РОМАН
Книга первая
еР с осетинского
Ю./1ЙБ БДИ НСКОГО
советский писатель
МОСК 6 А ♦ I 9 60

ГЛАВА ПЕРВАЯ
СМЕРТЬ БЕДНЯКА
1
Ботас с утра почувствовал себя плохо. Болело все —
голова, спина, руки. Ноги налиты были
свинцовой тяжестью, оторвать их от земли не хватало сил.
Жена его Госка, и без того всегда грустная, глядя
на мужа, совсем опечалилась.
— Да избавит тебя бог от болезни. Самая
рабочая пора подходит, а ты... — сказала она озабоченно.
Очень не хотелось Госке отпускать в это утро Бо-
таса в лес. Но что было делать? В прошлом году,
когда покупали лошадь, пришлось занять денег у
богача Михала, и чтобы отработать долг, обещал
Ботас нарубить Михалу дров и свозить их к нему во
двор. И со всем этим нужно было управиться до
начала летней страды. Так разве можно теперь терять
хоть один день?
Взяв с собой старшего сына, десятилетнего Гап-
по, Ботас отправился в лес. Превозмогая боль и
слабость, он срубил одно дерево. А когда дерево,
прошумев ветвями, с треоком и скрипом рухнуло на землю,
силы совсем оставили Ботаса. Он уже не смог очи
стить ствол от ветвей и разрубить его на части.
«Нет, не могу я сегодня работать...» — подумал
Ботас и решил вернуться домой.
Обратный путь показался ему бесконечным. Бо-
3

тас шел, с трудом передвигая ноги, — казалось,
земля сегодня с неодолимой силой притягивала их.
Опираясь на плечо сына и отдыхая через каждые
несколько шагов, взобрался он наконец на гребень горы.
Свернув с дороги и отбросив в сторону топор, он
сказал Гаппо:
— Мальчик, отдохнем немного. Кажется, я
заболел...
Был серенький, туманный денек. С гор дул
легкий прохладный ветер, он коснулся мокрой от пота,
разгоряченной головы больного, и Ботас,
почувствовав живительную свежесть, в изнеможении опустился
на траву. Ему хотелось вытянуться, прижаться к
мягкой зеленой земле и долго-долго лежать так, забыв
обо всем. Но нельзя поддаваться болезни! Ботас
приподнялся и сел, тяжело опираясь на локоть.
Долго сидели так отец и сын. Сидели и молчали.
Каждый ушел в свои думы.
Ботас смотрел вдаль, и перед его усталыми
глазами снова и снова возникали знакомые, с детства
родные картины. Вот взгляд его скользнул по длинной
гряде гор, видневшейся далеко, на той стороне
шумливой и пенистой реки Араф, Поросшие орешником,
грабом и буком, горы курчавились, словно
барашковая шапка на голове горца. А под горой, окруженное
полями пшеницы, кукурузы и картофеля,
раскинулось родное селение Ботаса. Легкий ветерок,
слетающий с гор (а в такие серенькие, облачные дни
ветер— частый гость в здешних местах), мягко
колышет и пригибает к земле зеленые волны всходов,
обещающих богатый урожай. И кажется Вотасу, что
перед ним бескрайнее зеленое море, а село — корабль,
плывущий по морю. Стаи гусей и уток пестреют за
околицей, напоминая белую пену на гребне морской
волны.
Красиво в это время года селение, где родился и
провел свою жизнь Ботас. Казалось бы, вид его
должен радовать сердце, но чем дольше любуется
Ботас, тем сильнее одолевает его грусть. Может, это
оттого, что он болен? Но нет, предавшись печальным
думам, он даже забыл о своем недуге.
4

Ветер колышет богатые всходы, но поля, на
которых зреет это богатство, — чужие. Ботасу
принадлежит лишь половина «сороковой» доли десятины, его
крохотное поле затерялось среди пашен односельчан,
так же как маленький домик его совсем не виден
рядом с роскошным двухэтажным домом Михала. За
околицей пасется много овец, коз, гусей, но нет среди
них овец, коз и птицы, принадлежащих Ботасу.
О многом мечтает бедняк, но редко сбывается
хотя бы одна его мечта. Надеялся Ботас, что удастся
и ему когда-нибудь стать на ноги и зажить
по-человечески. Но где там... Всю жизнь проработал он на
богатых, в чужих домах, на чужих полях. Ни разу за
всю жизнь не пришлось ему расправить плечи,
нужда все ниже гнула его могучую спину. «Видно, правы
были предки наши, когда говорили: «Кто наследства
не получил, тому не разбогатеть...» — подумал
Ботас. А что оставил ему отец, умирая? Старую избу,
крытую соломой, да тощую коровенку. А сейчас,
когда, может статься, и его, Ботаса, последний час
приближается, что оставит он в наследство двум своим
сыновьям и дочери? Беспросветную нужду да старую
лошадь Копу, за которую еще не рассчитался с
Михалом. Правда, соломенную крышу он заменил
черепицей, но ведь это все, что удалось ему
сделать.
В пятом году поднялся народ против богатеев,
захватили земли немца-эконома Моора и стали делить
их между собой. Среди восставших был и Ботас. При
дележе досталось ему семь десятин. Вот когда он
почувствовал себя уверенно! Казалось, наконец-то
вырвался он из лап нищеты. Весельем искрились его
глаза, разгладились морщины на лбу. Но недолга
была радость Ботаса. В село прибыли казаки, часть
бунтовщиков сослали в Сибирь, других наказали
здесь же, в селении. Ботас до сих пор удивляется:
почему его не сослали вместе со всеми? Но землю,
конечно, отобрали.
«Видно, если суждена нам богом бедность в удел,
так не избавиться от нее...» — подумал Ботас и вдруг
почувствовал, словно острый камень застрял у него
5

в горле. Резкая боль пронизала все тело. Ботас
испугался: чего доброго, эта проклятая болезнь и впрямь
сведет его в могилу. Не за себя испугался Ботас, —
ему ли бояться смерти, когда все равно не дожить до
лучшей доли... Но дети... Старшему, Гаппо, — десять
лет, дочке Фырдауз — семь, а маленькому Сослан-
беку немногим больше пяти. Как прокормит их мать,
если он, сильный мужчина, еле сводит концы с
концами?
Ботас взглянул на сына. Мальчик лежал чуть
поодаль. Уперев локти в землю и положив голову на
ладонь, он покусывал сорванную травинку и,
устремив вниз, на селение, большие голубые глаза, думал
о чем-то своем. Глядя на его крепкую, ладную
фигурку, Ботас немного успокоился. И младший, Сослан-
бек, тоже крепыш. «Эх, вырастить бы сыновей, а там
они хоть и не богато, но проживут, прокормят себя.
Здоровые...» *
— А теперь пойдем, мальчик. Отдохнули, пора
домой.
Ботас поднялся, но острый комок, застрявший в
горле, вдруг зашевелился. Он осторожно кашлянул
и почувствовал, что рот его наполнился чем-то
теплым, липким, соленым. В испуге Ботас сплюнул —
трава окрасилась в ярко-красный цвет. Кровь... Не
раз в минуты отчаяния думал Ботас о смерти,
призывал ее, но в душе никогда не верил, что она может
быть так близка. И вот оказалось, что она уже стоит
у него за плечами.
— Мальчик... — с трудом позвал сына Ботас.
Снова рот его наполнился кровью, и рнова
покрылась алыми пятнами трава. «Что со мной? Откуда
эта кровь?» — в отчаянии думал Ботас и вдруг
вспомнил: вчера, поднимая бревно, он слишком
понатужился, и ему показалось, что внутри у него что-то
оборвалось. Но потом это ощущение прошло, и Ботас
успокоился.
— Мальчик... — снова позвал он, но из горла его
хлынула кровь и не дала ему говорить.
Гаппо в испуге кинулся к отцу. Присев перед ним
на корточки, он широко раскрытыми от ужаса глаза-
6

ми смотрел то на смертельно побледневшее лицо
Ботаса, то на окровавленную траву.
— Отец, отец... —шептал мальчик.
Но Ботас молчал. Пригнув голову к земле, он
ждал, не хлынет ли снова кровь. Но приступ не
повторился. Наконец Ботас почувствовал некоторое
облегчение, вытер губы сначала мягкой травой, потом
ладонью и тихо сказал сыну:
— Не бойся, все будет хорошо. Пойдем.
Ботас попробовал встать, но в глазах у него
потемнело, голова закружилась, и он снова опустился
на траву.
— Кажется, я не дойду. Напрасно мы пожалели
лошадь, надо было поехать на арбе. Ступай запряги
Копу и приезжай за мной. Только смотри, матери
ничего не говори.
Гаппо кинулся было бежать, но Ботас остановил
его:
— Погоди. Не будем лошадь зря гонять. Посидим
еще немного, может, я и сам дойду.
Гаппо послушно опустился на траву возле отца.
Отдышавшись, Ботас попросил сына помочь ему
подняться.
— Опираясь на твои могучие плечи, добреду до
родного угла, — пошутил Ботас.
Подхватив отца под мышки своими маленькими
крепкими руками, Гаппо весь напрягся, — никогда бы
не поверил Ботас, что сын его так силен. С
трудом передвигая ноги, Ботас спустился с горы.
Внутри у него все горело, боль разламывала кости,
но он упрямо шел вперед. Наконец они
подошли к селению, люди выбежали навстречу, двое
мужчин подхватили Ботаса под руки и довели до
дому.
А Госка, ничего не подозревая, собиралась за
водой. Но, выйдя на крыльцо, увидела, что ворота
открыты и двое чужих людей вводят во двор ее мужа,
поникшего, со следами крови на щеке и усах. Госка
точно окаменела, ведро выпало у нее из рук и с
дребезгом покатилось по ступенькам.
7

— Рушится дом мой! — запричитала Госка. —
Какая беда стряслась над нами?! Что с ним?!
Ботас слабо улыбнулся, пытаясь успокоить жену,
и сказал еле слышно:
— Ничего, хозяйка, не беспокойся...
2
На другой день Ботас не смог подняться с
постели. Кровь перестала идти горлом, но все тело
горело как в огне, в животе что-то нестерпимо болело, —
казалось, там огнестрельная рана. Ломило руки,
ноги, голову. Но Ботас старался не стонать, чтобы не
тревожить домашних, только черные глаза его,
подернувшиеся мутной пленкой, влажно блестели.
Ботас смотрел на печальное, озабоченное лицо
жены, и жалость к ней переполняла все его
существо, заставляя забывать о страданиях. Нет, не смог
он сделать ее счастливой. А ведь никого на свете не
любил Ботас так, как свою жену.
Госка росла сиротой. Но была она стройна и
красива, да к тому же славилась на всю округу своей
прекрасной игрой на гармошке и умением искусно
шить и вышивать, и множество молодых людей из
богатых семейств сватали ее. А Госка всем
предпочла Ботаса. И не было тогда на земле человека
счастливее, чем Ботас. Радость окрылила его, вселила
уверенность, что добьются они хорошей жизни. Он
верил, что построит крепкий, новый дом, разведет
много скота и заживут они с Гоской в счастье и
довольстве. Но не суждено было сбыться его мечтам.
Шли годы, и хотя Госка терпеливо переносила
нужду и никогда не жаловалась на свою долю, Ботас
страдал, считая себя виновным в том, что так
печально сложилась ее судьба. Ведь она могла выйти
замуж за богатого и прожить всю жизнь безбедно.
Но когда он говорил об этом Госке, она отвечала:
— Разве это счастье — жить в богатом доме, где
каждый может попрекнуть тебя твоим сиротством?
Только от беспросветной ружды и лишений
печальным стало ее лицо.
8

Дни складывались в недели, а Ботас все не
поправлялся. Тяжкое бремя забот легло на плечи Го-
ски. Она ухаживала за больным, выполняла все
работы по дому, с утра до поздней ночи вертелась,
словно белка в колесе. Но это были привычные
женские дела, и Госка умело справлялась с ними. Время
шло, Ботас не поднимался, а зима не за горами, надо
заготовить сено для лошади и коровы. Конечно,
косить тяжело, но не тяжесть работы пугала Госку —
она готова была- перенести любые трудности, —
пугало другое: косьба считалась в селе не женским де:
лом, позор, если увидят женщину на сенокосе. И
Госка растерялась, не зная, как ей поступить. Просить
помощи не у кого, все заняты в поле и только и
мечтают о том, как бы самим управиться в срок. Госка
не раз подумывала о том, чтобы созвать зиу, — есть
у осетин такой старинный обычай, по которому
собираются все соседи к больному или малолетнему и
в один день заканчивают покос или обмолот. Но
тогда нужно хорошенько угостить работников. А что
могли поставить на стол Госка, когда даже больному
мужу не из чего приготовить сносный обед? И Госка
решила сама идти косить сено, скрыв это от Ботаса.
Взяв с собой Гаппо — может, сын защитит ее от
докучных толков, — Госка целый день косила траву
под кустиками, на полянках. Порою десятилетний
Гаппо брал косу из рук матери, и Госка с радостью
наблюдала, как сильны и четки его движения.
Теперь вся надежда семьи на этого мальчика. Но мал
он еще, жалко его Госке, и она отбирала у сына косу.
А он упрямился, уверял, что совсем не устал, не
хотел отдавать косу измученной матери. Трудолюбивый
мальчик растет, заботливый...
Вернувшись домой, Госка торопливо подошла к
мужу, поправила постель. Состояние Ботаса
ухудшилось. Жар стал сильнее, пелена, застилавшая глаза,
обозначилась еще четче. Время от времени больной
впадал в забытье. Возле Ботаса сидел его младший
брат Джамбот и бычьим хвостом отгонял
назойливых мух.
Не похожи были братья друг на друга. В серых
9

глазах Джамбота всегда настороженное, тревожное
выражение, взгляд бегающий, будто он боится чего-
то недоглядеть, пропустить что-то важное. «А вдруг
случится на белом свете что-нибудь такое, из чего
можно выгоду извлечь, а я вовремя не замечу?» —
казалось, говорил этот взгляд. Длинные рыжие усы
Джамбота причудливо закручены в кольца, словно
рога у барана.
С детства скрытен и жаден был Джамбот. Живя
под одной крышей со старшим братом, он утаивал
от него свои скудные заработки. А когда подрос, не
пошел прямой дорогой, а выбрал недобрую, волчью
тропу — связался с ворами. Прятал краденое и
нажил на этом немало деньжат. А когда в 1904 году во
время русско-японской войны призвали его в армию
и попал он на фронт, то и тут не растерялся —
обирал убитых и раненых. Говорили, что и в казну руку
не раз запускал, но не пойман — не вор, и вернулся
Джамбот домой богатым человеком. Взял себе в
жены красавицу Годзекку и отделился от семьи.
В первый же год выстроил себе Джамбот
двухэтажный дом, купил четырех лошадей. День ото дня
множилось его богатство, — известно, рубль к рублю
ложится. А тут немец-эконом Моор, живший на берегу
реки Араф, решил продать свои земли и уехать.
Беспокойно стало ему жить тут, после того как
крестьяне чуть не отобрали у него землю. Джамбот
подумал-подумал, да и купил у немца двенадцать деся-'
тин, полторы из которых занимал фруктовый сад.
С тех пор совсем зазнался Джамбот и не только на
брата своего, бедняка, но и на всех односельчан стал
глядеть свысока, еле кивка удостаивал. Богач Михал,
с завистью наблюдавший, как стремительно росло
богатство Джамбота, говорил про него:
— Так кичлив бывает только тот, кто недавно
разбогател...
А Джамбот только посмеивался в ус и строил
новые планы, — известно, жажда наживы не знает
пределов. Недавно дошел до него слух, что продается
недорого пресс для изготовления черепицы, и он
решил купить его. А земельный участок Ботаса нахо-
10

дился как раз у слияния двух родниковых ручьев,
тут тебе все — и желтая, как золото, глина, и вода, и
до леса рукой подать. Лучшего места для постройки
черепичного завода и не придумаешь.
Вот почему Джамбот зачастил к брату. Он
приходил к нему каждый день утром и вечером, делая
вид, что не на шутку встревожен его болезнью. И
сейчас, едва Госка, усталая после целого дня тяжелой
работы, подошла к постели больного мужа, Джамбот
начал ей выговаривать:
— Что ж это ты, невестка? Или не видишь, что
заболел он по воле духов небесных? Так почему ты
до сих пор не позвала ворожею?
Госка никогда не верила в колдовство и потому
не придала значения словам деверя. Она вымыла
руки и стала хлопотать по хозяйству. Прежде всего
надо было накормить больного. Маленькие Фырда и
Сосланбек ходили по пятам за матерью и
плаксивыми голосами наперебой просили есть. Госка
сердилась, готова была вспылить, но, понимая, что дети
голодны, сдерживалась и только твердила усталым
голосом:
— Потерпите еще немного, голубчики мои, да
станет душа моя жертвой за вас, сейчас накормлю
больного, тогда и вам что-нибудь приготовлю...
Но голодных детей не могли насытить уговоры и
обещания матери, и они продолжали плакать и
требовать еды. И тут Госка не выдержала и впервые в
жизни посетовала на свою горькую долю:
— О боже, да вселиться тебе в шкуру бедняка,
зачем ты даешь жизнь таким, как я!
В это время с улицы донеслось: «Кыс-кыс...»
Никогда не позволит себе достойная женщина-осетинка
громко заговорить в присутствии старших мужчин из
фамилии мужа. А если ей надо позвать кого-нибудь,
она тихо, приглушенным голосом, произнесет: «Кыс-
кыс...»
Госка быстро вытерла тыльной стороной ладони
слезы и вышла во двор.На улице, возле плетеных во*
рот, стояла родственница Ботаса, тихая,
добросердечная Байматон.
11

— Да будет больному твоему так хорошо, как ты
этого желаешь! Госка, я зашла проведать его. Как
ему, лучше?
С этими словами Байматон вошла во двор.
— Похвалиться нечем, день ото дня все хуже и
хуже, — горестно ответила Госка, принимая блюдо из
рук Байматон.
— Да не оставит его своею милостью великий
бог! Люди все как один, говорят, что заболел он по
воле небесных духов. Почему ты не обращаешься к
знахарке? Пойди к нашей Токон, ведь к ней из
других сел приезжают, да съем я все твои горести!
— Не знаю, Байматон, ничего я не знаю, только
думаю: если бы могли ворожеи возвращать людей из
страны мертвых, то не было бы на земле покойников.
— Избави нас бог от смерти! Но что может
случиться плохого, если ты сходишь к Токон... —
продолжала настаивать Байматон.
Услышав разговор женщин, Джамбот поднялся с
места, положил к ногам больного бычий хвост,
которым отгонял мух, пожелал брату скорейшего
выздоровления и божьей помощи и вышел на крыльцо.
Поблагодарив Байматон за то, что она не забывает
больного, он, уходя, еще раз напомнил Госке:
— Невестка, не будет позора, если мы поступим
так, как поступают в селении все люди. Завтра же
сходи к ворожее!
Джамбот ушел.
— Сходи к ней, Госка, сходи, солнышко мое... —
уговаривала Байматон.
И Госка согласилась.
На следующий день она достала муку,
припрятанную к празднику святого Уациллы, покровителя
земледелия, испекла три тонких пирога с сыром,
положила на них серебряный рубль и отправилась к
Токон. Байматон, будучи наслышана, что Токон
отказывается ворожить тому, кто не приносит ей
бутылочки с веселящей влагой, взяла графинчик араки и
пошла вместе с Гоской.
Токон сама вышла навстречу женщинам. Это
была дородная старуха в длинном черном платье с
12

большим вырезом на груди и в коричневом бешмете.
Голова туго затянута черным шелковым платочком.
Две толстые, длинные косы, завязанные на концах
отглаженными ситцевыми ленточками, тяжело
ниспадали на спину, и лишь около ушей выбивались
из-под платка белые-белые колечки. Ясные глаза ее
смотрели спокойно, речь была мягкой и вкрадчивой.
— Что тревожит вас на этом мнимом свете, да
съесть мне все ваши болезни и горести?
Когда женщины рассказали о своей печали, Токон
повела их в дом. Они вошли в комнату, где обычно
происходила ворожба. Токон позвала кого-то, дверь
из соседней комнаты отворилась, и на пороге
появилась хорошенькая девочка лет четырех, в легком
ситцевом платьице и черных сафьяновых чувячках.
Увидев Госку, девочка сердито надулась — верно,
вспомнила, как недавно Сосланбек запустил в нее
комком грязи.
— Кого ты зовешь, бабушка? — спросила девочка.
— Скажи матери, пусть примет их
жертвоприношения, — повелительно сказала старух'а, и девочка
исчезла.
Токон опустилась на стул, усадила гостей.
Отвязав черный бархатный кисет, висевший на поясе, она
раскрыла его и протянула Байматон, предлагая
нюхательный табак. Байматон отказалась, и тогда
Токон, захватив щепотку табаку, со свистом втянула
его в нос. Пока она чихала и привязывала кисет
обратно к поясу, в комнату вошла женщина, мать
маленькой девочки, и молча унесла блюдо с пирогами
и трафинчик с аракой. Проводив невестку своим
спокойным, ясным взглядом, Токон попросила женщин
еще раз рассказать о том, что их привело к ней.
Выслушав Госку, старуха сказала с глубокомысленным
видом:
— Единый великий бог, которому нет равных,
волен причинять людям как плохое, так и хорошее. Так
пусть же он всегда оделяет вас только хорошим...
Она что-то еще говорила долго. Госка слушала
мягкую, успокаивающую речь Токон, смотрела на ее
полное, благообразное лицо, и давно не изведанный
13

покой наполнял душу; ей казалось, что эта женщина
обязательно поможет, не может не помочь, и она
снова и снова упрекала себя за то, что раньше не
пришла к ней. С легким сердцем вышла Госка от
колдуньи Токон. И Байматон, почувствовав это, говорила:
— Да буду я жертвой твоей, недаром люди из
других селений приезжают к нашей Токон — ведь она
умеет разговаривать с самим богом!
Госка слушала утешительные речи Байматон, а
про себя думала, где ей достать денег, чтобы купить
белого ягненка, которого посоветовала Токон
принести в жертву святому Уацилле.
К вечеру больному полегчало, и Госка
окончательно уверовала во всемогущество старой ворожеи.
Она пошла к Михалу, попросила у него денег в долг,,
пообещав отработать во время жатвы, нашла в
селении белого ягненка и долго уговаривала хозяина
продать его. Наконец, втридорога заплатив за
барашка, Госка привела его домой. По ее просьбе,
сосед помолился над ним и надрезал маленький, только
выступивший рог барашка в знак того, что он будет
принесен в жертву.
3
Наутро Ботас заметался в жару, начал бредить.
Только одно слово можно было отчетливо разобрать
в его бессвязной речи: «земля». Земля, вековая
мечта бедняка! До последней минуть! надеялся • Ботас,
что соберутся в Петербурге власти и решат дать
землю крестьянам. И теперь, в бреду, ему все казалось;
что сбылись его надежды, и он порывался вскочить
с постели и бежать, бежать...
— Дай мне чувяки, хозяйка! — бормотал он.—
Я знаю, они уже делят землю, я должен быть там.
Если я опоздаю, то не пожалеют меня, бедняка,
выделят болотистый, каменистый участок... Идти,
скорее идти...
Госка и Гаппо не отходили от постели больного.
Печальная, сидела Госка и тихо молилась богу и
14

всем духам земным и небесным, чтобы не отнимали
они у нее кормильца.
— Господи, что будет с детьми?! — беззвучно
шептала она.
Так прошел день. Под вечер, когда больной
наконец задремал, Госка на минуту отлучилась, чтобы
покормить детей. И тут случилось несчастье. Ботас
проснулся и с криком, что он опаздывает к разделу
земли, вскочил с постели. Вдруг крик прекратился,
будто Ботас захлебнулся. Госка кинулась к мужу и,
пораженная, остановилась, бессильно опустив руки.
Кровь, алая кровь лилась у него изо рта, теплыми
струйками стекая по усам, на грудь, на постель, на
пол...
— Мальчик, беги по селу, зови родных, — только
и могла выговорить Госка.
Гаппо быстро обежал селение. В доме Ботаса
собралось много народу, но никто не в силах был
вырвать его из рук смерти. Госка молча смотрела на
мужа. Отчаяние и ужас застыли в ее широко
раскрытых глазах. Неужели она ничего не может сделать?
Неужели она должна покорно смотреть, как он
уходит от них навсегда? Бессилье и горе мутили
рассудок.
Вдруг Ботас пришел в себя, и бледный свет
надежды снова забрезжил в измученном сердце Госки.
Но тут до слуха ее долетел шепот — это шептались
женщины, толпившиеся в дверях:
— Так всегда бывает перед смертью. Бедняжка
Ботас...
Услышав эти слова, Госка вдруг почувствовала,
что ноги и руки ее потеряли упругость, стали
мягкими — нет, жидкими, как вода. Она покачнулась, но
сердце ее судорожно забилось, гнев переполнил душу,
придавая силы, и она, отстранив кинувшихся на
помощь женщин, осталась стоять. «Как они смеют так
говорить?! Этому не бывать!» И снова губы ее
горячо зашептали слова молитвы.
Ботас попросил подвести к нему детей. Он долго
молча смотрел на них. Может быть, впервые он так
15

внимательно разглядывал милые детские лица —ведь,
когда он был здоров, ему никогда не хватало
времени поиграть с детьми, заботы теснили одна другую.
И сейчас он словно впервые увидел своих детей —
красивое, округлое лицо Гаппо, серые лукавые глаза
Фырды, которые даже в эту горестную минуту
лучились неудержимой жизнерадостностью. А по-детски
пухлое личико младшего сына, Сосланбека, все в
слезах. Ботас взглянул в его голубые, грустные,
совсем как у матери, глаза и потрепал по щеке. Мелкие,
блестящие бусинки слезинок скатились из глаз Бота-
са и затерялись в черных густых усах. Всхлипнула
Фырда, Гаппо с трудом удерживался, чтобы не
заплакать, и только Сосланбек стоял спокойно,
переводя свои огромные, печальные глаза то на отца, то
на окружавших его людей.
— Если бы я мог, уходя, рассказать им, как
добыть счастье... — слабым голосом проговорил
Ботас. — В пятом году мы боролись за это счастье...
Кто теперь укажет детям моим верный путь?
Ботас медленно обвел взглядом находившихся в
комнате и понял, что слова его принимают за бред.
Он умолк, движением руки дал понять, чтобы увели
детей, и повернулся к стене — не хотел, чтобы люди
видели его слезы.
Вдруг он глубоко вздохнул, словно икнул,
медленно опустил веки и в последний раз чуть-чуть
пошевелил губами.
Джамбот вскочил с места и, подойдя к самому
старшему из присутствующих, ти^о сказал:
— Темсыр, закрой ему глаза. Он кончается.—
И Джамбот вытер слезы.
Старик Темсыр закрыл навеки глаза Ботасу,
потом снял шапку и тихо, будто разговаривая сам с
собой, сказал:
— Мирно ты прожил, Ботас, и так же мирно
отправился в свой последний путь. Да удостоит
тебя бог великой чести и отведет тебе место
в раю.
Мужчины с громким плачем покинули комнату.
Женшины окружили покойника и начали оплакивать
16

его по обряду. Ударяя себя по коленям и царапая до
крови щеки, кинулась к мертвому Госка. А Ботас
неподвижно, словно в безмятежном сне, лежал на
своей постели — ничто земное теперь не трогало его.
4
Ботас лежал в гробу, наспех сколоченном из
тонких буковых досок. На нем был белый бешмет и
черная черкеска. При жизни редко носил Ботас эту
нарядную одежду, только лишь по большим
праздникам да отправляясь в гости. Принарядившись, он
становился весел, добр, ласкал детей, сулил Госке
много радостей в жизни. В такие минуты они
забывали о бедности, и трудно было найти людей в
селении счастливее их.
А вот теперь лежит Ботас нарядный, в своей
праздничной одежде, но не улыбается, не шутит, не
ведет ласковых речей. Никогда не услышат они его
голоса. Нет у них больше защитника, нет утешителя,
нет кормильца...
Такие мысли проносились в голове Госки, когда
она молча, точно оглушенная, смотрела в лицо
покойника, и только крупные слезы катились по ее
исхудавшим, исцарапанным щекам.
А во дворе в это время поспешно обтесывали
дубовый чурбак, чтобы сделать из него надгробный
памятник. Возле ворот толпились мужчины, родичи Бо-
таса, и спорили о том, как справлять поминки. Одни
убеждали, что у покойного всего лишь одна корова и
ее нельзя резать, чтоб не лишать сирот единственной
кормилицы, и предлагали родичам сложиться и
общими силами справить поминки. Но Джамбот не
соглашался.
— Каждый из нашего рода волен поступать, как
ему угодно, — сердясь, громко говорил он, — но
помянуть Ботаса надо тем, что он сам нажил. А забота
о сиротах ложится на мои плечи. Нельзя нарушать
обычаи предков! Конечно, корова старовата, но мяса
будет много, на всех хватит... Если детям трудно при-
2 Д. Мамсуров
17

дется, каждый из нас охотно им поможет. А там,
глядишь, выкормят себе телку, и будет у них опять
корова...
Джамбот в душе надеялся, что Госка, оставшись
одна с тремя детьми, да еще без коровы, не
выдержит гнета нужды, бросит детей на попечение Джам-
бота и выйдет снова замуж — ведь она совсем
нестара еще, да и к тому же хозяйка прекрасная. Тогда
участок земли, принадлежавший ранее Ботасу,
достанется Джамботу даром. Старый домик тоже на
что-нибудь пригодится. А дети? Что ж, дети все
крепкие, здоровые, пусть понемножку в хозяйстве
помогают. Хлеб даром есть не будут. А Фырда и сейчас
красавица, подрастет — можно будет за нее богатый
калым взять.
Вот почему так настаивал на своем Джамбот.
Мужчины не смогли сговориться между собой и
решили послать к Госке, спросить ее мнение. Госка
молча выслушала посредника, долго думала и
велела передать спорящим:
— Он — ваш брат. Его дом — ваш дом. Дети —
вашей крови. Как сочтете лучше поступить, так и
поступайте.
В душе она надеялась, что родичи пожалеют
сирот и не оставят их без коровы.
Но когда Джамбот услышал слова Госки, он тут
же истолковал их по-своему. Да еще упрекнул тех,
кто не соглашался с ним:
— Видите, только время зря тратили на пустые
разговоры. Когда теперь все приготовить успеем,
ведь корова-то старая, мясо варить долго придется.—
И, уходя, добавил: — Разве наша невестка может
нарушить святые обычаи предков?!
Мужчины зарезали корову, освежевали ее и
позвали женщин разделывать требуху. И тут Госка
поняла, что над семьей разразилась еще одна беда:
детей ее обрекли на голод.
Но что могла она поделать? И Госка не
проронила ни слова.
Когда вернулись с кладбища, все было готово для
поминок. Джамбот занял у кого-то араки. Хотя в его
18

подвалах хранилось не меньше тридцати четвертей
араки, он скрыл это от людей. Занимая араку, он
лишний раз доказывал, как сильно любил покойного
брата — ничего для него не жалеет. А если Госка
посмеет не посчитаться когда-либо с его волей, можно
будет заставить ее уплатить этот долг. Все учел
Джамбот, все продумал.
Люди пожелали Ботасу царствия небесного,
вволю наелись, напились и разошлись по домам. А
Госка осталась одна со своим горем и с тремя
маленькими детьми, одна в целом свете.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛУННЫЕ НОЧИ-ВДОВЬИ СЛЕЗЫ
1
После смерти отца Гаппо изо всех сил старался
помочь матери, облегчить ее недобрую участь. Госка
с благодарностью принимала заботы сына, называла
его кормильцем, своей надеждой. И Гаппо начинало
казаться, что он уже взрослый, самостоятельный
человек. Он и держаться стал как взрослый — солидно, с
достоинством, был немногословен, сдержан в
движениях, нетороплив.
Но вот пришла пора идти Гаппо в школу.
— Дорогой мой, — сказала Госка, — ты должен
научиться писать и читать. Может, станешь ты
ученым человеком, и жизнь твоя сложится счастливее,
чем у твоего бедного отца.
Гаппо вспыхнул, глаза его засветились. Но это
продолжалось мгновение, серьезное, сосредоточенное
выражение снова установилось на его лице, и он
сказал рассудительно, совсем как взрослый мужчина:
— А кто же будет работать, если я пойду в
школу? Тебе одной не справиться. Нет, нельзя...
Мать улыбнулась, счастливая. Какой хороший у
нее сын... Она и сама понимала, как трудно будет ей
без помощника. Кроме постоянных забот по
хозяйству, нужно было ходить к Михалу —отрабатывать
Деньги, взятые еще Ботасом на покупку лошади. Бед-
2*
19

няга Ботас так и не успел заготовить для Михала
дрова, и Госка попросила разрешения погасить долг,
работая на поле. Михал не только согласился, но
даже два года не напоминал о долге. Как
благодарна была ему Госка! Ведь за это время она кое-как
смогла привести в порядок свое скудное хозяйство и
даже приобрела двухгодовалую телку. Скоро будет
молоко у ее сирот. Но на добро надо отвечать
добром, пора рассчитаться с Михалом.
А тут близится осенняя страда. Засеяла Госка
немного пшеницы — надо ее вовремя убрать, а там
фасоль, да картофель — только успевай поворачивайся.
Для лошади и телки надо корм на зиму заготовить.
Лошадь старая, истощенная, а телка весной
отелиться должна, не накормишь их хорошенько — лошадь,
чего доброго, и ноги протянет, а телка молока не
даст. Хорошо бы их зерном подкормить, но об этом
и мечтать не приходится — зерна еле-еле на хлеб
хватит до весны.
Да разве перечислишь все заботы! И все же Гап-
по должен учиться. Ботас так мечтал об этом, и
Госка выполнит заветное желание мужа.
Наконец настал долгожданный день. Госка
накануне выкупала Гаппо, выстирала его старенькую,
выцветшую одежду. Утром, когда она переступала
вместе с сыном порог школы, ей казалось, что она
переступает порог завтрашнего своего счастья.
Сердце ее тревожно билось.
На школьном дворе было много детей, они
бегали, резвились, их веселые возгласы звенели в
прозрачном осеннем воздухе. Госка с любовью смотрела
на детей. Отныне и ее мальчик, ее Гаппо, будет с
ними. Он будет учиться, как они, будет так же
беззаботен и весел, Госка избавит его от непосильных,
недетских забот.
На крыльцо вышел учитель Хаджумар и с
улыбкой оглядел своих будущих учеников. Госка
смутилась, увидев учителя, остановилась и, не решаясь
подойти ближе, переминалась с ноги на ногу. Но
Хаджумар понял, как взволнована бедная женщина, и
сам направился к ней.
20

— Сына своего привела? — спросил он ласково и,
не дожидаясь ответа, продолжал: — Это очень
хорошо, все дети обязательно должны учиться. — Он снял
с головы Гаппо серую войлочную шляпу, потрепал
мальчика по волосам и пристально взглянул ему в
глаза. — Э, да ты замечательный парень! — пошутил
учитель. — Впрочем, может быть, ты шалун?
Гаппо отрицательно покачал головой.
«— Нет, нет, — торопливо вступилась за сына Го-
ска,— он кормилец наш, на нем все хозяйство,
сироты они у меня...
Учитель еще раз внимательно посмотрел на
мальчика, надел ему шляпу и взял за руку. -
— Пойдем-ка в класс, я проверю, что ты знаешь.
Госка испугалась. Она слышала, что детям,
которые поступают в школу, устраивают экзамены. Но
что может знать ее сын — ведь он в школу никогда и
не заглядывал... Пусть бы походил мальчик немного,
подучился, вот тогда бы и устраивали ему экзамен.
Госка хотела было высказать все это учителю, ноне
решилась и молча последовала за сыном.
Учитель попросил Гаппо сосчитать до ста. Гаппо
считал хорошо, и учитель похвалил его. Сердце
Тоски преисполнилось гордости.
— Иди поиграй во дворе с ребятами, а когда
прозвенит звонок, возвращайся в класс, только не сюда,
а в соседний...
Когда Гаппо, смущенный, вышел, учитель сказал
Госке:
— Сын ваш, видно, мальчик послушный, учиться
хочет. Это часто бывает, что дети из бедных семей
учатся лучше... — Он замялся, но Госка поняла его.
«Как же им, бедняжкам, не стараться, —
подумала она про себя, — их наследство не ждет».
— Перерос он только намного, — продолжал Хад-
жумар, покачивая головой. — Ну, да ничего, у меня
еще такие переростки есть... Идите домой, не
тревожьтесь, все будет хорошо. Я скажу смотрителю школы
Темыру, чтобы он занес вашего Гаппо в список
учащихся первого класса.
Услышав имя Темыра, Госка приуныла. Богат Те-
21

мыр, нет его богаче в селении. С войны вернулся он
с боевым крестом, и выбрали его старостой. Совсем
тогда зазнался Темыр, не знал к беднякам ни
жалости, ни сострадания. Дивились люди: откуда в
человеке столько злобы? В пятом году, когда крестьяне
восстали, Темыр не смог усмирить их, и его сняли с
поста старосты. С тех пор не мог Темыр забыть
«обиды», нанесенной бунтовщиками. И на Ботаса
начальству доносы писал: мол, это один из главарей бунта
и надо его из села убрать. А когда Ботаса,
неизвестно почему, все-таки не сослали и не арестовали,
Темыр возненавидел его пуще прежнего, а после смерти
бедняка стал преследовать его семью.
Вот почему испугалась Госка, услышав имя
смотрителя школы Темыра. Но ведь учителю сын ее
понравился, он обещал, что Гаппо примут в школу. Так,
успокаивая себя, Госка вернулась домой и стала с
нетерпением поджидать сына.
В полдень явился Гаппо, грустный, весь какой-то
сникший. Увидев мать, он не выдержал и горько
расплакался.
— Что случилось, солнце мое?!—в испуге
кинулась к нему Госка.
Но мальчик продолжал отчаянно плакать и
ничего не отвечал. Наконец матери удалось немного
успокоить его.
— Темыр выгнал меня, — всхлипывая и
размазывая ладонью слезы по щекам, проговорил Гаппо.
— За что? Что ты ему сделал?
— Разве я знаю? Он пришел в класс и, увидев
меня, стал кричать на учителя: «Почему, говорит, сын
бунтовщика Ботаса здесь?!» Учитель объяснил, что
принял меня в школу. А Темыр еще громче кричит:
«Кто позволил пускать в школу детей врагов нашего
царя?! Пусть сейчас же убирается домой!» И выгнал
меня... А ребята смеялись. Я никогда больше не
пойду в школу... — слезы снова брызнули из глаз Гаппо.
Мать ласкала его, обещала, что устроит его в
школу. На другой же день начала она хлопотать,
ходила к старосте, к учителю, к самому Темыру. Она
плакала, умоляла. Но ничто не помогло. И староста
22

и Темыр твердили, что в этом году в школе мест нет.
А учитель только беспомощно разводил руками. Да
Госка и сама понимала: что он мог поделать?
Гаппо остался дома. Может быть, в тот день,
когда его выгнали из школы, ненависть к угнетателям
впервые шевельнулась в его сердце?..
2
Только в работе забывал Гаппо нанесенную ему
обиду. И он работал не покладая рук. Так прошел
год, снова наступили жаркие летние дни. Гаппо
вытянулся, возмужал, и Госка радовалась: растет
защитник...
С утра, еще до восхода солнца, уходил он с
матерью в поле, убирал пшеницу, косил сено, а то ездил
в лес за дровами. И по дому помогал: приносил воду,
ухаживал за скотом. Ни одного часа не сидел без
работы Гаппо. Благодарная Госка старалась уделять
сыну больше внимания и заботы, чем младшим детям. И
малыши не обижались на мать. Не было случая,
чтобы кто-нибудь из них позавидовал, когда Госка
готовила для старшего отдельное кушанье или под-
кладывала ему лучший кусок. Но стоило ей отдать
предпочтение кому-либо из малышей, как они
начинали ссориться, рвали куски друг у друга из рук, их
крики и вопли оглашали всю округу. В такие минуты
Гаппо отдавал им свою долю, как мог утешал брата
и сестренку.
Сосланбек и Фырда росли без присмотра, как
трава в поле. Утром, уходя на работу, Госка оставляла
им по куску хлеба — все, что полагалось им на целый
день. Хлеб она старалась делить точно поровну,
чтобы дети не ссорились. И все-таки они часто
затевали драки. В этих драках всегда побеждал Сосланбек,
хотя он и был на два года младше сестры. С малых
лет проявился у Сосланбека упрямый, своенравный
характер. Он почти никогда не плакал. Это даже
пугало Госку: ну видано ли, чтобы ребенок не
заплакал, если его больно дернут за ухо или оттаскают за
23

волосы? А Сосланбек молчал. Зато всегда настоит на
своем, ни в чем не уступит никому. Сколько раз
бывало— затеет драку со старшими ребятами, те
побьют его до синяков, а он не крикнет, не застонет,
только в немой ярости отбивается тяжелыми
камнями. «Что-то с ним будет в жизни?» — с тревогой
думала Госка.
Однажды, гоняясь за подбитым воробьем, Сослау-
бек добежал до лавки богача Михала. Воробей
юркнул под большой амбар, преследовать его дальше
было бессмысленно, и Сосланбек уже хотел
вернуться домой. Но вдруг в дверях лавки появился сын
Михала, девятилетний Васил. В руках он держал
большой полосатый мяч. Заметив Сосланбека, Васил с
силой ударил мячом о землю, тот звонко подпрыгнул,
но Васил ловко извернулся и поймал мяч. Потирая
маленькие потные руки, Сосланбек спокойно смотрел
на Басила. А тот, стараясь раздразнить Сосланбека,
то закинет мяч так высоко, что его еле видно в
безоблачном голубом небе, то прокатит по земле, то
звонко похлопает его ладонью. Но Сосланбек продолжал
стоять молча. Долго длился этот безмолвный
поединок; казалось, дети состязались в упорстве. Наконец
Сосланбек не выдержал. Все так же молча подошел
он к Василу и крепко схватил его за руку, в которой
тот держал мяч. Васил кричал, извивался, пытаясь
укусить Сосланбека, но тот ловко увертывался.
Наконец Василу все же удалось вцепиться противнику в
палец. Но Сосланбек и не обратил внимания на боль,
им владело сейчас одно желание — отнять мяч у
Басила. И он продолжал крепко держать его за руку.
Услышав вопли сына, из окна высунулся Михал
и грубо обругал Сосланбека, Но и это не остановило
маленького упрямца. Тогда Михал вышел на улицу,
силой оторвал Сосланбека от своего сына и так
отхлестал его по щекам, что у мальчика на лице
остались красные пятна. И все-таки Сосланбек не
заплакал. Он отбежал в сторону, схватил тяжелый камень
и бросил его вслед Михалу. Когда Михал в гневе
обернулся, Сосланбек показал ему язык и со всех ног
кинулся домой. Михаил так разъярился, что даже не
24

мог сразу сообразить, как ему следует поступить.
В бешенстве он сплюнул и громко выругался:
— Волчонок! Надо придушить его, пока он не
превратился в волка...
И Михал вернулся в лавку.
Войдя к себе во двор, Сосланбек застал Фырду в
слезах. Она всегда плакала, когда оставалась одна.
Обычно это раздражало Сосланбека. Но сегодня он
сам был обижен, и ему захотелось утешить
сестренку: успокаивая ее, он как бы утешал самого себя.
— Ну, перестань, перестань, мычишь, как
буйволенок! — сказал он с грубоватой лаской.
Но Фырда продолжала плакать. Сосланбек сел
возле нее на крыльцо. Ему хотелось приласкать
девочку, сделать ей что-нибудь приятное, но он не мог
ничего придумать, рассердился на себя, на сестру и,
толкнув ее в бок, прикрикнул:
— Говорю тебе, перестань сейчас же реветь!
Но этим он еще больше расстроил Фырду. Ее плач
стал совсем тоненьким и жалобным, таким
жалобным, что даже суровое сердце Сосланбека
смягчилось и он тоже заплакал. Они плакали громко и
долго. Плач их сливался и под конец стал похож на
заунывное пение. Это показалось детям забавным, они
переглянулись и, фыркнув, весело рассмеялись. Мир
был восстановлен.
День клонился к вечеру, им очень хотелось есть.
Когда-то вернутся с поля мать и Гаппо... Фырда
снова всхлипнула. И тут Сосланбек, который сегодня с
особенной нежностью относился к сестре, решил, что
вот теперь-то он и позаботится о ней.
— Я пойду к Байматон, — с готовностью сказал
он, — возьму у нее кусочек чурека, а когда мама
придет, мы отдадим. — Глаза его радостно сверкнули. —
Ты думаешь, она мне не даст?
Но предложение это не встретило одобрения
Фырды.
— Разве мы попрошайки? — плаксиво протянула
она.
Сосланбек промолчал. Девочка была права. Но
где достать еды?
25

— Знаешь что, давай наловим воробьев! — вдруг
предложил он.
— А что мы будем с ними делать? — перестав
всхлипывать, спросила Фырда.
— Я их зарежу, а ты ощиплешь и сваришь.
— Я не буду ловить воробьев... — снова
захныкала Фырда.
— Ну и не надо, я сам наловлю. Вот гляди...
Сосланбек убежал в дом и через минуту
вернулся. Он нес медный таз. Этот таз Ботас подарил Госке
перед свадьбой, и она очень дорожила им. Воткнув
в землю палку, Сосланбек привязал к ней длинную
веревку и поставил таз на ребро, так, чтоб один его
край опирался на палку. Дернешь веревку — таз
упадет на землю и накроет птицу.
Держа в руке конец веревки, Сосланбек спрятался
за угол сарая. Но тут он сообразил, что надо
рассыпать под тазом какую-нибудь приманку для птиц,
иначе они не полезут туда. Он быстро сбегал в дом,
собрал с пола и со стола хлебные крошки и
рассыпал их возле ловушки. Спрятавшись снова, он стал
ждать. Прошло довольно много времени, наконец
прилетел воробей и сел на плетень. Сосланбек
затаил дыхание и еще плотнее прижался к земле.
— Вот я скажу маме, что ты портишь ее таз, —
снова захныкала Фырда, ей надоело сидеть молча.
— Скажешь, скажешь, только сиди тихо, не
пугай птиц.
— А вот я буду их пугать, буду! — упрямилась
девочка.— Летите, летите, кш-кш...
— Замолчи, говорю, не то я тебе косы поотрываю!
— Летите, летите, кш-кш!!
Сосланбек не мог понять,'почему сестра мешает
ему—ведь он хочет ее накормить. Да и сам он
голоден. Он уже вскочил, чтобы поколотить Фырду, но в
это время откуда-то прилетел воробей, попрыгал по
двору и остановился возле самого таза. Сосланбек
быстро спрятался. Фырда замолчала — то ли
испугалась угроз брата, то ли ей тоже захотелось поймать
птичку.
Прилетело еще несколько воробьев. Затаив дыха-
26

ние, Сосланбек наблюдал, как они, подпрыгивая,
заходили под таз. Как только они начали клевать
крошки, Сосланбек потянул веревку, таз с глухим звоном
упал, птицы испуганно взлетели, но один воробей
все же попал в ловушку. Но как достать его из-под
таза? Стоит таз хоть немного приподнять — пленник
улетит. Тогда дети вынесли одеяло, накрыли им таз,
Сосланбек подлез под одеяло и достал воробья.
Передав его Фырде, он пошел в дом за ножом.
Воробей испуганно крутил головой, раскрывал клюв,
его и без того круглые черные глазки от ужаса
совсем округлились. Фырде стало жаль воробья, и когда
Сосланбек вернулся с ножом, она сказала умоляюще:
— Давай отпустим его...
— Это еще зачем? — рассердился Сосланбек.
— У него, наверное, детки есть...
— А нам-то что? Давай сюда, я зарежу его.
— Они останутся сиротами, как мы... Не дам его,
не дам!—с трудом удерживая слезы, твердила
Фырда.
Последние слова сестры заставили Сосланбека
задуматься. Он взял воробья, долго разглядывал его,
потом подбросил вверх и сказал недовольно:
— Ну вот, а теперь вари его и кушай на
здоровье! Эх, разве можно слушать женщину...
Он хотел еще что-то добавить, но в это время над
низким плетнем показалась голова дяди Джамбота.
— Ваша мать еще не вернулась? — спросил он.
— Нет, — ответила Фырда.
Джамбот открыл сплетенные из хвороста ворота
и вошел во двор.
— Удивительно, — заговорил он, — ну где еще
встретишь такую женщину? И сама мается с утра до
ночи, и детей лишает покоя и довольства.
Он подошел к детям, приласкал их, пообещал
купить им подарок.
Сосланбек и Фырда часто слышали, как мать
жалуется на Джамбота, и потому к ласкам его
относились недоверчиво. Склонив голову набок, Сосланбек
неприязненно смотрел на дядю, разглядывая его
причудливо закрученные усы. Взгляд Фырды был не-
27

сколько приветливее — уж очень ей хотелось
получить новое платье.
Разговаривая с детьми, Джамбот понял, что они
голодны.
«Ничего, — подумал он, — голодный всегда
сговорчивее». А вслух сказал:
— Когда вам захочется кушать, приходите к нам
и берите хлеба и сыра, сколько вам нужно. Для чего
я живу на свете, если не могу накормить своих
сирот?..
— Так я сбегаю за хлебом! — с готовностью
предложил Сосланбек.
— Сбегай, солнце мое, сбегай и скажи Годзекке,
чтобы она дала тебе побольше...
Мальчик не заставил себя просить и тут же
убежал, а Джамбот, оставшись с Фырдой, приласкал ее
и пообещал купить красивое, цветастое платье.
Поглядеть со стороны — он и впрямь тревожился за
судьбу детей своего брата, заботился о них.
Но на самом деле все обстояло совсем не так.
Через два месяца после смерти Ботаса Джамбот
подослал к Госке преданных ему людей, и они стали
ее уговаривать:
— Бог не пожалел нас и взял к себе Ботаса. Ты
еще не стара, зачем тебе так надрываться? Отдай
детей Джамботу, вернись в родной дом. А там,
глядишь, пошлет тебе бог новое счастье, и заживешь с
новым мужем в новом собственном доме...
Но Госка не стала слушать такие речи. Она
ответила, что не нужно ей нового счастья, что никогда не
отдаст она детей своих в чужой дом. А если
Джамбот так жалеет сирот, пусть помогает, Госка будет
благодарна за самую малую помощь.
Услышав такой ответ, Джамбот рассвирепел, но
забрать детей силой не решился. «Ничего, — утешал
он себя, — недолго выдержит она такую собачью
жизнь, сбежит... А пока пусть поживет с детьми, они
подрастут, сил наберутся — больше пользы в
хозяйстве от них будет!..»
Джамбот не торопился еще и потому, что у него
не было пока достаточно денег на постройку черепич-
28

ного завода, значит, и с «золотым» участком можно
было подождать.
Два года молчал Джамбот, все ждал, что
невестка сама отдаст ему сирот. Но время шло, невестка, не
зная усталости, трудилась, растила детей и не
собиралась с ними расставаться. Джамбот уже стал
сомневаться в успехе своих планов. А капитал его
между тем рос, и теперь уже самое время было
приниматься за постройку завода.
Жил в селении состоятельный трудолюбивый
человек Доджи Караев. Давно, еще совсем молодым,
он любил Госку, сватался к ней, но Госка предпочла
ему Ботаса. Доджи погоревал-погоревал, да и
женился. Жили они с женой в мире и ладу, но сердце
Доджи по-прежнему принадлежало Госке. И вот в
прошлом году Доджи овдовел.
Возвращаясь однажды с поля, Доджи повстречался
с Джамботом. Слово за слово — они
разговорились, и Джамбот словно невзначай спросил у Доджи,
не собирается ли тот жениться. Доджи покраснел,
смутился, словно юноша, и ответил:
— Возлюбленная моя сидит в вашем доме
вдовой, как же я могу к ней свататься? Отправил бы ты
ее обратно в родной дом, я бы тут же на ней женился,
а ты бы магарыч получил! Она еще женщина не
старая, хозяйка хорошая, но сам знаешь — пока дети
при ней, обычай не позволяет ей выходить замуж...
— А какой магарыч получу я, если обстряпаю это
дельце? — шутливо спросил Джамбот.
Доджи знал, как жаден Джамбот, и понял: очень
хочется ему нажиться на этом деле. И Доджи
пообещал Джамботу богатый подарок.
С тех пор покоя не знал Джамбот, боялся
упустить наживу. Со всей присущей ему хитростью
принялся он за осуществление своего плана: зачастил в
дом покойного брата, возился с детьми, старался
завоевать их любовь. Сходил он и к родным Госки и
заручился их поддержкой. Действовать надо было
решительно, но осторожно. С женщиной, у которой
такой большой и сильный сын, как Гаппо, нельзя
разговаривать языком угроз.
29

3
Домой Госка возвращалась измученная. Целый
день убирала она на поле пшеницу, руки ее были
исколоты, губы потрескались, в больших голубых
глазах светилась печаль. А дома голодные дети, надо
поскорее приготовить ужин — ведь за целый день они
съели лишь по куску черствого хлеба. Бесконечная
жалость к малышам до боли сжимала сердце матери.
Но как же была изумлена Госка, когда
Сосланбек и Фырда, сытые и довольные, выбежали к ней
навстречу! Повесив серп на плетень, Госка обняла сына,
ласково взяла за руку девочку и, не в силах подняться
в дом, устало опустилась на ступеньки крыльца.
Дети уселись возле нее с двух сторон, прижались
головами к ее коленям. Госка печальным взглядом
обвела двор, глубоко вздохнула.
— Боже мой, сколько работы! Вот и не хватает
времени за вами приглядеть, растете вы у меня
голодными, заброшенными... Даже и приласкать вас
некогда.
Дети, чтобы утешить мать, стали наперебой
рассказывать ей, какой добрый дядя Джамбот — дал им
полбуханки хлеба, большой кусок сыра и велел
всегда приходить к нему, когда они голодны.
— Он обещал купить мне новое платье! — с
гордостью сказала маленькая Фырда.
Но, вопреки ожиданиям детей, их рассказ не
вызвал у Госки радости. Чем веселее звучали их
голоса, тем угрюмее становилось ее измученное лицо.
Вернулся с речки Гаппо. Надо было приниматься
за ужин.
Уже стемнело, дети легли спать, а Госка все еще
хлопотала по дому. Сосланбек, уставившись широко
открытыми глазами в щелястый дощатый потолок,
терпеливо дожидался, когда мать ляжет рядом. За
перегородкой раздавались мерные всплески воды —
Госка стирала.
В дверь постучали. Вытирая руки передником,
Госка вышла на стук.
— Еще не легла, невестка? Добрый вечер! —
30

узнал Сосланбек голос дяди Джамбота. —Мне надо
поговорить с тобой. Днем тебя дома не застанешь, да
и у меня свободного времени не много...
Потом голоса зазвучали приглушенно. Сосланбек,
как ни прислушивался, не мог разобрать, о чем
говорили мать и дядя. Но вот голос Джамбота стал
громче:
— Они будут у меня сыты и одеты. А
подрастут— там жизнь покажет. Руки у них есть, на хлеб
заработают. А ты молода, не лишай себя счастья...
Мальчик не разобрал, что ответила мать, но по
недовольному тону ее понял, что она расстроена и
обижена. Они долго еще спорили о чем-то, и вдруг
Госка сказала громко и сердито:
— Об одном прошу — оставьте меня, бога ради!
Никому не отдам я бедных своих детей! А если
родичи так беспокоятся обо мне и о сиротах Ботаса,
так почему никто из них за всю зиму полена дров не
подбросил нам через плетень? Ни от кого не вижу я
помощи! — Голос ее задрожал, и она умолкла.
— Странная ты женщина! Ну какая мне выгода
от того, что я возьму к себе в дом твоих сирот? Три
лишних рта... Только жалость к тебе заставляет меня
приходить сюда! — сердито крикнул Джамбот и, не
попрощавшись, ушел.
Сосланбек понял одно: их хотят отнять у матери.
Его маленькое сердце забилось от страха и ненависти.
Воображение разыгралось: он уже представлял
себе, как живет один, без матери, в чужом доме.
Неужели мать бросит их и уйдет? И почему она должна
уйти? Куда? Этого детский ум Сосланбека уразуметь
не мог.
«Надо спросить маму», — решил он и повернулся
лицом к стене.
Госка окончила стирку, вылила во дворе грязную
воду и осторожно, стараясь не шуметь, поставила на
место таз и направилась к постели. Сосланбек не
спал, Госка заметила это, но разговаривать с ним не
стала, молча сняла с себя рваное платье и легла.
Лунный свет освещал ее бледное, расстроенное лицо, и
Сосланбек, украдкой взглядывая на мать, видел, как
31

подрагивает ее нижняя губа, а в глазах блестят
крупные, как горошины, слезы.
Долго лежали они молча. Наконец Сосланбек,
прижимаясь лицом к теплому плечу матери, жалобно
спросил:
— Мама, ты уходишь от нас?
Столько отчаяния было в его голосе, что Госка
схватила сына в объятия, словно боялась, что его
сейчас, сию минуту, разлучат с ней. Прижав к себе его
кудрявую голову, она зашептала горячо и убежденно:
— Нет, нет, мой родной, никогда, никому не
отдам я вас! Спи, не бойся, уже поздно...
Мальчик понимал, что мать расстроена, и, чтобы
успокоить ее, зажмурил глаза и притворился спящим.
А Госка, поверив, что он и вправду заснул, не
выдержала и горько расплакалась. Она плакала от
жалости к своим детям, от жалости к себе, сетовала на
свое горе, упрекала Ботаса, что он не пожалел их и
покинул навеки...
Сосланбек чувствовал, как содрогается от
рыданий тело матери, ее горячие слезы капали ему на
лицо и шею. В эту минуту он готов был пожертвовать
всем на свете, лишь бы утешить ее. Но что он мог
сделать? Ведь он еще так мал... И он продолжал
лежать неподвижно.
Наконец Госка стала успокаиваться, рыдания ее
стихли, усталость взяла свое, и она уснула. А
Сосланбек не спал. Он думал. Думал о том, что его мать,
бедная, добрая, никогда никому не сделала зла. За
что же люди обижают ее и заставляют так горько
плакать? Как ему хотелось поскорее стать большим
и сильным! Тогда уж он не даст в обиду свою маму!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МЕЧТЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
1
Шли годы, Сосланбек рос и теперь все меньше
времени проводил дома. Он перезнакомился со всеми
своими сверстниками в селе и всегда старался стать
заводилой во всевозможных мальчишеских играх и
32

затеях. Разные были товарищи у Сосланбека, и
относился он к ним по-разному. Он любил худенького,
сероглазого Хаматкана, красивого и доброго, но такого
непоседливого, что родная мать прозвала его Бынд-
зом, что означает—муха. Так и осталось за ним это
прозвище. Подсмеивался Сосланбек над
толстогубым, со щербатыми зубами Анкалом. Трусоват Ан-
кал, боится далеко в лес заходить, на глубокие места
не заплывет. Но зато всегда весел, остер на язык,
шутки его с восторгом повторяют все ребята. За
веселость и остроумие прощали товарищи Анкалу его
трусость. Нравился Сосланбеку и нежный,
светловолосый Порка. Может быть, потому, что и он, как
Сосланбек, был сиротой? Никакими другими
достоинствами Порка не обладал, заискивал перед Василом,
потому что у того был богатый отец, ябедничал, в
драку вступал только с теми, кто слабее, сильных
боялся.
Впрочем, Сосланбек сам еще часто не мог
разобраться, почему он к одним относился так, а к
другим иначе. Но лучшим другом его был Асланбек,
сильный, храбрый Асланбек, внук старика Темсыра.
Весело проходило время в шумных играх, драках,
походах, уличных боях. Словно свои пять пальцев
изучил Сосланбек окрестные леса, знал, где растут
дикие яблони, груши, малина, барбарис. Он водил
туда товарищей и щедро угощал их лесными дарами.
Ловкий и сильный, он легко взбирался на самые
высокие деревья, разорял птичьи гнезда, доставал
птенцов, чтобы тут же раздать их товарищам.
Но порою шумные игры вдруг наскучивали ему,
он уходил в лес один, бродил по затаенным
извилистым тропкам, слушал мерный шум ветвей и птичий
гомон, подолгу лежал на мягкой, нагретой солнцем
земле, любуясь пестрыми, усеянными яркими
цветами полянами, глубоко вдыхал густой аромат трав и
листвы, и сердце его билось блаженно и мерно, — в
такие минуты он бывал счастлив.
А зимой другие развлечения: катание на санях с
высокого холма, игра в альчики на голубом льду
замерзшей реки. Сосланбек был азартен. Если против-
3 Д. Мамсуро»
за

ник играл честно и все же обыгрывал его, Сосланбек
молчал, только глаза его тускло мерцали. Но стоила
кому-нибудь сжульничать, как Сосланбек кидался в
бой. Многим поразбивал он носы, но и ему нередко
доставалось, когда противник был старше и сильнее
его.
По вечерам Сосланбек ходил к Асланбеку
слушать сказки деда Темсыра. Усевшись у очага,
Сосланбек не спускал глаз с рассказчика. Каких только
сказок не знал Темсыр! Особенно любил Сосланбек
слушать такие сказки, в которых отважные сироты,
пренебрегая опасностью, вступали в единоборство с
злодеями великанами и всегда выходили
победителями из этой неравной борьбы.
И Сосланбек мечтал: придет время —он вырастет
и станет таким же сильным и бесстрашным, как
прославленные герои сказаний. Он уничтожит всех своих
врагов, и в первую очередь богача Михала сего
трусливым сынком Василом. А там и до дяди Джамбота
доберется. Не даст он спуску ни одному богачу. Как
ненавидел их Сосланбек! И особенно с тех пор, как
выгнали его из школы.
Недолго пришлось проучиться Сосланбеку, всего
пять месяцев. А выгнали его вот за что.
На уроке закона божьего священник рассказывал
детям о том, как создан был мир.
— Сначала, — говорил он, — бог создал небо,
землю и человека...
Сосланбек внимательно слушал, а когда
священник кончил свой рассказ, поднял руку и спросил:
— А кто же сотворил самого бога?
Услышав эти богохульные речи, поп схватил
палку с железным наконечником и направился к
Сосланбеку. Глаза его потемнели от гнева. Мальчик не мог
понять, что привело священника в такую ярость, но
зато он прекрасно понимал, что еще мгновение — и
тяжелая палка обрушится на его бедную голову.
И, чтобы защитить себя, он схватил чернильницу и
крепко сжал ее, готовый в любой момент запустить
ею в своего недруга. Это еще больше рассердило
батюшку, и он, боясь теперь приблизиться к Сосланбе-
34

ку, КййуЛ в него палку. Палка железным острием
вонзилась мальчику в грудь, под холщовой рубашкой
медленно поползла теплая струйка.
— Что я сделал тебе?! — не помня себя от гнева
и боли, крикнул Сосланбек. — За что ты хочешь убить
меня, долгогривый?!
В голосе его зазвенели слезы, он размахнулся и
со всей силы швырнул в священника чернильницей.
Недаром Сосланбек слыл самым метким в бросании
камней — чернильница угодила в огромный
серебряный крест, висевший на груди священника. По белой
рясе побежали вниз быстрые черные ручейки.
Священник завопил свирепо и визгливо:
— Немедленно убирайся отсюда! Чтоб ты не смел
даже смотреть в сторону школы!
— Попробуйте только выгнать меня! — в
запальчивости крикнул Сосланбек и поднял над головой
книгу, защищаясь ею от ударов, которые, он знал,
сейчас посыплются на его голову.
Но тут поп увидел, что на холщовой рубашке
мальчика проступили яркие алые пятна. Он испугался
и, схватив Сосланбека за руку, не обращая
внимания на то, что тот извивался, кричал и старался
укусить его, выволок непокорного из класса и выбросил
на улицу. Выбросил навсегда.
2
Не сладко было Сосланбеку, когда поп
выволакивал его из класса, но он, как мог, защищался. Ребята
притихли, испуганные, никто слова не проронил.
Но вдруг до ушей Сосланбека долетел тихий
насмешливый свист. Он повернул голову.
— Невесту похищают... — с издевкой, еле слышно
прошептал Васил. Такие обиды не прощают!
Сосланбек рванулся из рук попа, ему хотелось на глазах
всего класса отколотить обидчика, но пап крепко
держал его, и Сосланбеку ничего не оставалось, как
отложить встречу с Василом до более подходящего
случая.
3*
35

С книгами в одной руке, а другой зажимая рану,
он уныло побрел домой. Вдруг из ворот поповского
двора вышла попадья с ведром и направилась на
реку за водой. «Значит, дома у них никого нет»,—
быстро сообразил Сосланбек: он знал, что попович
учился в Ардонской семинарии, а поповна — во
Владикавказе, в женской гимназии. Самое время
отомстить долгогривому!
Сосланбек осторожно перелез через занесенный
снегом плетень и тихо, крадучись, вошел в поповский
дом. В большой светлой комнате было тепло и чисто.
Потрескивали в печке дрова, а на плите в чугуне что-
то урчало и булькало, распространяя аппетитный
аромат. Мальчик с жадностью принюхался — пахло
вареной курицей. Он огляделся и заметил на
подоконнике желтую мыльницу, а в ней гладкий кусок
красного мыла. Недолго думая, он схватил мыло и,
приподняв крышку чугуна, бросил мыло в кипящий суп.
— Вот теперь покушайте жирной курятинки...—
с ненавистью прошептал он и уже хотел уйти, как
вдруг увидел на полу возле дверей новенькие,
сверкающие лаком сапоги, а на них такие же блестящие,
видно только что вымытые, галоши. Сосланбек
схватил сапоги и сунул их в открытую дверцу печи так,
чтобы голенища торчали наружу. Горький,
дурманящий запах горящей резины заполнил комнату.
— А теперь щеголяй в новеньких сапогах! — и
Сосланбек вышел на крыльцо.
Он огляделся и, убедившись, что его никто не
видел, быстро сбежал по ступенькам и через плетень
прыгнул на улицу. Теперь, когда обида была
отомщена, ему казалось, что и рана его болит гораздо
меньше.
Вечером, когда Гаппо вернулся из леса,
Сосланбек, по обыкновению, помог ему распрячь Копу.
Сбрасывая с арбы дрова, Гаппо взглянул на брата
и, увидев на его рубашке следы запекшейся крови,
тревожно спросил, что с ним случилось. Сосланбек
рассказал о своем столкновении с попом. Гаппо
пришел в ярость. Высвободив палку, которой была стя-
36

