Вашингтонская карусель - Сагателян М.

Автор: Сагателян М.

Теги: художественная литература дневниковые записки американская жизнь безнаказанное убийство

Год: 1987

Похожие

Кто же убил Джона Кеннеди?

Подённые записи. Том 1

Подённые записи. Том 2

Записки оставшейся в живых. Блокадные дневники

Текст

МИХАИЛ САГАТЕЛЯН
шивповш
КАРУСЕЛЬ
(•
МОСКВА
БЕК 84 Р7
С 13
Художник
ИГОРЬ БЛИОХ
С
4702010200—522
083(02) —87
КБ—1 — 36—87
© Издательство
Советский писатель», 1987
Каждое утро, кроме суббот, воскресений и нацио-
нальных американских праздников (но случалось, и в
эти дни тоже), я садился за свой рабочий стол в пресс-
отделе Белого дома, а после обеда — в государствен-
ном департаменте. Хотел я того или нет, приходилось
быть очевидцем, а иногда невольным пассажиром
вашингтонской политической карусели. Это продол-
жалось пять долгих лет.
Так уж получилось, что к дневниковым записям
тех дней и самым дальним уголкам памяти я смог
вернуться только тогда, когда стал вести более осед-
лый образ жизни получив наконец возможность
точнее и глубже осмыслить все, чему оказался свиде-
телем.
Буду рад, если мои наблюдения за американской
жизнью последних десятилетий пригодятся читате-
лям в их собственных раздумьях о том, что же все-та-
ки происходит с Америкой.
Прошлое — пролог. Эти шекспировские слова лю-
бил цитировать тридцать пятый президент Соединен-
ных, Штатов Джон Фитцджеральд Кеннеди. С расска-
за о нём и начинается эта книга. Именно его безнака-
занное убийство, глубинный смысл и последствия
которого стали очевидны лишь через несколько лет,
положило начало острейшему интересу к подспуд-
ным прежде процессам в американской жизни. Тем
самым, что сегодня, четверть века спустя, так заботят
и тревожат и нас и остальной мир.
АВТОР
КТО ЖЕ УБИЛ ДЖОНА КЕННЕДИ?
По моему глубокому убеждению, труд писателя
нельзя приравнивать к работе следователя, а выво-
ды — к приговору судьи. Помня об этом, я взялся за
тему об убийстве президента (ДНА Джона Ф. Кеннеди
по двум причинам.
Во-первых, судьба моя сложилась так, что в
1959—1965 годах я работал в Вашингтоне корреспон-
дентом ТАСС при Белом доме и государственном
департаменте. Поэтому мне удалось наблюдать с са-
мой близкой из возможных для советского человека
дистанций битву Джона Кеннеди за Белый дом, 1036
дней его президентства и первые месяцы правления
его преемника.
Во-вторых, после того как за убийством Джона
Кеннеди раздались выстрелы в Мартина Лютера
Кинга и Роберта Кеннеди, стало ясно: организован-
ный в Соединенных Штатах Америки террор являет-
ся орудием определенных сил, действующих уверен-
но, нагло и безнаказанно.
Три убийства, совершенные с удивительной по-
следовательностью и целенаправленностью на общем
фоне социальных проблем, раздирающих цитадель
мирового капитализма, резко и надолго обострили
всеобщее внимание к тому, что происходит сегодня и
может произойти завтра б политических джунглях
Соединенных Штатов Америки. Почему? Да потому,
что если силы, заявившие о себе в Далласе, Мемфисе
и Лос-Анджелесе сумеют когда-нибудь взять верх в
борьбе за власть в Америке, то это может привести к
самым серьезным последствиям для дела мира. Ведь
история XX столетия уже располагает примером того,
чем обернулся для человечества приход к власти в
Германии в 30-х годах крайних сил империа-
лизма.
Знаю: не мало честных людей во всем мире, и
особенно в Америке, найдут такую аналогию чрезмер-
ной. Первооснова подобных сомнений — в совершен-
но ином внешнем обличье крайних сил американской
реакции: ведь они выступают под знаменем защиты
конституции и заветов отцов — основателей заокеан-
ской республики, то есть всего того, что делало когда-
то в глазах людей Америку «землей обетованной».
И маскарад этот, в сочетании с материальным и тех-
ническим прогрессом в США, многих по-прежнему
сбивает с толку.
И еще об одном. Любая не раскрытая до конца тай-
на, если к тому же ею окутано крупное политическое
событие, порождает у людей долго не проходящий
интерес к возможным разгадкам; на нью-йоркском
Бродвее до сих пор ставят пьесу «Кто же убил Авраа-
ма Линкольна?». С другой стороны, у пишущего на
подобную тему неизбежно возникает соблазн быть
чересчур категоричным в суждениях. Больше всего я
старался избежать именно этого. Впрочем, чтобы
узнать, удалось это мне или нет, читателю придется
прочитать предлагаемую книгу. Тем, кто захочет это
сделать,— последнее предупреждение: я не ставил се-
бе целью рассказать обо всем, что связано с историей
убийства в Далласе. Об этом уже написаны сотни
журнальных статей и десятки книг, включая самую
капитальную и самую нашумевшую — «Смерть пре-
зидента» Уильяма Манчестера.
Задачу свою понимаю много скромнее: поведать
читателю об услышанном и увиденном, пережитом и
передуманном в годы работы за океаном и, дополнив
свой рассказ тем<что произошло позднее, ответить на
вопрос, стоящий в заголовке этой книги.
«ВСЕ-ТАКИ ОНИ ДОБРАЛИСЬ ДО НЕГО...»
— Господи, эта мерзкая тварь кажется оконча-
тельно сведет меня с ума! — сказал Фред и с нена-
вистью посмотрел на клетку у входа в главный обе-
денный зал.
«Эту тварь» — здоровенную черную птицу неиз-
5
4
вестной мне породы — подарил хозяину ресторана
«Дом говядины Блэки» то ли высокопоставленный
латиноамериканский визитер, то ли крупный чин из
государственного департамента. Радости посетителям
странное существо с берегов Амазонки не приносило.
Каждые две-три минуты птица разевала свой желтый
клюв, и ресторан оглашался неподражаемым звуко-
вым аккордом. Это была настолько жуткая смесь
змеиного шипения, человеческого вопля и могучего
разбойного посвиста, что я, например, впервые услы-
шав крик, поперхнулся.
♦ Дом говядины Блэки» или просто ♦Блэки» был
довольно популярным рестораном. Здесь подавали
отличные бифштексы и самый знаменитый в Ва-
шингтоне «чиз-кэйк»*. «Блэки» расположен недалеко
от государственного департамента, и потому сюда
частенько наведывались американские и иностран-
ные дипломаты и журналисты. Ради этой-то публики
сообразительный хозяин и установил в главном зале
телетайп информационного агентства Юнайтед Пресс
Интернэшнл — оригинально и удобно для постоян-
ных клиентов.
За столиками «Блэки» порой вырабатывались са-
мые первые журналистские оценки многих между-
народных событий, проводились зондажи и контрзон-
дажи, пускались пробные шары, рождались и умира-
ли газетные утки. Вся эта борьба умов не имела ника-
ких особых внешних проявлений: хорошо одетые лю-
ди чинно потягивали коктейли, жевали наисвежай-
шую говядину и разговаривали между собой ровными
тихими голосами.
Время от времени посетители подходили к теле-
тайпу, просматривали широкую бумажную ленту с
сообщениями.
В тот день, 22 ноября 1963 года, мы с Фредом (он
работал в государственном департаменте) говорили о
предстоящем визите нового канцлера ФРГ Людвига
Эрхарда (его ожидали в Вашингтоне 24 ноября).
Обед шел неторопливо: день был тихий, без интерес-
ных событий. В столице практически не осталось ни-
кого из «большого начальства». Президент и вице-
президент уже второй день находились в Техасе по
• Cheese-cake — творожный торт.
каким-то чисто партийным делам, которые не очень-
то интересовали иностранных корреспондентов*.
Шесть членов правительственного кабинета во
главе с государственным секретарем Дином Раском
накануне отправились в Японию на торгово-экономи-
ческие переговоры. Вместе с ними улетели и оба
вашингтонских «хозяина информации» — секретарь
Белого дома по вопросам печати Пьер Селинджер и
помощник государственного секретаря по связи с
общественностью Роберт Мэннинг.
В вашингтонском отделении ТАСС тоже было спо-
койно. Один из нас отправился с вновь прибывшим
корреспондентом «Известий» на поиски подходящей
квартиры. Второй, как обычно, находился в Конгрес-
се. Меня же, как говорится, «оставили в лавке». Об-
работав утренние газеты и отослав их обзор в Москву,
я засел за комментарий к визиту Эрхарда и провозил-
ся с ним до полудня, когда пора было отправляться в
«Блэки».
Фред был умным и опытным дипломатом, с евро-
пейским образованием, что, как правило, выгодно
отличало таких американских дипломатов от их
доморощенных коллег. Каждый из нас делал свое де-
ло. Фред разъяснял цели предстоящего визита Эрхар-
да, исходя из официальной американской версии.
Я же, чтобы комментарий был интересней, старался
проникнуть чуть дальше официального барьера.
А из клетки, стоявшей рядом с телетайпами, раз-
дражая нас обоих, путая ход мыслей, то и дело разда-
вались вопли, которые, как потом уверял Фред, были
в тот день «особенно зловещими».
Разговор подходил к концу, и мы уже начали
обсуждать погоду. Тут выяснилось полнейшее едино-
♦ Единственным иностранным журналистом, сопровождав-
шим Джона Кеннеди в поездке по Техасу, был корреспондент лон-
донской «Санди Таймс» Генри Брендой. Потом выяснилось: Брен-
дон отправился с президентом лишь после двух телефонных звон-
ков помощника Кеннеди Фреда Холборна, который советовал ему
поехать, т. к., «возможно, будут неприятности». Без Брендона,
как однажды с завистью сказал мне корреспондент агентства
Юнайтед Пресс Интернэшнл Мерриман Смит, в то время «в Белом
доме не открывали ни одной банки консервов». Думаю, Генри был
приглашен для того, чтобы в нужном Кеннеди духе описать инци-
денты, если они произойдут. И уж, конечно, под «неприятностями»
никак не имелось в виду покушение на президента.
6
душие: поздняя осень даже для мягкого вашинг-
тонского климата была необычайно солнечной, теп-
лой и сухой.
— Природа балует нас,— говорил Фред.— Вооб-
ще американцам здорово везет на нашем с вами зем-
ном шарике. Возьмите, например...
Телетайп резко и беспорядочно зазвонил в «коло-
кола громкого боя» — так по старой памяти на флот-
ский манер окрестил я звонок срочности, означаю-
щий, что сейчас будет передано настолько важное
сообщение, ради которого стоит оторваться от теку-
щих дел и подойти к аппарату. Обычно это были два,
три, ну, максимум, пять звонков. Теперь телетайп
звонил гораздо дольше.
Вместе со мной к нему подскочило несколько чело-
век. Нетерпеливо подрагивая и захлебываясь от спеш-
ки, поправляя собственные опечатки, телетайп нервно
выстукивал на бумаге букву за буквой:
«К-е-н-н-е-д-и с-е-р-ь-е-з-н-о р-а-н-е-н, в-о-з-м-о-ж-
н-о с-е-р-ь-е-з-н-о, в-о-з-м-о-ж-н-о с-м-е-р-т-е-л-ь-н-о
п-у-л-е-й у-б-и-й-ц-ы в Д-а-л-л-а-с-е».
Я посмотрел па часы: было 13 часов 39 минут*.
Кто-то рядом простонал: «О господи, все-таки они до-
брались до него!» «Кого он имеет в виду? » — думал я.
Наши взгляды встретились, и говоривший поспешно
опустил глаза на телетайпную ленту...
Увидев мое лицо, Фред выскочил из-за столика
мне навстречу с немым вопросом.
— Кто-то стрелял в президента в Далласе,— ска-
зал я.
Фред сразу обмяк, будто из него выпустили воз-
дух. Он часто-часто заморгал ресницами и почему-то
пробормотал:
— Значит, визит Эрхарда будет отложен...
Он явно собирался сказать что-то еще, но в этот
момент птица испустила очередной вопль. Лицо Фре-
да перекосилось, и он вдруг заорал на весь зал:
— Эй, вы, проклятые богом ублюдки, уберите же
хоть теперь эту гнусную тварь! Вы что, не слышите?
Убили президента! Кеннеди убили, понимаете вы,
♦ Самое первое сообщение ЮПИ, переданное из Далласа на
5 минут раньше, но не попавшее на вашингтонские телетайпы,
выглядело так: «Три выстрела были сделаны по автомашине Кен-
неди в центре Далласа».
глупые макаки! Ох, милосердный боже, как же я не-
навижу ваши тупорылые хари!
Зал тревожно загудел. Я бросил на столик деньги
за обед, выскочил на улицу, сел в подвернувшееся
такси и помчался в Белый дом.
По дороге туда я попробовал сосредоточиться. Ку-
да там! В голове царил полнейший хаос.
♦ Сколько в Далласе жителей?.. Останется Кеннеди
жив?.. Кажется, этот город — столица Техаса... Кто
стрелял — местные или приезжие?.. Месяц назад там
избили и заплевали Эдлая Стивенсона... Нет, столица
Техаса — Остин... Жива ли Жаклин? ЮПИ о ней ни-
чего не сообщило... Если Кеннеди убит, президентом
станет Джонсон... Сколько все-таки в этом чертовом
Далласе жителей? Кажется, шестьсот с чем-то ты-
сяч... Что же сейчас сообщать в Москву в первую оче-
редь?.. Ага, вот и приехали... Стивенсон тогда, в Дал-
ласе, вытирая с лица плевки, говорил: «Это люди или
звери?..» А таксист явно еще ничего не знает...»
...К северо-западным воротам Белого дома напере-
гонки бежали корреспонденты. Два кинооператора,
припав на колено, снимали их. Агент охраны, про-
верявший наши пропуска, удивился такой спешке и
решил пошутить:
— Вы что, парни, ограбили банк и теперь смывае-
тесь?
Ему никто не ответил. Все хотели поскорей попасть
в западное крыло Белого дома, где размещался пресс-
отдел президентской канцелярии. Увы, спешить было
незачем: здесь сами только что узнали о выстрелах в
Далласе. Вот как это произошло. Дежурный редактор
агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл, получив пер-
вую «молнию», сразу же позвонил в Белый дом и
попросил, чтобы туда пропустили дополнительно
двух репортеров ЮПИ.
— Чего это вам вздумалось? — удивилась Хэлен
Гнесс, одна из секретарш Селинджера.— У нас же
ничего не происходит...
Оставшийся за старшего в пресс-отделе техни-
ческий помощник Селинджера Ли Уайт совершенно
растерялся и на все вопросы отвечал:
— Ничего не могу сказать. Мы сами знаем только
то, что сообщают агентства, радио и телевидение...
В центре круглого холла, где журналисты обычно
8
9
дожидались начала ежедневных пресс-конференций
Селинджера или выхода важных посетителей прези-
дента, стояли два телевизора. Нужно отдать должное
американскому телевидению: оно с высоким профес-
сионализмом и оперативностью освещало события,
последовавшие за убийством в Далласе. Но в тот пер-
вый час после выстрелов телеэкраны хотя и не гасли,
однако и не сообщали ничего существенно нового.
Поэтому внимание собравшихся в холле то и дело
переключалось на телетайпы информационных
агентств. Секретарши с красными, опухшими от слез
лицами вывешивали их телеграммы в узком коридор-
чике, ведущем мимо кабинета Селинджера к залу
заседаний Национального Совета Безопасности и
кабинету Кеннеди.
Впрочем, и телетайпы не могли похвастаться оби-
лием информации из Далласа, хотя общую картину
происшедшего, по их сообщениям, можно было себе
составить. По Джону Кеннеди, ехавшему в открытой
машине марки «Линкольн», стреляли в то время, ког-
да весь президентский кортеж направлялся из дал-
лаского аэропорта к залу Аукционов, где местные
бизнесмены давали обед в честь гостя и где Кеннеди
должен был выступить с речью. Выстрелы неизвест-
ного убийцы (или убийц) раздались через несколько
секунд после того, как президентский автомобиль,
сильно замедлив ход, сделал поворот на 120 градусов
с Хьюстон-стрит на Элм-стрит и не успел набрать
прежнюю скорость в двадцать пять миль в час.
В президентском автомобиле вместе с Джоном и
Жаклин Кеннеди находились также губернатор шта-
та Техас Джон Коннели и его жена Нэнси Коннели.
Президент был ранен в голову (агентства сообщили об
этом со ссылкой на фотографа Белого дома, который
утверждал, что видел, как «кровь хлынула из прези-
дентской головы»), а губернатор — в спину. Их жены
остались невредимыми. Сразу после выстрелов (агент-
ства путались в их количестве и только через несколь-
ко часов стали дружно называть цифру «три») прези-
дентский «Линкольн» и следовавшие за ним машины
охраны, прессы, автомобиль с вице-президентом
Джонсоном и его супругой на предельной скорости
направились в пригородный даласский госпиталь, но-
сящий название Парклендского.
После всех этих разрозненных сообщений никакой
ясности о состоянии Джона Кеннеди долго не было.
Наконец в 14 часов 2 минуты агентства передали
заявление неназванного представителя техасской
организации демократической партии, утверждавше-
го, что состояние президента «очень тяжелое».
В 14 часов 11 минут из госпиталя сообщили: к изго-
ловью президента вызваны два католических священ-
ника. В 14 часов 21 минуту агентства передали: по
госпиталю распространился слух о смерти Кеннеди.
В 14 часов 31 минуту какой-то священник (не из тех
двух), выйдя из госпиталя, заявил корреспондентам:
«Я не верю, что президент Кеннеди умрет».
В 14 часов 32 минуты корреспондент Ассошиэйтед
Пресс Джек Белл передал из Далласа: «Два священ-
ника, которые находились возле Кеннеди, говорят,
что он умер от пулевых ранений». Четыре минуты
спустя это было официально подтверждено и нам,
находившимся в Белом доме.
Итак, в истории Америки появился еще один (чет-
вертый!) убитый президент. Это случилось на сто во-
семьдесят восьмом году существования Соединенных
Штатов. Сообщая столь скорбную статистику в своем
первом экстренном выпуске, газета «Вашингтон пост»
как бы невзначай заметила: «Пуля убийцы катапуль-
тировала в Белый дом Линдона Бейнса Джонсона».
Растерянность и уныние царили в пресс-отделе
Белого дома. Все эти американцы, эти газетные волки,
которых я знал не один год, в те часы впервые откры-
лись мне с совершенно неожиданной стороны: им бы-
ло стыдно. Стыдно друг перед другом, перед иност-
ранными коллегами, наконец, перед всем миром.
То же самое чувство можно было прочитать и на
лицах сотен вашингтонцев, собравшихся за оградой
Белого дома уже в первый час после убийства пре-
зидента. Люди стояли в подавленном молчании, не-
хотя отвечая на вопросы корреспондентов. Я тоже
спрашивал. Ответы были разные — по словам. Но
общие — по мысли. Какой-то пожилой мужчина
вместо ответа молча указал на разъезжавший вдоль
Пенсильвания-авеню потрепанный черный авто-
мобиль с плакатом на крыше: «Гнев божий карает
нас. Мы должны отказаться от наших грешных пу-
тей». Газеты напечатали высказывание работника
10
11
министерства почт: «Мне кажется, что каждый из
нас виноват. Почему, откуда в Америке так много не-
нависти? »
Да,* в Америке оказалось столько ненависти, что ее
концентрация и накал удивили не только мир, но и
самих американцев. Не нужно обольщаться — далеко
не все за океаном отнеслись к выстрелам в Далласе
так, как об этом рассказано выше. Были и другие,
очень много других. Врач в Оклахома-сити, услышав
по радио первую «молнию», сказал пациенту: «Хоро-
шо! Надеюсь, они убрали и Джекки* тоже». В малень-
ком городке в штате Коннектикут другой врач
позвонил своему коллеге — стороннику Кеннеди и
сказал: «Вашей лавочке пришел конец. Уж это-то
дельце папе Джо* ** теперь не уладить». В техасском
городе Амарильо в ресторан ворвалась группа стар-
ших школьников и объявила: «Кеннеди прищучили!
Вот здорово!» За столиками раздались радостные
возгласы. В самом Вашингтоне, в фешенебельном де-
ловом и политическом клубе «Космос» во время убий-
ства президента происходила встреча отставных воен-
ных. Экс-геиерал морской пехоты при одобрении
собравшихся сказал: «Десница божия нажала
спусковой крючок винтовки, убившей Кеннеди».
Увы, я не могу назвать по фамилии ни одного из
«героев»4 всех этих эпизодов: хотя о них тогда сообща-
ли американские газеты. Сообщали со всеми выше-
приведенными подробностями, но не называли фами-
лий, видимо опасаясь искоз о клевете.
Что касается самого Далласа, то о том, с какой
радостью многие там восприняли выстрелы по Кен-
неди, уже писалось не раз.
Семнадцатилетняя дочь видного деятеля «новых
рубежей»*** Артура,Шлезингера, узнав о трагедии в
Далласе, спросила отца: «Что происходит с нашей
страной? Если в этом ее особенность, я не хочу здесь
больше жить».
Подобные вопросы встали во весь свой исполин-
ский рост перед очень и очень многими американцами
именно в те первые часы после убийства. И как бы
♦ Жаклин Кеннеди.
** Отец президента — Джозеф Кеннеди.
♦** Так называл свою политическую программу Джон
Кеннеди.
пытаясь словами отогнать неумолимо надвигавшую-
ся эпоху политических убийств в (ДПА, «Вашингтон
пост» уже в первом экстренном выпуске заклинала
читателей: «Никто не захочет поверить, что этот акт
мог быть содеян кем-то, кто находился в здравом уме.
Наша политическая жизнь, наши разногласия и на-
ши группировки не таковы, чтобы из них могло вы-
расти столь гнусное деяние. Злодейство это должно
объяснить безумием». Что ж, в те часы такому объяс-
нению кто-то еще мог поверить и в Америке, и за гр?
ницей...
Другие выходящие в разных районах страны газе-
ты — и их было много — в таких же экстренных
выпусках куда более реально оценивали смысл и зна-
чение выстрелов в Далласе. Я сохранил толстую пач-
ку вырезок: первые редакционные статьи из провин-
циальной американской прессы. Вот те, что кажутся
мне наиболее примечательными.
«Ричмонд Таймс-диспатч» (штат Виргиния):
♦ Убийство это, будучи самым последним в серии на-
сильственных смертей глав нашего государства,— по-
зор для Соединенных .Штатов».
«Сент-Луис Пост-диспатч» (Сент-Луис, штат Мис-
сури): «Что творится с Соединенными, Штатами, если
у нас создалась обстановка, сделавшая возможным
подобный акт? Если наши политические разногласия
не могут больше урегулироваться демократическим
путем, значит,страна больна...»
«Филадельфия буллетин» (Филадельфия): «Мы
гордимся и похваляемся тем, что мы — страна, при-
нявшая законы демократии, тем, что мы разрешаем
наши разногласия в открытой дискуссии и принима-
ем приговор, вынесенный избирательными урнами.
Но в этой своей гордости и похвальбе мы забываем,
что среди нас есть те, кто не приемлет таких законов.
Это люди, которые видят главного судью в пистолете
или винтовке. Мы только что получили горький
урок».
«Сан-Франциско кроникл» (штат Калифорния):
«Кем же все-таки мы, американцы, являемся на са-
мом деле? Почему, претендуя на руководство «сво-
бодным миром», мы в то же время позволили четы-
режды за одно столетие насильственно убирать на-
ших национальных лидеров? Вопрос этот уже сам по
12
13
себе — обвинение. Остается лишь надеяться, что дру-
гие народы будут милостивы и не швырнут нам его в
лицо!» / ъл-
«Джексон Ситизен-Пэтриот» (штат Мичиган).
«Взгляни на себя в зеркало, Америка! Разве э о то,
что тебе нужно — общество настолько больное, что в
нем небезопасно жить даже президенту страны?»
«Сиэттл тайме» (штат Вашингтон): «Мы только
что наблюдали еще один акт Великой Американской
Агонии...»
...Около ста пятидесяти журналистов собрались в
западном крыле Белого дома после убийства Джона
Кеннеди. Перед ними сразу же встали три неизбеж-
ных и самых главных вопроса: Кто?», «Как?», «По-
чему?» Вся планета ждала первых ответов на эти воп-
росы прежде всего от наших американских коллег,
сопровождавших президента в роковой для него
поездке, и от нас, находившихся в Вашингтоне —
центре политической власти Соединенных , Штатов.
Второй раз с октября 1962 года тяжесть профессио-
нальной ответственности легла на плечи аккредито-
ванных при Белом доме журналистов. Тогда встрево-
женный мир ждал от нас сообщений о развязке кариб-
ского ракетного кризиса. Теперь — разъяснений того,
что же произошло в Техасе.
В те бурные дни вашингтонские корреспонденты
много говорили еще на одну тему, уделяя ей, по-
жалуй, не меньше внимания, чем убийству в Далласе.
Темой этой был Линдон Бейнс Джонсон, тридцать
шестой президент Соединенных .Штатов Америки.
Разговоры о Джонсоне были вполне естественны —
всех интересовало, каким курсом пойдет теперь глав-
ная капиталистическая держава мира, а это, при аме-
риканской системе, во многом зависит от человека,
занимающего президентское кресло. Правда, такие
дискуссии в основном начались позднее — уже после
похорон Кеннеди. А в первые дни речь чаще шла о
сравнении личных данных убитого президента и его
преемника, о дальнейшей судьбе советников и помощ-
ников Кеннеди, о том, как вел себя Джонсон после
выстрелов в Далласе, и что теперь будет делать Роберт
Кеннеди, поскольку Джонсон (и это тоже было доста-
точно широко известно в Вашингтоне) ненавидел бра-
та убитого президента.
Итоги тогдашних сравнений, как правило, оказы-
вались далеко не в пользу вчерашнего вице-президен-
та. Конечно, тому были и объективные и субъектив-
ные причины. Вашингтонский корреспондентский
корпус (я имею в виду американцев) в подавляющем
своем большинстве любил и уважал Джона Кеннеди.
Почему это было так, пожалуй, ярче других объяснил
обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Джеймс
Рестон.
«Кеннеди,— писал он,— был президентом из
детской хрестоматии, более молодым и красивым, чем
прочие смертные политические деятели, далеким да-
же от своих друзей, изящный и элегантный, с поэзией
на устах и лучезарной молодой женщиной подле
него... Чем дольше он находился на посту президента,
тем решительнее выступал против сковывающих эко-
номических и финансовых традиций прошлого, тем
настойчивее призывал страну видеть мир таким, ка-
ков он есть в действительности...
Он был критиком своего века. Он считал, что мы
не можем успешно действовать в изменившемся мире,
если не изменим самих себя — наш образ жизни и
наши институты. Это был молодой ум, ставящий боль-
шие проблемы...
Суть трагедии совершенно ясна. В Далласе был
убит не только президент, но и обещания на будущее».
Оценки и чувства, высказанные Рестоном, харак-
терны не только для непосредственного журна-
листского и политического окружения Кеннеди. Их
(сознательно или подсознательно) разделяли и широ-
кие круги американской интеллигенции и студенчест-
во, американская молодежь вообще. Вашингтонская
журналистка Мэри Макгрори, узнав о гибели прези-
дента, сказала Артуру Шлезингеру: «Мы больше
никогда не будем смеяться». Шлезингер ответил:
«Бог с вами, Мэри. Мы будем смеяться опять. Вот
только нам никогда больше не стать молодыми».
Тут нужно рассказать еще об одной особенности
тех первых часов после выстрелов в Далласе. Полити-
ческая журналистика в (JUIA неизмеримо больше
чем где бы то ни было построена на принципе «промы-
вания мозгов». Вначале корреспондентам дают гото-
вую официальную версию важнейших событий, они
сообщают ее читателям и слушателям, так сказать, в
14
15
первозданном виде и уже потом начинают коммен
ровать.
22 ноября 1963 года это правило было стихийно
нарушено. В течение одного часа шестнадцати минут,
прошедших между убийством Кеннеди и задержани-
ем Ли Харви Освальда, все американские средства
информации были лишены какой бы то ни было
официальной версии. Никто не «промывал мозги»
редакторам, обозревателям, корреспондентам. Они
были предоставлены самим себе в первом анализе
происшедшего, в первых лихорадочных поисках при-
чин и виновников. Ждать же официальной версии
было немыслимо: по законам космических скоростей
распространения в стране важнейшей информации
читатели немедленно должны были получить хоть
какую-то версию мотивов убийства, намеки на воз-
можную политическую окраску еще неизвестного
преступника или преступников. Через 20 минут после
выстрелов в Кеннеди более 75 миллионов взрослых
американцев уже знали о них.
Авторы первых американских комментариев,
посвященных убийству президента, в общем-то напи-
сали то, что думали сами, сообщили оценки людей,
чье мнение считали авторитетным. В моем рабочем
блокноте тех дней есть такая запись: «В Далласе,
судя пб всему, говорят то же самое, что и здесь, в
Белом доме. Во всяком случае, «Вашингтон пост»
сообщает оттуда: «Очень быстро стало всеобщим
самоочевидное предположение, что стрелял фанатик
из числа правых». А обозреватель Чалмерс Робертс
заметил еще круче. «Многие,— пишет он,— в Соеди-
ненных .Штатах считали, что Кеннеди зашел слиш-
ком далеко в поисках взаимопонимания с Советским
Союзом... Как известно каждому, кандидатский спи-
сок Кеннеди — Джонсон на успешных президентских
выборах 1960 года был рожден политической необхо-
димостью (Робертс явно намекал на голоса белых
южан, которых Кеннеди не получил бы без Джонсо-
на. — М. С.). Входя в состав администрации Кеннеди,
Линдон Джонсон был покорным эхом своего лидера.
Теперь он — единственный хозяин».
Зловещий для Америки смысл этой последней
фразы тогда еще никто из нас не мог оценить сполна.
Да, в том, что убийство — дело рук ультраправых
сил в стране, было уверено большинство вашингтон-
ских журналистов. Впрочем, что там журналисты!
К такому же заключению пришли и шесть членов
правительственного кабинета Кеннеди: государствен-
ный секретарь Дин Раск, министр финансов Дуглас
Диллон, министр внутренних дел Стюарт Юдолл,
министр торговли Лютер Ходжес, министр сельского
хозяйства Орвилл Фримен и министр труда Уиллард
Виртц. Они в тот день летели в Токио на ежегодные
американо-японские экономические переговоры. По
свидетельству сопровождавшего их Пьера Селиндже-
ра, получив сообщение об убийстве президента, шесть
министров пришли к выводу: «Убийцей должен быть
какой-нибудь вызывающе воинственный правый из
группировки этих далласских лунатиков». Се-
линджер впервые рассказал об этом на страницах сво-
ей книги «Вместе с Кеннеди», вышедшей в Америке
в 1966 году. С тех пор ни один из названных им
министров не опроверг этого свидетельства...
К тому же выводу относительно политического
происхождения выстрелов в Далласе пришли и
высшие военные руководители Соединенных, Штатов,
находившиеся в то время в Вашингтоне. Председатель
объединенного комитета начальников штабов (ДПА
генерал Максуэлл Тэйлор после совещания с ми-
нистром обороны Робертом Макнамарой счел, что
убийства государственных деятелей обычно сопро-
вождаются попытками свержения правительства.
Поэтому Тэйлор первым делом отдал приказ о спе-
циальной готовности всем войскам, находящимся в
районе Вашингтона.
Среди прочих причин для такого решения был и
почти полный выход из строя вашингтонской город-
ской телефонной сети, принадлежавшей частной ком-
пании. Вашингтонские телефоны умолкли именно в
первые минуты после убийства Кеннеди. Позднее
сама компания скороговоркой объяснила это явно
чрезвычайное происшествие «простой перегрузкой
линий». Больше к этому вопросу ни сама компания,
ни власти почему-то не возвращались. Но совпадение
по времени аварии с убийством президента тоже тол-
кало ход мыслей в сугубо определенном направ-
лении...
Так что возникшие. <1разу после .нчстрелов в Д-алла-

