиозной жизни вошли
святоотеческие наставления в молитве, молитвами были насыщены
церковные и домашние богослужения, русские переводили с
греческого или заучивали со славянских языков тексты молитв, дополняли
своими, пригодными на все случаи жизни (см.: Приложение 10).
Молитва очень скоро после крещения стала неотъемлемой частью
церковной, государственной и личной жизни.
Такое усердие к молитве отнюдь не всегда объяснялось особой
набожностью русского народа. Свойственная в прошлом русскому
человеку готовность сотворить молитву зачастую имела вполне
прозаическое основание: в молитве видели, особенно в народной среде, не
только «попечение доброго ума о Боге», но и магическую формулу,
наподобие языческого заклинания.
Пашенку мы рано
С сивкою распашем,
Зернышку сготовим
Колыбель святую.
Его вспоит, вскормит
Мать-земля сырая;
Выйдет в поле травка —
Ну! тащися, сивка!
С тихою молитвой
Я вспашу, посею:
Уроди мне, Боже,
Хлеб — мое богатство.
(Л. В. Кольцов)
В народном православии, как это выразил поэт, языческое
обоготворение природы переплелось с христианской набожностью, а
попечение о хлебе — с попечением о Боге.
И все же не одна только практическая нужда подвигала русского
человека к молитве. Поэт Алексей Кольцов, тонко чувствовавший
душу народа, уловил эту характерную предрасположенность
православного русского человека к молитве:
Видит солнышко — Но жарка свеча
Жатва кончена: Поселянина
Холодней оно Пред иконою
Пошло к осени; Божьей матери.
116
Слова поэта посвящены сельской, простонародной религиозности.
Много большим молитвенным рвением было пронизано монашеское
благочестие. В монастырских обителях строго по-писанному, без
отклонений, держались святоотеческих наставлений, как самых древних
— Нила Синайского (IV в.), Ефрема Сирина (IV в.), Иоанна Лествич-
ника (VI в.), так и более поздних — Григория Синаита (XIV в.),
Григория Паламы (XIV в.).
При свете свечей в монастырских церквах братия творила долгие
совместные молитвы по полному православному чину богослужения.
А после, некоторые из монахов, удалившись в келий, при мерцании
лампад в одиночестве погружались в молитву особого рода —
«духовную», или «умную». Практика этой «умной» молитвы требовала
длительного обучения под бдительным надзором умудренного старца.
«Духовная» молитва со временем вышла за пределы монастырей и
стала достоянием более широкого круга русских религиозных
подвижников — странников, юродивых, паломников.
Позднее, уже в XIX в., обобщением русского молитвенного опыта
стали известные труды епископов Феофана Затворника A815-1894),
Игнатия Брянчанинова A807—1867).
Сколь много значила для Руси молитва красноречиво поясняет то,
что своих святых русский народ называл молитвенниками земли
Русской.
ПРАВОСЛАВНОЕ СООБЩЕСТВО
По православному учению, христиане —- это люди во Христе, люди,
которые духовно несут в себе Христа; Христос же пребывает рядом с
ними и в них. Поэтому в единстве друг с другом и с Христом христиане
составляют на земле духовное Тело Христово. Внешним облачением
этого единства и формой духовного единения служит Церковь.
Эта православная идея благодатно питала на Руси со времен
крещения ростки национального единства. Без различия племени и рода,
без сословных ограничений весь крещеный люд Древней Руси стал
зваться «братьями во Христе». За всех своих чад устами священников
стала молить Бога Русская Церковь: «Спаси нас, ибо мы — люди Твои
и овцы паствы Твоей, мы — стадо, которое недавно Ты начал пасти,
исторгнув из пагубы идолопоклонства» (молитва митрополита Илари-
она из «Слова о Законе и Благодати», XI в.).
Безусловно, в реальных условиях социального расслоения
христианская проповедь единения во Христе искажалась то и дело на потребу
117
классовой корысти: власть имущие лживо увещевали обиженных
именем Христа забыть обиды, а несогласных карали как вероотступников;
обиженные тем же именем обличали тех, кто попирал единство,
обращая людей в рабов. Возмущенный голос страждущих был ближе к
христианской правде.
Важно, что ортодоксальное русское православие вслед за
православием византийским никогда не превращало идею единения во Христе
в идеологию всеобщего уравнивания: все, по православному учению,
есть дети Божьи, но у каждого по божьей воле свое место и своя судьба,
у царя и смерда они — разные.
В земном мире Церковь, согласно православному вероучению,
выступает как сообщество православных христиан, связанных единым
пониманием догматов, единым отправлением обрядов и едиными
правилами жизни.
Церковь как православное сообщество имеет свое внутреннее
строение. Сообщество православных христиан составлено из двух больших
групп: духовенства и мирян.
Духовенство является высшим слоем православного сообщества.
Вероучением провозглашено, что духовенство отличает от мирян
обладание особой благодатью, которая даруется избранным не для
личного блага, но для особенно самозабвенного служения Богу и
ближнему.
Православное духовенство делится на черное (монашество) и белое
(лица духовного звания, не принявшие монашеский постриг).
В среде духовенства выделяются священнослужители — круг лиц
духовного звания, прошедших посвящение таинством священства.
Дьяконы, младшие священнослужители, лишь помогают при
богослужении, сами же его не совершают. Священники (иереи, пресвитеры)
отправляют таинства и исполняют церковные службы, за
исключением тех, что возлагаются только на епископа. Наиболее достойные
священники получают сан протоиерея (главного иерея). Священник
обычно стоит во главе прихода — первичного объединения
православных. Епископы, старшие священнослужители (архиереи), могут
совершать все таинства и службы православной Церкви. Почетный
титул епископа — архиепископ. Епископы возглавляют, как правило,
приходы на какой-либо большой территории (например, области) —
епархию. Столичные епископы именуются митрополитами. Глава
православной Церкви — патриарх.
118
Монашество является незначительным по численности, но
исключительным по важности слоем православного духовенства.
Монашество — это особое состояние жизни некоторой части христиан, которое
отличается стремлением к обретению личной святости. Средствами
стяжания святости являются монашеские обеты (обязательства) —
безбрачия, послушания, нестяжания (отказа от собственности) и др.
Монашество, по общему признанию православных, представляет
собой высшую стезю служения Богу.
Зародившись в IV в. на христианском Востоке, прежде всего в
Египте, монашество в первые столетия своего существования обрело
закрепленные строгими уставами правила жизни, идеологию
монашеского пути. Крупнейшими авторитетами, сформировавшими строй
монашеской жизни, являются подвижники IV в. Антоний Великий, Па-
хомий Великий, Василий Великий, Макарий Египетский. Обобщением
опыта монашества стали труды Феодора Студита (IX в.).
На Руси монашество распространяется весьма быстро и широко.
Уже в первые годы после крещения наиболее ревностные христиане из
киевлян начинают копать в крутых днепровских склонах «печерки»
(пещерки), которые служат им местом уединенной жизни. В XI в. из
днепровских пещерных отшельников составляется Киево-Печерский
монастырь.
Трудно переоценить роль русского монашества в распространении
христианства. Именно монахи невзирая на тяготы продвигали свои
обители в самую глухомань Русского Севера и Русского Юга. Часто
монастыри становились в необжитых местах форпостами, вокруг
которых складывались поселения. Уже в XII в. по всей Руси раскинулась
широкая сеть монашеских обителей, сыгравших большую роль не
только в религиозной, но и в общественной жизни России. «Монастырь
для Московской и Киевской Руси был и университетом и парламентом,
— писал русский мыслитель В.В. Розанов A856—1919), — здесь
единственно обсуждались далекие мирские дела; обсуждалось отечество;
его состояние; высказывалось суждение о каждом текущем
царствовании; жили надежды на грядущее, хранились воспоминания о прошлом.
Здесь, наконец, учились — большею частью словом, устно, но мало-
мальски и письменно. Всякому краю и времени своя судьба, свой путь:
и мы вторично настаиваем, что чем для Англии и Франции средних
веков были их universitas и les e'tats («штаты», «собрание сословий»,
начало парламента), тем для лесной и степной Руси времен
Мстиславов, Иоаннов и Василиев были эти пустыньки и пустыни. Нужно за-
119
метить, монастырским колоритом была подернута вся Русь. «Пустынь-
ки» не имели официального положения: они не учреждались
официально; о их существовании не требовали отчетов в Москву, в Киев, как
позднее стали требовать этих отчетов в Петербург. Они зарождались
сами собою, без всякой формы, без регламента; около редкой церкви
в глухом городке не ютились старики, старцы, бездомные, сироты,
бобыли, уже ранее монастыря жившие монашеской жизнью. При
случае эти одиночки отходили в сторону, иногда в составе 2—3—5
человек, и основывали пустынь, никого не спрашиваясь. В лесу они
находили свободу, независимость, беспрепятственность для молитвы; кой-
какая работа давала кой-какой корм. А затем их жизнь, спокойное
созерцание и случайное мудрое слово влекли сюда людей.
Образовывались как бы уединенные островки умной духовной жизни, вместе и
глубоко народной, даже государственной; и — в нашем смысле — если
угодно, даже и уединенно-кабинетной (затворнической).
Монахам принадлежала честь быть первыми русскими писателями
— только в одной лишь Киево-Печерской обители монашествовали
Иларион, Нестор Летописец, Никон Великий. В среде печерских
иноков в XII в. было начато писание «Киево-Печерского патерика»,
включавшего исгорические сочинения, повествования о жизни
прославленных монахов, поучения. «Киево-Печерский патерик» замечателен
тем, что в нем ясно выделяется и настойчиво проповедуется особенное,
русское понимание монашеского благочестия: святость монаха
стяжается не столько крайностями аскезы, сколько человеколюбием.
При всех тех добродетелях, что были заповеданы монашеству,
реальное состояние монастырской жизни Древней Руси очень часто было
далеко от идеала. В монастырях, особенно в городских, порой
процветали нерадение и непотребства; нарушая заповедь нестяжания,
монастыри обрастали землями и прочим имуществом, погружаясь в
корысти и лихоимства. Князь Вассиан Патрикеев, принявший монашество
(с 1508 г. глава «нестяжателей»), боровшийся против церковного
землевладения, справедливо упрекал братию: «Побежденные
сребролюбием и жадностью, оскорбляем мы всячески убогих наших братии,
живущих в наших селах, обижаем их несправедливыми наказаниями.
Даем в долг и берем проценты с процентов и не проявляем милости.
Если не могут отдать процентов, без милости отбираем имущество,
коровку и лошадку, а их самих вместе с женами и детьми сгоняем с
земли. Обижаем, грабим, продаем наших братьев-христиан и без ми-
120
лости истязуем их бичами, набрасываясь на их тела, как дикие
звери...».
Да, у монашествующих проповедников-писателей были основания
к неустанному напоминанию братии о благочестии. В итоге,
святоотеческие писания дополнились трудами древнерусских писателей
игумена Феодосия Печерского (XI в.), новгородского епископа Луки Жи-
дяты (XI в.) и других подвижников, обладавших даром красноречия.
Ореолом великого благоговения был окружен в православной
русской духовности Афон — наиболее чтимая в православном мире
обитель, расположенная за пределами России, в северо-восточной части
Греции, на полуострове Айон-Орос. Возникла она, по преданию, в
V—VI вв., а по афонскому сказанию, и того раньше: монахи
рассказывали, что некогда корабль с Богородицей на борту был прибит бурей
к здешнему берегу, и тогда вдруг из языческого святилища, стоявшего
на горе, прозвучал громогласный приказ местным жителям встречать
«матерь Иисуса». Сойдя на берег, Богородица якобы произнесла
знаменательные слова: «Благодать Божия да пребудет на месте сем».
Достоверно то, что первый монастырь был основан на Афоне
греческими монахами в 963 г. На святой горе свои монастыри ставили
сербы, грузины, болгары. В 1169 г. тут появилась русская обитель —-
монастырь святого Пантелеймона. Существует она и до сих пор.
Миряне, как и духовенство, не были однородной по составу частью
православного сообщества.
Исключительное место среди мирян занимал светский владыка —
великий князь, царь. Царь почитался в русском православии по
византийскому образцу как «помазанник Божий», власть его считалась
данной не от людей, но от Бога.
И среди людей простого сословия имелись отличия в религиозном
состоянии. Из огромной массы обычных прихожан местных церквей
выделялись паломники — христиане, путешественники по святым
местам. Мирянами обычно были и странники — бродячие богомольцы:
В армяке с открытым воротом,
С обнаженной головой,
Медленно проходит городом
Дядя Влас — старик седой.
На груди икона медная:
Просит он на Божий храм...
(//. Некрасов)
121
Странствующие богомольцы-миряне — очень характерное русское
явление. Первообраз святого странника русский человек воспринял из
евангельских историй и народных легенд об Иисусе Христе, но
религиозное умиление перед бродяжничеством есть плоть от плоти
душевной склонности русского народа к нестесненности границами — будь
то границы природные, государственные или церковно-приходские...
Родственная странникам и столь же типичная для Руси категория
мирян — юродивые. Ходили они в странной одежде, часто в рваном
рубище, а то и почти нагими: «Хоть люта зима, да сладок рай», —
приговаривал юродивый Максим, которого москвичи первых
десятилетий XV в. встречали бегающим по улицам. Не имея, как и
странники, крыши над головой, юродивые отличались особенным качеством
— они были «блаженны во Христе», т.е. являли особого рода безумие.
В безумии юродивых явно прогладывал религиозный и социальный
смысл — смысл пророческий и обличительный. Максим смело говорил
ряженным в соболиные меха московским купцам и боярам: «Божница
домашня, а совесть продажна. По бороде Авраам, а по делам Хам. Бог
всякую неправду сыщет».
Случалось, юродивые терпели насмешки и притеснения, нередко
на них изливалась неприязнь церковной и светской властей. Однако в
народе юродивых любили, а властители, умеряя гнев, их опасливо
терпели. Ибо юродивые почитались за «Божиих людей», а речи их
были отмечены даром прозорливости. «Поступки-жесты и слова
юродивого одновременно смешны и страшны, — они вызывают страх своею
таинственной, скрытой значительностью и тем, что юродивый, в
отличие от окружающих его людей, видит и слышит что-то истинное,
настоящее за пределами обычной видимости и слышимости.
Юродивый видит и слышит то, о чем не знают другие» (Д.С. Лихачев).
Заметной фигурой среди многих русских юродивых стал
блаженный Василий. «В ранней молодости оставил он дом родительский, —
рассказывал о Василии М.В. Толстой в своей «Истории русской
Церкви», — без крова и пристанища ходил по Москве едва не нагой; зимой
переносил такие морозы, от которых трескалась земля, а летом терпел
зной на солнце; днем скитался по улицам, а на ночь ложился на
паперти церковной и проводил время в молитве. Ни дружбы, ни
знакомства не было у него ни с кем, для всех он был чужим: так лишал он
себя всякого утешения земного! Только у одной бедной вдовы иногда
преклонял он голову. Ум блаженного Василия постоянно был занят
молитвою и богомыслием. <...> Любя людей, он плакал за них и сле-
122
зами своими вел их к покаянию. Так в 1547 году он горько плакал,
молясь перед монастырскою церковию Воздвижения креста. На
следующий день в Москве был страшный пожар, начавшийся с того самого
храма; оба города, старый и новый, сгорели; храмы, дома, дворец
великого князя исчезали: «медь как вода разливалась», по слову летописца.
Внимательные к спасению своему замечали, что, когда Василий
проходил мимо дома, в котором безумно веселились, пели песни и
пьянствовали, он со слезами обнимал углы того дома. «Что это
значит?» — спрашивали Василия. «Ангелы скорбные, — прерывая
молчание, отвечал он, — стоят у этого дома и сокрушаются о грехах людских,
а я со слезами упрашивал их молить Господа об обращении
грешников». <...>
Митрополит Макарий, узнав о блаженном Василии, сообщил о нем
царю, и оба славили Бога, воздвигшего в их время такого подвижника.
Однажды царь Иоанн стоял в храме и думал, как украсить ему свой
новый дворец на Воробьевых горах. После службы Василий зашел из
храма к царю. «Где ты был, Василий? Я не видал тебя в храме?». — «А
я видел тебя, — отвечал Василий, — только ты был не во храме, а на
Воробьевых горах. Всякое ныне житейское отложим попечение, поет
нам Церковь». Царю вздумалось пригласить юродивого на свои
именины. Подносили заздравную чашу Юродивый три раза принимал ее
и выливал за окошко. Иоанн прогневался, считая действие юродивого
за пренебрежение к себе. «Не кипятись, Иванушка, —сказал
юродивый, — надобно было заливать пожар в Новгороде, и он залит». Царь
не был из числа доверчивых людей, послан был нарочный в Новгород,
и оказалось, что блаженный сказал правду».
В память об этом юродивом, признанном в православии святым,
названа церковь Покрова-на-рву, больше известная как храм Василия
Блаженного.
ОБРЕТЕНИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ
Вплоть до конца XVI в. русское православное сообщество находилось
на положении епархии Константинопольской патриархии, т.е* было
зависимым в церковном отношении. 26 января 1589 г. был избран
первый русский патриарх, этот сан принял митрополит Московский и
всея России Иов.
Учреждение патриаршества в России было подготовлено ростом
русского религиозного и национального сознания, происходившим на
протяжении более чем двух веков после Куликовской битвы. Усиление
123
политического, экономического и военного могущества Московского
государства привело к окончательной ликвидации в 1480 г. монголо-
татарского ига. Учреждение патриаршества в России обусловлено и
тем, что на христианском Востоке в 1453 г. пал захваченный турками
Константинополь. Рухнул трон византийских православных
государей. К этому времени снижается былое благоговение перед святостью
и непогрешимостью византийского христианства. Более того — в душу
русским ревнителям веры закрадывается сомнение: «Тамо бо вера
православная испроказилась Махметовой прелестью от безбожных
турок».
В русском православном духовенстве с конца XV в. пробуждается
мысль о возможности нового вселенского положения Русской Церкви
— она-де ныне предназначена Божьим промыслом к тому, чтобы
вместо византийской стать оплотом православия. Своенравные и гордые
русские государи — Иван III, Василий III, Иван IV Грозный, больше
всего заботившиеся о престиже Московии, поддержали притязания
духовенства. Так героическими усилиями народа, сбросившего
чужеземное иго, духовными подвигами святых подвижников,
патриотической политикой светских и церковных властей был открыт путь к
отечественной патриархии.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Чем было обусловлено разделение христианства на православие и католичество?
2. Что отличало восточное христианство от западного?
3. Какие догматы составляют основу христианского вероучения?
4. Чем отличается христианское вероучение от языческих воззрений?
5. Что отличает христианское богослужение от языческих обрядов? Существуют ли
общие черты у этих явлений?
6. Почему к церковному обряду русский человек питал особо благоговейные чувства?
Какие особенности древнерусской духовности отразились в «обрядоверии»?
7. Каковы особенности именно русского православия? Под влиянием каких причин они
могли сложиться?
124
ЧАСТЬ III
Древнерусская
культура XI—XVI в.
Древняя Русь возжигает пламя своей
культуры непосредственно от
священного огня Византии, из рук в
руки принимая, как свое драгоценное
достояние, Прометеев огонь Эллады.
(Я. Флоренский)
ГЛАВА 12
РАЗВИТИЕ «Всякая слава человеческая как цвет
на траве. Засохла трава, и цвет ее опал,
ДРЕВНЕРУССКОГО ЯЗЫКА но Слово пребудет из рода в род».
И КНИЖНОЙ КУЛЬТУРЫ {Болгарский книжник монах Виссарион,
XIV в.)
ПОСЛЕ ПРИНЯТИЯ
ХРИСТИАНСТВА
СЛАВЯНСКАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ
В принятии Русью инокультурной религии — христианства явны
следы разрыва с национальной культурной традицией; Владимир
Соловьев говорил даже о национальном самоотречении, и на то были
причины. Однако в истории культуры разрыв в духовной целостности отнюдь
не всегда прореха, сквозь которую бездарно уходит в небытие
национальное достояние. Места разрьюа могут стать источниками иного света.
Язык народа — основа национальной культуры, стержень
духовности. Стихия языка вбирает и хранит итоги исторического опыта
народа, запечатлевая его светлые и темные стороны.
Восточный славяне эпохи Киевской Руси говорили на
древнерусском языке. Сложился он к IX в. как далекий потомок
индоевропейской семьи языков. Ближайшим предшественником древнерусского
языка было общее древнее наречие славян — праславянский язык, из
которого и выросли после распада единой славянской общности
отдельные славянские языки. (Однако родство слов в языках оставалось столь
явным, что даже послужило, по мнению некоторых исследователей,
причиной общего названия говоривших на них народов — Slovene,
«славяне»; вспомним, что ранее мы знакомились с другой теорией
происхождения того названия.)
Вплоть до конца X в. древнерусский язык развивался на своей
изначальной праславянской основе, не испытывая сильных влияний
извне. Скандинавские, финно-угорские, балтские, тюркские слова,
проникавшие в речь славяно-русов в ходе общения с соседями, мало
сказывались на характере языка. Племенные различия между
восточными славянами и их территориальное рассосредоточение по просторам
Русской равнины привели к формированию своих языковых особенно-
127
стей в юго-восточных землях Руси и на северо-западе (новгородский
диалект).
Ко времени княжения Ольги (945—964), Святослава (964—972),
Владимира (980—1015) славяно-русы обладали достаточно развитым
по словарному составу и грамматике языком, вполне пригодным не
только для бытового общения, но и для большего: на нем четко
составлялись договоры, выразительно слагались сказания и молитвы, складно
звучали пословицы и поговорки, пелись песни. Он был настолько гибок
и выразителен, что мастерски владевший им певец-сказитель —
легендарный Боян был назван восхищенным потомком «соловьем времени».
Многие свидетельства говорят даже в пользу того, что восточные
славяне задолго до крещения пользовались некими начатками
письменности.
Самые смелые предположения отодвигают сроки появления
славянской письменности к середине II тыс. до н.э. Археологические
изыскания в местностях расселения древнейших славян и их ближайших
соседей открывают немало очень древних предметов (сосудов,
надгробий, монет и т.д.), которые покрыты изображениями,
напоминающими письменность. Однако их объяснение, видимо, — дело будущего.
О наличии у славян навыков письма сообщают древние греческие
и арабские авторы: указывается, что славяне оставляли на могилах
надписи с именами усопших, что знаки письма использовались при
прорицаниях будущего, что у послов были некие «грамоты», что даже
завещания составлялись в письменном оформлении. Арабский
писатель Эль-Недим сообщал в середине X в.: «Некто, словам которого я
должен верить, сказывал мне, что один из владетелей кавказских
посылал его к князю русов, при этом случае он заметил, что сии
последние читают письмена, которые начертывают на дереве...».
Пожалуй, самая интересная подробность отыскивается в
христианской литературе — в житиях Кирилла и Мефодия. В них говорится,
что святой Кирилл в Херсонесе (Корсуни) познакомился с текстами
Евангелия и Псалтыри, которые были записаны «русьскыми письме-
ны». Событие это датируется серединой IX в.
Итак, начатки письменности у славян до крещения несомненно
были. Вот только до сих пор остается загадкой, что именно
представляло собой славянское письмо (болгарский писатель X в. Черноризец
Храбр называет его «черты и резы»): неясно, было ли оно
идеографическим, т.е. состоящим из рисованных изображений, графических
символов, или оно было алфавитным (построенным так, что один знак
передает один звук). Не исключено, что восточные славяне могли
128
пользоваться набором греческих и латинских письменных знаков.
Вполне вероятно, что славяно-русы разных племен и разного
общественного положения пользовались разными типами письма. В целом,
в масштабах всей восточнославянской культуры, до введения
христианства распространение письменности не имело упорядоченного и
систематического характера.
Совершенно иная ситуация возникает в древнерусской культуре с
началом принятия христианства. Христианство — религия Книги,
Священного писания. Оно доверяет не устной традиции («как деды
наши говорили»), но письменному памятнику — Библии. Имея очень
сложное, развивавшееся на протяжении веков вероучение,
христианство в строгом письменном виде хранит основные догматические
определения и церковные, святоотеческие истолкования к ним. Они
составляют Священное предание. Церковные богослужения,
включающие десятки молитв, библейских текстов, не могут в точности
отправляться священниками и передаваться по памяти. Словом,
христианство не может обойтись без книжной культуры, без письменности.
Причем без письменности достаточно изощренной.
Поэтому каждый народ, принимавший христианство, должен был
позаботиться о письменной стороне своей культуры.
Древним евреям, грекам, римлянам не пришлось после
возникновения христианства беспокоиться по поводу письменности — она у них
была. А что было делать другим народам, вступавшим на стезю
христианства, не имея развитой письменности?
На христианском Западе на многие столетия средневековья (вплоть
до XVI в.) письменным языком стала латынь — язык древних римлян,
получивший во времена империи широкое распространение.
Национальные языки «варваров» не употреблялись католической Церквью
при богослужении, и след их в письменной христианской культуре
затерян.
Иначе складывалось дело на христианском Востоке: здесь издревле
у принявших новую религию народов существовала христианская
литература на национальных языках. Поэтому когда дошел черед
усваивать христианство славянским народам, выход был найден на путях
развития национальных языков.
ВКЛАД КИРИЛЛА И МЕФОДИЯ В СЛАВЯНСКУЮ КУЛЬТУРУ
Поводом к созданию развитой славянской письменности послужило
обращение в 852 г. князя моравских славян Ростислава к византийско-
9 А.П. Забияко
129
му императору, в котором князь просил прислать христианских
проповедников для просвещения его крещеных подданных на понятном
языке. Вскоре в Великой Моравии такие проповедники появились. В
их числе были два брата — монах Мефодий и мирянин Константин (в
869 г., незадолго перед смертью, Константин постригся в монахи и
принял имя Кирилл, под которым и поныне известен). Братья были
родом из Фессалонии (Солуни), поэтому потомки прозвали их «солун-
скими братьями».
Кирилл и Мефодий владели славянскими языками и отличались
незаурядным лингвистическим даром. Предание гласит, что Кириллу
хватало нескольких дней и даже нескольких встреч с чужестранцем,
чтобы освоить новый язык.
Познакомившись ближе с наречием моравских славян, братья
составили славянскую азбуку. В современной науке нет единства по
поводу того, что за азбуку составили «солунские братья». В конце X в.
славяне пользовались двумя — глаголицей и кириллицей. Мнение
многих ученых склоняется в пользу того, что Кирилл ввел в оборот
глаголицу, которая в Моравии употреблялась уже в 60-е годы IX в.; а
позднее, к концу века, его ученики создали на основе глаголицы
кириллицу, которая отличалась иным начертанием букв. Буквы
кириллицы своим прообразом имели греческое уставное письмо.
На понятный славянам язык вначале были переведены с греческого
книги для церковного богослужения, со временем и другие книги
писались с помощью славянских азбук.
Без восторга просветительская деятельность «солунских братьев»
была встречена многими христианскими сановниками. Немецкие
епископы, простиравшие свою власть на Моравию, и видные греческие
иереи усматривали в богослужении на местных языках покушение на
священные привилегии латинского и греческого языков, а значит, и
на привилегии своих Церквей. В горячих спорах Мефодий и особенно
Кирилл, именуемый за дар полемиста Философом, отстаивали
новозаветную идею равенства всех народов перед Богом и, следовательно,
равенства всех языков с точки зрения святости.
Церковные иерархи голосом подлинной христианской правды
убеждены не были, и после смерти Мефодия (в 885 г.) деятельность
Кирилла и Мефодия была объявлена еретической. Славянские книги
в Моравии подчистую изымались и сжигались, а последователи
«славянских первоучителей» изгонялись.
130
Однако могущественный болгарский царь Симеон, правивший с 893 г.
по 927 г., поддержал сторонников славянского языкового (а значит, и
национального) равноправия. Он принял под ёвое покровительство
первых славянских книжников.
Именно в Болгарии во времена царствования Симеона дело
Кирилла и Мефодия получило свое завершение. Доводится до совершенства
кириллица: ее буквенный состав стал в точности соответствовать
особенностям звучания болгарской речи. Обосновывается трудами
богословов право славян на собственный христианский язык. К сочинениям
на эту тему принадлежит известное произведение черноризца
(монаха) Храбра «Сказание о буквах» (см.: Приложение 11). Создается
многочисленная литература на основе славянского алфавита.
Так, по преимуществу в Болгарии, складывается первый
славянский литературный язык, именуемый ныне старославянским. Он
распространялся среди родственных славянских народов — сербов,
хорватов, русских. При этом, конечно, испытывал сильное влияние
живых народных языков и потому менялся: в конце XI в. на его основе
возникает церковнославянский язык, имевший свои особенности в
разных славянских землях.
Оба литературных языка — старославянский (ранний) и
церковнославянский (более поздний) сыграли огромную роль в развитии
славянских культур. Кириллицей, претерпевшей незначительные
изменения, русские, украинцы, белорусы, болгары, сербы пользуются до
сих пор. Славянские народы почитают Кирилла и Мефодия как
великих просветителей. Православная Церковь причисляет их к лику
святых.
24 мая торжественнно празднуется в славянском мире как День
славянской письменности и культуры.
ДРЕВНЕРУССКИЙ ЯЗЫК И ХРИСТИАНСКАЯ КУЛЬТУРА
Приобщившись к христианской культуре, Русь восприняла вместе с
необходимыми книгами сложившийся в Болгарии литературный язык
и кириллицу. Время оказалось благосклонным к одному из первых
памятников русской письменности — «Остромирову Евангелию»,
которое сохранилось до сих пор. Писано оно кириллицей около 1057 г.
Для посадника Остромира.
Язык древнерусской народности, соприкоснувшись на
определенном историческом этапе с книжным болгарским языком, довольно
быстро стал обогащаться его лексикой. Однако уже в XI в. влияние на-
9* 131
родной основы языка привело к появлению литературной
разновидности древнерусского языка (извода). Им и пользовались первые
русские книжники.
Одни и те же люди, скажем, XII в., писали на церковнославянском,
а общались на разговорном древнерусском языке. Поэтому из
церковнославянского со временем перешли в обычный разговорный язык
многие привычные теперь слуху слова: например, сокровище, облако,
небо. Напыщенно, но не чуждо звучат другие церковнославянизмы
русской речи: ланиты, перст, зеницей Они к по сей день украшают
поэтическую речь.
Однако взаимопроникновение старославянского,
церковнославянского языков и языка разговорного никогда не превращалось в слияние.
Церковнославянский оставался для древнерусской культуры языком
христианской веры и церковного богослужения; он был не просто
«высоким стилем» словесности, но явлением, осененным святостью. В
итоге, в древнерусской духовности обозначалось как бы два языка,
соответствовавших двум разным областям бытия — священной,
божественной области и несвященной, мирской. Так, Бог для русского
человека не господин (это слово годится для мирского властелина), но
Господь (сравни: в английском языке используется одно слово — lord)
Дева Мария — не мать, но Матерь, Богоматерь,
Использование двух словарей имеет не только историческую
основу. «Двуязычие» русской духовности характеризует некоторые ее
качества очень тонкого свойства, в частности, присущую древнерусской
духовности особую деликатность, благоговейность в обращении с
божественным, священным. «Мирским» словом боялись осквернить
божественное» и потому от использования такого слова уберегались как
от святотатства.
Общение с христианскими народами Западной Европы открыло
доступ в русский язык ряду слов, без которых теперь уже трудно пред»
ставить русскую речь: скажем, слова церковь, крест восприняты из
немецкого языка.
Древнерусский язык, вобрав через старославянский и
церковнославянский множество слов из родственных славянских наречий, обога
тившись словами западноевропейского происхождения, ничего не
потерял после крещения из своего старого лексикона. Даже слова,
непосредственно связанные с язычеством, остались в словарном составе,
более того, вошли в обиход христианской речи. Таковы, к примеру,
слова Бог, святой, вера, рай, душа, грех*
132
Христианство врастало в новую этническую среду без коренной
ломки сложившихся языковых традиций. Оно не ломало языковое
единство. Скорее наоборот, распространением общей письменности,
общего литературного и богослужебного языка укрепляло его. А
значит, укрепляло и чувство этнической общности — как в пределах
Киевской Руси, так и во всем славянском мире.
Через христианство древнерусская культура приобщилась к
общему корню европейских культур — к эллинистическому наследию.
Самым глубоким образом сказалось это на состоянии языка.
Произведенные в нем греческой культурой изменения вышли далеко за пределы
простого заимствования слов (но и заимствований было много: гимн,
икона, история, идол, музыка и т.д.) Древнерусский язык
преобразился под влиянием строения древнегреческого языка, который к тому
времени был языком наиболее совершенным, прошедшим более чем
полуторатысячелетний литературный путь.
«Православные книжники обращались к примеру греческой
украшенной речи непосредственно, минуя латинское посредничество. Они
перенимали не только «фигуры мысли» и «фигуры речи», — отмечает
С.С. Аверинцев, современный отечественный ученый-филолог,
историк культуры. -— Начнем с наиболее очевидного, осязаемого,
лежащего на поверхности: они исключительно широко перенимали
словообразовательные модели — хитроумие характерных для греческого
языка двукорневых и многокорневых образований. Таковы ключевые
слова традиционной русской этики и эстетики — все эти «цело-мудрие»,
(греч. so-phrosyne), «благо-образие» (греч. ey-schemosyne),
«благолепие» (греч. ey-prepeia).,. Красота целой грозди слов, сцепляющихся
в единое слово, — очень греческая вещь; и она-то была принята к
сердцу русским народом, и притом на века.
Призовем в свидетели не многоученого любителя славянизмов
вроде поэта-символиста Вячеслава Иванова... Нет, нашим свидетелем
будет трезвейший из реалистов: Антон Павлович Чехов.
У Чехова есть зарисовка картины нравов, которая называется
«Святой ночью» и опубликована в 1886 г., т.е. примерно столетие назад.
Мы слышим там голос совсем простого человека — послушника Иеро-
нима, который восторженно выражает свою привязанность к словам
сложным, на греческий лад тяжеловесно-торжественным словечкам из
обихода славянской гимнографии:
«Древо светлоплодовитое... Древо благосеннолиственное... Найдет
же такие слова! Даст же Господь такую способность! Для краткости
133
много слов и мыслей пригонит в одно слово: и как это у него все выходит
плавно и обстоятельно! Светоподательна святильника сущим...
сказано в акафисте к Иисусу Сладчайшему. Светоподательна! Слова такого
нет ни в разговоре, ни в книгах, а ведь придумал же его, нашел в уме
своем!... И всякое восклицание нужно там составить, чтоб оно было
гладенько и для уха вольготней».
Детскими устами простосердечного Иеронима говорит не только
почтение к религиозной святыне, но и неподдельное, естественное
увлечение игрой со словами, той игрой, полной торжественности и
самого серьезного веселья, которое по-русски называется «витийство».
<...>Без этого элемента «витийства» немыслима вся традиционная
русская культура речи, прежде всего, конечно, в допетровские времена,
но и много позже. <...>
Вернемся, однако, к Иерониму. Многокорневые словообразования,
которыми он так восторгается, все без исключения имеют прообраз в
греческом.
Уже в нашем столетии не филолог, но внимательный к филологии
русский поэт так сформулировал свое восприятие русской речи:
«Русский язык — язык эллинистический. По целому ряду
исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив запад
латинским влияниям и ненадолго загощиваясь в бездетной Византии,
устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну
эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и
поэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью».
Это слова О.Мандельштама, чье имя достаточно известно и в
рекомендациях не нуждается.
Эллинистические начала, влившиеся в древнерусскую языковую
культуру, не отменили своеобразие русской речи, но украсили нашу
словесность.
ДРЕВНЕРУССКАЯ КНИЖНОСТЬ
Бесспорно влияние местного фольклора, древнегреческой и древнебол-
гарской литературы на древнерусскую книжность.
Великим сдвигом было уже одно то, что после принятия Русью
христианства достоянием отечественной культуры стала книга — не
береста, не деревянная дощечка, не свиток, а именно книга.
Книжное дело было широко поставлено в Византии. Здесь
существовала, преимущественно в монастырях, обширная сеть мастерских по
переписыванию книг — скрипториев. В них работали не только кро-
134
потливые копиисты, но и люди творчески одаренные. После того, как
примерно к IV в. на смену папирусу пришел пергамен ,
изобретательные мастера книжного дела стали размещать текст не на неудобных
для чтения и переписывания свитках, а на отдельных листах, сшитых
в блок. Так появился пергаменный кодекс — книга из пергаменных
листов. Современная книга отличается лишь материалом.
Листы пергамена были замечательны тем, что на них можно было
наносить красочные изображения. В результате на страницах первых
рукописных книг появились рисунки, выполненные с целью
иллюстрирования и украшения. Поскольку излюбленным цветом в Древней
Руси был красный, рисунки в книгах стали называть миниатюрами —
от латинского названия (minium) киновари .
Из летописи известно, что начало систематическому собиранию
книг было положено на Руси князем Владимиром, который, оставляя
Корсунь, вывез из греческого города немало фолиантов. Далее эта
библиотека пополнялась более благородным путем: книги покупали,
их получали в подарок, с багажом литературы приезжали
направленные в русскую митрополию греческие иереи. Основной поток книг шел
из Византии и Болгарии.
Через полтора столетия после крещения, в начале XIII в., Русь
обладала довольно большим количеством произведений византийских
авторов. Причем произведения эти были разных жанров. Например,
была догматическая литература — «Точное начертание православной
веры» Иоанна Дамаскина, «Слова» Афанасия Александрийского,
«Поучения» Кирилла Александрийского; библейско-истолковательная —
Афанасия Александрийского, Олимпиодора; нравоучительная — «Ле-
ствица» Иоанна Лествичника, произведения Нила Синайского,
«Ответы» Афанасия Синаита; слова церковные — Григория Богослова,
Иоанна Златоуста, Феодора Студита, Ефрема Сирина.
В круг чтения русских книжников вошли жизнеописания святых —
агиографическая литература.
Образованные русские люди быстро приобщились к греческой
исторической литературе: имели хождение Палеи — сборники
сокращенных пересказов Ветхого Завета; хроники — изложения
византийской истории — Георгия Амартола, Иоанна Малалы.
Некоторые греческие авторы были известны древнерусскому
читателю в болгарских переводах, произведения иных перелагались с древ-
1 Пергамен — писчий материал из телячьей кожи.
2 Киноварь — минерал красного цвета, из которого делали краску.
135
негреческого языка. На Руси уже до монголо-татарского нашествия
знатоки древнегреческого языка были не в диковинку. Занимался
переводами князь Ярослав с помощью высокообразованных толмачей.
Недаром Ярослав именовался Мудрым. Его внук Владимир Мономах
писал о своем отце, Всеволоде Ярославовиче: «Отец мой знал пять
языков...». Наверно, была нужда в пяти языках! Была и возможность
их выучить.
Из Болгарии вместе с переводной греческой приходила и
литература болгарских писателей — Климента Охридского, Черноризца
Храбра, Козьмы Пресвитера. По мнению Д.С. Лихачева, «одна из самых
популярных книг Древней Руси — «Шестоднев» Иоанна Экзарха
Болгарского. Книга эта рассказывает о мире, располагая свой рассказ в
порядке библейской легенды о создании мира в шесть дней. В первый
день был сотворен свет, во второй — видимое небо и воды, в третий —
море, реки, источники и семена, в четвертый — солнце, луна и звезды,
в пятый — рыбы, гады и птицы, в шестой — животные и человек.
Каждый из описанных дней — гимн творению, миру, его красоте и
мудрости, согласованности и разнообразию элементов целого» (см.:
Приложение 12).
После всего сказанного не покажется удивительным, что уже
первые десятилетия древнерусской книжности отмечены широким
распространением письменных произведений.
Особо нужно сказать о Библии — Священном писании
христианства. Библия, как известно, состоит из двух больших частей — Ветхого
Завета и Нового Завета; каждая часть составлена из многих книг.
Первые переводы Нового Завета на славянский были сделаны
Кириллом и Мефодием. По этому переводу Русь и постигала азы
христианства. В XI в. переведенные отрывки ветхозаветных текстов были
собраны в Изборниках A073 и 1076 гг.).
К XII в. отечественные христиане имели почти полный славянский
перевод Библии. Однако вплоть до конца XV в. на Руси имели
хождение лишь отдельные, разрозненные книги Библии. Лишь редкий
человек мог составить цельное представление о Книге.
Впервые полный список Библии был собран в 1499 г. новгородским
архиепископом Геннадием.
Во времена архиепископа Геннадия православный люд мог читать
Новый Завет не только в старинном переводе, но и по новому
переложению с греческого, выполненному митрополитом Московским
Алексием, который довольно много занимался переводческой и
писательской деятельностью вплоть до своей кончины в 1378 г.
136
В 1581 г. появилась первая печатная славянская Библия. Выпущена
она была в типографии князя Острожского первопечатником Иваном
Федоровым.
Русские рукописные издания библейских книг затейливо
украшались миниатюрами и орнаментами. К оформлению текстов
привлекались замечательные художники. Так, в росписях библейских списков
участвовали и Феофан Грек, и Дионисий. Андрей Рублев создал
великолепные миниатюры для Евангелия Хитрово (названо оно так по
имени последнего владельца боярина Б.М. Хитрово). Это Евангелие
(между 1399 и 1401 гг.) является подлинным шедевром книжного
искусства.
Велика заслуга на поприще просвещения князя Ярослава Мудрого.
«Деятельность Ярослава или сделанное им, состояло в том, что Русь,
крещенную Владимиром, он сделал книжною и грамотною...», —
утверждает русский историк XIX в. Е.Е. Голубинский.
Поэтому очень скоро после крещения к произведениям иноземного
происхождения прибавились отечественные, поистине оригинальные
и талантливые.
К числу первых и по времени, и по художественным достоинствам
следует отнести «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона.
Произведение это, написанное между 1037 и 1051 гг., носит характер
религиозно-политического, историософского трактата,
отстаивающего равноправие русского народа среди других народов. «Слово
Илариона есть самое блестящее ораторское произведение, самая знаменитая
и безукоризненная академическая речь», — так охарактеризовал это
сочинение историк русской Церкви Е.Е. Голубинский (см..
Приложение 13)
Замечательным памятником древнерусской литературы явилась
первая летопись — «Повесть временных лет». Над ней потрудились,
как выяснено, несколько летописцев, среди которых монах Киево-Пе-
черской обители Нестор был последним. Нестор придал летописи
законченный и художественно выразительный вид. Русские летописи
были показателем становления исторического сознания на Руси. Его
фундаментом была христианская концепция истории, а материалом
— факты русской жизни, фольклор (не только славянский, но,
например, и варяжский), сведения из иноземных источников.
Начиная с XI в. грамотный русский человек мог познакомиться с
житиями первых русских святых — князей Бориса и Глеба, Феодосия
Печерского, князя Владимира, которого русская Церковь причислила
137
к лику святых. Для расширения кругозора и духовного просвещения
книжник мог воспользоваться описаниями иных земель из
«Паломника Иерусалимского» игумена Даниила. Обобщением житейской
мудрости было «Поучение» Владимира Мономаха (см.: Приложение 14).
Да, книг было немало. По некоторым подсчетам, все книжные
богатства Древней Руси следует определить в 130—140 тысяч томов.
Число фолиантов непрерывно множилось трудами прежде всего
монахов-переписчиков. Живописная зарисовка из быта
монастырского скриптория содержится в «Киево-Печерском патерике» в том месте,
где рассказывается о блаженном Феодосии: «Ларион был хитр писать
книги и писал их во дни и нощи. Великий Никон, сидя рядом, строил
книги, а сам блаженный прял вервие, еще на потребу такому делу».
По замечанию Д.С. Лихачева, «литературный труд был особой формой
молитвы».
«Слово о Законе и Благодати» и «Повесть временных лет» ясно
обозначили очень характерную черту древнерусской литературы — ее
историзм. «Древнерусскую литературу можно рассматривать как
литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история,
и эта тема — смысл человеческой жизни. <...>
Древнерусский книжник никогда не забывает о том, в каком
отношении к общему движению мировой истории находится то, о чем он
повествует. Даже рассказывая немудрую историю о безвестном
молодце, пьянице и азартном игроке в кости, человеке, дошедшем до
последних ступеней падения, автор «Повести о Горе-Злочастии» начинает ее
с событий истории мира, — буквально «от Адама»:
А в начале века сего тленнаго
сотворил Бог небо и землю,
сотворил Бог Адама и Еву,
повелел им жити во святом раю...
История отдельного человека, пусть самого маленького, — это
только часть истории мира; автору и читателю видится в ней судьба
человека вообще».
Понятно, что не могли не затронуть душу древнерусского писателя
трагические события во времена усобиц и монгольского нашествия.
Неизвестный автор откликнулся дивным «Словом о погибели Русской
земли» — произведением, в котором восхищение красотой и славным
прошлым Родины сливается с горечью по поводу постигших ее
несчастий (см.: Приложение 15). Поражения русских дружин, гибель горо-
138
дов, запустение и распри запечатлены в летописях и «Повести о
разорении Рязани Батыем». 80 е годы XIV в. ознаменованы
торжественным гимном победе русского воинства на Куликовом поле — «Задон-
щиной»:
«О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха,
взлети к синим небесам, взгляни на могучий город
Москву, воспой славу великому князю Дмитрию
Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу! Словно
бурей занесло соколов из земли Залесской в поле
Половецкое! Звенит слава по земле Русской: в Москве кони
ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове,
стоят знамена русские у Дона великого на берегу».
«В истории русской культуры Татарское иго не было разделом эпох,
— считал историк-богослов XX в. Г.Флоровский. — Не наблюдаем ни
рабочего перерыва, ни перелома творческих настроений и стремлений.
Культура сдвигается или смещается к северу, это верно. Развиваются
новые центры, а старые запустевают. ...Во всяком случае, в истории
русской культуры и письменности XIII в. не был временем упадка и
оскудения. ...В XIV в. русские связи с Константинополем и с Афоном
крепнут и оживляются. Вновь образуются и оживают здесь русские
поселения. Многие живут здесь и занимаются перепиской книг. В
русских монастырских книгохранилищах мы можем отметить приток
рукописей и списков именно этого времени. И снова, это была целая
литература, — на этот раз мистическая и аскетическая. ...На Руси
было кому читать эти мистико-аскетические книги. XIV в. был
временем отшельнического и монастырского возрождения — это век
преподобного Сергия...»
В эпоху подъема Московского государства, в XV-— XVI вв., поток
литературного творчества еще более расширился.
Но нужно ясно представлять себе, что при всей значительности
сложившейся к концу XVI столетия христианской книжной традиции
она не проникала в самые глубины древнерусской духовности. Скорее,
она образовывала ее верхушечный слой. Под тонким покровом
книжной учености покоилась толща народного творчества.
