|.
ЕВРОПЕЙСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ
В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
THE PRINCIPLES OF REPRESENTATIVE GOVERNMENT
BERNARD MANIN
[RESTVBLLCA]
ПРИНЦИПЫ
ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ
БЕРНАР МАНЕН
Перевод с английского Е. Рощина
Санкт-Петербург
2	0	0	8
БЕРНАР МАНЕН. Принципы представительного правления / Пер. с англ. Е. Н. Рощина; науч. ред. О. В. Хархордин. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге — 2008, 323 с. ([RES PUBLICA]; вып. 2)
ISBN 978-5-94380-068-9
Книга издана при содействии фонда «Династия»
Эта книга представляет собой исследование, находящееся на стыке теории демократии, политической теории и истории политической мысли. Автор анализирует условия появления и развития представительной демократии и показывает, что ее современная история началась как сознательно выбранная альтернатива республиканскому устройству Древних Афин и итальянских городов эпохи Возрождения. Представительные системы, построенные в результате американской и французской революций, приобрели аристократические формы во многом благодаря их ключевому принципу — выборности власти. Это был сознательный шаг сторонников такой системы, которые имели представление и о более эгалитарном механизме доступа к власти, а именно жеребьевке, использовавшейся в республиканских устройствах. Несмотря на предпочтение «недемократичной» процедуры выборов, современное представительное правление оставляет пространство для действия других демократических компонентов. Такой баланс между аристократическими и демократическими составляющими возникает не вследствие сознательной мистификации ее реального функционирования, как это часто предполагается, а есть специально спланированный аспект ее фундаментальной структуры.
Книга Бернара Манена является увлекательной и серьезнейшей генеалогической критикой сложившейся системы власти в современных демократиях.
© Cambridge University Press, 1997
© Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2008
ISBN 978-5-94380-068-9
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 9
Глава I
ПРЯМАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО: ИЗБРАНИЕ ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦ В АФИНАХ 16
Глава II 'ТРИУМФ ВЫБОРОВ 57
ЖРЕБИЙ И ВЫБОРЫ В РЕСПУБЛИКАНСКОЙ ТРАДИЦИИ: УРОКИ ИСТОРИИ 60
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ВЫБОРОВ И ЖРЕБИЯ В XVII И XVIII ВЕКАХ
87
ТРИУМФ ВЫБОРОВ: СОГЛАСИЕ НА ВЛАСТВОВАНИЕ ВМЕСТО ЗАНЯТИЯ ДОЛЖНОСТЕЙ
102
Глава III ПРИНЦИП РАЗЛИЧИЯ 119
АНГЛИЯ
121
ФРАНЦИЯ
125
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ
129
Глава IV
ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ АРИСТОКРАТИЯ 166
АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ВЫБОРОВ: ЧИСТАЯ ТЕОРИЯ 169
ДВА ОБЛИКА ВЫБОРОВ: ПРЕИМУЩЕСТВА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ 187
ВЫБОРЫ И ПРИНЦИПЫ СОВРЕМЕННОГО ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА
196
Глава V ВЕРДИКТ НАРОДА 202
ЧАСТИЧНАЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
204
СВОБОДА ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
209
РЕГУЛЯРНЫЙ ХАРАКТЕР ВЫБОРОВ
218
ИСПЫТАНИЕ ДИСКУССИЕЙ
229
Глава VI МЕТАМОРФОЗЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ 240
ПАРЛАМЕНТАРИЗМ
251
ПАРТИЙНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
256
«АУДИТОРНАЯ» ДЕМОКРАТИЯ 271
Заключение 291
Постскриптум к русскому изданию ПЕРЕСМОТРЕННЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ 295
РАЗРУШЕНИЕ ПАРТИЙНОЙ ЛОЯЛЬНОСТИ .. ....	296
РОСТ НЕИНСТИТУЦИОНАЛИЗИРОВАННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ
312
Именной указатель 320
БЛАГОДАРНОСТИ
Настоящая книга является переводом английского издания работы, которую я изначально написал на французском языке (Principe s du gouvemement representatif, Paris: Calmann-Levy, 1995). Подготовка английского издания заставила меня внести ряд изменений в оригинал.
Я благодарен Джону Данну за предложение опубликовать эссе, из которого впоследствии выросла эта книга. Высказываемым в ней идеям я во многом обязан обсуждениям с Паскалем Пасквино и Адамом Пржеворским; я нахожусь в неоплатном долгу перед каждым из них. Мне также посчастливилось получить детальные комментарии и критику от Джона Элстера, который читал французский оригинал. При подготовке английского издания я постарался учесть высказанные им возражения. Я особо благодарен Альберту Хирш-ману, чьи поддержка и общение стимулировали мою работу на протяжении многих лет. Я также благодарен Джеймсу Фирону, Расселу Хардину и Сьюзен Стоукс за их полезные комментарии к разным частям черновика работы; Роберту Барросу и Брайану М. Даунингу за помощь на завершающем этапе сдачи рукописи в печать.
Я хочу выразить свою признательность Филиппу Бретону, Эли Коэн, Жан-Луи Миссика, Элизабет Саюк и Бернару Севе. Без их верной дружбы, поддержки и предложений я бы никогда не закончил эту книгу.
ВВЕДЕНИЕ
Современное демократическое правление возникло из политической системы, которую ее основатели считали противоположностью демократии. Сегодняшнее словоупотребление различает «представительную» и «прямую» демократию и относит их к разновидностям одного типа правления, но то, что мы сейчас называем представительной демократией, имеет свои корни в системе институтов (учрежденных в результате английской, американской и французской революций), которая поначалу вовсе не воспринималась формой демократии или правлением народа.
Известно категорическое осуждение Руссо политического представительства. Он описал английское правительство XVIII века как форму рабства с редкими вкраплениями свободы. Руссо видел непреодолимую бездну между народом, самостоятельно принимающим законы, и народом, избирающим представителей, которые принимают законы. Мы должны помнить, однако, о том, что сторонники представительства, даже если они не согласны с Руссо, видели фундаментальное различие между демократией и той системой, которую они отстаивали и которую называли «представительной» или «республиканской». Поэтому два человека, сыгравшие решающую роль в учреждении современного политического представительства, Мэдисон и Сийес, схожим образом различали представительное правление и демократию. Это сходство впечатляет, поскольку во всем остальном между главным твор-
Введение
[RES-PVBLICA]
9
цом американской конституции и автором работы «Что такое третье сословие?» существовали серьезные различия: в их образовании, в политическом контексте, в котором они высказывались и действовали, и даже в их понимании конституции.
Мэдисон часто противопоставлял «демократию» античных городов-государств, где «небольшое число граждан собирается купно и осуществляет правление лично»,1 современной республике, основанной на представительстве, и делал это весьма категорично. Представительство, отмечал он, было известно и в античных республиках. В этих республиках собрание граждан не осуществляло всех правительственных функций, и некоторые задачи, преимущественно исполнительного характера, были делегированы магистратам. Тем не менее народное собрание являлось органом правительства наряду с этими магистратами. Главное различие между античными демократиями и современными республиками, согласно Мэдисону, состоит «в полном исключении народа, который представляется общенародным собранием, из участия в правлении в Америке, а не в полном исключении представителей народа из правления в древних республиках»?
Мэдисон вовсе не считал представительство подобием народного правления, поскольку первое вызвано к жизни физической невозможностью собрать вместе всех граждан крупного государства. Напротив, он считал их существенно различными и полагал представительство более совершенной политической системой. Следствие представительства, отмечал он, «то, что общественные взгляды в республике возвышеннее и шире, ибо они просеиваются отборным органом, состоящим из граждан, чья мудрость позволяет наилучшим образом определить интересы страны, а любовь к отчизне и справедливости с наибольшей вероятностью не допустит принести их в жертву сиюминутным и 1 2
1 Мэдисон, «Федералист 10», в: Федералист. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. М.: Весь мир, 2000. (Здесь и далее приводятся ссылки на русские переводы, если они нам известны. — Прим, перев.)
2 Мэдисон, «Федералист 63», с. 420. Курсив Мэдисона.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
10
своекорыстным соображениям».3 «При республиканских порядках, — продолжал он, — общественное мнение, выражаемое представителями народа, скорее окажется сообразным общественному благу, чем при порядках демократических, где оно выражается самим народом, собираемым для этой цели».4
Сийес, со своей стороны, подчеркивал «колоссальную разницу» между демократией, в которой граждане сами принимают законы, и представительной системой правления, при которой они вверяют свои полномочия избранным представителям.5 6 Однако преимущество представительной системы заключалось для него не столько в том, что она препятствует принятию предвзятых и импульсивных решений, сколько в том, что она образует форму правления, более соответствующую условиям современных «торговых обществу в которых индивид занят преимущественно в экономическом производстве и обмене. В таких обществах, отмечал Сийес, у граждан нет свободного времени, чтобы постоянно заниматься общественными делами, и поэтому им приходится прибегать к выборам, чтобы доверить правление людям, способным посвятить этой задаче все свое время. Сийес считал представительство применением в политической сфере принципа разделения труда — по его мнению, важнейшего фактора общественного прогресса. «Общий интерес, — писал он, — улучшение состояния общества, призывает нас сделать Правительство особой профессией»? ]\ля Сийеса, как и для Мэдисона,
3 Мэдисон, «Федералист 10», с. 84. Отметим двойное значение фразы «отборный орган граждан». Представители образуют избранный орган в том смысле, что они были избраны, и в том, что это выдающиеся и известные люди.
4 Там же.
5 Dire de ГАЬЬё Sidyds sur la question du veto royal [7 September 1789]. Versailles: Baudoin, Imprimeur de I'Assemblee Nationale, 1789, p. 12; также cm.: Sieyes, Quelques iddes de constitution applicables a la ville de Paris [July 1789]. Versailles: Baudoin, Imprimeur de I'Assemblee Nationale, 1789, p. 3—4.
6 Sieyds, Observations sur le rapport du comitd de constitution concernant la nouvelle organisation de la France [October 1789]. Versailles: Baudoin, Imprimeur de I'Assemblee Nationale, 1789, p. 35.0 связи защиты предста-
Введение
[RESPVBLlCA]
11
представительное правление было не разновидностью демократии; оно существенно от нее отличалось и, кроме того, являлось предпочтительной формой правления.
Здесь следует вспомнить, что в определенных институциональных предпочтениях основателей представительного правления сомнений практически не было. За последние два столетия представительное правление, безусловно, претерпело изменения, в том числе такие очевидные, как постепенное расширение избирательных прав и установление всеобщего избирательного права.7 Но отдельные механизмы (например, те, что определяют способ избрания представителей и принятия публичных решений) остались неизменными и продолжают действовать в системах, называемых сейчас представительными демократиями.
Главная цель книги — обнаружение и изучение этих неизменных элементов, которые я буду называть принципами представительного правления. Под принципами я имею в виду не абстрактные, вневременные идеи или идеалы, а конкретные институциональные механизмы, изобретенные в определенный исторический момент и с того момента наблюдаемые во всех формах правления, называемых представительными. В таких странах, как Великобритания и Соединенные Штаты, эти механизмы сохраняются с момента их появления; в таких странах, как Франция, их время от времени упраздняли, но затем они возникали вновь и полностью изменяли форму правления; иначе говоря, режим в некоторые периоды переставал быть представительным. Наконец, во многих странах эти механизмы вообще не использовались. Таким образом, то, что было изобретено в XVII и XVIII веках и с тех пор серьезно не ставилось
вительства, разделения труда и современного «торгового общества» см. Pasquale Pasquino, Emmanuel Sieyes, Benjamin Constant et le «Gouver-nement des Modernes», in: Revue Frangaise de Science Politique, vol. 37,
2 April 1987, p. 214—228.
7 Подробный и глубокий анализ этой перемены и особенно ее символического значения во Франции см. в Pierre Rosanvallon, Le sacred du citoyen. Histoire du suffrage universal en France. Paris: Gallimard, 1992.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbllCA]
12
под сомнение, представляло собой определенную комбинацию институциональных механизмов. Эта комбинация может присутствовать или отсутствовать в стране в определенное время, но там, где она есть, она присутствует в полной версии.
В конце XVIII века правление, учреждаемое по модели представительства, считалось кардинально отличающимся от демократии, тогда как сейчас в нем видят одну из ее форм. Институциональная система, которую можно столь по-разному интерпретировать, должна обладать неким загадочным свойством. Конечно, можно сказать, что со времен установления представительного правления изменился смысл слова «демократия».8 Безусловно, так оно и есть, но указанное противоречие только этим не объясняется. В действительности смысл слова изменился лишь отчасти; его прежний и настоящий смысл в значительной степени совпадают. Традиционно употребляемое для описания афинского устройства слово «демократия» и сегодня используется для обозначения этого исторического объекта. Кроме того, и современный смысл, и смысл XVIII века отсылают к понятию политического равенства граждан и к власти народа. Как и тогда, эти понятия являются составными элементами демократической идеи. Точнее говоря, проблема, по-видимому, заключается в том, чтобы выяснить, каким образом принципы представительного правления связаны с этими составными элементам демократической идеи.
Но генеалогия — не единственный повод для изучения связи между представительными институтами и демократией. При ближайшем рассмотрении в современном словоупотреблении, которое относит представительную демократию к одной из разновидностей демократии, обнаруживается значительная неопределенность касательно того, что составляет специфическую особенность этой разновидности. Проводя различие между представительной и прямой демократией, мы неявно определя-
8 По этому вопросу см. Pierre Rosanvallon, «L'histoire du mot d£mocratie a I'epoque moderne»; John Dunn, «DSmocratie: L'etatdes lieux», in: La Реп$ёе politique, Situations de la дётосгайе. Paris: Seuil-Gallimard, 1993.
Введение
[KS-PVBLlCA]
13
ехМ первую как непрямую форму народного правления и принимаем наличие людей, действующих от имени народа, за критерий, разделяющий эти две разновидности демократии. Однако понятия прямого и непрямого правления устанавливают лишь нечеткое разделение. На самом деле, как отмечал Мэдисон, в так называемых прямых демократиях древнего мира, в частности в Афинах, народное собрание вовсе не было сосредоточением всей власти — некоторые важные функции исполнялись другими институтами. Значит ли это, что для нас, как и для Мэдисона, афинская демократия включала представительный компонент, или же мы придем к выводу, что эти функции исполнялись народом «напрямую»? Если последнее, то что именно мы подразумеваем под словом «напрямую»?
Кроме того, когда мы говорим, что при представительном правлении народ осуществляет власть опосредованно или через своих представителей, мы пользуемся довольно туманными категориями. В обыденной речи действие, совершаемое через кого-либо или опосредованно, может относиться к разным ситуациям. Например, когда посыльный доставляет письмо от одного лица другому, мы говорим, что два человека общаются через посыльного, или опосредованно. С другой стороны, если клиент вносит средства на сберегательный счет, поручая банку инвестировать его капитал, мы говорим, что клиент, как владелец средств, дает их взаймы компаниям или институтам, которые заимствуют эти средства на рынке, через банк, или опосредованно. Очевидно, что между этими двумя ситуациями и свойственными им отношениями есть существенная разница. Ни содержание, ни адрес получателя не зависят от посыльного, который доставляет письмо. Тогда как задачей банкира является выбор наилучшего, по его мнению, объекта инвестирования, а клиент контролирует только свою прибыль. Какой из этих двух видов опосредованности (или какой-то другой вид) лучше всего описывает роль политических представителей и ту власть, которую имеют над ними люди? Современное понимание представительной демократии как непрямого народного правления не дает ответа на этот вопрос. Принятое противопоставление прямой и представительной демократии мало о чем нам говорит.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVB11CA]
14
Невнятность и бедность нашей терминологии, как и ее отличие от понятий XVIII века, свидетельствуют о том, что мы не знаем ни того, чем похожи представительное правление и демократия, ни того, что их различает. Представительные институты могут оказаться более загадочным явлением, чем мы это полагаем, зная об их роли в привычном для нас окружении. В этой книге я не стремился выяснить сущность или смысл политического представительства; я лишь пытался пролить свет на неочевидные особенности институтов, изобретенных два века тому назад.9 В основном мы имеем в виду формы правления, где эти институты присутствуют под именем «представительных», хотя, в конечном счете, важен не сам термин «представительство»: задача будет состоять в анализе элементов комбинации политических механизмов, какое бы имя мы ей ни дали.
В представительных режимах, с тех пор как создана эта форма правления, обычно выделяют четыре принципа:
1.	Управляющие назначаются посредством регулярных выборов.
2.	Процесс принятия решений властью сохраняет определенную независимость от желаний электората.
3.	Управляемые могут выражать свои мнения и политические предпочтения независимо от управляющих.
4.	Публичные решения проходят испытание дебатами.
Главным институтом представительного правления являются выборы, которым будет посвящена большая часть этой книги. Мы проанализируем также принципы, определяющие проводимую управляющими политику и содержание публичных решений. В последней главе будут рассмотрены различные формы, принимаемые принципами представительного правления со времен его создания до наших дней.
9 В этом отношении настоящая работа отличается от двух выдающихся среди исследований представительства книг: G. Leibholz, Das Wesen der Representation [1929]. Berlin: Walter de Gruyter, 1966 и H. Pitkin, The Concept of Representation. Berkeley: University of California Press, 1967.
Введение
[RES-PVbLlCA]
15
ГЛАВА I
ПРЯМАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО: ИЗБРАНИЕ ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦ В АФИНАХ
Представительное правление не предоставляет никакой институциональной роли собранию народа — в этом его очевидное отличие от демократии античных городов-государств. Однако исследование афинского устройства, самого известного образца классической демократии, выявляет еще одну особенность (которую упоминают довольно редко), также отличающую представительную демократию от так называемой прямой демократии. В афинской демократии народное собрание не обладало многими важными полномочиями. Некоторые из них возлагались на избираемых магистратов. Но особенно примечательно то, что большинство функций, не принадлежащих народному собранию, поручались гражданам, выбираемым с помощью жребия. В отличие от этого ни одно из представительных правлений, учрежденных за последние два века, не использовало жребий даже для распределения минимальной части политической власти, будь то суверенная власть или исполнительная, центральная или местная. Представительство ассоциировалось исключительно с системой выборов, иногда в сочетании с принципом наследования (как в конституционных монархиях), и никогда со жребием. Столь устойчивый и всеобщий феномен, безусловно, заслуживает внимания ученых.
Его невозможно объяснить (как в случае с отсутствием народного собрания) одними физическими ограничениями. Для
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
16
объяснения того, почему представительные правительства не отводят никакой роли собранию граждан, обычно ссылаются на размер современных государств. В политических единицах, многократно превосходящих античные города-государства по территории и населению, просто невозможно собрать всех граждан в одном месте для совещания и принятия коллективных решений, и поэтому функции правительства неизбежно исполняются числом людей меньшим, чем вся совокупность граждан. Как можно заметить, невозможность собрать всех людей вместе не представлялась решающим фактором для таких основателей представительных институтов, как Мэдисон или Сийес. Но факт остается фактом: размер современных государств сделал участие народного собрания в правлении физически невозможным. И, вероятно, имел определенное значение при учреждении представительных систем идеального типа. С другой стороны, размер современных государств никак не мог быть причиной отмены системы жеребьевки. Даже в больших государствах возможно использовать жребий для избрания малого числа людей из большой совокупности. Какой бы ни был размер этой совокупности, жребий всегда позволит выбрать из нее сколь угодно малую группу. Как метод отбора он вполне реализуем; так, юридическая система до сих пор регулярно использует жребий для отбора присяжных. Поэтому предпочтение исключительно выборов, а не жребия, связано в первую очередь не с практическими ограничениями.
Сегодня использование жребия в политических целях почти не обсуждается? Долгое время жребий в политической куль-
1 Несколько недавних работ возродили интерес к политическому использованию жребия. См. особенно: Jon Elster, Solomonic Judgements: Studies in the Limitations of Rationality. Cambridge: Cambridge University Press, 1989, p. 78—92. Имелось также предложение, чтобы гражданин, выбранный случайным образом, по своему усмотрению избирал кандидата для представления избирательного округа (см. A. Amar, «Choosing representatives by lottery voting», Yale Law Journal, vol. 93,1984). Однако это предложение дает жребию лишь ограниченную роль: он используется для отбора избирателей, а не представителей.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[MS-PVBLlCA]
17
туре обществ не использовался, да и сейчас мы склонны считать его странным обычаем. Конечно, его использование в древних Афинах — известный факт, но упоминают о нем довольно редко и преимущественно с некоторым удивлением. На самом деле главная загадка состоит в том, почему афиняне приняли эту процедуру. В ее понимании нам поможет отказ от привычного взгляда на культуру настоящего как на центр вселенной. Попробуем задать себе вопрос: «Почему мы не используем жребий и тем не менее называем себя демократами?».
Конечно, мне могут возразить, что ответ на этот вопрос очевиден. Теоретически жребий может выпасть на кого угодно, включая тех, кто не способен управлять, а значит; этот метод отбора неадекватен и отказ от него не нуждается в специальных разъяснениях. Однако очевидность исходной посылки в этом аргументе вызывает сомнения в обоснованности его вывода. Афиняне, которых никак нельзя считать неискушенными в политических делах, конечно же, знали, что жребий выбирает людей вслепую, и тем не менее на протяжении двухсот лет продолжали использовать эту систему. Понимание того, что в результате жеребьевки на государственные должности могут попасть неквалифицированные граждане, не является заслугой нашего времени. Некомпетентность чиновника представляла в Афинах ничуть не меньшую опасность, чем в современных государствах. Более того, если верить Ксенофонту, Сократ высмеивал назначение магистратов посредством жребия на том основании, что никто не выбирает подобным образом кормчих, архитекторов или флейтистов.2 Это, однако, заставляет нас поинтересоваться, а действительно ли у афинских демократов не было ответа на это возражение. Возможно, они видели в жребии преимущества, которые, учитывая обстоятельства, перевешивали указанный недостаток. Возможно, они с помощью дополнительных институциональных механизмов ограждали себя от риска, связанного с некомпетентностью. Поэтому в вопросе
2 Ксенофонт, Воспоминания о Сократе, М.: Наука, 1993,1,2,9.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLO]
18
о жребии отнюдь не очевидно, что за этим риском остается последнее слово. Мы не вправе называть жребий неадекватным и обреченным на исчезновение, не изучив тщательно то, как его использовали в Афинах и как его оправдывали демократы.
Во всяком случае, какова бы ни была причина отказа от жребия, главным является то, что афинская демократия использовала его для заполнения определенных постов, тогда как представительные режимы не отводят ему никакой роли. Едва ли эта разница не сказывается на отправлении власти, ее распределении и качествах управляющих, и потому задача заключается в предельно точном установлении вытекающих из этого последствий. Если мы хотим, пролить свет на одно из главных различий представительного правления и прямой демократии, нам необходимо сравнить следствия использования выборов и жребия.
Исследователи представительного правления обычно противопоставляют выборы системе наследования, что отчасти оправданно: избираемые правительства непосредственно сменили наследственную систему правления, и нет сомнения в том, что, представляя выборы главным основанием политической легитимности, основатели современных представительных республик, прежде всего, отвергали принцип наследования. Власть в современных представительных системах не передается по наследству (во всяком случае, формально). Кроме того, их отличает (хотя этому уделяется меньше внимания) полное отсутствие системы жеребьевки при распределении политических функций, выполняемых ограниченным числом граждан. Сравнение выборов и жребия поможет нам выявить свойства представительного правления, которые остаются скрытыми, пока система наследования выступает единственной альтернативой.
Изучение использования жребия в Афинах необходимо не только потому, что он — одна из характерных особенностей прямой демократии, но и потому, что афиняне использовали его вместе с выборами, а значит, их институциональное устройство вполне годится для сравнения двух методов. Недавнее великолепное исследование афинской демократии, выделяющееся
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLICA]
19
своей широтой и четкостью, предлагает свежий взгляд на эти вопросы.3
В афинской демократии избранным по жребию гражданам отдавалось большинство функций, не принадлежащих Народному собранию (ekktesia)* Этот принцип относился преимущественно к магистратурам (archai). Из приблизительно семисот должностей магистратов, составлявших афинскую администрацию, около шестисот заполнялись с помощью жеребьевки.5 Замещаемые по жребию (kteros) магистратуры обычно были коллегиальными органами,6 срок полномочий магистрата — один
3	Я имею в виду книгу М. Гансена (см. М.Н.Hansen, The Athenian Democracy in the Age of Demosthenes. Oxford: Basil Blackwell 1991). Это сокращенная и переведенная на английский версия труда, который Гансен опубликовал на датском (Det Athenske Demokrati i 4 drh. f. Kr., 6 vols, Copenhagen, 1977—1981). Гансен рассматривает афинские институты преимущественно IV века до н.э. (от второго восстановления демократии в 403—402 гг. до ее окончательного падения в 322 г.). Он отмечает, что в этот период источников больше и они более детальны, чем в V веке, и подчеркивает, что мы очень мало знаем о том, как функционировала афинская демократия во времена Перикла. Исторические исследования институтов, которые фокусируются на V веке (на основании того, что именно тогда Афины достигли зенита своего могущества и художественного великолепия), как и те, что посвящены периоду с реформы Эфиальта (462 г.) до окончательного исчезновения демократии (322 г.), вынуждены экстраполировать выводы, полученные на основе данных, относящихся к IV веку. Гансену удается избежать такого рода экстраполяции, которую он считает неоправданной, на основании выбранного им периода (The Athenian Democracy, р. 19—23). Это не мешает ему затрагивать некоторые свойства институтов V века.
4	Относительно жребия и выборов в Афинах в дополнение к книге Гансена см. James Wycliffe Headlam, Election by Lot at Athens [1891]. Cambridge: Cambridge University Press, 1933; E.S. Staveley, Greek and Roman Voting. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1972; Moses I. Finley, Democracy Ancient and Modern. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1973 и Politics in the Ancient World. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
5	Эти цифры не включают Совет (boule), хотя он был собранием магистратов. Фактически полномочия Совета существенно отличались от полномочий других магистратур, поэтому его лучше рассматривать отдельно (см. ниже).
6	Слово kleros является существительным, которому соответствует глагол kleroun (тянуть жребий). Получение должности по жребию выражается
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
20
год. Гражданину не разрешалось занимать одну магистратуру более одного раза; и хотя он мог быть назначен в течение жизни во множество разных магистратур, сроки предоставления отчета о деятельности (нельзя было занять новую должность, не отчитавшись о работе на прежнем посту) означали, что на практике человек не мог быть магистратом два года подряд. Все граждане с тридцати лет (около 20 000 человек в IV веке), не подвергшиеся atimia (лишение гражданских прав), могли занимать эти должности.7 Те, чьи имена были вытянуты на жеребьевке, прежде чем занять должность, обязаны были пройти освидетельствование (dokimasia). Этот тест выявлял, могут ли они по закону быть магистратами, а также устанавливал, было ли удовлетворительным их отношение к родителям, платили ли они налоги и исполнили ли Свой воинский долг. У теста была и политическая сторона: кандидатура человека, известного своими олигархическими симпатиями, могла быть отклонена. Однако dokimasia никоим образом не была направлена на отсев некомпетентных лиц и обычно являлась простой формальностью.8
Тем не менее афинская система имела определенные защитные механизмы от тех магистратов, кого народ счел плохими или некомпетентными. Прежде всего, магистраты находились под постоянным контролем Народного собрания и судов. Магистрат не только отчитывался (euthynai), уходя с должности, но и в период
глаголом lanchano, употребляемым в аористе и иногда с определяющим словом: tokuamo Lach ein (быть назначенным по жребию с помощью горошины) или, в более ранний период, palo lanchein (быть назначенным по жребию, вытянутым из шлема).
7	ВIV веке в Афинах насчитывалось около 30 000 граждан — людей, достигших совершеннолетия (то есть от 20 лет и старше). В V веке их число достигало 60 000 (см. Hansen, The Athenian Democracy, p. 55, 93, 232, 313). Сюда, конечно, не причислялись женщины, дети, метеки (иностранцы с некоторыми гражданскими правами) и рабы. Сегодня существует тенденция приуменьшать размер Афин, но даже если город не был большим по сравнению с современными государствами, он все-таки не был и деревней.
8	Hansen, The Athenian Democracy, p. 218—220,239.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVbLlCA]
21
его полномочий любой гражданин мог в любой момент выдвинуть против него обвинение и потребовать временного отстранения. В городских собраниях (Principal Assemblies) (ekktesiai kyrial) голосование по магистратам было обязательным пунктом повестки дня. Любой гражданин мог внести предложение о вынесении вотума недоверия магистрату (назначенного по жребию или в результате выборов). Если исход голосования был не в пользу магистрата, его немедленно отстраняли и дело направлялось в суд, который либо оправдывал его (после чего он возобновлял свою деятельность), либо выносил обвинительный приговор.9
Этот механизм был общеизвестен, и потому любой гражданин, собиравшийся занять должность магистрата, знал, что ему придется отчитываться о своей деятельности и что в его отношении постоянно существует возможность импичмента и наказания. Но (и это заслуживает особого внимания) в урны для жеребьевки (kteroteria) клались лишь таблички с именами желающих. В жеребьевке участвовали не все граждане, достигшие тридцати лет, а только те, кто выдвинул себя в качестве кандидатов.10 Иначе говоря, если поместить избрание магистратов с помощью жребия в свой институциональный контекст, оно выглядит вовсе не такой рудиментарной практикой, какой принято ее считать сегодня. Сочетание добровольной природы этой работы и предвидение сопутствующего риска должны были привести к самоотбору потенциальных магистратов. Те, кто не намеревался занимать посты, могли с легкостью избежать избрания, и у них были на то серьезные основания. Таким образом, результатом действия этой системы было предоставление каждому гражданину, считавшему себя пригодным, возможности занять должность в магистратуре. Тот, кто пользовался этой возможностью, выставлял себя на
9 Из сорока ежегодных заседаний десять раз Народное собрание собиралось в качестве ekklesia купа (по разу в каждой из десяти пританий сроком на пять недель).
10 Hansen, The Athenian Democracy, p. 97, 230—231, 239. Отметим, что существовал даже специальный глагол (klerousthai), означающий «выдвигать себя для жеребьевки»; см. Aristotle, Constitution of Athens, IV, 3; VII, 4; XXVII, 4.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESPVBLICA]
22
суд окружающих, но этот суд был возможен только a posteriori, то есть после того, как кандидат приступил к работе. Не считая везения, доступ к должности определялся лишь оценкой себя и своих способностей. В случае с избираемыми магистратурами, напротив, доступ к государственным должностям определялся оценкой окружающих, а это значит, что такая оценка выносилась не только a posteriori, как в случае магистратур, замещаемых по жребию, но и a priori, то есть до того, как у кандидатов появилась возможность проявить себя (по крайней мере у тех из них, кто ранее не занимал должностей).
Как и замещаемые по жребию магистратуры, выборные должности постоянно контролировались Народным собранием. Любой гражданин по достижению тридцати лет мог выдвигаться на выборную должность. Однако между выборными магистратурами и магистратурами, замещаемыми по жребию, существовало несколько различий. Прежде всего, хотя выборные должности, также заполнялись ежегодно, переизбирать на одну должность можно было по несколько раз подряд; то есть ограничений на количество раз занятия одной должности не существовало. В V веке Перикл переизбирался стратегом (strategos) более двадцати лет. Самый знаменитый из стратегов IV века Фокион занимал эту должность на протяжении сорока пяти лет. Кроме того, афиняне сохранили выборными те магистратуры, для которых необходимым условием считалась компетенция, включая с V века стратегов и высший военный руководящий состав, а также главные финансовые должности, созданные или реформированные в IV веке (казначей военного бюджета, казначей феорикона, финансовый контролер).11 Выборные должности были самыми важными: ведение войны и управление финансами имели для города гораздо более серьезные последствия, чем все остальные функции. (Афины провели большую часть V века в войне; пери- 11
11 Феорикон (или зрелищная касса) изначально был основан для раздачи средств гражданам на приобретение театральных билетов на народные празднества. ВIV веке его функции были постепенно расширены до финансирования общественных работ и военно-морских сил.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[MS-PVBLlCA]
23
оды мира были исключением). И наконец, выдающихся людей можно было обнаружить скорее на выборных должностях, чем в замещаемых по жребию магистратурах.
В V веке самые влиятельные политики избирались стратегами (Фемистокл, Аристид, Кимон, Перикл). Об ораторах и стратегах (rhetores kai strategoi) говорили в одном духе. И хотя ораторы не были должностными лицами, именно они имели наибольшее влияние в Народном собрании. То, что ораторов и стратегов ставили в один ряд, свидетельствует о том, что в каком-то смысле они были частью одной группы, которую сегодня назвали бы «политическими лидерами». В IV веке ораторы уже меньше ассоциируются со стратегами, их больше связывают с финансовыми магистратами, которые тоже избирались. К тому же во времена Пелопонесской войны произошло социальное изменение: если в V веке стратеги и влиятельные политики принадлежали к старым семьям земельной аристократии (Кимон, например, происходил из дема Лакиады, а Перикл состоял в родстве с кланом Алкмеонидов), то в IV веке политические лидеры набирались в основном из богатых семей с хорошим положением в обществе, состояние которых было сделано не так давно на мастерских, основанных на рабском труде.12 На протяжении всей истории афинской демократии существовала определенная взаимосвязь между занятием политических должностей и принадлежностью к политической и социальной элите.
Вообще, магистраты (как выборные, так и замещаемые по жребию) существенной политической властью не обладали; они были прежде всего администраторами и исполнителями.13 Они составляли повестку дня для Народного собрания (probouleuein), проводили предварительное расследование до судебного разбирательства (anakrinein), вызывали в суд и председательствовали на нем, выполняли решения, принятые Собранием и судами
12 Hansen, The Athenian Democracy, p. 39,268—274.
13 Ibid., p. 228—229.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLlCA]
24
(prostattein, epitattein), но не обладали тем, что считалось решающей властью {to kyrion einai): не принимали важнейшие политические решения. Эта власть принадлежала Народному собранию и судам. В этом отношении показательно их отличие от современных политических представителей. Более того, даже когда магистраты составляли повестки дня для органов, принимающих решения, они действовали по требованию простых граждан и ставили на обсуждение предложения, внесенные этими гражданами.
Право внесения предложений и проявления инициативы не входило в число привилегий какого-либо органа, оно принадлежало любому пожелавшему им воспользоваться гражданину. У афинян было осс|бое?выражение для обозначения тех, кто выступал с политической инициативой. Человек, внесший предложение в Народное собрание или инициировавший судебное разбирательство, назывался ton Athenaidn ho boulomenos hois exestin (тот афинянин, который желает, из тех, кто может) или ho boulomenos (тот, кто желает) в сокращенном варианте. Этот термин можно перевести и как «первый пришедший» (the first comer), причем в устах демократов он не имел уничижительных коннотаций. На самом деле ho boulomenos являлся ключевой фигурой афинской демократии.14 15 Им мог быть кто угодно, именно этим демократы и гордились. «Ты упрекаешь меня за то, — отвечал Эсхин своим оппонентам, — что я выступаю перед народом не почасту, а изредка, и думаешь, что мы не видим: сам упрек этот — в духе не народной власти, а совсем другой. Ведь это при власти немногих выступать может не тот, кто хочет, а тот, кто в силе [еп men tais oligarchiais ouch ho boulomenos, alPho dynasteudn dgmggorei]', при народной же власти — всякий, кто хочет, и тогда, когда он сочтет нужным [еп demokratiais ho boulomenos kai otan auto ddkei]».'5 Вероятно, лишь малая часть граждан решалась обращаться к Народному собранию, тогда как
14 Ibid., р. 266—267.
15 Эсхин, «Против Ктесифонта о венке, 220», в: Ораторы Греции, пер. с древ-негреч., сост. М. Гаспаров. М.: Художественная литература, 1985.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLlCA]
25
подавляющее большинство только слушало и голосовало.16 На практике процесс самоотбора ограничивал число инициативных граждан, но сам принцип, позволяющий любому желающему внести предложение на обсуждение сограждан или, в более широком смысле, обратиться к ним (isggoria), представлял собой один из высочайших идеалов демократии.17
В любом случае, магистраты не обладали монополией на политическую инициативу, и, вообще говоря, власть их была строго ограничена. Как отмечает Гансен, в замечаниях, приписываемых Ксенофонтом Сократу, явно содержится элемент сознательного неведения и даже софистики. Высмеивая практику избрания магистратов по жребию на том основании, что никто не стал бы выбирать подобным способом кормчего, архитектора или флейтиста, Сократ намеренно умалчивал важнейший принцип, согласно которому в демократиях и не предполагалось, что магистраты будут кормчими.18 Однако на этом вопрос не исчерпывается, потому что магистраты были не единственными должностями, замещаемыми в результате жеребьевки. Большинство исторических исследований ограничивается рассмотрением последствий использования жребия в афинской демократии только в связи с назначением магистратов.19 Тем не менее, учитывая, что магистраты обладали лишь ограниченной властью и магистратуры, замещаемые в результате жеребьевки, несли ответственность меньшую, чем выборные магистратуры, такое ограничение влечет недооценку значимости жребия в Афинах. По жребию распреде-
16	Hansen, The Athenian Democracy, p. 143—145.
17	Проводимое здесь различие между идеалом (можно сказать, идеологией) и практикой является довольно грубым, но удобным упрощением. Процесс самоотбора, который ограничивал число выступающих, признавался, по крайней мере отчасти, в идеологии «первого пришедшего»; ho boulomenos обозначал не кого угодно, а любого желающего выступить с предложением.
18	Hansen, The Athenian Democracy, p. 236.
19	Гансен в этом смысле не является исключением: основное обсуждение связи жребия и демократии содержится в главе о магистратах (см. Hansen, The Athenian Democracy, p. 235—237).
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVBLlCA]
26
лялись и функции куда более важные, чем исполняемые магистратами.
Члены Совета (boute) назначались по жребию сроком на один год, при этом ни один гражданин не мог быть членом Совета больше двух раз за свою жизнь. Совет состоял из 500 человек, достигших тридцати лет. Каждому из 139 демов Аттики принадлежало определенное количество мест в Совете (пропорционально населению дема). Каждый дем выдвигал больше кандидатов, чем у него было мест (неясно, использовался ли жребий на этой стадии отбора), после чего среди кандидатов от каждого дема бросали жребий, чтобы получить необходимое число членов Совета. В дни заседаций?Совета работа его членов оплачивалась городом. Аристотель считал плату за такие виды политической деятельности, как участие в работе Народного собрания, судов и магистратур, одним из неотъемлемых принципов демократии. В Афинах данный принцип относился и к Совету.20
Юридически Совет являлся магистратурой (arche) и, как большинство магистратур, был коллегиальным, но обладал некоторыми особенностями. Только Совет мог предъявить своим членам обвинение, после чего дела членов Совета передавались в суды, но сначала Совет должен был проголосовать за их при-
20	Аристотель, Политика, VI, I (русское издание: Аристотель, Сочинения, общ. ред. А.И. Доватура. М.: Мысль, 1983, т. 4), 1317b 35—38. Эти выплаты предназначались для того, чтобы сделать возможным участие тех, кто иначе был бы исключен из политической деятельности из-за риска потерять рабочее время, или, в более общем смысле, для привлечения граждан со скромным достатком. В V веке Афины платили своим магистратам, членам Совета, судьям и присяжным (гражданам, которые заседали в суде). За день, проведенный в суде, судьи получали по три обола (полдрахмы). С другой стороны, участие в работе Народного собрания в то время не оплачивалось. ВIV веке плата магистратам была, вероятно, отменена, но сохранена членам Совета и судьям, и была введена плата (также в размере трех оболов) за посещение Собрания (см. Hansen, The Athenian Democracy, p. 240—242). Для сравнения: в конце V века средний дневной заработок составлял одну драхму; таким образом, плата за участие в работе суда и впоследствии Народного собрания равнялась половине дневного заработка (ibid., р. 150,188—189).
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLlCA]
27
влечение к суду.21 Еще важнее то, что boule, как писал Аристотель, представлял самую важную магистратуру (malista kyria), поскольку он подготавливал повестку дня для Народного собрания и выполнял ее решения.22 В то время как деятельность других магистратур была завязана на судах, Совет был напрямую связан с ekklesia. Совет обсуждал, какие предложения должны быть рассмотрены Собранием (probouleumatd). Некоторые предложения формулировались довольно детально, другие носили открытый характер и предполагали внесение поправок при обсуждении. Одна половина декретов, принятых Собранием, судя по всему, была утверждением предложенных Советом конкретных мер; другая половина была разработкой предложений, выдвинутых непосредственно в Собрании.23 У Совета были важные функции и в сфере внешних связей: он принимал послов, вел с ними переговоры до представления результатов народу в форме probouleuma и выносил решение о том, приглашать их в Собрание или нет. Совет выполнял также важные военные функции, в частности отвечал за военный флот и морскую администрацию. Наконец, он осуществлял общий контроль за государственным управлением, включая сферу финансов, а также в определенной степени контролировал и другие магистраты. Таким образом, избираемый по жребию boule занимал ключевое место в политической системе Афин. Возможно, это была не роль кормчего, но и не роль второго плана.
Чтобы осознать всю значимость жребия в афинской демократии, необходимо рассмотреть еще один институт — heliastai. Каждый год из числа волонтеров, достигших тридцати лет, избирались по жребию 6000 человек. Избранные давали клятву гели-аста голосовать сообразно законам и декретам Народного собрания и Совета, а в не оговоренных законом случаях принимать решения согласно собственному пониманию справедливости, а
21 Hansen, The Athenian Democracy, p. 258.
22 Аристотель, Политика, VI, V, 1322b, 12—17.
23 Hansen, The Athenian Democracy, p. 138—140.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBlLCA]
28
также защищать и проводить беспристрастные слушания.24 С этого момента и на протяжении одного года эти граждане составляли heliostat. Они были старше и более умудрены опытом, чем граждане, входящие в Народное собрание, а это означало, что они обладали особым статусом.25 Именно из heliostat рекрутировались члены народных судов (dikasteria) и, в IV веке, nomothetai.
Утром в день проведения судебного заседания перед залом суда все желающие из heliastai могли заявить о своем намерении принять в нем участие. Требующиеся в этот день судьи и присяжные (dikastai) выбирались из их числа посредством жребия. Вновь отметим добровольную природу такого участия. Поскольку одновременно могло проводиться несколько судебных заседаний, следующий раунд жеребьевки определял (по крайней мере, в IV веке) в каком из них заседать каждому судье.26 Суды могли состоять из 501,1001,1501 и даже большего числа dikastai, в зависимости от важности рассматриваемого дела.27 Dikastai получали содержание в размере трех оболов в день (как уже говорилось, это соответствовало половине среднего дневного заработка), и потому в судах заседали главным образом бедняки и люди в возрасте.28
Термин «суды» может ввести в заблуждение касательно природы распределяемых по жребию функций, поэтому мы подробнее на них остановимся. Суды исполняли важные политические функции. Споры между индивидами зачастую решались арбитражем, суды же подключались, когда одна из сторон обжаловала решение. Многие уголовные дела разбирались вне стен народных судов (убийц, например, судил Ареопаг). Таким образом, народные суды занимались в основном политически-
“ Ibid., р. 182.
” Достаточно было достичь совершеннолетия (вероятно, двадцатилетнего возраста), чтобы получить право принимать участие в работе Народного собрания.
“ Hansen, The Athenian Democracy, p. 181—183.
27	Для сравнения заметим, что в Народном собрании принимало участие в среднем около 6000 человек (ibid., р. 130—132).
uIbid.,p. 183—186.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RESPVbLlCA]
29
ми разбирательствами.29 Подобные разбирательства не были чем-то исключительным, они были важным элементом каждодневного управления.
Прежде всего это касалось уголовных «исков о противо-законии» (graphsрагапотпбп). Любой гражданин мог выдвинуть иск о противозаконии внесенного в Народное собрание проекта (закона или декрета).30 Обвинение выдвигалось против конкретного человека, который внес противозаконный законопроект. Преследованию подвергался только инициатор законопроекта, проголосовавших граждан не трогали (что лишний раз подчеркивает особый статус в афинской демократии акта инициации). Более того, стоит отметить, что иск о противозаконии против разработчика мог быть выдвинут и после принятия (даже единогласного) Собранием закона или декрета. В случае запуска процедуры проверки законности принятого Собранием закона или декрета его действие немедленно приостанавливалось до вынесения вердикта суда. Таким образом, как следствие исков о противозаконии решения Собрания становились подконтрольны судам: любые принятые ekklesia меры суды могли пересмотреть (если будет внесено такое требование) отменить. К тому же иск о противозаконии мог быть выдвинут не только по техническим основаниям (например, если инициатор законопроекта подвергся atimia), но и по содержательным (если рассматриваемый закон или декрет противоречил существующему законодательству). В IV веке содержательные основания включали любые противоречия с базовыми демократическими принципами, лежащими в основе законов. Иначе говоря, законопроект мог быть оспорен просто потому, что он угрожал об-
29	Hansen, The Athenian Democracy, p. 178—180.
30	Вообще, голосование и по законам (nomoi) и по декретам (pssphismata) осуществлялось в Народном собрании только в V веке; в IV веке голосование по законам было исключительной прерогативой nomothetai. В V веке graphs paranomOn мог быть направлен и на законы, и на декреты, тогда как в IV веке он применялся только к декретам, а в отношении законов использовалась другая процедура (graphs потоп ms epitsdeion theinai).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
30
щественным интересам. В этом смысле graphe рагапотоп предоставлял судам политический контроль за действиями Народного собрания,31 которым они часто пользовались: источники свидетельствуют о том, что суды рассматривали до одного случая в месяц.32
При пересмотре в суде, вследствие иска о противозаконии внесенного в Народное собрание законопроекта, выявлялись детали, отличавшие его от первого варианта и придававшие ему больше веса. Это объяснялось прежде всего тем, что dikastai было меньше, чем членов Собрания, они были старше и давали клятву. Кроме того, принятая в судах процедура отличалась от процедуры Собрания. При рассмотрении исков о противозаконии для вынесения рещения отводился целый день, тогда как за сессию ekktesia (полдня) обычно принималось несколько решений. Судебное разбирательство непременно было состязательным: предложивший проект обязан был его защищать, истец — критиковать. Более того, обеим сторонам давалось время на подготовку, в то время как Собрание могло принять решение сразу и без обсуждения, при условии что никто не был против рассматриваемого проекта. И наконец, голосовали в Собрании, не считая исключительных случаев, поднятием рук, и ни о каком точном подсчете голосов речь не шла: он занял бы слишком много времени, когда присутствовало в среднем 6000 человек. В противоположность этому в судах было принято тайное голосование (что затрудняло подкуп и коррупцию) и велся точный подсчет голосов.33 Таким образом, даже когда суды исполняли по большому счету политическую роль, они представляли орган, существенно отличающийся от Собрания по размеру, составу и принципам работы.
В итоге иска о противозаконии, если dikastai выносили обвинительный вердикт, решение Собрания отменялось, а на члена Собрания, инициировавшего проект, налагался штраф. В от-
31	Hansen, The Athenian Democracy, p. 205—208.
32	Ibid., p. 153,209.
33	Ibid., p. 147—148,154—155, 209—212.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLiCA]
31
дельных случаях штраф был минимальным, но иногда он достигал солидных размеров, до конца жизни превращая человека в должника города и, таким образом, лишая его гражданских прав (atimia). Вероятность такого штрафа имела одно важное следствие: хотя, как мы видели, любой желающий (ho boulomenos) мог внести предложение в Собрание, все его члены осознавали, что это действие сопряжено со значительным риском. С другой стороны, система не поощряла и необоснованных обвинений: если обвинитель отзывал свой иск до того, как суд объявлял по нему решение, на него накладывался штраф в 1000 драхм и он навсегда лишался права выдвигать иск о противозаконии. Как и в случае с прочими публичными обвинениями (graphai) на истца, если его иск получал менее одной пятой голосов, накладывался штраф в 1000 драхм и частичная atimia.3*
Суды рассматривали также дела о различного вида «обвинениях» (eisangeliai). Такие дела можно было возбудить как против магистратов, обвиняемых в плохом управлении, в этом случае до судебного разбирательства они вносились в Совет (eisangeliai eis ten bouleri), так и против любого гражданина (включая магистратов) за политические преступления. В последнем случае иск вносился сначала в Собрание (eisangeliai eis ton demon). Понятие политического преступления охватывало три разновидности действия: измена, коррупция (получение денег за «плохие советы народу Афин») и попытка свержения правительства (то есть демократии). Однако эти три категории интерпретировались довольно свободно и на практике включали широкий круг действий. Eisangeliai eis ton demon использовалось преимущественно против стратегов. Этот вид обвинения использовали, например, чтобы приговорить к смертной казни победителей морского сражения при Аргинусских островах (406/5) за то, что после победы они не подобрали выживших и не воздали почести погибшим. Нескольким стратегам были
34	Чтобы оценить величину штрафа в 1000 драхм, следует учесть, что средний дневной заработок в конце V века составлял одну драхму (см. сноску 20).
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVbLlCA]
32
предъявлены обвинения за поражения в сражениях и неудачные кампании. Подобные обвинения были частыми: в среднем одному стратегу из пяти на протяжении его карьеры предъявлялось eisangeliai. Наконец, суды проводили предварительное освидетельствование (dokimasia) магистратов до того, как они занимали должности, и принимали у них отчеты (euthynai) по окончанию срока полномочий.
Таким образом, народные суды, члены которых избирались по жребию, представляли собой настоящую политическую власть. В IV веке в системе афинского правления приобретает особое значение еще один орган, избираемый по жребию, а именно nomothetai. С восстановлением демократии после олигархических революций 411 и 404 годов, было принято решение о том, что Собрание принимает декреты, а не законы, при этом законодательные полномочия предоставляются nomothetai. Именно тогда устанавливается четкое различие между законами (nomoi) и декретами (pssphismata). В V веке эти термины были еще более или менее взаимозаменяемы. После восстановления демократии закон стал обозначать письменную норму (в V веке слово nomos могло относиться и к обычаю), которая обладала большей юридической силой, чем декрет, и относилась ко всем афинянам (тогда как декрет можно было принять и в отношении одного человека). Эти три характеристики были четко обозначены в законе о законах, принятом в 403/2.35 Другие источники того периода говорят о том, что к определению закона была добавлена четвертая характеристика: неограниченный срок действия, в то время как термин «декрет» относился к нормам ограниченного срока действия, которые утрачивают силу с достижением
35	Наиболее полно этот закон цитируется в речи Андокида 0 мистериях (§ 87): «Закон: магистраты ни при каких обстоятельствах не должны использовать неписаный закон. Ни один декрет, принятый Советом или народом, не может иметь силу большую, чем закон. Запрещается принимать законы, относящиеся к отдельному человеку. Закон распространяется на всех афинян, если иное не установлено [Народным собранием] при кворуме в 6000 человек тайным голосованием» (цит. по: Hansen, The Athenian Democracy, p. 170).
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVbLlCA]
33
своих целей.36 В 403/2 происходит кодификация существующего законодательства, и с этого момента любое изменение в своде законов принимали nomothetai.
После этого законодательная деятельность в IV веке обретает следующие формы. В начале каждого года свод существующих законов вносился в Собрание для утверждения. Если действующий закон отменялся Собранием, то любой гражданин мог предложить вместо него новый закон. В этом случае Собрание назначало пятерых граждан для защиты существующего закона и обе стороны отстаивали свои позиции перед nomothetai. Кроме того, любой гражданин мог предложить отмену конкретного закона и замену его другим в любое время года. Если он получал поддержку Собрания, устанавливалась та же процедура, что и в первом случае. Наконец, на шестерых магистратов (thesmothetai) возлагалась обязанность следить за состоянием законодательства. При обнаружении недействующего закона или противоречия между двумя законами37 они выносили вопрос на обсуждение Собрания. Если этот орган принимал соответствующее решение, nomothetai начинали процесс пересмотра. Другими словами, законотворческая деятельность неизменно принимала форму пересмотра, где инициатива оставалась за Собранием, а окончательное решение, после состязательных слушаний, принадлежало nomothetai. Если Собрание принимало решение о необходимости пересмотра, оно назначало комитет nomothetai, число которых устанавливалось в зависимости от важности закона (минимальное число — 501, но зачастую оно достигало 1001,1501 и больше). Утром назначенного для пересмотра дня необходимое число nomothetai набиралось по жребию из рядов heliastai. По-видимому, как и в случае с судами, жребий тянули те heliastai, которые пришли в этот день. Таким образом, в IV веке законодательные полномочия находились в руках независимого от Собрания и назначаемого по жребию органа.
36	Hansen, The Athenian Democracy, p. 171.
37	См. Эсхин, Против Ктесифонта, с. 37—40.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVBLlCA]
34
Сегодня, когда мы проводим различия между представительной и прямой демократией, мы обычно полагаем, что в последней все важнейшие политические функции выполнялись собранием парода, однако рассмотрение институциональной системы древних Афин показывает, что это предположение неверно. Даже если не считать магистратов, три института, помимо Народного собрания (Совет, суды и nomothetai), исполняли важнейшие политические функции. Народные суды и Совет заслуживают особого внимания, поскольку эти два института на протяжении всей истории афинской демократии играли ключевую роль. Некоторые полномочия судов, в частности их способность отменять решения Собрания, относились к тому, что считалось решающей властью (kyrion).
В своем определении гражданства Аристотель придал участию в судах такое же значение, как и участию в Собрании. Он уточнял, что члены судов, как и члены Собрания, были «теми, кто выносит важнейшие решения [kyridtatoi]» ™ Вместе с тем суды, как мы увидели, представляли орган, безусловно отличающийся от Собрания. Однако, если судить по представлениям
38	Аристотель, Политика, III, 1, 1275а 28. В действительности данное утверждение является частью более сложного аргумента. Понятие гражданина, предложенное в Политике, в принципе релевантно для всех режимов, но Аристотель добавляет, что «тот гражданин, о котором сказано выше, соответствует преимущественно гражданину демократического устройства» (Политика, III, 1,1275b 5—6). «Лучше всего безусловное понятие гражданина может быть определено через участие в суде и власти [metechein kriseos kaiarches]» (Политика, III, 1,1275a 23). Согласно Аристотелю, право управления принадлежит магистратурам как таковым, которые могут заниматься однократно, но оно относится также к функциям, исполняемым без ограничений по срокам, а именно к функциям члена Народного собрания (ekklesiastes) и судьи (dikastes). Поскольку, продолжал он, «было бы смешно считать лишенными власти именно тех, кто выносит важнейшие решения» [geloion tous kyriotatous aposterein arches]» (Политика, III, 1,1275a 28—29). Первоначально кажется, что Аристотель относит присущую магистратам власть к одной категории с властью Собрания и судов (что оспаривалось радикальными демократами), но затем он закрепляет термин kyriotatos за членами Собрания и судов.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[KS-PVBL1CA]
35
и ощущениям, то именно ekklesia, а не суды, выступала как demos. Последние, несомненно, действовали от имени города (особенно при исполнении своей политической роли) и, следовательно, от имени афинского народа {ho demos ton Athenaion), при этом город был демократией, но не воспринимались как народ. Не нашлось ни одного источника, в котором бы термин demos обозначал суды. Когда этот термин обозначает политический институт, им является не что иное, как Народное собрание.39
Что касается Совета, то и он, несмотря на то, что действовал от имени города и афинского народа, никогда не ассоциировался с demos. В этом случае различие устанавливалось между декретами, издаваемыми Советом {boules psephismata), которые обладали ограниченной силой, и декретами, издаваемыми Собранием, которые назывались «декретами народа» (demou psephismatd). Кроме того, когда Собрание просто утверждало внесенный Советом подробный проект, решение предварялось словами: «Совет и народ решили...» {edoxe te boule kai te demO), а когда решение принималось по проекту, разработанному в Собрании (а Совет просто включил его в повестку дня посредством открытогоprobouleuma), оно начиналось словами: «Народ решил...» {edoxe to demo).** Подытоживая, можно сказать, что народ в афинской демократии не обладал всей властью единолично; некоторые важные функции, и даже часть решающей власти, принадлежали институтам, которые не относились к demos и не воспринимались его частью.
Но что, в таком случае, обозначает прямая демократия? Всякий, кто настаивает на том, что Совет и суды были органами прямого правления, вынужден признать, что эта прямота относится к способу набора их членов посредством жеребьевки, а не к их тождественности с народом.
Одно время историки считали, что происхождение и смысл жребия имели религиозный характер. Такая трактовка была впервые предложена Н.-Д. Фюстель де Куланжем и впоследствии
39	Hansen, The Athenian Democracy, p. 154—155. “Ibid., p. 255—256,139.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
36
принята, с некоторыми поправками, Г. Глотцем.41 Для Фюстель де Куланжа система назначения по жребию была наследием архаического периода и жреческих черт, которыми тогда наделялись правители. Жреческо-царская власть в архаический период передавалась по наследству. А когда она исчезла, писал Фюстель, «начались поиски замены права рождения в способах угодных богам выборов. Афиняне, как и многие греческие народы, наделили жребий божественной силой. Однако у нас не должно складываться ложного впечатления о процессе, который стал поводом для упреков афинской демократии». «Для людей античности, — продолжал он, — жребий не был эквивалентом случайного события; жребий был явлением божественной воли».42
Для Фюстеля, как И для Глотца, религиозная трактовка жребия объясняла главную, по их мнению, загадку процесса, а именно его странный, если не абсурдный, с точки зрения современной политической мысли, характер. Глотц писал: «Назначение правителей с помощью жребия кажется нам сейчас настолько абсурдным, что трудно представить, как разумный народ мог выдумать и поддерживать такую систему».43 Но ни Фюстель, ни Глотц не могли понять, что афиняне использовали жребий по политическим причинам или, точнее, по причинам, чья политическая природа очевидна и для современного понимания. Поскольку назначение магистратов с помощью жребия поразило их как чуждое миру политики явление, они предположили, что оно принадлежит другому миру, — миру религии. Они пришли к выводу, что политика для афинян отличалась от современной
41	Nicolas-Denis Fustel de Coulanges, La СКё antique [1864], book III, ch. 10. Paris: Flammarion, 1984, p. 210—213. См. также: Fustel de Coulanges, «Recherches sur le tirage au sort applique a la nomination des archontes atheniens», in: Nouvelle Revue Historique de droitfrangais et ёкапдег, 1878, 2, p. 613 ff.; Gustave Glotz, «Sortitio», in: C. Daremberg, E. Saglio, and E. Pottier (eds), Dictionnaire des antiquites grecques et romaines, vol. IV. Paris, 1907, p. 1401—1417; G. Glotz, La Cite grecque [1928], II, 5. Paris: Albin Michel, 1988, p. 219—224.
42	Fustel de Coulanges, La СКё antique, p. 212—213.
43	Glotz, La СКё grecque, p. 223.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[KES-PVBLlCA]
37
политики не только по содержанию и системе приоритетов, но и по онтологическому статусу, что она была для них сочетанием земного и потустороннего миров.44
Религиозная трактовка использования жребия в Афинах, конечно, основывалась на интерпретации определенных источников и держалась на объяснении по принципу аналогии: во многих культурах в жребии действительно видели знак, подаваемый из мира сверхъестественного. Тем не менее эта теория была оспорена в опубликованной в 1891 году новаторской работе Дж. У. Хидлама,45 и сегодня она не популярна среди специалистов.46 «В общем и целом, — пишет Гансен, — не существует ни одного источника, который бы однозначно указывал на то, что избрание магистратов по жребию имело религиозный характер или происхождение».47
Напротив, бесчисленные источники представляют жребий в качестве характерной особенности демократии.48 Более того,
44	Идея о том, что единственный способ понимания античных институтов — это обращение к их религиозному происхождению и измерению, проходит через всю книгу Фюстеля. Заметим, что автор преследовал также определенную цель в смысле политической педагогики: он намеревался «подчеркнуть основные и существенные различия, которые бы навсегда отделили эти античные народы от современных обществ», и надеялся стимулировать отказ от подражания древним, которое, по его мнению, являлось препятствием на пути «прогресса современных обществ». Повторяя известное различие, предложенное Бенжаменом Констаном, Фюстель объявил: «Мы ввели себя в заблуждение относительно свободы древних, и по одной этой причине свобода современных людей (moderns) оказалась в опасности» (La Cite antique, Introduction, p. 1—2).
45	Headlam, Election by Lot at Athens, p. 78—87.
46	Cm. Staveley, Greek and Roman Voting, p. 34—36; Finley, Politics in the Ancient World, p. 94—95.
47	Hansen, The Athenian Democracy, p. 51 (подробное обсуждение теории, выдвинутой Фюстелем и Глотцем, см. р. 49—52).
48	См., например: Геродот, История, III, 80, 27 (речь Отана, сторонника демократии, в споре о политическом устройстве); Псевдо-Ксенофонт, Афинская политая, I, 2—3; Ксенофонт, Воспоминания, I, 2, 9; Платон, Государство, VIII, 561b, 3—5; Платон,Законы, VI, 757е 1—758а 2; Исократ, Ареопагитик, VII, 21—22; Аристотель, Политика, IV, XII, 1300а 32; VI, 1,1317b 20—22; Аристотель, Риторика, 1,8.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVbLlCA]
38
именно жребий описывается как демократический способ избрания, тогда как выборы считались более олигархическим или аристократическим способом. «Я имею в виду следующее, — писал Аристотель. — Одной из основ демократического строя является замещение должностей по жребию, олигархического же — по избранию, причем в демократиях это замещение не обусловлено имущественным цензом».49 Несомненно, идея о демократичности жребия и олигархичности выборов удивляет нас своей странностью. Аристотель, однако, думал иначе, поскольку он включил ее в структуру аргумента, относящегося к одному из центральных понятий Политики, а именно к смешанному правлению (memigmenZ politej&)-
Аристотель считал, что объединение демократического и олигархического устройств приведет к более совершенному государственному устройству. Различные комбинации жребия, выборов и имущественного ценза позволяли добиться такого синтеза. Аристотель даже предлагает пути его достижения. Например, можно сделать магистратуры выборными органами (а не заполнять их по жребию), но при этом все, независимо от имущественного ценза, должны иметь право избирать или быть избранными, или и то и другое. Другой вариант смешения может заключаться в распределении должностей по жребию, но только среди категории граждан, определенной имущественным цензом. Или опять-таки отдельные должности могли быть выборными, а другие заполняться посредством жребия.50 По мнению философа, эти комбинации представляли устройства олигархические в одном отношении, и демократические — в другом, поэтому выборы не были для Аристотеля несовместимы с демократией, хотя, взятые в отдельности, они выступали олигархическим или арис-
49	Аристотель, Политика, IV, VII, 1294b 7—9 (10). Об аристократическом характере выборов см. также: Исократ, «Панафинская речь», XII, 153—4.
8	сущности, Исократ утверждал, что закон предков был лучше, поскольку согласно ему магистраты избирались на выборах (а не по жребию), и поэтому он включал аристократический элемент наряду с демократическим.
50	Аристотель, Политика, IV, VII, 1294b 11—14; IV, XII, 1300а 8—1300b 5.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBL1CA]
39
тократическим институтом, тогда как жребий был характерным демократическим способом.
Чтобы понять связь, установленную афинянами между жребием и демократией, мы должны прежде всего рассмотреть важную особенность греческой демократической культуры: принцип ротации должностей. Демократы осознавали не только разницу ролей управляющих и управляемых, но и то, что две функции, как правило, не могут выполняться одним человеком одновременно. Важнейший принцип демократии заключался не в том, чтобы люди одновременно были управляющими и управляемыми, а в том, чтобы каждый гражданин имел возможность попеременно занимать эти позиции. Аристотель определил одну из форм, которую может принять свобода, — «основное начало демократического устройства» — следующим образом: «одно из условий свободы [eleutheria} — по очереди быть управляемым и править [еп merei archesthai kai archein]».5' Иными словами, демократическая свобода состояла не в подчинении самому себе, а в подчинении сегодня тому, чье место займешь завтра.
Эта поочередность управления и подчинения даже представляла для Аристотеля добродетель и искусство гражданина.52 «Добродетель гражданина, по-видимому, — писал он, — и зак-
51	Аристотель, Политика, VI, 1,1317а 40—1317b 2. Ту же идею выражает Еврипид, вкладывая в уста Тезея слова о том, что поочередность в правлении — основополагающий принцип афинской демократии («Плакатель-ницы, 406—408», в: Эврипид, Трагедии, пер. с древнегреч. С. Шервинско-го. М.: Искусство, 1980, т. 2). Другая форма свободы не имеет для Аристотеля отношения к участию в политике; она в том, чтобы «жить так, как каждому хочется [to zSn hos bouletai tfs]» (Политика, VI, 1,1317b 11— 12). To, что свобода жить как желаешь представляла один из демократических идеалов, подтверждал Фукидид в знаменитой надгробной речи, которую у него произносит Перикл (История, II, 37), и в замечаниях, которые он приписывает Никию (Там же, VII, 69). Однако мы не будем рассматривать различия между античной и современной свободой, введенного Бенжаменом Констаном, и бесконечные дебаты, научные и идеологические, спровоцированные надгробной речью Перикла.
52	Аристотелевское понимание гражданина прежде всего включало (как подтверждал сам Аристотель) гражданина демократии (см. сноску 38).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
40
лючается в способности прекрасно и властвовать, и подчиняться [to dynasthai kai archein kai archesthai kalGs}»?3 Двойственная способность, так необходимая для гражданина, постигалась посредством смены ролей: «совершенно правильно утверждение, что нельзя хорошо начальствовать, не научившись повиноваться [ouch estin ей arxai тё archthenta]».5* Эта фраза Аристотеля на самом деле была поговоркой, авторство которой приписывают Солону, что свидетельствует о ее определенной
53	Аристотель, Политика, III, II, 1277а 27.
54	Там же, III, II, 1277b 12—13. Аристотель повторяет эту идею несколько раз в Политике. В другом'мёсте он указывает, что попеременное управление и подчинение — справедливое правило (даже если не самое лучшее) там, где, как в случае с демократиями, все граждане равны или считаются таковыми. В книге VII, рассматривая наилучшее политическое устройство, он пишет: «Так как всякое государственное общение состоит из властвующих и подчиненных, то следует рассмотреть, должны ли властвующие и подчиненные быть попеременно разными или одними и теми же пожизненно... Если бы одни отличались от других настолько же, насколько, по нашему представлению, отличаются от людей боги и герои, превосходящие их прежде всего своими телесными свойствами, а затем и духовными, и если бы, таким образом, превосходство властвующих было бесспорным и явным для самих подчиненных, то, очевидно, было бы лучше предоставить одним и тем же людям — одним всегда властвовать, другим раз навсегда быть в подчинении. Но ввиду того, что это недостижимо и не бывает так, как рассказывает Скилак касательно индусов, у которых цари будто бы в такой сильной степени превосходят своих подданных, то по многим причинам становится ясно, что всем должно в одинаковой степени поочередно властвовать и подчиняться... [anankaion pantos homoiOs koinonein tou kata meros archein kai archesthai]» (Политика, VII, XIII, 1332b 12—27). Однако когда дело касается наилучшего политического устройства, Аристотель пытается примирить принцип ротации с обоснованием различия ролей природой человека. Только одна вещь позволяет достигнуть такого примирения — возраст. Человек должен подчиняться, когда природа располагает его к этой роли, т. е. когда он молод, и править, когда природа подготавливает его для того,т. е. когда он становится старше. Аристотель добавляет, что эта поочередность, основанная на возрастном критерии, отвечает принципу «кто хочет прекрасно повелевать, должен сначала научиться повиноваться» (там же, 1333а 3—4). Поэтому, даже когда Аристотель описывает наилучшее устройство, он остается привержен принципу обучения управлению через подчинение.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBL1CA]
41
значимости для политической культуры Афин. Выражение «хорошо начальствовать» следует понимать в его основном смысле, как осуществление деятельности по управлению в соответствии с ее задачами и конечными целями. Иначе говоря, задачу можно легитимно поручить тому, кто способен ее выполнить. Ротация должностных лиц придавала управлению легитимацию. Право на управление давал опыт пребывания в противоположной роли.
Уже не раз отмечалось, что ротация соответствовала видению мира, в котором политическая деятельность и участие в управлении считались одними из благороднейших форм человеческой активности. Но чередование управления и подчинения было также средством построения добродетельного правления. Оно предназначалось для принятия решений, согласующихся с определенным пониманием справедливости, а именно демократической справедливости. Так как те, кто сегодня отдает приказы, еще вчера сами их исполняли, они обладают способностью учитывать при принятии решений интересы людей, которых эти решения касаются. Они могли представить, как их приказы повлияют на людей, потому что на собственном опыте испытали, что значит подчиняться и быть управляемыми. К тому же у должностного лица появлялся стимул прислушиваться к мнению управляемых: тот, кто правит сегодня, не склонен злоупотреблять властью, поскольку знает, что завтра сам будет подчиненным. Правда, ротация была всего лишь формальной процедурой, которая не влияла на содержание решений и не делала указы справедливыми. Тем не менее она располагала к принятию справедливых в своей основе решений, создавая положение, при котором у управляющих была возможность и стимул смотреть на вещи глазами управляемых.
В предложенной Руссо два тысячелетия спустя теоретической схеме справедливость гарантировалась всеобщностью закона: гражданин, голосующий за закон, который будет распространяться на него точно так же, как и на всех остальных, вынужден желать остальным того же, что и себе. В процедуре ротации этот же эффект достигался посредством хронологического чередования ролей: правящие принимают решения, поста-
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVbLlCA]
42
вив себя на место подчиненных, поскольку им уже приходилось быть в их положении и они знают, что снова в нем окажутся. Афинские демократы не довольствовались одними требованиями справедливости, убеждая управляющих представить себя на месте подчиненных: они давали им возможность и стимулы реально прочувствовать это.
Ротация была настолько важна для демократов, что они закрепили ее законодательно. Властные отношения были обратимы не только в теории, но и на практике, на что были направлены упомянутые выше меры (например, замещаемые по жребию магистратуры не могли заниматься два раза подряд, а членом boule нельзя было стать более двух раз). Из-за такого рода ограничений для заполнения позиций магистратов и членов Совета ежегодно приходилось находить несколько сот новых лиц. Подсчитано, что среди граждан, достигших тридцати лет, каждый второй был членом boule по крайней мере раз в жизни. Кроме того, ротация существовала в Народном собрании и судах de facto. На ekklesia собиралась лишь часть граждан (в среднем 6000 граждан из общего количества 30 000 в IV веке), и маловероятно, что каждый раз это были одни и те же граждане. Собрание ассоциировалось с народом не потому, что в нем принимали участие все граждане, а потому, что все могли быть его участниками, и потому, что его состав постоянно менялся. Что касается судов, то у нас есть точные археологические доказательства частой смены dikastai?3
Таким образом, и в теории, и на практике афинская демократия в значительной степени строилась на принципе ротации. В связи с этим основополагающим принципом выборы по жребию стали рациональным решением: поскольку многие люди в то или иное время все равно получат должность, порядок их получения можно было сделать случайным. Кроме того, необходимость ротации сделала жребий предпочтительней выборов по причине относительно небольшого количества граждан по срав-
55	Hansen, The Athenian Democracy, p. 313.
Глава I. Прямая демократия и представительство [RES-PVBLlCA]
43
нению с числом замещаемых должностей. Выборы еще больше сократили бы число потенциальных магистратов, ограничив их популярными среди сограждан людьми. Можно сказать, что афиняне не могли себе позволить отдавать должности лишь тем, кого остальные считали достаточно способными и одаренными, чтобы быть избранными: такое ограничение препятствовало бы ротации.
Теперь пойдем еще дальше: между выборами и ротацией существует возможность конфликта. Выборный принцип предполагает, что граждане обладают свободой выбора, но свобода выбирать является одновременно и свободой переизбирать. Граждане могут пожелать, чтобы какой-то конкретный человек год за годом занимал одну и ту же должность, и надо полагать, что человек, сумевший однажды получить необходимое количество голосов, имеет хорошие шансы получить их снова. Единственный способ предоставления абсолютной гарантии ротации в выборной системе — ограничение свободы электората через запрет на избрание тех граждан, которые уже избирались. Конечно, данное действие выполнимо, но оно означает достижение компромиссной позиции между двумя принципами, подразумевающими потенциально противоположные результаты. В отличие от этого сочетание обязательной ротации с избранием по жребию подобной опасности не представляет: требование ротации не противоречит логике жребия. Афиняне осознавали возможность конфликта между принципами выборности и ротации, в связи с чем занимать одну и ту же выборную должность несколько раз подряд не запрещалось. Система ограничений действовала только в отношении магистратур, которые заполнялись по жребию. Поэтому в афинской демократии распределение должностей по жребию отражало тот приоритет, что отдавался ротации.