нута веревка, придерживающая дрова, он вскинул ее
на плечо и бросился на улицу.
— Я спрошу эту козлиную бороду, что ему от нас
надо! — со злостью говорил Гаппо, хмуря свои
черные мохнатые брови. — И на него управа найдется!
Сосланбек испугался. А вдруг раскроются его
проделки с мылом и сапогами? Тогда ему тоже крепко
достанется от старшего брата. И, бросив коня,
Сосланбек кинулся в дом и крикнул матери:
— Гаппо пошел бить священника!
В страхе за любимого сына Госка выбежала из
дома, завязывая на ходу платок, и, догнав Гаппо у
ворот, преградила ему дорогу. Гаппо, как
почтительный сын, не мог, конечно, отстранить мать, но
отказываться от своего намерения избить попа ему тоже
не хотелось. Стараясь как-нибудь боком выйти
изворот, он угрюмо слушал увещевания матери.
В это время на улице показался сам поп. Он
быстро шел, размахивая тяжелой палкой с серебряным
набалдашником. Конечно, поп шел, чтобы
пожаловаться Гаппо на Сосланбека. И мальчик в страхе
притаился у окна. Но тут Гаппо громко обозвал
священника козлиной бородой и посулил ему такое, что тот
понял — надо скорее уносить ноги. Гаппо был
рассержен не на шутку, а с таким сильным, разъяренным
парнем лучше не связываться. И большая палка,
которую Гаппо держал в руках, тоже не предвещала
ничего хорошего. Круто повернувшись, поп
засеменил домой. А Гаппо крикнул ему вслед своим зычным
голосом:
— Вернись-ка и скажи, за что ты хотел убить
бедного сироту!
Но батюшка даже не оглянулся, а только ускорил
шаг и исчез за поворотом.
Гаппо вернулся в дом и излил свой гнев на
Сосланбека:
— И какое тебе дело до того, кто сотворил бога,
и вообще до того, кто кого сотворил?! Должен
слушать молча и запоминать, что положено. Не то
останешься таким же неучем, как я!
Сосланбек молчал. Ничего не сказала и Госка.
37

А маленькая Фырда, испуганно прижавшись к печке,
смотрела на братьев широко раскрытыми глазами.
На другой день, бросив все дела, отправился Гап-
по хлопотать за брата. Но кому может быть дело до
просьб молодого бедняка? Гаппо и слушать никто не
стал.
Так Сосланбек перестал ходить в школу.
Гаппо решил, пока мальчика не примут обратно,
побольше нагружать его по хозяйству. «Это отвлечет
его от глупых затей», — думал он.
Стояла зима, и в хозяйстве дела было мало.
Гаппо поручил младшему уход за лошадью и коровой.
Но много ли надо времени, чтобы задать корм
скотине, напоить ее, вычистить конюшню и хлев? Работать
Сосланбеку нравилось. Теперь он считал себя
полезным человеком в доме. Он воображал себя
мальчиком из сказок Темсыра — сильным, находчивым,
решительным. Гордость переполняла его, и он властно
покрикивал на сестру. Правда, сказочный мальчик
этого, кажется, не делал. «Ну, да ничего, —
успокаивал себя Сосланбек, — просто Темсыр об этом забыл
упомянуть...»
3
Был субботний вечер. Госка ушла с соседками на
кладбище, Фырда — на реку за водой и что-то
задержалась. Гаппо тоже ушел куда-то. Дома один
Сосланбек. Он накормил коня и корову, накрепко запер
двери конюшни и подсел к печке погреть озябшие
руки.
Скучно Сосланбеку. Невеселы его мысли. Умей он
читать, сидел бы сейчас с книгой. Но поп выгнал его
из школы до того, как Сосланбек научился читать.
«Погоди, козлиная борода...» — с ненавистью шепчет
Сосланбек. Эх, будь он таким сильным, как
знаменитый абрек Мусса Сугаев, он бы так отомстил попу,
что тот бы век помнил! Мусса! Защитник бедных и
враг богачей! Как хочется Сосланбеку стать таким,
как он!
Сосланбек был еще маленьким, когда Муссу по-
38

стигло несчастье, которое и заставило его стать
абреком. Но взрослые так часто и с такой любовью
говорили о знаменитом абреке и так восхищались его
подвигами, что Сосланбеку начинало казаться, что он
помнил эту печальную историю. Долго преследовала
полиция Муссу, но он был неуловим. Наконец, устав
гоняться за ним, власти разрешили Муссе вернуться
в село, взяв с него слово, что он перестанет
заниматься абречеством. И Мусса жил тихо, никого не трогал.
Но стоило появиться в селе приставу или старшине и
начать обижать кого-либо из бедняков, как Мусса
тут же выступал на защиту обиженного. Никого не
боялся Мусса.
Не раз провожал Сосланбек восхищенным
взглядом этого высокого, сильного человека.
Рассказывали, что когда-то Мусса был очень красив. Но теперь
все лицо его перерезал багровый шрам, кожа вдоль
шрама стала неровной и морщинистой, а левый глаз
навсегда застыл в неподвижности, словно стеклянный.
Историю Муссы Сосланбек знал до мельчайших
подробностей. Да и мало ли случается в горах таких
историй...
Мусса жил впроголодь, хотя сила у него была
богатырская и работал он за троих. Так и прожил бы
он свой век в труде и бедности, да, на беду,
полюбилась ему дочь богатея, Нино Апаева. Будь Мусса
уверен, что любовь его безнадежна, он, наверное, сумел
бы погасить разгорающуюся страсть. Но бедняк не
мог не заметить, что Нино нет-нет да и взглянет на
него, а во время танцев улыбалась ему ласково и
сердечно. Однажды Мусса не выдержал и попросил
одного из друзей своих пойти к Нино и рассказать о его
любви. Внимательно выслушала Нино посланца и
сказала:
— Если суждено мне выйти замуж, так только за
Муссу. Нет лучше его среди наших парней.
— А если отец не отдаст тебя?
Не сразу ответила Нино, подумала, взглянула на
друга Муссы и сказала спокойно и твердо:
39

— В таком случае я никогда не выйду замуж.
Передай Муссе, что я его люблю.
Мусса был счастлив. Он даже не подумал о том,
в какие беды может ввергнуть его любовь к девушке
из богатой семьи. Он пошел к самым почтенным
людям в селении и попросил их быть сватами. Явились
сваты в дом Нино. Не полагается по обычаю сразу
соглашаться на предложение жениха, и родные Нино
обещали дать ответ в ближайшую субботу. А в
соседней комнате, притаившись за дверью, Нино с
бьющимся сердцем слушала разговор отца со сватами.
Отец встретил их вежливо, с почетом, и душа Нино
пела от радости. Но как только сваты
перешагнули за порог, отец созвал сыновей и строго
спросил:
— С каких пор нищий осмеливается присылать
сватов в мой дом? За кого он считает нас, этот Мусса,
сын Хаматкана?!
— А чем плох Мусса? — спросил младший из
сыновей.— Он хоть и беден, но трудолюбив. Люди
уважают его за честность и мужество.
— Знаю я тебя, с малых лет он дружок твой! Во
всем селе не нашел себе друга достойнее!—
рассердился отец. — Держи язык за зубами! Я спрашиваю
старших: какой ответ дадим мы сыну Хаматкана?
— Огец, не пристало нам на него обижаться,—
ответил старший сын. — Если он прислал к нам в дом
сватов, надо заставить его краснеть за этот
недостойный поступок...
Нет большего позора для осетина, как отказаться
от невесты из-за того, что не смог уплатить за нее
калым. Родные Нино решили воспользоваться этим
древним обычаем. Сватам они сказали, что согласны
отдать Нино, но при этом потребовали такой калым,
что у сватов в глазах потемнело. Послали за Муссой,
спросили, согласен ли он уплатить такой огромный
калым. Мусса, как и полагается достойному юноше,
не задумываясь, ответил:
— Согласен. За калымом дело не станет.
У Муссы было много друзей, в селении его
любили, но когда разнеслась весть о том, какой калым обе-
40

щал уплатить Мусса, все посчитали его безумным.
Разве под силу заработать столько бедняку честным
путем? А в том, что Мусса не станет на путь грабежа
и воровства, в селении никто не сомневался.
Но что ему оставалось делать? Не отказываться
же от сватовства! Мусса не унывал. Работал дни и
ночи, не зная устали. Правда, похудел очень, но по-
прежнему был весел и жизнерадостен. Не раз,
возвращаясь поздней ночью, когда вечерняя зорька
встречает утреннюю, затягивал Мусса звонкую
песню. А как лихо отплясывал он на празднествах, люди
только диву давались. Мусса верил: впереди его
ждет счастье, скоро Нино навсегда станет его.
Однако время шло, а сумма, необходимая для
уплаты калыма, почти не увеличивалась. Свадьба
могла быть отложена только на пять лет. Что только не
делал бедняк, чтобы приблизить заветный день! И
вот однажды, казалось, счастье улыбнулось ему.
Как-то раз под вечер зашел к Муссе охранник
казенных лесов казак Иван Воронко. Распили бутылку
араки, разговор затянулся за полночь. Слово за
слово— и поведал Мусса охраннику о своей заботе.
Воронко внимательно выслушал его и сказал:
— Сам не плошай, а я тебе в этом деле помогу!
И они договорились так: Мусса будет рубить
дрова в казенном лесу и возить их на станцию, а когда
лес будет продан, выручку они разделят с Воронко
пополам. Мусса понимал, что охранник слишком
дорого запрашивает за свою услугу, но как мог он
иным путем быстро заработать необходимые деньги?
И он согласился.
Так и повелось. Мусса рубил дрова в казенном
лесу, возил их на железнодорожную станцию,
складывал в сажени и продавал. И хотя половина
выручки шла Воронко, сумма, нужная для калыма, стала
быстро расти.
Однажды, лунной ночью, Мусса вез на станцию
дрова. Вдруг на склоне горы из-за крутого поворота
прямо на него выскочили три всадника. Мусса
вздрогнул от неожиданности, когда прямо перед ним
возникло бородатое лицо казака Оленина, начальни-
41

ка над всеми лесными охранниками. Оленин
славился своей жестокостью и коварством, и Мусса
приготовился, что сейчас с него потребуют штраф. Но то,
что он услышал, превзошло все его ожидания.
Оленин потребовал отдать лошадь. Мусса просил
прощения, умолял не отбирать единственного коня и
вынужден был сказать, что возит дрова с разрешения
охранника Воронко. Но, услышав имя Воронко,
Оленин и вовсе разъярился. Этот упрямый охранник,
воруя лес, не желал делиться с начальником! И
Оленин кричал все громче, требуя, чтобы Мусса
немедленно отдал лошадь. Мусса не соглашался. Тогда
Оленин приказал стражникам, сопровождавшим его,
силой отобрать лошадь. Стражники грубо
оттолкнули Муссу и принялись распрягать лошадь.
Некоторое время Мусса стоял неподвижно. Что
делать? И вдруг, подобно коршуну, он кинулся на
одного из стражников, вырвал у него винтовку и,
отбежав, спрятался за придорожным камнем.
— Оставьте мою лошадь! — крикнул Мусса-. —
Руки вверх — и идите своей дорогой!
Но казаки не обратили внимания на его крик.
Тогда Мусса выстрелил. Высокая шапка Оленина
слетела с его головы и покатилась под гору. Стражники в
страхе подняли руки.
— А теперь ступайте, если человеческая мольба
не доходит до вашего сердца,— со злостью сказал
Мусса.
Как только казаки скрылись из виду, Мусса
быстро сбросил с подводы дрова и по знакомым
тропинкам вернулся домой.
Прошло две недели. Была самая пора сенокоса.
Торопясь управиться в срок, косари не знали отдыха.
Среди них был и Мусса. С утренней зарей выходил
он в поле. Пот лил с него градом, ныли плечи, руки,
спина, а он все косил и косил... Наконец в полдень
косари решили передохнуть. Но не успел Мусса
положить косу на арбу, как прибежал соседский
мальчик и, задыхаясь, сообщил, что в село явился пристав
со стражниками. Они забирают у Муссы лошадь и
корову. Говорят, за какой-то штраф.
42

Мусса бросил косу и заспешил в село. Во дворе
собралось много женщин и детей. Увидев Муссу,
старуха мать с криком бросилась к нему, по лицу ее
струилась кровь.
— Сын мой! Разорили нас, увели корову, а твою
старую мать избили до крови. Позор на наш дом, как
жить-то теперь будем? — причитала старуха.
— Ничего, мать, ничего,
проживем...—успокаивал ее Мусса, а у самого голос дрожал от
волнения.— Ты только скажи, в какую сторону они
ушли.
Мать махнула рукой в сторону реки. Ничего не
говоря, Мусса быстро влез на чердак и тотчас
спустился с винтовкой в руках.
— Держите его, он натворит бед! — крикнула
одна из женщин.
Но кто мог удержать Муссу?
Он выбежал за ворота. К большой ольхе была
привязана чья-то лошадь. Мусса, не задумываясь,
вскочил на нее и рысью поскакал вниз по улице.
Доскакав до околицы, он увидел, как на той стороне
реки, с трудом взбираясь по склону горы,
стражники гнали его корову. Их сердитое понуканье
донеслось до Муссы. В одно мгновение он настиг своих
врагов.
— Эй, за что забрали корову? За что избили мою
старую мать? Разве я причинил вам зло?—крикнул
Мусса, но пристав и стражники даже не обернулись
на его слова и как ни в чем не бывало продолжали
свой путь.
Мусса побелел от гнева. Он вырвал из рук
стражника веревку, за которую была привязана корова,
повернул корову в сторону села и хлестнул ее два раза
веревкой. Корова мелкой рысцой побежала по
склону, покачивая тяжелым выменем, — от нее
по-домашнему пахло парным молоком.
— Как ты смеешь трогать моих людей, собачий
сын, вор несчастный?! — заорал пристав, взмахнул
плетью, и через все лицо Муссы прошла длинная
черная полоса.
43

Мусса не помнил себя от ярости. Боли он не
почувствовал, но оскорбление, позор! Как
вернуться в село с этой черной полосой на лице? Что
скажут люди, если он не отомстит за кровь старухи
матери?
А из села уже бежал народ.
— Мусса, опомнись, ты погубишь всех нас! —
кричали люди.
Но нет, он должен отомстить насильникам! И
Мусса вскинул пятизарядку. Раздался выстрел.
Пристав медленно сполз с лошади и грузно шлепнулся
на землю. То, что произошло потом, Мусса
вспоминал как во сне. Но когда к месту происшествия
сбежался народ, на земле лежали три трупа, а Мусса
стоял над ними растерянный и смотрел на всех
неподвижным, невидящим взглядом. Он что-то
невнятно бормотал.
— Что я сделал вам? За что вы разрушили мою
бедную, но мирную жизнь? — с трудом расслышали
его люди.
Так стал Мусса абреком. Долго преследовали его
власти, за его голову обещали крупную сумму. Но
народ прятал Муссу, и он был неуловим. Он грабил
богатых путешественников и раздавал награбленное
беднякам. Однажды Мусса повстречался со
стражниками, началась перестрелка. Пятерых уложил Мусса,
но уйти не смог — пуля попала ему в лицо.
Полумертвым привезли Муссу в канцелярию начальника,
потом заперли в каменном сарае. Минула ночь, а
утром часового нашли задушенным. Кто-то взломал
двери сарая и увез раненого Муссу Где лежал
больной Мусса, кто лечил его — никто не знал. Но он
поправился. Только широкий багровый шрам с тех пор
навсегда изуродовал его красивое лицо, а левый глаз
застыл в неподвижности.
После этого случая власти решили простить
Муссу— пусть живет на покое, меньше хлопот от него
будет. И Мусса вернулся в селение. Но по всей
Осетии шла слава о защитнике бедных и сирот, о враге
богачей и царских слуг, справедливом и бесстрашном
абреке Муссе.
44

4
И Сосланбек мечтал стать таким, как Мусса. Он
уже видел себя взрослым. Вот он мчится на
белоногом, в серебряной сбруе скакуне по лесам, лугам и
дорогам. В руках у него кривая сабля, а на поясе
кинжал в серебряной оправе. Он ощущал тяжесть
винтовки и патронташа на своем плече. Он скачет по
деревням и селениям, и одно имя его заставляет
бледнеть и содрогаться врагов и вселяет надежду и
радость в сердца обиженных...
Сосланбек так размечтался, что забыл, где он
находится, забыл, с каким нетерпением ждал мать,
которая должна вернуться с кладбища и принести
гостинцы. На кладбище вдовам раздают поминальные
кушанья, чтобы они дома накормили 'своих сирот...
Но еще мгновение — и сладкие грезы растаяли
как дым. С шумом открылась дверь, и на пороге
появилась Фырда. Тяжело опустив на пол большой
медный кувшин с водой, в которой плавали голубые
льдинки, девочка горько заплакала. Уткнувшись
лицом в стену, она рыдала, и Сосланбек видел, как
вздрагивают ее худенькие плечи.
— Что с тобой? Чего ты плачешь? —недовольно
спросил Сосланбек. — У тебя замерзли руки? Так
садись к печке, слезами ты их не отогреешь!
Но сестра не успокаивалась, и Сосланбек подошел
к ней и взял за красные, холодные как ледышки
руки.
— Перестань! Ты уже не маленькая, стыдно
плакать из-за пустяков...
С трудом сдерживая слезы, всхлипывая,
рассказала Фырда брату, что с ней случилось. Она шла по
воду, и навстречу ей попалась компания мальчишек,
возвращавшихся с реки, где они играли в альчики.
Среди них был и сын Михала Васил. Он весело
рассказывал что-то ребятам, и те громко смеялись.
Когда мальчики поравнялись с Фырдой, Васил вдруг
грубо обругал девочку. Мальчишки захохотали пуще
прежнего. От стыда Фырда готова была сквозь землю
провалиться, но собрала все свое мужество и крикну-
45

ла Василу, что он подлец. Но Васил продолжил сёОй
непристойные шутки и в довершение всего запустил
камнем, который больно ударил Фырду по спине.
Тогда девочка пригрозила ему, что расскажет обо всем
тем, кто сможет отомстить за нее. Васил громко
захохотал и сказал с издевкой:
— Иди жалуйся своим оголтелым братьям. Пусть
только попробуют! Или им не нужны больше их
щербатые зубы, чтобы жевать черствые объедки?!
Не в силах снести такого позора, Фырда быстро
сбежала вниз, к реке. Там, на берегу, бедная девочка
долго плакала.
— Каждый может обидеть меня, а заступиться
некому, — горько сетовала она. — Были бы у меня
братья, способные наказать моих обидчиков, никто не
посмел бы меня тронуть!
Сосланбек молча, точно окаменев, слушал сестру.
Как не похожа настоящая жизнь на его детские
мечты! В растерянности он огляделся, и все с детства
такое привычное показалось ему странным, чужим. Но
надо было действовать. Он должен немедленно
проучить этого негодяя Басила. Пусть все видят, что
Сосланбек ничего не боится. Сердце его преисполнилось
гордой решимости, но лицо по-прежнему оставалось
неподвижным. Не говоря ни слова и даже не
взглянув на сестру, он медленно поднялся со скамейки и
направился к двери. Остановившись у порога, он
обернулся к Фырде:
— Смотри не рассказывай ничего ни матери, ни
Гаппо! У них и без того забот хватает.
Сосланбек вышел на улицу. Теперь-то он
расквитается за все обиды! Разве можно забыть, как
свистел Васил и обзывал Сосланбека похищенной
невестой, когда поп выбрасывал его из класса?! Так
почему же он до сих пор не отомстил за это
оскорбление? Вот Васил и обнаглел, решил, что Сосланбек
боится его. Недаром старики говорят: «Только раз
прояви слабость — и вся жизнь твоя будет покрыта
позором». Нет, не бывать этому! А в ушах звенел
жалобный голос сестры: «Каждый может обидеть меня,
а заступиться некому...»
46

Стемнело. Туман опустился низко на село. Дул
холодный ветер. Иней посеребрил ветви деревьев,
взошла луна, и заблестел в поле сухой бурьян,
схваченный морозом. Даже шапка на голове Сосланбека,
сшитая из шкуры пестрой козы, поседела, и в ней то
и дело вспыхивали морозные искорки. У Сосланбека
закоченели руки и ноги, но он не чувствовал холода.
«Во что бы то ни стало разыскать Басила!» — эта
мысль владела им безраздельно.
Но Басила, как на зло, нигде не было. Да и кому
охота бродить в такую погоду по темным улицам?
И Сосланбек, решив, что завтра-то уж он непременно
встретится со сврим врагом, вернулся домой.
Постели были постланы, но мать и сестра не
ложились. Гаппо еще не было дома, и они ждали его.
— Где ты ходишь в такой мороз? —с тревогой
спросила Госка. — Боюсь, сыновья мои скоро совсем
забудут дорогу домой...
Но, заметив, что Сосланбек чем-то расстроен,
Госка пожалела его и добавила ласково:
— Что ж, работы сейчас мало, отчего и не
погулять с приятелями! Но домой все же надо
возвращаться вовремя...
Сосланбек промолчал.
Госка достала с полки кусок картофельного
пирога и яйцо, принесенные с кладбища, и подала Сослан-
беку. Он жевал медленно, нехотя, думая о своем, и
Госка забеспокоилась: обычно мальчик так радовался
гостинцам..,
— Почему ты такой скучный, счастье мое? Уж
не заболел ли?
И снова Сосланбек ничего не ответил на ласковые
слова матери — очень уж тяжко было у него на
сердце. Поужинав, он сейчас же улегся спать. Но не успел
он заснуть, как вернулся Гаппо, веселый,
оживленный.
Госка знала: Гаппо никогда не пил, а потому если
бывал возбужден и весел — значит, случилось
что-нибудь хорошее. В такие минуты глаза его блестели,
взгляд становился смелым и решительным. «Весь в
отца!» — с грустью и гордостью думала Госка. Она ни
47

О **ем не расспрашивала сыйа, ждала, пока ой сам
сообщит ей радостную весть.
И Гаппо рассказал, что дядя Джамбот предложил
ему вспахать те земли, что лежат между двумя
речками, да участок, что он купил в свое время у Моора.
А за это Гаппо получит половину урожая.
— Наконец-то мы заживем как люди! —
радовался Гаппо.
Но Госка с недоверием отнеслась к этой новости.
— Что-то не знаю я такого дядю Джамбота,
который сделал бы добро своим родичам. Что-то тут
кроется. Смотри, сынок, как бы не обманул он тебя...
Но на этот раз Госка ошибалась. Дела Джамбота
сложились так, что он не мог обойтись без
посторонней помощи. «А уж если я должен нанимать
кого-то и платить, так пусть это будут не чужие люди,
а свои, кровные, — рассуждал Джамбот. — Если мои
родственники будут жить хорошо, и мне среди людей
почет!» Конечно, сложись его дела иначе, он и не
вспомнил бы о племянниках. Никаких нежных чувств
он к ним не испытывал, а невестку и вовсе терпеть не
мог, особенно после того, что случилось недавно.
А случилось вот что.
Во всем селении равным себе считал Джамбот
только лавочника Михала. Крепко сдружились они,
так крепко, что сами поверили в нерушимость своей
дружбы. Так продолжалось несколько лет. В один
прекрасный вечер сидели они за столом, пили араку,
беседовали, и тут совершил Джамбот ошибку,
которую умирать будет, а не простит себе.
Разоткровенничался Джамбот и рассказал Михалу о заветной
своей мечте — построить черепичный завод.
Рассказал, как уже несколько лет копит для этого деньги,
подготавливает всевозможные материалы, даже
кусочки железа собирает — а вдруг пригодятся!
— А где ж строить-то собираешься? — как бы
невзначай спросил Михал.
Джамбот засмеялся.
— А участок Ботаса за старым кладбищем, у
Черной речки? Чистый клад! Этот участок один
принесет дохода больше, чем все пахотные земли села...
48

Михал одобрил планы Джамбота, даже поднял
тост за счастливое строительство.
Но прошло несколько месяцев -и до Джамбота
дошел слух, что Михал поменялся с Гоской, дал ей в
три раза больше земли за ее «золотой» участок.
Прошло еще некоторое время, и Михал уехал в станицу
Прохладную покупать черепичный станок.
Когда узнал об этом Джамбот, ему показалось,
что тупым ножом режут его сердце на части. Он
хотел бежать к Михалу, к Госке, кричать, скандалить.
Но, поразмыслив, смирился: да и что можно сделать
человеку за то, что тот поменял свои земли и купил
станок? Ничего. Каждый имеет на это право. А если
Михал опередил Джамбота, так никто в этом, кроме
самого Джамбота, не виноват. Так ему и надо, не
распускал бы язык. Ни слова не сказал Джамбот
Михалу, но с тех пор нет у него злее врага.
Эту ошибку уже не поправишь. Но жажда
наживы не давала Джамботу спокойно жить. Надо искать
другие возможности умножить свое богатство. Долго
думал Джамбот, мучился, от злости и тоски исхудал
и почернел. Но ничего не мог придумать.
В один действительно прекрасный день шел он,
погруженный в свои алчные думы, по берегу реки
Араф. В одном месте бурные волны ее с такой силой
накатывались на берег, что Джамботу пришлось
остановиться — река преградила ему путь. И вдруг
под его рыжими усами впервые за много дней
блеснула быстрая хитрая усмешка.
— Река сильная, ее можно заставить работать, —
шептал он. — Лес рядом, и село близко... Я отомщу
Михалу! Вальцовая мельница, лесопильный завод...—
Джамбот хихикнул.
Домой он не шел, а летел, окрыленный надеждой.
Если бы знал Джамбот, что невольно украл планы
Михала, был бы счастлив в десять раз больше, но
откуда мог он знать это? И все же он решил не
медлить— опасался хитрого соседа. На другой же день,
не дожидаясь весны, начал он свозить материалы на
выбранное им место. Постройка завода началась.
Дело это большое, нужен неусыпный хозяйский
4 Д. Мамсуров
49

глаз. Джамбот дни й ночи проводил на стройке. Но
весна не ждет, надо пахать, сеять. И Джамбот решил
обратиться к племяннику.
Гаппо с радостью согласился на предложение
дяди. Будут они работать всей семьей. Сосланбек
подрос, окреп, да и Фырда поможет. А Госка? Что ж,
Госка сделает так, как решит старший сын, теперь он
хозяин в доме. Правда, она пыталась робко
возражать. Но Гаппо сказал решительно:
— Пора кончать с нашей нищей, позорной
жизнью!
Сосланбек внимательно слушал брата. Особенно
понравились ему слова о нищей и позорной жизни.
Да, чтобы избавиться от позора, надо избавиться от
бедности. Ведь вот Васил — и учится плохо, по три
года в классе сидит, и трус, и ябеда, а держится
гордо, и другие ребята, вроде Порки, всегда за него.
А все потому, что он богатый! А работы Сосланбек
не боится, все увидят, что он работает не хуже
взрослого мужчины. Но прежде он должен рассчитаться с
Василом, отомстить за себя и за Фырду.
5
На другой день Сосланбек проснулся поздно.
В доме было холодно, печь еще не растопили. Он
закутался с головой в изодранное одеяло, свернулся
калачиком, ему так не хотелось вставать. Но мать
подошла и стала будить. Часто бывало, что Госка
жалела младшего и разрешала ему поспать подольше.
Сосланбек надеялся, что она и сегодня не станет
поднимать его. Но мать сдернула с него одеяло и
сказала с укоризной:
— Скоро полдень, а ты все спишь... Гаппо давно
на ногах.
Холод пронизывал тело Сосланбека, а тут еще эти
укоризненные слова... Нет, никто не любит его,
никому он не нужен. И он продолжал лежать, глядя
исподлобья на сестру, которая, сидя на полу, выбирала
^з кучи соломы ту, что помягче, и передавала ее
50

Гаппо. А Гаппо выстилал мягкой соломой свои
чувяки, чтобы теплее было ногам в зимний холод. Сос-
ланбек смотрел на них и думал, что вот и мать и
сестра любят Гаппо, ухаживают за ним, а до него, Со-
сланбека, им нет никакого дела. Ведь ему никто
никогда не приготовит соломы помягче.
— Эй, мальчик, — обратился к брату Гаппо,— а
ну, как это в песне у Коста говорится? Встань рано,
как мужчина, вымойся с мылом... Разве тебя не
учили этому в школе? Правда, со школой у тебя не
вышло, не понял ты, как нужно там себя вести, — ну да
ничего, мы тебе другую работу найдем, по твоему
разумению...— шутливо говорил Гаппо.
Но шутки брата еще больше расстроили Сослан-
бека. Он готов был заплакать: конечно, и Гаппо
против него... Пока он натягивал на себя рубашку и
штаны, на которых было столько заплат, что невозможно
понять, из какого материала они сшиты, Фырда и для
него отобрала мягкую солому. Бросив ее под ноги
Сосланбеку, она сказала весело:
— Вот, дедушка, и тебе мягкая соломка, положи
ее в чувяки, чтобы не ныли твои старые кости.
Сосланбек ничего не ответил на шутку сестры, но
так взглянул на нее, что она замолкла. Он уже хотел
накинуть на себя свою изодранную, старую шубенку,
но Гаппо остановил его:
— Раньше умойся, а потом и шубу успеешь надеть...
Сосланбек со злостью бросил шубу на кровать,
зачерпнул из чугунного кувшина воды, наскоро
умылся и вытер лицо рубашкой. Надев шубу, он все
так же молча вышел во двор.
— Что-то случилось с нашим мальчиком, —
озабоченно сказал Гаппо, глядя ему вслед.
Сосланбек напоил скотину, задал ей корм и
отправился со двора искать Басила. Обычно мальчики
играли неподалеку, возле сарая, но сегодня здесь
никого не было, и Сосланбек побежал к реке.
Было солнечное, морозное утро. Изредка
пролетали в воздухе легкие снежинки; осыпаясь с ветвей, они
сверкали на солнце, как серебро. Синели замерзшие
берега реки, студеные волны Арафа гудели, неся на
4*
51

своем хребте груды острых и тонких льдинок. Там,
где была запруда, плавала большая льдина.
Сосланбек спустился ниже и увидел на ней какой-то черный
комочек. Еще секунда — и комочек исчез, а потом
появился снова.
С детства слышал Сосланбек рассказы о чертях.
Они являются человеку в самых разных обличьях,
чтобы обмануть, заманить, погубить. А вдруг это
черт? Сосланбек оглянулся — нигде ни души. Ему
стало страшно. Бежать? Но тут же он устыдился
своего страха и, чтобы пересилить его, стал
спускаться к самой воде —надо хорошенько рассмотреть это
загадочное существо.
«Ну нет, ему не удастся обмануть меня!»
—уговаривал себя Сосланбек и шел вперед, увязая по
колено в снегу. Сердце его тревожно колотилось.
Наконец, подойдя к самой проруби, он разглядел, кто
сидит на льдине. Это был маленький зверек, чуть
поменьше кошки, но шерсть его была гораздо длиннее,
совершенно черная, блестящая. А вот и второй такой
же зверек показался из воды и попытался
выкарабкаться на льдину, но первый не пускал его. Это была
игра.
Сосланбек долго смотрел на зверей. Они
беззаботно резвились, им было весело. Мальчик вспомнил, как
однажды мать рассказывала, что видела на берегу
черную выдру. Ну конечно же это были выдры! Со-
сланбеку стало стыдно за свой испуг, и он
раздраженно прикрикнул на зверей, срывая на них
недовольство собой. Выдры ловко юркнули под лед и
скрылись. Долго ждал Сосланбек, что они снова
появятся и продолжат свою игру, но выдры не появлялись,
и мальчик уныло побрел домой.
6
Дома было тепло, весело потрескивали в печке
дрова, яркий морозный свет, проникая сквозь оконца,
придавал комнате нарядный вид. Гаппо и Фырда
мяли кожу для чувяк на самодельном станке. Гаппо
52

сидел верхом на станке и поворачивал под прессом
кусок твердой кожи, а Фырда с силой надавливала
на палку, служившую рычагом.
— Нет, Фырда, это мужская работа, не под силу
она тебе. Недаром говорят: «Кто может кожу мять,
тот и в косари годится». А видано ли, чтобы женщина
была косарем? — шутил Гаппо.
Обернувшись к вошедшему Сосланбеку, он
сказал:
— А ну, иди-ка сюда, молодец, поглядим: может,
ты справишься с этим делом?
— Он с утра ничего не ел, — вступилась мать. —
Пусть поест, а потом поможет тебе...
Но Сосланбек решительно отстранил Фырду и
принялся за работу. Он с такой силой нажал на рычаг,
что Гаппо подскочил вместе со станком.
— Посмотри на него, мама! Да это настоящий
нарт—богатырь! — весело воскликнул Гаппо,
удивляясь и радуясь недетской силе брата. — Да, это не
девичья рука... — и он лукаво подмигнул Фырде.
— Растите здоровыми и умными, дорогие мои, —
сказала Госка, любуясь детьми, — пусть наша
бедность не помешает вам выйти в люди!
Похвала брата и ласковые слова матери словно
окрылили Сосланбека. Он старался изо всех сил.
Каждый раз, когда он нажимал на рычаг, Гаппо
подпрыгивал вместе со станком. Но вскоре на лбу и носу
Сосланбека выступили мелкие капельки пота, жилы
на руках вздулись, он стал дышать тяжело и часто.
Гаппо понял, что мальчик устал, и сказал ему:
^ — Правильно говорит мама: если человек не ест,
откуда у него возьмутся силы? Иди поешь, отдохни,
а потом снова за работу. А пока мне поможет Фырда.
Но Сосланбек упрямился: его похвалили, и он
должен оправдать эту похвалу. Но наконец он
выбился из сил и уступил уговорам брата и матери. Фырда
встала на его место.
— О, да ты тоже стала лучше работать! —
похвалил Гаппо сестру. — Но, конечно, до Сосланбека тебе
далеко, — добавил он, и лицо Сосланбека
расплылось в счастливой улыбке.
53

Идя домой, он собирался быстро поесть и тут же
снова отправиться на поиски Басила. Но, проработав
несколько часов, Сосланбек изрядно устал. А тут еще
Гаппо, когда они закончили работу, разрезал на
куски выделанную кожу и один кусок протянул
младшему брату:
— Это тебе на новые чувяки!
Гордость Сосланбека не имела границ. До сих пор
у него еще никогда не было ни одной новой вещи, он
все донашивал после Гаппо — шубу, шапку, чувяки.
Изредка кто-нибудь из односельчан отдавал Госке
ненужную одежду, и она перешивала ее для
Сосланбека. Но эти вещи тоже всегда бывали сильно
поношены, что очень обижало Сосланбека. Конечно,
старшему брату он не смел высказать свою обиду, а
матери нередко жаловался на свою судьбу.
— Ты младший, — уговаривала его Госка, —
ничего, походишь и в старом. Когда подрастешь, тогда и
справим все новое!
«Какое несчастье быть младшим!»—думал
всегда Сосланбек. И вот теперь у него будут новые
чувяки! Как же не радоваться, не гордиться!
Ведь это означает, что он стал взрослым,
работником...
День, начавшийся так печально, окончился
радостью. И чтобы не омрачать эту радость, Сосланбек
решил отложить свою встречу с Василом до утра.
7
Сосланбек глядел с высокого обрыва вниз, на
реку. У-берега, где вода замерзла, на голубом льду,
ребята играли в альчики. Вон среди них и Васил.
Сосланбек сразу узнал его желтую каракулевую шапку,
да и шуба у него не то что у других ребят, новая,
крытая сукном. Когда подходила очередь Басила
кидать биток, он грубо расталкивал ребят и что-то
кричал самоуверенно и нагло. Подложив под колено
полу своей нарядной шубы, он долго целился, а
когда сшибал выстроившиеся в ряд альчики, похваль-
54

бам его не было конца. Играл он, правда, хорошо. Да
это и немудрено — других занятий у Басила не было,
он играл в альчики целые дни. А другим ребятам не
часто удавалось вырвать свободный часок-другой.
Кроме того, биток Басила налит тяжелым свинцом и
хорошо скользит по льду.
При виде недруга все обиды с новой силой
вспыхнули в душе Сосланбека, а в ушах зазвенел
жалобный голос сестры. Он сбежал по крутому склону и,
осторожно ступая, зашагал по зеленоватому,
мутному льду.
Ребята, увлеченные игрой, не заметили появления
Сосланбека. Только Васил бросил на него косой,
трусоватый взгляд, но тут же отвернулся, сделав вид,
что не видит своего врага. То, что ребята не
обратили на него никакого внимания, еще больше
разозлило Сосланбека.
— Ничего, — прошептал он, — сейчас вы меня
увидите...
И он стал искать предлога, чтобы затеять драку.
Снова подошла очередь Басила бросать биток. Он
весело потирал руки, похохатывал, заранее
уверенный, что заберет все альчики. Сосланбек отошел в
сторону и мрачно смотрел на Басила и на
толпившихся ребят. Казалось, он не видел ни красоты этого
сияющего утра, ни мчащихся с ревом кипучих волн
Арафа. Васил опустился на колено, прищурился. Он
долго примеривался и вдруг, весь вытянувшись
вперед, пустил биток. Биток со свистом пролетел по
гладкому, как стекло, льду и, врезавшись в самую
середину ряда, разбросал альчики в разные стороны.
Радостно взвизгнув, Васил бросился собирать
добычу. Но не успел он добежать, как Сосланбек ловко
сгреб ногой все альчики и столкнул их в черные
волны Арафа. На льду остался один альчик. Сосланбек
наступил на него ногой. Ребята затихли. Они
понимали, что не миновать серьезной драки. Сосланбек, в
упор глядя на Басила, стоял молча и ждал.
Басил медленно, словно размеряя каждый свой
шаг, приближался к Сосланбеку.
— Эй, ты, вшивый, зачем сбросил альчики?! — за-
55

кричал он в бешенстве, наступая на Сосланбека. Он
выпятил грудь, как петух, приготовившийся к бою.
— А ты чью сестру обидел? Кого ты назвал
оголтелыми братцами?
— Твою сестру! А оголтелый братец — ты! А за
то, что сбросил мои альчики, вот тебе! — и Васил с
размаху залепил Сосланбеку пощечину.
Никто из ребят и опомниться не успел, как
Сосланбек с силой ударил Васила в ухо. Тот отлетел в
сторону и упал на лед. Сосланбек, не помня себя от
ярости, схватил его за ворот и со всей силы стал
колотить головой об лед. Васил только тихо стонал.
Но Сосланбек не унимался, — оседлав ненавистного
врага, он отчаянно бил его кулаками по лицу, по
груди, по голове.
Ребята стояли в оцепенении. Никто из них не
ожидал, что Сосланбек, который был на два года
младше Васила, окажется таким сильным. Обычно
вовремя драки одни улюлюкали, кричали, натравливали
дерущихся друг на друга, другие пытались разнять.
А сейчас все стояли молча. Только Порка кинулся
было сзади на Сосланбека, но чьи-то руки тут же
схватили его и отбросили в снег. Порка, отряхиваясь,
сел в сугроб и, обернувшись, увидел, что Бындз,
поблескивая своими огромными голубыми глазами,
грозит ему кулаком.
— Тебе там не место! — прикрикнул он на
Порку. — Попридержи-ка свои руки, не то я вырву их!
Порка взглянул на ребят, ища у них сочувствия,
но напрасно. Асланбек стоял, заложив руки за
спину, и ребята понимали: тот, кто вмешается в драку,
будет иметь дело с ним. А сильнее и храбрее Аслан-
бека не было мальчика в селении.
Наконец Васил заплакал, и тогда Асланбек сам
освободил его и рознял дерущихся. Размазывая по
лицу кровь, струившуюся из носа и рта, грязно
ругаясь, Васил поднялся и в бешенстве погрозил
Сосланбеку. Но тот словно и не слышал ничего, молча
стоял, глядя в сторону. Лицо его побледнело, он
глубоко дышал.
— Берегись, он убьет тебя! Камень! — раздался
56

вдруг чей-то отчаянный крик, и не успел Сосланбек
увернуться, как что-то тяжелое ударило его по шее.
В первый момент он даже не ощутил боли, но
тут же потерял сознание и упал на снег.
Когда Сосланбек пришел в себя, голова его
раскалывалась от боли. Он открыл глаза и увидел, что
вокруг стоят товарищи и печально смотрят на него:
верно, они подумали, что Васил убил его. Словно
сквозь густую пелену дошел до Сосланбека голос
Бындза:
— Пусть удирает заяц, далеко ему не уйти-
Увязая в глубоком снегу, Васил торопливо
карабкался вверх по крутому склону и трусливо
оглядывался назад. Сосланбек сел и погрозил ему вслед
кулаком. Но в жесте этом сказывалась слабость.
Сосланбек почувствовал это и рассердился на себя. Ему
показалось, что товарищи смеются над ним.
«Ничего, я еще покажу вам, какой я слабый!» —
подумал он и провел ладонью по затылку, стараясь
утишить боль.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПРОТИВ СИЛЫ-СИЛА!
1
Когда Гаппо узнал о драке Сосланбека с Васи-
лом, он пришел в ярость. Грозился убить Басила,
проклинал весь его род, хотел идти к Михалу,
требовать объяснений. С трудом удержали его от
необдуманных шагов. Слово друга, сказанное вовремя,
обладает большой силой, и Гаппо послушался
дружеских уговоров. Тем более что и Михал перепугался
не на шутку и первый сделал шаг к примирению —
выставил угощение, пригласил Гаппо и его
товарищей. Выпили, закусили, и — таков древний обычай —
ссора была улажена.
Прошло много дней, все стали забывать о драке, и
только Сосланбек не мог успокоиться. Каждый день
с утра отправлялся он на поиски Васила, чтобы ото-
§7

мстить ему за последний предательский удар. Но Ми-
хал, опасаясь за жизнь сына, не выпускал Василана
улицу. Да и как было не бояться, когда Порка,
каждый день навещавший своего дружка,
рассказывал:
— Сосланбек собрал товарищей, и если они
увидят тебя, изобьют до смерти...
Однажды морозным солнечным утром Сосланбек,
как обычно, вышел на улицу в надежде встретить
заклятого врага. Сунув руки за пазуху, стоял он у
ворот, выжидающе глядя на пустынную улицу. Вдруг
из ворот Темыра выехали три всадника. Они
направили своих коней вверх по улице, в сторону
канцелярии. Следом выбежал Темыр и быстро зашагал за
ними. Недавно Темыра снова назначили старостой, и
теперь удержу не было его злобе и коварству — он
вымещал на бедняках все свои прошлые «обиды».
Сосланбек торопливо вбежал в дом. Гаппо что-то
мастерил из кусочков кожи. Он быстрым взглядом
окинул брата и ничего не сказал. Сидя на корточках,
Госка снимала руками со стенок котла только что
сваренный, еще теплый сыр. Чуть поодаль, у
маленького замерзшего оконца, сидела на низкой скамеечке
Фырда и вязала чулок — спицы так и мелькали у нее
в руках.
«Все делом заняты. А я?» — с тоской подумал
Сосланбек. Ему хотелось тоже что-нибудь сделать, но
он не знал, за что взяться, и, подойдя к очагу, сел и
вытянул над огнем руки.
— Сосланбек,— позвал Гаппо,—ты
согрелся?Тогда иди сюда и подержи ремень.
Сосланбек обрадовался: вот и для него нашлась
работа! Опустившись возле Гаппо на колени, он
крепко держал кончики ремешка, протянутого ему братом.
— Со двора Темыра выехали какие-то
всадники, — рассказывал Сосланбек. — Вверх по улице, к
канцелярии, поскакали, и Темыр за ними...
— Не дай бог, сборщики налогов! — вздохнула
Госка. — Говорили, сам пристав приедет...
Гаппо ничего не ответил, но отложил работу и о
чем-то задумался. Потом поднял голову, посмотрел на
58

мать, на брата и сказал тихо, словно рассуждая сам
с собой:
— Налог есть налог, его нужно платить! Но
слышал я, будто след конокрадов привел в наше село.
Значит, будут с нас штраф требовать. А штраф я
платить не стану, даже если меня за это в далекую
Сибирь сошлют... — Он помолчал. — Если след
конокрадов привел в наше село, — продолжал Гаппо,—
это не значит, что все люди наши воры и конокрады.
Пусть платит тот, кто крал. При чем тут честный
народ? Почему должны платить штраф вдовы, у
которых и мужчин-то в доме нет?..
Молча слушала его Госка, но на душе у нее было
тревожно—слишком хорошо знала она своих детей.
С улицы кто-то окликнул Гаппо.
— Это глашатай Мысост, — обеспокоенно
сказала Госка, подойдя к окну. — Что ему от нас нужно?
Она быстро вернулась к котлу и глубоко
запустила руку в мягкую, теплую, белую массу.
— От Темыра гостинца ждать не приходится,—
мрачно насупился Гаппо и, собрав ремешки, бросил
их на кровать.
Он надел шубу, застегнулся и вышел на крыльцо.
— Темыр вызывает тебя в
канцелярию!—крикнул Мысост,
— Сейчас приду, — ответил Гаппо и вернулся
в дом.
Сняв со стены револьвер Ботаса, он стал
пристегивать его к поясу, но мать строго сказала:
— Оставь револьвер! Он тебе не нужен.
Голос ее звучал спокойно, но сердце громко
колотилось от страха за сына. Долгие годы прожила она
с Ботасом и знала — никогда не спускал он
начальникам несправедливости. А Гаппо весь в отца. Не
снесет он обиды, наделает бед.
Гаппо пристально посмотрел на мать, но ничего
не ответил.
— А мне нравится, когда Гаппо носит
револьвер!— весело вставила свое слово Фырда. Где ей
было понять тревогу матери.
— Нет, мама права, — возразил Гаппо сестре, —
59

не нужен он мне! — И Гаппо повесил револьвер
обратно на стену.
Туго затянув ремень, он направился к двери, но у
порога обернулся.
— Я сейчас вернусь, только узнаю, зачем
вызывают. Пусть их собаки съедят, если они заставят
честных людей платить штраф. Ну, уж так и быть,
достану где-нибудь в долг и заплачу! — сердито
добавил он.
Последние слова сына немного успокоили Госку.
«Может, все обойдется?» — с надеждой подумала она.
2
Сосланбеку не терпелось узнать, зачем вызвали
брата, и, накинув шубу, он незаметно выскользнул
за дверь. Еще с крыльца увидел он Гаппо — тот
стоял на перекрестке и, нахмурившись, глядел куда-то
вдаль. С соседней улицы доносился женский плач, и
Сосланбек, остановившись у ворот, ждал, не
направится ли Гаппо туда, откуда раздавался этот плач.
Но брат сердито покачал головой и решительно
зашагал в сторону канцелярии. Сосланбек медленно
двинулся за ним.
Во дворе канцелярии собралось много народу.
Было холодно, и все замерзли. Одни приплясывали,
ударяя ногой об ногу, другие дули на руки, стараясь
теплом своего дыхания хоть немного согреть
окоченевшие пальцы.
— Чтоб у него дом сгорел! — обругал кто-то
пристава.— Зачем он вызывает по одному? Или не
может сказать сразу всем, что ему от нас надо?!
— Сидит в тепле — что ж ему беспокоиться?
— О боже, нет больше сил терпеть эти мучения...
Люди с тревожным ожиданием поглядывали на
плотно закрытую дверь. Вдруг она с шумом
распахнулась, и Темыр грубо вытолкал из канцелярии Аксо
Бертаева. Аксо слыл в селении шутником и
балагуром, потому всех особенно поразил его жалобный,
просящий голос. '
§9

— Выслушайте Меня! — мйлил он. — Я ведь не
отказываюсь платить... только прошу — подождите
йедельку-другую...
— Иди, иди и делай так, как сказал пристав!
Чего нам тебя слушать? Словами налога не
уплатишь. Знаю я вас! Как только государству деньги
платить, так вы все нищими прикидываетесь. Ноете,
хнычете! А дома у каждого кубышка припрятана!
— Дай хоть слово сказать! — умолял Аксо.
— Убирайся! Смотри, сколько людей! Или тебе
не стыдно заставлять здесь мерзнуть всех? Больше
часа с тобой бьемся! — и Темыр захлопнул дверь.
— Ну, тогда пусть тот, кто требует налога, придет
в мой дом, я с ним там поговорю! — крикнул Аксо и
натянул на голову мохнатую козлиную шапку.
Смущенным взглядом окинул он односельчан.
Перед ним стояли угрюмые, замерзшие люди. И, чтобы
приободриться, Аксо пошутил:
— Шли бы вы домой! Я уже отказался от
богатых даров, что предлагал мне пристав. И вам они
едва ли нужны...
Но никто не засмеялся. А Гаппо словно что-то
кольнуло в сердце. Он понимал, почему шутит Аксо:
Темыр оскорбил его при всем народе, а он не в
состоянии отомстить ему за обиду. Вот и шутит, чтобы
люди первые над ним не посмеялись. От бессилья
шутит, от горя...
В дверях снова появился Темыр. Он обвел злым
взглядом двор и, увидев Гаппо, крикнул:
— Парень! Борзов! Заходи-ка сюда!
Никто не понимал, почему Гаппо вызывают
раньше других,—ведь он пришел последним. Недоумевал
и сам Гаппо. Молча вышел он вперед.
— Здесь старики есть, почему его раньше всех
вызывают?— услышал Гаппо негодующие голоса и в
растерянности остановился. Что делать? Ослушаться
начальника? Обидеть старших?
— Иди, говорят тебе! Если начальники начнут
этих голодранцев слушать, какой порядок будет в
государстве?!
Гаппо знал, что Темыру доставляет удовольствие
61

причинять людям горе, обижать и унижать их. Теперь,
чтобы оскорбить стариков, его, мальчишку, вызывали
раньше, чем их, почтенных людей. И, поднимаясь по
узеньким ступенькам высокого крыльца, он
испытывал такую лютую ненависть, что с трудом
удерживался от того, чтобы не схватить Темыра за шиворот и не
сбросить вниз.
Войдя в комнату, где сидел пристав, Гаппо снял
было шапку, но тут же разозлился на себя: зачем
снял?! И, глядя в упор на пристава, он не спеша, по
самые брови, напялил шапку на голову.
Пристав некоторое время добродушно
разглядывал Гаппо. Какой -красивый парень! Строен, высок,
руки сильные. Из-под широких, разлетающихся
бровей спокойно смотрят ясные голубые глаза. Лицо
юношеское, почти детское, мягких, округлых
очертаний. Кожа смуглая, ровная, с легким румянцем. Чуть
заметные усики чернеют на верхней губе, а на щеках
золотится рыжеватый пушок.
Гаппо явно понравился приставу. «Вот только одет
небогато, — подумал он, — да и побриться бы не
мешало». И пристав спросил громко:
— Почему не бреешься?
Гаппо смутился и ничего не ответил.
— Ты же вошел без шапки, — продолжал пристав
шутливо, — зачем, подойдя ко мне, надел ее?
— Ваше благородие, — залебезил Темыр, — это он
назло, вам назло... Хочет доказать: я, мол, с вами не
считаюсь. Дети Ботаса Борзова гордые, непокорные,
все в отца пошли...
Гаппо бросил на Темыра взгляд, исполненный
такой злобы, что тот поежился. Но пристав, казалось,
не обратил на слова Темыра никакого внимания и
продолжал внимательно разглядывать Гаппо. Много
слышал Гаппо о приставе Буркине, а видел его
впервые. «Коварен, зол, беспощаден...» — говорили о нем
люди. Но Гаппо казалось, что они ошибались, — при-'
став так ласково и шутливо говорил с ним. Буркин
хотел еще о чем-то спросить у юноши, но в это время
с улицы донеслись женский плач и крики детей.
Буркин поморщился, спросил негромко:
62

— Что такое? Кто плачет?
Гаппо взглянул в окно. Два стражника пригнали
во двор маленькую черную корову. Один тянул ее за
веревку, другой, подгоняя, шлепал по заду
прикладом винтовки. По пятам за стражниками, громко
плача и причитая, шла вдова Мерет. Платок свой она,
видно, потеряла где-то по дороге, волосы ее
растрепались, лицо было мокро от слез. Она старалась
ухватить веревку, за которую стражник вел корову.
— Умоляю вас, не губите детей! Ведь они с
голоду умрут! — кричала Мерет.
Но стражники грубо отталкивали ее. Цепляясь за
мать и уговаривая ее идти домой, с громким плачем
бежали трое ребятишек. Младший мальчуган, лет
пяти, засунув кулак в рот, испуганными черными
глазами смотрел на происходящее. Когда стражник
толкал мать, он заливался звонким, отчаянным ревом.
3
Люди, толпившиеся во дворе, молча, нахмурив
брови, смотрели на несчастную вдову. Многие
отводили в сторону глаза: совестно — оскорбляют
женщину, а никто слова в защиту не скажет...
— Что же вы стоите? — в отчаянии закричала
Мерет, обращаясь к мужчинам. — Или не видите —
детей моих губят! Почему никто не заступится?
Гаппо смотрел в окно и думал: «Если бы
кто-нибудь решился первым осадить стражников, весь
народ кинулся бы на них и заступился за несчастную».
Но никто не решался. Вперед вышел старый Темсыр.
— О чем ты их просишь, Мерет? — сказал он. —
Что они могут? Иди к приставу и расскажи все ему.
Если есть у него душа, он поймет...
Гаппо взглянул на пристава, да так, что тот
заерзал на стуле. «Чего хочет от меня этот парень?» —
подумал Буркин. — Просит пощадить ее? Угрожает?»
Староста Темыр привалился плечом к двери,
чтобы Мерет не могла войти в канцелярию. И тут Гаппо,
не помня себя от гнева и ненависти, кинулся к Темы-
63

ру и отшвырнул его в сторону. Но, опомнившись,
сказал сдавленным голосом:
— Пусти несчастную женщину, пусть сама
расскажет начальнику о своей беде...
Он оглянулся на Буркина и поразился: перед ним
сидел другой человек. Куда девались его добродушие,
приветливость! Люди были правы: от такого не
жди пощады. Глаза Буркина тускло поблескивали
от ярости, рот кривился, нервно подергивался
правый ус.
— Как ты смеешь?! — рявкнул он. — Кто дал тебе
право так обращаться со старостой села?
— Я ничего не сделал ему, — стараясь казаться
спокойным, ответил Гаппо. — Я только отстранил его
от двери, чтобы он пропустил бедную вдову...
— Он всегда против власти! — кричал Темыр.—
Это отец завещал им против начальников идти! Я
давно твержу об этом, ваше благородие, теперь сами
видите...
Дверь заскрипела, и в комнату вошла Мерет.
Глазами, полными слез, с надеждой смотрела она на
Буркина.
— Ну, пришла? — грубо спросил ее Темыр. — Что
хочешь сказать? Не может же из-за вас господин
пристав царские законы менять!
Но Мерет даже не взглянула на Темыра. Молча,
словно завороженная, шла она прямо на пристава.
«Уж не сошла ли она с ума?» — мелькнула у Гаппо
тревожная мысль. Но Мерет подошла к столу и тихо
заговорила:
— Молю тебя, спаси моих детей! Не дай им
умереть с голоду!
И она громко, в голос, зарыдала.
На лоб пристава снова набежали морщины, губы
брезгливо скривились, и он обратился к Темыру:
— Уберите ее отсюда.
Гаппо не выдержал и гневно воскликнул:
— Как вы можете выгонять ее?! Вы даже не
выслушали несчастную!
— А ты кто такой? Кого учишь?! — в бешенстве
заорал Буркин, повернулся к Темыру и, указывая на
64

дверь, приказал: — Позовите стражникбЁ— пусть 6Ы<
кинут обоих!
Крик пристава услышали во дворе. В страхе все
замолкли, ожидая, что будет дальше. Раздался
грохот падающего стула и умоляющий голос Мерет:
— Гаппо, дорогой, не надо! Из-за меня,
несчастной, накличешь на себя беду... Оставь его!
В этот момент во двор прискакал знаменитый
абрек Мусса. Его крупный, серый в яблоках конь в
нетерпении перебирал ногами. Люди радостно
приветствовали Муссу.
— Где пристав, там и наш Мусса! — сказал кто-то
с облегчением.
Мусса легко спрыгнул с коня, набросил уздечку
на коновязь, подошел к окну канцелярии и громко
спросил:
— Что здесь происходит?
Шрам, пересекавший лицо Муссы, приподнял его
левую бровь и не давал закрываться веку. Это
придавало его лицу злое, беспощадное выражение. Но
сейчас он и вправду был зол.
Дверь распахнулась, и все находившиеся во дворе
увидели Гаппо. Он крепко держал руку Буркина,
стараясь отвести от себя направленный в грудь
револьвер. Быстрым движением он сбил пристава с ног, но
и сам не удержался, упал, и они вместе скатились с
крыльца во двор. Теперь с Буркиным можно было
легко справиться. Гаппо всей тяжестью навалился на
него, прижал к земле, сдавил одной рукой приставу
горло, а другой что было силы хлестал по лицу.
Увидев своего начальника в таком отчаянном положении,
стражники схватились за оружие и кинулись
выручать Буркина. Но тут раздался грозный голос Муссы1^
— Эй, люди, как вам не стыдно?! Три человека
издеваются над целым селом, а вы на них смотрите!
Бейте их!
И он первый кинулся на стражников. Следом за
ним бросился Аксо, но где было ему, щуплому,
справиться со здоровенным детиной! От первого же
удара Аксо отлетел далеко в сторону. Вскочив, он
хотел снова броситься на своего врага, но толпа уже
5 Д Мамсуров
65

окружила стражника, удары так и сыпались на него.
— Ради Христа, не убивайте его без меня! Дайте
и мне руку приложить! — умолял Аксо, пытаясь
протиснуться сквозь плотное кольцо людей.
Темыр стоял на верхней ступеньке крыльца и в
испуге смотрел на то, что происходило во дворе. Где
пристав, где Гаппо, где стражники, невозможно было
разобрать — все смешалось. Крики, стоны, проклятья
звенели в зимнем воздухе. Но вот над головами
блеснули кинжалы, и Темыр окончательно перепугался.
— Люди, ради бога, успокойтесь! Простите его, он
гость наш. Не по обычаю это! Земляки, не гневите
начальство, погубите себя, несчастные!
Голос его дрожал. Посмотреть со стороны — отец
родной тревожится за судьбу своих неразумных
детей. А на деле больше всего боялся Темыр, что из-за
этих голодранцев он лишится снова почетного звания
старосты."
— Э, голубчик Темыр, лучше не заступайся за
них, не то и с тобой недолго поступить так же! —
угрожающе сказал Аксо и стал подниматься по
ступенькам, направляясь к Темыру.
Темыр схватился за револьвер, но, одумавшись,
протянул руки навстречу Аксо и миролюбиво
заговорил:
— Что с тобой, Аксо? Ты же самый смирный
человек в селе, зачем мутишь людей? Видишь, они и так
расстроены...
Но Аксо продолжал наступать на Темыра, и тот
быстро юркнул в дом. Высунув голову из двери, он
продолжал увещевать людей:
— Земляки мои хорошие, что с вами? Прошу вас,
успокойтесь! Если согласны еще хоть раз в жизни
послушаться меня, умоляю, сделайте это сегодня!
Раздвинув толпу, вышел вперед Мусса. Лицо его
было багрово, шрам посинел. Он вытер пот со лба,
огляделся и, увидев Темыра, закричал:
— Бросьте их, они свое получили! А вот с этим
доносчиком еще надо рассчитаться!
Дверь захлопнулась, слышно было, как звякнул
крючок. Оставив неподвижно распластанного назем-
66

ле Буркина, люди хлынули вслед за Муссой. Одни на
стражников, воспользовавшись тем, что о нем
забыли, на четвереньках отполз в сторону, другой с
трудом поднялся, обтирая кровь с лица.
Когда, взломав дверь, люди ворвались в комнату,
она была пуста, а окно раскрыто настежь — Темыр
бежал. Взглянув в окно, Мусса увидел, как Темыр
легко перепрыгнул через низенькую каменную
ограду. И вдруг камень, пущенный чьей-то ловкой рукой,
угодил ему прямо в голову, — это бросил Сосланбек,
гнавшийся за старостой. Темыр схватился за голову,
зарычал от боли и, не оглядываясь, побежал дальше.
«Ловкий парень!» — подумал Мусса про Сослан-
бека. Как горд был бы Сосланбек, если бы услышал
эту похвалу из уст своего любимого героя!
Глядя, как убегает перепуганный Темыр, Мусса не
выдержал и громко расхохотался. Разгневанная
толпа заполнила канцелярию. Каково же было
удивление людей, когда они увидели Муссу, который гром-
ко смеялся, держась за живот.
— Что случилось? Что такое? — слышалось со
всех сторон.
Но Мусса от смеха не мог говорить и только
показывал рукой в окно.
4
Шли дни. Каждое утро всходило солнце, и
каждый вечер опускалось оно за дальние горы. Вот и
сегодня погасли последние розовые пятна на снежных
вершинах, туман опустился в долины, и черная ночь
окутала землю. Ни зги не видно. На ухабистой
дороге, что вела из леса в село, показались три всадника.
Впереди Мусса на тонконогом своем, сером в
яблоках коне, за ним Аксо и Гаппо.
После столкновения в канцелярии пришлось им
уйти из села и скрываться от полиции. Впрочем, где
было справиться полиции с неуловимым Муссой! Как
ураган, налетал он вместе с товарищами на своих
гонителей и не давал им пощады. А если не мог
справиться с противником — ведь нередко случалось, что
5*
67

преследователи превосходили их числом, — вихрем
уносил его в горы верный конь, а в горах Мусса был
как дома.
Заканчивалась ли стычка с полицией победой или
ему просто удавалось благополучно скрыться —
Мусса всегда был доволен собой, весел, много и от души
смеялся. Гаппо даже казалось, что Мусса
предпочитает скитания по горам и лесам спокойной жизни в
селе. А Гаппо тосковал — тосковал по мирному
труду, по семье, по друзьям. «Вечно скитаться
невозможно, — рассуждал он. — Ничем хорошим не может
кончиться жизнь абрека...»
Впрочем, сегодня эти мрачные мысли покинули
Гаппо. Легко было у него на душе. Он едет домой и
везет дикую козу, которую сам убил на охоте. Вот
обрадуются мать и Фырда! А Сосланбек будет, как
всегда, сидеть молча и смотреть на брата своими
ясными, большими глазами...
Доехали до кладбища, что на окраине села. Мусса
придержал коня. Аксо и Гаппо молча подъехали к
нему и тоже остановились.
— Ну, друзья, долго нам здесь задерживаться
нельзя, — предупредил Мусса. — Погрейтесь,
отдохните, запаситесь едой... Чуть свет встретимся.
На перекрестке друзья расстались. Подъезжая к
своему дому, Гаппо удивился и встревожился: в
окнах не было света. «Никогда наши так рано не
ложились,— подумал он.—Впрочем, может, с тех пор,
как я ушел из дома, мама укладывается раньше?»
Гаппо соскочил с коня и широко распахнул
ворота. Привязав коня к арбе, он вбежал на крыльцо. На
двери висел маленький замок. Гаппо остановился в
нерешительности. Что делать? «Может, из-за меня их
в тюрьму посадили?» — подумал он. Но в это время
в конюшне тихо заржала старая Копа, и Гаппо
немного успокоился. «Значит, не тронули их. Но куда
же могли они уйти все на ночь глядя?»
И он решил пойти к Байматон и Темсыру, узнать,
что случилось. Оглядываясь, чтобы убедиться, что за
ним не следят, Гаппо подошел к низенькому домику
Темсыра и согнутым пальцем постучал в дверь. Ни-
68

кто не ответил. Он постучал еще раз. Послышался
скрип кровати, кто-то застонал. Но вот раздались
шаги, и до Гаппо долетел тревожный шепот Бай-
матон:
— Кто там?
— Байматон, это я, не бойся!—хрипло ответил
Гаппо.
— Гаппо, ты? — широко раскрывая дверь,
радостно воскликнула Байматон. — Заходи скорее в
комнату, дорогой...
— Я очень тороплюсь...- Никого не застал дома,
вот и пришел к тебе узнать, где мои.
— Ты о них не беспокойся. Заходи, заходи,
погрейся!— и Байматон "еще шире распахнула дверь.
— Зайди, Гаппо, ты ведь не чужой нам,
—раздался с постели старческий голос Темсыр а.
Гаппо вошел в дом.
— Ты что, Темсыр, заболел?
— То, что я заболел, это ничего. Стар я, пора
жизни последние долги уплатить. А вот ты зачем в село
пришел? Волки, что гоняются за вами, в селе...
— Это не страшно, Темсыр, а вот то, что ты
заболел, это нехорошо, — постарался успокоить старика
Гаппо. Однако сам он встревожился: если полиция
схватит их поодиночке, они не смогут оказать ей
сопротивление, и тогда не миновать им тюрьмы.
— Не томи, Байматон, скажи, где мои,—еще раз
спросил Гаппо.
Но Байматон уже суетилась около плиты,
приготовляя ужин, и не слышала его вопроса. Она-то ведь
знала, что парня сегодня дома не накормят. И вот,
накормив его хорошенько, Байматон рассказала о
том, что случилось.
А случилось вот что.
б
Утром мужчины, как обычно, собрались на ниха-
се1. Разговаривали. Кто палочку стругал, кто
ремешок плел... Вдруг на дороге, что вела к реке, показался
1 Н и х а с — место, где собираются мужчины.
69

Анкал Кагоев. Он бежал что было силы, и люди
догадались, увидев мальчика: стряслась беда. Те, что
помоложе, кинулись ему навстречу, старики только
тревожно переглядывались.
— Васил и Сосланбек провалились под лед!
Набат!— тяжело дыша, крикнул Анкал, и все побежали
к реке.
— Ой, горе! Сыновья Ботаса принесли несчастье в
мой дом! — завопил Михал и, переваливаясь, точно
утка, заспешил к реке.
Но как он ни торопился, а все же отстал. Люди
уже спускались по обрывистому берегу Арафа, а он
еще плелся где-то на окраине села. Видно, сегодня
впервые ощутил Михал тяжесть своего жирного тела.
Ругая сына за то, что тот ослушался родительского
приказа и вышел из дома, Михал, задыхаясь,
добежал до реки. Если бы он знал, что сын его так же
алчен и жаден, как он сам, и сегодня даже пострадал
за свою жадность, может быть, сердце отца и
смягчилось бы.
Как ни боялся Васил встречи с Сосланбеком,
мысль, что он до сих пор не отыграл свои альчики,
не давала ему спокойно жить. И вот утром он
осторожно приоткрыл калитку и, убедившись, что Со-
сланбека на улице не видно, опрометью побежал к
реке, откуда доносились веселые возгласы играющих.
А Сосланбек в это время, как всегда, бродил по
селу в надежде встретить своего врага. Он сходил
на нихас, где возле взрослых мужчин всегда
толпилась детвора, прошелся несколько раз мимо дома
Михала и наконец решил пойти к реке, меньше всего
надеясь, что Васил рискнет прийти туда. Как же был
он изумлен, когда, взглянув с высокого берега вниз,
увидел Васила, играющего с Анкалом в альчики!
Возле них спокойно стоял Бындз.
Сосланбек стал спускаться к реке.
Близилась весна, солнце днем припекало все
жарче, снег таял, а ночью его опять схватывало
морозом, тропинка обледенела, и Сосланбек спускался
медленно, боясь поскользнуться.
Васил увидел Сосланбека, и сердце его наполни-
70