Порой произведения народной словесности существовали веками,
пока, наконец, дело не доходило до их письменного оформления. Так
было с легендой о граде Китеже1:
1 Текст приводится в переложении П.И. Мелышкоиа-Печерскопо, который
знакомился с древней записью легенды по «Книге глаголемой Летописец*-
139
«Цел тот город до сих пор — с белокаменными стенами,
златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими
узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из
кондбвого, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать
грешным людям славного Китежа. Скрылся он чудесно, Божьим
повелением, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую,
пошел воевать Русь Китежскую. Подошел татарский царь ко граду
Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо
в полон-угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил Господь
басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней,
десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли
сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, — откроется
перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре,
тихим летним вечером, виднеются отраженные в воде стены, церкви,
монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских
людей. И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов ки-
тежских».
В толще народного творчества бил родник поистине уникальный —
поэзия калик перехожих. «Калики перехожие, — пояснял знаток
русской старины П.Бессонов, — древнейшее, общее и наиболее
употребительное в народе название для странников, убогих, слепцов и им
подобных; они же отчасти слагатели, а еще больше носители и певцы
стихов, народных произведений, в которых творчество устремлено к
предметам веры, содержанию преимущественно духовному».
Как возник песеннный промысел бродячих нищих исполнителей?
Сами калики об этом сказывали так:
«Как вознесся Христос на небеса,
Расплакалась нищая братия,
Расплакались бедные-убогие, слепые и хромые:
«Уж ты истинный Христос, Царь Небесный!»
«Чем мы будем бедные питаться?»
«Чем мы будем бедные одеваться, обуваться?»
Иоанн Предтеча дал Христу совет:
«Оставь ты им имя Христово:
Будут Христа восхваляти,
Будут ваше имя вспоминати,
А православные станут милостыню подавати...»
Песня трогательная, но ближе к истине другая песня калик:
140
А из пустыни было Ефимьевы,
Из монастыря из Боголюбова,
Начинали калики наряжатися
Ко светлому граду Иерусалиму...
Действительно, появление калик перехожих связано с
христианской традицией путешествий ко святым местам. Первые упоминания
о каликах-паломниках относятся к XII в.: ватаги калик отправлялись,
судя по летописям, на Ближний Восток, приносили из далекой .родины
христианства реликвии — чаши, скатерти, прочую старинную,
овеянную легендами утварь.
Калики стародавних времен отнюдь не обязательно калеки:
Становились все во единый круг,
Клюки-посохи в землю потыкали
А и сумочки исповесили,
Закричали калики зычным голосом,
Дрогнет матушка сыра земля,
С деревьев вершины попадали,
Под князем конь окорачился,
А богатыри с коней попадали.
В песнях пелось, что под видом калик бродили по Руси и за ее
пределами великие богатыри — Михайло Потык, Илья Муромец.
Подчеркнутое древними былинами богатырство калик преувеличение,
конечно. Само же слово калика произошло от названия обуви паломников
— калигами назывался кусок холстины, приспособленный под обувь.
Песня была непременным аккомпанементом мерному шагу
странников. Даже в начале нашего столетия С.Есенин наблюдал ту же
картину бредущих с песней странников, что и человек русского
средневековья:
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей под затворами древними
Поклонялись пречистому Спасу
Пробирались странники по полю.
Пели стих о сладчайшем Исусе,
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
141
Менялось, однако, содержание стихов. В древнейших было немало
мотивов из русского героического эпоса, из языческой старины —
такова, к примеру, известная былина «Сорок калик с каликою». В более
поздних усиливается христианская направленность. Из пропитанного
христианством творчества странствующих певцов возникла со
временем народная духовная поэзия.
К высоким образцам народной духовной поэзии относятся по праву
«Стих об Алексее человеке Божьем», «Стих о Егории Храбром»,
песнопение «Царевич Иосаф». Все они обнаруживают влияние на
народную духовность христианской книжности. Из Священного писания, из
житийной литературы, из христианских апокрифов и легенд,
переведенных грамотеями с греческого и прочитанных в книгах, услышанных
в пересказе, черпал народный сочинитель образы героев, сюжеты,
излюбленные идеи и интонации. Своеобразным памятником слияния
христианской книжности и языческого миросозерцания стала в
русской культуре знаменитая «Голубиная книга» (см.: Приложение 16).
«Голубиная — значит глубинная, мудрая книга. В древнерусской
литературе было немало книг, в которых, как выражались сами
книжники, протолкуется глубина премудрости . На основе трех таких
мудрых книг русский народ создал свою «Голубиную книгу», бывшую на
протяжении многих веков своеобразной народной энциклопедией,
чуть ли не основным источником сведений и представлений о мире и
миропорядке, о космосе, о вселенной и человеке (макро- и
микрокосме) , отвечавшей на вопросы:
С чего зачался наш белый свет?
От чего зачалось солнце праведно?
От чего зачался и светел месяц?
От чего зачалася заря утрення?
От чего зачалася и вечерняя?
От чего зачалася темная ночь?
От чего зачалися часты звезды?..
Среди непосредственных источников народной книги мудрости три
апокрифа: «Свиток божественных книг», «Вопросы Иоанна Богослова
Господу на горе Фаворской», «Беседа трех святителей», — считает
В.И. Калугин.
1 По другому толкованию, название «Голубиная» ведет свое начало от христианской
символики голубя. Голубь — символ Святого Духа. «Голубиная книга» — книга,
осиянная крылами этого чудесного голубя, вдохновленная Духом Святым.
142
Древняя славянская мифология — другой источник стихотворной
народной энциклопедии.
Велика роль христианской книжности в истории русской культуры#
Однако неграмотный люд усваивал ее в переложении духовного стиха
прочитанного не с амвона священником, но пропетого на паперти иль
на базарной площади нищим богомольцем.
«Ничего так не любит деревенский народ, как слушать эти
жалобные сказания о людской нужде и благочестивых, Богу угодных,
подвигах сирых и неимущих. Так они толковы, понятны и образны, что и
слова прямо в душу просятся, и напев хватает за сердце», —
проникновенно говорил об этой стороне русской культуры отечественный
этнограф и писатель СВ. Максимов.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Как повлияло общение с соседними христианскими народами на развитие
древнерусского языка?
2. Почему христианство подтолкнуло развитие литературного языка и письменности?
3. Что способствовало достаточно быстрому развитию древнерусской литературы?
4. В чем проявлялся историзм древнерусской литературы?
5. Имеет ли значение для состояния русской духовности то» что христианская
книжность усваивалась в народе в переложении певцов-богомольцев?
ГЛАВА 13
ДРЕВНЕРУССКАЯ «Русская икона с какой-то вещественной
^ бесспорностью свидетельствует о сложности
ИКОНОПИСЬ и глубине, о подлинном изяществе
древнерусского духовного опыта, о творческой
мощи русского духа»
(Г. Флоровский)
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИВОПИСИ
Как не может православие обойтись без Священной Книги, так не
может оно жить без иконы. Ибо, если Библия есть для православия
записанное слово Божие, то икона — запечатленный Образ. «Что слово
143
сообщает через слух, то живопись показывает молча через
изображение» (Из постановлений VII Вселенского Собора).
Христианское искусство рождалось в мрачной обстановке гонений
на христиан. Поэтому первые живописные изображения, помещенные
в местах тайных собраний христиан и на стенах погребальных камер
(в катакомбах), носили условный характер. Их скрытый смысл был
понятен только единоверцам. Катакомбная живопись говорила языком
символов: изображали молодого пастуха в античной тунике —
непосвященный мог принять его за привычный образ языческого бога
Гермеса, однако для христиан пастух в окружении овец был Добрым
Пастырем — самим Иисусом Христом. В изображении виноградной лозы
христиане видели символ Иисуса Христа, который называл себя
истинной виноградной Лозой, а Бога-Отца — Виноградарем (Ин. 15,1)
Очертания креста, запечатленного в культурах древних народов
задолго до появления христианства, заставляли вспоминать крестное
распятие.
По мере ослабления гонений на христиан совершается (в IV—V вв.)
переход к прямому изображению ветхозаветных и новозаветных
сюжетов и лиц. Но раннехристианские символы в силу своей
выразительности и емкости остались в христианском искусстве.
Переход от символических изображений к натуроподобным
происходил в раннехристианском искусстве на почве богатых
художественных традиций античного искусства. Следуя этим традициям,
христианские художники создавали свои произведения в технике фрески и
мозаики. Античное наследие проявлялось не только в преобладании
монументальной живописи, но и в самом характере изображений:
фигуры были подчеркнуто «скульптурны», отличались физической
статью и земной красотой.
Возникновение христианской станковой живописи связано, как
принято считать, с существовавшей в I—III вв. в Египте практикой
изготовления погребальных портретов-масок. По месту обнаружения
этих древних портретов (оазис Фаюм) их называют фаюмскими.
Изготовленные при жизни заказчика на тонкой деревянной дощечке или
холсте, они укладывались после его смерти поверх лица: египтяне
верили в воскресение, портрет был нужен для того, чтобы вернувшаяся
душа «узнала» среди полуистлевших мумий свое бывшее пристанище.
Лица на фаюмских портретах были выписаны почти строго в фас. А
исполнялись они энкаустикой (восковыми красками) или яичной
темперой (краска на яичной основе, теперь малоупотребительна)
144
Первые христианские художники, мало отличаясь от
предшественников техникой живописи, композицией произведений, резко
выделялись одним качеством — тяготением к передаче внутреннего мира
своих героев.
Так на основе античных художественных традиций, техники фа-
юмского потрета и творческого дарования христианских художников
формируется иконопись. «Самые первые сохранившиеся иконы
относятся к VI в. Ранние христиане называли так всякое изображение
святого, противопоставляя его «идолу» — языческому изображению.
Позднее, — разъясняет В.Д. Лихачева, — словом «икона» стали
называть только станковые произведения, стремясь отличать их от
мозаики, фрески, скульптуры».
Иконопись далеко не сразу обрела всеобщее признание.
Разнородность культурных традиций древних народов, принимавших
христианство, приводила к существенным расхождениям в понимании
смысла иконы и способа ее почитания. В одних общинах почитание икон
принимало форму чисто языческую — иконам поклонялись так, как
раньше поклонялись идолам. В других — напротив, живописным
изображениям святых личностей не только не поклонялись, но даже сам
факт изготовления иконы осуждали как дело богопротивное. Отрицая
икону, ссылались на авторитет Священного писания, где было
заповедано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе
вверху и что на земле внизу...» (Втор. 5,8). Противники икон
опирались также на высказывания раннехристианских мыслителей, которые
считали, что изобразительное искусство рождено из идолопоклонства.
Конец VII и первая половина VIII в. прошли под знаком
столкновения иконоборцев и иконопочитателей. Именно в эту эпоху широкое
распространение в христианском мире получает изображение креста.
Восприняв крест от более древних культур, христиане первых веков
видели в нем и чудодейственную покровительствующую силу (по
одной из легенд, император Константин узрел перед победоносной
битвой ангела с крестом в руках) и одновременно — орудие казни
Богочеловека. Одно из первых изображений креста с распятым Иисусом
появилось в середине V в. на створках врат храма св.Сабины в Риме.
Однако крест до VIII в. не занимал первенствующего места в
христианской символике. На это место его поставили именно иконоборцы —
сбивая со стен фрески и мозаики с образом Христа, они заменяли их
изображениями креста.
10 А.П.Забияко 145
В конце концов, верх одержали иконопочитатели и были
установлены богословские каноны письма икон.
ПРАВОСЛАВНОЕ УЧЕНИЕ О СМЫСЛЕ И НАЗНАЧЕНИИ
ИКОНОПИСИ
Православие строго держится заповедей иконопочитателей. Вероучи-
тельную основу православной иконописи составили определения VII
Вселенского Собора (Никея, 787 г.), а также писания Иоанна Дама-
скина, Феодора Студита, Григория Паламы, других отцов Церкви.
Установлено, что художник может писать на иконе изображение
Христа «по человеческому виду» — такое изображение Бога возможно
потому, что Бог «истинно, а не призрачно вочеловечился». Более того,
икона служит зрительным подтверждением догмата боговоплощения.
Чтущий икону православный должен поклоняться не ей самой (на
манер того, как язычник поклоняется фетишу-амулету), но
изображенному на ней «первообразу». Именно Бог, божественный образ есть
объект почитания, без него икона — «дерево суть».
Икона, таким образом, есть прежде всего подтверждение догмата
вочеловечивания Бога. «Взирающие на иконы возбуждаются к
воспоминанию о самих первообразах, приобретают более любви к ним и
получают более побуждений воздавать им лобзание, почитание и
поклонение». Икона, следовательно, есть средство духовного
воспитания. Икона призвана воспитывать чувства и ум. Она есть средство
христианского просвещения, ибо ее сюжеты коренятся в Библии и
церковной истории: «Для неграмотных картина является тем же, чем
для грамотных — писаное слово» (Василий Великий, IV в.).
Наконец, по православному учению, иконопочитание есть
чудодейственный способ общения с небесными силами. Икона открывает
доступ к этим силам благодаря молитвенному сосредоточению на
иконописном образе.
При этом православие, особенно русское, исходит из того, что икона
есть место благодатного присутствия Христа (или Богоматери,
святых) . Через икону от «первообраза» нисходит на человека в ходе
молитвы особая благодать, дарущая душевную и физическую крепость,
исцеляющая и охраняющая. Православие верит, что икона обладает
чудодейственной силой. Ряд икон, прежде всего с изображениями
Богоматери, признаны в православии великими чудотворными иконами.
Итак, иконопись — живопись сугубо церковная,
предназначенная, по мнению духовенства, для обретения духовной дисциплины.
146
Однако православие не упускает из виду и то, что иконопись — вид
искусства, а потому ей присуща художественная ценность. Иконе
следует быть красивой. Эстетический идеал иконы — запечатление в
цвете и образе бестелесной, сверхчувственной божественной красоты.
Классическим образцом христианской иконописи является
иконопись византийская. В византийских иконах, пишет знаток
византийского искусства В.Н. Лазарев, «побеждает принцип ирреальности.
Византийские иконы и мозаики имеют абстрактный золотой фон,
заменяющий реальное трехмерное пространство. Этот золотой фон
изолировал любое изображенное на нем явление, вырывая его из реального
круговорота жизни. Явление оказывалось тем самым вознесенным в
идеальный мир, оторванный от земли и от ее физических законов. В
этом мире предметы лишены были тяжести, фигуры — объема.
Вырисовываясь как бесплотные тени, они были покрыты тончайшей
паутиной золотых линий, как бы символизировавших исходящие от
божества лучи... В трактовке тела всячески подчеркивалось аскетическое
начало, одеяния ниспадали сухими, линейными складками, деревья и
растения приобретали отвлеченные, геометрические очертания,
холмы и горы становились кристаллическими формами. Ирреальный
колорит еще более усиливал отрешенность иображения от здешнего
мира...»
Фронтальное построение и обратная перспектива иконы, поясняет
искусствовед, «способствовали тому, чтобы привлечь внимание
верующего к одной точке, в которой, как в фокусе, была сосредоточена ее
идейная сущность. Этой точкой были обыкновенно пристально
смотревшие на молящегося глаза святого. Между этими глазами и
молящимся протягивались тысячи невидимых нитей, как бы сковывавшие
волю человека и увлекавшие его в иной, сверхчувственный мир.
Обратная перспектива, подчиняясь которой большие по размерам
фигуры и предметы располагались на втором плане картины, выполняла ту
же функцию вовлечения в икону верующего; в целях ее полного
оптического охвата, последний принужден был все более и более
погружаться вглубь композиционного построения... Направленная на
познание трансцендентного мира, икона не была связана с реальностью.
Призванная погружать человека в созерцательный покой, она была
лишена динамизма. В ней отсутствовали все те моменты, которые
воздействовали на волю. Ее основной задачей было не пробуждение, а
подавление воли.
1 Трансцендентный — недоступный познанию, находящийся за пределами опыта.
* 147
Византийские иконы стали школой мастерства для русской
православной иконописи.
РУССКИЕ ШКОЛЫ ИКОНОПИСИ
Первыми художниками, украшавшими фресками, мозаиками,
иконами отстроенные русские храмы, были византийцы. Практика
приглашения греческих мастеров сохранялась очень долго, вплоть до XV
столетия. Однако уже с первых десятилетий после крещения рядом с
ними начали работать русские подмастерья. История сохранила имя
одного из них — Алипия (вторая пол. XI в. — 1114 г.)
«В княжение благоверного князя киевского Всеволода Ярославича,
при игумене преподобном Никоне ... прибыли для украшения святой
Печерской церкви греческие иконописцы; этим-то иконописцам и был
отдан блаженный Алипий своими родителями в обучение
живописному искусству» («Житие Алипия Печерского») Алипий изрядно
преуспел в ученичестве и в бытность свою уже монахом Киево-Печерского
монастыря пользовался большой известностью как «искусный творец
икон». Работы кисти Алипия, к сожалению, не сохранились.
Дошедшие до нас образцы ранней русской живописи выполнены в
технике фрески и мозаики. Продолжая традиции эллинистической
портретной живописи, выдающиеся художники-колористы, среди
которых были и русские мастера, создали поистине шедевры
монументальной росписи — многокрасочные композиции, украсившие
Софийский собор (XI в.) в Киеве. Киевские мастера сумели дать
оригинальное претворение художественному опыту христианских живописцев
из сопредельных стран.
Все более отходя от византийского наследия и опираясь на местные
традиции, усилившиеся вместе с процессом феодального дробления,
киевские художники обретали свой собственный стиль. В изображение
лиц, одеяний, архитектурных кулис проникают местные черты,
отражающие русские типы, русский костюм (фрески «Музыканты и
скоморохи», «Охота на медведя», фрески придела Иоакима и Анны
Софийского собора в Киеве «Благовещение у колодца», «Обручение
Марии») . Так постепенно закладывались основы для формирования
русской школы живописи.
Творческая самостоятельность присуща и художникам Великого
Новгорода — города, державшегося республиканского образа
правления, свободно торговавшего чуть ли не со всей Европой. Уже в XII—
XIII вв. сложилась новгородская школа иконописи. Талантливейшие
148
из художников-иконописцев умели и в рамках византийских канонов
создавать произведения не только замечательно тонкие по технике, но
и обладавшие большой внутренней выразительностью и в присущей
иконописи символической форме отражавшие действительность.
Юрьеву великокняжескому монастырю принадлежало одно из
самых ранних произведений новгородской станковой живописи — икона
святого Георгия (XII в.). На ней изображен храбрый воин с копьем в
правой руке. На нем богато разукрашенное одеяние. От его спокойной,
мужественной фигуры веет непоколебимой силой.
Явным отступлением от темного колорита и строгости (даже
жесткости) образов, типичных для греческих мастеров, выглядят иконы
новгородской школы «Устюжское Благовещение» (конец XII — начало
XIII в.) и «Ангел Златые власы» (XII в.). В них преобладает светлый
колорит, плавность линий и тонкий лиризм.
«Лучшие памятники новгородской иконописи были созданы в конце
XIV и в XV веке, — считает В.Н. Лазарев. — Новгородские художники
избегают сложных, замысловатых символических сюжетов, столь
распространенных в позднейшей русской иконописи. Разрабатываемые
ими темы просты и образны, они не нуждаются в развернутом
комментарии. В их произведениях всегда есть подкупающая простота.
Разреженные композиции ясны и легко обозримы, основная сюжетная
линия не затемняется привходящими второстепенными эпизодами.
Новгородцы любят изображать крепкие приземистые фигуры, им нравятся
лица ярко выраженного национального типа, с резким, порою даже
грубоватым выражением. Во взглядах их святых часто есть что-то
пронзительное. Лучше всего новгородская икона опознается по ее
колориту, в котором преобладает огненная киноварь».
Именно у новгородских мастеров краски древнерусской иконописи
получили особенную звонкость и сочность. «Краска — это подлинная
душа русской иконописи XV в., — отмечал В.Н. Лазарев. — С
помощью цвета русский иконописец выражал тончайшие
эмоциональные оттенки. Как и для нидерландского художника, краска была для
него драгоценным материалом, не менее драгоценным, нежели
смальта. Он упивался красотою ее чистых, беспримесных цветов, которые
он давал в изумительных по звучности сочетаниях. И когда он доводил
цвет до его предельного напряжения, возникал совсем особый цветовой
строй — сильный, яркий и мажорный, не похожий на строгую и гораздо
более темную колористическую гамму византийских икон».
149
Характерная черта новгородской иконописи заключается в
сочетании в живописи христианских и фольклорных начал. Заметным
образом влияние восточнославянского фольклора сказалось на восприятии
русскими христианами образа святого Георгия-воина. Образ Георгия-
змееборца принадлежит к числу самых популярных в
раннехристианском и византийском искусстве. Легенды о нем, получившие широкое
хождение на Руси, заимствованы из житийной литературы и восходят
к сказаниям, сложившимся в восточнохристианском мире в VII—IX
вв. Легендарный христианский Георгий-змееборец легко
воспринимался народом как былинный богатырь, поражающий злую силу. На
иконах его изображали восседающим на чудесном белом коне и
пронзающим копьем Змея. Иконописный образ Георгия Победоносца
связывался в народной духовности с песенным Егорием Храбрым:
Молодой Егорий светлохрабрый —
По локоть руки в красном золоте,
По колено ноги в чистом серебре,
И во лбу солнце, в тылу — месяц,
По косицам — звезды перехожия.
Ярким событием в развитии художественной жизни Новгорода
стало появление в 70-х годах XIV в. в этом городе выдающегося
живописца Феофана Грека (ок. 1340 — после 1405), византийского художника.
В своих религиозных воззрениях Феофан был сторонником исихазма
— православного течения, придававшего первостепенное значение
духовной жизни человека, внутреннему преображению личности. Идеи
исихазма о жизни как постоянном духовном подвиге, о спасительной
силе безмолвной молитвы и выразил одним из первых в русском
искусстве Феофан.
В Новгороде Феофан Грек оставил неизгладимый след прежде всего
в монументальной живописи. По заказу горожан он расписал в 1378 г.
Спасо-Преображенскую церковь на Ильине улице. Образы Христа-
Пантократора и святых исполнены на фресках греческого мастера
необыкновенной внутренней мощи и силы чувств: Христос грозен и
недосягаемо велик, святые в безмолвном духовном напряжении
устремлены к небесному; все фигуры и сцены пронизаны импульсами
сильнейших внутренних переживаний — все как бы изнутри потрясено
энергией божественного присутствия. Энергия эта столь велика,
подчеркивает художник, что она прорывается лучами «небесного огня»
сквозь мглу земного бытия (колорит фресок намеренно темный) и
150
ложится резкими бликами «нетварного» света на лики и фигуры.
Пораженные новгородцы взирали с восхищением на работы Феофана
Грека, усваивая новые идеи и новый художественный язык —
подчеркнуто выразительный, эмоциональный, контрастный.
С феофановским направлением фресковой живописи связана
роспись церкви Успения Богородицы на Волотовом поле близ Новгорода.
Уникальные фрески, которыми церковь была украшена во второй
половине XIV в., по мнению В.Н. Лазарева, принадлежат кисти
выдающегося новгородского мастера, несомненно, знавшего творчество
Феофана, но занимавшего по отношению к нему весьма независимое
положение, «Святые на фресках Успенской церкви — подлинно живые
люди. К тому же они представлены в убедительнейшей ландшафтной
и бытовой среде, — замечает Г.И. Вздорное, другой исследователь этих
росписей. — <...> Никогда ранее монументальное церковное искусство
не приближалось к человеку так близко, как это имело место в
Болотове, и в этой особенности фресок Успенской церкви кроется их
исключительное обаяние. <...> Если возможно говорить о реализме
средневекового изобразительного искусства не только в плане обычного
отображения действительности в адекватных ей формах и образах, но
и в плане общности мироощущения художника и тех, для кого
создавались его произведения, волотовские фрески, несомненно, должны
быть отнесены к разряду наиболее реалистических в живописи XIV в.
<...> В искусстве Феофана явственно звучат раскаты эпоса, тогда
как в живописи волотовского мастера мы слышим напевы пастушеской
свирели, пестрые звуки толпы».
Монументальная живопись Феофана Грека, фрески церкви
Успения Богородицы на Волотовом поле и другие произведения одаренных
мастеров, расписавших новгородские храмы, по богатству и
разнообразию декоративных решений, по свежести и непосредственности
своих образов, по красоте цветовых сочетаний не знают себе равных в
древнерусском искусстве.
Наряду с новгородской школой иконописи известны своеобразная
псковская живопись, а также «северные письма» (иконы
северо-восточных районов). Во всех русских княжествах в XIII—XIV вв.
складывались местные живописные школы.
Одной из них — московской — была уготована блестящая судьба.
Начало московской иконописи положили мастера, работавшие при
великом князе с середины XIV в., и живописцы митрополита Русской
151
Церкви. «Греци, митрополичи писци», сообщает древний текст,
расписали в 1344 г. в Москве Успенский собор.
«В культуре Москвы XIV в. слились две тенденции: с одной стороны,
это местное наследие, традиции искусства старинных русских
княжеств, с другой — художественный опыт огромного византийско-сла-
вянского мира, тесные связи с которым поддерживала Русь. <...>
Благодаря общей направленности московской культуры и
характеру художественных традиций, главным в московском искусстве стало
классическое начало, гармонический склад образа и формы, тогда как,
например, в культуре Новгорода сильнее сказывались экспрессивные
элементы», — к таким выводам пришла исследовательница
отечественной иконописи Э.С. Смирнова.
I Обретение московской иконописью яркой индивидуальности и
высоких художественных достоинств в немалой степени связано с
творчеством Феофана Грека, прибывшего в Москву в 90-е годы XIV в.
Вокруг Феофана, человека незаурядного по художественному
дарованию и глубине ума, сложился круг московских мастеров, подражавших
стилю великого живописца.
/ Отличительная черта творчества Феофана и его последователей —
подчеркнутая эмоциональная выразительность создаваемых
живописных произведений. Согласно свидетельству летописи, над иконами
деисусного чина иконостаса Благовещенского собора Московского
Кремля Феофан работал летом 1405 г. Им написаны самые
ответственные части иконостаса — фигуры центрального «Деисуса» и фигуры
архангела Гавриила, апостола Павла, Василия Великого и Иоанна
Златоуста.
Изображая картину Страшного Суда как бы въяве, создавая
психологически очень достоверные иконописные сцены общения с Богом,
Феофан Грек воплощал идею исихазма о близости Бога и человека, о
возможности в мгновения экстатического озарения узреть
«внутренними очами» горний мир и грядущие события.
Живописец поражал современников своим раскованным методом
работы. Епифаний Премудрый, известный публицист своего времени,
называя иконописца «преславным мудрецом, философом зело
хитрым», удивлялся, что тот при работе почти не смотрит на свое
творение, с кистью в руке непринужденно расхаживает, беседует с
любопытствующими, а в это время «умом же обдумывает высокое и
мудрое», чтобы потом быстро запечатлеть самое главное на иконных
досках.
152
Сколь разнообразна была по своей тональности и художественным
особенностям московская иконопись конца XIV—XV вв.
свидетельствует то обстоятельство, что рядом с могучим Феофаном свободно
творили московские мастера иного стиля — лирически-созерцательного.
Исихазм, обращает внимание Э.С. Смирнова, «придал особое
значение давнему идеалу византийской культуры: гармонии внутреннего
мира, душевному равновесию, спокойной сосредоточенности на
высоких помыслах с оттенком легкой грусти. На основе этого идеала в
разных регионах византийско-славянского культурного мира
постепенно складывается новый тип образа, полного хрупкой и поэтической
одухотворенности...
Формирование лирически-созерцательного художественного
направления имело глубокие корни в московской культуре. Это прежде
всего деятельность основателя и игумена Троице-Сергиевой лавры
преподобного Сергия Радонежского A319—1392), давшего пример
осуществления нравственного идеала, воплотившего в своей
религиозной и жизненной практике те идеи исихастов, которые волновали
тогда весь православный мир. Это и общая ситуация в жизни Москвы,
где в период укрепления государственности, повышения
национального самосознания приобретали большую ценность такие качества,
как преданность, верность, убежденность, нравственная чистота».
'Крупнейшим мастером московской школы живописи и всего
древнерусского искусства стал Андрей Рублев. О жизни его известно не
очень много, даже дата рождения приблизительна — 1360 г. С 1405 г.
Г^его имя начинает упоминаться в числе иконописцев; скупо сообщается
о его участии в украшении московского Благовещенского собора,
Успенского собора во Владимире, Троицкого собора в бытность Рублева
монахом Троице-Сергиева монастыря, о смерти в Спасо-Андронико-
вом монастыре в 1427 г. (дата опять же приблизительна)?
Как живописец Андрей Рублев был полной противоположностью
Феофана Грека. Произведения Рублева проникнуты особой
«тишиной», задумчивостью, мягким лиризмом. Вместо сумрачного, резкого,
контрастного письма Грека — плавность линий, просветленный
колорит, тонкая гармония ясных, звучных цветов. Роднит их одно—
философская глубина.
Кисти Рублева принадлежит немало икон: «Спас», «Апостол
Павел», «Архангел Михаил» звенигородского чина. Однако
непревзойденным шедевром мастера осталась «Троица».
153
«ТРОИЦА» A422—1427) АНДРЕЯ РУБЛЕВА
«Троица» была писана Андреем Рублевым по поручению игумена
Никона, возглавлявшего Троице-Сергиеву обитель. Со стороны игумена
Никона — преемника основателя монастыря Сергия Радонежского, и
Андрея Рублева, почитателя Сергия, обращение к образу Святой
Троицы было продолжением начинаний великого наставника.
Сергий Радонежский, монах XIV в., с болью в сердце смотревший
на рознь среди соотечественников, не имел лучшего средства для
преодоления разобщенности, кроме молитвы и слова убеждения. В
христианском вероучении Сергий нашел вернейший для православного
человека довод против обособления одного от прочих: Бог троичен в
лицах, но един. Триипостасность Бога не мешает ему пребывать в
единстве. Так почему же нескольким русским княжествам не быть
воедино? Почему православному люду, не сливаясь, не быть сообща,
как единое целое? Можно быть сообща по образу Святой Троицы. В
этом истово верил и этому учил Сергий Радонежский — «единство во
образе Святой Троицы».
Преподобный Сергий, а вслед за ним русское православие догмат
триединства Бога сделали краеугольным камнем своей духовности. На
нем, в частности, стоит русская православная идея соборности —
национального и религиозного единства православных.
' ""Андрей Рублев на языке живописи выразил то внутреннее соборное
объединение, которое, по мысли Сергия Радонежского, должно
побеждать разделение и вражду мира и человека.
Иконописец обратился к известной ветхозаветной истории, в
которой рассказывается о посещении пристанища праведного Авраама
тремя мужами и оказанном гостям радушном приеме под Маврийским
дубом (Быт. 18,1—8). В христианском богословии этот сюжет порой
толковался как провозвестие троичности Бога: будто бы сам Бог в трех
лицах, приняв облик ангелов, явился Аврааму. До Рублева
иконописцы изображали эту сцену, подчеркивая радушие Авраама: Авраама
писали суетливо накрывающим стол, подносящим угощения вместе с
женой Саррой. Назывался такой тип изображения «Гостеприимство
Авраама».
Андрей Рублев целиком отказался от такого прочтения сюжета. Он
убрал с поля иконы все, что затмевало главное — явление Святой
Троицы. Только ее должен был видеть зритель, только о ней
размышлять. Пищи же для размышления иконописец своим произведением
предоставлял изрядно.
154
На иконе изображены три ангела, восседающие вокруг престола, в
центре которого помещена евхаристическая чаша с головой
жертвенного тельца, символизирующего новозаветного агнца, г.е. Христа.
Смысл этого изображения — жертвенная любовь.
Видя перед собой Святую Троицу, христианин задавал себе вопрос:
а кто есть кто на иконе?/И не находил в изображении легкого ответа.
Ибо ангелы подобны: между ними нет различия в возрасте, нет и явных
признаков старшинства; в их образах царит гармония абсолютного
родства. В смятении зрителя перед подобием ипостасей сокрыта
великая многозначительность — именно единство трех ипостасей
подчеркивает Рублев, нераздельность лиц; и это для него самое главное.
Рублев, привыкший в монастыре к серьезной духовной работе, и
зрителю своему не обещает легких радостей узнавания, но готовит его
к труду познания.
Плодом постижения великой гармонии трех лиц должна была стать
уверенность в возможности обретения некоего сходного единства и
между людьми, ведь люди созданы по образу и подобию Бога.
«Воззрением на Святую Троицу побеждался страх перед ненавистной рознью
мира сего», — так наставлял Сергий Радонежский.
( «Троица» Рублева — не иллюстрация к описанному в Ветхом
Завете земному событию. Иконописец переносит рассказ о собеседовании
Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого из земной плоскости на
небеса: всем строем иконы он дает понять, что явлены три собеседника
в самый трагический и высокий момент — между ними принято
решение о нисхождении Бога-Сына с небес на землю, чтобы пострадать за
всех грешных и принять смерть. На эту благую жертву Бог идет из
любви к людям. Человек по примеру Бога должен питать любовь к
ближнему. Ибо, по Рублеву, еще и любовью побеждается «страх перед
ненавистной рознью мира сего».
Призыв к согласию сливается" у иконописца с проповедью
самозабвенной любви. Ибо одно без другого для него не существует.
«Среди мятущихся обстоятельств времени, — писал замечательный
русский мыслитель Павел Флоренский A882—1943), — среди
раздоров, междуусобных распрей, всеобщего одичания и татарских набегов,
среди этого глубокого безмирия, растлившего Русь, открылся
духовному взору бесконечный, невозмутимый, нерушимый мир, «свышний
мир» горнего мира. Вражде и ненависти, царящим в дольнем, проти-
вопоставилась взаимная любовь, струящаяся в вечном согласии, в
вечной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних. Вот этот-то
155
неизъяснимый мир, струящийся широким потоком прямо в душу
созерцающего от Троицы Рублева, эту ничему в мире не равную лазурь
— более небесную, чем само земное небо, да, эту воистину пренебес-
ную лазурь, несказанную мечту протосковавшего о ней Лермонтова,
эту невыразимую грацию взаимных склонений, эту премирную
тишину безглагольности, эту бесконечную друг пред другом покорность —
мы считаем творческим содержанием Троицы».
Уже в наше время Д.С. Лихачев заметил, что идеалы,
«воплощенные в творчестве Рублева, столь высоки, что они были бы чудом, если
бы не представляли собой некоего отражения того, что можно было бы
наблюсти в действительности. А в действительности были не только
примеры подлости, раболепства и предательства, но и беззаветного
служения людям, отечеству, идеалам добра и красоты, создавшим
чувство собственного достоинства и спокойной уверенности в будущем».
Конечно, подчеркивая в «Троице» подобие ипостасей
христианского Бога, Рублев был далек от того, чтобы полностью их отождествлять.
«Соединяются неслиянно и различаются нераздельно» гласил
христианский догмат триединства. Композицией фигур, символикой жестов
и цветов иконописец подразумевает различие. Но все же не различие
было для него главным. Поэтому и неудивительно, что искусствоведы
и богословы до сих пор не нашли однозначного ответа на вопрос о том,
кто есть кто на иконе. Все ныне существующие суждения на этот счет
есть не более чем предположения.
Однозначного ответа теперь, наверное, и быть не может. Ибо один
только Рублев знал тайну своей иконы — тайну взаимосвязи и
истолкования наполняющих икону символов. «Троица», как и всякая икона,
символична. Икона — это условное изображение. Работая кистью,
иконописец воспроизводит не то, что видел в жизни, а то, что было
открыто его «духовным очам» во время молитвы — неземную
реальность (потому так необычны для зрителя, привыкшего видеть в
живописи копию зримого мира, иконы — окно в мир горний).
Дух условности господствует в «Троице», ибо желание иконописца
изобразить триединого Бога в его истинном виде неисполнимо, и
Рублев, как высокообразованный христианин, знает это: по вероучению
Церкви, Бог, пребывающий на небесах, невидим и неизобразим.
Поэтому Рублев изображает не собственно три испостаси Бога, но лишь
символы, знамения трех лиц Троицы.
В «Троице» Рублева явственно запечатлена склонность
древнерусской культуры придавать важнейшим идеям вид художественно выра-
156
зительный, образный. Поэтому на Руси в средние века и не возникло
чего-то похожего на схоластику — ученость, построенную на строгих
логических рассуждениях. Даже богослов Иларион в своем «Слове»
избегает рассудочной сухости, предпочитая строгой формуле яркую
образность. «Большинство богословско-философских произведений
первых русских книжников было облечено в форму красноречивых
проповедей и было рассчитано больше на эмоционально-эстетическое
воздействие, чем на интеллектуально-рассудочное», —- подчеркивает
В.В. Бычков./
Самым естественным образом иконопись стала областью
плодотворного самовыражения русского духа. «В те века, когда на Западе
энергично развивалась схоластика, на Руси философская работа ума
осуществляла себя в пластических формах иконы», — писал С.С. Аве-
ринцев. Недаром древнерусская иконопись была названа
замечательным русским философом Е.Н. Трубецким A863—1920) «умозрением
в красках».
Увлечение живописной образностью в ущерб логически строгому
словесному рассуждению — специфика древнерусской культуры. Без
этого увлечения немыслимо было бы не только своеобразие русской
иконописи, но и своеобразие всей русской культурной традиции. Без
него не родилась бы ни философская поэзия Пушкина, ни философская
проза Достоевского, ни... многое и многое другое, составившее славу
русской культуре.
ИКОНОПОЧИТАНИЕ В НАРОДНОЙ ДУХОВНОЙ КУЛЬТУРЕ
Духовная культура монахов-молитвенников и образованных
христианских книжников отличалась от простонародной духовной культуры.
То, что мог узреть в иконах усвоивший православную премудрость
книжник, было недоступно для большинства людей из народа.
Православный люд видел в иконе не произведение живописного искусства,
но прежде всего чудотворный образ. От иконы ждали чуда, а не
безмолвной проповеди. Этим объясняется любовь русского православия
прошлых веков к окладам — металлическим украшениям икон,
которые порой почти полностью закрывали красочный слой. Блеск золота
и серебра, мерцание драгоценных камней усиливали благоговение
перед таинственным могуществом иконного образа. Для народного
православия икона так и не стала «Библией для неграмотных». Она стала
в подлинном смысле святыней.
157
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Чем иконопись отличается от живописи светского характера?
2. Каковы художественные особенности иконописного изображения и чем они
объясняются?
3. В чем заключается сноеобразие русской иконописи?
ГЛАВА 14
ХРАМОВОЕ ЗОДЧЕСТВО
И ЦЕРКОВНОЕ ПЕНИЕ
ДРЕВНЕЙ РУСИ
ПРАВОСЛАВНОЕ ХРАМОСТРОИТЕЛЬСТВО
\Д5вященными местами религиозных церемоний во времена язычества
были у славян не только рощи и поля. Славяне строили святилища,
погребальные курганы. С введением христианства официально с этим
было покончено. Священным местом крещеных славян стал храм.
С признанием христианства C13 г.) как государственной религии
Римской империи появляется возможность строить здания для
отправления общественных богослужений — храмы.
Первые христианские храмы повторяли в своей архитектуре типы
античных зданий. Наиболее общеупотребительными стали два —
базилика и постройка центрического типа.
Базилика — вытянутое по оси (восток — запад) прямоугольное
здание, разделенное внутри рядом колонн на три или пять частей,
именуемых нефами, с входом с западной стороны и алтарным
помещением с восточной. Центрическая постройка — тип здания,
имеющий в плане круг, многоугольник или крестообразную форму.
Однако архитектура византийских монастырских ансамблей и
храмов отличалась разнообразием типов. Уже в V—VI вв. был известен
новый тип храма — купольная базилика.
В столице Византии, в Константинополе, был построен храм святой
Софии E32—537 гг.) — «храм храмов», главный собор империи, в
158
котором гениально воплотился новый тип сооружения. Здание
построено с применением сложных математических расчетов,
использованием последних достижений строительной техники. Современники были
поражены его новизной и внешним величием: «В высоту он
поднимается будто до неба, как корабль на высоких волнах моря, выделяется
среди других строений, как бы склоняясь над остальным городом,
украшая его и, как составная его часть, сам украшается им» (Прокопий,
византийский историк)
Человек, попадавший внутрь, не мог остаться равнодушным к
драгоценному сиянию смальты, составленной в живописные мозаики, к
благородному свечению мрамора. Восхищение вызывал огромный
купол, вздымающийся на 55 м ввысь. Диаметр купола достигал 31,5 м,
причем его основание прорезано сорока окнами, что снизу производит
эффект светового кольца. С запада и востока купол, каркас которого
образуют сорок арок, поддерживают два полукупола. Создается
впечатление, что купол не касается основания, а держится на
подвешенной к небу золотой цепи.
Айя-София — здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Ведь купол твой, по слову очевидца,
Как на цепи подвешен к небесам...
Прекрасен храм, купающийся в мире,
И сорок окон света торжество;
На парусах, под куполом, четыре
Архангела прекраснее всего.
И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет,
И серафимов гулкое рыданье
Не покоробит темны позолот.
(О. Мандельштам)
В подражание греческой Софии, и даже соперничая с ней в величии,
был отстроен в Киеве при Ярославе Мудром огромный Софийский
собор (XI в.). Он значительно превосходил ранее, еще до крещения,
выложенные из бревен киевские церкви. Превосходил он и первую
каменную церковь Киева — церковь Успения св.Богородицы
(Десятинную, как ее иначе называли), которую по приказу Владимира
Святого возвели в 989—996 гг. Десятинная церковь не сохранилась, а
159
София Киевская и по сей день незыблемо стоит. Первозданный вид ее,
правда, частично нарушен позднейшими перестройками.
Заметим, что и новгородцы не отстали в величественном храмост-
роительстве: в 1045—1050 гг. в центре Великого Новгорода была
возведена своя София. В Чернигове был построен в 30-х годах XI в.
внушительный Спасо-Преображенский собор, во Владимире —
златоглавый Успенский собор A158—1161) С каждым годом храмов
становилось все больше.
/ Усвоив у византийских мастеров технику каменной кладки,
перекрытий и прочую строительную премудрость, пошли по Руси артели
мастеров, поднимая к небу златоверхие купола.
^ Наибольшее распространение на Руси получили многокупольные
храмы. Киевская София, крестово-купольный храм, насчитывала пять
нефов и тринадцать куполов. Со временем вошло в обычай
ограничивать число куполов пятью (знаменитый русский «пятерик»).
Однако небольшие церкви замечательно выглядели и с одним
куполом. Одноглавой является церковь Покрова Богородицы на Нерли
A165 г.) — шедевр древней русской архитектуры. Удивительно
стройная и совершенная в своих пропорциях, она прекрасно вписалась в
окружающий пейзаж. Если церковь Покрова на Нерли отличалась
изящной простотой, то одноглавый Дмитриевский собор Г.Владимира
A193—1197) — столицы княжества — приковывал взгляд своей
парадностью и эпической торжественностью, лишенной малейших
признаков громоздкости.
Примечательно появление во внешнем оформлении Дмитриевского
собора сложнейшей по технике исполнения и по замыслу резьбы. Это
начинание русских мастеров XII в. не было повторением уроков
византийских учителей. В Византии избегали роскоши в отделке
наружных стен. «Внешний вид церкви поражал суровой гладью стен,
совершенно лишенных, особенно в ранний период, элементов декора.
Простота экстерьера христианской церкви возникала как
противопоставление богатому внешнему декору античного храма. Христианские
идеологи стремились обосновать такое распределение декоративных
элементов в архитектуре церкви и сравнивали ее с верующим человеком.
Подобно смиренному христианину, с его богатой внутренней духовной
жизнью, храм должен был быть подчеркнуто строг в своем экстерьере.
Вот почему в византийских храмах декорировался в основном
интерьер» (В.Д. Лихачева, «Искусство Византии IV—XV вв.»).
160
I/ Появление на стенах древнерусских храмов резьбы было
продолжением национальной традиции украшения зданий деревянной
резьбой, которая вместе с аркатурными поясами и закомарами придавала
православным храмам больше изящества и красоты.
v* Отличительной чертой древнерусских храмов становятся купола
«луковичной» формы (в ранний период купол был подобен
византийскому — полусферическому). «Византийский купол над храмом
изображает собою свод небесный, покрывший землю, — объяснял
Е.Н. Трубецкой. — Напротив, готический шпиц выражает собою
неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные
громады. И, наконец, наша отечественная «луковица» воплощает в
себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое
наш земной мир становится причастным потустороннему богатству.
Это завершение русского храма — как бы огненный язык, увенчанный
крестом и к кресту заостряющийся. При взгляде на наш московский
Иван Великий кажется, что мы имеем перед собою как бы гигантскую
свечу, горящую к небу над Москвою; а многоглавые кремлевские
соборы и многоглавые церкви суть как бы огромные многосвешники. И
не одни только золотые главы выражают собою эту идею молитвенного
подъема».
Внутреннее устройство храма было целиком подчинено
православной идее, внушающей отношение к храму как к Вселенной в
миниатюре. «Внутренняя архитектура церкви выражает собою идеал миро-
объемлющего храма, в котором обитает Сам Бог и за пределами
которого ничего нет; естественно, что тут купол должен выражать собою
крайний и высший предел Вселенной, ту небесную сферу, ее
завершающую, где царствует Сам Бог Саваоф» (Е.Н. Трубецкой).
Итак, верхняя часть храма — купол — есть «небеса» распростертые
над внутренним пространством церкви. Христианские храмы делятся
на три части: в западной находится притвор — преддверие храма, в
древности оно предназначалось для кающихся и оглашенных, т.е. тех,
кто готовился к крещению; средняя часть, где располагаются
молящиеся, и алтарь — Святая Святых храма, куда вход мирянам воспрещен.
Алтарь помещается в восточной части. Восточная стена имеет одну или
несколько апсид. Апсида — это обычно полукруглый выступ,
перекрытый полу купольным сводом.
В здании церкви имеются приделы — дополнительные боковые
помещения с алтарем, которые называются по наименованию самой
известной из стоящих в приделе иконы.
11-А.П.Забияко 161
Назначение и устройство каждой части храма, как и их украшение
соответствующими росписями и иконами, глубоко символично.
Y Характерной особенностью интерьера русского православного
храма является иконостас — перегородка, образованная несколькими
рядами икон, отделяющая среднюю часть от алтаря. В византийских
храмах, в католических церквах, как и в первых древнерусских
храмах, иконостаса не было. Его заменяла невысокая каменная стенка и
столбы-колонны, за которыми висела расшитая, дорогой ткани завеса.
Иконостас возник из разраставшегося Деисуса — особой
композиции икон. Основу этой композиции составляли изображения Христа и
склонившихся к нему в молитвенной позе Богоматери и Иоанна
Предтечи. В конце XIV — начале XV вв. в московских соборах при участии
Феофана Грека и Андрея Рублева складывается порядок икон деисус-
ного чина и составляются еще два чина — праздничный,
согласованный сюжетами икон с новозаветными повествованиями и главными
православными праздниками, и пророческий — изображавший на
иконах ветхозаветных пророков, провозвестников прихода Мессии. Три
ряда (чина) составляли основу иконостаса. Потом (не ранее XVII в.)