Кроме того, сочетание ротации и жеребьевки проистекало из глубокого недоверия к профессионализму. Большая часть магистратов, равно как и членов Совета и судей, были не профессионалами, а рядовыми гражданами. В отдельных случаях афиняне признавали необходимость наличия специальных профессиональных навыков, но общее убеждение состояло в дру-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
44
гом: они полагали, что любая политическая функция могла выполняться непрофессионалами, за исключением тех случаев, когда были весомые причины считать иначе. Отсутствие экспертов или, во всяком случае, отведение им ограниченной роли должны были сохранить политическую власть за рядовыми гражданами.56
Предполагалось, что если профессионалы вмешаются в управление, они непременно будут в нем господствовать. Афиняне, вероятно, осознавали, что при коллективном принятии решений наличие знаний и навыков, которых нет у других, само по себе представляет источник власти, дающий их обладателям преимущества перед остальными, независимо от того, какой властью они могут обладать по закону. Собрание попало бы под влияние Совета профессионалов йли профессиональных магистратов, а присутствие экспертов в судах снизило бы значение других dikastai. Историки обычно считают, что главной целью распределения должностей по жребию было ограничение власти магистратов.57 Однако данное утверждение непонятно и в любом случае относится лишь к одной сфере использования жребия, а именно к назначению самих магистратов. Назначение с помощью жребия фактически не оказывало влияния на определение функций или полномочий. Формальные полномочия магистратов были, конечно, ограничены в силу того, что они находились под постоянным контролем Собрания и судов, тогда как назначение с помощью жребия гарантировало отсутствие дополнительного влияния у исполняющих обязанности магистратов людей, обладающих профессиональными знаниями. Назначение по жребию dikastai не предполагало сокращение формальных полномочий судов: они наделялись властью, которая очевидным образом считалась решающей. Поэтому так важно принимать во внимание суды в любом исследовании использования жребия в Афинах. В судах использование жребия для отбора судей и полное
56 Staveley, Greek and Roman Voting, p. 55.
57 Такие утверждения делаются в Staveley, Greek and Roman Voting и в Hansen, The Athenian Democracy, p. 84,235—237.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVbLlCA]
45
отсутствие профессионалов служили гарантией того, что голоса экспертов не будут перевешивать голоса простых граждан.
Наконец, афинские демократы видели противоречие между демократией и профессионализмом в политических вопросах.58 Демократия заключалась в предоставлении решающей власти непрофессионалам — тем, кого народ Афин называл hoi idiotai. Магистраты, когда приходило время для отчета, в оправдание своих ошибок нередко ссылались на отсутствие специальных знаний.59 Такая риторическая стратегия, очевидно, предполагала, что слушающие считают нормальным и легитимным занятие магистратур рядовыми гражданами. Даже такой оратор и политический лидер, как Демосфен, чтобы заручиться народной поддержкой, нередко, особенно в начале карьеры, представлял себя «частным человеком, к тому же из вашей среды» [idiotes kaipollon human heis}»^
Миф, который у Платона пересказывает Протагор, безусловно, выражает первооснову демократических воззрений. У Платона, конечно, не было никаких склонностей к демократии, и он считал Протагора оппонентом, чьи идеи следовало опровергнуть, но он, по-видимому, испытывал определенное уважение к другу Перикла. К тому же комментарии, которые он приписывает Протагору, слишком хорошо соотносятся с афинской практикой, чтобы быть просто способствующей опровержению карикатурой. В Протагоре Сократ удивляется тому, что Народное собрание ведет себя одним образом при рассмотрении вопросов строительства зданий и кораблей и совершенно другим образом — при обсуждении управления городом (peri ton tds poled s dioikdsedn). В первом случае Собрание вызывает строителей и корабельных плотников, и если кто-то, не считающийся экспертом, отважива-
58	Hansen, The Athenian Democracy, p. 308.
59	Ibid., p. 308.
60	Демосфен, Вступления к политическим речам, XIII, в: Речи в 3~х томах, ред. Е.С. Голубцова, Л.П. Маринович, Э.Д. Фролов. М.: Памятники исторической мысли, 1994, т. II. В некоторых изданиях Prooemia это вступление имеет номер XII.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
46
ется высказать свое мнение, толпа высмеивает его и заглушает криками. Но когда рассматриваются общегородские вопросы, «тут всякий, вставши, подает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец, судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не укоряет из-за того, что он не получил никаких знаний и, не имея учителя, решается все же выступать со своим советом, потому что, понятно, афиняне считают, что ничему такому обучить нельзя».61 Протагор тогда обращается к мифу для защиты афинской практики: Зевс даровал политическую добродетель всем людям, поскольку если бы она досталась лишь немногим, как технические умения, то города не смогли бы выжить; они бы раздирались конфликтами, граждане были бы разрознены, а человечество бы погибло.62 Этот миф представляет защиту принципа isegoria: в вопросах управления любой гражданин, кто бы он ни был, достаточно компетентен, по крайней мере для того, чтобы его мнение выслушали.
Жребий также был связан с принципом равенства, но эту связку сложнее интерпретировать. Мнения современных историков по этому вопросу расходятся. Некоторые из них, например М.И. Финли, видят в практике жеребьевки выражение столь ценимого афинскими демократами равенства.63 Другие вторят Гансену в том, что связь между жребием и демократическим идеалом равенства устанавливали, как правило, авторы, которые не поддерживали демократию (Платон, Аристотель, Исократ), а не сами демократы. Гансен вдобавок указывает, что понимание равенства, которое эти авторы приписывали демократам, не соответствовало реальности афинской демократии.64
Аргумент Гансена сложен для понимания и концептуально слаб. Он использует современное различие двух понятий равен-
61	Платон, Протагор, в: Собрание сочинений в 4-х томах, ред. А.Ф. Лосев. И.: Мысль, 1990,т.1,319 D.
62	Там же. 322 С, D.
63	M.I. Finley, «The freedom of the citizen in the Greek world», in: Taianta: Proceedings of the Dutch Archaeological and Historical Society, vol 7,1975, p. 9,13.
64	Hansen, The Athenian Democracy, p. 81—85.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLlCA]
47
ства: равенство результатов, при котором люди обладают равной долей во всем, и равенство возможностей, при котором люди равны на старте, а итоговое распределение зависит исключительно от личных качеств каждого.65 Гансен показывает, что понятие равенства, разделяемое афинскими демократами, вовсе не было равенством результата. Что бы ни говорил Аристотель, они не требовали, чтобы у всех была равная доля во всем. Вместе с тем использование жребия не имело отношения к равенству возможностей, поскольку очевидно, что жребий не распределяет власть в соответствии со способностями, из чего Гансен заключает, что его единственное обоснование — равенство результата. Но поскольку демократы не разделяли такое видение равенства, Гансен делает вывод, что демократы не отстаивали жребий во имя собственного понимания равенства.
Этот аргумент, однако, предполагает, что различие равенства результата и равенства возможностей в его современном понимании исчерпывает все альтернативы понятия равенства. Конечно, способности не играли при жеребьевке никакой роли, но из этого еще не следует, что жребий олицетворяет только понятие равенства результатов. Использование жребия могло отражать идею равенства, не являющегося ни равенством результатов, ни равенством возможностей в их современном понимании.
В действительности, как признает и сам Гансен, эгалитарная природа жребия подчеркивается не только в тех текстах, где демократия рассматривается в критическом ключе или с оговорками. Она появляется и у Геродота в знаменитом споре о формах государственного устройства (хотя он и не касается Афин) и прежде всего у Демосфена, которого нельзя заподозрить ни во враждебности к демократии, ни в незнании политической культуры города.66 Тогда получается, что жеребьевка считалась ис-
65	Hansen, The Athenian Democracy, p. 81.
66	В споре о формах политического устройства Отан, который отстаивает демократию, связывает использование жребия с политическим равенством (при этом используется слово isonomfe): Геродот, История, III, 80, 26. Демосфен, в свою очередь, в одной из судебных речей говорит о назначении по жребию как об «общем и равном для всех праве» [koinou
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
48
ключительно эгалитарной процедурой. Проблема заключается в определении того, к какому варианту сложного понятия равенства она относилась.
В греческой культуре выделялось два типа равенства: с одной стороны, арифметическое равенство, когда члены группы получают равные доли (товаров, почестей или власти), а с другой стороны, геометрическое или пропорциональное равенство, когда индивиду доставалась доля, ценность которой соответствовала значимости данного индивида, установленной по определенному критерию (каким бы этот критерий ни был). Иначе говоря, если два индивида Л и В имели доли а и Ь в принадлежащем им имуществе, то арифметическое равенство достигалось, если а равнялось 6, а геометрическое — если соотношение значимости индивидов равнялось соотношению ценности их долей (А/В == а/Ь).
Платон связывал вытягивание жребия с арифметическим понятием равенства в отрывке из Законов, в котором жребий не отрицается полностью и бесповоротно и потому заслуживает нашего внимания. Отношение Платона к демократии не исчерпывается его экспрессивными нападками в Государстве. В Законах он пытается объединить монархию и демократию, или, точнее говоря, найти золотую середину между двумя формами правления.67 Многочисленные исследователи и комментаторы пытались объяснить эту перемену в политическом мышлении Платона. Мы не будем принимать здесь участия в подобных дискуссиях, но, независимо от того, отражают ли Законы развитие мысли Платона
kai isou]» (Демосфен, Против Беота по поводу имени, в: Демосфен, Речи в 3-х томах, ред. Е.С. Голубцова, Л.П. Маринович, Э.Д. Фролов. М.: Памятники исторической мысли, 1994, т. I, XXXIX, 11).
67	См., например, отрывок из Законов, в котором Афинянин (голос автора) обосновывает предложенный им способ назначения членов Совета: «Выборы, производимые таким образом, занимают средину между монархическим и демократическим устройством: государственное устройство вообще должно всегда придерживаться средины». (Платон, Законы, в: Платон, Сочинения в 3-х томах, под общ. ред. А.Ф. Лосева и В.Ф. Асмуса. М.: Мысль, 1972, т. 3, ч. 2, VI, 756 Е 8—9).
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBUCA]
49
или этот диалог преследует отличную от Государства цель, остается фактом то, что в своих поздних работах Платон уже не является неумолимым критиком демократии.68 Не выказывая особого энтузиазма к этой системе, он признает, что есть смысл уделить определенное внимание и демократическим взглядам и институтам, что особенно заметно в его замечаниях о жребии. Афинянин начинает с различия двух типов равенства: равенства «меры, веса, числа» и равенства «соразмерного природе каждого». Первое, отмечает он, легко достигается при распределении по жребию. Второе, более божественная и единственно реальная форма равенства, требует помощи Зевса.69 Основатель города должен стремиться к истинной справедливости в строгом смысле слова, то есть к пропорциональному равенству. «Впрочем, — добавляет Афинянин, — всякому государству, если оно хочет в известной мере избежать внутренних волнений, необходимо воспользоваться и другим видом равенства, заимствовавшим свое имя от первого. Ведь пристойная снисходительность при своем осуществлении вопреки надлежащей справедливости оказывается нарушением строгого совершенства. Поэтому вследствие недовольства большинства [duskolias ton pollon heneka} необходимо применять равенство путем жребия, причем бога и благую судьбу надо молить, чтобы они упорядочили жеребьевку с точки зрения высшей справедливости».70
Аристотель, более расположенный к демократии, чем Платон, сходным образом связывает жребий с арифметическим или числовым понятием равенства.71 В своей теории справедливости он дает более подробное философское объяснение различия между арифметическим равенством и геометрическим или пропорциональным равенством. Аристотель полагает, что истинно-
68	Одну из интерпретаций занимаемого Законами места в политической мысли Платона см. в Glenn R. Morrow, Plato's Cretan City. A Historical Interpretation of the Laws. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1960, особенно гл. V, p. 153—240.
69	Платон, Законы, VI, 757 В.
70	Там же, 757 Е.
71	Аристотель, Политика, VI, 1,1317b 18—1318а 10.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
50
му (наиболее универсальному) определению справедливости соответствует геометрическое равенство, а арифметическое равенство является лишь одним из его вариантов в том случае, когда люди считаются абсолютно равными или равными во всех отношениях. В самом деле, если А и В считаются абсолютно равными (Л/В =1), тогда пропорциональная справедливость соответствует такому распределению, где а/Ъ = 1, а следовательно, и арифметическому равенству а в Ь?2 Демократы, как заявляет Аристотель, верят, что поскольку все граждане равны в одном отношении (все рождены свободными), они равны и во всех других отношениях. Таким образом, демократическое понятие справедливости, согласно Аристотелю, сводится к арифметическому равенству: демократы, считающие граждан абсолютно равными (или равными со всех точек зрения), определяют справедливость как «наличие у всех равной по количеству доли» [to ison echein apantas kat’arithmon}».72 73 И хотя это определение представляет некоторый вариант истинного понятия справедливости, Аристотель тем не менее называет его неверным. Ошибка демократов заключается, по его утверждению, в преувеличении следствий фактического равенства: они правы в рассмотрении граждан равными с определенной точки зрения (свободы по рождению), но ошибаются при выведении их равенства в остальных отношениях.74
72 Аристотель, Политика, III, XI, 1287а 7—25; см. также Никомахова этика, V, III, 1131а 24—8. В качестве дополнительного обсуждения вопроса см. анализ Корнелиуса Касториадиса (Cornelius Castoriadis) аристотелевской теории справедливости в эссе «Value, equalityjustice, politics: from Marx to Aristotle and from Aristotle to ourselves», in: Les carrefours du labyrinthe. Paris: Seuil, 1978, p. 249—316; и английское издание: Crossroads in the Labyrinth. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1984, p. 260—339.
73 Аристотель, Политика, VI, 1,1318a 5.
74 Там же, III, V, 1280a 7—25. Согласно Аристотелю, олигархи и аристократы совершают похожую ошибку: верно считая граждан неравными в одном отношении (в богатстве или добродетели), они заключают, что жители города неравны и в остальных отношениях (и поэтому должны получать неравные доли). Из этого аргумента проистекает вывод, что для Аристотеля граждане являются равными в одних отношениях и нерав-
Глава I. Прямая демократия и представительство
[KES-PVBLICA]
51
Исократ, в свою очередь, устанавливает связь между жеребьевкой и арифметическим равенством и немедленно отвергает это понятие равенства, исходя из несколько поверхностного аргумента, согласно которому арифметическое равенство ставит в один ряд добродетельного человека и нечестивца. По его мнению, только геометрическое равенство представляет истинную справедливость.75
Проблема состоит в том, чтобы определить, обоснована ли была связь жребия и арифметического равенства, или же она была всего лишь средством дискредитации использования жребия как исходящего от несовершенного представления о равенстве и справедливости. Этот вопрос особенно встает в связи с процитированным отрывком из Законов, в котором Платон признает, что необходимо применять и излюбленный демократами способ. Еще больше это относится к Аристотелю, который был заинтересован не только в определении и отстаивании истинного понятия справедливости, но и в исследовании и объяснении различных взглядов на справедливость, отражающихся в существующих в разных местах институтах.
Действительно, фраза «наличие у всех равной по количеству доли [to ison echein apantas kat’arithmon]», воспринимаемая буквально, не вполне охватывает практику использования жребия в афинской демократии. Однако стоит лишь немного изменить фразу и сделать ее чуть более конкретной, и мы поймем, почему Аристотель считал ее точным описанием афинской практики. Для начала вспомним уже рассматривавшийся нами вопрос, который в данном контексте приобретает особое значение. В жеребьевку включались имена желающих. Для того чтобы табличку с именем положили в урну для жеребьевки, человек должен быть «кандидатом» или же ему следовало явиться утром к суду.
ными в других, а это означает необходимость допущения как их равенства, так и неравенства. Данная позиция объясняет предпочтение Аристотелем смешанной формы правления, сочетающей демократические черты с олигархическими и аристократическими.
75 Исократ, Ареоп аги тик, 20—3, в: Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики: Исократ. М.: Наука, 1994.
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVBL1CA]
52
Иными словами, распределение в системе происходило не среди всех граждан, а лишь среди тех, кто хотел получить должность. Но если назначение по жребию рассматривать в сочетании с принципом добровольности, то обнаруживается важная черта: объединение жеребьевки с принципом добровольности отражает то же понятие равенства, что и isZgoria (равная возможность выступления в Народном собрании или внесения в него предложения), которая была главной ценностью демократической политической культуры. В обоих случаях дело заключалось в гарантировании тому, кто этого желал, — «первому пришедшему» — возможности активного участия в политике.
Таким образом, изображение Аристотелем демократического равенства с упущением элемента добровольности было в некотором смысле неполным, однако между принципами арифметического равенства всех и арифметического равенства всех желающих играть заметную роль в политике не было большой разницы. Более того, аристотелевское выражение, обычно переводимое как «равная доля», на греческом имело форму субстантивированного прилагательного среднего рода (to ison), то есть означало «нечто равное». Можно сказать, что употребление этого «нечто» для обозначения возможности осуществления власти было в определенной степени обосновано. В этом случае добровольное измерение все-таки включалось в аристотелевскую формулу: достаточно верным было утверждение, что жеребьевка предоставляла равные возможности осуществления власти всем, кто того желал.
Тем не менее употребляемое в отношении использования жребия понятие «равной по количеству доли» требует дальнейшего уточнения. Ясно, что при избрании магистратов по жребию, членов Совета или жюри не все, кто заявлял о своем желании участвовать, получали равную долю полномочий. И хотя принцип ротации гарантировал всем желающим, что однажды они займут должности, на которые претендуют, сам по себе жребий (то есть безотносительно ротации) всякий раз выпадал лишь некоторым из них. В этом отношении между жребием и isegoria существовала разница. При желании любой гражданин мог обратиться к Народному собранию и внести предложение.
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RESPVBLlCA]
53
Следовательно, разница заключалась в том, что возможность выступления и инициативы была в равной мере у всех, кто хотел ей воспользоваться, а магистратами и судьями становились лишь немногие из претендентов. В процессе жеребьевки в равной мере распределялась не сама власть, а (математическая) вероятность ее получения.
Конечно, афиняне не имели представления о математической вероятности, о которой не было известно до XVII века. Идея о подчинении случая математической необходимости и возможности расчетов случайных событий была греческому мышлению чужда.76 Но не следует полностью исключать того, что даже в отсутствии соответствующего концептуального аппарата размышления над политическим использованием жребия могли способствовать формированию у греков если не точного понятия математически равных шансов, то его интуитивного понимания. В любом случае, жеребьевка, даже если ее точное функционирование осталось без должного осмысления, распределяла нечто равное в числовом выражении (to ison kat'arithmon). Поскольку состояние математики не позволяло четко различать равенство распределенных долей и равную вероятность получения желаемого предмета, Платон, как и Аристотель, смешивал понятия равенства в жеребьевке и равенства распределяемых долей. Описания жребия этими авторами являются неточными только в этом смысле.
Равенство, обеспечиваемое при использовании жребия, безусловно не было равенством возможностей в том смысле, в каком мы его сейчас понимаем, поскольку оно не распределяло должности в соответствии со способностями и предпринимаемыми усилиями. Не соответствовало оно и тому, что мы называем равенством результатов: оно не предоставляло всем равные доли. Однако это двойное отличие не доказывало того, что жребий не имеет отношения к равенству, поскольку равенство может принимать и третью форму, которую современные тео-
76 См., например, S. Sambursky, «Оп the possible and the probable in Ancient Greece»,in: Osiris. Commentationes descientiarum eteruditionis rationeque, vol. 12, Bruges, 1965, p. 35—48.
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVbLlCA]
54
рии справедливости упускают из виду, а именно форму равногй вероятности получения чего-либо.
Сложнее объяснить, почему Аристотель считал выборы выражением геометрического или пропорционального равенства и, следовательно, аристократического или олигархического понимания равенства. Можно, конечно, заметить, что в избирательном процессе кандидаты лишены равных шансов на избрание, потому что оно зависит от тех достоинств, которыми они обладают в глазах сограждан и потому что не все обладают теми качествами, которые ценят другие. Таким образом, возникает аналогия между выборами и аристократическим понятием справедливости, по которому богатство, почести и власть достаются каждому в соответствии с предопределенным видением его положения. К тому же практика выборов в Афинах, как мы видели, приводила к тому, что выборные магистратуры занимались высшим классом. Поэтому предположение о возможной связи выборов с олигархией или аристократией вполне понятно, и аристотелевская формула лишь озвучила его.
Но если взглянуть на это под другим углом, мы обнаружим, что при избирательной системе, где граждане вольны избирать, кого пожелают (как это было в Афинах), не существует объективного, неизменного и общепринятого понимания политических добродетелей и достоинств. Каждый гражданин решает сообразно своим собственным представлениям о том, какой кандидат лучше соответствует должности. Вероятность избрания кандидата, безусловно, зависит от его популярности; но в отличие от качеств, ценимых олигархами и аристократами (богатство, добродетель), добиться популярности без уважения людей невозможно. Это уважение есть плод их свободного решения. Поэтому нет явных причин, по которым «первый пришедший» не должен быть или не может стать более популярным, если так решит народ, чем остальные кандидаты. Из этого также следует, что нет причин, по которым в политической системе со свободными выборами все граждане не обладали бы одинаковыми шансами для достижения большей популярности. Определение выборов как аристократической процедуры потребовало бы свидетельств того, что при голосовании выбор
Глава I. Прямая демократия и представительство
[RES-PVBLICA]
55
людей определяется заранее известными объективными критериями, которые не позволяют им отдать предпочтение тому, кому бы они хотели. Аристотель таких доказательств не предоставил и не объяснил, почему выборные магистратуры почти всегда занимались высшим социальным классом. Таким образом, его утверждение об аристократической или олигархической природе выборов — не более чем предположение, правдоподобное и глубокое, но оставшееся без объяснений.
Из сказанного можно сделать два основных вывода. Во-первых, в главном примере прямой демократии собранию народа вся власть не принадлежала. Существенные полномочия (порой превосходящие полномочия Народного собрания) принадлежали другим, меньшего масштаба органам, члены которых назначались преимущественно по жребию. Тот факт, что представительные системы правления никогда не использовали жребий для наделения политической властью, показывает, что разница между ними и системами, основанными на прямом правлении, заключается в способах избрания, а не в ограниченном числе тех, кого выбирали. Систему делает представительной не то, что немногие правят вместо народа, а то, что они отбираются исключительно на выборах.
Во-вторых, жеребьевка не была (вопреки тому, что иногда утверждают даже сегодня) периферийным институтом афинской демократии. Она воплощала ряд первостепенных демократических ценностей: она прекрасно сочеталась с требованием ротации должностей, отражала глубокое недоверие демократов к политическому профессионализму, а главное, производила эффект, подобный главному принципу демократии isegoria, дающему равные права на выступление в Народном собрании. Последний предоставлял любому желающему равное место во власти, отправляемой собранием народа. Жребий же гарантировал каждому, кто претендовал на должность, равную вероятность доступа к полномочиям, осуществляемым меньшим числом граждан. Демократы чувствовали, даже если не могли объяснить свое чувство, что выборы такого равенства не гарантируют.
Б. Манен Принципы представительного правления [RESPVMJCA] 56
ГЛАВА II
ТРИУМФ ВЫБОРОВ
Вопреки распространенному сейчас мнению, политическое использование жребия было свойственно не только афинской демократии. До изобретения представительного правления большинство политических систем, где власть осуществлялась гражданами, а не наследственным монархом, в той или иной мере и в разных формах применяло жребий. Жребий использовался (хотя и в ограниченном виде) в собраниях (comitia) римлян. Итальянские республики в Средние века и в эпоху Возрождения назначали своих магистратов с помощью жребия. Во Флоренции, интеллектуальном центре гражданского гуманизма и республиканского возрождения, отбор магистратов посредством жребия был центральным институтом республиканской системы. Наконец, Венеция — Светлейшая Республика (Serenissima), чья стабильность и долголетие восхищали наблюдателей, — продолжала использовать один из видов жеребьевки вплоть до своего падения в 1797 году.1 И хотя новые представительные правительства называли себя республиками (как это делали Соединенные Штаты с начала революции и Фран
1 Первый дож был назначен в 697 году.
[RES-PVbLlCA]
57
Глава II. Триумф выборов
ция с 1792 года), они, отказавшись от жребия, тем не менее прервали республиканскую традицию.
Несмотря на это республиканская традиция сохранялась в политической культуре XVII—XVIII веков, по крайней мере была предметом дискуссий.2 К тому же Венецианская республика тогда еще не была повержена. На момент изобретения представительного правления было известно, что жребий использовался не только в Афинах и, собственно, еще оставался в то время в обиходе. Политические философы размышляли над прошлыми и современными им республиканскими экспериментами.
Харрингтон — пламенный сторонник Венеции и внимательный читатель Макиавелли — искал в республиканской традиции модели для будущих свободных политических устройств (governments). Монтескье отмечал, что республиканское правление — дело прошлого, и будущее принадлежит, скорее, монархиям или политическим устройствам по английскому образцу, но он пришел к этому выводу с некоторым чувством ностальгии (он особо почитал Рим) и после тщательного изучения республиканских устройств. В свою очередь, Руссо с удовольствием вспоминал, что был рожден гражданином республики и, несмотря на разногласия с женевскими властями, сохранял живой интерес к институтам родного города и преданность им. Он также был знаком с опытом Венеции, некоторое время пробыл секретарем французского посла.3 И наконец, он восхищался Римом и заявлял, что «всякое правление посредством законов
2 В своей ставшей уже классической работе Джон Покок показывает связь между республиканской традицией, возрожденной во времена итальянского Ренессанса, и английскими и американскими политическими дебатами XVII и XVIII веков. См. J.G.A. Pocock, The Machiavellian Moment Princeton, NJ: Princeton University Press, 1975.
3 Руссо служил секретарем у графа де Монтегю, посла Франции в Венеции, с сентября 1743 года по август 1744 года и написал в этом качестве несколько дипломатических нот. См. J.-J. Rousseau, «Depdches de Venise», in: Oeuvres Complutes, vol. III. Paris: Gallimard, 1964, p. 1045—1234.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
58
есть республиканское».4 Всем троим была известна республиканская традиция, и ни один из них не считал жребий чем-то странным, объяснимым только особенностями греческой культуры. Для них он представлял институт, доступный общему пониманию и значимый для других культур и систем правления. В их глазах жребий был испытанным и надежным ненаследственным способом наделения властью. Поскольку он принадлежал к той же категории, что и выборы, они сравнивали черты и действие обоих институтов.
Республиканские устройства обычно или совмещали обе процедуры, или же использовали то одну, то другую. Выборы преобладали в Древнем Риме и в Венеции — в XVII—XVIII веках Венеция даже счйталась архетипом выборной республики. Флорентийские республиканцы некоторое время не решались выбрать один из этих способов, вызвав тем самым дебаты о достоинствах каждого из них.
Сравнивая две практики и устанавливая различия между ними, Харрингтон, Монтескье и Руссо оставались в русле республиканской традиции. Их размышления о жребии и выборах воспринимаются сегодня не более как странность. Современные комментаторы почти не уделяют им внимания. Однако только некритическая проекция наших собственных взглядов на прошлое позволяет нам полагать, что Харрингтон, Монтескье и Руссо считали свои размышления о жребии и выборах чем-то незначительным. Еще важнее то, что наличие этих размышлений у мыслителей, чей авторитет не вызывает сомнений, указывает на сохраняющуюся важность различия между двумя способами назначения в политической культуре XVII и XVIII веков. Выдающиеся умы эпохи рассуждали о свойствах этих процедур, а значит, образованные элиты, учредившие представительное правление, наверняка были знакомы с их взглядами, что проливает свет на убеждения и устремления этих элит, по решению которых в основу современного политического представительства была положена только процедура выборов.
4Ж.-Ж. Руссо, Об общественном договоре. М.: Канон-Пресс; Тучково Поле, 1998, кн. II, гл. VI, с. 228.
Глава II. Триумф выборов [RES-PVbLlCA] 59
ЖРЕБИЙ И ВЫБОРЫ В РЕСПУБЛИКАНСКОЙ ТРАДИЦИИ: УРОКИ ИСТОРИИ
РИМ
Рим не был демократией, но никто, собственно, и не думал, что он ею был. Когда знаток греческой политической культуры взялся за описание римской системы правления, он ни разу не упомянул о демократии. Греческий писатель Полибий, живший в Риме во II веке до н. э., охарактеризовал римскую политическую систему не как демократию, а как смешанное устройство (memigmene politeia). Римское политическое устройство, утверждал Полибий, было смешанной формой монархических, аристократических и демократических элементов. Консулы и магистраты представляли монархический элемент, Сенат — аристократический, а народные собрания {comitia) — демократический. Согласно Полибию, баланс этих трех институтов обеспечил Риму необычайную стабильность. Три ветви власти сдерживали и уравновешивали друг друга, предотвращая злоупотребления властью, характерные для всех идеальных типов политического устройства (монархии, аристократии или демократии) и поочередно ослабляя каждую из них для последующего предоставления места другой (anakuklo esis tdn politeidn).5
Полибий остается нашим основным источником знания о римском политическом устройстве. Но важнее для нас то, что труд Полибия пользовался большим успехом в Риме и оказал огромное влияние на римскую политическую мысль. Римляне узнавали себя в картине своих собственных институтов, нарисованной этим греком. Важнейшие политические работы Цицеро
5 Полибий, Всеобщая история, т. II, пер. с греч. Ф.Г. Мищенко. СПб.: Наука; Ювента, 1995, VI, 10,1—14,11—18.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
60
на О государстве, О законе и Речи несут следы представлений, сформированных Полибием.6
Влияние Полибия можно увидеть и в том, как римское политическое устройство описывалось в республиканской традиции, в частности политическими мыслителями итальянского Ренессанса. Практически слово в слово повторяется объяснение Полибием стабильности Рима в Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия Макиавелли — работе, которая столь сильно способствовала возрождению интереса к Римской республике.7 Успех самой прославленной республики Макиавелли, как и Полибий, объяснял главным образом ее смешанным устройством. Понятие смешанного правления было уже почти забыто, но, несмотря на это, сыграло важную роль в формировании западной политической мысли. Именно в противовес ей Боден и Гоббс развивали современную теорию неделимого суверенитета.8 В любом случае немаловажно то, что, выражаясь языком теории политических устройств, римское политическое устройство вошло в историю под именем смешанного правления или смешанной республики, а не под именем демократии.
Современные историки характеризуют римскую политическую систему как тимократию, то есть систему, основанную на имущественном цензе. Римские граждане классифицировались в соответствии с иерархией групп и классов, которая peiy-лярно корректировалась во время ценза (переписи имущества). Состояние гражданина было не единственным критерием, по которому переписчики определяли его место в иерархии. При переписи принимались во внимание и его физические (для военных нужд), моральные и общественные качества. Но состоя
6 См. Claude Nicolet, Le metier de citoyen dans la Rome antique. Paris: Gallimard, 1978, p. 282—288; английское издание The World of the Citizen in Republican Rome, Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1980.
7 Николо Макиавелли, Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, книга 1,2.
8 На сегодняшний день лучшая работа по истории идеи смешанного политического устройства: W. Nippel, Mischverfassungstheorie und Verfas-sungsrealitat in Antike und fruher Neuzeit. Stuttgart: Klett-Cotta, 1980.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
61
ние играло ключевую роль; в основном размер состояния человека определял степень его политического влияния.
Один из способов, которым собственность определяла власть, проявлялся при проведении народного голосования. Хотя в поздней республике самые бедные граждане имели право голоса, их голос не имел того же веса в comitia, как голос богатых, из-за системы голосования по группам. Единицами голосования, учитывавшимися при окончательном подсчете, были не индивиды, а группы. Результаты голосования внутри группы определяли ее коллективный голос, а голоса всех групп обладали одинаковым весом независимо от их размеров. Избирательные группы состояли из центурий (военных и фискальных подразделений) на выборах центуриатных комиций (comitia centuriatdf и триб (территориальных подразделений) на выборах трибутных комиций {comitia tributa). Преимущество состоятельных классов было особенно очевидно в первом случае, поскольку центурии низших классов состояли из большего числа граждан. Comitia tributa имела более народный характер.
Доминирующая роль состояния отражалась и в законодательном закреплении магистратур за высшими классами в переписной пирамиде. Для занятия должности магистрата (за исключением, пожалуй, должности трибуна плебса) необходимо было принадлежать к сословию всадников, а поскольку сенаторы должны были в прошлом занимать должности магистратов, Сенат также принадлежал сословию всадников.
Большинство магистратур (за исключением должности диктатора) были выборными, ни одна не назначалась с помощью жребия. Народ, объединенный в трибы, избирал низших магистратов и трибунов плебса. Будучи объединенным в цен-
9 Считалось, что каждая центурия вносила равный вклад в жизнь города: все они предоставляли равное число людей при формировании армии, платили одинаковые налоги и исполняли одну роль в политических собраниях (каждой принадлежал один голос). См. С. Nico let, Rome et la conquete du monde mediterraneen, 264—227 BC., vol. I. Les structures de I'ltalie romaine. Paris: Presses Universitaires de France, 1979, p. 342.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
62
турии, народ выбирал также высших магистратов (консулов, преторов, цензоров). Несколько упрощая сложную систему, изменявшуюся и развивавшуюся на протяжении республиканского периода, можно сказать, что народ в Риме выбирал магистратов, но сам ими стать не мог. Социальная и политическая мобильность была возможна от поколения к поколению, поскольку результаты переписи регулярно корректировались. Потомки граждан, относившихся к низшим категориям переписи, могли занимать должности магистратов, если их состояние и статус значительно возросли. Однако на протяжении всей истории у низших классов была лишь власть выбора кандидатов, выдвинутых высшими классами.
Полномочия народных собраний избранием магистратов не ограничивались. Они принимали законы и в некоторых случаях проводили судебные разбирательства. Большинство законов принималось в comitia tribute,, которую сегодня историки рассматривают как основной орган власти народа. Стоит, однако, отметить, что право законодательной инициативы принадлежало исключительно магистратам. Собрание римского народа могло быть созвано только магистратом, обладающим соответствующими полномочиями. Магистрат всегда вел собрание и формулировал вносимый вопрос. «Любое решение народа, — пишет Клод Николе, — было ответом на предложение».10 Таким образом, римское устройство включало элемент прямой демократии, однако инициатива, в отличие от Афин, «кому угодно» не принадлежала.
Магистраты назначались исключительно в результате выборов, жребий отчасти использовался в народных собраниях. Каковы же были природа и значение жребия в практически олигархической политической системе, где власть зависела от состояния? Жребий использовался для определения того, кто первым будет голосовать в центуриатных собраниях и чей го-
10 Nicolet, Le mdtier de citoyen dans la Rome antique, p. 345; в английском издании p. 254—255.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVbLlCA]
63
лос будет считаться в первую очередь в трибутных собраниях.11 В первом случае по жребию определялась центурия, которой предстояло голосовать первой и которая была известна как «прерогативная центурия». Именно о значимости и последствиях определения прерогативной центурии у нас имеются наиболее полные исторические данные.
Центуриатные собрания состояли из 193 центурий, набираемых из пяти переписных классов. Доминирование имущих классов в этом органе определялось двумя факторами. Во-первых, первому классу, состоящему из восемнадцати центурий всадников и восьмидесяти центурий пехоты первого класса, и так принадлежало большинство голосов (98 из 193). Во-вторых, центурии различались по размеру: чем выше центурия находилась в переписной иерархии, тем меньше граждан в ней состояло. Центурии голосовали в порядке иерархии, голоса подсчитывались в порядке их подачи. Подсчет прекращался, как только набиралось большинство голосов. Следовательно, если все центурии высших классов голосовали одинаково, большинство достигалось и голосование завершалось еще до того, как низшие классы были приглашены к голосованию. Поэтому последние практически не играли роли в принятии решений, за исключением тех случаев, когда высшие классы расходились во мнении и голосовании. Можно сказать, что низшим слоям принадлежала власть арбитража при возникновении расхождений во мнении и конфликта среди имущей элиты. Соответственно такая система стимулировала высшие классы к поддержанию определенного политического единства.
В конце III века до н. э. центуриатные собрания претерпели важную реформу. Число центурий из пехоты первого класса снизилось с восьмидесяти до семидесяти. А поскольку чис-
11 Об общих принципах организации и процедурах comitia римского народа см. L. Ross Taylor, Roman Voting Assemblies from the Hannibalic War to the Dictatorship of Caesar. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1966. См. также E.S. Staveley, Greek and Roman Voting. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1972; Nicolet, Le metier de citoyen dans la Rome antique, ch. 7, и Rome et la conquёte du monde mdditerraneen, ch. 9.
Б. Манен Принципы представительного правления
[res-pvblica]
64
ло центурии всадников оставалось равным восемнадцати, с этого момента для получения большинства требовались голоса восьми центурий второго переписного класса. Тогда же устанавливается традиция избрания прерогативной центурии по жребию. До этой реформы первыми голосовали восемнадцать центурий всадников. Их коллективное имя, вероятно, было primo vocatae — «вызываемые в первую очередь». После реформы лишь одна центурия приглашалась к голосованию первой.12 Прерогативная центурия определялась жеребьевкой среди центурий пехоты первого класса. Результат ее голосования объявлялся немедленно, до того как остальные центурии приступали к голосованию (порядок которого по-прежнему отвечал принципу иерархии; сначала голосовали центурии всадников, затем центурии пехоты первого класса (и так далее).
Результат жеребьевки по выбору прерогативной центурии принимался как знак богов (omen), и, более того, голосование этой центурии также принимало религиозное значение. Это инаугурационное (так сказать) голосование рассматривалось не просто как указание на конечный результат голосования, но как предписание того, как нужно голосовать.13 Таким образом, решение прерогативной центурии влияло на все последующее голосование.
Сегодня историки сходятся во мнении, что прерогативная центурия и ее определение посредством жеребьевки были институтом, стимулирующим единство и согласие внутри comitia. Некоторые из них делают ударение на том, как этот институт
12 Ее имя «прерогативная центурия» происходит от латинского praerogare — «приглашать первым».
13 Этому свойству придает особое значение Кристиан Майер в статье «Praerogativa Centuria» в: Paulys Realencyclopadie der Classischen Altertum-swissenschaft, Supplement Band VIII. Munich: Alfred Druckenmuller Verlag, 1980, p. 568—598; конкретно об этом см. р. 595—596. Религиозное свойство голосования прерогативной центурии отражено в источниках и признается всеми современными историками. См., например, Ross-Taylor, Roman Voting Assemblies, p. 70—74; Nicolet, Le m£tierde citoyen dans la Rome antique, p. 348,355; в английском издании p. 257,262.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
65
способствовал поддержанию политического единства среди центурий высших классов переписной иерархии;14 другие выделяют его объединяющее воздействие на собрания в целом.15 Учитывая порядок голосования и соответствующее число голосов разных переписных классов, можно предположить, что объединяющий эффект достигался двумя разными последовательными способами. Во-первых, голосование прерогативной центурии выступало ориентиром, который помогал центуриям высших классов координировать собственное голосование. Существование объединяющего ориентира, усиленного религией, укрепило доминирующее положение имущих классов в центуриатном собрании: если центурии первого класса (и восемь центурий второго) следовали за прерогативной центурией, то окончательное решение по-прежнему принималось высшими классами, поскольку стоящие после них в иерархии центурии не приглашались к голосованию из-за того, что большинство уже было получено. С другой стороны, неоднозначные результаты голосования передавали бы решающий голос вниз по переписной лестнице. Таким образом, использование жребия и то религиозное значение, которое он придавал голосованию прерогативной центурии, предотвращали или сглаживали любое разногласие или соперничество, которое могло возникнуть в ходе выборов среди высших классов и тем самым ослабить их.16 Нейтральность жребия (в дополнение к его религиозной значимости) наделяла объединяющий ориентир еще большей силой: первые центурии не так противились следовать путем, установленным первым голосом, так как он был предначертан, по край-
14	Таковы, например, Meier, «Praerogativa Centuria», р. 583—584, и Staveley, Greek and Roman Voting, p. 155.
15	В их числе Николе, который замечает, что институт прерогативной центурии был объектом несколько различающихся трактовок среди самих римских мыслителей. Их трактовки сходятся, впрочем, в одном, а именно в том, что начальное голосование прерогативной центурии оказывало объединяющее воздействие на собрания. См. Nicolet, Le тёНег de citoyen dans la Rome antique, p. 355; в английском издании p. 262.
16	См. Meier, «Praerogativa Centuria», p. 584.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVBLlCA]
бб
ней мере отчасти, чем-то внешним, нейтральным и беспристрастным.17
Второй способ, которым жребий способствовал сплоченности центуриатных собраний, был связан с несколько отличающимся воздействием на низшие классы. Если центурии высших классов следовали воле богов, воплощенной в голосовании прерогативной центурии, как это обычно происходило, то до низших классов в переписной иерархии очередь голосовать не доходила; однако то, что конечный результат, по-видимому, зависел от нейтрального феномена и знака свыше, должен был сделать его для тех, кто не голосовал, более приемлемым.
Жребий играл также-определенную роль в comitia tributa, но о его использовании здесь имеется не так много информации. В этих собраниях жребий использовался по-разному в зависимости от того, принимает ли собрание законы, ведет судебные разбирательства или занимается выборами низших магистратов. На законодательном или судебном заседаниях трибы голосовали одна за другой, поэтому необходимо было установить, какая триба голосует первой. Остальные голосовали в установленной последовательности (ordo tribuum), о которой почти ничего не известно, не считая того, что она не соответствовала иерархии. Жребий фактически устанавливал ту трибу в ordo tribuum, с которой должно начинаться голосование. Триба, голосовавшая первой, обозначалась определенным термином (principium) и в какой-то мере являлась эквивалентом прерогативной центурии в центуриатных собраниях.18 Результат голосования каждой трибы оглашался вскоре после того, как она заканчивала голосование, но пока остальные еще продолжали голосовать. Голосование останавливалось, как только законопроект или, вердикт, получал большинство голосов триб (то есть восемнадцать, так как всего было тридцать пять триб). Следовательно, при законодательном и судебном голосовании в
17 Объединяющий эффект нейтральности жребия особо подчеркивается в Staveley, Greek and Roman Voting, p. 155.
18 Nicolet Le тёНегде citoyen dans la Rome antique, p. 383—384; в английском издании p. 283—284.
Глава П. Триумф выборов
[RES-PVM.1CA]
67
трибутных собраниях жребий, вероятно, оказывал то же воздействие, что и в центуриатных собраниях: религиозная природа и нейтральность жребия стимулировали всех голосовать подобно первой трибе, а также делали более приемлемым результат для тех триб, которые не успели подать свой голос. В отличие от центуриатных собраний в данном случае сплачивающий эффект достигался без выгоды для отдельного класса.
С другой стороны, когда comitia tributa выбирала магистратов, все трибы голосовали одновременно, и поэтому не было нужды определять, кто должен голосовать первым. Однако жребий устанавливал, с какой трибы начинать подсчет голосов. Кандидат объявлялся избранным, как только он получал восемнадцать голосов: в этот момент подсчет голосов прекращался. Поскольку это имело место, определенные особенности процедуры голосования означали, что порядок подсчета был немаловажен: он мог приводить к тому, что объявлялся избранным кандидат, который при подсчете всех голосов мог получить их меньше, чем кто-то другой. И в этом случае религиозная природа и нейтральность жребия обеспечивали приемлемость результата для тех, чьи голоса оставались неподсчитанными.
В отличие от афинян римляне использовали жребий не из-за его эгалитарных свойств. В основанной на переписи Римской республике жребий преимущественно оказывал воздействие на объединение голосов и усиление политической сплоченности, во-первых, имущих классов, а во-вторых, народа в целом по причине его нейтральности и придаваемому ему религиозному значению.
ИТАЛЬЯНСКИЕ ГОРОДА-РЕСПУБЛИКИ
Первые итальянские коммуны, основанные в XI—XII веках, использовали для избрания магистратов жребий.19 На первых эта
19 Об итальянских коммунах см. Daniel Waley, The Italian City Republics, 3rd edn. London: Longman, 1988.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
68
пах со способами избрания членов советов и других органов постоянно экспериментировали. По-видимому, чаще всего использовались следующие процедуры: непрямые выборы, то есть система, когда сначала избирались выборщики, которые и принимали окончательное решение; назначение уходящими в отставку членами совета или другими должностными лицами; и наконец, жеребьевка, часто называемая «выборы по жребию». «Цель непрямых выборов и жеребьевки, — пишет Даниэль Уэйли, — не допустить захват политики города кликами, которые поддерживали свою власть, обеспечивая избрание собственных членов».20 На протяжении всей истории итальянских городов-республик их политическая жизнь характеризовалась фракционностью. Впрочем, феномен существования фракций неотделим от той высокой ценности, которую политические должности представляли для граждан. Граждане отчаянно боролись за «почет и преимущества» должностей; конфликты между фракциями чаще всего возникали по поводу занятия должностей. Желание получить должность можно понимать идеализированно как отражение определенного видения человеческого достоинства: занимая должность, человек реализует себя как политическое животное.21 Однако в более низменном смысле всепоглощающее желание должностей только разжигало фракционные конфликты. Историю итальянских городов-республик можно изложить как историю горького опыта раздоров, вызванных желанием получить государственные должности.
Для преодоления разрушительного воздействия фракционности большинство коммун учредили в начале XIII века podesta, то есть единый исполнительный магистрат, наделенный судебными и полицейскими полномочиями. В 1190 году генуэзский летописец писал: ^Гражданские раздоры, коварные заговоры и разногласие распространились в городе из-за взаимной зависти множества людей, жаждущих должностей консулов
20 Waley, The Italian City Republics, p. 37.
21 Такова интерпретация, представленная Пококом в книге The Machiavellian Moment.
Глава II. Триумф выборов
[ttS-PVbUCA]
69
коммуны. Поэтому мудрейшие мужи и члены совета города, посовещавшись, постановили, что со следующего года совет коммуны прекратит работу и почти все согласились, что следует учредить podesta»22 От podesta требовалось, чтобы он не был жителем коммуны, а также, желательно, и жителем соседних коммун, дабы сохранять «нейтральность в ее раздорах и заговорах».23 Использование жребия в ранних итальянских коммунах следует рассматривать преимущественно в этом свете.
Между институтомpodesteria и использованием жребия существует разительное формальное сходство, несмотря на то что podesta был выборной должностью, а не отбирался по жребию. Их общая черта — обращение к чему-то внешнему и нейтральному для преодоления междоусобиц. Важнейшей особенностью жеребьевки в итальянских городах было то, что она превратила распределение должностей в неподвластную человеческому влиянию процедуру. С одной стороны, жребий был более приемлем для соперничающих фракций из-за своей очевидной объективности. С другой стороны, недосягаемость принятия решений для фракций спасала от поляризующего эффекта их открытого соперничества. Таким образом, практику жеребьевки и институт podesteria можно рассматривать как вариации на одну тему: миротворческий потенциал внешней силы. В любом случае, то, что в использовании жребия можно видеть способ решения проблемы фракционности (независимо от того, был ли он введен именно для этой цели), подтверждается следующим комментарием Леонардо Бруни о введении жребия во Флоренции в XIV веке: «Как показывает опыт, данная практика [отбор магистратов по жребию] способствовала прекращению конфликтов, столь часто возникающих среди соревнующихся на выборах граждан...».24 В том же абзаце Истории флорентийского
22 Waley, The Italian City Republics, p. 41 (курсив мой).
23 Ibid.
24 Цитируется no John M. Najemy, Corporatism and Consensus in Florentine Electoral Politics 1280—1400. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982, p. 308—309.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
70
народа (1415—1421 гг.) Бруни критикует использование жребия, потому что, когда граждане вынуждены соревноваться на выборах и «непосредственно рисковать своей репутацией», у них есть стимул вести себя пристойно. Этот стимул исчезает, когда должности распределяются по жребию, и Бруни об этом горько сожалеет. Но конечное неприятие использования жеребьевки лишь подчеркивает отмечаемое им главное достоинство данной практики.
Поиск внешних и нейтральных механизмов для назначения должностных лиц — постоянная составляющая итальянской республиканской мысли. Еще один пример такого поиска можно обнаружить в Discorso di Logrogno Франческо Гвиччардини (1512 год). В этом размышлении о правлении во Флоренции Гвиччардини предлагает расширить членство Великого Совета (органа, выбирающего магистратов), чтобы включить большее число граждан (по сравнению с действительным составом флорентийского Великого Совета). Содержание предложения Гвиччардини и его обоснование заслуживают особого внимания. Фактически он предлагает включить в состав Великого Совета граждан, которые бы не имели права занимать должности: эти граждане, утверждает он, выступали бы беспристрастными арбитрами, чьи решения, скорее всего, не зависели бы от личных амбиций.25 Согласно Гвиччардини, выборы сеют распри между людьми, и когда выборщики сами могут избираться, тогда преобладает фракционный интерес, поскольку судьи также являются заинтересованными сторонами. Во имя общего блага, утверждает Гвиччардини, граждане, или по крайней мере часть из них, не должны иметь личного и прямого интереса в исходе предвыборного соревнования; они должны со стороны судить о сравнительных достоинствах людей, выдвигающихся в кандидаты. Как и Бруни, Гвиччардини не одобрял использование жребия; он также пред
25 «Del modo di ordinare il governo popolare» [1512] (общепринятое название этого текста — «Discorso di Logrogno») in: F. Guicciardini, Dialogo e discorsi del Reggimento di Firenze, a cura di R. Palmarocchi. Bari: Laterza, 1931, p. 224—225.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVbLlCA]
71
почитал выборы. Его предложение направлено на совмещение благоприятных воздействий выборов и беспристрастности внешней и потому нейтральной силы. Предложение Гвиччардини отличается своим неожиданным (и далекоидущим) обоснованием расширения избирательных прав, но, что важнее, своим поис-г ком нейтральных институтов, которые могли бы смягчить поляризующее воздействие соревнования за должности. В этой центральной проблематике политической культуры итальянских городов-республик жребий представал одновременно внешним и нейтральным инструментом.
ФЛОРЕНЦИЯ
История флорентийского государственного устройства дает более четкое представление о различных сторонах использования жребия.26 Флорентийцы использовали жребий для избрания различных магистратов и членов Signoria в республиканские периоды. На самом деле флорентийские институты пережили множество изменений и потрясений между XIV и XVI веками, поэтому уместно будет сделать краткий хронологический обзор.
Несколько упрощая, можно выделить два республиканских периода. Первый из них длился с 1328 по 1434 год. Флорентийская республика существовала с XIII века, но в 1328 году были проведены важные реформы, в результате которых установилась стабильная (хоть и подвергавшаяся изменениям) рес-
26 0 Флоренции см. N. Rubinstein, «I primi anni del Consiglio Maggiori di Firenze (1494—1499)» в двух частях, в: Archivio Storico Italiano, 1954, Issue 403, p. 151 ff. и Issue 404, p. 321 ff. N. Rubinstein, «Politics and constitution in Florence at the end of the fifteenth century», in: Ernest F. Jacob (ed.), Italian Renaissance Studies. London: Faber & Faber, 1960; Gene A. Brucker, Florentine Politics and Society 1342—1378. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1962; Nicolai Rubinstein, «Florentine constitutionalism and Media ascendancy in the fifteenth century», in: N. Rubinstein (ed.), Florentine Studies: Politics and Society in Renaissance Florence. Evanston, IL: Northwestern University Press, 1968; Gene A. Brucker, The Civic World of the Early Renaissance Florence. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1977; Najemy, Corporatism and Consensus.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESPVBLlCA]
72
публиканская институциональная система, просуществовавшая до первого прихода к власти семейства Медичи в 1434 году. С этого момента и по 1494 год Медичи поддерживали видимость существования республиканского устройства, но фактически контролировали правительство с помощью своих клиентов и различных ухищрений, и потому существовавший в этот шестидесятилетний период режим обычно не считается республиканским. Республика была восстановлена революцией 1494 года, в которой ключевую роль сыграл Савонарола, и сохранялась до 1512 года, когда Медичи вернулись к власти и руководили городом еще пятнадцать лет. В последний раз республика была восстановлена на короткий срок между 1527 и 1530 годами, после чего она пала и уступила место наследуемому правлению — контролируемому Медичи герцогству Тосканскому. Чтобы упростить анализ, будем рассматривать институты, функционировавшие с 1494 по 1512 год и затем с 1527 по 1530 год, как относящиеся к одному периоду, который назовем второй республиканской системой.27
И в первой, и во второй республиканских системах граждане должны были проходить процедуру проверки (squittinid). Имена тех, кто получал в поддержку больше определенного числа голосов, помещались в мешочки (borsellini), из которых потом случайным образом вытаскивались имена тех, кто получит должности в магистратурах (а именно, девять магистратов Signoria, двенадцать Buoni Huomini и шестнадцать Gonfalonieri — магистратов различных флорентийских районов). При проверке голосование было тайным. Выставляемые для squittinio имена выбирались комитетом по предварительному отбору, члены которого были известны как nominatori. Разница между институтами первого и второго республиканских периодов заключалась в способах такой номинации и проверки.
27 Лучший источник информации о второй республиканской системе: Donato Giannetti, «Discorso intorno alia forma della repubblica di Firenze» [1549], in: Opere Politiche e Letterarie, 2 vols. Firenze: Le Monnier, 1850, vol. I, p. 17—29.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
73
Другая общая черта обоих республиканских периодов — наличие установлений, гарантирующих ротацию на должностях (divieti); запреты на занятие должности одним гражданином или членами одной семьи несколько раз подряд в установленный период. Члены Signoria замещались каждые два месяца; сроки полномочий других магистратов длились несколько дольше. Таким образом, флорентийская республика повторяла типичное для афинской демократии объединение жребия и ротации.
В XIV веке доступ к магистратурам частично контролировался Ottimati — аристократией больших купеческих семей и главами крупных корпораций. Не аристократы (например, купцы среднего уровня или ремесленники) могли получить должность только после одобрения состоятельными и знатными элитами, контролировавшими комитет, который устанавливал, кто будет «проходить проверку».28 В отличие от этого орган, утверждавший или отвергавший имена посредством squittinio, был более открытым. В его состав входило около ста членов (arrotti), избираемых гражданами, которые, в свою очередь, отбирались по жребию.29 Таким образом, имена, попадавшие после squittinio в мешочки, утверждались дважды: один раз — аристократией, другой раз — более широкими кругами.
28	Состав комитета по предварительному отбору в XIV веке подробно анализируется в Najemy, Corporatism and Consensus, p. 122. В XIV веке nominator! могли отбирать для squittinio имена всех, без ограничения, граждан Флоренции, то есть всех достигших совершеннолетия и платящих налоги мужчин (только они считались cittadini в полном смысле слова, остальные были просто «жителями Флоренции»). Размер населения Флоренции в XIV веке изменялся с 50 000 до 90 000 человек (включая женщин и детей); см. Najemy, Corporatism and Consensus, p. 177. В 1350-х годах для squittinio предлагалось около 3500 имен, в 1382 году их число возросло до 5350, а в 1433-м, за год до первого захвата власти семейством Медичи, достигло 6354 (см. Najemy, Corporatism and Consensus, p. 177,273,275).
29	Процедура включала избрание по жребию двенадцати консулов из двенадцати главных гильдий и пятидесяти пяти граждан, чьи имена ранее утверждались на squittinio при выдвижении на разные должности (Приората, двенадцати Buoni Huomini и Gonfalonieri), Эти определенные жребием шестьдесят семь человек отбирали затем 100 выборщиков (arrotti), которые и голосовали на проверке. 0 составе органа, осуществлявшего в XIV веке squittinio, см. Najemy, Corporatism and Consensus, p. 122.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
74
В конце XIV века считалось, что эта сложная система гарантирует беспристрастность при отборе магистратов и спасает от фракционности. Сама ее сложность служила защитой от манипуляций со стороны отдельных людей и кланов: никто не был в состоянии контролировать все этапы процесса и определять его результаты.30 Использование на последнем этапе этого процесса нейтрального, не поддающегося манипуляции механизма жеребьевки преимущественно и определяло ощущение беспристрастности. В этом отношении Флоренция не отличалась от остальных итальянских республик.
Однако флорентийский эксперимент выявил еще одно измерение в использовании жребия. Процедура была впервые введена во Флоренции в 129J году, но первый опыт длился недолго. Комбинация проверки и жребия — центральный элемент флорентийского республиканизма — фактически была принята постановлениями 1328 года. Преамбула к новым постановлениям следующим образом описывала объект реформы (а следовательно, и использование жребия): «Те граждане Флоренции, чей достойный образ жизни будет признан благоприятным консенсусом добропорядочных и законопослушных граждан, могут равным образом добиваться и получать почести [политических должностей]».31 Флорентийцы не больше, чем афиняне, желали подчиняться некомпетентным и недостойным гражданам. Для их отсева и предназначалась squittinio (хотя эта система могла использоваться, конечно, и в партийных целях). Поэтому защитой от некомпетентности стала во Флоренции оценка другими, а не как в Афинах — добровольность в сочетании с возможными санкциями. Жребий равномерно распределял возможности среди тех, кого признали достойными и способными к занятию должностей (то есть тех, кто получил необходимое количество голосов при проверке). В этой связи о постановлениях 1328 года говорили как об обеспечивающих большее равенство доступа к государствен-
3Q Ibid.
31	Цитируется в Najemy, Corporatism and Consensus, p. 102 (курсив мой).
Глава II. Триумф выборов [RES-PVBLlCA]
75
ным должностям; таковыми они и запомнились.32 Тем не менее вера в эгалитарный и демократический характер жребия не возникла в одночасье и, как и в Афинах, не была во Флоренции бесспорной. На протяжении некоторого времени (фактически до самого конца XV века) свойства жребия (и выборов) оставались предметом споров. Политические дебаты по этому вопросу во Флоренции характеризовались сомнениями, колебаниями и полной переменой мнений.
И хотя в 1328 году жребий явно ассоциировался с политическим равенством, такой ассоциации не прослеживалось, когда жребий был впервые введен в 1291 году.33 Согласно упомянутому выше комментарию Бруни, жребий считался преимущественно нейтральным и внешним механизмом, который устранял фракционные склоки. После 1328 года и до конца XIV века корпорации, представляющие во флорентийской общественной и политической системе народ, демонстрировали особую склонность к использованию жребия.34 Однако столетие спустя, когда после первого правления Медичи (1434—1494) была восстановлена республика, начался новый этап сомнений и колебаний относительно последствий использования жребия.
Главным нововведением революции 1494 года было учреждение Великого Совета по венецианской модели. Было решено, что все члены Великого Совета должны участвовать в отборе магистратов и иметь право избираться на должности.35 Процедура предварительного отбора имен для выборов сохранялась, но
32	Об этом см. Rubinstein, «Florentine constitutionalism and Medici ascendancy in the fifteenth century», in: N. Rubinstein (ed.), Florentine Studies, p. 451.
33	Najemy, Corporatism and Consensus, p. 31—32.
34	После поражения восстания чомпи некоторые лидеры народного движения предлагали отменить практику жеребьевки, чтобы не допустить избрания в Signoria враждебно настроенных к народу аристократов. Когда об этом спросили гильдии, выяснилось, что они не поддерживают своих лидеров. См. Najemy, Corporatism and Consensus, p. 257—259.
35	По реформе 1494 года происходят два нововведения: (1) отныне Великий Совет должен включать всех, чьи имена утверждались при squittinio
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
76
аристократия утратила над ней контроль: nominatori выбирались по жребию из числа членов Великого Совета.36 Однако оставалось большим вопросом, какую процедуру отбора должен использовать Великий Совет. Стоило ли сохранить комбинацию squittinio и жребия, существовавшую в первый республиканский период (когда все имена, получавшие больше минимально установленного количества голосов, помещались в мешочки, из которых их затем вытаскивали случайным образом), или стоило принять новую систему, в которой жребий не использовался, а на должности магистратов назначались те, кто получил большинство голосов в свою поддержку (le piii fave) во время squittinio?31 Вторая система явно основывалась на выборах. Начались дебаты о сравнительных достоинствах выборов и жребия.
Революция 1494 года, свергнувшая Медичи, стала возможной благодаря союзу части Ottimati с Popolani (низшими классами, состоящими из ремесленников, мелкого купечества и лавочников). Главный вопрос в последние годы XV века заключался в том, у какой из этих двух групп при новом республиканском режиме будет больше власти. Заинтересованные стороны верили, что ответ на этот вопрос зависит от той процедуры, которую будет использовать Великий Совет. Показательно, что главные участники на протяжении нескольких лет продолжали сомне-
на самые престижные исполнительные магистратуры (Signoria, двенадцать BuoniHuomini и шестнадцать Gonfalonieri) или чьи отцы или деды утверждались при squittinio на те же должности; (2) с другой стороны, каждые три года Великий Совет должен выбирать шестьдесят граждан из тех, кто платит налоги и принадлежит к семьям, члены которых занимали должности в прошлом. Эти шестьдесят граждан сами становились членами Великого Совета. Около 1500 года Великий Совет включал чуть более 3000 членов из примерно 70 000 населения (включая женщин и детей); см. Felix Gilbert, Machiavelli and Guicciardini: Politics and History in Sixteenth Century Florence. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1965, p. 20.
36	Cm. Donato Giannotti, «Discorso intorno alia forma della repubblica di Firenze» [1549], in: Opere Politiche e Letterarie, Vol. I, p. 20.
37	Голосование осуществлялось с помощью черных и белых бобов, отсюда и выражение lepiufave [«большинство бобов»].
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBUCA]
77
ваться по поводу последствий жребия и выборов. Каждый из лагерей пытался понять, какой способ отбора будет ему выгоден. В своих интереснейших статьях Николай Рубинштейн подробно излагает раздумья и колебания участников этих дебатов.38
Этот важнейший эпизод в истории флорентийского государственного устройства можно разделить на три коротких периода. В первый из них (9 ноября—2 декабря) было принято решение о восстановлении институтов первой республиканской системы, то есть, после короткого переходного периода решено было вернуться к избранию по жребию. Ottimati, казалось, в тот момент поверили, что комбинация проверки и жребия вернет им доминирующее положение, которым они обладали в XIV веке. Их выбор в пользу жребия, возможно, был также связан с приверженностью общепризнанным и традиционным процедурам. Наконец, Ottimati боялись, что процедура выборов может вернуть к власти клиентов Медичи. Во второй период (9—23 декабря) в ответ на недовольство Popolani первой реформой были сделаны шаги в направлении народного правления. На этот период приходится пик популярности Савонаролы, а кульминацией периода оказывается радикальная реформа 22—23 декабря, в результате которой был создан Великий Совет; другим элементом реформы стала замена жребия процедурой выборов при назначении членов Signoria, Савонарола, по-видимому, сыграл ключевую роль в принятии этого решения: он активно поддерживал выборы, которые считал неотъемлемой частью народного правления.39 В этот момент народное движение, очевидно, верило, что процедура выборов даст ему преимущества. Однако же одновременно с этим Ottimati изменили свое мнение. Они приняли процедуру выборов в надежде, что их связи, престиж и таланты позволят им одержать победу в любой предвыборной гонке. Один современник, сочувствовавший Ottimati, даже сказал, что новая система (основанная на выборах, а не на жеребь
38 Rubinstein, «I primi anni del Consiglio Maggiori di Firenze (1494—1499)», parts I and II, и Rubinstein, «Politics and constitution in Florence».
39 Ibid., p. 178.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
78
евке) «не имеет никакой другой цели, кроме возвращения государства знати».40 Таким образом, в декабре 1494 года еще оставалась некоторая неопределенность в отношении того, какие вероятные последствия могут иметь выборы по сравнению с жеребьевкой. Именно эта неопределенность и способствовала прохождению реформы: каждая сторона считала, что реформа сработает в ее пользу. Первоначально, казалось, практика оправдывала ожидания народного движения. На волне энтузиазма по поводу Великого Совета «новые люди» (gente nuova) и сторонники народного движения были избраны на первых выборах на высокие посты. Но спустя какое-то время все изменилось. «Чувство новизны постепенноулетучилось, — пишет Рубинштейн, — а престиж и влияние все больше возвращались к Ottimati... Таким образом, мы вновь обнаруживаем, что значительная часть высоких постов переходит к семьям, которые занимали их при Медичи и до них».41 На этом этапе происходит перемена мнения народа, которое склоняется теперь к тому, что жребий больше отвечает его интересам. Ottimati, напротив, в связи с успехами на выборах все больше нравилась система выборов. В результате в третий период (1495—1497) под давлением народного движения выборы постепенно отменялись в пользу жеребьевки.
События, произошедшие во второй период (выборы 1494— 1495 годов), безусловно, являют собой важнейший, поворотный момент. Этот эпизод, по-видимому, раз и навсегда закрепил систему представлений о сравнительной эффективности выборов и жеребьевки. С тех пор выборы ассоциировались с govemo stretto («ограниченное», или аристократическое, правление), а жребий — с govemo largo («открытое», или народное, правление). Эти представления нашли самое яркое и авторитетное выражение в трудах Гвиччардини. Член одной из великих семей Ottimati и наиболее влиятельный защитник аристократическо
40 Данным современником был Паренти. Подробнее об этом см. Rubinstein, «I primi anni del Consiglio Maggiori di Firenze (1494—1499)», p. 324, и Rubinstein, «Politics and constitution in Florence», p. 179.
41 Ibid., p. 179.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
79
го республиканизма, Гвиччардини был автором двух речей о достоинствах выборов и жребия.42
В первой речи обсуждается процедура выборов (система ргй fave), во второй отстаивается комбинация проверки {squittinio) и жребия. И хотя Гвиччардини, следуя правилам принятого риторического жанра, выступает в поддержку сначала одной, а затем другой процедуры, ряд осторожных, но недвусмысленных намеков свидетельствует о том, что сам он отдает предпочтение выборам. Защитник выборов утверждает, что создание республики должно преследовать две цели: «первой и главной целью является такое устройство, при котором все граждане равны перед законом, и это применяется ко всем — богатым и бедным, могущественным и слабым — таким образом, чтобы не причинить вреда их личности, собственности и положению». Вторая политическая цель, которую следует учитывать, состоит в том, чтобы сделать государственные должности «максимально открытыми для всех, обеспечив участие как можно большего числа граждан».43 Равенство перед законом и равный доступ к государственным должностям были главными ценностями флорентийского республиканизма, поэтому Гвиччардини излагает в своей речи обычную для республиканской мысли тему. Столетием ранее Бруни в своей «Надгробной речи о Нанни дельи Строцци» следующим образом определил республиканское равенство: «Вот истинная свобода и равенство в республике (res publica): когда ни от кого не ожидаешь насилия и вреда и когда все граждане равны перед законом и могут принимать равное участие в государственном управлении».44 Гвиччардини, однако, оценивает обе эти цели по-разному. В то время как первая (равенство перед законом) должна осуществляться в полной мере, в осуществлении второй (рав-
42 «Del modo di eleggere gli uffici nel Consiglio Grande», in: Guicciardini,
Di a logo e disco rsi del Reggimento di Firenze, p. 175—185.
43Ibfd.,p. 175—176.
44 Leonardo Bruni, «Funeral Oration for Nanni degli Strozzi» [1428], цитируется в: Hans Baron, The Crisis of the Early Italian Renaissance [1955]. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1966, p. 419. (Барон приводит латинский текст на с. 556).
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVBLlCA]
80
ный доступ к государственной службе) должны быть определенные ограничения, поскольку судьбу города нельзя вверять тем, кто всего лишь отвечает неким требованиям. Это та сфера, где выборы важнее жребия. Выборы гарантируют, что магистраты являются «настолько избранными [scelti], насколько возможно».45 Их дополнительное преимущество в том, что они не позволяют «подняться до высокого положения [si fare grande}» кому угодно. В системе выборов высокое положение даруется другими, а не достигается самостоятельно. Вместе с тем избиратели способны отличить истинное величие от изображаемого.46 Эту систему, признает Гвиччардини, можно упрекнуть лишь в том, что «число тех, кто получает должности магистратов, сокращается [gli uffici vanno stretti]». На это возражение можно ответить вопросом: «Что плохого в том, чТо люди вверяют исполнение официальных функций узкому кругу?» А если возражение будет продолжено замечанием, что при выборной системе доступа к должностям могут быть лишены достойные граждане, поскольку народ постоянно переизбирает одних и тех же, можно дать следующий ответ: «Решение о достоинстве кого-либо принимает не отдельный человек, а народ, которому виднее, чем кому бы то ни было, ибо он — беспристрастный судья. [Народ] знает каждого из нас лучше, чем мы сами, и не желает иного, кроме как воздать тем, кого он считает достойным».47 Народ, способный судить обо всем, что ему предлагается (люди или решения), но не способный собою управлять, — частый предмет обсуждения Гвиччардини. Выборы, таким образом, предпочтительнее жеребьевки, поскольку они отбирают лучших, оставляя вместе с тем за народом право определять, кто эти лучшие. Не обращая внимания на это оценочное суждение, можно сказать, что описание Гвиччардини свойств
45 Итальянское словоsceltiозначает и «отобранные», и «избранные» («немногие избранные», «лучшие»). Гвиччардини явно играет с двойным значением слова.
46 Гвиччардини использует несколько смыслов выражения si fare grande для того, чтобы включить не только тех, кто заявляет о своей важности, но и тех, кто притворяется важным.
47 «Del modo di eleggere gli uffici nel Consiglio Grande», p. 178—179.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
81
выборов и жеребьевки достаточно точно отражает общее представление о двух моделях, которое сложилось после 1495— 1497 годов.
Итак, воспользовавшись жребием для борьбы с фракционностью, флорентийцы опытным путем переоткрыли загадочную идею афинских демократов о том, что жребий демократичнее выборов. И хотя Гвиччардини, как и Аристотель, не объяснил, почему выборы, как правило, закрепляют государственные должности за элитой, он не сомневался, что так оно и есть, и многие флорентийские республиканцы считали так же. Флорентийский республиканизм, в свою очередь, оказал значительное влияние на последующее развитие республиканской мысли, особенно в Англии и Соединенных Штатах.48 Таким образом, у нас есть основания полагать, что политические мыслители и политики XVII—XVIII веков, которым было известно о флорентийском республиканском эксперименте, знали, что убежденность в аристократической природе выборов не была явлением исключительно греческой политической культуры.
ВЕНЕЦИЯ
Венеция тоже использовала жребий, но совсем по-другому.49 Венецианцы разработали невероятно сложную и тонкую систему назначения магистратов, которая стала известна политическим мыслителям всей Европы.50 Харрингтон даже рекомендовал принять ее в идеальной республике Океании.51 В венецианской
48	Влияние флорентийской политической мысли зафиксировано в трудах Ганса Барона, Феликса Гилберта и Джона Покока.
49	0 Венеции см. William J. Bouwsma, Venice and the Defense of Republican Liberty: Renaissance Values in the Age of the Counter-Reformation. Berkeley: University of California Press, 1968; Frederic Lane, Venice: A Maritime Republic. Baltimore, MO: Johns Hopkins University Press, 1973. Важнейший труд по венецианскому государственному устройству; Giuseppe Maranini, La Constituzionedi Venezia, 2 vols. Florence: La Nuova Italia, 1974. [1st edn 1927].
50	Полное описание венецианской системы назначений в Maranini, La Constituzione di Venezia, vol. II, p. 106—124.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
82
системе жребий использовался только при отборе членов комитетов, которые номинировали кандидатов на рассмотрение Великим Советом (nominatori). Члены этих комитетов назначались посредством многоступенчатой процедуры, сочетавшей жеребьевку и выборы.51 52 Следовательно, жребий не использовался для отбора самих магистратов, как это было во Флоренции. Венецианские nominatori предлагали на каждую заполняемую должность несколько кандидатур, которые немедленно ставились на голосование в Великом Совете.53 Магистратом становился кандидат, получивший больше всего голосов.54 Эта система основывалась преимущественно на выборах не только потому, что в конечном итоге кандидат избирался Великим Советом, но и потому, что предложенные кандидатыполучили в комитете предварительного отбора больше всего голосов.
Использование жребия для отбора номинаторов сделало практически невозможным влияние группировок на процесс номинации: членам Великого Совета не было заранее известно, кто будет предлагать кандидатов. В качестве дополнительной предосторожности голосование проводилось сразу же после объявления имен кандидатов, поэтому проводить кампанию в Совете не было смысла. «Избрание с помощью жребия номинирующего комитета и одновременность выдвижения и голосования были придуманы специально для того, чтобы не позволить кандидатам
51 J. Harrington, «The manner and use of the ballot», in: J.G.A. Pocock (ed.), The Political Works of James Harrington. Cambridge: Cambridge University Press, 1977, p. 361—367.
