АКАРО,М.ИЯ НА&g ; С С
ИНСТИТVI ЯЗ Ы КОЗ НАНИЯ
И.М.. ТР О НСКИИ
OHKP K.И
ИЗ ИСТОPNN
ЛАТ N Н С К.О Г О
ЯЗ ЫКА
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
klO С КВ А ЛЕНИЦГРА4
1953

0 т в е т с т в.е н н ы.й р.е д.а к.т о р
академик И. И. ТОЛСТОИ

ГЛАВА П ЕРВАЯ
ИСТОЧНИКИ
Основным источником для изучения истории латинского
языка являются, конечно, т е к с т ы, составленные на этом
языке, — памятники римской письменности.
Элементарное понимание этих памятников обеспечено уже
тем, что владение латинским языком, активное и пассивное,
сохранилось с античных времен в непрерывной традиции.
Многие языки древности, перестав служить средством обще-
ния между людьми, были забыты, и написанные на них
тексты превратились в собрание непонятных письмен, кото-
рые современная наука с большим или меньшим успехом
„дешифрирует" и восстанавливает в их былом значении и
звучании. Все языки древней Италии (стр. 51 сл.),' кроме ла-
тинского, относятся к этой категории. Судьба латинского
языка сложилась иначе. Когда с распадом античного обще-
ства и формированием новых народов на развалинах Рим-
ской империи распался и единый латинский язык, он положил
начало образованию целого ряда языков нового качества,.
так называемых р о ма н с к их (но в о л а т и н с ки х) языков, и,
вместе с тем, перестав служить средством общения для
какого-либо народа в целом, продолжал сохраняться в каче-
стве письменного языка — как язык науки, отчасти как язык
литературы и официальных актов, как язык католической
церкви. В этой более ограниченной функции латинский язык
вышел далеко за пределы той территории, которую занимали
его носители в античные времена. При всех своих историче-
1 Здесь и далее в скобках указываются страницы вастояш;их „Очер-
ROB °

ских модификациях письменная латынь оставалась „латынью,
т. е. сохраняла и основной словарный фонд и грамматический
утро И античноИ латыни; в силу свое И „искусственности",
ориентированности на письменные образцы прошлого, она
сохранялась в гораздо более неизменных, застывших формах,
чем это имеет место в „народных" языках, обслуживающих
потребности устного общения масс. Непрерывная преемствен-
ность изучения и использования латинского языка создает,
таким образом, прочную основу для элементарного понимания
античных текстов, для того, чтобы, с помощью их дальнеИ-
шего истолкования и анализа, выводить более глубокие
закономерности строя латинского языка и его исторического
развития.
От с о с т а в а этих текстов, от богатства и разнообразия
памятников, документирующих различные периоды истории
латинского языка, от того, в какоИ мере в памятниках пред-
ставлены различные речевые стили, зависят и возможности
научноИ разработки вопросов истории языка, степень охвата
различных сторон его развития.
Не менее существенным является и вопрос о с о х р а н-
ности текста памятников, о том, дошли ли до нас тексты
в том виде, в каком они были созданы своими авторами,
иди подверглись каким-либо изменениям в сохранившеИ их
для нас традиции. При использовании памятников с историко-
лингвистическоИ целью этот вопрос имеет особо важное зна-
чение.
С обеих упомянутых точек зрения представляется целесо-
образным разбить всю сумму дошедших до нас памятников
на две большие группы, резко противостоящие одна другоИ
в своеИ основноИ массе как по характеру сохранности текста,
так и в отношении отраженных в них речевых стилеИ: памят-
ники литературные и памятники эпиграфические
(надписи); термин „литературный" понимается при этом ши-
роко, включая в себя не только художественную литературу,
но и научную, публицистическую — все то, что распространя-
лось в форме книги.
Литературные памятники дошли до нас, как правило,
в средне веко в ых р укоп исях.
В античности основным писчим материалом был папирус,'
плохо сохраняющиИся в европеИскоы климате, и папирусная
1 H. В. Е р нште дт. Техника изготовления папируса. В с6. Элли-
нистическая техника, 1948, стр. 252 — 256.

книга сравнительно быстро погибала.' Сохраниться мог лишь
такой текст, который продолжал вызывать к себе интерес и
время от времени переписывался заново. С начала новой эры
появился гораздо более устойчивый писчий материал, и е р r а-
м е н, но он лишь медленно вытеснял собой папирус и одер-
жал окончательную победу только в позднеИ античности.
Последние века Римской империи, когда происходил оконча-
тельный перевод текстов с папируса на пергамен, и являются
тем критическим периодом, которыИ определил состав дошед-
ших до нас литературных памятников, но еше до этого мно-
гое было безвозвратно утеряно и у самих римлян. Однако
число литературных текстов, непосредственно сохранившихся
в позднеантичных экземплярах (IV — VI вв. н. э.), крайне
незначительно; в огромном большинстве случаев мы имеем
лишь позднейшие списки, количество которых, начиная с IX в.,
с каролингских времен, неуклонно возрастает.
Состав литературных памятников, имеющихся в нашем
распоряжении, является результатом последовательного
о т б о р а, производившегося рядом поколениИ и в древности
и в начале Средних веков и сохранившего из письменности
прошлого лишь то, что оставалось с той или иной точки
зрения актуальным; з для нашей цели нет необходимости
1 Единственный случай сохранения папирусов в Европе связан
с совершенно исключительными условиями. В городе Геркулануме,
засыпанном вместе с Помпеями при извержении Везувия в 79 r. н. 9.
(стр. 232), обнаружена была целая библиотека — ряд папирусных свитков,
в значительной своей части обугленных. Понадобился, таким образом,
столь прочный „предохранитель" от атмосферных воздействий, как вул-
каническая лава, чтобы папирус мог сохраниться в Италии. В той
мере, в какой эти свитки разобраны, они содержат почти исключительно
греческие тексты. Папирусные находки в Южном Египте, давшие боль-
шой H ценный материал для истории эллинизма, для истории греческой
литературы и греческого языка, не принесли еще сколько-нибудь значи-
тельного приращения латинских текстов.
2 В некоторых случаях утеряны и средневековые списки, и един-
cTBeHHhIM источником текста оказываются первые печатные издания;
так обстоит дело, например, с трактатами Теренциана Мавра (стр. 22),
отдельными книгами Ливия, некоторыми частями переписки Цицерона
и Плиния — но таких случаев не много.
з Ср.: И. М. Т р о н с к и й. История античной литературы, 1951,
стр. 1Ü. — Особый случай составляют так называемые и а л и м и с е с т ы,
т. е. рукописи, в которых поверх смытого или выскобленного текста
написан другой; при этом нередко сохраняются следы первого текста,
и они могут быть прочтены, особенно с помощью химических реактивов
или фотографирования. Чаще всего мы находим в палимпсестах антич-
ные тексты под христианскими, но бывает и обратное. Палимпсесты
важны тем, что сохраняют подчас тексты, не вошедшие в позднеантич-
ный отбор (например, сочинения Фронтона, „Институции" Гая, трактат

входить в подробныИ анализ изменявшихся на протяжении
веков принципов этого отбора. Здесь действовали и потреб-
ности практического порядка, нужда в техническоИ, сельско-
хозя ИственноИ, медицинско И или юридическо И книге,
и направленность художественного интереса, и религиозные
соображения; большую роль играли потребности школы, обу-
чавшеИ литературному языку и литературному искусству на
выдающихся образцах различных литературных жанров.
Необходимо, однако, зафиксировать итоги этого отбора.
Исследователь латинского языка не может не учитывать,
что, хотя в его распоряжении имеется большое количество
литературных памятников, они все же составляют лишь не-
значительную часть литературной продукции Рима. От мно-
гих видных писателеИ ничего не осталось, кроме ничтожных
отрывков; творчество других авторов представлено лишь
отдельными произведениями; лишь в исключительных случаях
(например Теренций, Вергилий, Гораций) мы имеем, повиди-
мому, полное собрание сочинений. При этих условиях мно-
гие серьезные вопросы истории языка лишь с трудом могут
быть поставлены, например вопрос о роли отдельных писа-
телей в развитии литературного языка. Почти невозможно
следить за обогащением словаря, за выпадением устаревших
слов из языка; слишком многое зависит здесь от случайных
обстоятельств, от засвидетельствованности или незасвиде-
тельствованности слова в дошедших до нас памятниках.
В смысле обследованности лексики сохранившихся источников
латинист находится в очень благоприятном положении, кото-
рому могут позавидовать работники в области любого дру-
гого языка. Почти ко всем значительным текстам имеются
полные словари; полный словарь латинского язьпса (еще не
законченный), „Thesaurus linguae Latinae", содержит под
каждым словом все контексты, в которых &gt Toсл вовст
чается в римских памятниках с древнейшей поры до 11 в.
н. э., а выборочно — и материал из более поздних античных
писателеИ; но, несмотря на полноту охвата наличных источ-
ников, самыИ характер их зачастую не позволяет выИти за
пределы суммарных характеристик отдельных периодов.
Необходимо, однако, заметить, что весь этот огромный
накопленныИ лексикологическиИ материал еще почти не
Цицерона „О государстве"), или дают известный и без того текст, но
в лучшей редакции (комедии Плавта в палимпсесте Амвросиаиской
библиотеки в Милане). Однако палимпсестов немного, и они не меняют
общей картины.

использован и что в этом отношении предстоит большая
работа.
фДалее, имеющиеся памятники очень неравномерно распре-
делены по отдельным периодам. Особенно пострадал от
античного отбора архаическиИ период, а также время станов-
лениям классического языка. От всей литературы до-цице-
роновского времени уцелели в качестве полных произведениИ
только комедии Плавта и Теренция и сельскохозяйственный
трактат Катона Старшего. Для так называемых „золотого
и „серебряного" веков (I в. до н. э. и 1 в. н. э.) материал посту-
пает гораздо более обильно и компактными массами, причем
художественная литература (в античном смысле, т. е. вклю-
чая историографию, красноречие и художественные формы
философского изложения) преобладает над научной и техни-
ческой. Со П в. н. э. картина снова меняется, и среди сохра-
нившихся довольно многочисленных памятников ученая и
специальная литература преобладает над художественной,
а затем присоединяется и новая религиозная литература,
христианская. При этом иногда получаются серьезные про-
белы в документации, из которых наиболее чувствительным
является отсутствие перехода от „архаического" языка
Теренция и Катона к „классическому языку Цицерона,
неожиданно вырастающему перед нами во всеИ полноте
своих лексических и грамматических качеств в результате
почти полного отсутствия памятников второй половины
11 в. и начала 1 в. до н. э.
Утрата почти всей архаической римской литературы
отнюдь не компенсируется наличием ф р а г м е н т о в, т. е.
цитат из утраченных произведениИ, которые мы находим
у различных римских писателе И; так, римские грамматики
(стр. 18 сл.) выбирали редкие слова и необычные формы из
произведениИ старинных авторов и приводили соответствую-
щие цитаты, обычно очень краткие. Сами по себе эти мате-
риалы представляют значительную ценность, обогащая наши
сведения о латинской лексике или морфологии, но установка
грамматиков на собирание одних лишь отклонений от „класси-
ческоИ" нормы скорее способна затемнить вопрос о роли
того или иного писателя в создании этой нормы и о харак-
терных особенностях его языка в целом. Более показатель-
ными в этом отношении нередко оказываются другие цитаты,
более обширные по величине, которые приводятся по тем
или иным поводам Цицероном и другими авторами (например
Геллием, см. стр. 23) без специальной „грамматической"
цели. Большое количество фрагментов имеется лишь от писа-

телей эпохи республики. Не дошедшие до нас произведения
позднейшего времени цитируются гораздо реже.
Архаическая литература пострадала больше, чем литера-
тура какого-либо другого периода, не только с точки зрения
состава памятников, но и в смысле сохранности текста,
который легко подвергался м о д е р н и з а ц и и. Правда,
в этом отношении судьба различных памятников была не-
одинакова. Так, комедии Теренция, издававшиеся, вероятно,
уже самим автором в виде отдельных книг и рано ставшие
предметом заботы римских грамматиков, дошли в относи-
тельно сохранной форме. Иначе обстоит дело с текстом
Плавта, нашего важнейшего источника для знакомства
с архаической латынью на рубеже III u II вв. до н. э.
Praesagibat mi animus frustra me ire quom exibam domo
(Аи1., 178).
Предвещала мне душа, когда я выходил из дому, что
я напрасно иду.
Цицерон приводит этот стих в трактате „De divinatione",
1, 34, 65, заменяя индикатив exibam субъюнктивом exirem
в согласии с нормами классического синтаксиса, расширив-
шего, по сравнению с эпохой Плавта, употребление субь-
юнктива во временных придаточных предложениях, вводимых
союзом сит. Это — явная модернизация, от которой наше
рукописное предание Плавта свободно.
... tempestas quondam fuit
Сит inter nos sordebamus alter alteri (Тгис., 380 — 381).
Было некогда время, когда мы друг к другу питали
отвращение .
В то время как амвросианский палимпсест (А; ср. стр. 5 сл.)
дает индикатив sordebamus, прочие рукописи (группа P)
имеют чтение sorderemus, т. е. вводят полагающийся по
классической норме субъюнктив. Здесь модернизация про-
никла уже в одну из ветвей рукописного предания.
Duorum 1аЬоп ego hominum parsissem lubens
Mei te rogandi et tis respondendi mihi (Pseud., 5 — 6).
'Я охотно поберег бы труд двоих людей, мой — спрашивать
тебя, и твой — отвечать мне'.
Mei — род. падеж личного местоимения ego, и tis — древняя
форма род. падежа личного местоимения tu соответствующая
позднейшему tui, служат приложениями к duorum hominum

Архаическое 6з, стилистически оправданное пародийно высо-
ким стилем всего отрывка, было впоследствии модернизовано.
Текст в приведенной форме восстановлен издателями на
основании цитаты у Геллия, где рукописи дают чтение
et tui tis, объединяя старую форму с привычной. В трактате
Нония (стр. 20) цитируется et tui, т. е. архаическая форма
уже окончательно вытеснена. В рукописях Плавта искаже-
ние продвинулось еще ступенью дальше: etui (А), et te (P).
Модернизация охватила уже все рукописное предание и могла
быть устранена лишь в силу случайности, благодаря цитате
у Геллия, которая показывает нам и путь искажения текста:
непонятное 6з было объяснено („глоссировано") помощью
надписания над ним классической формы tui, которая в даль-
нейшем вытеснила первоначальную. Не приходится сомне-
ваться в том, что дошедший до нас текст Плавта модерни-
зован и в других местах, где у нас уже нет средств восста-
новить ero подлинный облик.
Дурная сохранность плавтовского текста связана, пови-
димому, и с тем обстоятельством, что комедии Плавта на
первых порах существовали лишь в форме „сценических.
экземпляров", допускавших переделку текста при возобнов--
лении постановки пьесы. Отсюда ряд вставок, сокращениИ,.
двойных редакциИ, попавших в наши рукописи. Так,
Studeo hercle audire: nam ted ausculto lubens.
Agedum: nam satis lubenter te ausculto loqui.
Второй стих представляет собою не что иное, как изме-
ненную редакцию первого, с устранением архаического винит.
падежа ted. При таком характере традиции текста его
модернизация, в особенности фонетическая и орфографиче-
ская, была почти неизбежной, а у последующих переписчи-
ков она все более усиливалась. Род. и дат. падежи место-
имения qui или quis имеют обычно в рукописях форму cuius,
cui, хотя для эпохи Плавта мы ожидали бы написания quoius,
quoi; и действительно, в стихе Capt., 887, где по недоразу-
мению было прочитано quo iusserat вместо quoius erat,
ошибка в распределении букв между словами сохранила
следы прежнего написания, а в As., 589, 593 старая форма
quoi оказалась переписанной совместно с позднейшим сш.
Совершенно очевидно, что текст Плавта в той форме, какую
дают рукописи, а вслед за ними и печатные издания, не может
рассматриваться как незамутненный источник, в частности

гласного (стр. 198), монофтонгизация ei) t, ou) й, переход
ai ) ае; текст полностью переведен на фонетику классиче-
ской латыни. Форма aevitas как фонетический дублет
к позднеИшему aetas не исчезла и в классическом языке,
равно как и начинательный глагол escit ((*es-ske-ti) в функции
будущего crit. Вообще говоря, модернизация древних юриди-
ческих текстов проходила в первую очередь по фонетиче-
ской линии: морфологические, лексические или синтаксические
замены встречаются гораздо реже, и с этой стороны фрагменты
12 таблиц сохраняют свою ценность как один из древнейших
памятников архаической латыни.
Мы особо рассмотрели здесь вопрос о модернизации
архаических текстов ввиду чрезвычаИноИ важности их для
истории языка, но модернизация есть лишь частныИ случаИ
более общего процесса но р м а л и з à g и и текста, устранения
из него необычных слов, форм, оборотов. Изучение вариантов
рукописного предания показывает, что нормализация распро-
странялась даже на произведения самых „корректных" авто-
ров, таких, как Цицерон или Цезарь. Каждый античный
текст, сохраненный средневековыми рукописями (стр. 4),
имеет более или менее длительную историю своего предания,
и в этом процессе ошибочная правка играет подчас не менее
разрушительную роль, чем ошибки при списывании.
В этом отношении нередко грешат и современные изда-
тели, чрезмерно норм ализируя тексты и устраняя из них
интересные лингвистические явления. Так, в одном из „цар-
ских законов", приведенном в словаре Феста под словом
occisum, мы читаем: si hominem fulminibus occisit 'если чело-
века убьет молниями'. Более поздние латинские тексты не
содержат примеров на безличное предложение с указанием
производителя действия в аблативе, но это еще не дает
основания отрицать возможность такоИ конструкции в древ-
неИшем языке и удалять ее из текста, как это обычно делают
издатели. Предлагают читать fulmen 'молния' или Еи1теп lovis
'молния Юпитера'. Но в первом случае очень трудно будет
объяснить происхождение ошибки, замену Еи1теп на fulmini-
bus, а против второго предположения говорит приводимая
тут же Фестом более модернизованная редакция того же
постановления homo si fulmine occisus est 'если человек убит
молнией',— без какого-либо упоминания о Юпитере.
В качестве реакции против увлечения „конъектурами
иногда возникает и противоположная краИность — чрезмерной
доверие к рукописному преданию, недоучет неизбежности
в нем некоторого количества ошибок.
11

Предварительным условием лингвистической работы над
античным литературным текстом является, таким образом,
критическое отношение к тексту, установление степени его
достоверности на основе оценки рукописного предания. Отрыв
языкознания от филологии одинаково не желателен с точки
зрения интересов обеих дисциплин.
Наконец, литературные тексты — и это очень существенно
для их оценки как источников — очень неравномерно отра-
жают различные речевые стили. Одним из наиболее чувстви-
тельных пробелов всей нашей информации об истории латин-
ского языка является скудость данных о н а р о д н о р а з г о-
в о р н о й р е ч и, характерные черты которой нередко остаются
за порогом книжного стиля. При строгой стилистической
дифференцированности различных жанров античной литера-
туры особенности разговорной речи могли проникать только
в „низменные" жанры с бытовым содержанием, но и здесь
они не служили основой литературного стиля, а привлека-
лись лишь в известной мере, для создания некоторого коло-
рита. С особой силой сказалось в этой области и опустоши-
тельное действие „отбора", определившего собою состав
дошедших до нас памятников. Сознательное стремление
художественно воспроизвести разговорную речь мы находим
только в некоторых частях „Сатирикона Петрония (ср.
стр. 233). Отсюда то значение, которое приобретают памят-
ники, даже не столько близкие к народной речи, сколько
отходящие в ее сторону от литературной нормы, указываю-
щие своими отличиями от литературного языка хотя бы на
то направление, в котором развивалась разговорная речь.
Историко-лингвистический интерес комедий Плавта опреде-
ляется не только архаичностью их как документов сравни-
тельно раннего периода развития латинского языка, но и их—
относительной — близостью к живой речи. Известный материал
в этом направлении дают и другие памятники римской коме-
дии (Теренций, фрагменты тогаты, ателланы), произведения
римских сатириков, эпиграмматистов, фамильярная лирика
Катулла, письма. Богатое поле для наблюдений представляют
письма Цицерона в их стилистических отличиях от его речей
и трактатов. Менее отягощены требованиями литературной
нормы труды специального (технического) содержания, но
таких произведений от „классического" периода сохранилось
сравнительно немного — к их числу принадлежит, например,
трактат Витрувия „Об архитектуре" (20-е годы 1 в. до н. э.),—
так как в этой области „отбор" был направлен преимуще-
ственно на сохранение более поздних памятников, непосред-
12

чество известных в настоящее время латинских надписеф
значительно превышает 100000 и постоянно увеличивается
благодаря новым находкам.'
Историко-лингвистическое значение надписей определяется
тем, что они 1) дают более раннюю документацию латинского
языка, чем литературные тексты, 2) охватывают всю терри-
торию римского государства и дают возможность в тоИ или
иной мере осветить вопрос о диалектных особенностях
отдельных местностей, 3) отражают иные речевые стйли,
чем литературные памятники, и иногда содержат материал,
в известной мере приближающийся к особенностям народно-
разговорной речи, 4) содержат, за немногими исключениями,
тексты в не-модернизованном виде.
Для до-литературного периода мы имеем, правда, очень
немного надписей. В самом Риме быстрый рост города
и его материальной культуры создавал условия, не благо-
приятствующие сохранению старинных памятников, а за пре-
делы Лация в раннюю эпоху латинская письменность еще
не выходила. Древнейший латинский текст найден не в Риме,
а в Пренесте („преиестинская застежка", см. стр. 145).
VI — IV века представлены лишь единичными надписями,
111 — II — немногочисленными и обнаруженными преимуще-
ственно вне Рима. Однако и эти немногие памятники позво-
ляют установить ряд важнейших процессов в истории латин-
ского языка и его распространения по территории Италии;
вместе с тем, они дают масштаб для оценки сохранности
языка литературных текстов, восходящих к III — 11 вв. Необхо-
димо, однако, учитывать, что многие надписи, особенно офи-
циальные, составлены в архаизирующем канцелярском стиле
и несколько отстают от реального языкового развития.
Особенное значение имеют те тексты, которые поддаются
по своему историческому содержанию точной или хотя бы
приблизительной датировке и создают, таким образом, как
1 Основным собранием римских надписей является Corpus Inscriptio--
пиш Latinarum (сокращенио C!L), издающийся и переиздающийся с 1863 г.
Содержание отдельных томов: 1 — надписи республиканского периода,
II — надписи Испании,' III — надписи дунайских провинций и всей восточ-
ной половины Римской империи, включая Египет и Киренаику;
1V — надписи на стенах Помпей и Геркуланума; Ч вЂ” надписи северной.
Италии („писальпинской Галлии" ); Ч! — надписи города Рима;
VII —; VIII —; IX — Х вЂ” надписи
южной Италии; Х1 — надписи средней Италии (Эмилии, Этрурии, Умбрии);.
XII — ХШ â€”; XIV — надписи древнего Лация;.
ХЧ вЂ” надписи на домашней утвари (в том числе штамны на кирпичах)
города Рима; XVI — воинские дипломы.

источником служат при атом показания римских грамматиков
(см. ниже, стр. 22). Имеет значение и то обстоятельство,
что в тщательно изготовленных надписях нередко проводится
обозначение долготы гласных помощью удвоения букв,
.„длинной иоты" и „апексов" (ср. стр. 144); благодаря этому
надписи становятся ценным источником сведениИ о латинскоИ
просодии. Обозначение долгот никогда не производится на
надписях последовательно, и отсутствие апекса в каком-
либо единичном памятнике не является свидетельством
краткости соответствующего гласного; но систематическое
отсутствие апекса на гласном какого-либо слова или в каком-
нибудь положении уже может рассматриваться как аргумент
в пользу его краткости. Сокращение долгих гласных перед
-nt- и -nd- (amant, amandus, ча1Ы) устанавливается, напри-
мер, на основании греческих транскрипциИ типа Bzkav~7vog=
Valentlnus и полного отсутствия апексов в многочисленных
случаях этого положения гласных на надписях.
Особое значение для лингвиста имеют те надписи, соста-
вители которых недостаточно владели литературным языком
и правилами орфографии; в отклонениях от грамматических
норм книжного стиля, в дисграфиях (неправильных написа-
ниях) обнаруживаются такие тенденции народноразговорной
речи, которые в литературные памятники или вовсе не про-
никают, или проникают гораздо позже, чем они засвидетель-
ствованы в надписях. В эпиграфическом материале нередко
оказывается зафиксированным начало процессов, получающих
свое завершение уже в романских языках, за пределами
латыни в собственном смысле этого слова.
Степень отдаленности от литературного языка зависит
е от общего характера надписи, от ее назначения, и от уровня
образования ее составителей. В официальных документах
времени раннеИ империи отклонения от литературной нормы
встречаются лишь спорадически, но с IV в. н. э. они попадаются
уже чаще. Более богатый материал в этом отношении содержат
частные надписи, в первую очередь многочисленные тексты
на надгробных памятниках. Следует, однако, иметь в виду,
что и надгробные надписи обычно имеют некоторую претен-
зию на „литературность', составляются в определенной сти-
левой традиции, нередко в стихах; они ориентированы поэтому
на литературный язык, ц лишь недостаточное владение им
приводит к тому, что грамматические и фонетические особен-
ности народноразговорной речи с большеИ или меньшей
силоИ прорываются наружу, отнюдь не отражаясь здесь
в полной мере. Разумеется, чем непритязательнее текст,
16

нения основ иа -i- (senatoribus по аналогии civi-bus). Пользуясь
эпиграфическим материалом как историко-лингвистическим ис-
точником, необходимо учитывать наличие графических ошибок,
и только то, что встречается более или менее часто, может
рассматриваться как достоверно засвидетельствованная осо-
бенность языка.
Не во всех случаях, наконец, эпиграфические памятники
свободны и от последующих искажений текста. Некоторые
надписи реставрированы — в античности или в позднейшие
времена. К их числу принадлежит и надпись на так называе-
мой ростральной колонне по случаю морской победы консула
Яуилия над карфагенянами в 260 г. до н. э. Более ранние тексты
открыты были сравнительно недавно, и в течение долгого
времени эта надпись, рассматривавшаяся как древйейший
датируемый документ римской эпиграфики, сбивала с толку
исследователей своей пестрой смесью архаических и поздней-
ших элементов языка, к которым присоединяется и значитель-
ное количество лжеархаистических форм, в действительности
никогда не существовавших. Комбинируя археологические и
лингвистические данные, удалось установить, что и колонна
н надпись реставрированы в начале эпохи империи и что ее
текст отражает лишь представления римских антикваров.
о языке 111 в. до н. э. Зная, что в древних памятниках е не-
редко соответствует позднейшему l, о — позднейшему й, что
аблатив имел в ряде случаев отпавший впоследствии конечный
элемент -d, эти антиквары обобщили свои наблюдения и под-
ставляли е и о вместо исконных г и й, придавали каждому
аблативу конечное -d; при этом получались невозможные
формы вроде exfociont= effugiunt (с исконным -й-, ср. рй]и)„
между тем как характерные для 111 в. до дифтонги ai u oi всюду
заменены позднейшими ае, ое. Такая реставрация надписей.
все же представляет собою редкий случай и не характерна для.
категории эпиграфических памятников в целом.
Таким образом, к надписям, как и к любому другому виду
источников, нельзя подходить без должной критики; однако
значение их для историко-лингвистического исследования.
огромно. Научная разработка истории латинского языка нача-
лась с того момента, когда язык надписей стал предметом.
систематического изучения.
Рядом с текстами, литературными и эпиграфическими, вто-
рым нашим источником служат свидетель ст в а античных.
авторов, в первую очередь сообщения римских грамматиков.
о латинском языке. В их трудах собран огромный лексико-
графический материал, дано подробное и систематическов
18

изложение латинского словоизменения; им же мы обязаны
большей частью известных нам отрывков из произведений
архаических римских писателей.
О начатках римской грамматики и ее роли в формировании
латинского литературного языка мы будем говорить в разделе
о становлении классической латыни (стр. 185 сл.). Последующая
история римских грамматических учений еще ждет своего
исследователя.' Не выяснен в достаточной мере ни круг
литературных памятников, охваченных исследованиями рим-
ских грамматиков, ни принципы, по которым они отбирали
материал, ни теории, на основании которых они его истолко-
вывали. Мы ограничимся здесь кратким указанием на важней-
шие дошедшие до нас труды, которыми приходится пользо-
ваться при изучении истории латинского языка.
Закон „отбора", действовавший при сохранении литературы
технического содержания (стр. 5 сл.), имеет силу и в отношении
произведений римских грамматиков. До нас дошли главным
образом произведения более позднего времени, зачастую
являющиеся уже компиляциями или сокращенными изложе-
ниями трудов более ранних авторов.
Процесс постепенного сокращения („эпитомирования )
может быть проиллюстрирован на судьбе одного из самых
значительных памятников римской лексикогра фин, словаря
Веррия Флакка.
Античная лексикография не ставила себе целью охватить
весь словарный состав языка, а преследовала обычно либо
этимологические, либо глоссографические цели (термин
„глосса" означает редкое, непонятное и потому нуждаю-
щееся в истолковании слово), либо, наконец, цели реального,
историко-антикварного толкования. В начале новой эры Веррий
Флакк подвел итог лексикографическим работам римских уче-
ных республиканского периода в огромном труде „De siguifi-
catu verborum". Слова были расположены в алфавите первых
букв (внутри буквы алфавитное расположение уже не соблю-
далось) и сопровождались многочисленными цитатами из рим-
ских литературных памятников, поясняющими употребление
1 Труды, имеющиеся по этому вопросу, или совершенно устарели
(например: Н. S t e i n t h а!. Geschichte d. Sprachwissenschaft hei d. Grie-
chen u. Romern, 2 изд., 1890/91, или L. 1е е р. Zur Geschichte d. Lehre чоп
d. Redeteilen bei d. lateinischen Grammatikern, 1893; обе эти книги и при
выходе в свет не стояли на уровне знаний своего времени), или пред-
ставляют собой лишь предварительную разведку и попытку установления
филиации источников без рассмотрения грамматических теорий по их
содержанию, как например: К. В à r w i ck. Remmius Palaemon u. d. ro-
mische Ars grammatica, 1922.
19

эллинистической традиции, известной по сохранившемуся лищь
в конспективном изложении Диогена Лаэртия трактату фило-
софа стоика Диогена Вавилонского (первая половина 11 в.
до н. э.) Пао~ q~vQ. Стоическая грамматика, переработанная
на греческой почве александрийцами, попала в Рим через
стоическую школу пергамских филологов еще во II в. до н. э.
(ср. стр. 186 сл.) в своем первоначальном виде, и Рим, впослед-
ствии усвоив основное содержание александриИскоИ грамма-
тическоИ системы, сохранил структуру и ряд деталеИ стоиче-
ского изложения.
Из сохранившихся руководств наиболее обширными- яв-
ляются трактаты Харисия (IV в.), Диомеда (IV в.) и огромный
труд Присциана (начало VI в.) „Institutio de arte grammatica",
несколько отличающийся от обычного римского типа и осно-
ванный на грамматической системе Аполлония Дискола, из-
вестного греческого грамматика II в. н. э. Широко распростра-
нено было в школьной практике руководство Доната (IЧ в.),
сохранившееся в двух вариантах, полном и сокращенном
(„Ars maior" и „Ars minor"); к Донату имеется ряд коммен-
тариев (Сервия, псевдо-Сергия, Помпея, Кледония и др.).
Боковые линии римской грамматической традиции представ-
лены трудами Сацердота (конец111в.), Мария Викторина(IЧ в.),
Проба (IЧ в.), Консенция (вероятно, V в.).
Помимо общих грамматических руководств, дошли трак-
таты по специальным вопросам. Орфографии посвящены
работы Велия Лонга (II в.), Теренция Скавра (II в.) и других
позднейших авторов. Вопросы фонетики античная теория
тесно связывала с ритмометрическими проблемами, и самое
подробное описание звуков латинского языка мы находим
в произведении Теренциана Мавра (11 — III вв.) „Ре litteris, de
syllabis, de metris".
Грамматическое учение, представленное во всех этих тру-
дах, сложилось в основных своих чертах во II — III вв. н. э.,
в период господства архаистического направления в римскоИ
литературе. Наблюдения грамматиков относятся главным обра-
зом к литературному языку времен республики и века Августа;
явления более позднего времени редко вызывают у них инте-
рес. 'Еще меньше внимания уделяют они народноразговорной
речи, которая попадает в их кругозор лишь в негативном
плане, в порядке предостережения от орфоэпических и орфо-
графических ошибок. В этом отношении интересно приложе-
ние к руководству Проба, так называемое „Appendix Probi",
в котором имеется перечень 227 правильных форм с противо-
поставлением им. форм неправильных: telonium поп toloneum,
22

speculum non speclum и т. д. Имеются в виду, очевидно,
часто встречающиеся в живой речи и в письме нарушения
нормы литературного языка. В том же приложении к Пробу
есть раздел „differentiae, семантических различий между
словами, близкими по значению или по звучанию, и в числе
этих последних имеются слова, сблизившиеся между собой по
звучанию в результате фонетических процессов эпохи импе-
рии (labat:lavat). К сожалению, ни время, ни место составле-
ния „Appendix Prob!" не могут быть точно определены.'
Труды грамматиков в значительной мере обесцениваются
недостатками, присущими античной языковой теории: ограни-
ченностью лингвистического интереса, замыкающегося в пре-
делах родн9го языка, и притом почти исключительно с узко
практической нормативной целью, ошибочными представле-
ниями о языковом развитии, мыслящемся как ряд сознатель-
-ных „изобретений", а также о соотношении между звуком и
значением, наивностью фонетических представлений, неуме-
нием анализировать морфологический состав слова, склон-
ностью к этимологической фантастике. У римлян к этому
присоединяется порой и некритическое следование греческим
теориям. Толкования, которые римские грамматики дают фак-
там латинского языка, оказываются часто — хотя и отнюдь
ке всегда — для нас бесполезными. Но это еще не опорочи-
вает свидетельской ценности их показаний о самих фактах.
Вопрос о том, не искажены ли факты в угоду ложной теории,
приходится, конечно, решать от случая к случаю, но там, где
есть возможность проверить грамматическую традицию по-
.мощью сопоставления с другими источниками, эта традиция
чаще всего подтверждается. Мы будем иметь возможность
убедиться в этом при разборе сложного и спорного вопроса
о латинском ударении (стр. 161 сл.).,4ело исследователя — от-
.делить фактическое верно от шелухи наивных или ошибочных
объяснений.
Рядом с грамматической литературой в узком смысле
,слова приходится использовать, на тех же основаниях, авто-
ров, писавших по смежным вопросам. В трудах римских анти-
кваров, например в „Аттических ночах" Авла Геллия, в рето-
рических трактатах Цицерона и Квинтилиана, в комментариях
к римским писателям, например у Сервия или Макробия, можно
почерпнуть много данных, дополняющих грамматическую тра-
дицию.
1 Римские грамматические трактаты собраны в изд.: Н. К е i I. Gram-
matici Latin! (сокращенно С!.), тт. 1 — ЧП (с дополнением: Anecdota Hel-
vatica, ed. H. Hagen), 1857 — 1880.

Наконец, материал для истории латинского языка достав-
ляют д р у r и е я з ы к и, с которыми латинскиИ находился,
в тех или иных и с то р и ч е с ких со о ты о ш е н и ях.
Этот вопрос имеет разные стороны.
Простейший случай — лексические заимствования. Слово,
заимствованное другим языком у латинского, может стать
источником недоступных нам иным путем сведениИ о латин-
ском слове, и к такому источнику нередко приходится обра-
щаться при исследованиях историко-фонетического порядка.
Передача латинского е или о помощью греческих я, z, или
о, ~ дает ответ на вопрос о краткости или долготе латинского
звука там, где ero просодия не может быть определена, исходя
из римского материала. Хронология перехода латинского па-
латализованного с в аффрикату (= русск. „ц") устанавли-
вается на основании заимствованиИ из латинского языка
в германских и кельтских языках.
Гораздо сложнее обстоит дело с использованием материала
других языков, если речь идет не о заимствованиях, а о более
глубоких, генетических связях между языками. Для латин-
ского языка эта проблема встает в двояком аспекте — по
отношению к группе и н д о - е в р о п е И с к и х языков, в состав
котороИ он входит, и по отношению к группе р о макс ких
языков, для которой он является предком. Вопросом об этих
соотношениях мы займемся в главах второй и седьмой.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ИНДО-ЕВРОПЕЙСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ
ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА
Латинский язык, вместе с некоторыми другими языками
Италии, которые будут рассматриваться нами в дальнейшем,
принадлежит к индо-европейской группе языков, охватываю-
щей, помимо италийских языков, также ряд языков Индии,.
иранские языки, славянские, балтийские, греческий, германские,
кельтские, а также армянский и албанский. Это основопола-
гающее для исторического понимания латинского языка обоб-
щение было сделано в начале Х1Х в.; открытия ХХ в. ввели
в состав индо-европейской группы ранее не известные языки,
хеттские, в первую очередь язык хеттской клинописи, и так
называемый „тохарский".
Индо-европейская группа языков была открыта и исследо-
вана с помощью сравнительно-исторического ме-
т о д а. Поскольку применение этого метода в советском
языкознании до недавнего времени вызывало ожесточенные
нападки со стороны приверженцев так называемого „нового
учения о языке Н. Я. Марра, надлежит остановиться на его
теоретических основах.'
~ По вопросу о сравнительно-историческом методе см.: Б. А. С е-
р е 6 р е н н и к о в. Сравнительно-исторический метод и критика так назы-
ваемого четырехэлементного анализа H. Я. Марра. В кн.: Вопросы языко-
знания в свете трудов И. В. Сталина, М., 1952, стр. 245 — 288. — О н ж е.
К вопросу о недостатках сравнительно-исторического метода в языкозна-
нии. Изв. АН СССР, Отдел. лит. и яз., 1950, ¹ 3, стр. 177 — 185.—
А. В. Д е с н и g к а н. Сравнительно-исторический метод и изучение исто-
рии языка. Изв. АН СССР, Отдел. лит. и яз., 1951, № 4, стр. 336 — 353.—
Я. М. Т р о н с к и й. К вопросу о сравнительно-историческом методе

В самом наименовании метода как „сравнительно-истори
ческого" раскрыта и цель его применения и характер иссле-
довательских приемов, из которых он складывается. Основ-
ным приемом является здесь с р а в н е н и е, сопоставление
языков. Однако такое сопоставление может предприниматься
для решения самых различных задач. В исследованиях обще-
лингвистического характера языки можно сопоставлять для
-того, чтобы отыскать черты, свойственные языку как специ-
фическому общественному явлению и одинаково характерные
поэтому для любого языка; можно сопоставлять языки
с целью обнаружить различия между ними, показать разно-
образие строя языков и путей их развития. Сравнительно-
исторический метод состоит в сопоставлении языков с целью
установления исторических связей между этими язы-
ками.
Очевидно, что сопоставление, предпринимаемое с такой
.целью, должно быть направлено на отыскание неких общих
черт, сходств между сравниваемыми языками. Но не всякие
общие черты могут служить основанием для исторических
,выводов.
Использование сходств между предметами ради уста-
новления исторических связей между ними становится мето-
дологически обоснованным лишь тогда, когда по законам
развития рассматриваемых предметов обнаруживаемая в ННх
.сумма сходных черт не могла возникнуть в каждом предмете
самостоятельно, в процессе „параллельного" развития, без
наличия исторических связей. Если законы развития предмета
допускают такое „параллельное" возникновение одинаковых
-черт, исчезает почва для использования сравнительно-истори-
ческого метода. Для примера можно взять явления этногра-
фии или фольклора. Обряды аграрной религии до-колумбовой
.Мексики представляют во многих случаях разительную анало-
гию с обрядностью греческой аграрной религии, но это сход-
.ство не дает основания для установления каких-либо истори-
ческих связей, оно свидетельствует о независимом, „парал-
лельном возникновении сходных религиозных представлений
на определенном уровне общественного и культурного разви-
тия. Сходные черты в развитии форм семьи и общественной
в языкознании. Уч. зап. ЛГУ, сер. филолог. наук, вып. 15, 1952,
стр. 5 — 27 (материалы этой статьи частично использованы в настоящей
.главе). — А. И. С м и р н и ц к и й. К вопросу о сравнительно-историче-
ском методе в языкознании. Вопр. языкозн., 1952, № 4, стр. 3 — 19.—
Б. В. Г о р н у н г. О границах применения сравнительно-исторического
метода в языкознании. Там же„стр. 20 — 38.

Организации обнаружены, как известно, у племен, исторически
друг с другом не связанных.
Иначе обстоит дело с языком, как это вытекает уже из
того соображения, что племена и народы, общественно и
мировоззренчески находящиеся на сходном уровне развития,
имеют языки совершенно различного типа. Попытка Н. Я.
Марра и его учеников построить „стадиальную классифика-
.пию языков на основе различий в их морфологическом или
синтаксическом строе окончилась неудачей, как это исчерпы-
вающе показано И. В. Сталиным. Близость между языками
может иметь место при различном общественном уровне пле-
мен и народов, являющихся носителями этих языков; сходство
в базисе может определить собой сходство в надстройке, но
оно не порождает языковой близости.
В самих предметах объективного мира не содержится осно-
ваний для того, чтобы они получили то, а не иное наимено-
вание; наивное представление о том, что „имена" отражают
природу вещей, было опровергнуто Демокритом. Например,
идея „отцовства" возникает на определенной ступени обще-
ственного развития, и там, где она возникла, она получает
то или иное языковое выражение; но ни самое отношение
отцовства, ни характер человеческих мыслей о нем не опре-
деляют звуковой формы соответствующего слова, не заклю-
чают в себе причин для того, чтобы „отец" назывался по-
древнеиндийски — pitat (основа pitar-), по-гречески — 7~атф,
по-латыни — pater, по-готски — fadar, по-древнеирландски—
athir, и в других языках это слово звучит совершенно иначе.
Приведенные слова сходны между собой и сходны не только
по внешнему звучанию, а, как мы увидим в дальнейшем,
и по более глубоким соотношениям между отдельными зву-
ками, определяющим, например, отсутствие начального губ-
ного в древнеирландском слове. Причины такого единства
наименования могут быть только исторические или перед
нами случайность, совпадение. Но если таких случаев много,
предположение о совпадении должно отпасть, и сходство
такого рода дает основание для неких исторических выводов.
То же имеет место в применении K грамматическому строю,
хотя соотношения здесь несколько более сложные. Человече-
ское мышление едино, как един и предметный мир, отражей-
ный в сознании людей, и самые разнообразные языки дают
возможность выразить одну и ту же мысль, но ни структура
мышления, ни содержание мыслей не заключают в себе ничего,
что принуждало бы к использованию одинаковых граммати-
ческих средств, и действительно, языки оказываются совер-
27

шенно различными в отношении грамматического строя.
Будет ли выражено некое содержание лексически или грам-
матически, окажется ли средством ero грамматического выра-
жения аффиксация, внутренняя флексия, служебное слово или
что иное, какова при этом будет структура корня или система.
словообразования,— все это определяется уже не содержа-
нием мысли, а строем конкретного языка и по-разному про-
исходит в различных языках. Правда, в грамматической
области чаще возможны совпадения, поскольку грамматиче-
ские средства не столь уж разнообразны, однако и здесь
количество сходств и их способность образовать некий лингви-
стический тип исключают возможность случайного совпадения,
и тем менее возможна случайность, если к этому присоеди-
няется материальное, фонетическое сходство грамматических
показателей.
В силу этих свойств языка с р а в н е н и е оказывается
плодотворным приемом, позволяющим устанавливать и с т о-
р и ч е с к и е связи между языками.
Сравнительное рассмотрение древних индо-европейских
языков приводит к следующим основным результатам, кото-
рые мы здесь рассмотрим преимущественно с точки зрения
латинского языка.
1) Древние индо-европейские языки обладают, при рас-
хождениях — и иногда довольно значительных — в частностях,
единством грамматического строя в целом, что
сразу же обнаруживается, если мы попытаемся сопоставить
их с языками другоИ группы, например, с семитическими или
тюркскими, являющими собоИ иной лингвистический THII.
Структура предложения, способы сочетания предложений,
система частей речи, структура корня, принципы словообра-
зования и словоизменения, категории словоизменения — все
это в основных чертах одинаково. Вместе с тем, в рамках
единого общего типа каждый из языков имеет свою, совер-
шенно специфическую грамматическую систему.
2) В словарном составе древних индо-европейских языков
устанавливаются многочисленные элементы лекс иче с кой
общности — общие корни и общие слова, притом относя-
щиеся к основному словарному фонду соответствующих язы-
ков. Однако эти общие слова и корни имеют весьма различ-
ные зоны распространения. Некоторые из них — сравнительно
немногие — представлены 'во всех ветвях группы, другие—
лишь в некоторых ветвях, и распределение слов между вет-
вями отличается значительным разнообразием. Слово может
оказаться в ветвях, территориально смежных и очень удалев-

ных друг от друга. Нередко бывает, что латинский язык
сходится только с древнеиндийским, находящимся на другом
краю территории, занятой индо-европейскими языками, между
тем как в других — территориально промежуточных — ветвях
соответствующего слова не оказывается. C другой стороны,
сравнение показывает, что каждая ветвь обладает своим специ-
фическим словарным составом, словами, нигде более не встре-
чающимися, и эти слова также могут принадлежать к основ-
ному словарному фонду соответствующих языков.
Приведем некоторые примеры слов с широким распростра-
нением внутри индо-европейской группы, исходя при этом из
латинского языка.'
а) Названия частей тела:
os (oss) кость: греч. — оптаоч д.-и. — asthi.
pes 'нога': греч. дор. — тгй~, д.-и. — pit (осн.: ped-, pod-, pad-,
cp. русск. падать', пеший, под ).
genu колено: греч. — чочи д.-и. — janu.
dens 'зуб': греч. ион. — о3йч, д.-и. — dan (осн.: dent-, ооочт-,
dant-).
сгиог 'кровь': греч. — кроа~ 'мясо', д.-и. — kravis,' -ст.-сл. gpss,gi,.
ос-ulus 'глав': греч. — опта, ст.-сл. — еиф, лит. — akis.
cerebrum мозг: греч. — дара голова д.-и. — г1гаа.
б) Названия животных, скота:
equus конь: греч. — «-.го~ д.-и. — aqvas.
lupus 'волк': греч. — Xuxog, д.-и. — чгказ, ст.-сл. — идч,нч,
готск. — wulfs.
ovis овца: греч. — о~4, д.-и. — ачба, ст.-сл. — онана, др.-в.-нем.
0uwi.
ursus медведь: греч. — архто4, д.-и.— rksas, галльск. — artos.
fiber 'бобр': д.-и. — babhrus, лит. — bebras, русск. — бобр,
др.-в.-нем. — bibar.
реси скот: д.-и. — ради готск. — faihu.
1 Собрание материала у G. D е ч î t 0. Storia della lingua di Кота,
1944, стр. 8 сл. — То же см.: J. С î u s i и, Evolution et structure de la
langue latine, 1944, стр. 17. — Древнеиндийские глаголы мы приводим
большей частью в форме 3-го л. ед. ч. наст. вр., германские — в инфи-
нитиве.
2 Д.-и. -s) -h („висарга", дыхательный спирант1, но мы для удобства
будем условно сохранять написание -s.

в) Небесные тела, метеорологические явления, времена
года и т. и.:
dies 'день'; Diovem) lovem 'Юпитер' (вин. п.): греч.— Za~g,
д.-и. — Оуаив.
пох ночь: греч. — п(, д.-и.— nakt-, ст.-сл. — нфщт~, готск.—
nahts.
ninguit снег идет: греч. — ~aiy~~, авест. — snaezaiti, ст.-сл.—
сн'вгь, готск. — snaiws.
ventus ветер: греч. — а(Р)ща~ веет', д.-и. — viti, ст.-сл.—
ифтрь, готск. — winds.
hiems зима: греч.— уир.а, д.-и.— hima-, ст.-сл.— ~ндфд.
/
mensis 'месяц': греч. — uv)v, д.-и. — mas-, ст.-сл. — д~~саф~,
готск. — mena.
г) Пища, одежда:
vestio одевать: греч. гом. — (Г)ката~, д.-и. — vaste, готск.—
wasti 'одежда'.
пер 'пряду': греч. — »3«, д.-и. — Sn8yu 'жила', ст.-сл. — ци ф ~,
др.-в.-нем. — паап.
lana 'шерсть': д.-и. urna (авест. — varna-), ст.-сл. — ил ц~д,
готск. — wulla.
coquo в арю, пеку: греч. — «««, д.-и. — раса11, ст.-сл.—
ИаЧЙТЧь.
йго 'жгу': греч. — cue& t;д. и. Ђ”os tiдр.-и л. Ђ”u li'огонь
1оггео 'сушу': греч. гом. — таосиа д.-и. — $pya$& t;др.-в.-HeM.
derren.
edo 'ем': греч. — 6ou.â, д.-и. — admi, ст.-сл. — +A гогск.—
l А Ф
itan.
bibo 'пью': греч. — ~ичи, д.-и. — pibati, ст.-сл. — пи-ти.
voro 'пожираю': греч. — (~~)~~йакв~, д.-и. — g;z а~1, ст.-сл.—
жр'Й-тй.
11пдо 'лижу': греч. — Лау~, д.-и. — ledhi (imper.), ст.-сл.—
ли~ати, совр. ием.— lecken.
ваl 'соль': греч. — аХ~ ст.-сл. — соли готск. — salt.
д) Жилище, поле:
domus 'дом': греч.— Золло~, д.-и. — dam-, ст.-сл. — Aonn
ч1сив 'поселок: греч. — (Р)~Пхо~ (дом), д.-и. — vedas, ст.-сл.—
к~сь, готск. — weihs.
ager 'поле': греч. — аур6с, д.-и. — ajras, готск. — akrs.

е) Семья, род:
pater отец: греч. — тгссщо, д.-и. — pitC (осн. pitar-), готск.—
fad ar.
mater мать: греч. дор. — рлт~1~, д.-и. — matC (осн. matar-) .
ст.-сл.— мати (р. п. MaxSpc), др.-в.-нем.— muoter.
г
frater брат: греч. — рхтщо, д.-и. — bhrata (осн. ЬЬгй1аг-),,
ст.-сл. — нрд грь, готск. — broPar.
socer тесть, свекор: греч.— 'ax~~oog ((~вчем), д.-и.— счасгйа,,
ст.-сл. — скакч.рь готск. — swaihra.
genus род: греч. — уело;, д.-и. — janas.
vidua вдова: д.-и. — vidhava, ст.-сл. — нъдерд, готск. — wi-
duwo.
ж} Жить, ощущать, мыслить:
чиччо живу: греч. аор. — ~-~~и-, д.-и. — jwati, ст.-сл. — жик-
готск. — qius живой .
ч1о1'вижу': греч. — (Е)оФх, д.-и. — veda, ст.-сл. — над-, ннд-,
готск. — witan знать .
specio 'гляжу': греч. — виктори, д.-и. — расуа6, др.-в.-нем.—
spehon.
clueo 'слышу': греч.— "-хЬ-оч, д.-и. — qrudhi (imper.) ст.-сл.—
слы-, готск. — hliuma слух .
(g)nosco 'знаю': греч. — р-риска, д.-и. — janCti, ст.-сА.—
~нд-тн, готск. — kunnan.
Ъ
me-min-1 помню: греч. — y.õièòâ, д.-и. — manyate, ст.-сл.—
fl Д-МА1ТЬ
aevum век: греч. — ссi(F)~v, д.-и. — йуия, готск. — aiws.
animus 'дух': греч.— мч~~о~, д.-и. — aniti 'дышит'.
в) Глаголы движения:
Й 'идет': греч. — <~«( p.n~о ),д. и. Ђ”e i,ст.- л. Ђ”
venio 'прихожу': греч. — ~шсчи, д.-и. — gacchati.
fero 'несу': греч. — ррах, д.-и. — bharati, ст.-сл. — парить .
готск. — bairan.
veho везу: греч. — Р~уат~& t;(impe .,памфил ),д. и. Ђ”vaha
ст.-сл. — g.-g- готск. — -wigan.
verto 'верчу: д.-и. — vartate ст.-сл. — Кръ г- готск. — wairPan..
do даю: греч. — Зс-Зи-«, д.-и. — adat, ст.-сл. — Ад-.
sedeo 'сижу': греч. — ~~атал, д.-и..— аЫа6, ст.-сл. — с4;д-
готск. — sitan.

sto 'стою': греч. — сати, ср. аткто~, д.-и. — &в~Ьа tc,ст.-сл
стф-, стл-, др.-в.-нем. — stan.
liquit 'оставил': греч. — Лв-Лосос-а, д.-и. — ri-rec-а, готск.—
leihwan.
по 'плыву': греч. — vzyac д.-и. — snati.
ср. pons 'мост: греч. — ~гочтос ('море ), д.-и. — panthas путь',
ст.-сл. — пътк.
ago 'веду': греч. — о'.~и д.-и. — ама6.
.scando 'всхожу': греч. — охкйхЛоч, д.-и. — skandati 'прыгает'.
и) Технические процессы и предметы:
tego 'крою': греч. — ~т~(и, д.-и. — sthagati, совр. нем. — decken.
rumpo 'рву': д.-и. — rupyati англ.-сакс. — reofan.
tendo 'тяну': греч. — тйчы, д.-и. — tanoti, ст.-сл. — т,а- готск.—
panjan.
-clino 'клоню': греч. — хЛли, д.-и. — c;rayati, англ.-сакс. — hli-
nian.
Г
д.-и. — strnoti, ст.-сл.—
sterno стелю: греч. — отооаччирл,
стр'Й-ти, готск. — straujan.
mulgeo 'дою': греч. — ссрлЛ р~, д.-и. — mirsti, ст.-сл. — юcc@clc&g
др.-в.-нем. — mil chan.
findo 'раскалываю': д.-и. — bhinatti, готск. — beitan 'кусать'.
(of)fendo ударяю: греч. — Эй~и, д.-и. — hanti, ст.-сл. — Жщ-.
scindo 'разрываю': греч. — сус~и, д.-и. — chinatti.
iugum 'иго': греч. — Ь'(оч, д.-и. — yugam, ст.-сл. — III'O готск.—
j uk.
к) Числительные до 10, 100 и т. д., например:
duo 'два': греч. — 3uo, гом. — Вю, д.-и. — dva(u), ст.-cA.—
дъиа, готск. — twai.
л) Прилагательные:
salvus 'целый': греч. — оЛ(Г)о~ д.-и. — sarvas.
medius 'средний': греч.— yë~î~, д.-и.— madhyas, ст.-сл.— дифъдоу
готск. — midjis.
dexter 'правый': греч. — 3arc~apoz,
двень, готск. — taihswa.
novus новый: гРеч. — ve(F)ccrc, Д.-и. — navas, ст.-сл. — IIOIrcc.
готск. — niujis.
д.-и. — dak~inas, ст.-сл.—

ruber 'красный': греч. — арЭоо~, д.-и. — rudhiras, ст.-сл.—
роудь, готск. — rauPs.
formus теплый: греч.— Эю~о~, д.-и.— gharmas, ст.-сл.— rep-.
mollis 'мягкий': греч. — ~юлЛ3йчв д.-и. — mrdus ст.-сл.—
ила дь.
suavis 'сладкий': греч. — y3~q, д.-и. — svadus.
%
м) Личные местоимения, например:
/
tu ты: греч. дор. — т~, авест. — tu, ст.-сл. — ти готск. — 1~и.
Обращает на себя внимание группа слов с сакральным
или юридическим значением, в которой латинский язык имеет
почти одни древнеиндийские соответствия:
rex — rija (ср. кельтск. имена Hà -rtx)
flamen — brahman
credo — qr addadhati
sepelio — saparyati
ius — yes
1Ьх — rajani (только locativus), авест. razan
res — res
Довольно часты соответствия в одном лишь греческом:
lego — Xsy«), fido — -вЭола~, ludit — Б~и, termen — терр.х, tango—
та~а(ич, salio — В,Лор.а~, sarcio — ярхо~, lас, lactis — уйЛк, укЛи-
х.~о~, однако бывает, что латинский имеет соответствия в кельт-
ских, германских, балтийских, славянских, но как раз не
в греческом. Сюда относятся такие слова, как velle, vincere,
ferire, emere, scabere, serere, secare, sugere, hostis, ctvis, spes,
far, faba, granum, rota и т. д. (в этой группе ряд сельско-
хозяйственных слов).
В иных случаях латинское слово имеет соответствия лишь
в греческом и в славянских:
аагро: греч. — а~тщ, ст.-сл. — сръпь
/
fluo: греч. — уЛ», ст.-сл. — влив
laevus: греч. — Лш(Р)0~, ст.-сл. — л вк'к
Число примеров на все эти группы можно было бы зна-
чительно умножить.
Соответствия в одних лишь кельтских находят немного-
численные слова, например: meto, предлог de.
Я И. М. Тронский

Вместе с тем, такие, несомненно принадлежащие к основ-
ному словарному фонду латинского языка слова, как oro,
cupio, pareo, gemo, loquor, opto, urbs, orbis, laus, fraus,
caussa, oportet, omnis, febris, ferrum, не находят себе не-
сомненных индо-европейских соответствий. Индо-европейские
языки подчас резко расходятся между собой в выражении
простых понятий, как 'рука' (лат. manus), 'добрый' (лат. bonus)
и т. и.
3) Слова, а в особенности корни, составляющие общий
лексический фонд различных индо-европейских языков, на-
xîäÿòñÿ между собою в з аконом ерных звуков ых со-
о т в е т с т в и я х, устанавливаемых с большой точностью. На-
пример, д.-и. bh соответствует: греч. р; ст.-сл. н; готск. b;
латинск. f — в начальной позиции, Ь вЂ” в срединной; др.-ирл. Ь;
хеттск. р.
д.-и. — bharami, греч. — рааса, ст.-сл. — нара;, готск. — baira,
лат. — fero, др.-ирл. — biru.
д.-и. — nabhas, греч. — ч=-рос, ст.-сл. — Йвне (осн. ныес-), др.-
сакс. — пеЬаl, лат. — nebula, др.-в.-нем. пеЬи1, хеттск.—
nepis.
Такие соответствия регулярно повторяются в различных
словах, и именно их постоянство определяет собою общность
лексического фонда различных языков. Теперь мы можем
уточнить понятие „сходства, которым мы оперировали. Корни
и слова могут быть сближаемы лишь в той мере, в какой
это сближение оправдано закономерностью звуковых соответ-
ствий, а отнюдь не по внешнему сходству звучания, которого
может и не быть и которое само по себе не имеет никакого
значения. Слова, заведомо происходящие в двух языках из
общего источника, могут настолько измениться в своем звуко-
вом облике, что потеряют всякое внешнее сходство. Напри-
мер, греческое слово ~~uzxomo& t вкачес ветерм нахристи
ской церковной иерархии перешло в латинский язык (episcopus)
и с распространением христианства — в другие европейские
языки. Потомком его является Во французском языке слово
eveque, в немецком Bischof. Эти два слова в своем современ-
ном звучании не имеют ничего общего, и тем не менее они
находятся между собой во вполне закономерном соответствии,
определяемом рядом формул, устанавливающих те связанные
с историей французского и немецкого языков звуковые изме-
нения, которые и привели к современному положению вещей.
В примерах, приводившихся выше, было уже много таких

1 12 34 1 1234
случаев. Так, сопоставление греч. ЛаЛоюа с д.-и. rireca (стр. 32)
не вызывает никаких сомнениИ с точки зрения звуковых со-
ответствий, отмеченных здесь цифрами 1, 2, 3, 4, а различие
в огласовке первого слога связано с равным морфологиче-
ским оформлением удвоения в древнегреческом и древне-
индийском языках. С другой стороны, слова равных языков,
тождественные по значению и весьма сходные по звучанию,
могут оказаться не допускающими сближения в сравнительно-
исторических целях. Таковы, например, греческое слово Зео&
и латинское deus, имеющие одинаковое значение, одинаковое
морфологическое оформление (основы на -о-) и, казалось бы,
сходные по звуковому облику. Тем не менее, они не „срав-
нимы": латинское начальное d- не может соответствовать
иному греческому звуку кроме о- (ср. йив и греч. )Toe), а гре-
ческому начальному Э- должно соответствовать латинское f-.
Латинское классическое deus восходит к древнелатинскому
deivos, в то время как Эао~, судя по Эаа-ушто~, происходит
ив *Эыо~ или даже ив *3Faooq, что еще более отдаляет эти слова.
Формулы, подобные приведенной на стр. 34, являются
формулами звуковых соответствий между различ-
ными языками одной группы („семьи').
Закономерность соответствиИ, обнаруживающихся в общей
лексике, является естественным результатом ее происхожде-
ния ив общего источника. Общие корни и слова различных
языков должны были, очевидно, иметь некий фонематический
состав, варьирующиИ в разных языках соответственно усло-
виям их развития. Развитие происходит в каждом языке за-
кономерно, и те соотношения между языками, которые воз-
никают на основе этого развития, также должны быть законо-
мерны. За каждым соответствием лежит, таким образом,.
некая фонетическая единица, историческими вариантами кото-
роИ по разным языкам и являются звуки, составляющие
формулу соответствия.
Такие формулы получают в сравнительной грамматике
индо-европейских языков специальные обозначения. Например,
соответствию д.-и. bh, греч. р, ст.-сл. ь, готск. Ь, лат. f Ь
и т. д. придается обозначение и.-е. *bh.
Для уяснения смысла таких обозначений прибегнем к срав-
нению. Одним ив основных понятий, которыми оперирует
астрономия, является понятие „небесной сферы". В действи-
тельности никакой „небесной сферы" не существует, и не-
бесные светила, находящиеся на самом разном расстоянии
от нас, отнюдь не расположены на единоИ поверхности.
35

Однако астрономы для определенных задач проицируют их
на некую фиктивную сферу, и по соотношениям на этой сфере
производятся точнейшие вычисления. Таким же приемом поль-
зуется сравнительно-историческое языкознание. Наблюдаемые
соответствия в фактах, почерпнутых из материалов равных
языков и относящихся к разному времени, поскольку те древ-
нейшие памятники отдельных языков, из которых исходят
при сравнении, хронологически бывают очень удалены друг
от друга,— переносятся в некую фиктивную сферу „сравне-
ния", и сравниваемые звуки могут быть рассматриваемы как
многообразные аспекты единого звука, принадлежащего сфере
„сравнения" и отнюдь не обязательно воспроизводящего
в точности реальный исторический звук, от которого произо-
шли звуки реально известных языков.
Выбор знака для обозначения соответствия не является,
конечно, произвольным и всегда основан на тех или иных
соображениях. В интересующем нас случае, очевидно, в сфере
„сравнения" должен появиться некий губной. Использовать
для этой цели р или 6 окажется невозможным, так как эти
знаки потребуются для других формул соответствия, в кото-
рых, например, будут участвовать с одной стороны: д.-и. р,
греч. ~, лат. р, ст.-сл. и, а с другой: д.-и. b, греч. ), лат. b,
ст.-сл. н, и т. д. Знаки выбираются так, чтобы с их помощью
~наиболее четко выражались закономерности, определяющие
соответствия не только между отдельными звуками разных
языков, но и между целыми звуковыми системами. Исследо-
BRHHG показывает, что в соответствии германского звонкого
древнегреческой и древнеиндийской аспирате германский
звонкий является уже трансформацией другого звука (хотя бы
и не "bh), что это не единичная трансформация, а часть
целой системы звуковых изменений, между тем как в сан-
скрите, например, мы не имеем основания усмотреть за аспи-
ратой что-либо более древнее; что и латинский начальный
спирант f является уже позднейшим. Выбранный знак *bh
выражает все эти соотношения в проекции на сферу „срав-
нения . Вместе с тем, и.-е. *bh — ключ к соответствию, и тот,
кто умеет читать формулу, по этому ключу может охватить
сумму реальных фактов. И.-е. корень *bher- означает, что
если соответствующий корень наличествует в каком-либо
из языков, то он имеет в нем вполне определенную, вы-
текающую из соответствий форму, что в санскрите это будет
bhar-, по-гречески — yap-, по-готски — bair-, в старославян-
ском — цр-, по-латыни — fer-.

Один и тот же звук исторически засвидетельствованного
языка может участвовать во многих формулах соответствия.
Так, латинское f- (которое в исконно латинских словах бывает
только в начале слова) оказывается членом нескольких
формул:
и.-e. — *bh, д.-и. — bh, греч. — ср, лат. — f-, -Ь-, оск.-умбр. — f,
ст.-сл. — н готск. — b др.-ирл. — b.
и.-е. — 'dh д.-и. — Й, греч. — Э, лат. — f-, -d-, -b- (после и,
перед 1, рядом с r), оск.-умбр. — f, ст.-сл. — д, готск.—
d (d), др.-ирл. — d.
и.-е. *g"-h, д.-и. — gh(h), греч.— y (Э перед гласным переднего
ряда, у рядом с u), лат. — ' f-, -v-, -gu- (после и), оск.-
умбр. — f, ст.-сл. — ч (ж,g), готск. — g (w), др.-ирл. — g, не
говоря уже о появлении f в комбинаторных сочетаниях:
fr-(*mr- (fraces), fr-(*sr- (frigus) и др.
Лат.— а входит в формулы:
и.-е. — а, д.-и. — а, греч. — а, лат. — а, оск.-умбр. — а, ст.-
сл. — ф, готск. — а, др.-ирл. — а.
и.-е. — *а, д.-и. — i, греч. — ~, лат. — а, оск.-умбр. — а, ст.-
сл. — е, готск. — а, др.-ирл. — а (разница с предыдущей
формулой только в д.-и.).
С другой стороны, д.-и. — а, помимо формулы и.-е. *а,
участвует в соответствиях:
и.-е. — *е, д.-и. — а, греч. — ~, лат. — е, оск.-умбр. — е, ст.-
сл. — ф, готск. — i, др.-ирл. — е.
~ч v
м ч
и.-е. — о, д.-и. — а, греч.— о, лат. — о, оск.-умбр. — 0, ст.-сл.—
ф, готск. — а, др.-ирл. — о.
И здесь выбор символов показывает направление ввуко-
ивменения в различных языках. На первом этапе сравнитель-
ного языкознания полагали, что простота древнеиндийского
вокаливма в отношении кратких гласных (а, 1 и) по сравне-
нию с латинским или греческим (а, е, 0, i, и) есть первичное
явление и что более сложные вокализмы представляют собой
результаты „расщепления единых ранее фонем; однако
указать условия, при которых такое расщепление происхо-
дило, оказалось невозможным; далее, было замечено, что
в древнеиндийском языке перед а, соответствующим грече-
скому и латинскому е (д.-и.— са, греч. — та, лат.— -que), upo

исходит палатализйция заднеязычных, а это возможно лишь
в том случае, если и здесь был гласный переднего ряда;
отсюда можно заключить, что „простота" санскритской
системы гласных есть результат позднейшего слияния прежде
самостоятельных фонем (самые обозначения *е, *о остаются,
разумеется, в известной мере условными).
Подробное изложение системы звуковых соответствий
внутри индо-европейской группы можно найти в курсах срав-
нительной грамматики индо-европейских языков.'
4) Звуковые соответствия, проходя через всю систему
языка, распространяются, конечно, не только на корневую
часть слова, но и на словообразовательные и словоизмени-
тельные м о р ф е м ы — суффиксы, флективные окончания
и т. д. Строение именных и глагольных основ, образование
„времен", окончание падежей, личные окончания глаголов
оказываются во многих случаях тождественными в латин-
ском языке и в других индо-европейских языках, если учиты-
вать звуковые соответствия. Так, формы винительного падежа
единственного числа от слова, обозначающего 'ногу' (лат.
ped-em, греч. ~о3-u), имеют единое окончание, определяе-
мое формулой звукового соответствия: и.-е. *m (слоговое),
о
греч. а, лат. em, обнаруживающегося не только во флексии,
но и в корневых элементах (например лат. tentus, греч.
/
тато~). В качестве примера близости системы спряжения
s различных индо-европейских языках приведем некоторые
парадигмы.
)Gs 'быть' — настоящее время изъявительного наклонения
по трем числам (ед., множ., двойств.):
Лат. Ст.-сл.
Греч.
.-и.
Йрл, Efj.рл ((*ыф)
э г з
1-е л. ед. ч. asmi
2-е л. ед. ч. asi((~assi)
3-ье л. ед. ч. asti
sum
es(s)
est
ЕСМЬ
КСИ
ыщ, в
бб'И
ИСТ'Ь
6б(Аяч (дор.-ye()
Еб"7б
1-е л. мн. ч. smas
2-е л. мн. ч. stha
3-ье л. мн. ч. santi
SumuS ~СМЪ
estis Кс'и
C&a
бВ(7с дор. бч i '-
А. М е й е. Введение в сравнительное изучение индо-европейских
языков. М.— Л., 1938. — Ф. Ф. Ф о р т у н ат о в. Краткий очерк сравни-
тельной фонетики индо-европейских языков. Пгр, 1922. — В. К. П о р ж е-
. з и а с к и й. Очерк сравнительной фонетики древнеиндийского, грече-
ского, латинского и старославянского языков. M., 1912.

ЫЕББ
KCTd
ЗАСТИ Td
1-е л. дв. ч. svas
2-е л. дв. ч. sthas
3-ье л. дв. ч. stas
ч
I
8~д ТОЧ
яб'~ОМ
P*bher 'несу, беру' — настоящее и прошедшее несовершен-
ное изъявительного наклонения.
Настояще е
Лат.
Готск.
Ст.-сл.
Д.-и.
bharami
bharasi
bharati
1-е л. ед. ч.
2-е л. ед. ч.
3-ье л. ед. ч.
1-е л. мн. ч.
bharamas
bharatha
bharanti
2-е л.
3-ье л.
мн. ч.
мн. ч.
bairos
bharavas
1-е л. дв. ч.
2-е л. дв. ч.
3-ье л. дв. ч.
bairats
bairand
bharathas раоаточ
bharatas <рара
Прошедшее несовершенное
Греч ср.: ст.-ел.(аор.~
abharam Гр~оч
abharas a~aoac
abharat apaoa
арбор ас(ч)
а~>а~
аграроч
Д.-и.
Ааш.
1-е л. ед. ч.
И /ЧУ
БЙУЙ
БЙЦ
дремь
КЙ~ЙТЙ
БЙ~'к
БИ~ОБ Ь
КЩЙТ4
БЙу гЙ(та)
2-е л.
3-ье л.
е$
ед. ч.
ед. ч.
мн. ч. abharama
мн. ч. abharata
мн. ч. abharan
1-е л.
2-е л.
3-ье л.
аЬЬагача
abharatam
abharatam
1-е л. дв. ч.
ароаточ
а~аоат~ч
2-е л.
3-ье л.
дв. ч.
дв. ч.
Различия, имеющиеся в приведенных парадигмах, в огром-
ном большинстве случаев сводятся к звуковым соответствиям
(сюда относится и отпадение конечных согласных в старо-
славянском и, отчасти, в греческом языке), но связаны также
и с различиями в ступенях огласовки корня (стр. 95 сл.), с не-
одинаковым распределением в различных языках форм тема-
тического и атематического спряжения и с некоторыми вариан-
тами в личных окончаниях.
Греч.
9=P" fero
варне fers
QEpKL fert
варо~аС(ч) ferimus
раоата fertis
почт (+- ) ferunt
БЙря
БЙ~ЙШИ
БЙ~)Йть
БЙрЙмь
БЙРЙТЙ
БЙр'Бть
БЙРЙК'Й
БЙрЙта
БЙрЙТЙ(та)
baira
bairis
bairiP
bairam
bairip
bair and

Морфологическое единство, в особенности единство
флексии, имеет очень большое значение для установления
родства языков, так как флексия принадлежит к наиме-
нее „проницаемым", менее всего допускающим какие-ли-
бо „заимствования" или „скрещивания" частям языковой
системы.
5) При наличии многочисленных сходств в грамматическом
строе древних индо-европейских языков между ними имеются
и немалые расхождения, определяющие специфическую струк-
туру отдельных ветвей и языков. Для оценки зтих расхожде-
ний весьма существенно то наблюдение, что они во многих
случаях относятся к таким явлениям, которые могут быть
с полным основанием рассматриваемы как относительно более
поздние. Так, например, развитие временной системы (по
крайней мере в ее полной форме) относится к более позд-
нему атапу, чем образование видов; времена наслаиваются
на более древние виды. Это явно прослеживается и в формо-
образовании: приметы времени присоединяются к более древ-
ней видовой основе; в таких языках, как греческий или сан-
скрит, наклонения создаются только внутри вида, и после-
дующая дифференциация времен затрагивает главным образом
изъявительное наклонение. Сравнение обнаруживает, что
в способах образования видов индо-европейские языки весьма
сходны, между тем как в образовании времен наблюдаются
значительные расхождения. Зато в личных окончаниях дей-
ствительного залога, несомненно древнейшей части глаголь-
ной флексии, варианты по отдельным языкам незначительны.
Таким образом, основная линия движения состоит в том, что
языки, развиваясь по своим внутренним законам, все более
расходятся, что не исключает и отдельных моментов сближе-
ния между языками в процессе их исторического развития.
То же самое направление расхождения наблюдается и в исто-
рические времена, уже по засвидетельствованным памятникам.
Так, в германских и романских языках уже в историческое
время развились моменты „аналитического" строя. В резуль-
тате грамматический строй современного французского или
английского языка значительно дальше отстоит от современ-
ного русского, чем ато имело место в языках древних пред-
ставителей соответствующих ветвей, например у латыни и
готского по отношению к старославянскому.
Сравнение во многих случаях позволяет установить хро-
нологическую перспективу в развитии языка. Сопоставление
с другими языками нередко показывает, что явление, пред-
ставляющееся в системе одного языка непонятной аномалией,
40

в действительности является остатком прошлого, лучше со-
хранившегося в другом языке. С точки зрения латинской
глагольной системы представляется, например, совершенно
непонятным соотношение шЬео — iussI, поскольку губной звук
основы по фонетическим законам латинского языка не асси-
милируется с -s- (ас1.1Ьо, scrIpsI; пиЬо, nupsI), а ассимиляция
такого рода имеет место только в группе переднеязычный+ь
(quatio — сиааа1, сЫо — cessI). Однако уже взгляд на формулы
соответствия, в которых принимает участие латинское Ь,
указывает на возможность происхождения его из передне-
язычного придыхательного (см. формулу и.-е. dh на стр. 37,
а также соотношения типа: кл. лат. — lIber, арх. лат. — leiber,
loebertatem, loebesum, фалиск.— loferta, пелигн. — loufir, оск.—
luvfreis, греч. — яЛ~юЭяро~, ст.-сл. — л~фдь, совр. нем. — Leute)
и происхождение шЬеб из * iudh- подтверждается наличием
этого корня в д.-и. yodhati 'ïðèõoäèò в движейие', yodhayati 'ïðè-
водит в движение', что объясняет также переходность гла-
гола шЬео (' побуждать' ), в отличие от impero, которое, как
обычно у глаголов приказания, сочетается с дательным
падежом.
Другой пример. Латинская глагольная система знает лишь
два вида — инфект и перфект, причем перфект по значению
охватывает и аорист и перфект греческого или санскрита.
Вместе с тем, образование перфекта чрезвычайно разнооб-
разно и нерегулярно. Сравнение показывает, что эти раз-
личные способы образования перфекта соответствуют способам
образования различных видов в других языках (например
аористные формы на -s-: dIxI, швам, перфектные образования
с особой ступенью корня VIdl fUgl). Отсюда ясно, что латин-
ская двухвидовая система — позднеИшая; латинский язык
обобщил два древних „совершенных" вида, сохранив в раз-
ных группах глаголов способы образования прежних видов.
Такая же картина наблюдается и в системе наклонений.
В латинском субъюнктиве семантически объединены и обоб-
щены более древние наклонения (конъюнктив, оптатив,
инъюнктив; см. стр. 108), но в многоразличных формах об-
разования латинского субъюнктива (и морфологически близ-
кого к нему будущего времени) сохранены древние суффиксы
различных наклонений.
В латинском языке нет категории двойственного числа,
имеющейся в старославянском, в греческом, в санскрите,
в литовском, а также во многих не индо-европейских языках.
Тем не менее характер оформления и особенности склонения
4l

числительных duo u ambo позволяют сделать вывод, на основа-
нии сопоставления с другими языками, что в более раннее
лремя двойственное число имелось и было утеряно, как оНо
утерялось в историческое время в греческом, русском и
.других языках.
Падеж, именуемый в латинских грамматиках „аблативом",
чрезвычайно разнообразен по своим функциям. Он соответ-
ствует древнеиндийскому аблативу (аЫ. separationis, compara-
tionis), инструменталису, падежу орудия и сопровождающего
обстоятельства (аЫ. instrumenti, causae, sociativus, modi, qua-
litatis и т. д.), и, наконец, локативу, местному падежу (аЫ.
loci, temporis). С этим сочетается и разнообразие оконча-
ний, -d в гласном склонении, арх. лат. equod, exercitud, -е—
в согласном. Сравнение показывает, что -d представляет
собой окончание аблатива, -е — инструменталиса или лока-
тива (локатив окончательно исчез уже в историческое время).
В латинском аблативе слиты были два, а затем три ранее
самостоятельных падежа.
В предыдущем изложении приводились лишь те случаи,
,когда латинский язык утерял те или иные архаические черты,
и их возможно восстановить, привлекая другие языки, эти
черты сохранившие. Нас интересовала возможность восста-
.новить с помощью сравнения то, что в латинском языке уже
потеряно. Однако это не должно давать основания для мысли,
что в целом такие языки, как греческий или санскрит, кон-
сервативнее и архаичнее латинского. Мы встретимся в даль-
;нейшем изложении и с обратным положением вещей, напри-
мер с тем, что образование латинского медиопассива Hà -r
может считаться более архаичным, чем медиопассив грече-
ского и санскрита. В данной связи для нас было важнее
другое соотношение. Еще большее значение имеет общий
вывод, который можно сделать на основании рассмотрен-
ного. Развиваясь по собственным внутренним законам, языки,
имеющие общие черты, по-разному изменяют их, и, что самое
важное, в одних подвергаются изменению одни элементы
языковой структуры, в других — другие. Если бы все языки
изменяли одно и то же, то сравнение не дало бы плодотвор-
ных результатов для установления доисторических процессов
развития отдельных языков. Именно потому, что один язык
сохраняет одно, а другой — другое, сравнение помогает из-
учению доистории отдельных языков.
Итак, мы установили для древних индо-европейских языков
элементы, свидетельствующие о единстве грамматического
строя в его общих очертаниях, о значительной лексической

общности в основном словарном фонде, о закономерности
звуковых соответствиИ между языками как в их общем корне-
слове, так и в словопроизводственных и словоизменитель-
ных морфемах, наконец, о том, что сходные черты грамма-
тического строя чаще всего оказываются более древними,
чем несходные, что свидетельствует о направлении доступ-
ного наблюдению движения языков в сторону расхождения.
Единство это, очевидно, не могло возникнуть ни в резуль-
татв случайного совпадения, ни в процессе параллельного,
независимого развития отдельных языков. Это единство такого
типа, который создается лишь в результате исто риче с ко И
о б щ н о с т и,' точнее — в результате происхождения от общего
языка-основы, генетического „родства языков.
Однако степень общности отдельных языков не одина-
кова, и это нашло отражение в установлении различных
„ветвей индо-европейских языков. Языки, принадлежащие
к одноИ „ветви", как славянские, заключают в себе гораздо
больше моментов лексической и грамматической общности,
чем языки, принадлежащие к разным „ветвям", например латин-
скиИ и старославянский.
Латинский язык входит в состав „италийской ветви
индо-европейских языков, к которой принадлежат также
такие языки древней Италии, как оскский или умбрский
(стр. б2). Однако скудость памятников на этих языках не
дает возможности плодотворно развернуть сравнительно-
историческое исследование в их пределах так, как это
возможно, например, для славянских языков, и почти
всегда приходится обращаться к тому сравнительному ма-
териалу, который может быть обнаружен уже в других
„ветвях' .
Отсюда возникает естественный вопрос: нельзя ли среди
этих других ветвеИ обнаружить такие, которые находятся
в особой близости к италийским языкам. Теоретически такое
соотношение вполне возможно; так, например, индийские и
иранские языки находятся между собоИ в особоИ бли-
зости, позволяющей говорить о некоем индо-иранском
единстве.
По отношению к италийским языкам были высказаны две
точки зрения на специфическую близость их к другим ветвям
1 Б. В. Г о р н у н г. К постановке вопроса об исторической обш;ности
индо-европейских языков. Изв. AH СССР, Отдел. лит. и яз., т. IX,
вып. 5, 1950, стр. 337 — 350.— Б. В. Горнунг, В. Д. Левин,
В. Н. С и д о р о в. Проблема образования и развития языковых семей.
Вопр. языкозн., 1952, I, стр. 41 — 64.