к ним были добавлены праотеческий и местный ряды икон.
Иконостас, как и отдельная русская икона, имел глубокое
богословское содержание. Иконостас был красочной эпопеей духовной истории
христианства. Введением в иконостас икон с изображением Василия
Великого, Иоанна Златоуста православие подчеркивало роль
восточной Церкви в этой истории. Иконы же святого Георгия и святого
Димитрия Солунского, которые почитали как заступников Руси, своим
присутствием в иконостасе выделяли значимость Русской Церкви в
сонме православных Церквей.
Идея единения Руси усиливалась пониманием храма как мирообъ-
емлющего целого, чему способствовало как содержание икон,
росписей, так и само устройство храмов. Древнерусская духовность
приходит к восприятию храма как символа соборности: «Так утверждается
в храме то внутреннее соборное объединение, которое должно победить
хаотическое разделение и вражду мира и человечества, — писал в
начале нашего века Е.Н. Трубецкой. — Собор всей твари как грядущий
мир вселенной, объемлющий и ангелов, и человеков, и всякое дыхание
земное, — такова основная храмовая идея нашего древнего
религиозного искусства, господствовавшая и в древней нашей архитектуре, и в
живописи».
162
XV и XVI вв. были замечательны не только развитием русской
православной идеи храма, но и дальнейшим обогащением традиций
храмостроительства.
t/B эпоху подъема Московского государства русские цари, как
некогда князь Владимир, питали тщеславные помыслы сделать свою
столицу соперницей европейским городам в красоте и величии.
Сотоварищами русских мастеров стали итальянские зодчие,
приглашенные Иваном III. Итальянцы, среди которых был одаренный
Аристотель Фиорованти, высоко оценили и учли при строительстве
московских соборов древнерусское наследие:
И пятиглавые московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
(О. Мандельштам)
В начале XVI в. Москва преобразилась. Выросли новые стены
Кремля, а за стенами — новые соборы:
Успенский, дивно округленный
Весь удивленье райских дуг,
И Благовещенский, зеленый,
И, мнится, заворкует вдруг.
Архангельский и Воскресенья
Просвечивают как ладонь —
Повсюду скрытое горенье,
В кувшина спрятанный огонь...
(О. Мандельштам)
Преобразилась не только Москва, но и все русское храмостроитель-
ство. С XVI в. на Руси получает распространение шатровое зодчество.
Замечательным памятником шатрового зодчества является церковь
Вознесения в селе Коломенском A532 г.). Отступление от прежнего
канона храмостроительства в шатровых храмах было столь велико, что
высшие церковные иерархи запретили перекрывать церкви шатрами.
В специальном постановлении Стоглавого собора A551 г.)
указывалось: «Церковь Божию строити по правилам святых апостол и святых
отец, чтобы была о пяти верхах, а не шатром». Однако предписание
действовало весьма слабо. На Красной площади покрыли высоким
шатром церковь Покрова Богородицы A555—1561) — центральную
Церковь Покровского собора (храма Василия Блаженного), отстроен-
U- 163
ного к 1561 г. (зодчие Барма и Постник Яковлев). Еще почти век шатры
возводились над русскими церквами. В середине XVII в. патриарх
Никон строжайшим образом распорядился церкви строить только «о
единой, трех- и пятиглавах, а шатром отнюдь не строить». С конца
XVII в. возведение столь любимых в народе шатров пошло на убыль.
ЦЕРКОВНОЕ ПЕНИЕ. КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
К лирическим, бытовым, обрядовым, эпическим песням восточных
славян с принятием христианства прибавились еще и церковные
песнопения.
Песнопение есть важнейшая составная часть христианского
богослужения. Его использовали уже в раннехристианской Церкви. Пели
псалмы, усвоенные вместе с Ветхим Заветом, в которых звучали
восхваления Бога, молитвы к нему, скорбные жалобы и глубокие
размышления. Пели гимны — торжественные славословия Бога. В честь
праздников и в честь святых звучали тропари и кондаки. Некоторые
хвалебные песнопения во славу Христа, Богоматери и святых исполнялись
только стоя, отсюда их название — акафисты (греч. «несидение») В
числе наиболее прославленных сочинителей песнопений выделяются
Иоанн Златоуст, Василий Великий, Роман Сладкопевец (кон. V в. —-
ок. 560) и Иоанн Дамаскин (ок. 675 — до 753).
Пение в христианских общинах в течение многих столетий было
антифонным — при таком исполнении участники пели поочередно —
солист, а потом хор, или разделившись на два хора. Реже звучало
гипофоническое пение, при котором община вторила пению
священника и дьякона.
Русское православие усвоило церковное пение в его византийской
строгости и торжественности. Стихи звучали на старо- и
церковнославянском языках. К заимствованным текстам скоро прибавились
сочиненные русскими стихотворцами. Музыка, как и большинство
стихотворных текстов, перешла из византийского и южнославянского
богослужений. Под влиянием местных напевов музыкальная ткань
церковных песнопений менялась, приобретая звучание, гармонировавшее
со строем русской духовности.
Основу русской церковной музыки составляли «знаменные
распевы», существовавшие приблизительно с XII в. Свое название этот вид
пения получил от способа записи: мелодия записывалась в особой гра-
164
фико-символической системе знаков («знак» в славянском
произношении — «знамя») — знаменами, или крюками.
В эпоху позднего средневековья на Руси возникло сказание о
происхождении отечественного церковного пения. Это сказание
связывало начало духовного пения с эпохой Ярослава Мудрого. «Веры же ради
христолюбивого Ярослава приидоша к нему от Царяграда богоподви-
заемии трие певьцы гречестии с роды своими. От них же, начат быти
в Рустеи земли ангелоподобное пение, изрядное осьмогласие...», —
рассказывало сказание, ставшее с XVI в. популярным в Московской
Руси.
Русское православие, следуя древней церковной традиции,
избегало пользоваться музыкальными инструментами во время исполнения
песнопений. Считалось, что звучание музыкальных инструментов
рассеивает внимание молящихся в храме излишней красивостью,
мешает молитвенному общению с Богом. Вокальное же пение
поощрялось не только в силу его большей строгости, но и по причине связи
голоса с дыханием, а значит, и с душой: лишь одухотворенный голос
достоин выразить религиозное чувство, бездушный же инструмент
лишь искажает его.
Старинными центрами певческого искусства были на Руси Киев и
Новгород, а с ростом могущества Москвы и этот город, соперничая с
древнейшими, всемерно поощрял развитие певческого мастерства.
Каждый архиепископ (глава епархии) считал за честь иметь при себе
хороший хор. Такие хоры были в Рязани, Суздале, Пскове, но
особенно славился Софийский хор Новгорода Великого при новгородском
владыке. Этот архиерейский хор по составу даровитых певцов не
уступал митрополичьему московскому хору. Даже Иван Грозный,
любивший церковное пение, выписывал из Новгорода знаменитых
певцов.
При общем недоверчивом отношении к инструментальной музыке
русская православная культура высоко ценила колокольный звон.
Вначале колокола вошли в обиход христианской жизни в Западной
Европе в V—VI вв., затем с IX в. нашли применение в Византии.
Вместе с христианством Русь переняла и навыки литья колоколов и
искусство колокольного звона. Начиная с XIV в. появляются сведения
об искусных литейщиках: «...архиепископ Василий велел слить
колокол великий к святой Софии и привел мастера из Москвы, человека
почтенного, по имени Борис», — сообщает новгородская летопись.
165
Большим уважением пользовались колокола, отлитые в Пскове в
мастерских при Похвальской церкви, где работали мастера Михаил
Андреев, его братья Ануфрий и Максим, Прокофий Григорьев и другие
литейщики, с гордостью оставлявшие свои имена на изготовленных
колоколах. И было чем гордиться: литье колоколов считалось весьма
сложным ремеслом, мастера же, не довольствуясь простой отливкой,
богато украшали свои творения замысловатыми орнаментами, так что
из их мастерских выходили подлинные произведения декоративно-
прикладного искусства.
Не в диковинку были на Руси не только красивые и благозвучные
колокола, но и огромные: колокола в 170 и 200 пудов не считались
слишком большими, потому что в конце XVI в. в Москве лили колокола
под 700 пудов, колокол «Лебедь», изготовленный по приказу Ивана
Грозного, весил 2200 пудов, «Полиелейный» же весил около 2000
пудов. Знаменитым колоколам давали имена, их окропляли святой
водой, о них писали в летописях, окружая легендами. В народном
сознании колокола воспринимались почти как сверхъестественные святые
существа, с ними было связано немало суеверий, пословиц, загадок.
Например: «Живой мертвого бьет, мертвый благим матом кричит, на
крик народ бежит».
Согласованный перезвон колоколов — благовест — вызывал в душе
православного люда благоговейно-молитвенное настроение. Он был,
по выражению Московского протоиерея А. Меня, «музыкальной
проповедью, вынесенной за порог церкви».
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Какие основные православные идеи предопределяли устройство, внешний облик и
интерьер храма?
2. Что нового было внесено древнерусскими зодчими в православное храмостроительст-
во?
3. Какие идеи были заложены создателями иконостаса в свое творение?
4. Почему русское православие ограничивается в богослужении вокальным
сопровождением?
166
ГЛАВА 15
ОБРАЗ БОГА В
ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
ОБРАЗ БОГА И КУЛЬТУРА
Со времен принятия Русью православия христианство становится
составной частью древнерусской культуры. Как и другие религии,
христианство не может существовать в составе культуры как явление
самодостаточное и изолированное. Религиозные начала вплетаются в
содержание нерелигиозных форм культуры. Равно и религия вбирает
в себя заповеди житейской мудрости, нравственные ценности,
эстетические идеалы. Она соприкасается с самыми тонкими сторонами
человеческой души и культуры — с переживаниями любви, добра, красоты.
Из этого соприкосновения возникает многогранный мир религиозной
духовности.
Общей чертой развития культур, воспринявших христианство,
является то, что в течение длительного времени в таких культурах
осознание и воплощение высших ценностей и идеалов происходит под
влиянием представлений о Боге. С первых шагов вхождения христианской
идеи Бога в культурные традиции европейских народов от образа Бога,
словно из мощного энергетического источника, исходят импульсы,
пронизывающие весь строй культурной жизни — живопись, ваяние,
литературу, нравственные устои, учения о человеке и т.д. В
постоянном соотнесении с божественным образом на протяжении веков
складывались отличительные признаки европейской культуры в целом и
древнерусской в особенности.
Приняв единого Бога, народы Европы укрепили тем самым единое
основание общеевропейской культуры. Однако у каждого народа образ
христианского Бога обладает некоторыми довольно специфическими
чертами, которые соответствуют историческим обстоятельствам
жизни народа и его духовному складу. Перефразируя известную русскую
пословицу, можно было бы сказать: «Каков Бог, таков и народ». Верно
и обратное — «Каков народ, таков и Боп>.
167
БОГ ВЕТХОГО ЗАВЕТА И РУССКАЯ КУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ
Для всей семьи европейских народов единым источником сведений о
христианском Боге является Библия. В ней исток учения о триединстве
Бога — Бог един, но троичен в лицах. В первой части Библии, в Ветхом
Завете, рассказывается преимущественно о Яхве (у Бога Ветхого
Завета были и другие имена — Саваоф, Адонаи) .
Ветхий Завет сложился в древнееврейской культурной среде,
сформировавшей сообразно своим представлениям и образ Яхве.
Божественный образ Ветхого Завета вобрал в себя также некоторые
религиозные представления других восточных культур.
Бог Ветхого Завета, судя по описаниям Библии, был окутан для
древнего народа страшной тайной, одновременно притягательной и
устрашающей: «...ибо есть ли какая плоть, которая слышала бы глас
Бога живаго, говорящего из среды огня, как мы, и осталась жива?»
(Втор. 5, 26). В таком магическом трепете перед Богом жил народ,
создавший тем не менее весьма впечатляющее описание
божественного образа, вдохновившее позднее десятки народов и поколений.
Ветхозаветным евреям Бог виделся в образе Творца, Царя, Судии,
Отца Небесного. Каждая грань образа отливала многими оттенками —
мудростью, верностью, справедливостью. Но народ не мог избавиться
от устрашающих воспоминаний о могуществе божества — в образе
Яхве сплетались представления о Боге как о человеколюбивом
существе со свойственным древнейшим верованиям пониманием
божественного в виде могучей сверхчеловеческой природной силы. Вот что
говорит об этом псалом Давида: «Потряслась и восколебалась земля,
дрогнули и подвиглись основания гор; ибо разгневался Бог; поднялся
дым от гнева Его и из уст Его огонь поядающий; горячие угли сыпались
от Него. Наклонил Он небеса и сошел, — и мрак под ногами Его» (Пс.
17,8—10).
Тяготение к образу сверхъестественного грозного существа,
способного в шесть дней создать мир и в один миг уничтожить, образу
непостижимому и пугающему — характерная черта древнееврейской
набожности.
Благодаря Библии наши предки соприкоснулись с опытом богопоз-
нания народов Древнего Востока. Однако Яхве в его типичных
ветхозаветных описаниях не нашел глубокого отклика в русской душе.
1 Имя Яхве означает «Сущий», Адопаи — «Господь, Владыка», Саваоф — Господь
сил; под силами разумеются ангелы, которые окружают престол Царя Небесного,
охраняя его как воины.
168
Правда, нередко в годы исторических потрясений или в периоды
личных драм, не по церковному распорядку (библейские тексты читаются
по ходу церковных служб), но по движению сердца извлекал русский
человек из своей памяти ветхозаветный образ Бога — испепеляющего
Владыки владык. Пример такого обращения легко отыщется между
строк произведений русских книжников, написанных в годину
монголо-татарского нашествия. В начале XVI в. в обстановке нарастания в
церковной среде ожиданий скорого конца света и наступления
Страшного Суда напоминанием о грозном Судии призывал к покаянию
Иосиф Волоцкий. Чуть позже о могучем Боге-Царе писал в своих
сочинениях Иван Грозный, мнивший себя земным подобием Владыки
владык.
Появлялся устрашающий образ Бога-Саваофа и в народной
духовной культуре, в молитвах: «Свят, свят, свят! седый в грому, обладывый
молниями, проливый источники на лице земли, о Владыка страшный
и грозный!» — в этих словах, обращенных к христианскому Богу,
выражено представление народа о божестве как стихиях природы.
Есть в Ветхом Завете книги, богоописание которых гармонично и
прочно вписалось в древнерусскую духовность: «Притчи Соломона»,
«Книга Премудрости Соломона», «Книга Премудрости Иисуса, сына
Сирахова», а также «Книга Иова» и «Книга Екклизиаста, или
Проповедника». Здесь Бог изображается как мудрый художник мира,
придавший своему творению глубокомысленную красоту: «Величие
высоты, твердь чистоты, вид неба в славном явлении! Солнце, когда оно
является, возвещает о них при восходе: чудное создание, дело
Всевышнего! <...> И луна <...> сияет на тверди небесной; красота неба, слава
звезд, блестящее украшение, владыка на высотах! <...> Взгляни на
радугу, и прославь Сотворившего ее: прекрасна она в сиянии своем!»
(Сир. 43, 1—12).
В такую же связь ставил Бога-Творца и мир древнерусский человек.
В стихе о Голубиной книге сказано:
У нас белый свет взят от Господа,
Солнце красное от лица Божия,
Млад-светел месяц от грудей Его.
Зори белые от очей Божьих,
Звезды частыя — то от риз Его.
Множество подобных представлений можно найти в литературе.
Среди героев Достоевского под впечатлением такого восприятия боже-
169
ственности живет старец Зосима, один из героев романа «Братья
Карамазовы». Он вспоминает: «В юности моей, давно уже, чуть не сорок
лет тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на
монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке судоходной, на
берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один юноша
благообразный, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид... И вижу я, смотрит
он перед собой умиленно и ясно. Ночь светлая, тихая, теплая,
июльская, река широкая, пар от нее поднимается, светит нас, слегка
всплеснет рыбка, птички замолкли, все тихо, благолепно, все Богу молится.
И не спим только мы оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе
мира сего Божьего и о великой тайне его. ... «Ах, как, говорит, это
хорошо, как все Божие хорошо и чудесно!»
Долгие века в христианстве держался запрет на живописное и
скульптурное изображение одной из ипостасей Троицы — Бога-Отца.
Когда же запрет был снят, то не в огне, не в молнии, не в сиянии
нестерпимого света, как в ветхозаветных писаниях, а в гармоничном
облике мудрого Мироустроителя предстал Бог на русских иконах.
Красоту и величие излучают лик и фигура Саваофа на новгородской иконе
«Отечество» (XVI в.). Здесь представлен восседающий на троне Бог.
Он держит на коленях Христа, в чьих руках виден диск с голубем. Это
образ «триединого божества». В торжественных позах запечатлен
Саваоф пермскими скульптурами, вырезанный из дерева даровитыми
мастерами Русского Севера.
Величавая и одновременно добрая, мудрая красота в первую
очередь воспринималась русским народом в облике Бога Ветхого Завета.
БОГ-ДУХ СВЯТОЙ В ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
По текстам Библии древнерусскому человеку весьма трудно было
создать целостный и ясный облик Бога-Духа Святого. Да это и понятно:
кроме упоминаний о том, что Дух Святой «носился над водою»,
«помазывал», «находил», в Библии непосвященный читатель отыскать
ничего не сможет. Прояснению этого образа мало способствовала и
поелебиблейская христианская литература, пришедшая на Русь
вместе с православием.
Будучи связанным чувством строгого благоговения, воображение
талантливых творцов явило пример лаконизма и аллегоричности —
Дух Святой стали представлять в виде белого голубя. Именно в таком
виде мы встречаем его и в Евангелие, в сцене крещения Иисуса Христа
(Мф. 3, 16; Мк. 1, 10; Лк. 3, 22, Ин. 1, 32)
170
БОГ НОВОГО ЗАВЕТА И ДРЕВНЕРУССКАЯ КУЛЬТУРНАЯ
ТРАДИЦИЯ
В Новом Завете ярче других ипостасей выделен образ Сына Божьего,
Иисуса Христа. В России Новый Завет стал краеугольным камнем
христианской культурной традиции.
Новый Завет поистине новый: из представлений, впечатлений,
воспоминаний новозаветных писателей сложился дотоле неведомый
народам образ божества. Евангелисты пишут, что Христос явился людям
не в пламени огня, как должно было бы по древней традиции
спуститься божеству с небес, нет Тихой поступью идет он навстречу людям...
Согласно Евангелию, в земную жизнь родившийся от непорочного
зачатия Сын Божий вступает как дитя Марии, живет среди людей, со
временем становится проповедником, целителем и чудотворцем. Для
окружающих он также учитель, глава маленькой общины
последователей — Пастырь. Заботливо ведет он по жизни учеников: «...Я пришел
для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь
добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10, 10—
11). Тонким лиризмом проникнуты евангельские сцены бесед Иисуса
с учениками, «возлюбленными» — так он их называет, и любовь,
понимаемую как полное самоотречение, оставляет Иисус им в
наследство: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил
вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей
своих» (Ин. 15, 12—13)
На заре христианства такой образ Бога вызывал у противников
новой религии непонимание и протест. Древние евреи в большинстве
своем не могли смириться с мыслью, что Сын Божий, ожидаемый ими
как Мессия, может безропотно взойти на Голгофу и быть распятым на
кресте. В I в.н.э., когда происходили события, описанные в Евангелие,
мало кто помнил таинственное ветхозаветное пророчество Исайи о
грядущем от Бога Отроке: «Вот, Отрок Мой, Которого Я держу за руку,
избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой
на Него, и возвестит народам суд; не возопиет и не возвысит голоса
Своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не
переломит, и льна курящегося не угасит...» (Ис. 42, 1—3) Не будет в
нем сановной осанки: «Ибо Он взошел перед Ним, как отпрыск и как
росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели
Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. <...>
.^.как овца, веден был Он на заклание, и как агнец перед стригущим
171
его безгласен...» (Ис. 53,2;7). Для первых христиан это пророчество
стало ключом к разгадке тайны образа и судьбы Богочеловека.
Правда, в Новом Завете образ божества оборачивается и
совершенно иной стороной. Давно замечено, что среди новозаветных текстов
Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис) — текст особенный. По
духу и букве он близок к пророческим книгам Ветхого Завета. В
полном согласии с древними традициями пророков видится Богослову и
образ нисходящего божественного существа: «И увидел я отверстое
небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и
Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него как
пламень огненный, и на голове Его много диадим. <...> Он был облечен в
одежду, обагренную кровью. <...> И воинства небесные следовали за
Ним на конях белых... Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им
поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило
вина ярости и гнева Бога Вседержителя. На одежде и на бедре Его
написано имя: «Царь царей и Господь господствующих» (Откр; Апок.
19, 11—16). Со страниц Апокалипсиса вновь встает образ
величественного властелина-разрушителя, потрясающего мироздание: «...и
вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как
власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на
землю... И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров
сдвинулись с мест своих. <...> Ибо пришел великий день гнева Его, и
кто может устоять?» (Откр; Апок. 6, 12—17)
Когда тысячу лет назад предки обращались в новую веру, то
содержанием Священного писания они были поставлены перед выбором —
какого Христа принять сердцем: склониться ли перед тем Христом, что
в грозной позе восседает на небесах, или распахнуть душу безвинно
распятому Пастырю страждущих.
Отдать предпочтение грозному Вседержителю требовали вместе с
текстами Откровения византийские живописные изображения
Христа, перенесенные в отстроенные на Руси храмы приглашенными
константинопольскими мастерами. Византийцы в художественной
трактовке образа Иисуса Христа держались строгости и торжественности
— начал, господствовавших в общей официальной атмосфере «второго
Рима», Византийской державы. Сурово и властно взирал Христос Пан-
тократор (Вседержитель) со сводов куполов церквей, взыскующе было
его «ярое око» на древних иконах. Так изображал Христа еще и в конце
XIV в. Феофан Грек при росписи церкви Спасо-Преображения в
Новгороде.
172
И все же, пройдя первоначальный курс богопознания иод
попечительством византийских учителей и накрепко усвоив урок, Русь
сделала свой окончательный выбор в п^ьзу Доброго Пастыря/-
Спустя всего несколько десятков лет после событий 988 г. Иларион,
ставший в 1051 г. митрополитом киевским, в своем знаменитом «Слове
о Законе и Благодати» A037—1050), обращаясь к Богу, восклицает:
«Имя Твое — Человеколюбец!... Добрый Пастырь, положивший Душу
Свою за овец Своих! Не оставь нас, хоть еще и заблуждаемся...».
Язык народа — отражение его души. Одно из самых
употребительных наименований Христа на Руси — Спаситель, Спас. Корни этого
слова уходят в пастушескую лексику древних славян, ведь исконный
смысл слова спасти (съпасти) — пасти стадо, заботиться о нем.
Основываясь на новозаветных книгах, Русь последовательно строила
свою христианскую культуру на том образе Бога, который
гармонировал с глубинными духовными устоями древнерусского народа и,
значит, мог в них укорениться.
Именно к образу божественного Пастыря, Спасителя притекает
русская религиозность, особенно народная. В собрании В.И. Даля
имеется сказочная повесть «О сыне крестном, како Господь крестил
младенца убогаго человека». Рассказывает она о том, как сын неимущих
родителей, крещенный самим Иисусом Христом, был взят однажды на
небеса и посажен на престол судить дела человеческие. Множество
бесчестий открылось его взору. Вот видит он «...у некоторого купца,
богатого человека, во храмине жена его от мужа своего творяще блуд
с прелюбодеяниями, и рече: «Повели, Господи, сей храмине
обрушиться и подавити прелюбодеев». И того часа повалилась храмина, и с ними
много неповинных без покаяния подавила. Той же младенец видит на
земле: в некотором граде люди творят много блуда и неправды без
покаяния, и рече: «Повели, Господи, за беззакония их сему граду
провалиться сквозь землю». И того часа бысть так: погибша множество
неповинных без покаяния. Господь же умилосердися над народом, и
не хотя создания своего без покаяния погубити, и внидоша во святую
палату, и виде сына своего крестного седяща на престоле: в руцех
держит скипетр, на нем порфира царская, судит дела человеческия.
Господь рече ему: «Сыне крестный! немилостиво судиши. Посидел ты
на моем престоле четверть часа, и погубил без покаяния народу на
земле три тьмы тысяч человек... Аз, Господь, творец всем человеком...
не хощу смерти грешника и ожидаю покаяния».
173
Зная из христианского вероучения, что Иисус — Судия, русское
религиозное сознание из разнохарактерных библейских описаний
Суда и Судии выбирает евангельское. Иоанн, один из евангелистов,
воссоздает через речения Иисуса необыкновенную картину: «Ибо не
послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен
был через Него. <...> Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но
люди более возлюбили тьму, нежели свет..., <...> Истинно, истинно
говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня
имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в
жизнь» (Ин. 3,17, 19; 5, 24).
И потому не с внутренним содроганием, но с надеждой смотрел
древнерусский человек на живописное напоминание о Страшном Суде
— на деисусный ряд икон в иконостасе. По общему композиционному
замыслу — в центре Иисус «во славе», по обеим сторонам в
молитвенных позах фигуры заступников — выходило, что главный в Деисусе
— Судия^И в то же время, деисусные изображения Христа на русском
иконостасе выполнялись, начиная с XV в., обычно по
иконографическому типу «Спас в силах» («Величие Христа») То, что
предполагаемый Судия Страшнного Суда окажется обязательно евангельским
Иисусом, именно Спасителем, из Священного писания прямо не
вытекает. Ведь библейские тексты говорят и о ветхозаветном Судии, и о
Судии апокалипсическом — о грозных карающих ВластелинахСРдна-
ко русский человек чаял видеть на небесном престоле хорошо
знакомого ему по Евангелию и по народным пересказам Спаса, Спасителя.
Эти особенности русского учения о Христе, коренящиеся в толще
национальной духовности, нашли свое наиболее совершенное
художественное воплощение в живописи Андрея Рублева. Его Спас
(Звенигородского чина) как бы утрачивает известную отвлеченность образов
божества и предстает очеловеченным, являет зрителю душевные
качества особого рода: сострадание, тихую печаль, любовь до
самопожертвования, милосердие — то были идеалы, составлявшие лучшие
стороны духовности русского народа.
Вобравший евангельские и типично русские черты — но при этом
удивительно цельный! — рублевский Спас готов, кажется, через
мгновение мягко произнести собеседнику, «Слушающий слово Мое и
верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не
приходит...».
1 Один из первых известных опытов такого составления Деисуса — иконостас
Благовещенского собора Московского Кремля (нач. XV в.).
174
Каждый человек Древней Руси знал, конечно, что открывшийся в
евангельских текстах Сын Божий обладает, по всеобщему признанию
христиан, царственным достоинством. Наименование «Царь
Небесный» то и дело встречается в древнерусских богословских книгах, в
фольклоре. И вместе с Евангелием и близкими по духу писаниями
проникает в русское религиозное сознание мысль о необыкновенности
той новой царственности, что свойственна Христу.
Существеннейшая особенность этой новизны заключается в
отсутствии у Бога-Царя устремленности к земному владычеству «Иисус
отвечал: Царство Мое не от мира сего; <...> но ныне Царство Мое не
отсюда» (Ин. 18,36). Назначение же Бога-Царя, воплотившегося на
земле в облике сына Марии, не в том, чтобы «Ему служили, но чтобы
послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20,28)
Отказ от любых притязаний на мирское господство и безграничный
альтруизм доминируют в евангельском образе Бога-Царя.
Такое понимание царственности нашло благодатную почву в
русской духовности. Легко и доверчиво, как своя, была воспринята на
Руси евангельская идея жертвенной царственности: нашими первыми
святыми становятся злодейски убитые властолюбивым Святополком
братья-князья Борис и Глеб. «Повесть временных лет» вкладывает в
уста готовящемуся принять смерть Борису моление: «Господи Иисусе
Христе! Как Ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения,
собственною волею дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял
страдания за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание».
Князья, как и Христос, погибают, пытаясь своим самопожертвованием
спасти мир от разрастания насилия и ненависти. И потому царство свое
не только не теряют, но преувеличивают, ибо в древнерусском
понимании истинное царство «не отсюда»...
В народном сознании не существовало ясного понимания сложных
догматов триединства Бога и соотношения ипостасей. Поэтому в
фольклоре, особенно в духовных стихах, на евангельский образ
Христа-Царя зачастую накладывались ветхозаветные представления о грозном
Царе-Судии. И тогда в народной поэзии появлялся образ Христа —
немилосердного Судии Страшного Суда. Но этот образ Христа-Страш-
ного Судии не определял в целом ни народное восприятие, ни тем более
восприятие книжное, богословское.
Йа царственный статус центрального ангела рублевской «Троицы»
определенно указывают пурпурный цвет одеяния и золотая полоса
1
1 Альтруизм — готовность бескорыстно действовать на пользу другим, не считаясь
со своими личными интересами.
175
клав. Среди многих толкователей данной иконы принято считать, что
этот ангел изображает Христа. Но что еще, кроме внешних атрибутов,
напоминает в этой фигуре Владыку? Здесь перед нами кроткий ангел,
полный самозабвенной любви, тихой грусти, бескорыстной
доброжелательности. Так воспринимал христианского Бога русский
иконописец.
С той же интонацией говорил о Христе русский сказитель: «Когда-
то пришел Христос в худой нищенской одеже на мельницу и стал
просить у мельника святую милостыньку», — так начинается одна из
многих русских легенд о Христе-страннике.
В стихотворении «Эти бедные селенья...» Ф.И. Тютчева есть такие
строки о встрече Руси и Христа:
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благославляя.
|; В русской православной духовности рядом с образом Бога-Сына
ж^вет образ Богоматери.
Основные вероучительные положения православия о Богородице
основаны на Библии, а сформулированы прежде всего в писаниях
отцов Церкви — Афанасия Великого, Григория Богослова, Иоанна
Златоуста, Василия Великого, Ефрема Сирина. Закреплено учение о
Богородице на первых Вселенских Соборах.
Догматически установлено, что Дева Мария есть первая после Бога
и перед Богом; что она — Матерь Господа Иисуса Христа; но и до
рождества, и в рождестве, и после рождества Иисуса она — Дева;
наконец, Богородица — первая Заступница и Помощница христиан.
Древнерусская духовность, не отступая от догматов веры, с
особенным вниманием и теплотой отнеслась к христианскому образу
Богоматери. Именно к русскому благочестию наиболее точно применимы
слова Сергия Булгакова: «Любовь и почитание Богоматери есть душа
православного благочестия, сердце его, согревающее и оживляющее
все тело».
С первых столетий после крещения русские православные были
убеждены в особой предрасположенности Богоматери к Руси.
Всеобщей была вера в то, что над Русью распростерто Заступничество —
Покров Богоматери. С этим убеждением русские истово молились
перед особенно почитаемыми в Русских землях иконами Богоматери.
176
Молитвенница перед Богом, т.е. Оранта, воспринималась как
защитница от «глада, потопа, от огня и меча, от нахождения иноплеменных
и междуусобные брани, от напрасные смерти, и от нападения вражия».
Множество сказаний о чудесах Божией Матери-Заступницы ходило по
Руси.
В той легкости, с которой славяно-русы восприняли образ Божией
|!Матери, сказывалось, конечно, укорененное в язычестве почитание
Великой Матери-прародительницы. В древнерусской духовности
образы Богоматери и Матери-земли («земли — святой мати»)
поставлены были через общие начала — святость и материнство — в тесное
родсгво: «Первая мать Пресвятая Богородица; вторая мать — сыра
земля; третья мать — кая скорбь приняла», — говорила народная
мудрость.
«...Мистика земли глубоко повлияла на русское почитание Божией
Матери. И не только в том смысле, что Пресвятая Дева
рассматривается русским благочестием прежде всего и больше всего как мать,
благословенная Богородица, Матерь Воплощенного Слова и Матерь
людей, тогда как другие черты ее славы (чистота, девственность)
отходят на второй план. Более того: вся русская духовность носит
богородичный характер; культ Божией Матери имеет в ней настолько
центральное значение, что глядя со стороны, русское христианство можно
принять за религию не Христа, а Марии», — утверждал И. Кологривов
в «Очерках по Истории Русской Святости».
Но не только отголоски языческой мифологии природы влекли
древнерусского человека к христианскому образу Божией Матери. На
первый план со временем вышло иное: глубокое преклонение перед
светлым и одновременно скорбным материнством Девы Марии. Люби-
I мыми в народе были богородичные иконы, писанные по типу «Умиле-
1 ние» — «Владимирская Богоматерь», «Толгская Богоматерь»,
«Богоматерь Ярославская» и др^ На иконах этого иконографического типа
Дева Мария держит на руках младенца, щекой прижавшегося к щеке
I матери. В иконах «Умиление», исполненных печальной просветленно-
I сти, запечатлены глубина трагического прозрения, тихая грусть,
проникновенная сердечность, скорбь. Тонкие черты лица Богоматери по-
\лны сдержанности и благородства.
'; В точных интонациях выражено русское отношение к образу
Божией Матери поэтом Максимилианом Волошиным. Читаем у него о
«Владимирской Богоматери», пожалуй, самой высокочтимой в русских
землях иконе:
12 А. П. Забияко
177
Не на троне — на Ее руке,
Левой ручкой обнимая шею, —
Взор во взор, щекой припав к щеке,
Неотступно требует... Немею —
Нет ни сил, ни слов на языке..,
А Она в тревоге и в печали
Через зыбь грядущего глядит
В мировые рдеющие дали,
Где престол пожарами повит.
И такое скорбное волненье
В чистых девичьих чертах, что Лик
В пламене молитвы каждый миг
Как живой меняет выраженье»..
Простирались старцы и черницы,
Дымные сияли алтари,
Ниц лежали кроткие царицы,
Преклонялись хмурые цари..,.
Черной смертью и кровавой битвой
Девичья святилась пелена,
Что осмивековою молитвой
Всей Руси в веках озарена.
Нет в мирах слепительнее чуда
Откровенья вечной Красоты!
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Какие черты ветхозаветного образа Бога были восприняты древнерусской
духовностью?
2. Какие стороны христианского образа Иисуса Христа нашли глубокий отклик в душах
людей Древней Руси?
3. Почему в древнерусской духовности особой теплотой и сердечностью был окружен
образ Божией Матери?
178
ГЛАВА 16
ОБРАЗ РОДИНЫ ГЛАЗАМИ Бесконечная Россия
Словно вечность на земле!
ДРЕВНЕРУССКОГО ЧЕЛОВЕКА (Я Вяземский)
«РУССКАЯ ЗЕМЛЯ»
Образ Родины — средоточие национального самосознания. От сходства
воззрений на то, что есть Родина, от общего чувства сопричастности
ей зависит само существование народа как единого целого.
Политические и экономические процессы IX—-X вв., времени
становления Киевской Руси как единого государства, введение
православия как единой религии славяно-русов — все это привело к тому, что
в XI столетии представления о том, что такое Родина перерастают
пределы сельской общины и даже княжества, расширяясь до пределов
Русской земли.
Именно о благоденствии всей Русской земли печется Иларион в
своем «Слове». Князья, не забывая о доставшихся от отцов владениях
— отчинах, тоже начинают думать о мире в границах всей Русской
земли: «Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Ва-
силько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и
собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу:
«Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А
половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут войны.
Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую
землю, и пусть каждый владеет отчиной своей...» И на том целовали
крест: «Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и
крест честной». Сказали все: «Да будет против того крест честной и
вся земля Русская». И, попрощавшись, пошли восвояси» («Повесть
временных лет»).
Судя по древним памятникам фольклорного творчества, и в
народном сознании узкотерриториальное видение Родины расширяется до
образа Родины как Русской земли. Былинные богатыри готовы
сложить голову за всю Русь, понимая, что тем самым защищают и отчий
дом.
Как ни вспомнить обращенные к Родине слова писателя: «О, светло
светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами
12*
179
прославлена ты...». Любовь к родной стороне проступает в пословице:
«На чужбинке словно в домовинке».
Однако этническое сознание древних русичей, как и их язык,
представляло собой «ярусную систему» (Н.И.Толстой): славяно-русы
одновременно причисляли себя к славянству, к конкретной славянской
общности — русским, наконец, к определенному землячеству —
новгородцам, псковитянам, смолянам и т.д. Понимание Родины с каждым
ярусом становилось все сложнее и сложнее, например
взаимоотношения древнерусского человека с Родиной и соотечественниками.
Далекие от идиллических даже в период расцвета Киевской Руси,
эти взаимоотношения сильно пострадали в пору кровавых усобиц.
Патриотизм князей вновь сузился до размеров отчины. Именно
отчина, унаследованная от отцов земля, становится для князей близким
сердцу родным краем. Лишь недавно возникшее представление о
Родине как Русской земле в сознании большинства князей утратило
определенность. Князья и крупные бояре жили с уверенностью служить
по своему усмотрению там, где есть выгода собственной отчине, хотя
бы и у нерусского государя. Переход на сторону, например, литовских
королей не считался изменой.
Местническое настроение, как ржа, разъедало этническое сознание
русских владык особенно сильно из-за тягот монголо-татарского ига.
Несть числа княжеским тяжбам и вероломным изменам, совершенным
ради благосклонности татарских ханов и благополучия своей отчины:
«Хоть в Орде, да в добре».
Не было гармонии во взаимоотношениях с Родиной и в среде людей
простого звания. С одной стороны: «Чужая сторона дремуч бор», с
другой — «Где ни жить, только бы сыту быть». Не баловала родная
сторона сытостью, тяготила притеснениями, и бежали, бежали
крестьяне в тот самый дремуч бор — на Север или еще куда, где и русским
духом не веяло. Родная земля казалась в лихую годину злобной
мачехой: «Велика Русская земля, а правде нигде нет места». Такой
приговор был вынесен народной пословицей.
В ХШ—XIV вв. не было патриотического единства и среди
духовенства. Встречались в числе духовных пастырей и те, кто
раболепствовал перед ордынцами, ни в грош не ставя судьбы единоверцев
русской митрополии. Таков был, к примеру, ростовский епископ Игнатий;
но были и такие, кто смело поднимал голос в защиту единого
православного Отечества — владимирский епископ Серапион, Сергий
Радонежский и многие другие.
180
Распрями, тяжкими поражениями, после которых, по слову
летописца, «было очень страшно, так страшно, что и хлеб не идет в уста»,
запустением и зависимостью русское этническое самосознание было
подорвано. Былой образ Родины — единой Русской земли —
основательно потускнел.
Но, может быть, времян губительный полет
Всесокрушающею силой
Деянья славные погубит в бездне лет,
И будет Русь пространною могилой!..
(К Рылеев)
Эти слова поэта как нельзя лучше подходят для характеристики
духовного смятения, царившего на Руси почти безраздельно вплоть до
средины XIV столетия и лишь накануне Куликовской битвы
пошедшего на убыль.
Следствием этого смятения, к которому прибавились и другие
причины, стало усиление разъединительных начал, приведших после XIV в.
к разветвлению некогда единой древнерусской народности на русских,
украинцев и белорусов. Соответственно, со временем образ Русской
земли приобретает очертания Великой Руси, Малой Руси и Белой
Руси. Но полного разрыва с прошлым не произошло, на что указывают
названия земель.
Образ Родины в сознании русских XV—XVI вв. был прямым
продолжением праотеческого образа Русской земли. Фольклор
по-прежнему рассказывал о Киеве как стольном русском граде, образ князя
Владимира сохранялся в памяти народной как радетель Русской земли.
Не возникло конфликта с прошлым и в великорусской православной
духовности. Скажем, монах киевского монастыря Феодосии Печер-
ский (XI в.) почитался и при Иване Грозном как святой молитвенник
за всю Русь.
Великие московские князья видели себя прямыми наследниками
обширных владений Рюриковичей X—XI в. Люди из окружения
Дмитрия Донского говорят московскому князю после битвы на реке Воже:
«И тако ти заступаше русскую землю, отчину свою». «Да и сам
Дмитрий на смертном одре признает, обращаясь к приближенным:
«...отчину свою с вами съблюдох»; тут же уточняется, что именно понимает
великий князь под «отчиной своей»: «...под вами грады держахъ и
великыа волости»... Великий князь всю русскую землю считает своей
отчиной, потому и сыну своему Василию «далъ есть ему отчину свою
181
— русскую землю» (В.В. Колесов, «Мир человека в слове Древней
Руси»).
Русское этническое самосознание в эпоху собирания земель вокруг
Москвы по-прежнему, как и в старину, мало было связано «голосом
крови». Древнерусское общество вообще очень рано приняло за свою
исходную составляющую не род (объединение родственников), а
территориальную общину. Показательная метаморфоза произошла в XI в.
со словом вервь. Слово это первоначально обозначало связь
кровнородственную («веревку», длинный ряд родственников) «Русская
Правда», свод правовых установлений XI в., употребляет слово вервь
уже для обозначения общины, проживающей на определенной земле,
в XII в. это слово вообще выходит из употребления. Его заменяет
другое, для древнерусского человека более точное, — мир, под
которым и в начале XX столетия понимали занимающую какие-либо земли
крестьянскую общину.
Древнерусский человек XV—XVI вв. соотносит себя с
соотечественниками не по «голосу крови». Решающим является сходство языка,
общность вероисповедания и подданства, территориальная
принадлежность, т.е. одна земля. Причем и вероисповедание, и подданство,
и земля — все представляется осененным ореолом особой святости. Ибо
для потомков Дмитрия Донского и Сергия Радонежского Родина — это
не просто Русская земля, а Святая Русь.
«СВЯТАЯ РУСЬ»
Наименование «Святая Русь» не из тех, что четко обозначают
государственные образования. Тем более оно не является понятием
географическим.
Уже в древнем славянском язычестве существовали представления
о неоднородности земных пространств с точки зрения обладания
качеством святости. Земля, где стоял отчий дом, где покоились в могилах
предки, где были воздвигнуты капища богам, казалась очищенной от
всякой скверны, а значит, святой. И были края проклятые, грозившие
гибельным столкновением с нечистью.
С принятием христианства качество святости переносится на
земли, осиянные крестом. Особое благоговение питал русский крещеный
люд к Палестине — Святой земле, куда отправлялись паломники,
чтобы поклониться гробу Господню. Православие предписывало чтить
Константинополь и Афон как места средоточия христианской
праведности. Иларион впервые в отечественной истории провозглашает идею
христианской святости Русской земли.
182
«В одно время вся наша земля восславила Христа с Отцом и со
Святым Духом. Тогда начал мрак идольский от нас отходить и зори
благоверия явились, — возвещает первый русский по рождению
митрополит. — Тогда тьма бесослужения рассеялась, и слово евангельское
землю нашу озарило; жертвенники были разрушены, а церкви
поставлены; идолы сокрушены, а иконы святы предстали; бесы бежали —
крест города освятил». Обращаясь памятью к князю Владимиру, Ила-
рион восклицает: «Смотри же и на град, величеством сияющий, смотри
на церкви процветающие, смотри на христианство множащееся,
смотри на град, иконами святых освящаемый, блистающий, фимиамом
благоухающий, хвалами и песнями святыми оглашаемый!»
Написанная Иларионом и воспринятая его единомышленниками
картина полного торжества христианства на Руси была, конечно,
далека от исторической правды. Перед нами не художественное
воссоздание реальности, а некий чудесный образ, рожденный из патриотизма
вдохновенного мечтателя.
В годы братоубийственной розни и монголо-татарского ига не смели
и помыслить о святости Руси. Ибо в русском религиозном сознании
распри и нашествия «поганых» истолковывались как кара за грехи, как
«бич Божий», хлещущий Русь за попрание христианских заповедей.
И только во времена отрочества князя Дмитрия русский народ стал
сначала робко надеяться на то, что чаша гнева Господня испита Русью
до дна, чтобы потом, собравшись духом, вместе с возмужавшим
великим князем на поле Куликовом убедиться в вернувшемся
благоволении Божием. «Господь Бог помиловал князей русских, великого князя
Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж
Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве» («Задонщи-
на»).
Однако понадобилось больше столетия после побед над Ордой,
чтобы понятие Родины возродилось в образе Святой Руси.
Восхищение перед восставшей из пепла Родиной и проснувшаяся
национальная гордость были главным источником, питавшим
духовными соками образ Святой Руси. Другой источник — страх.
Ибо оглядываясь вокруг, православный человек видел вплотную
подступивших с Востока басурман «поганых» (во второй половине XIV в.
турки захватили Болгарию), а с Запада — католиков-еретиков. Русь
казалась последним убежищем православных. И страстно хотелось,
чтобы убежище это было свято перед Богом. К образу Святой Руси
устремлялись так же, как и в час смертельной опасности искали по-
183
следнего укрытия в церкви у алтаря. Тем более, что и на Царьград
надежды не оставалось, столица православного мира в 1453 г. стала
турецким городом,
«Падение Константинополя показалось апокалиптическим
знамением1 и свидетельством (и так его восприняли не только на Руси). Уже
много позже Курбский писал: «...яко разрешен бысть Сотона от
темницы своей» <...> И нужно представлять себе, насколько и в XIV, и в
XV вв. религиозное сознание было встревожено и смущено
эсхатологическим ожиданием и предчувствием вообще: «грядет нощь, жития
нашего престание» <...> Именно в таких перспективах
апокалиптического беспокойства вырисовываются первые очертания известной
«теории третьего Рима». Это была именно эсхатологическая идея, и у
самого старца Филофея она строго выдержана в эсхатологических
тонах и категориях. «Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому
не быти» <...> Схема взята привычная из византийской апокалиптики:
смена царств или, вернее, образ странствующего Царства, — Царство
или Град в странствии и скитании, пока не придет час бежать в
пустыню... В этой схеме два аспекта: минор и мажор, апокалиптика и
хилиазм В русском восприятии первичным и основным был именно
апокалиптический минор. Образ третьего Рима обозначается на фоне
недвигающегося конца <...> Чувствуется сокращение исторического
времени, укороченность исторической перспективы. Если Москва есть
третий Рим, то и последний, — то есть: наступила последняя эпоха,
последнее земное «царство», конец приближается» (Г.В. Флоровский,
«Пути русского богословия»L
Оформление национальной идеи о Святой Руси в
религиозно-политическую концепцию «Москва — третий Рим» встретило
благосклонную поддержку со стороны московских государей. Московские
цари видели в этой теории богословское обоснование своей политики
усиления самодержавной власти по образцу византийской империи.
Из представлений о Москве как третьем Риме самым естественным
образом вытекала идея священности и величия московского царя.
1 Апокалиптическое (в современном правописании — апокалипсическое) знамение
— знамение скорого конца света.
2 Эсхатологическое ожидание — ожидание конца света.
3 Хилиазм — раннехристианское учение об установлении тысячелетнего
благословенного Царства Христова.
4 Текст послания Филофея, монаха одного из псковских монастырей,
см.подробнее: Приложение 17.