52 Комбинация жеребьевки и выборов при назначении nominatori касалась только выборов дожа. Для назначения других магистратов комитет nominatori выбирался по жребию. О процедуре выборов дожа см. Maranini, La Constituzione di Venezia, vol. I, p. 187—190.
53 Однако эта процедура использовалась не во всех случаях. За выдвижение и избрание на самые важные должности отвечал Сенат (Consiglio dei Pregati), а Великий Совет не играл никакой роли в этих случаях. Для избираемых же Великим Советом магистратов иногда кандидатуры предлагались сверху, Signoria или Сенатом. См. Lane, Venice, р. 258—259.
54 См. Maranini, La Constituzione di Venezia, vol. II, p. 118.
Глава II. Триумф выборов
[KS-PVBLICA]
83
вести предвыборную агитацию, настраивающую группировки друг против друга».55 Этому же служила еще одна особенность системы: голосование в Великом Совете было тайным. Венецианцы принимали экстраординарные меры для обеспечения тайны голосования в Великом Совете: шары для голосования даже заворачивали в ткань, чтобы, когда их бросали в избирательную урну, не было слышно их падения. Задача вновь состояла в том, чтобы воспрепятствовать действию организованных групп: при голосовании каждого члена Совета следовало максимально изолировать от группы и фракционного давления.
Хотя главная цель жребия заключалась в ограждении выборов от традиционно сопутствующих им интриг и сеющих рознь кампаний, некоторые авторы (особенно Гаспаро Контарини — знаменитый теоретик венецианского устройства) отмечали и его «народную» черту, так как он обеспечивал участие большего числа людей.56 Впрочем, это эгалитарное измерение означало лишь то, что всем членам Великого Совета предоставлялись равные шансы стать «важным», то есть равные шансы стать номинатором, а не получить должность.57 Тем не менее использование жребия в Венеции ассоциировалось с народным проявлением правления и с понятием равного доступа, хотя они относились лишь к ограниченной и специализированной функции.
От внимательных наблюдателей, в частности Харрингтона и Руссо, не ускользнуло то, что в действительности главные магистратуры оставались в руках нескольких влиятельных семей, составляющих гораздо меньшую группу, чем Великий Совет. Руссо, например, писал в посвященной выборам главе своего Общественного договора: «Ибо это заблуждение — считать форму Правления в Венеции подлинной аристократией. Если народ не принимает там никакого участия в Управлении, то именно знать и является там народом. Множество бедных
55 Lane, Venice, р. 110 (курсив мой).
56 Gasparo Contarini, De Magistratibus et Republica Venetorum, Paris, 1543.
57 Lane, Venice, p. 259.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLlCA]
84
варнавитов [обедневшая венецианская знать, селившаяся в районе св. Варнавы] никогда не имело доступа к какой-либо из магистратур, и их принадлежность к дворянству дала им всего-навсего пустое звание Превосходительства и право заседать в Большом Совете».58 Венецианская знать, как представлялось Руссо, была аналогом буржуазии, составлявшей Великий Совет в Женеве, а Венеция была «не более аристократична», чем его родная республика. Оба города, по его мнению, представляли «смешанные правления».59
Действительно, Великий Совет Венеции включал лишь малую долю населения. Членство в нем было наследуемым, а сами участники являлись потомками тех, кто был принят в него во время реформы 1297* rofta (Serrata, или «закрытие», Совета). Иначе говоря, Великий Совет представлял венецианскую знать. Только эти нобили обладали политическими правами — только они являлись гражданами. Но вовсе не наследуемый и закрытый характер Великого Совета Венеции привлекал к себе внимание Руссо и Харрингтона, а то, что только малая часть даже столь ограниченной группы могла стать магистратами. Это дополнительное сужение возникло без каких-либо ограничений на свободу выборов.
В довольно невнятном отрывке Харрингтон, внимательный наблюдатель и горячий почитатель Венеции, описывает эту особенность как величайшую загадку венецианского правления:
Спросите, спросите меня, что же это? Все магистратуры в Венеции (за исключением тех, что больше выступают декорацией, нежели властным органом) переизбираются ежегодно, или, в крайнем случае, через два года. Не дозволяется занимать должность дольше установленного срока, если только не получаешь ее снова на очередных выборах. А большая часть выборов проводится в Великом Совете с помощью тай
58 Руссо, Об общественном договоре, книга IV, гл. III, с. 294. Комментарии Харрингтона по этому поводу см. в The Prerogative of Popular Government, in: Pocock (ed.), The Political Works of James Harrington, p. 458.
59 Руссо, Об общественном договоре, книга IV, гл. III, с. 294.
Глава II. Триумф выборов
[RESPVBUCA]
85
ного голосования — наиболее равноправного и беспристрастного способа избрания. И несмотря на это важнейшие магистратуры все время остаются у узкого круга лиц. Если бы мне позволили дать совет человеку, который хочет изучать политику, я бы предложил ему попробовать постичь Венецию: тот, кто сможет верно постичь Венецию, тот близок к тому, чтобы верно судить (вне зависимости от особенностей каждого политического устройства) практически о любом правлении в мире.60
Харрингтон не дал четкого ответа на эту загадку, но читателю нетрудно о нем догадаться: даже при наличии свободных и честных выборов выборщики склонны раз за разом голосовать за одних и тех же выдающихся личностей и знатные семьи. Харрингтон отметил далее, что влияние этого загадочного правила политики распространилось далеко за пределы Венеции.
Ограничив возможности для интриг в Великом Совете, жребий способствовал поддержанию сплоченности венецианской знати. Не вызывает сомнений, что эта сплоченность была одной из причин поразительной стабильности республики. В то время как другие итальянские города-республики переживали народные восстания, в которых одна из групп высшего класса вступала в союз с низшими слоями населения, крепкое внутреннее единство венецианской знати помогло не допустить остальные классы к власти и таким образом избежать волнений, нарушающих статус-кво.
Стабильность Венеции, ее былые победы над турками, богатство и расцвет искусств придали ей практически мифический статус (il mito di Venezia)?' У города была репутация образцового выборного правления. Вероятно, это наталкивало на мысль, что существовала какая-то связь между республиканской успешностью и использованием выборов — впечатление,
60 Harrington, The Prerogative of Popular Government, p. 486.
61 0 «мифе Венеции» в восприятии наблюдателей см. Pocock, The Machiavellian Moment, р. 100—102,112—112, 284—285, 319—320, 324—325, 327—328.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLICA]
86
которое лишь усиливалось примером Древнего Рима — еще одной долго существовавшей и успешной выборной республики. Между тем опыт Флоренции напоминал о старой афинской идее о том, что жеребьевка была более эгалитарным методом, чем выборы. Часть населения, обладающая политическими правами, во Флоренции была почти так же мала, как и в Венеции, но флорентийские республиканцы понимали, что в этих пределах жребий способствует равенству в распределении должностей. Опыт именно этих древних и современных им республик принимали в расчет политические теоретики, когда размышляли о выборах и жребии.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ВЫБОРОВ И ЖРЕБИЯ В XVII И XVIII ВЕКАХ
ХАРРИНГТОН
Харрингтон — великий защитник республиканизма при протекторате Кромвеля — заметил, что причиной краха Афин, с их избираемым по жребию Советом (boule), было отсутствие в городе «естественной аристократии». Харрингтон писал, что Афины были несовершенны «в том смысле, что сенат, избираемый по жребию, а не в ходе голосования, и ежегодно обновлявшийся полностью, а не частями, состоял не из аристократии и не обладал необходимым авторитетом (который он приобрел бы, если бы стал искусным в своем деле), дабы оградить народ от постоянного хаоса и метаний, в конце концов приведших к краху».62 Та же теория повторяется в работе Преимущества народного правления: то обстоятельство, что Совет (или Сенат) избирался по жребию, не позволило Афинам «естественным образом и по необходимо-
го. Harrington, «Осеапа» [1656], in: The Political Works of James Harrington, p. 184.
Глава II. Триумф выборов [RES-PVBLlCA] 87
сти использовать аристократию».63 Харрингтон не сомневался в том, что выборы, в отличие от жребия, приводили к отбору среди существующих элит. Он утверждал, что когда люди свободны, они спонтанно выявляют самых достойных.
Двадцать человек не могут собраться в одном месте, если они не полные идиоты, и даже если они таковыми являются, без того чтобы треть из них не была мудрее, или, по крайней мере, не столь глупа, как все остальные... При знакомстве, пусть даже кратком, их узнают (как волов с самыми большими головами), и они поведут стадо; ибо пока шестеро в разговоре и споре друг с другом проявляют свои достоинства, остальные четырнадцать узнают то, о чем никогда и не думали, или же проясняют для себя различные вещи, которые раньше их ставили в тупик.64
Это наблюдение появляется в отрывке из «Предварительных рассуждений» к Океании, где Харрингтон обсуждает выборы в идеальный Сенат, но при этом оно представляется как общее свойство человеческой природы. Возможно, Харрингтон думал, что оно относится к любому виду выборов. Автор Океании отстаивает процедуру выборов именно для того, чтобы снять преграды для признания естественной аристократии.
В связи с этим Харрингтон отвергал возможность использования жребия при отборе должностных лиц. Тем не менее его имя ассоциируется с требованием их ротации. Покок, в частности, подчеркивает важность идеи ротации для Харрингтона и демонстрирует, как она отражает его приверженность главному принципу гражданского гуманизма: только в политике человек может полностью реализовать свою природу.65 Однако традици-
63	Harrington, The Prerogative of Popular Government, p. 477.
64	Harrington, Oceana, p. 172.
65	См. особенно The Machiavellian Moment и его детальное «Historical Introduction» к The Political Works of James Harrington, p. 1—152. Покок даже считает ротацию, отстаиваемую Харрингтоном, институтом, преодолевающим различие представителей и представляемых. «Все граждане, — пишет он, — и всадники и пехота [два класса собственников, которые предлагает ввести Харрингтон] постоянно «вливаются» в правление...
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
88
онно принцип ротации ассоциировался с жеребьевкой. Как же Харрингтону удается выступать и за выборы, и за ротацию, если, как мы отмечали выше, свобода избирать означает также свободу переизбирать и поэтому принцип выборности противоречит идеалу ротации? Чтобы получить ответ, следует внимательно рассмотреть институциональную структуру или то, что в Океании называется «orders»66
На уровне округа (наименьшей политической единицы в системе Харрингтона) «старейшины» ежегодно избирают из своего состава одну пятую: «Избранные таким образом лица становятся депутатами округа и могут занимать этот пост не дольше одного года с момента избрания; они не могут избираться на два года подряд»,67 Итак,‘Харрингтон предполагает, что каждый старейшина будет депутатом округа раз в пять лет. На этом уровне ротация обеспечивается полностью, поскольку все старейшины по очереди становятся депутатами.68 Однако депутаты округа являются лишь выборщиками в высшие собрания Океании
Действительно, если бы весь народ имел возможность включиться в ротацию, парламент был бы превзойден, и свободно избирающийся народ стал бы постоянно сменяющимся правительством; даже «прерогативная триба» [народное собрание, избираемое низшим классом собственников] или представительное собрание обновлялось бы так часто, что стерлось бы все различие между представителем и представляемым» (Pocock, «Historical Introduction», in: The Political Works of James Harrington, p. 69).
66	Отметим, что Харрингтона отличает это идиоматическое употребление термина «orders», обозначающего институты. Этот неологизм — одно из бесчисленных подтверждений того влияния, которое оказал на Харрингтона Макиавелли. Для обозначения институтов автор Рассуждений о первой декаде Тита Ливия использует термин ordini.
67	Harrington, Oceana, «Fifth Order», p. 215 (курсив мой).
68	В действительности полная ротация депутатов округа не следует гарантированно из перечисленных правил. По этим правилам 60 процентов избирателей могли сформировать коалицию и обеспечить ротацию трех подгрупп, каждая из которых соответствовала 20 процентам от общего числа избирателей. Харрингтон, видимо, не просчитал следствия предложенных им правил, так как он открыто заявляет в The Prerogative of Popular Government, что они гарантируют полную ротацию депутатов на уровне округа (см. цитируемый ниже отрывок, сноска 70). Этим наблюдением я обязан Джону Эльстеру.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLICA]
89
(Сенат и Прерогативную трибу). Депутаты от различных округов собираются для избрания рыцарей (членов Сената) и депутатов (членов Прерогативной трибы) в собрании, которое Харрингтон называет «плеядой». На этом уровне действуют другие правила: «Рыцарь, у которого истек трехлетний срок депутатских полномочий, не может быть переизбран в ту же или иную трибу до окончания трехлетнего перерыва в службе» .69 Другими словами, ничто не мешает членам Сената и депутатам переизбираться несколько раз; запрещается только избираться два раза подряд. Чтобы снова получить право избираться, необходимо дождаться окончания следующего срока полномочий. Учитывая число окружных депутатов и размер собраний, управляющих Океанией, ротация на этом втором уровне может быть неполной. Некоторых делегированных округами выборщиков могли вообще не избрать в Сенат или Прерогативную трибу. В Океании не было механизма, сравнимого с афинским правилом, которое запрещало гражданину становиться членом boule более двух раз в жизни.
Харрингтон выражает это еще отчетливее в отрывке из книги Преимущества народного правления (которую он написал в защиту Океании). Он проводит четкое различие между двумя типами ротации — ротацией выборщиков и ротацией избранных лиц:
Эта, сама по себе ежегодная, ротация [выборщиков в национальные собрания] для народа оказывается пятилетней; иначе говоря, она раз в пять лет предоставляет каждому человеку право избрания. И хотя любой человек способен быть выборщиком и потому до него должна дойти очередь, не всякий подходит для избрания в те магистратуры, что обладают суверенной властью и играют определяющую роль для всей республики, дабы без опасений требовать поочередного участия всех и в них; но очередь может быть предоставлена тому, кто, по мнению его сограждан, того достоин. Поэтому определение того, кто станет членом суверенной магистратуры или будет избран на собрании трибы в Сенат или Прерогативную трибу, остается на совести выборщиков (отобранных так, как было показано).70
69 Harrington, Oceana, «Twelfth Order», p. 227 (курсив мой).
70 Harrington, The Prerogative of Popular Government, p. 487.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVbLlCA]
90
Безусловно, институты Океании гарантируют определенную ротацию в Сенате и в Прерогативной трибе, поскольку нельзя стать их членом два раза подряд, но эта ротация может свестись к ограниченному кругу лиц, оказавшихся, «по мнению» выборщиков, достойными данных должностей.
В другом отрывке Харрингтон пишет, что «парламентарий в Океании мог занимать магистратуру шесть раз за двенадцать лет, несмотря на обязательные перерывы».71 Цитируемый выше отрывок из Преимущества народного правления показывает, что Харрингтон этого даже желает. Ротация у Харрингтона, таким образом, может быть двух типов: полная, или абсолютная, ротация выборщиков (каждый гражданин становится выборщиком раз в пять лет) и ограниченная ротация тех, кого избирают, то есть, признаваемой выборщиками естественной аристократии. «Сенат и Прерогативная триба, или представительное собрание народа, одинаковые по своему составу, вместе составляют четыре тысячи опытных руководителей, готовых на очередных выборах возобновить свое руководство».72 Итак, у Харрингтона нет противоречия между принципами ротации и выборов, поскольку ротация в полном смысле касается только выборщиков, а не тех, кого они избирают.73
МОНТЕСКЬЕ
Монтескье, читавший Макиавелли, Харрингтона и, вероятно, Гвиччардини, установил тесную связь между жребием и демократией, с одной стороны, и между выборами и аристократией — с другой. «Назначение по жребию \le suffrageparle sort], — пишет он, — свойственно демократии; назначение по выборам —
"Ibid., р. 493.
72	Ibid., р. 494 (курсив мой).
73	По этой причине мы не можем согласиться с утверждением Покока о том, что в Океании народ целиком «постоянно вливается» в правление.
Глава II. Триумф выборов
[MS-PVBL1CA]
91
аристократии. Жребий представляет самый безобидный способ избрания [ипе fagon d'eUre]: он предоставляет каждому гражданину возможность послужить отечеству».74 В первую очередь стоит отметить жесткость связи, устанавливаемой между способами избрания и типами республиканского правления.75 Исследователь при поиске «необходимых отношений, вытекающих из природы вещей», постулирует постоянное, всеобщее правило о том, что демократии присущ жребий, а аристократии — выборы.76 Эти два способа не описываются им как относящиеся к отдельным культурам или вытекающие из «общего духа» определенной нации; они происходят из самой природы демократии и аристократии. К тому же для Монтескье они представляют часть «основных законов» республики (так же как и расширение избирательных прав, тайное или публичное голосование и даже распределение законодательной власти).77
Правда, Монтескье считает, что сам по себе жребий обладает недостатками.78 Однако, говорит он, его самый очевидный недостаток (возможность избрания некомпетентных людей) можно исправить, для этого и нужны великие законодатели. После чего Монтескье кратко анализирует использование жребия в Афинах, приписывая Солону заслугу ограничения действия жребия различными мерами, предотвращавшими или уменьшавшими его нежелательные эффекты. «Но для исправления недостатков, связанных с назначением по жребию, он [Солон] определил, что избирать следует только из числа тех
74	Ш.Л. Монтескье, 0 духе законов, сост., пер. и коммент. А.В. Матешук. М.: Мысль, 1999, кн. II, гл. II, с. 19.
75	Напомним, что в работе Монтескье демократия и аристократия являются двумя формами, которые может принимать республика. «Республиканское правление, — пишет он, — это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа, или части его» (0 духе законов, кн. II, гл. I, с. 17).
76	Монтескье, 0 духе законов, кн. I, гл. I, с. 11.
77	«Итак, разделение на классы населения, имеющего право голоса, составляет основной закон Республики. Другим ее основным законом является способ подачи голосов» (0 духе законов, кн. II, гл. II, с. 19).
78	Монтескье, 0 духе законов, кн. II, гл. II, с. 20.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESPVBL1CA]
92
граждан, которые сами выставят свои кандидатуры, что достоинство избранного таким образом лица подлежит рассмотрению судей и что каждый гражданин может выдвинуть против него обвинение в том, что он недостоин избрания. Таким образом, получалось нечто среднее между избранием и жребием. Наконец, по истечении установленного срока снова производилось обсуждение деятельности данного должностного лица. Все это должно было в значительной степени удерживать неспособных людей от согласия баллотироваться по жребию».79
Поражает историческая глубина анализа Монтескье. В то время как последующие историки (особенно Фюстель де Ку-ланж) пытались определить, существовал ли предварительный отбор имен, предлагаемых для жеребьевки, Монтескье смог увидеть то, что подтверждают самые последние исследования, а именно, что жеребьевка проводилась только среди тех, кто сам себя выдвинул. Кроме того, он понял, что комбинация добровольной природы баллотирования по жребию с перспективой санкций вела к самоотбору кандидатов.
Две черты жребия делают его необходимым для демократии. Жребий не унижает и не покрывает позором тех, кто не избирается в магистратуры (это «самый безобидный способ избрания»), поскольку они знают, что судьба могла выбрать и их. Вместе с тем жребий устраняет поводы для зависти и ревности к избранным. Как отмечает Монтескье, в аристократии «выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь только свои дурные стороны. В самом деле, в правлении, которое уже установило самые прискорбные различия между людьми [les distinctions les plus affligeantes}, должностное лицо не станет менее ненавистным оттого, что оно выбрано по жребию: тут завидуют не служебной должности человека, а его знатности».80 С другой стороны, жребий согласуется с принципом, который демократы ценили превыше всего, а именно с равенством, по
79 Там же.
80 Там же, кн. П, гл. III, с. 21
Глава II. Триумф выборов [RES-PVBLICA]
93
тому что он предоставлял каждому гражданину «приемлемые» шансы получения публичной должности.81
Значит ли это, что для Монтескье выборы не дают всем «приемлемых» шансов занять должность? Он не столь одиозна’ чен в отношении аристократической природы выборов, как в отношении демократических свойств жребия. Ему не удается также объяснить, почему выборы аристократичны. Тем не менее его наблюдения о «назначении по выборам» свидетельствуют о том, что выборы действительно приводят в магистратуры людей определенного типа. Восхваление Монтескье «естественных способностей народа распознавать достоинства» показывает прежде всего, что он, как и Харрингтон, верил в спонтанное избрание людьми действительно лучших из них.82 Кроме того, цитируемые в подтверждение этой трактовки примеры подсказывают, что Монтескье не проводил жесткого различия между естественной аристократией, основанной исключительно на достоинствах, и высшими слоями общества, различающимися по происхождению, состоянию и престижу.
Известно, что хотя в Риме народ и завоевал себе право поручать отправление государственных должностей плебеям, он так и не мог решиться выбирать их, и хотя в Афинах, по закону Аристида, дозволялось избирать на эти должности лиц из всех классов, простой народ, по словам Ксенофонта, никогда не претендовал на те должности, от которых зависели его благополучие и его слава.83
81	«Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к демократии есть любовь к равенству» (0 духе законов, кн. V, гл. III, с. 45).
82	«Если бы кто-либо усомнился в естественной способности народа распознавать достоинства избираемых им лиц, то пусть он бросит взгляд на непрерывный ряд поразительно удачных выборов, которые были произведены афинянами и римлянами и которые, конечно, невозможно объяснять случайностью» (0 духе законов, кн. II, гл. II, с. 18).
83	Там же, с. 19. Это предложение стоит сравнить со следующим отрывком из Рассуждений о первой декаде Тита Ливия, в конце которого Макиавелли цитирует римского историка: «Когда римский народ, как уже говорилось выше, был по горло сыт консульским званием и желал избирать на эти должности одних плебеев или умерить полномочия консулов, знать
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBUCA]
94
«Народ, — писал Монтескье абзацем выше, — в высшей степени удачно избирает тех, кому он должен поручить часть своей власти. Тут ему нужно руководиться лишь обстоятельствами, которых он не может не знать, и самыми очевидными фактами».84 Но рассмотрим цитируемые им для иллюстрации этого предложения примеры: солдат, выбранный полководцем за то, что он успешно воевал; усердный и честный судья, которого сограждане делают претором; гражданин, избранный в члены Совета за свои «богатство» и «щедрость». Примеры качеств, ведущих к избранию лица, варьируются здесь от личных достоинств (военные заслуги), сочетания нравственной добродетели с общественным статусом (усердие, честность и авторитет достойного судьи) до того, что могло просто достаться по наследству (богатство). Монтескье утверждает, что народ избирает лучших, но эти лучшие вполне могут принадлежать высшим классам.
РУССО
Руссо в Об общественном договоре также связывает жеребьевку с демократией, а выборы — с аристократией. Жеребьевка и выборы представляются в качестве двух процедур, которые можно использовать для избрания «Правительства». Напом-
предпочла средний путь и, чтобы не допустить ни того, ни другого, согласилась на избрание четырех трибунов с консульской властью, которыми могли стать как плебеи, так и нобили. Плебс пошел на это, полагая, что покончит тем самым с консулами и получит эту высокую должность в свои руки. При этом произошел следующий примечательный случай: когда нужно было назначить новых трибунов и все они могли быть плебеями, римский народ выбрал на эти должности одних нобилей. По этому поводу Тит Ливий произносит такие слова: «Исход выборов показал, что с одними настроениями борются за свободу и достоинство и с другими — выносят беспристрастное решение, когда борьба уже окончена». Николо Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, в: Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Государь, пер. с итал. М. А. Юсима. М.: Российская политическая энциклопедия, 2002, кн. I, гл. 47.
84	Там же, с. 18.
Глава II. Триумф выборов
[KS-PVBllCA]
95
ним, что в словаре Руссо «Правительство» (иногда называемое «Государем») обозначает исполнительную ветвь власти. Принятие законов всегда остается в руках народа («Суверена»). Следовательно, на этом уровне никакого отбора не происходит. Но для отбора должностных лиц исполнительной власти необходимо выбрать один из двух методов. Отрывок, посвященный этому вопросу, Руссо начинает с цитаты из Монтескье и соглашается с тем, что «избрание по жребию соответствует природе демократии», однако добавляет, что тому служат иные причины, чем предложенные Монтескье (предотвращение ревности, равенство при распределении должностей).
Но причины не в этом. Если обратить внимание на то, что избрание начальников [Telection des chefs] есть дело Правительства, а не Суверена, то мы увидим, почему выборы по жребию более свойственны демократии, где управление тем лучше, чем менее умножаются акты его. Во всякой подлинной демократии магистратура — это не преимущество, но обременительная обязанность, которую по справедливости нельзя возложить на одного человека скорее, чем на другого. Один лишь Закон может возложить это бремя на того, на кого падет жребий. Ибо тогда, поскольку условия равны для всех и так как выбор не зависит от людей, нет такого рода применения Закона к частному случаю, которое нарушило бы всеобщий характер его.85
Это сложное обоснование становится понятным, если принять во внимание то, что аргумент строится на положении, которое в данном отрывке не было четко обозначено. Для Руссо распределение магистратур («избрание начальников») по жребию или с помощью выборов является особой мерой. Распределение должностей касается конкретных лиц, а не всех граждан. Поэтому оно не может осуществляться народом как Сувереном. На самом деле, один из ключевых принципов Общественного
85	Руссо, Об общественном договоре, кн. IV, гл. III, с. 293. Упомянутая цитата из Монтескье — приведенный нами выше отрывок из 0 духе законов, кн. II, гл. II.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
96
договора состоит в том, что Суверен действует только с помощью законов, то есть с помощью общих правил, распространяющихся равным образом на всех граждан. Следовательно, если народ назначает магистратов, он делает это в качестве Правительства («избрание начальников есть дело Правительства, а не суверена»).86 Но в этом случае возникают две проблемы.
Во-первых, согласно Руссо, демократия именно тем и определяется, что народ в ней является и Сувереном (как в любой легитимной политической системе), и Правительством: в демократии народ принимает законы и исполняет их. Руссо также полагает, что даже если народ коллективно обладает властью, в разные магистратуры должны назначаться разные граждане. Учитывая это определение демократии, может показаться, что выборы («избрание.посредством выборов») особенно подходят для демократических устройств, поскольку в таких системах народ может действовать и в качестве Правительства. Однако Руссо считает иначе и прибегает в этом вопросе к новому аргументу. Отправление народом и законодательных, и исполнительных функций влечет за собой большую опасность: решения народа как Суверена (законы) могут быть приняты под влиянием частных представлений, которые он должен принять, когда действует в качестве Правительства. «Неправильно, чтобы тот, кто создает законы, их исполнял, — пишет Руссо в главе о демократии, — или чтобы народ как целое отвлекал свое внимание от общих дел, дабы обращать его на предметы частные».87 Поскольку люди далеко несовершенны, эта опасность представляет главный недостаток демократии. Это же одна из причин, по которой Руссо заключает главу о демократии часто цитируемыми словами: «Если бы существовал народ, состоящий из Богов, то он управлял бы собою демократически. Но Правление столь совершенное не подходит людям». Боги смогли бы отделить общие представления, которых они должны придержи
86 Руссо, Об общественном договоре, кн. IV, гл. III, с. 293.
87 Там же, кн. III, гл. IV, с. 254—255.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVbLlCA]
97
ваться, когда выступают в качестве Суверена, от частных, которыми руководствуются, когда выступают в качестве исполнителей законов, и не смешивать первое со вторым, люди же на такое не способны. Поэтому демократическое Правительство функционирует наилучшим образом, когда народ, который, прежде всего является Сувереном, принимает минимум частных решений в качестве Правительства. По этой причине Руссо в процитированном выше отрывке утверждает, что в демократиях «управление тем лучше, чем менее умножаются акты его».88 Жребий тогда решает первую проблему. Когда магистраты избираются по жребию, народу нужно принять только одно решение: постановить, что магистраты будут избираться по жребию. Очевидно, что такое решение является общим правилом или законом, которое народ может принять как Суверен. От него как от Правительства не требуется никакого другого частного вмешательства. С другой стороны, если демократия является выборной, то народу потребуется вмешиваться дважды: первый раз — для принятия закона, вводящего выборы и способ их проведения, и второй — в качестве Правительства для избрания магистратов. Можно утверждать, в соответствии с Руссо, что первое решение рискует оказаться в зависимости от второго: можно принять такое общее избирательное право, которое сделает избрание определенных лиц более или менее вероятным.
Но существует и вторая проблема. Даже если мы предположим, что в демократии народ как Суверен сможет оградить свои решения от частных представлений, которые ему нужно принимать для управления, факт остается фактом, что при избрании магистратов частные оценки личности определяют его выбор. Когда члены Правительства (в данном случае все граждане) делят между собой правительственные должности, они отдают их одним, а не другим людям (каждая магистратура должна быть «возложена на одного человека скорее, чем на другого»). И даже если такое распределение проводится в соответствии со всеоб
88 Руссо, 06 общественном договоре, кн. IV, гл. III, с. 293.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBL1CA]
98
щим законом, вопросы личных предпочтений неизбежно будут вклиниваться между законом и предоставлением должности лицу, создавая возможности для несправедливости.89 В этом отношении жребий представляет второе преимущество: он является правилом распределения, не требующим дополнительных решений для применения к частным случаям. Если распределение должностей осуществляется по жребию, то для частной воли не остается места («нет такого рода применения Закона к частному случаю, которое нарушило бы всеобщий характер его»). В этом случае условия одинаковы для всех членов Правительства без исключения, поскольку они все равны перед законом, регулирующим распределение магистратур, и поскольку этот закон, так сказать, сам распределяет конкретные должности.
Поэтому независимо от того, заключается ли вопрос в сокращении случаев принятия народом частных представлений или же в риске несправедливости при распределении должностей, жребий является единственно верным способом избрания для демократии, поскольку он распределяет магистратуры без вмешательства какой-либо частной воли. Кроме того, Руссо добавляет, что положение граждан в демократии позволяет пренебречь возражением против использования жребия (выбор некомпетентных или недостойных граждан): «Выборы по жребию [[’election par sort] создавали бы мало затруднений в подлинной демократии, где ввиду того, что все равны как по своим нравам, так и по своим дарованиям, как по принципам своим, так и по состоянию своему, тот или иной выбор становится почти что безразличен».90
89 Руссо находит необходимым добавить, что в «истинной» демократии магистратура в принципе считается «обременительной обязанностью» и вследствие этого политическая справедливость состоит в распределении издержек, а не преимуществ. Однако эта идея не является необходимым элементом логики аргумента. Риск совершения несправедливости при любом частном приложении правила распределения должностей существовал бы, даже если бы должность магистрата считалась преимуществом.
90 Руссо, Об общественном договоре, кн. IV, гл. III, с. 294.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLICA]
99
В отличие от этого выборы подходят аристократии. «При аристократическом строе Государя выбирает Государь, Правительство сохраняется само собою; и здесь именно уместно голосование».91 В аристократии выборы не представляют угрозу, поскольку занимающиеся отбором органы («Государь» или «Правительство») по определению отличаются от тех, что принимают законы. Когда Правительство выбирает магистратов из своего числа, оно может прибегнуть к выборам, которые по необходимости предполагают частные представления и намерения. В данном случае нет риска воздействия этих частных представлений на принятие законов — особенно избирательного законодательства, поскольку законотворчество находится в других руках. Подтверждает данную интерпретацию и сноска, сделанная самим Руссо. В аристократии, отмечает он, жизненно важно, чтобы правила, регулирующие выборы, сохранялись в руках Суверена. «Очень важно установить законами [то есть решениями Суверена] форму избрания магистратов, ибо, предоставляя это делать Государю [Правительству] по собственной воле, нельзя избежать превращения аристократии в наследственную».92 Если те, кто обладает властью избрания магистратов, также обладают властью определения того, как их нужно выбирать, они выберут способ, наиболее отвечающий их интересам, — в данном случае наследование. С другой стороны, аристократия является системой, в которой могут свободно выражаться расхождения и различия граждан. И эти различия могут использоваться в политических целях.
Помимо того, что оба вида власти [Суверен и Правительство] при этом разграничиваются, такой род аристократии обладает еще и тем преимуществом, что члены ее избираются. Ибо в народном Правлении все граждане рождаются магистратами; выборная же аристократия ограничивает количество должностных лиц малым числом, и они делаются таковыми
91 Руссо, Об общественном договоре, кн. IV, гл. III, с. 293.
92 Там же, кн. III, гл. V, с. 257 (сноска Руссо; курсив мой); (Перевод изменен. — Прим, перев.).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
100
лишь путем избрания: при таком порядке честность, просвещенность, опытность и все другие основания для предпочтения и уважения общественного суть каждое новый залог того, что управление будет мудрым.93
Именно потому, что в аристократии возможно политическое использование различий в способностях и достоинстве, выборная аристократия является лучшей формой правления.94
В то время как обсуждение жребия в Духе законов Монтескье удивляет своей исторической проницательностью, в Общественном договоре Руссо оно отличается силой аргумента. Действительно, Руссо считал объяснение Монтескье демократических свойств жребия недостаточно аргументированным, но в целом разумным. Однако его собственное объяснение своей тонкостью и безупречной логикой обязано более изложенным в Общественном договоре идиосинкратическим определениям и принципам, чем историческому анализу. Можно заметить, что, учитывая сложность аргумента, точное обоснование Руссо связи жребия с демократией, вероятно, оказало на политиков самое незначительное влияние. Возможно, это и так, но суть не в этом.
Во-первых, бросается в глаза то, что даже в 1762 году мыслитель, предпринявший попытку изложить «Принципы политического права» (подзаголовок Общественного договора), предоставил в своей политической теории место жребию. И Монтескье и Руссо вполне сознавали, что жребий может выпасть некомпетентному лицу, что удивляет нас сегодня и объясняет, почему мы даже не помышляем о распределении публичных должностей по жребию. Но оба автора хорошо понимали, что у жребия были также и другие свойства или достоинства, которые, по крайней мере, делали его достойной рассмотрения альтернативой и, возможно, оправдывали поиск способов устранения этого очевидного недостатка с помощью других институтов.
93 Там же (курсив мой); термин «избрание» здесь означает выборы в современном смысле — то, что в других контекстах Руссо называет «избрание посредством выборов» [Election parchoix]».
94 Там же.
Глава П. Триумф выборов
[RES-PVBLICA]
101
Другой примечательный факт состоит в том, что политические мыслители масштаба Харрингтона, Монтескье и Руссо, каждый со своей точки зрения и в своей манере, выдвигали одно и то же положение: выборы по своей природе аристократичны, тогда как жребий является демократической процедурой избрания par excellence. Жребий не только не исчез с теоретического горизонта в то время, когда было изобретено представительное правление, но и у авторитетных мыслителей имелись общие взгляды на сравнительные качества жребия и выборов.
Однако по прошествии едва ли одного поколения после Духа законов и Общественного договора идея распределения публичных должностей по жребию практически исчезает. Она никогда всерьез не рассматривалась в период американской и французской революций. Когда отцы-основатели объявляли равенство всех граждан, они без тени сомнения утвердили на обеих сторонах Атлантики безусловное господство способа избрания, издавна считавшегося аристократическим. Внимательное изучение республиканской истории и теории, таким образом, выявляет внезапное и безмолвное исчезновение старой идеи и парадокс, до сих пор остававшийся незамеченным.
ТРИУМФ ВЫБОРОВ: СОГЛАСИЕ НА ВЛАСТВОВАНИЕ ВМЕСТО ЗАНЯТИЯ ДОЛЖНОСТЕЙ
Что действительно поражает, принимая во внимание республиканскую традицию и возникающую из нее теорию, так это полное отсутствие дебатов об использовании жребия при распределении власти в первые годы представительного правления. Основатели представительных систем и не пытались узнать, какие механизмы можно было бы использовать вместе со жребием для предотвращения его нежелательных последствий. Предварительный отсев по образцу флорентийского squittinio, предназначенный для предотвращения избрания заведомо неквалифицирован-
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVbLlCA]
102
иых лиц, никогда даже и не рассматривался. Можно было бы также сказать, что сам по себе жребий не позволяет гражданам контролировать деятельность магистратов после их избрания. Однако процедура отчета о проделанной работе совместно с санкциями могла бы предоставить народу какой-то вид контроля за решениями магистратов; такое решение также никогда не обсуждалось. Конечно, неудивительно, что основатели представительного правления не принимали во внимание возможность избрания правителей, наделенных полной свободой действия, посредством жеребьевки среди всего населения. Удивляет лишь то, что использование жребия, даже в сочетании с другими институтами, вообще не было удостоено серьезного рассмотрения.
Тем не менее жребий не был забыт. То и дело мы встречаем его упоминание в работах и речах некоторых политических деятелей. Например, во время дебатов о Конституции Соединенных Штатов Джеймс Вильсон предлагал поручить избрание Президента Соединенных Штатов коллегии выборщиков, которые, в свою очередь, избирались по жребию из числа членов Конгресса. Предложение Вильсона явно опиралось на венецианскую модель и предполагало устранение интриг при избрании президента,95 но не вызвало никакой дискуссии и было отложено в сторону. Во Франции несколько революционеров (Сийес до революции, Лантенас в 1792 году) задумывались о совмещении жребия и выборов, а в 1793 году член французского Конвента Монжильбер предложил заменить выборы жребием на том основании, что он более эгалитарен.96 Ни одно из этих предложений не вызвало сколько-нибудь значительного обсуждения в собраниях французской революции. В 1795 году термидорианцы постановили, что порядок занятия мест в представитель
95 См. М. Farrand (ed.), The Records of the Federal Convention of1787 [1911], 4 vols. New Haven, CT: Yale University Press, 1966, vol. II, p. 99—106. Я благодарен за эту ссылку Джону Эльстеру.
96 Предложения Сийеса и Лантенаса вместе с памфлетом Монжильбера цитируются в Р. Gudniffey, Le Nombre et la Raison, La Evolution fran^aise et les elections. Paris: Editions de I'Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales, 1933, p. 119—120.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
103
ных собраниях (Совет пятисот и Совет старейшин) каждый месяц будет определяться по жребию.97 Данная мера должна была препятствовать формированию блоков. Жребий по-прежнему ассоциировался с антифракционными мерами, но уже в незначительной степени. В любом случае, это правило никогда не соблюдалось.
Революционеры ссылались на имена Харрингтона, Монтескье и Руссо и обращались к истории ранних республик, но ни в Англии, ни в Америке, ни во Франции никто всерьез не задумывался над тем, чтобы распределять публичные должности по жребию.98 Примечательно, например, что Джон Адамс, один из наиболее читаемых отцов-основателей, никогда не рассматривал избрание по жребию как вариант, даже для того чтобы этот вариант отвергнуть.99 В защиту конституции правительственной власти в Соединенных Штатах Америки, посвященной Афинам и Флоренции, Адамс вкратце упоминает, что в этих городах магистраты избирались по жребию, но сам вопрос оставляет без обсуждения. При учреждении представительных систем этот способ избрания правителей не входил в число возможных альтернатив — он просто никому не приходил в голову. Судя по практике последних двух столетий можно заключить, что он исчез навсегда.
97	См. Gueniffey, Le Nombre et la Raison, p. 486.
98	Это утверждение я делаю с определенной оговоркой. Я, конечно, не проверил все доступные исторические работы, не говоря уже обо всех оригинальных источниках, относящихся к трем великим современным революциям. К тому же политическому использованию жребия до сих пор уделялось слишком мало научного внимания; поэтому нельзя исключать того, что будущие исследования выявят дополнительные случаи обсуждения жребия. Тем не менее, учитывая то, что мне известно на сегодняшний день, вполне оправданно утверждать, что избрание правителей по жребию не рассматривалось ни в одном ключевом политическом дебате во времена английской, американской и французской революций.
99	Это относится, по крайней мере, к трем его основным политическим работам: Thoughts on Government [1776], A Defense of the Constitutions of Government of the United States of America [1787—1788] и Discourses on Davila [1790]. См. C. F. Adams (ed.), The Life and Works of John Adams, 10 vols. Boston, MA; Little Brown, 1850—1856, vols. IV, V, VI.
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVBLlCA]
104
Первое, что приходит в голову для объяснения этого поразительного, но редко отмечаемого феномена, это то, что избрание правителей по жребию стало в больших современных государствах нереализуемо.100 Можно также добавить, что жребий предполагает условия, недостижимые в тех государствах, где существует представительное правление. Патрис Генифе, например, утверждает, что жребий способен вызвать чувство политического долга только в малых сообществах, члены которых знают друг друга, а это, по его мнению, является «обязательным условием признания решения, в принятии которого они не играли роли, а если и играли, то лишь роль косвенную».101 Избрание по жребию подразумевает, по его мнению, что политическое управление будет несложным и не потребует специальной подготовки. И наконец, как считает Генифе, для избрания правителей случайным образом равенство условий и культуры должно «изначально присутствовать среди всех членов политического образования, на которых может пасть жребий».102
В подобных комментариях есть доля истины, но при этом они делают неясной роль элемента случайности и выбора, который присутствует в любом историческом событии и который, безусловно, сыграл свою роль в победе выборов над жребием. Прежде всего — об этом мы уже говорили, но еще раз стоит повторить — жребий не был абсолютно нереализуем. В таких случаях, как Англия, размер электората не был настолько большим, как можно подумать. Подсчитано, например, что в 1754 году общее число электората Англии и Уэльса составляло 280 000 человек (при населении около 8 миллионов).103 Ничто не препят
100 Довольно странно, что Карл Шмитт, один из немногих современных авторов, уделяющих хоть какое-то внимание избранию правителей по жребию, принимает эту точку зрения. Шмитт замечает, что жребий лучше всего обеспечивает тождество правителей и управляемых, но тут же добавляет: «Этот способ стал в настоящее время нереализуем».
С. Schmitt, Verfassungslehre, § 19. Munich: Duncker & Humbolt, 1928, p. 257.
101 Gueniffey, Le Nombre et la Raison, p. 122.
™Ibid., p.123.
103 J. Cannon, Parliamentary Reform 1640—1832. Cambridge: Cambridge University Press, 1973, p. 31.
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
105
ствовало установлению многошаговой процедуры: жеребьевку могли сначала проводить в небольших округах, а затем среди имен, отобранных на первом уровне. Еще удивительнее то, что никто не задумался об использовании жребия на местном уровне. Города и даже графства XVII и XVIII веков вряд ли намного превышали по размеру и населению древнюю Аттику или Флоренцию эпохи Возрождения. Местное политическое управление, предположительно, не было чересчур сложным. Тем не менее ни американские, ни французские революционеры никогда не задумывались о распределении должностей на местном уровне по жребию. Даже в городах Новой Англии (которые де Токвилль позднее охарактеризует как модель прямой демократии) муниципальные должностные лица в XVII и XVIII веках избирались не по жребию, а на выборах.104 В этих небольших городках с однородным населением и ограниченными управленческими задачами, где общие дела обсуждались всеми жителями на ежегодных городских собраниях, условия примерно соответствовали тем, что выдвигаются сегодня в качестве необходимых для использования жребия. Разница между итальянскими городами-республиками эпохи Возрождения и городами Новой Англии колониального и революционного периода заключалась не во внешних обстоятельствах, а в представлениях о том, что придавало легитимность коллективной власти.
Безусловно, политики XVII—XVIII веков не рассматривали жребий в качестве возможного способа избрания правителей.
104 Это утверждение я вновь делаю с осторожностью, поскольку не проверял все исторические исследования местного управления в Новой Англии в колониальный и революционный периоды. Какие-то случаи использования жребия историки могли не заметить. Но даже если подобная практика в каких-то местах существовала, она определенно не была широко распространенной и заметной. Об этом см. J.T. Adams, The Founding of New England. Boston, MA: Little Brown, 1921, 1949, ch. 11; Carl Brindenbaugh, Cities in Revolt. Urban Life in America 1743—1776. New York: A.A. Knopf, 1955; E.M. Cook Jr, The Fathers of the Towns: Leadership and Community Structure in Eighteenth-century New England. Baltimore, MD: John Hopkins University Press, 1976. Характеристику де Токвилля, на которую я ссылаюсь, можно найти в Демократия в Америке, кн. I, ч. 1, гл. 5.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
106
Судя по отсутствию сомнений в том, какой из двух способов следует использовать, выборы представлялись им единственной возможностью, что, однако, не было неизбежным результатом внешних обстоятельств. Учитывая цели политических акторов и господствующие представления о политической легитимности, жребий считался явно неподходящим средством. Поэтому, какую бы роль ни сыграли внешние условия в оттеснении жребия и триумфе выборов, мы должны исследовать те представления и ценности, вмешательство которых повлекло эту перемену. В отсутствии явных дебатов среди основателей представительного правления об относительных преимуществах двух процедур наш аргумент будет неизбежно иметь несколько гипотетический характер. Мы можем сравнить эти два способа с идеями, влияние которых неоспоримо в политической культуре XVII—XVIII веков, что позволит нам определить, какая мотивация стояла за принятием выборов как самоочевидного варианта.
Действительно, существовало понятие, в свете которого достоинства жребия и выборов представали совершенно различным и неравным образом, а именно принцип, согласно которому любая легитимная власть исходила из согласия тех, над кем она осуществлялась. Иначе говоря, люди имели только те обязанности, на которые они дали свое согласие. Три современные революции вершились во имя этого принципа. Упомянутый факт достаточно известен, чтобы повторять здесь его многочисленные доказательства.105 Рассмотрим несколько иллюстративных примеров. На дебатах в Патни (октябрь 1647 года) между радикальным и консервативным крылом армии Кромвеля (одно из самых выдающихся свидетельств о представлениях английских революционеров) Рейнсборо, представитель левеллеров, говорил: «Любой человек, которому предстоит жить под руководством правительства, должен сначала дать согласие на переход под это руководство; я думаю, что самые бедные англичане
105 0 роли идеи согласия в англо-американской политической культуре в XVIII веке см., среди прочего, J.P. Reid, The Concept of Representation in the Age of the American Revolution, Chicago: University of Chicago Press, 1989, особенно ch. 1: «The concept of consent».
Глава II. Триумф выборов
[KES-PVBLlCA]
107
никоим образом не связаны обязательствами, в строгом смысле, с правительством, которому они не давали своего согласия». В ответ на это Айртон, выступавший от консервативной группы, не стал оспаривать сам принцип согласия, а заявил, что право на согласие принадлежит только тем, у кого есть «определенный постоянный интерес в этом королевстве».106 Спустя сто тридцать лет американская Декларация независимости начиналась со слов: «Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью; что для обеспечения этих прав люди создают правительства, справедливая власть которых основывается на согласии управляемых».107 Наконец, во Франции Туре, ключевая фигура первых месяцев революции, опубликовал в начале августа 1789 года проект декларации основных прав, в котором имелась следующая статья: «У всех граждан есть право объединяться, индивидуально или через своих представителей, для создания законов и подчиняться только тем, кто получил от них добровольное согласие».108
Все теоретики естественного права от Гроция до Руссо, включая Гоббса, Пуфендорфа и Локка, разделяли мнение о том, что согласие представляет единственный источник легитимной власти и создает основу для политического долга. Данный факт тоже хорошо известен, поэтому мы ограничимся всего одной его иллюстрацией — примером из Локка, имевшего большое влияние в Англии, Америке и Франции.109 Во Втором трактате о
106	«The Putney debates», in G.E. Aylmer (ed.), The Levellers in the English Revolution. Ithaca, NY: Cornel University Press, 1975, p. 100.
107	Декларация независимости [4 июля 1776], в: Декларация независимости; Конституция Соединенных Штатов; Билль о правах. М.: МГПО «Мосгорпечать», 1991, с.З.
108Thouret, «Projet de declaration des droits de Thomme en societe» [1789], in: S. Rials (ed.), La declaration des droits de I'homme et du citoyen. Paris: Hachette, 1988, p. 639.
109	Превосходный анализ идей школы естественного права см. в R. Derathe, J.-J. Rousseau et la science politique de son temps [1950]. Paris: Vrin, 1970, особенно p. 33 ff., 180 ft.
Б. Манен Принципы представительного правления
[ttSWBUCA]
108
правлении Локк пишет: «Поскольку люди являются, как уже говорилось, по Природе свободными, равными и независимыми, то никто не может быть выведен из этого Состояния и подчинен Политической Власти другого без своего собственного согласия». Ниже он добавляет: «Таким образом, то, что является началом всякого политического общества и фактически его составляет, — это всего лишь согласие любого числа свободных людей, способных образовать большинство, на объединение и вступление в подобное общество. И именно это, и только это, дало или могло дать начало любому законному правлению в мире».110
Как только согласие или воля управляемых становятся источником власти и основой политических обязанностей, жребий и выборы выступают в совершенно ином свете. Как бы ни интерпретировали жребий, какими бы качествами он ни обладал, он не мог восприниматься как выражение согласия. Можно, конечно, учредить систему, в которой люди соглашаются на избрание своих лидеров по жребию. В таком устройстве власть избираемых лиц в конечном счете будет основываться на согласии управляемых, но в этом случае легитимация, основанная на согласии, будет косвенной: всякий раз она будет исходить исключительно из согласия с процедурой избрания. В основанной на жребии системе, даже в той, где граждане когда-то дали свое согласие на принятие этого способа, лица, оказавшиеся избранными, не получают власть по воле тех, над кем они эту власть осуществляют; они вообще не получают власть по чьей-либо воле. В отличие от нее в системе, основанной на выборах, народ постоянно подтверждает свое согласие. Люди не только дают согласие на данный способ избрания, когда принимают решение об использовании выборов, но и выражают свое согласие всякий раз, когда голосуют. Поэтому если цель заключается в установлении власти и политического долга на основе согласия, выборы, очевидно, будут более надежным способом, чем жребий. Они отбирают лиц,
110 Дж. Локк, «Два трактата о правлении», в: Сочинения в 3-х томах, т. 3. М.: Мысль, 1988, кн. II, гл. VIII, § 95,99, с. 317,319 (курсив автора).
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBL1CA]
109
которые получат должности (как и в случае жеребьевки), и в то же время легитимируют их власть и вызывают у избирателей чувство долга и преданности к тем, кого они назначают. Есть все основания полагать, что именно такое представление об основании политической легитимности и долга привело к оттеснению жребия и триумфу выборов.
На самом деле наличие связи между выборами и согласием не было новостью во времена учреждения представительного правления; принцип, согласно которому то, что обязывает всех, должно быть принято по общему согласию, изобрели не теоретики современного естественного права. К тому времени выражение согласия посредством выборов уже показало себя эффективным средством формирования чувства долга у населения. Созыв избранных представителей для укрепления этого чувства, особенно в отношении налогообложения, успешно практиковался на протяжении нескольких веков. «Собрания сословий» и «Генеральные Штаты» в Средние века (и в Новое время) были основаны на этом принципе. Некоторые историки подчеркивают разницу между средневековыми «Собраниями сословий» и представительными собраниями, которые стали центрами власти после трех великих революций. Разница между ними действительно существенна, но она не должна затмевать элементы преемственности. Например, английский парламент после революций 1641 и 1688 годов являлся преемником парламента «древней конституции» (и воспринимался таковым). У американских колоний тоже был опыт избрания представительных собраний, а лозунг революции 1776 года («нет налогам без представительства») свидетельствует о распространенности старого представления, согласно которому созыв избранных представителей был единственным легитимным способом введения налогов. Во Франции разрыв мог быть более радикальным, но, несмотря на это, именно финансовый кризис заставил монархию созвать Генеральные Штаты, возродив известный своей эффективностью в формировании чувства долга институт. Есть достаточные основания полагать, что избирательные техники, используемые при представительном правлении, происходят из практики средневековых выборов в
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
110
«Собрания Штатов» и выборов, проводившихся Церковью (а например, не из выборов в Римской республике)?11
В Средние века использование выборов происходило рука об руку с обращением к принципу, который, судя по всему, серьезнейшим образом повлиял на развитие западных институтов, а именно к принципу римского происхождения: Quod omnes tangit, ab omnibus tractari et approbari debet («То, что касается всех, должно быть рассмотрено и одобрено всеми»). С возрождением римского права в XII веке этот принцип распространялся юристами, специализировавшимися на гражданском и каноническом праве, но они интерпретировали его в приложении к общественным делами, тогда как в Риме он относился к сфере частного права.112 Эдуард I сослался на принцип Q.O.T. в своем
111 См. особенно Leo Moulin, «Les origines religieuses des techniques electorates modernes et delibfcratives modernes», in: Revue Internationale d'Histoire Politique et Constitutionelle, April-June 1953, p. 143—148;
G. de Lagarde, La Naissance de I'esprit lanque a la fin du Moyen Age. Leuven/ Louvain: E. Nauvelaerts, 1956; L. Moulin, «Sanior et Major pars', Etude sur devolution des techniques electorales et d£lib6ratives dans les orders religieux du VIeme au ХШёте sidcle», in: Revue Historique de Droit Francois et Stronger, 3—4,1958, p. 368,397,491—529; Arthur P. Monahan, Consent, Coercion and Limit, the Medieval Origins of Parliamentary Democracy. Kingston, Ontario: McGill-Queens University Press, 1987; Brian M. Downing, The Military Revolution and Political Change. Origins of Democracy and Autocracy in Early Modern Europe. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1992.
112	Формулировка этого принципа (больше известного в сокращении «О.О.Т.»), содержащаяся в Кодексе Юстиниана, 531 г. (Cod., 5, 59, 5, 2), стала источником для таких средневековых комментаторов, как Грациан, который упоминает ее в своем Декрете (около 1140; Decretum, 63, post с.25). Про изначальное значение «О.О.Т.» см. G. Post «А Roman legal theory of consent, quod omnes tangit in medieval representation», in: Wisconsin Law Review, Jan. 1950, p. 66—78; Y. Congar, «Quod omnes tangit ab omnibus tractari et approbari debet» [1958], in: Y. Congar, Droit ancien et structures eccfesiales. London: Variorum, 1982, p. 210—259. 0 других особенностях развития этого юридического принципа см. A. Marongiu, «Q.O.T., principe fondamental de la democratic et du consentement au XIVSme siecle», in: Album Helen Maud Cam, 2 vols. Leuvin/Louvain: Presses Universitaires de Louvain, 1961, vol. II, p. 101—115; G. Post «А Romano-canonical maxim, 'Quod omnes tangit' in Bracton and early parliaments», in: G. Post Studies in Medieval Legal Thought. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1964, p. 163—238.
Глава II. Триумф выборов
[KS-PVBL1CA]
111
указе о созыве английского парламента в 1295 году, а недавние исследования показали, что к концу XIII века эта формулировка была уже широко распространена. Этим выражением воспользовались также французский король Филипп IV при созыве Генеральных Штатов в 1302 году и император Фридрих II при приглашении полномочных делегатов (nuntii) от городов Тосканы.113 Папа Гонорий III и папа Иннокентий III также нередко к нему обращались. Стоит отметить, что власти, требовавшие избрания представителей, обычно настаивали на том, чтобы эти представители наделялись полной властью (plenipotentiarii), то есть чтобы выборщики полностью подчинялись решениям избранных лиц, какими бы эти решения ни были. Вовлечение воли и согласия управляемых в процесс избрания делегатов придавало решениям представительных собраний обязательную силу, которой никогда не обладали бы решения лиц, избранных по жребию. Как только делегаты давали свое согласие на определенные действия или налоги, король, римский папа или император могли обратиться к народу со словами: «Вы согласились, чтобы представители выступали от вашего имени, и теперь вы обязаны повиноваться одобренным ими решениям». Поэтому в выборах содержалось нечто вроде обещания повиновения.
Ссылка на принцип Q.O.T. означала не то, что согласие управляемых считалось единственным и принципиальным источником легитимности (в этом его главное отличие от современных представительных систем), а, скорее, то, что пожелание «сверху» должно быть встречено одобрением «снизу», чтобы стать легитимным постановлением, подразумевающим обязательства.114 Этот принцип не предполагал никакого выбора кандидатов народом или предложений ассамблеей; скорее, людей
113	См. Monahan, Consent, Coercion and Limit, p. 100 ff.
114	0 комбинации понятий «восходящей» и «нисходящей» власти в средневековой мысли и практике основными остаются работы Уолтера Уль-манна; см. особенно его Principles of Government and Politics in the Middle Ages. London: Methuen, 1961.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESTVBLICA]
112
просили поставить печать согласия на то, что предложили власти (светские или духовные). Зачастую это принимало форму простого «провозглашения без голосования».115 Но даже в такой форме принцип подразумевал, по крайней мере в теории, что согласие может быть отозвано. Распространенное использование формулировки Q.O.T., несомненно, помогало пропагандировать и укреплять представление о том, что согласие управляемых является источником политической легитимности и обязательств.
Здесь мы сделаем небольшое отступление. Иногда утверждается, что Церковь сыграла ключевую роль в отмирании практики жребия, запретив его использование при избрании епископов и аббатов, когда этот способ еще применялся в итальянских городах-республиках.116 Действительно, папа Гонорий III своей декреталией 1223 года (Ecclesia Vestra, адресованной духовенству города Лукки) запретил использовать жребий при назначении на церковные должности.117 До этого жребием иногда пользовались
115	0 преимущественно «провозглашающем» характере выборов предста-вителей в дореволюционной Англии см. М. Kishlansky, Parliamentary Selection: Social and Political Choice in Early Modern England. Cambridge: Cambridge University Press, 1986, особенно ch. 2.
116	Moulin, «Les origines religieuses des techniques 6lectorales modernes et d&ibftratives modernes», p. 114.
117	Corpus Juris Canonici, E. Friedberg edition, 2 vols. (Tauschnitz, 1879—1881), vol. II, p. 823 (LiberExtra, Tit. XXI, cap. III). Этой ссылкой я обязан Стиву Хорвитцу, специалисту по каноническом праву и древним книгам, с ко* торым я связался посредством Интернета и которого хотел бы поблаго* дарить. Лео Мулен (в статье, указанной в сноске 116) упоминает об этой декреталии, но не дает точной ссылки и не анализирует ее содержание. Мои вопросы, обращенные ряду специалистов по каноническому праву, равно как и мое собственное изучение Corpus Juris Canonici, оказались безрезультатными. Пол Буллен, которого я тоже хотел бы здесь поблагодарить, предложил мне обратиться к специалистам по средневековому и каноническому праву, пользующимся Интернетом. Так, я, в конечном счете, сумел познакомиться с текстом декреталии, точное содержание которой, как мы увидим, оказалось важным. Вероятно, я должен также выразить свое почтение технике, которая сегодня превзошла республику писем и охватывает весь мир!
Глава II. Триумф выборов
[RESPVbUCA]
113
для замещения епископов,118 но он понимался как выражение Божьей воли. Использование жребия в качестве обращения к Божественному провидению и запрещала Ecclesia Vestra. Декреталию можно найти в Liber Extra под заголовком De sortilegiis (О колдовстве) (Tit. XXI) среди других запретов на гадальные практики, считавшиеся суевериями. Следовательно, Церковь не высказывала возражений по поводу светского использования жребия, то есть такого использования, при котором ему не придавалось сверхъестественного характера. Такая интерпретация церковного запрета подтверждается в Сумме теологии"9 В своем подробном обсуждении вопроса (которое здесь не требует пояснения) Фома Аквинский выделяет несколько вариантов использования жребия: распределительный жребий (sors divisoria), совещательный жребий (sors consultatoria) и гадальный жребий (sors divinatoria). Важно то, что для Фомы использование жребия для распределения «имущества, почестей или званий» грехом не являлось. Если результат жеребьевки полагается делом случая (fortuna), его использование не причинит вреда, «за исключением возможно напрасного действия [nisi forte vitium vanitatis]». Итак, Церковь не возражала против использования жребия при замещении должностей, при условии что данной процедуре не приписывалось религиозное значение. На самом деле это объясняет, почему глубоко католические итальянские республики продолжали использовать жребий и после Ecclesia Vestra, не вступая в конфликт с церковными властями. Если Церковь и способствовала упадку политического использования жребия, то лишь благодаря тому, что она пропагандировала
118	См. Jean Gaudemet, «La participation de la communaute au choix de ses pasteurs dans L'Eglise La tine: esquisse historique», in: J. Gaudemet, Lasoa^te eccl£siastiquedans IVccidentmedieval. London: Variorum, 1980, ch. 8. Гауде-ме указывает, что в 599 году Совет Барселоны постановил: «Из двух или трех кандидатов, отобранных по согласию духовенства и народа, епископ может выбираться по жребию» (La soci£t£ ecclesiastique, р. 319—320).
119	Thomas Aquinas, Summa Theologiae, Па Пае, qu. 95, art. 8,1. Здесь я снова выражаю признательность Полу Буллену за акцентирование моего внимания на этом отрывке.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
114
идею согласия, а не потому, что запрещала распределение «званий» по жребию.
Авторы XVII—XVIII веков, знакомые с историей республик, понимали, что назначение представителей посредством выборов имело отношение скорее к феодальной, чем к республиканской традиции. Мнения Харрингтона, Монтескье и Руссо на этот счет также совпадали. Комментируя использование жребия для избрания прерогативной центурии в Риме, Харрингтон писал: «Но Готическая мудрость в политике третьего государства [исторический этап] полностью заключалась в отборе представителей посредством голосования народа [выборов]».120 Харрингтон, несмотря на весь свой республиканизм, предпочитал, как мы уже видёли,жребию выборы. Таким образом, выборы, вероятно, были единственным принципом «Готической мудрости», сохраненным в ориентированном на возрождение принципов «античной мудрости» проекте. Известная фраза Монтескье о происхождении английского правления указывает в том же направлении: «Эта прекрасная система найдена в лесах» — лесах Германии, то есть там, где родились «готические» традиции и феодальная система.121 Наконец, было бы неправильно трактовать известный отрывок из Общественного договора только как обличение: «Понятие о Представителях принадлежит новым временам; оно досталось нам от феодального Правления, от этого вида Правления несправедливого и нелепого, при котором род человеческий пришел в упадок, а звание человека было опозорено. В древних Республиках и даже в мо
120 Harrington, The Prerogative of Popular Government, p. 477 (курсив оригинала).
121 Монтескье, 0 духе законов, кн. XI, гл. VI, с. 147. Отрывок из Pensee подтверждает, что Монтескье усматривал тесную связь между законами Англии и готической системой: «В отношении сказанного г-ном Йорком о том, что иностранец не поймет и слова из лорда Кука и Литтлтона, я отметил, что мне не сложнее понять феодальные и древние законы Англии, чем законы других народов, потому что все европейские законы являются готическими и все они одного происхождения и одной природы» (Pensee 1645, in: Oeuvres competes, 3 vols. Paris: Nagel 1950, vol. II, p. 481).
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVBLlCA]
115
нархиях народ никогда не имел Представителей».122 Выражение «звание человека» с впечатляющей, хотя и не выраженной непосредственно, исторической точностью указывает на феодальную клятву, по которой вассал становился «человеком» своего господина, обязуясь хранить ему верность. Руссо считал позорной для человека связь его имени с актом подчинения.
Во времена учреждения представительного правления происходит совпадение позиций средневековой традиции и теоретиков естественного права Нового времени в том, что согласие и воля управляемых должны стать единственным источником политической легитимности и политического долга. В такой обстановке выборы сами собой напрашивались в качестве способа наделения властью. Вместе с тем вопрос легитимности затмил собой (или отодвинул на задний план) проблему справедливого распределения политических функций. С этого момента равномерное распределение должностей среди граждан не имело значения; куда важнее было то, что должности замещались со всеобщего согласия. То, как распределялась власть, и делало результат распределения, каким бы он ни был, приемлемым. Если быть точным, вопрос о справедливом распределении должностей полностью не исчез, но выборы как способ наделения властью казались гораздо более справедливыми и эгалитарными, чем предшествовавший ему принцип наследования. По сравнению с той бездной, что отделяла выборы от принципа наследования, разница между распределительными эффектами двух процедур, не связанных с наследованием (жребия и выборов), во внимание уже не принималась. А поскольку в других отношениях понятие легитимности явно выступало на стороне одного из двух не связанных с наследием способов, то понятно, что даже наиболее эгалитарно настроенные революционеры над введением жребия не задумывались. Конечно, образованные лидеры, и консерваторы и радикалы, имели определенное представление о разнице между распределительными свойствами жребия и выборов. Тем не менее
122 Руссо,' Об общественном договоре, кн. Ш, гл. XV, с. 281.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVM.ICA]
116
она не привела их к разногласию, потому что консерваторы были (тайно или не совсем) довольны ей, а радикалы слишком привержены принципу согласия, чтобы защищать жребий.
Внешние обстоятельства также способствовали уходу проблемы справедливого распределения должностей на задний план. В больших государствах XVII—XVIII веков простое соотношение числа замещаемых должностей и общего числа граждан свидетельствовало о том, что независимо от способа отбора шанс отдельного гражданина получить должность был самый ничтожный. И тем не менее, если Аристотель, Гвиччардини или Монтескье были правы, жребий равным образом распределял бы и эту минимальную вероятность, тогда как выборы равенства не предполагали. Можно'возразить, что при столь малой вероятности распределение должностей переставало быть важной и политически неотложной проблемой, поскольку ставки были меньше, чем в Афинах V века до н. э. или во Флоренции XV века, даже если в каждом случае занятию должностей придавалась одинаковая ценность. Конечно, с точки зрения отдельного гражданина XVIII века не имело особого значения, были ли его шансы чуть больше или чуть меньше шансов его сограждан (поскольку в любом случае они были исчезающе малы), но из этого вовсе не следует, что разница распределения должностей по этим двум процедурам не имела значения. Например, в правящее собрание входит больше юристов, а не фермеров, не по причине его маловажности, даже если у юриста появляется больше шансов войти в собрание благодаря его маловажности для отдельно взятого фермера.
Какую бы роль ни играли обстоятельства и представления при учреждении представительного правления, вопрос о равенстве при распределении должностей отошел на задний план. В этом заключается объяснение отмеченного ранее парадоксального распространения без дебатов и оговорок в момент объявления политического равенства граждан способа, про который было известно, что он распределяет должности с меньшей степенью равенства, чем жребий. Ко времени возникновения представительного правления в центре внимания оказывается тип политического равенства, связанный с равным правом
Глава II. Триумф выборов
[RES-PVbLlCA]
117
на выражение согласия на властвование, а не (или в гораздо меньшей степени) с равной возможностью получения должно’ сти. Это означает, что сформировалась новая концепция гражданства: граждане рассматриваются теперь преимущественно как источник политической легитимности, а не как лица, которые сами желают занять должность.
Обозначив эту перемену, можно по-новому взглянуть на характер представительного правления. Спустя двести лет после учреждения современного политического представительства понимание граждан как источника власти и как инстанции, назначающей на должности, сегодня кажется естественным представлением о гражданстве. В этом мы не только разделяем господствовавшую в XVIII веке точку зрения, но и перестаем осознавать, что тем самым отдаем предпочтение конкретной концепции гражданства. Мы практически забыли о том, что даже в условиях, когда всем участвовать в правлении невозможно, граждане все же могут желать получить должность. Поэтому мы и не задумываемся над тем, как должности, понимаемые в качестве ограниченного блага, распределяются среди граждан представительными институтами. История триумфа выборов показывает, что, задумавшись над этим, мы бы углубили свое понимание представительного правления.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLlCA] 118
ГЛАВА III
ПРИНЦИП РАЗЛИЧИЯ
Как мы увидели, основателей представительного правления не волновало то, что выборы могут привести к неравному распределению должностей; они сосредоточили свое внимание на равном праве на согласие, которое стало возможным в результате выбора этого способа. После продолжительных дебатов была сознательно введена еще одна неэгалитарная черта представительного правления: представители должны превосходить своих избирателей по социальным показателям. Существовала твердая уверенность в том, что избранные представители должны превосходить большинство своих избирателей в богатстве, талантах и добродетели. Доля населения, являющаяся электоратом, варьировалась во времена учреждения представительного правления от страны к стране. Например, в Англии голосовать могли только высшие слои общества, тогда как в Соединенных Штатах и в революционной Франции право голоса предоставлялось более широким слоям населения. Но где бы ни находилась в каждом случае планка, специальные меры обеспечивали нахождение представителей над ней. Принимался в расчет не только абсолютный социальный статус представителей, но и (что, вероятно, важнее) их статус по отношению к положению избирателей. Представительное правление учреждалось при полном осознании того, что избранные представители будут и должны быть выдающимися гражданами, в соци
Глава III. Принцип различия
[RES-PVM.ICA]
119
альном плане отличающимися от своих избирателей. Мы назовем это «принципом различия».
Как правило, причину недемократичной природы представительного правления на его ранних этапах видят в ограниченном характере избирательного права. Действительно, в Англии после гражданской войны право голоса принадлежало только малой части населения. Французское Учредительное собрание установило различие между «активными» и «пассивными» гражданами, из которых только первые имели право голоса. В Америке решение этого вопроса было прерогативой штатов: согласно конституции, избирательный ценз на федеральных выборах будет аналогичен цензу, установленному в каждом штате на выборах в нижнюю палату. А поскольку в 1787 году большинство штатов ввело для избирателей имущественный или налоговый ценз, на практике филадельфийская конвенция предполагала в некотором смысле ограниченное избирательное право на федеральных выборах.1
Ограничения избирательных прав на ранних этапах представительного правления хорошо известны, и историки, как правило, уделяли внимание их постепенному исчезновению в XIX—XX веках. Не столь заметным и изученным остался ряд не связанных с этими ограничениями условий, механизмов и обстоятельств, гарантирующих более высокое социальное положение избранных по сравнению с электоратом. Они различались в Англии, Франции^ Америке. Обобщая, можно сказать, что более высокое социальное положение гарантировалось в Англии посредством комбинации законодательных положений, культурных норм и практических факторов, а во Франции — только с помощью законодательных норм. Американский случай более сложен, хотя, как мы увидим, и более информативен. 1
1 См. J.R. Pole, Political Representation in England and the Origins of the American Republic. Berkeley: University of California Press, 1966, p. 365.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
120
АНГЛИЯ
Общеизвестно, что в XVII—XVIII веках членство в британской Палате общин ограничивалось узкой социальной группой. С начала XX века об этом факте было написано столько исследований, что нам нет смысла останавливаться на нем еще раз.2 Первая революция в какой-то степени начала некую политическую игру в том смысле, что в революционный период соревновательные выборы стали происходить чаще, чем раньше. Одно из недавних исследований продемонстрировало, что до гражданской войны отбор членов парламента был частью всеобщей и целостной формы власти. Переизбрание члена Парламента было способом признания «естественного лидера» местного сообщества. Выборы редко были соревновательными — соревнование за это признание воспринималось как оскорбление человека, традиционно получавшего данное место, или всей его семьи. В то время предвыборная борьба вызывала опасения и всеми способами избегалась. Выбор, как правило, был единодушным, а голоса подсчитывались редко.3 Гражданская война усугубила религиозные и политические разногласия в элите и тем самым стимулировала предвыборную борьбу. Выборы становятся альтернативными, а в качестве альтернатив выступают разрозненные и конкурирующие элиты. Социальный элемент отбора, хоть и ослаблялся, никогда не исчезал даже в революционный период.4 К тому же после периода волнений в конце XVII века происходит даже «консолидация джентри и аристократии». «Вместе с расширением социальных групп, составляющих электорат, — пишет Марк Кишланский, — происходит су
2 Обзор этих исследований с библиографическими ссылками см. в J. Cannon, Parliamentary Reform 1640—1832. Cambridge: Cambridge University Press, 1973.
3 См. M. Kishlansky, Parliamentary Selection: Social and Political Choice in Early Modern England. Cambridge: Cambridge University Press, 1986, особенно ch. 1—4.
4bid.fp. 122—123.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
121
жение избираемых социальных групп».5 Эта ситуация стала еще характернее с середины XVIII века, когда число соревнователь-ных выборов заметно снизилось.6
Этот аристократический или олигархический характер представительства в Англии объясняется двумя главными факторами. Первый фактор — культурный климат, в котором социальное положение и престиж имели большое значение. Уважение к социальной иерархии глубоко проникло в сознание людей: избиратели стремились ориентироваться на самых уважаемых членов местного сообщества и считали само собой разумеющимся то, что только они могли избираться в Палату общин. Эта особая черта британской политической культуры позже была названа «почтением». Термин был предложен в конце XIX века Уолтером Бейгхотом, но феномен, к которому он относился, уже долгое время был характерной особенностью английской социальной и политической жизни.7 Второй фактор — чрезмерные издержки на предвыборную кампанию, которые неизменно возрастали после гражданской войны и на протяжении всего XVIII века. Сами члены Парламента жаловались в своей частной переписке и во время парламентских дебатов на то, что выборы слишком дорого им обходились. Исторические исследования безусловно подтверждают, что избирательная кампания была делом людей состоятельных. Частично это объяснялось особенностями английских выборов. Количество избирательных участков было ограничено, что нередко заставляло избирателей преодолевать большие расстояния. Поэтому среди кандидатов была распространена практика перевозки своих сторонников до мест голосования и развлечения их во время путешествия и пребывания на месте. Таким образом, почте-
5	М. Kishlansky, Parliamentary Selection: Social and Political Choice in Early Modern England, p. 229.