индо-европейской группы. Это так называемые и т а л о - г р е-
ч е с к а я и и т а л о - к е л ь т с к а я гипотезы.
Представление об итало-греческом единстве восходит еще
к античным временам. Уже в 1 в. до н. э. группа античных
грамматиков (Филоксен и другие), сопоставляя греческий и
латинскиИ языки, пришла к выводу, что латинский язык пред-
ставляет собой лишь ответвление от греческого, один из
греческих диалектов, близкий к эолийскому. Это последнее
сближение основано было на том, что эолиИский — единствен-
ныИ из греческих диалектов, не знавшиИ в историческое
время двойственного числа и ударения на последнем слоге,—
черты, характерные и для латинского языка. Отсюда делался
вывод, что латинскиИ язык — эта некий испорченный грече-
ский.
Такая теория происхождения латинского языка, языка
народности, которой принадлежало господствующее место
в римскоИ империи, была приятна для самолюбия греческих
грамматиков, но и римляне не протествовали против лестного
для них родства с греками.
Хотя теория итало-греческого единства поддерживалась
еще в XIX в. такими лингвистами, как Шлейхер или Курциус,
и историками вроде Момзена, однако со времени открытия
единства индо-европейских языков все основания для нее
отпали. Конечно, в историческое время, при огромном значе-
нии греческой культуры для всего развития римского обще-
ства в самые различные периоды его истории, латинский
язык обогатился большим количеством слов, заимствованных
из греческого, как в области технической, так и научно-
философской, а впоследствии, в христианскую эпоху, также
и религиозной терминологии; римские поэты могли кокет-
ничать введением в свои стихи форм греческого склонения
для греческих слов или отдельными синтаксическими грециз-
мами. Но все эти позднейшие греческие воздействия на латин-
скиИ язык не свидетельствуют о какой-либо их доисторической
общности. Для того чтобы такую общность показать, нужно
было бы установить в основном словарном фонде и в граммати-
ческом строе греческого и латинского языков такие моменты,
которые позволили бы объединить эти два языка в п р о-
тивоположность всем прочим; далее, черты эти
должны быть не сохранением прежнего — совместно сохранить
прежнее могут и языки, не находящиеся между собой в специ-
фической близости, — а новообразованиями, „инновациями", и
притом такими, которые исключали бы возможность предполо-
жения о параллельном развитии. Между тем, уже на стр. 33

мы видели, что основной словарный фонд латинского языка
хотя и заключает в себе иногда совпадения с одним лишь
греческим, но чаще с ним и расходится, сближаясь с со-
вершенно иными ветвями индо-европейских языков. Что же
касается грамматического строя, то совместные инновации
греческого и латинского языков незначительны. В качестве
примера приводили окончание им. п. мн. ч. м. р. основ на -0-:
греч. -о~, лат. -oi)-ei)-I, в противоположность -os, на кото-
рое указывают другие языки, в том числе оскский и уМ6р-
ский, или окончание родительного падежа множественного
числа основ на -а: греч. -«&g ;ч( ки('"-a omл т иум
-агит( asom. Но мы находим окончание, восходящее к ~-о~,
/
и в старославянском языке: Aux(&gt !,lu I,илч цн Ђ вгерманс
и литовских прилагательных, и во всех этих случаях, если
они действительно представляют собою инновацию, речь
идет о перенесении на существительные окончания -oi из
им. и. мн. ч. м. р. указательных местоимений, где -оi и -Rsom
засвидетельствованы также и индо-иранскими языками, и такое
уничтожение различиИ между именным и местоименным скло-
нением легко могло произойти параллельно в ряде языков,
лишенных специфического единства.
Характерно, что в ближайших к латинскому языках—
оскском и умбрском — унификация именных и местоименных
окончаний в им. и. мн. ч. м. р. произошла в обратном направ-
лении: *-os проникло в местоимения, и это также свидетель-
ствует против „греко-италийского" -о1.
Гораздо более серьезные доводы были приведены в пользу
„итало-кельтской теории, выдвинутой еще в середине про-
шлого века Лотнером. Указывалось на ряд своеобразных черт,
отделяющих италийские и кельтские языки от других пред-
ставителей группы. В (poHGTHKG таких черт почти нет: здесь
можно отметить только то своеобразное явление, что в словах,
где два слога последовательно начинаются на р — q-, про-
исходит ассимиляция этих согласных в прогрессивном или
регрессивном направлении. И.-е. — *penq"-e пять: д.-и.—
рапса, греч. — ~~чт~, ст.-сл. — цдка~, но лат. — quinque, оск.-
умбр.— pump-, ирл.— coic, др.-кимрск.— pimp, и т. д.; и.-е.
peq-o варю, пеку, д.-и. — pacati, греч. — ~око, ст.-сл.—
щн~, но лат. — coquo(*quequo, бретонск. — pibi, и т. д.
Гораздо более значительны морфологические моменты, относя-
щиеся к склонению и особенно к спряжению. Из области
склонения сюда относится своеобразный родительный падеж
ед. ч. основ на -o 1цр-I где -I не восходит к дифтонгу и,

ского и „тохарского", в значительной мере выбили почву
из-под ног итало-кельтской гипотезы. Ряд явлений, которые.
до тех пор признавались отличительноИ чертой одних лишь.
языков крайнего запада индо-европеИского лингвистического
ареала, т. е. кельтских и италийских, и представлялись их
„инновацией по сравнению с другими индо-европейскими
языками, оказался представленным в хеттском и „тохарском",
т. е. на окраинах восточной части этого ареала. Так, в обоих
новооткрытых языках обнаружились окончания медиопассива
на -r, что заставило вспомнить и об уже ранее известных, но
остававшихся изолированными следах этого окончания в армян-
ском и новофригийском; открылся в „тохарском" и субьюнктив.
на -а-. Такое совпадение характерных признаков на столь
далеко расположенных друг от друга территориях привело
к мысли, что перед нами вовсе не „инновации некоего „итало-
кельтского единства, а сохранение архаических момен-
тов.
К этому присоединились соображения, основанные на
принципах так называемой „лингвистической географии
изучающеИ распространение диалектных явлений в живых
языках. Наблюдения в этой области привели к выводу, что
„инновации", возникающие где-либо в языке, имеют обычно
некую зону распространения, за пределами которой остается
старое положение вещей. Отсюда противопоставление явле-
ний „центральных явлениям „периферическим, и „новое
оказывается зачастую на стороне „центрального', между
тем как старое остается на „периферии".
Механическое использование географического момента,
предлагаемое некоторыми современными направлениями за-
рубежного языкознания (в первую очередь „неолингвистикой"
итальянского языковеда Бартоли) в качестве критерия „инно-
ваций" было бы, конечно, недопустимым, но учет географи-
ческого распределения языковых фактов необходим, и с ВТоН.
точки зрения совпадение итало-кельтских явлениИ с языками
крайнего востока свидетельствует скорее в пользу того, что
именно здесь сохранились древние черты, не затронутые
изменениями, возникшими в центральной зоне. Наиболее
характерные итало-кельтские аналогии потеряли поэтому свое
значение как доказательства специфического единства. Это-
не меняет, конечно, того, что в некоторых чертах и словар-
ного состава и грамматического строя „западные' индо-
европейские языки, т. с. германские, италиИские, кельтские,,
имеют ряд общих признаков, восходящих, вероятно, к глубо-
кой древности.

„Периферическое положение латинского языка заставило
обратить внимание и на некоторые черты его грамматиче-
ского строя, в которых могут быть усмотрены архаические
моменты. Сюда относится латинское образование перфекта
на -u&g ;,кото оенахо итпаралл л всанскри е,армянск
хеттском и „тохарском'; в тех же языках встречается в разных
функциях элемент -is-, характерный для того же латинского
перфекта (dixisti, dixissem и т. д.); выпадающее из латинской
системы окончание 3-ьего л. мн. ч. перфекта -еге, давно
известное в индо-иранских языках, получило новое подкрепле-
ние своей древности, оказавшись в хеттском (-er) и в „тохар-
ском" (-are). Об этом же свидетельствует уже упомянутое нами
совпадение латинского языка с санскритом в ряде терминов,
имеющих сакральное и юридическое значение.
Таким образом, отношение италийских языков и, в част-
ности, латинского к другим ветвям индо-европейских языков
оказывается весьма сложным и не поддается сведению
к какой-либо простой формуле. Очевидно, не менее сложны
были и исторические судьбы носителей этих языков. Для
того чтобы между языками жителей Италии и Индии оказа-
,лись сходства, требующие исторической общности племен,
некогда говоривших на этих языках, необходимо предполо-
жить, что эта общность осуществлялась на более ограничен-
ной территории. Индо-европейская языковая общность в целом
должна была возникнуть на ареале, гораздо менее значитель-
ном, чем тот, который индо-европейские языки занимали
в историческое время. Гипотеза м и г р а ц и и носителей индо-
европейской речи, решительно отверг авшаяся последова-
телями Н. Я. Марра, должна быть восстановлена в нашей
науке.
В некоторых случаях эти миграции непосредственно за-
.свидетельствованы в исторических источниках: проникновение
„индо-европейских племен в Индию, переселение дорян
в Греции. В других случаях она вытекает из лингвистиче-
ской картины позднейших периодов и из археологических дан-
ных. Так, и это весьма существенно для интересующего нас
предмета, Средиземноморье и южные полуострова Европы
никак не могут рассматриваться как исконная территория
распространения индо=европейской речи. На Пиренейском
полуострове не индо-европейская речь сохранилась до наших
,дней (баскский язык). В Греции многочисленные остатки
не индо-европейских языков свидетельствуют о том, что индо-
европейская речь вытеснила иные языки, к которым относится,
вероятно, и язык носителей так называемой критской куль-
-48

туры проникновение греческого языка относится ко времени
не ранее конца 1И тысячелетия. К еще более позднему вре-
мени относится, судя по археологическим данным, появление
в Италии тех племен, которые выступают в историческое
время как носители италийских языков.
Положение И. В. Сталина о том, что при скрещивании один
из языков обычно выходит победителем, в полной мере подтвер-
ждается анализом италийского языкового материала. Это слу-
жит неоспоримым опровержением и теории Н. Я. Марра и
широко распространившихся у буржуазных исследователей,
в частности у итальянских лингвистов, представлений, будто
контакт двух соседних языков приводит не только к словар-
ным заимствованиям, но и к глубоким изменениям языковой
структуры. Так, совершенно неправильно поступает зевота,
когда он в своей „Истории языка Рима приписывает латин-
скому языку двоякое происхождение, „индо-европейское и
„средиземноморское . При этом на одну плоскость ставятся
явления бесконечно различной значимости: с одной стороныв
основной словарный фонд и грамматическая структура, с дру-
гой — отдельные элементы словарного состава, относящиеся
по преимуществу к названиям растений, животных, земле-
дельческим терминам (т. е. к тому, что легче всего заим-
ствуется),или фонетические особенности, которые тоже легко
проникают в язык, когда на него переходит население, раньше
говорившее на ином языке. Можно поэтому считать, что
италийские языки на территории Италии развивались прежде
всего по своим внутренним законам, лишь обогащаясь
в словарном составе и, может быть, несколько меняясь
с фонетической стороны от соприкосновения со „средиземно-
морскими" языками.
Методология исторического языкознания требует про-
водить различие между „родством таких языков, как славян-
ские, и гораздо более отдаленным родством таких языков,
как индо-европейские. В этом последнем отложились много-
тысячелетние процессы, в течение которых еще очень не-
прочные родовые и племенные объединения многократно
„дробились и расходились, смешивались и скрещивались".'
Взгляд на язык критской культуры как на индо-европейский,
хотя и отличный от греческого, выдвинут недавно В. Георгиевым.
Гипотеза эта остается еще весьма спорной и нуждается в дальнейшем
обосновании. Однако и в случае, если бы она подтвердилась, общее
положение о миграции носителей индо-европейской речи на территорию
Греции останется в силе, и только датировка ее отодвинется вглубь.
- И. С т а л и н. Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат,
1951, стр. 27.
4 И. M. Тронсний

Здесь могли иметь место и распады языковых единств,
и навязывания языка племенам — носителям других языков,
и возникновение отдельных диалектов внутри языка,
и распады племенных объединениИ, в которых еще не пере-
мололись остатки чужих языков. Миграции племен индо-
европейской речи относятся к разному времени, к разным
втапам ее развития. Все это приводит к совершенно различной
научной ценности результатов сравнения, в зависимости от
того, сравниваются ли языки одноИ и той же ветви или языки
различных ветвей. В первом случае „сфера сравнения"
может быть весьма близка к объективной реальности, к языко-
вому состоянию некоторого определенного периода; по отно-
шению к индо-европейским языкам в ц;елом она имеет более
условный характер, объединяя иногда весьма разновремен-
ные явления, явления разной исторической глубины, и может
претендовать на научную значимость только в общих очерта-
ниях, а не в деталях, больше указывает на направление
развития, чем на конкретную языковую действительность
какой-либо исторической эпохи.
Это, конечно, один из существенных недостатков сравни-
тельно-исторического метода, обнаруживающий ограничен-
ность его возможностей. И тем не менее только сравни-
тельно-исторический метод позволяет хотя бы в известной
мере проникнуть в доисторическое прошлое латинского
языка, показать его генеалогические связи и соотношения
с другими языками и установить направление тех процессов
развития, в результате которых латинский язык достиг своего
исторически засвидетельствованного состояния.

ГЛАВА Т РЕТ ЬЯ
ЯЗЫКИ ИТАЛИИ
Если мы бросим взгляд на этнографическую и лингвисти-
ческую карту Италии около 400 г. до н. э., незадолго перед
тем, как началась экспансия Рима, покорившая ему все италий-
ские племена, представится весьма пестрая картина разнообраз-
нейших языков и народностей, стоявших в различной степени
языковой близости к римлянам (см. карту на стр. 67). Наши све-
дения о языках этих племен в огромном большинстве случаев
скудны и отрывочны. Небольшое количество надписей,
обычно коротких и содержащих в значительной мере одни
собственные имена, дает в лучшем случае основание лишь
для более или менее вероятных догадок об отдельных
лексических значениях и изолированных элементах граммати-
ческого строя. К этому присоединяются еще более редкие
лексикографические указания античных авторов (так называе-
мые „глоссы") и довольно обширный материал названий
местностей („топонимика ) и личных имен („ономастика' ),
который, однако, далеко не всегда обязательно связан
с оставившим свои следы в надписях языком племени, зани-
мавшего рассматриваемую территорию в историческое время.
Относительно хорошо известны языки оскский и умбрский
благодаря сравнительно богатому материалу и близости
к латинскому языку, облегчающей истолкование текстов;
особо трудную и своеобразную проблему представляет этрус-
ский язык.
Не останавливаясь поэтому на тех языках, сведения
о которых совсем ничтожны (лигурский, пикенские), цмы
кратко рассмотрим всю ту „италийскую группу, с которой

латинскиИ язык связан генетически, а также языки ве нет-
ский, мессапскиИ и этрусский.'
ВЕНЕТСКИЙ ЯЗЫК
Северо-восточную окраину Италии, к северу от ниж-
него течения реки По, огибая излучину Адриатики между
морем и Альпами до границ Истрии и Паннонии, занимали
венеты (Veneti, 'Еы-.oi) с их древним центром в Атесте
(Ateste, совр. Este) и позднейшим, уже времен римского
владычества — в Падуе (лат. Patavium, совр. Padova)." С носи-
телями этого племенного имени мы встречаемся в разных
областях Европы: Цезарь знает „венетов" в Ареморике,
нынешней Бретани (В. G, 11, 34), Страбон (IV, 4, стр. 194 — 195)—
среди племен Бельгии; наименование Veneti или Venedi дают
Тацит (Germ., 46) и Плиний Старший (IV, 97) восточным
соседям германцев, т. е. славянским венедам. В Илиаде(Н, 852)
'Еча-.oi — одно из союзных с Троей племен Пафлагонии, и это
породило античную ученую комбинацию о переселении энетов,
вместе с троянцами, на север Адриатики (например Тит
ливий, 1, 1, 2). Геродот говорит (1, 196) об „энетах из илли-
риИцев, противопоставляя их, очевидно, каким-то другим
носителям этого наименования. Для отождествления „энетов
из иллирийцев с италийскими венетами текст Геродота
основаниИ не дает; несомненно к италиИским венетам отно-
сятся замечания Полибия (И, 17, 5), для которого венеты—
Начало систематическому изучению этнологии и археологии
италийских племен в их связях с Римом было положено русским ученым,
проф. В. И. Модестовым, 'его труд „Введение в римскую историю.
Вопросы доисторической этнологии и культурных влияний в доримскую
эпоху в Италии и начало Рима" (ч. 1 — 2, СПб., 1902 — 1904), переведен-
ный на французский язык, стал основой для дальнейших исследований
также и зарубежных авторов. Ср. такте его статьи: „Венеты" (ЖМНП,
1906, Мо№ 2 и 3), „Греки в Италии" (там же, 1906, № 9), „Расселение
арийского племени по Италии. 1. Вольски и эквы" (там же, 1904, № 8),'
„Расселение италийского племени по Италии" (там же, 1905, №№ 3, 6, 7).
Эти работы, частично устаревшие по материалу, не потеряли еще своего
выдающегося значения. Лингвистический материал, включая топонимику
и ономастику, относящийся к племенам Италии, кроме этрусского,
оскско-умбрского и фалискскаго, сведен с возможной полнотой в сбор-
нике: R. S. Сопшау, J. Whatmough, S. Е. Johnson. The prae-
italic dialects of Italy, ч. 1 — 3, London, 1933 (в дальнейшем цитируется:
PID).
2 Этимологически связано, очевидно, с наименованием реки По—
Padus; южный рукав устья По назван у Полибия (II, 16, 11) ИЫох;
ср. Катулл, 95,7.
52

„весьма древнее племя, мало чем разнящееся от соседящих
с ними кельтов по обычаям и одеянию, но отличное от них
по языку.
Археологический материал, относящийся к венетам, добыт
в первую очередь в самом Атесте. „Атестинская культура",
прошедшая ряд этапов перед своей романизацией, прослежи-
вается с начала первого тысячелетия. Венеты находились
в постоянных сношениях и со своими западными соседями
(Болонья) и с дунайскими областями. Этрусская экспансия
остановилась у границ венетов, но о культурных связях
с этрусками свидетельствуют вещные памятники и то обстоя-
тельство, что от этрусков венеты заимствовали свой алфавит.
Период близости к этрускам (так называемый „Эсте III", около
500 — 350 до н. э.) является временем наивысшего расцвета
атестинской культуры. Когда переселение галлов поло-
жило конец этрусскому владычеству в Транспадании, на-
ступает „Эсте IV", со значительными следами кельтских воз-
действий. C конца III в. венеты оказываются уже в сфере
сначала политического, а затем культурного римского
влияния.
Сведения о языке венетов основаны, если не считать
собственных имен и единичных глосс, на надписях, число
которых доходит почти до 200. Основная масса их найдена
в том же Атесте. Имеются надписи посвятительные, над-
гробные, надписи на сосудах. Датируются они временем
от V до 1 в. до н. э., после чего венетский язык в пись-
менности исчезает, уступая место латинскому.
Рассмотрим для примера атестинскую бронзовую табличку
PID, М 1.
meyo zona s to e q . vhayahtsa рога i о розо~б s
Точками впереди и позади буквы отмечаются начальные
гласные, конечные согласные, вторые элементы дифтонгов,
а также согласные более высокой степени звучности в поло-
жении перед менее звучными (например ° е ° s t =лат. est).
Не вполне ясно значение y, g, z; этимологически они соответ-
ствуют латинским Ь, g, d и, при отсутствии в этрусском
языке звонких смычных и соответствующих букв в этрусском
алфавите, трудно сказать, использованы ли эти буквы для
звонких смычных, или для аспират и аффрикат. Сочетание ts
этимологически соответствует латинскому ti иH, , оoч~еeв~иHд~нHоo, озна-
чает какуминальную аффрикату, типа русского „ч; vh, как
это имеет место и в этрусских текстах и в древнейшей
53

латинской надписи из Пренесте, служит для обозначения f,
отсутствовавшего в первоисточнике всех италийских алфа-
витов, в греческом; h, как и в умбрском письме, указывает
на долготу предшествующего гласного или, как это имеет
место в мессапских памятниках, на согласный характер следую-
щего за ним -i-.
Почти во всех посвятительных надписях встречается слово
zonasto (или zoto), означающее, очевидно, самый акт дарения
и по смыслу соответствующее обычному в таких случаях
в латинских надписях dedit ('принес в дар'). Анализируется
это слово очень легко: -to представляет собою окончание
3-его л. ед. ч. (= греч. медиальному -то), -s- примета времени,
соответствующая примете аориста в греческом языке и пер-
фекта в латинском (тип dixi); основа глагола, если отвлечься
от фонетической неопределенности начального согласного,
полностью совпадает с основой латинского глагола donare.
Параллельное zoto на тех же основаниях совпадает с грече-
ским атематическим аористом Зобо.
В рассматриваемой надписи, как и в ряде других, предикату
zonasto или zoto предшествует слово mego; сопоставление
с греческими и латинскими посвятительными формулами
позволяет, с большой долей вероятности, истолковать его как
винительный падеж местоимения 1-го л. ед. ч.: 'меня', лат. — me,
греч. — аф; -Ко может быть сопоставлено с греч. ар-р,
готск. — mi-k.
Адресатом посвящения в атестинских надписях является
женское божество, имя которого мы всегда находим в косвен-
ном падеже на -1: Re i ° tia i ° . В одной из надписей (P1D, № 31)
к имени присоединяется эпитет рога i. В рассматриваемом
тексте этот эпитет употреблен самостоятельно. Значение
слова не известно; его сопоставляют с ведийским эпитетом
рога превосходный, лат. — per-(magnus), греч. — -„~р-(каллщ),
ст.-сл. — пр f;-.
e . q vhayahtsa (= лат. ЕЬ. Fabatia) — имя посвятитель-
ницы. t' b °, очевидно, представляет собой сокращение; может
быть Eb(ura). Исходя из стиля посвятительных надписей,
можно полагать, что в заключительном ° о ° posoyo ° s указы-
вается либо цель, ради которой совершается приношение
('ради','по причине'), либо источник,из которого дар делается.
Во всех этих функциях венетское окончание соответствует
лат. -ibus. Если основу opos- отождествить с латинской
основой оров- (им. п. opus), то oposoyos морфологически
соответствует лат. operibus. При многозначности и самой
лексемы ( труд, продукт, средства ) и падежа возможны
54

различные толкования слова, например: из продуктов (уро-
жая) или ради трудов (т. е. родовых мук, что вполне правдо-
подобно, поскольку приносительницей является женщина,
а адресатом — женское божество).
По-латыни надпись звучала бы: Me donavit ЕЬ(ига?)
Fabatia Optimae(?) (ех) operibus. (или (pro) laboribus). После
сказанного нетрудно будет обнаружить в надписи на вазе
из Падуи (PID, № 150) volvo с1иойаг1' s чЬау ° s ° 0о (0 в Падуе
соответствует t других местностей), хорошо известный в эпи-
графике тип подписи изготовителя ( такоИ-то сделал ): Voto
Clutiaris fecit. И gens Cluttia и личное имя Voto (ср. gen.
Votonis, CIL, XII, 5679, 79) известны из латинских надписей;
чЬаузЗо образовано так же, как zonasto, от 'основы, соответ-
ствующей латинскому fac-.
Анализ венетской морфологии позволяет установить
в именах наличие основ на -а-, -о- (-1о-), -i-, -u- и на согласный.
Из падежей ясно прослеживается именительный, имеющий
в ед. ч. окончание -s всюду, кроме основ Hà -à, -r и -n, затем
винительный, оканчивающийся в ед. ч. Hà -n или-m при гласной
основе, дательный, с окончанием -ei в согласных основах
(vhratere ° i = лат. fratri ( fratrei) и с конечным дифтонгиче-
ским элементом -а ° i -о ° i . в основах на -а и -о, роди-
тельный с окончанием -s, но с -i в основах на -о-, затем
уже упоминавшаяся падежная форма мн. ч. на -роз. Все это
создает типичную картину индо-европейской флексии, весьма
близкой, в частности, к латинским соотношениям.
Из местоимениИ, кроме те~о, известна лишь форма ецио
'я' = лат. ego и, быть может, sselboisselboi (PID, № 157),
если ее правильно толкуют в сопоставлении с древневерхне-
немецким selb selbo как дательный падеж 'для себя самого'.
Еще менее известна глагольная система: при однообразии
стиля надписей, там почти не встречается несомненных
глагольных форм, кроме упомянутых zonasto, zoto, vhays&lt
Связка, повидимому, не выработана, и надгробные надписи
обычно строятся по типу именного предложения, в котором
подлежащее — местоимение „я", а сказуемое — в родительном
падеже.
° е ° yo neirka i ° нича n ° tsa 1 ° = ego (sum) Nericae
Iuventiae (PID, № 112, Атесте).
Приведенные материалы позволяют притти к выводу, что
язык венетских надписей несомненно принадлежит к числу
индо-европейских. С точки зрения отражения индо-европей-
ских заднеязычных, которое позволяет разделить всю индо-

европейскую семью на две группы: группу „кентум (грече-
скиИ, италиИские, кельтские, германские, а также клинопис-
ный хеттский и „тохарский ) и группу „сатем ' (индийские,
иранские, славянские, балтийские, армянский, албанский),
венетский относится к группе „кентум', о чем свидетель-
ствует хотя бы личное местоимение первого лица еуо (лат.—
ego, но ст.-сл. — дуъ). В обычную классификацию „ветвей"
индо-европеИской семьи венетский, однако, полностью не
укладывается.
Часто встречающееся в научной литературе отне-
сение венетского языка к „иллирийским' наталкивается
на ряд трудностей: с единственным, несомненно „иллириИ-
ским", языком, который нам сколько-нибудь известен, — с мес-
сапским (стр. 57 сл.) — венетский не обнаруживает тех специфи-
ческих общих „инновац,ий", которые необходимы для отнесе-
ния языка к той или иной „ветви" (ср. стр. 44); некоторую
близость к северо-западным Балканам мы находим у венетов
только в области личных имен. Отражение индо-европейских
аспират сближает венетский с италийскими, и притом в боль-
шей мере с латинским, чем с оскско-умбрской группой;
особенно показательно, что f- (( bh или dh) допускается
в венетском, как и в латинском, лишь в начале слова (vhags()o,
vhratere ° i ), в отличие от оскско-умбрского и даже фалиск-
ского. Отделяет венетский от мессапского также и сохране-
ние и.-е. *о, которое в мессапском, повидимому, переходит
в а. При нынешнем - состоянии наших знаний правильнее
всего ограничиться утверждением, что перед нами индо-
европеИский язык, имеющий общие черты и с италийской
и иллирийской группами и являющийся, быть может, остатком
какой-либо не сохранившейся „ветви".
Ливий ([, 1, 2) сообщает, что на территории венетов не-
когда находились эвганеи (Euganei), и известие это ценно
уже тем, что автор, будучи падуанцем, передает, вероятно,
местную традицию. Эвганеи отступили в Альпы, и Плиний
упоминает о них (III, 136), совместно с ретами, в связи
с Вероной. Наскальные надписи, недавно открытые в альпий-
ской долине Валь-Камоника, получившей свое наименование
от племени Camunni, которое входило в состав эвганеев,
также обнаружили любопытные морфологические совпадения
с латинским языком. Совпадение это тем более показательно,
что существовало древнее название Лациума Camasene
Наименования даны по форме слова, обозначающего „сто~
в латинском языке и в древнеиранском авестийском.

(Macrob., Saturn., I, 7, 19), загадочное уже для античных ученых.
и породившее этиологические мифы о жене или сестре бога
Януса Camasene, или Camesene, и о его соправителе, царе
Cameses. Очень возможно поэтому, что здесь налицо древ-
ние этнические и языковые связи.
МЕССАПСКИЙ ЯЗЫК
Группа близких ио языку племен, населявших Апулию и
Калабрию, как то: давны, певкеты, мессапы, калабры, сал--
лентины, носит у греческих авторов общее наименование—
я п и г о в (lz-иуяс, !а-„ur~o~) или м е с с а п о в (Мыах7г~о~}; рас-
ширенное употребление этого последнего имени для обозна--
чения всей группы связано, вероятно, с тем, что мессапы
были первым племенем, с которым пришлось познакомиться
тарентским грекам. Юго-восточный угол Италии был областью
самостоятельной и древней культуры, развивавшейся с нео-
литических времен в постоянном контакте с Сицилией и
балканскими областями. Мессапы упорно отстаивали свою
самостоятельность в борьбе с греческими колониями, и даже
после римского завоевания романизация края проходила
медленно, особенно в более отсталой Калабрии.
Античное предание выводит япигов из Иллирии. Так,
согласно Никандру (у Антонина Либерала, 31), эпонимные
герои — братья Япиг, Певкетий и Дави — являются сыновьями
иллирийского царя Ликаона; с Иллирией же связывает
певкетов Плиний Старший (lll, 102), давнов — Веррий Флакк.
(Фест, s. v. Daunia, р. бО L.). Геродот проводит различение
между этнонимиками „япиги" и „мессапы'; по его преданию,
мессапы — критяне, занесенные в Италию бурей во времена
Миноса: „Оставшись в Япигии, критяне основали там город
Гирию и переименовали себя из критян в япигов-мессапов"
(Vll, 170).
В этих древних преданиях отражены в легендарной
форме реальные связи, которые могут быть подтверждены
анализом этнонимики и топонимики. Племенное наименование
япигов (или, вернее, япугов — 'Мпонга~) явно должно быть сбли-
жено с североиллирийскими „япудами или „яподами, о которых
упоминается в умбрских Игувинских таблицах (ср. стр. 69):
lapuzkum numem (= лат. Iapodicum nomen). Что же касается до
мессапов, то ареал распространения этого имени, действительно,
гораздо шире. С ним мы встречаемся и в близкой к Илли-
рику Пеонии, и в Этолии, и в Средней Греции (Локрида,
Беотия), и на Пелопоннесе (в Элиде и Лаконии), и на Крите,
57

dazihonas
Dasionis
platorrihi
Platorii
bollitti
Bullii (filii?) (PID, № 381)
'Дасиона Платория (сына) Буллия (гробница)'.
Яасион — один из многочисленных дериватов частой
у мессапов основы собственного имени das-, daz- (иллир.—
ho' ~î~, Das(s)ius, Dasumius); gens Platoria известна в латин-
ских надписях венетской области; Буллий — ср. иллир.
Bul(i)us, Bullas, либо прозвище (cognomen), поскольку у
и в Карии. В Иллирии же мы находим племена певкетиев
н~галабриев; саллентины находят себе параллель в далмат-
ском Salluntum. Если присоединить к этому ряд совпадений,
полных и частичных, в географических именах и в способе
их образования (имена íà -ntum, -etum и т. д.), а также
в области личных имен, то свидетельство лингвистического
материала совпадает с выводами из археологических данных,
позволяющих установить культурное единство западного и
восточного побережья Адриатики с конца неолитических
времен.
Наряду с этим в топонимике Калабрии имеется слой
чисто „италийского ' происхождения. Это скрещение отме-
чено и античным преданием, согласно которому япиги, при-
бывшие в южную Италию, вытеснили находившиеся там
племена — авсонов, по другому варианту — сикулов.
Божества, встречающиеся в памятниках, носят греческие
имена — Aprodita, Damatria, Artemes, что могло явиться
и результатом позднеИшей аллинизации, но рядом с ними
встречаются местные эпиклезы: апа ('прародительница, мать,
ср. греч. и~ч« 'бабушка', лат. апця 'старуха', др.-в.-нем. апо,
апа 'предки') перед именами богинь, Зевс Menzana ('конник7).
Памятниками мессапского языка, помимо отдельных глосс,
засвидетельствованных непосредственно как мессапские
лексемы или, косвенным образом, как особенности лексики
греческих колоний соответствующих местностей, которые
можно возвести к воздействию мессапского субстрата, являются
свыше 200 надписей, найденных преимущественно в Калабрии,
где местный язык дольше сопротивлялся проникновению
греческого, а затем латинского. Относятся они ко времени
между V и 1 вв. до н. э. Преобладают надгробия, но имеются
посвятительные надписи, надписи на сосудах, монетах и т. д.,
а также несколько официальных документов. Короткие над-
гробия, содержащие одни лишь или почти одни личные имена,
сравнительно легко поддаются анализу. Например:

.мессапов мы нередко встречаемся с италийско-римской системой
тройного имени, либо имя отца. Все три имени в родитель-
ном падеже с хорошо известными из других индо-европей-
ских языков окончаниями -as (греч. -о~, лат. -os)-us, в мес-
сапском а регулярно соответствует и.-е. *о) и 1 (лат. -1, венет. -1);
долгота гласного обозначается его удвоением, иногда допол-
нительной вставкой -h-(-ihi).
По отношению к более сложным текстам интерпретация
остается в значительной мере гадательной.
Из фонетических особенностей с большей или меньшей
вероятностью прослеживаются: отсутствие фонологического
различия о и и (знак и вообще отсутствует); монофтонгизация
ряда дифтонгов (например Вхбс-.а — Basta, совр. Vaste); удвое-
ние согласных перед 1 (двойное написание долгих согласных
проводится в мессапском языке строго последовательно);
диалектные колебания между звонкими и глухими; редкость
аспират, причем у вовсе не встречается, а аспирированный
характер ~~ и 0 вызывает сомнения; так называемым „звонким
аспиратам соответствуют звонкие: berad, ср. греч. — рр~,
лат. — fero. В именном склонении представлены основы на
-а, -е(о, -i и на согласные и дифтонги; окончания падежей:
им. п. -s (кроме основ на -а, -и, -r, -nt); род. п. -I (-hi, -ihi)
в основах на -а и -eto, -ая ( *-os; дат. п. -а в основах Hà -à, -ei
в основах на -i; вин. п. — íà -n. Роды различаются. Указа-
тельное местоимение "to- употребляется, как в греческом,
в функции артикля. Среди глагольных форм устанавливаются
1-е л. ед. ч. Hà -mi и 3-ье л. ед. ч.на -ti 3-ье л. ед. ч. аориста
с окончанием -ея; повидимому, конъюнктив с приметой -а-;
не столь четко наличие медиальных окончаний (3-ье л.
ед. ч. конъюнктива -da?).
СИЦИЛИЯ
К 400 г. до н. э., избранному нами в качестве исходного
пункта для обзора языков Италии, власть в Сицилии при-
надлежала пришлым народам, грекам и карфагенянам, но
местное население еще далеко не было окончательно эллини-
зированным, — это произошло лишь впоследствии, — и высту-
пало как сплоченная сила в политической борьбе. Не вы-
ходили из употребления и местные языки. Среди этого
местного населения традиция строго различает две народности:
сикулов (Siculi, 'исаЛо~) и сиканов (Sicani, xavci). Несмотря
на близость обоих этнических наименований, этим народ-
.ностям приписывается совершенно различное происхождение.

Согласно Фукидиду (VI, 2), сиканы, жившие в западной
части острова, являются его древнейшим населением, но по
происхождению они иберы, вытесненные лигиями (лигурами)
из Иберии; что же касается до сикулов, то они в италийцы,
часть которых перешла в Италию, убегая от опиков (осков),
в то время как другая часть продолжает жить в Италии;
сикулы одержали победу над сиканами и оттеснили их
в южную и западную часть Сицилии. Античные авторы были
убеждены в том, что сикулы представляют собой одно из
древнейших племен Италии наряду с лигурами ' и что тер-
ритория распространения сикулов по Италии была весьма
широка; мы слышим о пребывании сикулов и в Лации, и
в Этрурии, и в Умбрии, и в областях сабинов и вольсков,
даже в Пикене и Цизальпийской Галлии. Один из городов
самнитских гирпинов назывался Siculinum (Ливий, XXIII, 37),
а в числе 30 латинских триб, совершавших ежегодное
священнодействие К)питеру Латиарскому на Альбанской горе,
имелась и триба Sicani (Сервий к „Энеиде", VII, 795, ср.
Плиний Старший, III, 69). Переселение сикулов в Сицилию
античные историки относили примерно к XI в. до н. э.
В этой традиции много верного. Правильны указания
на древние связи с Испанией, которая, вместе с Сицилией,
еще в неолитические времена, оказалась в сфере влияния
североафриканской земледельческой культуры, и в топони-
мике Сицилии и Италии имеется заметный иберо-ливийский
слой (суффиксы -ess-, -err-). Раскопки на юге полуострова,
в области локров эпизефирийских, во владениях которых
находились, по сообщению Полибия (XII, 6, 2), континенталь-
ные сикулы, действительно обнаружили культуру, тожде-
ственную культуре островных сикулов. Эта южноиталийская
культура относится к началу 1 тысячелетия до н. э.
Языковые материалы также свидетельствуют в пользу
традиц;ии об этнической двойственности местного населения.
Наряду с явно италийским и чрезвычайно близким к латин-
скому языком сикулов есть памятники совершенно иного
языкового типа и даже с неизвестными письменами.
При довольно рано наступившей эллинизации сикулов
надписи на их языках относятся ко времени не позже V B.
до н. э. и исчисляются единицами. Важнейшим источником ока-
зываются здесь многочисленные глоссы. Античные лексико-
Иногда дело доходит даже до отождествления сикулов с лигурами:
Филист у Дионисия Галикариасского (Ant. Rom. 1, 22), ср. Салий
Италик XIV, 37 сл.
60

графы нередко отмечают специфические лексемы сицилий-
ских греков, в особенности сицилийских писателей Эпихарма
и Софрона, и среди этих глосс оказывается ряд слов, очень
:близких к италийским и, в частности, к латинским. Таковы:.
>х>&g ;&gt .'Ьч ,хна~мяс (Ге ихи ),лат. —a bln ,
хй».7;о; '>7;7го3~о& t;~о~(Гес хий) ла .—c
"'а),z' >.x vqи ей(Сте анВизантийск й: наяз кеопи о
сикулов'), лат. — gelu.
л~-.оо~ 'заяц' (Варрон), лат. — lepus, oris.
хогг.~ао & t;Зяб>&gt . >-.»ро >' ем ица'(Фо ийизС
career.
,i.ач~~~х конюшня (Гесихий из Ринфона).
хоро: хачт~о>~о~& t;~Ь~к лючи мирт(Гес хий) ла .—
Особенно интересна группа слов со значением мер, веса,
обмена:
'монета' (уже у Аристотеля), лат.— nummus.
заем (Гесихий из Софрона), лат. — mutuum.
'фунт' (из Эпихарма), лат. — libra (-Ъ-(МЬ).
'унция' (Фотий из Софрона и Эпихарма), лат.— uncia.
Конечно, в отдельных случаях можно было бы предполо-
жить заимствование сиц;илийцами латинских слов или наоборот.
'Однако во времена Эпихарма и Софрона (V B. до н. э.) торговое
значение Рима было настолько ничтожно, что Рим никак не
мог бы навязать далеким сицилийцам свою обменную терми-
нологию; заимствования со стороны Рима тоже шли бы из
более близких мест, и греческие лексикографы отмечают,
разумеется, слова, общегреческому языку не свойственные,
т. е. связанные с италийским субстратом. В таком слове,
как 'voUQJ.о:, мы имеем типично италийский вокализм, чуждый
греческому языку. Дело, очевидно, в ясно выраженном
„италийском характере словарного фонда языка сикулов.
Из надписей наибольший интерес представляет PID, № 578
(на сосуде из Centuripe), не получившая еше полного истолко-
вания, но, несомненно, содержащая такие слова, как esti
'есть', лат. est(i), durom (ср. лат. durus или, может быть,
греч. <)«& t;~os' ар'), может быть vino (лат.v num), redes
heredes?), emponitanto (лат. imponunto?). Дважды повторенное
в различном порядке слов словосочетание hemitom esti durom
свидетельствует о конечном -m, что опять-таки сближает
язык сикулов с италийскими и отделяет от иллиро-мессап-
ской группы и от греческого.
61

Это не устраняет, разумеется, наличия в языке сикулов
и внеиталийских связей. Они обнаруживаются, прежде всего,
в этнотопонимике. Гесихий упоминает о Х~хаХж во Фракии,
с сикелами мы встречаемся в Далматии. Топонимический
формант -nt-, распространенный как в Италии, так и осо-
бенно вне ее, очень характерен для названий сицилийских
городов: Agrigentum, Хя~уячт~оч, Solus (-ntis). С другой стороны,
такие имена, как Eryx, Segesta (Egesta), Entella, одновременно
являются и лигурскими.
ОСКСКИЙ И УМБРСКИЙ ЯЗЫКИ
По центральной и южной Италии, к востоку и югу от Ла-
циума, широко раскинулась группа близких по языку племен,
которые римляне собирательно называли с а б е л л а м и
(Sabelli — по существу то же племенное наименование, что
SabIni и Samnttes, где Samn- (*Sabn-). Сюда относятся
самниты, сабины, гирпины, френтаны, пелигны, маррукины,
BocTHHbI вольски, аврунки, марсы, эквы, луканы, мамертины
и другие. Область их распространения охватывала в начале IV в.
до н. э. всю южную Италию, проникая и на мессапскую терри-
торию на юro-востоке, и перекинулась даже на северо-
восточный угол Сицилии (Мессина). Значительная часть этого
обширного ареала была захвачена сабелльскими племенами
в V — IV вв. в результате ряда вторжений из долин Апен-
нинского хребта на запад, восток и юг. У италийских пле-
мен существовал обряд „священной весны", восходивший
к архаическим религиозным представлениям, но фактически
использовавшийся как средство борьбы с перенаселением.
В случае неудачной войны, язвы или каких-либо других явных
признаков „гнева богов" весь животный приплод наступающего
года объявлялся посвященным какому-либо богу, и группа
молодых людей вместе с домашними животными изгонялась
из племени, для того чтобы искать себе новых мест.
Так, самниты, согласно местному преданию, отделились
от сабинов в порядке „священной весны", и бык, тотем
племени и священное животное Марса, привел их в землю,
где они основали „бычий город", Bovianum, будущий центр
Самниума. Это было началом движения на юг. Раскопки
в Ауфидене, находящейся в сфере этого движения, обнару-
жили некрополь, наиболее ранние могилы которого относятся
к Vll в. дон. э.; позднее мы застаем самнитские племена у гра-
ниц Апулии в контакте с мессапами. Другое движение шло на
северо-восток, к Пикену. Но наиболее ясно для нас запад-
62

ное движение, исторически документируемое, в Кампанию,
центром которой была Капуя и где оскское население нахо-
дилось под властью этрусков. В 445 г. была захвачена Капуя,
в 428 — Кумы. Новое население проникает и в греческий
Неаполь. В новоорганизованной Кампании устанавливаются
две федерации городских общин, с центрами в Капуе и Нуке-
рии; во главе каждой стоит ежегодно сменяющийся meddix
touticus. В 390 г. завоевывается Посидония (отныне Пест,
Paestum), Терина и Гиппоний, что является уже вторжением
на территорию Лукании и Бруттия. С этого времени сабеллы
начинают играть значительную роль в политической жизни
южной Италии и Сицилии, вступая в союзы с сицилийскими
тиранами и поставляя наемников. Одна из групп таких
кампанско-самнитских наемников (мамертины) захватила в 289 г.
Мессину. Борьба с самнитами явилась одним из труднейших
этапов в деле завоевания Италии римлянами в IV — 1П вв.,
и еще в Союзнической войне 90 — 88 годов самниты играли
центральную роль в новосозданной федерации „Италия", на
монетах которой итало-самнитский бык попирал римскую
волчицу.
Многообразию сабелльских племен соответствовал, конечно,
и весьма различный социальный и культурный уровень — от
развитого рабовладельческого общества в Кампании до перво-
бытно-общинного уклада горных скотоводов.
Язык сабелльских племен греки и римляне называли.
о с к с к и м (lingua Osca), по имени кампанских осков или
опиков ('Orvoi, Osci ( Ops-ci), в смешении с которыми
сабеллы образовали кампанскую федерацию. В действитель-
ности опики отнюдь не принадлежали к сабелльской группе,
и те весьма скудные данные об их языке, которые можно
отнести ко времени до самнитского вторжения, скорее сви-
детельствуют о близости к латинскому или сикульскому;
такова, например, трактовка так называемых „звонких аспи-
рат": позднейшим именам городов Stafia H Allifae с характер-
ным умбро-сабелльским срединным -f- соответствуют более
древние формы — Stabiae и (на монетах) Alliba; поскольку,
однако, термин „оскский язык установился уже в античности
как общее обозначение всех сабелльских говоров, мы будем
продолжать им пользоваться.
„Оскский язык" не представляет собой полного единства,
а распадается на ряд племенных говоров, из которых каждый
имеет свои диалектные особенности. Можно различить цен-
тральную группу, к которой относятся кампанцы, самниты,
гирпины и френтаны, северную — с маррукинами, пелигнами
бЗ

и вестинами, и южную — в Апулии, Лукании, Бруттии и Си-
цилии. Говор вольсков является уже переходом к умбрскому;
языки сабинов, марсов и эквов составляют, по крайней мере
в историческое время, промежуточную ступень между оскской
группой и латинскими диалектами. Следует иметь при этом
в виду, что распространение сабеллов неизбежно усиливало
диалектные различия, поскольку в каждый говор входили и
элементы местных языков новоприобретенной территории;
в частности, это относится и к языку наиболее развитых
в культурном отношении кампанцев, оставивших наиболь-
шее количество памятников. Кампанский говор играл, пови-
димому, объединяющую роль в межплеменном общении и
лег в основу стандартизованного в известной мере языка
оскских официальных документов далеко за пределами Кам-
. пании.
Художественное творчество, однако, не вышло за пределы
фольклорных рамок, и письменность ограничивалась культо-
выми и деловыми потребностями. И все же оскский уступил
. место латинскому позже всех прочих языков Италии; во время
Союзнической войны он даже стал официальным языком ита-
лийской федерации, и надписи в Помпеях показывают, что
еще в 1 в. н. э. в Кампании население говорило по
Оскски.
Памятники оскских говоров найдены B количестве свыше
250 в самых различных местах поселений сабелльских племен,
но все же около двух третей материала падает на Кампанию и,
в первую очередь, на Капую и Помпеи. AA(pRBHT представляет
собой модификацию этрусского алфавита, тщательно приспособ-
ленную к оскским языковым особенностям; в надписях южной
группы иногда используется греческое письмо, и сюда отно-
сится, в частности, весь материал из Сицилии, а в некоторых
случаях латинское письмо. Большинство надписей, как это
обычно бывает, короткие, но они достаточно легко анализи-
руются, чтобы дать представление о строе языка. Сравнительно
разнообразны они и по содержанию. В нашем распоряжении
имеются и официальные документы, типа законов или дого-
воров между общинами, и культовые, надписи посвятитель-
ные и надгробные, заговоры, объявления, штампы, монеты
и т. п. Древнейшие тексты относятся к V в. до н. э., наи-
более поздние к 1 в. н. э.
Приведем несколько образцов оскских текстов в латин-
ской транскрипции. При чтении следует иметь в виду, что
удвоением гласного обозначается его долгота; i — открытое i,
близкое к закрытому е; u = о, для которого в этрусском
. {~4

алфавите, послужившем источником оскского, не было спе-
циального знака; z=ts ((di).'
Помпейская надпись (Conway, № 42, v. Planta, № 29)
Значение слова vereiiai (дат. п.) не известно; обычно
полагают, что речь идет об организации молодежи (iuventus);
upsannam этимологически равняется лат. operandam.
Из надписи на Абелл ь с кой колонне (Conway,
№ 95, v. Planta, № 127)
(Договор между Абеллой и Нолой; П в. до н. э., преамбула
надписи)
Полные для своего времени собрания оскских текстов можно найти
в трудах: И. Ц в е т а е в. Сборник оскских надписей с очерком фоне-
тики, морфологии и глоссарием. Киев, 1876. — 1. Z ч e t à i e f f. Sylloge
inscriptionum oscагцш ad archetyporum et librorum fidem. Petropoli,
1878. — R. S. С о п w а у. The Italic Dialects edited with à grammar
а. glossary, I — II. Cambridge, 1897. — R. v. P 1 à n t à. Grammatik der
oskisch-umbrischen Dialekte, I — II. Strassburg, 1892 — 1897.
б5
5 И. M Тронсккй
V. Aadirans V. eitiuvam раат
vereiiai Pumpaiianai tristaamen-
tud deded eisak eitiuvad V.
Viinikiis Mr. kvaisstur Pumpai-
ians triibum ekak kumbennieis
tanginud upsannam deded, isi-
dum prufatted
Maiiui Vestirikiiui Mai. Sir.
prupukid sverrunei quaisturei
Abellanui inim Maiiu[i] luvkiiui
Mai. Pucalatui medikei deketa-
siui Nuvl[anui] inim ligatuis
Abell[anuis],'.Ûm ligatuis Nuvla-
nuis, pus senateis tanginud
suveis puturuspid ligat[us] fu-
ans, ekss kumbened.
V(ibius) Adiranus V(ibi filius)
pecuniam quam iuventuti (?)
Pompeianae testam ento dedit,
еа ресип1а V(ibius) Vinicius
Morse (filius) quaestor Pompei-
anus domum hanc conventus
sententia faciendam dedit, idem
prob avit.
Maio Vestricio Mai (filio) Sir (?
ех antepacto arbitro (?) quae
stori Abellano et Maio Iovicio
Mai (filio) Puclato praetori*de-
centario Nolano et legatis Abel-
lanis et legatis Nolanis, qui sena-
tus sententia sui utrique legati
erant, ita convenit.

Из Бантийского закона (Сопшау, No 28, v. Planta,
№ 17) gЗ вЂ” 4
Ф
(Надпись сделана латинским письмом в конце II в.
до н. э.)
Pon censtur Вапяае toutam
censazet, pis ceus Bantins fust,
censamur esuf in(im) eituam poi-
zad ligud iusc censtur 'censaum
angetuzet. Aut suaepis censto-
men nei cebnust dolud mallud
in(im) eizeic vincter, esuf соте-
nei lamatir pr. meddixud toutad
praesentid регит dolum mallom,
in(im) amiricatud allo famelo
in(im) ei(tuo) siuom paei eizeis
fust, рае ancensto fust, toutico
estud.
Тексты, которыми мы пользовались, созданы на террито-
рии кампанских „осков , за исключением надписи из Бантии
(Лукания), составленной на стандартизованном языке оскских
документов, но содержащей и некоторые диалектные осо-
бенности, например, в трактовке группы согласный+ i":
di) z, zicolom, лат. — diecula; ti) s, Bansae, лат. — Bantiae;
li) 11, allo, лат. — alia.
Яиаер1я рги meddixud altrei
castrous auti eituas zicolom
dicust, izic corn ono ni hipid
ne pon op toutad petirup crt
urust sipus регит dolom mal-
lom in(im) trutum zico(lorn) touto
peremust. Petiropert, neip mais
pomtis, corn preivatud actud
pruter рат medicatinom didest,
in(im) pon posmom con preiva-
tud urust, eisucen ziculud zico-
lom ХХХ nesimum сотопот
ni hipid. Suae pis contrud exeic
fefacust, ionc suaepis he rest
meddis moltaum, licitud, ampert
mistreis aeteis eituas licitud.
Siquis pro magistratu ('офи-
циально') alteri de capite (?)
aut de pecunia diem dixerit,
is comitia ne habuerit nisi сит
(= donee) арий populum quater
oraverit sciens sine dolo malo
et quartum (?) diem populus
perceperit. Quater neque plus
quinquies curn reo agito prius
quam iudicium dabit, et curn
postremum curn reo oraverit,
ех illo die 1и diebus ХХХ pro-
ximis comitia ne habuerit. Si
quis contra hoc fecerit, еит si
quis volet meddix multare, li-
ceto, dumtaxat minoris partis
pecuniae liceto.
Сит censores Bantiae civi-
tatem censebunt, qui civis
Bantinus crit, censetor ipse et
pecuniam qua lege й censores
censere proposuerint. At si quis
in censum non venerit dolo malo
et illius (doli) convincitur, ipse
in comitio caedatur (?) praeto-
ris raagistratu populo praesente
sine dolo malo, et*imm ercato
cetera familia et pecunia omnino
quae eius crit quae non censa
crit, publica esto.

Племена древней Италии

Характеристику оскского языка мы дадим совместно
с характеристикой у м б р с к о г о.
Умбрией в историческое время называлась сравнительно
небольшая область по обе стороны Апеннинского хребта,
ограниченная с севера и запада течением рек Рубикона и
Тибра, с востока — отрезком Адриатического побережья
между Рубиконом и Эзисом, на юге соприкасавшаяся с Пи-
кеном и землей сабинов. Однако, по представлениям антич-
ных авторов, умбры (Umbri, 'Офрисо~, "О@~о~) некогда зани-
мали гораздо более обширную территорию как в западном,
так и в северном направлении. Источники Плиния Старшего
(III, 14 (19), 112 — 113) утверждали что „умбры" были древ-
нейшим народом Италии и что этруски отняли у них триста
городов.
О том, что переселившиеся в Италию этруски при-
были в страну „умбров", говорит Геродот (I, 94). Согласно
Страбону, Римини и Равенна были „умбрскими" поселениями.
Q более широком распространении имени „умбров" свиде-
тельствует и река Qmbro, впадающая в Тирренское море,
и наименование племени "Аф~ича~, принимавшего в конце
11 в. до н. э. участие в нашествии кимвров. Обитатели Клусия
некогда назывались Camertes Umbri, и это позволяет предйо-
лагать наличие умбрского субстрата в Этрурии. Сокраще-
ние умбрской территории явилось результатом экспансии раз-
личных племен: с запада — этрусков, с востока — пикен-
ges, с севера — галлов.
Таким образом, античную традицию можно считать
в какой-то мере достоверной, но от этих древних „умбров"
не осталось никаких или почти никаких лингвистических сле-
дов. Даже в той области, которая продолжала называться
Умбрией, область распространения языка, отличного от кельт-
ских, пикенских и этрусского, ограничена узкой полосой
к востоку от Тибра. Этот язык принято называть „умбрским",
хотя такое наименование основано лишь на территориальном
моменте и не опирается ни на какие античные свидетельства;
и уже, во всяком случае, нет никаких оснований полагать,
что язык этот когда-либо был распространен на всей той
обширной территории, которую, согласно преданию, занимали
умбры.
От умбрского языка сохранилась лишь очень ничтожное
количество памятников, но среди них имеется один, по вели-
чине своей превосходящий все то, что дошло до нас от ка-
кого-либо древнего языка Италии, кроме латинского и этрус-
ского. Это — Игувинские (эвгубинские) таблицы.

В 1444 г. в городе Игувии (Iguvium, совр. Gubbio) были
найдены бронзовые таблицы с ритуальными текстами жре-
ческой коллегии Атиедских Братьев, которая многими
чертами напоминает римскую коллегию Арвальских братьев.
Здесь содержатся подробнейшие указания о порядке различ-
ных культовых церемоний, тексты молитв и т. и. Это—
памятник италийского сакрально-юридического стиля, часто
перекликающийся с соответствующими римскими документами.
Таблиц первоначально было девять, но две таблицы были
утеряны уже в XVI в., задолго до научного дешифрирования
памятника, которое произошло лишь в XIX в. Таблицы
в большинстве своем покрыты письменами с обеих сторон
и содержат в совокупности от четырех до пяти тысяч слов.
Таблицы 1 — IV и значительная часть V написаны местным
алфавитом, восходящим, как и почти все прочие италийские
алфавиты, к этрусскому, дальнейший текст — латинским
алфавитом. Последняя часть памятника — более поздняя
и может быть датирована началом 1 в. до н. э. Что же
касается первых таблиц, то они разновременного происхожде-
ния, как об этом свидетельствуют и формы букв и формы
языка.
Консервативность сакрально-юридического стиля опре-
делила собоИ некоторое стилистико-синтаксическое един-
ство всего памятника, но ряд фонетико-морфологических
изменений в языке таблиц может быть точно установлен
благодаря постоянному повторению одинаковых формул;
к тому же таблицы VI, VII по содержанию совпадают
с таблицей I, являясь как бы ее дополненным и обновленным
переизданием. Впрочем, и в текстах, относящихся к одному и
тому же времени, замечаются частые колебания орфографи-
ческого и морфологического характера; такая непоследова-
тельность может объясняться борьбой двух противоположных
тенденциИ, невольной модернизациеИ и стремлением сохра-
нить архаический облик сакрального текста, но может также
отражать и реальные колебания в языке, еще не получившем
грамматического нормирования.
Помимо Игувинских таблиц, имеется лишь несколько
очень коротких умбрских надписей, и диалектные различия
внутри умбрского языка улавливаются с трудом. Мы приве-
дем одну из этих надписей и отрывок из игувинских таблиц.1
1 Собрание умбрских текстов имеется в указанных выше (стр. 65)
сборниках Conway u v. Planta. Последнее научное издание Игувинских
таблиц с комментарием: С. D e v î t î. Tabulae Iguvinae, изд. 2-е, 1940.
69

Необходимо учесть, что умбрский алфавит не имеет букв о,
d, g и соответственно использует и, t, k, в то время как
в текстах латинского письма буквы о, d, g встречаются.
Знаком r пользуются для умбрской буквы, которая в латин-
ском письме транскрибируется rs и, передавая звук, этимоло-
гически восходящий K интервокальному d должна была обо-
вначать сибилянт типа чешского rz. (" или и означает сиби-
лянт, восходящий к Й перед гласным переднего ряда; z=ts.
Удвоение согласных в умбрском письме не отмечается;
долгота гласного бывает иногда показана постановкой после
него буквы h.
Надпись на межевом камне около Ассизи
(Латинскими буквами, начало 1 в. до н. э.)
Ager emps et termnas oht-
(retie) С. U. Uistinie Ner.
Т. Babr. maronatei Vois. Ner.
Propartie Т. U. Uoisiener.
Sacre stahu.
В умбрских текстах praenomen отца ставится, в отличие
от латинского и оскского, непосредственно после praenomen
сына, как и русское отчество. Маронат, равно как и аукто-
рат — умбрские магистратуры. Ner. = лат. Nerius или Nero.
Ив Игувинских таблиц
Табл. Ч (умбрское письмо)
70
Esuk frater Atiieriur eitipes
plenasier urnasier uhtretie Т. Т.
Kastrugiie.
Arfertur pisi р итре fust
eikvasese atiierier, ere ri esune
kuraia, prehabia pire uraku ri
esuna si herte, et риге esune
sis. Sakreu perakneu upetu re-
Ager emptus et terminatus in
~auct(or atu) C(ai) Vestinii
V(ibii filii) Ner. Babrii T(iti
filii), in ~mar onatu Vols(inii)
Propertii Ner. (filii) T(iti)
Volsieni V(ibii filii). Sacrum
sto.
Sic fratres Atiedii decreve-
runt [feriis] plenariis ordinariis
in auctoratu Т. Castrucii Т. (f).
Flamen quicumque crit in
collegiis Atiediis, is rem sacram
curet, praebeat quidquid ad
1Иат rem sacram sit oportet et
qui in sacrificiis sint (oportet).

vestu, риге terte, eru emantur
herte, et pihaklu рипе tribrigu
fuiest, akrutu revestu emantu
herte.
Arfertur pisi ритре fust,
erek esunesku vepurus felsva
arputrati fratru Atiieriu prehu-
bia, et пигрепег prever pusti
kastruvuf.
Hostias (?) sollemnis (?) capito
inspicito, quae dantur [пит
aliquae] еагит accipiantur opor-
teat, et [гегит] piacularium
сит trinitas fiet, sumito inspi-
cito [пит] accipiantur oporteat.
Flamen quicumque crit, is
ad sacrificia sine igne holera (?)
arbitratu fratrum Atiediorum
praebeat, et сит ~nudipondiis
singulis in capita (?).
Латинский перевод, сопровождающий приведенные нами
тексты, содержит достаточно материала для того, чтобы
читатель мог составить себе представление о степени как
фонетико-морфологической, так и синтактико-стилистической
близости оскских и умбрских документов к латинским. Эта
последняя особенно бросается в глаза, если брать для сопо-
ставления не классическую латынь, а архаическую латинскую
прозу, язык законов 11 в. до н. э., одновременный с Бантий-
ским законом и Абелльской колонной. Столь же велика
стилистическая близость Игувинских таблиц к аналогичным
по содержанию латинским сакральным текстам. Приводимые
в таблицах молитвенные обращения к богам принадлежат
к тому же стилистическому типу, что и римские carmina
с их ритмическоИ прозой и частым применением аллитери-
рующих формул. Все основные синтаксические отношения
получают более или менее одинаковое выражение. Располо-
жение элементов предложения, приемы согласования и управле-
ния, синтаксические функции отдельных частей речи, упо-
требление падежей, времен, наклонений, причастные и инфи-
нитивные конструкции, способы построения сложно-подчинен-
ного предложения, — все это развертывается в оскском и
умбрском языках примерно так же, KRK и в латинском. Можно
лишь заметить, что оскскиИ и умбрский несколько архаичнее
латинского в отношении более широких возможностей бес-
предложного употребления падежеИ, особенно родительного
(gen. partitivus, gen. temporis, gen. relativus), и местный
падеж имеет в ед. ч. самостоятельную форму, в латинском
языке уже только рудиментарную; падежные значения иногда
конкретизируются помощью послелогов.
В этом столь далеко идущем совпадении синтактико-
стилистического облика оскско-умбрских и латинских текстов
нельзя не учитывать также и момента длительного языко-
71

ваго общения. Сам Рим, как мы увидим дальше, возник на
основе синойкизма латинских и сабинских племен, и сабин-
ский элемент играл, повидимому, значительную роль в форми-
ровании римской сакрально-юридической системы; с другой
стороны, наши немногие оскско-умбрские памятники сколько-
нибудь значительной величины относятся к периоду, когда
римское господство уже диктовало италикам и юридическую
терминологию и стилистико-синтаксические нормы юридиче-
ского языка; так, номенклатура магистратов — kvaisstur,
censtur — в приведенных надписях явно перестроена уже на
римский лад. Развитие сложных форм подчинения в самой
латыни происходит уже в историческое время, и аналогичные
оскско-умбрские типы могли создаться лишь в результате
параллельных процессов и языкового взаимодействия. И тем
не менее такая близость была бы невозможна, если бы
оскский, умбрский и латинский не были близко родственными
языками, языками единого происхождения, весьма близкими
по своей грамматической структуре.
Характеристику оскского и умбрского языков удобнее
всего дать в их соотношении с несравненно более полно
известным латинским, выделяя прежде всего те общие черты,
которые позволяют объединить оскский и умбрский как осо-
бую группу в противопоставлении к латинскому, а затем
отмечая специфические особенности оскского и умбрского
в отдельности.
С фонетической стороны для оскского и умбрского
совместно является характерным устранение лабиовелярных
q"-, g"- и переход их в простые губные: лат. — quis, оск.—
pis, умб. — pisi; лат. — con-venit (ч ( g-"), оск. — kum-bened
Аспираты ~bh, "'dh переходят в f во всех положениях,
в то время как латинский, а также венетский и сикульский
допускают f только в начале слова: лат. — tibi, оск. — tfei,
умб. — tefe. Спирант f получает широкое развитие в комби-
наторных сочетаниях: умб. — -ns) -f; оск. — -pt-) -~~-.
Последнее свидетельствует и о другой особенности: если
в группе двух согласных латинского языка имеется тенденция
к ассимиляции, и обычно регрессивной, то в оскском и умбр-
ском чаще происходит дифференциация или прогрессивная
ассимиляция: -kt- ) -ht-, -nd-) -nn-. Наблюдается — в умбрском
и по крайней мере в отдельных говорах оскского — тенденция
к палата лизации согласных перед неслоговым i; s перед
носовыми и плавными, отпавшее в латинском языке (перед
носовыми не ранее Ш в. до н. э.), в оскском и умбрском
72

сохраняется. Долгие гласные становятся более закрытыми.
-а)-о (в умбрском это имеет место лишь в более позднем.
слое языка Игувинских таблиц), о ) й.
По-различному протекает характерное для языков Италии
ослабление гласных в срединных и конечных слогах: в латин-
ском это приводит к сужению гласных, в оскском и умбрском—
к выпадению (синкопа): лат. — agito, оск. — actud; лат. — fIgito,,
умб. — fiktu.
К фонетическим особенностям оскского принадлежит
и так называемая „анаптикса" — развитие гласного внутри.
группы сонант+ смычный или смычный ~ сонант. Herekleis
лат. Herculis, paterei = лат. patrI.
Оскский с точки зрения фонетического развития значи-
тельно консервативнее латинского. До конца своего существо-
вания он сохранил во всех положениях дифтонги ai, ei, oi, ои,
которые латинский монофтонгизировал или, по крайней мере,
видоизменил (ai) ае) уже около 200 г. до н. э.; оскский сохра-
нил интервокальное -s-, перешедшее в латинском в -r- в IV в.
до н. э., и конечное -d, отпавшее в латинском после долгого
гласного к началу И в. до н. э. Такой же консервативный
характер имеют из диалектов малых племен — пелигнский и.
маррукинский.
В противоположность этому, в умбрском наблюдается
гораздо более интенсивное протекание ряда фонетических.
процессов, имевших место частично и в латинском языке,
как то: монофтонгизация всех дифтонгов, в том числе ai u.
аи, отпадение конечного -d во всех положениях, ослабление
конечных -m и -t, ротацизм, распространяющийся не только
на интервокальное, но и на конечное -s. Сюда присоеди-
няется развитие сибилянтов (r ( d, с ( k), далеко идущая.
синкопа кратких гласных, ослабление сильноначальных
(заканчивающих слог) согласных, доходящее до полного
устранения имплозивных смычных из языка (-lt-) -t-„
-et-)-it- или -t-, -pt-)-ft-)-ht и т. д. Некоторые из этих
/
процессов (k ) с, -s ) -r) происходят уже в позднее время.
и могут быть показаны на тексте самих Игувинских таблиц.
Аналогичное умбрскому фонетическое развитие мы находим.
и в языке вольсков.
Уже из этого далеко не полного материала можно
усмотреть, что в окском, умбрском и латинском зачастую-
происходит развитие фонетической системы в одном направ-
лении (хотя и не всегда в одинаковой форме), но в разных темпах,
причем с точки зрения темпа развития латинский язык зани-
мает промежуточное место между консервативным оскским

и быстрее меняющимся умбрским. Видно также, что фонети-
ческие различия между Этими языками с течением времени
увеличиваются.
Грамматическая близость оскского, умбрского и латин-
ского ярче всего обнаруживается в морфологической системе.
Строение основ почти совпадает, совпадает и распреде-
ление парадигм словоизменения в зависимости от конечного
элемента основы. В оскском и умбрском обнаруживаются
те же пять склонений и четыре спряжения традиционной
латинской грамматики, с той лишь разницей, что в 3-м скло-
нении смешение основ на согласный и на -1- зашло не столь
далеко, как в латинском, и что тип гас1о в своем спряжении
более тесно примыкает к основам на -1.
Падежи те же, что в латинском, с сохранением локатива,
в латинском уже вымирающего.
Склонение, если отвлечься от процессов чисто фонетиче-
ского порядка (-а) -o; -пз) -ss в оскском и -f в умбрском
и т. п.), представляет следующие отличия от латинского.
В род. п. ед. ч. основ на -а в окончание -as, сохраняю-
щееся в латинском лишь как архаизм. В 3-м склонении, как
и в латинском, смешение основ на согласный и на 1 привело
к выработке единой формы род. п. ед. ч., но с той разни-
цей, что в латинском обобщено окончание согласных основ
-is(-es, а в оскском и умбрском окончание основ Hà -i:-eis
(умб. -eis)-es) -ег); это же окончание перенесено во 2-е скло-
нение, в основы на -о-.
Дат. п. ед. ч. основ на -о- имеет окончание «01 () -е в умбр-
ском), как и в древнейшей латыни. Вин. и. ед. ч. основ Hà -i-
сохранил окончание -im, в согласные основы перенесено окон-
чание -om из основ íà -0-.
Аблатив в ед. ч. имеет окончание -Ы не только в гласных
основах, как в архаической латыни, но и в согласных (в умбр-
ском это -d отпало, как и в классической латыни).
Им. п. мн. ч. имеет в 1-м и 2-м склонениях окончания -as, -os
(поздн. умб. -аг, -йг) как в именах, так и в местоимениях;
те же окончания в древнеиндийском и в готском, в именном
склонении; о латинских -ai ) -ае и- oi ) -ei ) -i см. стр. 45, 105.
В 3-м склонении латинский язык обобщил окончание основ
аа -i-: -ез, в оскском и умбрском сохранены различные окон-
чания для основ на согласный (-es)-s в результате синкопы,
в поздн. умб. -er) и Hà -i- (-es) 4з в оскском, -ег в позд-
нейшем умбрском).
Род. п. мн. ч. 2-го склонения имеет окончание -от (ср.
арх. лат. -от (-от, в отличие от классического -orum).