16
се опасения, не является ли убийство президента
первым этапом заговора, направленного на свержение
американского правительства, уже тогда имели совер-
шенно точный адрес. Речь шла о внутреннем заго-
воре правых...
И вдруг... В 14 часов 50 минут 22 ноября 1963 года
далласская полиция объявила, что ею арестован по
обвинению в убийстве Кеннеди двадцатичетырехлет-
ний Ли Харви Освальд. В этом сообщении Освальд
был назван «марксистом прокастровского толка».
Позднее появились детали: Освальд в конце мая 1962
года вместе с русской женой Мариной вернулся в
Америку из Советского Союза, где прожил около трех
лет. Просил приема в советское гражданство, но полу-
чил отказ.
Да, тут было чему удивляться. Стоявшие вместе со
мной у телетайпа американские журналисты ошале-
ло качали головами. Ральф Данген, один из помощни-
ков Кеннеди, остававшийся в Вашингтоне, прочитав
сообщение об Освальде, воскликнул: «Черт возьми,
ведь они теперь свалят все на этого двадцатичетырех-
летнего мальчишку...» Кто такие «они» — Данген не
уточнил.
Итак, перерыв в «промывании мозгов» закончил-
ся. На свет появилась официальная версия, и машина
пропаганды вернулась к привычным канонам.
Далласская полиция, будто специально заботясь
больше об обильной пище для этой машины, чем о
правосудии и законности, сразу после ареста Осваль-
да делала одно «разоблачение» за другим. Ли Харви
Освальд устами далласского прокурора Генри Уэйда
и начальника полиции Джесса Керри обвинялся
одновременно в принадлежности и к Компартии
Q11IA, и к «Комитету за справедливое отношение к
Кубе» и к некоему «...международному заговору с
целью убийства президента Кеннеди». Да, да, было и
такое обвинение, просуществовавшее, правда, всего
несколько часов до заявления госдепартамента о том,
что никаких доказательств на этот счет не имеется.
Большинство американских газет и журналов, от-
бросив по гему-то всякую тень сомнения, хотя по сути
дела полиция только еще начинала следствие, публи-
ковали, например, снимки здания далласского склада
школьных учебников со стрелкой, направленной на
окно шестого этажа, категорически утверждая, что
именно отсюда был убит Кеннеди. Никаких оговорок,
столь строго соблюдавшихся газетами во всех других
случаях судебного разбирательства, никаких «яко-
бы», «как заявляют полицейские власти», и т. д.— ни-
чего подобного на этот раз не было. И это тоже было
странно.
В качестве «улики» газеты и телевидение беспре-
рывно повторяли и факт пребывания Освальда в
СССР, его женитьбу на советской гражданке.
И все же, несмотря на такую форсированную обра-
ботку умов, у меня почему-то уже тогда сложилось
впечатление, что американцы в массе своей относи-
лись к подобной версии по меньшей мере с сомнением.
Помню одну телепередачу — репортеры интервьюи-
ровали прохожих в центре Нью-Йорка — на Рокфел-
лер-плаза. Десятка два остановленных ими прохожих
на вопросы о причинах убийства Кеннеди отвечали
примерно одинаково: преступление совершено
«ультраконсерваторами, которые распространяют не-
нависть на Юге».
— Марксист из Далласа? — сказал при мне один
из офицеров охраны Белого дома.— Это все равно,
что «марсианин с Венеры». Техасские недоноски
даже не смогли придумать ничего более правдоподоб-
ного...
Что же касается ста пятидесяти журналистов в
холле Белого дома, то очень многие так и не поверили
в прозрачные намеки на существование «коммунисти-
ческого заговора». Кое-кто сказал мне об этом прямо.
Другие предпочли отмолчаться и подождать дальней-
шего хода событий. Однако никакой враждебности
окружающих ни к себе, ни к моей стране после этих
сообщений я не почувствовал ни в первый, ни в
последующие дни национального траура. Ненужной
оказалась и специальная охрана, выставленная было
по приказу нового президента возле здания советского
посольства в Вашингтоне.
Всю жизнь буду помнить разговор с американским
коллегой вскоре после того, как полиция арестовала
Освальда. Настоящего имени этого человека называть
не стану: если сделать это, он потеряет все, чего до-
бился своим талантом и упорным многолетним тру-
дом. Назову его здесь просто Генри и добавлю, что это
18
19
очень информированный человек, в чем я не раз убеж
дался раньше.
Генри, сильно нервничая, предложил мне пройти к
кабинету покойного президента. «Это очень, очень
важно»,— настаивал он. Я согласился, и он провел
меня по коридору мимо кабинета Селинджера и зала
заседаний Национального Совета Безопасности. Мы
остановились у входа в кабинет Кеннеди. Через от-
крытые двери было видно, как рабочие застилали пол
новым ковром кроваво-красного цвета.
— Хорошенько запомните, что видели, Майк,—
проговорил Генри,— и то, что я скажу, когда мы вер-
немся в холл...
В холле Генри продолжал:
— Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатле-
ние, будто кто-нибудь из нас здесь, кроме фанатиков
и умственных недоносков, верит в техасскую сказку
насчет «красного заговора». Все гораздо сложнее и
отвратительнее... Джекки еще два дня назад распоря-
дилась сменить ковер в президентском кабинете — и
вот — случайно он стал теперь символом. Но знайте,
если бы она могла распоряжаться и теперь, то стены
в кабинете тоже были бы выкрашены в кровавый
цвет...
— При чем здесь все это? О чем вы говорите?
— Майк,— продолжал он,— Белый дом забрыз-
ган кровью, которую новому хозяину ничем не смыть.
У нас и раньше убивали президентов, но такого зло-
действа еще не было. Пожалуйста, не забудьте, что я
сказал, и не спешите с выводами о причинах и винов-
никах, что бы вы ни услышали сегодня, завтра, после-
завтра, через месяц или через полгода. Подождите
несколько лет и вы не пожалеете: только тогда нам
удастся приблизиться к истине. Теперь же наступают
смутные времена...
От этого разговора у меня тогда сложилось впечат-
ление, что он вызван сильным нервным потрясе-
нием — Генри был горячим поклонником «новых
рубежей».
В первый раз я всерьез задумался над тем, что ска-
зал мне Генри, когда заместитель Селинджера Мал-
кольм Килдафф, сопровождавший Кеннеди в поездке
по Техасу, рассказал в интервью газете «Нью-Йорк
геральд трибюн» об одной своей беседе с Линдоном
Джонсоном. Разговор этот состоялся сразу после того,
как в 14 часов 22 ноября 1963 года врачи Парк-
лендского госпиталя в Далласе констатировали
смерть президента.
Килдафф разыскал Линдона Джонсона в малень-
кой комнатке возле операционной, где он находился
под усиленной охраной, и сказал ему, что нужно
объявить прессе о смерти Кеннеди. Джонсон возра-
зил: «Нет, подождите. Мы еще не знаем, не комму-
нистический ли это заговор. Лучше я сначала пере-
берусь отсюда на самолет».
Для должной и всесторонней оценки этих слов
прежде всего важно иметь в виду такое обстоятель-
ство: ОНИ БЫЛИ СКАЗАНЫ ПОЧТИ ЗА ЧАС ДО
ПОИМКИ «МАРКСИСТА» ОСВАЛЬДА ИЛИ ВООБ-
ЩЕ КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО.
С другой стороны, нельзя не обратить внимания
и на то, с какой осторожностью и ненавязчивостью
Джонсон высказал свою «гениальную догадку».
«МЫ ЕЩЕ НЕ ЗНАЕМ, НЕ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ
ЛИ ЭТО ЗАГОВОР»,— проговорил он, как бы ничего
категорически не утверждая, а лишь с тонкой психо-
логичностью прожженного политического дельца
подталкивая ход мыслей своего собеседника в нуж-
ном направлении.
В то же время шесть министров кабинета Кеннеди,
включая руководителя американской внешней поли-
тики, высшее руководство Пентагона, уверенно пред-
положили нечто противоположное — заговор пра-
вых сил.
Но не будем спешить с выводами в столь серьезном
деле. В конце концов слова Линдона Джонсона, ска-
занные Малкольму Килдаффу, вполне могут быть
истолкованы всего лишь как свидетельство глубокого
влияния восемнадцати лет «холодной войны» и анти-
коммунистической истерии на вице-президента Со-
единенных Штатов...
Впрочем, эти мысли родились позднее, когда схлы-
нула горячка первых дней после убийства Джона
Кеннеди. А в ту первую бессонную ночь, проведен-
ную в Белом доме в ожидании новостей, у меня сно-
ва и снова в ушах звенела фраза, услышанная у теле-
тайпа в «Блэки». «Все-таки они добрались до
него...»
21
20
•ПУСТЬ они видят, ЧТО ОНИ СДЕЛАЛИ»
Личный самолет президента Соединенных, Штатов
«ВВС-1» с телом Кеннеди, с Жаклин Кеннеди, Линдо-
ном Джонсоном и сопровождавшей их в поездке по
Техасу командой советников, секретарей, агентов
охраны и журналистов на борту приземлился на при-
городной вашингтонской военной авиабазе Эндрюс в
18 часов 03 минуты по местному времени 22 ноября
1963 года.
Встретить его прибыли те высшие официальные
лица, которые оставались тогда в Вашингтоне или
успели вернуться в столицу к этому часу. Кроме
Макнамары, Роберта и Эдварда Кеннеди, заместителя
Раска — Дж. Болла, специального помощника прези-
дента Макджорджа Банди, явились лидеры Конгрес-
са и, конечно, целый сонм журналистов. Всех нас
пропустили прямо на летное поле. А за оградой собра-
лись тысячи три вашингтонцев, пробившихся сюда
через кордоны у въезда на территорию авиабазы.
Прожекторы телевидения и кинохроники, осветив
с ревом подползающую громаду «Боинга-707», замер-
ли на его хвостовой части, там где был «прези-
дентский выход». Вместо обычного трапа к самолету
подогнали ярко-желтый автопогрузчик с поднимаю-
щимся наподобие лифта кузовом. А трап подошел к
передней дверце самолета. Еще на ходу по его сту-
пенькам взлетел наверх и нетерпеливо переминался
с ноги на ногу Роберт Кеннеди. Едва дверца успела
открыться, как он рванулся внутрь.
Через несколько минут гроб опустили на землю,
погрузили в машину «скорой помощи». Туда же сели
Жаклин, Роберт и Эдвард Кеннеди, военный адъю-
тант убитого президента генерал Клифтон. Остальные
из тех, кто сошел с прибывшего самолета через зад-
нюю дверцу, расселись по другим лимузинам. Взвыли
моторы, и вся кавалькада, рванув с места, скры-
лась во тьме.
Журналисты вокруг занервничали: «Где Джон-
сон? Почему он не вышел вместе с Джекки и Бобби?
Что случилось? Почему Кеннеди уехали одни?.-»
Отвечать на эти вопросы было некому: находившиеся
рядом сотрудники пресс-отдел а Белого дома, по-
жалуй, сами удивлялись не меньше нашего...
Но вот мертвящие лучи прожекторов переползли
на трап у носовой части «ВВС-1» и замерли там в
тягучей паузе. Наконец, по нему тяжелой размерен-
ной походкой, будто придавленный невидимым для
окружающих грузом, спустился Линдон Бейнс Джон-
сон. Слева от него легкими шажками семенила его
супруга леди Бэрд. Новый президент выглядел спо-
койным, несколько мрачным и каким-то торжествен-
ным. Зато леди Бэрд была заметно возбуждена. Вот
Джонсон остановился перед нацеленными на него
объективами телекамер и дюжиной треног с микрофо-
нами, собрался что-то сказать. Вдруг за его спиной на
взлетной полосе раздался рев моторов — начали взле-
тать реактивные вертолеты — и слова нового прези-
дента потонули в шуме. В это время леди Бэрд, увидев
кого-то среди встречавших, раздвинула в улыбке
тонкие губы и потянула было вверх руку, чтобы при-
ветственно помахать ею. Джонсон перехватил эту
руку на полпути, с силой дернул ее вниз и, будто бы
ничего этого не было, не замечая больше своей сразу
присмиревшей супруги, продолжал говорить какие-то
слова, которые из-за шума вертолетов никто из нас
толком не расслышал.
Позднее, когда журналистам раздали текст, мы
узнали, что президент сказал следующее: «Это
печальное время для всего народа. Мы понесли без-
мерную утрату. Для меня это глубокая личная траге-
дия. Я знаю, что мир разделяет скорбь, которую испы-
тывает госпожа Кеннеди и ее семья. Я сделаю все, что
в моих силах. Это все, что я могу сделать. Я прошу
вашей и божьей помощи».
Кончив говорить, Джонсон, держа за руку леди
Бэрд, шагнул из полосы яркого света в полумрак.
Их обступили Макнамара, Болл, сенаторы и другие
встречавшие. Несколько минут спустя новый прези-
дент направился к вертолету, который доставил его и
его спутников в Белый дом. Журналистам тоже нуж-
но было спешить туда — по слухам, ожидалось за-
седание правительственного кабинета. Мы наперегон-
ки побежали к своим автомобилям и помчались на-
зад, в Вашингтон.
...Холл западного крыла Белого дома по-прежнему
был набит корреспондентами. Многие американские
коллеги уже' начали постепенно отделываться от
22
23
в основном работали другие
> — в Далласе,
в вашингтонском пригороде
** _
стыда и шока первых часов. На смену им пришел тот
особый профессиональный азарт, появляющийся
обычно у журналистов, когда они освещают события,
которые потом называют историческими.
В обязанности корреспондентов при Белом доме
прежде всего входит информировать о президенте и
его действиях. Поэтому над всеми прочими сторонами
происшедшего теперь l ---
журналисты: над «делом Освальда»
над «темой Кеннеди» — в
Бетесде, где в госпитале шло официальное судебно-
медицинское вскрытие тела убитого президента и
где по-прежнему рядом с ним находилась Жаклин.
Новый же президент пока что еще не подавал ни-
каких заметных признаков своей отныне самостоя-
тельной политической жизни. Так что у всех нас было
достаточно времени для охоты за кем-нибудь из
иногда появлявшихся в холле президентских помощ-
ников, для последующего обмена друг с другом мне-
ниями и информацией о смысле и значении происшед-
шего и происходящего.
В те часы в полном смысле этого слова работали
только телевизионщики. Они установили свои камеры
на лужайке прямо перед дверью, ведущей в пресс-
отдел, 1. -
двадцать
.....,.....
еще ровным счетом ничего не происходило. Ждали
возможного первого выступления Линдона Джонсо-
на, а главное — последнего «возвращения» убитого
и вашингтонские телекомментаторы каждые
—тридцать минут выступали отсюда с оче-
редными сообщениями, хотя здесь, в Белом доме, пока
еще ровным счетом ничего не происходило. Ждали
возможного первого выступления Линдона Джонсо-
на, а главное — последнего «возвращения» убитого
президента в свою резиденцию, которая теперь уже
официально перешла к его преемнику.
О чем тогда говорили в пресс-холле Белого дома?
Версия «марксистского происхождения убийцы»,
обрушенная на Америку с экранов телевизоров, а
на остальной мир через микрофоны «Голоса Амери-
ки» и телетайпы американских телеграфных агентств,
если обсуждалась, то сдержанно, с плохо скрываемым
недоверием. Не хочу быть превратно истолкованным:
Освальд, как вероятный убийца, конечно же фигури-
ровал тогда в наших дискуссиях, но он фигурировал
совсем в ином политическом ракурсе.
Пожалуй, наиболее четко смысл наших тогдаш-
них первых поисков ответа на вопрос «Кто? » изложил
в своей статье известный обозреватель Дрю Пирсон,
который, в отличие от подавляющего большинства
своих собратьев (в том числе и тех, кто еще вчера
гордо числился среди «близких к Кеннеди»), рискнул
написать такое:
«Если вы изучите историю американских прези-
дентов, которые были убиты, то обнаружите, что
большинство этих трагедий произошло не в результа-
те фанатизма одного человека. Они случились пото-
му, что могущественные обладатели влияния в нашей
стране проповедовали неуважение и ненависть к
авторитету и власти конкретного правительства и че-
ловека в Белом доме, который олицетворял собой это
правительство ».
Далее Пирсон приводил теперь уже широко из-
вестные факты о том, как враждебно ультраправые
«отцы Далласа» встретили Кеннеди, и заключал:
«Проповедники ненависти добрались до нужного им
человека. Но не они стреляли в него: они вдохновили
человека или людей, которые совершили это дело. То
было тщательно спланированное политическое убий-
ство».
Для настроений, царивших тогда среди собрав-
шихся в Белом доме журналистов, пожалуй, характе-
рен и такой маленький эпизод. Брайсон Рэш, ком-
ментатор вашингтонского телевидения, вел передачи
из Белого дома. Перед очередной «пятиминуткой» он
подошел ко мне, предложил выступить с ним «в паре»
и, не дожидаясь ответа, обнял за плечи и стал легонь-
ко, но настойчиво подталкивать меня в поле зрения
телекамер, до которых оставалось каких-нибудь пол-
тора-два метра.
Советскому журналисту выступить по американ-
скому телевидению в разгар провокационной анти-
советской и антикоммунистической истерии значило
бы так или иначе помочь антисоветчикам. Категори-
ческий словесный отказ не помог: Рэш продолжал
тянуть меня в ярко освещенный круг перед камерами.
Пока я лихорадочно соображал, как бы поделикат-
нее вырваться из «дружеских» объятий Рэша, эту
сцену увидел американский фотокорреспондент, с
которым мы были едва знакомы. Он быстро подошел
к нам, придержал Рэша за рукав пиджака и громко
сказал:
25
24
_____ Смотрите-ка, что здесь происходит. В ж не
знал, Брайсон, что вы в одной команде с этими ве и-
кими патриотами пз Техаса...
Мой непрошеный интервьюер стушевался и по-
шел к телекамерам один.
Когда же двадцать четвертого ноября 1963 года
Джек Руби, содержатель бурлеска, свой человек в
мире гангстеров и далласских полицейских, на глазах
у всей Америки (это передавалось по телевидению)
преспокойно застрелил Освальда, с версией о «между-
народном аспекте» убийства Кеннеди практически
было покончено. Зато вопрос: «Кто?» — вставал те-
перь с еще большей остротой. В вашингтонском пресс-
клубе открыто говорили: «Это дело воняет...» Чем оно
воняет — недоговаривали...
Теперь, наверное, будет понятнее, что вопрос: «По-
чему Джонсон не вышел из «ВВС-I» вместе с Жаклин
Кеннеди?» — не был вызван просто привычным для
американской прессы желанием покопаться в чужом
белье, а заключал в себе сугубо политическую подо-
плеку. Бывалые бытописатели вашингтонских поли-
тических джунглей справедливо усмотрели в этом,
казалось бы, малозначительном, факте важный инди-
катор многих дальнейших событий, связанных и с
«преступлением века» и с новым президентом.
Что же произошло на борту президентского само-
лета во время его перелета из Далласа в Вашингтон?
Первые сведения об этом достигли пресс-отдела Бело-
го дома поздно ночью 22 ноября. Это были незначи-
тельные детали, сопровождавшиеся, однако, таким
заключением: «Жаклин Кеннеди и Джонсон жестоко
поссорились из-за того, что люди Кеннеди назвали
занятие Джонсоном президентского кресла «мол-
ниеносной узурпацией власти», а его поведение по
отношению к убитому президенту и его вдове «непри-
личным». Конкретный смысл этих фактов раскрывал-
ся в следующих четырех эпизодах.
Эпизод первый. Линдон Джонсон, сразу после то-
го, как выдвинул в разговоре с Малкольмом Килдаф-
фом версию о «коммунистическом заговоре», пере-
брался из Парклендского госпиталя на борт «ВВС-1»
(а не вице-президентского «ВВС-2», на котором он
прилетел в Даллас). Вдова президента Кеннеди, ко-
манда его советников и секретарей прибыли на борт
26
«ВВС-1» гораздо позднее, даже не зная, что здесь уже
расположился новый президент. Задержка с их при-
бытием произошла потому, что местные власти доби-
вались, чтобы официальное судебное вскрытие тела
Кеннеди было проведено в Далласе, и без этого не хо-
тели разрешить вынос тела из госпиталя.
Заняв в самолете президентский отсек, Линдон
Джонсон первым делом стал выяснять, как бы ему
побыстрее принять присягу, чтобы юридически войти
в права президента Соединенных,Штатов. Он чувство-
вал себя хозяином положения. Окружавшие его
помощники, секретари и агенты охраны потом друж-
но отметили, что он вел себя уверенно и спокойно. Два
конгрессмена от штата Техас, с которыми Джонсон
советовался насчет присяги,— Альберт Томас и Джек
Брукс — высказывались за то, чтобы он сделал это
немедленно. Двое других считали, что лучше подо-
ждать до Вашингтона.
Новый президент решил, что это нужно сделать
немедленно, и заказал телефонный разговор с минист-
ром юстиции США Робертом Кеннеди*. По словам
самого Джонсона, Роберт Кеннеди в этом разговоре
согласился с тем, что присягу нужно принять немед-
ленно. То же самое Джонсон утверждал и в письмен-
ных показаниях, данных комиссии Уоррена по рас-
следованию убийства Кеннеди. Линдон Джонсон раз-
говаривал с Робертом Кеннеди из спальни убитого
президента на борту «ВВС-1». При этом присутство-
вал только агент охраны Янгблад, который позднее
не опроверг, но и не подтвердил джонсоновской вер-
сии состоявшегося разговора с Робертом Кеннеди,
сославшись на «плохую память» и на то, что он
«слышал только одну сторону».
Роберт Кеннеди говорил с Джонсоном в присут-
ствии одного из руководящих чиновников министер-
ства юстиции Эдварда Гутмана, который позднее
подтвердил версию, сообщенную Робертом Кеннеди.
Разговор этот проходил так.
Выразив в нескольких словах приличествующие
случаю соболезнования, Джонсон перешел к интере-
совавшим его вопросам. Убийство, сказал он, «могло
* По установленному в (ДНА порядку министр юстиции дол-
жен одобрить проведение присяги до того, как она состоится.
27
бы быть частью всемирного заговора»*. Роберт Кен-
неди ничего не ответил на это, поскольку, как пишет
беседовавший с ним позже Уильям Манчестер, автор
уже названной выше книги «Смерть президента», «он
не был в числе тех, кто подозревал наличие такого
заговора, и не понимал, о чем говорит Джонсон». Тем
не менее Джонсон в своих последующих письмен-
ных показаниях комиссии Уоррена утверждал, что
Роберт Кеннеди, в уже известном нам телефонном
разговоре с ним, согласился с этой версией и что они
с ним будто бы «обсуждали возникшие в этой связи
практические проблемы — проблемы особой важ-
ности и срочности, поскольку в то время мы не рас-
полагали какой-либо информацией относительно
мотивов убийства или его возможных последствий».
Далее Джонсон сказал Роберту Кеннеди: «Многие
люди здесь считают, что я должен немедленно при-
нести президентскую присягу. Есть у вас какие-
нибудь возражения против этого?» («Многие» — на
самом деле лишь двое из четырех конгрессменов, с
кем беседовал на эту тему новый президент.)
Роберт Кеннеди молчал.
«Конгрессмен Альберт Томас,— настаивал Лин-
дон Джонсон,— полагает, что я должен принести
присягу здесь».
Роберт Кеннеди снова ничего не отвечал.
«Многие другие,— продолжал нажимать Джон-
сон,— думают то же самое».
Кеннеди по-прежнему никак не реагировал.
Тогда Джонсон еще раз заговорил о «всемирном
заговоре», и снова ответом ему было молчание. После
этого Джонсон запросил у министра юстиции инфор-
мацию относительно порядка принятия присяги и
того, кто ее должен у него принять.
На эту просьбу Роберт Кеннеди сразу же ответил,
что он быстро все выяснит и позвонит Джонсону.
ППЛ? ”есколько минут Роберт Кеннеди сам связался с
«ВЬС-1» и сообщил Джонсону запрошенную инфор-
-тп ° Т°М’ КаК И КТ° может’ согласно конституции
Ц11А, принять присягу у нового президента. Однако
позже, в тех же письменных показаниях комиссии
ходил до аргста Осв^ьда-’ ЧТ° РаЗГОВ°Р опять-таки про-
28
Уоррена, Джонсон утверждал: Роберт Кеннеди по-
советовал, «что я должен быть приведен к присяге
немедленно, до вылета в Вашингтон...».
К этому эпизоду остается добавить лишь такие
факты: Линдон Джонсон, отдавая необходимые для
принятия им присяги распоряжения (доставить в
самолет судью, пригласить журналистов, задержать
из-за этого отлет самолета), неизменно ссылался на
то, что «министр юстиции посоветовал мне принять
присягу здесь». Однако когда самолет «ВВС-1» при-
землился на авиабазе Эндрюс и вошедшему в него
Роберту Кеннеди упомянули об этом, то министр
юстиции сильно удивился и сказал, что он ничего
подобного Джонсону не говорил...
Эпизод второй. Когда вдова и советники погиб-
шего президента привезли гроб с его телом из госпита-
ля и погрузили на борт «ВВС-1», Жаклин сразу же
прошла в носовую часть самолета, без стука (ведь до
сих пор это была и ее спальня) открыла дверь и...
замерла: на одной из кроватей Линдон Джонсон,
лежа прямо в одежде и ботинках, что-то диктовал
сидевшей за президентским столом секретарше.
Увидев Жаклин, он медленно поднялся и молча вы-
шел. Вышла и секретарша.
Как рассказывали очевидцы, Жаклин Кеннеди
посмотрела им вслед, тоже вышла из спальни и на-
правилась к гробу, находившемуся в самом хвосте
самолета, там, где обычно располагались агенты
президентской охраны.
Линдон Джонсон вернулся в спальню. После этого
туда снова прошла Жаклин, а вслед за ней и леди
Бэрд. Джонсон обнял Жаклин за плечи, сказав при
этом лишь одно слово: «Милая!» — и покачал голо-
вой. Зато слова (и какие?) нашлись у новой «первой
леди Америки». Она всхлипнула и сказала: «Я не
знаю, что говорить... Мне больней всего, что это долж-
но было случиться именно в моем любимом Техасе».
Затем, после паузы,леди Бэрд перешла к делу: «Мо-
жем мы прислать вам кого-нибудь помочь переодеть-
ся?» Жаклин отказалась, сказав, что она, возможно,
сделает это, но не сейчас.
Теперь заговорил Джонсон: «Ну так вот, насчет
присяги...» В ответ на непонимающий взгляд Жаклин
он объяснил, что ему предстоит тут, в самолете, при-
29
нимать присягу, при этом будут журналисты, а ей
нужно «полежать, освежить себя и все такое прочее».
Жаклин, по-прежнему находившаяся в состоянии
шока, механически ответила: «Хорошо». Джонсоны
вышли, Жаклин, оглядев спальню, вдруг заметила,
что кто-то вынул из платяного шкафа ее белое платье,
того же цвета жакет и черные туфли и положил на
кровать. Это было еще одно явное напоминание, что
ей нужно переодеться к церемонии присяги, снять
свой розовый шерстяной костюм, забрызганный
кровью и мозгом мужа.
Жаклин долго не выходила из спальни. Уже все
было готово к принятию присяги, и Джонсон, не
соглашавшийся начать эту церемонию без того, чтобы
вдова убитого президента была сфотографирована
рядом с ним, уже стал нервничать и в конце концов
собрался пойти и привести ее сам. Но тут в дверях
появилась Жаклин. Ее сразу подвели к Джонсону,
который пожал ей руку и почему-то счел нужным
объяснить: «Это самый печальный момент в моей
жизни». Церемония принятия присяги состоялась, и
вскоре фотография Жаклин Кеннеди рядом с новым
президентом QIIIA на борту «ВВС-1» разошлась по
всему миру. Жаклин была одета все в тот же окровав-
ленный розовый шерстяной костюм...
Позднее, когда перед прибытием в Вашингтон ей
снова предложили переодеться, она объяснила, по-
чему не переоделась после первых просьб и не будет
переодеваться сейчас.
— Пусть они видят,— сказала вдова президента
Кеннеди,— что они сделали (курсив мой.— М. С.).
Жаклин не уточнила — кто же эти неназванные
«они». Впрочем, никто тогда и не спрашивал об этом,
как будто бы всем было и так все ясно...
Эпизод третий. «ВВС-1» с его четырьмя мощными
реактивными моторами быстро глотал мили, прибли-
жаясь к американской столице. Линдону Джонсону,
удачно организовавшему церемонию присяги, пред-
стояло уладить еще одно дело: поговорить с Розой
Кеннеди, матерью убитого президента, и выразить ей
свои соболезнования. Не сделать этого было нельзя:
отказ от разговора выглядел бы более чем странно. Он
нс мог быть сколько-нибудь удовлетворительно объяс-
нен растерянностью, нервной перегрузкой или чем-
30
нибудь еще в этом роде, а главное, мог навести на
. «всякие мысли». К тому же пассажиры президентско-
го «Боинга-707» уже видели, что Джонсон не прояв-
ляет заметных признаков растерянности или нервоз-
ности.
Итак, выхода не было: разговор с Розой Кеннеди
должен был состояться. И вот новому президенту
подали телефонную трубку: на другом конце линии
ждала мать убитого Джона Кеннеди. Линдон Джон-
сон прикрыл микрофон своей большой мясистой
ладонью. Теперь окружающие заметили нервозность
и сильную растерянность на его лице. Не поднося
трубки к уху, Джонсон тихо проговорил: «Что я могу
ей сказать?» Затем он все-таки решился и с трудом
выговорил такую фразу: «Ей-богу, я хотел бы иметь
возможность что-то сделать...»
Ответ Розы Кеннеди был очень двусмысленным.
«Мы знаем,— сказала она,— насколько вы любили
Джека и как он любил вас».
«Передаю трубку госпоже Джонсон»,— быстро от-
ветил на это новый президент и, по словам очевидцев,
сунул ее жене настолько резко, словно трубка была
из раскаленного металла и нестерпимо жгла ему
руку. Леди Бэрд тоже сказала всего лишь одну, не
менее двусмысленную фразу: «Мы все должны созна-
вать, как повезло стране, что ваш сын служил ей
столько, сколько это продолжалось» (курсив
мой.— М, С.).
Так, более чем своеобразно, Линдон Джонсон и
леди Бэрд выразили свои соболезнования матери
убитого Джона Кеннеди. Весь разговор этот был для
Джонсона почему-то невыносим. Когда же дело было
сделано, новый президент вскоре снова обрел утрачен-
ное равновесие.
Эпизод четвертый. «ВВС-1» приближался к цели.
Внизу, вперемежку с лесными массивами мелькали
огни пригородных районов Вашингтона: Фронт Рой-
яля, Манассас, Фоллз Черч...
Жаклин Кеннеди позвала одного из агентов охра-
ны и попросила его объявить: за гробом могут выхо-
дить только те, кто был близок к Джону Кеннеди.
В узком коридоре возле «президентского выхода»
собралось большинство пассажиров «ВВС-1». Сзади
них, через открытые двери президентского салона
31
была видна фигура Линдона Джонсона. Специаль >-
го приглашения провожать гроб он не получил. Близ-
ким другом Джона Кеннеди он отнюдь не был. При-
соединяться к большинству, воспользовавшись об-
щим приглашением, новый президент не стал: ведь
вдова вполне могла ему отказать, на этот раз в прямой
форме. Конечно же Джонсон понимал, что его отсут-
ствие у гроба убитого президента будет замечено
дотошными вашингтонскими журналистами. Тем не
менее, во избежание худшего, он вынужден был
остаться в самолете.
Новый президент, судя по всему, наиболее остро
переживал именно это обстоятельство. Во всяком
случае, о других фактах он никому ничего не говорил.
А об этом счел нужным на другой день рассказать
одному из членов правительственного кабинета, в
свободную минуту записавшему это. Вот отрывок
из этой записи, опубликованной Уильямом Манчесте-
ром: «Он (Джонсон.— М. С.) сказал, что когда само-
лет приземлился, никто из людей Джона Кеннеди не
обратил на него никакого внимания. Они вынесли
из самолета тело Кеннеди, погрузили его в авто-
мобиль, взяли с собой г-жу Кеннеди и отбыли. И толь-
ко тогда он покинул самолет без какого бы то ни было
внимания, без почестей к нему, теперь уже президен-
ту Соединенных, Штатов...»
Итак, четыре эпизода на борту «ВВС-1». Каждый
из них, на мой взгляд, многозначителен, ибо характе-
ризует главных действующих лиц не чужими, а их
собственными словами и поступками, которые в мину-
ты и при обстоятельствах, подобных описанным, с
наибольшей откровенностью обнажили их подлинное
человеческое нутро.
Жаклин Кеннеди нашла в себе достаточно сил,
чтобы, не изменяя такту и приличиям (хотя от убитой
горем женщины в сложившейся обстановке вполне
можно было ожидать и иного), поступить во время
присяги Джонсона так, как ока, исходя из интересов
государственных (принцип преемственности власти),
и должна была поступить, т. е. участвовать в этой
церемонии. В то же время вдова Джона Кеннеди отка-
заларь от того, что могло хоть в чем-то помочь при-
крыть отвратительный характер совершенного в Те-
хасе злодеяния.
32
Показал себя на борту самолета и Линдон Джон-
сон. Конечно, его поведение далеко не самая лучшая
реклама его личных качеств. Однако из приведенных
выше четырех эпизодов к вопросу, поставленному в
заголовке этой книги, прямое или косвенное отноше-
ние могут иметь при трезвом и объективном подходе
далеко не все. История того, как Джонсон поспешил
перебраться из Парклендского госпиталя на борт
президентского «Боинга-707», как он организовывал
там свою присягу, исходя из известных сегодня фак-
тов, никак не может быть поставлена в прямую связь
с этим вопросом. Хотя, нужно признаться: тогда, в
горячке первых дней после убийства Джона Кеннеди,
и мне, и многим другим людям казалось иначе.
Зато из тех же эпизодов выяснилось: во-первых,
Линдон Джонсон продолжал распространять выдви-
нутую им же самим до ареста Освальда версию о
«коммунистическом заговоре», явно подсказывая ее
Роберту Кеннеди, и даже пытался ввести в заблужде-
ние комиссию Уоррена, уверяя ее, что Роберт Кеннеди
присоединился к такой оценке.
Во-вторых, как оказалось, разговор четы Джонсо-
нов с матерью убитого президента был полон очевид-
ными двусмысленностями. В чем именно заключа-
лись эти двусмысленности, думаю, будет ясно после
того, как мы познакомимся с действительным харак-
тером отношений, сложившихся к ноябрю 1963 года
между Джонсоном и Кеннеди.
ДЖОНСОН И КЕННЕДИ
День официального вступления очередного прези-
дента Соединенных, Ш татов в должность определен
американскими законами обсолютно точно. Это всег-
да происходит 20 января года, следующего за годом
президентских выборов. В этот день вновь избранный
президент и вице-президент дают торжественную
присягу, затем принимают военный парад, а вечером
присутствуют на традиционном пышном бале полити-
ческой элиты своей партии.
Обычно, еще загодя, в Вашингтоне в продажу
поступает красочная программа, рассказывающая
обо всех этих церемониях, о биографиях президента и
2 М. Сагатечян
33
вице-президента, а также их жен, которые становятся
на последующие четыре года соответственно «первой
и второй леди Америки».
Традиции были соблюдены и 20 января 1961 года,
когда Джон Кеннеди официально стал президентом,
а Линдон Джонсон вице-президентом Соединенных
Штатов. Что касается программы праздника победи-
телей, то на этот раз ее издали вторично (уже после
20 января), дополнив фотографиями всех торжеств и
текстом речи нового президента, произнесенной им
после принятия присяги. Отныне переплетенная в
синий коленкор с золотым тиснением заголовка прог-
рамма стоила уже не один доллар, а целых двена~-
дцать. При желании можно было получить и именной
экземпляр. В этом случае в правом нижнем углу об-
ложки красовалась, тоже тисненная золотом, ваша
фамилия. Подобное удовольствие дополнительно
стоило еще пять долларов. Выручка от продажи та-
ких «программ-люкс» шла на покрытие расходов
на бал.
Каюсь: я тоже тогда заказал себе экземпляр
«программы-люкс». Впрочем, теперь, разумеется, об
этом нисколько не жалею — у меня остался любопыт-
ный исторический документ, полностью (за исключе-
нием сугубо неофициальной ночной холостяцкой по-
пойки, устроенной в честь нового президента в доме
видного вашингтонского обозревателя Джозефа Олсо-
па) запечатлевший события того дня, с которого
начался путь Кеннеди к Далласу.
Перелистывая плотные, с роскошным глянцем
страницы программы, я прочитал в биографии Лин-
дона Джонсона вот что:
«Итак, «Джек» и «Линдон» — так их долго звали
в сенате,члены которого теперь начнут называть их
«мистер президент» и «мистер вице-президент»,—
достойно, откровенно и открыто добивались высшей
чести выдвижения кандидатом от своей партии на
пост президента. Разумеется, кто-то из них должен
был проиграть. Победитель оказался человеком
до таточно великодушным и разумным, чтобы сразу
же после своего выдвижения протянуть руку соперни-
ку» дав ему возможность сохранить в руках свой меч
и использовать его в борьбе за то, что стало их общей
целью. Побежденных! тоже оказался разумным и
34
принял предложенную возможность. Вчерашний
старший коллега Джона Кеннеди по сенату оказался
теперь младшим партнером нового президента. И у
обоих были причины радоваться.
Даже со скидкой на торжественно-умиленный тон,
неизменно присущий официальным биографиям,
публикующимся в подобных случаях, эта оценка
взаимоотношений Кеннеди и Джонсона и причин,
которые свели их вместе, была вопиюще фальшивой.
Истине в процитированном пассаже соответствовал,
пожалуй, только один факт: Джонсон оказался
теперь в подчинении у Кеннеди. Что касается того,
какие чувства вызывал у нового вице-президента этот
поворот в его карьере, то мы еще получим возмож-
ность в них разобраться.
Итак, Кеннеди и Джонсон, «Джек» и «Линдон»...
Впервые эти два человека встретились за восемь
лет до того, как они оказались в одной упряжке на
самых высоких государственных постах Америки.
Это произошло в 1952 году накануне избрания Линдо-
на Джонсона лидером демократов в сенате, чего он
добивался давно и упорно. За два дня до голосования,
в котором должны были участвовать все сенаторы-
демократы, в кабинет к Джонсону вошел только что
избранный в сенат от штата Массачусетс Джон Кен-
неди. Новичок был одет весьма необычно для чин-
ного облика Капитолия: свободный, спадающий во-
круг худощавой фигуры свитер и брюки из тех, что
обычно носят дома во время уикэндов. В общем, Кен-
неди как сенатор, что называется, «не смотрелся».
Сообщив Джонсону о своем намерении голосовать за
его кандидатуру, Кеннеди откланялся и вышел.
— Симпатичный парнишка,— сказал тогда с вы-
соты своего сенатского величия Линдон Джонсон.—
Кто знает, может, у него впереди неплохое будущее...
Таким было знакомство этих двух людей. Однако
личные политические судьбы и биографии Кеннеди и
Джонсона впервые пересеклись лишь в I960 году,
после того как оба они решили добиваться права за-
нять президентское кресло в Белом доме. Наиболее
очевидным и острым местом такого пересечения стал
национальный съезд демократической партии в Лос-
Анджелесе, где в начале июля разворачивалась борь-
ба за выдвижение кандидата в президенты.
2*
35
Конечно, теперь находится немало охотников
утверждать, будто схватка в Лос-Анджелесе уже тог-
да несла на себе «роковую печать» и была, как писали
газеты, «первой предгрозовой вспышкой молний, по-
разивших Джона Кеннеди в Далласе». Все это, может
быть, звучит красиво и завлекательно. Однако все
это — неправда.
Нет, летом шестидесятого года борьба между Кен-
неди и Джонсоном воспринималась вполне буднично,
и американские газеты писали о ней не более драма-
тично, чем о схватках между Кеннеди и другими его
соперниками — Эдлаем Стивенсоном, Губертом Хэм-
фри и Стюартом Саймингтоном. Так что ничего
«р-р-рокового» в Лос-Анджелесе не наблюдалось.
Берусь утверждать это, поскольку был на этом съезде
вместе с двумя другими корреспондентами ТАСС —
покойным И. И. Бегловым и Гарри Фрименом. Думаю,
что и рассказывать о первой открытой схватке Кен-
неди и Джонсона следует именно так, как она воспри-
нималась в те дни, когда никто конечно же не мог
предполагать, что их путь, начатый в Лос-Анджелесе,
закончится Далласом.
Американские партийные съезды можно сравнить
с шахматными турнирами, замаскированными под
цирковые представления. Цирк этот сознательно
выставляют напоказ, чтобы всем было видно «право
делегатов на свободный выбор, а кандидатов — на
честное соревнование». Вот как все это выглядело.
Съезд демократической партии (ДПА заседал с 11
по 15 июля 1960 года в здании закрытой спортивной
арены. Два широких бульвара, опоясывающих здание
арены, уже за несколько кварталов пестрели много-
цветными гирляндами из флагов и лозунгов, призы-
вающих делегатов голосовать за того или иного кан-
дидата в президенты США от демократов: «Поддер-
жим Джека — его молодость и энергия нужны Аме-
рике», «Пойдем дальше с Эдлаем», «Америке нужен
мир — Линдон сумеет его обеспечить!»
Какой-то местный ресторатор не растерялся и вы-
весил собственный лозунг. Гигантские буквы на по-
лотнище, пересекающем бульвар, кричали: «Мы
обслуживаем демократов». А ниже помельче добав-
ка: «И республиканцев тоже»...
Чем ближе к спортивной арене, тем больше шума.
36
красок, всяких ларьков и лотков, торгующих всем,
что обычно идет в ход, когда собирается вместе мно-
жество людей. Входы в помещение съезда пикетируют
демонстранты, нанятые штаб-квартирами кандида-
тов. У каждой группы свой духовой оркестр, который
старается играть громче других. Рев кругом неимо-
верный. Больше всего демонстрантов и плакатов
требовали выдвижения Эдлая Стивенсона: этот поли-
тический деятель демократов был весьма популярен
в Калифорнии. Сторонников Джона Кеннеди, судя по
плакатам, здесь было меньше, зато их оркестров было
больше и играли они громче всех. Плакатов, агити-
рующих за Линдона Джонсона, совсем немного,
оркестров — всего два и один из них целиком из нег-
ров. Это, видимо, должно было доказать, что Джон-
сон совсем не типичный белый южанин...
После открытия съезда оркестры и плакаты пере-
кочевали внутрь с наказом производить как можно
больше приветственного шума при всяком упомина-
нии имени «их» кандидата. Взрывы оплаченного
энтузиазма должны были показать делегатам ту
♦невероятную поддержку», которой пользуется дан-
ный претендент. Поскольку эта сторона дела по дав-
ней традиции считалась весьма важной, такие демон-
страции тщательно подготавливались штаб-кварти-
рами кандидатов.
Штаб-квартира Эдлая Стивенсона наводнила
спортивную арену своими людьми и, если судить по
реакции зала на его выдвижение и на выдвижение
Кеннеди, то можно было прийти к выводу, будто съезд
действительно проголосует за Стивенсона. Секрет
такой иллюзии открывался очень просто: люди Сти-
венсона прошли в зал заседаний, захватив почти все
билеты, предназначенные для людей Кеннеди. Они
пришли первыми к кассам, где были отложены биле-
ты, заказанные штаб-квартирой Кеннеди, и, приколов
на лацканы пиджаков значки «Я — за Кеннеди»,
получили их.
Позже, когда съезд выдвинул Кеннеди, газета
«Лос-Анджелес тайме» подвела итог борьбы меланхо-
лической фразой: «Стивенсон был кумиром галерки,
а Кеннеди получил голоса делегатов».
Зал заседаний съезда гудел и волновался. Мало
кто из четырех с половиной тысяч делегатов слушал,
37
что именно толкует с высоко поднятой над партером
и оттого казавшейся недосягаемой трибуны очеред-
ной оратор. Участники съезда свободно разгуливали
по залу, курили, громко перекликались. У многих
при себе были трости и трещотки, купленные рядом в
фойе. Трещотки — для выражения необходимых по
ходу дела чувств (по команде руководителей делега-
ций штатов). Трости — на предмет схватки с сопер-
никами из других делегаций. Случалось на американ-
ских партийных съездах и такое.
При всей наглядности и впечатляемости заседаний
в зале спортивной арены (они передавались по теле-
видению) важные решения там не принимались, а
только объявлялись с пафосом, словно номера цирко-
вой программы. И поэтому зал съезда действительно
напоминал шахматную доску. Пешками-делегатами,
расположенными в боевом порядке, командовали
руководители делегаций штатов — боевые кони и
кадровые офицеры демократической партии, на-
ходившиеся тут же в партере. В президиуме съезда
распоряжались фигуры поважнее — лидеры нацио-
нального комитета партии. Они и передвигались-то по
шахматному полю, словно ладьи — вдоль длинных
рядов президиума, не спускаясь в зал.
Самих королей и ферзей здесь не было вовсе. Они
работали в другом месте, руководя оттуда своими
когортами. Появились они в зале только тогда, когда
судьба турнира стала для них ясной, и всем им вместе
осталось двумя-тремя уже предрешенными ходами
завершить партию.
Кулачных поединков между делегатами в Лос-
Анджелесе тогда не случилось: этот цирковой номер
явно выходил у публики из моды. Но схватки между
претендентами не стали от этого менее жестокими и
беспощадными. В конце концов, что значат вульгар-
ные разбитые носы «пешек» по сравнению с загублен-
ными карьерами или изуродованными репутациями
«ферзей»!
Подлинные схватки проходили на другом конце
города, в огромном старомодном отеле «Билтмор», где
расположились главные штабы основных претенден-
тов. И хотя внешне все тут выглядело куда более чин-
но и благопристойно, чем там, на шахматном поле,
именно в номерах «Билтмора» рождались и осу-
38
ществлялись политические каверзы, пакости и много-
ступенчатые интриги с одной-единственной целью —
стать королем-победителем среди демократов, чтобы
потом, в финальном поединке, сразиться уже с дру-
гим королем, утвердившимся на другой — республи-
канской — шахматной доске.
Чтобы понять смысл и ход всей этой игры, важно
было знать, что происходило до того, как в Лос-
Анджелесе открылся партийный съезд. Только тогда
можно было уверенно, не боясь ошибки, сводить по-
черпнутые в штабах и барах «Билтмора» новости к
одному общему знаменателю — прогнозу, кто же из
демократов имеет больше всего шансов попасть в
короли и кого потом победитель изберет на роль на-
парника — демократического кандидата в вице-
президенты.
Джона Кеннеди и главного организатора его пред-
выборной кампании брата Роберта не слишком волно-
вало скандирование галерки спортивной арены: «Мы
хотим Стивенсона! Мы хотим Стивенсона!» Они-то
прекрасно знали, что не этот человек, проигравший
две предыдущие битвы за Белый дом, является их
главным соперником. Более опасным был для них
Линдон Джонсон, многолетний лидер демократов в
сенате Соединенных .Штатов. Это, между прочим,
подтвердилось и результатами голосования: Джон-
сон получил наибольшее после Кеннеди число
голосов.
Братья Кеннеди уже перед началом съезда твердо
знали, что они контролируют голоса 600 делегатов —
на 161 меньше, чем нужно для избрания. Голоса эти
были сколочены кланом Кеннеди в предсъездовской
кампании в основном двумя путями: сделками с
партийными боссами крупных городов и активной
пропагандистской кампанией с личным участием
Джона Кеннеди во многих штатах страны. Однако
значительную часть этих шестисот голосов он мог,
согласно условиям заключенных сделок, контролиро-
вать только при первом или, самое большее, втором
голосовании. Если бы Джон Кеннеди не набрал сразу
нужного большинства, голоса делегатов многих шта-
тов могли быть при дальнейшем торге отданы другим
претендентам. Поэтому стратегия братьев Кеннеди на
съезде заключалась в одном — во что бы то ни стало
39
победить при первом же голосовании. Этой задаче и
были подчинены все действия их штаб-квартиры на
восьмом этаже отеля «Билтмор».
Братья четко разделяли свои обязанности. Джон
добывал новые голоса. Вот, к примеру, его расписание
на 11 июля — день открытия съезда. С 8 часов 30 ми-
нут до 13 часов 30 минут он подряд выступал на
совещаниях делегаций штатов Невада, Пенсиль-
вания, Мичиган, Северная Каролина, Флорида,
Аляска, Арканзас, Нью-Йорк, Южная Каролина. Вто-
рая половина дня была у него еще более загружена
встречами с главами делегаций тех штатов, в чьих
голосах Кеннеди еще не были уверены.
Роберт занимался другим. К делегациям штатов
штаб-квартира Кеннеди прикрепила сорок наблюда-
телей-опекунов из числа верных людей. Восемь из
них носили на спине рации, которые давали возмож-
ность братьям в любой момент связаться с любой
делегацией и даже любым делегатом. Опекуны рас-
полагали сведениями буквально о каждом делегате:
для этого в штаб-квартире еще загодя составили
специальную картотеку. На карточке, помимо имени
и рода занятий делегата, указывались имена его же-
ны и детей, его религия, его хобби и привычки. Сорок
«пастухов Кеннеди», как их окрестили на съезде,
обязаны были каждый час докладывать по телефону
или радио в штаб-квартиру о том, сколько голосов
в опекаемой ими делегации будет подано за Кеннеди
при первом голосовании. В штабе эти данные своди-
лись, и братья все дни вплоть до голосования имели
точное представление о том, как идут их дела. Вот
почему к среде 13 июля — дню выбора на съезде
кандидата — Джон Кеннеди точно знал, что при пер-
вом голосовании за него будет подано минимум 740
голосов.
В этой обстановке главная задача Линдона Джон-
сона тоже сводилась к одному — не допустить победы
Кеннеди при первом голосовании. Только тогда
Джонсон еще мог надеяться, что при повторных бал-
лотировках он наберет нужное большинство. Для это-
го Джонсон не менее активно, чем Кеннеди, выступал
перед «спорными» делегациями, добиваясь их отказа
от поддержки Кеннеди. Джонсон даже попробовал
сразиться с соперником лицом к лицу, согласившись
на дебаты с ним перед совместным совещанием деле-
гаций штатов Нью-Йорк и Массачусетс. Однако Кен-
неди — блестящий и эрудированный оратор — без
особого труда победил Джонсона — большого масте-
ра закулисных интриг, но не открытых словесных
дуэлей.
Мастер закулисных интриг... Какие конкретные
качества и повадки скрывались за этим емким опреде-
лением? Теперь, когда безжалостное время и история
расправились с позолоченной мишурой официальной
биографии, на свет появились подлинные и неприкра-
шенные факты. В том числе и о Линдоне Джонсоне.
В том числе и такой.
Выборы 1952 года. Сенатор-демократ от штата
Аризона Эрнест Макфарланд терпит поражение и
уступает свое кресло республиканцу Барри Голдуоте-
ру. И поскольку Макфарланд являлся не только сена-
тором, но и лидером демократов в сенате, то сразу же
встает вопрос: кому быть новым лидером? Этого пос-
та добивается Губерт Хэмфри, слывший среди южных
демократов и консервативных коллег из других шта-
тов либералом. Называется также еще один претен-
дент — сенатор Ричард Рассел. Добивается этого
поста и Линдон Джонсон. Однако, в отличие от
Хэмфри, он не спешит выказывать свое желание от-
крыто. За него это, разумеется закулисно, делают
два сугубо доверенных человека — его помощ-
ник Бобби Бейкер и родной брат Сэм Хьюстон Джон-
сон.
Бобби Бейкер звонит по телефону сенаторам-южа-
нам и ведет следующий разговор:
— Сенатор,— говорит Бобби Бейкер.— Я насчет
выборов лидера демократов в сенате, сэр.
— Ага, сынок,— отвечает сенатор.— Ты, конечно,
думаешь о кандидатуре Линдона?
— Это не совсем так, сэр. Сенатор Джонсон счита-
ет, что новым лидером должен стать Дик Рассел. Но,
как мы теперь знаем, сам Рассел этого не хочет, и
похоже, что место достанется Губерту Хэмфри или
кому другому из северян.
— Бобби, этого мы допустить не можем.
— Вот-вот, сэр, мы тоже ведь так думаем. Если
лидером не станет Рассел, нам нужен кто-нибудь вро-
де Линдона. Почему бы вам не заставить его согла-
40
41
ситься на выдвижение. Кандидатура Хэмфри меня
как-то пугает...
В ходе этой интриги был убит и еще один заяц.
В 1954 году Джонсону предстояли перевыборы в
сенат. Ему противостоял сильный противник — тог-
дашний губернатор Техаса Аллан, Шиверс. Джонсон
сумел сделать так, что .Шиверс сам отказался от
борьбы за сенатское кресло. Эта операция была пору-
чена Сэму Хьюстону Джонсону. К тому времени, ког-
да Бобби Бейкер закончил обрабатывать сенаторов,
младший Джонсон доверительно побеседовал с
вашингтонским корреспондентом самой крупной в
Техасе газеты «Даллас ньюс».
— Вы,— сказал он корреспонденту,— должны
понять только одно: борьба за пост лидера демокра-
тов в сенате свелась к двум фигурам. Это — Линдон и
Губерт Хэмфри. Ну а вы конечно же знаете, какую
позицию Губерт занимает относительно налоговых
скидок на нефть...
На следующий день «Даллас ньюс» выступила с
корреспонденцией, переполошившей техасских (и не
только техасских) нефтепромышленников, ибо в ней
говорилось о том, что Хэмфри добивается поста се-
натского лидера демократов для того, чтобы лишить
нефтяную промышленность налоговых льгот. Что ка-
сается Джонсона, писала газета, ссылаясь на «сведе-
ния из близких ему кругов», то он лишен возмож-
ности занять этот пост, ибо ему предстоит тяжелая
борьба за сохранение своего кресла в сенате против
такого сильного оппонента, как губернатор .Шиверс.
Теперь пришла очередь самого Линдона Джонсо-
на. Ему оставалось лишь пожинать плоды того, что
посеяли его брат и Бобби Бейкер: в сложившейся
ситуации нужно было только отказываться от поста
лидера демократов в сенате. После выступления
«Даллас ньюс» в штаб-квартире Джонсона один за
другим раздавались звонки из Техаса от крупнейших
нефтепромышленников. Нет, они уже не предлага-
ли,— они требовали, чтобы Линдон согласился стать
лидером сенатских демократов и «не пустил прокля-
того прокоммуниста Хэмфри на это кресло». Что
касается Аллана .Шиверса и предстоящих выборов
Джонсона в сенат, то, говорили нефтяные тузы,
«пусть Линдон об этом не беспокоится. Аллан просто
42
не будет выдвигать своей кандидатуры. Уж мы об
этом позаботимся».
И действительно, на следующий день Джонсону
позвонил сам,Шиверс. Позвонил, чтобы сообщить: он
снимает свою кандидатуру в сенат и вполне доволен
тем, что останется губернатором штата.
Только тогда Линдон Джонсон объявил, что согла-
сен быть выдвинутым на пост лидера сенатских де-
мократов. Два дня спустя он стал им.
Но вернемся снова в Лос-Анджелес на съезд де-
мократов. Здесь последней отчаянной попыткой штаб-
квартиры Джонсона сорвать триумф соперника были
утверждения о том, будто Кеннеди болен неизлечи-
мой аддисоновой болезнью*, дни его сочтены, и его,
следовательно, нельзя выбирать. С такими заявления-
ми в Лос-Анджелесе выступал Джон Коннели, правая
рука Линдона Джонсона и руководитель его пред-
выборной кампании.
Такой прием борьбы даже по сильно заниженным
американским политическим стандартам считался
«незаконным». Впрочем, Джон Кеннеди не растерял-
ся. Его штаб-квартира опубликовала медицинское
заключение, которое быстро нейтрализовало действие
потенциально разрушительных слухов насчет «неиз-
лечимой и смертельной болезни». Братья Кеннеди
тоже не оставались в долгу. Их люди распространяли
сведения о связях Джонсона с нефтяными королями,
о его финансовых махинациях. Сам Джон Кеннеди
ограничился тем, что презрительно нарек Джонсона
«полковником Кукурузная Кочерыжка» (техасцы
любят вареную кукурузу).
13 июля 1960 года съезд 806 голосами избрал
кандидатом демократической партии в президенты
Джона Кеннеди. Линдон Джонсон получил 409 го-
лосов.
Журналисты, американские и иностранные, были
твердо уверены в таком исходе еще за сутки до голо-
сования, соответственно предсказав в своих коррес-
понденциях победу Кеннеди. Нет сомнения, что Лин-
дон Джонсон еще раньше знал о вероятности своего
поражения. Во всяком случае, еще до начала заседа-
ний съезда он — вместе со своими сторонниками —
* Хроническое заболевание надпочечников.
43
действовал таким образом, чтобы обеспечить себе мес-
то напарника Кеннеди в дальнейшей предвыборной
схватке с республиканцами. Впервые об этом разгова-
ривал с самим Джоном Кеннеди накануне съезда
близкий друг и доверенное лицо Джонсона, издатель
газеты «Вашингтон пост» Фил Грехем. Позднее со-
стоялась беседа Джона Кеннеди с «великим техас-
цем», спикером палаты представителей Конгресса
QIUA Сэмом Рейберном, во время которой, как каза-
лось Джонсону, и был полностью улажен вопрос о
кандидатуре вице-президента. При этом Рейберн, ко-
торого в Вашингтоне частенько называли еще «мис-
тер Нефть», поставил Кеннеди два условия: Джонсон
должен часто ездить за границу и выступать с речами
в самих (ДПА — столько, сколько он захочет; и в том
и другом ему не должны мешать. Выдвинутые усло-
вия ясно показывали: будущий вице-президент
намерен добиваться широкой национальной и между-
народной известности с тем, чтобы потом было легче
бороться за президентское кресло. За три года прези-
дентства Кеннеди Линдон Джонсон ездил за границу
тридцать три раза и произнес более полутора сотен
речей.
Так что когда на следующее после голосования
утро Джон Кеннеди с глазу на глаз встретился с Лин-
доном Джонсоном в апартаментах последнего в отеле
«Билтмор», то Джонсон уже прекрасно знал, о чем
пойдет речь. Позднее он так пересказал содержание
своего разговора с будущим президентом.
«Он сказал, что много раз в прошлом говорил,
что считает меня, исходя из моего опыта, больше всех
пригодным для поста президента, но что я, как южа-
нин, не мог быть выдвинутым. Он сказал: по его мне-
нию, именно я должен быть тем, кто заменит его, если
с ним что-нибудь случится».
Такова версия Линдона Джонсона. Однако, судя
по тому, что рассказывал потом сам Джон Кеннеди,
разговор этот происходил иначе. «Я не предложил
ему напрямик стать вице-президентом,—говорил Кен-
неди.—Я всего лишь едва-едва намекнул на такую
возможность. Но Линдон сразу же вцепился в нее».
Беседа закончилась тем, что Кеннеди четко пообе-
щал Джонсону только одно: связаться с ним «через
два-три часа».
44
Вернувшись в свою штаб-квартиру, Кеннеди сооб-
щил окружившим его помощникам: «Вы просто не
поверите... Он согласен! Он хочет этого!..» Смысл
явного удивления Кеннеди раскрыл близкому к
Джонсону журналисту Теодору Уайту один из по-
мощников Кеннеди: «Предполагалось, что мы пред-
ложим Линдону выдвижение кандидатом в вице-
президенты, но мы никогда не исходили из того, что
он примет это предложение».
Что же делает Джон Кеннеди, выяснив реакцию
Джонсона? Он посылает к нему своего брата Роберта,
который начинает уговаривать Джонсона снять свою
кандидатуру, утверждая, что большинство делегатов
съезда не хотят его избрания, что в случае его выдви-
жения произойдет скандал и поэтому Джонсону луч-
ше самому отказаться от сделанного ему предложе-
ния. Джонсон на это замечает: «Я хочу быть вице-
президентом и, если Кеннеди согласен на мою канди-
датуру, я присоединяюсь к его дальнейшей борьбе
за президентство». Роберт Кеннеди отвечает так: «Он
хочет, чтобы вы стали вице-президентом, если только
вы этого захотите». Выслушав эти слова, Джонсон
поручает находившемуся в соседней комнате Филу
Грехему связаться с Джоном Кеннеди по телефону и
выяснить у того,«в чем загвоздка». Кеннеди в разго-
воре с Грехемом объясняет, что «Бобби не в курсе
дела», и подтверждает свое первоначальное пригла-
шение Джонсону.
Таким образом, вопрос был практически решен.
Покорный воле своих лидеров, съезд провозгласил
Линдона Бейнса Джонсона официальным кандида-
том в вице-президенты от демократической партии.
Борьба в Лос-Анджелесе была закончена. В ней было
два победителя — Джон Кеннеди и Линдон Джонсон,
сумевший добиться своего.
Почему? В своей заключительной корреспонден-
ции из Лос-Анджелеса Гарри Фримен и я тогда писа-
ли об этой победе: «Как указывают в близких к лиде-
рам демократов кругах, сенатор Джон Кеннеди, после
его избрания на съезде, под сильным нажимом поли-
тических деятелей южных штатов в конце концов
согласился, чтобы кандидатом в вице-президенты
стал Линдон Джонсон. Кеннеди нужно было успо-
коить партийных боссов американского Юга, сильно
45
раздосадованных как поражением Джонсона в схват-
ке за главное выдвижение, так и включением в при-
нятую съездом предвыборную программу партии
обещания предоставить гражданские права неграм.
Конечно, Кеннеди и другие лидеры партии понимали,
что избрание Джонсона на пост кандидата в вице-
президенты натолкнется на шумную оппозицию либе-
рального крыла демократов, поскольку он известен
как ярый враг профсоюзов и пользуется репутацией
сторонника сохранения расовой сегрегации. Однако в
предстоящей тяжелой предвыборной борьбе с респу-
бликанским претендентом на Белый дом голоса юж-
ных штатов, судя по всему, должны сыграть немалую
роль. Последнее соображение, очевидно, и явилось
определяющим при окончательном выборе напарника
для Кеннеди*.
Настойчивость Линдона Джонсона и выдвигав-
ших его лидеров демократов Юга, Запада и некото-
рых других районов страны имела еще одну, важ-
нейшую, подоплеку. Но о ней я впервые услышал уже
после окончания съезда в Лос-Анджелесе. На обрат-
ном пути в Вашингтон знакомый американский жур-
налист, много лет прикомандированный своей редак-
цией к Конгрессу, рассказывал:
— Кеннеди — опасные люди для нефтяной про-
мышленности. Кого-кого, а уж нефтяные компании
они постараются прижать. Почему? Да потому, что
цены на нефть давно не устраивают папашу Джо.
Ведь у него основные капиталы в доходных домах,
которые, между прочим, нужно отапливать. И если
они победят... Нет, техасские нефтехлебы еще не
лишились ума, чтобы не посадить на шею таким
прытким ребятам, как Джек и Бобби, своего парня...
Вы что, не знали, что Джонсон — их человек? Сколь-
ко вы у нас тут живете? Скоро год? Считайте, что
прожили это время наполовину впустую, если не
разбираетесь в таких вещах...
Некоторым подтверждением справедливости
этой высказанной довольно прямолинейно оценки
может, на мой взгляд, служить такой эпизод, р&с"
сказанный одним из политических сподвижников
Джона' Кеннеди Пьером Селинджером уже после
* Как известно, Джон Кеннеди победил на выборах с переве
сом всего в 118 550 голосов.
46
убийства президента в Далласе. Вскоре после окон-
чания лос-анджелесского съезда Кеннеди в узком
кругу друзей ответил на прямой вопрос, почему выбор
пал именно на Линдона Джонсона: «Все обстоятель-
ства этого никогда не будут известны. И очень хоро-
шо, что это так».
...Мой ворчливый попутчик поведал и еще одну
деталь. Оказывается, когда друзья говорили Джонсо-
ну, что у вице-президента меньше власти, чем у лиде-
ра демократического большинства в сенате, тот уве-
ренно отвечал: «Власть там, где она сосредоточи-
вается...»
«Власть там, где она сосредоточивается». Разгадка
этой фразы Линдона Джонсона пришла вскоре же
после того, как Джон Кеннеди стал президентом
Соединенных, Штатов.
Структура политической власти в Америке сложи-
лась так, что роль вице-президента в государствен-
ных делах по сути дела ничтожна. Его единственная
четко сформулированная обязанность — председа-
тельствовать в сенате: по конституции (ДПА вице-
президент называется еще и президентом сената.
Джон Куинси Адамс, первый вице-президент США,
рассуждал об этой американской особенности так:
«Моя страна в своей мудрости придумала для меня
самый незначительный пост из всех когда-либо изо-
бретавшихся человеком или его воображением. Итак,
я — вице-президент. На этом посту я ничто. Но могу
стать всем».
За годы существования Соединенных .Штатов
вице-президенты так или иначе мирились с подобны-
ми изъянами своего поста. Начало же президентства
Кеннеди обогатило американскую историю прелюбо-
пытным прецедентом. В феврале 1961 года по Белому
дому распространилась такая новость: Джонсон под-
готовил и направил Кеннеди проект президентского
распоряжения, по которому новому вице-президенту
для самостоятельного руководства передавался бы
ряд президентских функций. Вплоть до сего времени
этот документ нигде не опубликован, хотя его сущест-
вование никто не опроверг. Поэтому приходится
ограничиться лишь теми сведениями, которые дошли
до корреспондентов при Белом доме: Джонсон по-
просил передать в его ведение вопросы освоения кос-
47
моса, руководство министерством внутренних дел* * и
министерством юстиции (а значит, и ФБР).
История с меморандумом Джонсона была воспри-
нята тогда как еще одно свидетельство и без того из-
вестного в Вашингтоне непомерного честолюбия и
жажды власти Линдона Джонсона. «Ему,— ехидно
сказал мне Дрю Пирсон,— уже становится тесновато
в рамках конституции». Впрочем, говорили обо всем
этом не слишком серьезно. Просто на некоторое время
меморандум Джонсона стал поводом для издеватель-
ских шуток в вашингтонских политических салонах:
Джонсона с вежливым смешком сравнивали с Уилья-
мом Сьюардом**. Узнав о таких эскападах в свой
адрес, вице-президент пришел в ярость и отправился
жаловаться президенту, утверждая, что его «непра-
вильно поняли». После этого разговоры прекрати-
лись. В прессу они, к счастью для Джонсона, тогда не
попали.
Вскоре Кеннеди на очередной пресс-конференции
объявил: он поручает вице-президенту самостоятель-
ный участок работы — руководство всеми делами и
планами Соединенных , Штатов в области освоения
космоса. О передаче Джонсону других функций,
затребованных, как говорили, в его меморандуме,
речи не было. Не упоминался, конечно, и сам мемо-
рандум, хотя объявленное решение президента явно
было ответом на него. Непосредственной власти над
министерствами, имеющими самое прямое отношение
к гражданским правам негров и к контролю за экс-
плуатацией нефтяных ресурсов QUIA, Линдон Джон-
сон не получил.
Джон Кеннеди, безусловно, понимал: Джонсону
при его властолюбии, мании величия и чудовищной
обидчивости нелегко было внутренне примириться
с тем, что президентское кресло занимает молодой
сенатор-заднескамеечник, еще совсем недавно во мно-
* Министерство внутренних дел в СТП А, в частности, ведает
вопросами эксплуатации природных ресурсов страны, наблюден11
ем за законодательством, регулирующим взаимоотношения госу
дарства с нефтяной промышленностью.
* Сьюард — государственный секретарь США при президен
те Аврааме Линкольне, который вскоре после назначения на этот
пост потребовал, чтобы Линкольн передал ему ряд важнейших
президентских обязанностей.
48
гом зависевший от всемогущего лидера демократов в
сенате. «Целые годы своей жизни,— заметил однаж-
ды Джон Кеннеди своему специальному помощнику
Артуру, Шлезингеру,— я не мог добиться рассмотре-
ния какого-нибудь законопроекта до тех пор, пока не
шел к Линдону Джонсону, чтобы умолить его дать
ход моему законопроекту». Тот же, Шлезингер в своей
книге «Тысяча дней» пишет также: «Он (Кен-
неди.— М. С.) прекрасно сознавал, что вице-прези-
дент — темпераментный, колючий и очень обидчи-
вый человек. По словам Тома Уикера (вашингтон-
ский корреспондент «Нью-Йорк тайме».— М. С.),
Кеннеди однажды сказал ему, что сочинить поздрав-
ление Джонсону с днем рождения «все равно что
составить государственный документ». Все же, я ду-
маю, у Кеннеди не было сомнений в том, что Джонсон
примет его руководство. Больше того, лично ему
Джонсон нравился, он ценил его советы по вопросам,
связанным с законодательством и работой по связям
с общественностью. Кеннеди также был полон реши-
мости, чтобы Джонсон, в качестве вице-президента,
пользовался полным уважением, как того и требовал
его высокий пост. Он всячески заботился о том, чтобы
Джонсона полностью информировали о делах госу-
дарства, чтобы тот присутствовал на важнейших за-
седаниях и церемониях. Кеннеди не терпел также,
чтобы кто-нибудь из его помощников в Белом доме
позволял себе выказывать хоть малейшее пренебре-
жение к вице-президенту».
Оставляя на совести автора «Тысячи дней» утвер-
ждения насчет симпатий Кеннеди к своему вице-
президенту (все известные факты, скорей, говорят об
обратном) и насчет того, что он советовался с ним,
можно согласиться: в 1961 и 1962 годах абсолютная
корректность (во всяком случае, внешняя) Кеннеди по
отношению к Джонсону действительно имела место.
Но значило ли это, что советам Джонсона, даже если
у него их спрашивали, следовали? Насчет этого к
началу 1963 года у многих корреспондентов при Бе-
лом доме сложилось совершенно иное мнение. Для
этого совсем необязательно было досконально знать
«кухню» Белого дома. Достаточно было фиксировать
факты о несогласии Джонсона с позицией Кеннеди по
многим важным вопросам. Было известно, например,
49
что Линдон Джонсон в частных беседах не одобрил ни
той осторожности, с которой президент наращивал
американскую агрессию во Вьетнаме, ни политику в
Латинской Америке (Джонсон считал ее «слишком
мягкой»), ни схватку Кеннеди со стальными короля-
ми, поднявшими было, без согласования с правитель-
ством, цены на сталь (о сути и смысле всех этих рас-
хождений речь еще впереди).
Все действия по проталкиванию законодательной
программы Кеннеди в Конгрессе практически шли
мимо вице-президента, через специального помощни-
ка президента по связям с Конгрессом Ларри
О’Брайена. Кстати сказать, на этот пост Джонсон
пытался было протащить своего человека, все того же
Бобби Бейкера, но и это ему не удалось.
О сущности тогдашних советов Джонсона в облас-
ти внешней политики можно судить, например, по
его высказыванию на заседании Национального сове-
та безопасности в зловещие дни карибского ракетного
кризиса в октябре 1962 года. Джонсон, как известно,
поддержал тогда призывы генералов Пентагона
вторгнуться на Кубу, что, в сущности, означало бы
прямое столкновение с Советским Союзом. Свою пози-
цию вице-президент мотивировал одним: «Тогда мы
наверняка выиграем следующие выборы».
Короче говоря, в первые два с половиной года свое-
го президентства Кеннеди, так же как это делали поч-
ти все его предшественники по отношению к вице-
президентам, корректно старался обеспечить Джонсо-
ну положенный ему по конституции Q111A почет без
власти. Конечно, лично Джонсону нужно было боль-
шее, гораздо большее. Но он предпочитал переживать
то, что считал обидами, молча. Позднее биограф
Джонсона Теодор Уайт напишет о настроении патро-
на в то время следующее: «Раздражаясь от бездей-
ствия, хотя вся его натура требовала именно дей-
ствий, сознавая, что он подвергается оскорблениям,
действительным и воображаемым, Джонсон прожил
три года в состоянии тихой ярости».
К 1963 году Джонсон почти перестал появляться и
на заседаниях правительственного кабинета, и на
церемониях, приемах и балах в Белом доме.
Отсутствие Джонсона конечно же было замечено.
Вездесущие журналисты принялись искать объясне
50
ний. В начале лета 1963 года на званом ужине в доме
одного довольно крупного вашингтонского адвоката
я впервые услышал о том, что Кеннеди будто бы наме-
рен отказаться от Джонсона в качестве своего напар-
ника на следующих президентских выборах осенью
1964 года. Мотивировка отказа, как ее тогда излага-
ли, была примерно такой: все равно после позиции,
занятой Кеннеди в вопросе о гражданских правах
негров*, на голоса южных расистов рассчитывать не
приходится, поэтому Джонсон в следующей предвы-
борной кампании будет просто бесполезным грузом.
Слухи эти поначалу не получили даже косвенного
подтверждения. Но вот в начале сентября 1963 года
вашингтонские газеты раздули историю о махина-
циях ответственного служащего Конгресса Бобби
Бейкера. Собственно говоря, махинации эти не были
особенно уж скандальны или нетипичны. В Вашинг-
тоне случались истории куда хлеще, причем с фигура-
ми повиднее. Тем не менее газеты вцепились в Бобби
Бейкера мертвой хваткой.
Чем дальше разворачивался этот скандал, тем
яснее становились его истинные причины: в нем был
замешан... сам вице-президент? Бобби Бейкер с 1955
года занимал пост секретаря демократического боль-
шинства в сенате, лидером которого уже тогда был
Линдон Джонсон, кстати сказать и назначивший Бей-
кера на эту должность. Бейкер был в числе самых
доверенных людей Джонсона. Еще в 1957 году он
говорил о Бейкере: «Это человек, который по-настоя-
щему служит своей стране, и я считаю его одним из
своих самых доверенных, самых преданных и самых
компетентных друзей». Бобби Бейкер немало потру-
дился, чтобы добиться у ряда влиятельных сенато-
ров поддеряски стремления своего шефа стать де-
мократическим кандидатом в президенты в 1960 году.
Во время съезда в Лос-Анджелесе Джонсон сказал о
нем: «Это моя правая рука. Это — последний чело-
век, с которым я советуюсь вечером, и первый, кого
вилсу утром». Теперь же, осенью 1963 года, вашинг-
тонские, а вслед за ними и большинство остальных
* Даже куцая законодательная программа Джона Кеннеди о
гражданских правах негров была встречена Конгрессом в штыки и
так и не получила одобрения при жизни Кеннеди.
51
американских газет напирали именно на эту сторону
дела — близость Бобби Бейкера к Линдону Джонсону
и его личным финансовым делам. Дошлые репортеры
вспомнили даже и то, как Бейкер назвал своего ново-
рожденного сына «Линдон Бейнс Джонсон Бейкер».
Самого Бейкера в Конгрессе давно окрестили —
« маленький Линдон ».
Бобби Бейкер поначалу обвинялся только в том,
что использовал свою должность в Конгрессе для
«бесстыдной торговли влиянием», зарабатывая на
этом немалые деньги. С 1955 по 1963 год при жало-
ванье в 19 600 долларов в год он сумел «сделать»
для себя 2 226 000 долларов, не уплатив с этой суммы
почти никаких налогов. Основной метод заработков
Бейкера в принципе был предельно прост: проталки-
вая через своих людей и в сенате и в правительстве
крупные подряды военным компаниям, секретарь
получал за это взятки наличными, а чаще «борзыми
щенками», но на американский лад. Так, например,
после устройства им одного солидного правитель-
ственного заказа для корпорации «Норс Америкой
Авиэйшн» Бейкер получил для своей торговой фирмы
(оформленной на подставное лицо) исключительное
право продавать через автоматы фасованные завтра-
ки, кофе, сандвичи и прохладительные напитки на
многочисленных заводах корпорации.
Именно из-за этой сделки и возник скандал, ибо
Бейкер, как выяснилось,' вначале собирался разде-
лить полученное право с неким вашингтонским дель-
цом Хиллом, но потом передумал, забрав себе весь
куш. Разъяренный Хилл подал на Бейкера в суд и
начал рассказывать все, что знал о махинациях быв-
шего компаньона. А знал он немало, и вот уже к
октябрю 1963 года газеты заговорили о том, что Бей-
кер был тем самым человеком, который, под руковод-
ством Линдона Джонсона, бесконтрольно распоря-
жался крупными суммами индивидуальных пожерт-
вований, сделанных в период предвыборной кампа-
нии 1960 года. Эти пожертвования вносились налич-
ными. Хилл, приведя имена свидетелей, утверждал,
деньги эти в значительной мере шли отнюдь не на
предвыборные цели.
♦ Делом Бейкера» сразу же заинтересовались
соответствующие ведомства. В расследование активно
52
включилось министерство юстиции (ДИА, причем,
как об этом стало известно уже после убийства прези-
дента, министр юстиции Роберт Кеннеди отдал при-
каз использовать электронную технику подслушива-
ния, с тем чтобы определить, какое отношение к
финансовым махинациям Бобби Бейкера имеет
Джонсон.
Сам Линдон Джонсон в дни, когда вашингтонские
газеты «Ивнинг стар» и «Дейли ньюс» напечатали
первые скандальные сообщения о Бобби Бейкере, на-
ходился в Западной Европе. Узнав об этом, вице-пре-
зидент немедленно сократил (хотя поездка и без того
уже подходила к концу) программу своего визита и
вернулся в Вашингтон. Американские корреспонден-
ты, сопровождавшие его в этой поездке, утверждали:
спешка была вызвана именно разворачивавшимся
скандалом.
В Вашингтоне один из братьев Кеннеди (кто имен-
но — точно не установлено) коротко информировал
Линдона Джонсона, что ФБР проведет полное рассле-
дование дела Бейкера. При этом у вице-президента
даже не спросили о его отношении к такому расследо-
ванию. Сообщили,и все. Позднее президент Кеннеди
на своей очередной пресс-конференции пообещал:
нация узнает «всю правду о Бобби Бейкере». С каж-
дым новым сообщением печати на эту тему Линдону
Джонсону наносился катастрофически непоправи-
мый политический ущерб. 8 ноября 1963 года журнал
«Лайф» напечатал подробную статью о скандале. На
одной половине журнального разворота были опуб-
ликованы фотографии двух замешанных в скандале
любовниц Бейкера, на другой (во всю страницу) Лин-
дон Джонсон в обнимку с Бобби Бейкером.
Несмотря на все это, Джонсон не сделал ни одного
публичного заявления по поводу скандала. Вице-
президент предпочел отмалчиваться, справедливо
побаиваясь, что любое его высказывание лишь подо-
льет масла в огонь.
— Не могу понять этого молчания,— говорил мне
в те дни американский коллега по Белому дому.— На
что Джонсон надеется?..
Разговоры о том, что Кеннеди намерены «выбро-
сить Линдона на мусорную свалку», возобновились с
новой силой. Теперь уже в их достоверности почти ни-
53
кто не сомневался. Одно лишь президентское обеща-
ние «всей правды» о Бобби Бейкере говорило о мно-
гом. Угроза непоправимой политической компромета-
ции вплотную приблизилась к Линдону Джонсону.
Однако вице-президент продолжал игнорировать
скандал. И снова корреспонденты терзались в догад-
ках: «В чем тут дело?»
31 октября 1963 года на очередной пресс-конфе-
ренции президента ему был задан прямой вопрос:
хочет ли он, чтобы Джонсон вновь выставил свою
кандидатуру на пост вице-президента и будет ли его
кандидатура в таком случае включена на предстоя-
щем в следующем году съезде партии в список для
голосования?
Кеннеди ответил на оба эти вопроса положитель-
но. Но все же так, что не связал себе рук этими ответа-
ми. Президенту не поверили: ведь вскоре после пресс-
конференции «дело Бобби Бейкера» начало обрастать
новыми, уже открыто угрожающими репутации
Джонсона деталями. В общем, создавалось впечатле-
ние, что братья Кеннеди вели дело к тому, чтобы
Джонсон, под нажимом обстоятельств, сам отказался
от выставления своей кандидатуры на следующий
срок. Это впечатление подтвердилось, когда в феврале
1968 года в Америке вышла книга многолетнего лич-
ного секретаря Джона Кеннеди Эвелин Линкольн.
В ней автор сообщала: за три дня до смерти президен-
та, 19 ноября 1963 года, она сама спросила у него
напрямик: «Кого вы намечаете своим напарником на
выборах?»
Кеннеди, писала далее Линкольн, «посмотрел пря-
мо перед собой и без колебаний ответил: «Сейчас я
думаю о губернаторе штата Северная Каролина
Терри Сэнфорде. Во всяком случае, это будет не Лин-
дон».
Правда, против такой версии возразил Роберт
Кеннеди. Сразу после выхода книги Эвелин Линкольн
он опубликовал следующее заявление: «Я лишь не-
сколько дней назад узнал, что госпожа Линкольн
издает еще одну книгу о президенте Кеннеди. Я знаю
о ее содержании лишь то, что опубликовано в отчетах
сегодняшних газет.
В 1963 году я неоднократно обсуждал проблемы
предстоящей избирательной кампании с президентом
54
Кеннеди, и я хорошо знал его планы в связи с этим.
Мы ни разу не говорили ни о каких изменениях в
списке кандидатов. Было всегда ясно, что Линдон
Джонсон будет кандидатом на пост вице-президента.
Президент Кеннеди ценил его и приветствовал его
поддержку и помощь и не собирался заменять его в
списке кандидатов».
Однако этому опровержению тоже не очень-то
поверили, как не поверили в октябре 1963 года и край-
не осторожным словам президента о намерении выд-
винуть Линдона Джонсона. Опровержение Роберта
Кеннеди поняли как тактический маневр с целью
избежать обвинений в том, что он, во-первых, вызыва-
ет раскол в демократической партии накануне очеред-
ных выборов и, во-вторых, использует гибель брата в
собственных целях. Ведь книга Эвелин Линкольн
вышла в свет в феврале-марте 1968 года, когда Роберт
Кеннеди и Линдон Джонсон вели сложный закулис-
ный бой за пост кандидата демократов в президенты.
Роберту Кеннеди Эвелин Линкольн отвечать не стала.
«Опровержение» Роберта Кеннеди поспешил под-
крепить и бывший помощник убитого президента Тео-
дор Соренсен. Ему Эвелин Линкольн ответила:
«Я уверена, что Тед Соренсен знает многое, чего я не
знаю, и я уверена, что мне известно многое, что неиз-
вестно ему».
В пользу правоты Эвелин Линкольн очень весомо
свидетельствовал такой факт, почему-то «забытый»
Робертом Кеннеди и Тедом Соренсеном.
12 ноября 1963 года, т. е. за неделю до приведен-
ного Эвелин Линкольн в ее книге разговора насчет
Джонсона, президент Кеннеди собрал первое совеща-
ние по вопросам, связанным с предвыборной кампа-
нией 1964 года. Много внимания на совещании было
уделено Югу, и в частности Техасу. Среди узкого кру-
га особо доверенных лиц Кеннеди на совещании
присутствовали и Роберт Кеннеди, и Тед Соренсен.
Но на нем не было ни Линдона Джонсона, ни его лю-
дей. И этот факт, почти немедленно ставший извест-
ным корреспондентам при Белом доме, стал послед-
ним доводом, убедившим многих в том, что братья
Кеннеди действительно хотят «выбросить Джон-
сона ».
Сам Джонсон, безусловно, давно уже знал о подоб-
55
ных намерениях. Он просто не мог не видеть, что
к концу третьего года правления Кеннеди дела скла-
дывались так, что вся дальнейшая политическая
карьера вице-президента оказалась под угрозой,
самой большой и самой серьезной из всех, с которыми
когда-либо сталкивался в своей жизни он, «великий
сын Техаса», унаследовавший право называться так
после смерти «мистера Нефти»— Сэма Рейберна.
Кроме этой угрозы существовала еще одна. Речь
шла о весьма возможном лишении Джонсона власти...
в его родном Техасе...
Политическая машина демократов в Техасе давно
уже раздиралась внутренними противоречиями, и
в этом отношении положение там очень походило
на то, что происходило в 1959 и 1960 годах с демо-
кратической партийной машиной в штате Нью-Йорк*.
Недовольство всевластием «людей большой нефти» —
Джонсона и его правой руки Коннели, избранного
в 1962 году губернатором штата Техас и покинувшего
ради этой должности пост военно-морского министра
в правительстве Кеннеди, росло среди тех, кого амери-
канская пресса называла «либеральными» демокра-
тами. К ним причислялись руководители демокра-
тических партийных аппаратов в негритянских
общинах Техаса, кстати сказать, наиболее полити-
лось, бескХтоольноПаРПТ ШТата Нью Йорк, которым, как счита-
КарминwГ£апио ° б°ССЫ гангстерского пошиба
расколот межлоуглй ™ ЭИКЛ йрендергаст, на самом деле был
враждующих rnvnn Ица?!и по местным вопросам на несколько
чески безраздельно’ " СССЫ к весне шестидесятого года факти-
самого Нью иХ «°«тРолировали только несколько районов
Кеннеди Их попито Не ускользнУло от внимания братьев
глаТы кла™ 7™^ СОЮзники под руководством самого
устанавливать связи7° Джозе$а Кеннеди начали потихоньку
ных машин ныо йо ковод“телями Демократических партий-
ниями, 7Ve нужно™ ГРйфСТВ И раЗНЫМИ посулами, обеща-
скандалов стапалигк по одкупами и угрозами разоблачении и
Йоркских демократов Литого 1:раждУЮ11^ие группки нью-
до съезда в Лос-Анлжрпрп Де Сапио и Прендергаст незадолго
выбором: выступить ппо™ Н!?жидаиио длл себя оказались перед
чески утпатили wr,^P ИВ 1хеннеДи и показать, что они факти-
сохранить честь мунлипТм Н&Д партийной машиной, или же
Кеннеди. Боссы хо-Л Р, г видимость власти, обещав поддержку
любых других ’ обетпо ’ 0ЫЛИ Раз,ьярены случившимся и при
Ке..яеди"в™уЖд1ш° ZMTBaX "е поддерживать
украли у нас штат» — итуЛ1,Р°вали- «Эти братья-взломщики
’ ловался Прендергаст близким друзьям.
56
чески активных из всех негритянских общин
американского Юга. Сюда же входили и руководи-
тели техасских профсоюзов, мелкие бизнесмены.
Становой хребет этой группировки составляли вла-
дельцы небольших и средних нефтедобывающих
компаний, которые притеснялись нефтяными гиган-
тами Техаса и других районов США. На выборах
в Конгресс в 1956 году сенатором от штата Техас
стал Ральф Ярборо, сумевший обеспечить себе под-
держку всех этих недовольных и победить, вопреки
желаниям всемогущих Джонсона и Коннели. Для
политической характеристики Ярборо достаточно
указать, что он был тем единственным представи-
телем Техаса на съезде в Лос-Анджелесе, который,
вопреки всем остальным техасцам и, конечно, вопреки
Джонсону, голосовал на съезде за выдвижение канди-
датом в президенты Джона Кеннеди. Последующие
три года показали, что сенатор Ярборо пользовался
неизменной поддержкой и вниманием со стороны
Кеннеди.
К осени 1963 года у сенатора Ярборо было немало
оснований считать, что в результате предпринятой
им активной кампании по сплочению низовых орга-
низаций демократов в Техасе он и его сторонники
на предстоящем в 1964 году съезде техасских демо-
кратов возьмут в свои руки контроль над партийной
машиной штата, вырвав ее из рук Джонсона и Кон-
нели. В 1964 году Ярборо намеревался при скрытой
поддержке Кеннеди выставить свою кандидатуру
на выборах губернатора штата Техас против Коннели,
которого он едва не победил уже в 1962 году.
22 ноября 1963 года техасская газета «Хьюстон
кроникл», редактором и владельцем которой был
сторонник Кеннеди, опубликовала результаты прове-
денного ее репортерами широкого опроса, который
показал, что пятьдесят семь процентов техасских
избирателей высказались за кандидатуру Ральфа
Ярборо.
Линдон Джонсон, наверняка знавший об интригах
Ярборо, конечно же не мог не видеть, чем это грозило
ему лично. Не мог он не помнить и того, что прои-
зошло в 1959—1960 годах среди демократов в штате
Ныо-Иорк.
Что касается братьев Кеннеди, то они в своих
57
партийных интригах в Техасе жестоко просчитались:
недоучли волю к сопротивлению тамошних «великих
сыновей» и их крестных отцов — нефтяных королей.
Года два спустя после убийства Кеннеди за океа-
ном начали открыто сравнивать Линдона Джонсона
и его супругу леди Бэрд с шекспировским семейством
Макбет. Некий сенатор, представлявший в Конгрессе
один из штатов восточного побережья страны, даже
позволил себе сказать главному вашингтонскому
корреспонденту американского журнала «Нэйшн»
Роберту ,Шериллу: «Конечно, миссис Джонсон не
слишком напоминает мне леди Макбет. Но сравнение
закономерно. Макбет до безумия обожал власть.
Джонсон тоже обожает ее до безумия». Фамилию
сенатора .Шерилл не назвал.
Странная вещь! При всем обилии появившейся
в Америке литературы об убийстве в Далласе совер-
шенно нет сведений о том, как тогдашний вице-
президент пытался бороться за сохранение своей
политической власти и спасение от компрометации
и что конкретно он для этого предпринимал. Ни
сам Джонсон, ни кто-нибудь из его людей об этом
не сказали ни слова...
Ну что ж, теперь остается лишь вспомнить, кто
именно добился согласия Кеннеди на поездку в Техас,
когда возник этот вопрос и как сам президент
относился к такой поездке.
4 октября 1963 года (дело Бобби Бейкера уже
месяц гремело в газетах) губернатор Техаса Джон
Коннели поставил перед Белым домом вопрос о
необходимости политической поездки Джона Кен-
неди и Джонсона в Техас для того, чтобы «примирить
перед надвигающимися выборами враждующие
фракции местных демократов». Кеннеди вначале не
дал согласия на поездку, объяснив, что будет гораздо
лучше, если этим займется один Линдон Джонсон —
глава демократической партийной машины в штате
Техас. Ссылался Кеннеди и на загруженность более
важными государственными делами.
Тогда предложение Коннели поддержал Линдон
Джонсон, который беседовал с Джоном Кеннеди
наедине. Позднее Джонсон, тщательно взвешивая
каждое свое слово, признал, что они с Кеннеди дейст-
вительно «обсуждали политическую ситуацию в Теха-
58
се». После разговора с Джонсоном Кеннеди согла-
сился на поездку. Но это решение не уменьшило
его нежелания ехать, о чем он прямо говорил своему
помощнику по вопросам печати Пьеру Селинджеру
(«Хотел бы я не ехать в Техас») и министру финансов
Дугласу Диллону, отправлявшемуся в это же время
в Японию («Хотел бы я поменяться с вами местами,
Дуглас»).
Таковы факты. Не слишком трудно понять, что
первоначальный отказ президента от поездки в Техас
был продиктован уже определившимся его отноше-
нием и к Джонсону, и к Техасу. Поскольку Кеннеди
решил, что Джонсон не будет его напарником на
следующих выборах и полагал, что из-за своей
позиции по негритянскому вопросу он все равно
уже потерял голоса белых расистов Юга, то какой
ему был смысл ехать в Техас? К тому же цель
этой поездки, задуманной и организованной Джон-
соном и Коннели, сводилась к одной задаче —
укрепить их политический авторитет в штате за
счет ущемления позиции соперника — сенатора
Ярборо, которого Кеннеди, судя по всему, поддер-
живал.
Тем не менее после разговора с Джонсоном
Кеннеди все же согласился на поездку. Может быть,
потому, что отказать Джонсону означало откровенно
отказаться от Джонсона? Но именно этого президент
пока не хотел демонстрировать, так как из всех
методов борьбы братья Кеннеди предпочитали
«двойную игру». Из двух участников разговора
одного нет в живых. Что касается второго, то, какова
бы его версия ни была, скажем прямо: ни Америка,
ни мир не поверят ему на слово, если даже Джонсон
когда-нибудь и решится подробно заговорить о
своей беседе с Джоном Кеннеди по поводу поездки в
Техас.
Этот вывод содержится в журнальной публи-
кации моей работы. В начале ноября 1971 го-
да Линдон Джонсон опубликовал свои мемуа-
ры — шестьсот страниц убористого текста под
заголовком «С командных высот» (явный намек на
то, что ему, как президенту, виднее, чем прочим
смертным, где правда). Прочитав эти мемуары,
я убедился: Джонсон так и не решился заговорить
59
подробно. Вот как, например, объяснил экс-президент
причины поездки Джона Кеннеди в Техас:
«Очень много написано и пишется о цели той
роковой поездки в Техас. Очень многое из написан-
ного неверно. Президент Кеннеди отправился в Техас
для сбора денег в предвыборный фонд демократи-
ческой партии и для того, чтобы проложить путь
к победе демократов в Техасе на выборах 1964 года.
Поездка эта была президентской политикой в самом
чистом виде, ибо являлась первым усилием в кампа-
нии президентских выборов 1964 года. И она прохо-
дила прекрасно».
Вот и все, что счел возможным рассказать Джон-
сон на эту тему.
«Неоткровенные мемуары Линдона»— под таким
заголовком опубликовал рецензию на воспоминания
экс-президента «Тайм», один из двух ведущих амери-
канских еженедельников. Что ж, такая оценка, на
мой взгляд, вполне заслужена: Джонсон сообщил
одни банальности. Ведь никто и не сомневался, что
поездка Кеннеди в Техас была вызвана предвыбор-
ными соображениями. Однако какими именно?
Линдон Джонсон ни словом не обмолвился о роли,
отведенной братьями Кеннеди в Техасе сенатору
Ярборо. Не рискнул экс-президент и опубликовать
любую, но собственную версию своего разговора
с Джоном Кеннеди, после которого президент согла-
сился отправиться в Техас. Единственно, на что
он отважился,— это в общих словах и без всяких
доказательств заявить: многое из написанного о
целях роковой поездки — неправда.
Такая смесь косноязычия с самоуверенностью
обитателя «командных высот», которому, мол, все
обязаны верить на слово, и была одной из причин
того, что тот же «Тайм» призвал Джонсона написать
еще одни настоящие — воспоминания. «Такая
книга, добавлял журнал,— пока что закупорена
внутри экс-президента, и задача в том, как ее оттуда
вытянуть».
Да, в конечном счете тайна Далласа была бы
разгадана больше чем наполовину, если бы мир
узнал, с какими действительными целями тогдашний
вице-президент QI1IA Джонсон добивался поездки
президента Кеннеди в Техас и, в частности, в Даллас...
После того как мы познакомились с теми серьез-
ными политическими осложнениями, которые нава-
лились к октябрю 1963 года на Линдона Джонсона,
разве не ясно, что от них вице-президент мог освобо-
диться только при помощи чуда или несчастья?
Но чудес, как известно, на свете не бывает. Несчастья
же случаются. Как гласит техасская поговорка: «Что
одному — бифштекс, другому — яд...»
В конце 1969 года молчание на эту щекотливую
тему было нарушено. Правда, не самим Джонсоном,
а его младшим братом, уже упоминавшимся нами
Сэмом Хьюстоном Джонсоном. «Мой брат Линдон» —
так называется опубликованная им книга воспоми-
наний. В ней рассказан такой эпизод, важность
которого для нашего повествования заставляет меня
прямо процитировать это место из книги Сэма Хью-
стона Джонсона.
На третий или четвертый день после убийства
в Далласе (Джонсон-младший почему-то не уточняет
даты), когда Сэм Хьюстон находился (чтобы изба-
виться от своры докучливых репортеров) в техасском
городе Сан-Антонио, точнее в тамошнем мотеле «Эль-
Тропикана», его вызвал по телефону Линдон, уже
ставший президентом (ДНА.
Однако первый разговор не состоялся — прези-
дент должен был срочно с кем-то совещаться и
Сэма Хьюстона попросили никуда не отлучаться и
ждать нового телефонного вызова. Такой вызов
последовал только через два часа.
«Извини, что заставил ждать,— сказал прези-
дент.— Тут у меня было срочное совещание с Раском
и Макнамарой, так что я уж решил позвонить тебе,
когда освобожусь и вернусь домой.
— Я думаю, ты сейчас очень занят,— ска-
зал я.
— Никогда еще не был так занят,— ответил он.—
Но я ждал этого разговора, чтобы сказать тебе, как
глубоко я ценю все, что ты сделал для меня в жизни,
Сэм Хьюстон. Ведь, если бы не ты и твоя помощь,
я не был бы тем, кем стал.
— Но, Линдон, я же не имел никакого отношения
к Освальду...
Линдон ахнул, начал быстро бормотать что-то
совсем неразборчивое и, наконец, взорвался. Боже
60
61
ты мой, как он взорвался! Никогда еще я не видел
его таким разъяренным.
— Будь ты проклят, Сэм! — орал он в трубку.—
Что это за чертовщину ты бормочешь? Я специально
вернулся домой, чтобы отсюда серьезно поговорить
с тобой, а ты мне подбрасываешь сволочные, ужасные
и глупые шуточки вроде этой. Ты всегда отпускаешь
свои вшивые гадкие шутки по всякому поводу...
Он продолжал орать еще минут двадцать, распа-
ляясь все больше и больше. Я так и ждал, что
он в конце концов швырнет трубку. Но он не сделал
этого. Под конец разговора он сказал усталым и
каким-то отчаявшимся голосом: «Я позвоню тебе
как-нибудь в другой раз».
Линдон Джонсон больше никогда не касался в
беседах с братом этого их разговора...
ОСВАЛЬД, РУБИ И ДРУГИЕ
Это событие произошло на третий день нового,
1967 года. Самая первая телеграмма ТАСС о нем,
как и положено в солидном телеграфном агентстве,
была предельно краткой. Вот она: «Нью-Йорк, 3 янва-
ря (ТАСС). Джек Руби, застреливший Ли Харви
Освальда, обвиненного в убийстве президента Кен-
неди, скончался сегодня (в 16.30 по Гринвичу) от
рака в Далласе. Об этом сообщила администрация
Парклендского госпиталя, где Руби находился на
лечении».
Сообщение американского агентства Ассошиэйтед
Пресс отличалось легковесностью и, пожалуй, не
очень-то уместным оптимизмом. Вот оно:
«Нью-Йорк. Корреспондентка АП Пегги Симпсон
передает из Далласа:
Утром 3 января Джек Руби проснулся веселым
и голодным. Через несколько часов из-за большого
тром а у него нарушилось дыхание и он скончался.
Официальной причиной смерти, последовавшей в
час. ~ мин. утра (по местному времени), явилось
«расстройство дыхания». Один из присутствовавших
при вскрытии сказал, что образовавшийся в ноге
у и тромб закупорил артерию, а затем оторвался
и попал в легкое.
Вечером 2 января Руби стало трудно дышать и его
поместили в кислородную палатку. Ему стало лучше
и он спокойно заснул. Утром 3 января Руби «был
веселым», принял душ и заказал на завтрак яйца,
сказал д-р Юджин Френкел. Через час последовал,
как заявил Френкел, острый приступ, и Руби уже
не реагировал ни на кислород, ни на массаж сердца».
Если бы только все обстояло так просто и с этой
смертью, как старалась уверить мир Пегги Симпсон!..
Оба сообщения — наше и американское — лежа-
ли передо мной (я уже работал в Москве), только
что сорванные с редакционных телетайпов, я читал
их снова и снова, и память вернула меня назад
в Вашингтон, в тот самый день, когда имя безвестного
далласского кабатчика Джека Руби, прогремев на
весь мир, оказалось в зловещей и таинственной связи
с именами Джона Фитцджеральда Кеннеди и Ли
Харви Освальда.
...Воскресным утром 24 ноября 1963 года в пресс-
отделе Белого дома находилось гораздо меньше
журналистов, чем в минувшие двое суток: похороны
Джона Кеннеди были назначены на следующий день,
а сегодня в полдень тело убитого президента должны
были перевезти в здание Конгресса для торжествен-
ной церемонии прощания с ним. Весь день в Вашинг-
тон прибывали для участия в похоронах высоко-
поставленные представители иностранных госу-
дарств со всего света, и многие из нас отправились
их встречать.
Я появился в пресс-отделе около одиннадцати
часов утра, чтобы попасть на утреннюю встречу
пресс-секретаря президента Пьера Селинджера с
корреспондентами. Здесь могли быть важные новос-
ти: ведь Белый дом до сих пор не сделал ни одного
заявления об убийстве Джона Кеннеди, а сообщения
из Далласа продолжали распространять «улики»
против Освальда. Увы, ничего нового и эта встреча
с пресс-секретарем нам не дала: теперешний хозяин
елого дома предпочитал публично отмалчиваться,
предоставляя властям и полиции Далласа возмож-
ность действовать так, как они действовали до
После встречи с пресс-секретарем я еще остался
в елом доме, обсуждая с коллегами, какой же
62
63
будет при новом президенте политика Соединенных
Штатов во Вьетнаме, в вопросе о гражданских пра-
вах американских негров и т. д. Об убийстве Джона
Кеннеди или об Освальде разговора почти не было.
Один из корреспондентов агентства Франс Пресс
начал было уверять, что, как он слышал, ФБР «вот-
вот все-таки добьется полного контроля над даллас-
ским следствием, а Освальда, может быть, даже
переведут в Вашингтон». Никто из нас ничего
подобного не слышал, но подвергать сомнению эту
новость не стал: она казалась вполне логичной.
И вдруг в пресс-холл из приемной Пьера Селин-
джера с возгласом «Включите телевизор... там...
опять...» вбежала одна из секретарш пресс-отдела.
Телевизор был мгновенно включен, и мы увидели
то же, что уже видела почти вся Америка и вскоре
увидел весь мир: как застрелили Освальда. Вслед
за этим из Далласа пришла «молния»: убийца —
некий Джек Руби, владелец ночных клубов «Кару-
сель» и «Вегас». Когда минут через двадцать теле-
видение повторно показало сцену убийства Освальда,
пресс-холл уже снова был набит журналистами и
служащими Белого дома. Стоявший рядом со мной
агент президентской охраны, как бы размышляя
вслух, сказал: «Почему, когда они вели его к маши-
не, никто не прикрывал его спереди?»
«A-а, заткнись, умник! Вы, что ли, делали там
все как положено?»—огрызнулся тот, к кому
обращался охранник.
Очередные «молнии» телеграфных агентств из
Далласа сообщали: Руби после ареста заявил поли-
цейским: «Я сделал это, движимый чувством глу-
бокой ответственности перед миссис Жаклин Кен-
неди... Я сделал это, чтобы избавить ее от мучительно
долгого и публичного судебного процесса».
— Ах, сукин сын, он еще, оказывается, и наш
благодетель,— проговорил Мерриман Смит, читав-
ший вместе со мной эти «молнии» в пресс-отделе
Белого дома.
— Какое презрение к умственным способностям
человечества! — откликнулся корреспондент агент-
ства Рейтер.
— Что они, с ума сошли, прерывать передачу
о подготовке к похоронам президента паршивым
64
гангстерским боевиком! — воскликнул, увидев на
экране телевизора убийство Освальда, один из по-
мощников нового президента Джордж Риди. Он не
сразу сообразил, что Голливуд тут ни при чем, свои
гангстерские нравы и законы на этот раз демонстри-
ровал Даллас.
Как стало потом известно, в это время предсе-
датель Верховного суда Соединенных Штатов Эрл
Уоррен у себя дома заканчивал писать речь, которую
ему предстояло сказать в Капитолии над гробом
Джона Кеннеди. Уоррен не видел прямой передачи
из Далласа, и когда его дочь Дороти вбежала в
кабинет со словами: «Они только что застрелили
Освальда», будущий глава комиссии по расследо-
ванию убийства Джона Кеннеди, которой история
присвоила его имя, недовольный тем, что его оторвали
от важного дела, ответил: «Дорогая, пожалуйста,
не обращай внимания на всякие дикие слухи!»
Председатель Объединенного комитета началь-
ников штабов QUA генерал Максуэлл Тэйлор,
находившийся в это время в Белом доме, позднее,
вспоминая о своей первой реакции на выстрел Джека
Руби, рассказывал: «Я был уверен: сразу же воз-
никнет подозрение, что убийство Освальда предпри-
няли для того, чтобы что-то скрыть».
Форрест Соррелс, главный агент ФБР в Далласе,
участвовавший в следствии по делу Освальда, в раз-
говоре по телефону с агентом президентской охраны
Джерри Бенном на реплику Бенна: «Это — заговор»,
не задумываясь, ответил: «Конечно». У Соррелса,
пожалуй, с самых первых минут после выстрела
Руби было больше оснований быть уверенным в этом,
чем у кого бы то ни было. Ведь он своими глазами
видел сцену, очень похожую на стремление добить
свальда уже после выстрела Руби, добить на тот
случай, если пули, выпущенной в упор в верх-
нюю часть живота Освальда, оказалось бы недоста-
гхт5!Л° б^1Л2 Так: после выстрела одни полицейские
или Уби. Другие, подняв Освальда с бетонного
ПаппГаРаЖа В подвале здания городской полиции
ич тглЯСа’ ГДе БСе это пР°исх°Дило, внесли его в одну
нпп „ТТ нижнего этажа и положили там в ожида-
рибытия «скорой помощи». О новом убийстве
3 и. Сагателян
65
сообщили Соррелсу, находившемуся наверху в
кабинете начальника полиции Джесса Керри. Оба
они помчались вниз. Войдя в помещение, гд без
сознания лежал Освальд, Соррелс увидел, что какой-
то человек, наклонившись над Освальдом, мял его
живот. То же самое видел другой агент секр и
службы Томас Келли, только ему показалось, что
человек этот держит в руках стетоскоп. Джесс Керри
тоже видел все это, но позднее, на вопрос Соррелса,
кто манипулировал над Освальдом, коротко ответил:
«один наш сыщик», и ничего больше не сказал.
Да и Соррелс, судя по всему, больше ничего не
спрашивал. Мять живот, пусть под предлогом искус-
ственного дыхания, значило катастрофически рас-
ширять внутреннее кровоизлияние у Освальда, уже
вызванное пулей Руби. Можно, конечно, сослаться
на то, что анонимный сыщик не знал, что делал.
Однако поверить этому трудно, ибо американские
полицейские (как и пожарные) в массе своей проходят
не только курс медицинской первой помощи с упором
на первую помощь при огнестрельных ранах, но
даже обучаются... принимать роды!
Да, у Ли Харви Освальда не было шансов вы-
жить!..
Все эти факты мы, конечно же, узнали через
несколько недель, как и разговор между далласским
полицейским Джеймсом Ливеллом и Освальдом,
когда последний был выведен из камеры для перевоз-
ки в тюрьму. К левой руке Ливелла была прикована
с помощью наручников правая рука Освальда. Перед
тем как оба они сели в лифт, спустивший их в подвал,
где их ждали корреспонденты, автомашина и Джек
Руби, Ливелл сказал своему «подопечному»: «Если
в тебя кто-то станет стрелять, у меня одна надежда,
что они будут такими же хорошими стрелками, каким
оказался ты». По словам Ливелла, Освальд на это
возразил: «Никто в меня не станет стрелять».
Примерно так же думал и сотрудник приемного
покоя Парклендского госпиталя Джилл Помрой,
за двадцать минут до выстрелов Руби предупредив-
ший медицинскую сестру госпиталя Берту Лозано,
что нужно быть готовым к новым чрезвычайным
происшествиям в районе полицейского управления
города. И действительно, когда Освальда привезли в
66
этот госпиталь, его уже ждала дежурная хирурги-
ческая бригада.
Операция, как известно, ничего не дала: пациент
скончался, так и не приходя в сознание. Если пуля
«благотворителя» Джека Руби и «недоделала» свое
дело, ей помог в этом тот, кого Джесс Керри назвал
«одним нашим сыщиком».
И хотя все это стало известным позднее, тогда,
сразу после полудня 24 ноября 1963 года, и мне
и многим другим моим иностранным и американским
коллегам уже было ясно: с версией о «коммунисти-
ческом заговоре» или просто о «марксисте Освальде»
было покончено и покончил с ней не кто иной,
как Джек Руби. Такой вывод делался в разговорах.
В статьях же многие утверждали другое. Вот типич-
ный пример. В газете «Вашингтон пост» появилась
статья Чалмерса Робертса, в которой он, хоть и
называл новое убийство в Далласе «пятном для
всего американского правосудия», писал: «Конечно,
болезнь Далласа — его ультраправый фанатизм, од-
нако президент, как кажется, был убит ультра-
левым фанатиком».
А пятно на американском правосудии тем вре-
менем становилось все жирнее и жирнее. 27 ноября
корреспондент Юнайтед Пресс Интернэшнл, ссылаясь
на рассказ тюремщика Джека Руби, некоего
Е. Л. Холмана, сообщил: «Руби позволили позвонить
из тюрьмы по телефону бармену клуба «Карусель»
Эндрю Амстронгу и своему приятелю Сесилю Хемли-
ну. Амстронг в ответ на вопрос Руби: «Как дела
в «Карусели?» — ответил, что «бизнес идет туговато»
и что никто из посетителей «не говорит ничего ни
о нем самом, ни об убитом им Освальде». Сесиль
Хемлин на вопрос Руби, как отнеслись друзья к тому,
что он сделал, заверил Руби: «Друзья на вас совсем
не сердятся».
В заключение корреспондент ЮПИ сообщил, что
уже на второй день после ареста Руби, плотно
позавтракав, засел за ответы на 100 писем, которые
пришли в тюрьму на его имя.
Насколько мне известно, это было, пожалуй, одно
из последних сообщений, в котором цитировались
слова самого Джека Руби. В дальнейшем, вплоть
до самого суда над ним, газеты писали все больше
3*
67
о разных юридических казуистических перипетиях
подготовки судебного процесса. В общем (случайно
или нет, судить не берусь), но о деле Руби писалось
так и такое, что чем больше вы читали все это, тем
неинтересней вам становилось.
И вот 17 февраля 1964 года в Далласе открылся
процесс над Руби. Председательствовал на нем судья
Джо Браун, который, как выяснилось, в 1959 году
давал Руби рекомендацию, необходимую для при-
нятия его в члены торговой палаты Далласа. Свыше
двух недель у суда ушло на формирование состава
присяжных. Собственно же судебный процесс
продолжался семь дней. Самому Руби на нем позво-
лили сказать всего четыре слова в ответ на вопрос
судьи, признает ли он себя виновным. «Не признаю,
ваша честь»,— ответил подсудимый.
Все остальные миллионы слов говорились проку-
рором и адвокатами Руби. Спор шел по сути дела
лишь об одном: вменяем ли был подсудимый, когда
убивал Освальда, или нет. Найдя, что подсудимый
был вменяем, суд приговорил его к смертной казни.
Руби и на это ничего не сказал. Вопрос же о возмож-
ных связях Руби с Освальдом, о возможности су-
ществования заговора на суде фактически не только
не расследовался, но даже не затрагивался вообще!
О Фемида, столь многократно воспетая американ-
ская Фемида! На судебном процессе в Далласе
местные жрецы твои не только удалили с твоих
глаз повязку. Они вырвали у тебя из рук и другой
полагающийся тебе по древней легенде символ
беспристрастности — весы. И обезоружив тебя таким
образом, даллаские жрецы твои, как могли, глу-
мились и над тобой и над истиной.
Они просто не желали заниматься ничем, что не
относилось к психике Джека Руби. А фактов (и ка-
ких!), показывающих, что Руби имел самое прямое
отношение к убийству не только Освальда, но и
самого Джона Кеннеди, обнаруживалось все больше
и больше. Корреспондент нью-йоркской «Дейли
ньюс» при Белом доме Сет Кантор вместе с другими
журналистами освещал поездку Джона Кеннеди в
Техас. Когда он добрался до Парклендского госпи-
таля, где врачи тщетно пытались спасти застрелен-
ного президента, то встретил там... Джека Руби. И не
68
просто встретил: Джек Руби дернул Кантора за
пиджак и спросил: «Должен ли я закрыть мои
заведения на следующие три дня, как вы думаете?»
Кантор не понял вопроса и потому, ошарашенно
посмотрев на Руби, прошел мимо — ведь он торопил-
ся узнать, что с президентом. Сет Кантор не мог
обознаться: он знал Руби до этой поездки в Даллас!
Кантор, после убийства Освальда, принялся рас-
сказывать о своей встрече с Руби всем, кто хотел
его слушать, написал об этом статью. Но жрецам
американской Фемиды это было неинтересно. Во
время суда над Руби эти показания вообще не
фигурировали, как не фигурировали показания и
другой свидетельницы — жительницы Далласа Вил-
мы Трайс, которая также утверждала, что она видела
Джека Руби в Парклендском госпитале, после того
как туда доставили застреленного президента.
Да что там далласские жрецы! Забегая вперед,
скажу, что то же самое равнодушие и Кантор и
Вилма Трайс обнаружили и у жрецов правосудия
вашингтонских. Следователи комиссии Уоррена
внимательно выслушали их обоих и...
«Опровержению» (без единого четко доказанного
факта?) того, что видел в Парклендском госпитале
Сет Кантор, в основном докладе комиссии Уоррена
посвящено несколько абзацев. Какое это «опровер-
жение», судите сами: в докладе категорически
утверждается лишь одно: «По всей вероятности,
Кантор не видел Руби в больнице Паркленд...»
Показание же Вилмы Трайс упоминается там мимо-
ходом, даже без ссылки на нее, а анонимно — «одна
женщина». И все. Помните, как Джесс Керри сказал
о человеке, мявшем живот раненого Освальда,—
«один сыщик». Теперь комиссия Уоррена назвала
важного свидетеля «одной женщиной».
О жалкая, беспомощная, проституированная
американская Фемида!..
Довольно, может сказать читатель. Разве не
очевиден весь этот балаган?! И все-таки автор просит
набраться еще чуть-чуть терпения.
Другой американский журналист — Виктор
Ф. Робертсон — показал кс миссии: Джек Руби
находился в полицейском управлении Далласа после
того, как туда привезли арестованного Освальда, и...
69
пытался проникнуть в помещение, где допрашивали
Освальда, но был остановлен полицейским, стоявшим
в дверях. Подтвердил это и полицейский детектив
Ричард М. Симс. Подтвердил и сообщил еще одну
деталь: Руби пытался сделать это под предлогом,
что он несет туда бутерброды!
Уже после полуночи Джек Руби превратился из
«буфетчика» в «журналиста». Когда окружной про-
курор Далласа Генри Уэйд вывел Освальда к жур-
налистам, Руби присутствовал и там. На лацкане
его пиджака красовался значок со словом «пресса».
Больше того, когда Генри Уэйд, отвечая корреспон-
дентам, назвал «Комитет за освобождение Кубы»,
организацию, к которой якобы принадлежал Освальд,
Джек Руби вмешался и громко поправил прокурора:
не «Комитет за освобождение Кубы», а «Комитет
за справедливую политику по отношению к Кубе».
Почему вмешался Руби? Да потому, что «Комитет
за освобождение Кубы» был организацией кубинских
контрреволюционеров, пользовавшейся поддержкой
Центрального разведывательного управления QUIA и
существовавшей на деньги американского правитель-
ства. Связать Освальда с этой «конторой» значило
тут же похоронить миф о «марксистском убийце-
прокастровце». Вот ведь от какой жуткой ошибки
спас далласского окружного прокурора «скромный,
не вмешивающийся в политику, психически неурав-
новешенный» кабатчик Джек Руби!
Но и это еще не вся (далеко не вся!) правда
о подлинной роли Руби в далласской истории.
...22 ноября 1963 года, за час с небольшим до
выстрелов в Джона Кеннеди, жительница Далласа
Джулия Энн Мерсер ехала на своем автомобиле
по той самой Элм-стрит, где и произошло убийство
президента. Джулия Энн остановилась в конце Элм-
стрит перед тем местом, где улица ныряла под
железнодорожный виадук — впереди была обычная
автомобильная пробка. Справа от Джулии Энн нахо-
дилась та покрытая травой и обсаженная редкими
деревьями насыпь, с которой, по последующим
утверждениям множества свидетелей, раздались
выстрелы по президентской автомашине. По сосед-
ству с ее машиной Джулия Энн увидела зеленый
грузовичок типа «пикап», остановившийся у насыпи.
70
Из грузовичка вышел молодой человек, держа витий
в руках длинный сверток из коричневой бумаги.
Джулия Энн четко увидела, по очертаниям свертка,
что в нем находится винтовка. Молодой человек с
винтовкой поднялся наверх по насыпи к железно-
дорожному виадуку. Джулия Энн, как и все дал-
ласцы, знавшая, что через час здесь поедет президент,
внимательно посмотрела на водителя зеленого
«пикапа». Посмотрел на нее, в свою очередь, и води-
тель. Тут пробка рассосалась, Джулия Энн включила
скорость и поехала по своим делам.
Узнав о том, что произошло на Элм-стрит час
с небольшим спустя, Джулия Энн Мерсер заявила
властям обо всем, что видела. В субботу 23 ноября
1963 года (напомню: Джек Руби стрелял в Освальда
в воскресенье 24 ноября) Джулию Энн допрашивали
агенты Федерального бюро расследований. Они по-
казали ей целую дюжину фотографий разных
мужчин и спросили, нет ли среди них водителя
того зеленого «пикапа». Джулия Энн выбрала одну
фотографию и сказала: «Вот он!» Тогда кто-то из
агентов взял эту фотографию, чтобы посмотреть на
нее, и Джулия Энн увидела обратную сторону снимка.
На ней было написано всего два слова: «Джек Руби».
Но Джулии Энн Мерсер это имя тогда еще ничего
не говорило.
Спросив ее, не похож ли тот молодой человек
с винтовкой на Ли Харви Освальда, и услышав
в ответ твердое «нет», агенты ФБР отпустили Джу-
лию Энн с миром.
На следующий день Джулия Энн увидела по
телевидению, как знакомый ей водитель зеленого
«пикапа» застрелил Ли Харви Освальда! Увидела
и сразу крикнула находившимся рядом членам ее
семьи, что это тот самый человек, о ком она говорила
агентам ФБР накануне.
Если бы миссис Мерсер знала (как теперь знаем
и мы), что Джек Руби все эти дни открыто и нахально
вертелся на глазах у далласской полиции и агентов
ФБР, она, по меньшей мере, удивилась бы тому,
что происходит. Но Джулия Энн Мерсер не знала
тогда ни этого, ни того, что стало с ее показаниями
агентам Федерального бюро расследований. И если
бы она узнала об этом до того, как два года спустя
71
ее разыскал новоорлеанский прокурор Джим Гар-
рисон, то, пожалуй, могла бы не рассказать
всего, что рассказала.
Однако не будем забегать вперед, нарушая поря-
док нашего повествования. Мы доскажем эту пора-
зительную историю в другой главе.
А пока что вернемся к Джеку Руби в его одиноч-
ной камере под номером «6-М» в далласской
окружной тюрьме. Он не покидал ее, по сути дела,
с того дня, когда убил Освальда, не считая, разумеет-
ся, времени присутствия на судебном процессе. Смерт-
ный приговор не обескуражил защитников Руби —
они тут же апеллировали в высшие судебные
инстанции Техаса, обещая своему подзащитному
близкую свободу. Между тем на апелляцию ушло
два с половиной года.
И только в один из первых дней октября 1966 года
в камеру «6-М», в которой по-прежнему содержался
Джек Руби, ворвался его адвокат и крикнул: «Джек,
ты победил! Приговор отменен!» Действительно,
Высший апелляционный суд штата Техас признал
проведенный судебный процесс недействительным,
в частности, на том основании, что он состоялся
в Далласе, где обвиняемый не мог рассчитывать
на «необходимую абсолютную беспристрастность».
Дело Руби было назначено к новому разбирательству,
к тому же за пределами штата Техас. Вот как
комментировал значение и смысл такого решения
один из ведущих американских еженедельников
«Ньюсуик» в своем номере за 17 октября 1966 года:
«Самое большее, на что теперь может надеяться
прокурор,— это приговор за непредумышленное
убийство — гораздо меньшее обвинение, влекущее за
собой тюремное заключение сроком от двух до пяти
лет. А поскольку Джек Руби уже провел в камере
под номером «6-М» почти три года, вполне вероятно,
что на новом суде его могут признать виновным,
после чего он выйдет из зала суда несколько ошара-
шенным, но свободным человеком».
Что ж, пожалуй, так бы оно и случилось, если бы
не одно обстоятельство... Во всей вакханалии с рас-
следованием убийства Ли Харви Освальда и после-
дующим судебным процессом над Джеком Руби от
самого обвиняемого требовалось одно из двух: либо
72
вообще не открывать рта, либо, если уж открывать,
то продолжать отстаивать версию «убийства в
состоянии временной невменяемости», «убийства из
сострадания к миссис Жаклин Кеннеди».
До поры до времени Джек Руби поступал именно
таким образом: на следствии он придерживался этой
версии, а на суде вообще помалкивал. Не берусь
судить, что стряслось с Руби после суда, какие
внутренние перемены приключились с ним — это,
думается, никому не известно. Но известен такой
непреложный факт: весной 1964 года Джек Руби
начал просить перевести его из Далласа в другое
место, обещая, что в этом случае он «расскажет
всю правду». Именно эти слова услышали от него
следователи комиссии Уоррена, когда они прибыли
в далласскую окружную тюрьму, чтобы получить
его показания. Надо полагать, что просьба Руби
к следователям комиссии Уоррена осталась без
ответа, ибо он в конце мая вторично обратился
к комиссии Уоррена с призывом выслушать его,
и слухи об этом попали в прессу. Это значило, что
теперь уже игнорировать просьбу Руби никак нельзя,
а саму встречу надлежало провести на уровне более
высоком, чем следователи.
И вот 7 июня 1964 года в камеру «6-М» в сопро-
вождении полицейских чинов Далласа вошли два
члена комиссии — конгрессмен Джеральд Форд,
известный среди коллег-законодателей как «самый
лучший друг ЦРУ» в Капитолии и председатель
комиссии — верховный судья Эрл Уоррен собствен-
ной персоной.
В состоявшемся разговоре Джек Руби, несмотря
на присутствие далласских полицейских чинов,
решил играть «ва-банк», ибо у него и в самом деле
не было другого выхода, раз уж он настаивал на
встрече и не хотел больше молчать. Убийца Освальда
буквально слезно молил председателя комиссии по
расследованию убийства президента Соединенных
Штатов перевезти его из Далласа в Вашингтон.
«Я скажу там всю правду... Здесь моя жизнь в опас-
ности...»— говорил Руби и снова, обещая сказать,
почему он это совершил, добавлял: «здесь об этом
нельзя говорить...»
Что же ответил Эрл Уоррен Джеку Руби? А вот
73
что: «Если бы я был в вашем положении, то, разу-
меется, испытывал бы нежелание говорить. Я бы
наверняка тщательно взвесил, поставит это меня
под угрозу или нет».
Дав такой «совет» узнику камеры «6-М», верхов-
ный судья Америки (!) отверг просьбу Руби перевезти
его в Вашингтон. Он не станет делать этого, сказал
Эрл Уоррен. Почему? Оказывается потому, что такая
операция вызвала бы «всеобщее внимание и необхо-
димость в дополнительной охране в самолете».
Джек Руби все понял и на прощание крикнул
Эрлу Уоррену и Джеральду Форду: «Теперь вы меня
больше никогда не увидите. Я уверен».
Фраза эта прозвучала до смешного наивно: разве
не ясно было, что комиссия Уоррена не имела ни
малейшего желания видеть вновь убийцу Освальда,
ни тем более слушать его. Далласские власти поняли,
что могут теперь делать со своим узником все, что
им заблагорассудится.
Джек Руби тоже, конечно, понял это. Понял он и
свое бессилие. Вот почему, когда в октябре 1966 года
он услышал новость об отмене судебного приговора
судьи Джо Брауна, Руби остался абсолютно безраз-
личен к этому сообщению и к тому, как растолковал
его значение журнал «Ньюсуик». Руби ведь прекрас-
но знал: до нового суда ему не дожить.
Так оно и получилось: вскоре после того октябрь-
ского дня 1966 года Джек Руби «заболел», был
переведен «для лечения» в Парклендский госпиталь
и 3 января 1967 года стал героем уже знакомой
нам сенсационной корреспонденции мисс Пегги Симп-
сон из агентства Ассошиэйтед Пресс.
Итак, мы пришли к финалу истории с Джеком
Руби. Надеюсь, теперь вряд ли кого удивит то, что
комментарии мировой печати на смерть Руби были
пронизаны одной общей и главной мыслью. Вот
наиболее типичные.
Швейцарская «Трнбюн де Лозаггн»: «Руби больше
не будет говорить. Не исключено, что со вчерашнего
Дня кое-кто вздохнет в QI1IA свободно. Смерть Руби
фактически делает невозможной задачу тех, кто
считал, что еще не все сказано о трагической гибели
Джона Кеннеди...»
Канадская «Торонто дейли стар» в корреспонден-
74
ции Роберта Ригали из Вашингтона: «Меня не уди-
вило, что Руби умер»,— сообщил мне Пэн Джонс
из редакции своей газеты, находящейся в 25 милях
от Далласа. Джонс, редактор еженедельной газеты
«Мидлотиан миррор» в Техасе в течение трех лет
проводил расследование обстоятельств смерти прези-
дента Кеннеди и убежден, что это был большой
заговор. Он предсказывал год тому назад, что Джек
Руби умрет «перед тем, как вырваться из лап дал-
ласских властей». По данным Джонса, Руби был
19-м лицом, связанным с этой трагедией и умершим
при таинственных обстоятельствах».
Итальянская «Унита» в своем сообщении подчер-
кивала «внезапность и странность» болезни Джека
Руби, а Ориана Фаллачи — римская журналистка
с европейским именем — обратила внимание чита-
телей еженедельника «Эуропео» на такое странное
обстоятельство: именно в Парклендском госпитале
скончалось большинство главных участников или
очевидцев преступления в Далласе.
То, что Ориана Фаллачи обратила внимание на
это, еще не говорит о ее какой-то дьявольской про-
ницательности. Подобную роль этого госпиталя
просто невозможно было не заметить, хотя бы после
того, что случилось с капитаном далласской полиции
Фрэнком Мартином, который среди прочих своих
сослуживцев был вызван в Вашингтон для дачи
показаний комиссии Уоррена.
Фрэнк Мартин был не простым свидетелем убий-
ства президента. Вместе с другими полицейскими он
арестовывал вначале Освальда, а затем и Джека
Руби. Допрос Мартина приближался к концу. Капи-
тан ответил на все поставленные ему вопросы. Выслу-
шав эти ответы, члены комиссии под конец поинтере-
совались: не хочет ли мистер Мартин сообщить им
что-нибудь дополнительно. Капитан помялся, а потом
вдруг заявил: «Я бы сказал кое-что, но при непремен-
ном условии, что вы этого не станете записывать...»
Реакция комиссии была более чем странной:
Фрэнку Мартину сказали буквально следующее:
«В таком случае, капитан, вам лучше ничего не
говорить».
Свою фатальную ошибку Мартин понял несколько
позднее — когда вернулся в Даллас. Здешние власти,
75
оказывается, уже знали о его сакраментальных
словах. И вот два дня спустя после допроса в ко-
миссии Уоррена полицейского офицера почти на-
сильно доставляют в Парклендский госпиталь «для
осмотра». Здесь ему заявляют: «У вас обнаружен
ураганный рак». Фрэнк Мартин скончался, не выходя
из Парклендского госпиталя, всего три дня спустя
после принудительного «осмотра»!
И никого — ни в комиссии Уоррена, ни в феде-
ральных органах власти — этот «случай», хоть он и
получил широкую огласку, не заинтересовал.
А между тем простое сравнение историй «болезни»
Фрэнка Мартина и Джека Руби, даже по тем
крохам информации, которые приводятся здесь,
неумолимо показывает: обе болезни протекали совер-
шенно одинаково и начались после того, как
«больные» проявили перед комиссией Уоррена один
и тот же «симптом»— желание сказать что-то новое
и неизвестное относительно обстоятельств убийства
Джона Кеннеди. Единственная разница — в сроках
«болезни» Джека Руби и Фрэнка Мартина. Что ж,
и это можно понять. Джек Руби был в руках
далласских и иных американских властей и его
«рак» можно было хорошо подготовить и проводить
без особой спешки. С Фрэнком Мартином все обстояло
гораздо сложнее: кто мог поручиться, что он не
вознамерится возобновить свое «правдоискательство»
и не обратится к печати. В итоге — Парклендский
госпиталь и «ураганный рак».
Грязная работа, не так ли? Поберегите эпитеты
хотя бы до тех пор, пока не узнаете историю многих
свидетелей убийства Джона Кеннеди или тех, кто
так или иначе причастен к этому преступлению.
Рассказать об этом непременно нужно, чтобы стал
ясен, во-первых, широкий характер операции по
«заметанию следов», и, во-вторых, полная безнака-
занность, какой пользовались организаторы и испол-
нители этой операции со стороны далласских и
прочих властей QIUA, включая власти федеральные.
Помимо Освальда, Руби и Фрэнка Мартина,
таинственная и необъяснимая смерть, зачастую при
более чем подозрительных обстоятельствах (а иногда
действительно похожая на случайную), постигла
после 22 ноября 1963 года еще около двадцати чело-
76
век, так или иначе связанных с. историей убийства
президента Кеннеди.
С кого же из них начать? Пожалуй, с тех, кто
мог знатт/нечто такое о Джеке Руби, что не уклады-
валось в прокрустово ложе официальной версии
мотивов его преступления и тезиса насчет «благоде-
теля-одиночки».
Вечером 24 ноября 1963 года, через несколько
часов после того как был застрелен Освальд, в квар-
тире Руби по приглашению некоего Джорджа
Сенатора — лица без определенных занятий и с тем-
ным прошлым, который жил у Руби с 1 ноября
1963 года,— собралось пять человек: два журна-
листа — Билл Хантер и Джим Кете, и три адвока-
та — Джим Мартин, Том Ховард и С. Дроби. Джордж
Сенатор был шестым. О чем они там разговаривали —
неизвестно. Но позволительно предположить: раз там
были два журналиста, значит, они наверняка рас-
спрашивали Джорджа Сенатора о Джеке Руби. Ведь
Биллу Хантеру, жившему в Далласе, калифорний-
ская газета «Лонг-Бич пресс телеграмм», узнав об
убийстве Джона Кеннеди, поручила писать об этом
а Джим Кете работал на местную «Даллас тайме
геральд».
Впрочем, все это лишь предположение. Все, креме
двух фактов: во-первых, эти люди действительно
были на квартире Джека Руби, о чем позднее
рассказал сам Джордж Сенатор. Во-вторых, оба
журналиста ничего не написали для своих газет
об этом визите. Рассказывали они кому-либо о встрече
на квартире Руби или нет,— тоже неизвестно.
Известно только то, что они погибли при более
чем странных обстоятельствах. Первым, как гово-
рится, ушел в мир иной Билл Хантер.
Это случилось 23 апреля 1964 года, ровно через
пять месяцев после роковой беседы Билла Хантера
с Джорджем Сенатором. Кстати сказать, Билл Хантер
к тому времени почему-то счел за благо уехать из
Далласа и жил в калифорнийском городе Лонг-Бич.
В тот день он сидел в комнате для прессы здания
полицейского комиссариата Лонг-Бича, которое, по
иронии судьбы, называлось «домом общественной
безопасности». В комнату вошли двое полицейских
и один из них, выстрелив в Хантера в упор, попал
77
ему прямо в сердце. Вначале убийца сказал, что
«уронил револьвер», который при этом «сам выстре-
лил». Но траектория пули не соответствовала этой
версии: она показывала, что выстрел был произгэден
сверху, а не снизу. Тогда полицейский поменял
показания: он, видите ли, решил с товарищем
поиграть: кто быстрее выхватит пистолет из кобуры,
случайно нажал при этом на спусковой крючок и
убил Хантера. Второй полицейский эту версию не
опроверг. Но и не подтвердил. Он, оказывается,
«стоял в этот момент спиной к своему коллеге
и ничего не видел».
Суд нашел эти объяснения убедительными и
оправдал убийцу. Случайность?
Позднее исследователи преступления в Далласе
обратили внимание на другую «случайность»: Вилла
Хантера застрелили как раз в тот день, когда
комиссия Уоррена вызвала для дачи показаний
Джорджа Сенатора!
Вторым из той пятерки погиб Джим Кете. Он был
убит 21 сентября того же 1964 года в собственной
квартире. Кете, приняв душ, выходил из ванной,
когда неизвестный, непонятно каким образом про-
никший в квартиру, убил его приемом каратэ,
ударив ребром ладони по горлу. Полиция убийцу
«не нашла». Убийство Джима Кете было совершено
в канун публикации комиссией Уоррена своего
знаменитого доклада.
Третьим погиб участник той же встречи на кварти-
ре у Джека Руби — адвокат Том Говард. С ним
все было гораздо проще. В один из майских дней
1965 года у него случился «сердечный приступ».
«Один друг» (помните: «один сыщик», «одна жен-
щина») отвез Говарда в больницу (все тот же Парк-
ленд ский госпиталь), где он благополучно скончался
от «разрыва сердца». Вскрытия не производилось.
Правда, 3 июня того же года небольшой техасский
еженедельник «Мидлотиан миррор» в статье своего
редактора Пени Джонса написал: «Говард за два
дня до своей смерти вел себя странно со своими
друзьями». Но дальше этого намека Пени Джонс
не пошел и на его сообщение мало кто обратил
внимание.
Три эти смерти, какими бы причинами они ни
78
были вызваны, весьма любопытно подействовали на
оставшихся в живых двух гостей Джорджа Сенатора.
Адвокат С. Дроби как молчал, так и продолжал
молчать. А вот адвокат Джим Мартин заговорил.
И как заговорил! Он, оказывается, не был на квар-
тире Джека Руби, он не знает, кто там был в тот
воскресный вечер 24 ноября 1963 года, и, разумеется,
не слышал и не мог слышать ни слова из того, что
говорил там собравшимся Джордж Сенатор.
— Ну, а сам Сенатор? — спросит читатель.—
Почему с ним ничего не приключилось ?-
Пожалуй, потому, что Джордж Сенатор с самого
начала взял твердый курс на сотрудничество с дал-
ласскими властями и позднее с комиссией Уоррена.
Он говорил только то, что совпадало с известной
нам официальной версией причин убийства Ли Харви
Освальда Джеком Руби. Так что вполне резонно
предположить: никакой опасности Джордж Сенатор
ни для кого не представлял, так же как и «прозрев-
ший» после гибели трех своих знакомых Джим
Мартин. И когда досужий редактор «Мидлотиан
миррор» Пени Джонс пытался выспрашивать у
Мартина, что же все-таки рассказывал Джордж
Сенатор собравшимся на квартире Джека Руби,
подвыпивший Мартин на этот раз ничего не отрицал,
а раздраженно задал контрвопрос: «Ага, вы все
еще стараетесь раскрыть заговор? Вы никогда его
не раскроете!»
«Прозрел» не один Джим Мартин. Были и другие.
Например, Уоррен Рейнольдс, один из далласских
торговцев подержанными автомобилями. Вскоре
после убийства президента Рейнольдс с близкого
расстояния видел убийство полицейского Тип пита.
И не только видел, но гнался за убийцей целых
два квартала. Когда же полиция Далласа и за ней
вся американская пресса заявили, что Типпита убил
Освальд, Уоррен Рейнольдс не пошел к властям,
чтобы сообщить, за кем он гнался и был ли это
Освальд. Он молчал целых два месяца и только
21 января 1964 года, решившись, сам отправился
к агентам далласского отделения ФБР и заявил
им: человек, убивший Типпита, за которым он
Рейнольдс, гнался, был вовсе не Освальд. Агенты
ФБР выслушали Рейнольдса и отпустили домой.
79
Через два дня после этого, когда Рейнольдс поздно
вечером работал в своем магазине, вдруг откуда-то
раздался выстрел, и пуля поразила его в голову.
Целый месяц пролежал Рейнольдс в больнице и
все-таки выжил, выздоровел, но отныне стал жить
тихо и больше не заикался о том, за кем именно
он гнался 22 ноября 1963 года — за Освальдом или
за кем-нибудь другим. Но все же Рейнольдса не
покидало ощущение, что его по-прежнему продол-
жают, что называется, держать на мушке. Он завел
сторожевого пса, ярко осветил свой дом снаружи
и никогда никуда не выходил по вечерам.
Однако кому-то было мало молчания Уоррена
Рейнольдса. Как он догадался об этом — сам или
с чьей-то помощью — неизвестно. Известно только,
что в июле 1964 года на новом допросе в. ФБР Уоррен
Рейнольдс категорически заявил: теперь он уверен,
что это был Освальд. И все стало на свои места:
Рейнольдс вновь обрел покой, а комиссия Уоррена —
еще одно нужное ей «свидетельство очевидца».
Вот как рассказано о «прозрении» Уоррена Рей-
нольдса в докладе комиссии Уоррена: «Когда агенты
ФБР допрашивали Рейнольдса, тот не опознал
Освальда. Впоследствии... после того как ему были
показаны две фотографии Освальда, он заявил,
что это фотографии именно того человека, которого
он видел».
Конечно, Уоррен Рейнольдс — маленький человек
и запугать его, видимо, не составило особого труда.
Гораздо труднее было перевоспитать известную на
всю Америку херстовскую журналистку Дороти
Килгаллен. Килгаллен, про которую еще в дни моей
работы в Вашингтоне поговаривали, что она «в тесной
дружбе с директором ФБР Эдгаром Гувером» (разу-
меется, ничего личного!), получила уже после суда
над Руби разрешение побеседовать с ним с глазу
на глаз. (Это произошло после встречи Руби с
Уорреном.)
После исключительного интервью с Руби Дороти
Килгаллен находилась в весьма возбужденном
состоянии. Это ей мир обязан тем, что узнал кое-какие
детали беседы Уоррена и Руби, хотя полностью ее
опубликовал в своей вышедшей гораздо позднее
книге конгрессмен Джеральд Форд. Опубликовав
80
свою сенсационную статью, Дороти Килгаллен на
время как будто успокоилась, но через некоторое
время стала намекать друзьям и знакомым: скоро
она напишет всю правду «об этом грязном деле»
(мне рассказывали об этих ее словах те, кто слышал
их непосредственно от нее).
Мисс Килгаллен не хотела молчать. В итоге —
8 ноября 1965 года мисс Килгаллен нашли мертвой
в ее квартире. Полиция вначале сообщила: причина
смерти — сильные дозы алкоголя и снотворного.
Медицинское освидетельствование этого не подтвер-
дило и не было доведено до конца. Тогда полицейские
власти Нью-Йорка сообщили новую версию: дока-
зательств умерщвления нет.
Остается лишь догадываться, сколь чудовищным
было то, что рассказал Руби Дороти Килгаллен,
если даже эта, близкая к самому директору ФБР
журналистка, презрев первую вашингтонскую жур-
налистскую заповедь: «Не ссорься с Эдвардом Гуве-
ром», в конце концов сочла, что она не может молчать.
А ценой такой ссоры оказалась ее собственная жизнь!
Я мог бы привести здесь еще с полдюжины исто-
рий загадочных смертей тех, кто соприкасался с
Джеком Руби накануне его «благотворительного
акта» в подвальном гараже далласской городской
полиции, или тех, кто продолжал настаивать на
своих показаниях, неподходящих для стройной
официальной версии: никакого заговора, действовали
не связанные между собой одиночки. Но я не стану
их приводить, ибо они по сути своей те же, что
и описанные выше. Меняются лишь имена и обстоя-
тельства, а я отнюдь не считаю свою книгу полным
и непреложным расследованием. Как говорится,
имеющий уши да слышит, имеющий глаза — читает,
имеющий ум — соображает...
Вполне оправданно теперь поставить такой воп-
рос: разве могла группа далласских заговорщиков
действовать в национальных масштабах, да еще
в каком-то непонятном и недоказанном содружестве
с комиссией Уоррена? Чтобы местный полицейский
в калифорнийском городе Лонг-Бич мог убить
«нужного человека» Билла Хантера по указке дал-
ласской полиции? Невероятно? Да, это невероятно!
Но попробуйте при собственном анализе смысла
81
и значения всех описанных мной смертей или «про-
зрений» привести их к такому общему знаменателю:
если кто и мог добиться исчезновения названных
выше людей в разных городах QUIA, то только
федеральные органы власти,и не всякие органы, а
только те, кто располагает нужными средствами,
нужными людьми на местах и необходимой системой
строгой конспирации и секретности.
Попробуйте рассмотреть историю Освальда, Руби
и других лиц под этим углом зрения...
МИССИЯ УОРРЕНА
Вечером 25 ноября 1963 года, сразу после похорон
Кеннеди, я узнал следующее:
во-первых, еще в день убийства президента Лин-
дон Джонсон решил, что комиссия по расследованию
преступления, которую предстояло создать, должна
состоять из одних только техасцев!!! Новый президент
не хотел включать в состав комиссии ни одного
представителя федеральных властей, если он не был
родом из Техаса;
во-вторых, Джонсон собирался опубликовать
первый доклад об убийстве президента, составленный
вскоре Федеральным бюро расследований, не показав
его предварительно министру юстиции QUIA, то есть
Роберту Кеннеди!
Как же все это стало известно нескольким вашинг-
тонским корреспондентам, аккредитованным при
Белом доме? Думаю, что об этом позаботились по-
мощники убитого президента. Позаботились с
совершенно определенной целью: «клан Кеннеди»
пытался помешать Джонсону локализовать рассле-
дование в рамках полностью подвластного ему
Техаса.
К сожалению, сообщать эти сенсационные факты,
хотя в их достоверности и не было сомнений, ни
многим моим американским коллегам, ни мне тогда
не представлялось возможным. Ведь их разоблачи-
тельная суть прямо затрагивала нового президента,
указывая на существование у него какой-то по
меньшей мере странной заинтересованности в том,
чтобы избежать широкого расследования убийства
82
Кеннеди. Поэтому опубликовать эту информацию
можно было только со ссылкой на конкретный ее
источник, притом достаточно авторитетный. В обез-
личенном же виде (а именно так эти сведения тогда
и дошли до нас) они казались бы легковесными
и могли быть без труда опровергнуты, а автор обвинен
в «злонамеренных инсинуациях в адрес президента
(ДПА».
Поэтому утром 26 ноября 1963 года, на следую-
щий день после похорон Джона Кеннеди, я отправил
в Москву следующую корреспонденцию, озаглавлен-
ную «Заговор»:
«Вашингтон. (ТАСС) 26 ноября. Пятые сутки
Америка находится в состоянии непрерывного шока
и глубокой скорби. Особенно остро это чувствуется
в Вашингтоне — эпицентре невероятного вихря
событий, которые последовали за раздавшимися
22 ноября выстрелами.
Кто и, главное, почему убил президента, с правле-
нием которого американский народ, кажется, уже
готов был связать самые большие в послевоенной
истории страны надежды на возможность решения
ряда наболевших проблем нации? Ни Америка, ни
остальной мир, столь же потрясенный чудовищ-
ностью происшедшего, пока еще не получили от
Вашингтона никаких мало-мальски убедительных
ответов на эти вопросы. Больше того: в свете нынеш-
него развития событий никто здесь уже сейчас не
берется с уверенностью утверждать, что сколько-
нибудь четкие и правдивые ответы будут даны
вообще.
Напротив, ход событий подсказывает следующий
вывод: после убийства президента определенные
мощные рычаги и пружины американского госу-
дарственного механизма лихорадочно заработали
с тем, чтобы на первых же этапах расследования
увести страну и весь мир от подлинных виновников
и причин преступления в Техасе.
Вместо поисков истины полицейские власти Дал-
ласа, при явном поощрении федеральных органов
юстиции, занимаются тем, что подсовывают общест-
венному мнению фальшивки, цель которых утвердить
в сознании американцев приблизительно следующую
версию происхождения преступления: «в убийстве
83
замешаны коммунисты, то ли советские, то ли кубин-
ские, но коммунисты и никто больше».
В то же время некоторые солидные американские
газеты, правда, пока еще в очень осторожной форме
и большей частью в несколько туманных выраже-
ниях, приходят к совершенно иным выводам. Так,
сегодня столичная газета «Вашингтон пост энд тайме
геральд» в передовой статье признает: убийство
Кеннеди «нельзя легко и просто объяснить, как
изолированный акт сумасшедшего. Искренность и
прямота заставляют нас заглянуть за пределы
объятого лихорадкой ума, который создал заговор
и осуществил его со столь смертоносной эффектив-
ностью».
«Убийство президента,— продолжает газета,—
прямо проистекает из злобы, ненависти, фанатизма,
алчности и безжалостности, которые все еще больно
ранят нас во многих аспектах нашей национальной
жизни».
Со дня убийства Кеннеди ваш корреспондент го-
ворил с десятками американцев — правительствен-
ными чиновниками, журналистами, членами Кон-
гресса. Почти все собеседники с разной степенью
откровенности и прямоты признавали, что не верят
в версию о «причастности коммунистов». Конечно,
также говорили они, может быть, расследование и
покажет, что преступление — дело рук безумца-
одиночки, но, исходя из политической атмосферы
в нашей стране, мы считаем, что руку убийцы или
убийц, кем бы они ни были, направили те силы
внутри (ДПА, которые хотели положить конец поли-
тике «новых рубежей».
Так что впервые о попытках Линдона Джонсона
организовать расследование убийства Джона Кен-
неди, с указанием на конкретные источники, стало
известно в 1967 году из уже названной мною книги
Уильяма Манчестера. Он сообщал: заместитель
министра юстиции Соединенных Штатов Николас
Катценбах, узнав о решении Джонсона насчет состава
комиссии по расследованию, немедленно отправился
к Эйбу Фортасу, вашингтонскому адвокату и лоб-
бисту, весьма близкому к новому президенту. Дей-
ствуя через Фортаса, Катценбах добился отказа
Джонсона от его первоначального намерения. Уже
84
от Фортаса, продолжает Манчестер, Катценбах узнал
о намерении Джонсона опубликовать доклад ФБР,
не показывая его предварительно Роберту Кенне-
ди. Решительный и настойчивый Катценбах су-
мел заставить Джонсона изменить и это его реше-
ние.
Ко всему этому остается добавить лишь одно,
после того, как эти факты стали известны, никто
из упомянутых в них лиц не опроверг сообщенного...
Да, неудавшаяся затея Джонсона с комиссией
«техасцев» говорила об очень многом, и прежде
всего о том, что надежд на раскрытие в период
его правления сколько-нибудь близких к истине
причин, мотивов и участников преступления было
крайне мало или же не было совсем.
В один из последующих за похоронами Джона
Кеннеди дней мне также стало известно, что нью-
йоркский банкир Джон Макклой, в прошлом не
раз выполнявший деликатные внешнеполитические
поручения правительства Соединенных Штатов,
в сугубо доверительных беседах с прибывшими на
похороны Джона Кеннеди представителями ряда
европейских государств, настойчиво требовал, чтобы
средства массовой информации в их странах пре-
кратили «шумиху вокруг убийства» и «необоснован-
ные инсинуации» о заговоре американских правых.
В противном случае, угрожал Макклой, отношения
QUIA с этими государствами резко ухудшатся.
Подобное обращение Макклоя само по себе было
многозначительным, оно свидетельствовало, что
определенные круги за океаном добивались, чтобы
в связи с преступлением в Далласе было как можно
меньше разговоров именно о заговоре правых.
А в «определенные круги», судя по всему, входил
и новый президент. Ибо вряд ли можно себе предста-
вить, чтобы подобные беседы Макклоя состоялись
без ведома Белого дома. В этих беспрецедентных
требованиях Макклоя обнаруживалась удивительная
и явно провинциальная наивность тех, кто полагал,
будто им удастся оседлать историю, накинуть на нее
уздечку, и управлять ее поступью по своему желанию.
В такой наивности явно проявилось техасское
самомнение.
29 ноября 1963 года в Вашингтоне было официаль-
85
но объявлено о создании специальной комиссии по
расследованию обстоятельств преступления в Дал-
ласе. Во главе ее, после неоднократных категори-
ческих отказов участвовать в этом деле, был
поставлен председатель Верховного суда QUIA Эрл
Уоррен.
Согласия Уоррена на участие в работе комиссии
добился лично Линдон Джонсон после беседы с ним
с глазу на глаз. Вот как впоследствии рассказал
сам Уоррен об этой беседе, состоявшейся в Белом
доме 29 ноября 1963 года:
«Вначале я встретился с Макджорджем Банди,
который провел меня в президентский кабинет, где
президент объяснил мне всю серьезность ситуации.
Он сказал: возникли дикие слухи и нужно учитывать
существующее международное положение. Он сооб-
щил о своем разговоре с Дином Раском, который
был обеспокоен всем этим. Президент также упомя-
нул главу Комиссии по атомной энергии, который
информировал его о том, сколько миллионов людей
погибнет в атомной войне. Единственный путь ликви-
дировать подобные слухи, продолжал президент,
это создать независимую и ответственную комиссию,
возглавить которую не может никто, кроме высшего
представителя судебной власти в стране. Я сказал
ему, как я отношусь к этому. Он ответил, что если
публика ожесточится против Кастро и Хрущева,
то дело может дойти до войны.
— Вы ведь раньше служили в армии,— сказал
президент.— Так вот, если бы я попросил вас во
имя страны снова надеть военную форму, вы же
согласились бы на это?
— Конечно,— ответил я.
— Но эта просьба важнее,— добавил президент.
— Если вы так ставите вопрос,— ответил я,— я не
могу отказываться».
Несмотря на скупость и осторожность этого рас-
сказа (когда он был опубликован, Джонсон еще
оставался президентом Соединенных Штатов), в нем
содержится немало интересных сведений. Анализ
этого разговора (версия самого Джонсона, изложен-
ная в его мемуарах, гораздо короче, однако она
ие идет вразрез с версией Уоррена) с учетом всего
того, что нам уже известно об отношении нового
86
президента к убийству в Далласе, представляется
весьма важным.
Начнем с причины первоначального отказа Эрла
Уоррена войти в создаваемую комиссию. В разговоре
с тем же Николасом Катценбахом, предшествовавшем
его встрече с новым президентом, Уоррен обосновал
свой отказ так: он, мол, всегда считал, что членам
Верховного суда не следует поручать никаких дел,
выходящих за рамки их прямых обязанностей.
Такая мотивировка сильно смахивает на отговорку,
за которой скрывались иные, более веские, мотивы.
В самом деле, в стране совершилось чрезвычайное
происшествие — убит среди бела дня президент;
затем убит на глазах у всей Америки тот, кого
считали убийцей президента: власти Далласа, в нару-
шение всех канонов юриспруденции, использовали
средства массовой информации, чтобы с помощью
весьма сомнительных улик еще до начала серьезного
следствия убедить страну в виновности Освальда,
допуская при этом такие беззакония, которые уже
сами по себе были крайне подозрительны.
Так что Джонсон был по-своему прав, когда,
говоря о создании «независимой и ответственной
комиссии», подчеркнул: кроме высшего представи-
теля судебной власти в стране, возглавить ее никто
не может.
Этого не мог не понимать и сам Эрл Уоррен.
И все-таки он вначале пытался отказаться, да еще
под таким неубедительным предлогом. Может быть,
Уоррен, как и многие другие видные вашингтонские
фигуры, считал, что комиссии при сложившихся
обстоятельствах не позволят добраться до истины, и
потому не хотел становиться соучастником сокрытия
подлинных виновников преступления?
Такая постановка вопроса — отнюдь не просто
предположение, как может показаться на первый
взгляд. Через несколько дней после создания ко-
миссии Эрл Уоррен сделал сенсационное и поначалу
загадочное заявление: он сказал, что некоторые
факты, связанные с убийством президента Кеннеди,
возможно, не будут раскрыты при жизни нынешнего
поколения.
Журналисты кинулись к нему за разъяснениями,
но Уоррен не проронил больше ни слова. Теперь,
87
89
нужно признать, что у американцев
надежда на то, что комиссия в итоге
раскроет и политическую подоплеку
когда доклад комиссии в большей части своих
выводов или поставлен под сомнение, или начисто
опровергнут и ему не верят ни в Америке, ни в
остальном мире, тогдашнее заявление Уоррена стало
куда более понятным. Хотя и в шестьдесят третьем
году в частных беседах довольно видные фигуры,
включая нескольких сенаторов, объясняли: «Похоже,
что Эрл Уоррен в допустимых в его положении
пределах пытается заранее извиниться перед публи-
кой, намекнуть, что он не обладает свободой
действий».
А теперь снова вспомним разговор между Лин-
доном Джонсоном и Эрлом Уорреном 29 ноября
1963 года. Сообщения далласской полиции по «при-
надлежности Освальда к коммунистам» Джонсон
(подумать только!) назвал «дикими слухами» и даже,
как я упомянул, выразил опасения, что, если
«публика ожесточится», дело может дойти до войны.
Из записи Уоррена нетрудно понять, что именно
эти аргументы заставили верховного судью изменить
свое первоначальное решение и стать во главе
комиссии*.
Как же так? — спросит читатель. Тот самый
Джонсон, первый и единственный из всех членов
тогдашнего кабинета QUIA выдвинувший сразу
после убийства Джона Кеннеди версию о «коммуни-
стическом заговоре», всего неделю спустя уже
называл ее «дикими слухами». Выходит, новый
президент отказался от собственной версии, посчитав
ее по зрелом рассмотрении вздорной? Нет, Джонсон
не собирался отказываться от своей точки зрения.
Напомним, что позже, уже после беседы с Уорреном,
он повторил ее в письменных показаниях комиссии
да еще, вопреки правде, пытался зачислить в свои
единомышленники Роберта Кеннеди.
В чем же тогда дело?
Джонсон маневрировал. Когда он узнал, что
Уоррен отказывается войти в состав комиссии по
расследованию, новый президент наверняка дога-
„ В своих мемуарах Джонсон написал о тех же днях после
у ииства Кеннеди так: «К счастью, период сравнительного спо-
койствия в международных делах дал мне нужное время для
того, что ы я мог уделить подавляющую часть своей энергии
ПИЧТПРМИЫМ .
убийства Кеннеди так: <12 .
койствия в международных
внутренним «вопросам».
88
дался об истинных причинах отказа («это дело
воняет...»). Но после того как Джонсону не удалось
протащить свой, техасский, вариант расследования,
во главе национальной комиссии ему нужен был
именно председатель Верховного суда QUIA. И Джон-
сон, известный мастер политической мимикрии, с
помощью откровенного нажима заставил Уоррена
взять на себя эту миссию.
Комиссия Уоррена приступила к работе уже
в первых числах декабря 1963 года. Белый дом
не жалел усилий, чтобы заставить американскую
прессу писать о комиссии исключительно в духе
панегириков. «Нам просто выкручивают руки...» —
жаловались наиболее откровенные корреспонденты.
Но добиться одних панегириков не удалось. В газетах
то и дело появлялись комментарии, подобные тому,
какой, например, был напечатан в «Нью-Йорк уорлд
телеграмм энд сан»: «Реализм заставляет нас не
возлагать больших надежд... Комиссия будет почти
полностью зависеть от фактов, представленных
секретной службой, ФБР и полицейским управлением
Далласа ».
И все лее
существовала
своей работы
и механизм убийства Джона Кеннеди.
Десять месяцев спустя, ранним утром 25 сентября
1964 года, в длинном коридоре соседнего с Белым
домом здания президентской канцелярии несколько
сотен американских и иностранных корреспондентов
выстроились в очередь за готовым докладом комиссии
Уоррена. Одно лишь его резюме составило объе-
мистый том в 888 страниц. Для составления отчетов
о нем журналистам дали два дня и полторы ночи:
сообщения о докладе разрешалось опубликовать не
раньше воскресного вечера 27 сентября 1964 года.
Как же объяснял официальный доклад «преступ-
ление века»?
Для начала познакомимся с основными выводами
комиссии Уоррена. Вот они:
«Убийство Джона Фитцджеральда Кеннеди 22
ноября 1963 года было жестоким и потрясающим
актом насилия, направленным против человека,
семьи, нации и против всего человечества. Молодой
и энергичный лидер, у которого были еще впереди
многие годы общественной и личной жизни, стал
жертвой убийства — четвертого по счету убийства
президента в истории нашей страны, придержи-
вающейся концепции обоснованных споров и мирных
политических изменений*. Настоящая комиссия
была создана 29 ноября 1963 года, исходя из призна-
ния того, что люди повсюду имеют право получить
полные и правдивые сведения об этих событиях.
Настоящий доклад исходит из стремления выполнить
это требование и дать оценку этой трагедии, руковод-
ствуясь разумом и справедливостью. Доклад под-
готовлен с полным сознанием ответственности,
возложенной на комиссию, которая должна была
представить американскому народу объективный
отчет о фактах, связанных с убийством президента.
ВЫВОДЫ
Настоящая комиссия была создана для установле-
ния фактов, связанных с изложенными выше собы-
тиями, и для обсуждения поставленных в предыду-
щем изложении важных вопросов. Комиссия взялась
за эту задачу и пришла к определенным выводам,
основанным на всех имевшихся данных. Проводив-
шееся комиссией расследование не было ничем
ограничено: комиссия проводила свое самостоятель-
ное расследование**, и все правительственные органы
полностью выполняли свою обязанность — помочь
комиссии в ее расследовании. Настоящие выводы
отражают обоснованное суждение всех членов
комиссии и представляются после расследования,
которое убедило комиссию, что она установила
истину, касающуюся убийства президента Кеннеди,
в той мере, в какой это позволяет длительный и
тщательный розыск...
* Какой же чудовищной политической слепотой (или злым
умыслом?) нужно было обладать, чтобы всего за два года до
очередных политических убийств Р. Кеннеди и М. Кинга так
характеризовать обстановку в (ДВА!
♦* Это была вопиющая и заведомая ложь; критики доклада
впоследствии доказали, что никакого действительно самостоятель-
ного следствия комиссии Уоррена не проводила.
Комиссия не обнаружила никаких доказательств
того, что Ли Харви Освальд или Джек Руби были
участниками какого-либо заговора, внутреннего или
иностранного, с целью убийства президента Кеннеди.
Основания для этого вывода таковы:
а) Комиссия не обнаружила никаких доказа-
тельств того, чтобы кто-либо помогал Освальду в
составлении плана убийств или проведения его в
жизнь.
б) Комиссия не обнаружила никаких доказа-
тельств того, что Освальд участвовал вместе с каким-
нибудь другим лицом или группой лиц в заговоре
с целью убийства президента, хотя она, помимо всех
прочих сторон дела, тщательно расследовала все
детали связей Освальда, его финансовое положение
и личные привычки, особенно в период после его
возвращения из Советского Союза в июне 1962 года.
в) Комиссия не обнаружила никаких доказа-
тельств того, что Освальд состоял на службе у какого-
либо иностранного правительства, которое убеждало
бы или поощряло бы его к убийству президента
Кеннеди, или что он был агентом какого-либо
иностранного правительства.
г) Комиссия изучила все попытки Освальда соли-
даризироваться с различными политическими орга-
низациями, в том числе с Коммунистической партией
Соединенных, Штатов, с «Комитетом за справедливое
отношение к Кубе» и с социалистической рабочей
партией, и не смогла найти никаких доказательств
того, что контакты, которые он установил, имели
связь с последующим убийством Освальдом прези-
дента.
д) Судя по всем данным, имеющимся в распоря-
жении комиссии, ничто не подтверждает предполо-
жение, что Освальд был агентом или служащим, или
осведомителем Федерального бюро расследования,
Центрального разведывательного управления или
какого-нибудь другого правительственного органа.
Комиссия тщательно расследовала связи Освальда
до убийства со всеми органами американского пра-
вительства. Все контакты этих органов с Освальдом
были установлены в порядке регулярного выполне-
ния ими своих обязанностей.
е) Комиссия не выявила никаких прямых или
90
91
косвенных отношений между Ли Харви Освальдом
и Джеком Руби и не смогла найти никаких убеди-
тельных доказательств того, что они знали друг
друга, хотя было проведено тщательное расследо-
вание многочисленных слухов и предположений
насчет подобных отношений.
ж) Комиссия не нашла никаких доказательств
того, что, убивая Ли Харви Освальда, Джек Руби
действовал в сообщничестве с каким-нибудь другим
лицом.
з) После тщательного расследования комиссия не
нашла никаких правдоподобных свидетельств того,
что Руби и полицейский Типпит, убитый Освальдом,
знали друг друга или что Освальд и Типпит знали
друг друга.
Поскольку трудно доказывать достоверность
негативных положений, нельзя категорически кон-
статировать возможность причастности других лиц
либо к действиям Освальда, либо к действиям Руби;
но если есть доказательства этого, то они оказались
недоступными для следственных органов Соединен-
ных Штатов, и данной комиссии о них ничего не
известно.
В ходе всего следствия комиссия не нашла ника-
ких доказательств заговора, подрывной деятельности
или нелояльности к правительству Соединенных
Штатов со стороны каких бы то ни было сотрудников
федеральных органов, органов власти штата или
местных органов власти.
На основании данных, имеющихся в распоряже-
нии комиссии, она делает вывод, что Освальд действо-
вал в одиночку».
Не дав своим читателям толком ознакомиться
с содержанием доклада, большинство американских
средств массовой информации немедленно обрушило
на них поток комментариев и статей, которые совер-
шенно недвусмысленно навязывали выводы комиссии
Уоррена как «непреложные и окончательные». Кое-
кто из наиболее солидных буржуазных журналистов
Америки ради такой цели даже рискнул поставить
на карту свою профессиональную репутацию. Вот
характерные примеры:
УОЛТЕР ЛИППМАН В «НЬЮ-ЙОРК ГЕРАЛЬД
ТРИБЮН» 29 сентября 1964 года: «Мы можем быть
92
уверены, что историки не обнаружат ничего, что
побудило бы их поставить под сомнение абсолютную
добросовестность доклада, который составили семь
членов комиссии Уоррена. Эти люди, и в отдельности,
и как коллектив, абсолютно вне подозрения. Никто
не скажет, что они могли или хотели фальсифици-
ровать материалы и сделали это. Таково мнение,
которое мы можем сейчас передать потомству.
Имея такую уверенность насчет членов комиссии
и учитывая масштаб и исчерпывающий характер их
детального расследования, нет никаких оснований
для того, чтобы кто-либо, будь то в нашей стране
или за границей, мог усомниться в правильности
вердикта ».
МАРКИС ЧАЙЛДС В «ВАШИНГТОН пост энд
ТАИМС ГЕРАЛЬД» 28 сентября 1964 года: «Доклад
Уоррена об убийстве президента Кеннеди — мону-
мент кропотливому просеиванию и анализу фактов,
слухов, подозрений и диких предположений. Он не
даст ответа тем людям у нас в стране и за границей,
которые хотят иметь заговор. Для ультралевых
Ли Харви Освальд — пешка фашиствующего правого
крыла. Правых же ничто не устраивает, кроме
коммунистического заговора, состряпанного в Москве
или Гаване. Проведенные комиссией тщательное
рассмотрение и опровержение фактами уймы слухов
и предположений должны убедить честных сомне-
вающихся, не верящих, что убийца-одиночка мог со-
вершить такой чудовищный акт».
«НЬЮ-ЙОРК ТАИМС» В ПЕРЕДОВОЙ СТАТЬЕ
28 сентября 1964 года: «Факты, собранные в объемис-
том труде комиссии, уничтожают почву под теориями
о заговоре, распространявшимися повсеместно в (ДНА
и за рубежом».
Мне не удалось проследить, как потом выкручи-
вались перед читателями «маститые». Зато можно
сообщить, что написала всего два года спустя так же
«Нью-Йорк тайме» в своем открытом письме к Эрлу
Уоррену: «Не погиб ли Кеннеди в результате органи-
зованной попытки изменить курс политики Соеди-
ненных Штатов? Не действует ли в рамках нашей
национальной структуры политической и военной
власти некая внутренняя оппозиция, которая,попы-
талась добиться своих целей путем убийства главы
93
исполнительной власти? Не могло ли быть так, что
существовал преступный заговор не только против
личности Джона Кеннеди, но и против его попыток
положить конец холодной войне?..»
Обратимся вновь к докладу. Пусть демагогическое
осуждение «акта насилия» в начале процитирован-
ных мной выше выводов комиссии Уоррена никого
не смущает. При внимательном прочтении основных
его выводов нельзя не заметить две характерные осо-
бенности:
ЕКомиссия Уоррена попыталась (по своей воле
или же под давлением — это другой вопрос) объеди-
нить правду об отсутствии «коммунистического за-
говора» с неправдой об отсутствии какого бы то ни
было заговора вообще. И эти два искусно совмещен-
ных в докладе вывода, обоснованный и сомнитель-
ный, подсунули и Америке и остальному миру, так
сказать, в одной облатке в надежде, что их проглотят
и усвоят вместе, не обнаружив мошенничества.
Расчет авторов такого психологического трюка
заключался в следующем: коль скоро доказано, что
Освальд и Руби не были иностранными агентами*, то
силу и убедительность этих доказательств можно,
так сказать, по психологической инерции распро-
странить и на утверждение комиссии, будто Освальд
и Руби — «убийцы-одиночки». И на то, что они
♦ психически неполноценные». Что в совершенных
* Среди приведенных комиссией Уоррена подтверждений это-
го имеются, например, следующие показания тогдашнего государ-
ственного секретаря (ДПА Дина Раска: «Я не вижу никаких до-
казательств, которые показали бы мне, что Советский Союз считал
бы в своих интересах удаление президенту Кеннеди или что
Советский Союз каким-либо образом был замешан в устранении
президента Кеннеди. Я не видел и не слышал ни малейшего сви-
детельства, показывающего, что Советский Союз испытывал ка-
кое-либо желание уничтожить президента Кеннеди или каким-
либо образом участвовал в этом. Сейчас, оборачиваясь назад и
пытаясь взглянуть объективно на этот вопрос, несмотря на иде-
ологические различия между нашими двумя великими системами,
я не вижу, как могло бы быть в интересах Советского Союза пред-
принять какую-либо такую попытку. Я считаю, что Советский
Союз, если опять подходить объективно, заинтересован в коррект-
иости государственных отношений. Это особенно верно в отноше-
ниях между великими державами, с которыми прямо связаны
главные интересы Советского Союза». Аналогичные показания
комиссии дали и другие высокопоставленные правительственные
чиновники, включая «специалистов по русским делам».
94
95