6	Cannon, Parliamentary Reform, p. 33—40.
7	0 роли «почтения» на выборах XIX века см. David С. Moore, The Politics of Deference, A Study of the Mid-nineteenth Century English Political System. New York: Barnes & Noble, 1976.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBUCA]
122
ние и издержки на избирательную кампанию, несмотря на отсутствие формальных юридических ограничений, «спонтанно» ограничили доступ к Палате общин.
В 1710 году к этому добавляется еще один фактор: формальный имущественный ценз для членов парламента, то есть ценз, превышающий подобный ценз для выборщиков. Акт Парламента (9-й год правления королевы Анны, гл. 5) вводил требование наличия у аристократов земельной собственности с годовым доходом в размере 600 фунтов и у горожан — в 300 фунтов.8 Эта мера была принята правительством тори в целях поддержки «земельных кругов». Однако «денежные круги» (фабриканты, купцы, финансисты) по-прежнему имели право покупать землю и на деле ее покупали. Виги после победы в 1715 году даже не попытались отменить этот акт Парламента.9 В действительности они сами долгое время думали над введением специального имущественного ценза для избираемых лиц. В 1679 году Шефтсбери — лидер вигов, сыгравший важную роль во время «кризиса исключения», — предложил билль о реформе выборов. Билль содержал различные положения, обеспечивающие независимость Парламента от Короны. Самое известное из них касалось права голоса: в графствах оно принадлежало только домовладельцам и жителям, получавшим ренту в размере 200 фунтов (вместо ценза в сорок шиллингов, который сильно обесценился с момента его введения в 1429 году). Целью этого положения было закрепить избирательные права за людьми, достаточно состоятельными для того, чтобы не зависеть от Короны, и потому не столь легко поддающимся попыткам подкупа с ее стороны.10 Но билль содержал также положе
8 Под «доходом» здесь понимается размер ренты, которую можно получить с этой собственности по оценке фискальных органов.
9 См. Cannon, Parliamentary Reform, р. 36; Pole, Political Representation, p. 83, 397. Поул отмечает, что если эта мера была принята и оставлена без изменений, то, возможно, «естественные» различия между выборщиками и избираемыми лицами были уже не столь очевидны.
10 0 билле 1679 года см.J.R. Jones, The First Whigs, The Politics of the Exclusion Crisis 1678—1683. London: Oxford University Press, 1961, p. 52—55.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
123
ние, устанавливающее специальный имущественный (и возрастной) ценз для представителей, который отличался от ценза для выборщиков. В своем неопубликованном трактате (найденном среди бумаг после его смерти) Шефтсбери писал в защиту этого билля:
Как избиратели, так и, в пропорциональной мере, избранные члены должны быть состоятельными людьми. Опасно доверять управление народом людям, не имеющим ничего за душой, бедность домов которых вместе со сторонними соблазнами [исходящими от короля и судов] заставляют их служить противным интересам, что иногда мы с огорчением ощущали в прежних Парламентах.11
Шефтсбери предлагал избирать представителей только из числа знати, «владеющих землей и движимым имуществом стоимостью минимум 10 000 фунтов при уплате всех долгов» (и достигших сорока лет).12
Даже в Англии, где право голоса было в то время уже сильно ограничено, для избираемых представителей вводились дополнительные требования. Виги и тори согласились, хоть и по разным причинам, что избранные лица должны занимать более высокое социальное положение по сравнению с выборщиками.
11 Antony Ashley Cooper, First Earl of Shaftesbury, «Some observations concerning the regulating of elections for Parliament» (вероятно, 1679 год), in: J. Somers (ed.), A Collection of Scarce and Valuable Tracts, 1748, First coll., vol. I, p. 69 (курсив мой).
12 Shaftesbury, «Some observations concerning the regulating of elections for Parliament», p. 71. Сумма в 10 000 фунтов кажется огромной и почти нереальной. Я обнаружил ее в копии издания 1748 года, возможно, что это описка (1000 фунтов — более правдоподобная сумма). Этот вопрос я пока не проверил. В любом случае, точная сумма не играет ключевую роль в моем аргументе. Важно то, что Шефтсбери предлагает более высокий имущественный ценз для избираемых, чем для выборщиков.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
124
ФРАНЦИЯ
Во Франции Учредительное собрание было основано на гораздо более широком избирательном праве, хотя по сегодняшним меркам оно выглядит, конечно, ограниченным. Чтобы получить статус «активного гражданина», взымался прямой налог, эквивалентный трехдневному заработку. Женщины, прислуга, бедняки без постоянного местожительства и монахи права голоса не имели, так как считалось, что слишком зависимое положение от других лишает их собственной политической воли. Отсутствие у этих «пассивных граждан» избирательного права было предметом особого внимания историков XIX и XX веков. Конечно, это немаловажный факт, цодразумевающий, что для учредителей политические права могут на законном основании отделяться от гражданских прав и только последние принадлежат всем гражданам без исключения. Однако, как показывают новейшие исследования, уставленное Учредительным собранием избирательное право было достаточно широким, если иметь в виду культуру того времени (в которой женщины считались частью супружеского союза) и сравнить его с практикой, существующей тогда в других странах (особенно в Англии), или с более поздней практикой в самой Франции в период Реставрации (1815—1848). Подсчитано, что французский электорат при установленном в 1789 году цензе достигал почти 4,4 миллионов человек.13 Декреты 1792 года, устанавливающие «всеобщее» избирательное право, увеличили размер электората, но произошло это в основном за счет снижения возрастного ограничения с 25 лет до 21 года. (Женщины, слуги и лица без постоянного места жительства были по-прежнему исключены.)14 И хотя провозглашение всеобщего избирательного права для взрослых мужчин считалось историческим собы
13 Р. Gueniffey, Le Nombre et la Raison, La Evolution fran^aise et les elections, Paris: Editions de I'Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sodales, 1933, p. 44— 45. Эта цифра — около 15,7 % от общего числа населения и 61,5 % взрослого мужского населения. Gueniffey, Le Nombre et la Raison, p. 96—97.
14 Ibid,, p. 70.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBL1CA]
125
тием, фактически это нововведение имело ограниченный характер. После 1794 года термидорианцы, не возрождая политически неудачные термины «активный» и «пассивный» гражданин, вернулись к избирательной системе, напоминающей систему 1789 года, при этом право голоса зависело еще от умения читать и писать. (Обосновывалось это тем, что тайное голосование предполагало способность заполнить бюллетень.) Тем не менее после Термидора электорат был обширным и включал около 5,5 миллиона граждан.15
Поэтому во Франции дебаты о народном представительном правлении не сосредоточивались на вопросе о том, кто может голосовать, а, скорее, были о том, за кого можно голосовать. В 1789 году Учредительное собрание постановило, что избираться в Национальное собрание могут только те, кто отвечает требованиям владения землей и уплаты налогов в размере минимум одного marc d'argent (эквивалент жалованья за 500 дней). Именно декрет marc d'argent стал главным поводом для разногласий и противоречий. В то время как налоговый ценз для выборщиков, эквивалентный трехдневному жалованью, лишал права голоса относительно малое число граждан, mare d'argent ценз для депутатов вводил серьезные ограничения (хотя сохраняется некоторая неопределенность в отношении того, где на самом деле проходила линия исключения).16 Можно сказать, воспользовавшись устаревшей, но вполне пригодной терминологией, что члены Учредительного собрания считали голосование «правом», а занятие должности «обязанностью». Поскольку обязанность выполнялась от имени общества, оно имело право не доверять ее некомпетентным лицам. Задача заключалась в закреплении мест представителей за членами имущих классов, и Учредительное собрание решило добиться этого посредством прямых законодательных мер.
15 Р. Gu6niffey, Le Nombre et la Raison, p. 289.
16 По оценкам Генифе, только 1 процент населения отвечал этому требованию (ibid., р. 100).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
126
Декрет сразу же вызвал возражения. Некоторые учредители приводили доводы в пользу того, что качество представителя должно определяться только голосами и доверием народа. «Замените marc d'argent доверием», — предлагал один депутат (Приер),17 и Сийес, обычно не поддерживающий демократию, с этим соглашался. Но такого рода предложения во внимание не принимались. В 1791 году, столкнувшись с угрозой радикализации революции и подъемом оппозиции, Собрание вынуждено было отменить правило marc d'argent. Заменивший его механизм был разработан для достижения той же цели, но другими способами. В 1789 году Учредительное собрание установило систему непрямых выборов, однозначно считавшуюся механизмом фильтрации, который обеспечивал избрание видных граждан. Было решено, чт.о науровне кантона избиратели будут собираться в «первичных собраниях» (assemblees primaires) и избирать выборщиков (по одному от 100 активных граждан) для второго уровня, а выборщики — собираться на уровне департамента для избрания депутатов.18 В 1789 году Учредительное собрание ввело промежуточный ценз для выборщиков второго уровня в размере суммы уплаченных ими налогов эквивалентной десятидневному жалованью. В 1791 году Собрание отменило правило marc d'argent и имущественный ценз для представителей, но сохранило систему непрямых выборов и повысило промежуточный налоговый ценз. Тогда постановили, что на втором этапе выборщиками могут быть лица, которые уплатили налоги, эквивалентные сорокадневному жалованью,19 что являлось довольно высоким порогом.20 Отдельные наблюдатели с
17 Цит. в ibid., р. 59.
18 Отметим, что малый размер кантонов (64 км2) и их большое число (4660) — специальные меры для сокращения расстояния, которое избиратели должны были преодолевать, чтобы добраться до места голосования (в главном городке кантона); см. Gu6niffey, Le Nombre et la Raison, p. 276. Англия в этом отношении представляла противоположную модель.
19 Ibid., р. 61.
20 0 статистических эффектах ценза, эквивалентного сорокадневному жалованию, см. ibid.,p. 101—102.
Глава III. Принцип различия
[KESPVBL1CA]
127
осуждением отмечали «скрытый перенос marc d’argent».2' Данная мера действительно свелась к переносу ограничения доступа с одного уровня электоральной иерархии на другой. Подразумевалось, что состоятельные выборщики второго уровня будут, как правило, избирать представителей из своих рядов, а народу можно было ответить, что ничто не мешает выборщикам избирать достойных лиц независимо от их классовой принадлежности. Новое постановление в самом деле значительно сократило число лиц, допускаемых на второй уровень (хотя и не «положило конец революции», как надеялись его сторонники). В 1792 году все виды имущественного и налогового ценза были отменены, но принцип непрямых выборов сохранился.22 Термидорианцы вернулись к системе 1791 года, основанной на отсутствии имущественного или налогового ценза для депутатов и на ограничении для выборщиков второго уровня.
Несмотря на это статистические исследования подтверждают, что в ходе революции, включая 1792 год, в выборных собраниях второго уровня преобладали имущие классы,23 что отражалось на составе национального представительного собрания. Сам Конвент был «собранием юристов (52 процента членов), избранных крестьянами».24
Социально-селективный эффект выборов был, без сомнения, не таким выраженным, как в Англии, и все же он имел место. Во Франции основатели представительного правления также стремились учредить систему, в которой избранные лица в общем были бы состоятельнее и занимали более высокое положение, чем их избиратели. Но в то время как в Англии это частично достигалось за счет безмолвного действия общественных норм и экономических ограничений, во Франции для достижения такого же эффекта использовались четкие институциональ-
21	Бриссо использовал это выражение в своем журнале Le Patriote Francois. См. Gueniffey, Le Nombre et la Raison, p. 61.
22	Ibid., p. 70.
23	Ibid., p. 411—413.
“Ibid., p. 414.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
128
ные механизмы: налоговый ценз для выборщиков второго уровня и принцип непрямых выборов. А система непрямых выборов, в которой видели «фильтрацию демократии»,25 заслуживает особого внимания, поскольку она сохранялась на протяжении всей революции.
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ
ФИЛАДЕЛЬФИЯ
Филадельфийский конвент занял в отношении избирательного права позицию схожую с французской, выбрав наиболее открытое из всех рассмотренных предложений. Статья Конституции, которую мы упоминали, утверждающая, что «избиратели в каждом штате должны отвечать требованиям, предъявляемым к избирателям более многочисленной палаты законодательного собрания штата» (Ст. I, разд. 2), относилась только к выборам в Палату представителей, так как по проекту Конституции 1787 года сенаторы должны были выбираться законодательными собраниями разных штатов (Ст. I, разд. 3), а президент — «коллегией выборщиков», назначенной законодательными собраниями штатов (Ст. II, разд. 1). Таким образом, институт президентства и Сенат не требовали дополнительных решений по вопросу избирательного права. Основные дебаты по поводу выборов и их влияния на характер представительства развернулись вокруг выборов в нижнюю палату. Следует также помнить о том, что ограничения на избирательное право штатов устанавливались их конституциями, в связи с чем федеральная статья не оставляла регулирование избирательного права на усмотрение законодательных собраний отдельных штатов.
25 Ibid., р. 41.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVbllCA]
129
Члены Филадельфийского конвента прекрасно знали о том, что в некоторых штатах существовали значительные ограничения избирательного права, что, в свою очередь, означало ограничения на выборах федеральных представителей. Однако решение, в конечном счете принятое Конвентом, необходимо рассматривать в контексте: фактически оно было самым открытым, или, как сказал на ратификационных дебатах Джеймс Вильсон, самым «щедрым» из обсужденных в Филадельфии предложений, поскольку даже среди делегатов существовало мнение в поддержку федерального имущественного ценза для выборщиков в Конгресс, который ограничил бы избирательное право в некоторых штатах (таких, как Пенсильвания), где действовал низкий налоговый ценз на выборах уровня штата.26 Гувернер Моррис, например, требовал установить имущественный ценз, ограничивающий избирательные права мелких землевладельцев, и обосновывал это тем, что состоятельные люди могут легко подкупить неимущих и сделать их орудиями в своих руках. Свое предложение он определил как защиту от «аристократии»,27 и в этом его поддержал Мэдисон. «В сущности, — говорил Мэдисон, — свободные землевладельцы страны были бы
26 Радикальная конституция Пенсильвании 1776 года отменила имущественный ценз на выборах штата и предоставила право голоса всем взрослым и свободным лицам, платящим налоги и проживающим в одном и том же округе на протяжении одного года, что привело к расширению избирательного права (мелкие торговцы, независимые ремесленники и мастеровые получали право голоса). В отличие от Пенсильвании в Вирджинии право голоса предоставлялось мелким землевладельцам, но его были лишены независимые ремесленники и мастеровые. В качестве еще одного примера приведем Массачусетс, конституция которого устанавливала целую иерархию имущественных цензов, а в действительности приводила к довольно широкому избирательному праву (двое из трех, в некоторых случаях — трое из четырех взрослых мужчин наделялись правом голоса). См. Pole, Political Representation, р. 272,295,306.
27 The Records of the Federal Convention of 1787, ed. M. Farrand [1911], 4 vols. New Haven, CT: Yale University Press, 1966, vol. II, p. 202—203. Далее сноски на издание под редакцией Фэрранда делаются следующим образом: Records, номер тома и страницы.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESPVBL1CA]
130
самыми надежными хранителями республиканской свободы», но Мэдисон из принципа поддерживал установление для них ценза. Вместе с тем он опасался народного неприятия этой меры. «Коснется ли конституционный ценз земельных владений (freehold), во многом зависит от того, как эта перемена будет воспринята в тех штатах, где в настоящее время право принадлежит всем группам населения».28 Речь Мэдисона свидетельствует о его определенных сомнениях; судя по Документам, он, кажется, стал отстаивать имущественный ценз, но не в виде собственности на землю. В любом случае, ни Моррису, ни Мэдисону, как показывает общее содержание произнесенных по этому поводу речей,, не.удал ось взять верх в этом вопросе — большинство делегатов не поддержало никаких других ограничений, помимо устанавливаемых штатами. Это объясняется, по-видимому, тем, что право голоса представляло для людей большую ценность и они не стали бы «поддерживать общенациональную конституцию, которая лишала их права голоса».29 Но никто в Филадельфии не предлагал делать федеральное избирательное право шире, чем в отдельных штатах, поэтому Конвент предпочел самую расширенную версию избирательного права, рассматривавшуюся в то время.
Обращаясь к требованиям к представителям, которые важнее для нашего рассмотрения, мы находим в Конституции следующий пункт: «Не может быть представителем тот, кто не достиг возраста двадцати пяти лет, не был в течение семи лет гражданином Соединенных Штатов и не является на момент
28 Records, vol. И, р. 203—204. Отметим, что при подготовке к публикации (вероятно, в 1821 году) своих записок по поводу Федерального конвента Мэдисон исправил речь об избирательном праве, с которой он выступил в Филадельфии 7 августа 1787 года, объяснив это тем, что его взгляды с тех пор претерпели изменения. Последующие цитаты приводятся по оригинальной речи. Исправленная версия 1821 года, известная как «Записки о праве голоса», — чрезвычайно важный документ, к которому мы еще вернемся.
29 Данная фраза принадлежит Оливеру Элсуорту (Records, vol. II, р. 201), но она отражает общий тон ряда выступлений.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLICA]
131
избрания жителем того штата, в коем выбирается» (Ст. I, разд. 2). Очевидно, что это не очень строгие требования, и они не содержат признаков того, что я назвал принципом различия. Вероятно, более эгалитарная культура и однородное население по эту сторону океана придали представительному правлению иной характер, чем в Старом Свете, отмеченном веками иерархического порядка. Подробное изучение Документов показывает, однако, что за закрытыми дверями Конвента шли весьма непростые дебаты о цензе для представителей.
26 июля 1787 года Джордж Мейсон предложил поручить Комитету по разработке (Committee of Detail) — органу, занимающемуся подготовкой пленарных заседаний, — разработать статью, «устанавливающую земельный и гражданский ценз для членов законодательного собрания и запрещающую избираться лицам, имеющим неурегулированные счета с США или находящимся в долгу у них».30 Во время дебатов Мейсон ссылался на обсуждавшийся выше пример (см. с. 123) парламентского ценза, принятого в Англии в период правления королевы Анны, «который [говорил он] был встречен всеобщим одобрением».31 Моррис в ответ заявил, что он предпочитает ценз на обладание правом голоса, а Мэдисон предложил удалить из проекта Мейсона слово «земельный», отметив, что «земельные владения еще не являются достоверным свидетельством реального состояния», и добавив, что торговые и промышленные интересы также должны иметь «возможность заявлять и обосновывать свои права в государственных советах»; а земельной собственности не следует отводить особой роли.32 Предложение Мэдисона было принято подавляющим большинством — десять к одному.33 Комитету по разработке было поручено разработать ста-
30	Records, vol. II, р. 121.
31	Ibid,, р. 122.
32	Ibid., р. 123—124.
33	Согласно Документам, голоса подсчитывались по штатам. Десять «за» и один «против» означало, что десять делегаций проголосовали в поддержку проекта и одна — против.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
132
тью, устанавливающую неопределенный имущественный ценз для представителей.
Итак, дискуссии в Конвенте сосредоточились на типе собственности, которой должны обладать представители. Если оставить в стороне эти разногласия, все делегаты были согласны с тем, что тот или иной вид имущественного ценза необходим. В то время как Конвент принял самый либеральный вариант для выборщиков, в отношении избираемых лиц он очевидным образом склонялся к противоположному мнению, в поддержку которого выдвигалось два аргумента. Во-первых, представлялось чрезвычайно важным гарантировать определенную экономическую независимостьлредставителей, чтобы предотвратить разлагающее влияние на них, особенно со стороны исполнительной власти. Озабоченность защитой законодательной власти от исполнительной отражается также в пункте, запрещающем сенаторам и представителям занимать федеральные должности во время своего пребывания на посту (Ст. I, разд. 6). Последний пункт был явно принят для предотвращения «местничества» по английскому образцу, столь ненавистного республиканцам XVIII века. Вообще, идея о том, что экономическая независимость — одна из лучших гарантий от коррупции, была центральным положением республиканизма, и потому взгляды делегатов в Филадельфии совпадали с общим направлением мысли.34 Во-вторых, имущественный ценз для представителей оправдывался, по-видимому, и тем, что право собственности рассматривалось всеми делегатами в качестве одного из важнейших прав, а его защита — главным предметом заботы правительства. Поэтому представлялось необходимым принять специальные меры предосторожности, чтобы гарантировать серьезное отношение представителей к правам и интересам собственников. В любом случае, рассматривалась ли собственность оплотом республиканской свободы или главным правом, федеральный
34 См. J.G.A. Pocock, The Machiavellian Moment. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1975,passim.
Глава III. Принцип различия
[RES-PV6LICA]
133
Конвент считал, что представители должны обладать собственностью и, следовательно, более высоким общественным положением, чем их избиратели, поскольку данное требование не распространялось на право голоса. Таким образом, получается, что принцип различия присутствовал и в Филадельфии. Возникает вопрос: почему он не был преобразован в одно из положений конституции?
Чтобы получить ответ на этот вопрос, стоит вновь обратиться к дебатам. Несколькими неделями позднее Комитет по разработке вынес на пленарное собрание следующее положение: «Законодательное собрание Соединенных Штатов получит право устанавливать такие единые требования к членам каждой палаты, которые оно сочтет нужными».35 Комитет (как объясняли два его члена, Ратледж и Элсуорт) не смог договориться о конкретном имущественном цензе и решил оставить рассмотрение этого вопроса будущим законодательным собраниям. Два препятствия помешали Комитету прийти к согласию. Во-первых, по словам Ратледжа, члены Комитета были «стеснены опасностью, с одной стороны, вызвать недовольство людей, сделав их [требования] слишком высокими, а с другой — лишить их смысла, сделав слишком низкими». Во-вторых, согласно Элсуорту, «различающиеся условия в разных частях США и вероятные различия настоящих и будущих условий страны делают неуместными единые и фиксированные требования. Поднимите их, чтобы сделать полезными в южных штатах, и они окажутся неприменимы в восточных. Сделайте их подходящими для восточных штатов, и они утратят смысл для южных».36 Предложенное положение, вероятно, разрешило внутренние проблемы Комитета по разработке, но на пленарной сессии встретило серьезное возражение: опасно оставлять этот вопрос на усмотрение законодателя,
35 Records, vol. II, Report of the Committee of Detail p. 165. Комитет по разработке состоял из Горхэма, Элсуорта, Вильсона, Рэндольфа и Ратледжа, см. J.H. Hutson, Supplement to Max Farrand's The Records of the Federal Convention of1787. New Haven, CT: Yale University Press, 1987, p. 195—196.
36 Records, vol. II, p. 249 (курсив оригинала).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLiCA]
134
поскольку посредством простои манипуляции этими условиями можно радикально изменить сам характер политической системы.37 Вильсон, хотя и был членом Комитета, подчеркнул, что «единое правило, вероятно, никогда не будет установлено законодательным собранием», и вслед за этим «дал сессии завершиться».38 Голосование было объявлено сразу после выступления Вильсона, и предложение Комитета было отвергнуто семью голосами против трех. Конституция не включила положение об имущественном цензе для представителей.
Этот эпизод показывает, что имущественный ценз отсутствует в Конституции 1787 года не из принципа, а по целесообразности. Делегаты поддерживали принцип имущественного ценза, но не могли договориться о едином пороге, который бы привел к желаемому результату и в северных, и в южных штатах, в неразвитых аграрных штатах Запада и в более зажиточных торговых штатах Востока. Таким образом, в отсутствии в Конституции требований о наличии собственности у представителей (что коренным образом отличается от английского и французского образцов) следует видеть непреднамеренный результат. Конечно, при голосовании делегаты, по всей вероятности, осознавали, что они отменяют принцип имущественного ценза, и потому, строго говоря, результат не был непреднамеренным, и тем не менее результат голосования, который отличался (и на самом деле был противоположным) от начальных и ясных намерений делегатов, определили внешние обстоятельства. К тому же никаких доказательств того, что в процессе обсуждения делегаты изменили свое мнение по этому вопросу, нет. Так и хочется сказать, что своим исключительно эгалитарным характером представительство в США обязано скорее географии, чем философии.
Члены Филадельфийского конвента приняли два дополнительных решения о выборах. Палата представителей должна
37 Возражение было высказано Мэдисоном (ibid., vol. II, р. 249—250).
38 Ibid., р. 251 (курсив мой).
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLICA]
135
была избираться каждые два года — достаточно короткий срок, чтобы обеспечить необходимую зависимость от избирателей. Особый страх вызывал долгий парламент, в котором на основании английского опыта усматривали признак тирании. Некоторые делегаты предлагали ежегодные выборы, но в целом достичь согласия о двухлетнем сроке удалось без особых сложностей. Конвент также постановил: «Число представителей не должно превышать одного на каждые тридцать тысяч жителей, но каждый штат должен иметь по меньшей мере одного представителя» (Ст. I, разд. 2). Согласно решению, до первой переписи Палата должна была состоять из шестидесяти пяти членов. Соотношение избирателей и избираемых было выбрано с таким расчетом, чтобы поддерживать разумный размер Палаты, даже когда произойдет ожидаемое (и желанное) увеличение населения. Подавляющее большинство делегатов решительно хотели избежать «неразберихи» больших собраний. Комитет по разработке предложил сначала соотношение один представитель на каждые 40 000 имеющих право голоса человек.39 Некоторые делегаты, в частности Мейсон, Джерри и Рэндольф, выступали против малого размера представительного собрания.40 Но в целом этот вопрос, по-видимому, не вызвал в Конвенте особых дебатов, что Джерри признавал в своей переписке.41 Делегаты были больше озабочены относительным весом отдельных штатов в будущих федеральных законодательных собраниях, чем соотношением избирателей и избираемых.42
39	Records, vol. I, р. 526.
40	Records, vol. I, p. 569 (Мейсон и Джерри); Records, vol. II, p. 563 (Рен-дольф).
41	Письмо Элбриджа Джерри к вице-президенту конвента Массачусетса (21 января 1788 года) в Records, vol. Ill, р. 265.
42	Я здесь не рассмотриваю дебат об основе представительства и вопрос пропорционального распределения мест, хотя оба занимали важное место в дебатах Конвента. Дебат об основе представительства имел далеко идущие последствия, поскольку он повлек решение о том, что должно представляться. В этой связи главным вопросом было: должно ли
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
136
РАТИФИКАЦИОННЫЕ ДЕБАТЫ
В то время как на Филадельфийском конвенте вопрос о размере Палаты представителей не вызвал серьезных разногласий, он оказался главным камнем преткновения в ратификационных дебатах. Как отмечают Курланд и Лернер, в вопросе о представительстве «все [остальные] противоречия и опасения затмевала проблема адекватного представительства, выраженная в размере предлагаемой Палаты представителей».43 Вопрос о размере представительного собрания (который в некотором роде был технической проблемой установления оптимального числа для нормальнргоч,совещания) приобрел чрезвычайное политическое значение; он включал в себя отношение представителей и представляемых, то есть центральный элемент понятия представительства. Практически споры шли только по поводу следствий того или иного соотношения избираемых и избирателей. Ни расширение избирательного права, ни юридические требования к представителям под вопрос не ставились, поскольку антифедералисты (те, кто отвергал подготовленный в Филадельфии план) не возражали против первого, а Конституция не включала второго. Подчеркнем еще один момент: в дебате противопоставлялись два понятия представительства. Антифедералисты признавали необходимость представительства: они не были «демократами» в представлениях XVIII века,
пропорциональное распределение мест (и следовательно, представительство) зависеть от собственности или от людей? Как продемонстрировал Дж.Р. Поул, решение связать пропорциональное распределение мест с числами (даже с учетом «федерального соотношения», по которому раб, считавшийся видом собственности, приравнивался к трем пятым человека) «придало возможно непреднамеренный, но тем не менее безошибочный импульс развитию идеи политической демократии» (Political Representation, р. 365). Те же, кто отстаивал особое или отдельное представительство собственности потерпели поражение. Данный аспект дебата был предельно ясно и убедительно исследован Поулом, чьи выводы используются в настоящей главе.
43	Р.В. Kurland and R. Lerner (eds), The Founders'Constitution, 5 vols. Chicago: University of Chicago Press, 1987, vol. I, p. 386, «Introductory note».
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
137
так как они не отстаивали идею прямого правления собранием народа. Теренс Болл вполне справедливо писал об этом в своей недавней статье.44
Главное, против чего возражали антифедералисты в вопросе о Конституции, было предлагаемое соотношение избираемых и избирателей, которое являлось недостаточным для обеспечения должного подобия. Понятия «подобия», «схожести», «близости» и идея о том, что представительство должно быть «точным отражением» народа, постоянно повторялись в трудах и речах антифедералистов.45
Тем не менее анализ Теренса Болла двух понятий представительства, противопоставлявшихся в ратификационных дебатах, не совсем удовлетворителен. Используя предложенные Ханной Питкин категории, Болл определяет взгляды антифедералистов на представительство как «теорию мандата», согласно которой в задачи представителя входит «отражение взглядов тех, кого он представляет» и «обладание с ними едиными установками и чувствами». В отличие от этой теории, утверждает Болл, федералисты считали представительство «независимой» деятельностью «доверенного лица, которое само должно решать, что именно отвечает интересам его избирателей и как служить им наилучшим образом».46 Понятно, что, по мнению антифедералистов, представители должны находиться в таких же условиях, иметь такие же установки и чувства, как и те, кого они представляют. Верно и то, что эта идея у федералистов практически не присутствовала. Однако я бы не сказал, что в центре дебата была,
44	Т. Ball «А Republic — If you can keep it», in: T. Ball and J. Pocock (eds), Conceptual Change and the Constitution. Lawrence: University Press of Kansas, 1987, p. 144 ff.
45	0 важности понятия «подобия» для антифедералистов см. H.J. Storing (ed.), The Complete Anti-Federalist, 7 vols. Chicago: University of Chicago Press, 1981, Vol. I, What the Anti-Federalist were for?, p. 17.
46	Ball «А Republic — If you can keep it», p. 145. Болл ссылается на работу Н. Pitkin, The Concept of Representation. Berkeley: University of California Press, 1967.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
138
как следует из различия «независимости» и «мандата», свобода действий представителей в отношении пожеланий их избирателей. Постоянная претензия антифедералистов заключалась не в том, что по предлагаемой Конституции представители не будут действовать в соответствии с наказом, а в том, что они не будут подобны тем, кто их избрал. Конечно, эти два вопроса связаны между собой, но вовсе не идентичны. Ратификационный дебат вылился в обсуждение не проблемы мандатов и наказов, а проблемы схожести избирателей и избираемых.
Брут, например, писал:
Сам термин «представитель» подразумевает, что человек или орган, выбранные для этой цели, должны быть похожи на тех, кто их назначил, — представительство народа Америки, если оно истинное, должно быть подобно народу... Они есть знак, а народ — означаемое... Поэтому предполагалось, что те, кто выступает вместо народа, должны разделять его настроения и чувства и руководствоваться его интересами, или, другими словами, иметь сильное сходство с теми, вместо кого они поставлены. Для того чтобы собрание являлось действительно подобным народу, очевидно, что оно должно быть достаточно многочисленным.47
Со своей стороны, Меланктон Смит, главный противник Гамильтона на ратификационном конвенте в Нью-Йорке, заявил в своей речи о предлагаемой Палате представителей: «Когда мы говорим о представителях, в голову естественным образом приходит идея о том, что они напоминают тех, кого представляют; они должны быть точным отражением народа: знать условия его жизни и его потребности; сочувствовать всем его несчастьям и быть готовыми отстаивать его истинные интересы».48
47 Brutus, «Essay III», in: Storing (ed.), The Complete Anti-Federalist, vol. II, 9, 42 (курсив мой). Далее ссылки на труды и речи антифедералистов я буду делать следующим образом: Storing, после чего следуют используемые редактором три цифры, где римская цифра обозначает номер тома.
48 Melancton Smith, «Speech at the New York ratification convention» (June 20,1788), Storing, VI, 12,15.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
139
Одной из самых поразительных особенностей памфлетов и речей антифедералистов было настойчивое требование необходимости подобия или схожести избирателей и избираемых.49 Конечно, антифедералисты не представляли собой однородного интеллектуального течения. Но, несмотря на то, что некоторые из них были консерваторами, а некоторые радикалами, все они практически единогласно требовали, чтобы представители были схожи с теми, кого они представляют.
В первые годы независимости идея о том, что политическое представительство следует понимать как отражение или слепок, чье главное достоинство должно состоять в схожести с оригиналом, нашла наиболее влиятельное выражение в Размышлениях о правлении Джона Адамса. И хотя Адамс в конституционном дебате 1787 года не участвовал, вряд ли можно сомневаться в его влиянии на мысль антифедералистов. «Главная сложность состоит, — писал Адамс в 1776 году, — и крайняя осторожность должна быть соблюдена в деле образования этого представительного собрания. [В предыдущем абзаце Адамс обосновал необходимость представительства в больших штатах.] Оно обязано быть точным портретом народа в миниатюре. И должно думать, чувствовать, рассуждать и действовать, как народ».50 Используя категории Ханны Питкин, можно сказать, что антифедералисты отстаивали «описательную» концепцию представительства. С этой точки зрения в задачи собрания как народа в миниатюре входит действовать так, как действовал бы народ, собравшись вместе. В этом смысле цели «описательной» позиции и «мандатной» теории представительства являются одинаковыми. Однако в последнем случае тождество воли представителей и воли народа обеспечивается посредством законо-
49 См. The Federal Farmer, «Letter II», Storing, II, 8, 15; Minority of the Convention of Pennsylvania, Storing, III, 11,35; Samuel Chase, Fragment 5, Storing, V, 3, 20; «Impartial Examiner, III», Storing, V, 14,28—30.
50 J. Adams, «Thoughts of Government» [1776], in: C.F. Adams (ed.), The Life and Works of John Adams, 10 vols. Boston: Little Brown, 1850—1856, vol. IV, p. 195.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
140
дательных мер (наказов или императивных мандатов); тогда как «описательная» концепция предполагает, что представители будут спонтанно действовать так, как действовал бы народ, поскольку они являются его отражением, находятся в тех же условиях, что и их избиратели, и близки к ним в метафорическом и пространственном смыслах этого слова.
Высказывания антифедералистов о «подобии» и «близости» делались ими преимущественно в социальном смысле. Противники Конституции утверждали, что некоторые слои населения не будут должным образом представлены, поскольку никто из них не будет заседать в собрании. Самуэль Чейз писал:
Невозможно нескольким лицам знать настроения и интересы США, которые Содержат множество разных классов и сословий — торговцев, фермеров, плантаторов, мастеровых и джентри или состоятельных людей. Для надлежащего и настоящего представительства каждое сословие должно иметь возможность избирать из своего состава лицо в качестве своего представителя... Но... лишь некоторые из торговцев и из тех, кто богат и амбициозен, получат хоть какой-то шанс. Большинство же плантаторов и фермеров не могут и надеяться на избрание своего представителя — эта должность слишком высока, чтобы они могли к ней стремиться, — дистанция между народом и представителями будет столь велика, что у фермеров или плантаторов не будет шансов на избрание. Мастеровые всех мастей будут исключены в силу своего положения — избираться будут только джентри, богачи и люди знатного происхождения.51
Учитывая разнородность населения Америки, требованию «адекватного» представительства могло отвечать только большое собрание. В по-настоящему представительном собрании, отмечал Брут, «фермеры, торговцы, мастеровые и другие сословия должны быть представлены в соответствии с их значением и числом, а представители должны досконально знать нужды, понимать интересы разных слоев общества, а также хорошо их
51 Samuel Chase, «Fragment 5», Storing, V, 3,20.
Глава III. Принцип различия
[RESPVBUCA]
141
чувствовать и с усердием способствовать их процветанию».52 Вместе с тем антифедералисты не требовали, чтобы в собрании заседали члены всех без исключения классов, а лишь хотели, чтобы были представлены основные части общества, особо выделяя средний класс (свободных землевладельцев, независимых ремесленников и мелких торговцев).
Они не сомневались, однако, в том, что предлагаемое по Конституции представительство будет искажено в сторону наиболее зажиточных и выдающихся классов. Это было одной из причин, по которой они осудили «аристократическую» направленность Конституции (другим поводом для их опасений «аристократичности» стала передача существенных полномочий Сенату). Когда антифедералисты говорили об «аристократии», они, конечно, вовсе не имели в виду наследственное дворянство — никто не сомневался, что в Америке не будет и не должно быть дворянства, а Конституция прямо запрещала давать титул дворянина (Ст. I, разд. 9). Антифедералисты предвидели не законодательно установленную привилегию, а социальное превосходство, проистекающее из богатства, статуса и даже таланта. Обладатели этих преимуществ образовывали так называемую естественную аристократию (слово «естественный» противопоставляется здесь «законодательному» или «институциональному»). Как говорил Меланктон Смит на ратификационном дебате в Нью-Йорке:
Я убежден, что это правление устроено так, что представителями преимущественно будут члены высшего сословия общества, которое я назову естественной аристократией страны... Меня спросят, что означает естественная аристократия, и укажут на то, что подобного различия классов у нас не существует. Действительно, наше счастье в том, что законодательные или наследственные различения такого рода отсутствуют; и тем не менее есть реальные различия. Любое общество естественным образом делится на классы. Творец природы наделил одних большими возможностями, чем дру
52 Brutus, «Essay III», Storing, II, 9,42.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA]
142
гих, — происхождение, образование, таланты и состояние устанавливают такие же несомненные и важные отличия, как титулы, звезды и ордена. В любом обществе эти люди будут пользоваться большей долей уважения — и если правление устроено таким образом, что власть реализуется лишь немногими, оно, в соответствии с естественным порядком вещей, будет находиться в их руках.53
В свою очередь, Брут отмечал:
В соответствии с общим устройством человеческих дел избираться будет естественная аристократия страны. Богатство всегда дает влияние, и оно обычно серьезно усиливается связями больших семейств... Вероятно, лишь немногие торговцы (те, что богаты' и амбициозны) будут представлять свое сословие — среди них мало ярких фигур для того, чтобы при таком ограниченном представительстве привлечь внимание избирателей штата.54
Как подчеркнуло меньшинство Конвента Пенсильвании: «Избирать будут только тех, кто и в обычной жизни занимает самое высокое положение».55 Осуждая существование социальных, экономических и персональных разновидностей неравенства, антифедералисты не были, однако, и радикальными поборниками равноправия. По их мнению, такого рода неравенство принадлежит естественному порядку вещей. Не возражали они и против того, чтобы естественная аристократия играла особую политическую роль, но не хотели, чтобы она монополизировала власть.
53 Melancton Smith, «Speech of June 20,1788», Storing, VI, 12,16 (курсив мой). Примечательно, что Смит ставит в один ряд таланты, происхождение и состояние. Здесь не место вдаваться в философские споры по поводу подобной классификации, но отметить ее следует.
54 Brutus, «Essay III», Storing, II, 9,42 (курсив мой). 0 том, что избираться будет только «естественная аристократия», см. также The Federal Farmer, «Letter IX», Storing, II, 8,113.
55 «The Address and Reasons of Dissent of the Minority of the Convention of Pennsylvania to Their Constituents», Storing, III, 11,35.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVbLlCA]
143
Антифедералисты не выработали детального, а тем более ясного и простого объяснения (которое можно было бы использовать в публичных дискуссиях) того, почему будут избираться только богатые и выдающиеся люди. Их идеи проистекали из глубокой, но недостаточно четко выраженной интуиции. Они утверждали, что чем больше избирательные округа, тем больше будет влияние богатства. В малых образованиях могли еще избирать простых людей, но в больших успешный кандидат должен быть особо яркой и выдающейся личностью. Ни одно из этих утверждений не было самоочевидным, однако пояснить их противники Конституции не могли. Неспособность четко сформулировать свою позицию отчасти объясняла ее слабость по сравнению с ясной и убедительной логикой федералистов. Антифедералисты осознавали силу аргументации своих противников и в конце концов вернулись к незатейливому и короткому утверждению о том, что федералисты обманывали народ. В заявлении, демонстрирующем суть позиции антифедералистов и слабость ее аргументов, говорилось:
Люди могут быть избирателями, но если представительство устроено таким образом, что одному или более классам общества предоставляется чрезмерная власть над остальными, оно несовершенно; первые постепенно станут хозяевами, а вторые — рабами... Обманом будет заявлять людям, что они избиратели и вправе выбирать своих законодателей, если по природе вещей они не могут выбирать людей из своих рядов и действительно подобных себе.56
Обвинительный тон и риторическая гиперболизация не могли скрыть отсутствие серьезного аргумента. Антифедералисты были глубоко убеждены в том, что представители будут отличаться от своих избирателей, но не сумели простыми словами объяснить загадочные «природу вещей» и «общее устройство человеческих дел», приводящие к такому результату.
56 The Federal Fanner, «Letter VII», Storing, II, 8,97 (курсив мой).
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA]
144
Подобная позиция оказалась уязвимой для молниеносного возражения Мэдисона. Нам говорят, заявляет Мэдисон в столь же риторическом отрывке, что Палата представителей будет представлять олигархию, но:
Кто выбирает представителей в федеральные органы власти? Как богатые, так и бедные; как высокообразованные, так и неграмотные; как надменные наследники знаменитых родов, так и скромные сыновья безвестных и злополучных пасынков судьбы. Избирателями предстоит стать подавляющей части народа Соединенных Штатов... На кого падет выбор народа? На любого гражданина, чьи достоинства заслужат уважение и доверие его сограждан. Никаким цензам по части богатства, происхождения, религиозных верований или гражданского,состояния не дано мешать справедливой оценке или признанию со стороны народа.57
Антифедералисты не имели возражений против федерального избирательного права и согласились с тем, что в Конституции не будет имущественного или налогового ценза для представителей. Таким образом, серьезных контраргументов у них не оставалось.
После этого первого шага аргумент Мэдисона в «Федералисте 57» состоит в том, что в Конституции будут заложены меры, предотвращающие злоупотребление представителями доверием людей. Поскольку представители «уже отмечены
57 Мэдисон, «Федералист 57», в: Федералист. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея, пер. с англ., под общ. ред. Н.Н. Яковлева. М.: Весь мир, 2000, с. 380—381.0 цензе для избрания представителей см. «Федералист 52». В нем Мэдисон упоминает три вида ценза, установленного Конституцией (двадцатипятилетний возраст, семь лет пребывания гражданином США и проживание в штате, от которого кандидат избирается в Конгресс), и добавляет: «При таких разумных ограничениях двери палаты представителей открыты всем достойным людям любого звания — потомственным американцам и ставшим таковыми, молодым и старым, независимо оттого, бедны они или богаты, чем занимаются и какую религию исповедуют», с. 352. Далее, ссылаясь на статьи из Федералиста, мы будем указывать лишь номер статьи и страницу.
Глава III. Принцип различия
[RESPVbLlCA]
145
предпочтением, оказанным согражданами», то, по мнению Мэдисона, есть все основания полагать, что они действительно обладают качествами, оправдывающими их избрание, и будут соответствовать ожиданиям. К тому же им будет известно, что они обязаны своим вступлением на государственные должности народу, а это «неизбежно вызовет у них, хотя бы временно, чувство благодарности к своим избирателям». Обязанные собственным почитанием и признанием поддержке народа, они вряд ли захотят разрушать народный характер системы, являющийся основанием их власти. Более того, часто проводимые выборы будут постоянно напоминать им о зависимости от электората. И наконец, принимаемые ими законы будут распространяться на них самих и их друзей в той же мере, в какой на общество в целом.58
Принимая во внимание все эти меры, Мэдисон обращается к антифедералистам и бросает тень на их приверженность республиканскому или народному правлению, вопрошая:
Что нам сказать этим людям, которые, гласно клянясь в пламенной любви к республиканскому правительству, тем не менее, не стесняясь, поносят главный принцип [право народа избирать себе правителей], на котором оно зиждется; людям, которые изображают себя ревностными защитниками прав и способности народа самому выбирать себе правителей и при этом утверждают, что предпочтут только таких, кто незамедлительно и неукоснительно предаст оказанное им доверие?59
Мэдисон намекает на то, что эти мнимые республиканцы сомневаются в праве народа выбирать себе таких правителей, каких захотят, и в способности оценивать кандидатов. И хотя Мэдисон особо подчеркивает в предлагаемой схеме народный и республиканский характер представительства, в своей аргументации он нигде не предлагает, чтобы Конституция обеспе
58 Мэдисон, «Федералист 57», с. 382.
59 Там же, с. 383.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
146
чивала подобие и близость представителей и представляемых, и знает, что она этого не сделает.
Вместо этого Мэдисон разрабатывает совершенно иную концепцию того, чем может и должно быть республиканское представительство:
Каждая политическая конституция имеет своей целью — или должна иметь своей целью — прежде всего приобрести в правители таких людей, которые, обладая высокой мудростью, понимают, в чем состоит всеобщее благо, и, обладая высокой добродетелью, способны добиваться его, а также, во-вторых, принять все действенные меры, дабы они не утратили своей добродетели в течение того срока, пока будут исправлять доверенные им обязанности. Выборы правителей являются существенной чертой'республиканской формы правления. И средства, на которые тут полагаются, дабы предупредить растление тех, кто облечен властью, многочисленны и разнообразны. Самое действенное — назначение ограниченного срока службы, обеспечивающего надлежащую ответственность перед народом.60
Следует отметить, что в этом определении республиканского правления нет и намека на какое-либо подобие представителей и представляемых. На самом деле представители должны отличаться от своих избирателей, поскольку республиканское, как и любое другое, правление требует передачи власти тем, кто обладает «высокой мудростью» и «высокой добродетелью», то есть лицам, превосходящим и отличающимся от своих сограждан. Это одна из самых четких формулировок принципа различия в федералистской мысли, хотя Мэдисон не однажды высказывал эту идею. В знаменитом отрывке из «Федералиста 10», в котором Мэдисон предлагает свое понимание разницы между демократией и республикой, в качестве определяющей особенности республики он отмечает то, что «правление в республике передается небольшому числу граждан, которых остальные
60 Там же, с. 380.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
147
избирают... Следствием первого отличия является то, что общественные взгляды в республике возвышеннее и шире, ибо просеиваются избранным органом, состоящим из граждан, чья мудрость позволяет наилучшим образом определить интересы страны, а любовь к отчизне и справедливости с наибольшей вероятностью не допустит принести их в жертву сиюминутным и своекорыстным соображениям».61 Тогда республику отличает от демократии не просто наличие представительного органа, но и то, что представители выступают «избранным органом». Как и Гвиччардини до него, Мэдисон явно играет с двумя смыслами термина «избранный»: представители избираются в буквальном смысле, поскольку они проходят процедуру выборов, но, кроме того, они являются «немногими избранными». Таким образом, самая точная характеристика республиканского способа отбора управителей такова: он позволяет народу избирать посредством выборов самых мудрых и самых добродетельных.
Однако республиканизм Мэдисона не ограничивался вопросом отбора самых мудрых и добродетельных; у него не было слепой веры в мудрые и добродетельные элиты. Представителей необходимо удерживать на пути добродетели с помощью системы принуждений, санкций и вознаграждений. А «наиболее эффективное средство сохранения их добродетели» — частые выборы и перевыборы. Постоянная перспектива приближающихся выборов вместе с желанием сохранить должность гарантируют должное внимание к интересам народа. И если в республиканском правлении избранные и «немногие избранные» служили, скорее, общему благу, нежели собственным интересам, то происходило это не по причине какого-либо сходства с их избирателями, а в основном потому, что регулярные выборы заставляли их нести ответственность перед народом. По мнению же антифедералистов, для того, чтобы представители служили народу, они должны быть «подобны» ему. Ответ Мэдисона состоит в том, что представители могут отличаться от народа и должны быть от него
61 Мэдисон, «Федералист 10», р. 83—84 (курсив мой). (Перевод изменен — «отборный» изменено на «избранный». — Прим, перев.).
Б. Манен Принципы представительного правления
[{ШТЫКА]
148
отличными. Они тем не менее будут служить народу, поскольку благодаря институциональным мерам находятся в необходимой от него зависимости. Регулярные выборы, а не социальное подобие или близость, являются лучшими стражами интересов народа. Теперь становится очевидным все различие двух понятий представительства. Антифедералисты не подвергали сомнению необходимость регулярных выборов, но для них это было лишь одним из обязательных условий подлинного представительства; равным образом были необходимы схожесть и близость. Федералисты же рассматривали выборы как необходимое и достаточное условие хорошего представительства.
В ответ на обвинение в аристократичности Конституции федералисты указалй на различие между собственно аристократией и «естественной аристократией» и, более того, утверждали, что в последней нет ничего плохого. Такого рода аргументацию можно обнаружить в речах Джеймса Вильсона на ратификационном дебате в Пенсильвании. Его защита Конституции в этом вопросе представляет особое значение, поскольку из всех лидеров федералистов он был наиболее демократично настроен. Так, он восхвалял Конституцию за ее «демократический» характер, чего никогда бы не сделал Мэдисон (и тем более Гамильтон). Несмотря на это, столкнувшись с обвинением в том, что предлагаемая Конституция имеет аристократические перекосы, Вильсон готов был оправдывать правление естественной аристократии.
И я спрашиваю, что же имеется в виду под естественной аристократией. Я не ищу этимологическое определение термина; если мы обратимся к языку, из которого он происходит, аристократия означает не больше и не меньше чем правление лучших людей в обществе или рекомендованных лиц, как сказано в конституции Пенсильвании, по которой представители должны быть из числа тех, кто особо выделяется своей мудростью и добродетелью. [Следует иметь в виду, что конституция Пенсильвании 1776 года по общему мнению считалась самой «демократической» из всех конституций штатов; и во всяком случае, она являлась определенным знаком для аудитории Вильсона.] Есть ли опасность в таком представительстве? Я не вижу ничего дурного в привлечении
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLICA]
149
таких фигур... Если именно это имеется в виду под естественной аристократией, а иной я не знаю, то можно ли возражать против того, чтобы привлекались люди, которые выделяются своими добродетелями и талантами?62
В своем определении естественной аристократии Вильсон не упомянул богатство, что облегчило защиту его позиции и сделало его аргумент более простым, но не тривиальным. Этот аргумент следует рассматривать в контексте всего дебата и в свете обвинений другой стороны. В этой перспективе аргумент Вильсона становится значительным, так как он прямо признает два замечания антифедералистов. Во-первых, представители не будут, да и не должны быть, подобны своим избирателям. На самом деле желательно, чтобы они являлись более одаренными и добродетельными. Во-вторых, представительное собрание будет состоять преимущественно, если не исключительно, из естественной аристократии.
После защиты естественной аристократии Вильсон подчеркнул то, насколько она отличается от обычной аристократии. Аристократическое правление, — продолжал он, — это правление,
где верховная власть принадлежит не народу, а избранному кругу лиц, которые или оказываются на должностях по собственной воле в результате выборов, или же наследуют в нем место по принципу происхождения или территориального владения, или же благодаря другим цензам, а не личным качествам. Когда я говорю о личных качествах, я имею в виду умственные способности и характер.63
Столкнувшись все с тем же обвинением в аристократическом характере Конституции, Гамильтон сначала высмеял представление об аристократии своих противников.
62 J. Wilson, «Speech of December 4,1787», in: John Elliot (ed.), The Debates in the Several State Conventions on the Adoption of the Federal Constitution as recommended by the General Convention at Philadelphia, 5 vols. New York: Burt Franklin, 1888, vol. II, p. 473—474.
63 J. Wilson, «Speech of December 4,1787», p. 474.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
150
Почему нам вообще так часто говорят об аристократии? Я сам вряд ли имею представление о том смысле этого слова, в каком оно употребляется... Но кто же эти аристократы среди нас? Где найти людей, навсегда возвысившихся над своими согражданами и обладающих независимыми от них полномочиями? Аргументы этих джентльменов [антифедералистов] только подтверждают, что есть люди богатые и бедные, мудрые и не очень; тогда действительно каждый выдающийся человек — аристократ... Такая характеристика, осмелюсь сказать, смешна, а этот образ — фантом. Имеет ли при новом правлении богатый человек больше прав, чем бедный? Нет.
А значит, в нем нет подобных ограничений.64
Гамильтон снова'и снова возвращался к излюбленному аргументу федералистов: народ имеет право избирать в качестве своих правителей того, кого пожелает. Однако он пошел еще дальше, признав, что богатству суждено играть на выборах все более важную роль: «С ростом и накоплением богатств в одних руках и торжеством роскоши в добродетели все больше будут видеть изящный придаток благосостояния, и отход от республиканского стандарта станет общей тенденцией. Такова истинная природа человека: и ни этот почтенный член [Меланктон Смит], ни я сам не в силах ее исправить».65 И хотя Гамильтон сокрушался о неминуемости подобного развития событий, нечто большее, чем простое смирение, слышалось в следующих замечаниях:
Взгляните на богатых и бедных, ученых и невежественных членов общества. Кто обладает большей добродетелью? Разница заключается вовсе не в количестве пороков, а в том, какие пороки присущи разным классам; в этом отношении богатые обладают более привлекательным характером. Их пороки в меньшей степени препятствуют процветанию государства и не отдают таким моральным разложением, как пороки бедняков.66
64 Hamilton, «Speech of June 21,1788», in: Elliot (ed.),77je Debates... ,vol. II, p. 256.
65 Ibid., p. 256.
66 Ibid., p. 257.
Глава III. Принцип различия
[KS-PVBL1CA]
151
Гамильтон больше других федералистов был готов открыто защищать определенную роль богатства при отборе представителей. Очарованный Римом, он хотел, чтобы молодая нация стала великой державой, а может, и империей. Он считал экономическую мощь условием исторического величия, поэтому он и желал, чтобы страной руководили преуспевающие, энергичные и усердные торговцы. В Филадельфии в своей речи против предложенного делегацией от Нью-Джерси плана он особо подчеркнул необходимость привлекать к правлению «лиц, обладающих реальным весом и влиянием».67 В Федералисте он отвечал антифедералистам, что «идея прямого представительства всех классов народа лицами, принадлежащими к каждому классу», является «фантазией», добавляя: «если только в конституции ясно не указано, что от каждой определенной группы занятых посылаются в качестве членов один делегат или более, эта идея никогда не претворится в жизнь».68 Здесь вновь признается мысль антифедералистов: численность различных классов общества никогда самопроизвольно не отразится на представительном собрании.
Механики и промышленники всегда, за немногими исключениями, склонны отдавать свои голоса торговцам, а не лицам своей профессии или ремесла. Эти проницательные люди хорошо знают, что искусство механиков и промышленников дает продукцию для торговых предприятий и индустрии... Они знают, что торговец — их естественный покровитель и друг. Они осознают, что, какое бы большое доверие они по справедливости ни испытывали к собственному здравому смыслу, их интересы лучше обеспечит торговец, а не они сами.69
Разница заключалась в том, что в отличие от антифедералистов Гамильтон приветствовал это «естественное» положение дел.
67	Records, vol. I, р. 299.
68	Гамильтон, «Федералист 35», с. 226.
69	Там же (курсив мой).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
152
Как покажут дебаты последующего десятилетия, далеко не все федералисты разделяли взгляды Гамильтона на роль торговли и богатства. В 1790-х Мэдисон и Гамильтон оказались в противоположных лагерях: Гамильтон, будучи на государственной службе, продолжал выступать за торговые и финансовые интересы и отстаивать сильную центральную власть, в то время как Мэдисон поддержал Джефферсона в осуждении того, что они считали связанной с финансами и торговлей коррупцией и посягательствами федерального правительства. Тем не менее все федералисты соглашались с тем, что представители не должны быть подобны своим избирателям. Независимо от того, заключалось ли различие в мудрости, добродетели, талантах или просто в богатстве и собственности, все они желали, чтобы избираемые лица были более высокого положения, чем их избиратели.
В конце концов, федералисты согласились все-таки с догадкой антифедералистов о том, что подобное различие зависит от размера избирательных округов (то есть от соотношения числа избирателей и избираемых). Защитники Конституции, как и их оппоненты, не могли объяснить это явление. Но поскольку федералисты не выставляли его публично в качестве одного из главных достоинств Конституции, их неспособность объяснить его представляла для них меньшую проблему в дебатах, чем для антифедералистов. Идея тем не менее время от времени озвучивалась в речах федералистов. Вильсон, например, заявлял:
Я полагаю, опыт всех, кто имел этот опыт, показывает, что чем больше избирательный округ, тем лучше представительство. Только в удаленных уголках появляются мелкие демагоги. Лишь истинный авторитет собственной личности позволяет человеку стать влиятельным в большом округе, как это видно на примере штата Массачусетс. Члены Палаты представителей избираются в очень малых избирательных округах; партийный заговор и их интриги сказались на том, что большая часть населения в этом штате, по-видимому, одобрила действия мятежников [повстанцы Шейза].70
70 J. Wilson, «Speech of December 4,1787», in: Elliot (ed.), The Debates,., vol. II, p. 474.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
153
В отличие от этого губернатор Массачусетса избирался всем электоратом штата, большого избирательного округа. Очевидно, продолжал Вильсон, когда дело касалось избрания губернатора, избиратели Массачусетса «колебались в выборе только между самыми выдающимися личностями».71 Упоминание восстания Шейза 1786 года делало достаточно прозрачной со-циоэкономическую сторону того, что Вильсон имел в виду под «выдающимися личностями» и «истинным авторитетом личности».72 В своей речи от 11 декабря 1787 года Вильсон повторил тот же аргумент, слегка изменив акцент и предварив его утверждением о том, что большие избирательные округа служат защитой и от мелких демагогов, и от местничества.73
Мэдисон в «Федералисте 10» также устанавливает связь между размером электората и избранием выдающихся кандидатов. И хотя он обсуждает в этом отрывке не электоральное соотношение и размер Палаты, а преимущества больших республик над малыми, он приводит аргументы, сходные с теми, которые приводил Вильсон: чем многочисленнее электорат, тем вероятнее избрание уважаемых лиц.
Далее, поскольку в крупной республике каждый представитель избирается большим количеством голосов, чем в малой, кандидату, не заслуживающему избрания, будет не в пример труднее успешно прибегать к злокозненным трюкам, без коих
71	J. Wilson, «Speech of December 4,1787», in: Elliot (ed.), The Debates.,, vol. II, p. 474.
72	Восстание Шейза, развернувшееся в Массачусетсе в 1786 году, оказало определенное воздействие на характер Конституции и укрепило высказанное в Филадельфии предубеждение против «демократии». Мелкие фермеры западной части штата восстали против политики, проводимой законодательным собранием в Бостоне в интересах торговых кругов на побережье. Законодательное собрание приняло курс на укрепление валюты и решило пересмотреть государственный долг, что привело к увеличению налогового бремени. На последовавших после восстания выборах в законодательное собрание силы, выражавшие интересы недовольных, имели большой успех. 0 восстании Шейза см. Pole, Political Representation, р. 227—241.
73	J. Wilson, «Speech of December 11,1787», in: J.B. McMaster, F. Stone (eds), Pennsylvania and the Federal Constitution. Philadelphia, 1888, p. 395.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
154
слишком часто не обходятся; волеизъявление граждан пройдет более свободно, и избиратели с большей вероятностью окажут предпочтение лицам, обладающим самыми привлекательными свойствами, равно как и наиболее широко известной и устоявшейся репутацией.74
В «Записке к речи о праве голоса» (переработка речи, с которой выступал в Конвенте 7 августа 1787 года)75 Мэдисон более четко определяет, какие преимущества ожидать от больших электоральных округов. В этой записке он рассуждает о возможных решениях того, что в самом ее начале называется главной проблемой, порожденной правом голоса. «Закрепите право только за собственностью, и права человека могут быть нарушены — феодальное устройство вполне это доказало. Дайте его всем, и права собственности и требования справедливости могут быть попраны большинством, не обладающим собственностью или заинтересованном в несправедливых мерах».76 Поэтому главная задача в вопросах избирательных прав — гарантия как прав человека, так и прав собственности. Мэдисон рассматривает пять возможных решений. Первые два он отвергает как несправедливые: имущественный ценз для избирателей в виде земельной или какой-либо иной собственности; избрание одной части законодательного собрания собственниками, а другой — неимущими. Подробнее Мэдисон говорит о третьей возможности: закрепление права избрания одной части законодательного собрания за землевладельцами и предоставление всем гражданам, включая землевладельцев, права избрания другой ее части (что даст два голоса земельным собственникам). Мэдисон отмечает, что ему самому не до конца ясны последствия третьего решения, но он считает, что его можно опробовать. Затем он переходит к четвертому решению, по которому имеет более определенное мнение:
74 Мэдисон, «Федералист 10», с. 84—85.
75 См. сноску 28 этой главы.
76 Madison, «Note to the speech on the right of suffrage» (probably 1821), Records, vol. Ill, p. 450.
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBL1CA]
155
Если же жизнь и общественное мнение потребуют введения равного и всеобщего избирательного права на выборах всех ветвей правительства, как это в целом происходит в Соединенных Штатах, благоприятным решением для прав земельной и иной собственности, если ее владельцы окажутся в меньшинстве, может быть расширение избирательных округов на выборах одной части законодательной власти и увеличения срока ее полномочий. Большие округа явно способствуют избранию скорее респектабельных людей, которые причастны к правам собственности, чем их соперников, которые зависят от личного контакта, наподобие нанятых по контракту актерам?1
На тот случай, если и это решение окажется неприемлемым, Мэдисон видит последний оплот прав собственности в комбинации нескольких элементов: «обычного влияния, исходящего от собственности»,78 «общего чувства справедливости, просвещенного и распространяемого с помощью образования» и «сложности сочетания и реализации несправедливых целей на всей территории обширной страны». Четвертое и пятое решения были воплощены в Конституции.79 О больших избира-
77	Records, vol. Ill, р. 454 (курсив мой).
78	В Федералисте Мэдисон ссылается на уважение, которое вызывают обладатели собственности. В своем аргументе, оправдывающем распределение мест частично на основе обладания рабами (раб, по «федеральному соотношению», соответствует 3/5 свободного жителя), Мэдисон поясняет, что богатство отдельных штатов должно быть законодательно учтено, потому что богатые штаты сами собой не получают выгод от большего влияния, исходящего от состояния. Положение штатов, утверждает он, в этом отношении отличается от положения отдельных граждан. «Если закон предоставляет состоятельному гражданину лишь один голос при выборе представителя,уважение и влияние, являющиеся следствием его выигрышного положения, очень часто склоняют голоса других избирателей к предмету его выбора, и по этому невидимому каналу права собственности проникают в представительство» («Федералист 54», с. 367; курсив мой).
79	Статус и дата этой Записки остаются не вполне определенными. Мэдисон в самом начале пишет, что его речь от 7 августа 1787 года, в том виде, в каком она появилась в Документах Федерального конвента, не «отражает полного и зрелого мнения докладчика по этому вопросу». По-ви-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
156
тельных округах Мэдисон уже не говорит (как в «Федералисте 10») на языке добродетели и мудрости; он прямо утверждает, что большой размер будет отвечать интересам собственников и богатых людей.
Однако неверно было бы изображать Мэдисона и лидеров федералистов лицемерными и хитрыми политиками, которые включили в Конституцию скрытый имущественный ценз (в виде больших избирательных округов), и при этом, чтобы получить народное одобрение, публично заявляли, что собрание открыто для всех, кто того достоин. И наоборот, столь же наивно рассматривать только юридическую сторону дела и утверждать, что, поскольку в Конституции нет имущественного ценза для представителей, федералисты были защитниками политического равенства.80 Экстраординарная сила позиции федералистов определялась тем, что заявления Мэдисона или Вильсона о праве народа избирать того, кого он пожелает, невозможно было опровергнуть. В этом смысле обвинение федералистов в «обмане народа» просто несостоятельно. Защитники Конституции определенно утверждали одну правду. Но существовала и другая правда, или, точнее, другая идея о том, что обе стороны были правы (даже если они не понимали, почему): народ, как правило, независимо от внешней воли предпочитал избирать состоятельных и «респектабельных» кандидатов. Оба утверждения (и это существенный момент) могут быть одновременно объективно истинными. Первое утверждение ни тогда, ни сейчас нельзя считать всего лишь идеологическим прикрытием второго.
димому, наиболее правдоподобная интерпретация Записки такова: Мэдисон ретроспективно (в 1821 году) обосновывает установленное в 1787 году право голоса, хотя тогда он поддерживал, как мы видели, имущественный ценз. Трудно установить, когда именно произошла перемена его мнения, к которой он отсылает. В свете аргументов, высказанных в «Федералисте 10», можно предположить, что самое позднее к концу 1787 года он осознал преимущества больших избирательных округов для владельцев собственности, но мог догадаться об этом и раньше (например, во время дебатов в Филадельфии).
80	«Наивная» интерпретация очевидным образом противоречит историческим документам, и ее нет смысла обсуждать.
Глава III. Принцип различия
[RHS-PVBLICA]
157
Нельзя даже утверждать, что размер избирательных округов был способом компенсировать отсутствие формальных ограничений. Федералисты не полагались на два одинаково истинных (или считавшихся истинными) элемента Конституции, уверенные, что ограничивающий элемент (предоставляемые естественной аристократии преимущества размеров избирательных округов) нейтрализует последствия более открытого (отсутствие каких-либо имущественных цензов для представителей). Такое утверждение предполагает, что конкретные результаты формального ограничения будут абсолютно тождественны результатам введения больших избирательных округов (или будут восприниматься заинтересованными лицами таковыми).
Мы интуитивно понимаем, что эти два положения не эквивалентны друг другу. Сегодня широко распространено убеждение в том, что законы и институты играют серьезную роль, а не являются иллюзорными феноменами. Но ни интуиция, ни общее убеждение в том, что закон — не простая «формальность», здесь не совсем уместны. Необходимо также точно объяснить, почему в случае парламентского ценза юридические требования не будут иметь того же эффекта, который и федералисты и антифедералисты ожидали от размера избирательных округов.
Большие избирательные округа не были эквивалентны формальному имущественному цензу по двум причинам. Во-первых, представление о том, что они дадут преимущество естественной аристократии, основывалось на феномене, который, казалось, в целом подтверждался на практике: «опыт показывает» (как говорил Вильсон), что, в общем, в больших избирательных округах избирают «респектабельных лиц», или же (если говорить языком Брута) этот эффект достигается «в соответствии с общим устройством человеческих дел».81 Таким образом, связь между большими округами и избранием естественной аристократии
81	Можно также вспомнить цитируемое выше замечание Гамильтона: «Механики и промышленники всегда, за немногими исключениями, склонны отдавать свои голоса торговцам, а не лицам своей профессии или ремесла» (курсив мой). См. сноску 69.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
158
имела место чаще всего, тогда как формальный имущественный ценз оказывал воздействие всегда. Даже если преимущество имущих классов обеспечивается статистически подтверждаемой регулярностью электорального поведения, система обладает определенной гибкостью: могут возникнуть обстоятельства, при которых данный эффект не будет иметь места, потому что исключительная нужда возобладает над обычным предпочтением избирателями «ярких» кандидатов. Ситуация будет иной в случае, если места в парламенте закреплены законом за высшими социальными слоями, поскольку закон по определению неизменен. Очевидно, закон можно мирным или насильственным путем изменить, но процесс этот jie прост.
Поэтому неоправданно считать незначительной разницу между тем, что происходит всегда, и тем, что происходит чаще всего. Различие (выработанное Аристотелем) между этими двумя категориями особо релевантно в политике. Ошибкой, а на самом деле заблуждением будет полагать, как это нередко происходит, что суть политического феномена заключается в форме, которую он принимает чаще всего. На самом деле исключения также имеют значение, поскольку ставки в политике разнятся в зависимости от обстоятельств, и статистически редкий случай может иметь решающие исторические последствия. С другой стороны, такое же заблуждение наделять эпистемологическим приоритетом исключительный случай, то есть случай редкий и предполагающий высокие ставки. В политике суть выявляется исключением ничуть не больше, чем правилом.82
82	Мысль Карла Шмитта — одна из самых блестящих, систематических и сознательных попыток разработать ошибочный принцип, утверждающий, что исключительный случай выявляет суть феномена. Анализ Шмитта исключительных случаев чаще всего отличается проницательностью, однако Шмитт необоснованно (хотя и сознательно) переносит выводы, касающиеся исключительного случая, на общий характер рассматриваемого феномена. Например, он пишет: «Именно философия конкретной жизни не должна отступать перед исключением и экстремальным случаем, но должна в высшей степени интересоваться ими... Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно не только подтверждает правило, само
Глава III. Принцип различия
[RES-PVBLlCA]
159
Конечно, и кризисы и революции важны; можно даже сказать, что они определяют обычное, устанавливая границы, в которых возможны обычные ситуации. Но из этого не следует, что они являются сутью обычной политики и дают ключ к ее пониманию. Во времена революций и кризисов действуют факторы и механизмы, отсутствующие в нормальных ситуациях и, следовательно, неспособные помочь в понимании обычной политики. Самые убедительные политические теории учитывают и обычное и исключительное, вместе с тем проводя между ними различие и по-разному их объясняя. Мысль Локка представляет идеальный пример такого подхода. Чаще всего, отмечал Локк, люди доверяют правительству, особенно если его избирают; им нелегко «отказаться от старых форм». Только когда «длинный ряд злоупотреблений, правонарушений и хитростей, направленных к одному и тому же», безошибочно указывает на намерение предать их интересы, народ восстает, «взывает к небу» и доверяет свою судьбу (достаточно оправданно) вердикту войны.83 В том, что ни доверие управляемых правительству, ни возможность революции не представляются в качестве единственной сути политики, — одна из самых сильных сторон Второго трактата.
Применительно к американскому дебату вывод состоит в том, что, даже если большие избирательные округа и законодательные ограничения для представителей играли на руку кандидатам из высших социальных слоев, эти два элемента не следует уравнивать. Нельзя сбрасывать со счетов по причине несущественности большую степень гибкости, демонстрируемую расширенными округами в исключительных случаях: это первая причина, по которой размер электоральных округов не смог нейтрализовать эффекты положения Конституции, снимающего ограничения на голосование.
правило существует только благодаря исключению» («Политическая теология: четыре главы к учению о суверенитете», в: Политическая теология, Сборник, пер. с нем. А. Филиппова. М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково Поле, 2000, с. 29).
83	Дж. Локк, «Два трактата о правлении», в: Дж. Локк, Сочинения в 3-х томах, М.: Мысль, 1988, т. 3., гл. XIX, § 223, 225, 242, с. 392,393,404.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLICA]
160
Во-вторых, если преимущество определенных классов в вопросах представительства установлено законом, то его отмена (или передача другим классам) потребует изменения закона. Это значит, что изменение в правилах должно быть одобрено людьми, которые выигрывают от этих самых правил, поскольку были избраны в соответствии с ними. Следовательно, такая система требует одобрения и согласия действующей элиты на утрату ее собственных позиций. Если же преимущество определенного класса зависит от электорального поведения граждан (как в случае преимущества естественной аристократии, связанного с большим размером избирательных округов), то простого изменения электората достаточно, чтобы сместить эту элиту или изменить ее состав. В этом случае потеря позиций властной элитой может происходить без ее одобрения. Однако это не значит, что для достижения такого результата достаточно независимого и осознанного решения электората, ибо преимущество высших социальных слоев в больших избирательных округах хотя и проистекает из электорального поведения, все же зависит от ряда факторов, лишь часть которых поддается намеренному воздействию избирателей. Например, электоральный успех состоятельных людей в больших округах, несомненно, зависит от объема издержек на избирательную кампанию. Он также зависит от общественных норм (например, от почтения). Такие факторы не подвластны сознательным и намеренным решениям избирателей; одной воли электората недостаточно, чтобы избавиться от предоставляемых богатством преимуществ, для этого необходимы также более глубокие изменения социально-экономических условий и политической культуры. Как бы ни были трудны эти перемены, они не требуют одобрения тех, кто уже находится у власти, тогда как при системе законодательных ограничений такое одобрение необходимо. И вряд ли что-либо будет труднее, чем убедить элиту согласиться с ограничением своей власти, — для этого потребуется внешнее, чаще всего насильственное, воздействие.