Дат.-абл. мн. ч. согласных основ в умбрском имеет окон-
чание -us ((*-ufs) по аналогии основ на -и-.
Почти все отличия имеют, таким образом, позднейший,
вторичный характер.
Спряжение известно гораздо менее полно, поскольку
характер памятников исключает возможность широкой доку-
ментации глагольных форм. Так, в оскских текстах глагол
почти всюду в 3-м лице, и если не считать глагола sum,
.попадающегося в надписях на предметах как указание при-
надлежности ( я принадлежу такому-то), то лишь один памят-
ник — так называемый заговор Вибии — содержит несколько
форм 1-го и 2-го лица, и то лишь в ед. ч. перфекта (1-е л.)
и перфективного будущего (2-е л.) активного залога. 1-е лицо
мн. ч. не встречается ни в одном оскско-умбрском тексте,
2-е лицо — только в повелительном наклонении. Имперфект
изъявительного наклонения представлен единственной оскской
формой от глагола „быть": fufans, лат. erant (-fans соответ-
ствует лат. -bant). Однако и этот скудный материал показы-
вает, что вся система залогов, наклонениИ и времен совпадает
с латинской; не засвидетельствован лишь плюсквамперфект,
что скорее всего является случайностью. Из личных оконча-
ний известны: в активе 1-е л. ед. ч. -o и -m (в глаголе sum
и в перфекте), 2 е л. ед. ч. -s (поздн. умб. -r), 3 ье л.
ед. ч. -t для настоящего и будущих времен, -d (в умбрском
отпало) для прошедших времен и для сослагательного накло-
нения во всех временах (то же распределение в архаической
латыни), 3-ье л. мн. ч. соответственно -nt и -ns; в пассиве
3-ье л. ед. ч. -ter, -tur (засвидетельствовано только в умбр-
ском субъюнктиве) и -г,— все формы с характерным медио-
пассивным -r (стр. 46 сл.); 3-ье л. imperat. futuri — оск. -ййс1,
умб. -1й, соответствует латинскому архаическому -tod. Есть
и пассивная форма повелительного наклонения — оск. -mur,
умб. -ти, мн. ч. -тйто. Из причастных образований встре-
чаются лишь part. praes. act., part. perf. pass. и герундив;
все они совпадают с латинскими (в герундиве -nd-) -nn-).
Основные отличия от латинского относятся к образованию
основ перфекта, будущего времени и инфинитива.
Оскский и умбрский совпадают с латинским в том отно-
шении, что сводят воедино древние аорист и перфект(стр.' 107);
одинаково с латинским они используют в пассивной системе
перфекта описательные формы; но в образовании основ
активного перфекта они резко расходятся как с латинским,
так и между собой. Общим с латинским является у них
образование перфекта помощью удвоения, прием, распростра-
75

ненный в ряде индо-европейских языков (греческий, санскрит
и др.), и помощью удлинения коренного гласного (лат. тип.
ct:pl) но наиболее распространенные в латинском языке
образования на -и- (-и-) и на -s- в оскско-умбрском отсут,—
ствуют и вместо них появляются совершенно неизвестные
латинскому языку суффиксы. Оба языка пользуются при
этом суффиксом -f- (может быть, тем самым, который встре-
чался в имперфекте и соответствует латинскому -Ь-); другой
суффикс -tt-, распространенный в оскском и ряде говоров
мелких племен (пелигнов, маррукинов, вольсков) для глаголов.
1-го спряжения, вовсе не представлен в умбрском; одному
лишь умбрскому свойственны суффиксы -1- (ep. русск. бы-л)
и -пЫ-. Предполагают, что в образованиях на -tt-, -1-, -пЦ-
использованы суффиксы причастиИ и отглагольных прилага-
тельных. Таким образом, и латинский и оскский и умбрский
осуществили в одинаковом направлении перестройку старой
видовой системы, но происходило это в каждом языке само-
стоятельно и, вероятно, в разное время. И здесь оправды-
вается то положение, что расхождение затрагивает сравни-
тельно более поздние процессы.
К сравнительно поздним, не общеиндоевропейским гла-
гольным категориям относится и будущее время. В оскско-
умбрском оно образуется не от корня непосредственно, а от
основы настоящего времени, что свойственно более поздним
образованиям. Суффиксом служит при этом -s-:fust = лат.
crit; в латинском языке такого рода образование не свой-
ственно обычной речи и, встречаясь преимущественно
в сакрально-юридическом стиле, представляет собою, быть
может, „сабинизм" культового языка (ср. стр. 119 сл.); обычные
для латинского языка способы образования будущего в оскско-
умбрском материале (правда, весьма немногочисленном) не
засвидетельствованы. Расходится также образование перфек-
тивного будущего (суффикс -Us- быть может, именногo
происхождения) и пер фектного субъюнктива (оск. 1- ( -е-).
К более позднему слою глагольной системы принадлежиг
и инфинитив. Известен только infin. praes. с окончанием -от.
Имеются отличия и в системе местоимений.
Все эти различия, нисколько не снимая единства проис-
хождения латинского и оскско-умбрского, которое позволяет
рассматривать их как ответвления единой и т а л и й с к о й
ветви индо-европейских языков, свидетельствуют все же
о том, что распад италийской ветви на две группы, про-
должавшие затем самостоятельно развиваться, относится
к сравнительно отдаленному времени.
76

Было бы, однако, ошибочным, если бы мы стали относить
все общие черты, наблюдаемые в латинском, оскском и
умбрском, обязательно к эпохе, предшествующей их раз-
ветвлению. Как это естественно для близко родственных
йзыков, многие процессы могли проходить у них параллельно
в период их раздельного существования.
Так, уже давно было установлено, что форма им. п. ед. ч.
в именах второго склонения на -er восходит к конечному
элементу -ros: ager (*agros. Форму ager мы находим и
в умбрском; оскских примеров в нашем материале нет, но
IIO законам оскской фонетики там должно было иметь место
то же явление. Можно было бы предположить, что переход
-гоз ) -ег относится к „праиталийскому времени. Однако
найденная в 1900 г. древнейшая римская надпись (стр. 148 сл.)
содержит форму им. п. sakros. Переход sakros) sacer про-
изошел, таким образом, в сравнительно позднее время, не-
задолго до возникновения древнейшего слоя Игувинских
таблиц, когда и римляне и умбры находились на своих истори-
ческих территориях и говорили на разных языках. Возникло ли
это изменение в каждом из языков независимо, или распро-
странилось из одного языка в другой — не известно, но этот
пример показывает, что о 6 щ е и т а л и й с к ое не всегда
является п р а и т а л и й с к и м.
Во всех италийских языках, а также в венетском и мес-
сапском дифтонг еи ) ou; там, где он имеется в классиче-
.ской латыни, он позднейшего происхождения (neu ( neve,
seu ( "seve (sei+ve и. т. п.), иногда не ранее III в. до н. э.
Тем не менее, в древнейшем латинском культовом тексте,
гимне жреческой коллегии салиев, этот дифтонг засвидетель-
ствован (Leucesie). Впоследствии leuc- ) louc- ) luc-. Это—
процесс исторического времени, который охватил всю Италию,
остановившись на крайнем юге — ager Teuranus в Калабрии
/
(но известная греческая колония Vв. .до н. .э. .называется 9o~(m~).
Датировать процесс невозможно, но, когда греческий Поли-
девк (ПоХи3яйхт~) стал латинским Полуксом (арх. Polouces)
Pollux), — а это не могло произойти раньше конца VI в. до
и. э., — недопущение в латинском языке дифтонга еи было
живой нормой.
В том же гимне салиев имеется форма 3-го л. мн. ч.
~истоящего времени с „индо-европейским окончанием -nti
(tremonti ) поздн. tremunt). Во всех более поздних текстах
-nti уступило место окончанию -nt, которое мы находим
также у осков и умбров. Стало быть, и эта общность не
77

восходит к „праиталийским временам, а возникла в процессе
развития отдельных языков.
В рассмотренных нами случаях разные языки пришли.
к одинаковому результату. Но, если даже отвлечься от воз-
можности воздействия одного языка на другой, они пришли
к единому результату, самостоятельно развивая единое.
унаследованное ими прошлое.
Это прошлое и направление его изменения могло быть
установлено и помощью сравнительно-исторического метода.
Окончание -ros было открыто до того, как оно получило
эпиграфическое подтверждение; -nti и дифтонг еи также
могли быть реконструированы при отсутствии цитат из гимна
салиев. Но ошибкой было бы датировать изменение этого
прошлого „праиталийским временем на том основании, что
изменение имело место в обоих ответвлениях италийских
языков °
Оскско-умбрская лексика известна лишь в своей ничтожной.
части, но и этого немногого достаточно, чтобы установить
ряд расхождений с латинским языком. Имеется, конечно,
много общих слов, в особенности общих корней, но от этих
общих корней зачастую образованы слова и разной формы
и разного значения при сходной форме. В Игувинских табли-
gax две трети словарного состава так или иначе расходятся
с латинским языком. Наши сведения слишком незначительны
для того, чтобы иметь суждение об отсутствии тех или иных
слов или корней в оскско-умбрском, и всякое сопоставление
с латинским является в известной мере односторонним.
В латинском языке отсутствуют такие слова, как:
ner муж: греч. — ил~~, д.-и. — nar-, др.-ирл. — nert 'сила;
touta 'народ', 'община': лит. — tauta, др.-ирл. — tuath,
готск. — Piuda;
eitiuvo (оск.) деньги, имущество;
egmo (оск.) 'вещь';
tangino (оск.) мысль: готск. — Pagkjan;
treb- 'обитать': др.-ирл. — treb 'местопребывание', лит.—
troba здание: совр. нем. — Dorf;
vend (умб.) 'поворачивать': совр. нем. — wenden.
Однако нельзя утверждать, что латинские соответствия
этих слов отсутствуют в оскском или умбрском (например
лат. vir 'муж в умбрском имеется).
1
Все же обращает на себя внимание то обстоятельство„
что эти отсутствующие в латинском языке слова часто имеют
соответствия в „центральной' группе индо-европейских языков
78

(стр. 50), а также в германских, между тем как их латин-
ские коррелаты в некоторых случаях вообще не имеют индо-
европейских соответствий (например лат. populus 'народ').
Такого рода лексические расхождения не могут служить.
аргументом против предположения об общем происхождении
италийских языков. Как указывает И. В. Сталин: „... словар-
ный состав языка, как наиболее чувствительныИ к измене-
ниям, находится в состоянии почти непрерывного измене-
м д
ния....
С того момента, как две ветви единого в прошлом языка
начинают вести самостоятельное существование, они по-раз-
ному обновляют своИ словарный состав, устраняя устаревшие
слова, создавая новые, обогащая словарный состав от сопри-
косновения с языками соседеИ, в частности за счет вытес-
няемых языков. Нечто подобное произошло, очевидно,
и в предистории латинского языка и языков оскско-умбрской
группы.
Итальянский лингвист Девото, развивая мысли Модестова
(стр. 52), выдвинул гипотезу двух волн переселений будущих
носителей италийских языков на территорию Италии. Пер--
вая волна принесла с собою „протолатинов", которые широко
распространились на территории полуострова, особенно по
западному побережью, вплоть до Сицилии.
Более поздняя волна переселений — оскско-умбрская. Она
разъединила „протолатинов" и в значительной мере пере-
крыла их, вытесняя „протолатинские говоры. Они сохрани--
лись островками — в Лации, в Сицилии. Связи языка сикулов
с латинским — остаток былого, более широкого распростра-
нения „протолатинской речи. При этом Девото отрицает
близкие родственные связи латинского и оскско-умбрского.
По его мнению это — два самостоятельных индо-европейских
языка, из которых латинскиИ ближе тяготеет к „западной"
группе, в частности — к кельтским языкам, а оскско-умбрский—
K ,,Dåíòðàëbíî@" группе, в особенности к германским языкам.
Лишь на территории Италии, оказавшись в соседстве друг
с другом, они стали „сближаться" между собой.
Эта часть гипотезы Девото основана на методологически
ошибочной теории „скрещивания" и, как мы могли убедиться,
противоречит фактам, явно свидетельствующим в пользу
исконного родства италийских языков. Но предположение
о двух волнах переселений можно сохранить. Если „прото-
ТЯ
И. С т а л и н. Марксизы и вопросы языкознания. Госполитиздат,
1951, стР. 24.

.латинский откололся раньше и распространялся по тер-
ритории Италии в то время, когда „протооскскоумбрский" еще
.оставался в центральной Европе, те расхождения, которые мы
наблюдали между латинским и оскско-умбрским, легко могут
быть объяснены.
На достоверность такая гипотеза претендовать не может,
но она дает хотя бы схематическое представление о воз-
можных путях того исторического процесса, который привел
к лингвистическим соотношениям, реально наблюдаемым
.внутри италийской группы индо-европейских языков.
ЭТРУССКИЙ ЯЗЫК
К северу от Лация, на западном побережье Италии, при-
мерно с VIII в. до н. э. — по вопросу о точной датировке
исследователи расходятся — появляется своеобразная куль-
тура, широко распространяющаяся затем в северном и
восточном направлениях. Культура эта принадлежала народу
с относительно высоким уровнем общественного развития;
она имеет явно выраженный „ориентализирующий' характер
и резко отличается от типичной для северной Италии
в начале 1 тысячелетия культуры раннего железного века,
которую принято называть культурой Виллановы 1 и появле-
ние которой в Италии многие исследователи связывают
с волной переселениИ, принесшей аско-умбров на Апеннин-
скиИ полуостров. Народ, являвшийся носителем этой новой
культуры, греки называли „тирренцами (Тироачоь, Tupczvoi,
атт.— Tu~p<vo ),ум ры Ђ”„турска и"(Turs umn meИгув
ских таблиц), римляне — „тусками" (Tusci) или „этрусками"
(Etrusci; протеза е — характерна для языка самих этрусков);
имеется сообщение, что они сами называли себя „расенами"
('Рсиача~, Dion. На1. I, 30). Этрусское общество относится,
повидимому, к раннерабовладельческому типу; '" развитие круп-
ного землевладения сочеталось здесь с быстрым ростом
.городов, активным участием в средиземноморской торговле,
высоким уровнем ремесел и искусств. Составляя федерацию
из двенадцати городов, этруски в ЧП вЂ” Ч1 вв. значительно
расширили свои владения в северной Италии, а также на
1 Вилланова — селение около Болоньи, в котором раскопки обнару-
жили показательную для этой культуры археологическую картину.
2 Ср.: Н. 3 а л е с с к и й. К социальной истории этрусков. Уч. зап.
ЛГУ, сер. истор. наук, вып. 17, 1950, стр. 157 сл.
80

юг по побережью. В сфере их влияния находились и Лаций
и Кампания.
Еще более значительным было их культурное влияние.
Вся Италия, за исключением южной ее части, получила
письменность от этрусков. Этрусские формы общественной
организации, этрусская религия оказали сильнейшее воз-
действие на италиков, в том числе и на римлян.
Возникновение этой культуры представляет одну из самых
сложных и запутанных проблем античной истории, и особенно
неясными остаются два пункта — вопрос о происхождении
этрусков и вопрос об этрусском языке.
Античная традиция единогласно утверждает, что этруски
являются в Италии пришельцами. Важнейшее свидетельство
принадлежит Геродоту (1, 94). Согласно его сообщению,
этруски являются лидийцами, выселившимися со своей родины
во время голода; морским путем они прибыли в Италию,
в страну „омбриков", т. е. умбров, „где основали города и
живут до настоящего времени . Геродот передает это как
лидийскую традицию. В позднейшей античности она была
общепринятой, и с ней соглашались сами этруски (Тацит,
Анн., IV, 55). На это указывает и генеалогический миф, явно
этрусского происхождения, о том, что Тиррен и Тархан
(широко распространенное в Малой Азии наименование боже-
ства, известное и как этрусское собственное имя, в латини-
зованной форме Tarquinius) были сыновьями Телефа, мифи-
ческого царя Мисии, и что сестра их Рома стала женой Энея.
Несколько иной вариант дает Гелланик Лесбосский (V в.
до н. э.); он отождествляет „тирренцев с „пеласгами"
(такое же отождествление мы находим у ряда других антич-
ных авторов, например у Фукидида, IV, 109) — племенем,
которое, по греческим представлениям, населяло значитель-
ную часть греческой территории до эллинов; по его сведе-
ниям, пеласги, теснимые эллинами, выселились морским
путем, приплыли к устью По и, двигаясь в глубь Италии,
обосновались в той области, которая „ныне называется Тир-
ренией". Этот вариант связывает этрусков не с Малой Азией,
а с северной частью Эгейского моря, на островах которого
(Имброс, Самофракия, Лесбос), по сообщениям тех же Геро-
дота и Гелланика, некогда жили „тирренцы
Других традиций в античности не было; но были сомне-
ния в достоверности сообщений Геродота и Гелланика. Эти
сомнения высказаны в „Римских древностях Дионисия
Галикарнасского (I, 29 — 30), греческого историка и ретора,
действовавшего в Риме в конце 1 в. до н. э. Дионисий
6 И. М. Тронский

ссылается на то, что этруски и по языку, и по религии, и.-
по обычаям не похожи на лидийцев. По его мнению, ближе
к истине те авторы, которые считают, что этруски, не похожие
ни на какой другой народ ни по языку, ни по образу жизни,
ниоткуда не приходили и являются „туземным племенем '.
Кто эти авторы, взгляд которых здесь передается, Дионисий,
обычно охотно цитирующий различные источники, не сооб-
щает; они, очевидно, и не представляли ценности как носи-
тели какой-либо традиции. Очень возможно, что взгляд этот.
возник у тоИ группы греческих ученых, которая пользовалась
сопоставлением языков и обычаев как методом установления.
родства народов и создала теорию об эолийском происхо-
ждении латинского языка (стр. 44). Во всяком случае„
с источниковедческой точки зрения рассуждения Дионисия.
не могут быть поставлены, на один уровень с сообщениями
Геродота или Гелланика. У них т р а д и ц и я, быть может н
недостоверная, но тогда надо показать ее несовместимость.
с фактами; „автохтонность' этрусков — ученая гипотеза, для
обоснования которой историко-лингвистический и историко-
этнографический горизонт античных грамматиков был слишком.
недостаточным.
Имеется, наконец, античное сообщение, которое направило
исследовательскую мысль еще в одну сторону. Тит Ливий.
(V, 33) рассказывает, в связи с нашествием галлов, о былых
размерах этрусской державы, колонизовавшеИ территорию
к северу от По, вплоть до Альпийских гор; по его мнению,
альпийские племена, в частности, реты, „несомненно" этрус-
ского происхождения; в горных условиях они „одичали и
ничего не сохранили от своего этрусского прошлого, кроме
„звучания речи и то не в чистом виде (praeter вопит linguae
пес еит incorruptum); с этим же взглядом мы встречаемся
у Плиния в „Естественной истории" (111, 133): „реты — отпрыскк
этрусков" (ср. Justin. ХХ, 5). Таким образом, язык ретов
чем-то напоминал римлянам этрусскую речь. Можно было
принять это наблюдение и сделать из него иной вывод, чем.
делали в античности. Если для Ливия реты — одичавшие.
этруски, то в XVIII в. Н. Фререт (Freret) предложил отожде-
ствить этрусков („расенов ') с ретами и считать их пришель-
цами из-за Альп.
Три гипотезы — переселения этрусков с востока, прибы-
тия их с севера и „автохтонности их в Италии †продол-
.жают находить и поныне убежденных сторонников. Так, из
русских ученых В. И. Модестов, давший в свое время пол-
ную сводку материала об этрусках, поскольку это было~
82

возможно в начале нашего века,1 решительно высказался
в пользу восточной теории. В советской историографии
плодотворному изучению этрусской проблемы долгое время
препятствовало чрезмерное доверие к вульгаризаторскому
„новому учению о языке, поскольку Н. Я. Марр, выступав-
ший против всяких гипотез о миграции, причислил этрусков
к „яфетидам и настаивал, разумеется, на их автохтонности
в Италии. Этот взгляд защищают также — не без значитель-
ной примеси шовинистических мотивов — многие буржуазные
археологи и лингвисты современной Италии.
Вопрос действительно очень сложный. Археологический
иатериал не дал еще решающих аргументов в пользу той или
иной теории. Ориентализирующий характер ранней этрус-
ской культуры мог быть результатом нового этапа в обще-
ственном развитии и не требует обязательного предположения
о миграции с востока; с другой стороны, наличие известных
преемственных связей между этрусской культурой и пред-
шествующим италийским развитием не исключает возможности
миграции, так как сравнительно немногочисленные пришельцы
не могли быстро изменить производственные навыки и обычаи
местного населения и должны были так или иначе к ним
приноравливаться.
С другой стороны, язык этрусков и поныне остается
во многих отношениях загадочным. С количественной стороны
иатериал дошедших до нас этрусских текстов довольно велик.
Сохранилось около 9000 надписей,2 правда, почти все они,
за несколькими единичными исключениями, весьма короткие;
80% имеют надгробный характер и содержат, главным
образом, собственные имена, иногда с указанием титулатуры
и возраста покойника. Единственный текст неэпиграфиче-
ского характера начертан на пеленах мумии, найденной
в Египте и хранящейся в Загребе. Это — самый значитель-
ный по размерам памятник этрусского языка. Он содержит
в общей сумме полторы тысячи слов, но из них лишь около
пятисот различных слов, так как ряд формул этого текста
очень часто повторяется. Как это обстоятельство, так и
постоянное упоминание ряда имен божеств позволили притти
к выводу, что перед нами текст сакрального содержания.
Такой же характер имеет текст на черепице в Капуе, заклю-
чающий в себе около 300 слов. В жизни этрусков всевоз-
1 B. И. М о д е с т о в. Введение в римскую историю, ч. 2-я, 1904.
2 Собираются в еще не законченном Corpus inscriptionum Etruscarum
(CIE), 1893 сл.
83

можные священнодействия играли значительно большую
pphb, чем у греков и римлян, и это отразилось на тех не-
многих сравнительно обширных текстах, которые имеются
в нашем распоряжении; можно упомянуть, например, р бронзо-
вой печени из Пьяченцы, где перечислено 47 божеств (гадание
по внутренностям животных, haruspicina, как это называли
римляне, занимало, как известно, большое место в этрусской
религии). К текстам нерелигиозного характера относится, по-
видимому, надпись на так называемой „Перусинской колонне
(cippus Perusinus), содержащей 120 слов.
Чтение этрусских текстов не представляет особых трудно-
стей. Алфавит имеет греческую основу, и сохранились
надписи, на которых он изображен; можно следить даже за
развитием алфавита. Древнейшие этрусские азбуки основаны
на очень ранних образцах и содержат греко-@HHHzmttcKH5
алфавит из 26 букв в более полной форме, чем он сохра-
нился где-либо у греков.
B позднейшей этрусской азбуке меньше букв; из нее
исключены ненужные для этрусского языка буквы, означаю-
щие b, d, о, и введен для звука f новый знак, похожий на
цифру 8 (такой же знак встречается на лидийских надписях).
Этрусские письмена, таким образом, вполне доступны.
И тем не менее понимание этрусских текстов прогрес-
сирует очень медленно. При исследовании неизвестных
языков большую роль играют так называемые билингв ы—
двуязычные надписи, содержащие один и тот же (или сход-
ный) текст как на исследуемом языке, так на другом, уже
известном. Этрусско-латинские билингвы имеются от периода,
когда этрусский язык уже вытеснялся латинским, но их очень
немного, и все они мало что содержат, кроме собственных
имен. Приведем примеры:
CIE, № 3763: лат.— P(ublius) Volumnius A(uli) f(ilius) Violens
Cafatia natus,
»p.— рир velimna аи cahatial.
Из этой надписи, помимо ряда выводов фонетического
характера, можно заключить о наличии в этрусском языке
формы на -al, означающей происхождение, принадлежность.
CIE ¹ 378: лат. — С. Cassius С. f. Saturninus,
этр. — ч. cazi с. clan;
CIE, № 714 — 715: лат. — Vel Spedo Thoceronia natus,
этр. — ar spedo thorcernal clan.
1 Ср. стр. 142.

Сличая эти надписи, устанавливаем значение слова clan
СЫН .
Однако билингвы, немногочисленные, короткие и одно-
образные, лишь в очень незначительной мере раскрывают
словарный состав и грамматический строй этрусского языка.
Этрускологам пришлось искать других путей. Применя-
лись два метода — этимологический и комбина-
торный.
Принцип этимологического метода состоит в том, что
этрусское слово должно истолковываться помощью привлече-
ния родственных слов из какого-либо другого, известного
языка. В поисках такого родственного языка обращались
к разным языковым семьям, к индо-европейским языкам,
семитическим, угро-финским, кавказским, североафрикан-
ским, даже к североамериканским, к японскому и т. д. Род-
ственного языка, который мог бы бросить свет на этрус-
ский, не оказалось. Более того, оказалось, что при таком
методе чрезвычайно легка возможность исследовательского
самообмана. Отыскав в каком-либо языке несколько созвуч-
ных слов, толкователь подставляет их значения в этрусский
текст, а затем „по смыслу" подбирает значения для слов,
оставшихся неизвестными, и приходит в результате к совер-
шенно произвольным, фантастическим толкованиям. Для того
чтобы заложить хотя бы минимальные прочные основы пони-
мания этрусских текстов, понадобился другой метод, полу-
чивший наименование комбинаторного.
Исследователь, работающий этим путем, заранее отказы-
вается от использования материалов какого-либо другого
языка, кроме этрусского. Он обращается к самым коротким
текстам, — надгробным, посвятительным, к надписям под изо-
бражениями иьи на сосудах, и, исходя из однообразия эпигра-
фического стиля и постоянной повторяемости одних и тех же
слов на многочисленных надписях, пытается из самого кон-
текста извлечь лексические значения, которые затем будут
проверяться на других контекстах. Этот метод привел к цели
в том смысле, что дал некоторые скромные, но прочные
результаты. Удалось установить значение ряда слов, понять
ряд текстов, из числа коротких, разобраться — весьма еще
приблизительно и суммарно — в некоторых элементах rpaM-
матиче ского строя; установлены некоторые особенности
отдельных говоров; имеются наблюдения в области истори-
ческой фонетики и морфологии.'
1 М. Р а 11 о t t i n î. Elementi di lingua Etrusca. 1936.

Особенности этрусской фонетики уясняются благодаря
обилию текстов, содержащих транскрипцию греческих мифо-
логических имен, а также в соотношении с латинской онома-
стикой.
Гласных четыре. а, е, 1, U которые, повидимому, могут
быть и долгими и краткими; фонема о отсутствует; диф-
тонги — ai, аи, ei, еи, ui, но наблюдается тенденция к моноф-
тонгизации; так, а1) е1) е. Отсутствуют звонкие согласные;
глухие переходят в аспираты, которые затем могут редупиро-
ваться до h: zac) zap, atre-) аЭге-, Эи1) hui.
Для глухого зубного спиранта имеются два знака, s и s,
которые часто замещают друг друга в написании одних и тех же
слов; фонематического различия здесь, повидимому, не было.
Гласные в срединных и закрытых конечных слогах с тече-
нием времени ослабляются или совсем выпадают: Касскч3~к)
casntra; КЛитк~~~стра — clutmsta (или с1иЭитиаЭа с уподобле-
нием срединных гласных гласному первого слога); lautun)
lautn. Гласный первого слога обычно остается неизменным;
повидимому, он являлся носителем ударения.
Изменение имен происходит помощью суффиксации, но
сколько-нибудь урегулированное словоизменение наблюдается
лишь в позднейших текстах; в языке более раннего периода
суффиксальные элементы нередко кумулируются, налагаясь
друг на друга без видимых изменений в значении формы.
Присоединяя суффикс -al, имеющий значение принадлежности,
к личному мужскому имени lагЭ (Ларт, лат.— Lars, -tis), мы
получаем форму lагЭаl (Ларта, лартов), но к ней можно
вторично присоединить суффикс -s с тем же значением при-
надлежности — 1агЭа1я.
Бывает, однако, и выражение „удвоенной принадлеж-
ности"; trepi Эапуч11 vipenas агпЭа! arn3ialisla рша означает, что
trepi 9angvil является женой Арнта Арнтова (т. е. сына Арнта)
Випены; по-латыни было бы Tanaquil Trebia Arruntis Viben-
nae Arruntis f(ilii) uxor.
К личным именам может присоединяться элемент -s
(в мужском роде) или -i (в женском). Различаются суффиксы
со значением принадлежности -s(i), -à,-(а)1(а), с дативно-лока-
тивной функцией -i(-е), -г1' и с чисто местной -t(i), -3(i).
Множественное число выражается помощью окончания -r
(-аг, -ег, -иг): clan 'сын', clenar 'сыновья' (с неясным для нас
чередованием а — е в основе).
Глагольное изменение плохо известно. В основе бывает
чередование гласных; как и в имени, окончания могут кумули-
роваться, оставаться факультативными. Частое в надгробных
86

яадписях „умер (в таком-то возрасте) выражается основой
Jupu либо с нулевым окончанием, либо с окончанием -се
(-уе): lupuce.
Для иллюстрации этрусской лексики приведем некоторые
слова, значение которых может считаться достоверно уста-
новленным.
Термины родства: ati мать, clan сын, seg дочь, puia
жена, ФиаигЭ1 супруги (nefts внук, prumts правнук — явно
.заимствованы из латинского языка: nepos, -otis и pronepos).
Обозначения времени: avil 'год', tiv 'месяц', tin 'день'
(также имя бога, соответствующего римскому Юпитеру).
Глаголы: ат 'быть', ar 'делать', tur 'давать'.
Личное местоимение: mi я .
Числительные от одного до шести сохранились на играль-
ных костях из Тосканеллы: тау, zal, Эи, ЬиЭ, ci, sa, но как
они должны быть расположены в числовом ряду, не известно.
Союз -с (-~) со значением „и" прибавляется в качестве
энклитики к первому слову присоединяемого члена или
з'. обоим членам.
Об этрусских словах и словообразовательных элементах,
проникших в латинский язык, см. стр. 122 сл.
Вопрос о принадлежности этрусского к той или иной
.языковоИ „семье продолжает оставаться неразрешенным.
Единственный памятник на языке, близком к этрусскому,—
стела Ч1 в. до н. э., найденная на острове Лемносе и содер-
жащая две надписи. Формула zivai aviz sial)(vis на одной из
этих надписей в полной мере соответствует этрусскому zivas
avils с1а1~~1я 'умер лет...' (числительное, означающее десятки).
Но на Лемносе, как сообщает Фукидид (IV, 103), жили „тир-
ренцы". Лемносские надписи подтверждают, таким образом,
античную традицию и могут приводиться в качестве аргу-
мента, хотя и не решающего, в пользу „восточной" теории
происхождения этрусков, но они принадлежат тому же „тир-
ренскому племени и не продвигают вопроса о родственных
связях этрусского языка с другими языками.
Трудность вопроса связана с тем, что языков, непосред-
ственно близких к этрусскому, таких языков, с помощью
которых можно было бы истолковать этрусские тексты, как
мы уже указывали, не обнаружено. Речь могла бы итти лишь
о более отдаленных связях, допускающих значительные рас-
хождения между сопоставляемыми языками. Необходимой
лредпосылкой для этого является установление закономер-
ных звуковых соответствий, хотя бы очень сложных; между
тем, количество известных нам по значению этрусских слов
87

слишком незначительно, чтобы служить опорой для научного
обоснования сложных соответствиИ, и на это препятствие
наталкивались все попытки „ввести этрусский язык в какую-
либо из известных семей языков.
Такова, например, гипотеза о принадлежности этрусского
языка к индо-европейской группе, высказанная еще в Х1Х в.,
отвергнутая почти всеми авторитетными специалистами начала
ХХ в., а сейчас снова находящая видных сторонников,
к числу которых принадлежит и известный болгарский линг-
вист В. Георгиев.'
Несомненного внимания заслуживает в этом плане сбли-
жение этрусского с языками Малой Азии (лидийским, ликий-
скимидр)., поскольку в эту сторону толкает античная тради-
ция; имеются наблюдения, подтверждающие такую связь
(главным образом, в собственных именах), но самые языки
Малой Азии слишком мало еще известны и сопоставления
с ними неизбежно имеют единичный характер.
Не вышла за пределы единичных и потому, быть может,
обманчивых сближений и гипотеза, связывавшая этрусский
с иберо-кавказской группой. Выдвинутая в конце прошлого
века Томсеном, она была поддержана В. И. Модестовым и
безоговорочно принята Н. Я. Марром, категорические утвер-
ждения которого весьма способствовали популяризации у нас
совершенно необоснованного представления, будто этрус-
ский язык является „яафетическим . В связи с этим следует
заметить, что характерная для иберо-кавказских языков так
называемая „эргативная конструкция в этрусском не про-
слеживается.
Весьма неопределенным является понятие „средиземно-
морских языков, которым часто оперируют итальянские
лингвисты, понимая под этим группу языков, предшествую-
щих появлению индо-европейской речи в Средиземноморье;,
отношения „средиземноморских языков друг к другу и
к индо-европейским остаются при этом невыясненными.
Попытку каким-то образом осветить эти, несомненно очень.
сложные, взаимоотношения представляет собой гипотеза Креч-
мера о „протоиндоевропейских" языках, т. е. о языках,
имеющих в отдаленном прошлом общее происхождение с индо-
европейскими, но отделившихся от них значительно рань-
ше, чем успели выработаться те признаки индо-европейской
V. G е о r g i e v. Die Trager der kretisch-mykenischen Kultur, ihre
Herkunft und ihre БргасЬе, II. Italiker and Urillyrier. Die Sprache der
Ktrusker. 1938. — О н ж е. Die sprachliche Zugehorigkeit der Etrusker. 1943

общности, которые раскрываются помощью сравнительно-исто-
рического метода.
Разрешения этрусской проблемы надо ожидать от даль-
нейших усилий как по истолкованию самих этрусских текстов,
так и по разъяснению соотношений между различными язы-
ковыми группами; новые открытия в области малоазийских,
языков, успехи в дешифрировании неясных еще письмен (на-
пример, крита-микенских) также могут пролить свет на это'г
трудный вопрос.
ФАЛИСКСКИЙ ЯЗЫК
В южной Этрурии, к востоку от Тибра, была расположена.
территория фалисков (ager Faliscorum), граничившая с востока
с областями сабинов и умбров. Политически они рассматри-
вались как один из народов Этрурии (Livius, V, 8, 5), но
Страбон (V, 2, 9) находил в своих источниках указание, что
фалиски — особое племя, с самостоятельным языком. В борьбе
этрусков с Римом они чаще всего принимали сторону этру-
сков, и их город Falerii (так называемый Falerii Veteres) был
разрушен римлянами в 241 г. Жители были поселены в ново--
основанном городе Falerii Novi.
Действительно, фалиски были и политически и культурно
связаны с этрусками, но язык их был италийский, притом
более близкий к латинскому, чем к оскско-умбрской группе.1
Дошедшие тексты содержат почти исключительно имена,
и эта ономастика в значительной мере этрускизована, часто
имеет даже этрусскую флексию. Долгое время единственным
более или менее древним связным фалискским текстом была
надпись CIE, № 8179: foied vino pipafo, cra carefo, что соответ-
ствует латинскому hodie vinum bibam, eras carebo 'сегодня
я буду пить вино, завтра я буду (его) лишен'.
Обращает на себя внимание будущее время на -fo, мор-
фологически тождественное с латинским будущим на -Ьо,
но с оскско-умбрской трактовкой аспираты bh.
В опубликованных в 1935 г. двух надписях на вазах
VII — VI вв. мы находим формы, в полной мере совпадающие
с древнейшей латынью: duenom () bonum), duenas () bonae,.
род. п. ж. р.), salve, salveto (с отпадением конечного -Й),
salvete sociai (оск.-умб. было бы -as). Вместе с латинским,
фалискский сохраняет лабиовелярный q. Начальное f- вместо h-
1 Фалискские надписи собраны в corpus inscriptionum Etruscarum II,
2, 1.
89

,в foied представляет собою, вероятно, этрускиэм. Оторвав-
шись от латинского, фалискский подвергся, таким образом,
.некоторому фонетическому воздействию со стороны как
этрусского, так и оскско-умбрского. В Фалериях рано про-
исходит монофтонгивация дифтонгов, аl) е, аи) о, отпаде-
ние конечных согласных. Вместе с тем, фалискский сохранил
асраткие гласные срединных слогов, подвергшиеся изменению
в латинском: фал.— peparai, лат.— peperi, фал.— cuncaptum,
лат. — conceptum, и ряд древних окончаний, например, -oi
в дат. п. ед. ч. основ на -о- или -d 3-м л. ед. ч. историче-
ских времен. Любопытно подтвержденное новыми текстами
и одиноко стоящее в италийских языках окончание род. и.
.ед. ч. основ на -о-: -osio (д.-и. -asya греч. o~o).
О позднейшем вытеснении фалискского языка латинским
см. стр. 226 сл.

ГЛАВА Ч ЕТВЕ РТАЯ
ДОЛИТЕРАТУРНАЯ ЛАТЫНЬ
ДОИСТОРИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ ГРАММАТИЧЕСКОГО
РАЗВИТИЯ
Памятники сколько-нибудь значительных размеров, позво-
ляющие судить о грамматической системе латинского языка,
появляются в конце И1 в. до н. э., и система эта выступает
уже в „готовом виде как сложившаяся во всех своих суще-
ственных частях, а затем подвергается лишь сравнительно
небольшим изменениям вплоть до последних веков существо-
вания античного общества. Становление системы не под-
дается, таким образом, непосредственному наблюдению, и по-
казать его хотя бы в перспективе можно только помощью
сравнительно-исторического метода, в сопоставлении с рекон-
струируемым древнейшим состоянием индо-европейских языков
в целом, языков италийской ветви в частности. При таком
рассмотрении уясняется путь, пройденный латинским языком
в долитературный период его развития, и черты, отложив-
шиеся в нем в течение ряда эпох, получают свое историче-
ское истолкование.
Единичные памятники более раннего времени позволяют
все же установить, что Ч вЂ” П1 вв. до н. э. были периодом
довольно интенсивного развития, оставившего глубокие следы,
особенно в фонетической области. Этот вопрос мы рассмо-
трим особо (стр. 154 сл.); здесь же мы сосредоточим свое вни-
мание на процессах, предшествующих всей письменной тради-
ции, с риском, правда, захватить и некоторые явления, про-
исходившие в Ч вЂ” 111 вв., но не поддающиеся датировке в силу
бедности дошедшего от этой эпохи материала. Риск этот
91

все же не велик; можно ошибиться в отдельных частностях,
но не в общем направлении процессов, протекавших в тече-
ние тысячелетий и в значительной мере относящихся к тому
времени, когда латинский язык не отделился еще от других
„италийских" языков. При этом наша задача может состоять
лишь в том, чтобы показать некоторые основные, ведущие
линии развития; подробности фонетических и словообразова-
тельных процессов, истолкование отдельных форм — все это
читатель найдет в трудах по исторической грамматике латин-
ского языка.'
Латинский язык сохранил свойственный древним индо-
европейским языкам строй, который можно охарактеризовать
как синтетический по преимуществу.
Синтетическим он является потому, что основные грам-
матические отношения, определяющие функцию слова в пред-
ложении и ero связь с другими словами, выражены помощью
морфем, входящих в состав самого слова. форма слова не
только передает ero лексические значения, но и указывает
на характер грамматических соотношений его с другими
словами.
Возьмем для примера древнейшее известное нам латин-
ское предложение, составляющее надпись на золотой застежке,
найденной в Пренесте (стр. 145):
Manios med fefaked Numasioi
Маний меня сделал для Нумасия (Нумерия)
Переведем его на классическую латынь:
Manius me fecit Numerio
Отличия этого предло;кения от начертанного на пренестин-
ской засте'кке сводятся к ряду изменений фонетического
порядка (Мап1оз) Manius, med) те, Numasioi) Numerio) и
1 И
И. Н е т у ш и л. Генетическое изложение фонетики и морфологии
латинского языка. С кратким обозрением оскского и умбрийского языков.
Харьков, 1878. — W'. М. L i n d s а у. The Latin language. Oxford, 1894
(нем. пер. 1897). — F. S î m m e r. Handbuch d. lateinischen Laut- und
Formenlehre, 2-е и 3-е изд„Негде!Ьегд, 1914 (переиздано без изменений
в 1947 г.). — F. S t o l z — J. Н. S c h m a l z. Lateinische Grammatik.
5-е изд., МйпеЬеп, 1928 (обработана М. 1еитапп и 1. В. Hofmann);
в дальнейшем: Stolz — Schmalz. — А. М е i l I e t et J. Ч е п d r у е s. Traite
de grammaire comparee des langues classiques, 3-е изд., Paris, 1948.—
Краткие изложения учебного характера см. в кн.: о. М. Л и н д с е и.
Краткая историческая грамматика латинского языка. М., 1948; М. H и-
д е р м а н. Историческая фонетика латинского языка. М., 1949; А. Э р н у
Историческая морфология латинского языка. M., 1950.
92

к морфологическим различиям в способе образования основы
перфекта (Иас-: (ес-) и в окончании 3-го л. ед. ч. (d: t.
переход е ) 1 фонетический). Структура предло;кения оста-
лась неизменной.
Каждое слово указывает своей формой на свою синтакси-
ческую функцию. То, что Manios является „подлежащим",
„субъектом действия", выражено именительным падежом,
однозначно определяемым помощью окончания -s; сказуемое
fefaked показано личной глагольной формой, видовременная,
залоговая и модальная характеристика которой („перфект
изъявительного наклонения действительного залога" ) лежит
в способе образования глагольной основы (удвоение в пре-
нестинском (е4ас-, полная ступень огласовки корня в
классическом fee-) и „нулевом суффиксе (т. е. отсутствии
суффикса времени и наклонения), а характеристика со стороны
лица и числа (3-ье л. ед. ч.), но также и залога и отчасти
времени — в окончании -ed (-it); понимание med как „прямого
дополнения", „объекта действия" обеспечено формой вини-
тельного падежа (имеющий омонимную форму аблатив исклю-
чается контекстом, а значение umasioi как „косвенного
дополнения", указывающего на адресата действия, опреде-
лено формой дательного падежа с конечным элементом oi
(-о). Четыре слова, составляющие наше предложение, можно
переставлять в любом порядке; от этого может измениться
фразовое ударение, но смысл предложения останется прежним.
Переведем теперь это же предло;кение на современный
итальянский язык:
Manio т ha fatto per Numerio
Итальянское предложение имеет у;ке совершенно иное по-
строение и состоит из слов иного структурного типа. Не-
изменяемые имена Manio и Numerio, взятые сами по себе,
не содержат уже нисаких указаний на свою роль в пред-
ложении. То, что застежку изготовил Маний, а адресатом
действия является Нумерий, выражено отчасти порядком
слов, постановкой имени перед глаголом, а затем предлогом
per для . Переставить имена уже невозможно, не превратив
при этом мастера в заказчика и заказчика в мастера. Иной
вид получило и сказуемое. Оно выражено составной („анали-
тической ) глагольной формой ha fatto, лексическое значе-
ние которой сосредоточено в использованном для ее образо-
вания причастии fatto, между тем как грамматическая харак-
теристика создается сочетанием с fatto 3-го л. ед. ч.
настоящего времени изъявительного наклонения вспомогатель-
93

ного глагола avere иметь. Пример этот иллюстрирует раз-
личие между синтетическим строем языка, выражающим
синтаксические отношения помощью изменения форм слова,
и аналитическим строем, использующим для этой цели слу-
жебные слова, как то артикли, предлоги, личные местоиме-
ния, вспомогательные глаголы и т. д., а также порядок слов
в предложении.
Элементы -s; -ed, -oi самостоятельного значения в языке
не имеют, являясь лишь грамматическими средствами формо-
образования, аффиксами (в отличие от „удвоения" fe-, кото-
рое представляет собою не постоянный для языка элемент,
а модификацию корневого -fac-). В древних индо-европей-
ских языках словообразующие аффиксы ставятся обычно
вслед за корневой частью, создавая таким образом основу
слова, а к основе присоединяются формообразующие аффиксы.
„Индо-европейское слово, — пишет А. Мейе, — содержит,
следовательно, три части: корень, суффикс и оконча-
н и е, из которых каждая играет особую роль: корень ука-
зывает общее значение слова, суффикс его определяет
точнее, а окончание (совместно с чередованиями гласных и
с местом повышения тона) определяет роль слова в пред-
ложении".'
Однако „синтетизм в чистом виде, выражение всех син-
таксических отношений внутри предложения одними лишь
формами слова не свойственно ни одному из древних индо-
европейских языков. Всюду выработана система служебных
слов, в первую очередь и р е д л о г о в.
Правда, всюду имеются признаки того, что развитие пред-
логов — явление относительно новое в языке. В качестве
предлогов функционируют застывшие падежные формы имен
(causa, gratia), причастия (versus, trans, ср. in-trare), наречия,
нередко сохраняющие в языке самостоятельное существова-
ние, хотя иногда уже только в застывших формулах (deque
susque, praeter propter и т. и.), и в ряде случаев раскрывае-
мые сравнительно-грамматическим анализом как застывшие
падежные формы. Наречия эти занимали самостоятельное
место в предложении, и следы этой самостоятельности со-
хранились в возможности свободной постановки предлогов,
без непосредственного контакта с тем именем, к которому
они относятся.
А. М е и е. Введение в сравнительное изучение индо-eBpoIIeHGKMx
языков. М., 1938, стр. 167.

Uxor virum si clam domo egressast foras (Merc. 821)
'если жена тайно от мужа ушла из дому'.
Уточняя и дополняя характеристику глагольного действия
или отношения, выраженного надежной формой, наречия эти
имели двоякую судьбу. Тесно примкнув к глаголу, они ста-
HOBHAHcb п р е ф и к с а м и; в древнейшей латыни префиксы
еще были сравнительно свободно отделимы от глагола (sub
vos placo = supplico vos — в гимне салиев), — явление, которое
античные грамматики определяли как „разрез', tmesis. В со-
четании с именем наречия превращались в предлоги, пере-
нимая на себя более точное выражение тех Отношений, на
которые надежная форма указывала в более общем виде.
Древние предлоги в огромном большинстве случаев имели
пространственное или пространственно-временное значение
и лишь впоследствии приобрели более отвлеченную семантику.
Латинский язык допускает сочетание предлогов лишь с такими
падежами, которые выражают пространственно-временные
отношения, с винительным падежом и с аблативом. Соедине-
ние в латинском аблативе трех самостоятельных падежей,
притом двух падежей, выражавших различные пространствен-
ные отношения, отложительного и местного, было бы невоз-
можно, если бы значение надежной формы не подкреплялось
в ряде случаев предлогом, на который переходила нагрузка
семантического уточнения.
Если к этому прибавить, что вся система пассивного
перфекта строится в латинском языке аналитически (тип
laudatus sum и т. п.), придется признать, что уже древнейшая
латынь обнаруживает ряд тенденций к выработке аналитиче-
ских форм.
Значительно изменилась и фонетическая структура слова.
Одним из характернейших признаков того языкового со-.
стояния, которое устанаВливается путем сравнения древних
индо-европейских языков, является последовательно проведен-
ная система чер едов ания гласных.
Все морфологические элементы слова, корень, суффиксы,
окончание, имеют особую огласовку, характеризующую типы
образования. В соответствии с этим признаки формы не
сосредоточены в одних только аффиксах, а разлиты по всему
слову.
Возникновение этой системы, по мнению многих исследо-
вателей, связано с различием в строении ударных и неудар--
ных слогов. Впоследствии она функционировала как морфо--
логический прием словообразования и словоизменения..

В самых общих чертах эти чередования сводятся к сле-
дующим типам. Если гласный элемент какой-либо морфемы
(корня и т. п.) находится в сильной позиции, будем говорить
о п о л H о й ступени огласовки этой морфемы. Этот гласный
в корневой морфеме бывает кратким или долгим, в зависи-
мости от состава самого корня; может он находиться и в диф-
тонгическом сочетании с каким-либо сонантом (не только
с i, и, но также с r, 1, ш, и, например ei, еи, er, el, ет, en).
В определенных условиях краткий гласный (е, о, реже а)
может редуцироваться или вовсе исчезнуть (нулевая ступень);
от дифтонгического сочетания в этом случае останется лишь
его вторая, сонантная часть, которая в зависимости от по-
зиционных условий будет выступать в гласной или соглас-
ной форме (i или i, й или и, r или r, 1 или l, т или m, и
или n). В тех же условиях долгий гласный (е, о, а) переходит
в гласный неполного образования, обозначаемый знаком
(„шва'); там, где краткий гласный может совершенно исчез-
нуть, от долгого сохраняется некий остаток в виде „щва"'
в латинском языке а а.
Другой тип чередования (качественное или тембровое
чередование) возникает в результате того, что гласный е (а),
краткий или долгий, получает тембр о („ступень" о).
Наконец, в некоторых условиях гласный полной ступени
может удлиняться („удлиненная ступень") как B своем тембре,
так и в тембре о.
В некоторых языках, в древнеиндийском, греческом, гер-
манских, эта индо-европейская система чередования гласных,
иногда именуемая немецким термином Ablaut, сохранила
большое значение. В латинском языке от нее остались срав-
нительно немногие следы пережиточного характера:
es-t: s-unt; gen-us: р-gn-o; deico (класс. dico): dictus; feido
(класс. fido): foideratei (класс. foederati): fides; tego: toga:
tegula; веч1: satus; donum: dare; stare: status; pedem: pes: trip@-
dare; equos и зват. и. епие; i-ens:е-untem (~eiontem) и т. п.
Сколь ни ва'кна аблаутная система для понимания целого
ряда латинских соотношений, она перестала быть морфологи-
По мнению некоторых современных исследователей (Курилович,
Бенвенист), долгота гласных связана с тем, что в языке-основе имелись
„ларингальные" согласные, типа обнаруженного в хеттском согласного h.
м
Эти согласные во всех прочих языках исчезли, но в положении после
гласного оставили след тем, что превратили его в долгий. В тех условиях,
когда краткий гласный редуцировался, сочетание редуцированного
с ларингальным создавало „шва".
96

о
причем каждый гласный мог быть долгим и кратким. Антич-
ные свидетельства определяют долгие гласные как двух-
морные, и это надлежит понимать не только как большую
длительность долгих, но и как их двусоставность (ср. стр. 165),
находившую выражение иногда и в графике (стр. 144).
Во всех случаях, кроме а и а, долгие гласные отличались
от кратких также и тембром: краткие были открытыми, дол-
гие — закрытыми. Об этом прямо сообщает Сервий в отноше-
нии е и о: е et î aliter sonant productae, aliter correptae,...
1 Надлежит строго отличать чередования, восходящие к древнему
аблауту, от позднейших, иногда сходных по форме. Например, чередова-
ние o/е в bonus: bene не имеет никакого отношения к аблауту и возникло
не ранее IV в. до н. э., когда, в результате ассимилятивного воздей-
ствия гласного следующего слога, dueuos) duonos () Ьбпйв).
7 И. M. Тронский
97
чески продуктивной, вероятно, еще в общеиталийский период,
а то, что от нее было унаследовано, со временем изживалось.
Такой характерный для греческого или для славянских языков
словообразовательный прием, как чередование е — о ('везу—
воз, Луи — Ло~о~), представлен в латинском лишь единичными
примерами. Италийские языки стабилизировали основы, вы-
равнивая словоизменение. Если в склонении genus (( *genos),
generis((*geneses) еще сохраняется чередование о/е, то в tem-
pus () *-os), temporis по всему склонению проведена единая
огласовка, хотя не только tempestas, но и адвербиализован-
ное в локативной форме и оторвавшееся от системы склоне-
ния temperi свидетельствуют о былом чередовании. Система
глагола строилась на двух, даже на трех основах (ср. „основ-
ные формы" школьной грамматики), и здесь аблаут оставил
наибольшие следы.'
Отказавшись от системы чередований, латинский язык,
тем не менее, сохранил вплоть до эпохи древнейших памят-
ников не только противопоставление долгих и кратких, но
и старые дифтонги. Изменения по сравнению с вокализмом,
восстанавливаемым сравнительной грамматикой, сводятся
к тому, что редуцированный краткий и „шва перешли в а,
слоговые сонанты r, 1) or, ol, т, n ) em, en, сложные, воз-
никшие в результате редукции двух слогов образования
1, й) ra, la, na.
После всех этих изменений в латинском языке создалась
следующая система гласных

е quando producitur, vicinum est ad вопит i litterae, ut meta,
quando autem correptum, vicinum est ad вопит diphthongi,
ut equus. е и о по одному звучат, когда они долгие, по-
другому, когда они краткие... Долгое е близко к звуку
буквы г, например meta, краткое к звуку дифтонга, напри-
мер equus.1 Это же подтверждают данные романских языков.
Поздняя засвидетельствованность не должна истолковываться
в том смысле, что тембровое различие поздно возникло и не
относится к архаическим временам. Пока существенную роль
играло противопоставление по долготе и краткости, тембро-
вое различие не имело фонологического значения и не обра-
щало на себя внимания грамматиков, и лишь по мере того
как количественные различения ослабевали, тембровые стали
выступать на первый план. Закрытость долгих — общеиталий-
ская черта, известная и из оскского и вполне соответствую-
щая принципам латинской фонологической системы: латинские
дифтонги также всегда являются нисходящими и имеют второй
элемент более закрытый, чем первый.
Судя по тому, что греческое и передавалось в архаиче-
скую эпоху, как и, можно думать, что в различении е и о
и г и и существенную роль играл момент огубленности или
неогубленности звука (ср. стр. 201).
В развитии согласных наблюдается сильная тенденция
к упрощению как самой системы фонем, так и их сочетаний
в группы.
Неслоговое i сохранилось в начале слова перед гласным
(iam). Между гласными оно исчезло, как и в греческом языке,
что привело к новым морфологическим чередованиям (eo(
"eio: Is; i-ens: е-untis( eiontes и, в результате слияния столк-
нувшихся гласных, совершенно изменило облик спряжения
cu1o, curas или moneo, mones вместо *coisaio, *coisaigs, ~moneio,
"moneies. Там, где в письме сохраняется i между гласными,
мы имеем в действительности группу -11- возникшую в ре-
зультате ассимиляции из -в1- (maiiorem ( *тадозет), -di-
(peliiorem (*рейовет). Между согласным и гласным ~ iвокали-
зовалось: alius ( *alios (греч. аЛХoc, оск. allo = лат. alia),
тейпа(и.-е. "medhios (д.-и. madhyas, греч. гом. рвотно~). Зна-
чения самостоятельной фонемы 1 1в латинском языке не имело.
Переход звонких лабиовелярных в неслоговое и (vi CM.
ниже) укрепил его значение в языке, но все же это был
звук нестойкий, выпадавший в разных позициях (1а1г1па (
1 влечь идет о дифтонге ае в его монофтонгическом произношении,
Ср. стр. 235.
98

lauKtrina, sIs ( sI и1а, deorsum ( deuorsum, MKrs ( MKuors).
Древние лабиовелярные q'-' и g"- — и это одна из архаических
черт латинской фонетики — сохранились, в отличие от оскско-
умбрского, где они перешли в губные р и b, однако звонкий g"-
остался только в положении между и и гласным (unguen);
перед согласным он теряет свой губной оттенок (gravis, cp.
греч. ~ир~~), а в прочих положениях g"-) и (vIvos, ср. оск.
bivus, русск. жив); показательно соотношение ninguit, nix,
nivem, где в основе лежит лабиовелярная аспирата *g"-h.
()днако и глухой лабиовелярный q"- хорошо сохраняется только
перед а, е, i; он утрачивает свою лабиализацию перед со-
гласным и перед u (relinquo, Ho relictus; sequor, Ho secutus),
повидимому, и перед о (colo при inquilinus), если ее не под-
держивает воздействие других форм слова (местоименная
основа quo- благодаря основе qui-, equos благодаря equi,
хотя бывает и ecus).
Значительные изменения произошли в италийских языках
со звонкими аспиратами (стр. 36 сл.) *bh, *dh, *gh, *g"-h. Они
проделали сложное развитие, которое может быть восстанов-
лено следующим образом.
Первым этапом, общеиталийским, был их переход в глухие
спиранты *f, *р (англ. th), *~(, *К"-. Далее судьба их разде-
лилась по отдельным ветвям италийских языков.
В оскско-умбрском различие между переднеязычным („меж-
зубным" ) *р, билабиальным *f и лабиовелярным *у" исчезло,
и они слились в лабиодентальном 1; заднеязычное *)() й.
В латинском языке имело место то же самое, но только в на-
чале слова (*~() h также и в середине слова между гласными):
fero (греч. ар~о), fumus (греч. 3~у.о~), formus (греч. Зару.о~, д.-и.
gharmas 'жар', ср. русск. 'гореть'), hiems (греч. уар.йч), veho
(греч. (F)og<oy. <, усск. ве
В середине слова глухие спиранты, остававшиеся еще раз-
дельными, озвончились, а затем слились со звонкими смыч-
ными своего ряда, губной с Ь, переднеязычный с d (но рядом
с r, перед 1 и после и появляется b), заднеязычный с g,
лабиовелярный с g"-: nebula (греч. чарХ~), medius (д.-и. madhyas,
оок. mefiai), гиЬег (греч. ариЭро~, д.-и. rudhiras), ango (греч.
ЙЯи), ninguit (греч. vaiqи).
Сикульская гласса Люстра (стр. 61) при позднейшем латин-
ском libra свидетельствует о том, что этот процесс имел
место уже после отделения сикулов от латинян.'
1 Фалискское окончание 1-го л. ед. ч. будущего времени -fo (стр. 89),
соответствующее латинскому -Ьо, могло бы дать основание для еще более
99

Таким образом, взамен четырех древних аспират, язык
приобрел спирант f возможный в подлинно латинском слове
только в начальном положении, и придыхание h, очень скоро
ослабевшее. Появление в латинском слове срединного 4-
или начального f- вместо ожидаемого h- может рассматри-
ваться как признак диалектной формы, как результат проник-
новения в латинские говоры иноязычных влияний (ср. стр. 120).
В результате латинский язык имеет:
сонанты — i и r I m n,
спиранты — f s h,
смычные:
глухие — р t k(c) q"-,
---. — Ь 1~ ~"-.'
Как это имеет место во многих языках, латинские глухие
были сильными (fortes), а звонкие — слабыми (lenes), чем,
вероятно, объясняется озвончение конечных согласных в пред-
логах аЬ (греч. — кто, умб. — ар-, ср. ро- в positus), sub
(греч. — ufo, оск. — <» ), оЬ(гр ч. Ђ”em ) воконча ии3 го
ед. ч. -d (-t (fefaked).
Палатализация согласных, характерная для умбрского
языка, наступила в латинском гораздо позже (стр. 265 сл.), но
известная тенденция к палатальному произношению имеется
с древнейших времен. Так, фонема 1 имеет палатальный
вариант в сочетаниях li и ll; о палатальном произношении
c, g перед е свидетельствует отсутствие в этом случае обыч-
ного перехода е в о перед непалатальным 1: helus) holus,
но scelus, gelu.
Скопления согласных подвергаются многочисленным упро-
щениям, и этот процесс неуклонно продолжается в течение
тысячелетий. Так, переход группы двух переднеязычных
(-tt-, -dt-) в -ss- (passus(зрачков, vtsus(еч1Баов(~vid-tos'),
свойственный также кельтским и германским языкам, от-
носится, очевидно, к глубокой древности и в историческое
время уже не является действующей нормой. Общеиталийский
характер имеет переход -tl- ) -cl- (например, в суффиксе
-clo- (-tlo-, piaclum), но он остается в силе и в поздней
латыни, когда в результате какой-либо синкопы t и 1 снова
оказываются рядом: vetula ) vetla ) vecla (засвидетельство-
поздней датировки — временем после отделения фалисков от латинян,
но в фонетике фалискского говора очень сильны иноязычные влияния.
1 Долгота -1- позднейшая (по аналогии с перфектом vtdt).
I
100

вано в Appendix Probi), итал. vecchia. Ряд упрощений, осо-
бенно в группе я -согласный, имел место в начале историче-
ского периода (например iouxmenta ) iumenta), а последние,
допустимые еще в классической латыни, сочетания двух
смычных -ct- и -pt- устранены были в живой латинской речи
в период империи (lactuca) lattuca). Мы имеем здесь дело
с проц;ессами, характерными для латинского языка во все
периоды его развития. Не входя в рассмотрение того слож-
ного механизма ассимиляций и дифференциаций, омертвения
звуков внутри той или иной группы или введения в нее новых
(„ паразитических ) звуков, всех тех приемов, при помощи
которых осуществляются эти процессы, отметим, однако, что
наряду с упрощениями чисто артикуляторного порядка здесь
имеют место и тенденции к установлению некой определен-
ной линии звучности. А. А. Белецкий' выводит для древних
индо-европейских языков следующий закон, определяющий.
фонетическую структуру простых основ (соответственно—
корневых морфем), а также слогов:
„В них можно различать «восходящую линию», «кульми-
нац;ию», и «нисходящую линию», в которых члены, состав-
ляющие названные структуры, располагаются по отношению
друг друга в определенном порядке. Этот порядок: шумный
(+шумный)+гипотетический согласный з+сонант (+сонант)+
основной гласный («кульминация» слога или корня)+сонант+
гипотетический согласный+ шумный .
По отношению к латинскому языку классического периода
можно утверждать, что линия последовательно восходящей
(шумный — сонант — гласный) и последовательно нисходящей
звучности (гласный — сонант — шумный) в строении слога
никогда не нарушается, причем соединение двух шумных воз-
можно в восходящей линии лишь для начальной группы s + смыч-
ный, а в нисходящей для группы смычный ~ s или для -st, хотя
в живой речи смычный здесь обычно выталкивается: sextus,
но имя Sestius.~
Более того, латинский язык не допускает резкого пере-
рыва линии звучности и на стыке слогов: последующий слог
не начинается с элемента более высокой звучности, чем
конечный элемент предшествующего слога (кроме группы g-m)
1 А. А. Б е л е g к и й. Принципы этимологических исследований.
Киев, 1950, стр. 238.
з Имеется в виду так называемый „ларингальный" (стр. 96, приме-
чание).
"Ср.: М. Нидерман, ук. соч., з 101.
101

Отсюда известное правило относительно muta сит liquida.
Слогораздел не может проходить внутри этой группы,
иначе последующий слог начинался бы с элемента более
высокой звучности. Эта группа может только начинать слог,
относясь к его восходящей линии; не закрывая предшествую-
щего слога, она оставляет его кратким, если он заканчивается
кратким гласным.
Можно даже заметить тенденцию, не до конца осуще-
ствленную, провести градацию звучности внутри сонантов и
согласных (плавные звучнее носовых, спиранты звучнее
смычных); однако эти вопросы еще очень мало исследованы.
Бок о бок с фоническими моментами, проявляющимися
в консонантной структуре слова, идут ритмические тенденции,
определяющие собой развитие вокализма. Q них подробнее
будет говориться в связи с вопросом об ударении (стр. 154 сл.),
которое к атому времени утеряло уже свою былую подвиж-
ность, перестало быть средством морфологической вариации
и получило фиксированное место, определяемое ритмическим
рисунком слова; с последнего слога оно было вообще отве-
дено, как это имеет место также в германских языках и от-
части в кельтских.
Латинское слово развертывается как чередование долгих
(двухморных) и кратких (одноморных) слогов. Кратким может
быть только открытый слог, содержащий краткий гласный.
Всякий слог, содержащий долгий гласный (или дифтонг),
равно как и всякий закрытый слог, хотя бы его гласный был
краток, является уже долгим, двухморным. Граница между
морами слога (их надо отличать от мор долгого гласного
хотя бы уже потому, что в слоге, начинающемся с согласного,
в первую мору слога входит и его начальная согласная часть)
лежит: 1) если гласный долог — внутри гласного, между его
морами (соответственно между элементами дифтонга), 2) если
гласный краток, но слог закрыт — между гласным и закры-
вающей его согласной частью.'
Хотя свое полное завершение эта ритмико-фоническая
система получила уже в исторический период, однако тен-
денции, определившие ее, возникли гораздо раньше, что и
заставляет нас говорить о ней в этом месте.
1 В конечном закрытом слоге, содержащем краткий гласный, напри-
мер domus, долгота или краткость слога зависит от фразовых условий.
Domus alta в потоке речи членится domu-яай®, но в domus magna слог
-пшв остается закрытым и, стало быть, долгим. Отсюда известные пра-
вила латинского стиха.
102

В области именного словообразования латинский язык
сравнительно мало пользовался древним приемом словосло-
жения, получившим широчайшее применение в ряде других
языковых ветвей, в частности в греческом языке. Отличие
латинского от греческого в отношении легкости образования
составных слов ощущалось уже самими римлянами.' Если
отвлечься от префиксации (стр. 95), то сложение слов про-
исходит в унаследованных, мало изменяющихся формах
и свойственно главным образом высокому стилю или паро-
дийно-шутливому. Основным средством словообразова-
ния остается суффиксация (ср. стр. 140), в результате
которой создаются подчас сложные нагромождения суф-
фиксов.
По линии категорий именного склонения можно констати-
ровать лишь утраты. Так, италийские языки утратили старое
двойственное число, от которого в латинском языке остались
лишь рудименты в числительных duo и атЬо (отсюда спо-
собность этих форм служить одновременно именитель-
ным и винительным падежами), в octo и vIgintI, может быть,
в долготе конечного гласного слов genu u cornu (парные
предметы).
Начала редуцироваться и система падежей. Сравнительная
грамматика индо-европейских языков различает восемь паде-
жей: именительный, звательный, винительный, родительный,
отложительный (Ablativus, указывает, от кого или от чего
нечто исходит), дательный, местный, творительный (Instrumen-
talis). Отложительный как самостоятельный падеж сохранился
только в древних индо-иранских языках; во всех прочих
ветвях он слился с каким-либо другим падежом, например
с родительным в славянских и греческом. В италийских язы-
ках он слился с творительным, указывающим на предмет
или лицо, с помощью которого происходит действие.
Формально этому могло благоприятствовать то, что во мно-
жественном числе одно и то же окончание е-bhos) лат. -bus
1 По указанию Ливия. 'androgynos vulgus ut pleraque faciliore ad
duplicauda чегЪа Graeco вегтопе appellat (ХХЧ11, 11, 4). Квинтилиан
заканчивает рассмотрение вопроса о составных словах (I. О. 1, 5, 70)
замечанием: sed res tota magis Graecos decet, nobis minus succedit, nec
id fieri natura puto, sed alienis favemus; ideoque сшп ~~~т~~~~~(~ mirati
simus, incurvicervicum vix à risu defendimus.
В связи с этим обращалось внимание и на отход римлян от системы
двусоставных личных имен, характерной для многих народов — носителей
индо-европейской речи, ср. русск. Святослав, Владимир и т. п. (S t о! х—
S c h m a l х, ук. соч., стр. 247. — А. М е й е, ук. соч., стр. 300).
103

обслуживало в италийских языках(также в кельтских и герман-
ских) сразу четыре падежа, творительный, отложительный,
дательный и местный (ср. такое же употребление гомеров-
ского -р (*-bhi), во всех основах, кроме основ Hà -e(o-. Этот
слитный падеж мы будем в дальнейшем называть традицион-
ным латинским термином „аблатив". В основах на -е о- он со-
хранил окончание творительного падежа -ois, которое перене-
сено было в основы на -а: а1з) ais, и оно же стало обслу-
живать и дательный падеж мн. ч. В ед. ч. окончания нового
падежа распределились иначе: по всем гласным основам
распространилось окончание -d (c удлинением конечного
гласного основы), характерное для старого отложительного
падежа, сохранившееся в древнеиндийских формах индо-
европейских основ на -ego-. Это -d в латинском языке
впоследствии отпало уже около 200 г. до н. э. Окончание
согласного склонения -е, повидимому, принадлежало твори-
тельному падежу, но есть взгляд, что -е восходит к оконча-
нию 1- местного падежа (ср. стр. 158). Слияние падежей
сопровождалось, таким образом, использованием их прежних
форм, заново распределенных между различными осно-
вами.
Это — общеиталийское явление. Латинский язык пошел
еще дальше по линии редукции падежной системы, низведя
местный падеж до реликтового состояния. Местный падеж
сохранился в ед. ч. имен городов 1-го и 2-го склонения—
Romae, Beneventt, Вгипйвй, но отличие от родительного
падежа сводится здесь к тому, что в родительном падеже
основ на -io- в республиканскую эпоху обычно происходит
слияние -й)-i; римские грамматики не подозревают о суще-
ствовании какого-либо особого местного падежа, и это пока-
зательно, так как они обычно гордятся наличием падежей,
отсутствующих в греческом языке, как, например, аблативом,
видя тут самостоятельное римское „изобретение". Можно
думать, таким образом, что уже с самого начала римской
грамматической традиции эти формы осознавались как роди-
тельный падеж. К реликтам местного падежа относятся н
такие застывшие выражения, как die quints, с их противоре-
чивым, с точки зрения норм позднейшего языка, согласова-
нием, не говоря уже об адвербиализованных domI, belliI,
viciniae или являющихся застывшими локативами наречиях
и союзах (шс, и, postridie ( posterei died и т. п.). Если не
считать этих реликтов, то функции местного падежа перешли
на аблатив, совместивший в себе, таким образом, уже три
прежде самостоятельных падежа; в многообразном употреб-
104

лении латинского аблатива, сочетающего в себе чисто абла-
тивные, инструментально-социативные и локативные значения,
еще ясно различается его троякое происхождение.
Как мы уже говорили (стр. 95), это многообразие зна-
чений требовало уточнения предлогами, и уже в языке Плавта
многие значения вовсе не встречаются или почти не встре-
чаются в беспредложных конструкциях.
С утерей подвижности ударения и ослаблением системы
чередования гласных основным средством формообразования
стала вариация окончаний, присоединяемых к более или менее
стабильной осцове.
Богатство основ, устанавливаемое сравнительной грамма-
тикой, оказывается в латинском языке уже в известной
мере редуцированным. Так, дифтонгические основы пред--
ставлены лишь рудиментарно (bos, res, dies), основы
на й — единичными словами (зйв, grus). Все же латин-
ский язык в своем древнейшем состоянии довольно четко
сохраняет старые основы, впоследствии уже затемненные
в результате монофтонгизации дифтонгов и фонетических
изменений в конечном слоге.
Основные типы латинской флексии (традиционные пять
склонений школьной грамматики) имеют общеиталийский
характер и обнаруживаются также в оскско-умбрском.
Сравнительная грамматика различает склонение основ
на согласные и сонанты, основ на -а и основ на -e/о-.
Последние две группы отражены в латинском 1-м и 2-м
склонениях.
В процессе развития они все более сближаются меж со-
бой; источником сближения являлось прежде всего то обстоя-
тельство, что в прилагательных эти два склонения составили
единоцелостную систему: мужскому и среднему роду прила-
гательных с основами на -Ь/6- соответствовал женский род
с основой на -а. Они постоянно друг на друга воздейство-.
вали, вплоть до исторического времени.
Помимо уже упомянутых аблативных форм; можно думать,
что окончание им. и. мн. ч. -ai -ае -го склонения
возникло по аналогии окончания -oi -ei -1 «-ro скло-
нения. В род. п. ед. ч. 1-го склонения — -as (terras) было
вытеснено -aI (terraI) )-ае, и единственным источником этого
-I могло быть окончание („итало-кельтское", ср. стр. 45 сл.)
-1 2-го склонения.
С другой стороны, позднейшее развитие в род. п. мн. ч.
2-го склонения конечного -orum вместо прежнего -от )-um,
произошло под влиянием -агит 1-го склонения.
105

()сновы на сонанты, в склонении которых значительную
роль играло аблаутное чередование, разделились. Плавные
и носовые стабилизировались как согласные и ушли в соглас-
ное склонение. Основы на -1/åc- также сблизились с основами
на согласный, в результате чего произошел ряд смешений.
В этом смешанном склонении (лат. 3-ье) обобщены формы
согласного склонения в род. п. ед. ч. -ез ) -Is и в вин. п.
ед. ч. -em; ' наоборот, согласные основы заимствовали у основ
на -i- форму дательного-аблатива мн. ч. Hà *-ibhos) -ibus
и им. п. мн. ч. на -es ((-eies; ср. греч. гоЛав~ (-оЛаа~ ( е~оЛаы~).
Далеко пошедшее смешение создавало многочисленные коле-
бания и в других формах, которые были окончательно уре-
гулированы только в классическом языке (стр. 203 сл.).
Расшаталось к концу архаического периода и оставшееся
изолированным склонение основ на -й/еи- (4-е склонение),
подвергаясь воздействиям со стороны как 2-го, так и 3-го скло-
нений (ср., например, ряд дублетных форм род. п. ед. ч.:
-йя, -ous, -uos, -uis ("-иез, даже -I по аналогии второго скло-
нения .
Еще слабее было 5-е склонение, в котором смешаны были
основы разного происхождения и только два слова — res u
.dies имели полную парадигму (ср. стр. 204).
Значительно более сложное развитие проделала глаголь-
ная система.
Если в отношении имени уже в период индо-европейской
общности была выработана развернутая падежная система,
:которая в дальнейшем не расширялась, а шла на убыль
в связи с ростом значения предложных конструкциИ, то для
-истории глагола сравнительно-историческое исследование обна-
руживает иную картину. Сложные глагольные системы исто-
рических древних языков являются уже результатом поздней-
шего развития в отдельных ветвях или группах ветвей индо-
европейских языков. Италийская глагольная система глубоко
отлична от греческой или древнеиндийской системы, хотя
1 -im сохранилось в основах на -1 (vim, febrim и т. п.) и в некото-
рых словах, принадлежащих по преимуществу к области земледелия и
морского дела (Эрну, 8 68). Это последнее обстоятельство позволяет
думать, что здесь формы диалектного происхождения,' в оскском языке
основы на -1 сохранили окончание -а. Следует также заметить, что
в то время как римский говор, при древнем чередовании -е/-os в форме
род. и. согласных основ, остановился на -ев, в других говорах, в част-
ности в пренестинском, укрепилась форма -оз ) -йз, проникавшая
иногда и в римские документы.
106

она построена в значительной мере на том же материале;
но материал этот совершенно иным образом использован для
создания нового целого.
Древний глагол представлял собой систему форм, образо-
ванных различным способом от одного корня, без доминирую-
шей роли какой-либо основы, которая служила бы базисом
для прочих глагольных образований; и менее всего служила
таким базисом основа презенса, в котороИ глагольный
корень нередко бывал осложнен удвоением или особыми
суффиксами, характеризовавшими ее, в отличие от других
ОСНОВ.
Италийские языки упорядочили глагольное спряжение,
развернув его вокруг двух основ, дифференцирующих два
глагольных вида. Эти виды еще Варрон (De 1. 1 ., IX, 96)
определил как verba infecta u verba perfecta, глаголы „неза-
вершенные и „завершенные . Если инфект и по значению
и по форме является продолжением древнего презенса,
то в перфекте сведены воедино аорист и „перфект' (резуль-
тативный вид). Перфект имеет, таким образом, значение не
только завершенного действия, но и того продолжающегося
состояния, которое явилось результатом этого действия.
Отсюда двойственность его „временной характеристики,
совмещение в нем значений „прошедшего и „настоящего'
(„'perfectum historicum" и „perfectum praesens").' Для образо-
вания основы перфекта были использованы, с одной стороны,
старые средства, характерные для прежних аориста и пер-
фекта, как то: удвоение (tango — tetigI), чередование гласных
(edo — ей, facio — fecI), суффикс -s (dIco — dixi), — и, вместе
с тем, созданы новые, в которых выразилась тенденция
прочно спаять обе основы в единую глагольную парадигму,
превратить основу перфекта в регулярное образование, за-
висящее от основы инфекта. Если tango — tetigI представляют
собою два соверщенно самостоятельных, друг от друга не
зависящих деривата от корня tag-, то laudavl, dormIvI по-
ставлены в зависимость от основы инфекта lauda-, -dormI-.
1 Как справедливо указывает С. И. Соболевский (Грамматика латин-
ского языка. Изд. З-е, М., 1948, стр. 200), „perfectum historicum употреб-
ляется в рассказе о прошедших событиях, представляя действие просто
как совершившийся факт, без указания на его длительность". Таков,
повидимому, был и древний аорист. Видовое значение перфекта — не
яркое, он „слабая форма" видовой системы. Его видовое значение еще
более ослабляется, в связи с тем, что с развитием системы глагольной
префиксации функция более четкого выражения завершенности действия
переходит на сложные глаголы, в особенности на глаголы с префиксами
con-, также аЬ, ех, per- (ср. стр. 211).

Характерно, что эти новые средства образования основы
перфекта резко разошлись по всем италийским языкам
(стр. 76). Очевидно, каждый язык вырабатывал эти сред-
ства самостоятельно в осуществление единой общей тенденции
развития.
На базе двух основ, инфектной и перфектной, латинский
язык симметрично развертывает в обоих видах систему накло-
нений и времен.
В греческом и древнеиндийском изъявительному накло-
нению противостоят два наклонения — конъюнктив и оптатив,
выражающие различную степень отдаленности глагольного
действия от действительности в плане как познавательного,
так и волевого отношения к ней. Оптатив характеризует
действие как принадлежащее к сфере предположений и поже-
ланий, конъюнктив указывает на большую близость действия
к осуществлению, характеризуя его как ожидаемое или выра-
жая побуждение к его реализации. В древнеиндийском имеются
также следы „инъюнктива, наклонения, охватывавшего всю
сферу „неналичного, включая сюда и прошедшее.
Италийские языки, как, впрочем, и многие другие ветви
индо-европейской группы, обобшили конъюнктив и оптатив
в едином наклонении „нереальности". Во избежание термино-
логической путаницы с древним конъюнктивом, будем назы-
вать латинское наклонение „субъюнктивом" (термин modus
subiunctivus имеет такую же опору в античной традиции, как
и modus coniunctivus). В субъюнктиве как более отвлеченном
и обобщенном наклонении не только объединены старые
значения конъюнктив а и оптатива, но и заключено новое,
не содержавшееся в прежних наклонениях значение заведо-
мой недействительности (irrealis). Пользуясь привычной тер-
минологией школьной грамматики, можно сказать, что группа
значений, определяемая как coniunctivus potentialis, optativus„
concessivus, восходит к древним оптативным значениям, в то
время как coniunctivus dubitativus, hortativus, iussivus, prohi-
bitivus связаны со значениями древнего конъюнктива.
В то время как греческий или древнеиндийский различают
времена только внутри изъявительного наклонения, италий-
ская система вводит временное различие также и в субъюнк-
тив. Древними временами являются при этом только настоя-
щее и прошедшее. Будущее выражалось с помощью накло-
нений, для этого служил в первую очередь конъюнктив—
наклонение побуждения и ожидаемого действия. Создание
грамматической категории будущего времени, выражающе-
го объективное будущее, представляет собою сравнительно
108

позднее явление. Латинский язык создает его иным путем, чем
оскско-умбрский (стр. 76). С введением этой новой кате-
гории в состав времен изъявительного наклонения получается
система, последовательно проведенная по инфекту и перфекту
(сохраняем традиционные латинские названия времен и на-
клонений).
Инфек
Настоящее Ргаев. ind.
Прошедшее Imperf. ind.
Будущее Fut. I
Настоящее- Ргаев. соп.
Субъюнктив будущее
! Прошедшее Imperf. con.
т Перфект
Perf. ind.
Plusquamperf. ind.
Fut. u
Perf. con.
Индикатив
Plusquamp er f. con.
Инфект
Перфект
Настоящее
Индикатив Прошедшее
Будущее
Настоящее-
Субъюнктив будущее
~ Прошедшее
Настоящее
Индикатив Прошедшее
Будущее
[ Настоящее-
'С убъюнктив будущее
Прошедшее
*mone-tes
«mone-b a-tes
«mone-be-tes
*mone-а-tes
*moneu-ls-tes
*moneu-1з-à-tes
*moneu-ls-e-tes
*moneu-ls-Иез
*mone-se-tes
*moneu-is-se-tes
*ез-tes
*es-а-tes
"'ås-e-tes
*з-i-tes
*fuu-is tes
*fuu-is-а-Йев
*Ейи-is-e-tes
*fuu-1в-йев
*es-зе-tes
«fuu-is-se-tes
Для образования субъюнктива были использованы фор
манты равного происхождения. Во-первых, оптативный суф
фикс -1е-(-1- (ср. греч. -щ-) в презенсе: s-ie-s, *sites, *аша-
-ie-s) ames, и в перфекте. Затем „итало-кельтский" (стр. 46)
формант -а-, одновременно служащий для образования про-
109
Единственным нарушением симметрии является то, что
повелительное наклонение имеется только в инфекте.
Для того чтобы стало ясным, насколько симметрия системы
отражена в морфологии, развернем ее на примере 2-го лица
мн. ч. от глаголов moneo и sum, придавая формам тот вид,
который они имели еще в V в. до н. э., до ротацизма и изме-
нений гласных в срединных и конечных слогах.