лось страхом. На этот раз возле него не было
дружков, которые могли бы заступиться за него. Сослан-
беку, конечно, поможет Бындз, да и Анкал всегда
берет сторону того, кто сильнее. А в том, что Сосланбек
сильнее его, Васил уже имел возможность убедиться.
Васил хотел скрыться, но испугался, что над ним
будут смеяться, назовут трусом. Да и куда бежать?
Тропинка узенькая, все равно встречи с Сосланбеком
не миновать. И он сделал вид, что не замечает своего
врага. Но сердце его гулко колотилось от страха, и
когда он кидал свой тяжелый биток, рука его
дрожала.
Подойдя к играющим, Сосланбек некоторое время
постоял молча. Неожиданно, не говоря ни слова,
кинулся он на Васила и повалил его на лед.
Сцепившись, мальчики жестоко колотили друг друга и,
сами того не замечая, подкатывались к проруби, где
бурлила студеная, темная вода.
— Провалитесь под лед! — заикаясь от страха,
закричал Анкал.
Сосланбек услышал предупреждение Анкала,
быстро перевернулся на спину и, к восторгу Васила,
решившего, что он одерживает верх, не старался
высвободиться из цепких его рук. Краем глаза он нет-
нет да и поглядывал на прорубь, к которой они
стремительно приближались. Бындз кинулся к
дерущимся, чтобы разнять их, но в это время Сосланбек,
собрав все свои силы, приподнял Васила и швырнул его
в прорубь.
— Убьешь меня, собачий сын! — в ужасе завопил
,Васил, цепляясь за Сосланбека и увлекая его за
собой.
— Убью, обязательно убью! — с ненавистью
прошептал Сосланбек. — А ты думал, я с тобой шутки
шучу?
И он, держась одной рукой за скользкий край
льдины, другой пригнул голову Васила и сунул ее под
лед. Васил исчез подо льдом.
Сосланбек попытался выбраться на берег, но руки
его скользили на мокром льду, и, больно ударившись
об острый край проруби, он шлепнулся обратно в
71

воду. Сильные, шумливые волны одна за другой
накатывались на него, бороться с ними становилось все
труднее, наконец вода одержала победу над
мальчиком, и он вслед за Василом скрылся подо льдом.
Анкал бросился в село сообщить о случившемся
несчастье, а Бындз побежал вниз по течению, туда,
где уже не было льда и куда, по его расчету, должны
были выплыть Басил и Сосланбек.
Когда Михал прибежал на реку, ребят уже
спасли. Васил, синий, словно его выкупали в синей
краске, лежал на льду, прикрытый чьей-то шубой, и
лязгал зубами от неудержимой дрожи, которая
сотрясала все его тело. Сосланбек стоял чуть поодаль,
накинув шубу Бындза. Сам Бындз сбегал домой за сухой
одеждой и протянул другу узелок, но Сосланбек
молча отвел его руку. Прямо на него шел Михал.
Сосланбек верил в свою правоту и смело глядел
прямо в глаза Михала.
— Что сделали мы сыновьям Ботаса? За что они
хотят убить нас? Прямо хоть на улицу не
показывайся...— задыхаясь от быстрого бега, причитал
Михал, оглядывая односельчан и ища у них сочувствия.
Все молчали.
Вдруг Сосланбек сорвался с места и побежал. Но
побежал не в село, а на противоположный берег,
вверх по течению Арафа. Бындз бросился за ним,
догнал и, не спрашивая, куда он идет, отдал другу узел
с одеждой.
Сосланбек быстро шагал по глубокому снегу,
проваливаясь по пояс, и скоро скрылся среди больших,
покрытых инеем деревьев, которые росли по берегу
реки. Куда он шел, мокрый, замерзший, голодный, он
и сам не знал. Дойдя до древней, неизвестно кем и
когда- вырытой пещеры, мальчик остановился и,
видимо что-то решив, юркнул в нее. Сюда не проникал
ветер, пол был устлан сухим сеном, — видно, летом
кто-то ночевал здесь, — и Сосланбеку показалось, что
в пещере очень тепло. Он переоделся и зарылся в
сено, стараясь хоть немного согреться. Невесело было
на душе у Сосланбека. Мрачные мысли одолевали
его. Как быть дальше? Куда идти? Что делать? Ко-
72

гда-то он мечтал стать абреком, собрать друзей и...
Вдруг его осенило: надо разыскать Гаппо и
рассказать ему все! Но что скажет Гаппо, узнав о драке на
реке? Он подумает, что все это озорство, и прогонит
брата... Вернуться домой? Нет, домой нельзя.
Крепко достанется ему от матери за эту драку.
«Пойду к кому-нибудь из родичей, попрошу
поесть»,— решил Сосланбек и вылез из пещеры.
Стемнело. На реке ни души, все разошлись по
домам. «Забыли обо мне...» — с горечью подумал
Сосланбек. Ему стало обидно, что его никто не ищет.
Придя в село, он подкрался к дому Байматон и,
тихонько прошмыгнув в дверь, остановился в
коридоре. Прислушавшись, он остолбенел от изумления —
за стеной раздавался знакомый голос, это был голос
Гаппо. Сосланбек испугался, постоял с минуту в
нерешительности у дверей, не зная, как быть дальше.
— Пойду обратно в пещеру, буду там жить! —
тихо сказал он.
6
Из пещеры хорошо видно село. Зарывшись в сено,
Сосланбек глядел на мерцавшие вдалеке огоньки,
на знакомые с детства домики селения и раздумывал
о своей судьбе. Низкий туман, с вечера заполнивший
ущелье, поднялся, на небе загорелись звезды.
Вон прямо перед ним крытый железом
двухэтажный дом Михала. Там сейчас сидят в тепле, едят
жирный ужин и судачат о том, что случилось
сегодня; жалеют Васила, проклинают Сосланбека. А вот
третий от поворота — их дом, низенький,
неприглядный. Там дует в щели холодный, пронизывающий
ветер, он завывает по углам... Но как бы хотелось Со-
сланбеку сейчас очутиться дома! Мать и Фырда
сидят у очага и ждут, когда сварится фасоль, —
каждый вечер едят они на ужин фасоль. Думают ли о
нем? Беспокоятся ли? Гаппо тоже нет дома, и
женщины сидят молча, угрюмые. Фырда — по
обыкновению на низенькой скамеечке, она пристально смотрит
на огонь и молча думает о чем-то своем. О чем она
73

думает длинными зимними вечерами? Наверное, о
новом платье... Сосланбеку всегда были непонятны
эти ее девчоночьи мечты. А мать помешивает воду в
котелке... Почему Гаппо в селе? Как он решился
прийти? Ведь полиция ловит его. Впрочем, он
большой и сильный, он может никого не бояться!
Взгляд Сосланбека рассеянно скользит по
крышам домов. В стороне от села, за околицей, стоит
крохотный домик, сплетенный из ветвей и обмазанный
глиной. Там живет одинокая вдова Саринка Зортова.
После смерти мужа осталась Саринка одна с двумя
сыновьями. Выросли дети и вдруг в один год оба
погибли— младший умер от болезни, а старшего убили
в лесу. Кто его убил и за что — так никто и не
дознался. Люди думали, гадали, и вдруг кто-то
вспомнил, что давно-давно ходил в селе слух, будто
Саринка колдунья. И решили люди, что сына ее убил тот,
кому она принесла несчастье, а может, тот, у кого
она, обернувшись волком, таскала скот. Чего только
не рассказывали злые люди про бедную Саринку!
Говорили, что накануне Нового года садится она на
кочергу и вылетает через дымоходную трубу. Набрав
полные сумки еды, она будто бы разбрасывает ее по
улицам села, и тогда выдается богатый, урожайный
год. А если разозлилась Саринка, то и несчастья
накличет— хлеб градом побьет, нападет мор на скот,
люди будут болеть и умирать.
А еще рассказывали, будто бы, прокравшись на
мельницу, Саринка опускается в люк, оставляет там
свою одежду и оборачивается волком. И этот
ненасытный волк истребляет скот, пожирает людей.
После смерти сыновей совсем не стало Саринке
житья. Случись в селе какая беда, во всем обвиняют
колдунью. Не раз порывались убить ее, сжечь дом,
но старики вставали на ее защиту и не давали
совершиться преступлению.
Совсем одна живет Саринка, никто к ней не
ходит, никто к себе в дом не пускает. «Пусть к
нечистым духам в гости ходит...» — говорили
односельчане.
Взошла луна, круглая, белая. Снизу доносился
74

глухой рокот реки. Чувствовала река приближение
весны, тесным стал ей ледяной наряд — вот и
ворчала она, стремясь вырваться на свободу. Над домами
поднимался сизый дымок, но едва показывался он из
трубы, как ветер с яростью кидался на него и
уносил куда-то далеко-далеко. Лениво пролаяла старая
собака, тихонько взвыла, и тотчас же ответила ей
вторая, третья — волна лая прокатилась по селу...
Мысли Сосланбека путались, связь между ними
терялась, его клонило ко сну. Но холод все сильнее
пробирал тело, закоченели руки, ноги. И все же
усталость взяла свое: навалив на себя побольше сена,
мальчик заснул.
7
Сосланбеку казалось, что спал он очень долго.
Пробудил его протяжный женский крик. Он поднял
голову, огляделся. Луна висела все так же низко над
крышами домов — значит, прошло всего несколько
минут. Мальчик прислушался — тихо. Он уже снова
стал задремывать, но голос зазвучал совсем
близко— его звали по имени.
«Меня ищут...»—подумал Сосланбек. Он понял,
как беспокоятся мать и сестра, представил, как
бродят они ночью на ледяном предвесеннем ветру,
проваливаясь в колючий, слежавшийся снег, и ему стало
жаль их. Пока Сосланбек не знал, что его ищут, ему
было обидно, он жалел себя: вот, дескать, нет до него
никому никакого дела... А сейчас, услышав голос
матери, растерялся. Как же быть? Значит, не удастся
ему уйти к абрекам?
— Горе мне!—услышал он совсем близко.—
Куда пропал этот отчаянный мальчишка? Ведь
замерзнет где-нибудь, бедняга... Где искать его? О
господи, зачем ты создаешь таких несчастных, как я?
Или тебе приносят радость мои страдания?—в голо*
се Госки послышались слезы.
— Не надо, мама, не плачь, мы найдем его...
Смотри, вот следы на снегу—значит, он здесь про-
75

шел... А если его нет, соберем людей, пойдем в лес,
там найдем, ведь не провалился же он сквозь
землю!— уговаривала Фырда мать.
Сосланбек был зол на себя. Всем он приносит одно
только горе! Сейчас мать с Фырдой придут в
пещеру, а ему очень не хотелось, чтобы обнаружили его
убежище. Он быстро вылез из пещеры, спустился
немного вниз по обрыву и остановился. Вскоре мать и
сестра догнали его.
Увидев сына живым и невредимым, Госка тут же
забыла свой гнев и страх. Счастливая, кинулась она
к мальчику.
— О дорогой мой, как ты замерз! Да и голоден,
наверное, с утра ничего не ел... Погубите вы себя
своим озорством. Идем, дорогой, скорее идем! —
волнуясь, говорила она.
— Нечего его жалеть, пусть бы замерз совсем,
раз ему это нравится, — сердито сказала Фырда.
— А зачем тогда ты натравливала меня на
Басила?— обиженно спросил Сосланбек, словно хотел
часть своей вины переложить на сестру. — Сама
жаловалась: «Васил ругает меня, Васил дразнит...»
И тут вспомнила Фырда, как пришла в слезах
домой и рассказала брату, что ее обидел Васил. Ей и
в голову не приходило, что из-за нее затеял
Сосланбек эту жестокую драку. И хотя она была смущена
тем, что младший брат едва не погиб из-за нее, все
же девочку не могло не радовать, что обида ее
отомщена.
Ни слова больше не сказал Сосланбек. Угрюмое
выражение застыло на его лице, и он молча шел до
самого дома вслед за матерью и сестрой. Войдя во
двор, они увидели Гаппо, который стоял возле коня,
готовый тронуться в путь. Сосланбек испугался:
сейчас достанется ему от старшего брата! Но он
решительно пошел вперед, смело глядя в лицо Гаппо.
И Гаппо понял, что творится в душе Сосланбека. Он
сказал одобрительно-ласково:
— Знаю все. Это не озорство... Ты молодец!
Он хотел еще что-то добавить, но в это время со
стороны канцелярии, прорезая нОчную тишь, раздал-
76

ся звонкий цокот копыт. Гаппо вспомнил
предостережение старого Темсыра, что полиция в селе.
— Идите в дом! — сказал он, быстро оборачиваясь
к матери. — Если услышите стрельбу, прячьтесь.
Обо мне не тревожьтесь!
И, вскочив на коня, он выехал на улицу. Стук
подков гулко отдавался в ясном, морозном воздухе.
ГЛАВА ПЯТА
ДРУЗЬЯ
1
Выстрелы отдалялись, становясь все реже. Вдруг
со стороны леса подряд несколько раз прогрохотало,
и все смолкло. Только лай перепуганных собак еще
нарушал предрассветную тишь.
Госка стояла на крыльце и, опершись рукой на
стену, напряженно вглядывалась в темноту. Она все
ждала, что сейчас покажется всадник и сообщит ей
горькую весть о старшем сыне. От страха она еле
держалась на ногах. Фырда не отходила от матери —
она тоже очень боялась за брата. А Сосланбек, как
только раздались первые выстрелы, несмотря на
запрещение Гаппо, выскочил на улицу. «Гаппо —
герой! — с гордостью и невольной завистью думал он.—
Стать бы таким, как он, уйти бы вместе с ними!»
И он ругал себя за то, что не сказал брату о своем
желании: а вдруг тот взял бы его с собой!
Когда выстрелы стихли, Сосланбек решил, что
Гаппо и его товарищи ушли от погони, и вернулся во
двор.
— Идите спать, дети... — еле слышно прошептала
Госка.
На улице тихо: ни шороха, ни шелеста. Ночь
близилась к концу, а в доме Борзовых не спали.
Сосланбек и Фырда не ложились, ждали, когда придет мать.
А Госка все не шла со двора. Она боялась, что не
пройдет им даром это вооруженное столкновение. Ей
мерещилось, что вот-вот придут во двор стражники,
77

арестуют ее, заберут детей и будут держать их до
тех пор, пока беглецы не сдадутся полиции. Госка
знала, что начальники часто прибегали к таким
подлым мерам.
Но Мусса тоже хорошо знал об этом. И уже
подъезжая к лесу, он крикнул преследователям:
— Если посмеете тронуть наши семьи, жестоко
раскаетесь!
То ли угроза подействовала, то ли еще по какой
причине, но полиция в эту ночь не появилась в доме
Госки. И все же Госка и Фырда не спали до утра.
Только Сосланбек, измученный событиями этого
бесконечного дня, заснул, облокотившись на спинку
кровати.
Но, проснувшись утром, он обнаружил, что лежит
в своей постели, укрытый поверх изодранного одеяла
шерстяным материнским платком. «Неужели я так
крепко спал, что не почувствовал, как меня
укладывали?»— с досадой подумал Сосланбек. Он
представил себе, какой он был вялый и беспомощный во сне,
и ему стало стыдно. И он завернулся с головой в
одеяло.
Вдру1 со двора донесся приглушенный говор.
Сосланбек осторожно высунул голову из-под одеяла.
В комнате никого не было. Он сбросил одеяло и
выглянул в окно. Во дворе, стоя под самым окном,
Госка разговаривала с Михалом. Первой мыслью Со-
сланбека было, что Михал пришел скандалить.
Поборов страх, он прислушался.
— Да не такой он маленький, Госка, как тебе
кажется, — спокойно убеждал Михал. — Ему тринадцать
лет, а в тринадцать лет другой уже кормит семью.
— Слабый он, где ему выдержать тяжелый
батрацкий труд?! Да если бы и сильным был, все равно
не отдала бы я его в батраки, пока жива...
— Или считаешь ниже своего достоинства, чтобы
сын твой в батраках работал? — спросил Михал,
начиная сердиться.
— Что ж, ты прав, не сочти за обиду! Бедно
живем мы, но пока ни к кому в услужение не ходили.
78

— Вспомни, Госка: Сосланбек меня камнем
ударил, ребенка моего чуть не погубил. Я мог бы прийти
к тебе и устроить большой скандал. Или ты думаешь,
что нет у меня силы отомстить вам? Но я не хочу
раздоров. Я понимаю: ребенок и созоровать может по
недомыслию. Сосланбек — мальчик здоровый,
сильный, вот и не знает, куда силу свою девать. Надо его
к делу приставить, тогда он успокоится. А в вашем
хозяйстве — не прими за оскорбление — какая
работа? Отпусти мальчика ко мне. Я тоже его сверх сил
работать не заставлю. Демид, мой работник, стар
стал, долго не проживет, вот пусть сын твой и
помогает ему — за скотом присмотрит, дров наколет. Какая
еще зимой работа! Если бы вместо Демида был у
меня сильный мужчина, мне бы второй батрак и не
понадобился. Но молодого я на строительстве
черепичного завода поставлю, он там нужен...
— Оставим этот разговор, Михал. Не отдам я
тебе своего сына, не бывать ему батраком, даже если
нам пришлось бы с голоду помирать!
— Напрасно! Конечно, я не могу тебе обещать,
что он у меня состояние заработает, а все же был бы
к делу пристроен. А так он у тебя совсем избалуется.
Пока он людям подбородки разбивает, а там,
глядишь, и за головы примется — не сдобровать тогда
всей вашей семье! Неизвестно, когда Гаппо сможет
домой вернуться, хозяйством заняться, а лишняя
копейка в доме не помеха. Соглашайся, Госка...
Долго еще уговаривал Михал, но Госка твердо
стояла на своем. Наконец, досадливо пробормотав
что-то, Михал ушел.
У Сосланбека от тоски заныло сердце. Не работа
пугала его, нет, любой труд ему под силу. Но пойти
в батраки к Михалу — это значило попасть под власть
Васила. Этот ненавистный будет командовать,
издеваться, гонять на работу, попрекать каждым куском.
Нет, лучше смерть, чем такой позор! Он не пойдет к
Михалу, даже если бы мать сто раз согласилась.
И как же был он благодарен ей за то, что она наотрез
отказалась!
Госка вернулась со двора озабоченная. Ничего не
79

сказала она Сосланбеку о разговоре с Михалом,
только упрекнула сына — поздно, мол, а он еще не встал,
лошадь и корова не кормлены, не поены.
Сосланбек быстро оделся и побежал в конюшню.
Принес сена, натаскал воды. Старая Копа хоть и
поднялась на ноги, но до сена не дотронулась, только
выпила немного воды. Сосланбек взглянул на нее и
испугался: лошадь стояла понуро, опустив голову,
тихонько похрапывала, а из больших мутных глаз ее
катились крупные слезы.
2
Вернувшись в дом, Сосланбек сказал матери, что
старая Копа заболела. Госка встревожилась и
поспешила в конюшню.
«Плохо дело, — подумала она, взглянув на
лошадь. — Надо звать лекаря Галаду».
Пришел Галада, посоветовал напоить лошадь ара-
кой двойной крепости и растереть живот. Так и
сделали. К вечеру Копе стало лучше, она даже поела
немного, и Госка успокоилась.
Короток зимний день. Провозившись с больной
Копой, Сосланбек и не заметил, как стемнело. Он
даже на улицу выйти не успел. А ему очень хотелось
повидаться с товарищами, узнать, что говорят о
вчерашней драке на реке. Особенно хотелось Сосланбеку
встретиться с Бындзом. Бындза все любят, говорят с
ним по душам, и потому он всегда знает все новости.
И Сосланбек торопился скорее управиться с
хозяйственными заботами.
Когда он тащил по двору огромную охапку
кукурузных стеблей, кто-то тихо окликнул его из-за
забора. Положив охапку на землю, Сосланбек побежал
на зов. Подойдя к плетню, он увидел сквозь
широкую щель серые глаза Бындза.
— Выйди на улицу, — горячо шептал Бындз, —
мне надо что-то сказать тебе...
— Лучше ты зайди во двор!
— Ну хорошо, я зайду, только чтоб нас никто не
видел и не подслушал...
80

Бындз ловко ПереЛез через плетень. Мальчики
вместе прошли в конюшню, положили корм скоту. Со-
сланбеку не терпелось узнать новости, но Бындз
решительно заявил, что пока вся работа не будет
закончена, он ни о чем говорить не станет.
Наконец все дела были закончены, и Бындз,
беспокойно оглядевшись — не слышит ли их кто? —
сказал:
— Васил против тебя ребят собрал, они и ко мне
приставали, потому что я всегда за тебя заступаюсь!
— Пускай хоть целую армию собирает, не боюсь
я его!—высокомерно заявил Сосланбек.
Он почувствовал гордость: если Васил собирает
против него ребят — значит, боится его, не надеется
справиться один. Сосланбек гордо поднял голову, но
тут же подумал, что ему одному тоже не справиться
с целой оравой, и радость его померкла.
— Ты не шути, — продолжал шептать Бындз, —
вот окружат они тебя все, что тогда делать будешь?
Тут и моя заступа не поможет.
— А если они тебя тронут, я им такое покажу! —
продолжал хорохориться Сосланбек. — Видно, головы
у них чешутся — что ж, можно и почесать.
Однако в глубине души его шевелилась тревога.
Бындз понял, что происходит с товарищем, и
сказал, ободряя:
— Если ты за меня заступишься, а я за тебя,
значит, мы тоже вдвое сильнее станем. Вот я и пришел
к тебе поговорить: если бы нам еще хотя бы двух
ребят на свою сторону сговорить, тогда никто с нами
не справится. Вот я и думаю: Асланбек — раз, Ан-
кал — два, Быдзита и я — пять, то есть не пять, а
четыре, ну, да это ничего, все равно много! — Он
говорил сбивчиво, волновался. Сосланбек молчал,
размышляя о чем-то. Бындз терпеливо ждал ответа.
— Надо с ними встретиться сегодня же, —
наконец проговорил Сосланбек.—Мы должны быть
готовы к бою в любую минуту.
— Я уже говорил с Быдзитой и с Анкалом, они
согласны!— быстро сказал Бындз. Его и без того
большие серые глаза стали еще больше и сияли от радо-
6 Д Мамсуров
81

сти.— Хочешь, я сейчас соберу их? — Он
переминался с ноги на ногу, готовый броситься исполнять
поручение друга.
— Что ж, собери...
— Где?
— Под навесом магазина Андзе.
Сосланбек не успел договорить, как Бындза и след
простыл.
Госка позвала Сосланбека ужинать. Уже
сварилась неизменная фасоль, но сегодня Госка забелила
ее молоком — так хотелось хоть чем-нибудь
побаловать детей. Сосланбек ел молча и думал о
предстоящей встрече с товарищами. Как это хорошо придумал
Бындз! Теперь они все будут делать сообща. И
главным, конечно, станет он, Сосланбек. Все должны его
слушаться. Василу и его компании они и на улицу
не позволят высунуться. Вот только Анкал не очень
надежен, он всегда на сторону сильного
перекидывается. Но зато никому из сверстников не удавалось
осилить его. Асланбек намного старше их всех и
навряд ли согласится пойти на сговор с ними. Зато если
кого-нибудь несправедливо обижают, Асланбек тут
как тут, всегда готов заступиться за обиженного.
Раздумывая обо всем этом, Сосланбек ел
медленно. А с улицы снова послышался голос Бындза.
Сосланбек даже удивился: как это он успел так быстро
оповестить всех? Проглотив последний кусок,
Сосланбек выбежал на улицу и увидел рядом с Бындзом
Анкала и Быдзиту.
— Асланбека дома нет, — огорченно сообщил
Бындз.
— Ну, ничего, пока и нас хватит! — решил
Сосланбек. В душе он даже был рад, что Асланбек не
пришел. Ведь приди Асланбек, конечно, главным
выбрали бы его.
Мальчики шли гуськом по узенькой, протоптанной
в снегу тропинке к верхней окраине села. Жажда
подвигов и сознание торжественности совершающегося
переполняли гордостью и решимостью их
мальчишеские сердца. Ледяной ветер обжигал щеки, но они не
9щущали холода и твердо шагали вперед. Сосланбек
82

слушал, как в такт бьющемуся сердцу поскрипывает
под ногами снег, и думал о том, что никогда они еще
не были так сильны и уверены в победе, как
сегодня, — ведь теперь их четверо! Четверо верных друзей,
а с друзьями ничего не страшно.
Отойдя довольно далеко от села, Сосланбек
свернул с тропинки и решительно направился туда, где в
белом лунном свете чернела старая мельница. Он шел,
увязая по колено в снегу, прокладывая дорогу
товарищам, шел, смело глядя вперед. Ребята в
торжественном молчании следовали за ним.
Мельница эта вот уже десять лет как не
работала. Когда-то она принадлежала Налыку Бицоеву, но
он бросил ее, несмотря на то что она была вполне
исправн'а. А бросил он ее вот почему. Он был тогда
еще совсем молод, недавно женился, и родился у него
желанный первенец. Полтора года было мальчику,
когда мать пришла с ним на мельницу. Оставив
малыша, она выбежала, чтобы отвести воду из люка.
Ребенка заинтересовали жернова, он потянулся к ним,
но жернова, словно алчные звери, захватили в свою
пасть его маленькую ручку, и когда мать вернулась,
то увидела на стене расплющенное тельце своего
сына.
Налык прогнал из дома жену и навсегда закрыл
мельницу. Вот уже много лет, как никто даже и
близко не Цодходил к ней. Людям и впрямь стало
казаться, что на мельнице этой свила гнездо беда, даже
разрушить ее никто не решался: а вдруг пойдет беда
бродить по селу? Так и стояла мельница
заброшенная, никому не нужная. Только года два назад
заночевали тут какие-то проезжие и оставили на полу
ворох сена, служивший им постелью.
И вот сегодня, после многих-многих лет, со
скрипом отворилась дверь и четверо мальчиков
решительно переступили порог мельницы. Здесь было очень
холодно, но все же стены защищали от ветра.
Ребята хотели разжечь костер, но побоялись, что в
селении увидят огонь, испугаются и прибегут сюда.
Усевшись рядком, они прикрыли сеном озябшие ноги и
долго сидели в молчании.
6*
83

— Зачем мы пришли сюда? — шепотом, словно он
боялся спугнуть мысли товарищей, спросил Анкал.—
Что мы здесь потеряли?
Долго никто не отвечал ему. Наконец Сосланбек
сказал:
— Ты спрашиваешь, зачем мы пришли сюда?
Что ж, я отвечу. Посидим здесь, расскажем друг
другу сказки и разойдемся по домам...
Сосланбек чувствовал, что говорит не то, но не
знал, как объяснить ребятам все, что он сейчас
переживал. Поймут ли его товарищи? Не посмеются ли
над ним?
— Верно, давайте рассказывать сказки! —
подхватил Бындз, которому хотелось, чтобы все
совершалось немедленно, сидеть столько времени
неподвижно было для него сущим мучением.
Лучшим рассказчиком среди ребят считался Быд-
зита, и Бындз уговорил его первым начать сказку.
Быдзита согласился. Он рассказывал о какой-то злой
мачехе, которая, овдовев, потребовала, чтобы
батраки убили ее пасынка. Но батраки пожалели
мальчика, унесли его в лес и там спрятали. А мальчик
провалился сквозь землю и упал прямо в дом к богачу.
Богач взял сироту к себе. Мальчик вырос, полюбил
дочь знатного человека, женился на ней и вместе с
красавицей женой вышел из-под земли на свет
божий...
3
Внимательно слушали ребята рассказ Быдзиты.
Только Сосланбек то и дело упускал нить
повествования— он все не мог придумать, как заговорить с
товарищами о самом главном. Наконец Быдзита
закончил сказку, и ребята молчали, размышляя над
тем, что только что услышали. «Значит, сказка
понравилась!— подумал Сосланбек. — А что, если я
тоже расскажу им сказку?»
И он рассказал сказку о двух друзьях. Сказку эту
он выдумывал тут же, слово за словом. Ведь
недаром он так часто слушал старого Темсыра!
84

— Жили на свете два бедных мальчика. Однажды
дали они друг другу клятву верности. И с тех пор все
делали вместе, готовы были погибнуть друг за друга.
Много было у них врагов, но друзья всех побеждали,
потому что боролись всегда плечом к плечу. Но вот
один из них попал в беду. Когда шел он по лесу,
окружили его полчища врагов, начался бой, неравный
бой. Храбро сражался мальчик, много врагов убил,
но в конце концов все-таки стали недруги одолевать
его. И тогда попросил мальчик голубя: «Лети к другу
моему и скажи, что попал я в беду!»
Тут же явился второй мальчик и увидел, что
лежит его друг смертельно раненный, а враги со всех
сторон наступают на него. Кинулся мальчик на
врагов, снова разгорелся бой, неравный бой. Кровь залила
поле, земля покрылась мертвыми телами. Дотемна
длилось сражение, и пали в этом сражении смертью
храбрых два мальчика, два героя. Пришли на место
боя добрые люди и похоронили двух друзей. Прошел
год, на двух могильных холмах поднялись два
золотых дерева, такие высокие, что за вершины их
облака задевали. Говорили, что нет корней у этих
деревьев, а растут они прямо из сердец
мальчиков-храбрецов!
Затаив дыхание слушали ребята Сосланбека.
И только неугомонный Анкал то и дело восклицал:
— Вот это друзья! Это настоящие друзья!
Возгласы его разжигали воображение
Сосланбека, и он рассказывал все о новых и новых подвигах,
которые совершили его герои за свою недолгую
жизнь. Сказка становилась все страшнее и все
невероятнее, но тем больше нравилась она слушателям.
— Только верный человек имеет право
называться другом! — воскликнул Бындз, когда Сосланбек
окончил рассказ.
— Давайте и мы дадим клятву
дружбы!—предложил Быдзита, и голос его дрожал от волнения.
В эту минуту он готов был умереть за друзей, и
товарищи поняли его и поверили в искренность его
порыва.
— Но ведь их было двое, а нас че-етверо? — заи-
85

каясь, спросил Анкал. — Разве можно клясться
вчетвером?
— Ну и что же? — возразил Сосланбек. — Их
было двое, а нас будет четверо. Это даже лучше: нас
больше — значит, мы сильнее!
Бындз, которому всегда хотелось, чтобы все
совершалось тут же, потребовал, чтобы клятва была
принесена немедленно, здесь, на старой мельнице. Но
в сказках герои всегда клянутся на золотом поясе, а
на чем будут клясться они? И Бындз тут же
придумал — сказочный золотой пояс был заменен
обыкновенным кожаным ремешком. Бындз снял его с себя и
с готовностью протянул Сосланбеку. Оставалось
только произнести слова клятвы.
Не раз слышал Сосланбек от старого Темсыра
рассказы о том, как клялись сказочные богатыри.
Слова клятвы были всегда одни и те же, и
Сосланбек хорошо помнил их. И, положив руку на ремешок,
он заговорил торжественно и серьезно:
— Мы четверо, Борзов Сосланбек, Кантаев Бындз,
Кантаев Быдзита и Зортов Анкал, клянемся на этом
ремне всегда и во всем помогать друг другу! С этих
пор мы друзья навеки. Тому, кто нарушит клятву,-
пусть никто и никогда не подаст руки. И пусть у него
никогда не будет друзей! — произнес он самое
страшное осетинское проклятие.
Мальчики не раз слышали, как за пиршественным
столом произносят молитву старики, а молодежь
заключает ее коротеньким словом: «Аминь!» И они
хором вслед за Сосланбеком повторили:
— Аминь!
— И пусть его никто не любит!
— Аминь!
— И пусть он живет в позоре и смерть его будет
позорной!
— Аминь!
Сосланбек не мог ничего больше придумать,
помолчал, держа в руке серебряную пряжку ремешка,
потом поднес ее к губам и, поцеловав, передал Бынд-
зу. Тот тоже приложился к неч губами и отдал соседу.
Клятва словно породнила ребят. Им казалось, что
86

они соединены навеки нерушимо. Теперь им ничего
не страшно! Никто не назвал имени Басила, но все
понимали, что объединились они для борьбы с ним
и его приспешниками.
4
Сосланбек вернулся домой поздно ночью. Ставни
были закрыты, но сквозь щели пробивался слабый
желтоватый свет, — значит, мать и сестра уже легли,
но лампу не погасили, а только прикрутили фитиль.
Сосланбек тихонько, чтобы не будить их, разделся и
юркнул в постель. Но сон не шел к нему. Он все
вспоминал торжественную клятву. Красивая она
получилась! И как понравилась товарищам!..
Наконец он задремал, но вдруг его словно кто в
бок толкнул: Копа больная, надо бы пойти в
конюшню, посмотреть, что с ней! Но в доме, холодно,
Сосланбек только начал согреваться, вставать не
хотелось, и, повернувшись на другой бок, он крепко уснул.
Ночью ему приснился страшный сон. Будто
ломится к ним в дом высокий человек, весь в черном. Гаппо
дома нет, а у Сосланбека от ужаса руки и ноги
отнялись, он пытается подняться и не может. Черный
уже вошел в дом, мать и Фырда смотрят на него
широко раскрытыми от ужаса глазами и почему-то
тоже никуда не бегут. А черный все наступает на них,
сейчас убьет и мать и сестру. Они громко плачут, а
Сосланбек ни рукой, ни ногой двинуть не может...
Проснулся он весь в липком поту и наяву услы-
ллал громкий плач — плакали мать и Фырда.
Поначалу ему показалось, что это все еще длится ночной
кошмар, надо сделать усилие и кошмар рассеется,—
но нет, плач не прекращался, и доносился он из
конюшни.
Сосланбек вскочил и, накинув шубу, побежал гуда.
На полу, вытянувшись от стены до стены, лежала
старая Копа, ее длинные, худые ноги, много
поработавшие за тяжкую лошадиную жизнь, казались
деревянными, в глазах застыла смертельная муть. Нет,
Копа никогда не брала призы на скачках, но хозяин
87

всегда был доволен ее честной и скромной работой.
Когда-то она была сильной, выносливой лошадью,
работала, не зная усталости. И вот лежит теперь
бездыханная. С тоской смотрели на нее заплаканными
глазами Госка и Фырда. Еще одно горе обрушилось
на них. А Сосланбек, хотя и был опечален смертью
лошади, все же не мог понять, почему так убиваются
мать и сестра. Не знал он, что пройдет немного
времени и та тяжесть полевых и домашних работ,
которую незаметно и верно везла на себе старая Копа,
ляжет на его плечи, на плечи матери и сестры.
Но сейчас он как-то не думал об этом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
САМОЕ ЗАВЕТНОЕ
Когда пронесся слух о том, что добродушный
балагур Аксо ушел в горы с абреками, не было в селении
человека, который от души не посмеялся бы над этой
новостью.
— Зачем? — пожимали плечами люди. — Разве
его арестовали бы? Кому не известно, что Аксо и
мухи не обидит? Да и где ему запастись храбростью,
чтобы стать абреком?
Но напрасно смеялись люди. Аксо мужественно
держался во время схваток с врагом. Трудна и
опасна жизнь абрека, но какие бы трудности ни
приходилось переносить Аксо и его товарищам, какая бы
опасность ни угрожала им, всегда у Аксо были про
запас веселая шутка и острое слово. Не раз
заставлял он от души хохотать приунывших товарищей.
И сам смеялся громче всех.
Мусса знал, что односельчане любят балагура
Аксо, и потому часто посылал его в село с
поручениями. И Гаппо и Мусса верили — никто не выдаст Аксо.
Правда, стражники могли приметить его и пойти по
следу. Но не так прост Аксо, чтобы стражникам
удалось обмануть его, он приведет их куда угодно, толь-
88

ко не к месту стоянки абреков. Да и абреки слишком
часто меняли места своих стоянок, где уж
неповоротливым стражникам угнаться за неуловимым Муссой!
Зима в этом году, казалось, навсегда решила
остаться в горах. Днем пригревало солнышко, а
ночью мороз опять сковывал землю. Люди в домах
зябко кутались в одеяла, а каково абреку, для которого
крыша — звездное небо, постель — скалы, а одеяло —
горный ветер! И немудрено, что, проснувшись
однажды утром, Мусса почувствовал, что голова его
раскалывается от боли, а мускулистое тело сотрясает
жестокий озноб. В горле пересохло, и Мусса, с трудом
ворочая языком, окликнул товарищей.
Гаппо вскочил, подбросил сучьев в огонь, потеплее
укутал Муссу. Но ни жаркое пламя костра, ни три
бурки, наброшенные на него, не могли унять озноб.
Весь съежившись, жался он к костру. Пришлось
отправить Аксо в селение за постелью.
Прошел день, стемнело — Аксо все не
возвращался. Мусса то забывался коротким, горячечным сном,
то вдруг, сбросив с себя бурки, приподнимался на
локте и с тревогой спрашивал:
— Почему задержался Аксо?
Гаппо молчал. Что мог он ответить? Впрочем,
Мусса и не ждал ответа. С тяжелым стоном валился
он на землю, и Гаппо снова укутывал его. Наконец
Мусса утих и перестал стонать. Гаппо взглянул на
него, но не мог понять, спит Мусса или нет, — ведь
изуродованный глаз его всегда был открыт, а
здоровый он часто закрывал, когда глубоко задумывался
о чем-либо. Склонившись над больным, Гаппо
прислушался— дыхание ровное, спокойное, видно сои
поборол болезнь.
Тишина. Гаппо подбросил в огонь сухую ветку,
рыжее пламя, похрустывая, набросилось на нее,
веселым роем взлетели в синюю тьму золотые искры,
рассыпались и погасли. Тоскливо на душе у Гаппо,
невеселы его мысли... Скоро весна. Много надежд
возлагал он на эту весну. Суждено ли им сбыться?..
Богата земля дяди Джамбота, а за обработку ее
Гаппо должен был получить половину урожая. Он
89

мечтал: отступит нужда от их порога, всю зиму будут
сыты они, а если выдастся хорошая цена на хлеб,
излишки можно будет даже продать. Гаппо поехал бы
в Кабарду и на вырученные деньги купил коня.
Хороши кони в Кабарде, цены им нет, и скакуны
отличные, и в работе выносливы...
Но была у Гаппо еще одна заветная дума, о
которой ни с кем, даже с любимой матерью, не
обмолвился он ни единым словом. Бережно хранит Гаппосвою
тайну, в ней все его счастье, вся его надежда, вся
радость.
Когда это началось? Гаппо и сам не мог бы
ответить. Давно, очень давно.
2
Однажды, когда Гаппо был еще совсем
маленький, отец спросил его шутя:
— Гаппо, когда ты вырастешь, кого возьмешь себе
в жены?
Гаппо плохо понимал, чего хочет от него отец, но,
не задумываясь, ответил:
— Любу!
Он назвал соседскую девочку, сверстницу, с
которой постоянно играл.
Ботас громко засмеялся, услышав ответ сына.
Пришла Госка — она ходила по воду — и, услышав,
что муж от души хохочет, спросила:
— Что это так развеселило вас, съесть мне ваши
болезни?
Ботас рассказал ей о разговоре с мальчиком.
Улыбнувшись, Госка сказала с укоризной:
— Будет тебе! Что он понимает...
Но наутро, добродушно посмеиваясь, она
рассказала об этом Сате, матери Любы, встретившись с ней
у колодца. Гаппо, держась за подол матери, непони*
мающими глазами смотрел на женщин: что так
рассмешило их? Сата потрепала его по щеке и сказала
ласково:
— А что ж, хороший растет у меня зять, Госка!
И потом долго дразнили Гаппо и Любу женихом
90

и невестой. Но годы шли, шутка эта стала
забываться, не помнил о ней и сам Гаппо. Да и мало ли забот
легло на его детские плечи после смерти отца...
Сата рано овдовела, и Люба росла сиротой.
Нелегко было Сате растить дочку, но красавицей
выросла Люба. Глядя на нее, никто не сказал бы, что
девушка эта приучена к самой тяжелой работе,—
так нежны и белы ее руки, так гибок стан, так
спокоен и ясен взгляд. Девушки с завистью любовались
ее рукоделиями, юноши заглядывались на
бело-розовое, с нежной родинкой на округлой щеке лицо.
Чего только не умела делать Люба. В доме у них
всегда чисто, обед хотя и не богатый, но вкуснее
редко где встретишь. А как ловка и проворна Люба на
поле! Но особенно славилась она своей игрой на
гармони. Казалось, попади гармошка ей в руки, так
сама запоет, заплачет на все лады. Но своей
гармошки у Любы не было, приходилось учиться на чужих,
от случая к случаю. И скоро все село заговорило о
том, как прекрасно играет Люба. Гордость за свою
единственную дочь переполняла сердце Саты, и как
было ей не порадовать Любу! С трудом скопила она
деньги и купила гармошку.
Теперь ни одно празднество в селе не обходилось
без Любы. Иной раз она бы и не прочь порезвиться
с подругами, а за ней присылают бричку или фаэтон
и везут на праздник — играть на гармошке. И так все
хвалили Любу, что многие девушки, раньше
считавшиеся хорошими гармонистками, обиделись и
невзлюбили Любу, а были и такие, что вовсе отказывались
идти играть туда, куда приглашали Любу. Чего
только не говорили о Любе злые завистницы! И
выскочкой ее обзывали, и скороспелкой, и нескромницей.
А Люба и не подозревала, какие черные чувства
пробуждала ее игра в душах завистниц. Игра на
гармони доставляла ей наслаждение, и она играла, не
заботясь о славе. Постоянно бывая на празднествах,
сама она ни разу не танцевала — не пришло ее
время.
Как-то разнеслась по селу весть, что в скором
времени к Рамоновым, родственникам Саты, приедут
91

знатные гости из Ардона, а раз гости, значит и танцы
будут.
Еще за неделю до празднества пришла к Сате
одна из Рамоновых, Афинат, и сказала:
— Высокие гости из Ардона посетят наш дом,
будут среди них и офицеры. Почему бы тебе не
прислать к нам на танцы свою Любу?
Сата ответила с достоинством:
— Уж если пришло время дочери моей идти на
танцы, то первый раз придет она на ваше веселье —
ведь вы родичи наши.
С этого дня Сата стала наставлять дочь:
— Веди себя скромно. Помни: нехорошо
разглядывать людей. Когда стоишь в кругу с подругами,
разговаривать и смеяться недостойно воспитанной
девушке. Не двигайся с места до тех пор, пока юноша сам
не подойдет к тебе и не пригласит на танец.
Но вот наконец настал день, когда Люба должна
была впервые появиться на танцах. Как ждала Сата
этого дня, как готовилась к нему! Она сшила дочке
платье из серого шелка и расшила его голубыми
разлапистыми ветками. Не могла налюбоваться Сата на
свою единственную. Люба и впрямь хороша была в
новом наряде. Красная бархатная жилетка с
серебряными застежками плотно облегала ее высокую
девичью грудь, нежно-розовая юбка, надетая поверх
платья мягко подчеркивала стройность гибкого стана.
«Чем бы еще украсить дочку в этот
торжественный день?» — подумала Сата и вспомнила: в
сундуке хранится шелковый платок. Давно не надевала
его Сата, очень давно, да, верно, и не понадобится
он ей никогда. И она с радостью подарила его
Любе.
Много женщин собралось в дом к Сате, чтобы
проводить Любу в ее первый выход на танцы. Каждая
старалась чем-нибудь помочь: кто волосы Любе
поправит, кто платье одернет. Не обошлось и без
мелких женских ссор: одна утверждала, что так лучше,
другая — что этак. Только сама Люба молчала;
казалось, она равнодушна была ко всей этой суете. Но
сердце ее замирало от страха.
92

Сата видела, как волнуется дочь, но ведь и сама
она была взволнована не меньше.
— Если пирующие поднимут тост за тебя, выйди
немного вперед, прослушай приветственные слова,
потом прими бокал и передай его тому, кто на танцах
самый старший, — торопилась Сата сделать дочке
последние наставления. — А когда старший возьмет у
тебя бокал, сделай два шага назад и слушай, что он
будет говорить в ответ...
С улицы донесся стук колес. Женщины бросились
к окну и увидели нарядную, выкрашенную в яркий
синий цвет тачанку, запряженную парой серых,
лоснящихся лошадей. В тачанке сидел Хестан Рамонов
и с ним две женщины.
— Люба, за тобой приехали, поторапливайся! —
сказала одна из девушек, окружавших Любу.
— Ничего, подождут, — возразила другая.
В комнату вошли женщины, что приехали за
Любой. Сата поднялась им навстречу. Бросив на дочь
исполненный гордости взгляд, она обратилась к
гостьям:
— Молода еще Люба, чтобы в тачанке
разъезжать, не велик труд пешком пройтись с подругами.
Благодарим за внимание, но пошлите тачанку за кем-
нибудь постарше...
Женщины согласились с ней, и тачанка уехала.
Двор Саты заполнился нарядно одетой
молодежью. Среди юношей был и Гаппо в своей
поношенной коричневой черкеске и в белом бешмете. Его
сафьяновые чувяки и ноговицы не отделаны ярким
узором, не блестят серебром черные ножны его кинжала.
Но, несмотря на скромный наряд, высокая, ладная
фигура юноши невольно привлекала к себе внимание.
Да и кто в селении мог лучше Гаппо спеть и
сплясать на празднике? Вот и уговорили его товарищи
пойти вместе с ними.
На пороге появилась маленькая девочка, она
бережно несла Любину гармонь. Юноши с нетерпением
поглядывали в открытую дверь, но оттуда долго
никто не показывался. Наконец, провожаемая добрыми
пожеланиями и благословениями, вышла на крыльцо
93

Люба и, плавно переступая, стала спускаться с
крыльца.
Чистый, будто сахарный, снег весело искрился под
яркими лучами зимнего солнца, и от ослепительной
белизны его еще прелестнее казалось лицо Любы.
Алый бархат жилетки бросал розовые отблески на ее
взволнованное лицо, серый шелк блестел и
переливался, и так же блестели и переливались большие
синие глаза девушки. Легкий платок, повязанный на
голове, открывал маленькие уши, нежно розовеющие
от мороза и от смущенья, — в них покачивались
большие серебряные серьги.
Гаппо смотрел на Любу и чувствовал, как все в
нем замирает от восторга. Неужели эту красавицу
когда-то называли его невестой?! Сердце его
заколотилось сладко и тревожно. Как это было давно! А
теперь разве найдется юноша, который не согласился
бы с радостью отдать Любе свое сердце? И где уж
тут бедняку Гаппо рассчитывать, что Люба выберет
его! Но, если правду сказать, Гаппо не раз замечал,
что Люба ласково поглядывает на него. Впрочем, они
ведь выросли вместе... Нет, Люба так хороша, не для
Гаппо родилась она на свет!
Гаппо задумался и не заметил, как очутился в
кругу танцующих. Юноши затянули песню, и только
когда кто-то довольно бесцеремонно толкнул Гаппо в
бок — тебе, мол, продолжать,— он очнулся и быстро
огляделся, чтобы удостовериться, здесь ли еще Люба.
Ему казалось, что, если он сейчас не увидит ее,
сердце его разорвется от горя. Люба стояла позади,
окруженная подругами, и при виде ее песня, словно
птица, рванулась из груди Гаппо.
Молодежь с пением и плясками направилась к
дому Рамоновых. Навстречу вышел сам хозяин, он
приветствовал гостей и пригласил их во двор, где
уже собралось много народу. Юноши
присоединились к мужской компании гостей, девушки — кжент
ской.
Дальние гости еще не прибыли, их ждали с
минуты на минуту. Молодежь встала в большой круг,
девушки — с одной стороны, юноши — с другой, и нача-
94

лись танцы. Гаппо, как младший, стоял в самом
конце цепочки, которую образовали юноши. Ему виден
был весь двор, и он заметил, что все
присутствующие— мужчины и женщины, старые и молодые —
поглядывают на Любу и оживленно переговариваются
между собой. А сама она, смущенная таким
вниманием, стояла не двигаясь, робко опустив свои
большие синие глаза. Только раз подняла она глаза, но,
встретив горячий взгляд Гаппо, тут же снова
опустила их. Как счастлив был Гаппо, поймав этот взгляд!
А вдруг ему еще раз выпадет счастье? И он
продолжал во все глаза смотреть на Любу. Словно
почувствовав его немую мольбу, она скользнула по нему
быстрым взглядом, и чуть заметная улыбка тронула
ее нежные губы. Люба тут же опустила голову, но
улыбка продолжала бродить по ее лицу. Какую бурю
чувств вызвала в душе Гаппо эта робкая улыбка!
Надежда, радость теснили его грудь, боязнь
поверить в свое счастье...
«Просто она растерялась — кругом столько чужих
людей, — вот и радуется, увидев знакомое лицо...» —
пытался охладить себя Гаппо.
Вдруг со стороны реки раздалось несколько
винтовочных выстрелов, возвещающих приближение
знатных гостей. Хозяева и их ближайшие родичи
вскочили на оседланных коней и поскакали вниз по
улице, навстречу гостям. Смолк конский топот, и
прерванные танцы возобновились.
Два раза танцевал и Гаппо. Но люди сегодня не
узнавали его. Куда девалась его былая лихость!
Казалось, что ноги и руки его одеревенели, оглушенный
нахлынувшими на него новыми чувствами, он словно
не слышал музыки.
— Эй, — кричали ему товарищи, — твой прадед
скончался очень давно! Или ты до сих пор носишь по
нему траур?
— Он такой вялый, словно отсырел, всю ночь
простояв под водосточной трубой! — слышались
насмешливые возгласы.
— Эй ты, а еще танцором зовешься!
Гаппо с равнодушной улыбкой слушал упреки то-
95

варищей. Он и сам понимал, что танцует сегодня
плохо, но что мог поделать с собой!
Послышались звуки гар^мошки и пение. Толпа
хлынула к воротам. По улице медленно двигался,
покачиваясь на рессорах, фаэтон, за ним — тачанка, а
еще дальше—бричка, доверху нагруженная
гостинцами. Встречающие под звуки музыки гарцевали на
конях вокруг фаэтона.
Кучер, увидев у ворот толпу, догадался, что этой
есть тот дом, куда направлялись его седоки.
Длинным кнутом вытянул он по спинам лошадей, те
рванули и помчались по улице, следом с грохотом
понеслась тачанка. Только лошади, впряженные в бричку,
по-прежнему шли размеренной рысью. Лихо
подкатив к воротам, .кучер хотел осадить лошадей, но
сильные, откормленные кони не слушались его. Он
изо всех сил натягивал вожжи, и наконец ему
удалось направить лошадей в ворота. Но от резкого
поворота фаэтон накренился, и девушка, сидевшая с
краю, громко охнув, вывалилась из фаэтона. Гаппо,
наблюдавший всю эту сцену, в одно мгновенье
очутился возле фаэтона и на лету подхватил девушку.
Под тяжестью ее он сам было пошатнулся, но, ловко
опустившись на одно колено, поставил девушку на
землю. Взглянув в ее искаженное испугом лицо, он
смутился и тихо прошептал:
— Простите меня, девушка... — За что,
собственно, просил он прощения, Гаппо и сам не знал.
8
Все это произошло так стремительно, что никто и
опомниться не успел. И только когда лошади были
остановлены и остальные девушки, сидевшие в
фаэтоне, благополучно сошли на землю, все поняли, от
какой страшной опасности спас девушку Гаппо. Самый
младший из прибывших гостей, красивый и стройный
юноша, легко спрыгнул со своего длинного,
поджарого коня с белым пятном на лбу, передал поводья
кому-то из встречающие и, поклонившись старшим,
подошел к Гаппо.
96

— Спасибо тебе за то, 4тб 1ъ! 1*ак ловок й
храбр, — сказал он. — Ты спас мою сестру...
— Не за что благодарить меня, — скромно
ответил Гаппо. — Разве ты сам не поступил бы
так же?
Он улыбнулся и только теперь взглянул на гостя.
Юноша был высок ростом, подтянут, лет ему,
наверное, столько же, сколько и Гаппо. Продолговатое,
благородных очертаний лицо тщательно выбрито, а
над еще по-юношески пухлой губой чернели мягкие
усики. Большие черные глаза умно смотрели на
Гаппо из-под густых, словно кистью наведенных бравей.
«А ты, видать, из нежно воспитанных, — подумал
Гаппо, с неприязнью разглядывая белые, холеные
руки своего нового знакомого. — У меня таких друзей
не бывает...»
Но не всегда верным бывает первое впечатление.
Гаппо понял это, ближе познакомившись с юношей.
Когда возобновились танцы, Гаппо и его новый
знакомый оказались рядом, среди самых младших.
Чуть поодаль, в группе, где собрались мужчины
постарше, Гаппо заметил высокого офицера. Его
золотые погоны тускло поблескивали на желтоватой,
тонкого сукна черкеске, газыри, сплошь серебряные,
с серебряными же цепочками, позванивали при
каждом его движении. На широком ремне сверкал
кинжал в золотой оправе.
— Кто это? — спросил Гаппо у своего соседа.
— Урусби Зембатов, — сдержанно ответил юноша.
Из этого короткого ответа Гаппо заключил, что
хоть гости и приехали вместе, они отнюдь не были
друзьями. И Гаппо не стал ни о чем расспрашивать
юношу.
Начались состязания в игре на гармошке. Одна
из приехавших девушек сыграла так хорошо, что
заставила всех замолчать. Гости гордо
переглядывались. Тогда кто-то попросил Гаппо передать гармонь
Любе. Но, хорошо запомнив наставление матери — не
брать гармони, пока не сыграют все девушки старше
ее, — Люба отказалась. Старшие девушки понимали,
что им не выиграть состязания, и тоже наотрез отка-
7 Д. Мамсуров
97

зались играть. Что оставалось Любе? Она приняла
гармонь из рук Гаппо.
Понимая, что она своей игрой должна защитить
честь родного селения, Люба играла самые любимые
свои песни и танцы. И девушка-гостья, еще
несколько минут назад глядевшая на всех гордо и
победоносно, становилась все скучнее, натянуто улыбалась,
а под конец ее густо напудренное лицо совсем
опечалилось.
Вдруг Гаппо заметил, как офицер Зембатов
взглядом указал на Любу своему соседу и о чем-то
спросил его, в восхищении покачивая головой,
— Сирота, из фамилии Джалиевых, — ответил
сосед. — Люба зовут ее.
— Какая девушка прозябает в этом глухом
углу! — воскликнул Зембатов. — Это жестоко. Я не
оставлю ее здесь, хотя бы мне пришлось расстаться
с погонами!
— С нашими юношами не так легко
состязаться,— возразил сосед. — У нас и здесь имеются люди,
достойные ее.
Зембатов ничего не ответил, только пристальнее
взглянул на Любу. Да что тут долго разговаривать!
Если такой блестящий офицер, как он, Зембатов,
пришлет сватов, разве девушка посмеет отказать ему!
К тому же Люба сирота, значит, его предложение
сочтут за великую честь. А ему нужна как раз такая
красавица жена...
4
Какой осетин может остаться спокойным, если
гость непочтительным словом обидит его родное
селение! Не мог успокоиться и собеседник Урусби Зем-
батова. «Надо сбить спесь с этого офицеришки, —
думал он, — пусть узнает, что и в «глухом углу» есть
настоящие джигиты!» И он обратился к Уруоби,
вежливо улыбнувшись:
— Прости, гость, мое неуместное слово, но
нехорошо как-то получается: мы веселимся, танцуем, а
кони наши мерзнут у коновязи. Почему бы нам не
98

расшевелить их? Пусть бы и они показали свою
прыть. Вам, гости, первое слово...
— Спасибо, — ответил Урусби. Ему понравилась
эта мысль. Он —офицер-кавалерист, почему бы не
удивить всех своим искусством! Но, как человек
воспитанный, он сказал: — Пусть хозяева укажут нам
путь, а уж гости не отстанут.
И вот гармошка заиграла песню конника, и на
дворе показался юноша верхом на кабардинском
скакуне, один из тех, что выезжали навстречу гостям.
Молодой наездник джигитовал неплохо, но Урусби
смотрел на него со снисходительной усмешкой. «Если
это лучший ваш джигит, — думал он, — то мне ничего
не стоит победить его!»
— Мои младшие, может, кто-нибудь из вас хочет
показать свое искусство? — спросил Урусби и
взглянул на юношу, стоявшего рядом с Гаппо. Но тот
молча отвернулся; это означало, что все гости уступают
столь почетное дело Урусби. — В таком случае, мои
младшие, я прошу вас привести мне моего
скакуна!—повелительно сказал Зембатов.
Новый знакомый Гаппо спросил у него:
— Скажи, ты не знаешь, куда убрали уздечки?
— Пойдем вместе поищем, — ответил Гаппо и
добавил:— А, видно, этот офицер хороший наездник...
— Да, он кавалерист! — сдержанно ответил
юноша. И Гаппо еще раз подумал: «Недолюбливает он
его...»
— А ведь я здесь гость в родном доме,—
улыбаясь сказал юноша.
— Как это в родном доме? — удивился Гаппо.
— Я — Рамонов Хадзимат из Ардона, только
родичи мои еще не знают о моем приезде, мы до сих
пор никогда не видели друг друга!
— Так пойдем, я тебя познакомлю с ними!
— Нет, не надо пока. Я попозже с ними
познакомлюсь. Ты лучше скажи мне, как тебя зовут.
— Борзов я, Гаппо.
По толпе прошел взволнованный шепот:
— Джигитует офицер Зембатов!...
Новость передавалась из уст в уста, о ней увле-
7*
99

ченно шептались женщины. Даже в дом дошла эта
весть, и те, кому не хватило места на галерейке,
припали к окнам.
Хадзимат вывел серого коня Урусби. Сбруя,
уздечка, седло — все сверкало серебром. Гаппо
удивлялся: где взял Зембатов столько серебра?
Подведя коня к Урусби, Хадзимат взялся за
правое стремя. Зембатов так ловко вскочил на коня, что
многим показалось, будто нога его вовсе не коснулась
стремени. Раздались одобрительные возгласы:
— Ай, молодец! Вот это лихо!
— Настоящий джигит! Ловок, испытан!
Похвалы горячили кровь самолюбивого всадника.
Заиграла гармонь, застучали в доски, конь
горделиво вскинул свою красивую голову, навострил
короткие уши, потом вдруг прижал их и испуганно
оглянулся на хозяина. Но всадник натянул поводья, взмахнул
плетью.
Трижды объехал Зембатов двор, горяча коня,
потом началась джигитовка. Вот он подскочил и сел
в седле спиной к голове лошади, подпрыгнул еще раз
я оказался в прежнем положении. Потом
приподнялся, уперся ногами в подушку седла и, вытянув вверх
руки, пустил коня галопом. Еще мгновение — и,
упираясь одной ногой в стремя, другой зацепился за луку
седла и так сделал несколько кругов по двору.
Восторженный гул прошел по толпе. Урусби
ловко соскочил на землю и бросил поводья Хадзи-
мату.
Гаппо посмотрел на толпившихся неподалеку
ребят. Заметив среди них Сосланбека, он сказал ему:
— Возьми и поводи коня, надо, чтобы он остыл.
— А сесть на него можно? — спросил Сосланбек,
умоляюще глядя на брата.
Гаппо понимал мальчика — в его возрасте он сам
любил покататься на лошади.
— Сесть можешь, но смотри пусти его шагом!
Радостно схватившись за стремя, Сосланбек
потянулся к седлу, но никак не мог забраться. Гаппо
засмеялся и, взяв брат^ под мышки, хотел подбросить
его на седло. Однако это удалось ему с трудом. «Ну
100

и здоров же парень, черт возьми! Растет не по дням,
а по часам!» — подумал Гаппо и сказал шутливо-
строго:
— Или ты сегодня весь запас хлеба съел, что
таким тяжелым стал? — Гаппо подал брату поводья.—
Это мой младший брат, — гордо сказал он Хадзи-
мату.
— Ишь молодец какой, на тебя похож! — ответил
Хадзимат.
— На таком коне стыдно джигитовать плохо,—
продолжал Гаппо. — Эх, жаль, мой верховой недавно
заболел, а то бы я показал этому офицеру, как надо
джигитовать...
Лицо Гаппо стало угрюмым. Ему было стыдно
лгать, но он боялся, как бы гость не посчитал его за
какого-то жалкого бедняка, у которого и коня-то
своего нет.
— А ты возьми моего, — предложил Хадзимат: он
понял, что Гаппо очень хочется показать свое
мастерство.— Возможно, что твой скакун лучше, но и мой
не плох...
Гаппо и вправду не терпелось досадить
чванливому офицеру, и он не стал долго раздумывать, хотя,
по обычаю, джигитовать на коне гостя не полагалось.
— А в дом твой конь пойдет?
— Пойдет куда угодно! Он подчинится твоей воле
беспрекословно, — ответил Хадзимат.
Когда Гаппо сел на коня, ему почудилось, что у
него выросли орлиные крылья и он сейчас взмоет в
небеса, — так был он счастлив. Заиграла гармонь,
конь встрепенулся под седоком. Гаппо плотнее уселся
в седле и поднял руку, чтобы поглубже надвинуть на
лоб шапку, но в это мгновение конь встал на дыбы,
и от неожиданности Гаппо чуть не слетел на землю.
Кто-то из женщин испуганно вскрикнул, но Гаппо
ловко схватил коня за гриву и туго натянул поводья.
Конь послушно опустил передние ноги.
Сначала Гаппо проделал все то, что перед ним
показал Урусби, только делал он это все гораздо
красивее и стремительнее. Потом, закрепив ноги в
стременах, откинулся назад, просунул голову между
101

задними ногами коня и коснулся руками утоптанного
снега. Конь галопом скакал по двору, и вдруг — надо
же случиться такому несчастью! — направился к
каменной ограде, готовясь перемахнуть через нее. «Вот
и конец!» — пронеслась короткая, как вспышка
молнии, мысль в голове Гаппо. И он прижался к животу
коня. Но еще мгновение — и конь легко перескочил
через ограду. Ожидая увидеть что-то страшное, все
кинулись к ограде. Конь галопом скакал по саду, а
Гаппо, целый и невредимый, уже сидел в седле, чуть
побледневший, но спокойный. Повернув коня, он
увидел взволнованные лица гостей и односельчан и
среди них оцепеневшее от ужаса лицо сестры Фырды.
Она вцепилась пальцами в щеки, рот ее был
судорожно открыт, — казалось, она вот-вот закричит не
своим голосом. Гаппо подбодряюще улыбнулся ей, но,
даже увидев улыбку брата, Фырда все еще не могла
поверить своему счастью и не знала, смеяться ей
или плакать.
— Посторонись! — крикнул Гаппо и ударил коня
плетью.
Люди расступились, и он перескочил через
ограду обратно во двор. Кто-то из гостей подбросил вверх
свою шапку, — по правилам джигитовки Гаппо
должен был на всем скаку выстрелить и попасть в
шапку. Это было очень трудно сделать, и Гаппо понял:
шапку кинул тот, кто недоволен тем, что Гаппо
вышел победителем в джигитовке.
— У него нет револьвера! Дайте ему
револьвер! — раздались возгласы.
Хадзимат поспешно расстегнул кобуру и, достав
револьвер, протянул его Гаппо. Тот на всем скаку
схватил оружие. И без того обозленный тем, что парень
из «глухого угла» победил его, Урусби с ненавистью
взглянул на Хадзимата.
А Гаппо, развернув коня, увидел снова взлетевшую
в воздух шапку, выстрелил — от шапки полетели
клочья. *■
Послышались одобрительные возгласы, смех.
Гаппо уже хотел закончить джигитовку — оставалось
тблько въехать в дом, — как вдруг сестра Хадзимата,
102

которую он спас сегодня, бросила ему белый платок.
Это была самая высокая оценка мужества джигита.
Счастливый, Гаппо поймал платок, сунул его за
пазуху и направил своего коня к высокому крыльцу.
Стоявшие на крыльце женщины разбежались в
разные стороны. Гармонь играла все задорнее, кто-то
захлопал в ладоши, и гул рукоплесканий прошел по
толпе.
— Слишком высоко крыльцо, не поднимется конь
на него! — крикнул кто-то.
Но Гаппо натянул поводья, конь рванулся вперед,
раздался дробный стук копыт по доскам, и Гаппо,
пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, въехал
в дом.
Тотчас же коня вывели обратно во двор, а через
некоторое время на пороге появился Гаппо. В одной
руке он нес большое деревянное блюдо, на котором
поверх трех обтекающих маслом пирогов лежал
жареный индюк, в другой — четверть араки.
Все восхваляли Гаппо за его ловкость и умение.
Даже Урусби нехотя протянул ему руку. Зато Хад-
зимат от души поздравил Гаппо с победой и
прошептал, наклонившись к его уху:
— Молодец! Поставил на место этого щеголя!
С этого мгновения навсегда почувствовали себя
друзьями Гаппо и Хадзимат, и все время, пока Хад-
зимат гостил у родных, он не расставался с Гаппо.
А когда пришло время расстаться, новые друзья
поклялись, что встретятся вновь. Не знали они тогда,
что не только на пирах и в дни веселья будет сводить
их жизнь.
После праздника в селе только и разговоров было,
что о Гаппо. Все хвалили его, восторгались его
мужеством. Но у самого Гаппо было неспокойно на душе.
Люба, красавица Люба заняла все его помыслы,
заполонила его сердце. Гаппо искал встречи с ней, но
ему никак не удавалось увидеть девушку.
Так прошло несколько дней, и однажды, возвра-
103

щаясь домой, Гаппо встретил Любу, она шла по воду.
Люба тоже заметила юношу и остановилась в
смущении. Только сейчас поняли они, как крепко связал
их тот навсегда им обоим запомнившийся день
праздника. Бесследно исчезли дети, которые в беззаботных
играх проводили вместе целые дни. Отныне по-иному
должны складываться их отношения. По-иному, но
как?
Гаппо первый нарушил молчание.
— Только раз показалась ты на танцах, но успела
вскружить головы всем парням. А бедные ардонские
гордячки и глаз поднять не посмели! — пошутил он.
Люба церемонно улыбнулась.
— Ты хочешь, чтобы я похвалила тебя? —
сказала она ласково. — Или не ты заставил опустить
голову офицера!
Но раненное любовью сердце юноши болью
отозвалось на эти слова. Ему почудилась в них скрытая
насмешка. «Конечно, ты прекрасно джигитовал, нона
чужом коне! Ты метко стрелял из револьвера, а чей
он?» Вот что хочешь ты мне сказать», — с горечью
подумал Гаппо. И правда, ничего нет у Гаппо, кроме
силы, ловкости и умения. Опустив голову, он угрюмо
побрел домой.
С тех пор ни ночью ни днем не забывал он о
девушке. Любовь, переполнявшая душу, делала его
счастливым, но все же горькие сомнения часто
застилали его счастье, как черные тучи застилают яркое
солнце. Гаппо понимал: есть много богатых парней,
которые за счастье почтут жениться на Любе, и
разве можно винить ее, если она отдаст им
предпочтение перед бедняком Гаппо! Каждый стремится к
лучшей доле, и кому есть дело до того, что в сердце
Гаппо, словно неиссякаемый горный источник, клокочет
и кипит любовь?
Всему помехой проклятая бедность. Значит, надо
вырваться из нищеты. Но как это сделать? Честным
путем не разбогатеешь. Воровать? Нет, отец его, Бо-
тас, всю жизнь славился среди людей своей
честностью, и Гаппо не посрамит имени отца. Иные бегут
на поиски счастья в Америку. Гаппо уже подумывал
104