преступлениях (в отношении Освальда это обвинение
комиссия, впрочем, так и не доказала) они руковод-
ствовались чисто личными и эмоциональными моти-
вами и соображениями. Короче говоря, все в докладе
комиссии выглядело вроде бы ясно и просто — не
было никакого заговора ни со стороны правых экстре-
мистов, ни со стороны коммунистов.
2. Выводы комиссии были сформулированы и из-
ложены весьма своеобразно. В начальных строках,
там, где комиссия просто обещает рассказать всю
правду и похваляется солидностью проведенного
следствия, язык четкий, уверенный. А в самих выво-
дах, едва речь заходит о таких вещах, как, например,
связи Освальда с ФБР и ЦРУ, комиссия вдруг сразу
теряет уверенность и почему-то становится косно-
язычной. В самом деле, посмотрите, с какой оговор-
кой комиссия отрицала связи Освальда с ФБР и
ЦРУ: «Судя по всем данным, имеющимся в распо-
ряжении комиссии...» И в конце этого же пункта:
♦ Все контакты этих органов с Освальдом были уста-
новлены в порядке регулярного выполнения ими
своих обязанностей». Разве это отрицание? Нет. Ско-
рее хитро сформулированное признание. ЦРУ или
ФБР именно «в порядке регулярного выполнения сво-
их обязанностей» и должны поддерживать контакты
со своей агентурой?
В заключение выводов комиссия Уоррена прямо
говорит относительно причастности других лиц к
действиям Освальда и Руби: «Если есть доказатель-
ства этого, то они оказались недоступными для сле-
дственных органов Соединенных, Штатов и данной
комиссии о них ничего не известно».
Что же оказалось недоступным для американских
следственных органов и для комиссии Уоррена? Про-
верить архивы ЦРУ и ФБР, чтобы установить, дей-
ствительно ли Освальд и Руби не являлись агента-
ми одного из этих учреждений и никто не был при-
частен к их действиям? Выходит, что так. О какой
же «самостоятельности расследования» может идти
речь?!
Из 26 томов приложений к докладу комиссии
Уоррена (они были опубликованы гораздо позже са-
мого доклада) можно почерпнуть десятки убедитель-
ных фактов, опровергающих утверждения комис-
сии насчет беспристрастности проведенного ею рас-
следования.
В том же самом докладе сообщалось, что в ре-
зультате просьбы Освальда позволить ему с женой
возвратиться из СССР в (?ША «9 мая 1962 года аме-
риканская служба иммиграции и натурализации
(один из филиалов ФБР.— М. С.) по просьбе государ-
ственного департамента согласилась временно снять
установленное по закону ограничение, которое меша-
ло бы выдаче американской визы русской жене
Освальда, пока она не покинула бы Советский Союз».
Сообщала комиссия и другой интересный факт: ока-
зывается, американское посольство в Москве взаимо-
образно выдало Освальду 435 долларов 71 цент на
покупку билетов для возвращения в Соединенные
Штаты.
Почему для этого человека, который в Москве
заявил, что отказывается от американского граж-
данства (но подозрительно благоразумно не оформил
этот отказ юридически), делались исключения из дей-
ствующего иммиграционного законодательства,
чтобы помочь выехать в (ДНА его жене — советской
гражданке и к тому же нашлись государственные
деньги на оплату проезда, всего этого доклад тоже
не объяснял.
Приведу еще несколько примеров того, как ко-
миссия Уоррена вела свое «расследование».
На одном из самых первых заседаний комиссии
входивший в ее состав бывший директор Централь-
ного разведывательного управления Аллен Даллес
с помощью другого члена комиссии, уже известного
нам конгрессмена Джеральда Форда («лучший друг
ЦРУ» в Капитолии), сразу же взял быка за рога и
принялся обрабатывать председателя комиссии Эрла
Уоррена. Как мы уже знаем, Линдон Джонсон с по-
мощью патриотической приманки сумел уговорить
верховного судью встать во главе комиссии. Теперь
Аллен Даллес, отнюдь не худший мастер по работе с
«человеческим материалом», проводил второй этап
этой обработки. Судите сами: вот стенограмма этого
заседания комиссии, которая почти пять лет была по-
мечена грифом «совершенно секретно» и увидела свет
лишь тогда, когда Джонсон перестал быть президен-
том, а американский «шпион № 1» скончался.
96
«АЛЛЕН ДАЛЛЕС. Я тут раздобыл несколько
экземпляров одной книги и передал их главному со-
ветнику комиссии. А вам я давал ее, мистер Верхов-
ный судья?
ЭРЛ УОРРЕН. Не думаю...
АЛЛЕН ДАЛЛЕС. Эта книга была написана при-
мерно десять лет назад. В ней раскрывается подо-
плека семи предыдущих покушений на жизнь наших
президентов.
ЭРЛ УОРРЕН. Я ее не видел...
АЛЛЕН ДАЛЛЕС. Это прелестная книга. В ней
вы найдете ту же самую, так сказать, модель убий-
ства, с которой, как я думаю, мы столкнемся и в ны-
нешнем нашем случае. Мне очень неприятно, что
я даю вам экземпляр в бумажной обложке, но другого
у меня нет.
ДЖЕРАЛЬД ФОРД. Когда эта книга была напи-
сана?
АЛЛЕН ДАЛЛЕС. В 1952 году. Она заканчивает-
ся описанием покушения на президента Трумэна.
Это покушение было результатом заговора, но все
остальные случаи, начиная с покушения на прези-
дента Джонсона в 1835 году, имеют одну и ту же
подоплеку. Я нашел эту книгу очень интересной.
ДЖОН МАККЛОЙ. Убийство Линкольна было
результатом заговора...
АЛЛЕН ДАЛЛЕС. Да, но в нем настолько преоб-
ладал один человек, что оно почти не было загово-
ром...»
Спустя несколько заседаний Аллен Даллес подни-
мает тот же самый вопрос:
«АЛЛЕН ДАЛЛЕС. У меня еще одно замечание.
Я думаю, было бы полезно поручить кому-либо из
служащих комиссии изучить предыдущие случаи
покушений против главы государства, особенно
в Соединенных, Штатах. В них ведь, вы знаете, можно
найти единый почерк. И это интересно. Я уже зани-
маюсь этим,и довольно много, добывая все книги, ка-
кие могу...»
На этот раз Аллену Даллесу никто не возра-
жал.
Других примеров подобной «воспитательной ра-
боты» Аллена Даллеса с членами комиссии Уоррена
обнаружить не удалось. Однако и этот, ставший из-
4 М. Сагателян
97
вестным пример говорит о многом, очень многом.
Приходилось ли вам когда-нибудь видеть, как на-
страивают рояль или пианино? Настройщик руко-
водствуется при этом своим камертоном, издающим
всегда одну и ту же ноту — ля. По камертону на-
страивают вначале одну струну инструмента, а уж по
ней и всю клавиатуру. Если камертон настройщика
фальшивит — будет фальшивить и весь инструмент.
На какую версию настраивал Эрла Уоррена и осталь-
ных членов комиссии Аллен Даллес с первых же
дней их совместной работы, мы уже видели. Что дала
такая настройка — еще увидим.
Насколько объективной была комиссия Уоррена?
В конце января 1964 года, два месяца спустя после
убийства Джона Кеннеди, генеральный прокурор Те-
хаса Уэггонер Карр сообщил комиссии: у него име-
ются данные, показывающие, что Ли Харви Освальд
был тайным агентом правительства Соединенных
Штатов и что его агентурный номер «S-179». Ана-
логичную информацию представил комиссии и ок-
ружной прокурор Далласа Генри Уэйд. Выходило,
что даже в момент ареста Освальд был тайным аген-
том американского правительства!
Получив эту информацию, комиссия оцепенела от
ужаса. Что же было решено? Прежде всего Карра
и Уэйда секретно вызвали в Вашингтон, поскольку
комиссия решила принять все меры к тому, чтобы...
ликвидировать «этот слух!»
Да, камертон Аллена Даллеса явно срабатывал!
Как же начали ликвидировать «этот слух»?
Прежде всего комиссия спросила у Аллена Даллеса,
известно ли ему что-либо о том, что Освальд был
агентом ЦРУ? Многолетний директор «чудовища из
Лэнгли», как часто называют ЦРУ, ответил (привожу
дословный перевод.— М. С.):
«Это зависит от того, о каком времени мы сейчас
говорим. По этому вопросу у меня есть, может быть,
одна маленькая трудность, поскольку я был директо-
ром ЦРУ до ноября 1961 года, все зависит от того,
в какое время он предположительно был агентом
ЦРУ. Единственная проблема... Конечно, что касает-
ся меня... тут проблемы нет... и я могу сделать заявле-
ние под присягой относительно периода до ноября
1961 года... Если, конечно, вы только этого захо-
98
тите... Но я не знаю, как вы отнесетесь к этому моему
предложению.
Конечно, все документы у нового директора Мак-
коуна. У меня ведь нет документов и досье. Все это
там... Ну и, разумеется, Маккоун мог бы дать пока-
зания о том, что говорят документы относительно
любого периода времени в том, что касается всего
этого вопроса».
Какое восхитительное косноязычие и очевидная
попытка свалить все на Маккоуна! Комиссия Уорре-
на в этом вопросе оказалась не менее косноязычной.
В апреле 1964 года (три месяца спустя!) комиссия,
наконец, официально запросила ЦРУ, был ли Ос-
вальд его агентом. Заодно запросили и насчет Джека
Руби — был ли агентом ЦРУ и он.
«Чудовище из Лэнгли» молчало. Оно так и не отве-
тило на оба эти письма. И только когда доклад ко-
миссии Уоррена уже был опубликован, а сама комис-
сия перестала существовать как официальное, юри-
дическое лицо, только тогда ЦРУ «надумало» отве-
тить на письмо, утверждая, будто «Освальд и Руби не
являлись агентами».
Ко всему этому остается добавить, пожалуй, толь-
ко один факт: сам Эрл Уоррен, сославшись на «на-
циональные интересы», отказался знакомиться с до-
кументами ФБР о принадлежности Освальда к этой
«конторе», ограничившись устным отрицанием са-
мого Эдгара Гувера.
А Эдгар Гувер и его люди не только нагло и безна-
казанно отрицали все, что было невыгодно ФБР, но и
шли на куда более серьезные преступления, вклю-
чая фабрикацию фальшивок. Чтобы убедиться в этом,
нам достаточно будет узнать, наконец, что же про-
изошло с показаниями миссис Мерсер. Той самой
Джулии Энн Мерсер, которая (помните?) утвержда-
ла, что видела Джека Руби за рулем зеленого «пика-
па» на месте убийства Джона Кеннеди за час до того,
как оно было совершено. Она сказала об этом аген-
там ФБР за день до того, как Руби убил Освальда.
Если бы агенты ФБР даже не поверили Джулии
Энн, они все равно были обязаны задержать Джека
Руби по этому сигналу. Но они не сделали этого. Боль-
ше того, ФБР фальсифицировало показания миссис
Мерсер.
4*
99
В тексте ♦показаний», представленных ФБР ко-
миссии Уоррена, свидетельнице приписано утвер-
ждение, будто она не узнала водителя «пикапа». К ее
словам о «зеленом «пикапе» была сделана совсем
«маленькая» приписка: «с рекламной надписью
«Аппараты для охлаждения воздуха» на обоих бор-
тах». Тем самым вполне конкретный «пикап» прев-
ратился в анонимный, поскольку такие надписи
имеются на других таких машинах. Агенты ФБР так-
же переменили дату показаний Джулии Энн Мерсер
с 23 на 28 ноября, то есть «перенесли» ее допрос на
четыре дня позже убийства Ли Харви Освальда.
И, наконец, ФБР подделало подпись свидетельницы
на своем «документе», отправленном после этого в
комиссию Уоррена*.
В списках свидетелей, опрошенных комиссией
Уоррена и упомянутых в ее докладе, миссис Джулии
Энн Мерсер не значится.
Судя по всему, убийцы разными способами заме-
тали следы, и власти, теперь уже не только даллас-
ские, но и вашингтонские, прикрывали их тоже раз-
ными способами.
В общем, триумфальные фанфары в честь доклада
комиссии Уоррена в конечном итоге оказались на-
прасными. Выводы «расследователей» прозвучали
убедительно только в той части, где констатировалась
непричастность коммунистов к убийству Джона Кен-
неди. Все остальное выглядело более чем сомнитель-
но. Особое подозрение вызвал тот факт, что большое
количество документов, имеющих отношение к пре-
ступлению, комиссия засекретила на целых 75 лет,
даже не объяснив причины такого решения.
За границей докладу не поверили сразу и беспо-
воротно. Уже через неделю после опубликования
результатов расследования комиссии «Нью-Йорк
тайме» оказалась вынужденной признать: «Вывод
о том, что президента Кеннеди убил один человек, не
участвовавший ни в каком заговоре, вызвал широко
распространившийся скептицизм и прямое недоверие
во многих газетах различных стран мира».
С отношением американцев к докладу дело об-
* Все это позже под присягой рассказала сама Мерсер на
допросе у новоорлеанского окружного прокурора Джима Гарри-
сона.
100
стояло сложнее. Поначалу среди них нашлось немало
таких, кто попался на психологический трюк «ни
левые, ни правые» и поверил комиссии. Но это дли-
лось ровно столько времени, сколько потребовалось
различным американским писателям, профессорам и
журналистам, чтобы на основе данных доклада про-
вести свои собственные расследования и выступить
с опровержениями версии комиссии Уоррена. Причем
опять-таки опровергали только одну половину выво-
дов — ту, которая уверяла в отсутствии внутреннего,
внутриамериканского заговора. Я имею в виду рабо-
ты Марка Лейна, Томаса Бьюкенена и целого ряда
других американских авторов. Подавляющее боль-
шинство из них уже известно читателю, и я не стану
повторять их убийственный для комиссии Уоррена
разбор документов, а также повторять все обвине-
ния в недомолвках, игнорирования важнейших пока-
заний, прямой фальсификации улик и т. д., направ-
ленных в адрес комиссии.
Особо следует сказать о вышедшей в 1966 году
и уже упоминавшейся нами в предыдущих главах
книге Манчестера. Манчестер проделал гигантскую
работу по сбору свидетельских показаний. С ним
согласились встретиться все, кого он об этом просил,
кроме двоих — Линдона Джонсона и опекаемой ФБР
вдовы Освальда Марины. Марина Освальд с первого
же раза отказалась от такой встречи — было очевид-
но, что ФБР просто запретило ей сделать это. Но
Джонсон... По меньшей мере дважды он давал согла-
сие на беседу с Манчестером и каждый раз в конеч-
ном счете уклонялся от встречи. «Он находил,— не
без намека заметил Манчестер в своей книге,— что
не сможет вынести этого». В конце концов Джонсон
согласился лишь на то, чтобы заочно ответить на
письменные вопросы Манчестера. Но, как пишет Ман-
честер, Джонсон ответил далеко не на все, о чем его
спросили. Какие именно вопросы обошел молчанием
Джонсон, Манчестер в книге не сообщает. Это, как и
тот очевидный факт, что многое в книге «Смерть пре-
зидента» представляет собою глухие намеки, явно
недоговорено и даже противоречит большей части
ее фактического содержания (например, согласие
автора с докладом комиссии Уоррена) объяснить
нетрудно: Манчестер опубликовал свой труд еще
101
тогда, когда Линдон Джонсон занимал президент-
ское кресло. Поневоле Манчестеру пришлось манев-
рировать, прибегать к эзоповской манере повествова-
ния в расчете на проницательных читателей. И все же
книга «Смерть президента» во многом способство-
вала изменению отношения американцев к докладу
комиссии Уоррена.
Ровно два года спустя после публикации доклада
институт общественного мнения Луиса Харриса про-
вел национальный опрос. Его общий итог, опублико-
ванный прессой, сразу же лишил спокойствия кое-
кого в Вашингтоне и Далласе, ибо гласил: «Большин-
ством 3:2 американский народ отклоняет главный
аргумент доклада Уоррена о том, что убийство было
делом рук одного человека, и склоняется к выводу,
что убийство было частью широкого заговора. Боль-
шинство людей придерживается точки зрения, что
в докладе комиссии Уоррена не содержалось всей
истории убийства».
Кстати сказать, тот же опрос показал: американ-
цы практически выбросили из головы версию о «заго-
воре коммунистов». На уточняющий вопрос службы
Харриса о том, кто же конкретно скрывался за убий-
ством Кеннеди, только 2 процента ответили: «Ос-
вальд и русские» и 1 процент — «Кастро». Меж-
ду прочим, наиболее смелые из опрошенных (их
оказалось 2 процента) ответили: «Линдон Джон-
сон»...
Через некоторое время тот же институт Харриса
провел новый аналогичный опрос. Его результаты
были еще плачевнее для комиссии Уоррена. Теперь
уже 72 процента американцев считали доклад не-
верным. 10 процентов просто сомневались, но не
могли (или не хотели?) высказать определенного мне-
ния. И только 18 процентов ответили: «Доклад пол-
ностью осветил убийство в Далласе».
Будучи однажды в Оклахоме, я видел на тамош-
нем кладбище, сохранившемся с ковбойских времен,
могильный камень с такой надписью: «Сэм Джонс.
Повешен по ошибке. 1896 год». Этот камень вспом-
нился мне после первого знакомства с только что при-
веденными итогами опроса общественного мнения.
Они, по сути дела, тоже были своеобразным могиль-
ным камнем на кладбище истории с такой надписью:
102
«Доклад комиссии Уоррена. Составлен по злому
умыслу. 1964 год»...
В том, что выводы доклада в основной своей части
неверны, сомневаться не приходится. Но каким об-
разом и почему это произошло? Проще всего на этот
вопрос ответить так: комиссии Уоррена не позволили
сказать правды об убийстве президента. Это, безу-
словно, правильно. Но такой ответ крайне однозна-
чен и, думаю, не удовлетворяет очень многих.
Видимо, поэтому уже в 1966 году в Соединенных
Штатах раздались громкие и настойчивые требова-
ния провести новое расследование обстоятельств
убийства Джона Кеннеди. С такими требованиями
выступили, в частности, солидные буржуазные
журналы «Лайф», «Сатердей ивнинг пост», «Лук»,
а также несколько крупных ежедневных газет. Силь-
ный нажим оказывался и на судью Уоррена с тем,
чтобы он лично ответил на многочисленные обвине-
ния, предъявленные ему общественностью.
Как же реагировало на эти требования прави-
тельство? Прежде, всего через доверенных журна-
листов оно распространило такое объяснение требо-
ваний о пересмотре «дела Кеннеди»: все это, мол,
результат политической игры Роберта Кеннеди, ко-
торый, готовясь к борьбе с Джонсоном в 1968 году
за выдвижение кандидатом в президенты от демокра-
тической партии, использовал в своих целях даже
смерть брата и поднял шумиху вокруг доклада
комиссии Уоррена.
Что ж, такое объяснение имело под собой реаль-
ную почву. Но оно вовсе не лишало справедливости
требований о новом расследовании. Независимо от
личных политических целей Роберта Кеннеди, он
никак не смог бы поставить символический могиль-
ный камень на похороненном докладе комиссии Уор-
рена, не будь на то веских объективных причин...
Затем правительство ответило на требования
о пересмотре «дела Кеннеди» и прямо. На одной из
очередных пресс-конференций Джонсон заявил: он
не видит никаких оснований сомневаться в выводах
комиссии Уоррена. Несколько раньше до него то же
самое, но в еще более грубой и наплевательской фор-
ме сделал директор ФБР Эдгар Гувер. «До сих пор не
приведено ни одного доказательства того, что кто-
103
либо еще находился в тайном сговоре с Осваль-
дом»,—сказал Гувер. На этом директор ФБР не
остановился. Он отчитал десятки миллионов сомне-
вающихся американцев и потребовал, чтобы они
«продемонстрировали больше уважение к имею-
щимся фактам».
Получалось, что чуть ли не вся Америка ошиба-
лась в своих сомнениях и подозрениях только потому,
что Джонсон и Гувер думали иначе. Однако доказы-
вать свою правоту они вовсе не собирались. «Не ви-
дим оснований». И все. Убедительно и демократично,
не правда ли?
Впрочем, эти оборонительные эскапады не сни-
мали вопроса: почему комиссия Уоррена пришла
к таким именно выводам; в какой обстановке она ра-
ботала?
Выяснению этих вопросов во многом, на мой
взгляд, помогает статья вашингтонского журналиста
Мильтона Вьорста, напечатанная в феврале 1967 года
еженедельником «Вашингтониэн». В статье Вьорста
есть и недомолвки и эзоповщина (она тоже писалась
в период президентства Джонсона), однако она пред-
ставляется мне наиболее полной и откровенной среди
всех других.
Заголовок статьи — явно оправдательный: «Ко-
миссия Уоррена ничего не могла поделать». Сам
Мильтон Вьорст — журналист, известный давними
связями в Конгрессе и Верховном суде. Вот почему,
я полагаю, материал для его статьи был предостав-
лен кем-то из членов комиссии Уоррена, если только
не самим ее председателем.
Мильтон Вьорст сразу ставит основной вопрос:
«Задумываешься, каким образом могла комиссия
Уоррена настолько сбиться с пути, что ее усилия
стали объектом многочисленных убедительных опро-
вержений? Ответ вырисовывается, когда восстанав-
ливаешь обстановку, в которой была создана комис-
сия, и вспоминаешь о психологической атмосфере,
в которой она приступила к своей работе».
Далее автор подчеркивает непосредственную роль
Джонсона в подготовке этой «атмосферы»: «Сейчас,
оглядываясь назад, лучше понимаешь, почему
Линдон Джонсон обратился к такому средству, как
комиссия Уоррена... Его концепция расследования
104
убийства президента Кеннеди состояла не в том,
чтобы прямо идти к обнаружению истины независимо
от последствий. Она заключалась в назначении
группы, политический авторитет которой был бы
настолько безупречным, что, каков бы ни оказался
результат, группа могла бы не опасаться критики.
Джонсон выбрал своих кандидатов, исходя из их
репутации как политических деятелей, а не как спе-
циалистов по проведению расследований*. Ясно, что
он не ожидал затруднительного расследования.
Джонсон убедил избранных им кандидатов, что
согласие на назначение в комиссию — их патриоти-
ческий долг. Он хотел иметь подходящих людей,
но подходящих не как специалисты по выявлению
истины, а как специалисты в области политики».
Что же практически представляли собой методы
работы комиссии? Вьорст дает такой ответ: «Решив
не создавать свою группу следователей, комиссия
Уоррена поставила себя в зависимость от ФБР в отно-
шении сбора главных фактов... Таким образом,
комиссия Уоррена была следственным органом без
надежных средств ведения следствия.
Решив положиться на ФБР, комиссия, возможно,
могла бы добиться того, чтобы ФБР действовало удов-
летворительным образом. В конце концов президент
наделил комиссию чрезвычайными полномочиями.
Однако на практике комиссия не осуществляла своих
прав и функционировала под влиянием ФБР. Когда
комиссия столкнулась с утверждением, что Освальд
был агентом ФБР, она отбросила это утверждение
просто потому, что его отрицал Эдгар Гувер».
И дальше. «Комиссия отбирала те факты, которые
были нужны ей для того, чтобы подкрепить гипотезу.
Ее критики показали, что она игнорировала свиде-
тельства, противоречащие ей. Не будет преувеличе-
нием сказать, что отчет комиссии Уоррена не отве-
чает высшим нормам научной методологии. Вполне
естественно, что он постепенно утрачивал доверие
общественн ости.
Отказавшись от создания собственной следствен-
* Это еще один намек, кроме Уоррена, слывшего раньше в
Америке либералом, остальные члены комиссии были ярыми анти-
советчиками и ультраправыми.
105
ной группы, комиссия приняла и второе важное реше-
ние, она согласилась вести работу ограниченное вре-
мя. Джонсон полагал, что если дело Освальда не бу-
дет быстро закончено, то убийство может стать поли-
тическим вопросом в избирательной кампании 1964
года. Согласившись со сроком, установленным пре-
зидентом, комиссия лишила себя возможности про-
вести тщательное расследование.
Это значило, что комиссии надо было ограничить
области расследования, а практически стремиться, по
словам верховного судьи Уоррена, «закрыть двери,
а не открыть их». Это, конечно, означало, что у комис-
сии хватит времени только для того, чтобы подтвер-
дить гипотезу, будто виновен один Ли Освальд. Имен-
но этого и добивалась комиссия.
К тому времени, когда комиссия поняла, сколь
сложными были обстоятельства, оказалось слиш-
ком поздно возвращаться назад. Уоррен не проявил
никакой склонности к переосмысливанию и пере-
стройке расследования. Стремясь поскорее покончить
с делом, он все больше и больше торопил членов ко-
миссии прийти к предопределенному выводу. Ко-
нечный результат оказался противоположным его
намерению. Отчет комиссии вместо того, чтобы убе-
дить мир в виновности Освальда, сам оказался объек-
том огромного недоверия.
Согласно своему мандату, комиссия Уоррена была
создана для того, чтобы установить истину в случае
с убийством Кеннеди. Президент Джонсон поставил
перед ней задачу — покончить раз и навсегда со вся-
ческими догадками по поводу убийства. В результате
комиссия была лишена возможности сказать, что
было несколько правдоподобных теорий, что члены
комиссии не могли договориться между собой по
поводу объяснения, что загадка требовала дальней-
шего расследования в течение неопределенно дол-
гого времени».
Вьорст не скрывал своего скептицизма относи-
тельно возможности пересмотра «дела Кеннеди» —
слишком крупные силы были заинтересованы в том,
чтобы повторное расследование не состоялось. «Для
президента Джонсона,— писал в феврале 1967 года
Вьорст,— повторное расследование в настоящее вре-
мя, конечно, явилось бы признанием провала. Пре-
106
стиж федеральных властей связан с решением ко-
миссии Уоррена... ФБР считает своим долгом его
защиту. Правильно оно или неправильно, однако в
течение двух лет оно являлось официальной догмой.
Сейчас оно имеет важное значение для американской
политической системы. Для критиков аннулировать
решение комиссии было бы чрезвычайно трудной
задачей».
И доклад комиссии Уоррена, и критика его компе-
тентными американскими исследователями, и реак-
ции на такую критику Белого дома и ФБР (другие
правительственные ведомства предпочитали отмал-
чиваться) привели к тому, что во всем мире люди
стали задавать себе примерно такие вопросы: почему
игнорируется мнение американского народа? Какой
ущерб может усматривать Белый дом в попытках
более полно разобраться с «делом Кеннеди», если
только в нем не замешан его тогдашний хозяин?
А новые многозначительные факты, связанные с
преступлением в Далласе, продолжали обнаружи-
ваться, в том числе и за много тысяч миль от аме-
риканских берегов.
Уже в Москве, вскоре после выхода в свет трудов
комиссии, находившийся тут редактор одного из аме-
риканских еженедельников уговаривал меня:
— Пожалуй, русским не стоит критиковать до-
клад Уоррена. Это невыгодно и вам и нам — всем,
кто хотел бы разрядки напряженности между Ва-
шингтоном и Москвой...
На мое «почему?» американец вначале попробо-
вал отделаться общими рассуждениями насчет «„не-
избежного в таком случае ухудшения советско-аме-
риканских отношений, пусть не по вашей вине, но тем
не менее — ухудшения». Под конец он все-таки ра-
зозлился на мою «непонятливость» и добавил:
«Эта тема сейчас для иных очень больших людей
у нас похуже, чем красный цвет для быка...»
— Но ведь то, что вы говорите,— чистейший
шантаж! — не выдержал я.
— Может быть... Очень может быть... Но имейте
в виду, что это не мой шантаж, и я завел этот разго-
вор только ради объяснения ситуации. Поверьте,
лично я был бы очень рад, если все было бы иначе...
Другой мой коллега — англичанин, неплохо
107
знавший русский язык и русских классиков, когда
зашел разговор о злополучном докладе, вдруг вспом-
нил «Горе от ума» Грибоедова.
— Помните слова Фамусова? — проговорил он с
тонкой улыбкой.— «Что за комиссия, создатель!»
Так вот, создатель-то — Линдон Джонсон. С него и
нужно спрашивать. Только ведь никто толком не
спросит, американцы боятся — все-таки президент!
Да и за страну им стыдно. А мы не смеем — союз-
ники! Зато вам,— как это по-русски будет? — все
карты в руки.
ТРУДНЫЕ ДОРОГИ ДЖИМА ГАРРИСОНА
Наверное, нет в мире человека, читающего газеты,
который не слышал бы имени Джима Гаррисона,
окружного прокурора Нового Орлеана (штат Луи-
зиана). Берусь утверждать, что известность его го-
раздо больше, чем у всех, вместе взятых, авторов
книг, посвященных преступлению в Далласе. Поче-
му? Потому, что Гаррисон был первым и пока что
остается единственным должностным лицом в Соеди-
ненных Штатах, попытавшимся заново провести
расследование загадочного преступления. Авторы
книг могли лишь требовать такого расследования.
Джим Гаррисон провел его.
Кто же он, этот Джим Гаррисон? Американский
Дон-Кихот XX века, бесстрашно ринувшийся на
борьбу с официальными вашингтонскими ветряны-
ми мельницами? Ловкий политикан, пытавшийся
заработать на «горяченьком дельце» личный поли-
тический капитал? Хитрый и расчетливый политик,
действующий в интересах какой-то группировки, ко-
торая вознамерилась свести счеты со своими про-
тивниками, использовав для этого трагедию в Дал-
ласе? И, наконец, дало ли что-нибудь его расследо-
вание для раскрытия истины? Помогло ли добраться
до истоков заговора?
Попробуем разобраться.
Осенью 1961 года в Новом Орлеане произошел
небольшой политический скандал сугубо местного
значения: помощник окружного прокурора, Джим
Гаррисон, внезапно подал в отставку, обвинив при
108
этом мэра города Виктора Г. Широ в коррупции и
потворстве преступному миру. На эту отставку не
обратили бы внимания даже городские газеты, если
бы не одно обстоятельство: «взбунтовавшийся» Гар-
рисон объявил себя кандидатом на пост новоорлеан-
ского окружного прокурора на предстоящих в 1962
году выборах. Свою кампанию Гаррисон вел энер-
гично и смело, разоблачая махинации городских
властей. Своего соперника — прокурора новый кан-
дидат с издевкой назвал «великим освободителем»,
поскольку тот не только не боролся с организованной
преступностью, но, напротив, помогал преступникам
избегать наказаний.
Новоорлеанским гражданам Джим Гаррисон
пришелся по нраву. Молодой (ему еще не было и со-
рока), внешне симпатичный, острый на язык великан
(рост 195 см, вес 110 кг) обещал избирателям навести
порядок в Новом Орлеане. К тому же Гаррисон был
ветераном войны. В его послужном офицерском
списке числилось немало разведывательных полетов
над гитлеровскими позициями в Западной Европе —
он был корректировщиком огня. Этим делом на войне
могут заниматься только очень храбрые и упорные
люди: нужно часами «висеть» в безоружном само-
лете под обстрелом зениток над передовой. Дороги
войны привели Джима Гаррисона к гитлеровскому
концлагерю Дахау, в освобождении которого он
участвовал. Своими глазами видел он истинное лицо
фашизма.
В конечном счете большинством голосов Гарри-
сона избрали прокурором.
У нового окружного прокурора слова не стали ра-
сходиться с делами. Во всяком случае, вскоре после
избрания он действительно принялся очищать город-
ские авгиевы конюшни — кварталы бурлесков, тем-
ных баров-притонов и просто откровенных публич-
ных домов, которыми славился на всю страну Новый
Орлеан. Здесь красотки раздевались перед публикой
столь же грациозно и непристойно, сколь нагло и
безжалостно обирали потом опоенных туристов. На
местном жаргоне это называлось «стричь заблудших
овечек». «Стригалям» и «стригухам» полиция не
мешала.
Джим Гаррисон действовал решительно. Он сам
109
участвовал в организованных им же внезапных об-
лавах в увеселительных заведениях. А когда все
восемь членов городского уголовного суда отказа-
лись утвердить ассигнования прокуратуре на рассле-
дование организованной преступности, новый про-
курор в газетном интервью прямо заявил: «Это реше-
ние ставит любопытные вопросы о степени влияния
рэкетиров в нашем городе». Так в Новом Орлеане
за Джимом Гаррисоном сразу укрепилась репутация
человека, с которым лучше не связываться, потому
что он умеет драться, а падая, всегда становится на
ноги.
Конечно, смелость города берет. Но не в одиночку.
Не был одиночкой и Джим Гаррисон. В Америке вто-
рой половины XX века лихие ковбои-налетчики и
ковбои-шерифы, некогда сходившиеся в смертель-
ных поединках, теперь существуют лишь на съемоч-
ных площадках Голливуда. В наши дни всякий раз,
когда на горизонте появляется подобный окружному
прокурору Нового Орлеана «рыцарь без страха и
упрека», прагматичные американцы в первую оче-
редь задаются такими вопросами: «Чей это человек?
Какая ему от этого может быть выгода?»
Я не думаю, что Гаррисон получил какую-нибудь
личную выгоду от начатой им чистки городских
притонов и даже не исключаю, что он делал это, за-
ботясь о добром имени Нового Орлеана, спокойствии
его жителей и стремясь уменьшить грабеж туристов.
Но поддержка у Гаррисона, разумеется, была. Неко-
торые финансовые тузы Нового Орлеана, чьи деловые
интересы никак не страдали от его действий, сочли
их даже полезными для борьбы с конкурентами —
владельцами притонов за власть в городе.
С другой стороны, даже в таком государстве, как
Соединенные,Штаты, где деньги — все, где все про-
дается и покупается, где деньги значат в жизни чело-
века куда больше, чем в любой другой капиталисти-
ческой стране, такое «совпадение интересов» отнюдь
не обязательно должно ставить под сомнение добрые
и наивные намерения иных прокуроров, судей и даже
шерифов. Чем меньше масштаб их полномочий, тем,
пожалуй, чаще можно столкнуться с такими исклю-
чениями. Думаю, что к ним относится и Джим Гар-
рисон.
110
Кажется, в тридцатых годах, когда Голливуд
снимал куда больше фильмов на острые социально-
политические сюжеты из американской жизни, была
выпущена кинокартина «Мистер Смит отправляется в
Вашингтон». В Советском Союзе она демонстриро-
валась после войны под названием «Сенатор». В ней
рассказывалось о смелом и наивном сенаторе-но-
вичке, который честно и принципиально приступил
к своим обязанностям, потерпел полное фиаско в по-
пытке бороться за справедливость и тем самым беспо-
воротно убедил зрителей, что он — безоружный и без-
защитный одиночка. Те, кто помнит этот фильм, мо-
гут лучше представить себе, что же это за явление —
новоорлеанский окружной прокурор, оказавшийся в
конечном счете таким же безоружным, как и голли-
вудский «мистер Смит».
Однако тем, кто любит получать ответы и пред-
ставлять себе жизнь, так сказать, лишь в черно-белом
варианте, пожалуй, придется разочароваться: такого
четкого разделения (во всяком случае, в современной
Америке) не бывает. Как говаривал один мой добрый
вашингтонский приятель: «Все мы, Майкл, немнож-
ко в крапинку. Но, ей-богу, главного это не меняет...»
Джим Гаррисон тоже был «в крапинку». Окруж-
ной прокурор Нового Орлеана, например, отказался
уступить требованиям полиции осудить местного
книгопродавца за продажу книжки известного негри-
тянского писателя Джеймса Болдуина «Другая стра-
на», чем вызвал ярость белых расистов и уважение
местной негритянской общины. И он же вызволил из
тюрьмы некую Линду Биргетт, осужденную за «не-
пристойное публичное действо с танцами». Никаких
удовлетворительных причин внезапной снисходи-
тельности Гаррисона к этой обитательнице городских
притонов газеты обнаружить не смогли.
И такому человеку в октябре 1966 года, т. е. в раз-
гар требований к правительству Линдона Джонсона
заново расследовать обстоятельства убийства прези-
дента Кеннеди, сенатор-демократ от штата Луизиана
Рассел Лонг говорил: «Скажите, Джим, вы читали
доклад Уоррена? Нет? На вашем месте я бы прочел
его внимательно. Я глубоко сомневаюсь в том, что
Освальд действовал один. В докладе это, во всяком
случае, не доказано. А ведь до выстрелов в Далласе
111
Освальд несколько месяцев жил в Новом Орлеане.
— И вот еще что,— добавил сенатор,— если вам
понадобится поддержка, можете на меня рассчиты-
вать...»
Сенатор Лонг сдержал данное слово и четыре ме-
сяца спустя, в конце февраля 1967 года, публично
заявил, касаясь расследования окружного прокуро-
ра: «Я уверен, что Гаррисон имеет сведения, которых
не было у комиссии Уоррена».
Да, уж в этом-то «горячем деле» новоорлеанский
прокурор отнюдь не был одиночкой. Его поддержи-
вал специально созданный «Комитет совести», в ко-
торый вошли 50 видных деловых людей Нового
Орлеана во главе с нефтепромышленником миллио-
нером Ролтом. Этот комитет в дополнение к скуд-
ному официальному бюджету прокуратуры финан-
сировал широкое следствие, к которому вскоре после
беседы с сенатором Лонгом и приступил Джим Гар-
рисон.
Поддержал Гаррисона близкий друг и духовник
семьи Кеннеди, бостонский кардинал Кушинг. «Я ни-
когда не верил,— сказал кардинал журналистам,—
что Освальд действовал в одиночку. Я благословляю
Джима Гаррисона на расследование».
В одном из своих более поздних интервью сам
Гаррисон утверждал также, что Роберт Кеннеди
с одобрением относится к его следствию.
Итак, с осени 1966 года новоорлеанская проку-
ратура начала заниматься расследованием обсто-
ятельств убийства президента Кеннеди, причем без
всякой огласки. Знали об этом газеты или нет —
точно неизвестно. Во всяком случае, в первые четыре
месяца они молчали.
Почему же расследование было начато именно в
Новом Орлеане? Возможно, кое у кого на этот счет
могло возникнуть мнение, что главная причина —
в самом Джиме Гаррисоне. Но это не так. Как из-
вестно, Освальд до своего переезда в Даллас довольно
долгое время жил именно в Новом Орлеане и именно
там занимался тем, до чего потом докопались Гарри-
сон и его люди. Кроме того, на третий день после
выстрелов в Далласе к Джиму Гаррисону явился це-
кий Перри Раймон Руссо, который заявил, что ему
известны некоторые обстоятельства убийства Джона
112
Кеннеди. По заявлению Руссо, окружной прокурор
тогда же арестовал троих — Лейтона Мартенса,
Дэвида Ферри и Рональда Бебуффа. Но вскоре всех
их пришлось выпустить, а дело прекратить. У про-
куратуры тогда еще не было прямых доказательств
их причастности к убийству Кеннеди и к тому же
в Вашингтоне новый президент Джонсон назначил
комиссию Уоррена, которая, как тогда надеялись,
должна была разобраться в этом преступлении.
Как видно, Джим Гаррисон силой обстоятельств
оказался вовлеченным в «дело об убийстве Кеннеди»
сразу же после выстрелов в Далласе, но заниматься
им тогда не смог: это, как ему объяснили, было
делом комиссии Уоррена. К тому же никакой под-
держки со стороны «сильных мира сего» в этом
вопросе у новоорлеанского юриста в то время не было
и в помине.
Осенью 1966 года Гаррисон вернулся к показа-
ниям Перри Раймона Руссо. Как уже сказано, конец
1966 и начало 1967 года были для официального
Вашингтона нелегкими месяцами: требования о пере-
смотре «дела Кеннеди» раздавались со всех сторон.
В Америке (не говоря уже о загранице) открыто го-
ворили о том, что президента Кеннеди убили правые
«ультра», ползли всякие темные слухи о причастно-
сти к этому делу «очень больших людей». Федераль-
ные власти отмалчивались, делая вид, будто ничего
противоречащего версии доклада комиссии Уоррена
не обнаружилось и для нового следствия никаких
оснований нет.
2 февраля 1967 года спокойствие официального
Вашингтона было в очередной раз нарушено сообще-
нием полиции города Майами. Вот оно в изложении
американского информационного агентства Ассо-
шиэйтед Пресс:
«Майами, штат Флорида, 2 февраля. За две недели
до убийства президента Кеннеди один человек рас-
сказал полицейскому осведомителю, как это мо-
жет быть сделано. Даллас в этой беседе не упоми-
нался.
Беседа, состоявшаяся 9 ноября 1963 года, была
записана на пленку и сейчас хранится в архивах
полицейского управления Майами. О ее существова-
нии сообщила сегодня газета «Майами ньюс». После
113
этого полиция дала возможность журналистам про-
слушать эту магнитофонную запись.
Попытка убийства не обсуждалась в конкретных
выражениях — ничего не говорилось о дате, времени
и месте.
Полиция не назвала ни этого осведомителя, ни
человека, рассказавшего бесстрастно мягким, спокой-
ным тоном о взрывах бомб в Алабаме и Джорджии
и о попытках убить президента.
Человек, говоривший о возможности убийства,
однако, не назвал лицо, которое, как он заявил, пыта-
ется убить Кеннеди. Он сказал: «... (Он) вероятно,
имеет не больше шансов добраться до него, чем дру-
гие... Он пытался добраться до Мартина Лютера
Кинга... Он следовал за ним многие мили и не смог
подобраться к нему достаточно близко».
Потенциальный убийца был назван «опытным
подпольным агентом, любителем взрывать бомбы в
террористических целях».
В связи с тем, что президент Кеннеди должен был
прибыть в Майами 18 ноября, полиция попросила
осведомителя заманить этого вероятного убийцу в
Майами, чтобы разговор с ним можно было записать
на пленку.
На пленку была записана следующая беседа:
— Ну, нам придется показать зубы. Мы должны
быть готовы. Мы должны быть готовы действовать
мгновенно. Если долго готовиться, то они на нас
навалятся. Длительная подготовка хороша для мед-
ленной, подготовленной операции. Но при чрезвы-
чайной операции нужно действовать молниеносно.
— Я полагаю, что Кеннеди прибывает сюда во-
семнадцатого или примерно в это время, чтобы высту-
пить с какой-то речью... У него будет тысяча телохра-
нителей.
— Чем больше у него телохранителей, тем легче
до него добраться.
— Но как же, черт возьми, вы полагаете, было
бы лучше всего до него добраться?
— Из здания учреждения, использовав винтовку
с патроном большой убойной силы.
Затем этот человек добавил: «...доставить ее (вин-
товку) в разобранном виде туда, собрать и...»
После этого произошел следующий диалог:
114
— Парень, если Кеннеди будет убит, мы должны
знать, что нам делать. Ты ведь знаешь, что начнется
настоящая перетряска, если это будет сделано.
— Власти сделают все возможное. После этого
они в пределах часа кого-нибудь заберут — просто,
чтобы успокоить публику.
Президент Кеннеди действительно прибыл в
Майами 18 ноября. Полицейские говорят, что они
убедили его не ехать в автомобиле через центр
Майами. Вместо этого он воспользовался верто-
летом.
Полиция больше ничего не сообщила о том, на-
сколько правдоподобной она считает эту беседу. Она
заявила, что ее содержание было передано секретной
службе перед убийством президента Кеннеди.
Ввиду сходства сообщения, записанного на маг-
нитофонную пленку, с тем, что произошло в Далласе,
полиция теперь снова обратила внимание секретной
службы на эту магнитофонную запись».
Несмотря на настойчивость корреспондентов, ни
секретная служба, ни ФБР никак не прореагировали
на это сообщение полицейских властей в Майами.
Такое молчание само по себе усугубляло вескость до-
казательств. Кстати сказать, Ассошиэйтед Пресс не
рассказало всей правды о пресс-конференции в Май-
ами. Ее проводил не какой-нибудь третьестепенный
чин, а сам начальник городской полиции Майами
Уолтер Хэдли. И что гораздо важнее, Хэдли прямо
заявил: в записанном на пленку разговоре потен-
циальный убийца назвал конкретное лицо и совсем
не Ли Харви Освальда, а одного из руководителей ку-
клукс-клана в штате Теннесси. Обо всем этом Ассо-
шиэйтед Пресс почему-то решило умолчать. Замолча-
ли эту историю и федеральные власти, в который уже
раз сделавшие вид, будто никаких новых доказа-
тельств нет.
Но расследование Джима Гаррисона было невы-
годно замалчивать. С ним поступили иначе, совсем
иначе, и не так, как предполагал Гаррисон...
17 февраля 1967 года новоорлеанская газета
«Нью Орлинз стейтс-айтем» сообщила, что окружной
прокурор ведет расследование обстоятельств смерти
Джона Кеннеди. В Новый Орлеан немедленно яви-
лось несколько десятков журналистов из Нью-Йорка,
115
Вашингтона, Чикаго, включая иностранных коррес-
пондентов. 19 февраля газеты уже печатали слова
Гаррисона: «Мы расследуем роль города Нового Ор-
леана в убийстве президента Кеннеди, и мы добились
в этом некоторого прогресса, я полагаю, существен-
ного... Добавлю, что будут произведены аресты,
предъявлены обвинения и вынесены приговоры».
Я не стану вдаваться в детали произведенных
Гаррисоном арестов, предъявленных обвинений
и вынесенного судом приговора. Все это регулярно
и подробно уже освещалось в печати. А посему —
всего в нескольких словах напомню историю ново-
орлеанского процесса.
Новоорлеанский бизнесмен Клей Шоу обвинялся
в том, что он вместе с бывшим гражданским летчи-
ком Дэвидом Ферри и рядом других лиц, в том числе
Освальдом, осенью 1963 года, выступая под именем
Клея Бертрана, занимался подготовкой убийства
президента Кеннеди. Заговорщики собирались в Но-
вом Орлеане на квартире Дэвида Ферри, где, в част-
ности, присутствовал свидетель Перри Руссо. Обви-
нение, как неоднократно заявлял Гаррисон, было
тщательно документировано.
14 марта 1967 года, согласно действующим в аме-
риканской юриспруденции порядкам, в Новом Ор-
леане состоялось предварительное слушание дела,
которое должно было установить только одно: имеет-
ся ли у обвинения достаточно доказательств для
проведения судебного процесса? 17 марта суд, закон-
чив рассмотрение материалов обвинения (в том числе
при закрытых дверях), постановил: обвинение под-
креплено весомыми фактами, и процесс должен
состояться.
Однако, по тому же американскому законода-
тельству, если кто-нибудь обвиняется в государствен-
ном преступлении (а,Шоу обвинялся в организации
покушения на президента ОШ А!), необходимо создать
специальное «большое жюри» из присяжных засе-
дателей, которые должны установить, действитель-
но ли имело место преступление, в котором обви-
няется подследственный, какова была роль обви-
няемого в данном преступлении и доказана ли его
вина материалами следствия.
«Большое жюри» по делу Клея Шоу проводило
116
свои судебные заседания только в закрытом поряд-
ке и заслушало имевшиеся у Гаррисона доказатель-
ства против Клея Шоу и его сообщников (в основном
мертвых — Освальда, Руби и других). Вся американ-
ская печать считала, что Джим Гаррисон потерпит
поражение, ибо в руках у членов «большого жюри»
был официальный документ — доклад комиссии
Уоррена, где говорилось: Освальд — одиночка, Ру-
би — тоже одиночка. У окружного же прокурора был
только один известный прессе свидетель — Перри
Руссо.
И вдруг... 22 марта 1967 года «большое жюри»,
рассмотрев доказательства, представленные обви-
нением, вынесло решение: суд должен состояться, за-
говор против президента Кеннеди имел место. Клей
Шоу принимал в нем участие, и материалы следствия
убедительно свидетельствуют обо всем этом. Такое
решение «большого жюри» означало и еще одну сног-
сшибательную новость: впервые американский суд по
сути дела опроверг доклад комиссии Уоррена и как
документ, и как официальную версию! Скептики
просчитались. Джим Гаррисон торжествовал...
После многократных проволочек и откладыва-
ний — все по настоянию защиты Клея Шоу — про-
цесс, наконец, состоялся в феврале 1969 года. Клей
Шоу на этом процессе был оправдан. В отличие от
закрытых заседаний «большого жюри» на этот раз
свидетели обвинения бормотали нечто не слишком
внятное. Сам окружной прокурор почему-то утратил
интерес к процессу и присутствовал всего лишь на
двух-трех судебных заседаниях.
Что же произошло? Почему был проигран про-
цесс? Почему Джим Гаррисон, вложивший столько
сил и энергии в расследование «убийства века», ох-
ладел к процессу? И наконец, доказывает ли его
проигрыш отсутствие заговора и правоту комиссии
Уоррена? Ни в коей мере. Вообще все расследование
и подготовка к суду явились яркими, хотя, конечно, и
косвенными доказательствами того, что обвинение
было на верном пути. Чтобы убедиться в справедли-
вости такого суждения, достаточно будет познако-
миться с препятствиями, которые чинились окруж-
ному прокурору. Потому что трудность пройденных
Гаррисоном дорог — само по себе убедительное сви-
детельство того, что он шел к истине и пришел к ней.
Чего стоило одно решение «большого жюри»!
Итак, 17 февраля 1967 года мир узнал о новоор-
леанском расследовании. Но — странное дело! —
одновременно с первыми сообщениями о Джиме Гар-
рисоне американская печать почему-то решила по-
ставить под сомнение мотивы, которыми руковод-
ствовался окружной прокурор. Рядом с первоначаль-
ной информацией о расследовании новоорлеанская
газета «Стейтс-айтем» напечатала редакционную
статью, в которой ставила вопрос так: «Обнаружил
ли окружной прокурор какие-нибудь ценные допол-
нительные доказательства или же он просто припа-
сает какую-то новую интересную информацию, ко-
торая позволит ему покрасоваться на страницах по-
пулярного общенационального журнала?»
На следующий день, 18 февраля 1967 года, Белый
дом опубликовал доклад специальной комиссии, при-
зывающей нацию на борьбу с гангстерским синдика-
том «Коза ностра». В докладе, составленном в самых
решительных выражениях, было немало сенсацион-
ных фактов и разоблачений, от которых буквально
захватывало дух. Могло ли время опубликования
этого доклада случайно совпасть с сообщениями о
новоорлеанском расследовании? Безусловно, могло.
Но практика «убийства» одной нежелательной сенса-
ции с помощью создания других настолько широко
применяется за океаном, что подобное совпадение по
меньшей мере настораживало. Как бы там ни было,
отвлечь внимание от новоорлеанской сенсации не
удалось. После ее огласки события, связанные с рас-
следованием Гаррисона, разворачивались быстро,
вызывая нарастающий интерес.
«Я считаю,— заявил 19 февраля журналистам
Джим Гаррисон,— что комиссия Уоррена ошиблась,
и то, что она была неправа, будет продемонстриро-
вано». Эрл Уоррен не пожелал ничего ответить на
это. Отказались комментировать сообщения из Но-
вого Орлеана и представители ФБР. Бывший глава
ЦРУ Аллен Даллес, тоже входивший в комиссию
Уоррена, сказал: «Я ничего об этом не знаю. У меня
нет никаких комментариев». Зато другой член ко-
миссии, нью-йоркский банкир-политик Джон Мак-
клой оказался куда осторожнее и дальновиднее.
118
«Давайте посмотрим,— предложил он журналистам,
обратившимся к нему за интервью,— какие имеются
у него улики. Мы всегда знали, что в этом деле могут
появиться какие-то улики, и мы знаем, что время —
это фактор, работающий в пользу тех, кто ищет такие
улики... Может быть, кто-нибудь когда-нибудь высту-
пит с заслуживающими доверия фактами, свиде-
тельствующими о заговоре». Макклой даже почему-
то счел нужным извернуться и подтасовать суть
вывода комиссии насчет заговора. «Мы не говори-
ли,— утверждал он,— будто Освальд действовал в
одиночку. Мы сказали, что не можем найти заслу-
живающих доверия данных, свидетельствующих
о том, что он действовал вместе с кем-то еще». Эти
слова вполне могли означать, что нью-йоркский бан-
кир явно стремился выйти из игры и отгородить себя
лично от доклада Уоррена.
А Вашингтон молчал. Ни одна высокопоставлен-
ная официальная американская персона не проро-
нила ни слова целых две недели после сообщения о
расследовании в Новом Орлеане. Зато с первых же
дней после газетных сообщений о расследовании
чья-то таинственная рука начала мешать Гаррисону.
В ночь на 19 февраля 1967 года в одном из ново-
орлеанских баров окружной прокурор встретился с
бывшим служащим батистовской тайной полиции,
кубинским контрреволюционным эмигрантом Сера-
фином Эладио дель Валле. Джим Гаррисон предъ-
явил Валле фотографию Освальда с «неизвестным
лицом». Так был назван этот снимок в докладе ко-
миссии Уоррена, где он значится под номером двести
тридцать семь. Валле сразу же опознал неизвестно-
го — это был один из руководителей кубинских
контрреволюционеров в QIIJ А, некий Мануэль Гарсиа
Гонсалес — и согласился на очную ставку с ним. Ве-
чером 20 февраля оба кубинца как в воду канули.
Три дня спустя зверски изуродованный труп Валле
был найден в брошенном автомобиле за много миль
от Нового Орлеана — в Майами. Гонсалес же просто
исчез из Луизианы.
Дальше — больше. 22 февраля в своей квартире
был найден мертвым Дэвид Ферри. На стенках разби-
того бокала экспертиза обнаружила следы циани-
стого калия. «Возможно, это самоубийство», — не-
119
уверенно предположила полиция. Так или иначе со
смертью Ферри из рук Джима Гаррисона был вырван
ценнейший свидетель обвинения, связующее звено
между Клеем,Шоу и Ли Харви Освальдом. Ведь в
распоряжении окружного прокурора имелись пока-
зания шофера такси из Далласа Раймона Каммингса
о том, что незадолго до убийства Кеннеди он, Кам-
мингс, вез в своей машине Освальда, Ферри и «еще
одного человека», направляющихся в ночной клуб
Джека Руби.
23 февраля, на следующий день после обнаруже-
ния трупа Ферри, Джим Гаррисон, сказав, что из его
рук выбит «человек-ключ ко многим загадкам убий-
ства в Далласе», неосторожно добавил, что опасается
смерти других людей прежде, чем расследование бу-
дет завершено. 24 февраля новоорлеанский частный
детектив Джек Мартин, представивший окружному
прокурору значительную часть важной информации
по убийству Кеннеди, скрылся из города в неизве-
стном направлении, дав знать через своего прияте-
ля, что он сделал это «по соображениям личной безо-
пасности ». В самом конце февраля исчез из города и
лидер кубинских контрреволюционеров — Серхио
Аркача, которого Гаррисон тоже считал непосред-
ственно связанным с заговором.
И тогда заговорил официальный Вашингтон.
2 марта 1967 года выступили с заявлениями и новый
министр юстиции Рамсей Кларк, и сам президент
Джонсон.
В короткой беседе с журналистами Кларк сказал,
что министерство юстиции знает о расследовании
Гаррисона и не считает это дело обоснованным.
♦ Исходя из сведений, которыми располагает ФБР,—
продолжал Кларк,— нет никакой связи между
Клеем ,Шоу и убийством президента в Далласе».
^Шоу был проверен и его сочли непричаст-
ным?» — уточнили у Кларка журналисты. «Совер-
шенно верно»,— ответил министр юстиции.
В тот же день на очередной пресс-конференции
Джонсона один из журналистов спросил: «Мистер
президент, вы назначили членов комиссии Уоррена.
Как мне помнится, на одной из пресс-конференций
недавно вы заявили, что не видите никаких основа-
ний — несмотря на появившиеся сообщения — сом-
220
неваться в выводах этой комиссии. Окружной проку-
рор в Новом Орлеане привлекает внимание всего
мира теми заявлениями, которые он сейчас делает.
Прежде всего он оспаривает выводы комиссии Уор-
рена...
Как вы относитесь к этому?»
Президент ответил так: «Я не хотел бы как-то
комментировать этот вопрос в настоящее время, рас-
полагая теми ограниченными сведениями, которые я
видел в газетах. Я не вижу никаких оснований изме-
нять что-либо из сказанного мною раньше».
Таким образом, в защиту Клея Шоу высказались
и министр юстиции, и — в более осторожной фор-
ме — президент. А всего три месяца спустя, 3 июня
1967 года, министерство юстиции окажется вынуж-
денным признать, что министр Рамсей Кларк сказал
2 марта заведомую неправду: ФБР никогда не допра-
шивало и не проверяло Клея Шоу в связи с убийством
Джона Кеннеди! Борьба официального Вашингтона
против Джима Гаррисона принимала явно скандаль-
ный оборот, оказывается, ради стремления под-
держать у публики доверие к докладу комиссии
Уоррена министру юстиции пришлось прибегать
к заведомой лжи.
2 марта 1967 года была предпринята еще одна
акция против расследования Джима Гаррисона. Хер-
стовская радиостанция «Уорлд интернэшнл сервис»
устами своего нью-йоркского корреспондента сооб-
щила, ссылаясь на «ответственный источник, имею-
щий доступ к материалам Гаррисона»: окружной
прокурор намерен доказать, что президент Кеннеди
был убит группой заговорщиков, руководившейся с
Кубы и по указанию Фиделя Кастро!.. «Из мате-
риалов Гаррисона,— продолжал херстовский кор-
респондент,— также следует, что знаменитая поездка
Освальда в Мексику была предпринята не в попыт-
ке получить кубинскую визу, как раньше считали,
а для получения инструкций и средств для готовив-
шегося убийства от кубинских должностных лиц».
Печать Соединенных .Штатов подхватила это сооб-
щение и принялась его комментировать. К самому
Гаррисону за разъяснениями сразу почему-то пред-
почли не обращаться. Почему — увидим.
И в этой провокационной истории без труда об-
121
наруживалось желание подорвать доверие к «делу
Клея,Шоу». Зная о том, что ни в Америке, ни за
границей к 1967 году практически никто уже не ве-
рил в версию «коммунистического заговора», против-
ники окружного прокурора как раз и хотели, чтобы
люди увидели в расследовании Гаррисона именно
провокационную цель и потеряли бы к нему ин-
терес.
Однако затея эта не удалась. Джим Гаррисон оп-
роверг такое толкование своего расследования и ка-
тегорически заявил, что в убийстве Джона Кеннеди
не замешано ни одно иностранное государство. «Ког-
да станет известна вся история полностью,— добавил
Гаррисон,— много людей потеряет сон, в том числе
и президент QI11A».
Гаррисон разыскал нового свидетеля, причастно-
го к «делу о заговоре». Им был некий Гордон Новел,
владелец одного из крупных новоорлеанских баров.
Однако накануне своего ареста Новел, кем-то пре-
дупрежденный, продал свой бар и скрылся из города.
Поначалу его местонахождение было неизвестно. Но
вот сотрудникам Гаррисона удалось разыскать Нове-
ла в городе Коламбусе в штате Огайо. Местные власти
по их просьбе даже арестовали Новела. И тут на-
чались такие чудеса, по сравнению с которыми даже
ложь министра юстиции Кларка выглядела невин-
ным пустячком.
На официальную просьбу властей штата Луизи-
ана выдать им Новела для показаний перед «боль-
шим жюри» присяжных и последующего участия в
процессе против Клея Шоу губернатор Огайо отве-
тил, что он выдаст Новела только в одном случае,
если новоорлеанская прокуратура даст письменное
заверение, что Новела не будут допрашивать о «со-
бытиях, приведших к убийству Кеннеди»!!!
Да, Гордон Новел был, пожалуй, важнейшим из
свидетелей по делу Клея, Шоу, ибо он являлся штат-
ным сотрудником ЦРУ. И это не домыслы или логи-
ческие заключения Гаррисона и его следователей.
Вот доказательства. 23 мая 1967 года адвокат Новела
некий Сеймур Плоткин был вынужден признать, что
его клиент «являлся посредником между ЦРУ и ан-
тика стровскими кубинцами в Новом Орлеане и Май-
ами перед вторжением на Кубу в апреле 1961 года».
122
«г-ном Вейсом».
Новела, Сеймур
также признать:
Новела, действи-