шедших времен, имперфекта и плюсквамперфекта, и имеющий,
вероятно, „инъюнктивное" происхождение. Образование на
-se- в прошедших временах субъюнктива еще не получило
сколько-нибудь убедительного истолкования.
Старые конъюнктивные формы были использованы для
будущего времени. Конъюнктив имел двоякое образование.
В так называемых „атематических глаголах, т. е. с основой
не на чередующийся гласный -е(о-, приметой конъюнктива
служил гласный -е/о- (ср. греч. гом. '~-о-us~); в „тематических
глаголах, где он уже являлся конечным элементом основы,
получалось -е/о- (греч. pp~yо, фарлаф); в латинском языке мы
находим и то и другое es-e-s (позднее eris), veh-е-s, fut. II* vex-
is-e-s (позднее vexeris). Греческий, как и древнеиндийский,
дифференцирует прошедшие времена не характером основы,
а особыми окончаниями (так называемыми „вторичными") и
специальным префиксом („приращение ); латинский не имеет и,
вероятно, никогда не имел приращения а от различия „пер-
вичных' и „вторичных окончаний сохранил следы только
в 3-м л. ед. и мн. числа. Примета прошедшего времени вво-
дится в основу, и для этого служит „ин ъюнктивное -а-,
используемое в имперфекте и плюсквамперфекте изъявитель-
ного наклонения (eras, fueras). В образовании основ инфекта
следует различать унаследованные и новые продуктивные
типы. К числу первых относятся корневые глаголы (ago,
lego и т. п.), глаголы с удвоением (тип gi-gn-5), носовым
инфиксом (tango) или суффиксом (lino), различными соглас-
ными суффиксами (plecto, claudo), глаголы на -всб (gnosco
и т. п., единственный тип, оставшийся здесь продуктивным);
почти все они сведены в один класс глаголов тематического
спряжения с основой на чередующийся гласный -е/о-: lego,
*leges, *leget(i), *legomos, *legetes, legont(i). От атематического
спряжения сохранились лишь незначительные следы в так
называемых „неправильных" глаголах. Огромное большинство
латинских глаголов собрано в другие классы, в которых
атематическое и тематическое спряжения слились, и созданы
новые типы. Выпадение неслогового -1 между гласными с по-
следующим слиянием гласных (стр. 98) перемешало раз-
личные старинные образования. Так, в классе глаголов
нф -е- оказались рядом с отдельными корневыми глаго-
лами (pleo, neo) многочисленные глаголы, выражающие
состояние (taceo, гиЬео), отыменные (albeo), каузативные
(moneo, doceo) и т. д. Особенно продуктивными являются
глаголы на -а- и на -3-, в которых основную массу составляют
отыменные образования (сигаге, finire); в этой группе с наи-
110

ю
большеИ полнотой проведена зависимость образованиИ пер--
фекта от основ инфекта. Однако в то время как словарный.
состав языка обогащался глаголами, образованными по новым.
моделям, в основном словарном фонде унаследованные мор-
фологические типы сохраняли большое значение, и это обеспе-
чивало их устоИчивость.
Своеобразные новообразования имели место в прошедшем.
и будущем временах инфекта. Претеритальное -а- было не-
удобно в качестве суффикса основ на -а, поскольку эти глас-
ные сливались и не получалось отличия от настоящего времени,
а в прочих основах оно уже было использовано для образо-
вания субъюнктива. Столь же неудобным было конъюнктив-.
ное -е- для основ на -е-. В результате был создан для импер-
фекта суффикс *-bha-, для будущего времени основ на -а- и -е-—
суффикс *-bhe(o-, который обычно истолковывают как
образование от глагольного корня *bhu- 'быть'. Если это так,
перед нами описательные формы, но нелегко сказать, к какой.
форме вспомогательный глагол был присоединен.
Сложной и неясной по своему составу представляется
система личных окончаниИ перфекта, содержащая ряд дубле-
тов: в 3-м л. ед. ч. -ест и -eit, в 3-м л. мн. ч. -ere, -егйп1(*-1з-
ant и контаминированное из этих окончаниИ -trunt, возобла-
давшее впоследствии. Неясен по своему происхождению и
элемент -1з- (впоследствии -er- в интервокальном положении),,
играющий значительную роль в образовании как личных форм
(-is-ti-, -is-tis), так и основ наклонениИ и времен перфектной
системы. Древний перфект имел особые окончания, отличные
и от „первичных и от „вторичных окончаний прочих вре-
мен. При смешанном происхождении латинского перфекта
весьма возможно, что он вобрал в себя личные окончания.
разного происхождения, которые затем не удалось выравнить..
Окончание 1-го л. -~(-ei (-ai (фал. peparai) естественно
сопоставляется с д.-и. окончанием 1-го л. медиального пер-
фекта -е ((*-ai, ср. также ст.-сл. go*4), и оно, вероятно,
повлияло на формы -И], -eit)-It.
Еще более сложный и сборный характер имеют личные
окончания латинского медиопассива, среди которых резко
выделяются, с одной стороны, формы Hà -r: -r, -tur (Чог,
-тйг(*-mor, -ntur(*-ntor, частично представляющие собой
контаминацию обычных индо-европейских активных (-mo-) и
медиальных (-to, -nto) окончаний, с так называемым „итало-
кельтским" (ср., однако, стр. 47) -r, а с другой стороны,
111'

совершенно изолированное -пипа — явно именного происхо-
ждения.
Древний перфект, обозначавший состояние, которое насту-
пило в результате действия, был безразличен к залоговой
,дифференциации актива и медия и имел лишь один ряд лич-
ных окончаний; италийский перфект уже нуждался в медио-
пассиве. За отсутствием унаследованных форм, создано было
и в италийских и в кельтских языках описательное спряже-
:ние типа laudatus est c использованием отглагольного прила-
гательного Hà "'-to-s, означавшего снабженность неким при-
знаком (ср. barb atus — бородатый).
С введением этой группы форм в глагольную систему
рядом с основами инфекта и перфекта появилась третья основа,
.притом отличная по ступени чередования, так как прила-
гательное на *-tos имело нулевую степень огласовки корня.
В некоторых словах это различие сохранилось вплоть до
.поздней латыни (Йсо — dictus), но чаще всего устранялось
в порядке выравнивания либо с основой инфекта, приобре-
тавшеИ доминирующее значение в глагольноИ системе, либо
с основой перфекта, с которой третья основа находилась
в постоянном взаимодействии как составная часть перфектной
системы. Для новых, продуктивных типов глагольного слово-
образования этого различия уже не существовало (lauda-tus).
Все же эта группа времен пассивного перфекта являлась
чужеродным телом в латинской глагольной систеМе. Она
резко отделялась от прочих частей системы своеИ аналити-
ческой структурой; она отрывалась от своего инфекта и се-
мантически, так как именно здесь развивались с наибольшеИ
.интенсивностью чисто пассивные значения (стр. 210).
Необходимо также заметить, что рядом с описанной нами
системоИ в архаической латыни сохранились следы иных
морфологических образований; такие формы, как duam,
abstulas, evenat, tagam, не укладываются в рамки обычных
,основ.
Чуждый системе и дублирующий ее характер имели также
,формы будущего времени на -so, субъюнктива Hà -sim: faxo,
faxim (с основой fac-, отличной как от инфектной основы
.faci-, так и от перфектной 1ес-), amasso, servassint. Эти послед-
ние образования с удвоенным -s- настолько отрывались от
.системы, что к ним был образован особый инфинитив — impe-
trassere. Эти формы, характерные для официального и сакраль-
ного стиля, почти не проникали в живую речь, которая сохра-
.нила из них лишь омертвевшие faxo u ausim. Очень возможно,
что мы имеем здесь дело не с подлинно латинскими формами,
112

1
а с „сабинизмами" культового языка, с проникновением в ла-
тинскую речь оскско-умбрского типа будущего времени íà -s-
(стр. 7б).
Классический язык впоследствии устранил все эти абер-
рации (стр. 205).
Однако и та основная система, которую классический язык
сохранил и в известноИ мере законсервировал, заключала
в себе многочисленные противоречия, накопившиеся за долгий
и, как мы имели возможность убедиться, сложныИ путь ее со-
здания. При всей четкости и симметричности структуры
видовая система не отличалась ясностью и перекрещивалась
с неграмматическим выражением видовых соотношений по-
мощью противопоставления простых и составных глаголов;
семантика перфекта была двойственной, в медиопассиве инфект
и перфект развивались неравномерно. Старые морфологиче-
ские типы, сконцентрированные в 3-м спряжении, стойко
сопротивлялись, играя значительную роль в основном сло-
варном фонде, и рост префиксного словообразования еще
более усиливал их жизнеспособность.
ЛЕКСИКА
Словарный состав языка — та сторона его, которая быстрее
всего реагирует на малейшие изменения в области производ-
ства, общественной жизни и идеологии, в которой легче всего
отражаются взаимосвязи между народами; в словарном со-
ставе нередко оказывается запечатленной история народа,
но ряд моментов при этом уже бывает утерянным в связи
с неуклонным процессом отмирания устаревших слов. Эти
общие положения применимы, разумеется, и к латинскому
языку.
В главе об индо-европейском происхождении латинского
языка мы рассмотрели большой ряд слов, относящихся к его
основному словарному фонду и восходящих к периоду индо-
европейской общности; мы видели, что эти слова имеют
подчас разные зоны распространения и свидетельствуют
о сложной истории объединения и дробления доисторических
племен; обращали мы внимание и на то обстоятельство, что
ряд слов, столь же несомненно принадлежащих к основному
фонду латинского языка, не имеет соответствий в других
индо-европейских языках.
Само по себе это не является еще аргументом против
индо-европеИского происхождения соответствующих слов;
всегда может случиться, что слово сохранилось лишь в одной
8 И М Тронскнй

ветви. Но к моменту изолированности слова нередко при-
соединяются и другие соображения, делающие мало вероятным
его принадлежность к индо-европейскому лексическому фонду.'
Это иногда бывает связано со структурой корня. Возьмем,
например, слово fQcus: в словах индо-европейского происхо-
ждения начальное латинское f- должно продолжать звонкий
придыхательный (bh-, dh-, g'h-). Между тем, индо-европейские
корни, начинающиеся на звонкий придыхательныЫ, не окан-
чиваются глухим смычным, не бывает и односложных корней,
оканчивающихся на гласный е(о. В индо-европейских словах
корневой и суффиксальный элементы обычно легко отделяются.
Этому требованию не отвечает, например, слово mulier. При
наличии таких дополнительных моментов есть уже основания
считать эти изолированнь~е слова не индо-европейскими. По
различного рода структурным соображениям можно усомниться
в индо-европейском характере таких слов, кяк cibus, guttur,
plebs, gracilis, piger, famulus, paries, amussis и ряда других.
В иных случаях нет формальных препятствий считать то или
иное слово индо-европейским, но семантика их такова, что
трудно было бы понять их изолированность, потерю и замену
их во всех ветвях, кроме италийской: loquor, gemo, cupio,
oro, opto, oportet, licet, paenitet, pareo, рагсо, шчо, maereo,
locus.
Бывает и так, что слова, лишенные соответствий, имеют
характерные формальные или реальные признаки; среди изо-
лированных слов обращают на себя внимание группы с корен-
ным дифтонгом аи: laus, fraus, caussa, fauces, laurus, паис1; с на-
чальным о-: orbis, opacus, opimus, omnis, помимо уже упомя-
нутых oro, opto, oportet и т. п.; с начальным f-: frons (-ntis),
frons (-ndis), febris, feles, fenestra и т. д., в сумме свыше 30
изолированных слов на f-; довольно многочисленная группа
имен растений, животных типа papaver, passer, hirudo, hirundo,
papilio (некоторые другие вошли в предыдущие группы—
laurus, feles); некоторые представители этой последней группы
имеют соответствия в греческом, но соответствия эти не при-
надлежат к обычному индо-европейскому типу и заставляют
предполагать, что перед нами наименования средиземномор-
ской флоры и фауны, попавшие и в греческий и в латин-
скиИ языки уже после появления их носителеИ на южных
полуостровах Европы.
При полной почти утрате древних неиндоевропейских
языков Западной Европы лишь в исключительных случаях
114
D e v o t о, ук. соч., стр. 51.— 1. С о и s i и, ук. соч., стр. 37.

удается связать какое-либо слово этого рода с определенным
языком-источником, и надо думать, что этим источником
далеко не всегда являлись языки Италии, исторической тер-
ритории латинян. Судя по архаическому характеру многих
грамматических особенностей (стр. 48), предки латинян от-
далились от центров распространения индо-европеИскоИ речи
в весьма древние времена, между тем как заселение Лациума,
по археологическим данным, произошло лишь во второИ поло-
вине 11 тысячелетия, и нет возможности определить, с кем
и на какоИ территории они могли объединяться и входить
в языковый контакт. Высказывалась, например, мысль, что
своеобразная семантика таких слов, как pagus 'воткнутыИ
в землю кол и сельскиИ округ, pons мост, переправа
в соотношении хотя бы со старославянским пътк (русск.
путь ), portus проход, дверь, пристань, свидетельствует
о некогда пройденном этапе свайных построек (например,
в Швейцарии и на севере Италии) и что с этим связано рим-
ское именование верховных жрецов — „pontifex"; но приведен-
ный лингвистический материал слишком незначителен, чтобы
служить основанием для прочных выводов.
Со времени заселения Лация, т. е. долины нижнего
Тибра и его притока Анио с вулканическим массивом Альбан-
ских гор, историческая картина становится яснее. Бедная
керамика, кое-какая бронзовая утварь, небольшое количество
железных орудиЯ вЂ” таков уровень материальной культуры,
отложившеИся в древних латинских могильниках; импортных
предметов почти нет. Это совпадает с тем представлением,
которое позднейшие римские писатели составили себе о „перво-
бытных латинянах" (prisci Latini) на основании старинных
обрядов и наблюдений над более отсталыми италийскими
народностями. Традиция рисует латинян земледельческим
и в еще большей мере пастушеским племенем. Климатические
и почвенные условия заставляли их группироваться по хол-
мам, где они образовывали поселки (vicus, ср. греч. Folxoc) или
города (oppidum ("ор-pedom граница для ноги, ср. expe-
dio, impedio), т. е. огороженные места, в которых можно
было бы укрыться в случае нападения; такоИ „город" стано-
вился центром окрестной территории, „поля (sger, ср. стр. 30).
Сельский элемент играл огромную роль и в позднейшей жизни
Рима,1 особенно в первые века республики, о которых с тоской
„История классической древности — это история городов, но истор»
городов, основанных на земельной собственности и íà земледелии '
(К. М а р к с. Формы, предшествующие капиталистическому производству.
115

вспоминает консерватор И в. до н. э. Катон,1 и это оставило не-
изгладвмый след на всем словарном составе латинского язык®,
обнаруживаясь во внутренней форме или в семантическом
поле многих слов, получивших впоследствии чисто отвлечен-
ное значение.
Римлянин начинает (~псоЬа1) тем, что вводит дышло
в ямку оси плуга (cohum), действует (agit), гоня вперед
скот (ср. Digesta 50, 16, 235: proprie dicimus... agi ea quae
animalia sunt), 'кончает' (fInit) тем, что 'вбивает кол, указы-
вающий на границу поля' (ftnis ( fIgsnis, ср. flgo), 'побуждает'
стрекалом ('подстрекает' stimulat), 'спешит' (maturat) совер-
шить какое-либо действие, делая его 'зрелым' (maturus); он
считает (ри1а1, считает деньги или считает в отвлеченном
смысле) тем, что 'чистит' (шерсть или дерево), 'разбирает'
(cernit) тем, что 'просеивает через решето', 'убивает' (caedit)
тем, что 'рубит'. Он бывает 'радостен' (1аеtus) как 'тучные'
стада и 'пышные' нивы, 'красив и могуч' (pulcer), как 'упи-
танный' бык (pulcher bos appellatur ad eximiam pinguetudinem
perductus. Fest, 274, 28), 'печален и мрачен' (tristis), как
'горький' лупин, 'добропорядочен' (probus), как 'расту-
щие вверх' (*pro-bho-s) посевы, 'удачлив' (felix), как 'пло-
доносное дерево' (felices arbores Cato dixit quae fructum
ferunt, infelices quae non ferunt. PF, 81, 2б), и 'беден'
(pauper), как мало рождающее (*раирег-os, ср. pau-cus,
греч. — т~аб~о~, готск. — fawai, англ. — few и раг-io) поле. Кре-
пок' (robustus) тот, кто 'имеет свойства дуба' (robus), а 'отли-
чен' тот, кто выделен 'из стада' (egregius). 'Сумасбродствует'
(delIrat) тот, кто выходит 'из борозды' (1Ira), а 'соперниками'
(rIvales) являются люди, живущие у одного ручья (rIvus).
Экспрессивное отрицание выражается через nihil ((*пе hIlum
'ни на волосок от боба), non flocct ни в пушинку, non naucI
'ни в ореховую скорлупу'. Характерно, что среди приведен-
ных слов есть много „изолированных", лишенных индо-евро-
пейской этимологии; они, вероятно, принадлежат к земледель-
ческой лексике тех народов, с которыми латиняне или италики
вошли в соприкосновение уже на своих самостоятельных
путях.
ВДИ, 1940, № 1, стр. 15). В Риме „частный земельный собственник
является таковым только как римлянин, но как римлянин он обязательно—
частный земельный собственник" (там же, стр. 13).
1 Virum bonum quom laudabant, ita laudabant: bonum agricolam bonum-
que со!свит (De agr., praef, 1).
М ar о и z e а и. Quelques aspects de la formation du latin litte-
raire. Paris, 1949, стр. 15.
116

Некоторые суффиксы оказываются особенно характерными
и продуктивными в словах, связанных с сельским хозяйством,
с животным и растительным миром: -с-, -co-, -1со-, -ic-, -ico-,
-ac-, -асо-, -асео-,; cimex, culex, dentex, 1аигех,
тигех, ри1ех, sorex, salix, caudex, carex, cortex, pantex, irpex,
~тЬгех и т. д.; iuvencus, floccus, spica, trica...; formica, urica,
urtica, lorica, apica...; radix, struix, iunix, matrix; lumbricus,
rubricus; verbenaca, lingulaca, lactuca, саггиса, festuca, егиса;
apiacus; gallinaceus, hederaceus, foliaceus и т. д.'
То же имеет место по отношению к словам Hà -ago, -tgo,
-ugo2 (индо-европейское происхождение суффикса не вполне
достоверно): ferrugo, lanugo, intertrigo, repetigo, tussilago, cuni-
lago, lappago; Hà -turn, -ctum, -etum (собирательные
имена растительных симбиозов и соответствующие обозначе-
ния местности): arbustum, salictum, filictum, carectum, frutec-
tum, dumecta, lumecta, humecta, virecta, aesculetum, arboretum,
arundinetum, combretum, cornetum, dumetum, ficetum, lauretum,
murtetum, olivetum, pinetum, querquetum, viminetum, vinetum,
ulmetum (этот продуктивный суффикс тоже плохо объяс-
няется из индо-европейского слоя латинской лексики).
На наличие в латинском языке ряда слов, вышедших из
сельского обихода и получивших широкое значение в обще-
ственной жизни, обращали внимание и сами римляне, напри-
мер, на происхождение слова pecunia. от pecu: turn erat res
in pecore..., ех quo pecuniosi... vocabantur (Cic. De rep. И,
9, 16) или praevaricari от varus: arator praevaricatur nisi in-
curvus, inde translatum hoc crimen in forum (Plin. N. Н. XVIII,
179).
Обращали, в частности, внимание и на характер собствен-
ных имен, в которых нередко отложились названия растений,
животных, сельскохозяйственных процессов: Pilumni qui pilum
pistrinis invenerat, Pisonis à pinsendo, iam Fabiorum, I.entulo-
гит, Ciceronum, ut quisque aliquod optime genus sereret. Iunio-
гит familiae ВиЬи1сит nominarunt qui bubus optime utebatur
(Plin. N. Н. XVIII, 3). Число примеров можно умножить: Por-
cius, Asinius, Vitellius, Caninius, Caprarius, Ovidius, Varius,
Catilina и др.
1 А. Е г и î u t. Philologica. Paris, 1946, стр. 133 сл.
2 Там же, стр. 165 сл.
~ В ряде случаев принадлежность этих слов специальному сельскому
яЗыку непосредственно засвидетельствована сельскохозяйственными авто-
рами (Со!ит. VI, 5, 3: radicula quam pastores consiliginem vocant; IV,
24, 4: suboles, quam rustici suffraginem vocant; VI, 13, 2: coriaginem
rustici appeiant; ЧП, 5, 21: pastures ostiginem vocant.)
117

окончательно оформляется как город, включив в свой состав
Капитолий в качестве городского кремля и территорию фо-
рума. По этрусскому обычаю 'город' (urbs) в новом составе
был обведен бороздой, 'померием' (ротоепит). Следы этрус-
ского воздеИствия на древнеримскую культуру, религию, ис-
кусство чрезвычайно велики.
Так на переправе через Тибр завязался латино-сабино-
этрусский узел города Рима. Свержение этрусской династии
в конце Vl в. и разрыв с Этрурией, с другой стороны—
наступление горных глемен в V в. поставили римскую общину
в изолированное положение, приведшее к усилению удельного
веса сельского элемента и замедлению культурного роста,
известному отставанию его от темпов социального развития,
обусловивших экспансию Рима в IV в. и завоевание Италии.
Это и есть период сложения „архаической латыни
Посмотрим, прежде всего, как сложились взаимоотно-
шения между языками племен, участвовавших в образова-
нии Рима. На этом примере снова полностью подтвер-
ждается глубокое положение И. В. Сталина о том, что „при
скрещивании один из языков обычно выходит победителем,
сохраняет своИ грамматическиИ строй, сохраняет своИ основ-
ной словарный фонд и продолжает развиваться по внутренним
законам своего развития и что „при этом происходит неко-
торое обогащение словарного состава победившего языка за
счет побежденного языка, но это не ослабляет, а, наоборот,
усиливает его".' В столкновении с сабинским и этрусским
языками латинский вышел победителем, сохранил и своИ
грамматический строй и своИ основной словарный фонд, и
несколько обогатил своИ словарный состав.
Уже то обстоятельство, что от с а б и н с к о г о языка не
сохранилось никаких связных текстов, а только отдельные
слова в „глоссах" римских авторов, свидетельствует об от-
ступлении сабинско го элемента перед латинским в языке
объединенной общины, несмотря на значительную роль саби-
нян в сложении римского официального культа. Речь идет
здесь, правда, о скрещении близко родственных языков—
сабинский принадлежал к оскской группе (стр. 62). По отно-
шению к грамматическому строю вклад, который мог бы быть
отнесен за счет сабинян, совершенно ничтожен (сигматическое
будущее сакрально-юридического языка, вин. . ед. ч. на -im
.в технических словах, ср. стр. 106), да и то незначительное,
1 И. С т а л и н. Марксизм и вопросы языкознания. Госполит-
издат, 1951, стр. 29 — 30.
119

что имело место, было устранено последующим развитием;
рассмотрению подлежат поэтому лишь лексические „саби-
низмы
Правда, установление этих „сабинизмов" наталкивается
на значительные трудности. Лишь в немногих случаях сабин-
ское происхождение отдельных слов непосредственно засви-
детельствовано: curis — hasta, dirus — malus, cascus — vetus,
alpus — albus, catus — acutus, fasena — harena, terenus — mollis,
novensiles — novensides, teb ae — colles; idus, hernae, strebula;
собственные имена, как Nerio, Tarpeius. Приходится руко-
водствоваться поэтому почти исключительно фонетическими
признаками, выделяя слова, звуковой облик которых противо-
речит законам латинской исторической фонетики, но может
быть объяснен, исходя из общих законов оскской группы или
из обнаруживающихся в засвидетельствованных глоссах специ-
фических особенностей сабинского развития. Так, уже неодно-
кратно указывалось, что в латинском языке возможно лишь
начальное f-(~bh, *dh, *g"-h, и те слова, где оно появляется
в срединной позиции (scrofa, inferus, anfractus, forfex и т. п.),
должны быть отнесены за счет проникновения лексических
элементов оскско-умбрской группы (ср. также такие дублеты,
как sibilare — sifilare, bubalus — bufalus, „сабинский" вариант
которых стал предком соответствующих слов в романских
языках: франц. — siffler, итал. — bifolco 'пастух'(*bufulcus,
параллельного латинскому bubulcus). Это проникновение
широко имело место и в ближайшем к латыни фалискском
говоре — efilis — aedilis, louferta — lib erta, carefo — carebo.
Другим отличительным признаком оскско-умбрской группы
является лабиализация лабиовелярных: q"-) р; поэтому такое
латинское слово, как lupus, в ряду д.-и. vrkas, греч. Х~хо„
V
ст.-сл. gp ggq и т. д. не может объясняться иначе, как нали-
чием „сабинизма"; то же имеет место в рора при чисто латин-
ском cocus ((*q-eq-os), popina — coquina; аналогичное соотно-
шение для звонкого лабиовелярного д"- (в латинском языке
в начальной позиции и между гласными ) и) и b: д.-и. gaus,
греч. (ou&l ;,ст.- л.гфи(д ф и т. д.дол ноб ло бысоотв
ствовать не bos, à *uos, и bos является „сабинизмом", вызван-
ным, быть может, стремлением избежать омонимии с личным
местоимением uos; в таком же положении находятся „экспрес-
сивные слова типа brutus, bardus (ср. лат. gravis, в испан-
ской латыни — gurdus, по свидетельству Квинтилиана I, 5, 57).
Аспиранта *gh- в начальном положении дает латинское h-,
сабинское f-: Ьаг1о1ия — fariolus, harena — fasena, haedus—
120

fedus, hircus — fircus, hordeum — fordeum; явными „сабинизмами'"
являются поэтому fel (ср. греч. ~оЛо~), florus (ср. греч. ~~Лиро~).
Такие особенности слов, как отсутствие в них ротацизма,
ассибиляция переднеязычного в сочетании с i (Clausus—
Claudius, b asus — b adius 'гнедой' ), отличная от латинского
языка трактовка дифтонгов, — все это также может быть ис-
пользовано для установления наличия сабинских элементов.
3а счет специфических черт сабинской фонетики следует
отнести и весьма характерное 1(d (Novensiles — Novensides),
заметное в ряде чередований латинского языка: odor — olere,
udus — uligo (с типичным „сельским" суффиксом, ср. стр. 117),
sedeo — solium, consilium; dacruma (греч. 3кх~и, готск. tagr, совр.
нем. Zahre) — lacruma, dingua (готск. tuggo, совр. нем. 4unge)—
lingua (вероятно, не без народно-этимологического воздействия
lingo 'лизать' ), lautia — dautia, levir при греч. 3zij~~, ст.-сл. д'и-
и~р~,, д.-и. deva (осн. devar-), др.-в.-нем. Zeihhur, а также d) r
перед губным, что часто встречается в юридическом стиле
древней латыни — arfuise, arvorsum — и прошло в общий язык.
в слове arbiter.
Исходя из критериев этого рода, A. Эрну1 попытался
раскрыть диалектный состав латинской лексики и обнаружил
свыше 250 слов, не вполне согласующихся с законами латин-
ской фонетики. В этом материале есть и поздние элементы,
слова, вообще не прошедшие в латинский язык и встречаю-
щиеся лишь в комедийных текстах, например в ателлане,
в качестве диалектной характеристики персонажей пьесы;
многое относится не к „сабинизмам", а к особенностям латин-
ских сельских говоров, к тому, что римляне называли rusti-
citas, как то: раннее замирание начального h- (er ( her, ср.
греч. g7/) широкое произношение возникших из монофтонги-
зации дифтонгов долгих гласных. Таким образом, далеко не
все слова и формы, собранные Эрну, являются „сабинизмами"
латинского языка, даже при самом широком понимании „саби-
низмов" как оскско-умбрского слоя в латинской лексике.
Однако рассмотрение и этого несомненно преувеличенного
материала приводит к весьма поучительным выводам. „Диа-
лектные элементы латинского языка оказываются принадле-
жащими к совершенно определенным семантическим катего-
риям, за немногими лишь исключениями. Это, во-первых,
сельские слова: имена животных, типа adasia овца, asinus,
А. Е r n î u t. Les elements dialectaux du vocabulaire latin. Paris,
1909.
12&

Ъоз, bufo 'жаба', lupus, топеги1а, scrofa; сюда же отно-
сятся названия цвета животных — basus, robus, rufus (при лат.
гиЬег — в одном случае с диалектным вокализмом, в другом—
консонантизмом), работников при домашних животных — agaso,
equiso, opilio; растительная терминология — bufa, codex, fenum,
furfur; названия сельскохозяйственных орудий, строе-
ний — buris, casa, furca, tragula, качеств почвы — uligo; затем
.небольшая группа технических слов — bitumen, sulpur, tofus,
popina и т. п.; наконец, ряд слов культового и юридического
-значения, вполне подтверждающих римскую традицию значе-
ния сабинского элемента в культовой области: Di inferi, arfe-
ria aqua, cupencus (жрец в культе Геракла), dira, februm,
Feronia (богиня), Idus, lepesta 'жертвенный сосуд', nerio, рора
'помощник жреца', strena, strebula, trabea, levir. Глаголов во
всем этом материале нет, почти отсутствуют прилагательные,
кроме культовых слов и характеристики животной масти.
Любопытно, что иногда возникает своего рода „гиперлатини-
зация : осознание диалектных противопоставлений приводит
к тому, что латинский член оппозиции проникает и в такие
слова, где расхождения в звуках не должно было быть; так,
соотношение лат. h- — саб. f- переносится на слова с искон-
ным латинским f-: haba вместо faba, hordus вместо fordus
и т. п. лат. d — саб. 1: adeps при адаптации греческого тХырх.
Это свидетельствует о реакции против лексических сабиниз-
мов, размеров которой не следует, однако, преувеличивать.
Еще большие трудности, чем при определении сабинских
элементов латинской лексики, встают перед исследователем,
.изучающим э т р у с с к и й вклад в латинский язык. При глу-
боком расхождении между обоими языками в области грамма-
.тического строя никакая интерференция здесь невозможна,
но сила культурного влияния этрусков в Риме царского пе-
риода, а отчасти и позже, в IV в. до н. э. давала бы основания
ожидать наличия сравнительно многочисленных лексических
этрускизмов. То обстоятельство, что материал оказывается
все же весьма ограниченным, должно быть до известной сте-
пени отнесено за счет нашего чрезвычайно малого знания
этрусского языка и неумения установить этрусское происхо-
ждение ряда латинских слов, лишенных индо-европейских
соответствий. Единственная сфера, в которой мы достаточно
осведомлены,— это личные имена. Как уже указывалось (стр.83),
значительная часть того материала, которым располагает этру-
скология, состоит из личных имен на надгробных памятниках.
Систематическое сличение римских имен, в большинстве слу-
чаев не находящих для себя объяснения внутри латинского
122

языка, с этрусскими ' показало, что очень большая часть
римских собственных имен, в первую очередь родовых, имеет
этрусские параллели: Atilius, Caelius, Larcius, Persius, Popilius,
Titinius, Velius, Vibius, Perperna, Sisenna и многие другие.
Существенно, что сама ономастическая система римлян свя-
зана, повидимому, с этрусским влиянием. У народов индо-
европеИскоИ речи человек обычно имеет лишь одно свое лич-
ное имя, и с этим мы встречаемся еще в древнеИшеИ латин-
ской надписи (ок. 600 г. до н. э.) Manios med fefaked
gumasioi 'Маний сделал меня для Нумасия'. В дальнейшем
ономастическая система резко меняется, и римлянин носит,
прежде всего, родовое имя (nomen), которому у мужчин пред-
шествует личное имя (praenomen — количество их очень не
велико) и за которым часто следует добавочное имя (cogno-
men) отдельной ветви рода: Marcus Тийиз Cicero. Эта система
близка к этрусской и развилась в период этрусского полити-
ческого и культурного влияния.
Что касается имен нарицательных, то прямых сведений
об этрусском происхождении латинских слов очень немного.
Так, Варрон сообщает, что слова balteus 'перевязь, сбруя'
и subulo игрок на флейте являются этрусскими. Другие
авторы (Тит Ливий, Фест, Исидор) добавляют еще несколько
существительных: histrio ( exp. ister 'актер', mantissa 'доход',
'добавка', favisa 'подземное хранилище', lanista 'содержатель
школы гладиаторов' и т. и. Общеисторические соображения
заставляют находить следы этрусских заимствованиИ в двух
областях: с одноИ стороны, в административноИ и культо-
вой, с другой — в сфере ремесла, мелкой торговли, театраль-
ных представлений, гладиаторских игр. Во многих случаях,
правда, приходится довольствоваться гипотетическим установ-
лением слов, „подозрительных с точки зрения их этрусскоИ
провениенции .
В то время как термины, выражающие родовые и семейные
отношения, в огромном большинстве случаев принадлежат
к общеиндоевропеИскому наследию, а социальная термино-
логия, создававшаяся уже в республиканское время, обычно
легко объясняется из самого латинского языка (consul, prae-
tor, quaestor, aedilis и т. п.), промежуточный терминологиче-
ский пласт, относящийся к периоду образования классового
общества и государства, содержит ряд слов неизвестного
происхождения. Таково, например, слово urbs, которое и по
UV. S c h u l z e. Zur Geschichte d. lateinischen Eigennamen. Berlin,
1904.
123

своей „синкопированной форме (ср. orbis) и по культурно-
историческим соображениям — как слово, чаще всего приме-
нявшееся к городам, основанным по этрусскому ритуалу,
легко могло бы быть заимствованным из этрусского; не имеет
этимологии и слово populus, по форме напоминающее этрус-
ское имя Pupli (лат. Publius); имена трех древних римских
триб — Ramnes, Tities H Luceres сами римляне считали этрус-
скими (Varro, De 1. L., V 55: отша haec vocabula Tusca, ut
Volnius, qui tragoedias Tuscas scripsit, cUcebat), и два последних
имени действительно близки к известным нам этрусским име-
нам Lucre и Titie, а с Ramnes можно сблизить Ramennii
в Остии и Ramnii в Капуе, т. е. в пределах древнего этрус-
ского влияния; загадочным является древнее наименование
царских конников flexuntes c суффиксом, напоминающим
этрусские имена типа Arruns, Accheruns; этрусские параллели
имеет такой древний термин римского права, как spurius
(ср. имя Spurinna).
В иных случаях — и относящихся уже не к государствен-
ной, а к профессионально-ремесленной сфере — некоторые
указания дают суффиксы. По этрусской ономастике и топо-
нимике мы можем заключить о распространенности суффиксов
-na,, -ena, -ina, -erma, -irma,, -enas; это позволяет догадываться
об этрусском вкладе в образование таких слов, zan dossennus
(сценический горбун ателланы), trasenna, catena, surena, sagina,
harena, culina, vagina или sociennus, levenna, barginna (фамильяр-
ная лексика, использующая уже ассимилированный этрусский
суффикс); сюда же могут относиться некоторые слова на -erna:
taberna, nassiterna, lacerna; íà -mno-, -mna-: аегитпа, antemna,
autumnus, columna, damnum, 1am(mi)na; Camenae.
Слово регзи, которое мы находим на этрусских памятниках
при изображениях фигур в масках, наводит на предположение
о заимствовании persona, и ряд слов на -о, как leno, caupo,
fullo, aleo, balatro, latro, tiro, vespillo, на -eus, -еа (по типу
balteus), как clupeus, malleus, pilleus, pluteus, alea, galea,
на -ra, как acerra, littera, ваЬигга, — тоже может попасть
в число слов, „подозрительных по своей этрусской провениен-
ции . Но даже если считать, что все эти предположения
правильны, мы не выходим за пределы культа, сцены, ремесла,
быта общественных низов города. Дальше этрусское языковое
влияние проникало только в Vl в., в период господства этрус-
ских царей, а в республиканскую эпоху оно уже оставалось
в очерченных здесь узких рамках. С выходом Рима из ero
изолированного положения в V в. определяющее влияние на
его материальную и духовную культуру оказал другой народ,
124

язык которого и явился основным источником обогащения
латинской лексики иноземным материалом в течение ряда
столетий. Это были греки.1
Культурный контакт между греками и центральной Ита-
лией восходит еще к Vill в., когда основание Кум положило
начало греческой колонизации Кампании; географическое
положение Лация делало его ареной борьбы между Этрурией
и Кампанией за морскую гегемонию на западном побережье
Италии. Рим с самого начала находился в орбите этрусского
влияния, и его первые соприкосновения с греческой культу-
рой и языком проходят через этрусское посредничество;
через Этрурию в Рим проникают представления греческой
мифологии, и тогда в Риме возникают первые культы очело-
веченных богов греческого типа (Юпитер Капитолийский).
Этот процесс усиливается в первые десятилетия республики,
антиэтрусская тенденция которой могла толкать на сближение
кампанскими греками, но вскоре замирает, в связи с на-
ступлением горных племен и изоляцией Рима от Кампании,
почти на два столетия. Древнейшие греческие лексические
заимствования можно отнести поэтому примерно к 550—
475 гг. По мере экспансии Рима в IV в. контакт постепенно
возобновляется, в первую очередь в с греками Южной Ита-
лии и Сицилии, а затем уже в III в. — с греческой метропо-
лией, которая, равно как и страны эллинизма, в течение II
и 1 вв. подпадает под власть Рима.
Греко-латинские языковые взаимоотношения пережили
в течение веков ряд этапов. До Ш в. они не шли дальше
лексических заимствований, связанных с проникновением
в отсталый сельский Рим предметов греческой материальной
культуры и техники, с III в. начинается более глубокое воз-
действие греческой культуры на римский быт, в Риме возни-
кает литература греческого типа, и греческие литературные
стили служат для нее образцами. Со И в. Рим уже начинает
усваивать лексику греческой науки и философии, но в настоя-
щей главе нас будет интересовать лишь более ранний период.
Для него характерны следующие особенности. Во-первых,
заимствуемые слова относятся к совершенно определенным
семантическим категориям, это — обозначения пищи, одежды,
украшениИ жилища, орудиИ, терминология сложных ремесел,
торговли, транспорта, морского дела; с миром греческой
1 Заимствования из галльского, в древнюю эпоху сравнительно не-
многочисленные, относятся главным образом к области материальной
иультуры: оружие, средства передвижения (например gladius, саггив)
и т. и.

нования сохраняют и такие малопочтенные фигуры, как moe-
chus, eunuchus, parasitus, cinaedus, sycophanta.
Следует, однако, иметь в виду, что многие из предметов
роскоши были знакомы основной массе римлян больше IIo
наслышке и римлянин конца Ш B. встречался с их наимено-
ваниями скорее в качестве зрителя на представлении пьес
Плавта, чем в действительном быту, остававшемся еще весьма
скромным. Комедии 1IARBTa были для римлянина карнавальной.
фантастикой, и обилие их грецизирующей лексики отнюдь не
подлежит прямому перенесению в латинскую языковую дей-
ствительность.
Если обратиться к источникам, из которых латинский
язык черпал греческую лексику, то окажется, что некоторые
слова попали в Рим в очень древней форме. Так, интервокаль-
ная дигамма, рано исчезнувшая даже там, где она сохраня-
лась в начальной позиции, была занесена в Рим. Древнее
название „ахейцев" 'Ауа~~о~, засвидетельствованное у греков
только в памятниках кипрского диалекта (ср. ахайваша
египетских памятников и аххиява — хеттских), сохранилось
в латинском AchtvI (c закономерным латинским переходом
в срединном слоге а1) ei)1)' то же с названием маслины:
аЛшРа) ollva (с тем же развитием дифтонга и с веляри-
зацией начального гласного перед „твердым" 1). Отсюда
можно заключить, что не ионийские Кумы явились основным
центром, откуда распространялась греческая лексика; эта
роль принадлежала в основном дорийским говорам южной
Италии. Латинское mac(h)ina, также относящееся к древнему
г
слою заимствований, воспроизводит дорическое ~х~~а~й, а не.
ионическое ~. ~~~кчт„в отличие от позднейшего mechanicus;
malum восходит к дорийскому ~жЛоч, хотя итальянское melo
и свидетельствует о проникновении в народный язык также
и ионической формы.
Вообще следует заметить, что далеко не все греческие
слова, попавшие в живые говоры италийского населения,
документированы письменными памятниками. В романских
языках имеются слова греческого происхождения, неизвест-
ные в письменной латыни: итальянское zlo 'дядя восходит
к греческому 3670j; минуя литературную латынь. В иных слу-
чаях мы встречаемся с наличием дублетных форм заимство-
вания — „ученой и „народной . Так, со времен Плавта, мы
встречаем греческое слово хоЛауо~ 'удар в „ученой форме
colaphus, но в романские языки это слово перешло в виде
итал. colpo, франц. соир, и только случайно зафиксирован-
127.

-ный в художественном отображении разговорной речи
у Петрония глагол percolopare отколотить является косвен-
ным свидетельством существования, наряду с colaphus,
и „народного" colopus. Со слонами римляне познакомились
в начале ill в. в борьбе с Пирром', в литературных памят-
никах находим либо неизмененное elephas, либо морфологи-
чески адаптированное elephantus с сохранением греческого
вокализма корневого элемента; фонетически закономерным
было бы oli-, с веляризацией начального гласного и суже-
нием срединного, и эту форму, не встречающуюся в латин-
ских текстах, мы находим в старофранцузском, в известном
имени рога Роланда „олифант .
В некоторых случаях есть основание полагать, что грече-
ские слова попадали в латинский язык не непосредственно,
а через некую промежуточную языковую среду. Греческие
звонкие смычные могут передаваться латинскими глухими,
например, Йрорук ) атигса, с-.~рйх (Асс.) ) sporta, и, наоборот,
-„u(og) buxus, lluppog ) Burrus, xug~pvRv) gubernare, 'Акркук~)
Agrigentum.
.Это легче всего объяснить, предположив 'промежуточную
среду, в которой не было фонологического различия между
звонкими и глухими, а таковой является этрусский язык;
то обстоятельство, что этрусский не различал также о и и,
долгих и кратких, имел аспираты и ударение на первом
слоге, указывает на путь, по которому греческое х~'гЛр. стало
латинским anc ora.
Мы видим отсюда, что латинский язык, заимствуя из
этрусского, вводил фонологические различения, отсутство-
вавшие в оригинале, и производил это по своим привычным
фонетическим моделям.
Совершенно очевидно также, что этрусское посредничество
имело место в отношении ряда имен греческой мифологии. Лат.
Pollux (Poloces, Poluces в написании древних памятников)
должно восходить к *Poldeuces, но синкопа второго гласного
/
греческого имени По>.~~~~ ~~лу шевс гообъясняет я,е
в трансформации этого имени принимало участие этрусское
Pultuke; латинское hercle при клятве непосредственно воспро-
изводит этрусскую форму имени. При таких деформациях,
как Фр~а~) Bruges, проще всего предположить промежуточ-
ную иллирийскую, мессапскую среду, дефонологизировавшую
различие между индо-европейскими аспиратами и звонкими
смычными.
Поскольку лексические заимствования раннего периода
шли устным, народным путем, заимствуемое слово должно
.128

было приспособиться к фонологической системе латинского
языка. Греческие глухие аспираты &lt р, Э, 'гприравнивал
к глухим смычным р, t, с, что в позднеИшем письме с введе-
нием в латинскую фонетическую систему аспират (стр. 201)
нередко затемнялось: 0(y./Op&lt & t;g)amp( )ora,уменьшит
птри11а; ~opq~pac ) ригрига; ахМсс ) spat(h)a, уменьшительное
spatula; рцкчк )mac(h)ina.
Ипсилон(~) передавался через и, что может, с одной стороны,
характеризовать те говоры, которые послужили источником
ранних заимствованиИ и могли сохранить, наподобие лакон-
@кого, губноИ гласныИ заднего ряда, а с другоИ стороны,
вытекать из принципов латинской фонологической системы,
для котороИ существенным являлось различие огубленности
и неогубленности, а не принадлежность гласного к перед-
нему или заднему ряду, так что огубленныИ гласныИ перед-
него ряда (il) приравнивался к и: Пиф~ )Burrus, Ouog) tus,
xuy)i.) ситЬа. Произношение ( в разных греческих диалектах
было различным и часто остается неясным для нас; римляне
передавали его через ss: рмтк) massa, атт~х~,и) atticisso.
Противоречили латинской системе и некоторые сочетания
согласных; такие сочетания устранялись помощью введения
в их состав максимально узкого гласного i]u: р.чcc ) mina,
_#_
та~чх ) tecina, 3~шуух ) dracuma, Taxyysou. ) Tecumessa.
При усвоении иноязычных слов дело не обходилось и без
„народной этимологии : ориКхЛхо~ олово, горная медь стало
aurichalcum, р~~ЛорЛЛоч (дословно 'овечий лист') ) millefolium,
что отражено и в русском тысячелистник; Эч~сж~~о~ сокро-
вище ) tensaurus (от tendo и aurum; при этом надо учесть, что
труппа -ens- произносилась как 6s, с назалированным долгим е).
Морфологическая адаптация в большинстве случаев давалась
легко; при изменении непривычных типов нередко исходили
из формы винительного падежа: waxy.~о~ям, кр.popes ) ampora.
Попавшие в латинский язык слова подвергались затем
фонетическим изменениям на общих основаниях; веляризация е
перед „твердым" 1, процессы серединных и конечных слогов,
монофтонгизация дифтонгов, — все это распространялось
также и на заимствованные слова: ~хЛшчйоч) Ьа11пеит, хжта-
г
шаЛтч~~ ) catapulta, MzoaжЛса ) Massilia 'Ахрама~, что~ ) Agri-
gentum, ахитжЛч~) scutula, аЛа~~Ра ) oliva.
Мы видим, что заимствования из греческого языка в рас-
сматриваемый период относятся к деловой сфере, к техни-
ческоИ терминологии, иногда к малопочтенному и даже
предосудительному образу жизни. Греческая лексика имеет,
9 и. M. тронсний
129

таким образом, скорее „низменный" характер, и этот ее
привкус сильно дает себя знать в ранней римской литера-
туре. Следует также иметь в виду, что Рим конца 111 в.,
административный и деловой центр Италии, уже имел смешан-
ное население, и в его социальных низах было уже не мало
кампанцев и южных италиков, для которых родным — или
BTopbIM — языком был греческий, что завоевания 111 в., начиная
с взятия Тарента, обусловили значительный приток грече-
ских рабов. В бытовую речь римского плебса могли уже
входить греческие экспрессивные формулы, и это еще
усугубляло их „низменный" характер. Когда в комедии
Плавта выступает греческая лексика, то это означает, что
либо ругаются (apage, gerrae, 1ор, mastigia), либо комически
восхваляют очередное жульничество ловкого раба (euscheme,
basilice, graphice, dulice et comoedice), либо говорят о мало-
уважаемых предметах и поступках. Поэтому в литературе
высокого стиля избе гаются греческие слова, кроме давно
ассимилированных и прочно вошедших в латинский язык.
В фрагментах первого римского поэта Ливия Андроника мы
найдем лишь одно слово греческого происхождения — ancla-
batur вычерпывался (от Й~тХйч), но этот термин морского
дела, к тому же фонетически деформированный, несомненно
уже не ощущался как иноязычный; при отсутствии в латин-
ском языке нужного термина Ливий Андроник предпочитает
заимствованию кальку: ~Ьта~~о — quinquertio. Такова же
практика Невия: в комедии он допускает такие слова, как
theatrum, chorus, pallium, но в фрагментах его трагедий
греческих слов не встречается.
Таким образом, заимствуя слова даже из такого высоко-
развитого языка, как греческий, римляне обнаруживают явно
пуристическую склонность к ограничению иноязычной лексики
областью производства и материальной культуры. Об истории
духовной жизни Рима эта лексика молчит, что свидетель-
ствует, разумеется, не об отсутствии духовного развития,
а о том, что язык отражал это развитие, используя соб-
ственные ресурсы и не прибегая к иноземной помощи.
Если обратиться к комедиям Плавта как к первому
сколько-нибудь богатому источнику истории латинского языка,
правда, уже не „архаического в точном смысле слова и
в какой-то мере неизбежно ориентированного на язв~к тех
греческих пьес, которые служили источником для перера-
ботки, мы на первый взгляд обнаружим и значительное
лексическое богатство и большую выразительность. Тем
не менее, римские писатели даже гораздо более позднего

времени не перестают жаловаться на лексическую „бедность"
по сравнению с греческим языком. Чаще всего эти сетова-
ния раздаются из уст философов. Лукреций неоднократно
говорит о patrii sermonis egestas (I, 832, Ill, 260; ср. 1, 139)
'бедности родного языка', затрудняющеИ передачу деталеИ
эпикурейского учения; деИствительно, ему нехватает даже
такого существенного слова, как „атом", для которого не-
сколько позже Цицерон создаст латинский коррелат indi-
viduum 'неделимое'. Через 100 лет после Лукреция Сенека
повторит его утверждение o6 egestas латинского языка, в кото-
ром нехватает слова для выражения такого основного фило-
софского понятия, как 'сущность' оЫа (Epist. ad Lucilium, 58).
Совершенно категоричен и Квинтилиан: paupertate ser-
monis lab oramus (Vill, 3, 33). Действительно, лексическое
богатство языка определяется не количеством лексем, кото-
рые могут быть зафиксированы в словаре, а их семантиче-
ской мощностью. Как показывает все дальнейшее развитие
латинского языка, ему на заре истории еще очень нехватало
отвлеченной силы. Смысл первого параграфа законов
12 таблиц можно было бы передать следующим образом: при
отказе ответчика в присутствии свидетелей последовать
приглашению в суд, истец вправе арестовать его. Латынь
середины ~ в. до н. э. выражает это следующим образом:
„если зовет в суд, пусть идет, если не идет, пусть обратится
к свидетелям, затем пусть его задерживает". Не говоря уже
о неуклюжести синтаксического сцепления, характерной для
мало развитого гипотаксиса, об отсутствии средств, диф-
ференцирующих неопределенно-личное и безличное предло-
жения, обратим внимание на лексическую бедность. Язык
действительно не имеет слов „истец, „ответчик, „пригла-
шение". Еще Цицерон жалуется (Verr. II, 2, 154) на то, что
греческое слово а~тщ~ спаситель непереводимо на латинский
язык, и пытается передать его перифрастически, qui salutem
dedit, потеряв при этом момент отвлеченной предметности;
впоследствии он рискнет на (con)servator или salutis auctor.
Передача греческого термина двумя координированными
латинскими словами станет для него почти принципом.
IIohnixov окажется civile atque рори1аге, рe3o3o& t; Ђ” ia acrat
Для риаюХора Лукреций находит такую же двойную пери-
фразу: naturae species ratioque. Недоучет этих трудностей
выражения отвлеченных понятиИ на латинском языке при-
водил исследователей к серьезным ошибкам. Поучительным
примером может служить попытка некоторых историков
(Ферреро, Мейер, Р. Ю. Виппер) превратить Цицерона

1
В „монархиста", исходя из употребляемых им в трактате
„De re publica терминов „reipublicae rector et moderator",
„tutor et procurator rei publicae", которые, в действитель-
ности, представляют собою не что иное, как пробы передачи
греческого понятия государственный деятель' ~оХжко~.'
Конечно, латинский язык обладал уже в раннюю пору
немалым количеством конкретных слов, необходимых для
обслуживания примитивного рабовладельческого общества.
Лексико-семантические группы со значением „земля', „вода',
„жилище", „злак" представлены довольно богато. Но уже
для такого простейшего предмета с несколько более тонкой
материальной структурой, как воздух, не окажется иного
слова, чем ventus (ветер), и Энний вынужден будет прибегнуть
к заимствованию из греческого: vento quern perhibent Graium
genus aera lingua (Апп. 148). Еще сложнее будет с понятием
„климат", его выражают через caelum (небо). Римлянин,
конечно, умеет измерять время месяцами H годами, Но мы
тщетно будем пытаться выразить понятие „полугодие" иначе,
как „шесть месяцев (sex menses), и университетская практика
Нового времени вынуждена была ввести не существовавшее
в античности слово „семестр", ибо ни год, ни месяц еще
не являются промежутками отвлеченно понятого времени,
которое поддавалось бы любому делению; это целостности,
легко персонифицируемые: annus in apricis maturat collibus
uvas, annus agit certa lucida signa vice (Tib. I, 4, 19 — 20),
требующие метафоричности выражения; события могут проис-
ходить, когда год вступает (ineunte аппо), уходит (exeunte
anno), 'поворачивается' (vertente anno), но какой-нибудь
annus dimidiatus по латыни немыслим.2
Физические и моральные качества обозначаются через
наименование той части тела, деятельность которой связана
с тем или иным качеством: vir ingentis spiritus 'человек огром-
ной гордости; 'бровь (зирегсйит) обозначает 'надменность'
или 'строгость' — conveniens 1.atio ропе supercilium; 'жилы'
(nervi) или 'мышцы' (lacerti) — 'силу'; 'желчь' (bilis) — раздра-
жительность; дух (animus) — мужество; нос (пазиз) — тонкий
вкус. Отвлеченное понятие передается через конкретные
предметы. Когда римлянин хочет сказать 'в военное и в мирное
1 И. М. Т р о н с к и й. Построение трактата Цицерона „О государ-
стве" и его политические тенденции. Докл. и сообш. Фил. Инст. ЛГУ,
1, 1949, стр. 180 сл.
2 Mensis dimidiatus возможен, поскольку „месяц" обозначает и самое
луну в ее различных фазах.
132

время', ои говорит 'дома и на войне' (domi militiaeque)
или противопоставляет оружие (агта) тоге.
Известное школьное правило гласит, что латинские отвле-
ченные слова употребляются во множественном числе в кон-
кретном значении (amor — amores, religio — religiones), но
в действительности эти слова в единственном числе еще
не совсем абстрактны, находятся на пути к отвлеченности;
они могут, достигнув ее, лексически оторваться от форм
множественного числа, но чаще всего сохраняют возмож-
ности своей конкретной семантики. Desiderium 'тоска' (по
чему-либо отсутствующему), но и 'предмет тоски', 'любимая':
сит desiderio тео nitenti (Cat. 2, 5); odium 'ненависть',
но и 'ненавистное лицо': populi odium (Mil. 923) и 'возбуждаю-
щее ненависть поведение: nunquam tu odio tuo me vinces
(Phorm. 849).
Нельзя сказать, чтобы латинский язык не обладал суф-
фиксами для выражения отвлеченных имен, этих суффиксов
даже довольно много (-tio, -1йз, -tas, -tudo, -itla, -йга, не говоря
уже о малопродуктивных в историческое время -ela, -monia
и т. и.), но они не четки, и в отглагольных образованиях
нередко перебивают друг друга значения активное (действие),
фактитивное (способность к действию, потребность в нем),
пассивное (результат действия).' После ряда колебаний латин-
ский литературный язык остановился для отглагольных имен
на суффиксе -tio, который в архаическую эпоху еще сравни-
тельно мало употреблялся и даже не был окончательно
оторван от глагольной системы, сохраняя глагольное управ-
ление (тип quid tibi hanc rem curatio? или manum iniectio),
и число образований на -Бо неуклонно растет (во времена
Цицерона их насчитывают 854, а в Адриановскую эпоху
1447); для имен, образуемых от прилагательных, такую же роль
играет суффикс -ta(t)-, отчасти Фйоо.2 В более ранний период
язык удовлетворялся различными заменами, субстантивируя
1 М. М. П о к р о в с к и й. Материалы для исторической грамматики
латинского языка. Уч. зап. МГУ., отдел. ист.-фил., вып. 25, М., 1899,
стр. 52 сл.
2 В „высоком стиле" I в. до н. э. уже допускаются значительные
скопления отвлеченных имен. Например у Цицерона (De deor. nat. И,
39, 98): adde Лис fontium gelidas perennitates, liquores pellucidos атп1пт,
riparum vestitus viridissimos, speluncarum concavgs vastitudines, sazorum
asperitates, impendentium montium altitudines immensitatesque camporum.
В этом тексте можно усмотреть известную „аффектированность"
(М à r о и х е а и, Quelques aspects, стр. 122), происходящую, быть может,
от стремления воспроизвести особенности художественно-философского
стиля, но он ни в какой мере не является ироническим.

средний род прилагательных (honestum, aequum) или при-
соединяя прилагательные к существительным мало опре-
деленного значения, вроде универсального res: res gestae
история', res divinae культ, res secundae 'счастье, res novae
.'переворот' (ср. tabulae novae 'снятие долгов' в противо-
положность аналогичному политическому лозунгу греческих
масс ~(уайч жшохо~щ), res familiaris 'имущество'.
К количественной бедности и семантической нечеткости
латинских отвлеченных имен присоединяется и некоторая
грамматическая немощность, малая способность стать под-
лежащим предложения, особенно когда сказу емым служит
глагол переходного действия или восприятия. При возмож-
ности выбора всегда предпочитается личное подлежащее.
Это касается даже названий стран. Пунические войны ведет
не „Рим с Карфагеном", а Romani (или populus Romanus) curn
Carthaginiensibus, и одержала верх не „римская доблесть",
а „римляне доблестью". Если отвлеченное слово оказывается
подлежащим при переходном глаголе (тип: necessitas me
subigit 'необходимость меня побуждает', Pseud. 7 — 8), то это
обычно уже свидетельствует о персонификации и служит
признаком высокого стиля или пародии на него. Характер-
ной чертой ранней латыни является то, что признак при-
знака обычно оказывается отнесен к самому предмету, т. е.
вместо субординирующего построения вещь — признак — при-
знак признака получается координированное подчинение
обоих признаков разной степени отвлеченности господствую-
щему над ними предмету. В этом пункте ранняя, а отчасти
и классическая латынь еще не ввела достаточной перспективы
в синтаксические отношения внутри предложения: Socrates
laetus venenum hausit Сократ радостный выпил яд (а не
'радостно' или 'с радостью'); adulescens didici 'я научился
юноша', т. е. 'будучи юношей', 'в юности'; lenta bibis 'ты пьешь
медленная (медленно); orator suavis est voce оратор приятен
голосом, т. е. голос оратора приятен. Язык создает,
таким образом, ряд грамматических средств в обход недостаю-
щей ему отвлеченной лексики в различных синтаксических
позициях. Сюда относятся и такие типичные для латинского
языка обороты, как me praesente 'при мне присутствующем'
('в моем присутствии') или Cicerone сопви1е 'при Цицероне
консуле' ('в консульство Цицерона' ), post transactam fabulam
после пьесы представленной (после представления пьесы);
но вся эта сумма грамматических приемов не компенсирует
лексического недостатка и скорее даже препятствует ero
восполнению.
134

Уже из приведенных примеров видно, что латинский язык
охотно выражает обстоятельственные отношения помощью
предикативного употребления имен существительных и при-
лагательных. С этим связана и другая особенность архаиче-
скоИ латинскоИ лексики — бедность качественными наречиями,
образованными от прилагательных. В отрывках законода-
тельства двенадцати таблиц нет ни одного качественного
наречия. Даже морфологические модели образования этой
.категории еще не могут считаться установившимися в до-
классическую эпоху. Тип на -е, -o — толковать ли его как
аблатив с потерей конечного -d, или как орудийный падеж—
своИствен всем италиИским языкам, но он не переходит на
прилагательные 3-го склонения. Тип íà -(i)ter, отсутствующий
в оскско-умбрском, еще очень мало развит и не специали-
зировался в своем употреблении, захватывая также и прилага-
тельные 2-го склонения. Приведем список наречий íà -(i)ter,
встречающихся в архаической латыни больше одного раза'.
Самое употребительное aliter (42 раза), быть может, послу-
жившее моделью для последующих образований, затем pari-
ter (39), audacter (28), lubenter (27), sapienter (23), diligenter (16),
graviter (13), leniter (11), comiter (9), ampliter (8), largiter,
duriter, rarenter (по 6 раз), acriter, clementer (по 4), о1ап-
diter (3), munditer, turpiter (по 2). Возможно, что aliter является
застывшим им. п. ед. ч. м. р. прилагательного *aliter(os),
а наречное употребление его выросло из предикативного
в типе: longe aliter est amicus atque amator (Тгис. 171)—
первоначальная конструкция могла иметь значение совсем
иной — друг и (иной) — влюбленный, с последующим пере-
осмыслением как aliter, так и atque,' между прочим и в порядке
дифференциации с alter. Эта чрезвычайная малочисленность
качественных наречий не должна нас удивлять, поскольку
их функция как раз и состоит в выражении „признака при-
знака", еще не получившем достаточного развития в архаи-
ческоИ латыни.
Среди экспрессивных средств латинского языка прежде
всего необходимо отметить чрезвычайно широкое употреб-
ление уменьшительных слов с их различной дополнительной
семантической окраской (ласкательность, презрительность,
сожаление, ирония, покровительственный тон и т. п.). Умень-
шительные суффиксы играют огромную роль в сельской
лексике, служа для наименования растениИ и их органов,
' S t о1z — S c h m à lz, ук. соч., стр. 299.
Там же.
135

животных, частей их тела, в сопоставлении с другим, боль-
шим растением или животным, ели даже с предметом иного
порядка, имеющим сходные черты,' однако эти уменьшитель-
ные в огромном большинстве случаев лишены экспрессивной
окраски. Зато она в полной мере присуща семейной лексике:
fraterculus, matercula, sororcula, ихогси1а; ср. также aedicula,
ensiculus, diecula, recula, specula, melculum, сагЬипси1ив,
homunculus, latrunculus, ratiuncula и т. д.
Легкость, с которой латинский язык образует и исполь-
зует уменьшительные имена, приводит к быстрому стиранию
их экспрессивности, и, потускнев, они нередко замещают
то имя, от которого они были образованы. Это характерное
для народной латинской речи явление засвидетельствовано
романскими языками. Так, итал. vecchio, франц. vieux образо-
ваны от чес1из(uetulus, в то время как литературный язык
сохраняет vetus; франц. oreille ( auricula при литературном
auris. Древнее puera девушка, параллельное к puer 'маль-
чик', вышло из употребления уже в архаическую эпоху,
заменившись бывшим уменьшительным риеПа, к которому
было образовано новое уменьшительное puellula. Однако
ст.-франц. pulcella (совр. pucelle) должно восходить к *puel-
licella, которое, в свою очередь, могло иметь своим пред-
шественником *puellicula, так что процесс утраты словом
экспрессивности и подкрепления ее новыми суффиксами
повторялся несколько раз. Весьма употребительны в латин-
ском языке и уменьшительные от прилагательных. У Плавта на-
ходим: argenteolus, aureolus, breviculus, commodulus, dicaculus,
dulciculus, ebriolus, edentulus, grandiculus, horridulus, incanulus,
mendiculus, minutulus и т. д. (около 50 слов); образуется
уменьшительное и от сравнительной степени: plusculus,
maiusculus, grandiusculus, minusculus, meliusculus, nitidiusculus.
Гораздо менее развиты в латинском языке усилительные
прилагательные, единственный способ образования которых
состоит в присоединении приставки per- или prae-: регЬопиз,
perdoctus, perfacilis, praeclarus и т. д.'
~ Например животные'. apriculus, asellus, barbulus, canicula, capreolus,
dracunculus, musculus, pediculus, porculus, regulus, tonsicula, 'растения:
cucurbitula, papaverculum, bardunculus, centunculus, dracunculus, gladiolus,
hastula regia, hirculus, radiolus, ranunculus; органы растений: barbula,
cia vicu1 a, flosculus, foll iculus, furunculus, genic ulum, malleolus, ocellus,
pediculus, utriculus, vaginula и т. п. (J. С о и s i и, ук. соч., стр. 107 — 109).
2 Аналогичный прием, префиксация sub-, используется для указа-
ния слабой степени качества: subrufus; но этот тип, представляющий,
быть может, кальку с греческого (око-), ие получил в латинском языке
значительного распространения.
136

Однако эта неразработанность категории усилительных.
прилагательных в значительной мере компенсируется другими
средствами усиления. К ним относится прибавление наречия,,
в частности наречия, произведенного от того же прилага-
тельного, с которым оно соединяется (misere miser), в особен--
ности же использование степеней сравнения, причем превос-
ходная степень гораздо чаще употребляется в своей элатив-
ной функции, чем в относительной, и, стираясь в своей
экспрессивности, сама начинает нуждаться в дальнейших
усилениях (longe nobilissimus и т. п.).
Помимо рассмотренной нами уменьшительно-усилительной
линии с ее дополнительными семантическими оттенками,
экспрессивная сила прилагательного в архаической латыни,
вообще говоря, не велика, и его семантическое поле пред--
ставляется ограниченным. Даже у такого писателя, как
Плавт, мобилизующего все языковые средства для разно-
образия тональности, метафорические возможности прилага-
тельного почти совершенно не используются. То же имеет
место у Катона Старшего, автора, которому нельзя отказать
в стремлении к энергичной выразительности. Отличной
иллюстрацией может служить вступительная глава к „Ре agri
cultura":
Et virum Ьопит quom laudabant, ita laudabant, bonum
agricolam bonumque colonum. Amplissime laudari existimabatur
qui ita laudabatur. Mercatorem autem strenuum studiosumque
rei quaerendae existimo, чегит, ut supra dixi, periculosum et
calamitosum. At ex agricolis et viri fortissimi et milites strenuis-
simi gignuntur, maximeque pius quaestus stabilissimusque сопзе-
quitur minimeque invidiosus, minimeque male cogitantes sunt
qui in eo studio occupati sunt.
И хорошего человека, когда хвалили, то хвалили его так:
хороший земледелец и хороший хозяин. Считалось, что кого
так похвалили, тот взыскан наивысшей похвалой. Я считаю
купца человеком стойким и ревностным к наживе, только
жизнь его, как сказано выше, и опасна и бедственна. А из
земледельцев выходят самые верные люди и самые стойкие
солдаты. И доход этот самый чистый, самый верный и вовсе
не вызывает зависти, и люди, которые на этом деле заняты,
злого не умышляют нисколько .'
Экспрессивный арсенал автора сводится к монотонному
повторению превосходной степени и к прилагательным на -osus,.
1 Перев. М. Е. Сергеенко в кн.: М а р к П о р ц и й К а т о н. Земле--
делие. 1950, стр. 7.
137,

результат недостаточной дифференцированности суффиксов:
senecta, senectas, senectus. Но весьма характерно для древне-
римского сакрально-юридического стиля, что кумуляция
такого рода синонимов, нередко связанных между собою
фонически и ритмически, используется как средство полного
семантического охвата, исключающего возможность того,
чтобы акт, ради которого произносится сакральная формула,
оказался недостаточно обозначенным. К постоянным формулам
принадлежат do, dono, dedico... quod faustum felix fortuna-
tumque sit... potes pollesque... precor venerorque... ut ego
sciam, sentiam intellegamque... В „Senatusconsultum de Bacana-
libus" читаем: neve post hac inter sed conioura[se nev]e com-
vovise neve сопзропйзе neve conpromesise velet neve quisquam
fidem inter sed dedise velet.
Но наиболее ярким образцом этого архаического латин-
ского стиля может служить молитва, приводимая Катоном
(De agr. 141):
Mars pater, te precor quaesoque uti sies volens propitius
mihi domo familiaeque nostrae, quoius rei ergo agrum terram
fundumque теит suovitaurilia circumagi iussi, uti tu morbos
' visos invisosque, viduertatem vastitudinemque, calamitates
intemperiasque prohibessis defendas averruncesque; utique tu
fruges frumenta, vineta virgultaque grandire beneque evenire
siris, pastores pecuaque salva servassis duisque bonam salutem
valetudinemque mihi domo familiaeque nostrae: harumce rerum
ergo, fundi terrae agrique mei lustrandi lustrique faciendi ergo,
sicuti dixi, macte hisce suovitaurilibus lactentibus inmolandis
esto: Mars pater, eiusdem rei ergo macte hisce suovitaurilibus
lactentibus esto.
'Марс-отец, молюсь тебе и прошу тебя, буди благ и мило-
стив ко мне, к дому и к домочадцам моим: сего ради повелел
я обойти шествием вокруг поля, земли и имения моего,
да запретишь, защитишь и отвратишь болезни зримые и не-
зримые, недород и голод, бури и ненастье; да пошлешь рост
и благоденствие злакам, хлебу, лозам и посадкам; да сохра-
нишь здравыми и невредимыми пастухов и скот; да пошлешь
здравие и преуспеяние мне, дому и домочадцам нашим. Сего
ради и ради очищения имения, земли и поля моего и сверше-
ния очищения, как я сказал, почтен буди сими животными-
сосунками. Марс-отец, сего дела ради буди почтен сими
животными-сосунками .'
1 Перев. M. Е. Сергеенко, ук. соч., стр. 66.
139

В развертывании словарного состава каждого языка
основную роль играет словообразование. Латинский язык
отошел от старой, общеиндоевропейской системы слово-
образования, основанной на чередовании гласных, на сочета-
нии корня, построенного по определенным законам, с суффи-
ксами, включающими в себя чередующийся гласный или исклю-
чающими его; на унаследованной базе он построил новую
систему основ и суффиксов, в которых чередование уже
не играет роли (стр. 97). В длительном процессе языкового
развития основы и суффиксы многократно перестраивались
по своим семантическим и фонетическим надобностям, смешива-
лись и взаимодействовали словообразовательные модели. В кон-
такте с языками соседей латинский язык обогатился много-
численными новыми словами, но эти слова полностью ассими-
лировались и не внесли разрушительного начала в латинский
лексический строй. Однако к моменту, когда исторические
условия поставили перед римским обществом усложненные
политические и идеологические задачи, латинская лексика
была еще недостаточно отвлеченной и недостаточно гибкой.
Преодоление этой отсталости явилось основным содержа-
нием языкового развития II — 1 вв. до н. э.
ПИСЬМО
Латинский алфавит к концу республиканского периода
состоял из 21 буквы (Cic., De deor. nat. 11, 37, 93), оканчи-
ваясь буквой х. Еше Квинтилиан (1, 49) называет ее „по-
следней из наших букв" (nostrarum ultima), противопоставляя
их позже присоединенным буквам у, z для передачи грече
ских звуков в заимствованных словах, преимущественно
именах собственных.
В действительности, хотя позднейшие формы латинского
письма значительно отошли от греческого, латинский алфавит
в целом является потомком одной из форм греческого алфа-
вита, а именно западногреческой,' между тем как возобла-
давшие впоследствии формы греческого письма восходят
к восточногреческим (ионийским) алфавитам.
Относительно путей заимствования чрезвычайно распро-
страненной является теория, выдвинутая еще в середине
прошлого века Момзеном. В качестве источника римского
1 Важнейшее отличие западных греческих алфавитов состоит в от-
сутствии у них буквы Я(кои), использовании буквы Х (в восточных = kh)
для сочетания ks, а буквы Ч" (в восточных = ps) для kh.
140

алфавита Момзен назвал алфавит кампанских греков с их
центром Кумами, халкидской колонией, основанной еще
в VIII в. Поскольку Кампания была центром, откуда исхо-
дили непосредственные греческие культурные воздействия
на Лаций, предположение Момзена казалось вполне правдо-
подобным.
Однако это предположение заключало в себе одну труд-
ность, которая ясна была и для Момзена. Латинская фоноло-
гическая система, так же как и греческая, противопоставляет
звонкий заднеязычный (g) глухому (k). Между тем, раннее
римское письмо не имеет спец,иального знака для обозначе-
ния g, употребляя соответствующую греческую букву
(„гамму = С) недифференцированно для глухого и звонкого,
наряду с другими обозначениями глухого (буквы k, q).
В предположении непосредственного заимствования алфавита
у греков это необъяснимо. Между тем, кроме непосредствен-
ных греческих воздействий на Рим из Кампании имелся дру-
гой, даже более мощный проводник греческой культуры, хотя
и в опосредованной форме, — Этрурия. Этрусский язык не
имеет звонких и использует греческие буквы „гамму", „каппу"
и „копну" для обозначения фонетйческих вариантов глухого
заднеязычного так же, как это имело затем место в Риме.
Отсюда естественно возникает предположение об этрусках
как передатчиках греческого письма римлянам. Буквы Ь и d
в древних этрусских алфавитах имеются.
Момзен не принял этого предположения лишь потому, что
его ос ганавливало отличие между латинским и известным
ему этрусским алфавитами в изображении спиранта f, фонемы,
в греческом языке отсутствующей (у в эту эпоху, конечно,—
еще аспирата ph), для которой италикам приходилось что-
либо создавать или адаптировать. Находя в этрусских алфа-
витах 8-образное изображение К(так называемое „лидийское" f),
совершенно незнакомое латинскому алфавиту, он отверг пред-
положение о посреднической роли этрусков.
В настоящее время это затруднение отпало. Теперь из-
вестны многочисленные формы этрусского алфавита, значи-
тельно более древние, чем это имело место в середине XIX в.
Мы там находим и трактовку f, совпадающую с древнерим-
ской, и все те формы букв, которые свойственны латинскому
алфавиту. Этрусский алфавит является источником всех
прочих алфавитов северной и средней Италии — пикенского,
венетского, альпийского, оскского, умбрского, фалискского.'
1 Иначе на юге: мессапский as лаконского, сикульский из халкид-
'СКОГО,
141

Можно считать установленным, что Рим не составляет ис-
ключения.
Другой вопрос — каково происхождение этрусского алфа-
вита. Взгляды на этот счет расходятся, как и на все, что
имеет отношение к этрусской проблеме (стр. 82 сл.). Исследо-
ватели, считающие этрусков пришельцами с севера или авто-
хтонами Италии, приписывают этрусскому письму халкидское
происхождение, т. е. считают его заимствованным в -самой
Италии у италийских греков. Других взглядов придерживаются
сторонники „восточной теории. Они ищут истоков этрусского
алфавита в центральной Греции и даже предполагают, что
этруски могли прибыть в Италию, уже обладая письмом,
усвоенным ими на их родине в Эгейском бассейне. Особенно
показателен этрусский алфавит, найденный в Marsiliana
d'Albegna. Он содержит все 22 знака северосемитического
алфавита — полнота, которая не засвидетельствована ни
в одном из известных нам греческих алфавитов, — плюс
четыре дополнительные буквы, введенные греками; это очень
древняя форма греческого алфавита, отнюдь не зармствован-
ная из Кум.
Пользуясь полученным из Этрурии алфавитом для нужд
латинского языка, римлянам пришлось одни буквы устранить
как ненужные, другие приспособить к новым задачам. Так,
. ненужными оказались буквы, служившие грекам и этрускам
для выражения отсутствующих в латинском языке аспират:
O(th), Ф (ph), Ч~ (kh). Они выпали из алфавита и были
использованы в системе римских цифр.' Седьмая буква грече-
ского алфавита, „дзета , которую мы находим в оскско-
умбрском письме со значением аффрикаты (= русск. „ц"),
в латинском алфавите оскской надписи из Бантии (стр. 66)
со значением звонкого s (=z) и у фалисков (zenatuo), могла
найти в Риме использование лишь до того, как озвончившееся
интервокальное s перешло в r (s ) z ) r — ротацизм, ср.
стр. 177). В немногочисленных древнейших надписях буквы
этой нет, но римские антиквары знали обозначение этого
звука в таком древнейшем тексте, как гимн салиев (Velius
Longus, GL VII, 56; Чагго, De 1. 1.. VII, 26). Традиция, сохра-
ненная поздним, но восходящим, вероятно, к Варрону источ-
ником (Martianus Сареllа 111, 261), сообщает о возражениях
Анния Клавдия, цензора 312 г., против этой буквы, что свя-
зано, вероятно, с приписываемой ему же (Digesta I, 2, 2, 36)
1 В. М. Л и н д с е й. Краткая историческая грамматика латинского
языка. М., 1948, стр. 14.
142