Можно возразить, что при системе законодательных ограничений закон, который подлежит изменению для отмены преимуществ привилегированных классов, обычно является не просто законом, а конституционным положением. Таким обра
Глава III. Принцип различия
[KS-PVBLICA]
161
зом, изменение законодательных требований не зависит от простого одобрения представителей. Тем не менее предлагаемый аргумент не теряет от этого своей силы, поскольку законодательное собрание играет определенную роль в процессе пересмотра конституции.
В этом случае законодательные требования для представителей и большие округа также не будут иметь одинаковых последствий. Разница заключается в том, что при системе больших избирательных округов преимущество, которое дает состояние, может быть изменено или, возможно, даже отменено без согласия богатой элиты. Это обстоятельство делало систему открытой для политических изменений в большей степени, чем законодательные условия, введенные английскими и французскими основателями представительного правления.
Таким образом, географическая разнородность американских штатов, не позволившая делегатам прийти к согласию относительно имущественного ценза в Филадельфии, привела к созданию системы, в которой отличие представительной элиты обеспечивалось более гибким и адаптивным способом, чем по ту сторону Атлантики. В Америке на разных исторических этапах и с переменой социальной структуры различные элиты могли сменять друг друга у власти без серьезных потрясений; изредка, в исключительные времена, избиратели могли избирать даже обычных граждан.
Теперь можно понять, почему американский конституционный дебат проливает свет на представительные институты в целом, а не только в Соединенных Штатах. Его значимость определяется прежде всего отстаиваемой антифедералистами позицией. Взгляды антифедералистов мало изучались; история идей, равно как и политическая теория, напрасно пренебрегали этим направлением мысли. Своим неослабевающим упором на «подобие» и «близость», призванных связывать представителей и представляемых в народном правлении, антифедералисты сделали важный вклад в развитие политической мысли. Анти-федерали-сты с высокой степенью ясности сформулировали убедительную, непротиворечивую и весомую концепцию представительства. Они без оговорок согласились с необходимостью разделения
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
162
функций управителей и управляемых. Но для того чтобы представительное правление было по-настоящему народным, представители должны, по их мнению, быть настолько близки к своим избирателям, насколько это возможно: им следует жить среди них и b тех же условиях. В этом случае, утверждали они, представители будут самопроизвольно чувствовать, думать и действовать так, как люди, которых они представляют. Этот взгляд на представительство потерпел поражение в 1787 году. Таким образом, американский дебат ясно показывает то, чем представительное правление не собиралось быть. С самого начала было очевидно, что американское представительное правление не будет основано на схожести и близости представителей и представляемых. Дебат 1787 года посредством контрастов проливает свет на концепцию представительства, которая в конечном счете и одержала верх. Представители должны отличаться от тех, кого они представляют, и превосходить их в талантах, добродетели и богатстве. Вместе с тем правление будет республиканским (или народным), потому что представители будут избираться народом и потому что регулярные выборы заставят представителей нести ответственность перед народом. Именно в Америке в большей степени, чем во Франции и Англии, где ни одна серьезная сила не отстаивала в XVIII веке представительство, основанное на социальной схожести и близости, формируется в своем образцовом виде комбинация принципа различия и народного представительного правления.
Помимо конституционной проблемы представительства, идеал схожести лидеров и народа оказался мощной мобилизующей силой в XIX веке. Но первыми, кто его сформулировал, были антифедералисты. С определенной точки зрения историю западного мира можно рассматривать как развитие и наступление принципа разделения труда. Но всякий раз, когда этот принцип распространялся на новые политические организации (например, на массовые партии, профсоюзы, ассоциации граждан), идеал подобия и близости демонстрировал свою притягательную силу. В любой организации, имеющей какое-то отношение к политике, можно мобилизовать значительные силы, объявив, что лидеры должны походить на ее членов, находиться в тех же условиях
Глава III. Принцип различия
[RES-PVbLlCA]
163
и быть как можно ближе к ним, даже если по необходимости устанавливается разделение ролей. Сила идеала схожести определяется его способностью установить почти совершенное согласие между разделением труда и демократическим принципом равенства.
В американском дебате был еще один элемент, имеющий универсальное значение. В Соединенных Штатах довольно рано осознали, что превосходства избираемых над их избирателями можно добиться даже при отсутствии каких-либо законодательных требований, просто с помощью способа избрания. Прошло почти сто лет, прежде чем европейцы осознали это свойство выборов или, по крайней мере, начали использовать его для обеспечения отличия представителей. Главные участники американских дебатов считали размер электоральных округов важнейшим фактором в отборе выдающихся кандидатов. Однако антифедералисты понимали, что и в малых округах избиратели будут произвольно избирать тех лиц, которые в том или ином отношении их превосходят. Когда, например, антифедералисты настаивали на большем числе представителей, они делали это «для того, чтобы профессионалы, купцы, торговцы, фермеры, мастеровые и другие имели возможность избрать в законодательное собрание справедливую долю наиболее осведомленных людей от каждой группы».84
В рассуждениях антифедералистов сохранялось неразрешенное напряжение между идеалом подобия и приверженностью принципу выборов (которую федералисты успешно эксплуатировали). Однако на ратификационном дебате позиция антифедералистов была не просто противоречивой. Антифедералисты боялись, что если они согласятся с различием между представителями и их избирателями, то с введением больших избирательных округов это различие станет слишком большим; они опасались, что некоторые слои вообще не будут иметь представителей из своих рядов, и в конце концов главным критери-
84 The Federal Farmer, «Letter II», Storing, II, 8,15 (курсив мой).
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA]
164
ем различия станет богатство. В любом случае, они понимали, что принцип выборов сам по себе приведет к избранию тех, кого они называли «аристократией». Федералисты, без сомнения, разделяли это мнение. Разногласие сводилось к вопросу о степени различия: у обеих сторон были свои мнения относительно должной дистанции между представителями и представляемыми. Кроме того, они расходились в конкретных характеристиках «аристократии», которую желательно было избрать. Возрождая античную идею, хотя и без явной отсылки к ней, обе стороны считали, что выборы сами по себе имеют аристократический эффект.
Глава III. Принцип различия [RES-PVBLlCA] 165
ГЛАВА IV
ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ
АРИСТОКРАТИЯ
В XIX и начале XX века развитие представительных институтов было связано в основном с расширением избирательного права, в итоге принявшего форму всеобщего избирательного права. При этом происходит еще одна трансформация: от представителей более не требуется, чтобы они обладали состоянием. Эти две перемены дали повод думать, что представительство движется в сторону народного правления. Свободные выборы представителей всеми взрослыми гражданами стали практически ассоциироваться с демократией. Гипотеза о том, что выборы могут содержать неэгалитарный и аристократический элемент, в этом контексте, казалось, не представляла даже научного интереса. В общем, приближение к всеобщему избирательному праву без законодательных ограничений на социальное происхождение кандидатов было столь очевидным наступлением политического равенства, что возможное сохранение неэгалитарных и аристократических эффектов представлялось просто неуместным. По-видимому, с начала XIX века аристократическая природа выборов не вызывала ни политических дебатов, ни концептуальных исследований.1 1
1 Следует упомянуть одно исключение. Карл Шмитт — кажется, единственный современный автор, у которого можно найти хоть какое-то обсуж-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
166
Последний раз возможное присутствие аристократических черт в системах, основанных на свободных выборах, обсуждалось в американском дебате 1787 года. Этот дебат в действительности обозначил и поворотный момент, и некоторое понимание того, о чем долгое время говорили политические мыслители. В то время как философы от Аристотеля до Руссо доказывали, что выборы — более аристократическая процедура по сравнению со жребием, ни федералисты, ни антифедералисты не рассматривали в качестве альтернативы избрание по жребию. Обе стороны считали, что на выборах отбираются лица, которые в каком-то смысле превосходят тех, кто их избирает, и именно в этом видели аристократический элемент выборов. Выборы представлялись им аристократическими не по отношению к жребию, а сами по себе.
К тому же мыслители прошлого в самом общем виде утверждали, что система выборов не предоставляет всем равной возможности занятия должности, хотя и не указывали, кто именно выиграет от выборов. В отличие от этого в американском дебате точно определялись те, кто выигрывал от выборной процедуры. Следует признать, что природа превосходства, выделяемая выборной процедурой, не была ясна и недвусмысленно определена. Выборы, как утверждали их сторонники, благоприятствуют ярким и выдающимся гражданам — занятым в самых престижных и влиятельных сферах, особо одаренным или просто самым богатым. Однако американцы отошли от философской традиции, выделяя или пытаясь выделить, какие именно категории населения окажутся в привилегированном положении в избирательном соревновании за должности. Им казалось, что общественное положение и достаток будут характеристиками, которым суждено играть главную роль.
дение аристократической природы выборов. Однако, как мы увидим, Шмитт приписывает эту характеристику внешним по отношению к избирательной процедуре факторам. Тем не менее его замечательные труды не проливают света на природу выборов.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLlCA]
167
Американский дебат прояснил то, на что Гвиччардини и Монтескье только намекали, а именно то, что тип аристократии, ассоциируемый с выборами, не имел отношения к законодательно определенной и наследственной знати. Но если выборы действительно благоволят сильным мира сего, то ими являются не сильные мира феодального общества, а те, кто занимают преимущественное положение в обществе, как бы это преимущество ни определялось.
Наконец, дебат 1787 года мог внести свой вклад в теорию аристократических эффектов выборов. Многократно подчеркивая, что избиратели будут выбирать лиц более «ярких» и «выдающихся», то есть более заметных и видных, чем остальные, а также тех, кто обладает большими экономическими ресурсами, антифедералисты открыли новые перспективы объяснения аристократических эффектов выборной процедуры.
И если старая доктрина, касающаяся аристократической природы выборов, и догадки, высказанные во время американского дебата, соответствовали действительности, ни расширение избирательного права, ни отмена цензов на выборах в парламент не смогли эти два феномена скрыть. В правлениях, основанных исключительно на выборах, не все граждане имели равную возможность получить государственную должность — место представителя было закреплено или за людьми, считавшимися лучшими, или за членами высших социальных слоев. Представительное правление могло в каком-то смысле стать более народным и демократическим, и тем не менее оно сохранило аристократический элемент в том смысле, что избираемые не подобны тем, кто их избирает, даже если все граждане имеют право голоса. К тому же не все обладают равной возможностью доступа к политической власти, даже если закон никого не ограничивает в праве баллотироваться. Обратимся теперь к вопросу о том, действительно ли выборы обладают этими неэгалитарными и аристократическими характеристиками.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLlCA]
168
АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ВЫБОРОВ: ЧИСТАЯ ТЕОРИЯ
Зададимся сперва вопросом, существуют ли присущие выборной процедуре элементы, которые имеют неэгалитарные следствия и приводят к тому, что избираемые в каком-то смысле превосходят избирателей. Такая формулировка вопроса согласуется с традицией политической философии. И Аристотель, и Монтескье, и Руссо утверждали, что выборы по своей природе — аристократический инструмент. Они не считали, что аристократический эффект возникает из обстоятельств и условий, в которых применяется выборная процедура; они полагали, что он является следствием самой природы выборов.
В связи с этим предпримем чисто теоретический анализ выборного механизма. Гипотезу об аристократическом характере выборов можно, безусловно, проверить эмпирически. Например, можно сравнить состав избранных собраний с составом соответствующего электората и выяснить, имеет ли место какое-либо превосходство представителей. Такая проверка, чтобы оказаться значимой, потребовала бы большого объема данных и была бы связана со значительными техническими трудностями, а ее результат мог бы при этом оказаться неубедительным. Даже если собранные данные подтвердят эту гипотезу, можно возразить, что неравенство является следствием обстоятельств выборов. А поскольку для стран, в которых представительное правление существует уже более двух столетий, всегда было характерно заметное социальное неравенство, такое возражение имело бы немалый вес.
Поэтому мы пойдем другим путем и попробуем вывести неэгалитарные и аристократические эффекты посредством абстрактного анализа выборов. В идеале дедукция должна быть чисто априорной, чтобы выявить то, что логически предполагает акт выбора. Такая абстрактная дедукция качеств выборов вряд ли возможна. Вероятно, вообще избежать предположений, основанных на опыте, невозможно, но их число должно быть настолько малым, а сами они настолько просты и непротиворечивы, насколько это возможно. Неэгалитарные и аристократические эффекты выборов являются следствием четырех анали
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBL1CA]
169
зируемых ниже факторов: неравного отношения избирателей к кандидатам; различения кандидатов, требуемого ситуацией выбора; когнитивного преимущества, обеспечиваемого заметным положением; информационных издержек.
НЕРАВНОЕ ОТНОШЕНИЕ ИЗБИРАТЕЛЕЙ К КАНДИДАТАМ
Чтобы понять неэгалитарный характер выборов, необходимо для начала сменить перспективу. Правления, основанные на выборах, обычно считаются политическими системами, в которых граждане могут свободно избирать таких лидеров, каких они пожелают. Такая оценка определенно верна, но она не схватывает всех аспектов ситуации; точнее говоря, отдельные ее требования обычно не замечаются.
Представим себе систему, в которой одновременно могут править не все граждане, но все имеют равное право избирать тех, кто правит, и все имеют право баллотироваться на государственные должности. В такой системе граждане обладают политическим равенством как те, кто делает выбор (chooser). В этом состоит демократическая сторона рассматриваемого режима. Но выбирание является лишь одним аспектом гражданства. Граждане могут также хотеть принимать участие в осуществлении публичных функций и, следовательно, желать быть избранными. Возможность занятия должностей, которую (как мы видели) античные и средневековые республиканцы ценили превыше всего, остается одним из компонентов гражданства. В нашей воображаемой ситуации все граждане являются и теми, кто делает выбор, и потенциальными объектами выбора, поэтому необходимо также проанализировать то, как рассматриваемая система воздействует на граждан как возможных объектов выбора, то есть как на потенциальных кандидатов.
Если посмотреть на нашу гипотетическую ситуацию с этой точки зрения, становится заметной другая сторона системы. Не существует никаких ограничений на баллотирование на должности, однако процедура распределения предполагает, что к кан-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
170
дидатам могут относиться неэгалитарным образом. Из всех кандидатов на публичные должности добиваются своей цели те узнаваемые кандидаты, кого предпочитают остальным. Должности распределяются не согласно абстрактно определенным свойствам или действиям, по которым все находятся в равных условиях, а согласно предпочтениям суверенного народа в отношении того или иного кандидата. Как правило, мы считаем, что равенство перед законом обеспечивается, если вознаграждение (или наказание) зависит от наличия качеств или совершения действий, определенных абстрактным и безличным образом. Однако выборы как способ распределения должностей необязательно дают публичную должность тому, кем бы он ни был, кто обладает качеством X или совершает действие Y. Делая выбор между кандидатами, избиратели вовсе не обязаны следовать непредвзятым стандартам. Они могут, конечно, голосовать за того, кто отвечает каким-либо общим и абстрактным критериям (например, политической ориентации, компетентности, честности), но также могут избрать кого-то просто потому, что этот человек им нравится больше, чем другие. Если выборы свободны, ничто не мешает избирателям выбирать между кандидатами на основе индивидуальных характеристик. Свободные выборы не исключают предвзятого отношения к кандидатам. Действительно, возможное влияние предвзятости — обратная сторона права граждан избирать своими представителями тех, кого они захотят. Поскольку граждане сами проводят различия между собой, никто не замечает, что публичные должности распределяются таким произвольным, неанонимным образом, неизбежно открывающим путь для предвзятости. При тайном голосовании гражданин не обязан даже объяснять свои предпочтения — в этот момент избиратель является сувереном в старом и узком смысле слова. Он с полным правом может принять девиз абсолютистских правителей и провозгласить: «Sic volo, sicjubeo, stat pro ratione voluntas» («Я так желаю, и я так повелеваю, пусть воля моя занимает место разума»).
Использование выборов предполагает и еще одно, несколько отличающееся, следствие для кандидатов. В противоположность часто проводимой параллели между выборами и
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBllCA]
171
спортивными соревнованиями, избирательная процедура необязательно является меритократичной и не дает строгой гарантии того, что сегодня определяется как равенство возможностей. Здесь не место углубляться в сложные философские дискуссии, развернувшиеся в последние двадцать лет вокруг понятий меритократии и равенства возможностей, однако в целом процедура считается меритократичной и обеспечивающей равенство возможностей, если порождаемые ей неравенства при распределении социального блага по крайней мере отчасти (а кто-то сказал бы, что и «целиком») являются результатом действий и выборов тех, кто этого блага желает.2 Процедуру не определяют как меритократичную, если создаваемые ей неравенства распределения происходят исключительно из природного неравенства. Конкурс красоты, например, не считается меритократичным. Напротив, академический экзамен меритократичен в том смысле, что даже если неодинаковые результаты кандидатов в какой-то мере зависят от генетического распределения талантов (или от неравенства в социальном происхождении), они, хотя бы отчасти, являются результатом усилий, выбора и действий кандидата.
В этом отношении полезно сравнить избрание правителей посредством выборов и их набор с помощью конкурсного экзамена (именно так долгое время в Китае распределялась политическая власть). Наряду со жребием, выборами, наследованием и кооптацией уже находящимися у власти, экзамен является еще одним возможным способом отбора правителей. Рассмотрим экзаменационную систему в чистом виде, оставляя в стороне все внешние воздействия, которые обычно искажают ее на практике. Если правители набираются посредством конкурсного экзамена, кандидаты должны соответствовать сформулированным в абстрактном и общем виде стандартам. Эти стандар-
2 Хорошее обобщенное представление понятия равенства возможностей в современной философии справедливости см. в W. Kymlicka, Contemporary Political Philosophy. An Introduction. Oxford: Oxford University Press, 1990, p. 55 ff.
Б. Манен Принципы представительного правления
[res-pvbLica]
172
ты заранее объявляются публично и известны всем кандидатам. Кандидаты должны употребить свою энергию и ресурсы (какие-то из них, конечно, являются следствием природных способностей) для того, чтобы соответствовать этим стандартам, а также решить, как наилучшим образом достичь своей цели. Неравное распределение должностей после экзамена, таким образом, отражает, по крайней мере частично, неравенство усилий, действий и решений кандидатов.
Выборная система необязательно обладает теми же характеристиками. Стандарты в ней не имеют абстрактного определения и заранее не объявляются, хотя кандидаты могут попробовать догадаться, что от них потребуют избиратели. Даже если предположить, что после голосования можно было бы восстановить общее и абстрактное определение желаемых качеств, все равно это будет знание постфактум. К тому же нет гарантии того, что избиратели при голосовании будут хотя бы в какой-то мере учитывать усилия, действия и решения кандидатов. При выборной системе ничто не требует от избирателей справедливого отношения к кандидатам. Ничто не мешает электорату выбрать кандидата просто на основании цвета его кожи или приятной внешности. И снова мы должны отметить, что избиратели могут и не использовать такие глуповатые критерии. Более того, возможно, они осознают бессмысленность этих критериев, а поскольку выборы проходят регулярно, со временем они могут принять менее иррациональные с точки зрения их интересов критерии. Однако ничто не помешает избирателям в любой момент принять решение просто на основании природных свойств кандидатов, пренебрегая их действиями и решениями. Повторю еще раз — это следствие свободы выбора.
Можно возразить, что кандидатам нужно, по меньшей мере, обеспечить себе известность, и в этом смысле выборы вознаграждают за усилия и решения, принятые во время кампании. Но и это не является обязательным условием. Человек может быть известен и до избирательной кампании благодаря своему имени и социальному положению, и избиратели могут решить, которого из этих качеств достаточно для выбора именно его, а не кого-то другого.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
173
В каком-то смысле очевидно (хоть это обстоятельство и имеет определенные последствия), что выборы не гарантируют равные шансы всем желающим получить должность. Пожалуй, менее тривиально замечание, что они не гарантируют равенство возможностей и тем, кто стремится к государственной деятельности.
Вышеизложенный аргумент показывает, что выборы по своей природе предоставляют возможность неравного отношения к кандидатам, но не показывает, почему выборы преимущественно приводят к избранию представителей, считающихся в том или ином смысле превосходящими своих избирателей.
РАЗЛИЧЕНИЕ КАНДИДАТОВ, ТРЕБУЕМОЕ СИТУАЦИЕЙ ВЫБОРА
Избирать — значит выбирать. И хотя выборы не всегда были альтернативными (например, до гражданской войны в Англии зачастую присутствовал всего один кандидат) и несмотря на то, что многие авторитарные режимы проводят несоревновательные выборы, элемент выбора в современных представительных системах присущ понятию выборной процедуры. В ситуациях выбора избирателям нужно по меньшей мере одно основание, чтобы предпочесть одного кандидата другому. Если кандидатов невозможно различить, избиратели останутся равнодушны и не смогут сделать выбор в смысле предпочтения одного другому. Следовательно, чтобы быть выбранным, кандидат должен продемонстрировать как минимум одну позитивно воспринимаемую его согражданами черту, которой другие кандидаты не обладают (или обладают в меньшей степени). Среди граждан, стремящихся к должностям, лучше других отвечают этому требованию те, кто обладает как позитивно воспринимаемым, так и редким и даже уникальным для данного населения качеством: у них меньше шансов, когда все потенциальные кандидаты приняли решение о своем участии или неучастии, столкнуться с соперником, предлагающим такой же или превосходящий избирательный профиль. Человек, чье
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLICA]
174
качество или сочетание качеств широко распространено среди населения, наверняка столкнется с соперником, также обладающим этим качеством. Такой человек может встретить оппонентов, которые помимо одинаковых с ним черт обладают еще позитивно воспринимаемыми качествами, которых у него нет, и в этом случае он потерпит поражение. Более того, потенциальные кандидаты или организации, отбирающие и поддерживающие кандидатов, осознают это. Поскольку кампания предполагает затраты по крайней мере энергии, потенциальный кандидат или партия, отбирающая кандидата, получают стимул для оценки вероятного сценария столкновения с оппонентами. Прежде чем выдвинуть себя в качестве кандидата, человек, стремящийся к должности, спросит себя, обладает ли он такой чертой, которая позитивно оценивается его согражданами и вместе с тем является для населения редкой или уникальной.
Только качество, которое одобряется в данной культуре или среде и отсутствует у других, определяет превосходство: его обладатели отличаются от тех, кто его лишен, и превосходят их. Таким образом, выборная система приводит к самоотбору и отбору кандидатов, которые в том или ином отношении превосходят остальное население, а следовательно, и избирателей. Поэтому неудивительно, что термины «выборы» (election) и «элита» (elite) имеют одну этимологию, а в ряде языков «выдающийся» и «избранный» обозначается одним и тем же прилагательным.
Необходимо отметить, что присущее выборной системе требование различения — абсолютно структурно: оно исходит из ситуации выбора, в которой оказываются избиратели, а вовсе не из их психологии и установок. Избиратели вполне могут желать избрания кандидата, с которым у них есть какие-то общие черты, и часто это делают. Поэтому можно подумать, что наибольшие шансы на избрание будут у того кандидата, который обладает общим с большинством избирателей качеством и потому представляет самое распространенное для данного населения качество. Однако это не так, потому что среди большого числа обладателей широко распространенного качества наверняка будет значительное число потенциальных кандидатов. Конечно, не все обладатели этого качества устремятся к долж
Глава IV. Демократическая аристократия
[KES-PVBLlCA]
175
ностям, однако нет оснований полагать, что это будет всего один человек. Если бы в основе решения избирателей лежало их сходство с кандидатами, они не смогли бы выбрать одного из группы обладателей широко распространенного качества. Ситуация выбора заставляет избирателей выбирать кандидатов, обладающих редкими (и позитивно воспринимаемыми) чертами, независимо от своих особых предпочтений.
На это можно возразить, что избиратели, возможно, выберут кандидата, которого они сочтут самым близким себе по одному или нескольким параметрам. Это — его отличительная черта, но, как может показаться, не предполагающая какого-либо превосходства. Однако, если избиратели выбирают самого близкого им по какому-то параметру кандидата, они ценят не качество, которое соответствует этому параметру, а близость к себе по данной характеристике. Если, например, они выбирают кандидата, чья компетенция практически совпадает с их собственной, то качеством, которое они позитивно оценивают, является не компетенция, а минимальная дистанция между их собственной (са-моопределяемой) компетенцией и компетенцией кандидата. Чтобы такой стандарт мог успешно функционировать в качестве критерия отбора, статистическое распределение различных черт среди населения должно соответствовать определенному профилю: необходимо, чтобы было немного людей, а в идеале один человек, который по данному параметру находился бы ближе всего к остальной части населения. Если это условие не соблюдается, то, вероятно, появится много кандидатов, по отношению к которым избиратели будут равнодушны. Таким образом, даже в этом случае избиратели склоняются к избранию кандидата, превосходящего их в том, что он обладает качеством, которое они особо ценят и которое у большинства из них отсутствует: близость к другим по определенной характеристике.
Конечно, каждый человек обладает по крайней мере одной чертой, которая отличает его от всех остальных.3 Любой жела-
3 Согласно принципу неразличимых элементов, сформулированному Лейбницем, не существует двух абсолютно одинаковых во всем существ.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
176
ющии занять должность в принципе может выдвинуть свою кандидатуру в надежде, что ему удастся убедить избирателей по достоинству оценить его отличительную черту. Однако потенциальные кандидаты сознают, что в конечном итоге электоральный выбор будет произвольным. Поэтому для потенциального кандидата рациональнее принять ценности избирателей за данность, стараться определить их, а не изменить, и принимать решение о выдвижении на основе выявленного.
Можно сказать, что по причине произвольности электорального выбора потенциальные кандидаты не способны предсказать, какие черты будут оценены электоратом позитивно. В этом случае любой стремящийся к публичной должности будет преподносить себя в полной (обоснованной) уверенности в том, что он обладает отличительной чертой, и в полной неуверенности в том, как избиратели эту черту оценят. Но в действительности ценности избирателей в значительной мере определяются социальными условиями и культурой, а это объективные феномены, о которых потенциальным кандидатам известно. Например, есть основания считать, что в обществе, которое часто воюет, физическая сила, стратегический талант и военные умения скорее всего будут восприняты электоратом положительно. Потенциальным кандидатам известно, какая отличительная черта в данном контексте или культуре имеет больше шансов получить позитивную оценку.
Необходимо отметить, что требование различия не устанавливает ограничений на предлагаемые кандидатами программы и их позиции по проводимой политике, а только влияет на отбор людей. Кандидаты могут предлагать любые программы, но будут ограничены личными характеристиками. Позиция по проводимой политике может одобряться большинством избирателей и поэтому приниматься кандидатом, стремящимся одержать победу. Но не все принимающие эту позицию имеют одинаковые шансы на избрание. Выборы являются (подчеркнем это еще раз) исключительно отбором личностей. Даже если избиратели сравнивают при этом декларации кандидатов, личность соперников неизбежно будет играть важную роль. К тому же программы и обещания имеют в представительных правлениях особый статус:
Глава IV. Демократическая аристократия
[KES-PVBLICA]
177
они не имеют юридически обязательного характера.4 В противоположность этому избранные лица принимают решения относительно государственной политики.
Поскольку избрание предполагает выбор, оно включает внутренний механизм, который препятствует отбору граждан, похожих на остальных. В эпицентре выборной процедуры пребывает сила, направленная в противоположную от желания схожести правителей и управляемых сторону.
ПРЕИМУЩЕСТВА В ПРИВЛЕЧЕНИИ ВНИМАНИЯ, ОБЕСПЕЧИВАЕМЫЕ ЗАМЕТНЫМ ПОЛОЖЕНИЕМ
Выборы заключаются в избрании известных людей, а для того чтобы быть избранным, кандидат должен привлечь внимание электората. Однако, как показывает когнитивная психология, внимание преимущественно фокусируется на заметных (salient) вещах и индивидах. К тому же установлено воздействие стимулов заметности на оценочное восприятие: стимулы заметности вызывают сильные оценочные суждения.5 Применительно к выборам это означает, что для привлечения внимания и формирования сильных позитивных оценок кандидаты должны выделяться позитивно воспринимаемой характеристикой.
4 Мы вернемся к этому вопросу в Главе V.
5 Первые исследования заметности установили, что она влияет на определение причинной связи (люди склонны приписывать причину феномена X феномену А скорее, чем В, С или D, если А по какой-то причине выделяется (ярче освещен, лучше известен и т. д., чем В, С или D). Впоследствии было показано, что эффекты заметности распространяются далеко за пределы установления причинной связи. См. S.E. Taylor and S.T. Fiske, «Salience, attention, and attribution: top of the head phenomena», in: L. Berkowitz (ed.), Advances in Experimental Social Psychology, vol. II. New York: Academic Press, 1978; см. также S.E. Taylor, J. Crocker, S.T. Fiske, M.Sprintzen and J.D. Winkler, «The generalisation of salience effects», Journal of Personality and Social Psychology, 1979, vol. 37, p. 257—368.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLlCA]
178
Ничем не выделяющийся кандидат останется незамеченным и будет иметь мало шансов на избрание, а кандидат, выделяющийся своими редкими негативными характеристиками, будет отвергнут. Когнитивные ограничения производят эффект, подобный эффекту ограничений ситуации выбора. Сами по себе выборы благоволят индивидам, которые выделяются (и потому являются отличающимися или другими) благодаря позитивно оцениваемым людьми аспектам своей личности — другими словами, индивидам, которые превосходят остальных.
Заметность — это контекстуальное качество, а не продукт каких-то универсальных характеристик. В широком смысле любая характеристика .может заставить человека выделяться. Заметность зависит от среды, в которой живет человек и на фоне которой его образ должен выделяться. Следовательно, заметность принадлежит распределению характеристик среди населения, частью которого является индивид: индивид выделяется пропорционально тому, в какой степени его особые характеристики являются для этого населения статистически редкими. А поскольку распределение характеристик зависит от времени и места, характеристики, обеспечивающие заметность, также зависят от времени и места. Однако это не значит, что в определенном контексте может выделяться кто угодно. Заметность является относительным, переменным качеством, но в конкретной ситуации оно действует в качестве ограничителя как избирателей, так и потенциальных кандидатов.
Кроме того, в конкретной ситуации (и если распределение характеристик среди рассматриваемого населения принимается в качестве заданного) избиратели не имеют возможности тщательно сравнить все характеристики отдельных кандидатов. Для этого им пришлось бы обработать огромный объем информации, что отняло бы у них много времени и энергии. Избиратели вряд ли пойдут на подобные издержки, зная, сколь малое значение имеет для конечного результата их голос. Поэтому избиратели не проводят детального сравнения своих сограждан одного за другим. Вместо этого они действуют на основе общего впечатления, а их внимание притягивается теми индивидами, чей образ выделяется на фоне остальных.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLlCA]
179
Несомненно, предвыборные кампании акцентируют внимание избирателей на отличительных чертах кандидатов, которые иначе остались бы незамеченными. А каждый индивид, желающий стать кандидатом, обладает как минимум одной отличительной чертой, которую можно выставить на первый план. Собственно, предвыборные кампании были (помимо всего прочего) введены для противодействия тому преимуществу, которое выборная процедура давала особому типу выдающихся людей, представляемых знатью, но так никогда и не могут полностью устранить это преимущество. Люди, выделяющиеся в процессе повседневных социальных отношений, включаются в своего рода перманентную предвыборную кампанию, в то время как отличительные черты остальных кандидатов не оказываются в свете софитов до самого начала избирательной кампании.
ИЗДЕРЖКИ НА РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ
Упоминание предвыборных кампаний приводит нас к последней неэгалитарной черте выборной процедуры. Целенаправленное распространение информации о кандидатах в какой-то мере действительно ослабляет ограничения, накладываемые заведомо высоким положением, особенно таким, каким обладает знать. Но оно требует больших затрат, а это значит, что выигрывают его те, кто способен мобилизовать большие ресурсы. Кандидатам (по крайней мере, тем из них, кто не является представителем знати) необходимо обеспечить себе известность, и есть все основания полагать, что выполнение этой задачи обойдется недешево.
В случае когда кандидаты финансируют свою предвыборную кампанию из собственного кармана, зажиточные классы получают очевидное и прямое преимущество, что непосредственно отражается на социальном составе избранного собрания. Но это преимущество не исчезает и тогда, когда кандидаты призывают делать взносы в их избирательные фонды. Ослабить влияние богатства на избрание представителей помогают органи-
Б. Манен Принципы представительного правления
[MS-PVBLICA]
180
зации, финансируемые за счет членских взносов. Собственно, это и было одной из целей создания массовых партий во второй половине XIX века.
Однако и такие организации не в силах полностью устранить преимущества, связанные с богатством: чтобы собрать необходимую сумму с помощью взносов бедных граждан, требуется гораздо больше усилий, организационной работы и активизма, чем получить ее с помощью состоятельных людей. Вполне оправданно предположение о том, что политические взносы граждан (или фирм) более или менее пропорциональны их доходу. Число таких взносов может компенсировать их малые размеры, и все-т^ки гораздо легче собрать меньшее число крупных вкладов. По этой причине кандидаты за поддержкой в финансировании своих предвыборных расходов склонны обращаться не к бедным, а к богатым. Также вполне оправданно предположить, что после избрания кандидат будет уделять особое внимание интересам тех, кто оказал ему на выборах финансовую поддержку.
Таким образом, по своей природе выборная процедура оставляет в выигрыше состоятельные слои населения. Но в отличие от первых трех неэгалитарных особенностей выборов (возможное неравное отношение к кандидатам, динамика выбора и когнитивные ограничения) эту особенность можно устранить, если ввести публичное финансирование и строгое регулирование предвыборных расходов. Как показывает опыт, такого рода регулирование сталкивается с определенными техническими трудностями, но в принципе вполне возможно.
Странно, что представительные правления до последних десятилетий XX века этой проблемой не занимались. Вероятная причина (по крайней мере, частичная) тому — недооценка избирателями расходов на предвыборную кампанию и нежелание выделять на эти цели значительные общественные ресурсы. Выборы правительства являются, однако, дорогостоящим предприятием, даже если люди не желают признавать последствия этого факта. Еще больше удивляет то, что политическая теория так долго игнорировала вопрос о предвыборных расходах. Джон Стюарт Милль оказался одним из редких исключе
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
181
ний, но его идеи имели немного последователей.6 Уделив колоссальное внимание расширению избирательного права (и марксистской критике «формального» характера «буржуазной демократии»), политическая мысль не заглянула внутрь сложных аспектов выборов — этого кажущегося простым института.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ВЫБОРНОЙ АРИСТОКРАТИИ
Теперь становится очевидным, что динамика выбора и когнитивные ограничения обычно ведут к избранию представителей, превосходящих своих избирателей. Однако в данном случае употребляется особое понятие превосходства, которое необходимо точно определить. Во-первых, когда мы говорим, что для того, чтобы быть избранным, кандидат должен обладать превосходством, мы не имеем в виду общую оценку его личности. Чтобы избрать человека, избиратели не должны думать, что он лучше их во всех отношениях; одна и даже большая часть черт его характера может им не нравиться. Дальнейшие аргументы просто демонстрируют то, что избиратели, если им предстоит выбирать кандидата, должны рассматривать его превосходство в свете качества или набора качеств, которые они считают политически релевантными.
6 Наблюдая специфические черты британской политики XIX века (открытое взяточничество, когда кандидаты покупают голоса и оплачивают проезд избирателей, — см. Главу III), Милль имел все основания для тревоги по поводу предвыборных расходов. Однако его идеи пошли гораздо дальше проблемы коррупции и специфики британской системы. Например, он писал: «Нельзя не только требовать от кандидата, но и нужно воспретить ему нести любые, даже ограниченные и незначительные, расходы на свою предвыборную кампанию». Considerations on Representative Government [1861], in: H.B. Action (ed.), Utilitarianism, Liberty, Representative Government. London: Dent & Sons, 1972, p. 308. Русское издание: Дж.С. Милль, Рассуждения о представительном правлении. М.: Социум, 2006. Милль предлагал также ввести систему общественного финансирования предвыборных расходов.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
182
Во-вторых, когнитивные ограничения и ограничения выбора относятся только к воспринимаемому превосходству (ситуация, конечно, будет отличаться в случае с богатством). Кандидаты должны выделяться, но это не значит, что их особое положение определяется на основании рациональных и универсальных критериев. Их превосходство должно восприниматься согласно доминантным ценностям культуры. Восприятие того, что отличает лучших, соотнесенное с рациональными и универсальными стандартами, вполне может оказаться ошибочным и неадекватным, но это к делу не относится. Наше утверждение не предполагает, что на выборах, как правило, отбираются «истинные» aristoi Превосходство избранных представителей должно быть только воспринимаемым; то есть они должны демонстрировать такую черту (или набор черт), которая, с одной стороны, в данном контексте оценивается позитивно, а с другой стороны, отсутствует у остальных граждан (или присутствует, но в меньшей мере).
Из этого следуют два вывода. Во-первых, выборный принцип не гарантирует отбора истинного политического мастерства (еще раз, если «истинный» соответствует рациональным и универсальным стандартам). Выборы действуют на основе культурно обусловленного восприятия того, каким должен быть хороший правитель. Если граждане считают, например, ораторские способности хорошим критерием политического мастерства, они будут делать свой политический выбор на этом основании. Ясно, что искусство выступать перед аудиторией еще не гарантирует наличия способностей к управлению. Регулярное проведение выборов определенно вводит некоторую долю объективности: избиратели на своем опыте могут осознать, что использованные ими на предыдущих выборах критерии привели к формированию крайне плохого и некомпетентного правительства, и потому они могут на следующих выборах поменять критерии. Регулярность превращает выборы в процесс обучения, позволяющий избирателям определить объективную политическую ценность своих критериев отбора. Факт остается фактом — каждый раз они выбирают качество, которое, согласно их восприятию, релевантно для политического превосходства, при этом их восприятие основывается на предшествующем опыте.
Глава IV. Демократическая аристократия
[MSPVBLlCA]
183
Во-вторых, характер выборного метода никоим образом не гарантирует отбор элит в общем (в противоположность чисто политическому) смысле, который придавал этому термину Парето. Хотя определения Парето не совсем однозначны, его понятие элиты подразумевает универсальные критерии. В Компендиуме по общей социологии термин «элита» относится к тем, кто имеет самый высокий индекс «способностей» в своей сфере деятельности.
Предположим, что в каждой сфере человеческой деятельности каждому индивиду присваивается индекс его способностей, подобно экзаменационным оценкам... Тому, кто сумел нажить миллионы (неважно, честно или нечестно), — 10, зарабатывающему тысячи лир — 6... Таким образом мы составим класс тех, кто имеет наиболее высокие индексы в своей сфере деятельности, который мы назовем избранным классом, элитой.7
Парето предусмотрительно лишает свое понятие элиты всякого морального содержания. Он поясняет, например, что умный и ловкий вор получит высокий индекс и, следовательно, будет принадлежать к элите, в то время как воришка, который не сумел сбежать от полиции, получит низкий. Оставляя в стороне моральные соображения, элиты у Парето явно определяются по универсальным критериям. Ранжирование или оценка, определяющая того, кто принадлежит к элите, в цитируемом отрывке придумана самим исследователем («Тому, кто сумел нажить миллионы... мы присвоим индекс 10, зарабатывающему тысячи лир мы присвоим индекс 6»), который по определению является внешним наблюдателем. Следовательно, элита определяется не тем, что в данном обществе воспринимается воплощением успеха или мастерства в любой сфере деятельности, а
7 Vilfredo Pareto, ТгаКёde Sociologie вёпёгЫе [1916], ch. XI, § 2027—2031, in: Oeuvres Competes, publics sous la direction de G. Busino. Gendve: Droz, 1968,16 vols., vol. XII, p. 1296—1297. Русское издание: В. Парето, Компендиум по общей социологии, пер. с итал., в: Г.Ю. Семигин и др. (ред.), Антология мировой политической мысли, в 5 т., М.: Мысль, 1997, т. II, с. 60.
Б. Манен Принципы представительного правления
[КЕМПСА]
184
тем, что считают социологи.8 Если термин «элита» употребляется в значении, придаваемом ему Парето, тогда упомянутые выше когнитивные ограничения и ограничения выбора не доказывают, что выборный метод по своей природе отдает предпочтение элитам. Избиратели выбирают то, что они воспринимают как образец превосходства, но в любой сфере их культурно обусловленные стандарты могут быть ошибочными, если сравнивать их с критериями, используемыми Парето. Вернемся к ораторским способностям. Избиратели могут не только ошибочно думать, что эта характеристика указывает на политический талант, но и считать хорошим оратором того, кого не считают таковым социальные философы или специалисты по риторике. Важнейшее различие представляемых аргументов состоит не в разнице между нравственными ценностями и успешностью в какой-либо деятельности, какой бы безнравственной она ни была (хотя на самом деле есть все основания полагать, что избиратели используют нравственные критерии), а в воспринимаемом превосходстве и превосходстве, определяемом по универсальным стандартам. Выборный принцип естественным образом отдает преимущество первому, а не последнему.
Наконец, следует отметить, что характеристики, которые в данном контексте обеспечивают воспринимаемое превосходство, по всей вероятности существуют объективно. Поскольку
8 Объективный или универсальный характер того, что определяет элиту, в основных работах Парето не совсем очевиден. По-видимому, он выводится из определения, приведенного в Компендиуме по общей социологии. В ранних работах Парето определил элиту следующим образом: «Данные классы представляют элиту, аристократию (в этимологическом значении aristos - лучший). Пока сохраняется общественное равновесие, большинство лиц, составляющих эти классы, оказываются щедро наделенными определенными качествами — не важно, хорошими или плохими, — которые гарантируют обладание властью». V. Pareto, «Les Systdmes Socialistes» [1902—1903], in: Oeuvres Competes, vol. V, p. 8. Английский перевод: Sociological Writings, selected and introduced by S.E. Finer, trans. D. Mirfin. New York: Praeger, 1966, p. 131. Если элита определяется качествами, которые «гарантируют обладание властью» в конкретном обществе, объективный и универсальный характер определения исчезает.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
185
проблемой для избирателей является определение критериев, которые помогли бы им установить различия между кандидатами, в своем выборе они, скорее всего, будут руководствоваться легко различимыми чертами. Если бы присутствие или отсутствие таких черт вызывало сомнения, они были бы в процессе отбора бесполезны и их не перенимали бы в первую очередь. Другими словами, хотя избиратели могут по ошибке считать ораторские способности залогом обладания политическими умениями и ошибаться в своих представлениях о том, каким должен быть хороший оратор, вряд ли они ошибаются в своем восприятии того, что кандидат X в отношении ораторского искусства обладает характеристиками, которых у остальных нет. Последний элемент является самым важным, поскольку он означает, что для избрания кандидатам необходимо действительно обладать какой-то чертой, которая отличала бы его от сограждан. Превосходство кандидатов (позитивная оценка их отличительных характеристик) является только воспринимаемым или субъективным, но разница между ними должна быть объективной. Иными словами, выборы приводят к отбору воспринимаемого превосходства и действительной разницы.
Учитывая такое специфическое определение превосходства, можно спросить, а оправданно ли еще говорить об «аристократической» природе выборов? Этот термин является конвенциональным и может быть замещен любым другим (например, «элитистским»), при условии что мы помним, какой именно феномен он обозначает: отбор представителей, которые воспринимаются превосходящими и отличаются от тех, кто их избирает. Прилагательное «аристократический» используется нами преимущественно по историческим причинам.
Выдвинутые выше аргументы предлагают по крайней мере частичное объяснение того феномена, который имели в виду афинские демократы, Аристотель, Гвиччардини, Харрингтон, Монтескье и Руссо, когда утверждали, что выборы по своей природе являются аристократичными. Американские анти-федералисты также использовали термин «аристократичный» для обозначения отсутствия схожести избирателей и избираемых — еще один довод в пользу того, чтобы этот термин оставить. Един-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
186
ственно существенным моментом в представленном аргументе является то, что по причинам, которые можно установить и понять, выборы по своей природе не могут привести к избранию представителей, схожих со своими избирателями.
ДВА ОБЛИКА ВЫБОРОВ: ПРЕИМУЩЕСТВА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ
Насколько несомненны неэгалитарные и аристократические стороны выборов, настолько же неоспоримы их эгалитарные и демократические составляющие пока все граждане имеют право голоса и право занимать должности. При всеобщем избирательном праве выборы дают всем гражданам при избрании представителей равный голос. В этом отношении самые бедные и занимающие самое скромное положение люди будут иметь одинаковый вес с людьми самыми богатыми и видными. Еще важнее то, что они обладают равной властью смещать правителей по окончанию срока их полномочий. Никто не может отрицать эту двойную власть избирать и отвергать; ее отрицание — полнейшая софистика. Главное свойство выборов заключается в их неразрывно эгалитарном и неэгалитарном, аристократическом и демократическом характере. Сегодня аристократическая сторона заслуживает особого внимания, потому что о ней, как правило, забывают или неверно определяют ее причины, поэтому в предшествующем изложении мы сделали на ней особое ударение. Но это ни в коем случае не значит, что эгалитарная и демократическая сторона выборов менее важна или реальна, чем их неэгалитарная и аристократическая сторона. Мы произвольно стремимся увидеть конечную истину политического феномена в одной особенности или свойстве, но нет оснований полагать, что институты обладают лишь одним определяющим свойством. Напротив, большинство политических институтов продуцируют сразу несколько эффектов, часто весьма отличающихся друг от друга. Так обстоят дела и с выборами. Подобно Янусу, выборы имеют два лика.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
187
Среди современных политических теоретиков Карл Шмитт, вероятно, единственный, кто отмечает двойственную природу выборов. Шмитт пишет:
По сравнению со жребием назначение на должность в результате выборов является, как справедливо замечают Платон и Аристотель, аристократическим способом, хотя по сравнению с назначением по решению верховной власти или с наследованием этот способ может показаться демократичным. В выборах содержатся две возможности [In der Wahl liegen beide Muglichkeiteri\ \они могут иметь аристократический смысл возвышения начальников и лидеров или демократический смысл назначения представителей, доверенных лиц и служащих; по отношению к избранным избиратели могут рассматриваться как подчиненные и как начальствующие; выборы могут служить и принципу представительства, и принципу тождества... Необходимо различать смысл, придаваемый выборам в каждой конкретной ситуации [in der Wirklichkeit]. Если выборы предназначены для формирования основ истинного представительства, то они являются инструментом аристократического принципа; если они просто обозначают избрание зависимых делегатов [eines abhangigen Beauftragten], их следует считать демократическим способом.9
Этот отрывок невозможно понять без учета различия, проводимого Шмиттом между тождеством и представительством — двумя принципами, способными сформировать политическое содержание конституции («выборы могут служить и принципу представительства, и принципу тождества»). Шмитт описывает эти принципы как два противоположных концептуальных полюса, между которыми оказывается любая действующая конституция. Конституция, утверждает Шмитт, предполагает определенное понимание единства народа. Для того чтобы действовать, народ должен так или иначе объединиться. Тождество и представительство — две крайние концепции того, что может превратить народ в единого субъекта.
9 С. Schmitt, Verfassungslehre, § 19. Munich: Duncker& Humbolt, 1928, p. 257.
Б. Манен Принципы представительного правления [KES-PVBLlCA]
188
Принцип тождества основывается на представлении о том, что народ «способен действовать политически в силу факта своего непосредственного существования — на основании могущественной и осознанной однородности [Gleichartigkeit], наличия ясных естественных границ или по какой-либо иной причине. Он объединен политически и обладает реальной властью благодаря тождеству с самим собой».10 Когда у группы людей возникает сильное чувство похожести в очень значимом для них отношении, эта группа становится сообществом, способным на политическое действие. Их единство спонтанно; оно не навязано никем извне. В таком случае, если члены сообщества рассматривают себя принципиально похожими, они создают институты, которые относятся ко всем членам одинаково. Но, прежде всего, поскольку они считают, что обладают одной природой, они стремятся по возможности искоренить любые различия между управляющими и управляемыми. В этом смысле, согласно Шмитту, принцип тождества формирует основу для демократии, что наиболее глубоко выразил Руссо. «Демократия, — пишет Шмитт, — есть тождество господ и подчиненных [Herrscher und Beherrschten], правителей и управляемых, тех, кто приказывает, и тех, кто подчиняется».11 В своем чистом виде демократия несовместима с представительством. Однако демократия вовсе необязательно исключает функциональную дифференциацию правителей и управляемых, а исключает только то,
что в демократическом государстве различие господствующих и подчиняющихся, правящих и управляемых основывается на качественной разнице или способствует ее появлению. В демократии господство и правление не могут основываться на неравенстве, а значит, и на каком-либо превосходстве тех, кто господствует или управляет, или на том, что правители в каком-то смысле качественно лучше управляемых.12
10	Ibid., § 16, р. 205.
11	Ibid., §17, р. 235.
12	Ibid.
[RES-PVBUCA]
189
Глава IV. Демократическая аристократия
Правителям может принадлежать особая роль или положение, отличающееся от занимаемого управляемыми, но это положение никоим образом не является отражением превосходства их природы. Они уполномочены править только благодаря тому, что выражают волю народа и получили на это от него мандат.
«Противоположный принцип [принцип представительства] исходит из идеи о том, что политическое единство народа как такового никогда реально не наличествует и потому должно быть представлено специальными людьми».13 Личность представителя в определенном смысле обеспечивает присутствие того, что в действительности отсутствует (в данном случае, политическое единство народа). Народ объединяется исключительно посредством внешнего по отношению к нему лица или института. Здесь можно вспомнить Левиафана Гоббса, который наделяет (сверху) политическим единством и субъектностью то, что изначально является не более чем разобщенным множеством. Из понятого таким образом принципа представительства проистекает, согласно Шмитту, целый ряд следствий. Отметим только то, что представитель, который по определению занимает внешнюю по отношению к народу позицию, не зависим от него и не может быть связан его волей.14
Итак, Шмитт понимал двойственную природу выборов, но странным образом не понимал, что и в его собственном определении демократии — политической системы, основанной на тождестве правителей и управляемых, — выборы неразрывно связаны с недемократическим элементом, поскольку они не позволяют установить схожесть или подобие правителей и управляемых. Его описание связывает двойственность выборов, скорее, с юридической и конституционной формой отношения избирателей и избираемых. Выборы, по его утверждению, могут быть демократическими, если те, кто избирается, считаются «представителями, доверенными лицами или служащими», то есть если они рассматриваются в качестве «зависимых деле-
13	С. Schmitt, Verfassungslehre, §16, р. 205.
“Ibid., р. 212.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
190
гатов». А это предполагает, что выборы становятся аристократичными, если представители независимы в том смысле, который конституционная теория придает этому термину, — иначе говоря, если они не связаны наказами или императивными мандатами. Используемый в этом отрывке термин («abhangigen Beauftragten») принадлежит к стандартному лексикону конституционной теории. Для Шмитта выборы потенциально могут быть или демократичными, или аристократичными («7п der Wahl liegen beide Muglichkeiten»). Какую из этих двух форм они принимают, зависит от положений конституции, регулирующих отношения избирателей и представителей в каждом отдельном случае («in der Wirklichkeit»). Иначего говоря, Шмитт не видит, что в действительности выборы, независимо от конституционного регулирования отношений избираемых и избирателей, имеют и аристократический, и демократический компонент. Даже если представители не связаны мандатами, выборы будут демократичными, поскольку предоставляют каждому гражданину равный голос при отборе и смещении представителей. И наоборот, даже если представители связаны мандатами или наказами, выборы носят аристократический характер, поскольку представители не могут быть схожими со своими избирателями. Они не могут быть народом в миниатюре, они не могут спонтанно думать, чувствовать и действовать как народ в целом. Вероятно, поэтому наиболее демократически настроенные сторонники представительного правления поддерживали практику мандатов и наказов. Они хотели ввести юридические ограничения представителей для противодействия их неизбежному отличию.
Тем не менее теория Шмитта крайне важна для понимания выборов, поскольку она определяет такой фундаментальный принцип, как тождество или сходство правителей и управляемых. Шмитт очень проницательно отмечает, что одна из самых привлекательных сторон демократии заключается в идее сходства правителей и управляемых, хоть при этом и не сознает, что сама природа выборов препятствует появлению этой схожести.
Специфическая форма аристократического компонента выборов, вероятно, во многом объясняет успех этого способа
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBL1CA]
191
отбора правителей. При распределении государственных должностей на выборах в выигрыше оказываются индивиды и группы, обладающие отличительными и позитивно оцениваемыми особенностями. Однако первое примечательное свойство выборов состоит в том, что, за исключением влияния богатства, данный способ не предопределяет, какая из особенностей обеспечит преимущество в соревновании за должности. Даже если предположить, что об аристократическом эффекте известно, любой человек может надеяться однажды извлечь из него для себя пользу в результате изменений или в распределении особенностей населения, или в соответствующих культурно- и ценностно-обусловленных суждениях, или в том и другом сразу.
Более того, в конкретном контексте (то есть с фиксированным распределением особенностей среди населения и производными от него ценностными суждениями) одновременное наличие элитистского и эгалитарного компонентов позволяют обеспечить широкий и устойчивый консенсус в отношении продолжения использования выборного способа. В любом обществе или культуре, как правило, существуют группы, отличающиеся уровнем своего состояния или какой-либо позитивно оцениваемой чертой, которая у других групп отсутствует. Эти элиты обычно оказывают на общество влияние, несоразмерное своим членам, и потому для установления и стабильности институтов особо важна их поддержка. А поскольку выборный метод de facto имеет тенденцию к закреплению за этими элитами представительских функций, получение их поддержки и одобрения весьма вероятно, как только они осознают аристократическую природу выборного метода. Преимущества, которые дает богатство, как мы видели, могут быть уменьшены, а то и сведены на нет. Но даже если полностью ликвидировать эффект богатства, выборная процедура все равно отдает преимущество группам, обладающим позитивно оцениваемой отличительной характеристикой. Та или иная отличительная черта неизбежно будет задействована при политическом выборе, поскольку устранить когнитивные ограничения и ограничения выбора невозможно.
Неизбежное ограничение, накладываемое различием, предусматривает дополнительную степень гибкости и оставляет в
Б. Манен Принципы представительного правления
[RZS-PVBLlCA]
192
пределах конкретной культуры запас некоторой неопределенности. В конкретном культурном контексте не каждый может надеяться, что его отличительную черту позитивно оценят, но и культура не определяет однозначно одно-единственное качество, которое воспринимается людьми позитивно. Поэтому различные элиты могут надеяться на позитивную оценку их отличительной черты или, по крайней мере, попытаться добиться этого. Таким образом, выборный способ может одновременно получить поддержку сразу нескольких элит.
Наконец, даже те, кто в определенном контексте не находят у себя никакой позитивно оцениваемой отличительной черты, не могут не понимать (по крайней мере, им всегда можно помочь это понять), что при отборе и смещении правителей им принадлежит такой же, как и всем остальным, голос. Они могут также понять, что именно они являются арбитрами между различными соревнующимися за государственные должности элитами. Таким образом, в силу своей двойственной природы выборы дают таким рядовым гражданам серьезные мотивы поддерживать их использование.
Более того, комбинация выборов и всеобщего избирательного права создает то, что можно было бы назвать точкой аргументационного равновесия. Представим себе ситуацию, в которой рядовые граждане (описанные нами выше), осознав, что выборы закрепляют политические должности за превосходящими их лицами, потребуют введения нового способа отбора, обеспечивающего большее равенство при распределении должностей или большую степень схожести правителей и управляемых. Сторонники существующей выборной системы могут указать, что если в условиях всеобщего избирательного права и отсутствия законодательных ограничений на выборы в парламент электорат предпочитает избирать преимущественно элиты, то ответственность лежит исключительно на избирателях, включая рядовых граждан. И вряд ли рядовые граждане станут настаивать на том, чтобы власть отбора правителей передавалась кому бы то ни было, кроме народа. Точно так же, если какая-то элита потребует введения процедуры распределения, которая предоставила бы ей больше должностей, чем выборная систе
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLLCA]
193
ма, контраргумент долго искать не придется. На эту инициативу можно ответить, что самым благоразумным устройством будет сделать внешнюю силу арбитром соревнования за власть различных элит, поскольку ни одна из них не сможет присвоить себе большую долю постов (или же навязать процедуру, ведущую к такому исходу) без риска вызвать сопротивление других. Как одним из первых заметил Гвиччардини, наделение ролью арбитра между конкурирующими элитами тех, кто не имеет доступа к должностям, будет приемлемым решением для самих этих элит, поскольку оно позволяет избежать открытого конфликта между ними. Итак, в обоих вариантах протеста против выборной системы можно привести убедительный аргумент в пользу восстановления начальной ситуации.
Это возвращает нас к идее смешанного устройства. Смешанное устройство определялось как смесь монархических, аристократических (или олигархических) и демократических элементов, комбинация которых считалась причиной его поразительной стабильности.15 Отбрасывая монархическое измерение, выборы по аналогии можно назвать смешанным институтом.
Следует подчеркнуть, что объективно имеют место два измерения выборов (аристократическое и демократическое) и из обоих проистекают важные следствия. Благонамеренные, но, пожалуй, наивные демократы, если они вообще осведомлены о наличии аристократического аспекта, всегда стараются найти новые аргументы в пользу того, что только эгалитарное измерение имеет значение. Но всегда найдется эмпирическое исследование, показывающее принадлежность представителей к определенным выдающимся слоям населения, что оказывает влияние на принимаемые ими решения, а это, в свою очередь, указывает на неправдоподобность любого аргумента, предлагаемого благочестивыми демократами. И наоборот, сторонники реализма и демистификации, независимо от того, приветствуют они или осуждают некий конкретный факт, никогда не смо
15 См. Главу II.
Б. Манен Принципы представительного правления [RHS-PVBLlCA]
194
гут убедительно показать, что эгалитарный аспект является полной иллюзией. Безусловно, этому дебату суждено продолжаться.
Два упомянутых измерения не только в равной степени реальны, они неразделимы. В отличие от смешанного устройства, которое было сложной структурой, состоящей из целого ряда элементов, выборы народом являются простой операцией, которую невозможно разбить на составные части.16 Оба их качества настолько переплетены, что их невозможно отделить друг от друга. Ни элиты, ни рядовые граждане не в состоянии сохранить предпочитаемое ими качество, избавившись от другого, потому что ни одно измерение не воплощено в отдельном институте. Кроме то^о, учитывая, что эгалитарное и неэгалитарное качества являются двумя сторонами одной неразрывной операции, выборная процедура может восприниматься полностью демократичной или полностью аристократичной, в зависимости от того, с какой стороны на нее посмотреть.
В отрывке из Политики, который можно интерпретировать по-разному, Аристотель писал:
Необходимо, конечно, чтобы в прекрасно смешанном государственном устройстве были представлены как бы оба начала [демократическое и олигархическое] вместе и ни одно из них в отдельности [dei d’en te politeia memigrnene kalds amphotera dokein einai kai medeteron]. Оба начала должны находить себе опору в самом государственном строе, а не вне его; чтобы не большая часть желала видеть этот строй именно таким (этого ведь, пожалуй, можно достигнуть и при наличии плохого государственного строя), но чтобы иного строя, помимо существующего, не желала ни одна из их составных частей государства вообще.17
16 Напомним, что в моделях смешанного устройства каждое из трех измерений воплощалось в отдельном органе: консулы (или король в английской системе, которая тоже рассматривалась как модель смешанного правления) воплощали монархический элемент, Сенат (или Палата лордов) — аристократический, а собрания (или Палата общин) — демократический.
17 Аристотель, Политика, IV, VII, 1294b 35—40.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
195
Одна из возможных интерпретаций этого отрывка заключается в том, что смешанное устройство будет «прекрасно смешанным», если оно воспринимается одновременно и демократическим, и олигархическим, или же ни тем, ни другим, поскольку тогда и демократы и олигархи увидят в нем, что они искали, и будут одинаково его поддерживать.
Выборы, возможно, один из тех институтов, в которых происходит полное смешение, которое позволяет элитам и рядовым гражданам схожим образом находить то, что они хотят. Неопределенность выборов, вероятно, один из ключей к их необыкновенной стабильности.
ВЫБОРЫ И ПРИНЦИПЫ СОВРЕМЕННОГО ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА
Как мы видели, триумф выборов как способа отбора правителей во многом обязан современной концепции естественного права, возникающей из трудов таких авторов, как Гроций, Гоббс, Пуфендорф, Локк и Руссо. Однако при сравнении с принципами современного естественного права аристократической природы выборов, в том виде, как мы ее определили и представили, возникают две взаимосвязанные проблемы.
Современная концепция естественного права основывается на идее, что все люди обладают важным элементом равенства, независимо от того, называется ли он свободной волей, разумом или сознанием. Современная теория естественного права признает, что люди не равны в силе, способностях, добродетели и богатстве, но утверждает при этом, что ни одно из этих неравенств само по себе не дает тем, кто обладает преимуществом в том или ином отношении, права управлять остальными.18 По
18 В этом — главная разница между античной концепцией справедливости (которую, например, можно найти у Аристотеля) и современной кон-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
196
причине основополагающего равенства всех людей право управлять может проистекать только из добровольного согласия тех, над кем осуществляется власть. Но если характерной чертой выборов является невозможность управляемых избирать своих правителей кроме как из определенных категорий населения, можно ли сказать, что они тем не менее свободно выражают свое согласие? Кроме того, если выборы действительно обязательно приводят к избранию индивидов, которые в том или ином отношении превосходят остальных, не следует ли из этого, что при выборной системе власть над остальными дают людям их особые качества?
В ответ на первый.вопрос необходимо отметить, что ограничения, накладываемые различиями и выдающимся положением, в действительности не отменяют свободу избирателей, а просто подразумевают, что избиратели способны выбирать только тех, кто (1) обладает некой отличительной чертой, которая (2) позитивно оценивается и (3) предоставляет критерий для политического отбора. Как уже подчеркивалось, только первый элемент (существование отличительной черты) является объективным фактом, определяемым статистическим распределением качеств среди данного населения, тогда как два других элемента (позитивная оценка конкретной черты и ее использование в качестве критерия отбора) определяются электоратом.
цепцией естественного права. Для Аристотеля определенные характеристики сами по себе или по природе дают их обладателям право управлять и навязывать свою волю остальным, даже если в полисе не считается разумным и полностью оправданным закреплять властные позиции исключительно за обладателями таких характеристик. Некоторые люди имеют особое право управлять другими, говорит Аристотель, поскольку они осознают или больше других приближаются к совершенству и полноте человеческой природы. Фундаментальное различие между Аристотелем, с одной стороны, и Гроцием, Гоббсом, Пуфендорфом и Локком — с другой, заключается в вопросе о том, что дает право управлять другими и навязывать им свою волю. Теоретики современного естественного права полагают, что никакое качество человека само по себе не дает ему права управлять другими. Это право по необходимости должно даваться извне с согласия этих других.
Глава IV. Демократическая аристократия
[KS-PVbLlCA]
197
Итак, избиратели могут свободно выбирать тех людей, которые обладают достаточно редкими и потому достойными внимания качествами. Их свобода ограничена, но не отменена. Не всякий может быть избран в определенном контексте (в отличие от системы жеребьевки), но в пределах, установленных этим объективным контекстом, любой индивид может оказаться превосходящим остальных в том или ином отношении. Поэтому он может быть избран, если только остальные позитивно оценят отличительную черту этого человека и примут ее в качестве критерия отбора. А поскольку выборный способ не устанавливает никаких объективных ограничений на то, что именно может получить позитивную оценку и послужить критерием, избиратели сохраняют широкую степень свободы.
Ответ на второй вопрос касается соображений иного рода. Сказать, что при выборной системе властных позиций могут достигнуть только объективно отличающиеся и воспринимаемые лучшими люди, это не значит сказать, что только объективно лучшие люди получают власть. Во втором случае люди были бы обязаны властными позициями своему превосходству. В первом же случае к власти приводит восприятие их превосходства, или, другими словами, выносимое другими людьми суждение об их отличительных чертах. При выборной системе человек, даже объективно выдающийся во всех отношениях, не будет тем не менее избран, если его качества не кажутся согражданам лучшими. Власть дается не отличительными особенностями, а согласием остальных по поводу тех особенностей, которые представляют превосходство.
Таким образом, аристократическая природа выборов может быть совместима с фундаментальными принципами современного политического права, но эта совместимость достигается при соблюдении одного важнейшего условия: избиратели должны свободно определять те качества, которые они позитивно оценивают, и выбирать из них то, которое они считают подходящим критерием политического отбора. Необходимо провести различие между чисто формальными ограничениями объективной разницы и воспринимаемого превосходства, с одной стороны, и конкретным содержанием отличительных черт и
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBUCA]
198
стандартов суждения — с другой. Формальные ограничения совместимы с принципами современного права при условии, что конкретное воплощение превосходства будет предметом свободного выбора. Принципам современного естественного права не противоречит преимущественная принадлежность представителей к определенным категориям населения, если только (и это важное условие) эти категории не предопределяются на основе объективных критериев, а свободно выбираются электоратом.
Понятно, что свобода выбора в отношении содержания превосходства в современных представительных правлениях реализуется далеко не идеально, но она никогда не достигалась и в прошлом. В этом отношении защищаемый здесь аргумент не означает попытку оправдать статус-кво; скорее, он указывает на изменения, которые следует сделать в представительных правлениях, чтобы выборы соответствовали определявшим их учреждение нормативным принципам.
Первое, и самое важное, изменение касается роли на выборах экономических ресурсов. И если ограничения, накладываемые различиями и выдающимся положением, не идут вразрез с нормами современного политического права, то безусловно, ограничение богатства им противоречит. Но причина этого не в том, что богатство само по себе выступает особо непригодным критерием отбора правителей. Скорее, если преимущество состоятельных кандидатов (или же состоятельных классов, к которым в поисках финансирования склонны обращаться кандидаты) определяется стоимостью распространения информации, тогда превосходство в богатстве само по себе дает власть, а не потому что избиратели выбирают его в качестве критерия отбора. Можно представить себе ситуацию, когда избиратели особо ценят богатство и добровольно делают его своим критерием отбора. Они могут считать, что у богатых больше шансов стать хорошими правителями, поскольку, например, нередко существует корреляция между состоянием и образованием. В этом случае, при свободном выборе богатства в качестве подходящего превосходства, принципы современного права не нарушаются. Итак, первое требующееся изменение касается устранения влияния богатства на
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLLCA]
199
избрание. Самыми очевидными средствами приближения к этой цели будут потолок расходов на избирательную кампанию, строгий контроль за соблюдением этого требования и государственное финансирование избирательных кампаний. Однако, судя по недавнему опыту, такие меры являются недостаточными. К тому же они связаны с рядом технических проблем, и ни одно представительное правление, даже в наши дни, кажется, не сумело удовлетворительно их решить. Но даже если искажающий эффект богатства невозможно устранить полностью, общее направление требующихся изменений достаточно понятно.
Потребуется еще одно изменение, практические последствия которого не вполне очевидны. Выборный способ, как мы видели, сам по себе открыт для изменений в отличительных чертах, которые могут служить критериями отбора. Как показывает история, на протяжении двух последних веков подобные изменения действительно происходили. Разные типы элит сменяли друг друга у власти.19 В свете требований естественного права открытость переменам является одним из достоинств выборов. Она — обязательное условие возможности свободного выбора предпочитаемого гражданами типа превосходства, но открытость переменам в этом случае для обеспечения свободы выбора недостаточна. Наблюдаемая вариация в типах элит, избранных за последние двести лет, похоже, объясняется в основном социальными, экономическими и научно-техническими событиями. Однако свобода выбора не гарантирована, если конкретное содержание превосходства определяется исключительно внешними факторами и обстоятельствами. Отличительные черты избираемых людей должны, насколько это возможно, определяться сознательным и преднамеренным выбором электората.
Необходимо отметить, что даже если бы эти изменения были осуществлены, в выборной процедуре пришлось бы устранить еще один момент, а именно схожесть представителей со
19 Мы вернемся к этому вопросу в Главе VI.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
200
своими избирателями. Избранные представители по необходимости должны обладать какой-либо позитивно оцениваемой чертой, которая их выделяет и ставит в преимущественное положение по отношению к тем, кто их избирает. Демократический идеал схожести правителей и управляемых с конца XVIII века был настолько привлекателен, что немаловажно будет показать его принципиальную несовместимость с выборной процедурой, даже реформированной.
При выборной системе единственно возможный вопрос касается типа превосходства, которое будет представлено в управлении. Но когда демократу задают вопрос: «Кто те aristoi, которые должны править?», рн обращается к людям и позволяет им самим это определить.
Глава IV. Демократическая аристократия
[RES-PVBLICA]
201
ГЛАВА V
ВЕРДИКТ НАРОДА
Ряд ученых XX века предложили теории демократии, которые были определены (в основным их критиками) как элитистские.1 Первая, и самая влиятельная среди них, выдвинута Йозефом Шумпетером. Данные теории используют термин «демократия» для обозначения типа политических систем, существующих в Великобритании, Соединенных Штатах и Франции, — то есть правлений, которые мы называем представительными.
Эти теории были названы элитистскими не потому, что в них подчеркивалось качественное превосходство представителей над теми, кого они представляют (в смысле, обозначенном нами в предыдущей главе), а потому, что в них выделяется еще одна представляемая существенной разница между представительным правлением и правлением народа. Ранее не без оснований отмечалось, что эпитет «элитистский» не вполне подходит к данным
1	См., например, Р. Bachrach, The Theory of Democratic Elitism: A Critique. Boston: Little Brown, 1967. Бахрах объединяет под названием «демократический элитизм» теории демократии, предложенные Йозефом Шумпетером в Капитализм, Социализм и Демократия [1942], пер. с англ., предисл. и общ. ред. В.С. Автономова. М.: Экономика, 1995, Робертом Далем в A Preface to Democratic Theory. Chicago: University of Chicago Press, 1956 и Джованни Сартори в Democratic Theory. Detroit, MI: Wayne State University Press, 1962.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
202
теориям, что он ошибочно связывает их с явно элитистскими концепциями, например, Гаэтано Моска и Вильфредо Парето, и, наконец, что этот термин относится скорее к политической полемике, чем к научному анализу.2 Следует признать (на примере хотя бы родоначальника таких теорий), что Шумпетер не использует понятие элиты. Его не интересуют характеристики представителей, и он не ссылается ни к Моска, ни к Парето. И тем не менее можно понять, почему многие ученые назвали определение демократии Шумпетером элитистским.
Шумпетер подчеркивает, что в отличие от предположений «классической» концепции демократии в эмпирической реальности представительных демократий электорат не принимает решений относительно публичных дел. Выборы, согласно Шумпетеру, не выражают никакой народной воли по поводу конкретной политики. Он утверждает, что в представительной демократии народ не участвует в непрямом правлении «через выборы индивидов, которые собираются для того, чтобы выполнить его волю».3 Люди просто выбирают из определенного числа кандидатур тех, кто будет принимать политические решения. Таким образом, в часто цитируемом отрывке Шумпетер предлагает определять демократию (или представительное правление) как «институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей».4 Представители в такой концепции не являются агентами, которым поручено исполнять изъявляемую на выборах волю народа. Определение Шумпетера выставляет представительную демократию чем-то иным по сравнению с непрямым правлением народа, почему оно и было названо элитистским, где «элитистский» противопоставляется «демократическому». Сторонники правле-
2	Джованни Сартори отмечает именно этот момент в своей более поздней работе The Theory of Democracy Revisited, 2 vols. Chatham: Chatham House Publishers, 1987, vol. I, p. 157.
3	Шумпетер, Капитализм, Социализм и Демократия, с. 332.
4	Там же, с. 355.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLlCA]
203
ния народа считают недемократической концепцию, которая сводит представительную демократию к соревнованию за голоса.
Оставляя в стороне вопросы терминологии, отметим, что дебат между Шумпетером и его критиками привлекает внимание к вполне реальной проблеме: устанавливают ли представительные институты какую-либо связь между решениями тех, кто правит, и предпочтениями электората в отношении конкретной политики? Мы видели, что основатели представительного правления не собирались создавать систему, в который бы правила воля народа, но они не хотели и того, чтобы решения представителей не имели никакого отношения к желаниям избирателей. Мэдисон, как мы знаем, описывал республиканское, или представительное, правление как систему, в которой «общественные взгляды возвышеннее и шире, ибо просеиваются избранным органом граждан» («Федералист 10»). Таким образом утверждалась или предполагалась определенная связь между предпочтениями людей и решениями представителей. Тем не менее употребляемые Мэдисоном термины — не более чем метафоры. При всей многозначности этих образов их точное значение остается неопределенным.