о том, чтобы тоже устремиться на другой конец света,
но где взять денег на такую дальнюю дорогу? В долг
никто не даст.
Наконец ему улыбнулось счастье — земли дяди
Джамбота... Но явился пристав, стал оскорблять
людей, издеваться над ними, Гаппо не стерпел
несправедливости, и счастливые мечты растаяли, как
мартовский туман. И вот он сидит у костра, а рядом
лежит Мусса, знаменитый абрек, сваленный тяжелым
недугом.
Мусса ведь тоже пытался бороться с нуждой, а
что из этого вышло? Как жить, когда жизнь
несправедлива и жестока? Где найти правду? Неужели нет
ее на земле?
— Нет, так жить нельзя! — решительно прошептал
Гаппо. — Но что же делать?
Он взглянул в лицо спящего Муссы, освещенное
неверным светом костра. Его неподвижный, вечно
открытый глаз, отражавший багровые отсветы пламени,
казался налитым кровью. Гаппо стало не по себе, и
он отвернулся.
«Один человек не в силах изменить жизнь к
лучшему, — рассуждал он сам с собой. — Он может
только мстить. А что в этом толку? Это бесполезно. А раз
бесполезно, то для чего скитаться, терпеть лишения,
наводить'страх на людей и самому каждую минуту
подвергаться опасности?..»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
домой
1
'Раздался треск сучьев. Кто-то украдкой
подбирался к стоянке абреков. Услышав треск, Гаппо
вздрогнул от неожиданности и прислушался: шаги
раздавались все ближе и ближе. Может быть, это Аксо? Но
почему он так осторожно крадется? Да и прийти он
должен совсем с другой стороны...
«Может, стражники напали на след Аксо и обна-
105

ружили нашу стоянку?» — в тревоге подумал Гаппо.
Но рассуждать было некогда. Он быстро вскочил и
спрятался за кусты, держа наготове ружье.
Напряженно вглядываясь в темноту, Гаппо
заметил тень, мелькнувшую между деревьями. Видно
боясь, что его заметят в свете костра, какой-то
незнакомый человек прижался к высокому дереву и
тихонько с'вистнул.
Мусса заворочался и с тяжелым стоном сбросил
с себя бурки. Незнакомец свистнул еще раз, и Мусса
ответил ему таким же свистом. Пошатываясь от
слабости, он встал и огляделся. Увидев, что возле
костра никого нет, он сделал несколько шагов,
беспокойно озираясь, и позвал низким, срывающимся шепотом:
— Гаппо, где ты?..
Гаппо вышел из засады.
— Аксо не вернулся? — спросил Мусса.
— Аксо-то еще не вернулся, а вот какой-то
незнакомец пожаловал к нам и тебя вызывает, — ответил
Гаппо.
— Это я и так знаю. Ты подожди меня здесь!—-
И, взяв ружье, Мусса нетвердыми шагами
направился в ту сторону, откуда раздался свист.
Незнакомец вышел навстречу Муссе, и теперь
Гаппо увидел его лицо. Это был известный
кабардинский абрек Азнаур Коцов, когда-то он скитался
вместе с Муссой. Но Азнауру, так же как и Муссе,
разрешили вернуться домой, и вот уже скоро год, как
он живет в ауле. Гаппо с любопытством разглядывал
тонкое, продолговатое лицо Азнаура, его маленькие
серые глазки и длинную редкую бородку. Азнаур по-
показался Гаппо похожим на мышь, и он так
мысленно и окрестил его: «пшенная мышь».
1— Ой, уызынаша! — приветствовал Азнаур
Муссу, подходя к нему.
— Ой, алейкум салам! — ответил Мусса, и они
отошли в сторону.
О чем говорили между собой два знаменитых
абрека, Гаппо не слышал. Всегда, когда встречались
Мусса и Азнаур, у них начинался секретный
разговор, и Гаппо одолевали сомнения. О чем они говорят?
106

Если Мусса скрывает от него и от Аксо какие-то свода
дела, значит, он не настоящий товарищ! Почему он
не доверяет им? Или, может, относится к ним
свысока, считает, что они еще не заслужили его доверия?
Но такого отношения к себе Гаппо не простил бы
никому, даже Муссе. И сейчас, прислушиваясь к
долетавшим до него голосам, он думал, что надо прямо
спросить Муссу, о чем он говорил с Азнауром. Если
Мусса честно обо всем расскажет, значит, они по-
прежнему останутся верными товарищами, а если
ничего не ответит на вопрос Гаппо, их пути разойдутся
врозь!
Азнаур ушел, а Мусса вернулся к костру такой
угрюмый и расстроенный, что у Гаппо, несмотря на
твердо принятое решение, язык не повернулся
опросить, о чем говорил он с Азнауром. Мусса присел на
корточки перед костром и зябко закутался в бурки;
правда, на этот раз он накинул на себя только две, —
видно, озноб стал стихать. Тревога закралась в
сердце Гаппо: уж не случилась ли еще какая беда? Он
выжидательно глядел на Муссу: не расскажет ли тот
сам, что произошло? Но Мусса молчал, лицо его
словно окаменело, — казалось, он ничего не видит, не
слышит и не ощущает. Наконец губы его зашевелились,
какой-то сдавленный, похожий на стон звук вырвался
из груди, но лицо его по-прежнему оставалось
неподвижным.
— Такие дела... — растягивая слова, устало
проговорил он и плотнее закутался в бурки.
Невидящим взором скользнул он по лицу Гаппо,
лег и, опершись на локоть, продолжал глядеть на
пляшущее пламя костра. Гаппо (подкатил чурбак и
сел возле Муссы, подкладывая в огонь сухие,
хрустящие ветки...
2
Чугок сон абрека. Стоило где-то ©дали хрустнуть
ветке, как Мусса и Гаппо проснулись.
Прислушавшись, они поняли: кто-то быстрым, решительным
шагом приближается к ним. Может, это Аксо? Они пе-
107

реглянулись: ведь ждать можно было всего, жизнь
абрека полна неожиданностей и опасностей. Но вот
раздался условленный сигнал — это вернулся из
селения Аксо. Мусса с облегчением опустился на
землю и взглянул на Гаппо. Юноша понял, что надо
ответить на сигнал.
Время близилось к рассвету. Густой, холодный
туман окутал лес, он забирался под бурки, пронизывал
до костей. Но вот подул резкий ветер, разорвал
мутную пелену тумана, погнал его из леса. Туман уходил
нехотя, оставляя на ветвях рваные серые лохмотья.
Треск сучьев раздался совсем близко, и между
деревьями показался Аксо. За плечами у него
дорожные сумы. Спотыкаясь о пни и кочки, он спешил к
товарищам.
— Эй, где вы?! — раздался его зычный голос.—
Ваш посол успешно выполнил поручение и вернулся! —
весело крикнул он, увидев Муссу и Гаппо, и сам
рассмеялся своей шутке.
— Зачем кричишь так громко? Хоть мы и в
безопасности сейчас, но абрек всегда должен быть
осторожен!
— Э, какие мы абреки! Просто не дают нам
спокойно жить, вот мы... — Аксо не договорил и махнул
рукой. — Ну, ничего, дождемся и мы спокойной
жизни, — добавил он и опустил на землю тяжелые сумки.
— Какие новости в селе? — спросил Мусса.
— Самая интересная новость — вот! — Аксо вынул
из сумки четверть араки и высоко поднял ее над
головой. — Выпьем по чарочке, тогда и новости
расскажу. Я заморил вас голодом? Ну, ничего... Пей,
Мусса. Если уж арака тебя не согреет, то не помогут
тебе ни наш лекарь, ни кабардинский мулла.
Аксо всегда славился своей болтливостью, но в
это утро он был несносен, не закрывал рта ни на миг.
Гаппо догадывался, что он принес из села хорошие
вести, но ни о чем не спрашивал, да если бы и
спросил, все равно Аксо отделался бы шутками.
Гаппо принес охапку сухих сучьев и стал
разжигать потухший за ночь костер. Говорят, расторопному
ничего не стоит костер развести. И правда, никто бы-
108

стрее Гаппо не умел это сделать, недаром Мусса
всегда так хвалил его. Мгновение—и дрова запылали,
все подсели поближе к костру. Мусса выпил большой
рог араки и повеселел — болезнь отступила.
— Аксо, — обратился Мусса,—ты накормил нас,
напоил — спасибо тебе за это. Но почему не
рассказываешь, какие новости в селе?
— В селе ничего плохого за это время не
случилось. А новости? Что ж, есть одна хорошая новость:
нам разрешают вернуться домой, обещают, что не
тронут нас...
— Кто это тебе сказал?! — радостно воскликнул
Гаппо и взглянул на Муссу.
Тот угрюмо смотрел на огонь, желваки ходили у
него на скулах. Казалось, он не слышал новость,
сообщенную Аксо. Наконец, скривив губы, он произнес
медленно, словно разговаривал сам с собой:
— Не очень это радостная весть. Сегодня нас не
тронут, а завтра начнут над нами издеваться — мы
не вытерпим и опять вернемся сюда...
— Начальство посылает к нам Налыка, —
продолжал Аксо, не обращая внимания на слова
Муссы. — Сегодня он будет здесь...
— И ты сказал ему, где мы находимся? — зло
крикнул Мусса, но сдержался и заговорил более
спокойным тоном. Он понимал, что не из-за чего ему
ссориться с товарищами, а то они могут оставить его.
А одному абреку, без друзей, никак нельзя, тем более
что таких товарищей, как Аксо и Гаппо, нелегко
найти. И добавил более спокойным тоном: —Сейчас надо
выезжать на дело. Налык все равно не застанет нас
здесь. Сегодня полковник Белогорцев выведет на
послеобеденную прогулку своих скаковых лошадей —
мы должны забрать их!
Очень хотелось Гаппо и Аксо дождаться Налыка,
но они не посмели возражать своему старшему.
Однако Гаппо твердо решил вернуться домой. Скоро ли
еще представится такая возможность? Наступает
весна... Земля дяди Джамбота, будущий урожай,
Люба — все это сразу ожило в душе его.
109

3
Услышав во дворе цокот копыт, Сосланбек
выбежал навстречу брату и молча взялся за стремя. Гап-
по легко соскочил на землю.
— Как поживаете? — опросил он.
— Ничего.
— Я слышу в доме голос мужчины. Кто это?
— Налык. Он ездил в лес, не нашел вас и теперь
пришел к нам.
Гаппо обрадовался, узнав о приходе Налыка.
Поручив Сосланбеку расседлать коня, он вошел в дом.
Вдруг он услышал стук копыт и догадался, что это
Сосланбек решил прокатиться по улице. «Как он горд,
наверное, что сидит на таком скакуне!» — с улыбкой
подумал Гаппо.
А Налык между тем сообщил Гаппо условия, на
каких разрешают им вернуться к мирной жизни:
— Сдать оружие и коня — больше ничего от тебя
не требуется.
— Что ж, требования выполнимые, — согласился
Гаппо.
Правда, он полюбил своего коня, и жаль было с
ним расставаться, но что поделаешь! Зато он получит
возможность работать на полях дяди Джамбота и,
если хлеб уродится, осенью купит себе коня
получше этого...
Гаппо обещал Налыку, что выполнит требования
начальства и останется в селе.
Налык ушел домой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПРИШЛА БЕДА-РАСТВОРЯЙ ВОРОТА
1
Когда-то Джамбот в шутку сказал, что жажда
наживы— это род недуга. Но теперь, когда он вечером
ложился в постель и чувствовал, как; ноет от
усталости тело, ему было не до шуток. С утра до позднего
ПО

вечера Джамбот и сам не знал покоя и рабочим не
давал ни минуты передышки. Случалось, что рабочие,
вконец загнанные алчным хозяином, начинали
роптать, но Джамбот то ласковыми обещаниями, то
угрозами умел заставить их смириться.
Порою он опрашивал себя: «Зачем так спешить,
зачем так мучить и себя и людей? Ведь мое никуда
от меня не денется!» Болела спина, руки, ноли
казались налитыми свинцом, и Джамбот не раз принимал
решение: «С завтрашнего дня не буду так работать!
И людям надо отдохнуть...» С такой мыслью шел он
с утра на стройку лесопильного завода. Но стоило
ему подойти поближе к работающим, как благие
намерения улетучивались, он хватался за топор и...
возвращался домой затемно. Джамбот исхудал, лицо его
почернело.
— Что с Джамботом? — говорил Михал, сидя на
нихасе. — Или он решил из первых досок, что сойдут
о лесопилки, сколотить себе гроб? Зачем так изводить
себя? — спрашивал Михал, и трудно было понять,
жалеет ли он своего бывшего друга или издевается над
его не знающей предела жадностью...
Но люди знали: с тревогой в душе следит Михал
за тем, как быстро растут лесопильный завод и
вальцовая мельница Джамбота.
Какой бы усталый ни возвращался домой
Джамбот, он обязательно, несмотря на поздний час,
заходил к Гаппо и расспрашивал, как идет пахота,
глубока ли вспашка, мягка ли земля, не слишком ли
устают лошади. Расспросив обо всем и выслушав
заверения племянника, что все идет хорошо, успокоенный
и веселый шел домой. Хозяйским глазом осматривал
лошадей, и, убедившись, что лошади ничуть не
похудели, он снова и снова радовался, что не отдал
обрабатывать землю чужим людям. Только при мысли
о невестке темнела его душа. Какое счастье, если бы
Госка убралась к своим родным, а племянники
перешли к нему! Других таких работников не сыскать.
Джамбот злился, но вслух даже не заикался о своем
давнишнем желании. Гаппо уже почти жених, разве
111

он допусти?, чтобы мать вернулась в родительский
дом?
Джамбот не выделял племянникам определенного
участка, с которого они сняли бы урожай за свою
работу. «Если дети моего брата будут заранее знать
свои участки, — рассуждал он, — они их обработают
лучше». И когда Гаппо настаивал, чтобы дядя сказал
наконец, где обещанная им земля, Джамбот отвечал
уклончиво:
— Не все ли тебе равно? Земля как земля! Разве
земли, купленные у Моора, хуже тех, что между
двумя родниками? Пусть уродится хлеб, а там сумеем
поделить его, в обиде не останешься...
В душе Гаппо не соглашался с подобными
рассуждениями, но что он мог поделать? Так или иначе,
но работа эта была выгодна.
Трудовой день Гаппо начинался на заре.
Накормив лошадей, он запрягал одну из них, других
привязывал к задку арбы и, стараясь не шуметь, чтобы
не разбудить семью дяди, выезжал со двора.
(Впрочем, это было излишней предосторожностью, —
Джамбот обычно к этому времени уже был на стройке.)
Затворив за собой большие, выкрашенные в ярко-
красный цвет ворота, Гаппо проезжал по улице и
останавливался возле своего дома. Еще издали
заслышав стук копыт, Госка начинала будить Сослан-
бека.
Нелегкая это была задача! Сон не выпускал
мальчика из своих сладких объятий. Сосланбек
ворочался с боку на бок, бурчал что-то под нос и никак не
мог взять в толк, почему не дают ему вволю поспать.
Иногда он притворялся больным, но Гаппо быстро
разгадал эту немудреную хитрость.
— Не горюй, — говорил он весело, — на свежем
воздухе все твои хворобы как рукой снимет!
Сосланбек, заспанный, протирая кулаками
слипающиеся глаза, выходил со двора и влезал в арбу.
По дороге ,на поле он опять засыпал.
Однажды Гаппо, сидя в арбе, правил лошадью.
Она бежала легкой, размеренной рысцой.
Однообразное покачивание убаюкивало Сосланбека, и он креп-
112

ко спал, свернувшись на сене. Вдруг, оглянувшись,
Гаппо не увидел в арбе ни Сосланбека, ни сена. «Уж
не сбежал ли мальчишка?» —досадливо подумал
Гаппо, озираясь по сторонам. Нигде никого. Что делать?
Пришлось поворачивать назад в село. Проехав
метров двести, Гаппо увидел на дороге большую охапку
сена. «Может, это мое сено? — подумал Гаппо. — Но
где же мальчик?» Приблизившись, он без труда
разглядел брата — тот как ни в чем не бывало
продолжал сладко спать.
— Наказание мое!—заворчал Гаппо.—Да ты
живой или мертвый?!—И он стал что есть силы
теребить брата.
Наконец Сосланбек проснулся, встал и,
потягиваясь, сладко зевнул. Тут уж Гаппо не выдержал и
громко, от души, расхохотался. Усадив мальчика в
арбу, он строго-настрого наказал ему больше не
засыпать. Но едва они отъехали немного, голова
Сосланбека стала клониться, тело безвольно опустилось
на сено, и не прошло и минуты, как он крепко опал.
Гаппо оглянулся и, увидев спящего брата, только
улыбнулся и пустил лошадь медленным шагом.
2
Солнце поднималось все выше. Легкий туман
струился над согревающейся землей, таял в теплых
лучах, и вместе с туманом улетучивалась сонливость
Сосланбека. Со всех сторон слышался скрип колес,
раздавались громкие возгласы пахарей:
— Гей-го-го! Гей-го-го! — покрикивали они на
лошадей.
Сосланбек жадно слушал разноголосое щебетание
птиц, глядел, как, взмахнув крыльями, они взмывали
в бездонную синеву неба и вдруг камнем падали вниз,
исчезая в молодой зеленой траве. Эти чудесные
картины весны будили радость в сердце мальчика. В
такие минуты не было для него на свете ничего дороже
этой родной, весенним пухом зеленеющей земли,
бескрайнего безоблачного неба, недосягаемо далеких,
8 Д • Мамсуров
ИЗ

вечно белых вершин, сверкающих в утренних лучах.
И какая музыка могла сравниться с веселым
говором землепашцев, с их нестройными песнями,
возникающими то на одном, то на другом конце
равнины!
Но больше всего радовался Сосланбек тому, что
отныне он, как и Гаппо, стал настоящим мужчиной,
полноправным членом семьи. Он работает в поле —
значит, с ним не будут теперь обращаться как с
маленьким, о котором только и заботы, что накормить, а
одеть можно и в обноски, оставшиеся от старших.
Отныне он взрослый, и пришло время позаботиться и
о нем.
А как гордился Сосланбек, что Гаппо, как со
взрослым, советовался с ним по самым важным
вопросам! И, прежде чем ответить, Сосланбек оо всех
сторон обдумывал вопрос, заданный братом. И как
он бывал счастлив, когда ответы его приходились по
душе Гаппо!
Работать в поле было тяжело. Выхоленные кони
Джамбота легко шли в борозде, и Сосланбек еле
поспевал за ними. Прошлогодние сухие стебли и
колючие кустики ежевики до крови царапали босые ноги,
ранки болели и саднили, но он старался не обращать
на это внимания.
Дойдя до конца борозды, Гаппо останавливал
лошадей, чтобы дать им передохнуть. Братья садились
рядом. Только что вспаханная сырая земля приятно
холодила разгоряченное тело. Гаппо брал горсть
мягкой, влажной земли, тщательно разминал ее
пальцами и бережно сыпал обратно в борозду. Счастливая
улыбка бродила по его лицу; казалось, навсегда
отступили от него тяжкие заботы, и сердце его в такие
мгновения становилось мягким, как эта пушистая
горсть земли.
— Судя по всему, хлеба в этом году должны
уродиться на .славу, — вслух рассуждал Гаппо и тут же
обращался к Сосланбеку: — А как тебе кажется,
урожайный нынче будет год?
Сосланбек тоже брал в руку землю, так же,
как Гаппо, разминал ее и, делая вид, что размыш-
114

ляет, говорил глубокомысленно, как опытный
хлебороб:
— Что ж, пока все обещает нам богатый
урожай... — Что он подразумевал под словом «все», Со-
сланбек и сам не знал. Но раз спрашивают,, надо
ответить.
Сосланбек видел — Гаппо очень любит землю.
Самое прикосновение к ней радовало его. По вспаханной
земле ступал он тяжело, словно стараясь, чтобы ноги
поглубже ушли в мягкую, податливую почву. Теперь
Сосланбек знал: земля — богатство! Недаром так
часто вздыхал Гаппо, с озабоченным видом оглядывая
бескрайние пашни.
— Э-эх1 — говорил он сокрушенно. — Земля —
мать наша, и несчастнее сироты тот, кто ее не имеет.
Быть хозяином таких тучных земель — есть ли на
свете большее счастье?
Пожалуй, никогда не была еще так счастлива
семья Борзовых, как этой весной. Все заняты на
работе— и на какой! Эта работа обеспечит им богатую
осень, даст возможность хоть на время вырваться из
цепких лап нищеты. Каждый из членов семьи
возлагал на осень свои надежды, но трудились все
одинаково усердно.
Госка мечтала, что на вырученные деньги купят
они лошадь, которая заменит верную старую Копу.
Идет зима, а у детей нет ничего теплого, надо всех
обуть, одеть...
А Гаппо и во сне и наяву думал об одном: съездить
в Кабарду, благо ехать-то недалеко, и приобрести
там такого коня, чтобы и под седло годился и на
полевых работах был вынослив. Он верил: будет у него
такой конь, на котором не стыдно выехать со двора
верхом и показаться людям.
О чем мечтает красивая девушка? Конечно, о
нарядах. Вот и Фырда лелеяла надежду, что осенью
купят ей нарядное платье и станет она краше всех в
селении. Давно пора выйти ей на танцы, но разве
можно показаться в заплатанной одежде? Вот и
прячется Фырда за спины подруг и с завистью смотрит
8*
115

на танцующих девушек, среди которых немало таких»
что младше ее. Но если бы Фырда знала, как хочется
Гаппо иметь верховую лошадь, она бы заранее
отказалась от платья. Фырда вся в мать, добрая, сердце
у нее жалостливое. А если иной раз и вспыхнет в ее
больших синих глазах лукавая искорка, так что ж —
ведь она молода! Не раз видела Фырда, что ее брат,
ловчее и проворнее которого не было в селе, с
опущенной головой возвращался домой. Она знала: во
всем виновата проклятая бедность. Как ей хотелось
утешить Гаппо, помочь ему! Но Фырда не знала
ничего о заветном желании брата, и сердце ее полно
было незамысловатыми и веселыми девичьими
надеждами.
С нетерпением ждал осени и Сосланбек. Он тоже
мечтал освободиться от нужды, но не потому, что
тогда в доме станет много вкусной еды и красивой
одежды. Обновки, лакомства — это, конечно, хорошо.
Но главное, если они станут жить в достатке, никто
не посмеет попрекнуть его бедностью, а такие, как
Васил, не решатся задирать нос и смотреть на него
с презрением. Вот почему и Сосланбек мечтал о
богатом урожае.
Когда Гаппо и Сосланбек уходили на поле, Госка
с дочерью отправлялись к Джамботу и по зернышку
перебирали семена пшеницы и кукурузы. На такой
хорошей земле надо сеять отборными семенами,
чтобы не пропадали даром труды. Выходила и жена
Джамбота. Впрочем, помощи от нее было мало,
просто она боялась, как бы невестка и племянница не
унесли часть семян к себе домой. Госка понимала это,
ей было стыдно и больно. За всю жизнь она чужой
соломинки не подняла на дороге — почему же ей не
доверяют? Часто от обиды ей хотелось плакать, но
жизнь приучила ее терпеливо сносить все, и она
молчала. «Недолго осталось ждать, — думала Госка,—
скоро не йужна нам будет чужая помощь...»
Так откуда-то издалека манила веселой улыбкой
счастливая, сытая жизнь. Мечта о ней сгоняла печаль
с лица Госки, вселяла надежду в ее сердце.
116

3
Никогда еще поля Джамбота не были так
прекрасно обработаны, как в эту весну. Только на
огородах, где сеют семенной лук, с такой
тщательностью возделывают землю. Весна стояла в меру
теплая, в меру дождливая, семена дали дружные буйные
всходы. Словно бескрайнее зеленое море, колыхалась
под легким ветром густая пшеница, кукуруза
поднялась высокая, широколистая. В том, что год выдался
урожайный, никто не сомневался.
Но с каждым днем становилось все жарче, и люди
с тревогой поглядывали на небо. Как под палящими
лучами солнца тает снег на горных вершинах, так
таяла уверенность людей в том, что их ждет
обильный урожай. Уже пришла пора кукурузе выбрасывать
метелки, а с неба не упало ни капли. Земля засохла
и потрескалась, на огородах все желтело и увядало,
кукурузные листья покоробились, свернулись в
трубку, тощие пшеничные колосья клонились к земле, с
них осыпались мягкие сморщенные зерна. Точно
поздней осенью уныло желтели пастбища.
С безнадежностью и тревогой смотрели люди, как
на их глазах гибнут посевы. Повсюду — в домах и на
нихасах — молились богу, просили дождя. Но ни
облачка не появлялось на небе. Порою на горизонте
возникал серый клубок, но казалось, что тучка эта
сама раскалена и ждет, чтобы ее окропили дождем.
И все же люди, с надеждой творя молитву, жадно
следили, куда движется желанная, сулящая счастье
туча. Но клубок, не приближаясь, таял, и надежда
опускала крылья, как опускались от зноя лапчатые
листья тыкв.
Но, наверное, никто так не страдал, как Гаппо.
Ему казалось, что у него из рук вырывают с таким
трудом добытое счастье. Долго барахтался он в
засасывающем омуте нищеты, и теперь, когда
наконец, казалось бы, достиг обетованного берега и
схватился за него руками, кто-то безжалостный толкал
его снова в этот проклятый омут. «Видно, богом
суждено мне пребывать в вечнв'й нужде, — в отчаянии
117

думал Гаппо. — Карает он меня за стремление
вырваться из нее, но почему вместе со мной страдают
невинные люди?..» Мысли эти вызывали лишь
бессильную ярость, и Гаппо проклинал того, кто создал
этот несправедливый мир, но тут же, испугавшись
своего богохульства, горячо молился, прося у бога
прощения.
Когда вещунья Токон объявила, что бог Уацилла
требует заклания жертвенной скотины, Гаппо первым
принес свое пожертвование.
По улицам с непокрытыми головами ходили
служители богов и распевали песни, посвященные Уацил-
ле. Они заходили во дворы и собирали
пожертвования: кто давал им пшеничной муки на пироги, кто —
кукурузной, чтоб сварить араку, кто — солод. У кого
ничего не было, тот занимал у соседей.
Кроме того, каждый готовил пир у себя дома —
пекли пироги, гнали араку, варили пиво.
Еще не все было приготовлено, а служители богов
собрались в святилище Найфат, чтобы бросить
жребий, чей вол подлежит закланию, — нельзя было
больше ждать ни одного дня.
Вокруг святилища толпилось много народу, всем
хотелось скорее узнать, на кого падет жребий Уацил-
лы. Наконец появились служители богов и объявили,
что бог Уацилла выбрал большого, пегой масти вола,
принадлежащего Дзыццо Гозаеву. Вначале Дзыццо
опечалился: у него была только одна пара волов, и
он боялся, что, пока подберет в упряжку нового вола,
запустит свое хозяйство, — ведь близится осенняя
страда, а Дзыццо стар. Но, увидев завистливые взгляды
односельчан, он подумал, что жребий, павший свыше,
должен принести ему счастье, и стал просить бога,
чтобы тот простил ему минутное сожаление.
Служитель богов Пси тут же отсчитал и вложил в руку
Дзыццо собранные односельчанами деньги за вола.
Дзыццо был так взволнован происходящим, что толь-"
ко придя чдомой, пересчитал деньги. Обнаружилось,
что Пси недодал тридцать рублей. Опечалился
Дзыццо^ но, боясь еще раз прогаевить бога, решил никому
ничего не говорить.
118

И вот долгожданный день наступил. Во дворе
Дзыццо собралось много народу. Три служителя
богов вошли в хлев, где стоял вол, долго молились,
потом привязали к рогам вола шелковые ленточки,
набросили на шею конопляную веревку и вывели во
двор.
— Пусть жертва эта будет угодна богам! — в один
голос взмолились люди.
В сопровождении женщин появилась Токон в
праздничном наряде.
— Ведите вола за мной! — властно сказала Токон
и направилась вверх по улице.
За ней шли женщины, потом служители вели
жертвенного вола. Весь народ, обнажив головы,
двинулся за ними.
Гаппо высоким, звонким голосом запел песню об
Уацилле. Ему вторило множество голосов.
Токон, воздев руки и обратив глаза к небу,
громко молилась:
— О всемогущий Уацилла! Обрати на нас свой
взор!
А люди пели:
О, пресвятой Уацилла, внемли народу!
Пожалей народ!
Под твоей защитой наши дети,
Под твоим крылом наша славная молодежь!
Наши старики тебе молятся...
Оброни на нивы золотые капли,
Чтобы уродилась пшеница,
Чтобы кукуруза уродилась.
А мы тебе пироги принесем
И араку тебе приготовим!
Черное пиво тебе сварим!
Пусть родится на лугах густая трава,
Пусть станет тучным наш скот,
И самых жирных мы принесем тебе в жертву!
Закончив песню, начинали ее сначала и так, с
пением, обошли все улицы села. Толпа росла, все
громче звучали мольбы женщин. Девушки выбегали на
улицу с полными ведрами и обливали вола и
молящихся, окатывали водой Токон.
Солнце палило немилосердно, пыль на дороге ле-
119

жала горячая, как зола. Пот ручейками струился по
лицам людей. Услышав пение, Госка и Фырда тоже
вышли за ворота.
— А ну-ка, моя ненаглядная, да стать мне
жертвой за тебя, — сказала Госка дочери, — облей-ка и ты
их водой...
Повязав голову выцветшим кашемировым
платком, она присоединилась к молящимся женщинам.
А Фырда вернулась в дом, схватила ведро с водой,
подбежала к толпе и, увидев, что только одна
Госка еще в сухом, окатила ее с ног до головы, а
оставшуюся воду выплеснула на Токон. Госка
улыбнулась дочери и еще горячее зашептала слова
молитвы.
Шествие, как всегда-, замыкали мальчишки.
Справа— Васил, Порка и их приятели, слева — Сослан-
бек, Бындз, Анкал, Асланбек, Быдзита. Порою враги
с неприязнью поглядывали друг на друга, но даже
в их сердцах не было сегодня ненависти. Общее
несчастье, казалось, примирило их, ребятам передалось
торжественное настроение толпы.
Проведя вола по всем улицам, люди направились
на берег реки Араф.
Долго молились, потом Токон взяла веревку и
подвела вола к самой реке. Зачерпнув пригоршнями
воду, она несколько раз облила его голову, передала
веревку одному из близстоящих людей и сама три
раза окунулась в реке. И тут все, словно только и
ждали этого, стали бросаться в воду. Тех, кто боялся
замочить одежду и в нерешительности топтался на
берегу, сбрасывали насильно, но никто на это не
сердился и не обижался...
Михал стоял чуть поодаль, смотрел, как люди
сталкивали друг друга в воду, и его жирное тело
сотрясалось от смеха. Сам он к реке не подходил. Гап-
по, заметив Михала, подкрался сзади, точно
маленького ребейка, подхватил его на руки и бросил в воду.
Оторопев от неожиданности, Михал фыркал и
барахтался в реке. Выбравшись наконец на берег, он
хотел с бранью обрушиться на Гаппо, но, увидев, что
120

все смеются и одобряют поступок юноши, сам весело
расхохотался и бросился обратно в воду.
— Эх, так и быть! Утопленнику воды не
бояться, — крикнул он.
Сосланбек, как был, в одежде, прыгнул в реку,
плавал и барахтался в самой быстрине, обдавая
брызгами окружающих, благо сегодня все были добрые. Он
чувствовал, что это не обычное купание, а предвестие
большого счастья.
От реки жертвенного вола с песнями и молитвами
повели мимо пожелтевших раньше времени полей
кукурузы к святилищу. Тут все увидели на горизонте
кудрявые облака. Такие облака появлялись и
раньше, но обычно таяли, не уронив ни капли дождя.
Сегодня же все были уверены, что облака не
рассеются...
Пока свежевали быка и подвозили из села еду и
питье, молодежь самозабвенно танцевала возле
святилища. Старики отдыхали в тени деревьев и
тихонько пели.
Солнце уже миновало свою высшую точку, пир
был в разгаре. Многие порядком захмелели. Вдруг
небо стало заволакиваться темно-серыми облаками,
на западе сгустились черные тучи, подул прохладный
ветер. Пирующие начали молиться еще усерднее —
Уацилла внял их молитвам. С благодарностью и
благоговением произносили имя Токон — это она
научила людей принести жертву Уацилле. Где-то далеко,
словно горный обвал, прогрохотал гром.
— Эй, всемогущий Уацилла, не обойди нас своим
золотым дождем! — просили люди.
Гаппо тоже горячо молился про себя и то и дело
поглядывал на возделанные его руками земли дяди
Джамбота — ветер гнул там к земле пожелтевшие
стебли...
Вдали показалось тяжелое облако. Оно, как
громадная бурая скала, надвигалось на село — это ветер
гнал клубы раскаленной пыли. Видно было, как на
горизонте из черной тучи серебряными нитями
хлестал дождь.
Гроза приближалась с невероятной быстротой.
121

Столб пыли налетел на святилище и закрыл
пирующих. Дрогнул лес, сердито зашептала листва,
согнулись ветки под напором буйного ветра. Стало темно,
как ночью. Прямо над пирующими ярко блеснула
молния, раздался оглушающий удар грома, и
многоголосое эхо понесло его по ущельям. Упали первые
тяжелые капли.
Вдруг о доску, что служила столом самым
старшим, с треском ударилось что-то и белыми
льдинками разлетелось в разные стороны.
— Град, град идет! — раздался испуганный
возглас.
— Эй, Уацилла, не губи молящихся тебе!
Но круглые льдинки падали все чаще, пока не
обрушились на молящихся сплошной лавиной. Люди
кинулись под деревья, продолжая творить молитву, а
град все сыпался, словно наверху прорвало что-то.
Градины величиной с голубиное яйцо сбивали листья
с деревьев, ломали тонкие ветви. Холодная вода
стекала людям за ворот, но никто не обращал на это
внимания, все в отчаянии смотрели на побелевшую
вдруг траву.
Гаппо стоял под раскидистым кленом и широко
открытыми, немигающими глазами смотрел на
происходящее. Он готов был телом своим прикрыть
пашни, пусть бы град исхлестал его, только бы спасти
хлеба!
Град шел недолго. Еще некоторое время падали,
звеня, круглые дождевые капли, и вот небо
прояснилось, в просветы облаков глянуло яркое солнце,—
видно, не терпелось ему взглянуть на страшные
последствия нежданной беды. Остатки пиршества
смыло водой. Люди, не говоря ни слова, подавленные
нежданно свалившимся горем, с тоскою смотрели на
побитые градом нивы. Кто же виновник несчастья? Этот
вопрос задавал себе каждый. И вдруг в голове Дзыц-
цо 'молнией сверкнула мысль: «Служитель богов Пси
припрятал ^тридцать рублей из жертвенных денег, вот
и не простил этого Уацилла, не принял нашей
жертвы!» Но сказать вслух о своей догадке Дзыццо
побоялся—разгневанная толпа растерзала бы жреца.
122

Промокшие до нитки, с поникшими головами,
понуро разбрелись люди по полям. Каждому хотелось
узнать, что осталось от его посевов. И, оглядывая
полегшую от града пшеницу и кукурузу, лишившуюся
своих широких и длинных листьев, все думали об
одном: как спасти семьи от надвигавшегося голода?
4
Опустив голову, шел домой Гаппо, его сильные,
привыкшие к работе руки повисли безжизненно,
словно плети. Особенно пострадал от града тот участок
Джамбота, что расположен был между двумя
родниками. Обильные всходы, еще так недавно сулившие
богатый урожай, были смяты и повалены, а местами
даже вбиты в землю — то там, то здесь чернели
огромные плешины.
Между двумя родниками урожай погиб
безвозвратно— в этом не было сомнения. Меньше
пострадали земли, купленные у Моора. Часть пшеницы здесь
вовсе не повалилась, сохранилась и кукуруза. Гаппо
даже приободрился немного: к осени здесь можно
будет снять небольшой урожай. Но, поразмыслив,
решил, что радоваться нечему — ведь Джамбот до сих
пор не выделил ему определенного участка. Вот
теперь и скажет: бери, мол, все, что родилось между
двумя родниками!
В глазах у Гаппо потемнело от предчувствия
новой беды, и сердце заколотилось сильнее. «Конечно,
дядя Джамбот жадный, жестокий человек, — думал
Гаппо, — но неужели хватит у него совести выделить
нам участок, где град и колоска не оставил? Бог
наказал всех нас — так почему же я должен страдать
больше других?! Пусть дядя выделит мне часть из
земель Моора...»
Дойдя до околицы села, Гаппо увидел большую
толпу. Люди были чем-то встревожены, крик, шум
оглушили Гаппо. Сначала он даже не мог понять, что
происходит, — одни дрались, другие их разнимали.
Наконец, расспросив людей, Гаппо выяснил, что слу-
123

чилось. Кто-то пустил слух, что во всех сегодняшних
бедах виновата колдунья Саринка. Несколько
человек, в исступлении угрожая убить колдунью,
направились к дому Саринки. Но нашлись разумные люди,
они пытались успокоить озверевших от горя
односельчан, не допустить преступления. Вот и завязалась
драка. Узнав обо всем этом, Гаппо крепко задумался.
«Конечно, если Саринка виновата, то наказать ее
следует, да так, чтоб неповадно ей было заниматься
колдовскими кознями. Ну, а если женщина ни в чем не
виновата? Да, тут так просто не разберешься...» —
подумал Гаппо и решил не ввязываться в драку.
Среди тех, кто стал на защиту Саринки, был и
Дзыццо. Уж он-то хорошо знал, кто виноват во всем.
Однако старик все еще боялся сказать людям
правду о кощунственном поступке служителя богов Пси.
Но, видя, что разъяренную толпу не остановить и
безвинная женщина вот-вот будет растерзана, Дзыццо
набрался мужества и крикнул что было мочи:
— Вернитесь! Не губите бедную женщину, она
ни в чем не виновата. Пусть бог покарает вас за то,
что вы вынуждаете меня назвать истинного
виновника всех бед!
Услышав слова Дзыццо, некоторые остановились
в нерешительности.
— Если хотите знать, — продолжал Дзыццо,—
виновник нашего горя — Пси, служитель богов. Он из
жертвенных денег прикарманил тридцать рублей! Вот
бог и покарал нас. Но я прошу вас именем того бога,
в жертву которому собраны были эти деньги:
успокойтесь и простите Пси. Он, наверное, сам кается
в своем проступке. Деньги были мои, а я прощаю
его!
Никто не успел еще и слова сказать, как Гаппо
сорвался с места и что есть сил пустился бежать вниз
по улице, к дому, где жил Пси. «Так вот кто
виновник нашего горя! — лихорадочно думал он. — Пусть
же негодяй получит полной мерой!»
Толпа хлынула вслед за Гаппо. Кто мог знать, что
станут делать обезумевшие люди, заступятся ли они
за Пси или вместе с Гаппб расправятся с ним? ГГоза-
124

ди всей, задыхаясь, трусил маленький Дзыццо й
кричал:
— Остановите их! Если кто-нибудь тронет Пси,
бог разгневается и нашлет на нас новые беды!
Но где было старому Дзыццо перекричать
ревущую толпу!
Гаппо вбежал во двор Пси и позвал его. Пси в это
время переодевался, снимал свой праздничный белый
бешмет, до нитки промокший во время пиршества.
Набросив на плечи старый черный бешмет и на ходу
застегивая пуговицы, он вышел на зов.
Гаппо стоял посредине двора. Юноша старался
держаться спокойно, но горящие гневом глаза и крепко
стиснутые челюсти выдавали его волнение. Не
подозревая ничего дурного, Пси вплотную подошел к
Гаппо и спросил участливо:
— Что с тобой, друг Гаппо? Чем ты так
разгневан?
Но вместо ответа Гаппо схватил служителя в
охапку, повалил наземь и, сжав ему горло своими
могучими руками, выговорил, задыхаясь от ярости:
— Зачем ты погубил людей из-за жалких
копеек?! Как ты смел украсть жертвенные деньги,
негодяй?!
— Какие деньги? О чем ты говоришь? Я ничего
не знаю! — хрипел Пси, стараясь высвободиться из
цепких рук Гаппо.
Люди, ворвавшиеся во двор, увидели Пси
лежащим на земле, глаза его налились кровью, лицо
полиловело, он хрипел. А Гаппо, сидя на нем верхом,
не помня себя от гнева, душил его.
—■ Или ты не знаешь, что предназначенное богу
нельзя воровать? — приговаривал он. — Ты погубил
нас — так получай же, получай...
Увидев людей, Пси приободрился, дернувшись
всем телом, он вырвался на мгновение из рук своего
врага и крикнул:
— Я еще покажу тебе, как оскорблять такого
человека, как я! Я тебя туда угоню, где ты навсегда
забудешь вкус осетинской воды!
Все поняли, что Пси рассчитывает на помощь пле-
125

мянника своего, старосты Темыра. Гаппо еще больше
разъярился. Ему захотелось сейчас же, пока сердце
кипело злобой, встретиться со своим гонителем,
сегодня ему ничего не страшно! Он вспомнил, как
преследовал Темыр его отца, как выбросил из школы его
самого, как загнал в абреки. Пришло время
рассчитаться за все обиды и причиненные страдания. Он
бросил Пси, выпрямился и, обведя взглядом толпу,
увидел Темыра, гордо восседавшего на серой,
мышастой лошади.
Постарел Темыр, волосы и усы его посеребрила
обильная седина, но он красил их какой-то грязной,
цвета пивных дрожжей, краской. На лбу и щеках его
пролегли глубокие морщины. Но взгляд год от года
становился все злее, косматые брови, нависшие над
глазами, придавали лицу мрачное, нелюдимое
выражение. Все беспощаднее преследовал он своих
односельчан. Он не мог забыть, что в 1905 году из-за этих
вот бунтовщиков лишился звания старосты. Но
теперь-то уж он не допустит ничего подобного. И когда
Темыру донесли, что народ поднялся против колдуньи,
он наскоро опоясался, схватил револьвер, повесил на
шею бляху старосты и верхом отправился к месту
происшествия.
Гаппо подошел к Темыру. Взгляды их
встретились. Сколько взаимной ненависти было в этом
безмолвном поединке!
— Что тебе нужно здесь, Темыр? Ты вершишь
государственные дела, а здесь люди решают простые
дела, — с трудом сдерживая гнев, говорил Гаппо.—
Нечего тебе здесь делать!
— То есть как это нечего мне здесь делать?! —
взревел Темыр. — Или ты забыл, что я староста села
и меня касается все!
— Темыр, — завопил Пси, — не как к племяннику
обращаюсь к тебе, а как к представителю власти!
Спроси этого сумасшедшего сына Ботаса: чего он от меня
хочет? За что он чуть не задушил меня в моем соб*
ственном доме, при всем честном народе?
— Не воровал бы жертвенных денег, никто бы не
трогал тебя!—крикнул кто-то из толпы.
126

Темыр, конечно, понимал, что сегодня не один Гап-
по, сын Ботаса, был зачинщиком скандала. И все это
особенно тревожило его. Девять лет назад, в пятом
году, тоже все началось как будто бы с пустяков, а
вон как обернулось — люди перестали слушаться
начальства, захватывали чужие земли. Так родится
снежный обвал в горах; катится снежный ком, все
увеличиваясь, и обрушивается на землю огромной,
все сметающей на своем пути лавиной.
Неприятные воспоминания несколько отрезвили
Темыра, он решил, что не стоит раздражать людей, и,
стараясь унять кипевшую в груди злобу, процедил
сквозь зубы:
— Молод ты еще, Гаппо, людей мутить! Ступай-ка
скорей домой да не оглядывайся. Твой отец тоже все
для народа старался, землей наградить хотел, а свою
семью хлебом досыта накормить не мог!
Темыр думал, что напоминание о горькой судьбе
отца заставит смириться гордого юношу. Но не тут-то
было! Услышав эти слова, Гаппо пришел в ярость.
— Не тревожь память моего отца! — закричал
он. — Да, он был бедняк, но честный человек! Не
лизал пятки начальству и не ел даром народный хлеб.
А того, что ты глумился над ним, этого я никогда не
забуду. Придет час, и я еще рассчитаюсь с тобой за
все!
— Да, видно, придется и мне рассчитаться с
тобой за преступления твоего отца. В свое время
начальство пощадило его, простило — что ж, придется
тебе платить долги Ботаса...
—■ Когда дело до расплаты дойдет, мы еще
поговорим, а пока тебе здесь делать нечего! Отправляйся-
ка домой своей дорогой, — стараясь казаться
спокойным, проговорил Гаппо и, несмотря на сопротивление
Темыра, взял под уздцы его лошадь и вывел за
ворота.
В толпе одни смеялись, другие испуганно
притихли: не таков Темыр, чтобы простить обиду.
Их опасения не замедлили сбыться.
Туго свитая плеть Темыра змеей обожгла щеку
Гаппо, прошлась по губам и концом захлестнула ухо.
127

оставив багрово-синий рубец. В глазах у Гаппо
зарябило. Бросив узду, он кинулся на Темыра, но
почувствовал, что кто-то уже тянет старосту с седла в
другую сторону.
— Слезай с коня! Мы докажем тебе, что человек
не скотина, чтоб его плетью бить! — услышал Гаппо
гневный голос своего односельчанина Макси.
— Оставь его, Макси, я сам с ним справлюсь! —
закричал Гаппо и с такой силой дернул Темыра вниз,
что вырвал его из рук Макси и сбросил на землю.
Седло сползло и повисло под брюхом у коня.
«Пропал! Это, пожалуй, похуже пятого года
обернется. Убьют еще, и ничего не поделаешь...»
Не успел подумать это Темыр, как оказался
прижатым к земле могучими руками Гаппо.
Но напрасно боялся Темыр: его не убили, да и до
бунта дело не дошло. Вмешались люди, и дерущихся
розняли. Гаппо окружили плотным кольцом
товарищи и повели домой, боясь, как бы он еще чего не
натворил и не погубил себя окончательно.
Увидев, что Гаппо уходит, Темыр расхрабрился,
вскочил в седло и, подвернув под себя полы черкески,
крикнул:
— Эй, если ты такой уж удалой мужчина, так
защитил бы от позора свою вдовую мать!
Гаппо рванулся было к обидчику, но его
удержали. А Темыр пустил коня рысью, унося с собой
ненависть и неутоленное желание мести. Этот мальчишка
осрамил его перед всем селом! «Если бы меня обидел
пожилой человек или человек благородного звания, я,
может быть, и помирился бы с ним, если бы люди
стали меня просить об этом. Но этот щенок... Нет,
даже если всем миром будут просить за него, все
равно не прощу!» — ярился Темыр%
Да и как простить, когда его, старосту села,
выбросили цз седла и повалили на землю — и кто же?
Сын нищего Ботаса, у которого за всю жизнь в доме,
кроме бобов, ничего не варилось. Если Темыр
оставит это дело безнаказанным, как на него посмотрит
местная знать? Над ним станут смеяться, бездомная
128

собака будет он после этого, а не староста. Нет, не
бывать этому!
Однако на свои силы Темыр надеялся мало и
решил обернуть против Гаппо всю силу царских
законов. «Ничего, и не таких уламывали...»—утешал он
себя.
И, не заезжая домой, Темыр отправился прямо в
канцелярию.
Было воскресенье, вечер, и писаря Алихана он,
конечно, в канцелярии не застал. Вызвав посыльного,
Темыр послал его на розыски Алихана.
Вестовой уже знал, что старшину побили во дворе
у Пси. Это известие доставило ему тихую радость. Те-
мыра он ненавидел. Староста издевается над ним,
бьет плетью, заставляет ухаживать за своей
лошадью, чистить конюшню, помогать по хозяйству. Но
кому пожалуешься? Самому же Темыру? Выгонит с
работы — и весь разговор! Когда Темыр послал его
за писарем, Мысост понял, что будут составлять
протокол на Гаппо. И он решил переждать где-нибудь, а
потом вернуться и сказать, что Алихана нигде не на-
' шел. Но едва Мысост свернул за угол, как услышал
могучий бас писаря. Он знал: раз Алихан поет,
значит опять напился. И действительно, вскоре из-
за поломанных градом деревьев, ступая прямо по
лужам и поднимая облако брызг, показался Алихан.
Сапоги все в грязи, полы гимнастерки задраны кверху,
длинные черные усы растрепаны, взгляд мутный,
сонный...
— А-а, Мысост! А ну-ка, посмотри на меня и
скажи: человек я или нет?! Я человек, и ты человек...
Нет, не то... Бог хотел создать нас людьми, но...
Верно, побило нас в детстве градом, вот как сегодня
хлеба, и пошла у бога вся работа насмарку... Но ты
счастливее меня: ты оказался на суше, пустил корни, а
меня вырвало с корнем и несет, несет куда-то...
Я плыву, как могу плыву, — громовым голосом
говорил Алихан, выбрасывая* вперед свои могучие руки,
словно и вправду плыл куда-то.
— Темыр зовет тебя в канцелярию, — коротко
сообщил Мысост.
9 Д. Мамсуров
129

— Темыр? — пьяный писарь захохотал во всю
силу своих могучих легких. — А нет ли у него синяков
на теле?
— Синяков не заметил,—так же коротко ответил
Мысост.
— Сукин сын этот Борзов! Такого человека отпустил
без синяков! Да будь мы с тобой там, он бы от нас
без синяков не ушел, не так ли?.. — спрашивал Али-
хан, но Мысост молчал. — А зачем я понадобился
господину старосте? Протокол на Гаппо писать?
Я знаю... — он снова засмеялся бессмысленным,
пьяным смехом. —А ну, пойдем! —он шагнул в самую
середину огромной лужи.
б
— Опять нализался?! Будешь писать то, что тебе
скажут. Свой-то ум пропил!—строго сказал Темыр
писарю, когда тот достал из старого шкафа и
разложил на столе бумагу, ручку и чернила.
— Может, ума у меня и вправду не осталось,—
пробурчал писарь, — но рассудительности побольше,
чем у некоторых. А уж если и рассудительности не
станет, останется честность, а что еще нужно бедному
писарю? — И он приготовился писать.
Темыр бросил на писаря свирепый взгляд, но
сказать что-либо не решился. Он хорошо изучил Алиха-
на и знал, что если разозлить его (особенно когда он
пьян), писарь, ни слова не говоря, соберет свои
бумаги, запрет в шкаф чернила и ручку и уйдет.
А Темыру не терпелось отправить протокол
именно сегодня — только это могло утолить его обиду.
И он готов был стерпеть любую выходку писаря.
— Пиши: «Настоящим сообщаю, что сегодня,
июля двадцать четвертого дня тысяча девятьсот
четырнадцатого года, Борзов Гаппо Ботасович
подстрекал людей против царя и начальства. Его отец,
Борзов Бота'с, замешанный в беспорядках тысяча
девятьсот пятого года...»
— Позволь, позволь! — возразил Алихан, бросив
перо и вызывающе глядя на Темыра. — Все это не-
130

правда. Не буду писать. Скандал получился из-за
того, что дядюшка твой, служитель богов Пси,
прикарманил тридцать рублей из жертвенных денег! А о
царе да о начальстве и речи не было...
— Ты писарь, и твое дело — писать! — прикрикнул
Темыр. — А что писать, мне лучше известно.
—■ Ну и писал бы сам! А если я тебя поправлять
не буду, то в твоей писанине не то что пристав, сам
черт не разберется, — пробурчал Алихан.
Но Темыр оставил без внимания его слова.
Заложив руки за спину, он ходил по канцелярии и
продолжал диктовать:
— «Хотя со времени бунта прошло девять лет, но,
как вы знаете, смутьяны еще сохранились в нашем
селе. И нашлись такие, что послушались бунтаря Гап-
по. Когда я подошел к толпе, чтобы усовестить их,
подученные им люди бросились на меня и хотели
избить... (Алихан злорадно усмехнулся.) Но в толпе
оказались и люди добропорядочные, они заступились за
меня... — Темыр помолчал, подошел к окну и, глядя
на улицу, продолжал: —Благодаря им^ а также
своей силе и ловкости мне удалось вырваться из рук
бунтовщиков». Пиши дальше: «Сообщаю вам имена
бунтовщиков: Борзов Гаппо и Бериев Макси. Если
эти поименованные, а также те, кто следует их
примеру, не будут в ближайшее время изъяты по вашему
указанию, мы можем оказаться свидетелями
нежелательных событий. Прошу как можно скорее
изолировать указанных лиц, иначе не могу считать себя
ответственным за то, что может случиться в селе».
Продиктовав последние слова, Темыр повернулся
к писарю:'
— Перечти написанное!
Каково же было его бешенство, когда он увидел,
что Алихан преспокойно спит, положив голову на
пухлые руки, и сладко похрапывает! Ругаясь и
проклиная Алихана и всех его предков и потомков,
Темыр с силой потряс его.
— Чтоб тебе пропить кровь своих покойников!
Храпит, как старая кляча! Проснись немедленно!
— Не буду я писать...
9*
131

— Это почему?
— Я всего только писарь, но неправду писать не
буду!
— Какую еще неправду?
— Все, что ты говоришь, неправда! Против
начальства никто ничего не говорил, а ты заставляешь
меня об этом писать! Гаппо никого к бунту не
подстрекал, это тоже все знают. Еще говоришь, что тебя
хотели избить, а на самом деле тебе крепко бока
намяли. А за что? За то, что ты первый ударил Гаппо
плетью... Посмотри на свою черкеску—у тебя вся
спина в грязи... С чего бы это? А рукава?
Темыр растерянно оглядел себя.
— Если хочешь правду сообщить, я всегда рад
стараться, а писать такое... — не договорил Алихан и
стал собирать со стола свои письменные
принадлежности.
Не помогли ни угрозы, ни увещевания. Писарь
ушел. Темыр с перекошенным от злобы лицом
смотрел ему вслед. Алихан вышел за ворота, и улица
огласилась громкой, протяжной песней...
Что делать? «После сегодняшнего позора даже
какой-то паршивый писарь считает себя вправе
издеваться надо мной!» — в бессильном бешенстве думал
Темыр.
Он кинулся к двери и увидел Мысоста,
неподвижно стоявшего в углу.
— Ты что выставился? —заорал Темыр. — Счисть
с меня грязь!
Пока вестовой чистил его, Темыр несколько
успокоился. Ничего, завтра, протрезвев, Алихан
согласится составить протокол так, как этого хочет старшина.
Он и дня не держал бы у себя в канцелярии этого
строптивца, но где найти грамотного человека? Асам
староста только и умеет, что поставить вместо
подписи начальные буквы своего имени, да и то пока
выведет их, так устает, будто воз сена на себе свез.
На следующий день, после длительной
перебранки, Алихан согласился наконец написать, что если
Гаппо и впредь будет себя так вести, то поведение
его может стать опасным для властей.
132

Такой протокол и послали в область.
Шли дни. Темыр с нетерпением ждал ответа от
пристава, но ответа все не было. Сначала Темыр
возмущался, что вышестоящие власти медленно
реагируют на важные донесения своих подчиненных, но
постепенно успокоился и решил, что при случае
отомстит Гаппо по-другому.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЛЮБОВЬ
1
Много воды утекло с тех пор, как в селе дразнили
Гаппо и Любу женихом и невестой. Тогда это
сердило Любу, она краснела, плакала и отказывалась
принимать участие в общих играх. С десяти лет ей
начали внушать, что играть с мальчиками непристойно.
И Люба играла с подругами, шила для кукол-невест
нарядные платья, а для кукол-женихов черкески и
чувяки. Мастерила из дощечек кроватки, а из ваты —
подушки и кукольные стеганые одеяльца. А у Гаппо
были свои забавы — он бегал с товарищами по лесу,
играл в альчики, шлепал по лужам во время веселых
летних дождей, строил мостики через дождевые
ручейки, ладил водяные мельницы. Люба редко
вспоминала о своем друге детства, скромном и добром
мальчике, который не давал ее в обиду. Да и Гаппо до
поры до времени забыл о Любе: не до того ему было
после смерти отца.
Но шли годы, и Люба стала замечать, что взгляд
ее невольно отыскивает среди других парней
стройную фигуру Гаппо. Она ловила себя на там, что ей
приятно разглядывать красивое, всегда несколько
печальное лицо юноши. Как рада была бы теперь Люба,
если бы их снова, как в далеком-далеком детстве,
назвали женихом и невестой!
Что это? Любовь? Даже наедине с собой не
решалась Люба произнести это слово. Но, лежа по ночам
без сна, глядя в ночную тьму, она до мельчайших
подробностей представляла себе лицо Гаппо. Все, все
133

в нем, даже небольшая темная родинка на шее, чуть
ниже уха, нравилось ей. Любе казалось, что она
слышит, как бьется в широкой груди Гаппо храброе и
доброе сердце.
Однажды она долго лежала так, не в силах
заснуть. Знакомый образ неотступно стоял перед ней,
она ворочалась с боку на бок, стараясь отогнать его
прочь, но лицо Гаппо все явственнее выступало из
темноты. «Что со мной?—в сладком волнении
подумала девушка. — Почему я все время думаю о
нем».—«Ты любишь его!» — казалось, ответил ей
кто-то, и Люба почувствовала, как краска смущения
заливает ее лицо. Хотя в комнате было темно и никто
не мог видеть ее, Люба руками прикрыла глаза...
С тех пор сердце ее не знало покоя. «А он? Любит
ли он меня?» — только об'этом и думала Люба.
А потом настал тот торжественный день, когда она
впервые появилась на танцах. Надевая праздничное
платье, Люба не слушала веселой болтовни подруг,
а все старалась представить себе, понравится ли она
в этом наряде Гаппо. Только два раза во время
праздника встретились их взгляды, но Люба знала —
он неотступно смотрел на нее. И под этим взглядом,
словно туман, таяли ее сомнения, зимнее солнце по-
весеннему жарко согревало ее девичье сердце. То, что
Гаппо показал себя на этом празднике первым среди
юношей, обрадовало Любу. Она гордилась им и не
замечала, что сама вызывает всеобщее восхищение.
Весело было в тот день у нее на душе, и, ложась
вечером в постель, Люба прошептала с блаженной
улыбкой:
— Он любит меня, я знаю, любит...
2
С тех пор Люба каждый день ждала, что Гаппо,
как это положено по обычаю, пришлет к ней
кого-нибудь из родственников с объяснением в любви. Шли
дни, Люба встречалась с Фырдой и другими девушками
из фамилии Борзовых, но напрасно надеялась она
134

услышать от них слово привета, переданное любимым.
Любе даже стало казаться, что после того
знаменательного дня Гаппо избегает ее. Как-то они случайно
встретились возле колодца, похвалили друг друга за
то, что оказались первыми на празднике, и
разошлись. А потом Гаппо поссорился с приставом, ушел
в абреки, и Люба уже готова была поверить, что он
совсем забыл о ней. Тоска и уныние свили себе
надежное гнездо в ее сердце. Когда становилось
особенно грустно, Люба брала в руки гармонь, садилась на
крыльцо и тихонько наигрывала песенку о своей
любви.
Борзов Гаппо, мой милый, любимый, гей!
Скажи мне, где ты, — я больше не в силах ждать, гей!
Скажи, когда ты придешь ко мне? Гей! —
пела ее душа, и Любе казалось, что гармонь с такой
же отчетливостью выговаривает слова, с какой
звучали они в ее сердце. И она верила: Гаппо услышит,
поймет и пришлет через кого-нибудь желанное слово.
Но настала весна, Гаппо вернулся в село, а к ней
все никто не приходил от него. Гаппо не раз слышал,
как на соседнем дворе играет Люба, нежная мелодия
до слез трогала его сердце, но он даже и думать не
смел, что красавица Люба только ему одному
посвящает эту песню...
Люба верно заметила, что после празднества уРа-
моновых он стал избегать ее, но происходило это не
от недостатка любви, а потому, что Гаппо считал себя
недостойным ее. Как и всем влюбленным, Гаппо
казалось, что он любит девушку особенной любовью.
Одни восхищались ее красотой, другие — прекрасной
игрой на гармошке, а он спрашивал себя: «А что,
если бы она была уродлива, а гармонь и в руках
держать не умела, любил бы ты ее?» И, не задумываясь,
отвечал: «Да, любил!»
Быстро промелькнула исполненная радужных
надежд весна, настало жаркое, безжалостное лето.
Засуха убила весенние мечты. Шел август. Настроение
у людей было невеселое. Но молодежь всегда моло-
135

дежь, ей без веселья не жизнь. И вот у Кантаевых
устроили танцы.
Когда за Любой прислали тачанку, рядом с ней
на заднее сиденье уселась Фырда. Хотя Фырда на год
моложе Любы, но они дружили с детства. Впереди
сидел один только кучер, так что девушки могли
свободно болтать, не боясь, что их услышат. Когда
проезжали мимо дома Борзовых, Люба увидела Гаппо —
он стоял возле ворот. На нем была парадная одежда,
но лицо, как всегда, печально. То ли он дожидался
товарищей, чтобы вместе с ними отправиться на
танцы, то ли раздумывал, стоит ли вообще идти, —
больно уж настроение не праздничное.
— Почему ваш Гаппо всегда так печален? —
спросила Люба у Фырды. — Скажи ему, пусть поедет с
нами на танцы, есть же свободное
место...—говорила она, чувствуя, что краска заливает ее лицо.
Фырда взглянула на подругу. Трудно ли угадать
тайну девичьего сердца? Конечно, Фырда сразу
поняла все!
— Мне он не нужен, — лукаво взглянув на Любу,
сказала она. — Но если тебе хочется, я позову...
Люба опустила голову. Красная атласная
жилетка бросила розовые отблески на ее тонкую, гибкую
шею, и они слились с румянцем щек. Видя ее
смущение, Фырда окончательно убедилась в правильности
своих догадок. Остановив тачанку возле Гаппо, она
обратилась к нему с шутливым упреком:
— Ты что, точно столб, у ворот стоишь? Почему
не идешь на танцы?
— Нет у меня той, ради которой спешил бы я на
праздник, — в тон сестре шутливо ответил Гаппо и
добавил серьезно: —Я приду, только вот товарищей
дождусь...
— Садись, вместе поедем. Люба без тебя ехать не
хочет.
— Горе мне с тобой, Фырда, что ты только
говоришь?— шепотом сказала Люба. — Ты шутишь, а
что, если он всерьез примет твои слова?
— Ну и пусть! Что ж тут плохого? Такие парни,
136

как мой брат, не растут на полях вместе с кукурузой.
Или он тебе не ко двору придется?
— Но он не хочет с нами ехать, не тащить же его
силой, — прервала Люба болтливую подругу.
Фырда отлично понимала, что Любе очень хочется,
чтобы Гаппо сел в тачанку, ради этого она готова
была простоять возле их ворот до самого вечера.
— Ну, садись, садись, не задерживай нас! —
прикрикнула Фырда на брата.
— Ты зовешь меня ехать с вами? Но приятно ли
это будет Любе? — спросил Гаппо, ставя ногу на
подножку и легко вскакивая в тачанку.
— Она сама просила, чтобы я уговорила тебя! —
засмеялась Фырда.
Гаппо принял слова сестры за шутку и ничего не
ответил. Ему стало неприятно, что Фырда позволяет
себе так шутить в присутствии Любы. Бережно
подвернув под себя полы черкески, Гаппо уселся рядом
с кучером. Сытые кони легко взяли с места, и
тачанка скрылась за поворотом.
3
Во время пути Люба нет-нет да и бросала
украдкой взгляд на Гаппо. Но она боялась, как бы Фырда
не заметила эти частые взгляды и не стала смеяться
над ней. Но, конечно, ничто не ускользало от
быстроглазой Фырды. С ласковой улыбкой поглядывала она
на подругу.
Но вот Люба, замечтавшись, дольше обычного
задержала овой взгляд на Гаппо, и Фырда легонько
толкнула ее локтем.
— Эй, девушка, смотри, не съешь глазами моего
брата, он нам еще пригодится! — И она звонко
расхохоталась.
Люба в смущении потупилась, «о не выдержала
и тоже рассмеялась.
— Надо мной смеетесь? — обернувшись, спросил
Гаппо и увидел смущенное лицо Любы. Сейчас она
показалась ему еще прелестнее.
137

— А ты не подслушивай девичьи тайны, не то
мигом выбросим из тачанки! — сказала Фырда.
— Не смейся так громко на улице, неприлично, —
заметил Гаппо и сам рассмеялся.
— Пусть в доме того, кому смех кажется
неприличным, всегда раздается плач! — бойко отрезала
Фырда, но больше так громко не смеялась, замеча-*
ние брата, видно, подействовало.
Все примолкли. Гаппо глядел на побитые градом
сады. На душе у него было печально.
Тачанка круто повернула, и Гаппо ощутил на
своей щеке чье-то жаркое дыхание. Он оглянулся —
прямо перед мим было округлое, чернобровое лицо Фыр-
ды. «Хочет что-то сказать по секрету», — догадался
Гаппо и пригнулся к сестре.
— Не грусти, а то, глядя на тебя, и Люба
загрустила,— в самое ухо горячо шептала Фырда. — Да
она любит тебя...
И, лукаво улыбаясь, довольная собой, Фырда села
на место.
Люба догадывалась, о чем шепчется Фырда с
братом, но делала вид, что ничего не замечает. Люба
сразу увидела, как переменилось настроение Гаппо, и
сердце ее радостно забилось. «Он любит меня,
любит!» Сомнения рассеялись, лицо сияло от счастья.
Во время танцев Любе и Фырде удалось остаться
наедине. Не много усилий пришлось приложить
Фырде, чтобы вырвать у подруги признание. Да, она
любит Гаппо, давно любит, и об этой любви поет по
вечерам ее гармошка...
Когда танцевали общий танец — симд, Фырда
старалась, чтобы Гаппо и Люба стояли рядом. Это ей
почти всегда удавалось, и как радовалась она, ^лядя
на их счастливые лица!
Гаппо пребывал в состоянии блаженства.
Он еще никогда в жизни не танцевал так, как
сегодня. Товарищи с удивлением и восхищением
глядели на него, но он не замечал их восторженных
взглядов. Его интересовало только одно: так ли, как он,
счастлива сегодня Люба? Танцуя, он все время
поглядывал на нее.
138