В тот же самый день на телетайпах агентства
Ассошиэйтед Пресс появилось следующее сообще-
ние: «Когда Новел сбежал из Нового Орлеана, он
вначале направился прямо в Лэнгли в штате Вирги-
ния, где находится штаб-квартира ЦРУ. Это и не уди-
вительно, поскольку Гордон Новел в начале шестиде-
сятых годов являлся сотрудником ЦРУ».
Однако это была далеко не вся правда. В покину-
той Новелом квартире в Новом Орлеане были обна-
ружены важнейшие документы, показывающие, что
Новел не только был, но и оставался сотрудником
ЦРУ вплоть до самого своего исчезновения из города.
Документ этот, написанный рукой Новела (что было
установлено экспертизой), представлял собой черно-
вик донесения Новела своему старшему начальнику
в ЦРУ, названному в донесении
Любопытно, что тот же адвокат
Плоткин, вынужден был позднее
«Все в этом письме, что касается
тельно правда».
Вот главные моменты этого донесения: «Я позво-
лил себе,— пишет Гордон Новел,— обратиться не-
посредственно к Вам, с тем чтобы разъяснить нынеш-
нюю ситуацию, в надежде, что Вы доложите это
письмо кому следует через соответствующие каналы.
Наши связи и деятельность в тот период включали
людей, которым в настоящее время вот-вот будут
предъявлены обвинения в участии в заговоре, рас-
следование которого ведет мистер Гаррисон». Далее
Новел сообщал о том, что следователи Гаррисона уже
докопались до фактов, свидетельствующих о связях
Новелла и его людей с «Дабл-Чек корпорейшн» —
некой фирмой, находящейся в Майами, и потому
срочно необходимо предпринять «соответствующие
контрмеры в отношении расследования Гаррисона
через военные каналы, в частности через человека из
военной разведки», ибо сам Новел, его сообщники
и их адвокаты уже не могут больше оттягивать рас-
следование с помощью различного юридического
крючкотворства.
Зная достаточно о методах и контрмерах ЦРУ
против своих разоблаченных сотрудников и агентов,
чей провал угрожает раскрыть сугубо секретные
операции этого «чудовища из Лэнгли», Новел в своем
123
донесении Вейсу счел необходимым предупредить,
что его убийство не в интересах его хозяев. Он прямо
пишет: «Наши адвокаты и другие лица имеют в своем
распоряжении запечатанные досье, содержащие
полную информацию по этому вопросу. В случае на-
шего исчезновения, случайно или нет, эти лица про-
инструктированы опубликовать эти досье одновре-
менно в различных районах».
Угроза Новела, судя по всему, возымела свое дей-
ствие, и жизнь его была спасена, так же как и он сам
был избавлен от необходимости давать показания
Гаррисону.
Это донесение Новела, как и следовало ожидать,
написано так, что прямо не раскрывает, о каких его
действиях идет речь, хотя и указывает, что они
имеют прямое отношение к расследованию Гаррисо-
на. Но ведь весь мир знает, что Джим Гаррисон
расследовал заговор с целью убийства
президента Кеннеди. Разве что-нибудь после
этого документа, то есть донесения Новела, может
оставаться неясным относительно причастности ЦРУ
к событиям в Далласе? К тому же упоминание Но-
велом «Дабл-Чек корпорейшн» — лишнее доказа-
тельство этой причастности ЦРУ. Еще в 1965 году
в книжке, написанной двумя вашингтонскими жур-
налистами — Томасом Россом и Дэвидом Уайзом —
совсем на другую тему и называющейся «Невидимое
правительство», «Дабл-Чек корпорейшн» была пол-
ностью разоблачена, как негласный филиал ЦРУ,
занимавшийся подготовкой вторжения на Кубу в
апреле 1961 года. Теперь же следы «Дабл-Чек» обна-
ружились в Далласе!..
Еще один сбежавший из Нового Орлеана важный
свидетель — лидер кубинских контрреволюционеров
Серхио Аркача — тоже преспокойно проживал в
Далласе и категорически отказывался не то что
явиться в Новый Орлеан, но даже встретиться с
людьми Гаррисона для допроса, «если при этом не
будут присутствовать далласские власти».
Ну, а как реагировали в Вашингтоне на подобное
«соблюдение законности» губернатором Огайо и
властями Техаса? А никак. Министр юстиции Кларк
и председатель Верховного суда Уоррен, в чьи пря-
мые обязанности входит расследование подобных
124
незаконных действий властей одного штата по отно-
шению к другому (в истории (ДПА это вообще были
исключительные случаи), предпочли не заметить
историй с Гордоном Новелом и Серхио Аркача.
А ведь о них трубили все американские газеты! «Не
заметил» их и Джонсон, который, судя по его соб-
ственным словам, следил за расследованием Гарри-
сона именно по газетам.
В общем, всякому, кто читал газеты, стало ясно,
что правительство Джонсона, не считаясь с закон-
ностью, всячески мешало провинциальному окруж-
ному прокурору. Белый дом по меньшей мере с бла-
госклонным молчанием взирал на чудеса, творив-
шиеся вокруг новоорлеанского «дела о заговоре».
И это добавляло уверенности в том, что кое-кто в
Вашингтоне вел себя во всей истории с преступлением
в Далласе так, как если бы он сам был каким-то об-
разом замешан в ней.
«На каждом шагу,— заявил в том же 1967 году
Гаррисон журналистам,— воздвигаются препят-
ствия, стоит нам захотеть допросить людей, так или
иначе связанных с убийством президента. И труд-
ности эти возникают потому, что в Вашингтоне не
желают, чтобы была оглашена правда о том, кто, и
как убил президента. Там боятся и не хотят, чтобы
американский народ знал это!»
Вот почему действия (или бездействие) федераль-
ных властей, как только они становились известны
публике, вместо того чтобы скомпрометировать ок-
ружного прокурора Нового Орлеана, придавали все
новую весомость-его расследованию.
Следствие в Новом Орлеане продолжалось. Про-
должались и попытки федеральных властей прекра-
тить его. Гаррисон обвинялся значительной ча-
стью американской прессы, как он выразился, во
всех «мыслимых и немыслимых грехах, кроме разве
растления собственной дочки». «Но,— с мрачным
юмором добавил он,— я подозреваю, что и это
обвинение не за горами». Гаррисону не раз угро-
жали убийством — в письмах и по телефону. Он
держался стойко, не расставаясь ни на минуту с
пистолетом, и даже острил на этот счет. «На моей
могиле,— сказал он после очередной угрозы,— нуж-
но будет написать: «Любопытство погубило окружно-
125
го прокурора». Как-то он признался: «Я рад, что два
года назад не имел представления, куда все это зай-
дет и где я окажусь сегодня. Если бы знал, может
быть, и не решился. Но все произошло шаг за шагом,
постепенно. Я рад, что влез во все это...»
Что ж, после того как мы установили, что рассле-
дование Гаррисона, мягко выражаясь, кое-кому
♦ мешало» жить, пришла пора познакомиться с тем,
что же нового ему удалось обнаружить. Обо всем этом
сам окружной прокурор рассказал тогда, когда ему
стало ясно, что в обнародовании имеющихся у него
доказательств — один из наиболее действенных спо-
собов его защиты и от физической расправы и от га-
зетной травли.
Все, что будет рассказано ниже, сообщил в двух-
трех пространных интервью сам Гаррисон, специаль-
но оговорив при этом, что на каждый факт у него
имеются доказательства: документы, фотографии,
показания свидетелей.
Кто такой Ли Харви Освальд и его
роль в убийстве. Освальд был агентом ЦРУ. За-
вербован он был еще в период его службы в корпусе
морской пехоты Соединенных Штатов. В Советский
Союз Освальда направило также ЦРУ с двумя зада-
ниями — разведывательным и дезинформационным.
Освальд привез с собой в Москву данные об амери-
канской радарной сети вокруг Японии и в ней самой.
Подготовку к поездке в Советский Союз Освальд про-
ходил на военной базе QUIA в Ацуги. Здесь он изучал
русский язык и ♦коммунистическую теорию», для
чего ему было разрешено выписывать на базу один
экземпляр московской газеты ♦Правда». Из всего
этого ясно, почему Освальду не было предъявлено
обвинение в передаче Советскому Союзу совершенно
секретной информации, когда он, не выполнив свою
миссию из-за четкой работы советской контрразвед-
ки, вернулся назад в Соединенные,Штаты. Поездку
Освальда и его жены из Москвы в Америку оплатило
по просьбе ЦРУ посольство QUIA в Москве. ЦРУ так-
же, вопреки действующим американским законам,
выдало визы на въезд в QIUA русской жене Освальда.
После возвращения в (^ША Освальд получил но-
вое задание: участвовать в подготовке специальной
диверсионной группы ЦРУ, состоявшей из кубин-
126
ских контрреволюционных эмигрантов. Диверсанты
должны были высадиться на Кубе с заданием совер-
шить террористический акт против Фиделя Кастро.
Подготовка этой диверсионной группы велась в
географическом треугольнике Майами — Новый Ор-
леан — Даллас. Непосредственно диверсанты обу-
чались в специальной школе на берегу озера Понт-
шартран возле Нового Орлеана. Здесь же находились
Джек Руби, Дэвид Ферри и Гордон Новел. Руби тоже
был агентом ЦРУ, а Ферри и Новел — его кадровыми
сотрудниками.
Задание обязывало Освальда маскироваться под
«коммуниста». Именно с этой целью Освальд создал
в Новом Орлеане фиктивное отделение «Комитета
за справедливое отношение к Кубе», распространял
от его имени на городских улицах листовки и даже
выступил по радио. Однако здесь Освальд допустил
одну серьезную ошибку, которая чуть не провалила
все дело. В качестве адреса новоорлеанского отделе-
ния «Комитета за справедливое отношение к Кубе»
Освальд указал в листовках адрес одного частного
детективного бюро, которое было широко известной
в Новом Орлеане штаб-квартирой ультраправых ор-
ганизаций и служило почтовым ящиком для куби-
нских контрреволюционных групп. Впоследствии эта
ошибка Освальда стоила жизни обоим владельцам
бюро — они погибли при странных обстоятельствах
в 1964 году, как и многие другие свидетели, знавшие
слишком много об убийстве в Далласе.
Летом 1963 года ЦРУ получило строгое указание
от правительства прекратить подготовку операции
против Фиделя Кастро. Однако ЦРУ не выполнило
этого распоряжения, а лишь сменило объект для тер-
рористического акта. Все вышеназванные участники
подготовки террористического акта на Кубе —
и американцы, и кубинцы — были махровыми реак-
ционерами фашистского типа и ненавидели Кеннеди.
Ненавидел его и Освальд, который также был ульт-
раправым, о чем свидетельствовали его связи и в Дал-
ласе и в Новом Орлеане. (Гаррисон сумел установить
их.) Поэтому вскоре заговорщики, руководство кото-
рыми теперь взял на себя Клей Шоу, выступавший
под фамилией Клей Бертран, «решили», что необхо-
димо «ради блага Америки» убрать Кеннеди.
127
Освальду в этой операции с самого начала отводи-
лась роль козла отпущения, хотя сам он об этом не
подозревал. Он был избран жертвой благодаря своим
«прошлым связям с коммунизмом» — поездке в
СССР, «участию» в работе «Комитета за справедли-
вое отношение к Кубе», поездке в Мексику для «кон-
такта» с посольствами Кубы и СССР. Первоначаль-
ный план заговорщиков заключался в том, чтобы по-
пытаться организовать перед самым убийством
Джона Кеннеди поездку Освальда на Кубу для боль-
шей убедительности «коммунистического происхож-
дения заговора». Однако благодаря бдительности
советских и кубинских органов безопасности Осваль-
да на Кубу не пустили.
Освальд участвовал в подготовке убийства Кен-
неди, но сам в него не стрелял и не подозревал, что
будет схвачен полицией Далласа вскоре после убий-
ства. Полицейское радио Далласа передало описа-
ние примет Освальда и приказ о его задержании
ЧЕРЕЗ 15 МИНУТ ПОСЛЕ УБИЙСТВА КЕННЕДИ
И ЗА ПОЛЧАСА ДО ТОГО, КАК БЫЛ УБИТ ПОЛИ-
ЦЕЙСКИЙ ТИППИТ, т. е. тогда, КОГДА У ПОЛИ-
ЦИИ НЕ МОГЛО ЕЩЕ БЫТЬ НИКАКИХ, ДАЖЕ
САМЫХ МИНИМАЛЬНЫХ ДАННЫХ О ПРИ-
ЧАСТНОСТИ ОСВАЛЬДА К УБИЙСТВУ.
Гаррисону не удалось установить, какую конкрет-
ную роль Освальд играл в подготовке заговора, но тот
факт, что стрелял не Освальд, а другие, он выяснил
точно.
Как был убит президент. Непосредствен-
ную операцию по убийству выполняло семь человек.
Это были кубинские контрреволюционные эмигранты
и американцы из числа полулегальных вооружен-
ных групп «ультра». Они стреляли с трех точек,
включая окно склада школьных учебников, где ра-
ботал Освальд. Стреляли трое снайперов. Рядом с
ними были трое помощников, они должны были по-
добрать стреляные гильзы от патронов, которые, так
же, как и винтовки, предварительно были спрятаны
в кузове грузовика. Грузовик был убран с улицы, при-
легающей к Дили-плаза, много часов спустя после
убийства президента. Поймав Освальда, далласская
полиция, как известно, прекратила поиски кого-либо
или чего-либо еще. Седьмой участник операции —
128
человек, одетый в зеленый комбинезон,— выполнял
отвлекающий маневр. 8а несколько секунд до приб-
лижения автомашины с Кеннеди к месту, где должно
было произойти убийство, он дико взвизгнул и, упав
на землю, симулировал припадок эпилепсии, отвле-
кая внимание окружающих от приготовившихся к
стрельбе снайперов. Координация действий всей се-
мерки была четкой, ибо они поддерживали между со-
бой контакт через миниатюрные радиопередатчики.
После убийства президента двое из этой семерки
были задержаны полицией, но вскоре же отпущены,
после чего исчезли из поля зрения и дальнейшая
судьба их неизвестна, хотя Гаррисон знает их имена.
Кто и почему организовал убийство
Джона Кеннеди. Семерка непосредственных
убийц контролировалась Клеем Шоу через Дэвида
Ферри и других лиц. Клей Шоу руководил этой
семеркой с ведома и одобрения ЦРУ. Шоу поддержи-
вала горстка невероятно богатых нефтепромышлен-
ников, которые также участвовали в заговоре, финан-
сируя его. Их роль заключалась в том, чтобы после
убийства скрыть подлинных исполнителей и органи-
заторов заговора. Президент Кеннеди, утверждал
Гаррисон, был убит по единственной причине: он
хотел несколько изменить внешнеполитический курс
США и нормализовать отношения с Советским
Союзом и Кубой. Заговорщики, включая руководство
ЦРУ, намеревались с помощью такого крайнего сред-
ства, как убийство, не допустить этого, считая, что
другого пути у них нет. По мнению Гаррисона, Лин-
дон Джонсон знал правду о причинах и виновниках
убийства Кеннеди, хотя и не играл активной роли в
заговоре.
Такова версия Джима Гаррисона. Почему же в
таком случае, если у окружного прокурора были не-
обходимые доказательства, он все-таки проиграл
процесс и Клей,Шоу был оправдан? Ответ на этот
вполне резонный вопрос не так уж сложен, как мо-
жет показаться на первый взгляд.
Дело в том, что с убийством Роберта Кеннеди под-
держка, которую он оказывал расследованию Гарри-
сона, была прекращена. А такая поддержка, судя по
всему, действительно им оказывалась. Известно,
например, что Роберт Кеннеди за несколько недель
5 М. Сагателян
129
до своей гибели направил Гаррисону письмо, в кото-
ром высказывал убеждение в том, что существовал
заговор с целью убийства его брата и что Гаррисон
находится на верном пути. В этом же письме Роберт
Кеннеди намекал, что, в случае своего избрания пре-
зидентом, он найдет и покарает заговорщиков.
Без поддержки «клана Кеннеди» Гаррисону было
гораздо труднее действовать. Эдвард Кеннеди пред-
почел вскоре после убийства второго брата отмеже-
ваться от расследования Гаррисона публично. Это
вполне понятно; он решил, что нет смысла в такой
острой ситуации вызывать огонь на себя.
А самое главное — у Гаррисона к началу процесса
над Клеем,Шоу в 1969 году украли значительную
часть собранного им досье, включая ряд веществен-
ных улик. Об этом в интервью корреспонденту Агент-
ства печати новости в США Генриху Боровику рас-
сказал, правда, довольно осторожно, сам Джим Гар-
рисон. Вот его слова:
«Оглядываясь на прошлое, я понимаю, наконец,
как наивен был два года назад. Я не представлял
себе, какую власть имеет ЦРУ в этой стране.
У нас не хватало людей для ведения следствия.
Поэтому, когда приходили люди и предлагали по-
мощь, мы наводили о них самые поверхностные
справки. И если они казались честными на первый
взгляд, мы пользовались их услугами. Представьте
себе, приходит человек, который называет себя жур-
налистом и даже показывает опубликованные в раз-
ных журналах статьи, подписанные его именем, и
говорит: можете ничего мне не рассказывать и ничего
не показывать — я просто хочу вам помогать...
Мы не сразу начали замечать, что между такими
людьми есть связь. Честно говоря, я понял это послед-
ним, потому что привык верить людям. Потом обна-
ружилось, что они снабжали нас показаниями, кото-
рые вели в сторону от расследования. Запутывали
следствие. Давали нам ложные нити и ложных сви-
детелей.
Кроме меня, в офисе работают только три следо-
вателя. Мы не могли разрываться на части. Нам при-
несли письменное свидетельство человека, будто бы
реального человека с реальным адресом, с телефо-
ном в телефонной книге и даже с оплаченным теле-
130
фонным счетом на его имя. А потом оказалось, что
это были лживые адреса и фальшивые счета. Я как-то
не думал тогда, что ЦРУ ничего не стоило снабдить
своего агента фальшивым телефонным счетом.
В прокуратуру проникали разные люди. Один из
них был, как видно, агентом довольно высокого ран-
га. Вероятно, он руководил всей операцией против
следствия. Мы разоблачили его через несколько часов
после того, как он начал уничтожать наши досье и
почти сделал это. Он удирал на машине всю ночь.
Остальные скрылись вместе с ним, как тени. Значит,
они были связаны с ним. Конечно, лестно, что пред-
ставители одной из самых могущественных сил в
мире — ЦРУ — так испугались меня, но это малое
утешение. За два года им удалось похитить у нас
почти все досье».
Теперь понятно, почему Гаррисон не был убран,
как десятки других людей, знавших слишком много
правды об убийстве в Далласе. Гораздо менее подо-
зрительно было просто лишить его собранных им
доказательств и провалить судебный процесс над
Клеем Шоу. Вот почему на этом процессе окружного
прокурора почти не было видно и журналисты спра-
ведливо заключили, что он потерял к нему всякий
интерес.
Значит ли это, что Джим Гаррисон сдался? Решил
ли он окончательно и бесповоротно прекратить рас-
следование преступления в Далласе? Нет. Сразу
после оправдания Клея, Шоу Джим Гаррисон начал
против него новое дело, на этот раз по обвинению в
даче ложных показаний на предыдущем процессе.
Однако проявлять активность окружной прокурор
пока не стал: Клей Шоу, уплатив залог, находится
на свободе, и дата нового судебного разбирательства
не назначена. По моему мнению, это дело, если только
у Гаррисона осталось достаточное количество нуж-
ных документов, которые ЦРУ не смогло у него вы-
красть, может позднее снова загреметь. Решение
о том, когда это должно произойти, зависит от «клана
Кеннеди». Как видим, у Джима Гаррисона впереди
еще много новых трудных дорог.
Время от времени с ним явно пытаются свести
счеты. Кто? Все те же «они». Последняя такая попыт-
ка была предпринята 30 июня 1971 года. В этот день
5*
131
по распоряжению федеральных властей Гаррисона
арестовали, обвинив в «получении взяток от боссов
игорной промышленности». Вместе с ним по тому же
обвинению арестовали и капитана новоорлеанской
полиции Фредерика Соула, который принимал уча-
стие в гаррисоновском расследовании убийства
Джона Кеннеди. После регистрации ареста Гаррисон
был выпущен под залог на свободу. На следующий
день он обвинил представителей федеральных вла-
стей в Новом Орлеане в том, что они, нарушив все
законы, выдвинули против него фальшивые обвине-
ния, наняли для этого лжесвидетелей и сфабриковали
ряд других «доказательств» его «вины».
Как сообщали газеты, это контробвинение при-
вело представителей федеральных властей в такое
замешательство, что двое из них — федеральный
прокурор Джеральд Галлингхауз и организатор
«расследования» против Гаррисона сотрудник ми-
нистерства юстиции Джон Уолл, боясь, что Гаррисон
может их арестовать на основе имеющихся у него
доказательств фабрикации «дела», забаррикадиро-
вались в своих кабинетах...
История эта медленно тянулась по извилистым
закоулкам судебных процедур и, на мой взгляд, яв-
ляется еще одним доводом в пользу того, что Джим
Гаррисон все еще представляет опасности для истин-
ных убийц Джона Кеннеди — организаторов пре-
ступления в Далласе.
Ну, а теперь мне осталось сказать еще об одном
итоге гаррисоновского расследования, о котором за
океаном предпочитают вовсе не упоминать. Начнем с
повторения вопроса, поставленного в начале этой
главы, является ли новоорлеанский окружной про-
курор Дон-Кихотом XX века?
Похоже, что является. И не потому, что он ошибся
в своих надеждах раскрыть преступление в Далласе,
этой надежды он, как видно, еще не оставил. Донки-
хотство Джима Гаррисона заключалось в другом: он
искренне верил, что в его стране существует демок-
ратия, которая якобы позволит ему, исходя из буквы
закона, делать то, что необходимо. В этом и заклю-
чался самый большой просчет окружного прокурора
Нового Орлеана. Да, его поддерживали мощные силы,
широкая публика. Но все это оказалось недостаточ-
132
ным, потому что его противникам принадлежала
политическая власть в стране и своими действиями
они более чем убедительно показали, что нет для
них — хозяев Америки — никаких законов и «демо-
кратических традиций и принципов», которыми так
похваляются американцы.
В самом деле, судите сами: Джим Гаррисон вы-
зывал для дачи показаний перед новоорлеанским су-
дом Аллена Даллеса, директора ЦРУ Ричарда Хелм-
са, других видных фигур. По букве закона они обя-
заны были явиться в суд. Но они не явились, притом
без всяких последствий для себя. Между прочим, как
установлено, вызывая указанных людей в суд, Гар-
рисон полагал, что уж эти-то «демократические ка-
ноны» не могут быть нарушены. И в этом он сильно
ошибся. Пройдя уже известную нам часть своих
трудных дорог, Гаррисон как будто бы понял это и
сам. Во всяком случае, вот что он говорит: «Это уже
не сказочная страна Америка, в которую я некогда
верил. Меня глубоко беспокоит тот факт, что мы в
Америке стоим перед огромной опасностью постепен-
но превратиться в государство фашистского типа.
Примеры тому я увидел в ходе ведения своего рассле-
дования. Это будет фашистское государство, отлич-
ное от германского варианта: их фашизм вырос из
депрессии и обещаний хлеба и работы. Наш, как это
ни странно, растет на базе процветания. Его возник-
новение берет начало в той чудовищной военной
машине, которую мы создали с 1945 года, в том самом
военно-промышленном комплексе, о существовании
которого нас предупреждал Эйзенхауэр. Мы были
свидетелями возникновения комплекса, на который
совершенно нет управы в механизме нашей конститу-
ции. В самом подлинном и ужасающем смысле этого
слова наше правительство сегодня — это ЦРУ и Пен-
тагон, а роль Конгресса сокращена до уровня обще-
ства для дебатов.
Конечно, вы не сможете проследить эту тенден-
цию к фашизации, если просто будете оглядываться
вокруг. Вы не увидите таких знакомых по прошлому
признаков фашизма, как свастика, потому что ее нет
и не будет. Мы не станем строить свои «дахау» и «ос-
венцимы»: хитрая манипуляция средствами массо-
вой информации создает духовные концлагеря, ко-
133
торые обещают стать гораздо более эффективными в
контроле за населением. Так что мы не проснемся
в один прекрасный день и не обнаружим, что нам
нужно отправляться на работу гусиным шагом да
еще в серо-зеленой форме. Однако суть дела совсем
не в этом. Процесс фашизации здесь куда более то-
нок, но конечный его результат тот же самый. Фа-
шизм приходит в Америку под флагом обеспечения
национальной безопасности.
Будущий американский президент, который по-
пытается поставить военную машину на тормоза и
принести мир этой стране, тоже будет убит».
Вот, оказывается, чему научили Джима Гаррисо-
на пройденные им дороги. Не будем придираться к
его формулировкам и все еще оставшейся у него вере
в силу американской конституции. Разве и без этого
недостаточно показательна та огромная эволюция в
мировоззрении буржуазного юриста, который сам
себя называет «умеренным и добротным консерва-
тором»?
НЕОЖИДАННЫЙ свидетель
В совершенно секретном отделе Национального ар-
хива Соединенных, Штатов Америки хранится 51 до-
кумент Центрального разведывательного управления
об убийствах Джона Кеннеди и Ли Харви Освальда.
Они переданы туда комиссий Уоррена с указанием,
что их можно будет опубликовать лишь через 75 лет
после убийства в Далласе, то есть в 2038 году. Значит,
узнать их содержание смогут только наши дети, а то и
внуки.
Что это за документы — неизвестно. Известны
только их архивные номера и заголовки. Например:
«сд. 347. Действия Освальда в Мексико-сити» или
«сд. 1054. Информация о Джеке Руби и связанных с
ним лицах». Или «сд. 692. Копия официального досье
ЦРУ на Освальда». Ни номера, ни заголовки этих
документов ничего нового или существенного не гово-
рят, хотя некоторые зарубежные авторы «кенне-
дианы» и пытаются строить на этих «данных» свои
«версии», которые, впрочем, едва ли можно прини-
мать всерьез.
134
Что же касается всех попыток, скажем того же
Джима Гаррисона, получить доступ к указанным
документам, то они были безрезультатны.
Мне, грешным делом, тоже поначалу очень хоте-
лось «проанализировать» названия этих документов
или, во всяком случае, поподробней поговорить о них.
Признаюсь, такое мое желание в значительной
мере было вызвано серьезным отношением к этим
документам того же Джима Гаррисона. Но оно сохра-
нялось до тех пор, пока мною не были проштудиро-
ваны все опубликованные документы комиссии Уор-
рена и все показания свидетелей. Когда же в итоге вы-
яснились истинный характер и направленность «рас-
следования» комиссии и все совершенные ею и дру-
гими федеральными и техасскими органами власти
подтасовки, передержки и прямые, откровенные
фальсификации, передо мной закономерено возникли
такие вопросы.
А какие, собственно говоря, имеются сегодня до-
казательства того, что все эти документы, «законсер-
вированные» в Национальном архиве, действительно
раскрывают правду об убийстве тридцать пятого
президента Соединенных, Штатов? Почему мы долж-
ны верить в то, что в них-то и заключена «правда,
вся правда, и только правда», как гласит судебная
присяга в (ДНА? Разве не то же самое правитель-
ство Джонсона (в его версии убийства в Далласе
открыто усомнился весь мир) отобрало (или созда-
ло?) эти документы? И не является ли задержка
с их опубликованием на 75 лет тонким психологи-
ческим трюком, рассчитанным на то, чтобы обмануть
не только современников, но и потомков?
К тому же само наличие этих «документов» может
послужить для некоторых категорий американцев
(и не одних американцев) своеобразным оправданием
(и подтверждением) версии комиссии Уоррена относи-
тельно убийства Джона Кеннеди. Раз, мол, уж эта
комиссия не могла сказать сейчас все то, что знала
(«национальные интересы»), то разве так уж нечестно
она поступила, сохранив эту «правду» для будущих
поколений?
Нет ни малейшего основания доверять этим «кон-
сервам», тем более если известно, что это — продук-
ция Центрального разведывательного управления
135
США. Однако я отнюдь не собираюсь кому-либо на-
вязывать свою точку зрения, хотя высказать ее все же
счел своим долгом. К тому же, с каждым уходящим
в прошлое годом, невзирая на официальные закли-
нания американских властей, будто о «трагедии Дал-
ласа» все уже сказано, мир становится свидетелем
появления все новых и новых относящихся к ней до-
кументов.
Одним из самых важных таких свидетельств яви-
лись сенсационные признания и документы, опубли-
кованные в Соединенных, Штатах в конце 1969 года.
Речь идет не об очередном исследовании «загадки
Далласа» каким-либо журналистом, профессором
права или писателем, а о сборнике материалов, вы-
пущенном Джессом Керри, начальником полиции го-
рода Далласа в момент убийства Джона Кеннеди.
В марте 1966 года он вышел в отставку и с тех пор,
насколько мне известно, занимает пост директора
отдела безопасности одного из крупнейших техас-
ских банков.
Упомянутый сборник называется так: «Отставной
начальник полиции Далласа Джесс Керри раскры-
вает свое личное досье об убийстве Джона Кеннеди».
Наибольшая ценность книги Керри для истории
заключается в том, что в ней опубликованы докумен-
ты, включая секретные документы далласской поли-
ции, имеющие самое прямое отношение к убийству
президента Кеннеди и к тому, как американские
власти его расследовали. Джесс Керри комментирует
эти документы и сам рассказывает немало любопыт-
нейших фактов.
И еще одна примечательная деталь, которая сразу
бросается в глаза. Книга Джесса Керри вышла в ма-
лоизвестном далласском издательстве «Америкэн
постэр энд принтинг компани» (это даже не книжное
издательство) весьма ограниченным тиражом. Это
видно из надписи на ее обложке, которая гласит:
«Ограниченное издание для коллекционеров». К воз-
можному значению этого факта мы еще вернемся.
А пока давайте познакомимся с тем, что именно ре-
шил поведать «ограниченному числу коллекционе-
ров» экс-шеф далласской полиции.
Вначале — о нынешнем отношении Керри к офи-
циальной версии убийства Кеннеди, изложенной в
136
докладе комиссии Уоррена. Он оспаривает эту вер-
сию, хотя и не делает этого в лоб. Судите сами. Вот
что пишет Керри: «В качестве начальника полиции
я располагал уникальной возможностью наблюдать
за тем, как разворачивалась драма в Далласе. С са-
мых первых шагов по планированию мер безопас-
ности, во время убийства и после него я был либо их
непосредственным очевидцем, либо имел прямой и
немедленный контакт с полицейскими офицерами,
которые являлись очевидцами. Все доказательства,
собранные полицией Далласа, поступали непосред-
ственно ко мне. По мере того как эти доказатель-
ства и полицейские донесения стали накапливаться,
я создал на них личное досье.
История, рассказанная в последующих главах,—
отчет очевидца о том, что происходило в Далласе в
течение недели, связанной с убийством президента.
Я рассказываю о том, что видел и пережил сам.
На основе документов и доказательств, имеющихся
в моем досье, я попытался представить читателям
объективную историческую реконструкцию того, как
происходило расследование. Это — не попытка пред-
ставить новую теорию о том, что произошло. Я также
не пытаюсь поддержать какую-либо из существую-
щих теорией насчет убийства или же подкрепить то,
что сообщается в докладе комиссии Уоррена.
Все судебные процессы, связанные с убийством
президента, уже завершены. Политический интерес
и политическое давление переключились теперь на
более неотложные текущие проблемы. Именно по-
этому публика имеет возможность спокойно рассмот-
реть все доказательства и совершенно точно предста-
вить себе, что произошло бы, если бы Освальд пред-
стал перед судом.
Вопросы, так и не получившие ответа, и загадоч-
ные свидетельства отнюдь не похоронены в куче не
имеющих к ним отношения фактов. Ие ответили на
них и существующие теории или предположитель-
ные построения. Событиям и доказательствам нужно
позволить говорить самим за себя, и народ должен
сделать из них собственные выводы».
На основании каких, в частности, фактов читате-
лям книги Джесса Керри предлагается «сделать соб-
ственные выводы»? Начнем с самых первых момен-
137
тов, после выстрелов на далласской Элм-стрит.
Вопросы, немедленно вставшие тогда перед полицей-
скими Далласа, президентской охраной и агентами
ФБР, сводились к двум главным: «Кто стрелял?» и
«Откуда?» Известно, что комиссия Уоррена опросила
на этот счет 121 свидетеля. Известно также, что 51(!)
из них категорически настаивали: выстрелы были
произведены не из далласского склада школьных
учебников, где находился Ли Харви Освальд, а сов-
сем из других мест. 32 свидетеля утверждали:
стреляли из окна склада. 38 не могли сказать ничего
определенного. Тем не менее в докладе комиссии
Уоррена шире всех других цитировался лишь один
свидетель — Говард Бреннан, категорически утвер-
ждавший, что он четко видел Освальда в момент
стрельбы из окна шестого этажа склада школьных
учебников. Кое-кто из других свидетелей, судя по до-
кладу комиссии, подтверждал это, но оговаривал, что
не мог бы опознать убийцу.
Что же обо всем этом рассказывает теперь Джесс
Керри?
«Примерно через десять минут после выстрелов
заместитель далласского шерифа Роджер Д. Крейг
говорил о них с супругами Роуленд. Арнольд Роу-
ленд еще до того как началась стрельба, посмотрел
на одно из окон склада школьных учебников и за-
метил там двух мужчин, стоявших рядом в оконном
проеме. Один из этих мужчин держал в руках вин-
товку, другой стоял на расстоянии нескольких
футов от окна — углового окна на шестом этаже.
Роуленд подумал тогда, что это были агенты прези-
дентской охраны. Несколько минут спустя он снова
посмотрел на это окно и увидел, что «второй человек
исчез и остался только один — тот самый, с винтов-
кой». Супругов Роуленд, после того как их выслуша-
ли, направили к агентам ФБР, которые их допросили.
Никакого заявления Роуленда о втором человеке или
ссылки на сообщника в докладе ФБР об обстоятель-
ствах убийства не упоминалось. (От себя добавлю:
об этом не было упомянуто и в докладе комиссии Уор-
рена.;
Один свидетель утверждал, что видел в том же
открытом окне снайпера с дальнобойной винтовкой,
точнее, видел всю верхнюю часть его фигуры. Говард
138
А. Бреннан, сорокапятилетний водопроводчик, на-
блюдал проезд президента, находясь прямо напротив
склада школьных учебников. По расчетам полицей-
ских, от окна на шестом этаже Бреннан находился
всего на расстоянии сорока метров по прямой. Когда
Бреннана допрашивали на месте убийства, он утвер-
ждал, что услышал первый выстрел и, посмотрев
вверх, увидел, как снайпер делал второй выстрел.
Бреннан утверждал, что из здания склада школьных
учебников было сделано всего два выстрела.
Вечером в пятницу 22 ноября 1963 года Говарда
Бреннана пригласил на процедуру полицейского
опознания Освальда. Среди выведенных на опозна-
ние людей Бреннан не смог уверенно указать на
Освальда. Все, что он тогда был готов признать, это
то, что Освальд напоминал ему того человека в окне
склада. Позднее в своих показаниях агентам ФБР
Бреннан от месяца к месяцу менял свои прежние по-
казания. И все-таки Говард Бреннан стал ключевым
свидетелем комиссии Уоррена. Во время проводимого
этой комиссией расследования Бреннан уже охотно
и четко утверждал: «Освальд — тот самый человек,
которого он видел в окошке».
Главный свидетель комиссии Уоррена, оказывает-
ся, не смог сразу опознать Освальда и «сумел» сде-
лать это только после того, как тот был мертв! К это-
му сенсационному факту нужно добавить и другие,
похороненные в двадцати шести томах приложения
к докладу комиссии Уоррена, но не упомянутые в
самом докладе. Доминго Бенавидес, житель Далласа,
оказался свидетелем убийства полицейского Типпи-
та. Он видел убийцу с расстояния нескольких метров.
Ту же сцену наблюдали другие жители Далласа —
Фрэнк Райт и миссис Акилла Клемонс. Все они
позднее, увидев по телевидению и в газетах фотогра-
фию Освальда, говорили, что это не тот человек,
что убийца полицейского Типпита был полным брю-
нетом с густыми курчавыми волосами (Освальд был
очень худ, волосы у него были весьма жидкие и к
тому же каштанового цвета). Но ни один из только
что названных важнейших свидетелей не был вызван
для участия в процедуре опознания Освальда в поли-
цейском управлении Далласа. Их также не допра-
шивали агенты ФБР. Позднее, отвечая (под присягой)
139
на вопросы Джима Гаррисона, миссис Акилла Кле-
монс сказала, что вообще-то она беседовала с чинами
далласской полиции, которые «посоветовали» ей ни
в коем случае не говорить комиссии Уоррена того,
что она видела при убийстве Типпита, иначе и ее мо-
гут убить.
Все эти три свидетеля, видимо, были более «по-
нятливыми» (или менее храбрыми) людьми, чем,
скажем, уже известный нам Уоррен Рейнольдс,
гнавшийся за убийцей Типпита. Во всяком случае,
они не настаивали на том, что в действительности
видели.
Каким же образом к Говарду Бреннану пришло
«прозрение» и он, уже заочно, «узнал» в Освальде
убийцу полицейского Типпита? Ответ на этот вопрос
нам может помочь найти история другой видной сви-
детельницы комиссии Уоррена — некой миссис
Хелен Маркхем, официантки, которая по дороге на
работу тоже стала свидетельницей убийства Типпита.
Хелен Маркхем в отличие от трех вышеупомянутых
свидетелей участвовала в процедуре опознания
Освальда, и она «как будто бы опознала его». Так, во
всяком случае, утверждается в документах даллас-
ской полиции, приводимых тем же Джессом Керри.
Но вот беда — эти документы противоречат дру-
гим — тоже полицейским. Дело в том, что Хелен
Маркхем описала прибывшему на место убийства
Типпита полицейскому внешность убийцы и это опи-
сание было передано по полицейскому радио и в нем
говорилось, что у «подозреваемого черные курчавые
волосы». Согласно докладу комиссии Уоррена, мис-
сис Маркхем «в полиции показали четырех человек,
скованных между собой наручниками. В Ли Харви
Освальде она опознала убийцу полицейского».
А теперь познакомимся с документом, имеющим-
ся в одном из томов приложения к докладу комиссии
Уоррена. Перед нами стенограмма допроса Хелен
Маркхем. Читаем:
«СЛЕДОВАТЕЛЬ. Значит, когда вы вошли в ком-
нату, то посмотрели на этих людей, этих четырех
мужчин?
МАРКХЕМ. Да, сэр.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы кого-нибудь из них узнали?
МАРКХЕМ. Нет, сэр (!).
140
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не узнали? Вы кого-нибудь ви-
дели — я вас уже об этом спрашивал,— вы кого-ни-
будь из них узнали по лицу?
МАРКХЕМ. Нет, по лицу не узнала.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так опознали ли вы кого-нибудь
из этих четырех людей?
МАРКХЕМ. Я никого из них не знала.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я уже знаю, что вы никого из
них не знали, но разве кто-нибудь из стоявших перед
вами четырех мужчин не был похож на того, кого
вы видели раньше?
МАРКХЕМ. Нет. Я раньше никого из них не ви-
дела.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Никого из этой четверки?
МАРКХЕМ. Никого.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ни одного из всех четырех?
МАРКХЕМ. Нет, сэр».
И тогда следователь комиссии пошел на откровен-
ное должностное преступление: показав допраши-
ваемой фотографию Освальда, он спросил:
«СЛЕДОВАТЕЛЬ. А его вы узнали по внешности?
МАРКХЕМ. Я спросила... Я посмотрела на него.
Когда я увидела этого человека, я не была уверена,
но меня прошиб холодный пот».
После нажима следователя у Хелен Маркхем по-
явился «холодный пот», а вот ее четкого ответа: «Да,
я узнала его» — так и не последовало.
Однако впереди у нас еще более поразительные
открытия. Джесс Керри приводит в своей книге
стенографическую запись переговоров по полицей-
ской радиосети Далласа в первые и последующие
минуты после убийства Джона Кеннеди.
Это тоже весьма увлекательное чтение. Для того
чтобы все дальнейшее было понятно, сделаем не-
сколько предварительных пояснений. Цифры, про-
ставленные перед каждой фразой,— это кодовые но-
мера патрульных машин и полицейской штаб-квар-
тиры (ее номер — 531). Цифра 1 — позывной самого
Джесса Керри, он в только что отмеченное время
указывал на своей машине «Линкольну», в которой
находился тяжело раненный президент, дорогу в
Парклендский госпиталь и не участвовал в поисках
преступников.
Как известно, Джон Кеннеди был убит в 12 часов
141
30 минут по далласскому времени. О переговорах
по полицейскому радио в первые минуты после
выстрелов Керри не пишет в своей книге. То ли по-
тому, что в них на самом деле не было ничего суще-
ственного, то ли по какой-то другой причине. Далее
следует такая запись переговоров:
«136 обращается к 531:
— Прохожий утверждает, будто выстрелы про-
изведены из склада школьных учебников.
1 (ко всем патрульным машинам):
— Очистите нам дорогу в госпиталь.
531 —136. Получите от этого прохожего всю ин-
формацию.
12.35.142—531. Я говорил на месте происшествия
с парнем, который сказал, что выстрелы были сде-
ланы из склада школьных учебников. Это здание с
рекламой компании Гертца на крыше.
531 —142. Запишите его имя, адрес, телефон и
получите всю возможную информацию.
12.36. 260—531. Свидетель говорит, что выстрелы
произведены с пятого этажа склада учебников, сто-
ящего на углу Хьюстон-стрит и Элм-стрит. Свидетель
у меня в машине. Мы окружаем это здание.
12.37. 142—531. Пришлите людей окружить
склад школьных учебников. Полагаю, стрельба была
оттуда. Нахожусь на Элм-стрит прямо перед этим
зданием. Если смотреть от меня на здание, то это бу-
дет второе окно сверху в правом углу.
12.38.137—531. Свидетель говорит, что видел, как
они (!) убирали винтовку из окна на втором этаже
склада учебников (курсив мой.— М. С.).
''З!—137. Вы находитесь у самого здания?
137—531. Нет, примерно в трех четвертях квар-
тала от него.
531—137. Отправляйтесь к зданию и доложите
все это там».
Как видим, полицейской штаб-квартире «неинте-
ресен» свидетель, утверждающий, что он видел, как
«убирали винтовку из окна на втором этаже, да еще
видел не одного, а нескольких убийц. «137» все
понимает с полуслова и отвечает штаб-квартире:
♦ 137—531. Я оставляю свидетеля здесь».
Обратите также внимание: штаб-квартира не про-
сит у «137», как она просила у «142», записать все
142
данные о свидетеле! Затем между полицейской
штаб-квартирой и патрульными машинами идет раз-
говор о том, что же случилось с президентом, в каком
он состоянии. И после этого:
«12.41.260—531. Пошлите ко мне опергруппу за
арестованным. Я на углу Элм-стрит и Хьюстон-
стрит.
531—260. Вы задержали подозреваемого?..»
В разговор немедленно вмешивается патрульная
машина с позывным «15». Это — полицейское на-
чальство. «Вам сообщили, что задержан подозрева-
емый?» — интересуется «15» у штаб-квартиры.
«531 —15. Нет, у них нет никакого подозрева-
емого». (Обратите внимание: «531» ответил сразу,
даже не переспросив ничего у «260», который по-
чему-то больше ни словом не обмолвился о своем
♦ арестованном ».)
И наконец, в 12.44 полицейская штаб-квартира
передает всем патрульным машинам описание при-
мет ♦ подозреваемого в стрельбе на Элм и Хьюстон».
Это — приметы Ли Харви Освальда.
Когда одна из патрульных машин переспраши-
вает, почему разыскивается этот подозреваемый, по-
лицейская штаб-квартира все с той же непостижимой
уверенностью отвечает: «Стрельба, касающаяся пре-
зидента».
Дальнейшая запись радиопереговоров, приводи-
мая в книге Джесса Керри, еще более интересна.
Полицейский офицер, находящийся у склада школь-
ных учебников на Элм-стрит и Хьюстон-стрит, сооб-
щает полицейской штаб-квартире: «Нахожусь в этом
здании, но не знаю, здесь ли разыскиваемый или
нет (!). Неизвестно даже, был ли он здесь вообще» (!).
Штаб-квартира по-прежнему уверенно отвечает:
«Вся полученная нами информация показывает, что
выстрелы произведены с пятого или четвертого этажа
здания, где вы находитесь».
Откуда такая категорическая уверенность? По-
чему штаб-квартира далласской полиции явно игно-
рировала другие сигналы от патрульных машин? По-
чему она, например, отбросила сообщение насчет
«выстрелов из окна второго этажа»? Куда девался
человек, задержанный полицейским патрулем с по-
зывным «260»? И наконец, главное: кто и когда сооб-
143
щил «531», то есть полицейской штаб-квартире, пере-
данные всем патрулям приметы Освальда всего через
четырнадцать минут после роковых выстрелов?! Из
стенограммы, опубликованной Джессом Керри, не
видно, чтобы это сделал кто-либо из полицейских
патрулей с места событий.
Вот и получается: стенограмма полицейского ра-
дио в Далласе документально подтвердила то, что
уже давно утверждали многие авторы исследований
убийства Джона Кеннеди: штаб-квартира полиции
Далласа сама наводила патрульные машины на
человека с приметами Ли Харви Освальда, получив
их из никому до сих пор не известных источников
в немыслимо короткое время после убийства пре-
зидента. А может, до него?..
Разве не очевидно, что сообщение будущего глав-
ного свидетеля комиссии Уоррена — Говарда Брен-
нана, якобы сделанное им сразу после выстрелов,
теперь уже в расчет принимать никак нельзя. Вспом-
ним, что рассказал Джесс Керри: Бреннан не смог
четко указать Освальда на полицейском опознании
вечером 22 ноября 1963 года.
Мы уже знаем, что одни очевидцы убийства Тип-
пита отказывались признать Освальда убийцей, дру-
гие не опознали его позднее, а третьи «опознали»
так, как это сделала г-жа Маркхем. Так что версия
убийства Освальдом Типпита не может считаться
доказанной. *
На этом сюрпризы, преподнесенные полицейским
радио Далласа, однако, не заканчиваются. Как
известно, согласно докладу комиссии Уоррена и всем
прежним заявлениям далласской полиции, Ли Харви
Освальд был задержан в кинотеатре «Техас» на
Джефферсон-стрит вскоре после того, как он из своего
револьвера якобы застрелил полицейского Типпита.
Что же видно из дальнейших полицейских радиопере-
гозоров, опубликованных Джессом Керри?
В 13 часов 45 минут (запомните это время!) «531»
сообщает патрулям: «Получена информация: подо-
зреваемый только что вошел в кинотеатр «Техас» на
Джефферсон-стрит. Предполагаю, что он прячется
на балконе».
144
Немедленно восемнадцать полицейских машин
мчатся по указанному адресу и задерясивают там
Освальда. Но давайте подумаем. Прибыть в кино-
театр, связаться с администрацией, зажечь свет в за-
ле, начать искать «подозреваемого» по далеко не пол-
ным приметам — на все это нужно по меньшей мере
четверть часа. Следовательно, арест произошел не
раньше 14.00 по местному времени. Но вот перед на-
ми опубликованный в книге Джесса Керри полицей-
ский протокол об «аресте подследственного» Ли Хар-
ви Освальда. В графе о дате ареста рукой полицейско-
го записано — 22 ноября 1963 года. В графе о вре-
мени ареста значится «1.40 пополудни», т.е. 13 часов
40 минут. Как это может быть, если штаб-квартира
только в 13 часов 45 минут сообщила патрулям о ме-
стонахождении Освальда, а арестован он был лишь
в 14.00 или даже позднее? Что это — ошибка аресто-
вавших Освальда полицейских? Сомнительно, чтобы
люди, прекрасно знающие, какую роль играет в уго-
ловной практике точное указание времени ареста,
ошиблись на целых двадцать минут! Вот и выходит,
что, судя по полицейским документам, в деле Осваль-
да была совершена еще одна неизвестная до сих пор
подтасовка. И здесь напрашивается такой вопрос: не
об этом ли хотел сказать «кое-что» комиссии Уоррена
полицейский капитан Фрэнк Мартин, руководивший
арестом Освальда? Вопрос, конечно, остается без чет-
кого ответа — ведь капитана Мартина нет в живых
(помните: «ураганный рак»).
Протокол об аресте «последственного» Освальда
интересен не только этим. Есть в нем и такая запись:
«Этот человек стрелял в президента Дя:она Ф. Кен-
неди, полицейского Дж. Д. Типпита и убил их. Он
также стрелял в губернатора Джона Коннели и ранил
его».
А вот передо мною другой такой же протокол —
об аресте Джека Руби. В нем записано: «Дан-
ное лицо стреляло в Ли Харви Освальда и убило
его».
В случае с Руби такая категоричность безусловно
оправдана: он убил Освальда на глазах не только
полиции, но и десятков миллионов телезрителей. Но
145
почему, вопиюще нарушая все основы уголовного
производства, чины далласской полиции зафиксиро-
вали в протоколе ареста Освальда безапелляционное
(и незаконное) обвинение в убийстве Кеннеди, когда
у них еще не было никаких существенных улик?
Такое «рвение» еще раз, и теперь уже документально,
подтверждает то, что неоднократно утверждалось
прежде: Ли Харви Освальд был заранее намеченной
жертвой.
Конечно, об этом Джесс Керри прямо ничего не
пишет. Он не поясняет нам и всего того, что следует
из опубликованных им документов об аресте Осваль-
да, хотя, разумеется, не может не понимать, о чем
говорят все эти документы. Что ж, у американских
полицейских, как видим, тоже есть свои пределы
храбрости.
В то же время я прекрасно помню многословные
телевизионные интервью, которые давал начальник
полиции Далласа Джесс Керри журналистам между
22 и 24 ноября 1963 года. Их было по меньшей мере
дюжина. Помню и то, как 23 ноября Керри заявил:
Освальд признался, будто бы он является чле-
ном коммунистической партии и явно гордится
этим».
Два дня спустя, 25 ноября, окружной прокурор
Далласа Генри Уэйд, тоже в интервью прессе, начисто
опроверг Джесса Керри. Отвечая на прямой вопрос,
есть ли доказательство принадлежности Освальда к
коммунистической партии (обратите внимание, что в
обоих случаях ни в вопросах, ни в ответах не уточ-
нялось, о какой компартии идет речь), Уэйд четко
заявил: «Никаких признаков, которые свидетель-
ствовали бы, что он был членом коммунистической
партии, не имеется. Позднее это же самое категори-
чески подтвердила и комиссия Уоррена.
Откуда же взялась первоначальная уверенность
шефа далласской полиции, с которой он во всеуслы-
шание выдвинул провокационную версию «Ос-
вальд — коммунист»?
Прежде чем отвечать на этот вопрос, познакомим-
ся еще с одним сообщением тех дней. Передо мной но-
мер газеты «Вашингтон пост энд тайме геральд» за 26
ноября 1963 года. Вот что писал тогда обозреватель
газеты Чалмерс Робертс:
146
«Что касается распространившихся в связи с
убийством слухов, то многих беспокоит роль, кото-
рую играло в этом деле перед убийством президента
отделение ФБР в Далласе.
Прошлую субботу, например (23 ноября.— М.С.),
в печати цитировались слова представителей поли-
ции Далласа о том, что ФБР допрашивало Освальда
в Далласе две недели назад, но не сообщило полиции,
что он находится в городе.
Однако позднее полиция отказалась от этого свое-
го обвинения.
Здесь, в министерстве юстиции, говорят, что ФБР
не видело Освальда и не знало, что он был в Далласе.
Из самого же Далласа также сообщают, что имя
Освальда не находилось в списке опасных личностей,
переданных Секретной службе накануне президент-
ского визита в Техас».
Теперь посмотрим, что отвечали на этот счет
представители ФБР членам комиссии Уоррена. Во-
первых, вопреки тому, что министерство юстиции за-
явило обозревателю «Вашингтон пост» 26 ноября,
ФБР задолго до убийства Джона Кеннеди «занима-
лось» Освальдом, якобы подозревая в нем «комму-
нистического агента». Это дело было поручено со-
труднику отделения ФБР в Далласе Джеймсу Хости,
который допрашивал и самого Освальда и его рус-
скую жену Марину. Вот что сообщено по этому поводу
в докладе комиссии Уоррена: «Ничего не указывало
на то, что Освальд способен на преступление. Первой
реакцией Хости, когда он узнал, что в убийстве пре-
зидента подозревается Освальд, было «потрясение,
величайшее изумление», поскольку он не имел
основания считать его «способным быть фактиче-
ским или потенциальным убийцей президента Соеди-
ненных, Штатов». В показаниях перед комиссией за
Хости вступился и помощник Эдгара Гувера Алан
Г. Белмонт. «Хости,— утверждал он,— не имел ос-
нования обращаться к Секретной службе и сообщать
ей об Освальде».
Но вот еще один документ, опубликованный Джес-
сом Керри. Это — донесение лейтенанта далласской
полиции из отдела уголовного розыска Джека Ре-
вилла. Оно настолько важно, что приведем его пол-
ностью.
147
• 22 ноября 1963 года
Капитану У. П. Г а н н а у э й
(Бюро специальных служб)
Тема: Ли Харви Освальд
605 Елсбет-стрит
Сэр:
22 ноября 1963 года приблизительно в 2.40 пополудни
нижеподписавшийся офицер встретился в подвальном этаже го-
родской ратуши со специальным агентом Федерального бюро рас-
следований Джеймсом Хости. Во время этой встречи специальный
агент Хости сообщил мне, что вышеупомянутый Освальд является
членом коммунистической партии и что он проживает в Далласе.
Вышеупомянутый Освальд арестован за убийство полицейско-
го Дж. Д. Типпита и является главным подозреваемым в убийстве
президента Кеннеди.
Информация относительно связей вышеупомянутого Освальда
с коммунистической партией — первая информация на эту тему,
полученная от Федерального бюро расследований. Агент Хости
также заявил, что Федеральное бюро расследований знало об
Освальде и что у них имелась информация о том, что этот человек
был способен совершить убийство президента Кеннеди.
С почтением
Джек Р е в и л л, лейтенант,
Отдел уголовного розыска».
В самом низу этого документа стоит подпись и
печать далласского нотариуса, засвидетельствовав-
шего, что лейтенант Ревилл подтвердил документ в
его присутствии и под присягой о том, что сообщает
правду.
Сам Джесс Керри в своей книге сообщает: «По-
лицейское управление Далласа никогда не получало
от ФБР или Секретной службы никакой информации
или просьбы сотрудничать с ними в каких-либо по-
пытках установить возможных заговорщиков. Дал-
ласскую полицию никогда не информировали о при-
сутствии в нашем городе Ли Харви Освальда, о его
связях с коммунистической партией или о факте, что
он был «способен совершить убийство президента
Кеннеди». Приведенный мной рапорт Джека Ревил-
ла, лейтенанта из отдела уголовного розыска, только
потом обнаружил, что агенты ФБР знали об Освальде
148
и его делах, но не сделали попытки сообщить об этом
полицейскому управлению Далласа».
В чем же дело? Какую игру вело ФБР вокруг
Освальда?
Обратите внимание на время, когда Хости говорил
с лейтенантом Ревиллом — 14 часов 40 минут 22
ноября, то есть уже после того как Освальд был аре-
стован полицией, по неизвестно откуда полученному
полицией его описанию! Нетрудно сообразить: Хости,
сообщая об этом, явно плел интригу, цель которой —
не вовлекая в это дело ФБР, изящно подсказать для
дальнейшего распространения версию об Освальде —
коммунисте и убийце президента. Предположить, что
Хости сделал это по своей личной инициативе — бы-
ло бы смехотворным. Что-что, а дисциплина в аме-
риканской контрразведке железная! Без ведома са-
мого Гувера Хости не мог этого сказать. Дальше не-
трудно увидеть цепочку, ведущую к известному заяв-
лению Джесса Керри представителям печати 23 нояб-
ря 1963 года насчет признания Освальда в членстве в
коммунистической партии. Это цепочка «Гувер —
Хости — Ревилл — Керри — пресса». Разве не ясно,
с каких вершин власти началась интрига, непо-
средственным исполнителем которой был агент Хости?
Совершеннно неважно, попался ли шеф даллас-
ской полиции на ловко заброшенную наживку ФБР
охотно, неохотно или на него еще кто-нибудь оказал
давление. Куда важнее другое: мы располагаем
документальным доказательством того, откуда и как
была пущена по миру провокационная версия Ос-
вальд — коммунист. А в том, что это была фальшив-
ка — теперь, как и прежде, не может быть никаких
сомнений, хотя бы потому, что о беседе с лейтенантом
Ревиллом ни Хости, ни его начальники, давая пока-
зания комиссии Уоррена, не проронили ни слова.
Попросту говоря, они заведомо солгали комиссии.
Точно так же, как и сам Эдгар Гувер, не приведя
никаких доказательств, просто заявил комиссии, что
Освальд никогда не был агентом ФБР и ФБР якобы
ничего не знало о покушении. А комиссия, как изве-
стно, поверила и шефу ФБР и его подручным на слово...
Какую же роль сыграло ФБР в преступлении в
Далласе? Если Джим Гаррисон документировал и
аргументировал свое обвинение о том, что Освальд
149
был опытным агентом и действовал вместе с другими
заговорщиками-исполнителями по меньшей ме-
ре с ведома ЦРУ, то какое отношение к убийству Джо-
на Кеннеди имеет Федеральное бюро расследо-
ваний?
До сегодняшнего дня не было известно никаких
данных, свидетельствующих о прямой причастности
ФБР к заговору против президента Кеннеди. Были
лишь данные другого рода. Их собрал по крохам
и обобщил в конце 1968 года в серии статей, опубли-
кованных газетой «Нью-Йорк пост», американский
журналист Джеймс Хэпберн. Вот что он писал:
«За неделю до вылета президента Кеннеди в Техас
Дж. Эдгар Гувер вполне достоверно знал, что должно
произойти. Так почему же ФБР так и не вмешалось?..
Гувер, «этот почти легендарный шеф», как его на-
зывают, возможно, не согласился бы стать сообщни-
ком заговорщиков. Гувер не любил вмешиваться в
драку посторонних сил, в особенности сил финансо-
вого капитала, отнюдь не подконтрольного ему. Он
также не любил вмешиваться в дела местных органов
полиции, сколь бы омерзительны и противозаконны
они ни были. В общем, он сделал выбор между своим
служебным долгом и ненавистью ко всему тому, что
воплощал собой президент Кеннеди. Ему было по
душе и то, что это событие скомпрометирует ЦРУ и
нанесет первый сокрушительный удар по министру
юстиции Роберту Кеннеди.
Когда президент умер, ФБР достало из сейфа со-
ответствующее досье, представило свой доклад
и указало «виновных».
Так пишет Джеймс Хэпберн.
До сих пор такое объяснение, на мой взгляд,
было резонным. Теперь же, после того как стало
известным донесение лейтенанта Ревилла, появилось
тем самым документальное свидетельство того, что
ФБР не только не мешало заговорщикам, а активно
отводило поиск в сторону от настоящих убийц Джона
Кеннеди, подставляя на эту роль Ли Харви Осваль-
да. К тому же оно действовало по указаниям свыше.
Чьим? Имя Эдгара Гувера, с которого открывается
цепочка, ведущая к Хости и к прессе, говорит в этом
смысле очень многое...
Разоблачения, сделанные Джессом Керри, на этом
не заканчиваются. Экс-шеф далласской полиции
сообщает и много других интересных фактов. Керри,
например, признает, что самостоятельно предприни-
мая профилактические меры против возможных
«возмутителей порядка» накануне приезда Кеннеди
в Даллас, полиция взяла под наблюдение активи-
стов из 13 местных политических организаций,
каждая из которых являлась по своему характеру
правоэкстремистской типа «Общество Джона Бёрча»
и «Совета белых граждан». Керри также прямо
выражает сомнение в том, что Ли Харви Освальд
был убийцей президента Кеннеди. Сомневается он и
в том, что Джек Руби не был знаком с Освальдом.
«Очевидцы убийства Освальда,— пишет он в самом
конце своей книги,— говорили: когда Руби вышел
из толпы журналистов, чтобы убить Освальда, в
глазах последнего промелькнуло выражение, свиде-
тельствующее о том, что он узнал Руби».
И в то же время в книге Джесса Керри очень
много «фигур умолчания». Экс-шеф защищает
далласскую полицию, считая, что она действовала
эффективно и сделала все, что могла в сложивших-
ся обстоятельствах. Все происшедшее случилось, по
версии Керри, помимо воли далласской полиции.
К тому же Джесс Керри делает сильные намеки на
то, что ФБР и другие федеральные ведомства мешали
расследованию, в частности не давали возможности
«спокойно и с толком» допросить Освальда, не остав-
ляя его один на один с полицейскими и т. д. и т. п. Ну
и, конечно, Керри умалчивает о том, как и почему
в Далласе, при крайне подозрительных обстоятельст-
вах погибли около двух десятков свидетелей, знавших
об убийстве президента нечто такое, что не устраивало
авторов официальной версии об «убийце-одиночке».
Не пишет ничего Керри и о странной смерти своего
коллеги капитана Фрэнка Мартина.
В чем же дело? Почему Джесс Керри написал
свою книгу? В чем его личная игра?
Четких ответов на этот вопрос нет. Мне неизвест-
но, сказал ли что-нибудь по этому поводу сам Керри
журналистам. Неизвестно и то, обращались ли к
нему журналисты с таким вопросом,— ведь амери-
канская печать книгу Керри фактически замолчала.
И все же думаю, что едва ли ошибусь, если отвечу
151
на этот вопрос так: с каждым новым годом обнару-
живается все больше данных о том, что убийство
президента Кеннеди — результат запутанного и гряз-
ного клубка противоречий и столкновений между
различными американскими монополистическими и
политическими группировками. К этому грязному
клубку среди других далласских фигур каким-то
образом примыкает и Джесс Керри. Одна из очевид-
ных целей его книги — свалить вину за убийство
президента только на ФБР! О ЦРУ и (упаси боже!)
техасских нефтепромышленниках, ненавидевших
Джона Кеннеди, экс-полисмен даже и не заикается.
Другая его цель — обелить себя самого, не обвиняя,
впрочем, никого персонально из своих далласских
коллег. Отсюда и недосказанность относительно
заполнения полицейских протоколов об аресте Ос-
вальда: ведь кому-кому, а Керри должно быть извест-
но, кто конкретно их заполнял и кто передал описа-
ние примет Освальда полицейской штаб-квартире
явно до выстрелов на Элм-стрит.
Ничего больше о мотивах появления писательско-
го зуда у Джесса Керри пока сказать нельзя. Как
говорится, поживем — увидим. Мы безусловно дол-
жны быть в какой-то мере признательны ему, каковы
бы ни были его мотивы, за то, что он сообщил не-
сколько важнейших документальных данных, помо-
гающих пролить дополнительный свет на то, что
происходило в Далласе 22 ноября 1963 года после
того как в 12.30 по местному времени неизвестные
до сих пор убийцы расправились с Джоном Кеннеди.
Я глубоко уверен, что мы еще не раз услышим
о новых свидетельствах этого преступления в Далла-
се, независимо от того, хотелось бы этого кое-кому
в Америке или нет. Хотя, конечно, до самого конца
преступление это может так и остаться нераскрытым.
...Сразу же после того как в июне 1968 года в
Лос-Анджелесе на своем триумфальном пути к Бело-
му дому был убит второй Кеннеди — Роберт, Линдон
Джонсон, как сообщает Артур Шлезингер, сказал:
«Было бы... самообманом сделать из этого преступле-
ния вывод, будто наша страна больна, будто она
утратила равновесие, утратила чувство направления
и даже простую порядочность. Двести миллионов
американцев не стреляли в Роберта Кеннеди, как
152
не стреляли в Джопа Кеннеди в 1963 году или в
доктора Мартина Лютера Кинга в апреле этого
года ».
Джонсон, конечно, занимался обычной для него
дешевой демагогией, никто в мире никогда и не думал
взвалить какую-либо ответственность за все эти выст-
релы на американский народ. Такой поворот сложной
проблемы — всего лишь очередная попытка раство-
рить и главных заговорщиков и непосредственных
убийц-исполнителей в массе ни в чем не повинных
американцев.
Почему Джонсону понадобилась такая поста-
новка вопроса? По той же причине, по какой ему
понадобилось прикрыть преступные действия ЦРУ
и ФБР, старавшихся, чтобы Джим Гаррисон так
и остался современным американским Дон-Кихо-
том и не довел свое расследование до конца.
«КТО?..» «ПОЧЕМУ?..»
Осенью шестьдесят шестого года в Москву приехал
мой старый, вашингтонский знакомый. Как водится,
вспомнили былое, а потом перешли на сегодняшний
день. Меня, естественно, интересовало, как поживает
вашингтонская газетная братия, кто сейчас где — в
общем, как у нас пишут,— быт и нравы. Знакомый
сообщил мне кучу забавных пустяков и веселых
историй. Потом я спросил, о чем сейчас больше всего
говорят и спорят в вашингтонском пресс-клубе.
— Мы теперь очень похожи на средневековых
схоластов,— ответил он.— Те спорили о размере по-
лезной площади на острие церковного шпиля, хоте-
ли установить, сколько помещается там хвостатых
слуг дьявола. А мы с не меньшей горячностью рас-
суждаем: удастся ли Линдону Джонсону и его друж-
кам заставить страну избрать себя на новый срок.
Впрочем, вся эта болтовня и даже то, что мы пишем
в газетах, бесполезны. Этот великий техасский лов-
кач плевать на нас хотел. Даже после скандальных
заявлений Гаррисона Джонсон по-прежнему делает
вид, будто его все это абсолютно не трогает и не
касается. Лично меня это бесит...
Он все говорил и говорил, а у меня в памяти
153
всплыли слова Генри, сказанные мне в тот первый
час после убийства в Далласе о том, что «теперь»
наступят смутные времена»...
Однако в «непробиваемости» Джонсона мой
собеседник все-таки ошибся.
31 марта 1968 года Линдон Джонсон публично
объявил: он не станет добиваться переизбрания
президентом и отказывается выставлять свою канди-
датуру на предстоящем съезде демократической
партии. Влиятельный вашингтонский журнал
«Юнайтед пресс стейтс энд уорлд рипорт» был среди
тех органов американской печати, который рискнул
назвать одну из важнейших причин такого решения.
♦ По сути дела,— писал журнал,— как объясняют
сотрудники Белого дома, налицо случай, когда
президента выжила из Белого дома его же партия».
Объяснял это журнал так: «Человек, очень близкий
к президенту, заявил: «Нельзя находиться в Белом
доме, когда люди называют тебя убийцей, когда на
улицах собираются буйствующие толпы...»
Да, очень многие американцы к весне 1968 года
действительно открыто употребляли в отношении
своего президента именно такое определение. Дело
дошло до того, что даже среди политической верхуш-
ки Вашингтона, включая сенаторов и членов палаты
представителей, ходила следующая «веселая» исто-
рия.
— Как по-вашему, что сделал Линдон Джонсон
за сорок пять секунд до выстрелов в Далласе? —
спрашивал американец и на недоумение собеседника
отвечал: — Джонсон сделал вот так... (здесь рассказ-
чик затыкал себе оба уха).
Между прочим, историю эту американцы рас-
сказывали даже иностранцам, в том числе и совет-
ским людям. Как мы увидим ниже, это был не просто
выдуманный политическими врагами Джонсона
злой анекдот. За анекдотом стояли кое-какие реаль-
ные факты...
Общественное обвинение в убийстве, адресованное
руководителю великой державы,— вещь исключи-
тельно серьезная. Оно не может осесть в умах людей
только в результате чьих-то козней, без солидных
на то оснований и доказательств. И тем не менее
еще в 1966 году два из каждых ста участников
154
общенационального опроса, проведенного институтом
общественного мнения Луиса Харриса, ответили: за
убийством в Далласе стоит Линдон Джонсон. К весне
1968 года процент этот, исходя из многих признаков
и, прежде всего, судя по едва-едва прикрытым обви-
нениям в печати, должно быть, значительно увели-
чился. Я пишу «должно быть», поскольку в 1968 году
подобный опрос не проводился, а если и проводился,
то результаты его опубликованы не были.
И все же, мне кажется, объективность и справедли-
вость требует от каждого, кто пытается разобраться
в подоплеке убийства в Далласе, поставить вопрос
более узко и четко. Знал ли тогдашний вице-прези-
дент заранее, что должно произойти 22 ноября
1963 года? Или же заговорщики, прекрасно осведом-
ленные о том, что у Джонсона существует доста-
точно личных мотивов желать немедленного исчезно-
вения Джона Кеннеди (вспомните главу «Кеннеди и
Джонсон» в этой книге), решили «не загружать»
будущего президента предварительной информацией
о плане убийства Джона Кеннеди? Известно ли что-
нибудь об этой стороне дела?
Кое-что известно.
В 21 час 25 минут 21 ноября 1963 года, накануне
рокового дня, в президентские апартаменты в отеле
«Райс» в Хьюстоне (штат Техас) пришел Линдон
Джонсон. Он заранее попросил президента об этой
встрече. Чтобы не мешать, Жаклин Кеннеди еще
до начала беседы ушла в спальню. Но и там ей было
слышно, как Джонсон все время говорил повышен-
ным тоном. Потом, когда вице-президент ушел,
Жаклин спросила у мужа: «Что случилось? Он
кричал как сумасшедший». Президент удовлетворен-
но улыбнулся и ответил: «Линдон есть Линдон.
У него неприятности...»
Девятнадцать месяцев спустя Джонсон сообщил
свой вариант этой беседы: «Между нами определен-
но не было несогласия... Спор был активным, но мы
в основном соглашались друг с другом». Тему беседы
вице-президент не назвал.
Однако Джонсон не учел, что нашлись свидетели
их «активного спора». Это были метрдотель и офи-
цианты, несколько раз входившие в апартаменты
президента в названном отеле. Они-то и рассказали
155
позднее под присягой, что и Кеннеди и Джонсон
неоднократно упоминали имя сенатора Ярборо,
главы враждебной вице-президенту техасской поли-
тической группировки. Судя по всему, Кеннеди тоже
дал волю своему темпераменту, доказывая, что Джон-
сон намеренно третирует Ярборо, а этого не следует
делать.
Владелец отеля «Райс» Макс Пек видел, как
Джонсон пулей вылетел из президентских апарта-
ментов. Лицо его, по словам Пека, было перекошено
от ярости.
Некоторые авторы книг и статей об убийстве в
Далласе представляли этот скандал как еще одну
улику против Джонсона. Это, на мой взгляд, совер-
шенно неправильно. Бурное объяснение президента
и вице-президента вечером 21 ноября — исключи-
тельно важный факт. Но он свидетельствует совсем
о другом: Кеннеди защищал сенатора Ярборо, и
именно это приводило Джонсона в ярость. «У него
неприятности»,— сказал президент своей жене, под-
твердив тем самым, что политической карьере Джон-
сона что-то серьезно угрожает. Всякие другие выводы
из этого эпизода, по-моему, просто неосновательны
и спекулятивны.
Но есть другой факт...
24 ноября 1963 года нескольким корреспонден-
там при Белом доме стала известна такая деталь:
когда президентский кортеж двигался по улицам
Далласа, Джонсон приказал сидевшему впереди
него агенту секретной службы включить радио-
приемник. Вице-президент внимательно слушал,
что передает местная радиостанция, не обращая
внимания на приветствия людей. Деталь запомнили,
но поначалу не придали ей, как и многим другим,
значения.
Но вот, два года спустя заговорили свидетели,
бывшие в одном автомобиле с Джонсоном (сенатор
Ярборо и агенты охраны). Они-то и рассказали:
Джонсон приказал включить радио за несколько
кварталов до места убийства: всю дорогу до роко-
вой Элм-стрит он выглядел не только мрачным, но
предельно напряженным. Вице-президент слушал
радио, которое, по его вторичной просьбе, было
пущено на полную мощность, заглушая шум с улицы.
156
И все-таки Джонсон сразу услышал первый выстрел
и понял, что это был звук взрыва, а не что-либо
другое*. В тот же миг агент охраны Янгблад, крик-
нув «ложись!», рванулся с переднего сиденья к
вице-президенту, повалил его и закрыл собой. При
этом Янгблад, по его собственному признанию, не
был до конца уверен, что слышал именно выстрел;
он даже успел подумать, что если ошибся, то потом
ему будет весьма неловко перед вице-президентом.
Таковы факты. Что же они могут означать?
♦ Ваши догадки так же верны, как и мои...» — гласит
американская поговорка.
Как-то раз, уже после прихода в Белый дом Джона
Кеннеди, приятели-журналисты продекламировали
мне в вашингтонском пресс-клубе «лимерик» (аме-
риканскую частушку):
Друзья, об заклад я побиться готов,
Что Линдон на службе у жирных котов,
У жирных котов из Техаса...
«Лимерик» — чаще всего не слишком приличны,
и я опускаю конец: как говорится, неразборчиво...
Жирными котами в Америке называют нефтепро-
мышленников, таких, например, как техасский
миллиардер Гарольд Хант, человек, которого счи-
тают самым богатым в мире.
Имя Гарольда Ханта почти не упоминалось в
американской прессе в первые месяцы после пре-
ступления в Далласе. И тем не менее этот человек
играл одну из ключевых ролей в заговоре. Вот
факты.
Июль 1960 года. В Лос-Анджелесе заседает съезд
демократической партии. В отеле неподалеку от
штаб-квартиры Джонсона обосновался Гарольд Хант.
Он ежедневно составляет для своего фаворита мемо-
рандумы с советами, как Джонсону действовать,
чтобы обеспечить себе выдвижение кандидатом в
президенты. Потом, когда этого добиться не удалось,
Хант жалуется близким друзьям: «Если бы Линдон
неукоснительно следовал моим советам, Кеннеди
ни за что не удалось бы его обставить. Кстати, именно
♦ В мемуарах экс-президент умалчивает о своей просьбе
включить радио, но признает: «Я вздрогнул от взрыва».
157
я посоветовал Джонсону, после того как кандидатура
Кеннеди была выдвинута, согласиться на второе
место в списке и принять предложение о вице-пре-
зидентстве».
Осень 1961 года. Американский публицист Альф-
ред Бёрк гостит на вилле у Ханта. В его присутствии
нефтяной король поносит президента Кеннеди за
его политику, которая, как он считает, направлена
прежде всего на то, чтобы разрушить его, хантов-
скую, нефтяную империю. В качестве рецепта Хант
уже тогда выдвигает идею физического устранения
Кеннеди. «Иного пути нет, — записывает слова
Ханта в свой блокнот Альфред Бёрк.— Чтобы изба-
виться от предателей, засевших в нашем правитель-
стве, нужно всех их перестрелять».
14 ноября 1963 года. В задней комнате ночного
клуба Джека Руби в Далласе собралось несколько
человек, в том числе — хозяин, далласский поли-
цейский Дж. Типпит (тот самый, кого, по утвержде-
нию комиссии Уоррена, застрелил Освальд) и еще
один человек, имя которого в официальных бумагах
комиссии названо не было. Впоследствии в американ-
ской печати появилось такое сообщение: глава комис-
сии, председатель Верховного суда QUIA Эрл Уоррен,
допрашивая Руби, назвал этого неизвестного «бога-
тым нефтепромышленником». Уоррен этого сообще-
ния не опроверг.
22 ноября 1963 года. Газета «Даллас морнинг
ньюс» выходит с ныне широко известным объявле-
нием в жирной траурной рамке, издевательски
озаглавленным «Добро пожаловать в Даллас, госпо-
дин Кеннеди». Издатель газеты бэр чист Тэд Дили —
один из самых закадычных друзей Гарольда Ханта.
Позднее комиссия Уоррена устанавливает: счет
за публикацию объявления в столь пророческой
траурной рамке оплачен тремя техасскими бизне-
сменами, в том числе сыном Ханта — Нельсоном
Банкером Хантом.
Утром того же дня в редакцию к Тэду Дили
пожаловал... Джек Руби. Они беседовали с глазу
на глаз. А за несколько дней до убийства Кеннеди
Руби видели в конторе другого сына Ханта — Ла-
мара. И здесь Руби долго один на один совещался
с хантовским отпрыском.
158
Из приведенных всех фактов только в одном —
относительно встречи нескольких лиц в кабаке
Руби — открыто не указана фамилия Ханта. Однако
то, что произошло с Хантом через несколько часов
после выстрелов в Далласе, показывает: власти
прекрасно знали, кто он, этот «неизвестный богатый
нефтепромышленник».
Вечером 22 ноября 1963 года агенты ФБР яви-
лись на виллу Ханта. Явились не за тем, чтобы аре-
стовать его — в отношении миллиардеров за океаном
это как-то не принято. Визит агентов ФБР имел
иную цель — предостеречь Ханта: ему небезопасно
оставаться в Далласе, ибо многие люди связывают
именно его персону с совершенным убийством.
И нефтяного короля в ту же ночь тайно переправляют
в Балтимору, где он спокойно пережидает несколько
недель, пока улягутся страсти. Пережидает под охра-
ной местной -полиции и агентов ФБР. Что бы ни
случилось, американские короли, как и жены рим-
ских цезарей, вне подозрений.
Таковы неписаные законы Америки. Неписаные,
но как говаривали в том же древнем Риме, куда
тверже писаных.
Однако вернемся к Далласу. Самой обоснованной
и наиболее доказанной версией того, каким образом
там был застрелен Джон Кеннеди, является сегодня
версия Джима Гаррисона. Наиболее доказанной ее
можно считать еще и потому, что расследование
новоорлеанского Дон-Кихота вызвало бешеное и
вопиющее, противозаконное противодействие прави-
тельства Линдона Джонсона. Доказательства Гар-
рисона видны Америке и всему миру и потому едва
ли могут быть опровергнуты.
Я не сторонник каких-либо прогнозов, будет ли
когда-нибудь в Соединенных, Штатах проведено чест-
ное и беспристрастное расследование обстоятельств
убийства президента Кеннеди. Джим Гаррисон
знал правду об этом убийстве. Однако значительная
часть подтверждающих документов у него выкрадена
и новоорлеанский прокурор не предпринял вторую
попытку доказать свою правоту юридически. Не
публикует он и всего, что знает: ведь заговорщики,
лишившие его многих юридических доказательств,
немедленно начнут встречный судебный процесс по
159
обвинению его в клевете. Такой процесс Гаррисону
выиграть едва ли удастся. Вот почему в своих ин-
тервью с журналистами новоорлеанский прокурор
многое не договаривал до конца.
Другим наиболее вероятным местом сосредоточе-
ния документов, способных показать истинную кар-
тину и подоплеку убийства президента Кеннеди,
а также замешанных в нем лиц — исполнителей
и организаторов всего заговора в целом,— является
«клан Кеннеди». Это, пожалуй, единственная
влиятельная группировка в Америке, которой рас-
крытие преступления в Далласе действительно могло
бы пойти на пользу во всех отношениях — и с точки
зрения торжества над своими врагами, и с точки
зрения политической борьбы за власть. Но «клан
Кеннеди», продолжая борьбу со своими противника-
ми и после выстрелов на Элм-стрит, потерял еще
одного лидера — Роберта Кеннеди.
«Жирный кот», экс-политик, главный полицей-
ский Америки и целое осиное гнездо — ЦРУ. Все
они в связи с убийством Джона Кеннеди в какой-то
мере изобличены и собственными действиями, и
свидетельствами очевидцев. И все они, как нетрудно
заметить, легко приводятся к общему политическому
знаменателю всего лишь двумя словами — «нефть»
и «бизнес».
Возможно, история добавит к этому зловещему
перечню новые имена и адреса участников даллас-
ского эндшпиля.
Джон Кеннеди проиграл свою политическую
игру. Ставкой в ней оказалась его собственная
жизнь.
Почему же он проиграл? Почему с ним распра-
вились таким крайним способом, который до 1963 го-
да применялся в США примерно раз в пятьдесят
лет?
20 января 1961 года, в день, когда новый пре-
зидент Джон Кеннеди принимал присягу, в Вашинг-
тоне, расположенном на одной широте с Анкарой,
стоял двадцатиградусный мороз, а вечером разра-
зился жестокий снежный буран. «Сама природа
протестует против прихода в Белый дом этого симпа-
тичного и языкатого молодого человека с опасными
идеями»,— мрачно острили с жаркого камина в
160
вашингтонском пресс-клубе журналисты, сторонники
проигравшего республиканского кандидата.
А молодой человек в тот день в своей первой
официальной президентской речи сказал вещи не-
сколько необычные, если сравнить их с тем, что
проповедовали его послевоенные предшествен-
ники.
Внешнеполитическая часть речи Джона Кеннеди
особыми новшествами не отличалась. Кеннеди
прежде всего торжественно поклялся защищать капи-
тализм. За это, сказал он, «мы заплатим любую
цену, выдержим любое бремя, справимся с любой
трудностью, поддержим любого друга и выступим
против любого неприятеля». Собственно говоря, в
этой клятве — весь смысл присяги американских
президентов.
Затем Кеннеди, следуя традиции, принялся
оправдывать гонку вооружений. «Мы,— говорил
он,— не рискнем искушать наших противников
своей слабостью. Ибо только тогда, когда у нас будет
несомненный достаток вооружений, мы сможем
быть уверены без тени сомнения в том, что это воору-
жение никогда не будет применено».
И уж только после этого Кеннеди сказал сле-
дующее:
«Но в то же время ни одна из двух великих и
могущественных группировок государств не может
чувствовать себя спокойно при таком нынешнем
политическом курсе. Обе стороны испытывают на
себе чрезмерное бремя стоимости современного ору-
жия. Обе они справедливо встревожены неуклонным
расширением смертельной опасности, исходящей от
атома, и в то же время каждая из них стремится
изменить в свою пользу это непрочное равновесие
страха, которое только и удерживает человечество
от его последней войны.
Так давайте же начнем заново. И пусть при
этом обе стороны помнят, что вежливость и сдер-
жанность отнюдь не являются признаком слабости,
а искренность всегда должна быть доказана. Давайте
никогда не будем вести переговоры из чувства стра-
ха. Но давайте не будем также испытывать страх
перед переговорами. И пусть обе стороны вместо того,
чтобы биться над проблемами, которые их разделяют,
6 М. Сагателян
161
начнут исследовать проблемы, которые их объеди-
няют».
Однако не этот словесный призыв привлек тогда
к себе главное внимание журналистов.
Самой любопытной и необычной в той речи Джона
Кеннеди была мысль, относящаяся к внутриполи-
тическим делам: «Если свободное общество (пусть
эти два слова никого не смущают, они — всего лишь
американский маскировочный термин для обозна-
чения капитализма.—М. С.) не сможет помочь мно-
гим, кто беден, то оно не сможет и спасти тех не-
многих, кто богат». И дальше, делая явный упор на
«тех, кто богат», Кеннеди призвал: «Итак, мои
соотечественники-американцы, не спрашивайте, что
может сделать для вас ваша страна. Спросите лучше
себя, что вы можете сделать для своей страны».
Именно в этих фразах заключалась вся филосо-
фия Джона Кеннеди, весь смысл миссии, ради кото-
рой он добивался поста президента Соединенных
Штатов. Миссию эту можно определить еще короче,
всего двумя словами — спасение капитализма.
И тысячу раз прав был американский публи-
цист Уолтер Липпман, когда в мае 1964 года в
интервью западногерманскому еженедельнику
^Шпигель» заявил: «В прошлом году, незадолго до
убийства (Джона Кеннеди.— М. С.), я был в Европе.
У меня сложилось впечатление, что у очень многих
людей там было идеализированное, нет, даже не
идеализированное, а скорее весьма превратное пред-
ставление о Кеннеди. Он был идолом левых, а сам
отнюдь не был левым. Он был очень консервативным
человеком ».
Корреспондент Шпигеля» сразу согласился с
Липпманом. Согласился и уточнил: «Это касается,
пожалуй, прежде всего внутренней политики...»
Да, прежде всего это касалось внутренней поли-
тики. А во внешней политике философия Кеннеди
проявилась гораздо позднее — на третьем (и послед-
нем) году его президентства. И проявилась вынужден-
но, в связи с опять-таки внутриполитическими
проблемами и главной целью 35-го президента
(ДНА — спасти капитализм.
Но что значит спасти капитализм? И как его
спасти? Чтобы объяснить это, следует прежде всего
162
вспомнить о том жесточайшем разочаровании, ко-
торое испытывала к концу пятидесятых — началу
шестидесятых годов финансово-монополистическая
верхушка (ДПА. К этому времени для многих ее
представителей уже было очевидно: «паке Амери-
кана» — золотой век безраздельного американского
господства во всем мире — так и не наступает.
Самым главным препятствием для него — а о нем
мечтали и его наиболее активно добивались правя-
щие круги Соединенных Штатов сразу после вто-
рой мировой войны — стал Советский Союз, весь
мировой лагерь социализма, волею объективных
исторических законов превратившийся в важней-
ший фактор современности.
Все послевоенные годы американские империали-
сты, используя национальные богатства США, расхо-
дуя небывало огромны^ средства на гонку вооруже-
ний, тотальный шпионаж и подрывную деятель-
ность против стран социализма, пытались обеспечить
себе возможность в один прекрасный день продикто-
вать свою волю всему миру. Однако их расчеты
оказались несостоятельными — уже к концу пятиде-
сятых годов нетрудно было убедиться, что Соединен-
ные .Штаты стояли гораздо дальше от осуществле-
ния «паке Американа», чем сразу после войны, в
1945 году, когда Европа лежала в руинах, а Америка
была единственным обладателем качественного ново-
го оружия — атомной бомбы. Здесь уместно вспом-
нить еще об одном факторе, характерном для после-
военного развития Америки,— я имею в виду приори-
тет военных отраслей экономики над гражданскими
и связанная с этим жестокая экономия и без того
скудных средств федерального правительства в об-
ласти социального страхования, образования и здра-
воохранения.
Вместе с тем в начале пятидесятых годов в струк-
туре американского общества появились изменения,
чреватые опасностью для него, их потенциальную
угрозу заметили тогда очень немногие,и среди них —
Джон Кеннеди со своими ближайшими помощника-
ми — экономистами, юристами, социологами. Речь
идет о бурном демографическом взрыве, или, проще
говоря,— росте населения в Соединенных .Штатах.
В 1940 году там насчитывалось 132,6 миллиона
6*
163
человек. В 1960-м — 180,7 миллиона. В 1970-м—уже
свыше 200 миллионов.
Однако к началу 60-х годов резко увеличилась
численность лишь двух возрастных групп — моло-
дежи до 18 лет и людей после пятидесяти. Количество
производителей материальных благ, то есть работаю-
щих американцев, тоже, конечно, возросло, но по
сравнению с неработающими категориями очень
мало. Это создавало серьезные социальные пробле-
мы: стариков нужно было, как минимум, кормить
и лечить, а детей еще и учить. Американский же
капитализм не желал отчислять на все это большую
долю своих прибылей. К 1960 году толстосумы
Америки со скрипом отдавали на это дело опреде-
ленные средства. Они уступали под натиском клас-
совых боев, а также потому, что на земном шаре
крепли страны социализма, где и учение, и лечение,
и многое другое рабочему человеку предоставляются
бесплатно, иными словами, все прибыли возвра-
щаются к тем, кто их создает. Перед таким приме-
ром волей-неволей американским капиталистам кое
в чем приходится раскошеливаться.
Тем не менее увеличить ассигнования на социаль-
ные цели американские монополии все же не желали.
И тогда возникли поначалу разрозненные и не слиш-
ком политически заметные кризисы, например —
школьный (еще больше стало не хватать школ и
учителей), пенсионный и медицинский; трудовые
слои населения QI1IA уже не могли на свои заработ-
ки, как прежде, обеспечивать возросшее общена-
циональное число вынужденных иждивенцев.
Американский империализм в исторической
слепоте своей пошел совсем по иному пути. Он стал
несколько больше, чем раньше, подкармливать толь-
ко одну часть трудового населения — ту, чьими
руками он начал разрабатывать новую, найденную
после войны «золотую жилу» — гонку ракетно-ядер-
ных вооружений. Собственно говоря, ничего нового
и неожиданного американский империализм в прин-
ципе не изобрел. Подобный путь вероятного раз-
вития капитализма предсказал еще в 1916 году
Владимир Ильич Ленин в своей работе «Империа-
лизм, как высшая стадия капитализма». Он писал:
«Гигантские размеры финансового капитала,
164
сконцентрированного в немногих руках и создаю-
щего необыкновенно широко раскинутую и густую
сеть отношений и связей, подчиняющую ему массу
не только средних и связей, но и мельчайших капи-
талистов и хозяйчиков,— с одной стороны, а с другой,
обостренная борьба с другими национально-государ-
ственными группами финансистов за раздел мира и
за господство над другими странами,— все это вы-
зывает повальный переход всех имущих классов
на сторону империализма. «Всеобщее» увлечение
его перспективами, бешеная защита империализма,
всевозможное прикрашивание его — таково знаме-
ние времени. Империалистическая идеология прони-
кает и в рабочий класс. Китайская стена не отде-
ляет его от других классов»1.
Американские капиталисты довели до высокой
степени мастерства практику приобщения к своим
интересам довольно значительных категорий трудо-
вого населения (ДНА.
Сложнейший процесс социального растления
направлен империалистами на то, чтобы увести
активность рядового американца возможно дальше
от его классовых интересов, направить ее в сферу
личного обогащения. Современное американское
общество просто нельзя понять, если не учитывать
в должной мере индивидуализм в качестве его дви-
жущей силы. «Каждый сам по себе, и пусть победит
сильнейший» — так гласит американская поговорка.
Тот, кто смотрел превосходный американский фильм
режиссера Стэнли Крамера «Этот безумный, безум-
ный, безумный мир», вполне может (отбросив неко-
торый налет чисто жанрового гротеска в этой ленте)
сказать, что он видел, как действует главная пру-
жина американского общества.
Для «соучастия» в делах буржуазии более широ-
ких, нежели раньше, категорий трудящихся QIHA,
разумеется, нужна материальная база. Она еще есть
в (ДПА. Ее обеспечивают научно-технический про-
гресс Америки в последние десятилетия и огромные
прибыли, получаемые от грабежа заокеанскими
монополиями природных ресурсов и эксплуатации
'Ленин В. И. Пол. собр. соч., т. 27, с. 407.
165
ими народов других стран. Например, Венесуэлы,
откуда за 1950—1964 годы американские концерны
перевели в США 5 975 миллионов долларов «своих»
прибылей. А ведь география подобного ограбления
целых наций не ограничивается Латинской Аме-
рикой...
К этим двум, считавшимся «извечными», источни-
кам обогащения после второй мировой войны приба-
вился и третий — гонка вооружений в условиях
холодной войны. За минувшие четверть века уси-
лиями правящих в Америке монополистических
группировок создан громадный военно-промышлен-
ный комплекс, о котором сейчас пишут чуть ли не
ежедневно газеты всего мира. Его всепоглощающее
влияние и власть, опять-таки из стремления к само-
сохранению, пытается теперь хоть как-то ограни-
чить наиболее дальновидная часть американской
буржуазии. Насколько удалось американскому
империализму приобщить к своим интересам стра-
ну, можно сразу себе представить, обратив внимание
на две цифры: каждый пятый человек за океа-
ном кормится за счет средств, ассигнуемых на
гонку вооружений. Ведь на Пентагон работает в
общей сложности свыше 100 тысяч американских
фирм.
Однако вместо того чтобы ликвидировать надви-
гающуюся опасность социальных взрывов, такое
приобщение к интересам капитализма лишь ускори-
ло их возникновение. Вне этого процветания на
холодной войне остались широкие слои трудового
населения Америки. И это медленно, но верно уже
привело и еще будет приводить к ситуациям, чре-
ватым такими социальными взрывами, которые мо-
гут потрясти Америку до основания. Самые пер-
вые раскаты подобных взрывов — освободительное
движение негритянского населения Соединенных
Штатов (а проблема эта прежде всего экономи-
ческая) — мы уже наблюдаем сегодня. Тогда же,
в шестидесятом году, они еще только угадыва-
лись.
Отсюда и призывы Кеннеди к своим братьям по
классу: «Отдайте немного, чтобы не потерять все».
Назвал же однажды новый президент свою поли-
тику «стратегией для того, чтобы выжить».
166
Новый президент начал с того, что решил потря-
сти наиболее толстую мошну американских нефте-
промышленников. Кстати сказать, личные деловые
интересы и «клана Кеннеди», и всей бостонской
финансовой группировки, в которую входит «клан»,
от этого не только не страдали, но даже выигрывали:
«бостонцы», как и вся Америка, тоже платили за
нефтепродукты втридорога.
В самом начале правления администрации Джона
Кеннеди в вашингтонских политических салонах
немало толковали насчет того, с «какого бока братья
возьмутся за нефтяную промышленность». Дело в
том, что еще с 1920 года в налоговой системе (ДПА
существовала специальная скидка в двадцать семь
с половиной процентов для нефтепромышленников.
Она называлась «скидкой на истощение ресурсов»
и обосновывалась тем, что нефтедобыча «дело тем-
ное»: вложишь капиталы, а месторождение ока-
жется пустяковым и ты теряешь деньги, вместо
того, чтобы их зарабатывать. Может быть, лет
пятьдесят назад скидка эта действительно имела
какое-то обоснование, поскольку тогда нефтедобычей
занималось множество карликовых фирм и просто
кустарей-одиночек с моторами и даже без таковых.
Помните, как писали Илья Ильф и Евгений Петров
об Оклахоме тех времен в своей книге «Одноэтаж-
ная Америка»? «Качают (нефть.— М. С.) все, кто
в бога верует». С тех пор мелюзга давно перестала
заниматься промышленной добычей нефти. Ее ведут
мощные фирмы современными методами, и налого-
вая скидка превратилась в огромный дополнитель-
ный источник прибыли для нефтяных монопо-
лий США. Из каждой тысячи долларов прибыли
они клали в карман без уплаты каких-либо
налогов двести семьдесят пять. В год это состав-
ляло один миллиард долларов. Такого освобожде-
ния от налогов не существовало больше ни для
какой другой отрасли американской промышлен-
ности.
Придя к власти, Джон Кеннеди почти немедленно
изъял нефтяные дела из ведения министерства
внутренних дел, где ими из поколения в поколение
вершили верные слуги «жирных техасских котов».
Делами этими стал руководить специальный помощ-
167
ник президента Майер Фельдман. Под его общим
руководством вновь созданная межведомственная
комиссия начала разрабатывать основу нового
законодательства, регулирующего условия добычи
нефти, в том числе и вопрос о налогах на нефтя-
ные компании. Готовый проект основ был опубли-
кован в июле 1963 года. Суть его сводилась к
одному: прибыли нефтяной промышленности, в
случае утверждения проекта, должны были сокра-
титься на три с половиной миллиарда долларов
в год!
Это был открытый вызов нефтяным королям.
Конечно же они предпринимали контратаки, обход-
ные маневры, всячески тормозили дальнейшее про-
движение нового проекта. Когда же газеты в октябре
1963 года сообщили, что в самое ближайшее время
президент намерен направить в Конгресс законо-
проект об отмене нефтяной налоговой скидки и
добиться других новшеств в правилах эксплуата-
ции нефтяных месторождений, короли нефтяного
бизнеса предприняли свой последний открытый
демарш, запросив аудиенцию у президента. 8 ноября,
за две недели до убийства Кеннеди, президен-
ты трех крупных американских нефтяных ассоциа-
ций в течение получаса беседовали с Кеннеди. На
следующий день техасские газеты сообщили,
что «короли» ушли от президента «разочарован-
ными».
Ровно через две недели после убийства президента
Кеннеди Линдон Джонсон специальным приказом
вернул все нефтяные дела в родное лоно министерст-
ва внутренних дел. Майер Фельдман остался без
работы. «Кеннеди,— говорил Уолтер Липпман в уже
упомянутом мною интервью западногерманскому
еженедельнику ^Шпигель»,— разобщил страну.
Джонсон же, как говорится, разношенный баш-
мак — очень удобен».
Вторая попытка Джона Кеннеди удержать аме-
риканских толстосумов от их неразумной и непомер-
ной жадности известна под названием «стального
кризиса». В начале апреля 1962 года профсоюз
сталелитейщиков — один из крупнейших в стране —
после долгих и трудных переговоров с участием
тогдашнего министра труда (ДНА Артура Голдберга
168
заключил очередное соглашение со стальными
компаниями. Стороны договорились, что цены на
сталь не будут подняты. И вот буквально через
несколько дней президент крупнейшей стальной
монополии «Юнайтед стейтс Стил» Роджер Блоу
явился к Кеннеди и положил ему на стол меморан-
дум на четырех страничках, объявляющий о реше-
нии «Ю. С. Стил» повысить цену стали на шесть
долларов за тонну. Тогда же меморандум был роздан
журналистам.
Решение стальных монополий почти автомати-
чески влекло за собой немедленное повышение цен
на многие товары — и промышленные, и широкого
потребления. В воздухе явственно запахло очередны-
ми крупными забастовками, а значит, и повышением
общей социальной температуры в стране, чего так
боялся прозорливый президент. Кеннеди пришел
в ярость от оскорбительного для него как прези-
дента шага сталепромышленников, не желавших
видеть ничего, кроме своих узких интересов. В кругу
тех, кого он считал друзьями, президент сказал:
♦ Мой отец всегда говорил мне, что все бизнесме-
ны — сукины дети, но до сих пор я ему не верил».
Фраза эта попала в печать, и газеты долгое время
под разными соусами твердили: «Кеннеди —
против бизнеса». Но Кеннеди не только говорил.
Он отдал приказ Пентагону приступить к расторже-
нию военных контрактов с компаниями, повысивши-
ми цены на сталь. Стальные короли тут же пошли на
попятную. Окружение Кеннеди торжествовало, счи-
тая, что президент выиграл «стальной кризис».
А он выиграл всего лишь сражение, но не вой-
ну.
По всей Америке пресса монополий вдалбливала
обывателям: «Кеннеди — против бизнеса», «Кен-
неди — за негров». С точки зрения президента это
была чудовищная нелепость. Его помощники и сто-
ронники тут же разъехались во все концы Америки
и всюду выступали с речами. Они доказывали:
стальные короли «потеряли чувство меры, чутье и
инстинкт самосохранения. Это может означать толь-
ко одно — мы теряем «конкурентоспособность».
Мне даже говорили, будто эти слова принадлежали
самому Джону Кеннеди.
169
И тем не менее своими действиями в период
♦ стального кризиса» Кеннеди сильно насторожил
и встревожил значительную часть деловых кругов
Соединенных Штатов. Вознамериться или даже
просто пригрозить отобрать у крупнейших компа-
ний военные заказы — этого не рискнул сделать ни
один послевоенный президент. Непонимание прези-
дента Кеннеди и недоверие к нему заметно усили-
лись.
Осенью того же шестьдесят второго года Америка
пережила карибский ракетный кризис. Это была
сильная встряска мозгов у десятков миллионов
американцев. Впервые за пять лет жизни за океаном
я видел там пустые полки продуктовых магазинов —
результат паники, охватившей людей. Продукты
они запасали на деньги, отложенные на случай
болезни, на учебу детей и просто на «черный день» —
его в Америке ждут всегда.
Впервые группа государственных деятелей, вклю-
чая Кеннеди, правившая страной по мандату ее
истинных хозяев — монополистов, заглянула, как
писали тогда газеты, «за край геенны огненной».
После этого Джону Кеннеди стали куда более по-
нятны некоторые прописные истины ядерного
века.
Американская печать тех дней была практически
едина в своей оценке: попытка президента Кеннеди
начать поиски практических путей разрядки напря-
женности в мире и прежде всего нормализации
американо-советских отношений была вызвана урока-
ми карибского кризиса.
Однако на этом пути Кеннеди стеной стали все
до единой ультраправые группировки в QI11A и, что
самое главное, военно-промышленный комплекс, ибо
в случае ослабления холодной войны перед ним
неизбежно вставал вопрос о сокращении гонки воору-
жений и уменьшении прибылей.
Давление этого зловещего комплекса и всех
правых сил было постоянным. Оно-то сильнее всего
и сковывало действия Кеннеди, в большинстве
случаев делая их вообще невозможными или безре-
зультатными. Вспомним хотя бы, на какое противо-
действие наткнулся за океаном Московский договор
170
о запрещении испытаний ядерного оружия в трех
сферах.
И в такой обстановке Джон Кеннеди делает еще
один, совершенно непостижимый с точки зрения аме-
риканских канонов шаг (до него это же делал только
Франклин Рузвельт). Президент обращается не-
посредственно к американскому народу, желая запо-
лучить его поддержку для нажима на военно-про-
мышленный комплекс. Именно эту цель преследова-
ла речь Джона Кеннеди, произнесенная им перед
слушателями Американского университета в Ва-
шингтоне летом 1963 года. В ней Кеннеди прямо
призвал американцев пересмотреть отношение и к
холодной войне, и к Советскому Союзу.
Он говорил тогда: «Если сегодня снова начнется
тотальная война — независимо от того, как бы она
ни началась,— первыми ее объектами станут наши
две страны. Кажется иронией, но это действительно
факт: двум сильнейшим державам мира грозит
наибольшая опасность опустошения. Все, что мы
создали, все, ради чего мы трудились,— все будет
уничтожено... Обе наши страны захвачены злове-
щим и опасным циклом, в котором подозрения на
одной стороне порождают подозрения на другой,
а в ответ на новое оружие создается контрору-
жие.
Короче говоря, как Соединенные Штаты и их
союзники, так И Советский Союз и его союзники
взаимно глубоко заинтересованы в справедливом и
подлинном мире и в прекращении гонки вооруже-
ний».
По моему глубокому убеждению, именно эта
речь Кеннеди послужила той последней каплей,
которая переполнила чашу «терпения» военно-про-
мышленного комплекса QIUA.
Джон Кеннеди хотел спасти американский капи-
тализм. Он намеревался немного сманеврировать,
чтобы укрепить тылы, замазать появляющиеся
социальные трещины в надежде на то, что после
такого мелкого и среднего ремонта империализм,
набрав силы, сноза навалится на мир социализма.
Однако тридцать пятому президенту Соединенных
Штатов не дали этого сделать. И в этом личная
трагедия Кеннеди.
171
Это был непонятый президент.
Это была жертва исторической слепоты наиболее
воинствующих группировок американского импе-
риализма. От преступления в Далласе так сильно
пахло нефтью, что запах этот ощутила Америка и
ощутил весь мир. Приговор Джону Кеннеди, выне-
сенный самыми дремучими мракобесами Америки,
был приведен в исполнение усилиями «жирных
котов» и их людей.
Такой исход борьбы устраивал широкие круги
американского бизнеса. Они тоже были напуганы
действиями Кеннеди, все эти владельцы и совла-
дельцы ста с лишним тысяч фирм, сосущих аме-
риканских налогоплательщиков через чудовищ-
но разбухший бюджет Пентагона. Вот и получа-
ется парадокс: Джон Кеннеди был убран с поли-
тической арены той самой системой, существование
которой он хотел не просто продлить, а увекове-
чить.
В начале 1946 года известный советский писатель
и публицист Илья Эренбург, побывав за океаном,
записал в своем дневнике: «Америка переживает
если не молодость, то зрелый возраст для мужчины».
Двадцать с лишним лет назад некоронованные
короли, «жирные коты», эти вершители судеб
заокеанской республики считали, что на земле на-
чинается «паке Американа» — век расцвета заоке-
анского империализма. Это и подметил советский
писатель.
Нынешнему же состоянию Америки дают совсем
иные оценки. Например, такую: «Смерть Кеннеди
вызвала новую пляску биржи — курс подскочил.
Процветание возродилось с новой силой, но это не был
радостный танец. В нем чувствуется что-то непри-
стойное, как и в танце стариков, часто вызывающих
жалость, когда они, выпив вечером, выходят в круг,
забыв о своем ревматизме. Теперь, когда Америка
потеряла маску молодости, которую она носила,
она окончательно обрела печальный облик ста-
рости». Эта оценка принадлежит перу француз-
ского буржуазного публициста Филиппа Алек-
сандра.
Тридцать пятый президент Соединенных Штатов
Америки рассчитывал омолодить империализм.
172
Однако запланированная им пластическая операция
не состоялась; сам хирург был уничтожен на цен-
тральной улице огромного гнойника, имя которому
Даллас. Впрочем, если вдуматься, то в Далласе
стреляли не только по Джону Кеннеди. Уничтожив
своего наиболее дальновидного послевоенного капи-
тана, американский империализм продемонстри-
ровал всему миру, что он ведет огонь по самому
себе.
Вашингтон — Москва
1963—1972
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИМПЕРИАЛИЗМ
Администрацию Рейгана чуть ли не с первого
дня ее прихода к власти в самой Америке и в Европе
начали ругать, что называется, взахлеб. Ругать если
не последними, то наверняка уж предпоследними
словами. Вспомним, как в 1982 году публично вы-
сказывались крупнейшие государственные деятели
капиталистического мира, бывшие и действующие,
как критиковали они внутреннюю и особенно внеш-
нюю политику нынешней администрации.
Вот лишь несколько имен участников этого все-
ленского стона и плача у стен вашингтонских:
бывшие президенты США Никсон, Форд, Картер,
бывшие государственные секретари Дин Раск, Сай-
рус Вэнс и Эдмунд Маски, бывшие министры оборо-
ны США Роберт Макнамара, Кларк Клиффорд и
Гарольд Браун, бывший канцлер ФРГ Гельмут
Шмидт, премьер-министр Англии М. Тэтчер, итальян-
ские министры и, наконец, бывший министр внешних
сношений Франции Клод Шейсон, чья реплика в
адрес рейгановской администрации наиболее ярко
показывала степень накала страстей. Вот она: «Гово-
рят, что мы должны с американцами обедать, с
ними же ужинать, а затем отправляться (тоже с
ними) в кровать. Однако всему есть предел, и предел
этот близится... Они нас совсем не слушают. Они
отгородились от нас стеной собственных аргументов».
И, как бы подтверждая справедливость слов
г-на Шейсона, один из старших советников пре-
зидента Рейгана сказал «о европейцах» букваль-
но следующее: «Мы имеем дело с группой избало-
ванных детей». Видите, как, оказывается, все
просто?
174
Даже архибуржуазнейшие заокеанские газеты
писали такое: «Америка Рейгана вполне готова
заявить, что она намерена прислушиваться только
к своему собственному барабанщику, послав к чертям
остальной мир».
Быть может, последние оценки — всего лишь дань
неизбывной привычке американских джентльменов
пера и телеэкрана заведомо драматизировать собы-
тия в извечной своей погоне за вниманием и дове-
рием читателя и зрителя? Осенью 1982 года ми-
нистр обороны QIIIA Каспар Уайнбергер находился
с визитом в Лондоне. Тамошние журналисты спро-
сили его: наверное, Белый дом все-таки неправильно
оценил вероятную реакцию Англии и других запад-
ноевропейских стран на торговые санкции, которые
рейгановская администрация наложила тогда на
фирмы, поставлявшие оборудование для газопровода
«СССР — Западная Европа»?
Но Каспар Уайнбергер (прозванный американ-
ской прессой «Кэп-нож») с размаху полоснул в ответ:
«Я лично не был удивлен. Думаю, что и президент
тоже не был удивлен., Широко известно, что в Европе
будет выражено разочарование и оно действительно
было выражено». Иначе говоря, плевать-то нам с
президентом на мнение каких-то там европейцев.
Пусть наконец перестанут вести себя, как капризные,
избалованные дети!
Чего же добивается рейгановская администра-
ция?
20 января 1973 года республиканец Ричард
Никсон, вступая в должность президента на второй
срок, говорил:
«...Мы должны хорошо понять новый характер
роли Америки в результате новой политики, к кото-
рой мы перешли на протяжении минувших четырех
лет.
Мы будем уважать наши договорные обязатель-
ства...
Мы будем и впредь в эту эру переговоров доби-
ваться ограничения ядерных вооружений и умень-
шения опасности столкновения между великими
державами...
Прошло то время, когда Америка превращала
конфликты всех других стран в свои собственные,
175
брала на себя ответственность за будущее всех прочих
стран и считала своим долгом указывать народам
других стран, как решать их проблемы...»
И, как бы не удовлетворившись вышесказанным,
Ричард Никсон пояснил: «Настала пора отказаться
от снисходительной политики отеческого попече-
ния — политики по принципу «Вашингтон знает
лучше».
Нет, не прошло, оказывается, то время! Вашингтон
снова вознамерился поучать весь остальной мир,
позабыв, какие синяки и шишки получала страна
в прошлом от такого намерения.
Вот он, основополагающий принцип внешней по-
литики Рейгана: «Нет такого района в мире, на
который не распространялись бы интересы Америки,
и Соединенные Штаты должны обладать достаточной
мощью, чтобы справиться с применением силы
любых масштабов повсюду в мире». Эта сентенция
была выдвинута нынешним президентом еще во вре-
мя предвыборной кампании 1980 года. Тем самым
президент дал понять всему миру, что возвращается
к активному вильсонизму в политике — теории,
выдвинутой еще в конце первой мировой войны
президентом Вудро Вильсоном. «Любая другая
страна, — говорил в те годы Вильсон,— придержи-
вается известных канонов, корни которых тянутся
ко всей ее сложной древней истории. У нас ничего
подобного нет. Мы знаем, что думают все остальные
народы, и в то же время, с помощью своей тонкой
алхимии, включаем их мировоззрение в американ-
ский план, используя его для достижения американ-
ских целей».
Короче говоря, «Вашингтон знает лучше»!
В ходе своих поездок в Западную Европу тот же
Рональд Рейган уговаривал союзников по НАТО:
«Давайте же перестанем колебаться, давайте восполь-
зуемся нашей мощью». На встрече с лидерами евро-
пейских стран НАТО в Версале Рейган, как рассказы-
вают очевидцы, сказал: «Если мы толкнем русских,
они рухнут». Так сам президент расшифровал смысл
реплики, брошенной еще в самом начале его пре-
зидентства бывшим государственным секретарем
США А. Хейгом о том, что «есть вещи поважнее
мира».
176
Вот вам и вся «тонкая алхимия» рейгановской
администрации.
И вот здесь пришла пора поставить вопросы,
ради ответа на которые автор и решил затеять это
путешествие. В чем корни политики нынешней
американской администрации? Какую роль играют
в ней объективные и субъективные факторы? Каковы
ее сегодняшние результаты?
В общем, предлагаю заглянуть в глубокие тылы
и дремучие заросли цитадели современного империа-
лизма. Туда, куда, как правило, не достают столь
яркие с виду прожектора так называемой большой
прессы Соединенных Штатов.
Тыл ведь и называется тылом потому, что попасть
туда можно, только если сумеешь прорваться сквозь
линию фронта.
Заранее прошу читателей запастись терпением:
немедленно снабдить их разгадкой — отмычкой,
с помощью которой все быстренько станет ясно, я
не смогу. Не тот случай.
А теперь в путь!
Остановка первая. ДРАКА ВСУББОТНИИВЕЧЕР
...Американцы народ остроумный и умеют не
меньше нас ценить шутки, веселые истории и анекдо-
ты. Не лишены этих качеств, разумеется, и американ-
ские журналисты. Больше того, тамошняя пишущая
братия, как говаривали у нас в старину, «вельми
горазда» и в пересказах, и в сочинении острых
анекдотцев, словечек и метких прозвищ.
В цокольном этаже здания Национального клуба
печати в Вашингтоне есть магазин того типа, которые
у нас называются «Канцпринадлежности». Одна из
секций в нем целиком отведена для забавных поздра-
вительных открыток, типографски отпечатанных
объявлений, плакатов и плакатиков. Тематика опре-
деляется спросом и злобой дня. Можно, например,
купить в подарок подходящей супружеской паре из
числа ваших знакомых такой, одетый в легкую
изящную рамочку (чтобы сразу повесить) семейный
афоризм: «Всеми моими успехами я обязан своей
жене, которая неизменно твердит, что я не прав».
Вот еще на ту же тему: «Хочу дуру!» (На открытке
177
мелким шрифтом инструкция по применению:
«Вешать на кухне после каждого скандала с вашей
женой».) Можно купить этакий назидательный пла-
катик «Планируй заранее!», в котором «заранее»
напечатано вкривь и вкось, чтобы уместились все
буквы.
Был в веселом магазинчике товар с философским
подтекстом: «Думай!» Или: «Всякий, кто способен
улыбаться в нынешней ситуации, просто не понимает
истинного положения вещей». Не обошлось, конечно,
и без сугубо профессиональной тематики: «Прежде
чем садиться писать, посмотри, как прекрасен чистый
лист бумаги». И еще: «Моя работа настолько секрет-
на, что даже я не знаю, чем занимаюсь». Последний
плакатик корреспонденты покупали особенно охотно,
чтобы дарить своим знакомым «там, за рекой».
«Там, за рекой» — на другом берегу Потомака —
располагались Пентагон («медные каски») и Цент-
ральное разведывательное управление («эти мальчи-
ки из Лэнгли»).
Продавался и сугубо современный вариант юмора
висельников, представленный небольшой брошюрой,
оформленной под издание правительственного Управ-
ления гражданской обороны, с таким заголовком:
«Что делать в случае атомной атаки?» На первой
странице брошюрки было напечатано четыре пункта
настоящих правил противоатомной защиты. На вто-
рой (и последней) пункт пятый (и тоже последний),
который гласил: «А теперь поцелуй на прощание
собственную задницу — больше вы никогда не увиди-
тесь».
Продукцию этого, кстати сказать, преуспевающе-
го заведения приходилось видеть на стенах рабочих
кабинетов многих вашингтонских коллег. Известный
американский обозреватель как-то рассказал мне,
что поначалу он тоже хотел украсить свой кабинет
продукцией цокольного этажа, а потом решил:
«Если я начну у себя в логове рекламировать чужие
остроты, кто станет покупать мои собственные?..»
И на двери «логова» под фамилией хозяина появи-
лась надпись собственного изготовления: «Здесь
покупают и продают старые и новые фельетоны».
Однажды в том же пресс-клубе я был представлен
новичку, только что назначенному заведовать ва-
178
шингтонским бюро одной из крупных американских
провинциальных газет. Вместо обычной визитной
карточки он вручил мне сложенный вдвое кусок
картона. На лицевой стороне стояло всего два слова:
«Перед Вами...» Фраза заканчивалась внутри визит-
ки: «...сукин сын из Вашингтона, который знает все
ответы». Чуть ниже — имя и фамилия новичка и
название газеты, на которую он работал.
Необычную визитку можно было понять двояко.
Скажем, просто как еще один образчик журналист-
ской иронии в собственный адрес, приправленный
для остроты парой словечек «средней крепости».
Если же сделать упор на словах насчет «знания всех
ответов», то тут уж можно было углядеть, как гово-
рят англичане, «лошадь другого цвета». При таком
акценте визитка моего нового знакомого являлась
маленькой данью вашингтонским взглядам, настрое-
ниям и планам конца пятидесятых годов, на восьмой
год президентства республиканца Дуайта Эйзен-
хауэра. «Самонадеянностью силы» назвал позднее
подобные настроения сенатор-демократ Фулбрайт.
К этому емкому определению следует все же доба-
вить: самонадеянность была смешана с сильной
дозой шовинизма, шапкозакидательства и с совер-
шенно новой для традиционно практичных янки
неспособностью (или нежеланием) видеть, как скла-
дывается истинное положение вещей.
Впрочем, разговор на эту тему мы с вами, чита-
тель, продолжим несколько позднее. Здесь же для
иллюстрации вышеприведенной оценки приведу
лишь один типичнейший пример. Генерал Мак-
суэлл Тэйлор (при Джоне Кеннеди он стал предсе-
дателем объединенной группы начальников штабов
США), выступая перед выпусниками военной акаде-
мии Уэст-пойнт, совершенно серьезно утверждал,
будто американский генералитет во время и особенно
после второй мировой войны добился таких успехов
в военной науке, которые, оказывается, «превращают
в карликов всех великих завоевателей, знакомых нам
еще по школьным учебникам истории». Выпуск-
ники Уэст-пойнта аплодировали генералу не менее
серьезно и восторженно...
Шел тысяча девятьсот пятьдесят девятый год.
Провал агрессии против Кубы в бухте Кочинос
179
(в Америке ее называют Заливом Свиней), карибский
ракетный кризис осенью шестьдесят второго года и
«грязная война» во Вьетнаме — все это было еще
впереди. А пока в Вашингтоне царила глубокая
уверенность в том, что именно там «знают все от-
веты».
И уж, конечно, их знал мистер Кейпхарт. Барни
Кейпхарт, с которым мы сейчас познакомимся.
...Однажды в субботний вечер, окончив работу,
я заглянул в бар вашингтонского пресс-клуба. Минув-
шая неделя прошла на редкость тихо, почти без
событий. Обсуждать между собой корреспондентам
было практически нечего, и бар пустовал. Только
за двумя-тремя столиками сидели завсегдатаи. Этих
никакими силами нельзя было вытащить оттуда
до самого закрытия. Не помогали даже такие при-
зывы клубной телефонистки, общавшейся с баром
по радио: «Мистер Смит, ваша жена звонит уже в
третий раз. Она прекрасно знает, что Ьы в баре, и
говорит, что вам лучше подойти к телефону».
Вашингтонский пресс-клуб имел в те годы одну
редчайшую особенность: он был доступен для жен-
щин, в том числе и для журналисток, только по
особым случаям. Их пускали туда на званые вечера
или на традиционные рабочие завтраки с видными
американскими и иностранными государственными
и политическими фигурами.
Главный же бар пресс-клуба все шестьдесят
с лишним лет своего существования был катего-
рически закрыт для лучшей половины человече-
ства, о чем и свидетельствовала табличка на его
входной двери: «Только для членов клуба и гостей
мужского пола». И когда осенью 1959 года настыр-
ная репортерша агентства «Магнум фотосервис»
все же рискнула открыть заветную дверь, дальше
порога ей пройти не удалось — вытолкали. Резуль-
татами этой безнадежной экспедиции был сердечный
припадок у главного бармена — семидесятилетнего
Фрэнка Матера, чьи нервы, как он потом объяснял,
не выдержали «этого вопиющего беззакония», да
ультиматум правления пресс-клуба всем вашингтон-
ским журналисткам: «Или прекратите безобразия,
или мы не станем больше пускать вас в клуб». (В жен-
ский пресс-клуб Вашингтона, куда более скромный
180
и малочисленный, мужчин почему-то пускали бес-
препятственно.)
...Заказав кружку светлого пива и «трехпалубный
клубный сандвич», я уселся за столик и принялся
смотреть «Драку в субботний вечер». Так называ-
лась еженедельная телепередача профессионального
бокса.
Вдруг дверь от резкого удара ногой (для само-
защиты ее низ одели в ярко начищенные латунные
листы) широко распахнулась, и в бар ввалился
некто Барни Кейпхарт. На визитной карточке, вру-
ченной им при нашем знакомстве, он именовался
заведующим отделом печати вашингтонского отделе-
ния Американского легиона.
Здесь нужно сказать, что у нас с Барни сложи-
лись весьма своеобразные отношения. Он почему-то
считал своим святым долгом беспардонно приста-
вать к советским корреспондентам, не упуская
любой возможности встревать в наши беседы в
пресс-клубе с американскими коллегами. Многие из
них от такого поведения Барни чувствовали себя
тягостно и неловко за соотечественника и даже, слу-
чалось, прямо говорили ему об этом. Но Барни все
равно продолжал свои выходки. Он мог, скажем,
подойти и вмешаться в ваш разговор с кем-нибудь,
спросив с безмятежной улыбкой: «Скажи, Владимир
(или Юрий, или Майк), я слышал, что ты отказался
вернуться в Россию. Это правда?» Или, например,
однажды пригрозил телетайпистке корпункта ТАСС:
если она будет брать в фойе доставляющиеся туда
официальные публикации (а они предназначались
для всех аккредитованных в Вашингтоне корреспон-
дентов), то он «отведет ее в полицию». Когда один
из нас поговорил с Барни, что называется, «по ду-
шам», тот, не задумываясь, извинился, сказав, что его
«не так поняли» и вообще в тот день он «здорово
слез с повозки» (жаргонное выражение, означающее,
что человек был пьян).
Я был любимым объектом усилий Барни, навер-
ное, потому, что обрывал его реже, чем мои товари-
щи. Поступал же я так только потому, что Барни был
мне очень интересен как образчик психологии фана-
тика антикоммуниста. Как известно, Американский
легион — организация ультраправая и ультра-
181
патриотическая да еще с особым ударением на первой
половине этого слова.
Однако Барни воспринимал такую мою внешнюю
терпимость как доказательство успеха своих наско-
ков. К тому же он очень любил играть на публику.
Увидев меня, Барни ужасно обрадовался и сразу
же двинулся к моему столику.
— Ньет стреляй, товаррышш, я твоя друга! —
выкрикнул он по-русски вместо приветствия. Во вре-
мя прошлой войны Барни (он был родом из Южной
Калифорнии) служил в авиации где-то на тихоокеан-
ском побережье и готовил к перелетам в Советский
Союз боевые машины, поставлявшиеся нам по ленд-
лизу. Эту фразу из тогдашнего американского воен-
ного разговорника Барни почему-то крепко запомнил
и неизменно говорил при встречах.
Однако на этот раз талантам Барни не суждено
было развернуться. Завсегдатай из-за соседнего
столика, не отрывая глаз от боксеров на телеэкране,
громко и очень ласково сказал: «Дорогой мистер
Кейпхарт, сукин вы сын, заткните свою вонючую
плевательницу и не мешайте смотреть бокс, а не то
я могу вам устроить персональную «драку в суббот-
ний вечер».
Шуплый Барни посмотрел по сторонам, убедился,
что публики на этот раз не было, вздохнул и без
разрешения уселся за мой столик. Взгляд его, скольз-
нув по кружке пива и тарелке с «трехпалубным
клубным», остановился на лежавшей тут же книжке.
Это был только что полученный мной свежий экзем-
пляр ежегодного статистического справочника «По-
жалуйста, информация».
— Майк,— на этот раз тихо, чтобы не мешать
завсегдатаям, сказал Барни,— поздравляю. Мы, ка-
жется, сумеем сделать из тебя настоящего американ-
ца. Уж если ты начал читать такие книги, то, навер-
ное, в скором времени я смогу пригласить тебя
выступить с истинно американской речью на общем
собрании вашингтонских легионеров.
Барни высосал сразу половину своего коктейля —
чистого виски, смешанного с толченым льдом. При
этом перенасыщенная его утроба содрогнулась, и он,
достав платок, вытер слюну на подбородке. Потом
трагическим шепотом продолжал:
182
— Учти, Майк, я пожалуюсь в Кремль. Тебя
отзовут и отправят в Сибирь на вечную каторгу.
Зачем ты тратил доллары на эту книгу? Нет, Майк,
видно, ты плохой коммунист, если собираешься
читать такую книжку, потому что в ней собрана
самая лучшая американская пропаганда.
— Но если вы называете это пропагандой, а у
вас это слово употребляется чаще всего только в
ругательном смысле, значит, мы не должны верить
этой книжке? — поинтересовался я.
— В том-то и дело, что должны! — воскликнул
Барни и отправил в рот вторую половину содержимо-
го своего стаканчика.— Именно для этого издаются
альманахи и всякое подобное цыплячье дерьмо.
Все должны этому верить: русские, китайцы, эски-
мосы, зулусы и прочая чернозадая мразь. Даже
марсиане, если они только есть и понимают по-
нашему...
— А американцы? — вставил я.
— Не отвлекай меня дурацкими вопросами от
одной из лучших моих проповедей,— отмахнулся
Барни и продолжал: — Эти книжки мы делаем
мастерски. Никто не сможет доказать, что наша
статистика лжет. Она всего-навсего обходит то, что
нам невыгодно. О-о! Мы умеем это делать. Не то
что вы. И это дает нужные результаты. Мы короли
статистики, ее поэты и волшебники! Мы обрушиваем
на людские головы столько информации, что глупому
человечеству некогда даже подумать, будто дело
может обстоять иначе. У нас самый большой в мире
опыт работы с общественным мнением. Мы умеем
делать это так же хорошо, как доллары. Иди домой,
Майк, и читай эту замечательную книж-
ку...
— Любопытно, Барни, как же вы создаете эти
шедевры?
— Не на того напали, сэр. Ты еще не знаешь
Барни Кейпхарта! Сейчас я тебе кое-что скажу,—
с безмятежной улыбкой продолжал Барни.— За-
помни: Москве и Вашингтону все равно не ужиться.
Никогда!
— Ваш президент говорит другое...
— Кеннеди?.. Этот слабак — не мой президент.
Наше время еще впереди...
183
Нехитрые откровения Барни в общем-то сво-
дились к брошенному кем-то в Калифорнии лозунгу:
«Лучше быть мертвым, чем красным». Вернувшись
в тот вечер домой, я коротко записал этот разговор.
И теперь, более двадцати лет спустя, не без некото-
рого удивления обнаружил, листая старый блокнот,
что та запись во многом похожа на достаточно
известную антисоветскую риторику Рейгана и его
команды. Во всяком случае, их роднили так и прущая
наружу циничная откровенность вожделений и поли-
тический примитивизм. Видно, недаром говорится,
что все новое — это всего-навсего хорошо забытое
старое...
За время рассказа Барни сумел управиться еще
с двумя стаканчиками любимой смеси, которая
называлась «виски-туман», и потому, кончив гово-
рить, впал в состояние блаженной полудремы. На
телеэкране завершала поединок последняя пара
боксеров, часы показывали половину одиннадца-
того.
Я встал из-за столика. Барни встрепенулся,
изобразил указательным и большим пальцами
своей волосатой, в рыжих веснушках руки подобие
пистолета, нацелил это сооружение мне в грудь и
начал было свое традиционное: «Ньет стреляй, то-
варр...» Но не договорил — «виски-туман» уверенно
делало свое дело.
— Ну вот и наш главный патриот скопытился...—
громко объявил подошедший за пустыми стаканчи-
ками и тарелкой бармен Грегори и будто нехо-
тя поинтересовался: — Чего он вам тут доказы-
вал?
— Ничего особенного. Очередная драка в суббот-
ний вечер,— ответил я, кивнув в сторону теле-
экрана.
— И охота вам...— посочувствовал мне Грего-
ри.— Если бы он хоть за выпивку платил...
Остановка вторая. «МЫ УЖЕ ДАВНО
ОККУПИРОВА НЫ...»
Мы еще поговорим с вами, читатель, о таком
явлении, как Барни Кейпхарт и ему подобные. Но
сейчас давайте на время вернемся в наши дни.
184
...На эту встречу я немного опоздал. Еще откры-
вая дверь в кабинет, услышал дружный хохот кол-
лег. Едва он начал утихать, как вдруг раздался
так хорошо знакомый мне голос... Джона Кеннеди!
Я вздрогнул: «Что за чертовщина?» Не узнать этого
голоса я не мог — за годы работы в Вашингтоне
пришлось побывать на всех пресс-конференциях
злодейски убитого президента.
Голос, конечно, принадлежал совсем другому
американцу — гостю Союза писателен, известному
романисту Гору Видалу. Он, оказывается, талантливо
имитировал собственных президентов. В кабинете
зазвучал красивый голливудский баритон Рейгана.
После него — Ричарда Никсона: «Мои соотечествен-
ники, сегодня ночью американские войска высади-
лись в Камбодже. Но это не вторжение».
Вслед за фразой, действительно сказанной Никсо-
ном в самом начале семидесятых годов, Видал стал
говорить о том, что «американский человек с ули-
цы — типичный запойный телезритель. Шесть часов
каждый день!» (Даю здесь вежливый перевод его
слов. А если уж точно, то нужно перевести так:
«типичный телеалкаш».) Наш зритель, продолжал
гость, настолько не вникает в смысл услышанного,
если оно прямо и немедленно не касается его ко-
шелька, желудка и здоровья, что готов проглотить
даже такие классические образцы бессмыслицы и
лицемерия.
Перу Видала принадлежит шестнадцать романов.
Издавались они весьма приличными для малочитаю-
щей Америки тиражами. У нас его знают по двум
книгам— «Бэрр» и «Вашингтон, округ Колумбия»,
опубликованным журналом «Иностранная литера-
тура ».
За столом сидел моложавый подтянутый мужчина
на вид лет сорока пяти, хотя на самом деле он уже
«разменял» вторую половину своего пятого десятка.
Говорил он очень быстро, четкими недлинными
фразами. Как будто стрелял короткими очередями из
автомата.
С Гором мы раньше никогда не встречались,
хотя, конечно, он был знаком мне по книгам и еще*
по своему языку — острому, как новые лезвия фир-
мы «Жиллетт», те, что с двойным жалом. После
185
комика Боба Хоупа это, пожалуй, самый остроум-
ный из знакомых мне американцев.
Разговор наш был очень оживленным. Видал,
либеральный демократ из Калифорнии, с плохо
скрытой горечью побежденного рассказывал о своем
неудачном поединке за место сенатора QIIJA от
Калифорнии («У нас ведь однопартийная система...
Партия частной собственности, разделенная на две
почти одинаковые фракции, демократическую и рес-
публиканскую. Разделенную для того, чтобы обду-
рить наивную публику... Мой противник израсхо-
довал на этих выборах два миллиона долларов.
Деньги давал большой бизнес. Куда уж мне, когда
я еле наскреб сорок тысяч»).
В общем, мы говорили о вещах, достаточно у
нас известных, и я не стал бы здесь вспоминать
об этой беседе, если бы под конец Видал не произнес
одной фразы. Не помню точно, как и кто упомянул
об антисоветской свистопляске в Америке в связи
с событиями в Польше. Но тема эта возникла (да,
наверное, она тогда не могла не возникнуть), и Видал
начал рассказывать о том, как его пригласили на
большой митинг в Нью-Йорке, посвященный протесту
«против советской оккупации».
— Я тоже должен был выступать. Но те, кто
говорил до меня, так сгущали краски, что я не выдер-
жал и, когда подошла моя очередь, сказал вовсе не
то, что собирался сказать. Подошел к микрофону и
произнес всего одну фразу. Какой смысл нам,—
спросил я,— говорить здесь о советской оккупации
Польши, если мы с вами в собственной стране уже
давно оккупированы нашим дорогим (очень доро-
гим!) отечественным военно-промышленным ком-
плексом?
И тут я сразу же вспомнил, как двадцать четыре
года назад совсем другой американец, куда более
известный в Соединенных, Штатах и во всем мире,
не скрою, гораздо менее симпатичный мне, чем Гор
Видал, впервые заговорил вслух о военно-промыш-
ленном комплексе.
Зима в тот год в Вашингтоне была катастрофи-
чески холодной и снежной. Сугробы на улицах наме-
ло, пожалуй, повыше московских. А из низких
свинцово-серых облаков все валили и валили, совсем
186
как наши, пушистые, густые хлопья снега. Убирать
его было тогда нечем и некому. Столичный муни-
ципалитет еле умолил городские власти соседней
Балтиморы одолжить на время не то два, не то три
снегоочистителя (все, что было у балтиморцев).
Снежный покров почти прекратил уличное движе-
ние. Более или менее исправно работал только го-
родской транспорт. Но в те годы на весь Вашингтон
всего-то было шесть-семь автобусных линий. А мощ-
ные, элегантные «форды», «шевролеты», «доджи» и
«бьюки», под капотами у которых таились моторы-
звери в двести и больше сил, барахтались в заносах,
как беспомощные младенцы. Их владельцы, не зна-
комые с настоящей зимой, в бессильной ярости дави-
ли на педали акселераторов, отчего колеса рычащих
зверюг только глужбе зарывались в снег.
Из-за непогоды я чуть было не опоздал на пресс-
конференцию в Белый дом, очень сильно нервничал:
это была последняя пресс-конференция Дуайта
Эйзенхауэра, уходящего на покой после максималь-
но возможных по конституции двух четырехгодич-
ных сроков его президентства. Опоздать было никак
нельзя еще и потому, что я был единственным кор-
респондентом ТАСС при Белом доме.
Радуясь тому, что все-таки успел, потирая зако-
ченевшие пальцы, я вошел в «зал индейских дого-
воров», где в те годы проводились президентские
пресс-конференции, и занял отведенное ТАСС
место — жесткий, неудобный для работы стул.
Записывать услышанное приходилось, согнувшись в
три погибели и держа блокнот на коленях. Записы-
вать нужно было как можно подробнее, не надеясь на
стенограмму, которую выдавали не раньше, чем через
два часа. Сообщать же в Москву все самое главное
следовало немедленно короткими бюллетенями по
темам под грифом «молния».
За малейшую неточность из Москвы по теле-
тайпу на другой день приходили приторно-вежли-
вые и... ехидно-язвительные «втыки» от начальства:
«молнии» с пресс-конференций президента немедлен-
но, практически не обрабатывая, ТАСС отправлял
в редакции газет, радио и телевидения, правитель-
ству.
Да, освещать пресс-конференции Айка (так умень-
187
шительно называла его вся Америка) было ох как
непросто. У этого президента была странная мане-
ра говорить. Он почему-то недолюбливал глаголы,
и на пять-шесть подлежащих у него почти всегда
было одно сказуемое. К тому же после пресс-конфе-
ренции и после того, как нам вручали стенограмму,
довольно часто звонили чиновники пресс-отдела Бе-
лого дома или госдепартамента. Ласковыми, вкрадчи-
выми голосами они просили поправить что-нибудь
в этой стенограмме: когда президент сказал то-то
и то-то, он имел в виду следующее...
Впрочем, на сей раз никаких таких подвохов
опасаться было нечего: прощальное послание пре-
зидента, естественно, готовилось заранее и просто
зачитывалось им.
Наконец в «индейской комнате» — там когда-то
подписывались «мирные» договоры с вождями
краснокожих, чьи портреты украшали стены зала
и прилегающего фойе, где стояли телефонные каби-
ны для корреспондентов — появился тридцать чет-
вертый президент Соединенных, Штатов Дуайт Эйзен-
хауэр. Высокий и довольно стройный для своих
лет, со старческим румянцем на щеках, он зябко
потер руки, неофициально пошутил насчет погоды
и приступил к делу.
Это было 17 января 1961 года.
— Прослужив полвека своей стране,— начал
Айк,— я через три дня сложу с себя служебные
обязанности, и в соответствии с традиционной и
торжественной церемонией должность президента
перейдет к моему преемнику. Сегодня вечером я
обращаюсь к вам с прощальным посланием и хочу
в последний раз поделиться с вами, моими сооте-
чественниками, некоторыми мыслями.
Следующие несколько минут президент говорил
традиционно протокольным языком: благодарил
конгресс за сотрудничество, не забыл, конечно,
помянуть недобрым словом социалистические страны
(«Враждебная идеология — глобальная по своим
масштабам, атеистическая по характеру»). Правда,
при этом он не назвал конкретно ни одной страны.
Все это было слышано много раз, особого интереса
не представляло, и перо мое заскользило по бумаге
медленнее.
188
И вдруг Айк заговорил об огромных масштабах
американской военной машины, о том, что нельзя
давать слишком много власти «военно-промышлен-
ному комплексу». Эта тема послания явно была
главной, потому что до Эйзенхауэра никто в Соеди-
ненных Штатах не ставил подобного вопроса. Да и
сам термин «военно-промышленный комплекс» был
тоже употреблен впервые.
Вот что дословно сказал об этом Эйзенхауэр:
«Сочетание колоссальных вооруженных сил и
большой военной промышленности — нечто новое
в американской истории. Общее влияние этого —
экономическое, политическое и даже духовное —
ощущается в каждом городе, в каждом штате, в
каждом учреждении федерального правительства.
Мы признаем настоятельную необходимость такого
сдвига. Однако мы не должны недооценивать его
серьезных последствий. С ним связаны наш труд,
наши ресурсы и средства к существованию, точно
так же, как сама система нашего общества.
Мы должны остерегаться установления в высших
правительственных органах неоправданного влияния
военно-промышленного комплекса — желанного или
нежеланного. Существует и будет существовать
потенциальная опасность пагубного усиления непра-
вильно используемой власти».
На таких ответственных пресс-конференциях
корреспонденты телеграфных агентств не должны
позволять себе никаких эмоций — ни внутренних, ни
внешних. Иначе отвлечешься, а это скажется на
точности изложения, которое нужно передать в
редакцию немедленно. И все-таки после слов Эйзен-
хауэра по «индейскому залу» прошел легкий шумок.
Даже не шумок, а какое-то еле уловимое шевеление
воздуха.
Да, тут было чему удивляться! Этот националь-
ный герой Америки, старый генерал, отдавший
тридцать семь лет службе в армии, этот лидер рес-
публиканцев — партии крупных монополий — пре-
дупреждал нацию и весь остальной мир о грядущей
опасности союза «медных касок» и большого биз-
неса. И, хотя президент не поставил всех точек над
«и», а говорил «с языком за щекой», суть и смысл
его предупреждения не понять было нельзя.
189
Два-три следующих дня газеты пережевывали
послание на все лады, кроме одного: никто почему-то
не стал докапываться, какие конкретные и глубинные
причины побудили президента на громкий разговор
о военно-промышленном комплексе. Потом, после
20 января, когда в Белый дом торжественно вселился
Джон Кеннеди, тема эта перекочевала на газетные
задворки, а вскоре почти исчезла на несколько лет.
Сам же Эйзенхауэр до конца дней своих, насколь-
ко мне известно, так и не объяснил толком, почему
все-таки он решил запустить на международную
орбиту новый хлесткий политический термин —
военно-промышленный комплекс.
Весной 1962 года я попытался было поговорить
с Джимом Хагерти, пресс-секретарем Белого дома
при Эйзенхауэре, который после отставки стал вице-
президентом «Эй-Би-Си» — одной из трех крупней-
ших американских телекомпаний. Действуя по не-
писаному журналистскому правилу «Стучись во все
двери, какая-нибудь да откроется», я все же рассчи-
тывал хоть что-нибудь выяснить.
Но Джим не захотел касаться этой темы. С при-
сущей ему грубоватой прямотой он сказал:
— Уж если мой старик решил не вдаваться в
подробности, почему ты думаешь, что я стану обсуж-
дать это?.. Тем более с парнем из Москвы.
Остановка третья. КАЖДЫЙ ПЯТЫЙ!
Что же все-таки имел в виду Эйзенхауэр?
К концу пятидесятых годов руководящая финан-
сово-монополистическая верхушка Соединенных
Штатов и ее приводные ремни к нации — Белый дом,
правительство и конгресс — испытывали жесточай-
шее разочарование. Испытывали потому, что стало
очевидным: «паке Американа» — золотой век безраз-
дельного американского господства во всем мире —
так и не наступил. А ведь сразу после второй миро-
вой войны разоренная Европа почтительно внимала
прихотям заокеанского дядюшки. Советский Союз
с неимоверным трудом восстанавливал собственными
силами жестоко разрушенное хозяйство.
Америке, сказочно разбогатевшей на военных
поставках и к тому же единственной тогда обла-
190
дательнице качественно нового — атомного — ору-
жия, казалось, что долгожданный «золотой век»
совсем рядом, стоит только протянуть руку или,
на худой конец, завернуть за угол... Поверьте, чита-
тель, я ничего не преувеличил. Люди старших поко-
лений прекрасно помнят специальный номер нью-
йоркского журнала «Колльере», посвященный...
американской победе над нами. На его цветной
обложке-фотомонтаже бравый «Джи-ай» красовался
на фоне Кремля, над которым развевался звездно-
полосатый флаг Соединенных,Штатов.
В погоне за столь сладкой мечтой американский
империализм, не щадя национального богатства
страны, расходовал небывалые средства на гонку
вооружений, тотальный шпионаж и подрывную
деятельность против стран социализма.
Если в 1939 году федеральное правительство
имело восемьсот тысяч гражданских служащих и
примерно десять процентов из них работало в орга-
низациях, связанных с национальной безопасностью,
то уже к концу сороковых годов таких служащих
было почти четыре миллиона. И свыше трех четвертей
из них занимались вопросами национальной безо-
пасности. С тех пор эти цифры растут и растут.
(Вскоре после Победы американская пресса
начала кричать на весь мир: вот, мол, Америка
демобилизуется, а агрессивный Сталин продолжает
держать свои танковые армии наготове. Их пресса
до сих пор кричит о советских танковых армиях,
меняя при этом лишь фамилии наших руководи-
телей.)
Между тем именно опыт войны подготовил аме-
риканский бизнес к восприятию военных как постоян-
ного законного партнера по взаимовыгодной коали-
ции: бюрократия, ведающая вопросами националь-
ной безопасности, стала фактически контролировать
распределение все более значительной доли нацио-
нального богатства.
Надежды на «золотой век» не оправдывались,
к концу пятидесятых годов Соединенные Штаты
оказались гораздо дальше от него, чем тогда, в сорок
пятом. Самым главным препятствием этому суме-
ли стать Советский Союз, весь мировой лагерь
социализма, волею объективных законов истории
191
превратившийся в важнейший фактор современ-
ности.
Помню, как вскоре после своего приезда в Вашинг-
тон в 1959 году я услышал там одну удивительную
историю. Оказывается, в канун смерти Джон Фостер
Даллес, автор по меньшей мере десятка самых
агрессивных антикоммунистических доктрин («осво-
бождения», «массированного удара» и прочая и про-
чая), не сумел скрыть от журналистов своего уныния
и разочарования по поводу бесплодности главного
дела всей его жизни — борьбы с Советским Союзом.
Он так и сказал: «бесплодности».
Впрочем, один серьезный результат пятнадцати
послевоенных лет американских усилий все же был:
к концу пятидесятых годов Соединенные- Штаты
стали действительно великой военной державой.
Их громадная военная машина поглощала значи-
тельную долю бюджета страны, глубоко влияла
на экономику и все больше на позиции обществен-
ности и национальную политику — и внешнюю
и внутреннюю. Из всех новых тенденций в жизни
Америки, порожденных «холодной войной», главная
заключалась в том, что национальные ресурсы,
таланты и энергия все больше и больще переклю-
чались на то, чтобы обеспечить победу в борьбе
за власть над всем миром.
Многолетними усилиями средств массовой инфор-
мации, посвященными в общем-то одной и той же
теме («Русские идут!»), в национальный стиль был
привнесен дух страха и напряженности. Любые
программы, связанные с национальной безопас-
ностью, стали неприкасаемыми, превратившись в
святая святых американского кодекса жизни. Обе
палаты конгресса — и сенат и палата представите-
лей — обсуждали и принимали законопроекты о
военных расходах (миллиардные суммы!) в течение
недели, а иногда и нескольких часов. Законопроекты,
не связанные с программами национальной безо-
пасности, застревали в том же конгрессе на многие
недели, месяцы, а иногда и годы.
— Каким-то неестественным образом мы привя-
зались к «холодной войне»! — воскликнул в начале
шестидесятых годов сенатор Уильям Фулбрайт.—
Она увлекает нас, бросая волнующий и, казалось
192
бы, ясный и простой вызов извне, и отвлекает наше
внимание от проблем здесь, на родине...
Да, в пятидесятые годы Соединенные Штаты
стали законченно милитаристской страной, где все
чаще думали только о военных путях решения проб-
лем, возникающих от любой угрозы «национальным
интересам», распространившимся на самые отдален-
ные уголки земного шара. Уже более полутора
миллионов американцев в военной форме для «защи-
ты и поддержания мирового порядка» находились
в ста девятнадцати странах. Страну все больше
(и все легче) приучали к милитаризму, к военной
форме, культу насилия. К счастью для Америки,
вторая мировая война не коснулась ее территории:
всего два снаряда, выпущенные вскоре после Пёрл-
Харбора с японского крейсера, упали на тихоокеан-
ском побережье. Основная же масса населения не
испытала ужасов войны и очень слабо представляла
себе ее действительное лицо. Лишения и опасности,
связанные с военными действиями и боевой солдат-
ской службой, были понятны лишь немногим,
видевшим кровь и ужас сражений. Для остальных,
особенно для молодежи, война представлялась если
не волнующим приключением, то уж, во всяком
случае, не самым страшным способом избавиться
от скучной и однообразной рутины мирного времени,
для которой за океаном кто-то изобрел очень злое
определение «крысиная гонка».
Не знаю, прав ли я на все сто процентов, но мне
кажется: восприимчивость к признакам милитариз-
ма уходила своими далекими корнями в тот самый
«дух пионеров», осваивавшйх в свое время американ-
ский дальний Запад с поистине миссионерским
рвением. Рвение удобно уживалось с открытой пого-
ней за собственным солидным куском земли, кото-
рый можно было получить только после того, как
сгонишь с нее прежних владельцев — «нецивили-
зованных и опасных безбожников» — индейцев.
Именно тогда родилась поговорка: «Хороший ин-
деец — это мертвый индеец».
Классический пример американской разновидно-
сти международного миссионерства, на мой взгляд,
наглядней всего объясняет такой анекдот, давным-
давно рожденный в самых Соединенных Штатах.
7 М. Сагателян 7 0 4
Однажды, отчитываясь перед учителем в совершен-
ных добрых поступках, два школьника-бойскаута
рассказали ему, как помогли одной старушке перейти
улицу. Учитель похвалил, но спросил о подробно-
стях столь благородного поступка. Тут-то и выясни-
лось, что мальчишкам нелегко далось их доброе
дело.
— Почему? — удивился учитель.
— А она не хотела переходить, сэр,— ответили
бойскауты...
Конечно, анекдот — это всего лишь анекдот.
Хотя, с другой стороны, недаром говорится: сказка —
ложь, да в ней намек... Мудрый и чуткий француз
Ромен Роллан еще в 1926 году в статье «Предупреж-
дение Америке» писал о том же самом так:
«Англосаксонский характер Америки — сильный
и гордый, цельный в своих склонностях и принципах,
решительный и негибкий. Он отличается странным,
поражающим всех нас, европейцев, неумением
понимать образ мыслей других рас, неумением
вникать в их психологию и внутреннюю жизнь,
почувствовать их душу, их страсти, их потребности,
как свои собственные. Американец считает, будто
бы все, что правильно, что хорошо для пего, должно
быть так же правильно и хорошо для всех других
народов земного шара; а если народы с этим не
согласны, то ошибаются, мол, они,— Америка якобы
имеет право навязывать им свое мнение, в интере-
сах всего мира и в их собственных интересах. Подоб-
ные взгляды порождают стремление к завоеванию
мира, прикрытое фальшивым морализированием,
которое (быть может, бессознательно) восходит к
алчному животному инстинкту власти над другими
народами.
Это чрезвычайно опасно...»
Наверное, Роллан все-таки чуть переборщил,
свалив всех американцев в кучу. В остальном же
с ним нельзя не согласиться. Особенно сегодня,
шестьдесят лет спустя.
Так или иначе, но американскому империализму
удалось через пятнадцать лет после войны завершить
процесс формирования военно-промышленного ком-
плекса. И, хотя об этом с тех пор не раз писалось,
194
придется сейчас для полноты картины кое-что на-
помнить.
Только за пятидесятые годы американская про-
мышленность получила тридцать восемь миллионов
военных заказов на общую сумму двести двадцать
восемь миллиардов долларов. Мне всегда казалось,
что столь огромные суммы непросто представить
себе конкретно, в их реальном наполнении. Поэтому
приведу такое сравнение. В середине пятидесятых
годов на стоимость одного- тяжелого бомбардиров-
щика можно было бы построить по одной кирпичной
средней школе в тридцати городах Соединенных
Штатов. Или две электростанции, каждая из которых
могла бы питать энергией городок с населением
шестьдесят тысяч человек. Или две первоклассные,
полностью оборудованные больницы. Или, на худой
конец, восемьдесят километров автострады с движе-
нием в шесть — восемь рядов.
Под воздействием бурного потока военных зака-
зов к концу пятидесятых годов за океаном сформи-
ровалась прочная общность интересов профессио-
нальных военных, ЦРУ и тех крупнейших банков
и монополий, чья деятельность почти целиком была
связана с военной машиной. Вот об этой-то стороне
дела и писалось больше, подробней и чаще всего в
многочисленных исследованиях — научных и жур-
налистских — природы и структуры военно-про-
мышленного комплекса. Безусловно, это был его
мозговой центр и становой хребет. Миллиардные
ассигнования на военные цели гарантировали ему
нормальное кровообращение. Но, как у всякого
организма, пусть даже искусственно (и насильствен-
но!) созданного, кроме мозга, скелета и кровеносной
системы, должны быть и другие составные части,
без которых тоже не обойтись.
И они, конечно, были, есть и будут до тех пор,
пока существует сам комплекс. Я имею в виду тесное
сплетение самых различных интересов конкретных
предприятий на местах, профсоюзов, торговых
палат, университетских исследовательских лаборато-
рий, политических партий, средств массовой инфор-
мации и так далее.
Получение тем или иным предприятием «хоро-
шего» военного заказа означало не только гаранти-
7*
195
рованную и весьма высокую прибыль его владельцам.
Такой заказ означал также гарантию от безработи-
цы, и рабочим, инженерам и служащим этих пред-
приятий, возможность делать сбережения, дать
детям образование. Для университетов заказы на
военно-научные исследования означали, по сути
дела, то же самое.
Короче говоря, американский империализм в пого-
не за неограниченным и безраздельным мировым
господством стал несколько больше, чем раньше,
подкармливать только одну часть трудового на-
селения страны, ту, чьими руками он разрабатывал
появившуюся после войны «золотую жилу» — гонку
ракетно-ядерных вооружений.
Вот несколько наиболее характерных иллюстра-
ций к вышесказанному. Привожу их в произволь-
ной последовательности. Пусть читатели сами разло-
жат эти цифры и факты по полочкам памяти.
На военные цели в Соединенных Штатах давно
уже расходуется больше четверти федерального
бюджета. Если новые планы Рейгана в этой области
будут все-таки выполнены, только прямые военные
расходы превысят одну треть всего бюджета страны.
Номенклатура предметов военного потребления
составляет три миллиона семьсот тысяч наименова-
ний.
Военные заказы выполняют двадцать тысяч
предприятий — основных подрядчиков и более ста
тысяч субподрядчиков!
Каждый пятый трудоустроенный
американец фактически кормится за
счет ассигнований на гонку в о о р у ж е-
н и й!
Американский капитализм задолго до появления
на свет военно-промышленного комплекса довел
до высокой степени мастерства практику приобще-
ния к своим интересам довольно значительных
категорий трудового населения Соединенных, Штатов.
Многие десятилетия процесс социального растления
за океаном был направлен на то, чтобы увести актив-
ность масс возможно дальше от их классовых
интересов, направив ее в сферу личного обогаще-
ния.
Именно эти особенности американского развития
196
способствовали увлечению империализмом не только
«сверху», но и «снизу». Военно-промышленный
комплекс начал влиять, кроме как на желудок
и кошельки, и на умы значительных масс избира-
телей. Пять американских штатов Юга и Запада —
от Калифорнии через Техас до Флориды — иногда
называют «южной дугой». «Дуга» сконцентрировала
в своих пределах большинство предприятий ракетной
и тесцо связанной с ней электронной промышлен-
ности. В шестидесятых годах было замечено, что
именно в этих районах произошло значительное
поправение в политических настроениях. Когда в
1964 году собрался для выдвижения кандидата в
президенты очередной съезд республиканской пар-
тии, обнаружилось: делегации четырех из пяти
«ракетных» штатов целиком состояли из сторонников
ультраправого сенатора Барри Голдуотера. Из трид-
цати шести делегатов пятого «ракетного» штата
двадцать два голосовали за того же Голдуотера.
«Милитаризм в Америке находится в полном
цвету и обещает в будущем активное самоопыле-
ние...»— заметил в середине шестидесятых годов
(после выхода на пенсию) командующий корпусом
морской пехоты (ДПА генерал Дэвид,Шоуп.
Однако давайте вернемся к вопросу, с которого
начиналась эта глава. Что же все-таки имел в виду
Эйзенхауэр, столь удививший мир своим прощаль-
ным посланием? Сам он однажды ответил на это
так: «Я думал о почти полном проникновении в
наши умы представления, будто единственно что
занимает страну — это оружие и ракеты. Но, скажу
я вам, мы просто не можем себе этого позволить».
Перед насильственным концом президента Кен-
неди старый генерал еще раз коснулся той же
темы. Журналисты спросили его об успехах воен-
но-промышленного комплекса за минувшие три го-
да. Он ответил: положение ухудшилось, военные
монополии поставили под угрозу самые «основы
нашей жизни».
Однако и эти ответы не давали полной картины
происшедшего. Они как бы откусывали лишь не-
большие кусочки по краям пирога всей проблемы.
К тому же было не очень ясно, почему Айк выступил
против военно-промышленного комплекса.
197
Остановка четвертая. КТО КОГО?
При Джоне Кеннеди военные расходы Соединен-
ных Штатов возросли больше, чем в полтора раза.
Настолько же увеличилось число ядерных боеголо-
вок. В армии стало почти наполовину больше диви-
зий. В авиации на сорок четыре процента больше
самолетов и на семьдесят пять процентов вертолетов.
Появился и новый род войск — «зеленые береты»,
так позорно прославившиеся позднее во Вьетнаме
и в Латинской Америке. В начале 1961 года в Южном
Вьетнаме находилось всего семьсот американских
военнослужащих. К осени 1963 года, когда раздались
выстрелы в Далласе, их стало уже шестнадцать
тысяч и они прямо участвовали в боевых действиях.
Сам Джон Кеннеди в первый же месяц президент-
ства на вопрос журналиста о военно-промышленном
комплексе уверенно ответил: «Его давление на нас не
чрезмерно». Он и в самом деле считал так вначале,
поскольку хотел одного: не просто ладить с комп-
лексом, но самому оседлать его, заставить больше
и эффективнее служить национальным, а не соб-
ственным узкоэгоистическим целям. Именно такие
его усилия порождали в стране среди «заинтере-
сованных лиц» острое недовольство и разговоры
о том, что «братья Кеннеди — сопливые пацифисты».
Помню одну пресс-конференцию тогдашнего минист-
ра обороны Роберта Макнамары. Речь шла о непо-
мерно вздутых ценах, назначаемых фирмами-постав-
щиками Пентагона. Макнамара продемонстрировал
нам резиновую прокладку. Толщиной в палец и дли-
ной не больше десяти сантиметров, она предназна-
чалась для механизма шасси новой модели истреби-
теля. Раньше, продолжал министр, эти прокладки
фирма поставляла по сорок центов за штуку. После
того как «вмешались мы и пригрозили передать
заказ другим людям, закупочная цена той же про-
кладки у той же фирмы стала всего шесть центов».
Сорок и шесть — почти семьсот процентов при-
были! Журналисты зашумели, и мой сосед, коррес-
пондент «Нью-Йорк тайме» Джек Реймонд, автор
любопытной книги «Власть — у Пентагона», спросил
Макнамару: как называется фирма. Министр, про-
званный «ходячей ЭВМ», за то, что мог часами на
198
память сыпать точными цифрами, бросил в ответ:
он этого не помнит...
Я снова пишу так подробно о Джоне Кеннеди
потому, что именно ему к концу президентства приш-
лось бросить открытый вызов военно-промышлен-
ному комплексу. Пришлось. Жизнь заставила. Побу-
дительной причиной стал карибский ракетный
кризис осенью шестьдесят второго года. Впервые
группа государственных деятелей, правившая стра-
ной по мандату монополий и банков, своей политикой
привела Америку на грань ядерного конфликта
с Советским Союзом. После этого ей стала куда
более понятна такая прописная истина нашего атом-
ного века: у мира нет альтернативы.
Джон Кеннеди хотел получить свободу маневра,
чтобы укрепить тылы, замазать появляющиеся соци-
альные трещины (бурный рост негритянского дви-
жения) и уж потом ставить вопрос «кто кого?»
в более активную плоскость. А пока что решать
этот вопрос администрация Кеннеди предпочитала
на рельсах экономики и идеологии. Однако тридцать
пятому президенту Соединенных Штатов не позво-
лили даже этого. На его пути стеной встали все
до единой ультраправые группировки Америки и,
что самое главное, военно-промышленный комплекс.
Преемника Кеннеди Линдона Джонсона с легкой
руки прозорливого журналистского барда американ-
ского империализма Уолтера Липпмана называли
«разношенным башмаком». Он был очень удобен
для всех, этот «наш славный Линдон». Под «всеми»
имелся в виду все тот же военно-промышленный
комплекс. Вьетнамская война обошлась Америке
в сто пятьдесят миллиардов долларов. Комплекс
процветал и самоопылялся. Родной штат Джонсо-
на — Техас неусыпными заботами нового президента
по объему военных заказов передвинулся за годы
его правления с одиннадцатого на третье место в стра-
не. Однако прежде всего «золотой дождь» военных
заказов сыпался на Калифорнию, где местная вер-
хушка набирала силы и самоутверждалась в ярости
обогащения на военном бизнесе. Трезвые круги аме-
риканского капитализма в основном отмалчивались:
ярлыки «предателей» и «антипатриотов» наклеи-
вались в те годы налево и направо.
199
Милитаризация американского мышления в пер-
вые годы вьетнамской войны шагнула еще дальше.
Впервые после Хиросимы и Нагасаки в стране
раздался публичный призыв повторить трагедии этих
городов во Вьетнаме. С ним тогда, в шестьдесят
седьмом году, выступил не министр или сенатор.
И пока еще не президент. Некий американский лите-
ратор Ричард Трегаскис в открытом письме призвал
Линдона Джонсона сбросить на Хайфон одну-две
водородные бомбы. Я никогда не читал книг Трегас-
киса, но это его письмо помню дословно: «Я предла-
гаю это, поскольку такой метод обеспечивает макси-
мальный эффект и порождает огромное уважение к
Соединенным Штатам: положить конец войне и про-
демонстрировать не только нашу огромную силу, но и
наше уважение к правам человека». Вот так-то!
Линдон Джонсон не сразу откликнулся на обра-
щение цивилизованного каннибала. Только позднее,
когда «грязная война» зашла в тупик, он однажды
доверительно поделился с парой придворных коррес-
пондентов, что видел минувшей ночью «ужасный
сон», как ему пришлось отдать приказ применить
во Вьетнаме ядерное оружие. Американские газеты
тут же в спокойной деловой манере рассказали чи-
тателям про сон президента. В самом деле, ну, при-
снилось человеку. Ничего особенного.
Помню, я тогда же спросил знакомого американ-
ского обозревателя «из либералов»: почему, каким
образом в Америке стала возможна антимораль, по-
добная каннибальским призывам Трегаскиса и «ядер-
ным» снам президента?
Мой собеседник снисходительно усмехнулся: вот
мол, чудак, простых вещей не понимает. Потом
сказал:
— Да это Джонсон на вьетнамцев давил, чтоб они
уступали на мирных переговорах. Конечно, глупо
давил, ведь там слишком мала территория и ради-
ация сразу может распространяться на наших соб-
ственных солдат. Вьетнамцы это тоже понимают...
Он просто не понял сути вопроса, мой знакомый
заокеанский либерал!
Именно при Линдоне Джонсоне страна еще больше
уверовала в свою способность обеспечить и пушки
и масло в неограниченных количествах. Политичес-
200
кая программа «великого техасца» самоуверенно обе-
щала построить «великое общество» (недаром смеют-
ся в Америке: «В Техасе все самое большое»). В под-
держку таких настроений высказывались и многие
достаточно известные ученые-экономисты. Печать
охотно предоставляла им свои страницы, телевиде^-
ние — экраны. Суть рассуждений сводилась к одной
главной мысли: военные расходы, гонка вооружений
благотворно влияют на уровень экономической актив-
ности в Соединенных, Штатах. В доказательство при-
водились разные, на первый взгляд убедительные
аргументы. Например, такой: именно вторая мировая
война с ее милитаризацией американской экономики
помогла нации выйти из экономического кризиса
«голодных тридцатых», снизить до несущественного
уровня безработицу и с тех пои обеоегает от нового
серьезного кризиса.
Этому верили. Особенно в районах сосредоточения
военной промышленности. «Грязную войну» ругали
за безысходность, за «отсутствие света в конце тун-
неля». Но в необходимости сохранить уровень воен-
ного производства после желанного конца вьетнам-
ской войны убеждены были крепко.
Так что, когда профессор Колумбийского универ-
ситета Сеймур Мелман в 1975 году выступил с пре-
дупреждением о том, что военно-промышленный ком-
плекс подобно раковой опухоли медленно, но верно
поедает живые ткани американского капиталистичес-
кого организма, от него просто отмахнулись. Умный
профессор продолжал настаивать: «В условиях воен-
ной экономики целые отрасли промышленности
и районы, специализирующиеся на военном производ-
стве, поставлены в паразитические экономические
отношения с гражданской экономикой, за счет кото-
рой они существуют, но в которую (экономически)
они вкладывают совсем немного или вообще ни-
чего».
На Мелмана (и его единомышленников) прикрик-
нули. Помню выступление одного из еженедельников
(«Тайма» или «Ньюсуика»): «Может ли нормальный
человек рыдать в три ручья из-за воображаемых
грядущих несчастий и не замечать, как вокруг гремят
оркестры процветания?»
Не думаю, что в нашем путешествии нам нужно
201
делать специальную остановку на годах завершения
«грязной войны». Завершения полным крахом агрес-
сора. Все это достаточно широко известно и еще
свежо в памяти. Известен и невиданно широкий
размах в начале семидесятых годов антивоенного
движения в самой Америке. Вот когда за океаном
во весь голос заговорили о предостережении Эйзен-
хауэра. Будто из рога изобилия, посыпались на стра-
ницы газет и журналов свежие цифры и факты
о военно-промышленном комплексе, его влиянии, его
конкретных представителях в высшем законодатель-
ном органе страны — конгрессе. Гроздья гнева зрели
в негритянских гетто. Бурлило студенчество. Уже на-
чали раздаваться первые выстрелы американских
солдат в самой Америке по своим же американским
парням и девушкам.
Но живуч и гибок современный капитализм. Вели-
ко его мастерство управления людской массой. И вот
уже пошли разоблачения военщины, ее (только ее)
вины в том, что нацию затащили «во вьетнамское
болото». Да такие хлесткие разоблачения, что из
Пентагона раздались оправдания. Генералы высту-
пили со статьями, где говорилось: военные не при-
нимают политических решений, и не они, а граждан-
ское правительство поставило армии задачу — не до-
пустить распространения коммунизма на Южный
Вьетнам.
Заговорили и «голуби» из монополистической вер-
хушки. Массовые антивоенные шествия в Нью-Йорке
проходили с участием доброй половины обитателей
Уолл-стрита — символа американского большого
бизнеса. В новой обстановке эти «голуби» уже не боя-
лись «ястребов» военно-промышленного комплекса.
Пошли толки о том, выживет ли вообще капи-
тализм, если продолжать «это безрассудство», «эту
политику безрезультатного разбазаривания нацио-
нального богатства». Обратите внимание, читатель,
не просто «разбазаривания», а только «безрезуль-
татного разбазаривания».
В ходе этого вынужденного момента истины дела-
лось великое множество откровенных признаний, то-
же вынужденных: комплекс нужно хоть немного
осадить, остановить его пагубное действие, угрожав-
шее разрушить систему. Именно такая перспектива,
202
а не сам по себе позор поражения беспокоил «голу-
бей» из большого бизнеса.
— Выживет ли капитализм? — с таким вопросом
японский журналист Кен Кондо еще в начале семиде-
сятых годов обратился к американскому сверхбан-
киру Дэвиду Рокфеллеру.
— Мы этого, в сущности, не знаем,— ответил г-н
Рокфеллер.— Нет сомнения в том, что марксизм име-
ет большую привлекательность для народа. Он про-
возглашает, что всюду должно быть совершенно рав-
ное распределение ресурсов мира, а это довольно
привлекательно для всех.
Дальнейшие рассуждения Рокфеллера на задан-
ную журналистом тему, коротко говоря, сводились
к следующему: для выживания капитализму надо бы
найти такую формулу, где «система свободного пред-
принимательства» в приемлемых для нее размерах
и формах попыталась бы обеспечить «большее ра-
венство в распределении доходов».
Так успокаивали нацию. На разбушевавшиеся
волны недовольства капитализмом (и где? В самом
его цитадели!) усиленно, подобно средневековым мо-
рякам, выливали из всех пропагандистских бочек
вяжущий поверхность волн словесный жар.
Наступило долгожданное для нас время, когда
слова «мирное сосуществование» появились в полити-
ческом словаре тридцать седьмого президента Соеди-
ненных , Штатов Ричарда Никсона. В ходе первого
в истории визита американского президента в Совет-
ский Союз тот же Никсон произнес в Кремле, где
над резиденцией гостя в дни визита рядом с совет-
ским флагом действительно развевался звездно-поло-
сатый «старз энд страйпз»: единственный путь войти
в Москву — это войти в нее с миром. (Помните,
читатель, обложку послевоенного «Колльерса»?) Ко-
роче говоря, военно-промышленный комплекс заста-
вили отступить. На какое-то время. Люди доброй
воли во всем мире торжествовали.
Ричард Никсон вернулся из Москвы, где он и Лео-
нид Ильич Брежнев подписали важнейшие советско-
американские документы, оформляющие процесс ме-
ждународной (и прежде всего советско-американ-
ской) разрядки, включая договор об ограничении
стратегических ядерных вооружений. Президент
203
счел необходимым объяснить стране и конгрессу
причины и своего визита в Советский Союз, и под-
писания им там советско-американских соглашений.
Это была весьма примечательная речь. «У двух ядер-
ных держав,— сказал Никсон,— каждая из которых
располагает достаточной мощью для уничтожения
человечества, нет иного выбора, кроме мирного сосу-
ществования, поскольку в ядерной войне не было бы
победителей, были бы лишь побежденные... Прин-
ципы, согласованные нами в Москве, подобны дорож-
ной карте. Теперь, когда эта карта составлена, соблю-
дение маршрута будет зависеть от каждой из стран,
Соединенные, Штаты намерены придерживаться этих
принципов. Руководители СССР высказали анало-
гичное намерение».
Об экономической пагубности гонки вооружений
для Соединенных Штатов президент предпочел не го-
ворить. Хотя к тому времени «пессимизм» профессора
Мелмана начали разделять гораздо больше амери-
канцев. Те, кого извечная «крысиная гонка» все же
не смогла приучить ограничивать свои размышления
лишь тем, о чем сообщали аршинные заголовки
газет и отлично срежиссированные выпуски телеви-
зионных новостей.
А газеты и телевидение в ту пору больше всего
кричали об уотергейтском скандале. Конечно, это
тема особая. Останавливаться на ней мы не будем.
Скажу только: лично автор убежден в том, что
мир знает далеко не всю подоплеку Уотергейта.
Какую роль сыграл в нем военно-промышленный
комплекс? Не причастен ли он к регулярной утечке
информации о действиях Никсона и его помощников,
приведших к скандалу? В конце концов, как теперь
пишет та же американская пресса, и до Никсона
все президенты нашего электронного века в борьбе
за власть имели свои нераскрытые уотергейты. Кто
же и почему помог так драматически поймать с по-
личным «скользкого Дика?» И не просто поймать,
а постоянно, вплоть до позорной отставки Никсона,
подбрасывать в бушующее пламя национальных
страстей абсолютно достоверную и совершенно сек-
ретную информацию чуть ли не из его кабинета
в Белом доме? Но об этом как-нибудь в другой раз.
Скороговоркой здесь не получится.
204
Остановка пятая. БЕСПЛАТНЫХ ЗАВТРАКОВ
НЕ БЫВАЕТ...
Американцы — люди весьма практичные. Ариф-
метика у них в почете. Там отлично умеют заранее
подсчитать не только ожидаемые прибыли, но и воз-
можные убытки. Причем последние обычно прики-
дывают по худшему варианту.
Но вот удивительно: официальные американские
оценки того, способна ли их экономика десятилетия-
ми совершенно безнаказанно выдерживать гонку воо-
ружений, неизменно были оптимистичными. Между
тем я глубоко убежден, что осторожно сформулиро-
ванное предупреждение Эйзенхауэра насчет опас-
ностей, которые несет с собой чрезмерное влияние
военно-промышленного комплекса, главным образом
касалось именно экономической стороны дела. Айк
ведь говорил и о необходимости «сохранить равно-
весие в национальных программах и между ними».
Отсутствие здравого смысла, предупреждал он,
«в конце концов нарушит равновесие и вызовет кру-
шение планов». «Мы не можем прозакладывать мате-
риальные ценности наших внуков...— специально
подчеркнул президент.— Мы хотим, чтобы демокра-
тия (разумеется, на американский манер.— М. С.)
сохранилась для будущих поколений, а не превра-
тилась в несостоятельный призрак завтрашнего дня».
Как-то прочитал я эти слова из прощального
послания президента, сказанные в январе шестьдесят
первого одному приятелю, активно интересующемуся
Соединенными,Штатами. Тот удивился:
— Разве Эйзенхауэр так говорил?
— Говорил! Могу стенограмму показать...
— А чего же тогда мало кто на это внимание
обратил? Политики, печать?..
Стал я ему объяснять настроения тех лет у иму-
щих слоев Америки: самодовольство, уверенность
в безграничности национальных возможностей,
ярость обогащения. В большом ходу была жаргонная
фраза «делать быстрые доллары». Наверное, потому
Айк и осторожничал, говорил «с языком за щекой».
Он-то все же сумел со своей президентской вышки
заглянуть вперед и призадуматься. Иначе бы, как
мне кажется, не сказал того, что сказал. Приняли
205
бы его всерьез, заговори он прямо, в лоб? Не знаю,
не уверен.
«Всемогущая и всеведущая» американская пресса
истолковала прощальное послание Эйзенхауэра толь-
ко в плане политической опасности союза бизнеса
и военщины. О возможных серьезных экономических
последствиях гонки вооружений для Америки тогда
мало кто задумывался. А вот идея разорить нас
непомерными расходами на оборону, подчинив таким
образом своему диктату, тогда уже родилась. Ее
рьяный поборник Пол Нитце занял вскоре в прави-
тельстве Кеннеди важный пост. Кстати, именно его
Рейган назначил главой американской делегации
на переговорах по ОСВ в Женеве. Идею начали рекла-
мировать в газетах примерно так: хорошо бы посто-
янно наращивать наши расходы на военные нужды:
русские будут вынуждены сделать то же самое и боль-
ше пяти лет такого соревнования не выдержат —
рухнут.
Шли годы, десятилетия. К началу семидесятых
за океаном стали задумываться над тем, какие же
конкретные выгоды американскому капитализму
принесла политика воинствующего антикоммунизма
и стремление любой ценой возможно быстрее обеспе-
чить себе мировое господство. В вашингтонских кори-
дорах власти начали задавать себе вопрос: а не ведет
ли растрата огромной части национальных ресурсов
на гонку вооружений и военные авантюры вроде вьет-
намской к постепенной потере экономического и поли-
тического влияния Соединенных, Штатов в капита-
листическом мире, к ослаблению их позиций в кон-
курентной борьбе с другими капиталистическими
державами?
Таков был один из главных уроков «грязной вой-
ны». Был и другой урок: Советский Союз вопреки
прогнозам Пола Нитце и его единомышленников
из военно-промышленного комплекса твердо стоял
на ногах и рухнуть не собирался.
Вот к этим-то объективным реальностям незави-
симо от того, нравились они правящим кругам Аме-
рики или нет, Вашингтон и вынужден был приспо-
сабливать свою дальнейшую политику, переводя''ре-
шение «кто кого?» с военных рельсов в область
экономики и идеологии. Такова предыстория и визита
206
Ричарда Никсона в Москву и его миротворческих
речей.
Между тем на поверхность начали всплывать
еще более тревожные в перспективе результаты всего
послевоенного курса американского империализма.
Какие?
В Америке справедливо говорят: бесплатных зав-
траков не бывает. Так или иначе, но кто-то должен
за этот завтрак заплатить. Это только в сказках
щелкнет герой пальцами или скажет какое-нибудь
волшебное слово, и перед ним из ничего является
скатерть-самобранка с роскошными заморскими
яствами.
Экономика Соединенных, Штатов вплоть до начала
семидесятых годов в общем и целом выдерживала
гонку вооружений более или менее спокойно, без
особо острых сигналов тревоги.
Это относительное спокойствие долгие годы обес-
печивала весьма серьезная материальная база. Ее
составными частями были не только исключительно
высокая производительность труда и научно-техни-
ческий прогресс первых послевоенных десятилетий.
Огромную роль играли так же прибыли, получаемые
американскими монополиями от грабежа природных
ресурсов слаборазвитых стран и жестокой эксплуа-
тации их народов. Например, Венесуэлы, откуда за
1950—1964 годы заокеанские концерны перевели
в банки (ДНА шесть миллиардов «своих» прибылей.
Однако бездонных бочек не существует, как не
существует и бесплатных завтраков. Общая стоимость
усилий американского империализма по обеспечению
мирового господства к концу шестидесятых годов
стала перевешивать выгоды, извлекаемые Америкой
из созданной ею имперской системы. Этому способ-
ствовал ряд объективных факторов, и прежде всего
изнанка гонки вооружений. Обнаружилось: огром-
ные военные расходы, их первоочередность в поли-
тике государства действительно приносили быстрые
и гарантированные прибыли монополиям, занятым
главным образом производством вооружений. Ну
и, конечно, как мы уже видели, такая политика
обеспечивала довольно высокий уровень жизни
и каждому пятому работающему американцу, чье
каждодневное бытие было так или иначе связано
207
с военным бизнесом. Каждому пятому, но не осталь-
ным четырем!
Обнаружилось и другое: те же самые усилия
империализма медленно, но верно оказывали пагуб-
ное влияние на американскую экономику в остальных
(и более многочисленных) ее секторах, не связанных
с военным производством. Как говорят в Техасе:
«Что одному — бифштекс, другому — яд». Впрочем,
поговорки поговорками, а мы с вами, читатель, да-
вайте займемся конкретными цифрами и фактами.
Сразу после окончания второй мировой войны
(как и в ее завершающий период) Соединенные, Шта-
ты провели широкий захват внешних рынков в ка-
питалистическом мире. К 1947 году они сумели
обеспечить себе около трети (32 процента) всего капи-
талистического рынка. Америка славилась не только
добротностью и надежностью своих товаров, но также
солидным превосходством в технологии производ-
ства, новизне оборудования и, следовательно, конку-
рентоспособными ценами. Большой спрос именно
на американскую продукцию существовал еще и по-
тому, что в те первые послевоенные годы другие
крупные капиталистические регионы — Западная
Европа и Япония — были пока еще не в состоянии
удовлетворить внешние рынки вообще.
Десятилетия гонки вооружений привели к ослаб-
лению американских усилий в научно-исследователь-
ских работах по усовершенствованию технологии
производства в гражданских отраслях промышлен-
ности: из каждого доллара, ассигнуемого на эти цели,
три четверти забирал себе военно-промышленный
комплекс. Это прежде всего сказалось на темпах
обновления парка станков, прочего производствен-
ного оборудования и, естественно, на конкурентной
способности американских товаров. В итоге к началу
1973 года доля Соединенных, Штатов в общем эк-
спорте стран капиталистического мира снизилась
почти в три раза ( с 32 до Л. 1,9 процента). Бывший
председатель правления крупнейшего в мире капи-
тализма банка «Бэнк оф Америка» Л. Лэндборг ска-
зал тогда же по этому поводу: «Если вы хотите полу-
чать прибыли, если вы хотите, чтобы мир был ваш, не
растрачивайте энергию в бесполезных военных пред-
приятиях— следуйте примеру Японии и Германии по-
208
еле второй мировой войны и будьте агрессивны
экономически».
От Лэндборга самоуверенно («Мы самые богатые
и самые сильные») отмахнулись так же, как отмах-
нулись и от уже знакомого нам профессора Сеймура
Мелмана. В качестве лекарства снова была пропи-
сана та же гонка вооружений. За годы президентства
Джимми Картера расходы на военные нужды увели-
чились больше чем вдвое. Процесс разрядки был
резко заторможен. Сенатор Эдвард Кеннеди посето-
вал в речи перед студентами: «Давайте составлять
планы на будущее, а не планы военных действий».
Военно-промышленный комплекс торжествовал.
Его линия на силовое противоборство теперь уже не
только с миром социализма, но все больше (в эко-
номике) и со своими партнерами-конкурентами —
Западной Европой и Японией — снова стала опреде-
ляющей в Вашингтоне.
Тем временем объективные законы исторического
развития преподнесли Соединенным Штатам еще
один закономерный сюрприз. Речь идет о свободе
доступа к источникам минерального сырья. Конечно,
обеспеченность таким сырьем в самих Соединенных
Штатах всегда была гораздо выше, чем в любой дру-
гой развитой капиталистической стране. Однако в хо-
де послевоенной экспансии на внешние рынки амери-
канские монополии обнаружили, что гораздо дешев-
ле (почти даром) необходимое сырье можно было
добывать на африканском и азиатском континентах.
Это сказалось на темпах добычи минерального сырья
в самой Америке: удельный вес продукции амери-
канской добывающей промышленности в самих Сое-
диненных, Штатах в валовом национальном продукте
за период между пятидесятым и семьдесят восьмым
годами снизился ровно в два раза. На сегодняшний
день из девяноста пяти видов необходимого промыш-
ленного сырья Америка ввозит шестьдесят во-
семь!
Вот конкретные примеры. Соединенные Штаты
ввозят из развивающихся стран 98 процентов всего
необходимого их промышленности марганца, 97 про-
центов кобальта, 92 процента хрома, 91 процент
платины и родственных металлов, 85 процентов
бокситов и глинозема, 81 процент олова, 77 про-
209
центов никеля, 62 процента цинка, 50 процентов
вольфрама.
Между тем к семидесятым годам уменьшились —
хотя, конечно, отнюдь не прекратились — размеры
послевоенного ограбления монополиями Соединен-
ных, Штатов стран бывшего колониального и полу-
колониального мира. Это произошло в результате
заметных социальных сдвигов в этих странах, в ре-
зультате послевоенного подъема национально-осво-
бодительного движения. Попросту говоря, заокеан-
ский монополистический спрут уже не мог высасы-
вать из Азии, Африки, Латинской Америки столь
чудовищное количество сверхприбылей, как он делал
это все предыдущие послевоенные годы. В част-
ности, заметно выросли цены на сырье, ужесточились
местные законы, ограничившие безраздельное преж-
де хозяйничанье Америки в экономике этих регионов.
Эти исторические процессы больно ударили в конеч-
ном счете по себестоимости промышленного произ-
водства в Соединенных .Штатах и по конкуренто-
способности американских товаров на внешних рын-
ках, а значит, и по прибылям монополий. К 1980
году Соединенным , Штатам (по сравнению с 1970
годом) приходилось продавать за границу на пять-
десят шесть экспортных единиц продукции больше,
чтобы оплатить то же, что и в 1970 году, коли-
чество единиц своего импорта. Разумеется, такая
ситуация прежде всего и больше всего ударила по
мирным отраслям американской промышленности,
поскольку военные отрасли практически находились
на содержании государства.
В конечном же счете все эти процессы привели
и еще будут приводить к ослаблению мировых эконо-
мических позиций Америки. Вот цифры. В 1950 году
США занимали первое место в мире по производству
станков. На их долю приходилось сорок семь про-
центов мировой выплавки стали, семьдесят шесть
процентов производства автомобилей. Но уже к 1970
году они давали лишь двадцать процентов мировой
выплавки стали, всего одну треть мирового же вы-
пуска автомобилей, а по производству станков оказа-
лись на третьем месте. К 1980 году Америка по произ-
водству автомобилей оказалась на третьем месте. Она
занимала теперь уже не первое, как прежде, место по
210
размерам валового национального продукта на душу
населения, а седьмое. По уровню жизни в капитали-
стическом мире Америка сегодня на десятом месте!
И наконец, о росте производительности труда.
В начале шестидесятых он составлял три процента
ежегодно. В конце семидесятых — всего три десятых
процента в год. Для сравнения скажу, что в ФРГ
и Франции в конце тех же семидесятых ежегодный
рост производительности труда был соответственно
в пятнадцать и десять раз больше.
В общем, к началу восьмидесятых годов сложи-
лась довольно парадоксальная ситуация: Вашингтон
продолжал претендовать на руководящую роль в ка-
питалистическом мире, хотя претензии эти уже не
подкреплялись реальными экономическими пози-
циями Соединенных Штатов. Они опирались теперь
только на американскую военную машину.
К концу семидесятых годов среди американских
предпринимателей, не только крупных и средних,
но и мелких, созрело острое недовольство государст-
венно-монополистическим регулированием экономи-
ки Соединенных, Штатов. Такое регулирование посте-
пенно вошло там в систему еще со времен «голод-
ных тридцатых» и президентства Франклина Руз-
вельта. Буржуазный костяк нации, считавший себя
солью земли, был настроен против системы, которая
не могла справиться с экономическими проблемами
и привела к застою и упадку в гражданских отраслях
промышленности, ранее процветавших.
Однако своим острием недовольство отнюдь не
было направлено против военно-промышленного
комплекса. Этого не позволял сделать страх за судьбы
капитализма (все тот же: «Русские идут!»), прев-
ратившийся за годы «холодной войны» почти в безус-
ловный рефлекс. Во всех своих бедах Америка прежде
всего винила «этих коварных русских» или «эти
безбожные Советы». Уныние и растерянность охва-
тили и какую-то часть либеральной интеллигенции.
В этом я, как и другие участники традиционной
встречи советских и американских писателей, имел
возможность убедиться весьма наглядно.
Во встрече (она проходила летом 1982 года в Кие-
ве) принимал участие известный американский исто-
рик Артур Шлезингер-младший. Высокообразован-
211
ный, я бы сказал, блестящий представитель заокеан-
ской профессуры написал немало умных и инте-
ресных книг. Самая яркая из них — «Тысяча
дней» — посвящена президентству Джона Кеннеди,
при ком г-н Шлезингер состоял в должности спе-
циального помощника. Помню, как в ту пору ва-
шингтонские журналисты рассказывали, что Кен-
неди, характеризуя Шлезингера, сказал однажды:
«Если мне нужны идеи, причем трезвые идеи, я по-
ручаю это прежде всего Артуру».
Сами понимаете, как интересно было встретить
двадцать лет спустя человека, с сочувствием написав-
шего свою книгу о «непонятом президенте», его по-
пытках покончить с «холодной войной» и догово-
риться с Советским Союзом.
Однако в Киеве г-н Шлезингер удивил меня
своим выступлением по вопросу о том, быть или
не быть миру между нашими странами. Правила,
принятые на этих встречах, не разрешают их участ-
никам цитировать друг друга в печати. Поэтому
изложу только смысл высказываний профессора: что
же, мол, вы (то есть мы) ругаете Рейгана, если Совет-
ский Союз уже шестьдесят лет призывает к мировой
революции (?!), а теперь, когда Рейган угрожает вам
мировой контрреволюцией, всем вокруг это почему-то
не нравится. Сразу же добавлю: мысли г-на .Шле-
зингера изложены здесь в несколько смягченной фор-
ме. Слушая его, я почему-то вспомнил — кого бы вы
думали? — Барни Кейпхарта, вашингтонский пресс-
клуб и драку в субботний вечер. Природу довольно
примитивного Барни было не так уж трудно понять.
Но как объяснить позицию образованнейшего про-
фессора? Откуда и почему она возникла?
Другой американский участник встречи, кстати
сказать не одобривший выступления профессора,
объяснил: если либерал очень хочет стать министром
в будущем правительстве демократов, он не обяза-
тельно будет либеральным министром. И все-таки я не
согласился с ним. Артур, Шлезингер прекрасно знает
нашу историю, классиков марксизма. Наверняка ему
известно и то, что призывы к экспорту революции —
любимое детище Троцкого — отвергнуты нашей пар-
тией, нашим народом еще в двадцатых годах. Зачем
же тогда возводить напраслину?
212
Думаю, у него это от растерянности. Ну и, пожа-
луй, от тоски по лучшим временам для его Америки,
от внутренней обиды за все ее непрекращающиеся
невзгоды. Во всяком случае, такое мнение сложилось
у меня после разговора с самим профессором. Уже
после киевской встречи я прочитал в «Вашингтон
пост» такие строчки: «Америка, чрезвычайно быстро
продвинувшись от изоляции к гегемонии, обнару-
живает, что ей трудно приспособиться к более нор-
мальным условиям равенства как с Россией, так
и в экономическом отношении с Европой и Японией».
Правое крыло республиканской партии, поддер-
жанное всей мощью военно-промышленного комплек-
са, в ходе президентских выборов осенью 1980 года
самым активным образом использовало подобные
чувства и настроения. Предвыборные выступления
ее кандидата в президенты разжигали недовольство
системой с помощью лозунга о необходимости «со-
кратить пагубное вмешательство правительства во
внутреннюю жизнь страны». Был и другой лозунг,
адресованный растерявшимся: «Америка должна
любой ценой и как можно скорее вернуть себе утра-
ченное руководство мировыми делами».
Лозунги сработали. 20 января 1981 года в Белый
дом вселился новый хозяин — бывший голливудский
киноактер, бывший губернатор Калифорнии, чрез-
вычайный и полномочный представитель самой
яростной — калифорнийской — финансово-промыш-
ленной группировки Рональд Рейган.
Остановка шестая. ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
Ну вот, наконец-то мы с вами, читатель, добра-
лись до остановки, посвященной г-ну Рейгану и его
команде. Не буду здесь повторять то, о чем каждый
день пишут газеты и показывает в репортажах из-за
океана телевидение — новый беспрецедентный виток
гонки вооружений. И, как следствие, катастрофичес-
кий рост безработицы, волна банкротств мелких фирм
и предприятий, резкое сокращение ассигнований на
социальные нужды. Все это достаточно хорошо
известно. Как говаривал еще Авраам Линкольн:
«Бойтесь людей, объясняющих объясненные вещи».
На предыдущих остановках наш разговор касался
213
некоторых главных — объективных — причин ны-
нешнего американского курса, внутреннего и внеш-
него. Настало время упомянуть и о причинах, так
сказать, субъективных.
Линдону Джонсону очень нравилось, когда аме-
риканская пресса называла его «великий техасец».
Случалось такое в первые годы его правления. Кон-
чил сей президент, однако, плачевно: «великого
сына» заставила отказаться от выдвижения его кан-
дидатуры на второй срок собственная — демократи-
ческая — партия. Рональда Рейгана газеты нет-нет
да и назовут «истинный сын Калифорнии». Как его
будут называть к концу пребывания в Белом доме
и каким будет этот конец, гадать не стану — не-
серьезное занятие. Поживем — увидим...
А пока что познакомимся с конкретным образом
мыслей тех, кто седьмой год находится у государ-
ственного кормила Соединенных Штатов. Откуда
и каким образом сформировались их взгляды на
политику, на то, как должна жить дальше Америка?
Самым значительным экономическим событием
в истории Калифорнии была совсем не «золотая
лихорадка» 1848 года, когда туда устремились ты-
сячи золотоискателей из всех других штатов. И не
строительство трансконтинентальной железной доро-
ги в 1869 году, связавшей западное побережье Сое-
диненных Штатов с восточным. Самым важным эко-
номическим событием в жизни Калифорнии была...
вторая мировая война. Именно она послужила мощ-
ным трамплином для невиданного (по темпам) рывка
этого штата на авансцену американской экономи-
ческой, а позднее и политической жизни. Рывок
привел к такой однобокости развития, что амери-
канцы давно уже говорят: «В Калифорнии все просто
перекошено, а люди ходят вверх ногами».
Но давайте по порядку. Сразу после нападения
Японии на Соединенные Штаты в декабре сорок
первого Калифорния быстро стала тыловой базой
войны на Тихом океане. Это было вполне законо-
мерно: во-первых, географическое положение, во-
вторых, климат — идеальный и для обучения войск
и для испытаний боевых самолетов. Здесь уже
имелись авиазаводы и судоверфи, так что именно
сюда в те военные годы хлынул поток военных
214
заказов. Если в 1940 году правительство израсходо-
вало в штате всего двести семьдесят восемь миллио-
нов долларов, то к победному сорок пятому оно
вложило туда уже тридцать пять миллиардов!
К концу войны Калифорния стала центром амери-
канской авиапромышленности и продолжает оста-
ваться им по сей день. Позднее добавилась ракетная
и связанная с ней электронная. Молодые ракетные
концерны благодаря щедрым правительственным
контрактам росли под здешним солнышком, как
грибы после теплого дождичка. Помогало этому в из-
вестной степени и то, что Калифорния никогда рань-
ше не имела собственной серьезной промышленности,
такой, как автомобильная или сталеплавильная.
В начале шестидесятых годов в шести основных
промышленных городах штата — Лос-Анджелес,
Сакраменто, Сан-Бернардино, Риверсайд, Сан-Диего
и Сан-Хосе — сосредоточилось сорок процентов всей
рабочей силы, занятой в военной промышленности
страны.
Через двадцать лет после конца войны шесть
из каждых десяти рабочих мест в Калифорнии на-
ходилось в прямой зависимости от объема и непре-
рывности потока военных заказов! Именно поэтому
здесь самый высокий уровень жизни в Америке, точ-
нее говоря, в Америке белых. Уверенные, стабильные
заработки и у калифорнийцев, занятых (в широком
смысле) в секторе обслуживания: покупатель несет
к ним свои деньги, заработанные, прямо скажем,
нелегким трудом в военных концернах, трудом на
благо «холодной», а если уж так случится, то и «го-
рячей» войны. Деньги ведь не пахнут. И образуются
незримые, но прочные связи. В их основе уже не
просто классическая схема «товар — деньги — то-
вар», но и общность конечного интереса — сохранить
собственное процветание хотя бы таким, каким оно
было вчера и позавчера и какое оно есть сегодня.
В этой сверхзадаче в Калифорнии заинтересовано
(не только прямо, но и косвенно) значительно больше,
чем шесть из каждых десяти работающих. Тем более
что изменить существующий порядок вещей они, если
Даже захотели бы, не смогут. Не от них это зави-
сит. Они ведь всего лишь соучастники (и далеко
е главные) системы, которую им не дано выбирать,
215
так же как детям не дано выбирать родителей.
Впрочем, это не меняет сути: Калифорния расцвела
и процветает в основе своей на дрожжах гонки
вооружений.
Все эти процессы достигли своего пика на юге шта-
та, в графстве Лос-Анджелес. Думаю, совсем не
случайно именно здесь находится самый влиятель-
ный мозговой трест военно-промышленного комплек-
са— известная всему миру «Рэнд корпорейшн»:
на родном поле играть всегда легче. В графстве,
население которого давно перевалило за восемь мил-
лионов, самая высокая концентрация военной про-
мышленности. И соответственно самый высокий уро-
вень жизни. Два-три автомобиля на семью, за сотню
тысяч домашних бассейнов, сто двадцать пять тысяч
морских яхт.
Быстрое развитие и многолетнее процветание не
могло не породить безграничного чувства уверен-
ности в себе, своих силах, своей мудрости, наконец,
в своем превосходстве над другими, а значит,
и в «праве на руководство». И, нарастив экономи-
ческие мускулы, самая молодая, самая динамичная
и самая агрессивная калифорнийская группировка
потребовала для себя политической власти в нацио-
нальных масштабах.
Рональда Рейгана и его наиболее доверенных
помощников и советников, задающих тон в нынеш-
ней администрации, выпестовало, политически сфор-
мировало и, выбрав благоприятный момент, благо-
словило па Белый дом прежде всего графство Лос-
Анджелес со всеми его перекосами в экономическом
и духовном развитии, этот эпицентр ультраправых
организаций Америки, родина «крестоносцев XX
века». Здравый смысл, чувство реального — все это
у них заслонено зоологическим антикоммунизмом.
Безграничная самоуверенность силы породила ци-
ничную откровенность, с которой они заявляли миру
о своих намерениях, не видя в этом никакого вреда
для себя. Например, о таком: Советскому Союзу
придется либо изменить свою систему, либо вое-
вать. Они абсолютно уверены, что в ядерной войне
можно (и нужно) победить. Чудовищные жертвы?
Всеобщее разрушение? Послушайте, что ответил, ког-
да его утверждали в конгрессе на должность директо-
ру 6
ра агентства по контролю над вооружениями и разо-
ружению, Юджин Ростоу. Уцелеет ли страна в случае
обмена ядерными ударами с Советским Союзом, спро-
сил его сенатор Пелл.
— Род человеческий очень живуч, сенатор,— со-
вершенно спокойно заявил г-н Ростоу.
Позднее рейгановцы провели подсчет возможных
потерь, не преминув высказать и свое отношение
к ним. Американские газеты напечатали отчет об
одном из совещаний в Пентагоне, на котором высоко-
поставленный пентагоновец выразил недоумение: че-
го, собственно, в .Штатах и в Европе чрезмерно
волнуются о последствиях ядерной войны, если «в
действительности погибнет всего лишь пятьсот мил-
лионов человек»! Он так и сказал, этот не назван-
ный, к сожалению, газетами апостол «свободы и де-
мократии»!
Американский журналист Роберт,Шиэр спросил
у чиновника Федерального агентства по управлению
страной в кризисных ситуациях: уцелеет ли амери-
канское общество в случае тотальной ядерной войны
с Советским Союзом? И получил такой ответ: «Как
я обычно говорю, муравьи в конце концов построят
новый муравейник».,Шиэр ужаснулся услышанному
и (видимо, решив, что чиновник несет отсебятину)
задал тот же вопрос Рональду Рейгану. И прези-
дент ответил: «Уцелеет только некоторая часть на-
шего населения и некоторая часть объектов, но можно
будет начать все сначала».
Иногда мне приходилось слышать от знакомых
американцев, очень остро переживающих приход
к власти Рейгана и его команды, такие наивные
слова: «Эти люди не ведают, что творят». Ведают!
Все они ведают. Заправилы графства Лос-Анджелес,
впервые оказавшись на вершине американской поли-
тической пирамиды, употребляют, по сути дела, те же
жесткие методы и аморальные решения, к которым
они привыкли в своей упорной и энергичной борьбе
за первое место для калифорнийской финансово-про-
мышленной группировки. Они уверены, что надолго,
если не навсегда, обеспечили себе это первое место
в американском масштабе. На очереди масштаб все-
мирный.
Я пишу обо всем этом прямо и откровенно. Иначе
217
сейчас нельзя. Не то время. Мое поколение хорошо
помнит, как в первые дни минувшей войны наши
журналисты довольно наивно спрашивали первых
пленных гитлеровцев, когда те говорили, что они из
рабочих: как же вы могли согласиться участвовать
в нападении на государство рабочих и крестьян?
И получали в ответ: сдавайтесь или будете унич-
тожены. Такая наивность не может повториться.
Слишком уж дорого она нам тогда обошлась.
Еще пятнадцать лет назад в своей книге, посвя-
щенной убийству Джона Кеннеди, я утверждал: если
силы, заявившие о себе выстрелами в Далласе, а по-
том в Мемфисе и Лос-Анджелесе, сумеют когда-ни-
будь взять верх в борьбе за власть в Америке,
это может привести к самым серьезным последствиям
для дела мира.
Такой вывод вызвал тогда у некоторых из читав-
ших рукопись недоверие: не слишком ли густо заме-
шено на пессимизме? Что же, природа подобных
сомнений вполне понятна. В них повинно совершенно
иное, чем в довоенной Германии, обличье крайних
сил американской реакции. Они ведь выступали (и
выступают) под знаменем защиты конституции и за-
ветов отцов — основателей заокеанской республики,
то есть всего того, что когда-то делало в глазах
людей Америку «землей обетованной». И маскарад
этот в сочетании с многолетним материальным
и техническим прогрессом Соединенных, Штатов по-
прежнему сбивает с толку очень многих. Джинсы, со-
временная популярная джазовая музыка и песни с их
талантливыми исполнителями, лихие, захватываю-
щие киноленты, современная молодежная мода — все
эти, сами по себе совсем неплохие, достойные разум-
ного подражания вещи пришли из Америки. Талант-
ливый трудолюбивый народ, и вдруг — угроза фа-
шизма. Не сходятся эти понятия. Как-то не совмеща-
ются. Да и думать об этом невелика радость.
Между тем в самой Америке немало тех, кто
давно боится прихода крайних сил реакции, борется
против них в мору своего разумения и очень скром-
ных возможностей. Помните Джима Гаррисона? Того
самого отчаянного новоорлеанского прокурора, зате-
явшего в конце шестидесятых годов на свой страх
и риск первое и последнее настоящее расследование
218
причин и виновников убийства президента Кеннеди?
Именно он, когда его начинание было тонко и умело
сорвано, сказал в одном интервью: «Это уже не
сказочная страна Америка, в которую я некогда
верил. Меня глубоко беспокоит тот факт, что мы
в Америке стоим перед огромной опасностью посте-
пенно превратиться в государство фашистского типа.
Примеры тому я увидел в ходе ведения своего рас-
следования. Это будет фашистское государство, от-
личное от германского варианта: их фашизм вырос
из депрессии и обещаний хлеба и работы. Наш,
как это ни странно, растет на базе процветания.
Его возникновение берет начало в той чудовищной
машине, которую мы создали с 1945 года, в том
самом военно-промышленном комплексе, о существо-
вании которого предупреждал Эйзенхауэр».
Трое американцев с промежутками примерно в де-
сять лет дали схожую оценку возможному развитию
своего общества, своей системы. Двое из них считали
себя умеренными консерваторами. Третьего пресса
Соединенных, Штатов именует левым либералом. Да-
вайте проследим за динамикой их оценок. Президент
Дуайт Эйзенхауэр в конце пятидесятых предупредил
об опасности для Америки, которую ей может при-
нести, оставаясь бесконтрольным, военно-промыш-
ленный комплекс. Прокурор Джим Гаррисон в конце
шестидесятых, ссылаясь на комплекс как на главную
движущую силу, предупредил: Америке грозит пре-
вращение в государство фашистского типа. Писатель
Гор Видал в начале восьмидесятых уверенно конста-
тировал: «Мы давно уже оккупированы нашим соб-
ственным военно-промышленным комплексом».
Человечеству есть над чем призадуматься! В свое
время один из родоначальников американского тех-
нического прогресса, Томас Алва Эдисон, писал:
«Наступит день, когда наука породит машину или
силу, столь страшную, столь беспредельно ужасаю-
щую, что даже человек — воинственное существо,
обрушивающее мучения и смерть на других с риском
принять мучения и смерть самому, содрогнется от
страха и навсегда откажется от войны». Предска-
зание Эдисона сбылось только в части, касающейся
науки, но не человека. Поэтому на самой заре ядер-
ного века современник и соотечественник Эдисона
219
президент Франклин Рузвельт предупреждал потом-
ков: «Чтобы цивилизация уцелела, мы должны куль-
тивировать науку человеческих взаимоотношений,
способность всех народов, самых разных, жить вместе
в мире на одной земле».
Сегодняшняя Америка стоит у того самого порога,
за которым вырисовываются четкие контуры фашиз-
ма. Она подошла к нему совсем не по доброй воле.
Ее сыновьям и дочерям можно посочувствовать: они
лишь винтики той системы, чью зловещую дегра-
дацию мы с вами, читатель, попытались проследить
в нашем путешествии.
И все же в Соединенных Штатах борьба раз-
вивается по восходящей линии. О ней свидетель-
ствует та самая критика в адрес Рейгана, вы-
сказанная бывшими президентами и государствен-
ными секретарями, министрами и сенаторами, с упо-
минания о которых мы начали свое путешествие.
За этой борьбой с симпатией и сочувствием следит
все человечество. Следим и мы, люди мира социализ-
ма. Каждый день мы читаем в газетах о росте
антивоенного движения и в Западной Европе и в са-
мой Америке. В этой борьбе до победы еще далеко.
Но некоторые успехи есть. В Западной Европе одним
из основных поводов для тревоги называют «амери-
канскую агрессивную политику в отношении Совет-
ского Союза». Таков главный вывод широкого опроса
общественного мнения, проведенного в семи западно-
европейских странах американской газетой «Интер-
нэшнл геральд трибюн» совместно с Атлантическим
институтом — частным исследовательским центром,
находящимся в Париже.
Джозеф Крафт, один из ведущих вашингтонских
политических обозревателей, журналист серьезный и,
в общем, неплохо информированный. Прямо обвиняя
президента и его министра обороны в том, что они
«проталкивают программы, которые дадут нашей
стране возможность начать ядерную войну», г-н
Крафт писал: «Многие серьезные люди в подобных
условиях не могут больше спокойно доверять амери-
канским руководителям контроль над ядерным ору-
жием. Среди них — русские, китайцы, европейцы
и даже американцы». Заметили, с какой осторож-
ной оговоркой Джозеф Крафт включил в свой пере-
220
чень «серьезных людей» американцев? Между тем
вслед за этой его статьей с созвучными ей мыслями
выступили на страницах «Нью-Йорк тайме» бывший
министр обороны Кларк Клиффорд и даже бывший
директор ЦРУ Уильям Колби.
Оппозиция задуманному и, скажем прямо, во
многом осуществленному рейгановцами повороту
в американской внешней политике не просто про-
должалась, но набирала силу. И если на так назы-
ваемых промежуточных выборах в конгресс (Д11А
в 1982 году она не играла особой роли, то осенью
1984 года обстановка была иной. В ходе минувшей
предвыборной кампании вопросы внешней политики,
а точнее главный вопрос — «война или мир» — в от-
личие от традиционной американской практики иг-
рали роль куда более важную. И не случайно зао-
кеанская пресса, оценивая шансы Рейгана и его
соперника Мондейла, неизменно подчеркивала: од-
ним из наиболее уязвимых звеньев предвыборной
платформы рейгановцев является тревога избирате-
лей, вызванная тем, что республиканская админи-
страция довела уровень отношений с Советским Сою-
зом до крайне опасной черты.
Именно поэтому в ходе предвыборной кампании
сам Рейган стал довольно активно уверять амери-
канцев в своем миролюбии. Вот лишь один пример
того, как выступал (и продолжает выступать) прези-
дент: «В нашем подходе к переговорам ограничение
опасности войны — и особенно ядерной войны —
задача номер один. Ядерный конфликт может ока-
заться последним для человечества... Моя мечта (!) —
увидеть тот день, когда ядерное оружие исчезнет
с лица Земли».
...Знакомые американцы не раз за последние пол-
тора года говорили мне: мы успокаиваем себя на-
деждой на здравый смысл своих соотечественников.
Если оппозиция Рейгану с его внешней политикой
охватит широкие слои нации, как имущие, так и не-
имущие, утверждали они, Белому дому придется
отступить. В этом смысле Рейган, мол, тоже не
исключение. Так что, заключали знакомые, все мало-
помалу образуется и между нами и вами снова
возникнет хотя бы худой мир, который все-таки
лучше любой ядерной ссоры.
221
Каким все же может быть исход борьбы?
Из всего прочитанного на эту тему самой взве-
шенной и поэтому самой точной на сегодня мне
представляется оценка нашего крупнейшего америка-
ниста — академика Георгия Арбатова. «Политика
(ДПА,— писал он в «Правде»,— будет... настолько
безопасной (не только для нас, но и для самой
Америки и ее союзников), насколько ей не позволят
быть опасной. Не позволят экономические и полити-
ческие реальности, политика других стран, здравый
смысл американцев, стремление народов к самосох-
ранению».
Итак, реальности. Политические и экономические.
Каковы же они?
После финала очередных президентских выборов
средства массовой информации и деятели обеих со-
перничавших партий, по традиции подводя итоги
завершившегося действа, стремились извлечь уроки.
На сей раз не с целью надавить на избирателя —
это уже им ни к чему, а скорее для того, чтобы
как-то повлиять на будущее.
Характерная примета времени — многие амери-
канские газеты задались при этом вопросом: насколь-
ко серьезно Белый дом намерен выполнять свои
предвыборные обещания добиваться сокращения
ядерных арсеналов, действенных мер по разору-
жению, нормализации отношений с внешним миром,
и прежде всего с Советским Союзом. Еще примета —
за океаном куда с большей откровенностью, чем
в прошлые годы шовинистического угара, подводятся
реальные, а не воображаемые итоги «жесткого
курса ».
Вот ведь что написала недавно американская
♦ Интернэшнл геральд трибюн»: «Идеи в духе «жест-
кого курса», временами превращавшиеся в полити-
ческую линию при администрации Картера и обер-
нувшиеся стратегическим «крестовым походом» при
президенте Рейгане, дали результаты, обратные же-
лаемым. За время, прошедшее с 70-х годов, ответной
реакцией советского руководства была неуступчивая
(принципиальная.— М. С.) политика на мировой
арене и противодействие наращиванию американ-
ского военного потенциала и развертыванию ра-
кет.
222
Вместо более надежной национальной безопас-
ности действия американских поборников «жестко-
го курса» привели к тому, что безопасность в меж-
дународном плане оказалась еще более подорван-
ной.
Еще более неудачными оказались попытки апос-
толов «жесткого курса» вынудить советскую систему
пойти на реформы (иными словами, отказаться от
социализма.— М. С.) в результате беспощадной «хо-
лодной войны», включая безудержную гонку воору-
жений. У Соединенных .Штатов нет ни достаточной
мудрости, ни мощи, ни права для того, чтобы вме-
шиваться во внутреннюю политику русских. Пополз-
новения в этом духе всегда будут приносить больше
вреда, чем пользы.
Такие попытки обречены на неудачу частично
потому, что в основе их лежит отчаянное «разду-
вание» внутренних трудностей Советского Союза.
В действительности же эта система не переживает
экономического кризиса, равно как не является не-
стабильной в политическом отношении».
О том же самом пишет и главный редактор круп-
нейшего американского политического еженедельно-
го журнала «Тайм» Генри Грюнвальд. В его статье,
озаглавленной «Рейган 2» (имеется в виду второй
срок его президентства.— М. С.), прямо указыва-
ется, что ультраправые круги США, добиваясь сво-
их целей в отношении Советского Союза, «переоце-
нивают нашу волю и наши ресурсы». Вывод Грюн-
вальда: президенту придется несколько отой-
ти от своих ультраправых друзей и сторонни-
ков.
Откуда вдруг столько здравого смысла у тех,
кто еще совсем недавно поддерживал этот самый
«жесткий курс»? Думаю, что львиная доля реализма
диктуется прежде всего тем, что происходит с аме-
риканской экономикой. Трезвые нотки прорезались
даже у любимца Пентагона и крестного отца аме-
риканских ультрареакционеров, небезызвестного
Барри Голдуотера, который, как сообщает «Нью-
Йорк тайме», выступает теперь за замораживание
военного бюджета и (подумать только!) за отказ
от ракетной программы «МХ» с тем, чтобы можно
было сократить бюджетный дефицит.
223
Так или иначе, давайте познакомимся с некото-
рыми американскими же оценками экономических
результатов четырехлетнего правления администра-
ции Рейгана. Военные ассигнования в Соединенных
Штатах увеличились со 146 миллиардов долларов
в 1980 году до 265 миллиардов долларов в 1984 году.
В итоге появился небывало чудовищный дефицит
бюджета, который к концу прошлого года достиг
175 миллиардов долларов и, даже по официаль-
ным оценкам директора Административно-бюд-
жетного управления США, может в 1984/85 фи-
нансовом году вырасти до 210 миллиардов долла-
ров.
«Громадные бюджетные дефициты,— говорит
бывший министр торговли QUIA Питер Питерсон,—
истощают сбережения страны. А это означает, что
у нас мало что остается для капиталовложений в бу-
дущее Соединенных, Штатов — фабрики, жилищное
строительство, производство компьютеров. Это при-
водит к сокращению рабочих мест». Упор на военное
производство уже привел и долго еще будет приво-
дить к общему замедлению процесса модернизации
традиционных отраслей гражданской промышлен-
ности (ДНА. Руководитель одной из крупных аме-
риканских электронных фирм жалуется: «Все то, что
мы в области электроники вложили в системы управ-
ления ракетой MX, европейцы и японцы инвестирова-
ли в роботы и автоматизацию производственных про-
цессов».
Результаты налицо: уже к концу 1981 года в Япо-
нии имелось во много раз больше промышленных
роботов, чем в Соединенных,Штатах.
Рост бюджетного дефицита — это рост государ-
ственного долга. В последние годы зияющие дыры
государственного бюджета в значительной мере заты-
кались привлечением в Америку иностранного капи-
тала (для этого и установили небывало высокие про-
центы на вложенный капитал). Так, по данным ми-
нистерства торговли QHIA, иностранные капитало-
вложения в американскую экономику выросли со
174,5 млрд, долларов в 1973 году до 781,5 млрд,
долларов к концу 1983 года. За один только 1983 год
приток денег из-за границы составил 81,7 млрд,
долларов.
224
Куда вкладываются эти гигантские суммы? Толь-
ко чуть больше 15 процентов из них идут на покуп-
ку недвижимости и промышленных предприятий.
Остальное поступает прямо в банки под высокие
кредитные проценты. Однако этот спасительный ис-
точник капиталов, похоже, находится под угро-
зой.
Во всяком случае, сейчас даже финансовые
деятели рейгановской администрации открыто
заявляют: приток иностранных капиталов уже
толкнул Соединенные Штаты в ряды должни-
ков, делая экономику уязвимой. В 1985 году
США оказались в долгу у остальной части мира
впервые после окончания первой мировой вой-
ны!..
Не стану больше перегружать вас, уважаемый
читатель, цифрами. Главное уже ясно. Недавно пять
бывших министров финансов QIIIA опубликовали,
собрав 600 подписей крупнейших представителей
деловых и научных кругов страны, «Двухпартийное
бюджетное обращение», в котором предупреждают:
если нынешняя финансовая политика правительства
будет продолжаться, под угрозой окажется «эконо-
мическое будущее и благополучие нашей страны».
Судя по выступлению на аналогичную тему предсе-
дателя Совета управляющих Федеральной резервной
системы Пола Волкера, речь идет о том, что иностран-
ные вкладчики капитала, потеряв доверие к стабиль-
ности американской экономики и американских фи-
нансов могут начать изымать свои капиталы. Чем
станет тогда расплачиваться Америка, если уже сей-
час выплаты одних лишь процентов иностранным
вкладчикам забирают значительную часть доходов
страны.
Вот ведь как на деле оборачивается для самой
Америки «жесткий курс» Вашингтона!
...Я уже собрался было отнести эту рукопись
в редакцию. Но в тот день у нас в Союзе писателей
состоялась встреча с тремя гражданами из ФРГ.
Двое из них были собратьями по перу. Третий —
государственный чиновник. Застольная беседа оказа-
лась не только интересной, но прямо касалась темы
8 М. Сагателян
225
нашего путешествия. Поэтому и решил о ней рас-
сказать.
Нарочно не называю имен гостей, не в них
дело. То, что они нам честно и откровенно сказа-
ли, к сожалению, достаточно прочно засело в
головы многим западноевропейцам. И не только
им...
Застолье еще только-только началось, а гости,
решительно отодвинув в сторону стандартные и вза-
имные протокольные приятности, заговорили о том
главном, что их заботило, состоится ли возврат к раз-
рядке или всех нас ожидает нарастание конфрон-
тации с весьма вероятным в таком случае прямым
военным столкновением между Соединенными, Шта-
тами и Советским Союзом. Конечно, в отношении
нашей страны все это говорилось очень вежливо,
я бы сказал даже элегантно. Однако сути такая
элегантность не меняла.
Один из немцев, тот, что постарше, прямо спро-
сил:
— Америка и Россия сегодня напоминают мне
двух людей, которые стоят по колено в бензине
и хвастаются друг перед другом, у кого в руках
больше спичек. Что вы на это скажете?..
Нам, естественно, такое сравнение, несмотря на
всю его образность, активно не понравилось. Очень
уж много было в нем обидной неправды. Но мы
все-таки сдержались и ответили так: бензина дей-
ствительно вокруг много, и хорошо бы его откачать.
Но как это сделать, если тот, кто стоит напротив
нас, не только не хочет его откачивать, а, наоборот,
все подливает и подливает. Да еще не перестает
грозиться первым зажечь свою спичку. Что тут прика-
жете делать?
Тогда гости задали новый вопрос: а что, у вас
разве нет своего военно-промышленного комплек-
са, который, как и его американский собрат, не
желает разрядки и прекращения гонки вооруже-
ний?
Мы знали о твердых антивоенных взглядах наших
гостей. И все же они своим последним вопросом
прямо повторили тезис рейгановской пропаганды,
один из самых ловких и, что греха таить, пока еще
действенных. Хотя самого Рейгана и его политику
226
ругали последними словами. Вот такая мешанина
образовалась в головах этих вполне добропорядочных
немцев из Дортмунда.
Сейчас, когда я пишу эти строчки, мне кажется,
что, наверное, нам надо было ответить на их вопрос
лучше, полнее, чем ответили. А ответили мы тогда
примерно так. Скажите, спросили мы у гостей, кому
у нас в Советском Союзе и чем конкретно может
быть выгодна гонка вооружений? Существование аме-
риканского военно-промышленного комплекса осно-
вано прежде всего на том, что кому-то конкретно, ка-
ким-то слоям общества такая политика выгодна
экономически, поскольку приносит немалые при-
были. Но даже официальный Вашингтон призна-
ет, что для советской экономики гонка вооруже-
ний — тяжкое бремя, что именно без нее мы стали
бы еще богаче и общий уровень и качество нашей
жизни стали бы гораздо выше. Что хорошего
может дать нам гонка вооружений? Стабильность
трудоустройства? Она у нас и так есть. И всегда
будет. Усиление власти военных? Этого при нашей
политической системе никогда не было и быть не
может.
Конечно, у нас на американскую пропагандист-
скую удочку насчет «комплекса» поймаешь немно-
гих. Другое дело — Запад. Там ведь о нас знают
неизмеримо меньше, чем мы о них. Буржуазная
пресса знакомит их в основном с нашими болячками.
Мы же знаем о них не только плохое, но и много
хорошего. Взять хотя бы литературу — западные пи-
сатели у нас издаются такими тиражами, которые
им у себя дома и не снятся. А в той же Америке
нас издают смехотворно мало и, следовательно, знают
(кроме специалистов) не ахти как. Вернее, совсем
не знают.
Так вот, подобная политическая уравниловка —
у американцев военно-промышленный комплекс, а
у русских такой же, если не хуже,— путает людей
Запада, сбивает их с толку. А значит, мешает занять
четкую позицию (хотя бы для себя лично) и в понима-
нии того, где возродились сегодняшние ледяные вет-
ры в международной политике, кто конкретно за
это в ответе. Кому такая путаница выгодна, дело
ясное. Нам ясное.
8*
227
Пытаясь искусственно пересадить на совет-
скую почву негативные стороны своей жизни, сво-
ей системы, американский империализм хотел
бы защититься и оправдаться. Не мы, мол, одни
в ответе за гонку вооружений и «холодную вой-
ну».
Тем не менее антивоенные настроения в Соеди-
ненных Штатах постепенно набирают силу. В пользу
результативных переговоров QUIA с Советским Сою-
зом по всему комплексу вопросов о немилитари-
зации космоса, сокращении стратегических ядер-
ных вооружений и ядерных средств средней даль-
ности не так давно выступили премьер-министр
Англии М. Тэтчер, премьер-министр Швеции,
правительство Канады. И как бы осторожно ни
были сформулированы их призывы, уже сами по себе
они означают критику «жесткого курса» вашингтон-
ской администрации. Даже Би-би-си — официаль-
ное британское радиовещание — характеризует поли-
тику Рейгана как «странную комбинацию дружест-
венных слов и наращивания военной мощи». Похоже,
миролюбивым словесам рейгановской администра-
ции, до тех пор пока они не будут подкреплены
конкретными успехами на советско-американских
переговорах, не очень-то склонны верить даже в пра-
вящих кругах государств — союзников (ДПА по
НАТО.
А таких успехов на этих переговорах пока, к со-
жалению, нет. И отнюдь не по нашей вине. В недав-
нем выступлении по американскому телевидению
один из специалистов по анализу отношений с Со-
ветским Союзом сказал: «История переговоров
о контроле над вооружениями — это история того,
как умеренные сдерживают победы в отношении про-
цедуры, что позволяет продолжать переговоры, эф-
фективно используя этот факт для обработки общест-
венного мнения и западноевропейцев. А сторонникам
жесткой линии обычно удается определять суть пред-
ложений Соединенных Штатов и обеспечивать,
чтобы об этих предложениях нельзя было
договориться с Советским Союзом. Такое
положение пока не изменилось (разрядка
моя.— М. С.).
Так что, как видим, борьба продолжается...
228
* * *
Вот и подошло к концу наше путешествие,
читатель. Мы живем в очень непростое и тревож-
ное время. Мы не ищем и никогда не искали
военного соперничества. И, хоть это и не наш вы-
бор, приходится быть начеку. Об этом наша пар-
тия и правительство говорят прямо и откровен-
но.
В последние два-три года активизация антивоен-
ного, антиядерного движения на всех обитаемых
континентах планеты особенно заметна и потому
несомненна. Несомненна и активизация внешнепо-
литических усилий Советского Союза, выступив-
шего в минувшем году на международной арене
с беспрецедентно широкими и далеко идущими
инициативами. Их очевидная цель — добиться без-
отлагательных мер по прекращению гонки ядерных
вооружений, не допустить такого необратимого
шага, как перенос ее в космос, обеспечить, нако-
нец, развитие ровных, устойчивых и, по меньшей
мере, корректных отношений между двумя глав-
ными ядерными державами современности —
Советским Союзом и Соединенными Штата-
ми.
Именно эти советские инициативы, весьма активно
поддержанные здравомыслящими кругами на Западе
(и не в последнюю очередь в самой Америке), привели
к встречам Михаила Сергеевича Горбачева и Рональ-
да Рейгана в Женеве и Рейкьявике. Состоявший-
ся диалог высших руководителей наших двух
стран — предельно насыщенный, напряженный и ос-
трый — уже сам по себе есть событие исключитель-
ной важности, фактор, стабилизирующий между-
народную обстановку в наше сложное и опасное
время.
Конечно, только дальнейшие конкретные шаги
покажут, насколько быстро и как далеко всем нам
удастся продвинуться по пути, намеченному во вре-
мя советско-американских встреч на высшем уровне.
Прежде всего это касается главного вопроса совре-
менности — необходимости предотвращения воен-
ного конфликта между (ДНА и СССР и дейст-
229
венного обуздания гонки ракетно-ядерных воору-
жений.
Надежды, однако, сами по себе не осуществля-
ются. Необходимы действия. И, конечно, конкрет-
ное знание обстановки, как говорится, «на той сто-
роне».
Ради этого автор и затеял свое путешествие по
тылам главной цитадели современного империа-
лизма.
Как видим, борьба продолжается...
АНТИМОРАЛЬ
Документальный рассказ о том, что уже есть,
что может быть и чего быть не должно
Есть в сегодняшнем мире угроза нашей цивили-
зации, о которой говорят и пишут незаслуженно
мало. Чаще всего как-то мимоходом, по отдельным
конкретным случаям. Не обобщая и не слишком доис-
киваясь причин и следствий.
Наверное, это происходит оттого, что мысли и ду-
мы Человека помимо извечных житейских забот и
тревог в последние годы все больше занимает вопрос
«быть или не быть?» в его современном, ракетно-
ядерном толковании. Во всяком случае, динамика оп-
росов общественного мнения за несколько минувших
лет четко показывает: безразличных остается все
меньше и меньше. Особенно после того, как парал-
лельные и совершенно независимые друг от друга
исследования советских и американских ученых ка-
сательно последствий ядерного конфликта с удручаю-
щей точностью доказали: погибнет среда обитания, а
те, кто останется в живых, станут мучительно зави-
довать мертвым.
Однако в данном случае я имею в виду не Бомбу
и не рожденную ею угрозу вселенской катастрофы,
хотя они за сорок лет своего существования, безуслов-
но, нанесли ощутимый урон рассудку и здравому
смыслу целых поколений политиков во многих стра-
нах. Угроза цивилизации, угроза Человеку, о которой
пойдет наш разговор, не связана с Бомбой. Во всяком
случае, она не связана с ней впрямую и сама по
себе неспособна в одночасье повергнуть в руины це-
лые континенты или физически погубить миллионы
231
и миллионы людей. К тому же она пока еще менее
очевидна людям, чем угроза Бомбы, против которой
уже давно и все более осознанно борются десятки
миллионов людей во всем мире.
Что же это за угроза?
Я говорю о развернутых атаках на мораль, на об-
щечеловеческие ценности, на все то, что в конечном
счете до сих пор отличало Человека от пещерного
троглодита.
Я говорю об Антиморали, чьи ростки и побеги
с пугающей быстротой расползаются по планете. Пря-
мой и откровенный разговор откладывать больше
нельзя. Дело зашло слишком далеко.
Ведь ее препохабие госпожа Антимораль продол-
жает прилежно трудиться, изобретая все новые и но-
вые хитроумно соблазнительные уловки и приманки
на пути к своей цели — абсолютному господству над
личностью.
Так что придется нам с вами взяться за дело и по-
пробовать разобраться, что к чему, откуда и почему.
Разобраться документально, а значит, доказательно
и объективно: чтобы успешно бороться с опасностью,
нужно ее отчетливо себе представлять, понять, откуда
она грозит и какие силы ею руководят.
Для большей наглядности предлагаю сделать это
в виде некоего публичного исследования. Тем бо-
лее что автору очень хотелось бы верить: нечто по-
добное когда-нибудь произойдет на самом деле.
А пока не стоит заниматься догадками, как, когда и
где такое может произойти. Главное — чтобы про-
изошло.
Нет-нет, не думайте, будто здесь содержится некий
намек на грядущий Суд Истории. Уж слишком долго
его ждать. Как бы не опоздать... И потом в мире
столько лживых историков! Великий Сервантес еще
триста восемьдесят лет назад требовал казнить их
как фальшивомонетчиков. А они по-прежнему суще-
ствуют и кое-где даже благоденствуют...
Впрочем, это так, к слову. Что же касается нашего
исследования, то в нем, как водится, прозвучат ар-
гументы и контраргументы.
А судьи?.. Где же судьи? Судьи-то кто?..
Судьи — читатели.
По ходу действия автор позволит себе рассказать
232
несколько историй и случаев, которым он был либо
очевидцем, либо невольным участником.
Теперь к делу. Итак...
Заседание первое: О ЧЕМ РЕЧЬ?
Действительно, о чем речь? Антимораль?.. Что ж,
звучит хлестко, но слишком уж общо. Не утонуть
бы... Не собираются ли нас угостить старыми как мир
рассуждениями на тему библейских заповедей —
не укради, не убий, не пожелай жены ближнего
своего? (Кстати, почему только ближнего?) Про это во
все времена писали и теперь, конечно, пишут. А тол-
ку?..
Можно, наверное, предвидеть и такое. Антимо-
раль? Значит, чего-нибудь насчет «их нравов». Секса
и прочей «клубнички». Ладно, почитаем — глядишь,
узнаем кое-что новенькое...
Но мы с вами не станем ничего предугадывать. На-
чнем, как положено, с азов, с того, что вроде бы доста-
точно широко известно. Так сказать, освежим память.
В толковом словаре русского языка, составленном
еще в прошлом веке Владимиром Далем, читаем:
«МОРАЛЬ — нравоученье, нравственное учение,
правила для воли, совести человека».
И дальше:
«Свойство целого народа, не столько зависящее от
личности каждого, сколько от условно принятого;
житейские правила, привычки, обычаи».
Примерно такое же объяснение дают и толковый
словарь английского языка Уэбстера, и Британская
энциклопедия. Ну, а наша Большая Советская Энци-
клопедия? Что там?
«МОРАЛЬ — одна из форм общественного созна-
ния, совокупность принципов и норм поведения, ох-
ватывающих отношения людей друг к другу и к об-
ществу. В отличие от правовых норм, за которыми
стоит сила государственной власти, М. опирается на
силу общественного мнения, на внутреннее убежде-
ние, на привычку. Оценка тех или иных поступков
людей с точки зрения нравственных принципов и
норм выражается в категориях добра и зла, чести
и бесчестия, справедливости и несправедливости».
Говорится в БСЭ и о том, что мораль в обществе
233
носит классовый характер. Приводятся слова Энгель-
са: буржуазия знает «только одно счастье — счастье
быстрой наживы». Цитируется Герцен: буржуазия
разменяла красивейшие человеческие чувства на
звонкую монету и самоё жизнь превратила в средство
чеканить деньги.
Итак, «разменяла красивейшие человеческие чув-
ства на звонкую монету». Однако как этот размен
выглядит не в обобщенной формулировке, а в повсед-
невной практике?
В конце пятидесятых годов журналистская судьба
занесла меня в Оклахому, точнее, в столицу этого
американского штата — Оклахома-сити. Наша
делегация состояла из двенадцати человек. Это были
первые советские люди, которых здесь принимали.
Отсюда соответственно огромный интерес и внимание,
желание не только нас посмотреть, но и себя пока-
зать.
— Чтобы лучше понять здешнюю жизнь,— ска-
зали нам в первый же день хозяева,— мы предлага-
ем вам по возможности делать то же, что й мы.
Вот так в первый же выходной день мы спозаран-
ку оказались... на занятиях воскресной церковной
школы. Церковь была построена в стиле модерн
и своими очертаниями походила на гигантскую ра-
кету. Ее боковые притворы, прилепившиеся к глав-
ному зданию, переходящему в колокольню, напоми-
нали по форме ракеты-ускорители. По-моему, эта цер-
ковь — тогда еще одна из первых таких построек во
всей Америке — так и называлась: «Космическая
церковь Христа».
Школа эта была чем-то вроде воскресного семи-
нара на религиозные темы с обязательным для взрос-
лых прихожан посещением. Составлялось расписание
занятий, назначались темы и докладчики.
В зале сидели только белые — приход был до-
вольно зажиточным. В то воскресенье слушатели
разбирали один из эпизодов биографии библейского
Иосифа в бытность его министром у фараона. Пред-
ставительный мужчина в элегантном голубом костю-
ме с ярко-красным галстуком-бабочкой легко и сво-
бодно пересказывал Ветхий Завет. Точнее, то место,
234
где речь шла о том, как Иосиф использовал уро-
жайные годы в Египте, делал огромные запасы зерна,
а потом, в неурожайные годы, продавал страждущим.
Докладчика слушали внимательно, со строгими,
вроде бы отрешенными от мирской суеты лицами.
Кое-где, правда, дамы умудрялись еще и ьязать, не
опуская на спицы устремленных к трибуне взглядов.
И вдруг докладчик, ничуть не меняя своего про-
никновенно серьезного тона, сказал примерно так
(вечером в гостинице я подробно записал всю эту
сцену в рабочий блокнот):
— Братья и сестры! Да не покажется вам, будто
сей рассказ о славных деяниях Иосифа — всего лишь
мертвый эпизод из чужой истории. Вдумайтесь в
смысл происшедшего в Египте и вы согласитесь со
мной, что Иосиф был самым первым страховым
агентом в мире, основателем страхового дела. Святая
Библия совсем не случайно упоминает эту историю.
Разве она не говорит каждому из нас: в свои урожай-
ные годы помни о возможности трудных времен, на
всякий случай готовься к ним путями, подсказанны-
ми всеблагим господом нашим, который в великой
милости своей к людям надоумил Иосифа положить
начало богоугодному страховому делу...
После лекции я поинтересовался, кто был столь
велеречивый докладчик. Мне ответили: директор ме-
стного отделения крупной страховой компании со
штаб-квартирой в Нью-Йорке и многочисленными
дочерними фирмами за рубежом.
Зачем я вспомнил этот оклахомский эпизод почти
тридцатилетней давности? Ловкий делец с церков-
ного амвона старался расширить клиентуру своей
страховой компании, и, надо признать, делал это
довольно остроумно. Но где тут Антимораль? И по-
том какое нам с вами дело до того, что у них там
вопреки всем заповедям торговцы прочно оккупиро-
вали храмы, не только церковные? Кому неизвестно:
Америка без торгашества, без неуемного буйства рек-
ламы во всех ее ипостасях просто не была бы Аме-
рикой. Чем и кому это угрожает?
Что ж, все как будто бы правильно. Однако эпи-
зод этот рассказан здесь вовсе не ради красного
235
словца. Пусть он послужит нам точкой отсчета,
отправным пунктом для сравнения с тем, что проис-
ходит сегодня за океаном, как и в каком направле-
нии насильственно трансформируется мораль.
Из недавней поездки в Западную Европу я при-
вез карикатуру, опубликованную издающейся там
американской газетой «Интернзшнл геральд три-
бюн». О чем она? У входа в «Храм Доброго Пас-
тыря» (церкви имеют собственные названия не только
у нас) священник приветствует прихожан. Судя по
норковым жакетам дам, приход богатый. Рядом рек-
ламный щит с такой программой занятий воскресной
школы:
10.00. Семинар по ядерному оружию.
11.00. Наши военные программы.
12.00. Остановим безбожных «комми» ради Хри-
ста.
13.00. Семинар по Сальвадору.
14.00. Познаем ядерную бездну.
15.00. Будем жесткими с Москвой.
Очень злая карикатура. И без подписи. Да и за-
чем? И так ясно, какие приметы нынешнего заокеан-
ского бытия отображены художником в образе симво-
лического «Храма Доброго Пастыря»!
Прекрасно, конечно, что в американской большой
прессе иногда появляются такие карикатуры. Пока
еще появляются. Но статей на эту тему я в послед-
ние два — три года что-то не встречал.
Не пишут или не печатают?..
А все-таки о чем речь? Нельзя ли взглянуть по-
шире, отойти от привычной обоймы тем, входящих
в сложнейший комплекс военно-политического проти-
востояния между социализмом и империализмом?
Ведь как бы ни были типичны для Америки пещер-
ный антикоммунизм и душная атмосфера милитари-
стского угара, достаточно ли одних этих, кстати
сказать, не таких уж новых и непривычных для
страны явлений, чтобы делать широкие обобщения
насчет тамошнего состояния морали и нравствен-
ности?
Думаю, недостаточно. Давайте попробуем рассмот-
реть положение дел в ракурсе чисто внутриамерикан-
ском.
Что конкретно несут, что проповедуют сегодня
236
своим массовым потребителям и клиентам те основ-
ные американские институты и каналы, которые пре-
жде всего создают (или влияют на созданные рань-
ше) правила нравственности, определяющие поведе-
ние, духовные и душевные качества, необходимые
человеку в любом цивилизованном обществе? Какие
изменения на этот счет произошли за последние
двадцать, тридцать, сорок лет в американской боль-
шой прессе, телевидении, в литературе, в нормах
поведения политических лидеров?
Сороковые годы... Только что на экраны вышел
яркий фильм «Унесенные ветром» — романтическая
киноповесть о любви и верности в бурную эпоху
гражданской войны между Севером и Югом. Фильм
имел заслуженный успех, но один маленький эпизод
вызвал шумные протесты зрителей и кинокритиков.
Дело в том, что по ходу действия главный герой Ретт
Батлер позволил себе сказать героине Скарлетт
О’Хара: «Говоря откровенно, дорогая, подите вы к
черту!» Вот так...
Да, то были времена когда — подумать только! —
газетам, радио и совсем юному телевидению строго-
настрого запрещалось рекламировать... туалетную
бумагу, слабительное и кое-что еще. Смешно?..
Сегодня, к концу восьмидесятых, запретов ос-
талось совсем немного. Но и оставшиеся вот-вот
могут рухнуть под неистовым напором качественно
новых атак Антиморали. То, о чем сейчас пойдет
речь, еще не обрело силу обычая, не стало привыч-
ным. Оно еще только насаждается. Исподволь, без
громких фанфар.
«То...», «Оно»... Нельзя ли почетче?
Можно.
Лет пятнадцать назад в одном из массовотираж-
ных американских журналов «для мужчин» появи-
лась карикатура, поразившая меня своей внутренней,
упрятанной за талантливым скотством рисунка горе-
чью. На сцене ночного клуба идет откровенно порно-
графическое действо. А публика в зале не менее от-
кровенно скучает: этот зевает, те задремали. Сбоку,
в кулисе, стоят двое: режиссер и хозяин заведения.
В отчаянии режиссер говорит: «Господи, что же мы
будем показывать им после такого?!»
«В самом деле, что? — записал я тогда в своем
237
рабочем блокноте.— Что здесь станут показывать
через год, через два, через пять? Какие новые атаки
на Личность изобретут, если их не остановить, тор-
говцы в храмах?..»
Сегодня, в середине восьмидесятых, на эти вопро-
сы есть вполне конкретные ответы. Секс и насилие —
отнюдь не единственные составные части таких емких
понятий, как непристойность, духовный смрад. Сей-
час медленно, но верно внедряются в повседневную
практику вещи и похуже, пострашнее.
Весна 1979 года. Президент Картер пригласил в
Белый дом на беседу и «холодные закуски» восемь-
десят конгрессменов. До очередных президентских
выборов оставалось еще полтора года, но конгрессмен
Тоби Моффет все-таки спросил президента: как на-
счет Эдварда Кеннеди? Картер ответил: «Если Кенне-
ди выставит свою кандидатуру, я возьму кнут и от-
стегаю его по ж...» Кое-кто из присутствующих в
изумлении вытаращил глаза. Остальные... зааплоди-
ровали! Один из конгрессменов, явно решив избавить
хозяина Белого дома от скандальной истории в газе-
тах, намекнул: он, видимо, не расслышал сказанного
и потому, может, мистер президент повторит свой
ответ. На подмогу пришел и задавший вопрос Тоби
Моффет. «Я не думаю, что вам следует повторять
это»,— сказал он Картеру.
«Нет, почему же, я повторю,— по-прежнему невоз-
мутимо проговорил Картер.— Если Кеннеди выста-
вит свою кандидатуру, я возьму кнут и отстегаю его
по ж...»
Тоби Моффет и его коллега зря старались, наив-
но и старомодно уберегая президента от длинных
ушей журналистов. Картеру нужно было обратное.
Однако в тот раз его реплика не попала в газеты.
Президент повторил свою фразу на двух других
встречах с конгрессменами, а сотрудники аппарата
Белого дома сами стали «наводить» журналистов
на эту историю. Зачем? Напечатавший ее еженедель-
ник «Ньюсуик» (заголовок дословно повторял ответ
Картера) объяснил: несколько раньше, когда Картер
назвал одно из выступлений Кеннеди «кучей дерь-
ма», оказалось, что его слова привели в восторг сто-
ронников президента как свидетельство его «боевого
духа». И тогда помощники посоветовали президенту
238
«прибавить перцу». Разумеется, не ради красного
словца — ради выгоды, в данном случае политиче-
ской.
И речь здесь идет вовсе не об употреблении креп-
ких словечек в повседневном обиходе. Этим грешат
во многих странах. А вот то, что они стали вполне
узаконенными в литературе, кино, на телевидении и
в прочих подцензурных средствах массового обще-
ния, это «новшество» чисто американское. Отсюда и
его использование в целях сугубо политических. Пока
еще крайне редко. Пока...
Что же пресса? А ничего. «Нью-Йорк тайме» опуб-
ликовала сообщение о встречах Картера с конгрессме-
нами, помянув и тот случай, но без дословного цити-
рования и устами бывшего духовника Картера дру-
жески пожурила его. Другие подали новость в полной
красе. «Ньюсуик» — бесстрастно: сами, мол, решай-
те, хорошо это или плохо. Да еще снабдил заметку
фотографиями Кеннеди и Картера с такой подписью:
«Чье заднее место все-таки может пострадать?»
Вроде бы даже забавно. А значит, поможет прода-
вать журнал.
Другой еженедельник — «Тайм» — в одном из
своих публицистических нравоучений, публикуемых
на разные темы под постоянной рубрикой «Эссе»,
не так давно писал: «Пока мужчины остаются муж-
чинами, изнасилование вполне можно понять». На-
деюсь, мои американские коллеги не станут оспари-
вать, что «эссе» «Тайма» — лучшего в профессио-
нальном смысле еженедельника Америки — имеет
хотя и неофициальное, но вполне реальное влияние
на прессу поменьше.
И вот уже чикагская газета — «Сан-Таймс» пуб-
ликует на первой полосе большой портрет одиннад-
цатилетней девочки. Заголовок: «Изнасилование».
В подписи настоящие имя и фамилия ребенка, на-
звание улицы, где она живет. В ответ на возмущен-
ные протесты родителей девочки и соседей некая
Дебора Хауэлл, ответственный секретарь редакции
«Сан-Таймс», печально вздохнув, сказала:
— Я знаю, что подобные вещи делают с малень-
кими детьми.— И тут же добавила, оправдывая
газету: — Но мы ведь должны служить законным
интересам читателей...
239
Рассказав об этом случае, влиятельный амери-
канский журнал так подбодрил радетелей обществен-
ных интересов из чикагской газеты: «В сравнении
со стандартами эпохи «желтой журналистики»
конца прошлого и начала нынешнего столетия аме-
риканский репортер — образец ответственности и воз-
держания».
Давайте, мол, коллеги, действуйте. С вами все
о’кей. Продолжайте в том же духе. И коллеги про-
должают, демонстрируя новые, невиданные доселе об-
разцы «воздержания и ответственности». Например,
в небольшом алабамском городе Аннистоне. Там на
местную телестанцию, входящую в систему гиганъ
Си-Би-Эс, позвонил безработный кровельщик Сесиль
Эндрюс, 37 лет. Позвонил, чтобы пригласить съемоч-
ную группу на городскую площадь, где он покончит
с собой в такой-то час.
Что ж, случалось подобное и прежде. Загнанные
в тупик несчастные прыгали с небоскребов, с нью-
йоркских, лондонских, парижских и прочих мостов.
Если об этом их намерении становилось известно за-
ранее, то к месту происшествия непременно являлась
полиция, священник. Человека пытались спасти, отго-
ворить и потом иногда помогали ему устраивать
жизнь. Журналисты тоже были тут как тут, фиксируя
событие. Есть об этом репортажи, снимки, кинохро-
ника.
Но меняются времена, меняются и нравы. Меня-
ется отношение к ценности, неприкосновенности чело-
веческой жизни. Да здравствуют «законные интере-
сы» читателей и зрителей! Аннистонские тележурна-
листы (оператор Рон Симмонс, звукооператор Гэри
Харрис и сумевшая остаться неизвестной широкой
публике корреспондентка), никого не поставив в из-
вестность о звонке Эндрюса, заблаговременно прибы-
вают к нужному времени на городскую площадь, спо-
койно устанавливают аппаратуру и ждут. Появляют-
ся ничего еще не ведающие зеваки. Сесилю Эндрюсу
позволяют облить себя бензином и зажечь спичку.
Живой факел отснят для очередного выпуска ново-
стей во всех подробностях, во всех ракурсах. Круп-
ным, средним, общим планами.
Появившиеся наконец пожарные принимаются
за дело. Факел погашен, но человека уже нет. Сен-
сационный репортаж показан десятками телестанций
страны.
Хотите, верьте, хотите, нет, но те куцые сооб-
щения об этом случае в американской печати, кото-
рые я читал, не содержат ни слова прямого, откры-
того осуждения.
Продолжим, однако, рассказ о других, не менее
отвратительных победах Антиморали.
Прошлой весной губернатор штата Колорадо Ри-
чард Лэмм, выступая с речью, объявил: «На преста-
релых американцах лежит обязанность вовремя уме-
реть». Обратите внимание на категорический, пове-
лительный тон — обязаны умереть!
А может, не стоит обращать внимания: мало ли
завиральных идей придет кому-то на ум?
Надо обращать, надо. Они ведь не только выска-
зываются — делают! В нью-йоркском госпитале «Ла
гуардия» на кровати тех больных, кого не следовало
спасать в случае резкого ухудшения, оказывается,
вешают специальные бирки розового цвета. Больные,
конечно, об этом не знают — знают врачи. Понимае-
те? Врач и?..
Роковые бирки после смерти обреченных пациен-
тов сжигались. Значит, понимали, что преступают за-
кон. Хотя бы нравственный, обязательный для любого
цивилизованного общества. И в то же время амери-
канская пресса была полна сообщениями насчет того,
что казнить преступников на электрическом стуле
или в газовой камере ужасно негуманно. Газеты
ратовали за укол шприцем.
Вот так все выворачивается наизнанку. Так рож-
дается Антимораль?
В начале 1983 года в американской печати появи-
лись сообщения о том, что в стране создана и офи-
циально зарегистрирована некая организация под
названием «Североамериканская ассоциация любви
мужчин и мальчиков». Руководители ассоциации
заявили репортерам: дети должны «иметь право на
выбор партнера по сексу». А один из них даже горячо
воскликнул: «Давно пора относиться к детям как к
полноправным человеческим существам!»
Все это было напечатано миллионными тиражами.
Без осуждения, без требования к властям принять
должные меры. Негативная реакция средств массовой
241
информации ограничилась лишь последующей пуб-
ликацией нескольких возмущенных писем читателей.
«Пока эти люди на свободе,— писала некая Джейн
Джейкобсон из штата Нью-Джерси,— я испытываю
только ненависть и страх».
Сообщений о дальнейшей судьбе этого «начина-
ния» я не видел. Зато читал за последние два-три года
.более двух десятков статей в «большой прессе» Со-
единенных .Штатов с таким тезисом: «Дети имеют
право на самовыражение даже путем интимной связи
с членами собственной семьи». В подтверждение при-
водились высказывания психологов, сексологов с про-
фессорскими титулами. Сообщалось и о том, что Гол-
ливуд, откликаясь на... (догадайтесь, на что? Ну ко-
нечно же на «общественный интерес»!) в шестиде-
сятых годах выпустил целых семьдесят девять (!)
художественных кинолент на тему соответствующей
родительской «любви» к собственным детям.
Дальше — больше. Те же ученые предложили за-
менить формулировку «растление малолетних» дву-
мя новыми: «насильственное родственное сожитель-
ство» и «родственное сожительство по согласию». По-
следнее предлагается считать уголовно ненаказуе-
мым. Напомню: речь идет о детях, о подрост-
ках?
Несколько лет назад одна из трех крупнейших
телекомпаний (ДПА направила на острова Фиджи
съемочную группу с заданием снять настоящий бой
человека с большой акулой. Съемки под водой пору-
чили нескольким операторам, снимать надо было из
специальных железных клеток. Охотник — из мест-
ных жителей,— вооруженный только ножом, за не-
сколько тысяч долларов должен был сражаться до
конца — своего или акулы.
Съемки не состоялись. Власти Фиджи — региона,
где не так давно было покончено с каннибаль-
ством,— запретили эти съемки. Но фильм все-таки
сняли. Только не на Фиджи, а где-то у побережья
вполне цивилизованной Австралии. То ли местные
власти почему-то закрыли глаза на эту историю,
то ли они просто не знали о происходящем. Вот толь-
ко не могу сказать точно, показывали этот бой пер-
вого гладиатора XX века по американскому телеви-
дению или нет.
242
Еще о заокеанском телевидении. Значительное
место в его передачах занимают различные теле-
визионные игры. Есть, конечно, и забавные. Но есть
и иные. Например, 5<Шоу красоты за 1 доллар 98
центов». Это нечто вроде известного конкурса красоты
на титул «мисс Америка». С одной лишь разницей —
соревнуются между собой только калеки и уроды всех
видов, одетые в плотно облегающие трико. Одноногие,
однорукие, кривые, горбатые...
Другая игра — «Денежная лихорадка». Камеры
установлены над специально построенным лабирин-
том, в конце которого находятся крупные суммы де-
нег, драгоценности. Проходы узкие — двоим не
разойтись. Запускают в лабиринт сразу несколько
женщин. Та, что придет к финишу первой, хватает
все, что сумеет унести в руках. Если соперница идет
по пятам, начинается свалка. Правила разрешают
участницам почти все, кроме кулачного боя. Сопер-
ницы бегают по лабиринту, словно голодные крысы,
хватают друг друга, валят на пол, чтобы обогнать.
Искаженные лица, пот, вопли вперемежку с вымучен-
ной улыбкой для телезрителей. Говорят, бывает
и кровь...
В заключение нашего первого заседания вернемся
ненадолго к политикам. Как известно, «герои» уотер-
гейтского скандала все как один (кроме Ричарда
Никсона, с позором изгнанного с президентского пос-
та, а затем избавленного от уголовного процесса спе-
циальным указом президента Форда) были осуждены
по американским законам за нарушение конститу-
ции. Казалось бы, справедливость торжествует, что-
бы всем другим неповадно было впредь заниматься
подобными грязными делами. Этот финал Уотергейта
записан, так сказать, на скрижалях американской
истории как великая победа демократии.
Так-то оно так, вот только всеведущие американ-
ские средства массовой информации, всячески распи-
сывая полученные преступниками синяки и шишки,
почти не обмолвились о том, что они за те же самые
свои дела одновременно заработали немало пирогов
и пышек.
Судите сами.
Никсон: уволен в отставку, после чего заработал
на своих мемуарах 3 миллиона долларов.
243