184
В помышлениях о Москве как третьем Риме очень ясно
обозначились две характерные для русской духовности черты — эсхатологизм
и мессианизм В апостольском изречении: «Дары различны, но Дух
один и тот лее» A Коринф. 12,4) духовные поводыри русского народа,
говоря о своем народе и прочих, предпочитали особо выделять первую
часть. Поэтому пройдут века и далеко за пределами русского
средневековья образы третьего Рима, Святой Руси в самой противоречивой
форме будут возрождаться в отечественной истории — как в предельно
консервативном, так и в крайне революционном понимании.
Русский философ-богослов Г.В. Флоровский точно подметил
апокалипсический характер образа третьего Рима. Освальд Шпенглер
A880—1936), немецкий философ и историк, верно назвал апокалип-
тику «возвышенным до предельной трагической мощи сказочным
видением». Третий Рим, Святая Русь — что в этих образах от сказочного
видения? А что — от Правды?
Эту тему мы затронем в следующей главе. Ибо не мифом, но
правдой является факт присутствия в нашей истории людей,
олицетворявших святость.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Как менялся образ Родины под влиянием исторических событий?
2. Был ли этот образ для большинства людей простым и ясным?
3. В 1919 г. Максимилиан Волошин написал стихотворение «Китеж». В нем есть такие
слова:
Святая Русь покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовет призывный и нездешний
Подводный благовест церквей.
Какую мысль хотел выразить поэт? Актуальна ли она применительно к современным
спорам о настоящем и будущем России? Не слишком ли пессимистичен поэт?
1 Мессианизм — применительно к истории народов это понятие обозначает учение
об особом божественном призвании некоего народа.
185
ГЛАВА 17
ОБРАЗ ЧЕЛОВЕКА В
ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
«ДВОЯКО ЕСТЕСТВО НАШЕ»
«Человек есть загадка в мире и величайшая, может быть, загадка, —
утверждал отечественный философ Н.А. Бердяев A874—1948). —
Человек есть загадка не как животное и не как существо социальное, не
как часть природы и общества, а как личность, именно, как личность.
Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с
единственным лицом человека, с единственной его судьбой. Человек переживает
агонию и он хочет знать, кто он, откуда он пришел и куда он идет. Еще
в Греции человек хотел познать самого себя и в этом видел разгадку
бытия, источник философского познания. Человек может познавать
себя сверху и снизу, из своего света, из божественного в себе начала и
познавать из своей тьмы, из стихийно-подсознательного и
демонического в себе начала. Он может это делать потому, что он двойственное
и противоречивое существо, существо в высшей степени
поляризованное, богоподобное и звероподобное, высокое и низкое, свободное и
рабье, способное к подъему и падению, к великой любви и жертве и к
великой жестокости и беспредельному эгоизму». Николай
Александрович Бердяев по складу ума был мыслителем подлинно русским. То,
что сказано им о человеке есть продолжение традиционных для
русской культуры воззрений.
Представление о двойственной природе человека было
краеугольным камнем древнерусского учения о человеке.
Наставление в этом было получено на заре истории Древней Руси
из Священного писания, из христианской литературы, из проповедей
византийских богословов. Один из них, Никифор, бывший в первой
четверти XII в.митрополитом Русской Церкви, писал в послании
Владимиру Мономаху: «Двояко естество наше: словесное и бессловесное,
бесплотное и телесное. Ведь словесное и бесплотное неким
божественным и чудным является...». Идея двойственности природы человека
без труда была усвоена и русскими книжниками и в народной среде,
186
т.к. она легко согласовывалась с дуализмом языческого
мировоззрения, которое не было изжито до конца русского средневековья.
Бесплотное, светлое, божественное начало человеческого естества
имеет своим источником, учило христианство, акт божественного
творения: сотворив человека «из праха земного», Бог «...вдунул в лице его
дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт. 2,7). Поэтому
все люди — дети Божьи, а Бог им — Отец Небесный.
Из христианства в древнерусскую культуру переходила мысль о
том, что Бог создал человека но образу Своему и подобию. Причем
подобие это в сущности есть не физическое сходство, но духовное
родство: как подобие Божие человек наделен высшими духовными
качествами — разумом, умением творить добро, совестью,
способностью к любви и восприятию прекрасного.
Представления о божественных началах человеческой природы, о
родственных связях между Богом и людьми содержались и в
славянском язычестве. Поэтому они легко приживались на почве
древнерусской духовности. Не пройдет и ста лет после крещения Руси, как
Феодосии Печерский, обращаясь к русичам с надеждой на полное
взаимопонимание повторит евангельскую заповедь: «И будьте же вы
совершенны, как совершенен и ваш Отец Небесный» («Житие Феодосия
Печерского»). Ликованием по поводу возобладания божественного
начала в душах соотечественников пронизано «Слово о Законе и
Благодати» Илариона. Слав5ше-христиане для него — «новые люди»,
которые стали подобны Богу Такой светлый взгляд на человека был
особенно характерен для раннего русского православия.
Другое начало человеческого естества — начало плотское,
обремененное тяжестью первородного греха, а потому греховное, темное. И
хотя первородный грех, по вероучению, был искуплен жертвой
Христа, эта жертва есть в каждом конкретном случае лишь предпосылка
для окончательного освобождения человека из-под власти плотского
начала.
Порицание всего, что в христианском понимании обременяло
духовную жизнь плотскими оковами (а «новые люди» причиежгли к ним
и чревоугодие, и любовные утехи, й веселые забавы, и помышления о
«хлебенасущном» и мн.др.), конечно, не встречало глубокого
понимания в среде, оставшейся полуязыческой. Миряне в большинстве своем,
особенно крестьяне, отказывались всерьез верить в порочность
обрядовых игрищ, брачной и ритуальной эротики, пиршественного
увеселения плоти, бытовой озабоченности. Напротив, все это казалось
естественной и благодатной стороной человеческой жизни.
187
Прохладное отношение к христианскому отрицанию плотского
формировалось не только в силу языческих предубеждений, но и
потому, что в наставлениях горячих проповедников религии Христа
такое отрицание часто оборачивалось суровым осуждением «мира», т.е.
жизни в ее обычном измерении — со сложившимися семейными
отношениями, с привычным бытовым укладом и т.д. Это вызывало
неприятие у людей с прагматическим складом мышления, а их численность
явно превосходила количество энтузиастов, готовых на крайности
христианской аскезы.
Идеал христианина-аскета, ведущего жизнь, полную телесных
лишений, целиком отказавшегося ради сосредоточения на Боге от
радостей «бренного» мира, от дружеского общения, семейных уз, получил
на Руси распространение в монашеской среде. Древнерусское общество
питало к этому идеалу противоречивые чувства — от почтения до
недоверия и даже негодования. Очень показательно в этом отношении
«Житие Феодосия Печерского» (XI в.). Киевский монах Нестор, автор
«Жития», не скрывает, что среди мирян часто вспыхивает неприязнь
к монахам-аскетам: князь грозит заточить подвижников в темницы, а
пещерки монахов засыпать; простые люди над анахоретами,
удручающими плоть, «насмехаются»; возница, по приказу князя
доставлявший монаха в обитель, попрекает: «Черноризец! Вот ты всякий день
без дела, а я устал».
Князь Владимир Мономах, выражая точку зрения умеренного
большинства, писал в своем «Поучении»: «Ни затворничеством, ни
монашеством, ни голоданием, которые иные добродетельные
претерпевают, но малым делом можно получить милость Божию». Главное в
благочестии, по убеждению Владимира Мономаха, не борение с
плотью в отшельническом затворе, а человеколюбие, милосердие,
страх перед Богом, раскаяние в грехах, нелукавство, скромность. Эти
качества — подлинное украшение человека. Вовлеченность в мирские
дела, попечение о земных благах — семейных и государственных — и
даже участие в забавах, как полагал князь, могут вполне уживаться с
духовным самосовершенствованием.
Древнерусская культура, восприняв христианскую идею
двойственности человеческой природы, старалась избегать крайностей
противопоставления души и плоти. Плотское начало, а вместе с ним и все
«земные» побуждения человека гласно или негласно признавались
естественной стороной человеческого бытия.
188
Идеал русского человека восходил к образу, гармонично
сочетающему духовное и физическое. Мечта о таком идеальном состоянии
души нашла свое выражение в древнерусском искусстве — «Троица»
Андрея Рублева. «С удивительной ясностью воплощен в иконе идеал
человека Древней Руси — мудрого, добродетельного, нравственно
совершенного, готового к самопожертвованию ради ближнего своего,
духовно и физически прекрасного...» (В.В. Бычков, «Русская
средневековая эстетика. XI—XVII вв.»).
«ЧЕЛОВЕК ЯВЛЯЕТ СОБОЙ НЕКИЙ МАЛЫЙ МИР»
«Человек являет собой некий малый мир», причем сей «малый мир»
сотворен Богом весьма премудро и совершенно — эта мысль
болгарского книжника Иоанна Экзарха,развитая им в хорошо известных на
Руси произведениях, нашла отклик и понимание в древнерусской
духовности.
«И этому чуду подивимся, как из праха создал (Бог) человека, как
разнообразны человеческие лица; если и всех людей собрать, не у всех
один облик, но каждый имеет свой облик лица, по Божьей мудрости.
И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут, и прежде всего в
наши руки, и не поселяются в одной стране, но и сильные и слабые
идут по всем землям, по Божьему повелению, чтобы наполнились леса
и поля. Все же это дал Бог на пользу людям, в пищу и на радость.
Велика, Господи, милость Твоя к нам, так как блага эти сотворил Ты
ради человека грешного», — с таким чувством восхищения смотрел на
человека как творение Божие Владимир Мономах.
Человек — венец творения, самое совершенное существо на земле.
Эта христианская идея внедрзша в древнерусское сознание
представление о ценности человека, о бережном отношении к человеческой
жизни. Ясно осознавая важнейшие заповеди христианского
гуманизма, Владимир Мономах советовал ближнему: «Всего же более убогих
не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте
сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить
человека. Ни правого, ни виноватого не убивайте и не повелевайте
убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой
христианской души».
В человеке запечатлен образ Божий, учило христианство. И как
подобие Бога человек обладает не только разумом и нравственным
чувством, но и свободной волей. Человек волен выбирать между
добром и злом, а значит, волен определять свою судьбу, — в этом суть
189
главной христианской идеи. Человек, выбрав добро, «может
последовательно идти по пути добра и достичь святости; выбрав зло — пойти
по пути (тоже последовательно) зла. Каждый человек может
решительно изменить свой путь. Правда, последовательный праведник,
вкусив истины, грешником не становится, но грешник на любой
ступени своего падения может покаяться и стать сразу же праведником.
Примерами таких превращений полна церковная литература XIV—
XV вв. — превращений полных, не знающих компромиссов. Раз все
зависит от решения человека выбрать добро или зло — он до конца
последователен в этом. Он либо до конца свят, либо до конца зол»
(Л,.С. Лихачев, «Человек в литературе Древней Руси»).
Д.С. Лихачев объясняет бескомпромиссные превращения героев
русской литературы XIV-XV вв. неразвитостью представлений о
характере — устойчивом основании внутреннего мира. И это верно. Но
крутые метаморфозы литературных героев отражают, очевидно, и
некоторые качества, вообще свойственные психологии русского
человека. По словам Достоевского, у русских людей легко развивается
потребность «хватить через край, потребность в замирающем ощущении,
дойдя до пропасти, свеситься в нес наполовину, заглянуть в самую
бездну и — броситься в нее, как ошалелому, вниз головой». О
порывистости и максимализме русских писал и А.К. Толстой:
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку.
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
Эта черта душевного склада соотечественников не осталась
незамеченной и древнерусскими писателями.
В качестве альтернативы этой порывистости и душевной
неупорядоченности русское средневековое православие выдвигало другой
идеал. Православие учило, что каждое деяние человека «ложилось на
чаши небесных весов. Воздаяние считалось неотвратимым, поэтому
нельзя было жить «с тяжким и зверообразным рвением», нельзя было
спешить, следовало «семь раз отмерить». Пастыри учили
древнерусского человека жить «косня и ожидая», восхваляя косность даже на
государственной службе... «Косность» была равновелика церковному
идеалу благообразия, благолепия и благочиния», — обращал внимание
историк общественной культуры A.M. Панченко.
190
Древнерусский христианский образ человека рисовал высшее
творение Божие существом, осознанно идущим по жизненному пути,
поступающим так или иначе не по воле неотвратимого рока, но по
собственному волеизъявлению. Безусловно, и в языческие времена
человек не плыл безучастно по течению обстоятельств. Под надежды и
усилия человека наилучшим образом устроить свою судьбу
христианство подвело новое, более оптимистическое теологическое основание.
Однако христианство, возвысив образ человека над стихией
неотвратимого рока, возложило на каждого, кто разделял его убеждения,
ответственность за исход принимаемых решений и за итоги земного
пути в целом. Князь Святополк из «Сказания о Борисе и Глебе» ,
обуреваемый тщеславными помыслами, готовит страшное
преступление — убийство своих братьев Бориса и Глеба. По собственной воле
решается на это князь, а уж затем, согласно «Сказанию», вступают в
дело темные внешние силы (Святополк сделал свой выбор и лишь
«тогда вошел в сердце его сатана, начав подстрекать на еще большие
злодеяния и новые убийства»). И потому для автора «Сказания»
Святополк безоговорочно «окаянный», «треклятый».
Как полагали древнерусские мыслители, трагедия Святополка и
ему подобных состоит в том, что, имея душу, изначально
предрасположенную к добру, человек своим волеизъявлением способен
предпочесть зло, загубив тем самым свою судьбу. Однако ж, если человек
всеми силами стремится к добру, то никакие силы над ним не властны,
кроме божественных, которые с удесятеренной энергией влекут его к
добру.
Конечно, средневековое русское православие, допуская свбоду воли
человека в выборе между добром и злом, вводило в число соучастников
выбора Бога и Сатану. Но решающее слово оставалось за человеком.
Внутренний мир человека был для средневековой русской
культуры не только тем «малым миром», где может изобразиться Христос или
найти прибежище Сатана. «Человек с точки зрения православной
культуры Древней Руси также был «эхом», — пояснял A.M. Панченко.
— Крестившись, человек становился «тезоименен» некоему святому,
становился отражением, эхом этого святого». «Человек мог
восприниматься как эхо, потому что считался образом и подобием преждебыв-
ших персонажей». «Чем ближе к оригиналу это «изображение» и
«начертание», тем человек совершеннее. Чем дальше оно от оригинала,
1 В основе «Сказания» лежат действительные события борьбы за власть после
смерти Владимира Святого в 1015 г.
191
тем человек греховнее и ничтожнее». Получалось, что во времена
средневековья, на всякого конкретного человека смотрели сквозь призму
образа его святого тезки.
Понятно, что диктат таких воззрений оставлял мало места
проявлению человеческой индивидуальности. Средневековая культура
вообще мало ценила индивидуальность. «Как разнообразны
человеческие лица», — дивится Владимир Мономах. Однако разнообразие
характеров не притягивает его взора.
«Человек был в центре внимания искусства феодализма, но человек
не сам по себе, а в качестве представителя определенной среды,
определенной ступени в лестнице феодальных отношений. Каждое
действующее лицо летописи изображается только как представитель
определенной социальной категории. Князь оценивается по его
«княжеским» качествам, монах — «монашеским», горожанин — как
подданный или вассал» (Д.С. Лихачев, «Человек в литературе Древней
Руси»)
Человек — эхо своего сословия. Такая обусловленность образа
человека сословными качествами закономерна: она объясняется,
во-первых, крепостью сословных уз и норм, подчинявших себе каждого
средневекового человека, а во-вторых, прочными сословными
предрассудками, предопределявшими восприятие ближнего.
Христианский вероучительный и средневековый сословный
взгляды существенно влияли на формирование средневекового образа
человека, обладавшего, однако, и национальными особенностями.
«Печаль глубокую ношу я в сердце своем о вас, дети мои! Никак не
измените вы дурных своих привычек, все богомерзкое творите на
погибель души своей. Правду отринули, любви не имеете, зависть и лесть
процветают в вас, и вознесся разум ваш!» — с такими скорбными
интонациями доносится из глубины веков взволнованный голос Сера-
пиона Владимирского (XIII в.), обращенный к соотечественникам. —
«Лучше же, братья, отойдем от дурного, оставим все злодеяния:
разбой, грабежи, пьянство, прелюбодейство, скупость, лихоимство,
обиды, воровство, лжесвидетельства, гнев, ярость, злопамятство, ложь,
клевету, ростовщичество. Я, грешный, всегда учу вас, дети мои, велю
вам каяться. Вы же не прекращаете злых дел».
Явственно слышится в этой речи присущая древнерусской
духовности ориентация на нравственные качества, на противоречия
внутренней жизни человека. При этом очень характерно, что писатель не
отделяет всецело себя от ближнего. Выдвижение на первый план нрав-
192
ственных ценностей, признание личной ответственности за ближнего
— все это со времен Древней Руси входит в традицию русского
восприятия человека, в традицию русского самосознания. На почве этих
традиций вырастает великая русская литература XIX — начала XX вв.
Серапион Владимирский, предельно заостряя коллизии душевных
состояний своих соотечественников («крещены во имя Божие и
заповеди Его слышали, но всегда неправды исполнены»), отражает не
только устойчивую тягу русской духовности к покаянным темам, но и столь
же устойчивую манеру критического изображения русского человека.
Образ русского человека, представленный митрополитом Иларионом
в радужном свете, уже к XIII в. обретает противоречивость.
Нет таких весов, на которых можно было взвесить, сколь много в
старинных описаниях древнерусского человека субъективно русской
любви к самокритике и сколь много в этих противоречивых
свидетельствах от объективно присущей русскому характеру
неупорядоченности.
Святорусский люд темен разумом,
Страшен косностью, лют обычаем,
Он на зелен бор топоры вострит...
Эти строки «крестьянского» поэта нашего столетия Николая Клюева
A887—1937) о «святорусском» люде глубоко родственны многим
древнерусским произведениям.
Конечно, в духовной истории русского народа лютость и затмения
разума неустранимо присутствовали при жизни всех поколений. И все
же Федор Михайлович Достоевский A821—1881) проницательно
советовал судить о русском народе не по его действительному состоянию,
а по тому, какого состояния он желал бы достичь. Желанным
состоянием русского народа была святость.
ДРЕВНЕРУССКАЯ СВЯТОСТЬ
«Святость столь же многообразна, как и
человеческие индивидуальности. Подвиг
святости всегда имеет индивидуально-
творческий характер. ...Разные эпохи
(а в том числе и наша) находят, наряду
с ранее существовавшими, и свой особый
лик святости»
(С. Булгаков)
Представления о святости возникли в древнеславянской культуре
задолго до усвоения христианства. Один из древнейших персонажей рус-
13-А.П.Забияко 193
ского фольклора носит имя Святогор. В славянском язычестве ореолом
святости были окружены необыкновенные природные явления, образы
богов, предков, героев мифов. Знаком святости были отмечены многие
былинные богатыри. Они — носители сверхъестественной силы,
направленной на благо русского народа, и потому они святы.
Святость многих «младших» богатырей русского героического эпоса
имеет уже заметную христианскую направленность. Илья Муромец,
хотя и впадает изредка в стихийную необузданность (крушит, к
примеру, вместе с «голью кабацкой» киевские соборы), являет собой тип
христианского богатыря — так, как этот тип был понят народом:
А ставаёт да он нонь перед Господом,
А молится он да Господу Богу,
А крест-от кладет да по-писанному,
А поклон-от ведет да как ведь водится,
А молитву творит полну Исусову
Сражается Илья не просто за Русскую землю, а «за веру, за
отечество», «за церкви ведь за Божие»; его противники — «поганые», т.е.
нехристиане.
После принятия христианства древнерусская культура обогатилась
апокрифической и житийной литературой, рассказывавшей о
христианских воинах прошлого — Георгии Победоносце, Феодоре Тирянине,
Дмитрии Солу иском, Феодоре Стратилате. Попадая на русскую
почву, образы этих христианских героев приобретали черты
фольклорных персонажей — так, например, сложился обрусевший вариант
Георгия Победоносца, известный в народе под именем Егория Храброго.
На основе фольклорной и церковной традиций вырос в итоге «идеал
христианского богатыря (соответствующего западному рыцарю),
святого воителя, который с мечом в руках поражает силы зла и безбожия»
(Г.П. Федотов, «Стихи духовные...»).
Святость в самом широком древнерусском православном
понимании есть безгреховность, и в строгом смысле «один Бог свят».
Применительно же к человеку святость означает состояние, максимально
далекое от греха; означает оно также состояние особой благодатной
выделенности человека из общей массы. Эта выделенность (или отде-
ленность) проявляется в необыкновенных благих деяниях личности, в
отмеченных мудростью и прозорливостью речах, в поразительных
душевных качествах.
194
После принятия христианства в древнерусской духовности рядом
со святыми богатырями появляются герои совершенно особого рода —
страстотерпцы. Первые русские страстотерпцы (они же и первые
русские, причисленные Церквью к лику святых) — Борис и Глеб. Борис
и Глеб, князья-воины, не совершают, однако, доблестных ратных
подвигов. Более того, в минуту опасности они сознательно оставляют меч
в ножнах и добровольно принимают смерть (см.: Приложение 18)
Братья, один из которых сравнивает себя с «овном, уготовленным
на убой», тем не менее для древнерусского христианина «цесари
цесарям и князья князьям». Они — «земли Русской защита», ее «столпы и
опора». Почему столь высоко ставит подвиг страстотерпцев русский
писатель?
Древнерусский человек видел прежде всего в поведении Бориса и
Глеба явленную не на словах, а на деле готовность к безусловной
реализации христианских идеалов: смирения, кротости, любви к
ближнему — вплоть до самопожертвования. Осуществив высшие
христианские идеалы ценой собственной жизни, князья с предельной
полнотой уподобились Богу-Сыну — Иисусу Христу. И потому,
вознесшись после смерти в горние жилища, они заняли там почетное место
— «восприняли оба венец небесный». Повторив земной путь Христа,
братья в своем новом небесном состоянии стяжали сверхъестественное
могущество, они — «мечи обоюдоострые», разящие врагов Руси и
«поганых». Уподобившись на земле Христу распятому, они в посмертном
существовании стали подобны Христу апокалипсическому — такому,
каким его изображал Иоанн Богослов: «И воинства небесные
следовали за Ним на конях белых... Из уст же его исходит острый меч, чтобы
поражать им народы».
Но сами князья, подчеркивает «Сказание о Борисе и Глебе», такой
славы не искали. И древнерусский крещеный люд предпочитал
усматривать их святость не в посмертном величии, а в прижизненном
вольном самопожертвовании ради ближнего. Важно, что христианский мир
прежде не знал этого типа святости. Образы святых-страстотерпцев
были, говоря словами философа и историка русской культуры
Г.П. Федотова, подлинным религиозным открытием новокрещеного
русского народа.
Понимание святости как самопожертвования ради ближнего, ради
прекращения розни нашло горячих сторонников в княжеской среде.
Поведение князей-мучеников, покорно признавших власть старшего
брата и не поднявших на него руки даже в крайних обстоятельствах,
13* 195
было возведено в политический идеал. Не церковные лица прежде
всего, а великий князь Ярослав Мудрый, желая дать преемникам
незыблемый образец для подражания, настойчиво добивался от
Византии канонизации Бориса и Глеба, что и свершилось в 1072 г. С этого
времени широкое хождение в княжеских династиях получил обычай
нарекать сыновей именами Борис, Глеб (или Роман, Давид —
крестильными именами этих князей). Нетрудно понять, что
подразумевала такая практика имянаречения, если вспомнить, что человек —
«эхо» того святого, чье имя он носит.
Мысль о том, что за высокую идею «умереть — святее, нежели
жить» (выражение В.В. Розанова), пустила глубокие корни в русской
духовности. Но не одной этой мыслью держалось древнерусское
понимание святости. Прямо по-писанному Владимиром Мономахом в
«Поучении» — «всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете,
по силам кормите и подавайте сироте» — в самых широких слоях
древнерусского общества почиталось за признак святости милосердие.
«Древнерусское общество под руководством Церкви в продолжении
веков прилежно училось понимать и исполнять вторую из основных
заповедей, в которых заключаются весь закон и пророки, — заповедь
о любви к ближнему, — писал в работе «Добрые люди Древней Руси»
историк В,О. Ключеский. — При общественной безурядице, при
недостатке безопасности для слабого и защиты для ближнего практика этой
заповеди направлялась преимущественно в одну сторону* любовь к
ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к
страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню. Идея этой
милостыни полагалась в основание практического нравоучения,
потребность в этом подвиге поддерживалась всеми тогдашними
средствами духовно-нравственной педагогики. Любить ближнего — это
прежде всего накормить голодного, напоить жаждущего, посетить
заключенного в темнице. Человеколюбие на деле означало нищелюбие.
Благотворительность была не столько вспомогательным средством
общественного благоустройства, сколько необходимым условием
личного нравственного здоровья: она больше нужна была самому нищелюб-
цу, чем нищему. Целительная сила милостыни полагалась не столько
в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего
имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания,
самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется
человеколюбием. Древнерусский благотворитель, «христолюбец»,
менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень обществен-
196
ного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного
духовного совершенствования. Когда встречались две древнерусские
руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя
Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала
милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии
братской любви обеих. Вот почему Древняя Русь понимала и ценила
только личную, непосредственную благотворительность, милостыню,
подаваемую из руки в руку, притом «отай», тайком, не только от
стороннего глаза, но и от собственной «шуйцы».
Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный
ходатай, душевный благодетель. «В рай входят святой милоостыней»,
— говорили в старину. «Нищий богатым питается, а богатый нищего
молитвой спасается». Благотворителю нужно было воочию видеть
людскую нужду, которую он облегчал, чтобы получить душевную
пользу; нуждающийся должен был видеть своего милостивца, чтобы
знать, за кого молиться. Древнерусские цари накануне больших
праздников, рано по утрам, делали тайные выходы в тюрьмы и богадельни,
где из собственных рук раздавали милостыню арестантам и
призреваемым, также посещали и отдельно живших убогих людей. Как трудно
изучить и лечить болезнь по рисунку или манекену больного
организма, так казалась малодейственной заочная милостыня. В силу того же
взгляда на значение благотворительного дела нищенство считалось в
Древней Руси не экономическим бременем для народа, не язвой
общественного порядка, а одним из главных средств нравственного
воспитания народа, состоящим при Церкви практическим институтом
общественного благонравия. Как в клинике необходим больной, чтобы
научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим
был сирый и убогий, чтобы воспитывать умение и навык любить
человека. <...> Никакими методами социологического изучения нельзя
вычислить, какое количество добра вливала в людские отношения эта
ежедневная, молчаливая, тысячерукая милостыня, насколько она
приучала людей любить человека и отучала бедняка ненавидеть
богатого».
Милосердие к убогим и страждущим вкупе с глубокой верой,
готовностью пострадать за нее и ближнего составляло суть мирского пути к
святости. По этому пути шли князь Василько Ростовский,
новгородский князь Александр Невский, князь черниговский Михаил, князь
Даниил Московский, боярин Феодор, княгина Евдокия Московская и
многие другие миряне, причисленные Церковью к лику святых или
197
оставшиеся в своей святости без официальной канонизации» Такую
форму древнерусской святости Г.П. Федотов назвал святостью
общественного подвига.
Другая форма древнерусской святости — святость иноческого
подвижничества, которая явлена в духовных подвигах православных
людей, принявших монашеский постиг. По православному вероучению,
уже сам факт пострижения в монахи должен восприниматься как
свидетельство исключительного благочестия. Монах оставляет «мир»,
становясь «не от мира сего». Неотмирность же есть, говоря словами
Сергия Булгакова, «осоляющая соль» святости. Поэтому по своему
«неотмирному положению монах теоретически ближе к святости.
Правда, далеко не всегда эта «осоляющая соль» выпадает кристаллом
подлинной святости.
Одним из первых на Руси святых монахов был Феодосии Печерский
(XI в., Киево-Печерский монастырь) О Феодосии красноречиво
рассказывает посвященное ему житие, составленное Нестером в конце XI
в. В юности, пишет Нестор, будучи родом из состоятельной семьи,
Феодосии носил рубище и работал наравне с крестьянами. «В этом
социальном уничижении или опрощении проявилась аскетическая
изобретательность первого русского подвижника, — заметил в своей
книге «Святые Древней Руси» Г.П. Федотов. — В крестьянских
работах, как позже в ремесле просвирника, мать Феодосия с полным
правом видит социальную деградацию, поношение родовой чести. Но
святой хочет быть «яко един от убогих» и трогательно убеждает мать:
«Послушай, о мать, молютися, послушай: Господь Бог Иисус Христос
сам поубожился и смирился, нам образ дая, да и мы того ради
смиримся». Это «убожие» Феодосия питается живым созерцанием
уничижения Христова, Его рабьего зрака, Его страдающего тела. Выбрав себе
убогую профессию просвирника, он оправдывает ее перед матерью
любовью к телу Христову. «Лепо есть мне радоватися, ясно содельника
мя сподоби Господь плоти своея». Эти черты совершенно самобытные,
свидетельствующие об особой религиозной интуиции: для этих частей
повествования у Нестора нет никаких греческих параллелей».
Действительно, самопожертвованию и «нищелюбию» Феодосии был научен
не иноземными книгами, а теми традициями, что складывались в ею
народе.
И в монашеском состоянии Феодосии сохранил верность этим
традициям. Хотя в монастыре Феодосии и подает братии пример в
аскетическом изнурении плоти, хотя и устанавливает будучи игуменом
198
(главой монастыря) монастырскую жизнь по очень строгому
(студийскому) уставу, все же не в крайностях телесной аскезы видит он суть
духовного иноческого подвига. Своим поведением и речами Феодосии
показывает, что к святости ведет прежде всего кротость и смирение,
трудолюбие и простота, помощь ближнему и сопереживание беде.
Основополагающие идеалы древнерусской духовности ясно проступают
сквозь ризы монашеской святости Феодосия Печерского.
Самым ярким светочем древнерусской иноческой святости был
Сергий Радонежский. «Он родился, — обращает внимание В.О.
Ключевский в работе «Значение преподобного Сергия Радонежского для
русского народа и государства», — когда вымирали последние старики,
увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли, и
когда уже трудно было найти людей, которые бы этот разгром
помнили. Но во всех русских нервах еще до боли живо было впечатление
ужаса, произведенного этим всенародным бедствием и постоянно
подновлявшегося многократными местными нашествиями татар. Это
было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только
материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в
мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, умы теряли
всякую бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему
прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода. Что еще хуже,
ужасом отцов, переживших бурю, заражались дети, родившиеся после
нее. Мать пугала неспокойного ребенка лихим татарином; услышав
это злое слово, взрослые растерянно бросались бежать, сами не зная
куда. Внешняя случайная беда грозила превратиться во внутренний
хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться
в народную робость, в черту национального характера, и в истории
человечества могла бы прибавиться лишняя темная страница,
повествующая о том, как нападение азиатского монгола повело к падению
великого европейского народа».
Однако вышло иначе. С первых десятилетий XIV столетия русские
люди самого разного общественного положения вначале с оглядкой, а
потом все смелее стали браться за дело возрождения Отечества. В 40-е
годы в дремучих лесах к северу от Москвы двадцатилетний Сергий
строил своими руками церковь и творил тихую молитву. Он начал
собирать духовные силы, ковать духовную броню. Он начал с
возрождения нравственности, с проповеди самоотречения ради высоких
целей.
199
«Смиренная кротость — основная духовная ткань его личности.
Рядом с Феодосием кажется лишь, что слабее выражена суровость
аскезы — ни вериг, ни истязаний плоти, — но сильнее безответная
кротость...». Когда вокруг Сергия образуется община монахов, он
«однажды нанимается к одному из своих монахов строить сени в его келье
за решето гнилых хлебцов. Крестьянину, смеявшемуся над его
убожеством, он кланяется в ноги и сажает его с собой за трапезу. Мы никогда
не видим преподобного Сергия наказывающим своих духовных чад»
(Г.П. Федотов, «Святые Древней Руси»). Смирение и кротость, отказ
от личных притязаний в условиях всеобщей розни и недоверия
оказывали целительное воздействие на окружающих. Пример Сергия
вселяет мир в души. К обители Сергия тянулось все больше и больше
людей. Глядя на святого монаха, они, по словам Ключевского,
проходили «практическую школу бллагонравия, в которой сверх
религиозно-иноческого воспитания главными житейскими науками были
умение отдавать всего себя на общее дело, навык к усиленному труду и
привычка к строгому порядку в занятиях, помыслах и чувствах».
«Так воспиталось дружное братство, — пишет наш замечательный
историк, — производившее, по современным свидетельствам, глубокое
назидательное впечатление на мирян. <...> Во всех чуялся скрытый
огонь, который без искр и вспышек обнаруживался живительной
теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли
и молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный,
подобно тому, как мутная волна, прибивая к прибрежной скале,
отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее
светлой и прозрачной струей. <...> Украдкой западая в массы, это
влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов,
перестраивало весь нравственный строй души русского человека XIV в.».
В конце концов, заключает В.О. Ключевский, чувство нравственной
бодрости, духовной крепости, которое Сергий вдохнул в русское
общество, произвело в нем переворот: «Народ, сто лет привыкший дрожать
при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на
поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать
татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов
несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями».
Накануне похода 1380 г. Сергий Радонежский благословил русское
воинство.
В иноческом подвижничестве Сергия, особенно в зрелые годы,
почти исчезает очень сильный в самой идее монашества мотив стяжания
200
личной святости. Традиционно стремление к обретению личной
святости, личного спасения было сильнейшим побудительным стимулом
монашеского подвижничества. Для Сергия личное спасение
немыслимо без спасения ближнего, без спасения народа, Отечества. Всей своей
жизнью он проповедует спасение соборное. Соборное спасение,
исповедуемое русским подвижником, есть в первую очередь патриотизм,
выраженный в формах православия. Не ищет Сергий и одинокой
личной святости, в последние десятилетия своей жизни он плотно окружен
людьми, монахами и мирянами. В своих помыслах Сергий лелеет
мечту о соборной святости, т.е. об утверждении святых начал
христианства (а Сергий понимал их в свойственной русской духовности манере
— любовь, милосердие, сострадание) во всем древнерусском
сообществе. Первообразом и символом соборной святости для Сергия была
Троица.
Однако при всей врожденной скромности Сергия и намеренном
превознесении им соборного начала над индивидуальным, личность
троицкого инока уже в глазах современников была озарена
необыкновенно ярким светом. Причем свет этот излучала не только слава
Куликовской победы. Фигура Сергия была высвечена из православной
русской среды «светом невечерним» — светом горнего мира. «Простота и
как бы открытость характеризуют духовную жизнь Феодосия, —
отмечает Г.П. Федотов, говоря о развитии русской святости. — Сергиева
«простота без пестроты» лишь подготовляет к таинственной глубине,
поведать о которой бессилен его биограф, но которая говорит о себе
еще не слыханными на Руси видениями. Древние русские святые чаще
имели видения темных сил, которые не пощадили и преподобного
Сергия. Но только с Сергием говорили горние силы — на языке огня и
света. Этим видениям были причастны и некоторые из учеников
святого — те, что составляли мистическую группу вокруг него: Симон,
Исаакий и Михей». Самым величественным видением древнерусского
подвижника было видение Богоматери. По описанию «Жития Сергия
Радонежского», событие это произошло во время молитвы Сергия
перед иконой Богоматери. Как только инок прервал пение акафиста,
«глас раздался: «Се Пречистая грядет!» Святой, услышав, быстро
вышел из кельи в пруст, то есть в сени. И вот свет ослепительный, сильнее
солнца сияющий, ярко озарил святого; видит он Пречистую
Богородицу с двумя апостолами, Петром и Иоанном, в несказанной светлости
блистающую. И когда увидел Ее святой, он упал ниц, не в силах
вынести нестерпимый этот свет.
201
Пречистая же своими руками прикоснулась к святому, говоря: «Не
ужасайся, избранник Мой! Ведь Я пришла посетить тебя. Услышана
молитва твоя о учениках твоих, о которых ты молишься, и об обители
твоей, — и не скорби больше: ибо отныне всего будет здесь в изобилии,
и не только при жизни твоей, но и после твоего к Господу ухода не
покину Я обители твоей, все нужное подавая в изобилии, и снабжая
всем, и защищая». Сказав это, стала Она невидимой. Святой же в
смятении ума страхом и трепетом великим объят был. Когда он
понемногу в себя пришел, увидел Сергий ученика своего лежащим от страха,
словно мертвого, и поднял его» («Житие Сергия Радонежского»)
В лице Сергия Радонежского, подытоживает Г.П. Федотов, «мы
имеем первого русского, которого в православном смысле этого слова,
можем назвать мистиком, т.е. носителем особой таинственной
духовной жизни, не исчерпываемой подвигом любви, аскезой и
неотступностью молитвы. Тайны его духовной жизни остались скрытыми для нас.
Видения суть лишь знаки, отмечающие неведомое».
Пример Сергия Радонежского показывает, что древнерусская
святость имела не только этическую, но и мистическую глубину Сергий
был причастен к высшей форме мистического опыта — к опыту
непосредственного общения с божественными личностями. Мистическое
содержание русской святости, не проявившись слишком открыто в
видениях, типично выражалось и до Сергия и после него в затворничестве,
молчальничестве, слезном даре, молитвенности.
Древнерусская святость, запечатленная в образах людей, явивших
необыкновенное христианское благочестие, человеколюбие и
патриотизм, есть одна из наиболее светлых сторон нашей национальной
духовной традиции. В древнерусской святости органично соединились
христианские идеи и исконно русские идеалы.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Что было общего между языческими представлениями о человеке и древнерусскими
христианскими воззрениями? В чем их различие?
2. Совпадали ли языческие представления о судьбе с христианскими?
3. Почему в христианском учении о человеке явственнее, чем в язычестве, звучат идеалы
гуманизма?
4. В чем прежде всего древнерусский человек видел проявления святости?
5. Были ли у отечественного мыслителя И.А. Ильина A921 — 1990) основания утверждать,
что «Святая Русь учила и вела иесвятую Русь»?
202
ГЛАВА 18
СМЕХОВАЯ КУЛЬТУРА Старин/скажу да старопрежнюю.
Старопрежнюю да стародавнюю,
РУССКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Старика свяжу да со старухою.
Я скажу, скажу да побывалыцинку,
Побывалыцинку да небывалыцинку.
По синю морю да жернова несё,
А по чисту полю да всё корабль бежит,
А по поднебесью да всё медведь летит,
На ели корова да белку зла ял а,
Белку лаяла да ноги ширила.
Человек прошлого, особенно человек, не расставшийся вполне с
языческими воззрениями, ясно различал в мире противоборство двух
начал: одно — темное, мертвящее, стылое, мрачное — влечет к смерти,
а потому все, что имеет на себе его отпечаток, противно человеческой
душе; другое — светлое, активное, пылкое, радостное — дарит жизнь
и потому оно желанно и свято. Радость, веселье есть неразлучный
спутник священного животворящего начала, которому отдавали свою
любовь люди древних культур.
«На ранних этапах, в условиях доклассового и догосударственного
общественного строя, серьезный и смеховой аспекты божества,мира и
человека были, по-видимому, одинаково священны, одинаково, так
сказать, «официальными». Это сохраняется иногда в отношении
отдельных обрядов и в более поздние периоды», — писал М.М. Бахтин
A895—1975), ученый, много сделавший для развития современных
гуманитарных наук. Отношение к веселью и смеху как к явлениям
священным или уж во всяком случае полноправным на Руси
просуществовало вплоть до конца средневековья.
«Однажды пришел к князю благой и богоносный отец наш
Феодосии, — рассказывает «Житие» XI в., — и, войдя в княжеские палаты,
где находился князь, увидел множество музыкантов, играющих перед
ним: одни бренчали на гуслях, другие били в органы, а иные свистели
в замры, и так все играли и веселились, как это в обычае у князей.
Блаженный же сел рядом с князем, опустил очи долу, и, склонившись
к нему, спросил: «Вот так ли будет на том свете?» Тот же растрогался
от слов блаженного, и прослезился, и велел прекратить музыку. И с
тех пор, если приглашал к себе музыкантов, то, узнав о приходе
блаженного, приказывал им прекратить игру».
203
Примечательно поведение обоих героев повествования: князь, хотя
и «прослезился» как правоверный христианин, однако в дальнейшем
лишь из уважения к святому монаху удалял на время игрецов;
Феодосии не смеет требовать искоренения веселого обычая князей, но
только назидательно напоминает о спасении души.
Терпимость по отношению к смеховым мирским формам культуры,
заметная у печерского подвижника, чрезвычайно строгого, когда дело
касалось монахов, была тем более характерна для средневекового
русского духовенства и позиции Церкви в целом. На словах, звучавших
особенно часто и грозно из уст иереев греческого происхождения,
Церковь осуждала смех, памятуя евангельское предостережение: «Горе
вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6,25) На
деле — веками уживалась с проявлениями веселья и смеха,
умудренная житейским опытом, ибо худший порок — чрезмерность.
Терпимость и даже в иных случаях лояльность духовенства объяснялись
утверждением естественности сосуществования в природе человека и
духовного и плотского: через смех заявляет о себе плотское естество,
и его голос имеет право на существование.
В такой атмосфере фактического попущения при формальном
порицании многие столетия процветала на православной Руси смеховая
культура. Необозримо разнообразны были частные случаи ее
проявления, но вслед за М.М. Бахтиным мы можем выделить в русской
смеховой культуре три основных вида форм.
Широкое распространение имели обрядово-зрелищные формы.
Средневековая Западная Европа по многу дней в году проводила в
карнавальных празднествах. Для древнерусской культуры такими
смеховыми обрядово-зрелищными формами бьши массовые гуляния с
непременным участием ряженых на зимние святки и масленицу.
Многие домашние обряды несли в себе заряд бурного веселья. «Пение
песен... играло с давних пор видную роль в обиходе русского человека, в
обычаях его домашней жизни, каковы свадьба, например, или пир»,
— замечал исследователь отечественной старины М.Н. Сперанский,
далее поясняя, что в обрядах этих, объединивших музыку, пение и
танец, как правило принимали участие мастера смеха — скоморохи.
Веселая музыка, танцы-кривляния, нелепые выходки, смешившие
участников, — все это оживляло чувства и ум, напоминая о
присутствии в мире необозримой силы жизни.
204
Смеховые зрелища бытовали в народе также в виде игр,
пародировавших серьезные обряды и даже священные христианские таинства
(см.: Приложение 19)
Не чуралась пародий и знать. Развитым вкусом к пародиям обладал
Иван IV Для окружающих, правда, пародии царя, не знавшего удержу
своим страстям, оборачивались часто слезами и кровью. Заподозрив в
измене своего конюшего, боярина по происхождению, царь, по
рассказу историка Н.И. Костомарова, «призвал конюшего к себе, приказал
одеться в царское одеяние, посадил на престол, сам стал кланяться ему
в землю и говорил: «Здрав буди, государь всея Руси! Вот ты получил
то, чего желал; я сам тебя сделал государем, но я имею власть и
свергнуть тебя с престола». С этими словами он вонзил нож в сердце
боярина и приказал умертвить его престарелую жену».
Знала Русь и словесные смеховые произведения, как устные, так и
письменные.
В русском фольклоре весельем пропитаны многие песни, былины,
баллады, небылицы (наподобие той, что приведена в самом начале
главы). К числу пародий на героический эпос относится былина «Ага-
фонушка»:
А и на Дону, Дону, в избе на дому,
На крутых берегах, на печи на дровах
Высока ли высота потолочная,
Глубока гл у бота подпольная,
А и широко раздолье — перед печью шесток,
Чисто поле — по подлавочью,
А и синее море — в лохани вода.
А у белого города у жорного
А была стрельба веретенная...
А и билася, дралася свекры со снохой,
Приступаючи ко городу ко жорному,
О том пироге, о яичном мушнике .
А и билися, дралися день до вечера,
Убили они курицу пропащую.
А и на ту-то на драку, великий бой,
Выбежал сильной могуч богатырь,
Молодой Агафонушка Никитин сын,
1 Мушник — хлеб или пирог без начинки.
205
А и шуба-то на нем была свиных хвостов,
Болестью опушена,комухой подложена,
•л
Чирьи да вереды — то пуговки,
Сливные коросты — то петельки.
А втапоры старик на полатях лежал,
Силу-то смечал4, во штаны ;
А старая баба, умом молода,
Села , сама песни поет.
А слепые бегут спинаючи глядят,
Безголовые бегут — они песни поют,
Бездарные бегут — ,
Безносые бегут — понюхивают.
Безрукий втапоры клеть покрал,
А нагому безрукий за пазуху наклал...
Фольклористы такого рода песенные произведения называют ско-
морошинами.
Живым юмором проникнуты народные сказки. Довольно
значительная их часть пересыпана «солеными» шутками и построена на
комических сюжетах, обыгрывающих взаимоотношения полов: «Жил-
был купец, старый хрыч, женился на молодой бабенке; а у него много
было приказчиков...». А.Н. Афанасьев, издавший такие сказки в
сборнике «Русские заветные сказки» A862 г.), писал в предисловии:
«Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или
против нравственности русского народа, указывает просто только на
ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и
иронии».
Юмор и сатира находили повод для разгула также и в религиозной
жизни. Даже в письменных смеховых произведениях, не говоря уже
об устных, пародировались и церковные службы («Служба кабаку»),
и жизнь духовенства («Сказание о попе Савве»), и монастырские
порядки («Калязинская челобитная») Тонкой пародией на библейские
псалмы звучат многие фразы «Моления» Даниила Заточника, одного
из самых известных произведений древнерусской литературы. У
Даниила Заточника «Псалтирь слишком явно сбивается на скоморошьи
гусли», — метко заметил по этому поводу Д.С. Лихачев.
1 Комуха — лихорадка.
2 Вереда — болячка.
3 Сливные коросты — сплошная сыпь.
4 Смечать — считать.
5 Спинаючи — спиной, задом.
206
Многоточия в тексте «Агафонушки» весьма прозрачно прикрывают
сквернословие, которым была густо усеяна смеховая культура
русского средневековья. Сквернословие, фамильярно-площадная речь
составляли третий пласт смеховой культуры Древней Руси. Особенно
большими виртуозами сквернословия были скоморохи.
«Скоморохи — древнейшие представители народного эпоса,
народной сцены, народного музыкального искусства», — писал знаток
древнерусского прошлого А.С. Фаминцын об этих профессиональных
носителях смеховой культуры. Действительно, древнейший репертуар
скоморохов не состоял исключительно из смешных песен. «Веселые
люди», как их иначе называли, пели и о серьезном:
Зачал Добрыня в гусли играть приговаривать, —
И все на пиру приутихли, — сидят,
Сидят — на скоморошину посматривают.
Из их уст звучали песни о старине:
Благословите, братцы, старину сказать,
Как бы старину стародавнюю...
Скоморохи на пирах прославляли князей величаниями:
Гой еси, государь ты мой батюшка,
Ласково солнце, Владимир князь!