Высоко держа голову и устремив вперед свои
большие, ясные глаза, Люба плавно кружилась в
танце. Откуда взять смелости, чтобы открыто поговорить
с ней обо всем?
По напрасно тревожился Гаппо. Имея такую
сестру, как Фырда, можно было быть спокойным.
Симд кончился. Вытирая лоб, Гаппо отошел в
сторону и вдруг заметил, что Фырда, отделившись от
подруг, делает ему знак рукой, чтобы он следовал
за ней.
— Человек ты или зверь? — прошептала она,
подходя к брату.—Девушка сгорает в огне сомнений, а
ты, олух, ни о чем не догадываешься...
— Какая девушка? — спросил Гаппо, делая вид,
будто не понимает сестру.
— Э, хитрец, меня не обманешь!
— Пусть с места мне не сойти, ничего не знаю! —
улыбаясь клялся Гаппо. — О ком ты ведешь речь?
— Кто из девушек в нашем селении всех
красивее? И чего она только полюбила такого растяпу, ума
не приложу!
— Да назови же имя этой красавицы...
Фырда уже склонна была поверить, что брат ее
и вправду ничего не знает, и зашептала, склонившись
к самому его у^у:
— Скажи Любе хоть слово. И знай: то, что она
полюбила тебя, — это твое счастье!
— Что ж, я готов назвать ее своим счастьем. Но
как подойти к ней? Как сказать, что я тоже люблю
ее? Ведь кругом народ...
— Никто при народе в любви не объясняется.
Мне надо идти, а то на нас смотрят... Когда увидишь,
чта ни меня, ни Любы среди танцующих нет, зайди к
Кантаевым в крайнюю комнату и там жди...
4
Солнце клонилось к закату. Молодежь уже
начала расходиться с танцев, когда Гаппо заметил, что
Фырда легонько кивает ему. Осторожно, чтобы не
возбудить подозрений, Гаппо отделился от товарищей
139

и прошел в комнату, указанную сестрой. Двери этой
комнаты были обращены в глубь сада—здесь
(влюбленных никто не мог видеть.
Войдя в дом и слушая, как блаженно колотится
сердце, Гаппо стал поджидать Фырду и Любу.
Взволнованный предстоящей встречей, он даже не подумал
о том, что скажет в свое оправдание, если кто-нибудь
из хозяев застанет его здесь. Он мог думать только
о том, какими словами рассказать Любе о своей
любви. И с чего Фырда взяла, что Люба ответит на
его любовь? Просто Фырда добрая, ей хочется, чтобы
все вокруг были счастливы. Но что, если сестра
права? Как хочется верить этому...
Порою Гаппо делалось не по себе: «Что это я,
словно вор, прячусь в чужом доме?» Он уже
подумывал уйти, но какая-то необъяснимая сила удерживала
его. «Вдруг она не придет?» — с тоской думал Гаппо.
Но вот кто-то мягко, почти бесшумно, ступил на
порог. «А вдруг это кто-нибудь из хозяев?!» —
испугался Гаппо. Но сомнения его тут же рассеялись.
— Почему Гаппо сбежал с танцев? — этот голос
он узнал бы среди тысячи других.
— Не знаю. Может, с товарищами пошел
куда-нибудь, — отозвалась Фырда. — Не беспокойся,
вернется. Никуда он от нас не денется, в шею будем
гнать — и то не отстанет...
Гаппо, притаившись, с улыбкой слушал лукавые
речи сестры.
— Ты наговорила ему лишнего — вот он и сбежал.
Наверное, у него на сердце другая...
— Клянусь, кроме Любы, никому нет места в его
сердце!—весело рассмеялась Фырда.
— Если бы это было так, он не ушел бы, —
печально возразила Люба.
— Я вижу, тебе не терпится увидеть Гаппо.
Хочешь, я сейчас же его хоть из-под земли достану и
приведу сюда? — озорничала Фырда. Она тихонько
приоткрыла дверь в комнату. — Зайдем, отдохнем
немного. Время домой собираться!
Ничего не подозревая, Люба легко переступила
порог и увидела Гаппо. Вскрикнув от цеджиданно-
140

сти, она хотела убежать, но Фырда втолкнула ее
обратно, зашла сама и заперла изнутри дверь на
крючок.
— Не бойся, Люба, волков здесь нет, а если бы и
были, • есть кому защитить тебя, — шутливо сказал
Гаппо и в смущении замолчал, слова бежали от него
прочь.
— Страшнее острого ножа наши обычаи! —
воскликнула Фырда. — Парень не может открыто
сказать девушке о своей любви —да где это видано?!
— Куда ты привела меня, Фырда? —в испуге
твердила Люба.— Да если нас увидят здесь, я не
смогу на улицу показаться...
— Не бойся, никто нас не увидит. Но если вам
есть что сказать друг другу, торопитесь, а то и впрямь
сюда может кто-нибудь прийти!
— Мне нечего говорить, — смущенно ответила
Люба, опустив голову.
— А тебе, Гаппо, тоже нечего сказать?
— Если есть здесь человек, что станет слушать и
с должным вниманием отнесется к моим словам, у
меня найдется что сказать, — ответил Гаппо, заранее
замирая от страха.
— Ну как, Люба, послушаем, что он скажет?
Люба в смущении молчала, и Фырда потянула ее
за руку.
— Пойдем-ка, моя милая, да станцуем еще раз,
это будет умнее, чем тут в молчанку играть...
Но Люба не двинулась с места, и Фырда поняла,
что она вовсе не хочет уходить. Фырда звонко
рассмеялась, но тут же прикрыла рот рукой, боясь, что ее
услышат.
— Говорите, я слушаю вас, — наконец робко
проговорила Люба.
Но Гаппо не находил слов; красный от смущения,
он неловко топтался у стены.
— Пусть развалится дом. мой, Гаппо, ты
смущаешься, как осетинская невеста! — не выдержала
Фырда.
Упрек сестры оказал свое действие. Смущение по-
141

казалось Гаппо недостойным мужчины, й, поборов
волнение, он сказал:
— Люба, счастье возможно только тогда, когда
ему сопутствует надежда. Прошу тебя, дай мне
коротенький ответ... Мне нет нужды расхваливать себя
или ругать, мы выросли вместе, и ты знаешь меня не
хуже, чем я сам... Помнишь, как дразнили нас в
детстве? — понизив голос, добавил Гаппо.
— Люба, дорогая, здесь все свои, не бойся, скажи
правду! — просила Фырда.
Но Люба молчала, устремив взгляд в землю,
казалось, она вот-вот упадет без чувств.
— Сердце мое в твоей власти. Да или нет? —
говорил Гаппо. — Если в душе твоей нет уголка для меня,
я не обижусь, скажи прямо, — я буду любить тебя как
сестру.
— Счастье девушки решают ее родители, — еле
слышно ответила Люба.
— Когда будет решаться вопрос о нашей свадьбе,
я найду с кем говорить, обычаи мне хорошо известны.
Но сейчас я хочу одного—услышать ответ от тебя!
— Фырда передаст тебе мой ответ...
Гаппо был счастлив. Он знал, как нелегко
девушке произнести слова признания. Люба не могла
ответить иначе.
— Ну, а теперь идемте, а то заметят, что мы
исчезли,— сказала Фырда, и все вышли из комнаты.
Подойдя к лужайке, где происходили танцы,
Гаппо сразу заметил, что в настроении людей произошла
какая-то перемена, все лица были мрачны.
Разделившись на группы, мужчины озабоченно обсуждали
что-то.
— Что случилось? — спросил Гаппо у товарищей.
— Из города прибыли гости и привезли невеселую
новость: началась война!
Протокол, составленный Темыром на Гаппо и
посланный по начальству, как в воду канул. Писарь
Алихан, который, выпивши, именовал себя
анархистом, высказал по поводу этого такую сентенцию:
142

— Россия катится к анархии. Власть расшатана.
Да так оно и доллсно быть. На заре человечества все
рождались свободными. Настало время, когда мы
должны вернуть утраченную свободу!
Темыра выводили из себя подобные рассуждения
писаря, и он грозился заслать его туда, откуда
письма приходят мерзлыми. Но Алихан в ответ на угрозы
только зычно и раскатисто хохотал.
— А что я говорю? От начальства один только
вред. Взять хотя бы тебя... Что ты хорошего сделал
народу? Ничего. А дай тебе волю —ты бы все
население нашего села угнал туда, откуда письма приходят
мерзлыми...
После этих разговоров Темыр приходил в ярость,
и вместе с тем страх пробирался в его трусливую
душу. А если и впрямь народ прогонит начальство и
сам станет управлять своими делами? Алихан хоть и
пьяница, но человек образованный, книжки читает.
Наверное, ему известно что-то такое, что позволяет
развязывать язык. И Темыр содрогался при одной
мысли о том, что станет с ним, если сбудутся
пророчества Алихана.
Потому-то, когда в село пришло известие о
начавшейся войне с Германией, Темыр искренне
обрадовался. Теперь уж он сочтется с обидчиками! Всех
неугодных загонит на фронт — пусть послужат царю и
отечеству, а вернутся ли они назад — это не его,
Темыра, забота. «Военные тяготы падут на плечи
оставшихся и заставят их поджать хвосты. Ниже травы,
послушнее баранты станут!» — ликовал Темыр.
И правда, тихо и невесело стало в селе. Люди
хорошо знали, какие беды несет война, хотя грохочет
она где-то далеко-далеко и кровавый гул ее не
нарушает мира и покоя горных долин. Но ежедневно,
словно дракон с огненной пастью, будет пожирать война
самых молодых и самых отважных. Опустеют села,
смолкнут вечерние песни, опечалятся девушки,
некому станет возделывать поля, и они превратятся в
пустыни. Каждый будет с тревогой ждать появления
почтальона, и не в один дом вместе с белым
треугольником письма войдет беда. Вопли и причитания мате-
143

рей, жен, сестер, невест огласят села, веселые
празднества сменятся поминальными пирами.
Известие о войне встревожило Гаппо. Хотя его
возраст пока еще не был призван, но он знал —
очередь его придет скоро. А налоги уже увеличились,
начались новые поборы. Как-то справится со всем этим
их и без того нищая семья? С утра до вечера братья
работали не покладая рук. Возвращаясь с поля,
Гаппо обычно выбирал время и сворачивал на земли
Джамбота — поглядеть, оправилась ли после града
кукуруза, наливаются ли зерна пшеницы. Он мягко
сжимал в ладонях молочные початки, и если зерна
были сочными и крупными, сердце его радовалось.
Гаппо все еще не терял надежды, что дядя сжалится
над ним и выделит часть урожая.
«Должен же он понять, — рассуждал Гаппо, —
имея вальцовую мельницу, лесопильный завод да еще
двадцать десятин фруктового сада в придачу, с
голоду не умрешь, какой бы неурожайный год ни
выдался. А нам, кроме хлеба, не на что надеяться. Так
неужели дядя Джамбот допустит, чтобы дети его брата
умерли с голоду. А уж если он добром не отдаст
заработанную долю, — глаза Гаппо темнели от гнева,—
пусть пеняет на себя, я сам возьму то, что мне
полагается!»
Гаппо не знал покоя ни днем ни ночью. И только
сидя по вечерам на крыльце и слушая доносящуюся
из-за забора искусную игру Любы, он забывал о
горестях, о повседневных заботах о хлебе насущном и
предавался сладостным мечтам.
Теперь все свое свободное время Фырда
проводила с Любой, которая подробно расспрашивала
подругу о Гаппо: где он, чем занят, о чем мечтает?
Случалось, что Фырде надоедали эти бесконечные
расспросы, и она отвечала невпопад. Ей очень хотелось
выучиться играть на гармошке, и не раз
выпрашивала она у Любы ее гармонь и, позабыв обо всем на
свете, перебирала клавиши своими длинными
пальцами.
Последнее время у Любы было мало свободного
времени.
144

— Много свйтов стало ходить в Наш Дом, видно,
скоро улетишь ты из родного гнезда, —говорила Сата
дочери. — Пора тебе приниматься за шитье
приданого.
И Люба прилежно выполняла наказ матери: шила,
рукодельничала, да и от заказов не было отбоя.
Когда ей не под силу было управиться одной, она
просила Фырду помочь, и та охотно приходила на
помощь подруге.
«Думает ли она о том, что скоро все эти вещи
перейдут к ним в дом?» И Люба лукаво усмехалась.
Но вот однажды Фырда принесла Любе
светлосерое сукно и белый сатин.
— Мама просит тебя сшить для Гаппо черкеску и
бешмет.
От радости у Любы затрепетало сердце. Она
долго разглядывала и щупала нежное, с козьим пухом,
сукно, воображая, как хорош будет Гаппо в новом
наряде. «Верно, Госка хочет проверить, как шьет ее
будущая невестка,—думала Люба. — Не то она
попросила бы сшить черкеску мою мать».
Люба была так горда, что ей поручили эту
работу!
— Откуда у Гаппо такое сукно, красивое,
мягкое?— спросила Люба, не зная, что сказать. Но,
взглянув в лицо подруги, поняла, что этот вопрос
обидел Фырду.
— Неужели все считают нас настолько бедными,
что мы не можем запасти приличного сукна на
черкеску?— грустно сказала Фырда.
— Не сердись, это я просто так, по глупости,
спросила! А зачем Гаппо срочно нужна черкеска? Уж не
собирается ли он ехать куда-нибудь?
— Не знаю я ничего, но только он просил, чтобы
черкеску сшили как можно быстрее.
— Что ж, — пряча улыбку, ответила Люба, — у
меня хоть и много другой работы, но я отложу ее.
Передай, что через четыре дня все будет готово.
10 Д. Мамсуров
145

5
У Любы, правда, было очень много работы. Не одна
мать, имевшая взрослых сыновей, мечтала, что
Люба войдет в ее дом невесткой, а невестка должна
славиться не только красотой и умом, но и быть
бережливой хозяйкой, искусной рукодельницей. Вот и
посылали к ней отрезы материи с просьбой сшить то
одно, то другое, чтобы проверить, хорошо ли девушка
умеет шить.
Люба с одинаковым старанием выполняла
каждый заказ. Когда люди появлялись на праздниках в
одежде, сшитой Любиными руками, все восхищались
и воздавали должное ее мастерству. Находились и
завистницы, они уверяли, будто это вовсе не Люба шьет,
а Сата, которой хочется выставить свою дочь в самом
выгодном свете. Но Люба даже редко советовалась с
матерью. Она уже давно превзошла ее в швейном
искусстве.
Получив заказ на черкеску для Гаппо, Люба тут
же отложила все прочее шитье и немедленно
принялась за работу. Никогда еще с таким волнением не
брала она в руки сукно. Подолгу разглядывала
светло-серую домотканую материю, мерила ее,
прикидывала и так и этак, расстилала на столе и снова
сворачивала, не рискуя прикоснуться к ней ножницами.
Гаппо, ладный и сильный, неотступно стоял перед
ней. А вдруг черкеска, сшитая ею, будет
недостаточно красиво облегать его стройную фигуру? Уходило
драгоценное время, и Люба волновалась все больше...
Фырда сидела тут же и наблюдала за подругой.
Люба снова — в который раз! — взяла в руки сукно,
на лице ее была решимость, словно она собиралась
прыгнуть в ледяную воду. Звякнули ножницы и..,.
Люба опять отложила материю. Она просительно
взглянула на мать, и Сата охотно пришла на помощь
дочери.
— Большая выросла, а ума что у
новорожденного,— с ласковым упреком сказала она. — Как же ты
собираешься кроить черкеску, не сняв мерки и не
прикинув материю на заказчике?
146

Люба покраснела и, боясь, что мать заметит ее
смущение, отвернулась к окну. Она, конечно, знала,
что черкеску надо кроить по фигуре, но как позвать
Гаппо сюда? Нет, застенчивость лишала ее сил! А Сата
уже спрашивала Фырду:
— Где сейчас Гаппо?
— Дома, наверное. Он недавно с поля пришел.
— Сходи-ка домой, моя ненаглядная, и скажи —
пусть заглянет сюда.
Фырда с охотой побежала за братом. Она очень
радовалась, что наконец-то у брата будет новая
черкеска, теперь Гаппо будет одет не хуже, чем его
товарищи!
Несколько минут прошло, пока Фырда обегала за
братом, а Любе они показались длинными часами.
Чего только не передумала она за эти мгновения!
Люба счастлива была увидеть Гаппо, но как посмеет
она прикоснуться к нему, снимая мерку?..
— Можно войти? — послышался со двора голос
Гаппо.
Погруженная в свои мысли, Люба молчала.
Раздались шаги, дверь тихонько приоткрылась.
— Есть кто? Можно войти? — снова спросил
Гаппо и переступил порог комнаты.
Увидев, что Люба одна, он очень обрадовался. Ему
так о многом нужно сказать ей, а скоро ли еще
представится возможность поговорить наедине?..
— Ты одна?
— Да, но скоро мама придет, надо мерку снять...
— А разве мерку за тебя мама снимает?
— Нет, я сама... — замялась Люба.
— Тогда приступай!
Гаппо повернулся к ней спиной. Некоторое время
влюбленные молчали. Гаппо чувствовал, с какой
осторожностью касаются его плеч тоненькие пальчики
Любы, и пошутил:
— Не бойся, плечи у меня не хрустальные...
Но Люба ничего не ответила на его шутку и
продолжала кропотливо и тщательно снимать мерку.
Снова воцарилось молчание; порою им казалось, что
без слов они лучше понимают друг друга.
10*
147

— Зачем тебе так срочно понадобилась
черкеска?— спросила наконец Люба. — Или ты собрался
куда?
— В далекий путь собрался я, Люба, очень
далекий, и бог весть когда вернусь... —ответил Гаппо и
оглянулся через плечо на любимую.
Сперва Люба приняла слова Гаппо за шутку. Не
знала она, что сегодня Темыр вручил ему повестку.
Но, поймав грустный взгляд юноши, она поняла, что
Гаппо говорит правду. Сердце ее упало. Люба
вспомнила, что когда-то Гаппо собирался на заработки в
Америку, даже деньги пытался занять на дорогу, —
может, он не отказался от этой затеи? Но неужели он
оставит ее? Нет, не может быть, чтобы у него было
такое черствое сердце: ведь Гаппо знает, что она
любит его...
— В какие же это ты края собрался? — холодно
спросила Люба.
Тогда Гаппо вместо ответа достал из-за пазухи
маленькую, вчетверо сложенную бумажку и,
повертев ее в руках, сказал:
— Мне надо явиться на призыв. Дали шесть дней
на устройство семейных дел, а там погонят защищать
царя и отечество...
Испуганными глазами смотрела Люба на руки
Гаппо, в которых белела бумага несчастья. Что могла
она сказать? Как утешить? И она продолжала
снимать мерку. Но Гаппо почувствовал, как задрожали
ее руки. Ему стало жаль девушку, захотелось
приободрить ее.
— Не бойся, Люба, — заговорил он нарочито
беспечно, — война скоро кончится. Мы дали друг другу
слово, и да будет оно свято, если ты согласна ждать.
— Война — это такое несчастье. Мало ли что
может случиться... — прошептала Люба, и столько
отчаяния было в ее словах, что это лучше всяких клятв
сказало Гаппо о том, как она сильно любит его.
— Ничего, я вернусь даже из царства мертвых,—
пошутил Гаппо и добавил серьезно: — Если дойдет
до тебя черная весть, не жди меня, желаю тебе
счастья!
148

— Не говори так! — воскликнула Люба, и голос ее
задрожал.
Сата долго не приходила, и молодые люди успели
обо всем договориться. Они поклялись, что до
последнего дыхания будут верны друг другу.
— Пока не надо говорить Фырде, что меня
призывают. А то она расскажет маме, а мама у нас
жалостливая, не вынесет она этого...
В это время в комнату вошла Сата.
— Материал на черкеску и на бешмет хороший
сыскал! — сказала она. — Как бы только девушка
наша не испортила. Дай-ка я посмотрю, как ты сняла
мерку, — обратилась она к дочери.
Сата взяла сукно, прикинула его на Гаппо и,
когда убедилась, что мерка снята правильно, сказала
грустно:
— Чтоб не знать светлых дней царю, который
затеял эту войну и не дает нашей молодежи
покрасоваться в новых нарядах... Бедняжка Госка, как
услышала, что тебя призывают, места себе не находит.
— Кто ей сказал? — встревожился Гаппо.
— Не знаю. Слухом земля полнится. Я встретила
ее на улице — она с мельницы возвращалась. Как
убивалась, бедняжка... Смолоду счастья не знала, а
теперь, когда пришло время спокойно жить да на
детей радоваться, новое горе обрушилось...
6
— Прошу тебя, солнце мое, сходи в канцелярию,
узнай: может, это ошибка. Никто из твоих сверстников
не получил еще такой бумажки... — умоляла Госка
сына.
Гаппо понимал, что всё это дело рук Темыра.
Идти нужно было к нему. Но как обратиться с
просьбой к заклятому своему врагу? Гордая душа юноши
восставала против этого. И Гаппо, как мог,
успокаивал мать. Он уверял, что это даже лучше, что его
призвали именно сейчас, потому что таких молодых в
бой не пустят, определят куда-нибудь в обоз,
подвозить продукты, боеприпасы.
14.

Но Госка не послушалась сына и на другой день,
несмотря на возражения Гаппо, сама отправилась к
Темыру.
Она умоляла дать отсрочку ее сыну, говорила, что
семья их умрет с голоду без него.
— Придет его время — и тогда ты слова от меня
не услышишь, а сейчас все ровесники его дома
остаются...— плакала Госка.
— Ничем не могу помочь! — отрезал Темыр.—
В повестке подпись самого полковника Белогорцева.
Отечество в опасности. Благополучие всего нашего
отечества должно быть тебе дороже благополучия
собственного дома. Любишь получать царевы
милости — умей отслужить за них в трудный для родины
час. — И он повернулся спиной, давая понять, что
разговор окончен.
— Прошу тебя, забери из моего дома все, что
найдешь там из царских благодеяний, только оставь мне
сына! — сердито крикнула Госка, поняв, что добром
ей Темыра не уговорить. — О каких милостях ты
говоришь? Есть в селении одна жалкая школа, так и
туда никто из моих детей не смог попасть...
— Повторяю: ничем не могу помочь тебе! Не
трать понапрасну время, иди и собирай сына в
дорогу, а нам не мешай работать.
Темыр важно устроился за столом и взял перо в
руки, делая вид, что у него куча неотложных дел,
хотя Алихан спокойно сидел в углу и никаких бумаг
ему подавать не собирался.
— Иди, Госка, иди, не мучь себя понапрасну,—
сказал Алихан. Он хотя и был трезв сегодня, но дал
волю своему непокорному языку. — Иди и помни:
царь да начальство свои милости дорого ценят, не
меньше чем жизнью плати за них. А какие они, эти
милости, это одному богу известно. Разве кто из нас
хоть раз испытал их на себе?
Темыр бросил на писаря косой взгляд, но
промолчал. На одно его слово у писаря нашлось бы' десять
крамольных слов.
Что оставалось Гооке? Она вернулась домой и, об-
150

ливаясь горючими слезами, стала собирать своего
старшего в далекий и нелегкий путь.
Невесело было в эти дни у Борзовых. Фырда
перестала ходить к Любе, даже игра на гармошке не
привлекала ее. С утра до вечера оегала она по дому,
помогая матери.
Сосланбек, видя горе своих близких, тоже
старался казаться печальным, хотя в душе завидовал
старшему брату. Гаппо идет на войну, ему дадут
коня, оружие, — что может быть интереснее?! И уж,
конечно, он вернется домой прославленным
героем.
Работы по хозяйству было сейчас немного,
осенняя страда еще не наступила, и Сосланбек почти все
время проводил с товарищами. Хотя они с Василом
по-прежнему ненавидели друг друга, но то ли старше
стали, то ли вражда со временем потеряла свою
прежнюю остроту — драки прекратились. Перестали
ребята также сочинять друг про друга издевательские
песенки. Теперь вражда выражалась то в
неприязненном взгляде, то в сказанном как бы невзначай
ядовитом словце. Осенью Васил должен был уехать во
Владикавказ — учиться в гимназии. Сосланбек
завидовал ему и представлял, как зазнается Васил,
вернувшись из города. Но в то же время он радовался,
что всю зиму не будет видеть мерзкую рожу
врага.
Михал, оидя на нихасе, искоса поглядывал на Со-
сланбека и его друзей и говорил, что отправляет
своего сына потому, что боится, как бы испорченные
мальчишки не сбили Басила с доброго пути. По
натуре Михал был человек незлобивый и обычно
быстро прощал нанесенную ему обиду, но того, что
Сосланбек чуть не утопил в реке его единственного сына,
он не забыл.
Гаппо, как мог, старался развеселить и утешить
мать и сестру. Веселые рассказы и прибаутки так и
сыпались с его языка. Но стоило ему остаться
одному, как нелегкое бремя забот всей своей тяжестью
наваливалось на него. Он выходил во двор и
грустным взором обводил все свое немудреное хозяйство.
151

Плетень сгнил, хлев покосился, и если не поставить
подпорки, он зимой завалится и задавит
единственную корову. Подойдя к арбе, Гаппо долго
рассматривал ее. С тех пор как умерла старая Копа, арба
стояла на этом месте, ободья покрылись красноватой
ржавчиной, под колесами выросла сорная трава.
«Как будут они жить без меня — думал Гаппо.—
Что я могу им оставить? Только добрые советы. Да и
что посоветуешь нищей, безлошадной семье?»
Будь Гаппо дома, он добился бы от Джамбота
своей доли урожая. А что может сделать Сосланбек,
кто послушает ребенка? Мысль, что семье предстоит
голодная зима, была невыносима, и Гаппо тщетно
искал выхода. Наконец он решил отдать Сосланбека
в батраки.
Гаппо отправился к Михалу.
— Мальчик трудолюбив, работает как взрослый.
Но я не прошу, конечно, чтобы ты платил ему как
взрослому работнику. Корми его, помогай немного
семье, трудно им без меня будет, — грустно говорил
Гаппо.
Михал высокомерно выслушал его.
— Очень уж вы, Борзовы, гордые! Не я ли давно
приходил к вам с этим? Боитесь свое достоинство
уронить? А умные люди никакой работой не
брезгуют...
Гаппо злился, лицо его горело от стыда. С каким
наслаждением он высказал бы Михалу все, что было
у него на сердце! Но нужда схватила своими
цепкими, костлявыми руками их семью, заставив
проглотить горечь обиды.
Долго торговался Михал, и наконец порешили на
том, что Михал будет кормить и одевать Сосланбека,
а кроме того, выплачивать Госке пятнадцать рублей
в месяц.
С'тяжелым сердцем вернулся Гаппо домой. У него
не хватило дулу признаться матери, что он отдал в
батраки своего маленького брата. Два дня молчал
он, все надеялся, что какой-нибудь счастливый
случай изменит судьбу его семьи,
152

7
Как-то вечером Гаппо и Госка сидели за столом и
негромко беседовали. Вошла Фырда,
раскрасневшаяся, оживленная, и, ни слова не говоря, положила
перед ними большой сверток, перевязанный шелковым
шнурком. В белой с узорами салфетке были
завернуты черкеска и бешмет. Люба строго наказала
подруге отдать эти вещи прямо в руки Гаппо, но Фырда,
увидев, что брат разговаривает с матерью, не
решилась исполнить ее просьбу.
Госка медленно развязала шнурок, развернула
салфетку и стала рассматривать швы на черкеске.
Стежок оказался мелкий, ровный, и лицо Госки озарила
довольная улыбка. Гаппо понял — мать довольна
работой— и, чтобы развеселить ее, сказал, не подумав:
— Ну как, мама, довольна творением, вышедшим
из рук твоей невестки?
— Уйди прочь, негодный! Совсем совесть
потерял, такую девушку порочишь! — прикрикнула Госка
и оглянулась, ища чем бы ударить сына.
Гаппо и сам понял непристойность своих слов,
смутился и выбежал во двор. Оглянувшись, он увидел,
что мать с улыбкой глядит ему вслед. Вот она
приподняла черкеску над столом, и из кармана выпало
что-то белое. Очень хотелось узнать Гаппо, что это
такое, но мать спрятала загадочный белый
прямоугольник. Гаппо решил не возвращаться пока домой,
напевая, пошел он к товарищам.
Убедившись, что сын ушел, Госка достала платок,
что выпал из черкески, и развернула его. Тонкий
носовой платок был расшит веселым, разноцветным
шелком. В уголке алел яркий цветок, над ним,
искусно вышитая, сидела на ветке белогрудая пестрая
птичка. Тоненьким клювом птичка едва касалась
крупного красного лепестка, словно целуя его.
Госка любовалась вышивкой. Потом сложила
платок и отдала его Фырде. Фырда быстро спрятала
платок за пазуху.
Только теперь поняла Госка, что не случайны
дерзкие слова сына, что он горячо любит Любу и она то-
153

же не случайно прислала ему этот прелестный
платок... «Да поразит черная немочь проклятого царя!» —
с горечью подумала она.
И все же Госка повеселела. Тоненький лучик
надежды прорезал черную мглу, окутавшую ее душу,
она представляла себе тот счастливый день, когда
вернется с войны любимый сын, женится и снова
зазвенят в доме родные детские голоса.
Накануне отъезда Гаппо, вечером, Фырда
стирала белье. Госка, оидя на корточках, цедила молоко —
удой последних трех дней! — готовила сыр на дорогу.
И только Сосланбек, поджав под себя ноги, без дела
сидел на постели. Вдруг со двора донеслось пение.
Все с удивлением прислушались. Сомнения быть не
могло — это пел Гаппо. До этого он никогда не пел
так громко, да еще на улице. Песня незнакомая,
Гаппо то и дело запинался — видно, плохо знал слова:
Прощайте, родные горы!
Гей-гей, уайрирайда, урайда-а,
Уайрирайда, гей...
Поднявшись на крыльцо, он замолк, потом рывком
открыл дверь и крикнул каким-то чужим голосом:
— Эй, Борзовы, где вы? — и засмеялся пьяным,
расслабленным смехом. Глаза его блестели, как угли,
язык заплетался. — Не ругай меня, мама! Пусть
придется тебе увидеть прах мой, если я хотел оскорбить
мою невесту! Верь, никогда я не был бесстыдником...
— Да остынет мой очаг, ты, кажется, выпил? —
удивилась Госка, но бранить его не стала: ведь
завтра он уезжает...
— А разве заметно? Товарищи угостили... Но ты
на это не сердись, мама. Мне уже двадцатый год
пошел, а я до сих пор вкуса араки не знал. Если на
войне со мной что-нибудь случится и тебе придется
поминать меня аракой, должен же я знать, чем ты меня
помянешь! — и Гаппо снова залился пьяным смехом.
Но, увидев, что мать вовсе не рассмешили эти
слова, а, наоборот, она совсем приуныла, Гаппо тоже
погрустнел. Мысли ползли медленно, словно
спотыкаясь, голова кружилась, и перед глазами плыли
разноцветные пятна...
154

Арака не понравилась Гаппо, и он удивлялся:
почему многие так любят эту гадость? Опустив руки на
колени и устремив в пол глаза, печальный сидел
Гаппо. Несколько раз взглядывал он на Сосланбека —
видно, судьба брата не давала ему покоя. Сосланбек
совсем притих, жалость к Гаппо и сочувствие теснили
сердце.
Чем серьезнее становились мысли Гаппо, тем
больше он трезвел и все явственнее чувствовал, как
нестерпимо болит голова. Наконец он встал,
встряхнулся и медленно произнес:
— С горя выпил. Иначе ни за что не стал бы
пить! Все призывники готовы к отъезду, только для
одного еще не нашли коня, но завтра подберут.
Уезжаем послезавтра утром. (Госка обрадовалась: еще
день пробудет Гаппо дома!) Мне хотят дать
трехлетку Михала. Лошадка славная, хоть и совсем молодая.
Только бы не перехватил никто... Но как вы без меня
тут жить будете? Что я вам могу оставить, ума не
приложу!
— О нас не тревожься, солнце мое! Проживем
как-нибудь. Себя береги. Может, проклятая война
скоро кончится, и ты вернешься к нам цел и
невредим! — проговорила Госка, с нежностью глядя на
сына.
Фырда перестала стирать, вытерла согнутой
рукой пот со лба и, отбросив назад растрепавшиеся
пряди волос, сказала:
— Не беспокойся о нас, Гаппо. Когда ты был
таким, как Сосланбек, ты своим трудом всю семью
кормил. Пришло время Сосланбеку поработать. Я тоже
буду ему помогать...
— Это верно, в летах Сосланбека я уже работал.
Но у меня была Копа. А разве много наработаешь
без лошади? Единственное, что я могу посоветовать
вам... — Гаппо замялся. — Ну... я договорился с Ми-
халом, чтобы он взял его в батраки, — он кивнул
головой в сторону брата. — Довольно, наигрался, теперь
ты единственный мужчина в доме, должен следить,
чтобы хозяйство не развалилось. Завтра же пойдешь
к Михалу и наймешься на работу. Мечтал я, что
155

учить тебя буду, а теперь, пока с войны не вернусь,
об этом говорить нечего. Да не простит бог Темыра
за то, что он закрыл нам путь к учению. Жив
останусь— за все с ним сосчитаюсь!
8
После выпивки Гаппо с непривычки клонило ко
сну, и он попросил постелить ему. Сосланбек, не
поужинав, тоже улегся, и братья скоро уснули. А Госка
и Фырда продолжали хлопотать по хозяйству. Фырда
упрекала себя за то, что до сих пор не отдала Гаппо
платок, присланный Любой. Может, это утешило бы
его, развеселило. Но были причины, заставлявшие
Фырду медлить.
Госка, которая никогда раньше не обращалась к
помощи попов, мулл и знахарей, вчера вдруг
отправилась к кабардинскому мулле. Матери, чьи сыновья
призывались вместе с Гаппо, уверили ее, что того, кто
повесит на шею амулет, купленный у кабардинского
муллы, пуля минует и шашка не возьмет. Получив
треугольный, зашитый в красный сафьян амулет,
Госка и вправду немного успокоилась, ей стало казаться,
что жизнь любимого сына теперь в безопасности.
Однако сама она не решалась надеть на шею Гаппо
амулет и попросила сделать это Фырду. Да и
женщины уверяли, что амулет приобретет особенную силу,
если воин получит его из рук невинной девушки.
И хитрая Фырда придумала, как заставить брата
исполнить просьбу матери: она не отдаст ему платка
до тех пор, пока он не согласится надеть амулет.
На другой день Гаппо встал рано и ушел, чтобы
проститься с друзьями. Кроме того, он должен был
получить коня, и ему не терпелось скорее привести его
домой. Гаппо, как самому искусному всаднику,
решено было дать молодого, норовистого коня,
принадлежащего Михалу. Конь еще никогда не был под седлом,
и многие побаивались брать его. Но Гаппо,
провозившись с ним целый день, привел домой, и конь теперь
слушался своего нового хозяина.
156

Конь послушно дал себя оседлать, но едва Гаппо
поставил ногу в стремя, он упрямо дернул головой,
вырвал повод из рук Сосланбека и встал на дыбы. Но
Гаппо легко вскочил в седло, натянул поводья и
несколько раз с силой ударил коня плетью. Конь снова
взвился на дыбы, но тут же опустил передние ноги и
затанцевал на месте. Гаппо ласково провел ладонью
по шее лошади — она притихла, поводя в стороны
быстрыми черными глазами и навострив уши.
— Эх ты, мужчина, повод не можешь
удержать!— ласково упрекнул Гаппо брата. — Отвори-ка
ворота, погляжу, как лошадь ведет себя на улице...
Фырда стояла у окна и любовалась братом.
Услышав, что он собирается проехать по улице, она
невольно взглянула в сторону Любиного дома. И вдруг
увидела, что Люба стоит на галерейке и, вытягивая
шею, старается заглянуть к ним во двор. Фырда
быстро подбежала к воротам, оттолкнула Сосланбека и,
встав на пути Гаппо, стала просить его:
— У-у, Гаппо, да заглянуть тебе в мою могилу,
если ты не наденешь сейчас свою новую черкеску и
не выедешь в ней на улицу! Есть у меня что-то
хорошее для тебя, но если не послушаешься, не отдам
тебе ни за что.
Гаппо улыбнулся. Он не мог устоять перед
просьбой сестры. Соскочив с коня, он еще раз провел
ладонью по его блестящей шее и передал повод Сослан-
беку.
— Пойди напои его, только не вздумай
садиться—лошадь не приучена, скинет тебя!
Сосланбек бросился выполнять поручение брата,
и Гаппо с грустью поглядел ему вслед. Вдруг на
какое-то мгновение он представил себе, что никакой
войны нет и лошадь эта принадлежит ему. Вот
сейчас он наденет свою нарядную одежду и поскачет на
праздник... Но Сосланбек скрылся за поворотом, и
вместе с ним исчезла минутная радость.
Гаппо вернулся к Фырде.
— Ну, давай мне черкеску и бешмет да покажи,
что там у тебя припрятано.
157

— Такое хорошее, что ты и не ожидаешь! —
весело отозвалась Фырда и быстро побежала в дом.
Гаппо медленно шел за ней. Войдя в комнату, он
увидел разложенные на кровати черкеску и бешмет,
на полу стояли чувяки и ноговицы.
— А где же твое хорошее?
— Одевайся, тогда получишь!
Гаппо стянул с себя старый бешмет. Открыв
крышку тяжелого, кованого сундука, Фырда долго
рылась в нем, повернувшись спиной к брату. Гаппо
догадывался: наверное, Люба что-то прислала ему —
и потому, когда Фырда повернулась и он увидел в ее
руках амулет, испытал горькое разочарование.
— Так это ты и сулила мне? — удивленно
приподняв брови, спросил он.
— Нет, это мама взяла для тебя у
кабардинского муллы. Все призывники надевают их на шею, —
торопливо говорила Фырда. — Этот амулет опасает от
пули и от удара шашки...
Она вплотную подошла к брату, чтобы надеть на
его шею шелковый длинный шнурок, на котором
висел амулет. Но Гаппо уклонился и отвел руку сестры.
— Убери его! Пусть лучше приму я смерть от пули
или шашки, чем надену это на шею! Я-то думал, что
ты и вправду приберегла для меня что-то хорошее...
Но Фырда жалобно умоляла его, слезы
слышались в ее голосе, и Гаппо пожалел сестру и покорно
опустил руки.
т- Что ж, если тебе так этого хочется, надевай! —
сказал он. — Только знай — не может он ни.от чего
меня защитить.
Фырда быстро надела амулет на шею брату и
снова склонилась над сундуком. Порывшись, она
выпрямилась и протянула Гаппо сложенный треугольником
белый вышитый платок.
— Вот оно, хорошее! Угадай-ка: чей это подарок?
Гаппо молча разглядывал красивую (вышивку, и
сердце его радостно билось.
— Ну, так кто же подарил тебе эту прелесть?
— Кто же, кроме сестры, может сделать такой
подарок! — притворно вздохнул Гаппо.
158

— Я, конечно, тоже приготовила тебе подарок,
но разве умею я вышивать так красиво, как Люба?! —
и румянец залил нежное лицо Фырды.
— И с чего Любе присылать мне такие подарки?
Кем она нам доводится? — продолжал притворяться
Гаппо.
Фырда рассердилась.
— Разве она не соседка нам? Это она вместе с
черкеской тебе прислала. И мама видела этот платок.
Она теперь тоже все знает.
— Ничего, пусть знает... — в смущении
пробормотал Гаппо и стал надевать новую черкеску.
Фырда ловко сунула платок ему за пазуху.
— Мама, иди посмотри, как хорош наш Гаппо
в новой черкеске! — крикнула она матери, которая в
соседней комнате пекла пироги в честь Уастырджи,
покровителя путников и воинов.
— Пусть счастливейшей на свете будет та
девушка, что так искусно шьет! — воскликнула Госка,
любуясь статной фигурой сына. — Пусть столько
счастливых лет выпадет на ее долю, сколько стежков она
сделала...
— Лошадь напоена!—раздался со двора голос
Сосланбека, и Гаппо быстро вышел из дома.
Вслед за ним выбежала Фырда. Сосланбек сидел
на лошади и, торжествующе улыбаясь, смотрел на
брата. Но Гаппо только засмеялся и сказал с
упреком:
— А если бы лошадь сбросила тебя?
— Собаки Налыка испугали ее, и она, правда,
понесла вдруг меня, — признался Сосланбек. — Но^ я
усидел...
Он уже слезал с лошади, как она, вдруг
испугавшись чего-то, рванулась, и Сосланбек растянулся на
земле. Но он тут же вскочил.
—- Сходи-ка лучше к Михалу и договорись с ним
о работе!—крикнул Гаппо и, выехав за плетеные
ворота, направился вверх по улице.
Очень не хотелось Сосланбеку идти к Михалу, да
что было делать! К кому-нибудь другому он охотно
нанялся бы, но к Михалу... Теперь товарищи будут
159

дразнить его: к своему врагу, мол, в батраки
нанялся! А Васил? Вот будет торжествовать! Но
ослушаться приказания старшего брата Сосланбек не мог
и нехотя поплелся к Михалу.
Однако в этот вечер встретиться ему с Михалом
не удалось. К тому приехали откуда-то именитые
гости, и не до Сосланбека было.
— Пусть придет завтра пораньше, тогда и
договоримся,— велел передать Михал Сосланбеку через
одного из своих родственников.
Мальчик очень обрадовался, что может еще хотя
бы один день погулять на свободе, и побежал домой.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПРОВОДЫ
1
Возвращаясь от Михала, Сосланбек встретил на
улице Бындза. Узнав, куда ходил его друг, Бындз
очень расстроился. Ему показалось, что какая-то доля
вины падает и на него: Сосланбек вынужден
наниматься на работу к их общему врагу, а друзья не в
силах ничем помочь ему.
Долго стояли мальчики, обсуждая свои невеселые
дела. Стемнело. Сосланбек заторопился домой.
Чтобы быстрее добраться до дома, он решил не идти по
улице — пришлось бы огибать целый квартал, а
перелез через плетень и пошел по узенькой меже,
разделявшей два огорода. Впереди, чуть в стороне от
межи, возвышаясь над ровными рядами кукурузы,
темнела большая, раскидистая яблоня. Поравнявшись
с ней, Сосланбек услышал приглушенный шепот. Он
остановился и прислушался. Легкий ветерок трогал
мясистые кукурузные листья, они шелестели,
заглушая слова. Тогда Сосланбек раздвинул высокие
стебли и бесшумно подкрался к яблоне. Прямо перед
собой он увидел два темных оилуэта — парень и
девушка стояли, нежно обнявшись. Вдруг парень
наклонился и быстро поцеловал девушку.
160

— Гаппо, что ты делаешь? — услышал Сосланбек
испуганный шепот Любы.
— Не больше того, что дозволено влюбленным...
Пусть этот поцелуй соединит нас навеки. Я пронесу
его через всю войну, а в твоем сердце пусть он живет
как предвестник счастья, — ответил Гаппо и выпустил
Любу из объятий.
— Ну, довольно ворковать! — послышался звонкий
девичий голос.
Плутовка Фырда! Она оберегала влюбленных...
Раздвинув своими гибкими руками грубые,
шуршащие стебли кукурузы, Люба быстро пошла на зов
подруги. Гаппо молча стоял под яблоней и
счастливым взглядом провожал свою возлюбленную. Вот так
бы и простоять вечно под этим огромным темным
небом, на котором все ярче разгораются мохнатые
звезды, и слушать шум легких, быстро удаляющихся
шагов...
Сосланбеку стало неловко, что он оказался
невольным свидетелем тайны старшего брата. Бесшумно
выбрался он из своей засады и стремглав побежал
к дому. Запыхавшись, вбежал в комнату. Гаппо еще
не приходил, а Фырда была дома.
— Где ты был, мой мальчик? — спросила Госка, с
удивлением глядя на задыхающегося от быстрого
бега сына.
— К Михалу ходил наниматься, но у него гости...
На столике-трехножке — три пирога, шашлык из
копченого мяса, графин с аракой. «Разве сегодня
праздник?» — удивился Сосланбек и взглянул на мать,
потом на сестру. Нет, лица у них совсем не
праздничные, бледные, глаза заплаканы. «Гаппо завтра уходит
на войну, вот по какому случаю накрыт праздничный
стол!» — догадался мальчик.
Вскоре пришел Гаппо. Он был весел, на лице ни
тени смущения. Гаппо сел на свое любимое место —
на край кровати, облокотился на спинку. Прежде
всего спросил, удалось ли Сосланбеку договориться с
Михалом.
— Ничего, завтра сходишь, — сказал он,
выслушав брата.
11 Д. Мамсуров
16)

Госка вымыла руки, старательно вытерла их
передником, потом осторожно приподняла столик с едой
и поставила его посредине комнаты.
— Помолимся богу и святому Георгию, чтобы они
были милостивы к тебе на черном поле войны! —
торжественно и печально сказала она и наполнила ара-
кой граненый стакан.
Сыновья встали и сняли шапки. Подойдя к столу,
они ждали, когда мать начнет молитву. Но Госка
долго стояла молча; казалось, она старается из
множества слов выбрать такие, что особенно будут угодны
богу и могущественным святым. Она подняла к
потолку глаза, воздела руки, и трепетные слова
молитвы полились из ее уст. Никогда в жизни не молилась
Госка так горячо и с такой верой. Она обращалась
поочередно к каждому святому, прося у них милости
для своих сыновей. У кого еще могла искать она
защиты? Ее волнение передалось Гаппо и Сосланбеку,
и они дружно и с чувствам подтвердили своим
«аминь» молитву матери.
Фырда, как положено девушке, стояла у двери, не
смея приблизиться к столу и принять участие в
общей молитве. Полными слез глазами глядела она на
мать, на братьев и молилась про себя со всем жаром
молодости. Она просила бога пощадить ее старшего
брата в горниле войны и свято верила, что молитва ее
будет услышана.
Наконец последнее «аминь» произнесено, Фырда
придвинула к столу низенькие стулья, сколоченные
руками Гаппо, и снова отошла к двери: не подобает
девушке садиться за один стол с мужчинами. Но
Госка возразила:
— Сегодня чужих нет, садись с нами — ведь мы
провожаем на фронт нашего кормильца.
Гаппо не хотел пить араку, но мать заставила его
сделать глоток.
Невесел был этот прощальный ужин. Гаппо
отдавал Сосланбеку последние распоряжения по
хозяйству. Сегодня он говорил с ним как со взрослым, и
сердце мальчика колотилось гордо и уверенно. Гаппо хо-
162

тел сказать что-то Фырде, но, взглянув в ее красивое,
раскрасневшееся лицо, невольно подумал: «Что с
тобой говорить, ты, верно, до моего возвращения замуж
выйдешь...»
2
В доме погашен свет. Все спят, и только Гаппо
ворочается с боку на бок. Мысли о Любе не дают ему
покоя. Дождется ли она его возвращения? А что,
если родные насильно выдадут ее замуж? Но Гаппо
гнал от себя эти черные думы. Люба хоть и кажется
на первый взгляд тихой и послушной, но в случае
чего сумеет постоять за себя...
Потом мысли Гаппо обратились к матери. Он
знал — никого из детей Госка не любит так, как его.
Разве забудет она когда-нибудь, как после смерти
отца делил он с ней все горести и заботы? Сослан-
бек и Фырда были тогда совсем маленькими, где им
было понять, что переживают мать и старший брат...
Гаппо всегда был первым другом матери, ее
советчиком. Как она теперь будет жить без него?
Наконец"сон одолел его, и он задремал.
Серый предутренний свет только заглянул в
комнату, а Госка уже встала. Оглядев спящих детей —
только в молодости спят на рассвете таким сладким,
непробудным сном, — она немного успокоилась.
Хорошие дети выросли у нее, красивые, работящие,
неужели судьба не пошлет им счастья?
Громкий стук в калитку прервал мысли Госки.
Кто-то звал Гаппо. Гаппо слышал сквозь сон стук,
шаги матери, скрип калитки и чей-то громкий зов, но
не мог проснуться.
— Госка, говори, где твой старший сын!
Госка вышла на крыльцо и увидела возле ворот
Темыра.
— Дома. Зачем он понадобился тебе в такую рань?
— Врешь! Нам все известно—он бежал в лес от
призыва!
— Дома он, говорят тебе, никуда он не бежал!
— А-а, не бежал? Так, значит, он других подгова-
11*
163

ривал... В Сибири ему место. Только ради тебя и
прощаем его!
— Если вы так обо мне заботитесь, не брали бы
его на войну. Те, кому пришло время, дома сидят.
А почему? Взятку дали! — одним духом выговорила
Госка. Откуда только храбрости набралась!—А у
нас родственников среди начальства нет, взятку дать
не можем — вот и идет мой сын, когда все его
сверстники еще и не помышляют о войне...
— Смотри, пожалеешь о своих дерзких словах! —
в бешенстве пригрозил Темыр. — О каких взятках ты
говоришь?! Привела бы коня с полной сбруей — и
твоего бы сына тоже освободили!
— Коня с полной сбруей! Да откуда я возьму
его?! — горестно воскликнула Госка.
— Ну ладно, ладно! Зови-ка сына... Впрочем, он,
наверное, давно в лесу, с другими негодяями.
Тут Гаппо, который уже проснулся и, накинув
бурку, тихо стоял в дверях позади матери, спрыгнул
с крыльца и в одно мгновение очутился возле Темы-
ра. Широко распахнув ворота, он крикнул во всю
силу своих могучих легких:
— Убирайся отсюда, да поживее!
— То есть как это «убирайся»? — растерянно
проговорил Темыр.
— А как пришел, так и уходи! Да смотри не
оглядывайся. Ну, живо, не то как бы не вынесли тебя
отсюда ногами вперед...
Темыр выбежал за ворота, вскочил на коня и,
пришпорив его, крикнул на прощание:
— Хорошо, я уйду, но ты еще пожалеешь о
своей дерзости!
— Если посмеешь кого-нибудь из моей семьи хоть
словом обидеть, знай — я приду отомстить тебе даже
с того света!
Гаппо накрепко запер ворота.
— Эх, сынок, зачем ты с ним так? Вот отец твой
тоже гордый был, а чего добился? — грустно сказала
Госка.
— Все зло, которое они могли мне сделать, уже
сделано. И унижаться перед ними меня ничто не за-
164

ставит! А если они посмеют обидеть вас, я с того
света вернусь, чтобы перегрызть им горло! — повторил
Гаппо и, погрозив кому-то невидимому кулаком,
вошел в дом.
Два дня тому назад Гаппо встретил на улице Мак-
ои, и тот отвел его в сторонку и горячо зашептал:
— Послушай, Гаппо, что станется с нашими
семьями, когда мы уйдем на фронт? Как будут они жить
без кормильца? И за кого мы идем воевать? За царя?
А что хорошего он нам сделал? Я не трус и готов
жизнь свою отдать, если буду знать, что родным
моим от этого станет лучше. Но, подобно барану,
класть голову под германский меч — нет, лучше в
лес... Знаешь, — он понизил голос, — многие наши
парии ушли в лес и там ждут конца призыва. Я тоже
думаю к ним податься. Бежим вместе!
— Бежать? — переспросил Гаппо. — Нет, это
позор для осетина!
Так они и расстались, ни о чем не договорившись.
А теперь Темыр, видимо пронюхав об этом
разговоре, обернул дело так, будто Гаппо подговаривал
парней бежать в лес.
«Надо было напоследок хорошенько отколотить
этого негодяя, — думал Гаппо. — Все равно мне
жизни от него нет. Недаром говорят: «Утопленник может
не бояться замочить одежду».
3
Утром, к назначенному часу, во дворе сельской
канцелярии собрались призывники. Шестерых не
хватало— сбежали в лес. Проводить призывников
собралась добрая половина села. Двор гудел, как
потревоженный улей. Лица у всех
печально-торжественные, и если где-нибудь невзначай раздавался смех,
люди с укоризной оглядывались на смеющегося, и тот
в смущении умолкал.
Темыр почему-то медлил с отправкой. С
беспокойством поглядывал он на противоположный берег Ара-
фа, словно ждал кого-то.
165

Ни Госки, ни Фырды среди провожающих не было.
Гаппо не велел им приходить сюда.
— Мы пойдем в город мимо нашего дома, тогда
забегу попрощаться, — сказал он.
Но отправка затягивалась, и Гаппо не выдержал.
Никого не спросив, он отвязал коня, легко вскочил в
седло и направился домой. Когда призывники
пройдут мимо, он присоединится к ним. Но в это время
на крыльце канцелярии показался Темыр.
— Эй, ты куда?! Сейчас отправляться будете! —
крикнул он, но Гаппо даже не оглянулся и, хлестнув
плетью коня, поскакал к дому.
— Все равно не уйдешь от меня, — проворчал
Темыр и вернулся в канцелярию.
Через несколько минут оттуда вышел вестовой
Мысост и направился вслед за Гаппо.
А Гаппо, проезжая мимо дома, где жила Люба,
придержал коня и заглянул через плетень. Той,
которую искал его взгляд, во дворе не было. Он
посмотрел на дом и в окне, за занавеской, увидел Любу.
Она улыбалась ему! Гаппо тоже улыбнулся и,
помахав на прощание плеткой, пришпорил коня и
поскакал дальше.
Войдя к себе в дом, он пожалел, что ушел от
товарищей. С матерью уже все было переговорено,
утешить ее он ничем не мог. Сейчас, глядя на ее убитое
горем лицо, он с особенной силой ощутил боль
разлуки. Там, на шумном дворе, среди людей
расставаться было бы легче. Гаппо опустился на кровать. Госка
и Фырда молча сели возле. Говорить было не о чем,
время тянулось бесконечно медленно.
Гоока вглядывалась в красивое лицо сына, и ей
казалось, что она впервые видит его таким. Когда это
он успел стать взрослым и мужественным, ее
мальчик? А Фырда тихонько молилась: «Господи, пусть
Гаппо вернется с войны живым и здоровым.
Господи, пусть он женится на Любе и они счастливо
живут до самой смерти! Сделай, господи, так, как я
прошу! Святой Георгий, защити Гаппо!»
— Погляди-ка, Мысост пришел! — вдруг восклик-
166

нула Фырда и, толкнув брата локтем в бок, указала
в окно.
Мысост стоял у калитки и через плетень
заглядывал во двор. Гаппо понял, что это Темыр послал его,
и горько усмехнулся: «Думает, убегу...» Мысост
сделал Гаппо знак, чтобы тот подошел к нему. Гаппо
вышел на улицу.
— Если хочешь бежать, беги — горячо зашептал
Мысост. — Я побуду здесь, пока ты доберешься до
леса, а Темыру скажу, что напрасно прождал,
убежал, мол, Гаппо до моего прихода. Торопись, Гаппо,
Темыр за казаками послал, тогда поздно будет!
— За казаками?
— Он боится, что призывники по дороге
разбегутся. И не теряй ни минуты, говорю тебе!
— Спасибо, Мысост. Если бы я решил бежать,
мне и казаки не помешали бы. Недостойно это
осетина— бежать...
Конский топот заглушил его последние слова. По
улице проскакали казаки, их винтовки сверкали на
утреннем солнце.
— Иди, Мысост, и скажи, что никуда я не убежал
и бежать не собираюсь.
Гаппо вернулся в дом.
— Что за люди проскакали мимо нашего дома? —
спросила Госка.
— Их прислали охранять нас. Теперь-то уж нас
никто не обидит! И на войне будет такая же охрана,
так что можешь за нас не тревожиться, немцы не
причинят нам никакого вреда, — утешал Гаппо мать,
и нельзя было понять, всерьез ли он говорит или
шутит.
— Дай бог, дай бог... — покачала головой
Госка.— Уже идут? — спросила она, прислушиваясь.
С улицы донеслась песня. Это была песня о Чер-
мене — осетинском герое, отдавшем жизнь за землю
и волю для родного народа.
Госка вскочила и подала сыну сумку из козьей
шкуры.
— Как только ступите на тот берег, — волнуясь,
говорила она, — остановитесь и вознесите молитву
167

святому Георгию. Достанешь из сумки три пирога и
принесешь их в жертву покровителю воинов...
Голос ее надломился, сумка задрожала в руках.
«Тяжело ей, бедной», — подумал Гаппо.
Лицо матери стало мертвенно бледным. Красивые
серые глаза Фырды наполнились слезами.
— Ну, полно вам, полно, — успокаивал их
Гаппо, — не надрывайте мне душу... — Твердый комок
застрял у него в горле, он сам еле удерживался от
слез. — Берегите себя, вернусь — тогда вам легче
станет...
А песня все приближалась. Она звучала уже под
самыми окнами. Гаппо в последний раз крепко обнял
мать, провел рукой по ее черным с проседью волосам.
Тело Госки содрогнулось от сдерживаемых рыданий.
Песня о Чермене казалась ей заупокойной молитвой
о сыне, уходящем на войну.
— Да успокойся, не терзай себя, — уговаривал
Гаппо, прижимая к себе мать, трепещущую от горя.
— Пусть святой Георгий будет твоим
покровителем!— твердила Госка. — О нас не беспокойся,
только о себе думай, милый сыночек! Счастливого пути...
Гаппо выглянул в окно. Винтовки казаков
упирались (в спины призывников, — казалось, провожают не
воинов в сражение, а арестантов в далекую ссылку.
Вот Темыр отделился от казаков, открыл ворота их
дома и на коне въехал во двор. При казаках он не
хотел скандалить — еще, чего доброго, донесут
начальству— и уже готов был обратиться к Гаппо с
льстивыми словами. Но в этот момент сам Гаппо появился
на крыльце и, не дав ему ничего сказать, крикнул:
— Я тебе уже говорил, чтобы ты и близко не
подходил к моему дому!
— Ты с ума сошел! Я ничего худого не сделал
тебе...
— Хорошего я от тебя тоже не видел. Мы еще
сосчитаемся с тобою за все, когда я вернусь. А пока
убирайся с моего двора!
Темыр, оглядываясь на казаков, попятился и задом
выехал со двора.
Обняв Фырду, Гаппо заглянул в ее заплаканные
158

глаза, схватил сумку из козьей шерсти и подбежал к
коню. Приторочив сумку к седлу, он проверил, в
порядке ли сбруя, вскочил на коня и присоединился к
товарищам.
Темыр со злобой следил за ним. Этот щенок снова
осрамил его перед всем селом!
К Гаппо подбежал Сосланбек.
— Не* соглашайся работать у Михала за гроши,
пусть платит столько, сколько мне обещал, —
наставлял Гаппо, наклоняясь к брату.
— Хорошо, Гаппо. За меня не тревожься!
Счастливого тебе пути!
Всадники тронулись в путь. Женщины отчаянно
зарыдали. Казаки, окружив призывников, отгоняли
провожающих.
В последний раз оглянулся Гаппо на родной дом.
Мать стояла, опустив руки, — видно, не было у нее
больше сил. И вдруг он увидел Любу. Люба, его
Люба, стояла, не сводя с него взгляда, полного любви
и преданности. Гаппо пришпорил коня, улыбка
озарила его лицо, и он запел высоким, чистым голосом:
Прощайте, наши родные горы!
Эй-эй, не увидите вы больше нас,
И мы вас не увидим...
Сегодня в ад мы идем по приказу,
Эй-эй, на войну кровопролитную идем!
Если захлебнусь я кровью,
• Кто прополощет мне горло,
Эй-эй, светлой родниковой водой?
Кто горько заплачет над телом моим,
Эй-эй, девушки Осетии?
Кто устроит скачки над могилой моей,
Кто покроет мой белый Памятник
Знаменем борьбы, эй-эй, знаменем борьбы?..
— Кто запел недозволенную песню?! Не сметь! —
орал Темыр, но никто не обращал на него внимания,
и голос его потонул в общем хоре.
В голос рыдали женщины и девушки, порою их
плач заглушал грустную песню. Старики вытирали
слезы полами бешметов...
Только Госка молча стояла посреди двора. Она
словно окаменела, глаза ее были сухи, слезы иссякли.
169

Но,вот смолкла песня, не слышен больше конский
топот, затихли женские вопли и причитания... И тут
Фырда и Люба услышали страшный, нечеловеческий
вопль.
— Что делать?! Что делать?! О, сердце мое, о, мое
сердце! — крикнула Госка и как подкошенная
повалилась на землю лицом в траву.
Девушки бросились к ней.
Госка очнулась уже на своей кровати и увидела
склонившуюся иад ней Любу.
— Они разрушили мое счастье, — прошептала
она, — лишили сына, лишили невестки. Я мечтала,
как Гаппо будет счастлив с тобой. А теперь впереди
ничего, мрак...
Где могла найти Люба слова утешения? Как
могла она облегчить страдания бедной Госки? И, глядя
в ее бледное, без кровинки, лицо, девушка горько
плакала.
Тих и неподвижен прозрачный осенний воздух,
тяжелая белесая пыль мирно спит на дороге —
призывники покинули село. Смолк звонкий девичий смех, не
раздаются веселые звуки гармошки, даже старики
перестали собираться на нихасе. Село похоже на
огромный дом, в котором лежит покойник. Тоска и
уныние царят повсюду.
Вот уже несколько дней Госка не встает с
постели. Глаза ее широко раскрыты. Они или
бессмысленно устремлены в потолок, или беспокойно блуждают,
словно ищут кого-то. Порою еле слышный стон
вырывается из ее груди, и тогда мелко вздрагивают веки
и губы. Фырда ни на минуту не отлучалась от
матери. Когда Госка закрывала глаза, девушке казалось,
что мать умирает, и сердце до боли сжималось в
груди.
Теперь все заботы по дому легли на Сосланбека.
Глядя, с каким терпением и нежностью ухаживает
сестра за больной матерью, Сосланбек преисполнился
к Фырде глубокой благодарностью и готов был де-
170

лать что угодно, лишь бы помочь ей. Сестра ни на
шаг не отходила от матери, отгоняла мух, упорно
кружащихся вокруг ее лица, заботливо поила ее водой,
поправляла время от времени подушки и помогала
перевернуться с одного бока на другой, и ему
казалось: отойди она на минуту от постели больной —и
та навеки закроет глаза.
Сосланбек догадывался, что это Темыр сделал так,
чтобы Гаппо раньше времени послали на войну. И вот
теперь Госка заболела от горя. Мальчик сидел на
пороге и, подперев кулаком щеку, не переставая думал,
как бы отомстить старосте. Но что мог он сделать?
Так неужели же ждать, пока вырастешь и
наберешься сил? Неужели только тогда сможет достойно
отомстить врагу за все те беды, что принес он в их дом?..
Под вечер приходила Байматон. Она доила
корову, пекла чуреки.
Несколько бессонных ночей провела Фырда возле
матери и теперь с трудом старалась побороть
одолевающий ее сон. Веки слипались, тело налилось
свинцовой тяжестью, и, не выдержав, она прикорнула в
ногах у больной и забылась тяжелым, мучительным
сном.
А Сосланбек не спал. Он смотрел на измученное
лицо сестры и радовался, что она наконец заснула.
Стараясь не шуметь, он пододвинул к постели
матери низенький столик, сел на него и, подняв с полу
выпавший из рук сестры бычий хвост, стал отгонять
жужжащих мух.
Всю ночь просидел он так, а когда под утро
Фырда открыла испуганные сонные глаза, Сосланбек
тихо, чтобы не разбудить мать, сказал:
— Спи, Фырда. Все хорошо, она не просыпалась.
Я еще посижу...
Но Фырда уже не могла уснуть. Так и просидели
они вдвоем до самого утра у ног матери.
Солнце ярким светом заливало комнату, когда
Госка наконец проснулась. Она почувствовала себя
немного лучше, голос окреп, она даже попыталась
встать, но тут же тяжело опустилась на постель.
— У меня внутри словно оборвалось что-то, — жа-
171

лобно (проговорила она. — Как вы жить-то будете,
если меня не станет?
— Не надо, мама, не беспокойся о нас, мы ведь
уже не дети, — старался, как мог, утешить мать Со-
сланбек. — Лежи, пока совсем не поправишься. Фырда
все по дому делать будет, а я на работу к Михалу
пойду, проживем как-нибудь...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
НА КИРПИЧНОМ ЗАВОДЕ
1
— Эй, Сосланбек, слыхал новость?!
Сосланбек оглянулся и увидел Бындза.
— Васил нынче утром в город уехал, учиться! —
крикнул Бындз.
У Сосланбека отлегло от сердца: теперь, если он
наймется к Михалу, ему не придется каждый день
видеть ненавистную морду Басила. Помахав рукой
Бындзу, он быстрее зашагал по улице. А вот и ворота
Михала. Крепкие, дубовые, они выкрашены свежей
зеленой краской. Сосланбек пожалел, что не захватил
с собой палки. Слава о свирепых овчарках Михала
шла по всей округе. Говорили, что эти псы могут
стащить даже всадника с коня. Как войти без палки?
Сосланбек беспомощно оглядывался, искал, чем бы
защититься от собак. Ничего не найдя, он все же
решил постучать в ворота. На стук никто не
откликнулся. Он постучал сильнее—снова молчание. Тогда
Сосланбек попытался осторожно приоткрыть калитку.
Она оказалась не запертой. Мальчик заглянул во
двор — пусто: ни людей, ни собак...
Он нерешительно пересек двор, обогнул угол дома
и увидел Михала, который сидел под высоким
раскидистым деревом в массивном кресле. Глазами,
опухшими от пьянства, глядел он куда-то вдаль, на
покрытые кудрявым лесом горы. По случаю отъезда
сына он всю ночь поил аракой гостей, да и себя не
обидел. А утром, встав с тяжелой головой, вспомнил,
172