орфографической реформой, введением уже установившегося
в языке ротацизма в архаизировавшую до того орфографию
официальных документов: Valerii вместо Valezii (позднейшие
источники в попытках воспроизвести древнее состояние
пишут Valesii, но это не более авторитетно, чем, например,
воспроизведение у грамматиков дифтонга oi в виде ое: pilum-
noe poploe).
Для отсутствующего в греческом языке спиранта f было
сперва принято сочетание букв FH = vh, как это имело место
и у этрусков в качестве одного из способов передачи
а также в венетских надписях. Впоследствии это сложное
написание было упрощено путем отсечения Н, а знак грече-
ской „дигаммы вошел в латинский алфавит как F со значе-
нием губного спиранта.
Использовать эту букву для латинского неслогового и (ч)
не было надобности, поскольку в латинском языке слоговое
и неслоговое и фонологически очень редко противопоставля-
лись,' и выражение их помощью одной буквы и не создавало
для римлян трудностей. В результате буквой и обозначалось
как неслоговое и, так и слоговое й вместе с его фонетиче-
ским вариантом uu — в позиции перед гласным, где, напри-
мер, duo произносилось duuo.
Еще меньше надобности было различать на письме слого-
вое и неслоговое i, варианты единой фонемы (неслоговое i
в начале простого слова или второй части сложного перед
отличным от i гласным и -ii- в интервокальном положении).
Трудность могла возникнуть лишь при чтении сочетания
букв и и i IVENTA, PLVIA, что и привело в конце респуб-
лики к установлению написаний iuuenta, pluuia. Спирантиза-
ция неслоговых и и i наступила лишь в более позднее время.
Для заднеязычных этрусский алфавит давал три буквы
с, k, q, использовавшиеся для различения фонетических вари-
антов глухого смычного в зависимости от характера после-
дующей фонемы. Древнейшая римская надпись (так назы-
ваемая надпись на форуме, стр. 148) принимает этрусский
порядок ka, k+ cons., се, ci, qc, qu.
Однако уже в довольно скором времени д специализируется
для лабиовелярного, а Ic — перед а; в остальных сочетаниях
выступает с. В дальнейшем Й становится архаизмом или
знаком сокращений, а употребление с и о приходит в со-
1 В парах типа uolui — 11olt1i где и фактически реализуется как -йц-.
То, что поэты допускают замену неслогового и слоговым u (siluae—
Гораций; saluo, suadent — Лукреций и т. д.), свидетельствует о6 отсут-
ствии четкого фонологического противопоставления.
143

ответствие с фонологическим противопоставлением лабиове-
лярного нелабиовелярному. Отсутствующая буква для звон-
кого была создана лишь в Н1 в. путем модификации старого
C: G и получила в алфавите место выведенной из него
„дзеты". В официальных сокращениях продолжало сохраняться
старое С: C=Gaius, Cn=Gnaeus. Введение G приписывается
Спурию Карвилию Руге. С введением этой буквы римский
.алфавит принял ту форму, которую он имел впоследствии
в течение всего республиканского периода.
В древнюю эпоху у римлян, как и у греков, буквы не
удваивались. Геминация согласных появляется впервые — если
не считать единичного случая при написании греческого имени
города Н!ппас! (CIL, Р, 608) — в декрете Эмилия Павла 189 г.,
но официальная канцелярия в 186 г. этим приемом еще не
пользуется, и он окончательно закрепляется лишь к концу 11 в.
Традиция приписывает эту реформу Эннию, с чем вполне
вяжется употребление двойных букв в документе, исходящем
от Эмилия Павла, видного члена сципионовской группировки.
Мы видим, таким образом, что римляне не переняли слепо
этрусского алфавита, а сознательно и с хорошим фонологи-
ческим чутьем адаптировали его к нуждам своего языка.
Алфавит имел, однако, один значительный недостаток: он
не передавал такой существенной стороны латинского вока-
лизма, как различение долгих и кратких гласных.
Этому пытались помочь разным образом. Поскольку
в 111 — 11 вв. ряд дифтонгов монофтонгизировался, перейдя
в долгие гласные (ои) й; oi) й; ei)i; стр. 195), стали ис-
пользовать дифтонгическое написание как способ выражения
долготы независимо от ее происхождения. Особенно часто
встречается ei в значении i.
Другой способ мы нередко находим на рубеже 11 и 1 вв.
Это — удвоение гласных, прием, довольно регулярно при-
менявшийся в оскском и иногда в фалискском письме: paasto-
res (CIL, Р, 638 — 132 г. до н. э.), seedes (CIL, Р, 1202), arbit-
ratuu (CIL, 1', 584 — 117 г.). Традиция приписывает это пред-
ложение поэту и грамматику Акцию (Ter. Sc., GL Vll, 18, 12).
По отношению к долгому i удвоение не применялось,
а в начале 1 в. до н. э. входит в употребление так называемое iota
longum, FELICI и т. п. С начала империи долготу обозначают
а п е к с о м в форме знака острого ударения ' или, что
является условной формой удвоенного написания.'
1 Над i апекса никогда не ставят, если не считать совсем поздних
случаев П вЂ” Н1 вв. н. э. Это следует иметь в виду потому, что в печат-
144

В древнюю эпоху писали справа налево или bustrophedon,
т. е. чередуя строчки с письмом налево и направо. Впослед-
ствии установилось письмо направо.
Бывают случаи, когда в письме начальный согласный
служит для обозначения слога, соответствующего наименова-
нию согласного: bne = bene; dcimus = decimus; Ptronius =
Petronius.
О дальнейших судьбах латинского алфавита и орфографии
см. стр. 201 и 255.
ДРЕВНЕЙШИЕ ПИСЬМЕННЫЕ ПАМЯТНИКИ
Ко времени древнейших письменных памятников, единич-
ных и весьма незначительных по величине, морфологическая
система латинского языка может рассматриваться как уже
вполне сложившаяся. B период от первых документов (Vl в.)
до эпохи появления обильно текущего материала (конец III в.)
в области морфологии не произошло ничего, кроме мелких
уточнений и урегулирований. Зато фонетический строй языка
претерпел серьезные изменения. Прежде чем с ними позна-
комиться, полезно прокомментировать эти ничтожные остатки
древнейшей латыни, что даст перспективу ее развития по
сравнению с латынью классической.
1. Пренестинская застежка (CIL, Р, 3)
Древнейший известный нам латинский текст найден в 1871 г.
в Пренесте. Это надпись на золотой застежке, которая дати-
руется как по форме букв (греческих), так и по археологи-
ческим данным концом VII в. При ее рассмотрении необхо-
димо учитывать, что пренестинский говор имел свои диалект-
ные особенности, о которых иногда упоминают римские писа-
тели и которые свидетельствуют об известном воздействии
оскского языка (например tongitio в смысле notio, ср. стр. 78).
Впрочем, эти особенности в письменных документах мало
заметны. Очевидно, в основе письменного языка Лация лежал
римский говор, получавший лишь некоторую диалектную
окраску.
Надпись гласит:
Manios: med: vhe: vhaked: Numasioi
ыых изданиях эпиграфических текстов, в силу неудобства воспроизводить
iota longum, в качестве типографского знака для него употребляется ~,
и это создает ложное представление о0 эпиграфическом письме.
145

Класс. лат.: Manius те fecit Numerio
Маний меня сделал для Нумерия (Маний — имя мастера,
Нумерий — собственника предмета).
®anios — древняя форма им. п. ед. ч., сохраняющая
в чистоте историческую основу на -о-. OHa может быть сво-
бодно использована как свидетельство о состоянии латинского
языка: по-оскски было бы Manis.
Классическая форма Manius возникла на основе регулярного
звукового перехода в конечном закрытом слоге -о- ) -й-,
и завершился этот переход лишь около 200 г. до н. э.
med — древняя форма вин. п. личного местоимения 1-го л.
©д. ч., встречающаяся и в других архаических латинских
текстах.
Свидетельство пренестинского говора может 6bITb tIpH-
нято и здесь без колебаний; оскско-умбрская (popMa этого
слова не известна, но, судя по тому, что латинскому ted со-
ответствует оск. tiium, yM6. tiom, мы ожидали бы и в первом
лице чего-нибудь иного. Происхождение формы с оконча-
нием -Й в вин. п. не известно; возможно, что это одна из
TGx архаических черт латинского языка, которые не находят
параллелей в других индо-европейских языках, и что это -d
находится в таком же отношении к местоименному окончанию
среднего рода -d (istud, illud, aliud), как именное окончание
вин. п. -m к именному окончанию среднего рода -т (ср. также
д.-и. madfyas). Классическая форма те произошла в резуль-
тате регулярного отпадения конечного -d после долгого глас-
ного в конце Ш в. до н. э.
vhe: vhaked — 3-ье лицо ед. ч. перфекта от глагола facio.
То, что перфект образован помощью удвоения, а не измене-
ния в ступени огласовки корня, как это бывает обычно в Риме
(feced = греч. Эйха в надписи Дуэноса, классическое fecit
и т. д.), может представлять собою черту пренестинского
говора; действительно, в оскском этот глагол образует формы
системы перфекта с помощью удвоения: оск. fefacid = лат.
fecerit (con.) оск. fefacust= лат. fecerit (fut.). В памятниках
архаической латыни нередко встречаются разные образова-
ния основы перфекта от одного глагола: от pango имеем
pepigi, pegi и, быть может, panxi (Энний, чтение сомнительно);
сосуществовали ли они в живом говоре Рима, или имеют разно-
диалектное происхождение, не известно. Удвоение fe- ощу-
щается как самостоятельное слово и соответственно отделено
от faked. В faked окончание -ed представляет собою осложне-
ние древнего индо-европейского перфектного окончания 3-го и.
ед. ч. -е (греч. гом. Эфся) так называемым вторичным оконча-
146

кием 3-го л. ед. ч. -d ((-t), что произошло, надо думать,
в результате слияния в италийских языках аориста с пер-
фектом, когда новый „перфект' оказался одним из „истори-
ческих" времен. О написании vh u k см. стр. 143. Если бы
в классической латыни глагол 1ас1о имел перфект, образован-
ный помой~ью удвоения, то его форма была бы *fefjcjt, так же
как от cano — cecjnjt; fefaked) feficit: а) i по закону изме-
нений кратких гласных в срединных слогах; в открытом сре-
динном слоге а) е) j (или а) о) й в зависимости от харак-
тера следующей за гласным фонемы); -е-)-j по закону
изменений кратких гласных в конечных слогах: перед -s,
e) ji (ок. 200 г. до н. э.); что же касается конечного
элемента -d, то его замена -t не является фонетическим
переходом (в латинском языке конечное -d после краткого
гласного сохраняется: illud и т. п.); здесь имел место морфо-
логический процесс унификации окончаний: латинский язык
отказался от дифференциации первичных и вторичных окон-
чаний как уже ненужного для него наследия прошлого, по-
скольку приметы „исторических времен выражены по-латыни
в самих основах времен (суффикс -Ьа- и т. д.), и провел по
всем временам первичное окончание -t((-6).
Житая~бт — форма дательного падежа ед. ч. основ на -о-,
полностью соответствующая греческому окончанию -~)~ и имев-
шая одинаковую с HHM судьбу — замирание конечного элемента
дифтонга, в котором первый элемент долгий (класс. лат. -o,
ср. также оск. окончание -Ul). Пример этого окончания мы
найдем в надписи Дуэноса — duenoi, а Марий Викторин при-
водит дат. п.: populoi Romanoi (С1 VI, 17); нет, таким образом,
сомнения, что форма эта действительно латинская. О долготе
первого элемента дифтонга мы заключаем отнюдь не только
на основании одного сравнительного материала. Если бы -о-
было кратким, эволюция дифтонга проходила бы иначе: -о~)
-ei)-1. Классическая форма Numerio получилась из Numasioi
в результате регулярных фонетических процессов: 1) в по-
ложении между гласными -s- ) -z- )-r-, процесс, завер-
шившийся к средине!Ч в. до н. э.; 2) по закону изменения кратких
гласных в срединных слогах -а- в открытом слоге переходит
в -е-, а затем -e-) 1-, но этот последний переход не имеет
места перед r; характерно, что в надписях это имя встре-
чается также в форме Numisio, т. е. собственное имя Numa-
sios, снова попадая в Рим, уже после ротацизма, из другой
области Италии, не захваченной переходом s) r, подвергается
новой латинско И переработке, где ничто уже не мешает
завершению процесса сужения краткого гласного (а) е) i);
10*
147

3) -oi)-o- согласно вышесказанному. Процесс сужения крат-
ких гласных завершился в начале И в. до н. э. (-е-)-i-), но
к какому времени относится его начало (-а-) -е-), не изве-
стно. Наша надпись — единственный памятник, сохраняющий
нетронутым -а- открытого срединного слога, и она могла бы
служить в качестве terminus post quern, если бы не ее пре-
нестинское происхождение; в оскском сужения гласных в сре-
динных слогах не было, и в Пренесте оно могло начаться
позже, чем в Риме.
11. Надпись на форуме (CIL 1", 1)
В 1899 г., при раскопках римского форума, у так назы-
ваемого гроба Ромула, была найдена нижняя часть четырех-
угольной стелы с надписью, сделанной вертикальным бустро-
федоном, т. е. чередованием направления письма сверху вниз
и снизу вверх. Верхняя часть памятника погибла; ни одной
строчки не сохранилось полностью, а есть только начала
строк или их концы. Форма букв позволяет датировать над-
пись временем около 500 г. до н. э., т. е. концом царского
периода или началом республики. Очень возможно, что речь
идет о „gape", но „ц,арский" титул оставался и в республике
у так называемого „сакрального царя (rex sacrorum). По-
скольку значительная часть текста утрачена, надпись не под-
дается восстановлению. Повидимому, это сакральный текст,
запрещающий вход в священную ограду и устанавливающий
права „царя". Для письма характерно, что удвоение букв
не допускается даже в случае, когда из двух одинаковых
букв одна относилась бы к концу первого, а другая—
к началу второго слова (слова отделены, как и на прене-
стинской застежке, двоеточиями). Например, перед гИ... имеем
отделенное с обеих сторон слово ite, т. е. очевидно iter, но
-г не воспроизведено перед r- следующего слова.
Начало текста гласит:
quoi ho[nc?]... sakros esed
Класс. лат.: qui hu[nc?]... sacer crit
'Кто эт[от?]... проклят будет'(вероятно,'кто нарушит эту
святыню, осквернит этот камень и т. п.).
оиог — могло бы быть формой дательного падежа ед. ч.
от qu&g ;, ак наизвес на изпамятни овбо еепоздн
времени (quoi) cui), но для столь раннего текста мы

ожидали бы в дат. п. формы quoiei, и самый стиль сакраль-
ного закона требует скорее именительного падежа. Имени-
тельный падеж quoi состоит из основы местоимения quo-
u указательной частицы -1 (ср. им. п. ж. р. quae (*quai (
*циа+1). В дальнейшем quoi) quei) qut (в порядке развития
конечных дифтонгов).
Ьопс (если это восстановление правильно) составлено из
*horn-, вин. п. ед. ч. указательного местоимения с основой ho-
u указательной частицы -с, где -m- перед -с становится
заднеязычным носовым. Дальнейшее развитие hone ) hunc
фонетически совершенно регулярно (сужение кратких е, о
перед заднеязычным и).
sakros — документальное подтверждение связей, установ-
ленных лингвистами задолго до открытия этой надписи. Никто
не сомневался в том, что имена 2-го склонения Hà -er, изме-
няющиеся по типу основ на -о-, восходят к конечному эле-
менту -гоя, где окончание им. и. присоединено непосредственно
к основе; подтверждалось это и сравнительным материалом:
лат. — ager, умб. — ager, греч. — т~ро~, д.-и. — ajras. Так что
эта форма сама по себе менее всего явилась неожиданной,
но неожиданным было другое. Поскольку форму ager мы
находим и в латинском языке и в умбрском, обычные приемы
сравнительно-исторического метода заставляли относить ее
ко времени „общеиталийского" единства, к „италийскому
праязыку . Между тем, здесь мы еще не имеем ее в тексте
около 500 г., после многих столетий раздельного существова-
ния латинского и умбрского языков. Если движение -ros)
-rs)-ers)-err)-ег произошло в латинском языке после
500 г., оно произошло в нем независимо от умбрского, где
тот же процесс происходил самостоятельно (ср. стр. 77).
Это один из „недостатков (И. В. Сталин) сравнительно-
исторического метода, который не содержит в себе доста-
точных критериев для того, чтобы отличить наследие, полу-
ченное от языка-„предка, от процессов, параллельно прохо-
дящих в родственных друг к другу языках.
esed — могло бы быть истолковано как esset, написанное
без удвоения согласного и сохраняющее еще вторичное окон-
чание -d (стр. 110), однако к стилю сакрального закона,
устанавливающего проклятие за нарушение каких-то правил,
мало подходит прошедшее время субъюнктива. Вероятнее,
поэтому, фонетически столь же законное толкование esed )
crit; esed — форма будущего времени, по происхождению
конъюнктив от основы презенса глагола sum. В атематиче-
ских глаголах конъюнктив образовывался путем присоедине-

ния тематического гласного: еа-о, еа-е-s, еа-e-d (ср. гомеровский
конъюнктив '~-о-yav). Вторичное окончание -d для конъюнктива
вполне возможно, о чем свидетельствует древнеиндийский
ЯЗЫК.
Из дальнейшего рассмотрим отдельные полностью сохра-
нившиеся слова.
гесег =класс. ген, с безразличным до Ш в. написанием с
как для глухого, так и для звонкого (стр. 144). Дифтонг ei
в дальнейшем монофтонгизируется: ei) е (весьма закры-
тое))1. Что перед нами, дательный ли падеж ед. ч. от гех,
т. е. гед1, или страдательный инфинитив от гено, т. е. гед1,
без контекста определить невозможно.
iouxmenta capia (т. е. очевидно capiad, так как следующее
слово начинается с буквы d-) = iumenta capiat; capiad
после всего вышесказанного уже не нуждается в разъясне-
ниях. Форма iouxmenta явилась подтверждением правильности
уже ранее сделанного лингвистами восстановления. Класс.
лат. iumenta вьючный скот связано с группой iungo, iugum
и т. д., т. е. происходит от индо-европейского корня iug/
ieug (ср. греч. (Euyvuy.р, ~eiiyo&l ;,up n,д. и.yu a и т.д
Можно было бы представить себе, что оно восходит к iug-
menta. Однако по фонетическим законам латинского языка
в группе -gm- ассимиляции не происходит, например segmen-
tum, agmen; к тому же самое слово iugmentum в ла-
тинском языке имеется (Катон) и сохраняется без ассимиля-
пии. Поэтому пришлось предположить, что здесь была основа
*ieugs-, находящаяся в чередовании с ~Iieugos (греч.
основа к~'1Ыо;-, лат. iugera), и, с италийским переходом еи)ои,
iougs-menta, а группа -ksm-, -gsm-) -sm-) -m- (уже в 111 в.
до н. э.). Надпись это подтвердила. Аналогичные отношения
в слове Iйпа от корня luc- 'светить' ( 1ои1~-sna, пренестинск.
losna, др.-прусск. Iauxnas 'светило').
iovestod=iusto, аблатив от «iouestos)iustus с регуляр-
ным стяжением группы -оие-)-ои-)-й- (ср. nundinae девяти-
дневка ( "'поиетс11пае; nuntius вестник из "'nouentios) и
столь же регулярным отпадением конечного -d после долгого
гласного (ср. стр. 198).
III. Надпись „Дуэноса" (CIL, 12, 4)
Надпись на вазе, состоящей из трех скрепленных между
собой сосудов, найденной в 1880 г. в Риме. К этой необыч-
ной (хотя и не исключительной; это так называемый глро;)
форме сосуда присоединяются любопытные особенности
150

письма. Буквы, идущие справа налево, перевернуты, а строки
расположены таким образом, что они поясом замыкают вазу.
Все это заставляет предполагать, что перед нами сосуд, из-
готовленный с магической целью. Хотя надпись дошла пол-
ностью и написана, несомненно, на латинском языке, она
вызвала много десятков совершенно различных истолкований,
и разделение текста на слова, особенно во второй строчке,
производится по-разному. Тем не менее, попытаемся в ней
разобраться, не останавливаясь уже на тех явлениях, о кото-
рых шла речь на предыдущих страницах.
Надпись гласит:
iouesatdeiuosqoimedmitatneitedendocosmisuircosied
astednoisiopetoitesiaipacariuois
duenosmedfecedenmanomeinomduenoinemedmaaostatod
В сочетании iouesat в начале надписи между е и s при-
бавлен вертикальный штрих, производящий впечатление, что
резчик хотел превратить s в r, не того, правда, типа, кото-
рый встречается в этой надписи, но весьма обычного в ран-
ней римской эпиграфике. Если это так, надпись уже „рота-
цистическая"; это подходит и к форме букв, указывающей
на IV в. до н. э.
Разобьем теперь текст следующим образом:
iouesat deiuos qoi med mitat nei ted endo cosmis uirco
sied
as(t) ted nois iopet oites iai pacari uois
duenos med feced en manom einom duenoi ne med таао
[вероятно, malo] statod.
iouesat — очевидно, глагол, будущее 1йга1 'клянется' (так же,
как мы имели iovestod ) iustoo, стр. 150). Это тем более
вероятно, если правильно, что уже резчик исправлял s íà r.
dei'uos) Йиоз — либо им. п. ед. ч., либо вин. п. мн. ч.
от deiuos 'бог'. В первом предположении это — подлежащее
к iouesat, но с точки зрения эпиграфического стиля мало-
вероятно, чтобы бог клялся; гораздо естественнее второе
предположение 'клянется богами'; в классическом языке гла-
гол был бы с префиксом: adiurat deos.
Чо~ = qadi и содержит в себе подлежащее также и глав-
ного предложения тот который.
med=me (стр. 146) 'меня', т. е. 'сосуд'.
mitat — конечно, могло бы быть обычным субъюнктивом
от п~Жо и равняться ппйа1 без реализации удвоения в письме,
но субъюнктив мало оправдан здесь синтаксически; с другой
стороны, во всех прочих случаях надпись сохраняет вторич-
ное окончание -d (sied, feced). Лучше предположить изъяви-
151

тельное наклонение от глагола ~mito, 1, который мог бы
быть дублетом либо к mitto, либо к muto (*moito c нулевой
ступенью корня *mit- (cp. аналогичное соотношение в dico(
deico и die o, 1; е-с1йсо (( *ех-douco) и е-duco, 1); стало
быть, 'отправляет' или 'обменивает', 'продает' — речь идет
об изготовителе, продавце магического сосуда. Глагол *mito
встречается, повидимому, и в недавно найденной надписи
из Тибура.
Далее — содержание клятвы.
nei) ni если не в классическом языке, но использование
в качестве подчинительного союза, конечно, позднейшее; пе1
образовано из пе +указательная частица 1(стр. 149), ср. оск.—
nei не, лат.— nimirum не удивительно. В архаическом языке
употребляется в значении пе 'пусть не'. В паратаксисе 'пусть
не — так развивается подчинительное условное значение,
и nei идет в пару с sei) ы.
ted endo=in te 'по отношению к тебе'; endo — усиленное
еп) in.
cosmis ) comis 'любезный', 'приветливый', с сохранением
до Ш в. группы -sm- (стр. 150).
uirco=uirgo 'дева' с нормальным для IV в. написанием
с=g.
sied) sit — 3-ье лицо конъюнктива презенса от глагола sum.
Образование по типу желательного наклонения с суф-
фиксом -ie-, чередующимся с -1- ((*1а-) во множественном
числе (ср. греч. а-щ-v, я-~-р~). Древняя парадигма: s-ie-m,
s-1е-s, з-1е-d, s-1-mos, *зйез, s-i-ent. В дальнейшем унифика-
ция чередующихся ступеней суффикса с проведением -I- по
всей парадигме: slm, sls, sit, slmus, sltis, sint.
asted — могло бы быть одним словом = ast, но вполне
возможно as(t) ted 'а тебя', начало второй части сложного
предложения, заключающего в себе содержание клятвы.
Далее самая трудная часть надписи: noisiopetoitesiai. Со-
гласно предлагаемому здесь разделению строки на слова
следует понимать:
nois ) nis = nobis 'нами', т. е. тройным сосудом, абла-
тив от личного местоимения 1-го л. мн. ч. по типу основ
на -о-; форма п1в засвидетельствована словарем Феста—
Павла.
iopet — можно было бы толковать как присоединение эмфа-
тической частицы *-pet (ср. -pte, -pse, -met и т. д.) к *iod=
eod) eo с этой целью; ср. оск. ionc=eum, др.-лат. im=eum
и т. п. Однако частица *pet не засвидетельствована, и труд.-
ность сохраняется.
152

oites = oitens ) utens пользуясь . В группе -ns- n почти
не звучало, только удлиняя и назализируя предшествующий
гласныИ; поэтому в архаическоИ латыни его очень часто не-
отмечают в письме, например cos =consul. В дальнейшем oi
регулярно монофтонгизируется в и.
айаг — дательный падеж ж. р. ед. ч. от is, еа, id (ср. выше
об iopet); eit' — o virgo.
расал — нередко понимают как неопределенное наклонение
пассива, но тогда совершенноИ неожиданностью был бьг
монофтонг I, мы рассчитывали бы Hà pacarei. Если правильно
наше предположение, что надпись ротацистическая, гораздо
лучше усмотреть здесь неопределенное наклонение актива
*з1)-г1)-re c еще не совершившимся переходом конечного
краткого -1 в -е (ср. "'mari & t;та е,*bre i)Ьгеч ).Необхо
мое по смыслу возвратное значение мы получим, привлекая.
сюда ted из as(t) ted помириться, притти в соглашение (ср.
pacisci).
uois) ueis) uis, 2-е лицо от uolo 'хочешь'. Нормально
образованное 2-е л. ед. ч. от корня *uel- было бы *uels)
"ие11) ие1. Эта форма, не содержащая характерного -s, вы-
пала из парадигмы и сохранилась лишь в частице vel 'хочешь,,
или'.' Отсюда потребность в новообразовании с -о- по анало-
гии uolo, uolt и с необычным „мульированием" 1, поскольку
-Is по законам латинской фонетики невозможно.
Разобранная часть клятвы, таким образом, гласит: „Пусть.
(= если) дева к тебе неблагосклонна, а ты хочешь притти
к соглашению с ней, пользуясь для этой цели нами",— за
этим должна следовать основная часть клятвы.
duenos) duonos) bonus — 'добрый' с закономерным перехо-
дом du-) b- (duis ) bis и т. д.) и дальней регрессивной ас-
симиляцией е — о ) о — о (зесогйа) восо гсй а), ср. b ene (*du cue.
med feced) те fecit 'сделал меня' ('сосуд', ср. стр. 146).
еп = in. В проклитическом предлоге или префиксе еп,
тесно связанном с последующим словом, е- фонетически
переходило в i- перед определенными группами согласных,
как -тЬ, -nc-, -ng-, -nq-, а также перед гласным на тех же
основаниях, как происходили изменения в открытых не пер-
вых (серединных) слогах, и получившаяся при этом форма
in была обобщена и распространена на другие случаи в связ~~
с общеИ тенденциеИ латинского языка к суживанию гласных.
manom) тапит 'благо' (ср. manus 'благой', manes 'души
умерших'); en manom 'на благо'.
егпот — вероятно, родственно оск. uveiy. и, пелигнск.
inom H; лат. еппп семантически отошло.

duenoi') bono, дат. п. от duenos 'для доброго'.
ne — отрицательная частица при повелительном наклоне-
нии statod.
med malo statod — проще всего толковать как med malo(s)
statod, где malos им. п., и соответственно понимать импера-
тив statod ) stato в переходном значении, как sistito (ср.
Jupiter Stator Юпитер Останавливатель ): да не ставит. меня
дурной'. Если же statod брать в непереходном значении,
нужно будет понимать malo как malo(m) ) malum 'зло', с обыч-
ным в более поздних памятниках архаической латыни опу-
щением конечного -т, а в med видеть не винительный падеж,
,а аблатив 'из-за меня да не будет зла'.
В итоге: 'клянется богами тот, кто меня направляет (про-
,дает): если дева к тебе неблагосклонна, а ты хочешь притти
к соглашению с ней, пользуясь для этой цели нами, [то имей
,в виду]: меня произвел добрый на благо и для доброго, да
не ставит меня злой' (или: 'да не будет от меня зла').
Из рассмотренных текстов можно было убедиться, что
фонетические изменения, имевшие место между периодом,
к которому эти тексты относятся, и эпохой литературной ла-
тыни, в особенности классической латыни, весьма значи-
тельны; мы почти не встречали слов, фонетический облик
которых остался бы в классической латыни неизмененным.
Между тем, чисто морфологические изменения, которые мы
нашли, крайне незначительны и сводятся к процессам вырав-
нивания, освобождения языка от пережиточных приемов слово-
изменения, как то: чередование ступеней корня в ед. и мн. ч.
глаголов, различие первичных и вторичных окончаний.
Разобранный материал слишком незначителен, чтобы судить
о лексике; все же обращает на себя внимание, что нам ни
разу не попалось сложное слово, глагол с префиксом и т. и.
Крайне примитивен синтаксис. В надписи Дуэноса отдельные
предложения с трудом и неуклюже складываются, чтобы
образовать сложную мысль.
ФОНЕТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ АРХАИЧЕСКОЙ ЛАТЫНИ
Среди многочисленных процессов, радикально изменивших
звуковой облик латинского слова в промежуток времени
между первыми памятниками латинского письма и началом
римской литературы, т. е. в VI — III вв. до н. э., первое по
значению место занимают процессы латинского вокализма,
связанные с положением слога в слове. Эти процессы в основ-
ном троякого рода: качественные изменения гласных в нена-
чальных, т. е. срединных и конечных слогах, затем явления
Л54

выпадения гласных (синкопа) в тех же слогах и, наконец,
изменения количественного порядка с ведущей тенденцией
к ослаблению различиИ между долгими и краткими гласными.
Первые две категории явлений, хотя и происходящие как
будто в сходных условиях, все же должны быть тщательно
одна от другой отделяемы. Для этого имеются три сообра-
жения. Во-первых, те качественные изменения гласных, о ко-
торых идет речь, являются исключительной особенностью
.данного периода. Однажды совершившись, они больше не
повторялись в истории латинского языка; другое дело — син-
копа, с ней придется встречаться на всем протяжении исто-
рии языка, и она с новоИ силой проявится на позднейшем
этапе его истории, в предроманский период. Уже этого одного
обстоятельства достаточно, чтобы не смешивать два такие
явления и не искать для них совершенно одинаковых причин.
Во-вторых, качественные изменения — явление специфически
латинское, не затронувшее других италийских языков, между
тем как процесс синкопы — общеиталийский и притом про-
явившийся в оскском и умбрском с гораздо большей интен-
сивностью, чем в латинском. И с этим, очевидно, связан
третий момент. Качественные изменения — явление строго
закономерное, поддающееся точному определению условиИ,
,при которых оно происходит, и могут быть указаны те силы,
которые ему противодействуют; синкопа с большим трудом
и лишь частично укладывается в фонетические закономер-
ности и представляет собою для латинского языка явление
по существу спорадическое. Поэтому есть все основания
рассмотреть сперва качественные изменения гласных и лишь
затем, попытавшись установить их причину, обратиться
к другим сторонам эволюции латинского вокализма в инте-
ресующий нас период.
Качественные изменения захватили лишь краткие гласные—
как монофтонгические, так и входящие составным элементом
в дифтонги в качестве их первой части. Долгие гласные
остались нетронутыми.
Движение в целом можно охарактеризовать как процесс
с у ж е н и я гласных. Представим себе латинский фонологи-
ческий треугольник.
е о
Развитие гласных в средних и конечных слогах идет по
.линии движения их к i~ или ц, которые. сами остаются неиз-
155

менными. В открытом срединном слоге движение а, е, о в сторону
переднего или заднего ряда определяется характером фонемы,
которая за этими гласными следует, т. е. в сущности про-
цесс приводит к созданию гласного максимальноИ узости,
который реализуется в виде i или и в зависимости от комби-
наторных условиИ и может остановиться на средней ступени
узости, на е или о. И только в конечных открытых слогах про-
исходит нечто по видимости противоположное — не сужение,
а расширение.
Лишь самый конец этого процесса падает на период,
когда имеется много памятников и могут быть документиро-
ваны оба состояния — первоначальное и изменившееся. Доку-
ментация должна итти другим путем — наблюдением над
чередованием звуков внутри единой морфемы в зависимости
от места в слове, т. е. практически чаще всего путем сопо-
ставления слов с префиксами и слов без них, и над измене-
ниями вокализма в заимствованных словах.
Ярче всего процесс выявляется в открытых срединных
слогах.
Движение в направлении переднего ряда к 1 происходит
перед d, t, n, g, с, палатальным 1; велярное 1 и неслоговое и,
направляют это движение в сторону заднего ряда, к и; перед
губными Ь, р, f, m бывают колебания; перед r и гласным,
после 1 и е сужения дальше средней ступени не бывает.
а движется по направлению к 1: amipus — пшшсця, apiscor—
adipiscor, satus — insitus, ratus — irritus, гас1о- сопйс1о, ва11о—
desilio, сапо — cecini, pango — pepigi, апая — апй1в. То же
г
в заимствованных словах; греч. дор. 1~х~жчк становится.
г
machina, т~итйч~ — trutina, имя города МаасхЛж окажется Mas-
silia. По направлению к 1 а неизбежно проходит через среднюю
ступень е, и с этого момента судьба " и е становится оди-
наковой. Если а в некоторых условиях достигло i, то значит,,
в этом же направлении суживалось и е: mIles — т11Шя, nomen—
nomInis, medius — dimidius, memento — memini, вес1ео — сопв1-
deo, teneo — retineo, tenax — pertinax, ХсхвЛ1к — Sicilia. о, на
первый взгляд, не разделяет этого движения, voco — гечосо,
moneo, — admoneo, но это только в глаголах с префиксами, где
всегда возможна рекомпозиция, восстановление вокализма про-
стого глагола в сложном (то же в maneo — remaneo, peto — repeto).
Что это именно так, показывают те случаи, где чувство
системы утеряно: Ilico ( in stlocod, indigena ( endogena„
l56
1 Условия рекомпозиции до сих пор недостаточно изучены.

а также заимствованные имена КЛвтороч — Clitipho, Ьт~1~орйч—
Demipho, КаЛо3и~о~ — Саl dorus; о, таким образом, тоже сужи-
вается.
Перед велярным 1 и неслоговым и:
м г
a)u: житуха — scutula, x(ant"Лп — сгари1а, pavio — Ыерй-
vio, lavo — аЫй(ч)о;
е ) й: ~'~глЛо — Siculus, реllо — рерй11 (( *pepelai, где 1
было велярным);
о) й: se(d)dolo) sedulo, adolescens) adulescens, de novo)
denu(v)o, Hercolei ) Herculi (переход ei ) i более поздний).
Колебания перед губными:
а ) 1: capio — accipio;
а) й: capio — оссйро; варианты одного слова: mancipis—
mancupis, превосх. степень -imus — -umus; по пути к и а про-
а
ходит через о: 'Ехх~7~) НесоЬа(арх.)) НесйЪа.
Перед r:
а ) е: dare — reddere, рапо — ререп, г.х~z~x сатега,
'АЛхЛйх ) Aleria, Numasioi ) Numerio;
е не меняется: Йго — defero, tero — contero, acer — асег1з.
Перед гласными, после 1, е — средняя ступень (о перед 1,
в остальных случаях е): moneo, аигеиз, lienis, Ыет1з, lineola,
fIliolus.
В закрытом срединном слоге ене меняется, ,но а ) е,
о) й.
а ) e: castus — incestus, barba — imberbis, annus — biennium,
равзиз — регреззиз, damno — condemno, таЛхчточ ) talentum,
Тсс~а~, ачто;) Tarentum.
Когда а входит в состав дифтонга ai (впоследствии ае),
аи, происходит то же закрытие в направлении второго эле-
мента дифтонга с монофтонгизацией изменившихся дифтонгов:
ai ) ei ) 1: "'caido ) caedo, но *concaido ) *сопсе1с1о ) concido,
*aistumo ) aestumo, íî *exaistumo ) *exeistumo ) existumo,
Иа1~ а ) *elaiva) ""olaiva) *о1е1ча) oliva (е1) о1), 'Ауа~~ о!)
*Achaivoi ) *Achaivei ) *Acheivei ) Achivi.
аи ) ои ) й: claudo, ío *inclaudo ) *incloudo ) includo,
fraudo, но *defraudo) *defroudo) defrudo.
о ) й: pondo — dupundi, endostruos ) industrius. Условия
этого перехода еще недостаточно изучены.
Когда в сложном слове перехода нет, перед нами либо
рекомпозиция, либо позднее образование сложного слова,
когда процесс уже был закончен: dare — reddere, Ho circum-
dare; ЬаЪео — prohibeo, Ho posthabeo. Противодействует суже-
нию ассимилирующее воздействие первого слога: а первого
157

слога препятствует изменению а во втором: calamus, alacer,
ЬагЬагия; то же с e: segetis, яере11о.
В конечных закрытых слогах те же процессы, что и
в срединных закрытых.
а) e: *аиг14ас-s) аигЛех, 'rem-ag-s) гетех;
о) u: fIlios) filius, oinom) unum, consentiont) consen-
tiunt; также е) i перед -s и -t: Сегегея ) Cereris, feced ) fecit.
Только в конце слова происходит как будто обратное:
сохраняются а, е: opera, ita, anime, age;
-1)-е: *mari) таге, ~anti (в anti-stes, греч. мачт~) ) ante,
расаг1 (надпись Дуэноса) ) расаге;
-о, -u в конце слова не встречаются и, если когда-либо были,
перешли в -е: может быть, sequere ( ~sequeso (ср. греч. -со),
tute( tutu (?). О позднейшем -o (cito, modo) см. стр. 198.
Результатом всех этих процессов (а также и не упомяну-
тых еще количественных изменений гласных в последнем
слоге) является подчас довольно резкое отличие структуры
слогов в зависимости от их места в слове, т. е. начальных,
срединных и конечных. Богатству и разнообразию строения
первого слога противостоят гораздо более ограниченные
возможности строения срединных и конечных слогов, причем
ограничение совершается в различных направлениях. Так„
если в открытых конечных слогах возможны лишь а и е и
исключены о, 1, и, то в срединных открытых имеет место,
как правило, как раз обратное, и звуковой облик слога по-
зволяет в ряде случаев установить, к какому месту слова
он не может относиться.
Другим результатом этих процессов является известная
изоляция сложных слов, главным образом глаголов, от про-
стых. Глаголы, сложные с с!аге, кроме позднего circumdare
(двусложный предлог!), изменив свой внешний вид, отходят
и в другой морфологический класс, в 3-ье спряжение; старое
будущее время reddibo, по типу dabo, заменяется reddam.
Глаголы, сложные с facio, опять-таки кроме поздних сложе-
ний (собственно даже сращениИ) типа patefacio или satisfacio,
теряют связь с простым глаголом и в том отношении, что
супплетивному пассиву от facio — fIo противостоит нормаль-
ное образование пассива в сложных с предлогами. Эта фоне-
тико-морфологическая изоляция стоит в несомненной связи
и с семантической, с развитием в сложных глаголах специаль-
ных значений, далеко отошедших от семантических границ
простого глагола, например do — perdo, facio — InfIcio, capio—
decipio и т. д. Такая семантическая изоляция в свою очередь
воздействует на звуковой облик, суживая рекомпозиционные
158

возможности; однако вопрос о связи рекомпозиции с семан-
тическоИ дистанцией между составными словами и простыми
никогда еще серьезно не исследовался.
В области имен последствием описанных процессов (к ко-
TopbIM присоединились и деструктивные последствия широкоИ
ассимиляции согласных) явилась резкая грань в согласном
склонении между „назывной формой — им. и. ед. ч. — и всей
прочей парадигмой: miles, militis; если в *milets *milet-ез
четко отделялась основа слова и его падежные окончания,
то теперь это единство слова разрушилось, и в нем стали
развиваться тенденции центробежного порядка.
Последние этапы рассмотренного процесса относятся к ру-
бежу между III u II вв. Затем он прекращается и не возобнов-
ляется более. Изменения в конечных слогах являются здесь
последним этапом и легко устанавливаются даже по сохранив-
шимся памятникам. Процессы срединных слогов более ранние
и происходили, повидимому, в последовательности: 1) а) е,
2) е) i, 3) о) й. Последний этап еще в какой-то мере просле-
живается по памятникам; второИ, очевидно, позже ротацизма
umesios umisios, Hî umerius остается неизменным,
завершившегося в 1-й половине IV в.; труднее датировать
начало процесса, поскольку единственны И документ, где
срединное -а- осталось совершенно нетронутым, — это пре-
нестинская застежка, а она, с одноИ стороны, хронологически
весьма удалена (600 г.) и, кроме того, не является чисто
римским памятником. Другие древнейшие документы не дают
материалов для решения этого вопроса. Латинское Kalendae(
~Ка1апйа1, от глагола са1аге, греки обычно передают КкХа~~а~,
ознакомившись с этим словом, очевидно, еще до а) е в за-
крытых слогах. Во всяком случае, нет основания относить.
начало процесса к слишком отдаленному прошлому, и мы
вряд ли очень ошибемся, если основным временем его раз-
вертывания будем считать IV — III вв.
Переходя к вопросу о причинах, вызвавших рассмотрен-
ные явления, т. е. ослабление, нестоИкость всех слогов,
кроме первого, отметим, прежде всего, что эту причину
естественно искать в приобретении первым слогом некой
специфической значимости, которая и отразилась на судьбах
прочих слогов. Это сомнения ве возбуждает. Расхождения
начинаются тогда, когда пытаются уточнить характер этоИ
специфической значимости.
Очень распространенная у лингвистов теория предпола-
СС
гает, что значимость эта, „начальная интенсивность латин--
ского слова, состояла в наличии в латинском языке опреде-

ленного периода динамического ударения на первом
слоге. Согласно этой теории „пралатинское ударение и было
причиной как качественных изменениИ гласных, так и синкопы.
В связи с этим встает один из сложнейших вопросов всей
.латинской исторической фонетики, вопрос о характере латин-
ского ударения. Любопытно, что в бесконечных дискуссиях,
,вызванных это@ проблемой, лингвисты разделились на два
лагеря по своеобразному национально-языковому признаку.
Языковедам германских народов — немцам, англо-американцам
и т. д. — противостоят языковеды романских народов — фран-
цузы и итальянцы.
Как показывают данные сравнительной грамматики индо-
европейских языков, древнейшее доступное нам состояние
,их являет картину с в î 6 о д н о г о ударения, не связанного
местом ударного слога в слове. Явления чередования гласных
(аблаута, стр. 95 сл.) не объяснимы вне этого предположения.
В очень многих языках исторического времени положение
радикально изменилось. Ударение стало с в я з а н н ы м,
зависящим от места слога, или по крайней мере о г р а н и-
ч е н н о с в о б о д н ы м, ставящимся на определенных слогах.
В частности, во всех „западных индо-европейских языках
заметна тенденция к баритонезе, к отводу ударения с по-
следнего слога, на котором оно прежде свободно могло
находиться, как это и сейчас в русском языке. Так обстоит
дело и в латинском языке. Латинское ударение — связанное,
оно целиком предопределено ритмическим рисунком слова,
соотношением в нем долгих и кратких слогов, и полностью
отведено от конца слова. Известное школьное правило, восхо-
.дящее к римской грамматической традиции, гласит: ударение
ставится на предпоследнем слоге, если он долгий, на третьем
от конца, если предпоследний краткий. Учитывая при этом,
что противопоставление долгих и кратких слогов означает
счет по морам (стр. 102) и что краткий слог является одно-
морным, а долгий — двухморным, можно сказать, что латин-
ское ударение отстоит от конца слова на расстоянии одного
слога плюс две моры (при счете с конца): con-dern-no, й-ti-11-
tas, cauda-mus или, еше точнее, падает на гласную мору, предше-
.ствующую той море (гласной или согласной), которая нахо-
дится перед последним слогом (cas-Иая); там, где объем
слова меньше этого оптимального расстояния, ударение па-
дает на самое начало слова, т. е. на его первую мору.
Поскольку ударение, таким образом, механически урегулиро-
вано, оно не является самостоятельным смыслоразличитель-
ным средством: invenit u invenit отличаются друг от друга
360

прежде всего краткостью и долготой гласного е, а разница
в ударении есть второстепенный момент, механически вытекаю-
щий нз основного различия. Таким образом, латинское ударе-
ние не ф около гично. Характерно, что в то время как у греков
уже в эллинистическую эпоху установился обычай ставить
в письме знаки ударения, римляне этого никогда не перени-
мали, но зато заботились о постановке „апексов , отличаю-
щих долгий гласный от краткого; в этом проявилось харак-
терное для римского письма фонологическое чутье (ср.
стр. 144). Функция латинского ударения не смыслоразличи-
тельная, а словоразграничительная: оно указывает на близко
наступающий конец слова. О том, что момент словораздела,
границы между словами, играл большую роль в римском
фонологическом сознании, свидетельствует опять-таки письмо;
с самых древних времен, уже на пренестинской застежке и
на надписи форума употребляется знак двоеточия для отде-
ления слов друг от друга.
Вопрос о месте ударения в историческое время и о его
функции вряд ли мог бы вызвать споры. Сложнее вопрос
о его фонетической природе. Фонетика различает три основ-
ных вида ударения — музыкальное, основанное на по в ыIIIe-
н и и тона, динамическое, основанное на у с и л е н и и, и кван-
титативное (количественное), основанное на д л и т е л ь н о с т и
гласного. Так, древнегреческое ударение было музыкальным,
русское ударение в динамическое с значительным элементом
квантитативности. В истории языков часто наблюдается пере-
ход от музыкального ударения к динамическому. Спор о ла-
тинском ударении касается, прежде всего, вопроса о том,
к какому из этих двух типов оно принадлежало. Следует
заметить, что чисто музыкального или чисто динамического
ударения, как правило, не бывает; обычно одно сопрово-
ждается в какой-то мере другим; важно, какой момент пре-
обладает, является более существенным.
Показания римских грамматиков, с которыми в первую
очередь надлежало бы считаться при рассмотрении вопросов
такого рода, не оставляют ни малейшего сомнения. Они
описывают латинскую акцентную систему в тех же музыкаль-
ных выражениях, в каких это делают греческие грамматики;
более того, они указывают на наличие в латинском языке
тех же тонических различий „острого" и „облеченного" уда-
рения, какие есть в греческом. Так, согласно их показаниям,
мы имеем в латинском языке облеченные ударения на одно-
.сложных словах, гласный которых долог (тип res), и на пред-
1], и. м. тронский
162

последнем гласном тех слов, у которых этот предпоследний
гласный долог, а последний краток (тип meta).
Только начиная с Ч в. н. э., т. е. у самых поздних пред-
ставителеИ античной грамматическоИ теории, мы встречаемся
с характеристикой ударения, предполагающей его динами-
ческую природу. Так, Помпей (GL, V, 126) пишет: illa syllaba
р 1 и s sonat in toto verb o, quae accentum habet 'тот слог
звучит с иль не е в слове, который имеет ударение'. Поздние
грамматики были отнюдь не самостоятельны в своих наблю-
дениях, и если они сочли нужным изменить традиционную
теорию, то, очевидно, потому, что она перестала соответ-
ствовать действительности. Сопоставляя все свидетельства,
можно притти к выводу, что латинское ударение классической
эпохи было музыкальным и что к концу античности оно
перешло в динамическое.
Подтверждением античных свидетельств может служить
характер латинского с т и х о с л о ж е н и я. В классический
период латинское стихосложение было, как и греческое, осно-
вано исключительно на чередовании двухморных долгих и
одноморных кратких слогов, а такое стихосложение не своИ-
ственно языкам с динамическим ударением, у которых ритми-
ческой единицей обычно является не мора, а слог. В III — IV aa.
н. э. это стихосложение начинает приходить в упадок и за-
меняется новоИ метрической системой, основанной на ударе-
нии; в это же время начинают уничтожаться противопостав-
ления долгих и кратких. Романские языки уже не знают
этого противопоставления и имеют динамическое ударение.
Аналогичный процесс происходит примерно в то же время
в греческом языке; там музыкальное ударение сменяется
динамическим, уничтожается различие между долгими и крат-
кими, а также меняется система стихосложения. И хотя было бы
неправильно проводить полную аналогию между фонологи-
ческим греческим ударением и нефонологическим латинским,
тем не менее 'общий характер процессов, повидимому, сходен.
Развитие латинского стихосложения и греческая аналогия
подтверждают свидетельства античных грамматиков. Из всего
этого материала можно сделать вывод, что латинское ударе-
ние было музыкальным до времен поздней античности, что
оно сменилось потом динамическим, в связи с чем уничто-
жились количественные различия в языке, и что как след-
ствие этого изменения фонологической значимости элементов
языкового ритма произошло и изменение стихосложения.
Однако очень влиятельная во второй половине XIX в.
школа лингвистов пыталась оспорить эти выводы и припи-
162

сать латинскому языку на всем протяжении ero истории ди-
намическое ударение. Эта теория была выдвинута ради объяс-
нения интересующих нас процессов качественных изменений
гласных и синкопы. При этом, так как явления эти связаны
с особоИ значимостью первого слога, предполагаемое динами-
ческое ударение было отнесено — уже без всяких античных
свидетельств — к первому слогу. Таким образом в качестве
промежуточного звена между индо-европейским свободным
ударением и латинским историческим было постулировано
д о и с т о р и ч е с к о е, пралатинское динамическое ударение
на начальном слоге. Эта гипотеза распространена среди ученых
Германии и англо-американских стран.
Для того чтобы обосновать свою точку зрения, сторон-
ники „динамической" теории должны были прежде всего
опорочить те доводы, которые приводились в защиту музы-
кального характера латинского ударения.
Против показаний римских грамматиков было выдвинуто
то соображение, что римские грамматики были мало само-
стоятельны в своих теориях и, рабски следуя учениям греков,
искажали в угоду им латинскую языковую действительность.
В частности, именно в вопросе об ударении будто бы про-
явилось характерное для них некритическое перенесение
греческих соотношений в описания латинского языка. С точки
зрения представителей „динамической теории, античные
показания о латинском ударении лишены всякоИ ценности,
так как римские ученые механически скопировали греческую
теорию и даже пытались установить различие между острым
и облеченным ударениями, будто бы несвойственное латинской
акцентологической системе.
Старались скомпрометировать и те данные, которые
можно получить на основании характера латинского стихо-
сложения; оно, как известно, довольно близко следует за
греческим. Наиболее рьяные сторонники „динамической" гипо-
тезы дошли даже до того, что стали изображать римлян
абсолютно не самостоятельным народом, который „перенял"
у греков их „квантитативную систему стиха, совершенно не
подходившую для латинского языка. В связи с этим утвер-
ждали, вопреки всем античным показаниям, что древнейший
римский стих, так называемый „сатурнов стих, предше-
ствующий появлению поэзии греческого образца, был основан
не на чередовании долгих и кратких, а на принципе ударности.
1 От этого утверждения, впрочем, сейчас уже отказались. При свя-
занном, не фонологическом характере латинского ударения, хотя бы и на
163

С другой стороны, старались показать, что даже кванти-
тативному латинскому стихосложению присуща была, в отли-
чие от греческого, тенденция к учету словесного ударения.
Так, в латинском гексаметре последние два стиховых повы-
шения обычно совпадают со словесным ударением. Например:
Conticuere omnes Intentique ora tenebant.
Inde toro pater Aeneas яс orsus аЬ alto.'
Наоборот, в пентаметре наблюдается стремление создать
конфликт между последним повышением и словесным ударе-
нием:
MIlia quI novies distat ab Urbe снесет.
Сйт cecidlt fato consul uterque parI.
Таким образом, в том или ином направлении, но ударение
учитывается, что, по мнению сторонников „динамической"
теории, свидетельствует об иной ero значимости, чем в гре-
ческом языке, а стало быть, и об иной природе. Особенное me
внимание обращали на строение ямбо-трохеических стихов
в древней римской комедии. Замечали, что там совпадение
стихового повышения со словесным ударением имеет место
в очень широких масштабах. В таком, например, стихе, как
r е
Сйгйе й1 splendor тео sit clupeo clirior, нет ни одного рас-
хождения между повышением стиха и ударениями слов (кроме
последнего слога стиха, где такое расхождение, в силу самой
структуры стиха, неизбежно во всяком неодносложном слове).
В греческом стихе такого явления нет, и подчеркивалось,
что именно в комедии, где стих ближе всего к живой речи,
словесное ударение максимально учитывается; в связи с этим
старались объяснить некоторые отличия в деталях метриче-
ской структуры ямбо-трохеических стихов у греков и у римлян.
Позитивная сторона „динамической гипотезы сводится,
в общих чертах, к следующему.
Древнее, свободное, музыкальное, индо-европейское уда-
рение было в доисторический период заменено в латинском
языке постоянным динамическим ударением на первом слоге.
Произошло это, по мнению некоторых исследователей (Скуч
и др.), под влиянием окружавшей латинский язык в Италии
лингвистической среды, в частности этрусской: у этрусков,
начальном слоге, и фонологической значимости противопоставлени~
долгих и кратких для латинского языка немыслимо какое бы то ни было
стихосложение, Не учитывающее „количественного" момента.
1 Знаками — и здесь отмечаются долгота и краткость с л о г о в,
а не гласных.
164

как мы уже видели (стр. 86), ударение, повидимому, было
на первом слоге. Это доисторическое ударение привело
к редукции неударных слогов, в результате чего и происхо-
дило либо сужение кратких гласных во всех непервых слогах,
либо даже полное исчезновение этих гласных (синкопа). На
пороге исторического периода пралатинское динамическое
ударение уступило место динамическому же ударению на
предпоследнем или третьем от конца слоге, которое и сохра-
нилось впоследствии. Этот второй переход объясняют тем,
что при начальном ударении в длинных словах возникало
некое полуударение, которое затем стало первенствовать
над прежним главным: sapientia) sapientia.
Несмотря на то что эта теория нашла многочисленных
сторонников, аргументы s ее пользу представляются искус-
ственными и мало убедительными.
Так, чрезмерно легко расправляются сторонники „динами-
ческоИ" теории с неудобными для них античными свидетель-
ствами. Римские грамматики не были людьми, лишенными
способности к самостоятельному наблюдению или не умевшими
подмечать различия между своим языком и чужим. Они отлично
владели греческим языком, находились в постоянном общении
с греческими языковедами и отлично разбирались в музы-
кальном значении употребляемых ими терминов. Трудно по-
верить, чтобы они — вопреки действительности — приписали
своему языку чуждую ему греческую мелодику слова.1
В частности, учение римских грамматиков о наличии
в латинском языке острого и облеченного ударениИ совсем
не заслуживает того презрительного замалчивания, которое
выпадает на его долю в современных ученых трудах. Во вся-
ком языке, оперирующем двухморными долгими гласными—
а латинский принадлежит к их числу — вполне возможно
выдвижение первой моры над второИ, восходяще-нисходящиИ
ход „облеченного" ударения. В латинском ди~>тон е,
господствует первая часть и второИ элемент всегда является
более закрытым, такой восходяще-нисходящий ход пред-
ставляется вполне нормальным. Отсутствие такого нисходя-
щего хода внутри слога, одинаковость уровня на обеих морах,
образует „острое" ударение.
Заслуживает полного доверия сообщение грамматиков об
облеченном ударении в словах типа res. Латинский язык
требует баритонезы, нисходящего хода в конце слова, не
1 Подробнее см. в статье: И. Т р о н с к и й. К вопросу о латинском
ударении. В сб. „Памяти академика Л. В. Щербы" (Л., 1951, стр. 276 сл.).
165

допускает ударения в самом конце, на последней море.
Одноморных слов, т. е. односложных, имеющих краткий
гласный в абсолютном исходе, латинский язык не допускает.'
Повелительное наклонение от глагола Йаге, *dada, полу-
чило удлинение, без которого оно не могло бы функциони-
ровать как латинское слово. Даже в односложных предлогах
и частицах, при наличии древних вариантов краткости и
долготы конечного слога, краткие формы устранены. Из двух
вариантов, pro (ср. д.-и. pra, греч. r'~о, ст.-сл. про, готск. fra)
и pro (греч. ~~и-, ст.-сл. прд-), латинский язык, в отличие от
других, допускает краткий вариант только в качестве префикса
(рго fanus), а предлог всегда pro; так же обстоит с *de (un-de)
и de, *ne (ne-que) и пе. Поэтому в слове res мы должны
ожидать восхождения в первой море и нисхождения во второй,
т. е. облеченного ударения. Точно так же в типе meta, со-
гласно основному закону латинского ударения, оно должно
оказаться на первой море слога me-, т. е. быть облеченным.
Таким образом, эти данные римской традиции вполне соот-
ветствуют закономерностям латинского языка. Они свиде-
тельствуют не против грамматиков, а за них, в пользу
точности и добросовестности их наблюдений. Нет никакого
основания не доверять им и в общем вопросе о природе
латинского ударения.
Столь же бездоказательны и аргументы, почерпнутые из
особенностей латинского стихосложения. Уже то обстоятель-
ство, что в одних стихах приходится приписывать поэтам
стремление к совпадению стихового повышения со словесным
ударением, а в других — стремление к конфликту между ними,
вызывает недоверие к этому типу объяснения. В действи-
тельности дело обстоит гораздо сложнее. При большой чув-
ствительности обоих классических языков к словоразделу
в античном стихосложении играют очень большую роль во-
просы цезур, диэрес, каденциИ, которые очень тщательно
регулируются, особенно в позднейшей греч ескоИ поэзии
эллинистического периода. И они таковы, что в латинском
языке механически получается в известных частях стиха
совпадение со словесным ударением, в других столь же
неизбежно расхождение. Если мы возьмем конец гексаметра
— — — = и учтем, что античная поэзия, и греческая
и латинская, неохотно заканчивает стих односложными сло-
вами и не любит отягощать последнюю стопу словоразделом
1 Энклитики -que, -ие, -ne и т. д. не являются, конечно, фонети-
чески самостоятельными словами.
166

внутри нее, мы увидим, что при конечном двусложном, трех-
сложном и пятисложном слове, совершенно независимо от
какого-либо сознательного стремления координировать повы-
шение стиха с ударением, почти всегда будет получаться
соответствие между ними, и только четырехсложное слово
(или сочетание слов) приведет к несовпадению. К сравни-
тельной количественной редкости таких случаев прибавляется
и то, что при таком окончании создалась бы мужская цезура
в пятоИ стопе, а это при наличии обычных для латинского
гексаметра в предшествующей части стиха мужских цезур
привело бы к очень монотонному его ходу. Поэтому такая
концовка, хотя и встречается, но редко. В результате почти
постоянное „совпадение .
Сделаем эксперимент и попробуем читать греческие стихи,
делая на словах ударение по законам латинского языка.'
Возьмем даже Гомера, мы найдем стихи, которые при таком
чтении не будут заключать в себе ни одного расхождения
ударения с повышением:
а 14. чту.р~ ~ото' арах~ КаЛофи, 37а Эайич
или такие стихи, в которых этих расхождениИ меньше, чем
обычно в латинском гексаметре:
х 18, st/ 1Эахч~ч, оЯ' ачЭа тароулчо~ апач ЫЭЛич
(одно расхождение в повышении второй стопы). То же мы
найдем в греческом ямбическом триметре. Софокл, „Эдип-
царь":
ат. 3. GcT7)oLoY, хЛжЗолсч =-~аатадрлчо~
(ни одного расхождения, кроме неизбежного в конце);
ст. 6. Йуи З~хжйч у.7I шио' иу"~аЛич, тахчх
(одно расхождение в первой стопе, вполне обычное и для
римской поэзии). Или начало „Электры:
Юс
.iQ 'toU атох-,7j~7Iàxvòo~ =ч Тфа;тот=
'АЧХРРочоО 7iXL& t; Uvх ч'K(s T)
1 В ХЧЦ в. во многих европейских странах установилась школьная
.практика читать по-гречески, даже в прозе, ставя ударение по законам
латинского языка (так называемое Геннингово произношение). Делалось
это именно потому, что при таком чтении расхождение между словесным
ударением и стиховым повышением значительно уменьшалось. Это про-
изношение до сих пор принято в Голландии и кое-где в Англии.
167

В
исторической фонетики латинского языка и имеет право на
существование лишь постольку, поскольку она, во-первых,
может дать хорошее объяснение этим фактам, а во-вторых,
является единственной возможностью их истолковать. И в том
и в другом можно усомниться.
Прежде всего, от сильного динамического ударения на
первом слоге мы ожидали бы в неударных примерно тех же
результатов, что и в русском языке; между тем, фонетиче-
ским эффектом предполагаемого начального ударения оказы-
вается переход а в такой сравнительно энергично артикули-
руемый звук, как 1. Синкопа гораздо лучше объясняется
с „динамической" точки зрения, но мы уже отмечали(стр. 155),
что синкопа в латинском языке есть явление спорадическое,
и не из синкопы надо исходить, чтобы понять занимающий
нас процесс.
Поэтому заслуживает полного внимания другое предполо-
жение, принадлежащее французским лингвистам (Мейе, Жюре).
Исходя из того, что основной особенностью всей совокуп-
ности исследуемых нами явлениИ представляется сужение,.
спросим себя, в чем ритмическая сторона этого процесса.
Ответ будет гласить: узкий гласный к о р о ч е; энергичнее
артикулируясь, он в пределах одной и той же воздушности
занимает меньше времени; если так, с первым слогом случи-
лось нечто такое, что для свое И компенсации требовало
уменьшения количества времени на другие слоги, т. е. первый
слог произносился в более медленном темпе, и это приводило
к сокращению длительности прочих слогов и соответственно
к закрытию гласных.
Это предположение позволяет объяснить одну деталь,
перед котороИ бессильно останавливалась „динамическая"
теория. Мы видели, что, в противоположность общему направ-
лению всего процесса, краткий гласный в абсолютном исходе
слова не суживается, а расширяется (стр. 158): -i)-e. Экспе-
риментально-фонетические исследования выдающегося отече-
ственного лингвиста, Л. В. Щербы,' дают ответ на этот во-
прос. Оказывается, что i, которое во всех прочих позициях
короче более широких гласных, в исходе слова требует
больше времени, чем е. Таким образом, здесь, в действи-
тельности, тот же процесс, что и во всех других случаях,—
процесс сокращения длительности, но результатом его
является уже не сужение, а расширение гласного.
Л
Л. В. Щ е р 6 а. Русские гласные в качественном и количествен-
иом отношении. Спб., 1912, стр. 128, 135.
169

Это замедление темпа, четкое произношение начального
слога, не следует смешивать с долготой. Основным при-
знаком долготы в таком языке, как латинский, является н&l
количество объективного времени, которое очень различн»
для разных гласных (например а и I), а двухморность, двух-
составность, создающая возможность акцентного движения
внутри долгого гласного (стр. 165). Простое замедление,
арифметическое увеличение количества времени, еще не со-
здает двухморности, и краткий . гласный в начальном слог»
не становится от этого долгим.
О том, какую роль играло в древней латыни начало слова,
свидетельствует тот факт, что в древней латыни одним из
основных приемов стилистически приподнятой речи являлась
а л л и т е р à g и я, повторение начального звука слова.
Так, в древней молитве, приводимой Катоном в „Ре re
хияИса":
fruges frumenta vineta virgultaque
yastores ресиапие salva servassis.
В пословицах и поговорках:
ad rastros res redit; vicina vitia virtutibus; fortunae filius;
mense Maio maiae nubent.
B формулах:
допит datum donatum dedicatumque; quod felix fausturn
fortunatumque sit.
У поэтов:
Libera lingua loquemur ludis Liberalibus (Невий)
О Tite tute Tati, tibi tanta, tyranne, tulisti (Энний).
Отнесение фонологической вершины — места максималь-
ного фонеморазграничения — к началу слова — яркий показа-
тель того значения, которое в древней латыни имеет слово-
раздел. Древняя латынь четко отграничивает отдельные слова,
создавая для этого целую систему средств.
Хотя мы отвергаем таким образом „динамическую" теорию
латинского ударения, однако выдвинутое ее сторонниками
предположение, что подчеркнутость первого слога связана
с воздействием лингвистической среды Италии на латинский
язык, сохраняет свой интерес и для нас. Но если это так и
было, то латинский язык не заимствовал чуждого ему типа
ударения, а переработал иноязычное воздействие в своих целях,
придал ему другое направление и выработал íà его основе
богато расчлененную и тонко нюансированную структуру
Т70

слова, с различным строением начальных, срединных и конеч-
ных слогов.
Воздействия эти шли не только от этрусков, но и от
других языков Италии. В этой связи для нас интересна
синкопа.
Под синкопой разумеется полное исчезновение краткого
гласного, которое имеет иногда место в непервых слогах латин-
ских слов. Случаи разнообразны, но не систематичны и плохо
поддаются какой-либо формулировке.
Остановимся сначала на срединных слогах.
Одной из особенностей языков, просодия которых осно-
вана на различии кратких и долгих слогов, является то, что
такие языки не допускают чрезмерного скопления кратких
слогов. Подобно тому как в языках, где ритм основан на
ударности, недопустимо большое скопление неударных слогов
и в длинном слове возникают добавочные „полуударения",
так в древних индо-европейских языках принимались различ-
ные меры к устранению последовательного ряда уже трех
кратких слогов. В греческом языке в таких случаях есть тен-
денция к удлинению одного из этих кратких гласных: сорйтя~о;
вм. 'GotpQYK00( при 3ачотя~о~. Латинский язык реагирует тем,
что один из гласных синкопируется. Например: арх. лат.—
.opificina, класс. лат. — officIna: синкопа 1 и ассимиляция
-pf- ) -ff-.
Сюда же относятся такие перфектные формы, как гер-
рег1 ( ге-ререг1, геррй11( 're-рерй!1, гейй11 (*ге-tetult; audeo (
~av;deo (ср. ач1с1иа).
Другой случай синкопы в срединном слоге имеет место
тогда, когда краткому гласному, не находящемуся в гиате,
предшествует сонант (r, 1, т, и), перед которым долгий слог:
perrego) pergo (с упрощением двойного г перед согласным;
ср. реггех1), то же в surgo (аиггех1), porgo (роггех1), однако
dirigo, erigo без синкопы; usurpare ( *ussurapare (ср. rapio);
undecim (*oino-decim, sestertius ( semistertius, ulna ( й1епа
(ср. греч. иХач~), ullus ( omolos, ardeo ( arIdeo (в aridus,
однако, синкопы нет).
Благоприятствовала синкопе и позиция краткого гласного
после неслоговых и, iè auceps ( aviceps, raucus (*ravicos;
biiugae ) bi@ac (-11- ( й-). Синкопа после r, 1, m, n могла
компенсироваться вокализ ациеЯ сонанта, перед которым
развивался затем другой гласный (е, I), и в результате полу-
чалась „метатеза". Например: уменьшительное от liber:
*librelos ) "librlos ) liberlos ) libellus; то же в pocillum (от
poclum), tigillum (от tignum).
171

Некоторые случаи плохо укладываются в нормы, на-
пример:
рбпб (*posno (*ров1пб (сложный с sino; ср. poslvl, po-
situs);
вито ( *susmo ( ~subsmo ( *subsemo (siibs-+ emo; ср.
suremi ( вйвет1 по аналогии ~вйвтб).
Бывают дублеты: caldus — calidus, soldus — solidus, bal-
neum — balineum (греч. раХачйоч), postus — positus. Наличие
этих дублетов вряд ли может быть объяснено иначе, как раз-
личением „стиля речи" (Л. В. Щерба). В „полном стиле речи"
синкопа отсутствует.
Некоторые непоследовательности могут быть связаны
с предпочтением определенных ритмических форм: exterus—
extra, 1п1егйв — infra (избегаются типы — — Infera, extera).
Во всяком случае очевидно, что перед нами явление мало
регулярное.
Еще меньше регулярности в синкопе конечных слогов.
Так, есть тенденция .к отпадению конечного -е, особенно
там, где оно не имеет флективной функции: neque ) nec,
atque ) ас, deinde ) "'deind ) dein, но полные формы про-
должают сохраняться; vlsne ) vln, videsne ) viden; -се ) -с
(hic и т. д.); neve ) neu, poste) post; императивы dic, duc, fac
(может быть, по аналогии атематических es, fer); сюда же
относятся em, inger.
Однако: ante, ргоре, в1пе.
Синкопировалось и конечное -i (еще до перехода в -е):
et (""eti (ср. греч. ="т~); tremonti (с древним первичным оконча-
нием 3-го л. мн. ч.) ) tremunt. Полная форма засвидетель-
ствована грамматиками из древнеИшего текста — гимна жрецов
салиев (ср. стр. 77). В существительных среднего рода
3-го склонения конечное -i) -е после плавного, которому
предшествует долгий слог, отпадает: animal, саlсаг, но в при-
лагательных сохраняется, поддерживаемое системой (аштаlе
по аналогии breve). В просодии Плавта такие слова, как ille,
iste, quippe, петре, inde, unde, часто оказываются двухмор-
ными, т. е. теряют конечное -е.
В конечном закрытом слоге синкопа последовательнее
всего проявляется после плавного: древнее sakros (стр. 149) )
васег, асг1в ) асег; происходит это только в именительном
падеже, но рядом с acer сохраняется и acris. Яалее, когда
окончанию -ros в более чем двухсложном слове предшествует
долгий гласный, то синкопа не происходит(maturus, ср. securis),
н это стоит в противоречии с указанными выше тенденциями.
172

Не менее противоречивую картину являет именительный
падеж ед. ч. основ íà -i-. В таких словах, как mens (ср. д.-и.
matis) или pars (ср. застывший в адвербиальном употреблении
вин. п. partim), можно предполагать синкопу -i- после смыч-
ного, которому предшествует долгий слог, íî vectis сохра-
няет 1 в аналогичных фонетических условиях. И вряд ли
можно было бы отыскать причины фонетического порядка,
которые объяснили бы синкопу -1- в urbs и сохранениетого же
гласного в orbis; ссылка на аналогическое восстановление i ''
не убедительна уже потому, что аналогия скорее должна
была бы действовать в обратном направлении, устанавливая
неравносложность именительного падежа ед. ч. и прочих
падежей, как это имеет место в согласных основах.
Таким образом, в каких бы условиях мы ни находили
синкопу, она оказывается противоречивой и непоследова-
тельно проведенной. В латинском языке есть синкопирован-
ные слова, но нет законов синкопы.
Гораздо более последовательно проведена синкопа
в оскско-умбрском, где, например, краткие гласные 0, e, i
всегда выпадают перед конечным -s. Латинскому agito(d)
.(повелительное наклонение) соответствует оскское actud,
умбрское aitu, латинскому imperator — оскское embratur,
и т. д. Очень значительную тенденцию к синкопированию
гласных в срединных и конечных слогах обнаруживает этрус-
ский язьпс.
Перед нами явление, значительно более распространенное
в лингвистической среде, окружающей латинский язык, чем
в самом латинском языке. Представляется поэтому вполне
вероятным, что латинские факты синкопы, хотя бы в извест-
ной своей части, связаны с иноязычными фонетическими
влияниями, проникавшими в говор Рима как непосредственно,
по сабино-этрусской линии, так и через сельские говоры
и особенно проявившимися в „неполном стиле речи" („ allegro-
формы ).
Хронологические соображения вполне благоприятствуют
.этому предположению, поскольку синкопа в ряде случаев
оказывается сравнительно поздним явлением: sakros еще
засвидетельствовано около 500 г. до н. э.; если правильно,
что ornus восходит к *оа1поа (ср. русск. „ясень"), то синкопа
в этом слове имела место уже после ротацизма (~osinos )
*оппов ) ornus).
1 М. Н и д е р м а н, ук. Соч., стр. 53 — 54.
173

В этой связи можно упомянуть и о явлении, противополож-
ном синкопе, о чрезвычайно характерной для оскского языка
а н а п т и к с е (ср. стр. 731.
Латинскому языку анаптикса еще менее свойственна, чем
синкопа. Она применяется прежде всего в заимствованных
словах, при наличии непривычных для латинского языка
сочетаний согласных: dracuma — греч. 3~х~р.~; tecina — греч.
та~~ч~; Aesculapius — греч. дор. АшкЛй~ос; Hercules — греч.
Н~ахХт~, попавшее в Рим при ' посредничестве этрусского
hercle; mina — греч. ~чй (группа mn в начальном положении
в латинских словах не бывает). В подлинно латинских словах
мы находим анаптиксу только в группе „смычный+1", в суф-
фиксах -Ыо- (("-dhlo-), -clo- ((*-tlo-), соотв. -bli-, -cli-:
stabulum, роси1ит, amabilis, facilis. Однако для суффикса -clo
мы имеем постоянные дублетные формы: piaclum — piKculum,
perIclum — periculum. Весьма возможно, что и здесь имел
место „сабинизм".
Поэтому нет ничего невероятного в предположении
(отнюдь, впрочем, не обязательном), что специфическая
значимость первого слога появилась в латинском языке
под влиянием таких языков, как этрусский, где ударение
было, надо думать, на первом слоге.2 Но если это было.
так, то, как мы уже видели, латинский язык сохранил при
этом „заимствовании свою оригинальность и придал зна-
чимости первого слога собственное направление, одина-
ково отличное как от этрусского, так и от оскско-yM6p-
ского.
В связи с проблемой значимости начального слога стоит
еще одно явление несколько иного порядка.
В стихе Теренция (Eun., 8) мы, например, читаем:
ех GraecIs bonis LatinKs fecit non bonas с сокращением долготы
последнего слога в слове bonIs, хотя гласный I здесь долог,
а слог к тому же закрытый.
Это весьма распространенное в древнеримской просодии
явление, носящее наименование „закона brevis brevians или
1 Там, где в результате диссимиляции -Ь!о-, -clo- перешли в -bro-,
-cro-, анаптиксы нет: sepulcrum, f la~rum; стало быть, она наступила
позже, чем диссимиляция 1 — 1 Q 1 — r.
~ О месте и характере оскско-умбрского ударения ничего определен-
ного не известно. Наличие синкопы само по себе, с чисто фонетической
точки зрения, не свидетельствует о динамическом ударении, а может
быть результатом такого же удлинения начального слога, какое имелс
место в латинском языке.
174

„ямбического сокращения", состоит в том, что „ямбическая""
последовательность слогов, кроткий+ долгий, может тракто-
ваться в стихе как последовательность двух кратких
( — ); „ямб становится пиррихием"). Предшествующий
краткий как бы воздействует на последующий долгий, сокра-
щая его. Ямбическое сокращение не есть нечто обязатель-
ное; оно встречается очень часто, но остается факультатив-
ным и из некоторых размеров, как, например, кретики и
бакхии, почти исключается. В гексаметре оно бывает изредка,
главным образом у древнейшего гексаметрического поэта
Энния; диалогические размеры древнеримской драмы, в пер-
вую очередь комедий Плавта и Теренция, дают основную
массу примеров.
Ямбическому сокращению подвергаются прежде всего
конечные слоги слов ямбической формы ( — ), amKs ) amas,
затем кретической ( — — ) dicito) dIcito; но действие закона
может распространяться и за пределы слова,, если оно одно--
сложное: quid аЬзсопйзй. Реже встречается сокращение
слога внутри многосложного слова (voluptas), особенно если
этот слог содержит долгий гласный (venIre ) venire), но и.
такие случаи возможны.
(Эба рассматриваемые слога должны быть спаяны в тесном
ритмическом единстве, составляя полустопу; если краткий
и долгий слоги относятся к разным полустопам, ямбического
сокращения не бывает.
Поэзия классического периода уже не прибегает к ямби-
ческому сокращению (единичные случаи у Катулла и Лукре--
ция и, может быть, в отрывках мимов Публилия Сира); рим-
ские грамматики с этим явлением не знакомы.
Вне поэзии действие ямбического сокращения проявилось
в том, что некоторые двусложные слова, преимущественно
вспомогательного значения (bene, male, cito, modo, nisi
и т. п., ср. стр. 198 сл.), вошли в язык классического периода
с сокращением своего конечного слога.
Явление ямбического сокращения получало различные
истолкования и не может считаться в полной мере разъяснен-
ным.
Причину сокращения долготы искали и в специфике
начального слога, и в процессе редукции конечных слогов;
сторонники „динамической теории ссылались на ударение,
предшествующее сокращающемуся слогу (например, в обыч-
ном ямбическом слове: — ) ) или следующее за ним
( — ) - senectutem); некоторые исследователи указы-
вали на присущую латинскому языку тенденцию к „четному
175.