Поэтому нам нужно изучить институциональное устройство, которое в представительном правлении определяет способ принятия публичных решений и их связь с пожеланиями электората.
ЧАСТИЧНАЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Действительно, институциональные механизмы представительного правления дают представителям определенную независимость от предпочтений избирателей. В представительных системах не позволяется (а на самом деле прямо запрещается) введение двух видов практик, которые бы лишили представителей всякой независимости: императивные мандаты и дискреционный отзыв представителей. Ни одно из учрежденных с конца XVIII века представительных правлений не разрешило
Б. Манен Принципы представительного правления
ErespvbllcaJ
204
ввести императивные мандаты и не придало наказам электората юридически обязательный статус. И ни одно из них продолжительное время не использовало постоянную возможность отзыва представителей.
В Англии XVIII века получила распространение идея о том, что члены парламента представляют не свои округа, а нацию как целое. Поэтому избирателям этих округов не разрешалось давать им «наказы».5 В начале XX века радикалы пытались заново внедрить аналогичную наказам практику, потребовав от кандидатов давать «обещания»; после первого «Билля о реформе» (1832) они потребовали, чтобы от депутатов законодательно требовалось выполнять эти обещания. Однако основной целью радикалов было сокращение срока полномочий парламента (который, согласно Закону о семилетии 1716 года, равнялся семи годам). По-видимому, обещания были в их глазах просто «заменой» или средством в отсутствии более коротких сроков парламентских полномочий.6 Отметим, кроме того, что Бентам безоговорочно отверг практику наказов: избирателям должно быть позволено оказывать влияние на своих представителей только посредством принадлежащего им права на отказ в переизбрании.7 В любом случае, предвыборные обещания так и не стали в Англии юридически обязательными.
В Америке практика наказов было широко распространена в колониальный период и в первую декаду независимости.8 Некоторые штаты, в частности Новая Англия, даже включили
5	См. J.R. Pole, The Gift of Government Political Responsibility from the English Restoration to the American Independence. Athens: University of Georgia Press, 1983, p. 103.
6	«Обещания являются временной мерой в отсутствии менее долгих парламентов», — писал радикальный памфлетист Д. Уэйкфилд («Pledges defended: a letter to the Lambeth electors» [1832]), цит. в N. Gash, Politics in the Age of Peel [1953]. New York: Norton Library, 1971, p. 30.
7	J. Bentham, Constitutional Code [1822—34], ed. F. Rosen and J.H. Burns. Oxford: Clarendon Press, 1983, vol. I, p. 26.
8	Cm. J.P. Reid, The Concept of Representation in the Age of the American Revolution. Chicago: University of Chicago Press, 1989, p. 100—102.
Глава V. Вердикт народа
[KESPVbLlCA]
205
право наказа в свои конституции. Когда Первый конгресс (выбранный по Конституции 1787 года) обсуждал поправки к Конституции, ставшие Биллем о правах, отдельные члены предлагали включить в Первую поправку (которая гарантирует свободу вероисповедания и слова) и право давать наказы своим представителям. Это предложение некоторое время обсуждалось, но в итоге было отвергнуто.9 Американским избирателям оставлялась свобода давать наказы, которые не обладали юридически обязательной силой.
Во Франции депутаты Генеральных штатов, включая собиравшихся в 1789 году, были носителями наказов (которые назывались cahiers de doleances). Одним из первых решений французских революционеров (июль 1789 года) был запрет императивных мандатов. Это решение не оспаривалось ни во время революции, ни после нее. В 1793—1794 годах часть движения «Sans-Culotte» настаивала на том, чтобы дать право местным выборным собраниям отзывать избранных должностных лиц в любой момент их срока полномочий. Конституция, за которую проголосовало Собрание в 1793 году, содержала такое положение, но эта Конституция никогда не исполнялась.
Почти столетие спустя Французская коммуна (1871) установила систему возможности отзыва членов Собрания. Маркс считал эту практику одним из самых важных и обещающих политических изобретений Коммуны. Отметив, что члены Собрания Коммуны, избранные по всеобщему избирательному праву, «были ответственны и в любое время сменяемы» (verantwortlich und jederzeit absetzbar)™ Маркс в следующем отрывке, напоми-
9	См. «Debate in House of Representatives» (August 15, 1789) (Annals of Congress. The Debates and Proceedings in the Congress of the United States, vol. I), reproduced in P. B. Kurland and R. Lerner (eds), The Founders'Constitution, 5 vols. Chicago: University of Chicago Press, 1987, vol. I, p. 413—418.
10	Marx, «Der Biirgerkrieg in Frankreich» [1871], in: Karl Marx and Friedrich Engels, Werke, 36 vols. Berlin: Dietz Verlag, 1957—1967, vol. XVII, p. 339. Русское издание (пер. с англ.): К. Маркс, Гражданская война во Франции, в: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-ое изд. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960, т. 17, с. 342.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
206
нающем знаменитую главу Руссо о представительстве, восторженно отозвался об этой системе: «Вместо того чтобы один раз в три или в шесть лет решать, какой член господствующего класса должен представлять и подавлять [ver- und zertreten soll\ народ в парламенте, вместо этого всеобщее избирательное право должно было служить народу, организованному в коммуны, для того чтобы подыскивать для своего предприятия рабочих, надсмотрщиков, бухгалтеров, как индивидуальное избирательное право служит для этой цели всякому другому работодателю. Ведь известно, что предприятия, точно так же, как и отдельные лица, обычно умеют в деловой деятельности поставить подходящего человека на подходящее место, а если иногда и ошибаются, то умеют очень скоро исправить свою ошибку».11 Расхваленная Марксом практика оказалась столь же недолговечной, как и сама Коммуна.
Помимо аристократических эффектов, таким образом, появляется еще одно отличие представительного правления от демократии, понимаемой как народное правление самого народа. Это различие ясно осознавалось и в XVIII веке теми, кто, как Руссо, отвергал представительство. Делегирование управленческих функций, необходимое в силу размера современных государств, можно было совместить с принципом правления народом, что обеспечивалось законодательным установлением обязанности представителей выполнять наказы избирателей. В своих Рассуждениях о правлении в Польше Руссо согласился с формой представительства из практических соображений. Выводя из предложенных принципов логические последствия, он рекомендовал ввести практику императивных мандатов.12 Представительство отличает от правления народа не только делеги-
11	Marx, «Der Burgerkrieg in Frankreich», p. 340; К. Маркс, Гражданская война во Франции, с. 344.
12	J.-J. Rousseau, «Considerations sur le Gouvernement de Pologne» [1772], in: J.-J. Rousseau, Oeuvres Complutes, vol. III. Paris: Gallimard, 1964, p. 980. Англ, перевод: «Considerations on the Government of Poland», in: J.-J. Rousseau, Political Writings, trans. F. Watkins. Madison: University of Wisconsin Press, 1986, p. 193—194.
Глава V. Вердикт народа
[RHS-PVBLlCA]
207
рование полномочии ограниченному числу граждан и даже не качественное превосходство представителей над теми, кого они представляют; разница между двумя системами определяется также частичной независимостью представителей.
Таким образом, институты или практики, дающие народу полный контроль над представителями, время от времени предлагались и устанавливались. Как и использование жребия, такие институты, строго говоря, были вполне реальными.13 Можно, конечно, заметить, что система императивных мандатов не будет работать в правительствах, чья сфера деятельности вышла далеко за рамки общих и относительно устойчивых правил, необходимых для регулирования коллективной жизни, и в которых властям нужно принимать множество конкретных решений и приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Наказы предполагают, что электорат заранее знает, с какими проблемами столкнется правительство,14 однако этот аргумент не относится к постоянной возможности отзыва представителей. Возможность отзыва оставляет представителям свободу действий, необходимую при столкновении с непредсказуемыми ситуациями. Вместе с тем постоянная возможность отзыва гарантирует соответствие между предпочтениями электората и решениями властей, поскольку избиратели могут немедленно наказать и сместить представителя, с решениями которого они не согласны. Будучи дееспособной, система отзыва никогда не устанавливалась на сколько-нибудь длительный срок предположительно только из принципа, а не из чисто практических соображений. Более того, какой бы ни была причина, по которой отвергли императивные мандаты и постоянную возможность отзыва, это первоначальное
13	Примечательно, что Вебер считает характерными для демократии следующие практики и институты: постоянная возможность отзыва представителей власти, ротация, отбор должностей по жребию и императивные мандаты. См. Max Weber, Economy and Society [1921], eds G. Roth and C. Wittich, 2 vols. Berkeley: University of California Press, 1978, vol. I, part 1, ch. 3, § 19, p. 289.
14	Аргумент был выдвинут, в частности, Максом Вебером. См. Economy and Society, vol. II, ch. 14, sec. 2, § 5, p. 1128.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBllCA]
208
и не оспоренное впоследствии решение указывает на фундаментальную разницу между представительным правлением и системой, гарантирующей полное соответствие предпочтений управляемых и решений избираемых.
Можно давать обещания или предлагать программы, но все без исключения представители оставляют за собой право выбора, исполнять их или нет. Несомненно, у представителей есть стимулы выполнять свои обещания. Исполнение обещаний — глубоко укорененная социальная норма, а их нарушение накладывает клеймо позора, которое может затруднить переизбрание. Но у представителей остается возможность пожертвовать перспективой своего переизбрания, если в исключительных обстоятельствах другие факторы окажутся для них важнее, чем собственная карьера. Кроме того, они могут надеяться убедить на следующих выборах избирателей в правоте своих действий, даже если это было нарушение их слова. А поскольку связь воли электората с поведением избранных представителей должным образом не обеспечивается, последние всегда обладают определенной свободой действий. Те, кто настаивает, что в представительной демократии люди правят посредством своих представителей, должны, по крайней мере, признать, что это еще не означает обязанность представителей исполнять пожелания электората.
СВОБОДА ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
С конца XVIII века представительство сопровождается свободой управляемых в любое время независимо от правительства формировать и выражать политическое мнение. Связь между представительным правлением и свободой общественного политического мнения была сразу же установлена в США, постепенно — в Великобритании и в результате сложного процесса — во Франции.
Свобода общественного политического мнения требует соблюдения двух условий. Для того чтобы управляемые имели возможность сформировать собственное мнение по политическим
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVbllCA]
209
вопросам, им необходимо иметь доступ к политической информации, а это требует публичности правительственных решений. Если решения в правительстве принимаются тайно, у управляемых остаются только неадекватные средства формировать мнения по политическим вопросам. В Великобритании сделать парламентские дебаты достоянием общественности согласились в конце XVIII века (до этого тайна дебатов считалась прерогативой Парламента, необходимой для защиты от королевского вмешательства).15 В США дискуссии в Континентальном конгрессе и в Филадельфийском конвенте были тайными. Первый избранный по Конституции Сенат поначалу решил, что его заседания должны быть тайными, но спустя четыре года от этой практики отказались.16 Во Франции Генеральные штаты 1789 года с самого начала придерживались принципа открытости, и впоследствии все дебаты революционных собраний проходили в присутствии публики. Давление (не говоря об угрозах) со стороны галерки оказывало печально известное влияние на последующие революционные собрания. Французский и американский примеры свидетельствуют о том, что хотя определенная степень открытости политических действий необходима для того, чтобы граждане были информированы, на каждой стадии принятия решений она необязательна. Есть основания считать, что американская общественность в целом имела больше возможностей сформировать мнение о своей Конституции (в период между завершением Филадельфийского конвента и ратификационными дебатами), чем французская публика в отношении тех или иных революционных установлений.
Второе условие свободы общественного мнения — свобода выражения политических мнений в любое время, а не только при голосовании на выборах, хотя взаимосвязь свободы общественного мнения и представительного характера правления неочевидна. Можно подумать, что свобода мнения была установлена в представительных правлениях, потому что их основатели придер-
15	См. Pole, The Gift of Government, p. 87—116.
16	Ibid., p. 117—140.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PV&LlCA]
210
живались либерального принципа, согласно которому какая-то часть индивидуальной жизни должна быть независимой от коллективных решений, даже тех, которые приняты выбранными представителями. Можно даже утверждать, следуя популяризованному Исайей Берлином противопоставлению, что свобода мнения принадлежит к категории «негативных свобод», защищающих индивида от посягательств правительства. Понимаемая таким образом свобода мнения не имеет естественной связи с представительным характером правления, поскольку представительство обеспечивает контроль граждан над правительством, а следовательно, «позитивную свободу». Согласно этой интерпретации, представительное правление ассоциируется со свободой мнения лишь de facto, просто потому, что сторонники представительства одновременно оказались сторонниками свободы совести.
Свобода мнения, несомненно, была установлена вслед за свободой вероисповедания, которая ограждает сферу личных верований от вмешательства государства. Существует, однако, важная внутренняя связь между свободой мнения и политической ролью гражданина в представительном правлении.
Она особенно очевидна в Первой поправке, которая гласит: «Конгресс не должен издавать ни одного закона, относящегося к установлению религии или запрещающего свободное исповедание оной, либо ограничивающего свободу слова или печати, либо право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб». Свобода вероисповедания и свобода выражения политического мнения, таким образом, тесно взаимосвязаны. Необходимо также отметить, что эта формулировка связывает индивидуальное и коллективное выражения мнения: свобода вероисповедания, которая может относиться к индивиду, объединяется с правом собраний и петиций, являющимися коллективными изъявлениями. Коллективный характер изъявления определяет его политический вес: власти без особого риска могут проигнорировать разрозненные изъявления индивидуальных мнений, но им не удастся с той же легкостью пренебречь толпами на улицах, какими бы мирными они ни были, или петициями с тысячами подписей. Наконец, объединив в одном пункте свободу собраний и свободу «обра-
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBL1CA]
211
щаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб», Первая поправка очевидным образом выявляет ее политическое измерение: она касается защиты не просто коллективного выражения мнения, но и конкретных обращений к властям с тем, чтобы добиться от них чего-либо. Поскольку Первая поправка гарантирует свободу обращения с петициями к правительству вместе со свободой вероисповедания, она устанавливает не только «негативную свободу» индивида, но и способ позитивного воздействия граждан на правительство.
Кроме того, предшествовавшие принятию Первой поправки дебаты показывают, что на уме у ее составителей явно были ее политические последствия. Уже сам факт обсуждения в этой связи наказов и императивных мандатов демонстрирует, что участники дебатов видели связь между свободой слова и представительством. Различные речи, особенно речи Мэдисона, делают еще более понятной политическую значимость Первой поправки.
Те, кто предлагал и поддерживал включение «права наказа», утверждали, что в республиканском правлении люди должны иметь право утверждать свою волю. Мэдисон высказался против включения права наказа в поправку, заявляя, что этот принцип верен «в одном отношении» и неверен «в других отношениях»:
В том смысле, в котором этот принцип верен, мы достаточно закрепили данное право тем, что уже сделано [то есть формулировка поправки в предложенном и в итоге принятом виде]; и если мы имеем в виду только то, чтобы люди имели право выражать и распространять свои мысли и мнения, мы это уже обеспечили. Право на свободу слова гарантировано, свобода печати объявлена недосягаемой для правительства, поэтому люди могут обращаться к своим представителям публично, давать им советы в частном порядке или выражать свои мысли в направленной всем сразу петиции — их воля может сообщаться всеми этими способами.17
17 Madison, «Address to the Chamber of Representatives», August 15,1789 (Annals of Congress, The Debates and Proceedings in the Congress of the United States, vol. I), цит. в: Kurland and Lerner (eds), The Founders'Constitution, p. 415.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
212
Свобода мнения, понимаемого в его политическом измерении, оказывается, таким образом, заменой отсутствия права наказа. Свобода общественного мнения является демократической чертой представительных систем, так как с его помощью глас народа доходит до тех, кто правит, тогда как независимость представителей — явно недемократическая черта представительных систем. Представители не обязаны действовать в соответствии с пожеланиями народа, хотя не могут и проигнорировать их: свобода общественного мнения обеспечивает возможность выражения этих пожеланий и доведения их до сведения тех, кто правит. Принятие конечных решений принадлежит представителям, но в созданной системе воля народа — один из тех факторов, который они обязаны учитывать.
Ключевой элемент здесь — публичное выражение мнения. Оно не только доводит общественное мнение до сведения тех, кто находится у власти, но и объединяет управляемых. Действительно, это горизонтальное измерение коммуникации воздействует на вертикальные связи управляемых и правительства: чем больше люди знают мнения друг друга, тем сильнее стимул для тех, кто правит, принимать эти мнения во внимание. Когда определенное число индивидов обнаружит, что выражает схожие взгляды, каждый из них осознает, что он не один придерживается данного мнения. Выражающие одинаковое мнение люди сознают схожесть своих взглядов, и это придает им способность к действию, которая была бы недоступной, если бы они держали это мнение при себе. Чем менее изолированно чувствуют себя люди, тем лучше они осознают свою потенциальную силу и тем больше способны к самоорганизации и оказанию давления на правительство. Осознание сходства взглядов не всегда ведет к организации и действию, но нередко является их необходимым условием. Публичное выражение мнения дает общий толчок. Люди, скрывающие мнение, которое открыто выражается другими, обретают уверенность в себе, когда узнают, что не они одни думают подобным образом, и, как следствие — склонность выражать это мнение.
В самом деле, один из самых древних принципов деспотизма — не позволять подданным общаться между собой. И хотя
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLlCA]
213
диктаторам необходимо знать политические мнения своих подданных, чтобы сформировать общую картину, они предпринимают все меры для того, чтобы эта информация никому больше не досталась.18 Напротив, характерная особенность представительного правления — возможность управляемых в любое время и независимо от властей знать мнения друг друга.
Выражение общего политического мнения редко сводит воедино всех управляемых и даже большую их часть. Электорат как единое целое редко выражает свое мнение помимо выборов, хотя и такое может случиться. В большинстве случаев выражение общественного мнения остается частичным в том смысле, что это мнение отдельной группы, какой бы большой она ни была. Опросы общественного мнения, которыми в последние десятилетия дополнились старые формы выражения общественного мнения, не являются исключением из этого правила — они также остаются частичными изъявлениями воли народа. Это происходит не потому, что интервьюируется малое число граждан (при правильном использовании репрезентативная выборка обеспечивает примерно такое же распределение мнений в выборке, что и у населения в целом), а потому, что вопросы выбираются конкретными людьми, а именно центрами изучения общественного мнения и их клиентами. Мнение выражает все население, но только по вопросам, отобранным конкретной группой в обществе. Кроме того, респонденты не могут выразить какое угодно мнение, они должны выбрать из определенного набора альтернатив. Конечно, на выборах граждане тоже выбирают только из набора альтернатив, которые определялись не ими самими, однако условия предлагаемого избирателям выбора являются результатом открытого для всех (или всех, кто желал стать кандидатом) процесса, тогда как при опросе альтернативы, из которых должен выбирать респондент, остаются в
18 Известно, например, что некоторые правительства бывших коммунистических стран иногда проводили опросы общественного мнения и даже консультировались с западными экспертами по вопросам их проведения, но результаты этих опросов не публиковались.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
214
исключительном ведении центра изучения общественного мнения и его клиентов.
Сходным образом выражение общего политического мнения редко является результатом спонтанной инициативы всех, кто его выражает (хотя это тоже возможно). Обычно инициатива исходит от гораздо меньшей группы, которая пытается добиться выражения того же мнения от большей группы. Например, небольшое число активистов организует демонстрацию и зовет других участвовать в ней, или же несколько видных людей инициируют петицию и призывают ставить под ней подписи. Тем не менее в выражении мнения теми, кто на это согласился, сохраняется доля добровольности. Они могут и не участвовать в демонстрации или отказаться подписывать петицию; за такой отказ не последует никакого наказания. Еще важнее то, что это мнение выражается не под давлением и не по просьбе правительства. В этом случае опросы не составляют исключения из правила. Действительно, центры изучения общественного мнения и их клиенты не принуждают интервьюируемых выбирать одно из предлагаемых мнений, но именно они инициируют постановку тех, а не иных вопросов, и в том виде, какой они считают наиболее приемлемым. Поэтому опросы общественного мнения, как и демонстрации и петиции, не выражают вполне независимого мнения.
Возрождение идеала (или идеологии) прямой демократии сопутствовало возникновению и распространению опросов общественного мнения. Утверждалось, что благодаря опросам наконец-то станет возможно без искажающего посредничества выяснить, во что люди искренне и добровольно верят и чего они желают.19 Критики возражали на это, что опросы общественного мнения — не более чем способ манипуляции этим мнением, поскольку они навязывают вопросы, которые не имеют отношения к жизни людей и на которые они отвечают, чтобы угодить
19 Показательный пример такого взгляда можно найти в George Gallup and Saul F. Rae, The Pulse of Democracy. New York: Simon & Schuster, 1940.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLlCA]
215
интервьюеру или не показаться несведущими.20 Возникает искушение сказать, что эта практика не заслуживает ни таких позитивных оценок, ни такой критики. Чистое, неискаженное мнение народа не выражается опросами общественного мнения, как не выражается оно и посредством демонстраций и петиций. И хотя средства выражения мнения и социальная идентичность посредников и тех, кто выражает мнение, различаются в разных опросах, демонстрациях и петициях, во всех этих случаях мнения не являются спонтанными, а стимулируются. И наоборот, с исчезновением иллюзий относительно возможностей опросов общественного мнения выявлять то, о чем люди спонтанно думают и чем живут, не возникает оснований считать их более манипуляционным инструментом, чем призывы к участию в демонстрациях или подписи петиций.
Независимо от того, принимает ли выражение общественного мнения форму демонстраций, петиций или опросов, оно, как правило, является неполным и инициированным небольшими группами. Однако с точки зрения властей даже на такие ограниченные изъявления необходимо обратить внимание в процессе принятия решений: мнение, выраженное в какой-то момент определенной группой, может широко распространиться, группа может быть настолько организованной и влиятельной, что ее мнение трудно игнорировать, или же серия опросов может выявить тенденцию, указывающую на результаты предстоящих выборов. Находящиеся у власти лица вынуждены оценивать эти возможности и в итоге решать, какую важность придавать тому или иному мнению.
Кроме ситуаций, в которых люди серьезно угрожают общественному порядку и оказывают давление на власти простой демонстрацией силы, единственной обязательной для исполнения
20	См., например, Pierre Bourdieu, «(.'opinion publique n'existe pas» [1972], в его же Questions de Sodologie. Paris: Editions de Minuit, 1980, p. 222—234. Русское издание: Пьер Бурдье, «Общественное мнение не существует», в: Пьер Бурдье, Социология политики, пер. с фр. Г.А. Чередниченко, ред. Н.А.Шматко. М.: Socio-Logos, 1993, с. 159—177. Pierre Bourdieu, «Questions de politique», in: Actes de la Recherche en Sciences Sodales, Sept. 17,1977.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
216
является изъявляемая при голосовании воля граждан. Но и помимо выборов у управляемых всегда есть возможность выразить коллективное мнение, отличающееся от мнения представителей. Это коллективное изъявление людей, которое, не обладая обязательной силой, осуществляется независимо от властей, обычно называют общественным мнением.21
Свобода общественного мнения отличает представительное правление от того, что называлось «абсолютным представительством» (absolute representation), наиболее яркое определение которого дал Гоббс. Для него группа индивидов является политическим лицом только тогда, когда уполномоченный представитель или собрание действуют от их имени и они передают себя им в подчинение. До назначения представителя и отдельно от его фигуры люди не обладают единством; в этом случае они — всего лишь multitude dissoluta, разобщенное множество. Народ приобретает политическую субъектность и способность к самовыражению только через фигуру представителя. Однако наделенный полномочиями представитель полностью замещает представляемых. Он становится единственным выразителем их мнения.22 Свобода общественного мнения предотвра-
21	Этот термин является определенной условностью. Проведенные в последнее время дискуссии о понятии общественного мнения оказались не более чем терминологическими спорами, хотя детали выдвигаемых аргументов нередко были весьма интересны. Историческое исследование придаваемых этому термину значений с момента его введения в XVIII веке (от Руссо, физиократов и Неккера к Бентаму, Токвиллю, Миллю и Тарду и до Шмитта,Хабермаса и Ноэля-Ноймана) вполне оправданно, но может потребовать написания целой книги. Проведя предварительное исследование этого вопроса, я думаю, что принятое мною определение соответствует общему элементу для всех значений, придававшихся (одновременно или последовательно) термину «общественное мнение». Тем не менее в контексте выдвигаемого аргумента это определение можно считать условным. Аргумент касается существования и влиятельности в представительном правлении мнений, которые управляемые могут выражать в любое время и независимо от властей. Сам же термин, употребляемый для обозначения обусловленного этими мнениями феномена, строго говоря, не имеет большого значения.
22	См. Гоббс, «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» [1651], в: Гоббс, Сочинения в 2-х томах, т. 2, ред.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLICA]
217
щает именно это тотальное замещение. Население всегда может предстать политическим целым, создав (как правило, неполное) независимое от представителя объединение. Когда индивиды, объединенные в группу, дают наказы своим представителям, когда толпа выходит на улицу, когда вручаются петиции, когда опросы указывают на явную тенденцию, люди демонстрируют себя политическим целым, способным говорить независимо от властей. Свобода общественного мнения оставляет возможность представляемым в любой момент выразить собственное мнение. Таким образом, представительное правление — это система, в которой представители никогда не могут с полной уверенностью и определенностью сказать: «Мы есть народ».
И народное самоуправление, и абсолютное представительство снимают разницу между теми, кто управляет, и теми, кем управляют; первое потому, что превращает управляемых в правителей, второе потому, что замещает представляемых представителями. Представительное правление эту разницу сохраняет.
РЕГУЛЯРНЫЙ ХАРАКТЕР ВЫБОРОВ
Самая важная черта представительных систем, которая позволяет избирателям оказывать влияние на решения своих представителей, — повторяющийся характер выборов. Действительно, регулярность выборов — один из главных стимулов, побуждающих власти принимать во внимание общественное мнение. У представителей, безусловно, есть на это множество причин, но самая веская из них заключается в том, что изменения в общественном мнении могут оказаться прообразом результатов очередных выборов.
В.В. Соколов; пер. с лат. и англ. М.: Мысль, 1991, гл. 16, с. 127; гл. 18, с. 134. (В русском переводе «Левиафана» используется выражение «разобщенная толпа». — Прим, перев.). Глубокий анализ абсолютного характера представительства у Гоббса см. в Н. Pitkin, The Concept of Representation . Berkeley: University of California Press, 1967, p. 15—27.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
218
Представительное правление основывается не только на выборности властей, но и на их избрании через одинаковые промежутки времени. Эту особенность не всегда замечают или принимают за нечто само собой разумеющееся. Удивительно, что Шумпетер в своей теории демократии почти не упоминает о периодичной природе выборов. Хотя, как мы видели, Шумпетер считает, что его определение демократии более соответствует наблюдаемой реальности, чем «классическая доктрина», его определение не включает эмпирический факт повторяемости выборного соревнования. Сформулировав свою концепцию, Шумпетер, правда, добавляет, что она «имплицитно» признает наличие у людей власти смещать правителей.23 Однако принцип выбора электоратом своего правительства посредством соревновательного выборного процесса никоим образом логически не подразумевает, что электорат может также регулярно отстранять свое правительство. Следует признать, что с конца XVIII века эти два принципа на практике всегда объединялись, но отсюда еще не следует, что второй каким-то образом содержится в первом.
Действительно, можно представить ситуацию, когда место правителя в результате соревновательного процесса дается волей управляемых, но в окончательном виде — например, в виде пожизненного избрания. Такая система является не только логической возможностью; ее на самом деле предлагали установить. На Филадельфийском конвенте Гамильтон предлагал избирать президента пожизненно,24 из чего следует заключить, что основатели представительного правления намеренно и по конкретным причинам отвергли принцип пожизненного избрания. К тому же совершенно очевидно, что система пожизненных выборов обладает одной важной чертой: после избрания правителя у избирателей не остается никаких эффективных
23 Шумпетер, Капитализм, Социализм и Демократия, с. 358.
24 Hamilton, «Speech of June 18,1787», in: M. Farrand (ed.), The Records of the Federal Convention ofl 787,4 vols. New Haven, CT: Yale University Press, 1966, vol. I,p. 289—292.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVbLlCA]
219
способов влияния на его действия. Кардиналы избирают папу римского, но это не делает его менее независимым от них. В отличие от этого правительства избирают регулярно, но если их деятельность покажется неудовлетворительной для избирателей, существует возможность их смены. А поскольку престиж и блага, присущие положению правителя, обычно заставляют его стремиться к переизбранию, у него при принятии решений есть причина учитывать желания электората.
Принцип регулярно обновляемого народного согласия отличает представительное правление от типов правления, считавшихся легитимными Гроцием, Гоббсом и Пуфендорфом. Для них согласия, данного однажды народом, достаточно для установления легитимного правления как в случае права суверена назначать преемника, так и в случае династического правления. Согласно этим мыслителям, народ может раз и навсегда передать какому-либо лицу право управлять собой; такая передача будет действующим и достаточным источником легитимности до тех пор, пока с ней добровольно соглашаются.25 Среди теоретиков естественного права Нового времени только Локк упоминает необходимость обновлять народное согласие путем регулярных выборов в парламент. Представительное правление невозможно понять, не сказав о роли времени.
Предпочтения избирателей в отношении будущей политики могут оказывать лишь ограниченное воздействие на публичные решения, поскольку, как отмечалось ранее, когда избиратели голосуют за кандидата с тем, чтобы была реализована его программа, у них нет никакой гарантии того, что кандидат не на-
25 И Гроций, и Гоббс, и Пуфендорф подчеркивают, что, соглашаясь на учреждение правительства, люди передают право управлять собой на неограниченный срок. Таким образом, учреждение правительства подобно отчуждению собственности: считается, что человек отчуждает собственность, когда продает ее, так как этим он навсегда лишается любых прав на нее. В отличие от этого при системе регулярных выборов люди передают право на управление ими лишь временно. В этом смысле регулярные выборы должны рассматриваться как знак неотчуждаемой природы суверенитета народа.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
220
рушит своих предвыборных обещаний. С другой стороны, требуя от избранных лиц регулярно отвечать тем, кто их избрал, представительная система предоставляет избирателям действенные средства для смещения правителей, чья политика не получила их одобрения. Граждане необязательно используют свои голоса, чтобы указать на предпочтения в отношении государственной политики; они вполне могут делать (или не делать) выбор на основе личности кандидатов.26 Во всяком случае, они имеют возможность использовать свой голос для выражения своих предпочтений относительно проводимой или предлагаемой политики.
В ситуации, когда представителей нужно переизбирать, каждые новые выборы позволяют избирателю выразить относительно государственной политики два типа предпочтений. Люди могут направить свой голос на то, чтобы выразить протест и остановить проводимую правительством политику, или же способствовать реализации предлагаемой политики. Очевидно, что эти два типа предпочтений могут сочетаться в разных пропорциях. Но из-за отсутствия императивных мандатов они не одинаково эффективны. Отказывая должностным лицам в переизбрании, избиратели не позволяют им проводить отвергнутую политику; однако, выбирая кандидата за предлагаемую им политику, они еще не гарантируют принятие этой политики. В представительном правлении отрицание сильнее утверждения: первое сдерживает тех, кто находится у власти, тогда как последнее остается лишь желанием.
Интересно знать, какая степень контроля принадлежит электорату в силу его способности смещать правителей. Поскольку граждане не могут заставить тех, кого они избирают, реализовывать конкретную политику, они не могут, переизбрав представителей, чью политику в той или иной области они не принимают, гарантировать того, что действия новых представителей будут отличаться от действий их предшественников. Представим ситуацию, когда правительство (или администрация) смещается,
26 См. аргументацию, предложенную по этому вопросу в Главе IV.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVbLlCA]
221
потому что за время его работы возросла безработица, а его оппоненты выигрывают на выборах, обещая восстановить полную занятость. После избрания, однако, они не выполняют своих обещаний либо потому, что они были обычной предвыборной риторикой, либо потому что, придя к власти, получили информацию, убеждающую их в том, что восстановление полной занятости невозможно. У членов нового правительства, которым известно, что безработица привела к поражению их предшественников, есть поэтому все основания считать, что она может и их привести на следующих выборах к поражению. Во избежание такой возможности они могут предоставить избирателям основания для удовлетворения в других сферах, например усилив борьбу с преступностью. Из этого можно сделать вывод, что способность избирателей смещать тех правителей, чью политику они не одобряют, вовсе не позволяет им определять курс государственной политики.
Интуитивно ясно, что регулярные выборы дают управляемым определенный контроль над состоянием государственных дел, но, однако, это неочевидно, учитывая отсутствие императивных мандатов и обязательных для исполнения предвыборных обещаний. Теории демократии, подобные теории Роберта Даля, подчеркивающие важность регулярных выборов и утверждающие, что повторяющийся характер выборов делает правительства «зависимыми» или «подотчетными» избирателям, не могут продемонстрировать точный механизм воздействия регулярного выражения мнения избирателей на государственные решения.
Основной механизм влияния избирателей на правительственные решения связан с создаваемыми представительными системами стимулами для занимающих посты лиц: у переизбираемых представителей есть стимул предвидеть предстоящую оценку электоратом проводимой ими политики. Вероятность возможного отстранения оказывает воздействие на действия правительства на протяжении всего срока его полномочий. У представителей, стремящихся к переизбранию, есть стимул принимать такие решения, которые не получат в будущем неодобрительную оценку электората. Они должны, следовательно, прогнозировать вызываемые этими решениями реакции и принимать этот про-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
222
гноз во внимание. Иными словами, в интересах правительства, принимая текущие решения, постоянно учитывать их предстоящую оценку избирателями. Это и есть тот канал, по которому воля управляемых принимается в расчет властями. В приведенном выше примере того, как новое правительство борется с преступностью вместо снижения безработицы, в оценке ситуации играет свою роль учет народной воли. На самом деле, власти в своих действиях основываются на предположении об изменении к следующим выборам порядка предпочтений избирателей, вследствие которого они будут придавать большее, чем раньше, значение вопросам права и порядка. А поскольку приходящие к власти знают, что их шансы на переизбрание зависят от правильности этого предположения, у них есть серьезный стимул отнестись к нему со всей серьезностью.
Шумпетер ошибочно считал, что представительную демократию можно свести к соревновательному отбору принимающих решения лиц, и отвергал как миф идею о том, что избиратели могут влиять на содержание государственной политики, именно потому, что не заметил особой важности предвидения при принятии решений представителями.
Но из того, что главный механизм влияния избирателей на государственную политику состоит в предвидении властей, следует важный вывод. Чтобы не проиграть следующие выборы, власти должны предвидеть оценку своей политики, которая в момент вынесения будет уже касаться их прошлых действий. Таким образом, избиратели влияют на государственные решения путем вынесения ретроспективной оценки, которой от них ожидают представители. Но это не значит, что избиратели всегда принимают электоральные решения на основе ретроспективных соображений, хотя некоторые эмпирические исследования и указывают на важность ретроспективного измерения в электоральном поведении.27 Аргумент, скорее, состоит в том, что
27 Классическое эмпирическое исследование ретроспективного голосования: М. Fiorina, Retrospective Voting in American National Elections, New Haven, CT: Yale University Press, 1981.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBL1CA]
223
в свете институциональной структуры и создаваемых ей для представителей стимулов наиболее вероятное влияние на решения властей будет оказывать ретроспективное голосование избирателей. Конечно, избиратели могут и не следовать этой логике, но в таком случае они предоставляют своим представителям большую свободу действий. Иначе говоря, если в представительной системе граждане хотят оказывать влияние на ход государственной политики, им следует голосовать на основе ретроспективных соображений.28
Возникает вопрос, насколько правдоподобно то, что люди голосуют на основе ретроспективных соображений, если выбор представителей является по определению действием, последствия которого наступят только в будущем. Почему электорат должен действовать, как Бог, раздавая награды и наказания? Голосуя, люди неизбежно смотрят в будущее, однако у них есть основания принимать прошлую деятельность кандидатов в качестве критерия решения в отношении будущего. Им известно (или, по крайней мере, им следовало бы это знать), что предвыборные обещания не имеют обязательной силы и избранные лица часто их не выпол-
28 С помощью формальной модели было показано, что ретроспективное голосование действительно позволяет гражданам контролировать своих представителей; см. J. Ferejohn, «Incumbent performance and electoral control», in: Public Choice, vol. 50,1986, p. 5—25. В модели Фереджона контроль избирателей посредством ретроспективного голосования предполагает наличие двух условий: (1) электорат должен голосовать исключительно на основе ретроспективных соображений; (2) оценивая деятельность представителя, избиратели должны учитывать совокупные социальные и экономические данные (например, общий рост безработицы за период работы представителя), а не личные обстоятельства (например, факт потери ими работы в это время). Резюмируя второе необходимое условие, Фереджон полагает, что для осуществления эффективного контроля над своим представителем избирателям необходимо иметь «социотропную», а не чисто индивидуалистическую природу. Следует отметить, что в этой модели избиратели выбирают или не выбирают только одного представителя (или партию). Вероятно, математическое описание ситуации, в которой должностные лица соревнуютя с другими кандидатами, связано с определенными трудностями.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
224
няют. Поэтому людям резонно не принимать во внимание программы кандидатов, полагая более надежным предсказателем будущих действий их прошлую деятельность, а не их слова. Даже если избиратели решат уделить какое-то внимание обещаниям кандидата, они знают или должны знать, что сила этих обещаний остается под вопросом. Неоправданно полагать, что кандидаты обязательно будут выполнять свои обещания, так что единственно доступным средством оценки того, насколько можно доверять обещаниям кандидата, являются их прошлые действия. Следовательно, по этим причинам избирателям резонно использовать прошлое поведение кандидатов в качестве критерия для принятия решения в отношении будущего.
Конечно, способность избирателей выносить ретроспективную оценку и эффективность такой оценки предполагают наличие институциональных условий, которые не всегда присутствуют в действующих представительных правлениях или присутствуют в различной степени. Три условия представляют особую важность. Во-первых, у избирателей должна быть возможность четко определять ответственность. В этом отношении коалиционные правительства или институциональные устройства, способствующие формированию коалиционных правительств (например, пропорциональное представительство), затрудняют вынесение ретроспективной оценки. В том случае когда электорат не одобряет конкретную политику коалиционного правительства, члены коалиции могут перекладывать ответственность за непопулярные решения друг на друга. Если принятая политика — результат сложных переговоров нескольких сторон, в случае ее неодобрения избирателями последним очень трудно определить конкретного виноватого. Во-вторых, избиратели должны иметь возможность лишать власти тех, кого они считают ответственными за неодобряемую ими политику. И снова пропорциональное представительство оказывается препятствием для таких ретроспективных санкций.29 В-третьих,
29 Об этих ограничениях см. G. Bingham Powell, «Constitutional design and citizen electoral control», Journal of Theoretical Politics, vol. 1, 1989,
Глава V. Вердикт народа
[RHS-PVBLlCA]
225
если у действующей власти есть доступ к ресурсам, которых нет у их оппонентов (например, государственные .служащие, используемые для распространения предвыборных посланий), то действие механизма ретроспективных санкций затруднено, поскольку структурно для избирателей сложнее не переизбрать представителя, чем переизбрать его.
Тем не менее остается фактом, что, учитывая институциональную структуру представительного правления и желание действующей власти сохранить свое положение, выносимая электоратом ретроспективная оценка учитывается теми, кто принимает решения. Если представители предполагают, что на следующих выборах избиратели будут принимать решение только на основании предлагаемых программ, то у них есть полная свобода действий. В настоящем они могут реализовывать любую политику, убеждая себя в том, что во время следующей предвыборной кампании найдется немало возможностей предложить привлекательную для электората программу, чтобы он их переизбрал.
Стоит обратить внимание еще на одно важное качество механизма ретроспективной оценки. Система оставляет основную инициативу за теми, кто находится у власти. Действительно, у представителей нет абсолютной свободы для принятия решений, которые они сочтут необходимыми, поскольку им необходимо действовать так, чтобы по окончанию срока своих полномочий не вызвать неодобрительной оценки избирателей. И, однако же, у них гораздо больший запас свободы, чем в том случае, если бы им приходилось следовать будущему выбору электората. Они, например, могут проводить политику под свою ответственность и даже вопреки пожеланиям народа, если предвидят, что ее результаты не вызовут неодобрения. Таким обра-
р. 107—130; G. Bingham Powell Holding governments accountable: how constitutional arrangements and party systems affect clarity of responsibility for policy in contemporary democracies — работа, представленная на конференции Американской ассоциации политической науки в 1990 году (рукопись).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
226
зом они могут продемонстрировать электорату, что политика, о которой избиратели не имели представления и не желали ее принятия, на самом деле будет воспринята ими как удовлетворительная.
Представим себе экономический кризис, характеризующийся высоким уровнем безработицы и крупным дефицитом бюджета. Если те, кто приходят к власти, определят, что главная причина кризиса заключалась в низком уровне инвестиций предприятий, они могут принять решение об увеличении налогов (что избиратели вряд ли одобрят), чтобы уменьшить дефицит бюджета и необходимость в займах на финансовом рынке. Если их диагноз окажется верным, то последует падение процентных ставок, и предприятия смогут совершать менее дорогостоящие инвестиции и вновь создавать рабочие места. В результате власти решат, что на следующих выборах электорат примет во внимание снижение безработицы.
Многие программы политических действий выглядят по-разному в зависимости от того, рассматривать их сиюминутные или долгосрочные эффекты, и даже от того, рассматривать их до или после их реализации.30 А поскольку ретроспективная оценка политики делается только на выборах, а не сразу после каждой инициативы, то в большинстве случаев избиратели должны
30	Показательный пример второй категории программ политических действий анализируют Р. Фернандес и Д. Родрик в «Resistance to reform: status quo bias in the presence of individual specific uncertainty», in: American Economic Review, vol. 81, N 5,1991 (December), p. 1146—1155. В статье исследуется политика, реализация которой принесет небольшое благо большому числу людей, но потребует высоких затрат со стороны очень малой группы, причем люди заранее не знают, окажутся они среди получателей блага или среди проигравших. При таких условиях ожидаемая польза данной политики будет для большого числа людей негативной, поэтому большинство не поддержит ее прогнозируемое принятие. Но когда эта политика будет уже реализована и неопределенность в отношении того, кто оказывается в выигрыше, а кто в проигрыше, исчезнет, она получит одобрение большего числа тех, кто что-то от нее приобрел. Большинство в ее поддержку появится уже ex post, по факту реализации.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLICA]
227
высказываться не только по самой инициативе, но и по непосредственному решению и его уже имеющимся последствиям. Не считая решений, принятых накануне выборов, избиратели, таким образом, оказываются вынужденными оценивать государственные решения с точки зрения их последствий. Если бы народ правил сам, для принятия целесообразных решений ему необходимо было бы предвидеть их последствия; в представительном правлении от народа требуется гораздо меньше усилий по предвидению, так как в момент вынесения электоратом вердикта последствия государственных решений уже, по крайней мере отчасти, очевидны.
Институциональная структура представительного правления придает отношениям тех, кто избран, и электората весьма специфическую форму, отличающуюся от того, что подсказывает и здравый смысл, и демократическая идеология. Она позволяет влиять на курс государственной политики тем гражданам, которые выносят ретроспективную оценку действиям своих представителей и их последствиям, а не тем, которые высказывают свои пожелания в отношении предстоящих действий. В представительном правлении электорат постфактум выносит оценку инициативам, предпринятым достаточно автономным образом теми, кого он привел к власти. Ретроспективная оценка наделяет народ подлинно суверенной властью. С наступлением выборов, когда уже все сказано в поддержку и против политики властей, народ выносит свой вердикт, который независимо от того, справедлив он или нет, уже невозможно обжаловать; это и есть демократический аспект выборов. Однако любые выборы это еще и решение по поводу будущего, поскольку оно касается назначения тех, кому предстоит править завтра. В своем перспективном аспекте выборы являются недемократичными, поскольку управляемые не могут заставить тех, кто находится у власти, проводить политику, за обещание которой их выбрали.
Следовательно, и в этом случае, но в иной форме и в сфере реализации государственной политики мы обнаруживаем ту же комбинацию демократического и недемократического измерений, которую мы нашли для характеристики выборов как про-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
228
цедуры отбора индивидов. Но здесь имеется дополнительный парадокс: избиратели могут оказать наибольшее влияние на будущее, принимая во внимание прошлое.
ИСПЫТАНИЕ ДИСКУССИЕЙ
Сегодня уже стало нормой считать, что представительное правление изначально рассматривалось и обосновывалось как «правление посредством дискуссии». Работы Карла Шмитта, по-видимому, сыграли ключевую роль в распространении этой интерпретации.31 Стоит, однако, отметить, что цитируемые Шмиттом в подтверждение своей точки зрения тексты относятся в основном ко второй половине XIX века, когда представительное правление уже не было чем-то новым. Он гораздо реже цитирует работы или речи XVII—XVIII веков — периода, когда были впервые сформулированы и введены в действие принципы представительного правления.32 Достоинства дискуссии определенно восхвалялись Монтескье, Мэдисоном, Сийесом и Бёрком, но как отдельный предмет они занимали у них гораздо меньше места, чем у Гизо, Бентама и позднее у Джона Стюарта Милля. Дискуссия вообще не упоминается во Втором тракта-те о правлении Локка. И ни американские отцы-основатели, ни французские учредители 1789—1791 годов не определяли представительное правление как «правление посредством дискус-
31	Карл Шмитт, Духовно-историческое положение современного парламентаризма [1923], пер. с нем. Ю. Коренца, в Политическая теология, М.: Канон-пресс-Ц, 2000, с. 162,182—193. или С. Schmitt, Verfassungslehre. Munich: Duncker & Humbolt, 1928, § 24, p. 315—316.
32	Шмитт преимущественно основывается на текстах Гизо, собранных в его Histoire des origines du gouvernement representatif. Brussels, 1851; cm. Шмитт, Духовно-историческое положение современного парламентаризма, с. 184—187.0 роли дискуссии и о «суверенитете разума» у Гизо см. Pierre Rosanvallon, Le Moment Guizot. Paris: Gallimard, 1985, p. 55—63,87— 94. Шмитт цитирует также Бёрка, Бентама и Джеймса Брайса.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLlCA]
229
сии». К тому же формулировка «правление посредством дискуссии» довольно туманна, так как не указывает, какое именно место в правлении принадлежит дискуссии. Имеется ли в виду, что она руководит всеми стадиями процесса принятия решений или только некоторыми из них? Означает ли эта фраза, что в представительном правлении, как и в столь дорогой немецким романтикам «бесконечной беседе», все становится предметом нескончаемой дискуссии?
Но даже если дискуссия и не фигурирует в формулировках основателей представительного правления так же явно, как в размышлениях XIX века, нет сомнений в том, что с момента основания представительного правления идея представительства ассоциировалась с дискуссией. Это нашло отражение в системе, принятой в Великобритании, Соединенных Штатах и Франции, в которой представители в стенах собрания получали полную свободу слова. Связь между представительством и дискуссией можно понять только в том случае, если ввести промежуточное понятие собрания. Представительное правление всегда считалось и обосновывалось как политическая система, в которой решающую роль играет собрание. Можно представить, как верно отмечает Шмитт, что представительство может быть привилегией одного человека, назначенного и уполномоченного народом.33 Тем не менее абсолютно точно, что представительное правление предлагалось и учреждалось не как устройство, при котором власть доверялась одному избранному народом человеку, а как устройство, в котором центральное место принадлежало коллективному органу. Шмитт и многие авторы после него идут дальше простого указания на связь между представительной идеей и ролью собрания; они интерпретируют придаваемое собранию выдающееся место как следствие более фундаментальной веры
33	«Если вместо народа, по практическим и техническим основаниям, принимают решения доверенные люди народа, тогда, значит, от имени все того же народа может также принимать решение один доверенный человек, и такая аргументация, не переставая быть демократической, оправдывала бы антипарламентский цезаризм» (Шмитт,Духовно-историческое положение парламентаризма, с. 184).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
230
в достоинства дебатов в коллективном органе и в принцип правления истины (veritas non auctoritas facit legem)?* Согласно этой интерпретации, структура убеждений, обосновывающих представительное правление, понимаемое как правление собрания, выглядит следующим образом: истина должна «определять закон», дебаты — самый подходящий способ установления истины, а значит, главной политической властью должно быть место дебатов, то есть Парламент.
На самом деле аргументы создателей и первых сторонников представительного правления этой логике не соответствуют. У Локка, Монтескье (в его анализе английской системы), Бёрка, Мэдисона и Сийеса коллективная природа представительной власти никогда не выводится из предварительного аргумента о преимуществах дебатов. Все эти авторы принимают тот факт, что представительство требует наличия собрания, как самоочевидный. Вообще, ассоциация представительства с собранием не возникла на пустом месте усилиями современной политической мысли, а является историческим наследием. Современные парламенты приобретают свой облик в процессе трансформации (постепенной в Англии, скачкообразной во Франции) или имитации (в американских колониях) представительных органов, начинающейся с «сословных собраний» в феодальном обществе. Первые сторонники современных представительных собраний настаивали на том, что они отличаются от предшествующих институтов, однако сам этот факт свиде-
34	Там же, с. 187. Эта идея подробно анализируется Юргеном Хабермасом в The Structural Transformation of the Public Sphere [1962]. Cambridge, MA: MIT Press, 1989. Шмитт проводит параллель между придаваемой защитниками парламентаризма ценностью дебатов и расхваливаемыми либералами достоинствами рынка: «Совершенно то же самое — [утверждать], что из свободной борьбы мнений возникает истина как гармония, которая сама собой образуется в результате соревнования» (Духовно-историческое положение парламентаризма, с. 187). На самом деле идея о том, что истина рождается в споре, достаточно распространена, и западная философская традиция, начиная с Платона и Аристотеля, представила множество ее разработанных версий. Поэтому неверно приписывать ее только либеральной мысли, понимаемой в самом узком смысле.
Глава V. Вердикт народа
[KES-PVBL1CA]
231
тельствовал об осознании связей между старым и новым. Коллективная природа представительной власти была одним из элементов преемственности. В сочинениях и речах основателей современного представительства дискуссия выступает характерной для собраний особенностью, которая неизбежна и в определенном смысле естественна.
Кроме того, идея представительства с самого начала была связана с принятием социального многообразия. Представительство сначала было предложено как метод, который позволял учредить правительство, исходящее от всего народа, от его различных составляющих. Мэдисон и Сийес неоднократно утверждали, что прямая демократия в античных республиках была возможна в силу однородности и малого размера политического образования. Они подчеркивали, что таких условий нет в современном мире, характеризуемом разделением труда, развитием торговли и разнообразием интересов. (И наоборот, самый выдающийся противник представительства — Руссо — осуждал «торговое общество», развитие искусств и наук и восхвалял малые и однородные сообщества, обладающие реальным единством.) В XVIII веке считалось, что представительные собрания в определенной степени должны отражать разнообразие. Даже такие авторы, как Сийес и Бёрк, настойчиво подчеркивавшие роль собраний в установлении единства, полагали, что избранные от самых разных местностей и населения представители придавали собранию определенную гетерогенность.35 Предста-
35	Самым значительным сочинением Бёрка в этом отношении является его знаменитая «Речь к избирателям Бристоля», в которой он заявляет: «Если бы правительство было предметом чьей-либо воли, то ваша, несомненно, должна быть превосходящей. Однако правительство и законодательство являются предметом разума и суждения, а не предпочтения; но что это будет за разум, при котором решение предшествует дискуссии, при котором одна группа людей размышляет, а другая принимает решение, и где те, кто дают заключение, вероятно, на триста миль удалены от тех, кто выслушивает аргументы?.. Парламент — это не конгресс посланников различных и враждующих интересов, на страже которых каждый должен стоять как доверенное лицо и защитник против других доверенных лиц и защитников; парламент является совещательным собранием од-
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVM.LCA]
232
вительный орган, таким образом, считался по своей сути коллективным и разнородным.
Именно коллективный и разнородный характер представительного органа, а не какое-либо предварительное или независимо принятое убеждение в достоинствах дебатов объясняет роль, придаваемую дискуссии. Проблемой для коллективного образования, чьи члены избираются разнородным населением и изначально, вероятно, имеют различные точки зрения, является достижение согласия, совпадения воль. Однако, как мы видели, родоначальники представительного правления положили в основу своих политических концепций равенство воль: никакое внутреннее превосходство не дает одним людям право навязывать свою волю другим. Таким образом, в собрании, в котором необходимо добиться совпадения воль, несмотря на разницу исходных позиций и где даже самые могущественные, компетентные и богатые не имели права навязывать свою волю, все участники должны постараться добиться общего согласия с помощью дебатов и убеждений. Очевидность этого решения, учитывая принципиальное равенство воль, объясняет, почему оно так редко становится предметом обсуждения основателей и почему дискуссия представляется естественным способом работы собраний. Равенство воль (основание выборной процедуры при назначении правителей) делает дискуссию легитимной формой их взаимодействия.
Идея дискуссии и ее функции, господствовавшая среди первых сторонников представительства, была особо четко выражена в Vues sur les moyens d’execution dont les representants de la France pourront disposer en 1789 Сийеса — памфлете, который можно считать одним из учредительных текстов современного представительного правления. Отрывок, посвященный дебатам,
ного народа с одним общим интересом, где должны править не местные интересы, не местные предрассудки, а общее благо, исходящее из общего разума». Е. Burke, «Speech to the Electors of Bristol» [1774], in: R.J.S. Hoffman and P. Levack (eds), Burke's Politics, Selected Writings and Speeches. New York: A.A. Knopf, 1949, p. 115; курсив оригинала.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBL1CA]
233
проясняет несколько важнейших вопросов и потому заслуживает того, чтобы его здесь процитировать. Для начала отметим, что Сийес представляет свои размышления о дебатах после того, как он обосновал необходимость представительного правления, и делает он это для того, чтобы ответить на возражения, выдвинутые «против больших собраний и против свободы слова». Таким образом, он без дальнейших объяснений полагает, что для представительства необходимо наличие собрания, а роль собрания заключается в ведении дебатов.
Прежде всего не одобряется та сложность и медлительность, какую принимают дела в больших совещательных собраниях. Происходит это оттого, что во Франции уже привыкли к произвольным решениям, принимаемым тайно в глубине министерств. Вопрос, публично рассматриваемый большим числом людей с различными мнениями, каждый из которых может употребить свое право на дискуссию с большим или меньшим многословием и которые могут выражать свои идеи с горячностью и блеском, чуждым настроению общества, является тем, что естественным образом должно пугать наших добрых граждан, как концерт шумных инструментов наверняка утомлял бы уши больных в больнице. Трудно представить, чтобы из таких обильных и возбужденных дебатов могло родиться разумное мнение. Возникает соблазн пожелать, чтобы был призван кто-то, кто бы намного превосходил всех остальных и заставил бы прийти к согласию этих людей, которые в противном случае провели бы все свое время в споре.36
Итак, для Сийеса дискуссия решает две взаимосвязанные проблемы. Начало работы собрания будет неизбежно проходить под флагом разногласий, тем не менее представительное правление отвергает простое и соблазнительное решение, предлагаемое его критиками: устранить разногласия с помощью вмешательства одной воли, превосходящей все остальные. Сийес продолжает:
36 Е. Sieyds, Vues sur les moyens d'ex€cution dont les representants de la France pourront disposer en 1789. Paris: unnamed publisher, 1789, p. 92.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
234
Во всех этих обсуждениях возникает требующая решения проблема, которая заключается в установлении в каждом отдельном случае того, что предписывает общий интерес. В начале дебатов абсолютно невозможно определить направление, которое бы гарантировало его установление. Несомненно, общий интерес является ничем, если он не является интересом конкретных лиц: это конкретный интерес, который разделяется большим числом избирателей. Из чего следует необходимость соревнования мнений.37 То, что кажется мешаниной, неразберихой, способной запутать все что угодно, является необходимым предварительным шагом к свету. Необходимо позволить всем этим конкретным интересам давить друг на друга, соревноваться друг с другом, бороться за то, чтобы завладеть вопросом и продвигать его, по мере сил каждого, в направлении предлагаемых ими целей. В этом испытании полезные идеи отделяются от вредных; последние при этом отпадают, а первые продолжают развиваться и уравновешивать друг друга до того момента пока, преобразованные и очищенные взаимным воздействием, они в итоге не сольются в одном мнении.38
В понимании основателей представительного правления дебаты, таким образом, выполняют особую задачу по достижению соглашения и согласия; но сами по себе они не выступают принципом принятия решения. Предложение превращает в государственное решение не дискуссия, а согласие. Необходимо добавить, что это согласие является согласием большинства, а не универсальным согласием и уж тем более не выражением какой-то истины.39 Как уже заметил к тому моменту Локк, главная фун-
37	Невозможно переоценить значимость этих предложений. Они показывают, что для Сийеса (1) парламентские дебаты представляют собой не незаинтересованную деятельность, ориентированную исключительно на поиск истины, а процесс поиска общего для наибольшего числа людей интереса, и (2) общий интерес, в отличие от «общей воли» Руссо, не выходит за пределы конкретных интересов и имеет с ними одну природу.
38	Sieyds, Vues surles moyens.p. 93—94.
39	Утверждение (в только что процитированном тексте) о том, что в конце дебатов мнения «в итоге сольются в одном мнении», может навести на мысль о выдвижении Сийесом единогласия в качестве принципа принятия решений. Однако, как показывает отрывок из начала того же памфлета,
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLICA]
235
кция правила большинства состоит в том, чтобы сделать принятие решения возможным. Локк писал:
Ведь то, что приводит в действие какое-либо сообщество, есть лишь согласие составляющих его лиц, а поскольку то, что является единым целым, должно двигаться в одном направлении, то необходимо, чтобы это целое двигалось туда, куда его влечет большая сила, которую составляет согласие большинства; в противном случае оно не в состоянии выступать как единое целое или продолжать оставаться единым целым, единым сообществом*0
Следует отметить, что в этом ключевом тексте Локка правило большинства основывается не на качествах или достоинствах этого большинства (например, на его способности объявлять, что есть истинно и справедливо), а на том очевидном факте, что необходимо принимать решения и действовать. Дебаты, напротив, не удовлетворяют этому требованию; они не представляют принцип принятия решений. Дискуссия по вопросу прекращается, когда согласие достигается всеми участниками и ни у кого больше нет возражений, но сама по себе дискуссия ограничительного принципа не содержит. В отличие от этого согласие большинства представляет принцип принятия решений, потому что он совместим с временными ограничениями, которые налагаются на все действия, особенно на политические. В любой момент
это не соответствует действительности: «В будущем требование того, чтобы общая воля была равна точной сумме всех воль, будет эквивалентом отказа от возможности формирования этой общей воли и будет означать распад общественного союза. Таким образом, абсолютно необходимо согласиться признавать все составляющие общей воли в принятом множестве» (Si£yes, Vuessurles moyens.., p. 18). В размышлениях о дебатах его главная цель заключается в другом, поэтому он не утруждает себя повторением аргумента.
40	Локк Дж. «Два трактата о правлении», в: Дж. Локк, Сочинения в 3-хтомах, т. 3. М.: Мысль, 1988, кн. II, гл. VIII, § 96, с. 318; курсив англ, оригинала. Очевидно, Локк и Сийес по этому вопросу выдвигают очень близкие аргументы. Формулировки Локка, возможно, несколько проницательнее, поэтому они здесь и приводятся.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
236
можно провести подсчет голосов и установить, какое предложение получило наибольшее согласие. Академические дебаты могут регулироваться исключительно принципом дискуссии, потому что, в отличие от политических дебатов, у них нет временных ограничений. Основатели представительного правления определенно не путали парламент с ученым обществом.
Принцип представительного правления, следовательно, должен быть сформулирован следующим образом: ни одно предложение не может обрести силу публичного решения, если оно не получило согласия большинства после испытания дискуссией. Именно согласие большинства, а не дебаты, устанавливает закон. Этот принцип обладает примечательной особенностью: он не устанавливает никаких ограничений на происхождение обсуждаемых предложений или проектов. Ничто не мешает члену дискутирующего органа придумать и сформулировать законодательное предложение за пределами собрания и контекста дискуссии. Ничто не подразумевает также того, что только члены собрания имеют право формулировать предложения. Таким образом, принцип представительного правления не устанавливает ограничений на происхождение обсуждаемых собранием предложений; они могут исходить откуда угодно. Не имеет значения, был ли законопроект инициирован в собрании, придуман индивидом в результате независимого исследования или подготовлен людьми, не входящими в собрание. Можно лишь сказать, что, поскольку разработчикам законопроектов заранее известно о неизбежности дебатов, у них есть стимул предусмотреть различные аргументы, которые вызовет их законопроект, и учесть их при разработке и формулировании предложений. Некоторые члены собрания могут, конечно, формировать свои предложения во время дебатов, поскольку обмен доводами дает им новые идеи, но это не является обязательным требованием принципа дебатов. В предложение по ходу дискуссии могут быть также внесены поправки, в этом случае итоговое решение включает элементы, возникшие по ходу дискуссии. Но и это необязательно подразумевается принципом дебата: какое-нибудь предложение может получить согласие большинства и, таким образом, стать решением в том самом виде, в котором оно существовало до собрания.
Глава V. Вердикт народа
[MS-PVbLlCA]
237
То, что решение принимается коллективным органом по завершении дебатов, гарантирует лишь одно: все законодательные предложения должны пройти испытание дискуссией. Дебаты выступают заграждением или фильтром независимо от того, как законопроекты возникли. Этого достаточно для обеспечения важного воздействия на принятие решений: ни одно предложение не может быть принято, если большинство после аргументированного рассмотрения не считает его обоснованным. Представительное правление — это не система, в которой все должно рождаться из дебатов, а система, в которой все должно быть дебатами обосновано.
Такой пламенный сторонник дискуссии, как Джон Стюарт Милль, считал, что в вопросах законодательства (не говоря уже об управлении) парламент не является подходящим местом для разработки и формулирования предложений. Он предлагал, чтобы предложения законов разрабатывались комиссией экспертов, назначаемых короной, и затем вносились в парламент для обсуждения и одобрения. Он даже отрицал право парламента вносить поправки в предложения комиссии. Милль писал: «Но когда законопроект уже разработан, парламент не мог изменять, но только одобрить, либо отвергнуть его, или же, если он признает необходимость частных изменений, отослать его обратно в комиссию для пересмотра».41 Согласно Миллю, принципиальная задача дискутирующего органа состоит в том, чтобы после публичного обмена доводами «одобрить или осудить [деятельность экспертов] от имени всего народа», а не в том, чтобы разрабатывать и формулировать законодательные меры.42 Как подчеркивал Милль, принцип представительного правления не нарушается, если законопроекты готовятся (с обсуждением или
41	J.S. Mill «Considerations on Representative Government» [1861], ch. V, in:
J.S. Mill, Utilitarianism, On Liberty, and Considerations on Representative Government, ed. H.B. Acton. London: Dent & Sons, 1972, p. 237. Русское издание: Дж.С. Милль, Рассуждения о представительном правлении. М.: Социум, 2006.
42	Mill, Considerations on Representative Government, p. 240; (русский перевод: Милль, Рассуждения о представительном правлении).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
238
без) людьми, которые не являются членами собрания и даже не избираются им. Это объясняет, почему представительное правление оказалось совместимым с развитием и возрастающей ролью бюрократии. То, что предлагаемые законы готовятся в основном бюрократами или неизбираемыми экспертами, не имеет значения, если эти предложения не становятся законом без обсуждения избранным коллективным органом.
Таким образом, недостаточно определить представительное правление просто как правление посредством дискуссии. От этого определения ускользает тот факт, что в задачи аргументационной дискуссии не входит ни принятие решений, ни обязательное генерирование предложений для принятия; она должна лишь обеспечивать согласие в ситуации, когда отдельная воля не имеет права навязывать себя другим. И снова мы видим здесь решающую роль вынесения решения: предложения необязательно инициируются дискутирующим органом, но ни одно предложение не принимается, если оно не было вынесено на его решение.
Итак, анализ системы принятия решений показывает, что вопреки здравому смыслу и демократической идеологии представительная демократия вовсе не является непрямой формой правления народа. Этот анализ выявляет также и позитивную характеристику представительной демократии, а именно главную роль, отведенную суждению общества. Электорат как целое может выносить решение по проводимой его представителями политике: ретроспективная оценка электоратом относительно независимых инициатив властей оказывает влияние на ход государственных дел. Дискутирующий орган также исполняет преимущественно роль судьи в том смысле, что все предложения должны быть представлены ему на одобрение, даже если не все они рождаются в его стенах. Таким образом, в обоих случаях, но по разным причинам понятие вынесения суждения лучшим образом описывает роль, отводимую обществу, будь то сам народ или его представители. Представительная демократия — это не система, в которой общество управляет собой, а система, в которой государственные полигика и решения зависят от вердикта народа.
Глава V. Вердикт народа
[RES-PVBLICA]
239
ГЛАВА VI
МЕТАМОРФОЗЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ
Иногда говорят, что политическое представительство в странах Запада претерпевает кризис. Долгие годы представительство, казалось, было основано на сильном и устойчивом отношении доверия между избирателями и политическими партиями, при подавляющем большинстве избирателей, поддерживающих конкретную партию и отождествляющих себя с ней. В настоящее время, однако, все больше избирателей меняют свою позицию от выборов к выборам, а опросы общественного мнения свидетельствуют о том, что все больше людей не желают отождествлять себя ни с какой из существующих партий. Различия между партийными позициями когда-то отражали общественные расколы. В наше время, наоборот, создается впечатление, что партии сами навязывают обществу расколы, которые эксперты определяют как «искусственные». Каждая партия когда-то предлагала избирателям подробную программу действий, которую обещала выполнить, если придет к власти. Сегодня электоральные стратегии кандидатов и партий основаны на создании неясных образов, соответствующих личности лидеров. В результате те, кто вращается в политических кругах, отличаются от остального населения родом занятий, культурным уровнем и стилем жизни. Публичная сцена все более захватывается специалистами по средствам массовой информации, экспертами по опросам общественного мнения и журналистами и в ито-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
240
ге в ней трудно увидеть адекватное отражение общества. Политики приходят к власти с помощью медийных талантов, а не потому, что они напоминают социальные характеристики своих избирателей или близки к ним. Разрыв между правительством и обществом, между представителями и представляемыми, судя по всему, возрастает.
В последние два столетия, особенно во второй половине XIX века, представительное правление претерпело значительные изменения. Самое очевидное из них (то, на котором сосредоточивают внимание все исследования представительного правления) касается избирательных прав: представительство более не связано с наличием собственности или культурных различий, а сами избирательные права расширяются. Это изменение происходит одновременно с другим: ростом массовых партий. Современное представительное правление было учреждено без участия организованных политических партий. Большинство родоначальников представительного правления даже считало разделение на партии или «клики» угрозой системе, которую они создавали,1 однако со второй половины XIX века в политических партиях, организующих выражение воли электората, начинают видеть конституирующий элемент представительного правления. Более того, как мы показали, отцы-основатели запретили императивный мандат и практику «наказов» представителей и, очевидно, не доверяли предвыборным обещаниям даже необязательного характера. Массовые партии, напротив, сделали политическую платформу одним из главных инструментов электорального соревнования.
1	Иногда считают, что англичане и американцы традиционно более лояльны к политическим партиям, тогда как враждебность к «кликам» преобладала во французской политической культуре конца XVIII века, но это представление неверно. Практически все англо-американские политические мыслители того периода возражали против партийной системы (см. Richard Hofstadter, The Idea of a Party System, The Rise of Legitimate Opposition in the United States 1780—1840. Berkeley: University of California Press, 1969, особенно гл. 1). Восхваление партий Эдмундом Бёрком было исключением; более того, Бёрк имел в виду не те партии, что стали преобладать на политической сцене со второй половины XIX века.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[КЗ-РУБЕКА]
241
Распространение массовых партий и политических программ, по-видимому, трансформировало саму идею представительства^ понимаемого как связь между двумя составляющими — то есть как качественную связь между представителями и представляемыми (мы определили ее в Главе IV) и как связь между пожеланиями управляемых и решениями правителей. Прежде всего, вместо того чтобы быть избранными из одаренной и состоятельной элиты, как мечтали отцы-основатели, представители — это в основном обыкновенные граждане, которые пришли в руководство своих партий благодаря усердной деятельности и преданности делу. Кроме того, поскольку представители, будучи уже избранными, по причине внутренней партийной дисциплины оказываются под контролем партийных менеджеров и активистов, их прежняя автономия утрачивается, а политические платформы еще больше ограничивают свободу действия представителей.
Поэтому некоторые наблюдатели конца XIX века интерпретировали новую роль, исполняемую партиями и платформами, как свидетельство кризиса представительства.2 Модель представительного правления определялась тогда как «парламентаризм» или «либеральный парламентаризм». Английская система в том виде, в каком она функционировала до 1870 года, рассматривалась как наиболее совершенная форма представительного правления.3 В начале XX века размышления на тему «кризиса парламентаризма» приумножились,4 но постепенно становилось ясно, что даже если массовые партии и повлекли
2	См. Moisey Ostrogorsky, La Ddmocratie et ^organisation des parties politiques,
2	vols. Paris: Calmann-Levy, 1903, passim, esp. vol. I, p. 568. Русское издание: М.Я. Осхрогорскнн, Демократия и политические партии. М.: РОССПЭН, 1997, с. 277.
3	И Бирмингемский кокус и Национальная либеральная федерация, считающиеся первыми массовыми политическими организациями, были основаны около 1870 года.
4	Из самых важных и влиятельных примеров можно назвать работы: Карл Шмитт, «Духовно-историческое положение современного парламентаризма» [1923], пер. с нем. Ю. Коренца, в: Политическая теология, М.: Канон-пресс-Ц, 2000, с. 155—256, и Gerhard Leibholz, Das Wesen der Representation [1929]. Berlin: Walter de Gruyter, 1966.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
242
упадок «парламентаризма», то представительное правление в этом процессе не было уничтожено; его основополагающие принципы, включая частичную автономию представителей, продолжали действовать.
Эксперты пришли тогда к выводу, что сложилась новая и жизнеспособная форма представительства. Эта форма не была так однозначно осмысленна, как парламентаризм, но ее понимание как внутренне логичного и относительно устойчивого феномена было ознаменовано появлением новых терминов: «партийное правительство» у англо-американских ученых, «Parteiendemokratie» у немецких авторов. Предполагалось, что каждый из этих терминов вберет в себя характеристики, которые отличают новую форму представительного правления от парламентаризма.
И хотя отдельные авторы изначально сокрушались по упадку парламентаризма, новую форму представительства в конечном счете сочли прогрессивной. Она определенно была воспринята как продвижение к демократии, и не только благодаря расширению электората, но и за счет новых способов взаимосвязи представителей и электората. Партии приблизили представителей к рядовому избирателю, позволяя тем самым выдвигать кандидатов, чье социальное положение, образ жизни и круг интересов были близки простым людям. Эти изменения интерпретировались как движение к большему демократическому тождеству и схожести управляющих и управляемых.5 Более того, поскольку предвыборные платформы способствовали выбору избирателями вектора работы правительства и поскольку партийные организации осуществляли постоянный контроль за своими членами в парламенте, казалось, что «партийная демократия» усилила роль народной воли в управлении общественными делами.6 Когда стало ясно, что массовые партии не подо-
5	Подробнее о значимости понятий демократической идентичности и схожести см. в Главах III и IV.
6	Авторство термина «партийная демократия» принадлежит мне; он создан на основе комбинации английского термина «партийное правительство» и немецкого «Parteiendemokratie».
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[KES-PVBLlCA]
243
рвали институтов представительного правления, перемены, которые поначалу виделись угрозой представительству, были истолкованы как делающие его более демократичным. Представительное правление, казалось, двигалось к тождеству представителей и представляемых и к правлению народа. Не останавливаясь на том, как далеко уже эволюционировала система, наблюдатели, скорее, предпочитали заглядывать в будущее. Возможно, поначалу представительное правление и не было демократичным, но теперь казалось, что оно все больше будет таковым. Демократия возникла на горизонте. Движение к демократии было интерпретировано как продолжение виговской истории, или, говоря языком Токвилля, как неумолимое наступление равенства и народного правительства, не вполне реализованного при либеральном парламентаризме.
Таким образом, возникает любопытная параллель между сегодняшней ситуацией и концом XIX—началом XX века. Сейчас, как и тогда, получает распространение идея о кризисе представительства. Эта параллель подсказывает гипотезу о том, что мы, возможно, являемся свидетелями кризиса не столько политического представительства, сколько его конкретной формы, а именно той, что была создана на заре массовых партий. Возможно ли, что различные события, воздействующие сегодня на представительство, говорят о возникновении третьей формы представительного правления, столь же внутренне логичной, как парламентаризм или партийная демократия?