что народная мудрость гласит: «Собачий укус
собачьей же шерстью лечат»,— и снова напился.
Плохо понимая, что происходит вокруг, он
бессмысленным взглядом смотрел на Сосланбека: «Откуда
взялся этот оборванец?»
Сосланбек, увидев Михала, понял, что ему и
сегодня не удастся с ним ни о чем договориться. Но то,
что Михал сидел во дворе, приободрило мальчика.
Теперь, если собаки кинутся на него, хозяин,
конечно, защитит его. Уйти незаметно он не решился: чего
доброго, Михал спьяну посчитает его за вора...
Сосланбек медленно приближался к Михалу. Надо же
было как раз в эту минуту появиться собакам!
Прямо на него с визгливым лаем неслась от конюшни
маленькая злющая Серка. Вслед за ней, вторя ей басом,
бежал огромный лохматый пес с черной мордой. А с
улицы, из подворотни, вылезла пестрая овчарка и
закрыла Сосланбеку все пути к отступлению.
Михал прекрасно видел все, но даже пальцем не
пошевелил, чтобы защитить мальчика. Ему
показалось забавным, что безоружный мальчишка должен
отбиваться от целой своры злющих собак. Жирное
тело Михала сотрясалось от бессмысленного,
блаженного смеха, кресло ходуном ходило под ним.
Сосланбек нагнулся было, чтобы поднять камень, но собаки,
заметив это, кинулись на него с удвоенной яростью,
того и гляди разорвут.
«Почему Михал не защитит меня? — недоумевал
Сосланбек. — Над чем он смеется?»
— Эй, Михал, отгони собак! — в отчаянии
крикнул он, и как раз в этот миг острые зубы Серки
скользнули по его ноге и впились в штанину, раздирая
ее в клочья.
— А ты защищайся! — отвечал Михал и снова
залился громким, бессмысленным смехом.
Слова Михала, его дикий смех словно отрезвили
Сосланбека. Страх мигом прошел, он понял — надо
биться за свою жизнь, иначе собаки разорвут его.
Отбиваясь руками и ногами, он изловчился и схватил
за ухо огромного черномордого пса. Пес пытался
высвободиться, но Сосланбек вцепился ему в горло, и
173

не было сейчас такой силы, которая могла бы
разжать пальцы мальчика.
— Жена! Иди-ка взгляни: небывалое чудо! —
захлебываясь от смеха, звал Михал.
Вся злость, что накопилась в душе Сосланбека на
Михала, на Васила, на Темыра, выплеснулась
наружу. Не помня себя от ярости, он душил пса, и ему
казалось, что это хрипят и корчатся его враги. Пес
уже едва дышал, лапы его безжизненно вытянулись.
Увидев, что собаке подходит конец, Михал заорал
что было мочи:
— Отпусти его, сукин сын! Этот пес дороже всего
твоего рода!
Но это новое оскорбление только еще больше
озлобило Сосланбека. Михалу пришлось подняться с
кресла. Нетвердыми шагами подошел он к мальчику
и попытался оторвать его от собаки. Но Сосланбек
железной хваткой держал пса за горло. Тогда Михал
всей тяжестью своего огромного, жирного тела
навалился на Сосланбека и оттолкнул его в сторону.
— Проклятый волчонок! — зашипел он.
Пес с трудом поднялся и, хрипло дыша,
заковылял к конюшне.
В это время из окна выглянула жена Михала
Нина:
— Чего тебе надо? Зачем звал?
Михал снова затрясся от смеха. Он показывал
жене на мальчика, на собак и бессвязно бормотал
что-то.
— Я вижу, ты и впрямь утопил в араке свой
разум и сердце! — в негодовании воскликнула Нина.—
Как ты мог допустить, чтобы собаки на твоих глазах
чуть не растерзали ребенка?!
— Ребенка? Разве это ребенок? Это волчонок!
Нина в сердцах захлопнула окно. Михал, не
ожидавший от жены таких слов, перестал смеяться и,
нахмурившись, направился к Сосланбеку.
— Ты зачем пришел?
— Разве Гаппо не договорился с тобой? — тяжело
дыша, спросил Сосланбек.
— О чем это? Не помню.
174

— Ты обещал, что возьмешь меня на работу.
— На работу? Что-то не припомню. Но как я могу
взять тебя? Сегодня ты чуть не задушил моего пса,
а кто поручится, что ты, разозлившись, не задушишь
и меня? Нет, не нужен мне такой работник! — и
Михал отвернулся от Сосланбека.
Сжав кулаки и не обращая внимания на
продолжавших отчаянно лаять собак, Сосланбек молча
направился к воротам. Но Михал окликнул его:
— Эй ты, вернись! Михал еще никогда не
отказывался от своего слова. Раз говоришь, что обещал
твоему брату, значит, придется взять даже такого
негодяя, как ты. Мне на заводе работники нужны.
Сосланбек вздохнул с облегчением. Значит, ему
не придется прислуживать в доме, значит, он не
будет батраком. А на заводе—что ж, на заводе он со
всеми наравне...
Михал был уверен, что Сосланбек тут же кинется
его благодарить, но Сосланбек медлил с ответом.
«Еще уйдет, чего доброго», — подумал Михал. Он
совсем не собирался отпускать такого работника.
Силен, как взрослый, а платить можно, как
малолетнему. «Экая силища! Взять да придушить пса, к
которому и взрослые близко подойти боятся..» — с
восхищением думал Михал.
— Знаю, знаю, гордые вы, и ты и Гаппо, —
заговорил он. — Но я дам тебе работу по силам. Будешь
пока помогать Демиду, пусть подучит тебя. Может, и
выйдет из тебя хороший работник. Другого такого
мастера, как Демид, во всей Осетии тсе найдешь, я
ему одному плачу столько же, сколько пятерым
рабочим. Если ты со временем так же получать будешь,
семья ваша заживет безбедно.
Эти слова Михала пришлись по душе Сосланбеку.
А что, если он и вправду выучится и станет таким же
мастером, как Демид? Тогда ему везде найдется
работа и он сможет уйти от Михала...
Но Сосланбек молчал, ожидая, когда Михал
заговорит о жалованье. И, словно угадав его мысли,
Михал сказал:
— Платить я тебе ничего не буду, я и с Гаппо так
175

договорился. Но ты будешь сыт, одет, обут. Это тоже
большая поддержка — одним ртом в семье меньше.
А когда подучишься, станешь получать, как все
рабочие.
— Бесплатно я работать не могу, — возразил Со-
сланбек. — Я теперь один кормилец в семье остался...
— Поглядите на него! От горшка два вершка, а
уже о семье ведет разговор! Сейчас война, все
нуждаются, не могу же я весь белый свет накормить! И так
вы должны бога за меня молить. Кто, как не я, дал
Гаппо жеребенка, да еще с полной сбруей! Если я
еще тебе жалованье платить буду, то скоро сам без
штанов останусь!
— Разве ты Гаппо дал жеребенка? Ты его царю
дал, вот кому! Жеребенком ты от войны откупился, а
такие, как Гаппо, за тебя кровь проливают, — не по-
детски серьезно ответил Сосланбек.
Михал удивленно взглянул на мальчика: так вот
он какой!
А тот продолжал:
— Плати за ту работу, что мне по силам, — я
лишнего не прошу. Если нет у тебя такой работы, так
и скажи — я уйду. А работать бесплатно не стану.
— Нет, вы поглядите на него! — окончательно
протрезвев, воскликнул Михал. — Оказывается, он и
рассуждать умеет. Ну, быть по-твоему! Кроме
одежды и еды, будешь получать десять... нет, пятнадцать
рублей в месяц. Уж если Михал обещал помочь, он
слово сдержит!
— Когда я должен выйти на работу?
— Завтра.
Домой Сосланбек летел как на крыльях. Он
обязательно выучится у Демида его ремеслу, станет
умелым мастером, заработает много денег, и когда
Гаппо вернется с фронта, он застанет дом в полном
порядке, а семью в довольстве и достатке.
2
Кирпичный завод расположен неподалеку от села,
но Сосланбек никогда не бывал на нем. Он и понятия
не имел, каким тяжелым трудом даются эти обыкно-
176

венные красные кирпичи, т которых строят дома,
складывают печи, возводят столбы для ворот и
сараев. Рассказывали, что на заводе есть какая-то
заграничная машина, в которую рабочие лопатами
загружают глину, машина сама эту глину
перемешивает, прессует, и из нее выскакивают готовые красные
кирпичи. Какую работу поручат ему на заводе,
Сосланбек представить себе не мог.
Утром, когда он собирался на завод, Госка
следила за ним таким же горестным взглядом, каким
недавно проводила на фронт своего старшего. Уж кто-
кто, а она не раз видела, как после нескольких
месяцев работы на заводе лица у людей приобретали
землистый оттенок. Одному оторвало руку, другой
заболел чахоткой... Бедный Сосланбек, что-то ждет его?
Видя, что мать тревожится, Сосланбек сказал, желая
утешить ее:
— За меня не бойся, мама! Работа на заводе не
тяжелая, там все делают машины.
Госка покорно кивнула головой.
— Хорошо, мое солнышко, хорошо... Только не
надрывайся на работе, все равно Михал больше того,
что обещал, не заплатит.
3
Первое разочарование подстерегало Сосланбека,
едва он переступил порог завода. Он думал, что его
встретят приветливо, обрадуются, но никто даже и
внимания не обратил на него. Да и кто мог заметить
з этом непрестанном гуле и грохоте, в этой суетне
мальчика, робко остановившегося у входа...
Работали под открытым небом. Одни в глубокой
яме месили босыми ногами глину и песок. Другие
брали уже перемешанную глину руками и бросали ее в
формы — в каждой форме четыре ящичка, внутри
густо обсыпанные песком. Третьи относили
наполненные формы на площадку, расположенную чуть поодаль,
гам они их переворачивали, и на земле оставалось
четыре аккуратных мокрых кирпича. Вид у людей был
12 Д. Мамсуров
177

измученный, обильный пот струился по лицам,
темными пятнами проступал на выгоревшей от солнца,
грязной одежде. Рубашки прилипли к телу, сквозь
них явственно проступали острые лопатки и ребра.
Один из рабочих, худой, словно скелет, с длинным,
почерневшим от усталости лицом, поднял огромный
четырехугольный кусок глины. Казалось, рабочий вот-
вот упадет. Но он устоял и медленно понес глину в
сарай, откуда доносились гул и треск, словно там
работала мельница.
Возле родника, бившего невдалеке, была вкопана
в землю бочка. Из нее торчал длинный железный
шест. Слепая на один глаз лошадь ходила вокруг
бочки. Ее подгонял, то и дело покрикивая на нее,
молодой рыжий парень. В бочку бросали глину,
поливали ее водой, а лошадь приводила в движение
механизм несложной машины, перемешивающей глину.
Сосланбек загляделся на то, что происходило
вокруг, и забыл, зачем пришел сюда. «Но где же
Демид? — наконец опомнился он. — Неужели тот рыжий
парень, что подгоняет лошадь? Если это он, то мне и
учиться у него не надо, с такой работой я быстро
справлюсь... Но нет, это не Демид, Демид» говорят,
старый, а этот совсем молодой...»
Рыжий парень вытер грязной рукой пот со лба,
поднял голову и увидел Сосланбека.
— Мальчик, что тебе здесь надо? Сюда ходить
нельзя! — Крупная капля пота повисла у него на
кончике носа, и он сдунул ее,
— Я работать пришел, меня Михал прислал,—
с готовностью ответил Сосланбек, довольный, что на
него наконец обратили внимание.
— Работать? — удивился рыжий и расхохотался,
белые зубы сверкнули на грязном лице. — Кишка
тонка, порвется на такой работе! —И он захохотал еще
громче.
Сосланбеку стало обидно: видно, этот рыжий
считает его слабеньким, что смеется над ним. Он молча
отошел в сторону. А рыжий уже перестал смеяться и
178

с жалостью смотрел на мальчика. В это время из
сарая вышел высокий и тонкий, словно жердь,
пожилой человек. У него были длинные, хищные руки,
похожие на паучьи лапы. Костюм хоть и вымазан
глиной, но сшит из добротного, нового материала.
«Начальник, верно», — подумал Сосланбек.
— Работай живей! Глины не хватает! — крикнул
он рыжему. — Эй, Яшка, кому говорю?
Бездельничаешь тут, а станок вхолостую вертится!
— И будет вертеться, если таких младенцев
станут присылать на работу, — пробурчал рыжий,
указывая на Сосланбека.
Начальник обернулся.
— Ты зачем здесь? — спросил он.
— Михал прислал.
— Что же ты можешь делать?
— Любую работу.
— То есть как это любую? — удивился начальник
смелости мальчика. — Глину тоже можешь таскать?
— Могу, — ответил Сосланбек, глядя, как рыжий
выворачивает из ямы большой четырехугольный
кусок глины.
Мимо прошел длиннолицый рабочий с носилками
и бросил их на землю.
— А ну-ка, пусти мальчишку! — приказал
начальник. — Посмотрим, так ли он силен на деле, как
говорит...
Сосланбек обхватил кусок глины обеими руками,
но тот оказался гораздо тяжелее, чем он
предполагал. Люди, оставив свою работу, смотрели на
Сосланбека— кто с любопытством, кто с жалостью.
Напрягая все свои силы, Сосланбек перетащил глину на
йосилки, поднял их и понес глину в сарай.
— Михал не ошибется!
— Мальчишка силен не по летам! — раздались
одобрительные возгласы.
— Сила-то у него есть, но кости еще не окрепли,
надорвется, — сочувственно сказал кто-то.
— Кишка тонка, за два дня лопнет! — услышал
Сосланбек ставший ему ненавистным голос рыжего
Яшки.
12*
179

Он вошел в сарай. Вдоль стен были прибиты
длинные полки, посреди узкого прохода стоял тот
самый немецкий пресс, о котором столько
рассказывали в селе и увидеть который так мечтал Сосланбек.
Пресоом управлял молодой, крепко сложенный
парень.
Седой старик разрезал на тонкие полосы
лежавшие перед ним куски глины. Когда пресс поднимался,
он ловко подвигал под него эти полосы, и пресс
с такой силой сжимал их, что во все стороны со
свистом разлетались мелкие комья глины. А когда пресс
поднимался снова, на доске лежала сырая и ломкая
черепица. Старик осторожно снимал ее и передавал
рабочим, которые раскладывали черепицу по полкам.
Время от времени старик промасленной тряпкой
протирал пресс и после того снова пододвигал под него
полосы мокрой глины. Он с таким спокойствием, так
проворно и ловко выполнял эту работу, что
казалось— ничем -иным в своей жизни никогда не
занимался.
«Это и есть Демид! — решил Сосланбек. — Ну
конечно, это тот самый Демид, единственный на всю
Осетию мастер!» Он научит Сосланбека своему
искусству, и Сосланбек будет так же ловко резать
глину, и двигать ее под пресс, и получать красивую и
крепкую черепицу. Как ему хотелось, чтобы Демид
взглянул на него! Но старик был весь поглощен
работой, и, казалось, кроме пресса и глины, ничто в
мире не интересовало его. И только тогда, когда вся
заготовленная глина кончилась, Демид обернулся и
поверх очков посмотрел на Сосланбека. «Да, ведь
глину принес не Абдулла, а вот этот новый мальчик.
Откуда он взялся?»—'подумал старик. И мальчик
почему-то не ушел, как уходит Абдулла, а стоит и с
восхищением смотрит на Демида, словно ждет чего-то...
Сосланбек смутился под его пристальным взглядом и
опустил глаза. Демид что-то сказал ему по-русски, но
из всех слов Сосланбек понял только одно —
«принес» — и сообразил, что Демид спрашивает, он ли
принес глину.
— Я! — он утвердительно кивнул головой.
180

— Рано тебе таскать такие тяжести,—на
ломаном осетинском языке сказал Демид.
— Я уже не маленький, — возразил Сосланбек.—
Принести еще?
— Нет, сынок, пусть взрослые занимаются этим
делом, тебе надо поискать работу по силам...
Сосланбек хотел уже ослушаться старика и опять
бежать за глиной, но в это время в дверях показался
Абдулла—он нес на носилках огромный
четырехугольный кусок глины.
4
Сосланбека поставили вместе с другими рабочими
месить ногами глину. К вечеру он так уставал, что с
трудом добирался до дому; болели руки и ноги,
хотелось тут же, возле завода, повалиться на траву и
заснуть мертвым сном. Госка видела, что мальчик
выбивается из сил, слабеет с каждым днем, и она
посоветовала ему оставаться ночевать на заводе. Пусть
приходит раз в неделю, когда Фырда стирает белье,—
он хоть сможет хорошенько выспаться.
И Сосланбек поселился с рабочими в длинном,
узком сарае, стены которого сплетены были из ивовых
прутьев, а крыша соломенная. Вместо кроватей
подстилки, сплетенные из тех же прутьев, на них вороха
соломы. Покрывались кто чем: одни — рваной
шубой, другие — куском войлока, третьи — старым
тряпьем. Подушки тощие, жесткие, набитые сеном.
Посредине сарая на высоком столбе висела
керосиновая лампа. Ее скудный свет падал лишь на
несколько расположенных поблизости коек, все
остальное тонуло во мраке. Сосланбеку отвели место в самом
дальнем и темном углу. Это место указал ему
длинный, тощий Мацко, тот самый, что в первый день
испытывал его силу.
Мацко — верный пес Михала. Он зорко следил за
рабочими. Михалу было известно, что Мацко ворует,
продает на сторону кирпичи, но сколько он ни менял
управляющих, все воровали. Этот по крайней мере
был предан, умел заставить людей работать свыше
181

своих сил и этим покрывал убытки, которые сам же
наносил хозяину воровством. Однажды кто-то из
рабочих, обозлившись на Мацко, сказал:
— Твой Мацко — вор!
Но Михал тут же вступился за своего верного пса:
— А есть ли на земле человек, который не
ворует? Поставь тебя на его место — и ты станешь красть.
Люди только самих себя не обворовывают, понял?
Конечно, Мацко не пощадил рабочего, посмевшего
поднять голос против него. Но рабочие знали — Мацко
труслив и нападает на слабого. Однажды Яша,
доведенный до бешенства приставаниями Мацко, съездил ему
по зубам, и с тех пор Мацко оставил его в покое.
Когда раз Мацко толкнул Сосланбека в спину и
грубо крикнул ему: «Пошел на свое собачье место!»,
Яша нахмурился и пригрозил управляющему:
— Волю рукам не давай. Если тронешь
мальчишку, переломаю твои паучьи лапы!
Мацко притих. Но когда Яша куда-то ушел, он
снова привязался к Сосланбеку. И тогда вдруг Алык-
ка, подбрасывающий глину в глиномешалку, тот
самый Алыкка, про которого рабочие говорили, что из
него за неделю слова не выдавишь, сжав кулаки,
встал между Мацко и Сосланбеком.
— Оставь мальчонку в покое! — угрюмо
пригрозил он.
Сосланбек был счастлив. Люди, которые вначале
показались ему злыми, угрюмыми и безразличными
ко всему на свете, взяли его под свою защиту...
Рабочие полюбили мальчика, каждый старался, чем мог,
помочь ему, облегчить труд. Сосланбек не оставался
в долгу: кому воды принесет напиться, а любителям
покурить — горящий уголек из печки. Но больше всех
полюбил Сосланбека Демид Фаддеевич.
б
Когда выпадали дождливые дни, завод не работал.
Но'Мацко не отпускал рабочих в село.
— А если дождь перестанет, где я вас должен
искать? — говорил он.
182

В такие дни всех томило вынужденное безделье,
и каждый старался чем-нибудь заняться. Демид
Фаддеевич читал, Яша уходил к роднику и там, сидя под
навесом, пел печальные матросские песни. Лучше
всего получалось у него «Раскинулось море
широко...». Он пел эту песню с каким-то особенным
чувством. И хотя Сосланбек не понимал слов, песня эта
трогала его до слез.
Отец Яши, дед его и прадед —все были моряками.
Сам Яша тоже служил матросом на Черноморском
флоте. Но однажды он не поладил с капитаном. Не
по душе пришелся капитану Яшин независимый
характер. Капитан придирался к нему, донимал
внеочередными нарядами, поручал самую грязную и
тяжелую работу. Сначала Яша терпел. И все чаще и
чаще ему вспоминались слова деда. «Мы
потомственные моряки, — говорил дед. — В нашей крови есть
морская вода. Потому мы спокойны, как море. Но
если забурлит наша кровь — берегись!»
И вот Яшина кровь забурлила. Не помня себя от
гнева, бросился он на капитана и обрушил ему на
голову свой могучий кулак. Капитан упал. Тогда Яша
тяжелым матросским ботинком пнул его в лицо и
сбросил с палубы в море. Сам он прыгнул следом и
поплыл к берегу. Рейд был пустынным, и Яшу никто
не видел. Впереди чернел лес. В последний раз
оглянулся Яша на покинутое судно—там на палубе шла
суетня, спускали шлюпки.
— Прощай, море! *«* грустно вздохнул Яша и
скрылся в лесу.
Долго скитался Яша, скрываясь от людей, пока не
попал в осетинское село и не поступил на завод к Ми-
халу. Уж здесь-то его не найдут! Он мог без конца
сидеть на берегу ручья и смотреть на бегущую
воду,—наверное, она напоминала ему море...
Винтовка грудь мою сдавила,
Шинель на плечи налегла,
Фуражка с лентой и кокардой
Мою свободу отняла... —
пел Яша, и рабочие тихонько вторили ему.
Много забавных историй знал персиянин Абдул-
183

ла, и в ненастные дни вокруг него собирались
товарищи послушать его рассказы. Громкий хохот то и дело
прерывал рассказчика. Но и веселым историям
приходил конец, и люди, не зная, чем заняться, начинали
злиться на Мацко, на себя, друг на друга. Возникали
ссоры.
А Мацко наблюдал за рабочими из окна своего
маленького, сложенного из кирпича домика. Он сидел
там, словно цепной пес, и никуда не смел отлучиться:
а вдруг, неровен час, рабочие последуют его
примеру...
В один из таких дождливых дней Сосланбек тихо
сидел на своем топчане и машинально мял в руках
кусок глины. Ему очень хотелось сходить домой,
проведать мать и сестру: как-то они там справляются с
хозяйством одни, без мужчины? От Гаппо пришло
только одно письмо, а теперь вот уже давно нет
никаких известий. Госка плачет не переставая, худеет с
каждым днем. Как помочь ей, утешить? И вдруг Со-
сланбеку пришла в голову прекрасная мысль! А что,
если вылепить из глины свистульки, много свистулек,
продать, а вырученные деньги отдать матери. А вдруг
он заработает столько, что ему удастся купить
лошадь?
И Сосланбек немедля принялся за.работу.
Первые свистульки получились не очень красивыми: одни
он сделал похожими на баранов, другие — на петухов,
третьи — на быков. Но одна вылепилась особенно
хорошо— это был цыпленок с открытым клювом.
Сосланбек спрятал свистульки в обжиговую печь и то и
дело проверял, цело ли его сокровище. Когда
свистульки наконец стали красными, как обожженный
кирпич, Сосланбек взял для пробы цыпленка и
положил его отдельно — охлаждаться. Вечером, окончив
работу, он взял цыпленка к себе в постель. Ему не
терпелось проверить, свистит ли он. Но мальчик боялся
сильно дуть: а вдруг раздастся такой свист, что в
бараке все проснутся?! Еще, чего доброго, разбудишь
Мацко... И все же он стал потихонечку дуть.
Цыпленок издал слабый свист. От радости Сосланбек не
184

мог улежать в постели. Он тихо поднялся и выбрался
из барака.
Стояла тихая ночь, чуть поблескивали в ручье
отраженные звезды. Отойдя подальше от барака, Со-
сланбек достал свистульку и дунул изо всей силы.
Цыпленок издал сильный и резкий овист. Сосланбек
дунул еще раз — опять послышался свист! Да, это
был настоящий свисток. Правда, свистульки Аббаса
пели на разные голоса, а цыпленок Сосланбека
издавал только режущий уши свист, но все же... И тут
Сосланбека осенило: он окунул цыпленка в ручей и
наполнил его водой. Дунул, и — о чудо!—цыпленок
запел удивительно звонко и чисто, совсем как соловей.
Демид Фаддеевич, который, как обычно,
засиделся за чтением, отложил книгу в сторону и
прислушался.
— Странно, — проговорил он, — соловьи в эту
пору никогда не поют...
Он ждал, не раздастся ли снова соловьиная трель,
но нет, все тихо. Вдруг скрипнула дверь, и в сарай
кто-то вошел. Демид Фаддеевич узнал Сосланбека.
Если бы лампа светила ярче, он бы мог разглядеть,
какое у мальчика было счастливое лицо. Но в сарае
царил полумрак, и Демид Фаддеевич спросил, ничего
не подозревая:
— Ты выходил во двор? Не слышал ли ты
соловья, мальчик?
Сосланбек замер от радости. Молча глядел он на
Демида Фаддеевича и, также ничего не говоря,
протянул ему своего цыпленка. Старик, подняв очки на
лоб, стал внимательно разглядывать свистульку.
— Это ты сам сделал? — спросил он наконец.
Сосланбек утвердительно кивнул головой. Тогда
Демид Фаддеевич поднялся с постели и обнял
мальчика. Он что-то взволнованно говорил ему по-русски, нр
из всех слов Сосланбек разобрал только одно —
«талант»— и то потому только, что по-осетински «тала»
значит — молодое дерево. Правда, он не совсем
понимал, почему Демид Фаддеевич называет его молодым
деревом, но подумал, что, наверное, старик хочет
сказать: ты, мол, пока еще молод, но придет время — и
185

превратишься в могучее, крепкое дерево. «Это,
должно быть, большая похвала», — решил Сосланбек.
Услышав их голоса, и Яша поднял глову. Он взял
цыпленка, дунул в него, и по всему бараку разлилась
звонкая, трепещущая соловьиная трель. Яша пришел
в восторг.
— А если бы ты видел пароход, ты бы мог слепить
свистульку в виде парохода? —спросил он.
— Конечно!
Яша, обхватив руками колени, уперся в них
подбородком и, глядя в темный угол, мечтательно произнес:
— Эх, море, море...
С этого дня Демид Фаддеевич стал с особенным
вниманием относиться к Сосланбеку. Постель
старика стояла под самой лампой —тут ему было удобно
читать. Теперь он попросил товарищей раздвинуть
койки и поместил Сосланбека рядом с собой. Рабочие
любили славного, всегда ровно-ласкового Демида
Фаддеевича и охотно исполнили его просьбу.
Демид Фаддеевич каждый вечер стал учить
Сосланбека грамоте. Букваря у него не было, но он
выбрал из всех имеющихся у него книг одну, с крупным
шрифтом, и показал Сосланбеку буквы. Потом он
сходил в село и в лавке Михала купил тетради и
карандаши. В эти тетради Сосланбек срисовывал с книги
буквы.
— Вот это буква «а», — разъяснял ему Демид
Фаддеевич.— Скажи «а» и нарисуй ее.
— А... — послушно повторял за ним Сосланбек.
Сосланбек легко запоминал буквы. Ему
пригодилось также и то, что он хоть недолго, но посещал
школу. Вскоре он выучил весь алфавит и буквы уже не
срисовывал, а писал на память. Читал он правильно,
но чтение затрудняло то, что он плохо понимал
смысл русских слов. Демид Фаддеевич оказался
терпеливым учителем, он никогда не уставал
растолковывать мальчику значение непонятных слов.
У Сосланбека оказалась прекрасная память, и вскоре
они со стариком разговаривали только по-русски.
Шли дни. Сосланбек научился читать и писать.
Первая книга, которую он прочел самостоятельно,
1Й6

была «Приключения барона Мюнхаузена». Эту книгу
Демид Фаддеевич всегда возил с собой, с ней,
говорил он, были связаны лучшие минуты его жизни, но
какие—он не рассказывал, а спросить Сосланбек не
решался. С гордостью слушал Демид Фаддеевич, как
Сосланбек, читая, заливается веселым смехом.
«Способный мальчишка!» — радостно думал он.
А как счастлив был сам Сосланбек! Мало того,
что он теперь кормилец семьи, он постиг грамоту,
научился читать и писать! Будущее представлялось ему
прекрасным. Он забывал об усталости, об
изнурительной- работе. Возвращаясь по субботам домой, он с
сияющим лицом кидался к матери, рассказывал, как
идет работа, как он учится. И Сосланбек вслух читал
матери. Она не понимала ни слова. Но при взгляде
на сына, такого радостного, возбужденного,
счастливая улыбка освещала худое, изможденное болезнью
лицо Госки. В такие минуты Сосланбек надеялся, что
мать проживет еще долго и дождется возвращения
Гаппо.
Гооке казалось, что перед ее младшим сыном
наконец-то растворилась та тяжелая дверь в заветный
мир, которая всегда была закрыта для нее и ее детей.
Мальчик смело вошел в эту дверь. Он твердо шагает
по широкому пути жизни, пути, который должен
привести его к счастью. И Госка мечтала: настанет час,
вернется домой Гаппо, Фырда выйдет замуж, а
Сосланбек станет совсем взрослым, очень умным и
образованным человеком. Как они будут счастливы
тогда!
Бедная Госка, не знала она, что дни ее сочтены...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПУТИ СОЛДАТСКИЕ
1
На самой большой площади Владикавказа
собрали призывников, прибывших из разных сел. Казаки,
осетины, кабардинцы, ингуши группами разбрелись
по площади. Кого-то ожидали, но никто не знал, кого.
187

Гаппо стоял со своими односельчанами и что-то
весело рассказывал им, стараясь подбодрить
приунывших товарищей. Откуда-то послышалась дигорская
песня, и^ Гаппо затянул свою: «Прощайте, родные
наши горы...» Грустная мелодия звенела в осеннем
воздухе, и от звуков ее печальными становились лица
не только осетин, но и кабардинцев, и казаков, и
ингушей, хотя они не понимали слов. Некоторые из них
даже старались подпевать.
Но вот раздалась громкая команда:
— Смирно-о!
Песня смолкла, призывники построились. Гаппо
издали видел, как по одной из улиц, выходивших на
площадь, группой скакали всадники и впереди всех
полковник Белогорцев. Множество орденов и
медалей украшало его грудь, поблескивали погоны.
Держа руку под козырек, он подскакал к новобранцам.
Раскатистым «ура» встретили Белогорцева казаки.
Полковник поднял руку, и приветственные крики
смолкли. Пожелав отправляющимся на фронт воинам
счастливого пути и доблести в сражениях, полковник
ускакал...
В тот же день Гаппо отделили от его товарищей-
осетин, и он попал (в казачий эскадрон. Ночью их
погрузили в товарный вагон, разделенный на две
половины — в одной стояли лошади, в другой на жестких
деревянных нарах разместились казаки.
Тоскливо было Гаппо, не с кем даже словом
перемолвиться на родном языке. А в памяти еще живы
печальные картины расставания с родными, с
Любой... Он сидел в темном углу вагона и, слушая
мерный перестук колес, то задремывал, то вновь
просыпался. Вокруг мирно спали казаки. Что-то их всех
ждет впереди?
На пятый день эшелон выгрузили на окраине
большого польского города. А еще через несколько дней
пришел приказ о выступлении на фронт.
Казачьей кавалерийской части, в которой
находился Гаппо, предстояло ночью перейти реку, ударить
по врагу с тыла и отрезать ему пути к отступлению.
В это же время пехота должна была выбить немцев
188

с их позиций. Цель операции состояла в том, чтобы
взять врага в тиски с двух сторон и разгромить.
Кавалеристы укрылись в лесу, ожидая сигнала к
наступлению. Гаппо впервые в жизни предстояло
участвовать в бою, и он со стыдом должен был признаться
себе, что ожидал боя со страхом... Целый день у
него противно сосало под ложечкой, он не мог ничем
заняться, не находил себе места. Ожидание
становилось невыносимым. «Хоть бы скорее в бой, а там будь
что будет!»—с тоской думал он.
Стемнело. Наступил вечер. Командир передал
приказ'—обернуть тряпками или.травой копыта
лошадей. Марш должны проделать без излишнего шума,
чтоб врага застать врасплох.
И вот наконец сигнал получен. Лес ожил, вокруг
все зашуршало, зашевелилось, раздался глухой
конский топот.
2
Конники шли цепочкой. Впереди себя и позади
видел Гаппо в темноте черные силуэты всадников, и
ему казалось, что им нет числа. Впервые ощутил он
силу армии, и страх покинул его. «Кто может одолеть
такое войско? — думал он. — Это, наверное, трусы
распускают слухи, что немцы бьют русских, не может
этого быть!»
Эскадрон подошел к понтонному мосту. Здесь
предстояло переправиться на тот берег. Движение
замедлилось. Казаки, ехавшие впереди, соскакивали с
коней и под уздцы переводили их через мост. Гаппо
тоже соскочил с коня.- Вода тускло поблескивала в
темноте. Ступив на колеблющийся под ногами мост,
Гаппо невольно остановился — ему показалось на миг,
что земля уходит из-под ног. Конь тревожно заржал,
испуганно глядя себе под ноги.
С каким удовольствием ступил Гаппо на твердую,
по-ночному тихую землю... Дальше путь лежал по
проселочной дороге, и Гаппо удивлялся: как далеко
до переднего края! В одном из оврагов эскадрон
остановился. Здесь они должны были дождаться рассве-
189

та. Но тьма редела, утренний туман стлался над
землей, а приказа о выступлении все не было. Солдаты
занялись своими делами. Немного поодаль от Гаппо
собралась в кружок небольшая группа казаков.
Гаппо подошел к ним и увидел небольшого роста,
белесого паренька с карандашом в руках. Он по просьбе
товарищей писал письма. Парень ворчал, что нет ему
ни минуты покоя, но никому не отказывал. Гаппо
набрался смелости и на ломаном русском языке
попросил казака и ему написать письмо. Казак недовольно
пробурчал что-то, но согласился. Когда дошла
очередь до Гаппо, он присел на корточки и медленно,
обдумывая каждое слово, стал диктовать. Трудно было
выразить по-русски все, что волновало его.
— «Дорогая мать Госка, дорогая сестра Фырда и
дорогой брат Сосланбек!—диктовал он. — Пишу вам
перед самым боем. Но я ничего не боюсь. Война
страшна только, когда от нее далеко находишься. Сам
я жив, здоров, но беспокоюсь о вас. Идя в бой, думаю
о том, как вы будете жить, пока я вернусь. Обо мне
не тревожьтесь...»
— Короче! —ворчал казак.—Ты не один здесь,
вон сколько народу ждет, тоже родным привет
послать хотят...
— Хорошо, хорошо, не сердись, — уговаривал его
Гаппо, хотя понимал,'что казак прав.— Пиши
дальше: «Перебейтесь как-нибудь до моего приезда...»
Он замолчал. Что бы еще написать?
— Думай быстрее, не задерживай людей!
Гаппо оглядел исполненные нетерпения лица
товарищей, ожидавших своей очереди, и ему стало стыдно.
— Все! — сказал он. — Ничего больше не надо.
— Эх ты, молодо-зелено! Письмо написал, а в
конце даже с семьей не попрощался... — укоризненно
проворчал казак и сам приписал:
«До свидания, дорогая мать, дорогая сестра и
дорогой брат. Война скоро кончится, и я приеду к вам.
Любящий вас и желающий вам счастья
ваш сын Борзое Гаппо».
190

Парень свернул письмо треугольником, надписал
адрес и протянул Гаппо. Он хотел уже приняться за
следующее, но в этот момент прошла по рядам тихая,
как шелест листьев, команда:
— По коням!
^Любе-то я ничего не передал, — подумал Гаппо,
вскакивая на коня. — Огорчится она...»
Было уже совсем светло. Утро разгулялось ясное,
солнечное. Тишина кругом. Так тихо бывало,
когда -ранним утром выходил Гаппо в поле, ровная,
мягкая земля лежала перед ним, словно ожидала его
трудолюбивых рук. Вернется ли он к любимому
труду?..
Резкий голос командира прорезал утреннюю
тишь:
— За православную матушку Россию! За
государя! Вперед, за мной!
Все вокруг задвигалось, заржали кони, застучали
копыта. Гаппо почудилось: что-то огромное,
неотвратимое подхватило его и понесло. Теперь он, если бы и
хотел, не мог вырваться из общего потока, но он был
рад слиться с ним и безропотно подчинился силе этой
огромной людской волны...
3
Эскадрон рассыпался по бугристому полю.
Впереди уже виднелись окопы врага. Вдруг на правом
фланге раздалось мощное казачье «ура». Оно
прокатилось по рядам—так проходит ветер по несжатой
пшенице — и докатилось до Гаппо.
— Ура-а! — подхватил и он, и его голос слился с
сотнями других голосов, но -ему казалось, что это он
кричит громче всех.
Ничего не видя вокруг себя, он мчался вперед.
А в немецких окопах уже трещали пулеметы.
Некоторые из всадников, неестественно взмахивая
руками, падали с коней на землю, а Гаппо все скакал, не
понимая, вернее, не осознавая, что тех, кто упал, на-
191

стигла смерть, та самая смерть, которой так боятся
на войне.
Пулеметный треск в окопах смолк, оттуда
показались люди, много людей. В панике они бросали
оружие и бежали от надвигавшейся на них лавины
конников.
Гаппо вырвался вперед. Сердце его радостно
билось, совсем как на традиционных скачках в троицын
день. Вот конь его с разбегу перелетел через окоп,
Гаппо видел совсем близко, под копытами,
перекошенные от страха лица врагов, но сердце его, обычно
такое мягкое и доброе, не дрогнуло.
— Ура-а!— кричал он, и шашка, которой он
размахивал, свистела в воздухе.
Молящие о пощаде голубые глаза мелькнули
перед ним, но острая шашка уже полоснула немца по
голове, и кровь хлынула ручьями, заливая лицо,
грудь врага.
«Вот что такое война, — пронеслось в голове
Гаппо.— Война — это когда забываешь о жалости, когда
тобой владеет одно желание: истребить как можно
больше врагов...»
— Ура-а! — снова закричал он, и словно всплеск
могучей волны сотни голосов ответили ему:
— Ура-а!
Этот мощный крик подхватил его, как на крыльях,
он придал ему новые силы. Размахивая шашкой и
нанося удары направо и налево, Гаппо продолжал
скакать вперед, увлекая за собой людей.
Но вот что-то твердое толкнуло его в бок. Боль
была не сильная, она напомнила о далеких
мальчишеских драках, — похоже, кто-то кинул в него
комком сухой земли. Сначала он не обратил на это
никакого внимания. Но уже в следующее мгновение
Гаппо почувствовал, как слабеют его руки, шашка
стала невыносимо тяжелой, какая-то непреодолимая
сила тянула к земле; он пытался сопротивляться ей,
но почувствовал, как сползает с коня...
192

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ЗАКОЛОЧЕННЫЕ ДВЕРИ
1
Каждую осень Михал закрывал свой завод, а
рабочих увольнял: иди на все четыре стороны и ищи
себе работы. А какая зимой в горах работа? Ехать в
город дорого, да и рискованно, — там рабочих рук
больше, чем требуется. А тут еще война, жизнь
дорожала с каждым йнем. В этом году некоторые рабочие
надеялись устроиться на лесопильный завод к Джам-
боту — там зимой самая работа. Но строиться с
начала войны перестали, на берегу Арафа лежали
груды реек, досок, балок, изготовленных еще летом, и
ждали покупателя, как девушки ждут женихов.
Джамбот надеялся, что рано или поздно покупатели
должны явиться, и потому завод не закрывал, но
новых рабочих нанимать не собирался.
С грустью наблюдал Сосланбек, как день ото дня
печальнее и озабоченнее становятся лица товарищей.
Он знал: каждый с тревогой думал о надвигающейся
зиме.
Демид Фаддеевич хотя и был спокоен за себя —
он знал, что Михал не отпустит его и, как в прежние
годы, оставит у себя ухаживать за скотом, — но
тревожился за судьбу товарищей. Занимаясь по вечерам
с Сосланбеком, он часто задумывался и не слышал
ответов ученика.
Только Яша не терял спокойствия духа. Веселые
шутки не сходили у него с языка. Глядя на него,
можно было подумать, что его впереди ожидает
спокойная, беззаботная жизнь. Но так только казалось. Не
меньше других был озабочен Яша предстоящей
зимой, да что поделаешь, такой уж у него характер —
раз товарищи грустны, надо их подбодрить,
развеселить. Однако стоило ему остаться одному, тревожная
тоска закрадывалась и в его душу.
Как-то раз рабочие загружали печи. Сосланбек
тоже носил кирпич. Выглянув за ворота, он вдруг
увидел Бындза, быстро'шагавшего по дороге к заводу.
13 Д. Мамсуров
193

Сосланбек обрадовался. Он давно не был в селе и не
виделся с другом. Но зачем он идет сюда? Михал не
разрешал ребятам даже близко подходить к заводу.
Сосланбек отнес кирпичи и остановился у входа,
поджидая Бындза. А что, если Гаппо пришел с фронта и
послал Бындза за братом? Но когда Бындз подошел
ближе, Сосланбек по его лицу понял, что не с доброй
вестью пришел он сюда. Сердце мальчика тревожно
забилось. Какая еще беда пришла в их дом? Может,
матери стало хуже?
— Джамбот велел тебе скорее идти домой! —
коротко сказал Бындз, подходя к Сосланбеку.
— Что случилось? Зачем он зовет меня?
— Ничего не знаю, он только велел передать,
чтобы ты скорее шел домой, — повторил Бындз.
— А ты у нас был? С мамой ничего не случилось?
— Был. Ничего с мамой не случилось.
— А если я работу брошу, Михал не будет
ругаться?
— Михал тоже сказал, чтобы ты шел домой, —
мрачно ответил Бындз.
Его ответ еще больше встревожил Сосланбека. Не
спросившись у Мацко, он хотел тут же бежать домой,
но Мацко сам окликнул его.
— Михал прислал за мной, — коротко ответил
мальчик и пошел не оглядываясь,
Друзья шагали по дороге молча. Только один раз
Бындз нарушил молчание.
— Слыхал, что Басила в кадетскую школу
приняли? Теперь большим офицером будет, а? — спросил
он, но Сосланбек, погруженный в свои невеселые
мысли, ничего не ответил, и разговор больше не
возобновлялся.
Когда они шли по селу, люди провожали
Сосланбека долгцми горестными взглядами. Мальчик
чувствовал это, и тревога в душе нарастала. Они
поравнялись с лавкой Михала. Михал стоял на пороге,—
казалось, он поджидал их. Увидев Сосланбека, он
тихо сказал ему:
— Иди, милый, иди...
А вот и двор Байматон. Здесь собралось много
194

женщин, и это несколько успокоило Сосланбека; раз
Байматон дома, значит, с матерью все благополучно.
Он боялся больше всего за мать. Одна из женщин,
взглянув на проходивших мимо мальчиков, глубоко
вздохнула:
— О бедный мой, о несчастный...
2
Но вот наконец и их дом. У ворот никого, во дво-
ре'все тихо и спокойно. Что должны означать эти
соболезнующие взгляды соседей, их вздохи и
причитания? Торопливо открыв плетеные ворота, Сосланбек
вбежал © дом.
Госка, как всегда, лежала в постели. Она сильно
похудела с тех пор, как Сосланбек видел ее в
последний раз. Фырда сидела в ногах у матери на
низенькой скамеечке и, склонившись над вышиванием, что-
то рассказывала. Все как обычно...
Увидев сына, Госка обрадовалась, но с
удивлением спросила, почему он пришел в неурочное время.
Сосланбек совсем было успокоился и задумался, как
бы ответить матери, чтобы не испугать ее, как со
двора донеслись громкие голоса женщин. Фырда
отложила вышивание и стала оправлять постедь больной,
хотя она и без того была безукоризненно прибрана.
Тихонько приоткрыв дверь, в комнату вошла
Байматон, за ней еще несколько женщин-соседок. На
лицах у всех написано было д-акое горе, что Госка сразу
беспокойно заметалась в своей постели. Рассеянно
отвечала она на вопросы о здоровье, не спуская
вопросительного взгляда с пришедших. Госка понимала,
что неспроста,столько людей собралось к ней в дом,
но что привело их сюда, об этом спросить не
решалась. Беспокойство матери передалось Фырде.
Испуганно глядела она на дверь, словно оттуда вот-вот
должно было войти в их дом большое горе. И оно не
замедлило явиться. На дворе раздался надрывный
крик'Джамбота:
— Ой, какое несчастье обрушилось на наш дом!
Ой, зачем ты покинул нас?! На кого ты нас оставил?!
13*
195

Фырда бросилась к окйу — Джамбот стоял
посредине двора, колотил себя по коленям и причитал,
несколько мужчин из их рода с громким плачем
вторили ему.
Закричала, запричитала Байматон, царапая себе
щеки:
— Ой, Госка, как посмею я сказать тебе о
гибели того, кто был украшением нашего рода, равного
которому не было среди молодежи нашей! Перед
силой его трепетали враги!..
Зарыдала Фырда, диким голосом закричал Со-
сланбек и почему-то бросился вон из комнаты.
Только Госка лежала молча, без движения. Она не
понимала, не хотела понимать, что случилось. И, все еще
не веря, спросила тихим, дрожащим голосом:
— Судьба уже отняла у меня мое счастье. Чего
еще хочет она от меня? Какое горе пришло в мой
дом?
— Ой, Госка, как сказать мне, какое горе
посетило тебя?! — опять отчаянно закричала Байматон.—
Лучше бы превратиться мне в черного ворона и
каркать в темном лесу, чем сообщить тебе эту весть!
Твой сын Гаппо, в силе своей не уступавший
небесному Уацилле, погиб от руки врага. И некому было
перед смертью подать ему воды, некому прикрыть его
светлые очи...
Женщины кричали, причитали, рыдали, но Госка
не плакала. Глубоко вздохнув, она с трудом
выговорила:
— Ой, сердце мое, каким выносливым ты
оказалось!..— Руки ее безжизненно легли на одеяло,
медленно закрылись глаза, мелко-мелко задрожали веки,
дернулась верхняя губа...
Услышав громкий плач и крики в соседнем дворе,
Люба выбежала на галерейку.
— Мама, кажется, Госка умерла! — в испуге
крикнула она матери, глядя через плетень во двор к Бор-
зовым.
Она увидела, что Джамбот держит в объятиях
Сосланбека, и до нее донеслось:
— Что теперь делать нам, солнце мое Сосланбек?!
196

Убили нашего Гаппо, далеко на поле брани лежит он,
и даже отомстить некому за гибель его!
Любе показалось, что солнце погасло на небе.
Схватившись за косяк двери, чтобы не упасть, она
закрыла глаза и долго стояла так в каком-то
оцепенении. Она даже не видела, как мать, повязывая на
ходу шелковую косынку, выбежала на улицу.
Постепенно силы стали возвращаться к Любе, она ушла
в комнату, упала на постель и долго и горько пла-
кал#.
3
Опустив голову, пробиралась Сата по
заполненному людьми двору Борзовых. В это время в дверях
показалась Байматон и, колотя себя по коленям,
закричала:
— Джамбот, иди скорее, с Гоской что-то
случилось!
— Все несчастья хочет бог обрушить сегодня на
нас! — воскликнул Джамбот и поспешно вошел в дом.
Сосланбек не сразу понял, что сказала Байматон,
но тревога за мать острой иглой пронзила его
сердце, и он, расталкивая людей, кинулся в комнату.
Госка лежала вытянувшись, руки ее были
сложены на животе, как у покойника, смертельная
бледность покрыла лицо, но грудь слегка приподнималась
от дыхания. Прильнув к матери, Фырда говорила ей.
что-то, о чем-то умоляла, но Госка оставалась
равнодушна к мольбам дочери. Вдруг она открыла
глаза, посмотрела на детей, склонившихся над ней, и
прошептала еле слышно, одними губами:
-*- Где Люба? Позовите ее...
Женщины не понимали, почему она зовет Любу, и
вопросительно переглядывались. А Сата хотя и
знала, отчего Госка просит позвать ее дочь, но позвать
ее не решалась. Как привести девушку в дом
погибшего, с которым она даже обручена не была? Что
скажут на это соседи? Но нашлись женщины,
которые уговорили Сату послать за Любой.
Люба долго отказывалась идти к Госке. Не пото-
197

му, что боялась кривотолков, нет, об этом она и не
думала, но от горя у нее та,к болело сердце, что ей
казалось — она вот-вот упадет в обморок. Пришла
Фырда и почти силой увела ее с собой.
Когда девушки подошли к постели больной, она
лежала с закрытыми глазами.
— Госка, да перейдут ко мне твои болезни, —
позвала ее Байматон, — ты хотела видеть Любу, так
взгляни же на нее...
Госка медленно открыла глаза и невидящим
взором долго блуждала по лицам толпившихся вокруг
людей. Наконец взгляд ее остановился на Любе. Губы
ее слегка шевельнулись, из груди вырвался звук,
похожий на свист.
— Хотела я увидеть тебя овоей невесткой,
девушка, но нет больше того, кто любил тебя... Почему не
разорвалось мое сердце? — с трудом выговорила она.
Люба смотрела в лицо умирающей Госки, и все
плыло перед ее глазами. Она не понимала, что
говорит ей Госка, и думала только об одном — как бы
удержаться и не упасть в обморок на глазах у всех.
— Пусть много счастья выпадет на твою долю...
Ой, сердце мое, почему ты не разрываешься?..—
твердила Госка.
Вдруг глубокий вздох, вздох облегчения,
вырвался из ее груди, и она закрыла глаза. В последний раз
дрогнули веки.
Сосланбек не хотел верить, что мать навсегда
ушла от них. Ожидая, что случится чудо и она сейчас
встанет и заговорит с ним, он неотрывно смотрел в
лицо матери, словно взглядом своим хотел оживить
ее. Но в первый раз Госка осталась равнодушна к
горю своих детей...
Как только весть о гибели Гаппо пришла в село,
Джамбот послал на кладбище рыть могилу, — так
полагается по обычаю, где бы ни умер осетин, могила
его должна быть на родине, чтобы родные могли
прийти на кладбище и оплакать умершего. Но не успели
закончить рытье одной могилы, как прибежал
вестовой и приказал рыть вторую — для Госки.
Так выросли на кладбище два свежих холмика,
198

Под одним из них лежала Госка, а на другом поста- •
вили четырехугольный дубовый столб и написали:
«Здесь похоронен Гаппо Ботасович Борзов, геройски
погибший за Россию в борьбе с Германией».
На памятнике не были указаны точная дата его
гибели и название местности, где погиб Гаппо. Этого
никто не знал. Известие о его смерти дошло через
третьи уста. Говорили, что один осетин, вернувшийся
с австрийского фронта, рассказывал кому-то из
жителей-села, что в последнем бою, в котором он
участвовал, погиб Борзов Гаппо. Солдат этот просил
сообщить о гибели Гаппо его родным. Тогда крестьянин
из соседнего села пришел к Джамботу, идти к Госке
он не решился. Но кто был этот крестьянин, как его
звали, этого тоже никто не знал.
— Для чего мне мое богатство, если я не устрою
богатые поминки по моим покойникам? — громко,
чтобы все слышали, говорил Джамбот.
И верно, все расходы по похоронам он взял на
себя. Очень хотелось Джамботу показать людям, что
он вовсе не такой скряга, как о нем говорят. Пир
вышел на славу. Люди на поминках вволю напились,
наелись и, пожелав умершим вечного покоя,
разошлись, восхваляя щедрость Джамбота.
4
Чем старше становился Джамбот, тем чаще
задумывался о том, кому после смерти своей оставит он
нажитое с таким трудом большое богатство.
«Несправедливо поступила судьба, — рассуждал Джамбот,—
меня, человека богатого, достойного, обделила
наследниками, а нищему брату Ботасу послала таких
красивых, здоровых детей». Джамбот злился и ругал
Госку за то, что она после смерти мужа не ушла в
родительский дом и не отдала ему сирот. Особенно
страдал он, когда, сидя на нихасе, слушал рассказы
Михала о том, как силен и ловок в работе Сосланбек.
А Михал, то ли с целью позлить своего бывшего
друга, то ли всерьез, не жалел красок, расписывая силу
мальчика.
199

— Он и сейчас сильнее взрослого мужчины, —
говорил Михал, — а что будет, когда еще подрастет?
Был я в городе и видел там богатыря Бола, он
борец тяжелейшего веса, за всю жизнь ни одного
поражения не знал. Но когда возмужает наш Сосланбек,
тогда берегись, Бола!
Слушая эти речи, Джамбот все ниже опускал
голову, на виске его от бешенства колотилась
набрякшая жилка, глухой кашель сотрясал тело.
Теперь, когда погиб Гаппо и от горя умерла Гос-
ка, Джамбот подумал, что судьба все-таки милостива
к нему. Он решил взять сирот к себе. Сосланбек —
хороший работник, от него в хозяйстве только
польза, Фырда так красива, что приодень ее — отбоя
от женихов не будет, можно выручить большой
калым.
«Да и чьи же они, как не мои? Наша кровь! —
рассуждал Джамбот. — Усыновлю их, поручу им все
дела, а сам стану доживать свой век без забот. Буду
только учить их, как множить богатство. Умру в
почете, а после смерти моей внуки, прежде чем
положить кусок в рот, будут поминать меня добром и
желать мне спокойствия в стране мертвых...»
Похоронив мать, Сосланбек вернулся на завод.
Фырда осталась одна. Каждый вечер Джамбот
приходил к ней, говорил ласковые слова, как мог,
старался утешить. Но, глядя на ее красивое лицо, он
невольно прикидывал при этом, какой калым можно
будет запросить за нее.
Как-то он сказал жене своей Годзекке:
— Жена, девушка наша плохо одета, перед хмоло-
дыми людьми стыдно, надо купить ей хорошее платье.
— Взрослые они, давно осла переросли, пусть
сами о себе заботятся, — проворчала Годзекка.
— Придержи-ка свой грязный язык и делай то,
что тебе говорят! С каких это пор ты стала
распоряжаться моим добром?! — прикрикнул на нее
Джамбот и ушел из дому.
Чтобы досадить жене, он немедля отправился в
лавку Налыка и купил там самый дорогой шелк на
платье, четверть красного сафьяна на чувяки, пест-
200

рый шелковый платок и тонкие чулки. Роскошные эта
подарки он отнес Фырде. Девушка не знала, что
делать от радости. Она не находила слов, чтобы
отблагодарить дядю. Казалось, она даже забыла на время
о овоем неутешном горе.
Едва только Джамбот ушел, Фырда завернула в
чистую тряпку шелк и сафьян и хотела уже бежать к
Любе, чтобы та скроила и сшила ей новый наряд. Но,
вспомнив, что еще носит траур по матери и брату и
что с нарядами^ надо повременить, она густо
покраснела за свой необдуманный порыв и спрятала
подарки в ящик старого комода.
5
Наступила холодная осень. По утрам землю
окутывал плотный туман, моросило, мокрые, желтые
листья облетали с деревьев, мягким ковром устилая
дороги.
Пришло время закрывать завод. Кирпич уже не
просыхал, рабочие ждали расчета, но Михал почему-
то задерживал выплату жалованья. Каждый день
уходил Мацко в село за деньгами и к вечеру
возвращался с пустыми руками.
— Хозяин говорит — сейчас война, никто кирпич
не покупает, нет у него денег...
Больше ничего не могли добиться рабочие от
Мацко.
В такие дни сидеть без работы было невыносимо.
Соломенная крыша промокла и в нескольких местах
протекала. Сырой холод пронизывал до костей.
Рассевшись по постелям, каждый старался чем-нибудь
заняться. Одни чинили обувь, другие латали одежду,
не слышно было ни веселых рассказов Абдуллы, ни
задушевных песен Яши. Все .примолкли. Сосланбек,
как обычно, примостился возле Демида Фаддеевича.
Они расположились поближе к двери — там
светлее— и читали.
, Яша, лежал на своей постели, закинув руки за
голову, и, глядя в потолок, напряженно думал о чем-то.
201

Вдруг он приподнялся и закричал нарочито веселым
голосом:
— Эй, орлы! Что головы повесили? Тоска греет
плохо, давайте-ка лучше костер разожжем — сразу
веселее станет!
Он вскочил с постели и, проходя мимо Сосланбе-
ка, хлопнул его ладонью по спине.
— А ну, моряк, пошли за дровами!
Сосланбек с охотой последовал за ним, сидеть
было холодно, и он с удовольствием подумал о том,
как будет греться у костра. Вскоре они возвратились
и принесли целый ворох сырых веток. Сложив их
посредине барака, Яша принялся разжигать костер.
Долго ему это не удавалось, но наконец ветки
подсохли, рыжее пламя стало пробиваться то тут, то
там, и вот уже веселый треск огласил барак.
Рабочие подсаживались к костру, грели озябшие руки.
Настроение заметно улучшилось, завязался
разговор.
— Вот будет несчастье, если Мацко сегодня опять
не принесет денег,—тихо, словно про себя, сказал
неразговорчивый Алыкка, и сразу все смолкли.
Каждый день был дороже золота, чем ближе к зиме, тем
труднее найти работу. Сколько времени еще
продержит их здесь Михал?
С тревогой глядели рабочие в открытые двери на
дорогу, ведущую из села. Наконец в густом тумане
возникла фигура всадника. Это Мацко. Не говоря ни
слава, ждали рабочие его приближения. Вот уже
топот коня совсем близко. Мацко молча слез с коня,
привязал его к столбу и, ни на кого не глядя, прошел
в свою комнату. Было ясно, что и на этот раз он
вернулся ни с чем. И все же люди на что-то надеялись,
ждали, что сейчас он выйдет ц раздаст деньги. Но
Мацко не показывался. Тогда Алыкка встал и сам
пошел к нему.
Не прошло и нескольких мрнут, как Алыкка
выбежал из комнаты Мацко и, не заходя в барак,
направился в сарай, где стоял черепичный станок.
Послышался треск, и через открытые двери сарая одна за
другой полетели разбитые рамы. На таких рамах
202

обычно сушили черепицу. Треск становился все силь-
нее.
— Что он делает? С ума сошел, что ли? —
спросил кто-то.
Яша и еще несколько рабочих бросились к сараю.
Алыкка с видом человека, занятого серьезным
делом, снимал со стен рамы, деловито ломал их на
куски и выбрасывал за дверь.
— Молодец! Довольно, братцы, дурака валять! —
закричал Яша и тоже начал ломать полки и рамы.
Старый мастер был погружен в чтение и не сразу
понял, что происходит. Но когда Сосланбек сказал
ему в самое ухо: «Демид Фаддеевич, рабочие завод
ломают!», он быстро отложил книгу и пошел к
сараю.
— Друзья, остановитесь! Что вы делаете? —
крикнул он.
— Да вот, Демид Фаддеевич, решили завод
малость подремонтировать, — пошутил Яша.
— Ничего вы этим не добьетесь. Прошу вас,
оставьте станки в покое...
Рабочие любили и почитали старого мастера, его
слово было для них законом. Они и сейчас
послушались старика.
— Эх, Демид Фаддеевич, кабы не твое слово, Ми-
хал и щепок бы не собрал от своего завода, — сказал
Яша. — Может, тогда научился бы, как с рабочим
людом обращаться.
Старик сокрушенно покачал головой:
— Нет, брат, так у вас ничего не получится.
К Демиду Фаддеевичу подошел смущенный
Алыкка и, опустив глаза в землю, пробормотал:
— Прости, Демид Фаддеевич, что, не опросив тебя,
учинил такое, погорячился...
— Да если бы от этого польза какая была, я бы
и сам первый на помощь пришел, — сказал старик. —
Нет, друзья, за свои права надо бороться иначе...
На шум прибежал Мацко. Увидев разгневанные
лица и поломанные рамы, он понял, что затевать
скандал опасно — ведь ему одному все равно с
рабочими не справиться, — и, вскочив на коня, не огляды-
203

ваясь, поскакал в село доложить о случившемся
Михалу.
Михал сразу же закрыл свою лавку, оседлал
лошадь и помчался в канцелярию к Темыру.
— Э, да тут опять бунтом пахнет, — встревожился
Темыр. — Пусть накажет тебя бог, Михал, почему ты
не платишь рабочим жалованье вовремя? Ведь я
знаю: деньги у тебя есть...
Михал бормотал что-то в свое оправдание, но
Темыр не слушал его. Он тут же отправил вестового
Мысоста к приставу с просьбой прислать казаков для
усмирения бунтовщиков.
— Вы, я вижу, порядком встревожены? —
раздался голос писаря Алихана. — То ли еще будет! Власть
рушится. Бедняки еще припомнят вам былые дни и
намылят хорошенько шею... — Он раскатисто
засмеялся.
Невесело стало от этих пророчеств Михалу и
Темыру, но они не стали ничего отвечать дерзкому
писарю, молча вышли во двор, вскочили на коней и
поскакали на завод.
Насмешливой улыбкой проводил их Алихан, а
когда они скрылись за углом, он запер канцелярию и,
насвистывая свою любимую казачью песню,
спустился с крыльца. «Самое время хорошенько напиться», —
рассудил он и медленно побрел по улице,
раздумывая, у кого бы раздобыть араки.
6
— Всадники к нам скачут! — крикнул Сосланбек
рабочим, находившимся в сарае.
Демид Фаддеевич пристально вглядывался в
густой предвечерний туман, но ничего не мог
разглядеть своими близорукими глазами. Конский топот
приближался. Два всадника галопом подскакали к
заводу и резко осадили коней. Это был Темыр и
Михал.
— Что вы тут натворили, мерзавцы?!—-визгливо
заорал Михал, не слезая с коня и стараясь успокоить
его, разгорячившегося от быстрого бега.
204

— Холодно без дела сидеть, йот й решили
погреться малость, — спокойно, словно ничего не
случилось, ответил Яша.
— Я вот сейчас вас согрею! — пригрозил Темыр и
слез с коня.
Передав уздечку Сосланбеку, он расстегнул
кобуру и стал вытаскивать наган.
— Ах, ты так?! — раздался грозный голос Алык-
ки. — А ну, убери оружие!
И'не успел Темыр опомниться, как очутился на
земле. Алыкка сел на него и стал избивать.
Сердце Сосланбека дрогнуло от радости.
— Так тебе и надо, так и надо... — шептал он,
глядя, как удары один за другим сыпались на его
врага.— Это тебе за отца, это — за Гаппо, а это — за
маму! Получай, получай...
С каким наслаждением бросился бы он на Темы-
ра! Но тогда его арестуют как бунтовщика, а что
станет с Фырдой! Он теперь ее единственный
защитник...
Михал, увидев, как раздражены рабочие, понял,
что угрозами с ними ничего не поделать. Он метался
от одного к другому, уговаривал, просил, успокаивал,
обещал завтра же произвести полный расчет.
— Сегодня плати! — раздавались крики.
Михал соглашался на все. Демид Фаддеевич
стоял немного в сторонке, но Сосланбек видел, как
гневно поблескивают его глаза. Михал бросился к
старику.
— Демид Фаддеевич, ты человек мудрый, скажи
им, они тебя послушают... — умолял он.
— Во всем, что произошло сегодня, виноваты вы
сами, — твердо ответил старик.
— Глупости! — грубо крикнул Михал.
Но Демид Фаддеевич, не обращая внимания на его
слова, спокойно продолжал:
— У рабочего человека ничего нет, кроме этих вот
рук, — и он вытянул вперед свою крепкую, жилистую
руку. — У нас народ так говорит: «Что сработаешь,
то и полопаешь!» Зимой вы людей обеспечить
работой не можете? Не можете. Значит, надо искать ее,
205

эту работу. А вы людей даром тут держите —вот и
не стерпели...
— А, так это ты их натравил?!
— Он нас удержал! — крикнул Яша.— Если бы
не он, ни кирпича бы от твоего завода не осталось!
— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Ми-
хал. — Сегодня я с тобой, Демид Фаддеевич,
расплачусь, можешь с ними идти, поищи себе работы в
другом месте...
— И найду. Не хуже, чем у тебя!
Сосланбек испуганно взглянул на старика —
никогда он еще не видел, чтобы у Демида Фаддеевича
было такое решительное и сердитое лицо.
«Как же я без него буду?» — подумал Сосланбек,
но в это время к нему подбежал Яша и, не дав
опомниться, вырвал из рук уздечку.
— Счастливо оставаться, маленький моряк,—
крикнул он и вскочил в седло. — Прощайте,
товарищи. А коня заместо жалованья забираю! —
Пришпорив коня, он поскакал в сторону леса.
Сырой туман скрыл Яшу, только конский топот
гулко раздавался из серой мглы.
Все это произошло так неожиданно, что люди
сначала ничего не поняли. Первым пришел в себя Темыр.
Со злобой пнул он Сосланбека, грубо обругал его и
побежал в ту сторону, куда скрылся Яша. Но где
было ему догнать беглеца, конь отменный, сильный,
быстроногий, и кому, как не Темыру, знать об этом!
— Добрый мой совет вам: коли не хотите беды,
не держите людей без дела, — сказал Демид
Фаддеевич, обращаясь к Михалу.
Тот ничего не ответил, но повернул коня и
поскакал в село за деньгами. Темыр, проклиная
бунтовщиков, пешком поплелся за ним. Теперь-то уж он не
даст им пощады! И чего это пристав медлит с
присылкой казаков?
Рабочие приуныли. Они понимали, что скандал
этот даром им не пройдет. Демид Фаддеевич
старался, как мог, подбодрить товарищей, успокоить их.
— Алыкка, ты куда собрался? — спросил
Сосланбек, глядя, как Алыкка с мрачным, но решительным
206

лицом молча связывает в узел свое немудреное
имущество.
Но Алыкка ничего не ответил мальчику. Собрав
все, он перетянул узел поясом и шагнул к двери.
— Ухожу,— мрачно сказал он. — Прощайте. Не
нужны мне его собачьи деньги. Но ничего, придет
день, когда я с него все сполна получу! — Угроза
послышалась в голосе Алыкки. Он обернулся к Сослан-
беку, -который шел следом за ним, и положил ему
руку на плечо. — Не оставьте этого мальчика без
помощи, толковый он, да вот беда — один на целом
свете! Я тебя еще найду... — и он ласково потрепал
Сосланбека по щеке.
Кто мог подумать, что у этого неразговорчивого,
угрюмого человека такое доброе сердце?!
Товарищи пожелали ему счастливого пути, и- он
ушел. Проводив Алыкку до ворот, Сосланбек
вернулся в барак и сел. Вдруг он увидел, что в самом
темном углу барака стоит Бындз и знаками подзывает
его к себе. Сердце Сосланбека заныло. «Господи,
вестником какой еще беды пришел он ко мне?» — с
тоской подумал мальчик и вышел во двор. Туда же
выскользнул и Бындз.
— Сейчас сюда приедут казаки и всех вас
арестуют! Беги скорее...
— Но я ничего не ломал, за что же меня
арестовывать?
— Я сам слышал, как Темыр кричал, что вы все
тут бунтовщики и чтоб вас всех арестовали. Беги! —
настаивал Бындз.
Сосланбек вспомнил, как Яша вырвал из его рук
уздечку, как Темыр отругал его, и подумал, что,
может быть, друг его прав. Темыр издавна ненавидит их
семью, он погубил отца, мать, брата, конечно, и его,
Сосланбека, он не пощадит. Но куда бежать, где
спрятаться?
Бындз не знал, что посоветовать другу, и молчал.
Вдруг его осенило:
— Я сейчас побегу в лес, к нашим, ну, знаешь,
тем, что ушли от призыва... Теперь к ним и Мусса по-
207