ритму, к измерению слова четным числом мор, считая от
начала.'
Основная трудность — в определении объема явления:
что действительно отражает реальные особенности языковой
просодии и чтб должно быть отнесено за счет активности
стихового ритма, модифицирующего языковые просодические
отношения.
Нет никакого сомнения, что в основе ямбического сокра-
щения лежит некая языковая действительность, некоторые
особенности быстрой латинской речи (аИедго-формы), исполь-
зованные драматургами для диалогических метров, и прежде
всего особенности произношения двус ложных слов ямбиче-
ской формы.
Но можно усомниться в том, что venIre в языке времени
Плавта действительно могло звучать, как venire, и такого
рода сокращения даже в стихе являются единичными. Здесь
может итти речь только о приравнении одного слога к дру-
гому в их тесной ритмической спайке.
Если ограничиться самым простым и несомненным случаем,
единственным, который действительно привел к лингвисти-
чески значимому результату, двусложным словом ямбической
структуры с долгим гласным в конце, то здесь могли играть
роль равные факторы, и указанные выше теории ямбиче-
ского сокращения не всегда являются взаимоисключающими.
Так, если правилен излагавшийся здесь взгляд на характер
начального слога, то его удлинение, например в слове m0do,
не превращая конечного двухморного в одноморный, не могло
все же не отразиться на его длительности во времени.
С другой стороны, конечный слог был с ритмической
стороны самым слабым местом латинского слова, местом
наибольшего понижения тона. Для ударения долгота или
краткость этого слога безразличны. В ямбическом слове, где
первый слог был одноморным, усиление начала и ослабление
конца слова непосредственно столкнулись, и здесь легче
всего могло возникнуть, пока еще только в „неполном стиле
речи", приблизительное ритмическое равенство первого крат-
кого и второго долгого.
Тенденция, обнаруживающаяся в ямбическом сокращении,
представляет собою начало того процесса уничтожения раз-
личия между долготой и краткостью, который впоследствии
1 См., например, примечания Я. М. Боровского к русскому переводу
.„Исторической фонетики латинского языка" Нидермаиа (1949, стр. 40,
57). — J. S à f a r e w i c z. Etudes de phonetique et de metrique latine.
Щ1по, 1936.
176

приведет к радикальной перестройке системы латинского
вокализма.
По сравнению с описанными процессами другие измене-
ния вокализма, которые могут быть датированы рассматри-
ваемым здесь временем, как, например, переход е в о перед
велярным 1, helus ) holus, и далее в й, когда велярное !
закрывает слог (со1ра) culpa), уже не играют существенной
роли.
Среди изменений согласных самым значительным является
ротацизм, переход -s- в -r- в положении между гласными.
Ротацизм не есть явление, свойственное исключительно
латинскому языку; он имел место и в умбрском, и притом
в более широких размерах, захватив также конечное -s.
баскская группа не была затронута этим изменением, и fasena
приводится с ссылкой на Варрона, как „сабинский" коррелат
латинского Ьагепа (Velius 1ongus, GL, VII, 69).
Предварительным фонетическим условием перехода s в r
является озвончение s; стало быть, s) z) r, однако z не
является для латинского языка самостоятельной фонемой.
Римские ученые имели в своем распоряжении тексты до-
рота цистического происхождения и цитируют из них ряд
слов с написанием s вместо позднейшего r: asa, arbosem,
meliosem, lases и т. п. B качестве культового архаизма мы
находим lases в гимне арвальских братьев, записанном в 218 г.
н. э. (CIL, 12, 2). По сведениям Цицерона, первым представи-
телем рода Papisii, который стал именоваться Papirius, был
Люций Папирий Красс, диктатор 340 г. до н. э. (Cic., Epist.,
IX,21, 2); иначе говоря, в списках римских магистратов ротаци-
стическое написание Papirius впервые встречается в 340 г.
Более ранние магистраты этого имени должны были быть
отмечены под 376 или 368 г. Таким образом, можно считать,
что в римских официальных документах ротацизм получил
признание в середине IV в. Учитывая архаистические тенден-
ции канцелярского письма, можно полагать, что в языке
процесс уже завершился к началу IV в.
Эпиграфические памятники, повидимому, подтверждают
эту датировку. Пренестинская застежка и, вероятно, надпись
на форуме предшествуют ротацизму, в то время как надпись
Дуэноса его, повидимому, уже учитывает (стр. 151).
Процесс s ) z ) r сопровождался переходом предшествую-
щего i в е: cineris ( "с1п1хез, Falerii ( Falizii, зего ('сею') (
"'sIzo. Это должно было иметь место еще до того, как новый
звук окончательно слился с обычным r, не производящим
такого воздействия на предшествующее 1: viri.
И. М. Тронский

Ротацистический процесс резко изменил звуковой облик
многих слов и форм. Инфинитивы на -re, егат, ero в системе
глагола sum, сходно звучащие, но имеющие иное происхо-
ждение, конечные элементы в системе перфекта-cram (-is-а-m,
-ero(-is-o, -crim(-1з-1-m (ср. стр. 109 сл.), соотношения типа
gero — gessi, genus — generis, Ьеп — hes-ternus, — все это резуль-
тат ротацизма. Избежало ротацизма удвоенное s: caussa, cassus;
когда оно впоследствии упростилось (стр. 199), вновь воз-
никшее интервокальное -s- уже не озвончалось, и перехода
в r больше не происходило. В составных словах конечное -s
префикса ротацизируется, "йз-emo) dirimo, "йз-habeo)
diribeo, но начальное s- второго члена остается нетронутым:
prae-sertim, ро-situs, prae-sens и т. д. Во всех прочих случаях
наличие в латинском слове интервокального -s- указывает
на позднее происхождение слова (например cisalp1nus) или
на заимствование.
Возникшее на основе ротацивма морфологическое чередо-
вание s u r имело в некоторых случаях своим последствием
дальнейшее распространение r в порядке выравнивания пара-
дигмы. Это произошло в именах Hà -os: чередование honos—
honorem (ср. hones-tus), "та1оз — maiorem (ср. maius("'maios)
привело к проникновению r из косвенных падежей в имени-
тельный, honor, maior (с позднейшим сокращением долгого
гласного перед конечным -r, стр. 198).
Озвонченное з исчезло из латинского языка. В очевидной
связи с тем ослаблением его, которое в интерв окал ьнон
положении привело к ротацизму, стоят и такие процессы,
как ассимиляция его с предшествующим плавным (velle (
'"че1-si, ferre ( fer-si) и выпадение перед следующим звонким,
будь то звонкий смычный или сонант, сопровождавшееся
компенсаторным удлинением предшествующего кратк0го:
Ъ-dern ) Idem, osmen) omen, 'ех-rapio ) erIpio, *dis-vido )
dtvido.
К рассматриваемому периоду, несомненно, относится и ряд
процессов редукции групп согласных (стр. 100 сл.); на над-
писи форума мы еще находим iouxmenta) iumenta, римским
ученым известны были вНосиз) 1осиз, stlIS)lls, но об этом
имеются лишь отрывочные и случайные данные. Об -oue-)
-ои-> й- м.с р.1
Тенденция к ослаблению конечных слогов, отмеченная
нами в связи с ямбическим сокращением, отразилась и на
стойкости конечных согласных. Это явление, совершенно
чуждое древнейшим памятникам, становится очень заметным
в эпиграфическом материале III — II вв., особенно в надписях
178

иеримского происхождения (из Пренесте, Писавра и т. п.,
стр. 229 сл.). Речь идет, очевидно, о явлении, характерном
прежде всего для латинских говоров вне Рима, но проникав-
шем и в Рим. Диалектная латынь развивалась в этом отно-
шении параллельно с умбрским, где отпадение конечных
согласных представлено весьма широко, в то время как
в оскском они держатся стойко. Ослабление коснулось прежде
всего конечного -т, но также -s (особенно в окончании -ios),
отчасти -d, -t, т. е. именно тех согласных, которые играли
весьма существенную роль в различениях падежей имени и
лиц глагола и дальнейшая редукция которых грозила устойчи-
вости морфологической системы.
Перед латинским языком, еще недавно обновившим свой
фонетический облик в связи с воздействием начального
слога, ротацизмом и упрощениями групп согласных, встала
новая задача, но она решалась уже иным путем, в связи
с выработкой норм литературного языка.

ГЛАВА П ЯТАЯ
СТАНОВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Квинтилиан, характеризуя изменения словарного состава,
отличающие классическую латынь от языка более ранних
доступных ему памятников, замечает: totus prope mutatus est
яегпю,, язык почти полностью изменился .
Многие современные лингвисты считают эту характери-
стику преувеличенной. В научной литературе высказывалась
даже точка зрения, будто никаких существенных изменений
от времен архаических авторов до Цицерона в латинском
языке не произошло.' Конечно, античный ретор и ученый
младограмматик предъявляли при этом совершенно различ-
ные требования к понятию языкового развития, но это раз-
личие в подходе далеко не всегда окажется в пользу буржуаз-
ного языковеда ХХ столетия. Ибо в рассматриваемый нами
период создался латинский л и т е р R T у р н ы й язык, способ-
ный обслуживать самые разнообразные виды как художе-
ственной, так и научно-философской литературы, пригодный
для выражения и сложных ходов отвлеченной мысли и тонких
оттенков душевных переживаний. На этом основании мы
вправе сохранить старинную периодизацию истории латин-
ского языка, отграничивающую „классический латинский
язык („ золотую латынь ) от архаического, хотя изменения
фонетико-морфологического порядка в рассматриваемый
период были действительно не столь значительны и проте-
кали не в столь бурном темпе, как это имело место в про-
ц,ессе развития архаической латыни.
1 F. G à f f i o t. Pour le vrai Latin. Paris, 1909.
180

Отдельные этапы формирования классического языка не
поддаются прямому наблюдению. Поздняя античность, идеИ-
ные и стилистические интересы которой определили состав
сохранившихся до нас памятников (стр. 6), не уделяла
достаточного внимания литературным произведениям этого
периода. После обширного материала комедий Плавта, стоя-
щих еще в самом начале интересующего нас пути, еще почти
на границ,е решающих сдвигов, мы имеем в ц,елостном виде
лишь 6 комедий Теренция и сельскохозяйственный трактат
Катона, но эти произведения относятся к первой половине
II в. до н. э. Затем в нашей документации наступает пробел,
которого не могут заполнить незначительные фрагменты
поэтов, историков и ораторов, равно как и немногочислен-
ные эпиграфические документы в канцелярском стиле. А в тот
момент, когда памятники начинают поступать обильно и ком-
пактной массой, — со времени „Реторики к Гереннию (после
89 г.) и первых речей Цицерона (с 81 г.) — „классическая
латынь" выступает в уже сформировавшемся виде. II век
до н. э. и есть тот период, в течение которого латинский
язык проходит путь от „архаического этапа своего развития
к „классическому'.
В истории Рима II век до н. э. представляет собой период
глубоких сдвигов в области хозяйства и социальных отноше-
ний, в результате чего „примитивная еше рабовладельческая
система III в. быстро превратилась в развитую систему раб-
ства специфически римского типа".' В результате обширных
территориальных приобретений и массового притока рабов
быстро растет крупное землевладение на основе рабского
труда, приводящее к пауперизации и обезземеливанию мел-
ких собственников. Старая форма античного полиса, „госу-
дарства-города", пришла в противоречие с потребностями
огромного рабовладельческого государства, нуждавшегося
в более широкой социальной базе, чем совокупность „рим-
ских граждан", социальное расслоение которых становилось
все более значительным.
Уже первые этапы наступившей эпохи гражданских войн
обнаружили окончательный распад основ полиса. Неудача
движения, возглавленного Гракхами, за передел государствен-
1 С. И. К о в а л е в. История Рима. Л., 1948, стр. 316. — Более
подробное изложение сущности социального и экономического пере-
ворота II в. и связанного с ним идеологического развития см. в том же
труде С. И. Ковалева и в „Истории древнего Рима" Н. А. Машкина (1949j;
ср. также: И. М. Т р о н с к и й. История античной литературы. Л., 1951.
181

ной земли знаменовала конец старых отношений собствен-
ности, а „Союзническая война" (91 — 88 гг.), доставившая
италикам права римского гражданства, в корне изменила
социальную базу римской державы. Это последнее обстоя-
тельство сыграло, как мы увидим в дальнейшем (стр. 232),
значительную роль в истории латинского языка, его распро-
странения на территории Италии, и здесь было положено
начало образованию италийской народности.
В связи с этим старые идеологические рамки оказываются
тесными, и в Риме спешно осваивают греческие мировоззрен-
ческие дисциплины, философию и реторику, последовательно
приобщаясь, таким образом, к более развитым формам рабо-
владельческой идеологии. Изменяется и значение литера-
туры.
Еще на рубеже 1П и 11 вв. литература сводилась к поэзии,
робко выступавшей с иноземной по преимуществу тематикой,
главным образом с переделками греческих драм; сами писа-
тели были, как правило, людьми, не входившими в состав
римских „граждан", „перегринами", обычно италиками.
В течение 11 в. картина резко изменилась. Отныне писатели—
римляне, иногда даже ведущие государственные деятели,
и художественное слово — орудие политической борьбы;
рядом с поэзией появляется публицистика, историография,
литературно фиксированное красноречие, роль которого,
от Гракхов до времени крушения республики, все возрастала.
В начале П в. круг Сципиона Старшего стал организовы-
вать римскую литературу как средство идеологической про-
паганды, а его антагонист Катон сам взялся за перо. Пред-
метом литературного изложения, отвлеченно-философского и
художественного, становились не только актуально-полити-
ческие вопросы, но и более широкая' тематика путей и
мотивов человеческого поведения, мир субъективных чувств
индивида, эмансипировавшегося в обстановке кризиса полис-
ных отношений. Так, в эпоху резких социальных и идеологи-
ческих сдвигов стал выковываться литературный латинский
язык.
Новые мировоззренческие течения и те литературные
формы, в которые они выливались, несомненно испытали на
себе значительное влияние греческой идеологии. Римское
рабовладельческое общество, развивавшееся позже грече-
ского, не раз находило у греков готовые решения для вста-
вавших перед ним проблем. Это не дает нам, однако, права
вместе с Мейе поставить все развитие латинского языка
в рассматриваемый период, и даже в классическую эпоху,
182

под знак „эллинизации римской культуры".' „Заимствований"
из греческого языка здесь было в сущности очень немного.
B области лексики имел место и обратный процесс, тенденция
очистить словарный .состав литературно го языка от тех грече-
ских элементов, которые обильно и роникали, например,
в язык плавтовых комедий; синтаксическ ие грецизмы в клас-
сической латыни совсем ничтожны. Латинский язык спра-
вился с новыми задачами, используя свои собственные
ресурсы, хотя и не приходится отриц,ать, что в отборе и
разработке этих ресурсов греческие стилистические образцы
могли играть подчас значительную роль.
Для позднеархаической латыни характерна была известная
расшатанность фонетико-морфологической системы. Процессы
качественных и количественных изменений гласных в средин-
ных и конечных слогах (стр. 155), монофтонгизации дифтонгов,
ослабления конечных -s и -m не привели еще к стабильным
результатам, в склонении и спряжении имелся ряд дублетов,
иногда диалектного происхождения, поддерживавшихся также
и традицией сакрально-юридического языка, с характерными
для него „сабинизмами". В письме это приводило к постоян-
ным непоследовательностям и прямой путаниц,е, усугубляв-
шейся архаизирующими тенденциями орфографии, соблюдать
которые пишущий нередко оказывался уже не в состоянии.
Даже в такой сравнительно аккуратной надписи, как Senatus-
consultum de Bacanalibus (CIL, 1~, 581), мы находим и фонети-
ческие и морфологические диалектизмы: ar- вместо ad- перед
губным: arfuise, arvorsum; форму род. п. ед. ч. Hà -os)-us,
как то'. nominus, senatuos (последняя форма диалектна и по
типу флексии с нулевой ступенью элемента, предшествую-
щего окончанию, и с полной ступенью окончания — в то время
как нормой является обратное расположение ступеней огла-
совки -ои-s ) -us — и по характеру самого окончания -os вместо
-es, ср. senatuis(*senatues); находим гиперархаизмы: oquoltod,
„occulto", где появление лабиовелярного в корне -cel- воз-
никло, очевидно, на основе архаизирующих написаний типа
quom при живом произношении curn; находим и колебания
в написании дифтонгов: aedem u aiquom. Полны орфографи-
ческих непоследовательностей и надгробия Сципионов, одной
из культурнейших семей Рима (CIL, 12, 6 сл.), и надпись
с декретом Эмилия Павла (CIL, 1', 614). При разработке
А. М е i11е t. Esquisse d'une bistoire de la langue latine. 4-е изд.,
Париж, 1938, гл. 8: ЕЪе11епйаЫоп de lа culture Romaine.
183

литературного языка не мог не встать вопрос о стабилизации
атих расшатавшихся норм.
При чрезвычайной скудости наших сведений о латинских
говорах нет прямых данных о том, какой именно говор был
положен в основу литературного языка, но не приходится
сомневаться в том, что это был говор коренного населения
города Рима. К основным устоям античного рабовладельче-
ского общества принадлежит противопоставление „граждан"
господствующей общины как массе иноплеменных и иноязыч-
ных рабов, так и свободным „чужеземцам" (peregrini), не-
гражданам. Язык господствующей общины принадлежит
к числу ее инсигний. Ориентация на говор господствующей
общины была для складывавшегося литературного языка
неизбежна, тем более, m î литература на латинском языке
творилась только в Риме и еще в течение ряда последующих
столетий не имела других центров. Свидетельствуют об этом
и теоретические высказывания римских авторов (впервые
у Цицерона, Brutus, 46, 171), которые выдвигали в качестве
языковой нормы urbanitas — соответствие говору города
Рима, в противопоставлении к rusticitas — особенностям сель-
ских говоров Рима, и peregrinitas — диалектным особенностям
других местностей. К этому нередко примешивался, однако,
и классовый момент, установка на особенности говора обра-
зованной верхушки.' Как видно из приведенного только что
в примечании текста Квинтилиана, в понятие игЬап11аз антич-
ная теория включает и качество лексики (verba) и граммати-
ческое ее использование (usus) и, наконец, особенности про-
изношения (sonus). Об этом последнем нередко говорит и
Цицерон, ставя кому-либо в упрек rustica чох (De or., 111, 11,
42) или sonus agrestis (там же): quare сит sit quaedam certa
чох Romani generis u r b i s q u e propria, in qua nihil
offendi, nihil displicere, nihil animadverti possit, nihil sonare aut
оlеге peregrinum, hanc sequamur neque solum rusticam asperi-
tatem, sed etiam peregrinam insolentiam fugere discamus (De or.,
111, 12, 44) 'Поэтому, раз есть определенный говор, свойствен-
ныИ римскому народу и его столице, говор, в котором ничто
не может оскорбить наш слух, вызвать чувство недовольства
или упрек, ничто не может звучать на чуждый лад или отзы-
ваться чужеземной речью, то будем следовать ему и учиться
Так, у Квинтилиана (Ч1, 3, 17): urbanitas... qua quidem signifieari
video sermonem praeferentem in verbis et sono et usu proprium quendam
gustum urbis et sumptam е х с o nvers atio ne d ос to rum tacitam
eruditionem, denique cui contraria sit rusticitas.
184

избегать не только деревенской грубости, но также и чуже--
земных особенностей'. (Пер. А. Н. Зографа).
По словам того же Цицерона, это „городское произноше-
ние" свойственно коренному населению Рима, в отличие от
прочих латинян, независимо от культурного уровня говоря-
щих: nostri minus student litteris quam Latini, tamen ex istis
quos nostis urbanis 1и quibus minimum est litterarum nemo est
quin litteratissimum togatorum отп1ит (т. е. латинян не из
Рима) Q. Valerium Soranum lenitate vocis atque ipso oris pressu
et sono facile vincat (там же, g 43).
Термин urbanitas, в качестве характеристики языковой
чистоты, в 40-х годах 1 в. до н. э. сравнительно новый,'
но характерно, что именно он встает на место Latinitas, каза-
лось бы ближе соответствующей принятому у греков ='Хл~~~~-
~ьо~.з Тенденции эти заметны еще в высказываниях авторов
Il в. Насмешки над пренестинским говором мы находим уже
в комедиях Плавта: „tammodo" inquit Praenestinus (Trin., 609),
а затем у Луцилия (Quintil., 1. О, 1, 5, 56); у Титиния (fr. 104 R)
речь шла об авторах, язык которых создавал впечатление,
что они Овсе et Volsce fabulantur 'лопочут на языке осков
и вольсков; и действительно, устранение характерных для
архаической латыни, в частности для ее официального канце-
лярского стиля, диалектизмов станет одной из важнейших
задач складывающегося литературного языка.
О сознательности и интенсивности работы по нормирова-
нию языка свидетельствует, помимо литературной практики,
и тот факт, что почти все видные римские писатели 11 в.
считали необходимым в той или иной мере высказываться и
по теоретическим вопросам языка. Ранний римский писатель
по большей части является одновременно и г р а м м а т и к о м.
Это сочетание, которое у александрийцев представляло собой
результат специального уклона, принятого „ученой поэзией,
в Риме оказывалось необходимым в связи с ролью мастера
В теоретической терминологии начала 1в. его еше acr(Rhet. ad Негеп-
п1ит). О новизне употребления urbauus в значении „светского лоска" ср.
Cic., Epist., III, О, 3: hominem non solum sapientem, verum etium, ut nunc lo-
quimur, urbanum; но и по отношению к культуре речи эта новизна косвен-
но засвидетельствована Варроном (R. r., 1, 2, 1): аЬ aeditumo, ut dieere didiei-
mus à patribus nostris,ut corrigimur à recentibus urbanis, ab aedituo.
2 Очень возможно, что при создании термина urbanitas рядом с Lati~
aitas римские теоретики хотели установить некий коррелат к греческому
противопоставлению „эллинской" и „аттической" речи, учитывая, таким
образом, уже становящиеся модными в Риме теории „аттикизма"; ср.
Cie., De or., Ш, 11, 42: (suavitas) quae quidem ut apud Graeeos Atticorum,
sic in Latino sermone huius est urbis maxime propria.
185

слова в процессе формирования литературного латинского
языка. Еще предтеча римской литературы, одиноко стоявший
в своей деятельности на рубеже IV u III вв. Аппий Клавдий,
связал свое имя с орфографической реформой, окончательно
канонизировавшей ротацизм в письме, и с изъятием из латин-
ского алфавита старинной „дзеты", место которой заняла
новая буква С (стр. 142 сл.). И если поэт1Пв. Невий претендо-
вал еще только на то, что его литературные произведения
служат образцом подлинного латинского языка,' то Эннию
уже приписывались два трактата — „О буквах и слогах" и
„0 метрах — и введение в римскую графику принципа удвое-
ния согласных (Suet., De gramm., I, Fest., р. 293'30).з
Катон Старший не писал теоретических работ по языку,
но в его речах нередко проводилось различение синонимов,
например properare — festinare, amor — cupido, falsarius — men-
dax (GRF, fr. 10, 11, 14); ср. аналогичное различение между
pertinacia u pervicacia в трагедии Акция „Мирмидоняне" (1,
4 — 9), свидетельствующее во всяком случае об интересе рим-
ской публики к такого рода вопросам.
Начало римской грамматической теории традиция (Suet.,
.I. с.) относит к прибытию в Рим в 168 г. Кратета из Маллоса
в качестве члена пергамского посольства. Кратет был круп-
нейшим деятелем пергамской школы, разрабатывавшей грам-
матику в направлении, приданном ей стоиками. В связи ли
с выступлениями Кратета, или с последующим влиянием Стаи
на умственную жизнь Рима 11 в. до н. э., в Риме рано устано-
1 Автовпита< ияНе и уГел ия N. ., 1,2 ):postq am stOr
raditus thesauro, obliti sunt Romae loquier lingua Latina.
"- Традиция об орфографической реформе Энния подтверждается тем
фактом, что первый памятник, в котором проведено, хотя еще не с пол-
ной последовательностью, удвоение согласных, — это декрет Эмилия
Павла (CIL, P, 614 от 189 г.), т. е. деятеля того самого сципионовского
круга, поэтом которого был Энний. Что касается теоретических трактатов,
то их принадлежность Эннию оспаривалась в античности и была предме-
том разногласий для филологов Нового времени. Античные сомнения
(Suet., 1. с.) звучали бы для нас более серьезно, если бы они не покои-
лись на представлении, что речь идет о грамматической теории в поздней-
шем смысле, начатки которой в Риме прочные свидетельства связывали
с приездом Кратета в 168 г. В действительности, однако, тематика трак-
татов, приписываемых Эннию, совсем иная, и она идет по линии старой
рифмометрической теории дограмматического периода, включавшей в круг
своего рассмотрения также и вопросы фонетики; разрабатывалась эта тео-
рия преимущественно сикуло-италийскими авторами (например Аристо-
ксеном), в традиции которых лежали и прочие известные нам теоретиче-
ские интереси Энния; априорных оснований для того, чтобы отрицать
sa творцом латинского гексаметра возможность авторства рифмометриче-
ских трактатов, у нас нет.
Рб

вился, и притом навсегда (ср. стр. 21 cA.), стоический тип пб-
строения грамматического руководства (а r s g r à m m à t i c а).
Однако уже очень скоро в Риме начинает чувствоваться влия-
ние грамматических идей антагонистов пергамской школы,
трамматиков Александрии. Одно из важнейших принципиаль-
ных различий между обеими грамматическими школами греков
.лежало, как известно, в разном решении вопроса об „анало-
гии и „аномалии, о степени проведения флективного и де-
ривационного единообразия в нормативной грамматике. Тен-
денции пергамской школы в пользу „аномалии расходились
с потребностями развивающегося латинского литературного
языка, нуждавшегося в стабилизации несколько ослабевшей
морфологической системы. Поэтому, несмотря на все влияние
Стон как философского учения на идеала гию римского нобили-
тета, в грамматической области учения „аналогетиков" але-
мсандрийцев находили живой отклик даже в своих крайних
проявлениях, приводивших к нарушению речевого „обихода".
Так, î сципионе Младшем сообщают (и сатирик Луцилий
иронизировал над этой его „ученостью ), что он говорил
rederguisse вместо redarguisse, pertIsum вместо pertaesum,
обобщая таким образом законы изменения краткого гласного
в срединном слоге и на те случаи, когда язык восстанавливал
в сложном глаголе вокализм простого ' (Fest., р. 273", 7). Эта
проблема дебатировалась и впоследствии, в 1 в. до н. э.,
и послужила темой трактата Юлия Цезаря „Об аналогии".
Нам весь этот спор известен по подробному изложению
в De lingua Latina Варрона, где этому вопросу были посвя-
щены шесть книг (8 — 13), от которых сохранились первые
'TpH. И если классическая латынь почти полностью устранила
нли стилистически дифференцировала многочисленные морфо-
.логические дублеты архаического языка, -.о „аналогетические"
установки ведущих римских авторов сыграли при этом не
малую роль.
Значительное внимание уделяли вопросам языка и поэты
конца 11 в. Трагический поэт Акций, работавший и как исто-
рик литературы, занимался вопросом об усовершенствовании
Таким образом, античное понятие „аналогии" диаметрально противо-
положно современному: у нас „аналогия" представляет собой начало,
нарушающее регулярность морфологических чередований, устанавливае-
мых фонетическими законами, т. е. pertaesum „по аналогии" taedet,
в отличие от чередования в laedo — coll> o,aest mo Ђ”ехВ~ п и т.
для античного теоретика „аналогия" (дословно „пропорция") создавалась
наличием параллельных рядов с чередованием ае/1, а отсутствие его
.в ряду taedet — pertaesum знаменовало уже „аномалию", отклонение от
,правила.
187

римского письма и пытался устранить один из существенных
недостатков римской графики, отсутствие письменного разли-
чения долгих и кратких гласных (стр. 144); бесполезным и
не имевшим поэтому успеха было другое нововведение Акция,
предложившего для заднеязычного rj, которое возникало в ла-
тинском языке из заднеязычного перед -n- (dignus) и из -n- перед
заднеязычным (anguis), единое написание g по греческому
образцу (например agguis вместо anguis). Резко возражал
против проектов Акция сатирик Луцилий, девятая книга сатир
которого была отчасти посвящена обсуждению вопросов орфо-
графии. Исходя из распространенной у античных грамматиков
теории „претерпеваний (~кЭ~), согласно которой и при слово-
образовании и при словоизменении слово должно „претерпеть"
в своем „буквенном" составе некое изменение, аналогичное из-
менению значения, он предлагал дифференцировать в письме
одинаковые по форме падежи; так, если во 2-м склонении
род. п. ед. ч. и им. п. мн. ч. имеют одинаковое окончание
на долгое -I (puerl), для которого Акций устанавливал, в отли-
чие от i, написание -ei, Луцилий считает нужным ввести раз-
граничение: в ед. ч. -i, а во мн. ч. -ei, „quo plures fiant"
'чтобы стало множество', т. е. чтобы множественное значение
сопровождалось увеличением числа букв. И сколь ни беспо-
мощна эта „теория, она служит показателем широкого инте-
реса к грамматическим вопросам. Деятельностью Элия Сти-
лона (конец 11 в.) открывается уже профессиональная римская
грамматика, но крупные писатели 1 в. до н. э., как Цицерон
и Цезарь, продолжают выступать со специальными произве-
дениями по вопросам языка и стиля.
Не меньшее значение, чем грамматическая теория, имело
для развития классической латыни р е т о р и ч е с к о е учение,
теория стиля, с которой в Риме начинают широко знакомиться
с конца 11 в. до H. э. Реторика давала подробно разработан-
ную теорию художественной речи, фиксируя внимание на
принципах лексического отбора (ахХо~7~ ovoid.zm> ),стилист
словосочетания (а~чЭы~р очо~ктич), на способах синтактико-
интонационного и ритмического членения речи.
В языке архаической эпохи имелись разнообразные формы
гипотаксиса, но стилистика сложных синтаксических единств
оставалась неразработанной, особенно в прозаической речи.
Анналист Кальпурний Писон (конец и в.), произведения кото-
рого Цицерон, правда, характеризует как sane exiliter scriptos,
еще пишет бедным и невыразительным стилем, с постоянными
повторениями, с указательными местоимениями и частицами,
в качестве „упаковочного материала
188

Eundem Romulum dicunt ad cenam vocatum ibi non multum
;bibisse, quia postridie negotium haberet. Ei dicunt: Romule, si
istud homines faciant, vinum vilius sit. His respondit: Immo
vero сагит, si quantum quisque volet bibat; nam ego bibi quan-
tum volui (Gell., Х!, 14, 2).
Классический язык поставит на место паратактически
нанизываемых в открытой конструкции синтагм целостные
синтаксические единства. Вместо катоновс кого паратаксиса
еит sustulerunt isque convaluit, где тождество объекта первого
предложения субъекту второго выражено простым повторе-
нием указательного местоимения в разных падежах, автор ! в.
написал бы quern сит sustulissent convaluit, и связь между
предложениями получила бы и более целостный и более ин-
тимныИ характер как с помощью относительного местоиме-
ния, так и благодаря модально-временной корреляции (plusq.
subiunct.). Ковыляющее трехчленное паратактическое сочета-
ние того же Катона: homines defoderunt in terram dimidiatos
ignemque circumposuerunt, ita interfecerunt слилось бы в про-
стое предложение, распространенное лишь причастной кон-
струкцией: homines in terram defossos igni circumposito inter-
fecerunt.~ Искусству создания синтаксических единств римские
писатели могли учиться у греков, а комментарий к их мастер-
ству давала реторическая теория.
~коль ни велико, однако, было значение и грамматической
и реторической теории и самих стилистических образцов гре-
ческой литературы, важнейшая часть задачи состояла в том,
чтобы приспособить ресурсы родной речи к потребностям
усложненного мировоззрения развитого рабовладельческого
общества. Эту сложнейшую работу римляне выполнили само-
стоятельно.
Для того чтобы убедиться, насколько латинский язык
семантически обогатился в течение !! — I вв., достаточно взять
наугад любоИ отрывок возможно более простого, не специаль-
ного содержания из литературы конца республики и сравнить
его с языком Плавта.
Обратимся, например, к началу второй эклоги Вергилия.
Содержание — любовное, и сравнение с языком Плавта яв-
ляется поэтому вполне допустимым.
Formonsum pastor Corydon ardebat Alexim (Ecl., 2, 1).
Прилагательное formosus, которое в поэтическом языке
Катулла и последующих авторов становится почти техническим
Примеры из: E. N î r d e n. Antike Kunstprosa. 1898, стр. 166.—
3К. К r о11. Glotta, 22, 1934, стр. 17.
189

термином для обозначения красоты возлюбленной, у Плавта
встречается всего один раз, но в применении не к человеку,
а к козе (Merc., 229). 'Пылать' (ardere) у Плавта могут зда-
ния, факелы, глаза, голова, грудь, можно даже гореть со
стыда (Cas., 937: тахито ego ardeo flagitio), но в качестве
обозначения любовного пыла глагол этот не употребляется,
хотя о томлениях влюбленного речь идет почти в каждой
пьесе.
Adsidue veniebat. ibi haec incondita solus
Montibus ac silvis studio iactabat inani (там же, 4 — 5).
Наречие adsiduo у Плавта означает непрестанно; оно
настолько не потеряло своей внутренней формы, связи с гла-
голом sedeo сижу, что рядом с ним возможно пародийное
образование adcubuo (True., 422). У Вергилия эта связь утра-
чена, и adsidue сочетается с глаголом venio, приобретая зна-
чение упорно, настойчиво . Слово ~псопй~из со значением
'неискусного', в применении к словесному творчеству, входит
в литературу с Цицероном и не могло возникнуть раньше,
чем в Риме были освоены принципы реторики. Inanis у Плавта
имеет значение пустой, неимущий (человек), но не осложни-
лось значением тщетный, которое мы находим у Вергилия.
Это семантическое обогащение латинской лексики, обра-
стание слова более отвлеченными, более углубленными значе-
ниями, повышающими его способность выражать душевные
переживания, расширение круга лексических и синтаксических
сочетаний, в которые слова вступают, является не менее
существенным достижением языкового развития II — I вв. до
н. э., чем непосредственное увеличение словарного состава.
Не приходится сомневаться в том, что греческие лексико-
семантические модели могли оказать при этом известную
помощь. Эти вопросы совершенно еще не исследованы,
и исследование их сопряжено с огромными трудностями
в силу недостаточности материала и случайного характера
засвидетельствованности отдельных слов и их отдельных зна-
чений. Тем не менее, думается, что основная линия развития
указана нами правильно.
Обращали на это внимание и античные теоретики. Так,
Гораций, отнюдь не являющийся пуристом и считающий
вполне допустимым лексическое новотворчество, все же на
первое место ставит семантическое обогащение старых слов.
Dixeris egregie, notum si callida verbum
Reddiderit iunctura почит (А. Р., 47 — 48)

Разумеется, имел место и значительный рост словарного
состава, особенно по линии создания отвлеченных слов и
нюансирования лексики помощью префиксных новообразова-
ний. Однако рядом с этим наблюдается и обратное †устра-
нение из литературного языка многочисленных лексем, встре-
чающихся у старых авторов. Л. Лоран ' произвел сличение
словарного состава цитат, которые Цицерон приводит из раз-
личных авторов, преимущественно из поэтов II в., со слова-
рем самого Цицерона, и пришел к выводу, что Цицерон
в своих собственных произведениях сознательно избегает
многих из этих слов.
Вопрос „отбора слов" (~хХоу~ очофтич, delectus verborum)
являлся одной из тех актуальных для латинского литератур-
ного языка проблем, вокруг которых в 1 в. шла литературная
борьба (ср. стр. 188). Цицерон, в стилистических установках
которого лучше всего отражена основная линия развития
„классического языка, стремится прежде всего дифференци-
ровать лексику, установить в ней стилистические различения.
Старинные слова, вышедшие из,употребления в обыденной
речи (prisca... ас vetustate ab usu cotidiani sermonis iam diu
intermissa), он считает более подходящими для поэзии и реко-
мендует оратору лишь изредка ими пользоваться (De or., III,
38, 153). В качестве примера таких в меру допустимых архаиз--
мов он приводит tempestas (в смысле tempus), proles, suboles,
effari (вариант fari в цитате у Квинтилиана), nuncupari', формы
rebar, opinabar. Действительно, в речах эти слова либо вовсе,
не встречаются (tempestas, proles, reor в личных формах,
в отличие от лексически оторвавшегося ratus, форма opinabar,
в то время как opinor, превратившееся в модальное слово,,
употребляется очень часто), либо употребляются в застывших
выражениях (ne fando quidem audita, и то в самой ранней
речи, за Квинкция, 22, 71; vota nuncupare) или в оправды-
вающем их стилистическом контексте (effari в применении
к словам культовой формулы: Dom. 55, 141; suboles в высо-
ком стиле: Mare, 8, 23; Phil., П, 22, 54). В философских трак-
татах Цицерон пользуется этими словами и формами свобод-
нее, но в меру. Предостерегает он оратора и от частого
употребления в речи слов, имеющих „сладостное" звучание,
вроде belle или festive (De or., 1П, 25, 100 — 26, 101), и прак-
тика Цицерона также и в этом случае согласуется с его тео-
рией. Слово aequor 'море' он считает поэтическим (Acad., fr. 3)
L. L à ur а и d. Etudes sur 1е style des discours de Ciceron. Paris,
1907.
191

и никогда не пользуется им, всегда употребляя таге (De div.,
'[, 42, 93: aequor в значении 'равнина').1 Синонимы Цицерон
дифференцирует различной частотой их употребления в раз-
ных жанрах, предпочитая, например, в речах более экспрес-
сивное occidere, а в философских трактатах — более спокой-
ное interficere. Полное устранение какого-либо из членов
употребительного в языке синонимического ряда имеет место
у Цицерона сравнительно редко; так, из лексикализовавшихся
морфологических дублетов infimus u imus он отбирает infimus,
а imus встречается лишь однажды в раннеИ речи за актера
Росция, и притом в поговорочном выражении аЬ imis unguibus
usque ad verticem summum (Rose. corn., 7, 20).'-' В этом про-
является одна из основных стилистических тенденций Цице-
рона, его стремление к „обилию речи" (copia dicendi), к при-
знанию законности любого „стиля" в соответствии с содер-
жанием и обстановкой. О совершенно иной стилистической
установке других авторов, например Цезаря, смотри ниже,
стр. 221.
Обогащая свою лексику, литературный язык сравнительно
редко прибегает к прямым заимствованиям из греческого.
Цицерон выдвигает это как принцип для оратора: bonitate
potius nostrorum verborum utamur, quam splendore Graecorum
(Or., 49, 164) 'Лучше пользоваться добротными родными сло-.
вами, чем пышными греческими. Он принимает давно устано-
вившиеся заимствования, как, например, в названиях наук—
philosophia, rhetorica, dialectica и т. д. (De fin., ill, 2), но,
пользуясь менее привычными словами, считает необходимым
сопроводить иноязычное слово какой-либо смягчающей фор-
мулой: й qui mathematici vocantur... й qui grammatici vocan-
tur (De or., I, 3, 10).
Чем строже литературный жанр, тем меньше у Цицерона
греческих слов; их менее всего поэтому в речах, и чаще
всего они встречаются в вольном стиле писем. В речах при-
менение греческих слов нередко имеет иронически-пренебре-
жительный характер, например panchresto medicamento (Verr.,
III, 65, 152). Основным приемом использования греческой
научной и философской терминологии является у римлян
к а л ь к и р о в а н и е как словопроизводственное — образование
нового латинского слова по греческому образцу, так и семан-
тическое — сообщение латинскому слову тех специальных зна-
чений, которыми обросло греческое. Ars получает те значения,
.'92
L. L à u r an d, ук. Соч., стр. 82 сл.
Е. ]'.. о f s t e d t, Syntactica, II, 1933, стр. 343 сл.

которые имеет греческое т~~~щ, casus становится грамматиче-
ским термином по образцу греческого твайт~. Цицерон в своих
философских трактатах, где ему приходится вводить большое
количество непривычных для римлян понятиИ, идет по тому же
пути калькирования (~[( vota — providentia, рлаот~~ — medietas,
~о~от~~ — qualitas); там, где калькирование оказывается почему-
либо невозможным, он ищет тех или иных путеИ описания
(ср. стр. 131) и, не удовлетворенный ими, затем часто меняет
их. Так, ьччо~к передается сперва через notitia rerum, впо-
следствии через cognitio или intellectio.
Охрана чистоты латинской письменной речи имела тем
более сознательныИ характер, что она шла наперекор навы-
~сам обыденной речи, в котороИ употребление греческих слов
широко распространялось как сверху, со стороны образован-
ноИ верхушки, так и снизу, благодаря постоянному притоку
в Рим грекоязычных рабов и поселенцев. В бытовой лексике,
в названиях предметов материальноИ культуры, в терминоло-
гии менее взыскательных к вопросам стиля технических
дисциплин число грецизмов непрестанно растет.
Сравнительно легче проникали греческие слова в поэти-
ческий язык, хотя и здесь количество твердо вошедших
заимствований типа aether, polus, pontus и т. п. не столь
велико. И здесь калькирование играло значительно большую
роль, чем заимствование. Словосложение, ослабевшее в латин-
ском языке (ср. стр. 103), оживилось под влиянием греческой
поэзии и стало одним из отличительных признаков поэтиче-
.ской речи, особенно в эпическом стиле; но римские поэты
все же развивали преимущественно те типы словосложения,
для которых имелась опора в римскоИ традиции, в латинском
сакрально-юридическом языке, и создавали составные слова
с глагольной основой во втором члене (причастие, -fer, -ger,
-ficus, -loquus, -cola и т. п.).
Лексическое развитие проходит, таким образом, под зна-
ком охраны чистоты латинскоИ речи, использования ее соб-
ственных средств для ее обогащения.
Не менее существенной задачей было укрепление расша-
тавшейся фонетико-морфологической системы.
Борьба за нормы литературного языка нашла себе, прежде
всего, выражение в области ф о н е т и к и, в установлении
„урбанного" произношения в его противоположности rusticitas
и регедппЫав и в фиксации соответствующих орфографических
правил. Нормализация расшатанной к концу архаического
периода фонетической системы (стр. 183) опиралась на говор
города Рима и в значительной мере на характерные особен-
13
193

ности речи городского плебса (чох Romani generis urbisque
propria. Cic., De or., 111, 12, 44). „Римское" произношение
как инсигния господствующей общины стало нормой литера-
турного языка, и теоретики нередко указывают на то, что
именно в фонетической сфере надлежит исходить не из каких-
либо грамматических учениИ, а полагаться на „слух". Rerum
verborumque iudicium in prudentia est, — пишет Цицерон (Qr.,
49, 162),— чосит autem... aures sunt iudices... in illis ratio
invenit, in his sensus artem Суждение о предметах и словах
опирается на знание, суждение о звуках... на слух; ... в пер-
вом случае искусство основано на рассуждении, во вто-
ром — на ощущении.
Стабилизовался самый инвентарь фонем. Это коснулось
в первую очередь д и ф т о н г о в. долгие дифтонги, т. е.
дифтонги с долгим гласным в качестве первого элемента, уже
давно были устранены из языка — либо в порядке сокращения
первого гласного (тип oi ) oi), либо в порядке выпадения
второго элемента (тип oi ) o, например, Numasioi ) Numerio)—
и уступили, таким образом, место нормальным „двухморным"
слогам. С Ш в. до н. э. наступает процесс монофтонгизации
кратких дифтонгов, слияния их в единый долгий гласный, т. е.
процесс ассимилятивного характера, снятие тембровых различиЙ'
между составными элементами дифтонгического сочетания.
Латинский язык знал лишь нисходящие дифтонги „индо-
европейского типа, с г и и в качестве второго элемента.
Из шести возможных при этих условиях дифтонгов: ai, аи,
ei, еи, oi, ои дифтонг еи уже давно перешел в ои почти
на всей территории Италии, и только древнейшие латинские
сакральные тексты гимна салиев сохранили его следы (Leu-
cesie, Cozeulodorieso — последнее непонятно и, быть может,
испорчено). В то время как оскский язык сохранил дифтонги
до самого своего замирания, умбрский их рано монофтонгизи-
ровал, и этот же процесс монофтонгизации имел место в ла-
тинских сельских говорах. Литературная латынь остановилась
как бы на полпути и сохранила дифтонги максимального рас-
стояния между элементами ai и аи, лишь сблизив эти элементы
между собой. С начала И в. до H. à. ai) ае (aedem в Sc. de
Вас.), и в этой форме дифтонгическое произношение сохра-
няется в течение всей классической эпохи. Между тем, за
пределами города Рима уже во П в. засвидетельствован моно-
фтонг е (отличный от обычного закрытого е): претору Цеци-
лию при монофтонгическом произношении (pretor Cecilius)
грозит у Луцилия (IX, 10 M) стать „деревенщиной" (rusticus,;
о том же свидетельствует Варрон: rustici раррит mesium, non
194

maesium (dicunt) — De 1. L., VII, 96; ягненок в деревне назы-
вается edus, в городе (h)aedus „c прибавлением а, как это
имеет место во многих словах' там же,
Все эти фонетические изменения дифтонга ai — как „город-
ское, так и „сельское" — не нарушают фонологических отно-
шений, создавая каждый раз новую, дотоле в языке не имев-
шуюся фонему и не сливаясь с чем-либо прежде существо-
вавшим. Исключение составляют лишь те сельские термины,
которые проникали в литературный язык в монофтонгическом
произношении: е приобретало в этом случае свой обычный
закрытый тембр (fenum).
Еще более стойким оказывается дифтонг аи, где в письме
мы не наблюдаем никаких следов взаимной ассимиляции,1 и
лишь на части латинского ареала произошла монофтонгизация
(аи ) o). Фест рассказывает о некоем богаче, получившем
прозвище @rata (= aurata 'золотая рыбка' ): orata genus piscis
appellatur à colore аиг1' quod rustici „огит" dicebant, ut auri'-
culas „oriculas", itaque Sergium quoque quendam praedivitem...
Qratam dicunt esse appellatum (Fest. s. v. Orata).
И здесь характерно, что примеры монофтонгизации мы
находим прежде всего в словах сельскохозяйственного оби-
хода — codex, coles, copa, loretum, plostrum; в народных пого-
ворочных выражениях: oricula infima... molliorem (Cic., Qu.
fr., 11, 15, 4); mollior... imula oricilla (Cat., 25, 1 — 2); принад-
лежность этой формы к разговорному стилю обнаруживается
и в ее уменьшительном характере, ср. Appendix Probi 198,
11-' auris, non oricla. Для Цицерона clodicat вместо claudicat
(De or., ll, 61, 249) имеет презрительный характер. С другой
стороны, известный трибун, цезарьянец Клодий изменил свое
патрицианское имя Claudius Hà Clodius. Противопоставление
„городского" дифтонгического произношения „деревенскому
монофтонгическому осознавалось настолько, что стало источ-
ником частых „гиперурбанизмов": plaudite вместо plodite
(с исконным o); и еще Веспасиан, когда некий Флор указал
ему на то, что „урбанным" является произношение plaustrum,
а не plostrum, иронически обратился к Флору, именуя его
Flaurus (Suet., Vesp., Vll, 22).
Сохранив, таким образом, дифтонги с начальным а, клас-
сическая латынь монофтонгизировала ei, ои, oi; процесс регу-
1 Греки иногда передают лат. аи через ао, например Фхоот(к ((ii.,
IX, 6229, 6230), Фаоатпе~ (ib., 6209), но, не говоря уае о позднем харак-
тере этих текстов, такое написание может быть вызвано тем, что в гре-
ческом дифтонге о~~ второй элемент к этому времени уже окончательно
спирантизовался (= av).
195

лярно проходил в направлении создания долгого гласного
максимальноИ узости, с перевесом заднего ряда над передним:
ei ) 1, ои ) й, oi ) й (как это имело уже место при переходе
еи) ou): ceivis) cIvis, iouxmenta)iumenta, oinos)unus. Для
диалектной латыни характерна несколько иная монофтонгиза-
ция. Там е1) е, spIca... quam rustici... vocant зресат (Varr.,
R. R. 1, 48, 2); ои) î, 1бсша(LoucIna, пренест. Poloces,
1.оапа (= Роllйх, l.йпа). В правовых формулах сохранилось
iure civili studere, и франц. voisin восходит к vecInus, а не
к vIcInus. И классическая латынь сохранила е: 1) в положении
между 1 и u(v): leuis, ср. греч. лйо~, 1еи1( leiuai, но а1и1(
*seiuai; 2) при апокопе конечного гласного, приводящей к со-
зданию нового дифтонга: seu(seue(*seiue (sei+ue), пеи(
пеие (пе~ие); 3) в позиции перед гласным, где е ) е: deiuos)
*deuos ) ~deits ) deus. Последние два случая заставляют
предположить, что монофтонгизация прошла через промежу-
точную ступень очень закрытого е, отличного от обыкновен-
ного е'. ei) e)I.
Характерна надпись из Ианувия (CIL, Х1Ч, 2090):
Q. Caecilius Cn. А. Q. Flamini leibertus Junone Seispitei
matri reginae, где в окончании дат. п. ед. ч. 3-го склонения
сохранены все три этапа. Для Цицерона, однако, произноше-
ние е представлялось уже не столько архаизмом, сколько
рустицизмом. 'Cotta noster, сшив tu illa lata, Sulpici, nonnun-
quam imitaris, ut iota litteràò tollas et e plenissimum dicas,
non mihi oratores antiquos, sed messores videtur imitari (De Or.,
1И, 12, 46) 'Наш друг Котта, открытое произношение которого
ты, Сульпиций, нередко воспроизводишь тем, что устраняешь
букву иоту и произносишь чистейшее е, подражает, на мой
взгляд, не древним ораторам, а жнецам'. Аналогичный про-
межуточный этап можно предположить и для OU: ои ) o ) й,
но этот процесс, относящийся еще к 1И в. и редко имевший
возможность проявиться в падежных окончаниях, не оставил
следов в текстах; переход ei ) i закончился лишь перед середи-
ной П в. до н. э. С точки зрения относительной хронологии
фонетических процессов существенно, что монофтонгизация
происходила уже после качественных изменений кратких
гласных и дифтонгов в срединных и конечных слогах:
*iaido) laedo, но *conlaido ) "соп1еМб) collIdo; рядом с causa
имеется *ad-саизб ) *ассоизб ) ассйаб; окончания дат. п. мн. ч.
1-го и 2-го склонений -ais, -ois) -eis) -Is (-ае в Gen. Sing
и Nom. Pl. 1-го склонений свидетельствует лишь о том, что
в этих новообразованиях, вместо древнего окончания -as,
долгий дифтонг -а1 сократился уже тогда, когда процесс

качественного изменения в конечных слогах был закончен;
для Gen. Sing. это видно и непосредственно из памятников,
сохраняющих -а1). Результатом монофтонгизации ei и ои яви-
лось исчезновение этих дифтонгов из фонологической системы
языка, слияние их с 1 и «ц ei могло вновь возникать на
основе стяжения — reice ( reice, но это сочетание уже не
имело характера самостоятельной фонемы).
Для корневой части слов такая дефонологизация про-
ходила почти безболезненно, поскольку старая аблаутная
система давала чередование ei/i, еи) ои(й, а не ei(I или ои/й,
и омонимии при этом не возникало; изменился лишь характер
чередования: I(i и й/й; вместо соотношения deico — dictus,
douco — ductus получилось dico — dictus, duco — ductus, что
сближало между собой формы слов и облегчало аналогиче-
скую их унификацию: при iubeo u iussus — ioussi ) iussI )
1Ussl; в сфере надежных окончаний оказывались, однако,
новые омоформы, например в основах на -о- (Сеп. Sing.—
-1 и N. Pl. — -ei)-1).
Любопытна судьба дифтонга ol. Этот не столь частый
в латинском языке (как и вообще ступень о аблаута, стр. 97)
дифтонг монофтонгизируется в й, ploirume (CIL, Р, 9))plu-
rimI, очевидно, через промежуточную ступень ои (pious в Sc.
de Вас.): oi ) ou ) й. Имеется, однако, ряд слов, где дифтонг
сохраняется в форме ое: foedus, poena (но рйпIге), Poenus
(но Рйп1сив), moenia (но munIre), oboedio, атоепив, Cloelius,
proelium, ротоегшт (но murus), foetet, noenum (*ne-oinom).
Попытка истолковать эту дифференциацию чисто фонетически
(после губного, когда следующий слог не содержит i; ср.
Нидерман, ~ 31) наталкивается на слишком большое количество
исключений: moenia, pomoerium, не говоря уже î Cloelius
или ргое1шт. Перед нами, очевидно, архаизм официального
языка (имена людей или народов), сакрально-юридические
термины (foedus, moenia, роепа, oboedio, pomoerium), слова
высокого, необыденного стиля (amoenus, ргое11пт); даже для
редкого foetet не исключается возможность архаистического
колорита. Таким образом, сохраняя в этих словах дифтонги-
ческий характер фонемы, римляне несколько модернизировали
фонетический облик дифтонга oi) ое, и именно B этой форме
передавали затем как греческое oi (заглавие комедии Терен-
ция Adelphoe ='А3яХуо~ Менандра), так и oi древнеримских
памятников (pilumnoe poploe, Fesceninoe); coepi ( coepi—
позднейшее слияние, может быть, также coetus. И в гораздо
более поздние времена, когда дифтонги совершенно исчезнут
из языка и останутся только в архаизирующей орфографии,
197

грамматик Agroecius, проводя различение между синонимами
pretium H pra.emiurn и указывая на более „возвышенный"
характер praemium, будет разъяснять:. veteres maiores rei
sermones сит diphthongo et quadam dignitate scribi voluerunt
(GL, VII, 115, 1 — 2 К).
Древняя специфика первого слога, приведшая к глубоким
изменениям вокализма срединных и конечных слогов, исче-
зает бесследно. Новые композиты и сращения уже не изме-
няют краткого коренного гласного: posthabeo, patefacio,
а старые нередко восстанавливают его на основе рекомпози-
ции: redarguo, pertaesum est (стр. 187). Прекращает свое
действие и закон ямбического сокращения, резко дифференци-
ровавший флексию ямбических и неямбических слов (ЬаЬе, но
sponde, habet, Ho spondet) и действовавший лишь в allegro-
формах, а не в полном стиле речи. Литературный латинский
язык — прежде всего язык высокого стиля, эпоса, трагедии,
красноречия. Восстанавливая единство флексии, он, однако,
использует тенденции живой речи для облегчения чрезмерно
долгих слогов, а именно закрытых слогов с долгим гласным.
Такого рода слоги по возможности устраняются из языка,
и притом самыми различными путями. В конечных слогах с дол-
гим гласным+Й это d около 200 г. до н. э. отпадает: в аблати-
вах praida(d), merito(d), magistratu(d), airi(d), die(d), в импе-
ративах sunto(d), violato(d) и т. п., несколько позже в одно-
слоиных местоименных формах me(d), te(d), se(d). Перед
прочими конечными согласными, кроме -s, сокращение, воз-
никшее в ямбических словах, обобщается на всю флексию:
amor — laudor, amat — laudat; ап)та1(animal, nihil(пе-hI1(um)
и т. д.; зато конечный долгий гласный ямбических слов восста-
навливается: lupo — urso, кроме мало характерного конечного
элемента -о в им. падеже 3-ьего склонения, а также в 1 л. ед. ч.
глаголов, где краткость гласного стала распространяться в
эпоху Августа и на слова не ямбической формы (cp; стр. 255).
Во всяком случае, классический язык здесь принял среднюю
линию между архаистическим консерватизмом и деструктив-
ными тенденциями живой речи, одновременно вводя более
строгую регулярность в живой ритм и сохраняя единство
флексии. Там же, где ямбическое сокращение этому единству
не грозило, в изолированных формах типа ego, т11й, tib&g
Ьепе (потеряло связь с bonus ( duenos a результате изменения
вокализма в первом слоге прилагательного; по аналогии с ним,
вероятно, и его оппозит male), в формах застывших или
выпавших Hs парадигмы, как то: cito, наречие modo 'только
что', в отличие от АЫ. Sg. modo, puta 'например', в отличие
198

от императива puta, в словосложении (pate Iàc~o) — ямбическое
сокращение было воспринято литературным языком.
К средствам облегчения сверхдвухморного слога следует
отнести и редукцию геминированных согласных. Поскольку
геминаты получают сколько-нибудь систематическое обозначе-
ние в письме лишь с конца II в до н. э., детали этого процесса
трудно проследить. Однако метрика не оставляет сомнения
в том, что у Плавта конечные слоги es, mxles, ter, hoc и т. п.
являются долгими в позиции перед начальным гласным сле-
дующего слова, т. е. что они произносились с конечной геми-
натой ess ((es+s), mtless ((*m11et+s), terr ((*ters(*tris),
hocc (*hod+ с); классический язык такие конечные геминаты
сокращает. Аналогичное явление имеет место, когда геминате
предшествует двухморный гласный (долгий или дифтонг).
Сколько-нибудь ясная хронология возможна лишь для группы
-ss-, избегнувшей в свое время ротацизма, благодаря именно
своей удвоенности: caus-sa, quaes-so, cas-sus. В письме геми-
нированное s было устранено в наЧале н. а. и оставлено
лишь в типе инфинитива amasse (вероятцо, по аналогии инфи-
нитива атаи1зве), хотя фонетически это не имело основания
и в 1 в.. н. э. Нис высказывался за написание consuese
(GL, VII, 79, 20 К).
Особое значение имел вопрос о конечных -s и -т, ослаб-
ление которых грозило опасностями для флективной системы.
Отпадение конечного -s наблюдается прежде всего после
кратких гласных о, u, i, т. е. именно тех гласных, которые
латинский язык еще совсем недавно радикально устранил
с конца слова. Это ослабление, которое таким образом шло
наперекор основной линии фонетического развития латинского
языка, Цицерон определяет для своего времени как subrusti-
сит (Qr., 48, 161), хотя и знает, что прежде оно допускалось
в поэзии высокого стиля. Однако уже в таких сравнительно
ранних чисто римских памятниках, как первые стихотворные
надписи Сципионов, конечное -s никогда не отпадает, так что
и здесь можно усматривать особенность римского городского
говора, в противоположность сельским говорам, тенденции
которых проникали через римский патрициат в официальный
язык, особенно в написания имен и наименования должно-
стей. То обстоятельство, что ранняя гексаметрическая поэзия
,еще допускала это отпадение после краткого гласного перед
словом, начинающимся с согласного, но не элидировала -s
перед гласным, представляется не столько сознательной
уступкой литературного языка требованиям живой речи,
сколько метрическим приемом, связанным с трудностью гек-
I99

саметра для латинского языка в силу относительной бедноств
его краткими слогами; ср., например, у Энния (Ann. 269):
spernitur orator bonus, horridu(s) miles amatur. Не опускается
-s и в Sc. de Вас.— тексте аккуратном, но еще далеком от
классической нормализации. Последний автор, пользующийся
этим приемом, —.Лукреций. Неотерики, обновившие римскую
метрику, принципиально отказались от этого (Cic., ib.), и Ка-
тулл лишь однажды позволил себе опустить -s перед началь-
ным s- следующего слова (116, 8).
Совершенно иначе обстояло дело с конечным -т. И сви-
детельства грамматиков, и факты метрики, и написание со-
гласно свидетельствуют о том, что конечное -m еще в до-
литературную эпоху редуцировалось до носового оттенка
предшествующего гласного, по крайней мере в неоднослож-
ных словах (то же происходило c -n- перед спирантами s, f, при-
чем предшествующий назализованный гласный удлинялся,
ср. стр. 153), с незначительной губной артикуляцией; слог
рассматривался как долгий, но перед гласным следующего
слова назализованное сочетание элидировалось. Классиче-
ская латынь отрегулировала не столько произношение, сколько
орфографию, установив в качестве обязательного написания
-т, которое в архаическую эпоху нередко опускалось. По-
пытки создать для -m специальный знак (Катон, Веррий Флакк)
не нашли последователей; римская орфография и в этом
вопросе оказалась фонологически правильной: конечный носо-
вой гласный был для латинского языка не чем иным, как
позиционно обусловленным фонетическим вариантом сочетания
„гласный ~ m". Если существует какая-либо разница между
трактовкой -т у Плавта и в последующее время, а она сводится
главным образом к большей свободе зияния, то это вопрос исто-
рии латинского стихосложения, а не истории латинского языка.'
С конца И в. до н. э. латинская фонологическая система
стала претерпевать ряд изменений в связи с распространением
манеры произносить греческие слова на греческий лад. 4о
этого времени греческие звуки, отсутствовавшие в латинском
языке, как то и, („р, Х, Э, передавались в заимствованных
словах латинскими фонемами: u = и, ( = s или ss, аспираты—
через глухие смычные р, с, t (Pampilus, Antiocus, Corintus),
в иных случаях, при наличии мессапской промежуточной
1 Теория известного немецкого плавтиниста Leo, будто -s и -m нахо-
дились в одинаковых условиях, так что 1) factu(m) volo возможно напо-
добие factu(s) voio, а 2) orat(us) advenio наподобие orat(um) advenio,—
не выдерживает критики, ср.: 3V. L i u d s а у. Early latin verse, Oxford,
1922.

среды, через звонкие: e~vy~c — Bruges и т. д. Распростране-
ние греческого образования, с греческой грамматической и
реторической школой, имело последствием аллинизацию про-
изношения. Алфавит был расширен введением букв у и z
лишь в апоху Августа, но самые звуки вошли в обиход об-
разованных, римлян значительно раньше. Появление у имело,
повидимому, значительные последствия.' В латинском фоно--
логическом треугольнике (см. схему) существенную а
роль играла огубленность заднего ряда; ато и было е о
причиной того, что греческое и, т. е. лабиализован- i (у) и
ный гласный переднего ряда, приравнивалось к латинскому и.
Появление в атом треугольнике у между г и и изменило всю
картину: и не отличалось от у со стороны огубленности,
и существенной стороной и стала его отнесенность к заднему
ряду. Но и в латинском языке имелся некий „средний звук
между и и г, например в окончании превосходной степени
(-й/ii-mus), представлявший собой огубленный гласный,
вероятно, переднего ряда. В старой латыни, пока наиболее
существенное значение имел признак огубленности, атот
гласный выражался через и; с переходом основной значи-
мости на отличие переднего и заднего рядов атот гласнык
стали обозначать через г, впервые для нас — в „постановлении
Минуциев" 117 г., систематически — со времен Юлия Цезаря.
C атим можно связать и другое фонетическое изменение,
возводимое источниками ко времени сципиона Африканского
Младшего (Qu. 1. О., I, 7, 25): ио ) ие перед r и s, оканчиваю-
щими слог, и перед t, начинающим слог: uorto ) uerto, uoster )
uester, uoto) ueto. Возможно, что и здесь дифференциация
ио шла по линии перехода гласного в огубленный переднего
ряда, который стал расцениваться как е со времени изменения
характера основного фонологического противопоставления.
другим последствием проникновения греческих звуков
было появление аспират ph, th, ch, rh, сперва в словах гре-
ческого или атрусского происхождения — как в собственных.
именах, так и в нарицательных: Philinus, Agathocles, Cethe-
gus (атр.), Carthago, machina, triumphus и т. д. (впервые на
триумфальной надписи Л. Муммия в 145 г. встречаем Achaia,
triumphans, если только перед нами не позднейшая реставра-
ция надписи). Однако они стали проникать и в латинские
имена собственные (Gracchus вместо Graccus) и нарицатель-
ные, отчасти, быть может, под влиянием атимологических
сближений (разумеется, не только „ученых", но и „народ-
Н o r e c k y. Fonologia latinciny. Bratislava, 1949.

них", особенно, если принять во внимание наплыв греков
в Рим): ри1сег ) pulcher (ср. ~oXuypoug, GL, Vll, 20, 4 — 6),
.corona) chorona (ср. )(осос, Fest., 37, 2) и т. д., и даже тради-
.ционалист Цицерон нехотя уступил установившемуся обиходу
римской речи в отношении таких слов, как pulcher, Cethegus,
;triumphus, Carthago, протестуя, однако, против chorona, sepul-
chrum,.lachrima и т. и. (Or., 48, 160).'
Мода на аспирацию явилась темой известной эпиграммы
.Катулла (84):
Chommoda dicebat, si quando commoda vellet
Dicere, et insidias Arrius hinsidias.
Текст этот свидетельствует о том, что аспирация распро-
.странялась и на гласное начало слова. Латинское начальное h,
восходящее к .и.-е. *gh, давно уже исчезло из римского произ-
ношения и сохранялось лишь архаизирующей орфографией
с многочисленными колебаниями и „гиперурбанизмами": anser
вместо hanser (ср. русск. гусь, нем. Gans, греч. К~~) или hume-
,rus вместо umerus (ср. греч. uyog). Появление аспират на время
оживило аспирацию начального гласного.
У поэтов конца республики и начала империи появляется
иногда тенденция рассматривать h- греческих и даже латин-
.ских слов как полноценный согласный звук. Например: Verg.
Ecl., 3, 53: fultus hyacintho; Prop. II, 28, 29: inter heroidas,
.может быть, II, 8,8 — vincis haec. К греческому влиянию
присоединилось воздействие италийских языков, сохранив-
ших Ь (как, например, фалискский) или имевших соответствие
ему в виде начального f- (сабинский), и римские грамматики
нередко исходят из этих диалектных форм, нормируя про-
изнесение и написание h, которое все же продолжало оста-
ваться искусственным и по большей части рассматривалось
как излишняя аффектация или KRK признак „деревенского"
произношения. Rusticus fit sermo si adspires perperam (речь
.Приобретает деревенское звучание при ошибочном употребле-
нии придыханий' ),— утверждает Нигидий Фигул (Gell., XIII, 6, 3).
Не задерживаясь на незначительных фонетических изме-
.нениях типа gn- ) и-: gnatus ) natus, перейдем к рассмотре-
нию морфологии.
В этой части формирование классического языка приносит
с собой прежде всего нормализацию, устранение колебаний
и дублетов, характерных для архаической латыни. В 1-м скло-
1 Необходимо помнить, что ph, ch и т. д. в это время были и
в греческом и в латинском языках аспиратами, а никак не спирантами
(ф, х). Спирантизация их наступила позже.
202

некии не только отмирает архаический Gen. Sg. Hà -as, со-
хранившийся лишь пережиточно в сращениях с familias в юри-
дическом языке (тип paterfamilias), но и заменившее его
новообразование на -al становится изредка допускаемым
в стилистических целях архаизмом, уступив место стяженной
форме на -ai) -ае. 2-е склонение теснее сближается с 1-м,
вместе с которым оно образует единый ряд склонения при-
лагательных. В результате стяженное окончание род. п. ед. ч.
на -lo-: -1 заменяется окончанием -11 сперва в прилагательных
(patriI, mediI у Лукреция), а затем, но уже с Августовых
времен, и в существительных. С другой стороны, род. п.
MH. ч. на -цт переходит в категорию архаизмов рядом с об-
разованным по аналогии 1-го склонения -orum, сохраняясь
только в длинных сложных словах (типа consanguineum) или
в застывших сочетаниях преимущественно сакрального или
юридического характера (pro deum fidem, praefectus fabrum,
литтит, sestertium и т. п.). Окончательно устраняются диа-
лектные формы, например номинативы alis, alid, Caecilis.
Значительной регулировке подвергается 3-ье склонение, в ка-
гором сближение согласных основ с основами Hà -i- расшатало
систему и создало многочисленные дублетные формы. Про-
.никновение,синкопированных диалектных форм в им. п. ед. ч.
основ на -i- (стр. 173) создавало дифференциацию с род. п.
(pars, partis), но основа теряла в своей четкости и начинала
тяготеть к согласному склонению. В литературном языке
ыанонизировалась новая перегруппировка, с разделением
склонения на два основных типа и один смешанный, причем
по основным типам распределились, с одной стороны — суще-
ствительные с согласными основами, а с другой — существи-
тельные среднего рода с основой на -~- и вся группа при-
лагательных (хотя бы с основой на согласный, например
яа -nt-); существительные несреднего рода с основой Hà -I-
попали в смешанное склонение, характеризующееся оконча-
ниями ед. ч. по первому типу, а мн. ч. — по второму, и
в эту же группу попали причастия. Различие свелось к окон-
чаниям нескольких падежей е — i в Abl. Sg., а — 1а в N. Acc.
.Pl. среди. р., йт — ium в Gen. Pl., es — Is в Асс. Pl. иесреднего
рода (это последнее различие было устранено в 1 в. н. э.
в пользу единого окончания -es). Древнее различение основ
в значительной мере заменилось, таким образом, более суще-
ственным для данной ступени развития языка различением
.по частям речи, по родам, а также более ощутительной диф-
ференциацией по окончаниям N. Sg. и его соотношению
с основой косвенных падежей. Из склонения были устранены

диалектные формы типа G. Sg. Hà -os) -us (nominus), встре-
чавшиеся в языке римской канцелярии, сведены до минимума
поддерживавшиеся оскизирующими говорами формы Асс. Sg.
на -im; установилось соответствие: Асс-em, АЫ. -е; Acc. -im,
АЫ. -I. В прилагательных с основами Ha -ri- окончательно
отдифференцировались синкопированные и несинкопирован-
ные формы N. Sg. по линии родового различия: М. асег,
F. acris. Установились и постоянные способы образования
наречий, с суффиксом -ter для прилагательных 3-го склоне-
ния, в отличие от -«е во 2-м склонении.
Особую проблему составило склонение греческих имен.
Так же, как это имело место в фонетике, здесь появилась
тенденция сохранить подлинное греческое склонение, и при-
том по нормам ионийско-аттического диалекта, лежавшего
в основе греческого литературного языка. По словам Варрона
(De 1. L., Х, 70), начало этому положил Акций: провести
этот принцип в полной мере не удавалось, и получилось сме-
шанное искусственное склонение, в котором чередовались
греческие и латинизованные формы, с многочисленными ду-
блетами, и мера пользования той или другой флексией стала
характерным признаком различия литературных стилей.
Изгнаны были дублетные формы (G. Sg. Hà -uis, -1) и из
малопродуктивного морфологически 4-го склонения, еще в до-
письменную эпоху потерявшего прилагательные (тип "suadus
заменился *виайц1в) зиап1а и ушел к основам Hà -i-), и совер-
шенным пережитком оказалось 5-е склонение, развертывав-
шееся полностью лишь в двух словах, res и Йеа; тип íà -ies
чередовался в большинстве случаев с типом на -ia (materies—
materia) и уступал ему место; однако и в таких словах, как
dies, склонение оставалось расшатанным, и некоторые падежи,
особенно род. ед. ч., имели ряд дублетных форм (dies,
dieI, diei, die, diI), по поводу которых римские грамматики
вели нескончаемые споры.
В чрезвычайно нерегулярном склонении местоимений из
языка исчезли многочисленные изолированные архаические
и дублетные формы (mIs, tIs, im, 1Ьив, ques и т. п.); склоне-
ние местоимениИ было отрегулировано с сохранением ряда
отличиИ от именного и устранением аналогических новообра-
зований по типу именного склонения (как ipsus), представ-
лявшихся вульгаризмами; в склонении относительного и во-
просительно-неопределенного местоимения было установлено
некое равновесие между формами конкурирующих основ quo-,
qui-, c изъятием из парадигмы тех форм, которые застыли.
в языке в функции союзов (quom, quia и т. и.), вопроситель-

ных наречий (1и! и т. п.); и все же в местоименном склоне-
нии осталось много невыравненного, что впоследствии дало
почву для дальнейших новообразованиИ.
Значительной „очистке подверглась и система глаголь-
ного спряжения. Личные глагольные формы окончательно
распределились по двум основам, инфекта и перфекта, с ис-
чезновением всяких остатков иных образований, как плавтов-
ское advenam с основой ven- при инфекте veni-o и перфекте
ven-i или attigam (*attagam при инфекте с носовым инфи-
ксом tang-о и перфекте с удвоением te-tig-! (ч!е-tag-ai.
Вытеснены были из языка и последние следы диалект-
ных форм — сигматическое образование будущего времени и
субъюнктива (faxo, faxim) или окончание 2-го л. медиопассива
-rus (-sos, рядом с обычным -ris (*-se-s, которым заменено
было старинное -re прежде всего в презенсе индикатива (так
у Цицерона), где оно не дифференцировалось от 2-го л. импе-
ратива (sequere), а затем и в прочих временах. Дублетные
окончания 3-го л. ед. ч. перфекта -et и -eit уже в чисто
фонетическом порядке сошлись в единое -it, и из трех форм
3-го л. мн. ч. перфекта -erunt ('"-is-оп!;еге и -erunt преоб-
ладание получила последняя форма, самая новая по происхо-
ждению, причем -«ere ушло в высокий стиль, à -erunt почти
вытеснилось из литературного языка, хотя и сохранилось
в живой речи. Вышли из употребления окончания пассивного
инфинитива на -ier (laudarier), сохраняясь лишь как сознатель-
ные архаизмы, дублетные образования герундива тематических
глаголов на -undus (capiundus), формы 3-го л. мн. ч. Hà -nunt
(danunt, redInunt), развившееся было образование имперфекта
и футурума 4-го спряжения по аналогии 1-го и 2-го (scIbam,
scIbo), остатки аблаутных различий между единственным и
множественным числом (siem и т. д.), изолированные дублеты
субъюнктива типа fuam, duint, creduam, tulat; инфи-
нитивная пара esse — fore сохранилась благодаря дифферен-
циации fore в качестве inf. futuri, и это повлекло за собою
сохранение дублетной пары essem — forem в имперфекте
субъюнктива. Устраняя ряд совершенно отживших архаизмов,
сохранявшихся лишь благодаря прочности сакрально-юридиче-
ской языковой традиции, литературный язык оказался, таким
образом, весьма консервативным в отношении новообразова-
ний живой речи; единственное, что было воспринято в более
или менее широких масштабах, — это употребление так назы-
ваемых „стяженных форм в системе перфекта: amassem вместо
тяжеловесного атач1зяет. Эта консервативность проявилась,
между прочим, в сохранении и укреплении расшатанной в живой

речи категории „отложительных" глаголов, и многие депо-
ненсы, перешедшие в языке Плавта B категорию активных
глаголов, были восстановлены клаесической латынью. Задер-
жана была и тенденция спаять глагольное спряжение в еди-
ную парадигму помощью приравнения основ инфекта, пер-
фекта и Part. perf. pass., и архаические способы образования
основы перфекта лишь в единичных случаях заменились фор-
мами нового типа: tetini — tenui, tetuli — tuh. Основная на-
правленность нормирования шла по линии отсеивания того,
что уже совсем не соответствовало речевому обиходу, но
сохранения характерных для языка оппозиций и борьбы
с „деревенскими" тенденциями к их нивелированию, при общей
ориентации на „возвышенный" стиль.
Мы уже говорили о том, что фонетико-морфологическая
сторона не является основным моментом, отделяющим клас-
сическую латынь от архаической. Гораздо большее значение
имеет синтаксическое развитие.
Конечно, и в этой области имели место процессы, анало-
гичные тому, что мы видели по отношению к морфологии.
Устраняются архаические черты, резко выпадающие из системы
языка, как, например, прямое дополнение в Асс. при отгла-
гольных существительных на -tio: quid tibi hanc curatiost rem
(Amph., 519), аппозитивное соединение винительного целого
и части: te... Venus eradicet caput atque aetatem tuam (Rud.,
1346), приглагольное партитивное употребление Gen.: mensam
sermonesque suos rerumque suarum comiter impertit (Enn.,
Ann., 235 — 236), nunquam... tu mihi divini creduis (Amph., 672);
ослабляется употребление Асс. в восклицаниях без вводящего
междометия, и т. д. Очень вероятно, что здесь налицо и вы-
теснение диалектного синтаксиса (партитивное дополнение
в Gen. характерно, например, для умбрского: ТаЬ. Iguv.
Ila 41 struhqlas fiklas sufafias kumaltu=sar. struiculae fitillae
'artuum commolito), но об этом трудно судить при скудости
наших сведений о синтаксических особенностях италийских
языков. существенно то, что литературный язык и здесь
ориентируется на высокий стиль, отгораживаясь от ряда
тенденций, проникавших в живую речь уже в плавтовскую
эпоху. Так, у Плавта уже заметно стремление поставить
управление с помощью предлогов рядом с беспредложным.
В параллель к nuntiare patri появляется nuntiare ad patrem,
к dare morti — dare ad mortem, причем в обоих случаях
экспрессивная сила на стороне предложного оборота. Клас-
сическая латынь отказывается от этого и развивается по
линии усложнения надежных функций, придачи падежам новых