Еще любопытнее то, что современный предположительный кризис представительства обычно связывают с размыванием особенностей, которые отличали партийную демократию от парламентаризма. Это были особенности, которые, как представлялось, приблизят представительное правление к народному правлению; они включали отождествление избирателей с отдельными партиями и их представителями в Парламенте и выбор представителей на основе платформ. Предполагалось, что тип представительства, конституирующий представительное правление в самых его истоках, навсегда замещен. Роль массовых партий и платформ выглядела последствием расширения избирательных прав, а поскольку ограничение всеобще-
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLlCA]
244
го избирательного права в будущем представлялось маловероятным, казалось, что природа представительства необратимо изменилась. Современные события свидетельствуют о возможной ошибочности данного прогноза. Внесенные партийной демократией изменения были, пожалуй, менее фундаментальны, чем предполагалось, поэтому мы должны подробнее рассмотреть перемену, связанную с партийной демократией, и сравнить ее с переменами, происходящими сейчас. История представительного правления выступает в виде трех последовательных форм, разделенных двумя разрывами.
В настоящей главе мы изучим метаморфозы представительного правления в свет? четырех принципов, определенных нами в предыдущих главах: регулярные выборы представителей, частичная независимость представителей, свобода общественного мнения и принятие решений только после испытания дискуссией. Эти принципы никогда не прекращали действовать, поэтому мы проанализируем и сравним последовательные этапы, на которых они реализовывались.
Стоит, однако, уточнить один момент относительно четвертого принципа (испытание дискуссией). Изучение последовательных форм публичной дискуссии в истории представительного правления привносит проблему, которая в случае первых трех принципов не встречается. Регулярные выборы представителей, их относительная свобода действия и свобода выражения политических позиций легко идентифицируются и определяются. Понятие же дискуссии более расплывчато; те феномены, которые оно обозначает, гораздо труднее зарегистрировать. Проблема усложняется тем фактом (уже упоминавшимся нами), что первые защитники представительного правления не многое сделали для прояснения понятия, хотя и использовали его. Их размышления о дебатах в собрании, казалось, не имели никакого отношения к словесному обмену. Сийес и Бёрк полагали, например, что дискуссия способствует достижению согласия и приводит к «глубокому пониманию» посредством обмена «аргументами» и «доводами». Но это просто переводит проблему в область понимания, аргументов и доводов, которые, в свою очередь, поддаются множеству интерпретаций. Таким образом, если мы хотим
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
245
изучить изменения, которые претерпела публичная дискуссия, нам не избежать ее определения.
Далее под «дискуссией» будет пониматься тип коммуникации, когда как минимум одна из сторон (а) стремится изменить позицию другой стороны, и (б) делает это посредством отсылки к безличным или относящимся к долгосрочной перспективе предложениям.
Первая характеристика относится к элементу убеждения, который должна включать политическая дискуссия, если она выполняет свою главную функцию достижения согласия, в частности согласия большинства. Только коммуникация, основанная на убеждении и стремящаяся изменить мнение других, может добиться согласия большинства даже там, где изначально не присутствует ничего, кроме множества разнородных мнений. Эта характеристика отличает дискуссию от тех типов вербальной коммуникации, где собеседники не стремятся убедить друг друга (например, когда люди обмениваются информацией или, как юристы в зале суда, якобы спорят друг с другом, а на самом деле пытаются убедить третью сторону).
Вторая характеристика (использование безличных или относящихся к долгосрочной перспективе предложений) соответствует рациональному, аргументационному измерению дискуссии. Она отличает дискуссию от того, что можно назвать препирательством, когда участники пытаются изменить мнение другой стороны с помощью поощрений или угроз, воздействующих на ее текущие интересы.7 Так, мы называем препирательством, а не дискуссией процесс, когда одна сторона стремится изменить мнение другой, предлагая ей взамен деньги, товары или услуги.
7	Я использую термин «препирательство» (haggling), несмотря на его недостатки, чтобы подчеркнуть отличие того, что имеется здесь в виду, от понятия «торговли» (по поводу чего-либо) (bargaining), разработанного в «теории торговли» (bargaining theory). Стандартное понятие торговли предполагает использование угроз и вознаграждений, но не отсылает ни к личным характеристикам, ни к текущим нуждам. Относительно различия дискуссии и торговли см., например, J. Elster, «Argumenter et negocier dans deux assemblees constituantes» in: Revue Fran^aise de Science Politique, vol. 44, N 2, April 1994, p. 187—256.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
246
Различение между препирательством и дискуссией способствует прояснению рациональной природы дискуссии без использования обременительной категории «незаинтересованной дискуссии».8 У того, кто считает аргументационное измерение дискуссии неотъемлемым для представительного правления, возникает искушение отнести термин «дискуссия» к бескорыстным взаимодействиям, когда собеседники стремятся убедить друг друга принять некоторое мнение, основываясь только на том, что истинно или отвечает моральным требованиям. «Незаинтересованная дискуссия», безусловно, является удачным и продуктивным понятием с философской точки зрения, однако в политике оно представляет собой крайность, поэтому сделать его центральной категорией в анализе представительного правления было бы легкомысленным.
Понятие препирательства больше подходит для целей политического анализа, поскольку оно позволяет проводить различия между формами заинтересованной коммуникации, составляющими основу политики. Существует разница между препирательством, когда одна сторона обещает другой, что в том случае если та примет определенное мнение, за этим последует вознаграждение или наказание, и дискуссией, в которой одна сторона также апеллирует к личному интересу другой, объясняя при этом, что если та примет определенную позицию, то позитивные или негативные последствия будут для всей группы, к которой она принадлежит, или для нее самой, но в долгосрочной перспективе.
Препирательство строится на предложениях другой стороне как отдельному индивиду, которые ориентированы на его ситуацию в момент обращения. Дискуссия, напротив, строится
8	В каком-то смысле любая здравая и понятная коммуникация подразумевает разум (reason). Но когда основатели представительного правления размышляли о том, какому виду взаимообмена система должна отвести ключевую роль, они явно имели в виду коммуникацию, превосходящую все другие в апелляции к разуму. Поэтому, чтобы изучать последовательные формы дискуссии в представительном правлении, необходимо сначала определить и сделать понятной природу такого обращения к разуму.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[KS-PVBLICA]
247
или на обезличенных и общих предложениях, касающихся целых классов индивидов, или же на долгосрочных предложениях.9 Для того чтобы сформулировать такие предложения, говорящий обязан выйти на уровень классификации и абстракции. Он должен объединить людей согласно особенностям, которые кажутся ему релевантными, а не рассматривать их как отдельных индивидов, или же сформировать представления об их устойчивой идентичности, которая не зависит от ситуативных и преходящих характеристик. Соответственно человек, которому адресовано обращение, вынужден проделать умственную операцию для осознания того, что он приобретает; он должен видеть себя не как отдельного индивида (что является его непосредственным восприятием себя), а как члена класса. Или абстрагироваться от своей нынешней идентичности, чтобы представить свою будущую идентичность. Из чего следует, что данный тип коммуникации требует от обеих сторон отстранения от единичного и ситуативного для достижения общего и долговременного. А для этого требуется разум.
9	Конечно, можно объединить в одну характеристику общий характер и долгосрочность дискуссии. Стратегия убеждения политических акторов нередко строится на подчеркивании преимуществ, получаемых классами или группами в долгосрочной перспективе. Союз «или» в описании дискуссии, представленном здесь (использование безличных или относящихся к долгосрочной перспективе предложений), не является эксклюзивным; он просто отражает возможность использования предложений, обращенных к классам, но не ориентированных на долгую перспективу. Например, можно сказать, что в том случае если будет принято определенное решение, сразу же за этим для класса последует некоторое благо. В препирательстве, напротив, характеристики личного свойства и ситуативности разделяются гораздо реже. Когда кому-либо лично предлагают вознаграждение за принятие определенного политического решения, это предложение почти всегда относится к настоящему или ближайшему будущему: долгосрочное благо слишком трудно сделать предметом вознаграждения в строгом смысле этого слова (см. подробнее ниже). Это объясняет и асимметрию в определении препирательства, основанного на личных и краткосрочных предложениях, и дискуссии, основанной на общих или относящихся к долгосрочным предложениях.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
248
Кроме того, при препирательстве предложение, указывающее другой стороне, что она приобретет какое-то благо, имеет лингвистический статус предложения или угрозы. Актуализация содержания предложения (приобретение или потеря) становится определенным, как только оно озвучено, или, по крайней мере, эта актуализация будет зависеть исключительно от воли того, кто сформулировал предложение. Этого нельзя сказать (кроме исключительных случаев) о предложениях, объявляющих приобретение или потерю другой стороны, которые имеют безличный и общий характер или ориентированы на долгосрочную перспективу. Как правило, человек не способен предложить вознаграждение (или угрожать) целому классу, поскольку для этого ему потребовалось бы иметь в своем распоряжении невероятный объем ресурсов — тем больший, чем шире класс, которому он угрожает или делает предложение. В этом случае предложение, объявляющее приобретение или потерю, приобретает, по крайней мере частично, характер прогноза, реализация которого зависит не только от воли лица, озвучивающего предложение, но и от таких внешних факторов, как сотрудничество большого числа людей и, в более широком смысле, общественных и экономических сил. То же самое можно сказать о предложениях, объявляющих другой стороне долгосрочную выгоду: чем дальше перспектива, к которой отсылают предложения, тем в большей степени они становятся предсказаниями, поскольку по прошествии времени увеличивается вероятность промежуточных событий. Очевидно, что это предсказательное качество становится еще сильнее, если предложения относятся и к классам, и к долгосрочной перспективе.
Но чтобы делать прогнозы без риска быть опровергнутым фактами, необходимо анализировать мир и понимать, как он устроен. Человек вынужден понимать, поскольку он не может только желать. Тогда и в этом смысле коммуникация, которая использует общие и долгосрочные предложения, взывает к разуму. Здесь разум следует отличать скорее от воли, чем от непосредственного ощущения. Предсказательное измерение, присущее коммуникации, декларирующей общие и долгосрочные
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLICA]
249
выгоды, придает ей устойчивый характер. Говорящий приумножает аргументы, чтобы подтвердить, что выгода действительно материализуется, поскольку он не может предложить эту выгоду. Когда человеку предлагают какой-то товар в обмен на что-либо, он или принимает предложение и на этом коммуникация заканчивается, или же отвергает его и тогда нужно делать другое предложение. Аргументы не накапливают с тем, чтобы добиться согласия другой стороны. Стороны не «дискутируют», а препираются до тех пор, пока не договорятся о цене.
Как подтверждают известные феномены коррупции и патронажа, личное предложение денег, благ или услуг в обмен на определенное политическое действие широко распространено, поэтому введенное понятие препирательства — не просто мыслительный конструкт, созданный для противопоставления идее дискуссии. Определение дискуссии как коммуникации, направленной на изменение взглядов посредством использования безличных и долгосрочных предложений, всего лишь идеальный тип. Иногда бывает сложно установить, к какой стороне концептуальной границы относится та или иная ситуация. Например, информация нередко предоставляется с намерением изменить мнение другой стороны, и впоследствии трудно сказать, относится ли эта ситуация к убеждающей коммуникации или нет. Точно так же иногда трудно решить, является ли предложение безличным или нет. С какой стороны границы между препирательством и дискуссией нам поместить ситуацию, когда один человек стремится убедить другого, предлагая вознаграждение его родственникам или друзьям? Использование различия между краткосрочностью и долгосрочностью также вызывает порой сходные проблемы. Тем не менее понятие дискуссии сохраняет определенную полезность, позволяя классифицировать конкретные ситуации по тому, насколько они ей соответствуют.
Представленное определение не претендует на определение неизменной и универсальной сущности дискуссии. Тезис заключается даже не в том, что всегда следует употреблять слово «дискуссия» в том смысле, в каком оно было здесь определено. Предложенное определение в значительной степени является условным (можно провести границу и иным образом).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
250
Но не следует воспринимать это как препятствие, учитывая заявленную цель, которая заключается в изучении трансформации феноменов, подходящих под наше определение.
Далее мы определим и сравним три идеальных типа представительного правления: парламентаризм, партийную демократию и третий тип, который на основе нижеследующего анализа я назову «аудиторной» демократией (audience democracy).10 Эти идеальные типы намеренно представлены в схематичной форме; они не предполагают исчерпывающего описания каждой формы представительного правления, зато позволяют провести сравнение между видами, принимаемыми четырьмя ключевыми принципами представительства в каждом случае. Три идеальных типа йе покрывают всех возможных форм политического представительства и даже всех тех форм, которые оно приняло. Данные идеальные типы будут рассмотрены только в свете определенного рода представительства — иначе говоря, через род отношения между представителями и представляемыми, который они содержат. Объем избирательных прав и доля представляемого населения намеренно оставлены без рассмотрения. Различные анализируемые нами формы политического представительства в какое-то время и в какой-то стране могут сосуществовать или перетекать друг в друга, но в зависимости от времени и места та или иная форма будет преобладать.
ПАРЛАМЕНТАРИЗМ
ВЫБОРЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Выборы были придуманы как способ формирования правительства из людей, обладающих доверием сограждан. У истоков представительного правления такое доверие складывалось в специфических условиях: успешными кандидатами станови
10 См. таблицу на с. 294.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
251
лись индивиды, которые внушали доверие своим избирателям за счет собственных местных связей, социального положения или уважения, которое они вызывали.
При парламентаризме отношения доверия имеют, в сущности, личный характер. Кандидат внушает доверие благодаря своей личности, а не связям с другими представителями или политическими организациями. У представителя существует прямая связь с избирателями; он избирается людьми, с которыми часто встречается. Кроме того, выборы оказываются отражением или выражением неполитического взаимодействия. Доверие возникает потому, что представители принадлежат одной социальной общности со своими избирателями независимо от того, определяется ли эта общность географически (избирательный округ, город, графство) или более общими «интересами» (то, что Бёрк назвал «большими интересами»: земельными, торговыми, промышленными и т. д.). Отношения местной близости или принадлежности к одной из групп больших интересов — спонтанный результат социальных связей и взаимодействий. Они не возникли в процессе политической конкуренции; скорее, они представляют собой уже существующие ресурсы, которые политики мобилизуют в борьбе за политическую власть. Вместе с тем представители занимают высокое положение в обществе благодаря своей личности, состоянию или роду занятий. Выборы отбирают определенный тип элиты: знать. Представительное правление начиналось как правление знати.
ЧАСТИЧНАЯ АВТОНОМИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Каждый избранный представитель волен голосовать в согласии со своей совестью и личным мнением; в его задачи не входит трансляция политической воли, сформированной вне стен парламента. Он — не рупор своих избирателей, а их «доверенное лицо». Такое понимание представителя было сформулировано Бёрком в его знаменитой «Речи перед избирателями
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
252
Бристоля», которая в этом отношении отражает самое распространенное мнение того времени.11 Эта идея господствовала до второй половины XIX века. Период с первого Билля о реформе (1832) до второго (1867) был даже назван «золотым веком независимого члена парламента», то есть представителя, чей голос продиктован его собственными убеждениями, а не принятыми вне парламента обязательствами.12 Вполне можно рассматривать Палату общин в период с конца Наполеоновских войн до второго Билля о реформе как архетип парламентаризма. Политическая независимость представителя отчасти определялась тем, что он обязан своим местом неполитическим факторам, таким как репутация в своем округе.
СВОБОДА ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
Первая половина XIX века ознаменовалась распространением внепарламентских движений (чартизм, движение за католические права, за парламентскую реформу, за отмену хлебного закона), которые организовывали демонстрации, петиции и кампании в прессе.13 Отражаемые этими движениями расколы проходят и через партийную политику. Выражение общественного мнения отличалось от выборов представителей не только по конституционному статусу (последние имели юридические
11	См. Е. Burke, «Speech to the Electors of Bristol» [1774], in: R.J.S. Hoffman and P. Levack (eds), Burke's Politics, Selected Writings and Speeches, New York: A.A. Knopf, 1949, p. 114—116. О том, что формулировка Бёрка отражала общепринятое мнение о роли представителя, см. J.R. Pole, Political Representation in England and the Origins of the American Republic, Berkeley: University of California Press, 1966, p. 412, 419, 432, 441. Блэкстоун (Blackstone) поддерживает подобную точку зрения в Commentaries on the Laws of England [1765—1769], bk. I, ch. 2, (facsimile of the 1st edn),4 vols., Chicago: University of Chicago Press, 1979, vol. I, p. 155.
12	Cm. S. Beer, British Modern Politics: Parties and Pressure Groups in the Collectivist Age [1965]. London: Faber & Faber, 1982, p. 37—40.
13	Cm. Beer, British Modern Politics, p. 43—48.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
253
последствия), но и по своим целям. Некоторые проблемы, такие как свобода вероисповедания, реформа парламента, свобода торговли, не поднимались во время избирательной кампании и не решались в результате выборов. Они выносились на первый план специальными организациями и решались за счет внешнего давления на парламент. Между отдельными представителями существовали различия, но расколы, которые разделяли парламент, не совпадали с теми, что разделяли по этим проблемам страну.
Разница в целях, которые отличают выборы представителей от выражения общественного мнения, возникала благодаря не только ограниченному избирательному праву, но и самому характеру парламентаризма. Поскольку выборы отбирают людей на основе личного доверия к ним, мнению граждан по политическим проблемам и конкретной политике приходится искать другой выход. У избирателей не всегда есть такие мнения; они чаще всего возникают в ситуации кризиса. Эта возможность тем не менее подразумевается в принципе свободы общественного мнения, структура же парламентаризма такова, что, если люди все-таки имеют такого рода мнения, они выражают их не на выборах.
Таким образом, в этой форме представительного правления свобода общественного мнения позволяет возникнуть значительной разнице между общественным мнением и парламентом. Используя пространственную метафору, можно даже сказать, что существует возможность горизонтального раскола между высшей волей (парламента как целого) и низшей волей (той, что выражается на улицах, в петициях и колонках газет). Наиболее драматично внутренняя структура этой конфигурации проявляется тогда, когда голос толпы за стенами парламента выражает озабоченность, никем не разделяемую внутри него. Самые внимательные наблюдатели отметили, что возможность такой конфронтации между парламентом и гласом народа, сколь бы опасной для общественного порядка она ни была, присуща парламентаризму в целом. Острогорский, анализируя функционирование английского парламентаризма до формирования массовых партий, писал:
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
254
Помимо выборов, где оно действует формально, общественное мнение призвано служить членам парламента и их лидерам источником вдохновения и в то же время осуществлять над ними постоянный контроль. Выражая себя независимо от каких-либо конституционных установлений, эта двойственная сила навязывает себя и одерживает верх... Но для того чтобы общественное мнение (которое имеет чрезвычайно смутную и неустойчивую природу) дало о себе знать, оно должно абсолютно свободно возникать в самых разнообразных и нестандартных формах и стучаться прямо в двери парламента.14
Когда толпа физически присутствует на улицах, противостоя парламенту, риск беспорядков и насилия возрастает. Эта форма представительного правления характеризуется тем, что свобода общественного мнения неотделима от определенного риска для общественного порядка.
ИСПЫТАНИЕ ДИСКУССИЕЙ
Поскольку представители не связаны наказами тех, кто их избирает, то парламент может быть в полном смысле совещательным органом — иначе говоря, местом, где индивиды формируют свое мнение в ходе дискуссии и где согласие большинства достигается посредством обмена аргументами. Дискуссия завершается согласием между участниками с изначально различающимися мнениями только в том случае, если они по ходу дебатов способны изменить их. Если перемена мнения невозможна, дискуссия не в силах способствовать достижению согласия большинства — и уже не имеет значения, обмениваются участники словесными репликами или нет: реальная дискуссия не ведется. Возможность перемены мнения участников — обязательное (хотя и не единственное) условие
14 Ostrogorsky, ОётосгаНе, vol. I, р. 573 (курсив мой). (Русский перевод отличается от цитируемого Маненом отрывка. — Прим, перев.)
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RESPVbUCA]
255
дискуссии, нацеленной на убеждение. Именно для того, чтобы в Парламенте происходило осмысленное обсуждение, представители не связываются в парламентаризме наказами своих избирателей. В первой половине XIX века в Англии господствовало мнение, что членам парламента следует голосовать в соответствии с теми выводами, к которым они пришли в ходе парламентских дебатов, а не с заранее принятыми за пределами парламента решениями. Даже если практика и расходилась порой с этой моделью, по крайней мере с этим принципом соглашалось большинство кандидатов и членов парламента. Во всяком случае, свобода выбранного представителя обнаруживается в постоянно изменяющихся расколах и объединениях представителей.15
ПАРТИЙНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
ВЫБОРЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Увеличивающийся в результате расширения избирательных прав электорат исключается из личных отношений со своими представителями. Граждане голосуют теперь не за того, кого они лично знают, а за того, кто носит цвета определенной партии. Для мобилизации расширившегося электората и создаются политические партии с их бюрократиями и сетями партийных работников.
Когда возникали массовые партии, считалось, что они приведут к власти «обычного человека». Рост этих партий, казалось, обозначил не только «кончину знати», но и конец эли-тизма, характерного для парламентаризма. Ожидалось, что в странах, где массовые партии отражали классовое деление, рабочий класс будет представлен в парламенте через социалистические и социал-демократические партии своими членами,
15 Эта черта парламентаризма по сей день сохраняется в Конгрессе США.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA]
256
обычными рабочими. Однако исследование Роберта Михельса о Социал-демократической партии Германии опровергло эти ожидания.16
Михельс показал (и резко осудил) разрыв между лидерами и рядовыми членами в этой массовой и классовой партии. Он продемонстрировал, что даже если ее лидеры и депутаты имеют рабочее происхождение, они ведут не столько пролетарскую, сколько мелкобуржуазную жизнь. Лидеры и депутаты рабочей партии становились другими не с приходом к власти, а изначально были другими. Партия, согласно Михельсу, дает возможность «самым способным членам [рабочего класса] обеспечить продвижение по общественной лестнице» и продвигает «самых способных и информированных» пролетариев.17 На заре капиталистической эры эти «образованные и амбициозные» рабочие стали бы мелкими предпринимателями, а сейчас они становятся партийными бюрократами.18 Таким образом, партия подчинена «депролетаризированным» элитам, явно отличающимся от рабочего класса. Эти элиты приходят к власти благодаря своим особым качествам и талантам, а именно благодаря активизму и организационным способностям.
Анализ Михельса заслуживает особого внимания по двум причинам. Во-первых, та страсть, с которой он осуждает разницу в статусе и условиях жизни рядовых членов партии и ее лидеров как недемократическую, «аристократическую» или «олигархическую», свидетельствует об устойчивости идеалов схожести и близости управляющих и управляемых спустя век после дебатов между американскими федералистами и антифедералистами. В первые годы XX столетия демократия все еще отождествлялась с формой власти, в которой лидеры похожи на рядовых членов по своему материальному положению и качествам, даже если осо-
16 Robert Michels, Political Parties: A Sociological Study of the Oligarchical Tendencies of Modern Democracy [1911], tran. E. & C. Paul. New York: Free Press, 1962; особенно см. часть IV «Social analysis of leadership».
17 Michels, Political Parties, p. 263—264.
16 Ibid,,p. 258—259.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
257
бенности коллективного действия требуют их функциональной дифференциации. Приверженность Михельса идеалу схожести не была исключительным случаем. Привлекательность этого идеала можно обнаружить в документе, который полвека до этого сыграл важнейшую роль во французской политике. «Манифест шестидесяти» (Manifeste des Soixante), обнародованной группой парижских рабочих в 1864 году, подверг критике преобладающие тогда в республиканских кругах взгляды на представительство. «Шестьдесят» жаловались на отсутствие кандидатов из рабочего класса. Республиканцы уверяли рабочих в своей симпатии к ним и обещали защищать их интересы, но «Шестьдесят» ответили, что они желают быть представлены в Парламенте «такими же рабочими, как мы».19
Во-вторых (возвращаясь к Михельсу), его исследование демонстрирует, что с началом господства массовых партий в представительном правлении его элитистский характер не исчезает, а появляется новый тип элиты. Отличительными чертами представителя являются теперь не репутация и положение в обществе, а активизм и организаторские способности. Правда, избиратели не выбирают своих представителей исключительно по этим признакам, эти качества отбираются партийной машиной, но, голосуя за выдвигаемых партией кандидатов, выборщики соглашаются и утверждают использование этих критериев. Партийная демократия — это правление активиста и партийного бюрократа.
В партийной демократии люди голосуют скорее за партию, чем за отдельного человека, о чем свидетельствует примечательный феномен электоральной стабильности. Из длинной череды
19 Р. Rosanvallon, La question syndicale. Paris: Calmann-Levy, 1988, p. 204. Прудон опубликовал обширный комментарий манифеста в работе De la capacity politique des classes ouvriures [1873]. Paris: Marcel Riviere, 1942. Текст манифеста опубликован в качестве приложения к этой книге Прудона. Согласно Розанваллону, манифест «обозначил поворотный пункт во французской политической и социальной культуре и представляет собой один из самых важных политических текстов Франции XIX века» (La question syndicale, р. 204).
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA]
258
партийных кандидатов избиратели продолжают выбирать тех лиц, которые принадлежат к одной партии. Люди не только стремятся постоянно голосовать за одну и ту же партию, но и передают свои партийные предпочтения от поколения к поколению: дети голосуют так, как голосуют их родители, жители одной местности десятилетиями голосуют за одну и ту же партию. Андре Зигфрид, одним из первых задокументировавший электоральную стабильность, говорил о свойственном определенным местам «климате мнения». Электоральную стабильность, главное открытие политической науки конца XIX века, подтверждали бесчисленные исследования вплоть до 1970-х годов.20 Однако электоральная стабильность устраняет одну из основ парламентаризма: выборы не являются более голосованием за человека, которого избиратели знают лично и которому они доверяют. В отдельных кругах разрушение личной связи было истолковано как признак кризиса политического представительства.
Электоральная стабильность в значительной степени объясняется детерминацией политических предпочтений социально-экономическими факторами. В партийной демократии электоральные расколы отражают классовое деление. Хотя влияние социально-экономических факторов в первой половине XX века можно обнаружить во всех демократических странах, оно особенно заметно в тех из них, где одна из главных партий была сформирована и рассматривалась как политическое выражение воли рабочего класса. Социалистические или социал-демократические партии обычно считаются архетипом массовой партии, которая с конца XIX века стала основой представительной демократии.21 Именно в странах с сильными социал-демо-
20	Перечислим лишь самые выдающиеся работы в этой области: A. Siegfried, Tableau politique de la France de I'Ouestsous lainitepublique. Paris: Armand Colin, 1913; B. Berelson, P. Lazarsfeld, and W. McPhee, Voting. Chicago: University of Chicago Press, 1954; A. Campbell P.E. Converse, W.E. Miller and D.E. Stokes, The American Voter. New York: Wiley, 1964.
21	Что Михельс показал в своих исследованиях Социал-демократической партии Германии.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
259
критическими партиями обнаруживается в своей чистейшей форме тип представительства, который порожден устойчивой лояльностью партиям, отражающей классовое деление.22
Десятилетиями голосование в Германии, Англии, Австрии и Швеции было способом выражения классовой принадлежности. Для большинства социалистических и социал-демократических избирателей подача голоса на выборах было делом не выбора, а социальной идентичности и предназначением судьбы.23 Избиратели оказывали доверие кандидатам, представляемым «партией», потому что они считали их членами сообщества, к которому, как им представлялось, принадлежат они сами. Общество, казалось, было разделено фундаментальными культурными и экономическими различиями на небольшое количество лагерей, чаще всего на два: на консервативный лагерь, объединяемый религией и традиционными ценностями, и социалистический, определяемый социально-экономическим положением его членов.24 Избиратель всеми своими интересами и убеждениями был связан с одним лагерем. Каждый лагерь был сообществом, сверху донизу сплоченным сильными идентификационными связями.
В такой ситуации представительство становится, в сущности, отражением социальной структуры. Первоначально в этой форме представительного правления преобладает лишь один компонент представительства — отражение социального разнообразия. Однако общественные силы, выражающие свою волю посредством выборов, находятся в состоянии конфликта друг с другом.
22	В каком-то смысле коммунистические партии в некоторых демократических странах (например, во Франции и Италии) попадают в эту же категорию. Однако их роль в работе представительной демократии более сложна и проблематична, а порождаемая в их случае форма представительства не столь однозначна.
23	Исследования Алессандро Пиццорно голосования как выражения идентичности особенно релевантны для партийной демократии. См. A. Pizzorno,«On the rationality of democratic choice», Telos, vol. 63, Spring 1985, p. 41—69.
24	В Австрии термин «лагерный склад ума» (Lagermentalitat) использовался для характеристики политической культуры страны в период между мировыми войнами.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLICA]
260
Как и в парламентаризме, выборы отражают социальную реальность, которая предшествует политике. Но если местные общины или «большие интересы», выражающие себя на выборах в парламентаризме, не обязательно находились в состоянии конфликта, в данной форме общественный конфликт принимает особое значение. Основатели представительства считали плюралистический характер представительных органов их достоинством им и в голову не приходило, что плюрализм может стать отражением фундаментального и продолжительного общественного конфликта. Эта метаморфоза представительства происходит в результате индустриализации и заложенного в ней конфликта.
В данной форме,представительства чувство принадлежности и социальной идентичности определяет электоральные установки гораздо сильнее, чем приверженность партийным платформам. Массовые партии, возникшие в конце XIX века, определенно предлагали свои детально разработанные платформы и в соответствии с ними проводили кампании, чем разительно отличались от ранее существовавших партий. Тем не менее большая часть электората не имела четкого представления о предлагаемых платформах. Даже если избиратели и знали об их существовании, они запоминали только выдвигаемые во время предвыборной кампании неопределенные и привлекающие внимание лозунги. Сторонники массовых партий знали не намного больше (хотя и по другим причинам) о конкретной политике тех, за кого они голосовали, чем выборщики в парламентаризме при выборе человека, которому они доверяли. Несомненно, люди обладали большим знанием о предлагаемой политике, чем при парламентаризме, и, конечно, это стало возможным благодаря существованию платформ. Тем не менее доверие избирателей в партийной демократии определялось главным образом не предлагаемыми программами, а чувством принадлежности и отождествления. Платформы же дают другой результат и служат иной цели: они помогают мобилизовать энтузиазм и энергию активистов и партийных бюрократов, которые имеют о них представление. В партийной демократии, как и в парламентаризме, выборы остаются выражением доверия, а не выбором конкретных политических мер.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
261
Отличается лишь объект доверия: теперь это не отдельный человек, а организация — партия.
ЧАСТИЧНАЯ АВТОНОМИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Представитель, депутат или член парламента более не может голосовать согласно собственной совести и пониманию: он ограничен волей партии, благодаря которой он и избран. Как писал один из самых уважаемых членов Социал-демократической партии Германии Карл Каутский: «Депутат социал-демократ не является по сути своей свободным человеком, как бы неприятно это ни звучало, — он всего лишь делегат (Beauftragte) своей партии».25 Член рабочего класса, заседающий в парламенте, — просто выразитель мнения своей партии. Этот взгляд воплощается в эффективной практике, реализуемой в тех странах, где сильны позиции социал-демократии: жесткая дисциплина голосования в парламенте и контроль за депутатами со стороны партийного аппарата. Ганс Кельзен, в чьих политических трудах проиллюстрированы принципы партийной демократии, предложил самые разнообразные меры, нацеленные на установление контроля партий над своими избранными представителями: в случае выхода из партии представитель обязан был уйти в отставку, партии должны были иметь право освобождать своих представителей от обязанностей.26
25	Karl Kautsky, Der Parlamentarismus, die Volksgesetzgebung und die Sozialdemokratie. Stuttgart: Dietz Verlag, 1893, p. 111. О марксистской критике представительства и его принятии в трансформированной форме лидерами социал-демократических партий см. A. Bergounioux и В. Manin, Lasocial-ddmocratie ои le compromise, Paris: Presses Universitaires de France, 1979, гл. I, III.
26	H. Kelsen, Vom Wesen und WertderDemokratie [1929]. Aalen: Scientia Verlag, 1981, p. 42—43. Согласно Кельзену, «утверждать, что демократия возможна без политических партий, было бы иллюзией или лицемерием», и «демократия будет непременно и неминуемо партийным правлением [Parteienstaat]» (там же, с. 20). Считалось, что Кельзен тяготел к Авст-
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCAj
262
Парламент в таком случае становится инструментом для замера и регистрации относительных сил сталкивающихся общественных интересов. Более того, следует отметить, что, за исключением Англии, те страны, где сильна социал-демократия (Германия, Австрия, Швеция), используют пропорциональное представительство, то есть выборную систему, отражающую точное соотношение сил в электорате. Кельзен считает пропорциональную систему необходимой «для того, чтобы действующее соотношение интересов было отражено в составе парламента».27 Однако в обществе, где центральная власть с минимальным искажением отражает баланс сил между конфликтующими группами интересов, каждая из которых основательно сплочена, возникает риск насильственной конфронтации.28 Поскольку отдельные избиратели всеми своими интересами и убеждениями связаны с конкретным лагерем, в случае его выигрыша поражение противоположного лагеря затронет все сферы его жизнедеятельности: по этой причине люди предпочтут взяться за оружие. Электоральная стабильность способна увеличить этот риск: у меньшинства почти не останется надежды увидеть в ближайшем будущем перемены. В определенном смысле партийная демократия максимизирует риск открытой конфронтации. Но само повышение ставок наделяет участников стимулом избежать такой конфронтации. Поскольку баланс общественных сил отражается непос-
рийской Социалистической партии. Он играл важную роль в составлении Конституции Первой Республики, особенно в вопросе создания Конституционного суда. Он был назначен пожизненным членом этого суда, но вынужден был покинуть Австрию вследствие антисемитской кампании. Его политические и правовые идеи имели заметное влияние на социал-демократических лидеров и в Австрии, и в Германии. На него часто ссылается Каутский.
27	Kelsen, Vom Wesen und Wert, p. 61.
28	Заметим, что для Кельзена поляризация на два «лагеря» является необходимым условием функционирования демократии. Наличие центрального раскола снимает расколы внутри каждого лагеря и таким образом оказывается интегрирующим фактором (Vom Wesen und Wert, p. 56), но Кельзен считает поляризацию характерной особенностью политики; по его мнению, она возникает из самого принципа правления большинства.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLICA]
263
редственно в результатах выборов, ни один из участников не будет питать относительно сил врага каких-либо иллюзий. В общем, чем меньше политическим акторам известно о степени сопротивления, которое они встретят (обычно они склонны его недооценивать), тем больше они расположены к рискованным действиям. Партийная демократия сводит политические силы лицом к лицу с перспективой гражданской войны.
Чтобы избежать риска насильственной конфронтации, у большинства остается только один выход — прийти к компромиссу с меньшинством, то есть воздержаться от безоговорочного подчинения его своей воле. Партийная демократия окажется жизнеспособной формой правления только в том случае, если противостоящие стороны сознательно согласятся на политический компромисс, поскольку в общественной сфере нет ничего, что смягчило бы их противостояние. Кельзен делает компромисс краеугольным камнем своей теории демократии, но ему не удается объяснить, что заставляет стороны достигать компромисса.29 Исторически социал-демократические партии пришли к власти и смогли удержаться у власти, только согласившись на компромисс. Они символически просигнализировали об этом, когда приняли коалиционную стратегию и впервые вошли в правительство. Формируя коалицию, партия сознательно ставит себя в такое положение, когда она не сможет осуществить все свои планы, и оставляет место для реализации не только своей воли.30 Кроме того, пропорциональное представительство способствует коалиционным стратегиям потому, что редко создает в парламенте абсолютное большинство.
Но если партийная демократия зиждется на компромиссе, у партий должно быть право выполнять, с приходом к власти,
29	См. Kelsen, Vom Wesen und Wert, p. 53—68. Тексты Кельзена no этому вопросу создают впечатление, что компромисс зависит от доброй воли сторон.
30	0 социал-демократии, принципе сознательного компромисса и коалиционной стратегии см. В. Manin,«Democratie, р Lu га Lis me, LiberaLisme»,in: A. Bergounioux and B. Manin, Le rtgime social-democrate. Paris: Presses Universitaires de France, 1989, p. 23—55.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
264
не все свои планы. Чтобы достичь компромисса или сформировать коалицию, партии должны зарезервировать пространство для маневра после выборов. То, что в результате голосования люди доверяют партии решение вопросов и это решение остается на усмотрение партии, благоприятствует подобной свободе действия. Конечно, партия в определенной степени ограничена своей платформой, поскольку публично выразила приверженность той или иной политике, тем более что вокруг нее были сплочены партийные активисты. Это сохраняет у партийного руководства стимул действовать в соответствии с общей ориентацией платформы. Тем не менее, если партии придется достичь компромисса с оппозицией или союзниками (которые также привержены своим платформам), партийное руководство — единственная инстанция, решающая, в какой мере будет выполнена программа. Оно должно сохранять свободу исполнить не все, что было обещано в манифесте.
Это объясняет, почему, несмотря на важность в этом контексте программ, партийная демократия de facto (не говоря уже о de jure) не отменяет частичной независимости стоящих у власти от пожеланий избирателей.31 И все-таки это еще не является непрямой формой народного правления. В изначальной форме парламентаризма отдельный представитель обладал свободой мнения и принятия решений. В данном случае представитель более не обладает свободой; частичная независимость правящих претерпела изменения в институциональной структуре представительного правления и стала прерогативой группы, образуемой представителями (то есть парламентской группой) и партийным руководством. Частичная независимость также принима-
31	Несмотря на то значение, которое Кельзен придает принципу компромисса, он не упоминает, что политические партии, соревновавшиеся на разных платформах, должны сохранить некоторую степень свободы, в случае если придется достичь компромисса между большинством и оппозицией или между членами коалиции. Причина этого — недостаточная точность его понятия компромисса. Кельзен не сумел увидеть, что компромисс подразумевает некоторый зазор между изначально сформулированным намерением и предпринятым в итоге действием.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
265
ет иную форму: она более не означает простую и чистую свободу представителей действовать так, как они сочтут нужным; теперь это свобода решать, насколько далеко можно пойти в реализации заранее подготовленного плана, выбирая в пределах этого плана, что можно и нужно выполнить.
Такое пространство для маневра в установленных пределах проявляется и в отношениях между партией и ее парламентским представительством. Например, для регулирования отношений между ежегодной партийной конференцией и парламентской группой британская Лейбористская партия приняла в 1907 году следующее предложение: «Резолюции, определяющие действия парламентской группы в Палате общин, будут принят^! как мнения конференции, при условии что установление врёмени и способа реализации этих инструкций будет предоставлено группе в Палате в сотрудничестве с национальным исполкомом партии». По словам члена партийного руководства Кейра Харди, эта резолюция дала возможность парламентской группе и партийному руководству решать, «какие вопросы являются приоритетными» 32 В свете того, что партия не будет выигрывать выборы вечно, возможность устанавливать приоритеты в пределах заранее определенного плана дала партийному руководству гораздо больше, чем незначительную автономию.
СВОБОДА ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
При партийной демократии партии организуют электоральное соревнование и выражение общественного мнения (демонстрации, петиции, кампании в прессе), которые структурируются по линиям партийных расколов (partisan cleavages); возможные объединения и пресса ассоциируются с одной из партий. Особое значение принимает существование партийной прессы. Хорошо осведомленные граждане, наиболее заинтере
32 Обе цитаты приводятся по Beer, British Modern Politics, p. 118 (курсив мой).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
266
сованные в политике и лидерах общественного мнения, получают информацию из политически ориентированной прессы; они почти не осведомлены об альтернативных точках зрения, что укрепляет стабильность политического мнения. Поскольку партии доминируют и на электоральной сцене, и в артикуляции политических взглядов вне избирательного процесса, расколы общественного мнения совпадают с электоральными расколами. Выборы представителей и выражение общественного мнения различаются уже не по своим целям, как это было при парламентаризме, а только по своему конституционному статусу. Острогорский характеризовал массовые партии как «интегральные ассоциации»: человек, поддерживающий какую-либо партию, «отдается ей полностью»; иначе говоря, он разделяет позицию партии по всем вопросам.33 В своем исследовании Веймарской республики Шмитт описал последствия этой тенденции к интегрированности. Он отметил, что:
Распространение [политики] во все сферы человеческой жизни, снятие разделений и нейтрализация таких различных сфер, как религия, экономика и культура, одним словом... тенденция к «тотализации» в отношении сегмента граждан, реализована в основном с помощью сетей общественных организаций. В результате, хотя мы и не имеем тотального государства, у нас есть партийные общественные институты, которые стремятся к тотализации и сплачивают своих членов с раннего возраста, каждому из них... предлагая «полный культурный проект».34
Поскольку внутри каждого лагеря все каналы выражения мнения прямо или косвенно контролируются партийным руководством, обычные граждане не имеют возможности говорить за себя. У них нет голоса, кроме голоса партии и ее аффилированных организаций, что находит себе выражение в парламенте. Казалось бы, такая ситуация нарушает принцип представи-
33	См. Ostrogorsky, La DGmocratie, vol. II. р. 621.
34	Carl Schmitt Der Hiiter der Verfassung. Tubingen: 3.C.B. Mohr, 1931, p. 83—84.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[KES-PVbLlCA]
267
тельного правления, согласно которому общественное мнение может выражаться без контроля власти.
Формулировка Шмитта помогает, однако, прояснить, почему это не так. Конечно, каждый лагерь имеет единый голос, его парламентский и внепарламентский голоса полностью совпадают, но лагерей больше, чем один, и не все они участвуют в правительстве. Правит уже не весь Парламент, как при парламентаризме, а партия большинства или коалиция. Партийная демократия обозначила век партийного правительства. Но это значит, что есть то, что партия власти не может контролировать, а именно оппозиционная партия и ее голос. Таким образом, можно свободно выражать мнение, отличное от мнения власти, хотя в оппозиции, как и в большинстве, обычные граждане не могут артикулировать свое мнение без контроля лидеров. При партийной демократии свобода общественного мнения принимает форму свободы оппозиции. В отличие от парламентаризма вопрос о свободе мнения, таким образом, снимается. Возвращаясь к использованной ранее пространственной метафоре, можно сказать, что вертикальный разрыв между большинством и оппозицией принимает форму горизонтального разрыва между парламентом и теми, кто в нем не представлен.
Кто-то, конечно, возразит, что Веймарская республика не представляла модель жизнеспособного правительства, однако этот режим пал потому, что поддерживающие конституцию партии не смогли прийти к компромиссу. Если есть возможность достичь компромисса, основанного на прочно объединенных лагерях политический порядок может быть жизнеспособным. Австрия после Второй мировой войны — образец такого представительного правления.
ИСПЫТАНИЕ ДИСКУССИЕЙ
Пленарные заседания парламента больше не являются местом для аргументированной дискуссии (deliberative discussion), — в каждом лагере царствует строгая дисциплина голосования. Кроме того, как только позиция партии определена,
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
268
представители уже не вправе изменить свое мнение после обмена аргументами в парламентских дебатах. И, наконец, структура голосования в парламенте практически по всем вопросам идентична. Это заставляет думать, что представители каждый раз голосуют не в свете озвученных в парламенте аргументов, а согласно принятым где-то в другом месте решениям. Как правило, каждая парламентская группа голосует в соответствии со своей позицией по отношению к правительству: большинство систематически поддерживает инициативы правительства, меньшинство выступает против них.
Этот разрыв с парламентаризмом был предметом множества исследований в начале XX века. В целом его интерпретировали как конец дискутирующего правительства. На самом деле дискуссия переместилась на другие площадки. Конечно, верно то, что, как только партия определит свою позицию, представители больше не могут изменить свое мнение, как верно и то, что партийные решения принимаются до парламентских дебатов. Но во внутрипартийной дискуссии, предшествующей парламентским дебатам, участники действительно совещаются. Партийное руководство и члены парламента дискутируют о том, какую коллективную позицию им следует принять. В этих дебатах участники способны менять в результате обмена аргументами свое мнение, а значит, внутри каждого лагеря может происходить подлинная аргументированная дискуссия. История социал-демократических партий свидетельствует о том, что дебатам в парламенте действительно предшествует интенсивная дискуссия среди партийного руководства и членов парламента и что в ходе этой дискуссии позиции меняются. Конечно, этот тип дискуссии не допускает мнения других сторон, но партийная демократия стимулирует дискуссию между лидерами различных партий. Партийная демократия, как мы уже отмечали, держится на принципе компромисса как между большинством и меньшинством, так и между членами коалиции. Выборы не определяют то, какая политика будет выбрана; они определяют относительную силу различных партий, каждая из которых имеет свою собственную платформу. Соотношение сил между партиями не указывает ни на конкретные вопросы, по которым
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
269
необходимо достичь компромисса, ни на то, как конкретно снять противоречие. Поэтому конкретное содержание компромисса становится вопросом переговоров между партиями и их лидерами. До этих переговоров позиции еще не зафиксированы; по ходу дискуссии участники могут изменить свои взгляды. Наконец, социал-демократические партии нередко институционализировали процесс консультаций и переговоров между такими организованными группами интересов, как профсоюзы и ассоциации работодателей. В последнее время этому феномену, названному «неокорпоратизм», в политической науке уделяется много внимания.35 Неокорпоратистские институты, чья цель заключается в обеспечении компромисса между конфликтующими общественными интересами, также предоставляют площадку для дискуссии. Условия компромисса не устанавливаются до начала конфронтации; они возникают в ее результате.
Важность дискуссии в партийной демократии часто недооценивалась, потому что должным образом не признавалось критическое место компромисса в этой форме правления. Считалось, что представители разных лагерей строго ограничены принятыми детальными программами — в этом случае действительно никакой перемены позиций и аргументированной дискуссии не могло бы быть. В реальности, однако, когда партийная демократия является стабильной формой правления, она не работает на бескомпромиссное выполнение политических программ.
35	Этот термин может ввести в заблуждение, если не знать, что «неокорпоратизм» основан на признании фундаментального конфликта между организованными группами интересов, в то время как традиционный корпоратизм принимал функциональную комплементарность (а значит, и гармонию) между общественными силами. Причем это не просто абстрактное или идеологическое различие: в неокорпоратистской структуре один из принципиальных инструментов общественного конфликта, право на забастовку, остается неприкосновенным, а традиционный корпоратизм забастовки запрещает. См. Manin, «Democratic, pluralisme, liberalisme», p. 51—55.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
270
«АУДИТОРНАЯ» ДЕМОКРАТИЯ
ВЫБОРЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
В последние годы анализ результатов выборов заметно изменился. До 1970-х годов большинство электоральных иссле-дователей приходило к выводу, что политические предпочтения можно объяснить социальными, экономическими и культурными особенностями избирателей. Последние работы по этому вопросу показывают, что это более не соответствует действительности. Результаты голосования существенно варьируются от выборов к выборам, несмотря на то что социально-экономические и культурные параметры избирателей остаются неизменными.36
ПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ВЫБОРА
Одним из существенных факторов в этих вариациях является личность кандидата: люди голосуют по-разному от выборов к выборам в зависимости от личностей кандидатов, соревнующихся за их голоса. Избиратели все больше склоняются голосо-
36	В.О. Ки (V.O. Key) одним из первых настаивал на том, что политические предпочтения являются в основном ответом на предлагаемый избирателям электоральный выбор независимо от социально-экономических и культурных параметров электората; см. особенно его Public Opinion and American Democracy. New York: Knopf, 1963 и The Responsive Electorate. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 1966. В 1970-х его идея была подхвачена и развита. См., например: G. Pomper, Voters' Choice. New York: Dodd, Mead, 1975 или N.H. Nie,S. Verba and J.R. Petrocik, The Changing American Voter. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1976. Недавние французские исследования также подчеркивают определяющую роль условий выбора, предлагаемого электорату. См., в частности, A. Lancelot, «L'orientation du comportement politique», in: J. Leca and M. Grawitz (eds), Traite de science politique, vol. III. Paris: Presses Universitaires de France, 1985; D. Gaxie (ed.), Explication du vote. Paris: Presses de la Fondation Nationale des Sciences Politiques, 1985.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
271
вать за личность, а не за партию или платформу. Этот феномен обозначил отправную точку от нормального электорального поведения в представительной демократии и тем самым создал впечатление кризиса представительства. Однако, как мы уже знаем, господствующая роль партийных лейблов характерна только для определенного рода представительства, а именно для партийной демократии, поэтому можно рассматривать нынешнее преобразование как возвращение определенного свойства парламентаризма — личностного характера представительства.
Возрастающую роль личностных факторов можно увидеть в отношениях между отдельным представителем и его избирателями, но особенно эта роль ощутима на национальном уровне, в отношениях между правительством и электоратом.37 Ученые давно уже заметили, что в демократических странах наблюдается тенденция к персонализации власти. В странах с прямыми выборами главы исполнительной власти выборы президента имеют тенденцию становиться главными выборами и оказывают влияние на всю политическую жизнь. В странах, где глава исполнительной власти является одновременно лидером большинства в парламенте, выборы в законодательные органы власти строятся вокруг фигуры лидера. Партии по-прежнему играют центральную роль: они обеспечивают такие необходимые ресурсы, как связи и влияние, привлечение финансовых средств и труд волонтеров, но превращаются в инструменты, которые служат лидеру. В противоположность парламентаризму, представителем par excellence считается не член парламента, а глава правительства. Однако, как и при парламентаризме, связь между таким представителем и его избирателями носит, в сущности, персональный характер.
Сегодняшняя ситуация имеет, по-видимому, две причины. Во-первых, каналы политической коммуникации воздействуют на природу отношений представительства: посредством ра
37 0 роли личности на выборах в Конгресс см. В. Cain, J. Ferejohn and М. Fiorina, The Personal Vote, Constituency Service and Electoral Independence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1987.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
272
дио и телевидения кандидаты вновь могут напрямую обращаться к своим избирателям без посредничества партийной структуры. Век политических и партийных активистов прошел. Кроме того, телевидение придает личности кандидатов особую значительность и яркость. До известной степени оно восстанавливает тип представительной связи «лицом к лицу», свойственный первой форме представительного правления. Средства массовой информации предпочитают, однако, специфические личные качества: успешными кандидатами становятся не представители местной элиты, а те, кого мы зовем «медийными фигурами», — люди, владеющие техникой медийной коммуникации лучше, чем другие. Сегодня мы наблюдаем не отказ от принципов представительного правления, а смену типа отбираемой элиты. Выборы приводят к власти людей с выдающимися способностями и тем самым сохраняют элитистский характер, которым всегда обладали. Только фигуру политического активиста и партийного бюрократа заменила новая элита экспертов по коммуникации. В аудиторной демократии правит медиаэксперт.
Во-вторых, возрастающая за счет снижения значения партийных платформ роль личных качеств — ответ на новые условия, в которых осуществляют власть избранные должностные лица. Сфера правительственной компетенции за последнее столетие значительно расширилась. Правительство теперь не просто регулирует общие условия общественной жизни, но и вмешивается в целый ряд областей (в частности, в экономическую сферу), где принимает конкретные решения. Кандидатам сложнее давать конкретные обещания: это сделало бы программы громоздкими и неудобочитаемыми. Но более важно то, что со времени Второй мировой войны среда, в которой работает правительство, заметно усложнилась. За счет растущей экономической взаимозависимости среда, с которой сталкивается каждое правительство, является плодом решений беспрестанно увеличивающегося числа действующих лиц. Это, в свою очередь, значит, что проблемы, с которыми сталкиваются политики, становятся все менее и менее предсказуемыми. Выдвигаясь на должность, политики знают, что им придется иметь дело с
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
273
непредсказуемыми обстоятельствами; поэтому они не желают связывать себе руки подобной программой.
Соответственно сущность и среда современной правительственной деятельности все больше требует дискреционных полномочий, формальную структуру которых можно сравнить со старым понятием «прерогатива». Локк определил прерогативу как власть принятия решений в непредусмотренных законом обстоятельствах. Необходимость такой власти доказывается во «Втором трактате о правлении» тем, что правительство может столкнуться с непредвиденными обстоятельствами, тогда как законы — это заранее обнародованные и фиксированные правила.38 По аналогии с этим можно сказать, что современные правительства нуждаются в дискреционной власти по отношению к политическим программам, поскольку становится все сложнее предвидеть все события, на которые правительствам приходится реагировать. Если в существующих обстоятельствах требуется определенная форма дискреционной власти, то кандидатам логичнее предлагать свою способность принимать нужные решения, вместо того чтобы связывать себе руки конкретными обещаниями. Избиратели также осознают, что правительству приходится иметь дело с непредсказуемыми обстоятельствами. Тогда, с их точки зрения, личное доверие, которое внушает кандидат, — более подходящее основание для выбора, чем оценка планов будущих действий. Доверие, столь важное для истоков представительного правления, снова занимает центральное место.39
38	«Существует много вещей, которых закон никак не может предусмотреть; и их необходимо предоставить благоразумию того, в чьих руках находится исполнительная власть, для того чтобы он распоряжался так, как того требуют общественное благо и выгода» (Локк, Дао трактата о правлении, гл. XIV, § 159; см. также главу целиком).
39	0 доверии и его сохраняющейся релевантности для политического действия от Локка до наших дней см. John Dunn, Interpreting Political Responsibility. Oxford: Polity Press, 1991, особенно статью «Trust and political agency».
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
274
Таким образом, современный избиратель должен предоставить представителям определенную свободу в отношении выполнения программ. На самом деле так было всегда после отмены императивного мандата, сегодняшняя ситуация лишь делает неизменное свойство политического представительства более очевидным. Но дискреционная власть вовсе не означает безответственную власть. Современный избиратель сохраняет за собой решающую власть, которой он наделен при представительном правлении, а именно власть смещать представителей, чью деятельность он находит неудовлетворительной. Век голосования за программы кандидатов, скорее всего, прошел, но, возможно, начинается век голосования по результатам деятельности политика.
ОБЩАЯ РОЛЬ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ВЫБОРА
Помимо личности кандидатов, современные электоральные исследования подчеркивают то, что электоральное поведение варьируется в соответствии с условиями электорального выбора. Например, граждане голосуют на президентских, парламентских и местных выборах за разные партии. Это указывает на зависимость электорального выбора, скорее от восприятия тех ставок, что делаются на конкретных выборах, чем от социально-экономических и культурных параметров. Кроме того, избиратель проявляет чувствительность к поднимаемым в ходе избирательной кампании проблемам. Даже за короткие промежутки времени результаты выборов могут серьезно измениться в зависимости от того, какие проблемы выходят на первый план избирательных кампаний.40 Избиратель, прежде всего,
40	См., например, Nie, Verba and Petrocik, The Changing American Voter, p. 319, 349: «Простая, но важная мысль проходит нитью через эту книгу: общественность реагирует на предлагаемые ей политические стимулы. Политическое поведение электората определяется не только психологическими и социальными факторами, но и злободневными проблемами и тем, как их представляют кандидаты» (р. 319, курсив мой).
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
275
реагирует (на конкретные проблемы, предлагаемые на каждых выборах), а не просто выражает (свою социальную или культурную идентичность). В этом отношении современная ситуация отличается от формирования политических предпочтений при партийной демократии. Сегодня доминирует реактивное измерение голосования.
Выборы включают элемент разделения и установления различий среди избирателей. С одной стороны, выборы неминуемо нацелены на разделение тех, кто поддерживает кандидата, и тех, кто не поддерживает. К тому же люди более эффективно мобилизуются и объединяются, когда у них есть противники и когда они ощущают разницу между собой и остальными. В таком случае кандидат должен обозначить не только себя, но и своих противников. Он представляет сам себя, но представляет и отличия. Во всех формах представительного правления политикам нужны отличия, используя которые, можно мобилизовать сторонников. Социальные расколы, независимо от выборов, разделяющих массы, являются существенным ресурсом.
В обществах, где существует долговременное и значительное разделение, политики еще до выборов знают, какой раскол эксплуатировать, и вырабатывают на основе этого знания дифференцирующие принципы. В этой ситуации условия предлагаемого политиками выбора способствуют преобразованию уже существующего раскола. Это важная особенность динамики партийной демократии. Но в некоторых западных обществах ситуация сегодня иная. Ни один социально-экономический или культурный раскол, очевидно, не является более важным и устойчивым, чем любые другие. Граждане не образуют однородную массу, которую можно как угодно поделить в соответствии с предложенными возможностями; линии социального и культурного раскола множественны, взаимно пересекаются и изменчивы. Такой электорат допускает целое множество расколов. Политики должны решить, какой из этих расколов окажется для них самым эффективным и выгодным, и привести в действие тот или иной. Таким образом, те, кто артикулирует условия выбора, обладают степенью автономии в выборе раскола, который они собираются использовать.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
276
В этой ситуации инициатива в отношении условий электорального выбора принадлежит политику, а не электорату, что и объясняет, почему сегодня выбор избирателя носит преимущественно реактивный характер. Собственно, во всех формах представительного правления голосование частично выступает как реакция электората на предложенные условия, но когда эти условия являются отражением социальной реальности, независимой от действий политиков, электорат предстает источником тех условий, на которые он отвечает на выборах. Реактивный характер голосования оттеняется его экспрессивным измерением. Когда же, напротив, условия выбора в значительной степени исходят из относительно независимых действий политиков, голосование остается выражением воли электората, но его реактивное измерение становится более важным и более заметным. Таким образом, электорат выступает, прежде всего, как аудитория, которая реагирует на условия, представленные на политической сцене. Поэтому эта форма представительного правления и называется «аудиторной демократией».
Политики, однако, лишь отчасти автономны при выборе разделяющих проблем: они не в силах полностью выдумать линии раскола. Не всякое разделение возможно лишь потому, что социальные, экономические и культурные различия внутри электората существуют и до решений кандидатов. Кроме того, даже из существующих расколов политики не могут выбрать, какой им заблагорассудится. Они осознают, что не все возможные разделения одинаково полезны: если кандидат продвигает линию раскола, которая неэффективно мобилизует избирателей или в конечном итоге работает против него, он проиграет выборы. Политики могут выступить с инициативой выбора того или иного принципа разделения, а выборы вынесут свой вердикт их самостоятельной инициативе. Кандидатам не известно заранее, какой принцип раскола будет самым эффективным, но в их интересах его отыскать. По сравнению с партийной демократией автономия политиков возрастает, однако им приходится постоянно определять подходящие для использования разделения. Поскольку наиболее политически эффективные расколы соответствуют уже существующим в электорате,
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
277
процесс отбора создает конвергенцию между условиями электорального выбора и разделениями в обществе. В отличие от этого в партийной демократии может быть непосредственное соответствие этих двух параметров, поскольку политики с достаточной долей уверенности заранее знают о фундаментальном расколе в электорате. В аудиторной же демократии конвергенция устанавливается методом проб и ошибок: кандидат предлагает линию разделения в ходе избирательной кампании или, с меньшим риском для себя, на основе опросов общественного мнения. Аудитория, в свою очередь, реагирует на предложенную линию раскола, и в зависимости от ее реакции политик корректирует или сохраняет начальное предложение.
Более того, можно заметить, что выбор, предлагаемый в итоге избирателям, не является плодом осознанного или продуманного плана. Каждый кандидат предлагает проблему или условие, которое, по его мнению, наиболее эффективно и выгодно разделит электорат. Но конечный выбор и раскол, который он активизирует, являются результатом комбинации условий, предложенных всеми кандидатами. Итоговая конфигурация выбора — продукт множества некоординированных действий.
Как показывает распространенное ныне выражение «электоральный рынок», экономическая метафора при изучении выборов стала доминировать. Любая метафора, по определению, частично не подходит объекту, в отношении которого она используется. Метафора рынка, однако, представляет особые трудности — точнее говоря, она дает основания для серьезного непонимания. Вполне оправдано описывать политиков как предпринимателей, конкурирующих друг с другом за голоса и максимизацию собственной выгоды — материального и символического вознаграждения власти, но не столь оправдано изображать избирателей как потребителей. Потребитель на экономическом рынке знает, чего он хочет: его предпочтения не зависят от предлагаемой продукции. Экономическая теория предполагает, что предпочтения потребителя экзогенны. В отношении политики такое предположение нереалистично и противоречит опыту. Когда гражданин попадает на политический рынок, его предпочтения, как правило, еще не сформированы;
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
278
они вырабатываются из наблюдений за публичными дебатами. Спрос в политике не имеет экзогенного характера; в общем, предпочтения до действий политиков не существуют.41
Мало кто обратил внимание на то, что родоначальник экономических теорий демократии Йозеф Шумпетер признавал, что в политике не существует такого понятия, как не зависимый от предложения спрос. Шумпетер настаивает на том, что в сфере «национальных и международных отношений» неверно полагать, что у людей есть четко определенная воля не зависимая от предложений политиков. Такая воля существует в отношении вопросов непосредственной важности для индивида, о которых у него есть достоверное знание: «Эта область состоит из проблем, касающихся лично его, его семьи, работы, увлечений, его друзей и его врагов, его квартала, клана, церкви, профсоюза или иной социальной группы, активным членом которой он является».42 В этой «более узкой области» непосредственное соприкосновение с реальностью позволяет сформироваться определенным и независимым предпочтениям. Но «если мы еще более удалимся от частных проблем семьи и работы в те области национальных и международных отношений, которые напрямую и непосредственно не связаны с частными заботами», чувство реальности ослабеет.43 Шумпетер пишет следующее:
Это ограниченное чувство реальности влечет за собой не только ограниченное чувство ответственности, но и отсутствие определенной воли. У каждого, конечно, есть любимые фразы, желания, мечты, поводы для раздражения и в особенности симпатии и антипатии. Но обычно они не складываются в то, что принято называть волей, — психическим явлением, соответствующим целенаправленному ответственному действию.44
41	Более подробное доказательство этого положения см. в В. Manin, «On legitimacy and political deliberation», Political Theory, vol. 15, N 3 (August 1987), p. 338—368.
42	Йозеф Шумпетер, Капитализм, Социализм и Демократия, пер. с англ., предисл. и общ. ред. В.С. Автономова. М.: Экономика, 1995, с. 342.
43	Там же, с. 345.
44	Там же (курсив мой).
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
279
Примечательно, что в этом отрывке Шумпетер отрицает не только ответственный и рациональный характер индивидуальной воли за пределами узкого круга частных проблем, но и само ее существование. Далее Шумпетер отмечает, что избиратели не имеют политической воли, не зависимой от влияния политиков. «При анализе политических процессов мы в большей степени сталкиваемся не с подлинной, а со сфабрикованной волей».45
Если экзогенный спрос в политике не существует, то аналогия между электоральным выбором и рынком становится весьма проблематичной и затрудняет понимание одной из фундаментальных характеристик политической сферы. Даже действия тех, кто формулирует условия выбора, нельзя классифицировать как предложение, если то, к чему оно обращено, не является спросом в понимании экономической теории. Единственный работающий элемент в метафоре рынка касается предложения условий выбора действующими лицами, которые отличны и относительно независимы от тех, кто в итоге делает выбор. Таким образом, эту реальность более адекватно, хотя и несовершенно, отражает метафора сцены и аудитории. Она не выражает ничего, кроме идей отличия и независимости тех, кто выдвигает условия выбора, и тех, кто этот выбор делает. Такой, во всяком случае, у нее здесь смысл.
То, что возникает сегодня, есть новая форма представительства. Представители — это люди, которые проявляют инициативу в предложении линий разделения. Они стараются определить расколы в электорате и вынести некоторые из них на публичную сцену. Они выносят на публичное обозрение то или иное социальное разделение, обращая внимание на раскол в обществе, который до этого не был очевиден. Представители, таким образом, не являются более выразителями мнения; персонализация электорального выбора в некоторой степени превратила их в доверенных лиц. И в то же время они — актеры, выискивающие и представляющие расколы.
45 Йозеф Шумпетер, Капитализм, Социализм и Демократия, с. 348.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBL1CA]
280
ЧАСТИЧНАЯ АВТОНОМИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
Считается, что представители избираются сегодня благода-ря имиджу — своему личному имиджу и имиджу организации или партии, к которой они принадлежат. Термин «имидж», однако, может вызвать путаницу. Его нередко используют в противовес «сущности», для обозначения нечетких и искусственных представлений, лишенных политического содержания. Голосование за имидж противопоставляют голосованию за конкретные политические предложения, после чего обычно сожалеют о том, что первое преобладает над последним. Такое понимание политического имиджа усиливает чувство кризиса представительства. На самом деле, опросы общественного мнения показывают, что имиджи, сформированные избирателями, не лишены политического содержания. Взять хотя бы один пример: на французских выборах 1981 года, выигранных социалистами, у электората не было ясных представлений и предпочтений относительно экономической политики, предложенной социалистами (национализации, стимулирования внутреннего спроса). Французские избиратели привели социалистов к власти не на основе конкретной экономической программы. Тем не менее победа социалистов в значительной мере стала следствием существования представления, не важно, насколько размытого, с определенным содержанием, включавшим идеи о том, что экономический кризис стал следствием проводимой властью политики и что можно восстановить экономический рост и полную занятость.46
Следует отметить, что избирательная кампания — это процесс соперничества} она противопоставляет друг другу несколько имиджей. Взятый в отдельности, каждый имидж может значить что угодно. Но ошибка как раз в том и заключается, что их рассматривают по отдельности. Избирателям представляют
46 См. Elie Cohen, «Les Socialistes et ['economic: de Гаде des mythes au deminage», in: G£rard Grunberg and Elisabeth Dupoirier (eds), La drole de dёfaite de la Gauche. Paris: Presses Universitaires de France, 1986, p. 78—80.
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVbllCA]
281
множество конкурирующих имиджей. Даже если каждый из них недостаточно понятен, они не совсем неопределенны или лишены границ, потому что избирательная кампания создает систему различий', есть как минимум одна вещь, которую имидж кандидата не может обозначать, — имидж его конкурента. Избирательную кампанию можно сравнить с языком — в том смысле, в каком он был определен основателем лингвистики Фердинандом де Соссюром: значение каждого термина есть результат сосуществования нескольких терминов, отличающихся друг от друга.
Эти имиджи являются очень упрощенными и схематичными ментальными репрезентациями. Значимость им придается за счет того, что большое число избирателей недостаточно компетентны, чтобы разобраться с техническими подробностями предлагаемых мер и их обоснованием. Но использование упрощенных репрезентаций является также методом решения проблемы информационных издержек. Давно замечено, что одна из главных проблем гражданина в крупных демократиях заключается в несоразмерности издержек на политическую информацию и влияния, которое он надеется оказать на исход выборов. В партийных демократиях эта проблема практически не возникает, поскольку решения избирателей обусловлены чувством классовой принадлежности. Можно считать, что партийная принадлежность является решением проблемы информационных издержек в партийной демократии. Но в любом случае, когда социальная идентичность или партийная принадлежность теряют свою значимость как детерминанты голосования, возникает нужда в альтернативных решениях проблемы дорогостоящего поиска политической информации.
Поскольку представители избираются на основе схематичных имиджей, у них появляется определенная свобода действий после избрания. К избранию их приводят довольно размытые обязательства, которые допускают несколько интерпретаций. В той форме, которую мы назвали «аудиторная демократия», частичная независимость представителей, которая всегда была свойственна представительству, усиливается тем, что предвыборные обещания принимают вид не совсем понятных имиджей.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
282
СВОБОДА ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
Ключевой момент в аудиторной демократии состоит в том, что каналы публичной коммуникации (газеты, телевидение и другие) большей частью политически нейтральны, то есть не принадлежат партиям. Это, конечно, не значит, что они дают неискаженное отражение реальности. Они привносят собственное искажение и предвзятое мнение, у них даже могут быть политические предпочтения, но структурно они не связаны с соревнующимися за голоса партиями. Упадок партийной прессы имеет технические и экономические причины. Современные политические партии обычно не имеют собственных газет с большими тиражами. Более того, радио и телевидение учреждаются по беспартийному принципу. Важное следствие имеет распространение популярных, непартийных средств массовой информации: независимо от своих партийных предпочтений индивид получает ту же информацию, что и все остальные. Индивиды, конечно, продолжают формировать различающиеся мнения по политическим вопросам, но само восприятие вопроса становится независимым от партийных предпочтений. Это означает не то, что вопросы и факты, в отличие от суждений, воспринимаются объективно, без искажения, создаваемого средством массовой информации, а лишь то, что по всему спектру политических предпочтений они воспринимаются примерно одинаково. В противоположность этому, когда пресса находится преимущественно в руках политических партий (как в партийной демократии), источник информации отбирается в соответствии с партийными предпочтениями; факты и отдельные вопросы видятся так, как они представлены партией, за которую голосуешь.
Параллель между Уотергейтским кризисом и делом Дрейфуса (в обоих случаях решающую роль сыграло общественное мнение) поможет проиллюстрировать это положение. Как известно, во время Уотергейтского кризиса американцы в целом имели одно восприятие фактов независимо от своих партийных предпочтений и мнений, тогда как в случае дела Дрейфуса даже восприятие фактов различалось сообразно сегментам обществен-
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBL1CA]
283
ного мнения: каждый сегмент французского общества воспринимал факты через органы печати, отражавшие его политические предпочтения.47 Сходным образом было показано, что одной из главных особенностей недавних французских выборов стала гомогенизация партийных имиджей у электората. Например, на парламентских выборах 1986 года избиратели имели почти одинаковое восприятие партийных платформ. Конечно, они делали разные выводы и соответственно им голосовали, но вопросы, о которых они судили, воспринимались практически одинаково независимо от того, за какую партию они голосовали.48
В таком случае оказывается, что сегодня восприятие общественных проблем и вопросов (повторим, в отличие от выносимых по ним суждений) более однородно и меньше зависит от партийных предпочтений, чем при партийной демократии. Индивиды тем не менее могут занимать по отдельным вопросам разные позиции. Поэтому общественное мнение раскалывается в зависимости от того, какой вопрос обсуждается. Итоговое разделение общественного мнения необязательно воспроизводит или совпадает с электоральными расколами: общественность может разделиться одним образом на выборах и другим образом — по конкретным вопросам. Таким образом, возвращается исчезнувшая при партийной демократии возможность: электоральное и неэлекторальное выражение воли народа по актуальным проблемам может не совпадать.
Такое несовпадение в значительной степени происходит из-за нейтрализации каналов коммуникации, посредством которых формируется общественное мнение, но еще и по причине внепартийного характера новых институтов, играющих одну из ключевых ролей в выражении общественного мнения, а именно центров изучения общественного мнения.
47 См. G.E. Lang and К. Lang, The Battle for Public Opinion: The President, the Press and the Polls during Watergate. New York: Columbia University Press, 1983, p. 289—291.
48 Cm. G. Grunberg, F. Haegel and B. Roy, «La bataille pour la credibilite: parties et opinion», in: Grunberg and Dupoirier (eds), La drole de ddfaite de la Gauche, p. 125—127.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
284
Следует отметить, что опросы общественного мнения работают согласно формальной структуре, характеризующей эту новую форму представительного правления: сцена и аудитория, инициатива и реакция. Составители анкет заранее не знают, какие вопросы дадут наиболее вразумительные ответы и высветят важные расколы в общественном мнении, и поэтому проявляют относительно самостоятельную инициативу. Как мы уже увидели, опросы общественного мнения не являются спонтанным выражением народной воли; это, скорее, конструкты. Однако исследовательские центры заинтересованы предоставлять своим клиентам результаты, имеющие предсказательную ценность и показывающие важные расколы. Как и политики, они действуют методом проб и ошибок.
Но самое важное заключается в том, что большинство центров изучения общественного мнения, как и средства массовой информации, не зависят от партий. Это, конечно, не значит, что они не создают искажений и что у них нет политических предпочтений, но структурно они не связаны с соревнующимися за голоса организациями. Они действуют согласно коммерческим, а не политическим принципам. В то время как партии заинтересованы в представлении разделения, которое они продвигают, в качестве главной линии раскола во всех сферах, эти центры без каких-либо последствий для себя указывают на отличающиеся от используемых кандидатами линии разделения. Таким образом, опросы общественного мнения способствуют разделению электорального и неэлекторального выражения воли народа. Отметим также, что в отличие от партийной демократии, выражение общественного мнения стимулируется другими людьми. Раньше активисты и партийные работники призывали граждан выходить на демонстрации и подписывать петиции, теперь к выражению мнения побуждают нанятые коммерческими фирмами люди с гуманитарным образованием.