дался. Я им еду йошу... Может, ойи йе дадут казакам
вас арестовать?
— А нельзя мне укрыться у них?
— Нет, таких, как мы, они не берут: малы,
говорят... Ну, до доброго свидания!
Сосланбек смотрел, как Бындз пошел сначала в
сторону села («Молодец, заметает следы!» —
одобрительно подумал Сосланбек), а потом незаметно
свернул вдоль насаженных еще Моором акаций и
поднялся на гору. Сумерки густели, Сосланбек уже
ничего не видел и вернулся в барак.
«А вдруг они, правда, арестуют
меня?»—подумал он. Ему даже приятно стало, что он может быть
арестован вместе со взрослыми как бунтовщик.
Бунтовщиком называли его отца, как бунтовщика Гаппо
раньше срока послали на фронт, и вот теперь его,
Сосланбека, тоже называют бунтовщиком. Что-то
гордое слышалось мальчику в этом слове. «А Фыр-
да? Как станет она жить без меня?» Только теперь,
когда они остались совсем одни, он понял, как
сильно любит сестру. Он все вспоминал, как еще в детстве
проводили они вместе целые дни, голодные, непри-
смотренные... Гаппо и мать работали в поле. Тогда
Сосланбек тоже был единственным защитником
Фырды.
Мысли его прервал голос Михала. Хозяин
вернулся с деньгами. Ничего не сказав, он прошел прямо в
комнату к Мацко. Узнав, что и Алыкка бежал, Ми-
хал помрачнел. «Значит, и этот ушел от
наказания!»— подумал он со злостью.
— На, иди раздай им жалованье, а то они совсем
с ума посходили!
Но передумал, остановил Мацко и вошел в
сарай— посмотреть, что из оборудования уцелело.
Большая часть полок была сорвана, рамы почти все
поломаны, но черепичный станок в полном порядке.
Это немного успокоило Михала. Прикинув в уме,
сколько будет стоить восстановить разрушенное, Ми-
хал подумал, что, пожалуй, жалованья Алыкки и
Яши на это не хватит. «Вычту со всех бунтовщи-
208

ков!» — решил ой и, подозвав Мацко, сообщил еМуб
своем решении.
Но, против ожидания, Мацко не согласился
выполнить приказ Михала. Он боялся, что доведенные
до отчаяния рабочие прибьют его, если он станет
высчитывать убытки из их жалких грошей.
— Сейчас сюда прибудут казаки, тогда они и
пикнуть не посмеют! — уговаривал его Михал.
Но Мацко стоял на своем:
— Пока твои казаки приедут, рабочие уничтожат
завод, да и нам крепко достанется, навряд ли ноги
унесем! А потом убегут все, как Яшка и Алыкка, —
ищи тогда ветра в поле. Если хочешь, иди к ним
сам! —и он протянул Михалу сверток с деньгами.
Но Михал денег не взял.
— Раз ты такой трус,— сказал он, —иди уж,
расплачивайся...
Мацко нехотя согласился.
7
Демид Фаддеевич и Сосланбек получили деньги
одними из первых. Мало того—Михал отозвал их в
сторону и доверительно сказал, обращаясь к
старому мастеру:
— Хотел я тебя совсем уволить за
подстрекательство к бунту, да куда ты, старый, пойдешь на зиму
глядя? Так уж и быть, живи у меня, как в прошлые
зимы, присматривай за скотом. И Сосланбек тоже...
Сирота, как проживет без работы? Видно, сам бог
велел мне помогать вам, что старый, что малый —
все одно... Зимой, сами знаете, работы почти
никакой, а платить я вам буду так же, как летом.
Демид Фаддеевич усмехнулся. Он прекрасно
понимал, что за доброта напала вдруг на Михала:
испугался, что старик и вправду уйдет, а второго такого
мастера по всей Осетии не сыщешь! Но он ничего не
возразил. Правда, стар он, да и привык тут,
обжился, четвертый год у Михала служит. И Демид
согласился.
14 Д. Мам суров
209

— А ты, мальчик, можешь пока домой идти, а
как холода наступят, приходи — будешь Демиду
помогать по хозяйству. Он бы, конечно, и один
управился, но как вы с сестрой жить будете, если я не
помогу тебе?..
Сосланбек был рад, что не расстанется с Демидом
Фаддеевичем, а значит, сможет продолжать учение.
Он не возражал.
В окончательный расчет Сосланбек получил
двенадцать рублей пятнадцать копеек. Подсчитав,
сколько им с Фырдой надо, чтобы дожить до новой
получки, он подумал, что сможет купить сестре на зиму
приличное платье. Попрощавшись с Демидом
Фаддеевичем, Сосланбек немедленно отправился домой. Вот
обрадуется Фырда, когда узнает, какой подарок
приготовил ей брат!
Мальчик ускорял шаг. Впереди раздался конский
топот. Сосланбек остановился. Прямо на него с горы
спускалось несколько всадников. Впереди всех ехал
Мусса на низкорослом, мышиного цвета скакуне.
Следом за ним — Макси.
— Эй, мальчик, казаки уже на заводе? — спросил
Макси, придержав коня.
— Нет.
— Смотри, никому не говори, что видел нас! —
крикнул он и поскакал вслед за товарищами.
Проехав немного, всадники овернули в большой
ольховый лес, росший на берегу Арафа.
«Поджидают казаков...» —догадался Сосланбек.
Дома он никого не застал. После смерти матери
Фырда все свободное время проводила у Любы.
Девушки рукодельничали, коротали время за
разговорами. Они часто вспоминали Гаппо и вместе
плакали...
Увидев на дверях дома маленький замок,
Сосланбек остановился в горестном недоумении. Когда была
жива мать, двери их дома всегда были гостеприимно
открыты. С грустью оглядывал он свое бедное
жилище. В этом доме жили его отец и мать, здесь вы-
210

росли Гаппо и Фырда, да и сам Сосланбек не
представлял себе, как можно жить в каком-нибудь
другом доме. Здесь узнал он первые радости, здесь
повстречался с бедой... Но сегодня ему казалось, что
холодные, темные окна недружелюбно смотрят на
своего молодого хозяина, казалось, вместе с Гоской
умер добрый дух дома, покровитель его очага.
А Фырда уже узнала о возвращении брата и
торопливо бежала домой. Сосланбек смотрел, как она
приближается к нему, и не узнавал сестру. Да и как
было узнать в этой нарядной красавице скромницу
Фырду! Блестящее атласное платье, чувяки из
красного сафьяна, легкий шелковый платок на голове, —
откуда у Фырды такой роскошный наряд? «Уж не
собралась ли она замуж?» — в тревоге подумал
Сосланбек: ему было бы больно расстаться с сестрой.
— Где ты была так поздно? — грустно спросил
он, здороваясь с Фырдой.
— У Люб,ы сидела...
Она стала отпирать дверь.
По улице проскакали казаки, и почти тут же на
окраине села раздались выстрелы. Фырда испуганно
обернулась к Сосланбеку.
— Не бойся, это Мусса не дает в обиду
рабочих,— оказал он и обнял сестру.
— Как хорошо"", что ты уже дома... — прошептала
она.
Комнаты были чисто прибраны. Взглянув на
аккуратно застеленную постель Госки, Сосланбек
поймал себя на том, что его все время не покидала
бессмысленная надежда, что стоит ему войти в дом, как
его встретит ласковая улыбка матери, ее добрые,
грустные глаза. Сердце не хотело мириться с ее
смертью. А каково Фырде жить здесь совсем одной?
— Плохо тебе без мамы? — еле слышно спросил
он, с трудом удерживая подступившие слезы.
Большие голубые глаза Фырды стали влажными,
и Сосланбек, взяв себя в руки, сказал спокойно, как
подобает мужчине:
— Слезами горю не поможешь... — и опустился
на низенький стул.
14*
211

Фырда занялась приготовлением ужина, изредка
взглядывая на брата. Сосланбеку не терпелось узнать,
откуда у Фырды это нарядное платье. Долгое время
он не решался спросить, но под конец все-таки не
выдержал.
— Дядя Джамбот подарил!—весело ответила
девушка.
Сосланбек обрадовался. Он уже хотел идти к
дяде, чтобы поблагодарить его, но в это время со
двора раздался голос Джамбота:
— Эй, дети, дома кто есть?
Сосланбек вышел к нему навстречу. Ласково
приветствуя племянника, Джамбот внимательно оглядел
его и сказал:
— Ишь ты, похудел как! Видно, не сладко
кормит вас этот из утробы рубля рожденный?
Сосланбек промолчал.
— Да и одежда на тебе рваная. А ведь обязался
одевать тебя. Ну, да ничего, без него обойдемся.
Пойдем в дом, пойдем...
Усевшись на стул, Джамбот оценивающим
взглядом окинул комнату. «Убого живут!» — подумал он.
Старая деревянная резная кровать, несколько
самодельных стульев, железный треножник над очагом,
котел, корзина для ложек. На стене полка, на ней
аккуратно расставлены чисто вымытые и
выскобленные деревянные миски. Вот и все их богатство. Но
белье на постели белоснежное, — значит, Фырда,
помимо того, что красавица, еще и хозяйка отличная.
«Нет, надо не теряя времени, забирать племянников
к себе!» — решил Джамбот.
Он завел длинный разговор о том, как тяжела
жизнь сирот, сказал, что Фырда уже девушка
взрослая и не может вечно жить при брате, недалек тот
час, когда она найдет овое счастье в доме мужа, и
тогда Сосланбек останется совсем один...
-*- Как жить будешь? Все равно придется ко мне
перейти. Так зачем откладывать? Переходите сейчас.
Сосланбек и Фырда молча слушали эти невеселые
речи. Изредка Сосланбек взглядывал на сестру и
видел, что она согласна с дядей. Но сам он долго ко-
212

лебался, все старался представить себе, как бы
поступил на его месте Гаппо.
Была уже глубокая ночь, когда они наконец дали
Джамботу свое согласие.
— Так завтра рано утром я приду за вами, —
сказал на прощание Джамбот. — Что нужно, заберем с
собой, остальное пока оставим, а дом заколотим.
Болью отозвались последние слова в душе Сослан-
бека, но он промолчал.
Еще только, рассвело, а Джамбот уже явился за
племянниками. Вместе вынесли они необходимые
вещи и сложили их во дворе. Джамбот достал из
кармана большой замок, длинные гвозди и молоток.
Повесив замок на дверь, он стал заколачивать ставни.
Сосланбек стоял, грустно опустив голову. Вот так
же у могилы матери забивали гвозди в крышку ее
гроба. Тогда он понимал, что никогда больше не
поднимется крышка и мать никогда не встанет из
гроба... А теперь он смотрел, как Джамбот забивает
гвозди в двери и ставни, и так же остро понимал, что
отныне дом этот закрыт навеки. В этом доме жил
отец его, Ботас, и умер, здесь жила и умерла мать
его, Госка, а теперь умер самый дом их, и его
заколачивают, как заколачивают гроб покойника.
Губы Сосланбека кривились, крупные слезы
катились по щекам. Громко зарыдала Фырда, но он даже,
не оглянулся на нее.
А Джамбот с какой-то неистовой яростью
продолжал вколачивать гвозди.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
НОВЫЙ ДРУГ
1
Вот уже больше месяца лежал Гаппо в лазарете.
Поправлялся он медленно, рана оказалась
неопасной, но заживала плохо, гноилась. Он очень ослаб.
Лазарет, в котором лежал Гаппо, размещался в
большом здании, имевшем форму подковы. Палат
т

множество. Светлые, высокие, они до отказа забиты.
Сюда привозили раненых со всех фронтов. Одни
находили себе вечное успокоение на большом
кладбище, раскинувшемся сразу за стенами лазарета,
другие выздоравливали и с едва зажившими, еще
багровыми шрамами уезжали обратно на фронты, чтобы к
этим шрамам добавить новые или же навсегда
остаться на полях сражений.
Койка Гаппо стояла у самого окна, и он подолгу
глядел во двор. Голые, безлистые деревья мокли под
дождем, ветер раскачивал их почерневшие ветви. Он
думал, тревожился о семье, тосковал о Любе. Снова
и снова до мельчайших подробностей представлял он
себе их последнюю встречу в саду, ему казалось, что
на губах его до сих пор сохранился вкус их первого и
единственного поцелуя. Чего бы он не дал, чтобы
хоть на несколько дней съездить в родное село,
повидаться с близкими.
Наблюдая за жизнью двора, Гаппо заметил, что
стоит проглянуть бледному осеннему солнышку, как
на бревнах, что лежали у противоположной стены,
появляется светловолосый, худощавый человек лет
сорока, в больничном халате. И тут же к нему со
всех сторон начинали собираться раненые; одни шли,
постукивая костылями, другие — опираясь на палки,
третьи — поддерживая друг друга. Рассевшись на
бревнах, они внимательно слушали, что им говорил
светловолосый, расспрашивали его о чем-то. И такие
у них были взволнованные и заинтересованные лица,
что Гаппо захотелось узнать, о чем же они
разговаривают.
На следующий день, во время обхода врача, он
попросил разрешения выйти на прогулку.
— Что ж, — согласился врач,— попробуй. Если
голова не будет кружиться, можешь погулять...
В тот же день, пошатываясь от слабости, вышел
Гаппо во двор и с трудом дотащился до бревен. Там,
как обычно, сидели солдаты, но светловолосого среди
них не было. Раненые поглядели на Гаппо и
продолжали свой разговор.
— Так ты говоришь, что по Петербургу еще его
214

знаешь? — спросил солдат с перевязанным глазом,
обращаясь к сидевшему возле «его раненому, у
которого нога была в гипсе выше колена.
— Да, мы с Васильевского острова. На Седьмой
линии жили, они — в сорок седьмом, а мы — в
двадцать пятом... Выросли, можно сказать, вместе,
потом он учиться пошел, а я—на завод. Одно время
реже виделись, а потом опять пришлось частенько
встречаться...
— Уж больно умный парень, — сказал кто-то.
— И образованный, — добавил другой.
Гаппо понял, что говорят о светловолосом.
— А как зовут его? — спросил тот, у которого
был перевязан глаз. — Сколько времени тут слушаю
его, а имени не знаю.
— Василий Петрович его зовут, — ответил
хромой, — а фамилия Бражин.
— А ты бы нам о нем рассказал, пока он не
пришел. Интересно ведь, — верно, ребята?
Раненые поддержали товарища.
— Что ж, это можно. О нем есть что
порассказать.
Он уселся поудобнее, передвинул руками
забинтованную ногу и, облокотившись на костыль, начал
рассказ:
— Василий Петрович наш еще в девятьсот
втором году участвовал в студенческом движении. Я
хоть к этому делу не причастен был, но знаю, он мне
об этом самолично рассказывал. За это его со
второго курса университета — фью-ю... Исключили, значит.
А жить не на что. Мать старая, сама помощи ждет.
Вася все хотел учителем устроиться, уроки давать,
но куда там! Слава о нем пошла как о
бунтовщике, богатые его и близко к своим домам не
подпускали...
— Не доверяли, выходит, деточек своих? — с
грустной усмешкой вставил кто-то.
— Выходит так. Голодали они с матерью.
Товарищи его, студенты, да и мы, рабочие, старались, чем
могли, помочь. Но не брал он ни подарков, ни денег,
отказывался...
215

— Гордый! — раздался одобрительный возглас.
— Видит Василий, что учителем ему не устроиться,
и пошел чертежником на Путиловский завод — это к
нам, значит. Когда с революционерами познакомился,
не знаю. Я-то, дурень, тогда еще их собрания не
посещал. А он как-то встретил меня и говорит. «Теперь
я знаю, по какой дороге идти, чтобы найти свободу!
Надо только, брат, чтоб по этой дороге весь народ с
нами пошел».
У Гаппо перехватило дыхание. Сколько думал он,
как найти путь к свободе, к счастью, к безбедной
жизни! И вот, оказывается, встретил он человека,
который может указать ему этот путь. Он слушал,
стараясь не проронить ни слова, досадовал, когда не все
понимал: ведь солдат говорил по-руоски! А хромой
продолжал:
— Читал он сколько! Как ни придешь к нему,
всегда за книгой. Маркса читал, Энгельса. И мне все
говорил: «На, почитай!» Ну, да где мне тогда было,
все равно ничего не понял бы... Как-то прочел он
статью Ленина и говорит мне: «Он, говорит, лучше
всех понимает, каким путем Россия должна идти
к пролетарской революции. Только Ленин
указывает нам самый верный путь». Волнуется, глаза
блестят, а мне тогда эти высокие слова не очень
понятны были.
Василий сам два раза Ленина видел. Мы все
расспрашивали: какой он из себя, Ленин-то? А Василий
смеется: «Да самый, говорит, обыкновенный... Роста
невысокого, глаза щурит, волосы вроде рыжеватые.
А вот голова у него необыкновенная, все наперед
предвидит».
Легкое облачко набежало на солнце. Гаппо
поежился. Холодно, — он первый раз вышел на воздух.
Но как уйти, не дослушав солдата? Гаппо запахнул
потуже халат, сунул руки в рукава и продолжал
сидеть.
— А что в пятом году получилось! Поп Гапон
стал подговаривать народ к царю идти с петицией.
Василий Петрович и друзья его сколько уж
объясняли рабочим: от царя-де просьбами ничего че др-
Ш

бьешься, нужно бороться за свои права. А рабочие
слушать ничего не хотят. Заладили свое: «Если царь-
батюшка узнает о наших нуждах, он поможет!»
Мы и по домам ходили, и у заводских ворот
дожидались рабочих. Как увидим, где несколько
человек собралось, — сразу к ним! Василий агитировать
начинает. А говорит он здорово. Да вы сами
слышали.
Раненые дружно закивали головами.
— «Люди добрые, говорит, задурили вам
голову! Царь хорошо знает, как мы, трудящийся люд,
плохо живем. Но не о нас он заботится, он о
благополучии капиталистов и помещиков печется, потому что
сам крупнейший капиталист и помещик...»
Слушают его рабочие и вроде бы все поняли, но
на своем стоят: «Не помешает, если мы к своему
царю обратимся... А вдруг поможет? Царь — он
народу отец!»
Василий спорил с ними. «Допустим, говорит, царь
к вашей зарплате копейку прибавит. Разве от этого
жизнь ваша станет лучше? Кто на заводах работает?
Рабочие! Кто на полях трудится? Крестьяне. Значит,
все должно принадлежать нам. Мы должны стать
хозяевами своей страны...»
Гаппо слушал и не верил своим ушам. До сих пор
еще никто и никогда такого ему не говорил. Ему
казалось, что этот солдат с забинтованной выше
колена ногой повторяет его, Гаппо, мысли. Сколько
раз, работая на землях Джамбота, думал он о том,
как несправедливо все устроено: вот они с Сослан-
беком в поте лица обрабатывают эти поля, а урожай
с них получит Джамбот! Так, значит, он не одинок
в своих мыслях? Но почему сегодня не пришел Бра-
жин? Гаппо хотелось скорее встретиться с этим
человеком, послушать его самого, о многом
расспросить.
— Но как мы ни старались, — продолжал
рассказчик, — а девятого января, в воскресенье, рабочие
со всех концов Питера двинулись к Зимнему дворцу.
Неспокойно было в городе, везде конная полиция. Но
народ слов/но о^лещ все толкуют о том, как соберет-
?А7

ся рабочий люд на Дворцовой площади, как выйдет
к ним царь-отец, а они ему свои беды поведают...
Народу собралось видимо-невидимо. Это еще
больше подбодрило: не одни мы, мол... Мы с Бражи-
ным до своих путилавских так и не дошли,
задержались среди рабочих, что скопились на Васильевском
острове. Слушали, что люди говорят, пытались
спорить с ними. Да где там, нам и рта не давали
раскрыть...
Вдруг до нас с того берега Невы донеслась песня.
Тысячи голосов подхватили ее, и загудела она, как
набат. Смотрим — огромная масса людей двинулась
к Зимнему. Над ними хоругви тяжелые, шелковые,
так и вьются на морозном ветру. Красиво!
Гляжу — куда-то мой Василий исчез. То все
рядом шли — и вдруг нету! Обернулся, а он уже на
каменную ограду набережной вскочил и кричит оттуда:
«Рабочий народ! Обманули вас! Ничего царь вам не
даст! Рабочие силой должны отстаивать свои права.
Свергнем царя, разгромим богатых и заживем
по-человечески!»
По толпе словно дрожь прошла. Раздались крики,
вопли: «Убрать провокатора!», «Головой его в Неву!»
Но, слышу, и за него кто-то голос подал:
«Правильно он говорит, люди добрые, ничего нам царь не даст!»
Но тут все покрыло пение. Красиво так пели,
благостно, совсем как в церкви. А Василий спрыгнул на
мостовую — и ну людей расталкивать; вперед
пробирается, я — за ним.
Народ двинулся через мост, к Зимнему. Как
ближе подошли, увидели мы, что на Дворцовой
площади и конница и пешие войска... Тишина над
площадью мертвая! А на берегах Невы народ все поет и
поет. Вдруг видим — сверкнули штыки: это войска
направили винтовки на толпу. Василий
забеспокоился: неужто стрелять собираются? Говорит мне:
«Нельзя допустить, чтоб невинных людей убивать
стали!» Повернулся тут Бражин лицом к рабочим да
опять как закричит: «Остановитесь! Царские войска
направили свои винтовки против вас! Сейчас будут
стрелять, остановитесь!»
218

Но разве толпу перекричишь? Народ все идет и
идет... Вижу — три всадника отделились от конных и
подскакали к колонне, что шла от Александровского
сада. Что они говорили людям, мы, конечно, слышать
не могли, а только видели, как один из всадников
размахивал над головой шашкой и указывал назад:
убирайтесь, мол... А люди его не слушают, все вперед
идут, теснят всадников. Пришлось им вернуться в
строй. Тут подбежал к ним пехотный офицер; о чем
они договорили, не знаю, но вернулся этот пехотный
офицер обратно на свое место. А тот всадник, с
которым он разговаривал, повернулся к войскам, крикнул
что-то, и тут казаки разом, ну точно куклы заводные,
обнажили шашки, взмахнули, да и застыли так.
Потом шашки со свистом рассекли воздух, и вдруг
грянул залп.
Передняя хоругвь пошатнулась, и тот, кто нес ее,
упал замертво. А стрельба не прекращается. На
снегу везде кровавые пятна, раненые валяются, убитые,
акурат как на войне. А люди все идут и идут, не
хотят верить, каким хлебом-солью встречает их царь-
батюшка... Кто-то опять высоко поднял хоругвь,
думал— царь ошибся, не видел, что мирный народ идет.
Как остановить людей? Тут не только я, и
Василий наш растерялся. А на нас уже конница несется.
Всадники ворвались в самую гущу толпы, шашками
размахивают направо и налево.
Теперь уж народ по-иному заговорил. «Не нужен
нам такой царь! — кричат.—Долой!»
Несколько пуль со свистом ударилось о железо
моста. Испугался я за Василия — он рядом стоял.
И вдруг упал, — значит, пуля-то его по ноге
саданула. Тут мы подхватили его на руки и понесли. Кру«
гом народ толпится, а он, чуть рану его заденут,
сознание теряет, но не кричит, не стонет... Насилу
донесли...
— Да, трудное это дело, за народное счастье
бороться,— со вздохом сказал кто-то из раненых.
И Гаппо подумал, что и отец его, Ботас, тоже
боролся за то, чтобы людям жилось лучше, хотел
беднякам земли богачей отдать, а что получил за это?
219

Чуть на каторгу не угодил да детям в наследство
ненависть начальства оставил. «Верно, трудное это
дело, рискованное, — думал он.— И только самые
лучшие, самые сильные, самые храбрые и
бескорыстные могут отдавать свою жизнь этому делу. Как бы
я хотел быть достойным, всегда идти вместе с ними...»
— Какая-то сволочь донесла на нашего
Василия,— продолжал солдат, — пока лежал он раненый,
приехала полиция и забрала. С тех пор мы его не
видели. Знали только, что осужден он и сослан в
Сибирь. Но гора с горой не сходится, а человек с
человеком всегда сойдется, — вот мы и встретились с ним
здесь, в лазарете. И ничуть, как гляжу, он не
переменился, не сломили его ни тюрьма, ни ссылка...
— Да вот он и сам идет, — сказал кто-то, и все
повернули головы в ту сторону, куда показывал
раненый.
По широкой лестнице, ведущей от главного входа
в лазарет, спускался тот светловолосый человек,
которого приметил Гаппо из окна своей палаты. Он шел
медленно, опираясь одной рукой на костыль, а
другой — на палку.
— Поздно он сегодня...
— Ему гипс снимали.
Василий Бражин подошел к солдатам и весело
поздоровался. Они шумно приветствовали его,
некоторые поднялись с бревен, освобождая место.
— Садись на свое любимое, здесь хорошо
припекает, — сказал маленького роста солдат с бритой
круглой головой.
Усевшись, Василий откинул назад свои мягкие
светло-каштановые волосы и достал кисет, пустил его
по рукам и стал свертывать цигарку. Некоторое
время все сидели молча, наслаждаясь курением.
— Василий Петрович, — нарушил молчание тот
маленький солдат, что уступил Бражину место, — я
вот после твоих вчерашних разговоров всю ночь
проворочался, заснуть не мог. Непонятно мне кое-что...
— Что же тебе непонятно? Скажи — вместе
подумаем, посоветуемся, может, и разберемся, —
охотно откликнулся Василий.
Ш

— Вот ты говорил, что царя-батюшку надо с
престола прогнать. А заместо него кого посадим? Кто
лучше? Есть такой царь на примете?
— А разве совсем без царя нельзя? —улыбнулся
лукаво Бражин.
— Нельзя! — убежденно ответил солдат. — Как
это? Государство русское — и вдруг без царя! А кто
же управлять будет?
— Народ. Соберется трудящийся люд, выберет
самых своих лучших и умных, они и будут страной
править. Разве это плохо?
— Да неплохо, а непонятно как-то...
— Ну, ты сам подумай: землю у помещиков и у
церквей забрать и крестьянам раздать надо?
— Перво-наперво надо! — согласился солдат.
— Но разве царь, сам крупнейший помещик,
когда-нибудь это сделает? Да ни в жизнь!—сам себе
ответил Василий. — Потому что кто это станет сам
у себя добро отбирать?
— Это ты верно говоришь...
— Ну вот, видишь. А если к власти придут
крестьяне и рабочие, они, не задумываясь, земли
у богатеев заберут и народу раздадут, по
справедливости...
Солдат кивнул головой.
— Или вот хоть войну возьмем, — продолжал
Василий. — Кому она нужна? Тебе? — Солдат только
рукой махнул. — Так, может, мне? Или вот ему? —
он указал на Гаппо.
— Ой, как не нужна! — со вздохом ответил Гаппо.
— А царю и капиталистам она очень даже
нужна, потому что они на войне миллионы загребают. Так
почему же им до победного конца не воевать: ведь
убивают да калечат нас с тобой, а они целехоньки да
богатеньки... Так-то, брат! Значит, пока власть в
руках царя и буржуев, конца войне не будет. А если
бы рабочие и крестьяне править стали, они бы
мигом с войной покончили!
Он затянулся цигаркой и спросил:
— Ребята, может, непонятно я говорю? Так вы
спрашивайте, не стесняйтесь...
221

— Все «понятно, валяй дальше! — раздались
голоса.
— Даже мне понятно, а я по-русски не так
хорошо понимаю, — тихо сказал Гаппо.
— Ты не русский? Из каких мест будешь? —
заинтересовался Василий.
— С Кавказа я. Осетин.
— И тебе все понятно?
— Все.
— Вот и хорошо!—весело сказал Бражин. — Да
и что тут может быть непонятного? Взять хотя бы
еще такой пример. Рабочему сократить его рабочий
день и увеличить заработную плату надо? Надо. По
буржуйскому карману это здорово ударит. Кто же
нанесет им этот удар? Царь? Да он сам крупнейший
капиталист! Значит, свергнуть нужно царскую власть:
сразу бы и рабочий день уменьшили, и заработную
плату увеличили...
— Так почему же не свергают царя и не
устанавливают рабоче-крестьянскую власть? — спросил
раненый с перевязанным глазом.
— Почему не свергают? — переспросил
Бражин. — А кто же это, по-твоему, должен сделать?
Все молчали.
— Никто, друзья, кроме нас с вами, сделать
этого не может. Все в наших руках. Если поднимутся
рабочие и крестьяне, а мы, солдаты, поддержим их
своим оружием, то никто перед такой силой не
устоит. Свергнем царя-душителя, установим свои
порядки и заживем так хорошо, как до сих пор еще люди
на земле никогда не жили... И чем скорее это
произойдет, тем лучше.
Гаппо внимательно слушал Бражина. Так вот гот
путь к счастливой жизни, который он так долго и
мучительно искал! Но путь этот — в борьбе с богачами
и угнетателями. Что ж, Гаппо к такой борьбе готов.
Богачей и начальство он ненавидит с детства...
Гаппо вдруг представил себе, как будет хорошо, когда
из их села выгонят таких, как Михал и Темыр.
— А вот у нас как будут устанавливать
революционные порядки? — нерешительно опросил Гаппо.
222

— У вас? —Бражин помолчал, подумал и
спросил: — Рабочие и крестьяне у вас есть?
Гаппо утвердительно кивнул головой.
— Начальство и богатые угнетают их? Угнетают.
Значит, и вам, вашим рабочим и крестьянам, надо
браться за оружие и бороться с ними. Только самим
вам, пожалуй, не справиться. Бороться надо плечом
к плечу с русскими рабочими и крестьянами.
Беседа на этом своеобразном «нихасе»
затянулась. Солнце ушло за крышу, стало холодно, а
солдаты все не расходились. Но вот Василий поднялся:
— Пойду, братцы, погреюсь. Завтра увидимся...
Он ушел, солдаты тоже понемногу разбрелись.
Вернулся к себе в палату и Гаппо. Пожалуй, еще
никогда в жизни не был он так взволнован, как
сегодня. Да и как было не волноваться! Всю свою
недолгую жизнь мечтал Гаппо о земле, но откуда мог он
взять деньги, чтобы приобрести хоть клочок? А
Бражин сказал: произойдет революция, и все крестьяне
получат землю по справедливости, совсем бесплатно.
Так разве может Гаппо остаться в стороне и не
отдать все свои силы борьбе за революцию, которая
вырвет его наконец из нищеты .и унижения?
С этого дня Гаппо старался как можно чаще
встречаться с Бражиным. Слушая его, Гаппо
нередко удивлялся: ему казалось, что Василий,
рассказывая о несправедливостях, которые терпят от царя и
его слуг простые люди, говорит о его, Гаппо Борзова,
жизни. Но откуда мог этот русский человек знать
жизнь осетинского крестьянина? И Гаппо начинал
понимать, что по всей стране бедняки живут
одинаково плохо и потому нет у них другого выхода, как
всем вместе бороться за свое счастье.
Как-то Бражин сказал: после революции дети
всех трудящихся получат возможность учиться. И как
было не вспомнить Гаппо о том, что Темыр с
позором выгнал из школы сначала его самого, а потом
,и маленького Сосланбека. «Не пройдет это тебе,
получишь по заслугам сполна...» — сжимая кулаки,
бормотал Гаппо и ворочался на койке до тех пор, пока
соседи не шикали на него: «Не мешай спать!»
223

Василий тоже обратил Ёнймаййе йа сМышлейого
юношу горца.
Он сам приходил в палату к Гаппо, подолгу
разговаривал с ним, расспрашивал о жизни в селе, о
семье. Гаппо всей душой привязался к своему
новому другу, теперь не было для него человека роднее
и ближе Бражина.
Когда Гаппо за проявленную в бою храбрость
наградили Георгиевским крестом, он волновался: как
посмотрит на это Василий — ведь он не раз говорил,
что война эта нужна только царю и капиталистам...
Но Бражин от души поздравил отважного юношу, и
Гаппо был счастлив.
Раненый, что лежал в одной палате с Бражиным,
выписался, и тот попросил главного врача, чтобы к
нему перевели Гаппо. Врач понимающе усмехнулся
и согласился.
Теперь маленькая палата, где лежали Гаппо и
Василий, стала местом постоянных сборищ и
откровенных бесед, тем более что наступила зима и
встречаться с ранеными во дворе было уже невозможно.
Палата эта находилась в самом конце коридора, и в
нее редко заглядывал кто-либо из медицинского
начальства.
Однажды Гаппо рассказал Василию о своем
заветном желании—научиться читать и писать.
— Что ж, это дело нехитрое,—улыбнулся
Бражин, — я могу помочь тебе. Учиться, друг, никогда
не поздно.
Но грамота нелегко давалась Гаппо. Буквы он
запоминал с трудом, а пока выводил непослушными
пальцами одно слово, весь покрывался испариной.
И все же он продолжал заниматься, восхищая
Бражина своим упорством.
-ч- Плохо, плохо!—шептал Гаппо, разглядывая
написанные им кривые буквы. — Мои руки привыкли
держать* лопату да винтовку, карандаш для них
слишком легок, ломается...
«Этот любые трудности одолеет,—думал про
Гаппо Бражин. — Из него выйдет настоящий
революционер».
224

2
И вот снова фронт. Гаппо и Василий вместе
выписались из лазарета, получили назначение в одну
часть, но по прибытии туда были направлены в
разные батальоны.
Уже много дней прошло с тех пор, как Гаппо
последний раз видел своего друга. Как найти его?
А найти было необходимо — о многом нужно
поговорить, о многом спросить. Уроки Бражина не прошли
даром для Гаппо. В короткие минуты отдыха, на
привале, в перерывах между боями, он, как мог,
старался пересказать товарищам-солдатам все, что слышал
от Василия. Солдаты со вниманием слушали его,
разгорались горячие споры, и часто случалось, что не на
все вопросы своих товарищей Гаппо мог ответить.
В такие минуты он с особенной остротой ощущал
отсутствие Бражина.
В роте Гаппо полюбили. Начальство тоже хорошо
относилось к нему. Он был храбр и
дисциплинирован. За отвагу, проявленную в одном из боев, его
снова представили к награде.
В тот день, когда Гаппо вручили второй
Георгиевский крест, он получил однодневный отпуск. И
Гаппо решил этот день посвятить розыскам своего друга.
С утра отправился он по окопам и блиндажам.
Посидит немного с солдатами, покурит, поговорит и
дальше идет.
Уже смеркалось, а поиски Гаппо так и не
увенчались успехом. Подходя к очередному блиндажу, он
почти столкнулся с двумя солдатами. Дул резкий,
холодный ветер, воротники шинелей у солдат были
подняты, шапки-ушанки надвинуты на глаза и
завязаны под подбородком, лиц почти не видно. Гаппо
уже прошел мимо, но вдруг услышал, что его
негромко окликнули. Он обернулся и увидел Василия.
Раздвинув воротник, смотрел он на Гаппо, и голубые
глаза его весело поблескивали. Рядом с Василием
стоял незнакомый солдат.
— Ну, чего уставился? Или не узнаешь? —
засмеялся Бражин.
15 Д. Мамсуров
225

Гаппо кинулся к нему, и они крепко обнялись.
— А это твой земляк, — продолжал Бражин, —
мой сослуживец по роте. Говорит, что знает тебя...
— Если он меня знает, значит, и я его должен
знать, — ответил Гаппо и подошел к солдату,
стоявшему чуть поодаль.
Вглядевшись в его лицо, Гаппо остолбенел от
удивления: перед ним в грязной шинели и солдатской
шапке стоял Хадзимат Рамонов. Гаппо невольно
вспомнил, каким нарядным был Хадзимат, когда они
впервые встретились с ним на танцах у Рамоновых.
Встретились и подружились. Так вот где судьба
снова свела их...
— Так-то, брат... — сказал Василий. — Ты
слышал, что австриец этой ночью уничтожил наш
батальон?
— Нет, — ответил Гаппо.
— Уничтожил, сволочь! И четверти батальона не
осталось. А какие ребята погибли — как вспомню,
сердце болит...
— Вася и сам чуть на тот свет не отправился, —
вмешался в разговор Хадзимат.
— Да храни его святой Уастырджи! — в испуге
воскликнул Гаппо, словно опасность и сейчас
угрожала Бражину.
— Да, уничтожил... — повторил Василий. —
А оставшихся по другим батальонам распределили.
Нас с Хадзиматом направили в ваш батальон...
— Это замечательно! Значит, теперь вместе
будем?
— Может, в разные роты попадем, — сказал
Василий,— но все-таки поближе.
Действительно, их послали в другую роту, но в
тот же вечер Василий и Хадзимат пришли к Гаппо.
— Это даже лучше, что мы в разных ротах,—
сказал Бражин. — Так удобнее работать. Каждый
будет вести пропаганду в своей роте.
— И я? — удивился Гаппо. Он и не подозревал,
что, беседуя с солдатами, давно уже занимается
пропагандой.
— А как же! Конечно. Русским языком владеешь
226

ты теперь хорошо, грамоту знаешь, о чем с
солдатами толковать, понимаешь. Ну, а если какие трудности
встретятся, мы поможем...
Давая поручение Гаппо вести агитацию среди
солдат, Бражин в глубине души волновался: спра:.
вится ли юноша? Но, часто наведываясь в роту, где
служил Гаппо, он заметил, что солдат вокруг него
собирается все больше и больше. Усевшись
полукругом вокруг Гаппо, они внимательно слушали,
расспрашивали его о чем-то,'и Гаппо довольно бойко
отвечал. Однажды Василий незаметно подошел к
такой группе, чтобы послушать, о чем толкует Гаппо с
солдатами.
— Вот недавно на наших глазах уничтожили
целый батальон, — говорил Гаппо. — Хорошие люди
погибли. Кто они? Такие же, как мы, рабочие и
крестьяне! И мы можем так же погибнуть. А за что? Если
даже армия наша поборет немца, какая от этого
польза будет рабочим и крестьянам? Никакой.
Может, думаете, за доблесть, проявленную на войне,
капиталисты рабочим заработную плату увеличат? Или
рабочий день сократят?
— Как же, жди! — раздался голос.— Заработок
сократят, а работать больше заставят, вот что будет!
— Верно говоришь! — согласился Гаппо. — А
крестьянин, бедный, за что воюет? Вот хоть бы я сам.
Крестьянин я, клочок земли у меня не больше
пастушеской бурки, ни лошади, ни вола в хозяйстве
нету. Вернусь я с войны — что буду делать? Может,
мне помещик свою землю отдаст? Как бы не так!
Когда меня в армию забрали, дали мне коня, а
когда вернусь, мне вот что дадут! — он показал кукиш.
Солдаты одобрительно засмеялись.
— Правильно, кунак1!
— Да что же солдат-то сделать может?
— Один солдат ничего не может, — ответил
Гаппо, — а вот если все солдаты сговорятся да повернут
оружие против царя, никто против нас не устоит. А то
мы тут только невинных людей зря убиваем...
1 Кунак —друг.
15*
227

— Ну, и прогоним царя, чего тогда будет? —
раздался голос из темноты.
— Что будет? В свои руки возьмем власть. Войну
прекратим, солдат по домам распустим,
справедливый рабочий день установим, безземельных крестьян
землей наделим, тоже по справедливости...
— Силища-то у солдата большая, да не туда
стреляет, — сказал кто-то.
Бражин был доволен своим учеником. «Вернется
на родину — большие дела будет вершить!» — с
гордостью подумал он про Гаппо.
Но война есть война. В одном из сражений Гаппо
был снова ранен и отправлен в госпиталь. Он даже
попрощаться с товарищами не успел.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ГОРЕ СОСЛАНБЕКА
1
Когда Сосланбек сказал Джамботу, что хочет эту
зиму проработать у Михала, помогая Демиду
Фаддеевичу и продолжая учение, Джамбот стал ему
возражать:
— Зачем далась тебе эта грамота? Отец и мать
всю жизнь неграмотны были, а все их уважали.
Я тоже в учении не силен, а, как видишь, живу, не
жалуюсь... Грамотные-то — они все, вроде писаря
нашего Алихана, пьяницы. Какая от таких людей польза?
Но Сосланбек твердо стоял на своем, и
Джамботу пришлось согласиться.
Каждое утро, на рассвете, отправлялся Сосланбек
к Михалу. Он ухаживал за скотом, колол дрова,
подметал двор — словом, старался сделать все, чтобы на
долю Демида Фаддеевича оставалось как можно
меньше работы. Злые псы привыкли к нему и уже не
лаяли на него, как прежде, а только издали
таращили глаза и сердито рычали, но потом и вовсе
перестали обращать внимание.
Демид Фаддеевич жил в маленькой, отделенной
228

от хлева комнатушке, предназначенной для конюха.
Когда-то это было невзрачное помещение, но старик
приложил к нему свои трудолюбивые руки —
прорубил второе оконце, обмазал глиной и выбелил стены,
сложил маленькую печурку — и в комнате стало
тепло, светло и уютно.
Кто только не приходил в эту комнатку к Демиду
Фаддеевичу! Сломается швейная машинка — несут к
нему.-Старик надевал очки, внимательно
разглядывал машину.
— Беда не велика. Приходи завтра, поработает
еще твоя машинка...
Но случалось, что, закончив «осмотр», он только
руками разводил:
— Ей уже никто не поможет, кончила она свою
жизнь... Что поделаешь, от старости и люди-
умирают.
Надо написать письмо на фронт — тоже идут к
Демиду Фаддеевичу. Шли сюда за советом, шли за
помощью., И Демид Фаддеевич не отказывал никому.
Заболеет скотина — он придет, посмотрит, если
разберется, что за болезнь, поможет, если нет, так прямо
и скажет:
— Ничем не могу помочь, дорогой, сам не
понимаю...
В благодарность женщины приносили ему
начиненные сыром пироги, жареных кур, кувшинчики с
аракой или пивом.
Михал злился:
— Что за народ! Никчемный батрак богом для
них стал! В мой дом столько гостинцев не приносят,
сколько ему...
Демид Фаддеевич просил не приносить ему
подарков, не тратиться: уж кто-кто, а он хорошо знал,
как трудно живет народ... Но когда приносили, брал,
понимал, что отказаться от гостинца — значит,
обидеть человека. Только араку возвращал.
— Не пью я ее, — говорил он спокойно, и если
настойчивые хозяйки все же оставляли кувшин, старик,
беспомощно улыбаясь, прибирал его, а потом угощал
аракой своих гостей.
229

Пиво же брал охотно, и, заметив это, женщины
стали приносить ему только пиво.
— Это не писарь Алихан, который с утра пьян, —
говорили люди с уважением.
Демид Фаддеевич продолжал и свои занятия с
Сосланбеком. Мальчик учился усердно. Выучившись
читать и писать, он думал, что постиг все
премудрости науки. Но куда там — Демид Фаддеевич каждый
день открывал перед ним все новые и новые чудеса.
Сосланбек легко усвоил все четыре действия
арифметики — складывал, вычитал, умножал, делил,
решал задачи и примеры, которые задавал ему Демид
Фаддеевич.
Но вот начались уроки географии. Узнав, что
земля круглая, как шар, Сосланбек был поражен.
— Как же так? —спрашивал он Демида
Фаддеевича.— Смотри, вон там — видишь? — она
соединяется с небом. — И старик .объяснил ему, что такое
горизонт.
Но больше всего удивило Сосланбека, что земля
вертится вокруг солнца. Этого он никак не мог себе
представить, и если бы не безусловная вера в то, что
Демид Фаддеевич никогда не говорит неправды, он
ни за что не поверил бы такому чуду.
Теперь Сосланбек настолько хорошо владел
русским языком, что мог не только разговаривать и
читать легкие книги, но мог бы и приступить к чтению
серьезных — так называл их Демид Фаддеевич —
книг. Однако старик почему-то медлил и книг этих
Сосланбеку пока не давал.
Как-то зимним вечером остались они вдвоем.
В комнате было тепло, уютно, потрескивали дрова в
печке. Сосланбек уселся на низенькую скамеечку
возле плиты и, подперев рукой щеку, задумался о
чем-то.
• — Демид Фаддеевич,— вдруг попросил он,—
расскажите о себе, как вы жили в детстве...
— Чтобы рассказать о моей жизни, сынок, надо
рассказать о жизни всего народа русского. А
поймешь ли ты? Мал ты еще... — Он помолчал. — Ну
что ж, слушай да запоминай.
230

Старик говорил медленно, отчетливо, словно урок
объяснял:
— Велика наша страна, и живет в ней
богатырский народ. Но на шее у этих богатырей сидит
нечистая сила, зовется она царем-батюшкой и сосет
богатырскую кровь, не дает им плечи расправить...
Иногда невмоготу становится богатырям. Пытаются они
скинуть царя и его свору, высвободиться от них, но
пока из этого ничего не выходило, и когда выйдет,
бог весть. Крепко сковали цепями богатырские наши
руки... — Демид Фаддеевич поймал недоумевающий
взгляд мальчика и продолжал: — Это, брат,
присказка, а сказка будет впереди... Родом я из деревни,
семья наша бедная. А я был любознательный малец,
вроде тебя. Люди хвалили, родители радовались:
«Большим человеком станет наш сын». Но чтобы в
большие люди выйти, надо много учиться, а таким
беднякам, как я, пути к учению заказаны. Редко кто
выбьется... Жил давным-давно на русской земле
бедный крестьянский сын, Ломоносовым его звали, и так
ему хотелось учиться, что ушел он из своей деревни
и вместе с обозом, на котором рыбу мороженую
везли, пришел в столицу. Великим ученым стал
Ломоносов. Его имя знает весь мир. Но он-то вот выбился,
а сколько таких Ломоносовых погибло в нужде и
невежестве?.. Вот и я решил, как Ломоносов, в город
идти. Но, как говорится, попал из огня да в полымя.
Какое там учение! Промыкался всю жизнь на чужих
дворах...
Злоба кипела во мне, мечтал я найти правду,
чтобы правда эта помогла людям переделать жизнь. Но
где ее искать? Этого я не знал. И я срывал злость на
своих хозяевах, делал им все наперекор, случалось —
даже в драку лез. А чего добился? Кому от этого
хуже стало? Да мне же и стало... Меня выгоняли с
работы, держали в тюрьмах, ссылали, голодал я,
мыкался на чужбине. Но все же не терял надежды, чго
найду я правду. — Старик взглянул на Сосланбека.
Тот слушал внимательно, глаза его блестели, щеки
раскраснелись.'И Демид Фаддеевич рассказал, как
он ходил по деревням и призывал людей искать прав-
231

ду, бороться за справедливость. — «Один человек
ничего не может сделать, — говорил я людям, — но если
вы все подниметесь, никто вас не одолеет...» За такие
речи сослали меня на Кавказ. Вот с тех пор и живу
тут у вас, в Осетии... — Он замолчал.
Сосланбеку о многом еще хотелось расспросить
Демида Фаддеевича, но он видел, что старик устал.
Было поздно, дома, верно, заждались его...
Сосланбек поднялся и стал прощаться. Очень не хотелось
ему уходить из теплой, беленькой комнаты, не хотелось
расставаться с добрым стариком, но надо было идти,
и, накинув шубу, он вышел на улицу. - .
Снег искрился и поскрипывал под ногами,
всходила луна.
— А ведь она вертится вокруг земли, а земля
вертится вокруг солнца,—тихо проговорил Сосланбек,
стараясь еще и еще раз представить себе, как все это
происходит. — Но почему люди на земле живут так
плохо, так несправедливо? А на луне? Да есть ли
там люди? Надо будет спросить Демида
Фаддеевича...
Так размышляя, добрался он до дома. Тихо,
стараясь не шуметь, прошел в маленькую комнатку, что
была отведена ему и Фырде, и улегся в постель.
Долго не мог уснуть в эту ночь Сосланбек, все
ворочался с боку на бок и перебирал в памяти
подробности рассказа Демида Фаддеевича. Всю жизнь искал
старик правду, но так и не нашел ее. Так может, ему,
Сосланбеку, суждено найти правду? Но Демид
сказал: «Один человек ничего ие может сделать, а если
бы...» И Сосланбек вдруг вспомнил далекий зимний
вечер. Четыре мальчика пробираются по глубокому
снегу к заброшенной мельнице... А потом клятва,
красивые слова, соединившие их в одно! Какими
сильными почувствовали они себя тогда! Все им казалось
по силам... Но тогда это была детская игра, и
клялись они в ненависти к Василу. Сейчас Сосланбеку
даже смешно было вспоминать об этом. А что, если
они вот так же поклянутся, что жизнь свою отдадут
за правду, что будут бороться против цеспрцвед/щ*
вости, за счастье бедняков?.. -
233

У Сосланбека даже во рту пересохло от волнения.
Но Демид Фаддеевич рассказывал, что его
арестовывали за то, что он призывал людей бороться за
правду. Значит, нужно быть очень осторожным.
«Завтра же повидаю Асланбека. Он самый
старший из нас, надо с ним посоветоваться», — решил
Сосланбек и, укрывшись с головой, уснул.
На другой день после работы он отправился к
Асланбеку. Тот внимательно выслушал его и
сказал:
— Это ты все правильно говоришь. Но только как
же это мы, неграмотные, будем бороться за правду?
Нас никто слушать не станет, смеяться будут: сами,
мол, ничего не знаете, а тоже, суетесь... Давай
сначала сделаем так: соберем наших ребят, и ты будешь
их учить грамоте. Согласен? А там посмотрим...
— Конечно, согласен! —Сосланбек был очень
горд таким предложением.
— Учиться можно у нас дома, — решил Аслан-
бек.—Завтра и начнем.
Теперь долгие зимние вечера пролетали
незаметно. Бындз, Анкал и Быдзита собирались в доме у
Асланбека. Слабое пламя коптилки освещало
сосредоточенные юношеские лица. Сосланбек терпеливо
старался передать товарищам все, чему выучил его
Демид Фаддеевич. Он показывал буквы, объяснял
арифметические правила, а когда мальчики уставали,
слово в слово передавал им рассказы старика о тяжелой
жизни народа. Рассказы эти волновали сердца юных
слушателей, да и как могло быть иначе—разве сами
они с детских лет не испытали на себе тяготы
жизни?
Однажды вечером Сосланбек рассказал им о том,
как ходил по селам и деревням Демид Фаддеевич и
призывал людей искать правду. Бындз, которому
всегда хотелось, чтобы все происходило как можно
скорее, сказал, выслушав Сосланбека:
— А почему бы и нам не пойти вот так же по
окрестным селам? Разве не можем мы
растолковывать людям правду? Сосланбек же сказал: если весь
царод поднимется, его никто не одолеет! Вот мы и
233

поднимем народ, прогоним богачей, а земли их
поделим поровну... Вот жизнь-то будет! — мечтательно
добавил он.
— Нам нужен старший, без старшего нельзя! —
серьезно сказал Асланбек и вопросительно поглядел
на Сосланбека.
— Я спрошу у Демида Фаддеевича, —коротко
ответил тот.
Когда Сосланбек шел к Демиду Фаддеевичу, он
втайне надеялся, что тот сам согласится руководить
ими. И он сказал:
— Демид Фаддеевич, мы —Асланбек, Бындз,
Быдзита и я — решили бороться за правду. Но как
бороться, мы не знаем, нам нужен старший, который
бы учил нас...
Старик внимательно посмотрел поверх очков на
Сосланбека, подумал и сказал:
— Есть такой человек. Живет он во
Владикавказе. Кировым его зовут.
— Это твой друг?
— Да, в своих скитаниях по Кавказу я не раз
встречался с ним. Вот выдастся несколько дней
свободных, съезжу в город, найду его и поговорю о
ваших делах...
Демид Фаддеевич познакомился с Кировым,
когда работал в одном из осетинских сел,
расположенных близ Владикавказа. Киров приезжал туда по
заданию газеты. Одну ночь пробыл Киров в селе, но с
Демидом Фаддеевичем у них произошел долгий
разговор. Много спорили. Уезжая, Киров обещал
переписываться со стариком, обещал присылать ему
книги. И он сдержал свое обещание. Не все в этих
книгах понятно было Демиду Фаддеевичу, но с главным,
ч:то в них было написано, он соглашался. Эти-то
книги он и имел в виду, когда говорил Сосланбеку,
что он теперь может читать «серьезную»
литературу...
Но съездить в город Демиду Фаддеевичу гак и не
пришлось.
234

2
В один из холодных мартовских дней Сосланбек,
как всегда, отправился на работу к Михалу. Он
прошел прямо в хлев, где обычно его уже поджидал Де-
мид Фаддеевич. Но сегодня старика там не было.
Подойдя, к его комнатушке, Сосланбек увидел, что
ставни еще закрыты, и встревожился: до сих пор никогда
не случалось, чтобы старик спал так долго. Он
тихонько постучал в дверь и услышал слабый голос:
— Заходи. Дверь открыта...
Сосланбек вошел. Демид Фаддеевич лежал в
постели, лицо его было багрово-красным, глаза
блестели.
— Что с тобой? Ты болен? — испуганно спросил
Сосланбек.
— Нездоровится немного,—со стоном ответил
старик. — Трудно тебе будет одному с работой
управляться. Но ты присмотри за скотом, а я, может,
к обеду поднимусь...
— О скотине не печалься, я все сделаю. Скажи
лучше, чем тебе помочь.
— Прибери хлев, накорми скот, а потом приходи
сюда и вскипяти чай, больше мне ничего не надо.
Сосланбек поспешно вышел из комнаты. Он убрал
хлев, задал корм скоту, наколол дров и растопил
печи в доме Михала. Вернувшись к старику,' и у него
растопил печку и поставил на нее чайник.
Прошел день, а Демиду Фаддеевичу стало хуже,
похоже было на воспаление легких. Когда-то в
молодости у него начинался туберкулез. А тут еще и
старость давала себя знать. Сосланбек не отходил от
него, заботливо ухаживал за больным. Но как бы
плохо ни было старику, он каждый вечер отсылал
Сосланбека домой.
— Иди, иди! — говорил он. — Надорвешься, если
не будешь отдыхать. Иди...
На пятый день больному стало совсем плохо. Он
громко стонал, все время звал какого-то Петруся,
сетовал, что не знает, где он... Раньше о Петрусе он
ничего не рассказывал Сосланбеку, и мальчик, выбрав
235

момент, когда старику немного полегчало, спросил,
кто он такой, этот Петрусь. Старик поморщился, как
от острой боли, и ответил тихо-тихо:
— Внучек мой, тебе ровесник... — и застонал.
Был у Демида Фаддеевича единственный сын, он
рано умер, оставив маленького Петруся; невестка
вскоре вышла замуж, а мальчика отдала деду. А тут
Демида Фаддеевича арестовали, он даже домой не
смог зайти, чтобы пристроить малыша. Он просил
товарищей, которые навещали его в тюрьме, узнать,
куда делся мальчик. Те ходили на квартиру, где до
ареста жил Демид Фаддеевич, расспрашивали
соседей, но те сказали, что пришла какая-то старуха,
забрала ребенка, а с ним вместе и все, что было в доме.
С тех пор Демид Фаддеевич ничего не знал о своем
внуке, но тоска по нему всегда жила в тайниках,его
души и вот теперь, в час недуга, вылилась наружу.
Старик попросил Сосланбека достать из-под
кровати чемодан. Он хотел сам нагнуться, чтобы
открыть его, но острая боль в груди заставила его
откинуться обратно на подушку. Тогда он велел
мальчику отыскать на дне чемодана небольшой
четырехугольный сверточек.
Сосланбек осторожно вынимал из чемодана вещи
и в порядке раскладывал на полу. В руки ему
попался маленький твердый пакетик. Когда он взял его в
руки, бумага развернулась и из нее показалась
голова цыпленка, того самого, что когда-то слепил
Сосланбек. Мальчик удивился: зачем старику этот
свисток? Может, он его для внука своего припрятал?
И он снова завернул цыпленка в бумагу и положил
рядом с другими вещами. Но вот наконец то, что
просил старик.
Демид Фаддеевич бережно развернул бумагу, —
там оказалась пачка фотографий. Он вынул из них
одну, самую маленькую, долго разглядывал ее,
потом передал Сосланбеку:
— Петрусь... — с нежностью прошептал он.
С фотографии на Сосланбека глянул
круглолицый, крупноглазый мальчик» волосы у него были
светлые, кудрявые.
236

— Если я умру,—тихо заговорил старик, —
возьми себе мой чемодан и сбереги эту фотографию.
Книги тоже возьми. Еще в чемодане лежит свисток, что
ты осенью слепил, — его тоже береги: это знак твоего
таланта. Вырастешь, станешь ученым человеком —
поставь его у себя на столе, чтобы никогда не
забывать о тяжелом детстве... А книги эти... сейчас тебе
многое в них непонятно будет, но придет время,
станут они лучшими твоими друзьями. Их писали
умнейшие люди, они тоже искали правду, призывали
людей бороться за счастье народа. Герцен,
Чернышевский, Добролюбов... Я не успел рассказать тебе о
них, так ты сам прочти...
Сосланбек мрачно слушал старика. Неужели
Демид Фаддеевич может умереть? Он боялся даже
подумать об этом.
Вечером он попросил разрешения остаться на
ночь, но Демид Фаддеевич и на этот раз не
согласился:
— Не нужна мне сиделка. Завтра приходи...
Но когда Сосланбек уже оделся и взялся за
ручку двери, Демид Фаддеевич вдруг остановил его:
— Никогда не переставай искать правду! Нам не
удалось найти ее, но мы делали все, что могли...
Продолжайте борьбу! А теперь иди, иди...
Наутро Сосланбек прошел прямо в комнату к Де-
миду Фаддеевичу. Старик лежал на постели
вытянувшись, его остекленевшие глаза были открыты.
Сосланбек спросил о здоровье, но ответа не получил.
Он подошел ближе и увидел, что на щеке у старика
лежит небольшой кусок штукатурки, очевидно ночью
отвалившийся от потолка. Демид Фаддеевич был
мертв.
Закричав во все горло, Сосланбек выскочил во
двор. Село спало, было тихо и темно, как в могиле,
даже собаки не лаяли.
Ужас охватил мальчика, и он закричал еще
громче. Нарушая предрассветную тишь, заскрипела
отворяемая дверь, и на галерейке показался Михал.
— Что случилось? Чего ты орешь? — спросил он
дрожащим от страха голосом.
237

— Демид умер! — с трудом сдерживая рыдания,
крикнул Сосланбек.
— Так чего ж ты орешь? — продолжал Михал,
явно успокаиваясь. — С того света его не вернуть, а
меня напугал, я думал — воры забрались...
И Михал скрылся за дверью.
Равнодушие, с каким были сказаны эти слова,
поразило Сосланбека. Он знал, что Михал никого на
свете, кроме самого себя да своего Басила, не любит,
но ведь он ценил Демида Фаддеевича как хорошего
мастера!
В растерянности стоял Сосланбек посреди двора,
не зная, что ему делать. Вернуться в комнату, где
лежал покойник, он боялся, стоять тут без дела было
бессмысленно, и он решил заняться обычной своей
работой. А когда рассветет, Сосланбек обойдет своих
друзей, и они помогут ему с честью похоронить
старика.
Холодное мартовское солнце уже бросило на
землю свои первые, робкие лучи, когда Сосланбек
вернулся к покойнику. Он убрал кусочки штукатурки с
его лица, уложил на груди руки. Скрипнула дверь, и
в комнату вошел Михал. Он встал возле покойника
и, глядя на него мрачным, неодобрительным
взглядом, пробормотал:
— Откуда взялась эта болезнь на мою голову?
Где я теперь найду такого мастера? Не иначе, как
это лето простоит мой станок без дела! — И, в
сердцах махнув рукой, ушел к себе.
«Черная душа! Только о своем кармане и
печется!»— с ненавистью подумал Сосланбек и твердо
решил, что отныне ноги его не будет в доме Михала.
Он обошел своих друзей, сообщил им скорбную
весть и попросил вырыть могилу. Мальчики с охотой
обещали помочь. Но где достать доски на гроб и на
крест? Очень уж не хотелось обращаться к Михалу
после того, как тот так бессердечно отнесся к смерти
доброго старика.
Но напрасно тревожился Сосланбек. У Демида
Фаддеевича оказалось больше друзей, чем он думал.
К полудню в комнате старика собралось много жен-
238

щин. Как полагалось по обычаю, они причитали над
ним, оплакивая его.
— В чужом краю умер ты, и не могут родные
твои проводить тебя с честью в страну мертвых! —
кричала плакальщица. — Но мы не отпустим тебя без
твоей доли слез! Пусть померкнет мой день, пусть
разорвусь я от горя, если мы с почетом не проводим
тебя в твою последнюю дорогу!
Мужчины, пришедшие проститься с Демидом
Фаддеевичем, утирали слезы полами бешметов,
слушая эти* горестные причитания. Все осуждали Миха-
ла за то, что он не принимает никакого участия в
печальных хлопотах.
— Да не пойдет впрок его дому честный труд Де-
мида! — проклинали Михала женщины.
Слух о том, что люди недовольны Михалом,
дошел до ушей Джамбота. Он обрадовался и решил не
упускать подходящий момент показаться в лучшем
свете перед односельчанами. Быстро одевшись, он
пришел во двор Михала и громко, чтобы все
слышали, позвал Сосланбека:
— Солнышко мое, он много сделал для тебя
добра, почему же ты не возьмешь из дому все, что
нужно для похорон? Да если бы он и не учил тебя,
разве мы не осетины больше, что не можем с честью
похоронить человека, умершего среди нас? Беги домой,
запряги лошадь и привези с лесопилки доски на гроб
и балки для креста...
Исподтишка оглядев притихших людей, Джамбот
остался доволен — все с сочувствием слушали его.
Был благодарен дяде и Сосланбек. Он не
заставил себя просить еще раз и побежал запрягать
лошадь.
На похороны собралось много народу. Мужчины
околотили Демиду Фаддеевичу красивый гроб, на
кресте вырезали ножом его имя, фамилию, число и
год смерти...
Михала задело, что все расходы по похоронам
взял на себя Джамбот. Он прекрасно понимал, что
Джамбот хочет этим унизить его в глазах людей.
Проклиная своего врага и желая ему в душе всех
239

зол и бед, вышел Михал к народу и сказал, что
поминки устроит он: надо же было доказать, что он
вовсе не такой скряга, каким хочет выставить его
Джамбот.
Михал велел жене испечь пироги, зарезать барана
и хорошенько угостить гостей. Но и этим не смягчил
Михал сердце Сосланбека, не мог мальчик простить
ему равнодушных, жестоких слов. И когда вынесли
гроб с телом покойного, Сосланбек подошел к Ми-
халу и громко сказал:
— Михал, ищи себе другого работника, с
завтрашнего дня я к тебе больше не приду!
— Это почему? Что с тобой стряслось?
— Теперь я хорошо знаю: как бы ни надрывался
я у тебя на работе, приди моя смерть — ты даже
добрым словом не помянешь меня! Не хочу я у тебя
работать...
Михал оглянулся на людей, ища у них
поддержки, но понял, что многим по душе пришлись слова
мальчика.
— Посмотрите на него! — воскликнул Михал. —
Как близко к сердцу принял он смерть какого-то
бездомного пришельца! Кем он доводился тебе, этотДе-
мид, что так печешься о его чести? Уж не матерью ли
родной? Или, может, отцом твоим, Ботасом?
— Не был он мне ни отцом, ни матерью, но
работать я у тебя больше не буду,—твердо повторил
Сосланбек.
— Ты до весны нанимался, отработай свое, а
потом иди на все четыре стороны! — сердито проворчал
Михал и отвернулся, давая понять, что разговор
окончен.
— Демид учил его грамоте, потому он и работал
у тебя, — вмешался Джамбот. — А теперь зачем ему
работать в чужом доме? У него свой дом есть, и там
-хватит добра, чтобы прокормить некоторых, которые
себя богачами называют!
Эти слова окончательно вывели Михала из себя:
— Удивляюсь я, Джамбот: с каких это пор твой
дом стал его домом? Что-то не слыхал я про богатый
дом, когда жива была Госка и они умирали с голоду.
240

Между двумя недругами разгорелся было спор, но
люди быстро успокоили их: не полагается на
похоронах вести суетные разговоры.
3
Когда Демида Фаддеевича подняли, чтобы
положить в гроб, из-под подушки выпал маленький
четырехугольный листок бумаги, исписанный
карандашом. Среди присутствующих, кроме Сосланбека,
читать никто не умел — писарь Алихан пьянствовал
где-то, — и листок передали Сосланбеку:
— Читай вслух!
Сосланбек прочел, с трудом разбирая нечеткие,
написанные дрожащей рукой слова:
«Все, что останется после моей смерти, завещаю
сыну Борзова Ботаса, Сосланбеку. Прошу никаких
претензий к нему не предъявлять.
Федосеев Демид Ф.
17 марта 1915 года».
Сосланбек, не ожидавший ничего подобного,
густо покраснел. Он протягивал бумажку то одному, то
другому, но никто не брал ее. Наконец, не зная, что
делать, он сунул драгоценный листок за пазуху.
Возвращаясь после похорон с кладбища, Михал
со злостью взглянул на Сосланбека и сказал
насмешливо:
— Эй ты, сын Демида! Не забудь наследство
забрать — может, разбогатеешь!
, — Поди, моя радость, — вмешался Джамбот,—
забери все. Нам хоть наследство ни к чему, но
нажитое честным трудом не должно оставаться в таком
доме!
Небогатое наследство мог оставить Демид
Фаддеевич своему маленькому другу—один чемодан. Но
Сосланбек знал, как дороги были старику вещи,
хранящиеся в чемодане, и потому с благоговением взял
его и принес домой. Поставив чемодан в углу, он сел
у окна.
На дворе еще брезжили серые мартовские сумер-
16 Д, Мам суров
241

ки, густой туман распластался по земле, в природе
было мрачно, как на душе у Сосланбека. Смерть Де-
мида, после гибели матери, была для него самым
большим горем: он лишился верного друга и
наставника...
Под окном раздался веселый голос Фырды, и Со-
сланбек вздрогнул. Что случилось с ней? Фырда
никогда не была легкомысленной и бесчувственной, так
почему же она весела, когда брат ее в таком горе?
Сосланбек рассердился не на шутку. Но вот ее
быстрые шаги раздались в коридоре. С шумом распахнув
дверь, Фырда вбежала в комнату. Глаза ее блестели,
волосы растрепались, одна коса даже расплелась до
половины. В руках она держала какую-то бумажку.
Бросившись к брату, Фырда с такой силой стиснула
его в объятиях, что у него косточки затрещали.
— Ты с ума сошла, что ли? — сердито сказал
Сосланбек, отстраняясь от нее.
— Недолго и с ума сойти! —охотно согласилась
Фырда и так взглянула на него своими сияющими,
влажными глазами, что у Сосланбека что-то
дрогнуло в душе.
— Что? Говори: что? — прошептал он.
— Гаппо жив!— крикнула Фырда и, сунув
письмо в руку Сосланбека, зачем-то выбежала в коридор,
тут же вернулась обратно, зажгла коптилку и села
на постели, выжидающе глядя на брата.
Сосланбек вынул письмо из конверта, поднес к
свету и стал читать. Письмо было написано
по-русски, и он тут же переводил сестре.
«Дорогие мои, мама, сестричка Фырда и любимый
брат Сосланбек! Шлю вам сердечный привет с
берега Черного моря, из города Одессы, и прошу
простить, что не писал так долго. Не было у меня такой
возможности. Оттуда, где я был, письма шли очень
плохо. Что же вам сообщить о себе? В тот день,
когда я послал вам первое письмо, я был ранен, и меня
отвезли в лазарет. Я вам писал оттуда, но ответа не
получил. В начале зимы меня ранили еще раз, и с
тех пор я лежу в одесском лазарете. Теперь мне
лучше. Я знаю, вы будете волноваться, узнав о моем ра-
242