Г. Хант, главарь уотергейтских взломщиков: 32
месяца тюрьмы и 600 тысяч долларов за мемуары.
Г. Холдеман, руководитель аппарата сотрудников
Белого дома: 1 год тюрьмы и около полумиллиона
долларов за мемуары.
Дж. Эрлихман, специальный помощник пре-
зидента: 18 месяцев тюрьмы и полмиллиона дол-
ларов за мемуары.
Дж. Магрудер, помощник президента: 6 месяцев
тюрьмы и 400 тысяч долларов за мемуары.
Дж. Дин, юрист Белого дома: 18 месяцев тюрьмы
и свыше 500 тысяч долларов за мемуары.
Какой урок могут извлечь из этих двойственных
результатов Уотергейта практичные американцы?
Скорее всего, такой: черт с ней, с тюрьмой (сроки-то
пустяковые), зато загребли кучу денег. Причем впол-
не законно.
Какая уж тут мораль!..
Однако пора заканчивать первое заседание.
Цель — конкретно представить себе предмет исследо-
вания,— пожалуй, достигнута. Хотя у судей, безу-
словно, возникла уйма новых вопросов. Но это потом:
всякому овощу свое время. Так что пусть наш вооб-
ражаемый Председатель стукнет своим молотком.
Перерыв!..
Заседание второе: КТО? ПОЧЕМУ?..
Алексис де Токвиль, француз, чьи очерки в 30-х
годах XIX столетия восторженно объясняли Европе
жизнь и порядки Нового Света, называл Америку
«чистой страницей, которую Истории еще предстоит
заполнить». Может, именно поэтому де Токвиля так
любят цитировать в Вашингтоне?
Английские писатели и журналисты той эпохи к
Соединенным, Штатам были куда более пристрастны
хотя бы потому, что те сумели вырваться из тяжких
объятий британской короны. Их очерки о жизни
молодой республики поначалу сильно смахивали
на рассказы брошенной жены, получившей наконец
возможность навестить новую семью бывшего су-
пруга. Вот, к примеру, как описывала Америку своим
читателям в 1832 году Френсис Троллоп. В ее репор-
тажах, опубликованных тогда лондонской «Таймс»,
244
американцы «пожирали пищу с отвратительной бы-
стротой» и при этом «рыгали, плевались, ковыряли
в зубах лезвиями перочинных ножей». Писательни-
цу возмущала свобода, с которой свиньи разгуливали
по улицам молодых американских городов, «роясь
в кучах мусора и нахально утыкаясь в прохожих
своими сопливыми рылами».
Со временем, однако, подобные страсти заметно
поутихли, и к концу XIX столетия о Соединенных
.Штатах в той же Англии уже вполне справедливо
говорили и писали как о стране с бурно развиваю-
щимися сельским хозяйством, промышленностью,
финансами... Поражались размаху, деловитости,
стремительности рождения и краха многомиллион-
ных состояний, особой, еще не изведанной старею-
щей Европой жестокости конкуренции.
После того как Америка дала миру Эдисона,
Форда, братьев Райт, Герберт Уэллс, так и не сумев-
ший до конца понять великого будущего новой
России, даже объявил Америку «страной мозговитых
технократов, которые заберут себе в наследство всю
планету ».
Впрочем, наряду с чудесами прогресса науки
и техники американская разновидность капитализма
являла миру и кое-что иное. Например, особую,
невиданную до того роль рекламы в национальном
механизме. Из существенного и закономерного дви-
гателя торговли и коммерции реклама постепенно
превращалась в важнейший фактор национальной
жизни, в безотказный инструмент формирования'
вкусов, привычек, а затем и многих житейских пра-
вил американцев. Соответственно и рекламное дело
превращалось в одну из крупнейших отраслей эко-
номики, в неотъемлемую часть государственно-моно-
полистического механизма. Здесь нет никакого
преувеличения: именно в отрасль экономики, потому
что в то время, как промышленность производит
товары, реклама, так сказать, производит покупате-
лей. Известный американский социолог Вэнс Паккард
с полным основанием еще в шестидесятые годы за-
явил: «Без рекламы наша экономика развалилась
бы через пятнадцать секунд».
Вот динамика общеамериканских расходов на
рекламу: 1867 год — пятьдесят миллионов долларов,
245
1900— пятьсот миллионов, 1960— пять с половиной
миллиардов, 1970— почти двадцать миллиардов.
У меня нет точной цифры на сегодняшний день,
но думаю, что она выросла не меньше, чем вчетверо-
впятеро.
Да, конечно, все это так. Однако что плохого
в хорошей рекламе? Кому она мешает? И в ней ли
дело? В конце концов, товары, если они в достатке,
действительно нуждаются в рекламе. За океаном
этим делом занимаются истинно талантливые, щед-
рые на выдумку люди, и им очень хорошо платят*.
Они в совершенстве владеют искусством продавать.
Согласен, но прошу набраться терпения и выслу-
шать автора до конца. Дело не в самой рекламе,
а в том, кто ее хозяин и что при этом приносится
в жертву. Вот об этом и пойдет речь.
К концу сороковых годов научно-технический
прогресс дал миру телевидение. Пионером в его быст-
ром распространении снова была Америка. Казалось
бы, человечество получило невиданные доселе воз-
можности для заочного общения народов и взаимного
обогащения национальных культур. Но вместе с тем
достигнутая дальнобойность средств массовой ин-
формации, моментальный охват ими небывало огром-
ных аудиторий именно за океаном вскоре же превра-
тились в орудие для неслыханных злоупотреблений,
а в последнее время даже преступлений против
культуры и нравственности.
Дело в том, что телевидение почти с момента
своего рождения попало в лапы Чистогана. И в ко-
нечном счете Антиморали. Не они его создали, но
именно они стали его содержать, диктовать ему
свою волю.
♦ Самая высокая ставка гонорара за литературный труд,
полученная кем-либо из американских писателей, была выплачена
Эрнесту Хемингуэю — 15 долларов за слово. Однако мировой
гонорарный рекорд принадлежит не литературе и не писателям,
а некоей миссис Деборе, Шнейдер, домохозяйке из Миннеаполиса.
Это ей в 1958 году заплатили по 12 тысяч долларов за каждое
слово. Ее «произведение» насчитывало лишь 25 слов: из полутора
миллионов участников конкурса на лучшую рекламу автомобилей
фирмы «Плимут» она сумела наиболее выразительно доказать,
почему нужно покупать машины именно этой марки. Само собой,
ни в одну антологию американской литературы творение,, миссис
Шнейдер не вошло...
246
Вот конкретные цифры. Доходы от рекламы в са-
мих Соединенных Штатах покрывают все сто про-
центов производственных расходов телевидения. (Для
сравнения приведу и такие данные: реклама же
возмещает шестьдесят процентов издержек журналов
и семьдесят — газет.)
Итак, именно телевидение стало величайшим тор-
говым посредником для всех тех корпораций и фирм,
которые способны выложить солидные суммы на
телерекламу*. Посредник этот с успехом стал выпол-
нять функции продавца в магазине: потребителя надо
было заставить туда пойти, а телевидение с его
комбинацией живого изображения и голоса в качестве
продавца, как бы приходящего на дом, действовало
безотказно и непрестанно, доставляя уже ♦готовень-
ких» покупателей.
С расцветом американской телевизионной эры
круг атак Чистогана на потребителя замкнулся. Вот
что писал журнал деловых кругов ♦ Форчун»: ♦Аме-
риканец живет на положении осажденного, причем
осада эта начинается с рассветом и длится до той
поры, когда он отправляется спать. Почти все, что
он видит, слышит, пробует, к чему прикасается,
что нюхает, представляет собой попытку что-нибудь
ему продать». Здесь нет преувеличения: американцы
держат свои телевизоры включенными дольше всех
в мире. И на этот счет есть соответствующая ста-
тистика. Подсчитано, например, что каждый амери-
канский ребенок к восемнадцати годам уже провел
у телеэкрана двадцать тысяч часов, по три часа
в день. Подсчитано и то, что каждый взрослый
американец проводит у телевизора в среднем по
пять-шесть часов в день.
Что же держит его у телевизора так долго? Неужто
реклама?..
Разумеется, нет. Саму рекламу, перебивающую
за океаном по давней и нерушимой воле Чистогана
любые телепрограммы (за исключением выступлений
президента страны), американцы, как показывают
многолетние серьезные социологические псследова-
♦ По данным журнала «Тайм», в конце шестидесятых годов
1 минута телерекламы в часы максимальной аудитории стоила
пятьдесят тысяч долларов. В начале восьмидесятых — уже пол-
миллиона.
247
ния, вообще воспринимают чаще подсознательно. Они
могут жаловаться (и жалуются!) на засилье рекламы,
но все-таки, как правило, следуют ее бесконечным,
повторяющимся изо дня в день, из часа в час призы-
вам, подсказкам, рекомендациям.
Телезрителей «держат» сами программы, весьма
разнообразные по жанру и степени таланта, но неиз-
менно начиненные сценарными и режиссерскими
уловками, которые не дают потребителю нажать
кнопку выключателя или переключателя. Главный
же критерий здесь один: годится все то, что обес-
печит максимальное внимание к передачам, а значит,
и к рекламным перебивкам, оплата которых и поз-
воляет телевидению финансировать программу.
Именно такова сверхзадача.
Такая структурная система и принципы амери-
канского телевидения уже вскоре после его появле-
ния на свет привели к тому, что публику стали
обкармливать сексом и насилием, благо имелся на
этот счет солидный опыт Голливуда. Впрочем, эта
сторона дела достаточно широко известна и не требует
иллюстраций.
На подобной «духовной» пище с пятидесятых
годов выросло не одно поколение американских маль-
чишек и девчонок (три часа каждый день!). Круго-
ворот этого, по сути, насильственного воспитания
не просто продолжается, но развивается по восходя-
щей. Развивается еще и потому, что у зрительских
аудиторий уже родилась прочная привычка к острым
ощущениям и по мере их притупления появляется
нужда в сохранении остроты, которой теперь не до-
биться простым повторением прошлого. И возникает
нужда в еще более острых ощущениях, рождается
лозунг: «Нам нужно то, чего они еще не видели».
Это вслух. А в уме: «Если наши программы пере-
станут удерживать аудиторию и влиять на потреби-
теля, заказчик-рекламодатель перестанет за них пла-
тить ».
Именно в этой нехитрой схеме лежит основа нару-
шения американским телевидением почти всех былых
запретов. Я имею в виду уже не трогательно-наивный
запрет сороковых годов насчет туалетной бумаги.
Какие, право, пустяки! Сегодня телевидение Соеди-
ненных Штатов предлагает своим клиентам: набе-
248
рите на специальном устройстве объявленный в про-
грамме передач код — и вы получите практически
любую порнографию, любые сексуальные извра-
щения. Смотрят взрослые, а в их отсутствие под-
ключаются и дети. Разумеется, за особую плату.
Вот каким путем Соединенные Штаты пришли
к тому, что голубые экраны нации пустили к себе все
те новейшие «достижения» Антиморали, о которых
шла речь в ходе нашего первого заседания и которые,
собственно говоря, и послужили последним внутрен-
ним толчком для автора, заставив его взяться за
исследование, едва ли способное доставить особую
радость читателям.
Все мои попытки поговорить со знакомыми аме-
риканцами на эти темы, чтобы понять их отношение
к происходящему (а я это время от времени делал
и в шестидесятых, и в семидесятых годах), как
правило, сводились к тому, что мне объясняли ситуа-
цию желаниями самой зрительской массы, ее низки-
ми вкусами и соответственно ответными вынужден-
ными уступками телекомпаний и прочих средств
массовой информации. Это, мол, и вызывает сниже-
ние уровня нравственности.
Некоторые из собеседников, судя по всему, оби-
жались на мои вопросы, как бы осторожно, сглаженно
я их ни формулировал. Не исключаю, что кое-кто
из них при этом думал примерно так: «нахальный
русский» поднимает столь чувствительную для них
тему просто для того, чтобы лишний раз «уязвить
оппонента». Такие люди коротко и не очень охотно
отвечали на мои вопросы и тут же, впрочем, не без
определенных оснований начинали говорить о «старо-
модном, никому не нужном насильственном пуритан-
стве» в нашем кино, в литературе, на телевидении.
И уж обязательно говорили о полном отсутствии по-
лового воспитания нашей молодежи. В таких случаях
я раньше отмалчивался, потому что независимо от
мотивов, которыми руководствовались мои собесед-
ники, кое в чем они все же были правы.
И только один из тех, кому я тогда задавал свои
вопросы, ответил на них, на мой взгляд, честнее
и откровеннее других. Это был известный американ-
249
ский дипломат, многолетний посол Соединенных
Штатов в Советском Союзе г-н Луэллпн Томпсон,
ставший в начале шестидесятых годов главным совет-
ником президента Кеннеди по «советским делам».
В те годы я работал в Вашингтоне и иногда
сталкивался с ним в маленьком «драг-сторе», раз-
местившемся в первом этаже дома на Калифорния-
стрит, где я тогда жил. Его дом находился в том
же квартале, и случалось, что по субботам мы оба
в одно и то же время заходили в «драг-стор» за
газетами и журналами. Вот запись его ответа, сохра-
нившаяся в рабочем блокноте:
— Да, это негативная сторона нашей жизни. Но
она вместе со многими позитивными сторонами не-
отъемлемая часть нашей системы свободного пред-
принимательства, свободы выбора вообще. Эта сто-
рона нашей жизни может исчезнуть только вместе
с системой, чего, на мой взгляд, никогда не про-
изойдет. Так что вы неправильно ставите вопрос.
Дело лишь в том, сумеем ли мы удерживать упомя-
нутые вами процессы в нашем обществе в опреде-
ленных, хотя бы нынешних рамках. Я оптимист
и считаю, что сумеем...
Немного помолчав, г-н Томпсон добавил:
— Вы, наверное, согласитесь, что я один из тех
немногих американцев, кто неплохо знает русских.
К сожалению, вы часто предпочитаете однозначные
ответы. Но если вы действительно хотите понять
нашу ситуацию, то не должны думать однозначно...
Мы большая страна, и уже только поэтому все у нас
очень непросто. Много сложных взаимосвязей. Поче-
му движется беличье колесо? Потом что по нему
бежит сама белка. Не побежит — колесо сразу ока-
жется ненужным...
Вот и весь наш тогдашний разговор. Кое с чем из
услышанного я тогда согласился. Да и положение дел
с Антиморалью было вовсе не настолько тревожным,
как сегодня: порнофильмы все еще находились под
запретом и ничего похожего на нынешние «телеигры»
и «шоу красоты» с участием калек еще не было.
Вот только с мыслью о беличьем колесе я не мог
согласиться: даже с точки зрения точности образа
она не соответствовала истине. Белка действительно
сама двигает свое колесо, но только в клетке, куда
250
ее кто-то посадил. То есть задал ей конкретные
условия жизни. Кто и зачем это сделал, вот главные
вопросы...
А теперь для того, чтобы исследовать еще одну
особенность или, точнее, еще одну уловку Антимо-
рали, давайте снова вернемся к заокеанскому теле-
видению.
До середины семидесятых все три американских
телегиганта — Эй-Би-Си, Эн-Би-Си и Си-Би-Эс — в
финансовом отношении держали свои редакции но-
востей, последних известий и документальных прог-
рамм вообще, как говорится, в черном теле. Их
годовые бюджеты были несравнимо меньше, чем
у редакций, готовящих эстрадные шоу и прочие
развлекательные программы.
К началу восьмидесятых положение резко изме-
нилось. Почти вдвое выросли ассигнования на ин-
формационные программы у каждой из корпораций
большой телетройки. Выросла и протяженность этих
программ.
Вездесущая пресса заинтересовалась: в чем дело?
Оказывается, во-первых, заметно увеличился интерес
американцев в тому, что происходит в мире. Во-
вторых, отдельные «умельцы» голубого экрана,
и прежде всего Дэн Разер из Си-Би-Эс в своей про-
грамме «60 минут», начали делать упор на показ
уголовной хроники и прочих документальных сю-
жетов о насилии, смакуя при этом кровь, боль,
страдания (крупные планы, безжалостные интервью
с жертвами по горячим следам и так далее). Бес-
страстная статистика немедленно зафиксировала
резкое увеличение зрительских аудиторий. Следова-
тельно, с рекламодателей можно брать больше денег
за рекламу в ходе таких передач. К тому же новост-
ные программы обходятся куда дешевле всех прочих:
каждый выпуск тех же «60 минут» зарабатывал
на рекламе миллион шестьсот тысяч долларов,
а производство обходилось всего в двести семьдесят
пять тысяч.
«Кажется, новости становятся прибыльным де-
лом,— возрадовался «Тайм» еще в феврале 1980 года
и уж совсем откровенно добавлял: — Руководители
251
телевидения, видимо, начали понимать, что подлин-
ная жизнь может быть куда более занимательной (!)
и развлекательной (!!), чем ее имитация с помощью
актеров».
Так американский телезритель получил еще
один — новый — вид духовного наркотика.
Вот отчего на экранах Америки стали появляться
живые факелы, современные гладиаторы, жертвы
настоящих изнасилований и многое другое.
Вот почему американский журнал «Сэтэрди ре-
вью» счел возможным сделать в своем августовском
номере минувшего года такой страшный вывод:
«В результате господства бульварной журналистики
и программ теленовостей наши традиционные поня-
тия о непристойности, о праве каждого на интим-
ность любых острых переживаний унесло ветром
перемен. Сегодня мы уже ценим и даже смакуем
страдания, разумеется не собственные, а чужие».
Как видим, Антимораль одержала еще одну
победу.
В ходе наших заседаний упоминались некоторые
конкретные рядовые авторы и исполнители подобных
«побед». Но можно ли возлагать на них всю несом-
ненную тяжесть ответственности за содеянное? Ду-
маю, нельзя. Ни в коем случае нельзя. Они ведь
тоже крутят беличье колесо в своих профессиональ-
ных клетках. Кому-то из них такая работа может
даже нравиться, другим не очень, третьим наплевать:
платили бы хорошо и продвигали по службе. Четвер-
тые не ведают, что творят. Но все они, по сути
дела, только исполнители и соучастники. Главный
ответчик — все тот же Чистоган в его разноликих
конкретных воплощениях.
Вот что и как сказано обо всем этом в новой
редакции Программы нашей Коммунистической пар-
тии:
«Антигуманная идеология современного капита-
лизма наносит все больший ущерб духовному миру
людей. Культ индивидуализма и вседозволенности,
злобный антикоммунизм, эксплуатация культуры
в качестве источника наживы ведут к насаждению
бездуховности, к моральной деградации общества.
Империализм породил волну терроризма, захлестнув-
шую капиталистическое общество. Все более пагубной
252
становится роль буржуазных средств массовой ин-
формации, одурманивающих сознание людей в инте-
ресах господствующего класса».
Емко и точно.
Разговор наш пока что касался Антиморали в ее
внутриамериканских проявлениях. О степени ее ны-
нешнего проникновения во внешнюю политику Ва-
шингтона мы поговорим позже: когда займемся воп-
росом об американском культурном и духовном эк-
спорте.
Все, о чем до сих пор шла речь, вовсе не означает
авторской попытки огульно обругать, охаять сегод-
няшнюю американскую культуру в целом, их прессу,
телевидение... Даже если бы и хотел, все равно не
получилось бы: у нас в стране достаточно широко
известно то позитивное в американской жизни, что
заслуживает внимания и уважения. И не только
в области культуры, но и науки, техники. Если бы
американцы знали о нас столько же!..
Что касается тех неприглядных сторон заокеан-
ского бытия, о которых идет речь, автор занялся
ими прежде всего потому, что уверен, культура Аме-
рики попала в большую беду, равно как и огромные
массы американцев независимо от того, насколько
они сами это сознают. Между тем именно они —
главные объекты атак Антиморали и Чистогана —
первыми принимают на себя эти мощные разруши-
тельные волны. Это они жертвы массированного пси-
хологического насилия со стороны тех сил, которые
даже в капиталистической Западной Европе давно
уже именуют прямо и откровенно — американский
культурный империализм.
Ну, а что же американцы? Неужто никто из них
не видит, что творится? Не протестует? Не борется?..
Понимают и протестуют довольно давно. Прежде
всего интеллигенция.
Еще в прошлом столетии американский философ
Ралф Уолдо Эмерсон утверждал: ♦Истинный пока-
затель цивилизации — не уровень богатства и обра-
зования, не величина городов, не обилие урожая,
а облик Человека, воспитываемого страной».
Почему Эмерсон настолько ограничил понятие ци-
вилизации, явно снижая роль материальной культу-
ры? Думаю, это было продиктовано желанием предо-
253
стеречь соотечественников, сказать с определенно-
стью, какого болезненно одностороннего националь-
ного развития им следует избегать.
В двадцатых годах нынешнего века другой аме-
риканец, писатель Томас Вулф, высказался с острой
и недвусмысленной тревогой за судьбы родины.
«Думается мне,— писал он,— что мы, американ-
цы, заблудились. Но я убежден, что нас найдут...
Я считаю, что уклад жизни, который был создан нами
в Америке и создал нас, выработанные нами об-
щественные формы, соты, что мы построили, и улей,
образовавшийся из них,— по своей природе обречен
на самоуничтожение и посему должен быть разру-
шен... Но я также знаю, что Америка и ее народ
бессмертны. Они не могут погибнуть и должны
жить...»
И вот, наконец, современный нам Уильям Стайрон,
чей роман с многозначительным заголовком «И под-
жег этот дом» был не так давно напечатан у нас.
Те же страхи, та же боль и, в общем-то, те же
самые рецепты самоизлечения. Разница в одном,—
все это автор вложил в уста одного из своих главных
героев, старого Альфреда Леверетта, человека, кото-
рый еще помнил времена, когда страна была иной.
«В жалкое время живем,— говорит старик сы-
ну.— Жалкое время. Пустое время. Серое время.
В воздухе прямо пахнет гнилью. А главное, будет
еще хуже.
...А надо стране, этой большой стране надо, чтобы
с ней что-нибудь случилось. Буря, трагедия, как
с Иерихоном и городами Ханаана, что-нибудь
ужасное... когда люди пройдут через огонь, через
пекло, когда отведают муки и хватят горя, они снова
станут людьми-человеками, а не стадом благополуч-
ных свиней у корыта. Не шушерой без разума, без
духа, без сердца. Торговцы мылом!..»
Дальше у Стайрона — почти слово в слово, как
у Вулфа: «Нам надо все начать сначала, строить
заново, с первого этажа. То, что творится с этой
страной, было бы позором для Римской империи
в эпоху самого глубокого упадка. У наших отцов-
основателей были благородные мечты, и поначалу,
мне кажется, они сбывались... Но где-то по пути все
пошло вкривь и вкось».
254
Замечу, что роман Стайрона написан в шестиде-
сятых годах, когда Америка еще не знала новейших
«побед» Антиморали.
Но вот в начале восьмидесятых, когда они уже
появились, эти пирровы «победы», другой, не менее
известный американский писатель, Эдгар Лоуренс
Доктороу, жалуется: даже среди интеллигенции
в Америке многие заняли охранительские позиции,
требуя говорить «больше хорошего об Америке»,
а иначе, мол, подрываются устои, система, которая
нас кормит, иначе мы предатели. «Литература,—
продолжает Доктороу,— теряет силу воздействия,
и само ее существование лишается оправдания,
а нравственное величие человеческой души обес-
смысливается...»
Нет, есть в Америке люди, которые видят, пони-
мают, пытаются бороться тем оружием, которое у них
пока еще есть,— Словом.
Признаться, когда я прочитал утверждение Док-
тороу насчет литературы, то подумал, что в нем есть
некоторое преувеличение, что сказано оно, как иногда
бывает с людьми творческими, в эмоциональном за-
пале. Так бы и думал до сих пор (а значит, и проци-
тировал бы его здесь с оговорками), если бы не
услышал все то же самое собственными ушами.
Минувшей осенью у нас в гостях был амери-
канский писатель, чьи книги уже много лет поль-
зуются заслуженным успехом у читателей. Рассказав
об очерке, над которым работал, я на этот раз
прямо, без всяких обиняков спросил: удастся ли
американцам в ближашие пять — десять лет если не
одолеть Антимораль, то хотя бы укоротить ее длин-
ные руки?
В ответ я услышал монолог, который приведу
здесь целиком:
— Не думайте, будто у нас не раздаются голоса
протеста. И громкие голоса — у некоторых из нас
есть возможность пользоваться достаточно мощными
усилителями, включая и средства массовой информа
ции. И нас слышат. А результатов нужных нет.
Увы!.. Я часто выступаю перед большими аудито-
риями, прежде всего учительскими. И прежде всего
говорю именно об этом... Как-то в Атланте собрались
восемь тысяч учителей. После лекции я даже сказал
255
себе: «Молодец! С тобой все в порядке. К их сознанию
ты пробился и на этот раз. Их было восемь тысяч,
а у каждого в классе по тридцать — сорок учеников.
Это уже кое-что...» Но потом, стоило мне вернуться
к себе в Нью-Йорк и сесть к телевизору, я понял,
насколько смешон был мой самодовольный оптимизм.
Что толку?! Ну, послушали они меня в воскресенье,
ну, расскажут своим ребятам, те, может, и заду-
маются на несколько минут. Но на другой день
наше телевидение, как и завтра, и послезавтра, и весь
месяц и весь год, по-прежнему будет внушать совсем
иное... Самое страшное в том, что калечат подростков.
Пока они маленькие, есть еще какое-то влияние
семьи. А потом... Только телевизор, пресса, книжная
макулатура...
Мы дошли до такого состояния, когда массы
простых людей уже не могут обойтись без этого
духовного наркотика, требуют его. Это стало при-
вычкой. С обычными наркотиками у нас как-то бо-
рются. Все-таки есть законы, полиция... А с Анти-
моралью — нет. Вначале этот духовный наркотик
давали исподволь, с каждым годом все больше и боль-
ше. И теперь, когда говорят, что массовый потре-
битель не может без него, я в это верю... Чтобы
прекратить — нужен шок, кризис... Как у обычных
наркоманов... Надеюсь, я ответил на ваш вопрос?
На этом, пожалуй, можно закрыть наше очередное
заседание. Тем более что Председатель и судьи уже
посматривают на часы: ситуация в общем-то доста-
точно очевидна.
Заседание третье. ЧЬЯ РУКА?
А почему, собственно, речь идет только об Аме-
рике? Разве в других капиталистических странах —
к примеру, в той же Западной Европе — не наблю-
дается явлений и процессов, подобных тем, что иссле-
довались в ходе наших предыдущих заседаний? Нет
ли в столь избирательном, узкогеографическом под-
ходе чрезмерного авторского пристрастия? Или —
еще хуже — заведомой необъективности?..
Что ж, вопросы эти вполне закономерны. Значит,
давайте разбираться...
Соединенные Штаты — несомненный правофлан-
256
говый Антиморали, эпицентр ее возникновения
и бурного развития. Очевидность такого утвержения
не оспаривается всерьез ни в Западной Европе, ни
в других регионах. В этом отношении остальной мир
можно, пожалуй, упоминать только, так сказать,
в страдательном залоге — как потребителя — воль-
ного или невольного — больших или малых —
«джентльменских наборов» духовного и нравствен-
ного смрада, поступающих из-за океана.
Именно Соединенные, Штаты в ходе своих давних
попыток навязать остальному миру собственную эко-
номическую и политическую модель одновременно
(и, скажем прямо, не без определенного успеха) стре-
мятся навязать и свою модель «культурных цен-
ностей». Конечно, факт сей общеизвестен, однако за
рубежом на эту тему написано не так уж много
откровенных книг, рассчитанных на широкую пуб-
лику. Газетные, журнальные статьи по отдельным
аспектам темы иногда появляются, а обобщающих,
серьезных исследований я что-то не встречал. (Спра-
ведливости ради вынужден заметить, что и у нас, как
ни странно, до сих пор тоже нет популярно на-
писанной широко доступной подобной работы. Как,
почему это случилось — объяснить не берусь. Нет,
и все.)
А между тем возникновение экспорта культурной
разновидности американского империализма, методы
и каналы его распространения весьма любопытны
и поучительны. Впрочем, мы с вами в данном случае
займемся всем этим только применительно к пред-
мету нашего исследования, ни в коей мере не претен-
дуя на полноту охвата. Наша задача — начать, при-
влечь общественное внимание. Сразу же уточним:
предстоящий разговор, естественно, не касается ис-
тинной, настоящей американской культуры — твор-
чества ее художников слова, кисти, экрана, талант-
ливых композиторов, музыкантов... Вся беда как раз
и заключается в том, что многолетняя и целенаправ-
ленная политика Чистогана выдвигает на первый
массовый план совсем не то, чем справедливо может
гордиться Америка. Глубокий, острый и ироничный
романист Гор Видал, побывавший у нас в 1982 году,
так рассказал в интервью «Литературной газете»
о сложившейся ситуации:
9 М. Сагжтелан
257
«С 1950-х годов кино начало вытеснять роман.
И если бы кино — а то киношка... Книга, получившая
хорошую прессу, издается максимум тиражом в де-
сять тысяч экземпляров... Ну, а попкультура имеет
несравненно лучшие шансы — триста тысяч в твер-
дой и миллиона три в мягкой обложке, по принципу:
чем легковесней, тем больше спрос».
* * *
К сожалению, именно так называемая «массовая
культура» перекачивается все тем же Чистоганом
и за границу. В ее основе, в конечном счете — все
та же Антимораль. Именно она и вызывает протесты
у «получателей».
В самом конце 1959 года в Вашингтон для пере-
говоров с президентом Дуайтом Эйзенхауэром прие-
хал тогдашний британский премьер-министр Гарольд
Макмиллан. Накануне возвращения в Лондон он
встретился с журналистами в Национальном клубе
печати и, по тамошней традиции, сказал небольшую
речь, а потом ответил на поданные записки с воп-
росами.
Макмиллан говорил о так называемых особых
отношениях, связывающих Великобританию и Сое-
диненные Штаты. Среди прочих аспектов данной
темы он затронул культурный обмен. Да так за-
тронул, что у присутствовавших американских жур-
налистов поползли вверх брови. Упомянув о тради-
ционных духовных связях между Старым и Новым
Светом, английский премьер позволил себе высказать
пожелание: пусть Западная Европа «облагородит
американскую культуру». Нет-нет (упаси боже!), он
не предварил эту мысль какими-нибудь оценками.
Он просто констатировал: вашу культуру должно
облагородить.
Возмездие оскорбленной аудитории последовало,
едва Макмиллан кончил говорить. В одной из первых
же записок его спросили: чем конкретно он пред-
лагает облагораживать Америку и хватит ли у Ев-
ропы для этого сил и средств?
Гость благоразумно решил не вдаваться в подроб-
ности и просто отшутился. Как именно — теперь
уже не помню: в моем рабочем блокноте того времени
258
об этом всего несколько фраз. Да еще дважды под-
черкнут употребленный Макмилланом глагол «об-
лагородить». И на полях напротив жирный воскли-
цательный знак. А вслед за этой записью подклеена
вырезка из «Нью-Йорк тайме» от октября того же
пятьдесят девятого года со статьей гремевшего тогда
на всю Америку обозревателя Уолтера Липпмана
«Проблемы ТВ». Там тоже подчеркнут абзац. О том,
что американское телевидение — горькое отражение
морального состояния общества, поскольку сущест-
вует оно «полностью для извлечения прибыли.
В результате ТВ стало чудовищем, слугой и, воистину,
проституткой для рекламы».
Все это, видимо, означает, что я хотел вернуться
к теме, осмыслить тот эпизод на пресс-конференции.
Хотеть-то хотел, да не управился, в пятьдесят девятом
был я единственным нашим корреспондентом в Ва-
шингтоне, да еще корреспондентом ТАСС — агентства
прежде всего информационного. Времени и сил хва-
тало только на самое важное, то, о чем немедленно
следовало писать. Все остальное мертвым грузом
оседало в рабочих блокнотах. Как говорится, до луч-
ших времен...
* * *
И все-таки: кто же кого «облагородил»?
Дадим слово самому объективному свидетелю —
статистике.
80 процентов всего кинопроката Великобритании
контролируется сегодня американскими компаниями.
Почти ни одна рукопись не увидит света на Бри-
танских островах, если ее не примут к изданию
за океаном.
Из 3500 кинотеатров ФРГ только в 269 демон-
стрируются западногерманские фильмы. Голливуд
господствует и здесь.
Во Франции свыше 70 процентов демонстрируе-
мых художественных фильмов — иностранные, в по-
давляющем большинстве американские. До недавнего
времени даже дубляж иностранных фильмов пол-
ностью находился тоже в американских руках.
Еще о размахе наступления Голливуда на миро-
вых рынках: кинопромышленность Соединенных
9*
259
Штатов содержит за границей 700 бюро с персо-
налом в 16 тысяч человек. Результат? 50 процентов
времени на мировых экранах занимают американ-
ские киноленты.
Что касается телевидения, то распространение
американских программ за границей в семидесятых
годах колебалось от 100 до 200 тысяч програм-
мочасов. Львиную долю получала та же Велико-
британия и большинство других стран Западной
Европы.
Соединенные Штаты в значительной мере контро-
лируют и западноевропейский рекламный бизнес:
например, вс Франции из 12 ведущих рекламных
агентств — 8(!) созданы американцами.
Как видим, уже существует мощный международ-
ный механизм для культурной колонизации Запад-
ной Европы. «Они (американцы.— М. С.) высажи-
ваются из своих реактивных самолетов, как викинги
из своих ладей,— верно подданнически умиляется
парижский еженедельник «Пуэн».— У них есть день-
ги, техника, они умеют дерзать. Они чемпионы
системы... Римляне рекламы и торговли. Фараоны
управления...» В статье «Пуэн», озаглавленной «Как
работать с американцами», даются «полезные со-
веты», как вести себя с новыми хозяевами, если
хочешь преуспеть.
Впрочем, есть, конечно, и протесты и даже попыт-
ки колонизуемых остановить процесс, бросить вызов
заокеанскому культурному империализму. В 1982 го-
ду министр культуры Франции социалист Жак Ланг,
выступая на конференции ЮНЕСКО, вопрошал:
«Неужели наши государства, подобно решету, будут
пассивно пропускать через себя всю зрелищную про-
дукцию, которой их бомбардируют? Неужели наша
участь — стать вассалами гигантской империи тех,
кто заботится только о своей прибыли?»
«Колонизация»? «Вассалы»? «Колонизуемые»?
Не слишком ли категорично?..
Предоставим слово французскому журналу «Монд
дипломатик»:
«Экономический империализм немыслим без ин-
теллектуального и научного превосходства. Но дале-
ко не все можно объяснить тем фактом, что эконо-
мический империализм навязывает свое господство
260