И все же главное предназначение скоморохов — увеселение:
Чем ты, Владимир князь, во Киеве потешаешься?
Есть ли у тебя веселые молодцы?
От времени Владимира и вплоть до конца XVI столетия скоморох был
незаменимой фигурой великокняжеских, а потом государевых
развлечений. Один из бывших царедворцев Ивана Грозного вспоминал о том,
как государь, «упившись, начал со скоморохами в машкарах (масках)
плясать и сущие пирующие с ним».
Далеко не все скоморохи находили применение своим талантам при
дворе. Большинство «веселых молодцев» имели своей аудиторией
посадский люд (часть скоморошьей братии оседло жила в городах) или
жителей деревень. Шумными ватагами кочевали бродячие скоморохи
от деревни к деревне, от города к городу. Они кормились театральными
представлениями, поборами (когда на святки, к примеру, надевали
маски и вместе с другими ряжеными обходили дома), участием в
празднествах и обрядах, скажем, свадебных:
207
Запрячь-те бы ворона коня,
Чтобы вез,
Посадить бы скоморошничка,
Чтоб играл...
(Свадебная песня, исполнявшаяся при переезде
невесты)
Постоянное присутствие скоморохов при отправлении важнейших
обрядов далеко не случайно. Очевидно, скоморохи ведут свое начало
от тех споспешников жрецов, чье соучастие в языческом
священнодействии заключалось в пробуждении у сообщников жизненной
энергии, что достигалось через смех, очищавший душу от отрицательных
переживаний и ободрявший ее. Чтобы вызвать смех, предшественники
скоморохов пародировали действия жрецов, быть может, богов,
сквернословили, и это не считалось святотатством. Напротив, на
провокатора смеха падал отблеск святости обожествленной энергии жизни.
Некоторые древние мифологии, например, скандинавская, хранили
память о таких шутах первобытных мистерий. Их образы
обожествляли и тогда в пантеоне появлялись боги-пересмешники .
В древнерусском двоеверном обществе скоморохи были
служителями великих магических культов, связанных с плодо- и детородием. За
ними — власть над плотским началом, поэтому не случайно столь
силен в скоморошьем фольклоре и в их «плясании» эротический мотив:
по сообщениям христианских писателей, поют они «песни всесквер-
ные», «вихляния» и «кривляния» их «сладострастные», кажут они
публике «срамные уды», во всем — «глум» и «блуд». Для человека
полуязыческой культуры скоморох был носителем святости особого рода.
По удачному выражению A.M. Панченко, скоморохи — «иереи смеха».
В целом древнерусская культура была «двоеверным» комплексом.
«С одной стороны, — обращает внимание A.M. Панченко, — это
благочинная пластика — молитвенное предстояние, истовые поклоны,
торжественные процессии вроде крестного хода, это благолепные и
благообразные звуки — монодия2, основанная на «стройном»
осмогласии, псалмодический речитатив . С другой, это неистовая пляска,
кривлянье, вообще «глум», т.е. шум скоморошьих выкриков, прибау-
1 Такие герои древней словесной культуры в современной науке называются трик-
стерами (от англ. trickster — обманщик, ловкач).
2 Монодия — пение в унисон.
3 Псалмодический речитатив — пение псалмов в форме мелодической декламации.
208
ток, песен, инструментальной музыки. <...> Поп владеет
церковнославянским «красноречием», скоморошья же сфера — просторечный
язык, а также ритуальное сквернословие, эсхрология (русские
источники постояно порицают «веселых» за то, что они пользуются
«матерной лаей» как своего рода корпоративным и обрядовым диалектом)
Задача православного попа — побуждать пасомых к слезам, потому
что слезы и покаяние необходимы для спасения души. Скоморох
заботится о телесном благополучии, о плодовитости человеческого
племени и плодородия земли».
Так под колокольный звон и под звуки скоморошьих гудков, истово
молясь и весело сквернословя, жил древнерусский люд. Суровые
времена для скоморохов наступили в середине XVII в. Царь Алексей
Михайлович требовал от воевод жестоко преследовать скоморохов, «а где
объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гуденные
бесовские сосуды, и тыб те бесовские велел вынимать и, изломав те
бесовские игры, велел жечь». Этот указ, изданный в 1648 г., совпадает
по времени с назначением Никона в сан новгородского митрополита.
Уже не за горами его патриаршество и реформы, направленные на
полное оцерковление жизни. В меняющемся обществе почти не
остается места скоморохам, и без того уже немногочисленным к середине
XVII в. Они гибнут, отходят от ремесла, уничтожаются их
музыкальные инструменты. Но самым характерным образом упадок
скоморошества приходится на эпоху заката традиционной древнерусской
культуры вообще...
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
1. Каково было ритуальное предназначение смеха?
2. Почему смеховое начало было тесно связано с сексуальностью и другими
направлениями плотской природы человека?
3. В каком соотношсии находились смеховая культура и официальная православная
культура?
14-А.П.Забияко 209
ГЛАВА 19
НАЧАЛО ЗАКАТА РУССКОГО О Русь! в предведеньи высоко*
Ты мыслью гордой занята.
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: XVI ВЕК Каким же хочешь быть Востоком
Востоком Ксеркса?., иль Христа'}
(Вл Соловьев)
ИДЕЯ САМОДЕРЖАВИЯ ИВАНА ГРОЗНОГО
Слова Владимира Соловьева — философа и поэта конца XIX в. очень
точно передают состояние русской духовности XVI столетия: XVI век
был веком национальной рефлексии — образованные люди этой эпохи
обращают пристальный взор на свой народ, пытаясь понять его
прошлое, объяснить настоящее и предопределить будущее.
Первостепенное положение в этом национальном самопознании занимал вопрос
политического устройства Руси, социальных и духовных основ ее
государств енности.
С раздробленных мелких княжений начиналась история русской
государственности и под знаком самостоятельности удельных владык
долгое время протекала. Удельные князья, вносившие своеволием
много раздоров в общерусские дела, не имели при этом безраздельной
власти в своих владениях: их действия были ограничены
волеизъявлением веча, родовой знати и дружины. Уставший от внутренних
раздоров народ собирался на вече и решал: «Поищем себе князя, который
бы владел нами и судил по праву» («Повесть временных лет»). При
гласив князя, вече обычно заключало с ним «ряд», т.е. договор,
ограничивающий власть князей. Неугодного князя вече могло
выпроводить: «А мы тебе кланяемся, княже, а по-твоему не хотим». Бояре,
имевшие крепкие корни в местной среде, оказывали на князя явное
или неявное давление. И дружина не была безгласным орудием своего
предводителя: рать поддерживала князя на определенных условиях и
требовала постоянного согласования замыслов военачальника и мне-
ния дружинников.
Наряду с этими тенденциями удельного сепаратизма и княжеского
неполновластия в древнерусской истории отчетливо проявлялось
стремление к сосредоточению власти в одних руках, причем во всей ее
полноте и неограниченности.
210
Княжеские роды были связаны кровными узами и среди
родственников действовал родовой закон старшинства. Так, князья Борис и
Глеб, будучи сыновьями Владимира от брака с византийской царевной
Анной, уступают тем не менее право главенства старшему брату Свя-
тополку, хотя происхождение последнего было весьма сомнительным1
Закон старшинства не имел, правда, категорического характера:
русская история показывает, что большинство крупных династий было
основано младшими сыновьями. В «Слове о Законе и Благодати» князь
Владимир Святой назван «единодержцем земли своей». В
древнерусском сознании широко был распространен взгляд на князя как на
носителя высшей правды, по меркам которой он и судит подданных.
Такой взгляд шел из глубин языческой духовности, освящавшей
власть княжеских династий идеей родства княжеского рода и богов
(князья — «Дажьбожьи внуки»); на князей по этой причине смотрели
как на представителей особой человеческой породы, возвышавшейся
над обычным человеческим состоянием и общественными
установлениями. Князья судили простой люд, но сами были неподсудны: князя
можно было изгнать, но нельзя было судить по обычному
законодательству, тем более придать его по суду смертной казни. Теснейшим
образом на Руси языческой князь был связан с отправлением
важнейших священнодействий, его власть до некоторой степени была властью
верховного жреца.
Исторически самодержавное начало наиболее заметно проявилось
в Киевской Руси в образе правления великих князей Владимира
Святого, Владимира Мономаха и Андрея Боголюбского в особенности.
Со времен Владимира великие князья использовали в интересах
усиления единодержавного начала не только политические
обстоятельства, военную силу, коварство, но и новую религию Руси.
Православие становится могучим подспорьем в деле формирования
монархического сознания.
В эпоху утверждения христианства в качестве государственной
религии Римской империи в идеологии некогда гонимого
вероисповедания намечается отказ от раннехристианского негативного отношения
к верховной светской власти («власти кесаря»). В глазах умеренных
христиан IV — V столетий земной владыка превращается постепенно
из силы, противостоящей Богу, в слугу Божьего на земле. В
дальнейшем в византийском православии власть земного владыки получает
1 Убин в 980 г. своего брата Ярополка, Владимир взял в жены его беременную
супругу, расстриженную греческую монахиню, от которой вскоре и родился Святополк.
14 '
211
статус высшего божественною дара: «Бог даровал христианам два
высших дара, священство и царство, посредством которых земные дела
управляются подобно небесным» (Феодор Студит). При этом в
Византии вопрос о форме правления православной державой решался безус
ловно в пользу автократичной, царской власти, В конце XIV в.
константинопольский патриарх так наставлял великого князя
московского Василия I: «Невозможно христианам иметь II (ерковь, но не иметь Царя*
ибо Царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собой,
и невозможно отделить их друг от друга» Святой Царь занимает высокое
место в Церкви, — он не то, что поместные оосудари и князья».
Опыт самовластия выдающихся князей дома Рюриковичей, пример
православной Византии — все это, помноженное на честолюбие мое
ковских великих князей, в общественно-политической ситуации Руси
XV в. подтолкнуло русскую государственную мысль к учреждению и
обоснованию самодержавного строя правления.
Иван III — одна из ключевых фигур в истории русской
самодержавной государственности. Будучи с 1462 г. великим князем
Московским, он уверенно именовал себя титулами «великий князь всея Руси»,
«государь всея Руси», порой звался «царем». Круто урезая права
удельных князей и вольность северно-западных русских городов, Иван ИЗ
руководствовался заветной мыслью, которую он, как завещание,
высказал на смертном одре княжеско-боярскому окружению: «Знаете и
сами, что государство наше ведется от великого князя Владимира
Киевского, мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре»*
Иван III хорошо осознавал роль централизованного аппарата и много
сделал на поприще создания его основ, ограничивая все больше и
больше удельно-вечевые свободы.
Значительным событием на пути развития монархического
сознания был брак Ивана III с греческой царевной Софьей Палеолог в 1472
г. Хотя византийской державы к этому времени уже не было, этот брак
имел немалое династическое значение: через Софью русский
великокняжеский дом получал наследственные права византийской
императорской династии Палеологов. Русская знать восприняла этот брак в
таком именно смысле.
С конца XV в. московские цари начинают примеривать регалии и
титулы византийских императоров. В 1498 г. Иван III, поставляя
своего внука на великое княжение, впервые возложил на его голову
«шапку Мономаха»: по легенде, она была подарена в начале XII в.
Владимиру Мономаху византийским императором Константином в знак
признания царского достоинства русского князя.
212
В государственном делопроизводстве московские государи стали
пользоваться двумя гербами — отеческим, с Георгием Победоносцем,
и имперским — с византийским двуглавым орлом. Первый из
известных случаев употребления изображения двуглавого орла относится к
1497 г. Москва — преемница-де второго Рима...
Разработка православной теории о Москве как третьем Риме
укрепляла становление монархического сознания. Как и династический
брак с Палеологами, эта теория резко возвышала государя всея Руси:
из провозглашения Москвы третьим Римом, а Русской земли — Святой
Русью самым непосредственным образом вытекала идея священности
и величия Московского Царя. Во Святой Руси — святой владыка...
Возвеличивая власть государя, иерархи Русской Церкви
вкладывали в свои слова особое понимание ее предназначения; светский
государь облечен Богом могуществом якобы для выполнения богоугодной
миссии. «Ярким теоретиком священного служения царя явился Иосиф
Волоцкйй — выдающийся церковный деятель конца XV и начала XVI
века^ «Царь, по своей природе, подобен всякому человеку, —• пишет
он, — а по своей должности и власти подобен Всевышнему Богу»
(В.В. Зеньковский, «История русской философии»). Учение Иосифа
Волоцкого и его последователей (иосифлян) имело своей конечной
целью оцерковление царской власти. Уподоблял царя Богу и ученый
монах Максим Грек, иноземец по происхождению, проживший на
Руси долгие годы и ставший во многом вполне русским. Развивая идею
подобия царя Христу, он настаивал на том, что царь должен подражать
Богу-Сыну в его человеколюбии, кротости, справедливости.
Иосифляне, Максим Грек и большинство церковных мыслителей
хотели видеть православную Русь «Востоком Христа». Царь, как
Христос, в личной чистоте и непорочности должен служить делу
религиозного спасения, а само царство земное должно быть подобием Царства
Небесного.
Мыслителем, собравшим воедино самодержавные воззрения
прежних государственных умов, был царь Иван IV, именуемый Грозным.
Историк СМ. Соловьев так оценивал его вклад: «Иоанн IV был первым
царем не только потому, что первый принял царский титул, но потому,
что первый сознал все значение царской власти, первый составил сам,
так сказать, ее теорию, тогда как отец и дед его усиливали свою власть
только практически».
Свои взгляды на самодержавие Иван IV изложил в посланиях
Андрею Курбскому? боярин> знатного рода, бежавшему во время Ливон-
213
ской войны в Литву и оттуда обвинявшего царя устно и письменно. В
своих посланиях Иван Грозный выступает непреклонным поборником
единодержавия: русские самодержцы, объявляет царь, «изначала сами
владеют всеми царствами, а не бояре и вельможи». Решительно
отвергает Иван Грозный идею Курбского о полезности сословной монархии,
в услови51х которой власть царя-де усиливается мудрыми
рекомендациями лучших представителей разных сословий: «Како же и
самодержец нарицается, аще сам не строит?» — вопрошает он своего
оппонента.
Идеал Грозного — неограниченная монархия. «Самодержавство
Божиим изволением» началось, — утверждает Иван IV А потому «бо-
говенчанный» царь держит ответ только перед Богом: доселе, пишет
Иван Грозный, русские правители «не исповедуемы были ни от кого,
но вольны были своих подвластных жаловать и казнить, а не судились
с ними ни перед кем». Утверждение о неподсудности царя и
неограниченности его власти Иван IV обосновывал идеей подобия царя Богу
если Бог есть Царь Небесный, то царь — «земной бог». В.О.
Ключевский замечал по этому поводу, что Иван Грозный «сам для себя стал
святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического
самообожания в виде ученой теории своей царской власти».
Исходя из некоторых воззрений иосифлян, царь в конце концов
перетолковал их по-своему. «Богоподобие» царя возвышает его не
только над подданными, горделиво полагал Грозный, но и над властью
святительской. «Боговенчанная» особа неподсудна даже церковному
авторитету. При этом Иван IV, изрядно начитанный в области
богословия, старался не вспоминать о вновь акцентированной Иосифом
Волоцким давней христианской идее о том, что государь, попирающий
общественные устои и христианские добродетели, есть «не Божий
слуга, но диавол, и не царь, но мучитель».
Иван Грозный провозгласил, что неограниченная власть монарха
есть надежная гарантия обуздания «безумия злейших человеков» и
поддержания «правды». Это утверждение нельзя оценивать
однозначно. С одной стороны, сильная власть, независимая от княжеско-бояр-
ских смут, могла обеспечить стабильность общества, уберечь его от
внешнего врага и от внутренних потрясений. Практика
государственных нововведений Ивана III, Василия III и самого Ивана IV во многом
подтверждала положительное значение собирания общества вокруг
сильного центра. Однако, с другой стороны, бесконтрольная власть,
вознесшаяся над всеми мирскими и церковными установлениями, гро-
214
зила обернуться самой безграничной тиранией. История Руси времен
Ивана IV и его личная судьба показали, сколь реальна последняя
опасность: царствование Ивана Грозного отмечено жесточайшим террором
властей, полнейшим произволом доверенных опричников, поруганием
нравственности и святынь. Вседозволенность дала выход звериным
инстинктам, наступило страшное время.
Когда опричники, веселые, как тигры,
По слову Грозного, среди толпы рабов,
Кровавые затеивали игры,
Чтоб увеличить полчища гробов, —
Когда невинных жгли и рвали по суставам,
Перетирали их цепями пополам,
И в добавленье к царственным забавам
На жен и дев ниспосылали срам, —
Когда, облив шута горячею водою,
Его добил ножом освирепевший царь...
(К. Бальмонт)
Да, сам царь, пренебрегши всеми авторитетами, оказался во власти
стихийных побуждений своей чрезвычайно противоречивой натуры.
То он впадал в крайнее благочестие, то предавался самым темным
страстям и порокам. Вторая половина его жизни прошла под знаком
духовного падения.
Теоретически, а в особенности практикой правления, царь вел дело
к тому, чтоб Русь стала «Востоком Ксеркса».
Надо между тем сказать, что тиранические наклонности Ивана
Грозного сочетались в его душе с изрядными талантами. «Русские
источники говорят, — замечает Д.С. Лихачев, — что он был «в словесной
премудрости ритор,естествословен и смышлением быстроумен»,
утверждают, что «в мудрости никем не побежден бысть». По
свидетельству венецианца Фоскарини, Грозный читал «много историю Римского
и других государств... и взял себе в образец великих римлян». В его
сочинениях встречается множество ссылок на произведения древней
русской литературы. Он приводил наизусть библейские тексты, места
из хронографов и из русских летописей. Он цитировал целыми
«паремиями и посланиями», как выразился о нем Курбский. <...> Он знал
«Повесть о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, сложную в
философском отношении «Диоптру» инока Филиппа и многое другое».
Иван IV был не только хорошо образованным мыслителем, но и замет-
215
ным писателем своего времени. Его перу принадлежат
публицистические сочинения, тексты церковных песнопений (Грозный очень любил
хоровое пение и обладал неплохими певческими данными), а также
произведения иных литературных жанров. «Смелый новатор, изуми-
тельный мастер языка, то гневный, то лирически приподнятый (как,
например, в своем завещании 1572 г.), мастер «кусательного» стиля,
самодержец всея Руси, любивший игру в смирение, изображавший
себя обиженным или приниженным, пренебрегший многими
литературными традициями ради единой цели: убедить и высмеять своего
противника, — таков Грозный в своих произведениях», — так
оценивает Ивана IV Д.С. Лихачев.
Своеначальный, жадный ум, —
Как пламень, русский ум опасен:
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он — и так угрюм.
(Вяч. Иванов)
НРАВСТВЕННЫЕ УСТОИ. «ДОМОСТРОЙ»
Тема нравственного обустройства общества заботила русские умы в
XVI в., пожалуй, не меньше, чем вопрос о форме правления. Почему?
В XVI в. еще крепки были патриархальные устои семейной жизни,
Как и прежде, высоко ценились родительская любовь и почитание
старших. Общественное мнение и царский надзор незыблемо стояли
на страже соблюдения феодального этикета. В
религиозно-нравственной жизни по-прежнему не смолкали призывы к братолюбию, не
иссякал родник святости и не переводились подвижники веры, готовые
принять мученическую смерть, обличая зло и отстаивая правду.
Но так же, как и раньше, рядом с этим процветало беззаконие. В
семьях нередки были случаи «блудосмешения» — кровосмесительные
связи; обычным делом были побои жен и их изгнание; в бедных семьях
матери порой продавали своих детей; а в богатых отдавали за деньги
челядь «поганым», т.е. нехристианам. Примером пренебрежения
семейной честью был сам царь Иван Грозный. Так, историк Н.И.
Костомаров передает рассказ о том, как царь, отняв у некоего дьяка жену
и «узнав, что муж изъявлял за это неудовольствие, приказал повесить
изнасилованную жену над порогом его дома и оставить в таком
положении две недели; а у другого дьяка была повешена жена по царскому
приказу над его обеденным столом»,
216
В городах гнездились пьянство и мотовство. «Да дети боярские и
люди боярские и всякие бражники зернью играют и пропиваются. Ни
службы служат, ни промышляют, и от них всякое зло чинится: крадут
и разбивают и души губят», — сообщает текст XVI в. об азартных
игроках в кости (зернь) и пьяницах-лихоимцах.
Не было благочестия и в церквах. В церквах «якоже на торжище,
или на позорище , или на пиру, или яко в корчемнице, и говор, и топот,
и всяко прекословие, и беседы, и смрадные словеса; пения
божественного не слышат в глумлении». Картина эта, обрисованная в
авторитетном церковном документе, отражала, видимо, действительное
положение дел, причем привычное.
В XVI столетии, как и в прежние полтысячи лет, Церковь клеймила
отправление языческих обрядов, а миряне не видели в этом смертного
греха и с чистым сердцем вели полуязыческий образ жизни.
Итак, неустройства и двусмысленность нравственного состояния
древнерусского общества были обычными явлениями. Однако в XVI в.
происходят важные изменения в общественном строе и в умах: на
началах единообразия упорядочивается государственная жизнь
(ограничивается удельное самоуправство, укрепляются приказы), шаг за
шагом кодифицируются правовые отношения (появляются Судебники
1497 и 1550 гг.). Политика государственного строительства и общие
тенденции официальной идеологии, направленные на унификацию
норм жизни, самым категорическим образом требовали упорядочения
нравственного состояния. Важно, что в XVI в. это требование на
теоретическом уровне могло быть реализовано: к этому столетию русская
духовность, пройдя многовековую школу нравственного развития,
была вполне готова к четкому определению нравственных устоев, их
доскональному изложению и систематическому закреплению в виде
нравоучительных канонов. Это время характеризуется созданием
многочисленных обобщающих произведений как церковной, так и
светской литературы.
Одним из важнейших документов той эпохи был «Домострой». Он
составл5шся, вбирая в себя памятники местных областных литератур,
изречения из святоотеческой литературы, а также практические
наставления по воспитанию детей и ведению хозяйства из
западноевропейских книг. Книги эти переводились и читались главным образом в
1 Позорище — зрелище.
2 Смрадные — неприличные.
217
Новгороде. Именно в этом городе был создан в конце XV в. первый
законченный текст (первая редакция) «Домостроя». Первая редакция
представляла собой свод практических советов, необходимых для
устроения личной жизни.
Прошло около пятидесяти лет, и из-под пера московского
священника Сильвестра, состоявшего духовником при молодом Иване IV,
вышла вторая редакция произведения. В редакции Сильвестра
«Домострой» стал выражать прежде всего дух государственных
преобразований московских самодержцев, превратившись из сборника житейской
мудрости в кодекс угодного государству и Церкви образа жизни.
Появление прототипа Сильвестра, влиятельного церковного
деятеля, в качестве законодателя нравов вполне естественно. Церковь не
могла остаться в стороне и потому, что видела в укреплении
христианской нравственности свой долг, и потому, что упорядочения
нравственной жизни на церковных началах требовала набиравшая силу
мысль о «сияющем благочестии» русского православия, о Москве как
третьем Риме.
«Домострой» в редакции Сильвестра включает 64 главы,
предписывающие правила «духовного строения» (нормы религиозной жизни,
гл. 1 — 15), правила «мирского строения» (устои семейной жизни, гл.
16—29) и правила «домовного строения» (основы ведения хозяйства,
гл. 30—63). Охватывая своими разделами главные проблемы,
заботившие средневекового человека, — спасение души, взаимоотношения с
ближними, пребывание в «миру», «Домострой» становился
изложением практической философии жизни.
Эта практическая философия жизни, возникнув на русской почве,
имела ярко выраженный национальный колорит. «Отличие Домостроя
как памятника национально русской традиции состоит в том, что
здесь...создан общий свод, в котором экономия поставлена в центр всех
рекомендаций, но одновременно с тем все окрашено в нравственные
тона», — отмечает исследователь «Домостроя» В.Колесов.
В «Домострое» древнерусская культура в лице
писателей-моралистов обобщила свой православный нравственный опыт и выдвинула
систему нравственных норм, обязательных для исполнения.
Однако чаемая церковными деятелями цельность нравственной
жизни русского общества в XVI в. практически была еще менее
достижима, чем в прежние столетия. Повсеместное оцерковление личной
жизни становилось утопией, ибо в это время ясно обозначился уклон
русского ума в область «шатаний» на стезях веры: «Ныне и в домах, и
218
на путях, и на торжищах иноки и мирские — все сомневаются, все о
вере пытают», — отмечал с горечью Иосиф Волоцкий.
Многим уже не казалась страшным грехом проповедь
неортодоксальных, еретических проповедников. Новгородские еретики («жидов-
ствующие») находили поддержку не только в родной округе, но и в
Москве. Русский человек XVI в. уже не так чурался общения с ино-
славными выходцами из Европы. Даже при дворе московских царей и
при архиепископе новгородском с размахом вели дела приглашенные
иноземцы-католики.
Вольнодумство и расширявшийся кругозор медленно, но верно
разъедали былое незамысловатое убеждение в том, что единственно
возможное состояние нравственной жизни — жизнь по православному
церковному установлению, а все остальное — безнравственность.
Конечно, до обособления нравственного сознания от церковно-догмати-
ческих установлений было еще очень далеко. Но первые практические
шаги были сделаны...
КНИЖНОСТЬ
Характерной приметой книжной культуры XVI в. становится
появление крупных обобщающих произведений: «Домострой», «Великие
Четьи-Минеи», «Степенная книга», «Никоновский лицевой свод».
Эти внушительные по объему фолианты и по содержанию были
монументальны — в них в величественных формах воссоздавалась
государственная и церковная история Руси: по замыслам создателей,
эти фундаментальные историософские труды должны были стать
краеугольным камнем новой идеологии могучего централизованного
государства.
Символом нарождавшейся официальной культуры Московского
царства является «Степенная книга» A563 г.), повествующая в
возвышенном стиле об истории Русской земли. Автор «Степенной книги»
далек, однако, от достоверного исторического изложения, из-под его
пера выходят «дивные сказания», «чюдные повести» о «скипетродер-
жателях», в Русских землях «богоугодно властвовавших».
Исторический труд оказывается панегириком. «Задача автора, — пишет
Л.С. Лихачев, — состоит только в том, чтобы представить
историю как государственный парад, внушающий читателю
благочестивый страх и веру в незыблемость и мудрость государства».
С целью возвеличения авторитета Русской Церкви, укрепления
православных основ общества архиепископ новгородский, а с 1542 г,
219
митрополит московский Макарий «... взялся за составление полного
собрания всех «святых книг, которые в Руской земле обретаются».
Прежде ежемесячное чтение — Минеи-Четьи1 — включало почти
исключительно жития святых и некоторые поучения. Макарий
объединил усилия книжников, переводчиков, писцов, чтобы собрать из
разных городов, перевести и исправить, переработать или сочинить
заново десятки и сотни слов, житий, посланий и церковных актов. В
предисловии к Минеям Макарий сообщал читателю, что собирал и
объединял «святые великие книги» двенадцать лет «многим имением и
многими различными писари, не щедя сребра и всяких почестей».
Первый экземпляр был изготовлен в Новгороде для Софийского дома в
бытность Макария архиепископом новгородским. Работа приобрела
несравненно более широкий размах после того, как Макарий стал
митрополитом. Власти поддержали начинание. Опираясь на царский указ,
глава церкви произвел своего рода разверстку между книжными
мастерскими различных городов и монастырей. <...> Благодаря разверстке
тома Миней, предназначенные для Успенского собора в Кремле и
лично для царя Ивана, были закончены в короткое время. По своему
объему они вдвое превосходили софийский экземпляр. К работе были
привлечены русские и славянские писатели — Ермолай-Еразм,
Василий Тучков, дьяк Дмитрий Герасимов, Илья Пресвитер, сербский
писатель монах Лев Филологи другие лица. Великие Минеи-Четьи
включали Священное писание с толкованиями, евангелия, патерики, книги
Иоанна Златоуста, Василия Великого, русских писателей Иосифа Во-
лоцкого и других, Кормчую книгу, ряд церковных актов, «Иудейскую
войну» Иосифа Флавия, сочинение о Вселенной — «Космографию»
Кузьмы Индикоплова, апокрифы, жития новых московских
чудотворцев, канонизированных в середине XVI века. Минеи состояли из 12
рукописных томов, объемом более 13 тысяч листов большого формата»
(Р.Г. Скрынников, «Святители и власти»).
Показательно, что житийная литература в эту эпоху становится
изложением истории прежде всего русской святости. Это связано с
постановлениями Соборов 1547 и 1549 гг. «Два собора установили
всецерковное чествование, или канонизировали целый сонм русских
святых, — отмечал В.О. Ключевский. — Такое предприятие —
небывалое в истории русской церкви. Русские святцы до половины XVI в.
1 Четьи-Минеи («чтения ежемесячные») — сборники житий святых, составленные
по месяцам и соответствии с днями чествования Церковью памяти каждого святого. —
Примеч. автора.
220
были очень скудны отечественным содержанием. В них среди святых
восточной церкви чрезвычайно редко попадалось имя русского
подвижника, Церковное чествование памяти этих подвижников
устанавливалось русской иерархиею в очень редких случаях. Так, в XI в.
установлено было чествование памяти князей Бориса и Глеба. Тогда
же, по-видимому, получило начало празднование памяти князя
Владимира, Ольги и т.д., в XII в. — памяти преподобного Феодосия Пе-
черского, в XIV в. причислен был к сонму святых митрополит Петр, в
XV в. — митрополит Алексей. Вот, кажется, и все русские святые,
признанные церковной властью до XVI в. Но кроме того, многие
святые праздновались местно, там, где они действовали, не пользуясь
общим церковным празднованием. В XVI в. русская церковь впервые
предприняла собрание преданий и памятников по возможности обо
всех деятелях русской церкви и установление им церковного
празднования. Чем вызвано было такое предприятие?»
Историк находит убедительное объяснение: «Здесь видно совсем
другое отношение к недавней русской церковной старине. Очевидно,
во взгляде русского общества на отечественную церковь и ее деятелей
совершился около времени канонизационных соборов крутой перелом,
который стоит в теснейшей связи с событиями XV — XVI вв.,
свершившимися на Востоке и в Русской земле. Он связан с падением Царьграда
и с воззрением на русскую церковь как на прямую преемницу церкви
восточной, греческой».
Знаменательным явлением отечественной книжности становится в
XVI в. возрастание философской направленности сочинений.
Древнерусская духовность, выражавшая вплоть до XVI в. итоги своей
умозрительной работы преимущественно в иконописи и в практических
деяниях и наставлениях но обустройству жизни, наконец заговорила
на языке философских понятий.
В XVI столетии русская философская мысль и по тематике и по
лексике шла по стезе богословствования. Писатели-богословы
бурными политическими событиями своего времени были разделены на две
партии — «нестяжателей» и иосифлян.
«Нестяжатели» вели свое начало от Нила Сорского (ок. 1433—
1508), заволжского монаха-пустынножителя. Нил Сорский, которою
потомки называли Великим старцем, был с богословской точки зрения
весьма образованным человеком: предприняв путешествие на Афон,
он пополнил свои знания, работая в монастырских библиотеках Сия-
221
той горы, чтением трудов Иоанна Златоуста, Исаака Сирина, Симеона
Нового Богослова, Максима Исповедника и других мыслителей;
некоторые произведения этих авторов на Руси даже не были известны, Нил
же, владея греческим языком, переводил тексты, делая их доступными
русскому читателю.
В афонской обители Нил Сорский стал приверженцем исихазма, с
позиций которого он, вернувшись на родину, излагал свои воззрения
в посланиях ученикам, в «Монастырском Уставе», в своем
«Завещании». Во главу угла своего учения Нил Сорский ставил идею
преодоления личностью тлетворного влияния «мира». Лишь отрешение от
«мира» (власти, богатства, насилия и пр.) способно открыть путь к
нравственному самосовершенствованию и христианскому
преображению личности. Цель человеческой жизни, как ее понимал Великий
старец, — созидание Царства Божия в самом человеке, в его душе (см.:
Приложение 20)
Проповедь отказа от церковных земельных и иных владений —
«нестяжания» закрепила за Нилом Сорским и его последователями
название «нестяжатели». Видной фигурой среди «нестяжателей» был
«князь-инок» Вассиан Патрикев, писавший богословские
полемические сочинения (см.: Приложение 21).
Противоположная партия богословов, объединившаяся вокруг
Иосифа Волоцкого, развивала в своих сочинениях мысль о
возможности построения в «мире» начатков Царства Божия. Единодержавную
власть «богоподобного» царя, сильную в духовном и экономическом
отношении Церковь учение иосифлян провозглашало необходимым
условием христианского преображения мира.
К «нестяжателям» примкнул прибывший в Московию в 1518 г. с
Афона Максим, прозванный за свое происхождение Греком. Максим
Грек сыграл огромную роль в истории русской культуры. Своими
многочисленными публицистическими и богословскими сочинениями он
знакомил русскую общественность не только с высшими образцами
греко-византийской духовной традиции, но и (что самое важное!) с
идеалами итальянского гуманизма, которые были усвоены этим
неукротимым в искании правды человеком во время десятилетнего
пребывания во Флоренции, в Венеции и других городах Италии.
Максим Грек, творчески усвоив истины Священного писания, идеи
античного философа Платона и настроения европейского гуманизма,
развил в своих произведениях учение о достоинстве и ответственности
человека. Человек как существо, наделенное способностью к позна-
222
нию высших истин и обладающее свободной волей («самовластием»),
поставлен перед выбором: «обращать или не обращать себя к добру».
От выбора человека зависит в огромной мере его судьба и состояние
мира. По мысли Максима Грека, чем более высокое положение
занимает человек, тем выше его ответственность; властитель по своим
духовным качествам должен быть достоин своего места (см.: Приложение
22).
Эти мысли Максима Грека были созвучны новым интонациям,
проступавшим, хотя и робко, в литературном творчестве Древней Руси.
В писании Ермолая-Еразма, Федора Карпова, Андрея Курбского
появляется утверждение о необходимости соотнесения деяний людей,
особенно тех, кто облечен властью, с доводами разума: разум может
быть верным путеводителем к добру. В литературе1 легкими штрихами
намечаются контуры нового героя: персонажи произведений XVI в.
еще глубоко укоренены в сословных и церковных стереотипах
поведения, но им уже присущи индивидуальные душевные коллизии. Герои
получают некоторую самостоятельность по отношению к социальным
и церковным канонам духовной жизни. Вполне этот интерес к
изображению живой человеческой личности разовьется в литературе XVII
столетия.
История книжной литературы XVI в. ознаменована началом
книгопечатания. В середине этого столетия Иваном Федоровым в Москве
была создана типография, с печатного станка которой вышла первая
(из датированных) русская печатная книга «Апостол» A564 г.).
«Апостол» — книга богослужебная, однако столь благочестивое дело, как
тиражирование богослужебных книг, встретило многочисленных
противников, чьи интриги вынудили Ивана Федорова в конце концов
оставить Москву. A.M. Панченко объясняет это особенностями
средневекового отношения к религиозному тексту: «Такое небывалое для
Руси событие, как печатный станок, не могло вызвать всеобщего,
немедленного и безоговорочного признания. <...>
Иван Федоров выпускал авторитетные, «душеполезные»,
служебные тексты, которые с точки зрения средневекового человека
представляли собою сумму «вечных истин». Механическое тиражирование
истин смущало русские умы: разве книги можно печь, как подовые
пироги? <...> Требовалось время, чтобы человек смирился с этой
новацией, чтобы книгопечатание стало привычкой русской культуры, ее
обиходом».
223
живопись
В самом конце XV в. была написана великолепная икона
«Апокалипсис», установленная в Успенском соборе Московского Кремля.
Неизвестный художник, наделенный незаурядным талантом, смог своим
произведением на излете XV столетия явить во всей полноте
замечательные достижения древнерусской живописи: икона отличается
высокой одухотворенностью образов, плавностью очертаний фигур,
тонкой гармонией красок, просветленностью колорита, ясными ритмами.
Очень характерно, что обратившись к Апокалипсису Иоанна
Богослова, русский иконописец отдает предпочтение ее светлым,
оптимистическим откровениям: о торжестве справедливости и любви, о радости
праведников, о мире и согласии. И не грозный Христос-Воитель царит
в русском «Апокалипсисе», но кроткий Агнец-Христос. Однако есть в
этой иконе нечто, отделяющее ее от предшествующей традиции —
усложненность композиции, сюжетное многообразие и «многослов-
ность».
Мастером, венчавшим своим творчеством XV, «золотой», век
древнерусской иконописи, был великий Дионисий (ок. 1440 — после 1502).
Работы Дионисия и его ближайших учеников принадлежат московской
школе иконописи. Дионисий был художником поистине
разностороннего дарования — ему одинаково хорошо удавались и огромные
композиции храмовых стенных росписей (например, фрески собора
Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря), и сравнительно
небольшие иконы (самая известная из них — «Распятие» из Троицкого собора
Павлова Обнорского монастыря), и книжные миниатюры
(сохранились иллюстрации к Евангелию, созданные мастером к началу 1470-х
годов).
В понимании духовного смысла иконы Дионисий неотступно
следовал заветам Андрея Рублева: на языке живописных образов он
призывал к любви и согласию, к нравственному преображению на началах
Истины, Добра и Красоты. Этой цели был подчинен даже колорит
произведений Дионисия. «Своими открытыми, незамутненными
красками иконопись поднимала в человеке его нравственные силы,
внушала ему веру, поддерживала в нем бодрость. Она звучит как
призывный звук трубы, зажигает в сердцах душевный огонь. Вместе с тем она
не выводит человека из равновесия, не рождает в нем исступления.
Своими красками иконопись удовлетворяет человеческую
потребность в равновесии и душевной гармонии. Краски иконописи, как хор
224
женских голосов, уносящийся под высокие своды, вселяют в человека
уверенность в том, что ему доступна та чистота чувств, которую в те
времена называли ангельской.
Своими красками древнерусская икона служила нравственному
воспитанию человека не в меньшей степени, чем нравоучительные
повести или сказания о богатырях. В сущности, и современный человек
перед красками Рублева, Дионисия и новгородских мастеров в
состоянии испытывать духовное очищение, которого древние греки ждали
от трагедий. Всеми этими свойствами краски древнерусской иконописи
обращены к человеку» (А. Алпатов, «Краскидревнерусской иконописи»).
Дионисий делает следующий шаг на стезях одухотворения образов
и иконографических сюжетов, достигая в своих произведениях
максимально возможной бесплотности фигур. «Ангелоподобность» образов
передается очень ровным, без перепадов оттенков цветом и
привнесением мягких светлых бликов, как бы дематериализующих фигуры, и,
конечно же, удлиненными и утонченными пропорциями этих фигур.
Чудесный мир, созданный кистью художника, бесплотно парит над
материальным миром. Все это обусловлено фундаментальными
художественными особенностями и богословскими идеями иконописи.
Живопись Дионисия, как и традиционная иконопись вообще,
построена на принципе обратной перспективы. «Но обратная
перспектива, — писал выдающийся русский мыслитель Павел Флоренский, —
не исчерпывает многообразных особенностей рисунка, а также и
светотени икон. Как ближайшее распространение приемов обратной
перспективы, следует отметить разноцентренность в изображениях:
рисунок строится так, как если бы на разные части его глаз смотрел,
меняя свое место. Тут одни части палат, например, нарисованы более
или менее в соответствии с требованиями обычной линейной
перспективы, но каждая — с своей особой точки зрения, т.е. со своим особым
центром перспективы; а иногда и со своим особым горизонтом, а иные
части, кроме того, изображены и с применением перспективы
обратной. Эта сложная разработка перспективных ракурсов бывает не
только в палатном письме, но и в ликах, хотя она проведена обычно не с
очень большой настойчивостью, умеренно и некрикливо, а потому
может сойти здесь за «ошибки» рисунка; зато в других случаях все
школьные правила опрокидываются с такой смелостью, и столь
властно подчеркивается их нарушение, а соответственная икона так много
говорит о себе, о своих художественных достижениях
непосредственному художественному вкусу, что не остается никакого сомнения: «не-
15-А.П.Забияко 225
правильные» и взаимнопротиворечивые подробности рисунка
представляют сложный художественный расчет, который, если угодно,
можно назвать дерзким... <...>
Далее, если обратиться к светотени, то и тут мы находим в иконах
своеобразное распределение теней, подчеркивающее и выделяющее
несоответствие иконы изображению, требуемому натуралистическою
живописью. Отсутствие определенного фокуса света,
противоречивость освещений в разных местах иконы, стремление выдвинуть
массы, которые должны были бы быть затемненными, — это опять не
случайности и не промахи мастера-примитивиста, но художественные
расчеты, дающие максимум художественной изобразительности».
Эти и другие приемы иконописец использует, как поясняет П.
Флоренский, «ради религиозной объективности». Иконописец исходит из
своего миропонимания, которое убеждает его в том, что мир обычных
отношений и «естественных» законов — мир дольний, земной — не
единственная реальность. Есть иная реальность, превосходящая
эмпирическое бытие. Эту метареальность и изображает иконописец. Ее
нельзя выразить приемами натуралистической живописи,
выработанными для передачи форм обычного мира. Эти приемы нужно
опрокинуть и применить иные, чтобы выразить «инаковость» изображенного.
Художественный расчет иконописца направлен на выявление с
максимальной ясностью того, что тот мир, который открывает взору
икона, есть состояние, обратное земному несовершенному миру. Идея
фудаментального отличия мира горнего от мира дольнего для
иконописцев была азбучной истиной христианского вероучения.
Распахивая своими произведениями окно в мир горний, Дионисий
не просто воссоздавал перед взором зрителя картины, открывшиеся его
«духовным очам». В иконах и фресках художника во всей чистоте
выражен культовый, мистический смысл православного искусства: не
пленять сходством с натурой и артистизмом исполнения, но
«восхищать» ум созерцающего, т.е. отрывать его от житейской обыденности
и возносить к небесному.
Развив в своей живописи заложенные в православной философии
принципы, Дионисий значительно обогатил традиции древнерусского
искусства. Русский мастер утверждает иконографию, принципиально
отличную от византийской, чья зависимость от античного
иллюзионизма была достаточно прочной. «Искусство Дионисия — «постви-
1 Иллюзионизм — в изобразительном искусстве это понятие обозначает стремление
художественными средствами создать у зрителя впечатление реальности изображенного
226
зантийское», система византийской живописи отражается в нем как
далекий ориентир, как воспоминание. Она ощутима в поэзии образов,
а не в формальных приемах», — замечает Э.С. Смирнова в книге
«Московская икона XIV — XVII веков».
Если самым известным шедевром Андрея Рублева является
«Троица», то непревзойденным творением Дионисия стала роспись церкви
Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря, выполненная вместе
с артелью в 1502 г.
Ферапонтовский цикл посвящен Богородице, которую почитали на
Руси не меньше Христа, ибо «чувства матери, горюющей по своему
замученному и казненному сыну, мотивы материнской любви,
распространенной на всех обиженных и угнетенных, материнского
сострадания и заступничества — весь этот комплекс чувств, возведенный в
символ общечеловеческого материнства, был очень близок и понятен
любому человеку Древней Руси. В росписях Дионисия он дополнился
еще идеалом возвышенной женской красоты, грациозности,
изящества, высветился чувствами задушевности, нежности, лирической
грусти. <...>
Характерная особенность ферапонтовского цикла состоит в том, что
он является не повествованием о жизни Марии и ее сына, с чем мы
встречаемся во многих как более ранних, так и поздних росписях, а
попыткой живописными средствами выразить всеобъемлющую
похвалу Богородице, а в ее образе — вечной Девственности, Женственности
и святому Материнству, создать живописную симфонию лаудацион-
ного характера. На Руси такая задача была по плечу, пожалуй, только
Дионисию, и он с необычайной силой сумел реализовать ее на закате
своего творчества в ферапонтовских росписях. В качестве главной
сюжетной линии цикла он использовал общеизвестный в православном
мире развернутый гимн в честь Богоматери — «Акафист», дополнив
его близкими по духу сюжетами: «Собор Богородицы», «О тебе
радуется», «Покров». <...>
Плавно разворачивающиеся в пространстве храма, перетекающие
одна в другую и перекликающиеся друг с другом сцены с многократно
повторенной фигурой Марии ассоциируются у зрителя с вечно
длящимся торжественным богослужением в честь Богоматери — «зари
таинственного дня», по образному выражению «Акафиста».
Заступница за род человеческий перед своим Сыном выступает в
ферапонтовских росписях главным объектом почитания и восхваления. Идеи бес-
1 Лаудационного, т.е. прославляющего. — Примеч. автора.
is- 227
предельной любви, милосердия, сострадания, нежности и красоты
слились здесь в идеал вечной женственности, возможный только на основе
умонепостигаемого единства Девства и Материнства. Этот идеал с
предельно возможной глубиной и воплощен в ферапонтовских росписях с
помощью всех доступных мастерам того времени средств живописного
выражения. <...>
Росписи Дионисия — это живописный гимн духовности,
воплотившийся в идеальной женской красоте во всей ее полноте и
многогранности, в целостности красоты душевной, благородства, целомудрия и
красоты внешней, выражающейся в изяществе, грациозности,
девичьей стройности, просветленности. Отсюда удивительная
изысканность и красота цвета, формы, линий ферапонтовских росписей. Без
преувеличения можно утверждать, что это самые красивые росписи в
древнерусской живоп ich, ибо они явились следствием выражения
прекрасного. Утонченная, изысканная красота цвета и формы находится
поэтому постоянно в центре внимания Дионисия...» (В.В. Бычков,
«Русская средневековая эстетика. XI — XVII вв.»).
Увлечение Дионисия формой, его стремление к использованию
изощренных художественных приемов таило в себе опасность утраты
содержательной глубины произведения. Однако Дионисий в силу
богатства своей натуры удержался на вершинах, достигнутых
древнерусской духовностью при Андрее Рублеве, превратив умозрительную
работу иконописца, по точному выражению В.В. Бычкова, из
«философии в красках» в «эстетику в красках». Некоторое время после
кончины художника лучшие традиции великих мастеров поддерживали
сыновья Дионисия и другие одаренные живописцы его мастерской.
Вместе с тем общая атмосфера официальной культуры XVI в. с
характерным тяготением к установлению единобразия, к
морализаторству и «чинности» очень скоро отрицатгльным образом сказалась
на содержательной стороне иконописи — повествовательная,
иллюстративно-назидательная сторона постепенно затмевает умозрительное
начало. Начинает страдать и внешняя выразительность произведений
— уходят в прошлое и глубокомысленная «простота без пестроты»
икон XV в., и гармония чистых красок, и утонченность пропорций.