значений. Характерным примером является так называемый
АЫ. comparationis. Это надежное значение, восходящее к индо-
европейскому отложительному падежу, выступает в архаиче--
ской латыни в ограниченном употреблении, относясь обычно
к предмету, обладающему неким качеством в предельноИ мере:
так, в отрицательных предложениях Amph. 1060, — nec те
miserior femina est я — самая несчастная, в равносильных им.
вопросительных As., 557, — qui me vir fortior? 'я — самый
храбрый', в поговорочных выражениях типа теПе dulci dulcior
или levior р1ита, где в АЫ. оказывается типичный для фоль-
клора эминентный носитель качества (мед — сладость, пух—
легкость), в застывших выражениях (opinione melius) и т. п.;
что же касается сравнениИ обычного типа, то они выражаются
помощью союза quam: novae... comoediae multo sunt ne-
quiores quam nummi novi (Саз. 9 — 10). Но если мы обратимся
к классическому языку, то увидим возрастание АЫ. compara-
tionis в обычных сравнениях, особенно у поэтов: Tydides melior
patre, Hor. С., 1, 15, 28 или I, 16,1 — î matre ри1сЬга filia pul-
chrior. В этом случае, как и во многих других, могло играть роль
и воздействие классической греческоП литературы, где упо--
требление Gen. comparationis было достаточно широко, и, тем
не менее, речь идет здесь не о „грецизме", а об оживлении
в литературном языке свойственных самоИ латыни, но осла-
бевших падежных значениИ.
Это расширение надежных употреблений было поставлено
на службу тем двум основным задачам, которые и составили,
как уже указывалось (стр. 180), основное содержание раз-
вития смысловой стороны латинского языка от архаической
эпохи к классической, — созданию средств для выражения
более сложных связей между вещами и более углубленного
личного отношения к миру.
Так, от Плавта к классическому периоду неизменно растет
количество переходных глаголов, и аккузативное управление
развивается за счет дативного и аблативного. Особенно про-
дуктивную группу составляют при этом глаголы аффекта—
rideo, gaudeo, doleo, f leo. В поэзии оказывается возможным
транзитивировать даже такой глагол, как ardeo пылаю: for-
monsum pastor Corydon ardebat Alexim (Verg., Ecl. 2, 1).
Разумеется, такая транзитивизация могла найти для себя
опору в возможности постановки при этих глаголах вин. п..
среднего рода местоимения или прилагательного id studeo,
dulce ridentem или figura etymologica: dolere dolorem, однако
сущность процесса все же сводится к тому, что обычныИ
при чегЪа affectuum аблатив имеет причинное значение, ука-
207

зывает на тот внешний объект, который вызывает чувство,
между тем как Асс. дает содержание чувства, устанавливает
более близкую, интимную связь между чувством и объектом,
на которое оно направлено. Из глаголов, выражающих стра-
дание, особенно часто употребляется с Асс. глагол таегео,
но когда нужно обозначить внешнюю причину скорби, при
macr eo будет стоять аблатив: si tuarum rerum cogitatione
maeres (Cic., Ер. V, 16, 4).
Сульпиций пишет Цицерону после смерти его дочери:
da hoc... amicis ac familiaribus qui tиî dîlî re maerent
(Ep. 1Ч, 5, 6); было бы, разумеется, невозможно для посторон-
них maerere d o l o r e m самого Цицерона.' A когда Цицерон
(Vat. 13, 31) говорит quis non' doluit rei publicae casum, то
судьба республики — содержание скорби, а не внешняя при-
чина, ее вызывающая.
Чрезвычайно расширяется, особенно в поэтическом языке,
употребление р о д и т е л ь í î r о и а д е ж а, который стано-
вится почти универсальным средством выражения отношений
между предметами, притом самых разнообразных и отвлечен-
ных отношений. Это касается и необычных B раннем языке
случаев gen. obiect., как viae leti (Tib. 1, 3, 50), оЬ iram
fugae (Liv. 27, 7, 13), и широкого употребления genit. rela-
tivus (integer vitae scelerisque ригиа, Hor., С. I, 22,1), а также не-
уклонного развития Gen. при глаголах мысли и памяти. Осо-
бенно показательна судьба Gen. qualitatis,2 который в древ-
ней латыни имел в основном значение принадлежности (gene-
ris Graecist) или меры (si talentum rem reliquisset decem);
в дальнейшем он становится (особенно в серебряной латыни)
важнейшим средством выражения качества, оттесняя преоб-
ладавший прежде АЫ. Чпа1йа11а в область одних внешних
физических качеств.
Если у Плавта даже такие слова, как ingenium, animus,
(за одним лишь исключением) употреблялись в Abl., то
у Франтика мы встречаем ingentis staturae hominem (Strat.
1, 11, 10). Сущность процесса та же: Abl. qualitatis, один
из видов соц;иатива, обозначает качество как нечто само-
стоятельное, отдельно от предмета существующее (человек
с большим ростом'), и нередко даже допускает восполнение
предлогом curn, например Trin. 1096: (amico) probo et fideli
1 P. L e j а у. Le progres de Гапа1уяе dans la syntaxe latine. В сб.:
Philologie et linguistique. Melanges gfferts à L. Havet, Paris, 1903, стр. 217.
-" Е. L of s t e d t, Syntactica, Г 1942, стр. 148 сл.
,208

et fido et c u m magna fide, — в то время как Gen. qualitatis
делает качество внутренним свойством самого предмета.
Дательный падеж как падеж субъективной заинтересован-
ности (Dat. ethicus, ср. также тип: mihi esurio, non tibi) и
предназначения был особенно пригоден для выражения от-
тенков личного отношения к действительности и внутренних
связей, и классическая латынь значительно расширяет сферу
его употребления — turn procul absitis quisquis colit arte capil-
los et fluit effuso cui toga lаха sinu (Tib. 1, 6, 39 — 40): cuius
обозначало бы голый факт, cui характеризует индивида по-
кроем его одежды. Аети1аг1 с винительным падежом озна-
чает у Цицерона соревнование, с дательным падежом оно
приобретает значение зависти; adulari, транзитивное у Цице-
рона, начинает сочетаться с дательным падежом у Корнелия
Непота и Ливия. У того же Ливия появляется дательный
падеж „точки зрения". 'vere aestimanti. Характерно широкое
развитие приименного дательного падежа, вытесняющего
родительный, с более точным указанием связи между пред-
метами: it bello tessera signum (Aen. 7, 637) или exitium tuae
genti (Hor., С. 1, 15, 21 — 221, где большинство рукописей дает
менее экспрессивное gentis.~ Субъективный оттенок дательного
падежа становится источником стилистических эффектов: at
mihi non oculos quisquam inclamavit euntis (Prop. IV, 7, 23),
родительный падеж euntis (отходящей, т. е. умирающей)—
объективный факт, mihi — личное отношение к событию. Из-
вестное вергилиевское it clamor саеlо (Aen. 5, 451) нередко
приводят как пример локалистического значения дательного
падежа, но оно не равнозначно ad caelum; ad caelum озна-
чало бы направление к небу, в известных условиях достиже-
ние неба, дательный падеж вносит момент предназначения.
Этот пример показывает также, каков внутренний смысл обра-
щения классической латыни к беспредложным падежным кон-
струкциям, а не к предложным. Предлоги архаической латыни
еще слишком были отягощены своими конкретными, простран-
ственно-временными значениями, чтобы с их помощью можно
было создать то повышение абстрактной силы языка, в кото-
рой в первую очередь нуждался Рим и — I вв. до н. э.
И здесь — как в целом, так и в частностях — нередко
можно было бы привести аналогичные явления греческого
языка и сослаться, таким образом, на греческое воздействие;
однако во всех приведенных случаях латинское развитие
совершается непрерывно и имеет местные истоки. Что это
Е. Lofstedt, ук. Соч., дтр. 111.
14 и. м. тронский
209

обстоит именно так, показывает развитие глагольной грам--
матической системь|, в которой интересующие нас тенденции
проявились в гораздо более яркой форме и где латинский
язык пошел совершенно самостоятельным путем, создав нечто
глубоко отличное от греческого.
Изменения глагольной системы могут быть прослежены
на всех ее категориях — залоге, виде, времени, наклонении..
Начнем с з а л о г а. Для древней латыни характерно было
недостаточное и неравномерное развитие пассива.. Так назы-
ваемый латинский медиопассив в системе инфекта еще не
развил пассивных значений. Здесь преобладает. либо безлич-
ное употребление: quid agitur, Calidore? amatur atque egetur
acriter <Pse d.27 ), лимедиально-интранзитив ое(v hie
'ехать на лошади'), иногда заключающее в себе потенциаль-
ный пассив, но не употребляющееся с указанием агента.
Иную картину представляет система перфекта, где part. perf,
образующий описательные формы медиопассива, в полной
мере приобрел пассивное значение. Школьный тип filius ата-
tur à patre в действительности почти совершенно чужд архаи-
ческой латыни и лишь очень медленно развивается в класси-
ческом языке. Некоторые писатели (Саллюстий, Вергилий
и другие) пользуются им еще с чрезвычайной неохотой; так,
у Вергилия всего 6 случаев пассивной конструкции с агентом,
вводимым помощью предлога аЬ, и из них только два при
инфекте: ast ego magna ]ovis coniunx... vincor аЬ. Аепеа
(Aen. 7, 308 — 310), numina nulla premunt, mortali urgemur ab
hoste mortales (10, 375 — 376).
Исследование синтаксиса Цезаря обнаруживает некоторые
каналы, по которым пассивная конструкция проникает в язык.
Это, во-первых, оборот Accusativus сит infinitivo, где поста-
новка и субъекта и объекта в Асс. создает либо подлинную
двусмысленность (известный эннианский оракул гласит: aio
te, Aeacida, Romanos vincere posse, и не ясно, кто кого победит),,
либо, во всяком случае, затрудненность конструкции; если
Цезарю сообщают montem... аЬ hostibus teneri (В. G.. 1, 22, 2),
то активный оборот montem hostes tenere создавал бы не-
ясность для читателя. Другой путь вытекает из стремления
сохранить единство подлежащего в сложном предложении,
и пассивная конструкция значительно чаще встречается в по-
следующих частях сложного предложения, чем в первой
(указано Л. Э. Изигкейт): quod per fines Sequanorum Helve-
tios traduxisset, quod obsides inter eos dandos curasset... quod.
а magistratu Aeduorum accusaretur (ib., 1, 19, 1). Однако, раз
возникнув, такая конструкция распространяется и. на случаи,,
210

где важнейшим для автора предметом („психологическим
субъектом" ) является объект действия: prima luce, сит sum-
mus топя à Labieno teneretur (1, 22, 1) — гора в ходе изложе-
ния важнее, чем Иабиен. Выработав пассивную конструкцию,
латинский язык получил возможность приводить иерархию
мысли в соответствие с иерархией членов предложения. Разу-
меется, латинский медиопассив сохранил и свои прежние
значения, в том числе возвратное (ornari, cingi), взаимное
(copulantur dexteras) и т. д., и по богатству грамматических
значений приближается к русским глаголам на „ся".
В и д о в а я система латинского глагола с большим трудом
поддается исследованию как в силу постоянного пересечения
в ней лексических и грамматических моментов, так и в ре-
зультате того, что уже у Плавта мы застаем видовую грам-
матическую систему идущей на убыль. Морфологическая струк-
тура латинского глагола не оставляет сомнениИ в былой значи-
мости видовой корреляции; она вся покоится на симметрическом
развертывании системы времен и наклонений внутри двух
видов: инфекта — несовершенного вида, и перфекта — совер-
шенного вида, в котором слиты и функционально и морфоло-
гически два более древних вида†аорист и перфект (стр. 107).
Видовые различия в архаической латыни проявляются
временами еще очень четко: si sapitis, uxor, vos tamen с е и a-
bitis, cena ubi crit cocta, ego гиг! cen aver o (Cas. 780)
'вы будете обедать — я пообедаю'. Пересекаясь с этой систе-
мой, лексическое противопоставление „терминативных и
„курсивных глаголов определяет смысловую структуру так
называемых латинских „времен . Так, имперфект „термина-
тивных" глаголов обычно имеет либо итеративное значение,
либо значение начатого, но не доведенного до конца (imp.
de conatu) или до полного эффекта действия: dicebam tibi
venturos, irrisor, amores (Prop. 1, 9, 1) 'я тебе говорил, а ты
меня не послушался . Одновременно с этим видовые разли-
чения получают выражение в оппозиции простых и сложных
глаголов: suadeo советую, persuadeo убеждаю (довожу
совет до эффекта); отсюда suadebam 'советовал', persuadebam
'пытался убедить'. Amicum с à s t i g à r е 'бранить'... immoe-
nest facinus... nam ego amicum h î d i e meum с î и с à st i-
g а Ь î (Trin. 23) 'сегодня побраню'. Но эти префиксы лишь
очень редко утрачивают свои реальные значения и не пре-
вращаются поэтому в грамматические видовые признаки.
Однако уже с 111 — 11 вв. грамматический вид в латинском
языке ослабевает. Конкретная категория вида уступает место
более отвлеченной категории временного отношения,
211

и видо-временная система латинского глагола строится на
базе трех корреляций — видовой, абсолютно-временной (про-
шедшее — настоящее — будущее), относительно-временной (пред-
шествование — одновременность — предстояние). При этом,
в соответствии с былой видовой дифференциацией на совер-
шенный и несовершенный вид, относительно-временная ди~р-
ференциация развертывается, в первую очередь, как различе-
ние „предшествования" и „не-предшествования, дальнейшее
различение одновременности и предстояния происходит уже
в рамках „не-предшествующего . Симметрично этому распо-
лагаются также и абсолютно-временные различения: прежде
всего различается „прошедшее и „не-прошедшее, „главные
времена и „исторические, и уже в рамках „не-прошедшего
отделяются настоящее и будущее, формально дифференциро-
ванные только в изъявительном наклонении. В результате
получается сложная система, которую мы здесь изобразим,
отвлекаясь от различиИ, связанных с лексическоИ принадлеж-
ностью глагола к группе термикативных или курсивных.
Praesens indicativi
Imperfectum indicativi
Futurum 1
Perfectum indicativi
Plusquamperfectum indi-
cativi
Futurum II
Praesens subiunctivi
Imperfectum subiunctivi
212
„Настоящее несовершенное и совер-
шенное, „нулевое время, одно-
временность по отношению к на-
стоящему.
Прошедшее несовершенное, одновре-
менность по отношению к прошед-
шему.
Будущее совершенное и несовершен-
ное, одновременность по отноше-
нию к будущему, предстояние.
Прошедшее совершенное, настоящее
перфектное, предшествование по
отношению к настоящему.
Прошедшее перфектное, предшество-
в ание по отношению к прошед-
шему.
Будущее перфектное, предшество-
вание по отношению к будущему.
Настоящее-будущее несовершенное,
непредшествование по отношению
к не-прошедшему.
Прошедшее несовершенное, не-про-
шедшее ирреальное, не-предше-
ствование по отношению к про-
шедшему.

Perfectum subiunctivi
Plusquamperfrctum sub-
iunctivi
Настоящее-будущее совершенное,
предшествов ание по отношению
к не-прошедшему.
Прошедшее ирреальное, предше-
ствование по отношению к про-
шедшему.
В классической латыни плюсквамперфект и перфектное
будущее изъявительного наклонения, помимо небольших
остатков перфектного значения, употребляются лишь как
относительные времена; в силу этого Futurum 1 получает
значение как совершенного, так и несовершенного вида и
становится грамматически индифферентным к этому видовому
различию; то же в презенсе, так что единственным сохранив-
шим полную силу видовым различием остается дифференциа-
ция имперфекта и перфекта внутри прошедшего. При этом
перфект имеет комплексивный характер, а не точечный (Romu-
lus regnavit annos septem et triginta); „сильной формой"
является имперфект. Маркирование перфекта происходит
путем префиксации. Несколько иначе обстоит дело в субъюнк-
тиве. В независимых предложениях формы субъюнктива сохра-
няют значительно больше следов видового прошлого. В запрете
ne feceris видовое значение перфекта еще совершенно четко,
но уже во времена Цицерона ne feceris начинает употребляться
реже и заменяться типом ne facias. Вместе с тем, в системе
субъюнктива к видовым и временным значениям присо-
единяются различения оттенков модальности и имперфект
и плюсквамперфект становятся показателями ирреаль-
ного.
Об ослаблении видовых различий свидетельствует и другой
факт. В течение всего периода республики такие „курсивные"
глаголы, как ire или currere, сочетаются в инфекте с Асс.
на вопрос ,куда": eo domum; но в перфекте такая конструк-
ция невозможна, поскольку перфект этих глаголов может
иметь лишь „перфектное, т. е. результативное значение; зато
она становится возможной, если глагол помощью префикса-
ции переведен в категорию терминативных: postquam hinc
in Ephesum аЬй (Bacch. 171).
Этот закон действует еще у Цицерона, но прекращает
свое действие в эпоху империи.
Исчезают видовые значения и в инфинитивах классической
латыни, лишь пережиточно сохраняясь в поэзии августов-
ского времени после модальных и безличных глаголов. Так
у Горация (S. 1, 2, 48): nolint tetigisse (вероятно, остаток резуль-
213

тативного значения, сохранившийся благодаря частому употреб-
лению в юридических формулах).
Разложение видовой системы и рост относительно-времен-
ной (так называемой consecutio temporum) тесно связаны
с другим важнейшим процессом в становлении классического
языка, с развитием сложных структур сложно-подчиненного
предложения и установлением тесной грамматической зависи-
мости подчиненного предложения от подчиняющего.
Эта грамматическая зависимость получает наиболее яркое
выражение в трех моментах.
1) Наклонение подчиненного предложения определяется
не только его собственной модальностью, но и характером
той связи, которая устанавливается между подчиненным и
подчиняющим. В движении от архаической латыни к класси-
ческой основным процессом является здесь проникновение
субъюнктива в такие виды предложениИ, где он раньше
отсутствовал. Субъюнктив, по своему абсолютному значению
уместный в предложениях цели, желания, запрета, боязни
и т. п. (стр. 108), становится выражением внутренних связей
между предложениями, оценки со стороны говорящего, уста-
новления разноплановости субъекта речи и субъекта предло-
жения. Показательно в атом отношении развитие некоторых
типов придаточного предложения. Таков, например, косвен-
ный вопрос. В архаической латыни косвенный вопрос далеко не
всегда выражался субъюнктивом; в частности, именно предложе-
ния, требующие ответа на вопрос, вводимый помощью dic, rogo
и т. п., сохраняли индикатив: dic quis emit (Merc. 620). Субъюнк-
тив означал, что налицо проблема (установлено Т. Х. Ро-
зиной), которую нужно решить, — как проблема должного
nescio quid адат (где наклонение восходит к sub. dubitativus),
так и проблема сущего nescio quid sit (восходит, быть может,
к sub. potentialis, оставившему в независимых предложениях
лишь незначительные следы). Классический синтаксис про-
водит различение плана субъекта речи и субъекта главного
предложения с его мыслями, словами, намерениями, интере-
сами. Это совершенно четко обнаруживается в употреблении
возвратного местоимения: pater mihi narravit (план субъекта
речи), quid sibi accidisset (план подлежащего главного предло-
жения). Другой случай развития субъюнктива в классическом
языке — это так называемые относительные предложения
с различными „оттенками". „Оттенки", как известно, бывают
при этом самые разнообразные — следствие, цель, причина,
условие, уступление, и дело не в значении „оттенка (оно
не всегда требует субъюнктива), а в том, что он вообще
214

налицо, что перед нами не простое определительное предло-
жение, не голый факт, а некая добавочная, более глубокая,
более интимная связь вещей. Hale,~ исследовавший этот
вопрос, указывает, что в архаическом языке этот тип встре-
чается редко и преимущественно в отрицательных предло-
жениях: возникновение его здесь вполне естественно, по-
скольку в этом случае отвергается ложное предположение
(non is sum qui faciam), но переход его из отрицательных
предложений в утвердительные не есть механическое „рас-
пространение" типа, а создание нового грамматического зна-
чения. То жа имеет место в предложениях, вводимых союзом
сит. Союз этот свидетельствует о наличии связи, прежде
всего временной; а если связь глубже, если перед нами
не post hoc, à propter hoc, язык прибегает к субъюнк-
тиву.. Дело опять-таки не в причинной или уступительной
семантике как таковой; quod, quia, quamquam не ну-
ждаются в субъюнктиве, и при quod или quia субъюнктив
вносит иной дополнительный момент — момент субъективной
мотивировки со стороны подлежащего главного предложения.
Существо дела — в наличии добавочного нюанса, знаменую-
щего охват более тонких связей действительности, и характер
этого нюанса окажется различным в зависимости от типа
предложения.. Архаическая латынь не знает curn historicum.
Это значение, отсутствующее у Теренция, появляется уже
в совершенно развитом виде у Цицерона, но функция та же—
указание на нечто большее, чем простое временное соотно-
шение, на характерную обстановку, на то, что одно событие
не могло совершиться, если бы не было другого, на и с т о-
рическую связь событий, хотя и не являющихся причиной
друг друга (и в этом отношении традиционный термин сит
historicum очень удачен). Субъюнктив интенсифицирует и
углубляет связи и может получить при этом чисто стилисти-
ческую функцию. Отсюда непрерывный рост его в эпоху
империи: сит tener ихогет ducat spado... difficilest saturam
поп scribere (luv. 1, 22; не причина, а подчеркнутая характер-
ная черта эпохи); с интенсифицирующей функцией CBBsaHo
и широкое использование субъюнктива в этот же период
в итеративных предложениях. Все это развитие происходило
в латинском языке совершенно самостоятельно; греческий,
сохранивший двойственность конъюнктива и оптатива и тем
самым лишенный единого обобщенного наклонения нереаль-
ности, не мог представить в этом направлении образцов,
O'. С. Н а1 е. Die Cum-Koastruktionen. Leipzig, 1891.
215

и развитие функций оптатива в греческом хотя и предста«-
ляет некоторые параллели, но остается далеко позади ceMaii
тического богатства, достигнутого латинским субьюнктивом.
2) Временная форма глагольного сказуемого в подчинен-
ном предложении определяется временной формой подчиняк&g
щего и временным отношением между подчиненным и под-
чиняющим предложениями. Наес propterea de me dixi, ut тй!
ТиЬего, сит de se eadem dicerem, ignosceret (Cic., 1.igar. 3, 8)
'я сказал ато для того, чтобы Туберон не обижал с&g
на меня, когда я буду говорить то же самое о нем';
в обоих придаточных предложениях сказуемое стоит в импер-
фекте субьюнктива, и выбор прошедшего времени обусло«-
лен тем, что в главном предложении сказуемое в перфект&
(dixi); если бы сказуемое главного было в настоящем или
будущем, в придаточном было бы уже другое время (prae-
sens). Времена субъюнктива в придаточном предложении почти
всегда употребляются в этом своем относительном значении.
Когда нужно дифференцировать предстояние по отношенин&
к одновременности, употребляются более сложные описатель-
ные формы; но если отношение предстояния явственно вы-
текает из контекста (например в предложениях цели), удо-
влетворяются постановкой praesens или imperfectum как времен
со значением не-предшествования (в нашем примере—
ignosceret).
3) Возвратное местоимение в подчиненных предложениях,
где стоит субъюнктив внутренней связи, соотносится с подл(-
жащим подчиняющего; так, в нашем примере „о нем', отне-
сенное к Туберону, являющемуся подлежащим непосред-
ственно подчиняющего (хотя и не главного) предложения,
выражено возвратным местоимением se.
Таким образом, моменты структурного подчинения наиболе&
полно выражены в тех видах предложения, где употребляетс ~~
субъюнктив.
1 потребность в разработке системы грамматических средств
выражения многообразных связей привела к другому любо-
пытному последствию — к оживлению п р и ч а с т н ы х кон-
струкций. древнее индо-европейское причастие Hà -nt- в язык&
Плавта почти лишено глагольных функций — управляет паде-
жами только в высоком стиле — и сведено к именному уп»-
треблению в качестве прилагательного или существительног»;
в Abl. abs., если не считать стоячих выражений типа и&g
praesente, absente, sciente, lubente, причастие бывает опят&lt
таки только в высоком стиле: pacibus perfectis, bello extinct&l
(Persa 753). Классический язык значительно усиливает
216

глагольные и предикативные функции причастия (Цицерон„
Цезарь, Саллюстий), широко пользуясь причастными обо-
ротами. Первые примеры кумуляции причастий мы встре-
чаем в „Реторике к Гереннию" в образцах descriptio (IV,
39, 51) и demonstratio (IV, 55, 68), и это указывает, быть
может, на ту литературную сферу, где следует искать
импульсов к развитию этих оборотов: не исключено поэтому
и воздействие греческого ораторского стиля. Язык обрел
в этих конструкциях средство для сжатого развертывания.
мыслей.
Разработанная система подчинения предложений и при-
~ частных оборотов явилась предпосылкой развития и е р и о д и-
ч е с к о й речи, получившей, как известно, широчаИшее рас-
пространение в римскоИ прозе классической эпохи.
Наибольшего завершения достигает структурный принцип
подчинения тогда, когда предложения, по существу самостоя-
тельные, строятся как подчиненные. C особой силой это
проявляется в к о с в е н н о й р е ч и, когда чьи-либо мысли.
или слова передаются в виде системы предложениИ, пере-
несенноИ из плана автора в план субъекта излагаемых мыслей
или слов. Тогда все самостоятельные предложения передаются
конструкцией Асс. с. inf., все подчиненные стоят в субьюнк-
тиве, и выбор времени зависит от времени глагола, управ-
ляющего всей системоИ и не всегда даже прямо выраженного.
Этот прием особенно часто употребляется в повествователь-
ной прозе. Римские историки, приписывая те или иные слова
и рассуждения действующим лицам своего повествования,
охотно прибегают к косвенной речи, достигающей при этом
подчас весьма внушительных размеров.
В результате всего описанного здесь развития латинский
язык к концу эпохи республики обладает уже богатейшей
системой грамматических средств для выражения сложных
отвлеченных мыслей и для нюансировки душевных пережи-
ваний.
Основные тенденции классической латыни получают наи-
более яркое раскрытие в стиле Цицерона в признанного
образца латинской прозы; однако картина была бы неполноИ,
если бы мы не учитывали и боковых линий. Вокруг вопросов
языка и стиля, особенно прозаического стиля, развертывалась
острая борьба в течение всего 1 в. до н. э., и Цицерон при~
нимал в этоИ борьбе самое горячее личное участие не только
как практик, но и как теоретик красноречия. В той форму-
лировке, в которой выдвигали свои принципы сами борю-
п1иеся стороны (азианисты, аттикисты, Цицерон и т. п.), они.
217

.-представляют больший интерес для истории литературных
группировок, чем непосредственно для истории языка. Мы
остановимся на других линиях расхождения и выделим
а р х а и с т и ч е с к о е направление, представленное для нас
.Лукрецием и Саллюстием, и так называемый „изящный
стиль" (genus dicendi elegans), нашедший среди известных
нам памятников наиболее полное выражение у Цезаря и
' Тибулла.
Л у к р е ц и й менее всего принадлежит к писателям, ко-
торым была чужда сложность интеллектуальных и моральных
проблем его времени. Философ и художник, он ищет способов
выражения и для сложных отвлеченных мыслеИ, и для глу-
боких переживаний, и для нового видения объективного мира.
Логические задачи философского изложения тесно спаяны
в языковоИ ткани его поэмы со страстностью ораторского
убеждения1 и пластичностью изображения действительности.
.Новизна научно-философской тематики заставляла искать
путеИ терминологического обогащения, и он не случаИно
жалуется на patrii sermonis egestas (l, 832):
Multa почи verbis praesertim curn sit agendum
Propter egestatem linguae et rerum novitatem (I, 138 — 139).
Он не может быть поэтому пуристом в лексике и не боится
словотворчества. В его поэме имеется около 100 слов, нигде
более не засвидетельствованных, и значительная часть их,
несомненно, создана самим Лукрецием. Тем не менее, он по
возможности избегает греческих заимствований и латинизи-
рует терминологию атомистической физики; так, атомы име-
нуются primordia, exordia, elementa, corpora prima, в то время
как даже Цицерон пользуется греческим x%0(lOc и лишь впо-
следствии решается на неологизм individuum; но греческие
слова свободно употребляются, когда речь идет о растениях,
.минералах, предметах материальной культуры. Не скрывая
r
своих симпатий к староИ республике и к старым поэтам,
в частности Эннию, OH охотно придает своему языку архаи-
стическиИ колорит и отнюдь не сочувствует нормализирующим
тенденциям классического языка. У Лукреция очень тонкое
чутье латинского слова, и притом в его первичном, конкрет-
ном значении. Он свободно следует за фонетикой живой
речи (coruptum), мало заботясь о грамматической аналогии,
Я. М. Б о р о в с к и й. Поэтика доказательства у Лукреция (в кн.:
Л у к р е ц и й. О природе вещей. 11, 1947, стр. 198 сл.) — Н. Ф. Д е р а-
т а н и. Lucretiana. ВДИ, 1950, стр. 217 сл.
218

нередко допускает дублеты (vacillans — vaccillans), даже
:играет ими:
crassaque conveniant liquidis et 11quida crassis (IV, 1259).
нагнетает синизесы, диэресы, контракции.' То же в морфоло-
гии: materia — materies, sublimis — sublimus, iter — itiner, зап-
guis — sanguen, alius — а11з, колебания в грамматическом роде
(finis, lux), в глагольных основах (sonere, lavere, fulgere, stri-
dere). Архаизмы в склонении (род. п. íà -at, -йт) являются
у него признаками высокого стиля:
Aulide quo& t;pa toTriv atsangui isа
Iphianassat turparunt sanguine foede
Ductores Danaum delecti, prima virorum (1, 84 — 86).
moenera militia~ t(1, 29), оИе, — но служат так же, как у древних
поэтов, метрическим надобностям; то же имеет место в отно-
шении аблатива на -1, -е, опущения конечного -s, тмезы
(seque gregare), специальных образований древнего поэти-
ческого языка. Стремление к полноте выражения, повторе-
ниям, нагнетению синонимов, неурегулированное богатство
словообразующих формантов (в частности, в наречиях, а рядом
с этим minitanti mente, прелюдирующее романскому развитию),
длинные слова, огромные сложные предложения, небрежно
скрепленные или однообразно воспроизводящие одну и ту же
синтаксическую структуру, — все это чрезвычайно далеко
от гармонии и взаимной уравновешенности частей в класси-
ческом периоде. С синтаксической стороны обращает на себя
внимание постпозиция предлогов, согласование „по смыслу,
употребление индикатива при curn причинном и противитель-
ном, при non quia, при quamvis. Архаический колорит под-
черкивается постоянным применением древнеримской стиховой
аллитерации.
Если архаизм Лукреция продиктован тягой к свооодному,
нестесненному способу выражения, отрицательным отноше-
нием к регулированию языка, то архаизм С а л л ю с т и я пред-
ставляет собою сознательную реакцию против стиля Цице-
рона, исходящую из стремления сохранить республиканскую
языковую традицию как способ выражения морального атоса
1 Рукописная традиция Лукреция дает в этом отношении очень много
материала, но далеко не всегда возможно отличить особенности самого
Лукреция от ошибок переписчиков. Издатели обычно, вслед за Лахма-
ном, чрезмерно унифицируют язык Лукреция, очищая его от „вульга-
ризмов"; издание Дильса знаменует реакцию против втой издательской
,практики, но явно бьющую через край.
219

автора-пессимиста. Владея всеми тонкостями реторического
искусства, Саллюстий (римский „Фукидид ) сознательно
ориентируется на Катона Старшего, которого он именует
Romani generis disertissimus (в глазах большинства disertissi-
mus Romuli nepotum был Цицерон); на многочисленные лекси-
ческие заимствования у Катона указывали уже современники.
Однако фонетико-морфологическая сторона этого „архаизма"
сводится к легкой окраске стиля: герундив на -undus, род. п.
senati — все это черты языка официальных документов
(в школьных изданиях приводят написания Hà -umus, lubet,
volgus, род. п. на -1, а не й, но для эпохи Саллюстия это
еще не „архаизмы"). Принятая Саллюстием поза беспощад-
ного обличителя заставляет его не чуждаться резких выра-
жений обыденной речи (frustra esse), но нарочитая асимметрия
и сжатая антитетичность стиля свидетельствуют о художе-
ственной установке, прямо противоположной принципам Цице-
рона. И если Саллюстий пишет — вслед за Сисенной — matres
familiarum, употребляет в 4-м склонении дат. п. на -й, а в 5-м—
род. п. на -е, как это предлагал Цезарь, то и он стремится
к нормализации морфологии, но дает иное решение вопросов,
чем то, которое возобладало впоследствии; то же в образовании
степеней сравнения: innoxiior, perpetuissimus.
Лексические архаизмы Саллюстия чаще всего имеют экс-
прессивную окраску (фреквентативы, слова Hà -bundus), она же
лежит в основе характерных для него лексических новообра-
зований, составных имен с отрицательными префиксами (de-
decor, incruentis и т. д.) или составных глаголов (adfectare,
praedocere...). Многочисленные особенности в употреблении
падежей, предлогов, местоимений, инфинитива и т. п. также
далеко не всегда сводятся к одному лишь „архаизму" или
приближению к обыденной речи, и Саллюстий в ряде моментов
предвосхищает позднейшее развитие латинского литератур-
ного языка. Это все — поиски оригинального выражения, тон-
кого нюанса, сильных средств драматической суггестивности.
Совершенно противоположными тенденциями пронизан
стиль Ц е з а р я. В теории Цезарь выступил как решитель-
ный аналогетик (трактат „De analogia ad М. Т. Ciceronem"),
не останавливающийся перед радикальной унификацией слово-
изменения; на практике он, однако, не выходил за пределы
общепринятого и лишь при наличии дублета всегда отдавал
предпочтение тому, в пользу чего говорила грамматическая
аналогия. Грамматики нередко цитируют его стилистический
постулат: tamquam scopulum, sic fugias inauditum atque inso-
lens verbum (например СеИ. I, 10, 4).

Архаизмы и неологизмы одинаково чужды ему. В „отборе
слов" он видел „начало красноречия", и этот отбор прово-
дится с невероятной скрупулезностью. При наличии сино-
нимов он нередко выбирает один из них и пользуется исклю-
чительно им. „Он сознательно избегал слов fluvius и amnis,
между тем как f lumen встречается у него больше 200 раз;
оН пишет timere и diligere, но не metuere и атаге; interest,
но не refert; nudare и privare, но не orbare. Quamquam, licet,
etiamsi, quamvis (только В. G., IV, 2, 5, в связи с pauci)
он приносит в жертву союзу etsi; quia (только В. С., III,
30, 4) союзу quod; donee u quamdiu (только В. G., [, 17, 6)
союзу dum; igitur (только В. G., 1, 85, 4) союзу itaque. Causa
(ради) встречается более 150 раз, gratia — только 2 раза
(В. G., VII, 43, 2 и В. С., П, 7, 3), frustra — 10 раз, nequiquam—
2 раза (В. G., 11, 27, 5 и В. С., 1, 1, 4), appellare — 46 раз,
nominare u vocare — по 1 разу (В. G., Vll, 73, 9 и V, 21, 3),
в то время как в речах Цицерона для первого слова имеется
около 75 примеров, для двух остальных — по 30".' Tent не
менее, для тех явлениИ, к которым ему по ходу повествова-
ния часто приходится возвращаться, он находит варьирующие
выражения.
При таких принципах лексического отбора неудивительно,
что у него почти не встречается греческих слов, кроме давно
уже укоренившихся в латинском языке, или технических тер-
минов военного и морского дела. Отказывается Цезарь и от
дублетов флексии: именное и местоименное склонения у него
нормализованы полностью; избегает он и окончаний 3-го л.
мн. ч. на -еге, imp. sub. forem; наречное окончание Hà -ter
в словах, образованных от прилагательных 2-го склонения,
встречается очень редко. Столь же нормализованным высту-
пает у Цезаря классический синтаксис, с его употреблением
наклонений, времен и т. д. Все эти черты создают для Ä3a-
писок" Цезаря, с их строго обдуманной простотой и якобы
„безыскусственностью", то качество стиля, которое Квинти-
лиан (Х, I, 114) определяет как mira sermonis cuius proprie
studiosus fuit elegantia.
Аналогичные тенденции лексического отбора и строжай-
шего проведения аналогетического принципа по флексии
мы находим и у Т и б у л л а. Его наследие не велико, но
все же достаточно для того, чтобы обнаружить предпочте-
ние, исключительное или почти исключительное, оказываемое
О. W e i s e. Charakteristik d. lateinischen Sprache. Leipzig, 18Ч9,
стр. 133.
22L

ГЛАВА ШЕСТАЯ
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЛАТИНСКОГО ЯЯ~~КА
ПО ТЕРРИТОРИИ ИТАЛИИ
В тот самый период, когда в центре римской державы
на основе говора господствующей общины создавался лите-
ратурный латинский язык, „классическая латынь", полу-
чившая свои законченные формы к началу империи, на пери-
ферии державы происходил другой, не менее значительный
по своим историческим последствиям процесс. распростра--
нение латинского языка далеко за пределы его первоначаль-
ной территории — сперва в пределах Италии, а затем вне ее—
и связанное с этим начало его развития в ином направлении,.
чем это имело место в „классической латыни'.
Двойственность этих путей развития не должна рассма-
триваться как историческая „,случайность": в своих глубочай-
ших корнях она вытекает из основных закономерностей
античного рабовладельческого общества и во многих отно-
шениях представляет собою параллель к такому же двой-
ственному развитию греческого языка в эллинистический и
в позднейший период его истории.
В начале своего исторического пути латинский язык был
и л е м е н н ы м языком со сравнительно небольшим террито-
риальным распространением внутри многоплеменной и много-
язычной Италии. Но уже архаическая латынь конца Ill в.
является не только языком возникшей из слияния. ряда пле-
мен римской народности, а функционирует и в качестве
официального и в известной мере господствующего языка
большой рабовладельческой федерации. К началу 1 в. н. э.
мы имеем уже дело с языком. начинающеМ. складываться
223

.и т а л и й с к о й н а р о д н о с т и, которая занимает господствую-
щее место в огромной рабовладельческой империи.
Это последнее обстоятельство тем более существенно, что
условия рабовладельческого хозяйства не благоприятствуют
созданию „национального рынка. Изживание многоплемен-
ности, сплочение многочисленных малых народностей в еди-
ную большую народность имело место и в Греции и в Риме
лишь тогда, когда эта будущая народность оказывалась доми-
нирующей внутри обширного рабовладельческого государ-
ства, всегда в той или иной мере основанного HR эксплуатации
не одних лишь рабов, но и „не граждан", т. е. иноплеменников.
На заре истории ареал распространения латинского языка
идет скорее на убыль в результате экспансии этрусского
и сабинского с севера и востока и продвижения горных пле-
мен на юге (вольски). В дальнейшем, как мы уже видели,
внутри самой римской общины латинский язык одерживает
победу в столкновении с этрусским и сабинским, а с другой
стороны, начинающаяся с IV в. экспансия Рима приводит
и к выходу латинского языка за пределы его первоначальных
границ. В этом процессе следует различать две стороны:
проникновение латинского языка в Италию в результате
выведения римских и латинских колоний и создания ряда
центров иррадиации латинского языка и, кроме того, борьбу
италиков за равноправное положение наряду с римской общи-
ной в Imperium Romanum, их стремление к сплочению в единую
народность с латинским языком как средством внутрииталий-
ского общения.
Завоевание Италии, завершившееся еще в III в. до н. э.,
отнюдь не знаменовало еще собой „национального объедине-
ния", которое иногда усматривается здесь буржуазными исто-
риками (например Момзеном), сознательно или бессознательно
переносящими в античный мир категории капиталистического
общества. Советские исследователи указывают, опираясь на
ленинско-сталинское учение о нации, что Рим создал не тер-
риториальное национальное государство, а ф е д е р à ц и ю
автономных и полуавтономных племен и общин, подчиненных
во внешнеполитических вопросах верховенству центральной
римской общины.' Облеченная в очень сложную государ-
ственно-правовую форму, эта федерация складывалась из
общин различного правового положения, но самую много-
численную категорию составляли „союзники (socii), сохра-
С. И. Ковале в, ук. соч., стр. 148.— Н. A. Ма~нкин, ук.
соч., стр. 115.
224

1 „У греков и римлян неравенства между людьми играли гораздо
большую роль, чем равенство их в каком бы то ни было отношении.
Древним показалась бы безумной мысль о том, что греки и варвары,
свободные и рабы, граждане государства и те, кто только пользуется его
покровительством, римские граждане и римские подданные (употребляя
последнее слово в широком смысле), — что все они могут претендовать
на равное политическое значение" (Ф. Э н г е л ь с. Анти-Дюринг.
Госполитиздат, 1952 г. стр. 97).
Ь i v i u s, XL, 42, 13: Cumanis eo anno petentibus permissum, ut
publice Latine loquerentur et praeconibus Latine vendendi ius esset.
].5 И. M. Тронски~
225
Бившие в своих внутренних делах полную государственную
самостоятельность, но ограниченные в правах внешних сно-
шений и обязанные поставлять Риму военные контингенты.
Для нашей цели существенно то обстоятельство, что эти
автономные общины повсюду сохраняют местные племенные
языки в качестве государственных, что Рим нигде не про-
водит политики латинизации, насильственного навязывания
латинского языка иноязычному населению Италии. Более того,
характерный для рабовладельческого общества принцип „не-
равенства" ' приводил к тому, что господствующая община
рассматривала пользование ее языком в публично-правовых
актах как своего рода привилегию, которая не всякому дается.
Так, еще в 180 г. до н. э. кампанские Кумы, находившиеся на
положении общины с неполным римским гражданством (civitas
sine uffragio), должны были получить специальное разрешение
сената на официальное употребление латинского языка.'
Очагами распространения латинского языка в Италии
являлись прежде всего те к о л о н и и, которые Рим основы-
вал на завоевачных территориях со стратегической целью,
в качестве военных поселений, сторожевых постов (propufna-
си1а) римского господства. На этот путь римляне вступили
уже в начале IV в. (Непет и Сутрий в южной Этрурии, 383 г.,
на территории вольсков — Сатрик, 385 г., и Сетия, 382 г.);
поселенцами являлись либо римские граждане (coloniae civium
Romanorum), либо граждане общин, входивших в латинскую
федерацию (coloniae 1.atinae), — и в том и в другом случае
колонисты являлись носителями латинского языка. Практика
выведения „латинских колоний' сохранилась и после рос-
пуска латинской федерации (338 г.). В течение IV — III вв.
значительная часть средней и южной Италии была охвачена
сетью колоний, охранявших римское могущество на террито-
рии вольсков, эквов и марсов, в Кампании, Апулии, Луканин,
Пикене, Умбрии, на побережье Тирренского и Адриатического
морей. Во и в. колонии распространились на крайний юг
(Бруттий) и на север Италии, вклинившись в галльскую и

венетскую области. Однако степень густоты этих колоний
была весьма различна в различных частях полуострова, и они
нередко представляли собой лишь островки латинской речи,
разбросанные на иноязычной территории. Не изменили в этом
отношении ситуации и те колонии, которые со времен Гракхов
стали основываться уже не с военной целью, а в порядке
государственной поддержки мелкого землевладения. Более
значительные последствия должно было иметь наделение
землей ветеранов, которое стало практиковаться в 1 в. до н. э.
и сопровождалось выселением прежних жителей. Уже Сулла
разместил 150 тысяч человек в областях оскской речи, в Этру-
рии и в Пикене. Значительное смешение населения создалось
и при раздаче земель ветеранам Августа, захватившей и
долину По, т. е. территорию галльского и венетского языков.
Распространение латинского языка в Италии в раннюю
эпоху шло медленно. Местные языки не только оставались
невытесненными, но и не испытывали, поскольку позволяют
судить скудные и с трудом поддающиеся датировке эпигра-
фические остатки, серьезного воздействия со стороны латин-
ского языка колоний. Q какой-либо прогрессирующей лати-
низации италийских языков можно говорить лишь в непосред-
ственной близости Лация, и притом по отношению к близко
родственным говорам. Так обстоит дело, например, с фалискским
языком, в котором очень значительны были этрусские влия-
ния (стр. 89). Показательны два текста, оба, повидимому,
относящиеся к концу II в. до н. э., ив которых один является
официальным документом сакрально-юридического характера,
а другой представляет собой частный документ, надпись кол-
легии фалискских поваров из Сардинии.
Надпись из Фалерий (CIL 1', 365, XI, 3081)
Menerva sacru. [1.]а Cote- Minervae sacrum. I.a(rs) Со-
na L. Е. pretod de zenatuo sen- tena L(artis) f(ilius) praetor
tentiad vootum dedet; cuando de senatus sententia votum de-
datu rected cuncaptum. dit; quando datum (datur?),
recte conceptum.
В этой, несомненно латинизирующей, надписи имеется
все же ряд местных черт, свидетельствующих о стремлении
сохранить языковые и графические особенности. Имя богини
(ср. легенду о Минерве фалискской у Овидия, Fasti, IЦ,
843 sq.) дано в форме, близкой к этрусской (Menrva, Мепе-
гича). Буква z, чуждая латинской графике, встречается
в фалискских текстах в начале слова перед гласным и в конце
слов (не известно, каковы ее фонетические отличия от s).
226

Характернейшее . для латинского языка явление сужения
кратких гласных в срединных и конечных слогах затронуло
нашу надпись только в окончании -и(т): sacru, vootum, cun-
captum, ío dedet, cuncaptum. Нелатинский характер имеет и
написание cuando. Монофтонгизация дифтонга ai (pretod (
praitor) свойственна „деревенской" латыни (стр. 194), прене-
стинскому говору, а также языкам умбров, вольсков и марсов.
Сохраняются и морфологические отличия: трудно сказать,
какой падеж мы имеем в слове Menerva, родительный или
дательный, но и в том и в другом случае он отличен от
латинских форм; Gen. Sg. основ на -й- имеет форму -uo
(( -uos; конечное -s в фалискских текстах, как правило,
исчезает уже с IV в.). Конечное -d для латинских текстов
было бы уже архаизмом (в pretod -d вместо r является либо
ошибкой, характерной для этрусско-фалискского алфавита,
либо возникло под влиянием d- следующего слова). Надпись
сделана фалискским письмом, лишь очень медленно уступав-
шим место латинскому.
Надпись фалискских поваров
(CIL, 1'-', 364, Хl, 3078)
Iovei lunonei Minervai Fa- lovi lunoni Minervae Falisci
lesce quei in Sardinia sunt qui in Sardinia sunt donum
donum dederunt; magistreis dederunt; magistri L. Latrius
L. Latrius К. f. Salv[e]na Vol- K(aesonis?) f(ilius) Salvena
tai f. coiraveront. Voltae f(ilius) curaverunt.
Соп1ерит quod est aciptum Conlegium quod est accep-
aetatei aged[ai], Opiparum a[d] turn aetati agendae, Opiparum
veitam quolundam festosque ad vitam colendam festosque
dies, Quei soveis a[ast]utieis dies, Qui suis astutiis opique
opidque Volgani Gondecorant Чо1сап1 Condecorant saepis-
sai[pi]sume comvivia loidosque, sime convivia ludosque, Coqui
Ququei huc dederu[nt i]mpera- hoc dederunt imperatoribus
toribus summeis, Vtei sesed summis, Vt sese lubentes bene
lubent[es be]ne iovent optantis. iuvent optantes.
Надпись, состоящая из прозаической преамбулы и посвяти-
тельного стихотворения, имеет явно выраженный „низовой'
характер. Стихотворная часть составлена в „сатурновом" раз-
мере, однако стих не выдержан. AA(PaBHT — латинский, и притом
несколько архаизирующий. Архаистическая тенденция заметна
и в написании, но проведена крайне неумело и непоследова-
тельно. Однако если отвлечься от непоследовательности
227

письма, то отклонения от нормальной латыни конца ll в.
до н. э. идут главным образом в сторону латинских же форм,
архаических (дифтонги, окончание 3-го л. мн. ч. -ont в coira-
veront, конечное -d в opid, sesed) или диалектных (Nom. Pl.
-eis: magistreis, ср. стр. 231), а не в сторону особенностей
фалискского языка. Очень показательны в этом отношении
многочисленные „гиперлатинизмы . В то время как фалиск-
ское письмо не различало, вслед за этрусским, с и g, поль-
зуясь только первым знаком, надпись вводит лат. g вместо ~
в gonlegium, Volgani, gondecorant; сюда же относятся qu&lt
]undum вместо colundam (исторически colo("'q-elo, но здесь,
вероятно, не архаизм, а гиперлатинизм), aciptum(=acceptum)
по аналогий accipio (фалискская ' форма была бы "accaptum,
ср. cuncaptum предыдущей надписи), Falesce вместо Falisci,
повидимому по аналогии лат. Falerii (( 'Falisii). Особенности
говора, находившегося под этрусским воздействием, можно
было бы усмотреть в и вместо о в словах ququei(= coqui)
и huc(= hoc), но другие памятники не подтверждают этого
предположения и свидетельствуют, напротив, о том, что
этрусское и отражалось в фалискском как о (собственное
имя Cotena предыдущей надписи соответствует, например,
этрусскому сиtanasa)' ' поэтому быть, может правильнее видеть
гиперлатинизм и в huc, по аналогии пипс и даже в странном
ququei (если только это не ошибка резчика вместо *quoquei);
в Nom. Sg. сосйз( 'quoquos, и переход quo) cu был пере-
несен из конечного слога также и в начальный *сцсця . о
всяком случае, языковая направленность надписи поваров,
посылающих с чужбины посвятительныИ дар в родное святи-
лище, резко расходится с тенденцией надписи претора Ларта
Котены; „низовая надпись ориентирована на максимальное
приближение к латинскому языку, официальная — на сохране-
ние местной языковой специфики. Это бросает свет и на
стихийный рост пользования латинским языком в речевой
практике низового населения соседних с Лацием областей,
и на позицию муниципальной верхушки, находящеИ опору и
в упомянутой уже языковой политике римского сената
(стр. 225).
О латинизации племени марсов свидетельствует принад-
лежащая, вероятно, еще Ш в. надпись, найденная при осуше-
нии Фуцинского озера (CIL, 1', 5).
В cuncaptum ( concaptum фонетический переход -on- ) -ип- перед
заднензычным, как и в латинском (иксия, ср. греч. î fxo(); о в conceptum
восстановлено из вокализма префикса сот- в других позициях.
228

Casus Cantovius Aprufi-
culanus hic(?) spud finem Esali-
согит in игЪе Casontonia
sociique (..? ..) [?] Angitiae
pro legionibus Marsis.
Саво Cantovios Aprufclano
ceip ариг finem Esalicom en
urbid Casontonia socieque
doiuom atoier[ ]actia pro
1[ecio]nibus Martses.
Несмотря на неясность чтения и толкования комплекса
doivom atoier[ ° ]actia, совершенно очевидно, что перед нами
латинская надпись с отдельными местными лексическими и
фонетическими особенностями, в значительной мере совпадаю-
щими с особенностями латинских говоров (-df- )-rf- в формах
arfuise и т. п. в Sen. Сопя. de Вас.); обращает на себя внима-
ние аффриката ts (Martses ("'Martieis), которую римляне
передают через s. Найденная в том же Фуцинском озере
несколько более поздняя надпись Sa. Burtio V. f. Ive dono
ded mereto = Sa[lvius] Burtius V(ibi) f(ilius) lovi donum dedit
merito (CIL, 12, 386) ничем уже не отличается от диалектной
латыни.
В более отдаленных от Лация местах, где единственными
очагами латинского языка оказывались колонии, на первых
порах наблюдается скорее обратный процесс, деформация
латинского языка под воздействием окружающей лингвисти-
ческой среды. Примером может служить надпись из Лукерии,
колонии, основанной в 314 г. и представлявшей в течение
долгого времени изолированный островок латинской речи
в далекой Апулии, на лингвистической территории осков.
о щ е (CIL, 1', 401, Х, 782)
In hoc lисо stercus nequis
fundito neve cadaver proicito
neve parentato. Si quis adver-
sus hac fecerit, in еит quis
volet pro iudicato nummum L
manus iniectio esto. Sive та-
gistratus volet multare, liceto.
Закон о священной р
In Ьосе loucarid stircus ne
[qu]is fundatid neve cadaver
proiecitad neve parentatid. Sei
quis arvorsum hac faxit [in]
1ит quis volet pro ioudicatod
n. [L] manum iniect[i]o estod.
Seive mac[i]steratus volet mol-
tare, [1]icetod.
Формы fundatid, proiecitad, parentatid выпадают из латин-
ской морфологической системы. С формальной стороны тип
parentatid мог бы явиться контаминацией повелительного
наклонения parentato и „сигматического" сослагательного
перфекта parentassit; в proiecitad можно было бы усмотреть
такую же контаминацию повелительного наклонения с сослага-
тельным презенса (ср. оптативное происхождение форм повели-

тельного наклонения в славянских языках). Это совершенно
единичное в истории латинского языка явление легче всего
объяснить воздействием оскского, для которого характерны
перфектные образования на -tt- (tribarakattins=лат. aedifi-
caverint): parentatid — оскизирующая замена лат. parentassit.
К оскской фонетике восходят такие особенности нашей
надписи, как переход e)i перед гласным: шт(еит (ср.
оскс ionc), -erc-)-irc- (stircus, то же в Пренесте: Mirqurios,
ср. оск. amiricatud = лат. immercato), развитие е внутри
групп согласных (об оскской „анаптиксе" см. стр. 73): maciste-
ratus. Необычно для латинского языка 1оисаг в значении lucus.
С другой стороны, та же оскская среда могла способство-
вать сохранению ряда архаических моментов, исчезавших
в римской латыни, как то: дифтонг ои, конечное -d, вокализм ol
перед согласным. Об arvorsu см. выше, стр. 183. Таким
образом, в обстановке Лукерии столкновение латинского языка
с оскским грозило закончиться победой оскского, близко
родственного и по синтаксической структуре почти тожде-
ственного с латынью.
Не столь заметно влияние окружающей языковой среды
в аналогичном по содержанию тексте (закон о священной
роще) из Сполетия, основанного в 241 г. на умбрской тер-
ритории (CIL, 1', 366, XI, 4766).
В этой надписи мы находим сходство с умбрским в таких
формах, как cedito вместо caedito, cedre вместо caedere,
но монофтонгизация ае ) е была свойственна и латинским
говорам, и только в синкопе срединного гласного ced(e)re
можно с некоторой степенью вероятия заподозрить умбри-
цизм.
С воздействием умбрских говоров следует считаться и
при рассмотрении посвятительных надписей из Писавра,
колонии в Пикене, на берегу Адриатики (основана в 184 г.).
CIL, Р, 378, XI, 6300
Junone rec. matrona Pisau- Junoni reg(inae) matronae
rese dono dedrot. Pisaurenses dono dederunt.
CIL, 12, 379, XI, 6301
Matre Matuta dono dedro Matri Matutae dono dede-
matrona М Curia Pola Livia runt matronae М Curia РаиИа
deda. Livia dant (?).
Рядом с чертами латинских говоров (дат. и. на -а — Matuta)
мы имеем здесь, как и в сполетскоЫ надписи, синкопу средин-

ного гласного dedro(t), затем отпадение, по крайней мере
в письме, конечных -nt (dedro, может быть, deda) и -s
(Pisaurese; это чтение, однако, не может считаться несомнен-
ным, конец слова находится у отбитого края камня и мог
содержать еще одну букву). Если им. п. мн. ч. matrona
восходит к matronas, а не к ~matronai, что теоретически тоже
возможно (c отпадением второго элемента долгого дифтонга,
как и в дат. п. Matuta(i)), то перед нами форма оскско-
умбрского типа, проникновение которой в латинский язык
могло быть поддержано аналогией множественного числа
согласного склонения с характерным для него окончанием -s
н одинаковостью форм именительного и винительного падежей.'
Яля суждения о воздействии языка латинских колоний
на италийские языки наши сведения слишком недостаточны,
Но тот незначительный материал, которым мы располагаем,
свидетельствует скорее о влиянии образцов римского докумен-
тального стиля (стр. 72, об оскских юридических документах),
чем о проникновении каких-либо элементов живого латинского
языка. Игувинские таблицы (стр. 69) позволяют установить
некоторые моменты фонетико-морфологического развития
умбрского языка, но оно происходит по своим собственным
законам и отнюдь не в сторону приближения к латинскому
языку. И если языки Италии отмирают, вытесняются латин-
ским, то основной движущей силой является при этом стрем-
ление самих италиков к объединению и ко вхождению в состав
римского государства на равных правах с римлянами.
Рост Рима как рабовладельческой державы приводил
к тому, что и италийские „союзники Рима оказывались
заинтересованными в его экспансии. Еще во время II Пуни-
ческой войны, когда Ганнибал вступил на италийскую тер-
риторию с обещанием освободить Италию от римского господ-
ства, рабовладельческая верхушка почти всей средней Италии
поддержала Рим и тем обеспечила благополучный исход войны.
Распространение Рима в западном и восточном Средиземно-
морье еще более усилило эту центральную роль италийской
1 То же явление в фрагментах ателлан Помпония, где встречается
форма им. п. мн. ч. ж. р. has (=&amp ac, 15  )ииме тся тих uotla
tias insperatas modo mi inrepsere in sinum (141 R). Эти единичные
формы не дают еще основания для вывода, будто в народном латинском
языке II в. до н. э. уже стиралось различие форм им. и вин. падежей,
так что форма вин. падежа употреблялась в функции именительного.
Еще менее доказательны надписи на пренестинских зеркалах этрусской
работы, где Юпитер получает наименования Iovos (CIL, P, 563), Iovei
(Is, 551), Diovem (12, 558).
231

федерации в imperium Romanum, для которого она станови-
лась и социальной и военной базой; со времен Мария италики
уже пополняли римские легионы. Население Италии в значи-
тельной мере уже было втянуто в хозяйственную и культур-
ную жизнь Рима; италиками по происхождению были почти
все римские писатели вплоть до конца II в. Чтобы добиться
формального уравнения в правах с римлянами, получить
права „римского гражданства', италикам пришлось взяться
за оружие (так называемая „Союзническая война" 91 — 89 гг.),
и тогда в последний раз латинскому языку был противопо-
ставлен оскский как официальный язык новой федерации
„Италия" но после того как римское гражданство было рас-
пространено на всех италиков (в 49 г. до н. э. и на крайний север
Италии, Транспаданскую область), старая противоположность
Рима и Италии идет на убыль. Империя приносит с собой
окончательную консолидацию Италии как привилегирован-
ного политически и экономически средоточия римской дер-
жавы. С 1 в. до н. э. э п и г р а ф и ч е с к и е п а м я т н и к и
на италийских языках исчезают почти повсе-
м е с т н о; один лишь оскский язык еще некоторое время
держится (д о 1 в. н. э.). Поскольку местные языки выходят из
употребления не только в официальных документах общин,
но и в частных памятниках (надгробных и т. п.), мы вправе
считать, что латинский язык к атому времени уже реально
стал средством общения для огромной части италийского
населения и что приобретением „римского гражданства"
было снято последнее препятствие к ее полной латинизапии
и началу слияния былых племен в единую народность.
Чтобы установить, в каком отношении к литературному
языку Рима, к классической латыни, находился этот язык
италиков, необходимо обратиться к памятникам, отражающим
живую речь италийского населения. Важнейшим материалом
в этом отношении являются помпе йс кие над пи си.
Как известно, в 29 г. н. э. извержение Везувия погубило
города Геркуланум и Помпеи. Раскопки в Помпеях, воскресив-
шие с исключительной полнотой картину италийского города
1 в. н. э.,2 дали обширный и разнообразный эпиграфический
материал от официальных надписей на общественных зданиях
до деловых документов на восковых табличках и до минут-
ных излияний аффекта, нацарапанных на стене (так называемые
1 Однако и в это время северная, марсианская группа восставших
чеканила свои монеты на латинском языке.
'-' М. Е. С е р r е е н к о. Помпеи. М.— Л., 1949;.
223

„граффити", сохранившиеся в количестве свыше пяти тысяч).
Эта последняя категория надписей, нередко отражающая
живую речь без всякоИ литературной стилизации и состав-
ленная подчас людьми, слабо владевшими письменным языком
и не очень твердыми в орфографии, представляет исключи-
тельную ценность для языковеда (ср. стр. 17).' Все тексты
относятся к промежутку времени между 80 г. до н. э,
когда в Помпеи была выведена сулланская колония (стр. 226),
и 79 г. н. э.; некоторые памятники допускают, однако, и
более точную датировку.
Эта единственная в своем роде документация фонетиче--
ских и грамматических особенностей живоИ латинской речи
на территории Италии может быть восполнена свидетельством.
литературного памятника, также совершенно единичного по
своей языковой направленности. В романе Петрония „Сати-
рикон' сделана редкая для античноИ литературы попытка
художественно воспроизвести особенности живоИ речи не-
образованных людей из сословия вольноотпущенников („пир
у Тримальхиона"). Специфические особенности речи вольно-
отпущенников контрастно оттенены на фоне языка основного
повествования, которое идет от лица главного героя, принад-
лежащего к образованному обществу. Местом действия
„пира' является кампанский городок, и возможно, что в основе
наблюдений, обобщенных Петронием, лежали те самые говоры„
которые нашли отражение в помпейских надписях.
Помпеи были сулланской колонией, наделом ветеранов
Суллы, и уже для первых поселенцев должен был быть
характерен несколько „смешанныИ говор, с теми или иными
особенностями диалектноИ латыни.,'языковое окружение,
в которое попали колонисты, также было смешанным, оскско-
греческим, и при анализе помпейского говора необходимо
учитывать возможное воздействие как той, так и другой
языковой среды.
Вопрос о грецизмах разрешается сравнительно легко.
При смешанном характере населения города и при широкой
распространенности греческого языка в низших слоях, благо-
даря постоянному притоку рабов из греко-восточных земель,
неудивительно, если мы находим в Помпеях ряд надписей,
составленных полностью или частично на греческом языке.
Что же касается латинских текстов, то элементы греческого
влияния здесь весьма незначительны и сводятся к неболь-
V. Ъ à à и à и е n. Le latin vulgaire des inscri~itio~is рошрi'депп~ s,
1И7 (Annales Academiae Scientiarum Fennicae, XL, 2).
233

шому количеству лексических заимствованиИ, и притом
исключительно в области имен; со стороны значения это по
преимуществу технические термины, лексика кабачка, сцены,
цирка. В языке вольноотпущенников из романа Петрония
греческая лексика играет более значительную роль (например,
в гл. 37 — 38: topanta =тж шйчта, saplutus, ЬаЬае ЬаЬае,
babaecali = )uHul хаЛо~, phantasia; 58 athla, Athana, deurode
и т. п.), чем в помпейских надписях. Грамматическая струк-
тура языка грецизмами совершенно не затронута. Единичные
случаи греческого окончания род. и. ед. ч. -u от латинских
имен на -us, встречающиеся на сосудах как указание вла-
дельца, притом иногда на обоих языках, например Ко~щЛсои
Согпе1ш (CIL IV, 5590), свидетельствуют о греческом составе
работников соответствующих мастерских, а не об особен-
ностях помпейского говора; более широкое распространение,
также за пределами Помпей, имеют формы род. п. ед. ч.
1-го склонения Hà -aes (-es), преимущественно в личных
именах женщин, в которых действительно можно видеть
контаминацйю лат. -ае и греч. -еа; однако если такая морфо-
.логическая контаминация и оказалась возможной, то это было
вызвано потребностью отдифференцировать совпавшие оконча-
ния род. и дат. и. ед. ч. 1-го склонения, поддержано анало-
гией 3-го склонения (Valeriaes: Valeriae = Veneris: veneri,'
если отвлечься от различия в количестве i) и имело, таким
образом, опору во внутренних закономерностях латинского
языка. Свободна от греческого влияния и фонетика помпей-
ского говора, но при оценке необычных написаний как источ-
ника изучения этого говора необходимо считаться с тем, что
мы нередко имеем дело с восприятием латинских звуков
людьми, для которых родным языком являлся греческий.
Вместе с тем, фонетика помпейских надписей обнаружи-
вает ряд особенностей, свидетельствующих о начинающемся
новом этапе в развитии латинского языка. Мы видели
.(стр. 194 сл.), что, в отличие от классической латыни, сохранив-
шей дифтонги ае и аи, диалектная „деревенская латынь,
вместе с умбрским языком, монофтонгизировала эти сочета-
ния, превратив их в долгие открытые гласные е и о. Как
показывают помпейские надписи, а также и вся дальнейшая
история этих звуков, общеиталийское значение получил лишь
монофтонг е, в то время как о укрепилось только в немногих
бытовых словах обыденного стиля. В помпейских надписях
находим: olla, coliclo (=cauliculum), сорб, plostrum (не исклю-
А. Эрну, ук. соч., в 16.

чена, что plaustrum является уже „гиперурбанизмом")1 и личное
имя Olus = Aulus. Любопытна надпись CIL, IV, 4753, где
некий, быть может столичный, „Авл" приветствует кампан-
-ского „Ола".
Campani salvete viri. Aulus Olo suo salutem.
'Привет кампанцам' (отрывок стиха). 'Авл шлет привет
любезному Олу .
В результате монофтонг q ((ае) получил значение само-
стоятельной фонемы, отличной как от прежнего е (е), так и
от е (q; е в положении перед гласным и r), сохранявшей
смыслоразличительные функции дифтонга ае (например ferae—
fere; fere — наречие) и отчетливо выделявшейся
языковым сознанием.2 Характерно, что среди „ошибочных"
написаний помпейских текстов мы встречаем не только
многочисленные случаи постановки е (т. е. q) вместо орфо-
графического ае — это вполне соответствует реальному моно-
фтонгическому произношению, но и ряд „обратных написа-
ний" ае вместо е, и притом чаще взамен краткого е (laesaerit=
.Iaeserit; habrae = habere, е пропущено при переходе от одной
строки к другой; зват. п. vicinae=vicine и т. п.), чем вместо
долгого е (единственный несомненный случаИ вЂ” aegisse =
egisse, CIL, IV, 2713 f; но здесь возможно влияние презенса
.ago). Таким образом, q (ае) более сближалось с равным ему
по тембру, но отличным по количеству е (д), чем с равным
.по количеству, но отличным по тембру е (е).
В старой фонетической системе латинского языка все
.краткие гласные, кроме а, были открытыми, а соответствую-
щие долгие закрытыми, но это различие не имело фонологи-
ческого значения, как не имела его и позиционно обуслов-
ленная закрытость кратких перед гласными и перед r; суще-
ственным являлось лишь различие их по количеству. В той
системе, которая выявляется по материалам помпейских
текстов, е ((ае) фонологически отлично как от е, так и от е,
и тембровые отличия внутри основных гласных становятся
столь же существенными, как количественные. Эти послед-
В романе Петрония plodo, lotus, coda, соро характеризуют язык
вольноотпущенников, в то время как основное повествование дает
р1аийо (гиперурбанизм, судя по композиту ехр1ойо; *explaudo дало бы
'ехр!ййо), lautus, cauda, саиро.
з Сервий (GL, Ч, 421 К) указывает, что долгое е приближается по
звучанию к i, краткое е — к дифтонгу, т. е. к ае в его монофтонгическом
произношении; согласно Помпею (Ч, 285 К), удлинение е создает звук,
1выраженный через ае: из equus получается aequus. Грамматики, таким
образом, различают звучание е, е и ае (cp. стр. 195).
235

ние еще остаются в силе: даже у „заборных" стихотворцев
нарушения количественных норм встречаются не часто.
Рассматриваемая система гласных изображена на прила-
гаемой схеме, она содержит ряд моментов, свидетель-
'«/
(ае) q
%
о
и
и
Ъд
3
1
1 Следует, однако, иметь в виду, что в римском курсивном письме
е изображалось двумя вертикальными линиями ( Й ), и написание е вм.
и'обратно может нередко являться результатом простой графической
ошибки. В этом вопросе материал „граффити" может быть использован
лишь с большой осторожностью.
~ Смещению этих последних могло способствовать также и чередо-
вание е и i в спряжении такого распространенного глагола, как ео,
в помпейских надписях находим формы — adias (= adeas), perias(= pereas)
и те и °
ствующих о ее переходном, нестойком характере. Передний
ряд гласных не симметричен заднему и содержит одной
ступенью больше. В прочных фонологических системах этого
не бывает, и, как мы увидим, в дальнейшем развитии эта не-
симметричность окажется устраненной. Далее, в переднем
ряду гласных е начинает тяготеть к е (( ае), как его краткий,
что и приводит к их частому смешению в письме (е вместо ае
и наоборот) в силу того, что латинская графика не устанав-
ливала различия между написанием долгих и кратких. В ре-
зультате е оказывается изолированным, лишенным своей
„пары ', своего краткого. И здесь дальнейшее развитие при-
ведет к тому, что на основной части латинского лингвисти-
ческого ареала соответствующий гласный будет создан:
1 станет более открытым звуком и перейдет в е. В помпейских
текстах этот процесс только намечается, но четкость различе-
ния е и l ослабела, и в письме обнаруживаются значитель-
ные колебания.' Ясно выражена тенденция отделить закрытое
краткое е, позиционный вариант е перед гласным, от откры-
того е и изобразить его с помощью i: aenia (=аепеа), auriolus
(= aureolus), habias (=habeas), valiat (=valeat), и это в свою
очередь становится источником „обратных написаний" типа
moreor (=morior), pateor (= patior). Прежде всего смеши-
ваются близкие суффиксы, именные основы на -ео- и -io-,
-eolo- и -iolo-, но под угрозу поставлена и дифференциация
глагольных основ на е и на г. Косвенным подтверждением

того, что i начинает тяготеть к е, как к своему долгому,
является и то обстоятельство, что закрытое I~ (в позиции
перед гласным) тоже начинает отделяться от обычного крат-
кого 1 и изображаться с помощью „длинной иоты" (стр. 144),
т. е. того знака, который был создан для долгого (т. е.
закрытого) l (например Actiani = ActianI, Primigenius = Primi-
genlus; условно пользуемся знаком i для передачи длинной
иоты), и что этим же знаком начинают пользоваться для не-
слогового i, наиболее закрытого и находящегося уже на грани
консонантности (iam, iacuit, peius). Намечаются, таким образом,
три группы звуков, сближающихся между собой по тембру:
1) е(ае) и -q; 2) е, е и 1; 3) 1, ~ и i, причем е стремится слиться
с 1, а 1 с i; редукция i сопровождается иногда компенсатор-
HbIM удлинением предшествующего согласного: яосс1огит,
melliorum. Все это еще очень непоследовательно, особенно
в письме, но общая тенденция к перегруппировке гласных
по тембровому принципу несомненна.
В группе гласных заднего ряда симметричные процессы,
т. е. сближение о с и и и с и, хотя и наблюдаются, ио про-
текают значительно слабее; надо полагать, что причиной этого
служит отсутствие в этом ряду новой фонемы, соответствую-
щей е (( ае): старые группировки о — o, u — й остаются в
силе.
Из других особенностей помпейского вокализма можно
отметить такие черты диалектной латыни, как иногда встре-
чающиеся е ( ei, в отличие от I ( ei в говоре Рима (стр. 196),
например си amecis (= curn amIcis), edus (= idus), а также
более широкое, по сравнению с классическим языком синко-
пирование кратких гласных (стр. 173). Синкопа имеет место
чаще всего в положении между шумным согласным и 1, r:
bubla ( bubula (bublum и у Петрония), coliclo ( cauliculum,
suspendre ( suspendere; для надписей рабов (например CIL,
V, 6865) характерно синкопирование постоянного в их устах
и потерявшего экспрессивность слова dominus: domnus, domna.
Обращает на себя внимание синкопа -auit)-aut в 3-м л. ед. ч.
перфекта глаголов 1-го спряжения aberaut(aberravit; фоне-
тически такая синкопа, которую не следует смешивать
со „стяжением на основе выпадения и (amat = amavit), не
выходит за пределы обычных закономерностей (стр. 171),
но ни в архаическом, ни в классическом языке она не pRc-
пространялась на глагольную флексию. В дальнейшем это
окончание -aut легло в основу ряда романских форм — др.-
итал. -ао (совр. -о), сицил. -аи, исп. -o и т. д., что и дает
право рассматривать ero как двусложное -aut; синкопа i conpo-
237

заждалась вокализацией и. Сходно с этим и qui ) си; cuscus (
Ч~1~Ч~1~.
Некоторые исследователи, например Девото, усматривают
в развитии латинской системы гласных, как она представлена
помпейским материалом, влияние оскского „субстрата" Кампа-
нии. Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, рассмот-
рим оскскую фонологическую систему, поскольку ее вообще
можно восстановить на основании наших скудных данных
об оскском языке.
Прежде всего следует заметить, что в оскском языке до
самого конца его существования сохранились в нетронутом
виде все дифтонги, кроме еи, которое в Италии почти повсе-
местно перешло в ои (стр. 77); долгие гласные сохраняли,.
судя по орфографии, ясно выраженный двоечастный харак-
тер. Латинское развитие пошло по прямо противоположной
линии — устранения дифтонгов и ослабления количественных
различий. „Субстрат" должен был бы задерживать это раз-
витие, чего в Помпеях не наблюдается.
а,а аа
д(й)
uu, u u,uu
и(ии)
%
i( ), «1(1 11)
i(i,й) '
238
В оскском языке закрытое е, как краткое (перед гласным),
так и долгое, перешло в открытое ~; точно так же о) и;
отделение и в качестве особой фонемы проведено здесь нами
ради симметрии с передним рядом и остается предположи-
тельным.
Оскский, как и позднейший латинский, фонологизировал
тембровые различия внутри основных гласных одной из сту-
пеней подъема, но в оскском это имело место по отношению
к гласным высокого подъема (i, u), в то время как поздняя
латынь установила фонологическое различие между тембрами
гласных среднего подъема (е, о). Единственная общая черта—
это сближение закрытого гласного среднего подъема (е, о)
с открытым гласным высокого подъема j, u, однако это
сближение совершалось в оскском и в латинском в разных
направлениях. Существенным отличием является и отсутствие
в оскском долгого открытого q ((ае), которое в латинской
системе исторически предшествовало всем прочим изменениям
вокализма и, если наше изложение было правильно, в значи--
тельной мере явилось фактором этих изменений. При таких.
условиях не представляется возможным приписывать оскскому

„субстрату" сколько-нибудь решающую роль в рассматри-
ваемом процессе; в лучшем случае он мог только поддер-
жать те изменения, которые происходили в латинском языке
на основе внутренних закономерностей его фонетического
развития.
В области согласных язык помпейских надписей также
обнаруживает ряд связеИ с „сельской" латынью, но заметно
и влияние классического языка. Так, аспирация (h-) весьма.
часто опускается — abet (= habet) или неуместно употребляется
в порядке „гиперурбанизма" — hire (= ire); аспираты ph, th,
ch используются для передачи греческих звуков, но весьма
непоследовательно. Непоследовательность имеет место
и в написании удвоенных согласных, но источником ее
во многих случаях несомненно являются не фонетические
колебания, а ошибки графического характера, „гаплография"
(написание одной буквы вместо двух одинаковых) и „дитто-
графия" (написание двух одинаковых букв вместо одной);
фонетические тенденции латинского языка к упрощению
двойных согласных в определенных позициях иногда оказы--
ваются лучше отраженными в надписях, чем в литературном
языке, где двойноИ согласный нередко восстанавливается
в результате аналогии. Например, закон упрощения двойного
согласного после краткого гласного первого слога перед
следующим долгим слогом (тип mamilla при mamma) реали--
зуется в помпейских формах апопа, сотйп1Ьия (ср. итальян-
ское comune), acepi, в противоположность классическим
аппопа по annus, commQnis этимологическое восстановление:.
сот-munis), ассер1 (по accipio и ас1-сер1). Ассимилятивные
процессы протекают несколько более интенсивно, чем в клас-
сическом языке: -х ) -s; -ct- ) -tt- ) -t- (после дифтонга или
по типу mamilla), autione ( auctione, otaus ( octavus; ipse )
isse ('сам', 'барин' — в речи рабов) могло поддерживаться и
оскским esuf (= ipse). Носовой выпадает перед согласным
(nuc = nunc, medacia = mendacia), особенно часто перед s:
clemes = clemens. Новое явление — спирантизация неслого-
вого и, переход его в ч в начале слова и в группе lu, что
обнаруживается в написаниях Berus (= Verus), baliat (= valeat),
Fulbuncuis (= Fulv. Unguis), ' где латинское Ъ использовано
на манер греческого р, которое обозначало в зто время уже
1 Обратное написание мы находим в Vivia= Vibia, где могло иметь
место ассимилируюшее воздействие первого слога; этот единичный при-
мер не дает еще права говорить о спирантизации интервокального b,
происходившей значительно позже (стр. 26б).