вследствие несоразмерности сил. Для этого необхо-
димо также ослепить колонизуемых, покорить их
якобы превосходящей по своим качествам моделью,
предлагаемой им извне. И тогда экономическое могу-
щество представляется как проявление культурного
превосходства, которое оправдывает его... (курсив
мой.— М. С.).
Но одного лишь интеллектуального ослепления
колонизуемых недостаточно. Оно должно постоянно
питаться, поддерживаться империей, которая исполь-
зует с этой целью все современные средства информа-
ции и рекламы. Эта пропаганда умеет избегать гру-
бых ловушек примитивного лозунга и криклпвой
рекламы. Эта коварная пропаганда ведется в уни-
верситетах, в печати, по телевидению, в кино, в гу-
манитарных науках и т. д. Во имя свободной цир-
куляции идей она направляет их по своему произволу
с целью навязать модель культуры, которая несет
с собой политические догмы, экономические концеп-
ции, социальные схемы, выработанные в интересах
господствующей державы».
Итак, все делалось и делается во имя свободной
циркуляции идей. Именно таким был и остается
главный лозунг американского культурного наступ-
ления. Небезызвестный Джон Фостер Даллес еще
в 1946 году, до того как стал государственным секре-
тарем Q11IA, заявил: «Если бы мне было позволено
провозгласить только один принцип внешней поли-
тики, я избрал бы свободу распространения инфор-
мации».
Лозунг, конечно, отнюдь не лишен привлекатель-
ности: кто, в самом деле, станет возражать против
обмена идеями, информацией? Именно поэтому от
него немедленно (и столь же самозванно) образо-
вали производные. Капитализм стали именовать
«свободным миром», принадлежащие ему средства
массовой информации — «свободной прессой», и
так далее. Впрочем, все это давно и хорошо известно,
а посему не станем углубляться. В данном слу-
чае нам важно упомянуть только об одном аспекте
этого гигантского процесса политической мимик-
рии.
Понятие «обмен», как известно всякому, предпо-
лагает встречное движение, скажем, товаров, идей,
261
информаций, культурных ценностей. Попросту го-
воря, ты — мне, я — тебе. Любое существенное на-
рушение этого принципа в пользу одной из обме-
нивающихся сторон уже само по себе, независимо от
причин, означает неравноправие, несправедливость.
Думаю, именно поэтому созданная за океаном фор-
мулировка гласит «свободный обмен», без каких-
либо уточняющих его характер прилагательных.
Просто «свободный», а не «свободный и равноправ-
ный» или «свободный и справедливый».
Дело в том, что Америка со своей стороны сумела
организовать практику культурного обмена так, что
он превратился в улицу с почти односторонним дви-
жением. Из приведенной выше житейской формулы
действует в основном ее вторая половина: «Я —
тебе». Доступ американского населения к идеям,
информации, культуре иностранного происхождения
весьма и весьма ограничен и выборочен. Разумеется,
это делается весьма гибко и осторожно. Прямые
запреты крайне редки. Запрещать открыто стали
только в последние годы, при Рейгане. (Например,
несколько канадских антивоенных фильмов.) Нуж-
ных результатов достигают иначе, гибче. Разными
ссылками и увертками. Скажем, на особые, специ-
фические вкусы американской аудитории (что, от-
части, верно). Или на то, что американцы мало
читают. Чаще же всего просто кивают на коммер-
ческую сторону дела: мол, невыгодно, и все тут.
Попробуй проверь!..
Чтобы не перегружать читателя цифрами, приведу
всего одну: доля допущенных в Соединенные Штаты
иностранных произведений (литературных, музы-
кальных, кино- и телевизионных) в середине семиде-
сятых годов составляла лишь 3(!) процента от общего
числа распространяемых там. Увы, более свежих дан-
ных у меня нет. Добывать их непросто: американская
печать, так же как и статистика, не любит этой темы.
Может быть, потому, что не хотят собственными рука-
ми подпиливать тот самый сук насчет «свободного
обмена», на котором так удобно устроилась Америка
в своих действиях за границей?..
Так или иначе, но в вопросах культурного об-
мена, хотя бы с той же капиталистической Запад-
ной Европой, дело обстоит именно так: это, повто-
262
ряю, улица, преимущественно с односторонним
движением.
Что же, однако, способствовало созданию такой,
мягко говоря, ненормальной ситуации? Думаю, не
в последнюю очередь пугало «советской угрозы»
в ее военной, политической, идеологической ипоста-
сях. Соответствующие американские атаки подобного
рода, начатые сразу после минувшей войны, велись
с двух сторон. С одной — беспрестанно внушалось:
«Русские идут!» С другой — европейцев клятвенно
заверяли: «Америка с вами! Америка вас защитит!»
Старшее поколение читателей наверняка помнит и та-
кие, рожденные в конце сороковых годов, антисо-
ветские стереотипы: «железный занавес», «рука
Москвы»...
Русские, однако, как известно «не пришли» и при-
ходить не собираются... Но Америка своего добилась:
ее длинные цепкие руки довольно прочно обоснова-
лись в Старом Свете, где теперь даже иной министр
нет-нет да и пожалуется публично, что его страна
стоит перед угрозой стать вассалом американского
империализма в области культуры.
Вот уж поистине темища для политического
романа века!..
И все-таки, справедливости ради, отметим: Запад-
ная Европа пока еще не получает из-за океана в пол-
ном объеме все те новейшие придумки Антиморали,
о которых у нас шла речь. До демонстраций современ-
ных гладиаторов, конкурсов уродов, «веселых» теле-
схваток соседей, соревнующихся в том, кто знает
больше гадостей друг о друге, или до - извращен-
ческих «прелестей» с детишками дело, насколько
мне известно, пока не дошло. Однако аудитория
уже порядочно обработана, чувства взрыхлены и
похоже, что Ее препохабие вот-вот может начать
свою качественно новую посевную кампанию. Тогда,
конечно, возникнет и очередная волна протестов.
Что из этого получится — судить не берусь.
Вопросы... Вопросы... Сто тысяч вопросов...
Впрочем, иначе и быть не может. Меньше всего
хотелось бы создать впечатление, будто автор претен-
дует на полноту охвата затронутой темы. То, о чем
здесь шла речь, всего лишь настоятельное пригла-
шение к широкому и многостороннему разговору
263
об Антиморали, ее природе, корнях и жертвах, ее
крестоносцах и проповедниках.
Против этой угрозы в одиночку не управишься.
Нужно выступать всем миром. Потому что Человек
должен не просто выстоять. Он обязательно должен
победить. Другого исхода не мыслю.
А пока что пора закрывать наше заключительное
заседание. Уважаемый воображаемый Председатель!
Где ваш молоток?
Спасибо.
ПИСЬМО ИЗ НЬЮ-ЙОРКА
Громов вскрыл конверт, вынул с десяток страни-
чек машинописного текста. Сверху были подколоты
еще две, другого формата. Они начинались обра-
щением «Сэр!», написанным черным фломастером ст
руки. Он пробежал глазами первый абзац и ничего
не понял. Каждое слово в этом первом абзаце само
по себе было понятным. А общий смысл оставался
неясным. Чепуха какая-то!
Он принялся читать абзац снова, но в этот момент
на телефонном пульте замигала клавиша под номе-
ром один и из «домофона» раздался как всегда
чуть глуховатый голос главного редактора:
— Петр Николаевич, зайдите, пожалуйста, ко мне
перед редколлегией.
Редколлегия начиналась через пятнадцать минут,
и Громов уточнил:
— Прямо сейчас?..
— Прямо сейчас,— подтвердил Главный и сразу
отключился. Он всегда был предельно краток в теле-
фонных разговорах, их Главный.
Громов вложил письмо в конверт, сунул его во
внутренний карман пиджака и вышел из кабинета...
Недавно исполнилось три года, как он вернулся
из Вашингтона домой, был назначен членом редкол-
легии, редактором по иностранному отделу. Солидная
должность, возможность непосредственно влиять на
лицо газеты, направляя и, если нужно, поправляя
тех, кто работал под его началом,— все это нравилось
ему, и работал он увлеченно.
Профессия газетчика относится к числу тех, что
позволяют в конце каждого рабочего дня держать
в руках конкретный результат твоего труда, и не
265
только держать, но и вдыхать острый запах еще не
до конца просохшей типографской краски.
Ах, этот запах! Неповторимо хорош он в первые
полчаса, после того, как выпускающий поднимет из
ротации прямо в кабинет Главного стопку только что
сотворенных номеров. С пылу, с жару! Ты берешь
газету осторожно, чтобы не смазать краску, хотя
наперед знаешь, все равно смажешь, все равно при-
дется мыть руки. И, просматривая созданное с твоим
участием, вбираешь в себя ни на что не похожий
аромат. Там, в типографии, тот же запах считается
вредным для здоровья. С ним воюют, его гонят прочь
вентиляцией. Здесь, в редакции,— другое дело. Здесь
это забываешь и дышишь, дышишь, дышишь...
В Америке, получая по почте очередные номера
своей газеты, Громов первое время почти подсозна-
тельно принюхивался к ним. Увы, того самого запаха
не было. Безжалостное время и дальняя дорога
убивали его, и с чувством легкой, приятной грусти
Громов принимался за чтение...
Здесь, в редакции, он почти никогда не читал
уже готовый номер. Только еще раз — на всякий
случай — пробегал глазами заголовки: все ли в по-
рядке? Нет ли какого ляпа? Все, что было в номере,
он прочитывал еще в полосах или даже в гранках.
И это тоже нравилось ему — знать сегодня, что поя-
вится в газете завтра.
Вот только писал он теперь не так часто — не
хватало времени. Его как-то незаметно съедали раз-
нообразные редакторские заботы. Не всегда удава-
лось и написать на облюбованную тему. Только
определишь ее для себя, подберешь материал,
а сменивший его новый собкор-резвунчик и скоро-
писец — тут как тут: уже передал. Печатался, естест-
венно, собкор, а он, вздохнув украдкой, искал другую
тему. Вот так и получалось, что его имя появлялось
теперь в газете гораздо реже, хотя в каждом номере
была, конечно, немалая доля и его труда, его заду-
мок. Но этого читатель, естественно, знать не мог...
Главный спросил, кого отдел предлагает послать
спецкором в Хельсинки. Там начинались очень важ-
ные советско-американские переговоры об ограни-
чении стратегических ядерных вооружений. Громов
ответил не сразу. Он уже .думал об этом, наметил
266
две кандидатуры, в том числе и Сергея Корнева,
своего заместителя, и сейчас окончательно прики-
дывал — кого назвать первым.
Главный, однако, истолковал затянувшуюся паузу
по-своему.
— Вообще-то, Петр Николаевич, надо бы вам
самому туда съездить. Переговоры сложные, писать
будет непросто: мидовцы наши с информацией станут
осторожничать. А из Вашингтона наверняка прие-
дут знакомые вам лица. Так что собирайтесь.
— Я все же хотел бы Корнева предложить...
— Что ж, Корнев тоже подходит по всем статьям.
Но есть и такое соображение, чтобы все увидели,
как серьезно наша газета относится к этим пере-
говорам — послала спецкором члена редколлегии...
Главный сказал об этом как о решенном деле,
но Громов все-таки надеялся добиться своего, хотя бы
наполовину. Начал, однако, с другого:
— Думаю, накануне надо будет выступить со
статьей...
— Так сразу со статьей?..— возразил Главный.—
Переговоры только начнутся. Как еще там все сло-
жится... От нашей стороны далеко не все зависит...
А мы сразу со статьей. По-моему, рано... Лучше
корреспонденцию с места события. Суть та же, а фор-
ма гибче, спокойнее...
— Хорошо. Но если там дело затянется, вы не
будете возражать, чтобы меня сменил Корнев? Я дней
на десять, на пусковой период, а потом он подъедет...
— Не возражаю...— сказал Главный.
...О недочитанном письме вспомнилось только до-
ма, за чаем. На этот раз Громов начал с того, что
внимательно рассмотрел конверт. Письмо было от-
правлено из Нью-Йорка. Обратный адрес ничего ему
не сказал. Фамилии отправителя не было. Тогда
он принялся читать.
«Сэр!
К Вам обращается человек, с которым Вы никогда
не встречались, хотя, возможно, и видели меня, когда
жили у нас, в Вашингтоне. Все мы видим в своей
жизни уйму людей, однако замечаем лишь немногих.
Впрочем, Вам трудно было бы меня заметить в те
годы. Я был Никто для людей того круга, к которому
Вы принадлежали. Может, конечно, Вы и заметили
267
бы меня, если бы кто-то подвел Вас ко мне и сказал:
«Познакомьтесь, пожалуйста, с мистером Никто».
Но этого не случилось, да и не могло случиться.
Мы жили в одном городе и в то же время словно
находились на разных планетах: мистер Никто толь-
ко еще начинал свою карьеру и не представлял
никакого интереса даже для собственных сограждан.
Как Вы поймете из дальнейшего, Вам пишет не
графоман и не сумасшедший, случайно наткнув-
шийся на Ваш московский адрес. Я пишу от имени
человека, которого Вы не раз встречали в Вашингто-
не. Попробуйте вспомнить, кто однажды подвез
Вас на своей машине в аэропорт, когда Вам надо
было вылетать в Лос-Анджелес. Вы стояли тогда
у входа в пресс-клуб и пытались поймать такси.
Вспомнили?..»
Громов тут не понял,о ком шла речь,и удивился:
к чему такая таинственность? В аэропорт его тогда
подвез Джеймс Найт, но Громов знал его не лучше
и не хуже десятков других вашингтонских журна-
листов. Они встречались на пресс-конференциях в гос-
департаменте и Белом доме, иногда в Конгрессе,
случалось, перекидывались парой слов, но, как гово-
рится, двигались параллельными курсами. Хотя нет.
Однажды их тропки все же пересеклись: был у них
серьезный разговор. Неужели письмо связано с тем
самым случаем? Теперь Громов принялся читать
дальше уже не так, как он читал первые абзацы —
вприхлебку с крепким, «боцманским» чаем.
Чай подождет... Ведь Джеймса Найта уже не было
в живых — около года назад он почему-то застре-
лился.
«...Прежде чем сообщить Вам,ради чего написано
это письмо, я думаю, надо объяснить, почему в нем
много недомолвок. Дело в том, что человека, от
имени которого я пишу, больше нет. Вы, конечно,
об этом слышали — я уверен: он был заметной фигу-
рой у нас, и о его смерти писали в газетах. Некоторые
наши горячие головы начали подозревать, будто
дело нечисто, но я-’то точно знаю: он сам наложил
на себя руки, как только рак — это второе проклятие
XX века (первым я считаю Бомбу) — дал ему знать
о близком финале бесконечными приступами тош-
ноты и боли. Он просто не захотел затяжного конца,
268
столь мучительного для него самого и для близких.
Поэтому и принял жестокое, но, согласитесь, му-
жественное решение. По примеру Хемингуэя, перед
которым всегда преклонялся.
Вернемся, однако, к вопросу о таинственности
моего письма: не хочу, чтобы у нас догадались,
кто его автор. Конечно, работу я бы не потерял —
слава Богу, до этого у нас пока не дошло. Но
с карьерой могут быть осложнения — как-никак
переписка с Советами.
Ну, об этом хватит. Теперь о деле. Мой друг
оставил мне свой личный дневник, который он, в тай-
не от всех, даже от самого близкого ему человека —
жены, вел много лет. В нем я нашел страницы,
касающиеся Вас. На полях была пометка — судя
по всему он сделал ее позднее. Он просил в случае
его смерти переслать их Вам. Таким образом, я всего
лишь выполняю волю покойного. Поскольку в днев-
нике упомянуто, что, кроме того случая, о котором
идет речь, ничто больше не связывало Вас, я думаю,
Вы уже догадываетесь, о чем эти страницы. Делайте
с ними что хотите. Меня это не касается. Я — поч-
тальон с того света. Доставил, и нет меня. И никогда
не было. Согласны?
Незнакомый вам мистер Никто».
Громов отхлебнул остывший и оттого невкусный
чай, расправил странички дневника. Надо же! Ему
прислали не ксерокопию, а оригинал, с авторской
правкой от руки. Часть полей на первой странице
была аккуратно обрезана. Ага, наверное, Найт напи-
сал там, что с этим делать после его смерти. А вели-
кий конспиратор-душеприказчик на всякий случай
эту надпись обрезал.
Взгляд заскользил по абзацам и на середине
страницы зацепился за два имени: Питер и через
несколько строчек — Рольф III. Ш. Это Штайнер.
Так и есть, Найт писал о той самой истории, о том
единственном, что связывало их троих. Теперь, когда
он убедился в этом окончательно, Громов решил
вначале восстановить ее в собственной памяти, а уж
потом читать дальше. Как же все тогда началось?
С чего? С того невольно услышанного разговора
или все-таки какие-то смутные догадки возникали
У него раньше?.. Да нет, какие там догадки!..
269
* * *
Рольф Штайнер объявился в Вашингтоне осенью
шестьдесят пятого. Представлял он здесь солидную
западногерманскую газету умеренного толка. Громов,
наверное, заметил бы его не сразу, если бы немец
с первых же дней сам не обратил на себя внимание.
Появившись в Белом доме на брифинге Джека Плам-
па в первый раз, .Штайнер задал пресс-секретарю
президента вопрос. Да еще назвал себя и свою газету.
На памяти Громова так здесь еще никто не посту-
пал — считалось, что все должны знать — кто есть
кто. А не знаешь — твое дело.
Вскоре Громов получил приглашение на коктейль
по случаю открытия корпункта Штайнера. Адрес
этого корпункта тоже обращал на себя внимание —
Чеви Чейс, район весьма благополучный, хотя и не
такой аристократический, как Джорджтаун или труд-
нодоступная Дабл-ю стрит. Когда Громов приехал
туда, оказалось, что новый коллега позвал чуть ли не
всех аккредитованных при Белом доме корреспон-
дентов — на лужайке перед двухэтажной виллой
было не протолкнуться. Пришел даже Джек Пламп,
который обычно не жаловал подобные мероприятия.
Оба его заместителя и все три секретарши пресс-
отдела тоже присутствовали.
Да, Рольф Штайнер явно хотел произвести впе-
чатление: прием обслуживали метрдотель и офи-
цианты из модного и дорогого французского иесто-
рана «Пьер». Громов еще тогда подумал, что немец,
пожалуй, сумел бы добиться своего и без таких
расходов. Он вызывал симпатию сам по себе, без
этих шикарных закусок и щедрой выпивки. Рослый
и стройный, с орлиным профилем и высоким лбом,
который венчала грива густых, заметно тронутых
сединой черных волос. Ко всему этому богатству
добавлялось исходившее от него дружелюбие, доб-
рый, открытый взгляд, приятный баритон. Недаром
стайка молоденьких секретарш Плампа ласково по-
глядывала на Штайнера и о чем-то шепталась между
собой, то и дело хихикая так, как хихикают девицы,
когда судачат о красивом кавалере. Ну немец, ну
орел! И тут успел...
На коктейль Громов пришел вместе с корреспон-
270
дентом ТАСС Мишей Меликовым. Учтивый хозяин
поочередно беседовал с гостями, а когда подошел
к ним, заговорил о том, что хотел бы поддерживать
контакты.
— Думаю, у вас есть чему поучиться? — доба-
вил он.
— Поучиться? — переспросил Меликов.
А почему бы и нет?.. Хотя бы у мистера
Громова, который, как я слышал, рискнул сломать
одну здешнюю, не очень-то приятную для иностран-
ных корреспондентов традицию, когда задал вопрос
президенту...
— Насчет этого вам будет сложнее...— резанул
Меликов.
— Почему? — искренне удивился немец.
— Вашингтон и Бонн союзники. А с союзника
другой спрос...— пояснил Миша.
— Вот видите, я уже получил от вас дельный
совет...— улыбнулся Штайнер.— Спасибо...
Громов поначалу удивился — с чего это Меликов
такой колючий? А потом вспомнил: Миша хоть
и не успел повоевать, но вырос круглым сиротой,
без отца и матери, погибших на фронте.
Сам он к немцам теперь относился по-разному.
Во всяком случае, одной меркой не мерил. Что же
касается Штайнера, этот даже нравился ему.
Недели через две после того коктейля немец
позвонил и предложил встретиться в пресс-клубе.
С точки зрения существующих в Вашингтоне правил
игры, правил хоть и неписаных, но соблюдавшихся
неукоснительно, приглашение Штайнера могло озна-
чать только одно: Громов зачем-то ему понадобился.
Просто так, без какой-то определенной цели здесь
можно встречаться разве что со своими. Скажем,
с Мишей Меликовым. Посидеть за кружкой пива
или чего покрепче, поговорить обо всем и ни о чем,
как в московском Домжуре, отвести душу.
С иностранцами все было по-другому. Если при-
глашали тебя — значит, о чем-то хотят поговорить,
чем-то поинтересоваться или, наоборот, что-то
сообщить. Приглашал ты — от тебя ждали того же.
Альтруизм здесь выглядел подозрительно. Как пред-
вестник каких-то злокозненных намерений...
На той первой их встрече Штайнер прямо объяс-
271
нил свой интерес: хотел бы время от времени видеть-
ся с мистером Громовым, чтобы обмениваться точ-
ками зрения на происходящие события. Наверное,
это может в чем-то оказаться полезным для них
обоих... Если, конечно, они сумеют избежать соблаз-
на агитировать друг друга. В общем, немец предлагал
поддерживать чисто профессиональный контакт, и
Громов не видел причин, которые мешали бы ему
принять это предложение. У него уже давно уста-
новились подобные же отношения с другими кор-
респондентами, в том числе с англичанами и фран-
цузами. Их дискуссии иногда помогали глубже по-
нять некоторые из происходящих событий, узнать,
как они видятся западноевропейцам.
Встречи со Штайнером проходили не чаще, чем
раз в полтора, а то и два месяца. Как-то, когда
они уже стали называть друг друга по имени, немец
поинтересовался:
— Я все хочу спросить вас, Петер, вы тоже
воевали?
Громов почему-то решил не вдаваться в подроб-
ности и -ответил лишь утвердительным кивком.
Штайнер не стал настаивать.
— Прекрасно понимаю вас. Я сам не люблю
вспоминать об этом... Что было, то было... Дер криг
вар иммер зо гроссе швайнерай, нихт вар, коллеге?..
Сказав последнюю фразу по-немецки, Штайнер
одновременно вцепился жестким взглядом в Громова
и, видимо, поняв, что тот не знает немецкого, повто-
рил по-английски:
— У нас говорят, что война всегда большое свин-
ство... Так?
— Смотря какая война...
Громов хотел было добавить, что насчет «свин-
ства» немцам лучше было бы помалкивать, но не
сказал — пожалел собеседника. В конце концов,
Рольф ведь сам признался, что не любит вспоминать
войну. Ладно, замнем. Они свое получили.
Штайнер больше не пытался говорить о войне,
по-прежнему вел себя вполне корректно, ничем не
осложняя их продолжающиеся встречи. В то же вре-
мя он держался с достоинством, не заискивая, но
и не заносясь. Вполне добропорядочный и выдержан-
ный немец из Мюнхена. И все же Громов почему-то
272
не мог забыть, как посмотрел на него тогда Рольф.
Тот единственный взгляд явно не совпадал с осталь-
ными впечатлениями от Штайнера, и Громов никак
не мог его себе объяснить. Хотя что тут, собственно
говоря, было объяснять? Всего-навсего колючую
вспышку в глазах? Так или иначе, они продолжали
встречаться. До тех пор, пока не случилась та самая
командировка в Нью-Йорк...
Не заболей тогда его нью-йоркский напарник
Корнев, Громову не пришлось бы перебираться на
пару недель в Нью-Йорк. Но за два дня до открытия
очередной сессии Генеральной Ассамблеи Организа-
ции Объединенных Наций Сергей свалился в жесто-
ком гриппе — новомоднейшем гонконгском, и его
надо было подменять.
— Ты свою машину сюда не гони. Возьмешь
мою... Чтобы в гараже не томилась,— советовал по
телефону Корнев.— Двигай ко мне самолетом...
Громов тут же вспомнил: послезавтра в Нью-Йорк
для выступления на сессии с большой речью о внеш-
ней политике Соединенных .Штатов вылетает пре-
зидент Кеннеди, которого, как это здесь было приня-
то, всегда сопровождал специальный самолет с
аккредитованными при Белом доме корреспонден-
тами. На таких спецрейсах он еще ни разу не летал
и поэтому сразу позвонил в пресс-отдел, попросил
включить его в список, потом подал госдепартаменту
заявку, чтобы ему разрешили эту поездку: с середины
пятидесятых годов передвижения советских жур-
налистов по стране были ограничены и строго регла-
ментированы.
Арчи Бест, встреченный им в пресс-клубе, сказал,
что тоже летит, и порекомендовал:
— Не будь дураком, Пит... Садись в самолет
часа за полтора до вылета. Так все делают., Шикарно
поужинаем за счет дяди Сэма... Я уже знаю ме-
ню. М-м-м!
Но Громов смог приехать всего за полчаса до
отлета, когда стюардессы уже собирали тарелки с
опустевшими панцирями и расколотыми клешня-
ми — бренными останками чудо-омаров. Арчи Бест
сидел в тепленькой компании в глубине салона,
и Громов занял кресло рядом с французом из париж-
ского «Фигаро», который приглашающе помахал
273
ему рукой. В спешке и уютной полутьме салона
«Боинга-707» Громов не успел разглядеть, кто сидел
в креслах перед ним.
Подали куропаток, и они с французом принялись
трудиться, изредка перебрасываясь репликами из тех,
что забываешь сразу же, едва успев произнести.
Разборчивый сосед угощал превосходным француз-
ским красным, которое он, чудак, прихватил с собой,
явно не доверяя вкусам поставщиков Белого дома.
Отличный «Шатонеф дю Пап» урожая одна тысяча
девятьсот пятьдесят пятого года! Того самого года,
когда во Франции погибли от засухи почти все
зерновые, а виноградники, наоборот, дали редкого
качества вина, особенно красные.
Они уже приканчивали бутылку этого чуда, и
Громов пожалел, что не может угостить француза
нашим грузинским «Саперави»— где его здесь
возьмешь?
А в креслах перед ним развлекались вовсю:
стюардессы то и дело наполняли им стаканы мароч-
ным виски и кубиками льда. Когда, наконец, при-
несли кофе и до посадки оставалось минут двадцать,
спинка одного из передних кресел опустилась до
упора, и Громов непроизвольно услышал разговор
тех двоих:
— ...только не слишком заливай... Ладно?.. И...не
говори, что русские как следует надавали вам по
заднице только из-за их ужасных морозов...
— А зачем мне заливать? — ответил знакомый
голос.— То, что я пережил, никакому брехуну не
выдумать...
Голос принадлежал Рольфу Штайнеру. Пьяный,
он говорил по-английски с сильным акцентом:
— О’кей, б-р-рудер... Я расскажу, как уцелел...
До сих пор-р удивляюсь... Знаешь главный закон
войны?.. Да нет, ни черта вы, янки, про это не
знаете... Или тебе повезет, или нет... Вот и все!
Остальное — сказки для с-сосунков... Шайсе унд
швайнер-р-рай!.. Кормить бы мне вместе с осталь-
ными рыбок на Балтике... Или вшей в Сибири...
Уж я-то русских знаю... Звери? Пр-р-роклятые богом,
тупые звери!.. Зря вы им позволили победить...
Немец замолчал, и стало слышно, как кубики
льда затренькали по стенкам его стакана. Это он
274
несколько раз — чтоб было похолодней — взболтнул
свой виски. Взболтнул, отхлебнул и снова заговорил
о том, как ему удалось уцелеть. С каждой новой
подробностью этого рассказа Громову все больше
становилось не по себе: выходило, что Штайнер
тоже был под Клайпедой в январе сорок пятого!
И катер, на котором он и еще двое сумели тогда
уйти, уцелел только потому, что капитан-лейтенант
Сенечкин, командир лодки, пожалел снаряды. «Да
черт с ними,— сказал тогда Сенечкин.— Никуда не
денутся! ТК на подходе». Но они все-таки сумели
проскочить, потому что один из них сидел сейчас
здесь... Один из тех эсэсовцев?..
Ни о чем больше Громов подумать не успел:
Штайнер отчего-то вдруг завозился в кресле, встал и,
подзывая сидевшую в хвосте самолета стюардессу,
показывал ей свой пустой стакан. Тут-то он и увидел
Громова. Увидел и сразу сделался прежним Рольфом
Штайнером-симпатягой. Вот только глаза его смотре-
ли остро, ищуще. Громов уже видел у него такой
взгляд раньше, когда Штайнер заговорил с ним
по-немецки. Теперь глаза спрашивали: «Ты все
слышал?..»
И Громов ответил:
— Я тоже был там... В море под Клайпедой...
Сказал и, не глядя больше на немца, взял с полки
свой чемоданчик, пошел в конец салона, где были
свободные кресла. Он уходил от греха, от дальней-
шего разговора, от своего вполне возможного необду-
манного поступка. Больше всего он сейчас опасался,
что, Штайнер пойдет за ним следом, чтобы объяснить-
ся. Но немец не пошел...
В автобусе, по дороге из Айдлуайлда* в центр
города Громов ругал себя. Зачем он сразу сказал
Штайнеру? Надо было вначале попробовать разо-
браться, а он... Не сумел сдержаться, с ходу все
выпалил. Может, немец был всего лишь моряком
с потопленного транспорта? Но тогда откуда у него
до сих пор эта чудовищна^ злоба? И для чего
он врал? Никто и не думал расстреливать шлюпки
с теми, кто успел спастись. Наши катера, как только
подошли, стали подбирать тонущих. А лодка сразу
Аэропорт в Нью-Порке.
275
взяла на борт тех, кто сумел до нее доплыть в
ледяной воде.
...За окном автобуса возникла панорама пригород-
ного кладбища — голая, без единого деревца или
кустарника равнина, сплошь усеянная частоколом
почти касающихся друг друга одинаковых плоских
могильных камней. И ни души вокруг. Зрелище
страшноватое, но Громов на этот раз смотрел и ничего
не видел. Растревоженная память отослала мозг в
тот январский день сорок пятого года...
* * *
В заданный квадрат лодка пришла перед рас-
светом. По данным разведки, немцы погрузили в
Клайпеде на транспорт остатки двух полков сильно
потрепанной в боях эсэсовской дивизии, спеша пере-
бросить их до сдачи города на новые оборонительные
рубежи в районе Свинемюнде. Это была элитная,
привилегированная дивизия, много чего натворившая
и в Польше и в Литве, а еще раньше на Украине.
На фронте она появлялась редко, больше использо-
валась в тылу. Борьба с партизанами, карательные
операции, подавление варшавского восстания. Ее сол-
даты и офицеры, идеальные и верные сыны фюрера
и рейха теперь, когда война кончалась, должны были
понимать: кровавый след их преступлений не остав-
лял надежды не снисхождение. И они дрались
отчаянно.
Старшина второй статьи Громов услышал все это
по корабельной трансляции, когда замполит объ-
яснял личному составу предстоящую боевую задачу.
Вместе с ними в заданный квадрат командование
направило еще одну лодку, такую же «щуку»,и шесть
ТК — торпедных катеров. Они должны были пере-
хватить транспорты с войсками, не дать им уйти
в Свинемюнде. Корабли с эсэсовцами шли под при-
крытием двух немецких бронекатеров. С ними по-
началу шел тральщик, но нашей авиации удалось
его потопить.
Когда уже рассвело, подвсплыв на перископную
глубину, лодка ожидала караван. Первыми появи-
лись бронекатера. Их было два и оба шли сторожко,
противолодным зигзагом. Первый катер уничтожили
276
сразу. Второй, яростно отстреливаясь, кинулся уди-
рать, и транспорты остались без прикрытия. Лодка
догнала их, заняла выгодную позицию и, продув
балласт, всплыла. Комендоры пробежали по узкой
скользкой палубе к носовому орудию и сразу дали
предупредительный выстрел по курсу одного из
кораблей. Одновременно немцам просигналили:
«Застопорить ход. Ждать приказаний. Сопротивление
бессмысленно. Три минуты на размышление».
По боевому расписанию место Громова, если лодка
всплывала, находилось на мостике, рядом с команди-
ром, его задачей было наблюдать за воздухом. Но
он, конечно же, посматривал и в сторону перехва-
ченных транспортов. Один из них спустил флаг
очень быстро, и завозившиеся было возле пары его
пушчонок расчеты разом прекратили суету, момен-
тально ссыпавшись с мостиковых надстроек на баке
и юте. На таких наспех сваренных открытых плат-
формах на транспортные корабли устанавливались
небольшие орудия. Устанавливались, конечно, боль-
ше для собственного успокоения, потому что серьез-
ной опасности они не представляли.
Второй транспорт приказу не подчинился. Одно
из его орудий успело даже выстрелить по лодке:
водяной столб взметнулся довольно близко. Капитан-
лейтенант Сенечкин, командир «щуки» вскинул
к губам мегафон, чаще именуемый по старинке
«матюгальником»: «Огонь!»
Снаряд попал в кормовую надстройку, и главный
старшина Вдовин, командир орудия, протяжно,
нараспев прокричал уставное:
— Е-е-е-есть накрытие!..
Но на мостике услышали только его растянутое:
«Е-е-е-есть», потому что в тот же миг транспорт
сотрясли один за другим два мощных взрыва,
после которых он дал заметный крен на правый
борт. Его торпедировала вторая «щука», затаив-
шаяся на тот самый случай, если немцы все же
решат драться. Выполнив задачу, она тоже всплыла.
Лодка, на которой находился Громов, быстро
подошла к тонущему кораблю совсем близко —
кабельтова на полтора,— и Громов, по-прежнему
наблюдая за воздухом, то и дело опускал свой двена-
дцатикратный морской «цейс», чтобы посмотреть.
277
что происходит на транспорте. В окуляры было четко
видно все, кроме лиц. По палубе метались люди
в серо-зеленых шинелях, кое-кто из них уже прыгал
в воду. С одной из шлюпбалок правого, все больше
кренившегося, борта спускали катер. Возле второй
шлюпбалки шло побоище — каждый хотел попасть
в спасательную шлюпку. На короткую мачту катера
кто-то уже управился прикрепить белую тряпку
с рваными краями. В самом катере того типа, которые
у нас назывались адмиральскими (два мощных ди-
зеля или специально переоборудованных авиацион-
ных мотора), находились трое в черных морских
бушлатах. В последний момент, когда катер уже
встал на воду, туда по шторм-трапу спустились
трое в серо-зеленых шинелях и офицерских фураж-
ках.
Капитан-лейтенант Сенечкин, не отрываясь от
бинокля, сказал стоявшему рядом замполиту:
— Готовься, комиссар, гонять чаи... Похоже, они
к нам собираются.
— Не факт, Николай Иваныч, не факт,— ответил
замполит.— Я так думаю, они к своим на другой
корабль пойдут. Чего им к нам спешить... А солдат
своих бросили к чертовой матери...
— Элита! — презрительно процедил сквозь зубы
Сенечкин.— Я бы их, палачей...
— Не имеем права,— вздохнул замполит.— Они
теперь военнопленные, и мы с тобой их отведем
назад в Клайпеду. А уж там, кому положено, с ними
разберутся, предъявят счет... Слушай,— добавил он
совсем другим тоном,— где ж это ТК болтаются?
И так к делу опоздали... Эсэсов подбирать
кто будет?..
— Сейчас организуем,— отозвался Сенечкин и
приказал передать на сдавшийся транспорт, чтобы
спускали шлюпки и подбирали живых...
С адмиральским катером происходило что-то
непонятное: он вдруг стал рыскать в разные стороны.
Поймав в окуляры его кокпит, Громов увидел,
что возле штурвала никого не было. Двое эсэсовцев
выволокли из каютки безжизненное тело в черном
бушлате и ловко перевалили его за борт. Снова
нырнули внутрь и тут же появились, перевалили
за борт еще одного, тоже в черном. После этого
278
один из них встал к штурвалу, катер прибавил
ход и, резко изменив курс, вышел на редан. Второй
серо-зеленый добрался до мачты, сорвал белую
тряпку. Вместо нее на ветру заполоскался желто-
голубой шведский флаг.
— Уходят, б...— выругался капитан-лейтенант.
— Далеко не уйдут, товарищ командир! — бодро
выпалил Громов.— ТК на подходе...
— Ладно, оптимист, не отвлекайся. Твое дело
воздух...
— Я случайно,— поспешил оправдаться Громов.
— Р-р-разговорчики на вахте! — обрезал его Се-
нечкин и зычно приказал комендорам: — По катеру
противника! — Тремя снарядами... Огонь!
Первый снаряд взметнул фонтан за катером,
который резко прибавил ход и перешел на зигзаг,
выжимая из двух своих моторов весь ресурс. Лодку
мерно подбрасывало в килевой качке. Быстро уходя-
щий маленький катер прилично швыряло с борта
на борт. Не цель, а так, воробышек в штормовой
стихии. Баллов пять, не меньше...
Второй снаряд лег впереди по курсу. Третий тоже
не дал накрытия, и комендоры, отстрелявшись, за-
стыли в ожидании новой команды.
— Да черт с ними? — сказал капитан-лейте-
нант.— Боезапаса жаль. Никуда не денутся... А флаг
шведский они себе на беду выкинули. Попадутся
нашим ТК, и все. Хана! Откуда тут быть шведу?
— Ну, это еще сообразить надо,— заметил зам-
полит.— Они ошеломить надеются. Пока, мол, иваны
сообразят, мы, глядишь, и проскочим.
— Нет, комиссар, не проскочат,— возразил Се-
нечкин.— Наши катерники теперь ученые стали.
Тугодумов давно рыбки съели... Сейчас мы на всякий
случай подможем...
И, наклонившись к переговорному устройству,
капитан-лейтенант приказал в центральный пост,
чтобы связались с ТК по рации и передали насчет
беглецов...
* * *
Теперь, вспомнив, как все происходило под Клай-
педой, Громов больше не сомневался: Штайнер тоже
был там. Но был ли он одним из эсэсовцев, что
279
угнали катер? Или все-таки тем третьим моряком,
которого они оставили в живых?..
В Нью-Йорке Громов сразу же окунулся в репор-
терскую суету вокруг заседаний Генассамблеи —
корреспонденции о них нужно было передавать
каждый день. К тому же он не мог сразу поговорить
об этом с Корневым: тот проболел двенадцать дней,
на улицу не выходил, а в квартире такое рассказы-
вать не стоило. Поговорить удалось только накануне
возвращения в Вашингтон. Серега слушал сосредо-
точенно, вопросами не мешал, потом вздохнул:
— Сколько их, недобитков, осталось... Только не
торопись вокруг этого дела суету устраивать. Здесь
тебе не дом родной — и даже не Европа. Тут если
уж бить, так без промаха. А ты этой сволочи открыл-
ся... Зря...
— По-твоему, не он от меня, а я от него должен
прятаться? — возмутился Громов, хотя в глубине
души понимал, что Серега прав.— Улыбаться ему
по-прежнему? Так что ли?..
— Ну и улыбнулся бы раз-другой, пока не ра-
зобрался, эсэсовец он или нет...— твердил свое
Корнев.
— Как разобраться?! Может, заявление подать
в Госдепартамент? Так, мол, и так, желаю, чтобы
вы расследование учинили... Смешно!..
Серега помолчал, а потом жестко, требовательно
спросил:
— Почему думаешь, что он — эсэсовец?..
— Иначе бы он по-другому себя повел, когда
я ему открылся... Не отмолчался бы... И потом,
когда он рассказывал американцу, насчет тех убитых
на катере ни слова не сказал... Все остальное совпа-
дает...
— Да-а... Ситуация. А в посольстве посоветовать-
ся не думал?
— Думал. Только с чем я туда пойду?.. Может,
он такой, а может сякой?.. Несерьезно... Нам установ-
ленных военных преступников до сих пор не отдают,
нашими протестами подтираются...
— Тогда сиди и молчи в тряпочку. Голыми рука-
ми ты своего немца не достанешь. Не надо было
в сорок пятом ушами хлопать...
Громов промолчал: что может знать сухопутный
280
Серега насчет орудийной стрельбы на штормовой
Балтике?..
А Корнев совсем уж строго добавил:
— Еще раз тебе говорю — не суетись без толку.
Забудь!
Но Громов забыть не мог и не хотел.
* * *
...Почему он тогда решил обратиться к Джеймсу
Найту? Громов четко помнил, когда ему это пришло
в голову — в поезде на обратном пути в Вашингтон.
Но вот почему именно Найт, а не кто-либо другой —
забыл. Конечно, Найт был серьезным журналистом,
известным на всю страну телекомментатором, много
лет почти каждый вечер появлялся на телеэкранах
Америки с сообщениями из Белого дома. Президенты
менялись, а Найт оставался на своем месте... Но
ведь рядом были и другие, не менее серьезные и тоже
с именем. Гроза ультраправых, радиолев Эд Торган,
всережимный Мерриман Питт, к которому президен-
ты обращались неизменно ласково: «Питти»...
Наконец, Арчи Бест, которого он знал лучше
остальных. Нет, все же существовала еще какая-то
причина, какая-то ускользнувшая из памяти деталь,
объяснившая, почему он выбрал Найта. Но он ее
забыл.
Что ж, в таком случае пора приниматься за
присланные ему страницы из дневника. Интересно,
почему Найт их ему завещал?..
И Громов снова окунулся в прошлое.
«Понедельник, октябрь, 7, 1968. Сегодня встречал-
ся в пресс-клубе с Питером Г. Этот русский здорово
меня удивил. Он почему-то решил сделать меня
своим поверенным в одном любопытном деле. Его
выбор удивил меня, пожалуй, не меньше чем история,
которую он, заметно волнуясь, рассказал. Честно
говоря, я и понятия не имел о существовании Петра
Н. Громова (так значится на его визитной карточке),
пока он однажды не полез на пресс-конференции
к Эйзенхауэру со своим пропагандистским вопро-
сом насчет разоружения. Ни один иностранный жур-
налист до него ничего подобного себе не позво-
лял...
281
После той пресс-конференции мы с ним стали
раскланиваться при встречах, а иногда пару-другую
минут болтали о всяких пустяках: о чем еще мне
с ним говорить? И вдруг он подходит сегодня и
заявляет, что ему надо со мной посоветоваться!
О, боже!
Я кивнул. Мы сели на диван возле клубного
камина, и он рассказал мне историю, из которой,
по его словам, следовало, что Рольф Ш — не кто
иной, как бывший эсэсовец, и, скорее всего, военный
преступник. Громов в этом не сомневался, но дока-
зательств у него нет. Я его выслушал и спрашиваю,
почему он ко мне обратился?
Он отвечает, что решил поговорить именно со
мной, поскольку имел возможность убедиться, как
я отношусь к нацистам. И рассказывает, что это
была за дивизия, в которой воевал Ш., чем она
занималась у них в России и в Польше.
Здесь я разозлился: откуда ему известно мое
отношение к нацизму? Может, он ведет на меня
досье? Нацистов я действительно ненавижу, да и
немцев вообще недолюбливаю. Но ему-то откуда это
известно?
«Товарич», однако, не обращает на мой тон вни-
мания и сообщает, откуда он получил такую инфор-
мацию. Оказывается, от меня самого! И напоминает
насчет визита Шпейделя в Белый дом, когда я не
удержался и кое-что сказал вслух. А он стоял вместе
с другими рядом и тоже слышал...
Дочитав до этого места, Громов, наконец, вспом-
нил, почему он решил обратиться к Найту. Как-то
в Вашингтон прибыл с официальным визитом быв-
ший гитлеровский генерал Ганс,Шпейдель, который
теперь занимал пост главнокомандующего сухопут-
ными войсками НАТО. У парадного подъезда Белого
дома собрались журналисты. Подкатил черный
«кадиллак», и сухенький человечек, не глядя по
сторонам, с высоко поднятой головой проследовал
мимо фото-, кино- и телекамер. Увидев его фуражку
с такой же высокой тульей, что и у гитлеровских
генералов, Громов вспомнил кадры трофейной кино-
хроники. И в этот момент услышал, как стоявший
рядом Найт, ни к кому конкретно не обращаясь,
громко сказал: «Боже праведный! Как подумаешь,
282
что эта нацистская крыса вот так же чванливо к
Гитлеру на доклад вышагивала...»
Следующий абзац в дневнике был тщательно за-
мазан. Громов все же попытался его разобрать на
просвет, но не смог. Тогда он принялся читать
дальше:
♦ ...Тогда я спрашиваю, чего он от меня хочет?
Чтобы я поднял шум? Смешно! Если у него нет
доказательств, откуда они у меня возьмутся? Даже
если я, допустим, поверю его рассказу. Оказывается,
у него и это продумано. Для начала, говорит (Для
начала? Ну, нахал...), нужно убедиться, что III.—
эсэсовец. В этом случае у него на левой руке, на
внутреннем локтевом сгибе должна быть татуировка.
Или шрам, если он ее свел.
Я так и вытаращил глаза. Какая еще татуировка?
Зачем? Оказывается, каждый, кто служил в СС, имел
такую татуировку с номером группы крови. Обяза-
тельно на левой руке, на сгибе. Там где ямка. Русские
во время и после войны по этому признаку их
узнавали.
Я в Европе не воевал и такого не слышал. Мы лу-
пили джапов на Тихом океане. Вернее, сначала они
нас лупили, а уж мы их потом. У косоглазых ничего
подобного не было. А эти тевтонские идиоты сами
себя клеймили. Как у нас на ранчо клеймят скотину.
В общем, я согласился. Меня такая проверка ни
к чему не обязывает. Это я про себя подумал, а
русскому сказал, чтобы он больше ни на что не
рассчитывал. О результате я ему сам скажу.
Он, как услышал мои слова, ухмыльнулся и снова
вопрос, в лоб, без всякой дипломатии. Скажите,
говорит, честно, вы меня в чем-то подозреваете, не
так ли? Я отшутился насчет того, что русских подо-
зревать модно. Такие уж времена.
Он опять усмехнулся, сказал, будет ждать ответа.
На этом расстались.
Среда, октябрь, 2, 1968. Все эти дни прикидывал,
чего все-таки добивается ♦товарич Громов». Не могу
понять. Если бы он хотел нам насолить — вот, мол,
бывший эсэсовец аккредитован при Белом доме, он бы
не стал эту историю никому из наших рассказывать.
Если же он из их разведки, чего он этим от меня
добьется? Я ведь результат проверки от своих скры-
283
вать не собираюсь. Значит, и здесь у него не может
быть корысти. Перебрал я еще несколько не менее
дурацких гипотез,и, наконец, до меня дошло. Он прос-
то хочет разоблачить Ш., поскольку убежден в его
преступном прошлом. И с самого начала прямо мне
об этом сказал, но я все время искал в его словах
второй, тайный смысл. Почему? Скорей всего только
потому, что он из Москвы. Да-да, Джимми Найт,
нечего вилять хвостом. Расскажи ту же самую исто-
рию ваш соотечественник, или француз, или какой
другой европеец, кто угодно, кроме красного, вы бы
так не ломали себе голову.
Ладно, не будем копаться в собственных потрохах.
Мало ли чего там найдется... Короче говоря, я твердо
решил взглянуть, как выглядят у Ш. его локтевые
суставы... Решил и велел жене привести в порядок
к следующей пятнице нашу сауну, потому что у нас
будут гости к ужину, в том числе один немец из
Мюнхена. А моя добрая старая Мэри иностранцев
не жалует. В этом отношении она типичная оклахом-
ская телка, хотя и не живет там бог знает сколько лет.
И совсем она не старая — в ней динамита еще
полно. Но иностранцев не любит. Как тот фермер
из ее родного штата, который на вопрос: почему
он сделал четверых детишек и на этом успокоил-
ся, ответил: «По статистике каждый пятый ребе-
нок в мире китаец, а мне иностранцы в семье ни к
чему...»
Пятница, октябрь, 11, 1968. Русский сказал прав-
ду. У .Штайнера (теперь уж я стану называть его
полным именем, хотя вряд ли это его настоящее
имя) на том самом месте заметный шрам. Такой,
какой остается от сведенной татуировки. Вчера,
когда я перед ужином предложил гостям сауну,
немец поначалу отказывался, и я уже решил, что
дело не выгорит. Нажимать на него мне было
нельзя — вдруг догадается, зачем его позвали.
Неожиданно выручил «Питти», которого я тоже
пригласил. Он его так уговаривал, будто знал,зачем
это нужно., Штайнер вел себя совершенно естествен-
но, хотя мне почему-то казалось, что он будет ста-
раться не выставлять напоказ свою левую руку.
Ничего подобного! Интересно, как бы он себя повел,
если бы я позвал и Громова?..
284