Показательно появление в 1550-е годы большой иконы A44x396),
именуемой «Благословенно воинство Небесного Царя...» (другое
название — «Церковь воинствующая»). Написанная в ознаменование
победы Ивана IV над Казанским ханством, она была ярким
выражением официальной идеологии Московского царства и учения о Москве
228
как третьем Риме. На иконе изображено триумфальное шествие
конного и пешего воинства. В его составе величаво движутся как герои
церковной истории — Георгий Победоносец, Дмитрий Сол у некий, так
и прославленные русские князья — Дмитрий Донской, Александр
Невский, Борис и Глеб, Владимир Святой, Владимир Мономах; и,
возможно, сам царь Иван Грозный запечатлен в числе чтимых Церковью
ратоборцев. Одна из трех верениц воинов почти целиком состоит из
христианских святых воителей-мучеников, увенчанных нимбами. Во
главе славной процессии несется на крылатом коне архангел Михаил.
Необыкновенная дружина направляется от горящей Казани (или, если
понимать шире, — от поверженного земного царства) к граду
небесному, к «новому Иерусалиму», где в окружении парящих ангелов
восседает на престоле Богоматерь с младенцем Иисусом на руках. Идеи
священности власти самодержцев, торжества православия на Святой
Руси, богоизбранности Московского царства, осененного
покровительством небесных сил и Богоматери, воплощены в этой иконе со всей
прямотой. Однако прежняя богословская глубина и художественная
выразительность иконописания явно утрачены.
Вкусы московского двора, богатеющего купечества требовали от
живописи красочности, подчеркнутой изощренности письма,
празднично-торжественного «благолепия». Отражая запросы заказчиков,
иконопись приобретает черты украшательства, манерности. Очень
ясно эти новые явления обозначились в иконах «строгановского письма».
Строгановская школа составляется в конце XVI в. из мастеров,
работавших над заказами влиятельных сольвычегорских купцов
Строгановых. Художником, в творчестве которого «строгановское письмо»
начинает обретать свое лицо, был Прокопий Чирин, мастер
чрезвычайно утонченного и красочного письма. Наиболее известная его
работа — икона «Никита-воин» A593 г.). Расцвет творчества Прокопия
Чирина, как и строгановской школы в целом, приходится на начало
XVII в.
Вторая половина XVI в. проходила под знаком постепенного
отступления от важнейших принципов древнерусской иконописи эпохи
Рублева и Дионисия, хотя в целом для развития изобразительного
искусства многие нововведения имели положительное значение.
Иконопись же мельчала.
Вместе с тем следует подчеркнуть, что в это время происходит
небывалое для прежних времен по своей интенсивности теоретическое
осмысление иконописи. По сути, только в XVI столетии икона для
229
древнерусских мыслителей становится предметом богословско-эстети-
ческого обсуждения. Чаша безмолвного созерцания переполнилась и
богословы спешили объясниться в своих чувствах.
Возникли два противоположных подхода к пониманию содержания
иконописи. Часть богословов отдавала предпочтение толкованию
иконописных образов сугубо в качестве символов, передающих лишь
очень условно сверхъестественные невидимые сущности. Их
оппоненты доказывали, что иконопись не есть иносказание и только.
Иконописное изображение, учили сторонники этой теории, с большей или
меньшей долей сходства передает облик изображаемого священного
явления, поэтому творчество художника есть не только умозрение, но
и подражание (мимесис).
Эти споры, свидетельствовавшие о зрелости
религиозно-эстетического мышления Древней Руси, пролагали пути дальнейшему
развитию русского изобразительного искусства.
МУЗЫКА
Музыка — культурное явление особого свойства. Еще в прошлом веке
хранение музыкального звука казалось фантастикой. Музыкальная
традиция текуча, ее поток легко обрывается или меняет русло.
Древнерусская нотная запись появляется достаточно поздно и не скоро
обретает совершенную форму. Вот почему наши знания об истории
древнерусской музыки вплоть до XVI в. достаточно зыбки. Иное дело
XVI столетие. Мало того, что этот век хранит свою музыкальную
культуру в удовлетворительных нотных записях, он еще и является
отправной точкой существования многих новшеств, которые перешли в более
поздние времена, развились и сыграли значительную роль в истории
русской музыки.
XVI век — начало бытования в официальной церковной и светской
певческой культуре знаменитого русского многоголосья. Возможно,
опыт многоголосного пения возник чуть ранее, в середине XV в. В XVI в.
он распространяется по Руси под названием «демественное» пение.
Само название призошло скорее всего от греческого слова domestikos,
обозначавшего руководителя хора и его солиста. Центрами сложения
демественного пения были Москва и Новгород — города, где издревле
певческое искусство высоко ценилось и поощрялось.
Раннее демественное пение было двухголосым: голос «демество»
сочетался со вторым голосом — «верхом» или «низом». По мере
развития демества партий становилось больше, звучание усложнялось.
230
«Для демества характерны также постоянные «оттяжки»
длительностей, эффект неожиданности. Последнее особенно проявляется в том,
что заключительный тон не опевается, происходит как бы обрыв
звучания. Произведения, написанные демественным распевом,
производят нарядное, праздничное впечатление, мелодии его особенно
впечатляющи. Демественные песнопения исполнялись большими и
искусными архиерейскими хорами в особо праздничных случаях».
Демественные распевы звучали по ходу больших церковных
богослужений и во время торжественных светских церемоний. Это говорит
о том, что в иерейской среде, в массе горожан, при дворе государей
появляется вкус к изящной музыке. Прежнее простое и строгое
унисонное пение уже не столь полно соответствовало духовности, ибо
духовность городских слоев, особенно зажиточной верхушки,
духовность государева окружения теперь была взбудоражена новыми
настроениями. Дедовская «простота без пестроты» в XVI в. не казалась
исчерпывающим идеалом и верхом совершенства. Душа человека
этого столетия желала многокрасочности, украшенности,
декоративности. Звучание распевов, как краски и линии иконописи, отвечали на
эти новые потребности духовной жизни.
По мере возрастания роли самодержавного начала в обществе
постепенно меняется репертуар песнопений: все больше становится
произведений внебогослужебного характера, исполнявшихся при
государевом дворе по случаю важных событий — восшествия на престол,
бракосочетания царствующих особ, приема посольств, побед над
неприятелем и т.д. Так формируется русская хоровая панегирическая
музыка («Многолетие», «Заздравная чаша» и др.).
Если прежние века хранят молчание о личностях создателей
музыкальных произведений, то памятники XVI столетия донесли до нас во
множестве имена одаренных музыкантов. Новгородская земля
славилась тем, что взрастила Маркела Безбородого, составителя
композиций-распевов и гимнографа, Варлаама Рогова, монаха Кирилл о-Бело-
зерской и Соловецкой обителей, автора многих песнопений. После
обучения в Новгороде в Москву приехал Федор Крестьянин,
прославившийся затем как создатель огромного количества музыкальных
произведений («Стихиры евангельские», распевы «Воскресни Боже» и
др.) Вполне вероятно, что Иван Грозный, писавший стихотворные
произведения духовного характера, пробовал свои силы в сочинении
музыки, и подданные могли услышать в Александровской слободе,
куда царь часто удалялся со своими сподвижниками, не только шум
231
пьяных оргий и крики жертв, но и исполненные любившим петь царем
и хором распевы Грозного.
В XVI в. Русь с удивлением знакомится с западноевропейскими
музыкальными инструментами (органом, клавикордами) и
инструментальной музыкой. И все реже в официальной обстановке звучат
скоморошьи голоса, звуки их гудков, домр и бубнов...
«СТОГЛАВ»
В самом стремлении людей XVI столетия дать определение формам
жизни и нормам нравственности, ясно обозначить принципы
художественного творчества следует видеть прежде всего отражение
сложности переживаемого периода: миновали времена, когда жили
прадедовскими обычаями, воспринимая их столь же естественно и просто, как
благовест на праздник. Когда традиционные основы общества и
культуры заколебались, появилась настоятельная потребность осознать их
в самой сути. А затем выразить в четком слове, чтобы столь же четко
закрепить, уберегая от разложения.
Вокруг себя русский человек позднего средневековья замечал не
только «поисшатавшиеся обычаи», но и явление еще более тревожное
— рождение нового порядка вещей.
Все больше людей верило еретическим учениям, принявшим в XVI в.
облик систематической богословской проповеди. Не успела Церковь
подавить ересь «жидовствующих», как появились другие, например
«новое учение» Феодосия Косого, беглого монаха. Его воззрения
состояли в критике догмата триединства Бога, в утверждении идеи
«самобытия» мира, возникшего без божественного участия, в отрицании
церковной обрядности.
Все больше людей внимало речам публицистов-вольнодумцев:
Максима Грека, Ивана Пересветова, Федора Карпова, взгляды
которых не укладывались в рамки русской православной ортодоксии и
официальной самодержавной идеологии. Публицистов XVI в. объединяет
стремление перестроить общество на разумных началах.
В городах и селениях все больше становилось иконописцев,
творивших не по «древним образам», а по «самомышлению», т.е. домысливая
от себя. Появляются примеры заимствования композиций и приемов
из западноевр'опейской гравюры, из католический традиции.
Все это и много другое, небывалое или в дедовские времена резко
порицаемое, пусть и окольными путями, но все же входило в строй
русской жизни XVI в.
232
Верность традиционным устоям заставляла стоявших у власти
почитателей старины напрягаться умом и силою. В 1551 г. при активном
участии царя состоялся Стоглавый Собор, на котором был принят
отражавший дух официальной культуры документ — «Стоглав» (назван
он так по числу глав — их 100)
«Стоглав» — любопытнейший памятник эпохи. Без обиняков
называет он пороки общества, бичует отступления от «добрых»
старопрежних обычаев. Во всем он находит печать небрежения «правдой»:
в церковной службе, в быту духовенства и мирян, в семейном
воспитании, в крестном знамении, во внешнем облике православных («а в
тридцать лет и старые главы бреют и брады и ус, и платье и одежи
иноверных земель носят, то почему познати хрестьян?»), даже в
приготовлении пищи. Отцов Собора угнетают неустройства и
прижившиеся нововведения. Они ищут богословские формулы, предписывают
нормы, ссылаются на заповеди отцов и прежние порядки, они грозят
церковными наказаниями и смертными муками — делают все, чтобы
увести Русь от соблазнов жизни не по обычаю.
«Свят, свят, свят», — говорили, перекрестившись, участники
Собора при воспоминании о тех духовных и общественных реформах,
которые наметились к середине XVI столетия на «латинском» Западе.
Законоположения «Стоглава», по мысли отцов Собора, должны были
оградить Русь от уподобления Западу, который в восприятии
православного Востока все больше впадал в ересь, в раздоры и прения. В
таких опасениях была своя правда: Западная Европа к середине XVI в.
уже основательно увязла в пучине распрей, порожденных
Реформацией.
Но вот что примечательно: обличители «инородных» новшеств
проявили на Стоглавом Соборе странную на первый взгляд
непоследовательность и беспомощность. Дотошные в мелочах, отцы Собора как бы
не видели, например, что в иконописи и музыке царят уже новые
формы, в литературе идут поиски художественной формы, новых
жанров. Одернув иконописцев, поддавшихся «самомышлению», и
предписав следовать заветам старых мастеров, «Стоглав» не дал ясных
богословских определений этим заветам и отступлениям от них. Живое
творческое начало старой иконописи уже становилось недоступным
разумению, оставалось одно лишь поклонение перед старой формой.
Да и само видение старой формы оказывалось превратным: когда через
два года после Стоглавого Собора глава Посольского приказа дьяк
И.М. Висковатый выступил с ортодоксальных позиций против нов-
233
шеств в иконописи, его составленные в духе подлинной старины
замечания Собор 1553 — 1554 гг. осудил как «развратные и хульные».
Почему? В сознании ревнителей старины незаметно новое подменяло
старое, и тем самым преобладание нового, пусть и в обличье
«старины», становилось неизбежным.
Итак, в середине XVI столетия охранительные меры против распада
традиционной древнерусской культуры были приняты. Однако
традиционализм и консерватизм, возведенные официальной идеологией
Московской Руси в ранг государственной и церковной политики, не
могли повернуть вспять подспудные движения русской духовности и
русской истории к новым рубежам. И потому уже не за горами было
время, когда протопоп Аввакум скажет: «Старой Руси больше нет».
Для него, человека середины XVII века, новая Русь станет
реальностью. А пока мы расстаемся с Русью XVI века, о состоянии которой
можно было бы сказать словами поэта:
Как осенью ненастной тлеет
Святая озимь, — тайно дух
Над черною могилой реет,
И только душ легчайший слух
Незадрожавший трепет ловит
Меж косных глыб, — так Русь моя
Немотной смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия...
(Вяч. Иванов)
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Средневековая русская культура... Кажется, перевернута последняя
страница. Страница чего? Книги. Книги, но не духовной истории
русского средневековья. Ибо наше средневековье не упокоилось мирно под
надгробной плитой с надписью дат. «История русской культуры, вся
она в перебоях, в приступах, в отречениях или увлечениях, в
разочарованиях, изменах, разрывах, — писал Г. Флоровский. — Всего
меньше в ней непосредственной цельности. Русская историческая ткань так
странно спутана, и вся точно перемята и оборвана. <...> Петр
Киреевский верно указывал, что Россия живет как бы в многоярусном быту
Это остается верным и о внутреннем быте, о тончайшем и внутреннем
234
строении народной души. Издавна русская душа живет и пребывает во
многих веках или возрастах сразу. Не потому, что торжествует или
возвышается над временем. Напротив, расплывается во временах.
Несоизмеримые и разновременные душевные формации как-то
совмещаются и срастаются между собой».
Итак, последняя страница духовной истории русского
средневековья еще не перевернута. В духовном смысле это средневековье рядом
с нами. И в нас.
235
ПРИЛОЖЕНИЯ
1. ДРЕВНИЕ ОПИСАНИЯ СЛАВЯН1
ОБЩИЙ ВЗГЛЯД
Эти племена, славяне и анты не управляются одним человеком, но
издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье
в жизни считается делом общим. И во всем остальном у обоих этих
варварских племен вся жизнь и законы одинаковы. Они считают, что
один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему
приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды.
Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к
людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть,
схваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное
положение, то они дают обещание, если спасутся, точас принести богу жертву
за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву то, что
обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они
почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы
всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они
в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они
часто меняют место жительства. Вступая в битву, большинство из них
идет на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они
никогда не надевают; иные не носят ни рубашек (хитонов), ни плащей,
а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бедрах, и в
таком виде идут на сражение с врагом. У тех и других один и тот же
язык, достаточно варварский. И по внешнему виду они не отличаются
друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи
и волос у них очень белый или золотистый и не совсем черный, но все
они тёмнокрасные. Образ жизни у них, как у масагетов, грубый, без
всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но, по существу, они не
плохие и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские
нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же.
Прокопай Кесарийский. Война с готами
1 Знакомясь с этими материалами, следует иметь в виду, что порой древние авторы
путали славян и варягов; кроме того, не всегда удается однозначно увязать
употребляемые древними авторами названия племен с существовавшими тогда народами.
237
РАДУШИЕ И ГОСТЕПРИИМСТВО
Они ласковы к иностранцам и с большим усердием провожают их
с одного места на другое, дабы предохранить их от несчастья, и если
случится обида гостю по нерадению хозяина, то сосед последнего
ополчается на него, считая священной обязанностью мстить за странника.
Маврикий, Стратегика
ЖЕСТОКОСТЬ НА ВОЙНЕ
Они мужественны и храбры. Когда нападают на другой народ, то
не отстают, пока не уничтожат его весь; насилуют побежденных и
обращают их в рабство. Они высокорослы, имеют хороший вид и
смелость в нападениях.
Ибн-Даст, писано в ЗО-е годы X в.
Как только скоро наступила ночь и явилась полная луна на небе,
русы вышли в поле, собрали все трупы убитых к стене и на
разложенных кострах сожгли их, заколов над ними множество пленных и
женщин; а совершив эту кровавую жертву, погрузили в струи Истра
младенцев и петухов, и таким образом задушили.
Лев Диакон, IX в.
МОГУЩЕСТВО И РАЗОБЩЕННОСТЬ
...Славяне народ столь могущественный и страшный, что, если бы
они не были разделены на множество поколений и родов, никто бы в
мире не мог им противостоять.
Абу-Обенд-Аль-Бекри, XI в.
Правивший с 582 по 602 гг. в Византии император Маврикий на основе своего
богатого военного и дипломатического опыта пришел к знаменательному выводу о
нравах славян и искусстве взаимоотношений со славянами:
Между ними (антами и славянами) господствуют постоянные
несогласия, что положат одни, на то не решатся другие, и ни один не
хочет повиноваться другому... Так как у них много царьков и эти
царьки между собой несогласны, то полезно привлекать некоторых из
них на свою сторону
Маврикий. Стратегика
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД
Я удивляюсь славянам, которые, несмотря на крайнее свое
невежество и удаление от всякой науки и мудрости, постановили о сожжении
238
всех своих мертвецов, так что не оставляют ни князя, ни другого
человека, без сожжения после смерти.
Абу-Бекр, писано около 930 г.
Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Их свирели длиною
в два локтя, лютня же их восьмиструнная. Хмельной напиток
приготовляют из меду. При сжигании покойников предаются шумному
веселью, выражая тем радость свою милости, оказанной покойнику богом.
Когда умирает кто-либо из них, они сжигают труп его. Женщины
их, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица.
На следующий день по сожжении покойника отправляются на место,
где оно происходило, собирают пепел и кладут его в урну, которую
ставят затем на холм. Через год после смерти покойника берут
кувшинов двадцать меду, иногда и больше, иногда и меньше, и несут их на
тот холм, где собирается семейство покойного, едят и пьют и затем
расходятся.
Ибн-Даст, писано около 30 г. X в.
Когда умирает у них кто-либо из знатных, то выкапывают ему
могилу в виде большого дома, кладут его туда и вместе с ним кладут
в эту же могилу как одежду его, так и браслеты золотые, которые он
носил; далее опускают туда множество съестных припасов, сосуды с
напитками и чеканную монету. Наконец, кладут в могилу живую и
любимую жену покойника. Затем отверстие могилы закладывается, и
жена умирает в заключении.
Ибн-Даст, писано около 30 г. X в.
ПОНЯТИЕ О ЧИСТОТЕ
Каждый день они непременно умывают себе лицо и голову
грязнейшей и нечистейшей водой; это делается так: каждый день утром
приходит девушка с большой лоханью с водой и ставит ее перед своим
хозяином, который моет в ней лицо, руки и волосы, моет и чешет их
гребнем в лохани, потом высморкается и плюет в нее... Когда он кончит
нужное ему, девушка несет лохань к тому, который сидит близ него и
он делает подобное товарищу; она же не перестает переносить лохань
от одного к другому, пока не обойдет кругом всех, находящихся в доме,
и каждый из них высморкается и плюет в нее, умывает в ней лицо и
руки.
Ибн-ФадлаНу писано в 20-е годы X в.
239
2. «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» О ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯНАХ
Поляне же, жившие сами по себе, как мы уже говорили, были из
славянского рода и только после назвались полянами, и древляне
произошли от тех же славян и также не сразу назвались древляне;
радимичи же и вятичи — от рода ляхов. Были ведь два брата у ляхов —
Радим, а другой — Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него
прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него
получили свое название вятичи. И жили между собой в мире поляне,
древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулебы же жили по
Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Днестру и
соседили с Дунаем. Было их множество: сидели они прежде по Днестру
до самого моря и сохранились города их доныне; вот почему греки
называли их «Великая Скифь».
Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и
предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих
кроткий и тихий, стыдливы перед снохами и сестрами, матерями и
родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость
имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводят
ее накануне, а на следующий день приносят за нее — кто что даст. А
древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг
друга, ели все нечистое, и браков у них не было, но умыкали девиц у
воды. А радимичи, вятичи, северяне имели общий обычай: жили в
лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при
снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между
селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские
песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и
по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем
делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и
сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили
на столбах при дорогах, как делают и теперь еще вятичи. Этого же
обычая держались и кривичи и прочие язычники, не знавшие закона
Божьего, но сами устанавливающие закон.
Повесть временных лет/1
Памятники литературы Древней Руси.
Начало русской литературы. XI — начало
XII века. М., 1978. С. 31.
240
3. ПОХОРОНЫ ЗНАТНОГО РУСА
В записях арабского путешественника Ибн-Фадлана хранится описание похорон
знатного руса. Большинство историков полагает, что оно относится к славянам,
некоторые же утверждают, что араб имел дело с варягами. Встанем на сторону большинства.
Итак...
Ибп-Фадлан встречает воинов-купцов, которых называет русами.
И еще прежде говорили, что они делают со своими выдающимися
мужами при их смерти такие дела, из которых самое меньшее — это
сожжение, так что мне очень хотелось присутствовать при этом, пока
наконец не дошло до меня известие о смерти одного выдающегося мужа
из их числа. И вот они положили его в его могиле и покрыли ее крышей
над ним на десять дней, пока не закончили кройки его одежды и их
сшивания. А это бывает так, что для бедного человека из их числа
делают маленький корабль, кладут мертвого в него и сжигают корабль,
а для богатого поступают так: собирают его деньги и делят на три трети
— одна треть остается для его семьи, одну треть употребляют на то,
чтобы для него скроить одежды, и одну треть, чтобы приготовить на
нее набид, который они будут пить в день, когда его девушка убьет
сама себя и будет сожжена вместе со своим господином, а они, всецело
предаваясь набиду, пьют его ночью и днем, так что иногда кто-либо
из них умирает, держа чашу в своей руке. И если умирает выдающийся
муж, то говорит его семья его девушкам и его отрокам: «Кто из вас
умрет вместе с ним?» Говорит кто-либо из них: «Я». И если он сказал
это, то это уже обязательно, так что ему уже нельзя обратиться вспять.
И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. И большинство
из тех, кто поступает так — это девушки.
И вот, когда умер этот муж, о котором я упомянул раньше, то
сказали его девушкам: «Кто умрет вместе с ним?» И сказала одна из
них: «Я». Итак, поручили ее двум девушкам, чтобы они оберегали ее
и были бы с нею, где бы она ни ходила, до того даже, что они иногда
мыли ей ноги своими руками. И принялись родственники усопшего за
дело — кройку одежды для него, за приготовление того, что ему нужно.
А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему.
Когда же пришел день, в которой будет сожжен он и девушка, я
прибыл к реке, на которой находился его корабль, — вот вижу, что он
уже вытащен на берег и для него поставлены четыре подпорки из
дерева хаданга (белого тополя) и другого дерева, и поставлено также
вокруг него нечто вроде больших помостов из дерева. Потом корабль
был протащен дальше, пока не был помещен на эти деревянные соо-
16-А.П.Забияко 241
ружения. И они начали уходить и приходить, и говорили речью,
которой я не понимаю. А мертвый был далеко в своей могиле, они еще
не вынимали его. Потом они принесли скамью, и поместили ее
стегаными матрацами и парчой византийской, и подушками из парчи
византийской; и пришла старуха женщина, которую называют «ангел
смерти», и разостлала на скамью подстилки, о которых мы упоминали.
И она руководит обшиванием его, приготовлением его, и она убивает
девушек. И я увидел, что она ведьма большая и толстая, мрачная.
Когда они прибыли к его могиле, они удалили в сторону землю с
деревянной покрышки, и удалили в сторону это дерево, и извлекли
мертвого в плаще, в котором он умер, и вот, я увидел, что он уже
почернел от холода этой страны. А они еще прежде поместили с ним в
его могиле набид, и некий плод, и тунбур (музыкальный инструмент,
наподобие домры). Итак, вынули они все это, и вот он не завонял, и
не изменилось у него ничего, кроме его цвета. Итак, они надели на
него шаровары, и гетры, и сапоги, и куртку, и хавтан парчовый с
пуговицами из золота, и надели ему на голову шапку из парчи, собо-
левую. И они понесли его, пока не внесли в ту палатку, которая на
корабле, и посадили его на матрац, и подперли его подушками, и
принесли набид, и плод, и благовонное растение, и положили его
вместе с ним. И принесли хлеба, и мяса, и луку, и бросили его перед ним;
и принесли собаку, и разрезали ее на две части, и бросили в корабле.
Потом принесли все его оружие и положили его к его боку. Потом взяли
двух лошадей и гоняли их обеих пока обе не вспотели. Потом разрезали
их обеих мечом и бросили их мясо в корабле, потом привели двух
коров, и разрезали их обеих так же, и бросили их обеих в нем. Потом
доставили петуха и курицу, и убили их, и бросили их обоих в нем. А
девушка, которая хотела быть убитой, уходя и приходя, входит в один
за другим из шатров, причем с ней соединяется хозяин шатра и говорит
ей: «Скажи своему господину: — Право же я сделала это из любви к
тебе».
Когда же пришло время после полудня, в пятницу, привели
девушку к чему-то, что они сделали наподобие обвязки больших ворот, и она
поставила обе свои ноги на ладони мужей, и она поднялась над этой
обвязкой, обозревая окрестность, и говорила нечто на своем языке,
после чего ее спустили, потом подняли ее во второй раз, причем она
совершила то же, что и в первый раз, потом ее опустили и подняли в
третий раз, причем она совершила то же, что сделала те два раза.
Потом подали ей курицу, она же отрезала ее голову и забросила ее.
242
Они взяли эту курицу и бросили ее в корабле. Я же спросил у
переводчика о том, что она сделала, а он сказал: «Она сказала в первый
раз, когда ее подняли: «Вот я вижу моего отца и мою мать»; сказала
во второй: «Вот все мои умершие родственники сидящие»; и сказала в
третий: «Вот я вижу моего господина сидящим в саду, а сад красив,
зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, так ведите же к
нему». И они пошли с ней в направлении к кораблю. И вот она сняла
два браслета, бывших на ней, и дала их той женщине, которая
называется «ангел смерти», а она — та, которая убивает ее. И она сняла
два ножных кольца, бывших на ней, и дала их тем двум девушкам,
которые служили ей, а они обе дочери женщины, известной под
именем «ангел смерти». Потом ее подняли на корабль, но еще не ввели ее
в палатку; и пришли мужи, неся с собой щиты и деревяшки, и подали
ей кубком набид, и вот она пела над ним и выпила его. Переводчик же
сказал мне, что она прощается этим со своими подругами. Потом дан
был ей другой кубок, и она взяла его и затянула песню, причем старуха
побуждала ее к питью его и чтобы войти в палатку, в которой ее
господин. И вот я увидел, что она уже заколебалась и хотела войти в
палатку, но всунула свою голову между ней и кораблем; старуха же
схватила ее голову, и всунула ее в палатку, и вошла вместе с ней, а
мужи начали ударять деревяшками по щитам, чтобы не слышен был
звук ее крика, ибо взволновались бы другие девушки и перестали бы
искать смерти со своими господами. Потом вошли в палатку шесть
мужей, и совокупились все с девушкой. Потом положили ее на бок
рядом с ее господином, и двое схватили ее ноги, двое — ее руки, и
наложила старуха, называемая «ангелом смерти», ей вокруг шеи
веревку, расходящуюся в противоположные стороны, и дали ее двум
мужам, чтобы они оба тянули ее; и она подошла, держа кинжал с
широким лезвием, и вот начала втыкать его между ребрами и
вынимать его, в то время, как оба мужа душили ее веревкой, пока она не
умерла.
Потом подошел ближайший родственник мертвеца, взял
деревяшку и зажег ее у огня. Потом подошли люди с кусками дерева и дровами,
и с каждым из них лучина, конец которой он перед тем воспламенил,
чтобы бросить ее в эти куски дерева. И пинимается огонь за дрова,
потом за корабль, потом за палатку и мужа и девушку, и все, что в
ней; подул большой, ужасающий ветер, и усилилось пламя, и
разгорелось неукротимое воспламенение его... И вот, действительно, не
прошло и часа, как превратился корабль, и дрова, и девушка, и госпо-
16* 243
дин в золу, потом в мельчайший пепел. Потом они построили на месте
этого корабля, который они вытащили из реки, нечто подобное
круглому холму, и водрузили в середине его большую деревяшку хаданга,
написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились».
Позже один из русов пояснил арабу идейную подоплеку обряда:
«Вы, арабы, глупы... Действительно, вы берете самого любимого вами
из людей и оставляете его в прахе. И едят его насекомые и черви. А
мы сжигаем его во мгновение ока, так, что он немедленно и тотчас
входит в рай».
Ибн-Фандал, писано в 20-е годы X в.//
Славяне и скандинавы, М., 1986. С. 70—73.
4. НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛУ
(старинный рассказ о поисках клада)
У одного боярина был холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на
Ивана Купалу в самую ночь сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы
клад достать. Дождался он этой ночи. Уложил он барина спать, скинул
крест, не молясь Богу, в одиннадцать часов ночи и пошел в лес. Входит
в лес. Жутко ему пришлось, раздался свист, шум, гам, хохот, он все
ничего, хоть жутко, а идет Только глядь, а черт с ногами на индейском
петухе верхом едет. И это ничего, прошел холоп и слова не сказал.
Глядит: вдали растет цветок, сияет, так точно на стебельке в огне
уголек лежит. Обрадовался холоп, бегом бежит, уж почти к цветку
подбежал, а черти его останавливают, кто за полу дернет, кто дорогу
загородит, кто под ноги подкатится — упадет холоп. Не вытерпел он
да как ругнет чертей: «Отойдите, — говорит, — вы от меня,
проклятые!» Не успел он выговорить, вдруг его назад отбросило.
Делать нечего, поднялся опять холоп, пошел, видит: опять на
прежнем месте блестит цветок. Опять его останавливают, опять дергают,
он и знать не хочет, идет себе, не оглянется, ни словечка не скажет,
не перекрестится, а сзади его такие-то строют чудеса, что страшно
подумать. Холоп и знать ничего не хочет, подошел к цветку, нагнулся,
ухватил его за стебелек, рванул, глядь: вместо цветка у черта рог
оторвал, а цветок все растет по-прежнему и на прежнем месте.
Застонал черт на весь лес. Не вытерпел холоп да как плюнет ему в рожу!
«Тьфу ты, чертова харя!» Не успел проговорить, как вдруг его опять
отбросило за лес. Убился больно, да делать нечего.
244
Вот он опять встал, идет опять в лес, и опять по-прежнему блестит
цветок на прежнем месте. Опять его останавливают, дергают, терпит
холоп, тихонько подполз к цветку и сорвал его. Пустился со цветком
домой бежать и боль забыл. Уж на какие хитрости ни подымались
черти — ничего, холоп бежит и думать об этом забыл, раз десять упал
до дому
Подходит домой, вдруг барин выходит из калитки, ругает холопа
на чем свет стоит: «Алешка! Где ты, подлец, был? Как ты смел без
спросу уйти?» Струсил холоп: злой был барин у него, да и вышел с
палкой. Повинился: «Виноват, — говорит, — за цветком ходил, клад
достать». Пуще прежнего барин озлился: «Я тебе, — говорит, — дам
за цветком ходить, я тебя ждал, ждал! Подай мне цветок: клад найдем,
вместе разделим». Обрадовался холоп, что барин хочет клад вместе
разделить, подал цветок, и вдруг барин провалился сквозь землю,
цветка не стало, и петухи запели.
Остался один холоп, поглядел, поглядел кругом себя, заплакал
бедняга и побрел домой. Приходит домой, глядит, а барин спит
по-прежнему. Потужил, потужил холоп, да так и остался ни при чем, лишь с
побоями.
Народная проза. М„ 1992. C.3J7 — 318.
5. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ СЛАВЯНСКИХ КУПЦОВ
Во время прибытия их судов к якорному мосту, каждый из них
выходит, имея с собой хлеб, мясо, молоко, лук и хмельной напиток,
подходит к высокому столбу, имеющему лицо, похожее на человеческое, а
кругом его расположены малые изображения, позади этих
изображений вставлены в землю высокие столбы. Он же подходит к большому
изображению, простирается перед и говорит: «О господине! Я пришел
издалека, со мной столько-то девушек, столько-то шкур соболей», —
так он говорит, пока не упоминает все, что он привез с собой из своего
товара. Затем говорит: «Этот подарок принес я тебе». И оставляет
принесенное перед столбом, говоря: «Желаю, чтобы ты мне доставил
купца с серебряными и золотыми деньгами, который купил бы у меня
все, что желаю продать и не прекословил бы мне купец во всем, что я
ему ни скажу». После этого он удаляется. Если же торговля его идет
плохо и задерживает его долго, тогда он приходит в другой и в третий
раз с дарами. И если все еще не достигнет того, чего желает, то при-
245
носит дары каждому из маленьких идолов, окружающих большой, и
молит их о заступничестве, говоря:«Это жены, сыновья и дочери
нашего господина!» Он подходит к каждому идолу, просит их о
заступничестве, и кланяется им смиренно. Часто продажа бывает ему легка,
и когда он продаст, говорит: «Господин мой исполнил мое желание,
должно вознаградить его за это». И берет он известное число рогатого
скота и овец, убивает их, часть мяса раздает бедным, остальное же
приносит и бросает перед большим столбом и малым, его
окружающими, и вешает головы рогатого скота и овец на столбы, вставленные в
землю, а когда настает ночь, то приходят собаки и съедают это, тогда
тот, кто оставлял жертву, говорит: «Мой господин соблаговолил ко мне
и съел мой подарок».
Ибп-Фадлан, писано в 20-е годы X в.
6. ПРЕДСВАДЕБНЫЕ ИСПЫТАНИЯ ЗАГАДКАМИ
«Повесть о Петре и Февронии Муромских», написанная древнерусским писателем
Ермолаем-Еразмом в XVI в., включает н себя литературную обработку фольклорного
сюжета о предсвадебном испытании жениха и невесты загадками.
«Повесть» рассказывает, что однажды приключилось с муромским князем Петром
тяжелая болезнь. В поисках исцеления он обращается к многим лекарям, но тщетно.
Прослышал Петр, что в Рязанской земле много врачей, и велел
везти себя туда — из-за тяжкой болезни сам он сидеть на коне не мог.
И когда привезли его в Рязанскую землю, то послал он всех
приближенных своих искать врачей.
Один из княжеских отроков забрел в село, называемое Ласково.
Пришел он к воротам одного дома и никого не увидел. И зашел в дом,
но никто не вышел ему навстречу. Тогда вошел он в горницу и увидел
удивительное зрелище: за ткацким станком сидела в одиночестве
девушка и ткала холст, а перед нею скакал заяц.
И сказала девушка: «Плохо, когда дом без ушей, а горница без
очей!» Юноша же, не поняв этих слов, спросил девушку: «Где хозяин
этого дома?» На это она ответила: «Отец и мать мои пошли взаймы
плакать, брат же мой пошел сквозь ноги смерти в глаза глядеть».
Юноша же не понимал слов девушки, дивился, видя и слыша
подобные чудеса, и спросил у девушки: «Вошел я к тебе и увидел, что ты
ткешь, а перед тобой заяц скачет, и услыхал я из уст твоих какие-то
странные речи и не могу уразуметь, что ты говоришь. Сперва ты
сказала: плохо, когда дом без ушей, а горница без очей. Про отца же и
246
мать сказала, что они пошли взаймы плакать, про брата же сказала —
«сквозь ноги смерти в глаза смотрит». И ни единого слова твоего я не
понял!».
Она же сказала ему: «И этого-то понять не можешь! Пришел ты в
дом этот, и в горницу мою вошел, и застал меня в неприбранном виде.
Если бы был в нашем доме пес, то учуял бы, что ты к дому подходишь,
и стал бы лаять на тебя: это — уши дома. А если бы был в горнице моей
ребенок, то, увидя, что идешь в горницу, сказал бы мне об этом: это
— очи дома. А то, что я сказала тебе про отца и мать и про брата, что
отец мой и мать пошли взаймы плакать — это пошли они на похороны
и там оплакивают покойника. А когда за ними смерть придет, то другие
их будут оплакивать: это — плач взаймы. Про брата же тебе так
сказала потому, что отец мой и брат — древолазы, в лесу по деревьям мед
собирают. И сегодня брат мой пошел бортничать, и когда он полезет
вверх на дерево, то будет смотреть сквозь ноги на землю, чтобы не
сорваться с высоты. Если кто сорвется, тот ведь с жизнью расстанется.
Поэтому я и сказала, что он пошел сквозь ноги смерти в глаза глядеть».
Говорит ей юноша: «Вижу, девушка, что ты мудра. Назови мне имя
свое». Она ответила: «Зовут меня Феврония».
Прослышав о мудрости девушки, князь сам отправился к Февронии в надежде найти
излечение. Однако денушка условием исцеления князя ставит свадьбу между ней и
Петром. Петр колеблется...
Девушку же он захотел испытать в ответах — так ли она мудра,
как он слыхал о речах ее от отрока своего. Послал он к ней с одним из
своих слуг небольшой пучок льна, говоря так: «Эта девица хочет стать
моей супругой ради мудрости своей. Если она так мудра, пусть из этого
льна сделает сорочку, и одежду, и платок за то время, пока я в бане
буду». Слуга принес Февронии пучок льна и, вручив его ей, передал
княжеский наказ. Она же сказала слуге: «Влезь на нашу печь и, сняв
с грядки поленце, принеси сюда». Он, послушав ее, принес поленце.
Тогда она, отмерив пядью, сказала: «Отруби вот это от поленца». Он
отрубил. Она говорит ему: «Возьми этот обрубок поленца, пойди и дай
своему князю от меня и скажи ему: за то время, пока я очешу этот
пучок льна, пусть князь твой смастерит из этого обрубка ткацкий стан
и всю остальную снасть, на чем будет ткаться полотно для него». Слуга
принес к своему князю обрубок поленца и передал слова девушки.
Князь же говорит: «Пойди скажи девушке, что невозможно из такой
маленькой чурочки за такое малое время смастерить то, чего она
просит!» Слуга пришел и передал ей слова князя. Девушка же на это
247
ответила: «А это разве возможно — взрослому мужчине из одного
пучка льна, за то малое время, пока он будет в бане мыться, сделать
сорочку, и платье, и платок?» Слуга ушел и передал эти слова князю.
Князь же подивился ответу ее.
В конце концов князь берет и жены мудрую Фснропию.
Повесть о Петре и Февропии Муромских Ермолая-Еразма/1
Изборник: Повести Древней Руси. М., 1986. С.251 — 254.
7. ЛЕТОПИСНОЕ СКАЗАНИЕ ОБ «ИЗБРАНИИ ВЕР»
В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря:
«Ты, князь, мудр и смыслен, закона не знаешь, уверуй в закон наш и
поклонись Магомету». И спросил Владимир: «Какова же вера ваша?»
Они же ответили: «Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать
обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит,
можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти
красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее
красоту всех; та и будет ему женой. Здесь же, говорит, следует
невозбранно предаваться всякому блуду. Если кто беден на этом свете, то и
на том», и другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно.
Владимир же слушал их, так как и сам любил жен и всякий блуд;
потому и слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание,
воздержание от свиного мяса и от питья; и сказал он: «Руси есть
веселие пить, не можем без того быть!» Потом пришли иноземцы из Рима
и сказали: «Пришли мы, посланные папой». И обратились к
Владимиру: «Так говорит тебе папа. «Земля твоя такая же, как и наша, а вера
наша не похожа на твою, так как наша вера — свет; кланяемся мы
Богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц и все, что дышит,
а ваши боги — просто древо». Владимир же спросил их: «В чем заповедь
ваша?» И ответили они: «Пост по силе: «если кто пьет или ест, то все
это во славу Божию», — как сказал учитель наш Павел». Сказал же
Владимир иноземцам: «Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не
приняли этого». Услышав об этом, пришли хазарские евреи и сказали:
«Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый
своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем
в единого бога Авраама, Исаака и Иакова». И спросил Владимир: «Что
у вас за закон?» Они же ответили: «Обрезываться, не есть свинины и
248
зайчатины, хранить субботу». Он же спросил: «А где же земля ваша?»
Они же сказали: «В Иерусалиме». Снова спросил он: «Точно ли она
там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по
различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам».
Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты
Богом и рассеяны; если Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы
рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»
Затем прислали греки к Владимиру философа со следующими
словами: «Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять
свою веру Вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх
всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых
обрушил Господь горящий камень, и затопил их, и потонули. Так вот
и этих ожидает день погибели, когда придет Бог судить народы и
погубит всех, творящих беззакония и скверны. Ибо, подмывшись,
вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде, и поминают Магомета. Так
же и жены их творят ту же скверну, и еще даже большую...» Услышав
об этом, Владимир плюнул на землю и сказал: «Нечисто это дело».
Сказал же философ: «Слышали мы и то, что приходили к вам из Рима
проповедовать у вас веру свою. Вера же их немного от нашей
отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не
заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб:
«Сие есть тело мое, преломляемое за вас...», так же, и из чаши вкушая,
говорил: «Сие есть кровь моя нового завета». Те же, что не совершают
этого, неправильно веруют». Сказал же Владимир: «Пришли ко мне
евреи и сказали, что немцы и греки веруют в того, кого они распяли».
Философ ответил: «Воистину веруем в того. Их же пророки
предсказывали, что родится Бог, а другие, что распят будет и погребен, но в
третий день воскреснет и взойдет на небеса». <...> Владимир спросил:
«Зачем же сошел Бог на землю и принял такое страдание?» Ответил
же философ: «Если хочешь послушать, то скажу тебе по порядку с
самого начала, зачем Бог сошел на землю». Владимир же сказал: «Рад
послушать».
Повесть временных лет/1
Памятники литературы Древней Руси,
Начало русской литературы. XI —
начало XII века. М., 1978. С. 99 — 103.
249
8. «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» О КРЕЩЕНИИ КИЕВЛЯН
После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников
корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и
сосуды церковные, и иконы на благословение себе. Поставил и церковь
в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая
землю из насыпи; стоит церковь та и доныне. Отправляясь, захватил
он и двух медных идолов и четыре медных коней, что и сейчас стоят
за церковью святой Богородицы и про которые невежды думают, что
они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, а сам
вернулся в Киев. И когда пришел, повелел опрокинуть идолы — одних
изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту
коня и волочить его с горы по Боричеву взводу к Ручью, и приставил
двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что
дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который
обманывал людей в этом образе, — чтобы принял он возмездие от людей.
«Велик ты, Господи, и чудны дела твои!» Вчера еще был чтим людьми,
а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру,
оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения.
И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему
людей, сказав им: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А
когда пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили,
что им было приказано. И когда пустили Перуна и прошел он пороги,
выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло место то Перунья
Отмель, как и до сих пор зовется. Затем послал Владимир по всему
городу со словами: «Если не придет кто завтра на реку — будь то
богатый или бедный, или нищий, или раб, — да будет мне враг».
Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: «Если бы не
было это хорошим, не приняли бы это князь наш и бояре». На
следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими
на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там
до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые
держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали
молитвы, стоя на месте. И была видна радость на небе и на земле по
поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: «Увы мне!
Прогоняют меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь
не слышно было учения апостольского, не знали здесь Бога, но
радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я
невеждой, а не апостолами и не мучениками; не буду уже царствовать более
250
в этих странах». Люди же, крестившись, разошлись по домам.
Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его, посмотрел на небо и
сказал: «Христос Бог, сотворивший небо и землю! Взгяни на новых
людей этих и дай им, Господи, познать тебя, истинного Бога, как
познали тебя христианские страны. Утверди в них правильную и
неуклонную веру, и мне помоги, Господи, против дьявола, да одолею
козни его, надеясь на тебя и на твою силу». И, сказав это, приказал
рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры.
И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол
Перуна и другие и где творили им требы князь и люди. И по другим
городам стали ставить церкви и определять в них попов, и приводить
людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у
лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же
детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они в вере, и
плакали о них, как о мертвых.
Когда были отданы в учение книжное, то тем самым сбылось на
Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова
книжные и ясен будет язык косноязычных». Не слышали они раньше учения
книжного, но по Божьему устроению и по милости своей помиловал
их Бог; как сказал пророк: «Помилую, кого хочу». Ибо помиловал нас
святым крещением и обновлением духа, по Божьему изволению, а не
по нашим делам. Благословен Господь Иисус Христос, возлюбивший
Русскую землю и просветивший ее крещением святым.
Повесть временных лет/1
Памятники литературы Древней Руси,
Начало русской литературы. XI —
начало XII века. М.у 1978. С.131 — 133.
9. СИМВОЛ ВЕРЫ
Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли,
видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа,
Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденного прежде всех век;
Света от Света, Бога истиннна от Бога истинна, рожденна, несотво-
ренна, единосущна Отцу, Имже вся быша . Нас ради человека и
нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята
1 Имже вся быша — Бог-Отец все сотворил Сыном Споим как вечной премудростью
своей и печным Словом Своим.
251
и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем
Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по
Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки
грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не
будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца
исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаго-
лавшаго пророки. Во Едину Святую, Соборную и Апостольскую
Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю
воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь.
10. ПРАВОСЛАВНЫЕ МОЛИТВЫ
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Молитва Святому Духу
Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся
исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися
в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Триснятое
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки
веков. Аминь.
Молитва ко Пресвятой Троице
Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша, Вла-
дыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша
имене Твоего ради.
Господи, помилуй.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки
веков. Аминь.
Молитва Господня
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет
Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб
наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы
1 Одесную — спрапа.
252
оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави
нас от лукаваго.
Песнь Пресвятой Богородице
Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою;
благословсна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса
родила еси душ наших.
Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, Приснобла-
женную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую
Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без нетления Бога Слова
рождшую, сущую Богородицу Тя величаем.
Молитва Иисусова
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.
Молитва о живых
Спаси Господи, и помилуй отца моего духовнаго (имя), родителей
моих (имена), сродников (имена), начальников, наставников,
благодетелей (имена) и всех православных христиан.
Перед началом всякого дела:
Господи, благослави!
По окончании:
Слава Тебе, Господи!
Молитва митрополита Илариона
О Владыка, Царь и Боже наш, высокий и славный человеколюбец,
воздающий по трудам славу и честь, творящий сопричастников своему
цесарству, помяни, ибо благ, и нас смиренных, потому что имя Твое
— человеколюбц!
Хоть и добрых дел не имеем, но уповаем на щедрое милосердие
Твое: спаси нас, ибо мы — люди Твои и овцы паствы Твоей, мы —
стадо, которое недавно Ты начал пасти, исторгнув из пагубы идоло-
служения. Добрый пастырь, положивший душу Свою за овец Своих!
Не оставь нас, хоть еще и заблуждаемся, не отвергай нас, хоть еще и
согрешаем пред Тобой, как новокупленные рабы, не угождающие пока
по всему своему господину. <...>
253
Не насылай на нас скорби и голода , напрасных смертей, огня,
потопления, чтобы не опали от веры нетвердые в ней! Понемногу
накажи, а помногу помилуй, по немногу рань, но милостиво исцели,
сильно не опечаль, а скоро развесели, ибо не терпит наше естество
долгого гнева Твоего, как стебли огня. Укроти гнев, умилосердуйся,
потому что в Твоей власти помиловать и спасти. Поэтому простри
милость Твою на людей Твоих, идущих ратью прогони, мир утверди,
вреждебные страны укроти, голод оберни изобилием, владыками
нашими пригрози соседям, бояр умудри, города умножь, церковь Твою
укрепи, достояние Свое убереги, мужчин и женщин, младенцев спаси.