нении, особенно мама, она у нас очень беспокойная.
Но не бойтесь за меня, не болейте душой, первая
рана была серьезнее, а я поправился. Мне хотели
отрезать руку, но я не дал, и теперь она хорошо
заживает. Адреса своего я вам не пишу, потому что
недели через две, наверное, выпишусь и приеду домой в
отпуск. Так мне сказал врач. Тогда обо всем
поговорим.
Пишу сам. Война —это, конечно, большое
бедствие, но мне она и хорошее принесла.
До скорой встречи!
Фырда! Ничего не говори маме, потихоньку
передай мой сердечный привет Любе. Скажи, что ее
подарок я пронес через все бои... Ах да, совсем забыл:
амулет, что ты мне дала, я не потерял, но ношу
только потому, чтобы ты не обижалась.
Будьте здоровы. До встречи.
Ваш Гаппо
6 марта 1915 года».
Сосланбек не выражал своей радости так бурно,
как Фырда. С блаженной улыбкой смотрел он на
сестру, и она понимала, что он счастлив не меньше ее.
Особенно радовался Сосланбек, что Гаппо тоже
выучился грамоте. Теперь они будут писать друг другу!
Сосланбек хотел тут же сесть за ответ, но вспомнил,
что в письме нет обратного адреса. «Гаппо пишет,
что он скоро приедет», — радостно подумал он.
Пришел Джамбот, и Фырда поспешила
обрадовать его:
— Жив наш Гаппо!
Джамбот сделал вид, что счастлив услышать об
этом.
— За хорошую весть получишь подарок —
атласное платье и шелковый платок. А когда приедет наш
Гаппо, мы ему такой пир закатим, что люди будут
внукам своим рассказывать!
Сосланбеку показалось, что радость Джамбота не
совсем искрения, но он отогнал от себя эту мысль.
«Дядя еще не успокоился после ссоры с Михалом», —
решил он.
16*
243

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
БУНТ
1
Два года прошло с начала войны, а Гаппо так и
не удалось побывать дома. Мало того — он даже
известий из дома не имел за все это время. Сначала
надеялся, что скоро выпишется из госпиталя, сам
приедет в отпуск, и адреса своего не посылал. Знал,
что в семье грамотных нет, значит, надо идти к
писарю, а писарь бесплатно писать не будет. «Ни к чему
им тратиться, — рассуждал Гаппо, — и так, верно,
еле-еле концы с концами сводят...»
Но рана заживала медленно, истощенный
организм плохо поддавался лечению, и Гаппо все
держали и держали в лазарете. Наконец, потеряв надежду
выписаться, он сообщил родным свой адрес, но как
раз вскоре его перевели в другой госпиталь.
Здесь Гаппо вручили третий-Георгиевский крест,
которым он был награжден за отвагу, проявленную
в последнем бою. Гаппо с гордостью написал об этом
родным, с нетерпением ждал ответа, но ответ так и
не пришел — война, почта работала плохо.
Тем временем дела его пошли на поправку.
Выписавшись, он узнал, что произведен в прапорщики и
получил назначение командиром роты на Кавказ, во
вновь формирующуюся в Воздвиженской крепости
Осетинскую пластунскую бригаду. Это назначение
взволновало Гаппо. Справится ли он? И как теперь
вести агитацию. Поначалу солдаты неизбежно будут
относиться к нему настороженно — как завоевать их
доверие?
Был знойный день, когда Гаппо прибыл к месту
назначения. Такие дни нередко выпадают в самом
конце лета, когда кажется, что природа все тепло,
которое у нее осталось неизрасходованным, спешит
выдать людям за один день. Солнце пекло нещадно, не
спасала даже густая тень деревьев.
Гаппо шел, с наслаждением вдыхая родной
горный воздух. Наконец-то он снова в Осетии, совсем
244

близко от родного села... Неужели и теперь не
удастся побывать дома? Он шел по берегу реки Аргун.
Загорелые, бронзовые тела виднелись то тут, то там,
раздавались веселые возгласы, всплески воды—это
солдаты пришли на реку купаться. Немного поодаль,
на желтом песчаном берегу, сидела группа голых
мужчин. Они оживленно разговаривали о чем-то, но,
увидев идущего по дороге незнакомого солдата с
котомкой за плечами, смолкли, с удивлением
разглядывая его.
Горячая желтая пыль покрыла взмокшую от пота
гимнастерку Гаппо. На зеленом солдатском погоне
были бледно, химическим карандашом, нарисованы
знаки различия — один просвет и звездочка, что
означало чин прапорщика. Пыль сделала
грязно-серыми его обычно черные, блестящие волосы. Пот
ручьями стекал по лицу, по шее. Гаппо расстегнул
гимнастерку, но ему казалось, что вместо ожидаемой
желанной прохлады горячие струи пара из кипящего
котла обдают его грудь.
Сидевшие на берегу солдаты переглянулись.
Откуда идет он? Может, из соседнего русского полка
ополченцев? Нет, этот не то солдат, не то офицер,
видать, проделал длинный и нелегкий путь.
Но вот Гаппо подошел ближе, уже можно было
разглядеть на его коричневом от загара и пыли лице
большие голубые глаза, сверкнули в улыбке
белоснежные зубы...
— День добрый! — по-осетински поздоровался
Гаппо.
Солдаты ответили дружным приветствием, хотя
были несколько смущены своей наготой. Как приятно
было Гаппо услышать родную речь!
На взмокшей от пота, грязной гимнастерке Гаппо
три Георгиевских креста. Солдаты с почтением
разглядывали награды. На его погоны, незаметные, да к
тому же нарисованные химическим карандашом, они
не обратили никакого внимания. Солдаты, хоть еще
и не бывали в боях, но понимали — крест даром не
дадут.
245

— Как пройти в штаб Осетинской пластунской
бригады? — спросил Гаппо у солдат.
— Здесь недалеко, — ответил смуглолицый, с
крупными зубами солдат, похожий на арапчонка.—
А ты бы отдохнул. Видно, путь немалый прошел.
— Ты прав, — весело отозвался Гаппо и бросил
на землю вещевой мешок, — выкупаться в такую
жару не грех!
Он сел на прибрежный песок и стал развязывать
кожаные шнурки старых солдатских ботинок.
Солдаты с интересом наблюдали за ним. Вот он разделся,
обнажив крепкое, мускулистое тело. По сравнению с
коричневым лицом оно казалось совсем белым,
только багровые рубцы шрамов темнели на коже.
Солдаты переглянулись: «Богатырь...»
Гаппо разбежался, вытянул вперед руки и с
разбегу нырнул в прохладные волны реки. С
наслаждением отфыркиваясь ,и поднимая облако серебряных
брызг, он плавал, нырял, снова плавал.
Наконец Гаппо вылез на берег и присел возле
смуглолицего солдата.
— Прости, что спрашиваю, но не скажешь литы,
как твоя фамилия? — обратился тот к Гаппо.
— Борзов я, сын Ботаса, Гаппо, — охотно ответил
Гаппо. — Слышал такую фамилию?
— Борзовых много, и слышать твою фамилию
немудрено, но мне кажется, что я знал твоего отца. Был
он среди тех, кто поднялся в пятом году?
— Мой отец не был в числе главарей. Но когда
делили землю, выбрали его для дележа. А как
ты мог знать его? Ты молод и, наверное, в пятом
году винтовку в руках не держал, — усмехнулся
Гаппо.
— Ты прав, я молод, — ответил солдат.— Но
когда повстанцы собрались на совет у нас, в селе Хри-
стиановском, твой отец остановился у наших
родственников. Он был коренаст, смуглолиц, верно?
Глаза большие, черные, усы густые...
— Ты здорово его запомнил!
— Помню, он слезал с коня, я подбежал к нему
и поддержал стремя. Он погладил меня по голове, по-
246

хвалил за проворство и сказал: «Из тебя выйдет
хороший человек».
— Да, он был добрый, — грустно сказал Гап-
по.—А как же тебя величать?
— Андрей Гостев. Ты, я вижу, давно уже
воюешь— вон сколько наград! На каком фронте
заслужил?— спросил Андрей.
— Много дорог исколесить пришлось, —
уклончиво ответил Гаппо.
Но солдаты уже окружили их, с интересом
прислушиваясь к разговору. Они тоже стали просить
Гаппо рассказать о войне: ведь им скоро предстояла
отправка на фронт, хотелось послушать человека,
который уже побывал в этом пекле и вышел оттуда
живым.
— Что ж, — сказал Гаппо, — хотите знать правду
о войне? Я скажу!
И он рассказал, как ненавидят солдаты
братоубийственную войну, как тоскуют по родным очагам,
какие лишения приходится им испытывать.
— Этот вроде нашего Андрея, — одобрительно
говорили солдаты, когда Гаппо, закончив рассказ,
направился в штаб.
Андрей вызвался проводить его.
2
Прощаясь с новым знакомым у входа в штаб, Гап*
по невольно вспомнил своих фронтовых друзей —
Василия Бражина и Хадзимата Рамонова. «Чем-то
похож на них», — подумал он про Андрея и с чувством
пожал его руку.
Попрощавшись, Андрей вернулся к себе в
казарму. Рота их размещалась в длинной светлой
комнате на втором этаже. Было уже без малого девять, а
за окнами все не темнело. Солнце опустилось за
горы, разбросав по небу бледно-розовые облачка, они
тускнели, гасли и никак не могли погаснуть...
Андрей ждал, не придет ли Гаппо. В нетерпении
вышел во двор, огляделся — никого. Он остановился
247

у ворот, глядя, как зажигаются на небе первые
звезды.
— Господин студент, кажется, опять изволили
погрузиться в философию?! —услышал он за спиной
неприязненно-насмешливый голос.
Резко обернувшись, Андрей увидел фельдфебеля.
Его ненавидели все солдаты.
Андрей вспылил. Было обидно, что какой-то
невежда, понятия не имеющий, что такое философия,
может с издевкой произносить это слово.
— Господин фельдфебель, если вы думаете
оскорбить меня, назвав философом, кем я в
действительности не являюсь, то для вас должно быть
оскорбительно называться фельдфебелем...
— Что-то я не совсем понимаю вас, господин
студент!— тупо уставился на Андрея фельдфебель.
— Если вы не понимаете, что философом быть
почетно, то где уж вам добраться до смысла моих
слов! —дерзко сказал Андрей.
— Не будем спорить о том, кто чего не понимает.
Завтра пойдете в наряд вне очереди, тогда ^видите,
кто из нас чего стоит, — мрачно сказал фельдфебель.
— Над тем, кто из нас чего стоит, я и не
собираюсь думать. Зачем думать над тем, что является
непреложной истиной...
— Молчать, не рассуждать! Идите и скажите, что
на послезавтра вам тоже наряд!
— Есть! — коротко ответил Андрей и,
повернувшись, ушел в казарму.
Он был зол на себя. Зачем связываться с дураком
фельдфебелем? Разве ему что-нибудь объяснишь?..
И когда он научится быть сдержаннее?
Андрей влез на нары. Товарищи, увидев, что он
мрачен, обступили его, стали расспрашивать, что
случилось. В роте Андрея любили за его вольнолюбивые
речи, с ним связывали надежды на лучшую жизнь.
Чтобы не огорчать товарищей, Андрей сказал им, что,
наверное, перекупался сегодня и потому неважно
себя чувствует, болит голова. Солдаты всполошились,
кто-то хотел бежать за гарнизонным врачом, кто-то
предлагал испробовать домашние средства. Но Ан-
248

дрей отказался от всякого лечения и отправился
вместе с товарищами ужинать в бригадную столовук}.
На сердце у него было невесело.
Рано утром генерал Чиковани вызвал ж себе
командира батальона Урусби Зембатова и сообщил
ему, что командиром одной из его рот назначался
вновь прибывший молодой офицер-осетин,
отличившийся в боях.
— Три креста имеет, — добавил генерал.—Ты
будешь доволен, испытанный воин! — И он мягкой,
белой рукой погладил свою окладистую бороду.
— Разрешите, ваше высокопревосходительство, от
души поблагодарить вас за заботу о моем
батальоне,— сказал Зембатов, вытягиваясь и прикладывая
руку к козырьку.
Генерал приказал вестовому вызвать офицера,
прибывшего вчера в бригаду.
Вошел Гаппо. Чисто выбритый, подтянутый, он
звонким голосом отрапортовал о своем прибытии.
Генерал придирчиво осмотрел его и остался доволен.
«Молодец!» — подумал он, разглядывая красивое,
загорелое лицо юноши. Но, взглянув на Урусби,
Чиковани понял, что командиру батальона что-то не по
душе. Однако, скрывая свое недовольство, Зембатов
протянул Гаппо руку и тоже назвался, хотя
прекрасно понимал, что Гаппо не может не помнить его.
И правда, Гаппо не удержался и тут же сказал:
— Мне кажется, мы знакомы. Вы приезжали к
нам в село, на праздник к Рамоновым.
— Верно, — сказал Урусби и натянуто
улыбнулся.
Он взглянул на кресты, украшавшие грудь Гаппо.
«Этот неграмотный мужик два года прослужил в
армии, а уже три Георгиевских креста...» — с завистью
подумал Урусби. Сам он служил в армии восьмой
год, а на груди его не было еще ни одного креста.
Приложив руку к козырьку, он обратился к
генералу:
— Разрешите идти, ваше высокопревосходитель-
249

ство? Я познакомлю господина прапорщика с его
ротой...
— Идите.
До казармы они дошли молча, не обменявшись
ни единым словом. Но когда поднимались по
лестнице, Гаппо спросил:
— Насколько я помню, вы служили в кавалерии,
у вас была прекрасная лошадь... Почему вы теперь
здесь?
— В жизни всякое бывает... — неохотно ответил
Урусби. — А разве не все равно, где защищать царя
и отечество — в кавалерии или в пластунской бригаде?
Гаппо промолчал. Они вошли в помещение,
которое занимала рота. Увидев командира батальона,
Андрей первым соскочил с нар, за ним поднялись все
солдаты. В то время как фельдфебель отдавал
рапорт командиру батальона, Андрей, вглядевшись в
лицо незнакомого офицера, который вошел вместе с
Зембатовым, не поверил своим глазам. Это был тот
самый солдат-осетин в грязной, пропыленной
гимнастерке, который так по-братски с ними разговаривал!
И вот, оказывается, он — офицер... Гаппо сразу стал
для Андрея чужим и подозрительным.
— Прапорщик Гаппо Ботасович Борзов, отныне
командир вашей ротыI —представил Гаппо командир
батальона.
— Рады стараться, ваше высокоблагородье! —
дружно ответили солдаты.
Зембатов ушел. Гаппо поздоровался с солдатами,
потом подошел к Андрею и протянул ему руку.
Андрей с удивлением взглянул на нового командира, но
руку пожал. Усевшись на нары, Гаппо и солдатам
велел сесть и начал разговаривать с ними просто, как
говорил на берегу реки.
— Новенький, — перешептывались солдаты, — еще
офицерской спеси не набрался...
Первый раз видели они, чтобы офицер, как
равный, сидел с ними на нарах и вел задушевные
беседы.
— За храбрость, наверное, офицерский чин
получил...
250

— Если офицер не любит солдат, какой из него
командир! — вступился кто-то за Гаппо,
До ушей Гаппо дошел солдатский шепот, и он
смутился. Может, и в самом деле он держится не
так, как подобает офицеру? Но как он мог иначе
разговаривать с солдатами — ведь еще вчера он был
такой же простой солдат...
3
Шли дни. Солдаты полюбили своего нового
командира. В роте Гаппо всегда был образцовый
порядок, т даже Урусби Зембатов вынужден был
признать, что Гаппо Борзов не походит на других
офицеров.
Гаппо все больше сближался с Андреем
Гостевым. Но как ни были сердечны их отношения, он
чувствовал, что Андрей не до конца доверяет ему. Не
раз заставал Гаппо своего друга окруженным
солдатами и оживленно беседующим с ними. Но стоило
подойти Гаппо — и разговор прекращался, начинались
обычные солдатские шуточки, веселые рассказы.
Вспоминая свою встречу с Андреем на реке, Гаппо,
конечно, догадывался, о чем тот беседует с
солдатами. И он решил, что настало время откровенно
поговорить с другом и предложить действовать вместе.
Как-то вечером он зашел в казарму, чтобы по
душам поговорить с Андреем. Был поздний час, и
кроме как в казарме Андрей не мог нигде находиться.
Но, к удивлению Гаппо, Гостева на месте не
оказалось. Гаппо стал расспрашивать солдат, но те
отвечали неохотно, и он понял, что солдаты стараются
выгородить своего любимого товарища.
Гаппо вышел на улицу и направился к себе.
Вечер был темный, душный, ни зги не видно. Тяжелые
тучи заволокли небо. «Дождь завтра будет, —
подумал Гаппо. — Ни к чему он сейчас, самая уборка...»
Мысли его снова обратились к дому. Недавно он
подал рапорт с просьбой предоставить ему
кратковременный отпуск, чтобы съездить домой и повидаться
с родными. Но Урусби Зембатов, приняв рапорт, ни-
251

чего определенного не обещал, и Гаппо до сих пор
не получил ответа. «Что Люба?..» Последнее время
мысли о ней стали особенно тревожными, и Гаппо
старался гнать их от себя. Он посылал ей через
сестру письмо за письмом, но ответа не получал.
Впрочем, он и из дома не имел никаких вестей... Сейчас,
когда он был так близок от своих, эта неизвестность
стала невыносимой.
Завернув за угол крепости, Гаппо услышал
хриплый, приглушенный шепот. Он прислушался и узнал
голос Андрея.
— Я тебе говорю, Тимченко, — это был
прапорщик из соседнего полка ополченцев, они не раз
встречались на полевых занятиях, и Гаппо знал его,—
нельзя терять ни одного дня. Наши солдаты готовы
к выступлению...
Пожав друг другу руки, Гостев и Тимченко
расстались. Когда Андрей отошел немного, Гаппо нагнал
его, шагнул из темноты и, сделав вид, что ничего не
видел и не слышал, строго спросил:
— Кто здесь? Что делаете <в такую пору?
— Прошу прощения, ваше благородие,
задержался...
— Не «ваше благородие», а «Гаппо Борзов». Мы
же друзья...
— Но ты все-таки офицер, я не имею права иначе
обращаться к тебе.
— Эх, Андрей, коцечно, прш солдатах мы должны
соблюдать устав, но ведь сейчас нас никто не видит...
Гаппо хотел начистоту поговорить с Андреем, но
передумал, решил отложить до завтра: иначе Андрей
поймет, что он невольно подслушал его разговор с
Тимченко, и это может насторожить его и оттолкнуть.
Утром батальон проводил занятия на опушке леса.
Во время очередного отдыха Гаппо отвел Андрея в
сторону и откровенно рассказал ему о себе. Андрей
отвечал ему тем же. Сегодня впервые Гаппо
почувствовал, что Андрей говорит с ним как с настоящим
другом, больше того — как с единомышленником.
Гаппо был счастлив.
Прошло несколько месяцев. Каждый день прово-
252

дились боевые учения, солдат готовили к отправке на
фронт, но оружия не выдавали. Это раздражало
солдат, вызывало кривотолки и пересуды. Кто-то
распустил слух, что оружие бойцам не дают потому, что
его вообще мало и на армию не хватает.
— Чем же царь собирается заставить нас
воевать? Кулаками, что ли? Или, может,
булыжниками?— со злобой говорили солдаты. — Для чего тогда
нас держат тут? Отпустили бы по домам...
Но другие им возражали:
— Оружия у нас достаточно. А не дают его нам
потому, что боятся, как бы мы его против царя не
повернули... Не доверяют...
— Как это не доверяют? — возмущались
солдаты.— А еще собираются на фронт посылать...
Генерал Чиковани, веселый, добродушный
человек, мало интересовался делами вверенной ему
бригады. Он больше был озабочен устройством
званых обедов. Многие командиры следовали примеру
высшего начальства и смотрели на все сквозь пальцы.
Но не так относился к разговорам солдат командир
первого батальона, штабс-капитан Василий Озерке.
Недаром солдаты прозвали его «ищейкой». Хитрый и
жестокий, он не щадил никого. Озерков не раз
пытался предупредить генерала Чиковани о том, что в
бригаде назревает бунт.
Но генерал морщился, как от укуса надоедливого
комара, и махал своей выхоленной, белой рукой.
— Оставьте, господин штабс-капитан! Если в
моей бригаде имеются бунтовщики, то пусть ими
занимается охранка. Это их дело...
Но в одно прекрасное утро до генерала дошла
весть, которая заставила его пожалеть о том, что в
.свое время пренебрегал советами Озеркова.
4
Утро действительно выдалось прекрасное.
Неяркое осеннее солнце показалось из-за гор. Порозовели
далекие снежные вершины, на прозрачном голубом
небе ни облачка. Обычно в такие часы солдаты еще
253

до побудки выходили во двор. Каждому хотелось
понежиться на солнышке, подышать свежим горным
воздухом. Но сегодня во дворе пусто. Уже протрубил
побудку горнист, а из казарм никто не показывался.
Командиры рот с недоумением поглядывали на
двери, ожидая появления солдат. Пришлось сообщить о
случившемся командирам батальонов.
Выслушав доклад командиров рот, Озерков
пришел в ярость. Проклиная солдат, метался он по
комнате. Но потом вдруг успокоился и даже
обрадовался. Сколько раз предупреждал он о грозившей
опасности, но его не хотели слушать, над ним смеялись.
Теперь-то он докажет, кто был прав! Озерков хотел
тут же идти с докладом к генералу, но решил
подождать и отправился в казарму. Долго ходил он по
двору, не зная, на что решиться. Войти в казарму он
опасался: люди раздражены, лучше им не
показываться на глаза. И Озерков вернулся к себе в
комнату, благо окна ее выходили во двор и он мог
отсюда в полной безопасности наблюдать за
происходящим.
Подошло время завтрака. Солдаты группами
выходили из казармы и направлялись в столовую. Это
окончательно вывело Озеркова из себя.
— Скоты! — выругался он. — На занятия идти не
желают, а жрать казенный хлеб всегда готовы!
Хорошо же, я накормлю вас!
И он кинулся в столовую.
Когда он вошел туда, одни из солдат уже
получили свои порции и, усевшись у стола, спокойно
завтракали, другие еще стояли с пустыми котелками.
На Озеркова не обратили никакого внимания.
— Вста-ать! — заорал он, но никто даже с места
не сдвинулся, все продолжали заниматься едой.
Кто-то сказал громко и отчетливо:
— Убери-ка ты отсюда свою мерзкую рожу, а то
как бы не изуродовали!
Озерков струсил. Слабость разлилась по телу,
ноги стали ватными. Но мысль, что если он не
заставит сейчас солдат послушаться, то навеки потеряет
свбй престиж, придала ему силы.
254

— Скоты! —еще громче крикнул он.— Я с вами
говорю или нет?1
Снова полное молчание было ответом на его крик.
Озерков понял, что допустил ошибку, явившись сюда
в одиночестве, но рассуждать было поздно, надо было
спасать себя от позора.
— Встать, мерзавцы! — неистовствовал он.
Все взгляды обратились к нему. Вдруг из самого
дальнего угла столовой, блеснув в воздухе,
пролетела тяжелая оловянная ложка и едва не угодила в
Озеркова. И тотчас, словно по сигналу, на него
обрушился целый поток ложек, мисок, половников...
Озерков понял, что надо бежать, но было поздно.
Раздались возгласы:
— Бей его! Не выпускай!
Командиры рот старались остановить солдат, но
те не хотели ничего слушать...
Озерков выхватил из кобуры наган, но в тот же
момент оружие вышибли у него из рук, кто-то
подставил ножку, и он растянулся на полу. Солдаты в
ярости навалились на ненавистного командира.
Озерков пытался еще сопротивляться, но не прошло и
минуты, как затих навсегда.
Кто-то кричал, что надо так же расправиться и с
другими офицерами.
— Надоели издевательства!
— Пусть оружие дают!
— Не будем здесь вечно сидеть! — слышались
негодующие крики.
Но нашлись благоразумные люди, они
остановили разбушевавшихся солдат.
Когда генералу Чиковани доложили о
случившемся, он пришел в отчаяние. К солдатам он идти не
решался, опасаясь, что его постигнет участь Озеркова.
Он посылал к солдатам делегацию офицеров,
пытался мирно уговорить их. Но солдаты стояли на
своем:
— Давайте оружие!
— Если мы не нужны, по домам распустите!
Чиковани понял, что своими силами ему не спра-
255

виться с бунтовщиками, и гюслал донесение военным
властям города Владикавказа.
К полудню в бригаду прибыла делегация во
главе с городским головой. Но солдаты и его не стали
слушать, грозились и с ним поступить так же, как с
Озерковым, требовали выдачи оружия.
Городской голова пытался усмирить их с
помощью русского полка, но русские солдаты встали на
поддержку своих осетинских братьев.
— Глубоко пустила у нас корни революционная
зараза!—нахмурившись, сказал городской голова
Чиковани. — Здесь без казаков не обойтись...
5
По приказу городского головы, для усмирения
бунтовщиков из Грозного был переброшен казачий
эскадрон и два батальона пехоты. Что могли
поделать безоружные солдаты против вооруженных
казаков? Восстание было подавлено, и началось
следствие. Арестовали Андрея Гостева. Гаппо тоже ждал
ареста. Но установить, что Гаппо Борзав является
одним из организаторов бунта, не удалось. К тому
же он совсем недавно прибыл в бригаду, и
репутация у него была прекрасная. Однако за то, что он
отказался принять участие в подавлении восстания,
его разжаловали в солдаты. Награды, правда,
оставили. Об отпуске теперь и мечтать не приходилось.
Бригаду расформировали, Гаппо подал рапорт с
просьбой отправить его на тот участок фронта, где
он воевал до последнего ранения. Просьба его была
быстро удовлетворена.
С волнением возвращался Гаппо в свою часть.
Найдет ли он там кого-нибудь из старых друзей?
Жив ли Василий Бражин? Все эти долгие месяцы он
ничего не знал о нем. Где Хадзимат Рамонов?
Прибыв в часть, Гаппо стал расспрашивать
солдат. Но народ был все новый, ни о Бражине, ни о
Рамонове никто ничего не слыхал. Наконец он
встретил пожилого солдата с пушистыми, пшеничного цве-
256

та усами, которого помнил еще по предыдущему
своему пребыванию на австрийском фронте. Солдат выг
слушал Гаппо и сказал
сочувственно-предостерегающе:
— Эх, браток, ты бы поосторожнее разговаривал!
Тут у нас этой весной подпольную организацию
раскрыли. Эти люди, о которых ты спрашиваешь,
говорят, в ней состояли. Там у них много народу былсз,
всех по разным фронтам разогнали... Ты потише, а
то как бы и тебя не замели...
А спустя несколько дней пришло сообщение о том,
что в столице произошла революция и царя свергли
с престола. Солдаты ликовали. Они обнимали друг
друга, у многих на глазах были слезы.
— Войне конец!
— По домам, братцы!
Эти возгласы не умолкали весь день.
Радовался со всеми и Гаппо. Наконец-то сбудется
его мечта и он вернется домой, к мирному, любимому
труду!
Но преждевременна была радость солдат:
Временное правительство кончать войну не собиралось,
кровопролитные бои возобновились.
В марте собрался съезд солдатских депутатов.
Гаппо был избран делегатом на этот съезд. Он один
из последних вошел в переполненный зал съезда.
Клубы синего дыма плавали в воздухе, на стенах
алели длинные полотнища лозунгов. Гаппо стоял
позади, и ему плохо было видно, что делается на сцене.
Избрали президиум. Вот на трибуну поднялся
первый оратор. Зал притих.
— Товарищи! — произнес оратор, и Гаппо
вздрогнул. Нет, ошибиться он не мог: это был голос
Василия Бражина. — Товарищи! Мы свергли с престола
царя, но Временное правительство, захватившее
власть, не решает и не собирается решать жизненно
важные для народа задачи, стоящие перед
революцией! Не нужно нам такое правительство! Долой
министров-капиталистов! Да здравствует пролетарская
революция! Землю — крестьянам, заводы — рабочим,
войне конец!
17 Д. Мамсуров
257

Гром аплодисментов покрыл последние слова
оратора. Забыв обо всем, расталкивал Гаппо людей,
протискиваясь к трибуне. Он так боялся, что Василий
уйдет и они снова потеряют друг друга...
В перерыве друзья встретились. Гаппо сжимал в
могучих своих объятиях худощавого Василия и готов
был плакать от счастья. Василий смеялся,
отбивался— как бы не раздавил его друг от радости, но
видно было, что и он рад встрече не меньше, чем
Гаппо.
Вскоре после съезда они были арестованы.
Больше месяца сидел Гаппо на гауптвахте, и не*
известно, сколько бы еще просидел, если бы во
время очередного медицинского осмотра старик
фельдшер не сказал ему, указывая на его многочисленные
шрамы:
— И чего ты тут гниешь, солдатик? Подал бы
рапорт о демобилизации. Послушайся старика, право
слово!
И Гаппо послушался...
Г.1АВА СЕМНАДЦАТАЯ
ПРИШЕЛ СОЛДАТ С ФРОНТА
1
Солнце клонилось к закату, а жара все не
спадала. Гаппо шел по укатанной дороге, похожей на
бесконечно-длинный светло-желтый сыромятный
ремень. Шел и любовался знакомыми с детства
картинами. Высокие горы устремили в небо свои вершины,
на них белел снег. Ниже — обнаженные громады
скал, еще ниже — свежая зелень горных лугов и, на:
конец, лес — могучий, дубовый, он спускался до
самых берегов Арафа.
У самого подножия гор приютилось родное
селение Гаппо. Эх, обернуться бы птицей и вмиг
очутиться дома! А вот и поля... Эти поля безземельные
хлеборобы испокон веков арендовали за большие
деньги у помещиков и богатых казаков. С грустью
258

глядел на них Гаппо. Поля не вспаханы, и, видно,
уже не первый год; густой сорняк покрыл
плодородные земли. Только кое-где виднелись небольшие
полоски, засеянные кукурузой или пшеницей. Много
раз слышал Гаппо, как рассказывали
солдаты-новобранцы о том, какое запустение наступило в
деревнях за время войны, и все же такого не мог себе
представить.
«Ничего,— думал о-н, — скоро мы разделим эти
земли между теми, кто будет на них работать.
Придут настоящие хозяева, и вновь зазеленеет земля...»
Гаппо понимал, какая трудная борьба ждет его
впереди, но он готов к ней, давно готов.
Солнце ушло за горы, а небо еще розовело,
алело, розовел и алел снег на вершинах. Гаппо очень
устал, ему хотелось опуститься на землю, отдохнуть,
но желание добраться скорее до родного очага не
давало ему отдыха, и он продолжал идти вперед.
Взошла луна и залила долину
бледно-зеленоватым, сказочным светом. Вот и седловина горы. Много
лет назад на этом месте у отца его, Ботаса,
хлынула кровь из горла. Сколько с тех пор пришлось
пережить, а Гаппо помнит весь этот день до мельчайших
подробностей. Да и как же иначе? В этот день
кончилось его детство, все тяготы жизни легли на его
маленькие плечи. Не жалея сил, трудился он, чтобы
вырваться из лап нищеты, и готов был трудиться еще
больше, лишь бы найти путь к хорошей жизни. Тогда
Гаппо не мог его найти, а теперь твердо ступил
на него. Этот путь указал ему русский большевик
Василий Бражин, и Гаппо никогда не свернет
с него.
Вдали показались первые крыши домов. Они
блестели под луной и казались сделанными из серебра.
Сердце Гаппо радостно забилось, он даже забыл про
усталость и невольно ускорил шаг. Всю дорогу он
старался заставить себя не думать о том, что ждет
его дома. Но сейчас больше не мог совладать со
своими мыслями, и тысячи вопросов поднялись из
глубины его души. Мама... неужели он сейчас увидит
ее? Старенькая она, наверное, стала, а все такая же
17*
259

добрая и ласковая... Гаппо представил себе, как
обрадуется мать, и глаза его увлажнились. А Сослан-
бек? Какой он? Фырды, верно, дома уже нет, выдали
замуж. Бедны они, сумели ли сыграть достойную
свадьбу?..
Внизу ворчал Араф, и Гаппо, как в детстве, бегом
спустился вниз по склону. Дух захватило от
быстрого бега. Ему казалось, что еще никогда в жизни не
был он так счастлив, как сейчас: он — дома!
От реки тянуло прохладой, Гаппо остановился у
моста, с наслаждением вдыхая чистый вечерний
воздух. Он посмотрел вверх, в ущелье. Река серебряной
лентой выбегала оттуда, разливалась по равнине, и
уносила куда-то в бесконечную даль свои бурные
воды.
Оставив на мосту вещевой мешок, Гаппо
спустился к самой воде. По старой солдатской
привычке быстро разделся до пояса и, зачерпнув ладонями
воду, умылся. Приятный холод обжег лицо.
— Уф-ф!.. — с наслаждением вздохнул Гаппо.
Усталость как рукой сняло. Вернувшись на мост,
он достал из мешка аккуратно сложенное полотенце.
Вдруг он заметил, что маленький белый сверточек
выпал из мешка и упал к его ногам. Гаппо в
недоумении смотрел на него, продолжая вытираться. «Что
бы это могло быть?» — подумал он. И вспомнил: он
чуть не потерял драгоценный подарок! Всю войну
хранил его как зеницу ока и вот уже у самого дома
чуть не потерял навсегда!
Развернув платочек, Гаппо с нежностью взглянул
на пеструю птичку, верную спутницу его тяжких
скитаний. В неверном свете луны она казалась ему
совсем живой. Люба! Дождалась ли она его?.. Сердце
его тревожно заныло, руки задрожали — то ли от
холода, то ли от волнения...
Торопливо одевшись и вскинув на плечи мешок,
Гаппо поспешно зашагал к селу.
Он шел по темным, пустынным улицам села.
Нигде ни души, и даже в окнах домов не светились
приветливые огоньки. Война... Но вдруг до Гаппо донес-
260

лись визгливые звуки гармошки, пение, — где-то
веселилась молодежь. Но эти звуки веселья не
привлекли его внимания, хотя, по мере того как он
приближался к своему дому, они становились все
явственнее.
Гаппо почти бежал по улице. Вот- наконец и его
дом! Сколько раз, заснув на коротком привале,
входил он сюда! Ему и сейчас казалось, что он того и
гляди проснется и все это — залитая луной улица,
извечно знакомые плетеные ворота, звуки родной
музыки— исчезнет, растворится, как не раз исчезало при
пробуждении.
Он заглянул через плетень. Что это? Это и впрямь
похоже на дурной сон. Двор перепахан, высокие
стебли кукурузы, покачивая пушистыми султанчиками,
приветствовали Гаппо. Дорожки заросли крапивой и
конским щавелем. Возле ворот в землю с двух
сторон вбиты огромные колья, —видно, давно не
растворялись ворота...
Что делать? Некоторое время Гаппо постоял в
нерешительности, потом перемахнул через плетень и
пошел к дому. Его тяжелые солдатские ботинки
оставляли глубокие следы на мягкой, тщательно
вспаханной земле. Крыльцо покосилось, сквозь сгнившие
доски проросла могучая крапива и поднялась до самых
окон. Ставни заколочены большими гвоздями, на
дверях тяжелый замок...
Но где же семья? Неужели все умерли? Гаппо
поднял голову. На крыше в нескольких местах зияли
дыры, черепица разбита— наверное, ветром снесло.
Но разве некому починить? Гаппо схватил замок, изо
всех сил дернул его, замок вместе с кольцами упал
к его ногам, но дверь не открылась — видно, крепко
заколотили ее. Он потянул ручку, она вместе с
гвоздями осталась у него в руках, а дверь не
открывалась...
В изнеможении опустился Гаппо на крыльцо и
закрыл лицо руками. Где-то совсем рядом звенела
веселая музыка, кто-то звонко хлопал в ладоши, но
Гаппо ничего не слышал.
26Г"

2
Немало повозился Гаппо, пока наконец
удалось открыть наглухо заколоченную дверь. Сырой,
затхлый, как из подземелья, воздух ударил ему в
лицо и заставил отшатнуться. Не решаясь
переступить порог, он напряженно вглядывался в темную
пустоту комнаты, но ничего не мог разглядеть. Тогда
Гаппо открыл ставни. Мертвый лунный свет вполз в
окна, и из тьмы стали проступать неясные очертания
знакомых предметов. Вот длинная скамья — она
застлана чем-то белым. Гаппо всмотрелся и с грустью
понял, что это обильная плесень покрыла все вещи.
У порога сквозь щели в полу вытянулись какие-то
белые, неживые ростки...
Пока дом не проветрится и хоть немного не
просохнет, жить в нем нельзя. Надо было подумать о
ночлеге. Куда идти? Гаппо вспомнил Байматон, он
знал — добрая женщина обрадуется ему. Уж она-то
наверняка знает, что сталось с его семьей. Но идти
к дальней родственнице, когда в селе живет родной
дядя, брат его отца, нельзя — люди осудят. И Гаппо,
бросив на скамейку вещевой мешок, решил
отправиться к Джамботу.
Он не стал отпирать калитку, снова перепрыгнул
через плетень и пошел по улице. А веселая музыка
все звучала где-то. Но разве до веселья было сейчас
Гаппо?
Подойдя к дому Джамбота, он тихонько стукнул
в окно и прислушался. Раздались легкие шаги, — на
его счастье, в доме еще не спали. Скрипнула дверь.
Гаппо подошел поближе к крыльцу. «Сейчас выйдет
Годзекка и скажет, что их нет в живых!» — в
отчаянии думал он и положил руку на грудь, чтобы унять
колотившееся сердце. Но вот на залитое луной
крыльцо вышла высокая, стройная девушка и, прикрыв
лицо согнутой в локте рукой, испуганно спросила:
— Кто тут?
- Это был родной голос, голос сестры, которую он
уже не чаял увидеть живой. От радости какой-то ком
стал в горле Гаппо, и он некоторое время не мог вы-
262

молвить ни слова. А Фырда спрашивала дрожащим
голосом:
— Кто ты? Что тебе надо? — Она шагнула к нему,
не выпуская из рук дверной ручки.
Гаппо вышел из тени к ней навстречу. Но, увидев
солдата в высокой папахе, с густыми черными усами,
Фырда испугалась еще больше. Словно боязливая
серна, отпрянула она назад.
— Кто ты? Что тебе надо? — твердила девушка.
Гаппо понял, что если не ответит ей, она закричит
от страха и перебудит весь дом. И, сделав усилие, он
проглотил подкативший к горлу ком и негромко
сказал:
— Фырда, не бойся, это я... Не узнала?
Несколько мгновений Фырда стояла неподвижно.
Наконец понемногу пришла в себя.
— Гаппо! Ты ли это? — прошептала она так тихо,
что казалось — сама не слышит своих слов. Не
помня себя, бросилась Фырда к брату, и не подхвати он
ее, девушка, наверное, упала бы с крыльца.
Сильными, гибкими руками обвила она шею Гаппо,
спрятала лицо у него на груди и замерла. Гаппо все крепче
прижимал к себе сестру и вдруг почувствовал, что
плечи ее вздрагивают.
— Ты плачешь? — Сердце его сжалось в
предчувствии беды.
Положив руки на плечи брата, Фырда откинула
голову. Гаппо смотрел на нее и не узнавал. Это была
не та девочка, которую он оставил, уходя на фронт.
Как повзрослела она, какое у нее стало умное и
смелое лицо! И одета так хорошо, опрятно.
«Красавица...»— невольно подумал Гаппо и провел рукой по
ее гладко причесанным волосам.
— Не плачь, не надо... — шепнул он.
— Нет больше нашей мамы, Гаппо, умерла
она... — сдерживая рыдания, проговорила Фырда и
снова спрятала лицо на груди брата.
Успокоившись немного, Гаппо спросил со страхом:
— А Сосланбек? Где он?
— Дома он, спит. У него нога немного болит.
Пойдем к нему.
263

Занятые разговором, они не заметили, как Со-
сланбек вышел на крыльцо. Он стоял позади и, боясь
поверить своим глазам, смотрел на брата.
— Сосланбек, это Гаппо, Гаппо приехал... —
счастливым голосом сказала Фырда.
Она говорила тихо, чтобы не разбудить Джамбо-
та и Годзекку.
Но Сосланбек счел эту предосторожность
излишней.
— Гаппо! — во все горло закричал он и,
подпрыгивая на одной ноге, кинулся было к брату, но
Гаппо сам взбежал по ступенькам и обнял Сосланбека.
Сосланбек с такой силой стиснул в объятиях
Гаппо, что тот поразился: «Ну и богатырь!..» А
Сосланбек уже поднял Гаппо и закружил в воздухе.
— Уаиг, настоящий уаиг! — смеялся Гаппо, с
трудом высвобождаясь из объятий младшего брата.—
Вот это силища!
На округлом лице Сосланбека уже пробивался
темный пушок, на верхней губе чернели усики.
— Взрослый мужчина!—одобрительно сказал
Гаппо и ласково хлопнул его по плечу.
3
Громкие возгласы разбудили Джамбота. Не так
давно он, работая на лесопильном заводе, поднял
тяжелое бревно инадорвался.У него пошла кровь горлом, и
в селе думали, что он, как и брат его Ботас, не
встанет больше с постели и тихо отбудет в страну
мертвых. Но, видно, Джамботу не так легко было
отправиться в столь дальний путь. Он отлежался, и вот уже
три дня как снова стал работать. Но чувствовал себя
плохо, рано ложился спать и бывал недоволен, когда
нарушали его покой. Вот и сейчас из его комнаты
донеслось сердитое покашливание и приглушенный
разговор.
Услышав, что дядя и тетка проснулись, Фырда
поспешила в комнаты — зажечь лампу и сообщить
Джамботу радостную весть.
264

Братья остались одни. Сосланбек взглянул на
грудь Гаппо, где в лунном свете поблескивали три
креста, и лицо его осветила радость. Он всегда знал,
что Гаппо герой! Никто в их селе не имеет столько
наград. У самого Темыра только один крест, а у
Гаппо— три! Гаппо видел, что Сосланбек не сводит с
него восхищенных глаз, и ему было это приятно. Как
ни велика была боль, которую ему причинила весть
о смерти матери, но ведь он застал живыми и
здоровыми брата и сестру! Особенно радовал его
Сосланбек. Этот сильный, умный юноша отныне будет ему
не только братом, но другом и первым
помощником в той борьбе за справедливую жизнь,
которой Гаппо твердо решил себя посвятить. Очень
хотелось Гаппо скорее пройти в комнату к сестре,
поговорить с ними по душам, расспросить о последних
минутах матери. Но он понимал, что этого нельзя
сделать, не повидавшись с дядей.
Наконец показался Джамбот. Увидев Гаппо, он
остановился, постоял немного неподвижно и вдруг
зарыдал. Заплакал и Гаппо. Вышла Годзекка-.
Неистово ударяя себя по коленям, она запричитала, как
над покойником:
— Ой, померк мой день! Госка моя, тот, кого ты
так ждала, вернулся с черной войны, а ты не
видишь его, и некому его приласкать! Ой, сердце мое,
чтоб ты разорвалось на части! Ой, как крепки
могильные стены, не разрушить их тебе, моя Госка, не
выйти навстречу любимому сыну! Ой, Гаппо, мое
солнышко! Умирая, она все время глядела на дверь,
ждала тебя... Почему не пришел ты раньше?!
Еще громче зарыдали Джамбот и Гаппо,
Сосланбек утирал слезы, из комнаты доносился
приглушенный плач Фырды.
На плач собрались соседи. Многие думали, что
опять Джамботу хуже стало. Узнав о приезде Гаппо,
женщины тоже стали причитать, жалели бедную
Тоску, что не пришлось ей дожить до радостного дня.
Наконец соседи, выразив соболезнование,
успокоились. Наступила тишина. Гаппо прислушался. Ему
показалось, что вокруг него что-то изменилось, слов-
265

но не хватает чего-то. Он в недоумении огляделся и
вдруг понял — это смолкла музыка, сопровождавшая
его весь этот вечер. Пока она звучала, он не замечал
ее, но стоило музыке смолкнуть — и все точно
онемело вокруг.
Утерев слезы, Джамбот обнял Гаппо и дрожащим
голосом сказал:
— Какая счастливая ночь! Сам бог научил тебя
вернуться именно сегодня. Нынче Джалиевы выдают
замуж Любу... Но мы раньше засватали ее, так
что они должны отказать Зембатову: ведь ты
вернулся...
Гаппо беспомощно оглянулся на брата. Так вот
что означала веселая музыка. Это плясала
молодежь на свадьбе Любы. Гаппо призвал на помощь
все свое самообладание и сказал как можно
спокойнее:
— Надо у Любы спросить. Кого она выберет,
тому и быть ее мужем. — И он помешал Джамботу
послать к Джалиевым посредника с просьбой
приостановить свадьбу.
Соседи разошлись, Джамбот, сославшись на
болезнь, ушел к себе. Гаппо остался с Фырдой и Со-
сланбеком.
— Кто посватал Любу? — спросил он.
— Офицер какой-то. Зембатов его фамилия.
Помнишь, он один раз был у Рамоновых на
празднике? — быстро сказала Фырда. — Люба ни за что не
соглашалась, все не верила, что ты погиб. А потом
писем от тебя долго не было, а тут этот Зембатов
сказал, что ему точно известно — убили тебя! Тогда
родные и принудили ее. Зембатов-то уже третий год
сватает Любу.
Зембатов! Так вот почему он не дал отпуска
Гаппо и с такой поспешностью поддержал его просьбу
о посылке на австрийский фронт — боялся, что
раскроется его обман. Наверное, по его просьбе и
письма в канцелярии задерживали, не передавали
родным!
— И Люба дала согласие? — тихо спросил Гаппо.
— Как же! — с возмущением воскликнула Фыр-
266

да.—Да она места себе не находит, плачет, совсем
как помешанная стала.
Гаппо молчал, уставившись взглядом в пол, и
напряженно думал. Наконец он хлопнул себя по
колену— он всегда так делал, когда принимал важное
решение, — и поднялся.
— Давно не бывал я на наших веселых танцах.
Как ты думаешь, Сосланбек, пристойно ли мне пойти
к Джалиевым на танцы? — Когда-то он так же
спрашивал маленького брата, урожайный ли выдастся
год.
— А что ж тут непристойного? Они будут рады
тебе, — ответил Сосланбек, но теперь он отвечал
серьезно, с сознанием полной ответственности за свои
слова.
«Вырос, все понимает...» — с удовлетворением
подумал Гаппо и улыбнулся.
4
Как самую большую драгоценность хранила Фыр-
да все эти годы нарядную черкеску Гаппо и его
сафьяновые сапога. Сегодня она была вознаграждена
за свои старания: какой исполненный восхищения и
благодарности взгляд бросил на нее Гаппо, когда
увидел, что она достает из сундука его праздничный
наряд!
Он стал быстро переодеваться, и Фырда заметила
на шее у него амулет, который она, по просьбе
матери, дала ему перед отъездом на фронт.
Проследив, куда она глядит, Гаппо быстро снял амулет и
сказал:
— Возьми. Мамы нет, он больше не нужен...
Фырде тоже очень хотелось пойти на свадьбу. Она
попросила Гаппо взять ее с собой.
— Я еще тебе пригожусь, — лукаво усмехнулась
она.
Когда они подошли к дому Джалиевых, веселье,
прерванное известием о приезде Гаппо,
возобновилось, слышалось протяжное пение стариков, раздава-
267

лись звонкие хлопки и взвизги гармошки. Во дворе и
у крыльца толпилось много людей.
Зная, что, согласно обычаю, Любы сейчас дома
нет — она должна была находиться у кого-либо из
родственников, — Гаппо не стал заходить во двор, а
остановился у плетня и сказал на ухо сестре:
— Пойди и узнай, где Люба... Я тебя здесь
подожду.
Фырда с полуслова поняла все, тихонько
проскользнула в комнату и как ни в чем не бывало
стала в ряду девушек.
Отсутствие Фырды заметили многие парни. Да и
как было не заметить — Фырда слыла на селе первой
красавицей. Но больше всех отсутствие ее волновало
Васила. Он недавно вернулся из города, на плечах
у него были погоны прапорщика. Васил очень
кичился этим. Ко всему он еще называл себя непонятным
и звучным словом «эсер», утверждал, что это он
свергнул царя и что отныне судьба государства
Российского зависит от таких, как он. И нашлись люди,
которые поверили ему. Вокруг Васила с каждым
днем собиралось все больше и больше народа. А
Васил все выше задирал голову. На танцах он
держался высокомерно, нагло, несколько раз, вопреки
обычаю, просил послать за Фырдой, — разве
благовоспитанный осетинский юноша позволит себе такое? Он
нервничал, поглядывая на дверь, — видно,
красавица Фырда всерьез занозила его сердце...
Но Джалиевы не собирались посылать за
Фырдой. Они понимали, что девушка оскорблена за
брата. А Василу говорили, что Фырда находится с
невестой. И вдруг, ко всеобщему удивлению, Фырда
пришла сама. Парни наперебой стали приглашать ее
на танцы, но она, наклонившись к своей соседке,
быстро спросила у нее что-то и, как только
танцующие стали занимать свои места, выскользнула из
дома так же незаметно, как появилась.
Подбежав к Гаппо, она потянула его за рукав:
— Идем! Сейчас ты увидишь ее! Убивается,
бедняжка. Я хотела первая сообщить ей отвоем приезде,
268

чтобы магарыч получить за добрую весть, но меня
уже опередили.
Они быстро шли по темной улице и остановились
возле низенького дома.
— Подожди,— шепнула Фырда и вбежала в дом.
Услав из комнаты под благовидным предлогом
девушек, стороживших невесту, Фырда быстро
сказала ей:
— Гаппо хочет видеть тебя!
Яркий румянец залил красивое Любино лицо,
глаза расширились от страха. Она понимала, что, если
две фамилии договорились о свадьбе, ей оставалось
одно — забыть о Гаппо навсегда. Какой мужчина
потерпит, чтобы у него отобрали засватанную невесту!
Не стерпит этого и Зембатов. Начнется кровавая
вражда, люди станут убивать друг друга. Нет, Люба
не могла допустить, чтобы из-за нее пролилась кровь.
И все же ей так хотелось увидеться с Гаппо... Она
еле заметно кивнула головой, давая понять, что
согласна на свидание. Фырде только этого и надо
было. Она исчезла из комнаты, словно ее ветром
сдуло.
Прошло несколько минут, и дверь легонько
скрипнула. Но Люба даже не повернула головы — у нее не
было сил. %
— Будь счастлива, и пусть всегда сбываются все
твои желания!
Она задрожала, услышав этот голос. Если бы
Фырда не подбежала к ней, Люба упала бы на пол
без чувств. Ничего не отвечая, продолжала она
стоять, опираясь на руку подруги.
— И не смотришь, и на приветствие мое не
отвечаешь, — грустно сказал Гаппо. — Неужели мой
приезд так неприятен тебе?
Гаппо хотелось откровенно поговорить с Любой,
но он стеснялся сестры и показал ей глазами на дверь.
Фырда вышла.
— Люба, нам надо серьезно и откровенно
поговорить,— ласково начал Гаппо, приблизившись к
девушке.— Когда-то мы дали друг другу слово. Я
пронес это слово в своем сердце через все тяготы войны
269

и никого никогда не смогу полюбить, кроме тебя!
Долго не был я дома. Может, ты за это время
разлюбила меня? Я не собираюсь упрекать, я прошу
одного: скажи мне правду — по своей ли воле идешь за
Зембатова?
Люба молчала.
— Ну, хоть взгляни на меня!
Снова молчание.
Гаппо решил, что девушка не хочет говорить с
ним, достал из кармана носовой платочек, некогда
подаренный Любой, и, протянув ей, сказал:
— Между нами, кроме этого платка, свидетелей
не было. Возьми его!
Люба медленно подняла голову и остановила на
Гаппо свои большие, красивые, полные слез глаза.
Мольбу прочитал он в этом взгляде. Но была ли то
мольба о помощи или девушка просила навсегда
покинуть ее — этого Гаппо не понял. Не отрываясь
смотрел он на бледное, взволнованное лицо Любы, и оно
казалось ему еще красивее, чем прежде. Он
протянул к ней руки, и Люба упала в его объятия.
— Прости меня... Если бы не принудили, я бы до
седых волос ждала. Прости... — в каком-то забытьи
шептала она, все крепче прижимаясь к нему.
Гаппо, как мог, старался успокоить ее,
приговаривал какие-то нежные, давно забытые слова — в да*
леком детстве слышал он их от матери... Наконец,
когда Люба немного пришла в себя, Гаппо
спросил ее:
— Так ты не хочешь выходить замуж за Урусби?
— Нет. Но уже поздно.
— Не поздно. Если ты не захочешь, никто не
увезет тебя отсюда.
— Я не хочу, чтобы из-за меня пролилась кровь.
Пусть лучше жизнь моя превратится в ад.
— Э, Люба, в аду мы достаточно пожили,
пришло наше время в рай переселяться... — Он с
нежностью заглянул ей в лицо, провел рукой по волосам и
вышел.
210

б
Гаппо прошел в дом, где веселились гости.
Отыскав Сату, он встал перед ней и спросил громко,
чтобы все слышали:
— Прости, что нарушаю обычай, но прошу
сказать по совести: по своей воле отдаешь ты дочь свою
за Зембатова?
Все смолкли. Одни с неприязнью, другие с
недоумением смотрели на дерзкого юношу, посмевшего на-
рушить законы предков. Но Гаппо не отступал, он
настаивал, чтобы Сата сейчас же ответила ему. Сата
завела длинную речь о том, что хоть она родила и
воспитала дочь, но Люба принадлежит всей фамилии
и что старшие решат, то она и должна выполнять.
— Прикажут головой в пропасть бросить — и тут
я ничем не смогу помочь. Не в моей власти... —
твердила Сата.
Но в конце концов она проговорилась, что не рада
этой свадьбе.
Тогда Гаппо пошел к старикам из рода Джалие-
вых. Старики сидели за столом, уставленным
самыми лучшими яствами и напитками. Гаппо попросил
разрешения обратиться к ним. Старики чинно
поздравили его с благополучным возвращением и
только после этого разрешили ему слово. Снова пришлось
Гаппо просить прощения за то, что он поступает не
по обычаю.
— Должен огорчить вас, но дело, ради которого
вы собрались сюда, не может совершиться, —
закончил он свою краткую речь.
— Почему? Что произошло, мое солнышко? —
недоуменно спросил самый старший из Джалиевых —
Хасако.
— А потому: вы насильно хотите отдать девушку
за Урусби Зембатова. И мать ее против этой
свадьбы. Те времена, когда женщин продавали, как скот,
миновали. Сейчас лучшие люди борются за то, чтобы
народ жил счастливо, чтобы каждый мог строить
свою жизнь так, как он этого хочет, будь то мужчина
или женщина. Или вы не слыхали, что произошла
революция, царя свергли, началась новая жизнь?
271

Хасако ничего не понял. Что царя сбросили он,
правда, слышал. Слышал, как говорили, что жизнь
изменится к лучшему. Но пока все оставалось по-
прежнему: земли принадлежали богатым, селом
правил Темыр. И сейчас ему показалось, что революция,
о которой столько говорили и которую так ждали,
разрушает только хорошие осетинские обычаи. Он
рассердился.
— Убирайся из моего дама, добром прошу! Не то
я позову младших, и как бы тебе не пришлось худо!
От революции этой мы ждем совсем другого.
Какое ей дело до наших обычаев? Иди, мое солнышко,
иди!
— То, чего вы ждали от революции, обязательно
совершится. Только надо за это бороться. Этими вот
руками, — он вытянул вперед руки. — А вот дело,
которое вы затеяли, повторяю, не выйдет!
Вокруг собралось много молодежи. Вес
волновались, спорили, одни заступались за Джалиевых,
другие — за Борзовых. И вдруг раздался громкий голос
Васил а:
— Гаппо прав! Не для того мы революцию
делали, чтобы по-прежнему совершались акты насилия!
Мало кто понял, что должны означать эти ученые
слова, но то, что прапорщик Васил встал на сторону
Гаппо, перетянуло чашу весов общественного
мнения в пользу Борзовых. Старики уступили и
разрешили послать к Сате и Любе посредников — узнать,
действительно ли их принудили к этой свадьбе.
И только Хасако продолжал упорствовать. Где это
слыхано, чтобы считались с мнением женщин? Да
теперь никто руки не подаст мужчинам из рода
Джалиевых! Хасако сгорал от стыда и гнева.
— А все потому, что женщины силу взяли, —
бормотал он.
Гости с нетерпением ждали возвращения
посредников. Вскоре те вернулись и принесли вести, отнюдь
не утешительные ни для стариков Джалиевых, ни для
ардонских сватов.
— Ни мать, ни дочь своего согласия на свадьбу
не давали!—таков был ответ посредников.
272

Услыхав это, Хасако не удержался и со всего
размаху швырнул об стол большую кость.
Гаппо стоял поодаль и спокойно наблюдал за
разгневанным стариком. Он решил пока больше ни во
что не вмешиваться: ведь его слова уже оказали свое
действие. Вдруг он ощутил на своей щеке чье-то
горячее дыхание. Гаппо вздрогнул, обернулся и
увидел совсем рядом улыбающееся лицо Макси.
— Мне надо сказать тебе... — прошептал Макси
в самое ухо Гаппо. — Иди, сейчас выводить будем.
Джамбот уже к свадьбе готовится. Не хотел
сначала, но мы уговорили...
Гаппо ничего не понимал.
— Кого выводить? — громко спросил он.
— Ш-ш-ш!.. Не ори: услышат — и пропадет все!
Сейчас Любу повезем в дом к Джамботу. Для тебя.
Девушка согласна.
— Да вы с ума сошли, что ли?! — испуганно
прошептал Гаппо и, не дождавшись ответа, выбежал во
двор.
б
У плетня стоял Мусса и держал коня под уздцы.
Рядом — конь Макси. В темноте он принял
подходившего к нему Гаппо за Макси и спросил
нетерпеливо:
— Ну что, готовы?
Гаппо подошел ближе.
— А, это ты! Здорово, герой!
Как изменился Мусса за эти годы! Поседел,
постарел. Но особенно поразило Гаппо незнакомое ему
ранее выражение вызывающей наглости, которое
установилось на изуродованном лице Муссы.
Недобрая слава шла о нем последнее время.
Поговаривали— и это была правда, — что он скопил себе
немало богатств, утаивая от товарищей часть абреческой
добычи. А тут еще недавно он такую штуку выкинул,
что все село диву далось. Недаром говорят: «Седина
в бороду — бес в ребро». Мусса послал сватов к
Любе. «Нет в округе второго такого абрека, как я! —
18 Д. Мам суров
273

рассуждал он, —Да и богатство у меня немалое.
Какая девушка может мне отказать? А не любит —
что ж, стерпится — слюбится...» Но Люба, конечно,
отказала Муссе. Мусса был уверен, что произошло
это потому, что она предпочла ему щеголеватого ар-
донского офицера. От злости он не находил себе
места и решил во что бы то ни стало не допустить этой
свадьбы. И вот сегодня, когда свадьба была в
полном разгаре, Мусса собрал товарищей и попросил их
помочь ему похитить невесту. Макси сначала
отказывался принимать участие в этом деле, но когда
узнал о приезде Гаппо, изменил свое решение. Он и
Муссе так сказал: если похищать, то только для
Гаппо. Мусса согласился. Пусть Люба достанется Гаппо,
лишь бы не этому франту Зембатову...
— Мусса, что вы задумали? — спросил Гаппо,
когда они поздоровались.
— А разве Макси не сказал тебе? Зембатов хочет
увезти нашу лучшую девушку. Но он хотя и офицер,
а креста у него ни одного нету. А у тебя, говорят,
целых три. Стало быть, Люба должна принадлежать
тебе. Вот я и решил помочь старому другу.
— Спасибо, Мусса, за доброе слово, но, право,
нельзя так решать этот спор.
— А мы тебя не спрашиваем! Покончим дело —
тогда твое слово будет. Верно, Макси? — обратился
он к товарищу, который в это время бесшумно
подошел к ним.
— Верно. Положись на нас, Гаппо. Сейчас мы
приведем невесту в твой дом, готовься ее встречать...
— По коням! — скомандовал Мусса.
— Но я не хочу принимать вашей помощи! Вы
должны считаться со мной! — крикнул Гаппо.
— Что ж, если тебе не нужна такая девушка, я
не прочь взять ее себе. Не велика беда, что я не мил
ей, — привыкнет! По коням!
Но едва Мусса поставил ногу в стремя, как
сильный удар сбросил его на землю. Мусса хотел уже
пустить в ход оружие, но, взглянув на могучую фигуру
Гаппо, подумал, что с таким противником
связываться не стоит. И он проглотил обиду.
274

— Ты с ума сошел, Гаппо. Мы же для тебя
стараемся...— с упреком сказал он.
— Мусса, ну как бы тебе объяснить... — оказал
Гаппо. — Понимаешь, похищение — это насилие, а
мы, революционеры, мы не насильники. Да и к чему
это похищение, когда Зембатовы все равно
проиграли? Попируют и отправятся восвояси...
— Как это проиграли? — изумился Мусса.
Гаппо подробно рассказал ему о своем разговоре
со стариками.
— Уведите коней! — крикнул Мусса, выслушав
его.
Гаппо только сейчас заметил, что в самом темном
конце двора стояло наготове около десятка
оседланных лошадей. Когда всадники увели коней, Мусса
взял Гаппо за локоть и сказал ему тоном, не
допускающим возражений:
— Слушай, Гаппо! Я хорошо знаю этого Урусби.
Он нас в покое не оставит. Если ты сегодня ночью не
сыграешь свадьбы, он похитит девушку. Прихватим-
ка с собой тех из Джалиевых, что на твоей стороне,
и у Джамбота отпразднуем свадьбу...
Гаппо задумался. Видя, что он молчит, Мусса
принял молчание за согласие и обратился к Макси:
— Идем поговорим со стариками.
Они ушли в дом. Гаппо остался один в темном
дворе.
«Пожалуй, Мусса прав, иначе поступить
нельзя...» — думал он.
Только сейчас почувствовал Гаппо, как он устал
за сегодняшний день, мысли в голове путались,
глаза слипались. Ведь он даже передохнуть не успел
после долгого пути — и вдруг события этой ночи,
словно ураганный шквал, обрушились на него.
Задумавшись, он не заметил, как во двор прискакал
верховой. Гаппо очнулся от его грубого голоса:
— Где он, этот Гаппо Борзов? Покажите-ка
мне его!
Ничего не подозревая, Гаппо шагнул навстречу
всадяику.
— Я тот, кого ты ищешь... — спокойно сказал он.
18*
275

— Как ты смеешь, наглец, отнимать девушку,
которую засватал я! — И, размахнувшись, всадник
ударил Гаппо плетью.
С яростью бросился Гаппо на обидчика, схватил
его и дернул к себе, да так, что не только всадник
свалился на землю, но и конь едва устоял на ногах.
Подмяв под себя Урусби, Гаппо обрушил на его
голову свинцовый кулак.
— Простите, ваше благородие, в свое время тебе
удалось уйти от расплаты, но теперь берегись! — и
он еще раз ударил Зембатова.
На шум выбежали люди и розняли дерущихся.
Вскочив на коня, Урусби поднял плеть и крикнул:
— Я еще встречусь с тобой! В Воздвиженске я
пощадил тебя, отныне пощады не жди! — И он
пустил коня галопом.
— Ты прав, мы еще встретимся! — вслед ему
прокричал Гаппо.
Из дома показался Мусса, следом за ним — Мак-
си и старики Джалиевы. Среди них не было только
Хасако. Он так и не дал своего согласия на брак
Гаппо и Любы.
Брезжил рассвет, когда второй по старшинству
представитель рода Джалиевых протянул руку
Джамботу в знак того, что он согласен на родство
Джалиевых и Борзовых.
Гаппо сидел в соседней комнате и через стенку
слушал, как решается его судьба. Долгожданный
день настал. Счастье пришло. Тяжел и долог был
путь к нему, но Гаппо с честью прошел через все
невзгоды. Люба... Теперь они навсегда вместе. Что-то
ждет их впереди? Он вдруг явственно услышал голос
Урусби: «Я еще встречусь с тобой!» Что ж, Гаппо
готов к борьбе...
Конец первой книги

ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава первая. Смерть бедняка 3
Глава вторая. Лунные ночи -— вдовьи слезы . . , . 19
Глава третья. Мечты и действительность 32
Глава четвертая. Против силы — сила! 57
Глава пятая. Друзья 77
Глава шестая. Самое заветное 88
Глава седьмая. Домой 105
Глава восьмая. Пришла беда — растворяй ворота . . ПО
Глава девятая. Любовь 133
Глава десятая. Проводы 160
Глава одиннадцатая. На кирпичном заводе 172
Глава двенадцатая. Пути солдатские 187
Глава тринадцатая. Заколоченные двери 193
Глава четырнадцатая. Новый друг 213
Глава пятнадцатая. Горе Сосланбека 228
Глава шестнадцатая. Бунт 244
Глава семнадцатая. Пришел солдат с фронта .... 258

Мамсуров Дабе Хабиевич
поэма о героях
Редактор С. Ш. Сабитова
Художник П. А. Балъчевский
Худож. редактор Е. Ф. Капустин
Техн. редактор С. И. Брусиловская
Корректор В. Назимова
Сдано в набор 6/И 1960 г. Подписано к
печати 14/У11960 г. А-04167. Бумага 84Х108УМ.
Печ. л. 83/4 (14,35). Уч.-изд. л. 13,43.
Тираж 30 000. Заказ № 260 Цена 5 р,
Издательство „Советский писатель*
Москва К-9, Б. Гнездниковский пер., 10.
Типография им. Володарского Лениздата
Ленинград, Фонтанка, 57

Издательство просит читателя дать отзыв кап
о содержании книги, так и об оформлении ее, ука*
зав адрес, профессию и возраст.
Библиотечных работников издательство просит
организовать учет спроса на книгу и сбор
читательских отзывов.
Все материалы направлять по адресу: Москва К-9,
Б. Гнездниковский пер., д 10, издательство
„Советский писатель".