Я долго не мог уснуть — думал, как теперь посту-
пить. В голову приходили всякие благоразумные
мысли. Насчет того, что вот, мол, Джимми Найт,
живешь ты в собственном шикарном доме, у тебя
солидный счет в банке, интересная работа, благодаря
которой ты сумел стать довольно популярной фигу-
рой в истеблишменте. Чего тебе еще? Зачем лезть
в чужую драку? Тебя ведь могут и не так понять.
Ах, у тебя принципы? Ну и что? Твои принципы —
твое личное дело. Разве ты не поступался ими в
других ситуациях, а потом героически жаловался
своему единственному настоящему Другу и Адвока-
ту — этому Дневнику? И тебе сразу становилось
легче. Вот и продолжай в том же духе.
Вторник, октябрь, 15, 1968. Эта вонючая история
по-прежнему не дает мне покоя. Сегодня в пресс-
отделе встретил Громова. Мы раскланялись, и он
вопросительно посмотрел на меня. Однако ни о чем
не спросил. Ждет, как условились, пока я сам ему
скажу. Что же мне делать? Говорить ему правду?
Зачем? И я решил рассказать о .Штайнере Джеку
Плампу. Но Громова не упоминать вообще. Мог я, в
конце концов, сам знать насчет их скотского клейма
и случайно увидеть шрам на руке у немца? А рус-
скому, если спросит, скажу, чтобы катился к дьяволу.
Невежливо, конечно, но ничего не поделаешь. Иначе
он от меня не отстанет. Ну, Джимми Найт,— ловкий
ты парень. Изобретательный. Как та монашка, ко-
торая баловалась со свечкой, натянув на нее кое-что
для дополнительной страховки. Завтра, после утрен-
него брифинга, зайду к Джеку.
Среда, октябрь, 16, 1968. Говорил с Джеком.
Он выслушал и спрашивает: «А может, это все
ерунда и герр, Штайнер прошел в свое время в нашей
оккупационной зоне денацификацию, как многие
другие? Что ты на это скажешь?» Я сказал, что
в таком случае вопрос отпадает. Только надо все-
таки проверить. Да и по мне, лучше бы его в любом
случае без шума убрать из Белого дома. От скандала.
Тогда Джек спрашивает, кто еще был у меня в сауне
и говорил ли я кому о своих подозрениях. Я ему
назвал ♦Питти» и добавил, что никому ничего
не говорил, но ведь глаза-то не только у меня
есть.
285