Пребывающих в рабстве, в плену, в заточении, в пути, в плавании, в
темницах, жажде, голоде и наготе, — всех помилуй, всех утешь, всех
обрадуй, подавая им радость, телесную и душевную. Молением и
молитвами Пречистой Матери Твоей, святых небесных сил и Предтечи
Твоего и Крестителя Иоанна, апостолов, пророков, мучеников,
преподобных и всех святых молитвами прояви милосердие и помилуй нас.
Чтобы милостью Твоей в единой вере пасомые, все вместе весело и
радостно славим Тебя, Господа нашего Иисуса Христа, с Отцом и
Пресвятым Духом — Троицу нераздельную, единобожественную,
царствующую на небесах и на земле, над ангелами и над людьми, над
видимой и невидимой тварью ныне и всегда и во веки веков! Аминь!
Молитва перед учением
Преблагий Господи, ниспосли нам благодать Духа Твоего Святаго,
дарствующаго и укрепляющаго душевная наша сиуш, дабы внимающе
преподаваемому нам учению, возрасли мы Тебе, нашему Создателю,
во славу, родителям же нашим на утешение, Церкви и Отечеству на
пользу.
Молитва после учения
Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати
Твоея, во еже внимати учению. Благослави наших начальников,
родителей и учителей, ведущих нас к познанию блага, подаждь нам силу
и крепость к продолжению учения сего.
11. НАЧАЛО СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
Ведь сначала славяне не имели букв, но читали и гадали с помощью
черт и зарубок, будучи язычниками. Когда же крестились, то попыта-
254
лись записывать славянскую речь римскими и греческими письменами
без правил. Но как можно верно написать греческими буквами «Бог»,
или «живот», или «зело», или «церковь», или «чаяние», или «яд», или
«широта», или «юность», или «язык» и другие подобные слова? И так
было многие годы.
Потом же человеколюбец Бог, который устраивает все, не
оставляет и человеческий род славянский, и послал к ним святого Константина
Философа, названного в монашестве Кириллом, мужа праведного и
истинного. И создал его посредством тридцать восемь букв, одни по
образу греческих письмен, другие же в соответствии со славянской
речью.
Вот каковы буквы славянские, и так их надлежит писать и
выговаривать, а, б, в, и так далее. Из них двадцать четыре подобны греческим
письменам..., а четырнадцать соответствуют славянской речи...
Некоторые говорят: «Зачем он создал тридцать восемь букв, можно
и меньшим числом писать, как греки пишут двадцатью четырмя», —
а не знают они, сколькими знаками пишут греки. Есть ведь у них
двадцать четыре буквы, но их не хватает для книг, и добавили они еще
одиннадцать двоегласных и три цифры — шесть, девяносто,
девятьсот, и собирается всех знаков тридцать восемь. Подобно тому и так
же сотворил святой Кирилл тридцать восемь букв.
Другие же говорят: «Зачем нужны славянские книги? Ведь не
создали их ни Бог, ни апостолы, и не являются они исконными, как
еврейские, римские и греческие, что существуют изначально и угодны
Богу». А иные считают, что письмена сотворил сам Бог, и сами не
знают, что говорят, окаянные, якобы Бог повелел, чтобы книги были
лишь на трех языках, как сказано в Евангелии: «И была над ним
надпись, написанная словами Греческими, Римскими и Еврейскими»,
— а славянских там не было, потому и славянские письмена не от Бога.
Что ответим и что скажем этим безумцам? Скажем то, что мы
узнали из Священного писания. Все по порядку исходит от Бога, а не
за один раз. Вначале не создал Бог ни еврейский, ни римский, ни
греческий языки, но сирийский, которым говорили Адам и люди от
Адама и до потопа и от потопа до тех пор, пока Бог не разделил языки
при столпотворении Вавилонском, как говорит Писание. И когда
разделены были языки, вместе с языками разделены были между
народами нравы, обычаи, уставы, законы и знания. Египтянам — земледелие,
персам же, халдеям и ассирийцам — звездочетство, волхование,
врачевание, колдовство и все искусства человеческие, а евреям — святые
255
книги, в которых написано, как Бог сотворил небо и землю и все, что
на ней, и человека, и по порядку, как сказано в Писании, грекам же
— грамматику, риторику, философию.
Но до этого не было у греков букв для своего языка, однако
записывали они свою речь финикийскими письменами, и так было много
лет. Потом же пришел Паламед и, начиная с «альфы» и «беты», нашел
для греков лишь шестнадцать букв. Кадм Милетский прибавил к ним
еще три буквы. И так в течение многих лет писали они девятнадцатью
буквами. И потом Симонид нашел и добавил две буквы, а Эпихарм-
сказитель нашел еще три буквы, и собралось их двадцать четыре.
Через много лет Дионисий Грамматик нашел шесть двоегласных, а
потом другой — пять и третий — еще три цифры.
И так многие люди за многие годы едва собрали тридцать восемь
знаков. Потом же, по прошествии многих лет, Божьим повелением
нашлось семьдесят мужей, кторые перевели Писание с еврейского
языка на греческий. Для славян один Константин, называемый Кириллом,
и буквы создал, и книги перевел за немногие годы: а они — большим
числом людей и за много лет. Семеро их создали буквы, а семьдесят
— перевод. И потому еще славянские письмена святы и более достойны
почитания, что создал их святой муж, а греческие — язычники —
эллины.
Ежели скажет кто, что дело Кирилла не совершенно, ибо и поныне
еще не завершено, то и на эти речи есть ответ: и греческие буквы много
раз доделывали Аквила и Симмах и потом многие иные. Ибо легче
исправлять, чем заново создавать.
Если спросишь книжников греческих: «Кто создал ваши буквы или
книги перевел, и в какое время?» — то редкие из них это знают. Если
же спросишь славянских книжников: «Кто ваши буквы создал и книги
перевел?» — то все знают и, отвечая, говорят: «Святой Константин
Философ, названный Кириллом, он и буквы нам создал, и книги
перевел; и Мефодий, брат его. Ведь еще живы те, кто их видел». <...>
Есть же и другие ответы, как скажем мы в ином месте, а ныне
времени мало. Так, братия, дал Бог славянам разум. Слава Ему и
честь, и власть, и поклонение — ныне и присно, и во веки веков! Аминь.
Черноризец Храбр. Сказание о буквах. X в./1
Родник златоструйный: Памятники
болгарской литературы IX —
XVIII веков: Сб. М., 1990. С. 145 — 148.
256
12. ХРИСТИАНСКАЯ КАРТИНА МИРА
О видимых творениях
Один наш Бог, достославный в Единстве и Троице, сотворил из
небытия к бытию небо и землю и рее, что на ней есть, одно вывел из
небывшего прежде, подобно небу, земле, воздуху, огню и воде, а другое
— из того, что было сотворено Им, — например, живых существ,
растения и семена. Ибо эти создания возникли по воле Творца из
земли, воды, воздуха и огня.
О водах
Точно так же и вода — одна из четырех стихий, прекрасное Божье
творение. Это стихия мокрая, холодная и тяжелая. Она стремится
вниз, легко разливаясь по поверхности. О ней упоминается в
Божественном писании: «И была тьма над бездною, и Дух Божий носился над
водою». Потому что бездна — ничто иное, как множество воды, чей
предел неведом человеку. Ибо вначале вода покрывала всю землю. Бог
прежде создал твердь и отделил воду, что была под твердью, от воды,
которая над твердью. И сказал Бог: «Да будет твердь!» И стало так. А
для чего поместил Бог воду над твердью? По причине теплоты,
исходящей от солнца и эфира, ибо сразу за твердью простирается эфир, а
Солнце, Луна и звезды стоят на тверди. Если бы воды не было над
твердью, она воспламенилась бы от жара.
Затем Бог повелел водам собраться в одно место. И выражение
«одно место» не означает, что воды собрались в одном лишь месте, ибо
далее в Писании сказано: «... а собрание вод назвал морями». Слова
эти указывают, что все воды тогда находились отдельно от земли.
Итак, воды собрались в одно место, и явилась суша. Так совершились
два моря, обтекающие Египет, ибо он лежит между этими двумя
морями. Совершились и другие моря, как горы, острова, бухточки,
пристани и порты с разными заливами. Одни из них имеют мелкое,
песчаное дно, а другие — обрывистое и глубокое сразу у самого берега.
Таким стало море, разлитое на Востоке, которое называют
Индийским, и также северное море, которое называют Каспийским. Так же
возникли и озера.
Есть и Океан, который, словно река, обтекает всю землю. О нем,
мне кажется, сказано в Божественном писании: «Из Эдема выходила
река», в которой сладкая вода для питья. Океан дает морям воду,
17-А.П.Забияко 257
которая после долгого стояния в них становится горькой, причем зной
и ветер постоянно иссушают самую лучшую ее часть. Так из сладкой
воды образуются облака и идут дожди.
Океан разделяется на четыре реки. Имя одной — Фисон, сиречь
индийский Ганг. Имя второй — Гихон, сиречь Нил, она протекает из
Эфиопии в Египет. Имя третьей реки — Тигр, а четвертая река —
Евфрат. Есть много и других великих рек. Одни из них напояют моря,
а другие уходят в землю. Ибо сама земля пористая и изрезана
внутренними ходами, словно некими жилами, через которые она
принимает морскую воду, а выводит наружу источники.
Свойства воды в источниках зависят от почвы, ибо морская вода
процеживается сквозь землю и, просачиваясь наружу, становится пре-
есной. Если почва того места, откуда выходит источник, горькая или
соленая, то вода будет такой же. Подчас вода, будучи сжата землей,
нагревается и под напором вырывается наружу. Так и появляются на
земле естественные горячие воды. Итак, по Божьей воле, на земле
сотворились пустоты и воды собрались в своих местах. Затем повелел
Бог воде первой произвести «душу живую», ибо прежде хотел Он через
воду и витавшего над ней Духа Святого обновить человека крещением.
Об этом, помимо всего прочего, говорит святой Василий. Вода
произвела рыб больших и всякую душу животных, пресмыкающихся по
земле, и всякую птицу пернатую. И так через птиц соединяются вода,
земля и воздух, ибо птицы сотворены из воды, ходят по земле и летают
по воздуху
Вода самая прекрасная из стихий и весьма полезная, ибо омывает
она от нечистоты не только плотский, но, — если воспримет благодать
Святого Духа, — и нечистоты душевной.
О человеке
... Душа есть живая сущность, простая и бесплотная, в естестве
своем невидимая глазу; бессмертная, одаренная умом и рассудком;
имеющая органом своим — плоть, которая способна чувствовать и
воспроизводиться; у души есть ум, представляющий собой не нечто
особое, а самую чистую часть ее самой. Посему, что есть глаз для
плоти, то ум — для души. Над душой ничто не властно; она наделена
способностью желать и действовать; она изменчива, то есть обладает
переменчивой волей, ради чего она и сотворена, получив все это во
258
естество свое от Того, Кто ее создал, приобретая от Него благодать,
бытие и то самое, что составляет саму ее природу.
Иоанн Экзарх. Небеса. IX — нач. X в.//
Родник златоструйный: Памятники
болгарской литературы IX — XVIII веков.
Сб. М., 1990. С. 41 — 42.
Пролог
Что может быть прекраснее для боголюбцев, кои воистину жаждут
вечной жизни, нежели никогда не отступать мыслью от Бога и помнить
Его благие дела? Так и ты, господин мой, славный царь Симеон-хри-
столюбец! Неустанно ищешь ты Его заповедей и творений, желая
украситься и прославиться. Ибо и у нас так принято, когда верный раб
видит, что господин его вершит некое добро, то он не только сам, зная
об этом, хочет радоваться и веселиться, но желает, если возможно,
чтобы весь мир узнал о том. А сколь румяны, радостны и веселы те,
кто досыта пьет и ест; но намного выше их те, коих питает мысль,
созерцанье Божьих дел и кои гордятся ими, желая чтоб и другие
видели и возлюбили эти дела! У таковых вырастут крылья, точно у
орлов, и они возвысятся и избегнут мучений. Ибо радость не знает мук,
но дает крылья. И как не радоваться, когда, ища, постигает он, ради
кого солнцем и звездами украшено небо, ради кого земля осыпана
садами, дубравами и цветами и увенчана горами, ради кого разлиты
моря и реки, полные воды и рыб, для кого уготован рай, само то
царство? И как поймет он, что ради него, а не ради кого иного создано все
это, то как же ему не радоваться и сладко не веселиться? Притом он
еще должен вспомнить, по чьему образу он создан сам, каков его сан,
каково его призвание. А если поразмыслит он о других вещах, то как
не возгордиться и не порадоваться ему? И если припомню я те шесть
слов о сотворении мира за шесть дней, то надо бы хоть коротко сказать
и о них. Хорошо бы следуя за ними, поговорить об этом благом деле.
Ибо Бог создал мир не так, как люди, строющие дома или корабли, не
так, как медники, или золотари, или ткачи, или, к примеру, ковали,
кои, собирая по деталям, создают необходимые вещи, но инструмент
и орудия труда заимствуют друг от друга. А Бог подумает и сотворит
то, что прежде не было. Богу ничего не надо, а человеческие ремесла
нуждаются друг в друге... Великому Творцу не надо ничего — ни
инструмента, ни материала. Они, да еще время, труд, уменье и ста-
17* 259
ранье нужны другим умельцам, а Богу достаточно лишь желания. Он
творит все, что захочет — в воде и во всех безднах, как говорят чистые
слова Писания.
Дивлюсь я и тому, как не иссякает и не оскудевает воздух, когда
столько людей и столько бессловесных тварей непрестанно дышат, и
столько лучей солнечных и таких знойных проходит сквозь него; а ведь
есть еще луна и звезды. О, чудо из чудес! Но скажу, что и это не диво
дивное, и не дивиться надо нам, когда Бог нечто совершает, а
благодарить Его и восхвалять, ибо Он просто творит то, что хочет. И в дела
свои он вложил много сил, дабы жили они столько, сколько Он
пожелает. Поэтому и земля пребывает такой, какой прежде сотворена; и
море не мелеет и не разливается; и воздух до селе сохраняет свое
естество; и солнце не растопило небесную твердь, и твердь, будучи
прежде водой, не разлилась, а осталась твердью. Ибо Творец дал
существование противоположным началам — мокрому и сухому или же
холодному и теплому — и собрал их воедино для созидания и любви.
И потому, когда мы видим одно из сих творений, — как солнце
движется к северным странам или к южным, а порой стоит среди неба;
как луна то растет, то убывает; и как звезды в урочный час появляются
и исчезают, назначая время жатвы и сева, а мореплавателям
предвещая бурю или гладь, — за все, что мы видим, господин мой, восхваляем
Творца, блага сии сотворившего, и через видимое восходим к
невидимому. Но не восшествие нужно нам, а вера; ибо с ней мы можем узреть
Его. И когда видим мы, как чередуются времена года, как земля
орошается дождем, растит траву и покрывается ею, как волнуются нивы
и зеленеют дубравы, как прорастают лесом горы и плодоносят сады,
— и восхвалим Господа и воспоем вместе с блаженным Давидом,
говоря: «Возвеличились дела Твои, Господи! Все премудростью сотворил
Ты!» Когда слышим мы, как поют на разные голоса прекрасные песни
певчие птицы: соловьи, дрозды и сойки, иволги и сквроцы, кузнечики
и цикады, ласточки и жаворонки, и иные птицы без числа, тогда мы,
восхищаясь, славим Творца! Ибо Он не из тех творцов, кои создают
из готовой материи. А все Он вывел из небытия к бытию и дал бытие
небывшему, ибо легко Ему творить и из небытия и из бытия. Так
некогда сотворил Он мир, и, так сказать, творит ежедневно. Но не из
готовых тел создает Он живые тела, а из небывшего творит души, и не
всем живущим, а только человеку: от птиц создает птиц, от
плавающих — плавающих и от иных родов — соответственно свой род. А
260
людям также дарует Он земные плоды, высеваемые и сажаемые. В
начале на земле, еще не засеянной и не вспаханной, произрастали
всякие виды растений, и она рождала пресмыкающихся, четвероногих
и водное естество родила таким, как заповедовал Он, родила также и
животных, кои живут в воде и кои летают по воздуху. И сами эти земля
и небо, воздух и водное естество, огонь и свет, как Он повелел,
возникли не из материи, но из небывшего никогда сам Творец вывел из
небытия к бытию, явившись этому великому кораблю, то есть
творению, Сам же и правит премудро этим кораблем. Так сказал верховный
пророк Его Моисей, восприняв на Синайской горе от премудрого
Творца, Господа Бога и Владыки.
А эти шесть слов, господин мой, не сами мы сочинили, но взяли
что-то и переписали теми же словами из «Шестоднева» святого
Василия; а иное позаимствовали у него по смыслу; также из Иоанна и из
кого нам в разные времена читать доводилось. Вот так и собрали целое:
подобно человеку, мимо которого прошел бы господин его, и тот
пожелал бы построить господину своему дворец, но не имея из чего
строить, пошел бы он к богатым людям и попросил бы у них — у одного
мрамор, у другого кирпичи, и так возвел бы стены, а мрамором,
выпрошенным у богатых, выложил бы пол. Когда же захотел бы он тот
дворец покрыть, не имея материал для кровли, достойного кирпичей,
стен и мрамора, сплел бы сетку над дворцом и покрыл бы его соломой,
а двери сплел бы из прутьев, так соорудив затвор. Так приходится
поступать не имущему в своем доме ничего.
Столь же беден и наш ум: не имея в своем доме ничего, строит он
из чужого, добавляя кое-что и из своего нищенского дома. Приписал
я здесь некие слова, но они вроде соломы и прутьев. И если повелителю
будет угодно, да примет он это все как дело рук моих. Да продлит
Господь Бог, Владыка из владык дни повелителя тому, да угодит ему
и попадет он в рай со всеми преподобными мужами. А нашему Богу
слава во веки веков! Аминь.
«Шестоднев» этот написан пресвитером Иоанном Экзархом по сочинениям святого
Василия, а также Иоанна, Северна на, Аристотеля-Философа и других, как сам он
свидетельствует об этом в прологе.
Иоанн Экзарх. Шестоднев. IX — X вв.//
Родник златоструйный: Памятники
болгарской литературы IX — XVIII веков:
Сб. М., 1990. С. 44 — 47.
261
13. СЛОВО О ЗАКОНЕ И БЛАГОДАТИ
Обращение к вопросу о соотношении «Закона» и «Благодати» , а значит, к вопросу
об истории народов до появления христианства и истории народов после приобщения к
новой вере потребно Илариону, человеку верующему, затем, чтобы утвердиться в
собственных патриотических взглядах на судьбу древнерусского народа.
В первых строках Иларион кратко описывает общую линию истории известных ему
народов:
Благословен Господь, Бог Израилев, Бог христианский за то, что
посетил и дал избавление людям Своим, что не оставил без внимания
творения Своего, не допустил до конца пребывать в идольском мраке,
не дал погибнуть в служении бесам, но сперва племени Авраама указал
путь скрижалями с Законом, после же все народы спас Сыном Своим,
вводя их Евангелием и крещением в обновление, в возрождение, в
жизнь вечную.
Старая вера, «Закон», уступает в истории народов первенство новой вере,
«Благодати»:
Закон был раньше, возвысился в немногих и отшел. Вера же
христианская явилась позже, выше первой стала и распространилась среди
многих народов. И Христова благодать всю землю обняла, покрыла ее,
как вода морская. И все, отвергнув старое,... нового держатся...
Иларион прославляет русский народ как равноправный среди всех христианских
народов, связавших свою судьбу с новой верой:
Вера благодатная по всей земле распространилась и до нашего
народа русского дошла. И озеро Закона высохло, евангельский же
источник наводнился и, всю землю покрыв, простерся до нас. Вот уже и мы
со всеми христианами славим Святую Троицу <...>
И уже не идолослужителями зовемся, но христианами, уже не
лишенными надежды, но уповающими на жизнь вечную. И уже не
жертвенники бесам создаем, но Христовы церкви возводим. <...> Все
страны благой Бог наш помиловал и нас не отверг. Возжелал — и спас нас,
и в понимание истины привел.
Иларион отмечает, что русский народ принимает новую религию позже, чем многие
древние народы — например, греки, римляне. Означает ли это, что другие христианские
народы могут свысока смотреть на только что крещеную Русь? Отвечая на этот
животрепещущий в ту пору вопрос, Иларион раскрывает свою сокровенную мысль,
заставившую его обратиться в начале сочинения к богословской теме: русский народ ни в чем не
уступает любому народу, хотя бы тот и принял христианство раньше. Разве «Закон»,
1 Понятие «Закон» в традиционном христианском толковании означает религию
Ветхого Завета, предысторию собственно христианства; «Благодать» же есть
наименование религии Нового Завета, религии Иисуса Христа.
262
бывший прежде, выше «Благодати», распространившейся позднее? Разве та часть
древних евреев, что была хранительницей «Закона», а затем дала миру первых христиан,
выше последовавших ее примеру греков или римлян? Нет! Новая вера всех уравняла:
«Прежде в одном Иерусалиме кланялись Богу, ныне по всей земле». Поэтому и русские
люди, принявшие христианство, занимают равное место в ряду христианских народов:
«Итак, чужими были, а людьми божьими назвались, врагами были, а сыновьями
прозвались».
Подведя богословское обоснование под идею равенства русского народа среди
остальных христианских народов, Иларион не оставляет без ответа и другой очень острый
тогда для русского национального достоинства вопрос — должен ли русский народ
пребывать в духовной зависимости от константинопольских греков по той причине, что
из рук константинопольских христиан он получил христианские книги и новое
религиозное знание? В таком самоумалении и вознесении греков нет нужды, полагает Иларион.
В согласии с собственными религиозными взглядами Иларион убеждает современников,
что притекание Руси к христианству есть не милостивый дар Константинополя, но
проявление воли Бога: «По всей земле вера распространилась, дождь благодати оросил,
и купель возрождения сынов своих в нетление облачила. <...> Все это Бог наш на небесах
и на земле как пожелал, так и сотворил».
А дальше Иларион высказывает уж совсем по тем временам дерзновенную мысль,
касающуюся новообращенного в христианство русского народа, его истории и судьбы.
Большинству христиан была хорошо известна евангельская притча, рассказанная
Иисусом Христом: «Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды;
а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой. И никто не вливает
молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и
мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые» (Лк. 5, 36—38).
Иларион, повторив содержание притчи, выводит из ее смысла свое заключение: «Подобает
благодати и истине сиять на новых людей.<...> Для нового учения — новые мехи, новые
народы. И сохранится и то и другое». По убеждению Илариона, на новых народах, в том
числе и на русском, покоится особое расположение Бога, им уготована после принятия
новой веры благоприятнейшая судьба.
В обращении Руси к христианству открывается, как полагает Иларион,
отличительная черта душевного склада русского народа — его особая религиозная одаренность. Он
подмечает ее яркое проявление в духовном облике князя Владимира, который один из
первых среди древнерусской знати перешел в христианство, в 988 г. крестил жителей
Киева и в дальнейшем много поспособствовал росту русской церкви. Произошедшее в
душе Владимира, бывшего закоренелого язычника, преображение поражает ум
Илариона. Чтобы понять силу удивления Илариона русской душой, нужно вспомнить ту
евангельскую историю и тот евангельский образ Фомы (Фомы неверующего), с которыми
наш древний автор сопоставляет происходящее между русскими. Евангелия
рассказывают, что после воскресения Иисус несколько раз являлся своим ученикам, но один из
учеников его, по имени Фома, никак не мог поверить, что распятый Иисус не умер, но
воскрес и вернулся. Фома думал, что видевшие учителя грезят. «Он сказал им: если не
увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не
вложу руки моей в ребра Его, не поверю.
После восьми дней опять были в доме ученики Его, и Фома с ними. Пришел Иисус,
когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: Мир вам!
Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою
и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим.
263
Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил»
потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин. 20, 25—29).
Оглядывая мысленным взором облик Владимира и все свершенное им, пораженный
Иларион восклицает:
Как уверовал? Как воспылал любовью к Христу? Как вселился в
тебя разум выше разума земных мудрецов, чтобы невидимого
полюбить? К невидимому устремиться? <...> Не видел ты Христа, не ходил
за Ним. Как учеником Его сделался? Иные, видевшие Его, не верили,
ты же, не видя, уверовал! Воистину сбылось на тебе Господом Иисусом
сказанное Фоме: «Блаженны невидевшие и уверовавшие». <...>
Не видел, как бес изгоняется именем Иисуса Христа, как больных
исцеляют, немым возвращается дар речи, как жар в холод
превращается, как мертвые встают — всего этого не видя, как уверовал?
Удивительное чудо! Другие цари и властители, видевшие, как все это
совершалось святыми мужами, не только не верили им, но на муки и
страдания отдавали их. Ты же, о, блаженный, без всего этого пришел
к Христу, только по благому пониманию и остроте ума...
Иларион верит, что Владимир, а с ним и все русские, приняв по милости Бога и по
собственному «Благому пониманию и остроте ума» христианство, вступили в новую
полосу своей истории и обрели истинную стезю духовной жизни:
В одно время вся наша земля восславила Христа с Отцом и Святым
Духом. Тогда начал мрак идольский от нас отходить и зори благоверия
явились. Тогда тьма богослужения рассеялась, и слово евангельское
землю нашу озарило; жертвенники были разрушены, а церкви
поставлены; идолы сокрушены, а иконы святых предстали; бесы бежали —
крест город освятил... Монастыри на горах поднялись, монахи
появились, мужчины и женщины, знатные и незнатные, — все люди
заполнили святые церкви, восславили Бога, говоря: «Един Святой, един
Господь Иисус Христос во славу Богу-Отцу! Аминь! Христос победил!
Христос одолел! Христос воцарился! Христос прославился! Велик ты,
Господи, и чудны дела Твои, Боже наш, слава Тебе!»
Чудодейственным образом изменился внутренний мир русских. И поэтому
настоящее видится Илариону процветающим, будущее — радужным. Обращаясь с похвалой
к уже усопшему Владимиру, он изливает свое восхищение:
Смотри на внуков твоих и правнуков, как живут, как хранимы
Господом, как по завещанию твоему хранят благоверие, как посещают
святые церкви, как славят Христа, как покланяются имени Его!Смот-
ри же и на град, величеством сияющий, смотри на церкви
процветающие, смотри на христианство множащееся, смотри на град, иконами
264
святых освящаемый, блистающий, фимиамом благоухающий,
хвалами и песнями святыми оглашаемый! И все это увидев, возрадуйся и
возвеселись и восхвали благого Бога, устроителя всего этого, увидев,
хотя и не телом, но духом, показывает тебе Господь все это. О них же
радуйся и веселись, потому что твой благоверный посев не был
иссушен зноем неверия, но с дождем Божьей помощи принес
многочисленные плоды.
Радуйся, во владыках апостол, не мертвых телом воскресил, но нас,
душею мертвых, от недуга идолослужения умерших, воскресил! С
тобою приблизились к Богу и Христа — жизнь вечную — познали.
Согнуты были бесовским обманом, а с тобою распрямились и вступили
на путь жизни. Слепыми были от бесовского обмана, а с тобою
прозрели сердечными очами, ослепленные были невежеством, а с твоею
помощью увидели свет трисолнечного Божества. Немые были, а с тобою
обрели дар речи. И теперь уже, незнатные и знатные, славим
единосущную Троицу!
Митрополит Иларион. Слово
о Законе и Благодати [написано
между 1037 и 1053 г.]// Прометей.
М., 1990. Т. 16. С. 176— 187.
14. ПОУЧЕНИЕ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА
Я, смиренный, дедом своим Ярославом, благословенным, славным,
нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом
возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов... и христианских
ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской
молитве от всех бед! Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал
хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои
или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей
моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет
лениться, а будет трудиться.
Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце
своем и милостыню подавайте нескудную, — это ведь начало всякого
добра. Если же кому не люба грамотка эта, пусть не посмеются, а так
скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил.
<...> Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по
силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не
265
давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не
убивайте и не повелевайте убить его. Если и будет повинен смерти, то не
губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или
хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой
нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо,
то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а
поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей.
Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них
благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и
заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего
гордости не имейте в сердце и в уме, но молвите: смертны суть; сегодня
живы, а завтра в гробу; все это, что Ты нам дал, не наше, но Твое,
поручил нам это на немного дней. И в земле ничего не сохраняйте, это
нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В
дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь
на тиуна1 или отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам, ни над
домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не
полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью;
сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив охрану со всех
сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте
с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек
погибает. Лжи остерегайтеся, и пьянства, и блуда, от того ведь душа
погибает и тело. Куда бы вы не держали путь по своим землям, не
давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни
посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где
остановитесь, напойте и накормите нищего, более же всего чтите гостя,
откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол;
если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они,
проходя, прославят человеа по всем землям, или добрым, или злым.
Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не
пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему
молвите. Жену свою любите, но не давайте ей власти над собой. А вот вам
и основа всему: страх Божий имейте превыше всего.
Если не будете помнить это, то чаще перечитывайте: и мне не будет
стыдно, и вам будет хорошо.
Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому
учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь
от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет,
1 Тиун — слуга, дворецкий, домоправитель.
266
а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на
что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в
постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи
совершенные. На заутрене воздавши Богу хвалу, и потом на рассвете,
увидев солнце восходящее, с радостью прославьте Бога и молвите:
«Просвети очи мои, Христе Боже, давший мне свет Твой дивный». И еще:
«Господи, умножь годы мои, чтобы впредь, в остальных грехах своих
покаявшись, исправил жизнь свою»; так я хвалю Бога и тогда, когда
сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или
ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать. Спанье в полдень
назначено Богом; по этому установленыо почивают ведь и зверь, и
птица, и люди.
Изборник (Сборник произведений
литературы Древней Руси).
М, 1969. С. 147, 153 — 157.
15. СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими
красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и
источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими,
дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами
бесчисленными, городами великими, селениями дивными, садами
монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами
честными, вельможами многими, — всего ты исполнена, земля Русская, о
правоверная вера христианская!
Отсюда до венгров, и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвягов,
от ятвягов до литовцев и до немцев, от немцев до карелов, от карелов
до Устюга, где живут тоймичи поганые, и за Дышащее море; от моря
до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от
черемисов до мордвы — то все с помощью Божиею покорено было
христианским народом, поганые эти страны повиновались великому князю
Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру
Мономаху, которым половцы своих малых детей пугали. А литовцы из болот
своих на свет не показывались, а венгры укрепляли каменные стены
городов железными воротами, чтобы их великий Владмир не покорил,
а немцы радовались, что они далеко — за Синим морем. Буртасы,
черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира. А
267
император царьградский Мануил от страха великие дары посылал к
нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял.
И в те дни, — от великого Ярослава и до Владимира, и до нынешнего
Ярослава, и до брата его Юрия, князя владимирского, — обрушилась
беда на христиан <¦..>
Неизвестный автор* Слово о погибели
Русской земли/1 Памятники
литературы Древней Руси. XIII век.
М., 1981. С. 131.
16. ДУХОВНЫЕ СТИХИ
Стих о Голубиной Книге
Близко городу Ерузалимова,
Собиралися, соезжалися
И сорок царей со царевичем,
И сорок князей со князевичем,
Ко тому царю Давыду Евсеичу.
Как проговорит Володемир князь,
Володемир князь Володемрович
«Ино ой же еси, сударь,
«Премудрый царь Давид Евсеевич!
«Ты скажи-ка-ся нам, проповедывай:
«Отчего зачался у нас белый свет,
«Отчего зачалось солнце красное,
«Отчего зачался светел месяц,
«Отчего зачались зори ясныя,
«Отчего зачались звезды чистыя,
«Отчего зачались дожди сильные,
«Отчего зачались ветры буйные?»
Как ответ держал перемудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич:
— Я скажу вам, проповедаю,
— Я по памяти, словно по грамоте:
— У нас белый свет начинается,
— Начался бел свет от Свята Духа,
— Самого Христа, царя небесного;
— Солнце красное от лица Божия,
— Млад-светел месяц от грудей Божьих,
268
— Зори ясныя от риз Божьих,
— Звезды частыя от очес Божьих,
— Дожди сильные от мыслей Божьих,
— Ветры буйные от Свята Духа,
— Самого Христа, царя небесного.
Как проговорил Володемир князь,
Володемир князь Володемрович:
«Ино ой же еси, сударь, премудрый царь,
«Перемудрый царь Давыд Евсеевич!
«Ты скажи, сударь проповедывай:
«А который царь над царями царь,
«А который город городам мати,
«А которая рыба всем рыбам мати,
«А которая река всем рекам мати,
«А которая гора горам мати,
«А которая древа древам мати,
«А которая трава травам мати,
«А который зверь всем зверьям мати,
«А которая птица всем птицам мати?»
Как ответ держал перемудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич:
— Я скажу и я вам проповедаю:
— У нас во поле во Сарачинскиим,
— Что на камне белыим Алатыри,
— Выпадала Книга Голубиная;
— Что не малая книга, не великая,
— А что эту книгу не прочесть будет,
— На руках книгу не сдержать будет,
— А сама книга распечаталась,
— Слова Божий прочиталися:
— У нас Белый царь над царями царь;
— Почему Белый царь над царями царь?
— Он принял, царь, веру хрещеную,
— Хрещеную, православную,
— Он и верует единой Троицы,
— Единой Троицы неразделимыя:
— Потому тот царь над царями царь.
— Расалим город городам мати:
— Почему тот город городам мати?
— Что стоит тот город середи земли,
269
¦ Середи земли, свету белого;
Что во городе Ерусалимове,
Что стоит гробница белокаменна;
Что во той гробнице белокаменной
Почивают ризы самого Христа,
Самого Христа, царя небесного:
Потому Русалим город городам мати.
Окиян море всем морям мати;
Почему то море всем морям мати?
Выходила из моря церква соборная,
Сааборная, богомольная;
Что в той во церкви во соборныя
Почивают мощи папа римского,
Папа римского, слава-Клементьева;
Потому Окиян море всем морям мати,
Уж и Тит рыба всем рыбам мати;
• А ты помнишь ли, князь, памятуешь ли,
А на чем же у нас основалася мати сыра земля?
Основалася на трех на рыбицах:
Потому Тит рыба всем рыбам мати.
• А Ердан река всем рекам мати;
Почему Ердан река рекам мати?
Окрестился в ней сам Исус Христос,
Со двух-на-десятьми Апостольми,
Со двух-на-десятьми со Архангельми,
Со Иваном светом со хрестителем;
Потому Ердан река рекам мати;
• А Харгор гора всем горам мати;
Почему Харгор гора горам мати?
Преобразился на ней сам Исус Христос,
• Показал он дело ученикам своим;
Потому Харгор гора горам мати.
А Капарис древо всем древам мати.
Почему то древо всем древам мати?
• На нем распят был сам Исус Христос,
• Прамежду Исус двумя разбойниками,
¦ Прамежду Исус двумя душегубами
¦ Распинали его Жиды-Пилатыри,
• Разливали кровь понапрасную;
270
— Потому Капарис всем древам мати.
— А Плакун трава всем травам мати:
— Почему Плакун трава всем травам мати?
— Мать Пречиста Богородица
— По своем по сыне по возлюбеннем,
— По своем по сыне слезно плакала,
— А роняла слезы на землю пречистая,
— А от тех слез от причистыих
— Зараждалася Плакун трава травам мати.
— Уж и Индрик зверь всем зверьям мати.
— Почему тот зверь всем зверьям мати?
— Что живет тот зверь во святой горы,
— Он и пьет и ест из святой горы,
— И он ходит зверь по подземелью,
— Яко солнышко по поднебесью.
— Когда Индрик зверь разыграется,
— Вся вселенная всколыбается;
— Потому Индрик зверь всем зеврьям мати.
— А Стрихиль птица всем птицам мати.
— Почему Стрихиль птица птицам мати?
— Что живет та птица на синем мори,
— Она пьет и ест из синя моря;
— Когда Стрихиль птица разыграется,
— Все синее море всколыбается;
— Потопляет гостя торгового,
— Разбивает босы и корабли:
— Потому та птица всем птицам мати.
Как проговорил Володемир князь,
Володемир князь Володемрович:
«Ино ой же еси, сударь, перемудрый царь,
«Перемудрый царь Давыд Евсеевич!
«Отгадайка-ка-ся мой перемудрый сон,
«Ино мне нынче в ночи мало спалося,
«А во сне много мне снов виделось:
«Ба-то Кривда с Правдою поспорили,
«Как Правда Кривду одолеть хочет,
«А Правда Кривду переможила,
«Как Правда пошла по поднебесью,
«А Кривда осталась на сырой земле».
271
Еще старым людям на послушанье,
Молодым людям ради памети.
Еще славен Бог да прославился
Да велико имя Господне Его.
Царевич Иосаф
При долине, при долине
Стояла мать прекрасная пустыня,
К которой пустыни
Приходил тут младой царевич,
А младой царевич Асафей:
«Прекрасная мать пустыня,
«Любимая моя мати!
«Приими меня во пустыню:
«Я рад на тебя, мати, работати,
«Земные поклоны исправляти».
Отвеща ему мать пустыня
Ко младому царевичу Асафью:
— Ты младой царевич Асфей!
— Не жить тебе во пустыни:
— Кому владеть вольным царством,
— Твоею белой каменнуй палатуй,
— Твоею казною золотою?
Отвеща ей млад Асафей:
«Прекрасная мать пустыня,
«Любимая моя мати!
«Не хочу я на вольное царство зрети,
«На свою белу каменну полату
«На свою казну золотую.
«Хощу пребыть во пустыни:
«Я рад на тебя, мати, работати,
«Земные поклоны исправляти».
Отвеща ему мать пустыня
Ко младому царевичу Асафью:
— Ты младой царевич Асафей!
— Не жить тебе во пустыни:
— Как придет весна та мать красная,
— И лузи-болоты разольются,
— Древа все листами оденутся,
272
— Воспоют птицы все райския
— А ты из пустыни вон и выйдешь,
— Меня, мать прекрасную, покинешь. —
Отвеща младой царевич Асафей:
«О прекрасная мать пустыня,
«Любимая моя мати!
«Как придет весна та мать красная,
«И лузи-болоты разольются,
«Древа все листами оденутся,
«Воспоют птицы райские:
«А я из пустыни вон не выйду,
«Тебя, мать прекрасная, не покину».
И все святые праведные
Асафью царевичу вздивовались,
Ево ли младому царскому смыслу,
Ему поем слава
И во веки веков аминь.
Федотов Г. Стихи духовные: (Русская
народная вера по духовным стихам).
М.у 199L С. 124 — 132.
17. ОБРАЗ ОТЧИЗНЫ
У доброго и прекрасного Бога нашего и царя есть друзья и верные
рабы, но есть в государстве и люди недостойные и враждебные царю.
Под друзьями понимаю я освященную Церковь, бестелесные
ангельские существа; верные рабы — это те, кто волю Божию беспрестанно
исполняет; недостойные те, кто хотя и является христианином, но от
дел добрых отстраняется; а враги те, кто не только сам не хочет
праведно жить, но жестоко борется против тех, кто по Божьим законам
живет. О таких Павел к Тимофею в послании сказал: «Знай же, чадо
Тимофей, что в последние дни настанут времена тяжкие, будут люди
жестокосердные, возлюбят они золото, станут сребролюбцами, а не
Боголюбцами. А имеющие благочестивый вид, крестившиеся и давшие
обет Богу, сами по дьявольскому наущению живут, всегда учатся, но
никогда не смогут найти истинную мудрость. Ты же, чадо, от таких
отвращайся, не делай того, что они творят, беззаконники, ибо погибель
их известна будет всем, как и прежде других, не боящихся Бога». О
18-А.П.Забияко 273
таковых пророк Иеремия, рыдая, говорил: «О, кто даст голове моей
воду и глазам моим — источник слез, чтобы плакал бы я об участи
Израиля». Также и Давид-пророк говорил: «Творящий неправду
ненавидит свою душу...». Так не будем презирать мы божественные
правила, чтобы не отпасть нам от веры и не наследовать горе, которое
видели мы и о котором слышали в других странах, преступивших
Божьи заповеди. Не рассеял ли Бог такие народы по лицу всей земли?
Не взяты ли были города наши? Не погибли ли сильные князья наши
под ударами меча? И не томимы ли мы были от безбожных татар? Не
уведены ли были в плен дети наши? Все это бывает из-за грехов наших,
потому что не следуем мы правилам, установленным святыми отцами,
забыли мы, что не серебром, не золотом искуплены были от суеты сей
жизни и первородного греха, но кровью дорогою непорочного агнца
Божия пречистого Христа. <...>
Говорит ведь возлюбленный наш богословенный Иоанн1, который
на тайной вечере бросился на грудь Господа и оттуда почерпнул неиз-
речимые тайны. В своем откровении писал он: «Видел знамение
великое на небе: жену, облеченную в солнце, и луну под ногами ее, и на
голове ее венец из 12 звезд. Она имела в чреве и кричала от болей и
мук родов. И вот явился змей, большой и красный, с 7 головами и 10
рогами, и на головах его 7 диадем, и хобот его увлек с неба третью
часть звезд небесных. Змей стоял перед женою, которой надлежало
родить, и хотел сожрать родившегося младенца. Тогда были даны два
крыла большого орла, и улетела она в пустыню в приготовленное
место. И пустил змей из пасти своей воду, как реку, чтобы потопить жену
в реке». Толкование: жена — святая Церковь; облечена в праведное
солнце — в Христа; луну имеет под ногами — Ветхий Завет; венец на
голове ее — двенадцати апостолов учение; с болью рожает — святым
крещением преобращает плотские чада в духовные; змей же — дьявол,
как говорится, краснота — жестокость его и кровопийство; 7 глав —
злые его, супротивные силы; 10 рогов знаменуют истребление царства,
как раньше пали арамейское, константинопольское, египетское и
прочий. Дитя жены, которое змей хотел сожрать, — те люди, что рождены
были заново в святом крещении, но влечет их и после крещения дьявол
к осквернению, подвигая к погибели; бегство жены в пустыню из
старого Рима — из-за служения на опресноках, так как весь некогда
великий Рим пал и болен неисцелимым неверием — ересью аполли-
нариевой. В новый Рим бежала, то есть в Константинополь, но и там
1 Филофей имеет в виду Иоанна Богослова, автора «Откровения», одной из книг
Нового Завета.
274
покоя не обрела из-за соединения православных с латинянами на
восьмом Соборе, поэтому и была разрушена константинопольская Церковь
и унижена была, и стала подобна она хранилищу овощей. И наконец,
в третий Рим бежала — в новую и великую Русь. Это тоже пустыня,
так как не было в ней святой веры, не проповедовали там божественные
апостолы, после всех воссияла там благодать Божия спасения, с ее
помощью познали мы истинного Бога. Единая ныне соборная
апостольская Церковь восточная ярче солнца во всем поднебесье светится, и
один только православный и великий русский царь во всем поднебесье,
как Ной в Ковчеге, спасшийся от потопа, управляет и направляет
Христову Церковь и утверждает православную веру. А когда змей
испустит из уст своих воду, как реку, желая жену в воде потопить, то
увидим, что все царства потопятся неверием, а новое же русское
царство будет стоять оплотом православия. <...>
Послание старца Филофея царю
Ивану Васильевичу [писано после 1547 г.]/1
Красноречие Древней Руси. XI — XVII вв.
М., 1987. С. 218 — 220.
18- ДРЕВНЕРУССКАЯ СВЯТОСТЬ: СМЕРТЬ СВЯТОГО КНЯЗЯ
БОРИСА
«Сказание о Борисе и Глебе» (конец XI — начало XII вв.) в основе своей имеет
реальные исторические факты: после кончины в 1015 г. Владимира Святого его старший
сын Святополк стал зачинщиком кровавой братоубийственной распри. Чтобы оградить
себя от возможных соперников, он задумывает и осуществляет предательское убийство
князей Бориса и Глеба, младших сыновей Владимира. Первым пал от рук заговорщиков
Борис, возвращавшийся из похода. «Сказание» видит в Борисе христианина-мученика,
беззаветно преданного евангельской заповеди любви к ближнему. Итак...
<...> Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на
Альте. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий
княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им ответил: «Не
могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старшего,
которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он
только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с
удрученным сердцем пошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении
сердечном, но, с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не
отвергай слез моих, Владыко, ибо уповаю я на Тебя! Пусть удостоюсь
участи рабов Твоих и разделю жребий со всеми святыми Твоими, Ты
Бог милостивый, и славу Тебе возносим вовеки! Аминь». <...>
и* 275
Между тем наступил вечер, и Борис повелел петь вечерню, а сам
вошел в шатер свой и стал творить вечернюю молитву со слезами
горькими, частым воздыханием и непрерывными стенаниями. Потом
лег спать, и сон его тревожили тоскливые мысли и печаль горькая, и
тяжелая, и страшная: как претерпеть мучение и страдание, и окончить
жизнь, и веру сохранить, и приуготовленный венец принять из рук
Вседержателя. И, проснувшись рано, увидел, что время уже утреннее.
А был воскресный день. Сказал он священнику своему: «Вставай,
начинай заутреню». Сам же, обувшись и умыв лицо свое, начал молиться
к господу Богу.
Посланные же Святополком пришли на Альту ночью, и подошли
близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на за-
утрею Псалтырь. И получил он уже весть о готовящемся убиении его.
И начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают
на меня» — и остальные псалмы, до конца. И, начавши петь по
Псалтыри: «Окружили меня скопища псов и тельцы тучные обступили
меня», — продолжил: «Господи Боже мой! На Тебя я уповаю, спаси
меня!» И после этого пропел канон. И когда окончил заутреню, стал
молиться, взирая на икону Господню и говоря: «Господи Иисусе
Христе! Как Ты, в этом образе явившийся на землю и собственною волею
давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание за грехи наши,
сподобь и меня так принять страдание!»
И когда услышал он зловещий шепот около шатра, то затрепетал,
и потекли слезы из глаз его, и промолвил: «Слава Тебе, Господи, за
все, ибо удостоил меня зависти ради принять сию горькую смерть и
претерпеть все ради любви к заповедям Твоим. Не захотел Ты сам
избегнуть мук, ничего не пожелал Себе, последуя заповедям апостола:
«Любовь долготерпелива, всему верит, не завидует и не
превозносится». И еще: «В любви нет страха, ибо истинная любовь изгоняет страх».
Поэтому, Владыко, душа моя в руках Твоих всегда, ибо не забыл я
Твоей заповеди. Как Господу угодно — так и будет». И когда увидели
священник Борисов и отрок, прислуживающий князю, господина
своего, объятого скорбью и печалью, то заплакали горько и сказали:
«Милостивый и дорогой господин наш! Какой благости исполнен ты, что
не восхотел ради любви Христовой воспротивиться брату, а ведь
сколько воинов держал под рукою своей!» И, сказав это, опечалились.