спирантный звук и начало употребляться для передачи латин-
ского ч (Иф~х = 1.ivia).
Конечные согласные ослабевали еще в апоху архаической
латыни. В Помпеях конечное -m можно считать почти совер-
шенно отпавшим. Случаев опущения его очень много, и чем
дальше надпись от литературного языка, тем реже встре-
чается -m; отпадение это мы находим даже в оскских текстах
помпейского происхождения, хотя, Бообше говоря, в оскском
языке конечные согласные сохранялись. Только в вин. и.
2-го склонения окончание -um держится несколько крепче,
может быть, в противопоставлении к им. и. -us.
Иначе обстоит дело с конечным -s, которое почти всегда
сохраняется; единичные случаи отпадения не могут рассмат-
риваться как отражение нормы помпейского говора, не откло-
няющегося здесь от говора Рима и от нормы литературного
языка. Спорадический характер имеет и отпадение конеч-
ного -~ в формах 3-го л. ед. ч. глаголов или ослабление его
в -d (последнее могло бы быть и оскицизмом). Эта относи-
тельная сохранность конечных согласных, играющих большую
роль в дифференцировании как надежных, так и личных
глагольных форм латинского языка, свидетельствует об отно-
сительной сохранности морфологической системы. И все же
отпадение конечного -m увеличивало омонимию падежных
форм. В склонении основ на -а устанавливалось равенство
им. и вин. п. ед. ч.: capella — capella(m) в именах с согласной
основой терялось различие между вин. и. и аблативом ед. ч.:
sanguine(m) — sanguine.
Помимо атого роста омонимных форм, морфологическая
система помпейского говора не представляет значительных
отличий от нормы классического языка. Кое-где сохраняется
диалектное и характерное для архаического официального
языка окончание -us вместо -is в род. п. ед. ч. 3-го склоне-
ния и во 2-м л. ед. ч. медиопассива (-rus). Единичные гетеро-
клитические формы типа silvestrum вместо silvestrem, dom&l
вместо domui, им. п. мн. ч. passi вместо passus, дат. п. illae
вместо illi не выходят за рамки колебаний, имевших место
еще в архаической латыни, и их малочисленность скоре~;
свидетельствует о силе нормализующего воздействия литера-
турного языка. Более существенное отклонение от обычных
норм представляют формы 2-го и 3-го л. ед. ч. -es, -et вместо
-is, -it, например CIL, IV, 3948: tu vedes (= vendis) acuam
et bibes (= bibis) ipse merum; CIL, IV, 4185: faces (=facis);
1 V. V аа n an е и, ук. соч., стр. 132 — 133.

СП., 1V, 1989: pugnabet (= pugnabit). Усматривать здесь
явление чисто фонетического порядка невозможно хотя бы
уже потому, что оно почти не встречается в многочисленных
формах род. и. ед. ч. 3-го склонения Hà -is; это же обстоя-
тельство не позволяет истолковывать -es, -et в глаголах как
сохранение древних форм, фонетически перешедших в -ts, -П
на грани 111 — 11 вв. до н. э. Правильнее всего, вероятно,
приписать их влиянию оскского языка, который синкопиро-
вал е перед конечным -s, но сохранял его в неизменном виде
перед -t.
В романе Петрония одним из характерных признаков
языка вольноотпущенников служит ослабление категории
среднего рода. Слова среднего рода на -um переходят в муж-
ской род, меняя -ит на -us, или в женский, исходя из формы
им. и. мн. ч. на -а. Если Петроний правильно обобщил свои
наблюдения, то это происходило прежде всего в заимство-
ванных словах (balneus, candelabrus, amphitheater, triclinia,
1asani, schema, stigma) и в употреблении слов среднего рода
в качестве персонифицированного субъекта (42,5: medici ilium
perdiderunt, immo magis malus fatus); с другой стороны,
вольноотпущенники употребляют и формы среднего рода
вместо мужского (thesaurum, мн. ч. libra и т. п.). В помпей-
ских надписях это явление представлено немногими примерами,
и притом легко объяснимыми: то же слово balneus, что
у Петрония; lutus вместо lutum, вероятно, по аналогии limus,
встречающееся еще в доклассической литературе у Клавдия
Квадригария (fr. 94 P) и употребленное в стихе, где lutum
было бы невозможно (CIL, 1V, 1516); cadaver mortus (CIL,
IV, 3129), что связано, разумеется, с редкостью слов сред-
него рода на -er; ж. р. aena (haenas quattuor — Чаапапеп,
ук. соч., 144) представляет собою технический термин ('котел'),
отличный от aenum, и встречается у Плиния Старшего
(VIII, 192: aenae polientium, XXIV, 111: aenae fulloniae).
Обратного явления, перехода из мужского рода в средний,
не наблюдается, если не считать hoc 1осит (CIL, IV, 6641),
получившегося, конечно, в порядке сингуляризации haec loca.
Материал этот не позволяет считать дифференциацию родов
в Помпеях более расшатанной, чем это имело место в архаи-
ческой латыни.
К такому же выводу приводит и рассмотрение другой,
пережиточной для латинского языка и ослабленной уже
в архаическую эпоху категории — отложительных глаголов.
Помпейские тексты дают лишь три случая употребления
активных форм вместо отложительных: CIL, IV, 4456—
16 И. М. Тронский
241

tutat, 2445 — testifico, 3494' — rixsatis, но с активным tuto npu °
ходится считаться уже у Плавта (tutetis — Merc., 865, пас-
сивное tutantur — Amph., 651), а активное rixo засвидетел~-
ствовано в „Менипповых сатурах" Варрона (fr. 43,454 В.).
Обратных случаев — замены активного глагола отложитель-
ным — нет. У Петрония представлено и то и другое, подча~..
очень яркими примерами: tu qui potes loquere; non loqui(s)
(46,1); с другой стороны, pudeatur (47,4) ne me putes studia
fastiditum (48,4), qui rideatur alios (57,3), qui in pergula natus
est, aedes mon somniatur (74,13). Отложительную форму
получают, очевидно, в первую очередь глаголы, выражающи»
некое состояние духа. Петроний, быть может, несколько
утрирует явления, подмеченные им в языке низов, но то,
что в помпейских надписях колебания между активноИ и отло-
жительноИ формоИ так слабо представлены, снова свидетель-
ствует об интенсивности воздеИствия литературноИ нормы.
Морфологическая система латинского языка не претерпела,
таким образом, сколько-нибудь значительных и зменений
в помпейском говоре; однако в употреблении форм, в их син-
таксическом использовании обнаруживаются уже некоторыс
симптомы ослабления этоИ системы, как предвестники ее
последующего упадка. Это касается в первую очередь системы
падежеИ.
Так, звательный падеж в течение всего документируемого
периода развития латинского языка представляет собою пере-
житочную категорию, получавшую морфологическое выраже-
ние только в единственном числе имен 2-го склонения Hà -us.
Исконной сферой вокатива было обращение к индивидуаль-
ному лицу, в особенности к лицу, названному ero собствен-
ным именем.' Уже при наличии аттрибутивного прилагатель-
ного (особенно в сочетании с mcus) живая речь предпочи-
тает именительный падеж. Так, у Плавта: mcus festus dies, mcus
pullus passer, mea columba, mi lepus (Cas. 137); mi Libane,
ocellus aureus (As. 691). В противоположность атой тенденции,
литературная латынь, в особенности поэтическая, еще более
усиливает употребление звательного падежа, распространяя
eio даже на именной предикативный член: sic venias hodiernv.
(Tib. I, 7,53); с другой стороны, помпейские надписи свиде-
тельствуют о дальнейшем ослаблении звательной формы,
1 Характерно, что как в латинском, так и в греческом языке отсут-
ствует форма ввательного падежа от deus (соотв. Э=о~): к богу, для того
чтобы быть им услышанным, обращаются, называя его собственным
именем = Iuppiter и т. п. Формы dec или ~аа появляются лишь с пере-
водом библии. Отсутствует вокатив и в слове p0pulus.
242

которая уже и в простом обращении может заменяться име-
нительным падежом на -us. CIL, IV, 4844: Latinius va(le); 5399:
Acti (зват. п.), dominus (им. п.) scaenicorum (но 3877: [s]caen[ac]
domine, ч[а]1е).
Более серьезное значение имеет ослабление а б л а т и в а.
Этот „синкретический" падеж (стр. 103), соединявший в себе
функции трех былых падежей — отложительного, орудийного
и местного, уже по своей семантической перегруженности
составлял „слабое место" латинской падежной системы.
Уже с самого начала римской письменной традиции бес-
предложное употребление аблатива оказывается в значитель-
ной мере суженным; в ряде своих функций беспредложный
аблатив более свойствен книжному языку, чем обыденной
речи (см. стр. 207 и 216 об аЬ1. comparationis u abl. absolutus;
то же в известной мере относится к беспредложному аЬ1.
modi), ограничен определенным кругом имен (аЬ1. loci, abl.
temporis), управляющих глаголов (аЬ1. separationis), фразеоло-
гических сочетаний или тяготеет к адвербиализации (аЬ1. modi).
Исконные значения тех падежей, которые слились в аблативе,
как то: отделительное, социативное, местное, отчасти даже
орудийное, дифференцируются уже помощью предлогов аЬ, de,
ех, curn, in, per и т. д., а значение самой надежной формы стано-
вится неопределенным и мало выразительным, чему способ-
ствовала также проходящая через все склонение омонимность
аблатива и дат. п. во множественном числе. Рядом с ослаб-
лением значения аблативной формы действовали и фонетиче-
ские моменты. Отпадение конечного -m уничтожило формаль-
ное различие между аблативом и винительным падежом ед. ч.
в согласном склонении существительных не среднего рода
(т11Ие — mtlitem), а в прочих основах свело его к одному
лишь квантитативному противопоставлению одинаковых глас-
ных (silva — silvam, siti — sitIm, exercitu — exercitum, die — diem)
или близких между собой по тембру (domino — dominum);
между тем в латинском языке имелась (стр. 176) тенденция
к сокращению конечных долгих гласных, осуществлявшаяся
там, где этому не препятствовали потребности дифферен-
циации флективных окончаний.
К этому следует прибавить, что в латинской надежной
системе винительный падеж играл роль своего рода „нуле-
вого" косвенного падежа, выражавшего синтаксическую зави-
симость в самой общей и свободной форме (ср., например,
так называемый „винительный восклицания, me miserum),
и что преобладающее большинство предлогов сочеталось
именно с этим падежом.
16*
243

Все это создавало благоприятные предпосылки для расши-
рения функций винительного падежа за счет слабеющего и
семантически и формально аблатива.
Если мы обратимся теперь к помпейским текстам, то уви-
дим, что аблатив ни в какоИ мере не является еще отмираю-
щей категорией. В некоторых отношениях его употребленис
даже расширяется. Классический язык сохранял остатки лока-
тива ед. ч., воспринимавшиеся, вероятно, уже как форма
родительного падежа, в именах городов 1-го и 2-го склоне-
ний: Nolae, Brundisii, в то время как во всех других случаях
локатив был заменен аблативом. С конца I в. до н. э. эти
древние локативные формы начинают выходить из употребле-
ния; в литературных текстах мы впервые находим замену
их аблативными формами у Витрувия, Halicarnasso в Гали-
карнасе'. Во 2-м склонении вытеснение локативных форм
происходит интенсивнее, чем в 1-м, где они поддерживаются
широким употреблением формы Romae. Помпейские надписи
дают нам в локативной функции аблативы Brundisio, Nola,
Nuceria, но также Nuceriae.
И вместе с тем, мы уже видим ряд случаев проникнове-
ния винительного падежа в исконную сферу аблативных зна-
чений. Не все они в одинаковой мере показательны. В над-
писи CIL, IV, 445á, omne(m) modu(m) вместо обычного omni
modo 'всячески' представляет собой исконно свойственную
латинскому языку адвербиализацию винительного падежа
в тех его грамматических значениях („винительный содержа-
ния", „винительный отношения"), которые близко соприка-
саются со значениями аблатива. Если на стене намалеван
кабатчик, выгоняющий вступивших в драку посетителей,
и подпись гласит itis foras rixsatis (CIL, IV, 3494), дословно
идете на улицу ссоритесь, в значении ступайте, ссорьтесь
на улице', то в объяснение вин. п. foras вместо аблатива
foris можно сослаться и на омертвение формы, и на харак-
терное для небрежной речи смешение категорий „где" и
„куда, и на влияние предшествующего itis. Но всякие
сомнения исчезают, когда мы находим винительный падеж
при предлогах а и curn и притом в словах, где фонетическое
смешение аблатива с винительным исключается: CIL, IV, 2155:
а pulvinar (= à pulvinart); 221: сит sodales (=сит sodalibus);
275: curn discentes (= сит discentibus). Былые функции аб-
латива, отделительная и социативная, полностью пере-
шли на предлоги, а винительныИ падеж не выражает здесь
ничего, кроме неспецифицированной грамматической зависи-
мос Ги.

В помпейских текстах обнаруживаются, таким образом,
несомненные симптомы редукции падежной системы, насту-
пающего упадка латинского склонения. Если латинская
шестипадежная система сама создалась в результате редук-
ции более ранней семипадежной (с локативом), которая,
в свою очередь, пришла на смену реконструируемой с помощью
сравнительно-исторического метода восьмипадежной (разли-
чавшей отделительный и орудийный падежи, стр. 103),
то теперь шестипадежная система начинает ослабляться.
В помпейском говоре процесс этот еще только намечается.'
Что касается глагольного синтаксиса, то помпейские
„граффити", короткие и очень часто безглагольные, не со-
держат сколько-нибудь интересного материала по вопросу
об употреблении глагольных форм; заслуживает внимания
лишь постановка мн. ч. наст. времени изъявительного накло-
нения в приказаниях, например в уже приведенном тексте
CIL, IV, 3494: itis foras rixsatis, свойственная, повидимому,
римскому военному языку (Trag. inc. frg., 34: itis, paratis
arma quam primum viri) и приведшая впоследствии к тому,
что в романских языках, кроме испанского, португальского,
ретороманского и сардинского, в функции мн. ч. императива
оказалась форма 2-го л. мн. ч. настоящего времени изъяви-
тельного наклонения. ()днако и Петроний не оснащает речи
своих персонажей сколько-нибудь значительными отклоне-
ниями от литературной нормы глагольного синтаксиса, и это
позволяет думать, что в 1 в. н. э. каких-либо особенных
изменений в этом отношении еще не происходило.
В качестве источника для истории латинской л е к с и к и
помпейские надписи также не представляют большого инте-
реса, если не считать того, что специфика „заборной" лите-
ратуры приносит с собой соответствующий ассортимент вуль-
гарных слов, подчас не известных ни из коих других источ-
ников. В отношении словообразования исследователи отме-
чают продуктивность суффикса -arius, новые экспрессивные
1 В надписи CIL, IЧ, 3525: Puteolos, Antium, Tegeano (= Tegeanum),
Pompeios — hae sunt verae coloniae — либо оскицизм, оскская форма
им. и. мн. ч. 2-го склонения íà -os, либо омертвение формы вин. и.
имени города, связанное с ее частым употреблением на вопрос „куда?".
Употребление вин. п. в перечнях выдач, например: pane(m) VIII, oleum Ч,
eepas Ч и т. д. (CIL, IЧ, 5380), по своему происхождению, вероятно,
эллиптическое; оно встречается уже у Катона (например 7,4). Но каковы бы
ни были причины в каждом отдельном случае, они ведут к тому, что
вин. п. начинает употребляться в назывной функции наряду с имени-
тельным.
Ч. Vaanan en, ук. соч., стр. 217.
245

слова на -о, -osus, рост уменьшительных с суффиксами -ello-,
-illo-, несколько новых производных глаголов, например simi-
1аге 'быть похожим' (ср. франц. sembler) или фреквентативный
clausare (от claudere), субстантивированные сочетания типа
а balneo 'посетители бани', aqua in manus 'рукомойник' (ср.
нсп. aguamanos), сращение неизменяемых слов как сред-
ство их экспрессивного обновления (decontra, incontra), шуточ-
ные составные слова, как seribibus позднопойца.
Рассмотренные особенности помпейского говора, при изло-
жении которых мы старались отметить все существенное,
опуская лишь спорадическое и недостоверное, позволяют
сделать некоторые выводы общего порядка.
Латинский язык, распространяясь по Италии и вступая
в столкновение с местными языками, в нашем случае с оск-
ским, безусловно вышел победителем из этого столкновения.
Он не только сохранил свой основной словарный фонд и свой
грамматический строй, но даже не использовал сколько-
нибудь ощутительным образом возможности обогащения
своего словарного состава за счет побежденного языка.
Специфические для помпейских текстов заимствованные слова
имеют греческое происхождение, а не оскское.
Унаследовав ряд тенденций развития, наметившихся в ла-
тинских „сельских диалектах еще в архаическую эпоху,
помпейский говор испытал, вместе с тем, несомненное воз-
действие римского говора и литературной нормы классиче-
ского языка.
Изменения фонетической и грамматической системы, осу-
ществившиеся или только намечающиеся в помпейском говоре,
во всех своих существенных чертах обоснованы предшествую-
щим развитием латинского языка и направлены в сторону,
диаметрально противоположную тенденциям оскского, который
до самого конца 'своего существования сохранил дифтонги,
конечные согласные и италийскую семипадежную систему
склонения. В этом отношении наблюдается как раз обратное,
влияние латинского языка на помпейский говор оскского,
в котором отпадает конечное -т. Воздействие оскского на
латынь может быть обнаружено, и то не с полной достовер-
ностью, лишь в отдельных моментах частного значения (гла-
гольные окончания -es, -et).'
1 Изолированное Verecunnus (= Verecundus, собственное имя, CIL,
1Ч, 1768) с переходом -nd- ) -nn-, свойственным оскско-умбрскому
(стр. 72), менее всего характерно для помпейского говора, в котором
имплозивное и имеет скорее тенденцию к отпадению: medacia (=тепйа-
cia), secudo (= secundo), ducetos (= ducentos); c другой стороны,
переход -пй-) -вп- проникал и в архаическую латынь (Mil., 1407: dispen-
246

В рассматриваемый период, когда латинский язык получил
значение общеиталийского и старые италийские языки отми-
рали, он обнаруживает, таким образом, значительно большую
силу сопротивляемости по отношению к их воздействию,
чем это имело место в архаическую эпоху, когда многочислен-
ные языки сосуществовали на равных правах. Этому способ-
ствовала, разумеется, и выработавшаяся литературная норма.
В помпейский говор оскицизмы проникают в гораздо меньшей
мере, чем в язык ранних колоний (стр. 229).
Как уже указывалось (стр. 233), помпейские тексты
являются единственным в своем роде памятником живого
латинского языка на территории Италии. Для других местно-
стей аналогичного материала нет, и мы не имеем возможности
судить по непосредственным источникам, в какоИ мере латин-
ский язык, вытесняя прежние языки, воспринял те или иные
их особенности. Теоретические соображения заставляют нас
остерегаться преувеличенных представлениИ об их возможном
воздействии на латинский язык. Как показывают многочислен-
ные наблюдения, воздействие субстрата тем значительнее,
чем в более близком родстве находятся скрещивающиеся
языки. И если даже такой близкий к латинскому язык, как
оскскиИ, оставил в помпейском говоре лишь самые ничтожные
следы своего влияния даже на фонетическую систему, то нет
никаких оснований ожидать более значительного воздействия
на латынь со стороны более далеких языков, как то. венет-
ского, мессапского, этрусского и других.
Многие исследователи, в особенности итальянские диалек-
тологи, пытаются нарисовать совершенно иную картину.
Отмечая, что географическое распределение современных
итальянских диалектов в общих чертах соответствует рассе-
лению племен в древней Италии, они стараются возвести
многие из наблюдаемых ныне диалектных отличий к особен-
ностям тех языков, которые уже две тысячи лет назад были
вытеснены латинским. С этой точки зрения, диалектная
разрозненность итальянского языка восходит к периоду
распространения латыни по-территории Италии, и пути разви-
тия отдельных диалектов изначально были предопределены
специфическим характером скрещения латинского языка
с долатинским „субстратом" каждоИ отдельной местности.
В подтверждение приводят такие факты, как распространен-
nite; Phorm., 330: tennitur). К более раннему времени относится н
появление в латинских говорах им. и. мн. ч. на -as (NSA, 1911, стр. 431 °
68): Asellinas (= Asellinae); ср. стр. 231.
247

ную в значительной части Тосканы аспирацию (или спираи-
тизацию) интервокальных глухих смычных с ) h (лат. amicus
amiho), t ) th, р ) ph и т. п. на территории былого распро-
странения этрусского языка, в памятниках которого наблю-
даются колебания между написаниями с и ~, t и Э, или про-
грессивную ассимиляцию -nd- ) -пп- в значительной части
средней и почти всей южной Италии, продолжающую оскско-
умбрские языковые тенденции (например unnici ( undecim).
Такого рода факты имеют единичный характер, но, по MH('
нию упомянутых исследователей, только крайняя незначител~-
ность наших сведений о языках древней Италии не дагт
возможности подтвердить их гипотезу более обильным лин-
гвистическим материалом. По отношению к ряду явлений,
распространившихся в заведомо гораздо более позднее врем»
в латинском или уже в итальянском языке, эти авторы такж&
ищут источника, иррадиационного центра, в говорах т~:х
областей, для которых соответствующее явление было харак-
терно в долатинский период, и полагают, что оно оставалос~
неизменным при переходе на латинский язык.
Теоретически нет ничего невозможного в том, что ита-
лийцы, переходя на латинский язык, сохраняли отдельньи
незначительные фонетические признаки своей прежней речи,
особенно, если это не нарушало латинской фонологической
системы и не мешало функционированию латинского языка
как средства общения.
Наблюдения В. М. Жирмунского свидетельствуют, напри-
мер, о том, что при переходе с одного диалекта на другой
легко сохраняются малозаметные признаки прежнего говора.'
Однако рассматриваемая теория ошибочна в целом, так как
она сводит фонетическое развитие к одним лишь результатам
скрещения и их последующему „распространению" по боле~
обширной территории и покоится, по собственному призна-
нию ее сторонников, на изолированных совпадениях. Даж&
эти единичные сопоставления не всегда представляются
достоверными. Так, в этрусском языке глухой смычный
переходил в аспирату во всех положениях, например перед
согласными, гласными переднего ряда, что не имеет места
в тосканском говоре, более того, тосканская аспирация глу-
хого заднеязычного, исторически засвидетельствованная лишь
с XVI века, не распространяется на положение перед гласным
переднего ряда, где налицо обычный переход с ) с: лат.
1 B. М. Ж и р м у н с к и й. Проблемы колониальной диалектологии
Язык и лит., т. Ш, 1929, стр. 214.
248

расе(т) ) итал. расе (а не pahe); естественно думать, что
она произошла уже после перехода палатализованного с
в аффрикату, т. е. через много столетий после того, как
этрусский язык замер, и тогда в рассматриваемом процессе
на долю субстрата либо вовсе ничего не остается, либо,
в крайнем случае, какая-то незначительная особенность
артикуляции, не помешавшая переходу с в с, а впоследствии
давшая толчок в сторону аспирации. Что же касается общего
соображения о границах итальянских диалектов, то это сви--
детельствует о прочности („в общих чертах") связей между
отдельными районами с античных времен, а не о сохранении
языковых особенностей долатинского периода.
Тот достоверный материал, который имеется в нашем
распоряжении, свидетельствует о большей доступности латин--
ского языка влияниям окружающей лингвистической среды
в архаическую эпоху, чем это имело место впоследствии,
когда латынь уже окончательно вытеснила языки древней
Италии. И вместе с тем, этот материал показывает, что
латинский язык содержал в своей системе ряд противоречий,,
становившихся источником дальнейшего развития, хотя и
сдержива вше гося консервирующим влиянием литературной
нормы.

Г ЛА ВА СЕДЬМАЯ
РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА В ПЕРИОД
РАННЕЙ ИМПЕРИИ
Для латинского языка эпоха империи означала прежде
всего огромное расширение территории его распространения.
За пределы Италии в узком смысле слова, т. е. за пре-
..делы Апеннинского полуострова, латинский язык вышел,
правда, уже давно, задолго еще до его окончательноИ победы
на территории самой Италии. С римскими завоеваниями ла-
-тинскиИ язык проникал и в захваченные земли, и повсюду,
кроме греко-восточных областеИ, где греческиИ язык сохра-
нил свои господствующие позиции, создавались центры рас-
пространения латинского языка среди местного населения.
С 238 г. до н. э. Риму принадлежат Сардиния и Корсика.
В 201 г., после успешного окончания 11 Пунической войны,
Рим получает восточное и южное побережье Испании, оконча-
тельное овладение котороИ потребует, однако, еще двух столе-
.тий. В течение П в. до н. э. в состав римской державы вхо-
дит долина По („цисальпинская Галлия" ), Лигурия и южное по-
бережье Галлии с долиной Роны, вплоть до Лиона, Женевы
и Тулузы („Нарбонская Галлия" ), входит, с разрушением
Карфагена, и провинция „Африка". Огромные приобретения
.Рима в греко-восточном мире, захват Македонии и Греции,
Вифинии и Пергама, Сирии и Египта хотя и не имели по-
следствием вытеснение греческого языка, но привели к дли-
-тельному соприкосновению греческого языка с латинским как
официальным языком римского государства. В 50 г. до н. э.
Цезарь завершает завоевание Галлии; во времена Августа
присоединяется Иллирия, Мезия, часть Мавритании, альпий-
'250

ские области, Норик, Ретия и Паннония. Первый век империи
прибавляет к этому оставшуюся часть Мавритании, Британию,
Фракию, германские области. С завоеванием Дакии при Траяне
эта экспансия заканчивается, и Римская империя вскоре пере-
ходит от завоеваний к политике обороны своих границ.
Центром этого государства, его привилегированной
областью и его опорой служит Италия (ср. стр. 232), но очень
скоро оказывается, что одна Италия не в состоянии справиться
с этой задачей, и Рим стремится опереться на верхушечные
слои провинций. Гражданские права провинциалов расши-
ряются, они широКо привлекаются в армию, даже в сенат,
и развитие империи, особенно со И в. н. э., проходит под
знаком роста удельного веса провинциИ.
Мы видели, что в свое время римская республика скупо
предоставляла италикам право официального пользования
языком господствующей общины (ср. стр. 225); в отношении
провинциИ, особенно в эпоху империи, велась совершенно
иная языковая политика. Привлекая к себе местную верхушку,
Рим стремился ее латинизировать. В Испании и Галлии для
местной знати организовывались римские школы. Знание ла-
тинского языка являлось необходимым условием для занятия
местных должностей. Такая политика проводилась даже в от-
ношении греческого мира.'
Провинциальные города становились центрами распростра-
нения латинской речи. Мощным орудием латинизации служила
также армия, значение котороИ s римском государстве все
более возрастало.
Темпы распространения латинского языка были, конечно,
различными в разных областях. Это зависело, между прочим,
и от интенсивности того встречного тяготения к Риму и его
культуре, какое обнаруживала местная верхушка. В Галлии,
например, она охотно шла на усвоение латинского языка и
римского образа жизни, на слияние местноИ религии с рим-
ской. Гораздо медленнее проникал латинский язык в деревню.
Еще в Ш вЂ” IV вв. н. э. сельское население Галлии говорило
по-кельтски; не исчезали также иберийские говоры в Испании,
пунические — в Африке. В рабовладельческой империи только
ее господствующее италиИское ядро могло быть в какоИ-то
мере спаяно в единую народность (стр. 224). Однако, когда
уже впоследствии, после распада Римской империи, на ее
1 По сообщению Светония, император Клавдий исключил из списка
судей знатного грека, не владевшего латинским языком, и даже лишил
его права гражданства (Claud. 16; ср. Cassius Dio, LX, 17).
251

развалинах стали формироваться новые народы, латинизацин~
соответствующих областей уже была настолько значительной,
что основой их языкового единства оказался латинский язык.
Современные романские языки, итальянский и сардинский,
испанский, португальский и каталанский, французский и про-
вансальский, ретороманский (в Швейцарии), румынский и мол-
давский,— не говоря уже о замершем в прошлом веке дал-
матинском, вышли из латинского языка, воспринятого рядом
самостоятельных народов, по-своему развивших и преобразо-
вавших его в ходе своей истории.
Для характера латннизации весьма существенно, что она
шла не только стихийно, но и организованно, с помощью
школьного обучения латинскому языку. Распространителем
латинского языка являлся не только римский колонист, не
только воин или коммерсант-италик, но также грамматик
н ретор. Это особенно характерно для таких земель, как
Испания и Галлия, как римская Африка. В этих провинциях
усваивалась не только италийская латынь, с присущими ей
диалектными особенностями, но и норма литературного языка.
Иначе протекала романизация альпийских областей, и со-
вершенно особенные условия создались в Дакии. Римляне
получили эту территорию почти обезлюдевшей, и Траян за-
селил ее новыми жителями, собранными из разных концов
империи.
Латинский язык оказывался, таким образом, в контакте
с многочисленными местными языками различных провинций,
и это не могло не создавать, наряду с проникновением в обще-
латинскую лексику некоторого количества иноземных слов
(кельтских, иберских, германских и т. д.), также и известных
диалектных различий по областям. На их наличие указывают
и некоторые античные свидетельства. Так, по словам извест-
ного христианского писателя IV в. н. э. Иеронима („сит et
ipsa latinitas et regionibus cotidie mutetur et tempore", — Comm.
epist. ad Galatos, II, 3) 'латынь беспрестанно меняется и по
отдельным областям и с течением времени.' Однако имею-
щиеся в нашем распоряжении памятники не свидетельствуют
о том, чтобы эти различия были сколько-нибудь значительны,
по крайней мере в первые века империи, а главное, чтобы
наблюдаемые особенности могли быть поставлены еа счет
воздействия местного „субстрата". Исследование надписей
Галлии ' не обнаружило в них ничего, кроме нескольких
P i r s о и. Là langue des inscriptions latines de la Gaule, Bruxel-
les, 1901.
262

единичных кельтских слов и особенностеИ в окончаниях мест-
ных собственных имен; такие явления, как сохранение удвоен-
ного -s- после долгого гласного (ussus, caussa) или переход
-nd-) -пп- (Secunnus), не могут рассматриваться как специфи-
ческие „галлицизмы", ибо удвоенное -s- упростилось после
долгого гласного очень поздно (стр. 199), когда орфографи-
ческая традиция галльской латыни могла быть уже фиксиро-
ванной, à -nd-)-nn- характерно и для ряда областей Италии
(стр. 246 сл.). Также и изучение испанских надписей' не устано-
вило каких-либо характерных черт, которые вели бы в на-
правлении позднейших особенностей испанского языка.
„В древнюю пору,— пишет В. Ф. Шишмарев,— до V в.,
варианты испанской латыни едва ли были очень многочисленны
и разнообразны: дело сводилось, несомненно, к ряду фоне-
тических деталеИ да синтаксических и лексических особен-
ностей".-'
Не оправдало себя и широко распространенное в конце
прошлого века представление о каких-то специфических грам-
матических особенностях „африканской" латыни. Рассмотре-
ние эпиграфического материала, содержащего те или иные
отклонения от литературной нормы, свидетельствует скорее
о том, что эти отклонения более или менее равномерно рас-
пределены по различным областям империи. Все это приводит
к выводу, что в период ранней империи (I — И1 вв. н. э.), до
эпохи роста децентрализующих тенденций и германских на-
шествиИ, латинская речь в империи была относительно еди-
ной, сохраняя и свой основной словарный фонд и свой грам-
матический строй, и что воздействие местных языков на ла-
тинский могло сводиться лишь к проникновению в латинский
язык данной области определенного количества местных
бытовых слов или отдельных особенностей местного произно-
шения. Это вполне естественно, если учитывать, что латини-
зация шла в значительной мере сверху, из города, от знати,
что она еще не охватила всей массы местного населения и
все время корректировалась школой и стремлением верхушки
блюсти чистоту той латинской речи, владение которой вхо-
дило в состав ее социальных преимуществ.
Своеобразно складывались в этот период отношения ла-
тинского языка со вторым языком империи, преобладавшим
в ее восточной части, с греческим.
А. С ar no y. Le latin d'Espagne сГаргея les inscriptions, 2-е изд.,
Bruxelles, 1906.
2 В. Ф. Ш и ш м а р е в. Очерки по истории языков Испании. М.,
2941, стр. 52.
253

Латынь как официальный язык римского государства н &l
могла не оказать определенного воздействия на гречески И
язык. Достаточно обратиться к новозаветным текстам, чтобы
увидеть, сколь много латинских терминов военно-админи-
стративного характера проникло в греческую речь: AE(L(0v,
хоиатиВа, ~~а~тй~~оч, xzv~oZ и т. д. В греческом языке по-
являются такие глаголы, как ixouy.~i& t;(accumb ),З~рачЗя
(defendo), или имена, снабженные латинскими суффиксами -aris,
-atus, -йга. Для наших целей интереснее, однако, другое. Для
атого времени становится характерным 6 и лик г в из м, вла-
дение латинским языком у греков и греческим — у римлян,
особенно распространяющийся со П в. н. э., когда Италия
теряет свое преобладание и значение восточной части импе-
рии начинает постепенно возрастать. Перенесение столицы
в Константинополь еще более усилило значение латинского
языка в греческих областях, правда ненадолго, и греческий
язык в конце концов вышел победителем.
Интересно, что именно в этот период максимального
сближения двух языков в обоих происходит ряд одинаковых
явлений, и притом весьма серьезных по своим последствиям.
Так, в обоих языках отмирает музыкальное ударение, сменяясь
динамическим, в обоих языках идет на убыль различение дол-
гих и кратких гласных, ослабляются смычные согласные
(b) ч). Параллельно наблюдается в обоих языках рост пред-
ложных конструкций, описательных глагольных форм (кои
с инфинитивом — habeo с инфинитивом и т. и.). Нет основа-
ния видеть здесь „заимствования; надо думать, что эти
явления распада старой фонетико-морфологической системы
происходили в каждом языке самостоятельно, в осуществле-
ние тенденций развития, в той или иной мере присущих раз-
ным ветвям индо-европейских языков, но, вместе с тем, можно
предполагать, что, при широком распространении билингвизма,
ати параллельные процессы двух находившихся в контакте
языков друг друга взаимно поддерживали.
Переходя к рассмотрению внутренних процессов развития
латинского языка в интересующий нас период, надлежит про-
вести разграничение между письменным языком и языком
устной речи, ибо здесь наблюдается тенденция к известному
разрыву между ними.
Фонетико-морфологическая система литературного языка
окончательно стабилизировалась к началу эпохи империи.
По сравнению с классической прозой 1 в. до н. э. произошли
очень незначительные изменения, которые частично пред-
ставляют собою, быть может, лишь закрепление процессов,

уже ранее завершенных, но скрытых от нас архаизирующим
правописанием времен республики.
Переход конечного -os ) -us, -от ) -um, происшедший
еще на рубеже III — П столетий, несколько задержался после
неслогового и или q-: salvos, equos; в той же позиции за-
держался переход -о- в -ц- перед заканчивающим слог веляр-
ным -1: volt, volgus.~ C начала империи письмо отмечает в этих.
случаях и.
Неслоговое и в 1 в. окончательно становится спирантом v.
Возможно, что с этим связана орфографическая реформа,
которую пытался провести император Клавдий. Он ввел три
новых буквы: I-, встречающуюся в эпиграфических памятни-
ках, вместо греческого v, но задуманную, может быть, для
того латинского звука, который наши источники определяют
как „средний" между i и ц (optumus(optimus, ср. стр. 201);
3 для v; o для сочетаний bs u ps. Реформа эта успеха не
имела. Пока Клавдий был жив, государственная канцелярия
применяла новые буквы, но затем и она вернулась к обыч-
ному письму.
Более серьезное значение имело сокращение конечного -о,
раньше захватывавшее только слова ямбической ( — — ) или
кретической ( — — — ) формы: volo, nescio (ср. стр. 198). На-
чиная с Овидия, мы находим краткое -о в 1-м л. ед. ч. гла-
голов (tollo) а у Сенеки и в дативе-аблативе ед. ч. второго
склонения (vincendo). Это явление показательно для неуклон-
ного, хотя и медленного процесса уничтожения количествен-
ных различий между гласными, начавшегося с конечного слога
(стр. 176).
В морфологической области имела место дальнейшая уни-
фикация третьего склонения. В то время как согласные основы.
издавна имели единую форму им.-вин. падежа мн. ч. на -es,
в основах на -1- эти формы различались: им. п. -es ((~-ei-es)
и вин. п. -1з (( -i-ns): oves — ovts. С 1 в. н. э. и здесь уста-
навливается окончание -ея. На этом развитие фонетико-мор-
фологической системы литературного языка заканчивается..
Грамматики начала империи, во главе с Реммием Палемоном,
кодифицируют эту систему, устанавливают твердые правила.
орфографии. Это та система, которая и поныне принята у нас
при печатании латинских текстов, если не преследуется целей
точного воспроизведения исторических особенностей языка.
1 Некоторые лингвисты усматривают в сохранении о явление чисто
орфографического порядка, вызванное нежеланием удваивать в письме
букву и, одновременно обозначавшую и гласный и согласный звук
(cp. стр. 143).
255

более раннего периода. К дальнейшим, и притом очень зна-
чительным изменениям латинской фонетики, имевшим место
в последующие века, орфография остается уже безучастной.
Последующие судьбы латинского литературного языка нс
могут быть оторваны от общей картины того процесса раз-
.ложения античного рабовладельческого общества, который
наметился уже во И в. н. з. и привел в И1 в. к тяжелому
кризису. В античной культуре наступил застой, время господ-
ства упадочных течений, роста мистицизма и грубых суеверий.
Античное общество, разъедаемое противоречиями уже пере-
живающей себя рабовладельческой системы, ищет выхода
в ориентации на прошлое. Как в греческой, так и в римской
части империи наступает период а р х а и с т и ч е с к и х тенден-
ций, проявляющихся во всех областях идеологии, в частности
в литературе. Если у греков „аттикизм" знаменовал резкий
отрыв литературного языка, ориентированного на мертвую
уже аттическую норму, от тенденциИ живоИ речи, то нечто
аналогичное происходит теперь в Риме. Грамматическая
система литературного языка в известной мере костенеет,
перестает следовать за живым развитием. В период своего
становления латинскиИ литературный язык опирался Hà usus—
речевой обиход римского говора; архаисты выдвигают новый
принцип, auctoritas, традицию литературного языка прошлого.
Этим архаистическим тенденциям мы обязаны сохранением
древних римских писателеИ, их плодом являются компиляции
лексикографического характера вроде Compendiosa doctrina
Нония (стр. 20).
Характерно, что и христианство не внесло никаких прин-
ципиальных изменений в соотношение между письменной и
народноразговорной речью. Новая религия нуждалась в новой
лексике, и поскольку эта религия шла из греко-восточных
стран, латинский язык был наводнен новым потоком грече-
ских заимствований: evangelium, apostolus, ecclesia, diabolus,
propheta, baptismum, blasphemium, angelus, baptizare, aposta-
tare и т. д.; через то же греческое посредство проникали
гебраизмы (pascha), библейские имена (Abraham, David), необыч-
ная форма которых создавала известные трудности для введе-
ния в морфологическую систему; создавались новые кальки:
ипМга — (J.ohio (x[1.о~. Ряд латинских слов специализировался
у христиан в новом значении. Для обозначения „язычников"
берется слово gentes (ср. греч. Р> ),изда наобозначав
в Риме мало развитые, безгосударственные племена. Еще
более любопытно слово pagani, получившее то же значение
и перешедшее затем во многие европейские языки (русск.
.2~6

'поганый' ). Paganus — собственно 'сельский житель' (pagus'ñåëü-
ский округ f, в отличие от горожанина; в армейском языке
paganus означало 'штатский' (Тас. Hist. I, 53: inter paganos
corruptior miles), притом с презрительным оттенком (Тас.
Hist. Ш, 24), и христиане ('воинство Христово' ) перенесли это
обозначение на 'язычника'.1 Saeculum 'век', 'испорченный,
грешный век' получило значение 'мир', saecularis 'мирской'
и т. п. Однако и христианские писатели соблюдают традиции
литературного языка, и лишь отдельные памятники, принад-
лежащие авторам, недостаточно владеющим литературной
речью (например Коммодиан или составительница Peregrina-
tio ad loca sancta), могут служить источником, знакомящим
с теми или иными особенностями народноразговорной речи.
Изучение латинской на родна разговорной речи может,
однако, основываться не на одних только пригодных для
этой цели литературных и эпиграфических текстах или сви-
детельствах античных грамматиков. Источником являются
здесь также романские языки.
Романские языки вышли из латинского; латинский для
них — „язык-основа". Они обладают всеми чертами, свойствен-
ными языковой „семье, — единством грамматического строя,
значительным общим лексическим фондом, связаны между собой
закономерными звуковыми соответствиями (ср. стр. 34 сл.).
Отсюда возможность применения к ним сравнительно-истори-
ческого метода, возможность постановки вопроса о рекон-
струкции той языковой системы, из которой Они проистекли.
Эту систему обычно называют „вульгарной латынью".
Термин, весьма неудачный, восходит к античности. Квинти-
лиан (1. Q., Хп, 10, 43) противопоставляет sermo vulgaris
языку публичной речи, viri eloquentis oratio. Под sermo vul-
garis он разумеет повседневную речь, тот язык, quo curn
amicis, coniugibus, liberis, servis loquimur (g 40) 'на котором
мы разговариваем с друзьями, супругами, детьми, рабами',
т. е. язык обычного речевого общения римлян в его противо-
положности художественно отделанному языку красноречия.
По мнению некоторых, прибавляет Квинтилиан, естественное
красноречие должно приближаться к обыденной речи — quidam
nullam esse naturalem putant eloquentiam, nisi quae sit cotidiano
sermoni simillima (там же). Совершенно очевидно, что яегшо
vulgaris — это язык, на котором говорят vulgo (обычно), т. е.
нечто весьма далекое от семантики нашего современного
слова „вульгарный .
Е. L o f s t e d t, Syntactica, П. Lund, 1933, стр. 464 сл.
~7 И. М. Троиский
257

Термин „вульгарная латынь" нежелателен K потому, что
создает ложное представление, будто существовали два раз-
ных „классовых' языка — „классическая латынь верхушки
и „вульгарная латынь низов. В действительности никакой
„классовой" латыни не было. Был латинский язык, средство
общения всех италиков и известной части населения империи,
и именно этот язык лег в основу будущих романских языков;
разновидность латинского языка, которая обслуживала поэзию,
красноречие, официальную документацию, отличалась значи-
тельным консерватизмом, не давала права литературного гра-
жданства многим словам и синтаксическим структурам живой.
речи, сохраняла устаревшие слова и синтаксические структуры,
но не составляла какого-либо иного, отличного языка. Мы не
будем поэтому употреблять термина „вульгарная латынь".
Используя материалы романских языков для сравнительно-
исторической реконструкции, следует всегда иметь в виду,
что в „сферу сравнения (стр. 36) попадает не только уна-
следованное в готовом виде, но и унаследованное лишь в за-
родыше и затем параллельно развитое отдельными роман-
скими языками. Реконструированное языковое состояние не-
избежно окажется йесколько модернизованным, более близким
к романским языкам, чем это в действительности имело место
в языке-основе. И действительно, та „вульгарная латынь
которую хотели реконструировать, исходя из романских языков,
нигде в таком виде в латинских памятниках не засвидетель-
ствована; и происходит это не только потому, что в латин-
ских текстах картина живой речи затемнена воздействием.
литературного языка, но и в силу того, что в реконструкцию
не могут не попасть черты более позднего состояния, чем
искомое. Истина, очевидно, лежит посредине, между несколько
архаизованным языком текстов и модернизованным языковым
состоянием, которое устанавливается путем реконструкции..
Различные виды источников должны друг друга корректиро-
вать.
Рассмотрим теперь те наиболее характерные черты, кото-
рые могут быть установлены для живой речи III — IV вв. н. з..
В области с л о в а р я обращает на себя внимание значи-
тельная дифференциация книжной и разговорной лексики,
приведшая к тому, что многие старые латинские слова, про-
должавшие употребляться и даже в известной мере культиви-
роваться в письменном стиле, не вошли в романские языки.
Лексика живой речи обнаруживает тяготение к экспрессив-
ным, полновесным словам, к интенсивным глаголам, глаголам
с префиксами, к уменьшительным именам.: pistare, reiectare,,
258

1 Начальное е- перед гласным произносится в это время как не-
СЛОГОВОЕ 1 °
ПО М. N i e d e r m a n n. Uber einige Quellen unserer Kenntnis d.
spatereu Vulgarlateiuischeu. Neue Jahrb. f. d. klass. Altertum, XXIX,
1912, стр. 313. — Е. L î f s t e d t, ук. соч., стр. 35 сл.
17*
259
perconfirmare, transvorare. Интенсивные глаголы имеют троя-
кое преимущество перед простыми — экспрессивную семан-
тику, больший объем и большую регулярность спряжения
(1-е спряжение): canto и сапа. По той же причине portare
получает преимущество перед ferre, plorare u lacrimare перед
flere, comedere u manducare перед edere. Слова малого объема
заменяются более полновесными синонимами. В латинской
библии избегаются односложные формы глагола ire (i, is, it,
iens), заменяясь соответствующими формами от vadere, но
двусложные (ite, euntis, camus, eatis') никогда не подвергаются
замене. Вместо vir употребляется homo, вместо diu — longo
tempore, вместо hieme — hiberno (tempore). Романские языки
во всех этих случаях сохранили более полную форму. Срав-
нительная и превосходная степени нерегулярной формы по-
лучают добавочный суффикс: pluriores, minimissime. В слово-
образовании особенно продуктивны суффиксы -aster, -anus,
-1чиз, -йга. Распространена рекомпозиция сложных глаголов,
причем ударение ставится на коренном слоге: commando,
decadit. Неизменяемые слова усиливаются помощью сраще-
ния: abante (cp. стр. 246).2 Классическим примером дифферен-
циации лексики высокого и обыденного стиля является пара
equus — caballus. Старое, общеиндоевропейское слово equus
выходит из употребления в живой речи, уступая место
экспрессивно-презрительному caballus, которое вошло во все
романские языки; однако equa (ж. р.) в ряде языков сохра-
няется. Не вошли в романские языки и такие слова, как
ignis (вместо него — focus), ludus (iocus), crus (gamba), iecur
(fIcatum), os (Ьисса), urbs (civitas), ри1сЛег (bellus, formosus)
и т. и.
Весьма значительные изменения произошли в области
фонетики.
Рассматривая вопрос о характере латинского ударения,
мы уже указывали, что римские грамматики эпохи поздней
империи дают новое определение ударения, отличное от при-
нятого в прежней грамматической традиции (стр. 162). Если
раньше говорилось о повышении тона на ударном слоге
и ударению приписывался, таким образом, музыкальный харак-
тер, то теперь указывают на усиление звучности. Около 400 г.
н. э. Сервий пишет: accentus in ea syllaba est, quae plus sonat

(GL, IV, 426) 'ударение на том слоге, который сильнее зву-
чит'. Подробнее изъясняется Помпей: сит coeperis с1а-
mar е, naturalis ratio exigit ut ипат syllabam plus dicas à reli-
quis illius verbi; et quam videris plus sonare à ceteris, ipsa
habet accentum (GL, V, 127) 'когда начнешь кричать, то,
естественно, ты произнесешь один слог сильнее остальных
слогов того же слова, и тот слог, которыИ, ты заметишь,
звучит сильнее прочих, и имеет на себе ударение' (пер.
Я. M. Боровского). Описания не оставляют сомнения в том,
что речь идет об ударении д и н а м и ч е с к о г о характера.
Древнее музыкальное ударение в эпоху империи перешло
в динамическое. Грамматическая теория зафиксировала
результат длительного процесса ослабления музыкально-
го момента в ударении и усиления его динамической сто-
роны.
Изменение характера ударения не могло не повлечь за
собой других серьезных изменений. Музыкальное ударение
не являлось ритмическим центром слова. Ритм латинского
слова определялся чередованием долгих и кратких слогов,
и от этого чередования зависело место ударения, устанав-
ливавшее мелодическую линию. Иное дело динамическое уда-
рение. Оно образует ритмическую вершину слова. Старое
латинское слово тако И вершины не имело; долгих слогов
в слове могло быть несколько, и они были равноправны;
могло и вовсе не быть долгих слогов. Появление ритмиче-
ского центра изменило все старые соотношения.
И действительно, вместе с изменением характера ударения
!
начинает исчезать основное ритмическое противопоставление
старого языка, различие между долгими и краткими гласными.
Это констатируют античные источники. Afrae aures,— заме-
чает Августин, — de correptione vocalium vel productione non
iudicant (De doctrina christiana 4, 10) 'африканские уши не
разбираются в краткости и долготе гласных'. Но здесь дело
совсем не в каких-либо провинциальных особенностях, на ко-
торые Августин, как бы в оправдание, ссылается, ибо о том же
сообщают и другие авторы. По словам псевдо-Сергия, sylla-
bas natura ion@as difficile est scire. Sed hanc ambiguitatem sola
probant auctoritatis exempla, сит versus poetae scandere
соерепз (С1, IV, 522) 'Трудно знать, какие слоги долги по
природе. Разрешить эту неопределенность могут только при-
меры из литературных образцов, когда мы начнем скандировать
стихи поэта . Различие долгих и кратких гласных, таким
образом, к 400 г. н. э. в живой речи уже перестает быть
ясным и имеет опору только в auctoritas (стр. 256), в лите-
260

ратурной традиции. Конечно, и здесь перед нами результат
длительного процесса. Еще в III в. грамматик Сацердот жа-
луется на современный ему „варваризм" 1 (barbarismum nostri
temporis), состоящий в том, что конечное -аз в вин. и. мн. ч.
(capsKs), -a в аблативе (саиза) произносятся без должного
удлинения (GL, VI, 493). Что различие между а и а, имев-
шее чисто количественный характер и не сопровождавшееся
разницей в тембре (стр. 97), ослабело еще во 11 в. н. э., можно
заключить из свидетельства Авла Геллия (N. А. IX, 6).
Ударный гласный неизбежно удлинялся. Уже тот же
Сацердот учитывает возможность, что концовка perspicere
possit может быть воспринята как гексаметрическая, наравне
рг1тиз ab oris. Соответственно построенные гексаметры
можно найти на надписях (например африканская надпись
СII, VIII, 5352, с концовкой erigere manum). С другой сто-
роны, неударные слоги ритмически выравнивались, что приво-
дило к несколько более длительному произношению гласного
в открытых слогах, чем в закрытых.
В результате длительность гласных, определявшая собой
весь характер латинской просодии, превратилась в момент
подчиненного значения, уже не игравший роли в фонологии
латинского языка. Различие долгих и кратких сменяется раз-
личием ударных и неударных.
О значении этого последнего различия свидетельствует
вся дальнейшая история: в романских языках латинские удар-
ные гласные имеют совершенно иную судьбу, чем неударные.
Переворот в просодических отношениях отразился и на их
художественном использовании.
Менее всего реагировала на это оторванная от жизни поэзия
высокого стиля, продолжавшая хранить традиции старого
стихосложения. Но рядом с этой консервативной „ученой
поэзией появилась другая, основанная уже иа чередовании
ударных и неударных слогов.
Таков, например, „алфавитный псалом" Августина:
abundantia peccatorum solet fratres conturbare
Это — трохеический стих, построенный по акцентному
принципу.
Переходная эпоха рождала своеобразные гибридные явле-
ния. Христианский писатель Коммодиан пишет „гексаметром",
1 Под „варваризмом" в античной грамматической теории разумелось
нарушвние фонетико-морфологической нормы, в отличие от „солекизма"—
царушения синтаксической нормы.
261

воспроизводящим тот ритм, которыИ получался при чтении
классического гексаметра, когда различение долгот и крат-
костеИ было утеряно,1 и ощущалось лишь распределение
ударениИ и слов различной длины.
Prima praefatio nostra ч1ат еггапИ demonstrat
Respectumque Ьопйт, сйт venertt saecuh meta...
М
Ego similiter erravi tempore multo
Fana prosequendo parentibus inscits Ipsis (Instr. I, 1 — 2, 4 — 5).
(отмечаем долготы и краткости слогов по законам класси-
ческой просодии). Коммодиан соблюдает ряд правил класси-
ческого стиха, но заполняет гексаметрическую схему слогами
безразлично к их долготе или краткости. В классическом
гексаметре повышения двух последних стоп совпадали, как
правило, с ударением слов (стр. 166 сл.), и этот ритм у Коммо-
диана обозначен совершенно четко.
Новые стихи, основанные на акцентном принципе, полу-
чили наименование „ритмических, в отличие от прежних—
„метрических".
khythmus quid est? Verborum modulata compositio non
metrica ratione, sed numerosa scansione ad iudicium aurium
examinata, ut puta veluti sunt cantica poetarum vulgarium (GL,
VI, 206).
Что такое ритм? Размеренное сочетание слов, основанное
не на метрическом счете, а на мерном подъеме, проверяемом
слуховым восприятием, каковы, например, песенки простона-
родных поэтов .
Гораздо восприимчивее к наступившим в языке просоди-
ческим изменениям оказалась художественная проза.
Одним из основных принципов античной художественной
прозы, как греческоИ, так и римской, было соблюдение
некоего ритма (numerus), особенно строго выдерживавшегося
в конце „периода" (clausula, ритмическая концовка). Теорию
клаузулы подробно изложил Цицерон в трактате „Оратор".
Как и античный стих, ораторский ритм был основан на упо-
рядочении долгих и кратких слогов. К наиболее частым видам
клаузулы у Цицерона принадлежат ряды
— — — — — — — ритмический ряд может на-
1 У
1 Следует иметь в виду, что принятая у нас „скандовка" античных
стихов совершенно искусственна. Древние читали стихи, не нарушая прк
этом ударений. Ср.: С. И. С о б о л е в с к и й. Грамматика латинского
языка. М., 1948, стр. 403, прим.
262

чикаться в середине слова (patientia nostra в начале первой
речи против Катилины); как и в поэзии, долгий слог может
быть заменен двумя краткими.
В художественной прозе эпохи империи вырабатывается
новый тип ритмической концовки, учитывающей уже не метри-
ческую структуру слогов, а расположение ударений в двух
последних словах периода и количество слогов, отделяющих
эти ударения.
В Средние века эта система получила наименование cursus,
но она установилась уже в античной ораторской практике.
Произошло это совершенно стихийно, в связи с изменением
ритма языка, без теоретического осмысления.' Процесс пере-
хода от одной системы к другой был постепенным; у Пли-
ния Младшего клаузула еще метрическая, но ударение уже
учитывается. Римская проза отразила, таким образом, разные
этапы роста динамизма и ослабления квантитативности в про-
содии латинского языка.
Как мы уже отмечали (стр. 162), латинский язык проделал
переход от музыкального ударения к силовому одновременно
с греческим, и в греческом мире имели место такие же по-
следствия этого процесса — появление новой системы стихо-
сложения и новой организации ритмической прозы.
С утратой фонологического различения долготы и крат-
кости стала упрощаться и система гласных.
Поскольку долгие и краткие гласные латинского языка,
кроме а, отличались друг от друга не только количественно,
но и тембром, отпадение количественных различий еще не
означало смешения бывших долгих и кратких. Однако тембро-
вые различия, прежде поддерживавшиеся количественными,
теперь начинают ослабевать, и гласные соседнего тембра
сближаются между собой. Процесс этот осложнился тем,
что, как мы видели при рассмотрении помпейских надписей,
в латинском языке ранней империи создались противоречивые
и несимметричные отношения между передним и задним рядами
(стр. 236) и что в переднем ряду 1 начинало тяготеть к е
как своему долгому.
1 Сацердот приводит 49 типов клаузулы, давая им метрическую фор-
мулировку. В действительности, у него рассматриваются три типа распо-
ложения двух слов, из которых каждое содержит три или четыре слога,
и второе слово всегда имеет ударение на предпоследнем слоге. Впослед-
ствии различали cursus planus (retributionem meretur), cursus veins
(ezhibitum reputabo), cursus tardus (felicitatis percipient), cursus сйзрои-
daicus или trispondaicus (esse videatur).
2бЗ

а
(ае)) е
Как показывают романские языки, противоречие это было
различным образом устранено на различных частях террито-
рии распространения латинского языка.
С исчезновением количественных противопоставлений,
в большинстве областей Италии, в Галлии, на Пиринейском
полуострове, в альпиИских областях 1 слилось с е и анало-
гично этому й с о. В результате получилась четырехступен-
ная система:
U
где
ЪФ
~Г
9
~,Г
о
и
В Сардинии выравнивание шло на основе обобщения
отношениИ, возникавших в заднем ряде, и результатом была
трехступенная система:
а
о
где
~М/
а о
1
~Г
В некоторых областях е и I слились, но в заднем ряде была
сохранена старая группировка (о) о, й) u) и число ступеней
было выравнено таким образом, что «е, ~ присоединились к 1
(сицилийская система) или к е, ае (румынская система).
Однако все эти трехступенные системы развились на
окраинах латинского языкового ареала, и наиболее характер-
264

ной остается четырехступенная система, исходившая, вероятно,
из самого Рима.
Со сближением гласных соседнего тембра связан и пере-
ход краткого закрытого f (в положении перед гласным)
в неслоговое i (стр. 237), процесс, диаметрально противопо-
ложный тому, который некогда, в доисторической латыни,
приводил к вокализации неслогового i (стр. 98). Это i, отда-
вавшее, по свидетельству романских языков, свое ударение
следующему за ним гласному (filiolus) filiolus), нередко исче-
зало (parietes ) paretes — CIL, Vl, 31007; Quietus) Quetus—
CIL, VI, 31009), а в соединении с предшествующим передне-
язычным или заднеязычным приводило к образованию аффри-
кат: Vincentius) Vincentzus (II в. н. э.), Fidentius) Fidensus
(395 г. н. э.), defenicionis =definitionis (CIL, VIII, 8812, между
222 и 235 гг.). Спорадическая документация этих переходов
не дает возможности установить ни времени, ни места их
возникновения, но в IV в. они уже были широко распростра-
нены. Сервий в числе „пороков речи (vitia) упоминает
о „иотацизме", состоящем в том, что в сочетаниях 6 и Й
с гласным возникает некий „свист" (in sibilum transeunt, GL,
IV, 445). То, что для Сервия является еще дефектом, после-
дующие грамматики принимают как норму. Согласно Папи-
риану (у Кассиодора, GL, VII, 216), „iustitia" сит scribitur,
tertia syllaba sic sonat, quasi constet ex tribus litteris, t, z, i
'когда пишется iustitia, третий слог звучит так, как если бы
он состоял из трех букв — t, z, Г. Сообщает он и о том, что
такое произношение не имеет места в типе otii или после -s-:
iustius, castius. Еще более категоричен Помпей (GL, Ч, 286):
quotiescumque... post ti vel di syllabam sequitur vocalis, illud
ti vel di in sibilum vertendum est... ergo si volueris dicere
ti vel di, noli, quern ad modum scribitur, sic proferre, sed
sibilo profer 'всякий раз как за слогом ti или di следует
гласная, это ti или di должно получить присвист... поэтому,
если ты захочешь сказать ti или di, произноси не так, как
пишется, а с присвистом.
Подобно 1, также и краткое закрытое й ( в положении
перед гласным) становилось неслоговым и нередко выпадало,
особенно при наличии диссимилируюшего воздействия со
стороны какого-либо губного звука в предшествующей части
слова: Februarius) Febrarius, quattuor) quattor; ср. также
выпадение и (ч) перед ц, rius (г1чия или между гласными
в Noember(November, failla) favilla и т. д.
В начальном положении (iam) и в группе + (тайог)
I перешло в спирант, а впоследствии в аффрикату (итал. gia,
26

maggiore). Переход заднеязычных с, g в аффрикату перед
гласными переднего ряда е, i (ср. стр. 100) относится, пови-
димому, к более позднему времени. Сардинский и отчасти
далматский не были им охвачены, и древнеИший слоИ герман-
ских заимствований из латинского языка (готск. aurkjus =
urceus и т. п.) свидетельствует еще о произношении k. Этот
заднеязычный несомненно получал уже ярко выраженныИ пала-
тализованный характер. Однако непалатализованное k из языка
не исчезало, подставляясь вместо древнего лабиовелярного:
coquens non cocens, предостерегает Appendix Probi (197, 30).
Рядом со спирантизацией i и и (стр. 239) надлежит отме-
тить и спирантизацию Ь в интервокальном положении или
между плавным и гласным, поддержанную аналогичным про-
цессом в греческом языке (стр. 254). В результате Ь почти
слилось с v ((и), с которым оно постоянно смешивается на
надписях. Aveo H habeo становятся неразличимыми. Грам-
матики вынуждены были обратить особое внимание на этот
вопрос, памятником чего является сохранившийся эксцерпт
Кассиодора из трактата „De Ь muta et v vocali". Переход
этот имел последствия и для морфологии, уничтожая в ряде
случаев различия между формами перфекта и футурума
(amavit — amabit, amavimus — amabimus). В отношении конеч-
ных согласных эпиграфические памятники рассматриваемого
периода дают картину, ничем существенным не отличающуюся
от того, что наблюдалось в помпеИских надписях: -m держится
в письме больше по традиции, -t слабеет, Hî -s еще стойко.
Немногочисленные сохранившиеся в латинском языке
группы неодинаковых смычных (стр. 101) устраняются:
lactucae ) lattucae (эдикт Диоклетиана от 301 г.). Перед на-
чальными sc-, sp-, st- появляется протетическиИ гласный:
isciatis (CIL, VI, 18659), Ispartacus (Х, 1974), istatuam (XI, 5996).
Характерной чертой разговорной речи являются частые
диссимиляции и метатезы. Appendix Probi (198, 21; 197, 24)
предостерегает от telebra вместо terebra, cuntellum вместо
cultellum. Диомед упоминает o lerigio вместо religio, tanpister
вместо tantisper. Динамизация ударения оживила явление
синкопы: vetulus ) veclus (Appendix Probi, 197, 20 — 21; ср. итал.
vecchio; о переходе -tl-)-cl- см. стр. 100 сл.).
Фонетическое развитие латинского языка в период ран-
неИ империи было, таким образом, весьма интенсивным, и
с этоИ стороны язык значительно продвинулся по направлению
к своему „романскому этапу.
Будет ли правильным аналогичное утверждение в отноше-
нии грамматического строя? Нас не интересуют здесь отдель-
266

ные морфологические детали, упрощение флексии, смешение
моделей, устранение различных нерегулярностей и внесение
новых. Такие процессы имели место, и в очень широком раз-
мере. Закостенелость литературной нормы, слабо откликав-
шейся на изменения, происходившие в живом языке, имела
своим последствием потерю влияния нормы на языковое раз-
витие. Огромное расширение ареала латинского языка, приоб-
щение к нему многочисленного иноязычного населения про-
винций не могло не отразиться на сохранности старой морфо-
логической системы со всеми ее противоречиями (стр. 113, 249).
Наконец, те фонетические изменения, которые мы только что
описывали, приводили в ряде случаев к смешению форм.
Acre, non acrum, разъясняет Appendix Probi (197,31); teter
лоп tetrus (там же, 198,26). Действительно, тексты, откло-
няющиеся от строгой литературной нормы, показывают, что
.анонимный грамматик имел основания для своих предостере-
жений. Редкий морфологический тип 3-го склонения на -ег
сливается с более употребительным типом того же оконча-
ния во 2-м склонении, и оба они уступают место более мас-
совидному -Us. О переходе асег B основы на -о- свидетельствуют
и романские языки (итал., исп. — agro, рум. — acru). Очень
часты случаи перехода глаголов из одного спряжения в дру-
гое: cadere, miscere, respondere, Ног1ге. Нерегулярная фле-
ксия tollo, sustuli, sublatum выравнивается по более привычным
образцам: tollo, tollui, tollitum или tollo, tulsi, tultum.'
Процессы такого рода не изменяют языкового строя в це-
лом. Между тем, некоторые исследователи полагают, что
в рассматриваемую нами эпоху в латинском языке произошли
изменения гораздо более радикального характера.
Известный немецкий романист Вартбург утверждает, на-
пример, что „вульгарная латынь IV или V в. очень далека
от классической латыни и весьма близка к старофранцуз-
скому .~ Латинскому языку поздней империи приписывается,
таким образом, почти законченное „романское" состояние.
Чтобы раскрыть содержание атого утверждения, укажем,
хотя бы в порядке простого перечисления, на основные отли-
чия грамматического строя старофранцузского от латыни.
B именах исчез средний род. Падежная система редуцирована
.до двух падежей, именительного и винительного (с некото-
рыми остатками дательного); грамматические значения прочих
падежей выражаются с помощью предлогов. Латинская флек-
1 М. Niedermann, ук. соч., стр. 324 — 326.
~ W. ч. W à r t b u r g. Evolution et structure de la 1аидиь frnnq~liqt..
1934, стр. 27.
Зб7

тивная форма сравнительной степени заменена аналитической
(через plus). Выработан артикль, по форме своей восходящий
к местоимению ille.
Двойственность латинского перфекта (стр. 107) отражена
в наличии двух грамматических времен, из которых одно яв-
ляется продолжением перфекта также и по форме, а другое
образуется аналитически, восходя к латинскому типу dictum
habeo. Латинское будущее заменено новообразованием, восхо-
дящим к описательной конструкции типа dare habeo. Флек-
тивные формы пассивного инфекта вымерли, и весь пассив
образуется аналитически, при помощи страдательного при-
частия и форм глагола „быть". Отложительных глаголов уже
не существует. Субъюнктив сведен до двух времен,— настоя-
щего и прошедшего; это последнее по форме восходит к ла-
тинскому плюсквамперфекту. Зато создано новое наклонение,
условное, происходящее из описательной конструкции типа
dare habebam. За вычетом отдельных деталей, эта характери-
стика применима и K другим романским языкам.
Попытка приписать такого рода грамматический строй ла-
тинскому языку IV — V вв. не опирается на какие-либо тексты,
ибо все решительно тексты атого времени свидетельствуют
о том, что латинский язык сохранил в целом своИ прежний
синтетический строй. Утверждение, будто в V в. н. э. по-латыни
уже не говорят amico, а только ad ilium amicum,' или будто бы
в латинском языке чуть ли не со II в. н. э. существует опреде-
ленный артикль,2 является совершенно голословным. Сто-
ронники подобных взглядов вынуждены отводить показания
текстов, ссылаясь на то, что в с я к и й текст, даже самый
непритязательный, самый безграмотный, уже находится под
воздействием литературного языка. Но не менее странно и то,
что грамматики, столь чувствительные ко всяким нарушениям
орфографической и морфологической нормы, не предостере-
гают от конструкций типа ad ilium amicum. Между тем, если
обратиться к более поздним текстам, там соответствующие
явления обнаружатся (например QIL, XIII, 2483 — hic requiis-
cunt 1петЬга аd duus fr atres Gallo et Fidencio, где при-
надлежность выражена предлогом а d, заменившим дательный
падеж), обнаружится и борьба между традиционным строем
письменного языка и тенденциями живого (меровингские до-
кументы). Происходит это, очевидно, потому, что датировка
1 Qf. ч. W a r t b u r g. Таи же.
Э. Б у р с ь е. Основы роыанского языкознания. М., 1952, стр. 89; ср.
критику этого взгляда у Lofstedt (ук. соч., т. 1, 1942, стр. 372).

IV — V вв. является слишком ранней для возникновения мно-
гих элементов позднейшего аналитического строя.
Во всяком случае, B интересующий нас здесь период ран-
ней империи синтетический строй латинского языка оставался
нетронутым.
Это не значит, конечно, что в эту пору не накоплялись эле-
менты аналитизма, не подготовлялись процессы, завершив-
шиеся лишь с образованием романских языков. С ослаблением
среднего рода мы встречались уже у Петрония; отло-
жительные глаголы представляют собой в течение всего рас-
сматриваемого периода мертвую категорию, искусственно под-
держиваемую литературным языком; замену инфектных форм
пассива перфектными (ita sint constitutae вместо ita constituan-
tur и т. и.) можно наблюдать у такого писателя, как Палла-
дий; ' редукция аблатива, которую мы видели в Помпеях,
может быть подтверждена всем эпиграфическим материалом
эпохи империи. Вольноотпущенники из романа Петрония часто
заменяют форму будущего времени настоящим и различными
описательными выражениями, и это, вероятно, свидетельствует
о недостаточной экспрессивности флективной формы будущего;
фонетические процессы эпохи империи привели к тому, что
и самая форма оказалась плохо различимой (teges = tegis;
amabit = amavit). Заменившая ее конструкция инфинитива
с глаголом habeo нередко встречается у Тертуллиана. Не-
уклонно растут предложные конструкции, еще не вытесняя па-
дежей, но закрепляясь в ряде их функций. Употребление та-
кого предлога, как de, чрезвычайно расширяется за счет близ-
ких ему по значению ab и ех. Для ряда флективных форм,
изнашивающихся в силу своей невыразительности, многознач-
ности и фонетической слабости конца слова в таком языке,
как латинский, подготовляется, таким образом, замена.
„Переход одного качества языка к другому качеству про-
исходил не путем взрыва, не путем разового уничтожения
старого и построения нового, а путем постепенного и дли-
тельного накопления элементов нового качества, новой струк-
туры языка, путем постепенного отмирания элементов ста-
рого качества
В рассмотренный нами период латинский язык совершенно
обновился с фонетической стороны; переход его к новой
структуре еще только подготовлялся.
S ч е и и и n g. Untersuchungen zu Palladius и. zur iateinischen
Fach- und Volkssprache. Lund, 1935, стр. 456.
2 И. С т а л и н. Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат,
1950, стр. 27.
269

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Acad.
Аеп.
Amph.
Апп.
As.
Aul.
В. С.
ав ест.
алб.
англ.
англ.-сакс.
Анн.
аор.
арх. лат.
ВДИ
гом.
В. G.
готск.
Bacch.
С.
CGL
греч.
д.-и.
дор.
др.-в.-нем.
др.-нрл.
др.-исл.
др.-кимр.
н.-е.
CIE
CIL
Capt.
Cas.
Cat.
Cic.
Claud.
нллнр.
ыон.
нсп.
итал.
кл. лат.
лит.
Colum.
De agr.
оск.
оск.-умб.
памфил.
пелигн.
рум.
снцнл.
совр. нем.
ст.-сл.
умб.
фал.
франц.
А. P.
De div.
De nn.
De 1. I .
De leg.
270
— авестийский
— албанский
— английский
— англо-саксонский
— Анналы
аорист
архаический латинский
Вестник древней истории
гомеровский
готский
греческий
древнеиндийский
дорийский
древне-верхн е-немецкий
древ не ирландский
древнеисландский
древнекимрскнй
индо-европейский
иллирийский
ионийский
испанский
итальянский
классический латинский
литовский
оскский
оскско-умбрский
памфилийский
пелигнский
румынский
сицилийский
современный немецкнй
старославянский
умбрский
фалискский
французский
НогаМ Ars poetica
— Ciceronis Academic~
— Четф11 Aeneis
— Plauti Amphitruo
— Епй1 Annal es
— Plau ti Asinaria
— Plauti Aulularia
— С. Iuli Caesaris
В ellum Civi le
— С. Iuli Caesaris
Bellum Gallicum
— Plauti Bacchides
— Horati Carmina
— Corpus glossariorum
Latinorum
— Corpus inscriptionurn
Etruscarum
— Corpus inscriptionum
I.atinarum
— Plauti Captivi
— Plauti Casina
— Catullus
— Cicero
— Suetonii Divus
С laudius
— С o 1 u me 1 la
— Catonis De agricul-
tura
De deor. nat. — Ciceronis De deorum
natura
— Ciceronis De divina-
tione
— Ciceronis De finibus
bonorum et mal orum
— Varronis De lingua
Latina
— Ciceronis De legibus

De or.
De rep.
Dion. Hal.
PID
Ecl.
Епп.
Epist.
Еип.
Fest.
Fragm. inc.
GL
Phil.
Phorm.
Plin.
Prop.
Pseud.
Qu. fr.
GRF
Quintil.
R. r.
Gell.
Hor.
1. О.
Rose. corn.
Rud.
S. ч.
Saturn.
Strat.
Suet.
Tab. Iguv.
Ter. Sc.
Tib.
Trin.
True.
Verg.
Чегг.
Iuv.
Ligar.
Liv.
Macrob.
Mare.
Merc.
Mil.
N. А.
N. Н.
NSA
Or.
PF
Vesp.
— Ciceronis De oratore
— Ciceronis De re publica
— Dionysius Halicarnas-
sensis
— Vergili Eclogae
— Ennius
— Epistulae
— Terenti Eunuchus
— Festus
— Fragmenta incerta
— Grammatici Latini, ed.
Н. К eil
— Grammaticae Romanae
fragmenta, ed. Н.
Funaioli
— Gellius
— Horatius
— Quintiliani Institutio
orator ja
— Iuvenalis
— Ciceronis pro А.Ligario
oratio
— Livius
— Macrobius
— Ciceronis pro M. Mar-
cello oratio
— Plauti Mercator
— Plauti Miles Gloriosus
— Gelli Noctes Atticae
— Plini Naturalis historia
— Notizie degli Scavi di
Antichita
— Ciceronis Orator
— Festus à Paulo epito-
matus
— R. S. Conway,
Whatmough, S. Е.
Johnson. The prae-italic.
dialects of Italy. Lon-
don, 1933.
— Ciceronis
Philippicae
— Terenti Phormio
— Plinius
— Propertius
— Plauti Pseudolus
— Ciceronis Epistulae ad'
Quintum fratrem
— Quintilianus
— Varronis Rerum rusti-
carum libri
— Ciceronis pro Roscio
comoedo огайо
— Plauti Rudens
— Sub voce
— Macrobii Saturnalia
— Frontini Strategemata
— Suetonius
— Tabulae Iguvinae
— Terentius S caurus
— Tibullus
— Plauti Trinummus
— Plauti Truculentus
— Vergil ius
— Ciceronis orationes
Verrinae
— Suetonii Divus, Vespa.-
sianus

ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
3
ва первая. Источники.
в а в т о р а я. Индо-европейское происхождение латинского
я зыка 25
4'ла
Гла
ва третья. Языки Италии................ 51
В
Фл
енетскии язык.... °................. 52
'Г л а
М
Фл
ессапскии язык..................... 57
59
62
80
89
развития
исьмо
П
145
154
180
еррито-
223
ранней
250
империи .
Принятые сокращения .
270
Редактор Издателвства Г. N. Иоратмова. Художник С. Н. Тарасов. Технический
редактор А. В. Смирнова. Корректоры Н. В. Браиловская и М. М. Гальперн.
3)6
Сицилия
Оскский и умбрский языки
Этрусский язык
Фалискский язык
T л а в а ч е т в е р т а я. Долитературная латынь
Доисторические процессы грамматического
Л
ек сика ° ° ° ° ° ° ° ° е ° ° ° ° ° ° ° ° °
Древнейшие письменные памятники
Фонетическое развитие архаической латыни
Г л а в а п я т а я. Становление литературного языка
Г л а в а ш е с т а я. Распространение латинского языка по т
P ии Италии
Г л а в а с е д ь м а я. Развитие латинского языка в период
Утверждено к печа mu Институтом языкознания Академии Наук СССР
3)6
PHCO АН СССР М 11 — 71 В. М-39502. Подписано к печати ЗО/VII 1953 r.
Бумага 60,'К92'/,„. Бум. л. 8'/g. Печ. л. 17. Уч.-изд. л. 17.16. Тираж 5000. Зак. 509.
Номинал по прейскуранту 1952 г. 11 р. 80 к.
1-я тип. Издательства АН СССР. Ленинград, В. О., 9-я линия, д. 12.
91
91
113
140

ОПЕЧАТК И
Стра-
ница
Долммо оыть
Спзрока
Яапечагпано
19 сверху
103
в хеттском и в древ-
них.
в древних
hjras
А~ехХьлио(;
149
174
229
®Згйя
АсехЛазсо~;
arvorsum
arvorsu
1 i„ Ь~
И. М. Т р о ы с к ы й. Очерки по истории латинсиого изыка.
30
31
37
65
ll снизу
4 сверху
14
13
Левый
столбец,
2 — 1 снизу
17 снизу
19 сверху
8
Левый
столбец,
5 снизу
22
цгпй
pib®ti
meta (ocs. matar-)„
qraddadhati
% (ж, Q)
fuans,
ягпй
pibati
mita (осн. шйИг-),
grhddadhati
г (ж, s)
fufaïÿ,