В каком-то смысле в аудиторной демократии мы обнаруживаем конфигурацию, напоминающую парламентаризм, за исключением того, что опросы общественного мнения придают неэлекторальным изъявлениям воли народа довольно специфичный характер. Во-первых, опросы снижают издержки инди-
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[KS-PVbLlCA]
285
видуального политического выражения воли. Участие в демонстрации требует больших затрат времени и энергии, а подпись петиции связана иногда с определенным риском, тогда как анонимные ответы на вопросы анкеты требуют минимальных затрат. В противоположность парламентаризму, где высокие издержки демонстраций и петиций оставляют неэлекторальное политическое действие высокомотивированным людям, опросы предоставляют голос «апатичному» и равнодушному гражданину. Во-вторых, опросы общественного мнения способствуют выражению политических мнений, потому что они носят мирный характер, в то время как демонстрации зачастую связаны с риском насилия, особенно когда мнения поляризованы. В результате волеизъявление народа «на пороге парламента» происходит более регулярно, чем при парламентаризме: люди дают о себе знать не только в исключительных обстоятельствах, внепарламентскому гласу народа придан более мирный и привычный вид.
ИСПЫТАНИЕ ДИСКУССИЕЙ
Парламент, за известным исключением Конгресса США, — не место для публичной дискуссии. Каждая партия сплочена вокруг фигуры лидера,49 и каждая парламентская группа дисциплинированно голосует в поддержку своего лидера. Представители тем не менее по отдельности встречаются и консультируются с заинтересованными группами и гражданскими ассоциациями. На таких встречах позиции не зафиксированы жестко, поэтому отчасти происходит аргументированная дискуссия.
Однако нововведение третьего типа представительства заключается в другом. Несколько последних десятилетий электоральные исследования подчеркивали важность электоральной
49 См. раздел «Персонализация электорального выбора» выше.
Б. Манен Принципы представительного правления [KES-PVBLlCA]
286
нестабильности. Увеличивается число колеблющихся избирателей, которые не голосуют на основе партийной идентификации, всевозрастающий сегмент электората голосует на каждых выборах в зависимости от конкретных проблем и ставок. На самом деле неустойчивый электорат существовал всегда, но в прошлом он в основном состоял из плохо информированных, не интересующихся политикой и малообразованных граждан. Новизна современного колеблющегося избирателя в том, что он хорошо информирован, заинтересован в политике и образован. Этот новый феномен во многом зависит от нейтрализации новостных и аналитических каналов: избирателям, заинтересованным в политике и разыскивающим информацию, представлены конфликтующие мнения, в то время как при партийной демократии самые активные и заинтересованные граждане утверждались во мнении благодаря своим источникам информации. Наличие информированного и заинтересованного электората, который можно раскачать в ту или иную сторону, создает стимулы для политиков представлять свои планы действия непосредственно общественности. Согласие большинства относительно предлагаемых мер может быть сформировано в самом электорате. Обсуждение конкретных проблем больше не ограничено стенами парламента (как в парламентаризме) или межпартийными консультационными комитетами (как в партийной демократии), теперь они обсуждаются общественностью. Таким образом, формирующаяся сегодня форма представительного правления отличается новым участником публичной дискуссии — колеблющимся избирателем и ее новым форумом — каналами передачи информации.
То, что сегодня называют кризисом политического представительства, предстает в ином свете, если вспомнить, что представительное правление понималось как прямое противопоставление правлению народу и что его основные институты остались неизменными. Справедливо сказать, что те, кто сегодня господствуют на политической сцене (или делают это все чаще и чаще), не являются точным отражением своего общества. Политики и медийные фигуры образуют элиту, наделенную позитивно вос-
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[RES-PVBUCA]
287
принимаемыми чертами, которые отличают их от остального населения. Позитивная оценка не становится результатом только осознанного решения электората. Но и знать и бюрократы, господствовавшие соответственно при парламентаризме и партийной демократии, не были обязаны своим преимущественным положением исключительно осознанному выбору сограждан. Их власть, по крайней мере частично, объяснялась в одном случае социальным статусом, в другом — влиянием организации. Представительное правление остается тем, чем оно было со времен учреждения, а именно правлением элит, отличающихся от большинства граждан социальным положением, стилем жизни и образованием. То, что мы наблюдаем сегодня, есть не что иное, как становление одной элиты и упадок другой.
Впечатление о кризисе представительства еще больше обязано ощущению, что с приходом новой элиты история принимает неожиданный оборот. Когда активисты и бюрократы заняли место знати, история, казалось, сокращала дистанцию между правящей элитой и простыми гражданами. Исследования Михельса показали, что в массовых партиях господствовали элиты, отличавшиеся от рядовых членов, но все же логично было полагать, что дистанция между бюрократами и простыми гражданами была меньше, чем между знатью и остальным населением. Кроме того, какова бы ни была действительная разница в стилях жизни лидеров и рядовых избирателей, массовые партии сумели заставить последних идентифицировать себя с первыми. Действительно, рабочие узнавали себя в лидерах социал-демократических партий и считали их «подобными себе». Замена знати партийными чиновниками была на самом деле шагом в направлении тождественности (реальной или воображаемой) правящей элиты и тех, кем они правят. Сегодня такое впечатление невозможно. Социальную и культурную дистанцию между элитой и массами трудно измерить, но нет никаких причин считать, что современные политические и медийные элиты ближе к избирателям, чем были партийные бюрократы. Да и нет никаких признаков того, что эти элиты в состоянии вызвать у избирателей чувства идентификации. Устойчивость, если не увеличение, дистанции между управляемыми и правящей элитой спровоцировала чувство кризиса
Б. Манен Принципы представительного правления
[RESPVBLICA]
288
еще сильнее, чем замена одной элиты другой. Развитие событий опровергает представление о том, что представительству было суждено больше всего приблизиться к тождеству управляющих и управляемых.
Подобным образом, когда люди голосовали за партию с программой, они могли рассказать о будущей политике больше, чем когда они избирали тех представителей знати, которым они лично доверяли. Наступление партийной демократии сделало более реальным перспективное голосование. Но и в этом случае происходящие сейчас перемены не подтверждают ожиданий того, что возможности для голосования ориентированного на будущее продолжат возрастать. Когда кандидат избирается благодаря своему имиджу и стремится убедить избирателей, что он больше подходит для решения будущих задач, чем остальные, избиратели могут сказать о его будущих действиях меньше, чем о списке планируемых мер, которые представляли партии. В этом смысле представительное правление также прекратило развиваться в сторону народного самоуправления.
Преобладающее сегодня ощущение кризиса отражает разочарование, связанное с былыми ожиданиями относительно хода истории. Представительное правление с момента учреждения, несомненно, стало более демократичным, так как его основа заметно расширилась. В этом отношении тенденция осталась прежней, и история подтвердила то, во что верили. Однако демократизация представительства, сокращение дистанции между представителями и представляемыми и растущее влияние наказов управляемых на решения власти оказались менее долговременными, чем ожидалось. И если с полной определенностью можно сказать, что демократия расширилась, то сказать с такой же определенностью, что она углубилась, нельзя.
Напомним, однако, что в изначальном варианте демократический элемент в отношениях управляемых и управляющих заключался не в сходстве между ними и не в том, что последние должны выполнять наказы первых. Институты представительства были направлены на подчинение управляющих вердикту управляемых. Предоставление отчета с самого начала составляло демократический компонент представительства. Представитель-
Глава VI. Метаморфозы представительного правления
[KS-PVBL1CA]
289
ство и сегодня еще включает тот «момент истины», когда электорат выносит решение о проделанной работе управляющих.
Однако это не значит, что представительное правление на протяжении всей своей истории оставалось неизменным или изменения были поверхностными. Партийная демократия на самом деле коренным образом отличалась от парламентаризма. Представительство, изобретенное английскими аристократами, американскими землевладельцами и французскими юристами, трансформировалось спустя столетие в механизм, который, интегрировав рабочий класс, смягчил промышленный конфликт. Его создатели, конечно, не предполагали такого исхода. Структура, изобретенная в конце XVIII века, оказалась удивительно гибкой и продемонстрировала способность, вероятно непредвиденную изначально, принимая различные формы, соответствовать разным условиям. Но ни различия в форме, ни устойчивость структуры не схватывают сути представительства. Насколько представительное правление может одновременно демонстрировать демократические и недемократические черты (причем последние не менее верны и неотъемлемы, чем первые), настолько оно способно принимать разные формы, оставаясь при этом неизменным.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLlCA] 290
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Представительное правление, как мы отметили в начале этого исследования, является сложным феноменом, хотя его повседневное присутствие в нашей жизни заставляет думать, что мы хорошо его знаем. Задуманное в противовес демократии, сегодня оно рассматривается как одна из ее форм. С принятием всеобщего избирательного права, существенно увеличившим число граждан, совокупного «народа» сегодня, безусловно, гораздо больше, чем в XVIII веке. С другой стороны, не произошло никаких серьезных изменений, которые бы затронули институты, регулирующие отбор представителей, и степень влияния народной воли на их решения после избрания. По крайней мере, не ясно, сократился ли разрыв между правящими элитами и простыми гражданами или же возрос контроль над представителями со стороны их избирателей. И все же мы без колебаний классифицируем сегодняшние представительные системы как демократии. В отличие от этого отцы-основатели подчеркивали «колоссальную разницу» между представительным правлением и правлением тех, кто был тогда народом. Таким образом мы сталкиваемся с парадоксом: не претерпев явных изменений, отношение между представителями и теми, кого они представляют сегодня, воспринимается как демократическое, тогда как поначалу оно рассматривалось как недемократическое.
Заключение
[RES-PVBLICA]
291
Сейчас, в конце нашего путешествия, кажется, что эта разница между первоначальным и современным пониманием возникает, по крайней мере частично, благодаря природе самих представительных институтов. Представительное правление включает и демократические, и недемократические черты. Эта двойственность наличествует в самой его природе, а не только в свидетельствах наблюдателей. Идея о том, что представительные системы передают правление в руки народа, вовсе не является мифом, как утверждали те, кто от Маркса до Шумпетера намеревался демистифицировать «демократию». Представительное правление неоспоримо имеет демократическое измерение. Но также неоспоримо и его олигархическое измерение. Решение загадки представительного правления заключается в том, что это сбалансированная система. Принципы представительного правления составляют механизм, который сочетает в себе демократические и недемократические элементы.
Во-первых, отсутствие императивных мандатов, юридически обязывающих обещаний и дискреционного отзыва дает представителям определенную независимость от избирателей. Эта независимость и отличает (пусть даже косвенно) представительство от народного правления. И наоборот, свобода выражения политических мнений не позволяет представителям полностью замещать после избрания тех, кого они представляют, оставаясь единственными действующими лицами на политической сцене. Люди могут в любое время напомнить представителям о своем присутствии, и стены правительства не спасут от их протеста. Свобода общественного мнения, таким образом, — демократический противовес недемократической независимости представителей.
Во-вторых, выбранные представители не связаны обещаниями, данными избирателям. Если люди голосуют за кандидата, потому что поддерживают предлагаемую им политику, их воля является не более чем пожеланием. В этом отношении сегодняшние выборы представителей ненамного отличаются от выборов депутатов в Генеральные штаты при королевской власти. С другой стороны, поскольку представителям предстоит переизбираться, они понимают, что от них потребуют отчета, и
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
292
тогда одних слов будет уже недостаточно. Они сознают, что в день выборов их положение будет зависеть от вердикта электората в зависимости от совершенных ими действий. Поэтому здравый смысл заставляет их действовать сегодня с учетом предстоящего дня народного суда. Грядущая воля избирателей — это уже не наказ, когда они не удовлетворены деятельностью властей, их вердикт становится приказом. На каждых выборах избиратели принимают решения в зависимости от того, чего бы они хотели в будущем и что они думают о прошлом. В этом случае демократические и недемократические элементы смешиваются в едином действии.
Назначение представителей посредством выборов (с всеобщим избирательным правом и без системы ограничений для представителей) еще больше объединяет демократические и недемократические элементы. Если граждане считаются потенциальными кандидатами на государственные должности, то выборы представляются неэгалитарным решением, поскольку, в отличие от жребия, они не дают равных возможностей занять их всем желающим. Выборы — это аристократическая и даже олигархическая процедура, поскольку они оставляют государственные должности за выдающимися людьми, которых сограждане считают лучше остальных. Кроме того, процедура выборов препятствует реализации демократического стремления к тому, чтобы управляющие были обычными людьми, схожими с управляемыми характером, стилем жизни и интересами. Однако, если граждане считаются не объектом электорального выбора, а лишь теми, кто выбирает, выборы выступают в ином свете. Они выявляют свое демократическое лицо тем, что все граждане обладают одинаковой властью назначать и смещать своих правителей. Выборы неизбежно отбирают элиту, но именно рядовые граждане определяют, что такое элита и кто к ней принадлежит. Поэтому в процессе выборов управляющих демократические и недемократические измерения не ассоциируются с такими аналитически разделяемыми (но смешанными на практике) элементами, как перспективная и ретроспективная мотивации голосования. Выборы просто демонстрируют две разные грани в зависимости от точки зрения наблюдателя.
Заключение
[KS-PVM.1CA]
293
В смешанном устройстве, где комбинация совершенна, г сал Аристотель, можно увидеть и демократию, и олигархию и ни одну из них по отдельности. Генеалогическое описан выявляет в представительном правлении смешанное устройст наших дней.
Принципы и вариации представительного правления
	Парламентаризм	Партийная демократия	Аудиторная демократия
Выборы представителей	- выбор доверенного лица - на основе местных связей - знать	- лояльность одной партии - на основе принадлежности классу - активист/ партийный бюрократ	- выбор доверенного лица - ответ на условия электорального предложения - медийный эксперт
Частичная автономия представителей	- избранник голосует, как подсказывает совесть	- партийные лидеры могут устанавливать приоритеты в рамках программы	- выборы на основе имиджа
Свобода общественного мнения	- общественное мнение и электоральный выбор не совпадают - глас народа «на пороге парламента»	- общественное мнение и электоральный выбор совпадают - оппозиция	- общественное мнение и электоральный выбор не совпадают - опросы общественного мнения
Испытание дискуссией	- парламент	- внутрипартийные дебаты - межпартийные переговоры - неокорпоратизм	- переговоры между правительством и заинтересованными групп-пами - дебаты в СМИ/колеблю-щийся избиратель
ПОСТСКРИПТУМ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
ПЕРЕСМОТРЕННЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ
Я очень рад выходу в свет русского издания моей книги — хороший повод для написания данного постскриптума. После выхода французского и английского изданий прошло уже более десяти лет, и если бы мне пришлось переписывать эту книгу сегодня, ее основное содержание практически осталось бы прежним, но глава, посвященная трансформациям представительного правления, изменилась бы за счет включения в нее эмпирической информации, ранее мне недоступной. В третьей части этой главы, озаглавленной «Аудиторная демократия», анализируются изменения, происходящие с представительными демократиями в последней четверти XX века. С середины 1990-х годов появился ряд исследований, предоставляющих систематическую кросс-национальную информацию о такого рода изменениях.1 Я хотел бы
1 Упомянем лишь несколько самых значительных исследований: Hans-Dieter Klingeman, Dieter Fuchs, (eds), Citizens and the State, Oxford: Oxford University Press, 1995; Pip pa Norris, (ed.), Critical Citizens: Global Support for Democratic Governance, Oxford: Oxford University Press, 1999; Susan Pharr, Robert Putnam, (eds), Disaffected Democracies: What is Troubling in the Trilateral Countries, Princeton, NJ: Princeton University Press, 2000; Pippa Norris, Democratic Phoenix: Reinventing Political Activism, Cambridge: Cambridge University Press, 2002; Bruce E. Cain, Russel J. Dalton, Susan E. Scarrow, (eds), Democracy Transformed? Expanding Political Opportunities in Advancedindustrial Democracies, Oxford: Oxford University Press, 2003.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLlCA]
295
несколько скорректировать и прояснить мой анализ «Аудиторной демократии» в свете последних исследований.
РАЗРУШЕНИЕ ПАРТИЙНОЙ ЛОЯЛЬНОСТИ
Одна из самых выдающихся перемен последних десятилетий относится к политическим партиям. Ученые посвятили бессчетное число исследований проблеме ослабления партийных связей и упадку политических партий, выявляя степень и последствия этих феноменов. Политические партии являются, однако, разноплановыми объектами, выполняют, как правило, многие функции и действуют в разных областях. Например, они мобилизуют избирателей, вербуют членов и активистов, выдвигают кандидатов на должности, организуют работу законодательных собраний и правительств.2 Сокращение возможностей в одной из этих областей еще не означает их общего упадка, и из того, что партии утратили некоторые возможности, еще не следует, что они ослабели в целом. Возможно, мой анализ «аудиторной демократии» в контрасте с «партийной демократией» мог создать впечатление отмирания партий, но я имел в виду не это. В любом случае, здесь самое место уточнить и прояснить некоторые исходные положения.
Существует одна область, где партии, безусловно, утратили свое влияние: они не способны более обеспечить долгосрочную лояльность избирателей, точнее, не обеспечивают ее в прежней
2 Этот список партийных функций не претендует на исчерпывающее описание и не вписывается в обычную трехмерную концепцию (партии в электорате, партии как организации, партии в правительстве), вполне подходящую для фиксации перемен, произошедших в последние десятилетия с партиями. Перечисленные мною функции всего лишь иллюстрируют то многообразие вещей, которыми занимаются партии, и указывают на то, что некоторые из видов их деятельности могут развиваться не так, как остальные.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
296
степени. Свидетельства ослабления лояльности сторонников со времени написания исходной версии «Аудиторной демократии» разве что приумножились и зафиксированы как тенденция во всех устоявшихся демократиях.3 А это значит, что мы наблюдаем не только переменчивую судьбу тех или иных партий и эффекты тех или иных партийных систем, а определяемое общим ходом вещей фундаментальное изменение: переход от производственной экономики к экономике услуг с сопутствующим разрушением традиционного социального окружения, возрастающим уровнем образования и роли средств массовой информации.
Рассмотрим несколько важных показателей, указывающих на существование этой тенденции. Опросы общественного мнения показывают, что в большинстве развитых индустриальных обществ процент людей, идентифицирующих себя с конкретной партией, в последние сорок лет неуклонно снижался, что особенно очевидно среди молодого населения.4 Что касается непосредственно поведения, то электоральная нестабильность возрастала на агрегированном уровне: электоральные очки партии (доля
3	См. особенно Russel 3. Dalton, Martin Р. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans. Political Change in Advancedindustrial Democracies, Oxford: Oxford University Press, 2000.
4	R.J. Dalton, «The decline of party identifications», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. at. p. 19—36. Понятие партийной идентификации было предметом оживленной научной дискуссии. Здесь достаточно отметить, что применимость этого понятия за пределами США вызывает сомнения, исследователи общественного мнения в других странах вместо него используют различные его варианты. В ос-
* нове как самого понятия, так и его вариантов лежит ключевое значение, состоящее из двух компонентов. Они указывают на психологическую ориентацию в отношении определенной партии, которая является одно-временно устойчивой (связанная с чувством самоидентификации человека и определяемая такими вопросами, как: «Близка ли Вам партия А, Б, В..?») и аффективной (состоящая в позитивных чувствах к поддерживаемой партии, а не в знании или обоснованной оценке). Эти два компонента хорошо отражаются в выражении «привязанность к партии» (party attachment), используемое в европейских исследованиях. Краткий обзор дебатов о понятии партийной идентификации см. Hermann Schmitt, Soren Holmberg, «Political parties in decline?», in: H.D. Klingeman, D. Fuchs, Citizens and the State, op. cit., p. 94—99.
Постскриптум к русскому изданию
[KES-PVBL1CA]
297
ее голосов) варьируются от одних выборов к другим значительнее, чем это происходило полвека назад.5 Еще один показатель — возрастающее число избирателей, которые указывают на перемену своих предпочтений от одних выборов к следующим.6 Однако исследования отдельных стран свидетельствуют о том, что многие (если не большинство) из этих «колеблющихся избирателей» (floating voters) выбирают между тем, чтобы голосовать или не голосовать, или же выбирают между партнерами по коалиции.7 В этой связи следует отметить, что число партий, эффективно конкурирующих за голоса, в развитых индустриальных демократиях в целом увеличилось. Это делает правдоподобной гипотезу о том, что перемена выбора происходит в основном между партиями, занимающими не слишком расходящиеся позиции. Еще одно свидетельство ослабления партийной принадлежности — распространяющаяся практика разделенных голосов (vote splitting) в тех странах, где избиратели могут разделять свои голоса между партиями на одних и тех же выборах.8 Наконец, все больше избирателей сообщают, что они принимают решение о том, как голосовать, во время кампании и даже в день выборов.9 Те, кто принимает решение в последний момент, скорее всего не
5	См. Russell J. Dalton, Ian McAllister, Martin P. Wattenberg, «The consequences of partisan dealignment», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. at. p. 38—42.
6	Ibid., p. 44—45.
7	Относительно Германии см. Susan E. Scarrow, «Embracing Dealignment, Combating Realignment: German Parties Respond», in: Peter Mair, Wolfgang C. Muller, Fritz Plasser (eds), Political Parties and Electoral Change. Party Responses to Electoral Markets, Sage Publications, 2004, p. 91. Во Франции исследователи отмечают рост «переменчивого голосования» (intermittent voting), особенно среди молодого населения. См. Francois Нёгап, «Voter toujours,parfois... ou jamais»,in: Bruno Cautres, Nonna Mayer (eds),Le nouveau dёsordle dlectoral, Paris: Presses de Sciences-Po, 2004, p. 351—366.
*	В различной степени это возможно в Австралии, Германии, США и Швеции, где в последние десятилетия нарастало разделение голосов. См. Russell 3. Dalton, Ian McAllister, Martin P. Wattenberg, «The consequences of partisan dealignment», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit. p. 46—47.
9	Ibid., p. 48—49.
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBLICA] 298
будут испытывать сильной привязанности к партии, за которую они проголосуют.
Резюмируя результаты последних исследований, одна из исследователей пишет: «Во всех устоявшихся демократиях существуют свидетельства ледниковой эрозии партийной идентификации в электорате... сократившей количество традиционных сторонников, которые при любых условиях оказывают поддержку своей партии».10 Тем не менее ослабление долговременной партийной лояльности еще не означает отмирания политических партий. В качестве предварительного замечания отметим довольно очевидный, но важный факт: партийные сторонники не находятся на грани вымирания. Возможно, их стало меньше, чем прежде, однако же они до сих пор образуют значительную массу, с которой приходится считаться. Кроме того, более тщательный анализ выявляет две области, где партии не утратили свою силу и остаются главными действующими лицами, — парламентскую политику и электоральные кампании.
Прежде всего, политические партии по-прежнему доминируют на парламентской арене. В большинстве развитых индустриальных обществ устойчивые партийные объединения, постоянные коалиции депутатов определяют функционирование законодательных собраний. Лишь малое число политиков способны пройти в парламент, не будучи членом какой-либо партии или не получив место в списке влиятельной общенациональной партии.11 Безусловно, сегодня партии ведут «ориентированные на кандидатов» кампании, в которых личность кандидатов и личность лидера партии в особенности выходят на первый план,12 то есть упоминаемая мной в книге персонализация вы-
10	Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., p. 103—104.
11	Kare Strom, «Parties at the core of government», in: R.J. Dalton, M.P. Wat-tenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 190,204. Впрочем, автор отмечает незначительный рост числа независимых кандидатов.
12	См. Peter Mair, Wolfgang С. Muller, Fritz Plasser (eds), Political Parties and Electoral Change, op. cit., p. 11, 265—266 («Партии становятся своими лидерами», — пишут авторы, p. 265). См. также David М. Farrell Paul Webb, «Political parties as campaign organizations», in: R.J. Dalton, M.P. Wat-tenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 102—128.
Постскриптум к русскому изданию
[KS-PVbLlCA]
299
боров сохраняется. Однако партии приспособились к этой тенденции и к возросшей роли стимулирующих ее средств массовой информации, в результате чего парламентские выборы стали персонализированными, сохранив вместе с тем свой партийный характер. Можно представить себе еще одну перемену. Выборы вполне могли превратиться в соревнования, в которых главными участниками оказывались бы публичные фигуры или знаменитости, баллотирующиеся в качестве независимых кандидатов, но этого не произошло. Отметим также, что в странах, где предвыборные кампании подвержены строгому государственному регулированию, успешное продвижение партиями своих кандидатов во многом обеспечивается электоральными законами и различными предписаниями, предоставляющими преимущества (в финансировании и доступе к СМИ, в частности) институционализированным партиям.13
В любом случае, неоспоримо то, что политические партии являются главными силами, оформляющими предлагаемые избирателю альтернативы на парламентских выборах. Даже если выдвигаемые партиями кандидаты не всегда одерживают победу, уже то, что партии участвуют в большинстве соревнований, заставляет независимых кандидатов позиционировать себя по отношению к ним. Таким образом, на выборах представителей избирателям предлагается когнитивная карта, которую, в сущности, составляют политические партии.
К тому же механизмы работы парламента не указывают на снижение партийной дисциплины при голосовании — парламентские партийные группы действуют как сплоченные единицы.14 Отчасти это объясняется тем, что большинство депутатов были избраны под партийными вывесками, более вероятное объясне-
13	Преимущества, получаемые институционализированными партиями в предвыборной гонке, подчеркнуты в Richard S. Katz, Peter Mair, «Changing models of party organization and party democracy: The emergence of the cartel party», Party Politics, 1995, vol. 1, (1), p. 5—28.
14	Cm. Shawn Bowler, «Parties in legislatures: Two competing explanations», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 157—179.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
300
ние заключается в формальных парламентских правилах, которые представляют важные процедурные преимущества (определение состава комитетов, возможности формирования повестки дня и другие ресурсы) группам депутатов, обладающих статусом партийной парламентской группы.15 Можно сказать, что партийная сплоченность в парламенте снижает транзакционные издержки в отношениях депутатов (депутату, пожелавшему провести принятие закона самостоятельно, потребуется потратить немало энергии на построение коалиции) и решает проблемы коллективного действия (у депутатов, достижение общей цели которых требует участия всех, будет возникать соблазн выехать за счет других или отступиться от этой цели из-за неуверенности в их сотрудничестве).16 В то время как среди ученых продолжаются дебаты о причинах партийной сплоченности в парламенте, мало кто сомневается в том, что голосование в парламенте по-прежнему определяется партийными объединениями. Но это еще не все. Поддержание дисциплины при голосовании по самым различным вопросам — это не единственное, что отличает партийные парламентские группы, их состав также остается постоянным. Можно представить себе отдельных депутатов, более или менее часто переходящих из одного блока в другой, однако эмпирические исследования свидетельствуют о том, что такие переходы на
15	Это объяснение предлагает Шон Боулер (см. выше), основываясь на исследовании многочисленных документов.
16	Эта трактовка причин партийной дисциплины была предложена в работах Гари Кокса. См. особенно Gary Сох, Matthew McCubbins, Legislative Leviathan: Party Government in the House, Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 1993. Кокс и Маккаббинс подчеркивали электоральную репутацию партии как коллективное благо, из которого, если смогут решить дилеммы коллективного действия, извлекут пользу все. Для этой цели нанимается «Левиафан», поддерживающий дисциплину. В своем недавнем исследовании Майкл Тайс предлагает распространить эту логику на ситуации, в которых коллективное благо депутатов отдельной фракции состоит в продвижении общей политической позиции по кругу ключевых проблем. См. М. Thies, «On the primacy of party in government: Why legislative parties can survive party decline in the electorate», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. tit., p. 238—257.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLlCA]
301
протяжении одного или нескольких созывов парламента происходят очень редко. Подавляющее большинство депутатов остаются членами одной партийной парламентской группы,17 главным образом, вероятно, потому, что это самый надежный способ быть заново выдвинутым в качестве кандидата (в некоторых странах переход из группы в группу на протяжении одного срока полномочий запрещен законом). Наконец, в парламентских системах формирование и роспуск кабинета все еще находится в руках партий, а не переменчивых коалиций, а значит «ключевые портфели в кабинете» все еще находятся в руках политических партий.18 Это тоже в основном результат законодательных мер и конституционных положений, однако такие меры действуют в большинстве парламентских систем и пока признаков их ослабления не заметно.
Как результат партийной сплоченности, проведение политического курса на парламентском и правительственном уровне остается в ведении политических партий, по крайней мере в тех областях, которые подчинены представительным принципам,19 что имеет важные следствия. Избиратели могут приписывать партии ответственность за ту или иную проводимую политику. Конечно, при коалиционном правительстве (не говоря уже о примерах разделенного правительства в президентской и полупрезидентской системах) степень понимания его ответ-
17	См. Shawn Bowler, «Parties in legislatures: Two competing explanations», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 175—179; «Тем не менее парламентские партии действительно выглядят невероятно стабильными», — пишет автор (р. 177).
18	См. Kare Strom, «Parties at the core of government», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 180—207 и особенно p. 197—201. См. также Shawn Bowler, «Parties in legislatures: Two competing explanations», op. cit., p. 167—168.
19	Конечно, можно утверждать, что партии утратили контроль в таких, например, областях, как регламентационная и монетарная политика. Однако эти области были полностью (и сознательно) выведены за рамки представительной сферы — независимые регламентирующие агентства и независимые центральные банки были учреждены не как представительные институты.
Б. Манен Принципы представительного правления
[KS-PVbLlCA]
302
ственности снижается, тем не менее приписывать ответственность намного легче тогда, когда партии действуют в парламенте сплоченно, а не когда политика определяется то и дело меняющимися коалициями депутатов. То, что партии все чаще отождествляются со своими лидерами, лишь способствует пониманию их ответственности: гораздо проще воспринимать конкретную партию как единого коллективного субъекта, если она идентифицируется со своим лидером.
Существует еще одна область, где партии не утратили своей силы, — область предвыборных кампаний. В этой области партии стали, пожалуй, еще более динамичными и жизнеспособными, чем прежде. Самое очевидное и документально подтверждаемое свидетельство этой жизнеспособности — объем ресурсов, затрачиваемых партиями на предвыборные кампании. Исследования показывают, что расходы партий на предвыборные кампании только возрастают. Предвыборные кампании становятся более профессиональными, к ним привлекают все большее число экспертов по рекламе в СМИ и по исследованию общественного мнения.20 Такие перемены принято, впрочем, считать не признаками жизнеспособности, а свидетельством упадка на основании их отличия от модели массовых партий, описанных Дюверже в 1950-х годах. Согласно модели массовых партий предполагалось, что главной силой должны быть не партийные лидеры, опирающиеся на профессионалов, а рядовые члены и активисты. Следует, однако, признать, что в большинстве развитых индустриальных обществ набор в партийные ряды за последние десятилетия снизился, в некоторых случаях
20	См. David М. Farrell, Paul Webb, «Parties as campaign organizations», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 102—128. Целый ряд исследований указывает на возрастающее внимание партий к избирательным кампаниям и привлечение ими профессиональных экспертов. См., например, Angelo Panebianco, Political Parties: Organization and Power, Cambridge: Cambridge University Press, 1988. В своей книге Панебьянко утверждает, что партии стали «электорально-профессиональными» (см. особенно гл. 14).
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVbLlCA]
303
весьма значительно.21 Тем не менее исследования, охватывающие более широкий круг стран, указывают на значительные различия между ними и даже на возрастание числа рядовых членов партий в молодых демократиях (Испания, Португалия, Греция) и некоторых посткоммунистических странах (Словакия, Венгрия).22 Если взглянуть на демократии во всем мире, то модели членства в партии можно, вероятно, соотнести с моделями социально-экономического развития, когда в самых богатых демократиях наблюдается самый низкий уровень численности партий. Если говорить точнее, эта корреляция обусловливается степенью распространения телевидения: самая высокая численность партий обычно наблюдается там, где самый низкий уровень доступа к телевидению.23 Иначе говоря, партии набирают большое количество членов, когда они необходимы для проведения кампаний «лицом к лицу», а это значит, что падение численности партий не отражает их упадок. В процессе адаптации к технологическим переменам партии трансформировали свои способы мобилизации избирателей.24
21	См. Susan Е. Scarrow, «Parties without members?», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 79—101. Автор, однако, подчеркивает, что следует осторожно интерпретировать сокращение численности партий. Сокращение могло произойти в основном среди членов, находившихся на периферии партий и не принимавших серьезного участия в их постоянной работе. Судя по исследованиям различных стран, только от 10 до 45 процентов членов принимают постоянное участие в деятельности местных отделений (р. 95).
22	См. Peter Mair, Ingrid van Biezen, «Party membership in twenty European democracies, 1980—2000», Party Politics, 2001, vol. 7, (1), p. 5—21.
23	См. P. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., p. 119—134.
24	Сопутствовало ли этой перемене снижение в уровне внутрипартийной демократии, остается предметом научной дискуссии. Оценить это непросто, поскольку в современных партиях привлечение новых членов сочетается с контролем со стороны партийного руководства. Как и само представительное правление, партии всегда были «смешанными» институтами. Современные партии представляются более централизованными в отношении партийной стратегии, чем их предшественники. Вместе с тем они сделали руководство и процесс отбора кандидатов более открытым для широких партийных слоев и даже для не входящих в партийную организацию сторонников. По этому вопросу см. Susan Е. Scarrow, Paul Webb,
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLICA]
304
Разрушение партийной лояльности только увеличило потребность в динамизме мобилизации избирателей. Конечно, каждая партия сохраняет базовое ядро лояльных избирателей. Но по мере сокращения этого ядра каждая партия вынуждена искать дополнительные источники поддержки избирателями. Партии необязательно стараются максимизировать электоральную поддержку. Они могут придавать большую ценность другим целям (таким, как, например, идеологическая чистота). Однако партия, которая не старалась противодействовать уменьшающейся поддержке избирателей, окажется на пути к забвению. Поэтому даже простое выживание требует ведения активной политики. В то же время, поскольку базовое ядро лояльной поддержки всех партий уменьшается, перед каждой из них возникает расширяющийся «доступный» электорат. Вопрос тогда состоит в том, какой из сегментов данного большого доступного электората следует выбрать партии при поиске поддержки. В такой неопределенной и непредсказуемой среде ответ на этот вопрос никогда не будет самоочевидным. Поэтому партии прибегают к таким измерительным инструментам, как обследования, опросы общественного мнения и фокус-группы, чтобы лучше определить интересы множества доступных сегментов электората. В конечном счете, однако, руководство каждой партии должно выбрать наиболее подходящую группу сегментов, учитывая ограничения партии, ее традиции, репутацию и прошлые успехи в особенности. Сделав такой выбор, каждая партия фактически создает свою целевую общественность (свою «аудиторию»). Стоит подчеркнуть, что при осуществлении такого выбора партии мыслят в терминах групп избирателей (таких как молодежь, работающие матери и так далее), а не в терминах отдельных избирателей.25 Можно сказать, что каждая такая общественная группа не существовала как отдельное целое до реше-
David М. FarrelL «From social integration to electoral contestation. The changing distribution of power within political parties», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op, cit., p. 129—153.
25	См. P. Mair et al. (eds), Political Parties and Electoral Change, op. cit., p. 12.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLlCA]
305
ния партии. Вынося решение о составе общественности, к которой партии хотят обратиться, они становятся не только активными, но и креативными.
Вместе с тем, даже если целевая общественность партии реагирует положительно на одних выборах, удовлетворяя ее электоральную цель, при приближении следующих выборов партия не может принимать эту поддержку за данность. Избиратели без партийной идентификации не голосуют за конкретную партию только потому, что они проголосовали за нее в прошлый раз. Поэтому также крайне важно отслеживать интересы избирателей на протяжении времени. Для сохранения своего электорального успеха каждая партия должна позволять изменяться составу своей целевой общественности (хотя бы минимально из-за ограничений, накладываемых прошлым партии) от одних выборов к другим, чтобы адаптироваться к меняющимся интересам избирателей. В общем, партиям необходимо мобилизовать граждан для каждого голосования и приводить их на участки для голосования — иногда буквально — и каждый раз заново привлекать их внимание и интерес. Поскольку традиционные партийные приверженцы голосовали бы за «свою» партию, если у них нет причины действовать по-другому, основная деятельность по мотивированию направлена на избирателей без партийной идентификации: на следующих выборах они не будут голосовать за ту же партию или вообще не будут голосовать, если только не мотивировать их действовать иначе.
Исследования показывают, что, находясь далеко от состояния упадка, партии сумели среагировать на изменчивую среду, образованную ослабшей партийной лояльностью, и стали более активными, находчивыми и динамичными.26 Есть свидетельства того, что эта трансформация сделала партии «более осведомлен-
26	См. в особенности Р. Mair et al. (eds), Political Parties and Electoral Change, op. cit., особенно p. 1—19,265—268. Авторы, например, пишут: «Партиям, или по крайней мере их руководству, пришлось научиться гибкости и быстрому реагированию» (р. 266).
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
306
ными о мнении и требованиях граждан».27 В Западной Европе было установлено, что позиции партий относительно проводимой политики, выраженные в их предвыборных программах, совпадали с установками их сторонников в 1970-х и 1980-х годах. Трансформация партий в организации по ведению кампаний, по-видимому, не повлияла на их способность отражать желания народа и связывать их с разработкой политики.28
Предшествующее рассмотрение показывает, что в целом политические партии в состоянии упадка не пребывают, они остаются сильными и как парламентские организации, и как организации по ведению кампаний. Изменились только отношения многих избирателей с партиями: сейчас партийных приверженцев гораздо меньше, чем было в прошлом. Однако лояльность — это лишь один из видов отношений с партиями, ее отличительная черта заключается в мотивации действий независимо от контекста, в котором они совершаются. На выборах партийный сторонник голосует за «свою» партию по причине аффективной к ней привязанности или чтобы продемонстрировать свою социальную и культурную идентичность, или просто по привычке, но какая бы из этих мотиваций ни была задействована, его голосование не зависит от конкретного предвыборного контекста. Такого рода устойчивая лояльность партии преобладала у избирателей в те времена, когда партии функционировали как организации по интеграции масс, предоставлявшие широкие социальные сети для четко определенных социальных групп по роду занятий (синие воротнички, фермеры) или по культуре (например, христиане). Я называю этот период «партийной
27	См. David И. Farrell Paul Webb, «Parties as campaign organizations», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 123.
28	Cm. Hans-Dieter Klingeman, «Party positions and voter orientations», in H.D. Klingeman, D. Fuchs, (eds), Citizens and the State, op. tit., p. 182—205. Более раннее исследование установило, что партийные предвыборные программы — хорошее основание для прогнозирования их законодательных приоритетов после прихода к власти, см. Hans-Dieter Klingeman, Richard Hofferbert, Ian Budge, Parties, Polities and Democracy, Boulder, Colo: Westview Press, 1994.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVbLlCA]
307
демократией». Устойчивые, основанные по принципу идентичности и аффективные привязанности — лишь одна из форм отношения с партиями, распространенная на определенной стадии социально-экономического развития и под влиянием специфических субкультур. Многие из современных избирателей не испытывают привязанности к партиям и, однако же, готовы, при определенных обстоятельствах, воспользоваться ими.
Есть все причины полагать, что избиратели без партийной идентификации ведут себя именно так. Во-первых, во всех развитых индустриальных обществах ослабление партийной лояльности с особой силой проявляет себя среди политически активных и образованных сегментов населения.29 Не испытывая привязанности к партиям, эти граждане проявляют интерес к политике и результатам выборов. Во-вторых, люди, стоящие вне партий или имеющие с ними слабые связи, по-видимому, оказываются особо чувствительны к конкретному характеру предстоящих выборов. Они идут на избирательные участки, когда ставки на выборах кажутся им высокими (например, когда возникает перспектива грядущих политических изменений) и когда электоральное соревнование, как ожидается, приведет к близким результатам, но не принимают участие в выборах, если какое-либо из этих условий не выполняется.30 В отличие от это-
29	R.J. Dalton, «The decline of party identifications», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 32—33. Заслуживают внимания еще два момента. Во-первых, разрушение партийной идентификации не сопровождалось ростом политической апатии и равнодушия; напротив, имеются свидетельства роста политического интереса и заинтересованности в результатах выборов (ibid., р. 56—57). Во-вторых, в более раннем исследовании западноевропейских стран ученые установили, что ослабление партийных связей не уменьшило поддержку демократии. См. H.D. Klingeman and D. Fuchs, «Citizens and the State: a relationship transformed», in: H.D. Klingeman, D. Fuchs, (eds), Citizens and the State, op. cit., p. 428—435.
30	Cm. Mark N. Franklin, Voter Turnout and the Dynamics of Electoral Competition in Established Democracies since 1945, Cambridge: Cambridge University Press, 2004 (особенно p. 163—164). Одно из центральных утверждений книги Франклина состоит в том, что «конкретный характер» выборов в значительной степени определяет вариации в явке избирателей. Этот
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
308
го приверженцы определенных партий участвуют во всех выборах независимо от ожидаемых результатов и от того, будут ли результаты партий-участников близкими.31 Таким образом, на парламентских выборах (поскольку в них преобладают партии) избиратели без партийной идентификации все-таки голосуют за партийных кандидатов, но только тогда, когда контекст дает им к этому основания. Как уже отмечалось, они могут изменить свои предпочтения в пользу другой партии в промежуток между выборами. Однако главная мысль здесь в том, что их решение голосовать за какую-либо из партий обусловлено контекстуальными факторами. Поэтому представляется, что в некоторых случаях избиратели без партийной идентификации находят партии для себя полезными. Иначе говоря, партии для таких избирателей — это инструменты, которые можно использовать, а можно и не использовать.
конкретный характер определяется посредством упомянутых двух критериев (восприятие высоких ставок и ожидание близких результатов). Теория явки Франклина включает и другие положения. Заметим, что, исследуя демократии во всем мире, Пиппа Норрис приходит касательно вариаций в явке к сходному выводу. См. Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit.,p. 69—72.
31	Несмотря на свою кажущуюся интуитивность, это важный вывод. В ряде исследований предполагается, что ослабевающая партийная лояльность — причина снижающейся явки, поскольку партийная привязанность (или идентификация с партией) хорошо коррелирует с электоральным участием на индивидуальном уровне. Такое мнение можно найти, например, в Martin Р. Wattenberg, «The decline of party mobilization», in: R.J. Dalton, M.P. Wattenberg, (eds), Parties without Partisans, op. cit., p. 64—76. В отличие от этого Франклин утверждает: «В некоторых исследованиях, которые не принимают в расчет характера выборов, функция партийной идентичности истолковывается неверно. Как правило, она рассматривается в качестве одного из факторов, стимулирующих высокую явку, но это не так. Она выступает фактором, предотвращающим дальнейшее падение явки на выборах с уже низкой явкой, и совершенно ясно, что она не способствует росту явки на выборах, где уже ожидается высокая явка» (M.N. Franklin, Voter Turnout and the Dynamics of Electoral Competition, op. cit., p. 164). Другими словами, приверженность партиям оказывает воздействие на явку преимущественно на выборах с низкими ставками и/или выборах, где не ожидается близких результатов участников.
Постскриптум к русскому изданию
[KS-PVBLLCA]
309
Подразумеваемое в этом случае понятие инструментального голосования следует, впрочем, трактовать в самом широком смысле. Люди, голосующие за партии на выборах с высокими ставками и возможными близкими результатами и не на каких других, вероятно, руководствуются инструментальными соображениями. Их голосование должно быть мотивировано желанием произвести какой-то эффект и оказать определенное влияние. В противном случае невозможно было бы объяснить, почему они голосуют только при таких обстоятельствах. Вместе с тем это вовсе не подразумевает того, что у них есть четкое и ясное представление о желаемом результате, равно как и того, что они голосуют исходя из индивидуалистического расчета по типу трактовки голосования стандартными теориями рационального выбора.32 Инструментальность действия этих избирателей заключается в том, что их голос, как правило, направлен на результаты и следствия. Такое инструментальное действие можно проиллюстрировать распространенным выражением: «голосование как послание». Те граждане, которые подают голос, чтобы «отправить послание», несомненно, голосуют инструментальным способом. Целью их голосования является достижение результата. Это не экспрессивное действие. Мотивация в данном случае исходит из ожидаемого результата голосования, а не из совершения акта голосования. Вместе с тем этот результат заранее не определен.33
Современные политические партии функционируют как каналы передачи желаний электората34 и являются связующим зве-
32	Эти теории печально известны своей неспособностью объяснить, почему люди вообще голосуют.
33	В своей теории явки избирателя Марк Франклин выделяет важность таких мотиваций, как «отправка послания», но его взгляд несколько отличается от представленного мною. См. M.N. Franklin, Voter Turnout and the Dynamics of Electoral Competition, op. cit., p. 40—42.
34	См., например, Otto Kirchheimer, «The transformation of European party systems», in: Joseph Lapalombara, Myron Weiner, Political Parties and Political Development, Princeton: Princeton University Press, 1966, p. 177— 200. Киркхаймер утверждает, что среди прочих функций партии исполняют роль «носителя посланий» (р. 190).
Б. Манен Принципы представительного правления
[KES-PVBLICA]
310
ном между населением и государственными служащими. Но партии, интегрирующие массы, исполняли также и много других функций. Отправление посланий государственной власти было не единственной и даже не главной целью их сторонников. В противоположность этому избиратели, не приверженные одной партии, используют партии исключительно как носителей посланий. И поскольку партии сохраняют сильные позиции на парламентской и электоральной сценах, они предоставляют избирателям, не приверженным одной партии, множество каналов, которые можно использовать в зависимости от обстоятельств.
Таким образом, различие между «партийной демократией» и «аудиторной демократией» заключается не в том, что в последней партии стали устаревшим институтом. «Партийная демократия» является формой представительного правления, в которой политические партии становятся фундаментальными единицами политической жизни. В этой форме партии отражают устойчивые социально-экономические и культурные расколы в обществе. Общественные группы, порожденные этими расколами, объединяются на основе устойчивой лояльности своих членов, и каждая партия может рассчитывать на политическую лояльность этих членов. Таким образом, каждая партия образует своеобразного коллективного субъекта, наделенного устойчивой идентичностью. При таких условиях партии можно рассматривать как ключевые политические субъекты в функционировании представительной демократии, которые сменяют друг друга у власти или делят власть (в зависимости от природы политической системы) согласно результатам выборов.
В отличие от этого при «аудиторной демократии» партии все еще играют очень важную роль, но не являются более четко определенными единицами, наделенными устойчивыми идентичностями. Им необходимо активно искать поддержку избирателей на каждых новых выборах, подгоняя тематику своей кампании под меняющиеся интересы избирателей и изменяя в соответствии с этим конфигурацию своей целевой аудитории. Даже если какая-то партия обращается к одной и той же аудитории на протяжении нескольких выборных кампаний, состав ее действительной поддержки неизбежно меняется, поскольку
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLlCA]
311
маловероятно, что электоральная реакция разнообразных сегментов, образующих эту целевую аудиторию, будет меняться одинаковым образом от одних выборов к другим. Итак, партии нельзя больше рассматривать как политические субъекты уже потому, что они не обладают четкими и устойчивыми идентичностями, и каждые новые выборы меняют состав их поддержки. Партии перестали быть политическими субъектами и еще в одном смысле. Для растущего числа избирателей, не приверженных одной партии, они стали просто инструментами, которые можно использовать в зависимости от обстоятельств.
Таким образом, при «аудиторной демократии» граждане принимают участие в выборах сообразно контексту, и состав поддержки каждой партии меняется согласно обстоятельствам. Эта контекстуальная модель вовлечения граждан в политику распространяется, однако, и за пределы голосования. Она характерна также и для неэлекторального участия.
РОСТ НЕИНСТИТУЦИОНА-ЛИЗИРОВАННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ
Действительно, помимо ослабления партийной лояльности еще одной заметной переменой последних десятилетий стал рост неинституционализированного политического участия. Все большее число граждан принимают участие в демонстрациях, подписывают петиции и иным образом предъявляют свои требования властям. Эти действия оценить сложнее, чем голосование, тем более что среди ученых нет согласия относительно того, как их определить. Одни авторы называют их «неэлекторальное участие», другие говорят о «неинституционализированном участии» и «неконвенциональном участии», третьи предпочитают термин «протестная политика».35 Несмотря на эту концептуальную нео-
35	Одно из самых основательных исследований таких действий (в западноевропейских странах) проведенно Ричардом Топфом: Richard Topf,
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLO]
312
пределенность, способы гражданского участия за последние десятилетия существенным образом эволюционировали. Как региональные (например, Евробарометр), так и всемирные (например, три волны Всемирного исследования ценностей) опросы показывают, что все большее число граждан заявляют о том, что они принимали участие как минимум в одном из следующих действий: подписание петиций, участие в демонстрациях, присоединение к потребительскому бойкоту, неофициальным забастовкам и захвату зданий или фабрик.36 Основанные на результатах опросов данные определенно обладают рядом ограничений, но выявленная ими тенденция слишком устойчива во времени и (что гораздо важнее) при сравнении различных стран, чтобы можно было сбросить ее со счетов. Известно, что опросы, как правило, лучше фиксируют установки и ценности, нежели само поведение,37 но исследование поведения в разных странах подтверждает рост таких действий, как участие в уличных демонстрациях.38
«Beyond electoral participation», in: H.D. Klingeman, D. Fuchs, (eds), Citizens and the State, op. cit., p. 51—95. В свою очередь редакторы этого сборника используют термин «неинституционализированное участие», см. H.D. Klingeman, D. Fuchs, «Citizens and the State: a relationship transformed», in: Citizens and the State, op. at., особенно p. 422—423,428—432. «Наблюдаемый рост неинституционализированного участия практически во всех странах, — пишут авторы, — является самой бесспорной находкой этого сборника» (р. 431). В своем исследовании демократий во всем мире Пип-па Норрис использует термин «протестная политика», сомневаясь вместе с тем, является ли он сегодня уместным. См. Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., ch. 10, p. 188—212 (см. особенно: p. 190—191).
36	В отношении западноевропейских стран см. особенно R. Topf, «Beyond electoral participation», in: H.D. Klingeman, D. Fuchs, (eds), Citizens and the State, op. cit., p. 51—95. В отношении демократий во всем мире см. Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., 194—202.
37	Если предшествующие исследователи сосредоточивались на «протестном потенциале» респондентов, задавая вопросы вроде «Стали бы Вы участвовать в демонстрациях?», то упомянутые недавние исследования фокусируются на тех действиях, которые респонденты совершили по собственному утверждению. См. Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., p. 194.
38	В отношении Франции см., например, основательное исследование Olivier Fillieule, Strategies de la rue. Les manifestations dans la France des anntes 1980, Paris, Presses de Sciences Po, 1996.
Постскриптум к русскому изданию
[KES-PVBLlCA]
313
В целом исследователи демократий соглашаются в том, что репертуар коллективных действий изменился в направлении неин-ституционализированных форм политического участия. Способы действия и формы организации, характеризовавшие антисистем-ные общественные движения в 1960-х годах, были нормализованы и стали частью привычного функционирования представительных систем.39
Случаи неинституционализированного политического участия обладают тремя главными особенностями. Во-первых, они происходят эпизодически в зависимости от предлагаемых конкретным контекстом благоприятных возможностей. Демонстрации, захваты, неофициальные забастовки обычно провоцируются конкретными событиями и обстоятельствами. Граждане и активисты участвуют в этих акциях не из лояльности или предрасположенности, а чаще всего потому, что для этого представляется удобная возможность.40 Во-вторых, данные эпизоды коллективного действия зависят от конкретной проблемы. Граждан мобилизует конкретная проблема, которая имеет для них особое значение, а не круг общих проблем и государственных решений. Более того, участвующие коалиции меняются в зависимости от того, какая проблема ставится на карту. Каждая проблема привлекает свою собственную аудиторию и своих активистов.41 В этом отношении модели неинституционализированного участия сопоставимы с анализированными ранее
39	См. Sydney Tarrow, «Mad cows and social activists: contentious politics in the Trilateral countries», in: Susan Pharr, Robert Putnam (eds), Disaffected Democracies. What's troubling the Trilateral Countries, Princeton: Princeton University Press, 2000, p. 270—290. 0 подъеме новых форм политического участия см. также R.J. Dalton, S.E. Scarrow, В. Cain «New forms of democracy? Reform and transformation of democratic institutions» in: Bruce E. Cain, Russell J. Dalton, Susan E. Scarrow, (eds), Democracy Transformed? op. cit., p. 1—20.
40	См. P. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., p. 194. В исследованиях общественных движений важное значение придается структуре возможностей.
41	См. особенно Sydney Tarrow, «Mad cows and social activists: contentious politics in the Trilateral countries», op. cit., p. 289.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBUCA]
314
моделями электорального участия. Наконец, участвуя в коллективных действиях, граждане напрямую предъявляют свои требования власти, и, значит, неинституционализированное политическое участие отступает от принципов представительной демократии и, возможно, ставит их под угрозу. Действительно, некоторые исследователи интерпретируют рост такого участия как признак кризиса политического представительства.
Однако такой диагноз не подтверждается различными проведенными в последнее десятилетие кросс-национальными исследованиями. Рост неэлекторального политического участия трансформирует представительную демократию, но не подрывает ее. В своем исследовании западноевропейских стран Ханс-Дитер Клингеман и Дитер Фухс показывают, что рост неинсти-туционализированного участия вовсе не свидетельствует о неудовлетворительности представительной демократии, что в то время как отношения между гражданами и государством претерпели «трансформацию», поддержка гражданами основных структурных элементов представительной демократии не была подорвана. Кроме того, авторы акцентируют, что трансформация связей между гражданами и правительством произошла «в институциональных рамках представительных демократий». Страх кризиса, отмечают они, рождается из недооценки адаптивной способности представительных институтов.42 В более позднем исследовании того, какими способами демократия трансформирует себя, расширяя доступ граждан к принятию государственных решений, авторы прямо указывают, что это делается «на основе представительных институтов, а не в замещение их».43 Наконец, в своем исследовании демократий во всем мире Пиппа Норрис сосредоточивает внимание на еще одном аспекте. Она подчеркивает, что современные граждане не
42	H.D. Klingeman, D. Fuchs, «Citizens and the State: A relationship transformed», in: H.D. Klingeman, D. Fuchs, (eds), Citizens and the State, op. cit., p. 434,437 (курсив оригинала).
43	R.J. Dalton, B.E. Cain, S.E. Scarrow, «Democratic publics and democratic institutions», in: B.E. Cain et al. (eds), Democracy Transformed?op. cit., p. 252.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLlCA]
315
оторваны от гражданской жизни, их политический активизм никуда не исчез, и граждане в демократиях не замыкаются исключительно на своих частных заботах. С этой точки зрения рост альтернативных форм активизма предстает как омоложение представительной демократии. «В противоположность распространенным допущениям, — пишет Норрис, — традиционные институты, связывающие граждан и государство, вовсе не мертвы. Обновленный гражданский активизм, словно феникс, позволяет энергии высвобождаться и через разнообразные альтернативные русла, и через традиционные каналы».44 Представительные демократии сумели приспособиться к росту неинсти-туционализированного политического участия.
В моей книге этот феномен не упомянут. И хотя я отмечал, что неэлекторальные формы изъявления политической воли не соответствуют более логике партийных расколов (в отличие от партийной демократии), я сосредоточил свое внимание исключительно на опросах общественного мнения как характерной формы неэлекторального участия при аудиторной демократии. Таким образом, предшествующее обсуждение следует рассматривать как корректирующее дополнение к моему исходному анализу. Однако общее описание принципов представительного правления, изложенное в этой книге, способствует пониманию того, почему представительная демократия вполне совместима с определенной степенью прямого воздействия граждан на формирование политики. В этой книге утверждается также, что представительные институты обладают большей адаптивной способностью, чем это принято считать. Здесь необходимо подчеркнуть два момента.
Во-первых, представительное правление является сложной системой, состоящей из нескольких компонентов, причем, хотя повторяющиеся выборы выступают центральным механизмом этой системы, они не единственный ее компонент. Другие механизмы предусматривают публичную дискуссию и более соответствующие для нашего контекста гарантии того, что я называю в
44 Р. Norris, Democratic Phoenix, op. cit., p. 222—223.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVbLlCA]
316
этой книге «свободой общественного мнения», то есть свободой публично выражать мнения и обращать на них внимание властей. Как показывает Первая поправка к американской Конституции, «право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб» было частью представительной системы с момента ее образования. Это не означает того, что понятие «мирное собрание» оставалось неизменным и с самого начала не оспаривалось, как не означает и того, что право устраивать демонстрации перед Парламентом в представительных системах никогда не подвергалось сомнению. Как раз наоборот, и непосредственная реализация, и объем этого права были предметом ожесточенных дебатов и борьбы,45 но факт остается фактом — представительное правление не учреждалось как система, в которой избранные представители полностью замещали бы представляемых до следующих выборов. Считалось, что граждане сохраняют право заявить о своем мнении или жалобах в любое время.46
Помимо Первой поправки, труды двух мыслителей подтверждают, что представительное правление с момента своего основания понималось как система, предусматривающая определенную долю неэлекторального изъявления народа. В своем классическом описании современных свобод Бенжамен Констан следующим образом охарактеризовал политические права граждан при представительном правлении: «Наконец, это право каждого влиять на осуществление правления либо путем назначения всех или некоторых чиновников, либо посредством представительства, петиций, запросов, которые власть в той или иной мере принуждена учитывать»47 В свою очередь Эдмунд Бёрк, убеж-
45	См. Charles Tilly, Popular Contention in Great Britain 1758—1834, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1995, особенно ch. 4, p. 151—191.
46	См. ранее Главу V, Свобода общественного мнения, с. 209—214.
47	См. Benjamin Constant «The Liberty of Ancients compared with that of the Moderns» [1819], in: Benjamin Constant, Political Writings, edited by Biancamaria Fontana, Cambridge: Cambridge University Press, 1988, p. 311 (курсив мой). Рус. перевод: Бенжамен Констан. 0 свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей, в Полис. 1993. № 2.
Постскриптум к русскому изданию
[RES-PVBLICA]
317
денный в идее независимости депутатов от пожеланий своих избирателей, писал в одном из своих писем: «У народа в целом есть свои органы, через которые он может обращаться к Парламенту и Короне, и с помощью почтительной петиции, пусть и не обладающей обязательной силой, но достаточно весомой, он может давать своим представителям наказы».48
Во-вторых, представительное правление, в сущности, является гибкой системой, что и позволяет ей быть адаптивной и устойчивой. Причина гибкости системы объясняется тем, что отдельные ее организационные принципы, особенно в вопросе влияния граждан на политику, определены не полностью. Принципы представительного правления подразумевают, что предпочтения граждан должны оказывать некоторое влияние на реализуемую политику, однако не устанавливают точно, каким весом обладают пожелания граждан. Представительство подразумевает, что правительства восприимчивы к желаниям представляемых, хотя эта восприимчивость может проявляться в разной степени, в отличие, например, от подчинения. Когда депутатов не переизбирают на новый срок, не предполагается, что они будут восприимчивы к вердикту избирателей; предполагается, что они ему подчинятся. Относительно неопределенный характер восприимчивости приобретает особую важность в случае с демонстрациями, петициями и другими неэлекторальными действиями. Правительства имеют разные стимулы и возможности для принятия их в расчет, но какое значение следует придавать этим действиям, остается неопределенным. Благодаря этому появляется возможность для приспособления и гибкости.
Значительная часть сегодняшних размышлений о демократии строится на различии между демократией по Шумпетеру, в которой граждане регулярно избирают свои элиты, в про-
48	Edmund Burke, «Third Letter on the Regicide Peace» [1797], in: Select Works of Edmund Burke. A New Imprint of the Payne Edition, Foreword and Biographical Note by Francis Canavan, Indianapolis: Liberty Fund, 1999,4 vols, vol. 3, p. 238.
Б. Манен Принципы представительного правления
[RES-PVBLlCA]
318
межутках между выборами храня молчание, и демократией участия, в которой граждане непрерывно принимают политические решения. Различие этих двух типов, возможно, является плодотворным, но оставляет за своими рамками представительную демократию, которая не является ни тем, ни другим.
Нью-Йорк, декабрь 2006
Постскриптум к русскому изданию
[KS-PVbLlCA]
319
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Адамс, Дж. Т. 106
Адамс, Джон 104, 140
Айртон, Генри 108
Амар, А. 17
Андокид 33
Аристид 24
Аристотель 27—28, 35, 38—41, 47, 48,50-56,82,117,159,167,169, 186, 188, 231
Бадж, Ян 307
Барон, Ганс 80, 82
Бахрах, П. 202
Бейгхот, Уолтер 122
Бентам, Иеремия 205, 217, 229
Бергуню, Ален 262, 264
Берелсон, Бернар 259
Берковитц, Леонард 178
Берлин, Исайя 211
Бёрк, Эдмунд 229, 231—232, 241, 245, 252, 318
Биер, Самуэль 253, 266
Бицен, Ингрид 304
Блэкстоун, Уильям 253
Боден, Жан 61
Болл, Теренс 138
Боулер, Шон 300—302
Боусма, Уильям 82
Брайс, Джеймс 229
Бракер, Джин 72
Бринденбоф, Карл 106
Бриссо, Жак-Пьер 128
Бруни, Леонардо 70—71, 76, 80
Брут (антифедералист) 139, 141, 143, 158
Буллен, Пол 114
Бурдье, Пьер 216
Вебер, Макс 208
Верба, Сидней 271, 275
Вильсон, Джеймс 103, 130, 134— 135, 149-150, 153-154
Винер, Майрон 310
Гакси, Даниэль 271
Гамильтон, Александр 139, 149, 150-153, 158, 219
Гансен, Моргене Герман 20—38, 43, 45-48
Гаудеме, Жан 114
Гвиччардини, Франческо 71—72, 80-82, 91, 117, 148, 168, 186, 194
Генифе, Патрис 103—105, 125— 128
Геродот 38, 48
Гизо, Франсуа-Пьер-Гильом 229
Гилберт, Феликс 77, 82
Глотц, Густав 37—38
Гоббс, Томас 61, 108, 190, 217, 220
Гонорий III, Папа Римский 112— 113
Горхем, Натаниэль 134
Гофман, Р. Дж. С. 233
Грациан 111
Гровитц, Медлин 271
Гроций, Гуго 108, 196, 220
Грюнберг, Жерар 281, 284
Гэллап, Джордж 215
Гэш, Н. 205
Далтон, Рассел 295, 297—305, 307-309, 314-315
Даль, Роберт 202, 222
Данн, Джон 8, 274
Даунинг, Брайан 111
Демосфен 46, 48
Дерате, Робер 108
Джаннотти, Донато 73, 77
Джей, Джон 10, 145
Джерри, Элбридж 136
Джефферсон, Томас 153
Джоунс, Дж. Р. 123
Дюверже, Морис 304
Дюпуарье, Элизабет 281, 284
Зигфрид, Андре 259
Б. Манен Принципы представительного правления [KES-PVBLlCA] 320
Иннокентий III, папа римский 112
Исократ 39, 47, 52
Касториадис, Корнелиус 51
Каутский, Карл 262
Кац, Ричард 300
Кейн, Брюс 272, 295, 314-315
Кельзен, Ганс 262—264
Кеннон, Джон 105, 121, 122, 123
Ки, В. О. 271
Кимличка, Уильям 172
Кимон 24
Киркхаймер, Отто 310
Кишланский, Марк ИЗ, 121 — 122
Клингеман, Ханс-Дитерг 295, 297,
307-308, 310, 313, 315
Кокс, Гари 301
Конверс, П. Е. 259
Копгар, Ив 111
Констан, Бенжамен 38, 40, 317
Контарини, Гаспаро 84
Котре, Бруно 298
Коэн, Эли 281
Крокер, Дж. 178
Кромвель, Оливер 87, 107
Ксенофонт 18, 26, 38, 94
Кук, Эдвард 106
Курланд, Филипп Б. 137, 206, 212
Кэмпбелл, А. 259
Лагард, Гильом де 111
Лазерсфельд, Пол 259
Ланг, Курт 284
Лантенас, Франсуа-Хавьер 103
Ланцелот, Ален 271
Лапаломбара, Йозеф 310
Левак, П. 233
Лейбниц, Готфрид Вильгельм 176
Лейбхольц, Герхард 15, 242
Лека, Жан 271
Лернер, Ральф 137, 206, 212
Локк, Джон 108—109, 160, 196,
220, 229, 231, 236, 274
Лэйн, Фредерик 82—84
Лэнг, Глэдис 284
Лэнг, Курт 284
Майер, Кристиан 65, 66
Майер, Нонна 298
Майер, Питер 298—300, 304—306
Макаллистер, Ян 298
Макиавелли, Николо 58,61,89,91, 95
Маккабинс, Мэтью 301
Макмастер, Дж. Б. 154
Макфи, У. 259
Манен, Бернар 262, 264, 270, 279
Маранини, Джузеппе 82, 83
Маркс, Карл 206—207, 292
Маронгью, А. 111
Медичи 73-74, 76-79
Мейсон, Джордж 132, 136
Миллер, У. И. 259
Милль, Джон Стюарт 181, 217, 229, 238
Михельс, Роберт 257—259, 288
Монахен, Артур 111
Монжильбер, Франсуа-Агнес 103
Монтескье, Шарль-Луи 58—59, 91-95, 101, 102, 104, 115, 117, 168, 169, 186, 229, 231
Моррис, Гувернер 130—132
Морроу, Глен 50
Моска, Гаэтано 203
Мулен, Лео 111, ИЗ
Мур, Дэвид 122
Мэдисон, Джеймс 9—11, 14, 17, 130-132, 135, 145-149, 153-157, 204,212, 229, 231-232
Мюллер, Вольфганг 298—299
Наджеми, Джон 70, 74—76
Най, Норманн 271, 275
Неккер, Жак 217
Николе, Клод 61, 62, 63, 64, 67
Ниппель, Уилфрид 61
Норрис, Пиппа 295, 299, 304, 309, 313-314,316
Ноэль-Нойман, Элизабет 217
Глава VI. Именной указатель [MS-PVbLlCA] 321
Острогорский, Моисей 242, 254, 267
Отан 38, 48
Панебьянко, Анджело 303
Парето, Вильфредо 184—185, 203
Паскино, Паскаль 8
Патнем, Роберт 295
Пауэлл, Г. Бинхем 225
Перикл 20, 23, 24, 40
Петрочик, Дж. Р. 271, 275
Питкин, Хана 15, 138, 140
Пиццорно, Алессандро 260
Плассер, Фриц 298—299
Платон 38, 46-47, 49, 52, 231
Покок, Джон 58, 69, 82, 86, 88, 91, 133
Полибий 60—61
Помпер, Джеральд 271
Пост, Гейнс 111
Поул, Дж. Р. 120, 123, 130, 137, 154, 205,210, 253
Протагор 46
Прудон, Пьер-Жозеф 258
Псевдо-Ксенофонт 38
Пуфендорф, Самуэль 108,196,220
Райлз, Стефани 108
Ратледж, Джон 134
Рейд, Дж. П. 107, 205
Рейнсборо, Томас 107
Рэндольф, Эдмунд 134, 136
Родрик, Д. 227
Розанваллон, Пьер 12 — 13, 229, 258
Рой, Беатрис 284
Росс Тейлор, Лиллий 64—65
Рубинштейн, Николай 72, 76, 78—
79
Руссо, Жан-Жак 9,42,58-59,84-
85, 95-102, 104, 108, 115-116, 186, 189, 196,207,217,232 ’
Савонарола, Джироламо 73, 78
Самбурский, С. 54
Сартори, Джованни 202—203
Сийес, Иммануил-Йозеф 9, И, 103, 127, 229, 231-235, 245
Скарроу, Сьюзан 295, 298, 304, 314-315
Смит, Меланктон (антифедералист) 139, 142-143, 151
Сократ 18, 26, 46
Солон 41, 92
Сомерс, Джон 124
Соссюр, Фердинанд де 282
Спринтцен, М. 178
Стэйвли, И. С. 20, 38,45, 64, 66, 67
Сторинг, Герберт 138—139
Стоукс, Дональд 259
Стоун, Ф. 154
Стрём, Каре 299, 302
Строцци, Нанни 80
Тайс, Майкл 301
Тард, Габриэль 217
Тарроу, Сидни 314
Тейлор, С. Е. 178
Тилли, Чарльз 317
Тит Ливий 95
Токвилль, Алексис 106, 217
Топф, Ричард 313
Туре, Жак-Гильом 108
Уинклер, Дж. Д. 178
Ульман, Уолтер 112
Уоттенберг, Мартин 297—305, 307-309
Уэбб, Пол 299, 303-304, 307
Уэйкфилд, Д. 205
Уэйли, Даниэль 68—69
Фарр, Сьюзан 295, 314
Фаррел, Дэвид 299, 303, 305, 307
Федеральный Фермер (антифедералист) 140, 143-144, 164
Фемистокл 24
Фереджон, Джон 224, 272
Фернандес, Р. 227
Филипп IV, король 112
Б. Манен Принципы представительного правления [RES-PVBL1CA] 322
Фильель, Оливье 313
Финли, Моисей И. 20, 38, 47
Фиорина, Моррис 223, 272
Фишке, С. Т. 178
Фокион 23
Фома Аквинский 114
Франклин, Марк 308—310
Фридберг, И. ИЗ
Фридрих II, император 112
Фукидид 40
Фухс, Дитер 295, 297, 307—308,
313,315
Фэранд, Макс 103, 130, 219
Фюстель де Куланж, Николя-
Дени 36—38, 93
Хабермас, Юрген 217, 231
Харди, Кейр 266
Харрингтон, Джеймс 58—59, 83,
85-91, 104, 115, 186
Хатсон, Джеймс 134
Хегель, Флоренс 284
Херан, Франсуа 298
Хидлам, Джеймс Уиклиф 20, 38
Холмберг, Сёрен 297
Хофштадтер, Ричард 241
Хофферберт, Ричард 307
Цицерон 61
Чейз, Самуэль 141
Шейз (восстание Шейза) 153—154
Шефтсбери, Энтони Эшли Кунер 123-124
Шмитт, Герман 297
Шмитт, Карл 105, 159, 166, 188-191, 217, 229-231, 242, 267-268
Шумпетер, Йозеф 202—204, 219, 223, 279-280, 292
Эврипид 40
Эдуард I, король 111
Элиот, Джон 150—151
Элсуорт, Оливер 131, 134
Эльстер, Джон 17, 89, 246
Эсхин 25, 34
Эфиальт 20
Якоб, Эрнест 72
Научное издание
Б Е Р Н А Р МАНЕН ПРИНЦИПЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО ПРАВЛЕНИЯ
Серия [RES PUBLICA], вып. 2
Переводчик Е. Н. Рощин Научный редактор О. В. Хархордин Редактор Б. В. Останин Корректор Т. Л. Ломакина Дизайн А. Ю. Ходот Оригинал-макет М. Ю. Кондратьева
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге
191187,Санкт-Петербург ул. Гагаринская, 3 www.eu.spb.ru/press e-mail: books@eu.spb.ru
Усл. печ. л. 20,25. Тираж 1000 экз.
Отпечатано с готовых диапозити-вов в типографии изд ательско-полиграфической фирмы «Реноме», 192007 Санкт-Петербург, наб. Об-водного канала, д. 4 О тел./факс (812) 766-05-66 e-mail: RENOME@comlink.spb.ru www.renomespb.ru
Книга Бернара Манена побуждает читателя к размышлениям об основополагающих принципах современных демократических институтов. Для нас представительная форма правления кажется неотделимой от демократии. Однако, как показывает автор, ее современная история началась как намеренно выбранная альтернатива республиканскому устройству Древних Афин и итальянских городов эпохи Возрождения. Представительные системы, построенные в результате американской и французской революций, приобрели аристократические формы во многом благодаря их ключевому принципу — выборности власти. Это был сознательный шаг сторонников такой системы, которые имели представление и о более эгалитарном механизме доступа к власти, а именно жеребьевке, использовавшейся в республиканских устройствах. Несмотря на предпочтение «недемократичной» процедуры выборов, современное представительное правление оставляет пространство для действия других демократических компонентов. Книга Манена является увлекательной и серьезнейшей генеалогической критикой сложившейся системы власти в современных демократиях.
Бернар Манен — профессор Нью-Йоркского университета, факультет политических наук (Politics), и Высшей школы социальных наук (Париж). За книгу Принципы представительного правления Манен награжден призом Филиппа Хабера (вручается парижским Институтом политических исследований и газетой Le Figaro).