И вдруг увидел устремившихся к шатру, блеск оружия,
обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое
тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. Поразили
276
его копьями окаянные: Путьша, Талец, Елович, Ляшко. Видя это,
отрок его прикрыл собою тело блаженного, воскликнув: «Да не
оставлю тебя, господин мой любимый, — где увядает красота тела твоего,
тут и я сподоблюсь окончить жизнь свою!»
Был же он родом венгр, по имени Георгий, и наградил его князь
золотой гривной, и был любим Борисом безмерно. Тут и его пронзили,
и, раненный, выскочил он в оторопе из шатра. И заговорили стоящие
около шатра: «Что стоите и смотрите! Начав, завершим повеленное
нам». Услышав это, блаженный стал молиться и просить их, говоря:
«Братья мои милые и любимые! Погодите немного, дайте помолиться
Богу». И воззрев на небо со слезами, и вознося вздохи горя, начал
молиться такими словами: «Господи Боже мой многомилостивый и
милостивый и премилостивый! Слава Тебе, что сподобил меня уйти от
обольщений этой обманчивой жизни! Слава Тебе, щедрый дарователь
жизни, что сподобил меня подвига достойного святых мучеников!
Слава Тебе, Владыко-Человеколюбец, что сподобил меня свершить
сокровенное желание сердца моего! Слава Тебе, Христос, слава безмерному
Твоему милосердию, ибо направил Ты стопы мои на правый путь!
Взгляни с высоты святости Твоей и узри боль сердца моего, которую
претерпел я от родственника моего — ведь ради Тебя умерщвляют
меня в день сей. Меня уравняли с овном, уготовленным на убой. Ведь
Ты знаешь, Господи, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей
рукой всех воинов отца моего и всех, кого любил отец мой, ничего не
замышлял против брата моего. Он же сколько смог воздвиг против
меня. «Если бы враг поносил меня — это я стерпел бы; если бы
ненавистник мой клеветал на меня, — укрылся бы я от него». Но Ты,
Господи, будь свидетель и сверши суд между мною и братом моим и
не осуждай их, Господи, за грех этот, но прими с миром душу мою.
Аминь».
И воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся
лицом, весь обливаясь слезами, промолвил: «Братья, приступивши,
заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам,
братья!» <...>
И так почил Борис, предав душу свою в руки Бога живого в 24-й
день месяца июля, за 9 дней до календ августовских. <...>
Сказание о Борисе и Глебе II Памятники
литературы Древней Руси. Начало русской
литературы. XI — начало XII века.
М., 1978. С. 281—289.
277
19. НАРОДНАЯ СМЕХОВАЯ КУЛЬТУРА
Описанные отечественными этнографами XIX—XX вв. народные развлечения и
фольклор хранят в своем содержании гораздо более древние традиции народной смехо-
вой культуры. Со времен славянского язычества бытовало в народной культуре ряжение
— в глубокой древности ряжение было частью магических обрядов, призванных
повлиять на сверхъестественные силы жизни и смерти. Позднее магический смысл ряжения
в народной памяти, связь с языческими обрадами (похоронными или свадебными,
например) слабела и ритуальное действо превращалось в игру, веселое развлечение. Игра
зачастую представляла собой пародию на священные, в том числе и христианские,
обряды.
Игра в венчание
Игра в венчание состоит в следующем. Посредине избы, где
происходит вечеринка, ставят ступу или большую корзину (мастину),
покрывают ее чем-нибудь и кладут на нее крест, сделанный из палок и
перевитый соломою, какую-либо книгу или тетрадь. Все эти вещи
должны обозначать аналой, крест и евангелие. В некоторых местах
евангелие заменяется лошадиным подседельником. Из среды
собравшихся на вечеринку выбирают парня или девушку, которых ставят
перед воображаемым аналоем, как жениха и невесту, надевают им на
головы сплетенные из соломы венки и потом три раза обводят их вокруг
ступы или корзины с пением или извращенных церковных песен, по-
емых при бракосочетании, или какой-либо хороводной песни.
Главное, затейщики игры изображают из себя священника и диакона и,
наподобие ризы и стихаря, надевают на себя женский сарафан, ветхий
кафтан, а то и просто рогожу. Какой-либо шустрый мальчишка
изображает из себя псаломщика-певца и после обвода парня и девушки
вокруг ступы выкрикивает им многие лета. Повенчанных таким
образом тут же заставляют поцеловаться, и если девушка отказывается от
этого, то ее бьют жгутами. Парень должен заплатить «попам» за
венчание от 10 до 50 копеек. Игра продолжается до тех пор, пока соберут
достаточно денег или пока не найдется больше охотников принимать
участие в ней. На собранные деньги парни устраивают общий кутеж.
Эта неприличная игра, сопровождаемая самыми откровенными
циническими разговорами и шутками, происходит в присутствии детей-
подростков, которые нередко сами, собравшись где-нибудь особо
вместе, проделывают, в подражание старшим, то же самое, до кутежа
включительно.
278
Ряжение покойником
Покойником рядились. Человека одевают в худое, в белое
наряжают. Постилахой (простыней, значит) накрывают и положат на доску
и несут. А тут уж нашли кадило настоящее, разыщут, бывало, или
обвяжут криночку и угли положат. Другой наряжается священником.
Несут покойника человека четыре, пятый священник с кадилом. И
поет:
А те:
— Помяни, господи,
Усопшего раба Ивана!
— Аллилуйя, аллилуйя,
Царство небесное
Нашему Ивану,
Светлое место
Без окошечек.
А поп опять:
Отче наш,
Иже еси на небеси.
Помяни, господи.
Раба божьего Ивана!
А потом, когда это все совершилось, происходит плаканье.
Причитальщица причитывает; всяко насобирает Надо покойника выносить
хорошо. Стали его поднимать, а он только взял, сошел, по избе-то
пошел. Растопырил руки, и эти девчонки все перепугались. Испугу он
дал им, как же, мертвец стал. Старина эта большая, когда наряжонкам
ходили.
Народный театр. М., 199L С. 24—25.
20. СОЧИНЕНИЯ НИЛА СОРСКОГО
Если хочешь, чадо, победить обжорство, возлюби воздержание, то
есть определи себе меру малую в пище и питье и имей перед очами
сердца своего всегда страх Божий, тогда преодолеешь ты соблазн
прожорливого беса.
Если хочешь победить блуд, возлюби пост и не пей ничего, кроме
одной дневной меры, и принимай ее во время трапезы <...>. К тому же
ни в коем случае не беседуй с женщинами, и на одежду их не смотри,
и на красоту лица их не обращай внимания, особенно избегай женщин
279
и отроков <...>. Если так ты будешь делать, то победишь ты страсть
блуда бесовского.
Если хочешь победить сребролюбие, возлюби бескорыстие,
бедность одежд и питье скудное, тогда преодолеешь ты препоны
сребролюбивого беса.
Если хочешь победить ярость, то есть сердитый, гневный, жестко-
сердный нрав, возлюби стремление к кротости Господней и
долготерпению Его <...>. Гнев — стрела сатанинская, злопамятство — сети и
ловушки вражьи, ярость — цепь дьявола. Гневливый и сердитый
человек и себе во вред и другим — на пакость. Сердитый — храм дьявола,
гневливый же — и весь дом сатаны: оба они рабы причастным ко злу
духам. Дерзкий, надменный и гордый нарекается губителем, ибо
злопамятен он, жесткосерд, неприятен, безобразен, и слова Божий не
доходят до него, сам себе он погибель ищет. О таких и Писание
свидетельствует.
Нил Сорский. Слово о победе над злыми
помыслами, II Красноречие Древней Руси.
XI—XVII ев, М., 1987. С. 316—317.
21. ПУБЛИЦИСТИКА ВАССИАНА ПАТРИКЕЕВА
В своем «Слове ответном» Вассиан Патрикеев обращается к Иосифу Волоцкому и
его последователям, обвиняя их в стремлении к стяжанию земных благ, что, по
убеждению «князя-инока» Вассиана Патрикеева, несовместимо с правилами христианского,
особенно монашеского, общежития.
«...Если вы воистину правду любите, то судите по правде сынов
человеческих», — сказал некогда блаженный Давид, словно укоряя за
грехи неких людей, у которых язык — острый меч, которые стремятся
все поставить по-своему и повелениям Божьим не покоряются.
Помыслы их не Божиим духом предводимы, но в тине земной погрязли, не в
ароматах плодов, но в колючках и терниях прозябают. Я говорю о
напутствиях бесполезных, о заповедях и жизни людей, стремящихся
к показной честности, на словах только достоинство ищущих. <...>
Разузнайте и подумайте, кто и когда из воссиявших в святости и
заботящихся о сооружении монастырей стремился присоединить села
к своему монастырю, когда обращался он к царю или князьям с
просьбой о льготах или с жалобой на обиды подвластных ему селян, или спор
имел о наделах земных, или кнутом мучил тело человека, или верев-
280
ками его связывал, или взыскивал проценты с имущества, как ныне
некие делают без страха и мнят еще себя святыми и чудотворцами!
Скажите нам, кого вы знаете? Но не сможете вы ответить! Ни Пахо-
мий, ни Ефимий, ни Савва, ни Феодосии, ни Герасим, ни просиявший
в святости, как ангел в Афонской горе Афанасий, — и сами не терпели
ничего такого, и тем, кто после них оставался, строго запретили это.
Если с усердием к житиям их приникнешь, то узнаешь многое о них,
возлюбивших крайнюю нищету, почасту отказывающихся даже от
дневного хлеба! Однако, несмотря на их подвижничество и
постничество, не запустели священные монастыри из-за скромности их,
приличествующей сану, но еще более возросли, помогали всем и
множились, иноки в них сами трудились и хлеб свой добывали в поте лица
своего, как заповедано, и не заглядывали в чужие руки, не наживались
на крови христиан, не собирали себе грабежом сокровищ на земле, как
ныне делают это почитающие себя чудотворцами, но ни стыда не
имеющие, ни страха перед ужасным судом Божьим! <...>
Вассиан Патрикеев. Слово ответное против
клевещущих на учение евангельское, и о
монашеской жизни, и об устройстве церковном/1
Красноречие Древней Руси. XI—XVII ев,
М., 1987. С. 212—214.
22. СОЧИНЕНИЯ МАКСИМА ГРЕКА
Идя по пути трудному, исполненному многих страданий, увидел я
женщину, сидевшую при пути. Склонив голову на руки и опершись
ими о колени, она горестно стонала и безутешно плакала. Одета была
в черную одежду, а вокруг нее звери: львы и медведи, волки и лисицы.
Ужаснулся я странной и неожиданной этой встрече, однако осмелился
подойти к женщине и приветствовал ее словами: «Мир тебе, о
женщина», и спросил ее, кто она, и каково ее имя, и почему она сидит на этом
пустынном пути, почему плачет, и в чем причина ее скорби?
Тяжело вздохнув, она так отвечала: «Напрасно утруждаешь меня,
о путник, прошу тебя: молча пройди мимо, ибо все мои невзгоды нельзя
пересказать и ничем люди не помогут исцелить их. Не спрашивай —
никакой пользы не будет тебе от того, что ты хочешь узнать, напротив,
только сам в беду себя ввергнешь». <„>
281
Но я настаивал и, желая узнать причину ее печали, просил ее, и
говорил: «О, честнейшая среди женщин! Пусть не смогу я ни помочь
тебе, ни дать исцеления, но ты сама облегчишь немного томящие тебя
страдания, если откроешь их... Потому молю тебя, говори смело, не
скрывай ничего о себе». <...>
«Я, о странник, одна из благородных и славных дочерей царя и
творца всех и владыки, от которого исходят всякие деяния добрые и
всякие дары совершенные сынам человеческим, ищущим милости его
разными праведными делами и безгрешной жизнью, от которого зсе
законы и на небе и на земле. Имя у меня не одно, а несколько: зовусь
я начальством и властью, и владычеством, и господством, имя мое,
содержащее смысл всех названных имен — Василия. Таково мое имя!
Это достойное имя получила я от вышнего, ибо владеющие мною
должны способствовать укреплению и утверждению подвластных им
людей, а не пагубе и беспрестанному смятению. Так толкуется греческим
языком имя Василия. Но многие не понимают этого и управляют
делами недостойно моего царского имени, являются мучителями, а не
царями, и тем самым и меня опозорили и себя крайним бедствиям и
болезням подвергли, получив от вышнего возмездие за свое безумие и
леность».
Слыша это, припал я к ее ногам, поглонился скромно и
благоговейно, прося простить меня, что по неведению не воздал ей почести,
подобающие царям, и вместе с тем молил ее рассказать подробнее о
причинах ее печали и о том, как она оказалась на этом пустом пути,
чтобы я мог понять все, что касается ее. <...>
«Пустынный путь этот, о путник, знаменует собой окаянный век
сей нынешний, а лишен всего и пуст он оттого, что нет на нем царей
благоверномудрых, ревнителей отца моего небесного, ибо все только
о своем заботятся, не думая о вышнем, — о том, чтобы прославить его
делами праведными, благотворением и борьбой с теми, кто хочет
истребить с лица земли божественную и достойную поклонения веру, кто
стремится расширить пределы держав своих, кто друг на друга
враждой ополчается, друг друга обижает и радуется кровопролитию
христианских народов, кто клевещет друг на друга, как дикие звери,
всяческой бранью и хитростью... Разве не справедливо сравнить треока-
янный сей век с пустым путем? И я сама, уподобляясь вдове, одета во
вдовьи одежды, сижу, окруженная дикими зверями и, как сказала тебе
раньше, терзаемая ими. <...> Таковы, о странник, бедствия мои,
причина рыданий многих. Ты же, услышав об этом, непрестанно молись
282
царю и владыке всех, да благоволит он по своему человеколюбию и
доброте бесконечной обратить к ним (земным владыкам) помыслы
человеколюбивой милости своей, чтобы восприняли они правду,
избрали богоугодную жизнь, проявили щедрость к подвластным и
отступили бы от всякой злобы и неправды, чтобы праведной и Богу угодной
земной их властью сподобились получить бесконечное Царство
Небесное со всеми, кто благоверно и богоугодно устроил земную эту царскую
державу. О Христе Иисусе, Господе нашем, Ему же слава и честь, и
поклонение в вечные времена. Аминь.
Инока Максима Грека, слово начальное,
пространно излагающее несогласия и
бесчинства царей и властителей нашей жизни/1
Красноречие Древней Руси. XI—XVII вв.
М., 1987. С. 226—230.
23. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ
ТЕКСТЫ
Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси) / Сост. и
общая ред.Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева. М., 1969.
Народная проза. М., 1992.
Русская народная поэзия: Лирическая поэзия: Сб. Л., 1984.
Русская народная поэзия: Обрядовая поэзия: Сб. Л., 1984.
Русская народная поэзия: Эпическая поэзия, Сб. Л., 1984.
Философия русского религиозного искусства XVI—XX вв.: Антология.
М., 1993.
ИССЛЕДОВАНИЯ И УЧЕБНЫЕ ПОСОБИЯ
К части I
Аникин В.П. Календарная и свадебная поэзия. М., 1970.
Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу В 3 т. М.,
1994.
Боровский Я.Е. Мифологический мир древних киевлян. Киев, 1982.
Бычков В.В. Русская средневековая эстетика. XI—XVII века. М., 1992.
Гошовский В.Л У истоков народной музыки славян: Очерки по
музыкальному славяноведению. М., 1971
Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская
праздничная жизнь в искусстве IX—XVI вв. М., 1988.
283
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 199L
Калугин В. Струны рокотаху: Очерки о русском фольклоре. М., 1989.
Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1988.
Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре.
М., 1975.
Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988.
К части II
Алленов М. и др. Русское искусство X — начала XX вв. М., 1989.
Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви.
Киев, 1991.
Введение христианства на Руси. М., 1987.
Как была крещена Русь. М., 1990.
Кузьмин AS. Падение Перуна: Становление христианства на Руси.
М., 1988.
Фролов Э. Д. и др. Христианство. Античность. Византия. Древняя Русь.
Л., 1988.
К части III
Алпатов М.В. Древнерусская живопись. М., 1978.
Алпатов М. Немеркнущее наследие: Книга для учителя. М.„ 1990.
Алленов М. и др. Русское искусство X — начала XX вв. М., 1989.
Бычков В.В. Русская средневековая эстетика. XI — XVII века. М., 1992.
Вагнер Г.К. Скульптура Древней Руси. М., 1970.
Вздорное Г.И. Феофан Грек. Творческое наследие. М., 1983.
Громов М.Н., Козлов И.С. Русская философская мысль X — XVII
веков, М., 1990.
Давыдова Н.В. Евангелие и древнерусская литература. М., 1992.
Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991.
Ильин МЛ. Искусство Московской Руси эпохи Феофана Грека и
Андрея Рублева. М., 1976.
Калугин В. Струны рокотаху: Очерки о русском фольклоре. М., 1989.
Костомаров В.Г. Жизнь языка: От вятичей до москвичей. М., 1994.
Лазарев В.Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI в. М., 1983.
Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Л., 1987.
Муравьев А.В. у Сахаров А.М. Очерки истории русской культуры
IX—XVII вв.: Книга для учителя. М., 1984.
Сергеев В. Рублев. М., 1990.
Раппопорт П.А. Зодчество Древней Руси. Л., 1986.
284
Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990.
Янин B.JLy Зализняк А.А. Новгородские грамоты на бересте. М., 1986.
24. СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ1
Акафист — в православном храме песнопение во славу Христа,
Богородицы и святых, исполняемое всеми присутствующими стоя. В
иконописи — название композиции на тему такого песнопения.
Алконост, алконос — в византийских и русских легендах эпохи
средневековья райская птица с лицом человека, часто сравнивается с
другой райской птицей — Сирином; восходит к древнегреческому
мифу об Алкионе, превращенном богами в зимородка.
Аллегория — иносказание, т.е. изображение отвлеченных понятий
через ассоциативно близкие конкретные образы (например, лев
олицетворяет силу, змея — мудрость); обилие аллегорий
свойственно русской иконописи XVI—XVII вв.; языком аллегорий широко
пользовался Максим Грек (см.: Приложение 22).
Алтарь — в старину: то же, что жертвенник; восточная часть
внутреннего помещения храма с престолом, отделенная иконостасом или
алтарной преградой.
Амвон — в современных храмах это центральная часть солеи (см.),
расположенная напротив царских врат.
Аналой (точнее аналогий) — высокий столик с покатым верхом;
употребляется для богослужебных книг и икон.
Анафора, или канон Евхаристии — последование молитв, которые
читают и поют во время таинства Евхаристии.
Антифон — песнопение, исполняющееся поочередно двумя хорами.
Антифонное пение ведет начало из Иерусалимского храма; в
западное богослужение введено св. Амвросием Медиоланским (IV в.).
Антропоморфизм — очеловечивание, наделение человеческими
свойствами неодушевленных предметов, явлений природы, животных,
мифологических существ.
Апокалиптика — древний жанр религиозных откровений, видений и
пророчеств о развитии мира и конце света.
Апокриф — книги, содержащие тайные учения и доступные только
жрецам или посвященным. В христианстве книги, подлинность
1 В словаре использованы материалы: Власов В.Г. Художественный
иллюстрированный словарь. Л., 1992; Мень А. Православное богослужение. Таинство, Слово и
образ. М., 1991; Тяжелое В.Н., Сопоципский О.И. Искусство средних веков. М., 1975.
285
которых не признана официальной церковью и потому не
вошедшие в Библию.
Апостол — 1) первоначально странствующий проповедник, позже —
один из двенадцати учеников Христа; 2) книга, содержащая Деяния
и Послания св.апостолов. «Апостол» употребляется при
богослужении.
Архаика — ранний этап в истории развития какого-либо явления
(например, древнегреческая архитектура).
Архангел — старший ангел. Из семи архангелов христианская
иконография выделяет трех: Михаила, Гавриила и Рафаила.
Архетип — прообраз, исторически первый образец, от которого
происходят все дальнейшие повторения и вариации данного
художественного произведения.
Архитектура — зодчество, строительное искусство.
Базилика — античная и средневековая постройка вытянутой
прямоугольной формы, разделенная на несколько продольных нефов
(см.) рядами столбов или колонн. Первоначально, название дома
главы государства архонта-базилевса в Афинах.
Барельеф — разновидность выпуклого рельефа, выступающего над
плоскостью изображения не более, чем на половину своего объема.
Благовещение — изображение сцены сообщения архангелом
Гавриилом благой вести Деве Марии о будущем рождении у нее сына
Иисуса.
Богословие — церковное учение о Боге и догматах религии, о
сущности и действии Бога.
Введение во храм — в христианской культуре сюжет передачи
трехлетней Марии, дочери Иоакима и Анны, первосвященнику
Иерусалимского храма для служения Богу
Византийская культура — культура государства, образовавшегося в
IV в. при распаде Восточной Римской империи и
просуществовавшего до середины XV в. Название получила от греческого города
Византии, на месте которого в 324—330 гг. была основана ее столица
— Константинополь (с 1453 г. — Стамбул); византийское
искусство, как и античное, шло по пути антропоморфизма с нарастанием
отвлеченной экспрессии образа, выражало способность человека к
высокому нравственному подъему.
Вознесение — в христианской культуре тема Вознесения Иисуса
Христа на небо, происшедшее на сороковой день после Пасхи.
286
Восьмерик — в архитектуре восьмиугольное в плане сооружение,
нередко на четырехугольном основании; так называемый «восьмерик
на четверике».
Глазурь — стекловидное защитно-декоративное покрытие на
керамических изделиях, закрепленное обжигом.
Гласы — система из восьми церковных мелодий, разработанная св.
Иоанном Дамаскином и св.Феодором Студитом. Гласы меняются в
зависимости от вида песнопения и недели. Собрание глаз
называется октоихом, или восьмигласником.
Горки иконные — способ изображения скалистого пейзажа в
средневековом искусстве, наиболее полно проявившийся в древнерусской
иконописи. Своеобразные формы иконных горок — результат
особого вогнутого живописного пространства, возникающего в системе
обратной перспективы.
Гульбище — в древнерусской архитектуре крытая галерея,
приподнятая над землей на столбах или аркадах и идущая вокруг всего
здания.
Движки — в древнерусской иконописи и фреске техника пробелов
отдельными светлыми мазками, штрихами поверх вохрения,
личного письма; по византийской традиции движки выявляют
выступающие (освещенные) части ликов и кистей рук изображаемых
персонажей. Другое название — оживки.
Деисус (правильнее Деисис) — ряд икон, в центре которых триптих:
Христос, справа от Него Богоматерь, слева — Иоанн Креститель,
молитвенно простирающие руки ко Христу.
Дискос — круглое блюдо, поднос, вместе с чашей (потир) — предметы
таинства святого причастия (Евхаристии) христианского
богослужения. Предмет ювелирного искусства Византии.
Догматик — церковное песнопение в честь Богоматери, которое
поется на всенощной накануне воскресенья.
Донатор — строитель (заказчик, даритель), изображаемый с моделью
храма в руках или среди святых в заказанной им религиозной
композиции.
Евангелие (греч. благая весть, благовествование) —
раннехристианские сочинения, повествующие о земной жизни Иисуса Христа.
Церквью признаны каноничными четыре Евангелия: от Матфея, от
Марка, от Луки и от Иоанна. Каноничные Евангелия — один из
главных источников христианского вероучения и культа.
287
Бвхаристия — 1) одно из важнейших таинств христианской церкви,
Вечеря Господня, на которой освящаются хлеб и вино; 2) в
христианском искусстве изображение благодарственной молитвы или
сцены причащения хлебом и вином, символизирующей единение с
Телом и Кровью Христа Спасителя.
Ектени/— ряд призывов к молитве, произносимых диаконом (или
священником).
Елей — масло оливы (или другое растительное масло), которое
употребляется в церкви для помазания.
Епископ — в православной и католической церквах духовный сан
священнослужителей, глав церковно-административных округов
(епархий, диоцезов).
Епитрахиль — отличительный знак иерейского сана в виде
скрепленной на груди длинной ленты, украшенной крестами; надевается на
шею и спускается на грудь и спину.
Ересь — в христианстве религиозные течения, отклоняющиеся от
официальной церковной доктрины в области догматики и культа. В
период господства религиозной идеологии ереси зачастую
выступали как специфическая форма социального протеста.
Житие — жизнеописание христианских святых; получило
распространение в Византии и католических странах Европы с IV в., а на
Руси с XI в. В иконописной и фресковой композиции — ряд
изображений, повествующих о жизни и деятельности того или иного
святого.
Закомара — в древнерусской архитектуре полукруглое завершение
части наружной стены здания.
Знаменить, знаменщик — в древнерусском искусстве рисовать,
писать, украшать — в смысле делать наиболее ответственную и
сложную работу. Знаменщики — исполнители подготовительного
рисунка — прописи икон, писание которых могло затем
осуществляться младшими учениками.
Идол — первоначально небольшие по размеру статуэтки из камня,
кости, дерева или глины, изготавливавшиеся со времен палеолита.
Имели магическое и культовое значение. В более широком смысле
— объект ритуального поклонения неразгаданным силам природы.
Как символ язычества идолы осуждались и уничтожались
христианами, поэтому в некоторых славянских языках слово идолище
отождествлялось с чудовищем или дьяволом.
288
Иерархия — расположение частей или элементов целого в порядке от
высшего к низшему
Иерей — официальное название православного священника.
Изразец — облицовочная керамическая плитка, покрытая с лицевой
стороны глазурью. Изразцовое искусство пришло на Русь из
Византии, но получило широкое распространение только с XV в.
Иконография — описание и изучение изображений каких-нибудь
лиц или сюжетов в прооизведениях живописи, скульптуры; в
христианском искусстве — это свод правил изображения лиц
Священного писания; иконографией также называют совокупность
изображений на определенную тему.
Иконопись — вид изобразительного искусства, зародившийся в IV в.
в Византии и распространившийся на весь православный мир. (В
католическом искусстве писались алтарные картины). Иконопись
имеет культовое назначение.
Иконостас — преграда, отделяющая храм от алтаря и состоящая из
нескольких рядов отдельных икон, установленных в определенном
порядке на горизонтальных балках — тяблах. Иконостас возник в
русском православном культе в XIII—XIV вв. Общая композиция
иконостаса отражает идею небесной иерархии, «небесного града».
В его центре находятся Царские врата; каждый ряд икон называется
чином.
Икос — церковная песнь, или молитва, в которой прославляется
подвиг святого или празднуемое событие.
Ипостась — первоначально философский термин, введенный
последователями Аристотеля в значении «индивид», позднее был
заимствован христианскими богословами и применялся ими в
дальнейшем для обозначения каждого лица Троицы.
Ирмос — греческое название песен канона утрени.
Канон — 1) перечень книг, принятый христианской церковью в
качестве Священного писания; 2) чинопоследование евхаристических
молитв; 3) цикл молитв и песнопений утрени (состоит из 9 песен);
4) в изобразительном искусстве совокупность твердо
установленных правил, определяющих в художественном произведении
нормы композиции и калорита, систему пропорций либо иконографию
данного типа изображения.
Киноварь — минеральный краситель, добываемый из сернистой
ртути; название ярко-алой краски.
19 А.П.Забияко 289
Киот — первоначально, у древних евреев, ларь, где хранились
Моисеевы скрижали Завета; затем, в византийских и древнерусских
храмах, — поставец для хранения выносных двухсторонних икон;
позднее — остекленный шкафчик для икон.
Клейма — в иконописи: небольшие композиции с самостоятельным
сюжетом, располагающиеся вокруг центрального изображения и
повествующие о жизни или истории действующего лица.
Клирос — в христианских храмах правая и левая сторона солеи для
хора.
Кокошник — у славянских народов вид женского головного убора в
форме веера (полукружия) вокруг головы, декорировался
кружевом, шитьем, бисером или жемчугом. Назван но сходству с гребнем
на голове птицы. В русской архитектуре — килевидное, в виде
заостренной арки завершение стены, аналогичное закомарам, но в
отличие от них имеющее не конструктивное, а чисто декоративное
происхождение.
Колорит — система цветовых сочетаний в произведениях искусства,
соотношение красок в картине по тону, насыщенности цвета; одно
из средств художественной выразительности.
Конек — деревянное резное украшение на крыше избы.
Крест — в древнейших культурах Востока, Передней Азии, Египта и
Африки магический знак в виде двух пересекающихся под прямым
углом линий, символ жизни, четырех стихий или животворящих
сил (солнца, огня, ветра и воды). В древнееврейской религии —
знак сопричастности к Богу, у древних греков — элемент
орнамента, изначально заключавший в себе символику жизни. Новое
значение приобретает крест в христианской культуре, где соединяются
древняя символика креста как источника вечной жизни,
бессмертия с символом страдания, Распятия и Воскресения Иисуса Христа.
Купол — в архитектуре внутренняя поверхность свода, близкая к
полусфере. Арка и свод были известны еще в Древнем Двуречье,
но купол как архитектурная форма начал широко применяться
только строителями Древнего Рима.
Лазоревый, лазурь — светло-синий, ярко-голубой цвет, краска такого
цвета, получаемая из синильной окиси железа.
Литургия — 1) общее название для всякого богослужения; 2) служба,
центром которой является таинство Евхаристии.
Лицевая рукопись — название древнерусской рукописной книги,
содержащей наряду с текстом иллюстрации — цветные миниатюры.
290
Логос — понятие древнегреческой философии, которое имеет
несколько значений: «слово», «речь» «закон», «суть», «мировой разум»; в
христианстве Логос как «божественная сила творения» был
отождествлен с Сыном Божиим, Иисусом Христом.
Лопатка — в древнерусской архитектуре вертикальный плоский и
узкий выступ на стене здания.
Миниатюра — первоначально изображение, сопровождавшее текст
средневековых рукописей. Заглавные буквы или первые строки
таких рукописей еще со времен древнеегипетских папирусов
писались красной краской, отсюда название. В дальнейшем любое
изображение малого размера.
Минея — книга, включающая молитвы и гимны святым в порядке дней
их празднования. Миней 12, по одной на каждый месяц. Четьи-Ми-
неи — жития святых, расположенные в календарном порядке.
Миро — благовонное масло, освящаемое патриархом или
митрополитом раз в год. Употребляется для таинства Миропомазания.
Мозаика — картина или орнамент, выполненные из разноцветных
материалов (кусочков стекла, камней и пр.), украшающие стену,
пол или другие поверхности здания.
Наличник — обрамление оконного или дверного проема на фасаде или
в интерьере здания.
Неф — продольная часть прямоугольного в плане здания,
разделенного рядом колонн на три части: среднюю, более широкую и
высокую и боковые; поперечный неф называется трансептом, находится
по центру храма ближе к алтарю.
Нимб — в христианской иконографии — сияние в виде кружка вокруг
головы, символ святости или божественного происхождения.
Одигитрия («Путеводительница») — в христианском искусстве
иконографический тип Богоматери с поднятой для благославления
правой рукой, с младенцем Иисусом.
Оклад — декоративное, защитное покрытие из металла (золота,
серебра, латуни) иконы или переплета книги, украшенное чеканкой,
филигранью, эмалью и т.п.
Омофор — длинная широкая полоса материи с изображениями
крестов. Знак архиерейского сана.
Оранта — изображение женской фигуры с поднятыми вверх в
молитвенном движении руками; в христианском искусстве —
канонический тип изображения Богоматери.
19*
291
Панагия — небольшая икона, которая носится на груди епископа как
знак его сана.
Панихида — молитва за усопших.
Пантократор (греч. всевластитель) — поясное изображение Христа,
благославляющего правой рукой и с Евангелием в левой (в своде
купола).
Парус — в византийской и древнерусской архитектуре название одной
из четырех вогнутых треугольных поверхностей, напоминающих
наполненный ветром корабельный парус и оформляющих переход
от прямоугольного в плане интерьера подкупольного пространства
к круглому барабану купола.
Патриарх — глава автокефальной (самостоятельной) церкви.
Перспектива — система способов и приемов изображения
пространства на плоскости в соответствии с тем кажущимся изменением
величины, очертаний, четкости предметов, которое обусловлено
степенью отдаленности их от точки наблюдения.
Покрова, Покров Богоматери — церковный праздник,
установленный в XII в. в память о чудесном спасении Константинополя от
сарацин после явления Богоматери, простирающей свой омофор
над народом; традиционный сюжет иконописных композиций.
Полуустав — более поздняя, по сравнению с уставом, разновидность
кириллицы. Полуустав получил распространение с XIV в. и
послужил образцом для первопечатного русского шрифта.
Порфира — мантия монарха из багряного шелка, подбитого
горностаевым мехом; отсюда порфироносный: царственный;
порфирородный, багрянородный — царственный потомок.
Потир — в христианском искусстве украшенный драгоценными
камнями кубок из позолоченного серебра. Вместе с дискосом потир
используется в таинстве Евхаристии.
Праздничный ряд, чин — горизонтальный ряд икон, одна из основных
частей композиции иконостаса, расположенная, как правило, над
деисусным чином, в которой изображаются сцены из Нового
Завета, соответствующие названиям отмечаемых православной
церковью праздников.
Преображение — в древнерусском искусстве название композиции,
изображающей сюжет Евангелия: проявление божественной
сущности Иисуса Христа во время молитвы на горе Фавор с апостолами
Петром, Иоанном и Иаковом; в момент преображения Иисус пока-
292
зался в сиянии божественной славы в окружении ветхозаветных
пророков Моисея и Илии.
Прорись — в древнерусской иконописи контурный рисунок,
«перевод», сделанный с оригинала для нанесения на доску,
процарапывания по левкасу (грунту). В более широком смысле —
подготовительный контурный рисунок.
Пурпур — краситель красно-фиолетового цвета для окраски тканей,
в античное время добывавшийся из тела пурпурной улитки.
Пурпурный цвет — багряный, иногда em также называют порфировым.
В христианском искусстве — символ божественной зари.
Рака — в христианском искусстве художественно оформленный ларец
для хранения святых мощей.
Роспись — живопись на стенах, потолках, предметах быта и т.п.,
выполняемая кистью или заменяющим ее инструментом.
Саккос — верхнее архиерейское облачение из парчи.
Седмица — церковнославянское название недели.
Серафим — в христианской иконографии высший ангельский чин
небесной иерархии; серафим изображается шестикрылым.
Символ — первоначально у древних греков какой-либо предмет как
опознавательный знак для членов определенной общественной
группы или тайного общества. В дальнейшем такой предмет стал
заменяться изображением, постепенно терявшим внешнее сходство
с объектом, поскольку его содержание отражало все более широкий
круг идей. Значение изобразительных символов носит условный
характер, оно складывается в силу традиций или вводится
искусственно.
Скоропись — беглое письмо, преимущественно в древнерусских
рукописях; отличается каллиграфичностью, изяществом, округлостью
букв, получила особое распространение в XVII в.
Солея — возвышение перед иконостасом. Центральная часть солеи
называется амвоном, боковые — клиросами.
София — в христианском искусстве символ Премудрости Божией,
предвечного замысла творения, смысла и света истины. Также
название иконописной композиции. Софию олицетворяет
изображение ангела с длинными волосами и жезлом в руке, иногда —
Богоматери или святой Троицы, реже — Иисуса Христа. София —
символ зари, поэтому она пишется пурпуром.
Сошествие в ад — в древнерусской иконописи апокрифический сю-
293
жет, изображающий Иисуса Христа спускающимся в ад и
вызволяющим несправедливо попавшие туда души праведников.
Спас — в древнерусском искусстве образ, изображение Иисуса Христа
Спасителя на иконе, фреске, мозаике. «Спас Нерукотворный» —
название композиции, изображающей подлинный лик Христа,
чудесным образом отпечатавшийся на плате.
Средокрестие — внутреннее подкупольное пространство храма,
образованное пересечением нефа и трансепта. Ему придается особое
символическое значение как месту, где происходят главные
религиозные таинства. В готических храмах над средокрестием
возводится шпиль, а в византийских и древнерусских — купол.
Сретение — в древнерусском искусстве название композиции по
Евангелию, изображающий встречу старца Симеона с Богоматерью и
младенцем Христом в Иерусалимском храме. Благочестивому
Симеону было обещано, что он не умрет до тех пор, пока не увидет
Спасителя.
Станковое искусство — общее название произведений живописи,
графики, скульптуры, не связанных с конкретным местом, средой,
декорируемой поверхностью или утилитарными функциями.
Такие произведения выполняются художником в мастерской, на стан-
нке, и могут переноситься с места на место, выставляться в
различных залах и т.п.
Стихарь — длинная одежда священнослужителей.
Стихиры — песнопения, посвященные празднику; поются за
всенощной.
Столп — в древнерусском искусстве столб, колонна, башня,
колокольня, столпообразный храм.
Темпера — краска, состоящая из пигмента, замешанного на яичном
желтке, белке или казеине и разбавляемая водой. После
высыхания в воде не растворяется. Была изобретена в Византии. Темпера
позволяет создавать мягкие и разнообразные тональные переходы,
отсюда название.
Трапезная — общая столовая в монастыре с подсобными помещениями
при ней; в русской архитектуре, кроме того, обширная невысокая
пристройка к западной части церкви.
Требы — в просторечии так называются все таинства (кроме
Евхаристии и Рукоположения), а также молебны, панихиды, отпевания,
освящение домов и пр.
294
Требник — богослужебная книга с чинопоследованием треб.
Триодь — богослужебная книга, включающая чинопоследование
служб предпасхального периода (Триодь постная) и
послепасхального: от Пасхи до Петрова поста (Триодь цветная).
Триптих — композиция, состоящая из трех частей, относительно
независимых друг от друга. В средневековом искусстве —
трехстворчатый алтарь, складная икона; другое название — складень.
Троица — в христианском искусстве название композиции,
изображающей триединую суть Бога (Бог Отец, Бог Сын, Святой Дух) в
виде трех ангелов, каковыми они явились праведнику Аврааму в
сцене, описанной в Ветхом Завете. Такая композиция называется
Ветхозаветной Троицей. В Новозаветной Троице Бог Отец
изображается в виде старца, каким он являлся пророку Исайе, Сын Божий
— в виде проповедника, каким его видели люди, и Дух Святой —
в виде голубя, каковым он явился при крещении Иисуса.
Тропарь — краткое песнопение, посвященное празднику или святому.
Тябло — ограда, отделяющая алтарь от остального помещения церкви;
в русских церквах горизонтальный брус иконостаса, на котором
устанавливаются иконы; иногда ряд икон над Царскими вратами.
Успение — в христианском искусстве сцена смерти Богоматери. В
византийской и древнерусской иконописи композиция,
показывающая всю небесную иерархию: тело усопшей Марии в окружении
двенадцати апостолов, над ним сам Иисус, принимающий ее душу,
ангелы, Дух Святой в виде голубя. Иногда всю композицию венчает
изображение Бога Отца. В честь Успения Богоматери строились
Успенские храмы. Отсюда также название мемориального
архитектурного сооружения — усыпальница.
Устав — первая форма древнерусского шрифта — кириллицы,
известная по рукописям с XI в. Отличается широким написанием букв,
отсутствием промежутков между словами, характерными
засечками треугольного вида, восходящими к греческим образцам.
Фаюмский портрет — искусство погребального портрета восковыми
красками, возникшее в I—III вв. на стыке египетской и
эллинистически-римской культур. Фаюмский портрет обычно рассматривают
как один из истоков искусства иконописи.
Фелонь — верхняя одежда, риза православного священника,
украшенная золотым и серебряным шитьем. Символизирует хламиду
Иисуса Христа, которую на него в насмешку возложили римские
295
воины, и толкуется как одежда истины.
Фреска — живопись по сырой штукатурке.
Херувим — один из высших ангельских чинов небесной иерархии,
идущий вслед за серафимами; херувим — символ божественной
славы.
Царские врата — в православных храмах центральные
двухстворчатые двери, ведущие в алтарь; на створках Царских врат обычно
изображаются четыре евангелиста и сцена Благовещения.
Часовня — маленькая церковь для отдельных, частных служб.
Четверик — в архитектуре четырехгранное в плане здания или его
часть, перекрытое шатром или куполом. Во многих случаях между
перекрытием и четвериком ставится промежуточное звено —
восьмерик. Такая композиция называется «восьмерик на четверике».
Чин — порядок, правило формообразования; в древнерусском
искусстве — синоним красоты, благолепия, идеального образца. В более
узком значении — традиционный порядок расположения
отдельных элементов композиции.
Энкаустика — распространенная в эпоху античности техника
росписи, при которой воск —- связующее минеральные пигменты
вещество — посредством разогревания наносится на поверхности основы
и вплавляется в грунт. Главное достоинство энкаустики — ее
долговечность.
296
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 5
Введение 7
ЧАСТЬ I. ИСТОКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ 9
Глава 1. У начала восточнославянской культуры ... 11
Этногенез восточных славян 11
Сообщения древних авторов о славянах 13
Природа и духовная культура восточных славян 14
Формирование древнерусского этнического
самосознания •.. . 18
Вопросы для самопроверки 19
Глава 2. Миросозерцание древних славян 19
Земные пространства и человек на земле 19
Устройство мира 24
Вопросы для самопроверки 28
Глава 3. Восточнославянская мифология природы.. 28
Древняя мифология 28
Мифологические олицетворения природы . .... 30
Вопросы для самопроверки 36
Глава 4. Мифология человеческой судьбы 37
Мать-земля 37
Судьба и Случай 38
Боги-покровители 41
Горькие повороты судьбы . 42
Мифология посмертного существования ..... . 45
Вопросы для самопроверки 50
Глава 5. Мифология истории . 50
Вопросы для самопроверки 54
Глава 6. Язычество Древней Руси 54
Мифология и язычество славян 54
Календарные обряды и праздники .... 55
297
Многообразие обрядов 61
Святилища 64
Вопросы для самопроверки 65
Глава 7. Волхвы — жрецы, сказители и музыканты
Древней Руси 66
Волхвы —- прорицатели будущего 66
Языческие жертвоприношения 68
Волхование и ремесленное мастерство 68
Волхвы — хранители сроков 69
Волхвы и языческая община 70
Волхование — вид художественного творчества .... 70
Вопросы для самопроверки 71
Глава 8. Старинный русский фольклор 72
Обрядовое устное народное творчество 72
Необрядовое устное народное творчество 75
Художественная выразительность фольклора 82
Вопросы для самопроверки 85
Заключение 85
ЧАСТЬ И. ПРИНЯТИЕ ХРИСТИАНСТВА —
ПОВОРОТНОЕ СОБЫТИЕ В ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ ... 87
Глава 9. Духовное брожение накануне принятия
христианства в Русских землях 89
Отсутствие единообразия 89
Попытка духовного сближения на основе язычества .. 91
Летописное предание об «избрании вер» 94
Вопросы для самопроверки 94
Глава 10. Принятие Русью христианства 95
Первые христианские общины на Руси и обращение к
православию 95
Крещение Руси и распространение христианства .... 97
Легенда о хождении на Русь апостола Андрея 101
Вопросы для самопроверки 103
Глава 11. Русское православие 103
Восточное христианство 103
298
Основы православного вероучения 105
Православные таинства, обряды и богослужения .. ¦. 109
Православные праздники 113
Молитвенность русского православия 115
Православное сообщество 117
Обретение самостоятельности 123
Вопросы для самопроверки 124
АСТЬ III. ДРЕВНЕРУССКАЯ КУЛЬТУРА XI—XVI ВВ. . 125
Глава 12. Развитие древнерусского языка и книжной
культуры после принятия христианства 127
Славянская письменность 127
Вклад Кирилла и Мефодия в славянскую культуру . . 129
Древнерусский язык и христианская культура 131
Древнерусская книжность 134
Вопросы для самопроверки 143
Глава 13. Древнерусская иконопись 143
Возникновение христианской живописи 143
Православное учение о смысле и назначении иконопи-
си 146
Русские школы иконописи 148
«Троица» A422—1427) Андрея Рублева... 154
Иконопочитание в народной духовной культуре 157
Вопросы для самопроверки 158
Глава 14. Храмовое зодчество и церковное пение
Древней Руси 158
Православное храмостроительство 158
Церковное пение. Колокольный звон 164
Вопросы для самопроверки 166
Глава 15. Образ Бога в древнерусской культуре .... 167
Образ Бога и культура 167
Бог Ветхого Завета и русская культурная традиция .. 168
Бог-Дух Святой в древнерусской культуре 170
Бог Нового Завета и древнерусская культурная
традиция 171
Вопросы для самопроверки 178
299
Глава 16. Образ Родины глазами древнерусского
человека 179
«Русская земля» 179
«Святая Русь» 182
Вопросы для самопроверки .. 185
Глава 17. Образ человека в древнерусской культуре . 186
«Двояко естество наше» 186
«Человек являет собой некий малый мир» 189
Древнерусская святость 193
Вопросы для самопроверки 202
Глава 18. Смеховая культура русского средневековья 203
Вопросы для самопроверки 209
Глава 19. Начало заката русского средневековья: XVI
век 210
Идея самодержавия Ивана Грозного 210
Нравственные устои. «Домострой» 216
Книжность 219
Живопись 224
Музыка 230
«Стоглав» 232
Заключение 234
Приложения 237
1. Древние описания славян 237
2. «Повесть временных лет» о восточных славянах ' 240
3. Похороны знатного руса 241
4. Ночь на Ивана Купал у (старинный рассказ о поисках
клада) 244
5. Жертвоприношения славянских купцов 245
6. Предсвадебные испытания загадками 246
7. Летописное сказание об «избрании вер» . / 248
8. «Повесть временных лет» о крещении киевлян 250
9. Символ веры 251
10. Православные молитвы 252
11. Начало славянской письменности 254
12. Христианская картина мира 257
300
13. «Слово о Законе и Благодати» . . . . . . . 262
14. Поучение Владимира Мономаха 265
15. Слово о погибели Русской земли 267
16. Духовные стихи . 268
17. Образ Отчизны 273
18. Древнерусская святость: смерть святого князя Бориса 275
19. Народная смеховая культура 278
20. Сочинения Нила Сорского . . 279
21. Публицистика Вассиана Патрикеева 280
22. Сочинения Максима Грека . . 281
23. Список литературы для дополнительного чтения .... 283
24. Словарь терминов 285
Л.П. ЗАБИЯКО
ИСТОРИЯ ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Зав. редакцией В.И. Михалевская
Техн. редактор Г.З. Кузнецова
ЛР № 060663 от 05.02.92
Подписано в печать 24.02.95. Формат 60x90/16.* Бумага офсетная.
Гарнитура Тайме. Объем 19 усл. п. л. Печать офсетная.
Тираж 10000 экз. Бесплатно. Зак. № 782.
Фирма «Интерпракс»
103031, Москва, 2-й Неглинный пер., 4
Отпечатано с готового оригинал-макета в Московской типографии № 6
109088, Москва, Южнопортовая ул., 24
Созданием файла в формате DjVu
занимался ewgeniy-new
(октябрь 2013)