Джек вздохнул и говорит, ладно, постараюсь все
устроить, хотя все непросто — немцы наши союзники,
и им как-то придется объяснять, отчего нас Штайнер
здесь больше не устраивает. Ну, говорю, Джек, это
уж ваша забота. Он согласился.
Среда, октябрь, 23, 1968. Быстро они управились!
Сегодня обедал с Джеком (пригласил меня в свой
любимый «Пьер») и узнал, что,Штайнера его газета
переводит на Западное побережье, в Лос-Анджелес.
Насчет деталей Джек не распространялся, сказал
только, что немец уедет уже на следующей неделе.
Тут я сразу подумал: раз они так торопятся, значит,
за этим типом есть какие-то грехи. Если он прошел
денацификацию, к чему так торопиться? Но Джеку
ничего не сказал. Сижу жду, что будет дальше. За
кофе он поинтересовался: удовлетворен ли я исходом
дела. Вместо ответа я сам его спросил: отчего такая
спешка с отъездом тевтона? «Послушай, Джимми,—
просит он,— не надо мне больше задавать вопро-
сов. Мы ведь с тобой приятели, верно? И к нашей
администрации ты хорошо относишься. Давай
поставим на этом деле большую жирную точку.
Идет? »
Вопросов я ему больше не задавал, однако насчет
того, чтобы поставить точку, ничего не сказал. Если
тебе затыкают рот, зачем самому связывать себе
еще и руки?..
Пятница, октябрь, 25, 1968. Сегодня тевтон давал
прощальный коктейль в пресс-клубе. Я, конечно, был
приглашен (кстати, ни Громова, ни других русских
там не было) и решил пойти — может, будет инте-
ресно. Он держался по-прежнему молодцом, будто
всю жизнь мечтал променять репортажи из Белого
дома на писанину о Голливуде и прочих калифорний-
ских прелестях. Смотрел я на его веселую физио-
номию и думал: здорово парень играет. Тут он
подходит, благодарит, что я нашел время прийти
попрощаться и добавляет: «Я тот вечер у вас дома
всю жизнь буду помнить. Особенно вашу великолеп-
ную сауну. За нее я перед вами в большом долгу».
Последнюю фразу он сказал с подчеркнутым нажи-
мом да еще взглянул на меня с таким прищуром,
словно на мушку взял.
Господи, что же это получается? Неужели этот
286
сукин сын пытался мне угрожать? Мне? И не у себя
в разбухшем от пива Мюнхене, а у меня дома,
в столице моей Америки?
Что ж, герр Штайнер, пеняйте теперь на себя.
Не надо было так, тем более в вашей ситуации.
Придется все-таки заняться вашим прошлым. Хотя
бы ради восстановления собственного душевного
равновесия. (Но не для «товарича Громова», который
об этом никогда не узнает. Во всяком случае от
меня.)
Понедельник, октябрь, 28, 1968. Сегодня ко мне
опять подошел Громов. Я приготовился к отпору,
но он меня еще раз удивил: можете, говорит, ничего
не объяснять, чувствую, что вам это не по душе,
а мне теперь ни к чему. Все ясно, поскольку Штайнер
уезжает, да еще так быстро. Спасибо, говорит, что
поверили моему рассказу.
Я ему в ответ: ваши догадки, сэр, так же хороши,
как мои. Извините, меня ждут. Получилось, конечно,
не совсем складно, но что еще мог ему сказать
этот благоразумненький Джимми Найт, звезда теле-
новостей? Я поступил так, как считал нужным. Что
сделано — то сделано.
А насчет Штайнера я еще вчера запустил жука
в ухо одному человеку. Есть у меня надежный
профессиональный контакт, как говорится, в кругах,
связанных с проблемами национальной безопасности.
Проверяю иногда через него кой-какую международ-
ную информацию, прежде чем включить ее в свои
репортажи. Разумеется, не даром, а за денежки. И не
свои, а моей конторы. Из специального фонда,
который официально называется «исследователь-
ским», а на нашем жаргоне «смазочным». С этим
контактом мы дружим по принципу «почеши спину
мне, а я почешу тебе». Назову его здесь «мистер
Кто-то». Вот он и должен попробовать добраться
до досье на тевтона. Если, конечно, оно есть. Как
всегда, я ничего не объяснял — зачем ему лишняя
информация. Он сам просит: ничего не объяс-
няй, говори только что нужно, мне так спокой-
нее. Ему зелененькие* нужны, а не мои объясне-
ния.
* Доллары.
287
И все-таки зачем я начал копать это дело? Какой
мне от этого доход? Только потому, что я профес-
сионально любознательный? И еще из-за того, как
этот немец позволил себе со мной разговаривать?
Да, и поэтому тоже. Одного этого уже доста-
точно.
Понедельник, ноябрь, 4,1968. Ну, мистер Дневник,
дорогой мой безответный Друг и Исповедник, сейчас
я выложу вам кучу дерьма! Первоклассного старого
и нового дерьма, от которого вы насквозь провоняете.
«Мистер Кто-то» сработал четко.,Штайнера на самом
деле зовут Клюге. Рольф Вольфганг Клюге. Член
нацистской партии с 1936 года. Дослужил до коман-
дира батальона в чине штурмбаннфюрера в той самой
дивизии СС, которую мне называл русский. Данных
о том, что он воевал против нас на Западном фронте,
нет.
Зато есть требование поляков о его розыске и
выдаче как военного преступника. Этот «милый
немец», как его назвала даже моя Мэри, хоть она
и не жалует иностранцев, по уши в крови евреев
и поляков, в ликвидации которых он принимал
участие. Когда поляки запросили о нем американ-
ские оккупационные власти в Германии, этот тип
уже находился в наших руках, в фильтровочном
лагере.
Рассказал мне все это мой «Кто-то» и замолчал.
Больше, говорит, данных нет. Как нет? Куда же
он из лагеря делся? Как же ты, говорю, узнал, что
его теперь, Штайнером зовут? Если в досье эта фами-
лия упоминается, значит, в картотеке есть еще
кое-что. Почему ты, дорогуша, вздумал со мной
хитрить? В чем дело? Ну, он еще немного поломался,
взял с меня слово, что я не буду до его ухода
на пенсию этот материал использовать, выклянчил
лишних три сотни и тогда сказал мне самое главное.
Оказывается, этот Клюге вскоре после войны стал
работать на нашу разведку. В досье есть пометка,
что все дальнейшие данные о нем относятся к разряду
высшей секретности и выдаются только по особому
запросу.
Мой контакт, когда все это выложил, стал со-
ветовать не связываться с этим делом. Никогда
он себе такого раньше не позволял, а тут сидит,
288
глаза опустил и твердит: «Не связывайся. Это очень
опасно».
Ну, Джимми-бой, похоже, у тебя в руках куча
динамита. Только ты с ним никуда не посмеешь
сунуться, потому что тогда с тобой церемониться
не станут. Допустим, ты все-таки швырнешь эту
бомбу в Лэнгли, ты уверен, что она туда долетит?
В набат хорошо бить тому, кто сам находится в
безопасности.
Вот ты и признался, Джимми-паинька! Ты просто
боишься. Ты ведь даже анонимку в Белый дом
послать не можешь — дойдет до Джека Плампа,
и ты попался. Так что лучше молчать. «И ты по-
знаешь Истину. И она сделает тебя свободным».
Не знаю, кто из умников в ЦРУ сочинил этот их
девиз, которым они, говорят, украсили свое главное
здание. Красивое вранье! Я вот познал, но мне просто
противно. Кстати, плакали мои шестьсот долларов,
которые я дал мистеру «Кто-то». Этот счет теперь
к оплате не предъявишь. Чем оправдать их пе-
ред компанией? Подумать только, эта нацистская
крыса еще и наказал меня на шестьсот долла-
ров! Нет, на семьсот — я на тот ужин сотню ист-
ратил...
Интересно, что знает о Штайнере-Клюге Джек
Пламп? Неужели мальчики из Лэнгли скрывают
подобные вещи даже от президента? Ладно, если
мне ничего другого, кроме как помалкивать,
не остается, разложим хоть здесь все по полоч-
кам.
Во-первых, разведка есть разведка, она нужна
нам вообще, и в первую очередь против русских.
Во-вторых, чистыми руками ее делать просто невоз-
можно. Хочешь — не хочешь, приходится иметь дело
со всяким дерьмом. Но зачем, спрашивается, при
этом обмарывать себя с ног до головы? Почему
самая передовая демократия, которая призвана
руководить цивилизованным миром, не может
обойтись без такого Клюге-Штайнера? Кому и зачем
понадобилось пачкать об этого палача наши звезды
и полосы?
Вот это меня больше всего возмущает. Что-то
гнило в датском королевстве! Между прочим, Джим-
ми, Гамлет эти слова не побоялся сказать.
ЮМ. Сагателян
289
И наконец, в-третьих. Зачем и кому нужно было
держать этого тевтона в Белом доме? Думаю, что
такого Президент не потерпел бы, если б знал. Хотя
бы из-за потенциальной возможности скандала.
Выходит, он ничего обо всем этом не знал. Ну, а
если...
Ох, Джимми, трусишка Джимми! Перестань зря
переводить бумагу. Или выскажись публично, или
заткнись. Раз уж ты не охотник, нечего втихомолку
трубить в рог. Все равно тебя никто не слышит.
Давай занавес и ставь на этом точку. Большую,
жирную точку.
* *
Кончив читать, Громов снова взял в руки сопро-
водительное письмо, нашел глазами последний
абзац:
«Делайте с ними что хотите. Меня это не касается.
Я почтальон с того света. Доставил, и нет меня.
И никогда не было. Согласны?..»
Сомнений не было. Ему предоставили полное
право распоряжаться сенсационной информацией
так, как он сочтет нужным. А что с этим делать,
он начал прикидывать, еще когда дочитывал послед-
нюю страничку дневника. Одновременно в голову
лезли всякие мысли насчет Найта, который оказался
совсем иным, чем он думал. Ладно, это потом. Сейчас
Громов хотел, пока он еще был во власти внутрен-
него возбуждения, которое «подзаряжало» его,
помогая лучше, острее думать, набросать план буду-
щих действий и тезисы первой статьи об этом деле.
Чтобы завтра прийти к Главному с готовыми предло-
жениями.
Уже за полночь, окончив работать, он лег в
постель, но никак не мог заснуть. Стоило закрыть
глаза, сразу же возникал Джимми Найт и ему
казалось, будто американец говорит: «Ваши догад-
ки так же хороши, как мои. Извините, меня
ждут».
И Громов беспокойно ворочался с бока на бок,
ворчала спросонья жена, а он все не засыпал, лежал
с закрытыми глазами, отчего мыслям в голове всегда
было как-то просторней. Он не переставал удивляться
290
этой своей, как ему казалось, странности. Потому что
не знал, бывает ли так у других. А спросить отчего-то
стеснялся.
Тезисы статьи о К л юге-Штайнере и его прошлых
и нынешних хозяевах были уже написаны, но
он никак не мог отключиться от этой истории. Больше
всего его удивляло то же самое, чему, как он теперь
знал точно, удивлялся и Джимми Найг: какой смысл
было подпускать так близко к Белому дому эсэсов-
ского палача, установленного военного преступника?
Неужели они начисто исключали возможность
разоблачения? Или им на это было просто напле-
вать?.. Как говорится, плюнь в глаза, скажут —
божья роса. Может, в этом все дело?.. Как тогда
в Кефлавике, на американской военной базе...
* * *
В Кефлавике Громов оказался осенью пятьдесят
девятого, когда его назначили собкором в Вашингтон
и он летел к новому месту работы. Летел он спец-
рейсом вместе с большой группой наших журна-
листов и кинооператоров, которые должны бы-
ли освещать тогдашний официальный визит гла-
вы советского правительства в Соединенные Шта-
ты.
ИЛ-18, на котором они летели из Москвы, сделал
в Кефлавике единственную промежуточную посадку
с тем, чтобы принять на борт американского «лиди-
ровщика»— штурмана, по указаниям которого наши
пилоты повели бы самолет оставшуюся часть спе-
циальной воздушной трассы, обусловленной с амери-
канскими властями в связи с высоким визитом.
Стоянка в Кефлавике продолжалась минут сорок.
Вместе с другими пассажирами Громов вышел на
летное поле размяться после многочасового сиде-
ния.
Возле самолета собралось человек сорок амери-
канцев в военной форме. Они стояли небольшими
группами, переговаривались о чем-то между собой,
с любопытством поглядывая и на машину и на
пассажиров. Советский авиалайнер на американ-
ской военной базе — случай исключительный. Ока-
жись вдруг американский гость на советской авиа-
10*
291
базе, желающие поглазеть безусловно нашлись бы
и у нас...
Но здесь были и еще любопытствующие, тоже в
военной форме. Эти не предавались праздному созер-
цанию, а четко и быстро работали под самолетом.
Заметив их и присмотревшись к тому, чем они заняты,
Громов догадался, что происходит. Эти люди рабо-
тали попарно: у одного в руках широкоформатная
фотокамера, у второго блокнот. Фотограф делал
снимки отдельных узлов фюзеляжа, крыльев, хвоста,
его напарник тут же быстро писал что-то в блокноте.
Из того, как они двигались под серебристым брюхом
Ила, ни разу не помешав друг другу, можно было
заключить, что съемка эта была заранее продумана,
роли фотографов распределены так, чтобы в резуль-
тате их действий получить возможно полный вид
нашего Ила или, вернее, вид его узлов и механизмов
крупным планом. Всего под самолетом трудилось
три пары.
Громов подошел к курившим неподалеку команди-
ру и штурману, поинтересовался, когда вылет.
Командир усмехнулся, показал на шныряющих под
самолетом американцев:
— А вот как эти трудящиеся закончат свои
дела, так и полетим.
— Как вы думаете, зачем это им нужно! — снова
поинтересовался Громов.
— Сами удивляемся,— ответил штурман.— Ма-
шина-то абсолютно несекретная. Хоть и новая, но
уже несекретная. За границу летает, арабам ее на-
чали продавать. Командир только что спрашивал
у их офицера связи: что за люди под самолетом
орудуют. Тот сказал: корреспонденты армейские
интересуются. А сам улыбается и подмигивает,
неужели, мол, еще не понял в чем дело?.. Нахальный
мужик...
Наверное, летчики по-своему истолковали при-
чину громовских вопросов, потому что командир
добавил:
— Да вы не беспокойтесь. Ничего такого не слу-
чится. Видите, там наш второй пилот с радистом за
этими орлами присматривают. Теперь уж скоро
дадут взлет. Вон лидировщика ведут... Майора. Они
нам и переводчика своего хотели сунуть. Полков-
292
ника!.. А мы отказались. Мой второй пилот по-
английски прилично балакает...
Случай в Кефлавике препорядочно удивил тогда
Громова. Не сутью своей, конечно. С этим все ясно:
холодная война, тотальная разведка, возведенная
в ранг государственной политики. Почему обстре-
ливался фотообъективами сугубо мирный Ил-18,
тоже в общем-то понятно. Этот взлом откры-
тых дверей скорей всего — результат служебного
усер-р-р-дия. Могло быть и проще: натаскивали
своих «корреспондентов», используя подвернувшую-
ся возможность. Так сказать, на живом против-
нике...
Недоумение и интерес вызывала наглая откровен-
ность конкретных действий, конкретного ответа
офицера связи на заданный ему вопрос. Откуда
такое? Что это, безграничная самонадеянность?
Вседозволенность? Или что-то еще?..
Услужливая память быстренько подсказала нечто,
как ему показалось, чем-то схожее. Гитлеровские
танкисты и мотоциклисты, ворвавшись в очередную
нашу деревню, останавливались на главной улице,
соскакивали на землю и тут же, спиной к своим
пропыленным машинам, расстегивали ширинки, мо-
чились прямо на глазах у стоявших возле изб
крестьянских женщин, стариков, детей. Они вели себя
так потому, что не считали русских за людей,
потому что им задолго до июня сорок первого на-
чали вдалбливать: «Русские — рабочий скот». Ко-
го же стесняться? И солдатня, не прерывая своего
скотского занятия, орала женщинам: «Рус, ком,
ком!..»
Нет. Наверное, природа вседозволенности, уви-
денной им тогда, в Кефлавике, была все же иной,
хотя Громов не мог ее объяснить. Ни себе, ни, тем
более, другим...
* * *
Вот и сейчас, по-прежнему беспокойно ворочаясь
в постели, Громов не находил сколько-нибудь вразу-
мительного ответа на главный для него вопрос,
тот же самый, который Джеймс Найт не рискнул
полностью доверить даже собственному дневнику,
293
явно напуганный зловещей его многозначитель-
ностью.
Остальное Громову было понятно. Знал он на-
перед и то, что желаемого результата от его статьи
о Штайнере-Клюге не будет. Конечно, ее изложение
в том или ином виде попадет в мировую печать.
В том числе и американскую. Польские товарищи
наверняка возобновят свое требование о выдаче им
этого палача. Но его не выдадут, как не выдали и
других. Хотя результат все-таки будет: люди узнают
еще одну крупицу правды. Узнают и возмутятся.
Пусть даже про себя, но возмутятся. А это уже не
так мало...
* * *
Здесь автор должен на время прервать повество-
вание. Чтобы посоветоваться с читателем, кое-что ему
объяснив. Оставим на время Петра Николаевича
Громова, человека неглупого и уж никак не наивного.
Вам же, читатель, позволю себе напомнить, что
нашему герою совсем непросто найти ответ на свой
вопрос. Он ведь ищет его не сегодня, а в октяб-
ре одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого
года.
Это нам с вами теперь все кажется ясным. А тогда,
восемнадцать лет назад, История и Время еще не
обрушили на человечество одну из главных сен-
саций XX века — скандала в вашингтонской гости-
нице «Уотергейт», как не обрушили и многих
последующих больших и малых признаков надви-
гающейся на Америку небывалой беды — такого
стремительного падения нравов и морали, такого
насильственного смешения общечеловеческих по-
нятий Добра и Зла, которые, судя по опыту про-
шлого, неизменно оказывались предвестниками
грядущего падения самых могущественных импе-
рий.
Шестнадцать лет назад Америка еще не прогнала
в отставку в результате уотергейтского позора собст-
венного президента за то, что он со своими ближай-
шими помощниками преступил те самые законы,
которые торжественно присягал соблюдать сам и
защищать от других. Не знали люди Земли и того,
294
что настанет, оказывается, такой день, когда в
западногерманский городок Битбург поклониться
могилам эсэсовских палачей приедет очередной оби-
татель Белого дома. Все это, как и многое другое, еще
было скрыто во тьме Будущего.
Честно говоря, автор совсем не горит желанием
возвращаться в год одна тысяча девятьсот шестьдесят
девятый: ведь тогда придется оставить нашу историю
без привычно четкого конца по известной схеме —
Порок наказан, Добродетель громко торжествует.
Увы, такого конца, если только не совершить насилия
над Истиной, не получится. А поэтому давайте просто
побудем с нашими героями еще некоторое время.
Хотя бы для того, чтобы узнать, что же произошло
после того, как история с дневником Джеймса Найта
была предана гласности.
* * *
В начале декабря Громов приехал в Хельсинки,
где уже третью неделю в условиях полной секрет-
ности проходили советско-американские переговоры
об ограничении стратегических вооружений. Скром-
ный, но очень комфортабельный отель «Мареки»
был нашпигован журналистами из десятков стран
мира.
Здесь же расположился и пресс-центр. Впрочем,
организовали-то его гостеприимные финны: участ-
ники переговоров официально общались с корреспон-
дентами в основном при помощи предельно коротких
коммюнике о каждой состоявшейся встрече. Кроме
даты и повторения общей темы переговоров, в них
не сообщалось ничего.
Поэтому писать что-нибудь путное могли лишь
те, кто загодя хоть немного изучил суть обсуждав-
шейся проблемы. Остальные больше петляли во-
круг да около, выискивали тайные признаки успе-
ха или неуспеха очередной встречи в количестве
и качестве улыбок руководителей обеих делега-
ций, когда те выходили к журналистам, чтобы
ловко не ответить ни на один из заданных вопро-
сов.
И все же внимание и интерес мира к тому, что
происходило в финской столице, были огромны, по
295
сути дела, впервые две великие ядерные державы
согласились сесть за общий стол для обсуждения
самого главного вопроса — дальнейшей судьбы гонки
ракетно-ядерных вооружений. Американские кор-
респонденты не скрывали своих сомнений: как могут
стороны договориться до чего-нибудь путного, если
вот уже два года они же никак не находили согласия
по пустяковым, казалось бы, вопросам о строитель-
стве в Москве и Вашингтоне новых зданий для своих
посольств?
Среди американцев, собравшихся в Хельсинки,
было несколько знакомых Громова из Вашингтона.
В том числе и новая «звезда» журналистики — Джек
Пламп, нанятый одной из телекомпаний для освеще-
ния переговоров в явном расчете, что его прошлое
положение пресс-секретаря Белого дома поможет
добывать лучшую по сравнению с другими инфор-
мацию. Громов увидел его сразу после приезда:
оба, будто сговорившись, пришли в пресс-центр за
аккредитацией в одно и то же время.
Встретились как старые добрые знакомые. Вспом-
нили прошлые времена,и Джек признался: от иных
громовских корреспонденций у него «немного поба-
ливала голова».
— Но это даже хорошо,— милостиво пошу-
тил он.— Тем самым ты и другие ваши парни не
давали мне расслабиться. Заставляли быть наче-
ку...
Громов хотел было спросить, как Пламп чувствует
себя после публикации насчет Штайнера-Клюге,
где он, естественно, тоже фигурировал. Но не спро-
сил, решил подождать: может, Джек сам об этом
заговорит при следующих встречах. Так будет
лучше.
Переговоры переговорами, а командировка в
Хельсинки интересовала Громова еще и потому, что
он надеялся выяснить дальнейшую судьбу Штайнера-
Клюге, который после той статьи в зарубежных
газетных откликах и комментариях нигде не про-
сматривался. Будто его и не было. Писали больше
о дневниках Найта, о прошлом немца, а о том, где
он и что с ним,— ни слова. В этом отношении появле-
ние в Хельсинки Плампа можно было рассматривать
как подарок. Но распаковывать его Громов не спешил.
296
Потерпим. Джеку, небось, тоже любопытно погово-
рить с ним насчет этого.
Так и вышло. Через несколько дней Пламп при-
гласил поужинать. Не в самом * Мареки», где они
оба жили, а в другом месте — с оркестром и тан-
цевальным пятачком. Перед тем, как подали кофе,
Джек, раскурив неизменную сигару, показал ею, как
указкой, на танцующие парочки:
— Тебе не кажется, Питер, что мы оба должны
завидовать этим финнам. Они пришли сюда веселить-
ся и делают это от души, хотя бы потому, что
им не нужно думать о мировых проблемах, как
нам с тобой, да и всем нашим соотечественникам
тоже...
— Почему не нужно?.. Неужели ты считаешь,
что они об этом никогда не думают? — возразил Гро-
мов.
— Думают или нет — неважно. От них ведь
ничего не зависит. И от этого им легче и проще.
Хочешь думай, хочешь не думай. Все равно...
Громов не стал спорить — помнил манеру Плампа
подбираться к серьезному, очень интересующему его
разговору. В таких случаях Джек всегда начинал
с философских отвлечений. Сбивать его с заранее
продуманного хода беседы не имело смысла. Пусть
выкладывается.
И Пламп выкладывался. От беззаботности финнов
он перешел к ходу переговоров, и они немного и
осторожно поговорили насчет того, намечается ли
там хоть какой-нибудь успех. Потом Джек пригласил
Громова вместе с английским и французским кор-
респондентами поучаствовать в телевизионном «круг-
лом столе», который он на днях собирается сни-
мать для своей телекомпании. Под конец, когда кофе
был уже выпит, а счет еще не подан, Джек спро-
сил:
— Слушай, дело, как говорится, прошлое, и ты,
наверное, можешь мне сказать, как к тебе попал
дневник Джимми Найта? Насколько я знаю, вы
ведь с ним в Вашингтоне почти не знали друг друга?
Так?..
— Так,— согласился Громов.
— Тогда с чего бы у тебя вдруг оказался его
дневник?..
297
— Хорошо, Джек,— Громов взглянул американ-
цу прямо в глаза.— Я отвечу на твой вопрос. Только
давай по-честному. Ты тоже ответь: куда делся, Штай-
нер и отчего умер Джимми Найт?..
— Но у тебя целых два вопроса, дружище,—
не отводя взгляда, очень искренне сказал Пламп.—
А у меня один...
— Значит, не хочешь,— вздохнул Громов.— Лад-
но, я все равно скажу. Дневник я получил в письме
из Нью-Йорка.
— Обычной почтой?..— встрепенулся Джек.
— Самой обычной.
— Вот чудеса...— задумчиво проговорил амери-
канец...— А впрочем, я тебе верю. Почему-то верю.
Выходит, Джимми вам подыграл?..
— Почему подыграл? Вас он просто не понимал,
а нацизм и нацистов ненавидел. Я сам однаж-
ды слышал, как он при всех громко сказал об
этом. Да он, наверное, и тебе говорил, когда при-
ходил посоветоваться насчет Штайнера? Разве
нет?..
— Как тебе сказать...— начал было Пламп,
но тут же оборвал себя и громко захохотал: —
Послушай, приятель, а ведь это уже твой третий
вопрос!..
Громов тоже засмеялся и вскинул руки:
— Сдаюсь. А все-таки отчего умер Найт?..
— Как отчего? — снова очень искренне удивился
Джек.— Он же застрелился. Говорили, что у него был
рак обоих легких. Ты разве не слышал?..
— Слышал,— согласился Громов.— Вот только
почему не было вскрытия?
— Не знаю. Ей-богу, не знаю...
— Может быть, Джек. Все может быть...
— Господи, Питер! — картинно взмолился
Джек.— Ну почему вы, русские, так подозрительно
относитесь к Америке?..
— Почему только русские? — парировал Гро-
мов.
— Ладно. Не стоит нам продолжать эту тему,—
предложил Пламп и добавил по-русски: — Мир,
дрюшба, товарич! О’кей?..
— О’кей,— охотно согласился Громов.— Пошли
в гостиницу. Поздно...
298
— Пошли, Питер. Чертовски рад был с тобой
поболтать.
— Я тоже...
По дороге в отель почти не разговаривали. Громов
шел и думал о том, что с его стороны было довольно
наивно надеяться на откровенность Джека. Хотя,
конечно, почему было не попытаться? Как гово-
рится, стучись во все двери, какая-нибудь да от-
кроется...
О чем думал Пламп, Громов не знал.
БИЛЛИ-БОЙ
Так его называли окружающие. Настоящее имя
мало кого здесь интересовало. Изящная, запечатан-
ная в целлофан карточка, чтоб — не дай бог! —
не залоснилась, не обтрепалась как можно дольше,
продуманно избавляла от подобного любопытства.
На карточке, прикрепленной к лацкану пиджака,
красивым округло-выпуклым шрифтом сообщалось:
«Билли-бой». То есть — «Мальчик Билли». Рядом
с ним работали «Том», «Харви», «Джим» или, ска-
жем, «Эндрю». А он был «Билли-бой». Не «Бил»
и не «Билли», а именно «Билли-бой».
Так уж тут повелось. Однажды Громов заговорил
об этом с английским корреспондентом. Тот выслу-
шал и усмехнулся:
— Кто вам сказал, будто традиция — непременно
и всегда хорошо?.. По-моему, эта леди частенько
оказывается всего лишь дурной привычкой, возведен-
ной в ранг обычая...
«Мальчик Билли» был самым старым официантом
в ресторане вашингтонского Национального пресс-
клуба. Все клубные официанты были неграми. И все
посудомойки, поварята и повара тоже. Женщин не
нанимали. Впрочем, в те годы их не принимали
и в члены пресс-клуба. У вашингтонских журна-
листок существовал свой пресс-клуб, куда, соответст-
венно, не принимали мужчин.
Вот такие тут водились порядки.
У него были широкие плечи, ладная, крепко
сбитая фигура. Рост средний — пять футов десять
дюймов. Сантиметров в Америке почти не знают.
У них — мили, футы и дюймы. В газетах после
фамилии какой-нибудь кинозвезды или эстрадной
300
дивы приводились в скобках три цифры в дюймах___
объемы груди, талии и бедер. Рассказывая приятелю
о своей новой знакомой, американец не тратит слов
попусту. Он просто называет цвет волос и три соответ-
ствующих размера. Скажем: «блондинка, тридцать
восемь, двадцать четыре, тридцать восемь. Представ-
ляешь?!» Приятель представляет и немедленно
откликается восхищенным «О-о-о!» или просто
вежливо улыбается...
Редкий ежик коротких седых, кипенно белых
его волос резко контрастировал с очень черной кожей
лица. И, хотя он выглядел моложе, ему наверняка
было под шестьдесят.
Как-то Громов поинтересовался его возрастом.
— А я всегда здесь был, сэр,— тактично ушел
он от ответа, смешно повращав при этом белками
больших навыкате глаз, над которыми кустились
густые и тоже очень белые полукружья бровей.
Положенное при разговоре с посетителями «сэр»
он выговаривал так, как это делают в Алабаме
или Джорджии, районах «глубокого Юга». Урожен-
цы тех мест вместо «сэр» произносят «с-а-а», а вместо
«мистер»— «мист-а-а». К тому же говорят нараспев.
У нас довольно похоже «поют» в Саратовской
области.
Неполучившийся разговор случился в первые
месяцы после того, как Громов приехал сюда, когда
ему еще казалось, будто Америку можно узнать
и понять без особого труда, с наскока. Между тем
интересоваться возрастом, особенно людей физичес-
кого труда, да еще не слишком высоко стоящих
на ступеньках здешней социальной лестницы, тут
было не только не принято, но считалось довольно
неприличным. Тем более, если человеку перевалило
за сорок. Подобные вещи сообщать не полагалось.
Мало ли как и чем это могло обернуться...
Разбираться в неписаных американских законах,
которые на поверку выходили куда тверже и долго-
вечнее многих писаных, Громов начал только к концу
второго года своей вашингтонской жизни. И тогда
ему постепенно стал открываться истинный смысл
многих деталей окружающей жизни, деталей вроде
бы обыденных, обиходных и, на первый взгляд,
незначительных.
301
Взять хотя бы тот же пресс-клуб с его баром и
рестораном. Все бармены были здесь белыми и держа-
лись с посетителями совершенно свободно, почти
на дружеской ноге. Громов не раз оказывался неволь-
ным свидетелем таких сценок. Не успеет кто-нибудь
из сильно «перебравших» накануне завсегдатаев
войти в бар и подойти к стойке, как бармен, окинув
его тренированным взглядом, фамильярно подми-
гивал и деловито справлялся:
— Какой яд вчера принимали?..
Если страдалец называл в ответ марку виски,
бармен быстренько готовил ему какую-то чудо-
вищную смесь из того же сорта виски с острыми
и пахучими приправами, вполне заслуженно имено-
вавшуюся в прейскуранте «Ржавый гвоздь».
Уже вскоре после приезда сюда Громов подметил:
в баре пресс-клуба напивались довольно редко.
Выпивох, конечно, хватало, но пьяниц он почти
не видел. Хотя «Ржавый гвоздь» был в ходу до
полудня, особенно по понедельникам.
Разгадка пришла года через полтора, когда он
поближе познакомился с двумя-тремя американ-
скими коллегами.
При всей здешней, казалось бы, такой наглядной
и убедительной свободе общения журналистской
братии со спиртным, любители этого дела держались
в строго определенных рамках, или, как у нас гова-
ривали в старину, «в плепорции». Из услышанных
объяснений Громову стало ясно: основная причина —
чувство самосохранения, а проще — страх потерять
хорошую работу.
Никто здесь не вел никакой борьбы с алкоголем.
Наоборот, все вокруг — реклама кино, телепереда-
чи — так или иначе восхваляло, пропагандировало
выпивку, вкусную и не очень. Хочешь — пей. Никто
вроде бы не запрещает.
Но все эти американцы твердо знали, что может
случиться, если к тебе пристанет ярлык пьяницы.
Тогда, каким бы прекрасным и талантливым работ-
ником ты ни был, как бы хорошо к тебе ни относились
твои непосредственные начальники, стоило оказаться
замеченным в пагубном пристрастии к спиртному,
как на твою голову без всяких предупреждений,
увещеваний (и уж тем более коллективных прора-
302
боток), как удар топора обрушивалось понижение
в должности сроком на год, а то и дольше. Сокра щя ли,
естественно, и твой заработок. Скажем, из корреспон-
дента при госдепартаменте ты превращался в зау-
рядного дежурного редактора. Или даже в ночного
редактора, откуда чаще всего была только одна до-
рога — в морг. ♦ Моргом» в здешних редакциях
именовались отделы справок и досье, откуда в соб-
ственно журналистику почти не было возврата.
Считалось: оступился раз, можешь оступиться снова.
Ради чего рисковать?..
Вот так неписаное это, не зафиксированное ни-
каким законом правило, о котором вслух-то стара-
лись не говорить, на поверку оказывалось сильней
вездесущей рекламы разнообразнейшей выпивки.
И всякий здесь еще смолоду прекрасно знал: пей,
но дело разумей.
Так что почти все пьяницы, которых Громов
встречал в пресс-клубе, были люди более солидных
возрастов — пенсия уже заработана или почти за-
работана и, на худой конец, если что случится,
можно пару-тройку последних лет пересидеть и в
«морге».
С клубными барменами тоже нужно было дер-
жать ухо востро. Как-то, вскоре после провала
подготовленного Америкой вторжения на Кубу,
один из них, безмятежно улыбаясь, спросил Гро-
мова, подошедшего к стойке с двумя американ-
цами:
— Скажите честно, Пит, почему вы и ваши
русские коллеги чаще всего заказываете «дайкви-
ри»? Из-за кубинского рома?..
С «дайквири» — нехитрой смесью малой толи-
ки светлого рома, лимонного сока и сахарной
пудры — Громов впервые познакомился заочно,
читая романы Хемингуэя. В клубе этот коктейль
делали на отличном кубинском роме. Вопрос, ко-
нечно, можно было счесть безобидной шуткой,
а можно и подковыркой с некоторым политическим
подтекстом.
Громов счел его подковыркой и потому ответил,
подобный вкус русских журналистов является,
мол, свидетельством их вполне естественного же-
303
лания внести посильный вклад в увеличение объе-
ма кубинской внешней торговли. Все весело по-
смеялись, и на этом история вроде бы и закон-
чилась.
Вскоре в корпункт Громова пришло письмо без
обратного адреса. В конверте была только вырезка
из нью-йоркской бульварной газетенки. Под заголов-
ком «Как шутят русские в Вашингтоне» заметка
совершенно точно излагала и вопрос и ответ. Затем
следовала ударная фраза, ради которой, как понял
Громов, все это и было опубликовано. «Но бармены
пресс-клуба,— заключала газетка,— парни не про-
мах: «дайквири» для русских они готовили толь-
ко на пуэрториканском роме. Пей до дна, това-
рич!»...
Вот такие здесь были бармены...
Ничего подобного клубные официанты себе не
позволяли, хотя бар и ресторан разделяла всего
лишь двустворчатая дверь, свободно открывавшаяся
в любую сторону даже от легкого толчка рукой
или ногой. (Этот последний способ пользовался
особой популярностью.)
Здешние официанты держались с посетителями
почтительно и осторожно, хотя, как и бармены,
зачастую знали их годами. Они никогда не загова-
ривали первыми, а только отвечали, если их спраши-
вали. Выслушают заказ, иногда посоветуют что-
нибудь из меню, сопровождая при этом каждую
фразу положенным «сэр». И все. О фамильярности
не могло быть и речи. Какая уж тут фамильяр-
ность, если порядки, заведенные в клубном ресто-
ране, не допускали беседы «на равных» даже о
погоде.
Это, конечно, бросалось в глаза новичку. Особен-
но потому, что в вестибюле пресс-клуба рядом со
стойкой дежурного распорядителя висела отлитая
из бронзы доска с «заповедями демократической
журналистики». Строгим, чеканным языком на
доске прежде всего провозглашалось право на
«свободу и независимость информации». Пониже,
где-то третьим или четвертым абзацем, утверж-
дался священный долг «джентльменов прессы» не-
изменно содействовать «равноправию всех людей
на земле».
304
А ресторан жил распорядком, явно скопиро-
ванным со старых еще колониальных времен, когда
чернокожие слуги плантаторов-южан держались
как можно незаметней, делали свое дело бесшумно
и ни в коем случае не мозолили глаза господам.
Обслужил и сразу же вернись на положенное тебе
место возле входа на кухню. Стой там и бди: не
позовут ли?
Вот такие здесь были официанты...
В городских ресторанах, где иногда приходи-
лось бывать Громову и где официантами также
служили негры, он не видел ничего подобного. Хотя
обслуживали там не менее четко и неизменно веж-
ливо. Кое-где у официантов тоже имелись таблич-
ки. Но на них значились настоящие имена и фа-
милии.
С ними можно было поговорить или просто по-
болтать, рассчитывая на взаимность. Если, разумеет-
ся, они располагали временем и изъявляли такое
желание. Ничего подобного клубным официантам
делать не полагалось. Им полагалось быть безли-
кими, откликаться на предписанное оцелофаненной
табличкой имя и оставаться бессловесными во всем,
что выходило за рамки их прямых обязаннос-
тей.
Все это Громов понял не из чьих-то объяснений.
В природе клубных порядков пришлось разбирать-
ся постепенно, постигая их день за днем. Так ку-
сочки житейской мозаики мало-помалу складыва-
лись в общую картину, с передним планом и фоном,
с игрой ярких красок и подтекстом едва заметных
оттенков.
Билли-бой тоже исправно делал все, что поло-
жено. Кроме одного. Другие официанты, принимая
заказ, не отрывали глаз от своих блокнотиков. Он
же стоял с гордо поднятой головой, глядя куда-то
мимо вас, так, как это делают артисты на сцене,
когда смотрят в зрительный зал, не видя самих
зрителей. Он и ходил так же, подняв голову и раз-
вернув плечи.
Громов не раз замечал неодобрительные взгляды,
которые нет-нет и бросал на Билли-боя появлявшийся
иногда в ресторане дежурный распорядитель. То ли
305
распорядитель вообще недолюбливал этого официан-
та, то ли считал его поднятую голову неким подобием
вызова здешним порядкам.
Однако многие посетители явно выделяли Билли-
боя из числа его собратьев с именными таблич-
ками на лацканах пиджаков. Выделяли тем, что
чаще удостаивали снисходительными улыбками
или посторонними вопросами. Говорили они с
ним так, как это делают взрослые, разговаривая
о пустяках с чужим несмышленышем из детского
сада.
А он вел себя так, будто это ему нравилось.
Подыгрывал собеседнику, смешно таращил свои
умные глаза, одновременно изображая почтительное
внимание. В общем, явно придуривался...
Громов нередко приезжал в пресс-клуб спозаран-
ку, завтракал там, просматривая при этом утренние
выпуски газет и ночные сообщения телеграфных
агентств. Так поступали многие вашингтонские кор-
респонденты, местные и иностранцы. В одно такое
утро он был приглашен к общему столу, куда
усаживалось сразу человек двенадцать, большей
частью американцы. Приглашение уже само по себе
можно было считать проявлением профессионального
уважения. Впервые это случилось вскоре после того,
как Громов на очередной пресс-конференции в Белом
доме, нарушив многолетнее неписаное правило, задал
вопрос президенту.
...В то утро за общим столом верховодил сотруд-
ник местной бульварной газеты Джефф, ведущий
там постоянную колонку «Вашингтонские сплет-
ни ».
— Миста-а Грома-ф-ф, посидите с нами, несчаст-
ными бедными репортерами,— пропел южанин
Джефф, по слухам один из самых высокооплачи-
ваемых столичных журналистов.— Билли-бой, тащи-
ка сюда завтрак нашему красному другу.
— Так точно, с-а-а,— молниеносно откликнулся
официант.
— И чтобы кофе был свежим. Ясно?
— Само собой, с-а-а...
— О’кей. Молодец,— заключил Джефф, извест-
306
ный среди местной пишущем братии тем, что в любом
разговоре неизменно стремился оставить последнее
слово за собой.
Спасибо, с-а-а...— парировал Билли-бой и по-
вернулся, чтобы уйти.
Подожди, приказал Джефф.— Принесешь
нам еще кукурузных булочек.
— Слушаюсь, с-а-а«.
Громов, до которого, наконец, дошел истинный
смысл этого вроде бы совершенно невинного диалога,
заметил, как взгляд Джеффа стал колючим. На
• один только миг: придраться-то было не к чему.
Но и уступать он вовсе не собирался:
— И еще дай мне чашку кофе. А теперь сту-
пай.
— Будет исполнено, с-а-а...— снова парировал
официант.
Джефф нашелся мгновенно:
— О’кей,— уверенно вынес он окончательный
приговор сраженному, как он считал, офици-
анту.
— Так точно, с-а-а...— Теперь Билли-бой явно не
торопился уходить.
«Чистый нокаут,— подумал Громов.— Джеффу
не выкрутиться».
Но Джефф выкрутился:
— Славный ты парень, Билли-бой,— снова про-
пел он, угрожающе сдвинув брови.
— Всегда готов услужить, с-а-а...— согнулся в
поклоне официант.
— Ну все. Довольно,— не выдержал Джефф.
— Слушаюсь, с-а-а...
И Билли-бой с самым покорным видом отправился
на кухню за кофе, кукурузными булочками и завт-
раком для Громова. Джефф, сделав вид, будто
ничего не произошло, повернулся к Громову и
спросил:
— Говорят, у вас в России очень плохой сервис.
Это правда?
— К сожалению...— ответил Громов.
— Можем уступить московскому пресс-клубу
парочку таких, как Билли-бой. Идет?
— Почем за штуку? — решил съязвить Гро-
мов.
307
Сидящие за столом взглянули на Джеффа — что
будет дальше.
— О, господи,— притворно застонал тот.— Не
надо меня агитировать... Неужели у вас нет чувст-
ва юмора? Видит бог... Билли-бой и я... просто
поиграли в кошки-мышки. Вообще-то он парень что
надо.
— Брось, Джефф,— лениво процедил громовский
сосед справа.
— Ну, оставил тебя этот черный котик с носом...
В другой раз наточи коготки поострее. А сейчас рас-
слабься...
Билли-бой принес Громову «комплексный завтрак
№ 1»— стаканчик простокваши, яйцо всмятку, два
поджаренных кусочка хлеба, завиток сливочного
масла и немного горчащего апельсинового джема.
Он молча расставил все это на столе, потом на-
лил кофе в чашку и, глядя куда-то в сторону, спро-
сил:
— Все в порядке, с-а-а?..
Громов поблагодарил его кивком головы, разло-
жил слева перед собой утренний выпуск «Вашингтон
пост» и принялся за еду.
Вот такие здесь случались завтраки...
Вечером, перед тем как отправиться домой, Гро-
мов снова заглянул в пресс-клуб — просмотреть
последние сообщения телеграфных агентств. Три
телетайпа безучастно выстукивали их в камин-
ном зале, примыкавшем к ресторану. На одном
из двух больших кожаных диванов блаженно
посапывал утомленный выпитым виски завсегда-
тай, тот самый, что за завтраком сидел справа от
Громова. На нем был только один ботинок. Дру-
гой аккуратно, под прямым углом, стоял у дивана.
Похоже, снять оба у страдальца уже не хватило
сил...
Глядя на утреннего соседа, Громов вспомнил сцену
за завтраком, мысленно прокрутил ее всю целиком,
в цвете и звуке, даже с запахом свежезаваренного
кофе, которое принес Билли-бой.
Почему Джефф, побежденный в этом забавном,
но далеко не безобидном поединке, предпочел свести
его к милой шутке — было понятно; белые южане —
чаще всего люди непомерно гордые и самолюбивые.
308
А Билли-бой? Что толкнуло его на грань дозволен-
ного в этом респектабельном мире рабского сервиса?
Его, прослужившего в клубе не один десяток лет и,
безусловно, дорожившего своим очень неплохо опла-
чиваемым местом? Неужели накал страстей настоль-
ко велик? Поразмыслив, Громов твердо решил пого-
ворить со старым официантом. Как-нибудь, при
случае...
Недели через две удобная ситуация возникла. В то
утро он передавал в редакцию срочную корреспонден-
цию и появился в ресторане позднее обычного.
Других посетителей не было. Неизменный во многих
своих житейских привычках Громов заказал тот же
«комплексный завтрак № 1» и, когда Билли-бой
принес его, начал:
— Скажите, вы не из тех же мест родом, что
и доктор Кинг?
— Мне обязательно отвечать, с-а-а? — Билли-бой
снова повращал вытаращенными глазами и растянул
толстые губы в шутовской улыбке.
— Как хотите...— вынужден был сказать Громов,
который сразу понял, что его затея провали-
лась.
— Спасибо, с-а-а... Налить вам еще кофе? Чер-
ное — это прекрасно. Black is beautiful! — Повто-
ряя нараспев эту фразу-лозунг «Черных мусуль-
ман» себе под нос, официант отправился за кофей-
ником.
Громов, конечно, понял намек: о «черных мусуль-
манах» и их духовном вожде Малькольме Икс много
писали в газетах. Понял и усомнился: справедливо ли
причислять Билли-боя к черным шовинистам, чьи
речи полны ненависти ко всем белым. Всем без
исключения. Пока ясно было одно — с Громовым
снова не захотели разговаривать. Почему? Может,
тут действительно был замешан Малькольм Икс,
а может, и нет...
А температуру страстей у вашингтонских негров
Громов вскоре ощутил на очень конкретном, не
оставляющем места для сомнений, случае. Джон
Сэндерс, шеф вашингтонского бюро большой нью-
йоркской газеты, рассказал в присутствии Громова
ободном приключившемся с ним накануне дорожном
происшествии. Он ехал рано утром на работу и
309
остановился у светофора вслед за машиной какого-то
негра. Дали зеленый свет, но передний автомобиль
не трогался с места.
— Тогда я чуть-чуть посигналил ему — продол-
жал Джон,— а он вдруг врубил заднюю скорость
и на полном газу всадил свой новенький «шевроле»
в мой новенький «бьюик». Потом вышел из машины,
подошел ко мне, бросил в окошко две визитные
карточки — свою и своего страхового агента,— и ска-
зал: «Впредь не будешь помыкать нами, белый
братец». Сел за руль и уехал...
— Ну, теперь вам нужно как следует пощипать
его бумажник. Какая скотина! — возмутился Джефф,
который тоже слушал эту историю.
— Так и будет,— согласился рассказчик.— Но
я вот все думаю... Какое же пламя бушует у них
в груди, если даже хорошо оплачиваемый чиновник
городского муниципалитета мог позволить себе
такое...
— Чиновник?! — одновременно удивились Гро-
мов и Джефф.
— Да, помощник начальника одного из отде-
лов...— уточнил рассказчик.
Вот такие тут иногда бывали автомобильные
аварии...
...Года полтора спустя Громов пригласил как-то
вечером в пресс-клуб приятеля из нашего посольства,
встретил его у входа и сразу же записал в книгу
посетителей — все члены клуба были обязаны ре-
гистрировать своих гостей. На первый раз наруши-
тель получал вежливое письмо с жестким предупреж-
дением: «если подобный случай повторится, правле-
ние автоматически получает право решить вопрос
о Вашем исключении».
Потом они прошли в каминный зал и купили
входные билеты (по пять долларов каждый). На биле-
тах стояли особые номера — после концерта предсто-
ял розыгрыш лотереи. Большой актовый зал был за-
ставлен круглыми столами — каждый на десять че-
ловек.
Подали ужин, во время которого гости слушали
концерт. Как только закончился последний номер,
310
к
на сцену вкатили столик с выигрышами, главным
из которых была огромная — целый галлон________
бутылка французского коньяка «Хеннесси». Вслед
за столиком на сцене появился президент клуба
Тед Стром, и пошла лотерейная забава.
Громов с приятелем в это время затеяли с сосе-
дями по столу разговор о новом фильме Стенли
Крамера «Нюрнбергский процесс» с Максимилианом
Шеллом и Спенсером Трейси в главных ролях и так
увлеклись, что не обратили внимания на Теда Строма,
который уже в третий раз выкликал один и тот же
номер. Джефф, сидевший за соседним столом, крик-
нул им, чтобы они проверили билеты — разыгрывал-
ся главный приз.
Громов достал свой квадратик голубого картона
с эмблемой пресс-клуба и трехзначным номером и
одновременно услышал, как тот же номер повторили
со сцены.
Подняв руку с этим картоном, он под шумные
приветствия отправился к эстраде. Увидев, кто идет
получать главный приз, Тед Стром поднял обе руки
и в притворном ужасе простонал в микрофон: «О, бо-
же!» Потом он торжественно вручил огромную бу-
тыль Громову и принялся выкрикивать очередной
счастливый номер.
И тут Громов растерялся. Он вернулся за сто-
лик, сел, продолжая держать бутыль на руках,
словно младенца, и, как ему казалось потом, до-
вольно глупо улыбался направо и налево. Он
чувствовал на себе взгляды окружающих, смутно
ощущая, что от него чего-то ждут. Наверное, так
оно и было — приятель наклонился к нему, шеп-
нул:
— Если мы сейчас же не откупорим эту бутылоч-
ку и не пустим ее по кругу, можешь здесь больше
не появляться... Давай, действуй...
И он начал действовать. Встал, поднял бутыль
над головой и сказал, что у него на родине принято
делиться удачей, тем более нечаянной, с теми, кто
рядом, и поэтому он хотел бы поделиться своим
выигрышем с присутствующими коллегами. Ска-
зав это, Громов подозвал метрдотеля и торжес вен-
но передал ему коньяк. В зале зашумели, засвис-
тели, заулыбались. Джефф подскочил к Громову
311
и прокричал — больше, конечно, для окружаю-
щих:
— Если мист-а-а Грома-ф-ф собирается выдви-
гать свою кандидатуру в президенты пресс-клуба,
ничего не выйдет... Иностранцев у нас не выби-
рают...
Громов не стал ему отвечать.
Полчаса спустя метрдотель вернулся с наполовину
пустой бутылью, поставил ее на стол, заговорщицки
наклонился к Громову:
— Куча благодарностей от всех, сэр. Я тоже
позволил себе пропустить рюмочку. Великолепный
коньяк! Еще раз спасибо, сэр...
Громов хотел что-то ответить и вдруг поймал
на себе изумленный, прямой и полный недоумения
взгляд Билли-боя, который проходил мимо их стола.
Решение пришло мгновенно.
— Послушайте, прошу вас,— сказал он метр-
дотелю,— угостите всех официантов. И поваров
тоже.
Метрдотель слегка поклонился:
— Слушаюсь, сэр. Это, конечно, против наших
правил, но я дам им только по рюмочке в самом
конце вечера. Благодарю вас, сэр...
Наутро Билли-бой, как обычно, подал Громову
завтрак и... заговорил сам:
— Извините, мист-а-а Пит-а-а... Я хотел бы
спросить... В России тоже есть цветные офици-
анты?..
Громов сразу обратил внимание на это «мистер
Питер». Так здешние негры обращаются только к тем,
кого уже хорошо знают, кому хоть немного симпа-
тизируют. Когда он ответил коротким «нет», Билли-
бой снова спросил:
— Я знаю, у вас черных нет. Но ведь цветные
есть?..
Громов стал объяснять, что в его стране нет
такого понятия «цветные», но люди со смуглой
кожей есть и на Кавказе, и в Средней Азии, хотя
на это мало кто обращает внимание. Вернее, никто
не обращает.
Билли-бой немного помолчал и сказал:
— Чудная у вас страна. И вы, мист-а-а Пит-а-а,
тоже какой-то чудной... Господи, боже ты мой! Конья-
372
ком кухню угощать... Я бы у вас не стал жить, нет.
Просто не смог бы...
— Почему? — спросил Громов.
— Так... Чудно все это... Я принесу вам свежего
кофе, с-а-а?..
Билли-бой никогда больше не заговаривал с Гро-
мовым. Но всякий раз,как тот появлялся в ресторане,
официант смотрел на него с удивлением и, беззвучно
шевеля губами, что-то говорил самому себе...
СТУК В ДВЕРЬ
Автомобиль исчез.
Громов не поверил своим глазам и поначалу
подумал, что просто забыл, куда поставил его. Может,
метров на двадцать дальше? Но машины не было
и там. Ее вообще здесь не было.
Всего два часа назад он притер свой нежно-
голубой и не очень еще старый «шевроле» к бровке
тротуара у входа в наше посольство. Поставил,
запер и пошел смотреть кино. Советской колонии в
Вашингтоне отечественные фильмы обычно показы-
вали по четвергам в шесть вечера.
Погода стояла великолепная: вашингтонский
октябрь — наше бабье лето, с неистовым желто-
багряным буйством природы. В тот день к обеду
Громов закончил большую корреспонденцию —
первую после отпуска, проведенного дома, в приволж-
ском городке, откуда он с семейством вернулся всего
три дня назад. Похоже, корреспонденция удалась.
В общем, все шло нормально, и он пребывал в самом
добром настроении. Да и картина понравилась.
И вдруг на тебе! Украли автомобиль! Украли?..
От самых дверей посольства?.. Какой идиот стал бы
так рисковать? .Шестнадцатая улица упиралась в
Лафайетт-сквер и Белый дом, и чуть ли не каждые
четверть часа ее патрулировали полицейские маши-
ны. А всего в двухстах метрах, возле отеля «Статлер»,
постоянно дежурил полицейский. Наконец, напротив
посольских дверей в небольшом здании находился
секретный пост ФБР. Оттуда велась слежка за по-
сольством и его посетителями.
Нет, «шевроле» вряд ли угнали преступники.
Хотя теоретически это возможно — один шанс на
сто тысяч.
314
Но автомобиль-то исчез, и на сам этот факт сле-
довало немедленно реагировать в официальном
порядке. Все остальное — всякие рассуждения насчет
«кто?» и «почему?», а также другие возможные
действия — потом.
И Громов, попросив приятеля завезти домой жену
с детьми, вернулся в посольство. Нашел там сотруд-
ника консульского отдела, рассказал о случившемся.
Тот выслушал и посоветовал:
— Звоните в полицию, а я доложу посланнику.
Он, кажется, еще здесь.
Громов вернулся в холл, к дежурному коменданту.
Его немедленно соединили с отделом по розыску
похищенных транспортных средств, выслушали, за-
дали несколько вопросов и попросили заехать завтра
утром к инспектору такому-то. Потом он позвонил
в страховую компанию.
Тем временем у дежурного коменданта тоненько
заныл аппарат внутренней связи: Громова пригла-
шали к Николаю Сергеевичу Миронову, советнику-
посланнику. Не переспрашивая ни о чем,— ему уже
все доложили,— Миронов сказал, что случай —
весьма неприглядный и дает основание посольству
поставить перед госдепартаментом вопрос в офи-
циальном порядке.
— Я думал действовать иначе...— начал Громов.
— Как?..
— Позвонить в пресс-отдел Белого дома. Попро-
сить, чтобы посодействовали. Ну и , конечно, сказать
им, откуда машину украли. Со смешком сказать,
с издевочкой в подтексте...
— В Белый дом? — заинтересовался Миронов.
— А почему бы и нет? Я ведь там аккредитован...
В каком-то смысле их подопечный. Пусть позаботят-
ся. Попрошу по-дружески, неофициально. Если бы
она исчезла не возле посольства, тогда, конечно,
оснований для такой просьбы было бы меньше...
А так, по-моему, можно их побеспокоить...
— Ну, что ж, попробуйте. Хотя, в конце концов,
машину действительно могли украсть, усмехнулся
посланник.
— Есть такой шанс. Теоретически...
...Наутро Громов отправился в городское полицей-
ское управление, нашел названного ему чиновника,
315
заполнил стандартный бланк-заявление. Чиновник
взял заявление, стал читать и, когда дошел до графы
«место угона», уточнил:
— Это рядом с отелем «Статлер»?
- Да ,— сказал Громов.— Прямо у входа в наше
посольство...
— У самого входа? — переспросил полицей-
ский, и в глазах его на миг вспыхнули озорные
огоньки.
— У самого...— подтвердил Громов и казенными
словами выразил надежду на успешный розыск
автомашины, похищенной, как он сказал, «так
нахально под самым носом у полиции».
— Все может быть... Будем искать,— невозмути-
мо ответил чиновник и перестал смотреть в сторону
Громова, давая понять, что разговор окончен.
Вернувшись в корпункт, Громов позвонил в Белый
дом Джеку Плампу, пресс-секретарю. Его соединили
довольно быстро, и он, коротко изложив суть дела,
бодрым голосом попросил Джека замолвить за него
словечко «где надо».
— Чему это ты так радуешься? — спросил Джек.
— Радуюсь?.. Просто не перестаю удивлять-
ся. Машину-то украли у самого входа в наше посоль-
ство.
— Молодец, что позвонил,— в голосе Джека
появились нотки участия, и он пообещал «замол-
вить». Громов поблагодарил и хотел было попро-
щаться, но пресс-секретарь спросил:
— На машине обычный городской номер,
так?
— Да, конечно,— ответил Громов и тут же стал
думать, почему Джек задал этот вопрос.
— Ну-у, знаешь... Скорей всего ее угнал какой-
нибудь ужасно глупый черный... чтобы загнать по
дешевке другому такому же дурню... А если на ней
тихо смылись после грабежа, то она уже стоит где-
нибудь целехонькая и сегодня же будет у тебя.
Все будет тип-топ. Никуда она не денется...
Громов вспомнил озорные огоньки в глазах по-
лицейского чиновника, когда тот узнал, откуда
угнали «шевроле», и сказал:
— О’кей, Джек. Все может быть...
После разгово а он сразу же принялся за рабо-
37 6
ту просматривал газеты, журналы, присланные из
Конгресса пресс-бюллетени с выступлениями сена-
торов и членов палаты представителей, отчеркивал
абзацы, которые могли пригодиться, делал вырезки
и раскладывал их по папкам. В полдень прослутттял
самый полный выпуск теленовостей, записывая
кое-что на подключенный к телевизору магнитофон:
тоже для будущей работы.
Существенных новостей и тем более сенсаций не
было. Ни больших, ни малых. Но всю эту рутинную,
невидимую постороннему глазу работу он делал
регулярно, по возможности каждый день, намывая
из здешнего океана информации какие-то крупинки.
Зато когда случалось что-то действительно важное,
о чем следовало без промедления писать, эти са-
мые крупинки, извлеченные из папок и карточек
досье, из магнитофонных записей или, на худой
конец, просто из блокнотов, превращались в
интересные подробности, которые так ценит чита-
тель.
Громову казалось: почти любой, будь он на его
месте, сумел бы описать событие и повторить чужие
комментарии на этот счет. Другое дело — самому
объяснить случившееся, оттенив его суть и смысл
деталями. Для этого мало одного профессионального
умения. Хочешь, чтобы тебя действительно читали,—
изволь заботиться о своих информационных закро-
мах. Американские коллеги именовали этот довольно
нудный процесс «домашним заданием» и утвержда-
ли, что без него настоящей журналистской карьеры
не сделаешь...
Впрочем, сегодня Громов занимался этим вполси-
лы, не особенно вникая. Мешал случай с автомобилем.
О самой пропаже, правда, он не очень беспокоился.
В конце концов, кроме некоторых бытовых неудоб тв
на неделю-другую, отсутствие машины ему ни-
чем не грозило. Не найдется — выложит страхо-
вая компания денежки и появится новый автомо-
биль.
Занимало Громова другое: не верил он, что
«шевроле» угнали преступники, и считал кражу
делом рук людей из Федерального бюро ра сл< о,о
ваний — американской контрразведки. Видимо,
то они там не успели сделать с автомобилем за пять
317
недель его отсутствия в Вашингтоне и теперь решили
исправить промашку даже таким грубым способом.
Скорей всего, им нужно было установить (или заме-
нить вышедшую из строя) аппаратуру подслушива-
ния. Удивляться тому, что его могли подслушивать
даже в автомобиле, не приходилось. Возмущаться —
бесполезно: что бы это изменило? По мере совершен-
ствования электронной техники подслушивание
принимало все большие размеры, становясь привыч-
ной деталью американского бытия и сознания.
Необходимая аппаратура свободно рекламировалась
в технических журналах, бесплатных проспектах
и каталогах-прейскурантах радиоэлектронных
фирм.
Не реже одного раза в год газеты смаковали
скандальные истории, связанные с неудавшимися
попытками подслушивания,называли имена. Иногда
это был просто частный детектив, нанятый бдитель-
ной супругой, чтобы зафиксировать для будущего
бракоразводного процесса все подробности свидания
неверного мужа с любовницей. Чаще — сотрудники
соответствующего отдела какой-нибудь крупной
фирмы, стремившейся во что бы то ни стало заполу-
чить содержание деловых бесед конкурента: пра-
вительство — заказчик крупный и выгодный. В ин-
формационных закромах Громова имелись даже
фамилии двух видных конгрессменов, которые
носили в нагрудных карманах пиджаков миниа-
тюрные магнитофоны, чтобы потихоньку записы-
вать собственные беседы с кое-какими собеседни-
ками.
Скандальные репортажи читали не без злорад-
ства: «Попались, голубчики!» Подслушивание, ко-
торым особенно широко занималось правительство,
прежде всего ЦРУ и ФБР, даже вошло в поговорку:
«Тс-с-с? Большой брат слушает!»
Советским журналистам, работавшим в Вашинг-
тоне и Нью-Йорке, ФБР уделяло самое пристальное
внимание. Не обижали и других иностранных жур-
налистов: как-то один француз, добрый и веселый
малый, представлявший большую парижскую газету,
сказал в присутствии Громова приятелю-американ-
цу: «Я сегодня на крючке у «мальчиков старого
Эдгара». Речь шла об Эдгаре Гувере, директоре ФБР.
318
« На крючке» — означало слежку одной или несколь-
кими машинами с агентами ФБР. Напти корреспон-
денты в разговорах между собой называли «маль-
чиков» «гавриками». Откуда взялось это прозвище,
Громов не знал.
«Гаврики» довольно активно следили за Гро-
мовым в первые месяцы после его приезда сюда:
«провожали» на работу, ходили за ним по магазинам.
Иногда делали это совсем уж нахально, как говорит-
ся, дышали в затылок. Громов понимал — его
изучают. Не обошлось и без забавной ситуации.
Как-то в субботу с утра поехал с семьей купаться
на Чезапикский залив, нашел там подходящее место,
установил пляжный зонт. На берегу — никого. Но
вскоре метрах в ста появились двое мужчин. У них
не было с собой ни зонта, ни сумки с едой и питьем,
и Громов решил, что они просто завернули сюда
искупаться. Однако прошло больше часа, люди эти
уже дважды купались, каждый раз быстро обсыхая
под жестоким июльским солнцем, и... по-прежнему
оставались на месте.
Подошел полдень. Громовы начали подумывать,
не пора ли перекусить, и тут увидели, что один из
мужчин резвой трусцой направляется к ним, опас-
ливо выдергивая босые ступни из раскаленного песка.
И тут Громов, наконец, догадался, зачем здесь эти
двое. Догадался и удивился: что им могло быть
нужно от него?
Мужчина подошел и, никак не называя Громова,
осведомился:
— Вы здесь пробудете еще минут сорок — сорок
пять?
— Ав чем, собственно, дело? — спросил в свою
очередь Громов.
— Если вы отсюда и правда не уедете, сказал
агент, вытирая тыльной стороной ладони крупные,
блестящие капли пота на сильно ооожженном солн-
цем лице,— мы с коллегой смотаемся на полчасика
купить чего-нибудь поесть и попить.... ~
Жена Громова плохо знала английский. Все же
она поняла это «попить», открыла сумку-холодиль
ник, достала пару бутылочек «кока-колы», мгновен
но запотевших на жаре, и протянула их мужчине.
— Пожалуйста...
319
— Н-нет, нет...— начал было тот, а потом вдруг
чуть улыбнулся, взял, пробормотав «спасибо», и
снова ожидающе уставился на Громова.
— Мы никуда не уедем до четырех часов,—
ответил агенту Громов.
— О’кей, мистер,— мужчина припустился бегом
назад, к напарнику.
Громов стал смотреть в их сторону и увидел, как
жадно они выпили «кока-колу» и, натягивая на ходу
брюки и рубашки, исчезли с пляжа.
Через полчаса они появились снова, на этот раз
с зонтом и пакетами. Посмотрели в сторону Громова,
раскрыли зонт и принялись за еду.
Жена Громова удивилась:
— Смотри, они вернулись. Почему?..
Когда Громов коротко объяснил ей, в чем дело,
она взглянула в их сторону, на этот раз с любопыт-
ством, а потом сказала:
— А почему они бутылки не вернули? На-
халы...
— Они и так нарушили инструкцию, когда реши-
ли со мной договариваться. Раскрыли себя, понима-
ешь?..— снова объяснил ей Громов.
— А если бы мы взяли и уехали?
— Зачем от них бегать? Какой смысл? Ты вот
сама дала им «кока-колу»...
— Я же не знала, кто они такие. Пусть бы пому-
чились...
— Да черт с ними! Все-таки они к нам обрати-
лись...
Случай на пляже удивил Громова своим вопию-
щим несоответствием неписаным законам того много-
ликого процесса, который и в советских и американ-
ских газетах всеобъемлюще назывался «холодной
войной». Поведение конкретных агентов, следивших
за ним в ту субботу, как бы превращало эту сторону
его здешней жизни в забавный водевиль, который
приглашал расслабиться и забыть о сложном мире
реальностей, окружаю их тебя за пределами зри-
тельного зала. Хотя он, конечно, понимал: другие
агенты, наверное, оказались бы выносливее. Или
изобретательнее. Во всяком случае, не пошли бы на
контакт с «подопечным».
И все-таки...
320
* * *
Больше у Громова никаких приключений с «гав-
риками» долго не было. Да он, естественно, и не
искал их. PC слежке за собой, с теми ее атрибутами,
которые становились заметны, он относился спокой-
но. Просто игнорировал, делая вид, будто все это
его не касается., Шли месяцы и годы его вашингтон-
ской жизни, и он постепенно уверился: избранная
им линия поведения оправдывала себя, а может,
в какой-то мере даже защищала от чрезмерного
к нему внимания.
И вдруг в один прекрасный день эта его внутрен-
няя уверенность обвально рухнула, как рушится кир-
пичная кладка, возведенная на неверно рассчитан-
ном основании. Правда, он при этом не пострадал:
сумел вовремя выскочить из опасной зоны.
Дело было так. Как-то утром, когда дети давно
уже ушли в школу, а жена — в магазин за продукта-
ми, в дверь корпункта постучали. Громов открыл.
Стучавший мужчина, лет тридцати двух, в сером
костюме и сером однотонном галстуке — что-то
быстро писал в блокноте. У ног его стоял объемистый
портфель. Громов решил, что перед ним очередной
рекламный агент из тех, что ходили здесь по кварти-
рам, предлагая разное — от подписки на энциклопе-
дию до парфюмерии и косметики,— и уже собрался
сказать, что ему ничего не нужно.
В этот момент мужчина, внешность которого была
удивительно незапоминающейся, кончил писать,
вырвал листок из блокнота и протянул его Громову,
одновременно приложив палец к губам. На листке
печатными буквами было написано: «Говорите тихо,
в вашей квартире микрофоны».
Громов прочел, усмехнулся и громко, громче,
чем обычно, проговорил:
— Очень может быть. Вы что?.. Пришли ме-
ня просто предупредить об этом? Или хотите их
снять^
Мужчина сделал страдальческое лицо и шепотом
начал объяснять: он — сотрудник Пентагона
располагает документами о новых американских
ракетах. Бросив взгляд на свой портфель, слегка
пододвинул его ногой к Громову и снова зашептал.
11М. Сагателян
321
— Тут образцы документов. Остальное — потом.
Не здесь. Там написано, где и когда...
Сообщив это, мужчина хотел было уйти, но Громов
придержал его за рукав:
— Одну минуту. Вы в каком звании?
— Майор... Но зачем это вам знать?..
— А затем,— отступив за порог своей квартиры,
заорал Громов,— чтобы в следующий раз ко мне
присылали только генерала!
Лицо мужчины пошло пятнами, скулы заостри-
лись. Скандал явно не входил в его планы.
— Прекратите шум! — жестко приказал «майор».
— Я ничего не понимаю в ракетах, но мне ясно,
что вы провокатор, и я немедленно позвоню в свое
посольство. Убирайтесь!
Мужчина круто развернулся и быстро пошел по
коридору к лифту, не взяв портфеля.
«Сейчас,— подумал, впервые впадая в панику,
Громов,— они выскочат из соседней квартиры и уви-
дят рядом со мной этот проклятый портфель!»
В тот же миг он ударил ногой по портфелю
как по футбольному мячу, послав его вдогонку ухо-
дящему. Ударил и тут же, в вязкой, гнетущей тишине
коридора, услышал, как в квартире рядом щелкнул
снятый с предохранителя язычок замка. Получалось,
что соседняя дверь почему-то была не заперта во
время его беседы с «майором». Но хозяйка квартиры
два дня назад сказала жене, что уедет в гости к
сестре в Калифорнию! Последнее, что увидел Громов,
захлопывая свою дверь, был портфель «майора»,
скользивший по великолепно натертому линолеуму
коридора...
Громов пошел в гостиную, открыл дверцу навес-
ного шкафчика, служившего баром, достал бутылку
коньяку и стопку. Налил до краев. Выпил сразу,
одним махом. Закурил и плюхнулся на диван. Тут
же вскочил, убрал бутылку. Быстро прошел на кух-
ню, сполоснул стопку. Долго, с ненужной тщатель-
ностью, вытирал ее посудным полотенцем, потом вер-
нулся в гостиную, водворил на место. Снова присел
на диван и снова вскочил, зашагал по тесной ком-
нате.
Коньяк не помог: разгулявшиеся нервы требовали
более активной разрядки. Так в школьные годы после
322
короткой яростной схватки с мальчишками, даже
если случалось выходить победителем, он какое-то
время страстно желал ее повторения, с тем, чтобы
действовать^ как-то иначе, лучше. Теперь, крайне
озлобленный подлостью только что происшедшего,
Громов жалел, что вместо разговора с «серым» он
попросту не врезал ему, как только уяснил истин-
ную цель его прихода. А стоило бы. Ах, как стоило!
Врезать и захлопнуть дверь.
Представив себе такой исход поединка, Громов
даже ухмыльнулся: «Крепок ты, мужик, задним
умом...» В истинной цели появления «серого» он
не сомневался и теперь, когда все было позади. Слов
нет, тот вел себя вполне естественно. И все-таки
это была провокация, о чем он догадался еще до
того, как щелкнул язычок замка соседней двери.
В миг, когда пришла догадка, Громов еще не осознал
толком, почему она пришла. Догадался,и все. Теперь-
то ему ясно. Три недели назад в Москве в момент
получения секретных документов от какой-то сволочи
был взят, что называется под белы рученьки, один
американский корреспондент. Взят и, само собой,
выдворен из страны. Здешние газеты сообщили об
этом подозрительно коротко, без обычных в таких
случаях громких жалоб на необоснованность про-
исшедшего, на отсутствие в Советском Союзе «нор-
мальных условий» для работы западных журнали-
стов.
Громов тогда сразу понял: выдворение не останет-
ся без ответа и кому-то из наших корреспондентов
в Нью-Йорке или в Вашингтоне придется стать жерт-
вой принципа «око за око». И если бы он чуть
замешкался, дал «майору» уйти без портфеля, по-
пытка, скорей всего, имела бы совсем другой финал.
Подумав так, Громов оскорбился его считают
идиотом. И вдруг почувствовал, что к нему верну-
лись спокойствие и уравновешенность, («Нет, все же
хорошо, что я ему не врезал».) Теперь, пожалуй,
можно было отправляться в посольство, сообщить о
случившемся. Он снял телефонную трубку, связался
с консульским отделом и сказал, что хотел бы при-
ехать сейчас же, так как с ним произошла «од а
небольшая история, похожая на (олыщ Р
цию».
11»
323
Случай с «майором» лично для Громова на том и
закончился. Посольство, разумеется, сделало соответ-
ствующее представление госдепартаменту. Там пред-
ставление приняли и пообещали «изучить». Две неде-
ли спустя корреспонденту ТАСС, работавшему в Нью-
Йорке, тот же госдепартамент предложил «покинуть
Соединенные Штаты в ближайшее время». Никаких
причин такого решения госдепартамент не сообщил.
Газеты, однако, без обиняков написали: русский
отправлен домой в ответ на арест и высылку из
Москвы американского журналиста. Причина высыл-
ки американца, о которой газеты снова вспомнили,
теперь была начисто смазана, запутана, утоплена во
всяких словечках вроде «якобы», «безосновательно»,
«грязный трюк русской тайной полиции». И еще
очень густо писали насчет невозможности для за-
падных корреспондентов работать в Москве,
«руководствуясь критериями свободной журналис-
тики».
Читая все это бесстыдство, Громов представил себе,
что написали бы газеты, возьми он тот проклятый
портфель, и уже от одной этой мысли зябко передер-
нул плечами.
А еще через неделю, когда все они провожали
на нью-йоркском аэродроме высланного тассовца,
кто-то проник в квартиру корреспондента телевиде-
ния Олега Емельянова и унес оттуда почти все доро-
гие вещи — радиоэлектронику, кино- и фотоаппара-
туру. Полиция злоумышленников не нашла. Емелья-
нов, тертый калач, только посмеивался: «У меня все
давно застраховано». Громов мудрость Емельянова
оценил и, вернувшись после проводов в Вашинг-
тон, сразу же застраховал имущество, свое и кор-
пункта.
С тех пор прошло полгода, и вот теперь у него
исчез автомобиль...
Обо всем этом вспомнил Громов в то утро, после
звонка в Белый дом Джеку Плам пу. Вспоминал
и почти механически делал привычную работу, по-
полняя свое досье. Наконец взглянул на часы: ого,
уже половина первого. Сейчас жена позовет обедать,
а к двум нужно быть на очередной пресс-конфе-
ренции в госдепартаменте. И он окончательно решил
для себя два вопроса. Во-первых, машину угнали
324
1
не воры. Во-вторых, он сделал верный контрход,
когда обратился в Белый дом. Там, скорей всего,
не одобрят того, как грубо и неуклюже прове-
дена операция с его «шевроле». Если так, то ма-
шину найдут быстро. Оставалось только ждать. И
он отправился на кухню поторопить жену с обе-
дом...
Из госде артамента Громов заехал в пресс-клуб,
немного потолкался там с коллегами, посмотрел теле-
тайпные ленты информационных агентств, кое-что от-
метил в записной книжке. Потом встретил в городе
жену, и они отправились в кино. Вернулись в двенад-
цатом часу ночи. Только заснули — зазвонил теле-
фон: дежурный какого-то полицейского участка, в
районе которого нашли голубой «шевроле» без номер-
ного знака, интересовался приметами громовской
машины. Громов назвал, но их у той машины не
оказалось.
Примерно через час его снова разбудил звонок из
другого полицейского участка. Там тоже обнаружили
голубой «шевроле» без номеров, и он тоже оказался
не его. Громов разговаривал вежливо — все-таки ста-
раются люди: видно, Джек Пламп накрутил хвост
полиции. Но когда положил трубку, обожгла догад-
ка: у них же есть все данные его машины. Номер
кузова, мотора. Зачем тогда звонить ему? Непонятно!
В профессиональную безграмотность здешней поли-
ции он поверить не мог. Выходит, от имени поли-
ции звонили «гаврики». Обозлились на свою же
промашку и теперь срывают на нем зло...
Третьего звонка, раздавшегося еще через час, он
уже ожидал в легкой полудреме, мгновенно сну в
трубку:
— Вы из полиции?
- Да, сэр. Это мистер Громов?..
Вместо ответа он задал заранее обдуманный воп-
рос:
— Вы нашли голубой «шевроле», но на нем нет
номерного знака? Так?
— Д-да, сэр. По-
громов резко оборвал говорившего:
— Прежде чем будить меня среди ночи, вы,
конечно, сверили данные моего автомобиля с наи/ н
ным?
325
Голос в трубке неопределенно хмыкнул, а потом
пообещал:
— Сейчас проверю, сэр. Подождите минутку...
— Я не стану ждать,— жестко сказал Громов.—
Какая вы к черту полиция, если звоните, прежде
чем проверили? Поиграли, и хватит...
И, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Жена
спросила спросонок:
— Нашли?
— Не знаю. Спи, пожалуйста.
— Как это не знаешь? — Она открыла глаза и
села на кровати.— Зачем же тогда звонят из поли-
ции?
— Это не из полиции... Это «гаврики» зво-
нили...
В девять утра в корпункт позвонил капитан
Патрик О’Лири, начальник третьего полицейского
участка, на территории которого находилось посоль-
ство, и сообщил, что «шевроле» стоит у них во
дворе участка, абсолютно целый и невредимый —
даже номера не сняли. Капитан предложил Громову
приехать в удобное для него время, дал адрес и
просил обратиться прямо к нему. Голос у него был —
заслушаешься. Мягкий, бархатный баритон с без-
укоризненным произношением, что означало как ми-
нимум законченное среднее образование, ну и, конеч-
но, полицейскую академию.
Ровно в полдень, как и договаривались, Громов
вошел в кабинет Патрика О’Лири. За столом сидел
здоровенный мужик лет сорока пяти, с красноватым
обветренным и все же довольно приятным лицом,
с коротким густым ежиком рыжеватых, тронутых
едва заметной сединой волос. Лицо капитана излуча-
ло силу и мужественность.
«На кого он похож?» —подумал Громов. По-
том понял: на французского киноактера Жана
Маре. Только без его знаменитой гривастой при-
чески.
Полицейский с приятной улыбкой вышел из-
за стола навстречу Громову, открытым взглядом
посмотрел ему прямо в глаза, протянул огромную,
в рыжих волосах и крупных веснушках ручищу,
представился и как-то запросто, по-домашнему ска-
зал: ,
326
Все в порядке, мистер Громов. Нашлась ваша
голубая бэби. Без единой царапины. И номера на
месте. Видно, на ней сразу, как угнали, обтяпали
какое-то небольшое дельце и бросили.
А где она нашлась? — поинтересовался Гро-
мов.
Где же ей еще найтись, как не в черном
районе. На территории другого участка... Так что
это не мои ребята отличились. Сюда ее пригнали,
поскольку кража произошла в моем районе. Таков
порядок. Ну, я на всякий случай сказал, чтобы
проверили бензин и масло. Масло пришлось долить.
Но это за наш счет. Дядя Сэм заплатит... А теперь
прошу расписаться вот здесь в получении ма-
шины.
Громов расписался и, как бы между прочим,
спросил:
— Когда ее нашли? Ночью?
Капитан снял трубку телефона, не глядя нажал
что-то на пульте связи — сооружении из множества
разноцветных клавиш, кнопок и лампочек с над-
писями под ними — и пустил в ход свой роскошный
баритон:
— Мак, когда точно нашли машину этого рус-
ского?
Выслушав ответ, заметил: «О’кей, конец связи».
Повернулся к Громову:
— К нам ее пригнали в шесть утра... Мои парни
не могут ответить на ваш вопрос...
Громов хотел было рассказать ему о ночных звон-
ках, а потом подумал: все это — пустая трата време-
ни и ничего не добавит к тому, что уже и так
было ясно. Едва ли полицию ставят в известность
о таких делах. И уж тем более не мог быть в
курсе этот симпатяга капитан, которому поручили
передать владельцу «найденный» автомобиль...
Поэтому он принялся благодарить капитана за
помощь и пригласил выпить с ним рюмку-другую
в пресс-клубе, протянув при этом свою визитною
карточку. О’Лири взял визитку, взглянул на нее,
потом на Громова:
— Спасибо, Питер. А я — Патрик. О’кей! У меня
есть другое предложение. Сейчас я пошлю за бутер-
бродами... Ну, а без виски, сам понимаешь, поли-
327
ция, как и ваш брат-репортер, существовать не может.
Выпьем у меня. В пресс-клуб я не пойду.
— Почему? — заинтересованно спросил Громов.
— Если я пойду с тобой, мне придется потом
писать минимум две бумаги... Сколько тебе — не
знаю. А мне — не меньше двух... Теперь понял?..
Громов засмеялся и, кивнув головой, от бутербро-
дов отказался. А Патрик уже доставал из шкаф-
чика бутылку, из холодильника — ведерочко с куби-
ками льда и сифон, сноровисто налил в широкие
и короткие, толстого стекла стаканы «на два паль-
ца» виски, жестом пригласив Громова самого по
вкусу долить содовой. Приготовив выпивку, капитан
вдруг отстегнул с форменной рубашки свою офи-
циальную бляху с надписью «Вашингтонская поли-
ция», спрятал ее в ящик стола и, весело подмигнув
Громову, сообщил:
— На службе пить не полагается...
Они засмеялись одновременно, подняли ста-
каны:
— Спасибо, Патрик! Рад был познакомиться...—
сказал, отхлебнув виски, Громов.
— Я тоже,— ответил капитан.— Ты ведь первый
советский, с которым я вот так близко... Приду
домой — расскажу жене...
— Но бумагу-то все-таки писать придется?
Патрик О’Лири громко, раскатисто захохотал и
ничего не ответил.
Прощаясь, он хлопнул Громова по плечу:
— Ну, до следующего раза...
— В следующий раз, если и украдут, то в другом
районе,— ответил Громов.
Капитан хитро взглянул на него, ухмыль-
нулся:
— Пожалуй, ты прав... В моем больше не ук-
радут... Ну, иди, забирай свой «шевроле». Счаст-
ливо!
Громов вышел во двор, сел в отлично вымытый
автомобиль и выехал за ворота участка. Открывший
их молодой полисмен лихо козырнул:
— Желаю удачи...
По дороге в корпункт Громов думал о том, как
хорошо бы сразу написать обо всей этой истории.
Особенно о Патрике О’Лири. Не просто подумал, а
328
даже стал прикидывать, как все это написать, сколько
получится страниц, какой дать заголовок. Но тут же
вспомнил о том, что вышибла из памяти история с ав-
томобилем: на следующей неделе открывалась оче-
редная сессия Конгресса и ему нужно было готовить
пространную — страничек на семь — корреспонден-
цию об этом. А там его ждала работа над дру-
гим — плановым — материалом.
«Ладно,— решил он,— когда-нибудь все-таки
напишу...»
ВЕЧЕРНЯЯ ЖИЗНЬ
Пригласительная карточка тончайшего мелового
картона с золотым обрезом сообщала: «Государствен-
ный секретарь Соединенных, Штатов Америки имеет
честь просить г-на Петра Н. Громова пожаловать...»
Звали на традиционный прием в честь вашингтон-
ского дипломатического корпуса. Прием устраивал-
ся для послов и их супруг, но на него всегда пригла-
шали пять-шесть американских и иностранных кор-
респондентов наиболее крупных газет и журналов
из числа аккредитованных при Белом доме. При-
глашали поочередно: один год одних, другой —
других.
Обычно прием давался в канун рождественских
праздников, где-то в середине декабря. Однако на этот
раз из-за траура по убитому в Далласе в конце
ноября Джону Кеннеди его пришлось перенести на
январь следующего года. Вручая Громову конверт с
приглашением, чиновник пресс-отдела сказал: на
приеме, видимо, будет присутствовать новый прези-
дент.
Вице-президент Линдон Джонсон, ставший пос-
ле выстрелов в Далласе хозяином Белого дома,
торопился продемонстрировать себя дипкорпусу в но-
вом качестве. После того как Громов оказался не-
вольным свидетелем одной любопытной истории, ему
стало ясно, что именно больше всего заботило нового
президента в те дни.
Сразу после похорон Кеннеди, в госдепартаменте
состоялся большой прием в честь прибывших в Ва-
шингтон иностранных гостей — президентов, пре-
мьер-министров, королей и королев. В конце приема
журналистам объявили: президент Франции в корот-
330
кой беседе с президентом Соединенных Штатов под-
твердил, что его официальный визит в Вашингтон,
согласованный ранее с президентом Кеннеди, состоит-
ся в запланированные сроки.
В тот же вечер французское посольство обзвонило
чуть ли не всех вашингтонских корреспондентов, что-
бы сообщить: генерал де Голль заявил новому пре-
зиденту: вопрос о его визите будет в связи со сменой
главы американской администрации рассмотрен до-
полнительно.
С Громовым разговаривал Жак Буве, пятидеся-
тилетний пресс-атташе посольства и большой ори-
гинал: носился по Вашингтону по делам службы,
а вечерами — по приемам, на звере-мотоцикле,
в кожаном шлеме и перчатках с высокими кра-
гами.
— Что происходит, Жак? — поинтересовался
Громов, выслушав новость.— Ведь это самая на-
стоящая оплеуха в адрес... Ну, вы меня пони-
маете...
— Мистер Громов,— сугубо официально отвечал
ему старый знакомый, весельчак и балагур Жак
Буве.— Мне поручено сообщить прессе факты...
— Но вы же только что опровергли сообщение
Белого дома! — настаивал Громов.
— Я сообщил факты,— упрямо повторил пресс-
атташе.— Давать им оценку — ваше дело...
Вот так Громов и понял: не было в то время
у нового президента проблемы важнее, чем немедлен-
ное и безоговорочное признание его полноправным
хозяином Белого дома. И если с этим что-то не
получалось, он был готов к тому, чтобы создать
видимость такого признания. Догадка подтвердилась
через несколько дней: новый президент во время
полета из родного Техаса в Вашингтон заявил сопро-
вождавшим его корреспондентам: будете играть в
футбол по моим правилам, можете рассчитывать на
то, что станете великими журналистами. Корреспон-
денты ворчали: так цинично с ними просто нельзя
разговаривать!
Месяц спустя Линдон Джонсон снова удивил ва-
шингтонский пресс-корпус. И снова не в свою поль-
зу, хотя добивался как раз обратного. Под самое
331
рождество Громов получил письмо и посылку из
Белого дома. В письме содержалось поздравление:
«Президент Соединенных ,Штатов и госпожа Леди
Бэрд Джонсон желают Вам веселого Рождества и
счастливого Нового года». Посылка состояла из ко-
робки конфет («Техасские жевалки. Самые сладкие
в мире») и большой банки с маринованными огур-
цами. Рукописная наклейка удостоверяла: огурцы
замаринованы «под личным руководством госпожи
Леди Бэрд Джонсон».
Аккредитованные при Белом доме корреспонден-
ты и раньше получали новогодние поздравитель-
ные открытки за подписью президента и его супруги.
Поздравления воспринимались просто как вежливый
знак внимания, дань сложившейся традиции, не боль-
ше. Но подарки! Это, как говорят англичане, «ло-
шадь совсем другого цвета»... Смех и грех! Не посы-
лать же в ответ бутылку водки и банку квашеной
капусты, «приготовленной под личным руководством
госпожи Громовой»!..
• Рождественский трюк с подарками долго служил
темой для острот и шуточек. Язвили в основном
американцы. Иностранцы больше помалкивали —
наверное, все-таки из уважения к самому посту пре-
зидента Соединенных Штатов. Громов только од-
нажды заговорил об этой истории со знакомым
англичанином — здешним старожилом — из агент-
ства Рейтер. Тот не стал уходить от предложенной
темы:
— Чего тут непонятного, Питер? Это был страст-
ный призыв, крик души: «Полюбите нас!» Правда,
на техасский манер, с огурцами и конфетами. Не-
привычно? Да, конечно. Не совсем прилично для
президента? Пожалуй... Но ведь действует. В конце
концов в основе — все тот же главный принцип:
«Почеши спину мне, а я — тебе». Что? Несоглас-
ны? Зря... Вот даже вы, человек из другого мира,
говорите, что подумали насчет водки и капусты.
Пусть не всерьез. Но ведь подумали?.. Значит,
что-то в этом трюке есть. Значит, на кого-то он
подействует... Что, неправду я говорю? Или кое в
чем прав?..
— Кое в чем...— согласился Громов.
Когда он рассказал о необычном поздравлении
332
приятелю — пресс-атташе нашего посольства, тот
долго смеялся, потом хитро прищурился:
— Ну и чем собираешься отдариваться?
— А ничем. Поблагодарю, как и раньше,
пресс-секретаря за президентское поздравление. И
все.
— Пожалуй...— одобрил приятель.— А когда по-
зовешь на президентские огурчики?
— Позову. Только имей в виду, они здесь в мари-
над слишком много сахара добавляют. Есть невоз-
можно...
— Зато «под личным руководством»... Не выбро-
сишь...— продолжал издеваться пресс-атташе.
— Ладно, кончай...— взмолился Громов.
В тот же день, после очередной пресс-конференции
в Белом доме, он подошел к Джеку Плампу и по-
благодарил за рождественское поздравление, сделав
ударение на последнем слове. Джек все понял, но
все-таки спросил:
— Как насчет маринованных огурцов? Понрави-
лись?
— А тебе? — схитрил Громов.
— Мне их не дарили...— развел руками пресс-
секретарь. При этом в глазах его промелькнуло такое
лукавство, что Громов тут же подумал: Джек до-
стался Джонсону в наследство от прежнего прези-
дента и, наверное, тоже не в восторге от всей этой
затеи с подарками.
...Громов не сразу углядел напечатанные мелким
шрифтом в левом нижнем углу шикарной пригла-
сительной карточки два слова «White tie», что дослов-
но означало «белый галстук». Он заметил их после
того, как позвонил в пресс-отдел и подтвердил, что
пойдет на прием. Между тем слова эти имели весьма
коварный и даже зловредный для него смысл. Они
означали, что на прием следовало явиться обязатель-
но во фраке и при белом галстуке-бабочке. Только
этого ему не хватало! Сию пингвинью одежду он
и видел-то лишь издали — на дирижерах и метрдо-
телях. Где, спрашивается, он ее возьмет теперь?
И главное, каково ему там будет в непривычном,
никому не нужном на его взгляд сюртуке с дурац-
кими длиннющими фалдами?
Отказываться поздно: это осложнило бы и так не
333
бог весть какие отношения с пресс-отделом. К тому же
хотелось понаблюдать, как будет выглядеть процеду-
ра очередного самоутверждения нового президента
перед дипкорпусом. Линдон Джонсон был ему крайне
любопытен: о нем ходило много всяких разговоров
и до того, как он отчудил дешевый трюк с жевал-
ками и огурцами. Поэтому, продолжая внутренне
чертыхаться, Громов решил идти и, встретив в по-
сольстве нашего советника-посланника, поинтересо-
вался: нельзя ли все-таки явиться туда в черном
костюме.
Тот покачал головой:
— Не советую. Там только официанты будут в
смокингах. Придется вам брать фрак напрокат. Мой
не подойдет...
По адресу, взятому у посланника, Громов нашел
ателье проката, выложил, скрепя сердце, двадцать
долларов, получив взамен на один вечер (только
до следующего полудня — иначе плати еще десят-
ку) комплект всего того, что скрывалось за двумя
невинными словами «White tie».
* * *
Вашингтон так же немыслим без множества еже-
дневных приемов, коктейлей, званых ужинов и свет-
ских чаепитий на приусадебных лужайках, как Лос-
Анджелес без Голливуда или Нью-Йорк без Уолл-
стрит. Наверное, не меньше половины всех дел и дели-
шек его основных обитателей — политиков, военных,
чиновников и дипломатов — замышлялись, обсуж-
дались и решались во время этих мероприятий, сово-
купно именуемых здесь «вечерней жизнью». Именно
«вечерней», а не «ночной», потому что «ночная» —
всего лишь никчемное прожигание жизни, и ничего
больше, а «вечерняя» — неотъемлемая часть привыч-
ного вашингтонского распорядка.
Вашингтонцев вполне можно было бы разделить
на две неравных категории — тех, кто участвует в
вечерней жизни, и тех, кто ее так или иначе обслу-
живает. Столичные журналисты считали себя полно-
правными участниками, но Громов, познакомившись
с этим почти священным вашингтонским ритуалом,
334
все же отнес их ко второй — обслуживающей — кате-
гории.
Советские корреспонденты в те годы почти не
принимали участия в «вечерней жизни»: не очень-то
их приглашали. К тому же это было хлопотно.
Куда проще сидеть в корпункте перед телевизором,
штудировать газеты и журналы, реже — книги, на-
вещать наиболее интересные пресс-конференции, пос-
ле которых заодно можно и перекинуться парой
фраз с местными коллегами.
Всего этого Громову, с его стремлением копнуть
поглубже, пощупать все, что удастся, собственными
руками, уже к концу первого года командировки
казалось недостаточным. Хотелось самому с близкого
расстояния взглянуть на столичных представителей
американской политической элиты, на их бЫт, нравы;
услышать их рассуждения о жизни и окружающем
мире в свободной беседе, а не с трибуны и не из
чужих корреспонденций и интервью. Поэтому он ста-
рался не упускать тех редких случаев, когда пригла-
сительные карточки с золотыми обрезами и без них
приоткрывали ему двери в вечернюю жизнь. Таких
дверей стало побольше после того, как он задал на
очередной пресс-конференции вопрос президенту, че-
го, по неписаным вашингтонским законам, иностран-
ным корреспондентам делать не полагалось. Местная
бульварная газетка сразу же обрушилась на
него: «коммунистический ванька-встанька». (На
той пресс-конференции пришлось несколько раз
вскакивать с поднятой рукой, прежде чем прези-
дент захотел заметить его и позволить задать
вопрос.)
Большая и серьезная газета написала о нем более
корректно, «дружелюбный лунолицый русский,
внешне похожий на американского бизнесмена сред-
ней руки». И все же в глубоко запрятанном под-
тексте обеих статей улавливалось раздраженное недо-
умение: «как он посмел?» Та же газета сделала
из его поступка такой глобальный вывод: «Комму-
нистическая Россия еще раз заявила о своих претен-
зиях на равную с Америкой мощь и влияние». Прочи-
тав эти строчки, Громов рассмеялся: а он-то, недо-
тепа, мыслил куда примитивней: нечего нам здесь
отмалчиваться, если американцы на пресс-конферен-

335

циях в Москве ставят рекорды по количеству зада-
ваемых вопросов...
Вот после такой нежданной-негаданной рекламы
его и начали приглашать почаще. Из чистого любо-
пытства. И еще — продемонстрировать гостям «на-
стоящего русского», который, наверное, все же не
слишком опасен, если президент позволяет ему при-
сутствовать на своих пресс-конференциях, да еще и
задавать вопросы.
Одно из самых первых его знакомств с вечерней
жизнью чуть не окончилось конфузом. Виноват был
он сам: перепутал номер виллы. Его звали на «чае-
питие на лужайке». Здесь тоже была лужайка, пол-
ная гостей — ни одного знакомого лица. Два вышко-
ленных негра в белых кителях разносили чай с биск-
витами и орешками. Простояв в одиночестве минут
пять, Громов все еще не увидел ни хозяина — круп-
ного вашингтонского адвоката-лоббиста,— ни хозяй-
ки — миниатюрной веселой брюнетки, дочери извест-
ного писателя двадцатых годов. Наконец, к нему
подошел какой-то плотный пожилой мужчина с гру-
быми чертами лица:
— Ну, молодой человек, какие новости в Ита-
лии?
Громов удивился вопросу и ответил: он не
знает.
Теперь удивился мужчина:
— Не знаете? Что же вы у себя в посольстве
собственных газет не читаете?..
Громов, почувствовав неладное, забеспокоился и
спросил мужчину, почему не видно хозяина дома и
хозяйки.
— Как это не видно? Я и есть хозяин. А вы
разве не синьор Скварелли?
Когда Громов назвал себя, мужчина вытаращился
на него и заорал на всю лужайку:
— Пегги, куда ты провалилась? Иди сюда. Вместо
итальянца пришел красный из Москвы. Ему нужно к
соседям, а он к нам закатился...
Появившаяся, наконец, Пегги, кокетливая ста-
рушка в простеньком девичьем платьице, вся в брил-
лиантах, быстренько оттерла супруга в сторону, явно
старалась сгладить неловкость милой улыбкой и
сочувственным щебетанием. У Громова попросили
336
визитную карточку, после чего проводили к сосед-
ней вилле, взяв с него слово прийти на следующее
чаепитие. Горластый хозяин оказался известным в
городе миллионером — строительным подрядчиком,
выбившимся «в люди». Напоследок, не допускающим
возражений тоном, как будто Громов у него служил,
он распорядился:
— Когда придете по-настоящему, приготовьтесь
откровенно объяснить мне: почему Россия хочет нас
похоронить. Буду ждать!
Увидев, что Громов собрался ему ответить,
подрядчик предостерегающе отгородился ла-
донью :
— Вас ждут у соседей. В следующий раз...
Случай этот крепко запомнился Громову, и больше
в подобные ситуации он не попадал. Впрочем, «ве-
черняя жизнь» давала много серьезных наблюдений,
помогала иной раз лучше понять здешние подспуд-
ные процессы, в том числе только еще зарождаю-
щиеся.
Однажды в застольном споре, который у аме-
риканцев всегда рациональнее, без эмоциональных
перегрузок и неоправданных многократных воз-
вратов к уже сказанному, он услышал, как влия-
тельный сенатор от южного штата упорно отстаивал
новый, казалось бы, немыслимый для вашингтонских
настроений того времени тезис. С холодной войной,
доказывал сенатор, пора кончать. Иначе Америку
ждут большие неприятности. Не от русских, а от соб-
ственной недальновидности. Нельзя забывать, чем
кончилась для Древнего Рима и наполеоновской
Франции безудержная погоня за имперским всемогу-
ществом.
Год спустя сенатор выступил в Конгрессе с полу-
торачасовой речью на эту тему.
* * *
...Громов намучился, пока надевал фрак и все по-
лагающиеся к нему причиндалы. Заботливое прокат-
ное ателье положило в коробку с одеждой письмен-
ную инструкцию, как все это нужно делать, но Громов
взглянул на бумажку мельком и сразу же попла-
тился: надел фрачную рубашку так, как надевают
337
нормальные рубашки, и... туго накрахмаленная
белоснежная грудь оказалась у него на спине.
Вот уж поистине буржуйская вещь — пуговицы
на спине. Попробуй застегни без посторонней по-
мощи.
С бабочкой оказалось еще сложнее. В инструк-
ции не было ни слова о том, как ее надевать —
под отогнутые сверху уголки кончики пристяжно-
го воротничка или поверх этих самых уголков.
Ладно, посмотрим, как будет у других, и незамет-
но поправим. Под конец, когда надел фрак, в ком-
нату вбежали дети, завороженно уставились на
незнакомый костюм и вдруг пустились вокруг него
в дикий пляс, дергали за фалды, упоенно выкри-
кивая: «Хвостатый, хвостатый!» Еле угомони-
лись...
В парадном вестибюле госдепартамента Громов,
сдав пальто, подошел к зеркальной стенке — огля-
деть себя, прежде чем подняться в зал. Насчет бабоч-
ки он уже высмотрел — у других, как и у него,
кончики воротничка чуть прикрывают ее. Поря-
док.
За спиной выросла знакомая фигура западно-
германского корреспондента.
— Привет, Петер! Вы тоже здесь. Слушайте,
я так намучился с этой дурацкой одеждой. Ска-
жите честно, у вас собственный фрак или арендо-
ванный?
— А у вас?
— Конечно, арендованный.
— И у меня арендованный,— признался Гро-
мов.
— Чудеса! Пролетарский журналист во фраке! —
съязвил немец, состоявший у себя дома в социал-
демократической партии.
— Социал-демократам тоже вроде бы фрак ни к
чему, — парировал Громов.
— Будет вам, Петер. Я же шучу...
— Ия шучу. Ну что, пойдем здороваться с хозяе-
вами?..
В первом зале уже пожавшие руку госсекрета-
рю послы стояли небольшими группками, перегова-
риваясь. Президент пока не появился. В углу очень
тихо наигрывал джаз-оркестр морских пехотинцев
338
в парадной форме — черной с красными кантами,
в белых фуражках. Громов и немец отошли в даль-
ний угол, ждали, когда все пойдут в другой зал —
на ужин. Вскоре к ним присоединились двое других
приглашенных корреспондентов — американцы. По-
том чиновник пресс-отдела принес текст приветст-
венной речи госсекретаря, которой должен был от-
крываться прием.
Наконец пригласили на ужин. Другой чинов-
ник пресс-отдела встретил их у входа во второй
зал, показал каждому, где его место. Громов поду-
мал, что ему, как обычно, достанется стол номер
тринадцать, но потом вспомнил, что в Америке
этой цифры избегали. Домов, этажей, квартир,
автобусов, кресел в кино и театрах с таким но-
мером здесь просто не существовало. Нетронуты-
ми оставались, пожалуй, только календарь и воз-
раст...
За круглым столом, куда его определили, сидело
одиннадцать человек, почти все незнакомые: в дип-
корпусе он знал только пресс-атташе нескольких
посольств, на дипломатические приемы почти не
ходил. Приглядевшись к соседу справа, Громов —
по газетным фотографиям — узнал в нем посла
одной латиноамериканской страны, где к власти
недавно, взамен свергнутой генеральской хунты,
пришло левое правительство. Бывший сельский
учитель, потом крестьянский вожак, теперь —
дипломат.
Хозяев за столом представлял один из старших
сотрудников государственного департамента Перси
Янг. Лощеный, выхоленный мужчина лет под сорок
всем своим видом как бы воплощал сытую, само-
довольную и самовлюбленную Америку шестидеся-
тых годов. Мистер Янг с положенной людям его
профессии сдержанностью и благообразием занимал
гостей легким разговором — обо всем и ни о чем.
Громов слушал вполуха: вспоминал свою первую
встречу с Янгом.
Как-то минувшей весной они с женой были в гос-
тях у знакомого столичного обозревателя Арчи Беста-
младшего, наследного принца торговой империи,
состоявшей из двух десятков универмагов, которыми
пока управлял Бест-старший. Трехэтажная вилла
339
Арчи стояла на высокой скале, у подножия которой
гнал свои быстрые воды Потомак. Целиком стек-
лянная стена огромной гостиной выходила пря-
мо на край обрыва, откуда открывался вид на зеле-
ный Вашингтон, с его многомильным парком Рок-
крик.
Аккуратно подстриженную лужайку перед домом
окружала радуга из азалий, тюльпанов, роз и цве-
тущих японских вишен. Гости расположились возле
открытого плавательного бассейна овальной формы.
Вокруг него были расставлены столики, освещавшие-
ся старинными керосиновыми лампами. Бассейн под-
свечивался изнутри мягким голубым светом. В углу
танцевальной площадки из цветного бетона распо-
ложилось джазовое трио — рояль, контрабас, удар-
ник.
Вечер подходил к концу: было уже половина
двенадцатого. Гости помоложе, разгоряченные выпи-
тым, дотанцовывали своих дам. Другие стояли возле
бассейна группками по два-три человека, тихо пере-
говаривались. Громов тоже стоял здесь с новым
знакомым из госдепартамента Перси Янгом. Раз-
говаривали о предстоящем обсуждении в Конгрессе
законопроекта относительно гражданских прав нег-
ров, которому яростно противилось белое население
южных штатов. Собеседник назвал законопроект в
принципе полезным, но в то же время доказывал,
что у его противников есть «своя доля правды»,
Громов не спорил: хотелось услышать аргументацию
собеседника, человека образованного и явно интел-
лигентного.
Хозяйка, молодая красивая блондинка, само-
забвенно отплясывала только-только входивший в
моду твист. Не прекращая танца, она вдруг реши-
тельно потянула партнера к бассейну, столкнула его
в воду и с криком: «Давайте встряхнемся!» —ки-
нулась вслед за ним. Еще несколько гостей — муж-
чин и женщин — немедленно проделали то же са-
мое. Они барахтались там, в платьях и костюмах,
ботинках и босоножках, что-то выкрикивали, жес-
тами предлагая остальным последовать их при-
меру.
Новый знакомый Громова оборвал себя на полу-
слове. Куда только девались его сдержанность, вели-
340
колепные манеры, чуть ироническая улыбка. Лицо
Перси Янга перекосила гримаса, он издал азартный
ковбойский клич — Иияху-у-у! — и солдатиком
прыгнул в бассейн, успев все же приглашающе мах-
нуть рукой Громову.
Увидев, что творится, музыканты — будто нароч-
но — заиграли модную песенку из кинофильма «Ок-
лахома»: «О, какое прекрасное утро! Каким пре-
красным будет день! У меня великолепное настрое-
ние — все идет так, как я хочу!» Хозяйка плыла, из-
виваясь, в такт музыке, кричала:
— Я змея! Я индийская кобра! Мой укус смер-р-
ртелен-н-н!»
Перси Янг гнался за ней, хрипло рычал:
— Я медведь-гризли! Я не боюсь кобр-р-р! Мне
нравится их нежное мя-я-со-у!
Громов смотрел и не верил своим глазам. Что
они, с ума посходили? Откуда такая дикость нравов?
Ну, ладно, насчет Мэгги Бест, хозяйки, он еще
мог что-то понять, как-то объяснить... Сумела вы-
тянуть счастливый билет в извечной женской лоте-
рее и теперь захлебнулась в мужнином богатстве.
Допустим... По Перси Янг?! Где же он настоящий?
В своем дипломатическом ведомстве или вот сейчас,
здесь, в этом бассейне? Как найти правильный от-
вет? ..
И еще: откуда такая вседозволенность? Все-
дозволенность?! Черта с два! Попробуй у них кто-
нибудь в общественном бассейне не то что в одежде,
просто без резиновой шапочки нырнуть — выловят
и выставят вон... Да-а-а... Он живет здесь скоро
уже три года, а Америка все еще задает ему за-
гадки.
Громов представил себя там, в бассейне, мокрого
до нитки, в набухшей одежде, в хлюпающих ботин-
ках... А что будет потом, когда они вылезут из воды?..
Должны же они когда-нибудь оттуда вылезти? Как
мокрые курицы... Тьфу!..
Кто-то тронул его за рукав пиджака. Громов
резко обернулся, изготовившись к отпору: он подумал,
что его хотят столкнуть в воду. Но увидел испуган-
ное лицо жены:
— Пойдем отсюда, Петя. Противно...
Громов взял ее за руку и повел к воротам усадь-
341
бы, где стоял их автомобиль. Еще две пары отпра-
вились вслед за ними. Мелкий гравий дорожки гулко
хрустел под ногами, заглушая вопли тех, кто остал-
ся там, в бассейне.
* * *
Между тем дипломатический прием шел своим
строго регламентированным чередом. Произнес ко-
роткую речь госсекретарь, заработав нестройные, чин-
но-вежливые аплодисменты. Дипкорпус ожидал обе-
щанного появления президента, которого все не было,
и теперь уже он мог объявиться здесь только после
ужина, в те полчаса, что традиционно отводились
на танцы и разговоры, вперемежку с кофе и лике-
рами.
К середине ужина, когда подали горячее и до-
тошные каноны протокола предписывали завести
легкую беседу с соседом справа, Громов, наконец,
сумел отделаться от чувства скованности — все из-за
того же фрака! Он уже собрался заговорить с сосе-
дом, но вдруг совершенно случайно обратил вни-
мание на то, как сидят гости за соседними стола-
ми. Фалды их фраков аккуратненько свисали по-
зади стульев, на которых они сидели. Мать чест-
ная! А он-то сидит на этих проклятущих фалдах!
Поторопился, не посмотрел, как садились другие, и
вот пожалуйста, влип.
«Спокойно. Не дергаться! — приказал себе Гро-
мов.— Если кто заметил, так заметил. Действуй».
И он чуть привстал, осторожно выдернул из-под
себя чертовы фалды, аккуратно свесив их в проем
между спинкой и сиденьем стула. Теперь порядок!
Кажется, никто не заметил.
Как бы не так! Сосед справа именно в этот мо-
мент посмотрел на громовский стул, а когда поднял
глаза, их взгляды встретились и посол почему-то
неловко улыбнулся. Тогда Громов взглянул на сосед-
ский стул и увидел, как латиноамериканец осто-
рожно выдергивает из-под себя фалды своего фрака,
повторяя маневр Громова. Закончив эту опера-
цию, сосед облегченно вздохнул и вдруг подми-
гнул Громову. В тот же миг оба негромко рассме-
ялись.
342
«Мы одной крови, ты и я»,— подумал цитатой из
«Маугли» Громов, и ему полегчало. На все эти фрач-
ные приключения он теперь смотрел сугубо ирони-
чески. И он заговорил с послом не о пустяках,
рекомендуемых протоколом, а о том, что хотел бы
написать для своей газеты большую корреспонден-
цию об этой южноамериканской стране, о жизни
и борьбе ее народа. Можно ли, спросил Громов,
получить с помощью господина посла нужные для
этого материалы.
— Конечно,— согласился посол.— Я сам с удо-
вольствием поговорю с вами. Вот моя визитная
карточка. Пожалуйста, позвоните мне послезавт-
ра.
Сделав паузу, посол улыбнулся и заговорщи-
ческим тоном спросил:
— Я вижу, фрак не самая любимая ваша одеж-
да?
— Сегодня надел его в первый раз. И в послед-
ний...— ответил Громов.
— Не зарекайтесь,— возразил посол.— Я вот то-
же никогда не предполагал, что мне придется с
ним познакомиться...
А новый президент на приеме почему-то так и
не появился. Громов увидел его, так сказать, в деле,
месяца три спустя, весной 1964 года.
В своем родном Техасе, на собственном ранчо у бе-
регов речки со странным названием Педерналес Лин-
дон Джонсон принимал первого официального гостя
из Европы — западногерманского канцлера Людвига
Эрхарда. Вместе с сотней других, аккредитован-
ных при Белом доме корреспондентов и прибывших
с канцлером боннских журналистов на ранчо отпра-
вился и Громов. Конечно, он мог и не ехать сюда —
для информации об этой встрече редакция все равно
не даст больше ста строк. Он добился, чтобы его
включили в эту поездку только потому, что хотел
понаблюдать президента с близкого расстояния. Судя
по всему, такое же желание испытывали и многие
другие вашингтонские коллеги, иностранцы и амери-
канцы. Потому что о Линдоне Джонсоне болтали
всякое...
В общем, Громов решил ехать.
...К вечеру на президентском ранчо состоялось
343
гигантское пиршество. Угощали традиционным те-
хасским «барбекью» — нежной, испеченной на дре-
весных углях телятиной. Бычков готовили цели-
ком на огромных кострах, устроенных в специаль-
но вырытых траншеях. Готовые туши разрезали
на большие куски, облитые острой пахучей при-
правой.
Журналистов разместили недалеко от президен-
та, канцлера и других главных гостей, внутри уста-
новленного охраной невидимого кордона. Громов кон-
чил расправляться со своей порцией и, случайно
посмотрев на дальние столы, увидел тощую, рослую
фигуру знаменитого американского пианиста. Он уже
несколько раз ездил на гастроли в Советский Союз,
после которых Громов по просьбе редакции брал у
него интервью для своей газеты. Когда это случилось
в первый раз, пианист сказал ему:
— Знаете, Питер, зовите меня Саней. Как все мои
московские друзья...
Теперь Саня с хмурым видом оглядывался вокруг.
Заметив Громова, улыбнулся, энергично помахал ру-
кой. Громов подошел, поздоровался, и пианист вдруг
стал рассказывать, как его прислали сюда выступить
перед гостями, как его никто не встретил в аэро-
порту и пришлось добираться сюда самому и как
с самого утра никто не догадался предложить ему
поесть.
— Тут же полно еды,— удивился Громов.
— Это там у вас, возле больших боссов. А здесь
не успеют принести — все вмиг исчезает...— бес-
помощно щурился застенчивый и отчаянно близо-
рукий Саня.
Громов молча взял его за руку, потянул за собой.
У невидимого кордона их остановил агент президент-
ской охраны, знавший всех приехавших из Вашингто-
на корреспондентов в лицо:
— Кто это с вами, мистер Громов?..
Громов все ему объяснил, и охранник подвел
их к журналистским столам, мощным торсом очистил
место для Сани, который с блаженным видом при-
нялся жевать мясо, запивая его сидром. Громов
искоса поглядывал на него и думал о том, какие
все-таки странные вещи происходят иногда по воле
344
Его Величества Случая. Надо же было, чтобы имен-
но он и Саня — между прочим, земляк Линдона
Джонсона — встретились взглядами в многолюдной
толпе. Расскажешь кому, вполне могут и не пове-
рить...
Через полчаса Саню наконец пригласили к роялю,
который заранее выкатили на лужайку. Перед тем
как сосредоточиться, пианист отыскал взглядом Гро-
мова, едва заметно кивнул ему и начал. Он исполнил
Первый концерт Чайковского, потом Рахманинова и
под конец .Шопена.
Толпа гостей долго аплодировала. Президент
тоже похлопал своими большими мясистыми ладоня-
ми, а затем встал, поднял, призывая всех к тишине,
руку, поблагодарил пианиста за наслаждение и вдруг
нацелил палец на стоявшего поблизости Джека Плам-
па, предложив ему сесть за рояль и сыграть что-
нибудь свое.
— Пусть наши немецкие друзья увидят, что у
новой администрации есть собственные талантливые
музыканты,— добавил Линдон Джонсон.
Саня вздрогнул, будто его стегнули хлыстом.
Джек побагровел и явно не торопился подходить
к инструменту. Президенту пришлось повторить свою
просьбу сладким, елейным голосом, после чего пресс-
секретарь наконец подошел к роялю. В детстве
он учился музыке и действительно написал две
коротеньких пьесы, назвав их фугами. «Фуга № 1»
и «Фуга № 2». Обо всем этом рассказали газеты
еще в шестьдесят первом году в общем потоке
информации о людях, которых привел тогда с собой
в Белый дом Джон Кеннеди...
Джек быстренько отбарабанил свои фуги и, ни на
кого не глядя, отошел от рояля, тут же смешав-
шись с толпой журналистов. Лицо его оставалось
багровым, как у человека, которого вот-вот может
хватить удар.
Линдон Джонсон вроде бы ничего этого не заме-
тил и громко пригласил всех от души поблагода-
рить еще одного выдающегося музыканта. Людвиг
Эрхард сидел с каменным лицом, опустив глаза,
а когда все кончилось, несколько раз вяло соеди-
нил и разъединил ладони.
А Джек Пламп долго пил виски с боннскими
345
журналистами. Потом, увидев Громова, подозвал его,
спросил:
— И все-таки, Питер, ты мне так и не сказал,
понравились тебе президентские огурчики? Их ведь
готовили здесь, на этом ранчо...
Громов посмотрел ему прямо в глаза:
— Слишком много сахара в маринаде, Джек.
Без привычки не съешь...
— Это техасский рецепт...— усмехнулся Джек
и, словно бы извиняясь, картинно развел ру-
ками...
СОДЕРЖАНИЕ
От автора ......................
КТО ЖЕ УБИЛ ДЖОНА КЕННЕДИ? . . . .
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИМПЕРИАЛИЗМ ....
АНТИМОРАЛЬ......................
ПИСЬМО ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.............
БИЛЛИ-БОИ.......................
СТУК В ДВЕРЬ....................
ВЕЧЕРНЯЯ ЖИЗНЬ..................
Михаил Рачъянович Сагателян
ВАШИНГТОНСКАЯ КАРУСЕЛЬ
Редактор
С. А. П а и а с я н
Художественный редактор
Е. Ф. Капустин
Технические редакторы
И. М. Минская и Н. В. Сидорова
Корректор
И. А. Павлова
ИБ № 6217
Сдано в набор 24.03.87. Подписано к печати 23.09.87.
А 12075. Формат 84Х Юв’/м. Бумага тип. № 2.
Школьная гарнитура Высокая печать. Усл. печ. л.
18,48. Уч.-изд. л. 17,61. Тираж 100 000 экз. Заказ
№ 228. Цена 75 коп.
Ордена Дружбы народов издательство «Советский
писатель», 121069, Москва, ул. Воровского, 11.
Тульская типография Союзполиграфпрома при
Государственном комитете СССР по делам изда-
тельств, полиграфии и книжной торговли, 300600,
г. Тула, проспект Ленина, 109
Сагателян М. Р.
С 13 Вашингтонская карусель.— М.: Советский
писатель, 1987. — 352 с.
Автор — известный советский журналист-американист — рассказыва-
ет о своих наблюдениях за бурной американской жизнью последних десяти-
летий, в увлекательной и остросюжетной манере раскрывает многие подспуд-
ные процессы, происходившие и происходящие за океаном. Книга М. Сагате-
ляна — свидетельство очевидца, пять лет проработавшего в Вашингтоне
корреспондентом ТАСС при Белом доме и государственном департаменте
4702010200—322
С------------------КБ—1—36—87 ББК 84 Р7
083(02)—87
ВЫХОДЯТ ИЗ ПЕЧАТИ
В 1988 ГОДУ
КОРНЮШИН Л. Демьяновские жители:
Роман.— М.: Советский писатель, 1988
(IV кв.).—26 л.— (В пер.): 2 р. 20 к.,
100 000 экз.
Роман Леонида Корнюшина «Демьянов-
ские жители»—произведение, поднима-
ющее жгучие вопросы ломки всего уклада
жизни маленьких деревень и городков
средней полосы России. В центре повество-
вания большая трудовая семья Тишко-
вых — крестьяне, рабочие, сельские интел-
лигенты. Именно на таких корневых, пре-
данных родной земле людей опирается в
своей деятельности секретарь райкома Бы-
ков, человек мудрый, доброжелательный,
но непримиримый к рвачеству, волокитству.
МАСЛОВ В. Еще живые...: Роман, рас-
сказы, очерки.— М.: Советский писатель,
1988 (IV кв.). —28 л.— (В пер.): 2 р. 30 к.,
100 000 экз.
Суровый быт северной русской деревни
в различные исторические эпохи, сложные
судьбы поморов-односельчан, их простое
безыскусное и в основе своей доброе отно-
шение к миру, борьба за справедливое
и бережное отношение к природным богат-
ствам северного края — вот круг забот,
интересов и размышлений мурманского
писателя.